«Небесная музыка. Луна»

Небесная музыка. Луна (fb2) - Небесная музыка. Луна (Небесная музыка - 1) 2052K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Джейн

Джейн Анна. Небесная музыка. Луна

Пролог. Ангел, у которого отобрали небо

Я вижу тебя  насквозь. Тебя пронзает мое небо. В твоих глазах светится мое солнце, А вокруг стелется лунное сияние. Это наша небесная музыка – Она сводит с ума и заставляет Лететь вперед Сквозь пространство. Мысли. И небо. К тебе. (Группа «Связь с солнцем»)

«Скай-Арена», спортивно-концертный комплекс в районе Болдридж, расположенном в боро Вест Чарлтон, с самого утра окружен людьми. Сегодня здесь должен состояться первый концерт популярной певицы Дианы Мунлайт. И хотя на трибуны можно будет зайти лишь в шесть вечера, самые преданные поклонники приходят с раннего утра – чтобы занять лучшие места в фанзоне перед сценой. Кроме фанатов здесь в большом количестве присутствуют и репортеры, активно интересующиеся жизнью знаменитости.

Ближе к вечеру поток людей, выходящих из метро, усиливается – ручей становится рекой. Не зря билеты на концерт были распроданы буквально за несколько часов – при том, что «Скай-Арена» вмещает в себя порядка двадцати тысяч человек.

Огромная шумная толпа неспешно и весело двигается к воротам стадиона, и в воздухе вместе с дразнящим запахом хот-догов носится аромат предвкушения. Он едва уловим и похож на знаменитые духи «Северное сияние», реклама которых висит повсюду: Диана Мунлайт – официальное лицо бренда «Селин Мартель». Верхние ноты – пленительная свежесть мяты, морской бриз и нетерпение. Сердечные ноты – благородный грейпфрут, древесные нотки и наслаждение музыкой. Шлейф – ночные цветы, озаряемые лунной дорожкой, и желание чуда.

Аромат предвкушения завораживает так же, как и духи.

Слишком долго все эти люди ждали этот концерт. Слишком сильно хотели услышать волшебный голос мисс Мунлайт. Слишком волнительным было ожидание.

Толпа, радостно гудя, как река, льется дальше. Отовсюду звучат инструментальные версии самых известных песен Дианы. Стоят прилавки с официальным мерчем: футболками, чехлами, значками, блокнотами и прочей популярной среди фанатов атрибутикой. Особенной популярностью пользуются украшения с официальной символикой певицы – перевернутая луна, пронзенная тремя стрелами. Над входом в «Скай-Арену» высится вытянутый экран, и на нем черным по серебру значится: «Диана Мунлайт». А на двух других огромных экранах по бокам от него показывают то рекламу спонсора, то футбольной команды – знаменитых «Черных вепрей», базирующихся на стадионе, то самой Дианы и ее группы. Демонстрируют отрывки с записи ее нового альбома, старых выступлений и долгожданного клипа – мировой премьеры. Певица – хрупкая девушка с длинными белыми, как снег, волосами, большими прозрачно-серыми глазами и бледным кукольным лицом, на котором застыло ледяное равнодушие. Она цепляет взгляды: жадные, обожающие, завистливые. Фирменный мейк: ярко подведенные глаза с чуть опущенными уголками, бесцветные полуоткрытые губы, черный тонкий полумесяц на лбу в окружении звезд. Вызывающая одежда: кожаная куртка с шипами и заклепками, короткие кожаные шортики, черные рваные колготки и ботинки на шнуровке. И потрясающий голос: глубокий и сильный, с особым бархатным тембром, берущий за душу.

Диана Мунлайт – новая звезда, которая только-только взошла на небосклон музыкальной индустрии, но уже успела завоевать любовь миллионов людей по всему миру. Холодная красота, отстраненность, сильный голос, полное погружение в музыку, такую же холодную, глубокую и темную, как воды Атлантики – все это создавало необычный запоминающийся образ. Казалось, вместо крови у нее тоже воды Атлантики, а в глазах отражается свет далекой луны.

Еще одна изюминка: Диана – дочь известнейшего человека, председателя совета директоров корпорации «Крейн Груп». Настоящая принцесса. Лунная принцесса.

Многие до сих пор спорят – что же стало истиной причиной такой популярности молодой певицы? Ее влиятельная семья и грамотный пиар или же талант? Мнения разделяются. И у той, и у другой стороны есть доказательства своей правоты.

Любимые вопросы докучливых репортеров: «Ваш отец сделал вас знаменитой?»,

«Сколько потратил мистер Мунлайт на раскрутку вашего проекта?», «Вы просили помощи у отца или он сам решил инвестировать в вас?»

Диана никогда не отвечает на эти вопросы – игнорирует. Однажды особо назойливого журналиста, который выкрикивал в толпе подобные вопросы, больше похожие на оскорбления, Диана облила фраппе из высокого стакана. Просто плеснула в лицо холодныйкофейный напиток и ушла.

Мисс Мунлайт – лунная загадка, секрет, который, кажется, никому не удастся разгадать. Она держит свою личную жизнь в тайне, объявляя, что разделяет ее и работу. И это еще больше подогревает интерес к певице. От нее не могут отстать, и репортеры, как стая голодных собак, кружат вокруг нее.

Правду о Диане знают немногие. Слишком сильно она оберегается. От этой тайны зависят человеческие судьбы. Жизни.

Во всей этой огромной толпе ее, пожалуй, знает лишь один человек – девушка с медно-красными волосами, заплетенными в длинную косу, которая стоит около палатки с мерчем и задумчиво смотрит на экран с изображением Дианы.

Девушка теребит кулон на длинной цепочке, висящий поверх толстовки. Длинные тонкие пальцы с черным лаком на коротких ногтях крутят золотое солнце, заключенное в круг. Карие, с медовым оттенком, глаза с длинными густыми ресницами разглядывают певицу. Нижняя губа слегка закушена. Она о чем-то думает.

На одном плече девушки висит гитара в чехле с рисунком ухмыляющегося черепа. На голове – большие наушники, сейчас сдвинутые на шею. Одежда – простая, неформальная: обтягивающие темно-синие джинсы, клетчатая свободная рубашка, кеды. С виду – обычная девушка, в меру симпатичная, с высокими скулами, ямочками на щеках – такие бывают только у тех, кто часто улыбается – и с едва заметными веснушками на загорелом лице.

Типичная фанатка Дианы Мунлайт, коих всюду великое множество.

Только в ее глазах нет того самого особого предвкушения. Скорее – обреченность.

Такие, как эта девушка, могут освещать, но сегодня она в тени.

Она выдыхает, словно говоря себе успокоиться, и достает из кармана мобильный телефон в чехле с логотипом метал-группы «Биг дарсет стар». Едва она включает телефон, как тотчас начинают сыпаться сообщения, в большинстве из которых говорится о пропущенных вызовах. Ей звонили – и много, с самого утра. И писали тоже много.

Искали. Искали упорно, как будто она могла не прийти.

– Черт, как же бесит, – недовольно говорит красноволосая, и ее звонкий голос растворяется в бодром гуле тысяч других голосов.

«Не делай этого!» – случайно читает одно из сообщений она и едва заметно хмурится.

«Пожалуйста, Санни, возьми трубку. Это еще можно остановить», – написано во втором. В медовых глазах появляется тревога.

«Предательница», – говорится в третьем. Та, которую зовут Санни, закусывает губу. Телефон вибрирует в руке, и ей приходится ответить на вызов. Звонит абонент, записанный в ее адресной книге как «Истеричка».

–    Где ты ходишь? – слышит Санни женский голос. Его обладательница не кричит, сдерживает себя, но она слишком зла, слишком напряжена. И слишком хорошо прячет страх.

–    Где ты шляешься весь день? – спрашивает она вновь. – Ты должна быть на месте.

–    Я уже иду, – откликается Санни.

–    Иди быстрее. Не заставляй меня нервничать.

–    Успокойся, малышка, – хмыкает красноволосая. – Или ты боишься, что я не приду?

Санни знает, чем может манипулировать. Если договор будет нарушен, их  потери будут огромны – у обеих. Но что сильнее? Жизнь или разочарование? Смерть или страх?

Нарушение договора для них обеих сродни смерти. Они будут соблюдать его до последнего. Как бы ни ненавидели друг друга.

–    Я уже ничего не боюсь, – тихим, уставшим голосом отвечает вторая девушка. – А вот тебе есть чего бояться. Ты ведь знаешь, что будет, если не придешь.

Санни молчит – знает.

–    Ты лжешь, – вдруг через силу улыбается она. – Тебе есть, чего боятся, Ди.

–    Не называй меня так. Ты должна быть на месте. Даю тебе десять минут, – отрывисто говорят ей. И в трубке раздаются частые гудки.

Санни ругается про себя, поправляет гитару на плече, прячет кулон под воротом и направляется вперед.

Она это сделает. Как и обещала.

«Ты сможешь, Санни», – говорит сама себе девушка. Сможет.

Это ведь просто. И почти не больно.

Толпа нарастает, река полноводна и широка – близится час икс, скоро можно будет начать заходить на трибуны. Скоро они увидят Диану. Правда, сначала на сцене

«Скай-Арены» должны появиться две разогревающие группы, а сама мисс Мунлайт, как и все приличные звезды, просто обязана опоздать хотя бы на часок. А лучше – на два.

Но сейчас об этом никто не думает. Все просто идут вперед, а из метро выходят все новые и новые группы людей. Река из людских тел грозится выйти из берегов.

–    Черт, я не верю, что попаду на концерт Дианы! – слышит Санни прямо у себя над ухом голос девушки, идущей следом в плотной толпе.

–    И я! – радостно говорит ее подруга. – Обожаю голос Ди! Никто не в курсе, какой будет сет-лист? Хочу услышать «Ангел из темноты».

–    Это ее первый хит. Обязан быть, подруга. Взорвет зал! – уверенно сообщают ей в ответ.

Они смеются.

Санни невольно оборачивается. Ее ровесницы. На обеих черные футболки с изображением логотипа Дианы. Такие футболки (или толстовки, или свитшоты, или кепки) успели купить многие.

–    Жалко, что будем не в фанке... – Сетует одна из них. – Так бы к сцене смогли пробраться.

–    Их разобрали в первый час. Взял, какие были, – оправдывается парень, идущий вместе с девушками. Второй их спутник молча поедает хот-дог. Он встречается взглядом с Санни, понимает, что она одна, и спрашивает весело:

–    Привет! Ты в фанку?

–    Нет, – улыбается она. – Вип.

–    Воу! – восклицают парни, которые тут же оценивают и ее лицо, и фигуру, и прикид.

Она явно нравится им. А их девушки хмурятся.

–    Супервип, – находит в себе силы смеяться Санни.

Она отворачивается и в какой-то момент сворачивает с главной аллеи, ведущей к

«Скай-Арене», направо, обходит огромное здание с другой стороны и, показав пропуск, попадает внутрь через служебный вход.

Ее уже ждут: крупный, темноволосый мужчина средних лет с кольцом в ухе и молодая девушка с обеспокоенным лицом. У каждого из них на шее висят пропуски – как и у Санни, которая торопливо цепляет его на джинсы.

На их лицах облегчение.

–    Ты пришла! – всплескивает руками девушка. – Наконец-то! Все с ума сходят!

–    За мной, – коротко велит мужчина, на ходу звоня кому-то и сообщая, что «она на месте» и «беспокоиться не стоит».

Пять минут спустя в эту же дверь заходят еще несколько человек: несколько крепко сбитых мужчин в строгих костюмах и высокий, черноволосый парень в кепке, солнечных очках и медицинской белой маске, закрывающей пол-лица. Оказавшись в помещении, он с раздражением стягивает их и сует одному из сопровождающих.

Известный актер Дастин Лестерс, спрятав лицо, чтобы его не узнали многочисленные поклонники и папарацци, которые в последнее время и так подозревали о его связи с Дианой, приезжает на ее выступление – инкогнито, разумеется. В руках одного из охранников очаровательный букет белых роз.

Та, к которой он сегодня идет, любит белые розы. Дастин узнал это случайно, но хорошо запомнил.

Он идет вперед, и охрана с хорошо скрываемым удивлением смотрит на него – вне камер Дастин улыбается редко. Еще больше бы они удивились, узнав, что про себя он напевает одну из песен Дианы.

Концерт мисс Мунлайт начинается в восемь часов вечера, и ее появление на сцене весьма эффектно – певица спускается на сцену на качелях в виде огромной луны откуда-то из-под потолка. А ее музыканты, напротив, появляются из-под сцены вместе с инструментами. И это выглядит весьма впечатляюще. Два гитариста помогают ей спуститься, подав руки, и певица грациозно принимает помощь. Она двигается как кошка – пластично и плавно.

Увидев Диану, зрители ревут от восторга. Она, облаченная в белые воздушные одежды, замирает на сцене, и ее прекрасное лицо, транслируемое на больших экранах, трогает легкая невесомая улыбка. В зале застывает прозрачная тьма – лишь слабо освещена мерцающим серебром сцена, и звездами мигают экраны телефонов и камер на стадионе.

Диана протягивает вперед ладонь, словно призывая зал замолчать, затихнуть, стать единым целым – как вода в океане, и начинает петь а капелла, без музыкального сопровождения.

Ее голос вырывается из темноты, как тонкий луч света, и рассекает ее надвое: нежный, звенящий, как капель, сначала тихий, но начинающий звучать все громче и громче.

Ангел вышел из темноты, Огляделся, не видя света. Слыша крики из пустоты, Сделал шаг: его смерть – победа. Ангел знал, что пришла пора Отвечать за свои деянья. Ангел помнил, как умирал Тот, кто крылья его изранил...

И на словах «Ангел просто хотел любви» в одно мгновение вспыхивают яростные софиты, разрывая тьму, звучат гитары, стучат яростно барабаны, кричат люди и размахивают руками. Кое-кто вскакивает с мест от переизбытка чувств.

Музыка оживляет и запускает волну эмоций.

Музыка льется по венам. Становится надеждой, верой и чудом.

Музыка управляет всеми сердцами. Пронизывает их насквозь, будто невидимое копье.

Сладко терзает.

Диана рывком срывает с себя белые одежды, оставшись в черном корсете и юбке.

Подносит микрофон к бледным губам и поет – теперь уже во всю мощь.

Шоу начинается.

И продолжается полтора часа: неистовое, яркое, наполненное разрывающей надвое музыкой, сильным голосом и эмоциями. За это время исполнено около тридцати треков – как старых, всем известных, так и совсем новых. И от песни к песне становится все горячее.

К концу выступления, когда Диана исполняет последнюю свою вещь, взорвавшую чарты и головы, с незатейливым названием «Битва за небо», люди стоят на ногах. Они подпевают так громко, что голос самой певицы становится плохо слышно. Они хлопают, они кричат, они просят новых песен. По «Скай-Арене» носится неразбавленная эйфория – от пульса к пульсу, от сердца к сердцу.

–    Я была рада видеть вас! Спасибо, что были со мной! – кричит Диана в микрофон, и голос ее – легкий, как перо темного ангела – кажется совсем не уставшим. Будто она и не пела сложнейшие вещи все эти девяносто минут, не прыгала по сцене, заряжая всех невероятной энергией, не забирала души, вытягивая по ниточке с каждого, кто был на ее концерте, сматывая в общий клубок. Будто не была их луной на этом темном небе, сотканном из нот.

Все в восторге от той, которая стоит на сцене.

И никто не видит Санни, прячущуюся в специальной комнатке, сооруженной за кулисами, с микрофоном в руках и в наушниках.

На щеках Санни горят два алых пятна, на шее все еще выделяется вена, красноволосая выглядит опустошенной – она отдала всю себя. Она пела все эти полтора часа, все эти гребаные девяносто минут, изредка наблюдая за происходящим на мониторах. Пела во всю мощь своих легких и связок, пела с мощной динамикой, пела так, как не пела никогда. Пела вместо Дианы.

Рядом стоят люди, которые контролировали и ее, и весь этот странный концерт. Люди, посвященные в большую тайну. В тайну, которую никто и никогда не должен был узнать.

Санни – голос Дианы Мунлайт. Залог ее успеха. И пораженья. Предательница.

...ангел просто хотел любви. Ангел думал, что смог уйти От толпы, злых надежд, себя, Став другим. Но все было зря.

Глава 1. Музыку требует тишина

Если долго смотреть на горизонт – можно стать небом. Если услышать, как поет небо, – можно стать его песней.

Все начинается в моей голове.

Каждое утро ко мне приходят одни и те же мысли – о музыке. И я принимаюсь судорожно искать телефон, чтобы напеть ту мелодию или записать те слова, которые возникли в моей голове вместе с восходом солнца. Если я не успеваю сделать это в течение пары минут после того, как проснулась, то забываю. Иногда я делаю судорожные пометки в блокноте или на клочке газеты – потом не всегда разберешь, что я хотела сказать самой себе.

Вдохновение приходит ко мне с восходом солнца. Возможно, мое вдохновение и есть солнце. Горячее, яркое, похожее на огромный одуванчик, прилепленный на небо.

Это странно, но я не знаю иного вдохновения, кроме как утреннего. Только утром ко мне приходят идеи, как будто их посылают свыше, а я должна успеть запомнить их, чтобы подарить миру. Иногда, открывая глаза и находясь в пограничном состоянии, я слышу целые композиции: они поются моим голосом, их инструментальное  исполнение –  отменное, слова – глубокие, а аранжировка – идеальная. Но это бывает очень редко. Чаще я слышу обрывки мелодий, исполняемых, как правило, на гитаре, или же слова, которые могут легко лечь на музыку.

Мне нужно лишь успеть записать их. Иначе они забываются навсегда.

Я называю это внутренним радио. Небесным радио. Это мой секрет, который знают немногие. Я рассказываю о нем, только если дорожу человеком и хочу вывернуть для него свою душу наизнанку, словно говоря: «Вот она я какая, смотри. Вся душа – для тебя». Таких людей в моей жизни мало, но я рада, что они есть и что они со мной.

Иногда внутреннее радио молчит или работает со сбоями. Так бывает, когда в моей жизни что-то случается и эмоции берут верх над разумом. Так было, когда я болела и лежала в больнице. Так было, когда ушла бабушка, решив, что вечность – лучшее место, чем бренная земля, а следом за ней в самый последний и долгий путь отправился дедушка. Так было, когда я провалила экзамен в школу музыки Фэрланд1, в которую мечтала попасть с десяти лет.

В последний раз так было, когда я влюбилась.

Думала, что влюбилась.

Когда это произошло, внутреннее радио, вопреки словам о том, что любовь – это прекрасно и что чувства – лучший катализатор для творчества, замолчало. Музыка больше  не приходила ко мне, затаившись в глубине сердца.

И я, ослепленная любовью (или тем, что принимала за нее), думала, что лучшая  музыка – сердцебиение того, кто стал для меня особым человеком. А потом я и вовсе отдала ее в чужие руки, как бесхозного рыжего котенка.

Я отказалась от музыки. Я отказалась от своего сердца, потому как музыка была моим сердцем.

Все заканчивается в моем сердце.

Год назад

Раннее лавандовое утро. Терпкое. Яркое.

Солнце только взошло, но уже успело разлить нежную позолоту по сиреневому сонному небу. Сквозь незанавешенное окно лучи проникают в мою комнату и падают на стены, окрашивая в оранжевый цвет. Они осторожно касаются моей кожи, бегут по предплечью вверх, к самому лицу. Я медленно открываю глаза и тут же по привычке прислушиваюсь к себе.

Да. Есть. Работает.

Сегодня внутреннее радио играет изящную, но заводную мелодию, что-то вроде инди-рока – то, что нужно для раннего утра после нескольких часов сна. Слов нет, но меня завораживает гитарный рифф – он запоминающийся и легкий, как западный ветер. Музыка в голове будит меня, и я тотчас вскакиваю, хватаю с прикроватной тумбочки телефон, включаю диктофон и напеваю мелодию, услышанную внутренним слухом.

Я успеваю сделать это до того, как забуду. И теперь эта мелодия навсегда останется со мной. На моем лице появляется улыбка – может быть, услышанная мелодия станет основой для новой песни? И может быть, именно она принесет моей группе успех. Как знать?..

Возможно все, даже если ты до невозможности веришь в обратное.

Я тянусь вверх, разминая мышцы, выгибаю спину до хруста и, не переодеваясь, в длинной белой футболке иду в ванную комнату. Умываю лицо прохладной водой, слишком поздно вспоминая, что нужно было использовать специальную пенку, подаренную Кирстен, моей подругой и соседкой по квартире, и, прежде чем взять в руки зубную щетку, включаю на телефоне песню из своего плей-листа – каждое утро делаю это наугад, повторяя традицию, заведенную дедушкой в далеком детстве. Зубы нужно чистить в течение всего времени, пока играет песня – тогда они будут белые и здоровые. Кроме того,  дедушка считал, что утренняя песня определяет весь день: если она будет веселой, то и день пройдет весело, а если грустной или печальной – то и день не задастся. Дедушка был фаталистом и действительно верил в это, но я считаю, что он был не прав. Каждый из нас свободен в своем праве творить судьбу по своему усмотрению.

Я далека от идеи предопределения.

Играет старая композиция – мелодичное регги с цепляющим жизнерадостным мотивом. Приятный глубокий тембр поет о золотом пляже на берегу лазурного моря и свободе. Я чищу зубы мятно-клубничной пастой, пританцовываю на месте в такт музыке и поглядываю в зеркало, пытаясь понять, нужно ли мыть голову или можно сделать это завтра. Длинные, чуть вьющиеся волосы пушатся после сна, и я сама себе напоминаю медно-красный одуванчик. Мой натуральный цвет – ярко-рыжий, отдающий на солнце в огонь. Изредка я пытаюсь пригладить волосы, используя разные средства, однако их, как правило, хватает ненадолго. Да и россыпь веснушек так просто не затонируешь.

Я ставлю зубную щетку в свой стаканчик и смотрю на время: все в порядке, у меня уйма времени, и я даже успею позавтракать. Финальная экзаменационная неделя подходит к концу, и сегодня меня ждет сдача финального проекта по гармонии и экзамен по специализации – это мой шестой семестр в школе искусств Хартли. Я учусь на факультете музыкального мастерства по классу гитары. Вроде бы я готова по обоим предметам, однако напряжение все равно есть.

–    Санни! Ты не представляешь! – крик застает меня врасплох. Телефон падает из руки прямо на кафель. Сердце на миг замирает. Я тотчас хватаю мобильник и осматриваю со всех сторон – не разбился ли? Но нет, работает, и я облегченно выдыхаю. Только трек вдруг переключается, и вместо заводного регги начинает играть мрачная неспешная музыка с депрессивным, надрывным вокалом:

«Музыку требует тишина, – поет солист, и в его голосе слышится удручающая безысходность. – Но мои руки завязаны, голос пуст...»

Я спешно выключаю песню и поворачиваюсь к подруге.

–    Все в порядке? – спрашивает Кирстен, которая, судя по всему, только пришла домой, и, не дожидаясь моего ответа, продолжает восторженно:

–    Суперновость! Эми проведет нас на «Ред Лордс»... угадай, куда?! В супервип!

Представляешь?!

Кирстен смеется и начинает прыгать от переполняющих ее эмоций, и ее высоко завязанный светло-русый хвост, кончик которого окрашен в малиновый, начинает смешно подпрыгивать вместе с ней. Порой она – сущий ребенок.

–    Серьезно? – выдыхаю я недоверчиво. – Ты шутишь?!

–    Да нет же, нет! Я же говорила тебе, что мать Эми работает в агентстве, которое привозит «Лордов»! Она обещала провести нас туда! – последнее слово она произносит с благоговением. И я ее понимаю.

«Туда» – это супервип, особое место между фан-зоной и сценой, там, где стоит техника и молчаливые суровые секьюрити. Место, откуда кажется, что музыканты выступают только для тебя одного.

–    Круто, это действительно круто, – улыбаюсь я, несколько ошарашенная новостью.

Но, черт побери, какая же она приятная!

Кирстен хватает меня за руки и заставляет прыгать вместе с собой, смеясь в голос:

–    Это невероятно круто, детка!

Она хлопает в ладони, как ребенок, увидевший рождественский пирог. Ее светло-голубые глаза горят от восторга. Подозреваю, что мои – только медово-карие – тоже.

«Ред Лордс» – крутая рок-команда, которая входит в топ-5 любого уважающего себя любителя современной тяжелой музыки. Рок-звезды. Настоящие идолы. Мы опоздали с нормальными билетами на их концерт – я имею в виду в фан-зону, потому что сидячие места никому не сдались, а тут такой сюрприз от Эми, нашей общей подруги. В большей степени она подруга Кирстен, потому как они вместе учатся на модном новом факультете

«Композиция в кино». В Хартли мы почти не пересекаемся, только обедаем вместе.

Эми и Кирстен с ума сходят по «Лордам» уже несколько лет, хоть обе с детства занимались игрой на фортепиано и, казалось бы, должны любить совсем другую музыку, классическую, а не мощный рок. Я легко могу назвать их обеих помешанными на этих парнях. Нет, мне они, конечно, тоже нравятся – не настолько, чтобы я состояла в закрытом фанатском обществе «Красные леди», но настолько, чтобы новость о том, где мы будем находиться на концерте, приятно будоражила.

Отлично, «Лорды», ждите меня. Мы нехило оторвемся, обещаю! Представляю, как посмотрит на нас Лилит – наша третья соседка, – когда узнает об этом. Лилит – будущая актриса, и она пренебрежительно относится к группам, подобным «Красным Лордам», зато обожает поп-музыку, особенно всех этих сладкоголосых мальчиков в бой-бендах.

Наша бурная радость продолжается недолго – я тащу Кирстен завтракать. Она варит кофе, а мне достается честь делать тосты и яичницу. Постепенно наша маленькая квартира  на втором этаже наполняется тягучим кофейным ароматом. Мы, болтая, садимся за стол. Я то и дело поглядываю на часы, а Кирстен с легкой душой рассказывает о том, как вместе с Эми ходила в клуб и подцепила какого-то жуткого парня с не менее жутким испанским акцентом, от которого с трудом отделалась. Подруга уже свободна – ее неделя финальных экзаменов закончилась быстрее, чем моя. Если я переживу сегодняшний день, то мой весенний семестр тоже закончится, и начнутся каникулы. Некоторые берут и летний семестр, но мне нужно подзаработать денег и немного отдохнуть от учебы.

Мы прощаемся – я оставляю грязную посуду на Кирстен и убегаю, решив, что волосы выглядят вполне прилично, особенно если их затянуть в хвост. За спиной у меня чехол с гитарой, моей девочкой «Арией»2, которую я безмерно обожаю и берегу, через плечо висит сумка. В голове – беспокойство, которое бывает только перед экзаменами.

Я выхожу из дома и, привычным жестом воткнув в уши наушники, быстрым шагом направляюсь в сторону метро по широкой дороге, вдоль которой тянутся невысокие кремовые дома. Мы с Кирстен и Лилит снимаем квартиру в Южном Карлтоне – тихом жилом райончике на юго-востоке от центра, затерявшемся между общественным Сэнт-Оливер-парком и одним из деловых кварталов огромного мегаполиса. Тут нет особых достопримечательностей, вместо шумных баров и модных кафе между магазинчиками приткнуты несколько скучных пабов, нет бутиков и клубов, а жизнь течет размеренно и даже немного уныло. Поэтому и туристы тут не встречаются. Зато цены на жилье не слишком высокие, да и до Хартли на метро можно добраться довольно быстро.

На улице тепло, легкий скользящий ветер треплет волосы и ласково приглаживает траву. Небо высокое и яркое, словно хрустальное, – оно кажется мне огромным бокалом, наполненным лазурью. В глаза бьет яркое солнце, и я щурюсь, вспоминая, что забыла взять солнцезащитные очки. И у неба, и у солнца есть свои собственные песни, но сегодня они поют дуэтом.

В день, когда я пришла на свое первое занятие в Хартли, небо было точно таким же – чистым, безграничным и пронзительно-голубым, хоть на дворе стоял не май, а сентябрь. Казалось, кинь в это небо камень – и оно пойдет трещинами или и вовсе рассыплется, и миллионы осколков падут на землю под аккомпанемент ветра.

Сколько я себя помнила, я всегда жила музыкой. С самого детства.

Когда все девчонки играли с куклами и плюшевыми медвежатами, я часами напролет сидела с детским ксилофоном в руках, а потом и с электропианино, которое подарил дедушка. Я с удовольствием слушала музыку по телевизору и по радио, а взрослые только диву давались, почему ребенок равнодушен к новой игрушке, но в восторге от губной гармошки. Они не понимали, что музыка умеет пленять с самых ранних лет. И до сих пор многие не понимают, что такого особенного в музыке, да и вообще в искусстве. Это ведь глупость, развлечение, не то что настоящая работа!

Еще в детстве я обожала петь, и это получалось неплохо – по крайней мере, мне так казалось. Я понимала, что если люди улыбаются – значит, им нравятся мои песни. И я мечтала, что однажды стану настоящей певицей – тогда улыбаться мне будут все. Как на концертах Элинор Фелпс3, которую я обожала. В детстве мне казалось, что музыка делает людей счастливее. А музыканты были в моих глазах супергероями. Какой же ребенок не хочет стать супергероем? Я не была исключением. К тому же всегда знала, что обладаю суперспособностью. Ох уж эта детская наивность...

Часто я представляла себя знаменитой, брала старый микрофон или же пульт и пела, громко и с чувством. Чаще всего – на выдуманном мною языке, который звучал как редкостная тарабарщина. Игра в певицу была моей любимой, правда, с подружками, жившими по соседству, поиграть в нее не удавалось. Певицей желали быть все девчонки, а мне не хотелось уступать, поэтому чаще всего мы либо ссорились и расходились, либо выбирали другую игру. Зато роль зрителей охотно выбирали дедушка, бабушка и приезжающая время от времени тетя Мэган, которая всегда просила называть ее просто Мэг. Дедушка был хитрым – он предлагал мне поиграть в радио. Я переставала скакать по всему дому, пряталась под журнальным столиком между двумя креслами, на котором стояло радио, и пела оттуда, а дед и ба занимались своими делами, время от времени заказывая песни.

Когда я стала немного взрослее, начала посещать уроки музыки. Дедушка отвел меня к частному преподавателю – мисс Вудс. Она обучала меня игре на фортепиано, а также основам вокала. И она же первая сказала, что у меня «абсолютный слух и потенциально большое будущее» – если я, конечно, буду упорно к этому самому будущему стремиться и много работать над собой. Мисс Вудс была строгой, но справедливой учительницей. Она давала все, что только могла дать, однако прекрасно понимала, что мне недостаточно посещать только лишь частные уроки. По ее словам, мне нужно было учиться в музыкальной школе при одной из столичных консерваторий или же вовсе заниматься в специализированной музыкальной школе.

«Тогда у тебя будут все шансы поступить в Хердманскую национальную музыкальную школу или Королевский колледж искусств», – говорила она мне своим высоким пронзительным голосом. – А может быть даже в школу музыки Фэрланд!»

Эти три высших музыкальных учебных заведения считались лучшими и перспективными в стране и, кроме того, пользовались славой и уважением во всем мире, выпустив из своих стен множество ставших известными студентов. Тысячи и тысячи молодых одаренных музыкантов каждый год приезжали покорять их, однако поступить удавалось далеко не всем – не более чем десяти процентам. Брали либо самых талантливых, либо обеспеченных, способных платить довольно внушительную сумму за каждый семестр.

Для поступления еще лет в двенадцать я самонадеянно выбрала школу музыки Фэрланд. Во-первых, там училась та самая Элинор Фелпс – на исполнительском факультете, во-вторых, это учебное заведение было ориентировано не только на классику, но и на популярные музыкальные направления, а в-третьих, оно находилось в наикрутейшем Кёрби-центре4. Когда я впервые побывала там, то сразу влюбилась в его изящную летящую архитектуру и особую атмосферу искусства. Казалось, сам воздух был пропитан музыкой, и мне оставалось только вдыхать его.

В двенадцать лет я поставила перед собой цель и твердо решила к ней идти. Я была уверена, что буду учиться в невероятном Кёрби-центре. Я верила, что смогу стать частью этого волшебного места. И моя музыка, мой голос смогут доноситься до чужих сердец со сцены Уайтхаус-холла5.

Возможно, это было самонадеянно, но разве могут мечты быть иными? Мои мечты были огромными, как небо, и яркими, как солнце.

Однако следовать советам мисс Вудс не вышло. Я довольствовалась лишь ее уроками, выступлениями в местном юношеском оркестре и теплыми словами экзаменаторов, когда приезжала сдавать экзамены на тот или иной уровень. Дело было в том, что я жила не в столице и не в мегаполисе, а в отдаленном районе у самого побережья, в небольшом городке с населением семьдесят тысяч человек. Учеба в Нью-Корвене была для меня недосягаемой высотой – моя семья была не слишком богата, чтобы отправить меня учиться в столицу или же вовсе переехать туда. Я прекрасно понимала это и считала, что частных уроков с мисс Вудс и собственного упорства мне хватит, чтобы воплотить свою мечту в реальность. В детстве и в подростковом возрасте я была слишком наивной и думала, что весь мир полон любви, добра и справедливости. То, что я легко сдавала экзамены, порою перепрыгивая уровни, вселяло в меня надежду на то, что я так же просто смогу поступить в школу Фэрланд.

Я была такой глупой.

Я жила с бабушкой и дедушкой в небольшом двухэтажном хлипком домике, единственным плюсом которого был вид на море. Иногда с нами жила мать. Ей было плевать, что со мной происходит, – казалось, я для нее никто. Она редко появлялась дома, предпочитая проводить время с сомнительного вида дружками, которых я разделяла на две категории: одни любили выпить, вторые – покурить «травку». Иногда мать пропадала на несколько месяцев, и от нее не было ни слуху ни духу. А когда возвращалась – потрепанная, молчаливая, с сухими безразличными глазами, то я старалась не попадаться ей на глаза, потому как мать отчего-то считала, что именно я виновата в неустроенности ее жизни. У нее не было постоянной работы, не было денег, не было особого желания их зарабатывать, зато имелась непреодолимая тяга к алкоголю и длительным депрессиям.

В моей жизни мать не принимала ровно никакого участия. Она родила меня, обвинила  в том, что я сломала ее судьбу, и забыла. Я даже никогда не называла ее мамой – только по имени, Дорин. Что касается отца, то я и вовсе не знала его, и, кажется, мать сама не знала, кем бы он мог быть, – слишком много мужчин было в ее жизни. Моим воспитанием занимались бабушка и дедушка, сполна заменившие родителей, однако если они и понимали, что мне нужно дополнительное музыкальное образование, то ничего не могли поделать – довольно много денег уходило на лекарства болеющей бабушки и выплату долгов матери. Я была рада тому, что они, заметив мою тягу к музыке, отправили меня на частные уроки к мисс Вудс – для нас и это было недешево. Бабушка, дедушка и Мэг верили в меня, и для  меня это было огромным стимулом.

Уже став более взрослой, я начала размышлять, почему моя мать была такой – отстраненной, холодной, без того самого материнского инстинкта, о котором столько говорят. Почему любила алкоголь и сомнительные приключения, почему ни к чему не стремилась и жила одним днем. Судя по рассказам родственников, а также видео и фотографиям, оставшимся со времен ее юности, мать была совсем другой: красивой,  веселой, яркой. И тоже занималась музыкой. Я видела несколько старых видео, на которых мать играла на гитаре, находясь на сцене. Кроме того, мы были очень похожи внешне – цвет волос, скулы, форма носа и губ, даже веснушки – все досталось мне от нее. Только глаза у Дорин были светлыми, а у меня – темными.

В семнадцать лет она встретила человека, который разбил ей жизнь, – так говорила бабушка в редкие минуты откровенности. А через полтора года она родила меня, но от того ли человека – неизвестно. После родов Дорин... скатилась, как бы печально это ни звучало.

Я бы хотела, чтобы все было иначе, и в детстве пыталась понравиться матери, однако каждый раз она отталкивала меня. Когда мне было лет восемь, она в очередной раз приехала домой после почти полугодового отсутствия и, увидев, как я играю в певицу, подпевая известной рок-группе, выступающей по телевизору, внезапно пришла в ярость. Дорин схватила утюг и попыталась отхлестать меня шнуром, неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не вмешательство дедушки.

С тех пор все мои робкие детские порывы привлечь внимание мамы и доказать, что я  –хорошая,  исчезли  без  следа.  Меня  не  существовало  для  той,  которая  называлась  моей матерью, но и матери для меня больше не было. Была любимая бабушка, Мэг и мисс Вудс.

В средней школе мои занятия музыкой с ней продолжились, и я старалась изо всех сил, однако при этом меня нельзя было назвать забитой девочкой, живущей в своем маленьком крохотном мирке. Напротив, я занималась в школьной команде по легкой атлетике, ходила в театральный кружок, ездила в музыкальные лагеря, имела множество друзей и вообще чувствовала себя счастливой, несмотря ни на что. Я была активным и подвижным подростком, который постоянно влипал в какие-то забавные и глупые ситуации. Я сбивала  на скейте полицейского, воровала яблоки в саду миссис Бойд, сбегала по ночам из дома на поиски кладов и вечеринки, а однажды на спор прогулялась в полночь по старинному кладбищу, выиграв двадцать пять долларов. Я обожала розыгрыши и подставы, была без ума от рок-музыки и красила волосы в розовый и голубой. Энергии во мне было хоть отбавляй, да и позитива – тоже. Единственное, я не стремилась завязывать отношения с мальчиками. Я была для них своим парнем, с которым можно было круто провести время, классно потусоваться на вечеринке, сходить на футбол или улизнуть в соседний город на опен эйр. Меня это устраивало – отношения мне были не нужны, и в этом отчасти тоже была виновата мать с ее вечными непонятными дружками.

К тринадцати годам моей страстью стала акустическая гитара. Я нашла ее на чердаке во время летних каникул и вдруг как-то сразу поняла для себя, что гитара – это мое. Я довольно быстро освоила ее, научилась настраивать и стала подбирать на ней разные мелодии. К тому времени я слушала очень много современной музыки, основной упор делая на рок, и мечтала, что однажды начну исполнять что-то свое. Так я стала пробовать сочинять свои песни, поначалу подражая любимым группам и много импровизируя. А потом решила искать свой собственный стиль и звучание. Я пела и играла на гитаре все свободное от учебы время. Кажется, все наши соседи свыклись с тем, что им постоянно приходится слышать мой громкий голос. Мне удавалось совмещать и гитару, и фортепиано, кроме того, я все так же занималась вокалом.

Когда  мне  было   четырнадцать,   я  собрала  свою  первую   группу.   Она   называлась

«Восточный первый» и состояла из трех человек. Я пела и играла на гитаре, Кэтти Мэллинг, моя подружка, пыталась освоить бас-гитару и быть похожа на мисс Ли из легендарного женского коллектива «Крейзи стрит», а Джон Льюис мучил барабаны. То, что мы исполняли, было   настоящим   позором,  но   это   приносило  нам   несравненное   удовольствие. Группа

«Восточный первый» просуществовала целый год, и венцом нашего успеха стало выступление на выпускном средней школы, в которой мы и обучались. Потом я играла еще в парочке местных гаражных коллективов с ребятами, которые, как и я, обожали рок. По большей части мы делали каверы на любимые песни или же исполняли то, что писала я. При этом мы больше веселились, нежели занимались музыкой, и меня это со временем начало порядком раздражать. Парни мечтали о том, что мы станем настоящими рок-звездами с сумасшедшими фанатами, концертами на лучших площадках мира и огромной кучей бабла. В какие-то моменты они даже вели себя как рок-звезды, забыв, что мы – кучка подростков из провинциального городишки. При этом они так насыщались своими мечтами, что потом ничего не делали для того, чтобы мечты стали реальностью. Им хватало фантазий.

В фантазиях не нужно работать целыми сутками как проклятые. Не нужно идти против мнения большинства – щелчок пальцев, и все препятствия позади, а ты – король мира.

В фантазиях не совершают ошибок. Фантазии круче реальности. Ярче. Опаснее.

Тогда я и поняла, что фантазии – это как мираж в пустыне. Идти вслед за ними в поисках колодца опасно.

Я совершенно точно поняла это, когда последняя команда – «Синие шипы» – распалась, потому что басист, возомнив себя вторым Джоном Энтвистлом или Фли, перестал прислушиваться ко мнению остальных, сделал все по-своему и провалил концерт в клубе – единственный шанс на то, что нас заметит босс из звукозаписывающей компании. После этого парни подрались, и дороги «Синих шипов», не успев толком соединиться, разошлись в разные стороны.

Слава, деньги, восхищение – все это, конечно, круто. Кто откажется от этого по доброй воле? Только сумасшедший! Но я хотела творить не ради чего-то материального, я хотела творить ради самой музыки, ради своей самореализации, потому что этого требовала часть меня. Музыка тоже была частью меня – моей кровью, моим дыханием, моим пульсом. Она была моим небом. Уже став взрослее, я поняла, что популярность и богатство куда охотнее приходят к тем, кто всецело отдается творчеству и готов пахать ради него, а не к тем, кто ставит перед собой цель заработать через искусство.

Никто из тех ребят, с кем я пыталась делать музыку в далеком подростковом возрасте, не стал заниматься ею дальше. Кто-то пошел работать, кто-то поступил в колледж, а кто-то рано женился, и все мысли о музыке были напрочь отбиты бытом.

Я пошла дальше. Я решительно хотела дойти до конца и как одержимая занималась, все больше и больше делая упор на собственные песни. Именно тогда музыка все чаще и чаще стала приходить ко мне в первые минуты после сна. Это было удивительно, но закономерно.

Школа музыки Фэрланд ждала меня – я знала это и усиленно готовилась к экзаменам, все еще считая, что упорство и талант дадут мне победу.

Мои занятия музыкой радовали бабушку и дедушку, которые хотели, чтобы я нашла свое место в жизни, и ужасно раздражали мать, которая к тому времени стала появляться в доме все реже и реже. И я была этому рада. Появление Дорин в нашем доме начинало меня все больше и больше раздражать, хоть я и пыталась игнорировать этого человека. Но со временем это получалось делать все хуже. Если я смирилась с тем, что матери плевать на меня, то с тем, что бабушка и дедушка обязаны оплачивать ее многочисленные долги, я смириться не могла. И молчать я тоже не могла – больше не была ребенком, вечно ждущим появления мамы. Между нами начались конфликты, которые чаще всего приводили к скандалам.

–    Что, хочешь стать знаменитой? – как-то поздним безлунным, но звездным вечером спросила она меня, сидя на крыльце с бутылкой пива в руках. Я возвращалась домой со дня рождения школьной подружки. Мы заказали пиццу, выпили домашнего вина, а потом я целый вечер играла на гитаре около костра прямо во дворе и пела. Это нравилось другим людям – я ловила на себе восхищенные взгляды, улыбалась, когда мне хлопали приятели, вдохновлялась теплыми словами... Потом, правда, приехала полиция – кто-то из соседей вызвал ее, увидев костер, и нам пришлось спасаться бегством. Но настроение все равно было отменным. Однако всего несколько слов матери, и оно стремительно поползло вниз.

–    Хочу, – ответила я и, увидев, как иронично расплылись губы Дорин в ухмылке, сказала с вызовом: – А что, нельзя?

–    А что, получится? – поинтересовалась мать, хрипло рассмеялась и небрежно выпустила густой дым изо рта. Она не была слишком пьяна, чтобы я просто прошла мимо, не обращая на нее внимания.

Во мне словно взорвалось что-то и опалило разум.

–    Получится, – проговорила я, стоя напротив нее с зачехленной гитарой за спиной. И добавила то, что не должна была говорить: – Ведь я – не ты.

Всего четыре слова – и она взбесилась, как ведьма, потому что это были не слова, а ядовитые стрелы, попавшие в старую рану. Мать набросилась на меня и стала трясти как грушу, попыталась ударить по лицу, прижав к стене дома.

–    Не смей так говорить! – кричала она. – Ты не имеешь права так говорить, свинья! Вы испортили мне жизнь! Ты и твой сумасшедший ублюдок-папаша!

Я сумела отпихнуть ее в сторону – так, что она не устояла на ногах.

–    У тебя ничего не получится, крошка, – сказала мне Дорин с бессильной ненавистью и расхохоталась. И я, не выдержав, бросилась в дом. На следующий день она ушла вместе со своим очередным дружком, и я видела ее лишь на похоронах. Дважды – на бабушкиных и на дедушкиных.

Бабушка ушла неожиданно сразу после моих экзаменов в старшей школе, когда я собиралась ехать на прослушивание в школу Фэрланд, уверенная, что меня возьмут. Через месяц не стало дедушки.

И меня тоже не стало. Если бы мое сердце можно было разделить на три части, две из них растворились бы. Те, кто заменил мне родителей, ушли в вечность.

Два погасших солнца. Два выстрела в голову. Две незаживающие раны.

Так внезапно я осталась одна. Наедине с пустотой. Лицом к лицу с неизвестностью. За руку с болью.

Наверное, если бы не Мэг, я бы сошла с ума. Тетя перебралась вместе с сыном – моим братом Эшом – в наш дом, поняв, что я наотрез отказываюсь переезжать к ней. И была со мной все то время, когда мне было плохо. Ее поддержка помогла мне вылезти из глубокой ямы отчаяния и взять себя в руки.

А еще меня спасла музыка.

Бабушка с дедушкой хотели, чтобы у меня все получилось, твердила я сама себе, и я не должна подвести их. Я не стану такой, как моя мать, не опущу руки и не опущусь сама – я пойду только вперед. Не отступлю. Я говорила все это себе часами, включая на полную громкость музыку в наушниках – то бессмертную классику, то тяжелый рок с громоподобными рифами, то завораживающий соул. И музыка – самая разная музыка – постепенно вернула меня к прежней жизни.

На прослушивание в школу музыки Фэрланд я, конечно, не попала – опоздала. Кроме того, не успела и в Королевский колледж искусств. Оставался лишь третий вариант – Хердманская национальная музыкальная школа, располагающаяся не в Нью-Корвене, столице, а неподалеку от второго крупнейшего города страны – Хердмангтона. Она входила в состав известного Хердманского университета, из стен которого вышло множество нобелевских лауреатов и обладателей Оскара, однако я не слишком сильно хотела учиться там. И дело было не в том, что школа находилась на другом конце страны, а в том, что там слишком большое внимание отдавалось изучению академической музыки, а современные тенденции фактически не учитывались. Эта школа была хороша для исполнителей, планирующих играть в оркестрах филармоний, а не на стадионе в составе рок-группы. А еще она была ужасно дорогой.

Мэг сказала, что я не должна сидеть дома, обязательно должна попробовать.

–    Ты обязана что-то сделать, Санни, – говорила она мне. – Ты не можешь сидеть сложа руки. У тебя талант – не зарывай его в землю, учись!

Она не слишком сильно разбиралась во всех тонкостях обучения музыкальным искусствам и настроена была решительно. Кроме того, мисс Вудс поддержала эту идею. И я поехала. Прошла прослушивание.

И не прошла.

Даже не знала, радоваться этому или нет, – к тому моменту мои чувства все еще были в некоторой заморозке.

Зато я поступила в школу искусств Джея Хартли – это получилось совершенно случайно. Я возвращалась домой из Хердмангтона как раз во время прослушивания и зачем-то подала заявление. При этом мне неожиданно дали стипендию, покрывающую расходы на обучение. Я на такое даже и не рассчитывала – невероятная удача! И я решила учиться там. Если честно, при выборе вуза я даже не рассматривала это учебное заведение – мне оно казалось средним. По словам мисс Вудс да и по мнению большинства аналитиков, школа Хартли не входила в пятерку лучших в стране в области музыки. Нет, она пользовалась определенным уважением, в ней обучались многие талантливые люди, ставшие впоследствии знаменитыми, в нее приезжало поступать большое количество студентов, особенно из Азии, однако музыкальное отделение Хартли не было так широко разрекламировано, как школа Фэрланд. Зато драматическое, например, имело куда больший вес.

Я поступила в класс гитары, не забывая посещать и класс по вокалу, а затем, через год, выбрала специализацию на факультете музыкального мастерства. Я училась, подрабатывала в библиотеке и в кафе, много практиковалась, постоянно засиживалась то в библиотеке, то в репетиционном зале, и время летело быстрее, чем ветер, излечивая мои раны. Первый год я жила в общежитии, но, как оказалось, дешевле было снимать квартиру. И с  третьего семестра я, Кирстен и Лилит переселились в квартиру, оплату которой делили на троих.

В это же время я познакомилась с классными ребятами из Хартли. Сначала мы вместе занимались учебным проектом, а потом так получилось, что решили вместе и играть. Нас было четверо – я, Чет, Оливер и Нейтан, а наша группа называлась «Связь с солнцем»: две гитары, бас и барабаны. Впервые я была в коллективе с теми, кто ценил музыку, а не гипотетические деньги и известность. Мы много экспериментировали со стилем и направлением, искали свое звучание и делаем это до сих пор. У нас есть общая мечта – записать и выпустить полноценный диск, благо, что материала множество. Мы хотим найти своих слушателей и активно работаем в этом направлении: много репетируем, выступаем на студенческих концертах и в небольших клубах. У нас даже есть небольшое количество постоянных слушателей и скромный, но шумный фан-клуб Чета, покорителя женских сердец. Весной мы участвовали в музыкальном конкурсе «Твой рок», проводимым известным звукозаписывающим лейблом «Биг-Скай Рекордс», и без проблем прошли первый отборочный тур – он заключался в том, что нужно было прислать домашнюю запись своего выступления. Нас приглашали на второй тур – играть перед жюри, однако Оливер попал под машину и находился в больнице, а выступать без барабанщика мы, естественно, не могли. А делать замену не стали – во-первых, не успевали отрепетировать с новым человеком, во-вторых, решили, что это будет неправильно по отношению к нашему другу,  и единогласно отказались от конкурса. Но веру в себя не потеряли! Я боюсь загадывать, но надеюсь, что после окончания Хартли, когда дипломы будут в наших руках, мы раскрутимся. И верю, что однажды мы станем настоящими звездами.

Небосклон музыки, жди нас!

С этими мыслями я спотыкаюсь и едва не лечу прямо в лужу, однако все же нахожу силы устоять на ногах.

Перед тем как забежать в вагон метро, я смотрю на часы – времени до экзамена еще навалом.

...музыку требует тишина. Но мои руки завязаны, голос пуст. Жизнь кем-то высшим предрешена, Жизнь – это высшее из искусств.

Глава 2. Небо в твоей голове

–   Сколько тысяч перьев должно быть в крыльях, чтобы я смогла взлететь? Как сильно я должна поверить в себя? –   Ты должна поверить в небо. Тогда оно поднимет тебя без крыльев.

Кампус школы искусств Хартли находится в сердце Вэст-Чарлтона, одного из самых известных кварталов боро Кентон-таун. Все десять учебных зданий и парочка административных расположены на авеню Бернарда, рядом с оживленной 111-й улицей и Нью-Корвенским музеем современных искусств, по соседству с несколькими другими именитыми университетами.

Вэст-Чарлтон никогда не засыпает. Днем здесь всегда множество вечно спешащих куда-то студентов. Они перебираются из одного корпуса Хартли в другой, или спешат в основное общежитие, расположенное неподалеку, или ищут места, чтобы перекусить между занятиями. Иногда устраивают небольшие концерты прямо на улице или в парке Лейк-Грин. И все совершенно разные – с разным цветом кожи, разрезом глаз, прическами, одеждой, порою совершенно немыслимой. С разными музыкальными инструментами. Ночью просыпаются бары и пабы, стыдливо прячущиеся в светлое время суток, чтобы начать сиять неоновыми огнями рекламы, стоит тьме опуститься на город.

Я люблю это место – все эти узкие изящные улицы, заполненные людьми, невысокие исторические здания с романтичными фасадами, украшенные классическими мраморными портиками, колоннами и причудливым орнаментом, которые удивительным образом сочетаются с элементами ар-деко и модерна. Люблю особый дух творчества, витающий от окна к окну, хоть и не сразу поняла и приняла его. Мне так хотелось учиться в Кёрби-центре, что лишь спустя несколько месяцев я смогла почувствовать всю прелесть этого района, упирающегося в сочную зелень тихого Лейк-Грин.

Вэст-Чарлтон – небольшой островок кипящей жизни, окруженный каменными монстрами – холодными небоскребами деловых кварталов, которые выглядывают из-за домов и высокомерно посматривают на вас из-за крыш. Моей особой нелюбовью пользовался самый высокий из небоскребов на севере – штаб-квартира «Крейн Груп». Это уродливое серое сооружение, напоминающее спираль и мечтающее проткнуть декоративными шпилями облака, по какой-то нелепой причине называли архитектурным шедевром – использовался какой-то инновационный способ строительства.

Едва я выхожу из метро на улицу, «шедевр» бросается мне в глаза. Кажется, здание живое и задумчиво разглядывает меня. Я для него – что муравей. Иногда я думаю – каково это, жить или работать на такой высоте? Так далеко от остальных? И кем нужно быть, чтобы попасть туда? Ответа я не нахожу. Знаю лишь то, что работа в «Крейн Груп» считается престижной, а в совет директоров входят богатейшие люди. Однажды, лет десять назад, будучи мелкой, я увидела документальный фильм про основателей «Крейн Груп» – Николаса Мунлайта и Клинта Уилшера. Даже тогда, когда я была не в силах познать все грани социального различия, меня поразило то, как они жили. Меня поразила не роскошь, а власть, которую они могли черпать горстями, как воду. «Если у тебя есть власть, у тебя есть все», – сказал кто-то из них, и почему-то эти слова врезались в мою память. Я знала лишь одну власть – власть музыки. Власть денег была для меня неведома. И чужда.

Я пересекаю дорогу, широким шагом миную ряд галерей, мастерских, дизайнерских студий, прохожу несколько бутиков, ресторанов и роскошную пятизвездочную гостиницу, около которой тусуются чьи-то фанаты, и заворачиваю за огромный дом с чугунными декоративными элементами – местную достопримечательность, построенную в конце прошлого века известным архитектором; когда-то это был дом графа Ноэля Гэмфри, затем тут располагался публичный дом для состоятельных джентльменов, а потом – популярный универмаг, который работает до сих пор. За ним и высится главное административное здание Хартли, окруженное лужайками, на которых сидит множество студентов. Кто-то утопает в учебниках, кто-то репетирует. У фонтана танцует красивая пара, и кажется, что их ноги просто скользят по мягкой траве, но я знаю, что за каждым отточенным движением скрываются часы тренировок, десятки падений и огромное множество разочарований.

Мы постоянно разочаровываемся.

Когда только поступаешь, ты переполнен энтузиазма, и кажется, что учеба будет даваться просто, а ты будешь лучшим. Но одно дело быть лучшим в небольшом городке, а другое – в Хартли, где у каждого есть свой послужной список и награды. Тут талантливы  все, и ты перестаешь чувствовать себя исключением. Преподаватели постоянно напоминают тебе, что ты должен трудиться до седьмого пота, чтобы добиться чего-то, и чужие победы тоже напоминают об этом. Ты не хочешь отставать и быть хуже, ты рвешься вперед, но постоянно понимаешь, что не был так хорош, как мог бы. Разочаровываешься – на постоянной основе.

Но разочарования бывают разные. Если мимолетные – это нормально. Просто нужно встать и идти дальше, и снова пытаться, искать, репетировать... А если длительные, перерастающие в депрессию – тогда дела плохи. Возможно, тебе не место в Хартли.

Как говорит мой профессор, мистер Гринберг: «Талант ничего не решает, только труд и упрямство. Но если ко всему этому у тебя есть хоть капля таланта, считай, что тебе повезло. Можешь и гением стать». Я надеялась, что у меня есть и то и другое.

И, черт возьми, я сегодня сдам экзамен по гармонии пятого уровня! И это будет последний класс по гармонии в моей жизни.

Я иду дальше – экзамен в соседнем здании, старом, но недавно отреставрированном, в тридцатых и сороковых там был фешенебельный отель, а сейчас обучаются музыке. По пути я здороваюсь со знакомыми. Вид у большинства замотанный.

–    Санни! – уже почти дойдя до нужного здания, слышу я свое имя и оборачиваюсь. Ко мне подбегает улыбающийся брюнет: его волосы коротко подстрижены, одна бровь рассечена старым шрамом, на руках – цветные тату-«рукава». Это Чет, наш басист. За его спиной тоже чехол с гитарой.

–    Здорово, – улыбается он мне, и я возвращаю ему улыбку. Чет красивый и, как говорит Лилит, опасный. У него классические черты лица, обаятельная улыбка и смеющиеся темные глаза с хитринкой. А еще – беззаботная харизма, он – душа любой компании. Чет способен на сумасшедшие поступки и ничего не боится. А еще он высок и в меру накачан – широкий разворот плеч и кубики на загорелом торсе.

Чет – Классический Плохой Мальчик. Его обожают Классические Хорошие Девочки. Хотя и Стервы не обходят стороной. От женского внимания у Чета просто отбоя нет! Каждый месяц – новая подружка.

Но конец семестра взял свое – под глазами темные круги, а вид – сонный. Нам всем хочется выспаться.

–    Экзамен? Ты же последний сдаешь, верно? – спрашивает он. Наши кулаки привычно ударяются в знак приветствия. Чет клевый, если в него не влюбиться, разумеется.

Из-за конца семестра «Связь с солнцем» не собиралась вместе уже недели две – время у всех просто забито. Сессия – это святое.

–    Верно, – киваю я и морщусь: – Гармония. Класс профессора Бланшета.

В темных глазах приятеля появляется сочувствие. О нраве профессора Бланшета ходят легенды. Вообще, если честно, преподы редко ругают или делают замечания, чаще хвалят – им не слишком охота связываться с бюрократическими проволочками, ведь любой студент может написать пару бумажек на преподавателя в учебном отделе. Но есть исключения, те профессора, которым позволено все, ввиду их всеобщего уважения, чаще всего, мирового. Профессор Бланшет – из таких. Он известный композитор. Идя к нему в класс, я думала, что наберусь знаний, а в итоге к знаниям комплектом идет жуткая нервотрепка. Профессор Бланшет в течение всего семестра задавал огромные домашки, а его проекты и лабы – просто жуть.

–    Да ничего, чувак, сдашь, – ободряюще хлопает меня по плечу Чет.

–    Конечно, сдам. А у тебя что? – спрашиваю я.

–    Ансамбль, – точно так же морщится Чет. По его словам, он играет с какими-то придурками в ансамбле ритм-секции. – Мы не ездили домой, репетировали всю ночь.

Он зевает, прикрывая рот кулаком. Я его понимаю – пару дней назад мне тоже пришлось оставаться на ночь в одном из репетиционных помещений. В конце семестра, как правило, они битком забиты, и нужно записываться заранее. Сильно заранее. Половина школы просто ночует в учебных зданиях Хартли. А те, кто не смог вовремя попасть в ансамблевые комнаты и репетиционные кабины, занимаются прямо в коридорах. Поэтому в Хартли всегда очень шумно. Звуки инструментов и голоса сливаются воедино.

Чет весело рассказывает о том, как сдавал экзамен по специализации, я смеюсь – мы бы болтали еще пару часов, но обоим пора.

–    Удачи тебе, – говорю я на прощание. – И выпей кофе, что ли. Когда я на тебя смотрю, тоже начинаю хотеть спать.

Чет ухмыляется и снова зевает.

–    Я могу тусоваться двое суток и не хотеть спать. Но когда готовлюсь к экзам, с трудом провожу на ногах одну ночь.

–    Сомнительное достижение, – хмыкаю я. – Ладно, Чет, мне нужно бежать. Удачи!

–    Удачи, – повторяет он за мной и по привычке улыбается хорошенькой скрипачке, проходящей мимо. – На каникулах будем репетировать до упора.

Он ветреный бабник, но хороший музыкант. Музыка для него – это все. Бас-гитару он любит больше, чем всех своих бывших вместе взятых.

Мы прощаемся и идем в разные стороны.

Первый экзамен длится несколько часов и проходит гладко, несмотря на мои страхи, да и профессор Бланшет в хорошем настроении. Я получаю высокую оценку, но я усердно работала весь семестр: делала домашние задания, хорошо писала проверочные работы, сдала финальный проект... Оценка по классу гармонии складывается из всего этого, и у меня – высший балл. У одной из немногих. И мне кажется, что я свечусь от радости.

–    Я вижу в вас потенциал, мисс Ховард, – скупо роняет перед тем, как я выхожу за дверь, профессор Бланшет. Он сидит за столом, сложив короткие ручки на выпирающем животе, и смотрит на меня из-под стекол узких очков. Выражение лица профессора почти всегда одинаковое – как будто бы он разглядывает протухшее мясо, по которому ползают мухи.

–    Спасибо, профессор Бланшет, – улыбаюсь ему я. Слышать подобное неожиданно, но приятно.

–    Не то чтобы вы были гением, до этого вам далеко, – тут же слышу я в ответ, и темные пронзительные глаза смотрят на меня из-под очков внимательно, даже оценивающе. – Но если вы усердно будете работать, получится толк. Кхм.

Куда еще усерднее!

Кирстен смеется, что я из панк-рок-девчонки стала заучкой.

–    Мне было очень приятно работать с вами, – говорю я.

–    Бросьте, – машет он пухлой рукой. – Кому в здравом уме будет приятно со мной работать? Впрочем, я искренне желаю вам, мисс Ховард, успехов на профессиональном поприще. Жаль, что вы выбрали гитару, а не, скажем, композицию в качестве  специализации. Тогда бы мы с вами встретились на занятиях по гармонии шестого и седьмого уровней.

Кажется, мои глаза чуть расширяются от ужаса – такая перспектива мне не по нраву! Профессор замечает это и почему-то улыбается – чуть ли не впервые за все это время, что мы знакомы.

–    Не понимаю я этот ваш рок – куда ему до джаза? – ворчливо говорит он. – Но раз вы выбрали этот путь – желаю успехов, моя дорогая.

Я искренне благодарю профессора и на мгновение даже начинаю сожалеть, что наши занятия прекратятся, – но только на мгновение!

Уже через минуту я вылетаю в коридор, довольная, как сытый аллигатор, и направляюсь на одну из лужаек, обставленную по периметру лавочками, – основное место сбора студентов. Его называют «Фонтан» из-за находящегося посредине лужайки белоснежного фонтана-статуи Эвтеперы – музы музыки. Она стоит на пьедестале, и у ее ног льется вода. Это не просто обычный фонтан, а настоящий памятник культуры, хоть и совсем небольшой. Почти тридцать лет назад его создал легендарный скульптор Серхио Марко – это был подарок на выпускной его дочери, которая заканчивала Хартли. Эвтепера стала его последней работой – вскоре Марко погиб. Зато его скульптура продолжает украшать территорию кампуса. Я же говорю – искусство вечно! По крайней мере, живет куда дольше своих создателей.

Я обосновываюсь на свободной лавочке и втыкаю в уши наушники – мне нужно

морально отдохнуть после стресса. А спустя полчаса со мной рядом садится Лилит. Этим солнечным теплым днем она похожа на сумрачную тень. Черное строгое платье до колен, черные туфли на низком каблуке, черные ногти, черные волосы, обрезанные по плечи, черные внимательные глаза. Только кожа – идеально-фарфоровая. И белый кружевной воротничок. И только губы – ярко-красные, будто вымазаны в свежей крови. Она выглядит холодно и не особо дружелюбно – в принципе не только сегодня, но и всегда. Это ее образ. Драматический Образ. Лилит – Королева Драмы.

Забавно, в нашей квартире живут блондинка, брюнетка и рыжая.

–    Сдала? – спрашивает Лилит и без спроса берет бутылку с водой, стоящую рядом со мной.

–    Сдала, – отвечаю я. – А ты?

–    И я, – губы Лилит расплываются в улыбке. Сегодня у нее был экзамен по фехтованию, и она ушла до того, как я проснулась, а Кирстен вернулась домой. Лилит учится на драматическом отделении. Ее мечта – покорить Голливуд.

–    Чертово фехтование, – говорит подруга после того, как напивается. – Какого фига я вообще его выбрала?! Кому нужно тыкать друг в друга острыми палками? Идиотам? Облысеть можно от бесконечной тупости. Хуже только класс по жонглированию.

Она с фырканьем откидывает со лба прядь волос цвета воронова крыла.

–    Ты посмотри, – изящным жестом вскидывает она руку, тонкое запястье которой обхватывает узкий угольный ремень часов. – Я едва не вывернула ее! А у меня еще вообще-то завтра экзамен по современным танцам! Чем я там буду держаться за партнера? Ногой? Кстати, Бен опять приглашал меня на свидание, – теперь в ее голосе жалость к самой себе. Бен – ее партнер по танцам, и если бы у Лилит была возможность, с кем танцевать, она ни за что бы не выбрала его даже под страхом исключения. Этот тощий парень с болезненным взглядом глубоко посаженных глаз безнадежно в нее влюблен и всюду за ней таскается как привязанный, с первого курса. Ей же противны любые его прикосновения, и танец с ним – настоящее испытание. Лилит знает, что не получит высокую оценку, – она просто хочет закончить этот проклятый, по ее словам, класс по современным танцам.

Я люблю слушать ее ворчание.

Лилит крутая. Хоть она и выглядит как неприступная готическая кукла и любит драматизировать, но при этом интересная и забавно ругается. В ней текут латиноамериканские и немецкие корни, которые довольно причудливо смешиваются. С повышенной эмоциональностью и артистизмом в ней уживается природная склонность к бережливости. Лилит в курсе всех скидок и акций в радиусе трех миль от нашего дома, знает, как отыскать лучшие вещи в секонд-хенде, кроме того, у нее здорово получается торговаться и сбивать цену. Квартиру, в которой мы втроем живем, тоже нашла она – и по довольно неплохой цене. Лилит очень экономная, и я ее понимаю – стипендия покрывает лишь треть стоимости обучения подруги. Ей приходится много работать, в том числе в аниме-кафе, где всем официанткам нужно носить особую форму. После каждой смены Лилит возвращается жутко злой – не потому, что она устает, а потому что ее очень нервируют похотливые взгляды некоторых клиентов. Однако там неплохо платят.

Кирстен в отличие от Лилит постоянно совершает необдуманные покупки и тратит деньги на что попало. И из-за этого девчонки часто спорят – не понимают друг друга. Но Кирстен в этом плане легче – ее семья довольно состоятельная, у отца есть небольшая сеть закусочных. Она подрабатывает вместе со мной в библиотеке несколько часов в неделю, но особо не парится. Родители без проблем присылают ей деньги.

Лилит в подробностях рассказывает об экзамене по фехтованию, и ее возмущению нет предела – по ее мнению, оценка занижена. Потом она во всех подробностях расспрашивает меня о моем экзамене. За болтовней проходит почти час. Солнце светит прямо над нашими головами – волосы теплые, лучи небрежно ложатся на грудь и плечи, и я чувствую слабый запах хлопка, который появляется, когда нагревается одежда.

–    Надо пообедать, – решаю я. Лилит соглашается. И мы направляемся в студенческую столовую. Десять долларов – и ты можешь брать все, что душе угодно и в каком угодно количестве.

Однако не успеваем мы дойти до столовой, как видим интересную картину. На территорию кампуса въезжает черная дорогая машина с затемненными  окнами, лоснящимися боками и величественными фарами – кажется, это «Ауди». Она резко паркуется перед главным административным зданием. А следом бежит целая толпа народа: какие-то непонятные истеричные девицы с плакатами, женщины с микрофонами и мужчины с камерами и штативами. Все они издают громкие звуки: девицы визжат, журналисты кричат какие-то вопросы, которые я не могу разобрать во всем этом гаме, то и дело раздаются звуки вспышек. К ним присоединяется охрана кампуса, которая пытается всю эту ненормальную толпу отодвинуть назад. Получается плохо – борьба неравная. Проходящие мимо студенты оглядываются на всю эту огромную компанию с удивлением. Кто-то даже перестает репетировать. У меня тоже изумленно приподнимается бровь. Явно кого-то из знаменитостей принесло в нашу скромную обитель искусства.

Интересно, кто это? Не поймите неправильно – за время учебы в Хартли я встречалась лицом к лицу с настоящими знаменитостями – легендами музыки, которые внесли в ее развитие огромный вклад. И я уже не впадаю в ступор от того, что вижу перед собой лицо из телевизора.

Из машины выскакивают двое накачанных мужчин в черных костюмах – явно чьи-то телохранители. Один из них открывает дверь «Ауди», и оттуда выходит высокий красивый брюнет с бесконечно пустым высокомерным лицом и по-модному впалыми щеками. Он смотрит на всю эту толпу, которая хочет прорваться к нему, не хуже, чем профессор Бланшет на самых глупых и безнадежных студентов, – с усталым презрением, словно говоря:

«О, господи боже, опять». Я готова поклясться, что красавчик видит в них не людей, а рой надоедливых насекомых, которые донимают его.

–    Это еще кто? – удивленно спрашиваю я. Лилит закатывает глаза.

–    О! Это наша звезда! – говорит она со смешком.

–    Не такая уж и звезда, если я ее не узнала, – отвечаю я, наблюдая за тем, как «звезду» пытаются увести к административному зданию. Телохранители идут по обе стороны от него, не давая прорвавшейся к машине толпе коснуться звездного тела, а тыл прикрывают охранники кампуса. Вслед им доносится восторженный вой девчонок-фанаток и вопросы журналистов. Мы подходим ближе, и некоторые из них я все же слышу:

–    Это правда, что вы расстались с Марго Белл?

–    Что является причиной вашего разрыва?

–    Вы встречаетесь со студенткой Хартли?

–    Пожалуйста, ответьте на вопрос – мисс Белл бросила вас из-за измены?!

–    Прокомментируйте ваше расставание!

Одна из девушек умудряется пролезть между охранниками и хватает Лестерса за руку. Его реакция мгновенна – он резко отталкивает ее, и она падает на асфальт. Кажется, никто, кроме меня, этого не замечает. Процессия движется дальше. Черноволосый парень с впалыми щеками ни разу не оборачивается – он скрывается в дверях здания, на страже которых тотчас становится охрана, явно не желая больше никого пускать внутрь, и вся толпа медленно затихает, тухнет, как костер без дров.

–    О, это Дастин Лестерс, – говорит Лилит, и в ее голосе нет места восхищению. –

Второй семестр, драматическое отделение.

Это имя я, кажется, где-то слышала. Но где, никак не могу вспомнить. В мире музыки я ас, а вот мир кино от меня далек. У Лилит все ровно наоборот, и мы постоянно друг друга просвещаем.

–    Он популярен? – уточняю я. То, как актер оттолкнул фанатку, мне неприятно. Знаменитости не должны себя вести так. Он в ответе за тех, кого приручил, – так ведь говорилось в «Маленьком принце»?

–    Неужели ты и про него не слышала? – спрашивает с непередаваемыми интонациями Лилит. Ей хотелось произвести на меня впечатление, а из-за моего незнания этого не получилось.

–    Ты же в курсе, что я не секу в этой вашей актерской среде, – беспечно отмахиваюсь я.

–    Ну уж его-то можно знать, Санни, – осуждающе качает головой Лилит. – О Лестерсе постоянно трубят все каналы по ТВ и новости в Интернете. Он снялся в фильме «Беглец по встречной» – адаптации книги Джона Коно.

Теперь в ее голосе сожаление – почему в ставшем воистину культовым кино снялся такой актер, как этот Лестерс?

Я читала книгу – это занятный полицейский триллер. И припоминаю этот фильм – несколько лет назад он шел во всех кинотеатрах страны как раз во время весенней сессии. Все сходили по нему с ума – просто истерика какая-то была. А я так и не успела его посмотреть из-за учебы – сначала были экзамены, потом я поехала на мастер-класс крутого гитариста Фреда Форси, а затем – домой, к тете.

–    Джон сам выбрал его из нескольких тысяч кандидатов, – продолжает Лилит, разглядывая длинные черные ногти. – А еще он снимался в «Шоколад и аквамарин», «Белая тень» и «Господин воздуха и тьмы». Ну, это из известных работ.

Ни одно из названий мне ничего не говорит.

–    Он всегда так шумно приезжает на занятия? – весело спрашиваю я.

–    Он вообще приезжает на занятия? – переспрашивает Лилит и восклицает: – Нет! Наша звездочка ужасно редко бывает на занятиях! Если приезжает раз в месяц – это уже достижение.

–    А как же тогда он учится? – удивляюсь я.

–    Как? – ухмыляется подруга. – Просто. Знаешь ли, людям свойственно любить деньги. Я понимаю – этот Лестерс просто покупает себе образование, хотя школа искусств Хартли    позиционирует    себя как   свободное                                                           учебное   учреждение,   в   котором могут сосуществовать самые разные стили, методы и подходы, однако при любом удобном случае руководство Хартли подчеркивает, что все студенты равны, несмотря на национальность, религию и материальное положение. Здесь ратуют за дисциплину. За списывание могут выгнать – и это не шутка. За прогулы – тоже. Но, видимо, как говорится, все равны, но кто-то

равнее. Например, Лестерс.

–    Неплохо устроился старина Джастин, – говорю я.

–    Дастин, – поправляет меня подруга.

–    Плевать.

Мы идем дальше – я чувствую легкий голод. Впереди нас уныло плетутся девчонки-фанатки. В их опущенных руках таблички с сердечками. Мечта Чета и парней из группы. Где-то неподалеку притаились журналисты. У меня в голове мелькает мысль, что однажды так охотиться они будут за мной. Я ведь стану знаменитой.

Я уверена в этом. И отчего-то мне смешно.

На обед уходит полчаса. Я беру гамбургер, овощи, куриные крылышки – в столовой не хуже, чем в «Макдоналдсе», а на подносе Лилит лежит все, до чего она смогла дотянуться. Ведь заплатила целых десять долларов! Подруга довольно облизывается и с катастрофической скоростью уплетает все за обе щеки. Она довольно худа и сколько бы ни ела, не поправляется.

Обратно на улицу мы выходим сытые и довольные. Лилит нужно готовиться к завтрашнему экзамену, но мысль о Бене приводит ее в недовольство, и она сбрасывает его звонки. Подруга говорит, что хочет побывать на моем экзамене, потому что ей нужно отвлечься, я не возражаю. На нем, надеюсь, будет много людей – в нашем классе он проходит весьма специфично, в парке.

Сейчас же я хочу репетировать – напоследок. Я готова по всем фронтам, гитара – мое все, но просто так сидеть перед экзаменом без дела кажется мне кощунством. И я ищу место, где могла бы обосноваться с гитарой. Естественно, все репетиционные помещения забиты

под завязку. В коридорах столпотворение. На улице тоже людно. Все занято. Всюду. Громкие звуки мешают сосредоточиться. Голоса, голоса, голоса... Хочется заткнуть всех разом.

Я начинаю раздражаться – такое у меня иногда бывает, когда информационный шум берет свое.

–    Придумала! Пойдем за мной, – вдруг тянет меня за руку Лилит, и ее темные глаза заговорщицки блестят.

–    Куда? – с недоумением спрашиваю я.

–    Когда у нас все занято, мы репетируем в тайном месте, – сообщает подруга. – На крыше. Там никогда никого нет.

Она вытаскивает из сумочки ключи и машет ими перед моим носом.

–    Откуда? – с любопытством спрашиваю я.

–    Сара стащила у профессора Бойд и сделала слепок, – отвечает Лилит легкомысленно. Она и Сара занимаются в классе профессора Бойд по актерскому мастерству, и та довольно рассеянна.

Мне нравится эта идея, и мы идем в сторону здания, принадлежащего актерскому отделению. Я часто бывала тут – в прошлом семестре подрабатывала, аккомпанируя на фортепиано во время подготовки к пьесе. А в этом я играю на фортепиано во время уроков в классе танцев. Если честно, это механическая работа. Ты исполняешь отрывок, танцор – движения и пируэты, но буквально спустя пять секунд властный громкий голос преподавателя прерывает игру и танец и начинает наставлять и поправлять студента. А через минуту все повторяется. И повторяется. И повторяется. Одни и те же отрывки, одни и те же ноты.

В здании, в которое привела меня подруга, шума не меньше, но звуков музыки почти нет, зато появляется ощущение какого-то сюрреализма. Студенты, готовясь к экзаменам, повторяют свои роли: кто-то – гневно, громогласно, бурно жестикулируя, кто-то – радостно, почти торжественно, а кто-то – едва шепча, с трагичной миной на лице. Настоящее царство эмоций.

Одна девчонка в углу надрывно рыдает, и я сначала, не разобравшись, порываюсь подбежать к ней, чтобы успокоить, но Лилит вовремя меня останавливает.

–    Это Блер, – говорит она довольно-таки ироничным голосом. – Не мешай ей. У нее роль жены, потерявшей мужа-военного во Второй мировой.

Как по заказу девчонка резко успокаивается и придирчиво смотрится в зеркало, проверяя, много ли слез.

Я только качаю головой.

Мы поднимаемся на последний этаж, Лилит украдкой оглядывается по сторонам и, пока никто не обращает на нас внимания, подходит к незаметной двери около лестницы, открывает ее и ныряет в пыльную темноту. Я – следом за ней, освещая путь телефоном. Воздух тут пропитан горьковатым запахом сухих трав, как будто где-то по стенам развешены пучки полыни, всюду стоит ненужный, отбывший свой век реквизит и декорации. Что-то накрыто потемневшим брезентом, но что-то стоит просто так, и я с любопытством оглядываю старую облупившуюся вешалку, на которой висят гротескно блестящие наряды, обхожу лежащий на боку прибор для сценического освещения, перешагиваю через штатив. И вдруг вижу в голубоватом свете телефона киносъемочную хлопушку, ту самую штуку, которую используют при съемке кино, – ассистент режиссера ловко щелкает и говорит скороговоркой: «Сцена первая, кадр третий, дубль второй!» Я тотчас наклоняюсь к ней, подбираю (с детства мечтала о такой штуке!) и хлопаю над ухом Лилит. Она взвизгивает от неожиданности и рывком поворачивается ко мне.

–    С ума сошла? – шипит она. – Положи ее на место!

–    Она моя, – говорю я с улыбкой и глажу кончиками пальцев по гладкой деревянной поверхности – кажется, что я касаюсь грифельной доски.

–    На ней трещина, – смотрит на меня как на сумасшедшую Лилит. – Брось ее!

–    Ну и что, это не повод для расставания, – не теряюсь я. – У меня, может, вся душа в трещинах. Ты же меня не бросаешь.

Темные большие глаза Лилит одаривают меня незабываемым взглядом. По ним можно прочитать все, что думает обо мне подруга. Мне становится смешно.

–    Хватит дурачиться, – говорит она, но прекрасно понимает, что я и хлопушка теперь вместе на веки вечные. Ну, или по крайней мере, на ближайшие часы. Поэтому просто молча идет вперед, а я и хлопушка – за ней. Затем мы поднимаемся по лестнице с высокими ступеньками, и Лилит отпирает вторую дверь, ведущую в шахту крыши.

–    Странно, – говорит она озадаченно. – Я разве не закрыла ее в прошлый раз? Я пожимаю плечами. Она беспечно машет рукой.

Мы выходим из надстройки и оказываемся на залитой солнцем, плоской крыше.

Тотчас наши волосы начинает трепать теплый ветер, мы переглядываемся и смотрим вперед – перед нами открывается чудный вид на кампус, а вдалеке я вижу зелень Лейк-грин парка. Люди кажутся мелкими, а вот небо – все таким же далеким. По ушам ударяет густая тишина – только спустя некоторое время понимаешь, что эта тишина относительная, звуки с улицы все равно проникают сюда, хоть и кажутся приглушенными. Но теперь ничто не мешает репетировать. Я хочу сесть на край крыши, спиной к солнцу, но Лилит не разрешает, говорит, что могут увидеть с улицы и тогда у нас появятся проблемы. Они не нужны ни мне, ни ей, поэтому мы устраиваемся на перегородке неподалеку от шахты. Мне кажется, что слабо пахнет ментоловыми сигаретами, но я не обращаю на это внимания.

Я достаю из чехла гитару, беру ее в руки, провожу пальцами по струнам и испытываю необъяснимое спокойствие, которое едва заметной теплой волной поднимается с ног и разливается по всему телу. Так происходит всегда, когда я касаюсь инструмента. Я словно меняюсь, становлюсь увереннее и безмятежнее. Время меняет свой бег, пространство расширяется, света становится больше. Музыка проникает в душу – нота за нотой.

Лилит спрашивает меня, что я буду сейчас играть, и я говорю, что это будет музыка моего сочинения. На экзамене я буду исполнять ее и еще классическую сольную пьесу – интерпретацию чаконы6 из партиты ре минор Баха.

–    Это что-то роковое? – спрашивает Лилит с любопытством.

–    Ты думаешь, великий Бах был рокером? – спрашиваю я иронично, удобнее устраивая гитару на коленях. Мне не терпится начать. В пальцах – зуд.

–    О, эти твои несравненные шутки! Я про твое сочинение вообще-то, – отвечает Лилит и сладко тянется.

–    Нет, – отвечаю я задумчиво. – Скорее, это лиричный этюд.

Лиричный, неспешный, эмоциональный – но при этом сдержанный. И очень личный. Я долго не решалась играть эту вещь при ком-то, пытаясь довести ее до совершенства, – не сразу понимаешь, что совершенства не существует. Идеальными бывают только мысли.

Отголоски этой музыки я слышала одним дождливым промозглым утром, после сна о дедушке и бабушке. Это были мои воспоминания о них, облаченные в ноты и свет, бьющий нескончаемым потоком из самой души. Я схватила гитару, включила звукозапись на мобильнике и стала играть то, что слышала, боясь пропустить хоть что-то, и мои пальцы летали по струнам как сумасшедшие. А потом на небе, перед моим окном, расцвела яркая радуга.

–    Я готова, – говорит Лилит и хлопает мне.

Я начинаю играть. Мне не нужно контролировать руки – они знают, что делать, потому что они делали это тысячу раз. Я медленно растворяюсь в мелодии, погружаюсь в нее с головой, как в бирюзовую морскую воду, опускаюсь все глубже и глубже, отчетливо видя перед собой тонны света. А может, я опускаюсь не в воду, а поднимаюсь в небо, рассекая эфирные облака. Поднимаюсь туда, к блестящему солнцу. С каждым лиричным перебором, с каждым невесомым свипом7, с каждым воздушным легато – все выше.

Музыка – мое небо. Музыка – в моей голове. Небо в моей голове.

Я не играю, лечу через воспоминания к родным улыбкам. Я там и здесь. Я в музыке.

Лилит сидит рядом, скрестив ноги и направив немигающий взгляд поверх крыш зданий. Она внимательно слушает меня и, когда я заканчиваю, поворачивается ко мне и внимательно смотрит – сначала на лицо, затем – на пальцы, которые все еще касаются струн.

–    Ты потрясающая, – говорит мне Лилит, я не слышу в ее голосе фальши. Ей нравится, как я играю. – Нет, правда, Санни, ты потрясающая.

Я смеюсь в ответ. Ее слова придают мне сил. И я уверена, что экзамен по специализации, который будет проходить в парке, я сдам на ура. Оценка будет высшей.

–    Ты сама это сочинила, да? – продолжает расспрашивать Лилит. На ее щеках появился пудровый румянец, глаза блестят. Я хочу, чтобы мои глаза блестели так же, – блеск чужой души всегда завораживает.

–    Услышала по небесному радио, – говорю я со смехом, а она лишь отмахивается от меня. Лилит не верит, что я слышу музыку.

–    Всякие там звуки и голоса слышат только психи, – не успокаивается она и осекается, а потом, лукаво улыбаясь, кладет мне на плечо ладонь. – Знаешь, как говорит профессор Ли? Гениальность и безумие – это два берега одной реки. Все с тобой понятно, –  толкает она меня в бок со смехом.

–    Правда, понравилось? – спрашиваю я.

–    Это было о-фи-ги-тель-но, – говорит Лилит по слогам. Лицо ее становится задумчивым. – Знаешь, как-то в классе профессора Макинтайра мы делали одно упражнение. Каждый из нас получал трек, слушал его и затем вживался в образ музыки, как в роль. Становился ее персонификацией.

–    Образ музыки? – переспрашиваю я. Упражнение кажется мне занятным. Вечно на драматическом факультете используют какие-то околопсихологические штучки.

–    Да, – энергично кивает подруга. – Нужно было прочувствовать музыку и понять, о чем она. А потом перенести это на свое тело. Классная вещь! Но тогда мне это казалось глупостью, потому что мне попалась та певичка, как ее... – Она щелкает пальцами, пытаясь вспомнить имя. – М-м-м, у нее был хит со словами «Я тебя любила, только не простила, к небу отпустила, а потом забыла».

Поет Лилит так себе, а когда при этом гнусавит – получается полный кошмар.

–    Шарлин Эстин, – говорю я пренебрежительно.

Я не сильна в кинематографии, но о музыке я знаю многое. Эстин – очередная поп-дива на три сезона, бесталанная, но амбициозная. Из-за таких, как она, поп у многих ассоциируется с некачественной однодневной музыкой. Чего только стоят одни слова! А мелодия хоть и заедающая, но кажется, что ты уже где-то слышал ее – и не раз. Однако у Шарлин Эстин крутой продакшн. Грамотный продакшн в наше время – восемьдесят процентов успеха. В Хартли с недавних пор есть целый факультет, на котором обучают ведению музыкального бизнеса. Кирстен все время подбивает меня найти там себе парня, чтобы он потом работал с нашей группой.

–    Да, точно! Я должна была представить себя этой песней, – фыркает Лилит. – Естественно, у меня ничего не получилось. Нет, сама подумай – как можно вжиться в песню с такими словами? А сегодня... Черт, я поняла, что смогла сделать это. С твоей музыкой. Я все почувствовала – веришь? Это было так странно...

–    Что ты почувствовала? – спрашиваю я.

–    Я почувствовала свет. Много света. Тонны. Он лился на меня с неба, как дождь, и мне хотелось ловить его в ладони и кружиться. Быть твоей музыкой – очень тепло. Но при этом было больно, – Лилит прижимает кулак к сердцу. – Внутри щемило что-то. Свет и боль переплелись воедино, и стало ужасно тоскливо. Ты смотришь на небо, грустишь, но при этом улыбаешься – через силу, но все же. Я верно почувствовала? – говорит она.

–    Да. Я писала этот этюд, вспоминая бабушку и деда, – отвечаю я, усилием воли прогоняя прочь тоску. – Знаешь, я очень скучаю по ним. Но верю, что там, за пределами нашего мира, они могут слышать то, что я играю.

Взгляд Лилит становится понимающим – она знает мою историю. Ей не хочется заострять на этом внимание, и она переводит тему разговора, умело забалтывая меня. И я позволяю сделать ей это – не хочу грустных мыслей.

Мы увлеченно разговариваем о театре, когда внизу раздаются какие-то крики. Мы замолкаем. Я осторожно выглядываю и вижу уже знакомую толпу журналистов и поклонниц с плакатами. Судя по всему, они считают, что Лестерс все еще находится на территории кампуса, а поэтому надеются найти его. Первые из них хотят интервью и сенсаций, грязных подробностей расставания или хотя бы лицо новой подружки знаменитости, вторые – самого Лестерса. Отчасти я понимаю его поклонниц – сама в подростковом возрасте фанатела от многих групп, но у меня и в мыслях не было досаждать своим кумирам так сильно. Я не понимаю их. Однажды, лет в шестнадцать, мне довелось взять автограф у Рика Робба, фронтмена известной в узких кругах стимпанк группы «Капитан Рик», и я так волновалась, что и вспоминать тошно. А моя нынешняя любовь к крутым музыкантам проявляется в том, что я мечтаю взять у них мастер-класс. Но вот Кирстен иначе смотрит на мир. Ее мечта – поцеловать Кезона из «Лордов». Почему поцеловать? Да потому что он иногда кого-нибудь целует. На прошлой неделе весь фейсбук и инстаграм облетело фото, на котором Кезон целует какую-то удачливую поклонницу, перегнувшись через ограждение. Взгляды у окружающих – не передать словами. Говорят, та девчонка потом свалилась в обморок.

–    Как это бесит, – говорит Лилит сердито. – Из-за одного придурка столько шума.

–    Он тебе не нравится? – спрашиваю я очевидное.

–    Еще бы! Заносчивый идиот. Мы вместе посещаем класс по риторике. Вернее, – поправляется Лилит, – числимся в этом классе. Там я видела Лестерса лишь однажды. Знаешь, мы вроде бы все – студенты Хартли и должны быть равны. Но он явно считает себя выше нас. Сначала мы радовались, что с нами будет учиться знаменитость. А потом поняли, что он – просто высокомерный засранец. Девчонки попросили у него автограф, а он просто послал их, заявил, что ему не хочется раздавать автографы, потому что он устал. – Интонацией выделила последнее слово Лилит. – Том Джейсон пригласил его посидеть с нами в баре, а он заявил, что ему некогда и он не будет тратить время на такую фигню – у него, видите ли, забитый график! А еще в тот день, когда Лестерс соизволил поднять свой тощий зад и приехать на риторику, – продолжала возмущенно подруга, – нас распределяли по группам для сдачи финального проекта. Он попал в группу с Лексой Роджерс и Моникой Браун и в итоге ничем им не помог! Даже телефон свой не оставил, чтобы они смогли с ним связаться. Сказал, типа, никому не дает номер. Девчонкам пришлось все делать самим! Зато за их счет он получил высокую оценку по классу риторики. Мерзкий тип, – подытожила Лилит. – Думает, раз сыграл пару хороших ролей, то лучше всех нас вместе взятых.

–    Да уж, взгляд у него малоприятный, – соглашаюсь я, хотя отчасти понимаю этого Дастина. У знаменитостей действительно плотный график, а стоит им появиться в общественном месте или дать номер телефона, так их начинают доставать. Но этот эпизод с девчонкой-фанаткой, которую он отпихнул от себя, не идет из головы. Раз так оттолкнул, мог бы помочь встать.

Я озвучиваю эту мысль вслух.

–    Сначала я не понимала, почему он выбрал именно Хартли, а не, скажем, Королевский колледж искусств. А потом поняла – там бы подобное не сошло ему с рук. Ему пришлось бы пахать столько, сколько и нам.

Лестерс раздражает ее не только своим заносчивым поведением. Как я говорила, подруга много работает, чтобы оплатить учебу в Хартли, и много учится. А он просто откупился деньгами, чтобы приезжать сюда раз в месяц.

–    Если он такой популярный, зачем ему учиться? Чтобы через несколько лет в его биографии в Википедии было указано, что он закончил Хартли? Или он просто не очень хороший актер? – спрашиваю я.

–    Ну, надо признать, он неплохо играет, – неохотно признается Лилит. – У него куча премий. В этом году его даже номинировали на Оскар. Правда, малыш Дастин его не получил, ха-ха-ха, – злорадно, как злодей из комиксов, смеется она. – Правда, зачем он сунулся в Хартли, я понятия не имею. Для понтов, наверное. Он вообще любит пиар. К примеру, взять его отношения с Марго Белл.

–    Кто это? – спрашиваю я.

–    Актриса. Второсортная, но хорошенькая. Смогла пробиться наверх. Ты ведь понимаешь, как это делают те, у кого мордашка ничего и силиконовая грудь? – с отвращением, не меньшим, чем у Лестерса на лице, спрашивает Лилит.

Но я понимаю. Для многих путь наверх через чью-то постель – незазорный. Но я и Лилит придерживаемся другого мнения.

–    И во-о-от такая задница.

Судя по тому, как широко развела в стороны руки подруга, пятая точка у этой дамы действительно впечатляющая. Сложно сдержать смех, если воображение развито слишком сильно. Мне в голову приходит картинка, как Лестерс сладко спит на этой самой широченной заднице, подложив под щеку ладошки. Я делюсь этим с подругой, и мы смеемся. У обеих это нервное.

–    Они встречались три года, с момента съемок в «Беглеце», а теперь папарацци узнали, что они расстались. И даже видели Лестерса с новой девушкой, – продолжает просвещать меня светской хроникой Лилит. – Кто-то решил, что она – студентка Хартли. Кто вообще будет встречаться с этим заносчивым козлом?!

Снизу вновь слышатся невразумительные вопли. «Дастин!!!» – разбираю я имя актера, пока укладываю гитару в чехол.

–    А по-моему, многие будут, – справедливости ради замечаю я, укладывая гитару  рядом с собой на плиту. – Он знаменитый и красивый.

–    Вот ты бы хотела его поцеловать? – зачем-то спрашивает Лилит.

–    Нет, – спокойно отвечаю я. – С какого перепуга он мне сдался?

–    Он же знаменитый и красивый, – передразнивает меня подруга.

–    И мерзкий. Слушай, мне надоело говорить об этом типе. – Я вновь смотрю на время –до экзамена еще три часа.

Лилит не успокаивается:

–    Нет, ну представь, как знаменитый и красивый язык влажно и сладко облизывает тебе губы и страстно проникает в рот, начиная...

–    Эй, что за фигня? Молчи! – перебиваю я ее, а она лишь злорадно смеется, пытаясь описать наш поцелуй как можно более непристойно. На словосочетании «щекочет гланды»   я закрываю ей рот рукой. Лилит пытается отбиться, но я сильнее.

–    Слушай, Бэйкер, хватит нести чушь, – говорю я. – Не нервируй меня перед экзаменом.

–    Ладно-ладно, не буду, отпусти, – вздыхает подруга. И опять начинает хихикать. – А я однажды читала фанфик с пейрингом Лестерс – Гектор.

–    Лорд Гектор? – поднимаются у меня брови. Я не фанат фанфикшна, единственное исключение – любимый «Гарри Поттер», в этом фэндоме есть годные работы. Но читать фанфики про реально существующих публичных людей мне еще не приходило в голову.

У Лилит вкусы извращеннее – она не прочь почитать слеш.

–    Да-а-а, – с хитрой улыбочкой протягивает подруга. – Между прочим, этот пейринг все больше набирает популярность в жанре омегаверс.

Мне становится жаль брутального мрачного Гектора, который уверенно гетеросексуален – вокруг него всегда толпы женщин, а в характере стопроцентно доминирует анимус, задвигаю аниму далеко в темный угол. Лестерса не жалко – мне безразлично.

Подруга задорным голосом рассказывает историю пылких чувств с налетом садомазо альфы Гектора и гаммы Дастина, в отношения которых неожиданно и весьма коварно вмешивается бета Феликс – гитарист «Красных Лордов».

Очень сложно. Очень.

–    Между прочим, говорят, что Лестерс – гей, – замечает Лилит.

–    Погоди, он же встречался с... Забыла имя, в общем, с Силиконовой долиной, у которой вот такое седло, – пародирую я подругу, широко разводя руки в стороны.

–    Ну, может, он и по тем, и по другим. Откуда мне знать?!

–    Лилит, с тобой точно все хорошо? – говорю я с издевкой, наслушавшись о любовных хитросплетениях этих троих. – Зачем ты это читаешь? И зачем это должна знать я?!

–    Это забавно, – пожимает она острыми плечами. – Я, например, просто читаю разные вещи для общего развития...

–    Или деградации, – вставляю я, но она делает вид, что не слышит.

–    ...а вот другие творят всякую фигню в реальности. Вот, между прочим, в тот раз, когда к нам приезжал Великий Актер, – все никак не может успокоиться Лилит, – Роуз и Вэнди стащили у него ручку и какой-то кулон, чтобы потом продать на сайте.

–    Каком еще сайте? – мне хочется сделать фейспалм. Они идиотки?

–    Сайт с вещами знаменитостей. Чаще всего, конечно, сворованных. Между прочим, они за это получили нехилые бабки. А вот если бы им удалось украсть его трусы, так вообще бы миллионерами стали. И потом...

–    Хватит о нем болтать, достало, – говорю я. Мне действительно надоело.

Только Лилит открывает рот, чтобы сказать мне что-то еще, как вдруг позади нас раздается какой-то шум, мы синхронно оборачиваемся и видим перед собой... Дастина Лестерса.

Вид у него не сказать, что довольный, черные брови – чуть сведены, и между ними вертикальная морщинка, в глазах – ярость, по скулам ходят желваки.

Кажется, он все слышал.

И про трусы, и про Гектора, и про проникающий внутрь язык. Черт.

Как неловко-то.

Но я бы тоже не была рада, если бы слышала, как обо мне треплют всякую ерунду два незнакомых парня. Или две незнакомые девчонки. Да кто угодно! Ничего приятного.

Совершенно.

Черт.

Небо в твоей голове зажигается каждую ночь. Ярко горят миллионы далеких холодных созвездий. Только не знает никто, что ты сам прилепил их на скотч – Чтобы твои небеса стали ярче, искристей, известней...

Глава 3. Свет стеклянных звезд

–  Давай соберем звезды на память? Смотри сколько их на небесном берегу после отлива! –  Лучше отпустим их в океан бесконечности. Звездам тоже нужна свобода.

На миг я закрываю глаза и молюсь, чтобы это было шуткой. Открываю.

Он все еще стоит. Живой Дастин Лестерс, о существовании которого я еще совсем недавно ничего не знала, но который почти получил Оскар, снялся в фильмах по книгам Коно и имеет кучу фанатов. Он застыл напротив в опасной близости, и я могу внимательно рассмотреть его. Лестерс облачен в черную футболку с V-образным вырезом и подвернутые темно-синие джинсы. На ногах – стильные коричнево-оливковые туфли-блюхеры. Одет актер просто, без изысков, из украшений – лишь наручные часы, но и невооруженным взглядом видно, что все вещи дорогие. Наверняка дизайнерские.

Лестерс похож на студента престижного университета, которому папочка-сенатор уже приготовил теплое место: холеный, надменный, холодный и слегка уставший. «Как вы мне надоели», – читается на его лице.

Слишком много внимания со стороны, слишком много нездоровой чужой любви.

Поэтому в его глазах слишком много высокомерия. По крайней мере, мне так кажется.

А еще мне кажется, что Лестерса убедили в неотразимости и талантливости.

Исключительности. И он в это поверил.

Мы молчим.

Я и Лилит в оцепенении – никто из нас и не думал, что крыша будет занята! И занята именно этим человеком! Наиглупейшее совпадение! Так вот почему дверь была не заперта, а я чувствовала слабый дым ментоловых сигарет. Это Лестерс курил.

Мы все еще молчим. Он тоже. Лишь переводит тяжелый взгляд неожиданно ярко-голубых глаз – на расстоянии невозможно было понять их цвет – с меня на Лилит и обратно, словно раздумывая, с какой кости начать делать переломы в наших телах. А может, думает, где скрыть трупы. Наши, разумеется, – его ярость ощущается почти физически. И паника Лилит – тоже.

–       Привет, – первой говорю я и натянуто улыбаюсь – до легкой боли в мышцах щек. –

Как дела?

–       Замечательно, – цедит он сквозь зубы. Они у него идеально белые и ровные. З-знаменитость. Я отчего-то касаюсь языком внутренней стороны своих нижних зубов – они немного неровные, и меня это ужасно бесит.

–       И у нас отлично, – говорю я так дружелюбно, словно обращаюсь к большой зубастой собаке, которая вот-вот бросится на нас. – Погодка классная.

Он не хочет поддерживать разговор.

–       И тихо, – цепляет на лицо точно такую же улыбку, как и у меня, Лилит.

–       Да, тихо и здорово. Отличное место, чтобы скрыться от людей. Нам, правда, уже пора, – киваю я. – Так что мы пойдем. Приятно было перекинуться парой словечек.

Я беру Лилит за руку, чтобы утащить побыстрее прочь, но Лестерс вдруг перегораживает нам путь. Актер выше, чем я думала, и кажется довольно сильным. Нет, он не качок со вздувшимися венами, но довольно подтянут, да и плечи – широкие, а спина – прямая и напряженная.

–       Куда? – мрачно спрашивает Лестерс. Кажется, ему не хочется нас отпускать. Блин, неужели так обиделся на наши слова? Нет, я понимаю, это неприятно, особенно та часть про Гектора и омегаверс, в которой Лестерсу отводилась роль бесхребетной гаммы, ну и про гея обидно, наверное, но ведь он знаменитость! У него должен быть иммунитет на критику и хейтеров!

–       Извините, нас ждут, – говорю я, нервничая.

–       Подождут, – кидает он.

Взгляд исподлобья мне совершенно не нравится. Да и диалог у нас совсем не клеится. Я смахиваю со лба волосы, кидаю косой быстрый взгляд на подругу и решаюсь.

–       Слушай, – надоедает мне играть роль дурочки. – Если честно, мы не знали, что ты здесь, иначе бы ни слова не проронили. Да и вообще бы ушли. Но мы тебя не видели. А ты  не соизволил выйти и сказать.

–       Да, точно, – поддерживает меня Лилит.

–       Так это я виноват, что не попросил вас убраться? – противным тоном спрашивает актер.

–       Не то чтобы ты, – нервно говорит подруга, – но если ты хотел побыть в тишине, мог бы просто сказать нам.

–       Чтобы вы просто потом сказали им? – кидает взгляд куда-то вниз Дастин – туда, где недавно шумели его поклонницы. Или чтобы потом вы говорили: Лестерс – такой зазнавшийся козел, что оккупировал крышу и выгнал вас на хрен?

–       Ты неправильно нас понял, – нагло заявила Лилит.

–       Это просто недоразумение, да. Ну, мы пойдем, – решительно говорю я, делаю шаг вперед, но Лестерс вдруг хватает мою подругу за руку, крепко сжимая запястье.

–       Твоя подружка может проваливать, а ты останься, – ледяным тоном говорит он ей. От такого голоса можно замерзнуть, покрыться льдом изнутри. Наверное, он обиделся на Лилит за оскорбления больше, чем на меня. Господи Иисусе, почему со мной постоянно случается какая-то лажа?

–       Да я же извинилась! – восклицает подруга. Теперь на ее щеках не пудра, а целый пожар – так они горят. – Мы не хотели, понимаешь? Мы не хотели тебя обидеть. Просто обсуждали. Отпусти.

–       Сначала поговорим, – краток он.

–       Я не буду больше читать омегаверс про тебя, – обещает Лилит.

От упоминания о фанфиках, где он – жена Гектора, Лестерс, кажется, злится еще сильнее. Его удивительно яркие глаза сужаются.

–       Я же сказал – сначала ответишь на мои вопросы. Потом можешь хоть в преисподнюю катиться.

Это звучит и смешно, и устрашающе одновременно. А вдруг он псих какой-то? Я не оставлю ему Лилит. Мы уйдем только вместе.

–       Она пойдет со мной! – упрямо говорю я. Меня окатывают очередной порцией обжигающего взгляда. Отпускать руку моей подруги Лестерс не собирается. И тогда я сама решаю сделать это. Пошел он. Мы не хотели его обижать, правда. Да все и всегда обсуждают звезд! Все сплетничают о публичных людях! Зачем так вызывающе себя вести?

Я не нахожу ничего лучше, как попытаться отцепить пальцы актера от руки Лилит, которая верещит, что мы не сделали ничего плохого и он не имеет права удерживать ее силой. Однако хватка у этого придурка железная. Он намертво вцепился в Лилит и не собирается отпускать.

–       Мы должны поговорить, – твердит он, и мне не нравится ярость в его глазах.

–       Не надо нам говорить! – у Лилит голос немного охрип от переполняющих эмоций. –

Мы же не специально! Мы не хотели ничего плохого! Просто забудь, что ты слышал!

–       Не забуду.

–       Отпусти! – умоляюще просит Лилит.

–       Поговорим, и отпущу, – обещает Лестерс и велит мне идти вон.

А я стою и не знаю, как освободить подругу. Если бы передо мной был обычный парень, я бы просто ударила его – кое-какие болевые точки в мужском теле я отлично знаю, спасибо секции по самозащите, на которую меня записал дедушка. Но тогда его адвокаты предъявят мне иск в несколько миллионов долларов, и чтобы его оплатить, мне понадобится продать в рабство половину родного городка.

Нужно что-то другое. Что-то...

И тогда я решаюсь. Представляю себя обезьянкой, которой нужно взлететь на пальму за вкусным бананом, и с разбегу вскакиваю на Лестерса, обхватив его руками и ногами и плотно прижимаясь своим телом к его. Он тотчас отпускает подругу. Актер явно не ожидал такого. И Лилит – тоже. Никто такого не ожидал. Даже я – до последней секунды.

Я не отпускаю Лестерса, слово он – любовь всей моей жизни, самый важный человек, последняя надежда на лучшее.

–       Отпусти!

Я не сделаю этого. Обезьянка сидит на пальме. Если я сейчас начну думать про банан – это будет пошло, слишком пошло.

Если на меня заявят в полицию, я скажу, что просто хотела обнять кумира.

–       Я тебя обожаю! – кричу я ему на ухо, чтобы у будущих адвокатов не осталось сомнений насчет моей преданной фанатской любви.

–       Ты охренела?! – кричит обалдевший Лестерс – оказывается, звезды делают это не по-особенному, а как все нормальные люди. – Я сказал, отпусти меня! Эй! Отвали!

Он пытается спихнуть меня, но это бесполезно. Это мой коронный прием со средней школы. Я – цепкая обезьянка. А он – теплое дерево. Живое и очень сердитое.

К его чести, Лестерс не бьет меня – наверное, где-то глубоко внутри своей души он – джентльмен. Или, как и я, боится исков, а еще – огласки. Вдруг станет известно, что надежда нации на получение Оскара – Дастин Лестерс – избил хрупкую студентку Хартли за то, что она помешала его отдыху на крыше. Ха! Журналисты порвут его репутацию на сувениры, а то, что осталось, припечатают клеймом монстра.

–       Беги! – кричу я Лилит из-за плеча актера. Она отчаянно мотает головой.

–       Только с тобой! – драматично изрекает подруга. Ее глаза бегают по крыше, и меня озаряет догадка, что отчаявшаяся Лилит ищет какой-нибудь предмет, которым можно огреть Лестерса. Только не это! Да нас сразу исключат из Хартли, если она ему сейчас по башке заедет какой-нибудь железякой. Но вместо железяки Лилит хватает хлопушку.

–       Не бей его! – ору я – перед моими глазами вновь тотчас появляются иски звездных адвокатов. Мы будем расплачиваться еще несколько жизней. Колесо сансары бесконечных кредитов.

–       Что-о-о?!

Актер, не понимая, что я имею в виду, резко оглядывается назад, видит Лилит с отчаянным лицом и занесенной в руке хлопушкой и непроизвольно делает шаг назад. И, конечно же, спотыкается, не забывая прошипеть что-то злобное.

Кто знал, что он такой неуклюжий?!

Мы теряем равновесие и к неожиданности обоих падаем на мою спину, вернее, должны были упасть. Но не зря говорят, в экстремальных ситуациях человек способен на многое. Не понимая, что делаю, я умудряюсь каким-то неведомым образом перевернуться в воздухе во время короткого мига полета и оказываюсь сверху знаменитого актера.

Я лежу на Лестерсе, как на надувном матрасе, только вместо воздуха в нем теплые кирпичи – его тело твердое, и каждая мышца напряжена. Я, не понимая всей глупости происходящего, приподнимаюсь, опираюсь на одну руку – вторая покоится на его вздымающейся груди, но не встаю, глядя в лицо Лестерса. И даже не замечаю, как из хвоста выбилась рыжая прядь, касающаяся кончиком его шеи, на которой чуть выступает вена.

Мы смотрим друг другу в глаза. Можно даже сказать, что преданно смотрим. Не отрывая взгляды.

Время застыло – прошла лишь пара секунд, а для меня – значительно больше.

Я понимаю, что у него отличная, слегка загорелая кожа – пара едва заметных шрамов на лбу не в счет, идеально выбритое лицо, широкие скулы, упрямый подбородок, крепко сжатые губы, прямой нос, прямые черные брови – гармоничное лицо, которое нельзя назвать кукольно красивым, однако оно – выразительное. И сам – выразительный и эмоциональный, хоть и кажется отстраненно-надменным. Особенно хорошо это понимаешь, когда между твоим и этим самым лицом всего лишь дюймов шесть, а твоя рука чувствует, как бьется чужое сердце. Мягкий приятный ментоловый аромат завораживает и настораживает

одновременно. Но больше всего привлекают глаза – широко открытые, странного, никогда прежде мною не встречаемого цвета морозного неба. Зрачки расширены – видимо, от ужаса.

Все это я осознаю и замечаю за две или три секунды.

Лестерс неподвижно лежит и таращится на меня, как на боженьку. Почти благоговейно. А может, мне мерещится – почему-то уголок его губы подозрительно дергается, и в сизо-голубых глазах ме-е-едленно просыпается вулкан. По-моему, актер просто тормоз. Надо бы встать, пока он не догадался сделать это первым и не скинул меня с себя.

Но все, на что его хватает, – протянуть руку и убрать с шеи мою прядь. Видимо, ему щекотно.

–       Я тебя убью, рыжая, – шепотом сообщает мне Лестерс.

Я хочу ответить что-нибудь колкое, но в этот момент вдруг слышу подозрительно знакомый щелчок, а потом еще один, еще и еще – кто-то только что сфотографировал нас, лежащих в такой пикантной позе. И тут же до моих ушей доносится топот – таинственный фотограф стремительно убегает. И я даже на расстоянии чувствую его ликование.

Получилось!

Дастина Лестерса застукали с таинственной незнакомкой, с которой он изменил своей девушке! Сенсация!

Я птицей взлетаю с актера, как с гнезда, все еще смутно понимая, что произошло и какие последствия могут быть, и он стремительно встает следом.

–       Твою мать! – запускает пятерню в черные волосы Лестерс и выдает такую отборную ругань, что Лилит хлопает глазами от удивления, а я нервно ухмыляюсь. Самое приличное из его тирады – это «дрянь», «конский», «помойка» и «проклятые папарацци».

Выругавшись, Лестерс резко срывается с места (я же говорю – тормоз!) и несется следом за фотографом, и у меня такое чувство, что если он догонит его, то прикончит. А я ему помогу. Потому что до меня резко доходит – если мое лицо появится завтра на первых полосах газет и засветится в Интернете, как лицо подружки Лестерса, у меня будут проблемы. Капитальные.

–       Нам нужно его поймать! – кричу я обескураженной от всего происходящего Лилит, хватаю гитару и кидаюсь следом за Лестерсом. Гитара бьет меня по мягкому месту, но я этого не замечаю – мчусь по лестнице вниз. Следом за мной раздается стук каблуков – подруга бежит следом.

Мы вылетаем в шумный коридор – сначала Лестерс, следом – я, а шествие замыкает Лилит. Фотограф мчится впереди – я вижу лишь его фигуру вдалеке: темно-синяя водолазка и черные джинсы. На голове – кепка, на шее – камера. Он усиленно работает руками и ногами, изредка оборачиваясь на погоню.

Весь коридор, забитый студентами, смотрит на нас, и мне кажется, что мы несем с собой тишину – там, где пробегает наша четверка, все замолкают и изумленно провожают взглядами. Потом кто-то орет:

–       Это Лестерс! Это Дастин Лестерс!!!

И наша небольшая компания пополняется новыми любителями марафонов. Но, к счастью, подобных экземпляров на драматическом отделении Хартли немного, и следом за нами бегут всего лишь человек пять, пытаясь воплями остановить Лестерса. Тот же не отстает от фотографа. А фотограф, в свою очередь, не желают быть пойманным – несется со всех ног.

Мы преодолеваем этаж, скачем вниз по лестнице, как ненормальные зайцы, и выбегаем на улицу, на которой народа еще больше, чем в здании, – по крайней мере, на крыльце. Наша компания пополняется еще парой человек, но бежим мы так быстро, что никто не успевает вытащить телефон и заснять нас на камеру – по крайней мере, я надеюсь на это.

В какой-то момент увлеченный погоней Лестерс оборачивается, видит позади себя всю эту толпу и корчится, словно от боли. «Вот дичь!» – читается теперь на его лице, однако он и не думает останавливаться. Слишком дорога ему его репутация. А мне – моя.

Погоня продолжается по аллейке, я чувствую, как начинаю задыхаться, и как гудят мышцы в ногах, но не отстаю от Лестерса и даже сокращаю дистанции между нами, тогда как Лилит на своих каблуках безнадежно отстает. Возможно, это потому что у нее просто нет такой мотивации, как у меня.

Пытаясь еще увеличить скорость, я думаю, что здорово, что мы не наткнулись на других журналистов, и тут, как назло, из-за угла выруливает толпа фанатов. Наши уши обжигают их восхищенные вопли. А проклятый папарацци зачем-то забегает в здание библиотеки. Мы несемся следом.

В холле библиотеки прохладно, светло и очень тихо, и мы, словно понимая, где находимся, бежим теперь в полной тишине. Я надеюсь, глупый журналюга заскочит в какой-нибудь читальный зал, и мы поймаем его, загнав в угол, но нет, он пересекает холл и забегает в пустой мужской туалет. Лестерс – за ним, и я – тоже. Только я успеваю закрыть дверь изнутри, чтобы вся остальная толпа не ломанулась сюда же. В дверь, естественно, начинают ломиться, но мне все равно.

Папарацци ловко выпрыгивает в открытое окно прямо на аккуратный газон. Лестерс – следом за ним. Я, собрав последние остатки сил, – тоже: сначала аккуратно спрыгиваю с подоконника, а затем тяну за собой гитару. Если бы актер не поймал фотографа в это время, я бы точно отстала от них, но он все-таки напрягся и, как большая дикая и немного сумасшедшая кошка, прыгнул на папарацци, повалив его на землю.

–       Камера! – кричит тот. – Отпустите меня, я ничего не сделал! Вы нарушаете закон!

Лестерсу плевать, что он там нарушает. Он сидит сверху, своим весом придавливая фотографа к земле и профессионально скрутив руки. И выглядит так, будто полицейский, который только что поймал мелкого продавца травки и вот-вот зачитает ему права. Я с некоторым трудом припоминаю, что «Беглец» – фильм про полицию.

–       Карта памяти, – отрывисто говорит мне Лестерс, и я с полуслова его понимаю. Тотчас поднимаю валяющуюся на земле увесистую крутую камеру, которая не повредилась, и начинаю искать карту памяти. Я делаю это медленно, потому как раньше не держала в руках такие камеры, и актер нервничает.

–       Быстрее, – подгоняет он меня.

–       Я стараюсь, – огрызаюсь я.

–       Отпустите! – кричит папарацци, молодой мужчина лет тридцати со светлыми спутанными волосами. – Вы не имеете права! Я вас засужу!

–       Заткнись, – отвечает ему Лестерс. – Свои права будешь качать в другом месте и в другое время, усек?

И почему-то он опять напоминает мне полицейского – интонациями, жестами, повадками, что для меня крайне странно. Я продолжаю копаться в камере.

–       Ты долго? – спрашивает Лестерс. – Мне надоело его держать.

–       Нет карты памяти, – наконец догадавшись включить камеру, говорю я, хмурясь.

–       Так ты ее спрятал, мой маленький друг? – ласково спрашивает Лестерс. – А вы умнеете с каждым годом. Слушай, приятель, мне неохота тебя обыскивать. Так что давай меняться – ты нам карту памяти, мы тебе – камеру.

–       Она и так моя! – хмыкает злосчастный папарацци. Он все еще пытается вырваться, но ему не дают.

–       А теперь ее, – пожимает плечами Лестерс. – И она в любой момент может ее разбить.

Потому что она очень зла, верно?

–       Верно, – бросаю я, хотя не уверена, что хочу бить эту дорогую штуку. Нет, это, конечно, по деньгам она не сравнится со звездными исками, однако если на меня повесят выплату этой штуки, будет кошмарно. Но говорю другое:

–       Я сейчас на фиг размозжу ее об асфальт.

–       Это не моя камера, она принадлежит редакции! – орет папарацци, потому что его тоже пугает перспектива выплачивать за нее деньги.

–       Давай карту памяти, и камера не пострадает, – тут же говорит Лестерс. – Или мне тебя обыскивать, сукин ты сын?

Я щелкаю ногтем по закрытому объективу.

–       В заднем кармане, – нехотя отвечает парень, поняв, что ему некуда деваться.

–       Доставай, – тотчас говорит мне актер, и я, закатив глаза, сую руку в чужой задний карман, что меня ужасно смущает – но уже постфактум. В этот же момент мне просто хочется уничтожить фотографии.

Я нахожу карту памяти и торопливо вставляю ее в камеру, чтобы проверить, та она или нет. Естественно, нас обманули – она пуста, и я, понимая это, замахиваюсь камерой.

–       Прости, чувак, – говорю я ему. – Но ты сам этого хотел.

–       Черт! – шипит он. – Хорошо. Карта в чехле телефона.

Теперь мне приходится шарить в его кармане, чтобы найти телефон, одетый в чехол-книжку, в котором действительно есть карманчик, и в нем – внезапно! – лежит еще одна карта памяти. На этот раз – нужная.

На снимках, которые успел сделать этот верткий парень, я и Лестерс кажемся влюбленной парой: я лежу на нем и смотрю в его глаза, а он не отрывает от меня зачарованного взгляда. Весьма выразительные фото, а главное, и меня, и его видно более чем хорошо. Я вытаскиваю карту памяти и сую ее в карман джинсов.

–       Готово, – говорю я.

Лестерс встает и поднимает фотографа. Полицейский дух испаряется из него, и он вновь становится угрюмо-надменным.

–       Придурок! Да для тебя же это лишний пиар! – злобно усмехается папарацци. – Мы тебе имя делаем!

–       Имя? – переспрашивает Лестерс. – Имя я себе сделал сам, а вы мне имя только черните. Как шакалы собираете остатки с нашего стола.

–       А ты кто? Благородный лев? Нет, приятель, ты ничем не лучше нас – с отвращением говорит парень и выхватывает у меня камеру без карты памяти. Уже с безопасного расстояния он кричит:

–       Сыграл пару ролей и возомнил себя лучшим актером страны? Твоя популярность идет на спад, и скоро ты станешь никем!

У Дастина едва ли не пар из ушей начинает валить из-за этих слов. И он вдруг начинает смеяться. Я никогда не слышала такого злого черного смеха. Мне еще больше начинает казаться, что актер – с приветом. Папарацци, кажется, тоже, потому что он замолкает и смотрит на Лестерса с большим недоумением. А потом вдруг довольно улыбается. Я ловлю его взгляд и понимаю, что из-за угла библиотеки к нам бегут другие журналисты. О нет. Нет-нет-нет.

–       Бежим! – кричу я Лестерсу прямо в ухо, хватаю за руку и тяну за собой, потому что хорошо знаю территорию кампуса. Он, понимая, что сейчас нам будет несладко, мчится так быстро, что я за ним с трудом поспеваю.

И мы вновь несемся вперед – только теперь не за кем-то, а от кого-то. Хорошо, что преследователи далеко. Но погоня продолжается недолго, потому что на перекрестке он вдруг выдергивает руку и бежит влево, к корпусу со студиями, оставляя меня одну. Журналисты теряются, большая часть бежит за ним, меньшая – за мной. В голове у меня ветром проносится мысль, что он – придурок, потом я заскакиваю в корпус, в котором сдавала сегодня экзамен, и успешно теряюсь среди студентов, а куда делся Лестерс, понятия не имею.

Я забегаю в женский туалет, тяжело дыша и чувствуя, как подкашиваются ноги, умываюсь и, сидя на подоконнике, звоню Лилит. Она в шоке, ничего не понимает, задает тысячу вопросов и обещает сейчас же найти меня. Пока я жду подругу в коридоре, понимая, что время до экзамена существенно сократилось, в голове у меня то и дело появляется образ Лестерса. С одной стороны, он надменный козел, который теперь раздражает не только Лилит, но и меня. А с другой, наверное, ему тяжело живется под столь пристальным постоянным вниманием, в плену объективов, направленных со всех сторон. Звездам тоже нужна свобода – даже если эта звезда тусклая. И я почему-то начинаю понимать Октавия, одного из музыкантов «Красных Лордов», который никому и никогда не показывает свое лицо. Столь пристальное внимание лишь со стороны кажется чем-то невероятным, однако на деле эта обратная сторона славы слишком утомительна.

Лилит находит меня через десять минут – она запыхавшаяся и раскрасневшаяся. С огромными глазами, в которых плещется любопытство, она начинает допрос, и приходится все рассказать ей в самых мелких деталях. Она не верит в происходящее, и  ей, одновременно, как и мне, смешно.

–       Будет, что вспомнить, – подытоживает она, и я понимаю, что эту историю скоро в различных интерпретациях услышит половина школы. Но тут же улыбка исчезает с ее лица, и между бровей появляется хмурая черточка. – Слушай, Санни, а он сильно на нас разозлился, да? Вот же придурок – подслушал чужой разговор и обиделся.

–       Надеюсь, что не сильно, – отвечаю я. – В конце концов, я же ему помогла. Можно сказать, спасла репутацию.

Я вспоминаю, что карта памяти до сих пор лежит у меня в кармане, и на всякий случай проверяю ее – на месте. Дома избавлюсь от нее.

–       Я боюсь, что он будет мешать мне учиться, – говорит вдруг Лилит.

–       Если что, у нас есть на него компромат, – подмигиваю ей я и демонстрирую карту памяти. Я ничего не знаю про Лестерса – кроме того, что у него удивительные глаза, – возможно, он хороший человек, но нам нужна и защита. Что, если он действительно, обозлившись на Лилит за ее слова (недаром же он так хотел с ней поговорить!), попытается ей как-то отомстить? Ничего не хочу сказать плохого про актеров, но среди них месть считается почти изысканным блюдом. Лилит не раз рассказывала про дрязги в актерской среде, про то, как двое в дуэте, улыбчивом на сцене, в жизни ненавидят друг друга, про порезанные костюмы перед премьерой, про бесконечные сплетни...

–       Все будет нормально, – говорю я.

–       Думаешь?

–       Уверена.

Вскоре мы направляемся в Лейк-Грин парк и приходим к озеру за полчаса до профессора Фолка. Мы будем играть не только для него, но и для людей, которых в теплые весенние и летние вечера тут собирается немало. Профессору важны не только техничность и точность, для него важно и то, какое впечатление тот или иной музыкант производит на публику, как она принимает его и что дарит в обмен на музыку.

Для многих подобный опыт сдачи экзаменов кажется странным, а для меня это уже норма. Студенты Хартли учатся не бояться публику с первых дней – выступлений проходит большое множество и в самых разных местах: от столовой в школе до крупных открытых площадок. Да, конечно, школа Хартли уступает известной во всем мире школе Фэрланд, у нас нет доступа к знаменитому Кёрби-центру, она не опекается королевской семьей, как Королевская школа искусств, и из наших стен не вышло столько знаменитостей, как из Хердмандской национальной музыкальной школы. Но все же Хартли имеет свое обаяние – здесь не боятся экспериментировать и идти вперед.

Я болтаю с теми, кто тоже будет играть сегодня, проверяю гитару и на слух кое-что настраиваю, а потом приходит профессор Фолк – грузный, но при этом отличающийся удивительной легкостью движений, и мы тянем жребий. Я – предпоследняя.

На импровизированную деревянную сцену неподалеку от нежно-голубой глади озера первым выходит Тони Фэйтфул, садится на заранее приготовленный стул и начинает наше импровизированное выступление. Мы внимательно его слушаем – он хорош, и через какое-то время начинают подтягиваться люди. Многие наслышаны о том, что некоторые наши экзамены проходят в таком вот странном формате, и им интересны не столько музыка, сколько мы сами. На самом деле это тоже здорово, и постепенно люди втягиваются один за другим, что-то весело кричат, аплодируют. Это, конечно, не громовые аплодисменты, но все же слышать их очень приятно.

Если честно, своей очереди я жду с нетерпением и учащенным сердцебиением, но без волнения, а с желанием начать играть – пальцы вновь начинают приятно зудеть, и когда подходит моя очередь, я чувствую предвкушение.

Сейчас это произойдет.

Я сажусь на стул, беру в руки гитару и поудобнее устраиваю ее на коленях, кидаю взгляд на людей вокруг, полной грудью вдыхаю воздух и касаюсь струн. Каждая из них – живая, у каждой не просто свой голос, но и своя душа, а когда они звучат вместе, сплетаясь воедино, то создают свой мир. Мир музыки.

Больше не глядя ни на кого, я играю, растворяясь в звучании собственной гитары, и я не знаю, как это описать, когда занимаясь любимым делом, ты чувствуешь глубокое удовлетворение. Я бы хотела еще и петь, но это экзамен по классу гитары, а не вокала, и я молчу, находя в молчании свое обыденное великолепие.

Я не чувствую времени и пространства – только лишь музыку. Будто впадаю в легкий транс, погружаясь в переливы мелодии, и прихожу в себя на последних аккордах. Люди хлопают – им понравилось. Профессор Фолк вроде бы тоже доволен.

–       Молодец, Санни! – кричит Лилит, и я улыбаюсь. А потом вдруг встречаюсь взглядом с какой-то бледной сероглазой девушкой с туго заплетенными красными волосами. Девушка как девушка, ничего особенного, за исключением того, что на лице у нее – больничная белая маска, закрывающая большую его часть. Впрочем, сейчас многие носят такие маски – сначала носили из-за эпидемий гриппа и токсичных выбросов, а сейчас это просто стало модно. Даже у меня есть подобная маска, правда, черная.

Сероглазая девушка странно на меня смотрит: оценивающе, изучающе, с интересом. И я почему-то сразу понимаю, что она сечет в музыке. Чувствует ее. А может, чувствует и меня.

Ее глаза – тревожные и тоскливые, и мне становится не по себе.

Она отводит взгляд первой, и я забываю про нее. На сцену выходит последний человек. И я решаю поставить небольшой эксперимент – попытаться понять и уловить его музыку, чтобы почувствовать себя ею. Мне интересно испробовать метод, о котором рассказывала Лилит, но, если честно, у меня ничего не получается.

Когда экзамен заканчивается, профессор собирает всех нас в полукруг, и мы сидим на лужайке и внимательно слушаем его и разбор нашего выступления. Для каждого из нас нашлись мягкие замечания, и для меня – тоже. Я никогда не выступала идеально.

–       Жаль прощаться, – шутливо говорит профессор, – но этим летом у меня запланирован первый отдых за последние десять лет. И если честно, я скорее хочу оказаться на океанском побережье. Давайте похлопаем в честь нашего расставания.

Мы смеемся и аплодируем друг другу, а потом разбредаемся в разные стороны, договорившись встретиться на днях и сходить в бар. Я и Лилит идем по одной из дорожек, и небо над нами постепенно начинает озаряться нежными закатными красками. Мы разговариваем и смеемся.

–       Может быть, все-таки позвонишь Бену? У вас впереди целая ночь, – говорю я. Настроение у меня отличное – финальная экзаменационная неделя завершилась. Впереди – лето. Правда, в голову лезут мысли о том, что придется много работать, но я гоню их прочь.

–       Как мерзко звучит, – надувает губы Лилит и хватает меня под руку.

–       Я имею в виду целую ночь репетиций, – невинно улыбаюсь я.

–       Почему в партнеры мне дали этого придурка? У него такие липкие прикосновения, бррр. Вот если бы я танцевала с Джорджем Кизи... – размечталась она. Этот самый Кизи – шикарный высокий брюнет с оливковой кожей и раскосыми глазами – очень ей нравился.

–       Может быть, тебе позвать его на свидание?

–       Девушки не должны звать парней на свидание, – морщит носик Лилит.

–       Ты слишком консервативна, – замечаю я. Оборачиваюсь и вижу, что позади, в десяти шагах от нас, идет та самая сероглазая девушка в больничной маске. Забавно – на нас одинаковые плащи.

–       А ты когда-нибудь звала парней на свидание? – спрашивает насмешливо она.

–       Нет, – пожимаю я плечами. – Но это потому, что мне никто настолько сильно не нравился. Если я вдруг в кого-то влюблюсь, то будь уверена, он от меня не уйдет.

–       А Лестерс тебе понравился? – почему-то спрашивает меня подруга.

–       Внешне он ничего, – задумчиво отвечаю я. – Но мне кажется, он слишком много играет. Не живет собственной жизнью.

–       Почему ты так решила? – говорит Лилит.

И я рассказываю ей про то, как он вдруг ни с того ни с сего вжился в образ полицейского, когда поймал папарацци с камерой. Это было забавно.

–       Говорят, что прежде чем сыграть главную роль в «Беглеце», Лестерс полгода готовился к ней. Занимался физической подготовкой, изучал полицейские нравы, часто бывал в участке, даже ездил с патрульными на вызовы.

–       Даже так? Забавно.

–       Есть такое, что актеры забывают выйти из образа, – кивает Лилит, оглядывается и шепчет весело:

–       Слушай, а та девушка все еще идет за нами. Что ей нужно?

–       Просто идет той же дорогой, – отмахиваюсь я.

Начинается солнечный дождь – он редкий, но крупный, и я надеваю капюшон.

Незнакомка – тоже.

–       Если ты наденешь маску, как она, вас будет не отличить, – хихикает Лилит, и я шутки ради делаю это.

Когда мы выходим на шумную 111-ю улицу, я оглядываюсь и понимаю, что сероглазая все еще идет за нами, но стараюсь не брать это в голову – может быть, ей просто по пути с нами. А Лилит шутит, что она – моя ненормальная сталкерша.

А потом меня вдруг хватают чужие сильные руки, и я слышу, как испуганно кричит рядом Лилит. Не понимая, что происходит, я изо всех сил пытаюсь сопротивляться, отбиваюсь, кричу как ненормальная, машу руками и ногами, понимая, что, если не вырвусь сейчас, не вырвусь никогда. Но не успеваю я опомниться, как оказываюсь в какой-то машине. По обе стороны от меня – все те же крепкие мужчины в черных костюмах. Они держат меня, не давая вырваться, и я кусаю одного из них до крови. А потом мне на лицо набрасывают платок с какой-то едкой, пахучей жидкостью, и мои глаза сами собой закрываются. Я теряю сознание.

Свет меркнет, тьма заполняет разум. Я тону в пустоте.

Падая, я успеваю стать белым светом, Взлетая - собираю всю тьму в ладони. А растворяясь в пространстве безбрежном где-то, Хочу лишь одно - чтоб ты мою тень запомнил.

Глава 4. Пепел погасшей луны

–  Небо – это свобода. И я хотела бы быть как небо. Делать то, что хочет мое сердце, а не чужой разум. Жаль, я больше не ребенок, чтобы просить у него помощь. (К горизонту падает звезда, оставляя за собой тонкий шлейф света*.)

Диана не может понять себя.

Она стоит перед огромным зеркалом в одной футболке с широким воротом и смотрит на свое отражение. Сначала ее немигающий взгляд направлен на лицо: фарфоровая кожа, прямые брови, уставшие пепельные глаза с поволокой, окаймленные серыми ресницами, аккуратный нос, пухлые бледно-розовые губы (посредине нижней – тонкая трещинка). Затем взгляд скользит вниз, по хрупкой гибкой фигуре, которую она считает неженственной, останавливается на солнечном сплетении, а после опускается к тонким ногам с выпирающими коленками, чтобы вновь – уже резко – подняться к груди.

Во взгляде Дианы нет любви. И у ее отражения – тоже.

Она задирает футболку, обнажая плоский живот и частично – грудь. Под грудью видна черная затейливая татуировка в форме расцветающего лотоса, от лепестков которого в обе стороны отходит нежное кружево. Над лотосом восходит полумесяц, а вниз по бледной коже тянутся изящные ажурные цепочки. Узор подчеркивает изгибы груди.

Татуировке всего пару дней – кожа вокруг все еще покрасневшая, и Диана все еще чувствует зуд на коже. До сих пор слабо кружится от чуть повышенной температуры голова, как будто бы она выпила коктейль, но Диане все равно. Она безразлична к боли и недомоганию. И бесконечно рада, что сделала татуировку втайне от всех и в тайном, почти интимном месте. Она считает, что это – ее главное украшение, скрытое от чужих глаз.

Диана смотрит на татуировку, касается ее кончиками тонких пальцев, проводит по кружеву и цепочкам, улыбается. Ей безумно нравится то, что она набила на себе в салоне тату-мастера, сделав вид, что поехала на девичник к Джоэлле. И пусть мастер работал с ней несколько часов подряд и боль была такая, что из глаз катились слезы, – но это того стоило! Диана мечтала об этом.

И никто никогда не узнает, что она сделала со своим телом. Отец не узнает.

А ведь он так не любит «разукрашенных вульгарных девок», как часто говорит.

Теперь его дочь – тоже разукрашенная вульгарная девка. Когда в очередной раз он начнет говорить о том, как пали современные девушки, не поймет, почему Диана едва заметно ухмыляется. А если спросит, она ответит, что ему показалось.

Это в его стиле – рассуждать о падении нравов, о том, как убоги эти наколки, цветные волосы, пирсинг и прочая молодежная дрянь, а потом лететь на личном самолете в Дрейденбург вместе с загорелыми моделями в коротких шортиках и обтягивающих майках, из-под которых видны татуировки, и проигрывать в казино целые состояния.

Двуличие – семейная черта.

Диана ненавидит это в своих родственниках и в самой себе. Отец, мать, обе мачехи и братья – все лицемеры. Всем чужда искренность.

И ей.

Она хотела бы покрасить волосы в красный или розовый, проколоть нос или губу, одеться дерзко, в стиле глэм-рок, закинуть за плечи гитару и пойти тусоваться. Искать себя, искать любовь, искать музыку, но ей нельзя. Ничего нельзя.

Она хотела бы быть свободной, но ей не дают расправить крылья. Закрывают рот бумажными купюрами, заставляют быть послушной девочкой. Овцой на привязи.

Вспоминая об этом, Диана уже не кончиками пальцев, а ногтями проводит по татуировке. Боль становится ощутимее.

Она – пятый ребенок в семье одного из основателей «Крейн Груп». Дочь баснословно богатого человека. У нее всегда было все и не было ничего одновременно. Диана могла получить любую игрушку, любую шмотку, любой гаджет, но самого главного – свободы – у нее никогда не было. Она вынуждена подчиняться семье – вернее, делать вид, что подчиняется. Диана ненавидит двуличие, но чувствует себя самым двуличным человеком на свете.

Она продолжает изучать свое отражение. Татуировка кажется ей совершенством, несмотря на красноту и жжение. Этого узора недоставало ее телу. На следующем концерте она останется в одном лифчике, чтобы все видели настоящую красоту.

Диана достает из шкафа медицинскую маску черного цвета, на которой изображен чей-то угрожающий оскал, парик – на этот раз медно-красный. Примеряет привычным жестом. Снова смотрится в зеркало. Теперь в ее глазах удовлетворение. Татуировка отлично подходит под ее образ таинственной девушки на сцене клубов, в которых они играют. Жаль, что до следующего выступления много времени и...  А Дастин бы оценил?..

Настойчивый стук обрывает ее мысли, девушка спешно одергивает майку и бросает в шкаф маску и парик. Дверь в ее спальню пытаются открыть, но не выходит – она заперта на замок.

–    Диана! Немедленно открывай! – слышится приглушенный голос матери. И Диана, чуткая к звукам и их оттенкам, улавливает предостережение.

«Если не откроешь – тебе будет плохо».

Девушка кидает в огромное, почти в полстены зеркало последний взгляд и идет к двери. Едва только она отпирает ее, как в спальню залетает мать, и следом за ней тянется холодный шлейф духов.

Как всегда, Эмма безукоризненна: молочно-платиновые волосы стильно подстрижены и уложены, макияж, несмотря на тонну различных средств, кажется легким и естественным, малахитовые брюки и мятная блузка – все из последней коллекции француженки Элиан – отлично сидят на женственной фигуре. Серьги с изумрудами – единственное украшение, но сколько в них достоинства! Не меньше, чем во взгляде серых, как и у Дианы, глаз. Пронициательных и цепких.

Ее мать – крайняя в списке жен отца, великого грозного финансиста Мунлайта. Крайняя – значит, не последняя, как повторяет Эмма в порыве чувств в те редкие моменты, когда у них с Дианой случаются задушевные разговоры. Вернее, она думает, что разговоры задушевные, а Диана точно знает, что не может открыться матери больше, чем на десять процентов. Эмма находится в постоянной борьбе с двумя предыдущими женами отца: светской леди и бывшей актрисой, а еще – со следующими возможными претендентками, которых достаточное количество. Эмма – любимая дочь сенатора от правящей партии, и даже Диана понимает, что пока у деда есть влияние, отец не расстанется с матерью. Но их брак уже шаток.

Взгляд матери встревоженный и злой одновременно. Он портит всю безукоризненность образа.

–    Что случилось? – тихо спрашивает Диана. Она всегда говорит тихо – по крайней мере, дома.

–    Где ты была? – задает свой вопрос мать, словно не слыша ее.

–    Нигде, – пожимает плечами девушка. Она действительно нигде не была уже два дня, с тех пор, как сделала татуировку. Во-первых, температура, во-вторых, весенняя сессия в Нью-Корвенском университете закончилась на прошлой неделе, и ей пришлось переехать из студенческого кампуса обратно домой. Диана хотела бы поступить в другое место – ее с детства влекла школа музыки Фэрланд, но ей пришлось изучать искусство в частном университете Бейли8, а не петь. Так хотел отец. Разве могла она пойти против его воли? Тогда, почти три года назад, ей ясно дали понять, что высшая школа искусств – большая поблажка для девушки из такой семьи. Она должна была изучать право или бизнес, а ей разрешили изучать искусство – никому не нужную дрянь. Блажь. Разве искусство поможет сделать деньги? Нет, если только ты не умерший сто лет назад художник, картины которого стоят десятки миллионов долларов.

Мать говорила, что если Диана будет слушать отца, то после окончания Бейли тот доверит ей создание фонда современного искусства. А разве было ей дело до какого-то там фонда, через который, скорее всего, будут частично отмывать деньги?

Нет.

О том, что Диана всегда хотела петь, родители не знали. Все, что они знали, так это то, что она занималась вокалом. Музыка для них была глупостью, как и любая ее мечта.

Ее любимая мечта.

–    Не глупи, – шипит мать. Она с трудом сдерживает свои эмоции. – Диана Эбигейл Мунлайт! Отвечай честно – где ты была два дня назад?

–    На девичнике Джоэллы, ты сама меня туда отправила, – недрогнувшим голосом отвечает девушка, хотя изнутри ее словно кипятком обваривает. Мать что-то узнала.

–    Отправила, – подтверждает мать. Джоэлла – дочь ее подруги, они состоят в одном благотворительном клубе – организации для скучающих жен миллиардеров. – Только тебя там не было.

Диану обваривает кипятком второй раз. Откуда мать знает? На этом чертовом девичнике должна была быть уйма народу. Джоэлла заметила, что ее нет, и нажаловалась? Глупости. Или?..

–    Пожалуйста, ответь.

–    Мама, – осторожно говорит Диана, – я не понимаю...

–    Ты все прекрасно понимаешь, – чеканит та. – Я повторю свой вопрос еще раз – где ты была?

Диана молчит. Говорить о том, что она была на девичнике, – глупо. Признаваться в правде – еще глупее.

–    Я гуляла, – наконец произносит она.

–    Где? – цепкий взгляд матери окидывает ее с головы до ног, будто ища подвох.

–    По Гриффит-стрит, – называет Диана никогда не засыпающий район с элитными магазинами, кричащими бутиками и дорогими ресторанами. Он сверкает рекламным неоном, как бриллиантовое колье на шее города, обутого в изношенные кроссовки. – Мне хотелось побыть одной, проветрить голову, – добавляет девушка.

–    Ложь, – качает головой мать. Ей надоело ходить вокруг да около, и она говорит то, что Диана не готова услышать:

–    Ты была в тату-салоне.

–    Что ты...

Она замолкает, потому что Эмма резким движением достает телефон и показывает фотографию, на которой Диана спускается по лестнице к двери, ведущей в подвальное помещение, над которой висит яркая пурпурная вывеска с черными буквами: «Плохая девочка. Тату». Стены вокруг разукрашены граффити. На перила облокотился курящий верзила в бандане, кожа на его накачанных руках почти до костяшек пестрит набитыми рисунками, особенно отчетливо виден скалящийся череп на предплечье. И сосредоточенное лицо Дианы тоже хорошо видно.

Мать явно негодует, а девушке становится смешно – она действительно плохая девочка, раз совершила такое. Но ей нравится быть такой. И нравится делать то, что она делает, – но если мать узнает и об этом, всему придет конец.

Мать знает лишь о татуировке. Славно.

–    С ума сошла? – спрашивает Эмма звенящим от переполняющих чувств голосом. –

Что ты забыла в этом месте?

Диана не отвечает. Она не хочет прятать взгляд, потому что не считает себя виноватой, но и на мать смотреть тоже не хочет – пялится в серую стену.

–    Ты сделала татуировку, – говорит уверенно мать, ее взгляд «прощупал» руки и ноги дочери. – Скорее всего, не маленькую – ты вышла оттуда через несколько часов. Я ведь права?

Диана пожимает плечами. Ее раздражает эта ситуация, ее бесит то, что за ней следят, но что она может поделать?

Мать, словно понимая это, вдруг резким движением задирает майку и, видя, чем и где украсила свое тело ее дочь, ахает. Для нее это как выстрел в голову. Дочь изуродовала свое тело!

Диана не ожидает этого и наконец поворачивается. В ее стальных глазах – вызов.

«Что? – спрашивает она. – Будешь ругаться?»

–     Как пошло! В таком месте... – шепчет мать. – Ты что, проститутка?

–    Нет, – позволяет себе приподнять уголки губ девушка. У матери странные ассоциации. И те, кто пытаются выразить себя, – маргиналы. По ее мнению, разумеется.

–    Моя дочь – идиотка, – шепчет Эмма, цепко хватает ее за плечо и говорит то, что Диана не готова услышать:

–    Твой отец знает об этом.

–    Что? – переспрашивает девушка. Одно дело – если о том, что она была в салоне, узнает мать, а совсем другое – отец. Мать может потрепать нервы, но она – на ее стороне. А что ждать от отца – неизвестно.

–    Он знает об этом, – повторяет мать. – А я совершенно случайно оказалась в курсе.

Мистер Марен помог, – добавляет она.

Мистер Марен – один из секретарей отца, и Диане кажется, что он слишком неравнодушен к матери, но думать об их возможной связи ей совершенно не хочется.

–    Господи, какая же ты дура, Диана! – говорит мать и заламывает руки – в солнечном свете сверкает жемчужный лак. – Я сотни тысяч раз говорила – не раздражай отца. Не зли его! Будь с ним ласкова! А что ты? Ты все делаешь наперекор! Ты совершенно не хочешь побороться за наследство!

Наследство – это идея фикс Эммы. Претендентов на деньги отца – множество: у Дианы несколько старших братьев – сыновей от предыдущих браков.

Наследником империи считается Аарон, самый старший. Ему чуть больше тридцати, он умен, образован, но, что самое главное, – благоразумен. Именно Аарона отец всегда ставил в пример остальным братьям Дианы – страший сын вел себя безукоризненно и ничем не запятнал честь семьи.

Выполнял каждую заповедь святого Мунлайта.

И если к Аарону отец относится подобающим образом, то остальных словно и не считает за своих детей. Однажды Диана даже слышала разговор горничных о том, что отец всегда делает генетическую экспертизу, чтобы точно знать – его это ребенок или нет. И, наверное, тогда окончательно поняла, что не слишком нужна отцу.

Виктор по какой-то причине с самого детства не заслужил отцовскую любовь и вечно находится в тени родного старшего брата Аарона. Он не так умен и не так хорошо разбирается в бизнесе и в управлении делами компании, однако, наверное, именно Виктор с детства вызывал у Дианы наиболее теплые чувства. Спокойный, размеренный, флегматичный – он больше всего на свете любил рисовать и книги, и даже читал иногда сказки сестре. Сейчас мать считает его самым слабым соперником в битве за наследство – Виктор отлучен от семьи Мунлайт, словно грешник от церкви. Дело в том, что у Виктора есть женщина – обычная продавшица – и незаконнорожденный ребенок. Он скрывал их несколько лет, однако не так давно Николас узнал правду. Для него это было ударом – Виктор был обручен с Беллой Харрелл, дочерью партнера отца. Диане было жаль, что так вышло, но она ничего не сказала брату, когда видела его в последний раз – уходящего из дома без вещей. Отец запретил брать что-либо.

Следующие претенденты на наследство – два средних брата Джек и Уилсон. И они со своей матерью, некогда знаменитой актрисой, готовы драться за наследство – и с другими, и между собой. Диана никогда не чувствовала с ними родства – слишком они были не похожи. В отличие от Аарона и Виктора, Джек и Уилсон, которым исполнилось двадцать пять и двадцать шесть, были настоящими представителями «золотой молодежи». Они оба обожали тусовки, развлечения, внимание красивых девушек, дорогие машины. И вовсю прожигали жизнь, пользуясь влиянием и деньгами отца. Однако не так давно отец отправил Джека в армию, узнав о том, что тот употребляет наркоту. А Уилсона на неопределенное время лишил финансовой поддержки, когда ему стало известно о нелегальных гонках, в которых тот участвовал.

Диана – пятый ребенок Мунлайта, единственная дочь, и мать боится, что ей, как самой младшей, ничего не останется. Диана же боится, что ничего не останется от нее самой. И ей

не нравится то, что она должна беспрекословно слушать родителей. Но если мать она любит, хоть и холодной любовью, то отца попросту опасается. Всего одно его слово – и ее жизнь может разрушиться. Он уже грозился отправить ее в частный элитный пансионат – правда, это было во время учебы в школе. А сейчас он может отослать ее за границу. Если узнает обо всем, разумеется. И тогда – конец мечте.

–    Зачем ты это сделала? – все продолжает вопрошать мать. – Зачем? О чем ты думала?!

–    Я думаю, что это красиво, – негромко говорит Диана.

–    От этого нужно избавиться до вечера. Вечером отец будет с тобой разговаривать, говорит мать. Кажется, мистер Марен посвятил ее во все планы отца.

–    Я сделала ее только два дня назад, ее пока что нельзя свести, – отвечает Диана устало. Ей кажется, что в любой другой семье татуировка на теле дочери не вызвала бы столь бурной реакции. А в их семье все боятся гнева отца. Все хотят его денег.

–    Как тяжело, – теребит изумрудную серьгу мать. Она никак не может успокоиться. И тогда ей в голову приходит гениальная идея. Ей так кажется, что гениальная, для Дианы это просто глупость.

Эмма отправляет свою личную помощницу Джессику в детский магазин, и та привозит пачки с переводными временными татуировками – такие покупают дети и подростки. Мать лично выбирает одну из них – вульгарную алую розу с лентой, на которой написано:

«Настоящая любовь» и лепит Диане на предплечье. Переводка смотрится неплохо – как настоящая татуировка, хотя, если внимательно приглядеться, можно понять, что это подделка. Но мать довольна результатом.

–    Пусть отец думает, что ты сделала эту татуировку. Скажешь, что сведешь ее через пару дней. Он не должен видеть то, что ты набила и где.

Острый взгляд матери опускается в район солнечного сплетения, где под тканью футболки запечатлена настоящая татуировка, и Эмма качает головой. Она все еще считает дочь глупым подростком. А Диана считает глупой мать.

Отец и правда вызывает Диану к себе – уже почти в полночь, после того, как злой и уставший возвращается после длительных переговоров с китайскими партнерами, которые старательно освещают прикормленные СМИ. Дети не являются смыслом его существования, но иногда он вдруг начинает чувствовать себя обязанным наставить их на путь истинный. В прошлом году он узнал, что Уилсон курит травку и в клубах закидывается экстази – не постоянно, а от случая к случаю. На следующий день Уилсон собирал свои вещи, а еще через сутки уже находился на военном полигоне. До сих пор брат проходит службу где-то в Средней Азии.

Диана спускается на первый этаж их огромных двухуровневых апартаментов, минует приемную, в которой сейчас нет секретаря, но находятся двое охранников, застывших у двери, и с опаской заходит в кабинет отца. По размерам он напоминает читальный зал в библиотеке. И так же, как в библиотеке, тут много книг, а в воздухе разлилась вязкая тишина, в которой тонут полутьма и прохлада. Здесь нет ничего лишнего – никакой позолоты, витражей, колонн, пилястр, лепнины, потому что отец любит выдержанность, пространство и четкость линий, он знает, что настоящая роскошь строга. Стены в его кабинете отделаны дубом и эбонитовым деревом. По полу послушно стелятся мраморные плиты молочного цвета. Высокий потолок украшен прямоугольными кессонами со встроенными светильниками. Из мебели кроме книжных высоких шкафов здесь есть лишь массивный стол и два кожаных кресла.

Диана идет в самый конец кабинета по холодным мраморным плитам – ее шаги раздаются неожиданно громко, хоть она и пытается ступать мягко. Отец сидит за письменным столом у огромного окна, занавешенного тяжелыми сливовыми портьерами, и один этот стол стоит, как небольшая квартира, – он антикварный, за ним сидел кто-то из французских королей.

Отец откидывается на спинку кресла и внимательно смотрит на Диану.

–    Здравствуй, папа, – говорит она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно. Он лишь кивает ей и делает жест рукой, предлагая присесть. Диана послушно садится, складывая руки на коленях. Кресло красивое, но неудобное: низкое, какое-то шаткое, ужасно мягкое – кажется, что куда-то проваливаешься.  В нем некомфортно сидеть, постоянно скрипит кожа, и почему-то начинаешь ощущать себя ничтожно маленьким – особенно по сравнению с отцом, кресло которого намного выше.

Диана вспоминает, что мать говорила, что во всех кабинетах отца для посетителей предусмотрены именно такие кресла. Они должны почувствовать себя максимально неуютно и даже ничтожно. Кажется, эта хитрость работает, и девушка начинает нервничать сильнее.

–    Надеюсь, ты будешь предельно честна, дочь, – говорит отец. Его голос – глубокий и громкий, в нем слышатся привычные властные нотки. Кто-то находит этот голос красивым, но Диану он раздражает. Все в нем ее раздражает, хотя многие находят, что они похожи. Отца считают привлекательным мужчиной, высоким и поджарым, хотя ему почти шестьдесят. Он следит за здоровьем – у него целый штат высококвалифицированных врачей, однако не опускается до пластики или иных попыток омолодиться, считая это слишком жалким. У него наполовину седые волосы и морщины, однако взгляд – цепкий и пронзительный, подбородок – волевой, а руки, обвитые венами, – все еще сильные.

–    Что случилось, папа? – спрашивает Диана удивленно, и у нее хорошо получается сыграть эту эмоцию – отец приподнимает бровь.

–    Я думал, ты сама хочешь рассказать об этом, – говорит он спокойно. – Ты ведь знаешь, что твой отец – как священник. Готов выслушать любое покаяние. В любом грехе.

Его темные глаза гипнотизируют Диану, он даже подается вперед.

Она понимает, что он имеет в виду, – лучше самой признаться во всем, рассказать, не дожидаясь, когда это сделает отец. И тогда (может быть) наказание будет не столь суровым. Это как прийти с повинной.

И Диана решается.

Она медленно закатывает рукав черной водолазки и демонстрирует отцу сердце на предплечье, думая о том, что ей повезло – полутьма скроет многое.

Отец вздыхает и снова откидывается на спинку кресла.

–    Прости, папа, – говорит Диана, опуская глаза. – Я сделала это по глупости. Я сведу. Прости.

–    Зачем? – только и спрашивает он, поглаживая переносицу.

–    Я думала, это модно, – голос девушки тих, хотя она готова кричать.

–    Я столько раз говорил, как меня раздражают все эти девки с разукрашенными лицами и наколками, – отец качает головой. – Но ты решила, что мои слова – пустой звук, дочь. Жаль, что ты так неуважительно относишься ко мне.

Он всегда говорит так – дочь, никогда не называет ее по имени. Никого не называет, кроме Аарона.

–    Я поступила очень глупо и опрометчиво, поддалась моде – у многих моих знакомых есть татуировки, – говорит слова матери Диана, хотя все внутри у нее протестует. – Не знаю, что на меня нашло. Это было как вспышка. Мне так стыдно, папа.

И опять в ее голосе – искренность. Она – хорошая актриса.

–    Значит, стыдно, – вздыхает отец, переплетая пальцы на животе.

–    Да... Я просто дура. Ты был прав, – говорит Диана, подпуская в голос слезы. – Это некрасиво и больно. Просто мне хотелось стать яркой... Не знаю, как это объяснить.

Немного боли в голосе не помешает. Люди любят чужую боль. Она кажется им предвестником искренности.

–    Ты считаешь себя недостаточно... яркой? – переспрашивает отец. Диана снова кивает. Ей кажется, что она слышит изумление в его голосе.

–    Иногда мне кажется, что люди вокруг общаются со мной только потому, что я – дочь Николаса Мунлайта, – отвечает она.

Отец любит эту тему, и Диана это прекрасно знает. Он вздыхает и качает головой.

–    Если тебе так кажется – а тебе не кажется, так оно и есть, – то ты должна видеть несоответствие.

–    Какое? – спрашивает она медленно.

–    Дочь Николаса Мунлайта не может быть не яркой, – уверенно заявляет он. – Знаешь, что блестит ярче всего? Золото. Деньги. И глаза, которые их увидели, – теперь в его голосе – мимолетное презрение. – Ты априори не можешь быть не яркой, ты ведь принадлежишь...

Диана думает, что отец скажет «мне», но он говорит, усмехаясь:

–    ...семье Мунлайт. Ты и твои деньги сияют ярче солнца. Было бы неплохо, если бы ты запомнила эту простую истину. Деньги – наш свет. А тот, кому они принадлежат, – солнце. Все просто.

Он говорит что-то еще о важности денег, а Диана кивает – она думает, что неплохо, раз отец перевел тему. Значит, гроза миновала. А ей следует впредь быть осторожной. Кто-то ведь заложил ее отцу.

Хорошо, что они не будут собираться этим летом. На каникулах она будет хорошей девочкой.

Диана мысленно усмехается – точь-в-точь, как отец только что. Но она рано празднует свою маленькую победу. Потому что дело поворачивается иным образом. Информатор матери оказался не совсем достоверным. Татуировка – это не все, о чем хочет побеседовать отец.

–    В чем ты еще хочешь признаться? – вдруг спрашивает он. И Диана вдруг как-то сразу понимает, что он знает.

Знает о ее второй жизни, которую она так тщательно скрывала.

А еще она понимает, что сейчас – не время юлить или пытаться лгать, потому что видит то, что не замечала раньше, – тихую холодную ярость в глазах отца.

–    Ну же.

Она молчит – в горле тугой ком, стук сердца в потяжелевшей голове напоминает набат. А он пристально на нее смотрит и ждет. Отцу нужно, чтобы она покаялась перед ним. Ему нравится роль священника, не зря же он постоянно вспоминает, что его дед был святым отцом в католической церкви и хотел, чтобы внук пошел по его стопам.

Тогда отец, понимая, что ей сложно говорить, вытаскивает фотографии и небрежно бросает их на стол. Бросает молча. С отвращением.

Клуб, заполненный молодыми людьми, пронзительные неоновые софиты, в свете которых видны пять фигур на маленькой сцене – пять музыкантов. Три парня: азиат с длинными волосами, завязанными в хвост, высокий блондин с голым торсом, украшенным татуировками, – оба с гитарами, и лохматый скалящийся барабанщик, крутящий палочки. И две девушки у микрофонов: у одной черные дреды и кожаные штаны, у второй – алые волосы, клетчатая юбка, а на лице – карнавальная маска. И еще гитара наперевес. Скорее всего, они только что пришли на сцену, и публика приветствует их, поднимая вверх руки.

Все та же сцена, только огни уже алые. Барабанщик скрыт в тени, зато хорошо видно ту девушку с алыми волосами, которая играет на гитаре и что-то поет в микрофон вместе с одним из парней.

И снова сцена – песня завершилась, и все четверо кланяются слушателям, которым, судя по всему, понравилась песня. Девушка в маске улыбается темно-красными губами.

А потом несколько фото с улицы, когда музыканты закидывают инструменты в потрепанный фургончик, – кто-то снимал их из-за угла. Парни живо переговариваются, пьют пиво из банок, а девушка улыбается. На одном из снимков она снимает маску и алый парик, и можно понять, что она и есть Диана Мунлайт. Неведомый фотограф снял ее лицо крупным планом – несколько раз.

Снимки лежат перед ней как живые доказательства ее греха. Она нарушила заповедь святого Мунлайта – «не перечь мне» – и должна понести наказание.

–    Ну, что же ты молчишь? – удивительно мягко говорит отец. – Расскажи мне все.

Ком в горле вяжет, горчит, шевелится, и Диане кажется, что она проглотила ящерицу.

И вдруг чувствует, как ее начинает тошнить. Она смотрит на фотографии и понимает, что это конец. И кто их сделал – она не знает. Понимает лишь, что это было совсем недавно.

–    Вот, значит, как ты проводишь свободное время, дочь. Прекрасно. Замечательно. Просто великолепно. Восхищен. Хорошо, что эти снимки попали ко мне, а не в прессу, – говорит отец, и Диана не понимает, почему он не кричит – ведь он зол.

–    Решила растоптать мою репутацию? – спрашивает он вкрадчиво. – Шляешься с какими-то панками по дешевым клубам и скачешь на сцене, распевая глупые песенки? А что ты еще делаешь? Алкоголь, беспорядочные связи, наркотики? Как ты еще пыталась опозорить мое имя?

Диана не понимает, как связаны дело ее жизни и репутация отца, но продолжает молчать. Она не понимает, как так вышло, ведь она была очень осторожна на протяжении двух лет. Не понимает, как себя вести.

–    Это... просто музыка, папа, – тихо говорит она, не узнавая свой голос. Он дрожит.

Ком в горле растет.

–    Нет, это не просто музыка. Это удар под дых. Родному отцу. – Его сжатый кулак разрезает воздух, заставляя девушку вздрогнуть от неожиданности. – Ты, одеваясь как дешевая шлюха, решила, что сможешь стать шутом для отребья? – голос отца становится все раскатистее и раскатистее. – Думала, что я никогда не узнаю? Я? Или ты считала меня идиотом, который не видит, что происходит у себя под носом? Раз так – жаль. Жаль, что моя репутация дешевле этих паршивых подонков с гитарами наперевес.

Он говорит долго и со вкусом. Швыряется фотографиями. Называет тех, кого Диана считала друзьями, грязными словами.

Педагогический процесс в действии.

–    Я дал тебе все... Кроме свободы.

–    Ты ни в чем не нуждалась... Кроме отцовской любви.

–    А ты решила вытереть об меня ноги? Это была ее мечта.

–    Ты слишком сильно меня разочаровала, моя маленькая Диана. И мне придется наказать тебя.

Она вздрагивает – впервые слышит свое имя, произнесенное голосом отца. Он никогда не поднимал на нее руку, но словами бьет больно, четко в цель.

–    Как ты туда попала? – через какое-то время спрашивает отец. – Кто заставил тебя?

–    Никто...

Диана не хочет говорить, что познакомилась с Брайаном в университете на занятиях по искусству. Они подружились, что было удивительным, ведь прежде у нее не было друзей, столь близких по духу, вернее, так – у нее просто не было друзей. Детки из богатых семей – не в счет. Они либо развлекаются вместе, либо «дружат» против кого-то, и каждый готов вцепиться другому в глотку. Даже ее родные братья готовы разорвать друг друга из-за наследства.

Как и она, Брайан тоже хотел делать музыку. И он познакомил ее со своими друзьями-музыкантами, которые срочно искали гитариста и бэк-вокалистку. Диана идеально им подошла. С той минуты, как она вошла в полутемный гараж, в котором шла репетиция группы «Стеклянная мята», началась ее новая жизнь, в которой появилось место настоящей музыки. Она не просто занималась вокалом и гитарой, как раньше, она исполняла то, что они вместе придумывали, хоть сначала и были в шоке от того, чья она дочь. И эту музыку слышали и слушали другие люди. Мечта Дианы – дарить свою музыку – стала исполняться. Кроме того, она наконец познала настоящую жизнь, вкус свободы. И ей это нравилось, это давало силы жить и вдохновляло. Она выбралась из красочных декораций богатства и полной грудью вдохнула свежий воздух. Впервые попробовала уличную еду, побывала в самых опасных районах города, попала в клуб «Морская свинья» – мекку рока.

Познакомилась с кучей крутых людей, большинство из которых так или иначе были связаны с современным творчеством.

Дэвид, Брайан, Аллигатор и Николь стали для нее семьей.

Естественно, это было рискованное мероприятие, но Диана четко решила про себя, что если будет и дальше бояться всего на свете, то ей проще будет сидеть запертой в амбаре. Да, она опасалась, что отец узнает ее тайну, но делала все возможное, чтобы этого не произошло. Диана всегда выступала только в маске и парике, чтобы ее никто не узнал. Она была аккуратна во лжи – никто ни разу не заподозрил ее в том, что она не просто учится в элитном университете, но и занимается музыкой.

И все шло хорошо до этих чертовых фотографий.

Если бы она узнала, кто сделал их, не задумываясь нажала бы на курок, стоило бы ей дать в руки пистолет.

–    В этой истории должны быть наказаны все, – с каким-то удовлетворением говорит отец. – Те, кто втянул тебя в это дерьмо, получат свое. Обещаю.

У Дианы расширяются зрачки. Николь и парни не должны пострадать. Они ничего не сделали. Они просто – как и она! – хотели играть свою музыку. Но... Скорее всего, отец знает всю их подноготную – наверняка его люди собрали на них целое досье. И он не бросает на ветер пустых угроз. Если обещал – сделает.

–    Пожалуйста. Не надо, – просит она, хотя понимает, что не должна показывать свою реакцию.

–    Не думаю.

–    Они ни при чем.

–    Понимаешь ли, дело в тебе, – вновь спокойным тоном говорит отец. – Я множество раз просил – и тебя, и твоих братьев – быть осмотрительными. Но никто, кроме Аарона, никогда не слушает меня. И вы устраиваете цирк, зная, что за каждым моим  промахом следят тысячи глаз, – и это я не говорю о проклятых журналистах. Нелегальные гонки, в которых участвовал Джек, Уилсон, запихивающий в себя наркоту, незаконнорожденный ребенок Виктора от какой-то нищей потаскухи, а теперь еще и ты. Мне надоело, что нашу фамилию постоянно полощут в газетах и в Интернете. «Крейн Груп» – это империя. Ты должна понести наказание, как и твои братья. Для ее и вашего же блага.

–    Но они же не виноваты, – тихо говорит Диана. Ее глаза болят от скопившихся слез.

–    Да, бывает так, что страдают невинные люди, – соглашается отец. – Это будет твоей расплатой за свое непозволительное поведение. Гарантом того, что ты так больше не поступишь.

Диана судорожно вспоминает, что отец любит переговоры. И она пытается воспользоваться последним шансом.

–    Что мне сделать, чтобы ты не вредил им? – спрашивает  она  подрагивающим  голосом – и ничего с ним поделать не может.

–    Беспокоишься за друзей? – спрашивает с любопытством отец. – Я думаю, кое-что можно сделать. Все-таки ты – моя единственная дочь, и я могу пойти навстречу. Откажись от них. – Он, гипнотизируя, смотрит ей в глаза и повторяет: – Откажись от них сама. Чтобы у тебя больше не возникло соблазна вернуться.

–    Как... отказаться?

–    Позвони им и скажи, что больше не будешь общаться с ними. И сделай это так, чтобы я поверил.

Диана знает, что отступать некуда. Или так, или «Стеклянную мяту» ждут сложные времена. Она достает телефон и, набравшись решимости, набирает номер Брайана. Тот сразу берет трубку.

–    Привет, Ди, – весело говорит он, – ты куда-то пропала. Я скучаю! Кстати, мы собрались вместе. Хотим сходить в бар. Может, с нами? Получится сбежать?

–    Нет, – отвечает Диана.

–    Это Диана? – слышится громкий бас Аллигатора. – Поставь громкую связь, приятель! Здорово, крошка!

–    Эй, привет! Как дела? – слышит она голоса Брайана и Николь.

–    Все хорошо. Хорошо, что вы вместе. Я хочу сказать вам кое-что, – говорит Диана, глядя в стену.

–    Что случилось? – спрашивает удивленно Брайан.

–    Говори все, подруга! – кричит откуда-то Николь. – У тебя какие-то проблемы?

–    Тебе нужна помощь? – басит Аллигатор, и ему вторит Дэвид.

–    Или ты от родительского надзора не можешь смыться? – хмыкает Дэвид и привычно ворчит: – Нахрен вообще так жить? Столько бабла и никакой свободы. Я говорил, что твой папаша – придурок?

Отец улыбается, но глаза его холодны.

–    Это я говорила, – весело вмешивается Николь. Они все знают, как Диане тяжело в этом доме. И если сначала считали ее глупой, зажравшейся девочкой, которой захотелось поиграть в музыку, полагая, что богатство – это неимоверно круто и избавляет от всех проблем, то со временем стали осознавать весь ужас и всю нелепость положения девушки.

–    Так что ты хотела сказать? – уточняет Брайан с любопытством.

–    Я больше не буду играть с вами, – резко говорит Диана. Воцаряется тишина.

–    В смысле? – непонимающе спрашивает Николь.

–    Что-то случилось? – добавляет изумленно Дэвид.

–    Эй, говори, что такое, детка! Разберусь со всеми, мать их! – кажется, Аллигатор бьет увесистым кулаком по столу.

–    Я поняла, что совершила ошибку, – продолжает Диана. На нее вдруг нападает какое-то странное спокойствие и укутывает в свои мягкие объятия. – И я хочу сказать прямо, потому что надоело притворяться.

–    И что ты хочешь сказать прямо? – спрашивает Николь напряженным голосом, как будто понимает, что сейчас произойдет. А парни тупят.

–    Мне не стоило связываться с вами, – в голосе Дианы высокомерие и какая-то аристократическая усталость. – За два года, что мы играли вместе, мы не добились ничего. Мне печально признавать, но... Ничего. Ноль. Зеро. Знаете, я много думала обо всем этом... И каждый раз приходила к одному и тому же выводу – с вами ничего нельзя добиться. Вы абсолютно бесполезные. Аморфные. Жалкие, – говорит она, глядя в глаза тонко улыбающемуся отцу.

На какой-то миг воцаряется густая наэлектризованная тишина. А потом ее разрывает голос Аллигатора:

–    Крошка, какого, мать его, фига ты сейчас это говоришь?

–    Ты обдолбалась, Ди? – на всякий случай уточняет Брайан. В его голосе – надежда.

–    Вы прекрасно все понимаете. Все ваши потуги – бессмысленны. Я не могу тащить вас на себе.

–    Что значит «тащить на себе»? – спрашивает зло Николь, основная вокалистка. – Ты понимаешь, что ты несешь?

–    Вполне, – подтверждает Диана скучным голосом. – Я просто хотела сказать вам правду. Ребята, по отдельности – вы ничего, крепкие серые середнячки. Но вместе... – Она выдерживает драматическую паузу. – У вас ничего не получится. Когда слишком посредственные люди собираются вместе, получается что-то худшее, чем просто посредственность. Я более чем отлично осознала это, поэтому ухожу. Не хочу вязнуть в шлаке.

–    Ну ни сука ли ты? – почти восхищенно спрашивает Николь.

–    Слабый    вокал –     не    дотягиваешь     нижние,    часто     пережимаешь     верхние, –равнодушным тоном отвечает Диана.

–    Ты реально в себе? – ошарашенно спрашивает Дэвид.

–    Твоя фальшивая игра – самое слабое звено в группе, – все так же равнодушно говорит Диана. – Тянешь за собой на дно.

–    Полегче, – в голосе Аллигатора – угроза.

–    Научись попадать в такт барабанам, – продолжает она.

–    Диана! – кричит Брайан. – Да что с тобой? Это же не ты, не ты!

–    Это я. Истинная я. А ты вообще неудачник. Каким чудом ты поступил в Бейли? – она едва не срывается, но никто не замечает этого. Они что-то кричат ей вместе, но Диана не хочет этого слушать.

–    Знаете, отец правильно говорил, что нищеброды – это отдельная категория людей, у которых на генетическом уровне заложены неудачи. Я – не такая. И больше не хочу тратить на вас свое время. Пока.

С этими словами Диана сбрасывает звонок и отключает телефон.

–    Было довольно убедительно, – качает головой отец и заключает: – Все-таки с дочерьми куда приятнее иметь дело. Я рад, что ты хотя бы в последний момент немного одумалась. Попытайся реабилитировать себя в моих глазах. С этого момента – никакой музыки. До начала учебы – ни ногой из дома. Никаких средств связи. И учиться будешь за границей.

–    Но...

–    Этот вопрос решен, – в голосе отца – непреклонность. – Можешь идти.

На ватных ногах Диана встает и медленно шагает к двери, понимая, что комок в горле стаял и внутри все саднит.

–    Думаешь, там ты была яркой? – вдруг спрашивает отец с насмешкой. Она оборачивается, замирает. Ей кажется, что сердце стучит в два раза медленнее, чем должно, – пропускает удары. Один за другим.

–    Ничего не может быть ярче денег и упоительнее, чем власть, – заключает отец. Это его простая философия. Возможно, он даже пытается успокоить Диану – на свой манер. Но этого не получилось.

А дальше все было как в кошмаре.

Когда Диана приходит в свою комнату, там уже толпятся несколько горничных и дворецкий (зачем он нужен в их доме, Диана категорически не понимает). В комнате – беспорядок. Они ищут «запрещенные» вещи по приказу отца.

Диана молча наблюдает, как забирают ее гитары, уничтожая все, что ей дорого. Гитары для нее как живые существа, и ей физически больно от мысли, что их выбросят – как беспомощных щенков в мусорный бак. У нее забирают телефон, планшет, ноутбук, банковскую карту и блокируют доступ в Интернет, единственное, что оставляют, – электронную читалку и библиотеку.

Прибегает мать, которая не понимает, что случилось, а когда узнает, приходит в замешательство и ужас. Она готова оттаскать дочь за волосы, но ей приходится быть сдержанной из-за прислуги. И уже потом, когда они остаются наедине, Эмма высказывает ей все, и через слово Диана слышит: «наследство», «наследство», «наследство» – как будто бы на нем сошелся клином свет. Больше всего на свете мать боится, что Диана потеряет не себя, а наследство.

Как они тогда будут жить?

Диана готова задавать этот вопрос уже сейчас. Как?

Дальше идут серые ватные дни. За окном – поздняя нежная весна, а Диане кажется, что на дворе – поздняя холодная осень. И на душе тоже осень: голые ветки ноября  царапают ее за живое, кусают, щиплют, лезут в глаза. Внутри жжет так, словно у души бывает изжога. Она ничего не делает – смотрит какие-то идиотские передачи и фильмы по телевизору и слушает музыку, иногда ест.

А через два дня Диана сбегает, потому что ей все надоело.

Она ловко обманывает охрану, переодевшись в верхнюю одежду одной из горничных – глупой девицы, успешно подкупленной дорогими бриллиантовыми серьгами. И ранним безветренным утром уезжает в машине продавца морепродуктов, который несколько раз в неделю привозит в их особняк в сердце Верхнего Ист-Хиллса свежую рыбу, кальмаров, мидий и креветок – отец их обожает, в отличие от самой Дианы.

Едва оказавшись в шумном Монисе, она выходит из машины и, смешавшись в толпой, садится на метро, а потом – на автобус. Забредя в торговый центр, она находит женский туалет и преображается. Весь день Диана находится в движении, едет, идет по широким улицам, глядя по сторонам и то и дело нервно оборачиваясь – наверняка ее будут искать. Она останавливается только лишь около тележки продавца с хот-догами, когда чувствует голод. В какой-то момент ей кажется, что она видит в пестрой толпе Брайана, и тотчас уходит, крепко сжимая в руке ледяной стакан с колой. Диане страшно встречаться с ним лицом к лицу, но потом она понимает, что, должно быть, ей показалось. А если это и был он, то не узнал бы. Свое лицо она закрывает единственной маской, которая у нее осталась, – больничной, на ней – чудом сохранившийся красный парик, а одета в плащ до колен с отложным воротником и поясом. Горничная с испанским акцентом уверяла ее, что плащ двусторонний, поэтому уезжала она в ярко-голубом, а теперь ходит в черном. А еще это – подделка известного бренда «Дэлмор». Диана не особо разбирается в моде, но может отличить настоящую качественную вещь от дешевки. Впрочем, сейчас ей все равно. Она просто идет, сама не зная куда. Мимо проносятся лица тысяч людей – все разные, но для нее их лица вылеплены из одного пластилина. Проносятся тысячи машин, деревьев и окон – в каждом из них своя история. Проносится целая жизнь.

Единственное, что заставляет Диану чуть улыбнуться, – реклама нового аромата модного французского бренда, лицом которого выступает Дастин Лестерс. Ее только что запустили, и она всюду – на остановках, на билбордах, на светодиодных экранах и даже на фасадах небоскребов. Дастин великолепен – выглядит мрачно и сексуально одновременно: зачесанные назад темные волосы, вызывающий взгляд исподлобья, ухмылка, сводящая с ума, накинутый на плечи пиджак. Небрежно засунув в карманы брюк руки, он идет по ночной улице, собирая за спиной армию огней неспящего города.

Диане нравится этот образ даже больше, чем предыдущие, и, видя Дастина, пусть даже в рекламе, она испытывает странное желание дотронуться до его руки. А еще рада его расставанию с Марго Белл.

Любовь ли это, она не знает – просто скучает по человеку, который отверг ее. Они познакомились год назад, и с тех пор она часто думает о нем. А он о ней – нет. Отец был не прав. Деньги для него – не свет.

В какой-то момент уже уставшая и отчего-то равнодушная ко всему Диана попадает в Лейк-Грин парк. Там она немного расслабляется, неспешно идет по его дорожкам, наслаждаясь свежей нежной зеленью и тишиной. Ее ноги гудят, мысли путаются, но зато больше не играет в голове последняя песня «Стеклянной мяты», которую они записали в студии и свели. Она хотела оплатить все это сама, но они ей не позволили – как и всегда. Сказали, что, черта с два, не будут они ее должниками, и если скидываться – то всем вместе.

Над головой – звенящее хрусталем голубое небо. Рваной переливчатой мелодией шумят листья высоких деревьев – под лучами солнца они кажутся бирюзово-зелеными. Мягкий, едва уловимый сладковато-персиковый аромат каких-то мелких цветов носится в воздухе и смешивается с запахом жареного мяса. Проходящие мимо люди или же те, кто пришел сюда на пикник, не обращают на Диану внимания, а она рассматривает их, будто видит впервые. И второй раз за день она останавливается, когда слышит манящие звуки гитары. У самого озера, вода в котором аквамаринового цвета, собралось несколько десятков людей. Они стоят полукругом около небольшой деревянной сцены и слушают музыку, которую Диана тоже вдруг хочет послушать – так хороша и технична гитара в руках того парня, что держит ее. Почему-то ей всегда казалось, что те, кто умеют играть на струнных, умеют необыкновенно нежно прикасаться. Она проталкивается через толпу и понимает, что ошиблась – играет не парень, а девушка. Она свободно сидит на стуле, для удобства закинув правую ногу на левую – чтобы выше поднять гитару. У нее красно-рыжие волосы, собранные в хвост, выразительное симпатичное лицо в веснушках и лукавая весна в глазах. А самое забавное – она одета точно в такой же черный плащ, что и Диана. В такую же подделку.

Но Диану больше интересует другое, не одежда. Она сразу замечает, что руки рыжей поставлены правильно, а пальцы весьма ловки – такие пальцы играли тысячи часов. Музыка, которую она исполняет со всей отдачей, незнакома Диане, и она почему-то думает, что рыжая сама ее сочинила. Кроме того девушка использует разные сложные приемы, и стоящий неподалеку от нее грузный мужчина, изредка что-то записывающий в ежедневник, одобрительно кивает.

Хоть гитара у нее и не очень (у Дианы марка куда круче!), рыжеволосая – профи. Вокруг нее аквамариновым – как вода в озере – дерзким светом пульсирует музыка, которая хочет вырваться и улететь далеко в небо. Иногда аквамарин темнеет и становится синим дымом, а иногда уходит в поблескивающую лазурь. Почему ее музыка именно такие цвета, Диана и сама не знает. У нее – «цветной слух», музыкально-цветовая синестезия. И ассоциации настегают ее внезапно, почти бессистемно. Слыша музыку, она просто внутренним зрением видит цвета и иногда – движение. Чудачка, одним словом.

В какой-то момент девушка с гитарой начинает словно светиться лазурью изнутри, и Диана вдруг понимает, что ей некомфортно в этом свете. Она делает шаг назад.

По разговорам в толпе слушающих Диана понимает, что тут проходит своеобразный экзамен – играют студенты из школы музыки Хартли, а педагог оценивает их вместе с толпой. Почему экзамен проходит так, Диана не понимает, но ей это почему-то нравится. И глядя на играющую девушку, красно-рыжие волосы которой под лучами солнца горят ярким пламенем, она испытывает укол зависти.

Диана тоже хотела учиться в музыкальной школе, играть на гитаре, петь, сочинять музыку. Сдавать экзамен по инструменту в толпе восхищенных людей. Делать то, что хочет, и то, что умеет. Дышать свободой. Но все это есть у незнакомой девчонки с рыжей косой, а ей, младшей дочери грозного Николаса Мунлайта, никогда не стать такой же. Свой шанс она упустила.

Выступление завершается. Аквамарин спадает, становится белесой дымкой и с отзвуком последней ноты растворяется в воздухе. Люди аплодируют. Диана просто смотрит. Слушает.

–    Молодец, Санни! – кричит кто-то.

Даже имя у нее солнечное. Возможно, поэтому она так светилась?

И Диана вдруг встречается с ней взглядами – серые и медово-карие глаза разглядывают друг друга, но длится это буквально несколько секунд.

Потом место Санни занимает другой студент с гитарой. И Диана, вместо того чтобы уйти (играет этот парень куда хуже, как-то депрессивно, с надрывом, с серыми тусклыми красками), остается. Слушает, наблюдает – сама не зная зачем. Может быть, ей хочется почувствовать эту особую атмосферу школы музыки? Или ее так заворожил свет этой Санни? А может, во всем виновата глупая зависть?

Вот бы занять ее место.

Купаться в чужих восхищенных взглядах и знать, что твоя музыка – свет для кого-то. После завершения импровизированного экзамена, когда люди расходятся кто куда,

Санни и остальные студенты внимательно слушают грузного профессора, потом хлопают – видимо, друг другу, прощаются и расходятся. Рыжая, закинув на плечо чехол с гитарой, и какая-то черноволосая девушка с возвышенно-драматическим лицом, которая постоянно чихает, неспешно идут по какой-то дороге в сторону Вэст-Чарлтона. Самое забавное – Санни надевает маску, правда, не белую, а черную. А когда начинает накрапывать едва заметный дождик – они с Дианой почти одновременно накидывают на головы капюшоны.

Санни и ее подруга беззаботно болтают, шутят про какого-то придурка, который, видимо, доставил им неприятности, и смеются, а Диана, которая зачем-то идет следом, слышит обрывки их фраз. За спинами всех троих – апельсиново-медовый закат. А на востоке небо похоже на густой черничный смузи, разлитый по белой скатерти. Жаль, что накрапывающий дождь – не черничный.

Почему-то подруга Санни напоминает Диане Николь – у той тоже были длинные черные волосы, пока она не сделала дреды. Это единственная ее настоящая подруга, которая считает, что она, Диана, – конченая сука, богатая Барби, которой захотелось поиграть в музыку. Думать об этом неприятно. Диана всегда считала Николь талантливой.

Девушки несколько раз почему-то оглядываются на Диану, но она делает вид, что шагает сама по себе. Кажется, у нее это неплохо получается.

Из спокойного шелестящего листьями парка они как-то совершенно внезапно выходят на оживленную 111-ю улицу, идут по мостовой мимо невысоких помпезных домов – такие редкость в центре мегаполиса. И Диана не сразу понимает, что совершила ошибку, – ей не стоило появляться так близко от штаб-квартиры «Крейн Груп». Как ее засекли, она не знает, видит лишь неподалеку нескольких крепко сбитых мужчин в черных костюмах и с рациями. Возможно, это и не охрана отца, но попадаться так глупо ей не хочется. И Диана, улучив момент, когда мимо будут проходить туристы, смешивается с ними и скрывается за углом шикарного здания с колоннами, а потом бросается обратно в парк – почему, и сама не знает.

В какой-то момент она оглядывается и с ужасом видит, как люди отца – это все-таки они! – хватают вместо нее Санни. Они скручивают ее и, оттолкнув черноволосую подружку, погружают в резво подъехавшую тонированную машину. Машина уезжает, а Диана скрывается в парке.

Она остается там до поздней ночи, мучаясь от жажды и головной боли, лежит на холодной скамье и смотрит в небо. На прошлой неделе она слышала, что сегодня намечается звездопад. Если честно, Диана никогда не видела, как потоки метеоритов пересекают небесную гладь, и ей почему-то хочется, наконец, впервые за двадцать один год, увидеть это. Холодно, завывает ветер, но ей все равно – внутри что-то перекрутилось, перервалось, и Диане кажется, что она никогда не будет прежней. Ей кажется, что ее сознание мутится, и в какой-то момент чудится, что она видит тысячу звезд на небе, но потом понимает, что всего лишь закрыла глаза. А еще она видит лицо Дастина, и ей становится ужасно больно – оттого, что ничего не получилось.

Потом начинает жечь горло, хотя с утра всего лишь жгло душу. И становится холодно так, что кажется, будто продрогли даже кости. А потом становится жарко – и кости снова ломает. Образ Дастина расплывается перед глазами.

Ее находят ближе к ночи – все-таки смогли вычислить, поняв, что поймали не ту. Двое мужчин с фонарями аккуратно берут ее под руки и ведут к машине – уже другой. Там к ней бросается мать, не такая безупречная, как обычно, – лицо у нее слишком бледное. Она дает Диане слабую пощечину и почему-то обнимает. А потом Диана падает в обморок, и последнее, что она помнит, так это то, как падает.

Диана не может понять себя. Диана не может понять других. Весь этот мир кажется ей чуждым.

Серые глаза закрываются до того, как тело соприкоснется с асфальтом, и все то время, что она проводит без сознания, ей кажется, что она – в бесконечном полете с неподвижными звездами.

Ночное небо заволокло рваными тучами. Сквозь них падает лунный искристый пепел. И я хочу постоянно, а не от случая к случаю Быть свободной. Сбросить оковы и цепи.

Глава 5. Звездный сад

Не трясите небо, иначе упадут звезды. Посыплются дождем. И погаснут. Тогда небо станет обычным черным пятном.

Санни кажется, что она падает в невесомость, и густая сконцентрированная тьма вокруг нее – прекрасна. Она разрывается ярким светом далеких созвездий, переливается всеми цветами радуги, искрит... Эта тьма – словно живая. Она стремительно, но мягко несет Санни вперед, мимо миллионов космических тел. Мимо мчащихся комет, вращающихся планет, сверкающих звезд. Показывает одну за другой системы, галактики, скопления... К примеру, вон там, справа, крошечный Млечный Путь, и он похож на спиральную россыпь ванильного сахара и пудры на черничном джеме. Так и хочется окунуть в него палец и попробовать на вкус.

Санни летит дальше. В ее голове пусто – ни единой мысли и никаких эмоций, кроме безграничной радости. Она потеряла счет времени, но ей все равно. Санни чувствует себя здесь словно дома, в котором давно не была.

В какой-то момент она вдруг слышит чудесную незнакомую музыку, хоть в космосе  это невозможно. Сначала – совсем тихо, потом громче. Мелодия столь прекрасна, что Санни хочется улыбаться – возможно, так звучит эта бесконечная тьма. А еще ей хочется запоминать эту музыку, со всеми ее оттенками и переливами, но для чего ей запомнить, она не понимает. Ей кажется, что это будет продолжаться вечно – она, ее полет и чудесные звуки, в которых переплелись любовь и нежность, восторг и свет, нежность и блеск.

А потом до нее вдруг резко – словно толчок в грудь! – доходит. Она должна запомнить эту музыку, чтобы самой исполнять ее.

Она должна ее написать.

И на этой мысли Санни внезапно вырывает из тьмы, из ее личного космоса, и бросает в океан слепящего света, тащит сквозь него, как рыбу, заглотившую крючок, и кидает на что-то жесткое. Музыка перестает играть, и в ушах остается лишь эхо.

На этом она приходит в себя.

* * *

Я медленно открываю глаза и щурюсь от света.

Голова гудит – в висках словно два тупых сверла, язык и губы пересохли, а по телу белым вином разлилась слабость, впитавшаяся в кожу, в кровь, в каждую мышцу и кость.

Перед собой я вижу белоснежный потолок – лежу на спине, накрытая невесомым одеялом. Не понимая, что случилось и где нахожусь, я приподнимаюсь на локтях, сажусь, несмотря на боль в голове, откидываю в сторону одеяло, похожее на белоснежное облако, и оглядываюсь по сторонам.

Незнакомая просторная комната с высокими стенами холодного стального оттенка, огромные прямоугольные окна с прозрачными шторами, за которыми затаилась тьма, на полу – узкие длинные плитки цвета дымящихся углей, и я не могу понять, деревянный это паркет или настил из пластика. Мебели немного, но в каждом предмете интерьера – строгость и изящество. В центре огромная кровать, и за ее угольным изголовьем – белоснежная матовая панель, а рядом – прикроватная тумбочка, больше похожая на глухой глянцево-черный ящик, из которого растет необычной формы светильник. Перед кроватью – бордовый прямоугольный ковер. Справа – необычного вида шкаф, лакированные агатовые отсеки которого разделены зеркальной широкой линией, и строгий туалетный столик, выполненный в таком же стиле. Напротив – несколько квадратных огромных пуфиков темно-винного цвета, на одном из которых лежит стопка книг и журналов, что приводит меня к мысли – возможно, это не пуфики, а стол.

Это странное место, как по мне. Но я четко осознаю, что это – не сон. И вдруг вспоминаю последнюю минуту перед тем, как потеряла сознание.

Чужие руки, мое отчаянное сопротивление, незнакомая машина... Меня похитили?!

Не может быть. Кому я нужна? На розыгрыш это не походило.

Выкуп? Но кто заплатит за меня выкуп? Тетя? Смешно. Мать? Еще смешнее. У них обеих нет денег, а у последней – не будет еще и желания. Нет, выкуп отпадает. К сожалению, я – не дочь миллионера, который отвалит за свое сокровище несколько огромных кейсов с купюрами.

А может... Кому-то понадобились мои органы? Я как раз недавно смотрела репортаж о черном рынке донорских органов! Банда получила доступ к медицинским данным и похищала молодых мужчин и женщин, чьи показания сходились с показаниями их клиентов. От этой жуткой мысли я едва ли не до крови закусила губу – с такой силой страх ударил по легким, но сама же отмела эту версию. Тогда бы я очнулась в больничной палате и связанная.

Я подбегаю к окну и распахиваю его, впуская прохладный воздух – судя по всему, это частные владения, огражденные высоким забором, я – на уровне второго этажа. И вокруг – ни души.

Я развязываю резинку и запускаю в волосы пальцы, пытаясь понять, кто и зачем похитил меня.

–    Эй! – говорю я, но мой голос очень тих и хрипл. – Эй! Тут кто-нибудь есть? –повторяю я, прокашливаясь. Никто не отвечает.

В голову приходит еще одна пугающая мысль – может быть, я стала заложницей какого-то маньяка и он сейчас наблюдает за мной через камеру? Нет, маньяки – одиночки, а моих похитителей было несколько, плюс водитель... Да и украли они меня прям посреди улицы, наверняка это видело множество народу. И рядом со мной была Лилит. Наверное, она уже сообщила полиции! Мне просто надо дождаться, когда меня найдут.

Я вдруг слышу слабый писк и сначала замираю от неожиданности, а потом вдруг понимаю, что это звук моего мобильного – он всегда так пикает, когда у него садиться батарея. Я вытаскиваю телефон, понимая, что он – моя надежда на спасение, но он умирает у меня в руках – кончилась зарядка.

Мне хочется кинуть его об стену с размаха, но я сдерживаюсь. И твержу себе, что не должна поддаваться власти эмоций, мне надо понять, что со мной случилось.

Надеюсь, что все-таки меня похитил не психопат – слишком странное и демонстративное похищение.

Может быть, кто-то мстит мне? Но кто? Кому я перешла дорожку? У меня нет врагов, отвергнутых возлюбленных, обманутых друзей и злостных должников. Я со всеми всегда стараюсь общаться тепло и искренне. Кто держит на меня так много зла? Может быть, это месть того репортера, который сделал фотографию со мной и с Лестерсом...

Стоп, Лестерс. Дастин Лестерс. Почти оскароносный актер с глазами цвета холодного зимнего неба.

Мне резко захотелось смеяться.

Серьезно? Лестерс додумался до похищения, потому что настолько сильно обиделся за наши с Лилит слова?! В таком случае он ненормальный. А может быть, это все из-за карты памяти, которая осталась у меня?

Я спешно засовываю руку в карман и нахожу ее. Если причина в карте памяти, то Лестерс – полнейший мудак, у которого действительно проблемы с психикой. Мне, как и ему, не нужны проблемы, и я не собиралась ничего делать с этой картой, только выбросить.

Я заставляю себя встать, делаю несколько несмелых шагов и оглядываюсь по сторонам вновь. Ничего не происходит. Никто не врывается в комнату, не включается сигнализация и не разверстывается под ногами ад.

Я осторожно иду дальше, рассматриваю картины в широких стеклянных рамах, касаюсь кончиками пальцев молочно-бежевой огромной вазы и вдруг понимаю, что это – лишь часть комнаты. Стоит завернуть за угол, и я оказываюсь в гостиной – полутемной, но такой же большой, с точно такими же плавными четкими линиями, с таким же изысканным интерьером. Тут есть диван, кресла, столик, огромный плазменный телевизор на стене, узкая барная стойка, шкаф... Но когда я открываю его, понимаю, что это не шкаф, а гардеробная! Вдоль бледно-свинцовых стен тянутся черные ряды полок, вешалок, ящиков, выдвижных шкафчиков... И всюду – море одежды, обуви, аксессуаров, которые, судя по всему, должны быть дорогими и брендовыми.

Я резко закрываю дверь в гардеробную, пораженная количеством одежды, среди которой отчего-то превалируют темные или светлые вещи – ярких цветов почти нет! И продолжаю обход, пытаясь понять, что это за место. Я нахожу рабочую зону с комфортабельным креслом и столом, на котором стоит современная дорогая техника, и ванную комнату впечатляющих размеров. Там я открываю кран и пью холодную воду из ладоней. Становится чуть лучше. Головная боль медленно проходит.

Я снова выхожу в комнату. Мне здесь не нравится. Эти апартаменты кажутся стерильными – слишком сдержанные – всего лишь несколько ярких пятен, слишком лаконичные, в них нет места лишним вещам и беспорядку. Но я также отлично понимаю и то, что это шикарное место – дизайн продуман до мелочей, и все вокруг выглядит качественно и дорого.

Тут всего лишь четыре цвета: черный, белый, бордовый и много серого. Перемотанная белой тканью и лежащая на черном камне благородная сталь, в которой растворили каплю крови.

И тишина.

И я. С телефоном в руках, который разрядился.

Я подхожу к огромной двери – такие, по крайней мере, должны вести в дворцовый зал, и стучу без особой надежды, что кто-то меня услышит и выпустит отсюда. Но когда она вдруг открывается, я от неожиданности задерживаю дыхание в легких. Передо мной стоят два амбала в строгих костюмах, но смотрят без желания сделать что-то плохое, а весьма дружелюбно. Как доги в намордниках, которых усмирил хозяин.

Мы смотрим друг на друга: я – на них, они – на меня, и молчим. А потом вдруг один из них говорит хриплым басом:

–    Госпожа велела не выпускать вас из комнаты.

Госпожа? Какая еще госпожа? Что этой неведомой госпоже от меня нужно?!

–    Кто? – переспрашиваю я изумленно. – Вы о ком? Мне не отвечают. Говорят лишь:

–    Вам нужно дождаться ее.

–    Кого? – не понимаю я. В моем голосе – слегка истерические нотки. Я не думала, что стала жертвой какой-то богатой женщины. А я ведь думала, что мой похититель – Лестерс...

–    Госпожу, – невозмутимо отвечает второй охранник. – Она уже в пути, скоро вернется.

Отдыхайте, пожалуйста. Может быть, вам что-нибудь нужно?

–    Нужно, – киваю я. – Выпустите меня! Выпустите!

–    Сожалею, у нас приказ, – мягко повторяют мне. И я понимаю, что псы не могут нарушить хозяйского приказа, иначе им будет плохо.

–    Выпустите меня, придурки, – упрямо повторяю я.

–    Простите, но нет, – качает головой один, а второй вновь интересуется, нужно ли мне что-либо.

–    Сколько сейчас дают за похищение человека, парни? – спрашиваю я зло. – Не боитесь сесть лет так на двадцать пять? Или думаете, что меня никто не ищет? Да все копы Нью-Корвена уже на ногах!

Они молчат. И молчание их какое-то... вежливое.

–    Запрещено цензурой, – говорю я охране в ярости. Им все равно. Каменные глыбы.

У меня на миг срывает крышу. И тогда я кричу: «Помогите!», громко, пронзительно, так, что они едва заметно морщатся и бегло переглядываются, явно сообщая друг другу, какого они обо мне невысокого мнения. Но мне все равно, что они обо мне думают. Я пытаюсь убежать, снова кричу что-то, отчаянно вырываюсь, но меня аккуратно заталкивают обратно в комнату, и дверь захлопывается.

Я остаюсь одна. Растерянная и раскрасневшаяся от собственных воплей, сломленная, но не побежденная. Я ничего уже не понимаю, но намерена действовать решительно. Сбегу, пока есть возможность.

Я вновь подхожу к окну, снова распахиваю его, смотрю вид – оно выходит на какой-то сад и газон, и возвращаюсь к кровати. Стягиваю белоснежные простынь и пододеяльник и начинаю связывать их, делая себе импровизированную тряпичную веревку. Длины не хватает, и я бегу в гардеробную, но ругаюсь сквозь зубы – здесь есть куча дорогущих шмоток, обувь, украшения, очки, часы, зонты – все на свете! Но нет постельного белья! Я роюсь в вещах как сумасшедшая, откидываю их, бросаю на пол, боясь не успеть до приезда подозрительной госпожи, о которой говорил охранник, и вместо какой-нибудь хотя бы самой плохой простыни нахожу отдел с женским нижним бельем. Вот оно – классное: яркое, вызывающее, без романтических кружев. Чего стоят одни только низкие слипы с радостно оскалившимся черепом или шортики с надписью: «Пошел вон, мудак!»

Интересно, кто здесь живет? И будет ли хозяйка рада, что в ее комнаты засунули меня? А может быть, здесь живет та самая госпожа? Нет, не для меня же эту комнату приготовили.

Вместо постельного белья я использую несколько вечерних скучных платьев в пол, надеясь, что они – прочные. Веревка получается что надо. Я завязываю ее один конец на ножке кровати, а второй кидаю в открытое окно. Спускаться вниз страшно, но встречаться с похитителем – еще страшнее, и я смело забираюсь на подоконник, успокаивая себя, что здесь всего-то два этажа. Я проползу немного по веревке как по канату и спрыгну на землю. Главное – не повредить пальцы, а уж ноги у меня натренированные.

Я приступаю к делу. Подо мной – всего лишь десять футов, но мне кажется, что я вишу над пропастью. Мои руки мертвой хваткой цепляются за плотную скрученную ткань, и мне чудится, что вот-вот она порвется или развяжется, а я полечу вниз, как Кэтти Смит с каната на уроке по физкультуре в средней школе.

Стараясь не думать о плохом, я медленно лезу вниз. Видимо, я и правда обезьяна: сначала Лестерс, потом веревка из постельного белья и платьев. Куда меня в следующий раз забросит жизнь? На пальму, где я буду изображать кокос?

Я продолжаю осторожно спускаться, а когда вдруг поднимаю глаза, понимаю, что из окошка за моими стараниями спокойно наблюдает один из охранников, и он же держит мою импровизированную веревку, чтобы я не рухнула. Я шепчу слова проклятья, обращаю свой взгляд вниз и вижу еще троих секьюрити, которые так же спокойно стоят на траве прямо подо мной и, судя по всему, ждут, когда я к ним спущусь, – вот-вот, гляди, и закурят от скуки.

–    Твою ж мать, а! – говорю я. Они все меня отлично слышат, но никак не реагируют, лишь один из охранников вежливо спрашивает:

–    Могу ли я вам чем-то помочь? Может быть, спустить вас?

–    Не надо, – кряхчу я. – Сама.

И едва не падаю, потому что гребаная простыня все-таки начинает развязываться. Но меня тут же подхватывают и осторожно ставят на землю.

–    Это могло быть опасно, – говорит один из охранников, и я улавливаю укоризну в его глубоком голосе. – Вечером в сад выпускают собак.

Я молчу. Я бы смеялась, если б мне не было так страшно. Боги, что со мной не так?

–    Вы кое-что обронили, – деликатно обращается ко мне другой охранник, указывая взглядом на левое бедро, и я с ужасом понимаю, что кроваво-алый лифчик из гардеробной неизвестной мне девушки зацепился застежкой за заклепку на джинсах. Он потрясающий, яркий, полупрозрачный, с ремешками, но даже это меня не спасает. Не знаю, какое у меня лицо, но кажется, что глупое.

–    Ношу с собой по два, – улыбаюсь я как деревянная кукла. – Это запасной.

И, больше ничего не говоря, быстрым движением срываю столь интимную деталь одежды, чуть не вырвав заклепку, и комкаю в руке. То, что охрана делает вид, будто все в порядке, смущает куда больше, чем если бы они смеялись.

–    Я могу пойти домой? – спрашиваю я, чувствуя, что отчаяние близко. Да и загадочная госпожа, видимо, не так уж далека.

–    Вы уже дома, – отвечают мне и жестом приглашают пройти дальше.

–    Если я буду кричать, никто не услышит, да? – обреченно спрашиваю я.

–    Услышим мы.

В темных глазах охранника немая просьба: не ори, ты нам порядком надоела.

–    Но вы же не отпустите меня, да? – на всякий случай уточняю я скептически и получаю лишь снисходительный кивок. Господи Иисусе, что же происходит?!

Никто не объясняет.

Мне ничего не остается делать, как идти следом за охраной в особняк по полутемному саду со множеством дорожек, беседок и даже настоящим прудом – я вижу среди деревьев тусклый блеск воды.

Дом, в который я попала, огромен и поражает воображение своей строгой роскошью: трехэтажный, изящный, неприступный. Стены выложены плиткой цвета кофе с молоком, парадный фасад украшает портик с колоннами, который завершает треугольный фронтон, во всех окнах первого этажа горит свет. Всюду мягко льется подсветка, и кажется, что я попала в современный замок. Я не представляю, как тут могут жить люди. Это место похоже на музей.

В какой-то момент я снова пытаюсь сбежать, но меня ловко ловят и едва ли не грозят пальцем, как ребенку, мол, не стоит так делать, это опасно в первую очередь для вас. И снова говорят о том, что госпожа едет.

Да что за госпожа, чтоб ей черти рожу разодрали! В уставшей голове мелькает шальная мысль, что, может быть, меня нашел отец и едет его жена? Но я тотчас отметаю это. Более вероятным мне кажется то, что Лестерс – трансвестит и заставляет охрану называть его госпожой.

Едва передвигая ногами, я вместе с охраной поднимаюсь по лестнице, ведущей к входным дверям, в одной руке – чужой лифчик, пальцы второй сжаты в кулак. Мне до сих пор непонятно, кто и зачем похитил меня, но меня радует хотя бы тот факт, что охрана со мной дружелюбна.

Меня проводят по шикарным коридорам, в которые, наверное, вбухано столько денег, сколько составляет бюджет моего родного городишки на год. Потом мы поднимаемся на второй этаж, и я вновь оказываюсь запертой в той же комнате. В ней ничего не изменилось, кроме того, что на столе меня ждет поднос с графином яблочного сока, тарелки с гамбургерами, шоколадным чизкейком и свежими фруктами. Я так зла – страх куда-то испарился – и голодна, что хватаю поднос, сажусь на диван перед телевизором и включаю его, вернее, думаю, что включаю, но на самом деле вырубаю свет – оказывается, я схватила не пульт от телевизора, а сенсорный пульт управления этой гребаной комнатой! И, не понимая, что делать, я тыкаю на все кнопки подряд: задвигаю шторы, раздвигаю шторы, включаю кондиционер и музыку, выключаю кондиционер и музыку, слышу прогноз погоды, наведя его на окно, а наведя на полы – устанавливаю режим их нагревания. И так по кругу! В какой-то момент я понимаю, что, может быть, тут есть телефон, и я смогу позвонить в полицию, но обнаружить его, как, например, игровую приставку, у меня не получается, и я все же довольствуюсь телевизором. Ем самые вкусные гамбургеры в своей жизни и смотрю новости, всею душой и сердцем ожидая, что покажут выпуск о моем похищении. Но обо мне не говорят ни слова, будто это и не меня похитили вечером на 111-й улице на глазах у множества народа! Неужели похищение человека в центре огромного мегаполиса теперь настолько обычное дело? Столько людей это видело!

На выпуске про мужика, поселившего в домашнем бассейне аллигатора, я прохожу новый этап отчаяния и бессилия, который, впрочем, вскоре сменяется бурной деятельностью. Я снова думаю над тем, как сбежать, и осматриваю каждый угол апартаментов. Однако все мои попытки найти другой способ побега с ошеломляющим треском проваливаются, зато появляется новая идея. Дверь открывается вовнутрь, и если забаррикадировать ее мебелью, то путь ко мне будет слегка затруднен. Думая об этом, я нервно смеюсь.

Следующие полчаса я усердно перетаскиваю и передвигаю вещи, и вскоре дверь оказывается перекрыта шкафом, который подпирает диван, стоящие на нем кресла, пуфики и кое-что по мелочи. Я знаю, что это не станет особым препятствием для госпожи и ее цепных псов, но все же это доставляет мне моральное удовольствие – просто так они меня не возьмут.

Уставшая, испуганная и злая, я засыпаю на кровати, а просыпаюсь оттого, что кто-то ломится в мои апартаменты. Ну конечно же, приехала госпожа! И теперь не может переступить порог, потому что я в меру своих скромных сил забаррикадировала вход. Мне страшно – сердце, кажется, прилипло к грудной клетке – и смешно одновременно. Я слышу, как охрана пытается разобрать завалы у двери, но получается это у них не сразу. Потом на какое-то мгновение они затихают, раздается женский повелительный голос и стук каблуков. Я прячусь за углом, напрягаюсь, сжимая в пальцах заранее разбитый стакан, – мне есть чем обороняться. Я готова к встрече с госпожой. В моем воображении это Лестерс с алыми губами, в шляпке с перьями, боа, коротком обтягивающем платье и чулках в сетку.

В следующее мгновение в спальню врывается какая-то женщина – лиц друг друга мы пока не видим. Но определенно это не Лестерс.

–    Диана Эбигейл Мунлайт! – слышу я ее звенящий голос, в  котором  три  тонны ярости. – Ты с ума сошла?! Выходи, я тебя сейчас убью!

Когда я выпрыгиваю с зажатым стаканом в руке, держа его словно нож перед собой, она визжит, как девчонка, и пятится. Госпожа невысока, худа и похожа на ухоженную сушеную рыбину в бриллиантах, которая разучилась улыбаться – уголки губ опущены вниз, да и вообще такое ощущение, будто бы ей дали понюхать чего-то очень несвежего.

–    А ты еще кто такая?! – кричит она. – Где моя дочь?! Что происходит?

–    Какого черта вы от меня хотите?! – не менее громко кричу я. – Что вам надо?! Отпустите меня!

И в усиление вескости своих слов я несколько раз тыкаю в воздух разбитым стаканом.

Словно ветром женщину отбрасывает на пару шагов назад.

–    Господи Иисусе, – выдыхает она, выставив вперед руки. – Не подходи ко мне!

–    Это вы не подходите, – говорю я срывающимся голосом.

В спальню врывается охрана и моментально закрывает собой госпожу, а меня обезоруживает – я и глазом моргнуть не успеваю, как остаюсь без своего импровизированного оружия, зато в объятиях молчаливого мужчины, который держит меня мягко, но очень крепко.

–    Что происходит, идиоты? – обращается женщина разъяренным тоном к охране. – Где моя дочь?! Где моя дочь, спрашиваю?! Я же сказала – ни на шаг не отходить от ее комнаты! Следить за ней!

–    Мы четко исполняли ваш приказ, – рапортует один из мужчин. Видимо, самый старший.

–    Тогда кто это такая? – с отвращением кивает на меня рыбина.

–    Ваша дочь, – с некоторым сомнением говорит охранник.

–    По-твоему, идиот, я не узнаю собственную дочь?! – вопит женщина, широко открывая рот. Зубы у нее белоснежные, острые, мелкие, и я почему-то думаю, что если она и похожа на рыбу, то на маленькую акулу. – Что это за наглая рыжая девка в ее спальне?! Что она тут делает?!

–    Эй, полегче! – осаждаю ее я. Я рыжая, но не наглая.

–    Девушку привезли пять часов и двадцать минут назад, – говорит охранник. – Мы не спускали с нее глаз. Все согласно вашему распоряжению.

Я начинаю кое-что понимать.

–    Эй ты, – надменно говорит женщина, быстро беря себя в руки. – Где Диана?

–    Какая еще Диана? – устало спрашиваю я, чувствуя, как по лбу ползут капельки пота.

–    Моя дочь. Вы подруги? Ты помогла ей сбежать? – допрашивает она меня. – Где она сейчас? Отвечай немедленно.

–    Вы колетесь, что ли? Или плохо соображаете? – спрашиваю я насмешливо и дергаюсь в железных объятиях охранника, но он меня не отпускает. Мой голос становится все громче и злее. – Меня похитили прямо на 111-й улице и увезли ваши парни! Запихали в машину, дали чего-то понюхать, я потеряла сознание, а очнулась в чужом доме. И мне никто ничего не объяснял! По какому праву вы похищаете людей? Считаете, что, если у вас куча  бабла, это сойдет вам с рук? Есть куча свидетелей моего похищения! И где ваша дочь – и кто она такая вообще, – я понятия не имею!

–    Замолчи, пожалуйста, – говорит рыбина, наконец все понимая, и кидает небрежный жест охраннику: – Отпусти ее.

Тот в это же мгновение убирает руки и отходит, но я чувствую его пристальный взгляд на своей спине.

–    Перепутали, – с какой-то ненавистью выдыхает женщина всего одно слово, и почему-то ее худые плечи опускаются вниз, как под тяжелым невидимым грузом. Но это лишь на мгновение – почти сразу она берет себя в руки. Ее голос становится спокойным и официальным, с ноткой важности, как у политика, дающего интервью.

–    Как вас зовут? – спрашивает она.

–    Санни Ховард, – не вижу я смысла скрывать свое имя.

–    Мисс Ховард, прошу извинить за неразбериху и причиненный моральный ущерб. Мы все компенсируем. Вас перепутали с моей дочерью, – холодно говорит она.

У меня с сердца падает ком размером с Лессер-биг-тауэр9. Перепутали. Просто перепутали. Всего лишь.

На меня вдруг теплой волной накатывает усталость – все закончилось. Этот кошмар развеялся. А вот женщина начинает злиться – я вижу отсветы огня ярости в ее серых глазах, но теперь она хорошо скрывает свои эмоции.

–    Не знаю, как это произошло, – с каменным лицом говорит женщина. – Но допустившие подобное будут наказаны. Мисс Ховард, вас разместят в гостевой комнате. А утром отвезут по любому названному вами адресу.

–    А ваша охрана не заметила подмену? – спрашиваю я иронично. Ну кто еще кроме меня мог попасть в подобную ситуацию?

–    Это новые люди, – не самым приятным голосом говорит рыбина. – После побега моей дочери ранним утром мы попросили охранное агентство сменить весь персонал. Видимо, теперь нужно будет сменить и охранное агентство, – уничтожающим взглядом скользит она по мужчинам, как будто это они виноваты. Как я понимаю, им просто привезли меня в бессознательном состоянии и сказали, что это хозяйская дочь, которую нужно стеречь до приезда госпожи.

–    Извинитесь, – кидает им женщина.

И охранникам ничего не остается, как повиноваться. Еще недавно я хотела каждого из них вырубить и сбежать, но теперь мне неловко, что взрослые мужчины, как провинившиеся школьники, начинают извиняться.

–    Все в порядке! – говорю я тихо. – Не стоит.

–    Стоит. Отвратительная работа. Мисс... Как вас? – уже забывает мою фамилию рыбина.

–    Ховард.

–    Мисс Ховард, прежде чем вы отправитесь в спальню, нам нужно поговорить, –сообщает женщина, – чтобы понять, почему вас перепутали с моей дочерью.

И если сначала я думала, что она проявляет гостеприимство, оставляя меня на ночь в своем роскошном особняке, то сейчас приходит понимание, что меня не отпустят до тех пор, как не найдут ее дочь со славным именем Диана.

Мы разговариваем. Приходит еще какой-то мужчина, видимо, тоже из охраны, и просит меня вспомнить все произошедшее в мелких деталях. Он словно полицейский умело ведет допрос свидетеля. Говорит, что я должна расслабиться и закрыть глаза, должна вспомнить все в мельчайших подробностях, вплоть до звуков и запахов. И я честно пытаюсь рассказать обо всем. Я говорю про экзамен, про то, как возвращалась с Лилит из парка на 111-ю улицу... И вспоминаю ту странную девушку с серыми глазами, которая слушала мою игру. Мне показывают фото этой самой Дианы и спрашивают – она ли это? И я говорю, что возможно – их глаза похожи, но я не видела ее лица полностью. Я начинаю рассказывать, что она все это время была рядом со мной – в таком же плаще, с маской на лице, и волосы у нее были красными, почти как у меня.

Именно поэтому нас и перепутали – странное стечение обстоятельств, которое позволило бы сказать фаталистам, что это – судьба. Но я не верю в судьбу, я верю в себя.

Мне скупо сообщают, как нас перепутали, – охране сообщили, что видят Диану в начале 111-й улицы, на пересечении с 73-й, неподалеку от Грин-Лейк парка, и они едут туда, однако в первую очередь замечают  меня, а не ее. И хватают, потому что  думают,  будто  бы я – это она, потому что все совпадает: маска, красные волосы, плащ, темные джинсы, к тому же мы примерно одного роста, а широкого покроя верхняя одежда скрывает телосложение.

Меня хватают. А сама же Диана в это время куда-то пропадает. Куда – никто не знает, потому что она попала в «слепую зону» камер наблюдения. Да и искать ее перестали, потому что думали, что уже обнаружили и спокойно доставили домой. А посредине ночи выясняется, что произошла ошибка – потому что охрана особняка никогда не видела Диану, она охраняла ту, которую привезли коллеги, сказав, что это – дочь госпожи.

Наиглупейшая ситуация, и мне даже становится смешно, но, видя, какое напряженное лицо у рыбины, которая наверняка переживает за дочь, я не издаю ни единого смешка. Зато говорю, что мне немедленно должны вернуть гитару. Они обещают, что к утру она будет у меня, и вновь напоминают о компенсации, даже (как в полицейском участке) разрешают сделать звонок Лилит, которая просто с ума сходит и кричит, что полиция не хотела брать заявление о моем похищении, успокаиваю ее как могу, а потом меня выпроваживают.

Меня отправляют в гостевую комнату на первом этаже, вернее сказать, двухкомнатные апартаменты, которые не уступают номеру люкс какого-нибудь шикарного отеля.  Дизайн там уже в другом стиле – что-то вроде неоклассицизма: светлые тона и нежные оттенки, плавные, изогнутые линии и симметричность, античный орнамент и венецианская штукатурка. Просто восхитительно, но мне не по вкусу. Это нежное царство всех оттенков кремового и столько изящества, сконцентрированного в одном месте, – не по мне.

Я долго осматриваю комнаты, стою у открытого окна, дыша свежим ночным воздухом, в замешательстве сижу на кровати с балдахином и резным карнизом, зачарованно глядя на огромную люстру с имитацией зажженных свечей. Тут красиво и даже уютно, а я хочу сбежать к себе домой. Просто парадокс! Я не знакома с этой Дианой, но мне уже хочется сказать ей пару ласковых при встрече. Какого черта она сбежала из этого своего царства роскоши? Нет, серьезно, ведь у нее есть все – чего не хватало капризной принцессе? Хочется познать «настоящий мир»? Хочется самостоятельности? Хочется доказать себе, что она может просуществовать и одна, без поддержки родителей? Но побег – это такой глупый детский способ! Она всего-навсего привлекает к себе внимание.

Меня это ужасно бесит. Я не могу представить себя сбежавшей от бабушки и дедушки, как мать. Не могу представить, что оставляю их одних. Не могу даже думать о том, как они бы волновались за меня. В голове сама собой проводится тонкая серебряная ниточка – параллель между Дианой и Дорин. Я понимаю, что предвзята к Диане, но, боже, неужели нельзя было решить вопрос своего самоутверждения иначе?

Я не хочу ее осуждать, но не понимаю. И просто хочу, чтобы ее нашли, а меня отпустили.

Засыпать я не собираюсь. Открываю бар, достаю бутылку вина, но понимаю, что без штопора не открою, и ставлю назад. Зато нахожу там содовую, лимонад и шоколадный лед – напитки просто божественны. С бокалом в руках я встречаю рассвет – он неспешный и темный, небо на востоке по цвету напоминает давленую бруснику, которую рассыпали по темно-синей скатерти. И когда становится чуть светлее, я понимаю, что хочу погулять по саду, окружающему особняк, – с высоты второго этажа он кажется красивым и ухоженным, как и полагается любому приличному богатому саду, за которым ухаживает команда садовников, и наполняет утренний воздух слабым ароматом роз.

Я переодеваюсь и вылезаю из окна – второй раз за последние часы. Я просто поброжу по саду, потому что мне скучно. Надеюсь, охрана позволит мне сделать это – наверняка они все видят по камерам. Я иду мимо кустов с гордыми розами, цветущих вишневых деревьев, экзотических растений, альпийских горок, фонтанчиков – кажется, что это не частный сад, а настоящий парк. Я поднимаю глаза и вижу чудесную картину: на востоке тонкой полоской льется темно-красный рассвет, кое-где истончаясь в розовый, а на западе все еще густая тьма и видно несколько звезд и тонкий утонченный полумесяц. Это выглядит столь красиво, что я задираю голову и долго смотрю вверх, думая, что неплохо было бы написать песню о звездном саде.

Светает еще сильнее. И я направляюсь к пруду по гравийным дорожкам, наблюдая, как просыпается в блестках росы сад. Воздух наполняется цветочным ароматом – как будто кто-то прямо надо мной вытряхнул пакетик с пыльцой.

Кажется, теперь я знаю, как пахнет утро – розами и рассветом.

Неподалеку от неподвижного темного пруда на коленях сидит наполовину седой мужчина лет шестидесяти в рабочем комбинезоне и перчатках – он стрижет разросшийся, но при этом чахлый куст с бледно-желтыми розами. Рядом стоит тележка с саженцами, в которой лежит открытый чемодан с набором инструментов. Наверное, это садовник, а лицо у него сосредоточенное и угрюмое. Еще бы, кто в здравом уме будет весел в пять утра на рабочем месте?

Но я почему-то рада, что вижу его, потому что он напоминает мне дедушку – тот тоже ни свет ни заря просыпался и копошился в нашем маленьком саду у дома. Ну а еще я и садовник – на одном социальном уровне. Вообще-то я не обращаю на это внимания, но в этом шикарном месте чувствуешь всю прелесть социального расслоения.

Вот задница, ненавижу неравенство – по какому бы то ни было признаку.

–    Проклятье, – доносится до меня. – Почему я должен заниматься этим?

Некоторое время я наблюдаю за тем, как садовник неаккуратно кромсает несчастные розы, время от времени едва слышно ругаясь, а потом, когда уже хочу уйти, он вдруг резко встает и, запинаясь, падает прямо на тележку, а вместе с ней и инструментами – на землю. Перед моими глазами вспыхивает картина из прошлого – дедушка однажды тоже упал, когда подстригал цветы, и неудачно напоролся ладонью на гвоздь.

Я стремительно, но неслышно шагая, подхожу к садовнику, который сидит на земле, потирая спину. Может, у него больная спина?

–    Вам помочь? – спрашиваю я. Он вздрагивает и резко поворачивается ко мне. Лицо у него жутко недовольное и строгое, взгляд – цепкий. По моим рукам почему-то ползут мурашки.

–    А ты еще кто такая? – с непередаваемым отвращением в голосе спрашивает садовник, игнорируя мою протянутую руку.

–    Гостья, – хмыкаю я. – Временная.

–    Проходной двор, – ворчит он и, все так же игнорируя мою руку, встает на ноги. Садовник высок, худ, но крепок и жилист, несмотря на возраст. Наверняка в юности был хоть куда, да и сейчас привлекает взгляды почтенных дам. Он начинает собирать инструменты, и я помогаю ему, но удостаиваюсь только косого взгляда. А когда пытаюсь пристроить на место слегка пострадавшие саженцы, смотрит на меня тяжелым взглядом и говорит повелительно:

–    Убирайся. Оставь меня одного.

–    Чтобы вы опять упали? – хмыкаю я, почему-то вновь думая о дедушке – он не любил, когда кто-то видел, что у него что-то не получается, и никогда не принимал помощи, потому что был гордым. Разумеется, в меру гордым, но до самого конца жизни всегда утверждал,  что в первую очередь он мужчина и только потом – дед. И что все может даже с надорванной спиной и негнущимися ногами.

–    С чего ты взяла, что я упаду? – морщится мужчина. Я пожимаю плечами.

–    Первый же раз вы почему-то упали.

–    Я сейчас позову охрану, и тебя вышвырнут отсюда, временная гостья, – грозит он. Ну точно, как мой дедушка, – всегда злился, когда у него что-то болело.

–    Да ладно вам. Вы лучше розы правильно обрезайте, – назидательно говорю я. – А то вам потом хозяева по шапке настучат за криворукость.

Он почему-то хмыкает.

–    Жесть... – говорю я. Куст непонятной формы, явно изнеможден, цветы – редкие, мелкие, поскольку его давно не обрезали, на нем множество сухих листьев, веток и побегов. Садовник явно пытался исправить ситуацию, но у меня такое чувство, что куст сначала пожевали прожорливые мыши, а потом обглодал кролик.

–    Слушайте, вы элементарного не знаете. Вы точно садовник? – с подозрением спрашиваю я.

–    Помощник повара, – отвечает он, глядя на меня уничтожающе.

–    Что? А к розам зачем полезли? – не понимаю я. Мне их правда жалко.

–    Велели, – одним словом отвечает он.

–    Зря велели. Бедный куст. За что вы с ним так? – качаю я головой.

–    Да какое тебе дело до куста? – спрашивает мужчина со злостью.

–    Мне его жалко. Вы не умеете ухаживать за розами.

–    Ну, покажи, как надо, – противным голосом говорит он и делает какой-то знак позади меня, который я не могу разгадать, а когда оборачиваюсь, никого не вижу. И не придаю этому значения.

–    Да легко, – отвечаю я, надеваю перчатки, становлюсь на колени перед розами, и руки сами вспоминают, что надо делать при формирующей обрезке.

–    Нужно стричь по диагонали, а не по прямой. Перекрещивающиеся и растущие внутрь побеги обязательно обрезаем... А вот молодые ростки обрезать нельзя – из них же бутоны появляются. Запомните – для сохранения жизненных сил куста вам нужно обрезать все старые стебли и оставлять только молодые и сильные. Обрезка должна быть радикальной. Иначе розам... – Я поворачиваюсь и провожу по горлу большим пальцем.

–    Ха! – вдруг радостно восклицает помощник повара. – Я всегда так говорю. Но меня называют неэтичным, – сварливо добавляет он.

Я приподнимаю бровь:

–    О чем вы так говорите?

Он на мгновение задумывается, а потом отвечает:

–    Из холодильника нужно выбрасывать всю дрянь, чтобы было место для нормальных продуктов, иначе нечего будет есть. Как только что-то испортится, нужно немедленно выкидывать, или провоняют все продукты.

–    Логично, – вынуждена признать я.

–    Но вот когда так говорят о людях, тот, кто это говорит, становится мерзавцем.

–    Люди несколько отличаются от еды и цветов, – говорю я. И помощник повара снова смотрит на меня не самым приятным взглядом.

–    Что ты вообще здесь забыла? – спрашивает он, явно намекая на то, чтобы я оставила его наедине с розами.

–    Я вам просто помогаю! – возмущаюсь я из-за такой неблагодарности. И советую от души: – Вы бы крепко держались за это место, думаю, платят тут неплохо.

–    Вот наглая девчонка, – вздергивает он подбородок. – С чего ты решила, что  тут платят неплохо?

–    Я не сильна в подобных вопросах, но мне кажется, что в таком богатом особняке платить должны хорошо, – говорю я. Садовник, оказавшийся помощником повара, закатывает глаза.

–    Знаешь ли, миллионеры становятся таковыми, потому что не разбрасываются долларами направо и налево. Здесь вполне стандартные кхм... расценки за услуги обслуживающего персонала.

–    Ага, значит, хозяева – скряги? – спрашиваю я со злорадством. – Поэтому отправили помощника повара стричь кусты? Сочувствую. Поищите другую работу.

Он грозит мне длинным узловатым пальцем.

–    Хозяин – не скряга. Скорее, бережливый.

–    Или жадный, – не соглашаюсь я.

–    Лучше быть жадным и богатым, чем великодушным и нищим, – кривится он и читает короткую нотацию о том, что бедность – грех, а я в это время заканчиваю с розами. – Лучше расскажи, как ты тут оказалась, Мэгги. Иначе охрана вышвырнет тебя, – опять грозится он. Я возмущенно фыркаю:

–    Какая я вам Мэгги? Меня зовут Санни.

–    Как назвал, на то и будешь откликаться. Мэгги.

Это звучит так властно, что мне кажется, будто он прикалывается. Я тоже решаю пошутить в ответ:

–    Я вам не собака, мистер Ворчун.

–    Как ты меня назвала? – спрашивает помощник повара потрясенно. – С чего ты взяла, что я ворчу?!

–    Записывайте себя на диктофон, – советую я. – А потом постройте логические цепочки и проведите анализ. Нет, серьезно, мы разговариваем пару минут, а мне уже хочется бежать. Сочувствую вашим родным.

–    Это мне нужно сочувствовать, а не им, – отвечает он раздраженно.

–    От свиньи волки не рождаются, – вспоминаю я народную мудрость, и мистера Ворчуна буквально передергивает.

–    Слишком ты смелая, – буравит он меня взглядом. – Так ты расскажешь, как тут появилась, Мэгги? Залезть на территорию просто так ты не могла – тут охрана на каждом шагу.

–    Вы что, думаете, я залезла в этот сад, чтобы своровать яблоки, мистер Ворчун? –скептически приподняв бровь, говорю я.

–    Тут нет яблок. Кто тебя провел? – требовательно спрашивает помощник повара.

–    Охрана, – хмыкаю я и снова оглядываю куст. – Слушайте, а вы землю удобряете?

–    Что-о-о? – вытягивается у него лицо, а в глазах разгорается пламя Люцифера. Мой вопрос, естественно, проигнорирован.

–    Меня перепутали с дочерью ваших хозяев, – добавляю я.

–    Вот как? – живо интересуется он, окидывая меня странным взглядом. – Ну-ка, поведай мне эту животрепещущую историю.

Я рассказываю – без подробностей, конечно, понимая, что, скорее всего, в курсе произошедшего уже вся обслуга особняка и рано или поздно слухи дойдут до него. Он слушает молча, не перебивая, явно делая какие-то свои выводы.

–    Вот оно что, – хмыкает он, и мне кажется, что на какое-то мгновение его глаза становятся холодными и почти неживыми. – Решила показать свою самостоятельность. Эй, Мэгги, – вдруг обращается он ко мне. – Ты сбегала из дома?

–    Я не очень люблю ночевать в коробке на улице и голодать, – хмыкаю я.

–    Значит, не сбегала, – констатирует он, задумчиво потирая подбородок. – Похвально. Хотя от девиц с такой внешностью ждешь другого.

–    Какого?!

Помощник повара пускается в пространные разъяснения по поводу современной молодежи, и теперь уже я возвожу глаза к небу.

–    Мистер Ворчун, вы ужасно стереотипны.

–    Хватит меня так называть! – вспыхивает помощник повара.

–    Тогда как там мне вас величать? Мистер...

–    Бин, – говорит он.

–    Мистер Бин? – я вспоминаю знаменитый английский телесериал, и мне становится смешно. На того мистера Бина этот мистер Бин не похож от слова совсем.

Он важно кивает.

–    Так вот, мистер Бин, все, что вы сейчас сказали, – полное фуфло.

–    Фуфло? – переспрашивает он, краснея. Я киваю.

–    Знаете ли, серийные убийцы зачастую выглядят как самые добропорядочные граждане. А волосатый парень с кучей татушек может быть волонтером в приюте для собак.

А потом он резко переводит разговор:

–    Как сажать эти чертовы цветы?

–    Руками, – спокойно отвечаю я. – Да зачем вас вообще в сад отправили?

Мистер Бин пожимает плечами. А я, вздыхая, начинаю ему рассказывать о том, как правильно сажать цветы, и увлекаюсь так, что делаю это вместе с ним. Мы опускаем саженцы в сухие лунки, кем-то заранее подготовленные, и он ругается на все на свете – недоволен всем, начиная от формы лунок, заканчивая цветом стеблей саженцев. Однако слушать его весьма забавно. И командовать им – тоже.

–    Обрезайте, оставьте почек пять... Теперь делайте холмик – да, прямо в лунке... Опускайте саженец... Засыпайте землей... Утаптывать так сильно не нужно... А теперь хорошенько полейте... Куда столько воды?! – спрашиваю я, видя, как щедро поливает саженцы в земле мистер Бин. – Розы любят воду, но ненавидят застаивание воды у корней!

–    Я тоже много чего не люблю! – топает он ногой как капризный ребенок. – Почему я должен заниматься этим?!

–    Потому что вам за это платят, – назидательно говорю я. Мистеру Бину нечего возразить.

Солнце уже ярко светит над нашими головами, а мы сидим на симпатичной скамье неподалеку от саженцев. Настроение у меня почти умиротворенное. Кажется, что мы далеко за городом, в тишине и покое, какие бывают только ранним утром в отдаленных местечках, в которых едва теплится жизнь.

–    Откуда такие познания, Мэгги? – спрашивает мистер Бин.

–    Дедушка научил, – говорю я. – У нас в саду росло кое-что.

–    А сейчас не растет?

–    А сейчас дедушки нет, – спокойно отвечаю я. У тети не получается ухаживать за растениями.

–    А родители где? – пытливо смотрит на меня мистер Бин.

–    Их нет. – Он не бормочет слова соболезнования, как некоторые, и не начинает расспрашивать, что с ними случилось. Просто принимает к сведению и продолжает расспросы:

–    Почему у тебя такие руки неухоженные?

–    Какие? – не сразу понимаю я и смотрю на свои пальцы. Кожа на кончиках – довольно грубая, на правой руке ногти длиннее, не покрытые никаким лаком.

–    Я музыкант, мистер Бин, – отвечаю я.

Он скептически хмыкает и говорит почему-то:

–    Еще одна. Зачем тебе это?

–    Зачем быть музыкантом? Это моя мечта, – я смотрю на него с недоумением. А он смотрит на меня как на душевнобольную и уточняет:

–    Что, твоя мечта – стать нищебродом?

–    Эй, – оскорбляюсь я. – Мистер Бин, а ваша мечта – прислуживать хозяину этого дома?

–    А у меня нет мечты, Мэгги, – хищно раздувая ноздри, отвечает он, – у меня есть только цели. Долгосрочные и краткосрочные.

–    Я так понимаю, краткосрочные – это посадить розы, а долгосрочные – помочь приготовить обед? – весело спрашиваю я.

–    Ты просто не знаешь цену деньгам, – в его голосе отчего-то слышится отвращение.

–    Зато я знаю цену себе. И своей музыке.

Ему нравится мой ответ – он лукаво щурится и смотрит на меня оценивающе:

–    И что, достигла ли ты столь же впечатляющих успехов, таких, как в уходе за розами?

–    Все еще впереди, – отвечаю я с достоинством. Мистер Бин откровенно издевается:

–    Так говорят все неудачники. Занялась бы ты лучше чем-нибудь полезным.

–    Ну спасибо, – говорю я. – Вы просто гений мотивации. Моя самооценка взлетела до небес.

–    Тебе не хватает отца, Мэгги. Дочь хозяина тоже занималась музыкой, тайно, – говорит он злорадно. – Но он дал ей понять, что не потерпит подобного. Долг отца – наставить ребенка на путь истинный.

–    Долг отца – любить, – морщусь я. – Ваш хозяин – глупый и деспотичный мудак.

–    Да ты что, – оскаливается мистер Бин. – Наш хозяин хочет, чтобы дочь не нуждалась. И не хочет видеть на своей репутации пятно в виде опустившейся идиотки, очередную пьяную тусовку которой обсуждает вся страна.

–    Наверное, тяжело быть таким богатым, как ваш хозяин, – говорю я.

–    Не знаю, – дергает он плечом.

–    Постоянно нужно думать о том, как заработать новые деньги и не потерять старые. С ума сойти. Наверное, поэтому ни о чем другом он думать не может! Боже, как не повезло этой Диане, – продолжаю я с сочувствием. – Вместо того чтобы помочь, отец запрещает ей заниматься любимым делом.

–    И как он должен ей помочь? Купить всех? – со скепсисом в голосе спрашивает он.

–    Нанять нужных людей и сделать грамотный промоушен – с его-то деньгами это не должно быть проблемой, – отвечаю я. – Если эта Диана стоит хоть чего-нибудь, люди будут слушать ее. А если промоушен не поможет, значит, отец сможет ей объяснить, что музыка – не ее. Человеку нужно давать шанс, особенно если это твоя дочь.

–    Какой еще шанс? Глупости все это, – каркающе смеется он.

–    Даже преступникам его дают!

–    Что-то ты умная не по годам, – фыркает мистер Бин.

–    А вы – сварливый. Еще десять лет, и вы превратитесь в дряхлого старикашку с ужасным характером, – говорю я весело. – Смотрите на мир позитивно.

–    Ха! – говорит он. – Займись чем-нибудь полезным, Мэгги. Зарабатывай деньги, чтобы не пришлось жить на улице. А лучше – выйди-ка замуж.

Я заливисто смеюсь – так громко, что с тонкой изогнутой ветки срывается испуганная птичка.

–    А вы забавный!

Мистер Бин только лишь качает наполовину седой головой, явно сомневаясь в моих умственных способностях, но по его глазам я вижу, что и ему смешно. А потом он долго и нудно высказывает мне все это вслух. В какой-то момент мне кажется, что на меня кто-то пристально смотрит, и я резко поворачиваюсь к особняку, но никого не замечаю.

Через полчаса, поговорив и вволю воткнув друг в друга шпильки, мы прощаемся. Солнце над нами золотится, на голубом небе – ни единого облачка, безветренно – видимо, сегодня будет хорошая погода. Мне совсем не хочется спать. Все, что я хочу, – так это быстрее попасть домой. Беседа с ворчливым помощником повара помогла мне скоротать время.

–    До свидания, мистер Бин, – говорю я. – Берегите спину от напряжения. И ворчите меньше.

–    До свидания, Мэгги. Береги разум от иллюзий. И мечтай меньше, – отзывается он.

–    А вы больше не работайте вместо садовника. Сад этого не заслужил.

Я улыбаюсь, машу ему и ухожу в сторону особняка, надеясь, что правильно запомнила местонахождение своих апартаментов. Ужасно хочется есть.

–    Эй! – вдруг окликает меня мистер Бин. Я оборачиваюсь.

–    Что?

–    Подойди, – велит он и спрашивает зачем-то: – Есть на чем записать номер? Я мотаю головой и смеюсь:

–    Вы хотите дать мне свой телефон? Вы, конечно, можете, но...

–    Дура! – рявкает он. – Раз не на чем записать, запоминай.

И он диктует номер телефона по памяти и заставляет меня повторить. Память на цифры у меня отличная.

–    Сегодня же позвони по этому телефону и скажи, что ты – от мистера Бина.

–    И что, – спрашиваю я иронично, – мне дадут миллион? На меня смотрят, как на шевелящего усами таракана.

–    Это номер телефона одного музыкального продюсера. Так, ничего особенного – он занимается с каким-то отребьем вроде тебя. Но я знаю, что он ищет хороших исполнителей. Позвони и скажи, что от мистера Бина. А потом сходи на прослушивание.

А потом он с чувством глубокого самоудовлетворения изрекает:

–    Людям же нужно давать шанс.

Я удивленно смотрю на помощника повара. Откуда он знает музыкального продюсера?

–    Второй зять моей сестры, – поясняет мистер Бин и хмыкает. – Должен мне денег.

На этой ноте мы с ним прощаемся, я повторяю, что позитив – это здорово, и убегаю. Свое окно я нахожу довольно легко и, перелезая через него, думаю, что, должно быть, у охраны сложилось обо мне крайне странное мнение.

Надеюсь, бледно-желтый куст будет в порядке. А из саженцев вырастут замечательные розы.

В темном саду расцветают сладкие белые розы, И пахнет старыми тайнами, звездами и цветами. Звездный садовник ответит тебе на твои вопросы. И вскроются грани между реальностью и мечтами.

Глава 6. Лазурь и мята

Привычка быть счастливым – самая лучшая.

Диане кажется, что она стала круглой Луной – повисла в темном пространстве, не знающем течения времени, застыла неподвижным космическим телом в пустоте, потерялась среди слепящих огней в пространстве, которое существовало всегда и которого никогда не было.

А была ли когда-нибудь она сама?

Диана Эбигейл Мунлайт.

Ее имя пробуждает непонятную слабую волну чувств, и по Луне бегут стремительными геометрическими линиями странные узоры. С Земли их не видно. На Земле не знают, что она, Диана-Луна – живая, всего-навсего лишь замороженная, погруженная в вечный анабиоз.

Раньше бесконечность ее пугала, казалась предвестником забвения, теперь же она сама – часть бесконечности. Бесконечность вмерзла кристаллами в ее волосы, изморозью покрыла бледную кожу, пропитала словно слезами ресницы и стекает по холодным щекам.

Бесконечность – в каждой вене. Теперь Диану пугает то, что он потеряет свою бесконечность, потеряет свой свет.

Потеряет музыку.

Она – это свет. Пусть ночной – но все же.

По твердой поверхности Луны пробегают цепочками всполохи мягкого лазурного блеска. Постепенно она пробуждается, находит себя, но теряет бесконечность. Она смотрит на узоры созвездий, пролетающие мимо кометы – как часто их путают с падающими звездами! – на космический мусор, которого становится все больше и больше. Воспоминания становятся ярче, она слышит голоса, видит фрагменты из прошлого, начинаетчувствовать... И первое, что накрывает ее с головой, – это боль, глубокая, въевшаяся в душу, невесомая, как перо из крыла ангела.

Луна дрожит и искрится лазурью.

Но все еще светит.

Боль возвращает чувства Дианы окончательно, истощая бесконечность. И как только девушка понимает, что ее свет – лишь часть отраженного солнечного света, что даже Земля отражает куда больше света, чем Луна, она откалывается от Луны и начинает стремительно падать, превратившись в точку.

Диана несется к Земле с невероятной скоростью, и когда до столкновения остается совсем немного, Диана, вздрогнув всем телом, распахивает глаза.

Она обреченно смотрит в белый потолок, моментально поняв, что находится в своей комнате, лежит на кровати и накрыта теплым одеялом – до самого подбородка. Диана прислушивается к себе, понимая, что ей больше не холодно, жар больше не плавит кожу и осталась только лишь слабость и ужасная боль в горле. А еще колет руку у локтя – так и есть, укол. Ей делали капельницу – она до сих пор стоит у изголовья кровати.

Диана медленно садится – с ее лба падает влажное прохладное полотенце, и она обтирает им сухие подрагивающие руки. Диана прекрасно помнит о том, что случилось, и также прекрасно понимает, что ее нашли, – иначе и быть не могло. Она знала, что ее свобода – временная, но все-таки смогла урвать ее на несколько часов больше, чем хотели бы они.

Диана встает и идет по комнате, чувствуя почему-то, что в ней что-то не так. Словно в спальне кто-то недавно был, кто-то чужой, и это не горничная. Ничего не понимая, Диана неслышно идет дальше, похожая на привидение в длинной невесомой белой сорочке. На диване она видит уснувшую тревожным сном мать. Прямо перед ней на журнальном столике лежат какие-то бумаги и вычурные приглашения с вензелями – мать, видимо, подписывала их, когда уснула. Во сне Эмма выглядит не такой уж и безупречной – сон снимает с нее волшебство, позволяющее скрывать возраст, и Диана вдруг чувствует слабый укол совести. Она бросает на ноги матери тонкий плед и, покачиваясь от слабости, идет к бару – в горле пересохло, и Диана пьет кокосовую воду, но боль в горле не становится меньше.

Она заболела, потому что решила переночевать в парке. Какой же глупый, опрометчивый поступок. Диана касается горла пальцами, щупает его и болезненно морщится. Она уже хочет идти обратно в кровать, потому что слабость наваливается на нее сильнее и сильнее, однако ей вдруг кажется, что она слышит голос отца. Возможно, он вновь по совету личного психотерапевта занимается цветами – правда, зачем степенный мистер Браун, известный доктор философии по психологии, который при Нью-Корвенском университете основал свою собственную школу, заставляет отца сажать розы и ухаживать за ними, девушка никогда не понимала.

Диана замирает на мгновение, чувствуя яркую вспышку ненависти к этому человеку, а потом отпирает окно, не боясь льющейся из него прохлады. Она смотрит в сад и, к своему изумлению, видит у розовых кустов отца и какую-то девушку рядом с ним. Диана хватает театральный бинокль, из которого пыталась рассмотреть звезды, и наводит на них. К ее огромному и весьма неприятному удивлению, отец разговаривает с той красноволосой гитаристкой из парка – Диана отлично помнит ее лицо. Видимо, ее до сих пор не выставили из особняка. Но почему и что та, которую похитили вместо нее, делает рядом с отцом, Диана не знает. Она наблюдает за ними, отмечая про себя, что отец и красноволосая ведут оживленную беседу, и для нее это в новинку – разве можно разговаривать с этим деспотомтак живо? Гитаристка не боится? И кто она, вообще, такая?

Отец, кажется, смеется, и сердце Дианы словно перетягивают атласной черной лентой. Она с шумом закрывает окно и идет в кровать. Ей противно – и от себя, и от всех них.

Диана утыкается лицом в подушку, которая едва заметно пахнет ее любимыми духами – слабо ощутимой горечью цитруса и кожей, и закрывает глаза. Завтра ей предстоит разговор с родителями, и это уже сейчас ее раздражает. Она скучает по своим друзьям, которые наверняка проклинают ее, и чувствует вину – она как черная дыра все больше ширится в ее груди. И думает о Дастине, вспоминая его образ в рекламе.

Ночью ей снится, как Николь обнимает ее, а парни стоят рядом и говорят, что все в порядке, хлопают по спине, шутят, и все, как всегда. А она плачет, но так и не может сказать простых слов извинения.

Во второй раз Диана просыпается в слезах. Ее горло болит так сильно, что она не могла вымолвить ни слова.

* * *

Часов до десяти я нахожусь в своей шикарной тюрьме в ожидании, когда меня освободят. Я надеюсь, что они нашли эту Диану, потому что мне ужасно жаль впустую потраченного времени, проведенного здесь, беспокоюсь за гитару.

Рыбина с бесцветной, ничего не значащей улыбкой заходит в гостевую спальню тогда, когда лучи солнца неспешно переползают со стены на потолок. Она вновь одета так, будто собирается на прием к Папе Римскому или к королю, – деловой костюм небесного цвета, идеально уложенные волосы, макияж, туфли на высоком каблуке. Она благоухает свежестью, в которой чувствуется цветочная нотка, но глаза ее уставшие. Рыбину сопровождают молодая женщина крайне строго вида, в очках и с пучком на голове, напоминающая злую учительницу, и двое охранников, один из которых несет мою гитару.

– Доброе утро, мисс Ховард, – приветствует меня рыбина. И тотчас стены покрываются изморозью.

– Натянуто доброе, – отвечаю я, беру гитару и аккуратно достаю ее из чехла. Осматриваю. Из моей груди вырывается вздох облегчения – с моей малышкой все в порядке.

Рыбина терпеливо ждет, когда я оторву взгляд от гитары, и открывает рот с острыми зубками:

– Нам нужно поговорить.

Она протягивает руку, и ее помощница вкладывает в нее конверт. А после уходит вместе с охранниками. Мы остаемся наедине: я сижу на диване, она – в кресле напротив. Между нами – стеклянный журнальный столик – он настолько изящен, что кажется хрустальным.

– Ваша дочь нашлась? – спрашиваю я первой.

– Да, – коротко отвечают мне.

– Надеюсь, с ней все хорошо, – из вежливости говорю я, хотя готова надрать этой Диане задницу.

– Все хорошо. – Ее мать не хочет продолжать разговор насчет дочери и резко меняет тему: – Как я и обещала, мисс Ховард: гитара доставлена вам в целости и сохранности. Кроме того, вот материальная компенсация за доставленные неудобства.

Она небрежно кидает на середину столика белоснежный конверт, в котором, по всей видимости, лежат деньги.

С одной стороны, мне, конечно же, нужны деньги – я скромная студентка Хартли, которая перебивается подработками. Но, с другой, мне становится не по себе – чувство неловкости переплетается внутри меня с неожиданной злостью. Рыбина думает, что может просто так кинуть мне подачку? Серьезно?

– Я не возьму денег, – твердо говорю я, пристально глядя на нее. Она приподнимает идеально нарисованную бровь.

– И что вы возьмете, мисс Ховард?

Я непонимающе на нее смотрю, подавляя свой гнев, а она изучает меня. И, кажется, приходит к какому-то неправильному выводу.

– Что ж, я неправильно вас поняла. Вы музыкант, верно? – спрашивает она своим непередаваемо холодным тоном.

– Верно, – отвечаю я, не понимая, к чему она клонит.

– Я могу предложить вам одноразовую работу и заплатить за нее эту сумму. Вот это мне уже нравится больше. Я как раз ищу новую подработку.

– Так, что за работа? – спрашиваю я.

– Через три недели на нашей вилле состоится закрытый благотворительный бал, – говорит она. – Нужны профессионалы для музыкального сопровождения.

– Оркестр? – спрашиваю я. И слышу:

– Гитарный квартет. Раз ты учишься в Хартли, наверняка должна играть на должном уровне. Верно?

Я киваю.

– Найди в Хартли трех хороших гитаристов, с вами свяжутся и все досконально объяснят. А сейчас оставь свои координаты моей помощнице, мне пора.

Она даже не спрашивает, согласна ли я, потому что уверена, что я не откажусь. И я не отказываюсь, хоть почему-то мне и неприятно соглашаться.

– Единственное условие – вы сохраняете в тайне все, что произошло вчера, – говорит рыбина.

– Я никому не скажу, – пряча раздражение, говорю я.

– Верю. Но подпишите документы, в которых говорится о том, что не имеете права разглашать информацию.

Рыбина встает, не забирая денег, и идет к двери.

Я встаю следом, и мне с трудом удается не закатить глаза. Как все серьезно и глупо!

– Извините, – говорю я ей в спину, и она вынуждена обернуться. – Но почему такой странный выбор? Обычно при выборе исполнителей для камерной музыки останавливаются на более традиционных струнных квартетах – скрипки, альт и виолончель.

– Сын одного из наших друзей пишет музыку для гитары, – сухо отвечает она и уходит. Зато приходит помощница – ее зовут Джессика, и эта худосочная дама еще более выдержанная и высокомерная, чем ее хозяйка. Она общается со мной так, будто бы я ей должна крупную сумму уже лет двадцать, а перед этим сожгла дом и машину и увела мужа. Джессика берет у меня данные и быстро рассказывает про предстоящее мероприятие – это претенциозная вечеринка для богатых, которые раз в году играют в добрых фей и волшебников, покупая произведения искусства на аукционе и передавая вырученные деньги в какой-то благотворительный фонд, созданный женами миллиардеров. Богатых нужно развлекать и радовать, и за это будут платить неплохие деньги.

– В начале следующей недели я свяжусь с вами, мисс Ховард, – глотая гласные, говорит Джессика, с отвращением глядя на меня. – К тому времени вы будете должны найти коллег для квартета и передать мне их данные. Конечно, каждый из них будет тщательно проверен нашей службой безопасности, однако постарайтесь выбрать наиболее приличных из всех.

Я мрачно киваю.

– Надеюсь, вы понимаете, что выступление на закрытом благотворительном мероприятии семьи Мунлайт – это огромная честь, но и не менее огромная ответственность.

– Мунлайт? – переспрашиваю я с недоумением.

– Это – дом семьи Мунлайт, – говорит Джессика высокомерно – так, словно она лично основала его в тысяча семьсот тридцать пятом году.

И я вдруг понимаю, что это – особняк одного из основателей знаменитой «Крейн Груп», чей небоскреб я не люблю больше остальных.

Эта новость ошеломляет меня, но я почему-то усмехаюсь.

– Прикольно, – говорю я.

– Что? – переспрашивает Джессика, чуть скривив губы.

– Классно.

– Я предпочитаю не использовать сленг и вульгарные выражения. И миссис Мунлайт – тоже.

– Да бросьте, – говорю ей я самым своим компанейским тоном и кладу на узкое, худое плечо руку. – Не такая уж вы и правильная. Наверняка вы бываете грязной девочкой.

И подмигиваю ей, широко улыбаясь.

– Что вы имеете в виду? – холодеет она на глазах.

– Я видела вас, – говорю я просто. Это старая шутка – естественно, я нигде не видела Джессику, но она вдруг срабатывает.

– Вы обознались, – шипит она, подрывается и, как автомат, повторяя, что свяжется со мной в начале недели, уходит, громко цокая каблуками. Потом, одумавшись, возвращается – ей ведь нужно еще и выпроводить меня. Садится рядом, дает документы, которые я должна подписать, – все они касаются неразглашения информации, и прежде чем сделать это, я внимательно, явно раздражая ее, читаю их. Минут сорок спустя мы наконец выходим из гостевых апартаментов – я бросаю на роскошь неоклассики прощальный взгляд, в котором нет сожаления, и мы уходим: впереди размашисто шагающая Джессика, затем я, с любопытством изучающая обстановку шикарного особняка, а за мной – как конвоир –охранник.

Мы выходим из дома, окруженного чудесным садом, в котором будут расти посаженные мною розы, и идем по выложенной белоснежными плитами дороге. А я вновь чувствую, что на меня смотрят. На этот раз я вижу – кто. В одном из окон видна Диана – она, должно быть, внимательно смотрит на меня, провожая взглядом.

Ты слишком странная, Диана. Слишком странная.

Не из моего мира.

Меня подводят к черному автомобилю марки «Ауди» и распахивают дверь. Я сажусь на заднее кожаное сиденье, положив рядом чехол с гитарой и сумку. Наверняка мне выделили самую плохую в парке Мунлайтов машину, но она – просто шикарна.

Я открываю окно и маню Джессику к себе. С крайне недовольным видом она наклоняется так близко, что я вижу крапинки в ее сердитых карих глазах.

– Я вас видела дважды, – шепчу я ей на ухо и, кажется, слышу, как скрипят ее зубы. Что у вас за тайны, Джессика?

– До свидания, мисс Ховард, – скрипит она, дает какой-то знак водителю, и машина трогается с места.

Нам открывают кованые черные ворота, мы выезжаем на улицу, и в нас едва не врезается алый верткий «Бугатти», за рулем которого сидит патлатый мужчина в солнечных очках, – видимо, он как раз направлялся в особняк Мунлайтов и неудачно вывернул. Мой водитель успевает затормозить и избежать столкновения (представляю, на сколько градусов понизилась температура его тела – наверняка трясется за столь дорогое хозяйское имущество!). Однако его едва не впечатывает в руль, а меня – в кресло напротив, но тотчас надуваются подушки безопасности – видимо, их датчик слишком чувствителен. И я сижу как идиотка, уткнувшись лицом в белую подушку.

Я не без труда вылезаю из машины, к которой уже несутся охранники, – далеко уехать мы не успели. А вот водитель самостоятельно выбраться не может и с обреченным видом ждет помощи. Патлатый тоже выскакивает из своего «Бугатти».

– О, черт возьми! – громко и весьма эмоционально говорит он, срывая огромные солнцезащитные очки и запуская в густые каштановые волосы пальцы. Его лицо смутно знакомо. – Честное слово, я не хотел! Вы в порядке, мисс?

Я удивлена – думала, он вообще не обратит на это внимания, но нет – кажется, по-настоящему волнуется.

– В порядке, – отвечаю я. – А вот водитель – не особо.

– Мне так жаль, – наклоняется патлатый к окошку, молитвенно сложив ладони вместе. –

Прошу извинить, сэр!

Какой-то он странный богач. А может, тоже чей-нибудь водитель? Но не похоже – одет весьма дорого, хоть в чем-то и пытается косить под молодежь.

Когда охрана вытаскивает водителя из машины под причитания патлатого, я вдруг понимаю, кто это такой.

– Извините, – говорю я. – Это ведь вы – Джонатан Тэйджер?

– Ведь я, – соглашается он и смотрит на меня с любопытством. А я улыбаюсь.

– «Пыль и роса» – ваша самая крутая композиция, – говорю я ему. – Я играла ее, когда поступала в Хердманскую национальную музыкальную школу!

– Ого-о-о, – тянет насмешливо он. – И какова же ваша специальность, юная леди?

– Я не поступила, – весело отвечаю я.

– Досадно, – вздыхает он.

– Зато поступила в Хартли.

– Я тоже учился в Хартли! – обрадованно выдает он. А я это знаю, потому что все студенты знают популярных выпускников нашей школы – ими тыкают нам в лицо, да и в зале славы мы бываем часто.

Джонатан Тейджер – известный композитор, который написал одну из лучших песен Элинор Фелпс за последние десять лет. Он непубличная личность, редко показывается перед камерами и предпочитает уединенный образ жизни.

– Вас бы с руками и ногами оторвали в Хартли, захоти вы преподавать на композиционном факультете, – говорю я.

– Нет уж, в Хартли я не вернусь, – смеется композитор. – Я не доучился там один семестр из-за долгов. И заканчивал Джульярд в США.

– Точно, – хлопаю я по лбу ладонью. – Обидно!

Мы болтаем – с Джонатаном на удивление легко и спокойно, он расписывается на собственном диске, который дает мне в качестве компенсации (слишком много компенсаций за один отрезок времени), и вообще кажется мне не только крутым композитором, но и крутым мужиком. Напоследок он желает мне творческих успехов, и его слова как животворящая мазь на рану – внутри растет знакомое чувство желания. Желания творить.

Вдохновение.

Я уезжаю с автографом Джонатана, вполне довольная жизнью, рассматривая из окон автомобиля район, о котором раньше я только слышала, – это закрытый район для богачей Верхний Ист-Хиллс. Тут живут политики, бизнесмены, актеры, певцы и прочие представители тонкого слоя элиты нашего общества. Один особняк краше другого. Дороги сверкают чистотой. И даже воздух не такой, как в других районах Нью-Корвена, – он пропитался роскошью.

По нашему району я еду в отличном настроении – да, я перенервничала, и наверняка на моей голове прибавилось седых волос, зато какое это было забавное приключение, мать его!

Никогда не забуду, как я ползла по веревке из простыни и пододеяльника с зацепившимся за джинсы лифчиком Дианы.

В эти часы мне кажется, что наша встреча была первой и последней, случайной и даже забавной. О том, что она может оказаться роковой для меня, я не задумываюсь. Зато радуюсь подвернувшейся работе. Сыграть в гитарном квартете на вечеринке для богатых снобов за хорошие деньги – почему бы и нет? Я даже знаю, кого можно позвать в будущий квартет кроме Нейтана и Чета – гитариста и бас-гитариста из нашей группы «Связь с солнцем».

Думаю, моя хорошая знакомая Сью Хелман согласится на подобное предложение – она отлично играет на гитаре. Я понятия не имею, что нужно будет исполнять, но точно знаю, что нужно будет репетировать.

В машине есть зарядки, и я наконец подзаряжаю телефон – он включается, и я вижу уведомления о звонках и сообщениях от друзей.

«Где ты, Санни? Что случилось?» – наперебой спрашивают парни из группы. Кирстен написывает в своей излюбленной манере – по слову в одном сообщении:

«Где

Ты

Санни?!

Ответь

Мы

Очень

Беспокоимся!!!»

И потому сообщений от нее больше, чем от всех вместе взятых. Лилит, конечно же, драматизирует:

«Надеюсь, ты жива, – пишет в одном из последних сообщений в мессенджере она. – И я надеюсь, что с тобой все хорошо. Но знай – если что-то случится, я никогда тебя не забуду, потому что ты – наше солнце, Санни, а солнце должно светить».

Я звоню ей первым делом и говорю, что все в порядке – скоро буду дома.

– Мы ждем тебя, – отвечает подруга так, будто меня ждут с войны.

Машина подъезжает к дому, я выхожу на пустую улицу, закинув за плечо гитару, полной грудью вдыхаю солнечный воздух. А меня уже поджидают. Высокий парень в темно-синем спортивном костюме, бейсболке и темных очках выскакивает из припаркованной неподалеку неприметной машины и грубо хватает меня за руку с каким-то потусторонним шепотом:

«Иди ко мне!» Я пугаюсь, резко оборачиваюсь и автоматически пытаюсь ударить его в лицо, потому что думаю, будто это грабитель. Он успевает перехватить мою руку, и я все так же на автомате пытаюсь пнуть его между ног – спасибо дедушке и урокам самообороны. На этот раз моя цель достигнута, и парень корчится от боли.

– Сейчас вызову полицию, если не уберешься, ублюдок, – дрожащим голосом говорю я и нащупываю мобильник.

– Рыжая стерва, – шипит знакомый голос. – Черт, как ударила-то, а!

– Мне еще раз позвенеть твоими колокольчиками, приятель? – ангельским голосом интересуюсь я, раздумывая, стоит ли мне звать на помощь или нет. – Проваливай, пока жив.

– Идиотка!

Я замахиваюсь кулаком, а грабитель срывает очки и смотрит на меня злобным, пронзающим насквозь взглядом. Я с трудом понимаю, кто это. Голубые глаза, в которых светится высокомерие, упрямый подбородок, поджатые губы – знакомое лицо.

Дастин Лестерс собственной персоной. Ну что опять ему нужно?!

– Эм, – тотчас тушуюсь я. – Привет. И пока, я спешу.

Надеюсь, мы больше никогда не увидимся – но это я говорю уже про себя.

– Стоять! Ты меня ударила, – сдавленно говорит он – видимо, ему все еще больно. И, воровато оглядевшись, надевает очки вновь.

Кошмар в виде звездных исков вновь появляется перед моими глазами.

– Это была самооборона, – отвечаю я возмущенно.

– Рыжий Франкенштейн, – выдает Лестерс. – Если ты так защищаешься, боюсь представить, что делаешь, когда нападаешь.

– Не надо было хватать меня!

– Не надо было шляться где-то всю ночь! – возмущается он почему-то. – Я ждал тебя с десяти вечера! Где ты была?!

Это возмущение такое искреннее, что мне становится смешно. Но я сдерживаюсь и с каменным лицом заявляю:

– Это личная информация.

– И кто же тебя привез? – допытывается Лестерс.

– Без комментариев.

– Ты что, в эскорт-сопровождении работаешь? – щурится он подозрительно.

– Слушай, какая тебе разница? – устало спрашиваю я. Мне так хочется попасть домой, но мне не дают этого сделать, и это изрядно раздражает.

– Большая. Идем в машину, – бросает актер и вновь зачем-то нервно оглядывается по сторонам. Боится, что узнают и набегут тискать звездное тело и клянчить автографы.

Он хватает меня за руку (как знакомо!), но я вырываю ее.

– Никуда не пойду, – говорю я твердо. – Но еще пара секунд – и отправлю тебя.

– Куда? – смотрит на меня как на гигантского таракана наивный Лестерс.

Я подхожу к нему, встаю на цыпочки и шепчу, куда. Он краснеет от ярости, но сдерживает себя и повторяет как робот:

– Нам надо поговорить.

– Не надо.

Он гипнотически смотрит на меня своими яркими голубыми глазами, и я не могу понять –

линзы ли это или нет?

– Извини, не хочу с тобой разговаривать, – отвечаю я, не понимая, что Лестерсу нужно и как он меня нашел. А, это все из-за карты памяти? Пффф... Помешанный.

– Если тебе интересно, что я сделала с картой памяти, то знай – все удалено, – кривлю я душой – удалю я все, как только попаду домой.

– Я хочу поговорить не о ней, – снова морщится Лестерс – кажется, ему не очень хочется вспоминать то, что было вчера. Почему он все время морщится? Не знает, что ли, что на его актерском личике могут появиться морщины?

– А о чем? – выдыхаю я устало. – Ты все еще злишься из-за того, что слышал на крыше? Так мы уже извинялись. Надеюсь, эта моральная травма оказалась незначительной и скоро выветрится из твоей головы. Пока-пока!

– Стой! Ваша болтовня меня не интересует. Пойдем в машину. Клянусь, я не причиню тебе вреда, – выдает он героическим голосом. И это кажется мне ужасно подозрительным.

– Звучит, как фраза из телевизора, – хмыкаю я. – Слушай, приятель, у меня была сложная ночь. Я не спала и ужасно устала. Отвали, пока я не рассказала папарацци, что знаменитый Дастин Лестерс преследует меня.

– Клиентов было много? – оказывается, он не в силах удержаться от идиотской фразы, и я молча направляюсь к дому. А он как привязанный тащится за мной и бубнит в спину:

– Стой! Это очень важный вопрос! Для меня это вопрос жизни и смерти. Мне нужна ваша помощь. Я заплачу! Эй, сколько ты берешь с клиента за час? Или у вас расценки за ночь? Я просто не знаю. Но заплачу в десятикратном размере!

Он что, серьезно? Серьезно решил, что я обслуживаю мужиков в сомнительных заведениях?! От подобных слов внутри все кипит и плавится, поднимается и обрушивается с алой пеной. Этот придурок так глумится или настолько туп?!

– Уважаемый мистер Лестерс, я не занимаюсь проституцией, – говорю я, резко остановившись, – он едва не врезается в меня. И добавляю, не забыв особо  уничтожающе посмотреть на него: – Я ведь не актриса, а музыкант.

Надеюсь, Лестерс понимает подтекст этой фразы. Он напрягается, его мозги скрипят от напряжения, а голос становится сухим:

– Милейшая мисс Ховард, я не хотел обидеть вас. Мне плевать, чем вы занимаетесь. Но мне нужна ваша помощь, чтобы найти похищенные у меня вещи, о которых говорила ваша подружка.

Что?

Это сбивает меня с толку.

– О чем ты говоришь? – с трудом припоминаю я наш разговор с Лилит. Кажется, она рассказывала о том, что ее знакомые стащили что-то у знаменитого сокурсника, чтобы продать на каком-то там сайте. Куда лучше мне запомнились ее слова о трусах и трогательное восхищение омегаверсом.

– Просто поговорим об этом в машине. Пожалуйста, – добавляет Лестерс, и это «пожалуйста» звучит в его устах как ругательство.

Я понимаю, что не отделаюсь от него, если не соглашусь.

Мы подходим к той самой неприметной машине, которая припаркована неподалеку от моего дома. Он открывает передо мной заднюю дверь и кивает, явно говоря, чтобы я садилась.

– Сначала я сообщу друзьям, где нахожусь, – говорю я, достаю телефон и делаю вид, что куда-то звоню.

– Привет! Я сейчас буду! Но перед этим встречусь с одним знакомым. Запиши номер его машины. Сейчас продиктую!

Я обхожу машину и старательно зачитываю номер.

– У тебя телефон выключен, – раздается рядом с ухом довольный голос Лестерса. – Куда ты звонишь?

От неожиданности я подпрыгиваю на месте.

– Не твое дело.

– Хочешь узнать, как я догадался? Все просто – ты плохая актриса, а я отлично читаю эмоции людей, – хвастливо заявляет Лестерс.

– У меня включен теле...

Как назло, приходит сообщение. Лестерс довольно смеется.

– Я же тебе говорил!

– Очнись – я ни о чем тебя не спрашивала! – рычу я и залезаю в машину, громко хлопнув дверью перед самым его носом. Он, в который раз подозрительно оглядевшись, садится с другой стороны – хмурый, как два десятка дождливых туч.

За рулем сидит полный парень с короткими волосами, он оборачивается ко мне и приветливо улыбается.

– Здравствуйте, мисс Ховард, – говорит он. – Я – помощник менеджера Дастина, меня зовут Хью.

– Привет, Хью, – улыбаюсь я ему ответ. – Надеюсь, вы не хотите увести меня на своей машине куда подальше и спрятать в хижине, а потом утопить или закопать.

– Ну что вы, – с мягкой укоризной говорит Хью. – Мы не причиним вам вреда. Дастину всего лишь нужна ваша помощь. У него совершенно нет времени вас прятать – мы и без того выбились из графика.

На его круглом добродушном лице знакомое мне выражение. Такое бывало у пса Саммерсов, наших соседей, когда они надевали ему пакет на голову или привязывали к хвосту колокольчик. «Мой хозяин – идиот» – вот что было написано на покорной морде пса. И то же самое я вижу на физиономии крепыша Хью. Наверняка из-за Лестерса у него куча неприятностей.

Дастин громко фыркает и наконец избавляется от бейсболки и очков. Я смотрю на него и вновь отмечаю, как он хорош, с выразительным лицом, но при этом не имеет того самого лоска, который я вижу на фотографиях с актерами. Обычный с виду парень. Симпатичный, но совершенно обычный. В Хартли учатся и куда более красивые парни.

– Давай по порядку. Как ты меня нашел? – спрашиваю я, не желая терять времени. – Отвечай по существу, пожалуйста.

Слышится едва заметный смешок Хью.

– Запомнил твое имя – его произносила твоя подружка на крыше, а потом попросил найти твои данные в учебном отделе, – с неудовольствием отвечает Лестерс.

– Замечательно, – выдыхаю я – никакой защиты информации! – И зачем ты меня искал?

– Через тебя мне нужно найти твою подружку. Я должен узнать, кто украл у меня кулон. И где этот кулон сейчас.

– Это что-то важное для тебя? – спрашиваю я.

– Да. Я думал, что потерял его. А вчера услышал, что его... стащили, – говорит он. – Мне нужно его найти. Оночень важен.

И я почему-то верю ему. Такие вещи, как кулоны, часто становятся особенными. В одни крепко заключены воспоминания, в другие – чувства, а иные хранят нас самих. Ну и нельзя исключать варианта, что кулон жутко дорогой, но почему-то, глядя сейчас на застывшее лицо Лестерса, мне кажется, что дело не в этом. Пропавшая вещь действительно для него важна. Не зря он ищет меня... со вчерашнего дня.

Что ты хранишь в этом кулоне? Какую тайну прячешь, Дастин Лестерс?

Может быть, это его талисман, полученный от дорого человека? Или в кулоне хранится локон погибшей возлюбленной? А может, там – единственное фото матери?

Как знать.

А еще я понимаю, почему вчера на крыше он так странно себя вел и желал побеседовать с Лилит – аж за руку хватал.

– Я хорошо заплачу, если ты найдешь кулон и доставишь его мне, – продолжает Лестерс. –Узнай у своей подружки, где он, и выкупи. Меня это несколько удивляет.

– По-твоему, я частный детектив? – спрашиваю я. – Может быть, тебе обратиться к ним?

– Последний частный детектив, с которым мы работали, слил всю информацию в прессу, – подает вдруг голос Хью со своего переднего сиденья. – Теперь все знают, что Марго Белл и Дастин расстались.

А, так вот откуда все пошло. Впрочем, мне все равно.

– Ты мне поможешь? – въедливо спрашивает Лестерс. Я несколько секунд обдумываю сложившуюся ситуацию и соглашаюсь. А почему бы и не подзаработать.

– Одно условие – об этом никто не должен знать. Даже твоя подружка, – говорит актер. – По крайней мере, до тех пор, пока кулон не окажется у меня.

– Даже так? – протягиваю я задумчиво.

– Чем меньше человек знают об этом, тем безопаснее. С этим кулоном связано то, что никто не должен знать.

«Слишком личное», – читаю я в его глазах и замечаю, как он едва заметно вздыхает. Почему-то мне кажется, что все-таки кулон как-то связан с какой-то женщиной, воспоминания о которой Лестерс тщательно оберегает.

– Почему ты обратился ко мне? – спрашиваю я с большим подозрением. – Помнится, вчера ты хотел поговорить с Лилит.

Он едва заметно морщится при упоминании инцидента на крыше. А потом говорит, откинув голову назад, и мне вновь кажется, что Лестерс играет чью-то роль:

– Знаешь, рыжая, я не доверяю людям. Но тебе я не доверяю на парочку процентов меньше, чем остальным.

Видя мое недоумение, Лестерс царственно поясняет:

– Вчера ты неплохо показала себя.

Ах да, он же разбирается в людях – по собственному утверждению.

– Кстати, – сдвигает актер темные брови, – карта памяти осталась у тебя. Ты избавилась от фото?

– Я же говорила! – возмущенно восклицаю я.

– Я не слышал. Или забыл, – пожимает он плечами.

– Не волнуйся, все в порядке, – отвечаю я.

– Мисс Ховард, раз вы согласны, давайте подпишем договор! – радостно восклицает Хью. – А то нам пора ехать на съемочную площадку. Мы должны были оказаться там еще в шесть утра, и я, честно сказать, боюсь, что на съемочной площадке нас будут бить. Режиссер в ярости, – поясняет он мне зачем-то плаксивым голосом. – Менеджер и директор агентства оборвали мне телефон.

Ох уж эти звезды – из-за их прихоти страдают невинные люди. Меня это ужасно бесит.

– Какой договор? – спрашиваю я изумленно, а мне под нос суют листок бумаги с мелко напечатанными буквами. Я читаю и понимаю, что актерская жизнь сделала Лестерса великим перестраховщиком. А потом размашисто подписываю договор – сумма выплаты стоит немаленькая. Хью едва ли не плачет от облегчения. И только Лестерс суров как скала. А еще я замечаю, что он – левша.

– А почему не правой? – с подозрением спрашиваю я.

– Какой хочу, такой и пишу, – отмахивается он. Я криво улыбаюсь.

– А потом ты скажешь, что эта подпись недействительна, и откажешься платить, красавчик? Лестерс откидывается на спинку сиденья.

– Как же ты мне надоела, рыжая, – говорит он, и все те теплые мимолетные чувства, которые у меня появились к нему во время мыслей о кулоне, благополучно исчезают.

– Подписывай нормально.

– Я и так нормально.

– Не нормально!

– Я амбидекстр! – восклицает наконец он.

– Это супергерой-левша? Или это какой-то диагноз? – спрашиваю я и озабоченным тоном добавляю: – Надеюсь, это не заразно?!

– Амбидекстрия – владение обеими руками в одинаковой степени, если ты не знала, –  заявляет он. Наверняка гордится этим!

– И обоими полушариями, – подхватываю я, – но я пока что заметила у тебя перекос. В сторону мозжечка.

– Хватит! Я твой наниматель, будь вежливой! – взрывается наконец Лестерс.

– Хорошо, – туплю я взор. – Буду вежлива и учтива. И добавляю певуче:

– Мой повелитель.

Его едва ли не трясет от моих слов, но он вновь сдерживается, а я опять слышу подозрительное хрюканье Хью.

– Ты издеваешься? – спрашивает Лестерс. Кажется, он уже жалеет о своем решении нанять меня.

– Нет, мой повелитель.

– А мне кажется, что да.

– Вам кажется, мой повелитель, – вздыхаю я, поднимаю руки и начинаю шевелить пальцами с крайне сосредоточенным выражением лица.

– Что ты делаешь?!

– Посыпаю голову пеплом...

– Слушай, ты, Рыжий Фра...

– Понимаю, вы увлеклись, но прошу, давайте уже решим этот вопрос, – ловко вклинивается Хью, не давая актеру ответить. – Мы очень опаздываем.

– Дай мне свой номер телефона, – рявкает актер на прощание, и за то, что это звучит как приказ, мне хочется отвесить ему пинка. – И возьми мой. Но если его хоть кто-нибудь узнает и будет надоедать мне по твоей вине – оплатишь такую неустойку, что реально придется работать в эскорте.

– Как скажешь, мой повелитель, – говорю я ангельским тоном и заношу его в телефон как «Мой повелитель». Но не успеваю сохранить, как он говорит скрипучим голосом:

– И не смей записывать меня так.

– Как – так? – поднимаю я на него смеющийся взгляд.

– Не строй из себя тупицу. Так, как только что называла.

– Хорошо, мой повелитель...

И я меняю его имя на «Круглосуточная доставка пиццы». Как Лестерс записывает меня, я не знаю, но то, что он ухмыляется при этом, как мальчишка, попавший на порносайт, мне не нравится.

– Если найдешь кулон в течение двух дней, заплачу на пятьдесят процентов больше, –обещает он перед тем, как я вылезаю из машины. Я смиренно улыбаюсь, благостно складываю ладоши у груди и покорно склоняю голову. Он с силой бьет по сиденью, и меня словно ветром выносит из автомобиля.

Они уезжают, а я машу им рукой, как радостная девочка.

По-моему, мне не слишком везет на встречи со странными людьми, но определенно везет на подработку!

И я бегу домой.

* * *

Неприметная машина с визгом срывается с места, спеша покинуть этот спокойный райончик, жизнь в котором, кажется, благопристойно застыла. Сидящий за рулем помощник менеджера знает, что каждый час опоздания – это пара-другая тысяч нервных клеток в его организме.

Они и так сорвали съемочный день по непонятной для других причине, которую Дастин никому и никогда не озвучит. Директор агентства, с которым у актера заключен долгосрочный договор, линчует его, Хью, за такие опоздания, а вот самому Дастину и слова не скажет, будто это и не он виноват. Но что поделать? Звезды слишком капризны, когда поблизости нет объективов. Настоящие дети. Но стоят при этом невозможно дорого.

– Она тебе понравилась? – интересуется Хью, выворачивая руль. Глаза у него слипаются – не спал всю ночь, пока они поджидали рыжую. А она молодец, уела Лестерса.

– Кто? – лениво спрашивает с заднего сиденья Дастин. Он лежит, закинув длинные ноги на стекло, и играет в телефон. Никакого привычного поклонникам и режиссерам изящества.

– Санни Ховард. Она забавная. В ней есть что-то от солнца. Светится вся, – мечтательно говорит Хью.

– В ней есть что-то от черной дыры, – хмуро возражает актер, убивая очередное чудовище. –

Засасывает все хорошее. Я устал от нее.

– Согласись, приятно в этой бесконечной череде лживых лиц встретить столь светлое создание, – смеется помощник менеджера.

– Что ты несешь, – пинает спинку кресла актер.

– Напоминает чем-то Сальму, – продолжает помощник менеджера.

– Чем?! – восклицает Дастин возмущенно, но стоит Хью открыть рот, как велит:

– Заткнись. Ни слова о Сальме.

Хью осекается – и сам не знает, зачем вспомнил об этой девушке, ему жутко неприятно думать о ней – сразу же перед глазами всплывает ее бледное лицо и карие глаза. Он делает вид, что зевает, – и тотчас, как по заказу, появляется и настоящая зевота. Может быть, на съемочной площадке ему удастся прикорнуть где-нибудь в теньке?

Они едут дальше. Оба молчат. Хью, не без труда избавившись от мыслей о Сальме, думает о том, как бы урвать свой законный сон, и размышляет, что неплохо было бы поесть, а Дастин играет, яростно расстреливая монстров. Играет негромкая музыка.

Отстояв свое в пробках, они приближаются к съемочному павильону, однако Дастин требует остановить машину и купить что-нибудь в ближайшем «Макдоналдсе» – Хью приходится подчиниться. И когда они вместе сидят в авто, разворачивая гамбургеры и хрустя картошкой фри, словно они какие-то друзья, а не знаменитый актер и помощник его менеджера, Дастин вдруг с силой вгрызается в булку и говорит невнятно:

– Рыжий Франкенштейн.

А потом смеется, как подросток в пубертатном периоде, который остался один дома и узнал пароль на кабельные каналы для взрослых. Хью остается только вздыхать – уже через полчаса его босс будет совсем иным: спокойным, вальяжным и отстраненным от всего.

Настоящий актер. Звезда.

А раньше они были друзьями.

Твой мир – на моих ладонях, И я вижу мечты и страх. Этот мир пережил сто агоний – Я читаю в твоих глазах.

Глава 7. Венок из маргариток

В саду того, кто не умеет мечтать, плохо растут цветы. В саду того, кто только и делает, что мечтает, нет ничего.

Диане кажется, что все повторяется.

Она стоит перед зеркалом в длинной ночной рубашке, ее голова гудит, а горло горит огнем из-за сильной ангины. Ей колют антибиотики, ставят капельницы и дают горсти лекарств. Говорят, что она должна лежать в постели и отдыхать, а ей, словно назло, хочется музыки. Хотя бы небольшую дозу – музыка ее личный наркотик.

Все, что успокаивает Диану, – татуировка на теле, спрятанная за плотной тканью. И ей смешно от того, что хотя бы с татуировками она провела отца.

А потом в спальню вновь входит мать, чья безупречность теперь слегка потрепана, и говорит, тщательно скрывая нервозность в голосе:

- Отец хочет поговорить с тобой.

В голове Дианы и без того непрерывно бьет тяжелый набат, так теперь еще и тревожно начинает звенеть хрусталь – в самых висках. Отец – последний человек, которого она сейчас хочет видеть. Диана чувствует к нему страх и злость, виня его в том, что заболела. И уж то, что теперь у нее нет друзей, она никогда ему не простит. А еще – она никогда себе в этом не признается – она ревнует его к той Санни, которая позволила себе смеяться вместе с ним в саду.

- Что ему нужно? – шепчет Диана, потому что ее голос пропал.

- Откуда я знаю? – огрызается мать. – Скорее ложись в постель, он придет прямо сюда! Узнал, что ты болеешь.

Она буквально тащит дочь к кровати, накрывает – так, что пуховое одеяло касается самого носа, а потом вдруг хлопает себя по лбу, бежит в гардеробную, возвращается с шерстяной кофтой с длинными рукавами и заставляет Диану надеть ее – чтобы отец ничего не заподозрил по поводу поддельной татуировки на руке.

Едва Эмма успевает сесть около дочери с книгой в руках, как в спальне появляется ее супруг, облаченный в деловой темно-синий костюм: наполовину седые волосы зачесаны назад, лицо по обыкновению сосредоточенное, хищное, взгляд – пронзительный. Он стремительной походкой оказывается у кровати с дочерью и внимательно на нее смотрит, словно читая насквозь как открытую книгу. Диана равнодушно смотрит в стену.

Эмма тут же вскакивает со своего места – светящаяся и улыбающаяся – и обнимает Николаса за плечи, как и полагается заботливой супруге.

- Дорогой! – говорит она с неподдельным удивлением. – Что ты здесь делаешь?

- Пришел посмотреть на заболевшую дочь, – отвечает он холодно. – Почему ты мне не сказала?

- Не хотела тебя тревожить, – спешно говорит Эмма. – Я ведь знаю, как у тебя много работы. Все хорошо, Диана уже идет на поправку.

Мистер Мунлайт, чуть прищурившись, смотрит на дочь с усмешкой:

- Хорошо прошли твои сутки свободы? Насладилась? Или даже упивалась? Диана молчит. Ее грех слишком большой, но ей уже все равно.

- За то, что ты сделала, тебя следовало бы наказать, дочь. Потому что наказание – это профилактика счастливого будущего, о котором дети в твоем возрасте склоны не задумываться, – продолжает мужчина. В этой комнате он как гора с кипящей лавой внутри, которая каждую секунду может выплеснуться наружу. – Но с другой стороны, ты показала мне необдуманным детским поступком свои намерения. Это было глупо, но я оценил. И мне как отцу нужно либо разрушить твои воздушные замки, либо помочь построить тебе настоящую крепость.

- Что ты имеешь в виду, дорогой? – удивленно спрашивает Эмма, ничего не понимая. Она ожидала другого – того, что муж начнет читать долгие нудные нотации, а после  провозгласит свой приговор, который незамедлительно приведет в действие. Что случилось с Николасом? Он придумал что-то новенькое? Эмма кидает на дочь быстрый взгляд, боясь, как бы та не сделала ничего, о чем они обе потом будут жалеть.

- Я хочу, чтобы ты спела на благотворительном балу, который устраивает твоя мать, – глядя Диане в глаза, говорит мистер Мунлайт. – Чтобы понять, достойна ли ты вложения моих денег или нет.

Эти его слова – как бомба, бесшумно разорвавшаяся в этой огромной комнате. Сердце Дианы пропускает пару ударов, а головная боль вдруг отступает назад.

Отец с ума сошел?

- Что? – недоверчиво переспрашивает Эмма. – Дорогой, к чему ты это говоришь?

- Мне плевать на искусство. Но если мне доказывают, что достойны вложения моих денег и приумножат их, я могу сделать инвестиции, – продолжает мистер Мунлайт, не обращая внимания на супругу. А потом скупо роняет:

- Жаль, что ты заболела. Поправляйся. О твоем поведении поговорим тогда, когда тебе будет лучше. Дома буду завтра вечером, сегодня лечу на завод в Стратенбург, – мимолетом говорит он обескураженной Эмме. И направляется к дверям, около которых его ждут охрана и секретарь. Каждый день одного из владельцев «Крейн Груп» расписан едва ли не по минутам, а сегодня потеряно уже десять.

Диана вдруг вскакивает с места и босиком бросается за отцом, путаясь в длинной ночной рубашке.

- Я смогу, – хриплым шепотом, который царапает горло, говорит она ему в спину. В ее голосе – отчаяние и решимость, туго переплетенные, как цветы в венке. – Я смогу, смогу, папа!

Мистер Мунлайт оборачивается и внимательно смотрит на дочь.

- Ты повредила основной инструмент певца – свое горло, и это уже показатель, как ты на самом деле относишься к своей музыке. Как к игрушке.

Диана слышит презрение, но ей все равно. Она молится только об одном – пусть отец даст ей шанс, пусть даст, и она ни за что его не упустит!

- Я была не права, – шепчет она. – Но я вылечусь за неделю. И спою так, что ты поймешь, что я – достойна.

- Хорошо, – сухо кидает одно слово мистер Мунлайт и уходит, не глядя ни на жену, ни на дочь.

У Дианы сердце колотится как сумасшедшее, но теперь она и боли в горле не чувствует – ее охватила эйфория. Предвкушение теснит ей грудь, недоверие слабым током бьет по венам, и ей вдруг становится так хорошо, что на лицо ползет непрошеная улыбка. Девушка возвращается к кровати, садится на нее с полным ощущением того, что это – сон.

Отец дал ей шанс?

- Что это было? – слабым голосом спрашивает Эмма, опускаясь на стул в полном изнеможении. – Диана, что это сейчас было?

- Я буду петь, мама. Клянусь, я стану известной, – вдруг слышит она и изумленно смотрит на дочь – на ее фарфоровом лице горит персиковый румянец, глаза блестят, но не из-за болезни, а от чувства внутренней уверенности в себе.

- Ляг в постель, – устало приказывает мать. – Ты с ума сошла? Какое пение?!

Но Диана знает, что матери ее не остановить, и Эмма тоже это знает. Упрямством дочь пошла в отца.

Этим же вечером особняк Мунлайтов вместе с отоларингологом посещает квалифицированный фониатр, который осматривает Диану и разрабатывает целую программу реабилитации ее связок и горла.

* * *

Я захожу домой обескураженная встречей с Лестерсом, но почти счастливая, что наконец-то почти добралась до своей кровати. А Кирстен и Лилит встречают меня с воплями и визгом.

- Мы тебя потеряли! – кричит Кирстен, вешаясь мне на шею. – Я так боялась, что с тобой что-то произошло!

- Ты жива, – глубокомысленно говорит Лилит, обнимая меня, – я чувствую ее тяжелые духи с пряной восточной ноткой. – Я думала, это конец. Ты не представляешь, что я пережила, Ховард!

Позади них стоит, скрестив руки на груди, Чет. За ним – Нейтан, второй гитарист группы «Связь с солнцем», крепкий светловолосый парень среднего роста в клетчатой рубахе и джинсах – обычно он довольно спокойный и рассудительный – мозг нашей команды.

Отличительная его черта – крохотная татуировка на мочке уха и шрам над губой. И он тоже учится в Хартли. Не хватает только Оливера – он на экзаменах.

- Я впервые в жизни по своей воле пришел в полицию, – говорит Чет громко. – Эта сумасшедшая, – кивает он на Лилит, – стала звонить всем нам и орать, что тебя похитили. Пришлось подрываться и искать тебя. А потом идти к копам.

- Сам сумасшедший, – огрызается подруга. – Посмотрела бы я на тебя, если бы твоего друга затолкали в машину неизвестные!

- Я хотя бы запомнил номер, – парирует Чет. – А не орал, как псих: «Ее похитили! О, Дева Мария!»

- А в участке на нас смотрели, как на дебилов, – продолжил Нейтан, подпирая плечами стену. – И отказывались заводить дело.

- А потом просто выставил нас нафиг, – подхватил Чет. – Копы совсем охренели!

Я улыбаюсь – чувствую веселье и усталость одновременно. И безумно рада всех видеть.

- Рассказывай, что с тобой было! – велит Лилит. – Я должна знать все.

- Кто тебя похитил? – вторит ей Кирстен, тряся меня за руку. – Что он хотел? Это был какой-то парень?!

Подруга слишком романтична. Я сдуваю прядь волос с лица.

- Я же сказала по телефону, что это была ошибка.

- А что за парень разговаривал с тобой на улице? – не отстает Лилит – она видела нас с Дастином из окна. И, слава богу, не признала его.

- Да так, знакомый, – машу я рукой.

- Я его знаю? – буравит меня подозрительным взглядом подруга.

- Нет. Он с моей подработки. Случайно встретились.

- И в машину к нему случайно села? – веселится Чет. – Крошка Санни, у тебя появился дружок?

- Ты должна рассказать о нем старшим братикам, прежде чем встречаться, – вторит ему Нейтан. – Ему нужно будет пройти наш тест!

Они переглядываются и снова хохочут. Я кладу руки парням на плечи и говорю:

- Это просто знакомый по работе, успокойтесь. Слушайте, я хочу есть, у нас найдется что-нибудь?

Ничего не нашлось, поэтому пришлось заказывать пиццу. В ожидании доставки мы впятером устроились в небольшой, но уютной нашими общими стараниями гостиной прямо на полу, под лучами солнца, проникающими через окно. И глаза друзей устремились прямо на меня.

- Рассказывай, – велела Лилит, ерзая от нетерпения.

- Я тоже хочу услышать историю твоего великого похищения, – говорит Чет. – Между прочим, вчера я не встретился с клевой малышкой из-за того, что торчал у копов в гостях.

- Та самая, с четвертым размером? – ударяет его в шутку по плечу Нейтан. Они постоянно пересылают друг другу фотки своих мимолетных подружек, даже весьма фривольные и интимные.

- Неа, Нефертити, – ухмыляется Чет.

- Почему Нефертити? Ее что, назвали в честь египетской принцессы? – наивно удивляется Кирстен, и парни смотрят на нее как на дурочку, а потом переглядываются и начинают хохотать. Лилит закатывает глаза. А я начинаю рассказ и говорю обо всем – о похищении, о том, как очнулась в чужой комнате, о том, как пыталась сбежать, но не называю имен – помню про договор. Они смеются на всю квартиру, словно это было и не похищение вовсе, а какая-то неудачная шутка, и подкалывают меня, дружно поедая быстро приехавшую пиццу. Зато парням нравится мысль о том, что я достала нам подработку на вечеринке для богатых. И сумма, которую нам заплатят. Нейтан говорит, что это неплохой откуп, а Лилит, которая постоянно и всюду ищет выгоду, изрекает:

- Может быть, на этом вечере будет какой-нибудь крутой продюсер и заметит вас.

- Продюсер! – хлопаю я себя по лбу, вспоминая мистера Бина – он же дал мне телефон музыкального продюсера. Интересно, он так изощренно пошутил и это номер местной пожарной бригады или мне стоит позвонить?

Номер телефона все еще в моей голове. Черные цифры нарисованы на светло-сером дрожащем фоне. «Позвони-и-и», – тянет тонкий противный голос за кадром.

В моей голове рождается привычный аргумент – если я не сделаю этого сейчас, не сделаю никогда и буду жалеть. Потраченные впустую возможности и шансы, которыми не воспользовались, – вот две главные дыры, которые не делают нашу жизнь такой, какой бы мы хотели ее видеть.

- Минуту, – говорю я. – Мне нужно позвонить.

Я выхожу из шумной гостиной и иду к своей комнате, опираюсь спиной на дверь и бодро набираю номер телефона, который назвал мистер Бин. Если он разыграл меня, просто извинюсь и скажу, что не туда попала.

Гудок. Еще гудок, и еще, и еще... Похоже, никто не хочет брать трубку. Гудки раздаются и раздаются, а когда я хочу отключиться, вдруг все-таки кто-то отвечает грубым мужским голосом, какой бывает у офицеров, по крайней мере, в боевиках про войну:

- Уолтер слушает!

- Здравствуйте, я от мистера Бина, – предельно вежливым тоном говорю я.

- Какого мистера Бина?! – рявкает мужчина.

Что там помощник повара говорил? Продюсер – второй зять сестры мистера Бина?

- Вы приходитесь ему зятем сестры, – все тем же вежливым голосочком говорю я.

- Чего-о-о? – гневно переспрашивают меня. – Девочка, а иди-ка ты в задницу к своему этому мистеру Бину!

И я снова слышу гудки – на этот раз уже короткие. Звонок сбросили.

Меня разыграли – и кто? Ворчливый помощник повара, которого в пять утра заставили копаться в саду. А я ему еще с розами помогала! На самом деле мне не обидно – скорее смешно. Меня умело развели.

Ладно, по крайней мере, я попробовала.

Теперь нужно разобраться с Дастином и его кулоном, чтобы получить деньги. А для этого мне нужна информация.

Я возвращаюсь в гостиную и беру новый кусок все еще горячей пиццы «Маргарита», которая мне совсем не нравится. Парни вскоре уходят, договорившись со мной о репетиции, да и Лилит начинает посматривать на время – у нее впереди последний экзамен, где ей придется танцевать с Беном, с которым она так и не порепетировала, хоть он усердно ей названивал.

- Слушай, а кто стащил вещи у Лестерса? – как бы между прочим спрашиваю я, когда она начинает собираться и с привычно недовольным видом стоит у зеркала, поправляя и без того идеально уложенные черные волосы.

- Роуз О`Коннор и Вэнди Винченс. А зачем тебе? – изумляется подруга. – Перекупить хочешь? Что, Дастин околдовал тебя во время забега, Ховард?

- Нет, Бэйкер, – смеюсь я.

- Увела что-то у Лестерса? – уточняет практичная Лилит.

- Нет, конечно, – возмущаюсь я, решив обо всем рассказать позднее – когда получу от актеришки деньги. – Просто стало интересно. А он богатый?

Я надеюсь, что он богат и выплатит мне всю сумму, которую обещал.

Подруга убирает расческу от волос и поворачивается ко мне, внимательно разглядывая:

- А тебе-то что? Запала на его гипотетические миллионы?

- Мне просто интересно, – широко улыбаюсь я.

- Вы о ком? – выскакивает откуда-то Кирстен, дожевывая последний кусок пиццы.

- О Дастине Лестерсе, – фыркает Лилит. Кирстен уже в курсе вчерашней истории с папарацци.

- Он такой милашка, – говорит она мечтательно.

- Тебе все кажутся милашками, Болдридж, – выразительно смотрит на нее Лилит. – Даже эти чудовища из «Красных Лордов».

- Скоро мы с Санни и Эми идем на их концерт в супервип! – напоминает счастливая Кирстен – она как маленькая девочка, рада, что закончился семестр, ничего плохого не случилось и впереди ее ждет концерт.

- Могли бы и меня позвать, раз на халяву, – ворчит Лилит, потом кидает взгляд на настенные часы, понимает, что немного опаздывает, и срывается с места. Через четверть часа, нарезав десять кругов по всей квартире, она убегает, и в окно я вижу, как подругу встречает Бен.

Небо тускнеет, идет мелкий дождь, а он с зонтиком – протягивает его Лилит. Та с отвращением отталкивает руку Бена и гордо идет под дождем, накинув капюшон. Бен – неплохой парень, хотя, на мой вкус, странноватый, но Лилит настолько сильно его терпеть не может, что бесится при одном его виде. За что Бен любит ее, я понятия не имею – ни одного теплого взгляда или слова он от моей подруги не дождался, однако сегодня на экзамене его ожидает награда – беспрекословная близость к любимой. Парный танец.

Я надеюсь, что Лилит все-таки сдаст этот экзамен. Несмотря на Бена.

Мы еще немного разговариваем с Кирстен и расходимся по своим комнатам. Ей нужно поговорить по скайпу с родителями, а мне – связаться с похитительницами звездных вещей. Хочется спать – сказывается бессонная ночь, но прежде чем я погружусь в мир Морфея, я должна сделать несколько дел.

Я легко нахожу Вэнди в социальной сети – она онлайн – и пишу ей.

«Привет, – печатаю ей я, не забыв поставить смайлик, – я – подруга Лилит Бэйкер, и она сказала, что у вас есть одна вещичка, которая раньше принадлежала Дастину Лестерсу».

«Привет, – отвечает она через несколько минут. – Я помню тебя. Таких вещичек целых две».

«Что именно?»

«Кулон и ручка. Почему ты об этом спрашиваешь?»

«Моя подруга – его фанатка, и я хотела бы подарить ей что-нибудь, что было в руках Лестерса», – кривлю я душой, хоть мне это и не особо нравится.

«Прости, но мы уже выставили обе вещи на аукционе сайта», – сообщает Вэнди, и я подавляю разочарованный вздох. Зато какая-то моя сторона в восхищении – фанаты дошли уже и до аукционов сворованных вещей звезд. Замечательно! Наверное, владелец сайта получает неплохие деньги.

«И нельзя снять?» – уточняю я.

«Нельзя, – ставит Вэнди грустный смайл. – Ты можешь только перекупить там. Аукцион начнется сегодня в восемь вечера», – сообщает она и уходит в офлайн, кинув мне ссылку на сайт.

Сайт довольно простой, с привлекательным минималистским дизайном, без рекламы, с удобным функционалом, и называется «Магазин-аукцион».

Я глазам своим не верю – настоящий интернет-магазин, в котором продают не косметику, игрушки, книги или одежду, а вещи, некогда принадлежащие знаменитостям! Главное меню состоит из нескольких разделов: «О нас», «Доставка и оплата», «Онлайн-аукцион», «Вещи». Последний раздел состоит из нескольких вкладок: «Актеры», «Музыканты», «Селебрити»,

«Спортсмены», «Блогеры», «Прочие». Я, порядком заинтригованная, открываю первую и вижу несколько дюжин имен, многие из которых мне известны. Имя Лестерса почти в самом конце, и я нажимаю на него. Так и есть: к покупке предлагаются кулон в виде черной пули и строгая письменная ручка – все в одном экземпляре. Ни то, ни другое купить нельзя – нужно ждать аукцион, который начнется в восемь часов вечера.

Я смотрю на увеличенную фотографию кулона и не понимаю, что ценного в нем увидел Лестерс – я-то уже нафантазировала себе, что потерянный кулон актера – это нечто более романтичное, с сокрытой внутри фотографией прекрасной девушки... А может, это все-таки его амулет, подаренный на счастье? Кто знает. Выглядит обыкновенно.

План действий моментально приходит мне в голову – нужно просто перебить цены во время аукциона, у Лестерса ведь куча денег, и для него это не будет проблемой. Я пытаюсь дозвониться до него, чтобы объяснить ситуацию, но это просто нереально – его телефон отключен. Вот придурок! Зачем ему вообще мобильник, если он не берет трубку? Или его засосала пучина.

Я изучаю правила, регистрируюсь на сайте, беру имя Жадная Дастиноманка и подаю заявку на участие в аукционе. Теперь нужно только ждать начала. Устроившись с ноутбуком на своей кровати, я ради интереса начинаю читать биографию Лестерса, чтобы понять, какого он сорта орешек. Едва только я открываю сайт, который обещал мне рассказать все тайны моего нечаянного работодателя, как мой телефон начинает звонить. Не глядя на экран, я принимаю звонок и слышу знакомый мужской голос, громкий, но в меру почтительный:

- Очаровательная девушка-музыкант от мистера Бина?

- Э-э-э, да, – осторожно говорю я, не понимая, почему с этим голосом произошли такие метаморфозы.

- Рад вас слышать!

- Зять сестры мистера Бина? – на всякий случай уточняю я.

- Все верно! – заявляет голос воодушевленно. – Меня зовут Макс Уолтер, я – музыкальный продюсер, представляю звукозаписывающую компанию «Биг-Скай Рекордс». И я хотел бы пригласить вас на третий отборочный тур музыкального конкурса «Твой рок».

У меня немеет язык от удивления. Макс Уолтер? Серьезно? Да ну, это шутка какая-то. Шут-ка.

Эй, жизнь, почему ты так забавляешься со мной?

Макс Уолтер – известный продюсер, который создал несколько культовых альбомов и множество – финансово успешных. С ним мечтают работать не только новички вроде нас, но и известные музыканты. Ходят слухи о тяжелом характере Уолтера, о его чрезмерной любви к женщинам и казино, о том, как постоянно с ним ругаются и расторгают договоры. Но те, кто проходят путь с Уолтером до конца, либо становятся известными, либо еще известнее.

Кроме того, Макс Уолтер – музыкальный продюсер конкурса «Твой рок», во втором туре которого «Связь с солнцем» не смогли участвовать из-за болезни Оливера. И теперь он зовет нас сразу на третий!

Неужели этот человек и есть второй зять сестры мистера Бина?!

Не зная, что сказать, я молчу. Просто ложусь на пол, широко раскинув ноги, и молчу.

- Милая, вы еще здесь? – с беспокойством спрашивает мужской голос. И надо же, меня больше никто не посылает в задницу! – Скажите мне что-нибудь!

- Не могу, – сипло отвечаю я, глядя в потолок. – Я упала в обморок от счастья, лежу на полу и дрыгаю ножкой.

Он гортанно и коротко хохочет.

- Мне нравится ваше чувство юмора – как вас зовут?

- Санни.

- О, солнце бьет мне прямо в глаза, хотя я и не вижу вас! – заявляет Макс Уолтер.

А мне его чувство юмора совсем не нравится, но я молча щиплю себя за руку – нет, не сон.

- Так как вы относитесь к тому, чтобы попасть на прослушивание, моя волшебная Санни? –лебезит он, и я не понимаю почему.

- Положительно, мистер Уолтер, – отвечаю я и уточняю: – А это правда вы? Или это розыгрыш?

Он вновь хохочет.

- Правда, правда, – отмахивается продюсер и ревниво уточняет: – Надеюсь, вы слышали о конкурсе «Твой рок»?

- Я и моя группа там даже участвовали, – отвечаю я.

- А-а-атлично! – восклицает мистер Уолтер. – Милая Санни, я жду вас на прослушивании во вторник, в десять утра в штаб-квартире «Биг-Скай Рекордс» на Рич авеню, – он называет адрес, который и без того мне известен. Главный офис этой звукозаписывающей компании находится в одном из небоскребов напротив Хартли.

- Подойдете к стойке регистрации – вас встретит мой помощник. Он проведет вас и вашу группу... кхм... вне очереди. Сколько вас человек в группе? – уточняет он.

- Четверо.

У меня внутри все поет от радости. Господи, неужели нас заметят?! Неужели у нас будет шанс показать себя? Неужели такое бывает?

- Замечательно, значит, пропуски на четверых человек, – бормочет он себе под нос, видимо, делая какие-то пометки.

- А почему вне очереди? – удивленно спрашиваю я.

- Участников, попавших в третий тур, полсотни, зачем вам ждать, моя чудесная? –удивляется мистер Уолтер. 

- А это, вообще, нормально, что мы попадаем в третий тур? – задаю новый вопрос я, задним умом понимая, что что-то с этим конкурсом не так.

- Это великолепно! – отвечают мне.

- Конечно, я безумно рада, что нам выпадает такая честь, тем более от такого человека, как вы, – говорю я. – Но я не понимаю, почему вы это для нас делаете.

- Потому что мистер Му... Бин просил, конечно же, – говорит продюсер.

- А вы его уважаете, – замечаю я, понимая, что не могу перестать улыбаться, несмотря на страхи внутри меня.

- Конечно, уважаю, – в голосе мистера Уолтера тонна лести. – Как я могу не уважать мистера Бина? Его просьба для меня – святое. Что ж, золотце, до вторника! Мне нужно бежать в студию – работаем над последним альбомом «Биг дарсет стар».

Одна из моих любимых групп. О боже.

Мы прощаемся. Он отключается первым, а я еще некоторое время слушаю гудки, и мне они кажутся слаще любой музыки.

Что?

«Связь с солнцем» участвуют в третьем туре крутого конкурса «Твой рок» от «Биг-скай Рекордс»?

Так бывает, да?

* * *

Макс Уолтер – крупный высокий мужчина с квадратным жестким лицом и серьгой в ухе, небрежно бросает телефон на диван и возвращается в спальню с огромными окнами, из которых открывается шикарный вид на Бейли-плейс. Посредине спальни стоит незаправленная кровать-подиум, и на ней полулежит в соблазнительной позе подтянутая загорелая молодая женщина – ее иссиня-черные длинные волосы контрастируют с алым постельным бельем. Она смотрит на Уолтера хитрыми лисьими глазами, явно недовольная тем, что мужчина покинул ее, разбуженный чьим-то звонком.

- С кем ты говорил? – спрашивает она удивленно.

- Черт его знает, – хмыкает Уолтер, закуривая. – Подозреваю, что дочка Большого босса.

Большой босс – Николас Мунлайт. «Биг-Скай Рекордс» входит в медиахолдинг «Мьюзик Дилайт Корпорейшн», который, в свою очередь, принадлежит «Крейн Груп».

- Диана? – удивленно приподнимает идеальную черную бровь брюнетка. Она отлично помнит эту холодную неприступную девицу – вокруг нее и ее мамаши приходится виться и всячески их облизывать, чтобы попасть в тесный круг вхожих в семью Мунлайт. Диана ее раздражает – на лице же написано, что та еще сучка, хоть и выглядит скромно, однако Лиана – так зовут брюнетку – знает, каковы все эти скромницы на самом деле.

- Какая, к чертям собачьим, Диана? – отвечает громогласно Уолтер, закуривая и глядя в окно. – Незаконорожденная.

- Даже так? – приподнимается заинтригованная Лиана.

- Я так думаю, – скидывает пепел прямо на пол Уолтер, не особо заботясь о чистоте. –

Видимо, решил пропихнуть ее в шоу-бизнес, раз обратился ко мне.

Николас Мунлайт действительно разбудил его двадцать минут назад и в своей привычной приказной форме заявил, что Уолтеру должна позвонить какая-то деваха.

«Она скажет, что твой номер ей дал мистер Бин», – сказал Мунлайт.

«Кто?» – изумился продюсер, спросонья плохо понимающий, что происходит.

«Не перебивай, идиот, – раздраженно велел Мунлайт. – Девчонку пригласишь на прослушивание. И если она чего-нибудь стоит, будешь продвигать. Обо мне – ни слова. Для нее я – мистер Бин. Ясно?»

«Ясно, сэр», – ошарашенно отвечал Уолтер, который хоть и был человеком громким, грубым и тяжелым, но перед Большим боссом впадал в состояние необъяснимого оцепенения.

«Она занимается музыкой, играет рок», – с непередаваемым отвращением сказал Мунлайт. –

Постарайся все сделать хорошо».

«Все сделаю, как вы сказали, сэр, можете не беспокоиться!»

На этом их разговор закончился. А Уолтер вдруг с ужасом понял, что какая-то деваха уже звонила ему и что-то лепетала насчет какого-то мистера Бина – только зря оторвала его от жены, которую он из-за работы на студии с уродами из «Биг дарсет стар» не видел уже несколько дней. И естественно послал ее. Получается, зря послал.

Его мозг тотчас стал анализировать ситуацию. На его памяти Мунлайт никого и никуда не пропихивал – разве что одного из своих сыновей-кретинов в ряды армии. Получается, что деваха по каким-то причинам дорога Боссу. И не похоже, что это очередная его любовница – ради них Мунлайт и пальцем не пошевельнет. Уолтер сразу просек – с большой долей вероятности Босс помогает своей незаконнорожденной дочери, раз пытается скрыть от нее свою истинную личность. Нет, ну а кому еще?!

Пары минут Уолтеру хватило для того, чтобы разработать план действий, и он спешно стал искать номер девахи, чтобы дозвониться до нее и пригласить на третий тур продюсируемого им конкурса «Твой рок» – слава всевышнему, у нее даже группа есть, так что подходит под его формат.

С девахой он был так тошнотворно вежлив, будто разговаривал со своими лучшими артистами, и та едва не померла от радости, услышав его имя – ну точно, не знает, кто ее папаша. На этом можно неплохо сыграть, чтобы заполучить расположение Босса.

Уолтер решил, что должен пропихнуть дочь Мунлайта повыше – это в его силах, и плевать, если она бездарная, как и большинство этих тупоголовых, едва умеющих держать гитару в руках, но лезущих на конкурс, как тараканы на гнилое бесхозное мясо, лишь только услышав заветное слово «рок». Они договорились встретиться во вторник, в половине десятого – его помощник встретит деваху и ее «группу» и проведет в обход остальных конкурсантов на прослушивание. Уолтер посмотрит на их общий уровень, и если «группа» покажется ему лажовой (а так скорее всего и будет), наберет для нее нормальных музыкантов – благо на конкурсе их пруд пруди. Ну а потом займется нормальным отбором – у него на примете есть парочка талантов, из которых можно состряпать знаменитостей на пару годочков.

Уолтер докуривает сигарету.

- Ты вернешься в кровать? – мурлыкает Лиана, сладко потягиваясь.

- Пора в студию, – отрывисто отвечает Уолтер и направляется в гардеробную. Его тошнит от

«Биг дарсет стар», вечно лакающих все, что горит, но альбом нужно завершить – он принесет неплохие бабки, ибо группа на пике популярности, кое-где подвинув «гигантов» – тех же

«Красных Лордов». Деньги не слышат музыку.

Деньги – венок из бумажных цветов.

А там, где растут цветы из бумаги, живым цветам нечего делать.

* * *

Я все еще не могу поверить в услышанное, и мне кажется, будто я окаменела – то ли от счастья, то ли от сомнений, то ли от того и другого одновременно. А потом я резко вскакиваю, прыгаю и радостно кричу – так громко, что ко мне в комнату врывается обалдевшая Кирстен.

- Что случилось?! – орет она. – Тебя опять похищают?!

Я хватаю ее за руки, не переставая прыгать, и смеюсь. В моих глазах плещется восторг и буря эмоций.

- Да что происходит? – спрашивает Кирстен, видя, что со мной все в порядке. – Что случилось, Санни?! Ты выиграла в лотерею?

- Почти! Нашу группу приглашают на третий тур «Твоего рока»! Позвонил сам Макс Уолтер, – говорю я. – Сам, понимаешь?!

- Шутишь! – расширяются от удивления глаза Кирстен.

- Клянусь! – кричу я. – Он позвонил и пригласил нас!

- Не может быть! А-а-а! – и подруга начинает прыгать вместе со мной, громко радуясь.

Я обнимаю ее и крепко стискиваю, смеясь как сумасшедшая. Кровь внутри бурлит, в ней кипит адреналин, взрываются искры счастья, и я взрываюсь вместе с ними. Раньше я и не догадывалась, что от счастья может колотить.

Мистер Бин, спасибо вам – вы крутой! Если я когда-нибудь увижу вас, то расцелую в обе щеки!

Я звоню парням – экстренно собираю их в конференцию по скайпу и с торжественным лицом объявляю дивную новость.

Оливер, сидящий в музыкальной библиотеке Хартли, смотрит на меня с сомнением в серых глазах с грустинкой. Он до сих пор чувствует себя виноватым за то, что «Связь с солнцем» не попала на второй тур «Твоего рока».

Нейтан, усердно работающий с музыкой из своего экзаменационного проекта в специальном классе, в котором есть все для сведения, смотрит на меня непонимающе.

Чет, идущий по шумной улице вместе в обнимку с какой-то девчонкой, чьи глаза густо подведены, смеется и советует шутить не так убого.

- Я не шучу! – говоря я громко. – Во вторник мы идем на третий тур «Твоего рока» и отжигаем, всем понятно?

- Это правда, правда! – встревает восторженная Кирстен. – Ей реально позвонил какой-то старпер и пригласил группу! Она так орала – я думала, к нам грабители залезли!

- Парни, я серьезно, я совершенно серьезно! – продолжаю я.

Их лица начинают меняться. Нейтан перестает улыбаться, в глазах Оливера недопонимание, Чет, напротив, смеется.

- Вторник – день, когда «Связь с солнцем» выйдет на новый уровень, – торжественно обещаю я. – Запоминайте, чуваки. Мы всех сделаем!

- Если это шутка, я тебя уделаю, Ховард, не посмотрю, что ты не мужик, – предупреждает меня Чет. Он может сколько угодно несерьезно относиться к своим подружкам, но музыка для него безумно важна. Он помешан на ней, как и я, – в самом лучшем смысле этого слова.

Наша видеоконференция совсем коротка, но я чувствую, что парни ошарашены – им этот шанс так же важен, как и мне. Это наш общий шанс. Мы все хотим идти вперед, нам нельзя стоять на месте – мы не можем, не вправе стоять.

«Связь с солнцем» станет одной из самых достойных групп, о которой узнают миллионы людей. По крайней мере, я стремлюсь к этому.

Я возвращаюсь в свою комнату, зная, что сияю от волнения и радости, – можно и не смотреться в зеркало. Снова сажусь за ноутбук – ставлю его на коленки и продолжаю начатое. Шанс шансом, но об отличной подработке забывать нельзя. И аукцион в восемь вечера пропустить – тоже.

До Лестерса я так и не могу дозвониться, поэтому читаю о нем статью, чтобы понять, кто он такой и чем живет. Лежу на кровати, поставив телефон на зарядку, и «наслаждаюсь».

Основные сведения скупы.

«Дастин Уильям Лестерс – 26-летний актер, модель и продюсер (серьезно? И что он продюсирует?). Снялся более чем в 10 фильмах, наиболее известен по роли Тома в экранизации книги Джона Коно (как он туда попал?!). Имеет довольно приличное количество наград (скучные перечисления, но кинонаграды «Лучший поцелуй», «Лучший герой» и «Лучшая драка» за какие-то там года меня изрядно повеселили). В настоящее время – свободен (до чего ценная информация!)».

Далее следует короткий экскурс в его прошлое.

«Родился в небольшом городке Хай-Плейс (надо же, мы жили в соседних штатах!) 11 мая. Второй ребенок в семье, сестра Саманта на четыре года старше. Мать – Мэри Вирджиния Кэтрвуд, школьный библиотекарь, воспитывавшаяся в строгой католической семье, отец – Джонатан Питер Лестерс, преподаватель математики в частной школе, утонул во время рыбалки, когда сыну было десять лет. Через несколько лет после смерти отца семья перебралась в пригород Хэрдмана, где Лестерс закончил школу для мальчиков.

Интерес к актерской профессии Лестерс стал проявлять еще в детстве (да вы что! С ума сойти!). В старших классах участвовал во многих школьных постановках, и, по словам самого Лестерса, это сделало его довольно популярным (кого он играл? Ромео?), а кроме того, прибавило уверенности в себе (куда уж больше?!).

После окончания старшей школы пробовал поступать в Королевскую школу искусств, но провалился (ха!), также не смог попасть в Хэрдманскую национальную актерскую школу (ха!) и в школу музыкальных и драматических искусств Хартли (ха-ха-ха!). Три года работал официантом и барменом в кафе и ночных клубах, а по вечерам репетировал в любительском театре, где участвовал в постановках: «Сон в летнюю ночь», «Аркадия», «Кукольный дом»,

«Веер леди Уиндермир», а также в детских спектаклях: «Питер Пен» (надеюсь, он играл капитана Крюка, а не моего любимого Питера Пена – я не переживу этого!), «Белоснежка и семь гномов» (неужели ему дали роль принца?), «Кролик в арбузной стране» (хорошо бы, если бы он сыграл Арбузного Короля). В это же время пробовался на разные роли в кино, однако получал лишь эпизодические. После постановки спектакля «Сон в летнюю ночь» Лестерс привлек внимание актерского агента Роберта Ноблетта. Уже спустя несколько месяцев получил первую значимую роль в кино, сыграв антагониста главного героя Итана в драме «Узнай меня» и заслужив высокую оценку кинокритиков.

Далее карьера Лестерса пошла вверх. Он получал довольно удачные роли...»

Авторами статьи перечисляется список фильмов и ролей. Он играл и в психологическом триллере, и в военной драме, и в политической, и в слезливой мелодраме, и даже в фэнтези-картине по мотивам знаменитой книги о Драконах, заполучив, между прочим, роль моего любимого дракона из клана Алых теней по прозвищу Убийца ветра! Это становится для меня откровением, потому что несколько лет назад я смотрела этот фильм в кинотеатре.

Единственным жанром, который Лестерс избегал, были комедии. То ли не умел смешить людей, то ли боялся показаться смешным. Его прорывом на большом экране стала роль полицейского Тома Сандерса в фильме «Беглец по встречной» – адаптации знаменитой книги Джона Коно. Между прочим, на главную роль его выбрал сам Коно, хотя Лестерс изначально пробовался на роль главного злодея. После этого он получил множество премий, завоевал десятки тысяч женских сердечек по всему миру и заслужил гордое звание

«знаменитый актер», коим является до сих пор.

О его личной жизни сказано немного, я бы даже сказала, скупо.

«Не был женат, детей не имеет. Некоторое время встречался с моделью Карой Зофрис, два года находился в отношениях с ассистенткой режиссера Сальмой Хэмилтон, затем – с партнершей по фильму «Беглец по встречной» Марго Белл. Ходили слухи об их помолвке, однако актеры опровергли их. В мае нынешнего года отношения пары завершились».

Ради интереса я гуглю всех трех бывших официальных подруг Лестерса.

Кара – красивая англичанка с модно-безразличным выражением лица, пухлыми губами и тонкой талией – по крайней мере, на фото. Не знаю, популярная ли она модель, но звезда инстаграма – точно. У нее несколько сотен тысяч подписчиков и неисчислимое количество фотографий, каждая из которых вызывает зависть и восхищение множества людей.

Марго Белл – ее я уже примерно представляла по словам Лилит, и мои фантазии оказались не далеки от реальности. Она очень яркая – на грани с вульгарностью – особа с белокурыми вьющимися локонами, большим ртом и алчными глазами, обрамленными длинными наращенными ресницами. У Марго неплохие округлые формы и дерзкая улыбка, и многие считают ее эталоном современной сексуальности.

А вот фотографий с Сальмой почти нет. Я нахожу лишь один старый снимок, явно взятый откуда-то с личной страницы соцсети. И наверняка его раскопали фанаты Лестерса. Сальма не похожа на Марго и Кару – никакой неестественной красоты: круглое улыбчивое лицо, смеющиеся карие глаза, ямочки на щеках и целая копна каштаново-шоколадных кудряшек – как у Джулии Робертс. Никакой информации о ней я не нашла, будто этой Сальмы и не было...

Как я засыпаю, понятия не имею, и мне кажется, что мой сон в лавандово-синих оттенках – это реальность. Я вижу, как из темного туннеля ко мне выходит мужчина, лица которого я не вижу. В его руках – букет из маргариток, а когда я приглядываюсь, понимаю, что это не букет – а венок. Мужчина надевает венок мне на голову, гладит ласково по щеке, и я вдруг вижу его теплую улыбку. Я ловлю его руку – жесткую и горячую – и целую без всякого стеснения. Целую где-то между линией жизни и линией ума, глубоко избороздившими широкую ладонь.

Мне хорошо – как бывает хорошо дома после долго трудного путешествия.

Он обнимает меня и прижимает к себе – без слов. И я обнимаю его в ответ, чувствуя жар его тела сквозь...

Меня будит удивленный возглас вернувшейся Лилит:

- Ты меня пугаешь!

- А? – отрываю я голову от клавиатуры, а подруга выставила вперед палец с мягко заточенным квадратным ногтем, тыкая в ноут, будто оттуда вылезала инфернальная сущность.

- Это что? – почти со священным ужасом спрашивает Лилит. Я с недоумением смотрю на светящийся экран и вижу многочисленные фотографии и статьи о Лестерсе. Не закрыла вкладки, эх.

- Да так, интересно стало, – улыбаюсь я ей и сладко тянусь, разминая мышцы.

- Он тебе понравился?! – спрашивает Лилит и кричит вглубь квартиры: – Кирстен! Это конец! Вызывай экзорцистов!

- Чего? – тотчас высунулась из-за двери подруга. – Что случилось?

- В Санни вселился дух фанатки. Влюбилась в Лестерса, – трагически заявляет подруга. – Разглядывает его фоточки и капает слюной на обнаженный торс, – покосилась она на одну из студийных фотографий, где Дастин действительно был в одних низко спущенных джинсах. Взгляд при этом у него был более томным, чем у некоторых девиц.

Кирстен смеется и садится рядом со мной.

- Да он вполне ничего так, – уверенно заявляет она. – Хорошенький. И пресс ничего так.

- Еще одна на мою голову, – ворчит Лилит. Она хотела сказать что-то еще, но мой взгляд в это время упал на часы – 20:02. У меня от ужаса едва не шевелятся волосы на голове – аукцион!

- Опоздала! – восклицаю я, напугав обеих подруг, вскакиваю и вырываю ноут из рук Кирстен, которая все никак не может наглядеться на вид Лестерса сзади.

- Куда? – интересуется Кирстен.

- Аукцион, – честно признаюсь я, заходя на сайт.

- Может быть, лучше бы поинтересовалась, как я сдала экзамен? – вмешалась Лилит.

- Как ты сдала экзамен?! – между делом послушно спрашиваю я, лихорадочно ища лот с кулоном. Главное не опоздать, не опоздать!

- Замечательно! – гаркает она. – Этот козел облапал меня всю с головы до ног, а я даже врезать ему не могла! Надо помыться, – передернуло ее от омерзения.

- Почему Бен тебе так не нравится? – в который раз интересуется Кирстен. – Он вроде и не такой страшный.

- Он мне противен, – категорично отрезает Лилит и певуче начинает спрашивать меня: – Эй, Санни, а что это за сайт странный?.. И что за кулон?.. И что ты там с красным лицом так усердно печатаешь?.. Ховард, – нормальным голосом спрашивает она. – Ты сумасшедшая? Зачем тебе покупать на фанатском аукционе вещь Лестерса?

Кирстен начинает смеяться.

- Девчонки, не сейчас, – взлетаю я на ноги в обнимку с ноутбуком и птицей несусь в туалет, где благополучно и закрываюсь. Аукцион в самом разгаре.

Моя музыка – темные хрупкие небеса. Вечерние звезды – мои сияющие глаза. Мое дыхание – раскаты ночного грома. А пульс – биение ливня по окнам дома.

Глава 8. Дом на самом краю неба

Хочешь быть любимой – умей любить.

Устроившись на унитазе, как на троне, я внимательно смотрю в экран монитора, стоящего на коленях. Интернет-аукцион начался. Не знаю, какой была первоначальная цена за лот

«Личный кулон-пуля Дастина Лестерса», но сейчас она достигает трех сотен долларов. Впрочем, эта сумма поднимается довольно вяло, и это понятно – кому в здравом уме и твердой памяти захочется переплачивать столько денег за крохотный кусок металла? Только тому, кому за это заплатят. То есть мне.

И я с ухмылкой повышаю цену на целых 50 долларов. Аукцион будет длиться час, и все, что мне нужно, – так это перебивать стоимость лота. Я почти уверена, что продержусь и уже совсем скоро стану счастливой обладательницей кулона Лестерса, а он неплохо заплатит мне за работу.

Кто-то несколько раз пытается перекупить лот, но я не позволяю сделать этого. Пользователь с ником Жадная Дастиноманка раз за разом повышает ставки, никому не уступая кулон.

Цена за него доходит до 435 долларов и несколько минут остается неизменной, заставляя меня победно улыбаться. Я понимаю, что большинство фанаток Лестерса – это школьницы и студентки, у которых денег не слишком-то и много. А у меня за спиной маячит все богатство Дастина – расплачиваться за свой медальон, естественно, будет он, а не я.

До окончания аукциона остается пятнадцать минут, и я уже даже не парюсь. Сижу на унитазе и напеваю песенку из мультика пока про Горящего Гриба.

А потом кто-то повышает цену до 1000 долларов. Внезапно.

Улыбка с моего лица сползает, и я не верю своим глазам – 1000 долларов?! Эй, человек с ником Лунная Чаровница, тебе плохо?! Да за эти деньги можно купить три ящика этих кулонов!

Я никогда раньше не участвовала в аукционах, но во мне просыпается азарт. Я не упущу лот – не на того напали. И начинаю перебивать цену. Минимальный шаг – 25 долларов, и я даю 1025 долларов. Однако Лунная Чаровница не мелочится – тотчас перекупает кулон за 1500 долларов. Вот богатая стерва! Она с ума сошла?!

Закусив губу, я выставляю новую цену – 1600. Чаровница не сдается и тотчас предлагает

2000 долларов. Наверное, Вэнди и ее подружка визжат от восторга, наблюдая за аукционом.

Понимая, что Лунная Чаровница в любом случае назначит более высокую цену, я выбираю новую тактику – затихаю, то и дело косясь на часы – ровно за пару секунд до окончания аукциона я перебью цену до 2025 долларов, оставив поклонницу Лестерса с носом. Мои пальцы застыли над клавиатурой, готовые жать на клавиши с бешеной быстротой, едва только подойдет время, спина напряжена, глаза прищурены. И когда остается минута до окончания аукциона, мой ноутбук зависает при внеочередной попытке обновиться – экран мигает, гаснет, снова загорается и начинает перезагружаться. От переизбытка эмоций я начинаю ругаться сквозь зубы и бью кулаком по стене, а подруги из-за двери спрашивают, все ли со мной нормально.

Когда спустя несколько минут я все же побеждаю своевольный ноут и захожу на сайт, то интернет-аукцион уже закончен. Лот «Личный кулон-пулю Дастина Лестерса» получила Лунная Чаровница, чтобы ее перекосило, а Жадная Дастиноманка остается ни с чем. Я в шоке смотрю на экран, не веря, что упустила свой шанс отлично подзаработать и заодно помочь Лестерсу найти украденную вещь. Зато сайт заботливо предлагает мне поучаствовать в следующем аукционе «Личная письменная ручка Дастина Лестерса», который начнется через час. Его ручка нужна мне как сороке паяльник, и я просто-напросто закрываю крышку ноутбука. И что теперь делать?

В крайне расстроенных чувствах я выхожу из туалета.

– Что ты там делала целый час?! – громко спрашивает Лилит.

– Очень болел живот, – говорю я, вымученно улыбнувшись.

– Не ври, Ховард! – возмущается Кирстен. – Ты от нас что-то скрываешь!

И она ловко вырывает у меня из рук ноутбук. Пока Лилит со смехом держит меня, Кирстен открывает его и видит сайт с интернет-аукционом. А еще – кулон Лестерса, будь он неладен. И зачитывает вслух, сколько он стоил.

– Тебе все прививки ставили, Ховард?! – осведомляется Лилит, крепко сжимая пальцы на моих плечах. – Ты реально стала фанатеть от этого мажора? Ты?!

– А мне кажется, они бы классно выглядели вместе! – встревает Кирстен. – Дастин –красавчик! Я так вам завидую, что вы виделись с ним лично!

– Я просто хотела узнать, за сколько можно продать вещи знаменитостей! – отбиваюсь я от подруг.

– Этот кулон продали за две тысячи долларов! – радостно говорит Кирстен.

– Что?!

Лилит начинает кашлять от неожиданности. Подобный способ заработка она раньше никогда не рассматривала, но, кажется, теперь пересмотрит свои взгляды. Кирстен начинает усердно колотить ей по спине.

– Две тысячи баксов за жалкую финтифлюшку? – хриплым голосом спрашивает Лилит, богиня экономии. – Боже мой, я сейчас вознесусь в небеса... Так, девочки, теперь и мы обязаны вступить в этот бизнес! А ты сечешь в теме, Ховард, – хлопает она меня по спине. Мне нечего возразить.

Что теперь делать?

Меня подкалывают насчет Лестерса, и, кажется, этому не будет конца и края. В одно ухо кричит Кирстен, утверждая, что Дастин – неплохой вариант, в другое бубнит Лилит, умоляя меня не портить жизнь, а за моей спиной они перемигиваются и ухмыляются.

– Да не нравится он мне! – в очередной раз кидаю я в них диванными подушками – меня уже порядком достали. – Хватит произносить его имя! Я накладываю на него вето!

– Санни, ты уже большая девочка, – не отстает Кирстен, махая двумя высокими хвостами из стороны в сторону. – Пора начать строить отношения!

– Все, хватит, – говорю я, начиная сердиться. Тема отношений слегка болезненна. Это странно, но почти каждый раз, видя, как подруги обнимаются или целуются с парнями, я вспоминаю дружков матери, которые изредка приходили к нам в дом. Однажды один из них, пьяный и не воспринимающий действительность адекватно, едва не подрался с дедушкой, вернее, поднял на него руку, но я вовремя оттолкнула его – так, что он упал и рассек бровь до крови. Мать была в ярости. Она орала на меня, а вернувшаяся бабушка – на нее. Потом мать почти полгода не появлялась дома, что меня, если честно, устраивало. А еще однажды... Этот случай мне вспоминать не хотелось. Но все это однозначно не давало мне нормально воспринимать парней, желающих пригласить меня на свидание.

– Чего ты, Санни, – мигом улавливает мое настроение чуткая к этому Лилит и хлопает меня по плечу. – Мы же просто шутим!

– Как-то я видела исследования на тему того, что уровень интеллекта зависит от наличия чувства юмора. Так что для вас у меня плохие новости, – говорю я. Подруги начинают возмущаться.

Вечер мы заканчиваем совместным просмотром комедии – это бывает у нас крайне редко, и подобные развлечения мы можем позволить себе разве что после окончания очередного семестра. Я засыпаю первой на потрепанном диване в гостиной. А просыпаюсь уже тогда, когда комедия закончилась, и иду в свою комнату – в сон клонит нещадно.

Ночью перезванивает Его Высочество, тяжело дыша в телефон.

– Да, – хрипло говорю я с недоумением, не сразу поняв, что еще за «Круглосуточная доставка пиццы» названивает мне в половину третьего, когда за окном – кромешная густая темень – лишь где-то вдалеке отблески тусклых фонарей.

– Я же сказал – нет! Оставьте меня в покое! Я устал! – слышу я громкий недовольный голос Дастина – он говорит это не мне, а орет на кого-то рядом стоящего. А потом рявкает в трубку:

– Ну и где ты?!

– Ты нормальный? – шиплю я, включая ночник, – оранжевый свет слабо освещает темную комнату. – Что нужно?

– Зачем звонила? – спрашивает Лестерс раздраженно.

– А ты бы еще позже перезвонил!

– Как смог, так и перезвонил. Эту чертову сцену пришлось снимать весь день. Сняли с тридцать второго дубля, – сообщает он мне совершенно ненужную информацию.

– Какой кошмар! – говорю я издевательским тоном. – Ты, наверное, устал, да?

– Еще бы, – Лестерс так возбужден, что не понимает моего сарказма. – Так что хотела?

– Будь ласковее, и тогда мир станет светлее, – говорю я ему все тем же тоном. – Знаешь, как в поговорке – если подарить улыбку одному, то ее вернут сотни.

– Чушь собачья, люди подтираются улыбками! – сообщает мне Лестерс, все так же тяжело дыша, затем, судя по звукам, жадно пьет прямо из бутылки, что совсем несексуально, и только потом завершает свою крохотную тираду: – Чем больше улыбаешься, тем более качественной туалетной бумагой кажешься.

Господи, еще один мистер Ворчун. Может быть, они с мистером Бином родственники? Удивительное человеколюбие и жизнерадостность. Так, ладно, надо побыть с ним милой, а то, боюсь, он не переживет потерю своего драгоценного медальона.

– Я узнавала насчет того, что ты хотел, – осторожно начинаю я, добавляя в голос сладости.

– И?.. – настораживается актер, снова делает громкий глоток и полощет рот. Как все-таки его настоящее «я» не вяжется с образом того сексуального сурового красавчика с томным взглядом в рекламных фотосессиях, с которыми я сегодня уже успела ознакомиться.

– Я нашла девушек, которые продавали твой кулон, – он в виде пули, я права?

– Права, – подтверждает он и начинает что-то спешно и шумно жевать мне под ухо.

– Я связалась с ними, и оказалось, что его продают через сайт с вещами, принадлежащими знаменитостям.

– Так купи, – с набитым ртом велит он.

– Продают с помощью интернет-аукциона, – скромно добавляю я.

– Долбаные фанаты, – ворчит Лестерс. – Перебивай цену и выкупай. За любые деньги. В пределах разумного, – добавляет он. О, значит, все-таки в нем есть капля разумного.

Хорошо. Эй, а еще картошка есть? – спрашивает он в сторону.

– Есть, – слышу я в отдалении веселый голос Хью.

Лестерс вновь принимается чавкать. О, Господи, дай мне сил его не послать. Эй, Санни, помни, что он – твой временный босс. И укрепляй выдержку!

– Аукцион был сегодня, – сообщаю я голосом примерной девочки. – Уже закончился. И...

– Когда тебе его привезут? – перебивает меня Лестерс в нетерпении.

– Никогда, мой господин, – выдыхаю я.

– В смысле?!

– Его перекупили.

– Что?! Какого?!

Лестерс так долго и нудно возмущается в трубку, что у меня медленно начинают увядать уши – как цветы в холод.

– Сколько хоть вышло? – в конце спрашивает он, выдохшись.

– Две тысячи баксов, – вздыхаю я и слышу, как он ухмыляется.

– Я мог бы заплатить тебе столько, если бы ты нашла мой медальон. Сердце начинает тревожно биться.

– Даю тебе три дня, Рыжий Франкенштейн, – объявляет он таким тоном, будто бы это я похитила у него его проклятый медальон! – Найди его и принеси мне.

– Высокомерный мудак, – сообщаю я ему ласково, и он сбрасывает звонок.

У кого-то в моем возрасте появляется первая любовь. А у кого-то – первый враг.

Но долго думать об этом я не могу – организм берет свое, и я проваливаюсь в глубокий сон.

* * *

Бледная Диана улыбается в кулак пересохшими губами, глядя в экран ноутбука, – ей вернули банковские карты и всю технику. Однако поставили условие – если она попытается связаться с прежним друзьями, о шансе, данном отцом, можно будет забыть. И Диана, хоть и ненавидит его, ценит этот нечаянный шанс, до сих пор не веря в то, что ее отец мог так поступить. Ей до отчаяния хочется написать парням или позвонить Николь, по которой Диана ужасно скучает, однако она не может сделать этого – отец наверняка сразу узнает. И шанс растворится дымкой в сияющем свете пропавших надежд.

Диана старается не думать о друзьях и «Стеклянной мяте». И верит, что им будет без нее лучше, а ей – ей придется смириться.

Физически ей не становится легче – ей все так же плохо, слабость атаковала каждую клетку ее тела, голова кружится, горло болит так, что она с трудом глотает воду, однако Диана продолжает улыбаться. Она только что заполучила себе личную вещь Дастина – единственная приятная новость за долгое время.

На интернет-аукцион Диана забрела случайно – ей на почту пришла рассылка из фан-клуба Лестерса, в который она вступила, сама не зная зачем. И на сайт она тоже перешла ради скуки. А потом увидела его кулон, который Дастин постоянно носил на себе. И решила выкупить, чтобы отдать ему – может быть, хотя бы так она привлечет его внимание? Ей постоянно кто-то мешал, то и дело повышая цену на смехотворные суммы, но в конце концов пользователь с ником Жадная Дастиноманка поняла, что ей ничего не светит, и затихла.

Кулон пообещали прислать в течение двух дней курьером.

Почему год назад Дастин Лестерс так привлек ее внимание, Диана и сама толком не понимает. Они познакомились на ежегодном благотворительном балу, который устраивал клуб скучающих жен миллиардеров. Диану туда заставила прийти мать – она была одной из этих самых жен, а бал проводила ее близкая (насколько это возможно) подруга, мать той самой Джоэллы, на чей скучный девичник она не пошла, выбрав татуировку. И Диане нужно было несколько часов провести среди высокомерных, скучных людей, которые пытались перещеголять друг друга в размере пожертвований, стуча каблуками, звеня бокалами с шампанским и нарочито весело смеясь.

Диана всегда сторонилась их, тем самым заслужив репутацию холодной и еще более высокомерной особы, – еще бы, дочь самого Мунлайта! Но делала это не потому, что считала себя лучше их, а потому что чувствовала себя среди них чужой – как ветка на воде, которую рано или поздно поглотит волна.

В тот день на ней было воздушное голубое платье с поясом, которое, по мнению матери, подчеркивало ее деликатность и утонченность, хотя самой Диане платье жутко не нравилось – она ненавидела, когда из нее делали великовозрастную фею или принцессу. А еще на ней была маска, украшенная кристаллами Сваровски. На балу все должны были присутствовать в масках, ибо по идее благотворительность должна была быть тайной, но все как на духу знали, кто и сколько пожертвовал в этом году на помощь больным детям в Африке. Это был своего рода показатель благосостояния. Не можешь выделить крупную сумму? Значит, тебе нечего делать в близком окружении людей, допущенных к Мунлайтам и еще парочке влиятельных богатых семей.

С бокалом белого вина в руках Диана, которой все надоело (в особенности те, кто усердно набивался ей в друзья, сладко льстя), ушла на балкон. А затем попала в небольшую галерею, в которой выставили картины для благотворительного аукциона – он должен был начаться через час. Она ходила вдоль стен и безразлично смотрела на работы современных мастеров, но ее ничего не цепляло. Как и в людях.

Единственное, что ей пришлось по вкусу, – картина греческого художника с труднопроизносимой фамилией. Холст был квадратным и совсем небольшим, но при этом казался окошком в небо, вырубленным в серо-зеленой стене.

«Дом на самом краю неба» – называлась картина.

И небо было завораживающим, волшебным: вздымающийся к невидимому солнцу взбитый пломбир на фоне звенящего фиалкового хрусталя – тронь и рассыплется, а осколки упадут вниз, поранив людям глаза.

Такое небо бывает только на самом краю мира.

Диана залюбовалась картиной и твердо решила, что она станет ее. И может быть даже, украсит стены ее комнаты, несмотря на то, что не подходит к интерьеру.

В какой-то момент Диана отошла за колонну – решила убедиться, что больше картин греческого художника на аукционе не будет, иначе она бы купила. И в это время в галерею зашли двое мужчин. Они разговаривали, не замечая ее.

– Удачно, никого нет. Выбирай, за что хочешь бороться на аукционе, Дастин, – сказал густой мужской бас.

– Ты уверен, что мне надо покупать это? – спросил мужской голос, который можно было назвать бархатным.

– Уверен. Ты должен показать, что достоин, друг мой, – в басе слышалось покровительство.

– Достоин чего? – вполне со здоровым скепсисом спросил тот, кого звали Дастином.

– Их общества, естественно, – сообщил бас.

– А они достойны моего, старик Эдди? – усмехнулся Дастин.

– Не неси чушь. Помни, где находишься.

– Почему я должен быть с ними почтительным и заниматься ерундой вроде этой? Если я захочу помочь голодающим детям в Африке, я переведу свои деньги в нормальный фонд без лишней шумихи, – не успокаивался Дастин, и почему-то его позиция понравилась Диане.

– Потому что мы ищем инвестиции в твой новый фильм, болван, – буркнул второй мужчина. – Так что будь любезным, прояви уважение и купи чертову картину.

– Если бы это были нормальные картины.

– Это постмодернизм, друг мой, – еще более покровительственно сказали Дастину.

– Никогда не любил всего этого современного дерьма, высосанного из пальца. Серьезно, и это я должен повесить у себя в гостиной, если куплю?! У меня племянник лучше рисует!

– Воспринимай это как артхаус.

– Ненавижу артхуас, – сообщил Дастин.

Диана не выдержала и выглянула из-за колонны – разговор ее рассмешил. Она увидела невысокого, плотно сбитого мужчину лет шестидесяти с совершенно лысой, как коленка, головой и высокого статного темноволосого парня с голубыми глазами – его лицо показалось девушке смутно знакомым.

Диана наблюдала, как они рассматривают картины. Лысый – совершенно равнодушно, темноволосый Дастин – с недоумением, которое то и дело превращалось в презрительную гримасу.

– Это что? Алые брызги на черном – это картина? Три розовые каракули стоят пятьдесят тысяч долларов? И это уродство особо ценится, да? – то и дело спрашивал он, тыкая пальцем в очередной шедевр современности. – Может, мне тоже податься в художники? Тоже... – Дастин вдруг сделал паузу. – О, а вот это мне нравится.

Он стоял напротив «Дома на самом краю неба».

И тогда Диана почувствовала странное незнакомое чувство сопричастности.

– Единственная достойная вещь. Я бы подарил ее сестре, – вдруг сказал Дастин, а потом увидел Диану и замолчал. Его спутник тоже увидел ее, узнал, принялся лебезить и натужно шутить, пытаясь подавать Дастину какие-то знаки, но тот ничего не замечал.

– Мне тоже понравилась эта картина, – сказала Диана, не обращая внимания на лысого. –Воздушная.

– Подходит вам, – улыбнулся Дастин, правда, улыбка его вышла холодноватой, но это ее не смутило.

– Почему вы так решили? – спросила Диана.

– У вас глаза небесного цвета, – пожал плечами он. – Да и вообще, у каждой девушки должно быть свое небо.

– А у каждого мужчины?

– А у каждого мужчины – свой космос, – его улыбка стала чуть более теплой.

Эти фразы – про небо и космос – Диана хорошо запомнила. И они стали для нее своего рода мантрой.

– Диана Мунлайт, – сказала она, решив познакомиться с ним. И протянула руку.

– Дастин Лестерс, – ответил он и пожал ее – без особой осторожности. – Тоже скучаете?

– Не без этого. На подобных мероприятиях не всегда весело.

– Я бы сказал – почти всегда не весело, – отозвался Дастин.

Минут двадцать они разговаривали – ни о чем. Но при этом Дастин, который, как поняла Диана, оказался актером, неожиданно понравился ей. Ее привлекало все: от его голоса до обаятельной улыбки, от манеры держать руки за спиной до слабого ментолового запаха незнакомого одеколона. Диана даже не замечала других людей, появившихся в галерее.

А потом их прервало громкое приглашение на начало аукциона.

– Уточнение, – вдруг поднял указательный палец вверх Дастин. – Ваши глаза цвета дождливого неба. Надеюсь, вы не так часто плачете, как оно.

– Не часто, – улыбнулась против воли Диана. – Почему вы это говорите?

– Чтобы вы не вздумали покупать мою картину – она больше подходит под мои глаза, чем под ваши, мисс Мунлайт, – весело сказал голубоглазый Дастин. И они направились на аукцион.

Там между ними развернулась нешуточная борьба – за ту самую чудесную картину, хотя другим гостям она, кажется, и не особо понравилась: все охотились за двумя полотнами русского художника Радова и за шедевром недавно скончавшегося аргентинца, чья слава моментально выросла вместе со стоимостью его картин.

Дастин первым назвал цену. Диана тотчас ее повысила. А потом еще раз. И еще. И еще раз. А затем вдруг уступила – решила, что, должно быть, сестре Дастина будет приятно получить кусочек неба в свою спальню. И обладателем «Дома на самом краю неба» стал Лестерс.

А после окончания аукциона актер подошел к ней и сказал, что картина – ее.

– Это мой подарок, Диана.

За последние годы это был единственный подарок, который заставил ее сердце биться чаще.

Так «Дом на самом краю неба» стал ее. Только дома на самом деле изображено на полотне не было – только небо. Одно небо. Притягательное и бесконечное. А еще появилась странная щемящая симпатия к Дастину.

Мать не разрешила портить утонченный интерьер комнаты картиной, решив повесить ее в отдаленном коридоре, но Диана не дала этого сделать – просто спрятала подарок в шкафу, время от времени доставая и рассматривая... И в каждом облаке находя свои цвета и оттенки – это была настоящая небесная палитра. А еще – вспоминая его голубые глаза.

«Дом на самом краю неба» казался Диане самой необычной картиной, а Дастин – необычным человеком. Утонченным и в то же время категоричным. Остающимся самим собой, несмотря на профессию, которая предполагала ношение масок. Только Диане не было до этого дела – она сама была одной из тех, кто забывал свое истинное лицо. И лишь знакомство со

«Стеклянной мятой» помогло ей увидеть себя. Еще бы понять.

...Сейчас ей тоже хочется взять в руки то, что некогда держали руки Дастина, и увидеть то, на что смотрели его красивые глаза. Но она не успевает даже встать с кровати – в спальню заходят. Без стука – значит, мать. И все, что Диана успевает сделать, – захлопнуть ноут и спрятать его под одеялом. Мать не должна видеть, что она сидит в Интернете.

В спальню, громко стуча каблуками, действительно заходит Эмма, неся за собой шлейф своей привычной безупречности.

Она внимательно смотрит на дочь, отмечая про себя и ее бледную кожу, и круги под глазами, и подрагивающие руки. И говорит:

– Тебя приехал навестить Кристиан.

– Что?

– Кристиан, – повторяет мать. – Я говорила, что ты больна ангиной, но ему все равно не терпится с тобой увидеться.

В ее голосе – едва заметный смешок.

Диана хочет закатить глаза, но сохраняет равнодушное выражение лица. Этот парень ее раздражает, несмотря на то, что они не виделись год. Прошлой весной его отправили учиться в США – подальше с глаз отца, но, видимо, он вернулся. И снова будет надоедать. Ведь это его хобби.

– Мне обязательно видеться с ним? – спрашивает она.

– Обязательно, Диана.

Мать относится к Кристиану достаточно нейтрально. Он – младший сын главного партнера отца Клинта Уилшера. Его не рассматривают в качестве возможного кандидата в мужья Дианы, но принимают в доме как дорогого гостя. Мунлайты и Уилшеры – один финансовый клан. Для Эммы Крис – запасной вариант. С ним не будут обращаться строго и откровенно порицать. Примут со всеми полагающимися почестями.

– Тебе следует быть искренней с сыном главного партнера отца, – напоминает Эмма.

– С сыном, который несколько раз позорил имя отца.

Диана и сама не понимает, что иногда начинает говорить фразами отца.

– Позорил не сильнее, чем твой братец Уилсон, глотающий таблетки в обнимку с проститутками, – фыркает вдруг мать. Диана едва заметно хмурится, но Эмма уже берет себя в руки.

– Удели ему пятнадцать минут, – говорит мать и уходит.

Через минуту Кристиан оказывается в спальне Дианы – врывается словно ураган, несущий с собой свежесть и море эмоций. И, несмотря на ее протесты, обнимает, прижимая к себе, как любимую куклу. Смеется – громко, заливисто, заразительно, как мальчишка.

Кристиан строен и поджар, высок и загорел – учился на калифорнийском побережье, не иначе. И от этого его глаза цвета молочного шоколада выделяются еще больше, контрастируя со светлыми растрепанными волосами. Выражение этих глаз – озорное, в них прыгают три десятка чертиков и парочка умилительных чудовищ. Только Диане кажется, что за ними прячется монстр, который пока что спит.

– Я по тебе скучал, малышка Ди! – весело говорит Крис, крепко прижимая ее к себе и вдыхая аромат ее волос. От него самого пахнет свежестью и весенним морем. Еще у него слегка колючие щеки, хотя светлая щетина едва видна, серебряное тонкое колечко в носу и привычка бурно жестикулировать. И он раздражает.

Нет, так – Р.А.З.Д.Р.А.Ж.А.Е.Т.

Диана чувствует, как к ней возвращается странное старое желание сделать ему больно. Морально или физически. Это доставляет ей не удовольствие, а удовлетворение.

– А ты по мне скучала? – спрашивает Кристиан – голос у него задорный. – Ну, скажи. Скучала? Эй, я же знаю, что нет, но ты должна сказать мне «да». Из вежливости. Ты же вежливая девочка! – он опять прижимает ее к своей груди, и Диана с трудом отстраняется от Уилшера, обзывая про себя навязчивым придурком.

– А я все время думал о тебе, пока торчал там, – продолжает Крис, рассматривая ее блестящими карими глазами.

Диане кажется, что, несмотря на дурашливость, он стал чуточку взрослее.

– Мунлайт, не молчи. Скажи хоть что-нибудь!

– Отпусти меня, – шепчет Диана.

– Ну хоть что-то, – выдыхает радостно Крис. Глядя на нее, он весь светится, и Диана думает, что увидь это посторонние, они бы решили, что Уилшер – хороший парень. А она – плохая девочка, которая его отталкивает. Просто она знает о нем гораздо больше, чем какие-то гипотетические посторонние. Гораздо.

А потом он целует ее в пересохшие губы, будто срываясь с поводка, и Диана дает ему звонкую пощечину. Он что, не понимает, мать его, что она болеет?

Этот человек всегда выводил ее из себя. А он ничуть не смущается. Смеется только.

– Что ты делаешь? – шепчет она, потому что говорить не в силах. Не из-за переизбытка эмоций, а из-за ангины.

– Я правда скучал, – разводит руки в стороны Крис. Он нисколько не чувствует себя виноватым. – Это самой собой вышло.

– Мне неприятно.

Вместо ответа он касается указательным пальцем кончика ее носа.

– Я привез тебе подарок, Мунлайт.

– Мой день рождения еще не скоро.

– Брось, малыш! Надо любить каждый день, а не только тот, в который ты родилась. И принимать подарки – тоже, – отвечает Кристиан и достает коробочку из кармана серо-голубых рваных джинсов с потертостями на коленях и вокруг карманов – они выглядят небрежно, но стоят довольно дорого. В этом весь Крис – он выглядит просто, небрежно, но стоит дорого, очень дорого. Несмотря на то, что он младший незаконнорожденный сын, принятый в семью, отец – Клинт Уилшер – любит его и спонсирует все развлечения.

Кристиан не знает отказа ни в чем. Разумеется, кроме как в чувствах Дианы. Но она-то знает – знает лучше, чем кто-то другой! – что это лишь его прихоть. Такие, как он, не отступаются до тех пор, пока не получают желаемое. Для других ценность чего-либо выражается в деньгах, а для них деньги давно обесценены. И ценность меряется в возможности заполучить в свое пользование. В чужом безразличии. В невзаимном молчании.

– Это тебе, Ди, – говорит Крис, открывая коробочку бордового цвета, в которой лежит кольцо в форме полумесяца из обычного серебра. Оно довольно массивное, но при этом выглядит утонченно и привлекательно. Диана почему-то точно знает, что кольцо подойдет ей по размеру и по форме пальцев – длинных и тонких, с квадратными ногтями. Но ей уже не нравится подарок.

– Можно я надену? – спрашивает Крис, сидя с ней рядом.

Диана отрицательно качает головой, забирает коробочку и кладет рядом с собой. Нет. Он не настаивает.

– Расскажи, как ты жила без меня, – говорит он беззаботно. – Чем занималась? Почему не отвечала на мои сообщения?

Ему не обидно, что целый год она игнорировала его. Возможно, ему даже нравится, что ему делают больно. По крайней мере, морально – потому что физическую боль Крис не переносит.

– Мне больно говорить, – шепчет девушка и потирает горло.

– Да, точно, – вздыхает Крис. – Я и забыл. Ты такая красивая, Ди, – вдруг без перехода сообщает он и широко улыбается – у него белоснежная широкая улыбка.

Диане не нравится, что он так ее называет. Так ее могли называть Николь и парни.

Всю свою злость ей хочется сорвать на Крисе, хотя она прекрасно понимает, что он ни в чем не виноват.

Не нужно было приходить.

Крис что-то начинает рассказывать ей про себя и про свою учебу в США, про каких-то друзей и забавные случаи, про то, что его акцент сразу выделялся на фоне других. Он самозабвенно болтает, сидя близко с ней – плечом к плечу, и словно невзначай касается ее рук. И ему до сих пор плевать, что она больна, а он может заразиться.

Кристиан Уилшер слишком беспечный, и это раздражает Диану в нем больше всего, кроме, наверное, безграничного дурацкого оптимизма. Эта необъяснимая вера в лучшее кажется ей то ли идиотской шуткой, то ли показателем глупости.

Вера. В лучшее.

Какая ерунда. Диана считает себя реалисткой с пессимистичными наклонностями. Крис пытается вовлечь ее в диалог, но она молчит.

– Я устала, – произносит Диана в конце концов. – Мне нужно поспать.

– Да, конечно, – поднимается с кровати Кристиан. – Я рад, что увидел тебя, Ди. Я уже говорил, что ты красивая?

Он склоняется к ней и убирает за ухо выбившуюся светлую прядь.

– Похожа на Снежную Королеву, – говорит он, касаясь горячими губами кожи около ее уха, и от этого Диане становится ужасно щекотно.

Кристиан целует ее в щеку и отстраняется, а на нее падают занавесом воспоминания, где она сама целовала его в щеку.

По рукам ползут мурашки – уже от отвращения. Диана ненавидит вспоминать это.

– Я навещу тебя позже, – говорит Крис.

– Хорошо, – равнодушно говорит Диана и про себя желает ему провалиться.

– А, да, я привез кое-что еще, – вспоминает Крис и поднимает с пола ягодно-красный пластиковый пакет, из которого вытаскивает большую коробку. В ней хранится удивительной красоты шарнирная кукла с пепельными волосами, фарфоровой кожей, серыми глазами и тонкими чертами лица. Она облачена в белое одеяние, расшитое мелкими камушками, а на ее ногах – чудесные хрустальные туфли.

– Ее зовут Луна, и она очень похожа на тебя, – говорит Кристиан, аккуратно доставая куклу. – Ручная работа, лимитированное издание. Я увидел ее случайно и понял, что она – вылитая ты.

Неожиданный подарок Криса отчего-то привлекает Диану, она берет куклу в руки – она как живая! – и рассматривает. Неведомый мастер вложил в нее большой кусок своей души – каждая деталь реалистична и изящна.

– Знаешь, чем вы отличаетесь?

– Она кукла, а я – человек, – скучным голосом говорит Диана, гладя Луну по пепельным прямым волосам – они очень мягкие и послушные, как и ее волосы.

– Не только этим, – ухмыляется Кристиан. – В ее лимитированном издании только шесть экземпляров. А ты – одна такая. Хотя, – вдруг добавляет он, – если бы таких, как ты, было шесть, хотя бы одна согласилась быть со мной.

– Маловероятно. Спасибо за подарок, – все тем же шепотом говорит Диана – ей нельзя перенапрягать голос, и говорить иначе она просто не может.

– Я правда скучал, – снова говорит Крис, и теперь в его голосе нет больше смеха, он непривычно тих и мягок.

– Хватит лгать, – отвечает Диана, недобро глядя на него снизу вверх. Хоть она и игнорировала его, но видела фотки в социальной сети, где он постоянно был в окружении девчонок в откровенных ярких купальниках, веселых парней с досками для серфинга и пивом в руках. Видела, как он отрывался на калифорнийском побережье, то отдыхая на белоснежной остроносой яхте, то пытаясь оседлать лазурные волны, то обнимая все тех же доступных девиц в бикини на алкогольных вечеринках. Видела, как ему хорошо и весело.

Учился ли он там? Пффф, конечно, нет! Развлекался! Жил в свое удовольствие, как и всегда.

– Я не лгу. Серьезно.

– Сколько у тебя было девушек? – Диана и сама не знает, зачем спрашивает это. Крис выглядит растерянным.

– Не знаю, – отвечает он не сразу. – А почему ты спрашиваешь? Тебе же все равно. Ревнуешь? – догадывается Крис.

– Когда я побываю в постели такого же количества парней, посмотрю на тебя, – говорит Диана. – Все. Уходи. Мне плохо. Спасибо за подарки.

– Рад, что они понравились. Может быть, я растоплю твое сердце, а? – вновь начинает дурачиться Крис – кажется, от непонимания настроения Дианы. А потом уходит, оставляя ее одну, и она облегченно вздыхает.

* * *

Белая как снег спортивная «Ламборджини» с открытым верхом несется по скоростной трассе, и светлые, выгоревшие на калифорнийском солнце волосы Кристиана радостно треплет бешеный ветер. Его руки небрежно покоятся на руле – Крис никогда не сжимает его крепко. Он не боится машин – он доверяет им, как людям. И навсегда влюблен в скорость. В ветер. В свободу.

В Диану Мунлайт. Смешно?

Еще бы! Парни умерли бы со смеху, если бы узнали. А лучший друг Стив сказал бы: «Чувак, ты ненормальный. Лечись!» И был бы прав.

Кристиан Уилшер верил в свободу, в демократию, даже в пришельцев, но вот в любовь не верил. Крис жил в свое удовольствие, занимаясь только тем, что ему нравилось. А нравилось ему многое: машины, гонки, стритрейсинг, девушки, серфинг, тусовки, отвязная музыка... Он мог проснуться на одном конце страны, а заснуть – на другом, в компании таких же веселых и безмятежных друзей и подруг. Мог совершать необдуманные поступки. Мог даже совершать безумства! Одно покорение Эвереста чего стоит – правда, об этом Крис вспоминать не любил.

И при этом он не был плохим человеком. Крису чужды были злорадность, жадность и желание издеваться над кем-либо. Он славился легким нравом, весельем, безбашенностью, и в списке его странных поступков числилась и помощь другим людям. Правда, его доброта была хаотичной, кому-то казалась пустой тратой денег, а кто-то видел в ней потакание своим капризным желаниям, а не решением чужих бед. Так однажды Кристиан искренне пожалел бомжа, который заметил на улице, что у него выпал кошелек, и купил ему дом в знак благодарности. Еще как-то пожертвовал – просто так! – большие деньги на новый дом для престарелых в отдаленном штате, увидев репортаж о том, как плохо там живут старики.

Иногда он подбирал животных, удачно пристраивая (кто бы отказался взять славного песика из рук сыночка Уилшера?), и так завел себе огромную дворнягу с бесконечно грустными глазами, которую назвал Белоснежкой – за белую короткую шерсть.

В общем, Кристиан жил так, как ему хотелось, без оглядки на других, весело и комфортно. А потом произошло то, что заставило его изменить свое мнение насчет любви, – в нем проснулись странные, чуждые, какие-то непонятные чувства по отношению к Диане Мунлайт.

Они были знакомы с детства, но никогда много не общались – словно жили в параллельных вселенных. Умница Диана и раздолбай Крис. Совершенно разные люди. Разные взгляды на жизнь. Разные увлечения. Их вселенные не должны были пересечься. Но все-таки это случилось – почти два года назад, когда они волею случая провели вместе ночь. Он был у Дианы первым и точно знал это. И она была у него первой – первой любовью в жизни.

Это было зимой, когда их родители заставили их прийти на какую-то рождественскую важную вечеринку для всех шишек города, проводимую мэром. Кристиан ненавидел, когда его заставляли что-либо делать, но в тот раз ему пришлось подчиниться отцу – тот хотел, чтобы на важной вечеринке была вся семья, включая младшего сына. Отцу даже пришлось пригрозить ему блокировкой всех карт и счетов, если тот попытается улизнуть. «Мы должны быть все вместе, и точка», – заявил он в коротком разговоре и, напоследок велев быть в смокинге, удалился. Смокинг – черный, лоснящийся, с дурацкой бабочкой – Кристиан напялил, но не удержался и в знак скрытого протеста надел нижнее белье с забавной мордочкой Китти спереди.

Как он и думал, тусовка оказалась хуже некуда. Скучная живая монотонная музыка, скучные речи важных мужчин в дорогих костюмах и напыщенных сухих женщин в дорогих платьях, даже напитки – скучные. И воздух – сухой, пахнущий свеженапечатанными купюрами. Все эти люди поддерживали правящую политическую партию, являясь сторонниками мэра, который вот-вот должен был баллотироваться на пост президента, и поэтому атмосфера витала особая – с «политическим привкусом». И это напоминало Крису плесень на свежем белом хлебе.

Через час Кристиан встретил Диану и сразу понял, что эта девушка в бледно-розовом платье чувствует себя здесь не в своей тарелке, а выражение отстраненности на лице – всего лишь маска из тонкой светлой кожи. От нечего делать он позвал Диану погулять по саду, а потом с ее помощью разработал план побега. Сказал отцу, что Диане стало нехорошо и он должен отвести ее домой. Их отпустили. И Крис, чувствуя себя несколько обязанным, пригласил ее на тусовку к Стиву, которую тот устраивал в честь дня рождения своей девчонки. Для этого Диане и Крису пришлось сесть в личный самолет Уилшеров и два с половиной часа лететь на другой конец страны, к морю, в бунгало Стива. Кристиан не помнил, почему они стали пить в самолете – кажется, у Дианы была боязнь высоты, и не помнил, как очутились в бунгало Стива, в котором вовсю шло празднование: шампанское лилось рекой, откровенные танцы околдовывали разум, а один из лучших диджеев отыгрывал заводной сет.

Все, что Крис хорошо помнил, так это то, как они с Дианой лежали на пустынном пляже под золотыми звездами и целовались под шум морского прибоя. Оба легкие – почти невесомые, пьяные, разгоряченные. Не понимающие, что делают.

«Нет... Я боюсь», – прошептала Диана, на миг оторвавшись от его губ, – она целовалась неумело, но жадно. Потеряла голову – то ли от его объятий, то ли от алкоголя, то ли от ощущения внезапно свалившейся свободы.

«Не бойся, – ответил он тогда, не понимая, что делает. – Все будет хорошо».

Крис до сих пор помнил, какими яркими были звезды над морем и каким горячим – ее дыхание. Он чувствовал себя нужным впервые за долгое время, когда спасал ее от жука, запутавшегося в ее волосах, когда слышал едва различимое «Кристиан», сорвавшееся с ее губ один-единственный раз, когда осознал, что они – на равных. Оба – дети больших родителей.

Наутро Диана была холодна как лед и категорическим тоном попросила увести ее из этого места. Крис попросил ее расслабиться, попытался обнять и поцеловать, чтобы продолжить вчерашнее, потому что его тянуло к ней, но она оттолкнула его и ушла. А спустя пару часов за ней приехали люди матери.

Это было безумно странно. Почти дико.

Крис думал, что это будет очередная жаркая ночь с девушкой, которую он вскоре забудет, как и ее лицо, но не мог. Диана Мунлайт после одной-единственной ночи прочно поселилась в его сердце, хотя должно было быть наоборот. Это парни сносят крышу девчонкам, это парни должны отталкивать их после пары ночей, это парни не отвечают на звонки.

В их случае оказалось наоборот – какая ирония!

Диана была равнодушна, явно жалея о той звездной ночи, а его тянуло к ней как магнитом. Он пытался встретиться с ней, приезжал, звонил, слал подарки. В ответ была лишь тишина. Мунлайт явно испытывала к Кристиану глубокую неприязнь. Иногда он даже видел в ее серых, как река в дождливый день, глазах неприязнь.

И все равно любил ее – странной, своеобразной любовью, легкой, как россыпь желтой цветочной пыльцы. Искал ее в других девушках, не находил и мыслями всегда возвращался к ней.

Каждый день в США он думал о ней и в губах других пытался почувствовать ее губы.

Любовь сродни ненормальности, очередной безбашенный поступок. Только Крис еще не решил, свобода это или оковы.

Белоснежная машина ускоряется. Дорога прямая, и никого нет.

Крис убирает руки с руля и прикрывает глаза, наслаждаясь скоростью, как ласками чувственной девушки. «Ламборджини» скрывается за горизонтом. И солнце, бликуя на окнах всех проезжающих по той же дороге машин, медленно садится следом.

Темнеет. И небо покрывается оранжевыми звездами как веснушками.

На небе сгорели звезды. Одна за одной, Они растворились во тьме. И мне никогда не поздно, Став яркой звездой, Раствориться в тебе.

Глава 9. Волчий король

Если ты счастлив, задумайся – может быть, твое счастье кому-то как кость в горле. Еще немного – и он задохнется.

Дни до вторника, на который была назначена странная и в то же время интригующая встреча с продюсером Максом Уолтером, пригласившим «Связь с солнцем» на третий турпрослушивания, пролетали незаметно. Их словно сдувало ветром, дни срывались, как красные листья с осеннего клена, и улетали в прошлое, которое безмолвной тенью следовало за нами.

Ничего необычного не происходило. Мы много репетировали, чтобы поразить жюри в самое сердце, и даже Чет и Нейтан были так увлечены, что ни разу не подрались и всего лишь дважды поссорились. Репетиции группы проходили в старом гараже родителей Оливера, они были долгими, изматывающими, но веселыми. В эти дни всеми нами владело чувство надежды – оно крепко схватило за горло нас четверых и даже Лилит и Кирстен, которые часто тусовались вместе с нами. Иногда с ними была Эми, та самая подружка Кирстен, которая, кажется, положила глаз на красавчика Чета. Но он после новостей о конкурсе был словно сам не свой – на какое-то время перестал замечать девушек вообще, отдавшись своей гитаре полностью и без остатка. И все попытки Эми привлечь его внимание проваливались. А еще я стала замечать, как Кирстен неравнодушно поглядывает на Оливера, хотя подруга говорила, что на гаражные репетиции ходит исключительно ради меня. С Лилит же была совершенно противоположная ситуация – ей легкие знаки внимания оказывал Нейтан, а она, как и обычно, была холодна и безучастна.

После конкурса меня ждал концерт «Красных Лордов», а также несколько выступлений в местных клубах. Кроме того я писала новую песню, мелодия которой пришла ко мне после нескольких часов сна – легкая, плавная, немного «фолковая», но с темным началом. Я назвала ее «Волчий король» и каждую свободную минуту работала с музыкой и текстом.

Хоть семестр и закончился, свободного времени у меня совсем не было. Утром – первая подработка в библиотеке Хартли, днем – вторая подработка в уютном кафе «Принцесса Эмилия», вечером и ночью – репетиции, после которых я чувствовала себя выжатой, как лимон, но тем не менее счастливой.

Мне нравилось то, что мой день расписан по часам, – я всегда любила чувствовать себя занятой и нужной. Без дела у меня пропадал задор и исчезала улыбка, а сама я превращалась в аморфную амебу. Но чем больше я не сидела на месте, чем больше энергии тратила, тем активнее и креативнее становилась.

Как говорил дедушка: «Солнце должно светить всегда. Стоит ему погаснуть хоть раз, больше оно никогда не загорится вновь».

Я не хотела гаснуть и порой не спала ночами, гуляя с друзьями по широким улицам ночного Нью-Корвена, яркие огни которого заменяли звезды, или сидела над новой песней, или выходила во вторую смену в кафе.

Что касается Лестерса и его кулона, который у меня увела проклятая Лунная Чаровница, то мне пришлось расстаться с мыслью о том, что актер заплатит. Я связалась с Вэнди и ее подружкой, обещая заплатить за кулон в два раза больше, чем на аукционе. Они, естественно, были бы не прочь урвать такую сумму, но, едва не плача от осознания упущенных возможностей, признались, что кулон уже у организаторов и назад они его уже не вернут – дорожат репутацией сайта. Репутацией, ха! Я до этого никогда не слышала, чтобы перекупщики краденого дорожили репутацией, и едва не рассмеялась подружкам в лицо. Попытки же связаться с администрацией сайта ни к чему не привели. На мои письма сухо ответили, что раскрывать личность покупателя они не собираются, а выигранный лот уже у новой хозяйки. Тогда я, скрепя сердце, вновь позвонила Лестерсу. С раза двенадцатого он соизволил поднять трубку, выслушал мои оправдания, буркнул, что «так и знал, и зачем связался с Рыжим Франкенштейном», и велел больше не беспокоить его. До того как он положил трубку, я успела сказать парочку нелицеприятных эпитетов. И на этом успокоилась, решив, что не стану тратить нервы из-за какого-то жалкого актеришки.

...Во вторник, солнечный и беззаботный, мы с парнями железно решаем собраться в девять часов у небоскреба, в котором находится Биг-Скай Рекордс. Мы так нервничаем, что все приезжаем на полчаса раньше, но не заходим в огромное претенциозное здание из стекла и металла, уходящее в облака, а стоим около него, пытаясь шутить, и тем самым подбадривая друг друга. Мы не одиноки – вокруг собралось множество молодых людей и девчонок неформального вида. У каждого третьего крутая прическа – дреды, разноцветные волосы, бритые виски, ирокез. У каждого второго с собой чехол с гитарой. И я уверена, что каждый первый по-своему талантлив. Я никому не желаю проиграть, хоть сама собираюсь бороться до победного конца. Среди такого количества людей, близких мне по духу, я чувствую себя в своей стихии. Я знаю, что музыка для всех них так же важна, как и для меня – она течет в наших венах, бьется единым пульсом в наших запястьях, проникает в легкие вместе с влажным воздухом. Мы слеплены из одного теста. Все мы хотим шанса. И все мы – чуждый элемент для делового района огромного мегаполиса, где бал правят белые воротнички. Но мы ничем не хуже, поверьте.

Кто-то играет прямо на улице, кто-то распевается, кто-то собирается в компании и весело смеется. Некоторые садятся прямо на землю. Кто-то устраивает импровизированные танцы под громкую стреляющую музыку из колонок. На нас обращают внимание проходящие мимо люди, спешащие на работу в бесконечные офисы. Прохожие снимают на камеру ребят, которые задорно отстукивают ритм знаменитой песни Queen «We Will Rock You» и громко поют ее. Приезжает фургон известной музыкальной телекомпании, и оттуда выходят операторы и высокая молодая женщина с кислотно-розовыми волосами – известная ведущая Ава Дерн, которая зорко осматривается по сторонам, явно в поисках наиболее ярких кандидатов для интервью.

Я, Чет и Нейтан сидим на ступенях. Оливер стоит, то потирая ладони, то впиваясь ногтями в руки и не замечая этого, и мне приходится постоянно одергивать его. Кожа на его больших пальцах вся изранена до крови.

Оливер переживает больше всех. Он все еще винит себя, считая, что из-за него мы не попали во второй тур «Твоего рока», и боится налажать и подвести группу во второй раз. Сколько бы мы ни убеждали его в обратном, Оливер не перестает обвинять себя и нервничать.

Впрочем, на иголках не только он. Чет особенно неудачно шутит и громко смеется, привлекая внимание, Нейтан не выпускает из рук сигареты, и мне приходится силой забрать пачку и спрятать в своем рюкзаке.

Мы ждем назначенного времени, чтобы подойти к стойке, где нас, по словам продюсера, должны встретить и провести вне очереди. Остальных конкурсантов, судя по обрывкам разговоров, как и на прошлом туре, проведут в репетиционные помещения «Биг-Скай Рекордс» чуть позднее, всех вместе. И раздадут номера, согласно которым группы и одиночные исполнители будут выступать перед жюри на сцене. Надеюсь, нам достанется один из первых номеров, – ненавижу ждать.

Я чувствую, что все будет хорошо. И что звонок Макса Уолтера был не дурацким розыгрышем, а еще одним шансом.

Я верю в нас. И хочу, чтобы парни тоже верили.

Я знаю, что мы хороши, и пытаюсь втолковать им это:

- Соберитесь, парни! Серьезно. Это просто выступление. А мы выступали тысячу раз. И в тысячу первый тоже сможем! Мы должны играть так, как обычно играем в клубах, без напряга и нервов, – вдохновенно говорю я и уверенно кладу руку Нейтану на плечо. – Играем мы круто – и вы это знаете. Иначе бы мы не учились в Хартли. Иначе бы никто нас не слушал. Или слушали бы, но закидывали бы бутылками. Иначе бы мы сами считали себя дерьмом. Эй, Чет, Оливер круто обращается с барабанами? – спрашиваю я.

- Круто, – отвечает басист, переставая вертеть в пальцах медиатор. – Иначе бы ритм-секция полетела к чертям.

Они стукаются кулаками.

– Оливер, Нейтан неплох? – продолжаю я вдохновенно. Тот смотрит на меня и почему-то улыбается.

– Шутишь? Он меня раздражает, но с музыкой они главные кореша. Чувак, ты умеешь зажигать, – говорит барабанщик.

– Нейтан, что насчет Чета? – спрашиваю я дальше.

– Талантливый ублюдок, – сдувая светлые волосы с лица, говорит гитарист. – Никогда не прощу, что ты увел у меня ту девчонку в баре «У Мэрри». Она должна была быть моей.

Чет показывает ему средний палец, на котором изображена татуировка лука со стрелами. Нейтан тут же возвращает ему этот жест. Оливер закатывает глаза.

– Отдай сигареты, – говорит Нейтан, Оливер вновь начинает раздирать кожу вокруг ногтя большого пальца, а Чет сладко потягиваться – так, что задирается черная майка и демонстрирует загорелый пресс.

– Я не боюсь выступать, Санни, – говорит он. – Мне до хрена становится страшно, когда думаю, что им не понравится наша музыка.

– Я думал, ты ничего не боишься, – встревает Оливер.

– Не люблю, когда из меня делают придурка, не люблю быть хуже кого-то, – говорит Чет, морщась. – Ненавижу проигрывать.

– Не думайте о том, что нас будут слушать продюсерские шишки. Представляйте, что вы – на сцене «24\7», – называю я небольшой, но известный в узких кругах панк-рок клуб, из которого вышли звезды разной величины, в том числе «Биг дарсет стар». Мы тоже пару раз выступали там и были тепло приняты. – Чем народ из «24\7» хуже какого-то там жюри? Мы должны показать себя, как делаем это обычно! Мы проиграем только в одном случае – если не покажем себя. Мы обязаны это сделать, парни!

Победным жестом я вскидываю в воздух кулак, а они только улыбаются – пока я не видела, ловкий Нейтан утаскивает из моего рюкзака сигареты и вновь начинает дымить – уже на пару с Оливером.

Время идет дальше, тянется как жвачка с фруктовым вкусом, нагретая в теплых пальцах. В какой-то момент, когда мы уже все стоим, к нам подлетает розововолосая Ава Дерн, которая мечется между участниками «Твоего рока» с огромным интересом в глазах. Кажется, она выбрала для небольшого интервью Чета – смотрит на него почти влюбленными глазами. И я ее понимаю: наш басист – красавчик с порочным взглядом, широкими плечами и яркими татуировками.

– Привет, ребят, – говорит Ава в микрофон, глядя на всех, кроме меня, – кажется, девчонок она совершенно не замечает. – Как настроение?

– Отличное, – нестройным хором отвечают те.

– Великолепное! – громче всех говорю я, и Ава скользит по мне равнодушным взглядом.

– Вы пришли на третий отборочный тур музыкального конкурса «Твой рок», – продолжает она, а в это время операторы за ее спиной снимают нас. – Что будете исполнять? Кавер или что-то свое? Как известно, в третьем туре вы должны покорить жюри с одной песни, чтобы попасть в десятку лучших!

И пихает микрофон Чету едва ли не в рот.

– Будем играть свою композицию, – отвечает тот.

– Жанр? – требует Ава.

– Альтернативный рок, – влезает Нейтан. У всех свои взгляды на жанры, и наш он называет собирательным – как сам говорит.

– Отлично! Как называется ваша группа?

– «Связь с солнцем», – говорит Чет.

– И что же вас связывает с солнцем? – интересуется Ава.

– Она, – обнимают меня Чет и Нейтан с двух сторон. – Наше солнце!

Ава кривится, пытаясь выдать гримасу за улыбку. И задает следующий вопрос:

– Как думаете, у вас есть шансы на победу?

– Конечно, – отвечает тот.

– Сколько процентов?

– А сами сколько дадите? – улыбается ей Чет самой обаятельной из своих улыбок, и Ава еще больше тает, будто клубнично-розовый мороженый лед.

– Я думаю, почти стопроцентные! – весело объявляет она, глядя в камеру. – По крайней мере, желаю вам этого! Тедд, – тут же без перехода поворачивается она к одному из операторов. – Сними-ка меня с этим пареньком. – И берет Чета за руку – а тот и не против.

Ава на несколько минут утаскивает Чета, задавая ему вопросы и строя глазки, и их снимают операторы. А у меня звонит телефон. Я тотчас отвечаю.

– Да, – говорю я, почему-то уверенная в том, что мне звонит продюсер. И не ошибаюсь.

– Доброе утро, – говорит мужской голос. – Я – Кайл, помощник Макса Уолтера. Должен был встретить вас в девять тридцать у стойки регистрации. Вы на месте?

– На месте! – говорю я громко, не понимая, почему сердце так громко стучит. Боже, и я волнуюсь!

– Отлично! – говорит Кайл. – Тут некоторая заминка возникла с участниками, немного все переносится. Подходите к половине одиннадцатого, буду вас ждать. О’кей?

– О кей, – растерянно говорю я.

– Прошу извинить, – смешно добавляет помощник продюсера. – Тут столько дел, да еще и Макс опаздывает, в общем, неразбериха!

– Все в порядке, – отвечаю я.

Почему-то на душе неспокойно, но я списываю это на волнение. И говорю парням, что нам надо подождать еще полчаса. Парни морщатся.

Мимо нас быстрым шагом проходят трое парней и одна девушка – яркая, с синими дредами, густо-подведенными глазами, рубиновыми губами, облаченная в корсет с шипами и клетчатую красно-черную юбку. На тонких ногах у нее тяжелые ботинки. Рок-красотка.

Наверняка она умеет зажигать и сердца парней, и залы – в ней есть задор.

– Я не понимаю, Брайан! – говорит она – у нее низкий красивый голос. – Почему такая спешка?

– Я позже все объясню, Николь! – спешно говорит высокий светловолосый парень в джинсовой рубашке. – Нам нужно торопиться!

Я не придаю этой встрече и этим словам никакого значения. Однако рядом со мной рок-красотка запинается, что в таких ботинках не мудрено, и я не даю ей упасть.

– Спасибо, – говорит она и улыбается мне своими пухлыми рубиновыми губами.

– Не за что, – отвечаю ей я и почему-то добавляю: – Удачи на прослушивании, – я знаю, что она – одна из нас.

– И тебе, подружка, – подмигивает она мне и уходит вместе со своими приятелями.

– Красивая, – задумчиво говорит Нейтан, глядя ей вслед.

– Я пропустил красивую девчонку? – возвращается в это время Чет, с любопытством смотрит вслед эпатажной Николь, замечая, что вид сзади у нее «ничего так», и делает вид, что трогает растопыренными пальцами в воздухе что-то явно мягкое и приятное.

Парни ржут и начинают обсуждать женские достоинства, явно забыв о том, что я – девушка, о чем я им тут же напоминаю.

– Эй, – говорю я с возмущением. – А ничего, что с вами я?

– Ничего, – хитро улыбается Чет. – И вообще, не лезь, тебе есть что трогать, – смотрит он мне на грудь, – а нам – нет. И нам завидно.

– Ох, бедняжки, – «сочувствую» им я. – Как же вам живется?!

– Плохо, – вздыхает Нейтан.

– Ничего, парни, – говорю я, поднимая указательный палец вверх, – сейчас делают специальные операции. Даже мужикам. Вы можете себе размер пятый сразу поставить и наслаждаться в режиме нон-стоп.

Им мое предложение не нравится. Мы болтаем и смеемся, желая скоротать время ожидания, а когда Оливер рассказывает какой-то баянистый анекдот о противостоянии басистов и барабанщиков, неподалеку от нас останавливается темно-синий элегантный «Мерседес», к которому тотчас подбегает один из многочисленных охранников небоскреба, – видимо, его руководство решило, что такая большая толпа молодежи представляет определенную опасность. Охранник открывает дверь машины, и оттуда выходит высокая молодая женщина с длинными прямыми волосами пепельно-жемчужного оттенка. Она стройна, длиннонога и одета в изящное платье до колен бледно-василькового цвета, поверх которого накинут белоснежный жакет, в тон которому подобраны крохотная сумочка и элегантные туфли с закругленными носами и шпилькой средних размеров – с такой не боишься упасть. Лицо молодой женщины красиво – овальное, с тонкими чертами, выразительными

светло-зелеными глазами, высокими скулами и прямым аккуратным носиком. И красота ее – естественна, приятна и прохладна. Ни капли вульгарности, ни подозрения на искусственность. Мне отчего-то кажется, что эта молодая женщина – аристократка.

Слишком прямая у нее спина, слишком легка походка, слишком благородное лицо. Видя ее, парни замолкают – рассматривают блондинку с ног до головы.

Особенно зачарованно смотрит ей вслед Чет, провожая взглядом до тех пор, пока она вместе с водителем и охранником не скрывается в огромных стеклянных дверях здания.

– Офигеть, – говорит Чет. – Какая...девочка.

– Сладкая? – ехидно спрашиваю я.

– Не знаю, но я бы ее попробовал, – отвечает тот.

Я хмыкаю – слишком двусмысленно. А внимательный Оливер говорит:

– У нее на пальце кольцо было, приятель. Наверняка она почтенная жена и мать.

– Когда меня это останавливало? – ухмыляется друг.

Все то время, что мы ждем до половины одиннадцатого, они обсуждают замужних женщин. А когда я говорю, что нам пора, замолкают и с некоторой опаской смотрят на вход.

– Идемте, – нетерпеливо говорю я, а мне вновь начинает звонить Кайл.

– Я жду вас, – напоминает он мне и кладет трубку. Мы вчетвером наконец попадаем в огромный холл небоскреба, в котором царят спокойствие и прохлада – настоящий контраст с жаркой громкой улицей. А еще тут властвует едва уловимая атмосфера высокомерия.

Кайл – рыжеволосый, костлявый и с беспокойными глазами – ждет нас у стойки и улыбается.

– Привет! – говорит он, поднимая в приветствии узкую ладонь, и я слышу легкий западный акцент. – Идем за мной!

И он, по пути раздавая бейджи, ведет нас к лифтам для персонала, кивнув перед этим одному из администраторов.

– Вы будете выступать под номером тридцать восемь, – объясняет Кайл уже в лифте. – Ну и само собой, никому не нужно говорить, что во втором туре вас не было.

Я киваю.

В моем сердце горит надежда.

Мы выходим из лифта и оказываемся в огромном коридоре, заполненном другими музыкантами, некоторых из них я узнаю. Прослушивание уже началось, но прошли его пока лишь первые несколько групп. Похоже, нам придется долго ждать. И я силой воли заставляю себя успокоиться, потому как ожидание всегда плохо действует на меня.

Кайл объясняет нам кое-какие нюансы и говорит, что результаты должны объявить только завтра. Но я почти воочию вижу, что мы – в списке вошедших в финал конкурса. Не должно быть иначе. Не должно.

Цифра 38, не подведи меня!

Я обещаю, что буду играть отличную музыку – так, чтобы от сердца к сердцу! И Макс Уолтер, которыйлично пригласил нас, почувствует это.

Чем ближе наша очередь, тем сильнее волнуются парни, и я вновь начинаю их успокаивать. А когда мы стоим у дверей, ведущих к жюри, готовясь войти внутрь по команде администратора, я говорю, стараясь сделать голос уверенным:

– Чуваки, забейте на то, как играть. Не думайте ни о чем. Как на репетициях.

Чет ухмыляется. Нейтан говорит, чтобы я отстала, а Оливер крепче сжимает ручку чехла с гитарой.

– Все будет хорошо! Мы сможем! – упрямо заявляю я.

Я первой протягиваю руку вперед. И тотчас чувствую тяжесть горячих пальцев Чета. Сверху свою руку кладет Нейтан. Последним оказывается Оливер, но его лицо – решительное.

– Кто облажается – тому набью морду, – говорит Чет строго. Парни ржут и обещают набить морду ему.

Помощник манит нас за собой – пора, предыдущая группа покинула сцену. И мы заходим внутрь.

Я надеюсь, что навстречу своей мечте.

* * *

Макс Уолтер сидит в центре длинного стола перед небольшой сценой. Справа от него сидят двое мужчин, слева – две женщины. Ряды кресел позади них пусты. Все они – жюри конкурса «Твой рок», третий отборочный этап которого должен в скором времени начаться.

В отличие от парней и девушек на улице они спокойны, и для многих из них это мероприятие – скучная обязанность, простая формальность, за которую заплатили деньги. Они негромко разговаривают между собой, вальяжно сидя в черных кожаных креслах.

Кто-то попивает кофе, кто-то разговаривает по телефону. Макс Уолтер скупо отвечает на вопросы техперсонала и то и дело поглядывает на наручные швейцарские часы – ждет появления незаконнорожденной дочери Большого Босса. Подумать только! В Мунлайте взыграли отцовские чувства!»

И хоть он просил Уолтера лишь взглянуть на девчонку, тот уже точно решил, что она будет победительницей. В любом случае. Уолтеру даже любопытно, что из себя представляет вторая дочурка Мунлайта, как поет и как выглядит, – чисто спортивный интерес. Впереди – разработка целой стратегии промоушена для ее успешного и скорого продвижения. И многое зависит от ее первоначальных данных. Хотя – тут Уолтер позволяет себе ухмыльнуться – у денег куда больше власти, чем у голоса и внешности исполнителей. На своем веку он видел сотни примеров, когда реально талантливые музыканты не перерастали уровень захудалых клубов, и когда безголосые мальчики и порочные девочки с невинными личиками удосуживались звания «мировых звезд», совершенно ничего из себя не представляя. Уолтер давно вывел для себя идеальную формулу в музыкальной индустрии: для успеха нужны какой-никакой голос и фактура, а также определенные вложения. Исключения бывали редко. Но одно из них – по имени Джонатан Тэйджер – сидело рядом, закинув ногу на ногу, и беспечно болтало о современном состоянии рок-сцены.

Тэйджер был известным композитором, подавляющее большинство песен которого становилось хитами. Однако насколько знал Уолтер, столь впечатляющих успехов он достиг самостоятельно. Да и вообще Джонатан слишком сильно отличался от коллег по музыкальной индустрии. Он выглядел моложе своих лет, носил удлиненную прическу – Уолтера это раздражало, – постоянно улыбался, был легок в общении и имел привычку очаровывать всех вокруг, хотя часто становился угрюмым и капризным. Поговаривали, что он честный, однако Уолтер не верил в честность так же, как и в любовь с первого взгляда и прочие глупости.

Уолтер старался держать Тэйджера рядом по вполне понятным причинам, а тот искренне считал его своим приятелем. Правда, приятелями он считал едва ли не половину шоу-бизнеса.

Время идет – шагает размашисто, как солдат на смене караула перед собором Святой Хельги. За пару минут до начала помощник Кайл звонит продюсеру и коротко отчитывается – нашел ее, ведет на прослушивание, и они уже у лифтов.

– Дамы и господа, в скором времени начинаем! – объявляет зычным голосом Уолтер, дает последние указания своей команде, а потом тихо, но проникновенно говорит остальным участникам жюри:

– Сейчас будет довольно интересные участники. Прошу обратить внимание. Настоятельно. Рок-музыкант, популярная соул-певица и заместитель генерального директора лейбла

«Биг-Скай Рекордс» смотрят на Уолтера с пониманием. Они отлично знают, что тот имеет в виду. И согласятся с любым его решением – все, как один, должны ему. И только Тэйджер – наивный идиот! – спускает на кончик носа солнцезащитные очки, которые не снимает даже в помещении. И, чуть сдвинув прямые густые брови, внимательно смотрит на Уолтера.

– Насколько настоятельно, Макс? – спрашивает он.

– Настолько, насколько возможно, – ничуть не теряясь, говорит тот. – Они должны тебе понравиться.

– А если они мне не понравятся – что тогда? – спрашивает композитор вновь. Уолтер начинает сердиться – если бы это был не тот-самый-знаменитый-Джонатан-Тэйджер, он бы послал его к чертям собачьим.

Однако продолжить они не успевают – в помещение, свет в котором царит лишь над пустой сценой, забегает Кайл. И Макс разрешает начать прослушивание, веля заводить первую команду.

Уолтер подается вперед. Так-так-так.

Дочка Мунлайта заходит последней, пропустив вперед троих парней, которые внешне ничего особенного из себя не представляют. Зато она – красотка. Не эталонная, глянцевая, вылизанная стилистами, но запоминающаяся. Гибкая женственная фигурка, синие дреды до середины спины, дерзкие, густо подведенные глаза, упрямый подбородок, рубиновые губы, на которых застыла полуусмешка. Шарм в ней определенно есть. И характер тоже.

Неплохо-неплохо.

Уолтеру нравится, как она выглядит, как шагает, как смотрит на жюри, – без страха, с уверенностью в себе. Он ищет в девчонке – как ее там зовут? – сходство с Мунлайтом, но не находит. И, скрестив пальцы под подбородком, наблюдает, как девчонка и ее музыканты становятся на край сцены, перед жюри и здороваются.

– Представьтесь, пожалуйста, – первой начинает соул-певица. Те по очереди отвечают, передавая друг другу микрофон:

– Николь, – первой говорит девушка. – Близкие называют меня Санни.

– Брайан.

– Дэвид.

– Аллигатор.

– Как-как? – не понимает соул-певица. Огромный парень – настоящая скала мускулов –поясняет басом:

– Ну, Аллигатор. Это моя кликуха. Все друганы так называют.

– А какое у вас имя? – интересуется соул-певица.

– Ромео, – смущенно улыбается здоровяк, и на его лице появляются трогательные ямочки. В жюри раздаются смешки.

– Как называется ваша команда? – задают им новый вопрос.

– «Стеклянная мята», – громко говорит девчонка, отбирая микрофон, и Уолтер понимает, что в группе главная – она. Вот и схожесть с властным Мунлайтом.

Николь... Неплохое имя. Звучное.

– Интересное название, – замечает небрежно рок-музыкант, развалившись в своем кресле. Уолтер хмыкает про себя – его группа называется «Три мили до тебя». – Почему вы выбрали именно его?

Николь пожимает плечами:

– Рандомно выбрали за пять минут до первого совместного выхода на сцену. Хотели, чтобы было что-то контрастирующее.

– Как давно вы играете и в каком жанре?

– Мы вместе три года, – отвечает Николь, откидывая назад синие дреды. – Наша музыка –смесь синти-рока, индастриал-рока, дарквейва и альтернативы.

– Мы – на стыке жанров, – добавляет светловолосый парень в джинсовой рубашке, который в отличие от Николь волнуется.

– И мы хотим экспериментировать и искать идеальное – для нас – звучание, – продолжает Николь, глядя прямо в глаза Уолтеру. – Мы не боимся меняться. И готовы разделить с другими свои идеи и чувства.

– А если вам скажут, что выберут победителями, но вы должны будете играть не рок, а поп-музыку, – говорит Уолтер. – Каково будет ваше решение?

– Мы не боимся меняться, а не изменять себе, – говорит Николь и вновь раздраженным жестом отбрасывает назад длинные дреды. Она определенно горяча. Но Уолтер тут же заставляет себя не думать о подобном – Мунлайт его убьет, и это не преувеличение, а жалкая констатация фактов.

– Замечательно, – складывает руки на животе продюсер. – Что вы будете исполнять? Кавер или что-то свое?

– «Дорога в ночь» – это композиция нашего сочинения.

– Замечательно, – повторяет Уолтер.

– У меня вопрос к леди, – встревает Тэйджер. – Вы считаете поп-музыку плохой?

– Я считаю, что нет плохой музыки, – отвечает Николь. – Есть люди, которые плохо ее исполняют и пишут.

– А вы, должно быть, делаете это замечательно? – спрашивает композитор.

– Не так хорошо, как бы нам хотелось, – пожимает плечами Николь. – Нет пределу совершенства. Но я думаю, вы оцените и скажете, как вам.

– Скажу, – улыбается Тэйджер. Уолтеру не нравится эта улыбка.

Музыканты расходятся по сцене. Николь застывает посредине, крепко держа микрофон в руках. Двое парней подключают гитары, один – синтезатор, а ударник Аллигатор садится за заранее поставленные на сцену барабаны – они не его, ибо носить с собой этот инструмент нереально.

«Стеклянная мята» начинает играть, и со сцены льется «темная музыка». Сначала мягкими звонкими каплями – одна за другой, потом – мощным морским потоком. Уолтер не ждет от них ничего сверхъестественного, однако приятно удивлен – парни играют средне, кое-где лажают, но сама песня хороша – если бы с ней грамотно поработать в студии, придумать пару фишек для гитарного риффа, правильно расставить акценты, а затем грамотно свести, вышел бы хит. И голос Николь совсем неплох, он мощный, в нем много энергии, но сразу видно, что ей не хватает занятий вокалом. Что ж, это поправимо.

Нет, Уолтер не нашел неограненный редкий бриллиант, но яркий рубин – точно. И он доволен. Дочка Мунлайта не промах, да.

Песня заканчивается. «И я ухожу по дороге в ночь. И я ухожу в сладкую тьму», – шепчет Николь. И снова звенят капли. И воцаряется тишина.

Уолтер бодро начинает хлопать в ладони, и все жюри – за исключением Тэйджера – тоже. А потом минут десять они вчетвером хвалят «Стеклянную мяту» на все лады – все так, как и хотел продюсер. Только Тэйджер сидит скучный и задумчивый.

– Кто написал эту песню? – спрашивает он в самом конце, после вдохновительной тирады рок-музыканта.

Музыканты переглядываются.

– Я, – говорит светловолосый, тот, который Брайан. Он стоит с гитарой наперевес.

Композитор задумчиво смотрит на него.

– Когда? – задает он новый вопрос.

– Месяц назад, – отвечает парень нервно. – Мы еще не успели как следует отшлифовать песню.

– То есть другие свои песни вы исполняете лучше? – приподнимает он бровь.

– Да, – говорят сразу несколько из них.

– То есть, – вновь спускает солнцезащитные очки на кончик носа Тэйджер, – вы приехали с материалом, который знаете...плохо?

– Нам показалось, что «Дорога в ночь» – лучшее, что у нас есть. Мы хотели показать себя с лучшей стороны.

– Понятно, – откинулся на спинку кресла композитор.

Музыканты уходят. Николь – вновь последняя, как конвоир, который ведет своих заключенных. И это нравится Уолтеру. Он любит таких девушек – уверенных и самодостаточных.

– Как они вам, коллеги? – спрашивает он. – Я думаю, они достойны войти не только в десятку лучших, но и возглавить ее. Я уже готов работать с ними.

– Да, все правильно, Макс, – воркует соул-певица.

– Неплохие ребятки, – пожимает плечами рок-музыкант. – Мрачно, но пробирает!

– Согласен, – кивает заместитель генерального директора лейбла, делая пометки в записной книжке. – Потенциал вижу.

– Нет, – говорит Тэйджер, и его слова как гром среди ясного неба. – Они лгут.

– Что ты имеешь в виду? – рявкает Уолтер, уже жалея, что позвал его в жюри.

– Если бы этот парнишка написал такую музыку, он бы не играл так паршиво! – заявляет композитор уверенно.

– Что за глупость? – раздраженно спрашивает Уолтер. – Совершенно необоснованно.

– Не буду мучить вас терминами, но композиция построена таким образом, что там должна быть вторая вокальная партия. Должна быть!

Они долго спорят – уже на повышенных тонах, и их прерывает лишь появление новых конкурсантов.

Группы и вокалисты, аккомпанирующие себе на гитаре, идут один за другим, но жюри уже почти все равно – остальных выбирают «для галочки». И только Тэйджер недоволен – он пытается действительно отыскать талантливых музыкантов. Особым его вниманием удостаивается коллектив под названием «Связь с солнцем», который приходит на сцену под номером тридцать восемь – к этому времени члены жюри порядочно устали и откровенно изнывают.

«Связь с солнцем» состоит из трех парней и одной задорной девчонки с рыжими волосами, которая отлично поет и потрясающе играет на гитаре – даже рок-звезда, ноющая о том, что ему хочется курить, замолкает и внимательно слушает, изумленно изогнув брови. Их песня называется «Я не забуду» и словно насквозь пронизана солнечными весенними лучами. Она легкая, драйвовая, смелая, свежим ветром заполняет все пространство, неся позитив в каждой ноте. Она запоминающаяся. И яркая, как волосы солистки.

Музыканты играют уверенно и технично. Ритм-секция звучит гармонично и аккуратно, подчеркивая скоростной атмосферный гитарный рифф. Вокал солистки такой же  зажигательный и харизматичный, как и она сама – девушка явно умеет петь и делает это с большим удовольствием.

Соул-певица притаптывает ногой в такт музыке, рок-музыкант восхищенно смотрит на задорную рыжую, которая скачет по сцене, словно по своей комнате, даже хмурый заместитель генерального директора позволяет себе улыбнуться.

– Это отличная группа! – с восторгом говорит Джонатан, когда «Связь с солнцем» уходят, не забыв дружно поклониться – как на настоящем концерте. – Лучшее, что я сегодня видел!

Уолтеру он откровенно надоел – достал своим нытьем и желанием протолкнуть откровенный неликвид, мотивируя, что это – таланты! И Уолтер назло композитору говорит:

– Я против. Мне не понравилось. К тому же у нас есть похожий коллектив – парни и вокалистка, – намекает он на «Стеклянную мяту».

Остальное жюри тут же соглашается с Уолтером, хоть и нехотя. Тейджер в ярости кидает очки на пол, и они разбиваются.

А после уходит.

Но Уолтер лишь улыбается – знает, что тот остынет и вернется.

Да, положа руку на сердце, эта группа была ничего так, даже понравилось. Но заниматься сразу двумя группами – тем более похожими – он не намерен.

«Связь с солнцем» – или как вас там? – идите с миром. Большой Босс, твоя дочь Николь станет звездой.

И ты мне за это будешь должен.

* * *

– Что это было? – хмуро спрашивает Николь у Брайана, едва только группа покидает жюри и выходит в коридор – не в тот, где находятся все остальные участники конкурса, а в пустой. С белыми стенами и черной блестящей плиткой на полу. Откуда-то доносится приглушенная музыка, а в воздухе витает аромат предвкушения.

– Это был наш шанс, – твердо говорит Брайан. На сцене он слишком сильно волновался, но теперь тревога спала, оставив после себя легкую головную боль.

– Шанс? – приподнимает проколотую бровь Николь. – Поэтому ты заставил меня сказать, что для друзей я – Санни?

И она, и остальные парни не понимают, что произошло?

Почему они вдруг резко заспешили на прослушивание к десяти – первыми, хотя другие конкурсанты ждали дольше?

Почему Брайан настойчиво просил Николь назвать себя Санни?

Почему сказал, что песню «Дорога в ночь» написал он, хотя ее автором была Диана? Почему вообще просил играть именно ее, хотя они готовили другой материал?

И самое главное – почему к ним так хорошо отнеслось жюри, почему сам Макс Уолтер хвалил их и намекал на будущую совместную работу, будто уже выбрал победителей?

Они хотели ответы на все эти вопросы, и Николь – больше всех.

– Объясни, чувак, – просит Аллигатор, почесывая коротко стриженую голову.

– Говори, – требует Николь, и остальные парни ее поддерживают.

– Не могу, – негромко произносит Брайан и на миг закрывает глаза. – Забудьте об этом. Просто ждите результатов.

– Да ты охренел! – по-мужски бьет его кулаком в плечо Николь. – Отвечай – что произошло?

– Ты мечтала о том, чтобы «Стеклянная мята» стала знаменитой, – говорит Брайан и обводит всех остальных музыкантов тревожными карими глазами. – Вы все мечтали об этом. А я нашел для всех нас шанс. Один на миллион. И если все пройдет, как надо, у нас получится.

– Не понимаю, – говорит Дэвид растерянно. – Ты о чем, приятель?

– Ты должен нам рассказать, – говорит Николь, прожигая взглядом Брайана. – Мы же друзья, черт побери! Ты должен нам сказать! Почему я чувствую себя так стремно? Как будто сделала что-то мерзкое!

Брайан ловит Николь за руку и чувствует пальцами ее быстрый пульс.

– Ты говорила, что если и в этот раз ничего не получится, – бросишь все, – произносит он с непонятной горечью. – А я этого не хотел. Все вы стали мне второй семьей. Я не мог тебя – всех вас – отпустить просто так. И когда мне дали шанс – я решил использовать его. Не ради себя, ради вас, Николь.

Она смотрит на него с непониманием и обидой. Николь действительно чувствует себя странно.

– Парни, я не сделал ничего плохого, клянусь, – в голосе Брайана появляется твердость, убежденность в собственных словах.

– Мы ничего не понимаем, – говорит Дэвид растерянно.

– Чувствуем себя придурками, – добавляет Аллигатор.

– Один человек хотел нам помочь. И сказал, что я должен сделать сегодня. Тогда победа

«Стеклянной мяте» обеспечена. Что бы вы сделали на моем месте? – спрашивает он почти в отчаянии. – Отказались бы?

Николь и парни молчат – не знают, что сказать.

– Ты должен был сначала рассказать нам, чтобы мы решили это вместе, – говорит наконец Николь.

– Да ладно, – вдруг поддерживает друга Дэвид. – Мы ведь все хотели победы. Любой ценой, хоть сейчас и сложно признаться. Если бы не хотели – послали бы его с предложением сыграть «Ночь».

Остальные вновь молчат.

– Я никому не сделал плохого, – говорит Брайан. – Это была просто хитрость. И пока я не могу рассказать об этом.

– В этом замешана она, – вдруг произносит Николь. И все понимают, что она – это Диана. Но Брайан все равно ничего не говорит. Повторяет раз за разом, что хотел лишь шанса для своей команды. И ни в чем не виновен.

Они спорят – но уже как-то вяло. В их душах в единый клубок сплелось желание победы и непонимание. И в конце концов Брайан вдруг, не выдерживая, бросает:

– Если вы считаете, что я поступил подло, – я уйду. Только скажите.

И первым идет по коридору дальше. Николь не успевает ему ничего крикнуть – открывается одна из дверей в коридоре, и оттуда выходят несколько молодых мужчин, в которых легко можно узнать музыкантов из группы «Биг дарсет стар». Непосредственный Аллигатор и их фанат Дэвид тотчас пытаются взять у них автограф и даже просят сделать совместное селфи, хоть тем и не особо нравится такое внимание. Они – звезды, а участники «Стеклянной мяты» кажутся им жалкими – по крайней мере, так решает молчащая Николь.

– Какая сладкая кошечка, – отвешивает ей сомнительный комплимент длинноволосый солист, забитый татуировками под самую шею. Кажется, Николь нравится ему куда больше, чем парни, которые горящими глазами смотрят на него.

Девушка молча показывает ему средний палец, слышит парочку сальных шуточек и идет следом за Брайаном, вдруг с горечью думая, что она очень ждала этого шанса. Дэвид прав – если бы она не хотела, она бы и не сказала, что ее второе имя – Санни.

И если все так повернулось – не должна этот шанс упустить. А Брайан незаметно отправляет короткое сообщение Диане:

«Все OK».

Он не чувствует себя виноватым. И сделал лишь то, о чем просила его Диана, обещая успех для «Стеклянной мяты».

* * *

Диана смотрит на экран телефона и улыбается. Она рада, что все прошло хорошо. И надеется, что группа – ее группа – «Стеклянная мята» добьется многого. Они заслужили это. И пусть она больше не член их команды, но все равно любит их и благодарна за те два года, что они были вместе. За их дружбу. Участие. Смех. Веру в нее.

За то, что они не побоялись связаться с такой, как она.

О том, что у отца появилась «незаконнорожденная дочь», Диана узнала несколько дней назад от Лианы, жены Макса Уолтера. Расчетливая Лиана решила, что эта информация должна попасть к Диане, явно надеясь на ее покровительство в дальнейшем.

Сначала Диана была шокирована, хоть и сохраняла отстраненное выражение лица. А потом поняла, что глупые Уолтеры что-то напутали – рыжеволосая Санни никак не могла быть дочерью ее отца. Что за глупость. Она и в дом их попала только благодаря Диане, только из-за того, что их перепутали.

Она построила верную логическую цепочку: Санни понравилась отцу, и тот решил помочь ей, а Уолтер решил, что она – его дочь. Однако все это ужасно не понравилось Диане. Ее раздражало то, что отец оказывает Санни внимание, но еще больше бесило то, что эта рыжая вместе со своей группой попадает на конкурс, в котором участвовала и «Стеклянная мята» – они прошли два отборочных тура и должны были приехать на третий. А из-за того, что отец решил помочь Санни (он, что, с ума сошел?), у «Стеклянной мяты» не оставалось никаких шансов. Уолтер не обратит на них внимания, потому что уже точно решил – по словам Лианы – работать с «дочкой» Мунлайта.

Диана была равнодушна к понятиям справедливости и несправедливости, но когда она поняла, что все старания Николь и парней будут никому не нужны, ее сердце словно кипятком обожгло. Они достойны большего, чем выступать по клубам и репетировать в гараже. Они должны заниматься музыкой и получать за это деньги, а не пропадать на своих постоянных подработках. Они – музыканты, а не массовка для победы Санни.

Сначала Диана просто хотела сказать Уолтеру, что Санни – никакая не дочь ее отца. Она вообще никто. И брать на конкурс ее и ее команду не нужно. А потом в голове болеющей Дианы родился иной план. План, который требовал тонкого подхода, казался странным, но мог подарить ее друзьям шанс.

Они этого заслужили. Хотя бы шанса. Одного на всех!

Диана не спала целую ночь, несмотря на температуру, головокружение, слабость и боль в горле, которая стала меньше, но все еще причиняла дискомфорт. Она думала, беспокойно ворочаясь с бока на бок. И ее план был прост: подменить группы. Сделать так, чтобы вместо группы Санни перед Уолтером выступала «Стеклянная мята». Чтобы он думал, будто Николь – дочь ее отца. Чтобы подписал контракт с ее друзьями – и тогда Уолтеру придется выполнять обязательства, даже если правда потом раскроется.

Наутро Диана позвонила Лиане и хриплым голосом задала множество вопросов, чтобы понять все нюансы. Как она и думала, Уолтер не видел настоящую Санни – знал лишь ее имя, которое она сказала по телефону. И это значительно упрощало дело, как и то, что Лиана деликатно предложила свою помощь. Она связалась с помощником мужа Кайлом и велела ему в день конкурса вместо группы, которую тот должен был встретить в десять утра, привести другую – «Стеклянную мяту». Сначала Кайл отказывался, но Лиана предложила ему неплохую сумму, и, в конце концов, он вынужден был согласиться.

В день конкурса помощник Уолтера сделал два звонка. Первый – Брайану из «Стеклянной мяты», велев к десяти утра подойти к стойке вместе со всей группой. Второй звонок – Санни, номер телефона которой ему дал шеф. Ей Кайл сказал, что прослушивание переносится на половину одиннадцатого. А когда встретил их, просто поставил по расписанию на место

«Стеклянной мяты», дав тридцать восьмой номер. «Связь с солнцем» ничего не заподозрили. Они решили, что им просто дают возможность попасть на третий тур в обход второго, на который они не смогли попасть.

Кроме того, ранним утром конкурсного дня Диана связалась с Брайаном, который когда-то и привел ее в группу.

– Я хочу помочь вам, – произнесла она тихим голосом, не давая ему возможности что-либо сказать. – И если ты сделаешь все то, что я велю, вы сможете выиграть.

Она велела следующее: Николь должна сказать, что ее второе имя – Санни, а Брайан должен ждать звонка от помощника Уолтера. А еще попросила исполнить ту песню, которую написала сама, – уже просто так. Ей хотелось, чтобы в памяти друзей от нее осталось что-то светлое.

Группы поменялись. И их судьбы – тоже. Хотя бы временно – это точно.

Когда правда раскроется (если она раскроется вообще) – у «Стеклянной мяты» уже будет контракт с «Биг-Скай Рекордс».

Диана в который раз убедилась в своем двуличии, но теперь ей было все равно. Она старалась не ради себя, ради тех, кто был ее друзьями. А Санни...Она пробьется. В какой-нибудь другой раз. Может быть.

Диане все равно. У Санни есть свобода – и это главное. И она потрясающе играет на гитаре.

Она дотрагивается рукой до горла и думает, что раз ей лучше, значит, скоро нужно будет заняться вокалом – благотворительный бал, где Диана выступает, близится – будет уже через две недели. Доктора, правда, против, говорят, что сначала нужно долечиться, восстановиться и только потом напрягать связки. Но они не понимают, что отец ждать не станет.

У нее тоже один шанс.

Перед тем как погрузиться в беспокойный сон, Диана пишет сообщение Дастину:

«Привет. У меня есть кое-что, что тебя обрадует. Встретимся?»

Он не отвечает ей. Зато снится.

Во сне они сидят на лавочке у реки и целуются так, словно и мира вокруг нет.

* * *

Вы когда-нибудь слышали звук разбитой надежды? Я – часто.

Это звук хрустального шара, висящего под потолком и играющего со светом огненными искрами, который вдруг со звоном упал на мраморный пол и разбился. Разлетелся на тысячи сияющих осколков. Поранил руку, от локтя до запястья обагрив алой кровью.

В этот раз звук разбившейся надежды был особенно громким. А осколки особенно мелкими – такие просто так и не достать из кожи.

В нас было столько воодушевления после звонка Макса Уолтера, столько веры в свою музыку, столько желания показать себя. Столько надежды – я могла черпать ее руками и лепить сверкающие чудесные шары, которые застывали в воздухе.

А в итоге она разбилась. Со звоном отчаяния, переходящим в стон. Совершенно внезапно.

По итогам третьего отборочного тура мы даже не попали в десятку лидеров. Группы «Связь с солнцем» не было в списках – мы вылетели.

П.Р.О.И.Г.Р.А.Л.И.

Осознание этого было тяжелым. Как камнепад.

Честно, никто из нас не ожидал этого. Мы были так самоуверенны, что собрались вместе для просмотра результатов и празднования. Да, черт побери, мы думали праздновать – если не победу, то попадание в ту самую десятку. Такой большой была наша надежда. И это было самое скверное.

Результаты появляются на сайте конкурса в полночь, и перед тем, как открыть их, Чет предлагает всем нам наполнить бокалы – не шампанским, конечно, а пивом и джин-тоником. Он ведь тоже самонадеянный.

Ноутбук стоит на столике перед Лилит, которая сидит на диванчике рядом со мной, Четом и Оливером. Уже пару часов мы безостановочно обновляем страницу, на которой должны появятся результаты. И ждем этого не только мы, но и множество других надеющихся людей – они переписываются между собой на форуме и в группе, посвященной конкурсу. В какой-то момент – за дюжину секунд до полуночи – у меня в голове мелькает мысль, что это неправильно. Может быть, мы заняли чье-то место, не пройдя второй тур, но сразу попав в третий? Справедливо ли, что Уолтер лично звонил мне и просил принять участие, ведя себя так, будто бы гарантировал нам финал? Ведь остальные ждут результатов с не меньшим нетерпением и волнением. Для многих это – шанс. Шанс быть услышанными...

Но додумать эту мысль я не успеваю. Потому что раздаются радостные вопли Лилит и парней – результаты вывесили!

Мы смотрим на экран ноутбука, не чувствуя стука сердец и затаив дыхание. И....

Нас нет...

Нет среди десяти полуфиналистов.

И первая мысль – может быть, это какая-то ошибка? А вторая – это конец.

Лузеры.

– Господи Иисусе...– громким, хорошо поставленным голосом говорит Лилит, не видя нас в списке. Она несколько раз прокручивает колесико мышки, но номера 38 нет. Пролет.

– Не может быть, – шепчет Кирстен. Она болела за нас как никто другой. – Как же так? Нет, как?!

– Запрещено цензурой, – сквозь зубы выплевывает Чет. Он столько готовился к этому выступлению – забил на все, чтобы показать себя с лучшей стороны.

Парни по очереди проверяют сайт, словно все еще надеясь на чудо. Но чуда нет. Чудо нынче стоит слишком дорого. Так дорого, что чудо стало деньгами.

Я молчу и осушаю свой бокал до дна, делая огромные глотки. И сразу наливаю еще и снова давлюсь. Но разочарование не запить ничем – для этого потребуется волшебный эликсир, а не алкоголь.

Эй, господин продюсер, зачем ты звонил мне, если даже не рассматривал в качестве полуфиналистов? Ты ведь знаешь, чем для меня был твой гребаный звонок?

А Джонатан? Он ведь так улыбался нам, говорил столько хороших слов – неужели и ему мы не понравились?

– Не понимаю, – зло говорю я, сжимая до боли бокал пальцами. – Не понимаю, зачем он звонил мне? Что хотел? Это ведь была не шутка. Не шутка же! Нас ведь реально встретил его помощник, провел внутрь, нам дали возможность участвовать в третьем туре, хотя нас не было во втором. К чему все это?

– Может быть, кто-то отказался от участия в третьем туре и они искали замену? –

предполагает Нейтан.

– Тогда зачем звонил сам Уолтер? – задаю я вполне логичный вопрос. – Разве для него это не мелко? У него туча помощников. Мог бы сказать одному из них решить эту проблему. Черт!

– Потому что его попросил этот твой садовник, – говорит Чет со злой усмешкой.

– Помощник повара, – поправляю я. – Ты вообще понимаешь, что Уолтер – не тот человек, который будет слушать такого, как этот мистер Бин.

– Может, он ему жизнь спас, – пожимает плечами Нейтан. – Вот он и согласился принять нас на конкурсе. И мы ему не понравились.

И он громко ставит бокал на журнальный столик – пиво проливается на зеркальную поверхность, но он этого не замечает.

– Мы настолько плохи? – говорит Оливер тихо. – Серьезно? Мы – дерьмо?

– Вы не дерьмо, – качает головой Кирстен, так, что ее высокие белые хвостики тоже мотаются из стороны в сторону. – Просто...Кто-то богатенький перекупил места в десятке, – предполагает она со вздохом.

– Может быть, – кивает удрученно Нейтан. – Так чаще всего и бывает. Бабки решают все.

Я не хочу думать так. Я не верю, что деньги – это последняя планка человечества. Я хочу верить в добро, любовь, талант. Я хочу верить в солнце даже самой темной ночью.

Я так сильно сжимаю свой бокал, что он трескается, и я только чудом не раню руки, но обливаюсь джин-тоником. На столе лежат тонкие осколки, на которых бликует свет.

Осколки моей надежды.

Приходится убирать их и переодеваться. Когда я возвращаюсь в гостиную, там все еще царит угнетающее молчание. Мы пьем молча. Потому что не можем поверить. Потому что не знаем, что делать дальше. Потому что надежда утянула за собой и веру.

Чет вдруг хрипло смеется.

– За проигрыш! – говорит он и поднимает свой полупустой бокал.

– Который обернется нашей победой, – упрямо говорю я и встаю на ноги. Мне обидно, я злюсь – так злюсь, что подрагивают руки, а в голове – рой черных жужжащих пчел со стальными жалами.

– Эй, команда. Не смейте унывать. Какого, а? – устало говорю я. – Раньше мы не надеялись ни на какие конкурсы. Надеялись только сами на себя. Очнитесь. Плевать на этот конкурс. И на Уолтера плевать.

– Давайте пить! – провозглашает Чет. – Алкоголя много.

– И пиццу закажем, – говорит Нейтан, который вечно голоден. И мы действительно напиваемся...

...А утром я просыпаюсь в незнакомой комнате с плотно занавешенными окнами, по которым колотит унылый дождь. Я лежу на боку, чувствуя спиной жар человека, который крепко обнимает меня, прижимая спиной к своей груди. Его рука покоится у меня на талии. На своем затылке я чувствую его дыхание – он забавно сопит. Но сейчас мне совсем не смешно. Я в шоке. И не знаю, что делать. Не знаю, кто это позади так тепло обнимает меня.

Надеюсь, что это не Чет. Иначе наша группа лишится басиста. А сам басист – кое-чего важного.

Я поворачиваюсь и к своему ужасу вижу, что меня обнимает Дастин Лестерс.

Чувствуя, что я шевелюсь, он еще крепче обнимает меня. Он спит, и на лице его играет улыбка.

Ночью воздух волшебства полон.  Жуткий холод исчез во мгле. Сердцебиение – до откола. А дело, оказывается, в тебе.

Глава 10. Экстракт вдохновения

Я не хочу умирать, зная, что такие, как он, живут.

Я смотрю на Лестерса с недоумением и жалостью – разумеется, жалостью к самой себе. Как я здесь оказалась?! Что делаю в одной кровати с ним? Какого… вообще происходит? Ничего не помню…

Еще только десять секунд назад я безмятежно спала, а теперь сердце как безумное. И адреналина в крови столько, сколько бывает при прыжке с парашютом. Мне страшно подумать, что между нами могло произойти. Резкая головная боль и сухость во рту добавляют остринку в эти странные ощущения.

С трудом я высвобождаюсь из его объятий – Лестерс горячий, как печка. И сажусь, с ужасом понимая, что на мне только нижнее белье – и то чужое!

Чужие, мать их, трусы. Боксеры.

Мужские. Серые. Хлопковые. С заниженной талией. И широкой черной резинкой, на которой красуется надпись Dolce & Gabbana. Наверное, они должны облегать мужскую фигуру, но на мне висят, словно шорты.

Мне хочется орать, но с трудом удается сдержать себя.

Я резким движением хватаю одеяло – почти невесомое, но теплое – и прижимаю к груди. Так, мне нужно успокоиться. Понять, что произошло. Все хорошо, Санни! Ты выживешь в этой неравной схватке.

Возможно, лучшее решение – это просто встать и тихонько уйти, пока актеришка спит. Но стоит мне об этом только подумать, как Лестерс – наверняка назло мне! – открывает глаза. И смотрит на меня с огромным недопониманием – улыбка, которая играла на его лице во сне, исчезла.

– Что ты тут делаешь? – спрашивает он в панике. Глаза у него при этом огромные.

– Не знаю, – честно отвечаю я, плотнее кутаясь в одеяло.

– Не знаешь… – медленно повторяет за мной Лестерс и, вдруг вскакивая, кричит: – В смысле – не знаешь?! Ты что вообще в моем доме делаешь, Рыжий Франкенштейн?!

Он тоже только в одном нижнем белье – точной копии моих боксеров. И стоит отметить, что тело у него ничего так.

– Ты как ко мне в кровать залезла, ненормальная?! – кричит он. – Да ты знаешь, что я с тобой сделаю?! Засужу! Поняла?

– Ха! – отвечаю я, чувствуя, как наливается краской лицо от возмущения. – Это я тебя засужу, придурок! За домогательства! За то, что ты затащил меня в свою кровать!

– Что-о-о? – взбешенно тянет Лестерс, хватается рукой за голову и морщится – видимо, она у него тоже болит.

– Уже завтра во всех новостях будет: «Лестерс – гнусный извращенец»! – обещаю я разгневанно.

Видимо, мои слова доводят Лестерса до приступа ярости, и он пытается схватить меня за руку.

– Извращенец?! – рычит он. – Иди сюда, Франкенштейн! Я тебя сейчас сдам охране! И вызову копов! Думаешь, я не знаю, зачем ты прыгнула в мою кровать?

– Зачем?!

– Чтобы срубить бабла, – ухмыляется он. – Вас было слишком много – таких умных. Не получилось за кулон содрать денег, решила, что так прокатит?

– Вот козел. Пошел ты! – и я громко указываю Лестерсу направление. Лицо у него от злости бледнеет – мои слова ему явно не нравятся.

– Иди сюда! Я сказал – иди сюда!

Лестерс пытается меня поймать. Ясное дело, я не даюсь ему в руки, и он начинает гоняться за мной по всей комнате, которая, по всей видимости, оказывается его спальней: большой, квадратной и какой-то совершенно снежной – все вокруг нежного молочно-белого цвета с редкими вкраплениями светло-серого.

– Я подам на тебя в суд! – кричит Лестерс, гоняясь за мной по спальне.

– Хватит меня домогаться! – отвечаю ему я, успешно уворачиваясь от его рук. И прыгаю на кровать, но он успевает ухватить край одеяла. Миг – и я остаюсь без него. И даже руками не успеваю закрыться.

На несколько секунд мы оба застываем. Я таращусь на Лестерса. Он – на меня. Я даже про головную боль забываю. Боже, что за позор…

– Почему на тебе мои вещи? – наконец спрашивает он, не отрывая от меня взгляда. И смотрит он совсем не в глаза.

–  Тяжело вздохнув, я спускаюсь с кровати, делая вид, что вовсе не смущена, и рывком забираю одеяло назад.

– Насмотрелся? – уточняю я, обматывая его вокруг себя.

– Нет, – тут же отвечает Лестерс и моментально поправляется: – Да на что там смотреть?! Я что, женщин не видел?

– Не на что смотреть? – сощурилась я. Это заявление прозвучало оскорбительно. – Тогда зачем ты затащил меня в свою кровать и заставил надеть это?! – с отвращением ткнула я пальцем себе чуть ниже талии. – Нравятся мужчины? Поэтому предлагаешь подружкам переодеваться в мужскую одежду?!

– Я нормальный, – оскорбляется и он. – А вот ты, похоже, не очень!

– Ты меня только что раздел – так что помолчи, извращенец, – отвечаю я, пытаясь понять, что происходит. Голова болит еще сильнее, и губы кажутся пересохшими. Это что, похмелье? Боже, нет… Вот почему я ничего не помню – из-за алкоголя. Да и Лестерс, похоже, тоже.

Мы вместе пили? Я вновь оглядываю спальню – на кресле валяются мужские вещи, вероятно, принадлежащие Лестерсу. Моих нигде нет.

– Перемирие. Надо понять, что произошло, – говорю я, морщясь от неприятных ощущений в висках и затылке. – Что ты помнишь?

– Готовился к роли, а потом проснулся с тобой, – отрывисто отвечает Лестерс и с подозрением смотрит на меня: – А ты?

– Я собралась вместе с друзьями, чтобы отпраздновать… кхм… кое-что.

– И как мы встретились? – буравит меня глазами Лестерс.

– Не помню, – пожимаю я плечами.

– Ты мне звонила! – вдруг выкрикивает он радостно. – И угрожала! Точно!

– Что-о-о? – изумленно спрашиваю я.

– Поэтому я приехал к тебе и…

Продолжить он не успевает – в его квартире раздается звонок. Глаза Лестерса становятся круглыми и страдальческими.

– Нет… – устало шепчет он и изощренно ругается, вспоминая мать какого-то Питера.

– Ты чего? – спрашиваю я его и толкаю локтем в бок. – Вспомнил что-то?!

– Прячься, – говорит Лестерс, озираясь. – Тебе надо спрятаться. Срочно!

– Твоя девушка? – догадываюсь я, и по позвоночнику бегут неприятные мурашки.

– Какая девушка? – закрывает он лицо ладонями и кончиками пальцев трет глаза. –

Телевизионщики. Снимают передачу. Чер-р-рт! Как не вовремя-то! Звонок раздается вновь.

– Какая передача? – уточняю я в недоумении.

– «Дом звезды». Прячься! Живо! – велит актер. – Мне не нужно, чтобы главной новостью дня было: «Новая подружка Лестерса»!

У меня холодеют руки, а в ноющих висках, напротив, появляется жар. «Дом звезды» – это известная передачка, в которой неугомонный ведущий посещает дома знаменитостей и засовывает свой длинный нос во все углы.

 Ничего особенного, но рейтинги зашкаливают.

– Куда прятаться?! – в панике спрашиваю я. Они же реально всю его квартиру наизнанку вывернут! Не хочу, чтобы меня нашли! Что за проклятье на мне? Почему уже во второй раз мне грозит опасность стать «девушкой Лестерса» в глазах всей страны?!

– В гардеробную… Нет, туда нельзя… Под кровать! – велит мне Лестерс нервно. – Живо под кровать, и если высунешься – тебе крышка, рыжая. Поняла?!

– Не тресни, – советую я ему.

Перед тем как залезть под кровать, мне в голову вдруг приходит странная черно-белая картинка – мы с Лестерсом целуемся. И я не испытываю неприятных ощущений – скорее, это что-то захватывающее, такое, от чего вверх по телу поднимается теплая волна, бьющая прямо в сердце и растворяющаяся на миллионы сияющих частиц.

Только ничего спросить я не успеваю – Лестерс, накинув на себя черный халат и запихав под кровать мои кеды, спешно уходит из комнаты.

Под кроватью темно, но совсем не пыльно – видимо, убираются тут часто и хорошо. Естественно, не сам Лестерс – он же птица высокого полета. Наверняка у него целый штат прислуги – горничная, повар, водитель…

Водитель…

Я вдруг вспоминаю его водителя, который везет нас, в обнимку сидящих на заднем сиденье и хохочущих, непонятно куда…

А потом я вспоминаю все – память восстанавливается холодными волнами, подсовывая картинку за картинкой. И чем больше я вспоминаю, тем хуже мне становится.

* * *

Это – самая грустная вечеринка в моей жизни. И даже алкоголь на ней – со вкусом горечи и разочарования. Звон разбившейся надежды до сих пор стоит в ушах.

Я понимаю, что это было неправильно – надеяться на легкую победу. И сильнее, чем когда-либо прежде, осознаю, что я – не везунчик, не тот человек, которому все дается по мановению волшебной палочки. Чтобы достичь чего-то, мне нужно много и усердно работать.

А еще я понимаю, что буду работать. Несмотря на этот провал. И несмотря на другие провалы. Несмотря ни на что.

Парни тоже невеселы. Они пьют и тихо обсуждают случившееся и перспективы. Лишь Кирстен и Лилит пытаются как-то взбодрить нас, но все тщетно.

Даже музыка кажется унылой.

Когда алкоголь кончается, Чет звонит какому-то своему другу и зовет его, говоря, что тот знает толк в «правильных напитках». Что он под этим имеет в виду, я не понимаю – я никогда не пила столько, сколько сегодня. И, несмотря на это, я не могу забыться – в голову лезут хмурые серые мысли.

Я не помню, когда появляются абсент, друг Чета со своими друзьями и смеющиеся незнакомые девушки. Зато я помню вкус абсента – он отвратительно горький и отдает полынью. Зато почему-то повышается настроение и в теле появляется легкость.

Я, правда, хочу забыть наш провал. И начать все заново. Поэтому пью абсент снова.

 Я хочу жрать! – громко сообщает Нейтан, почему-то время от времени посмеиваясь. – Мы так и не заказали пиццу! Народ, кто что хочет? – выкрикивает он, вставая на диван ногами, чтобы его все слышали. – Я угощаю!

Наверное, он хочет произвести впечатление на девиц, танцующих посредине комнаты. Я смутно представляю, какой беспорядок будет завтра, но сейчас мне все равно – я делаю еще один глоток горькой зеленой жидкости.

Потом Нейтан тянется к телефону и обнаруживает, что тот разрядился.

– Держи, – кидаю я ему свой. Нейтан ловит его, едва не роняя, и смотрит контакты.

– О, круглосуточная пицца! – восклицает он радостно, набирает какой-то номер и говорит громко, прижимая телефон плечом к уху:

– Здорово! Доставка? Нам нужно заказать пиццу: две гавайских, две… Кажется, звонок срывается, и Нейтан удивленно смотрит на экран телефона.

– Гудки, – бормочет он. И снова набирает номер доставки пиццы.

– Эй! Я хочу заказать пиццу! – говорит Нейтан, слушает что-то и вдруг выдает:

– Сам козел!

Нейтан звонит в третий раз.

– Эй, урод! Я хочу заказать пиццу! – орет он в трубку, и всем, кто слышит это, становится смешно. Кажется, его снова шлют.

– Что за придурок? – спрашивает сам у себя обозленный Нейтан. – Не хочет принимать заказ! Что это за тупая доставка?! Санни, как они называются? Я напишу им парочку отзывов в Интернете.

– Дай мне, – тянусь я через весь диван за телефоном. В комнате кто-то курит, и я чувствую сладковатый дым.

«Круглосуточная доставка пиццы» – вот куда звонил Нейтан. И я сама решаю позвонить туда, находясь под властью феи абсента.

– Что надо? – рявкает знакомый мужской голос, который я, впрочем, не сразу узнаю – мозг затуманен. Я не помню, кого записала под этим названием в свою телефонную книгу.

– Мы хотели заказать пиццу, – говорю я.

– Да ты что? – говорят мне ехидно. – И как успехи?

– Вы не хотите принять заказ?

– Вы не хотите пойти к дьяволу? – спрашивает голос. – Так и знал – стоит дать телефон такой, как ты, начнется цирковое шоу.

И тут я вспоминаю, что под «Круглосуточной доставкой пиццы» скрывается сам Дастин Лестерс. Мне становится так смешно, что я начинаю смеяться – громко, звонко, заразительно – и не могу успокоиться.

– Как же бесит, – сообщает мне голос Лестерса, и это вызывает новый приступ истерического смеха.

Он кидает трубку, и я еще минут десять хохочу вместе с ничего не понимающим Нейтаном –

абсент и его сделал слишком веселым.

– Почему он не хочет везти нам пиццу? – спрашивает Нейтан в перерывах, когда мы переводим дух.

–  Потому что свинья, – сообщаю я ему. И мы вновь смеемся непонятно над чем. От смеха болят щеки.

А потом я, непонятно чем руководствуясь, объявляю, что сейчас все будет, и вновь набираю Лестерса. Звоню несколько раз – он смеет игнорировать мои звонки! Но в конце концов берет трубку.

– Что надо?! – рявкает он злобно. – Забудь мой номер!

– Слушай, ты, – говорю я, не понимая, что делаю, и чувствуя лишь легкость во всем теле. – Быстро привез нам пиццу!

– Что-о-о? – изумляется Лестерс. – Рехнулась, рыжая?

– Называй меня госпожа, – отвечаю я ему дерзко. – Десять пицц. В течение часа. Иначе пожалеешь. Снимки все еще у меня, – грожу я, стараясь не хихикать. – Не будешь слушать свою рыжую повелительницу, тебе крышка, приятель.

– Я тебя убью, – тихо говорит Лестерс и кидает трубку, но я уверена, что он приедет. Почему-то мне хочется увидеть его.

Я жду Лестерса, а его все нет и нет. Всем, кроме меня, весело.

В какой-то момент я понимаю, что Кирстен целуется с Оливером в углу,  да так страстно, что искры летят во все стороны. Чет утаскивает одну из незнакомых девчонок на кухню. Друзья Чета и Нейтан смотрят по телеку бейсбол – каждый обнимает свою девушку. А Лилит в гордом одиночестве танцует под тихую музыку с бутылкой абсента в руках и что-то напевает.

Каждый при деле. А я жду Лестерса. И мне обидно, что он все еще не приехал! Почему-то я начинаю злиться – на смену бодрости приходит непонятная агрессия.

И я вновь звоню Лестерсу.

– Ты не приехал, – объявляю я, сердито сведя брови у переносицы. – А это значит… И торжественно замолкаю.

– Это значит – пошла ты, – говорит Лестерс, чем безумно обижает меня.

– Это значит, что я выставляю твои фоточки со мной в Инстаграме и пересылаю на парочку новостных порталов, – говорю я певуче. – У тебя полчаса, красавчик.

И я смачно целую телефон. Все вокруг немного смазано, а цвета кажутся ярче. Так странно…

– Ты пьяная, – констатирует Лестерс злобно. – Или накуренная?

– Сердитая, – говорю я. – Ты о-о-очень меня рассердил, красавчик. Придется разослать всем наши с тобой фотографии. Ох.

И притворно вздыхаю. А когда Лестерс начинает ругаться, вновь смеюсь.

Когда я погружаюсь в сладкий вязкий сон, он приезжает. Звонит мне по телефону и требует, чтобы я вышла на улицу.

– Заходи в гости, – смеюсь я и снова добавляю: – Красавчик.

И снова сладко засыпаю. А когда открываю глаза, вижу Лестерса перед собой – видимо, кто-то открыл ему дверь. Он сидит на корточках перед диваном и внимательно

рассматривает мое лицо. Почему-то его глаза кажутся нереально синими, как южное море. И сам он очень милый: волосы взъерошены, легкая щетина, поперек щеки – след от ручки.

 Я пытаюсь дотянуться до этого следа, чтобы стереть его, но Лестерс ловит меня за руки, явно не желая, чтобы к его звездному лицу прикасались.

– Отдай фотографии, – говорит Лестерс ласково. – По-хорошему.

– А ты пиццу привез? – спрашиваю я.

– Какую пиццу?! Я тебе, что, пиццерия?! – возмущается он.

– Нет пиццы – нет фото.

– Меня оправдают, когда будут судить за убийство, – крепче сжимает он белоснежные зубы.

– Чье? – любопытствую я и снова пытаюсь дотронуться до его щеки. На этот раз у меня почти получается.

– Твое!!!

Он пытается меня поднять и без успеха трясет за плечи, требуя какие-то фото – какие, я уже и сама забыла. Мир трясется вместе со мной – от смеха.

– Хорошо-хорошо, – говорю я, когда мне надоедает трястись. – Я отдам тебе фото. Только выпей вместе со мной, красавчик.

– Откуда мне на голову упал этот Рыжий Франкенштейн? – бормочет знаменитый актер и соглашается: – О’кей. Давай выпьем.

Я встаю, вновь чувствуя прилив сил и оптимизма, наливаю в два пустых стакана абсент и один из них, наполненный до краев, отдаю Лестерсу. Тот зачем-то нюхает зеленую жидкость и оглядывается по сторонам. На нас не обращают внимания – кто-то спит, кто-то продолжает громко смотреть бейсбол, кто-то разошелся по парочкам. Вечеринка удалась.

– До дна, – говорю я и с хрустальным звоном ударяю своим бокалом по его. – За «Связь с солнцем»!

– За что?.. – не понимает Лестерс. – А за притяжение к луне пить будем?

– Глупый, – улыбаюсь я. – Так называется моя группа. И добавляю с гордостью:

– Я – музыкант. И я стану знаменитой. Мы все станем знаменитыми. Понял?

– Понял. А я – актер. И я уже знаменит. Но почему я должен пить с какой-то ненормальной? – спрашивает он, подняв глаза к потолку, словно к небесам.

– Там живет миссис Томсон и ее восемь кошек, а не бог, – на всякий случай говорю я Лестерсу.

– Если я это выпью, ты точно отдашь мне фото? Исходник и все копии? – спрашивает актер. Я несколько раз усердно киваю. И мы пьем. Я – лишь пригубляю, потому что в меня больше не лезет, а этот дурачок – залпом выдувает бокал абсента и морщится так, будто выпил настой из жуков.

– Вонючее пойло, – говорит он с отвращением. – Рыжая, давай фото. И немедленно.

Но я хитростью заставляю его выпить еще, а потом – еще. И, в конце концов, когда он тоже попадает под власть зеленой феи, объявляю:

– Я пошутила, милый! Я уже давно удалила все фото.

И мы оба смеемся и снова поднимаем бокалы – теперь уже за Дастина Лестерса и его актерскую карьеру. В эти часы он не кажется мне таким высокомерным и противным, как раньше. Дастин смеется, шутит, хлопает меня по спине и кажется своим парнем.

 Многое – как сквозь вату, словно в густом белом тумане. Зрение расплывчато, мелкие предметы размазаны, быстро движущиеся – размыты, мысли сбиваются, а логика становится другой, будто выворачивается наизнанку. Но нам хорошо и весело, несмотря на онемевшие губы и покалывание в пальцах. Словно мы касаемся грозовых облаков, ластящихся к нашим ногам.

Дастин рассказывает о том, как ему тяжело готовиться к роли, потому что сценарист запорол идею, режиссер – дурак, и вообще, его все достали и он в депрессии. А я жалуюсь на конкурс, на Уолтера и на несправедливость.

Нас не смущает, что мы говорим почти одновременно. Этой ночью нас вообще ничего не смущает.

А потом мы отправляемся спать, потому что нас обоих накрывает. И то, что оба ложимся в мою кровать, – само собой разумеющийся факт. Только заснуть нам не удается.

– Тут лежать неудобно, – сообщает Дастин, ворочаясь на моей постели.

– А где тебе удобно? – спрашиваю я. Мне безумно его жаль. Хоть он и знаменитый, но как же ему тяжело!

– Дома, на моей кровати, – горюет он. – Только там могу нормально спать…

– Так поехали к тебе домой! – вскакиваю я с кровати.

– Поехали! – радуется он. – Я покажу тебе свою квартиру! Там ночью вид – закачаешься.

Мы выходим из квартиры в обнимку, поддерживая друг друга, – мир шатается. На улице тепло и темно – свет тусклых фонарей не в силах разогнать тьму. Зато луна на небе красивая – полная, полупрозрачная, и на ней видны причудливые узоры.

В какой-то миг мне кажется, что луна мне подмигивает, и я подмигиваю ей в ответ.

– Я с водителем, – говорит Лестерс сквозь смех. – Сказал ему ждать меня. Это мне тоже кажется невероятно забавным.

Дастин ведет меня к какой-то темной машине, припаркованной неподалеку от нашего дома, и с остервенением дергает за ручки. Однако двери не поддаются, и Дастин со всей силы пинает заднюю дверь автомобиля. Тут же включается сигнализация, которая орет на всю улицу, а мы, взявшись за руки, убегаем, хохоча как придурки. Оказывается, Дастин перепутал машины – та, на которой он приехал, припаркована чуть подальше. И водитель – молодой светловолосый мужчина – выходит из нее, чтобы помахать нам. Кажется, он весьма удивлен тем, в каком состоянии Лестерс, однако ничего не говорит по этому поводу. Просто спрашивает, куда ехать.

– Домой, конечно же! – сообщает Дастин и галантно открывает мне дверь машины, слегка покачиваясь, – видимо, его тело тоже слишком легкое.

– Джентльмен, – улыбаюсь ему я, и он шире расправляет плечи.

Мы садимся на заднее сиденье и мчимся по пустынным дорогам Нью-Корвена. Следом за нами мчатся огни, опаляющие эту ночь светом. Мы открываем окна и высовываемся из них, ловя ладонями потоки воздуха, наслаждаясь бьющим в лицо ветром, признаваясь в любви ночному городу.

А потом я чувствую, что меня необъяснимо тянет к обнявшему меня за плечи Лестерсу. Рядом с ним спокойно и тепло, и в солнечном сплетении жарко – будто бы на него падает палящий луч солнца. В какой-то момент – когда Дастин гладит меня по волосам, прижав к своему плечу и шепча что-то про рыжий цвет, этот луч спускается ниже и щекочет ласковым жаром живот. И в этот же момент мы целуемся – не трепетно, а страстно, словно хотели этого тысяч лет и сдерживались, а теперь нашли друг друга.

Я оказываюсь у него на коленях.

У него жесткие губы, но они ласковы и горячи. И руки нежны – они настойчиво и мягко касаются меня, проводят по предплечьям, зарываются в волосы, ненавязчиво исследуют мое тело – без намека на пошлые приставания.

Мои ладони – на его щеках. Мое дыхание – на его губах. Мое сердце – в его власти. И я все крепче обнимаю его, смазанно целуя и прижимаясь к его груди.

Весь страх перед мужскими прикосновениями пропадает.

Остается лишь много света. И самый изумительный поцелуй в моей жизни. Самый пламенный. Как подожженный синим пламенем зеленый абсент. Но совсем не горький – разве что чувствуется слабый привкус полыни на губах.

Я так и не увидела волшебных фей, зато увидела в Дастине Лестерсе человека. Доставка пиццы удалась на славу.

* * *

Перед тем как открыть дверь, Дастин цепляет на лицо одну из самых своих обаятельных улыбок.

Ему совершенно не хочется, чтобы ведущий нашел под кроватью Рыжего Франкенштейна, и он бы вообще не открывал дверь съемочной группе, однако вынужден это сделать – они прекрасно знают, что он дома. И вообще, эта съемка была запланирована еще полгода назад, а вчера ему специально вылизывали всю квартиру, чтобы она сияла. Кроме того, Дастин совершенно не понимает, как умудрился напиться в компании Рыжего Франкенштейна, зато он прекрасно помнит, как они целовались вчера. И ей нравилось! Ей нравилось, черт побери! Рыжая так и льнула к нему, как ласковая лисичка, сводя с ума.

Почему-то Дастину вспоминается то, как с Санни упало одеяло и она стояла, как громом пораженная, давая ему возможность прекрасно рассмотреть ее тело. Неидеальное, прямо говоря, но оч-чень соблазнительное.

С мыслями о Санни Дастин открывает дверь и впускает в свои апартаменты в элитном жилом комплексе съемочную группу и собственного менеджера, которого привез Хью.

– Я думал, ты помер, – скрипучим голосом говорит менеджер – увесистый усатый мужчина лет пятидесяти, который обладает уникальной способностью совмещать в себе несовместимые вещи: к примеру, носить поношенную обувь и брендовые пиджаки. Или хвалить фильмы Дастина и любить Эмира Кустурицу.

– А я думал, ты прячешь от нас что-то интересненькое, – хмыкает тонким для мужчины голосом ведущий Ларри Харрис.

– Я только проснулся, – говорит Дастин и для наглядности широко зевает. – Проходите.

Съемочная группа небольшая – долговязый пронырливый ведущий Ларри, продюсер, помощник продюсера, два оператора, гример и парикмахер. Менеджер Дастина Джим и его помощник Хью – в дополнение. Первый – чтобы следить, как проходят съемки, второй – на роль мальчика «принеси-подай».

Пока над Дастином работают гример и парикмахер – роскошный черный халат оставляют, но делают специально взлохмаченную прическу и устраняют дефекты кожи, – продюсер и менеджер уточняют сценарий. Он прост – будут снимать то, как Дастин открывает дверь и приглашает всех в дом. Первым делом показывает гостиную, вторым – спальню и ванную, третьим – кухню, бар и столовую. Ну а потом и все остальное: спальни для гостей, малую гостиную на втором этаже, рабочий кабинет, комнату с домашним кинотеатром, тренажерный зал и всю «остальную мелочь», по выражению Ларри, для которого это уже десятый звездный хозяин в этом сезоне, и ведущий порядком устал.

– На кухне нам нужно будет открыть холодильник и шкафы, чтобы зрители могли увидеть, чем питается наша знаменитость, – говорит он. – Дастин, расскажешь, какие у тебя любимые блюда и напитки. И вставишь, что чаще всего пьешь «Ванила эйр». Мы тут привезли целый ящик. Заставьте ею весь холодильник.

«Ванила эйр» – название содовой, с известным производителем которой и у Дастина, и у Ларри заключен договор. Они должны рекламировать этот напиток, а потому и на программе совмещают приятное с полезным. Помощник продюсера и Хью берут коробку и направляются на кухню, чтобы выполнить распоряжение Ларри.

– Будешь пить на камеру, – вставляет продюсер. – Смачно открываешь и заливаешь в рот. С дюймов четырех.

Дастин лишь мрачно на него смотрит – попробовал бы он себе так что-нибудь в глотку залить. С пяти футов. У Дастина похмелье после вчерашнего пойла – где рыжая взяла такой отвратительный абсент? Во рту сухо, как в пустыне, в черепной коробке стучит по костям компания развеселых чертей. А самый главный черт – рыжий – сидит в его комнате под кроватью.

– Ты пил? – строго спрашивает его менеджер.

– Нет, – говорит Дастин равнодушно.

– Я чувствую запах, – вздыхает менеджер и делано ласково выговаривает ему, что перед съемками пить не надо. Зато когда возвращается Хью, орет на него так, что трещат стены. По мнению менеджера Хью виноват в том, что тот не удержал Дастина от алкоголя.

– Но меня же нет с ним все двадцать четыре часа! – восклицает Хью.

– Какая разница! – орет Джим. – Ты за него отвечаешь, придурок!

– Я сам отправил его домой, – вмешивается Дастин, над которым работают гример и парикмахер одновременно.

– Неважно! – бушует менеджер. Он с трудом успокаивается.

Наконец начинается съемка. Один оператор остается в квартире, второй выходит из нее вместе с Ларри – потом кадры будут монтироваться, и зритель будет все видеть и глазами Дастина, и глазами ведущего.

– В прошлых выпусках этого сезона мы уже были в гостях у нескольких супер-звезд: рэппера, футболиста, кинопродюсера, селебрети и популярного блогера. Сегодня настало время узнать, какие дома у актеров и насколько они шикарные! Итак, сейчас мы попадем в квартиру Дастина Лестерса, известного всем вам по фильму «Беглец по встречной». И посмотрим, как он живет. Залезем в каждый угол! Погнали!

И он звонит в квартиру. Дверь гостеприимно распахивается.

– Доброе утро! – радушно восклицает Дастин, видя Ларри за порогом.

– Доброе утро, братишка, отлично выглядишь!

– Да и ты неплохо!

– Пустишь к себе?

– Да без проблем, заходи!

– Они пожимают руки и обнимаются, хлопая друг друга по плечам, – словно и не провели вместе уже целый час. Дастин показывает холл и отвечает на вопросы въедливого Ларри, которому необходимо все знать, а после ведет в гостиную, разделенную на несколько секторов. Это огромное помещение с лестницей, ведущей на второй уровень, в котором царствуют холодные оттенки: белые, алебастровые, пломбирные, матовые и нежно-серые, и оттого кажется, будто это настоящее царство современной Снежной Королевы. Ну или Кая, из сердца которого так и не смогли вынуть осколок дьявольского зеркала.

Ларри рассматривает едва ли не каждую вещь и продолжает задавать вопросы, а потом вдруг заглядывает за белое, как облако, бесформенное кресло и двумя пальцами брезгливо достает оттуда женские облегающие темно-синие джинсы и футболку, на которой написано:

«Повелитель ящериц». Вещи влажные и помятые. Откуда это взялось в подобной гостиной – роскошной и чистой, – непонятно. И почему так сильно пахнет лавандой – тоже.

– Что… это такое? – спрашивает Ларри изумленно.

Менеджер Дастина закатывает глаза, Хью едва сдерживает смешок, а у Дастина в голове проносятся сцены расправы над Рыжим Франкенштейном, которая умудрилась напоить его. Он вдруг вспоминает еще одну забытую сцену.

* * *

Дастин и Санни заходят в его квартиру, обнимая друг друга и смеясь, – они так долго и упорно целовались, что их губы даже слегка устали. Настроение обоих – на высоте, и спать уже совсем не хочется. Хочется быть друг с другом – это неожиданно приятно, до дрожи в коленках у нее и до сбившегося дыхания у него.

Дастин включает свет, и Санни восхищенно хлопает в ладоши.

– Как тут красиво! – восклицает она, разглядывая белоснежную гостиную.

– Тебе нравится? – непонятно чему радуется Дастин. Эмоции этой девушки для него – настоящий кайф. Он давно не видел такой искренности, такого огня в глазах – лучистых, теплых, цвета застывшего медового янтаря.

– Очень! – с горящим взглядом сообщает ему Санни. – Тут так красиво! Кажется, словно все сделано изо льда и перьев ангелов!

Дастина забавляют такие метафоры. А она подбегает к белоснежным легким полупрозрачным шторам, что лишь подчеркивают воздушность гостиной, и закутывается в них. Дастин, у которого до сих пор любое движение вызывает смазанный эффект, идет за ней, словно зачарованный волшебством солнечной феи. И снова целует Санни, прислонив к прочному оконному стеклу. За ее спиной ночные пульсирующие огни Сент-Ирвинга. За его – непонятная легкость, не алкогольная, а душевная. Дастину легко с Санни, он греется об нее, наслаждается ее глазами, губами, голосом.

Их поцелуй – концентрат вдохновения.

Губы – к губам, пальцы – к пальцам, одно на двоих дыхание.

Дастин обнимает ее, прокладывает дорожку из поцелуев от подбородка к ключицам, заставляя Санни откидывать голову назад, нежно гладит по скулам и щекам, играет с рыжими волосами… В какой момент он срывает с нее футболку, Дастин и сам не понимает – лишь чувствует под пальцами не хлопок, а горячее тело.

А потом Санни становится щекотно, она смеется и брыкается, и Дастин тоже начинает смеяться и хватает ее на руки. Кружит, звонко чмокая то в щеку, то в нос, а после несет в ванную комнату. Перед тем, как она начала ему названивать, он, репетируя новую роль, решил отдохнуть и порелаксировать в ванне с лавандовой пеной. Однако планы изменились, и Дастину пришлось оставлять все и ехать к этой пьяной сумасшедшей, потому что он боялся, что она реально сможет что-нибудь сделать.

Лавандовая душистая ванна, рядом с которой стояла открытая бутылка красного вина и горький бельгийский шоколад, до сих пор дожидались Дастина. И он, не найдя ничего лучше, аккуратно кладет туда Санни, приведя ее в восторг.

– Водичка! – кричит она, брызгаясь, пьет вместе с ним из одного бокала, и теперь вкус их поцелуя – винно-шоколадный, изысканный.

Они вместе сидят в огромной круглой ванной с резными бортиками, разговаривают о каких-то глупостях, считают огни на улице – в ванной, на удивление Санни, есть окно, бросаются друг в друга лепестками роз, пытаются найти звезды, не находят и вновь заключают друг друга в объятия.

Дастин хочет не только поцелуи и объятия, и он снова предпринимает попытки перейти к чему-то большему, точно зная, что его прикосновения нравятся Санни, но она мотает головой и строго грозит ему пальчиком. А после объявляет:

– Я хочу спать, милый.

– Идем спать, – соглашается Дастин грустно.

– Но я вся мокрая, – расстраивается Санни.

– Я дам тебе свою одежду, – утешает ее он и гладит по волосам.

– А можно я выберу сама? – спрашивает она с надеждой. Он кивает, и они, завернувшись в большие полотенца поверх мокрой и пахнущей лавандой одежды, идут в его гардеробную.

Переодевшись, Дастин сушит Санни рыжие волосы, а она зачем-то кидает свои влажные вещи на кресло в гостиной (чтобы не потерять), но промахивается. И они идут спать в его кровать – оба сухие и довольные.

Им обоим снится море – холодного лазурного цвета, у горизонта переходящего в глубокую синеву.

Санни видит себя маленькой девочкой, чьи рыжие волосы достигают поясницы. Она радостно несется по гальке в пену, оставшуюся на берегу, а после с воплями убегает от очередной накатывающей волны. А рядом стоят ее бабушка и дедушка.

Дастину – эпизод из прошлого, где он, после двух смен в баре, обессиленный, сидит ночью на берегу и слушает чье-то красивое пение. Как будто бы поет русалка, и он засыпает под это пение и мерцание редких звезд, рассыпанных по небу.

* * *

– Что это? – удивленно повторяет Ларри, держа женские джинсы и футболку.

– Это вещи Марго, – выдавливает из себя Дастин.

– Твоей бывшей? – уточняет ведущий.

– Да, – кивает актер.

– Ты их хранишь на память?

– Да… Так вышло, – устало отвечает Дастин. Вот же рыжая… Опять подставила его!

– А почему они влажные? – удивленно спрашивает Ларри.

– Я их вчера стирал.

– Зачем?! – никак не может понять ведущий, и Дастину хочется ему вмазать, но он мило улыбается.

– Чтобы отдать их чистыми! – находит выход он.

Съемки продолжаются. Дастин отлично играет роль хорошего хозяина, однако нервничает, виня во всем Санни. Апогей его беспокойства достигается тогда, когда они заходят в его спальню. И Ларри ходит по его комнате, лапая все, что можно, – Дастина это ужасно бесит, но он продолжает улыбаться. Улыбается даже тогда, когда ведущий просит заправить кровать, и актер сам это делает, боясь, что кто-нибудь увидит его личного Рыжего Франкенштейна.

– Итак, мы побывали в спальне самого Дастина Лестерса и еще раз убедились в двух вещах: во-первых, в отличие от своего знаменитого героя Тома из «Беглеца по встречной» Дастин любит жить в комфорте, а во-вторых, у него есть чувство стиля. Спальня превосходна!

Сколько ты отдал за то, чтобы иметь возможность проводить ночи в такой белоснежной красоте, а? – спрашивает со смешком Ларри, обожающий подсчитывать чужие деньги, и Дастин, улыбаясь и время от времени косясь на кровать, что-то отвечает ему.

Съемочная группа, переговариваясь, направляется в ванную комнату, в которой проводит не больше трех минут, ибо в ней словно произошел свой маленький локальный апокалипсис.

Вода всюду – на полу, на бортиках, в самой ванной (ее так и не слили), и ужасно пахнет лавандой – так, что чешется в носу. На стенах и даже на потолке – брызги и пена, шампуни, бальзамы и гели открыты, лепестки роз плавают в воде и валяются под ногами.

– Наверное, здесь лучше не снимать, – говорит Дастин, стараясь сохранить свой тон ровным. – Я вчера принимал ванную…

– Как ты ее… бурно принимал, – насмешливо отвечает Ларри, брезгливо поднимает с бортика красный лепесток и вертит его в пальцах. – Моя бывшая любила тащить в ванную всякую дрянь вроде этого, – с намеком говорит он. – И какой толк от цветочков в водичке?

– Они делают кожу более мягкой, – говорит Дастин, вспоминая, как осыпал хохочущую Санни лепестками роз. В него вчера вселился демон абсента? Или фея? Зачем он вообще приволок рыжую к себе?

– Понятно, – окидывает его странным взглядом Ларри. – Ладно… Другие ванные в доме есть?

– Есть. Там чисто.

– Тогда снимем там. Ну ты и грязнуля, приятель, – треплет его по плечу костлявой ладонью Ларри. А Дастин вдруг замечает на одной из полочек, между зубной пастой и пеной для бритья телефон, и этот телефон явно не его. Скорее всего, мобильник оставила рыжая. И Дастин, пропуская вперед всю съемочную группу, хватает телефон и кладет в карман халата.

– Так, что происходит? – спрашивает менеджер и грозит кулаком – не Дастину, а Хью, как ответственному за Дастина, который должен отвечать за все его выходки. – Какого черта ты не позаботился, чтобы квартира была в порядке?! Я же сто раз напоминал о том, что сегодня съемка!

– Все было в порядке, – говорит Хью устало. – Вчера я лично проследил, чтобы квартиру убрали.

– Ни черта тут не в порядке! – рычит менеджер и тащит актера за собой.

В спальне Дастин с подозрением глядит на кровать, не замечая знаков, которые подает ему Хью.

Затем они оказываются в гардеробной. Там все в порядке – за исключением, разве что, двух самых интимных деталей женского гардероба алого цвета, которые ведущий находит на первой полочке. Они аккуратно сложены и, по всей видимости, дожидаются хозяйку. Дастин проклинает тот час, когда встретился с Рыжим Франкенштейном.

– Это мое, – спешно говорит Лестерс, хватает белье Санни раньше, чем это успевает сделать любопытный Ларри, и закидывает на самую верхнюю полку. Теперь ему хочется не целовать, а задушить эту чертовку. Она бы еще тут посредине комнаты оставила свое идиотское бельишко, которое он вынужден был трогать!

Хью, который, кажется, понимает, в чем дело, вновь начинает подозрительно похрюкивать. А менеджер актера хмуро смотрит на ведущего, продумывая план действий на тот случай, если этот тощий кретин начнет распускать о Дастине слухи.

– Твое? – удивленно переспрашивает Ларри. – Но это же женское.

– Какая разница, – пожимает широкими плечами Дастин. – Иногда нужно почувствовать себя слабее. Узнать свою Аниму.

– А? – ничего не понимает ведущий. – Кого?

– Аниму, – покровительственным тоном говорит Дастин. – Женский архетип в психике мужчины. Анима, Анимус, Юнг… Ничего не говорит?

– Не очень, – признается Ларри.

– А мы проходим в Хартли в контексте изучения древнегреческой литературы, – говорит Дастин, – и сопоставления ее с психоанализом, для того чтобы лучше понимать принцип духовного осмысления ролей.

– Понятно, – говорит ведущий. – Замечательно. Продолжаем!

Во время третьего дубля, в самый неподходящий момент, звонит чей-то телефон – раздается рок-музыка, громкая и тяжелая. Громыхают барабаны, воет гитара, скрежещет бас и тяжелыми волнами обрушивается на уши брутальный мужской голос, поющий что-то о говорящих свиньях, которые возомнили себя людьми.

– Кто не выключил телефон?! – орут Ларри и менеджер Дастина одновременно. И все с непонимающими лицами начинают проверять мобильники, пытаясь понять, кому звонят. Особенно недоволен Дастин – он уже порядком устал. Однако каково же становится его изумление, когда Хью говорит ему:

– Это, кажется, у тебя…

Ничего не понимая, Дастин лезет в карманы своего роскошного черного халата, дабы доказать, что его мобильник – в спальне, и натыкается рукой на телефон Санни, о котором он уже благополучно забыл. Именно он разрывается от звонка.

Вся съемочная группа в недоумении смотрит на актера, не зная, что сказать, а сам он не отрывает взгляда от экрана телефона, на котором высвечивается фото звонившего. Это широкоплечий парень без футболки, демонстрирующий татуировки на обеих руках и задорно высунутый язык. «Чет», – подписан входящий звонок. И Дастин щурится – вот, значит, как выглядит парень Рыжего Франкенштейна. Чет, значит.

– Может, ответишь? – ласково спрашивает его менеджер.

– Не хочу, – раздраженно говорит Дастин, отклоняет наконец звонок, а потом и вовсе вырубает телефон – чтобы тот не мешал. Почему у него становится злобно на душе, он и сам не знает.

После съемок в гардеробной, где Дастина заставляют показывать едва ли не все, что он носит, они возвращаются в спальню, к которой она примыкает. Их следующий пункт – кухня и гостиная. Однако внимательный Ларри вдруг что-то замечает и радостно несется к наскоро заправленной кровати.

– А что у тебя под кроватью торчит? – спрашивает ведущий и резко становится на четвереньки, чтобы заглянуть под нее.

И Дастин понимает, что не сможет объяснить им наличие рыжей полуобнаженной девицы у себя дома.

* * *

До того славного момента, как в спальню кто-то заходит, я почти полтора часа провожу под кроватью в компании с полом, тем самым одеялом и кедами. У меня то затекают руки и ноги, то жутко хочется кашлять, то пить, то вдруг начинает тошнить. От воспоминаний о поцелуях прошлой ночью становится плохо, и мне срочно требуется в ванную комнату, чтобы хорошенько почистить зубы. Я больно кусаю себя за руку, когда вдруг чувствую, что при мысли о губах Лестерса вновь появляется горячий солнечный луч, который падает на живот и легко скользит его, дразня кожу.

Я не знаю, как могла позволить себе подобное, и не могу оправдать себя алкоголем – это лишь отягощает мое преступление! Как же так? Что актеришко сделал со мной, чтобы я так спокойно позволила ему целовать себя, прижимать к груди и запускать мерзкие пальцы мне в волосы?! Срочно в душ, срочно смыть с себя эти прикосновения!

От одной мысли, во что я одета и кто носил это раньше, мне становится еще гаже, и я молча проклинаю Лестерса, лежа на животе и уронив голову на скрещенные руки.

Когда наконец раздаются громкие голоса и в спальню заходят люди, мне становится страшно и весело одновременно – вот будет умора, если меня найдут здесь прямо во время передачи о домах звезд. Ведущий будет чрезвычайно доволен! Наверное, передача взорвет все рейтинги.

– Неплохая спальня, Дастин, – раздается высокий капризный голос совсем недалеко от кровати. – Подгони мне контакты твоего дизайнера!

– Без проблем, – отвечает Лестерс небрежно, но я почему-то уверена, что он нервничает. Так, и когда я успела так изучить господина актеришку?

Я вижу множество ног и молюсь, чтобы головы, крепящиеся к этим ногам, не увидели меня.

– Сначала снимаем здесь, потом идем в ванную и гардеробную, – говорит ведущий совсем неподалеку от меня. – Парни, вот здесь и здесь возьмете крупным планом. Только, пожалуйста, кто-нибудь, заправьте постель!

– Минуту, сейчас сделаю! Дастин, а где одеяло? – раздается голос Хью.

– Я сам! Оно упало! – подскакивает к кровати Лестерс, а я спешно перекатываюсь, освобождая одеяло, на котором лежу. Он становится на четвереньки и заглядывает под кровать. Мы встречаемся взглядами. У него в глазах ярость, у меня, подозреваю, тоже. Но я умудряюсь показать Лестерсу язык. А он, прежде чем вытащить одеяло, успевает скорчить злобную гримасу. После чего бодро вскакивает и лично расстилает одеяло, а после – покрывало, валявшееся на полу.

Начинается съемка.

Пару раз я видела эту передачу, и при всей своей глупости она была довольно живой и бодрой, однако на самом деле оказалась постановочной от и до. Съемку постоянно прерывали, чтобы уточнить тот или иной момент или поменять диалоги, для некоторых сцен делали несколько дублей и даже кое-что рекламировали – я отлично слышала, как кто-то, предположительно, продюсер, велел поставить на столик бутылку содовой «Ванила Эйр», которую старательно выпил до половины Хью – чтобы смотрелось правдоподобней.

Когда ведущий и операторы оказываются у кровати, сердце мое сжимается – очень уж не хочется быть обнаруженной. И я даже дышать боюсь и зажимаю себе рот и нос рукой.

Однако они довольно быстро отходят в сторону, продолжая исследовать святая святых дома Лестерса.

Но все-таки меня обнаруживают, и это делает Хью, наклонившийся, чтобы поднять пробку от бутылки, укатившуюся почти к моему лицу. Хью видит меня и, кажется, все понимает. На его круглой добродушной физиономии расплывается улыбка, но тотчас исчезает. И он встает, не сказав ни слова обо мне.

Вскоре вся съемочная группа перемещается в ванную комнату, примыкающую к спальне. Вся, кроме Хью, который спешно идет обратно, заглядывает под кровать и шепчет:

– Эй, тебе нужно уходить!

– У меня нет одежды, – тихо говорю я в ответ. Он кивает и исчезает, а через полминуты возвращается, чуть запыхавшись.

– Вот твои вещи. Вылезай – и в гостиную. Одевайся и быстро уходи – я открыл тебе входную дверь, – шепчет Хью, и я понимаю, что он привык подчищать за Лестерсом. – Я пойду в ванную комнату, если что, прикрою тебя. Надеюсь, вы с Дастином хорошо повеселились, – подмигивает мне он напоследок и уходит.

Я выползаю из-под кровати, щурясь от яркого света, сдуваю с лица прядь волос, достаю кеды и, воровато оглядевшись по сторонам, подхватываю одежду и несусь в гостиную, никем не замеченная. И едва только покидаю спальню, как вся компания выходит из ванной комнаты – по какой-то причине они не стали там слишком долго задерживаться.

В гостиной я быстро натягиваю влажные и до сих пор пахнущие лавандой джинсы и футболку, не сразу вспомнив, где оставила нижнее белье. А когда вспоминаю, решаю за ним не возвращаться – пусть останется на память обо мне Лестерсу.

Крадучись, я выхожу из квартиры, держа в руках кеды, и оказываюсь в светлом уютном холле с несколькими дверями, ведущими в квартиры. Одна стена – полностью стеклянная, и через нее открывается чудесный вид на Хэмпл – местечко, в котором стоят высотки элитного жилого комплекса для богатых. Однако у меня нет времени любоваться всей этой красотой. Бросившись к лифту, я нервно нажимаю на кнопку вызова. Створки тотчас распахиваются передо мной, я запрыгиваю внутрь и мчусь вниз, понимая, что телефон я забыла у Лестерса, зато в кармане у меня несколько новеньких, согнутых вдвое купюр – видимо, заботливый Хью вложил мне их, дабы я убралась отсюда подальше на такси.

Стараясь быть как можно более невозмутимой, я выхожу из лифта на первом этаже и, засунув руки в карманы, иду по черному мрамору мимо охраны и полукруглой стойки с двумя приветливыми девушками, которые, завидев меня, улыбаются и громко здороваются. Я неразборчиво здороваюсь в ответ, моля, чтобы они не спросили, из какой квартиры я вышла. И тут в меня едва не врезается какой-то мужчина в спортивном костюме, не отрывающий взгляда от экрана телефона.

– О, простите! Не заметил! – восклицает он, наконец подняв глаза, и вдруг говорит весело:

– Это ты! Рыжая студентка из Хартли! Которая выступала со своей группой на конкурсе!

«Связь с солнцем»! – щелкает пальцами в воздухе не кто иной, как Джонатан Тейджер. –

Верно?

– Здравствуйте, – радостно отвечаю я. – Верно!

– Что ты тут делаешь? – снимает он солнцезащитные очки. Глаза у него яркие, зеленые, но без хитринки, добродушные.

– Была в гостях, – кривлю я душой, зная, что никому, кроме Кирстен и Лилит не смогу рассказать о том, где я была, что со мной сегодня произошло и что чуть не произошло.

– А я здесь живу, – говорит Джонатан. – Жаль, что мы не живем поблизости. В соседях – одни снобы, ни с кем не повеселиться, – жалуется он. – Когда я был в твоем возрасте и учился в Хартли, у меня были куда более приветливые соседи. Какие вечеринки мы устраивали! – улыбается он воспоминаниям. – Напомни, как тебя зовут?

– Санни, – отвечаю я, нисколько не обидевшись на то, что Джонатан не помнит моего имени.

– Да, точно, Санни, – кивает он лохматой головой и спрашивает: – Результаты конкурса уже объявили?

Внутри меня все мрачнеет, но я стараюсь улыбаться.

– Да, – киваю я. – Вчера в полночь. Мы не попали в десятку. Так что зря вы хвалили нас на выступлении. Не оправдали доверие и все такое. Наверное.

У Джонатана мрачнеет лицо.

– Вот же… – Он бранится так грозно, что у меня, кажется, вытягивается лицо.

– Послушай, я очень хотел, чтобы вы попали в финал, девочка, – говорит композитор. – Но этот ублюдок…

Он осекается и внимательно смотрит на меня.

– Санни, ты завтракала? Может, составишь мне компанию? – спрашивает Джонатан. – И я попытаюсь тебе кое-что объяснить.

– Что? – удивленно спрашиваю я.

– Как устроен мир шоу-бизнеса, – с долей отвращения в голосе сообщает он и приглашает меня в гости. А видя мой недоумевающий взгляд, добавляет:

– Не бойся, дома жена и племянники. Ждут меня после пробежки. И Саманта восхитительно готовит!

– Спасибо за приглашение, но, боюсь, я одета не для гостей, – улыбаюсь я несколько смущенно. Пообщаться поближе с таким человеком, как Тейджер, – это круто и очень вдохновляюще. Но не в одежде, которая все еще влажная после купания в ванной. И запах лаванды мне порядком надоел.

– Ерунда! – машет рукой Джонатан. – У меня и приведешь себя в порядок. Идем! – хватает он меня под руку, порядком удивив. – Идем-идем! Саманта и дети обожают гостей, тем более что я им про тебя рассказывал!

Я не знаю, почему я это делаю, но соглашаюсь. И снова иду к лифтам вместе с композитором, который вдохновенно между делом рассказывает о своей работе над каким-то там фильмом. Мы поднимаемся на десятый этаж – тот самый, на котором живет Лестерс.

Если бы я знала, что мне придется сюда возвращаться, сделала бы ноги. Но теперь уже не убежишь.

– А ваша жена не будет против? – спрашиваю я, косясь на дверь в квартиру Лестерса. Из нее никто не ломится.

– Что ты! – машет изящной кистью Джонатан. – Говорю же – мы обожаем гостей.

Он открывает передо мной дверь, и я оказываюсь в большом светлом холле. Мы проходим в гостиную, и я понимаю, что квартира Тейджера – точная копия квартиры Лестерса, только она не чинно-благородная, белоснежная, как зимняя резиденция Кая, а какая-то по-своему теплая и уютная. В ее оформлении сочетаются нежно-коричневые и горчичные оттенки со всевозможными голубыми и сочно-зелеными цветами: лазурная мягкая мебель на фоне фисташкового ковра и сливочных стен выглядит ярко и как-то по-домашнему нарядно, воздушные небесные шторы вносят в комнату освежающую нотку, а яркие бирюзовые, лаймовые, мятные и горчичные подушки – игривость. А еще тут царит творческий легкий беспорядок и всюду разбросаны детские игрушки. На полу перед игровой приставкой сидят двое мальчишек лет десяти и увлеченно во что-то играют. Но стоит им обернуться и увидеть Джонатана, как они с радостными криками вскакивают и несутся к нему, чтобы обнять с двух сторон. А потом смотрят на меня.

– Это кто? – с любопытством спрашивает мальчик с рыжими вихрами на затылке. Второй тоже рассматривает меня во все глаза.

– Это мой друг Санни, – беспечно говорит Джонатан, и я хмыкаю про себя – ага, друг. –

Мальчики, поздоровайтесь!

– Привет, я – Элтон, – говорит второй мальчик, темноволосый и высокий.

– А я – Питер, – добавляет рыжий, с подозрением глядя на меня. И добавляет: – Похожа на тетю Эл на старых фотках.

– Точно! – говорит Элтон. – Только тетя Эл – злая грымза.

– Гаргулья! – подхватывает его брат.

– Баньши.

– Ведьма.

– Мальчики, – укоризненно говорит Джонатон, хотя глаза его смеются, и я уверена, что он такого же мнения о неизвестной мне тете Эл, что и мальчики. – Нельзя же так!

– А Санни милая, – заявляют дети.

О-о-о, какие они забавные! Я подмигиваю им украдкой.

– И вообще, пора мыть руки – сейчас будем завтракать. Тетя Эл – сущее исчадие ада, – добавляет он мне со смехом, когда Питер и Элтон убегают в ванную наперегонки. – Вся наша родня от нее стонет. И ты ни капли на нее не похожа!

– Милый, у нас гости? – раздается позади нас приветливый женский голос. Я оборачиваюсь и вижу миловидную женщину средних лет на коляске – ее ноги аккуратно прикрыты клетчатым пледом. У нее большие, глубоко посаженные голубые глаза, тонкий

«породистый» нос и каштановые локоны, обрамляющие треугольное улыбчивое лицо. С коляской она управляется весьма ловко, как человек, который уже долгое время находится в ней.

Джонатан тотчас направляется к женщине, наклоняется, целует ее, поправляет плед на коленях и, взяв за руку – это смотрится невероятно мило и трогательно! – говорит:

– Саманта, дорогая, познакомься. Это Санни. Помнишь, я рассказывал тебе о талантливой девочке с конкурса, которую… Кхм, – делает вид, что кашляет он, а после обращается ко мне: – Санни, это моя любимая жена Саманта.

– Здравствуйте, – говорю я приветливо. – Надеюсь, я вам не очень помешала.

– Ну что ты, – улыбается Саманта. – Я всегда рада гостям. Тем более что сейчас мы будем завтракать.

– Санни нужно привести себя в порядок, у нее что-то с одеждой, – вспоминает Джонатан и отправляет меня в просторную ванную, обещая, что они дождутся меня – не будут есть.

Правда, следом за мной направляется Саманта и протягивает синий халат.

– Прими душ, переодевайся и приходи в столовую. Одежду оставь – я вижу, что она мокрая. О ней позаботятся. Чистые полотенца – в шкафчике слева.

–  Спасибо большое, – отвечаю я, тронутая ее гостеприимством. Не многие бы на ее месте радушно приняли незнакомую девчонку, которую в дом притащил муж.

– Все в порядке? – осторожно спрашивает Саманта. Я киваю:

– Да, конечно. Просто случайно упала в полную воды ванну. Знаю, что звучит странно, –

тороплюсь сказать я. – И вообще, извините.

– За что? – приподнимает она тонкую бровь.

– За то, что вломилась к вам.

– Глупости, – твердо отвечает она. – Я действительно люблю гостей. И мне было интересно тебя увидеть после рассказа Джонатана. Ничего не стесняйся. Мы тебя ждем, – напоминает она и уходит, оставив меня в одиночестве.

Я игнорирую ванну, к которой нужно подниматься по ступеням, и захожу в душевую, больше похожую на стеклянный куб. Прохладный душ – это то, что мне сейчас надо. Упругие струи водопадом падают на мое тело, и я понимаю, что головная боль уходит, смывается вместе с водой, зато появляется бодрость. Я мою голову виноградным шампунем, набираю в ладонь густой мятный гель, а помывшись, быстро стираю одежду, потому что не хочу, чтобы ею кто-нибудь занимался, поскольку я и сама в состоянии это сделать. Затем наскоро сушу волосы и укутываюсь в синий халат, который приятно холодит кожу. Теперь от меня пахнет не проклятой лавандой, а виноградом и мятой.

А потом я оказываюсь в столовой, такой же уютной, как и гостиная, но здесь с бледно-голубым сочетаются апельсиновый цвет и дерево. Вся семья Тейджеров в сборе и дожидается меня, сидя за огромным круглым столом, уставленным тарелками. Рядом с ними трется белая короткошерстная кошка.

– Ты до-о-олго, тетя Эл, – тянет рыжий Питер, и Джонатан тотчас на него шикает.

– Ты как раз вовремя, Санни! – говорит композитор и отодвигает для меня один из стульев с высокой спинкой. – И тебе очень повезло попробовать то, что готовит моя жена!

С этими словами он звонко чмокает в щеку Саманту, которая вновь улыбается, и мне кажется, что ее улыбка очень счастливая.

– Есть! Есть! Есть! – стучат вилками по столу дети, и Джонатан их с трудом успокаивает, а я вскакиваю и помогаю Саманте подать блюда.

Завтрак в семье Тейджеров сытен и прост – и не подумаешь даже, что эти люди живут в подобном элитном доме: жареный бекон с хрустящей корочкой, воздушный как облако омлет, тосты, порезанные овощи, хлопья с молоком, а на сладкое, которого Джонатан то и дело грозит лишить племянников, – восхитительные блинчики с вишневым джемом.

– Вы сам все это готовите? С ума сойти, Саманта! – говорю я.

– Готовить – мое хобби. Я целыми днями сижу дома, должна же я чем-то порадовать мужа, – смеется она. Они с Джонатаном постоянно переглядываются, даже кормят друг друга с рук и выглядят юной влюбленной парочкой. Только мальчишки, видя, как эти двое воркуют, корчат рожицы и незаметно перекладывают друг другу еду. Потом понимают, что это не очень эффективно, и почему-то смотрят на меня, а спустя пять минут я понимаю, что бекона и омлета в моей тарелке становится больше. И тогда в отместку я подкладываю зазевавшемуся Элтону овощи. Это так веселит его братца, что он смеется с полным ртом, и весь апельсиновый сок летит на братца. Мальчишки едва ли не начинают драться, и Джонатан с трудом призывает их к порядку, грозя оставить на неделю без сладкого. Питер и Элтон успокаиваются, но, судя по их лицам, угрозам дядюшки они не особенно верят. А потом начинают скармливать бекон кошке, сидящей под столом.

После завтрака мы пьем отменный кофе по-восточному, который варит лично Джонатан.

 Это все, что я умею делать на кухне, – заявляет он, колдуя над медной туркой, – кухню от столовой отделяет лишь арочный проем. – Кроме тостов, разумеется!

Его кофе получается крепким, ароматным и с пенкой – Джонатан разливает его по небольшим чашкам и подает на стол. На вкус кофе превосходен: горечь, кислота и сладость складываются в идеальной пропорции, кроме того, чувствуются корица и кардамон.

Почему-то этот кофе напоминает мне музыку композитора – в ней всего в меру, но она особенна, неоднозначна и создана кропотливо, с любовью.

Сравнивать музыку Джонатана с остальной популярной музыкой – это как сравнивать обычный кофе из «Старбакса» и его домашний кофе «По-восточному». С другой стороны, такой кофе – настоящий – способны по достоинству оценить только те, кто пробовал плохой.

Да и чтобы понять, что музыка хороша, нужно послушать много плохой музыки. И никак иначе.

Мы разговариваем обо всем на свете, и хоть знакомы совсем немного, мне кажется, что я знаю Джонатана тысячу лет, – с ним легко и комфортно, к тому же у нас много общего. А когда я говорю, что обожаю Элинор Фелпс, оживляется Саманта – оказывается, они подруги с самой юности! Мне даже показывают фотографии, на которых изображены молодые Элинор и Саманта, которая все еще стоит на своих ногах, а не ездит на коляске. Что с ней – я не знаю, а спрашивать неловко. Но что я знаю точно, так это то, что эта женщина – добрая и гостеприимная и очень любит мужа, неугомонных племянников и белую кошку, которая забралась мне на колени и с удобством устроилась, как на кресле.

– Ты очень понравилась Прелести, – говорит Саманта с улыбкой, – а ей нравятся далеко не все люди.

– Мы ей не нравимся, – обиженно говорит Элтон.

– Потому что вы ее гоняете, – строго смотрит на него Джонатан. Но эта строгость получается напускной, нестрашной. И мальчишки это отлично понимают.

– У меня тоже когда-то была кошка, – вспоминаю я. – Ее звали Колокольчик, ее подарил мне дедушка, но она сбежала… Эх.

– Расскажи о себе, – просит Саманта. – Ты родилась в Нью-Корвене?

– Нет, – отвечаю я. – Я приехала сюда учиться. А родилась я далеко отсюда и жила около моря. – И я называю родной городок, который находится на северо-востоке от столицы. Джонтан и Саманта почему-то переглянулись, но я не поняла, почему. Да и не придала этому факту никакого значения. Я рассказывала им о бабушке и о дедушке, о нашем доме, о том, как прекрасно бывает море в грозу, – за всю свою жизнь я видела столько молний, бьющих в воду, что это давно перестало пугать.

– А где твои родители? – спросил Джонатан, отхлебывая чуть остывший уже кофе.

– Их нет, – коротко ответила я, потому что не хотела рассказывать ничего о том, что никогда не видела отца, и о том, что матери глубоко на меня плевать. Для меня их действительно не было. Скорее, родителями я считала бабушку и дедушку, которые вырастили меня и воспитали. Как я считаю – достойно.

– Ох, Санни, так жаль, – говорит с сожалением Джонатан. – Я тоже рано лишился родителей и их поддержки. И знаю, как тяжело без них. Ты очень сильная девочка, что не сдалась и приехала воплощать свою мечту в Нью-Корвен. Как и я когда-то, – улыбается он далеким воспоминаниям.

А потом разговор плавно переходит на конкурс. И Джонатан пытается мне кое-что объяснить, бурно жестикулируя.

– Понимаешь, Санни, – говорит он. – Мир шоу-бизнеса – сложная жесткая система. В этой системе есть свои негласные правила. И одно из них гласит, что деньги стоят дороже таланта. Понимаешь, к чему я говорю это?

Я пожимаю плечами. Сказать, что понимаю, ничего не сказать. Но при воспоминании о конкурсе «Твой рок» вновь становится обидно. Мы ведь так старались! Мы перебороли себя и играли так, как играли бы для своих слушателей – с огромной отдачей. Мы видели, как они улыбаются, слушая нас, как постукивают пальцами по столу в такт нашей музыке. Мы были уверены в себе, а потом нас резко спустили с небес на грешную землю.

– Твоя группа выступала круто, вы зажгли этот унылый рассадник, поверь – я знаю, о чем говорю, – продолжает Джонатан. – В вас есть огромный потенциал, вы не просто талантливы, вы еще и техничны, что говорит о том, что вы серьезно подходите к музыке, много репетируете – хотя чего еще ждать от студентов Хартли? Кто написал музыку? – неожиданно спрашивает он.

– Ну, я, – приходится отвечать мне.

– Я так и знал! – восклицает Джонатан. – Так и знал, что ты! В этой музыке – твой четкий отпечаток.

Не знаю, что он имел в виду под этим.

– Но мы все вместе работали над ней, – добавляю я. Парни реально много вкладывались.

– В общем, надеюсь, ты понимаешь, что вы были если не лучшими, то одними из лучших? – спрашивает композитор. – Когда я пришел домой, я рассказывал о вас Саманте.

– Да, Джонатану вы очень понравились, – спокойно подтверждает она – ее рука покоится на его колене. – И он был вне себя от ярости.

– Почему? – удивленно спросила я, перестав почесывать кошку, и она негодующе коротко мяукает.

– Потому что вас с самого начала решили не брать, – резко ответил он. В его глазах появился нехороший блеск.

– Почему?! – восклицаю я, чувствуя себя наивной, обманутой дурочкой.

– Правило шоу-бизнеса, Санни, – деньги дороже таланта. Кое-кто заплатил за первое место. Кое-кто, кто был не достоин его. Я выступил против. Естественно, мой голос не учли – четверо против одного, – жестко ответил Джонатан. – А потом не пропустили вас – снова вчетвером. Потому что в игру вступил еще один железный закон мира шоу-бизнеса: конкурентов нужно топить. Уолтер заявил, что вы слишком сильно похожи на победителей: трое парней и солистка-девчонка. Кроме того, вы были слишком индивидуальны – а значит, вами будет трудно управлять. В таких конкурсах обычно побеждают либо нужные люди, либо крепкие середнячки, потому что из действительно талантливых людей сложно лепить что-то для себя, да и современное общество за редким исключением предпочитает «среднюю» музыку, «средние» фильмы и «средние» книги – не все воспринимают новшества, которые несут в себе гении. Вот так оно и вышло – вы не платили денег, вы не были чьими-то знакомыми, вы просто были слишком талантливы, – с горечью закончил Джонатан. – Но я думал, что вас засунут хотя бы в десятку! Но нет… Уолтер ублюдок.

– Санни, не переживай, дорогая, – сказала сочувственно Саманта. – Джонатана тоже никто долгое время не воспринимал всерьез. Он даже не смог закончить Хартли из-за финансовых трудностей: в те времена его музыку никто не покупал, а больше ничего он делать не умел.

– И не хотел, – рассмеялся Джонатан. – Я был весь в музыке, весь, с головы до пят.

– Ты и сейчас в ней, милый, – ласково сказала Саманта. – И я очень тобой горжусь.

– Благодарю, любовь моя, – поцеловал ей ладонь Джонатан и снова обратился ко мне: – Поэтому, Санни, ты должна понимать – вашей вины в том, что вы не победили, – нет. И не отступаться от своего. Продолжать играть дальше. Чем больше вы в музыке – тем больше ее в вас.

– А мы и не собираемся опускать руки! – весело сказала я, продолжая гладить задремавшую на моих коленях кошку. – Нет, мы, конечно, вчера с горя напились. Но уже завтра мы снова соберемся на очередную репетицию.

– Молодцы, – хлопнула в ладони Саманта. – Я уже хочу послушать, что вы играете!

– Я могу поговорить с кое-кем насчет вас, – неожиданно сказал Джонатан, задумчиво потирая подбородок. – А если вы исполните песню, которую написал я… У вас появятся очень неплохие шансы на…

– Нет, – вдруг сама не понимая зачем, сказала я, перебивая композитора. – Спасибо, но нет. Мы сами. Мы всего добьемся сами. Но если вы достанете мне автограф Элинор – я буду счастлива!

Супруги Тейджер почему-то переглянулись и рассмеялись.

– И вообще, вы, конечно, делаете крутую музыку, но вы будете настаивать на определенном исполнении, а я наверняка буду видеть ее иначе, – наморщив носик, добавила я.

– Джонатан только с виду мягкий, – согласилась Саманта. – Но всегда очень давит на своих исполнителей. Помню, они однажды так поругались с Элинор, потому что она и ее музыканты хотели несколько иначе расставить акценты в какой-то песне.

– Они хотели ее испоганить, а не акценты расставить, – пробурчал Джонатан и незаметно показал мне большой палец, поднятый вверх, словно мое решение ему было очень созвучно. А потом из гостиной раздались вопли – Элтон и Питер разбили какую-то вазу, и я помогала домработнице, которая вынырнула словно из тени, убирать осколки. Рядом на мальчишек вопил Джонатан и волновалась Саманта – боялась, что мы поранимся. Прелесть – так звали кошку, крутилась тут же, норовя поймать Джонатана за лодыжку, отчего он еще громе начинал возмущаться.

Почему-то на душе было легко и спокойно.

Из гостей я выхожу спустя несколько часов – в чистой одежде, сытая и довольная. Общение с Джонатаном, Самантой, мальчишками и белоснежной Прелестью сказалось на мне крайне положительно. Я словно зарядилась бодростью и верой и теперь хотела поделиться их частью с парнями. Мы не должны опускать руки!

Джонатан любезно предлагает довезти меня до дома, но я отказываюсь – не стала злоупотреблять гостеприимностью хозяев. И сказав, что доберусь сама, выхожу из квартиры Тейджеров, обменявшись с ними телефонами и заверив, что мы обязательно еще встретимся.

Во второй раз за день оказавшись в знакомом уже светлом холле и не чувствуя себя беглянкой-преступницей, я подхожу к огромному, во всю стену, окну, любуясь урбанистическим пейзажем и с тоской вспоминая свой телефон, оставшийся у Лестерса. Не то чтобы он был дорогим, но в нем остались фотографии, музыка и кое-какие заметки, которые я не успела перенести на ноутбук.

Может быть, стоит вернуться и попросить телефон обратно? Или там все еще ведется съемка?

Стоило мне лишь подумать об этом, как дверь квартиры Лестерса широко распахивается, и оттуда выходят несколько мужчин – судя по всему, съемочная команда. Единственный, кого я узнаю, – это Хью. Ну и конечно, среди них и сам Лестерс, провожающий телевизионщиков.

 Они не обращают на меня внимания – должно быть, решили, что я живу здесь. Все, кроме одного, я чувствую на себе его злобный взгляд. Тут и ума особого не нужно, чтобы понять – мою спину прожигает взгляд актеришки.

Телевизионщики садятся в оба лифта и уезжают, а я словно приросла к одному месту – ехать с ними мне совершенно не хочется, а где лестница, понятия не имею. Но я совершенно не удивляюсь, когда над ухом раздается противный голос Лестерса:

– Рыжий Франкенштейн собственной маленькой и очень пакостной персоной. Какого черта ты здесь делаешь?!

– Тебя жду, – не стала я рассказывать ему про Джонатана. – Отдай мой телефон.

– Больше тебе ничего не отдать? – интересуется он, подходя ближе.

– Телефон, пожалуйста, – цежу я сквозь зубы и снова вспоминаю наши ночные поцелуи – нежные и страстные, которые едва-едва не переросли в нечто большее. Я никогда и никого не целовала с таким упоением. И я никогда не хотела, чтобы просто поцелуи переросли во что-то другое. Яркое, как пламень, и бесконечное, как небо.

Хорошо, что во всем виноват алкоголь! Никогда не буду пить абсент.

– Ты еще кое-что забыла, кроме телефона, моя сладкая беглянка, – хмыкает Лестерс. –

Кое-что алое.

– Оставь себе, мой господин, – отмахиваюсь я, пытаясь выглядеть уверенной и не желая казаться смущенной. – Любуйся. Или что ты там обычно с этим делаешь?

Он хмыкает, пристально глядя мне в глаза.

– Иди сюда, – вместо ответа требовательно говорит Лестерс и, вдруг схватив меня за плечи, целует. Я так теряюсь, что не сразу отпихиваю его от себя и пытаюсь вмазать. А он уворачивается от удара.

– Совсем охренел?! – шиплю я как змея и демонстративно тру губы.

– Так и думал – просто был пьян, – говорит странную фразу он, сует мне телефон и уходит в квартиру, громко хлопая дверью.

Я засовываю телефон в карман, пинаю его дверь и иду к лифту.

Я выпью твои поцелуи, Несмотря на злость и презрение. Я больше ничем не рискую - Ты  - лучший экстракт вдохновения

Глава 11. Время больших надежд

Когда придет зима? Ненавижу сентябрь. Она придет, когда умрет осень. Ты готова убить ее сама?

То, что придурок Лестерс перепутал наши телефоны и всучил мне свой вместо моего, я понимаю только тогда, когда уже еду домой в такси. Мы как раз стоим в большой пробке, растянувшейся на всю Вторую авеню, и я решаю позвонить Кирстен и Лилит – наверняка они вновь озадачены моей очередной пропажей. Однако вынув из кармана джинсов телефон, я лишь ухмыляюсь – не мой. Похожий, с таким же гладким и блестящим черным корпусом, одинаковым размером экрана, но не мой.

Мой – довольно дешевый, с претензией на качество и явно позаимствованным у более популярных моделей дизайном.

Его – достаточно дорогой, с обязательным логотипом известной марки на задней панели, из последней линейки смартфонов.

И я не знаю, как Лестерс перепутал телефоны. Еще более удивительно для меня, что я сама не заметила подмены. Гадкий голосок в моей голове ехидно спрашивает: «А может, ты не хотела замечать этого? Может быть, тебе нужен был еще один повод встретиться с ним, а?» Но я отмахиваюсь от него. Ничего подобного.

Я включаю телефон – никаких паролей и отпечатков пальцев – и вижу заставку – в зеленом саду под солнцем сидят на скамейке темноволосая женщина в бледно-травянистом платье, очень похожая на Лестерса, и двое детей: худая девочка лет двенадцати и мальчик лет восьми с полукруглой челкой. Девочка улыбается, обнимая брата, а он смотрит в камеру чересчур серьезно, сложив руки на выпирающих коленках. Я узнаю в мальчике Лестерса. И ухмыляюсь – надо же, из такого забавного ребенка он вырос в самого себя: самоуверенного и наглого.

Должно быть, Лестерс очень любит своих родных, раз поставил фото с ними на заставку. Это мило. На моей заставке стоит старый снимок, где я, бабушка и дедушка делаем селфи.

Я пытаюсь набрать свой номер и обнаруживаю, что записана в его адресной книжке как

«Рыжий Франкенштейн». Лестерс, что, тронулся?! А еще я вижу, что в его контактах не так-то много людей – всего человек двадцать. Есть нормальные: «Мама», «Сестренка»,

«Хью», «Менеджер», «дядя Джо», «дружище Джастин Харрелл» (известный телеведущий),

«Лесли Хоукинс» (известная актриса»), «Марк Уолш» (известный режиссер), «Роберт Хадсон» (известный актер). А есть откровенно издевательские: «Говорящая голова»,

«Большое седло», «Вселенская тупица»...  «Не брать трубку» веселит меня больше всего. Наверняка там кто-то весьма доставучий. Может быть, глава его фан-клуба?

Я тихо смеюсь, вызвав подозрительный взгляд у молчаливого таксиста, и звоню на свой телефон. Однако он вырублен – либо села батарея, либо его отключили. И судя по всему, Лестерс еще не догадался о подмене. С досады я кидаю мобильник Лестерса рядом с собой на кресло. Ну как так-то?! Потом, мысленно успокоив себя, беру его в руки вновь, и в это же время в один из мессенджеров приходит сообщение от некой Келли Джозеф:

«Спасибо за помощь, мистер Лестерс! Мы благодарны вам за такую поддержку и доброту! Вы – настоящий Длинноногий дядюшка. Вы можете всегда рассчитывать на меня и на весь«Гризли и коала»!»

Я не хочу читать сообщение, но не успеваю отвести взгляд. Сначала мне становится смешно: это Лестерс-то – добрый Длинноногий дядюшка? А потом вспоминаю, что «Гризли и

коала» – это какой-то фонд помощи детям, кажется, пережившим насилие. Если честно, меня удивляет то, что Лестерс помогает кому-то, он ведь кажется настоящим высокомерным козлом, у которого не все дома. Ладно – хорошо целующимся козлом. А потом я думаю, что, должно быть, он и не такой уж плохой.

А затем его телефон совершенно не вовремя садится, и остальные тайны звезды Дастина Лестерса мне становятся недоступны. Но не очень-то и хотелось. Откинувшись на спинку сиденья, я еду по пробкам домой – а все спасибо Хью, подсунувшему деньги на такси. Мы медленно едем по Вест-Чарлтону, одному из самых оживленных и популярных как у туристов, так и у жителей города районов.

Нью-Корвен, который я вижу за окнами, притягателен и красив, как на открытках. Я вижу величественные небоскребы, стрелами возносящиеся к небесам, блестящие витрины магазинов, бутиков и ресторанов, великолепный Кёрби-центр – моя мечта, где расположена музыкальная школа Фэрланд. Однако, как обычно, индустриальный пейзаж вызывает у меня странное чувство тоски. Я начинаю скучать по вольному морю и думаю, что нужно позвонить тете и брату, которые сейчас живут в доме бабушки и дедушки. Может быть, я приеду к ним – они давно ждут меня, а не виделись мы с прошлого лета. Зато перезваниваемся раз в неделю. Да и по мисс Вудс я тоже соскучилась – а она безумно горда тем, что одна из ее учениц (она говорит, что любимая ученица) учится в Хартли.

Домой я приезжаю не скоро. Примерно за пару кварталов, рядом с метро, я прошу остановиться и иду пешком – очень хочется размять мышцы. Сейчас бы включить плеер и, слушая музыку, неспешно идти вперед, однако приходится довольствоваться звуками улицы: голосами, смехом, звонками мобильных, шуршащими шинами, ревом моторов, гудками, стуком каблуков, лаем собак, шелестом крон...  В этих звуках тоже есть свое очарование. И даже они могут вдохновить на создание музыки.

Неподалеку от дома встречаю курящего Чета, у которого в руках пакет – он был в супермаркете, куда его отправили Лилит и Кирстен. Чет ночевал у нас, но проснулся слишком поздно, когда остальные уже ушли. И девчонки решили использовать его в качестве доставщика еды. Видя меня, он останавливается.

– Куда ты делась? – изумленно всматривается в мое лицо Чет. – И откуда возвращаешься? Твои подружки снова разводят панику – думают, что ты пропала. Я тебе звонил – ты не брала трубку. А когда звонили остальные – отрубила телефон.

– Ты беспокоился обо мне? – спрашиваю я с улыбкой.

– Я беспокоился о будущем нашей группы, – ворчит он. – Серьезно, где ты была, Ховард?

Не то чтобы Чет рассержен, но видно, что он беспокоился обо мне. Это приятно. И я в порыве чувств обнимаю его за шею. Его обнимать приятно – он сильный и высокий, настоящая стена, которая может защитить, отгородить от остального мира. Чет, как истинный Плохой Мальчик, знает это и беззастенчиво пользуется.

– Эй-эй, не вешайся на меня, детка, – весело говорит он, хлопая меня по плечу. – Иначе кто-нибудь подумает, что ты – моя девушка.

Я отстраняюсь и беру его за руку, краем глаза замечая, что неподалеку от нас останавливается неприметная машина.

– Пусть думают, – говорю я в шутку. – Ты же знаешь, если я не найду парня до тридцати, им станешь ты, Далтон.

Это наша старая шутка. Чет для меня как брат и относится ко мне как к сестре.

– До тридцати пяти, – поднимает он вверх руку с пакетом. – Не раньше. Так где ты была, Ховард?

Не успеваю я и рта раскрыть, как слышу гудок – сигналит та самая машина, которая остановилась рядом с нами. Заднее окно наполовину открывается, и оттуда высовывается рука, которая указывает пальцем на меня и раздраженно манит к себе.

– Это еще что за?.. – приподнимает брови Чет. Я не сразу понимаю, кто это, и пожимаю плечами.

Окно открывается полностью, и оттуда в довесок к руке высовывается голова в кепке и в темных очках.

– Рыжая, – отрывисто шипит голова. – Рыжая! Франкенштейн!

И меня снова манят к себе повелительным жестом. Все понятно. Дастин Лестерс понял, как поступил с телефоном, и приехал по мою душу. Мне весело и злобно одновременно.

– Рыжий Франкенштейн! – не успокаивается Лестерс, но из машины на оживленной улице выходить не спешит – боится, что его звездную мордашку узнают прохожие.

–  Я ему сейчас эту кепку на задницу натяну, – мгновенно закипает Чет, думая, наверное, что кто-то пытается подцепить меня на улице. Однако я успокаиваю его:

– Все нормально. Это мой знакомый. У него тут...  – Я касаюсь кончиком указательного пальца виска. – Не хватает.

– Чего не хватает? – не понимает Чет, прожигая машину жгучим взглядом. Он, конечно, жуткий бабник, но друг хороший.

– Запчастей, – отвечаю я. – Подожди меня, я сейчас переговорю с этим ненормальным. И вернусь, о’кей?

– О’кей. Только быстро, Ховард, – предупреждает меня Чет. – И если что – только крикни. Я киваю и быстрым шагом направляюсь к машине.

– Залазь, – свистящим шепотом велит Лестерс и закрывает окно.

Мне приходится садиться на заднее сиденье. Впереди – тот самый ночной водитель, рядом – сам актеришко в спортивном костюме и кепке, правда, уже снял солнцезащитные очки. Лестерс тотчас поворачивается ко мне, и лицо его – возмущенное. Как будто бы я виновата в чем-то!

– Ты что, собаку подзываешь?! – спрашиваю я не менее возмущенно.

– Я не виноват, что ты намеков не понимаешь! Могла бы и сразу подойти, а не стоять столбом, – не чувствует он никакой вины.

Я думаю, что сейчас Лестерс начнет говорить о телефоне, но он меня удивляет:

– Рассказала своему парню, где была ночью?

– Что-что? – не сразу понимаю я, а потом расплываюсь в улыбке – тупой Лестерс принял Чета за моего парня. Забавно!

– Твой дружок знает, с кем ты ночевала? – продолжает Лестерс.

– У нас свободные отношения, – устало отвечаю я, хотя на самом деле я – жуткая собственница и не смогла бы делить своего парня с кем-либо еще.

Лестерс морщится, явно не веря в мои слова.

– Не пытайся вывернуться наизнанку, рыжая. Изменила своему дружку и довольна?

– У нас ничего не было, опомнись, – резко отвечаю я.

– Кроме того, что мы кое-чем обменялись, – хмыкает Лестерс, играет бровями и говорит: – Я где-то читал, что если девушка носит алое белье, то она страстная и...

Продолжить дальше он не успевает – я закрываю ему рот ладонью.

– А я где-то читала, что если парень носит серое, у него проблемы с...

Лестерс не без труда отрывает мою ладонь от своего лица и сам пытается закрыть мне рот. Я кусаю его, и он одергивает руку.

– Совсем сдурела, рыжая? Вот же бешеная! Отдавай мой телефон! – рявкает Лестерс.

– Да пожалуйста! – достаю я мобильник. – А ты мне – мой.

Мы обмениваемся телефонами, глядя друг другу в лицо, словно оба боимся подвоха. Но все проходит хорошо.

Водитель смотрит на нас странно – судя по всему, с трудом сдерживается от смеха.

Перед тем как выйти, я внимательно смотрю на Лестерса – так внимательно, что он начинает нервничать.

 Что?! – спрашивает он нервно.

– У тебя тут кое-что...  – ласково говорю я, двигаясь к нему все ближе и ближе.

– Что? – с подозрением спрашивает он.

– Вот тут, – указываю я себе на щеку.

– В смысле – тут? Зубная паста, что ли?

Пока Лестерс пытается сообразить, я быстро его целую, чуть прикусывая нижнюю губу. Одну руку я запускаю ему в волосы, чувствуя себя настоящей Королевой Поцелуев, а когда он пытается, сам того не понимая, обнять меня, хлопаю ему сразу по обеим щекам, реактивно выскакиваю из машины и хлопаю дверью – назло актеришке. Хоть так я смогла ему отомстить.

– Не западай на меня, красавчик, – говорю я ему в резко опустившееся окно. Подмигиваю и ухожу, почему-то чувствуя себя победителем.

– Она тебе изменяет, чувак! – кричит не своим голосом Лестерс Чету, и машина спешно уезжает. Я уверена, что он бесится!

– Что это было? – спрашивает Чет.

– Ревнует, – говорю я и со смехом рассказываю ему все: как очнулась дома у незнакомого парня, «забыв» упомянуть, что этот парень – знаменитый актер, как мы случайно поменялись телефонами, как я попала в гости к композитору.

– Вынос мозга, – выносит свой вердикт уже около дома Чет. – Слушай, если этот урод будет тебя доставать, просто скажи мне. И я решу эту проблему.

– Спасибо, приятель, – смеюсь я.

Эту же историю я рассказываю Лилит и Кирстен уже дома, чем очень их смешу.

Уже на следующий день со мной связывается Джессика – помощница миссис Мунлайт, и вскоре я и трое гитаристов начинаем репетировать то, что нам предстоит сыграть на благотворительном балу. Одновременно мы репетируем в группе – неудача в конкурсе подкосила «Связь с солнцем», но не уронила на колени, и мы готовы идти дальше. Мы ведь солнечные, как заметила Кирстен. А солнце кажется особенно ярким после темной ночи.

Все будет хорошо. Все идет так, как надо. Впереди – выступления в клубах, благотворительный бал богатых, концерт «Красных Лордов» и моя поездка в родной городок.

Я не надеюсь на это – я верю.

... В следующий раз я и Дастин Лестерс встречаемся через пару недель совершенно неожиданным для обоих образом. И это – словно проклятье.

* * *

Дастин откидывается на спинку сиденья и молча вертит на пальце простое серебряное кольцо. Он зол. Он безумно зол. Мало того, что эта девица споила его, так еще и унизила по всем фронтам.

Во-первых, притащилась к нему в дом, словно настойчивая фанатка, и залезла в его кровать. Слава богу, у них ничего не было! А если бы было, Дастина распирало бы от ярости.

Во-вторых – и это взаимоисключающе, – его распирает от ярости, потому что ничего не было. А ведь могло бы, могло! Тогда бы он чувствовал себя победителем.

В-третьих, из-за нее у него была куча неприятностей. Когда придурок Ларри полез под кровать, Дастин думал, что у него сердце выпрыгнет из груди. А потом, когда ведущий лишь пожал плечами, сказав, что ему показалось и ничего (никого) под кроватью нет, Дастина охватило такое изумление, что он едва не потерял дар речи. И успокоился только тогда, когда Хью быстро все ему объяснил. А потом еще выяснилось, что они поменялись телефонами – в этом, вообще-то, был виноват сам Дастин, но признаваться в этом он не хотел.

В-четвертых, у рыжей есть бойфренд – тот смазливый тип с татуировками, которому она только что вешалась на шею. Дастин видел это и в сердцах пнул переднее сиденье, весьма удивив своего водителя. Непонятным образом это как-то ущемляет чувство собственности Дастина. Как рыжая так легко и просто забыла его – знаменитого актера, променяв на того придурка?

Ведь – а это в-пятых – он весь этот гребаный день ловит себя на мысли, что думает о рыжей. О том, как она целуется, о том, какие у нее мягкие, но не податливые губы, о том, как она обнимает – словно в последний раз.

Рыжая, что, ведьма?

И какого она его поцеловала?! Нет, какого ему это понравилось?!

Дастин, нервно стуча пальцами по колену, решает больше о ней не думать, но разум, как по команде, выдает картинку, где с нее падает одеяло. Помимо воли актер расплывается в довольной улыбке. Потом, правда, вспоминает, что Ларри думает, будто он носит женское белье, и опять мрачнеет. Ему хочется позвонить Санни и высказать все, что он о ней думает.

– Заедем в «Макдоналдс», – командует водителю Дастин, решив, что лучше поест. Глядишь – успокоится.

– Джим велел сразу ехать на съемочную площадку, – пытается вежливо возразить тот.

– Плевать! – машет рукой Дастин. – Хочу жрать.

– Но...

– Без но. Я твой босс или Джим?! И дай-ка мне лучше зарядку. Телефон сел.

Дастин протирает мобильник влажными салфетками – на всякий случай. Мало ли что Франкенштейн делала с ним? И снова стучит пальцами по колену.

Когда они почти доехали до ближайшего «Макдоналдса», телефон начинает звонить. И Дастин, почему-то думая, что это Санни, спешно берет его в руки. Однако это Диана, и он, поморщившись, сбрасывает звонок.

С кем-кем, а с этой девчонкой он общаться не будет – себе дороже. И дело не в том, что она не привлекает его, хоть и довольно красива, дело в том, что Диана – дочь

Того-Самого-Мунлайта, а связываться с ним Дастин не готов. Нет, если бы он, конечно, влюбился в нее и все дела, тогда бы пошел на это, но...  Слишком много но, а ему не нужна вся эта морока.

Да и в любовь не верит – после предательства Сальмы. Зато точно знает, что фастфуд – это отлично!

* * *

Диана ждет благотворительный бал с нетерпением и замиранием сердца.

Она знает, что ни за что не упустит шанс, который дал ей отец. И ей до сих пор не верится в то, что он пошел на подобное. С его стороны это большое милосердие, которого не ожидала ни она, ни мать, и, наверное, сам отец не ожидал этого от себя. С одной стороны, Диана рада этому, а с другой – не понимает, что двигало ее железным папочкой. Явно не любовь к единственной дочери. Почему-то она думает, что в этом замешана Санни Ховард, которая смеялась с ее отцом в саду и которой он также решил дать шанс. Для Дианы это дико – Николас никогда не отличался особым милосердием и желанием помочь близким. Даже все эти благотворительные мероприятия были ширмой – то ли для отмывания денег, то ли для создания положительного образа, о котором так печется отец. А еще она чувствует свое превосходство – он хотел дать шанс Санни, а дал его тем, кого хотел уничтожить, – друзьям Дианы. И Уолтер занимается продюсированием «Стеклянной мяты», объявив их победителями конкурса «Твой рок». Ни Уолтер, ни отец ничего не заподозрили. По словам Лианы, которая усердно все докладывала Диане, все шло замечательно.

Думая об этом, Диана не может сдержать улыбки. Она незнакома с Санни лично, не знает эту рыжую девушку как человека, но чувствует, как та раздражает ее – своей яркостью, своим талантом, своей свободой, которой может пользоваться как угодно. Диане нравится чувствовать себя лучше хоть в чем-то. Она не сразу понимает, что пытается соревноваться с Санни, с совершенно незнакомым человеком, а когда понимает – чувствует глухое раздражение. Почему она вообще должна доказывать, что лучше ее? Потому что та учится в Хартли, выступает со своей группой и воплощает в жизнь желания самой Дианы? Потому что с ней отец смеялся, а Диане никогда даже не улыбается?

Диане кажется, что Санни украла ее мечту.

А еще она снова ощущает себя двуличной, но пытается забыть это неприятное липкое чувство.

Чтобы забыть обо всем, Диана сосредотачивается на музыке. И на том шансе, который любезно подарил ей отец.

Несмотря на уговоры врачей и преподавателей, она, еще не долечив ангину полностью, начинает усиленно заниматься вокалом вместо того, чтобы молчать. Матери же говорит, что все в порядке, и докторов заставляет говорить то же самое – с юной мисс Мунлайт они особо и не спорят – себе дороже. Фониатр осторожно предупреждает Диану, что у нее могут быть большие проблемы со связками, если она продолжит в том же духе перенапрягать голосовой аппарат, но Диана отчетливо дает ему понять свою неправоту: «Вы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы я быстро восстановила голос и в дальнейшем не имела с ним проблем. Вам платят достаточно большие деньги за вашу работу». Фониатр еще более осторожно говорит, что за последствия нельзя отвечать и для последующих занятий вокалом ей лучше всего помолчать несколько недель, а то и месяц. И даже грозит тем, что у нее могут появиться певческие узелки на связках. Но Диану это ужасно злит – этот идиот в белом халате ничего не понимает! Он не понимает, что другого шанса отец ей не даст! Или она запоет и покажет отцу, на что способна, или он отправит ее подальше из страны, лишив даже возможности мечтать о сцене! Ее никто не понимает. Никто.

Винить себя в том, что она заболела из-за побега, Диана не хочет. В глубине души она понимает это, но признаваться самой себе слишком тяжело. Это добьет ее морально – осознание того, что она сама себе сломала жизнь. Ей и так тяжело – из-за друзей, из-за Дастина, который, как и прежде, игнорирует ее, из-за непонимания себя самой.

А потом Диана просто меняет врача. Перед новым фониатром мисс Мунлайт ставит определенную задачу – сделать так, чтобы на благотворительном балу она пела. Пела во всю силу своих связок, горла и легких. Она так увлечена благотворительным балом, что словно не понимает, что может произойти с ее голосом. И каждый день она говорит себе: «Я вытерплю все и спою отцу. А потом начну беречь голос».

Каждый день Диана принимает горсть разных таблеток, ей делают уколы и ставят капельницы с глюкозой, делают различные лечебные процедуры, и ей кажется, что она идет на поправку. Она начинает делать упражнения для вокала и за неделю до дня икс начинает петь, хотя звукоизвлечение у нее неправильное, о чем ей постоянно деликатно напоминает преподаватель по вокалу. Диане все равно – правильным звукоизвлечение станет после того, как она докажет отцу, на что способна. Вместе с преподавателем они выбирают для исполнения старую, но популярную песню Элинор Фелпс – по словам матери, она нравилась когда-то отцу. И Диана начинает репетировать. Она настроена крайне решительно.

А вот отец не особо верит в нее. И прямо говорит ей об этом, когда они всей семьей первый раз за несколько месяцев ужинают вместе.

Они втроем сидят в чинной и хирургически чистой столовой, в которой никогда не горит камин, – Диана часто думает: а зачем он нужен, если в нем нет огня? Но этим вопросом, видимо, больше никто не задается. Столовая Мунлайтов похожа на музейный зал – здесь много от неоклассического дизайна, и словно смотрители стоят горничные и повара у стен. Природная холодная палитра цветов, натуральная отделка, симметрия во всем, элегантная мебель, стильный декор – все это создает ощущение лоска и изящества. Белоснежный высокий потолок отделан лепниной, паркет начищен до блеска, шторы в пол с ламбрекенами придают столовой строгую торжественность, зеркала и яркое освещение создают эффект дополнительного пространства – кажется, что и без того большая столовая просто огромна.

Почему-то в столовой Диана всегда мерзнет. И еда на овальном столе с белоснежной скатертью никогда не отличается особым вкусом. А может, здесь у Дианы нет аппетита. Эти редкие совместные ужины с родителями в столь чинной пугающей атмосфере, с прислугой, стоящей за спиной, блюда, которые нужно есть в соответствии со всеми правилами этикета, – все это раздражает Диану.

– Почему не ешь? Не нравится? – интересуется отец. Он, как обычно, одет в деловой костюм – их ему шьют на заказ в Италии. Мать также одета в одно из своих лучших вечерних платьев, а в ушах у нее тяжелые бриллиантовые серьги, камни в которых блестят очень ярко, ослепляя Диану. Сама она вынуждена надеть коктейльное платье ванильного цвета с кружевным лифом и широким поясом на талии.

– Спасибо, папа, все нравится. Я уже наелась, – отвечает отцу Диана чуть хриплым после занятий вокалом голосом. Она действительно вяло ковырялась в тарелке в отличие от отца, который с удовольствием ел буйабес – свое любимое блюдо. Как можно есть рыбу и морепродукты, Диана не понимает. Более того, вид креветок, мидий, кальмаров и устриц пугает ее. Куда с большим удовольствием она ела обычный фастфуд вместе с Николь и парнями.

– Ты все еще готовишься к выступлению на балу или уже все? – спрашивает вдруг отец, больше глядя в свою тарелку, нежели на дочь.

– Я спою, папа, – твердо отвечает Диана. Она не ожидала этого вопроса, и в ее голове тотчас молоточком застучала тревога.

– Замечательно. Мне интересно знать, на что ты способна, – говорит Николас, и Эмма с некоторым недоумением на него смотрит. – Я уже множество раз говорил, что мои дети, за исключением Аарона, не имеют никаких талантов – разве что способны, не считая, тратить мои деньги. И когда мои добрые друзья по бизнесу, – его голос делается ядовито-насмешливым, и сразу становится понятно, что никакие они не друзья, – рассказывают о тех или иных добродетелях своих детей, мне остается лишь вежливо улыбаться и молчать. Вечно говорить об Аароне, как заезженная пластинка, я не могу. Я бы с удовольствием говорил о тебе, как Билли рассказывает о своей старшей дочурке-пианистке или младшей – актриске, но о тебе я предпочитаю молчать.

Диана смотрит на руки, лежащие на коленях. Эмма хмурится. Билли – Билл Стрикленд – их давний знакомый, человек, сделавший миллиарды на полезных ископаемых, которыми занимается. Николас и Билл то и дело меняются строчками в местных рейтингах журнала «Форбс».

Его дочери действительно пианистка и актриса. Причем если старшая считается довольно талантливой в узких профессиональных кругах, то младшая – настоящая оторва, начавшая свою карьеру в шоу-бизнесе в качестве светской львицы, а потом снявшаяся в нескольких кино, что подарило ей широкую известность. Билл любит говорить о том, какие у него талантливые детки, – особенно в те моменты, когда сыновья Николаса влипают в очередную неприятность, которую тотчас начинают освещать все СМИ.

– Я надеюсь, что тебе понравится, папа, – не поднимая головы, говорит Диана. Ей кажется, что в горле что-то мешает, но она старается не обращать внимания.

– Оценивать буду не только я, – вдруг говорит отец. – На балу будет продюсер – естественно, в маске. Он-то и посмотрит, на что ты способна, девочка.

«Ты увидишь, на что я способна, папочка», – говорит Диана про себя.

– Уолтер? – спрашивает Эмма, и глава семейства Мунлайтов приподнимает брови.

– Ходят слухи, что ты попросил его протежировать какую-то группу, – спешно поясняет его жена.

Диана улыбается одним уголком губ. Ее обман еще не раскрылся.

– Ох уж эти слухи, – ослабляет галстук на шее Николас. – Вырвал бы языки всем, кто их распространяет.

– Эта девушка...  – осторожно начинает Эмма.

– Мне никто, – рявкает Николас и в порыве чувств стучит кулаком по столу. А потом сухо и каркающе смеется: – Стоит кому-нибудь помочь, и этого человека тотчас приписывают мне в дети, любовницы или любовники. Идиоты. Весь мир – идиоты, забывшие, что такое добродетель.

– При чем здесь добродетель, дорогой? – осторожно спрашивает Эмма. Ее бокал с вином опустел, и ей тотчас подливает его кто-то из обслуживающего персонала, немо стоящего у стены.

– При том, что некоторые помогают неимущим, а я решил помочь глупой девчонке, которая развеселила меня утром. Еще вопросы? – пытливо смотрит на жену Николас. – В чем еще я должен тебе отчитаться?

– Ты не так понял, дорогой, – улыбается Эмма, – я вовсе не прошу тебя отсчитываться. Я хотела, чтобы ты со мной поделился.

Он ничего не отвечает на это – вновь начинает есть буйабес. А в самом конце ужина, перед тем как встать из-за стола, говорит Диане:

– Покажешь себя хорошо – получишь все.

И уходит, набирая Уолтера. Последнее, что Диана слышит, как отец гаркает:

– Та девчонка, о которой я тебе говорил, – что с ней?

Понимая, что речь идет о Санни и ее группе, Диана моментально встает и почти бежит следом за отцом, игнорируя мать. Она незаметно выскальзывает следом за ним, идущим по коридору в свой кабинет. Ее шаги – неслышны. Диана даже не дышит, пытаясь понять, что говорит отец.

– Талантливая, говоришь? Победила в конкурсе? – спрашивает у Уолтера тот. – Знаешь-ка что, пусть выступит на благотворительном балу. Хочу посмотреть. Да, болван! – рявкает он и вдруг резко оборачивается и видит дочь.

–  С тобой свяжутся мои люди, – пытливо глядя на дочь, говорит в трубку Мунлайт, сбрасывает звонок и спрашивает: – Что ты хотела?

– Я докажу, что лучше! – громко и быстро говорит первое, что приходит на ум, Диана.

– Лучше кого? – уточняет отец.

– Лучше всех!

И на этом Диана, чувствуя, что ком в горле начинает мешаться еще сильнее, спешно уходит. Она не думала, что отец будет приглашать эту девчонку, о которой сказал Уолтеру, на бал. И что теперь? Вместо группы этой рыжей появится «Стеклянная мята». Как отец отреагирует на это? А ведь они еще не заключили договор с Биг-Скай Рекордс...

Диану охватывает глухое раздражение – он что, решил сравнить их? Эту Санни и ее, собственную дочь? Черт! Как это бесит! Как бесит!

Она возвращается в свою спальню и, не включая свет, с размаху скидывает со стола вазу с живыми цветами. Ей ужасно надоела эта золотая клетка, эти условности, этот насмешливый взгляд отца и вечно обеспокоенный – матери. Все достало! Пошло все к черту! Все!

Диана раскидывает вещи и успокаивается не сразу – минут через десять. А потом на слабых ногах идет к шкафу и достает картину «Дом на самом краю неба», смотрит на нее и плачет от бессилия и обиды. И в это же время за окном начинается гроза – она внезапно налетает на улицу, угрожающе гремит, бьет молниями, словно хлыстами, заливает город – дождь стоит стеной. Потом в газетах напишут, что молнии попали в телевизионную вышку и в чей-то жилой дом, и даже едва не убили человека – он с трудом выжил. А сейчас Диана покрасневшими и опухшими глазами отстраненно наблюдает за тем, как небо то и дело освещается грозным светом, и все с большей и большей злой уверенностью говорит сама себе: «Я смогу. Я сделаю ее! Я заслужу!»

В конце концов ее старания приведут к успеху.

А «Стеклянная мята», скорее всего, будет выступать в масках. Потому что это гребаный благотворительный бал-маскарад!

Диана смеется.

А потом зачем-то набирает Дастина – но он, как и всегда, не отвечает ей. Замечательно. Она отдаст кулон ему прямо в руки. Эффект неожиданности – тоже хорошо.

Думая о Дастине, она становится спокойнее. Но все спокойствие мигом пропадает, когда ей звонит Кристиан.

Отвечать на его звонки Диана не собирается. Слишком уж сильно он ее раздражает. Слишком сильно она сожалеет о том дне, когда, поддавшись странному порыву, она улетела с ним на море и напилась. По ее мнению, Кристиан просто воспользовался ее беспомощностью на том проклятом берегу. И она искренне не понимает, почему с того момента он бегает за ней. Ее раздражает его странная привязанность. Однако Диана хоть и с трудом, но признается себе, что отчасти ей это нравится – его настойчивое внимание повышает самооценку. Но то, в чем она никогда себе не признается, так это в том, что не отпустит так просто верную собачку.

Кристиан звонит и звонит – не переставая. И в конце концов Диана берет трубку – это их своеобразная игра.

– Что надо? – рявкает Диана.

– Я по тебе скучал, – раздается жизнерадостный голос Криса. – Да-да, я знаю, что ты по мне – нет, но все же – хочешь со мной на гонки? Будешь моей музой. Ну, или дамой сердца – как у рыцаря.

–  Ты не тянешь на рыцаря, – усмехается Диана.

– Не суть. Принимаешь предложение? Будет весело! – говорит Крис.

– Нет.

И Диана отключает телефон.

Почему с таким предложением ей не звонит Дастин?

И почему Кристиан к ней неравнодушен, а Дастин холоден и отталкивает от себя?

Мир слишком несправедлив. Но надежда Дианы будет жива вечно – она сама так решила.

Во времена самых больших надежд, Когда по пятам шествуют дикие звери, Шелестят духи в обрывках своих одежд, Я уже не надеюсь. Я просто верю.

Глава 12. Дом на свинцовом берегу

В исчезнувшем солнце нет тайны – ты просто закрыл глаза.

До дня моей долгожданной подработки, вернее, благотворительного бала Мунлайтов, все идет хорошо – по привычной отработанной схеме. Я просыпаюсь, завтракаю, бегу в

«Принцессу Эмилию», где надеваю небесно-голубой фартук и принимаю заказы у посетителей. Летом легкая и удачная подработка в библиотеке Хартли заканчивается, и я нахожусь в кафе до вечера. Хорошо, что оно расположено совсем близко от дома и мне не нужно тратиться на проезд в метро. Затем я встречаюсь с Нейтаном, Четом и Сью Хелман, которая становится в нашем гитарном квартете четвертой. И мы репетируем в студии, оплаченной Джессикой, помощницей Эммы Мунлайт, чтобы поздно вечером поехать в гараж к Оливеру на репетиции своей группы. Не знаю, какие уж у Джессики там обязанности, но за нами она успевает следить, как будто бы от нашего квартета зависит то, каким образом пройдет вечер у богатых. А возможно, все дело в том, что Джессика просто невзлюбила меня за мою невинную шутку и ищет повод лишить законной подработки, за которую мы с парнями получим неплохие деньги. Я не позволяю ей найти этот повод – мы не просто какие-то там возомнившие себя профи музыканты, мы – студенты Хартли. И мы знаем свое дело.

То, что мы должны были исполнять, – несколько весьма незатейливых композиций, написанных чьим-то сынком, желающим потешить свое эго, мы выучили и отрепетировали до блеска. Хотя, честно говоря, чисто гитарные квартеты – это не то, что я больше всего люблю в камерной музыке. Мне больше по нраву более традиционные струнные ансамбли, состоящие из двух скрипок, виолончели и альта. А если играть на гитаре – то в гордом одиночестве.

Приехав на последнюю репетицию за день до бала, Джессика, облаченная в траурное черное платье-футляр, недовольно говорит, что мы играем «средне, но сойдет». Она велит нам одеться «подобающим образом», читает длинную нотацию о том, как мы должны себя вести на предстоящем мероприятии, предостерегая от любых разговоров с гостями, тем самым ставя нас на место и давая понять, кто мы на этом празднике жизни. И добавляет, что завтра в восемь за нами заедет машина, дабы отвезти в загородную резиденцию.

 Затем она просит меня проводить ее до машины. Пришлось вставать и тащиться за ней, чтобы на улице услышать сухое:

– Надеюсь, вы помните о вашем соглашении с миссис Мунлайт. Никто не должен знать о том, что произошло в тот вечер.

«Тот вечер» – это вечер моего эпического похищения, когда меня перепутали с дочерью миссис Мунлайт, той самой Дианой. Мне лишь остается сказать Джессике, что свою часть соглашения я выполняю и надеюсь, что нам хорошо заплатят.

В глазах Джессики появилось насмешливое выражение.

– Да, вы из тех, кого интересуют только деньги, – говорит она.

Это ложь, и ей ли не знать, что деньги – современный способ существования, без которых невозможно занятие творчеством?

Я молчу, и она садится в свою огромную черную машину. Но едва Джессика включает зажигание, я стучусь в окно. Оно медленно опускается.

– Что вы хотели, мисс Ховард?

– Вы все еще делаете это? – заговорщицки спрашиваю я ее, решив продолжить свою шутку. Джессика поджимает губы – так, что они кажутся бледной полоской, закрывает окно и срывается с места. И теперь уже я насмешливым взглядом провожаю ее – мне даже становится интересно, что Джессика скрывает. Может быть, посещает клуб для любителей горяченького или тайно практикует БДСМ в качестве госпожи?

На следующий день за нашим квартетом заезжает большая машина, в которую мы грузим инструменты и костюмы для выступления: черные строгие прямые брюки, черные пиджаки и белоснежные рубашки – мы будем словно близнецы. Единственное различие – на ногах парней будут начищенные остроносые ботинки, а на ногах девушек – туфли на небольшом каблучке. Все чинно и благородно. Безликие куклы с гитарами готовы радовать слух гостей.

Мы выезжаем из города и едем к морю, проведя в пути больше шести часов, которые кажутся бесконечно долгими – я успеваю и поболтать, и поспать, и посидеть в Интернете, и сделать селфи с ребятами, и поглазеть на проносящиеся мимо городки поля и холмы. С одной стороны, меня радует то, что я увижу море, а с другой – мне непонятно: почему бы не провести свой бал в Нью-Корвене, зачем заставлять всех так далеко тащиться?

И лишь когда мы приближаемся, понимаю, почему. Это невероятно шикарное место. Загородная вилла Мунлайтов находится на побережье – ее видно с вершины холмов, по которым проложена дорога. Это целое поместье, огражденное неприступным забором, в центре которого стоит огромное величественное здание, похожее на дворец, – в таком бы не отказалась пожить и королевская семья. Мы вчетвером прилипаем к окошку, пытаясь с высоты разглядеть огромный парк, пруд, бассейны, корты, вертолетную площадку, виноградники, яхты, застывшие в лазурной воде. И если честно, мне даже не верится, что у кого-то может быть подобный загородный дом. Уму непостижимо!

Мы заезжаем в поместье, и первым делом нас тщательно досматривает суровая охрана. Они проверяют наши документы, сканируют вещи и заставляют нас пройти через арочный металлодетектор. И только убедившись, что мы «чисты», нам разрешают двигаться дальше и проверяют следующие машины. Однако водитель едет не по главной аллее, вдоль которой цветут алые и белые азалии, а направляется в объезд, высаживая нас у строгого двухэтажного особняка нежно-кремового цвета.

Моему удивлению нет предела – это гостевой дом. Один из нескольких! В них располагаются постоянная прислуга и временные работники вроде нас. Кроме обычных комнат здесь есть гримерные – в подвальном помещении, и честно сказать, они в разы лучше, чем гримерные в клубах, к которым мы привыкли. Для каждого коллектива – свое звукоизолированное помещение с зеркалами, столами, вешалками и всем необходимым. На столах стоят легкие закуски и напитки, но никакого алкоголя, что очень удручает Чета. Он, по натуре живой и подвижный человек, в пути устал больше всех.

Кроме нас сюда приезжает известный камерный духовой оркестр и несколько довольно знаменитых исполнителей – я успеваю увидеть их в коридоре. Мне это нравится – если успею, послушаю отличную музыку.

– Похоже, тут будет самая дорогая скучная туса, – говорит Чет, лежа на диванчике, закинув ногу на ногу.

– Какая тебе разница, – пожимает плечами Сью, приводя себя в порядок перед зеркалом. – Главное, что неплохо заплатят.

– Вот именно, – подхватываю я. – И мы увидим море.

– Зачем нам море, если мы не сможем поплавать в нем, – хмыкает Чет. Видеть желаемое и  не брать – это не про него.

– Зато тут крутой воздух, – не сдаюсь я, хотя мне безумно хочется хотя бы намочить ноги в лазурной воде, но я понимаю, что нас не пустят гулять по территории поместья.

Единственный вариант – на обратном пути попросить водителя не везти нас в Нью-Корвен, а забросить в городок неподалеку. Кажется, там должны быть неплохие пляжи, хотя эта местность не считается курортной – море тут слишком холодное, а побережье – каменное.

Отдыхать едут южнее, туда, где климат более мягкий, а пляжи песчаные.

Мы ждем вечера, когда поместье, словно по волшебству, загорается огнями и становится похожим на резиденцию волшебников – наверняка с высоты оно просто искрится. Мы переодеваемся, проверяем свои гитары, устраиваем последнюю мини-репетицию, даем друг другу «пять», а около девяти часов один из помощников распорядителя бала приглашает нас следовать за собой. Он то и дело переговаривается с коллегами по рации, и я понимаю, что организовывать подобную масштабную вечеринку – дело крайне сложное. Вместе с инструментами мы погружаемся в микроавтобус и снова по окружной – чтобы не дай бог не встретиться гостям! – едем ко дворцу.

Чем ближе мы подъезжаем к нему, тем лучше я слышу голоса, смех, музыку – духовой оркестр уехал на нескольких микроавтобусах куда раньше нас. А еще я то и дело вижу вертолеты – многие именитые гости прилетают именно на них. Шум медленно накатывающих волн я различаю с большим трудом, но все-таки в груди что-то радостно сжимается, когда сквозь деревья я вижу море, над которым не так давно село солнце – на западе небо все еще бледно-розовое, а на востоке сгущается плотная тьма. Зато чувствуется свежий морской воздух, и волосы ласково треплет соленый ветер.

Вилла Мунлайтов поражает мое воображение. И хоть нас привозят не к парадному входу, который образуют лестница из белого мрамора, колонны в два этажа и грациозный фронтон, я понимаю, до чего же красив и величественен этот дворец! Кажется, что это не современное здание, а настоящий образец классической архитектуры с античными элементами. И я издалека любуюсь панорамной оконной вставкой почти во всю высоту особняка на заднем фасаде, стройными балюстрадами, балконами, опоясывающими особняк, вытянутыми арочными окнами, в которых горит яркий свет. Я бы сфотографировала это великолепие, но наши телефоны остались у охраны.

– Сколько они вбухали в этом домик баксов? – спрашивает Нейтан, который, кажется, не разделяет моих восторгов – он смотрит на все это подсвеченное великолепие с отвращением.

– Ты не сумеешь досчитать до стольки, приятель, – весело отзывается Чет. – И таких бабок тебе никогда не заработать.

– Не сомневаюсь, – мрачно отзывается Нейтан.

– Забейте, – говорю я, глядя на дворец. – Давайте просто отлично сделаем нашу работу, получим удовольствие...

– И деньги, – вставляет Чет.

– И деньги, – легко соглашаюсь я и продолжаю: – А потом махнем на море.

– Достала со своим морем, – ворчит Нейтан, но я понимаю, что он согласен. Чет – тоже. И Сью ничего не имеет против. Она, как и многие другие девчонки, уже запала на Чета, а он и рад ей улыбаться.

Нас подвозят к одному из примыкающих к центральной части особняка блоков с отдельным входом. Мы выходим, и я смотрю на это огромное светло-серое – словно оно попало под лунные лучи – здание и чувствую себя чертовой Золушкой, которая заслужила то, чтобы попасть на королевский бал и краем глаза увидеть принца.

Только мне не нужны принцы – я никогда не верила в них. И я не собираюсь оставлять здесь свою туфельку.

Главное – не оставить здесь свое сердце.

Ну и конечно, получить деньги.

Мы идем по каким-то коридорам и слышим громкие голоса. Такие громкие, что невольно становимся свидетелями разговора.

– Тебе ли жаловаться, дорогуша? Это ты увела у меня Николаса. – Говорит грудным голосом какая-то женщина. – А потом тебе в наказание его увела эта...  с позволения сказать, дама.

– Эта сучка настраивает Николаса против моих сыновей! – выплевывает второй женский голос – злой и высокий. – Конечно, тебе легко рассуждать о божьем наказании, дорогая! Твой сын на коне – это все знают! А мои?!

– Аарон знает, что такое отцовское почтение, – усмехается первая женщина. – А вот Джек и Уилсон...  В армии Уилсон, наверное, больше не употребляет наркотики?

Следом раздается громкий звук – как будто бы что-то падает и бьется.

– О, прости, милая, кажется, не стоило тебе напоминать лишний раз о том, что ты не смогла воспитать своих мальчиков достойно.

– Замолчи!

– С другой стороны, наши сыновья – кровные братья. Если хочешь, я возьму твоих мальчиков к себе...  на перевоспитание, – в грудном голосе явно слышится насмешка.

– Заткнись, я тебе сказала! Это же ты подстроила все так, чтобы Николас узнал о наркотиках! Ты!

– Я всего-навсего посчитала, что отец должен знать о вредных привычках своего ребенка.

– Пошла ты! И зачем я только согласилась с тобой поговорить!

– Успокойся, – велит грудной голос. – Ты слышала, что говорят о его незаконнорожденной...

– И слышать не хочу! – кричит вторая женщина. Кажется, она очень зла.

Наш побледневший проводник ускоряет шаг, чтобы не встретиться с ругающимися женщинами, но все-таки мы не успеваем – откуда-то выбегает загорелая брюнетка в алом наряде, в которой даже я узнаю актрису из популярных фильмов позапрошлого десятилетия. Если честно, мне даже ее немного жалко – но ровно до того момента, как она останавливается и залепляет звонкую пощечину помощнику распорядителя.

– Подслушиваешь? – шипит она как кошка.

–  Нет, что вы, миссис Мунлайт, – говорит тот.

– Хоть слово кому-то, – оглядывает нас яростными глазами женщина. – И я вас всех разотру в порошок!

И она уносится куда-то вперед по коридору, как маленькое алое торнадо.

Следом из той же комнаты выходит высокая белокурая женщина с прямой осанкой и покатыми полными плечами. Она не удостаивает нас даже взглядом и быстро идет следом за торнадо.

А мы следуем дальше и делаем вид, что ничего не произошло.

Мы должны выступать на сцене в неком месте, которое помощник распорядителя называет Бальным залом, и, если честно, до самого конца я точно не понимаю, что это значит – вернее, не представляю масштабов. Это роскошное огромное помещение во всю ширину дворца Мунлайтов, арочными проемами соединенное еще с парой небольших залов и холлом, а также имеет выход в сад. Бальный зал прекрасен – с жемчужно-серыми стенами, декорированными белоснежной барочной лепкой, с блестящим мраморным полом, устремленными вверх колоннами, фонтанами с шампанским, огромными хрустальными люстрами, которые напоминают потоки серебряного дождя и сияют не хуже бриллиантов.

Здесь все сверкает и блестит, немо кричит о своих исключительности, благородстве и элитарности. Кажется, это называют ар-деко.

И здесь очень много людей: мужчин в черных или – реже – темно-синих и молочно-белых одинаковых смокингах, чьи лица наполнены чувством собственного превосходства. Я чувствую это, несмотря на то, что на их лицах маски. В их руках высокие бокалы с напитками, но они держат их так, будто в их руках – весь мир. И может быть, в их руках, и правда, весь мир.

А вот женщины, напротив, соревнуются в масках, прическах, украшениях и вечерних нарядах – их платья всевозможных фасонов и цветов. И хоть я не особо сильна в моде, мне кажется, что я наблюдаю показ эксклюзивной одежды от разных именитых брендов. А если ограбить всех этих женщин разом, то можно будет купить какую-нибудь маленькую страну.

Гости собираются по кучкам, ведут беседы – наверняка светские, изредка беря бокалы или бутерброды с золоченых подносов официантов, облаченных в ливреи и курсирующих по всему залу. Не знаю, насколько им весело, но атмосфера царит довольно оживленная – но не настолько, чтобы быть веселой. Или я перестала разбираться в веселье?

Все эти люди не слишком много танцуют – за них и для них делают это профессиональные танцоры в чудесных костюмах, видимо, это называется балом из-за того, что гости приходят в масках, и это своего рода развлечение, угадать, кто и под какой маской прячется. Я уверена, что среди них много политиков, бизнесменов и знаменитостей.

Почему-то я вспоминаю Лестерса, но во мне живет уверенность, что его здесь нет.

Гости не только здесь – они и в соседних залах, соединенных с Бальным арками, и на улице – гуляют среди белоснежных шатров, расставленных между подсвеченными деревьями. Я не знаю, сколько человек Мунлайты позвали на это мероприятие – триста, четыреста, пятьсот? Знаю только то, что завтра все новости будут о нем, о том, кого удостоили приглашением и кого – нет.

Мы поднимаемся на оркестровый балкончик, полудугой опоясывающий зал поверху. Там как раз заканчивает выступать оркестр, и следующие, кто там должен появиться, чтобы развлекать гостей, – это мы. Я вижу внизу лестницы Джессику в строгом брючном костюме и с рацией – она внимательно наблюдает за нами, и в ее глазах легко читается: «Налажаете – и вам не жить».

– Что-то вечеринка скучноватая, – замечает Чет. 

– Они еще мало выпили, – тихо, но довольно язвительно говорит проходящий мимо музыкант в смокинге. – Все веселье будет ночью, после аукциона.

Видимо, он знает толк в подобных вечеринках.

Через небольшую комнату с партитурами по взмаху руки помощника распорядителя мы выходим на балкон – на нас не слишком-то и обращают внимание, устраиваемся с гитарами поудобнее и начинаем свою небольшую программу, каждый создавая свою музыкальную реку. Четыре реки звуков вливаются в единый океан музыки. Есть пальцы и струны – а ничего другого больше нет.

Мы играем слаженно, но не очень долго и даже не успеваем с головой погрузиться в этот самый океан – произведения довольно коротки. А потом встаем, кланяемся и уходим, в то время как кто-то объявляет, что музыка была написана неким Алексом Уивером-Коббом,

«подающим надежды молодым музыкальным дарованием, который в настоящее время проходит обучение в королевской школе Фэрланд». И мне становится смешно. Дарование, как же. Уивер-Кобб – известная фамилия. Этой семье принадлежит большая часть акций Уивер-Кобб Корпорейшн – компании, владеющей сетью отелей и курортов по всему миру. Забавно, что нас наняли, чтобы потешить эго одного из богатеньких наследников и его родителей. Немного обидно, потому что его уровень довольно слабый, а музыка вторична, но здесь есть незатейливая и западающая в голову повторяющаяся мелодия. А потому люди, не сведущие в музыке, склонны считать это настоящим искусством.

После выступления нас просят остаться. Вернее, ставят перед фактом – мы остаемся. Помощник распорядителя говорит, что нам нужно будет сыграть еще раз, после самого благотворительного бала – специально для опоздавшей мамочки Алекса Уивер-Кобба, которая только сейчас добралась до поместья Мунлайтов и все пропустила. Мы не возражаем – а что мы можем сделать? Все равно придется дожидаться водителя, который повезет нас обратно (я все еще не оставляю надежду на то, что увижу море поближе).

– И что нам делать? Сидеть в комнате около оркестровой? – спрашивает Чет. Он ненавидит однообразие. И я его понимаю.

– До половины второго вы можете находиться в зоне обслуживающего персонала, – говорит помощник распорядителя и ведет нас обратно все по тем же коридорам, по которым изредка кто-нибудь торопливо пробегает, пытаясь скорее успеть выполнить то или иное поручение. Его рация то и дело разрывается – всюду требуется что-либо урегулировать.

Когда мы выходим из дворца, на улице становится уже совсем темно, и я с удовольствием вдыхаю свежий соленый воздух. И с таким же удовольствием я еду в гольфкаре, издалека любуясь виллой – умелая подсветка придает ей сказочный вид. А когда я поднимаю глаза, то вижу, что небо густо усеяно звездами, далекими и мерцающими – это безумно вдохновляет. И мне почему-то кажется, что цвет наших душ – это цвет неба, на которое мы в последний раз подняли глаза.

Сегодня моя душа усыпана звездами.

– Почему ты улыбаешься? – легонько толкает меня в плечо Чет.

– Хорошее настроение, – отвечаю я. – Посмотрите, какое небо.

– Красивое, – соглашается Сью и косится на Чета. Все-таки он очень понравился ей – а жаль. Потом, когда он ее кинет, она, возможно, во всем обвинит меня – я уже проходила подобное. К тому же она очень ранимая, хоть и глупо поступает, ведясь на его комплименты и улыбки. Может быть, потому что недавно она весьма болезненно рассталась с парнем и хочет забыться? Блин...

– У тебя глаза странные, – говорит в это время Чет Сью, касаясь своим предплечьем ее. Это его коронная фраза – как бы ни было банально, на слова о глазах ведутся почти все.

Беспроигрышный вариант Далтона.

– В смысле? – не понимает Сью.

– Опасные, – чуть склоняет голову он, не отрывая от нее взгляда.

– Не поняла, – растерянно отвечает она.

Чет склоняется к ее уху и что-то шепчет. Я точно знаю, что: «В них можно утонуть». Сью лишь смеется, чуть смущенно прикрывая губы.

Мы с Нейтаном только переглядываемся. Если раньше Чет сдерживал себя тем, что мы вместе работали в одном коллективе, пусть и временно, то теперь «пустился во все тяжкие», ибо работа закончена. Почти закончена.

Нас привозят обратно в тот самый дом для обслуживающего персонала. И сначала мы устраиваем в гримерной легкий запоздалый ужин с виноградным соком – он заменяет нам вино. А потом я улучаю момент и вылавливаю Чета, когда он выходит в уборную – в каждой гримерной она своя.

– Будешь смотреть, Ховард? – с улыбкой спрашивает друг, когда я проскальзываю следом за ним и плотно запираю дверь.

Я морщусь.

– Глупые шуточки, Далтон. На что там смотреть?

– Есть на что, – скалится он.

– Не делай этого с Сью, – предупреждаю я его. Чет приподнимает бровь.

– Пожалуйста. Для тебя это будет развлечение, а для нее – травма. Она моя хорошая приятельница. Не разрушай наши отношения.

Он со вздохом прислоняется к холодному кафелю.

– Только ради тебя. Но тут так скучно. Я хотел хотя бы немного порезвиться.

– Порезвись дома, – говорю я ему. – И заранее спасибо.

– Мы больше не будем работать с твоими подружками, – отвечает Чет.

На этом я выхожу из уборной и присоединяюсь к Сью и Нейтану, которые о чем-то разговаривают и смеются. Когда возвращается Чет, Сью наверняка думает, будто его подменили – он так же весел и разговорчив, но его стиль общения с ней становится совершенно иным. Больше никакого флирта и никаких намеков – Чет прислушался к моим словам. Только Сью не понимает, в чем дело, сама пытается заигрывать с ним, а затем и вовсе зовет его на улицу под предлогом подышать свежим воздухом, хотя я понимаю, что ей не терпится остаться с ним наедине. Чет на удивление соглашается и выходит вместе со Сью под мой грозный взгляд и насмешливый – Нейтана. А перед тем, как перешагнуть через порог, Чет поворачивается ко мне и подмигивает. Я понимаю, что он наверняка что-то задумал. И точно! Спустя пятнадцать минут возвращается Сью и говорит в замешательстве, что Чет куда-то исчез – ушел куда-то в глубь парка, обещая принести ей кое-что, и не вернулся. Куда он решил сбежать, я не знаю – видимо, ему захотелось избавиться от общества Сью. Мы ждем его втроем довольно долго – пару часов. А за пятьдесят минут до повторного выступления я начинаю беспокоиться. Куда, ну куда же Чет делся? Он вообще думает, что творит? Нам же еще выступать!

Мы отправляемся искать его – нам не нужны неприятности. И мы должны выступить вчетвером.

– Жди этого идиота здесь, – говорю я растерянной Сью, и мы с Нейтаном уходим, ругая Чета так, что он, должно быть, зашелся в икоте.

Я осторожно расспрашиваю у персонала, не видели ли они высокого темноволосого парня, и одна пожилая женщина – судя по всему, горничная – с улыбкой вспоминает:

– А, тот красавчик? Да, я видела его. Он направлялся в сторону парка. Но лучше бы ему туда не ходить – охрана не очень любит, когда мы отлыниваем от дел. Хотя сегодня у них дел поболе, чем следить за нами, но все же...

Я ругаюсь про себя, и мы с Нейтаном идем к парку.

Парк – довольно большой, ухоженный, но в нем чувствуется своя, природная, самобытность – высокими деревьями с густыми кронами он чем-то неуловимо напоминает сказочный лес. Парк переплетен десятками мощеных дорог и тропинок, освещен сотнями симпатичных ажурных фонарей, уставлен коваными лавочками. Всюду стоят низкие деревянные указатели – заблудиться невозможно.

Северная часть парка примыкает к саду, раскинувшемуся около виллы, а мы находимся в южной. Посредине – пруд, к которому ведут две главные дороги, и мы с Нейтаном решаем разделиться. Он пойдет по западной, а я – по восточной.

– Запомни, – говорю я. – В пятнадцать минут второго мы должны быть на месте, даже если не найдем Чета.

– О’кей, – кивает Нейтан – благо, у нас обоих есть хотя бы часы. И на этом мы расходимся.

Я то и дело срываюсь на бег, тревожно вглядываясь вперед и осматриваясь по сторонам, но никого не замечаю. В тихом парке никого нет – только звезды над головой наблюдают за моими попытками найти Чета. И мне остается лишь надеяться, что Нейтану повезет больше. А если Чет не найдется вовремя, я лично его придушу! Я злюсь на него и одновременно тревожусь – а вдруг с другом что-то случилось? Он никогда раньше не был столь безответственен по отношению к музыке и к работе. А теперь пропал. Вдруг он упал и  что-нибудь повредил себе, а теперь не может встать? Или заблудился...  Хотя это маловероятно. Не такой же он придурок, чтобы заблудиться в подобном месте.

Не успевая дойти до пруда, который, судя по аккуратным деревянным указателям, уже совсем недалеко, я вдруг слышу чей-то голос. Без сомнения, мужской. Может быть, это Чет? Я резко останавливаюсь и прислушиваюсь, пытаясь понять, откуда доносится голос. Судя по всему, он идет откуда-то справа, из-за плотно насаженных деревьев. Я аккуратно пробираюсь через них в самую глубь парка, предвкушая, что сейчас сделаю с Четом – если с ним все в порядке, конечно же. И вижу небольшую полянку, в центре которой растет дуб – еще не слишком старый, но уже довольно крепкий, на одной из веток которого висит чья-то венецианская маска. И этот дуб обнимает, прижимаясь к нему всем телом, какой-то высокий темноволосый молодой мужчина в черном элегантном смокинге. Будто любимую девушку обнимает!

– Я само спокойствие, – говорит он монотонным голосом. – Я само равновесие. Я восхищаюсь гармонией и красотой этого мира. Я пускаю гармонию и спокойствие в свою жизнь...

На лице у меня появляется ухмылка – это еще что за сеанс самовнушения в обнимку с деревьями?

Я понимаю, что хоть голос и кажется мне безумно знакомым, это далеко не Чет. И что-то мне подсказывает, что лучше уйти прямо сейчас, пока этот подозрительно кое-кого напоминающий мне человек не обернулся.

Я осторожно пячусь, молясь, чтобы под ногами не хрустнула никакая ветка. Почему-то мне кажется, что он не обрадуется, увидев, что я застала его за столь интимным занятием.

– ... живу легко и спокойно. Живу в согласии с собой и вселенной. Моя душа принимает и ценит...

Он все-таки чувствует, что я смотрю на него, и резко оборачивается, заставляя меня вздрогнуть. И злобно выдает, забыв, о том, что он – «само спокойствие и равновесие».

– Твою ж мать! Рыжая! – доносится до меня его рык.

– Привет, – игриво машу я пальцами Дастину Лестерсу и снова пячусь назад, а потом поворачиваюсь и убегаю. Вернее, я хочу убежать, но Лестерс достигает меня в два прыжка как тигр. А потом как пингвин спотыкается и падает вместе со мной.

Уже во второй раз в жизни я нахожусь сверху Лестерса – моя голова покоится на его груди, а его руки – на моей спине, словно он обнял меня во время нашего фееричного падения и прижал к себе. Так же крепко, как дуб.

Это странно, но время снова на миг – безумно короткий и безумно долгий – застывает. И я чувствую себя неправильной Золушкой, которая только что встретила одичавшего принца. Вокруг нас – таинственный волшебный лес, сквозь ветви деревьев которого пробиваются загадочные огни, и где-то там, далеко, стоит настоящий дворец, в котором проходит бал.

– Ты в порядке? – слышу я голос Лестерса как сквозь стеклянную вату. Время рывком возвращается в свой обычный темп.

– Да, спасибо, – отвечаю я тихо.

– Я спрашиваю, в порядке ли ты, потому что сомневаюсь, что у тебя все хорошо с головой! Ты вообще с ней дружишь?! – орет он на меня. – Какого черта ты творишь?! Встань с меня!

– Мне и так удобно, – отвечаю я. – Я как раз хотела отдохнуть.

Вспомнив чью-то матушку, Лестерс сбрасывает меня с себя и встает, отряхивая дорогой смокинг, – мы упали прямо в траву.

– Нет, серьезно, ты нормальная?!

Его ярко-голубые глаза горят от гнева.

– Этот вопрос я хочу задать тебе, красавчик, – говорю я, поднимаясь следом, – на меня мигом накатывает волна злости.

– Я-то нормальный. А вот ты...  Так ты все-таки моя фанатка, – шипит Лестерс. – Сталкер! Следишь за мной? Как ты вообще сюда пробралась?!

– С ума сошел?! Я тут работаю, – отвечаю я с достоинством.

– Кто? Ты? – непонимающе смотрит на меня Лестерс, прекратив отряхивать брюки. – И кем? Садовником?

– Я музыкант, – вздергиваю я подбородок. – Наш квартет играет для гостей.

– Я не верю в случайные встречи, – отвечает Лестерс, буравя меня взглядом. Ну вот, теперь его никто в мире не переубедит, что я не слежу за ним. Это злит еще больше. Не хочу, чтобы он думал, будто я за ним бегаю.

– Я тоже, – отвечаю я раздраженно. – И склонна полагать, что это ты меня преследуешь.

– Чего? – приподнимает он бровь. – Абсурд, рыжая.

– Сам посуди – тебе сюда попасть намного легче, чем мне, – привожу я довод. – Ты – известный актер, а я – обычная студентка Хартли. Ты узнал, что я подрабатываю на большой вечеринке Мунлайтов, и напросился к ним. Наверняка так и было. Все логично.

– Восхищен твоей наглостью и тем, что ты выдаешь за свои умственные заключения, – надменно отвечает Лестерс. – Но хочу любезно напомнить, мисс Франкенштейн, что, как ты выразилась, на большую вечеринку Мунлайтов попасть не так-то просто. Даже если ты очень захочешь, но тебя нет в списке гостей, ты никогда сюда не попадешь.

– Не оправдывайся, – хмыкаю я.

– Это не оправдание, – орет он взбешенно. – А голые факты!

Почему-то мне нравится видеть его эмоции. И я, сама этого не осознавая, продолжаю выводить его на них и дальше.

– А что, позволь спросить, ты тут делал? – ангельским голосом спрашиваю я, зная, куда бить. Лестерс краснеет. А мне почему-то хочется ткнуть ему пальцем в щеку.

– Какая тебе разница? – сквозь зубы спрашивает он.

– Мне интересно – ты так нежно обнимал дуб и что-то так ласково лепетал ему...  Я слышала о людях, которые женятся на кошках и собаках, – продолжаю я, не отводя взгляда от его лица. – Так вот, может быть, ты женился на дереве, а я помешала вам с супругой?

Лестерс молчит. Стоит, смотрит на меня с угрозой и молчит.

– А как ты определяешь пол деревьев? – продолжаю я. – Или тебе все равно? Нет, серьезно, мне интересно! О чем ты разговаривал с дубом?

– Как смешно, Рыжий Франкенштейн. Я, конечно, не врач, но могу поставить тебе диагноз, – отвечает Лестерс. – Твоя беда в том, что ты веришь в сказки, которые рождаются в твоей голове. Если ты не знакома с личностным ростом и его методами, это твои проблемы.

– То есть, обнимая дуб и внушая себе, что ты – само совершенство...

– Гармония и спокойствие! – взрывается он, а я продолжаю:

– ... ты растешь как личность?

Он касается лба ладонью, показывая этим бесхитростным жестом свое отношение ко мне.

– Знаешь, я дам тебе бесплатный совет, – продолжаю я, вдруг вспомнив, как в день нашей первой встречи Лестерс оттолкнул от себя фанатку, – будь добрее. Тогда твое саморазвитие пойдет в гору.

– Я и так добр не в меру, – отмахивается он. – И если тебе так интересно, я занимался аутотренингом, – ему явно не хочется выглядеть в моих глазах психом. – Потому что меня все и всё тут раздражают. Ты бы видела всю эту гнилую толпу, – вдруг выдает Лестерс и сам озадачивается своими словами. Даже оглядывается по сторонам, явно не желая, чтобы его слова кто-нибудь услышал.

– Я ее видела, – говорю я.

– О нет, – улыбается вдруг недобро Лестерс. – Ты не видела ее. Ты не слышала, что они говорят. Ты не понимаешь, что это за люди. Мунлайт не приглашает случайных людей. Только себе подобных.

– Но ведь тебя он тоже пригласил, – справедливо замечаю я. – По твоей логике и ты ничем не отличаешься от остальных гостей Мунлайта.

– Я тут только благодаря директору агентства, которое, между прочим, принадлежит «Крейн Груп», – хмуро отвечает Лестерс. И я не знаю, почему он сейчас все это мне рассказывает, – ведь буквально пару минут назад мы кричали друг на друга. – Я – украшение, как и еще сотня человек из нашей индустрии.

Я удивленно смотрю на Дастина. Его слова рушат мое почти устоявшееся представление о нем. И в этом представлении нет место такой вещи, как самокритика.

– Если тебя это смущает, зачем ты соглашаешься на подобные мероприятия? – спрашиваю я и вдруг, видя, что он не отряхнул со спины листья и пыль, добавляю: – Ну-ка, стой. Сзади грязно.

И начинаю отряхивать его, будто бы для меня это совершенно привычное дело. А Лестерс стоит смирно, как большая короткошерстная собака, и продолжает:

– Сама подумай: отказаться от пригласительного Мунлайтов – это значит перечеркнуть свою карьеру. Стоит ли оно того?

Я продолжаю стряхивать с черной дорогой ткани мусор.

– Но можно ведь все свалить на съемки. Или плохое самочувствие. Разве нет? Мои слова его веселят.

– Гости прилетают из других стран, если это требуется, – говорит он. – Потому что пригласительные на благотворительный бал Мунлайта – билет в счастливую жизнь. Признание. Отказаться – обидеть Мунлайтов. А значит, испортить с ними отношение. Если ты портишь отношения с «Крейн Груп» или им подобными, есть только два пути.

– Каких же?

Его спина уже чистая, но я все равно почему-то продолжаю отряхивать ее. И ни за что не признаюсь себе в том, что мне просто нравится касаться Лестерса.

– Либо ты находишь новых сильных покровителей, либо уходишь в тень.

– Звучит невесело. – Я все-таки отхожу от него в сторону. – А почему ты не на аукционе? –

спрашиваю я, вспоминая, что как раз в это время он и проходит. Вернее, уже заканчивается.

– Потому что я могу потратить свои деньги более продуктивно, – отвечает Лестерс.

– Не хочешь помочь детям из Африки – или на что они там собирают деньги? – спрашиваю я и почему-то вспоминаю сообщение от представительницы благотворительного фонда «Гризли и панда».

– Не хочу участвовать в этом фарсе, – фыркает он.

– А если Мунлайты заметят, что тебя не было на аукционе?

– Не заметят. Там слабое освещение и все в масках. Да я уже и не успею.

Его слова вдруг напоминают о том, что, вообще-то, я искала Чета. Я в панике смотрю на наручные часы – время поджимает, и мне самой нужно вернуться обратно – через двадцать минут за нами приедет гольфкар. Вся моя надежда – на Нейтана. Думать о том, что будет, если мы вдруг не найдем Чета, мне не хочется.

– Приятно было поговорить, но мне пора! – спешно говорю я. – Надеюсь, этот вечер пройдет для тебя хорошо.

И я разворачиваюсь, чтобы уйти, совершенно не ожидая, что Лестерс не захочет меня отпускать.

– Стой! – хватает он меня за запястье горячими пальцами. – Мы не договорили!

– Мне пора! – отвечаю я, вырываясь. Это разговор был забавным, но мне пора. – И обними дерево за меня!

– Да стой же ты!

Но я не слушаю его и убегаю.

Оказавшись не на земле, а на асфальтированной дороге, первым делом я натыкаюсь на Чета, который бежит со стороны озера, держа в руках пиджак. У меня словно гора падает с плеч.

– Санни! Эй! Подожди меня! – кричит он весело. Лицо у него странное – будто бы он выпил: темные глаза блестят, на губах играет легкая полуулыбка.

Я застываю как вкопанная, медленно выдыхаю и спрашиваю строго:

– Ты пил?

Нам строго-настрого запрещено употреблять алкоголь.

– Нет, ты что. Хотя...  Черт, Ховард, я пьян! Но это не алкоголь, – выдает Чет. – Это все ты.

– Что-о-о? Это что, наркотики? – шепчу я в панике. – Далтон, ты в себе?! Джессика же сказала – никакого алкоголя, травки и любой другой наркоты. Иначе штраф.

Он смеется, а я пытаюсь треснуть его по плечу.

– Эй-эй-эй, малышка, – обнимает меня Чет, пытаясь успокоить, и я чувствую слабый запах прохладных нежных духов – кажется, с нотками зеленого чая и бергамота. – Все в порядке! Никакого алкоголя, травы и запрещенных веществ. Это любовь!

От изумления я перестаю вырываться.

– Что-о-о?

– Я влюбился, – сообщает мне Чет счастливым голосом и начинает меня тискать, как мальчишка котенка.

– Сдурел?! Далтон!

– Это офигенно, – продолжает он, и я подозреваю, что дело все-таки в наркотиках. Может, он сожрал какие-нибудь грибы, которые растут в парке?..

– Слушай, давай о любви позже поговорим, – скороговоркой говорю я. – Мы опаздываем. А через пятнадцать минут нам надо быть на месте.

– Тогда погнали! – весело говорит Чет, отпускает меня и первым срывается с места, летя на крыльях своей любви. А я бегу за ним, отчаянно работая руками и ногами, чтобы успеть.

И не вижу, как на дорогу выходит Лестерс, успевший надеть маску.

И однажды в доме у моря Я исполню свои желанья. Позабуду вкус слез и горя И скажу себе, что жива я.

Глава 13. Любовь как проклятье

«Любовь» – это бренд безумных.

«Елена Мунлайт – это бренд!» – гласит заголовок модного ежемесячного журнала «Фэшн конторол» – иконы для стильных современных девушек. По крайней мере, сам журнал так себя позиционирует.

«Елена – жена Аарона Мунлайта, наследника «Крейн Груп», дочь барона Роджера Манфорда из того самого дворянского рода Манфордов, который играл значительную роль в политической истории страны. А также представительница поколения молодых и уверенных в себе женщин, в которой сочетаются светский лоск и аристократизм», – сказано в лиде.

Сразу под ним изображена фотография самой Елены – высокой, стройной пепельной блондинки со светло-зелеными глазами и ухоженным благородным лицом. Она облачена в белоснежный брючный костюм, покрой которого подчеркивает ее хрупкость и женственность, а цвет – легкость и благородство. Она позирует фотографу на фоне ухоженной деревянной террасы в собственном особняке, а на следующем снимке – в саду, рядом с кустами белых роз.

Елене посвящено целых два разворота, и там тоже две фотографии: с отцом и мужем. С отцом она чинно сидит у погасшего камина, с мужем сидит на диване – его голова покоится у нее на коленях, и это выглядит ужасно романтично!

Статья посвящена тому, какая Елена Мунлайт чудесная: правильная, стильная, возвышенная, образованная, благородная – настоящая леди. Большой упор делается на то, как ей жутко повезло выйти замуж на Аарона Мунлайта, человека, способного дать женщине все. И как повезло родиться в такой знатной семье, ведущей свою историю с десятого века.

В конце статьи говорится, что Елена – настоящий пример для подражания. Она не просто аристократка, богатая женщина и светская львица, но еще и отличная хозяйка, жена и дочь. А в будущем станет великолепной матерью, дети которой продолжат сразу два известных рода: баронов Манфордов и миллиардеров Мунлайтов.

О том, что она – меценат, не говорится ни слова. О том, что она – бакалавр в области языка и литературы, магистр прикладной лингвистики, знает несколько языков: французский, русский, испанский, интересуется историей и литературой, – лишь упоминается вскользь.

Зато о том, что она – приятельница модного дизайнера Элизабет Кохран и была на ее последнем показе в числе ограниченного круга лиц, написан целый абзац! А о том, как они познакомились с мужем, как встречались и как он сделал ей предложение, – целых пять!

Елена на мгновение прикрывает глаза.

Конечно, она – умная женщина. И понимает, что читательницам «Фэшн контрол» куда интереснее будет то, как она стала женой миллиардера и как они проводят свои будни, нежели то, как она училась и чем увлекается. Но ей все равно обидно, хотя по лицу этого и не понять. Даже в одиночестве Елена научилась скрывать свои истинные чувства и мысли. Она идеальна в этом.

Дочитав статью до конца, Елена закрывает журнал и аккуратно откладывает его на стеклянный низкий столик. Сейчас она находится в своей спальне – в их семейных апартаментах всегда три комнаты: одна – Аарона, вторая – ее, а третья – общая. Поместье Мунлайтов – не исключение, хоть они и бывают тут от силы пару раз в году. Аарона рядом нет. Он решает какие-то важные вопросы по телефону – дела компании не отпускают его даже ночью. Муж Елены – настоящий трудоголик. И работу он любит куда больше ее самой.

С журнала на столике на нее смотрит собственное лицо: красивое, будто кукольное, совершенно неживое. В нем нет недостатков – косметика и фотошоп все скрыли. И в нем нет эмоций, будто бы Елена не умеет испытывать их вовсе. Однако ее равнодушие подается как пример для подражания. «Так должны выглядеть настоящие леди», – утверждается в журнале, и читатели верят. Смотрят на застывшее лицо глянцевой Елены, на котором нет ни одного изъяна, и думают, что должны выглядеть так же – наверняка в этом помогут косметические средства, яркой рекламе которых посвящена едва ли не треть страниц журнала. Елена в недоумении – почему другие не понимают, что все это – фальшь? Статью наверняка заказал Аарон, вернее, не он сам, а команда, отвечающая за его имидж, – им выгодно представить Елену в подобном свете: идеальная любящая жена и светская львица в одном флаконе. Забота и красота. Хозяйственность и лоск. Аристократизм и деньги. Пример для подражания.

Поэтому и весь упор в статье идет на то, какая Елена отличная дочь, любящая жена и модная светская леди. И как здорово все это она совмещает в себе. Именно такой и должна быть современная молодая женщина!

Елена усмехается про себя. Как там было написано?

«Елена Мунлайт – это бренд»?..

Все иначе. Лишь только она знает, что «Елена Мунлайт» – это клеймо. Сначала она была дочерью.

Потом женой.

И никогда не была личностью. Просто Еленой, которая имела свои достоинства и недостатки, интересы и увлечения, мечты и проблемы. Она не была самой собой. За ее счет вечно решали свои задачи другие люди.

От очередного осознания этого, от лживой статьи, от пресной жизни, за которую ей приходится цепляться, к горлу подкатывает болезненный ком.

Елена встает с кресла и идет к окну. Распахивает его, впускает в комнату соленый ветер и с наслаждением вдыхает морской воздух. К сожалению, из ее спальни не видно моря, но она слышит его, и звуки волн ее успокаивают.

Почти никто не знает правды о ее жизни, которую СМИ представляют счастливой и сладкой. А кто знает, тот деликатно молчит.

Она была старшей дочерью Роджера Манфорда и наследницей баронского титула. Только кроме этого самого титула и многовековой истории рода у Елены никогда ничего не было. Да, их предки несколько веков назад играли значимую роль в политической жизни страны – именно барон Георг Манфорд, богатейший в свое время человек, помог взойти на трон основателю нынешней королевской ветви. Однако со временем их некогда знатный род пришел в упадок: Манфорды обанкротились, их влияние исчезло, а семейные реликвии были распроданы за долги. Остался лишь громкий титул и наследственная гордыня.

Мать Елены умерла рано. А пока отец успешно прожигал жизнь, живя в долг, трех сестер Манфорд воспитывала тетка по материнской линии – графиня Маргарит Гиллис, незамужняя престарелая женщина, которая кроме титула обладала кое-каким капиталом, и, надо сказать, неплохим. Она отправила сестер в частную элитную школу для девочек в центре

Нью-Корвена, кроме того определила Елену в балетную школу. Выносливость, пластика и природная грация у Елены были в достатке, и наверняка она смогла бы стать отличной балериной, если бы не травма ноги, которая поставила крест не только на балете, но и на спорте вообще. После этого тетка позаботилась о том, чтобы Елена получила отличное классическое образование в одном из лучших университетов страны – Бейли, где Елена училась на факультете лингвистики, считаясь одной из лучших. Ей даже предлагали остаться в альма-матер для дальнейшей научной карьеры, однако этого не вышло. Елену отдали замуж.

Она только-только получила степень магистра по прикладной лингвистике, как в их семье случилось несчастье: умерла любимая тетка. Наследство, оставленное трем сестрам, мгновенно ушло на погашение каких-то феерических долгов отца, который в жизни девочек появлялся крайне редко. Елена и сама не поняла, как это случилось: к ним просто заявились какие-то неприятные люди и, угрожая, потребовали немедленного погашения «карточных долгов любимого папочки». При этом они разгромили гостиную, дабы показать силу своих намерений вернуть деньги, и даже приставали к сестрам – погодкам Елены. Та, как самая старшая, пыталась закрыть их собой, просила прекратить, оставить их в покое, но все, что получила, – пощечину, ухмылки и обещание «перерезать им всем глотки», если долг их отца не будет оплачен. С процентами, разумеется.

В полицию они не обратились, потому что об этом умолял их отец. Он просил Елену, хватая ее за руки, заплатить за него долг – ведь иначе его просто убьют и не посмотрят на то, что он – аристократ, последний мужчина славного рода Манфорд. И Елена сдалась. Отдала все деньги, продала все, что могла, – кроме дома на улице Святого Льюиса, в котором они жили вместе с почившей теткой.

Потом заболела Пэгги – младшая сестра, на обучение Этел в университете требовались деньги, к отцу пришли новые кредиторы – вернее, одни из старых, узнавших, что из него можно выбить долг. Елене казалось, что она сходит с ума. Всю свою жизнь она как старшая чувствовала ответственность за сестер, в чем-то даже заменив мать. Но сейчас ничем не могла помочь – денег, которые она зарабатывала частными уроками и переводами, не хватало. А их титул приносил одни проблемы – денег он принести не мог.

В Сочельник, когда вместо ощущения праздника у Елены в душе дырой сияла пустота, к ней пришел отец. Нетрезвый (это никогда не мешало ему выглядеть элегантно) и отчего-то смущенный.

«Ты бы хотела замуж, моя дорогая?» – спросил он, сидя на антикварном диванчике, который некогда обожала тетка. Теперь Елена думала его продать.

Замуж она не хотела. Она хотела заниматься любимым делом – переводом с русского и французского, хотела преподавать и хотела путешествовать. При всей своей красоте и популярности у мужчин Елена никогда не имела серьезных отношений. В школе круг ее общения состоял только из девочек, да и некогда ей было обустраивать личную жизнь – балет и языки съедали все время. В университете она была слишком занята учебой, и личная жизнь ее тоже не сложилась, хотя кое-какие робкие попытки были. После смерти тетки ей пришлось становиться главой семьи и много, на износ работать – и вновь Елене не было дела до мужчин.

«Почему ты спрашиваешь об этом?» – задала в тот вечер резонный вопрос она, почувствовав неладное.

«Ох, малышка...  Ты – не только наследница рода Манфордов, но и графиня Гиллис по праву», – сказал отец, пряча глаза. – Твой супруг тоже станет графом, пусть это всего лишь и титул учтивости».

Почти сразу же догадливая Елена поняла, что он имеет в виду. Похолодев, она задала всего лишь один вопрос, освободив отца от необходимости сбивчиво объяснять ей все это.

«Кто?» – только и спросила она.

«Мунлайты, – тихо ответил отец, не глядя на дочь. – Они сами...  Это не я, поверь, малышка, это не я предложил. Они сами связались со мной...  Лично Николас Мунлайт. Сказал, что у него есть интересное предложение. И что в наших интересах принять его. Их деньги и наш титул», – проговорил он и впервые осмелился взглянуть на окаменевшую Елену, которая уже приняла решение.

Аарону Мунлайту – самому вероятному наследнику «Крейн Груп» – требовалась жена. Естественно, не потому что он вдруг почувствовал в себе невероятное желание иметь семью, а для статуса. Ему нужен был биоаксессуар на постоянной основе. И его родители довольно серьезно подошли к этому. Мать при молчаливом согласии отца лично выбрала несколько претенденток и предоставила Аарону их фото и краткие досье. Среди них была и Елена – она попала туда благодаря четырем критериям, как позднее узнала: у нее был наследственный титул, она обладала красотой и здоровьем, имела высшее образование и, кроме того, никогда не фигурировала в каких-либо скандалах. То есть могла родить красивых и здоровых детей и не была на слуху.

 Аарон выбрал Елену. Взял ее фото в руку и, внимательно приглядевшись, сказал, что эта девушка подойдет – остальные фото претенденток даже и смотреть не стал. Родители не возражали.

Аарону и Елене устроили встречу, замаскировав ее под первое свидание в ресторане знаменитого шикарного отеля. Кроме них гостей в зале не было, и пару часов будущие супруги провели наедине с вином, отличной едой и тусклым фиолетовым закатом за панорамными окнами ресторана.

Будущий муж выглядел неплохо: высокий, широкоплечий, темноволосый и сероглазый – чем-то неуловимо похожий на отца. Он был вежлив, галантен и учтив – настоящий джентльмен. Умел поддерживать разговор, обладал отличной памятью и высоким ай-кью. У него был безупречный вкус, равнодушные глаза и холодные руки.

Свидание вроде бы прошло неплохо: они познакомились, пообщались на ничего не значащие темы, обменялись комплиментами. Аарон привез Елену домой и сказал, что «стал более тверд в своем решении получить такую жену». Елена даже улыбнулась ему в ответ – нашла силы. Но ночью плакала в подушку, и испуганные сестры стояли за дверью, не понимая, что происходит. А отец пил на кухне виски.

На втором свидании они почти не разговаривали – сначала были в театре, в королевской ложе, а потом на прогулке, где Аарон уверенно держал Елену под руку. Разговаривали они мало – то и дело он общался по телефону – решал какой-то крайне важный бизнес-вопрос.

На третьем свидании, которое, как и все остальные, было втиснуто секретарем Мунлайта в его расписание между собраниями, деловыми встречами и посещением того или иного мероприятия, Аарон поцеловал Елену. Поцеловал не обнимая и не закрывая глаз, словно исполнял обязанность. И поцелуй был таким же холодным, как и он сам. А его губы были жесткими и терпкими.

Поцелуй ужасно не понравился Елене – ей казалось, что она целовалась с ожившей статуей. Ее отталкивало от Аарона на каком-то физическом уровне, хотя Елена признавала, что он был довольно молод, привлекателен и умен, а умные мужчины, по ее собственным убеждениям, были самыми сексуальными. В случае с Аароном это не срабатывало. И Елене приходилось терпеть.

Возможно, если бы Аарон дарил ей тепло, уделял искреннее внимание и не относился как к биоаксессуару – заботливо, но отстраненно, все было бы иначе, но для этого будущий муж Елены был слишком занят.

Через год была свадьба, которую широко освещавшие СМИ назвали «самой изысканной за последние годы». Ее праздновали на огромном теплоходе, куда были приглашены многие знаменитости, аристократы и богатые люди, и все было продумано от и до. От дизайна арки, под которой стояли новобрачные, до живых цветов в каюте каждого гостя, от камней на кольцах до статей в модных журналах, от слов их свадебной клятвы до винной карты на торжестве. Сколько на все это мероприятие было потрачено денег, Елена не знала. Ей достаточно было знать, что финансовые проблемы ее семьи прекратились, что у отца больше нет долгов, что Пэгги здорова, что Этел спокойно учится в университете.

В первую брачную ночь Аарон просто уснул – слишком мало спал до этого из-за важных переговоров с немецкими партнерами. В медовый месяц отправилась одна Елена – у Аарона были неотложные дела в США. А первая брачная ночь произошла примерно через месяц, и Елена чувствовала себя пустым бревном. Аарон не был груб или нежен – скорее, он был методичен и делал то, что нужно делать мужу, раз или два в месяц исполняя свои брачные обязанности.

После года совместной жизни Елена поняла, что, видимо, фригидна. Она ничего не чувствовала, кроме желания поскорее завершить все это и отвернуться на бок. А что чувствовал Аарон – не знала. Они вообще редко виделись и мало разговаривали. Хотя, надо отдать должное, Аарон никогда не повышал на Елену голос, ни в чем не упрекал и, конечно же, не поднимал руку. Он ее попросту не замечал.

Уже несколько лет Елена и Аарон Мунлайт считались образцовой парой. Он – деловой человек, бизнесмен, но при этом – любящий и заботливый муж. Она – аристократка и светская дама, но при этом – любящая и заботливая жена. О них снимали репортажи, о них писали, на них равнялись. Но их отношения были лишь красивой картинкой.

Такой же безжизненной, как на обложке журнала «Фэшн контрол».

– Госпожа, ванная готова, – слышит Елена за своей спиной голос горничной.

– Спасибо, – отвечает она.

Не закрывая окна, за которым солнце золотит зеленый сад, Елена идет в ванную комнату. Уже совсем скоро начнется благотворительный бал, и ей нужно успеть привести себя в порядок – через час прибудут ее визажист и парикмахер.

Елену ждет встроенная в подиум овальная ванная с горячей прозрачной водой, в которой плавают лепестки – ей не нравится пена, она предпочитает принимать ванны с солью, травами и эфирными маслами. На ступенях лежат живые, недавно срезанные цветы, стоят золотистая аромолампа в египетском стиле и фарфоровый заварочный чайничек. Елена сама тушит верхний свет, зажигает маленькие круглые свечи, наливает в маленькую чашечку травяной напиток, делает несколько глотков. А потом сбрасывает с себя серебряный атласный халат – он скользит по ее гладкой коже и падает к ногам. Елена осторожно поднимается по ступеням и опускается в горячую воду. Пахнет смесью лаванды, апельсина, чайного дерева и вербены – они помогают взбодриться и повысить тонус, а Елене предстоит сегодня не спать всю ночь.

Она лежит, погрузившись в воду по подбородок и закрыв глаза, – медитирует, настраивая себя на нужный лад, хотя мысли почему-то все время бегут в другом направлении – вспоминается приятный сон, в котором ее целовал незнакомый мужчина. И вздрагивает всем телом, когда дверь в ванную вдруг распахивается. На пороге появляется Аарон – он, как и всегда, в брюках и рубашке, разве что сегодня на нем нет галстука, а рукава закатаны до локтей.

– О, прости, не думал, что ты здесь, – говорит он Елене, скользя по ней равнодушным взглядом, хотя вода ничего не скрывает.

«Подойди ко мне, обними, поцелуй!» – отчаянно требует что-то внутри нее, однако вместо этого Аарон просто уходит. О том, какая у него красивая жена, говорят тысячи людей, а ему все равно. Он не видит в ней женщину.

Елена не понимает, почему ей обидно за себя, ведь Аарон ни в чем не виноват, ни в чем не провинился перед ней. Но чувства так захлестывают ее внутри, что она погружается под воду с головой и выныривает только тогда, когда в легких появляется резь.

Почему-то она уверена, что у Аарона есть другая женщина или женщины. Иначе почему он так холоден с ней? Это ведь...  ненормально? Но о том, что между ними ничего нет, никто не знает. Даже самые близкие люди Елены – сестры. Аарон – идеальный муж в глазах всех, кроме Елены. Когда он последний раз обращал на нее внимание как на женщину?

Елена вдруг понимает, что это было месяцев пять назад. Но она пыталась сделать шаг навстречу, пыталась быть нежной, пыталась играть роль хорошей и любящей жены. Даже пошла почти на отчаянный, с ее точки зрения, шаг: надев красивую полупрозрачную одежду, попробовала пусть и неумело, но соблазнить мужа. Однако Аарон устало отстранил ее и, холодно улыбнувшись, мягко сказал:

«Извини, дорогая, не сейчас. Я сильно устал».

 Елена усмехается. Люди вокруг дежурно шутят о том, что она – Елена Прекрасная. Но насколько она прекрасна, если собственный муж не желает ее? Что с ней не так? Что не так с ним? Что не так с этим миром, где продают людей?

Ее снова настигают обрывки сна с незнакомым мужчиной. Почему-то мужчина во сне целует ее куда горячее, чем собственный муж. Нормально ли это – думать о поцелуях с другим?

Елена закусывает губу. Чувство ночного поцелуя не отпускает ее.

Из ванной она выходит через час – свежая, отдохнувшая, приятно пахнущая маслами. С ней по очереди работают визажист и парикмахер – ее личные, которых она привезла с собой. А затем она надевает платье: черное, в пол, со спущенными плечами. Наряд подчеркивает женственность и изящность фигуры Елены, а обнаженные выпирающие ключицы придают ее образу утонченность. Из украшений на ней только кольцо и бриллиантовые пусеты, скрытые под воздушными, красиво уложенными локонами. На ногах черные туфли из

чьей-то очередной последней коллекции – Елена и не помнит толком.

Вместе с Аароном, который тоже полностью готов и в своем черном смокинге и уложенными набок волосами смотрится безупречно, они идут вниз и встречают гостей. Это утомительное и глупое занятие – приветствовать каждого и улыбаться как кукла. Однако это их с Аароном и его братом Джеком обязанность – лично встречать гостей Николас и его третья жена Эмма не станут. Джек украдкой шутит, что сейчас завидует отлученному от семьи Виктору и находящемуся в армии Уилсону. Елена с трудом скрывает улыбку, появившуюся на губах, а Аарон советует брату быть осторожнее.

Гостей – целое море. Они все идут, и идут, и идут: красиво одетые, сверкающие улыбками и драгоценными камнями, надменные. И Елена ловит себя на мысли, что знает почти всех, хотя в первые годы замужества совершенно терялась в высшем свете. Это теперь она знает, что и кому сказать, кто и какой улыбки достоин, а кого не следует приглашать вовсе. Все это Елене не слишком приятно – она предпочла бы закрыться в шикарной библиотеке Мунлайтов, а не стоять как ручная обезьянка у входа. Но ее замужество – ее работа. Работа, которая кормит сдавшего за последнее время отца и сестер. Правда, Елена пытается накопить денег, чтобы не быть полностью зависимой от воли мужа и его родителей, продает кое-какие драгоценности – за ней и ее расходами никто не следит, но уйти все-таки не может. Ведь Елена Мунлайт – это бренд.

Фактически вся семья Мунлайтов сегодня в сборе. А это значит, что будет жарко. Елена с особой теплотой приветствует мать мужа, обменивается с ней поцелуями в щеку – между ними неплохие отношения, хотя Елена остерегается Валери. Слишком та расчетлива и умна – Аарон полностью пошел в нее. Не менее осторожно она приветствует Милдред – вторую жену Николаса, неуравновешенную и капризную особу, бывшую актрису. У Милдред и Валери, при всей их ненависти друг к другу, особая нелюбовь к Эмме – нынешней супруге Николаса. У них что-то вроде союза в борьбе против Эммы, в который

одно время они пытались втянуть и Елену – она с трудом сохранила нейтралитет. Эмма хоть и не особо нравилась Елене, но все же она считала ее куда более приятной, нежели Валери и Милдред, хотя и особой дружбы между ними никогда не было.

Зато у Елены были неплохие отношения с Дианой, сестрой Аарона. Возможно, Елена по привычке видела в Диане младших сестер, и ей нравилась ее начитанность и рассудительность. Кроме того, Диана училась на факультете искусств в Бейли – альма-матер Елены, и с ней было о чем поговорить. Хотя, если честно, Елена ужасно была удивлена, когда узнала, что Диана в тайне ото всех играла в рок-группе, даже видела снимки.

Поведение сестры мужа ее почему-то даже развеселило – это был смелый поступок. А еще Елена знала, кто следил за Дианой, вернее, отправил своих людей. Валери или Милдред.

Больше некому.

Этот благотворительный бал похож на все остальные светские приемы, в которых приходилось участвовать Елене. Он претенциозный, торжественный и крайне скучный. Ей, как биоаксессуару, не положено веселиться, танцевать и пить шампанское – разве что пригубить. Она постоянно должна находиться около мужа и всем своим видом создавать иллюзию счастья. Единственное, что ее развлекает, – живая музыка. Камерный духовой оркестр играет прилично, Елене хочется застыть посреди зала и слушать только прекрасную музыку, а не голоса, смех, стук каблуков, шуршание платьев и звон бокалов. Правда, некоторое недоумение у нее вызывает всеобщий восторг по поводу музыкальных сочинений «наследника отелей» Алекса Уивер-Кобба. Нет, музыканты – гитарный квартет – играют замечательно. Но сама музыка...  В ней нет ничего особенного. Хотя сам Алекс Уивер-Кобб так не думает. Он улыбается и принимает комплименты с таким видом, будто написал что-то вроде знаменитой фортепианной пьесы «К Элизе».

Вечер продолжается, и Елене кажется, что ей все больше и больше перекрывают воздух. Диана так и не появляется, а Эмма посреди бала куда-то исчезает. Елена видит, как к ней подскакивает помощница и что-то шепчет на ухо, после чего Эмма фактически сбегает.

Еще Елена становится свидетелем некрасивой сцены в Малом зале, примыкающем к Бальному. В нем царит почти интимная полутьма, которую с трудом прогоняют электрические свечи, высятся пирамиды из бокалов с шампанским, и из панорамных окон видно море, на которое Елена сморит с тщательно скрываемым детским восторгом. Здесь же в тесном кругу ссорятся двое мужчин примерно одного возраста: оба плотные, круглолицые, в одинаковых смокингах и до блеска начищенных ботинках, только один с усами, а другой – без. Владельцы двух крупнейших агентств талантов, извечные соперники. Они обвиняют друг друга в том, что один у другого увел популярную актрису, ругаются, пускают в ход оскорбления. Гости вокруг не вмешиваются, смотрят на них: кто – с ехидной улыбкой, кто – с брезгливым недоумением. Один из гостей пытается вмешаться – спешащая к месту конфликта Елена, которую ненадолго покинул муж, узнает в этом госте известного актера.

Только имени его припомнить не может.

– Успокойтесь. Прекратите этот цирк, – говорит актер усатому мужчине, когда тот начинает переходить границы дозволенного. – Кэтрин ушла от вас, потому что в нашем агентстве были предоставлены более выгодные условия. А те условия, которые предоставляли вы, Брюс, – настоящее грабительство! И об этом все прекрасно знают, включая всех присутствующих.

– А ты-то что лезешь, Лестерс? – презрительно отвечает усатый. – Кто ты вообще такой, а? Жалкий актеришко? Давно ли выбился в люди? Я прекрасно помню, как ты обивал порог моего агентства.

– Прекрасно, что не обил. Не хотелось бы начинать свою карьеру в качестве раба. Лицо усатого перекашивается от злости.

– Успокойся, Брюс, – кладет ему на плечо руку кто-то из приятелей. – Лестерс все еще не вышел из своей роли. Ты же знаешь, актеры постоянно забывают свое место. Эй, Лестерс, – обращается он к актеру, в глазах которого пылают факелы ярости, – запомни свое место – ты здесь, чтобы развлекать нас. А не чтобы поучать и пытаться читать мораль. Ты – шут.

Удочка для денег.

– Пожалуйста, перестаньте, – говорит Елена – при виде нее все затихают. Как-никак одна из Мунлайтов. И ее опасаются.

Актер, ни слова не говоря, срывается с места и уходит. Кое-кто насмешливо смотрит ему вслед.

Перед началом аукциона у Елены появляется шанс ускользнуть и немного отдышаться. Пока муж и другие гости участвуют в аукционе, не снимая масок, чтобы доказать друг другу свою добродетель и желание помочь ближнему, Елена убегает в опустевший сад, прихватив бокал белого вина и крохотное, но невероятно вкусное канапе.

Из сада она попадает в примыкающий к нему парк, решая немного погулять в одиночестве, потому что после завершения аукциона пытка продолжится, а ей нужно восстановиться. И Елена сама не понимает, как доходит до пруда – он идеально круглый, гладкий и темный, окруженный деревьями, декоративными кустарниками и камнями. Посреди пруда – небольшой остров, на котором высится белокаменная беседка-ротонда – к ней ведет небольшой мостик с коваными витиеватыми перилами.

Елена не любит стоячую воду – куда больше ее манит волнующее кровь море, но в сторону моря она пока что пойти не может – ее могут заметить. У моря она будет утром. А еще попросит у Аарона разрешения остаться в поместье на несколько дней – хочет насладиться прибоем и соленым воздухом. Однако сейчас у нее нет выбора, и она идет по мостику на середину пруда, наслаждаясь вечерней прохладой и тишиной.

Но ротонда уже занята – Елена не заметила в темноте, что на скамье в ней сидит парень: темноволосый и кареглазый. На вид ему от двадцати двух до двадцати пяти, он высок, загорел, отлично сложен (этого не скрывает черный костюм) и дьявольски красив. Почему ей приходит на ум слово «дьявольски», Елена не понимает сразу и только потом осознает, почему – потому что он словно искушение. Ее личное искушение.

– Добрый вечер, – говорит парень весело. Голос у него глубокий и очень приятный. Елена чувствует, что по рукам ее отчего-то бегут мурашки.

– Прошу прощения, не заметила вас, – отвечает Елена, не понимая, кто это такой. Кто-то из гостей? Она не помнит его...  Хотя сегодня перед ее глазами промелькнуло так много лиц – она могла и забыть. Но одет не как гость, да и маски нет. Наверное, кто-то из обслуживающего персонала. Впрочем, не ее дело.

Елена разворачивается, чтобы идти обратно, делает шаг и...  Будто назло, ее нога подворачивается. Елена, не в силах сохранить равновесие, падает, хватая руками воздух. От столкновения с мутной водой пруда ее спасает все тот же дьявольски красивый незнакомец. Он успевает подхватить ее и берет на руки.

Их взгляды встречаются.

Внутри что-то взрывается, и по телу разливается стремительная теплота. Елене кажется, что ее сердце пропустило удар.

Боже, что с ней?

– Вы с ума сошли, отпустите, – слабым голосом говорит Елена вместо того, чтобы поблагодарить спасителя.

– Нет, – отвечает вдруг парень и вместо того, чтобы поставить ее на ноги, крепче прижимает к себе. Кажется, держать ее ему совершенно нетрудно.

– В смысле – нет? – удивленно переспрашивает Елена.

– Не хочу, – слышит она в ответ. Парень – он без преувеличения, красив! – внимательно смотрит на нее, чуть склонив голову набок.

– Отпустите, – требует она, не делая никаких попыток вырваться. И уже только потом она начинает осознавать, что ей это нравится. Нравится быть на руках у совершенно незнакомого человека, которого она видит впервые в жизни. Это приводит ее в легкую панику.

Елена начинает брыкаться. И спаситель, смеясь, аккуратно ставит ее на место.

– Я Чет. А вы? – спрашивает он. Его глаза блестят.

– Елена, – зачем-то отвечает она.

– Так это вы та самая Елена Прекрасная? Тогда я понимаю Париса, – улыбается он. – Из-за таких, как вы, начинаются войны.

Возможно, этому Чету кажется, что он оригинален, но Елена много раз слушала подобные шутки и сравнения – ничего нового.

Только раньше у нее не бежали по рукам мурашки и не замирало сердце. Никогда.

– Из-за таких...  каких? – уточняет Елена – она, как и всегда, отлично держит себя в руках.

– Красивых, – слышит она честный ответ.

– Я не люблю слово «война», – спокойно отвечает Елена. – Если бы из-за таких, как я – как вы выразились, «красивых», – заключался мир, в этом бы был какой-то смысл. В войнах я смысла не вижу.

– А вы с характером, – замечает Чет, пристально глядя на нее.

– У всех есть характер, – пожимает она плечами.

– Я знаю еще одну Елену, – говорит Чет. – Из комедии Шекспира. Не помню, как называется.

– «Сон в летнюю ночь», – тотчас отвечает Елена. Обычно никто не вспоминает эту пьесу. Если ее и сравнивают с кем-то, то с Еленой Прекрасной, что уже набило оскомину.

«Сон в летнюю ночь» – ее любимая вещь у Шекспира. Ей вообще нравится ранний период его творчества, когда были написаны «Двенадцатая ночь», «Много шуму из ничего», «Как вам это понравится». Трагедии, созданные в более поздний период, тяготят Елену, хотя она считает их прекрасными произведениями искусства.

– Точно! – весело говорит Чет. Он явно хочет продолжить разговор, но Елена не дает этого сделать.

– Спасибо, что не дали мне намочить платье и испортить прическу, – с достоинством говорит она – ей некомфортно от его изучающего взгляда. А еще более некомфортно от того, что ей тоже хочется осмотреть его всего. Но этого делать нельзя – что он о ней подумает? Лучше спастись бегством и забыть об этом недоразумении.

– И не дал вам утонуть, – добавляет Чет. Он совершенно не хочет отпускать прекрасную Елену.

– Бросьте, – говорит она. – Здесь глубина не больше пяти футов.

– Больше, – спорит он зачем-то. Наверное, чтобы потянуть время.

– Не думаю.

– Проверим? – вдруг предлагает он и стремительно снимает пиджак. На нем – простая белая рубашка, и из-под ее ворота и рукавов виднеются татуировки – видимо, руки и плечи Чета забиты цветными рисунками.

Ей никогда не была понятна логика людей, которые делают тату – в таком количестве. Но такому, как Чет, это неожиданно идет. Подчеркивает его бунтарскую натуру.

– Вы что, – сердито говорит Елена. – Не сходите с ума.

– А я уже сошел, – вдруг говорит Чет и странно улыбается.

– Что вы имеете в виду? – сдвигает брови она.

Чет не отвечает, продолжает улыбаться. Словно Чеширский кот, которому дали кошачью мяту. Но в этой улыбке нет никакой опасности.

Побудьте немного со мной, – вдруг просит Чет, берет ее за руку – у нее все замирает внутри – и отводит обратно в ротонду. Там кладет на скамью свой пиджак и предлагает Елене сесть на него.

– Чтобы вы не запачкали платье, – поясняет он.

– Но мне пора, – нерешительно отвечает она, не понимая, почему вообще пошла следом за Четом. Что на нее нашло?

– Всего лишь пять минут, прошу, – Чет снова тянет ее за руку, и она все-таки опускается на скамью, а он – рядом с ней. Их колени соприкасаются, и Елена чувствует, как по ее телу идет слабый ток – разряды по сердцу, разряды по венам, и даже по душе – разряды. А еще она чувствует странное притяжение к этому темноволосому незнакомцу с татуировками. И из-за этого боится смотреть ему в глаза – ее взгляд устремлен на неподвижную темную воду.

– У вас глаза странные, – хрипло говорит Чет.

– Что? – удивляется Елена.

– Опасные.

– В них можно утонуть? – со здоровым скепсисом спрашивает она, а Чет задорно смеется.

– У вас не только глаза опасные – вы сама опасная. Как догадались?

– Я еще и умная, – холодно отвечает Елена.

– Сочетание красоты и ума? Это возможно? – дурачась, спрашивает Чет. – Или вы – идеал?

Она пожимает плечами и снова порывается уйти, но Чет удерживает ее – не отпускает ее руку. И Елене почему-то совсем не страшно, скорее, она в растерянности от его поведения. И от своего – тоже.

– Расскажите, что вы любите, – спрашивает Чет.

– Я люблю жизнь, – пожимает она плечами.

– А кто же ее не любит? – удивляется он.

– Думаю, есть и такие люди, – безмятежно отвечает она.

– О’кей, – тянет он. – Что вы любите еще, кроме жизни, Елена Прекрасная? Чем увлекаетесь?

И неожиданно Елена начинает ему рассказывать, чем: лингвистикой, языками, балетом, классической европейской литературой, историей, театром. Сначала она говорит скупыми общими фразами, но Чет вытягивает из нее подробности, умело раскручивает на разговор, а после задает вполне логичные и интересные вопросы, заставляя Елену говорить и говорить. При этом в его глазах столько восхищения и любопытства, что Елена оживляется все больше и больше.

– Офигеть! – узнав о том, где она училась, восклицает Чет – он довольно непосредственен, и это забавляет Елену. – Ты такая умная! Серьезно, я никогда не видел, чтобы такие красивые девушки, как ты, были такими умными.

– Хватит называть меня красивой, – мягко просит Елена. Куда больше ей нравится, когда ее называют умной.

– Я называю факты своими именами, – пожимает он широкими плечами. – Что в этом плохого, Елена Прекрасная?

– О, не стоит меня так называть.

– Прекрасная – это смесь красивой и умной, – ухмыляется Чет. – Ты же хотела, чтобы тебя называли умной. А я хочу называть тебя красивой. Прекрасная – это компромисс.

– Расскажи лучше, чем ты занимаешься, – говорит Елена. Ей тоже интересно, чем живет такой человек, как Чет.

– Я музыкант, – отвечает он. – Учусь в Хартли. Класс гитары. Играю в своей группе на басу.

Теперь наступает ее черед внимательно слушать Чета. И чем больше он рассказывает про себя, тем больше Елене кажется, что он – из другой вселенной. Не такой, как все остальные. Творческая личность. Музыкант. И безумно –дьявольски – красив и притягателен.

Они разговаривают обо всем на свете и ни о чем одновременно. И Елена ловит себя на мысли, что с Четом ей легко и свободно. Он говорит то, что думает, не боясь показаться глупым. Он делает то, что хочет, не боясь чужой критики. И Елене кажется, что Чет – сама искренность. Это как глоток свежего воздуха в душном пыльном помещении.

И они оба не замечают времени.

А потом он все-таки ловит ее взгляд. И Елена понимает, что пропала. Она смотрит в его загорелое лицо с классическими чертами, веселыми карими глазами и рассеченной бровью и осознает ясно и четко, что ее к нему влечет с непонятной силой. И когда Чет, вдруг замолчав на полуслове, тянется к ней, Елена не отталкивает его. Чет касается ее лба своим и замирает. А у Елены в очередной раз замирает сердце. Она с трудом подавляет желание закусить губу. Одна его ладонь лежит у нее на плече. Вторая сжимает ее руку.

– Я не знаю, что со мной, – шепчет он хрипло. Медленно дотрагивается горячими губами до ее скул, мягко проводит ими вниз – до уголка ее рта и в это же время чертит линию на ее шее кончиками пальцев – до самых ключиц. А затем неспешно, как-то совсем несмело и мягко целует Елену – она не противится и отвечает на поцелуй.

Ее словно насквозь пронзает хрустальной молнией – такого странного пугающего, но дико приятного сплава нежности и страсти она никогда не испытывала. А тут всего лишь от короткого поцелуя с незнакомцем внутри нее все тает – как пломбир вблизи огня.

Елена отстраняется и изумленно смотрит на Чета. Господи, что она сейчас делает? Зачем? Что это вообще значит?

Внутри Елены идет настоящая гражданская война. Часть ее кричит: «Ты что, с ума сошла?! У тебя муж!» А вторая часть жаждет продолжения этого поцелуя.

– Не стоит, – говорит Елена больным голосом и поднимает руку вверх, демонстрируя кольцо. Пусть знает, что она замужем.

– Я видел, – отмахивается Чет.

– Что? И все равно...

– Менелая нет в Спарте, – шепчет, улыбаясь, Чет.

– Что?.. – вздрагивает Елена. Обычно мало кто из ее собеседников знаком с мифами Древней Эллады.

– Я не такой придурок, каким кажусь, – говорит Чет, гладя ее по волосам. – Елена Прекрасная – дочь Зевса и царицы Леды, а спартанский царь Менелай – ее муж. Когда он свалил из Спарты, ее похитил Парис. И это стало началом Троянской войны.

– Все верно, – улыбается Елена, не в силах оторвать от Чета взгляда. – Но мы не можем...

– Я могу быть отличным Парисом, – перебивает ее Чет уверенно.

– Подожди, я...

Она вновь не успевает договорить.

– Если это все, что тебя смущает, продолжим, – перебивает ее Чет и обнимает одной рукой – крепче и настойчивее, чем прежде. А вторую запускает ей в волосы, не боясь разрушить прическу. Теперь он целует ее умело и настойчиво – так, что у Елены кружится голова, и с каждой минутой она все больше и больше распаляется. К Чету тянет сверх всякой разумной меры.

Никогда ничего подобного в ее жизни не было. Она никогда так долго не целовалась – Аарон предпочитал не делать этого. А у Чета какой-то прирожденный талант к поцелуям – не иначе.

В себя Елена приходит тогда, когда ее спина касается скамьи. Она отталкивает Чета и вскакивает на ноги, поправляя платье и понимая, что ее кожа – в тех местах, где ее касался Чет – горит. А хуже всего то, что ей хочется продолжения. Прямо здесь и сейчас.

– Мне пора, – скороговоркой говорит Елена, пытаясь восстановить дыхание. – Аукцион скоро закончится. Муж будет волноваться.

– Эй, не убегай, Елена Прекрасная, – улыбается Чет счастливо и пьяно. Кажется, ему тоже не совсем понятно, что с ним происходит. – Черт, мне же пора! Позвони мне! Хорошо?

– Нет.

– Обещаешь? Я буду ждать.

Он спешно вытаскивает из ее сумочки телефон, набирает свой и отдает обратно окаменевшей от всего происходящего Елене.

– Если что, я сам тебе позвоню, – обещает он, улыбаясь все так же пьяно. А после звонко целует ее в нос.

– Ты невероятная, – говорит он, гладя ее по щеке. – Ты просто чудо какое-то, девочка.

– Я не девочка, я старше тебя, – шепчет Елена, мертвея об одной только мысли об их поцелуе. А если кто-то это видел? А если муж узнает? А если...

– Позвони мне, – вновь говорит Чет, в последний раз гладит ее по волосам и с сожалением в глазах убегает, оставив потрясенную Елену в одиночестве, один на один с чувствами.

Чет бежит обратно – он слишком поздно вспомнил о том, что им предстоит еще раз выступить. Но совершенно ни о чем не жалеет.

В парке он оказался случайно – Санни же просила за Сью, а эта Сью сама стала вешаться ему на шею, стоило им выйти из дома. Чтобы избежать искушения, Чет просто убежал, решив немного прогуляться по парку. А потом его нашла эта волшебная Елена.

Чет никогда не верил в любовь.

Чет ухмылялся, видя, как его друзья начинают встречаться с девчонками и женятся на них.

Чет точно был уверен, что ни одна женщина не заставит его произнести слова проклятья, звучащее как: «Я тебя люблю».

Ведь это бред. Бред, выдумка, дурь. Сумасшедший ублюдок!

Но сейчас Чет хотел смеяться от восторга, обуявшего его после встречи с Еленой Прекрасной. Из его памяти не уходили ее мягкие податливые губы, нежные руки и прохладный запах дорогих духов с нотками зеленого чая и бергамота. Она была очень красива – так, что сначала он засмотрелся на незнакомку, появившуюся в ротонде. Но кроме красоты было в Елене и нечто такое, что буквально заставляло Чета сходить с ума. Что – он не знал. Но это пьянило его, лишало воли, заставляло чувствовать себя безумным.

Разве он никогда не целовал девушек? Почему ни к одной из них не притягивало так сильно?

 Может быть, это...  любовь?

Любовь с первого взгляда? Шутка что ли?

И Чет смеется на бегу, потому что не в силах поверить в это.

А перед тем как встретиться с Санни, Чет вдруг вспоминает, что однажды видел Елену – в тот день, когда они участвовали в конкурсе.

И он точно знает, что они еще встретятся.

Елена чувствует то же самое – уверена, что это только начало чего-то большого и важного, хотя признаваться в этом самой себе ей ужасно страшно. А еще страшнее думать о том, что этого больше никогда не повторится.

Она спешно идет по парку к особняку и возвращается ровно в тот момент, когда ее муж вместе с другими гостями выходит в сад. Елена видит Аарона издалека и быстро идет к нему, всею душой надеясь на то, что никто не видел ее поцелуя с мальчишкой. Это должно остаться ее самой большой тайной.

– Где ты была? – тихо спрашивает ее Аарон, обнимая за талию и чуть привлекая к себе, – в их счастье должны быть уверены все вокруг.

Елена кладет ему на плечо голову, видя перед собой образ Чета, и отвечает:

– Мне стало нехорошо. Я гуляла в саду.

– Сейчас все в порядке? – задает второй вопрос Аарон. Елена кивает.

– Вот и славно.

Он гладит ее по волосам точно так же, как совсем недавно Чет. Но Елена не испытывает при этом никаких чувств. Кто-то смотрит на нее в толпе гостей так неистово и зло, что она оборачивается. Но чей это был взгляд, не может определить.

Давай ты станешь моей невестой? Невинной куклой в стальных объятиях. Но не игрушкой – ты так прелестна...   Давай ты станешь моим проклятьем?..

Глава 14. Бал двух королев

Кто путает рассвет и закат, может легко спутать луну и солнце.

Мы с Четом успеваем в самый последний момент. Добегаем до дома, хватаем чехлы с гитарами и садимся в гольфкар вместе с ничего не понимающей Сью и злым Нейтаном. На нас весьма удивленно смотрит помощник распорядителя, но ничего не говорит. И мы молча едем к вилле, рассекая наползшую с моря тьму. Звезды все так же загадочно светят с неба, а особняк вдалеке все так же ярко сверкает в огнях подсветки и от того еще больше кажется сказочным замком. Замком, в котором собралось множество королей и королев. И где-то среди них принц Лестерс – в меру прекрасный и не в меру надменный.

Почему-то сейчас я вспоминаю его без неприязни – в ушах до сих пор стоит его короткая неожиданная исповедь. И мне даже жаль его немного. Но это не значит, что он мне нравится. Или что я хочу встретиться с ним. Я и сама не знаю, что это значит.

Чет молчит – ничего больше не говорит про какую-то свою любовь. Но продолжает все так же загадочно и пьяно улыбаться, глядя в даль. Его глаза странно блестят, и я не понимаю, что случилось. Я и Нейтан, который, видимо, с трудом сдержался, чтобы не врезать Чету за опоздание, несколько раз спрашиваем его, что произошло. А он только отмахивается и начинает тихо смеяться в кулак. Я все-таки надеюсь, что он ничего не употреблял, – Чет безумно странный!

Когда мы попадаем в знакомую оркестровую комнатку, оказывается, что произошла накладка – на балконе выступает джазовая певица со своими музыкантами, а потом должны выступить кто-то еще и нам надо подождать. Нас не отвозят обратно в гостевой дом – нет смысла, а просят подождать. Сколько придется ждать – не говорят. Рация помощника распорядителя разрывается от голосов, и он, оставив нас одних, убегает выполнять очередные важные поручения.

Мы сидим на кожаном диванчике, слушаем качественный расслабляющий джаз и ждем. У Сью смыкаются ресницы, Чет мечтательно улыбается стене напротив, мы с Нейтаном вяло переговариваемся. Почему произошла такая накладка – непонятно. Перед нами, естественно, никто не отчитывается и не извиняется. Мы – наемные работники, однодневные музыканты, а не гости – вот им достается все: и извинения, и улыбки, и внимание. Но меня это нисколько не расстраивает – я все прекрасно понимаю. И только слова Лестерса вспоминаются вновь и вновь. Я воспринимала его как хозяина жизни, а оказалось, что он – такой же, как мы. Только костюм у него дорогой и часы стоят, как все наши ценные вещи вместе взятые.

– Боже, сколько еще? – вяло потягивается Нейтон. Я пожимаю плечами.

В какой-то момент я решаю немного размяться. Сначала рассматриваю оркестровую комнату, шагая по периметру, затем выхожу в ярко освещенный пустой коридор, по которому нас проводили в это помещение. Я вижу несколько дверей, из той, которая слегка приоткрыта, вырывается сквозняк – я чувствую морскую свежесть, что порядком оживляет меня, и шагаю в эту дверь, словно Алиса в Зазеркалье.

Я оказываюсь еще в одном коридорчике – полутемном, по которому гуляет морской ветер, поднимаюсь по лестнице, с тайной надеждой толкаю еще одну дверь и – о, чудо! – я оказываюсь на балкончике третьего этажа, вид с которого выходит на ночное море. Оно шумит, словно живое, зовет к себе, манит прибоем, и я завороженно смотрю на черную воду, над которой зависла неровная круглая луна. Где-то вдалеке, почти на горизонте, горят огни яхты.

Море...  Наконец-то я вижу его. Чувствую.

Я с наслаждением расстегиваю пиджак, снимаю туфли, распускаю волосы, и соленый ветер тотчас начинает играть с ними. Пусть хотя бы минуту, но я хочу почувствовать себя свободной.

Опираясь вытянутыми руками о перила, я разглядываю лунную дорожку в воде, наблюдаю за тем, как волны лижут берег, и встречаюсь с морем глазами – мне чудится, будто блики на воде сложились в лицо.

Интересно, какую музыку слушает море? А небо?..

Ночью кажется, что море и небо сливаются воедино. И песня у них – одна на двоих. Особенная.

Я вслушиваюсь в мерный шум моря и едва различимый шепот неба. И на меня накатывает особенное состояние – нечто среднее между отрешенностью, расслаблением и чувством парения. Кажется, что время застыло, а пространство затянулось прозрачной пленкой – реальность стала иной, особенной. Я называю это состояние предвдохновением. После того, как я прихожу в себя, запуская время и пространство в прежнем режиме, создавать музыку становится легко и просто.

... Я и сама не замечаю, как начинаю петь морю одну из любимых песен Элинор Фелпс –

«Все огни небес», саундтрек к оскароносному фильму конца девяностых «Возмездие Хлои». И фильм, и песня стали прорывом, которого никто не ожидал. А режиссер, актриса, сыгравшая главную героиню, и исполнительница саундтрека – все они обрели известность. Моя бабушка очень любила эту драму, часто пересматривала и каждый раз плакала, а дедушка ворчал, что незачем рыдать из-за какого-то там кино – оно же ненастоящее. Фильм я смотрела вместе с бабушкой, но куда больше меня пленял не сюжет и жизненные перипетии героини, а музыка. И в особенности я любила эту песню: драматичную и звучную, очень эмоциональную, посвященную силе любви.

Я пою ее, ничего не замечая.

И море слушает меня внимательно – даже волны стали меньше, а луну наполовину закрыли дымчатые облака. Я знаю, что морю нравится, и потому пою все громче и проникновеннее, вкладывая все свои эмоции.

Я не сразу понимаю, что это – моя ошибка. Одна из самых больших в жизни. А может, это моя удача – шанс для тех, кого я люблю.

Я самозабвенно продолжаю, растворяясь в знакомой с детства мелодии, и только в самом конце осознаю, что петь начала из-за того, что в Бальном зале играет «Все огни небес». И ее поет сама Элинор Фелпс. Вернее так – я пела вместе с самой Элинор Фелпс.

Нет, сначала я думаю, что это играет запись знаменитого саундтрека. А потом до меня доходит, что в таком месте, как вилла Мунлайтов, никто не станет включать колонки. Элинор Фелпс исполняет свою песню сама. Вживую. Она здесь. Совсем рядом со мной.

Это заставляет что-то внутри меня взорваться ярким фейерверком восторга, и первый мой порыв – бежать обратно в оркестровую комнату, в которой Элинор появится после окончания песни.

Я замолкаю на полуслове, натягиваю пиджак, обуваюсь и спешно ухожу с балкончика, на ходу завязывая волосы в хвост и предвкушая свою скорую встречу с Элинор. А ведь я даже подумать не могла, что любимая певица будет тут! И для меня это что-то невероятное.

Однако едва я спускаюсь с лестницы, как в полутемном коридоре натыкаюсь на стремительно появившуюся женскую фигуру.

– Это ты пела? – резко спрашивает меня знакомый голос. И я узнаю миссис Мунлайт – ту, которая и наняла меня для этого вечера. Она выглядит как настоящая современная королева: уверенная, грациозная, с красивой осанкой и изящными кистями рук. Шоколадные волосы собраны в высокую прическу, в которой сияет изящная диадема, серо-жемчужное платье с одним обнаженным плечом подчеркивает женственность фигуры, отличный макияж и украшения придают определенный лоск. Однако выражение лица миссис Мунлайт меня откровенно пугает. В ее глазах плещутся страх, беспокойство и злость. И если честно, мне становится не по себе от ее сдвинутых к тонкой переносице бровей, сжатых в одну полосу губ и взгляда.

– Я спрашиваю – это ты пела? – цепко хватает меня за руку миссис Мунлайт.

– Почему вы спрашиваете? – говорю я, ругая себя за беспечность. Вот глупая, наверняка кто-то услышал, как я пела! И если за мной прибежала сама хозяйка этого грандиозного вечера, я кому-то помешала.

– Отвечай, – шипит дикой кошкой миссис Мунлайт. Мою руку она не выпускает.

– Я, – признаюсь я.

Кажется, она удовлетворена ответом.

– Замечательно, – шепчет миссис Мунлайт себе под нос и вдруг тянет меня за собой. – Идем.

– Куда? – ничего не понимаю я. Что с ней случилось? Что я сделала не так?

– За мной. Не отставай. И молчи. И я не могу не подчиниться.

Мы почти убегаем из полутемного коридора, ныряем в одну из дверей, попадаем в другой коридор – тут их целый лабиринт, но миссис Мунлайт точно знает, куда идти. В какой-то момент мы едва не сталкиваемся с какими-то людьми, но миссис Мунлайт вовремя останавливается, и мы вдвоем замираем за углом – ей явно не хочется, чтобы нас кто-то видел вместе. В конце концов, мы добираемся до восточного крыла – судя по всему, в нем расположены спальни. В одну из этих спален мы и заходим. Там нас ждет какой-то мужчина, вероятно, личный охранник, какая-то темнокожая красивая женщина и Джессика, худое вытянутое лицо которой бледнее обычного.

– Она все еще отказывается разговаривать, – взволнованно говорит помощница, но видит меня и замолкает. Лишь удивленно рассматривает мое лицо.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Хочешь еще одну подработку? – говорит вдруг миссис Мунлайт.

– Какую? – осторожно спрашиваю я. Мне все это совсем не нравится.

– Я слышала, как ты поешь. Неплохо. Споешь еще раз, – отрывисто отвечает миссис Мунлайт.

– Что? – не понимаю я. – Вы о чем? Когда?

– Сегодня. Сейчас.

– Прямо сейчас?!

Не церемонясь и ничего не объясняя, миссис Мунлайт за руку тащит меня в смежную комнату, туда, где стоит кровать с балдахином – прямо напротив окна, выходящего на море. Здесь убранство ничуть не хуже, чем в комнатах особняка Мунлайтов в Нью-Корвене, однако мне некогда любоваться элегантным дизайном – мой взгляд устремлен на сидящую на кровати смутно знакомую хрупкую девушку, одетую в длинную алую футболку. У нее светлые волосы, белая кожа, серые глаза с поволокой, окаймленные светлыми ресницами, пухлые губы и совершенно отсутствующее выражение лица. Судя по всему, она плакала – долго, так, что устала. И теперь лишь может безвольно сидеть на кровати, свесив босые ноги и опустив безвольные руки на выпирающие коленки. Запястье левой перемотано бинтом.

Рядом с ней стоит еще один охранник с отсутствующим взглядом.

– Вот, – говорит торопливо миссис Мунлайт. – Она споет вместо тебя.

Девушка наконец поднимает на меня взгляд, и я сразу понимаю, что она мне не понравится. Почему – не знаю, но не понравится, и все тут. А я не понравлюсь ей.

Мы внимательно смотрим друг на друга. И она вдруг усмехается. Но молчит. А я понимаю, что это – Диана. Та самая, которую перепутали со мной в день моего последнего экзамена.

Диана, скорее всего, тоже понимает, кто я. В ее серых странных глазах боль и неожиданное презрение, и я не понимаю, почему. Хотя, наверное, и мой взгляд можно назвать малопривлекательным.

– Поэтому, пожалуйста, успокойся, – продолжает миссис Мунлайт, как будто бы я уже дала согласие. Она хочет погладить Диану по плечу, но та дергает им, не разрешая матери сделать это.

– Все пройдет хорошо, – продолжает миссис Мунлайт. – Из любых ситуаций есть выход. Не стоит.

Вместо ответа Диана устало закрывает лицо руками. Мне кажется, что она на грани. А еще я не

понимаю, почему она не разговаривает. Возможно, ей просто все равно.

Миссис Мунлайт поворачивается ко мне.

– Сейчас ты переоденешься и споешь вместо моей дочери песню Элинор Фелпс. После получишь неплохой гонорар. Но ни одна живая душа не должна узнать об этом, – внимательно глядя мне прямо в глаза, говорит она.

– Но, постойте, – хмурюсь я. – Как это? Что значит – вместо вашей дочери?

– Легко и просто, милочка, – раздраженно говорит миссис Мунлайт. – Хочешь получить гонорар в два раза больше?

У меня поднимаются брови. В два раза больше?! Это же большая сумма! Но...  Как-то все это неправильно. Я не понимаю, что происходит. И это меня тяготит.

Миссис Мунлайт снова хватает меня за руку и тащит в первую комнату.

– Буду с вами откровенна, мисс Ховард, – говорит она, заставляя сесть меня в кресло, а сама усаживается напротив, закидывая ногу на ногу и складывая на нее руки. Я вижу, как ее тонкие пальцы, ухоженные ногти которых покрыты серебром, едва заметно подрагивают. – Моя дочь должна была сегодня спеть для гостей, но не сможет этого сделать. Нужно, чтобы кто-нибудь заменил ее. И я прошу сделать это вас.

– Почему меня? – недоумеваю я, чувствуя на затылке пристальный взгляд молчащей Джессики.

– Я слышала, как вы поете, – пожимает острыми плечами миссис Мунлайт. – У вас хороший голос, мисс Ховард. Сильный.

– Потому что я...  – Я хочу сказать, что я не только играю на гитаре, я еще и вокалистка, но мне не дают этого сделать. Мунлайт все равно, кто я и чем занимаюсь. Ей нужно, чтобы я спела вместо ее дочери. Точка. И я понимаю, что она не отстанет от меня. И если нужно, повысит сумму втрое или перейдет к угрозам.

– Мне нужно, чтобы вы вышли вместо Дианы в ее платье. И спели одну чертову песню из репертуара Фелпс. Прямо сейчас.

– А если я откажусь? – прямо спрашиваю я.

Миссис Мунлайт на миг закрывает глаза. Кажется, она просто в ярости, но отлично сдерживает себя.

– Санни Ховард, дорогая моя девочка. Ты хочешь повысить гонорар? О’кей. Без проблем. Ты получишь в три раза больше. В четыре. В пять.

– Деньги ни при чем, – говорю я, сдвигая брови. – Не нужно делать из меня вымогателя. – Я не понимаю, почему должна делать это.

– Помоги мне, – говорит миссис Мунлайт, глядя мне прямо в глаза. – Моя дочь должна была спеть эту песню. Она готовилась к этому несколько недель. Но из-за ангины и перенапряжения потеряла голос.

– Несмыкание связок? – удивленно спрашиваю я. Это очень обидно, очень. Когда-то подобное случилось со мной лет в четырнадцать – я слишком много и слишком громко орала на концерте одной рок-группы, куда тайно сбежала с подружками, а перед этим долго занималась вокалом. В результате на следующий день я просто не могла говорить. И если честно, получила такую взбучку от мисс Вудс и преподавателя по вокалу, что куда более осторожно стала использовать свой голосовой аппарат.

Несмотря на то, что Диана мне не нравится, мне жаль, что у нее так вышло.

Миссис Мунлайт кивает.

– Но, подождите, есть ведь экстренное восстановление связок – на короткое время, – говорю я. – Адреналин сможет отлично помочь! Час она точно протянет.

– Увы, – говорит миссис Мунлайт. – У нее совсем пропал голос. И фониатра сейчас с нами нет. Только учитель вокала. Помоги, Санни Ховард, – смотрит она на меня вновь – пугающе пристально. – Я буду тебе более чем признательна. Поверь, моя благодарность стоит многого. Как и моя обида.

Мне искренне жаль Диану, но от этой семейки одни неприятности.

– Что мне нужно будет сделать? – закрываю я глаза, понимая, что не смогу отказаться – мне не позволят. И Мунлайт изначально знала это, иначе бы не была откровенна. – Просто спеть одну песню? И все?

– Да. Ты будешь в маске, и никто не догадается, что это не Диана. Платье скроет фигуру. Волосы – парик.

– Но люди поймут, что это не ее голос, – с недоумением говорю я.

– Никто из присутствующих не слышал, как моя дочь поет, – отрезает миссис Мунлайт. – Об этом нет необходимости волноваться.

– Но я же должна выступать в составе гитарного квартета, – напоминаю я.

– Не переживай, – отмахивается она. – Я обо всем позабочусь. И я соглашаюсь.

Видимо, гости знают, что должна петь дочь самого хозяина дома. Если Диана, потерявшая голос, не появится на сцене, вернее, на балкончике, о ней будут судачить и над ней будут насмехаться – наверняка они только и ищут повод задеть Мунлайтов, чтобы перемыть им все косточки.

И деньги...  Деньги – это совсем неплохо. Я давно мечтала купить новую акустическую гитару. Одна до сих пор дожидается меня в музыкальном магазинчике «У Брукса» на углу 41-й и 35-й улиц.

Сначала я меряю платья – их у Дианы целая гардеробная. И я поражаюсь – господи, куда ей столько одежды?! И в этом доме, и в столичном, и не удивлюсь, что и еще где-то!

Я и Диана примерно одинакового роста, но она худее меня, поэтому подходят не все вещи. Однако в конце концов миссис Мунлайт решает, что на мне неплохо сидит струящееся платье в пол цвета шампанского, которое украшено кружевными изящными аппликациями и комбинируется с накидкой-мантией. Классика и легкость в одном флаконе. И неплохо скрывает фигуру. И хотя я не любитель платьев, это мне даже понравилось. А вот что не понравилось, так это туфли на каблуке чуть ли не с мою ладонь. Хорошо, что размер обуви у нас с Дианой совпадал, иначе мне было бы совсем худо. Парик на голове тоже не придал оптимизма – мне все время хотелось его снять. Зато теперь я была не рыжей, а светлой – прямые волосы струились по плечам, словно были настоящими.

Потом мною занялась Эвис – преподавательница по вокалу, которая работала с Дианой. Думаю, затея миссис Мунлайт поначалу показалась ей бессмысленной, и на меня она поглядывала с большой долей недоверия, явно сомневаясь, что я смогу заменить Диану. Однако ее скептичность исчезла, стоило мне спеть припев и куплет из «Всех огней небес».

– Замечательно, – говорит Эвис, потирая ладони. – Сильный голос. Очень сильный! И отлично поставлен. Ты так хорошо передаешь и динамические оттенки, и эмоциональные. Я чувствую школу. Где ты училась петь?

– Хартли, – отвечаю я, и она кивает с улыбкой.

– Так и думала, что ты занимаешься музыкой, – улыбается она. – Что ты еще знаешь из репертуара Фелпс?

– Многое, – не задумываясь, отвечаю я. И тут же в моей голове проносится мимолетное сожаление – я так и не встретила любимую певицу.

– Диана готовила «Полет в тишину». Знаешь эту композицию? – спрашивает Эвис.

– Знаю, – говорю я. – Это заглавная песня со второй пластинки Элинор. Год, правда, не помню.

– Верно. Споешь ее?

– Без проблем.

– Отлично! – восклицает преподаватель вокала.

Чтобы подготовиться, нам дают буквально сорок минут. Я пою а капелла, вспоминая текст – кое-что позабылось, а Эвис слушает, останавливает, дает скорые советы – вполне профессиональные и дельные, и я начинаю петь снова. Затем она включает фонограмму – нет времени репетировать с музыкантами, и я исполняю «Полет в тишину» под музыку. Эвис снова меня поправляет, и только потом я узнаю, что она – один из лучших преподавателей по вокалу в школе музыки Фэрланд, куда я так хотела попасть.

– Если бы все это время я занималась с тобой, – тихо говорит напоследок Эвис, воодушевленная нашей совместной работой, – ты бы у меня спела эту вещь лучше, чем сама Фелпс.

Она обнимает меня на прощание, и я вдруг вижу, как с порога на нас смотрит Диана. В ее серых глазах-ледышках то ли осуждение, то ли презрение, то ли боль, а то ли все вместе – я не пойму.

Я отстраняюсь от эмоциональной Эвис и иду к Диане, покачиваясь на огромных каблуках.

– Не беспокойся, – говорю я ей дружелюбно, хоть она меня и раздражает. – Я спою хорошо. Буду стараться.

Я улыбаюсь. А на ее лице вновь появляется насмешка.

«Попробуй», – говорит она мне немигающим взглядом.

«Спою на отлично», – отвечаю я ей мысленно, и мне кажется, Диана меня понимает. Между нами словно молнии пролетают, но кроме нас двоих этого никто не чувствует.

А потом я замечаю, что на бинте ее руки проступила кровь. Однако ничего больше сказать не успеваю – меня уводят.

Из оркестровой я уходила как Санни Ховард, а возвращаюсь как Диана Мунлайт. Я боюсь, что меня узнают парни и Сью, но их просто нет в этой комнатке – миссис Мунлайт постаралась полностью обезопасить свою дочь. Зато в оркестровой находятся музыканты Дианы. Я не знаю, в курсе они или нет, – эти парни полностью индифферентны.

Через пару минут с балкона в оркестровую заходят трое парней и девушка с синими дредами. И хоть они в масках Анонимуса, я узнаю их – эта группа была на конкурсе «Твой рок». Занятно. Что они-то тут делают?

Словно отвечая на мой вопрос, в оркестровую залетает плотный мужчина в смокинге, в котором я, к своему изумлению, узнаю продюсера Макса Уолтера – того самого, кто приглашал нас на третий тур и, по словам Джонатана, зарубил, не пропустив в финал. А еще я понимаю, что девушка с синими дредами и ее парни – это его музыканты. Должно быть, победители конкурса. Я искренне за них рада, хоть и из-за нервов не обращала внимания на то, что они сейчас играли. И меня вдруг настигает уверенность, что наш провал в конкурсе был закономерным и, как ни прискорбно это осознавать, правильным. Мы не должны были попасть в финал – это было бы несправедливо по отношению ко всем тем, кто, в отличие от нас, прошел и первый тур, и второй.

Все правильно. А «Связь с солнцем» справится со всем и пойдет своей дорогой, которая приведет нас к вершинам музыкального Олимпа.

Джессика говорит, что мне и музыкантам пора выступать. И я иду на балкон, обещая себе, что зажгу даже в образе Дианы Мунлайт!

Я мысленно представляю над собой яркое солнце и иду вперед – освещать музыкой всех тех, кто находится в тени.

* * *

Это утро стало проклятьем Дианы.

Она проснулась без голоса. Словно его никогда и не было. Словно она не умела говорить. С ее губ слетала тишина. А в саднящем горле стоял неприятный ком.

Диана стала Русалочкой, у которой украли голос, но так и не дали ей ничего взамен.

... Проблемы со связками начались некоторое время назад, но были совершенно незначительными – так, по крайней мере, считала сама Диана. Она думала, что все дело в недавней ангине – это остаточные явления, которые, конечно же, вскоре пройдут. Поэтому она ничего не говорила фониатру и продолжала заниматься вокалом с преподавателем, которого мать выписала ей из Фэрландской школы музыки. Кроме того, Диана занималась еще и сама, твердо решив, что должна – нет, просто обязана! – показать отцу, чего она стоит. Он должен был услышать ее голос и понять, как был не прав. Он должен был почувствовать ее талант и принять ее увлечение музыкой.

Возможно, он должен был гордиться ей. Но Диана не собиралась признаваться себе в этом отчаянном детском желании, которое преследовало ее много лет, словно настойчивый призрак прошлого.

И Диана отчаянно занималась, а все ее мысли были о выступлении на благотворительном балу в поместье.

От матери она узнала, что на вечере ее будет слушать не только отец, но и какой-то человек, отлично разбирающийся в музыке, – то ли популярный музыкант, то ли известный продюсер. Помощник отца, от которого матери стало это известно, и сам толком не был в курсе дела.

Но Диана сразу же поняла – если отец позвал на ее «прослушивание» какого-то профессионала, значит, он не просто хочет узнать, как поет дочь. Он действительно хочет понять, есть ли в ней толк и можно ли из нее что-то сделать. А это уже о многом говорило.

Отец настроен серьезно. Это значит, что у нее есть шанс. И упустить этот шанс – значит потерять себя, свою мечту и свою жизнь.

Шансы Николаса Мунлайта – билет в другую жизнь. Даже если это касается его родной и единственной дочери. Даже для нее он не сделает исключение: «Сначала докажи, что достойна, и только потом я дам свое благословение».

И Диана старалась как проклятая, на время забыв обо всем: и о Дастине, и о «Стеклянной мяте», и о своем никчемном одиночестве. Она постоянно делала вокальные упражнения и распевалась, много плавала – для развития объема легких, настолько глубоко погрузилась в песню «Полет в тишину», что с трудом выныривала из нее. И постоянно напрягала свой речевой аппарат, ошибочно считая, что связки – ее сильное. И с ними никогда ничего не случится.

А утром накануне бала Диана потеряла голос.

Сначала она даже и не понимает этого: просыпается, потягивается, предвкушая свою сегодняшнюю маленькую личную победу, встает, с затаенной тревогой понимая, что с горлом что-то не то, но вновь все списывая на то, что вчера много тренировалась.

Диана выходит на балкон, с которого открывается вид на бесконечное серо-синее море, и с удовольствием вдыхает свежий воздух. Она уже пару дней находится на вилле и вокалом с преподавателем занимается прямо в саду, что придает урокам этакую атмосферность, которая лучше помогает Диане понять песню Элинор Фелпс «Полет в тишину».

А потом раздается звонок – это Кристиан, который кричит, что приедет сегодня на бал. И заранее просит у нее один танец. Диана хочет его послать, но не может ему ответить. Она с безумным видом глотает ртом воздух, понимая, что не в силах выговорить ни слова. И сколько Крис не кричит ей что-то в трубку, у нее не получается произнести ни звука – лишь какие-то жалкие свистящие подобия. Все, что она может сделать, – так это кинуть телефон через всю комнату об стену.

Страх пронзает ее копьем насквозь – прямо через солнечное сплетение. Беспомощность опутывает руки и ноги слабостью, будто рыбацкой сетью. А пришедшая за ними ярость обрушивается на сердце дождем из янтаря, оставляя вмятины.

Диана, не помня себя, сносит со стола все вещи – она еще не понимает всю степень тяжести своего положения, считая, что просто не вовремя сорвала голос, и наивно полагая, что вскоре он восстановится. Однако она точно понимает, что петь сегодня не сможет. Шанс, который ей дал отец, так и останется шансом.

По ее лицу текут слезы, пальцы сжимаются в кулаки, и она кричит – мысленно. Если бы кто-нибудь слышал, как Диана кричит у себя в голове, понял бы, в каком она отчаянии. Но никто не слышит. Слышат лишь шум – Диана продолжает раскидывать вещи по всей комнате, продолжая молча кричать, беззвучно раскрывая рот, – так, что натягиваются мышцы на шее и выступают голубоватые вены.

На этот шум прибегает одна из горничных. Она пытается понять, что случилось, но Диана не видит ее. Ничего не понимая, она несется к управляющему, но по пути встречает Джессику – личную помощницу хозяйки – и спешно рассказывает ей, что юная мисс Мунлайт не в себе. Спустя пару минут в спальне Дианы появляются несколько человек, в том числе и мать. К тому времени Диана почти спокойна. Она сидит в центре комнаты, рядом с разбитой вазой и разбросанными вещами. Ее ноги перекрещены, взгляд – отсутствующий, и по щекам сбегают редкие слезы.

Поняв, что произошло, Эмма сама едва не лишается речи – от негодования. Она пытается выяснить, что произошло, – она хочет найти виноватых и наказать их. И Диане смешно – мать так старается, а ей невдомек, что виновата только она, а не преподаватель по вокалу, которая стоит перед Эммой как провинившаяся школьница, и не фониатр, которому мать Дианы звонит с требованием объяснить, что происходит.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спрашивает Эмма по телефону. – Да, я понимаю, что сначала вам нужно осмотреть Диану. Но существуют же какие-то способы, которые возвращают голос вокалистам хотя бы на час!

Эмма вне себя от злости и страха за дочь, но сдерживается при посторонних. Люди, которые ниже по положению, не должны быть свидетелями каких-либо слабостей своих хозяев.

Эмоции – это слабость.

И Диана понимает, как она слаба. Мунлайты не должны быть слабыми – отец тысячу раз повторял это. И мать – тоже.

Фониатр, который сейчас находится на врачебном симпозиуме в другой стране, объясняет, что способы есть, но, во-первых, для того, чтобы их применить, требуется квалифицированный специалист рядом, а во-вторых, непонятно, что именно послужило причиной полной афонии Дианы. И ей можно сделать еще хуже.

– Я предполагаю, что из-за слишком сильного перенапряжения у Дианы появились певческие узелки, – говорит фониатр. – И сейчас ей нужно сохранять полный покой, чтобы не случилось кровоизлияние в гортани и не лопнули сосуды.

– Почему вы говорите об этом только сейчас? – спрашивает Эмма недовольным голосом. –

Эти узелки что, появляются за день?

– Возможно, это только первая или вторая стадия, – отвечает доктор, который явно боится гнева миссис Мунлайт. – Понимаете, мисс Мунлайт, нельзя было напрягать речевой аппарат после такой серьезной ангины – и я неоднократно предупреждал ее об этом. Но она и слушать меня не хотела. А в последние полторы недели и вовсе не давала осматривать себя, говорила, что все хорошо, – оправдывается он.

– Вот оно что, – откидывает назад прядь волос миссис Мунлайт.

– К тому же у вашей дочери может быть и психологическая подоплека афонии, – торопится сказать фониатр. – Она была слишком напряжена и очень беспокоилась из-за выступления.

Он обещает Эмме сегодня же, бросив все, прилететь обратно, чтобы уже завтра осмотреть Диану. И та соглашается. Она пока еще не знает, насколько серьезны будут проблемы Дианы, – им всем кажется, что это временно. К тому же этот фониатр – проверенный человек, а обращение к другим докторам может быть чревато.

– Что делать сейчас? – спрашивает Эмма.

– Молчать! – восклицает фониатр. – Никаких ингаляций и лекарств – связки могут еще больше набухнуть. Главное – это полное молчание.

Мать, не прощаясь, кладет трубку и вздыхает. А Диана вдруг берет телефон и пишет: «Это из-за меня».

Ни на какие вопросы она не реагирует – сидит на кровати неподвижно, словно истукан, и смотрит в окно, за которым плещется море. Она не собирается идти на благотворительный вечер, да и Эмма, видя ее физическое и психологическое состояние, не упрашивает ее.

Говорит только с затаенным сожалением:

– Отец будет недоволен.

Диана кидает на мать уничижительный взгляд.

– Пока я ничего не буду говорить о том, что тебя не будет, – решает Эмма. И Диана усмехается про себя – мать словно еще надеется, что голос вернется к ней вечером.

Она остается одна.

Диана сидит на кровати и наблюдает, как день сменяет утро, как наступает вечер, как приходит ночь. Она не пьет и не ест. Не чувствует времени. Ее подавленность перерастает в отчаяние.

В какой-то момент она вдруг вскакивает с места и запирается в ванной комнате. Там на нее черной глянцевой волной накатывает истерика – чем больше она думает, что провалила свой шанс, тем хуже ей становится.

Ей кажется, что она на грани.

Диана смотрит на себя в овальное зеркало в изящной легкой раме с отвращением. Из-за ее беспечности сначала она заболела проклятой ангиной, а потом потеряла голос! И даже обвинить в этом никого нельзя, кроме себя.

Виновата только она. Она!

Понимая все это, Диана вдруг хватает мыльницу и запускает ею в зеркало – оно тут же со звоном осыпается, и мраморный молочный пол усеян осколками. Перед глазами у Дианы стоит презрительное лицо отца. Наверняка, узнав о том, что дочь не сможет выступить, он не станет ругаться или беспокоиться, что с ней случилось. Отец улыбнется холодно, без намека не теплоту и скажет спокойно: «Я так и думал. Ты ни на что не способна».

И он был прав! Он, черт побери, был прав!

Теперь ей придется подчиниться его воле. И навсегда расстаться с музыкой.

От отчаяния Диане хочется навечно спрятаться в пучине тьмы, не видя никого больше и не слыша. Погрузившись в свои переживания, она не обращает внимания на крики за дверью и стук. Она слишком была обращена внутрь себя. В свои страхи. В свои несбывшиеся надежды. В свой искаженный мир.

Она стоит посредине ванны – в одной алой футболке, босая, с распущенными волосами – и зажимает виски ладонями. Она не слышит, как в дверь стучат, прося ее открыть.

Все ее старания пошли прахом из-за собственной глупости. И тот шанс, который ей выпал, растворится в воздухе как дым. Потому что она не достойна этого шанса.

Она ничего не достойна.

В отличие от Санни или Николь.

Проклятье. Она проклята видеть успех других, падая в пропасть.

Внизу идет бал, внизу играет музыка, внизу рекой течет жизнь. А она здесь. И она молчит.

Диана открывает глаза, которые застилают слезы. Ей все равно, что кто-то просит открыть дверь.

С этой мыслью она хватает один из осколков с решительным намерением порезать себя. Вообще-то, Диана всегда боялась крови и не любила боль – плохо ее переносила. И даже простые уколы казались ей чем-то неприятным. А сейчас она, перестав осознавать, что делает, лихорадочно режет кожу на руке. И ей совсем не больно.

В это же время кто-то из охранников выламывает дверь. И почти тут же осколок вынимают из ее пальцев, а саму ее скручивают, не давая совершить ни движения. Диану успокаивают, усаживают на кровать, осматривают и обрабатывают рану – она незначительная, вены не повреждены, хоть крови и немало. На руке Дианы появляется бинт. А в душе – какое-то странное равнодушие.

Видимо, кто-то услышал, как разбилось зеркало, и позвал охрану. Уже позднее Диана понимает, что это была Джесс. Но ей все равно. Джесс же звонит матери, и та прибегает спустя десять минут. Она в элегантном вечернем платье, с высокой прической и отличным макияжем, а ее украшения сияют как крохотные солнца. Но, кажется, даже они гаснут, когда Эмма видит дочь с забинтованной рукой.

– Что...  что случилось? – отрывисто спрашивает она. А когда понимает, что произошло, то непонимающе, со страхом смотрит на дочь. Эмма боится – то ли Диану, то ли за Диану. Та улыбается уголком пересохших губ.

Она хочет сказать: «Прости, мама». Но не может. Безголосая певица. Эмма садится рядом и берет ее холодную руку в свою.

Послушай, милая, – не стоит так переживать из-за этого, – говорит она. – Просто выкинь это из головы. Это не твое. Твое – это совсем иная жизнь. Настоящая, а не жалкие потуги развлечь глупую публику. Петь на сцене должны те, у кого нет другого способа прожить. Это их заработок. У тебя же достаточное количество средств и возможностей. Ты – Диана Эбигейл Мунлайт. И если ты будешь ласкова с отцом, то твое наследство...

Диана вырывает руку.

Это – ее. Настоящее. И точка.

Мать не понимает, что такое музыка.

– Хорошо, – медленно говорит миссис Мунлайт, осознав, что сказала что-то не то. – Я понимаю, что это для тебя важно. В конце концов, все мы имеем хобби...  И наверняка ты хотела показать отцу, как хороша в своем деле.

Диана встает и отходит к окну.

А миссис Мунлайт вынуждена уйти – как-никак, она – хозяйка того вечера. А скоро уже начнется аукцион, ради которого формально и собрались все сегодняшние гости. Она оставляет с дочерью охрану и преподавательницу по вокалу: первые должны тщательно следить за тем, чтобы девочка вдруг снова не попыталась навредить себе, вторая должна успокоить ее.

Если честно, Эмма напугана поступком Дианы. Дочь всегда была спокойной и послушной девочкой, не доставляла никаких проблем в отличие от других детей Николаса. Но, кажется, она совсем не знала дочь, и события последних недель это подтверждают: татуировка, рок-группа, теперь еще она себя режет. Конечно, Эмма уверена, что умная Диана не способна на суицид, но кто знает, что дочь сможет сделать с собой под влиянием эмоций? Она словно вернулась в подростковый возраст. А может быть, только сейчас вступила в период непонятного бунта.

Эмма вновь появляется среди гостей, блистает около Николаса, всеми силами изображая любящую жену и великосветскую леди в одном флаконе. Она понимает, что в глазах всех этих людей они – король и королева. И их вилла – замок.

– Где Диана? – через какое-то время тихо спрашивает Николас.

– Готовится к выступлению, – лжет Эмма. Говорить при посторонних о том, что случилось с дочерью, она не собирается. Слишком много лишних ушей и глаз, которые ловят каждый звук, каждую деталь, чтобы потом смаковать их, сочиняя сплетни.

Муж кивает.

– Мне интересно, как девочка себя покажет, – говорит он, и от его слов Эмма чувствует себя неважно. Естественно, ей не хочется, чтобы ее дочь тратила свою жизнь на какое-то там пение. Но ей жаль Диану. И ей жаль того расположения отца, которое она могла бы завоевать. А его расположение слишком важно для них обеих – если его не будет, Валери и Аарон приберут «Крейн Груп» к рукам после смерти мужа. А ведь он далеко не молод. Нет, Эмма не желает ему смерти, но она довольно расчетлива и дальновидна. И она собирается бороться за хорошее будущее – ее и дочери.

– А если покажет хорошо? – спрашивает она словно невзначай.

– Как я обещал, помогу сделать из нее звезду, – говорит Николас. Он смотрит на супругу так, будто что-то подозревает, но та улыбается, как ни в чем не бывало.

А затем она встречается с бывшими женами, которые тоже приглашены на бал вместе с сыновьями. Они ненавидят друг друга с нечеловеческой силой, однако Милдред и Валери временно вступили в союз против Эммы, и ей прекрасно об этом известно. Две бывшие жены против одной законной. Почти равные шансы.

Они заводят светскую беседу, то и дело аккуратно подкалывая друг друга, и взгляды всех трех – холодны как лед. Напряжение витает между ними, но окружающие не чувствуют его, зато видят белоснежные широкие улыбки, которыми женщины то и дело награждают друг друга.

– Как дела у Дианы? – в какой-то момент спрашивает белокурая Валери, внимательно наблюдая за Эммой и ее реакцией.

– Хорошо, спасибо, – отвечает та, скрещивая на груди руки.

– Слышала, сегодня она будет петь? – встревает и Милдред. Эмма кивает – а что ей остается делать?!

– Интересно будет услышать, – продолжает Валери, небрежно держа бокал с шампанским. –

Диана давно занимается вокалом?

– Я слышала, что очень давно, – хихикает Милдред. – Даже играла в рок-группе.

Бывшие жены переглядываются и хмыкают. И Эмма понимает, что за Дианой следили по указке одной из них. Впрочем, она и так подозревала это.

Но чьей? Валери или Милдред?

– Говорят, Николас был в ярости, – продолжает Милдред с ухмылочкой на алых губах.

– Как и всякий любящий отец, Николас не желает, чтобы его ребенок совершал ошибки, – спокойно отвечает она. – Поэтому он был...  возмущен. Однако это недоразумение уже уладилось.

– Недоразумение? – приподнимает бровь Валери и говорит тихо – так, чтобы слышали только они втроем: – Твоя дочь как шлюха скакала по сцене в короткой юбке и плясала для каких-то панков в непонятном клубе. На месте Николаса я бы хорошенько наказала девчонку, а не устраивала бы ей выступление перед такими гостями, – продолжает Валери. Милдред довольно кивает.

– Точно, – подхватывает она. – Как дешевая подстилка.

– Как ты воспитала дочь? – подмигивает ей Валери. Она – умелый провокатор. Однако Эмма хоть и приходит в ярость, отлично держит себя в руках. Она ничего не может сказать по поводу ее старшего сына Аарона – он идеален, к тому же – любимец Николаса. Но у Валери есть и второй сын. А за его душой имеются кое-какие грешки.

– А как поживает Виктор? – невинным тоном спрашивает она. – Напомни, как зовут твоего внука?

На секунду лицо Валери меняется – эта тема действительно задевает ее.

– Дэвид, внучка зовут Дэвид, – хохочет Милдред.

То, что у Виктора есть женщина и незаконорожденный ребенок, для нее не секрет. Как и то, что Виктор несколько лет скрывал этот факт от отца – правда сплыла наружу не так давно. Николас отлучил его от семьи, но Валери наверняка помогает сыночку – она безумно любит своих детей.

– Ох, я думала, Виктор назвал его в честь деда – Кларком, – делано весело говорит Эмма. – Но Дэвид тоже хорошее имя. Наверняка он очаровательный малыш. А как твоя невестка? Все также работает в супермаркете? Или они с Виктором открыли семейный бизнес?

– У них все хорошо, – так же умело берет себя в руки Валери. – Спасибо, что спрашиваешь об этом.

– Как не спрашивать? Наши дети родные по крови. Ваши сыновья и мои сыновья тоже, – продолжает Эмма. – Кстати, дорогая, – обращается она к Милдред. – Скоро ли Уилсона отпустят из армии в отпуск?

Та злобно глядит на нее и ухмыляется.

– Скоро он закончит службу и вернется домой, – говорит она.

– Главное, чтобы он не вспомнил о своих плохих привычках, – наставительно говорит Валери.

Жены Мунлайта перебрасываются еще дюжиной-другой ядовитых фраз, не забывая улыбаться друг другу. А потом к ним подходит Аарон и становится рядом с матерью. Следом за ним тенью появляется Елена. Эмма который раз замечает про себя, что такая красивая женщина, как Елена, становится рядом с Аароном блеклой и почти незаметной. Муж затмевает ее, но почему так происходит, Эмме непонятно. И в такой же тени находится и Виктор, его младший брат.

Перед началом аукциона Валери, проходя мимо Эммы, шепчет ей:

– За Виктора, дорогуша.

И Эмма моментально понимает, что за слежкой Дианы стояла именно она. Мстила за то, что Эмма рассказала Николасу о семье Виктора, о чем узнала совершенно случайно, но тут же поспешила доложить супругу, ликуя в душе, что смогла насолить Валери.

На аукционе Эмма не находит себе места – волнуется из-за Дианы и из-за ситуации с ее выступлением перед отцом. В ее голову даже приходит странный, почти сумасшедший план: подменить дочь другой девушкой, которая смогла бы спеть вместо нее. Поступить так же, как с татуировками, – Николас до сих пор не знает, что настоящее тату до сих пор набито на коже Дианы. Но кто сможет исполнить сложную композицию знаменитой Фелпс, которая сегодня в числе гостей, Эмма понятия не имеет. Она с достоинством носит на своем лице маску, никому не показывая истинных эмоций, но в какой-то момент после аукциона ей становится физически нехорошо. И она выходит подышать воздухом на балкончик второго этажа.

Наверное, это – счастливое совпадение. Потому что именно тогда она слышит, как кто-то красиво и технично поет где-то на верхнем балкончике. Эмма прислушивается. Какая-то девушка вместе с Элинор Фелпс в Бальном зале исполняет сложную песню, и ее голос так хорош и силен, что Эмма вдруг понимает – вот он, выход из положения. Вот человек, который сможет заменить ее Диану.

Она со всех ног бежит наверх. И находит ту рыжую девчонку, чье имя уже не помнит. Это ее перепутали несколько недель назад с Дианой.

Видя растерянное лицо ничего не понимающей Санни, Эмма думает, что это просто судьба. И эта рыжеволосая каким-то мистическим образом связана с ее дочерью.

Эмма хватает Санни и тянет за собой. А потом фактически заставляет петь вместо Дианы.

Да, ей страшно, что ничего не получится. Она боится, что обман раскроется. Но это оправданный риск. Во благо ее дочери и в ее собственное благо.

... Так они и столкнулись – Золушка и Русалочка. Солнце и Луна. И Диана Мунлайт все-таки получила кое-что взамен своего голоса. Санни Ховард суждено было стать ее «ногами».

* * *Дастину не хватает воздуха – не потому что в прекрасном особняке Мунлайтов душно, а потому что его веревкой душит атмосфера, а темные мысли помогают все сильнее затянуть петлю на шее. В какой-то момент он просто сбегает, чтобы отдышаться. Дастин оказывается на каком-то одиноком балкончике, где, к его счастью, нет никого. Только он и море вдалеке, которое шумом прибоя успокаивает мысли.

Дастин стоит на балкончике и смотрит на черную воду, которая белой пеной лижет пустынный берег. Над водой зависла круглая серебряная луна. Морской пейзаж кажется умиротворенным и притягательным, однако Дастину больше по душе голубое небо и яркое солнце. В солнечную погоду его настроение само собой повышается, а вот в пасмурную, когда небо завешано серыми тучами, оно падает.

Глядя на море, Дастин думает о том, что ему сказали сегодня, любезно озвучили то, что он и сам прекрасно знал, но не хотел признавать. Он – всего лишь шут на празднике королей. И даже если он одет как король, ему никогда не стать равным им. Гордого и эмоционального Дастина это задевает. Несмотря на мужественную внешность и на сильных героев, которых он играет в кино, Дастин считает себя слабым – он слишком восприимчив. Может заплакать при просмотре фильма или спектакля. Его могут растрогать хорошие поступки и чужое благородство. А чужая критика может надолго лишить хорошего настроения – он слишком чувствителен, хоть и научился сохранять отстраненное выражение лица.

Маска равнодушия – лучшая маска в коллекции Дастина.

Сегодня его «поставили на место» на виду у всех. И чтобы не сорваться и не набить морду козлу, сделавшему это, Дастин ушел. Он направился не на аукцион, а в парк, где решил уединиться и успокоиться. Нет, он мог бы ответить – ему есть, что сказать этому престарелому любителю молодых мальчиков. Но затевать скандал на приеме у Мунлайтов – не лучшее, что может прийти в голову.

Чужие слова вывели Дастина из душевного равновесия настолько, что он решил прийти в себя с помощью аутотренинга и кое-каких элементов йоги, которым его учил личный тренер. Уединившись на полянке в парке, он по привычке выбрал самое большое дерево и обнял его, надеясь получить силу и спокойствие стихии земли. Не то чтобы Дастин верил во все это, но подобные практики, и правда, помогали ему прийти в себя. А с помощью аутотренинга он давно научился настраивать себя на хорошее, хотя по природе был пессимистом – еще с тех пор, как был простым официантом.

А потом на его полянку вломилась Санни Ховард. Обворожительный Рыжий Франкенштейн и несносная рыжая ведьма в одном флаконе. Увидев ее, Дастин почувствовал, что его

прямо-таки переполняет энергия – энергия возмущения. И если честно, он действительно думал, что девчонка стала его фанаткой и следит за ним. Однако собственная теория почти тут же была разрушена словами самой Санни – она бы не смогла попасть на территорию поместья просто так.

Сначала Дастин обрадовался их встрече. И сам не понял, как выложил Санни все, что его мучило. Какие-то жалкие десять минут он даже думал, что она – нормальная, даже в чем-то привлекательная, и в какой-то момент его вновь потянуло к ней со страшной силой. Однако Санни вдруг просто взяла и сбежала. А когда он помчался следом за ней, то увидел, как рыжая воркует со своим парнем – тем самым красавчиком с тупой мордой. И он что-то восклицает про любовь. Дастину лишь оставалось проводить их тяжелым взглядом. В душе его росло возмущение – какого черта?!

Он вновь отправился успокаиваться и обнимать дерево – теперь уже другое. И только потом вернулся на виллу, к веселящимся гостям, шампанскому, льющемуся рекой, разговорам, сплетням и интригам. Директор агентства, увидев одного из своих ведущих актеров, только облегченно выдохнул.

Однако долго находиться среди всего этого лоснящегося высшего общества Дастин не мог – вскоре просто убежал и затаился на балкончике. Ему хотелось домашней еды, теплой ванны и уютной постели – он ужасно устал на съемках и сразу же после двадцати часов работы поехал на благотворительный бал, проспав всю дорогу. И еще хотелось высказать Санни Ховард все, что он о ней думает.

... А потом Дастин слышит, как где-то поет девушка.

Внутри у него все обрывается. И воздух вокруг стекленеет. И застывает море.

Мысли о Санни исчезают – их место занимают старые, но так и не ставшие блеклыми воспоминания.

Женский голос безумно напоминает ему тот, который он слышал несколько лет назад, в ту далекую пору, когда был никем. Тогда он целое лето работал на южном побережье, в кафе на берегу моря, не так уж и далеко отсюда.

Это был небольшой курортный городок, и молодежи там отдыхало немного – все больше семьи с детьми и пожилые пары. Они мало плавали – вода казалась им слишком холодной, много гуляли и постоянно находились в кафе. А потому работы у Дастина было много: с утра до вечера. Он ненавидел вспоминать то время, когда вынужден был считать деньги и жить в надежде на большое будущее. Но эти воспоминания нельзя было стереть из его памяти.

После смены в кафе Дастин не сразу шел в квартиру, которую снимал, а некоторое время сидел в темноте на уединенном берегу рядом с причалом. Он слушал море, провожал взглядом пролетающие прямо над ним самолеты, наблюдал за далекими огнями на горизонте – расслаблялся. А потом однажды услышал, как поет неподалеку какая-то девушка. Голос ее был красив и звонок, как солнечный луч, прознающий тьму копьем. А песни – одна другой пронзительнее. Дастин просто сидел на берегу и слушал, не понимая, почему улыбается, перебирая пальцами песок.

Сначала он с удивлением воспринимал пение незнакомки. И даже усмехался про себя – что, возомнила себя певицей, малышка? А потом за две недели она стала его привычкой. Дастин спешил после работы на берег, чтобы послушать девчонку, и бывало даже, что думал о ней днем. И она пела – казалось, только ему одному. Хотя, скорее всего, и не знала, что кто-то слышит ее. Не знала, что своим голосом разбивает его тоску и печаль.

Дастин ни разу не видел эту девушку, а в тот вечер, когда ему в голову пришла замечательная идея найти ее и познакомиться, она не пришла.

Наверное, она была туристом и просто уехала, оставив его одного с бесконечной чередой отдыхающих в курортном городке. После ее отъезда Дастин почему-то впал в тоскливую меланхолию. Он пытался представить, как она выглядит, и отчего-то ему всегда казалось, что незнакомка обязательно темноволоса, белокожа и хрупка, как фарфоровая куколка.

Она даже снилась ему – до сих пор, хоть и редко. И стала любимым и тщательно охраняемым воспоминанием. Музой.

И вот сейчас, на балкончике особняка Мунлайтов, Дастин слышит голос, похожий на тот самый, который он слышал в прошлом на берегу моря. Та девчонка никогда не пела эту песню – что-то из репертуара Элинор Фелпс. Но как же похожи тембры – просто один в один.

Дастин слушает как завороженный. И вместо этого ночного моря видит то, другое, из прошлого.

В какой-то момент он вдруг подрывается с места и бросается искать девушку, которая поет. Дастин понимает, что она – где-то наверху, прямо над его балкончиком, и он бежит по бесконечным коридорам, переходам, то и дело сворачивая куда-то и пытаясь понять, верно ли двигается.

Когда он все-таки нашел тот самый балкончик, на котором пела незнакомка из прошлого, на нем никого не было – Золушка сбежала от принца, даже не оставив хрустальную туфельку. И Дастин, внезапно ужасно разочарованный, прислоняется к стене. Он снова не успел. Не успел тогда и не успел сейчас. Опаздывать – его прерогатива во всем.

Дастин возвращается в Бальный зал – в эту обитель королей и королев – и снова погружается в атмосферу роскоши, блеска, интриг и больших денег. Ему откровенно скучно, он порядком устал и хочет спать, однако уйти просто так не может – еще не положено. Мунлайт и его жена все еще с гостями. Издалека Дастин смотрит на хозяина поместья и думает: хорошо, что дочери Мунлайта нет. Иначе она опять бы пыталась прилипнуть к нему.

А потом он снова встречает свою таинственную певицу. И это происходит так неожиданно, что Дастин теряется. Он стоит с бокалом вина в руке в компании разговаривающих об акциях и бирже мужчин, делая вид, что внимательно слушает. И вдруг слышит тот самый до боли знакомый голос – только теперь он разносится с оркестрового балкончика, откуда гостей развлекают музыканты.

Внутри Дастина все замирает. Это она – сомнений быть не может. И снова с песней Элинор Фелпс, которую поет так же чувственно и мелодично, как знаменитая певица. А сама Элинор стоит неподалеку рядом с Николасом Мунлайтом, его супругой и молодым высоким мужчиной в маске, и, широко улыбаясь, слушает молодую певицу.

Многие задирают головы, чтобы понять, кто поет и чей голос разносится по Бальному залу словно волшебство, облаченное в звуковую волну. И Дастин чувствует знакомые ощущения, которые он испытывал на берегу моря: спокойствие, незаметно переходящее в безмятежность, легкость и странное облегчение.

– Ты как, дружище? – ложится ему на плечо рука директора агентства. Он слегка нетрезв и улыбчив.

– Кто это такая? – тихо спрашивает Дастин, не отрывая взгляд от балкончика. Певица, как и прочие гости, в маске, поэтому разглядеть ее лицо невозможно. Но у нее светлые прямые волосы и изумительно элегантное платье-мантия.

У Дастина отчего-то сердце бьется в два раза чаще, чем положено.

– Говорят, дочь Мунлайта. А неплохо поет, неплохо. С бабками ее отца девочку можно было бы та-а-ак раскрутить, – мечтательно улыбается он.

– Дочь Мунлайта? – недоверчиво переспрашивает Дастин.

– Диана, – кивает директор. – Я слышал от твоего менеджера, что она на тебя западала одно время. Молодец, что аккуратен с дочкой такого человека. Нам не нужны проблемы.

Дастин не слушает его. Он не может поверить в эти слова. Его загадочная певица – Диана Мунлайт?! Та самая девчонка, с которой они познакомились год назад и которой он по глупости подарил картину – как там она называлась? «Дом на небе»? Неважно...

Диана Мунлайт столько раз выказывала ему свое расположение, что Дастину пришлось ограничить контакты с ней. Он даже не отвечал на ее звонки, а в его адресной книжке она записана как «Не брать трубку».

И она – та самая девчонка с ночного берега, которая пела морю? Нет, это невозможно. Так не может быть. Но...

Дастину приходит в голову странная мысль, что, если Диана жила в поместье, могла сбегать из него и петь на том самом берегу...  Он не может ошибаться.

Дастин смотрит наверх, на поющую Диану Мунлайт, и не может сдержать улыбку. Вот он и нашел ее.

* * *

Мистер Мунлайт смотрит на оркестровый балкончик, где стоит его дочь в маске. Лицо его абсолютно не выражает эмоций – оно каменное, как и обычно, однако в глазах его светится что-то странное. Нечто среднее между удовлетворенностью и гордостью.

Небрежно держа в руках бокал с шампанским, Николас внимательно слушает дочь и не узнает ее голос. Честно говоря, он и не думал, что Диана может так петь. И это для него настоящее открытие. Приятное удивление. Доказательство того, что в роду

Мунлайтов – особенные люди.

Дочь не подкачала.

– Как тебе? – не поворачиваясь, спрашивает он у стоящей рядом Элинор Фелпс, знаменитой певицы, чью песню сейчас исполняет Диана. Она – давняя знакомая Николаса Мунлайта, и когда-то даже ходили слухи, что между ними что-то есть. Поэтому держащая мужа под руку Эмма не отходит ни на шаг от него. А Элинор, словно понимая это, улыбается с чувством собственного превосходства. И под руку держит другого мужчину – молодого, высокого и светловолосого. Его лица не видно – он в маске, которая полностью его закрывает.

Певица, поглаживая ладонью не затянутое сапфировой тканью плечо, отвечает:

– Неплохо, неплохо. У твоей дочери определенно есть талант. Эта песня – довольно сложная. Но твоя девочка берет все ноты. И делает это правильно. – Элинор склоняет голову набок, наблюдая за девушкой на балконе. – Она не копирует мое звучание, Николас. У нее своя интерпретация.

– Это хорошо или плохо? – спрашивает тот.

– Это свойственно человеку, который либо не понимает, о чем поет, либо понимает композицию так хорошо, что раскрывает в ней новые оттенки, – отвечает Элинор. – В случае с твоей дочерью – хорошо.

Мунлайт довольно кивает, а Эмма едва заметно выдыхает. Ее обман, кажется, удался. Но спокойно она будет чувствовать себя только тогда, когда эта рыжая девчонка исчезнет отсюда.

– Дорогой, а ты что скажешь? – спрашивает Элинор у своего спутника, на которого то и дело косятся гости – они не могут понять, кто пришел с ней на благотворительный бал.

– Мне нравится, – отвечает тот приятным баритоном. – У вашей дочери, определенно, талант, мистер Мунлайт. И это без лести и всего прочего. У нее есть голос, и он отлично поставлен. И своя манера исполнения. Хотя песня мне не нравится – не моя музыка, – добавляет он, и Элинор в шутку шлепает его по руке.

– Тебе должно нравиться все, что я пою, Ричард, – говорит она укоризненно.

– Прости, мама, – под маской не видно, но кажется, будто он улыбается. – Но тебе же не нравится моя музыка.

– Потому что она вульгарная, – соглашается Элинор. – Бесконечный шум и рев вместо вокала.

– Мы сто раз это обсуждали, – мягко укоряет ее Ричард.

Диана заканчивает песню, и ей громко хлопают – все знают, что это дочь Мунлайта. И все хотят показать, насколько сильно его уважают.

Николас, твоя дочь не хочет профессионально заниматься вокалом? – спрашивает Элинор, игнорируя Эмму. – Или ты все так же считаешь, что певец – это плебейская профессия?

– Считаю, – подтверждает Мунлайт. – Но я готов вложиться в нее, если у меня будут какие-то гарантии насчет того, смогут ли окупиться мои вложения.

– Она неплохо выглядит и неплохо поет, – пожимает плечами Элинор. – Не помочь своей дочери с твоими возможностями, Николас, настоящее преступление.

Хоть Эмма и терпеть не может певицу, но сейчас полностью с ней солидарна. Однако она не встревает в разговор – знает, что муж этого не любит.

– Настоящее преступление – тратить деньги впустую, – раздраженно отвечает Мунлайт, однако это совершенно не пугает Элинор.

– Если твоя девочка любит музыку – а я чувствую в ней родственную душу, то однажды она просто бросит все и вырвется из твоей золотой клетки, – заявляет Элинор. Кажется, она – одна из немногих, кто может себе позволить разговаривать с Николасом Мунлайтом в подобном тоне. – Сколько бы я ни запрещала заниматься музыкой своему сыну, в один прекрасный момент он просто сбежал из дома. – Она гладит Ричарда по светлым волосам, словно мальчика. – Лучше бы тебе поддержать ее.

– Если уж становиться певицей, – вдруг говорит Мунлайт, – то твоего уровня. На меньшее я не согласен.

– Я начинала петь по барам, – весело отвечает Элинор. – Потому что мне нужны были деньги. Мой отец умер, когда мне было двенадцать. А отец Дианы – жив. И фантастически богат.

Она пьет из своего бокала и почему-то звонко смеется.

Когда на какой-то миг супруги Мунлайт остаются наедине, Эмма невзначай спрашивает мужа:

– Что ты решил насчет Дианы?

Тот задумчиво касается подбородка, и по его взгляду Эмма понимает, что тот поможет их дочери.

Обман сработал.

Эмма чувствует себя злой морской колдуньей из «Русалочки», но успокаивает себя, что делает все ради их с Дианой благополучия. Она не намерена уступать Валери и Милдред.

* * *

Это выступление пролетело словно миг. Пронеслось, будто падающая звезда, расчеркивающая светом небо. И воспоминания о нем остались хоть и яркими, но рваными.

... Вот я выхожу на оркестровый балкончик, с высоты взирая на огромную толпу людей в смокингах и шикарных нарядах. Вот беру в руки микрофон, слушая стук собственного сердца и боясь, что меня раскроют, едва услышат голос. Вот пространство заполняется густым мягким звуком, в свое время покорившим миллионы людей.

Я знаю, что на меня смотрят, знаю, что ждут, когда я запою. А, стоп – не я, а Диана Мунлайт. И я не должна ее подвести. Мне нельзя лажать.

«Ты сможешь, детка», – говорю я сама себе и начинаю петь, надеясь, что мой голос не дрожит.

Несколько слов – и паника уходит под мощью проникновенной мелодики, и музыка разливается по венам, даря ощущение полета. И я лечу на крыльях песни под самый потолок,   прорываюсь сквозь него и мчусь к черному небу. Это настоящий полет в тишину, которую разрывают музыка и мой голос. И когда вдруг внезапно песня заканчивается, я стремительно падаю вниз и возвращаюсь в свое тело. И слышу, как аплодируют мне люди внизу.

Почти сразу меня уводят, чтобы не дай бог никто не понял – вместо Дианы Мунлайт самозванка, чьи огненно-рыжие волосы прячутся под париком. Я спешно покидаю оркестровую комнату, успевая заметить, что в ней никого нет – ни группы, победившей в конкурсе «Твой рок», ни моих парней и Сью, ни других музыкантов. Для меня расчистили дорогу.

Джессика, которая не отходит от меня ни на шаг, быстро ведет меня назад, в апартаменты Дианы, где меня ждут моя одежда и гитара.

Я чувствую себя Золушкой, с какого-то перепугу попавшей на бал, а теперь спешно его покидающей, потому что вот-вот настанет полночь, и вместо чудесного наряда из тончайшей ткани на мне появятся лохмотья. Джессика приводит меня обратно, и ко мне тут же бросается Эвис, которая, кажется, места себе не находила.

– Все прошло хорошо? – спрашивает она меня взволнованно.

– Замечательно, – улыбаюсь я, стараясь выглядеть самоуверенной, и снимаю порядком надоевшую маску. – Никто ничего не понял.

Эвис обнимает меня, словно это со мной она занималась долгое время, а не с Дианой.

– Спасибо, – говорит она тихо. И я понимаю, что, если бы ничего не вышло, миссис Мунлайт обвинила бы во всем ее и фониатра. И направила бы на них весь свой гнев. Если честно, я не совсем понимаю, почему преподаватель вокала не замечала изменений в голосе Дианы – не могла же она внезапно, за мгновение потерять голос. А потом до меня доходит вдруг, что она прекрасно все понимала, но Диана не хотела ее слушать. Наверняка она – не та ученица, которую можно поставить на место. Скорее, Диана ставила на место Эвис.

Я переодеваюсь в свою одежду, снимаю парик и закидываю за плечо гитару. Джессика передает мне конверт, и я даже не открываю его – понимаю, что денег там достаточно. И это достойная плата за сегодняшний вечер и ночь.

Перед тем как уйти под конвоем Джессики, я оборачиваюсь. Диана стоит на пороге и смотрит на меня не мигая, как кошка. Мне кажется, что она хочет мне что-то сказать, но не может. Или не хочет. И тогда я сама подхожу к ней.

– Все прошло хорошо, – говорю я, внимательно глядя в ее серые глаза. – Можешь не волноваться.

Она улыбается одним уголком губ. Кажется, мои слова ей пришлись не по вкусу. А потом она вдруг берет меня холодной рукой за подбородок и прижимает тонкий указательный палец к моим губам.

«Ты никогда и никому об этом не расскажешь», – говорит мне ее взгляд.

– Будь спокойна, Диана, – тихо отвечаю я, убирая ее руку со своего лица. – О тайне твоего голоса никто не узнает.

Диана брезгливо обтирает пальцы о мое предплечье, и я мгновенно зажигаюсь как спичка. Она пытается доказать свое превосходство, и в ее взгляде и жестах – желание унизить. А я должна это терпеть! Потому что не могу ответить ей. И все, что я успеваю, так это показать ей украдкой средний палец, делая вид, что поправляю несуществующие очки. А после ухожу с Джессикой. Она снова ведет меня незнакомыми коридорами и лестницами вниз, и вскоре мы выходим из замка Мунлайтов, в котором продолжается веселье. Однако выходим не со стороны пристройки для обслуживающего персонала, а со стороны сада. Это что-то вроде черного выхода, где меня никто не сможет заметить. К тому же здесь нет гостей.

Я с удовольствием вдыхаю свежий соленый воздух, грезя о том, что утром смогу встретиться с морем, а Джессика, связываясь с кем-то по рации, уходит, скупо велев дожидаться ее.

Видимо, она пошла за гольфкаром, чтобы лично отвезти меня в гостевой дом.

В одиночестве я стою недолго. В какой-то момент из-за деревьев вдруг выходят четверо парней, и судя по их одежде, они – одни из приглашенных на благотворительный бал.

Кажется, они не совсем трезвы и довольно веселы. Масок на них нет, и судя по тому, что я не узнаю в них знаменитых актеров, певцов или иных деятелей искусства, это богатые сынки. И я понятия не имею, как они тут оказались.

– О, какая рыжая красотка! – замечает меня один из них и шагает прямо ко мне. Внутри зарождается неприятное предчувствие, и все, чего я хочу, так это, чтобы Джессика побыстрее вернулась. Мне не нравятся взгляды, которые на меня бросают.

– Эй, красотка! – приближается ко мне парень и запускает руки мне в волосы. От неожиданности я шарахаюсь назад.

– Не трогайте меня, – тихо, но угрожающе говорю я. И прибавляю сквозь зубы, чтобы не казаться грубой: – Пожалуйста.

– Недотрога, – хмыкает он и снова подходит ближе. – А ты ничего себе. Развеселишь нас? Тут тусовка для стариков. А нам скучно.

Его дружки хохочут – все, кроме одного, единственного светловолосого парня, у которого еще и кольцо в носу.

– Да ладно тебе, Стеф, – говорит он дружелюбно. – Пойдем.

– Ну же, рыжая, – не отстает от меня этот придурок. – Мы хорошо заплатим.

И он, хохоча, снова пытается намотать на палец прядь моих волос. Я не выдерживаю и отталкиваю его от себя, нервно оглядываясь – где Джессика?

Он хлопает меня по щекам – не больно, но обидно. А после хватает за предплечья.

– Ты меня слышала? – спрашивает он, щурясь, и наклоняется ко мне. Я чувствую запах алкоголя, исходящий от него, и не знаю, что делать, – мне по силам ударить его, отбиться и убежать, но кто знает, что мне захотят сделать в отместку? Их в четыре раза больше. И они – в миллионы раз богаче. Мы изначально в неравных условиях.

– Пойдешь с нами, крошка, и сделаешь все, что мы захотим, – слышу я. От его двух дружков летят сальные шуточки, от которых я морщусь.

– Стеф, отойди от нее, – перебивает его светловолосый – единственный адекватный человек в компании. – Серьезно, мужик.

– Пошел ты, – огрызается тот, хватает меня, шепчет на ухо непристойности и пытается поцеловать. Естественно, я не выдерживаю этого и на автомате не просто отпихиваю его от себя, но еще и ударяю по болевым точкам – так, как меня учили на курсах по самообороне.

Стеф рычит, грязно ругается и бросается на меня с явным намерением ударить, однако у него это не получается. Светловолосый вдруг оказывается рядом и ловко перехватывает его руку. Он явно выше и сильнее. И закрывает меня спиной, хоть я и не считаю себя пугливой слабачкой. Но это отчего-то безумно приятно – понимать, что тебя могут защитить. Даже если твой защитник – незнакомец.

– Отпусти! Отпусти, мать твою! – орет Стеф. А его дружки продолжают веселиться – теперь смеются над ним.

– Успокойся, – велит светловолосый, без особого труда удерживая его руку.

– Крис, ты нарываешься, – предупреждает Стеф, сверкая глазами.

–  Я же тебе сказал, оставь ее в покое, – говорит тот. И я готова петь песни этому Крису, потому что вдруг понимаю, что он – мой защитник. И неприятное предчувствие в сердце медленно растворяется.

– Она меня ударила!

– Не стоило к ней лезть.

– Да я этой сучке...

– Замолчи, – предупреждает его Крис. – Заткнись, мужик. Иначе я выйду из себя.

Я вижу по отвратительному скривившемуся лицу Стефа, что он в ярости. Однако он опускает руку и, мрачно глянув на меня, уходит в сад, а следом за ним направляются и его ржущие дружки, для которых все это было сродни забавному спектаклю. Только мне не весело. Не то чтобы я испугалась, но это было неприятно. Настроение просто на нуле. И такое чувство, будто сверху вылили целое помойное ведро. Взгляды, слова, прикосновения – все это было отвратительно.

– Не бойся. Все хорошо. Ты в порядке? – спрашивает светловолосый, внимательно на меня глядя. Он загорел, высок, широк в плечах и хорош лицом. Его нельзя назвать красивым, но симпатичным и харизматичным – точно можно. И от него идет тепло. Нет, не в смысле, что он горячий как печка. А в том плане, что к нему тянет, чтобы пообщаться. Такие люди умеют согревать.

– Да, – киваю я. – Спасибо. Это так...  странно.

– Что странно? – приподнимает он коричнево-грифельную бровь.

– Я думала, ты с ними заодно, – улыбаюсь я.

– Я, конечно, люблю рыжих, – смеется тот. – Но не настолько, чтобы хватать за руки и принуждать к чему-то. Знаешь, я предпочитаю взаимность. Чтобы женщины сами меня хватали и принуждали. Это приятно.

– Думаю, таких много, – замечаю я.

– Очень, – кивает Крис. – Кстати, ты музыкант? – замечает он гитару.

– Верно, – отвечаю я.

– Так это ты что-то играла сегодня? Не только играла, но и пела.

– Да, в составе квартета.

– Я слышал. Не все, правда. Но хочу сказать, что это было круто, – говорит Крис. – Я не умею ни на чем играть. Наверное, это дико сложно.

– Нет, – снова не могу сдержать я улыбку. – Дело в практике. В до-о-олгих часах практики.

– А если вообще нет слуха? – любопытствует он. – Как у меня.

– Слуха и голоса вообще быть не может. Просто их надо развивать, – отвечаю я. – Единственное, так это то, что у каждого может быть свой потолок развития. Если нет предрасположенности, то не стать гением. Но так в любой области. А главное – это все же желание.

– Ты права. Но знаешь, если чем-то заниматься – то так, чтобы быть если не гением, то лучше большинства, – заявляет Крис.

– А в какой области ты гений? – любопытствую я. Он заливисто смеется.

– Ни в какой. Я не чувствую в себе никаких способностей, поэтому ничем не занимаюсь.

– Ты целыми днями сидишь дома? – спрашиваю я, хотя уверена в обратном. Парень чем-то напоминает мне Чета – такой же Типичный Плохой Мальчик, который явно любит всевозможные тусовки, красивых девочек и тачки.

– Нет, конечно! А, я гениально прожигаю жизнь, – говорит он весело.

– К этому тоже нужно иметь талант, – осторожно говорю я, понимая их с Четом разительное отличие. Чет хочет и любит веселиться, но ему приходится много работать. Криса эта участь счастливо миновала.

И в отличие от Чета у него наверняка нет задач и целей. А может, и мечты тоже нет.

Человек без мечты зачастую не так счастлив, как мог бы быть, потому что не нашел себя. Без нее сложнее идти вперед, потому что не знаешь, куда идти и ради чего.

– Это кажется тебе забавным? – спрашивает Крис. Его глаза цвета топленого шоколада с интересом на меня смотрят.

– Нет, – пожимаю я плечами. – Мне кажется это необычным.

– Говори прямо – тебе это кажется глупым, – замечает он, впрочем, без какого-либо негатива.

– Я всегда говорю прямо, почти всегда, – поправляюсь я.

– Это круто, – говорит Крис и вдруг представляется, все с тем же интересом глядя на меня: –

Кристиан. Крис.

– Санни, – отвечаю я.

– Красивое имя. Тебе оно подходит. Ты солнечная, яркая, – говорит он, и мне безумно приятны его слова. Почему – и сама не знаю.

Дальнейшей нашей беседе мешает Джессика, которая наконец появляется. Она с удивлением смотрит на Кристиана, и тот, подмигивая мне, прощается.

– Спасибо, – тихо благодарю его я, сажусь вместе с Джессикой в гольфкар, и мы уезжаем.

Я понимаю, что больше не увижу Кристиана, но когда думаю о нем, внутри становится теплее, будто я выпила горячий чай с сахаром, лимоном и корицей.

В пожаре небо, словно лес. И искры будто россыпь страз. Но даже все огни небес Не стоят блеска твоих глаз.

Глава 15. Марципановое море

Когда мне страшно отплывать от берега, я говорю себе, что плыву не в море, а в небо

Я стою на берегу, и волны бьются у моих ног, набегая на камни белой пеной, исчезая и возрождаясь вновь и вновь. За моей спиной занимается рассвет: легкий, как паутина, накинутая на облака, нежно-персиковый, с редкими, но яркими прожилками крови. Его слабые отблески падают в море цвета бутылочного стекла, которое у горизонта переходит в глубокий ультрамарин. Воздух чист и свеж – кажется, он перенасыщен кислородом и озоном, и от этого легко и приятно кружится голова.

На узкой полосе пляжа – никого кроме нас четверых: меня, Чета, Нейтана и Сью. Мы сидим на мелких камнях и гальке, без сожаления расстелив пиджаки, слушаем шум моря и наблюдаем за рассветом. Гитары лежат позади нас, а у ног стоят банки с колой и бургеры – мы завтракаем. Неподалеку припаркована арендованная машина – крепкий «Форд». Ее видно прямо отсюда – мы приехали на «дикий» пляж, который ничем не оборудован, но в этом и есть его прелесть.

Лица Сью и парней довольные, хоть и сонные. И я тоже пытаюсь шутить и смеяться, хотя после самого странного выступления в своей жизни, где я играла другого человека, я чувствую себя некомфортно. Да, за это мне заплатили хорошие деньги, но я чувствую себя предательницей. Словно предала саму себя. Однако я стараюсь не зацикливаться на этом. Разговариваю, улыбаюсь, встречаюсь лицом к лицу с рассветом. И просто наслаждаюсь морем.

Оно – огромное, бескрайнее, дышащее свободой – прямо передо мной. И я ощущаю его мощь, силу и глубину. Море и тянет к себе, и пугает своей стихийной неизведанной силой, и гипнотизирует, заставляя наблюдать за волнами. Оно невероятно. Но оно совсем не похоже на то море, к которому я привыкла дома. Там оно куда голубее – иногда отдает в сталь и серость, холоднее – из-за течения, и то спокойно, почти неподвижно, то бушует – особенно зимой. Здесь же море другое. И я здесь другая.

Мы заканчиваем завтрак, делаем несколько селфи на память и едем в отель, решив остановиться там на пару дней. За рулем арендованной машины – Нейтан, рядом с ним сидит Чет. А я и Сью – позади. Сью дремлет, а я оглядываюсь по сторонам. В этом городке на берегу моря я еще не бывала, но чем-то он напоминает мне мой родной город. Ухоженный центр с несколькими моллами, в которых есть все: от магазинов до кинотеатра, куча кафе и баров, ночные клубы и административные здания. Прямые улицы с узкими дорогами.

«Высокие» кварталы, резко переходящие в «низкие». Множество одноэтажных и двухэтажных домов с садиками и задними двориками. Типичный провинциальный городок. Ничего особенно интересного.

После того как Джессика привезла меня обратно к домику для гостей, где уже были Нейтан, Чет и Сью, нас посадили в машину и повезли обратно. Выступить повторно нашему квартету не удалось, но мы особо не переживали. Единственное, что мне не нравилось, так это ложь – пришлось сказать, что я заблудилась на вилле, поэтому меня привезли последней. То, что я пела, они не слышали.

Едва мы отъехали от поместья Мунлайтов, парни попросили водителя подбросить нас в ближайший городок, и тот легко согласился. Довез прямо до проката автомобилей, где мы и арендовали «Форд». И уже на своей машине мы заехали в круглосуточный ресторанчик быстрого питания и заказали еду с собой. А после двинулись на берег моря, где и позавтракали, наблюдая за рассветом.

Отель мы выбираем первый попавшийся в мобильном приложении для путешественников: двухэтажный, нежно-голубой, с уютной террасой, с которой можно было смотреть на море, и не самый дорогой. Свободных одноместных и двухместных номеров, правда, в нем не оказывается, и нам приходится выбрать семейный, на втором этаже.

– Ну что, будем семьей! – провозглашаю я, когда мы поднимаемся наверх – лифта здесь нет.

– Мы с Четом муж и жена, – тут же вставляет Сью, которая все еще поглядывает на друга заинтересованным взором. Тот же совершенно к ней равнодушен – все еще таинственно улыбается, и я вижу, как в глазах его прыгают сердечки вместо чертиков. Это забавно, но настораживает.

– А мы кто? – зевая, спрашивает Нейтан. – Ваши дочурка и сынок?

– Называй меня отец мой, – сонно хмыкает Чет. – И слушайся во всем.

–  Иди ты...

Однако в семью нам поиграть не удается – в номере стоят большая двуспальная кровать и две односпальные. Друг с другом спать парни отказываются, а против варианта «мальчик и девочка» выступаю я, все еще беспокоюсь за Сью. Поэтому в большой кровати в итоге оказываемся я и она.

Мы отсыпаемся часов до трех, потом встаем, заезжаем перекусить, затем – в пару магазинчиков, чтобы купить кое-какие вещи, поскольку на нас до сих пор костюмы и, если честно, смотримся мы как похоронная команда, а не как музыканты. Затем, переодевшись, мы едем на море. Оно не такое теплое, как на берегах южнее, однако народу на пляже хватает. День жаркий и солнечный, и хватает желающих позагорать и поплескаться в воде, которая теперь стала пронзительно-синей.

Я с удовольствием захожу в чуть прохладную прозрачную воду и плыву вперед, довольно щурясь от ярких звенящих лучей. Море мягко смывает все напряжение, и в голове становится чисто и ясно. Будто бы все мысли вдруг тоже стали морем.

Почему-то до сих пор в моей голове Кристиан, заступившийся за меня. Хотя я никогда не чувствовала себя слабой, мне была приятна его помощь. И его улыбка – искренняя и веселая. Интересно, какой он человек?.. Меня давно не тянуло так к кому-то.

Думая о Кристиане, я доплываю до буйков, разворачиваюсь и возвращаюсь к берегу. Образ моего спасителя вдруг исчезает, и внутренним взором я вижу Лестерса – напыщенного и высокомерного, как обычно. Едва я вспоминаю его, как в нос мне попадает вода. И противный внутренний голос заявляет мне, что к нему меня тоже тянуло. Да еще как.

Единственное мое оправдание – это алкоголь. Все только из-за него!

На берегу Сью активно пристает к Чету, что меня раздражает, а тот сидит на полотенце и вертит в руках телефон. Вид его ужасно задумчивый, как на экзамене по гармонии.

– Что с тобой? – спрашиваю я, садясь рядом с ним. Сью временно нас покидает и уходит в воду к Нейтану, но постоянно оглядывается. Наверное, все еще ждет знаков внимания от Чета.

– Жду звонка, – отвечает он.

– От кого? – удивляюсь я.

– От своей любви, – объявляет он и снова смотрит на экран телефона.

– Какой любви? – не понимаю я. – Что ты, кстати, вчера про нее нес? Что случилось? Ты так и не объяснил нам.

На лице друга появляется широкая улыбка.

– Я встретил невероятную женщину. Просто невероятную.

– Что? Какую еще женщину?

– Елену Прекрасную. Слышала мифы о яблоке раздора и Троянской войне? – говорит Чет.

– Слышала на истории литературы. Ты меня пугаешь, – отвечаю я, перебирая мелкие камешки. – Серьезно.

– Мы встретились у пруда в парке. И она самая красивая из всех, кого я встречал, – продолжает Чет и поправляется, едва я больно тыкаю его в бок: – Кроме тебя, разумеется. Но ты-то мне как сестра, детка.

– Ты увидел, какая она красивая, и влюбился? – недоверчиво уточняю я. – Чет, понимаешь, это не любовь. Это не так работает.

–  Мы немного поговорили, – машет головой Чет. – Она красивая, умная и крутая. Но самое главное – это ведь странно, да? – меня к ней тянуло.

– Как магнитом? – смеюсь я, не совсем понимая Чета, который раньше утверждал, что на слово «любовь» у него аллергия.

– Не знаю, – пожимает широкими загорелыми плечами друг. – Это странно. Реально странно. Ты же знаешь, сколько девчонок у меня было.

Я киваю, продолжая перебирать нагретые камешки.

– Но ни к одной я ничего подобного не чувствовал. Я просто увидел ее и понял: «Это мое. Мое!» У тебя так было? – вдруг спрашивает Чет.

– Нет, – задумчиво говорю я, вспоминая тот вечер, когда мы с Лестерсом напились. Тогда меня тоже тянуло к нему, и в голове были эти мысли: «Мое, мое». А еще было желание коснуться – нет, крепко схватить – и никогда не отпускать. Ни за что.

Я зажмуриваю глаза, прогоняя это воспоминание.

– Ну, это же ваша любовь? – с надеждой спрашивает Чет.

– Наша? Я пока что ни в кого не влюблена, приятель, – отвечаю я. – Но если ты влюбился в свою Елену, то это будет...  забавно.

– Почему забавно? – живо интересуется друг.

– Потому что ты и любовь – понятия несовместимые, – поясняю я заботливо. – Ты – бабник, Чет. Ну какая любовь? Может быть, это страсть?

Он вновь пожимает плечами. Видимо, и сам не понимает, что с ним.

– Целуется она классно – крышу сносит, – признается он. Я закатываю глаза:

– Вы и поцеловаться успели. А неплохо ты погулял в парке. Знаешь, что я думаю – вам нужно еще раз встретиться, чтобы ты мог понять, какие у тебя к ней чувства. Но я думаю – пара-другая встреч, и ты о ней забудешь, – честно говорю я. Чет кивает – принимает это к сведению.

– Я пытался до нее дозвониться, но ее телефон выключен. Может, из-за мужа не может ответить? – спрашивает он сам у себя.

– Что? – восклицаю я. – Какого мужа? Ты стал приставать к замужней женщине? Мне становится смешно – Чет совсем плох.

– Она была не против, а только за, – с улыбкой отвечает он. – Думаешь, я бы стал принуждать женщину? Брось, Ховард.

Слыша его слова, я вновь вспоминаю Криса. Все-таки они с Четом вылеплены из одного теста. И у того и у другого, несмотря на разное положение в обществе, много девушек, готовых за них душу отдать.

В какой-то момент мы вдвоем задумываемся – каждый о своем. И смотрим на накатывающие волны.

Мелодия, стоящая на телефоне Чета, заставляет нас вздрогнуть. Он тотчас хватает мобильник и отвечает на звонок.

Всего лишь несколько слов, и глаза его оживают, а на губах играет подозрительно радостная улыбка. Чет вскакивает с места и идет вдоль моря, разговаривая по телефону. Затем он подбегает ко мне и вылезшим из воды Сью и Нейтану и заявляет:

– Мне нужно кое с кем встретиться. Я возьму машину?

–  Бери, – щедро разрешает Нейтан.

– С кем? – ревниво удивляется Сью.

– С той, которая лучше богинь, – смеется друг, и Нейтан выразительно крутит у виска.

Чет действительно уезжает, оставив нас на пляже втроем. А Нейтан, который хорошо успел изучить мобильный путеводитель, предлагает на закате отправиться к местной достопримечательности – на остров святого Гаала, где находится знаменитый археологический памятник Лампфорт. Это древнее мегалитическое сооружение, состоящее из множества стоячих камней. Это, конечно, не Эйвбери или Стоунхендж в Великобритании, но свою долю популярности Лампфорт имеет.

Я легко соглашаюсь, а Сью, ссылаясь на головную боль, говорит, что побудет немного в номере. Через пару часов мы встретимся и вместе пойдем ужинать.

Сью уходит, а мы с Нейтаном направляемся к причалу – оттуда по расписанию ходят катера на остров святого Гаала. Билет мы покупаем за сорок минут и потом просто сидим рядом с причалом, смотрим на море и разговариваем обо все на свете. Нейтан – умный парень и знает кучу всего интересного. Иногда он, конечно, молчалив, но иногда его слушаешь, открыв рот. Нейтан рассказывает что-то, я слушаю и наблюдаю, как по синему морю, солнце над которым все ниже и ниже клонится к линии горизонта, неспешно, словно лебеди, плывут яхты. Наверное, здорово прокатиться на собственной яхте. Однако и путешествие на катере кажется мне очень крутым – я давно не каталась по морю.

Людей, желающих встретить закат на острове рядом с глыбами Лампфорта, немало. И не все даже успевают купить себе билеты, потому что мест на катере не слишком много – всего двенадцать. Не успевшие купить билет на катер идут к прогулочному теплоходу, правда, там билеты стоят в три раза дороже.

Мы садимся в катер, надеваем спасательные жилеты и отправляемся в морское путешествие. Оно короткое, длится минут двадцать, не больше. И за это время мы с Нейтаном успеваем сделать кучу фото на телефон.

Мы вылезаем из катера и под предводительством водителя направляемся в глубь острова. Остров святого Гаала небольшой – на нем расположены всего лишь две крохотные, но живописные деревни, в честь одной из которых комплекс древних каменных памятников и назван Лампфорт. А также есть гостиничный комплекс – там когда-то давно отдыхали мои бабушка и дедушка, когда были совсем молодыми. Они же привезли фотографии камней, и в детстве я подолгу рассматривала древние глыбы, выстроенные в кольца. Мне казалось, будто это вход в волшебный мир. Однако вживую Лампфорт оказался куда более величественным и грозным сооружением, чем на старых, выцветших снимках.

Мы подходим к Лампфорту на самом закате, когда садящееся солнце окрашивает небо яркой оранжевой краской, добавив охры и золота. И на фоне заката огромные каменные столбы, стоящие кругами, выглядят эффектно – словно окаменелые древние божества. Возможно, все дело было в моей чувствительности, но я почти кожей чувствовала странную мощь, исходящую от этих непонятных сооружений.

– По оценке археологов, комплекс был создан около двух тысяч лет назад до нашей эры. Раньше по Большому кругу стояло 52 мегалита, до наших дней сохранилось всего 35. Зато Малый круг сохранился почти полностью. До сих пор ведутся споры, для чего нужны были эти величественные камни. Ученые так и не выяснили, для чего и кем был построен этот комплекс, – говорит нам водитель катера, выполняющий и роль экскурсовода. – Согласно одним предположениям археологов, эти мегалиты служили некой обсерваторией. Согласно другим, это место было ритуальным. Согласно третьим, оно служило для каких-то собраний. Известно точно, что много веков мегалиты Лампфорт назывались Небесным храмом, в котором наши предки проводили брачные обряды. Хотя по другим версиям, тут даже проводили жертвоприношения и называли это место Ловушка Солнца. И что из этого правда – не понять.

На этих словах по моей коже вновь бежит табун мурашек. Красивое место, красочное, но давящее своей древней, сокрытой от человеческих глаз мощью. Экскурсовод начинает рассказывать нам легенды – одна другой кровавее, а я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, только ли я чувствую это, но остальные как ни в чем не бывало делают снимки и подходят вплотную к Большому кольцу. К слову, туристов, решивших на закате увидеть достопримечательность, окутанную легендами, немало, как и катеров, теплоходов и яхт на местном причале.

– Как тебе, Санни? – спрашивает Нейтан восторженно – камни, за которыми горит оранжевым пламенем небо, его заворожили.

– Круто, – говорю я. – Но как-то мне не по себе.

– Еще бы, – смеется тот. – Ты оказалась в Ловушке Солнца.

Он по-свойски кладет мне на плечо руку, а я обнимаю его в ответ – на острове гуляет прохладный ветер.

– ...  по одной из древних легенд, – продолжает экскурсовод, – если пара поцелуется вблизи Лампфорта, когда будут видны и солнце, и луна, то их счастье будет длиться вечно. Правда, по одной из версий, поцелуй должен быть первым, а по другой, это и не поцелуй должен быть, а целая ночь, проведенная вместе...

... А еще я чувствую взгляд. Злой, пристальный, пронизывающий насквозь.

Сначала мне реально кажется, что за мной наблюдают камни, – меня даже передергивает, а потом я резко оборачиваюсь и...  Вижу крайне знакомую фигуру молодого мужчины, чье лицо скрыто за огромными черными очками и козырьком кепки. Я не вижу как следует его лица, но понимаю, что это – Дастин Лестерс. Мое актерское проклятье. Преследователь. И он меня узнал – точно узнал. Поэтому так и смотрит.

Однако меня удивляет не только он. Рядом с ним стоит...  Диана Мунлайт. Не девушка, а грустный эльф в легком коротком комбинезоне молочного цвета с кружевной вставкой. Ее волосы распущены и аккуратно уложены на одно плечо. На голове – элегантная кремовая шляпка. Выглядит Диана так, будто только-только сошла с подиума. Бледная, благородная и прекрасная. Неподалеку от нее стоит охранник – единственный на всем острове человек в строгом черном костюме.

Диана выглядит как настоящая леди, и даже бинт на хрупкой руке придает ей некое очарование. А я в своих простых коротких джинсовых шортах и бирюзовой майке, да еще и с мокрыми волосами, закрученными в шишку, выгляжу совсем иначе. Нет, мне нравится, как я выгляжу – почему я должна переживать об этом?! – но в глазах других явно проигрываю Диане.

В глазах Лестерса?

Меня это злит – почему я об этом думаю? И вообще, какого черта богатая девочка делает здесь, а не на своей сказочной вилле? Еще вчера у нее не было голоса, а сегодня она уже гуляет с парнями?

Я вижу, как Лестерс, одетый в длинный мужской кардиган и джинсы, что-то говорит Диане, затем выхватывает телефон и, приобняв ее, делает с ней селфи на фоне заката и камней.

«Идиот! – хочу я крикнуть ему. – Фото не получится! Солнце засветит кадр!» Но молчу. Просто непонимающе смотрю на них. А потом слышу:

– Санни! Эй, Санни!

Я резко оборачиваюсь и вижу Кристиана, который улыбается так широко, будто бы вместо меня увидел бесхозный миллион баксов.

– Как я рад тебя видеть! – кричит он и, скидывая руку ничего не подозревающего Нейтана с моего плеча, обнимает меня так радостно, будто мы год не видевшиеся друзья.

Я с трудом от него отстраняюсь, видя, как на нас смотрят Диана и Лестерс.

– Это еще кто? – хмурится Нейтан, который явно недоволен, что его так нагло отпихнули.

– Ее друг, – заявляет Крис.

– И давно мы друзья? – хмыкаю я.

– С этой ночи. Нет, правда, я рад тебя видеть! А ты меня?

– И я рада, – отвечаю я. И это – правда. Если честно, я и не думала, что мы с ним еще когда-нибудь увидимся. Эта встреча меня радует.

– Это Нейтан, мой друг – мы вместе играем в группе, – представляю я парней друг другу. – А это – Кристиан. Сегодня ночью он здорово выручил меня в замке Мунлайтов.

Взгляд Нейтана несколько теплеет. И он даже пожимает руку Криса, которую тот с готовностью протягивает.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я.

– Приехал посмотреть на глыбы, – хмыкает Крис. Его тон – довольно пренебрежителен. Да и не похож он на человека, который в восторге от местных красот.

– И как тебе? – интересуюсь я, снова чувствуя на себя взгляд Лестерса. Но не оборачиваюсь, делая вид, что мне совершенно неинтересно, что он там делает с Дианой.

– Так себе, – отвечает Крис. – Стоунхендж круче. И моаи на острове Пасхи. Если бы я не видел их, то впечатлился бы Лампфортом.

– Мужик, ты там был? На острове Пасхи? – с интересом спрашивает Нейтан. Он любит другие страны и культуры, а еще обожает путешествовать автостопом.

– Был, – кивает Крис, время от времени поглядывая куда-то мне за спину. Но куда – я не понимаю.

– И как?! Это же край земли! – восклицает Нейтан.

– Честно? Это совсем не так круто, как кажется, – пожимает плечами Крис. – Кроме моаи там не на что смотреть. А так это крохотный островок в двух с половиной тысячах миль от Южной Америки. И это безумно долгий перелет. Сначала до Лимы, потом до Анга-Роа.

Пока Крис рассказывает про остров Пасхи, я снова украдкой оборачиваюсь и вижу, как Лестерс воркует с Дианой. Она, правда, молчит, зато за двоих говорит он. В какой-то момент Диана замечает мой взгляд. Смотрит презрительно и отворачивается. Я ухмыляюсь про

себя – о’кей, общайтесь. Даже и не думала, что вы знакомы.

Мы идем по мощеной дорожке вдоль камней, которая плавно ведет вверх, на невысокую смотровую площадку. Нейтан только и успевает делать фотографии с разных ракурсов, Крис продолжает рассказывать что-то интересное, а я слушаю его и одновременно пялюсь в спину Лестерса, который, как назло, идет впереди нас вместе с Дианой, следом за которой шествует ее охранник. С одной стороны, я рада встрече с Крисом, с другой, меня раздражает эта парочка. Особенно бесит то, что в какой-то момент Диана оступается и Лестерс аккуратно подхватывает ее. Причем получается это у обоих довольно-таки изящно. Про себя я думаю, что если бы споткнулась я, то свалилась бы как мешок с мукой, а Нейтан бы сначала захохотал, а потом помог подняться.

 Я смотрю, как Лестерс предлагает Диане взять себя под руку, и они продолжают идти дальше будто парочка. Интересно, что между ними? Встречаются? Что ж, высокомерному актеру подойдет такая же высокомерная дочка миллиардера, из-за которой я тут и оказалась.

А потом я, задумавшись, запинаюсь в том же месте, что и Диана, – там торчит какая-то коряга. Однако Кристиан не дает мне упасть, за что я ему благодарна.

Вскоре мы оказываемся на смотровой площадке. Она не высока, но с нее открывается великолепный вид на каменные кольца. Закат разливается по небу все ярче, и отблески его падают на величественные столбы. Я смотрю на них сверху и чувствую себя крохотной, подавленная их древностью.

Они стояли здесь четыре тысячи лет до меня. И простоят столько же после. По сравнению с ними мы, люди, ничто. По сравнению с мощью природы мы – треть капли из океана. Пыль. Забытое воспоминание.

Я не могу оторвать взгляд от каменного комплекса, и мне даже кажется – но это мимолетная иллюзия, не больше, – что я слышу крики на незнакомом гортанном языке, глухие стуки бубна и завывание ветра. Слышу голос ушедшей цивилизации, древней, жестокой и могущественной. От этого по рукам ползут мурашки, хотя и без того тут на удивление прохладно.

– Странное место, – говорю я, глядя вниз, туда, где когда-то, тысячелетия назад, существовала иная цивилизация. – Завораживает и не отпускает. Хочется смотреть – еще и еще. А почему – непонятно. Будто тонешь.

– Ты словно описываешь любовь, – хмыкает Крис. Мы остаемся вдвоем – Нейтан отошел к другому краю, чтобы сделать фотографии.

– Любовь? – переспрашиваю я, чуть хмурясь. – Почему?

– Потому что она – как эти камни. Завораживает. Не отпускает. Хочется еще и еще...  А почему – непонятно. Будто тонешь, – цитирует он меня с задумчивым выражением лица. – Любовь – такая же непонятная штука, как все эти камни. Такая же древняя. Такая же вечная.

– Какой же должна быть холодной и жесткой твоя любовь, – ежусь я. Мне не нравится это сравнение. Любовь должна быть как небо, как горный ветер, как потоки хрустальной реки, а не как древние камни.

– Она бывает разная.

– Ты кого-то любишь? – спрашиваю я. Если честно, я хочу услышать, что его сердце пусто. А Кристиан лишь улыбается – и, как мне кажется, грустно. Но эта печальная улыбка лишь мимолетно появляется на его лице.

– Может, и так. Но если бы мог – не любил, – вдруг признается он и пинает камешек.

– И кто она, покорительница твоего сердца? Кого ты любишь? – не понимаю я, серьезен он или прикалывается.

– А если я скажу, что тебя? – вдруг весело спрашивает он.

– Меня? Тогда тебе нужно будет доказать, что меня, – с улыбкой отвечаю я.

– А если докажу? Полюбишь меня в ответ?

– Может быть. Как будешь доказывать? – любопытствую я.

– Я могу спеть тебе песню о любви. Могу встать на колени перед тобой. Мы оба понимаем, что это – игра. И нам обоим весело.

– Могу совершить любой безумный поступок, – продолжает Кристиан. – Могу...

– Прошу извинить, что прерываю ваши размышления о любви, но мне интересно – ты отправишься назад с нами или останешься тут ночевать? – встревает вдруг в разговор Лестерс, который незаметно к нам подкрадывается. И первые секунды я думаю, что он обращается ко мне, но нет – он говорит это Кристиану, при этом мне отчего-то кажется, что сквозь темные стекла очков он смотрит не на него, а на меня.

– Вы уже хотите уплывать? – с досадой спрашивает Кристиан, и я с удивлением понимаю, что они знакомы.

– Так вы вместе? – удивляюсь я, переводя взгляд с одного на другого.

– Мы приплыли втроем, – поясняет Крис. – Я, Диана и этот тип – вечно забываю, как его зовут. Короче, он какой-то актер.

– Я знаю, кто он, – говорю я. – Просто не думала, что вы знакомы. Здравствуйте, мистер Лестерс, – мило улыбаюсь я актеру. Тот никак не реагирует на мое приветствие. – То есть господин, – исправляюсь я. Лестерс дергает плечом.

– Господин? – изумленно переспрашивает Кристиан. – Ты случайно не его фанатка? Двух я не переживу, – почему-то добавляет он.

– Вот еще, – сдуваю я с лица выбившуюся из пучка тонкую рыжую прядь волос. – Он мой работодатель. Просил называть его господином.

– Что ты несешь, Рыжий Фра...  – Лестерс вспоминает, что мы не одни, и замолкает.

– Рыжий кто? – не понимает Крис.

– Франкенштейн, – услужливо подсказываю я, насмешливо глядя на Лестерса. – Господин называл меня так.

Крис заливисто смеется, а Лестерс шипит мне, чтобы я заткнулась. Однако стоит Диане Мунлайт подойти к нам, как они оба замолкают и выжидательно смотрят на нее. И я понимаю, что Крис знаком и с ней. Что ж, это вполне логично, если они приехали втроем.

– Добрый вечер, мисс Мунлайт, – здороваюсь я, стараясь задушить возникшую внутри неприязнь на корню. Она кивает, смерив меня не особо добрым взглядом.

– Вы тоже знакомы? – спрашивает Крис изумленно.

– Я же была музыкантом на вчерашнем благотворительном балу, – напоминаю я и незаметно подмигиваю Диане, которая тут же отворачивается к морю, над которым все еще бледнеет полоса света, тогда как все остальное небо затянуто кобальтовой тьмой.

– А, понятно. Это все очень забавно, – говорит Кристиан, глядя на Диану, но она всячески избегает его взгляда, как будто тот ей неприятен. Мунлайт словно прячется от него за спиной Лестерса: красивая, воздушная и недовольная. У них просто-таки тандем недовольных – выражение лица Лестерса тоже не сахарное. Мне отчего-то кажется, что между Дианой и Крисом что-то было, но это лишь мои смутные предположения.

– Вчера Диана сорвала голос, поэтому она молчит, не удивляйся, – продолжает Крис. – Ты слышала, как потрясающе она пела? – вдруг спрашивает он.

– К сожалению, нет, – отвечаю я. – К этому времени наш гитарный квартет уже покинул виллу.

– Это было потрясающе, – выдыхает Крис, и даже Лестерс кивает, словно говоря: «Да, это было невероятно». – Как человек музыки ты бы оценила ее вокальные данные.

– Конечно, – сладко улыбаюсь я. И хотя ничего не произошло, внутри душу словно кошки дерут когтями.

Диана тянется к горлу, словно этим жестом пытаясь защитить себя от моего взгляда.

— Ди станет известной певицей, – провозглашает вдруг Крис. – И мы все еще не раз услышим ее голос. Правда?

Диана безразлично пожимает плечами. Налетевший ветерок заставляет ее вздрогнуть, и Лестерс тотчас снимает с себя кардиган, оставшись в белой просторной футболке. Он накидывает кардиган на Диану, и она благодарно на него смотрит.

Где-то внутри кошки скребут сильнее.

– Кстати, откуда вы знакомы? – буравит Криса взглядом Лестерс. Мы дружно переглядываемся.

– Мы встречаемся, – вдруг говорит Крис, кладет мне на плечо руку и сжимает его. – Да, Санни?

Я понимаю его с полуслова. Он хочет, чтобы я ему подыграла. Тут и умной быть не надо, чтобы понять, что речь идет о Диане – Крис хочет привлечь ее внимание. Нет, не о Лестерсе же идет речь, в самом деле!

– Да, встречаемся, – говорю я и кладу ему на плечо голову. Главное, чтобы Нейтан не решил вернуться прямо сейчас. Иначе он ненароком разоблачит нашу маленькую ложь.

– Договорились встретиться на острове Святого Гаала, – продолжает Крис. – Поэтому я и предложил Диане приехать сюда. Чтобы познакомить со своей девушкой.

Я снова широко улыбаюсь, хотя мне порядком это надоело. Диана непонимающе смотрит на нас с Крисом. Кажется, такого она не ожидала. Кроме того, в ее глазах – неодобрение и толика презрения, которое мне совсем непонятно. Такие люди, как Диана Мунлайт, вообще мне малопонятны. И не сомневаюсь, что то же самое она думает обо мне. Взаимность всегда чувствуется.

– Приятель, открою тебе одну тайну, – вдруг заявляет Лестерс. – У твоей подружки уже есть парень.

– Что? – непонимающе хмурит брови Крис.

– Она встречается не с одним тобой. А с двумя. Или, может быть, даже с тремя, – любезно поясняет Лестерс, который считает, что Чет – мой парень. – Там, где два сорняка, и третий вырасти может, – вспоминает он известную пословицу.

– Господин, что вы говорите? – хмуро спрашиваю я. – Я встречаюсь только с Кристианом. Я, знаете ли, верная.

– Да-да, моя девочка верна мне, – сильнее прижимает меня к себе Кристиан, снова глядя на Диану. А та как будто едва заметно улыбается уголками нежно-розовых губ.

– Я видел тебя с другим, рыжа...  Санни, – поправляется Лестерс, явно с неохотой произнося мое имя. – А еще однажды она напилась сама, напоила хорошего парня, а потом ночевала в его квартире.

– И кто это был? Ты? – насмешливо спрашиваю я. И теперь Дастин нервно оглядывается на Диану – явно не хочет, чтобы она думала, будто бы мы провели совместную ночь.

– Естественно, не я. Сравнила тоже – мы в разных весовых категориях, Франк...  Санни.

Этот идиот снова начинает меня раздражать, как и Диана, стоящая рядом, – я просто-таки начинаю пылать, с трудом сдерживая себя. Я смотрю на него, думая, что бы такое сказать в ответ, и вдруг вижу, что поверх футболки на Дастине висит кулон-пуля – тот самый, который я должна была достать, но который не смогла заполучить на аукционе. Надо же, все-таки Лестерс достал его.

 Вижу, ты вернул себе свой кулон, – говорю я и бесцеремонно подцепляю кулон пальцем – актер сразу же убирает мою руку. – Неужели перекупил у Лунной Чаровницы? Это она увела у меня кулон на аукционе. Повышала ставки так, как будто миллионерша. Чокнутая фанатка.

Лестерс почему-то оглядывается на Диану, и в его голубых глазах, которые сейчас кажутся темно-серыми, появляется лукавство. А Мунлайт сжимает губы и смотрит на меня так, словно я ее обидела. Чем я заслужила такой взгляд, я не понимаю. Но Кристиан вовремя поясняет:

– Кулон Дастину подарила Ди.

– Так это ты Лунная Чаровница? – со смехом спрашиваю я. – Помнишь меня? Я – Дастиноманка. Жадная Дастиноманка. Ты отобрала у меня кулон господина. За это он, между прочим, не дал мне обещанных денег.

– Что ты несешь?! – кипит Лестерс, а Диана, явно злясь и смущаясь, отворачивается с явным намерением уйти. Дастин успевает схватить ее за руку, и она тотчас останавливается.

– Пойдем вместе. Одну я тебя не оставлю. Он сказал, что останется здесь, – говорит Лестерс, явно имея в виду Кристиана.

– Я останусь со своей девушкой, – заявляет Крис и щелкает меня по носу. – Со своим рыжим чудом.

Что за ванильность?! Но я с кривой улыбкой подыгрываю ему.

– Рыжее чудо? – ухмыляется Лестерс. – Скорее, чудило. И я тебя предупреждал – ты у нее не один. Помни.

– Если вам не далось затащить меня в койку, господин, не стоит на меня наговаривать, – ангельским голоском говорю я. А Лестерс, крепко взяв Диану за руку, наконец уходит. Охранник, будто тень, направляется за ними.

А Кристиан в это время, воспользовавшись моим замешательством, совершает глупость. Он вдруг делает ко мне шаг, крепко обнимает за талию, запускает пальцы в волосы и целует: настойчиво, несдержанно, властно, так, словно мы действительно пара. У него горячее дыхание, и я чувствую слабый вкус табака и дыма. А еще я не сразу понимаю, что происходит, – сердце замирает, сжимается, и даже если оно и бьется – я не ощущаю этого. Я чувствую лишь губы и руки Кристиана.

Мне не страшно. У меня нет неприязни. Или отвращения.

Я в таком шоке, что не сразу реагирую на происходящее. Меня словно холодной волной накрыло, и я не понимаю, что происходит.

Краем глаза я вижу, как на нас смотрят Диана и Дастин, но они резко отворачиваются, не видя, как я отпихиваю Криса от себя – да так, что он с трудом удерживается на ногах.

Мои щеки пылают, а по губам словно огнем провели. Тот, кто спас меня, тот, о ком я думала сегодня с теплотой, крадет у меня поцелуй.

– Зачем? – только и спрашиваю я ошарашенно, видя, как Кристиан подходит ко мне.

– Прости, – говорит он, виновато улыбаясь, заглядывая мне в лицо. – Я хотел, чтобы она видела. Прости, прости, Санни. Я урод, знаю. Ударь меня, – касается он собственной щеки.

Рука непроизвольно сжимается в кулак, но я сдерживаю себя.

– Ты мог попросить меня подыграть, а не делать из меня идиотку, – говорю я сердито.

– Извини, извини, – повторяет он. – Просто она с этим козлом, и я...  я словно с ума сошел – я всегда схожу с ума, когда ее вижу. Мне захотелось, чтобы она меня ревновала. Я не хотел тебя обидеть, Санни.

– Так это ее ты так сильно любишь? – приподнимаю я бровь. Я зла, но мне все-таки интересно.

Он не отвечает – лишь улыбается. А я вдруг смотрю на небо и вижу за горизонтом кусочек уползающего солнца на одной стороне и полупрозрачную бледную луну на другой. И вспоминаю слова древней легенды, о которой говорил экскурсовод, – если пара поцелуется вблизи камней тогда, кода будут видны луна и солнце, их счастье будет вечным.

Нет, глупости.

Я смотрю на Кристиана, а он вдруг говорит:

– А знаешь, мне понравилось.

Я устало распускаю волосы и снова завязываю их в хвост, взял резинку в зубы. А Крис просто стоит рядом и смотрит в небо.

Солнце стремительно уходит за горизонт, и начинает темнеть – в городе это происходит постепенно, а на море быстро и незаметно. И в сумерках, озаренные красноватыми бликами, древние камни выглядят еще более зловещими. Мне кажется, что они обращены ко мне и предостерегают от чего-то. Но...  от чего?

Ловушка Солнца окончательно закрылась.

* * *

Чет в нетерпении потирает ладони, беспокойно глядя на дорогу, однако на ней никто не появляется. Той, которую он ждет, нет уже полчаса, и ему все больше и больше кажется, что Елена не придет на встречу. Но Чет готов ждать хоть весь вечер и всю ночь.

Наверное, он сумасшедший. Чертов псих. Запал на замужнюю женщину старше его, из семьи богатеев, но...  Какая же она красивая, как же сильно к ней тянет, как же он погряз в мыслях о ней! Безумие.

Чет чувствует легкую ломку от того, что не может прямо сейчас хотя бы просто увидеть Елену.

Почему она вызвала в нем такие яркие чувства, он и сам не понимает. Возможно, Елена слишком красива и сексуальна, хоть и кажется истиной леди с благородной осанкой и правильными манерами. И, может быть, ему нужно просто уложить ее в кровать пару раз, чтобы остыть. Чет говорит сам себе, что Санни права, это просто страсть. И ее огонь потухнет тогда, когда он получит желаемое.

... Первый раз Чет звонит Елене днем, как только открывает глаза, когда остальные еще спят. Он тихо выскальзывает на балкон и набирает номер телефона Елены, который получил столь коварным образом. Она отвечает не сразу – на третий или четвертый звонок. И голос ее равнодушен.

– Привет, это Чет, – говорит он, сглотнув.

– Что вы хотели? – спрашивает она с хорошо сыгранным недоумением – так, будто между ними ничего не было сегодня ночью в саду.

– Встречи. Я хочу встретиться с тобой, – в голосе Чета столько твердости, что Елена, кажется, теряется.

– Извините, я не могу, – отвечает она.

– Иначе я приеду сам. Серьезно. Я не шучу. Я в городке неподалеку от вашего поместья.

– Я тоже не шучу. Мне пора. До свидания.

 Она хочет положить трубку, но Чет не дает ей этого сделать.

– Елена! Я реально приеду в ваш чертов особняк, – грозит он, глядя на море.

– Не стоит, – в ее голосе появляется холодность.

– Тогда давай встретимся, просто встретимся и поговорим. Пожалуйста. Елена задумывается.

– Это...  странно, – наконец говорит она.

– Согласен, – отвечает Чет с усмешкой. – Поэтому я и хочу увидеть тебя еще раз.

Он чувствует, что в ее голове идет борьба, и пытается перевесить чашу весов в свою сторону.

– Хорошо, – соглашается Елена вдруг, когда Чет уже чувствует отчаяние. – Тогда встретимся...

Сказать, где они могут встретиться, она не успевает – кажется, в комнату кто-то входит, и Елена спешно заканчивает разговор:

– Я перезвоню тебе позднее.

Чет слышит чей-то мужской голос и разбирает даже одно слово – «дорогая». А после Елена сбрасывает вызов – Чет слышит частые гудки. От ее голоса у него словно крышу срывает. И он идет в душ, чтобы остыть под холодными струями воды, а перед глазами ее лицо.

Чет ждет, когда она перезвонит ему. Ждет терпеливо, но с каждым часом ему все больше и больше кажется, что Елена не перезвонит. Тогда он сам пытается позвонить ей, но ее телефон отключен. Чет впервые в подобной ситуации – обычно это он прячется от назойливых звонков подружек, и оказаться на их месте для него необычно, даже дико. Но такой женщине, как Елена, он готов простить многое.

А когда она все-таки перезванивает ему на пляже, у него едва сердце не выскакивает из груди от радости. Чет отбегает от друзей и идет вдоль моря, внимая каждому ее слову. Елена назначает встречу в укромном месте за городом, на диком каменном пляже, где никто не бывает. И подробно объясняет, как туда попасть. Чет внимательно слушает, запоминая каждое слово.

– Встретимся в семь, – говорит Елена тихо, словно боясь, что ее услышат.

– О’кей. Только не забудь прийти, – просит Чет. А она почему-то смеется.

Он берет арендованную машину и приезжает в назначенное место за полчаса до встречи. Пляж, о котором говорила Елена, Чет находит быстро – его особенность – заброшенный маяк рядом, и вокруг действительно ни души. К пляжу ведет пыльная гравийная дорога, по которой редко кто ездит, а сам он окружен деревьями, а потому незаметен со стороны магистрали.

Чет садится на поваленное дерево, непонятно как оказавшееся на берегу, и смотрит на дорогу. Но время идет, а Елены все нет и нет...

Проходит еще минут десять, и Чет кусает губы в беспокойстве, не понимая, где Елена. Неужели она все-таки не смогла решиться на встречу? Тогда он не оставит ее в покое. Ему нужно увидеть ее.

Чет опускает локти на колени и бездумно смотрит вниз. И видит вдруг черный плоский камень с небольшим отверстием – Чет нашел «куриного бога».

Он поднимает камень, осматривает его и решает подарить Елене. Если, конечно, она придет. Тогда...

Додумать Чет не успевает – до него вдруг кто-то дотрагивается, и он вздрагивает от неожиданности. А после резко вскакивает – перед ним стоит Елена – ветер треплет ее распущенные волосы. И в них хочется запустить пальцы, а саму ее крепко поцеловать.

У Чета внутри все переворачивается, и ему кажется, что в лицо плеснули ледяной водой, а ноги стоят в горячем ручье.

Она так же хороша собой, как и ночью, и кажется, ей подходит совершенно любая одежда – сейчас на ней короткие белые шорты, воздушная полупрозрачная блузка и сандалии – абсолютно летний наряд. Однако и в нем Елена грациозна.

Чет с трудом подавляет порыв обнять ее. От восторга, что Елена все-таки пришла и сейчас стоит напротив, у него перехватывает дыхание, будто он восторженный мальчишка на карусели. А еще он чувствует тонкий и уже знакомый аромат ее духов – зеленый чай и бергамот. И Чету нравится этот запах – он не любит, когда девушка пахнет сладостями или цветами. Тяжелые ароматы – не его тема. А изысканная свежесть заводит.

Если бы рядом была Санни, она бы обязательно сказала, что Плохого Мальчика тянет к Хорошей Девочке. Недоступной Хорошей Девочке, разумеется.

– Привет! – улыбается Чет, не отрывая от нее глаз.

– Привет, – осторожно отвечает Елена.

– Думал, ты не придешь, – признается он.

– Я же обещала, – говорит она спокойно. – И если пообещала – значит, выполню.

– Потому что ты благородная леди? – уточняет он.

– Потому что я человек, который выполняет обязательства. Мне кажется, это применимо к людям с любой родословной, – пожимает Елена чуть тронутыми загаром плечами.

Они смотрят друг на друга, не понимая, что с ними. Оба чувствуют притяжение, и оба слишком хорошо помнят прошлую ночь. Но сделать шаг вперед тяжело обоим – Елена не решится на такое безумство, а Чет боится ее напугать.

Пауза затягивается.

– Ты пришла пешком? – хрипло спрашивает Чет, пытаясь начать разговор.

– Нет. Я просто оставила машину неподалеку. Зачем ты хотел встретиться? – внимательно смотрит на него Елена.

– Хотел увидеть тебя, – говорит правду Чет. Да, да, он скучал! Ей этого мало?

– В каком смысле? – чуть приподнимает тонкую бровь Елена.

– В самом прямом. Я хотел увидеть тебя еще раз. Ты же Елена Прекрасная. Все мужчины без ума от тебя, – прищурившись, поясняет Чет. Он чувствует себя уязвленным.

– Во-первых, не все, – тут же отвечает она, – а во-вторых, я люблю умных мужчин – те, которые без ума, не привлекают меня.

– Я умный, – заявляет Чет, проводя рукой по коротко стриженным темным волосам. – Очень умный. Не нравится? – вдруг ловит он взгляд Елены, которая рассматривает его забитые яркими цветными татуировками руки.

– Почему же, – говорит Елена. – Непривычно. Их больно делать?

– Есть немного, – признается Чет. – После того как я набил этот рукав до конца, у меня почти двое суток была температура, – касается он предплечья, на котором изображена Санта Муэрто с пышной алой розой в черных волосах. Но это все равно круто. Ты бы хотела себе тату? – зачем-то спрашивает он. Елена качает головой – нет. И Чет чувствует себя идиотом –

естественно, она бы не хотела. Кто он, а кто она. Псих.

– Пройдемся вдоль берега? – предлагает Елена.

– Конечно.

Елена разувается, и Чет тоже – босиком идти приятнее, к тому же у линии прибоя не крупные камни, а мелкая сырая галька.

Он на автомате хочет взять ее за руку, но едва касается кончиков ее пальцев, как понимает, что не может этого сделать, и отдергивает руку. Они медленно идут по пляжу, на который накатывают волны, в сторону заброшенного маяка.

– Я люблю это место, – говорит Елена, скрещивая руки на груди. – Тишина и спокойствие.

– Разве у моря может быть спокойно? – удивляется Чет. – Море – это стихия. А стихия – это всегда опасность.

Елена удивленно на него смотрит.

– Земля – это тоже стихия. Но ты же не чувствуешь себя в опасности, находясь на земле, верно?

– Верно, – не отрицает Чет, все больше и больше желая коснуться ее распущенных волос. – Но море – это особенная стихия. Никогда не знаешь, что от него можно ждать. Я недолюбливаю волны, – признается он. – Не люблю то, что не могу контролировать.

– А я люблю плавать в шторм, – признается вдруг Елена и спешно поясняет: – Когда он небольшой, конечно. Если волны огромные – я не лезу в воду. Просто сижу на берегу и смотрю на воду.

– Ты часто бываешь на море? – спрашивает Чет.

– Не слишком. Но иногда приезжаю сюда – раз в два месяца, – отвечает она задумчиво.

– С мужем? – вдруг уточняет он. Елена откидывает с лица прядь светлых волос.

– Аарон слишком занят, чтобы так праздно проводить время, – отвечает она, и Чету чудится, что в ее голосе – ирония.

– Ты давно замужем? – задает он новый вопрос. Ему ужасно не нравится тот факт, что Елена принадлежит какому-то другому мужчине. И он заранее его ненавидит, хотя откуда в нем столько агрессии по отношению к совершенно незнакомому Аарону, Чет и сам не понимает. Он все еще надеется, что, если сможет соблазнить Елену, его притяжение к ней исчезнет, однако в глубине души понимает – это не поможет. Но признаваться в этом самому себе страшно.

– Пять лет и три месяца, – тотчас отвечает Елена без запинки, будто ведет отчет.

– Ты словно срок отсчитываешь, – хмыкает Чет.

– А это и есть срок, – вырывается у нее.

– В смысле? – не понимает он, силой воли подавляя новую волну желания коснуться волос Елены. Но сдерживает себя – она не поймет. Не стоит пугать ее.

– Да так, ничего, – не хочет отвечать Елена.

– У тебя ведь нет детей, верно? – Чет и сам не понимает, зачем это спрашивает. Она отрицательно качает головой.

– Он старше тебя? – вдруг спрашивает Чет. Ему на мгновение кажется, что Елену выдали замуж за какого-то богатого старого мужика. В светской жизни он совершенно не разбирается и о семье Мунлайт знает лишь понаслышке.

–  Аарон? Мы ровесники, – отвечает она. – Почему тебя это так интересует?

– Мне интересно, почему твой муж отпускает тебя куда-то одну, – честно говорит Чет.

– А ты бы не отпускал? – неожиданно весело интересуется Елена.

– Нет, – честно говорит он. – Ты слишком прекрасна, чтобы проводить время в одиночестве, – что вчера, что сегодня.

Его неуклюжий комплимент смешит Елену. Обычно он говорит что-то более оригинальное, но сегодня его хватает только на это. Но Чет искренен – сейчас Елена нравится ему даже больше, чем вчера, хотя куда еще больше, он и сам не знает. Вчера она была будто королева в своем роскошном вечернем платье в пол, с уложенными волосами, тщательным макияжем, изящными драгоценностями. А сегодня она принцесса: воздушная и загадочная. Без косметики и в обычной одежде – хотя Чет уверен, что все шмотки на ней брендовые – Елена кажется младше своего возраста. Она словно его ровесница. А в светло-зеленых глазах сочетаются серьезность и наивность.

– Спасибо, конечно, но хватит называть меня прекрасной, – просит Елена и спрашивает вдруг невпопад: – А у тебя есть девушка?

– А? У меня? – удивляется Чет. – Нет.

– Меняешь их как перчатки? – смеется Елена.

– Почему ты так решила? – надувается он. – Я похож на такого парня?

– Возможно, – ее глаза блестят. Как звезды над океаном – так вдруг думает Чет и ухмыляется про себя – он явно сошел с ума.

– Черт! А я так надеялся, что выгляжу паинькой!

Они продолжают идти вдоль моря, и их разговор оживляется. Чет время от времени поглядывает на Елену и думает о том, как бы взять ее за руку. Ему кажется, что ей это не понравится. Но то притяжение, которое живет в его сердце со вчерашнего дня, не дает покоя.

В какой-то момент Чет не выдерживает и берет ее за руку – так несмело, будто это его первое свидание. И Чет думает, что Елена вырвет свою ладонь из его пальцев, но она не делает этого. Они продолжают свою прогулку по безлюдному пляжу, озаренному первыми закатными лучами солнца. И как-то незаметно заходят по щиколотку в воду – когда их ног достигают волны, они поднимаются до колен.

– Хочешь поплавать? – спрашивает Чет весело.

– Я не взяла купальник, – говорит Елена, а он вдруг брызгает на нее водой. Он ждет типичной женской реакции: криков, визга, мести. А Елена просто стоит и удивленно на него смотрит – на ее белоснежной блузке и шортах потеки воды. И никак не реагирует, когда Чет обливает ее второй раз. Ее взгляд его настолько поражает, что он застывает, не понимая, что с ней не так.

– Я дебил, да? – говорит он, почесывая затылок.

– Зачем ты это сделал? – удивленно спрашивает Елена.

– А ты так никогда не делала? – еще более изумленно спрашивает Чет.

– Вроде бы нет, – неуверенно отвечает она. – И я не хочу приезжать домой мокрая. Кстати, а что это?.. – вдруг смотрит в сторону маяка Елена.

– Где? – Чет моментально поворачивает туда голову. Он всматривается в даль, приложив ладонь ко лбу, ничего не видит, а когда оборачивается обратно, получает от Елены кучу брызг прямо в лицо. Отомстить ей Чет не успевает – она начинает убегать, и он бросается за ней.

         Они бегают по волнам друг за другом, в один момент преобразившись. Елена звонко 

смеется, Чет обещает поймать ее и окунуть в воду с головой, но он нарочно делает вид, что не может догнать ее. Им обоим весело и легко, как будто бы они знакомы тысячу лет. Елена больше не полубогиня, сошедшая к Чету с обложек модных журналов, не женщина-мечта, не зыбкий образ красоты. Она – девушка из плоти и крови, до которой он может дотронуться.

Чет чувствует, как в ней просыпается жизнь, и ощущает, что и сам просыпается, потому что рядом с Еленой чувствует себя по-настоящему живым. Так себя он чувствует только тогда, когда остается один на один с музыкой.

Закат они встречают сидя на ступенях, ведущих к маяку. Они смотрят на волны, на оранжево-золотистое небо и изредка – друг на друга, продолжая держаться за руки, но делая вид, что это совершенно обычное дело. Они наблюдают за тем, как красное солнце садится за линию горизонта в тишине, устав смеяться и кричать. А потом смотрят на небо – на то, как тьма с востока постепенно захватывает запад – до самого горизонта, и море темнеет.

На небе появляются первые звезды – их несколько, но все они яркие, с

сиренево-красноватым отливом. Елена смотрит на них с таким задумчивым выражением, будто пытается увидеть какое-то тайное послание неба. А Чет точно так же смотрит на нее. И сердце его колотится как сумасшедшее.

– Ты знаешь, что к звездам можно стать немного ближе? – вдруг спрашивает Елена, не отрывая взгляд от неба.

– Как?

– Нужно просто немного подняться. Пойдем в маяк, – предлагает она, и Чет оценивающе на нее смотрит – он даже и не думал, что Елена способна на такое. Пойти в темноте в заброшенное местечко, которое выглядит в ночи пугающим и безжизненным, – это сильно для леди.

– Пойдем, – тут же соглашается он. Они встают и поднимаются по каменным ступеням. – А ты не боишься?

– Я там сто раз была, – отмахивается Елена, включая фонарик на телефоне. Он ярко освещает им путь.

– С мужем? – почему-то спрашивает Чет, делая то же самое.

– Одна, – отвечает она.

– И не боялась? – недоверчиво говорит он, беря ее за руку с твердой уверенностью, что не отпустит.

– У меня с собой газовый пистолет, баллончик и складной нож, – касается Елена сумочки, висящей на ее плече.

– А в машине бита? – смеется Чет, не веря ей, однако его смех прерывается, когда Елена останавливается и демонстрирует ему крохотный пистолет – он умещается в ладони.

– А ты опасная, – в восхищении говорит он.

– Аарон настаивал на том, что со мной должен быть телохранитель, – говорит Елена. – Но я чувствую себя ужасно скованно, когда за мной большую часть суток ходит человек, словно тень. Я просила Аарона убрать телохранителя, он долго не соглашался. А потом мы пришли к компромиссу. Вот и все. Вынужденная мера.

– Это все равно круто! – восклицает Чет. – А привидений ты не боишься?

– Их не существует, – отвечает со здоровым скепсисом в голосе Елена и первой переступает порог. Чет спешит пройти вперед.

Внутри маяка неуютно и грязно – видно, что в нем давно никого нет. Стены обшарпаны, всюду

пыль, обломки мебели, и Чету даже кажется, что в полутьме мелькнул крысиный хвост. Однако Елена ничего не боится, а идет вперед, и Чету передается ее уверенность.

Они поднимаются по винтовой лестнице с перилами, на которых облупилась краска, и неспешно идут наверх, то и дело останавливаясь у мутных окон – у иных из них выбиты стекла, другие – потрескавшиеся. Затем они попадают в небольшую круглую комнатку, а из нее выходят на узкий балкон.

Вид с него открывается шикарный: бескрайнее темное море, пустынный берег, огни городка вдалеке, петляющая дорога...  А звезды, и правда, кажутся чуточку ближе, чем с земли. Чет и Елена любуются пейзажем, все так же невинно держась за руки, и оба не понимают, что от них самих куда больше света, чем от их фонарей.

Чету внезапно кажется, что в маяке по-своему уютно. Тут особенная атмосфера – в такой нужно делиться секретами или создавать свою тайну, одну на двоих. И Чет готов делать это. Он, совершенно перестав себя контролировать, притягивает Елену к себе, обнимает за талию, склоняется к ней и целует – неспешно, с расстановкой и с той нежностью, на которую, кажется, не был способен раньше.

Елена не отвергает его – ее руки на его плечах, и губы чувственно отвечают на поцелуй.

Они создали свою первую тайну вчера ночью. А сегодня, под покровом тьмы, под взглядом звезд, создали и вторую. Их поцелуи – их вечный секрет. И он должен остаться только лишь в их сердцах.

Чет и Елена одновременно отстраняются и смотрят друг на друга зачарованными глазами.

– Прости, – гладя ее по щеке, шепчет он, хотя не чувствует никакой вины. Чету кажется, что его сердце заполнено космосом. И он точно знает, что сердце Елены – тоже. – Прости, – повторяет он и снова целует ее, гладя по распущенным волосам. И космос теперь не только в его сердце, но и во всем теле – он растекся по венам, и Чету кажется, что он находится в невесомости. А единственный человек, за которого может держаться, – Елена.

Он ждал этого ровно с той секунды, как они расстались вчера, и теперь целует ее жадно, так, будто виделись они несколько лет назад. И сама Елена льнет к нему, как кошка, и в ней столько нерастраченной страсти, сжигающей ее изнутри, что она не может больше себя сдерживать. Чет – ее спасение. И она впервые чувствует в себе желание быть с мужчиной – не обязанность, которую нужно выполнить, потому что так нужно, а невыносимую потребность любви.

Их поцелуи горят огнем. В них свобода и свет. И сплетение страсти и нежности подстегивает обоих к безумствам. Елена не понимает, как ее белоснежная блузка оказывается на полу, но ей безумно нравятся прикосновения Чета – ее опутывает волна безграничного восторга, от которого кружится голова и подкашиваются колени, но Чет крепко удерживает ее в своих объятиях, не давая упасть.

Пряжка упавшего ремня ударяется о пол. И от этого звука Елена вдруг приходит в себя. Ее внутренний огонь будто накрывают прозрачным куполом, и она застывает, прерывисто дыша, и упирается ладонями в его обнаженный торс.

– Что случилось? – шепчет Чет, целуя ее шею. Он готов ко всему. И он хочет всего.

– Нет, не надо, – вдруг отталкивает его Елена. В ее глазах – паника. – Так нельзя. Нельзя! И она убегает, подбирая блузку и на ходу надевая ее.

Прикрыв глаза, Чет медленно выдыхает, безуспешно успокаивая себя, рычит неразборчивое ругательство и спешно направляется следом за Еленой.

– Подожди! – кричит он. – Елена! Постой! Пожалуйста!

 Но она не слушает его и не останавливается. Она вырывается из маяка и быстро бежит к

машине, а Чет несется за ней. Расстояние между ними стремительно сокращается.

– Постой! – кричит он то ли с яростью, то ли с отчаянием. И хватает ее за руку. Они наконец останавливаются.

– Отпусти, – просит Елена, не глядя на него.

– Нет. Сначала объясни, что это было, – говорит Чет тихо. – И смотри на меня. Елена не хочет смотреть ему в лицо – отворачивается.

– Я что-то сделал не так? – продолжает Чет, и сердце его колотится как сумасшедшее – то ли от бега, то ли от того, что происходит сейчас в его душе. – Я тебя обидел?

– Нет, – говорит Елена, приходя в себя все больше и больше.

– Тогда почему?..

– Я не хочу изменять мужу, – признается она и все-таки вырывает руку. – Я не такая.

– Какая – не такая? Ты его так сильно любишь? – спрашивает Чет. В отличие от Елены он не успел надеть футболку – просто перекинул через плечо.

– Думаешь, жена может изменять мужу, если не любит его? – устало спрашивает Елена, превращаясь из страстной и голодной до любви девушки в спокойную, выдержанную молодую женщину. – Пожалуйста, отпусти меня. Мне пора.

И Чету ничего больше не остается, как послушаться ее. Хотя он на все сто процентов уверен, что ей нравилось быть с ним.

Елена идет к своей машине и открывает дверь.

– Завтра в это же время я буду ждать тебя здесь! – кричит ей Чет. – До самой ночи! Слышишь?

А она просто уезжает.

Чет смотрит вслед ее автомобилю с кривой полуулыбкой.

Его космос плавится. И в нем теперь горит лишь одна звезда – Елена Прекрасная.

* * *

Диана стоит у распахнутого окна и смотрит на море, которое ночь окрасила в такой глубокий темно-синий цвет, что оно кажется черным. Она рассматривает луну, с королевским пренебрежением висящую над водой, но думает вовсе не о том, как красив ночной морской пейзаж. Ее мысли обращены в прошлое, к тому, что случилось вчера и сегодня.

Слишком много всего произошло. И хоть Диана с виду спокойна, ее выдают пальцы – она так вцепилась ими в подоконник, что они побелели от напряжения.

В один из самых важных моментов своей жизни Диана потеряла голос – естественно, временно, но как же не вовремя это произошло! И самое мерзкое – по ее вине. Из-за своего срыва она заболела ангиной, а потом, не слушая фониатра и преподавателя по вокалу, усиленно занималась, напрягая голосовой аппарат сверх нормы. Да, Диана чувствовала, что с ее связками что-то не так, и этот ком в горле ужасно ее раздражал в последние дни, но она никому ничего не говорила и продолжала заниматься. За что и поплатилась.

Признавать себя виноватой было тяжелее всего. Разрушить свою жизнь своими же руками – это не то, чего Диана хотела. И получать желаемое руками другого человека также не было пределом ее мечтаний.

 Она и не думала, что за нее на балу сможет кто-нибудь спеть. И уж тем более не представляла, что это будет та рыжая гитаристка Санни, с которой их перепутала однажды охрана. Но мать заплатила ей неплохие деньги, и Санни спела – отдала свой талант в аренду. Диане казалось, что это глупо – сама бы она так не поступила. Продаться? Нет, это унизительно. Будь она на месте Санни, просто бы развернулась и ушла. И то, что ей, Диане, пришлось принять помощь Санни, – тоже унизительно. После всего этого она чувствовала себя второсортной.

Само выступление Санни Диана не слышала, но, судя по реакции матери и отца, который пришел к ней днем, спела рыжая отлично.

Осознавать этот факт тоже было неприятно. Но еще обиднее было понимание того, что родной отец даже не почувствовал разницы. Он даже не смог понять, что поет не Диана, а совершенно посторонняя девушка.

Никто не понял.

Это секрет лишь нескольких человек.

Отец порядком удивляется, узнав, что у Дианы сорван голос. Но в его взгляде даже появляется нечто, похожее на уважение, когда мать объясняет ему, что это последствия усиленной подготовки дочери к выступлению.

– Ей нельзя напрягать связки, поэтому она молчит, это поможет восстановиться, – говорит Эмма мужу, когда они стоят напротив растерянной Дианы, не спавшей почти всю ночь, – она плакала так, что вся ее подушка пропиталась слезами.

– Нужно быть аккуратнее, – вдруг говорит отец, пристально глядя на нее. – Я не вкладываю свои деньги во что попало.

Во взгляде и Дианы, и Эммы появляется изумление.

– Дорогой...  – начинает его жена, но Николас перебивает ее:

– Ты меня убедила. Будешь петь. Я вложу в тебя деньги, и тобой займутся лучше специалисты. Когда станешь знаменитой, это пойдет на пользу семье Мунлайт, – говорит Николас, не отводя тяжелого взгляда от Дианы – она с большим трудом выдерживает его.

Она не верит словам отца, думая, что это – сон. Да, она безумно ждала от него этих слов, когда репетировала выступление, но сейчас это словно острый нож по с трудом затянувшейся ране.

Больно. Несправедливо. Неправильно!

– Не думай, что это поблажка. Я принял это решение только благодаря Элинор и еще нескольким людям, сведущим в шоу-бизнесе, – продолжает он, – потому что привык основывать любой бизнес не на личных предпочтениях, а на объективных данных.

«Личные предпочтения» – так странно звучат слова отца о своей дочери. Диане смешно, но она сдерживает презрительную улыбку.

– Твое выступление действительно впечатлило многих, – спешно вмешивается мать. –

Элинор была довольна. Сказала, что ты талантливая девочка.

– Не люблю слова о таланте, потому что все решают работоспособность и логика, – морщится отец. – Но эти слова я слышал от нескольких людей, успешно делающих деньги в шоу-бизнесе. В том числе от продюсера.

На сердце Дианы словно кипяток плеснули.

Им понравилась не она, они в восторге от этой Санни. Санни талантлива. А как поет она, никто не знает.

 Диане горько осознавать и это. В ее душе растет черная стена злости на себя, на отца, на Санни и на весь мир. Но внешне она остается такой же спокойной.

– Что с рукой? – мимолетом интересуется отец перед уходом, глянув на повязку.

– Случайно порезалась, – пожимает плечами мать, предостерегающе глянув на дочь. Та вновь с трудом сдерживает неприятную улыбку.

Родители уходят, оставляя Диану одну. Теперь она остается один на один со своими чувствами, разрывающими ее изнутри. Ей казалось, что только-только за ними закроется дверь, как она кинется на кровать с влажной подушкой и расплачется, но Диана стоит, как стояла несколько минут, безвольно опустив руки и голову – так, что волосы закрывают ее лицо. А потом идет к зеркалу, смотрит на себя, смеется и плачет одновременно – у нее начинается истерика.

Почему. Жизнь. Так. Несправедлива. Почему у нее нет свободы?

Почему у нее нет голоса? Почему у нее...  нет ничего?

Деньги? Да плевать на деньги. На все плевать.

Она сама бьет себя по щекам, пытаясь успокоиться, но не выходит. Плач, смех, короткие фразы сквозь плотно сжатые зубы, отвратительные воспоминания – они не отпускают ее.

В этом состоянии Диана находится до самого вечера, а потом, успокоившись, засыпает беспокойным сном. И ей кажется, что она идет по длинному белому туннелю, залитому холодным светом. Куда идет и зачем, Диана не знает, просто знает, что нужно идти. А позади нее вдруг начинает что-то шуметь – так сильно, что начинают вибрировать стены. И Диана с ужасом осознает, что где-то за ее спиной мчится поезд. Он приближается все ближе и ближе, а ей остается лишь бежать вперед, потому что едва только поезд настигнет ее, то раздавит. Спрятаться же в белом туннеле негде – поезд занимает все его пространство.

Или она, или поезд. Выбора нет.

Но что может сделать Диана против несущейся со скоростью огромной машины? Ничего. Только бежать вперед изо всех сил, надеясь, что туннель вот-вот закончится и она выпрыгнет из него до того, как ее тела коснется мчащаяся громадина.

У нее больше не остается сил, ноги двигаются с трудом, но Диана продолжает бежать – она не может останавливаться. Иначе ей настанет конец.

Диана просыпается в холодном поту от звука нового сообщения, не зная, что этот кошмар станет ее постоянным спутником. Она, с трудом придя в себя, тянется к телефону, почему-то надеясь, что это Николь или парни – ее единственная радость. Она знает, что они были на благотворительном балу, – ей кажется, что отец хотел увидеть Санни, он ведь думает, что она играет в «Стеклянной мяте». Отец не знает, что дочь обвела его вокруг пальца.

Как-никак, двуличие – семейная черта. А Диана – хорошая ученица. Отец хотел услышать свою рыжую Санни и услышал – только она пела вместо Дианы.

Ей снова становится смешно – Диану забавляет, что всесильный папочка тоже может остаться в дураках.

На миг она, правда, вспоминает сплетни о том, что Санни – его незаконнорожденная дочь, но тут же отметает это – ведь рыжую в свой дом привела именно она.

Диана нехотя берет телефон и от изумления чуть не роняет его на кровать – ей пришло сообщение от...  Дастина Лестерса.

 «Здравствуй. Ты уже уехала? Я нахожусь в отеле неподалеку от вашей виллы. Может быть, встретимся?»

На краткий миг Диана забывает обо всех своих проблемах – она не может поверить, что Дастин, который фактически игнорировал ее целый год, вдруг первым написал ей, да еще и позвал на свидание. Ведь их встреча – это свидание, верно?

«Привет, – печатает она быстро, – я еще не уехала. И была бы рада встретиться!»

Они договариваются о времени, и Диана, в которой все трепещет от предвкушения, думает, что все-таки в мире есть справедливость. Она потеряла голос, но нашла своего принца – как Русалочка. Эту сказку Диана больше остальных любила в детстве. Среди всех игрушек, которые у нее были в достатке, она больше всего любила красочные книжки со сказками. И

«Русалочка» Андерсена в одной из них была так красиво проиллюстрирована, что Диана часами рассматривала картинки и думала, что хорошо бы быть похожей на прекрасную Русалочку и встретить такого же красивого и доброго принца. Правда, Диана всегда рыдала над финалом – ей казалось несправедливым то, что Русалочка стала морской пеной, а принц полюбил другую. Диана всегда старалась придумать у себя в голове другой конец – принц понял, что дороже всех на свете ему Русалочка, и она осталась с ним навсегда, обретя голос и счастье. А вот диснеевскую версию «Русалочки» Диана никогда не любила – ей не нравилась задорная жизнерадостная Ариэль, так непохожая на утонченную, грустную красавицу из книжки.

Детские воспоминания заставляют Диану усмехнуться – сейчас она сама как Русалочка – без голоса и, кажется, с принцем. Дастин вполне подходит на эту роль.

Впервые за день Диана позволяет себе улыбнуться – искренне и тепло.

Она приводит себя в порядок, и на ужин, который решил вдруг провести отец, Диана выходит так, как и полагается в семье Мунлайт, – легко накрашенная, с уложенными волосами, в коктейльном платье и на каблуках. Мать одобрительно на нее смотрит и едва заметно кивает. Кроме нее и отца за длинным дубовым столом сидят Аарон и Елена – самая безукоризненная пара из всех, кого видела Диана. Брат и его жена – образец идеальной молодой семьи, но Диана не идиотка – она понимает, что там все не так просто. От Аарона веет холодом, и сомнительно, что даже Елена может его согреть. Диана хорошо относится к брату, хотя он никогда не обращал на нее внимания – впрочем, из всех четверых братьев к ней хорошо относился только Виктор, находящийся сейчас в опале. Однако Диане всегда нравилась Елена – и не своей красотой, а спокойствием и выдержкой. Диана никогда не слышала, чтобы невестка хоть раз повышала голос. Не женщина – само спокойствие. И по духу среди всех Мунлайтов она была максимально близка Диане.

Также за столом находятся: сооснователь «Крейн Груп» – грузный и громогласный Клинт Уилшер, его жена Софи – худощавая болтливая брюнетка, пятнадцатилетняя дочь Сибил – вертлявая копия матери, старший сын Адам и...  Кристиан. Крис смотрит на появившуюся последней Диану с восхищением. И ей приходиться сесть между ним и Еленой.

Половину ужина обсуждают «ее выступление», заставляя Диану сжимать на коленях кулаки. Уилшеры, которые куда более эмоциональны, нежели Мунлайты, сыплют комплименты. И неожиданно даже Аарон говорит, что у сестры «на удивление красивый вокал», а Елена произносит единственную фразу за вечер: «Думаю, у тебя может быть большое будущее, Диана, если ты продолжишь заниматься дальше».

Диана чувствует злость, неловкость и раздражение, но вынуждена лишь мило улыбаться.

Вторую половину ужина Диана терпит Криса, который то пристает к ней с разговорами, то пытается в шутку взять за руку под столом. В конце концов она больно пихает его кулаком в бок. И тут же ловит негодующий взгляд матери.

 За десертом происходит еще одна неожиданная, но приятная вещь. Диане вдруг разрешают переехать из особняка родителей. Она уже давно хотела сделать это, но ей не позволяли родители, ничем не мотивируя свое решение. Вернее, не позволяла мать – у отца Диана даже и не спрашивала.

Сейчас же он равнодушно говорит, что она может уехать, если хочет. Эмма странно смотрит на супруга, ничего не понимая, а тот продолжает:

– Если так хочешь сделать карьеру...  певицы, живи самостоятельно.

Отец разрешает Диане переехать в своем холодном стиле, и кажется даже, что ее выгоняют из дома. Но Диана рада – это была ее маленькая мечта. Но тут же внезапная радость омрачается. Она понимает, что эта поблажка – вознаграждение отца за вчерашний бал. И ей снова больно в душе – ее награждают и хвалят за чужой голос. Диане даже начинает казаться, что если бы с ее связками все было хорошо и вчера бы спела она сама, то ее голос никто бы не оценил – ни отец, ни Элинор Фелпс, ни продюсер. Никто.

Ее с головой накрывают сомнения в себе и страх – что же будет дальше, когда она восстановит голос? Вдруг он никому, совсем никому не будет нравиться? Что же тогда она будет делать?

Диана не знает.

Ее эмоций снова ничто не выдает. И никто за столом не понимает, что творится сейчас в ее душе, и без того израненной.

После ужина она торопится в свою спальню – переодеться для прогулки с Лестерсом, но ей неожиданно навязывают Криса и охранника.

– Одну я тебя не отпущу, – говорит Эмма, мельком глянув на ее порезанную руку, – она все еще боится, что Диана в порыве эмоций может что-нибудь с собой сделать.

Скрепя сердце Диана соглашается – отшивать Криса при его и своих родителях она опасается, но когда слышит случайно, как его отец в шутку говорит ее отцу, что из них могла бы получиться пара, начинает злиться. Какая из них получится пара? Он ей противен! Нет, нет и нет!

Ее протест подкреплен еще и мыслью о том, что это реально может произойти, – их отцы могут решить объединить бизнес. Как-никак они оба основатели огромной империи «Крейн Груп».

На встречу с тем, от кого у Дианы замирает сердце, она отправляется вместе с Кристианом, который безумно рад встрече с девушкой. Они едут в машине на заднем сиденье, она молчит, а он всю дорогу весело рассказывает какие-то истории, чем раздражает еще больше. А когда рука Криса оказывается на плече Дианы, она, не выдержав, стукает его по предплечью.

Кристиану совсем не больно и даже не обидно – он только смеется и пародирует саму Диану. Это так заразительно, что в какой-то момент она начинает улыбаться против воли. Но поняв это, вновь бьет Криса по руке. Только с ним она ведет себя так неподобающе, хотя рядом с Николь и парнями из «Стеклянной мяты» Диана тоже оживала...

Ловя себя на этой мысли, она крепко сжимает зубы. Ей не хочется «оживать» рядом с таким человеком, как Кристиан Уилшер.

Дастин совсем не рад, что с ними будет гулять и Крис, но воспринимает его спокойно. Диана заранее по телефону предупредила актера о том, что они будут втроем, – иначе ее просто не отпустят. И Дастин решает, что лучше так, чем несостоявшаяся встреча.

Их свидание довольно странное. Диана молчит, а разговаривают Крис и Дастин, которые явно не воспылали друг ко другу теплыми чувствами. Они постоянно один другого подкалывают, язвят и спорят. В какой-то момент Кристиан стаскивает вдруг с Дастина кепку и очки, и тот начинает орать на Криса – боится, что его узнают.

Настроение Дианы повышается – она понимает, что нравится им обоим, а они ведут своеобразную, но борьбу за нее. Свое молчаливое предпочтение Диана, конечно, отдает Дастину, дразня Криса. Ей нравится быть эпицентром их внимания. Нравится, что Дастин как-то по-новому на нее смотрит, нравится, что Крис ревнует. Нравится чувствовать себя нужной им обоим – для нее это в новинку. Кроме того, она наконец отдает Дастину тот самый кулон в виде пули, который она выкупила на аукционе, он искренне радуется подарку и сразу надевает на шею. Эта безделушка важна для него. Крис в это время спрашивает, что Диана подарит ему. «Может быть, поцелуй?» – спрашивает он, а она лишь презрительно смотрит на него в ответ.

А потом ощущение волшебства пропадает. На острове Святого Гаала, куда захотел поплыть Дастин, заранее арендовавший яхту, они встречают Санни. Чего-чего, а увидеть ее Диана никак не ожидает, и это для нее не самый приятный сюрприз.

Сначала к рыжей подбегает Крис и обнимает ее, а потом несет какую-то чушь, что она – его девушка. Диана прекрасно знает, что такие, как Крис, не заводят постоянных подружек. И она понимает, что Санни для него – девушка на пару ночей. Но, с другой стороны, ее нервируют слова Криса. Потом оказывается, что Дастин знаком с Санни, и то, как он на нее посматривает, не нравится Диане тоже. Затем эта рыжая идиотка начинает нести чушь про то, что кто-то обошел ее на аукционе, где продаются вещи знаменитостей. Вернее, не чушь, а правду, но ее Диана воспринимает болезненно. Ей не хочется, чтобы Дастин знал, как она достала кулон. И не хочет, чтобы он понял, что она – его поклонница. Рыжая максимально – настолько, насколько это возможно – бесит Диану, да еще и делает намеки на то, что было вчера, и ей все сложнее и сложнее сдерживаться.

В конце концов, когда они с Дастином уходят, Крис и Санни целуются, и хотя Диана говорит сама себе, что ей все равно, она раздражается все больше и больше.

С острова Дастин и Диана уплывают без Криса. Они рассекают на белоснежной яхте темное море, дружно молчат, рассматривают небо и далекие берега, горящие разноцветными огнями, и пьют шампанское, которое им принесли. Диана изредка поглядывает на Дастина, чувствуя, что внутри все замирает от странной нежности. И она вновь забывает о том, что у нее множество проблем. Ей тепло не только от того, что на ее плечи накинут кардиган Дастина, ей тепло и на сердце. Диана искренне благодарна ему за то, что он пригласил ее на эту прогулку, хоть и не понимает, в чем причина его поведения.

Дастин просит команду яхты не сразу возвращаться на пристань, а немного покататься вдоль берега, и они рассекают морские просторы, наслаждаясь свежестью и ветром. В какой-то момент, когда становится прохладно, Дастин обнимает Диану, положив ей руку на плечо и прижав к себе. И они сидят так, греясь друг о друга и накинув на плечи один на двоих плед. Им комфортно молчать – по крайней мере, так кажется Диане. Однако в самом конце пути Дастин почему-то вдруг спрашивает ее:

– Диана, скажи. Ты когда-нибудь пела...  в городке неподалеку? Несколько лет назад, в июле. Она непонимающе смотрит на него. Что он имеет в виду?

– Это очень странно, но все же я скажу, – отвечает Дастин и трет лоб свободной рукой. – Вчера я услышал твой голос и понял одну важную вещь, хоть она может показаться смешной. Я слышал твой голос и раньше. Несколько лет назад. Когда приходил после работы поздно вечером на берег. Знаешь, я так уставал, и казалось, что ничего хорошего уже не будет, и ничего не получалось...  Но я приходил к морю и слышал, как поет девушка.

Глупо...  Это сначала раздражало меня, а потом стало придавать сил, что ли...  Я бежал после работы как ненормальный на берег, чтобы послушать эту девушку. Девушку с твоим голосом. Это ведь была ты? – спрашивает Дастин вдруг, заглядывая Диане в глаза. Она почти испуганно на него смотрит, не совсем понимая, что он имеет в виду.

– Я подумал, что раз твоя вилла близка к этому месту, ты могла приплывать сюда и петь, – несколько смущенно продолжает Дастин, хотя обычно это ему не свойственно. – Может быть, я что-то путаю, но столько совпадений меня смущают. Наверное, только такой идиот, как я, мог влюбиться в чей-то голос, – ударяет он со смехом по колену.

И тут до Дианы доходит – Дастин когда-то слышал голос Санни и влюбился в него. А вчера вновь услышал его. Поэтому и позвал ее на свидание.

Он тоже перепутал их с Санни. Тоже.

Как он мог?

На Диану накатывает волна гнева – да какого черта?! Почему везде она? Почему всюду эта пронырливая сучка?! Почему из-за нее одни проблемы?

Дастин понимает, что с Дианой творится что-то странное, и он слегка отстраняется.

– Прости, я не хотел тебя обидеть, – говорит он, а Диана просто качает головой, пытаясь взять себя в руки. – Просто скажи – ты ли это была или я ошибаюсь?

Он говорит, как называется город, когда конкретно это было, и в его голосе столько надежды, что Диана несмело кивает. Она мстит. Мстит Санни за то, что она посмела понравиться Дастину. И мстит Дастину, который перепутал их. И, наверное, самой себе...

– Это все-таки была ты? – не веря, спрашивает Дастин – похоже он сомневался до самого конца. Его глаза странно блестят, а на губах играет полуулыбка.

«Я, – говорит про себя Диана. – Я. Это была я. И ты будешь так считать до скончания веков». Дастин кладет на ее лицо горячую ладонь. Они смотрят друг другу в глаза.

– Значит, я нашел тебя? – спрашивает он тихо и осторожно целует в губы, словно боится, что она растает от этого поцелуя как снежинка.

Для Дианы это неожиданно, но безумно приятно – исполняется ее мечта. Она в восторге от этого упоительного мягкого поцелуя, от неспешных прикосновений, от появившегося головокружения – ей кажется, что вместе с Дастином они летят прямо в море безумной нежности, которое стало их небом.

Но в какой-то момент Диана загорается как свеча от переполняющих ее чувств, и ей хочется сделать поцелуй более чувственным и глубоким. Она обнимает Дастина так крепко, как может, жадно льнет всем телом, требовательно проводит ладонями по его плечам и шее. И в ее голове бьется только одна-единственная мысль: «Ты – мой. Ты только мой. Мой».

Первым отстраняется Дастин, которого явно поражает напор Дианы.

– Твой отец меня убьет, – шепчет он ей, гладя по волосам, и глазами показывает на невозмутимого охранника, сидящего неподалеку. Диана беззвучно смеется.

Домой она приезжает часа через три, когда они вдоволь нагулялись на берегу.

«Спокойной ночи», – пишет ей перед сном Лестерс. И Диана засыпает, положив руку под подушку. Наконец-то принц полюбил Русалочку.

Ей снова снится белый туннель и поезд.

Мое море красного цвета. Мое море из капли крови. Я тону в нем. И до рассвета Не могу убежать на волю.

Глава 16. Красный – цвет чувств

Спой мне любимую песню, и я скажу, что ты за человек.

Иногда в мою голову приходят мысли, что в жизни все-таки есть место предопределению. Я вспоминаю легенду острова Святого Гаала о том, что те, кто поцелуется вблизи Лампфорта тогда, когда на небе будут видны и солнце, и луна, будут счастливы в своей любви. И думаю о Кристиане.

Да, наш поцелуй – первый – произошел именно там, и я видела своими глазами и кусочек заходящего солнца, и полупрозрачную луну, а теперь мои мысли заняты Крисом. Мое Небесное радио транслирует теперь не музыку, а его голос. Он даже снился мне несколько раз – и в обрывках сновидений, которые остались в памяти, Крис смеялся и держал меня за руку.

Думая о нем, мне хочется, чтобы хотя бы доля предопределения существовала в наших жизнях. Ведь это так удобно – стоит поцеловаться в нужном месте и в нужное время, и вы уже парочка навеки. А я бы не против была продолжить наше общение с Кристианом – вдруг, и правда, у нас может что-то получиться? Да, я знаю, у него есть чувства к Диане, но ведь он ей не слишком-то и нужен. Диана – поклонница Лестерса и тащится от него.

Потом я прихожу в себя и выбиваю всю эту романтическую дурь из своей головы. Какое, к черту, предопределение, какие легенды? Все только в моих руках – и в любви, и в карьере. Во всей моей жизни.

Однако мысли о Крисе все равно не исчезают.

... С того момента, как мы покинули остров Святого Гаала, прошла почти неделя.

В тот вечер Крис хочет уплыть обратно вместе со мной и Нейтаном, однако на нашем катере нет свободных мест, и экскурсовод категорически отказывается брать лишнего человека.

Крис не теряется и договоривается с командой отплывающего теплохода – у них как раз было не слишком много пассажиров. В результате на теплоход Кристиан затаскивает и нас, заявив, что хочет с нами потусоваться. И, честно сказать, это круто. Обратный путь мы проводим на верхней открытой палубе за круглым столиком, на котором нам накрывают ужин – обслуживание на теплоходе высший класс. Играет расслабляющая приятная музыка, мы неспешно пьем холодное белое вино, разговариваем, шутим...  И я время от времени посматриваю на Криса – все-таки есть в нем что-то такое, что заставляет меня интересоваться им. Хотя своим неожиданным поцелуем он меня порядком разозлил, интерес все равно остается. Крис для меня неразгаданная до конца загадка, ответ на которую хочется знать почти до умопомрачения. Кроме того, еще там, на палубе теплохода, я ловлю себя на мысли, что Крис – полная противоположность Лестерса. Почему я начинаю их сравнивать, я и сама не понимаю, однако точно знаю, что Кристиан во многом выигрывает. Он веселый, жизнерадостный, не играющий бесконечную череду ролей, не страдающий переизбытком высокомерия, не ставящий себя на первое место во всем, в чем можно. И, конечно, куда более адекватный! По крайней мере, Кристиану не приходит в голову называть меня Рыжим Франкенштейном!

Потом мы долго гуляем – Нейтан ловко оставляет нас вдвоем, а сам отправляется к Сью и Чету. Мы с Крисом босиком идем вдоль моря, снова разговариваем, шутливо спорим и

рассказываем забавные истории, которых и у него, и у меня в избытке. Оказывается, что у нас довольно схожие вкусы в музыке, по крайней мере, в том, что касается панк-рока. Мы оба поклонники вселенной комиксов «Марвелл». Можем часами болтать о сериалах – смотрим одинаковые. Обожаем одних и тех же блогеров. Отдаем предпочтение роликам, а не скейту. Пьем пепси, а не колу. Любим желтый «Эм-энд-эмс», а не коричневый. И обожаем чизбургеры и корн-доги. А еще можем до упаду вместе смеяться над разной ерундой.

Когда Крис провожает меня до отеля – на улице уже стоит глубокая ночь, мы обнимаемся. И мне приятны его прикосновения.

– Это была классная прогулка, – заявляет он и хлопает меня по плечу. – Спасибо, Санни! Ты крутая!

– Ты тоже ничего, – весело отвечаю я. И эти слова – искренны. Я в восторге от нашего общения.

Я жду, что Крис скажет, что хочет встретиться как-нибудь еще, – я не упущу этот шанс, однако он засовывает одну руку в карман бриджей, а вторую поднимает, чтобы напоследок дать мне пять. Наши ладони ударяются друг о друга, и он, напоследок задорно мне улыбнувшись, уходит. А я иду в отель и по пути понимаю, что совершила идиотскую ошибку – не взяла у Криса номер телефона или никнейм в инстаграме. Но уже поздно. Крис ушел.

Злясь на себя, я тихонько открываю дверь в наш семейный номер – свет не горит, и ребята уже спят, потому что завтра надо рано вставать и ехать домой. Мне же спать совершенно не хочется. Я беру бутылку с кокосовой водой и иду на балкон – хочу еще немного послушать море. И только я сажусь на пластиковый стул, как слышу внизу приглушенный голос:

– Санни!

Я едва не опрокидываю на себя воду из открытой бутылки и перевешиваюсь через перилла. Так и есть – внизу стоит Кристиан.

– Эй! Дай мне свой телефон! – просит он, подняв голову и глядя на меня. Мы обмениваемся номерами, и Крис убегает, отсалютовав мне.

Со следующего дня мы начинаем переписываться – он первым спрашивает, не приехала ли я в Нью-Корвен, когда я со Сью и парнями находимся в пути. За рулем Нейтан, рядом с ним сидит мрачный, как гот, Чет, который обычно не умолкает в дороге, мы со Сью занимаем заднее сиденье. Она спит, а я увлеченно переписываюсь с Кристианом. Он прибыл в столицу куда быстрее меня – прилетел на самолете. Полагаю, вместе с родителями.

Я понимаю, что Крис, как и Диана – представитель того самого тонкого слоя общества, который принято называть элитой, но я вижу колоссальную разницу между ними. Насколько надменна Диана, настолько же добродушен Кристиан. Конечно же, я знаю, что между ним и мной ничего не может быть, – мы из разных миров, а мезальянсов никто не любит, но перестать думать о нем я не могу. Постоянно сравниваю его в голове с Дастином Лестерсом. И вспоминаю поцелуй на острове Святого Гаала.

Нет, предопределения не существует, твержу я себе, но почему так хочется поверить в истинность легенды?..

Это дьявольски глупо.

Но и также дьявольски привлекательно.

Я перестаю слышать музыку по Небесному радио в те минуты, когда нахожусь на грани сна и бодрствования по утрам. И хоть и репетирую после подработок до упада, все равно чувствую, как вдохновение ускользает сквозь пальцы, будто песок.

 Мы с Кристианом не встречаемся, но много переписываемся по одному из мессенджеров. Сначала это шуточная переписка – мы просто желаем хорошего дня и кидаем друг другу забавные картинки. Потом начинаем обсуждать последние серии сериала, который оба смотрим и с нетерпением ждем нового сезона. Затем как-то совершенно случайно начинаем разговаривать на более личные темы, и я понимаю, что Кристиан не так прост, как мне казалось вначале. Это не просто веселый парень, который вечно хочет тусоваться (хотя, конечно, каждую ночь он развлекается со своими дружками, как может). Он довольно неоднозначная личность, который показывает другим себя ровно настолько, насколько сочтет нужным. Передо мной он постепенно раскрывается чуточку больше, чем перед остальными. Я вижу в нем довольно глубокую личность и в какой-то момент даже чувствую пустоту, которую он тщательно скрывает ото всех. А еще я понимаю, что он добрый, – да, Крис бывает эмоциональным, раздражительным, нетерпеливым, порою надоедливым, но при этом он остается добрым человеком. Однако я так и не разгадала его до конца – слишком мало времени прошло со дня нашего знакомства. И с ним здорово перекидываться голосовыми сообщениями. Наверное, если мы будет общаться больше, то узнаю его куда лучше.

Кирстен и Лилит постоянно спрашивают меня, с кем я зависаю в телефоне, и когда я наконец рассказываю им о Кристиане и показываю его фотку, стоящую у него на аватарке, они дружно ахают.

– Он такой лапусечка! – говорит Кирстен. – Обожаю блондинов!

– Он богатый, да? – спрашивает Лилит, цепко хватая меня за запястье. – Богатый? Богатый?! Господи Иисусе, Санни! Ты нашла свой счастливый билетик в жизнь!

– Мы просто друзья, – отмахиваюсь я.

– Сделай так, чтобы вы были не просто друзьями, – многозначительно смотрит на меня Лилит и играет бровями.

– Можешь его напоить и обесчестить, – хихикает Кирстен. – На твоем месте я бы так и сделала!

– Не сомневаюсь, – говорю я мрачно и снова нехотя вспоминаю этот проклятый поцелуй на закате.

От мыслей о Кристиане меня отлично отвлекает одно из самых ожидаемых событий этого лета – концерт «Красных Лордов», который я жду вместе с Кирстен, как никто другой. В тот день, когда наконец должен состояться концерт, мы обе сами не свои от радости, и Кирстен каждые полчаса напоминает, что нас ждет супервип, а значит – настоящий отрыв. Мы будем видеть музыкантов с небольшого расстояния. И Эми, чья мама поможет нам попасть на эти супервип места, обещает, что нам будет казаться, будто «Лорды» играют и поют только для нас.

Я знаю, что это будет круто, и с огромным предвкушением жду концерта. Мне хочется зажигать под тяжелую музыку тех, кого я обожаю с подросткового возраста. Помнится, плакат Гектора даже висел в моей спальне на втором этаже, и я считала, что быть таким, как он, – невероятно круто!

В день концерта мы втроем под осуждающие взгляды Лилит собираемся с самого утра, хотя начало только в семь часов вечера. Мы собираемся приехать к стадиону «Гиперион», который расположен в боро Тауйэр-Хайнс, к четырем часам, как и многие другие поклонники «Лордов». Сколько я себя помню, я всегда приезжаю на концерты раньше, чем нужно, – есть вероятность встретить самих музыкантов, ну или просто здорово и шумно провести время с другими почитателями их творчества. Девчонки делают боевой раскрас и прически, а я просто распускаю волосы, несколько тонких прядей заплетаю в косички и подхватываю их яркой ленточкой. Джинсы, майка с логотипом «Лордов», кеды, куча браслетов, море позитива – и я готова к своему самому долгожданному концерту.

Едва ли не в последнюю минуту Лилит вдруг объявляет, что тоже хочет поехать с нами.

– Ты же не слушаешь такую музыку, – удивляется Кирстен.

– Какая разница, – морщит носик подруга. – У вас такая движуха. Я тоже хочу в ней участвовать! Тем более что сегодня у меня выходной.

Эми звонит маме и договаривается о Лилит – все идет хорошо. Однако у нас теперь новая проблема. Лилит всегда крайне медленно собирается – проблема выбора одежды для нее всегда чересчур актуальна. Лилит обожает копаться и всюду опаздывать. Она так долго собирается, что Эми начинает дергаться – не любит, когда что-то идет не по плану. Понимая, что Эми и Лилит, которой явно кажется, что она – метеор, могут поругаться, я отправляю Кирстен и Эми вперед, а сама остаюсь с Лилит, которая собирается вырядиться как готическая Лолита. Без психующей Эми она начинает собираться куда быстрее.

Над макияжем Лилит сидит дольше всего, обложившись косметикой из своей безразмерной косметички. Я сижу рядом и мрачно смотрю на нее. Фоном работает телевизор – включен музыкальный канал, по которому показывают передачу из цикла «Ушедшие звезды». В этой серии рассказывают о некогда популярном бой-бенде «Пепельные цветы». Я смутно помню этих четверых кукольных красавчиков, чья сладкая музыка была ориентирована на девушек и молодых женщин. Они были на пике славы тогда, когда мне было лет одиннадцать или двенадцать, и я, если честно, не слишком любила то, что они пели. Хотя фанаток среди моих подружек и девчонок со школы хватало, да еще как! Единственное, что я помнила об этой команде, так это несколько привязчивых мелодий и постоянные скандалы, в которых были замешаны участники. Ну и то, что поклонницы у них были просто сумасшедшие – у них была совершенно дикая фан-база. Продержалась команда вместе недолго – «Пепельные цветы» благополучно распались после ссоры со звукозаписывающей компанией.

В передаче рассказывается о жизни тех, кто был кумирами девочек десять лет назад. Двое из певцов, которым уже было за тридцать и которые превратились из смазливых красавчиков в довольно накачанных мужчин с модной щетиной, завязали с музыкальной карьерой. Один женился на дочери миллионера, своей бывшей фанатке, и владеет сетью ночных клубов по всей стране. Второй стал музыкальным продюсером, и теперь уже он ведет несколько молодых поп-групп. Третий – бывший лидер группы Джоэл, черноволосый красавчик с дерзким взглядом, единственный из всех продолжил карьеру певца и стал новой иконой. А вот о четвертом, по прозвищу Сладкий, который, как потом выяснилось, и оказался сыном Элинор Фелпс, ничего не слышно уже долгое время. Где он, чем занимается и как живет, никто не знал. Единственное, что выяснила съемочная группа, так это то, что Ричард уехал из страны.

– Боже, – зеваю я.

– А мне они нравились, – говорит подруга, усердно работая кистью по скулам. – Такие милахи. Особенно Ричард. Когда я училась в средней школе, обклеила себе всю стену его постерами. И перед сном целовала, – хихикает она. – Так что мой первый поцелуй был со Сладким.

– А, так вот в кого вырастают фанатки бой-бендов, – говорю я насмешливо. – А потом читают фанфики жанров слеш и омегаверс.

Лилит лишь отмахивается от меня.

– Это была самая невероятная группа моего детства. Отстань.

–  Если ты не соберешься в течение пяти минут, я уезжаю без тебя, – предупреждаю я подругу, глядя на часы. – Пропускать концерт «Лордов» из-за того, что ты долго делаешь макияж, я не хочу.

Лилит вздыхает и в последний раз смотрится в зеркало. И мы наконец выходим из дома – спустя час после ухода Кирстен и Эми. Лилит, правда, всю дорогу ворчит, что она не успела найти перчатки и это портит ее образ. А образ у нее шикарный и мрачный: черная блузка с длинными, расширенными книзу рукавами, черная до колен юбка с криналином и белые колготки. Мертвенная бледность, угольные линзы в глазах, темный маникюр и тяжелые ботинки на огромной платформе завершают образ.

Не девушка, а фарфоровая кукла Викторианской эпохи. Только жутко болтливая. Всю дорогу она достает меня своим нытьем по поводу того, что ее образ несовершенен.

– Ты идешь музыку слушать или демонстрировать наряды? – интересуюсь я у нее в метро, когда мне надоедает слушать ее бурчание.

– ... И сюда бы подошел парик с белыми прямыми волосами, – не успокаивается Лилит. Она не только королева драмы, но и временами жуткая зануда. – Я бы успела быстренько взять его у Юнис, если бы вы мне...

– Если бы ты заранее сказала, что пойдешь с нами, Бэйкер! – надоедает мне. – Мы едем на концерт, а не на подиум с Готическими Лолитами. И вообще, как ты собралась стоять там столько часов на таких каблуках?

– Все нормально, – машет рукой Лилит. – Мне удобно!

– Потому что ты сидишь, – устало говорю я. А она лишь строит недовольную мордашку – мол, ты говоришь чушь, Ховард.

Естественно, я оказываюсь права. Ныть о том, что у нее устали ноги, Лилит начинает через час, когда мы подходим к огромному бело-синему монстру «Гиперион» – крытому футбольному стадиону, домашней арене команды «Корвин лайонс». Хотя до выступления

«Красных Лордов» осталось еще часа два и на сам стадион никого не запускают, народу тут уйма. Люди разговаривают, смеются, кричат, поют. И атмосфера царит особенная, непринужденная, оживленная и какая-то праздничная – кажется, что вместе собралась огромная семья. В эти часы никому нет дела до твоего статуса, возраста, внешнего вида – все едины в своей любви к музыке. В уважении к тем, кто через несколько часов появится на сцене.

Я смотрю на стадион, на огромные плакаты с лицами всех шестерых «Лордов» и думаю, что было бы хорошо, если бы однажды люди с такими же счастливыми лицами и с таким же предвкушением на них пришли и на мой концерт. И чтобы я стояла не среди зрителей, пусть даже в супер вип-зоне, а на сцене, с гитарой наперевес и у микрофона.

Я хочу этого не из тщеславия, а потому что мечтаю дарить свою музыку людям. Это звучит странно и даже самонадеянно, но я считаю, что моя музыка может быть тем самым лекарством, которое сможет подарить эмоции. И даже надежду – как когда-то и мне.

Я верю, что музыка вылечит душу. Я верю, что красота спасет мир.

Музыка прекрасна.

Когда-то я услышала эту фразу от преподавателя по литературе и, если честно, не сразу поняла ее – до меня не сразу дошло, что речь ведется о духовной красоте. Но с тех пор я считаю, что хорошая музыка делает наши души прекраснее. А значит, тоже спасает.

Лилит толкает меня в бок, отрывая от мыслей.

 Давай посидим! – кричит она мне на ухо, потому что иначе нам друг друга не услышать. –

Ноги затекают!

Я закатываю глаза.

– Я же говорила, Бейкер! Почему ты никогда меня не слушаешь?!

Подруга смотрит на меня так, будто бы это я заставила надеть ее эти ботинки с огромной платформой. А я говорю, что сначала нам нужно встретиться с Эми и Кирстен. Я звоню им, и девчонки говорят, что мать Эми уже провела их внутрь, а нам теперь нужно дождаться ее у одного из входов для персонала. Эми подробно объясняет мне, куда нам нужно пройти, и я, взяв Лилит за руку, тащу ее сквозь плотную толпу – нам нужно вернуться, обойти стадион и найти стоянку для технического персонала. Но и там народу почти так же много, как и у входов на трибуны, – это самые ярые фанаты «Красных Лордов», которые хотят увидеть своих кумиров. Они до сих пор надеются, что кто-то из музыкантов еще не приехал на стадион, хотя мне кажется, что все уже давно там – саунд-чек был утром, судя по тому, что пишут в твиттере и фейсбуке.

Мы с ноющей Лилит ждем маму Эми, но подруга Кирстен вдруг звонит и говорит, что придется подождать сорок минут – возникли какие-то сложности и прямо сейчас ее мама встретить нас не может.

– Если бы вы поехали вместе с нами, давно бы уже были тут, – сердито говорит Эми. –

Спасибо Лилит.

Я только вздыхаю и веду Лилит в парк, разбитый неподалеку от стадиона. Там есть скамейки, на которых подруга сможет посидеть.

– И перешнуруй ботинки, – говорю я ей по дороге. – Ты слишком туго затянула.

– Я всегда так затягиваю, – отвечает она. – И всегда нормально. А сегодня все давит и вообще ходить неудобно. Это все из-за ваших «Лордов».

– Может быть, это потому, что они новые и неразношенные? – вкрадчиво спрашиваю я. Лилит задирает нос.

Найти свободную скамью в парке трудно – людей тут довольно много: и просто гуляющих, и все тех же вездесущих поклонников. Однако я все же вижу одну почти свободную лавку под тенью дерева с густой кроной. Почти – потому что она занята высоким парнем в солнцезащитных очках и кепке, из-под которой выбиваются светлые волосы. Он увлечен своим телефоном. Однако на две трети скамья свобода, а это значит, что мы сядем на нее.

Потому что терпеть Лилит у меня больше нет сил.

– Извините, – солнечно улыбаюсь я, и парень вздрагивает.

– Извините, – настойчиво повторяю я, – мы сядем рядом? Дело в том, что у моей подруги боли нога, а свободных лавочек больше нет.

Он кивает и отворачивается в противоположную сторону. Я усмехаюсь про себя – кажется, ему не понравилось наше вторжение. А Лилит громким шепотом сообщает:

– Он от нас так демонстративно отвернулся, будто бы от нас чем-то пахнет.

Я прикладываю палец к губам, призывая подругу к тишине, хотя мне смешно – парень явно все слышал.

Лилит с кряхтением разувается, одновременно зачитывая драматичным тоном монолог:

– Это не ботинки, это орудия пыток. Как я должна в них ходить? Что с ними не так? И вообще, что не так с этими людьми? Почему театр – настоящее искусство – не так популярно, как эти вопли под скрежет пилы, скрип пенопласта и завывания баньши? И это в современном мире называется музыкой? Рок? Серьезно? Эти люди никогда не слышали классическую музыку. Это так грустно. Куда мы катимся?

Я скромно молчу о том, что я знакома с классической музыкой более чем, однако это не мешает мне любить то, что играют «Красные Лорды». В своем жанре они лучшие. А сколько драйва они в себе несут! Но когда Лилит в плохом настроении, лучше дать ей выговориться.

– А ты видела, сколько людей пришло на концерт этих самых «Лордов»? Шок. Просто шок! Неужели это действительно доставляет удовольствие? Это как пить дешевое пойло вместо коллекционного вина. – Лилит, вздыхая, продолжает перешнуровывать ботинок. – Дева Мария, зачем я согласилась? Бедная я. И...

– Зачем вы вообще пришли на концерт, если вам так не нравится эта группа? – вдруг спрашивает сидящий рядом парень, о котором мы обе давно забыли.

Лилит озадаченно на него смотрит.

– Просто по фану. Выгулять наряд.

Он хмыкает, и это у него получается так издевательски, что Лилит начинает нести не в ту сторону.

– А почему, если вам так не нравятся мои слова, вы встреваете? – спрашивает она нараспев.

– Потому что вы слишком громко обсуждаете то, что мне нравится, – говорит раздраженно парень и поправляет очки. В солнечном свете на его среднем пальце сверкает широкое золотое кольцо с крохотными черепами, в глазницы которых вставлены блестящие камешки. А на безымянном тускло светится кольцо из черненого серебра в кельтском стиле.

– А подслушивать, знаете ли, нехорошо, – не теряется подруга.

– Вы так громко говорили, что не услышать было невозможно, – сердится он. – У вас голос, как у сирены.

– У человека всегда есть выбор, – ничуть не смущается Лилит. – Можно было встать и уйти, если наши разговоры доставляли вам столько дискомфорта.

– Эй, – толкаю я ее в бок. – Перестань.

– Раздражает, – отвечает Лилит. Парень что-то говорит себе под нос.

– Что? – мигом реагирует подруга. – Кого вы назвали дурой?!

– Вам показалось, – отвечает он елейным голоском. – Всего нехорошего.

Парень встает, с явным намерением уйти, запинается об ботинок Лилит и падает на колено прямо перед ней. Очки слетают с него вместе с кепкой, и мы с Лилит вглядываемся в его лицо – красивое, утонченное, с правильными чертами, как у какой-нибудь модели. Правда, в серо-голубых глазах царит паника.

– Это же ты! – вдруг радостно восклицает Лилит, и я только поражаюсь смене ее настроений. – Это ты! Сладкий Ричард!

– Нет, что вы, это не я, – моментально хватает очки и кепку парень, вновь прячет лицо и проворно вскакивает на ноги.

– Это ты! – не соглашается Лилит. Ее глаза теперь горят не от негодования, а от восторга. –

Из группы «Пепельные цветы»!

– Не я, извините, – крайне вежливо, но твердо отвечает красавчик.

Я изумленно перевожу взгляд с парня на подругу и обратно. И чем больше на них смотрю, тем радостнее становится Лилит и испуганнее парень.

 Невероятно! Вот это встреча! Все думают, что ты пропал! – восторженно кричит Лилит. А я вспоминаю, что Сладким звали одного из участников группы – мы смотрели о них передачу прямо перед выходом из дома. Будет забавно, если это действительно...  тот самый Ричард.

– Да сколько вам раз говорить – это не я, – вяло возражает парень.

– Это ты! – не успокаивается подруга.

– Вы ошиблись, – он боязливо озирается по сторонам. Явно не хочет привлекать внимания. Но на нас вроде бы пока что никто особо и не смотрит.

– Ха! Я никогда не ошибусь! Твой постер висел в моей спальне, когда мне было тринадцать! – заявляет Лилит, влюбленно на него глядя.

– Сомнительный комплимент, – вырывается у блондина.

– Можно автограф, Ричард?!

– Вы ошиблись. Советую купить очки и провериться у психиатра, – раздраженно отвечает парень.

– Пожалуйста, автограф! – словно не слыша, повисает на его руке Лилит. Он легко стряхивает ее и пытается уйти, а она, забыв, что ботинки неудобные и давят, бежит за ним.

– Отстань от меня! – почти в ужасе оборачивается он.

– Пожалуйста, пожалуйста! Исполни мою детскую мечту, Сладкий! – орет Лилит. Он прибавляет скорость, и она тоже бежит быстрее. Я удивленно смотрю им вслед до тех пор, пока они не скрываются за поворотом. Я не понимаю, что с подругой, – то ли в ней проснулись фанатские наклонности, то ли она просто отлично играет роль. Когда Лилит, чьи щеки даже под слоем тональника раскраснелись, вернулась, я понимаю, что все вместе. Она, весело смеясь и тяжело дыша, снова садится рядом.

– Убежал, – сообщает подруга, даже не вспоминая о тесных ботинках.

– Ты серьезно думаешь, что это Сладкий...  как его там? Ричард? – спрашиваю я со смехом. Она пожимает плечами.

– Не знаю, если честно, – отвечает она.

– Тогда зачем ты к нему пристала? – интересуюсь я.

– Просто так, – пожимает она плечами. – Захотела поприкалываться. Он такой хорошенький...  И правда похож на Сладкого, только очень повзрослевшего. Но я не думала, что он убежит. Может, его все со Сладким путают? И его это бесит?

– А может, он и есть Сладкий? – насмешливо спрашиваю я, вспоминая, как он затравленно оглядывался, явно боясь какого-либо внимания со стороны.

– Да ну. Глупости. Откуда тут взяться Сладкому? – качает головой Лилит. – Он давно уехал из страны – ты же слышала по телику. Наверняка живет где-нибудь в Италии, разводит виноградники и делает вино.

Мне это кажется сомнительным. Он был довольно известным человеком, пусть его группа и исполняла кошмарные вещи.

Так просто отказаться от музыки? Я этого не понимаю.

– А это что? – вдруг спрашивает Лилит, нагибается и подбирает с травы телефон в черном кожаном чехле. Кажется, его обронил тот самый парень, над которым решила поизмываться подруга. Мы рассматриваем его и понимаем, что это – дорогой смартфон последней модели в своей линейке. Их только-только стали выпускать.

– Это его Всевышний наказал, – говорит Лилит, небрежно царапая ногтем блестящие стразы, выложенные в монограмму Л.О.

– И как его вернуть? – вздыхаю я. Я хочу на концерт, а не гоняться за каким-то незнакомым парнем, чтобы отдать ему телефон.

– Позвоним кому-нибудь из его адресной книги, – отмахивается Лилит. Кажется, подруге не терпится это сделать – он ее все-таки заинтересовал. Она пытается залезть в его телефон, но терпит фиаско – в телефоне сканер отпечатков пальцев.

– И как теперь вернуть? – растерянно спрашивает Лилит.

– Потом решим, что делать, – отвечаю я. – Нам уже пора.

Мы уходим из парка и возвращаемся к служебной стоянке, около которой фанатов теперь находится в два раза больше, и по периметру стоит суровая охрана. Забор стоянки становится своеобразным ограждением, за которое запрещено ступать.

Перед самым нашим носом фанаты разношерстной волной кидаются к подъехавшей машине, скандируя название группы, однако волна тотчас стихает. Ибо из автомобиля выходит не кто-то из «Лордов», а мужчина в возрасте – видимо, кто-то из сотрудников. Через пару минут на стоянке появляется мама Эми, Шерон – худощавая решительная блондинка с хищным лицом. Она ведет нас за собой, и я спиной чувствую завистливые взгляды фанатов «Лордов», которые тоже мечтают попасть внутрь. Охрана, видя бейдж Шерон, без вопросов пропускает нас, и я уже предвкушаю, как мы сегодня зажжем на концерте. Однако в какой-то момент Шерон кто-то звонит, и она резко останавливается:

– Что? – спрашивает она. – Октавий еще не приехал? Не можете дозвониться?.. Да. Сейчас буду.

Шерон быстро заканчивает разговор и коротко выдыхает – видимо, сегодняшний день был для нее нелегким.

– Девочки, – говорит она нам. – Кое-что случилось, и я не смогу вас проводить. Дойдете сами – я сейчас предупрежу коллег, вас встретят и отведут к сцене. Эми и Кирстен вас ждут.

Она подробно объясняет нам, как пройти, весело говорит, что этот концерт мы запомним надолго, а потом убегает. Ее слова оказываются пророческими. Я никогда не забуду этот концерт.

– Ты поняла, куда идти? – спрашивает Лилит, которая всегда страдала топографическим кретинизмом.

– Да, – киваю я, решительно беру ее за руку и иду вперед, предвкушая сегодняшний жаркий вечер.

– Может, мы встретим «Лордов»? – спрашивает Лилит, вертя головой – ей нравится то, что она оказалась «за кулисами», там, где мечтала бы побывать добрая половина фанатов.

– Сомневаюсь, – говорю я, припоминая статьи в Интернете о райдере ребят. Они требовали себе особые гримерные, в которые не могли бы попасть посторонние люди, – только члены их команды. Сомневаюсь, что они просто так будут шататься по подсобным помещениям.

Зато мысль о том, что мои любимые музыканты совсем рядом, где-то в одном здании со мной, греет душу.

Все-таки музыка дарит счастье.

Мы идем дальше. В длинном коридоре со множеством дверей нам встречается множество спешащих куда-то человек, и в какой-то момент я чувствую, как на меня кто-то внимательно смотрит. Я оборачиваюсь, но не понимаю, чей взгляд я поймала спиной. А может быть, мне и вовсе показалось. Хотя в голове мелькает мысль о том, что один из мужчин, который прошел мимо, чем-то похож на Дастина Лестерса. Нет, снова чудится.

Мы выходим из коридора – нам осталось подняться по лестнице и завернуть налево, однако дорогу нам перегораживают трое мужчин в темных костюмах. Охрана.

– Здравствуйте, мисс, – говорит один из них глубоким, но равнодушным голосом. –

Покажите ваши пропуска.

Мы с Лилит переглядываемся. Пропусков у нас нет. Наш пропуск – мама Эми, которая оставила нас.

– Мисс? – повторяет мужчина, внимательно нас разглядывая.

– Их нет, – вздыхаю я.

– Тогда можно увидеть ваши билеты? – просит он нас с непроницаемым лицом.

– Мы их потеряли, – спешно говорит Лилит, и я спешно киваю головой.

– Где вы их потеряли?

Мы снова переглядываемся, не зная, что сказать.

– Сожалею, но вы должны покинуть служебные помещения, – говорит мужчина каменным голосом. И я не могу поверить в то, что моя мечта рушится на глазах. Это словно кошмар наяву.

Мы наперебой пытаемся объяснить, что сюда нас провел один из организаторов. Но нам, естественно, не верят. И просто-напросто выпроваживают обратно. Выводят за пределы стоянки, как каких-нибудь нашкодивших щенят, и уходят, бросив напоследок:

– Никаких сенсаций добыть не получится.

Я нервно смеюсь – поначалу я думала, что нас приняли за ненормальных фанаток, пытающихся пробраться поближе к кумирам. А теперь понимаю, что нас посчитали пронырливыми папарацци, охотящимися за сенсациями. Обидно до ужаса. Я так ждала этот концерт! И так жестоко с ним пролетела! Хочется кричать, но я лишь закусываю губу.

Лилит, с тревогой посматривая на меня, пробует дозвониться до девчонок, но у них отключены телефоны. А может быть, просто нет связи, если они уже у сцены.

Я не попаду на долгожданное выступление.

Моя мечта с треском лопнула, как пузырь из жидкого хрусталя. Сегодня «Лорды» будут зажигать без меня. Обида и злость на обстоятельства выжигают меня изнутри. Лилит, словно чувствуя это, крепче сжимает пальцами мою ладонь, пытаясь приободрить.

Мы хотим уйти, протиснуться мимо фанатов, которые до сих пор не уходят, в надежде увидеть кого-нибудь из «Лордов», однако не успеваем сделать это. На стоянку не без труда заезжает автомобиль с темными стеклами, и оттуда выходит высокий молодой мужчина в капюшоне и маске с изображением оскала черепа, полностью закрывающей лицо. Я тотчас узнаю его – Октавий. Тот, кто никогда не показывает своего настоящего лица. Самый загадочный персонаж «Красных Лордов». Кто-то говорит, что его лицо изуродовано настолько, что он не хочет его показывать, кто-то утверждает, что Окт – сын одного из известных политиков то ли из США, то ли из Великобритании, а кто-то уверен, что Октавий – девушка. Помню, кто-то всерьез рассматривал эту версию и даже писал об этом статью, в которой приводил даже список возможных кандидаток. Правда, это показалось мне бредом.

Фанаты начинают орать как сумасшедшие и тянуть через ограждение руки, а Октавий останавливается, бросает пару слов встречающим его мужчинам и подходит к поклонникам, которые начинают орать еще неистовее. Музыкант касается их рук, а кому-то даже успевает черкануть автограф. Как они только не ломают ограждения, становится для меня загадкой. Октавий шагает вдоль них и когда доходит до нас, я вижу на его руке смутно знакомые кольца: одно – с черепами, в глазницах которых сияют камни, второе – с кельтским узором.

Как у того парня, которого мы встретили в парке. Это так меня поражает, что я просто смотрю на его руку, не понимая – неужели тот красивый блондинчик, похожий на Сладкого Ричарда из «Пепельных цветов», и есть суровый Октавий? Быть не может.

Лилит тоже видит эти кольца. И орет:

– Мы нашли твой телефон!

Я не знаю, видит ли нас Октавий, хотя мы стоим почти у самого ограждения и сзади напирает толпа. Но он поднимает голову.

– У нас твой телефон! – что есть сил кричит Лилит. А потом он уходит, и фанаты словно испаряются – наверное, спешат на концерт, зная, что все остальные Лорды уже на стадионе и встречать больше некого.

Мы остаемся у стоянки и изумленно друг на друга смотрим.

– Ты же видела? – спрашивает Лилит. Я киваю.

– Думаешь, это он? – говорит она, прочистив горло.

– Возможно. А возможно, это совпадение.

Лилит лезет в сумочку и достает телефон, который нашла. Возможно, это телефон Октавия, а может быть, мы обе не в себе. Однако узнать точно мы ничего не сможем, потому что он заблокирован. Нам остается лишь озадаченно на него смотреть.

– Слушай, у Чета есть один приятель, он занимается компьютерами и телефонами, – говорю я. – Может быть, он поможет разблокировать.

– Может быть...  – Отвечает подруга, машинально царапая камни на кожаном чехле. Я внимательно смотрю на монограмму.

– Л.О. – Лорд Октавий, – понимаю я, и мы переглядываемся. Нет, такого не бывает. Совпадение, наверняка!

– Мы можем его шантажировать, – устало говорит подруга и уточняет: – Если, конечно, взломаем телефон.

Я усмехаюсь.

Мы снова идем в парк, который теперь кажется совсем тихим.

– Это из-за меня, извини, – тихо произносит Лилит. – Если бы не я, ты бы поехала вместе с девчонками и попала бы на концерт.

– Да ладно, – отмахиваюсь я и кладу руку ей на плечо.

– Нет, правда, извини, Санни. Мне так жаль, – шмыгает носом подруга.

– Только не реви, – предупреждаю ее я. Она снова шмыгает – еще громче.

– Может быть, это Октавий велел охране нас выбросить? – гнусавым голосом спрашивает Лилит.

–  Нет, – качаю я головой. – Он приехал после того, как нас вышвырнули.

– Ты права...  Прости-прости-прости, это из-за меня, прости! – обнимает меня Лилит, и я не могу отлепить ее от себя. А она начинает реветь – я же говорю, Королева драмы.

– Теперь ты меня возненавидишь и перестанешь со мной общаться! Но я не хотела, чтобы так произошло! Я просто хотела выглядеть нормально на концерте! Прости меня, Санни!

Я даже перестаю злиться и глажу ее по волосам.

Не без труда я успокаиваю подругу, и мы садится на ту же лавочку. Солнце клонится к горизонту где-то за вершинами деревьев и высокими зданиями, и я понимаю, что на стадионе уже выступает группа на разогреве – кажется, это должна быть «Планета гиен». Надеюсь, что Кирстен и Эми оторвутся за нас двоих.

– Я куплю тебе билет на «Лордов», когда они приедут в следующий раз, – обещает Лилит, чувствуя вину.

– В следующий раз я буду выступать у них на разогреве, – в шутку говорю я. И в это время мне приходит сообщение. Я достаю свой телефон и читаю:

«Как концерт, Рыжий Франкенштейн? Ах да, ты на него не попала. А мне нравится. Ха-ха-ха».

В конце стоит довольная ухмыляющаяся дьявольская рожа. Лестерс! Чтоб его!..

Вот по чьей вине нас вышвырнули вон.

– Я тебя уничтожу, червь, – обещаю я сквозь зубы, и Лилит опасливо на меня косится.

– Коз-з-зел.

Если Лестерс в эти минуты попался бы мне на глаза, я не оставила бы от него и мокрого места.

* * *

Дастин сидит в удобном кресле в ВИП-зоне и задумчиво смотрит на сцену вдалеке. По ней скачут разукрашенные парни с гитарами, солист с татуировкой на лысом черепе выплевывает слова песни в микрофон, а девица с начесом за ударной установкой задорно стучит по барабанам и тарелкам.

Дастин не любит настолько шумные места. Здесь же, на стадионе «Гиперион» музыка гремит так, что в легких появляется вибрация, а уши слегка закладывает. Но Дастин не может уйти – он должен присутствовать на концерте, хоть и не любит подобный жанр.

Должен – потому что это часть его подготовки к новой роли, в которой он должен исполнить известного рок-музыканта. Главного героя нового фильма, в котором он будет сниматься через несколько месяцев. Дастин не должен ударить в грязь лицом, ибо режиссер фильма, у которого даже еще названия не утвердили, – настоящий гений, тот самый француз, Марк Ламбер, который с легкостью снимает и арт-хаус, и игровое кино. Чтобы получить эту роль и поработать с Ламбером, Дастину пришлось поехать в США на пробы фильма, и он до последнего не был уверен, что его возьмут. Взяли – сам Ламбер позвонил ему и сказал об этом, а уже через неделю были подписаны все договоры.

Дастин любил музыку, большее внимание, конечно, уделяя голосам исполнителей, однако не был силен в ней. А с жанром рок-музыки был знаком не слишком-то и хорошо. Однако точно знал, что музыка способна на многое. Взять хотя бы Диану – несколько лет назад там, на причале, ее голос давал ему надежду. И стоило ему услышать ее на вилле Мунлайтов, как это ощущение – полузабытое, но почти волшебное – вернулось к нему. Для себя он посчитал это знаком – музыка тянется к музыке. Он нашел ту, которая пела в ночи, именно в тот момент, когда получил роль музыканта.

Это обнадеживало.

Дастин откидывается назад, глядя на сцену. Музыканты из «Планеты гиен» – или как их там? – продолжают скакать, играть и петь одновременно. Люди в фан-зоне кричат, но хотя бы трибуны относительно спокойны. Дастин ждет появления тех, ради которых приехал сюда сегодня. «Красных Лордов». Ему нужно попытаться почувствовать их солиста, понять его связь с публикой, осознать его отношение к музыке, чтобы затем суметь пережить в душе образ своего героя.

Дастин ждет, время от времени почему-то думая о Санни Ховард. Он не знает, что за божье провидение двигало ими обоими в этот день, раз они встретились в том самом коридоре.

Откуда Рыжий Франкенштейн взялся у него на пути, Дастин понятия не имеет, и ему даже слегка обидно, что она не узнала его, хотя он ее узнал сразу. Зато на лице его появляется улыбка, как только Дастин вспоминает лицо Санни, когда к ней и к ее подружке подкатила охрана – по его, так сказать, наущению. Он был уверен, что эти девчонки незаконно пробрались внутрь, и со злорадством наблюдал, как их выставили вон. Правда, потом он пожалел – надо было притащить рыжую с собой в ВИП-зону. Все равно три кресла ложи, которую он заранее арендовал, пустуют. А Хью, сидящий рядом, умудряется спать, даже несмотря на оглушительно громкие звуки.

Когда там, на острове Святого Гаала, она целовалась с Кристианом, ему было противно. Скольким рыжая вскружила голову?

От скуки Дастин решает поиздеваться над Санни и отправляет ей сообщение – пусть знает, кто сегодня «помог» ей. И ее ответ очень его веселит.

«Если мы еще когда-нибудь встретимся, я тебя порешу, чертов клоун», – обещает она ему.

«Девушкам нельзя быть такими агрессивными», – продолжает веселиться Дастин, а в ответ Санни присылает ему смайл со средним пальцем.

«Козочка моя, будь дружелюбнее», – печатает он с улыбкой. Теперь пальцев целых пять.

«Хочешь, я буду так добр, что сниму для тебя концерт на видео?» – спрашивает он, ухмыляясь.

Десять пальцев.

И Дастина это бесит.

Ховард нахально ведет себя, неподобающе нахально. Не то что Диана.

Может быть, на острове Святого Гаала он все-таки чувствовал ревность?

... «Красные Лорды» появляются полтора часа спустя, и это настоящая феерия. Нет, Дастин проникается не музыкой – ей лишь отчасти. Он с истинным удовольствием наблюдает за тем, как тени за спинами музыкантов захватывают огромный стадион – сердце за сердцем. Это не просто яркое шоу со множеством спецэффектов, это грандиозное выступление, отточенное и колоритное, которое сводит с ума поклонников. То ли ад, а то ли рай. И «Лорды» то ли демоны, то ли ангелы.

С концерта Дастин выходит впечатленным, хоть голова его и раскалывается от шума. Он наконец понимает, каким должен быть его герой. И готов работать над созданием его образа со все той же страстью и самоотдачей, с какой на сцене выступал фронтмен «Лордов» Гектор.

Уже в машине, где за рулем сидит Хью, он чувствует отголоски вины перед Ховард – из-за него, возможно, рыжая лишилась самого грандиозного шоу в своей жизни. Однако это сожаление пропадает, когда добродушному и напевающему что-то под нос Хью звонит менеджер и начинает кричать так, что слышит даже лежащий на заднем сиденье Дастин.

– Что случилось? – поднимаясь, недовольно спрашивает он. Вместо ответа Хью останавливается, берет телефон, и секунд двадцать спустя Дастин лицезреет на каком-то портале, посвященном жизни звезд, ту самуюфотографию, сделанную на крыше одного из зданий Хартли. Санни лежит на Дастине, и кажется, что они вот-вот поцелуются.

Рыжий Франкенштейн отомстил. Стерва!

Обманула его! Сказала, что уничтожила карту памяти! По лицу Дастина ходят желваки.

– Разворачивайся. Едем к ней, – цедит он сквозь зубы.

– Не стоит, – мягко говорит Хью. – Там могут пастись журналюги. Шеф, конечно, обещал остановить эту новость – она появилась буквально десять минут назад. Но ты же знаешь этих пронырливых...

– Я сказал – к ней, – перебивает его Дастин. И Хью понимает, что с ним лучше не спорить.

* * *

Концерт «Красных Лордов» заканчивается феерично – одним из их первых хитов –

«Архитектором», залпами холодного огня и вспышками ослепительного света софитов. Музыканты не уходят за сцену – они медленно скрываются под ней под оглушительный рев трибун, положив руки на сердца. И даже когда они полностью исчезают, а на всех огромных мониторах загорается на темном фоне огненный логотип группы – череп с крыльями летучей мыши, зрители не перестают аплодировать и кричать, надеясь, что «Лорды» еще вернутся и исполнят пару-другую любимых песен. Обычно Гектор не любит повторного появления на сцене. Однако решает, что они выйдут, чтобы повторно исполнить «Архитектора». Толпа радостно ревет, и вокалистов почти не слышно – поклонники поют так громко, что заглушают их. А потом «Красные Лорды» уходят окончательно. Но поклонники все равно ждут и третьего выхода. Но нет, загорается свет. Шоу окончено.

Только в шумной гримерной барабанщик Октавий снимает устрашающую кованую маску, в которой выступал, сбрасывает плащ, оставаясь в одних кожаных грубых штанах с шипами и цепью, и смотрит на себя в зеркало. Волосы под капюшоном спутались, стали влажными, по вискам стекает пот, вены, переплетающие руки, вздулись, шрам от недавнего ожога на груди становится ярче, напоминая цветок.

На каждом концерте он отдает максимум себя. На каждом концерте он умирает – вновь и вновь.

Ничего общего с тем, кем он был десять лет назад.

«Сладкий Ричард!» – словно назло раздается в голове противный голос девчонки, которую он встретил сегодня перед выступлением.

Октавий криво улыбается, глядя в свои же светлые глаза.

Нет. Она ошиблась. Сладкого мальчика из карамельной группы больше нет. Он исчез. Растворился.

Стал другим.

Все любуешься собой? – раздается рядом вкрадчивый голос. – Настоящий красавчик. Огонь!

На плечо Октавию опускается тяжелая рука Кезона[10]. Он все еще в гриме и в полутьме, царящей в гримерной в эти минуты, напоминает демона-искусителя, появившегося за плечом. Кезону нравится эта роль – вторая любимая после шута. Он тяжело из нее выходит даже после концерта, когда все начинают возвращаться в себя из своих сценических образов.

– Иди ты, – отвечает Октавий устало. Шутки о том, какой он слащавый, порядком ему надоели за эти годы. А Кезону – нет.

– Как такой хороший мальчик смог довести себя дотакого? – ухмыляется Кезон, прекрасно его понимая. Иногда Октавию кажется, что Кезон испытывает терпение и предел прочности их всех. Только зачем?..

Хотя он любит играть.

– Ты был таким милым, – продолжает Кезон. – Просто бабочка в руках дьявола.

– Ты, что ли, был дьяволом? – весело интересуется кто-то из команды техников, которая стала частью «Красных Лордов», правда, неизвестной слушателям.

– Эта роль всецело принадлежит Гектору, – отмахивается Кезон. Черноволосый вокалист Гектор его не слышит – находится в другом конце огромной гримерной, стены которой специально к их приезду выкрасили в черный цвет – согласно одному из пунктов райдера. Не что чтобы музыкантам был важен цвет стен – по большему счету им было глубоко плевать на это. Куда важнее – внимание оргов к требованиям и шумиха вокруг группы.

– Тогда не бабочка, а цветочек, – вставляет проходящий мимо Феликс.

– Цветочек стал монстром, – продолжает Кезон. – Что скажет мамочка?

– Что ты сумасшедший подонок, – хмыкает Октавий. Они все знают, что его мать –

известная певица.

– Что мы совратили ее хорошего мальчика, – хохочет в углу Марс и салютует им бутылкой виски. Видно, что и он порядком устал после выступления, но хорошего настроения ему не занимать. К тому же сейчас они поедут на закрытую афтерпати, которую устраивают им орги, – по традиции там будут самые хорошенькие фанатки. Раньше у менеджера группы была идея устраивать подобные вечеринки после концертов для фанатов – за определенную доплату, разумеется. Чтобы они смогли по полной оторваться под музыку «Лордов» в каком-нибудь клубе и взять автографы, однако первая же попытка окончилась неудачей. Во-первых, фронтмен группы Гектор не захотел никому давать автографы – видите ли, у него было плохое настроение. Во-вторых, фанаты устроили массовую драку, и несколько человек пострадало. Закончилось все приездом полиции и журналистов. Пресса во всем почему-то обвинила Гектора, назвав его агрессивным вожаком агрессивной стаи – видимо, мстила за нежелание общаться и давать интервью. И Гектор, характер которого и без того был не сахарным, обозлился еще больше.

– Или сделали настоящим мужиком! – выкрикивает звукорежиссер.

– Я не виноват, что вы родились с ублюдскими мордами! – огрызается Октавий. – А я – с красивой.

– Сначала я думал, что он – девчонка, – продолжает Кезон. – И до сих пор путаю. Марс смеется.

– Напоминаю тебе твою Кэтрин или как там ее? – спрашивает Октавий, зная, куда давить. Вся группа помнит о том, что великий клоун страдает по какой-то девчонке из свой страны.

– Один – один, придурок, – ухмыляется Кезон. Они все постоянно друг друга подкалывают. Исключение – Гектор. Он очень обидчивый. А Визард не всегда понимает шуток – у Октавия вообще к чувству юмора англичан множество претензий.

Октавий сбрасывает руку Кезона и пьет холодную воду из бутылки – после каждого концерта ему кажется, что он может выпить целое море. И не алкоголя, которым просто уставлена их гримерная, а именно чистой воды. В отличие от остальных сегодня он будет трезв – завтра должен встретиться с матерью, с которой видится крайне редко, раз или два в году. После сегодняшнего концерта в их мировом турне будет перерыв – вся команда слишком сильно устала от гастролей. И этот перерыв Октавий планирует провести в родной стране. Лицо, конечно, придется скрывать, потому что тут все еще помнят Ричарда из «Пепельных цветов», но он уже слишком давно не был дома.

Минут через двадцать к нему подходит Уилл – один из помощников менеджера и сообщает, что его потерянный телефон был отслежен. Именно из-за этого Октавий с трудом попал на собственный концерт. После саунд-чека он без каких-либо документов ушел гулять в парк, где любил бывать в детстве, и незаметно обронил телефон. До него никто не мог дозвониться, чтобы забрать, и поэтому нескольким людям пришлось отправиться на его поиски. Конечно, Октавия, боящегося подойди к стадиону, окруженному фанатами, быстро нашли, однако лишние нервы у организаторов были попорчены.

– Менеджер сказал, чтобы за телефоном я поехал с тобой, – говорит Уилл. Октавий недовольно морщится – он сам хотел забрать его.

– Ты же знаешь, я не могу с ним спорить, – почти жалобно говорит Уилл – менеджер ласков только с «Лордами», остальные побаиваются его.

– Хорошо, – соглашается музыкант. – Телефон находится далеко?

– Прилично, – вздыхает Уилл. – Но геопозиция точная. Даже этажи учитывает. Кто-то подобрал твой телефон и не перезванивает.

– Не перезванивает? – приподнял бровь Октавий. Во многих бытовых вещах он совершенно не разбирался.

– На экран блокировки дистанционно сообщение отправили, что телефон потерян и что нужно перезвонить по телефону – я свой дал, – поясняет Уилл. – Но пока молчат.

– Отлично.

Не то чтобы Октавий боится, что те, кто нашел его дорогой телефон, смогут обнаружить в нем какую-либо информацию: во-первых, он защищен сканером отпечатков пальцев, во-вторых, устройство было дополнительно заблокировано дистанционно, как и система мобильных платежей, подключенная к нему. Однако Октавию жалко расставаться с мобильником и эксклюзивным чехлом, сделанным специально по заказу матери. К тому же там хранятся несколько сделанных наскоро записей.

Полностью приведя себя в порядок, Октавий – или теперь, после концерта, Ричард? – прощается с парнями, получив еще одну порцию шуток от Кезона и Марса. Вместо закрытой вечеринки он поедет за телефоном, а потом домой, в особняк матери в Верхнем Ист-Хиллсе. Он знает, что сегодня на концерте должна была присутствовать его старшая сестра Кристалл, однако они не смогли увидеться – за ней постоянно увиваются папарацци. А в свой прошлый приезд, который был не так давно, – мать просила сопроводить ее на благотворительный бал друга – Ричард не успел даже зайти в свою комнату в старом доме, так мало времени у него было. Теперь он хочет отдохнуть как следует – без вспышек камер, назойливых взглядов, восторженных криков. Он слишком сильно устал от этого.

Популярность обрушилась на него тогда, когда он был подростком. «Пепельные цветы» взорвали хит-парады и юные девичьи сердца. Фанатки были везде – возле дома, около студии, в аэропортах, кафе, пробирались даже в школу для мальчиков, в которой Ричард учился. Учился, правда, недолго – ребята из школы восприняли его популярность как личное оскорбление, и будущую звезду начали травить. Пришлось переводиться. А потом учеба и вовсе отошла на второй план: съемки, концерты, встречи с поклонницами – забитый до отказа график. И тысяча тонн критики. «Группа «Пепельные цветы» бьет рекорды по продаже альбомов!», «Бой-бенд: талант или внешность?», «Очередные безголосые красавчики возглавили главный хит-парад страны». Ему, как сыну Элинор Фелпс, доставалось больше всего. «Мать протолкнула сыночка в шоу-бизнес», «Сможет ли Ричард Фелпс стать известнее Элинор?», «Сын Элинор Фелпс не умеет петь. Звездный позор».

«Нужен ли голос, чтобы стать популярным певцом?» – так звучала разгромная статья довольно уважаемого журналиста, которую Ричард запомнил лучше остальных. Статья вышла за несколько месяцев до того, как «Пепельные цветы» распались. И навсегда осталась в его памяти.

Да, он был безголосым – вернее, посредственным вокалистом. Но это не отменяло его страсти к музыке, которая жила в нем с самого детства. И сейчас сполна проявлялась в том, что он делает в «Красных Лордах», скрывая свое лицо за масками.

В «Пепельные цветы» он попал волею случая – и дело было в матери лишь отчасти. Она, знаменитая и талантливая певица, настоящая гордость страны, никогда не хотела, чтобы дети пошли по ее стопам. Для них она желала обычной размеренной жизни, сполна понимая ее прелесть и зная, что сможет обеспечить и дочь, и сына. Однако ни Ричард, ни его сестра не были согласны с матерью. Они хотели быть как мать. Стать такими же известными. Сделать так, чтобы она ими гордилась не меньше, чем они ею. И именно поэтому Кристалл пошла в модельный бизнес, а Ричард принял сомнительное приглашение от человека из звукозаписывающей компании, ищущего красивых молодых парней для кастинга в будущую мальчишескую группу. Ричард пришел на кастинг вместе с другом, больше «по приколу», нежели всерьез. Друг не прошел и первый тур, а Ричард легко преодолел все четыре. И попал в основной состав «Пепельных цветов». Как он сам позднее понял – из-за смазливой внешности: красивая мордашка, светлые волосы, высокий рост. То, что надо для малолетних поклонниц, которые не будут жалеть деньги на концерты, альбомы и мерч. Но это дошло до Ричарда не сразу. А вот Элинор, умудренная опытом в музыкальной индустрии, тотчас это поняла и даже пыталась объяснить что-то сыну, однако это было воспринято им в штыки. И в результате мать сказала, что он волен делать то, что хочет, – эта жизнь только его. «Но даже если у тебя не останется ни одного фаната, у тебя всегда буду я», – сказала она тогда, поняв, что отговорить сына бросить группу ей не удастся. Потом Ричард не раз вспоминал ее слова, но тогда, когда все только начиналось, забыл, окрыленный первыми успехами.

Правда, эйфория длилась не так уж и долго. Вскоре популярность надоела Ричарду, которому фактически не давали сольных партий – как-никак, он был лицом «Пепельных цветов», а не вокалистом. СМИ, разнюхавшие, чей он сын, постоянно прохаживались по поводу того, что мать просто-напросто купила Ричарду место в группе, или же рассуждали о том, что петь он совершенно не умеет. Сумасшедшие фанатки умудрялись попадать даже в номер гостиниц на гастролях – одну из них Ричард обнаружил у себя в кровати, полуобнаженную. И от нее пришлось прятаться в душе, потому что она начала к нему приставать. Кроме того, рабочий график был такой плотный, что Ричарду удавалось поспать максимум четыре-пять часов в день, а все остальное время он проводил в работе. Они все пахали как кони. Кроме того, еще и жили вместе, в одном доме, и до такой степени надоели друг другу, что каждую свободную минуту начинали ругаться, а временами затевали и драки.

Однако самым тяжелым было то, что повзрослевший Ричард понял, что больше не может так. Он не любил музыку, которую его заставляли исполнять, нет, вернее так – он ее ненавидел: за фальшь, за искусственность, за вторичность. И та самая страсть к музыке, которая жила в нем, начинала сжигать его самого – изнутри. Ричард не понимал, что и для кого делает, но точно знал одно – то, что исполняют «Пепельные цветы», ненадолго задержится в памяти людей. Поклонницы, даже самые рьяные, вырастут и забудут их, а сами они через несколько лет окажутся никому не нужными.

Это было забавно: во время долгих перелетов и переездов он слушал в наушниках одну музыку, а исполнял совершенно другую. И от этого становился сам себе противен, но ничего не мог поделать – контракт есть контракт, пусть и долгосрочный. Таким же противным – грязным – ему казалось и то, что люди видят в нем куклу, открывающую рот под фонаграмму. Называли Сладким. Не видели в нем личность. Единственное, что доставляло Ричарду радость, так это его маленькое хобби – игра на барабанах. Сначала он просто сбрасывал стресс, со всей дури колотя по тарелкам и бочкам, затем вдруг понял, что ему безумно нравится ударная установка, и стал учиться у профи – бывшего ударника известной в 80-е рок-группы.

Как только срок контракта подошел к концу, Ричард не стал его продлять, несмотря на огромную популярность группы, за что превратился во врага номер один для парней, особенно – для Джоэла, который считал, что Ричард сломал ему карьеру. Ричард уехал в США, где случайно познакомился с Гектором и, взяв себе псевдоним, занялся тем, что было ему по душе – роком. Трое других членов «Пепельных цветов» тоже долго не продержались вместе – стали требовать от звукозаписывающей компании больший гонорар и были распущены. Большие боссы посчитали, что легче вложить деньги на раскрутку нового бой-бенда, «более современного формата» как выразился один из них, чем заниматься и дальше «Пепельными цветами», из которых уже выжали почти все, что могли. Как Ричард и предполагал, группу фактически забыли.

Ричард Фелпс пропал.

Зато появился Октавий. В переводе с латинского – восьмой. Перевернутая восьмерка – знак бесконечности. Поэтому Октавий и его музыка будут существовать вечно.

Концертный зал приходится покидать с массой предосторожностей – фанаты до сих пор не уходят, хотя на улице портится погода и начинает накрапывать дождь, грозя в скором времени перерасти в грозу. Когда «Лорды» выходят на улицу, охране приходится делать «коридор» в бушующей толпе, через который музыканты не без труда протискиваются, на ходу успевая оставлять автографы, а Кезон даже позирует для селфи, за что тут же платится – чьи-то руки так цепляются за его футболку, что рвут ее. Охране приходится силой оттаскивать Кезона от буйствующих поклонников. И даже когда микроавтобус с музыкантами уезжает, фанаты их музыки не успокаиваются. Кое-кто начинает драку, и это перерастает в массовую потасовку, но тотчас приезжают полицейские машины, дежурящие неподалеку.

Октавия с остальными «Лордами» в микроавтобусе нет – он выходит последним, вместе с Уилллом, и на его лице привычные бейсболка и солнцезащитные очки, а на голову натянут капюшон черной худи. Октавий и Уилл без особых проблем садятся в легковую машину и едут по вечернему искрящемуся городу. Октавий задумчиво рассматривает его через окно, все отчетливее понимая, как тот изменился, но при этом остался таким же красивым и по-своему уютным. Недавно прошел дождь, воздух насыщен влагой, а асфальт теперь в лужах, в которых отражаются золотые и алые нити огней. Октавий следит за этими нитями, за бликами фонарей, всполохами фар, светом огромных, упирающихся в темно-бирюзовое небо зданий и почему-то вспоминает детство. Они едут довольно долго – пробки никогда не покидают дороги Нью-Корвена, однако для Октавия поездка протекает как один миг. Он даже не сразу понимает, что их машина попадает из деловых оживленных кварталов в тихий жилой райончик на юго-востоке. И Октавий не сразу узнает Южный Карлтон с его невысокими кремовыми домами.

Приехали. Надеюсь, телефон отдадут без вопросов. Не хочется обращаться в полицию, –

говорит Уилл, прежде чем вылезти из машины.

Он уходит и возвращается минут через десять, довольно озадаченный. Ричард лениво протягивает руку, думая, что помощник менеджера положит в его ладонь телефон. Однако вместо этого Уилл выдает:

– Не отдают!

– В смысле? – не понимает Ричард и открывает глаза.

– Эти девки заявили, что я, мол, не владелец телефона, и отдавать не собираются, –

помощник менеджера в явном замешательстве.

– В смысле? – хмурится Ричард. Что там происходит? Он уже должен быть дома, а не торчать здесь.

– Они говорят, что знают, кто владелец, – сообщает Уилл. – И отдадут телефон только ему. Вот же, – ругается он сквозь зубы крепкими словами на неведомых «девок». – Придется обращаться в полицию.

– Погоди, – задумчиво говорит Ричард, которого вдруг опаляет неожиданная догадка. – Что за...  девки?

– Имен не спрашивал, – пожимает плечами помощник менеджера. – Одна из них рыжая, хорошенькая. Вторая – с черными волосами, надменная, как Гектор в женском обличье. И такая же истеричка, – в сердцах добавляет он.

– Волосы короткие? – спрашивает Ричард, касаясь ребром ладони линии подбородка.

– Примерно как ты показываешь. А что, – с подозрением смотрит Уилл на музыканта. – Ты их знаешь?

– Догадываюсь, кто это, – сухо отвечает тот. Ему мигом вспоминаются две соседки по лавочке, которые нарушили его уединение. Из-за брюнетки он так нелепо споткнулся и показал свое истинное лицо. А она его узнала. И стала орать как ненормальная. Все-таки он недооценивал силу былой известности «Пепельных цветов».

Видимо, свой телефон он потерял тогда, когда падал. Или просто оставил на скамье, поддавшись панике, – брюнетка так громко кричала: «Сладкий» на всю округу, что он испугался и просто-напросто убежал. А она еще и погналась за ним...

Почему-то сейчас Ричарду становится смешно, особенно когда он вспоминает, как девчонка возмущалась по поводу выступления «Красных Лордов» – он ведь даже тогда рассердился и, не сдержавшись, сделал замечание...  Однако свой телефон он не собирается дарить ей за пару улыбок. Пойдет и заберет. Сам. Раз отдавать Уиллу девчонки телефон не собираются.

– Ты куда? – озадаченно спрашивает Уилл, видя, как Ричард выбирается из машины. Менеджер убьет его, если с барабанщиком что-то случится. С него велено не спускать глаз.

– Заберу свое, – говорит Ричард.

– Я с тобой, – немедленно оказывается на улице Уилл. Тут спокойно и немноголюдно, что не может не радовать.

– В какой именно квартире телефон? – спрашивает Ричард, глядя на кремовый симпатичный дом хмурым взглядом.

Уилл послушно ведет его к нужной квартире, в которой засели те самые девчонки. Они неспешно поднимаются по лестнице, слыша, как кто-то идет следом за ними. И останавливаются напротив нужной двери.

– Здесь? – спрашивает Ричард. Уилл кивает головой.

–  Вам тоже туда? – спрашивает за их спинами незнакомый приглушенный голос. Уилл и Ричард резко оборачиваются: позади них стоит высокий молодой темноволосый мужчина, одетый почти так же, как и музыкант: бейсболка, солнцезащитные очки, капюшон худи.

Только Ричард в темно-синих джинсах, а незнакомец – в серых. Зато оба в белых кроссовках.

Ричард молчит – его, как и всегда, обуяла мания преследования: вдруг незнакомец узнал его? Может быть, это очередной папарацци, который следил за ними? Может быть, это ненормальный поклонник – такой же псих, как тот, который пырнул Гектора ножом в живот?

– Туда, сэр, – вежливо говорит Уилл, который в отличие от музыканта не теряется. – Вы тоже хотите туда попасть? Или...  вы хозяин?

– О нет, – глядя не на Уилла, а на Ричарда, осторожно отвечает незнакомец. – Я гость. Незваный, – зачем-то уточняет он.

– Мы тоже, – хмыкает Уилл. – Не совсем желанные...

– Я к рыж...  кхм...  Санни Ховард. А вы?

– И мы, – зачем-то кивает Уилл, потому что понятия не имеет, как зовут рыжую и брюнетку. – Вы знакомы?

– Более чем. Вы тоже? – любопытствует незнакомец.

– Тоже, – растягиваются губы помощника менеджера в улыбке. Где-то внизу вновь слышатся тихие шаги.

– Она вас тоже подставила? – спрашивает вдруг темноволосый, и Ричард понимает, что его спокойствие – напускное.

– Можно сказать и так, – задумчиво говорит Ричард, имея в виду телефон.

– Я звоню, – зачем-то предупреждает всех Уилл. Его палец тянется к старомодному звонку, однако дверь резко распахивается, едва не ударяя его по носу. За порогом стоит рыжеволосая девушка – та, которую Ричард видел в парке. За ее спиной маячит та самая ненормальная, которая узнала в нем Сладкого. Рыжая удивленно смотрит на всех троих, а потом внезапно дергает незнакомца за руку и говорит тихо, но уверенно:

– Быстро заходите внутрь!

– Что? Просто отдай мне телефон. Я потерял его в парке и...

– Отпусти, – в этот же момент рявкает брюнет. – Какого черта ты вообще разослала снимки?! Решила отомстить или?..

Он резко замолкает и оглядывается на Уилл и Ричарда – понимает, что сболтнул лишнее. Рыжая закатывает глаза.

– Что за идиот? – спрашивает она сама у себя и вновь упрямо тянет его за руку в квартиру.

– Заходите скорее! Внизу журналист с камерой.

Эти слова действуют на всех троих самым волшебным образом. Они моментально оказываются за порогом, и дверь захлопывается в тот самый момент, когда на лестничной площадке появляется мужчина с камерой, хорошо знакомый темноволосому, – судя по его крепким выражениям.

Ричард стоит в узкой полутемной прихожей, которая кажется тесной из-за такого количества человек, и на него восторженно пялится та самая черноволосая девица.

– Пришел все-таки, – говорит она и добавляет ехидно: – Сладкий.

Твоя драма подходит к концу. И ты –  сама безупречность. Сейчас.Для меня. Танцуй. Я падаю.В бесконечность.

Глава 17. Корона из кленовых листьев

Слабым не дается познать глубины ни зла, ни добра.

Глава 18. Кольца из стекла и дыма

С тобой всегда лето.

Даже в пору почти беспечной юности Елена никогда так не ждала новых сообщений и звонков, как в последние недели. Теперь же она с болезненным удивлением и тревогой понимает, что они стали для нее слишком важны. Она зависима от своего телефона. Не выпускает его из рук, то и дело глядя в экран – не пришло ли новое сообщение в мессенджере? Она ложится спать, пряча телефон под подушку, а когда встает, то первым делом хватает его и, сонно щурясь, читает новые сообщения. Благо, что у них с Аароном раздельные спальни – у каждого свои апартаменты. Да и бывает муж дома слишком редко, в последние дни даже ночует в офисе компании. Слишком много дел. Слишком мало времени. Особенно на Елену. Но если раньше она переживала, хоть и не показывала вида, то сейчас ей все равно. У нее есть Чет.

Сейчас Елене нужно собираться на ужин, который пройдет в особняке Мунлайтов. Но она, сидя за изящным туалетным столиком в атласном алом халатике, то и дело откладывает кисть для румян и берет в руки телефон. Елена ждет сообщение от Чета, который куда-то пропал на целых пятнадцать минут. В овальном зеркале отражается ее красивое лицо с правильными чертами, обрамленное светлыми волосами, – прическа уже готова, осталось лишь завершить макияж. И выражение ее лица какое-то пустое. Однако стоит загореться экрану телефона, как на лице Елены появляется улыбка, которая моментально делает ее красивее.

«Прости, что долго не отвечал, были клиенты», – пишет Чет. Сейчас он на работе в баре. Елена прекрасно знает его распорядок дня.

«Я скучаю, ангел. Когда мы снова встретимся?» – спрашивает он.

«Когда он уедет».

Он – это ее муж. Аарон.

«И когда это случится?»

Елена быстро печатает:

«Через два дня. Тогда... »

Допечатать она не успевает – слышит, как почти беззвучно раздаются шаги. Тут же прячет телефон в кармане халата и хватает кисть. Когда Аарон, уже полностью готовый к поездке и, как всегда, безупречный, входит в спальню Елены, она с отсутствующим видом наносит под скулы румяна.

– Ты еще не готова? – слегка удивленно спрашивает Аарон.

– Почти, – не поворачиваясь, отвечает Елена.

– Ты же знаешь, отец не любит, когда опаздывают, – мягко напоминает он, вставая позади нее.

– Финальные штрихи, – говорит Елена – кисть порхает по ее скулам. – Я быстро оденусь.

Аарон замечает висящий на передвижной вешалке-стойке наряд, который Елена приготовила заранее. Это коктейльное короткое платье нежного льняного цвета из последней коллекции любимого дизайнера Елены, с которым у нее сложились отличные отношения – она получает приглашения на его показы одна из первых. «Ванильный одуванчик» – так назвал цвет этого платья кутюрье, и хотя Елена не очень любила оттенки желтого, вдруг поняла, что это платье чудесно. Рядом стоят кремовые «лодочки», которые вновь вошли в моду.

– Ты хочешь надеть это платье? – спрашивает Аарон, касаясь рукой тончайшего нежного материала.

– Да, – отвечает Елена.

– Думаю, было бы лучше, если бы ты надела что-то более сдержанное, – говорит ее муж.

Внутри у нее появляется знакомая волна нежелания покоряться его воле, но Елена отлично держит себя.

– Хорошо. Какой цвет ты предпочитаешь? – спрашивает она.

– Что-то более темное и классическое, – отвечает Аарон. Елена, закончив макияж, встает и идет в гардеробную. Там ее коктейльные и вечерние платья развешаны по цветам. Она вытаскивает один наряд за другим и показывает мужу. Он останавливается на черном обтягивающем платье с вырезом под шею. Елена без слов берет его и переодевается. Когда она возвращается в спальню, Аарон молча подходит к ней, встает позади, аккуратно убирает волосы на одно плечо и надевает на ее шею изящное колье с блестящими бриллиантами. В какой-то момент послушно стоящая Елена понимает, что его сухие ладони лежат поверх этого колье – они скрещены, словно муж собирается ее задушить. Но это длится всего лишь мгновение.

– Прекрасно, – говорит Аарон, глядя на жену. Уголок его узких губ дергается. – Сама добродетель. Ты сменила духи? – вдруг спрашивает он.

– Тоже не нравятся? – спокойно интересуется Елена.

– Оставь, – безразлично отвечает Аарон и выходит.

Она окончательно приводит себя в порядок и спускается вниз. Они садятся в шикарный черный «Мерседес» и едут в особняк Мунлайтов. За ними направляется внедорожник – Аарона всегда сопровождает охрана.

Он совсем не обращает на нее внимания. То разговаривает по телефону с подчиненными, с которыми не резок, а все так же спокоен, но которые боятся его и уважают. То просматривает какие-то бумаги, которые передает ему с переднего сиденья секретарь – молодой парень в очках, который иногда посматривает на Елену. Иногда она замечает, что он странно себя ведет, и ей не нравятся его быстрые взгляды, но она игнорирует это. Ей не до мальчика-секретаря. Она изнывает из-за того, что не может ответить Чету.

Чет Далтон. Простой парень, начинающий музыкант, сердцеед.

Елена сама не знает, как попала в его силки, почему так запала на этого парня из совершенно другого мира. Она думает о нем в режиме 24/7. Вспоминает его лицо, взгляд, голос, прикосновения. Ждет от него сообщений – они постоянно переписываются и каждый день разговаривают по телефону. Ничето из их переписок, разумеется, не сохраняется – Елена осторожна и удаляет все, не оставляя следов. Она не хочет, чтобы о ее связи с Четом кто-либо знал. И все остается лишь в ее памяти.

Однако люди замечают, что Елена меняется – против ее же воли. Миссис Карпентер, отвечающая в доме за хозяйство и обслуживающий персонал, понимает, что Елена стала чаще улыбаться. «Вам идет улыбка, госпожа, – сказала миссис Карпентер в начале недели. – Раньше вы почти всегда были грустны». «Я просто рада этому лету», – ответила тогда Елена и подумала, что Чет для нее – как летнее солнце, по которому так тоскуют морозной зимой.

Перемены отметили и подруги – если таковыми можно назвать скучающих жен богатых мужчин, которым приходится сосуществовать в одном клубе, конечно же, благотворительном, потому что быть меценатом – модно. На очередной встрече – такой же скучной, как и все остальные – они требовали у Елены поделиться с ними ее секретом. «Вы отлично выглядите! Какого косметолога посещаете? – наперебой спрашивали они. – Или...  это пластический хирург?» Им всегда было тяжело принять ее красоту. А красоту, которую, как вода цветок, питали чувства, – еще сложнее.

Сестры, с которыми Елена обязательно встречается раз в месяц, чтобы устроить посиделки в любимом кафе в старом уютном районе Лос-Стейн, тоже заявили, что она похорошела. «У тебя глаза счастливые», – сделала вывод Пэгги, а Этел, хитро улыбаясь, спросила: «Ты что, влюбилась?» От неожиданности Елена пролила ореховый капучино на стол. Раньше ничего подобного не случалось. «Точно, я тебя разгадала! И кто он?» – захихикала Этел, пока Пэгги помогала ликвидировать последствия кофейной катастрофы. Однако Елене было не до смеха. «Не говори глупости, – попросила она. – И у стен есть уши. Если подобные слухи дойдут до Аарона, плохо будет нам всем». Этел тут же прекратила смеяться и закусила губу.

Она прекрасно знала, что брак старшей сестры – залог их счастья. «Все равно он придурок», – пробубнила она едва слышно, но Елена услышала. Вслух она ничего не сказала, а про себя согласилась.

Аарон Мунлайт – полный придурок.

Возможно, если бы он видел в ней личность, а не биоаксессуар, если бы был чуточку внимательнее и ласковее, если бы ценил хотя бы четверть того, что Елена делала для него и его семьи, она ни за что бы не посмотрела на красивого дерзкого мальчишку с гитарой и татуировками на руках, от которого пахнет не коллекционными мужскими духами, а дымом сигарет. По крайне мере, она так говорила сама себе, успокаивая совесть.

Даже простое общение с Четом с лихвой давало ей все то, что она так ждала от мужа.

В ту их встречу на заброшенном маяке Елена едва не совершила ошибку и...  жалела о том, что не совершила ее. И если сначала она убегала от Чета с полной уверенностью, что забудет о нем и больше никогда не вспомнит, то уже утром ее «ломало». Елена хотела увидеть его, услышать насмешливый голос, дотронуться до плеч, зарыться пальцами в волосы, коснуться губами его губ...  И в то же время чувствовала себя ужасным человеком. Елена всегда презирала тех, кто изменяет, считая верность высшей добродетелью. А теперь сама хотела сделать это.

Она все время думала о Чете, он даже снился ей и во сне целовал так неистово, что она просыпалась в жару, цепляясь пальцами за простынь. Она скучала по нему, хотя понимала, что это странно – ведь они встречались всего лишь дважды. Она прекрасно понимала, что это не любовь, а страсть, но ничего не могла с собой поделать. Это было ее личным наваждением. Манящим и опасным.

А потом он снова позвонил ей, и она не смогла не ответить. Внутри словно что-то перевернулось, вспыхнуло и стало искрить – до слез в уголках глаз. Чет извинился за то, что было на маяке, хотя виноватой, прежде всего, Елена считала себя – она не привыкла перекладывать ответственность на других. И она сказала, что вовсе не собиралась его расстраивать, и что она вовсе не такая, какой он ее считает, и что это неправильно, и что...  Она готова была назвать ему тысячу «что», но в ответ услышала тихое:

«Я скучаю по тебе».

Если бы слова могли быть предметами, то эти стали бы кинжалами – по одному на каждое слово. И все они вонзились бы в ее спину – слева, там, где сердце. И растаяли бы, пустив в ее тело огонь, растворяющийся в крови.

Елена сама не поняла, как прошептала в ответ:

«Я тоже скучаю».

Хотя умом она и понимала, что скучать по человеку, с которым виделась лишь пару раз, – это нонсенс, но ничего не могла с собой поделать. Елена говорила правду.

В тот вечер они проговорили по телефону несколько часов. Болтали о разных пустяках, даже шутили. И чем больше Елена слушала голос Чета, тем теплее ей становилось на душе. Ей казалось, что она греет озябшие руки на солнце, и улыбка сама расцветала на лице.

После звонка Елену как никогда накрыло чувство тотального беспросветного одиночества. Она заперлась в ванной комнате и беззвучно плакала, сидя прямо на холодном кафеле, хотя всегда строго запрещала себе рыдать – Мунлайты не должны показывать свои эмоции. Это была одна из заповедей святого Николаса, как в шутку называла его Диана. И Елена, как новый член семьи, не должна была нарушать эту заповедь. Но тогда слезы сами катились по щекам. И Елена никак не могла их остановить.

Если бы она не была женой Аарона, если бы встретила Чета раньше, если бы...  «Если бы» было слишком много. И это говорило лишь об одном – между ней и им ничего не может быть. Она никогда не опустится до того, чтобы изменять мужу, даже если он не видит в ней человека. Правда, тогда же Елене вдруг вспомнились и давние слова отца: «Он не бьет тебя, даже не повышает голос, дает деньги – и тебе, и нам. Аарон – наш спаситель. Ты должна быть благодарна ему. А еще лучше – роди ему ребенка, наследника».

Елена хотела стать матерью, но ничего не получалось, а Аарона вполне устраивала их жизнь вдвоем. И она смирилась, по крайней мере, ей так казалось.

Общение с Четом продолжилось. Теперь он действовал не опрометчиво, напролом, как в прошлый раз, а иначе – аккуратно, неспешно, боясь спугнуть Елену. Он много писал ей и часто звонил, хотя у нее не всегда была возможность поговорить с ним. Чет приучал ее к себе и довольно умело. Елена привыкала, и чувство накрывшего ее одиночества постепенно растворялось, как соль в воде, и все ее мысли были о нем.

Чет был полной противоположностью Аарона. Во всем: в привычках, вкусах, внешности, жизненных принципах...

Аарон был образцом для подражания. Нордически спокойный, вежливый, аккуратный, даже педантичный, надежный, элегантный и собранный: его ботинки всегда блестели, галстук был идеально завязан, костюм сидел ровно, придавая его образу аристократическую утонченность. Хотя Аарон и так имел титул графа Гиллиса – по праву супруги. После смерти тетушки Маргарет этот титул перешел к Елене. Николаса всегда забавлял тот факт, что его старший сын – граф. Аарон слыл настоящим трудоголиком, знающим едва ли не наизусть юридический справочник и кодекс страны, и никто не сомневался, что именно он станет преемником отца. Он тщательно следил за новостями в политике, бизнесе и социальной сфере. Занимался благотворительностью и ревностно оберегал имидж своей семьи. Умел почти искренне улыбаться для фотосъемок. Всегда тщательно мыл руки и носил с собой дезинфицирующее средство. Не употреблял алкоголь, не курил, сбалансированно питался и занимался спортом – ни единой вредной привычки, разумеется, кроме трудоголизма. О нем писали в крупнейших журналах и считали образцом для подражания. А еще Аарон был баснословно богат. И властен, хотя тщательно это скрывал.

Чет оказался совершенно другим. Абсолютно. Диаметрально. Другим. Эмоциональный, яркий, веселый, открытый, непостоянный, с отличным чувством юмора и харизмой, которая неудержимо влекла к нему девушек, этакий типичный представитель современной молодежи: с забитыми татуировками руками, рассеченной бровью, наушниками в ушах, кедами «Пирс Ривз» и рюкзаком за плечом. Он был творческим человеком с широким кругозором, готовым идти вперед и пробовать что-то новое. В его голове всегда были тысячи идей, и он буквально тонул в музыке и всюду ходил с гитарой, с которой обращался как с живым человеком – нежно и аккуратно. Он обожал уличный кофе, пиццу и картошку фри.

Ездил автостопом по стране и участвовал во флеш-мобах. Зажигал в клубах и мог, вспыхнув как спичка, влезть в драку и даже попасть в полицию. Он жил так, как хотел, и ни на кого не обращал внимания. Учеба в Хартли вдохновляла его, и Чет считал, что это – лучшее время в его жизни. Он обожал свою группу и был уверен, что они многого добьются. Семья Чета была совершенно простой – отец, мать и младший брат жили где-то на севере, в небольшом городке, и готовы были принять его в любую минуту. У него не было денег и власти – можно сказать, у него почти ничего не было. Зато была музыка и мечта. И обжигающие чувства к Елене.

Чет признавался, что понятия не имеет, почему его так тянет к ней, но каждый раз добавлял тихо, что он постоянно думает о ней. «Ты стала моим наваждением, – сказал как-то Чет Елене, повторяя ее мысли. – Ты даже записана так».

«Как?» – удивленно спросила она.

«Мое прекрасное наваждение», – рассмеялся Чет, и в его голосе Елена уловила нежность.

«А как в твоем мобильнике записан я?» – поинтересовался он.

Елена промолчала – в ее записной книжке Чет значился просто и незаметно для посторонних глаз. «Парикмахер».

«Ты говоришь так всем девушкам?» – иронично спросила она, вместо того чтобы ответить на его вопрос.

Он снова рассмеялся – искристо и весело. И сказал, что она – не все. Она – Елена Прекрасная. Ему нравится это бессмысленное сравнение.

«А ты, стало быть, все-таки считаешь себя Парисом?» – с любопытством поинтересовалась она.

«Почему бы и нет? Он забавно увел Елену прямо из-под носа Менелая», – развеселился Чет, и Елена поняла, что для него их странные отношения нечто сродни приключению. А для нее это попытка вырваться из золотой клетки, куда заключено не только ее тело, но и сердце.

Она едва слышно вздохнула, а Чет как будто бы прочитал ее мысли и сказал серьезным голосом: «Я считаю себя человеком, который настроен по отношению к тебе серьезно. Запомни это».

Постепенно их разговоры и переписки становятся нежнее и откровеннее. Он называет ее ангелом, по утрам желает доброго утра, а поздно ночью, когда они одновременно ложатся спать, – добрых снов и обязательно с его участием, не стесняется писать, что бы сделал с ней, если бы встретил прямо сейчас (но при этом все-таки придерживается норм приличий, что для Елены немаловажно). Чет вынуждает ее быть честной и говорить о том, о чем она раньше никому и никогда не рассказывала: первой любви, первом поцелуе, первом опыте с мужчиной – и сам рассказывает все то, о чем хочет знать Елена. Он присылает ей свои песни, а она, отважившись, фотографии, сделанные украдкой. В какой-то из дней, когда Елена направляется в торговый центр вместе со своими так называемыми подругами из высшего общества, она вдруг понимает, что всегда хотела сделать одну вещь, которую часто делают героини фильмов или книг. Они примеряют разные наряды, фотографируются в огромных, во весь рост, зеркалах и отправляют снимки своим мужчинам, чтобы те помогли выбрать одежду. Елена и сама не знает, что на нее находит, но в примерочной кабинке известного бутика она делает несколько снимков, в том числе в весьма откровенной пудровой сорочке из нежнейшей полупрозрачной ткани. Она колеблется, отправлять ли этот снимок Чету, но все-таки решается, и он моментально откликается.

«Офигеть! Я же не железный!!!» – пишет Чет и даже ставит сердечко, а следом рыдающий смайл.

Елена распаляется, чувствуя себя подростком, и делает еще один снимок – куда более соблазнительный и откровенный. Правда, за этим занятием ее случайно застает одна из спутниц – Нора, жена высокопоставленного чиновника. Весьма любопытная и беспардонная особа.

«У тебя отличный вкус, милая, – говорит она, завистливо рассматривая стройную фигуру Елены с женственными формами и плавными изгибами. – И у твоего мужа – тоже. Наверняка после такого он истекает слюнями, сидя в офисе. Я обожаю отправлять Стивену непристойные фото, когда он на собраниях», – хихикает Нора, полагая, что селфи Елена делает для Аарона. И она ее не переубеждает.

«Слушай, твой муж – просто душка, мистер идеал. А какой он в постели? Такой же идеальный?» – интересуется она уже позднее, хватая Елену под руку и таща в очередной бутик.

Холодный, как скала, нависшая над Северным морем. Бесчувственный. Похожий на робота.

«Божественный, – отвечает Елена с усмешкой. – Нежный до умопомрачения. Чувственный. Родной».

Она описывает не Аарона, а Чета, хотя у них ничего не было, кроме поцелуев и объятий. Нора завистливо на нее косится.

«Тебе повезло с Аароном, дорогая, – вынуждена признать она. – А представляешь, если бы ты вышла замуж за его брата? Это был такой скандал, когда обнаружилось, что у Виктора есть женщина и незаконнорожденный ребенок! – со вкусом вспоминает Нора – скандалы и разоблачения ей по нраву. – Ведь Виктор был обручен с Беллой Харрелл! А на ее месте могла оказаться и ты. Это так ужасно – жить с мужчиной, у которого есть другая семья!»

«Думаю, это дела семьи Мунлайт, – обрывает ее Елена – пусть она и не в восторге от этих людей, но не позволит говорить о них с насмешкой. – Николасу не понравились бы подобные разговоры».

И Норма тут же замолкает – понимает, что хватила лишнего. Она переводит разговор на новую коллекцию сумочек от Фэй Ли. Елена, не слушая ее болтовню, почему-то думает – вдруг и у Аарона есть...  другая семья? Она почти наяву видит, как он приезжает в уютный другой дом где-нибудь в тихом уютном Дэвисе, выходит из машины, а ему навстречу выходит милая женщина с ребенком на руках. Второй ребенок – постарше, девочка – бежит ему навстречу, Аарон подхватывает ее и кружит, весело смеясь.

Если честно, Елена не испытывает ни ревности, ни обиды – скорее, ей все равно. Просто она не понимает, чем она хуже этой гипотетической любимой женщины мужа?

А потом она понимает, что Аарон не стал бы заводить семью на стороне – слишком сильно тот был рассержен поступком брата, когда выяснилось, что у Виктора есть возлюбленная и ребенок. Однако Елена не может взять в толк – что не так с ее мужем, раз он настолькоравнодушен к ней? У него есть другие женщины? Скорее всего.

Однажды ей в голову пришла мысль, что Аарону, возможно, женщины и вовсе не нравятся.

С Четом Елена за все это время встречается только один раз. Она слишком сильно опасается, что их связь могут обнаружить, и действует предельно осторожно. Их свидание начинается в кафе с видом на реку: они сидят за соседними столиками, друг напротив друга, и заказывают одинаковые напитки и десерты. Елена одета в бледно-сизое длинное платье из тончайшего шифона с высокими разрезами и бронзовым поясом. От нее пахнет свежими духами с легкой виноградной ноткой. Чет одет в простую белую майку, темно-серые джинсы, а на поясе у него небрежно завязана клетчатая рубашка. Он слегка небрит, но щетина делает его еще более привлекательным.

Чет первым встает со своего места и проходит мимо, словно невзначай касаясь своей рукой ее плеча. Потом они идут по улице – сначала по разным ее сторонам, поглядывая друг на друга и переписываясь, а затем попадают на оживленный перекресток и там, в плотной толпе людей, берутся за руки – буквально на несколько мгновений. Они переходят дорогу и направляются в сторону городского парка. И там, среди высоких раскидистых деревьев и мягкой тишины, Елена и Чет, наконец, встречаются и пару часов сидят на старой скамье в укромном местечке. Они наслаждаются друг другом, не размыкая объятий, жадно целуются, и Елена понимает, что к третьей встрече Чет стал для нее настолько важным человеком, что хочется кричать от несправедливости – почему она не может быть вместе с ним? Ей нравится в нем все – его улыбка, блеск темных глаз, горячее дыхание, грубая кожа на пальцах, тембр голоса, привычка говорить, не дослушав. Елена прекрасно понимает, что в нем масса недостатков. Но – странное дело! – она готова принять их. Она готова принять его – со всеми плюсами и минусами.

Когда Чет полулежит на скамье, положив голову на ее колени и глядя ей в лицо, Елена почему-то думает, что любит его, но тотчас отгоняет эту мысль прочь. Она нежно гладит Чета по волосам одной рукой – вторая покоится на его груди, и сверху лежит его теплая ладонь. И думает, что еще никогда не была так счастлива.

«Это так странно», – говорит Чет, не отрывая глаз от Елены.

«Странно», – соглашается она рассеянно, продолжая перебирать его темные волосы.

«Ты все еще считаешь, что это неправильно?» – спрашивает он. И Елена понимает, что он говорит о ее муже.

«Не знаю, – признается она. – Ничего не знаю. Все так странно. Так не должно быть».

«А как должно быть, ангел?»

Елена смотрит в небо. Оно бездонно-синее, безграничное, с тяжелыми неподвижными облаками, рваными по краям. Кажется, это небо вот-вот начнет медленно и тяжело рушиться на землю – куски облаков уже отваливаются и тают.

«Я всегда верила, что брак – это святой союз, – говорит вдруг Елена задумчиво. – Не  сердец – в любовь я никогда особенно не верила, – а умов. Это партнерство, уважение и взаимопонимание. Надежный оплот и защита от внешнего мира. Я верила в это, даже несмотря на то, что наша семья была совершенно не такой. Мама ушла рано, отец постепенно опускался все ниже и ниже, и нас с сестрами воспитывала тетя, которая никогда не бывала замужем и взгляды имела чудные – консервативно-феминистические. Семьи родственников тоже нельзя было назвать счастливыми. Наверное, я верила в брачный союз вопреки тому, что меня окружало. А потом вышло так, что семья моего мужа выбрала меня в качестве невестки».

Чет смотрит на Елену удивленно – ему странно слышать такие размышления о браке. Для него все это – глупость. Свобода дороже. По крайней мере, была дороже до последнего времени. С появлением в его жизни Елены Мунлайт многое меняется.

«Я знала, что не буду любить Аарона, – продолжает Елена все тем же размеренным тоном. – Но я видела в нем благородного человека, чем-то похожего на меня саму, и мне казалось, что мы сможем построить крепкую семью. Но...  Год шел за годом, и ничего не получалось, как бы я ни старалась. Я делала все, что могла, чтобы создать настоящую семью. Но Аарон – он всегда был слишком далеко от меня. Я не имею права его винить, но...

«Винишь»? – догадывается Чет.

«Да, – вдруг резко говорит Елена. – Никто не в состоянии построить отношения в одиночестве. И я не исключение. Я бежала навстречу, а он уходил все дальше и дальше. Все мои попытки сблизиться были самым тщательным образом уничтожены. Никакого взаимоуважения, никакого доверия, никакой душевной близости. И, естественно, абсолютно никаких чувств, кроме равнодушия. Ему плевать на меня. Я безразлична к нему. Вот и вся наша семья. Оплот из гнилых листьев, покрытый сверкающей краской. Мы совершенно чужие люди, которые носят одну и ту же фамилию, титул и живут под одной крышей. Но при этом я не имею права ни на что. Не могу говорить, что хочу, делать, что хочу, любить, кого хочу, – в ее голосе появляется вызов. – Любые мои желания – это преступление против семьи Мунлайт. Любые желания семьи Мунлайт – моя святая обязанность. Поэтому я не знаю, правильно ли это или нет, что я сейчас здесь, с тобой».

Чет резко встает и берет ее лицо в ладони.

«Хоть ты и старше меня, ты такая глупая», – говорит он. – Правильно все, что делает тебя счастливой. Если ты, конечно, не нарушаешь закон, – усмехается он. – И чужих прав.

Поэтому то, что ты здесь, со мной, – это правильно».

Он склоняется к ней и слегка покусывает за нижнюю губу, а после целует.

Расстаются они тяжело. Чет расстроен и зол – он не привык, что женщины могут быть не его. Елена не хочет прощаться с ним – в ее сердце тревога переплетена с нежностью и желанием быть с Четом.

Конечно, после свидания Елену охватывает страх – вдруг муж узнал о том, что она была в парке с другим мужчиной? Она возвращается домой, и ей чудится, что вот-вот в гостиную войдет Аарон и скажет, что обо всем знает. Естественно, этого не происходит. Аарону плевать, где она была и что делала. И то, что Елена может ему изменять, – последнее, что приходит в его вечно занятую голову.

До особняка Мунлайтов осталось не так уж и далеко. И Елена провожает глазами темнеющие улицы, спешно зажигающие огни. Они неспешно двигаются в плотном потоке машин.

В какой-то момент Чет звонит ей, и ее мобильник начинает вибрировать на весь салон – даже мальчишка-секретарь оборачивается. А может, это повод, чтобы посмотреть на Елену.

– Ответь, – не поднимая глаз от документов, говорит Аарон, слыша это. И Елена, с отчаянием думая про себя, что Чет – нетерпеливый дурак, принимает звонок. Внутри у нее все сжимается. Она боится, что муж догадается обо всем.

– Здравствуй, Дороти, – ровным голосом говорит Елена, словно действительно обращается к давней подруге.

– Привет, малышка, – ухмыляется Чет. – А, ты не одна. Понял. Прости. Но это не отменяет того факта, что я хочу с тобой встретиться.

– Извини, сегодня я буду на ужине у свекра, – произносит Елена. – Встретимся в другой раз.

– Я скучаю, – шепчет Чет. – И помни – ты моя.

– Да, конечно, Дороти, – все тем же официальным голосом продолжает Елена. – Увидимся позднее, дорогая.

Она отключается первой, оставаясь все такой же невозмутимой. Их машина вдруг резко тормозит – какой-то ненормальный впереди внезапно остановился. И телефон падает из пальцев Елены вниз, под ноги.

– Прошу прощения, сэр, – оглядывается встревоженно водитель. – Машина впереди затормозила. Все в порядке?

– В порядке. Продолжай движение, – говорит Аарон и снова впивается взглядом в бумаги.

Водитель объезжает остановившуюся машину – похоже, что-то сломалось. А Елена наклоняется, чтобы поднять телефон, однако вместо него ее пальцы натыкаются на что-то круглое и холодное. На кольцо, судя по всему, – женское.

Елена всегда считалась сообразительной девушкой, способной быстро принимать решения. Она цепляет кольцо мизинцем и тут же берет лежащий рядом телефон, делая вид, что ничего необычного не произошло. Выдержки на это у нее хватает, хотя сердце бьется как сумасшедшее – Аарон вот-вот услышит его стук. Незаметно Елена перекладывает кольцо в клатч вместе с телефоном. Откуда оно тут взялось, она понятия не имела. Аарон не имеет привычки подвозить в своем личном – и любимом – автомобиле посторонних людей. В его машинах ездят он сам, секретари, которые сплошь мужчины, а также охрана. Привычку брать с собой партнеров и гостей Аарон не имеет. У него достаточно обширный автопарк, чтобы выделить для них другие машины. Иногда в салонах его автомобилей бывают сама Елена и мать Аарона, но для ее крупных пальцев это кольцо слишком узко.

Елена не знает, кому принадлежит ее странная находка. Она знает только одно – в жизни ее мужа есть та, ради которой он делает исключение. Если это, конечно, не какое-то странное совпадение.

Елена пытается понять, кто же потерял кольцо в машине мужа, в ее голове масса вопросов, но ответов на них нет.

Когда она выходит из машины – Аарон любезно открывает ей дверь и подает руку, – она, сама не зная почему, оглядывается, прежде чем скрыться в доме Мунлайтов.

Мальчишка-секретарь все так же странно на нее смотрит из-за стекол очков.

... А небо похоже на аметистовый мрамор, по которому бегут словно трещины белые прожилки.

Елена не знает, какое кольцо доставляет ей больший дискомфорт – то, которое у нее в сумочке, или то, которое на пальце.

Не сдерживай свои чувства, Забудь про свое кольцо. Дарить любовь – это искусство. Терпеть нелюбовь – мастерство.

Глава 19. Можно ли склеить разбитое небо?

Земля тяжелая из-за влаги после дождя. А мое сердце тяжелое из-за пролитых слез.

Играет неспешная живая музыка, официанты разносят блюда, в звонких бокалах искрится вино, чайные розы наполняют воздух изысканным ароматом – вечер в особняке в самом разгаре.

На ужине присутствуют почти все представители клана Мунлайт, за исключением, разве что, бывших жен Николаса и его опального сына Виктора, а также Уилшеры и несколько семей партнеров по бизнесу. Кроме того тут присутствует генеральный директор «Биг-Скай Рекордс» и продюсер Макс Уолтер, который сияет от чувства собственной важности. Диана знает, что именно он будет работать с ней.

Поправка – должен был работать. Но ни он, ни отец пока ничего не знают. Мать тянет, не хочет говорить – надеется на чудо. Даже Диана не верит в чудо, а Эмма все еще продолжает.

Диана украдкой смотрит на отца. Он сидит во главе длинного стола, заставленного изысканными блюдами, неторопливо попивая вино из коллекционной бутылки. Николас Мунлайт смотрит на собравшихся долгим пристальным взглядом, словно видит каждого насквозь.

Кроме родной дочери.

Диане отец напоминает пастыря, который ревностно следит за своим «стадом овец». Глядя на него, Диана не может даже думать о том, что бывают другие отцы: любящие, заботливые, понимающие. Николас Мунлайт – глыба скалы, для которой не существует чувств. По крайне мере, так считает Диана.

Хотя в последние дни жизнь вообще видится ей отнюдь не в самых радужных красках. Она видит только два цвета: белый и черный. Остальные померкли. Растворились в ядовитом воздухе.

Большинство собравшихся вызывают в Диане отвращение. Она презирает их и не хочет видеть их лиц. Но она должна присутствовать на этом чертовом ужине и делать вид, что все в порядке. Что ей вовсе не больно. Что ее жизнь – размерена и прекрасна. Хотя на самом деле все обстоит абсолютно иначе. Жизнь Дианы пошла под откос. И ей хочется не мило улыбаться, делая вид, что она слушает отца или его гостей, а кричать, разбрасывая все, что есть на столе, бить тарелки на мелкие осколки, резать ими кожу – чтобы боль притупила ее глухое чувство отчаяния.

На ее бледной коже под рукавом платья тонкие алые порезы. Как и свою татуировку под грудью, она никому не покажет их.

Боль. Диана никогда не любила ее, но именно физическая острая боль заглушала боль душевную. Это было случайно открыто Дианой еще на вилле, в день благотворительного бала. Когда Диана не знала, что все кончено.

Пустоты в ней так много, что она сама почти стала пустотой. Пустота в оболочке человека. С приклеенной улыбкой. И в блестящих мертвых украшениях, которые стоят больше, чем иные живые люди.

Диана ловит на себя обеспокоенный взгляд матери и отворачивается к Елене – она сидит рядом с ней и Уилшером-младшим. И если к Елене девушка относится нейтрально-хорошо, то Крис после вчерашнего противен втройне. Диана игнорирует все его пристальные, почти жалобные взгляды, а перед ее глазами проносятся две картины. В первой, мимолетной, оранжевое солнце пробивается через полуоткрытые жалюзи и тонкими полосами падает на загорелую обнаженную спину спящего Криса. Во второй он целуется с Санни Ховард на закате, и всюду высятся каменные глыбы Лампфорта.  

Санни Ховард.

Она пела прекрасно. Так, как сама Диана уже никогда не сможет. Вспоминая это, Диана сжимает на коленях пальцы в кулак.

Сможет...  Сможет. Сможет! Она не смирится.

Ее лицо остается таким же безучастным.

– Мне кажется, юный Уилшер очень в тебе заинтересован, – чуть склоняется к плечу Дианы Елена. У нее спокойный размеренный голос, в котором Диана все-таки улавливает хорошо замаскированную иронию.

– Это проблема юного Уилшера, – тихо отвечает Диана, скрещивая руки на коленях. Есть она не может – почти не притронулась ни к одному блюду, лишь сделала несколько глотков вина. Говорить тоже не может (не потому что не может, а потому что нельзя). Но она должна делать вид, что все хорошо. Что ничего не произошло.

Может быть, ей снова напиться? Как тогда...

– Он давно проявляет к тебе знаки внимания, – замечает Елена, ставя сияющий в ярком свете хрустальный бокал на стол.

Диана пожимает плечами.

– Он совсем тебе не нравится?

– Абсолютно.

– Тебе стоит показать родителям те качества и стороны юного Уилшера, которые тебя смущают и вызывают недовольство, – очень корректно говорит Елена как бы между делом. – Иначе они будут видеть в нем только то, что хотят видеть. А если они будут видеть только это, высока вероятность, что Кристиана сочтут лучшим кандидатом. Морские гребешки удивительно вкусные, – добавляет она как ни в чем не бывало. – Рекомендую попробовать.

Елена не уточняет, кандидатом для чего сочтут Уилшера. Диана и так понимает. Для брака. Слова невестки не нравятся ей. Диана знает, что Елена только кажется красивой куклой, которую брат таскает за собой на различные мероприятия, однако она довольно наблюдательна, сообразительна и умна. Диана чувствует к ней уважение: частично – из-за личностных качеств, частично – из-за того, что в ней нет крови Мунлайтов. И если Елена намекает на то, что Кристиана рассматривают в качестве кандидата в ее супруги (как же отвратительно звучит!), значит, она что-то знает.

Им нужно поговорить. Так, чтобы никто не слышал.

После ужина Диана словно бы невзначай уводит Елену к себе в комнату, под предлогом того, что хочет показать ей последнюю коллекцию одежды от очередного модного дизайнера, и невестка с легкостью дает ей себя увести. От ужина она тоже порядком устала. С ней хочет поговорить Кристиан, но лишь несколько взглядов Дианы – и он уходит.

– Ты что-то знаешь? – спрашивает Диана уже в спальне, когда стоит у распахнутого окна – из сада пахнет розами. В ее тихом голосе – легкая хрипотца.

– О чем именно? – говорит Елена, сидя на диванчике с бокалом красного вина, закинув ногу на ногу. Выглядит она просто потрясающе – Диана всегда считала ее красивой. Даже слишком красивой для своего брата.

– Брак. С Уилшером.

– Я слышала, как Аарон беседовал с твоим отцом, – отвечает Елена. – Кажется, Николас говорил, что если не получится с твоей музыкальной карьерой, он даст согласие на твой брак с Кристианом Уилшером, на котором настаивает Клинт. Для укрепления связи между семьями, – на ее губах появляется полуулыбка.

Диана выдыхает. Сердце сжимается в крохотную точку. Виски пронзает ледяной ветер. Нет.

– А если получится? – спрашивает она. Собственный голос ее раздражает.

– Думаю, этот вопрос будет отложен лет на десять, – честно говорит Елена, попивая вино. – Знаешь, я никогда не думала, что ты поешь так. Пронзительно и красиво. Я не слишком хорошо разбираюсь в музыке, но у тебя талант. А талант нельзя скрывать так тщательно, будто он – это тайна.

От ее слов Диана вздрагивает.

Да, Санни Ховард талантлива. Она тоже знает это.

Талантлива и свободна.

– Отец делает на тебя большую ставку, – продолжает Елена. – И я думаю, что у тебя все получится, – талант и его поддержка сделают тебя не менее знаменитой, чем Элинор Фелпс. Я в тебя верю, – неожиданно заключает она. Во взгляде ее светло-зеленых глаз есть что-то, похожее на тепло. И хотя Диана знает, что Елена говорит о голосе Санни, ей вдруг становится чуть-чуть теплее.

– Спасибо, – отвечает она.

– Главное, следи за своим голосом. Слышала, ты так перенапряглась, что после благотворительного бала не могла даже говорить, – замечает Елена. – Кажется, до сих пор он немного...

Но, видя переменившийся взгляд Дианы, она спохватывается:

– О, прости, я не должна давать советы.

– Да, были небольшие проблемы, – врет Диана. – Я слишком беспечно отнеслась к своим связкам, – теперь она говорит правду, и это ее даже забавляет.

Если бы Елена знала...  Если бы хоть кто-нибудь знал.

– Ты стала другой, – откашлявшись, переводит тему Диана. Елена приподнимает аккуратную бровь.

– Что ты имеешь в виду?

– У тебя блестят глаза. И ты не такая холодная, как раньше, – говорит Диана, забывая, что должна молчать.

– А я холодна?

– Очень. Как ледышка. Но до моего брата тебе далеко, – ухмыляется Диана. – Он настоящий айсберг.

Елена вновь позволяет себе полуулыбку, и Диана понимает – невестка согласна с ее словами.

– Ты счастлива с ним? – спрашивает она вдруг. В спину дует пропитанный розовым ароматом ветерок. Позади шелестят, словно крылья ангела, листья.

– У нас крепкий брачный союз, – очень осторожно отвечает Елена. И Диана замечает, как ее взгляд устремляется на обручальное кольцо на пальце.

– Я не знаю, как могут сложиться отношения тех, кого заставили стать мужем и женой, – задумчиво продолжает Диана, пытаясь представить вместе себя и Криса – потому что так захотели их отцы.

– Если приложить достаточно сил, все сложится хорошо.

– Не похоже, что ты счастлива с Аароном, – вырывается вдруг у Дианы.

– С чего ты взяла? – откинув голову, интересуется Елена.

– Рядом с ним ты никогда не улыбаешься.

Это весомый аргумент. Они обе это знают. Елена с мягкой укоризной смотрит на Диану.

– Я заметила это с первых дней. Никогда. И он – никогда.

Елена встает, оставляя бокал на столике, и подходит к Диане. Их взгляды встречаются.

– Стань известной певицей, – тихо-тихо говорит она, глядя в сад. – Стань ею и избеги моей участи.

Эти слова – словно удар под дых. Дыхания не хватает.

– Я не могу...  – Под влиянием странного порыва Диана хочет признаться Елене, но в это время в дверь стучатся, и в следующее мгновение в ее спальне появляется Аарон. Он ищет жену.

– Вот ты где, дорогая, – говорит брат и подходит к ним. – Прости, что прервал вашу беседу, Диана, нам пора.

– Уже? – спрашивает она, видя, как тухнет взгляд невестки. – Мы так здорово болтали. А можно Елена останется у меня ночевать?

Это ее маленькая дерзость. За то, что он обсуждал с отцом ее – подумать только -замужество.

Аарон смотрит на младшую сестру как на глупого ребенка. Хотя он никогда и не воспринимал ее иначе.

Разумеется, нельзя.

– Прости, Диана, завтра утром у нас съемка для журнала. Елена должна выспаться, – говорит он.

– Ох, жаль, – в голосе Дианы слышится сожаление. – Кстати, а почему не было Виктора? Вопрос о младшем брате не слишком нравится Аарону. Они все прекрасно знают, почему.

– Я думала, они приедут, – вздыхает Диана.

– Они? – переспрашивает Аарон.

– Виктор и его семья, – ангельским голосом говорит Диана. – Хочу познакомиться со своим племянником. Это же мой первый племянник.

В глазах Аарона мелькает странное выражение, и Диана делает про себя вывод о том, что следом за отцом он вычеркнул брата из жизни. За то, что тот осмелился пойти против решения отца.

Нарушил заповедь святого Мунлайта.

– Диана, – укоризненно говорит Елена. – Эту тему лучше не обсуждать.

А в ее взгляде предупреждение. Диане не нравится в невестке одно – она слишком предана тому, кто на нее даже не смотрит.

Брат и его жена прощаются с ней и уходят. А она остается одна, погруженная в свои тяжелые мысли с головой.

Диана не успела сказать Елене, что петь ей нельзя. И она навсегда останется в этой золотой клетке. А значит, ее мечте не суждено сбыться. Зато ее ждет брак с Кристианом.

Едва она вспоминает об этом, как ее захлестывает волна ужаса, от которого мутится в голове и зашкаливает пульс. Диана падает на колени, зажимая руками виски и кусая губы, чтобы не закричать от переполняющих ее ненависти, страха и боли.

Она. Не. Сможет. Петь. Она...

Убила...  Мечту...  Сама...  Себя.

Душа Дианы падает вниз, словно черная тяжелая глыба. Ее конечный пункт где-то в бездне. Она прокусывает губу, и по ее подбородку течет капля крови.

* * *

Если бы Диана смогла, в список семи смертных грехов она вписала бы восьмой, не менее тяжкий. Беспечность.

Именно беспечность – ее собственная беспечность – превратила жизнь Дианы в ад.

Когда она потеряла голос накануне выступления, ей казалось, что это – ненадолго. Вокалисты часто грешат тем, что перенапрягают голосовой аппарат, и какое-то время не могут ни петь, ни говорить. Диана была уверена, что это пройдет, – в ее распоряжении лучшие специалисты страны и деньги. А деньги, как считается в их официальной семейной религии, могут если не все, то очень многое. Кроме того, голос стал сам постепенно восстанавливаться. Поэтому Диана почти не волновалась и даже позволила себе пойти на свидание с Дастином и Кристианом. Однако когда на следующий день она встретилась со своим фониатром, тот был настроен не так позитивно.

Диана думала, что в тот проклятый понедельник ее ждут прием лекарств, уколы и какие-либо лечебные процедуры, однако она ошибалась. Ее ждало множество расспросов, обследований и неутешительный вердикт – в результате ангины и чрезмерной нагрузки на голосовой аппарат у нее появились большие проблемы со связками. Как объяснил доктор, на связках вследствие чрезмерной нагрузки и предшествующей болезни образовались плотные певческие узлы. По его словам, «еще немного, и произошло бы кровоизлияние в связки».

Из-за этого, а также из-за огромной психической нагрузки голос Дианы пропал прямо в день выступления. Узелки не вызывали осложнений при дыхании и глотании, но из-за них начались проблемы со звукоизвлечением.

Если говорить Диана могла почти так же, как и прежде, разве что в ее голосе появилась легкая хрипотца, то петь у нее получалось ужасно. Голос становился отвратительно-хриплым, а то и вовсе мог пропасть, его сила исчезла, верхние ноты не брались, и вокал был насквозь фальшивым.

Голос, тайная гордость Дианы, стал ее позором.

Если бы она была художником, или модельером, или балериной – да кем угодно! – Диана бы не слишком расстроилась. Но она всегда чувствовала себя певицей. Проблемы со связками были для нее настоящей трагедией. Трагедией, которая случилась по ее же вине.

Фониатра она слушала почти с ненавистью. А он, сидя в своем кожаном кресле, несколько заискивающе говорил о том, что сделает все возможное, что касается восстановления прежнего голоса, использует все ресурсы: медикаментозные, терапевтические и, если понадобится, хирургические.

Хотя оставим оперативное вмешательство на самый край, – добавил доктор. – Сейчас мисс Мунлайт необходим голосовой режим – ни в коем случае нельзя перенапрягать голос. Не петь, не разговаривать, не читать книги и не музыку – связки могут при этом напрягаться. А также определенное консервативное лечение – начнем его прямо с сегодняшнего дня.

– И как долго моя дочь не сможет петь? – обеспокоенно спросила Эмма.

– Думаю, на полное восстановление уйдет около восьми-десяти месяцев, – ответил фониатр задумчиво. – У вас довольно неплохой случай, мисс Мунлайт.

Его слова стали для Дианы оплеухой. Что? Почти год? Да этот докторишка спятил! Ей нужно начать петь в самое ближайшее время! Потому что отец собирается заняться ее карьерой в ближайшем будущем!

– Сколько? – переспросила недоверчиво Эмма. – Бред. Это всего лишь голос. Вы что, не можете вколоть ей какой-нибудь чудо-препарат, чтобы все восстановить?

Доктор покачал головой.

– Не меньше полугода, – с сожалением сказал он. – К сожалению, в нашей области еще не изобрели чудо-препарат. Вы можете обратиться к другим специалистам, хотя, надо признать, я – один из лучших в этой области и занимаюсь с самыми яркими представителями современной популярной музыки и оперы. И я знаю, о чем говорю. Если не взяться серьезно за здоровье, мисс Мунлайт, вы вообще больше не сможете петь.

Во взгляде Дианы в тот момент было столько ненависти, что она едва не сделала в докторе дырку.

– А если сделать операцию? – спросила Эмма. – Восстановление будет таким же долгим?

– Буду честен – оно может занять гораздо меньше времени, – ответил доктор. – А может навсегда лишить мисс Мунлайт голоса. К хирургическому вмешательству следует прибегать в крайнем случае. У вас есть замечательный и очень большой шанс начать петь как прежде, если вы будете следовать моим методам. Просто надо подождать.

Он не знал, что ждать-то как раз ни Диана, ни ее мать не могут. Полгода или даже год! У них нет столько времени.

Диана вдруг срывается прямо в кабинете доктора, и тот говорит, что Диана должна быть спокойной и не нервничать лишний раз – для восстановления это тоже очень важно. По его наущению и решению матери Диана даже посещает психотерапевта, который жутко ее раздражает. Единственная польза от него – это успокоительные таблетки.

Отцу мать решает ничего не рассказывать.

– Все может измениться в один миг, – говорит она взволнованно уже в машине. – А тебе надо завоевать расположение отца. Потому что скоро он будет переделывать завещание. И нам с тобой нужно сделать все, чтобы доля Виктора досталась тебе. Понимаешь?

Наверное, в тот момент взгляд у Дианы был таким болезненным, что мать обняла ее – так, что щека девушки оказалась на ее груди, чуть выше сердца.

– Это все ради тебя, детка, – зашептала Эмма ей на ухо. – Ради твоего будущего. Если в руках у Валери будет большее количество акций, чем у нас, после смерти Николаса она заберет все.

На это Диана ей ничего не сказала. Просто молча ехала домой, ненавидя себя за то, что сама же и натворила. Глупость за глупостью – настоящая цепочка глупостей – привели ее к провалу.

Через несколько дней отец неожиданно сообщил Диане, что вот-вот будет заключен ее договор с Биг-Скай Рекордс, и познакомил ее с будущим продюсером – Максом Уолтером,  не зная, что дочь прекрасно наслышана об этом человеке. Тот довольно лоснился, сидя в малой гостиной с камином в доме самого Мунлайта. А Диана едва сдерживала себя, чтобы не заплакать. Ее мечта осуществлялась на глазах, но она не знала, как сообщить отцу о своей болезни.

– Мы уже продумали весь промоушен, – воодушевленно заявил Уолтер. – Ваш вокал прекрасен, мисс Мунлайт! Все гости едва не попадали от восторга, – беззастенчиво соврал он. – И вы выглядите просто великолепно – простите, мистер Мунлайт, но ваша дочь красива и отлично вписывается в концепцию кумира современной молодежи. Так вот, наша команда решила, что мисс Мунлайт в самые ближайшие сроки должна записать песню. Песня у нас уже есть – ее написал сам Джонатан Тейджер.

– Сам? – насмешливо приподнял бровь Николас.

– Современный Моцарт! Помните, композиция у Элинор – «Пыль и роса»? – тут же спросил Уолтер.

– Помню. Неплохая вещь.

– Его рук дело, – хвастливо заявил продюсер. – Его новая песня – просто хит. С таким голосом, как у мисс Мунлайт, песня станет абсолютным хитом. У вас большое будущее, – подольстился он уже в который раз к Диане, от напряжения застывшей в своем кресле словно ледяная фигура.

– Начать следует уже на следующей неделе, – продолжает Уолтер. – Нам нужно успеть запустить песню в ротацию на радио и ТВ, затем снять клип и поучаствовать в ЭсЭл Мьюзик Эвордс. Это отличная площадка для впечатляющего старта! Пользуется крайней популярностью у подростков. Кстати, «Стеклянная мята» тоже там появится в номинации

«Прорыв года» – мы вот-вот приступим к съемкам клипа, – говорит Уолтер, отлично помня, что за эту группу просил лично хозяин.

Мунлайт только кивнул в ответ, принимая информацию к сведению, но Диана увидела на его сухом лице полуулыбку.

– Хочу послушать, что она там поет, – сказал он, и Диана поняла, что отец до сих пор помнит Санни Ховард. И наивно полагает, что она выступает в «Мяте», – лиц-то он на выступлении не видел. Николь была в маске. Отец, скорее всего, принял ее за Санни.

Да что в ней такого особенного?!

Единственное, что успокоило Диану, так это то, что у ее друзей дела шли хорошо. Пусть они считают ее высокомерной сукой, но Диана все равно переживает за них.

– Слышал, у вас некоторые проблемы с голосом, – напоследок сказал продюсер, когда закончил расписывать программу действий, не забывая то и дело льстить то Диане, то ее отцу. – Если нужен будет хороший фониатр, я могу...

Диана жестом заставила его замолчать и покачала головой, показав о’кей. И сама не поняла зачем.

– Эмма сказала, что девочка сорвала голос, – скучающе поведал отец и как бы невзначай посмотрел на часы – аудиенция заканчивалась. – И ей нужен голосовой покой или как-то так.

– О, такое бывает, особенно у начинающих певцов! – часто закивал продюсер. – Но ничего, я буду заботиться о вашем голосе так, как бы заботился о голосе дочери!

– У тебя же нет дочери, идиот, – сказал Мунлайт, посмеиваясь. Он явно пребывал в хорошем настроении.

– Это образно, сэр!

Уолтер уходит, едва ли не пританцовывая – он счастлив быть поближе к Большому боссу и

получать от него определенное денежное финансирование. Мунлайт расчетлив, но не скуп.

Следом за Уолтером со своего места встает и Диана, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле – словно она проглотила колибри. Диана чувствует, что вот-вот начнется истерика, но пока что она умело сдерживает поток чувств, которые взрываются в ней.

– Довольна? – услышала она за спиной вдруг голос отца. Он смотрел на нее внимательно, чуть склонив голову набок. И под холодным электрическим светом его волосы казались еще больше подернутыми легкой дымкой седины.

– После этого не говорите, что я плохой отец, – сказал он, и Диана тихо выдохнула, ожидая какой-то подвох. На какой-то миг ей показалось, что отец все знает, а то, что сейчас было, – не более чем сцена, специально разыгранная для нее, чтобы показать, от чего она отказалась по собственной глупости.

Диана плотно стиснула зубы, готовясь к самому худшему. Но отец удивил ее.

– Иди, девочка, – произнес он и откинулся на спинку кресла, глядя на усмиренный в камине красно-оранжевый огонь.

Когда Диана вышла из гостиной, то не выдержала и обернулась – отец задумчиво курил сигарету.

Мать тут же бросилась к ней с расспросами и облегченно выдохнула, когда поняла, что ничего страшного не произошло, однако то, что Уолтер хочет уже в скором времени начать запись песни, ее обеспокоило.

– Ты же не успеешь вернуть голос, – сказала она, теребя браслет, змеей обвивающий ее тонкое запястье.

Диана лишь ухмыльнулась про себя. Естественно, не успеть. Шесть месяцев – минимум.

– Надо проконсультироваться с доктором, – решила, нервничая, Эмма. – Если ты запишешь всего лишь одну песню – сильно ли это повредит твоим связками?

Диана все с той же внутренней насмешкой посмотрела на мать. Та ничего не понимала в вокале. Всего лишь одну песню, а потом потерять голос навсегда? Да и вообще, сможет ли она записать эту чертову песню, даже если в ее горло вольют все лекарства мира?

Наверное, у нее был такой взгляд, что Эмма поняла, что сказала глупость.

– Я попытаюсь поговорить с отцом, чтобы тот дал согласие отложить компанию по твоему продвижению, – заявила она.

Диана лишь пожала плечами – пусть мать делает то, что хочет. Когда отец узнает правду, он будет в ярости.

Отсрочку отец не дал.

– Что за глупости? – заявил он Эмме на следующее утро. Диана слышала их с матерью разговор, прячась в коридоре. – Чего ради откладывать это все? Слышала, что воду нужно пить, пока она свежая?

– Ты прав, дорогой, – осторожно сказала Эмма. – Но, может быть, Диане пока следует еще немного поучиться, позаниматься вокалом, чтобы усовершенствовать свой голос, прежде чем выходить на большую сцену? Пусть наша дочь...

– Хватит, – резко оборвал ее Николас, который поведение жены истолковал неправильно. – Ты слишком сильно о ней заботишься. Как наседка. Дай ей пожить своей жизнью. Пусть начинает сейчас, не откладывая на полгода или год. Хотела стать певицей – станет. И отработает каждый цент, который я в нее вложил, – Мунлайт был бы сам на себя не похож, если бы не сказал что-то подобное.

Диана, слыша это, была порядком удивлена позицией отца.

– Но, дорогой!

– Ты делаешь из своей дочери...

– Нашей, – тут же поправила его Эмма.

– ...  бесхребетную идиотку, – продолжил раздраженно Николас. – Которой вздумалось втайне от всех стать певичкой в дешевых барах. А ты этого и не заметила. Сейчас ее воспитанием займусь я.

Диана про себя тут же подумала, что для какого-то там воспитания она уже слишком взрослая, но в следующий момент ей пришлось уйти – судя по шагам, отец собирался выйти из столовой, в которой и находился вместе с Эммой.

У матери ничего не получилось. Давать отсрочку отец не собирался. Диана даже хотела рассказать ему обо всем – несколько часов набиралась смелости, и вся внутренняя сторона ее руки ниже локтя была в мелких и тонких кровоточащих порезах – следах канцелярского ножика. Боль помогала Диане успокоиться и прийти в себя, когда истерика захлестывала ее. Помогала отстраниться от проблем. Помогала забыться. А потом Диана узнала от отцовского секретаря, что тот улетел с деловым визитом в Пекин почти на неделю.

Это известие принесло два противоположных чувства: облегчения – от того, что не придется разговаривать с отцом, и тяжести – от того, что проблема, лежалая на плечах Дианы мертвым грузом, становилась все тяжелее и тяжелее. И она не видела выхода.

В груди было пусто. Но – странное дело – пустота умела грызть изнутри.

Ближе к вечеру позвонил Дастин – и это было единственное хорошее событие за последнее время. Он пригласил Диану на свидание, по крайней мере, так расценила его приглашение сама Диана. Они договорились встретиться в девять часов в ресторане «Жером Лавайе», имевшем три звезды Мишлен. Диана не слишком любила все эти дорогие пафосные места, где столы бронировать нужно было заранее даже людям из ее круга общения. Однако спорить с Дастином она не стала – просто согласилась на встречу.

– Что-то случилось? – спросил актер, прежде чем закончить разговор.

– Нет, – пустым голосом ответила Диана. – Все в порядке.

Кажется, Дастин не слишком поверил ей. Но интерпретировал неправильно.

– Ты уверена? Слушай, Диана, если мое приглашение доставляет тебе неудобство, я...

– Все хорошо, – перебила его Диана, боясь, что он передумает и отложит встречу. – Просто сегодня у меня плохое настроение. Было, – добавила она, – пока ты не позвонил.

К свиданию с Дастином Диана готовилась тщательно: макияж, маникюр, одежда, обувь, духи, украшения – все должно было быть на высшем уровне. Лестерс должен увидеть в ней не просто очередную глупую фанатку, а настоящую леди. Красивую, элегантную, обладающую чувством собственного достоинства...

Не такую пацанку, как Санни Ховард.

Диана и сама не знала, зачем все время вспоминала ее.

Но каждое воспоминание было словно обжигающий лед, приложенный к горящей щеке.

Когда мать поняла, что Диана собирается на встречу с кем-то, то немедленно заявила, что не отпустит ее одну, что моментально вывело девушку из себя – да сколько уже можно?!

– Ты понимаешь, как я выгляжу, когда у меня за спиной охрана? – устало спросила Диана. Эмма, стоящая у окна в гостиной, лишь свела брови к переносице – такой же тонкой, как у дочери.

– Ты выглядишь как человек, который может позволитьсебе охрану, милая. Я не могу отпускать тебя одну в свете...  последних событий, – и мать глянула на руку Дианы – ту, которую она ранила в порыве ярости.

– Мне не нужна охрана, – твердо сказала девушка.

– Не хочешь охрану? Хорошо, поедешь с Кристианом, – вдруг объявила Эмма.

– Что?.. – не поняла Диана. – Почему с ним?

– Потому что он только что приехал к нам. Вернее, к тебе. Думаю, вам было бы неплохо сблизиться, – вдруг улыбнулась Эмма. И Диана поняла. Мать не верит в то, что Диана восстановится и сможет петь. Это разозлило ее еще больше, но она не подала вида. Решила для себя, что поедет с Уилшером, а потом просто избавится от него, чтобы побыть с Дастином наедине.

Крис был рад ее видеть – как и всегда.

– Ди! – весело воскликнул он, увидев ее, облаченную в нежное мятное платье с поясом и кружевной отделкой. – Великолепно выглядишь!

– Про тебя не могу сказать то же самое, – тихо ответила она, и широкая улыбка Кристиана на мгновение померкла. Но тотчас вернулась.

– Сегодня я буду твоим водителем, детка. Куда едем?

– «Жером Лавайе», – ответила Диана, проигнорировав «детку».

– Ого, – присвистнул Крис. – С каких пор тебя тянет в подобные места?

Диана ничего ему не ответила, а молча направилась на улицу. Там ее поджидала блестящая черная «Ауди», на которой примчался Уилшер. И скорее всего, его приезд был не спонтанным – его спланировала Эмма, отлично знающая, что дочь не любит охрану.

Они ехали молча. Крис пытался разговорить Диану, но без толку, и тогда просто включил музыку – резвый панк-рок, до ужаса напоминающий Диане то, что они играли со «Стеклянной мятой».

– Выключи, – велела она, чувствуя, как сжимается сердце от ярких воспоминаний.

Крис пожал плечами, и теперь по салону разлилась мягким морем известная песня The Rolling Stones. Эта музыка устроила обоих.

– Ты должна встретиться с ним? – спросил Крис, стуча по рулю пальцами, когда они стояли в пробке.

Диана подняла на него усталый взгляд. Она прекрасно понимала, кого имеет в виду Уилшер.

– Да, – односложно ответила она.

– Вам придется терпеть меня, – усмехнулся Крис, глядя не на нее, а на собственные глаза, отражающиеся в зеркале заднего вида. И хоть голос его звучал весело, в глазах никакого веселья не было. – Я обещал твоей матери следить за тобой.

– Кажется, Дастин заказал столик на двоих, прости. Может быть, тебе лучше пригласить твою рыжую подружку? – хриплым голосом спросила Диана.

– Мою Санни? Мы уже встречались недавно, – беспечно отозвался Крис. – Горячая девочка, – словно дразня Диану, добавил он. – Все рыжие горячие. Но эта – просто огонь.

– Не загорись, – отвернулась к окну девушка, потирая ноющий висок.

– Сгореть от любви – почему бы и нет?

– Позиция слабоумных.

– Тебя это задевает? – поинтересовался Крис, плавно ведя машину вперед – он отлично ориентировался на дорогах, даже если они были в пробках.

– Меня задевает то, что я должна слушать этот бред, – отрезала Диана, забывая, что ей рекомендованомолчание. Полный голосовой покой. А она снова и снова говорит.

В это же время ее телефон ожил. И увидев, что звонит Дастин, она сразу поняла, что что-то не так.

Извиняясь, Дастин отменил встречу.

– Срочно нужно встретиться с продюсером нового фильма, – извиняющимся тоном сказал он. – Я не могу отменить встречу, прости. Черт, мне безумно стыдно перед тобой. Но...  Я действительно не могу пропустить этот ужин.

– Я все понимаю, – ровным тоном ответила Диана. – Все в порядке.

– Нет, не в порядке. Я просто осел. Давай сделаем так – ты едешь в ресторан и отлично проводишь время. Например, с подружкой. А я все оплачиваю. И переношу нашу встречу на следующую неделю – у меня должна быть пара окон. Если, конечно, ты сможешь, – добавил Дастин.

– Так и сделаем. Они распрощались.

– Твой красавчик не сможет прийти на свидание? – радостно поинтересовался Кристиан, но остался без ответа.

В том, что Дастин не смог приехать на встречу, не было ничего особенного – и умом Диана это прекрасно понимала. Однако сердце дало сбой – возможно, это было для него последней каплей. Той самой последней чертой, которая сдерживала поток эмоций. И чаша перевернулась.

Диана заплакала, сама не ожидая этого от себя. А Кристиан, увидев, как по ее неподвижному бледному лицу текут слезы, едва не врезался в машину впереди.

– Ты чего? – потрясенно спросил он. – Что случилось?

– Ничего, – ответила Диана тихо, глядя на огни небоскребов, которые сияли ярче, чем звезды, – а звезд из города и вовсе не было видно. – Все в порядке.

– Да ничего с тобой не в порядке, – выдохнул Кристиан. И потянулся к ее лицу, чтобы стереть слезы, но Диана молча убрала его руку.

– Не трогай, – предопределила она его и вдруг велела: – Отвези меня туда, где можно напиться.

– Что? – приподнял бровь Кристиан. – В смысле – напиться?

– В прямом. В хороший бар. Ты же наверняка знаешь такие.

Крис знал. И повез, выбрав презентабельное, но тихое место на пересечении влиятельной Купер-роуд и престижной Гриффит-стрит. Они сидели за барной стойкой, и Диана заказывала один бокал за другим. И это были не женские сладкие коктейли типа

«Маргарита», «Голубые Гавайи» или «Пина Колада», а «Манхэттен» – на основе виски и вермута. Она пила и как будто бы даже и не пьянела, хотя Крис готов был поклясться, что для такой хрупкой девочки, как Ди, хватит и одного бокала. Он тоже пил, но хорошо выдержанный бурбон – «Дьявольскую долю». Привычка, привезенная из США.

Может, хватит? – спустя какое-то время спросил Крис мягко, сдерживая порыв дотронуться до ее светлых волос, падающих на лицо. Диана всегда привлекала его куда больше, чем все остальные девушки.

Диана пьянела от алкоголя, а он пьянел от нее. Она медленно повернулась к нему и усмехнулась.

– Не будь занудой. Раньше это у тебя хорошо получалось.

Диана даже попыталась похлопать Криса по плечу, но промахнулась.

– Тебя так расстроило, что твой актер не смог приехать? – удивленно спросил Крис. Этот вопрос он задал уже третий или четвертый раз. Но каждый раз не удостаивался ответа.

Диана покачала головой, чувствуя, что теперь вместо ноющей боли в виске появилась приятная звездная легкость.

– Актер? Не-е-ет...  Меня расстроила моя жизнь, – пробормотала она, и только тогда Крис понял, что она действительно пьяна. – Вернее...  Отсутствие жизни.

– Что ты имеешь в виду? – непонимающе переспросил Крис. Но Диана не ответила – она не без труда, явно потеряв чувство координации, слезла с высокого барного стула и едва не упала. Но Кристиан вовремя успел подхватить ее.

– Ты в порядке? – с беспокойством спросил он.

– Нет, нет, нет, – стала мотать из стороны в сторону голову Диана – тонкие пряди волос налипали на ее накрашенные персиковой помадой губы. – Увези меня отсюда, – вдруг попросила она шепотом и уронила голову ему на грудь, обтянутую белой футболкой.

– Куда, Ди? – растерялся Крис, чувствуя ее горячее дыхание почти на сердце. – Домой?

– Нет, нет, нет. Не хочу домой. Там она.

– Может быть, ко мне?

– К тебе.

Крис вызвал водителя – он все еще помнил, что обещал Эмме присматривать за Дианой. И не хотел вести машину, в которой будет находиться прелестная мисс Мунлайт, пьяным. Если бы он был один или если бы с ним была любая другая девушка, Крис бы даже и не думал об этом. Просто бы сел и помчался в ночь.

Но это же Диана.

Его Диана.

До машины он нес ее на руках и бережно уложил на заднее сиденье, сев рядом – так, чтобы ее голова покоилась на его коленях. Они поехали к нему.

Пентхаус Криса, имеющий собственный выход на крышу, находился не так уж и далеко – всего минут двадцать езды по ночным дорогам. Все время пути он сидел, откинувшись на обитую алой кожей спинку, и осторожно гладил Диану по волосам. Пару раз он касался ее теплых полураскрытых губ. Но поцеловать, как бы ни хотел, так и не осмелился.

В какой-то момент ему пришло сообщение в мессенджере от одного из друзей – его ждали на ночной гонке, но Крис не приехал. Когда он отвечал, заметил среди кучи сообщений послание от Санни. С ней они общались с того момента, как вернулись с морского побережья в город. Это общение нельзя было назвать близким или слишком интимным – Крису просто нравилось общаться с рыжей. И она была для него «своим в доску парнем», с которой можно было поговорить обо всем на свете – легко и без лишних условностей. К тому же как-никак в глазах Дианы Крис встречался с Санни. Возможно, он хотел заставить Ди ревновать – и сам не знал, что ему нужно от общения с рыжей. Как девушка Санни привлекала его лишь отчасти. Да, хорошенькая, да, шикарные рыже-красные локоны и гибкая фигурка, да, заводная – наверняка горячая штучка. И взгляд у нее дерзкий, но...  Таких, как Санни, он видел множество. И легко мог заполучить. А портить с ней отношения ради ночи-другой Крис не хотел – не видел смысла. Но тот поцелуй на острове Святого Гаала почему-то иногда вспоминал. С удовольствием.

«Завтра едем на концерт «Красных Лордов», – писала Санни, отвечая на его предыдущее сообщение, где он спрашивал о ее планах на ближайшие дни.

«Круто, – ответил он, набирая сообщение одной рукой. – Отлично проведи время! Расскажешь потом, как оно было, крошка».

«Крошка» Крис написал на автомате, но тут же стер – это было одним из его привычных обращений к девушкам. После он убрал телефон и вновь стал рассматривать спящую Диану.

До своего пентхауса Крис тоже донес ее на руках, просто наслаждаясь тем, что может так легко и просто касаться Ди. Он уложил ее на свою кровать и ушел на крышу, с которой открывалась потрясающая панорама ночного города – его огни можно было поймать в ладони. И даже можно было иногда увидеть звезды.

Пентхаус Крис выбирал сам – ему нравились открытые пространства, воздух и высота. Сидя на крыше и наслаждаясь шикарными видами, он чувствовал ощущение полета, словно был птицей, парящей над огромным, никогда не засыпающим мегаполисом. Крису не слишком нужны были бассейн, зимний сад, смотровая площадка, стеклянные стены – ему важна была лишь терраса с газоном, с которой он мог разговаривать с небом.

С сигаретами, бутылкой черного рома со льдом Крис сидел на широкой и низкой лежанке с подушками и бездумно смотрел вперед, наслаждаясь покоем и слабым ветром, который теребил его светлые волосы. Пахло как на поляне – цветущей лавандой и горькими травами. И бледно светила луна.

Крис не слышал, как на крышу пришла Диана. И вздрогнул, когда на его плечо опустилась ее рука. Диана – растрепанная и потерянная – высилась над ним, держась за его плечо. Подол ее мятного платья развевался на ветру.

– Ты не спишь? – спросил Крис и чуть улыбнулся. Она покачала головой.

– Садись, – предложил он и похлопал по лежанке рядом с собой. – Отсюда открывается потрясающий вид на город.

Диана села рядом, сложив руки на коленях, и Крису почудилось, что в ее глазах с расширенными зрачками отражается сама луна. Это показалось ему восхитительным, и болезненное желание поцеловать Ди – как тогда, на берегу моря – усилилось, сделавшись почти невыносимым.

– Это твой дом? – спросила Диана.

– Да, – кивнул Крис и сделал большой глоток рома, обжигающего горло.

– Кто тут еще?

– Никого. Только ты, я и она.

– Она? – посмотрела на него мутным взглядом девушка.

– Она. Луна. Ты похожа на луну, – вдруг сказал Крис задумчиво.

Диана ничего не ответила, а вдруг взяла бутылку и тоже сделала глоток. Она тут же поморщилась и прикрыла губы тыльной стороной ладони. Слишком горько. Так же горько, как ее жизнь.

– Ты знаешь, какая музыка у луны? – спросила Диана, не отрывая от нее глаз.

– «Лунная соната»? – предположил Кристиан.

– Нет. Музыка луны – тишина. Тс-с-с, – приложила она указательный палец к губам. – Если долго смотреть на луну, можно услышать, как она молчит.

– В этом есть смысл? – переспросил Крис, стараясь не смотреть на Диану, которая тянула его к себе все сильнее и сильнее.

– Конечно. Если ты знаешь, как звучит тишина, ты познал музыку, – прошептала она, вдруг зачем-то поцеловала его в щеку и упала спиной на лежанку, продолжая смотреть в черное небо. Крис лег рядом – его рука под ее головой. Даже если бы он и хотел услышать тишину, то не смог бы – стук собственного сердца слишком сильно мешал ему.

– Теперь я тоже буду луной, – вдруг нарушила тишину Диана. Ее голос был хриплым, и Крис услышал в нем обреченность. Крис приподнялся и склонился над Дианой, опираясь на кулаки. Теперь она смотрела не на далекое небо. Она смотрела в его лицо.

– Ди, я не могу, – прошептал Крис, понимая, что больше не в силах сдерживаться. И склонился к ней еще ближе, – чтобы сомкнуть свои губы на ее губах, на которых все еще оставался слабый привкус алкоголя. Сначала Крис целовал Диану осторожно и мягко, так нежно, как только мог, будто боялся спугнуть. А потом – когда ее руки оказались на его плечах – жадно и требовательно, торопливо избавляясь от одежды.

Крис увидел ее татуировку под грудью, улыбнулся, провел пальцем по замысловатым узорам и стал целовать их, поднимаясь все выше и выше.

– Ты – Луна, ты – моя Луна, – шептал он в исступлении.

Диана запустила пальцы ему в волосы и все ближе притягивала к себе, чувствуя его дыхание на своей коже и упиваясь им.

Они оба не совсем понимали, что делали, но оба в одинаковой мере не хотели останавливаться. Прерывистое дыхание – одно на двоих, учащенный пульс – один на двоих, сковавшая руки и ноги страсть – тоже общая.

Желание быть друг с другом накрыло обоих с головой, словно темно-сапфировая вуаль июльской душной ночи, расшитая далекими звездами. Она облепила их тела, медленно проникая под кожу, то опаляя ее жаром, то обжигая порывами ледяного ветра. Косые лунные лучи падали на спину Криса, на лицо и руки Дианы, которая хваталась за подушки, лежащие рядом, так, будто падала в ночь и пыталась удержаться. И до самого рассвета – упоительного, маисово-медового, уходящего то в бледно-лиловый, то в розовый кварц – они не отпускали друг друга. А потом просто лежали на спине и смотрели, как солнце встает все выше и выше.

– Ты моя доля ангела, Ди, – уже в комнате с плотно занавешенными окнами прошептал Кристиан – его влажный горячий лоб касался лба Дианы.

– Что? – выдохнула она, все еще тяжело дыша и не в силах даже распахнуть ресницы.

– Доля ангела. Когда делают виски...  Его переливают в бочку для созревания. Минимум – на три года. И за это время... . – Крис не удержался и поцеловал Диану в губы. – За это время небольшая часть спирта испаряется. Эту часть и называют долей ангела. Спирт испарился, ушел в небеса. А там живут ангелы. Все просто...

Просто и безмерно сложно.

Диана не поняла его слов, но сильнее сжала пальцы на плечах Криса.

Это был их персональный проклятый рай, о котором оба мечтали сейчас, но который оба постараются забыть уже этим днем.

Они оба не знали, что это было, почему произошло снова и повторится ли когда-нибудь вновь.

Зато Кристиан точно знал, что этой ночью он был счастлив. И Диана с ним – тоже.

А Диана...  Диана хотела просто забыться. По крайней мере, она так говорила себе потом.

Днем, когда солнце поднялось, она боялась открыть глаза. Лежала неподвижно рядом со спящим Крисом, чувствуя жар его тела, и просто не могла распахнуть ресницы. Утром Диана полностью осознала, что натворила вчера, и ей было страшно – страшно от того, что она в очередной раз натворила. Как она могла повести себя столь неблагоразумно? Как могла напиться? Как могла позволить себе довериться Уилшеру? Как могла разрешить ему...  дотронуться до себя? И как сама посмела быть с ним?

А когда Диана все же распахнула глаза, то первое, что увидела, – обнаженную широкую спину спящего Криса, на которую тонкими оранжевыми полосами падают пробивающееся через приоткрытые жалюзи солнце.

Диана хотела тихо встать и уйти, пока Крис спит, однако стоило ей опустить ноги на пол, как он проснулся – к ее великому смущению. И Диана тут же схватила одеяло, чтобы  прикрыться им. Кажется, Уилшер не испытывал таких мук совести, как она. Напротив, был рад. Он улыбался, глядя на нее, и в его глазах была нежность, от которой Диану передергивало.

– Что? – резко спросила Диана и тут же замолчала. Голос был хриплым и некрасивым. Но Кристиан, кажется, не обратил на это никакого внимания.

– Куда собралась, моя маленькая Луна? – спросил он, вставая и потягиваясь. – Лежи. Я принесу кофе – ты не знаешь, но я варю отличный кофе. И хочешь сладкого? Или фруктов? Честно говоря, после вчерашнего у меня болит голова и...

Диана, которая была не в силах говорить, просто со всей силы хлопнула ладонями по кровати. Звук вышел мягким, но ее движения были резки, и это насторожило Криса.

– Что случилось? – спросил он.

– Вон, – прошептала Диана. – Пошел...  вон.

– Ди...

– Убирайся.

Крис побледнел, но ничего не сказал и вышел, оставив ее одну, а она, тихо, почти беззвучно плача, кое-как привела себя в порядок и оделась, с ужасом вспоминая то, что было между ними ночью. И что хуже всего – ей это нравилось. Ее голова раскалывалась на части, во рту было сухо, будто бы она не пила несколько дней, а сердце бешено колотилось.

Диана не сразу решилась выйти из комнаты Криса. А когда вышла, тотчас почувствовала аромат кофе – насыщенный, яркий, терпкий, с непонятными, но волнующими нотками шоколада. Кристиан молча подал ей кружку с кофе, а сам встал у распахнутого окна. На нем были только джинсы, и отчего-то Диане было неловко смотреть на его обнаженный загорелый торс. Воспоминания тотчас становились ярче, а невидимые иглы, колющие щеки, – острее.

– Я довезу тебя домой, – ровным голосом сказал Крис. – Перед уходом попробуй кофе. Бодрит.

– Ничего не подсыпал? – вырвалось у Дианы.

– В смысле? Погоди...  Ты думаешь, что я специально напоил тебя и привез к себе? – спросил Кристиан ошарашенно. Он не был образцом для подражания, и его поведение часто оставляло желать лучшего, но Крис никогда не делал ничего подобного. Взаимность была для него слишком важной вещью. Не потому что он трепетно относился к девушкам, скорее, это был вопрос его чести.

– Глупости, Ди, – твердо сказал Кристиан – слова Дианы его напрягли. – Ты сама напилась. И ты первой...

– Замолчи. Не говори об этом. Никогда не говори об этом!

– О’кей. Кофе, – поставил он на барную стойку высокий стакан.

Обжигающе-горячий кофе с пенкой Диана попробовала – почти против воли. И он ей неожиданно понравился, хотя сам Уилшер, который его приготовил, не вызывал в ней никаких теплых чувств. Уилшера хотелось разорвать на тысячи мелких кусочков.

– Жалеешь? – спросил вдруг Крис.

Диана ничего не ответила, но ее глаза, в которых сплелись и страх, и отвращение, и ненависть – то ли к Крису, то ли к самой себе, говорили многое. По крайне мере, многое в них прочитал Кристиан.

Кофе они допивали молча – каждый в своих мыслях. И так же молча спустились на подземную стоянку, где их ждала вторая машина Уилшера. Крис, все так же ничего не говоря, распахнул перед Дианой дверь, но она, проигнорировав его, села на заднее сиденье. Крис только едва слышно вздохнул. Всю дорогу – долгую из-за пробок – они не разговаривали. Сначала в салоне играла тихая музыка, которая безмерно раздражала Диану, и все, что она произнесла за весь путь:

– Выключи.

Потом они ехали в тишине, если, конечно, не брать в расчет шум дорог огромного мегаполиса.

Уже около ворот особняка Мунлайтов Крис вдруг спросил, глядя в глаза Дианы через зеркало заднего вида:

– Я настолько тебе противен?

– Да, – ровным голосом сказала Диана и нашла в себе силы мило улыбнуться: – Позавчера ты спал со своей рыжей подружкой, а вчера – со мной. Тебе самому не противно?

Она не заметила, как изменился взгляд Криса.

– Вот как, – усмехнулся он и резко обернулся к Диане: – Ревнуешь?

– Нет.

– Ревнуешь. Ты всегда ведешь себя так, потому что ревнуешь.

– Ты слишком самоуверен, Уилшер, – разозлилась она, но все так же старалась не показывать своих эмоций. И вышла из машины. Крис выскочил следом за ней и схватил за руку – так, что они оказались друг напротив друга.

– Отпусти, – дернула плечом Диана.

– Ты уйдешь.

– Отпусти.

– Выслушай меня. Так же, как и я всегда слушал тебя.

Она все-таки вырвала руку из пальцев Криса, но почему-то осталась стоять на месте, глядя на него пылающим взглядом.

Знаешь, я ведь долго думал, почему после той ночи на побережье ты стала со мной...  другой, – вдруг сказал Кристиан с долей горечи. – И недавно понял. Ты просто ревновала меня.

– Думаешь? – спросила Диана – ее голос снова стал хриплым, и она понизила его до шепота: – Уверен?

– Да. Тебя раздражало, что рядом со мной много других девушек, Ди. Может быть, ты думала, что не самая лучшая среди них? – его глаза цвета молочного шоколада пронзали ее насквозь. Крис и сам не понимал, почему сейчас ведет себя так. Раньше он не позволял себе быть с Дианой грубым. А теперь хотел сказать ей все, что у него было на душе. – Может быть, ты думала, что я просто хочу поиграть с тобой? С такой неприступной и правильной? Может быть, ты боялась, что привяжешься ко мне – как-никак, я твой первый парень, а?

Держу пари, Ди, я был первым, с кем ты поцеловалась! – Крис сделал к застывшей Диане шаг. – Ну, что скажешь, детка? А знаешь, ты правильно думала! Я и хотел с тобой поиграть, узнать, какая мисс Мунлайт на вкус, – рассмеялся он вдруг нервно, но в глазах его стояла непонятная для Ди ярость.

Он коснулся ее нижней губы большим пальцем и тотчас получил по руке.

– Не трогай меня, – прошептала Диана с отвращением.

– И ты до сих пор боишься этого, – не мог остановиться Крис, в котором, кажется, после сегодняшней ночи что-то сломалось. – Боишься, что остальные мои девочки лучше тебя. Что Санни лучше тебя. Верно? И знаешь, что я скажу, Ди? Она горячее. Ты бы знала, что она делает, моя рыжая крошка.

– Проваливай к своей Санни и отстань от меня, – дрожащим голосом прошептала Диана.

– Думаешь, я не сделаю этого? – усмехнулся Крис. – Сделаю. Когда напьешься в следующий раз, зови меня снова. Помогу расслабиться.

Он подмигнул ей, сел в автомобиль и умчался, оставив почти в истерике. С трудом сдерживая себя, Диана направилась в дом, не веря, что все это происходит с ней. И что она вновь совершила еще одну непростительную ошибку. Ей не хотелось верить в слова Криса, но...  но отчего-то они стали для нее персональным скальпелем, разрезающим старую рану.

Да как он посмел? Кем он себя возомнил? Что? Решил с ней поиграть? Подонок. Всегда им был. И навсегда останется.

«Я тебе отомщу», – пообещала сама себе Диана, до боли впиваясь ногтями в ладони, чтобы по щекам не потекли слезы.

По пути ей встретилась мать – как назло.

– Как провела время с Кристианом? – спросила она. Уилшер звонил ей и предупредил, что Диана останется у него. Возможно, Эмма даже надеялась на какие-либо отношения между ними.

– Хорошо, – сквозь зубы произнесла Диана и, проигнорировав дальнейшие расспросы матери, убежала в свою комнату. Только там она дала волю слезам и эмоциям. Смахнула со столика все вещи, била подушки – так, что из них полетел пух. А потом заперлась в ванне и резала тонкую бледную кожу на руках – и только тогда стало лучше: физическая боль заглушила душевную.

А потом долго приводила себя в порядок – перед ужином, на котором присутствовал и Кристиан. Он, кажется, понял, что поступил неправильно, глупо, и смотрел на Диану странно, почти жалобно, как побитая собака.

Пусть проваливает к своей Санни.

* * *

Капля крови продолжает медленно стекать по подбородку Дианы. И она бездумно пробует ее на вкус – солоноватая, с отчетливым привкусом железа. Ничего особенного.

Чувства ужаса и падения в бездну не отпускают Диану, и ей хочется кричать – так, чтобы слышали все: Кристиан, мать, отец. Но она невероятными усилиями воли берет себя в руки, достает таблетку нежного кофейного цвета и засовывает ее в рот. Успокоительное должно помочь ей. Диана заставляет себя лечь в кровать, включить расслабляющий шум весеннего леса и слушать его. Звуки природы помогают ей заснуть – прямо в коктейльном платье, с тщательно уложенными волосами и макияжем. И спит без снов, ну или просто не помнит, что ей снилось.

Встает Диана поздним утром – ее глазам некомфортно из-за косметики, и болит голова. Она долго смывает макияж в душе, стоя под упругими струями теплой воды. И ей снова вспоминаются руки и губы Кристиана – Диана лихорадочно пытается отмыть свое тело, внушая себе, что это было отвратительно. Но она обманывает себя – с ним ей было непозволительно хорошо. Потом ей вспоминаются его слова, и Диана закрывает уши, потому что не хочет слышать их еще раз.

«Я тебе отомщу», – повторяет она про себя, и лишь это ее успокаивает.

Диана приводит себя в порядок, переодевается и спускается вниз, в столовую, хотя на завтрак она уже опоздала. Однако еда в одиночестве для нее не в новинку. Ничего страшного. Одной даже спокойнее.

Завидев молодую хозяйку, горничные тут же начинают беспокоиться. Десять минут – и перед Дианой появляется горячий завтрак, правда, на кофе она почему-то и смотреть не может, требует горячий черный чай без сахара и добавок. Есть в столовой – огромной и бездушной – Диана не хочет. Она велит принести завтрак на ее любимый балкончик, выходящий во внутренний дворик. Там ее ждут круглый столик и плетеное кресло с пледом – сегодня ветрено, а Диана часто мерзнет.

Завтрак проходит спокойно и почти успокаивает. Однако когда Диана выходит в коридор, чтобы пройти обратно в свою комнату, она сталкивается с...  Санни Ховард.

Огненно-рыжие волосы собраны в высокий дерзкий хвост, медовые глаза странно сверкают, губы плотно сжаты. И кулаки – тоже.

– Ты?.. – только и спрашивает Диана, для которой эта встреча – неожиданность. Санни Ховард здесь, в еедоме. На ее территории!

– Я. Да, это я, – звонко говорит Санни, и Диана слышит в ее голосе волнение и даже ярость.

– Неожиданно. Что...  ты тут делаешь? – осторожно спрашивает Диана.

По сердцу проводит ржавым стилетом внезапная догадка. Неужели отец ее позвал?! Но ведь отец в Китае...

– Не строй из себя идиотку, Мунлайт, – Санни смотрит на нее, сдвинув брови. – Не могла придумать ничего другого? Боже, это так жалко!

Диана тоже почему-то начинает злиться, хотя ничего не понимает.

– Жалко? – хрипло переспрашивает она, вновь ненавидя свой голос. И то, что Ховард пела вместо нее на благотворительном вечере, действительно кажется ей жалким. Наверняка Ховард считает ее конченой идиоткой.

– Жалко. Я понимаю, что тебе тяжело. Но ты должна бороться, а не поступать...  так. Это нечестно. Грязно. – Санни на секунду закрывает лицо ладонями. – Или богатенькие девочки не привыкли бороться? Им все нужно получать на золотом подносе?

Диана молча смотрит на рыжую. Что она несет?

– Или...  Или ты думаешь, что деньги решают все? – спрашивает Санни с отвращением.

Диана не понимает, что имеет в виду Ховард. Может быть, ей мало заплатили за то проклятое выступление? И она пришла требовать еще? Тогда отец прав, тысячу раз прав: если бедные вцепятся в успешных людей, то уже никогда не отпустят, как клещи жертву. И от них придется избавляться. Иногда жесткими способами. Потому что иначе – не выжить.

– Тебе мало заплатили? – спрашивает Диана, которую тоже вдруг охватывает ярость. И Санни видит, как искажается ее хорошенькое лицо.

– Что?.. – переспрашивает Ховард, и кровь приливает к ее щекам. – Повтори. Что ты сказала?

– Хочешь еще денег? – ровным голосом спрашивает Диана, не понимая, что копирует отца. –

Без проблем. Мне не жалко.

Глядя прямо в лицо Санни, она снимает с тонкого запястья браслет с бриллиантами и белыми сапфирами, который стоит огромную кучу денег, и кидает на пол – к ногам Санни.

– Бери, – говорит Диана и снимает серьги – в виде изящного полумесяца, усыпанного бриллиантами, их она тоже кидает на пол. – Бери, мне не жалко, милая, – повторяет она, не замечая, как тяжело вздымается грудь Ховард.

– У меня в комнате есть еще...

Санни вдруг во всего размаха дает Диане пощечину – никто никогда не бил ее, даже отец. И она скорее от изумления, чем от боли, застывает.

Они смотрят друг на друга с ненавистью. Санни сжимает кулаки, Диана недоверчиво касается горящей щеки – не сразу осознает, что ее ударили...

– Что ты делаешь?! – вдруг разрывает наступившую тишину крик Эммы, выбежавшей из малой гостиной. – Какого черта ты вытворяешь в моем доме?

Она, вне себя от злости, подбегает к Санни, заносит руку и...

– Не смейте, – тихо говорит рыжая, гневно глядя на Эмму. – Не смейте. Вы пожалеете, честное слово.

Та медленно опускает руку, выдыхает и громко зовет охрану. Санни лишь усмехаешься.

– Что происходит? Как ты посмела поднять руку на мою дочь, мерзавка? – сквозь зубы спрашивает Эмма у Санни. – Думаешь, я это так оставлю? Ошибаешься.

Та вдруг начинает смеяться – сначала тихо, а потом все громче и громче, и это пугает Диану.

– Вы с ума сошли? – спрашивает сквозь смех Ховард. – Или деньги глаза окончательно застлали? Купить меня? Вы серьезно решили, что можете купить...  человека?

– Замолчи, – велит ей Эмма и замечает браслет на полу. – Что это?.. Диана молчит.

– То, чем я должна заткнуть свой рот? – смеется Ховард. Эмма непонимающе смотрит на дочь.

– Нет, правда, – продолжает рыжая. – Вы решили, что так всесильны, что...

Ничего не понимающая Диана хочет услышать ее слова до конца, но в это время появляется охрана. И Санни замолкает.

– Вышвырните ее вон отсюда, – велит Эмма, и двое мужчин в костюмах тут же хватают Ховард под руки. Она и не отбивается, но умудряется показать средний палец – то ли Эмме, то ли Диане. И плечи ее гордо расправлены.

Такие, как она, не сдаются. Диана отчетливо это чувствует. И почему-то нервничает.

Как ее выводят, Диана не видит – уходит в свою комнату. Щека продолжает гореть, а сердце – колотиться как ненормальное.

Эмма бежит следом за дочерью и нагоняет у самой ее спальни.

– Ты в порядке, дорогая? – с беспокойством спрашивает она.

– Да.

– Что произошло? Эта мерзавка напала на тебя? Я ей устрою отличную жизнь, – обещает Эмма, чувствуя свою власть над ситуацией.

– Все хорошо. Я в порядке, – шепчет Диана, опускаясь на диван.

– Не переживай. Все хорошо, – сжимает ее плечи руками мать. – Я поставлю ее на место. Какая же она глупая. Отказаться от такого предложения...

– Какого? – настораживается Диана.

– Ох, понимаешь, дорогая, – мать гладит ее по волосам, – я все думала, как бы мы могли повернуть ситуацию в свою сторону. И вчера, когда все так хвалили твой голос...  то есть голос Ховард...  То есть выступление, – не сразу верно формулирует Эмма, – мне в голову пришла одна замечательная мысль.

– Какая? – поворачивается к матери Диана, чувствуя подвох. – О чем говорила Ховард? Что имела в виду?

– Я подумала – только, прошу тебя, воспринимай спокойно. С точки зрения выгоды – для себя и для меня. Так вот, если эта девчонка заменила тебя один раз, то почему бы не заменить и второй? – говорит Эмма. – Никто ничего не заметил.

– Что? – вскакивает Диана и закашливается. – Что ты сказала? – шипит она.

– Эта Ховард могла бы несколько месяцев заменять тебя, – раздраженно отвечает Эмма. – Записала бы пару песен. Ничего особенного. Она бы могла быть нашим козырем. Понимаешь?

Она пытается взять Диану за руку, но та вырывается.

– Что? – переспрашивает она, наконец все поняв. – Ты...  ты хотела...  Чтобы она...  вместо меня?.. За деньги?

– Один раз она это уже сделала, – пожимает плечами Эмма. – Успокойся, милая. Сядь.

– Почему ты даже меня не спросила? – шепчет отчаянно Диана, понимая теперь, почему Ховард была так зла и почему вела себя так. – Почему, мама?..

– Милая, – раздосадованно говорит Эмма, потирая ухоженные ладони. – Я знаю твою эмоциональность. Ты могла бы это воспринять слишком бурно. И сначала я хотела переговорить с этой неотесанной девкой. Диана, детка, я хочу помочь тебе. Понимаешь? Сейчас для нас с тобой наступил удачный момент. И завещание – я же говорила...

– Хватит! – перебивает ее Диана и тут же кашляет.

– Не повышай голос, тебе нельзя, – хмурится мать. – Сядь и успокойся.

– Как...  ты...  могла? – выдыхает Диана. – Уйди. Просто...  уйди. Оставь меня одну. Пожалуйста.

И Эмма уходит. Она совершенно не понимает Диану. А Диана абсолютно не понимает мать.

Диана долго лежит в кровати и засыпает. Ей снится снова и снова снятся туннель и надвигающийся на нее поезд.

Чувство неотвратимости не покидает ее.

Разделила бы с тобой небо (поровну), Звездный свет и солнце: тебе и мне. Только облака уже ветром порваны. И не до рассветов сколотой луне.

Глава 20. Тени на солнце

Из рая в ад – несколько слов. Из ада в рай – тысячи поступков.

Я не знаю, зачем миссис Мунлайт вызвала меня к себе, и нервничаю, потому что не понимаю, что сделала не так. Прошло уже достаточно времени после выступления на их вилле, и я никак не могу взять в толк, что же случилось. В какой-то момент, уже сидя в машине с кожаными сиденьями, за рулем которой – молчаливый водитель в строгом костюме, я понимаю, что могло произойти. Возможно, кто-то узнал, что вместо Дианы Мунлайт в ту ночь пела я. И вполне вероятно, что ее мать пытается понять, чья это вина.

Кожу холодит от неприятных предчувствий. Если они решат, что правду рассказала я, мне несдобровать. А доказать обратное я, наверное, не смогу. Но о том, что я заменяла Диану, я не говорила никому. И не только потому, что обещала держать это в тайне. Мне было бы стыдно рассказывать об этом своим друзьям. Стыдно было бы признаться, что я продала свой голос – хоть и на одну ночь.

Мы подъезжаем к уже знакомому особняку, в котором мне доводилось побывать, и я не понимаю, почему миссис Мунлайт не назначила встречу где-то в нейтральном месте: в каком-нибудь кафе или в парке. Хотя, возможно, она не хотела, чтобы нас видели вместе. Наверняка она лакомый кусочек для журналистов – прямо как Дастин Лестерс. Едва я думаю о нем, как вспоминаю – кто-то все-таки завладел нашей совместной фотографией. И я даже не хочу знать, как она попала в руки папарацци. В памяти его камеры ничего не оставалось – это точно! Все фотографии были на карте памяти, которую я забрала и спустя некоторое время уничтожила. В голову лезут нехорошие мысли – а что, если кто-то взял их? Кто-то, кто бывал в моем доме?..

Верить в это не хочется.

Меня провожают в особняк и вновь ведут по длинным коридорам, на стенах которых висят картины в тяжелых рамах. У меня появляется такое странное, терпкое чувство, будто меня отправляют в тюрьму – шикарную, дорогую клетку.

Наконец я оказываюсь в большой комнате с огромными окнами, за которыми шумит сад. Это что-то вроде гостиной в экостиле: много пространства, света, дерева и мягких цветов: молочно-белого и разных оттенков зеленого. Тут есть даже фитостена – вертикальная конструкция, увитая живыми растениями. В комнате очень свежо и почти неуловимо пахнет травой и деревом. Но мне отчего-то здесь совсем неуютно.

Миссис Мунлайт уже ждет меня. Она безукоризненно выглядит, как и в прошлые наши встречи. Мама Дианы сидит в белоснежном полукруглом кресле странного вида перед низеньким овальным столиком. Видя меня, она благосклонно кивает, и я сажусь напротив нее со словами приветствия. Мне сложно понять, что происходит, – миссис Мунлайт не выглядит разгневанной. А ведь она должна быть злой из-за того, что правда о ее дочери раскрылась. Ч

Что она хочет?

– Рада видеть вас, мисс Ховард, – говорит миссис Мунлайт, внимательно разглядывая меня.

– Что случилось? – спрашиваю я, стараясь не показать эмоций.

Ответить она не успевает – к нам подходит горничная с подносом и ставит передо мной стеклянную баночку со смузи, из которой торчит полосатая трубочка. Вторую такую же – перед миссис Мунлайт.

– Попробуйте, это довольно интересный вкус, – говорит миссис Мунлайт. Я с недоумением пробую этот зеленый смузи и чувствую вкус кисловатой травы с нотками имбиря. Наверное, эта штука чертовски полезная, но не нравится мне. Я не фанат смузи, куда больше люблю мокка фраппучино из «Старбакс». Или простой черный кофе из кофеварки.

– Как вам? – спрашивает, словно назло, миссис Мунлайт. Ей, кажется, этот напиток нравится.

– Наверное, это полезно, – осторожно говорю я и ставлю стакан на стол.

– Еще как, – кивает она, глядя мне прямо в глаза, словно пытается отыскать в них душу. – Говорят, что вкус не очень, но польза – баснословная. Витамины, бодрость, стройность. Сплошная польза для организма.

Миссис Мунлайт делает еще несколько глотков.

К чему она клонит? Решила позаботиться обо мне и угостить витаминами? Нет.

Я тоже делаю глоток – крохотный, – и напиток горчит на языке.

– Знаете, мисс Ховард, я всегда придерживаюсь принципа пользы, – продолжает Эмма задумчиво. – Пользу должно приносить все: напитки, еда, вклады, недвижимость, люди. – Она потирает пальцем подбородок, так и не отводя от меня взгляд.

– Думаю, что это рациональная позиция, не так ли?

– Наверное, так. Я тоже могу принести вам пользу? – спрашиваю я внезапно для самой себя.

– Или я – вам. Пойдемте, – вдруг встает миссис Мунлайт, и мне приходится идти следом за ней. Мы поднимаемся по спрятанной за стеной из растений лестнице и попадаем в зимний сад. Под стеклянным куполом – множество ухоженных благоухающих растений, в самом центре – плетеные белоснежные кресла, под ногами – натуральный камень. Тут много солнца, бодрящей прохлады и чистоты, и я слышу, как чирикают птицы. Сначала я думаю, что это аудиосистема, но звук живой – на ветви дерева висит изящная клетка, а рядом – еще одна и еще. Птицы поют звонко, но мне жаль их. На свободе им было бы лучше.

– Скажите, мисс Ховард, почему вы решили стать музыкантом? – спрашивает меня миссис Мунлайт, с полуулыбкой глядя на купол. Стакан со смузи у нее в руках.

– Почему вы это спрашиваете? – не сразу понимаю я и почему-то думаю, что, возможно, она попросит меня помочь ее дочери в музыке.

– Мне интересно. Моя дочь так же, как и вы, неравнодушна к музыкальной деятельности, Санни. Я могу звать вас Санни? – говорит миссис Мунлай, и я только киваю.

– Я мечтала стать музыкантом с детства. Это то, что я лучше всего умею. Это приносит удовольствие мне и другим, – отвечаю я, несколько теряясь и понимая, что мои ответы немного нелепы.

– Вы хотите играть и петь, чтобы дарить радость людям? – вздернув тонкую бровь, спрашивает миссис Мунлайт.

– Не совсем так, – говорю я. – Я играю и пою, потому что не могу не делать этого. Моя музыка – мои мысли. Мои чувства. Мое откровение. И я хочу поделиться ими с другими. – Я делаю паузу. – Это мое самовыражение, миссис Мунлайт. Моя музыка – это я.

– Но вы ведь хотите не просто показать себя, Санни, но и получить что-то от тех, кто будет вас слушать? – продолжает миссис Мунлайт.

– Да, мне, как и любому другому человеку, который занимается творчеством, хочется признательности от публики, – пожимаю плечами я. – Это показатель того, насколько моя музыка успешна. И это применимо к любой творческой профессии.

– Я говорю не о славе, – отмахивается миссис Мунлайт. – Популярность – слабая пародия на власть. Но сейчас мы говорим не о ней. Вы согласитесь, что деньги – это показатель признательности?

Я настороженно смотрю на нее. А она продолжает:

– И если это так, то конечная цель творчества, как и любого бизнеса, – благосостояние. Любой человек хочет жить хорошо. И это нормально, – говорит Эмма. – Люди искусства – не исключение.

– Постойте, миссис Мунлайт, – спешу вставить я. – Да, я говорю, что признание – это важно. Но я не говорю, что это самое важное. Деньги – это результат, если уж на то пошло. А в творчестве важен процесс. Процесс созидания. Ощущение этого процесса. Понимание, что ты контролируешь этот процесс.

– А потом получаешь за это деньги, – улыбается миссис Мунлайт. – Санни, я готова подвести вас к конечному пункту.

– Что? – переспрашиваю я.

– Благосостояние без признания. Как вам? Вы сможете полностью погрузиться в процесс творчества, не думая о признании и деньгах.

– Я не понимаю вас, – хмурю я брови.

– Вы такая наивная девочка, Санни. В наше время нельзя быть наивной, – говорит миссис Мунлайт. – Наивность, жалость и доверчивость – ключ к саморазрушению в нашем неспокойном веке. Но не мне читать вам нотации. Наверное, следовало бы сказать, что это должны делать ваши родители. Но, зная ваше положение, не могу допустить подобных слов в вашу сторону.

– Откуда вы знаете...  мое положение? – спрашиваю я, начиная сердиться.

– Я знаю о вас все, Санни, – отвечает миссис Мунлайт. – Не поймите превратно, но служба безопасности нашей семьи проверила вас от и до. Для того чтобы предложить вам сделку, я должна быть в курсе всей вашей жизни.

– Миссис Мунлайт, перестаньте ходить вокруг да около, – прошу я устало. – Что вы от меня хотите?

Эмма внимательно на меня смотрит – уже в который раз. А у меня от такого взгляда вновь начинают холодеть руки.

– Я хочу, чтобы ты пела за мою дочь, Санни, – наконец объявляет она.

Я не сразу понимаю смысл ее слов. И молчу. А миссис Мунлайт, приняв мое молчание за согласие, продолжает спокойно:

– Ничего особенного, Санни. Вы просто исполните и запишете несколько песен. И за это вы получите огромные деньги. Обещаю – моя благодарность будет очень щедрой. Разумеется, будет составлен договор, который подпишут обе стороны в присутствии квалифицированных юристов.

Я продолжаю молчать и просто смотрю на миссис Мунлайт в прострации. А она продолжает:

– И вам не нужно будет признание – имея столько денег, вы сможете уединенно заниматься творчеством и наслаждаться процессом его создания сколько душе угодно.

– Уединенно? – вырывается у меня.

– Ну да, – беспечно кивает миссис Мунлайт. – Если вы продадите голос нам, то, разумеется, не сможете петь на публику. Но для себя – сколько пожелаете.

Она улыбается, чувствуя себя невероятно щедрой.

– И сколько же это стоит? – хрипло спрашиваю я. Мне кажется, что я во сне или в трансе. Почти в таком же состоянии я была, когда узнала о том, что случилось с бабушкой. А потом – с дедом.

Время, пространство и даже собственное тело перестают ощущаться. И кажется, будто висишь, покачиваясь, в густом холодном воздухе.

Миссис Мунлайт спокойно называет сумму.

Это баснословные деньги. Для меня, естественно. Для нее наверняка это мелочь.

Эмма думает, что я молчу, потому что мне мало. И она повышает цену. А потом еще раз.

– Неужели мало? – изумляется она. – Санни, а вы все-таки хваткая особа, – почти с восхищением замечает она.

А я молчу, потому что чувствую, как улетаю – туда, где падают звенящие звезды. И с трудом прихожу в себя, чувствуя, как в душе поднимается ярость. Горячая, искрящаяся, как поток огня. Яркая.

– Вы хотите, чтобы я продала вам свой голос? – спрашиваю я. И словно слышу сама себя со стороны. – Серьезно?

– Более чем, – подтверждает миссис Мунлайт. – Помните, я сказала, что люблю выгоду? Так вот, наша сделка будет выгодной и нам с Дианой, и вам, Санни.

– Вы с ума сошли, – мой голос звенит.

– Простите?.. Вас до сих пор не устраивает сумма?

– При чем тут деньги? – вдруг кричу я, и миссис Мунлайт вздрагивает от неожиданности. – Что вы мне предлагаете? Продать голос? Петь за вашу дочь? Подписать договор? Вы в своем уме? Ни за что. Нет.

Я резко замолкаю. Мне так мерзко на душе, что хочется выхватить стакан с зеленой слизью, которую по какому-то недоразумению назвали смузи, и вывалить ей на голову. Но я сдерживаюсь, хотя ярость подступает к самому горлу, обжигая изнутри.

Миссис Мунлайт смотрит на меня с долей отвращения и хорошо скрываемой ярости. Кажется, она не любит, когда ей перечат.

– Как же глупо. Я не учла, что таким людям, как вы, свойственны глупая гордость и ирреальное ощущение мнимой свободы. «Лучше я буду нищей, но свободной». Так? – спрашивает она меня с насмешкой.

– Не так. У вас странные ассоциации, – отвечаю я, пристально на нее глядя. Надеюсь, она видит пламя ярости в моих глазах. – Моя независимость мне, действительно, дорога. Но дело не в этом, а в том, что я не собираюсь делать вашу дочь певицей за свой счет. За счет своего голоса. За счет своих умений, которые развивала годами.

Теперь наступает ее черед молчать.

– И это унижает не меня, миссис...  Мунлайт. Не мою мнимую гордость и мнимую свободу. Это унижает вашу дочь. И это унижает вас. Вы постоянно мыслите денежными категориями, – почти шепчу я, и вместе со словами с моих губ срываются искры ярости. – Так вот, если переводить...  если переводить на ваш язык мышления, то это как просить милостыню у метро.

– Ты так заботишься о нас? – резко спрашивает миссис Мунлайт. – Боишься, что это унизит меня и мою дочь?

И она коротко смеется.

– Глупая, глупая Санни Ховард. Ты понимаешь, что делаешь? – ласково спрашивает миссис Мунлайт, подходя ко мне ближе. – Ты же ставишь крест на себе. Думаешь, отказав мне, ты будешь жить прежней жизнью? Нет.

Она с деланым сожалением в глазах качает головой. Угрожает? Как смеет?.. Ярость рвется наружу, и я стискиваю кулаки, чтобы не взорваться.

– Кто ты и кто я, – продолжает миссис Мунлайт. – Давай обойдемся без рассуждений о гордости и прочей шелухе. Будем мыслить реалистичными категориями. Просто подумай: кто ты и кто я. Какие возможности есть у тебя и какие – у меня. И что смогу сделать я, если захочу отблагодарить тебя или, напротив, уничтожить.

– Пытаетесь запугать? – спрашиваю я, чувствуя, как по рукам бежит дрожь – терновыми ветвями опутывает запястья, ползет к локтям, поднимается к предплечьям.

– Отнюдь. Но если ты поможешь моей дочери...

– Забавно, – перебиваю ее я, все еще сдерживая ярость. – Вы похожи на маму девочки, которая заставляет других детей в песочнице взять в игру ее дочку, хотя играть с ней никто не хочет. Это на самом деле жалкое зрелище. Если хотите помочь своей дочери, попробуйте другие методы. А мне пора. Кстати, это полнейшее дерьмо, – говорю я и ставлю свой стакан на ближайший столик.

Я разворачиваюсь и быстро ухожу, чувствуя, как полыхает в огне сердце. По лестнице я почти бегу, мечтая оказаться подальше от этого дома. Пересекаю гостиную, распахиваю дверь и...  сталкиваюсь с Дианой Мунлайт.

Это наш первый разговор. И она такая же, как и ее мать. Чаша моей ярости переворачивается.

* * *

Окончательно я прихожу в себя только на улице, на которой ярко светит солнце, но мне при этом холодно, и я иду, обхватив себя руками за плечи. Людей почти нет – это кварталы богатых людей, тут красиво, ухоженно и очень тихо. Никто не передвигается пешком – сплошь на машинах. По блестящему тротуару иду только я одна.

До сих пор мне не верится, что это произошло со мной. Что кто-то решил купить мой голос. Купить меня.

Мой голос – моя душа. Смогу ли я продать душу?

Я не слишком верующая, возможно, я – агностик. Но продать душу...  Не могу.

Диана Мунлайт решила, что может быть моим личным Мефистофелем. Моим личным дьяволом, скупщиком душ. Но она заигралась – слишком заигралась.

Для матери и дочери Мунлайт музыка – это всего лишь веселая игра в популярность. Для меня – моя жизнь. Черт побери, да почему только они этого не понимают?! Почему верят, что деньги дают право считать себя лучше?

Это неправильно. Так нельзя.

Они не имеют права. Никто не имеет права поступать так.

Я зла, я безумно зла, и ярость, которая до сих пор со мной – опутывает словно огненный змей мои ноги, – не дает мне мыслить трезво. Я просто иду вперед, чувствуя, как гладит меня по обнаженным рукам теплое солнце.

Не знаю, сколько проходит времени – сорок минут или два часа, – прежде чем я выбираюсь к метро. И уже находясь в вагоне поезда, я вдруг понимаю. Эмма Мунлайт была права.

После моего отказа и стычки с Дианой мне не дадут жить прежней жизнью.

И то, что для них может стать игрой в месть, для меня может обернуться крахом всей моей жизни.

Нервничая, я вытаскиваю из сумки, чей ремень перекинут через плечо, наушники. Дрожащими пальцами распутываю их, засовываю их в уши и включаю музыку. Глубокое дыхание и мягкие звуки немного успокаивают меня.

Все будет хорошо. Они ничего не сделают мне. Я в порядке.

Я не верю в это.

Телефон на коленях вибрирует – приходит сообщение от Лилит:

«Мы тебя ждем! Куда ты сбежала?»

И почти сразу – от Лестерса. То есть от «Круглосуточной доставки пиццы».

«Не волнуйся, Франкенштейн, – сообщает Дастин без приветствия, – наше фото нигде больше не засвечено. И дежурившие под твоим окном папарацци не поймали меня».

В конце стоит зеленый смайлик, которому явно плохо.

«Я и не волновалась», – пишу я зачем-то в ответ.

«Я верю, что это не ты отправила фото», – пришло от него еще одно сообщение. А следом еще:

«В смысле не волновалась?!»

Я только вздыхаю. Не отвечаю. И тогда Лестерс перезванивает сам.

– Ну, – требует он. Голос у него был злющий. Впрочем, ничего необычного.

– Что – ну? – устало спрашиваю я.

– Значит, ты не волновалась, что может подняться скандал? – въедливо уточняет Лестерс. На заднем плане кто-то что-то неразборчиво кричит про съемку.

– Я про него забыла, – честно признаюсь я.

– А я – не забыл. Я не спал всю ночь! Ненавижу скандалы, – фыркнул он.

– Слушай, ты тогда сказал, что, если испортить отношение с «Крейн Груп», есть два пути, – вдруг говорю я, вспомнив почему-то наш ночной разговор в саду у виллы. – Либо новые покровители, либо...  тень. Это ведь, и правда, так?

– Что? – переспрашивает Дастин. – Почему ты говоришь об этом?

– Третьего пути нет, верно?

Его голос меняется, становится задумчивым.

– Думаю, что нет. Люди, подобные им, – они не знают компромиссов. Либо с ними, либо...  – Он делает паузу и резким тоном спрашивает: – Что случилось, рыжая? Только не говори, что ты испортила отношения с «Крейн Груп».

Где-то на заднем плане кто-то вновь начинает втолковывать про съемку во второй студии.

– Я просто размышляю, – уклончиво отвечаю я.

– Странные размышления. Хотя ты и сама странная. Очень странная. Да иду я, иду! – кричит Лестерс в сторону. – Как они меня достали, – сообщает он мне и добавляет ворчливо: – Я – в составе жюри «А ты можешь?». Не хочешь попасть сюда и продемонстрировать свои таланты?

Спеть на знаменитом шоу талантов?.. В голове пробегает мысль – если показать голос всей стране, может быть, Мунлайты отстанут от меня?

– Расскажешь всем, какого это – встречаться с целой толпой, – не останавливается Лестерс.

– Ревнуешь? – спрашиваю зачем-то я. И вдруг слышу в ответ:

– Да.

– Дастин, пожалуйста, режиссер будет ругаться, – слышу на заднем плане я голос Хью. –

Идем уже!

– Да? – уточняю я недоверчиво.

– Меня бесят все эти типы вокруг тебя, рыжая, – сообщает Лестерс. – Особенно этот придурок, который орал под окном вчера ночью. Ненавижу измены. Можно спать со всеми подряд, не пудря мозги баснями об отношениях.

– А может, я тебе нравлюсь? – не знаю, откуда во мне берутся силы, чтобы шутить.

– Может. А может, и нет, – отвечает он. – Да иду я, Хью! Хватит дергать меня за рукав, ты его оторвешь! Ладно, Франки, мне пора. Без меня не начнут съемки, – в его голосе то ли гордость, то ли усмешка – и не поймешь. – И если...  Если у тебя что-то случилось, можешь сказать мне.

В его голосе – великодушие.

– Я беременна, – говорю я. – Ты не мог бы стать отцом моему ребенку?

– Что?!

– Я шучу.

– Бесишь, – сообщает Лестерс и сбрасывает вызов.

А я едва заметно улыбаюсь – мне было приятно его услышать. Когда я выхожу из метро, раздается новый звонок. Тетя.

– Да, Мэг, – говорю я, прижимая телефон к уху. Я всегда зову ее по имени. С детства.

– Привет, Санни! – весело отвечает она. – Как ты?

– Хорошо, а ты?

– Прекрасно, – ее голос, как всегда, жизнерадостен. За что я люблю тетю Мэг – так это за ее оптимизм. Ее жизнь нельзя было назвать легкой, но я никогда не видела, чтобы она плакала. Ни когда получила травму ноги и потеряла счастливый билет в большой спорт, о котором мечтала. Ни когда болел и умирал ее любимый муж, дядя Эштон, которого я запомнила как сурового, но доброго мужчину. Ни когда смерть постучала в дом ее родителей – моих бабушки и дедушки. Сейчас тетя Мэг – учитель физкультуры в младшей школе. И одна воспитывает десятилетнего сына – моего брата, названного в честь отца Эштоном Винтером-младшим.

– Когда ты наконец приедешь к нам? – спрашивает Мэг. – У тебя же каникулы, Санни.

– Может быть, в следующем месяце, – обещаю я.

– Тогда в этом мы сами приедем к тебе, – смеется тетя. – На самом деле Эша просто нужно отвести в больницу. Мы приедем на следующей неделе, и я бы хотела увидеть тебя.

– Что случилось? – тут же спрашиваю я. – Эш болен?

– Нам нужно пройти обследование в офтальмологической больнице Чендлера, у Эша из-за напряжения в школе снова начались проблемы со зрением, – отвечает Мэг. – Я хочу получить консультацию хорошего специалиста. На всякий случай.

– Вот оно что. Когда вы приедете? Я встречу вас, – говорю я.

– Мы приедем на машине, не беспокойся. Заодно погуляем по Нью-Корвену, Эш очень хочет попасть в аквапарк. Ну и увидеть тебя, разумеется.

– Тогда я буду ждать вас, – улыбаюсь я. – Ты помнишь мой адрес?

– Помню, естественно. Но жить мы будем в отеле. Ты же знаешь, что я встаю рано утром и начинаю громко петь, когда принимаю душ и готовлю, – хмыкает Мэг. – Не хочу будить тебя и твоих подружек. Или ты уже живешь с дружком?

– Каким дружком? – с досадой отмахиваюсь я. – С Лилит и Кирстен...

Мы еще немного разговариваем и прощаемся. Звонок тети немного взбодрил меня, но слова Эммы Мунлайт не выходят у меня из головы.

Я не хочу признаваться в том, что мне страшно.

Домой я приезжаю днем. Лилит, Кирстен и Эми сидят в гостиной и обсуждают концерт

«Красных Лордов». Перед ними – кола и коробка остывшей гавайской пиццы, где меня дожидается сиротливый кусочек.

– Где ты была?! – спрашивает Кирстен, едва заметив меня.

– Ездила кое-куда по работе, – пожимаю я плечами.

– А вчера?! Где вы были вчера? Концерт «Лордов» был просто «вау»! – кричит подруга. – Боже, я никогда его не забуду. Они были в восьми футах от меня! Представляешь, Санни?! До «Лордов» было рукой подать! – она счастливо смеется.

Чертов Лестерс. Лишил меня такого незабываемого удовольствия. Но я твердо уверена, что еще попаду на концерт этой группы.

Кирстен и Эми начинают наперебой рассказывать мне подробности вчерашнего вечера на стадионе, то и дело перебивая друг друга и восторгаясь. Во мне почти нет сил на эмоции, но я стараюсь поддерживать разговор, как могу. А Лилит, которая, видимо, слушает это уже во второй раз, сидит с самым загадочным видом и посматривает на подруг величественным взглядом Профессиональной Хранительницы Тайн. Знакомство с кумиром детства до сих пор не отпускает ее. То, как Лилит жадно смотрела вчера на Октавия, говорит само за себя. Он слишком сильно запал в ее драматическую душу. Уверена, что подруга ждет, когда Эми и Кирстен закончат говорить о концерте, и показывать фото, сделанные на телефон, чтобы ошеломить их своим рассказом об Октавии из «Красных Лордов», который вчера побывал у нас дома.

Я оказываюсь права: девчонки слушают Лилит с молчанием, в котором легко угадывается потрясение. А я просто доедаю пиццу. И не думаю о словах миссис Мунлайт, а сожалею, что не слышала, как Гектор на бис исполнил «Архитектора» тогда, когда все думали, что концерт закончен. Гектор редко делает что-то сверх программы. Он – настоящая звезда.

Таким ничего не нужно: ни взгляды, ни имена. Они будут ярко гореть, даже если у них не будет названий. Даже если никто не будет смотреть на них. И однажды взорвутся, став частью вечности.

– Не верю, – перебивает вдруг Эми Лилит на середине ее полного драматизма рассказа. – Ты разыгрываешь нас, потому что тебе не удалось побывать на концерте «Лордов». Так ведь?

Лилит передергивает плечами, обтянутыми черной тканью футболки с принтом черепа и стразами.

– Зачем мне это нужно? – щурится она.

– Чтобы выставить нас идиотками? – сердится Эми, которая всегда отличалась вспыльчивостью. – Сначала из-за тебя я подвела свою мать. А теперь ты кормишь меня непонятными байками, что сам Октавий из «Красных Лордов» пришел к вам домой.

– Какая глупость, – закатывает Лилит глаза.

– Глупость? – вскипает Эми. Ее темно-ореховые глаза полны злости. – Это ты глупая. Раз держишь нас с Кирстен за тупиц.

Они начинают ругаться. Я пытаюсь вставить слово, но мне не дают этого сделать, и в конце концов Эми, разозлившись, просто уходит. Кирстен пытается остановить ее, но напрасно.

Мы остаемся втроем и переглядываемся.

– Кстати, – задумчиво говорит Лилит, глядя на меня, – почему ты сидишь здесь?

– А где мне сидеть? – не понимаю я.

– В своей спальне. Твой бойфренд все еще там, – вставляет Кирстен. Она явно расстроена из-за Эми.

– Какой бойфренд?..

– Ну тот, который кричал, что любит тебя, – отвечает Лилит. – Эй, а ты-то мне веришь? – спрашивает она Кирстен. Та закусывает губу.

– Это все очень неправдоподобно, – говорит она жалобно. – Вы ведь решили разыграть нас? Так?

– Да, конечно, – резко отвечает Лилит. – Разыграть. Именно.

Она зла из-за того, что в ее потрясающую историю не верят. Я вижу, как сжимаются в тонкую полоску ее губы, а руки скрещены на коленях.

– Лил, – выдыхает Кирстен – она ненавидит конфликты.

– Я же просила не называть меня так! – сердится еще больше Лилит.

– Перестань. Не злись, – просит Кирстен.

– Моя подруга не верит мне. Я должна оставаться спокойной? – спрашивает Лилит. – Я не буду тебя ни в чем убеждать. Считай меня лгуньей.

– Я не считаю. Просто все это похоже на розыгрыш.

Лилит хочет что-то сказать, но ей не дает сделать это писк собственного мобильника. Она хватает его, читает сообщение, и вся злость из ее темных с поволокой глаз улетучивается.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Это...  – Лилит замирает, недоверчиво глядя на экран собственного телефона. – Это Октавий.

Я приподнимаю бровь в недоумении. Кирстен спешно заглядывает Лилит через плечо.

– И что он хочет? – уточняю я.

– Встретиться, – слабым голосом отвечает Лилит. Кирстен выхватывает у нее телефон и читает вслух:

– «Лилиан, я хотел бы встретиться с тобой сегодня вечером. Ты свободна часов в десять? Твой вчерашний гость Р.».

Это очень забавно, и я улыбаюсь, вспоминая, как вчера Октавий сидел в нашей гостиной и оспаривал свое право звездности с Лестерсом.

– Он перепутал мое имя, – глупо хихикает Лилит, но, кажется, это не сильно ее напрягает.

– Кто – он? С чего ты решила, что это...  Октавий? – осторожно спрашивает Кирстен, которая явно не хочет продолжения ссоры.

– Я же тебе говорила – мы случайно нашли его телефон в парке, а потом он приехал за ним, – отмахивается Лилит.

– А почему он подписался как Р.?.. – не отстает подруга.

– Потому что его зовут Ричард. Дева Мария, что мне надеть на свидание?! – ошарашенно спрашивает Лилит.

– Ты уверена, что это свидание? – спрашиваю я. Сообщение от Октавия кажется мне подозрительным. Что он хочет? – И вообще, это точно он, а не твой ненормальный Бен, который хочет выманить тебя на встречу?

При одном только упоминании о Бене Лилит становится нехорошо. Она морщит носик и хватает телефон с явным желанием перезвонить загадочному Р.

– Сделай громкую связь, – шипит Кирстен, пихая Лилит в бок, и та кивает.

На всю гостиную раздаются громкие длинные гудки. И когда уже нам кажется, что Октавий или тот, кто выдает себя за него, не ответит на звонок, раздается мужской голос: тихий и очень знакомый.

– Что случилось? – без всяких приветствий спрашивает он. И я моментально узнаю Октавия. Это его голос: те же тембр, высота, темп, интонации...  Я могу перепутать лица людей, но я почти никогда не путаю голоса.

– Ты правда хочешь со мной встретиться? – затаив дыхание, спрашивает Лилит, тоже забыв поздороваться. Голосок ее слишком сахарный, и мы с Кирстен, беззвучно хихикая, переглядываемся, а Лилит показывает нам кулак.

– Подожди, – отвечает Октавий и, кажется, куда-то идет – я слышу его шаги. Потом хлопает дверь, и вновь раздается его голос:

– Так что ты хотела?

– Ты хочешь встретиться со мной?

– Да, – чуть помолчав, отвечает Октавий. – Хочу. Обсудим кое-что.

– Тогда и я согласна, – говорит Лилит. И это звучит так торжественно, словно она дает согласие стать его женой перед алтарем.

– А написать ты об этом не могла? – раздраженно говорит Октавий.

– Я решила, что должна сказать тебе об этом лично, – отвечает Лилит. – А куда мы пойдем?

– Ну-у-у...  – явно затрудняется с ответом Октавий. – Посидим в моей машине.

– Здорово! – хлопает в ладони Лилит. – А что мы будем делать?

– Разговаривать, – еще более раздраженно говорит музыкант.

– О чем? – в темных глазах подруги появляются мечтательные огоньки. Мы с Кирстен едва сдерживаемся, чтобы не засмеяться вслух.

– Есть о чем, – не торопится раскрывать все карты Октавий. – Просто жди меня в десять часов дома. Хотя нет, – передумывает он. – Около твоего дома нам опасно встречаться. Приезжай...

– Куда? – ловит каждое его слово Лилит.

– Не знаю, – теряется Октавий вдруг. – Нам нужно встретиться там, где много людей, но никто не обратит на нас внимание.

– В кино! – восклицает Лилит. – В кино всегда много людей, Сладкий!

– Я не Сладкий, – отрывисто говорит Октавий.

– Ты видел себя в зеркало? – смело говорит Лилит. – Ты очень сладкий.

– Я никуда с тобой не пойду, если еще раз услышу это слово.

– Ох, прости, – томно говорит Лилит и, закатив глаза, шепчет в сторону: – Кислый.

– Что? – переспрашивает Октавий.

– Да так, я просто радуюсь вслух.

Они договариваются встретиться в торговом центре, и Октавий, явно не знающий правил приличия, без слов прощания сбрасывает звонок.

Лилит замирает на месте и улыбается, глядя в потолок влюбленным взглядом. Она похожа на человека, который только что покурил качественную «травку». Безмятежность и легкость на лице говорят сами за себя.

Странно, что человек может быть наркотиком.

– Это...  Октавий? – все так же недоверчиво спрашивает Кирстен. – А по-моему, это просто поклонник нашей малышки. Да? – щиплет она подругу за щеку. Обычно Лилит это ужасно бесит, но сейчас она явно ловит дзен и с улыбочкой смотрит на Кирстен.

– Это моя любовь, – отвечает она и хлопает себя по щекам. – Мой Октавий. Сладкий Ричард. Пресвятая Дева Мария!.. – бледные ладони Лилит прижимаются к груди, и кажется, что она вот-вот начнет читать молитву.

– Эй, Санни, скажи, что это неправда, – дергает меня за руку Кирстен.

– Правда, – смеюсь я и наконец ухожу в свою комнату.

Там темно – шторы плотно занавешены. А на нерасправленной кровати спит Кристиан. Он лежит на спине, широко раскинув руки. Не знаю почему, но во сне он выглядит беззащитно, и в его лице я вижу что-то неуловимо детское. Подрагивающие длинные ресницы, чуть приоткрытые губы, разгладившиеся морщинки на лбу – чары Морфея дарят Кристиану безмятежность и наивность. И мне это нравится. И даже запах алкоголя не смущает меня.

Я сажусь на корточки рядом с ним – наши лица находятся на одном уровне. И мой взгляд словно магнитом притягивают его губы. Я хочу коснуться их и, не контролируя себя, дотрагиваюсь до щеки Криса кончиками пальцев. Осмелев, я глажу его по скуле. А он вдруг, не открывая глаз, ловит мою руку и, переворачиваясь на бок, кладет ее себе под щеку. У меня от стыда застывает в жилах кровь. А Кристиан открывает глаза и, щурясь, улыбается.

— Привет, – говорю я, чувствуя себя глупой идиоткой.

– Привет, солнышко, – отвечает он хрипло, не отпуская моей руки. – Как спалось?

– Неплохо, – хмыкаю я. – А тебе?

– А мне...  – Улыбка вдруг сходит с его лица. Крис резко садится и оглядывается по сторонам.

– Где я? – отрывисто спрашивает он и хватается за голову – видимо, от резкого движения она заболела.

– У меня дома, – торопливо отвечаю я, вставая на ноги.

– Что я тут делаю?

– Не знаю, – пожимая я плечами. – Приехал вчера ночью.

– Ночью? Я?.. Я же был с парнями в клубе...  Черт! *Запрещено цензурой*!

Крис трет лицо ладонями. Кажется, к нему начинают возвращаться воспоминания.

– Я только кричал, да? – с надеждой спрашивает он. – Помню, что стоял внизу какого-то дома и что-то орал. И шел дождь...

– Ты орал, что любишь меня, – ответила я с ухмылкой.

– Да?.. Точно. Я слишком много выпил вчера. – Крис взъерошивает светлые волосы. – Извини. Не знаю, что на меня нашло. Как голова болит...  ненавижу похмелье...  Прости, Санни. Я больной ублюдок.

– Да ничего, все в порядке, – отвечаю я с улыбкой. – И часто ты так напиваешься?

– Бывает, – уклончиво отвечает Крис. – Я просто кричал? Ничего не сделал тебе?

– Ничего. А хотел? – любопытствую я.

– Нет...  Просто я вообще мало что помню, – он касается ладонями висков. – Как болит...  Прости, Санни. Прости. Прости.

– Все в порядке. Хотя я готова была тебя прибить, – признаюсь я устало.

– Все, я ухожу, – встает Кристиан, шаря по карманам джинсов в поисках мобильника. – Не буду тебе мешать.

Я не хочу, чтобы он так быстро уходил.

– Думаю, сначала тебе неплохо было бы привести себя в порядок, – говорю я. – Пойдем, я отведу тебя в душ. – А потом сварю крепкий кофе.

– Не хочу мешать, – отказывается он.

– Ты и не мешаешь, – улыбаюсь я.

Он долго отмокает под водой – почему-то мне кажется, что Крис предпочитает холодную, такую, что пробирает до костей. А потом, пахнущий персиковым шампунем для густых и блестящих волос, с легкой щетиной на лице, он сидит на нашей кухне. И задумчиво пьет крепкий кофе, отказавшись от завтрака. Крис несколько удивленно рассматривает кухню и молчит. Наверное, он привык к более роскошным апартаментам, нежели наша скромная квартира в старом доме.

– Как твоя голова? – спрашиваю я. – Тебе лучше?

– Да, спасибо. И кофе вкусный, – улыбается он слабо.

– Ты не передумал насчет завтрака? Я неплохо готовлю. – Я вижу, как в дверь заглядывают Лилит и Кирстен, которым интересно, о чем мы разговариваем, и жестом прошу их убраться.

Подруги беззвучно смеются и показывают мне сердечки. Кристиан, словно чувствуя неладное,

резко оборачивается, и они тут же скрываются из виду.

– Твои сестры? – спрашивает он с любопытством.

– Подруги. Тоже учатся в Хартли. Мы вместе снимаем квартиру, – отвечаю я.

– Зачем вместе? – недоумевает Кристиан. – Разве одной жить не удобнее?

– Вместе дешевле, – поясняю я.

– А-а-а, – протягивает он, чувствуя себя неловко. Но мне понятно его изумление – таким, как Крис Уилшер, сложно понять, что такое считать деньги. Они привыкли тратить их, не задумываясь о количестве нулей. И я не осуждаю их. Просто им повезло родиться в богатых семьях.

Как Диане Мунлайт.

– Но по вашей ванне сразу видно, что в доме одни девчонки, – говорит Крис, переводя тему. – Там столько всего на полках. Целый магазин. Мне кажется, что теперь я филиал персикового дерева, – касается он своих волос, которые почему-то забавно пушатся. –

Кстати, я нашел какой-то забавный гель для душа. Очень нежный. С ароматом алоэ. В белой бутылочке с сиреневой крышкой.

– Наверное, ты взял гель для интимной гигиены, – улыбаюсь я.

– Что? – переспрашивает Крис с недоумением. – Для чего? Я играю бровями.

– Нет же! Как же так? – спрашивает он весело, трогая себя за лицо. – Я же им даже лицо мыл! Нет, Санни!

Я пожимаю плечами.

– Со мной же ничего не будет? – почти жалобно спрашивает Кристиан.

За дверью раздается взрыв смеха и топот – Кирстен и Лилит все-таки не выдерживают. И тут же убегают с места преступления.

Мы тоже смеемся.

– Может, они присоединятся к нам? – спрашивает Крис.

– Они не хотят, – осторожно отвечаю я.

– Я им не нравлюсь? – лукаво говорит он, глядя мне в глаза.

– Думаю, дело не в этом. Девочки не хотят мешать нашему разговору, – отвечаю я. Подруги осведомлены о том, что Крис мне нравится.

– Странные, – удивляется Кристиан.

А потом мы просто болтаем обо всем на свете – как обычно это бывает по телефону. И я еще раз убеждаюсь, что с Крисом мне легко и комфортно. И ему со мной, кажется, – тоже. По крайней мере, я на это надеюсь.

Я даже забываю о сегодняшнем утреннем инциденте в доме Мунлайтов. А потом нам мешает телефонный звонок. И это снова Лестерс. Мне не очень хочется прерывать наше с Крисом обсуждение одной новой музыкальной группы, но приходится – Дастин слишком настойчив.

– Да, слушаю, – говорю я в трубку со вздохом.

– Ну? – осведомляется Дастин.

– Что – ну?

– Странные мысли все еще сидят в твоей голове? – спрашивает он. – Говори быстрее. Режиссер дал нам всего лишь десять минут перерыва. А я еще должен поесть. О, спасибо! – говорит он в сторону, спешно что-то разворачивает и начинает жевать мне прямо в трубку.

– Приятного аппетита, – слышу я голос Хью. Бедный парень, ему приходится быть настоящей нянькой.

– Слышали бы тебя фанаты, – говорю я. – Образ брутального и романтичного героя разбился бы о суровую реальность.

– Нужно быть полным идиотом, чтобы отождествлять меня с моим героем, – продолжает жевать Лестерс и велит: – Давай, я слушаю. Излагай, что там у тебя случилось.

– С чего ты взял, что у меня что-то случилось? – спрашиваю я. Кристиан внимательно на меня смотрит. И мне кажется, что ловит каждое слово.

– Франки, хоть мы знакомы всего ничего, но я успел не только изрядно насладиться твоими выходками, но и неплохо тебя изучить, – отзывается Лестерс – теперь он пьет что-то через трубочку, и я удостаиваюсь чести слушать звездное хлюпанье. – Что-то случилось.

– Все в порядке. Думаю, тебе пора возвращаться на съемочную площадку, – не хочу ничего говорить ему я.

– Кто это? – наконец спрашивает Кристиан.

– Да так, – отмахиваюсь я.

– Да так?! – переспрашивает Лестерс. – Какого черта я стал «Да так»? С кем ты там вообще? А, с очередным дружком, – снова несет его.

– Это тот самый...  как его...  Лестерс? – догадывается Крис. Дастин вновь слышит его голос.

– Что, этот алкоголик еще не покинул твой дом? – громко спрашивает он – так громко, что я отодвигаю от уха телефон. Кристиан, как назло, пододвигается ко мне и прижимается ухом к телефону. Я пытаюсь его оттолкнуть, но без толку.

– Когда ты отдаешь их мне? – осведомляется вдруг Лестерс.

– Кого тебе отдать? – вздыхаю я.

– Мои боксеры.

– О, боже.

– Серьезно. Отдай их мне, – требует Лестерс.

– Солнышко, ты хранишь его трусы? – весело спрашивает Кристиан.

– Нет, – отрезаю я.

– Да! – одновременно со мной рявкает Лестерс. – И даже стирала их.

– Вы...  обмениваетесь бельем? – начинает хохотать Крис.

– Ее это заводит, – важно отвечает Лестерс.

– Вы меня с ума сведете! – сержусь я. – Хороших съемок, мистер Лестерс. Пусть они продлятся пару месяцев.

На этом я отключаюсь. И для надежности отключаю звук. Пусть звонит, сколько душе угодно.

– Правда, что ли? – в глазах Криса искры любопытства и озорства.

– Боже, конечно нет. И вообще, все это – сплошное недоразумение, – отвечаю я сердито. – Этот человек способен вынуть душу даже у демона.

– У демонов нет души, – замечает Крис и залпом допивает кофе. А я сразу вспоминаю Диану и ее мать.

Настроение мигом портится. И за окном, как назло, тучи находят на солнце. Становится пасмурно.

– Я пойду, – говорит Крис. – Еще раз извини, что я так поступил.

– Все в порядке. – Я не хочу, чтобы он уходил. Но не могу удерживать.

Я провожаю Криса в прихожую. Из спальни Лилит выглядывают подруги, и Крис салютует им в шутку, явно смущая.

– Как ты добрался до моего дома? – спрашиваю я. – На такси? Давай я вызову тебе машину. Я почти уверена, что он не поедет на метро.

Крис отводит глаза.

– Кажется, я был за рулем, – сознается он. – Мое авто где-то здесь. Наверное.

– Был за рулем в таком состоянии?! – ужасаюсь я. – Ты же мог столько глупостей наделать...  Как же тебя не заметили полицейские?

– Я отлично вожу. Даже когда пьян, – усмехается он. – Круто, да? Нет, не круто.

– Не делай так, – почему-то прошу я, подходя к нему ближе и касаясь пальцами его запястья. – Если ты выпил, не садись за руль.

Наши взгляды встречаются, пронзают друг друга. Медовые глаза и глаза цвета весеннего неба. Даже в тускло освещенной, крохотной прихожей я вижу, что каемка радужки его глаз темная, а вокруг узких зрачков – крапинки.

– Не надо, – повторяю я, сжимая его запястье.

– Не буду, – обещает Крис, переплетая свои пальцы с моими.

Время застывает и становится вязким. Тени колышутся словно водоросли в прозрачной воде. Дыхание тяжелеет. И я не могу оторвать от Кристиана зачарованного взгляда.

Он склоняется ко мне, чтобы поцеловать, но...  Ему мешает телефонный звонок.

Волшебство момента растворяется в громком панк-роке песни, поставленной на звонок. Кристиан чертыхается и отвечает на него. Лицо его делается скучным, а ответы – односложными. И я понимаю, что, скорее всего, это его родители. Крис говорит короткое: «Пока». И поворачивается ко мне.

– Мне пора, солнышко, – треплет он меня по волосам.

– Я провожу тебя до машины, – быстро отвечаю я, потому что не могу просто так взять и отпустить его. Крис только кивает.

Мы выходим на улицу. Его дорогая машина с забрызганными боками неправильно припаркована неподалеку от моего дома. И местные копы уже выписали штраф – бумажка дожидается владельца под «дворниками». Правда, это никак не расстраивает Криса – он просто пихает бумажку в карман и садится за руль. Мы прощаемся, и это выходит как-то неловко. Волшебство, которое нам удалось поймать в прихожей, больше не возвращается.

– Санни! – вдруг кричит Крис мне вслед, когда я уже направляюсь к дому, засунув руки в карманы джинсов.

Я оборачиваюсь.

— Я могу пригласить тебя куда-нибудь в качестве извинений? – спрашивает он, выглядывая из окна.

– Можешь, – улыбаюсь я.

– Заметано!

Он посылает мне воздушный поцелуй, и его машина срывается с места. Непонятно почему я чувствую себя опустошенной.

По солнцу стекают тени, Как кровь по разбитым губам. И в каждой раскрытой вене Восходят цветы – к цветам. Горят лепестки золотые. Багровым напалмом искрят. Цветы их – всегда пустые, И солнцем отравлен их яд. Цветы их молчат и плачут, Хоть наши взошли в огне. Их дьявол срезал, не иначе, На тихой пустой луне.

Глава 21. Тающая луна

Не проси ничего у неба, если не смотришь на звезды.

Лилит собирается на свидание с Октавием с той самой тщательностью, которая бесит всех вокруг. Она перебирает все свои вещи, пытаясь отыскать то, в чем будешь выглядеть сногсшибательно. Делает несколько вариантов макияжа, собрав всю косметику, которая только есть в доме. Перемеривает несколько пар туфель. Лилит пытается отыскать тот самый образ, который поможет ей стать в глазах Октавия очаровательной и прекрасной.

Одежда, вытащенная из шкафа, – всюду: на кровати, на стульях, на двери, даже на полу. У Лилит много интересных вещичек, которые ей удалось урвать на распродажах, и она знает, что такое вкус и стиль. Но в этот раз ее сборы побивают все ее предыдущие рекорды.

– Ты достала, – почти жалобно говорит Кирстен, которой надоело собирать подругу на свидание. – Просто надень уже что-нибудь.

– Ты отлично выглядишь, – кивает в подтверждение ее слов Санни, которая сидит на подоконнике с гитарой в руках. По просьбе Лилит она играет кое-какие песни «Лордов», чтобы та была в курсе их творчества.

– Я хочу быть особенной, – беспомощно опускается в гору вещей Лилит.

– Ты не думала, что и так стала особенной, раз именно тебя Октавий позвал на свидание? – спрашивает Санни, склонив голову набок.

– Точно-точно! – кивает Кирстен. Кажется, она все-таки поверила им.

– Не знаю, – выдыхает Лилит. Ее сердце быстро колотится – так сильно она волнуется перед встречей, которая все больше приближается и приближается. Ей до сих пор не верится, что она пойдет на свидание с тем, чей постер висел в ее комнате еще несколько лет назад.

В средней школе Лилит была без ума от «Пепельных цветов», как и все ее подружки, как и сотни тысяч других девчонок по всей стране. Это была воистину культовая поп-группа того времени. Четыре красивых парня, модная ритмичная, хоть и незамысловатая музыка, яркие клипы, сумасшедшие ротации, престижные премии...

Всеобщая волна обожания «Цветов» накрыла Лилит с головой. Она могла часами пересматривать их клипы и интервью, постоянно слушала песни, зная каждую наизусть, рассматривала лица парней на плакатах и наклейках, состояла в фан-клубе и больше всего на свете мечтала попасть на концерт. Лилит жила в небольшом городе, и к ним такие звезды, как «Пепельные цветы», не приезжали, но однажды ей все-таки удалось это сделать. Вместе с подругами они придумали целый план: сказали родителям, что пошли в поход вместе с учительницей миссис Хадсон, а сами улизнули из города и на автобусе поехали в Дэншорт, где проходил концерт.

Этот концерт Лилит, наверное, никогда не забыть.

Как и глаза Ричарда – чистые, голубые, как весеннее небо после грозы.

«Пепельные цветы» были на пике популярности, когда распались. И это была настоящая трагедия для их армии поклонниц. Лилит помнила, в каком шоке она была, когда узнала, что любимой группы больше не будет. И ревела всю ночь, пряча лицо в подушку, а в школу пошла с синяками под глазами и опухшим от слез лицом.

Потом, конечно же, любовь к «Пепельным цветам» прошла, как и всякое мимолетное подростковое увлечение. Появились новые группы, новые хобби, новые взгляды на жизнь...  В старшей школе Лилит и сама изменилась до неузнаваемости и не была уже больше тем импульсивным ребенком, который вместе с подружками на пижамных вечеринках придумывал не страшилки, а истории о парнях из «Пепельных цветов». Ее не особо интересовали вечеринки, разговоры о парнях и выпивка. Сердце Лилит навечно покорил школьный театр, и она отдала всю себя этому своему хобби, хоть и казалась в глазах других странной. Многие даже считали ее гиком. Кто-то открыто говорил ей об этом, не в силах скрыть своего отношения. Но Лилит было плевать. Она одевалась, как хотела, делала, что хотела, и жила, как хотела. Театр стал ее личным богом, которому она поклонялась. А мечта о том, чтобы играть, стала прочной платформой под ее ногами.

После школы Лилит поступила в Хартли, на актерское отделение. Она поставила перед собой цель – стать актрисой – и шла к ней, несмотря ни на что. Несмотря на то, что никто не поддерживал, несмотря на то, что приходилось много работать, чтобы оплачивать учебу и квартиру, несмотря на то, что даже собственные родители считали ее увлечение блажью.

Лилит, как и ее старшим сестрам, полагалось выйти замуж за хорошего парня и стать порядочной домохозяйкой. Ну, или пойти работать в школу – мать всегда видела в ней учительницу младших классов, а не актрису. Мать видела в Лилит свою мечту, а не ее мечту. И все еще ждала, когда дочь вернется домой, чтобы взяться за ум.

Лилит не собиралась сдаваться.

Думая об этом, она переодевается и смотрит на свое отражение. Ей нравится платье-футляр глубокого сапфирового цвета (купленное со скидкой 50 процентов!), и она собирает черные блестящие волосы в низкий пучок. К этому образу подойдут новые туфли Кирстен...

– Ну как? – спрашивает Лилит. Санни пожимает плечами – кажется, она с головой ушла в музыку и теперь с отстраненным лицом наигрывает что-то свое, ловко перебирая струны.

– Тебе не кажется, что для похода в кино коктейльное платье не слишком подойдет? – спрашивает Кирстен, морща носик. – Может быть, джинсы и блузка подойдут? Ну, те, которые ты мерила...

– Я должна быть женственной, – говорит Лилит раздраженно. – И романтичной.

– Тогда короткую юбку. Или другое платье.

Пока Лилит ищет новые варианты, Кирстен проводит краткий ликбез жизни Лорда Октавия, вернее, того, что известно его поклонникам.

– Играет на ударных. Очень скрытен. Настоящее имя неизвестно. Возраст – около тридцати. Никогда и никому не показывает лицо. Всегда появляется только в маске. Чаще всего это маска в виде черного оскалившегося черепа. Иногда появляется в подшлемнике или балаклаве – тоже с принтом черепа или клоуна, – рассказывает Кирстен, то и дело тыча в лицо Лилит телефоном с фотографиями Октавия. – Вообще, это самый загадочный персонаж группы. Если остальных постепенно раскрыли фанаты и журналисты, то Октавий остается загадкой...

– Кезона не раскрыли, – вставляет Санни, не отрываясь от своего занятия. – Но говорят, что он откуда-то из России.

– Неважно, – хмыкает Кирстен. – Важно то, что Октавий – тайна «Лордов». Вокруг него ходило столько слухов! Что это женщина, что его лицо обезображено шрамами, что он – внебрачный сын то ли премьер-министра, то ли кого-то из королевской семьи. И ты, малышка, разгадала его тайну, – она хлопает Лилит по руке. – Господи, не могу поверить! Слушайте, а сколько бы мы получили, если бы рассказали журналистам?..

– Мы не расскажем об этом журналистам, – говорит Санни. – Октавий и его менеджер просили нас молчать.

– И даже говорили про какой-то договор, – подхватывает Лилит. Кирстен пожимает плечами и откидывает назад светлые волосы.

– Да я просто спросила...

И она снова начинает рассказывать об Октавии.

– Ты все запомнила про него? – спрашивает Кирстен некоторое время спустя. Лилит рассеянно кивает.

– А эта юбка подходит мне? – говорит она, вертясь у зеркала.

– Нет, – отрезает Кирстен. – Так что там насчет твоего Сладкого? На чем он играет?

– На гитаре? – все так же рассеянно спрашивает Лилит. Санни смеется.

– На ударных! Он – барабанщик! – восклицает возмущенно Кирстен.

– Это плохо, – огорчается Лилит. – Барабанщиков никогда не видно – сидят на заднем плане и стучат по своим тарелкам...

– Быть барабанщиком – это круто, – не соглашается Санни. – А быть хорошим барабанщиком – круто вдвойне. Не каждый сможет так хорошо слышать ритм и темп, как Октавий. Может, его сбивки не самые скоростные, но его рисунки яркие и сложные. И разные. Он очень техничный – Оливер не любит «Лордов», но говорит, что Октавий крутой.

– Он еще и рисует? – удивляется Лилит.

– Ритмические рисунки, – смеется Санни.

Они долго спорят, и в конце концов Лилит должна сделать тяжелый выбор между невесомым бледно-пудровым платьем Кирстен и своим, расклешенным книзу, черного цвета и с белым воротником. Она мечется между ними до тех пор, пока Санни не объявляет, что до выхода остался час. И тогда Лилит выбирает черный наряд, ибо черный – это ее любимый цвет. Ей в нем комфортно.

Лилит спешно делает макияж, приводит в порядок волосы, надевает массивные серьги Санни с черными камнями, храбро обувает роскошные туфли, любезно предоставленные Кирстен, и долго ищет любимые духи со сливочно-кремовым ароматом – не сладкими, но нежными и стойкими.

– Удачного свидания! – желает Кирстен и поправляет нервничающей Лилит волосы. – Пусть все пройдет круто!

– Обязательно напиши, когда встретитесь, – напутствует Санни.

– И сделай селфи!

– И поцелуй его!

Лилит выбегает из дома и быстрым шагом направляется к метро, сжимая в руке клатч ванильного цвета – в тон туфлям. Ей не верится, что сейчас она снова встретится с кумиром детства. Тогда, в парке, около стадиона, она больше веселилась, глядя на Сладкого. Не воспринимала это серьезно – скорее, как шутку. А сейчас, когда Лилит успела осознать, кто это был, ей стало и неловко, и страшно, но в то же время ужасно любопытно. Этот человек заинтриговал ее так, как никто другой. Шутка ли: сначала он был безголосым вокалистом-красавчиком в бой-бенде, а теперь стал барабанщиком в группе, исполняющей тяжелую музыку. Техничным барабанщиком, как говорит Санни.

Лилит не понимает, почему Ричард позвал ее на свидание. Она, конечно, имеет свои странности, но она не экзальтированная дурочка. И не верит, что просто понравилась ему. Уже находясь в переполненном вагоне поезда, Лилит приходит в голову, что кумир ее подросткового возраста – извращенец, которому стало скучно в родном городе, и она начинает нервничать еще больше. Мало ли как Сладкий решит поразвлечься с ней. Она пишет об этом в общую беседу с подругами, и Санни говорит, что Лилит снова драматизирует. А Кирстен от души советует завалить его на лопатки прямо в торговом центре. Только Эми молчит – она все еще обижена.

Лилит приезжает всего лишь с десятиминутным опозданием, однако ей приходится ждать Октавия еще минут сорок, стоя у главного входа в торговый центр. Трубку он не берет и на сообщения не отвечает. И Лилит теперь кажется, что ее просто-напросто разыграли. Решили посмеяться над глупой, доверчивой девочкой, которая поверила, что сам Октавий позвал ее на свидание. И тогда, когда она уже решает уходить, раздается звонок.

Лилит тотчас отвечает на него и слышит недовольный голос Сладкого:

– Ну и где ты?

– Жду около входа, – отрывисто отвечает она, понимая, что от звуков его голоса ее сердце начинает таять, будто оно из масла.

– А я нахожусь на третьем этаже рядом с кинотеатром, – говорит с еще большим недовольством Октавий. – Немедленно приходи.

– Да, сейчас!

– Ненавижу ждать, – ворчит он, совсем не напоминая Лилит рок-звезду – скорее, капризного принца.

– Прости.

– Так и быть.

Лилит буквально летит к кинотеатру, не чувствуя, как натирают кожу новенькие туфли.

За ее спиной развеваются невидимые крылья восхищения, которые искрятся словно у сказочной феи.

Октавия в плотной толпе желающих посетить кинотеатр Лилит находит не сразу. Он стоит у стеклянных перил атриума, положив на них обе руки, и смотрит вниз, на спешащих разойтись по магазинам людей. И если Лилит наряжена как куколка, то Октавий больше похож на подростка в своих бесформенных джинсах, широкой футболке, бейсболке и обязательной медицинской маске, которая закрывает пол-лица. Ну и, конечно, солнцезащитные очки – куда же без них? Если честно, Лилит бы не сразу узнала в этом человеке Октавия, не подойди он к ней и не постучи по спине.

– Ты опоздала, – раздается глухой голос из-под маски. Лилит вздрагивает от неожиданности.

– Я? – чувствуя слабость под коленками, переспрашивает она. – А разве не ты?..

– Я пришел сюда первым, – не соглашается Октавий и беспокойно оглядывается, словно боится, что их кто-то заметит вместе.

– Ох, извини, – не желая спорить, щебечет Лилит, тоже хватаясь за перила – слабость теперь пробралась и в руки. Несмотря на глупую маскировочную одежду, пахнет от Сладкого дорогим холодным парфюмом – утонченный флердоранж, хвоя и нотки ванили.

– В этом городе столько пробок, что в них можно провести всю жизнь, – не успокаивается он и вдруг замечает, разглядывая Лилит: – А ты хорошо выглядишь. Едешь с какого-то мероприятия? Или была на свидании? Это очень даже на руку.

Лилит почему-то смеется. Вот глупый...

– Ты тоже хорошо выглядишь, – отвечает она комплиментом на комплимент.

– Я знаю, – пожимает он плечами. Естественно, знает.

– Конечно, – хихикает Лилит нервно. – Ты же Сладкий. Октавий дергается.

– Не называй меня так.

– Но это просто констатация факта.

– Я не сладкий. Не сахарный. Не карамельный. И если хочешь знать, я чистил зубы только утром.

Это ужасно смешит Лилит – свои зубы она чистила раза три, а перед тем как зайти в торговый центр, украдкой побрызгала рот ментоловым средством против запаха. Мало ли...  на всякий случай.

«Я бы поцеловала тебя, даже если бы ты сегодня вообще не чистил зубы», – думает она про себя со смешком.

– Да, конечно, – говорит Лилит, улыбаясь, – ты не сладкий. Ты брутальный. Сильный, – она шутки ради сжимает пальцами его бицепс. На удивление мышцы у Октавия словно стальные, хотя он и не выглядит качком. – Настоящий мужик.

– Где ты еще хочешь меня потрогать? – ухмыляется он и дотрагивается до ремня.

«Потом и там потрогаю, заценю твой пресс», – мурлычет про себя Лилит, ничуть не смущаясь. Октавий, кажется, понимает это и тяжело вздыхает.

– Ну что, – весело говорит Лилит, – идем?

– Куда?

 Их свидание сразу пошло не так.

– Наш сеанс начинается через пятнадцать минут, – отвечает Лилит, предвкушая, как они вместе будут смотреть романтическую комедию, сидя на одном из последних рядов. Лилит собирается провести их встречу максимально эффективно.

– Какой сеанс? – хмурится Октавий.

– Мы же пришли в кино, – отвечает Лилит растерянно. – Я заранее купила билеты. Электронные билеты, – уточняет она и начинает лихорадочно искать телефон, на котором они и сохранены.

– С чего ты взяла, что мы идем в кино? – еще больше удивляется Октавий.

– Но мы же договорились...  – говорит Лилит, но ее перебивает внезапный звонок на телефон Октавия. Тот выслушивает собеседника, говорит лишь три слова: «Ты уверен?» и «О’кей». А потом вдруг хватает Лилит за руку.

– Что случилось? – едва не падает в обморок та. Пальцы Октавия ей определенно нравятся.

– Бежим! – только и говорит он. И они срываются с места, заставляя людей оборачиваться на них.

– Куда?! – кричит Лилит, не понимая, что происходит, и с трудом поспевая за Октавием. На таких каблуках бегать очень непросто.

– За мной! – отвечает он. – Этот чертов папарацци выследил меня! Быстрее!

Октавий тянет Лилит за собой, явно злясь, что она не может бежать так же быстро, как и он, но руку не отпускает. А когда они несутся по третьему этажу к эскалатору, Лилит с ужасом понимает, что за ними бежит какой-то светловолосый тип. Кажется, тот же самый, что гонялся за Санни и Лестерсом. Слабость окончательно выветривается из Лилит, уступая место решимости. Она вдруг резко останавливается, понимая, что так далеко не убежит, и вырывает руку из пальцев музыканта.

– Ты чего? – нервничает Октавий, то и дело оглядываясь – преследователь приближается. – Быстрее! Нас ждет машина на парковке!

Вместо ответа Лилит снимает туфли, берет их в одну руку, второй хватает крепкое запястье Октавия и несется вперед – босиком гораздо удобнее, чем на огромных каблуках.

«Хорошо, что я не в платье-футляре», – думает она на бегу, чувствуя, как вырывается из груди сердце. Платье облегало ее словно вторая кожа. В нем бы она не убежала далеко.

По эскалатору они тоже несутся, расталкивая людей. Им даже что-то кричат вслед, но Октавий и Лилит не останавливаются.

– Куда мы бежим? – на ходу, задыхаясь, спрашивает она. У нее стойкое ощущение, что они на съемках шпионского фильма.

– На стоянку! – отвечает Октавий.

– Подземную?

– Да!

– Тогда нам в другую сторону! – радостно оповещает его Лилит. В этом торговом комплексе она неплохо ориентируется – когда-то давно подрабатывала в гипермаркете на первом этаже. А вот Октавий вообще не ориентируется.

– В какую?! – кричит он.

– За мной! – кидается вправо Лилит, не отпуская его руки – лишь только крепче цепляясь пальцами за запястье. Папарацци не отстает, и про себя Лилит желает ему сложиться втрое и усохнуть. Она так смеялась, когда произошел тот инцидент с журналистами в Хартли, и теперь сама попала в подобную ситуацию. Санни будет довольна!

Лилит и Октавий бегут мимо магазинов, мимо рекламных вывесок, мимо оборачивающихся на них людей, и когда, казалось бы, папарацци почти нагнал их, Лилит резко меняет направление и тащит Октавия в огромный фирменный магазин с парфюмерией и косметикой, в котором может на полдня потеряться любая женщина. Здесь целых три выхода, и от одного из них до подземной стоянки рукой падать.

План Лилит удается. Они отрываются от настырного преследователя и попадают на стоянку – огромную и заставленную машинами. Бегут вдоль автомобилей и оглядываются по сторонам.

– Ты помнишь, где ваша?.. – спрашивает, хватая ртом воздух, Лилит.

– Нет, – растерянно отвечает Октавий и начинает судорожно звонить своему менеджеру, пытаясь понять, где он. Тот просит оставаться на месте и обещает подъехать через минуту.

– Давай спрячемся, – шепчет Лилит, понимая, что так просто они от журналюги не отделаются. У нее отличная интуиция на подобные вещи. Она чувствует, что преследователь рядом. Близко.

– Зачем? – хмурится Октавий, но она вновь тащит его за собой, заставляя присесть за большим внедорожником. Почти в это же время на подземной стоянке появляется и их преследователь. Он тоже тяжело дышит после столь долгой пробежки.

– Твою мать! – слышат затаившиеся Лилит и Октавий его голос. – Куда они делись?..

В это время крайне удачно отъезжает одна из машин, и папарацци, явно думая, что Октавий и Лилит в ней, выражается еще крепче. Остановившись совсем неподалеку от их убежища, он звонит кому-то по телефону и, картинно положив на лоб руку, говорит:

– Это я. Нахожусь на месте. Нет. Потерял его. Видимо, только что уехал. Нет, номер не разглядел. Да, он встретился с какой-то девчонкой. Я хотел сделать несколько снимков и проследить, но он заметил меня. Чертовски обидно! Слушай, приятель, ты уверен, что Октавий – это и есть Ричард Фелпс? – спрашивает папарацци, выслушав своего собеседника. – Нет, я понимаю, что это инфа из твоего источника. Но насколько этот источник надежен? Вот именно, приятель! Нет, я не могу писать об этом без каких-либо подтверждений. Ты же знаешь, наш главред трясется перед Фелпс. Он не даст выйти статье об ее сыночке, если не будет каких-либо доказательств. Весомых доказательств. Да потому что без них наша новость будет просто очередной сплетней.

Он снова внимательно слушает то, что говорит ему собеседник, а Лилит испуганно смотрит на Октавия, которому, кажется, все равно – он просто замер с самым скучающим видом и рассматривает дужку своих солнцезащитных очков. Будто бы речь идет и не о нем вовсе.

– Нет, в сеть такую инфу загружать рано, придурок, – продолжает папарацци, и голос его становится тише и тише – он удаляется. – У нас должен быть полный эксклюзив. Кстати, что там насчет интервью с этой группкой...  Как их?.. «Стеклянная мята». Ну, это те, которые выиграли конкурс Уолтера. Там солистка – просто огонь. Она...

Его голос больше не слышно – парень ушел, и Лилит с облегчением выдыхает. Хоть происходящее и щекочет нервы, ей нравится, что сейчас она сидит рядом с Октавием, их колени и предплечья соприкасаются, и она, кажется, даже слышит его дыхание.

– Боже, – шепчет Лилит без особого страха в голове. – Какой ужас. Он, кажется, знает, что ты...

Она внимательно смотрит на Октавия, снявшего маску. И видит, что он улыбается. Зловеще.

У него нет доказательств. И не будет, – говорит Октавий. На его лицо падает косая изломанная тень, и от того Сладкий выглядит устрашающе.

– А если появится? – спрашивает Лилит, понимая, что не в силах оторвать от него взгляда. Пусть он уже не тот хрупкий прекрасный юноша, трогательный, как щенок, а взрослый мужчина, но он привлекает внимание не меньше, чем десять лет назад. А может, даже и больше.

– А если появятся – не будет и его самого, – равнодушно отвечает Октавий.

– Ты его убьешь? – почти с восторгом спрашивает Лилит.

Октавий вдруг с усмешкой – какой-то абсолютно чужой – смотрит на нее. Тень на его лице ломается еще больше, рассекая его на две половины.

– Как думаешь, почему я играю в этой группе? – спрашивает он, чуть склонившись к ее лицу.

– В «Красных Лордах»? – уточняет Лилит, ничуть не боясь. Ее еще больше тянет к этому человеку, который кажется настоящей живой загадкой. Лилит слишком любопытна. Она любит тайны.

Октавий медленно кивает.

– Потому что только там я могу выпускать своего внутреннего демона. Сцена – отличная клетка для него, – говорит он. – Мы все такие. Все храним своих демонов здесь, – касается Октавий сердца.

Он берет ее за руку и поднимает – теперь они стоят в полный рост.

– Но иногда этих демонов можно отпускать наружу, – продолжает он. – И если я отпущу своего демона, наш приятель, жаждущий моего разоблачения, будет немного огорчен действительностью.

– Ты крутой, – смеется Лилит, потому что ей кажется, что Октавий, как и она сама, играет какую-то роль. И эта роль – роль плохого мальчика – нравится ей. Наверняка именно в этой роли он выходит на сцену, не забывая закрыть лицо маской. Роль демона музыки кажется ей интересной.

Он смотрит на нее, прищурившись, и Лилит плавится под этим взглядом. Снова вспоминается детский восторг по Ричарду из «Пепельных цветов». И это воспоминание – действительно сладкое – окутывает ее с ног до головы. Она даже не замечает, как поджимает ноги – пол подземной парковки холоден даже летом. Здесь работают слишком мощные кондиционеры. А Октавий, кажется, замечает это. Он задумчиво смотрит на пару туфель в руке девушки.

Но ничего больше сказать друг другу они не успевают – подъезжает машина, за рулем которой – помощник менеджера «Красных Лордов», тот, что и вчера сопровождал Октавия. Он и Лилит тут же оказываются на заднем сиденье, за тонированными окнами. В безопасности.

– Все в порядке? – нервно спрашивает менеджер.

– В порядке.

И Октавий кратко пересказывает события последних десяти минут.

– Что будем делать?

– Придерживаться плана, – говорит Октавий. – Но нужно узнать, что за странный источник информации у этого парня.

Менеджер кивает. Они выезжают на улицу и вклиниваются в плотный поток машин.

А что за план? – спрашивает Лилит с любопытством. – И вообще, зачем ты меня позвал, Сладкий? То есть, – тут же поправляется она, видя гневный взор Октавия, который снова стал самим собой, – Кислый.

– Кислый? – трет он себе лоб кончиками пальцев и снимает бейсболку, кидая ее к очкам и маске. – Господи, Кислый.

Лилит кажется, что в глазах менеджера, которые она видит в зеркале заднего вида, появились смешинки.

– Кажется, вы с Кезоном нашли свое чувство юмора в одном мусорном мешке, – продолжает с негодованием Октавий.

– А помнишь, как вы подрались, когда Кез сделал тебе татуировку «Кислый»? – спрашивает весело менеджер. – Ну, когда ты был в отключке после пьянки у Джея Ллойда[14]?

– Не думаю, что это лучшее из того, что ты можешь рассказать, – шипит Октавий.

Лилит звонко смеется – она в восторге. А адреналин от погони придает ее ощущениям небывалую изюминку.

– А где именно набита татуировка? – спрашивает она.

– Где была, там уже нет, Лили, – устало говорит Октавий.

– Меня зовут Лилит, – мигом дуется она.

– Да? – удивляется он. – О’кей.

– Так зачем ты меня позвал? Не на свидание же. В ее голосе надежда.

– Конечно, нет, – с недоумением говорит Октавий. – Я хочу заключить с тобой сделку.

– Какую? – спрашивает Лилит. – Слушай, мне плевать, насколько ты знаменитый. И на то, сколько у тебя денег. Если это секс или что-то пошлое, то...

Октавий закрывает ей рот рукой.

– Что ты несешь? – обреченно спрашивает он. Лилит каким-то невероятным образом кусает его за ладонь. И он тут же убирает руку.

– Это деловое предложение, – сердится Октавий. – О чем ты думаешь, девочка? Вы все помешанные, – снова ворчит он.

– Так что ты хотел? – спешно надевает маску холодной и невозмутимой гордости Лилит, хотя под ее коленными чашечками снова холодно.

– Это моя мама, – достает телефон Октавий и показывает фото знаменитой певицы Элинор Фелпс.

– Я знаю, – кивает Лилит. О том, кто мать Ричарда, знали не только поклонники «Пепельных цветов», но и все вокруг. Многие считали, что именно Элинор отправила сына в мир большого шоу-бизнеса и проложила ему дорогу к славе. Уже спустя несколько лет после распада группы, когда Лилит и думать о ней забыла, она случайно увидела интервью с певицей, в котором та прямым текстом говорила, что была против музыкальной карьеры сына.

«Я хотела, чтобы он был врачом, – запомнились Лилит ее слова. – Как мой брат, как мой отец, как мой дед и как мой прадед. Я родилась в династии врачей и хотела, чтобы мои дети продолжили ее, раз уж у меня этого сделать не получилось».

Представить Октавия врачом у Лилит не получалось. Наверное, если бы он был доктором, то самым привлекательным, а женщины выстраивались бы в очередь, чтобы стать его пациентками.

– Моя мама крайне озабочена моей личной жизнью, – продолжает Октавий. – Вернее, ее отсутствием.

– У тебя нет женщин? – простодушно спрашивает Лилит. Ее темные глаза расширяются, и она восклицает: – Ты гей?

– О, Дева Мария, нет, – морщится Октавий. – Хватит сочинять обо мне небылицы. Дослушай до конца. У меня сейчас нет официальной подружки.

– А была? – снова перебивает Лилит.

– Была, – отвечает он с некоторой запинкой – ясно, что о своей личной жизни говорить с незнакомкой ему не хочется.

– И кто? Обычно тебя шипперят с Визардом, ну или с Кезоном, – зачем-то вспоминает она о фанфиках. Выражение лица Октавия становится непередаваемым – это целый спектр эмоций: от осуждения до жалости.

– Уверяю тебя, Лилия...

– Я Лилит! Ли-лит! – возмущенно кричит девушка. Да какого фига он не может запомнить ее имя?!

– Я буду звать тебя просто Лил, – отмахивается Отавий.

– А я тебя – Сладким.

Он сумрачно на нее смотрит, но предпочитает не вступать в полемику по поводу прозвищ.

– Вернемся к началу разговора.

– Да-да. Что ты хотел?

– Стань моей девушкой.

Лилит озадаченно смотрит на Октавия.

– Что ты сказал? – спрашивает она, думая, что ей послышалось.

– Стань моей девушкой, – спокойно повторяет он.

– Всего-то? – уточняет Лилит. В ее голове взрываются праздничные салюты, а на лице сама собой появляется улыбка.

– Положим, стать моей девушкой не слишком-то и просто, – ухмыляется Октавий. –

Это эксклюзивноепредложение.

– Мне надо подумать, – кокетливо отвечает Лилит, пытаясь скрыть свое радостное недоумение. Что он от нее хочет?! Видит в ней свою подружку? Да ладно...

– Подумать? – приподнимает бровь Октавий. – Что тут думать? Он явно был уверен в ее немедленном и безоговорочном согласии.

– Прикинуть плюсы и минусы, – глядя на него влюбленными глазами, говорит Лилит.

Октавию не слишком нравится ее ответ, и по смеющимся глазам менеджера Лилит понимает, что музыкант не привык к отказам. Но так просто она согласиться не может. Хоть быть девушкой Сладкого хочется до безумия.

Лилит понимает, что это какая-то игра, но в каждую игру надо играть так, чтобы было интересно обеим сторонам.

И какие же минусы в том, чтобы быть моей невестой? – спрашивает Октавий, проводя ладонью по волосам. Кажется, он заинтригован.

– Наверняка, это долгие расставания. Ты ведь постоянно в турах, или на съемках, или записываешь где-нибудь альбом, или участвуешь в пьянках с другими рок-звездами, – многозначительно играет бровями Лилит, явно намекая на тот случай с Кезоном и татуировкой.

Октавий морщится – кажется, это не самый любимый эпизод в его жизни.

– Он свел татуировку, – подает голос менеджер.

Лилит хихикает, прикрывая рот узкой бледной ладонью.

– Хватит, – сердито говорит он. – Следи за дорогой. Ну, так какие еще ты видишь минусы в том, чтобы быть моей девушкой? – снова обращается Октавий к Лилит.

– Долгих разлук тебе мало? – улыбаясь, спрашивает она. – Наверняка ты не видишься со своими девушками месяцами! Потому что я сомневаюсь, что вы берете своих подружек в турне. Зато все рок-стар возят с собой групи. И знаешь, что из этого вытекает?

– Что? – с любопытством спрашивает Октавий. Кажется, ему даже интересен ход ее мыслей.

– Вы изменяете своим вторым половинкам с ними. Ну и с фанатками. Любая ведь готова осчастливить вас, – обличающим тоном говорит Лилит. – А я терпеть не могу измены.

Свободные отношения – это не ко мне. А жить в ревности – это ужасно.

– Что же еще?

– Следующий минус также вытекает из твоей профессии, – потирает подбородок Лилит, внимательно разглядывая Октавия. – Мы нечасто будем видеться, и я буду скучать и плакать. А я ненавижу слезы! После них у меня целый день мешки под глазами.

– Как трагично, – качает головой Октавий. – Это все минусы?

– Нет...  Ты такой милашка, – ловко успевает ущипнуть Октавия за щеку Лилит, прежде чем он с возмущенным лицом перехватывает ее руку. – Что твоя девушка всегда будет бояться выглядеть хуже тебя. Кстати, у тебя хорошая кожа...  – Задумчиво замечает Лилит. – А я думала, ей, наоборот, под масками «дышать» нечем.

– Знаешь, что я ненавижу больше всего, Лил? – спрашивает Октавий, хмурясь. Она мотает головой, думая, что перегнула. Все-таки забывается...

– Когда меня называют красавчиком, милашкой и сладким. Когда обсуждают мою внешность и разглядывают так, будто либо я обязан их завалить, либоони – меня.

– Я на тебя так не смотрела, – протестует Лилит. – Хотя, может, и смотрела, – неуверенно улыбается она. – Прости. Просто ты кумир моего детства.

У нее такая беззащитная улыбка, что Октавий остывает, не успевая как следует вспыхнуть. Лилит чувствует это, видит, как чуть опускаются его плечи, как меняется мимика, и облегченно вздыхает.

– И еще я ненавижу, когда кто-то говорит, что я – кумир детства, – ворчливо откликается Октавий. – Тогда у меня возникает ощущение, что мне добрых девяносто.

– Но это просто факт...  «Пепельные цветы» все любили, – горячо возражает Лилит. Она чувствует аромат его одеколона, а еще – непреодолимое желание коснуться Октавия вновь.

– Не все, – вдруг с какой-то непонятной и внезапной горечью говорит Октавий. – Как минимум половина страны их ненавидела. И я в том числе, – вырывается у него.

Лилит с недоумением смотрит на него. Она явно хочет что-то спросить, но он говорит первым:

– Что ты решила? Будешь моей девушкой? Или, – Октавий позволяет себе полуулыбку, – эти три минуса, названные тобой, столь значительны?

– Мне нужно подумать, – откликается Лилит, хотя про себя все уже решила.

– Сколько? – недовольно спрашивает он.

– День или два...  – Она лукаво смотрит на Октавия.

– У нас нет столько времени, – откликается он. – Даю тебе минуту. Или две.

– Какой ты скорый, – хмыкает Лилит. – Отношения так быстро не строятся...

– Я засек время, – грозит Октавий, явно недовольный тем, что она сразу не ответила: «Да».

– Но для чего мне быть твоей девушкой?

– Сначала согласись. Потом узнаешь, – не отрывает взгляд от наручных часов Октавий.

– Ты уже дал мне подсказку, – смеется Лилит. – Это из-за твоей мамы. И ее беспокойства по поводу твоей личной жизни.

– Время идет, – замечает он.

– Наверняка ты хочешь показать ей, что у тебя все в порядке с личной жизнью. Чтобы она не пыталась познакомить тебя с какими-нибудь девушками. Верно? Я же права, да?

– Я сокращаю время ответа, – говорит Октавий. – У тебя осталось десять секунд.

– Я согласна, – без промедления отвечает Лилит. – С этого момента я – твоя девушка.

– Наконец-то, – выдыхает Октавий. – Итак, ты верно заметила насчет моей мамы. Она слишком озабочена тем, что у меня никого нет. В моем возрасте, – усмехается он.

– Кроме групи, – вставляет Лилит. – Сколько их вас сопровождает в турне? Десятка три? Она уже начинает вживаться в роль девушки музыканта.

– И все на попечении Гектора и Марса, – почему-то хмыкает Октавий. – Неважно. Оставь в покое нашу...  команду поддержки, – не сразу подбирает он нужные слова. – Вернемся к нашему разговору. Мама.

– Точно. Мама. Миссис Элинор Фелпс.

– Она слишком озабочена моим будущим. И пытается найти мне...  спутницу жизни. Исходя из своих соображений, разумеется. Но ее соображения с моими, к сожалению, расходятся. Я хочу, чтобы она увидела меня с девушкой и поняла, что ее попытки познакомить меня с кем-то из своего круга – провальны.

– Думаешь, если она поймет, что у тебя есть девушка, отстанет? – спрашивает Лилит.

– Думаю, да. Я скажу, что влюблен. Моя мама верит в любовь.

– А не легче ли сказать маме, что ты просто не хочешь отношений? – с недоумением спрашивает Лилит.

– Мама не всегда понимает слова, – несколько уклончиво отвечает Октавий. – Чтобы она приняла их во внимание, с ней нужно...  скажем так, очень сильно поссориться. А я не хочу этого делать. Поэтому сегодня мы и объявим о том, что встречаемся, – радостно говорит он.

– Сегодня?! – ужасается Лилит.

– Именно. Она пригласила меня и сестру на ужин, а я сказал, что приеду с девушкой, —сообщает Октавий.  

– Мы приехали, – останавливается в это время менеджер напротив старинного особняка конца девятнадцатого столетия, который когда-то был доходным домом, а сейчас отреставрирован и арендован несколькими известными бутиками. Живописная Хэмет-драйв известна своей архитектурой и дорогими магазинами.

– Зачем? Куда? – ничего не понимает Лилит.

– Мне сказали, что тут можно купить что-нибудь приличное, – легкомысленно отвечает Октавий.

– Что? – растерянно переспрашивает девушка. Она, что, выглядит неприлично?! Знал бы Сладкий, сколько часов она убила на сборы!

Лилит не собирается никуда идти, но Октавий, не забыв про очки, кепку и маску, которые надевает с какой-то одной присущей ему сноровкой, уже вышел из машины и галантно открыл перед Лилит дверь.

– Выходите, – говорит менеджер. – Я не могу остановиться тут надолго.

Лилит наконец обувается, оказывается на улице и идет следом за Октавием. Фирменный магазин известного миланского бренда «Impecable» ждет их.

Бутик, в котором они оказываются, поражает своим роскошеством – он больше похож на музей, чем на магазин брендовой одежды. Лилит никогда не была в подобных местах и растерянно оглядывается по сторонам. Зато Октавий чувствует себя вполне комфортно. Он явно привык бывать в таких дорогих и претенциозных магазинах.

К ним тут же подбегает продавец, похожая на модель. Это красивая девушка в темно-синем костюме, которая улыбается Лилит словно лучшей подруге.

– Чем я могу помочь вам? – спрашивает она.

– Моей девушке нужно подобрать платье на вечер, – говорит Октавий. – Что-нибудь элегантное. На ваш вкус.

Продавец буквально сканирует их взглядом, тотчас понимая платежеспособность Октавия и считывая стоимость одежды Лилит. Ее охватывает неловкость, но Лилит сама про себя твердит, что все нормально. Она – будущая актриса. У нее будет отличное будущее. И она должна привыкать к тому, что начнет посещать подобные места. Когда-нибудь...

Однако мысль о том, чтобы переплачивать за одежду, кажется Лилит крамольной.

Продавец предлагает несколько вариантов – все платья изящные и каждое – из какой-нибудь коллекции, обязательно «актуальной»! Октавий с ходу отметает все варианты и просит показать что-нибудь еще, хотя Лилит уже готова все перемерить. Пока Октавий рассматривает новые наряды, она аккуратно смотрит на ценник. И когда видит стоимость платья, ей становится плохо. Серьезно?! Лилит не купила бы это платье, даже если бы в ценнике не было трех последних нолей.

Октавий наконец отбирает несколько нарядов, и Лилит, все еще потрясенная увиденной цифрой, скрывается в примерочной. Ее «парень» разваливается в кресле напротив, попивая горячий эспрессо. Просто картинка из фильма!

Лилит выходит то в одном платье, то в другом, и Октавий оценивает ее взглядом и даже жестом просит покрутиться вокруг себя, чтобы понять, как сидит на ней одежда. Лилит в шоке – обычно она сама выбирает одежду, тратя на сборы много часов. А тут этим занимается кумир ее детства. Знала бы она в свои тринадцать, что это случится, упала бы в экстазе на пол. От мыслей об этом Лилит становится весело.

– Почему ты смеешься? – с недоумением спрашивает Октавий. – Лучше повернись еще разок.

– Откуда рок-звезда разбирается в нарядах? – спрашивает Лилит, подходя к нему и наклоняясь. Сейчас на ней платье нежно-пудрового цвета, расклешенное от талии и достающее до колен. Ткань – нежнейшая и воздушная и приятно холодит кожу.

Октавий молча касается указательным пальцем ее губ. Он явно призывает ее молчать, а Лилит ловит себя на мысли, что с удовольствием укусила бы его. Но она все же сдерживает себя.

– Берем вот это, – решает Октавий.

– Как тебе, Лилит, нравится? – нараспев спрашивает она и сама же себя отвечает: – Да, очень! Возьмем его, дорогой. Спасибо!

Продавец смотрит на нее с непонимающей улыбкой, а Октавий только головой качает и просит Лилит не переодеваться и оставаться в этом платье. Она порывается забрать свой собственный наряд из примерочной, но продавец останавливает ее, говоря, что волноваться не стоит и они все сделают сами. А еще спрашивает, не желает ли Лилит кофе. Лилит желает – и ей приносят вкуснейший латте с фисташковым сиропом. Можно подумать, это не бутик, а кофейня.

Когда Октавий достает карту, чтобы расплатиться (его цена, в отличие от Лилит, совершенно не волнует, и она не уверена, что он вообще ее видел), Лилит вдруг спрашивает с милой улыбкой:

– Извините, а у вас есть скидка?

Продавец изумленно вскидывает брови, словно Лилит не задает вполне разумный вопрос, а ругается нецензурной бранью.

– Прошу извинить, но скидки не предусмотрены, – безукоризненным тоном отвечает она. Лилит вздыхает – тратить такие деньги ей кажется кощунством. А Октавий злится.

– Не ставь меня в неловкое положение, – тихо говорит он ей и расплачивается за покупку.

– Зачем ты потратил столько денег? – уже на улице спрашивает Лилит, когда Октавий под руководством своего менеджера тащит ее в обувной бутик.

– Так надо, – отвечает он.

Обувной бутик приводит Лилит еще в больший восторг, и она даже не замечает того, что слегка прихрамывает – бег босиком не прошел даром, она отбила ступни. А Октавий замечает, хмурится и просит у продавца что-нибудь удобное. Удобное и красивое, подходящее платью.

Через двадцать минут Лилит выходит оттуда в перламутровых босоножках с ремешком на щиколотке и устойчивым каблуком. Следующее место, где их уже ждут, – салон красоты, где Лилит делают макияж и работают с волосами. С одной стороны, все это – просто сказка какая-то, Лилит в жизни не могла подумать, что подобное может произойти с ней! А с другой, она чувствует себя странно и как-то нелепо. И дело не в том, что теперь ее образ – светлый и романтичный, а от старательно создаваемого годами темного и драматичного почти ничего не осталось. Дело в том, что Лилит чувствует себя в долгу. Она – большой должник Октавия. И это ее раздражает.

Когда он в машине молча передает ей бархатную коробочку, в которой лежит сверкающий утонченный браслет, Лилит не выдерживает.

– Нет, – говорит она. – Это слишком дорого.

– Слишком дорого выглядеть дешево, – отвечает Октавий. Машина вновь попадает в плотный поток движения – пора ехать, ибо поздний ужин Элинор Фелпс скоро начнется.

– Ах да, как я могла забыть, ты же «золотой ребенок»! – восклицает Лилит.

– Верно, – поворачивается к ней Октавий. Голос его спокоен. – Я избалованный сыночек великой певицы, которому ее деньги открыли все двери. Довольна?

Так часто писали и говорили о Ричарде Фелпсе, когда он был в «Пепельных цветах».

– Я не это имела в виду, – устало говорит Лилит.

– А что же тогда?

– Для меня все это – от макияжа и до браслета – стоит огромных денег. Я чувствую себя обязанной тебе.

– Просто вернешь все обратно, раз так, – пожимает плечами Октавий. – Хотя мне все это и не нужно. Придется выкидывать.

– Выкидывать?! – от негодования и изумления кричит Лилит и едва не срывается на визг: –

Да ты с ума сошел! Тогда не отдам!

– Хорошо, – только и отвечает он. – Пусть это будет твое, раз я покупал это для тебя.

Лилит тут же судорожно думает про себя, удастся ли ей вернуть это платье в магазин и получить назад деньги.

– И ты не должна чувствовать себя обязанной, – говорит Октавий. – Ты же помогаешь мне. А значит, это я обязан тебе. Верно?

Лилит вынуждена признать его правоту. Хотя ей хватает и того, что она просто сейчас находится рядом с ним, так близко. Близко к человеку и близко к старой детской мечте.

– Что ты хочешь? – спрашивает Октавий. – Я отблагодарю тебя, Лила...  – Он опять называет ее неправильно, но тут же поправляется: – То есть, конечно, Лил.

– Я хочу тебя, – вырывается у нее.

– Эй, Лил, ты же говорила, что против секса и чего-то пошлого! – возмущается Октавий.

– Я передумала, – мурлыкает Лилит. – Ты такой обворожительный.

– Я уже говорил, где ты и Кезон нашли свое чувство юмора? – спрашивает со вздохом Октавий.

– Ну что ты, – говорит Лилит, – у меня вообще нет чувства юмора. А можно я положу на тебя голову? – без перехода спрашивает она. Лилит давно уже с надеждой поглядывает на его плечи.

– Лучше не стоит, – говорит Октавий, но Лилит не слушает его – пододвигается

близко-близко и кладет голову на плечо. Ей не слишком удобно, но ощущения – чудесные. И она начинает смеяться.

– Ты в порядке? – спрашивает удивленно Октавий.

– Да-а-а...

– Так чем мне тебя отблагодарить?

Голос рациональности в голове Лилит требует, чтобы она попросила его оплатить ее обучение в Хартли, но Лилит, осмелев, проводит рукой по его груди, явно давая понять, чего хочет, и снова заливисто смеется, завидуя сама себе.

– Не рассчитывай, – отвечает Октавий. – Или...  Ты же издеваешься надо мной, да?

– Конечно, Кисленький, – поднимает голову Лилит. – А вообще...  Я хочу, чтобы ты позвал мою подругу на концерт. Она так хотела к вам попасть...  И не попала.

– Какую подругу? Рыжеволосую? – уточняет он.

– Ее, – кивает Лилит. – Ну, ты можешь, конечно, оплатить мне пару семестров, но можешь обойтись и просто концентом.

– Я подумаю, – важно кивает Октавий.

– А еще я хочу твой автограф. Как Сладкого, разумеется.

– Нет.

– Ну, пожалуйста.

– Я. Не. Сладкий. Ясно?

– Ты Кислый. Кисленький, – хихикает Лилит. – Ладно, шутки в сторону. Расскажи, что я должна сделать и какую роль сыграть. Тебе повезло, что я учусь в Хартли на актерском.

Октавий рассказывает. Он хочет, чтобы в глазах матери Лилит была его девушкой. Идеал Элинор – образованная, скромная девушка из приличной семьи, которая знает, чего хочет, и при всей своей воспитанности может за себя постоять. Они с Октавием познакомились несколько месяцев назад, скажем, в Нью-Йорке, на вечеринке общих друзей. А поняв, что они из одного города, стали общаться ближе – сначала дружески, а затем их отношения переросли в романтические.

– И твоя мама поверит? – недоверчиво спрашивает Лилит.

– Ты же хорошо сыграешь, – ободряюще улыбается ей Октавий.

– А она не станет пытаться найти, к примеру, мою семью...  то есть семью твоей девушки? Чтобы понять, насколько она...  приличная? – дотошно уточняет Лилит.

– Не думаю. Я же скажу, что ты – моя девушка, а неневеста. Мне всего лишь нужно временно погасить ее пыл. Она слишком сильно хочет познакомить меня с дочерью друга.

– Ты же сказал, что там будете только ты и твоя сестра...

– Ну и несколько близких друзей семьи, – заявляет Октавий. – Ты запомнила все, что я тебе сказал?

Лилит кивает. Все. И она отыграет эту роль первоклассно. Лилит открывает окно и смотрит на озаренное далеким бронзовым закатом небо. Тени ночи постепенно опускаются на улицы Нью-Корвена.

Где-то вдалеке тает сливочная луна.

В ладонях черничная тает луна, И загораются звезды – считаю: На небе их восемь, а ты – лишь одна. Далекая, юная, странная. И дорогая.

Глава 22. Темная сторона звезды

И пусть правдой станет то, что я выдумал.

Вскоре они оказываются на месте.

Элинор Фелпс живет в роскошной высотке на пересечении 2-й Восточной авеню и 118-й улицы. Ее апартаменты, из которых открывается удивительный вид на город, занимают целый этаж. И когда Лилит оказывается в этих самых апартаментах, ей кажется, что она – в королевских покоях. Шикарный и дорогой интерьер в стиле ар-деко заставляет останавливаться и буквально разглядывать все вокруг. Апартаменты знаменитой певицы – это богемное изящество двадцатых годов, сияющая винтажная роскошь, статус, в конце концов.

Глянцевые поверхности, сдержанные цветовые гаммы, этнические орнаменты, зеркала, античные узоры, статуэтки, картины с изображением городов прошлого века, изделия из серебра и слоновой кости...  Все это складывается в какую-то странную гармонию вкуса, которым явно обладает Элинор Фелпс.

Лилит в каком-то замешательстве рассматривает зеркало в виде солнца в рамке из золотых лучей, и ей кажется, что машина времени перенесла ее в начало прошлого столетия.

– Идем, – тихо говорит ей Октавий и, заставляя взять под руку, ведет в гостиную поистине королевских размеров. Там уже собралось несколько человек, и они разговаривают под ретромузыку из старинного, но гордого граммофона в углу.

В кожаном кресле сидит хозяйка дома, которую Лилит моментально узнает. Может быть, выглядит она не так потрясающе, как на экране телевизора, но достоинства ей не занимать. Прямая спина, изящный разворот головы, плавные движения. В лице – внимательная гостеприимность. Элинор кажется расслабленной, но она мягко контролирует атмосферу в своем доме.

Справа от знаменитой певицы располагаются ухоженная светловолосая женщина и девушка с грустным лицом – скорее всего, это мать и дочь, а также элегантная пара. Слева от Элинор сидит яркая брюнетка с покатыми плечами, чем-то неуловимо напоминающая Октавия, – наверное, его сестра. А рядом с ней – широкоплечий молодой человек с квадратной челюстью, который держит ее за руку. Лилит моментально делает выводы, что это либо ее жених, либо друг, либо и вовсе муж. В креслах напротив Элинор находятся пожилой господин с властным лицом и растрепанный мужчина средних лет, который весело шутит, – вся компания, за исключением разве что грустной девушки, смеется. Около этого веселого мужчины сидит в инвалидном кресле миловидная женщина, ноги которой укрыты пледом. Скорее всего, она – его жена. Они так мило переглядываются и улыбаются друг другу украдкой, что Лилит становится чуть теплее на душе.

Октавий громко со всеми здоровается. Лилит тоже говорит что-то вроде: «Здрасти» и ругает саму себя за неуверенный тон. Она должна взять себя в руки.

– Дорогой! Как я рада видеть тебя! – встает с места Элинор, видя сына.

Она царственной походкой приближается к ним. Октавия заключает в объятия и что-то говорит на ухо, а Лилит, к ее изумлению, легко, почти невесомо обнимает и целует в воздух около щеки.

– Иначе останется помада, – шутит она, отстраняясь и разглядывая их обоих. Вблизи Элинор кажется не такой уж и молодой, как на экранах и фото в журналах.

– Мама, это моя девушка – Лил, – говорит Октавий, галантно беря Лилит за руку. Она злится про себя – вот же...  Так и не смог запомнить ее имени!

– Приятно познакомиться, Лил, – кивает Элинор.

– Мне тоже безумно приятно, миссис Фелпс, – говорит Лилит, нервничая. Ее голос чуть хрипл. А щеки бледнее обычного, только макияж скрывает это.

– Можешь называть меня просто Элинор, – говорит певица. – А у тебя недурственный вкус, Ричард, – замечает она сыну. – Лил просто милашка. Идем же, – тянет она опешившую Лилит за вторую руку, и делает это так, будто они знакомы уже сто лет, просто давно не виделись. – Я тебя со всеми познакомлю! Не стесняйся, это почти семейные посиделки.

Октавий едва заметно кивает, словно бы говоря: иди. И Лилит идет, чувствуя, как гости

рассматривают ее. Элинор по очереди представляет ей всех, и к своему ужасу Лилит понимает, что она тут совершенно чужая. Грустная девушка и ее мать – жена и дочь богатейшего человека в стране. Пожилой господин – главный редактор престижного журнала. Лохматый мужчина – известный композитор, приехавший вместе со своей супругой. Элегантная пара – модельер и оперная певица. А молодой человек Кристалл – сестры Октавия – один из акционеров известной технологической компании, среди активов которой – популярнейшая социальная сеть и крупный мессенджер. Лилит чувствует себя чужой в этом кругу, но пытается выглядеть достойно. Она наконец берет себя в руки, не забывая о манерах и радушной улыбке, и даже старается брать пример с Элинор – ее плечи так же прямы. Себя Лилит успокаивает лишь тем, что это – своего рода сцена, ее новая сцена, и от того, как она сыграет, зависит очень многое. И дело не в деньгах Октавия. Ей просто не хочется уронить свою честь. Она – актриса, а не глупая красивая кукла.

– Не думала, что ты приведешь девушку, Рич, – говорит Кристалл, сестра Октавия. Он пожимает плечами.

– Надо же с чего-то начинать личную жизнь, – говорит Октавий спокойно. Он сидит рядом с Лилит, позволяя себе положить их переплетенные руки к себе на колено. Это не выглядит вульгарно, скорее, мило и просто. Но у Лилит от такого дух захватывает, и она все больше и больше проникается своей ролью – ролью девушки повзрослевшего Сладкого.

– А я уже думала, что вся твоя личная жизнь – это твои друзья, – нараспев говорит Кристалл, но ловит предостерегающий взгляд матери и замолкает.

– Кстати, Ричард, не воспринимай как вмешательство в частную жизнь, которая, без сомнения, должна охраняться, – вмешивается редактор журнала, – но чем же ты занимаешься в США?

– Не скучаешь по музыкальной карьере? – тут же вмешивается оперная певица – видно, что ей очень любопытно. Да и не только ей. Лилит понимает, что никто, даже близкие друзья семьи не знают, кто он такой на самом деле. Для них Ричард – сын певицы Элинор Фелпс, безголосый красавчик, который был кумиром миллионов девчонок по всему свету несколько лет назад. Никто не знает, что он – ударник в группе, исполняющей тяжелую музыку.

– Не скучаю, – беззаботно смеется Ричард, но Лилит чувствует, как его пальцы на мгновение чуть сильнее сжимают ее ладонь. – Я учусь, путешествую, недавно купил виноградник во Франции – думаю заняться виноделием. Мама, ты будешь моим главным потребителем, – говорит он Элинор.

– Сомневаюсь, – качает головой та, держа в руке искристый бокал с красным вином. – Я не изменяю кьянти с винодельни моего друга Агостино.

Лилит понятия не имеет, что такое кьянти и кто такой «друг Агостино», лишь только подозревая, что это какой-то известный винодел, но не подает вида, что что-то не так.

– Мама! – делано обиженно восклицает Октавий. – Но ведь я твой сын, а не он!

– Тебя я, разумеется, люблю больше, чем Агостино, – улыбается Элинор, – но сомневаюсь, что твое вино будет лучше, чем его.

– Ты должна верить в меня, мама, – заявляет Октавий. – Если сделаешь мне рекламу, все начнут повторять за тобой и станут покупать вино у меня. Может быть, я стану великим виноделом.

– Ты же знаешь, милый, что я не делаю рекламу тому, что мне не нравится, – Элинор смеется.

– И даже не можешь сделать скидку собственному сыну? – укоризненно спрашивает Октавий.

– Собственному сыну – тем более, – кивает его мать. – Ведь снова скажут, что это я сама купила виноградник и заставила тебя работать там. – Она явно проводит аналогию с тем, что многие были уверены – в группу «Пепельные цветы» Сладкого запихала всесильная мать.

Их диалог забавляет гостей. Видно, что отношения в семье Фелпс теплые.

– Будешь поставлять вино мне, – вмешивается Кристалл.

– Не буду, – тотчас отказывается ее брат. – Пить вредно. А тебе – особенно. Мама, она не рассказывала тебе, какие вечеринки устраивала, пока ты была на гастролях?

– О господи, – закатывает глаза Кристалл.

– Я никогда не забуду, как...

– Как мы с девчонками разбили бутылку дорогого вина, а подставили тебя, да-да-да, мы все уже не одну сотню раз слышали эту историю! – перебивает брата Кристалл. – А мама тебя наказала.

– Мне до сих пор стыдно, – вставляет Элинор. – Я впервые отшлепала Рича. Это было коллекционное вино – подарок Николасу, – кивает она на светловолосую женщину и грустную девушку рядом с ней. – И оно пропало прямо перед его днем рождения.

– Можно подумать, ты был пай-мальчиком, – фыркает Кристалл. – Да из-за твоих фанаток, которые осаждали наш дом, невозможно было никуда выйти. Представляете, – обводит она взглядом гостей, – однажды одна из них как-то миновала охрану и забралась в дом. И перепутала комнаты! Забежала в мою и спряталась в шкафу. Когда я вошла в спальню и открыла шкаф, орали мы обе – от страха. А она еще и головой ударилась. Потом мне пришлось кормить ее пиццей и дарить футболку Рича. Грязную, – хихикает Кристалл.

Октавий молча кладет свободную ладонь на лоб.

Лилит становится смешно. Наверное, это была такая же сумасшедшая фанатка, как и она когда-то.

– Ричард, расскажи, что за район, в котором ты купил виноградник, – просит друг Кристалл, явно заинтересовавшись этой темой. – Тоже хочу запустить свой бренд.

Октавий легко соглашается. Гости его матери одобрительно кивают, слушая его воодушевленный рассказ о виноградниках департамента Жиронда в Аквитании. Лилит тоже слушает Октавия и не может понять, что в нем так неуловимо меняется. Это уже не уставшая напоказ супер-звезда, которая соперничает с другой звездой за внимание папарацци, и не самодовольный красавец, знающий себе цену. Это кто-то другой, третий. И, может быть, настоящий.

Потом все внимание переходит на саму Лилит, которая явно заинтересовала гостей.

– Расскажи нам о себе, Лил, – доброжелательно просит Кристалл.

– Не пытайся устроить допрос, – грозит ей пальцем Элинор, видя, как вопросительно смотрит Лилит на сына. – Пусть девочка отдыхает.

– Но мне интересно! – восклицает Кристалл. – Это же первая подружка моего брата, которую он приводит домой.

Лилит смущается, но снова не подает вида. Она должна безукоризненно сыграть роль девушки музыканта. И она это сделает.

– Где вы познакомились? – спрашивает с любопытством Кристалл.

Лилит улыбается, глядя на нее и чувствуя на себе взгляд Октавия, которому явно интересно,

справится ли она со своей ролью или нет.

– На самом деле в нашем знакомстве нет ничего необычного или романтического, – начинает Лилит и теперь сама уже чуть крепче сжимает ладонь Октавия. – И на самом деле, когда нас спрашивают, как мы познакомились, я немного смущаюсь, потому что не могу поведать о неземной истории наших чувств. Все было очень обыденно.

– Счастье – в простом, – замечает композитор. – Мы с Самантой, – смотрит она на супругу, – познакомились на светском приеме у Гилберта Пула, когда она вылила бокал шампанского на мой новенький белоснежный костюм.

– Мне до сих пор неловко, – шутливо говорит та, а муж заботливо поправляет ей плед на ногах.

– Это очень забавно, – улыбается Лилит, чувствуя, что все внимание приковано к ней. – Наше знакомство было обычным. Мы встретились на вечеринке по случаю дня рождения общих друзей. Нам познакомили, мы разговорились и поняли, что оба из Нью-Корвена.

– Ох уж этот нью-корвенский акцент, – качает головой редактор. – А на чьем дне рождении вы познакомились? – зачем-то уточняет он.

– Дочери посла, – не теряясь, говорит Лилит. Она уже буквально живет своей ролью – все по системе Станиславского.

– Найджела Томсона, – одновременно произносит Октавий. Найджел Томсон – сын американского миллиардера, известный своими эксцентричными выходками.

Лилит поворачивается к Октавию и заботливо смахивает с его плеча невидимую пылинку. Такой мелочью ее не смутить.

– Ты что-то путаешь, Рич, день рождения Найджела было позднее.

– Ах да, верно, – насмешливо глядя ей в глаза, «вспоминает» Октавий. – Постоянно путаю события.

– И даты, – вмешивается Кристалл. – Ты уже третий год поздравляешь меня на день раньше моего дня рождения.

– Главное – это внимание, – отмахивается от сестры Октавий.

– Так, тихо. Лил, а как вы дальше стали встречаться? – не отстает Кристалл.

– Сначала мы переписывались в соцсетях, – пожимает плечами Лилит. – А потом он предложил встретиться и посидеть в кафе. У нас было много тем для разговоров. И, если честно, с Ричардом всегда безумно тепло, – говорит она уже не всем гостям, а Элинор, которая внимательно ее слушает, хотя вопросов никаких не задает. – Несмотря на то, что мы видимся не так часто, как нам бы хотелось, я очень дорожу Ричем. За короткое время он стал для меня близким человеком.

И Кристалл, и Элинор прекрасно понимают, почемуЛилит не часто видится с Ричардом. А также они делают для себя вывод, что Лилит в курсе тайной жизни Рича. Элинор молча улыбается лишь уголками губ, а Кристалл как-то по-новому смотрит на Лилит. Не как на подружку-однодневку, а как на постоянную спутницу.

– На самом деле Лил – удивительная, – сообщает всем Октавий. – Конечно, она много ворчит и постоянно отбирает у меня одеяло, но я безумно ее ценю.

Он обнимает Лилит за плечи, притягивает к себе и невесомо целует в висок.

– Вы – очень милая пара, – кивает композитор. – Я чувствую, как между вами искрит.

– А я всегда говорила, что у моего мальчика хороший вкус! – провозглашает Элинор. – И у тебя, Лил, – тоже. Так, друзья, нам нужно переместиться в столовую, где нас ждет великолепный ужин и – Ричард, мальчик мой, прости – кьянти.

Все встают и, оживленно переговариваясь, направляются в столовую, которая по своей роскоши не уступает гостиной.

– Что такое кьянти? – спрашивает Лилит шепотом у Октавия – на всякий случай. Они выходят из гостиной самые последние.

– Красное сухое вино из Тосканы, – склонившись к ее уху, отвечает тот. – А ты неплохо держишься.

– Говорю же, я – актриса, – с достоинством говорит Лилит и в этот же момент запинается обо что-то и едва не падает – Октавий вовремя подхватывает ее – обе его руки у нее на талии. Голубые глаза смеются – кажется, он даже доволен происходящим.

– Рич, ну не при всех же! – выглядывает из-за угла Кристалл – ей кажется, что брат и его подружка обжимаются, пока никто не видит.

– Я соскучился по своей малышке, – ухмыляется Октавий и пытается поцеловать Лилит в губы, но та вырывается и грозит ему пальчиком.

– Это ведь дом твоей мамы, перестань, – говорит она. Кристалл смеется и спрашивает:

– А как вы целуетесь, когда он в маске?

– Она целует мне руки, – заявляет Октавий и получает легкий подзатыльник.

– Так его, – злорадствует Кристалл и утаскивает Лилит за собой, сообщая, что ее братик всегда отличался странностями. Октавий с самым довольным видом идет за ними следом.

Столовая поражает воображение – это огромное помещение в серебристо-серых тонах с роскошным лепным орнаментом на потолке и большим обеденным столом в центре.

Кажется, в этой столовой могла бы поместиться вся квартира, в которой живет Лилит с подругами. А хозяйка дома небрежно говорит, что редко сюда заглядывает, разве что если приходят гости.

Стол сервирован и каждое место подписано. Лилит оказывается в самой середине. По одну сторону от нее Октавий, по другую – странная грустная девушка, которую, кажется, зовут Диана. Напротив сидит очень красивая молодая женщина с пепельными волосами, которая пришла позднее всех. Кажется, ее имя – Елена. Сначала Лилит думает, что ей было бы неплохо стать актрисой – внешность у нее просто потрясающая. А потом она вспоминает, что видела фото Елены в модном журнале. Она – жена молодого миллиардера, и ее жизнь – просто мечта.

Ужин проходит спокойно. Лилит не ударяет в грязь лицом – она умело обращается со столовыми приборами и знает, какой из них подходит к определенному блюду, а какой – нет. И все благодаря одной пьесе, в которой она участвовала еще в первом семестре своей учебы в Хартли. В той пьесе Лилит играла аристократку, а потому серьезно подошла к созданию ее образа. И надо же, пригодилось.

Октавий, кажется, удивлен тем, как ведет себя Лилит. Она соблюдает столовый этикет, поддерживает светскую беседу, улыбается – в ней не осталось ничего от бешеной фанатки, которой она казалась ему сначала. Элинор и Кристалл разговаривают с Лилит, то и дело подкалывая Октавия, но его это забавляет. Как забавляет и реакция его лжеподруги. Он задумчиво смотрит на Лилит, по привычке потирая губы указательным пальцем, а та снова замечает уже знакомое кольцо с кельтским узором. Тейджер громко объявляет, что Рич оторваться не может от своей девушки. Тот загадочно улыбается.

– Он все время на меня смотрит и молчит, – делает большие глаза Лилит.

– Просто он влюблен, – говорит Саманта. Октавий тотчас хочет возразить, что это не так – бред же. Но вовремя вспоминает, что играет своего рода роль. И, снова по-хозяйски положив руку на плечо Лилит, которая от неожиданности едва не давится, говорит:

– Лил – прекрасна. Чудесный человек. До сих пор не могу поверить, что встретил ее.

– Как сладко, – морщится Кристалл. Лилит с ней солидарна, но молчит.

– Любовь – это всегда прекрасно, друзья мои, – возражает Элинор. – Верьте мне, я спела столько песен о любви, – усмехается она, но как-то по-доброму.

– И ты тоже о любви пел, – не замолкает Кристалл, которая, видимо, соскучилась по брату. – Помнишь? «Моя любовь будет вечной, как звезды, прости, что одумался слишком уж поздно, я буду хранить в своем сердце твой образ»...  Не помню, как дальше. Как там она называлась? «Темная звезда»? Все мои подружки плакали, когда ее слышали!

– «Темная сторона звезды», – тихо говорит Лилит. Это ее любимая песня. Лирическая баллада о том, как девушка любила парня, а он не замечал ее, и когда понял, как она дорога ему, девушка уже вышла замуж за его друга. В клипе Сладкий как раз исполняет главного лирического героя – того, кто слишком поздно понял, как сильно его любят.

– О, ты знакома с его творчеством? – удивляется Элинор.

– Бывшая фанатка? – шутит редактор журнала и сам смеется над своей шуткой.

– Да кто ж не слышал эту песню? – пожимает плечами Лилит. Она не признается в том, что была поклонницей Сладкого, развешивала по всей комнате постеры с «Пепельными цветами» и даже целовала музыкантов, изображенных на них, в глянцевые губы.

– Это точно, – кивает модельер. – Звучало из каждого утюга.

– Ошибки молодости, – цедит сквозь зубы Октавий. Лилит чувствует, что ему не особо нравится эта тема.

– Почему же ошибки? – удивляется Тейджер. – Ты мог бы продолжить свою музыкальную карьеру, Рич. Уж парочкой хороших песен я бы тебя обеспечил.

– А кто бы меня обеспечил хорошим вокалом? – ухмыляется Октавий. – Кстати, вы чудесно пели на благотворительном балу, – переводит он тему, обращаясь к грустной девушке. Она едва заметно вздрагивает и поднимает глаза.

– Я ведь не ошибся? Это были вы?

– Да, это была Диана, – вмешивается хозяйка дома, улыбаясь грустной девушке, которая поднимает взгляд и тут же опускает его в тарелку. – Эмма, я тебе уже говорила, но ее вокал просто потрясающий. Честно сказать, не думала, что твой голос так хорошопоставлен, – обращается она уже к самой Диане. – Удивлена, очень удивлена. Если ты не забросишь это дело, тебя ждет неплохое будущее, милая. Поверь мне.

– Спасибо, – отвечает Диана. Кажется, она смущена. Интересно, это с ней Элинор хотела свести своего сына? С ней – больше не с кем.

– Я слышал от Макса Уолтера, что вот-вот начнется запись твоего первого сингла, – говорит Тейджер. – Друзья, готовится отличная кампания по продвижению этой чудесной леди. Не хочу говорить заранее – я суеверен, – широко улыбается он, – но, мисс Мунлайт, на вас делаются большие ставки!

– Пока рано говорить об этом, – холодно улыбается в ответ мать Дианы. – Слишком рано. К тому же моя дочь очень скромна, ее смущают подобные разговоры.

– Не смущайся, Диана, – обращается Элинор, – просто прими это. То, что ты – талант. Такие, как ты, должны сверкать на сцене.

Ужин продолжается. Это один из самых странных вечеров в жизни Лилит. Она сидит за одним

столом со звездами и богачами, слушает их беседу и понимает, что, в общем-то, они не слишком-то и отличаются от обычных людей. И темы для дружеской беседы – тоже. Они разговаривают о семьях, о работе, о бизнесе, о здоровье, иногда шутят и вспоминают забавные истории. В общем, кажутся такими же людьми, как и все остальные люди из круга общения Лилит. А ведь раньше она отчего-то полагала, что знаменитости и богатеи словно небожители. К тому же она замечает одну странную вещь, когда за столом начинают обсуждать плюсы и минусы творческих профессий. Почти все сходятся во мнении, что творческая профессия – огромный труд, и лишь непосвященным кажется, что быть музыкантом или художником – это глупая забава, за которую по недоразумению получают неплохие деньги да еще и славу в придачу.

– А я бы хотела быть актрисой, – говорит Лилит вдруг и несколько смущается, когда понимает, что ее голос был слишком громок и на нее все тут же обратили внимания.

– Актрисой? – чуть приподнимает бровь Элинор.

– Мне кажется, что это отличная возможность за одну жизнь прожить несколько, – шутливо откликается Лилит – она всегда так отвечает, когда ее недоуменно спрашивают, зачем она учится в Хартли на актерском. Ее желание играть на сцене понимали только те, с кем она учится. Родственники, друзья из родного городка, с которыми Лилит поддерживает контакт только по Интернету, многие знакомые считали ее желание блажью. И Лилит всегда приходилось словно оправдываться, когда она говорила о том, кем хочет быть. Однако в кругу друзей Элинор Фелпс реакция была совершенно иной. К этому отнеслись спокойно и понимающе, как к чему-то само собой разумеющемуся. Никто не сказал: «Ты что, не знаешь, как актрисы получают роль?» или «С ума сошла? Тебе никогда не стать знаменитой».

Напротив, Элинор и ее гости стали рассуждать, куда лучше поступить и на какие пробы попасть, чтобы добиться желаемого.

После ужина гости расходятся по дому: кто-то возвращается в гостиную, кто-то остается в столовой, а Лилит, не выпуская из рук бокал с сухим красным вином – тем самым кьянти, любимым напитком Элинор, направляется на крышу. Оттуда открывается захватывающий дух вид на город. Во-первых, апартаменты певицы занимают последний этаж высотки, а во-вторых, пересечение 2-й Восточной авеню и 118-й улицы находится на самой высокой точке города.

Делая крохотные глотки вина, Лилит смотрит на мягко сверкающие в бархатной тьме огни мегаполиса. Они словно звезды, упавшие на город и так и не улетевшие обратно в бесконечную высь. Тянут к себе и что-то шепчут, сверкая и то тая в ночи, то вспыхивая искрами. Лилит протягивает руку, и ей чудится, что несколько городских звезд попали в ее бокал, растворяясь в рубиновом вине.

От созерцания ее отрывает вибрация на телефоне – звонит Бен. Естественно, Лилит сбрасывает его звонок. Зато спохватывается и пишет сообщение Санни, в которой кратко отчитывается о происходящем и говорит, что будет поздно.

Когда рядом с Лилит появляется кто-то еще, она вздрагивает от неожиданности. Сначала она думает, что это Октавий, но это Диана, та самая грустная девушка. Лилит думает, что, если бы она была так богата, как эта Диана, она бы всегда улыбалась и радовалась жизни. Ведь она бы была хозяйкой мира.

– Прошу извинить, – говорит равнодушно Диана. – Не думала, что тут кто-то есть. Она хочет уйти, но Лилит останавливает ее. И Диана остается.

– Тут безумно красиво, – говорит Лилит, не отрывая глаз от сверкающих небоскребов, над которыми повисла яркая тающая луна.

– Красиво, – тихо соглашается Диана. – Ночное небо всегда прекрасно.

– Многие боятся ночи, – замечает Лилит. Кирстен, к примеру, боится темноты. А вот Лилит темнота нравится – в первую очередь тем, что может скрыть все, абсолютно все.

– А многие – света, – все тем же тихим голосом отвечает Диана. – Свет раскрывает все тайны, – вспоминает она старую поговорку.

– Лучше жить в балансе, – заключает Лилит.

– Так ты хотела бы быть актрисой? – вдруг спрашивает Диана. Лилит очень удивляет этот вопрос, как и то, что эта девушка все-таки слушала разговоры, хоть лицо у нее и было отстраненным. А еще для нее странно разговаривать на эту тему с такой, как Диана Мунлайт. С небожительницей. Неужели и у них есть мечты?

– Да, – немного поколебавшись, отвечает Лилит. – Это моя мечта.

– Хорошая мечта.

– А ты о чем мечтаешь?

– Петь, – вдруг отвечает Диана.

– То есть быть певицей? Это здорово! Знаешь, моя подруга – музыкант. У нее есть своя группа, где она – солистка, – непонятно чему радуется Лилит. Она действительно гордится Санни. – И иногда я даже завидую ей и всем тем, кто умеет хорошо петь.

– Наверное, она счастлива, – задумчиво говорит Диана. Губы ее трогает улыбка.

– Определенно. Она нашла себя. Учится в Хартли. Выступает. Думаю, она будет популярной.

– Знаешь, я тоже немного завидую, – вырывается вдруг у Дианы.

– Чему? Разве ты не собираешься петь? – спрашивает Лилит. Она помнит разговор за столом. Все так восхищались голосом этой девушки. А она молчала, уставившись в свою тарелку.

– Это все глупости, – качает головой Диана. – Думаю, что певицы из меня не выйдет.

Глупости, – повторяет она, кладя руки на ограждение. Длинный рукав ее изящного

темно-синего платья задирается, и Лилит с удивлением замечает свежие шрамы. Но Диана тут же прячет их.

– Не стоит так говорить. Если есть цель, нужно к ней идти. Как говорит Санни – это моя подруга-музыкант, – если ты не идешь к цели, ты идешь в пустоту. Другой дороги нет. Иначе сожжешь себя.

Лилит говорит что-то еще, замечая, как меняется выражение лица Дианы. На ее милом личике больше нет напускного безразличия к миру, теперь ее глаза горят странным огнем: то ли презрения, то ли гнева, то ли всего вместе взятого.

– Твоя подруга говорит чушь, – с отвращением в голосе отзывается Диана. – Меньше слушай псевдофилософских высказываний, придуманных ванильными дурочками, чтобы самими себе не казаться никчемными неудачницами.

– Но, послушай, – пытается что-то сказать в ответ Лилит, однако Диана, выплескивая в пустоту вино из своего бокала, просто уходит.

Лилит удивлена столь резкой смене настроения Дианы – только что была нормальной, а теперь превратилась в высокомерную фурию. Но бежать следом за ней и что-то доказывать Лилит не собирается. Она остается на крыше и наслаждается шикарным видом, которым вряд ли еще насладиться где-то в ближайшее время. И даже украдкой делает фото и селфи. У актрисы – перерыв.

Октавий находит ее на крыше спустя минут пятнадцать. Он незаметно подкрадывается к Лилит и хватает за плечо, заставляя ее вздрогнуть от неожиданности.

— Ты что делаешь?! – восклицает она.

– Ищу тебя.

– Ты меня напугал до чертиков!

– Если бы я хотел напугать тебя до чертиков, использовал бы метод Кезона, – ухмыляется Октавий.

– Что за метод? – подозрительно спрашивает Лилит.

– Орать под ухо: «Пожар», – морщится от какого-то воспоминания Октавий.

– Ох, спасибо, что использовал не метод Кезона. У тебя просто дар какой-то, – вырывается у Лилит.

– Какой же? – самодовольно спрашивает Дастин.

– Огорчать людей.

– Это не мой дар, а...  Черт возьми, почему я все время его вспоминаю, – задает он вопрос сам себе.

– Может, в фанфиках есть доля истины? – сладко тянется Лилит.

– Какой истины? Лилит играет бровями.

– Все, закрываем тему. И идем. Мама и Кристалл рвутся с тобой пообщаться и спрашивают, куда ты пропала.

– Я прсто любуюсь видом. Тут очень красиво, – отвечает Лилит. – Даже не верится, что кто-то может наслаждаться такой красотой каждый день...

– Обычный ночной город, – пожимает плечами Октавий. – Звезды на природе выглядят куда более привлекательно. Обожаю разглядывать Млечный Путь.

– Ты ничего не понимаешь, – вздыхает Лилит. – Скажи, а почему ты выбрал меня?

– Потому что у меня не было другого варианта. – Октавий встает рядом с ней и тоже смотрит на огни.

– Я думала, ты скажешь, потому что я красивая, – дуется Лилит.

– Ты красивая, – спешно говорит Октавий. – Ну и еще ты знаешь мою тайну. Две моих тайны, – добавляет он.

– Ты просто человек-тайна, – хихикает Лилит, глядя на него лукавыми глазами. – Не боишься, что однажды скелеты сломают твой шкаф?

– Я надежно его закрыл, – улыбается Октавий. – Ну что, идем? Продолжишь играть роль моей девушки – у тебя это неплохо получается. Я удивлен.

– Не стоит меня недооценивать, – тыкает пальчиком ему в грудь Лилит. – Я же...

– Актриса, – кивает Октавий. – Я запомнил, Лил.

– А вот имя ты так и не запомнил. Лилит. Лилит. Лилит. Понимаешь?

– Понимаю, – весело отвечает он и добавляет. – Лил.

– Ты невыносимый человек, – слабо бьет его кулачком по крепкому предплечью Лилит. – А ведь никто не знает, кто ты на самом деле? Верно?

– Верно.

– Они все думают, что ты маменькин сыночек, который живет за ее счет.

– Мне все равно, что они думают, – откидывает назад светлые волосы Октавий. – Идем. Тут ветрено.

Он возвращаются в апартаменты и еще часа два проводят в компании Элинор и ее гостей.

Уезжают они третьими – почти сразу после Елены и Дианы с ее матерью. Певица тепло прощается с Лилит и крепко обнимает сына, наказывая ему, чтобы он не забыл о завтрашней встрече.

– Спасибо, что пришла, Лил, – говорит Элинор. – Приятно было познакомиться. И надеюсь, что это наша не последняя встреча.

– Взаимно, – искренне говорит Лилит. – Для меня честь – познакомиться с вами.

Ей хочется взять автограф для Санни – это же ее любимая певица, однако она себя сдерживает. Девушка Сладкого не должна вести себя так.

– Понял, милый? – строго смотрит на сына Элинор. – Мы с Лил должны увидеться еще раз до вашего отъезда. В более камерной обстановке. Не забудь.

– Хорошо, мама, – легко соглашается тот и достает телефон – тот самый, который нашла не так давно Лилит. И все в том же чехле с монограммой, где не хватает одного камешка. – Кстати, может быть, сделаем селфи? Втроем.

– Вчетвером, – появляется словно ниоткуда Кристалл. – Я тоже хочу!

– Рич, сейчас я выгляжу не настолько хорошо, чтобы делать фото, – отказывается певица.

– Ма, не кокетничай, – смеется ее сын. – Ты всегда красавица.

– Вот именно! – соглашается Кристалл. – И меня бесит, что куча народа считает нас сестрами.

Элинор уступает детям, и Октавий делает несколько снимков. Только после этого они с Лилит покидают роскошные апартаменты.

Все получилось. Он доволен и что-то весело насвистывает. А она – в смятении. Не понимает, как это все произошло с ней и почему этого человека хочется теперь называть не Сладким и не Октавием, а Ричардом – как его мама или сестра. Паника и недоумение вернулись. Так часто бывает – до выступления руки трясутся от страха и путаются мысли, даже текст забывается, но стоит лишь выйти на сцену, как все проходит. Однако после того, как занавес опущен, состояние паники возвращается – происходит откат. Лилит отлично отыграла свою роль на импровизированной сцене, но стоило ей покинуть ее, как все вернулось.

Лилит с каким-то внутренним недоумением опускается на переднее сиденье машины, а Октавий сам садится рядом – за руль. Он включает зажигание, они медленно выезжают из подземного гаража и едва не врезаются в какой-то столб. Кажется, вождение – не главный конек Октавия. У Лилит хоть и нет машины, водит она в разы лучше.

– А ты точно умеешь водить? – с опаской спрашивает она. Расставаться с жизнью в столь юном возрасте никак не входит в ее планы.

– Умею, – цедит сквозь зубы Октавий. – Но не люблю.

– Оно и видно. Эй, осторожнее! – кричит Лилит – они едва не въезжают в машину впереди. И резко оборачивается – в какой-то момент ей кажется, что она видит на улице Чета. Но скорее всего ей просто показалось. Откуда ему тут быть?

– Зря я отпустил Уилла, – вздыхает Октавий, крепко сжимая руль.

– Давай я сяду? – предлагает Лилит, прикидывая в уме, что вина она пила мало и прошла уже пара часов. Октавий соглашается, и теперь за рулем – Лилит. Она, конечно, не ас, но чувствует себя уверенно. И почти без проблем доезжает до дома, в котором живет Октавий, – это элитное здание в одном из самых дорогих районов Нью-Корвена.

– Теперь, как джентльмен, ты должен оплатить мне такси до дома, – весело говорит Лилит, заезжая на подземную парковку – третью за сегодняшний день. Она довольна собой.

– Как истинный джентльмен могу пригласить тебя к себе, – хмыкает Октавий.

– Ох, спасибо, пожалуй, откажусь, – задирает подбородок Лилит и выходит из машины. Она громко захлопывает дверь, не замечая, как та прищемила ей юбку. Лилит делает шаг вперед, и...  раздается странный треск. Она не сразу понимает, что порвалось ее чудесное пудровое платье из тончайшего нежного материала. Да еще как порвалось – по шву, и разрез просто потрясает воображение своей откровенностью.

– Милое, – замечает Октавий, который тоже успел выйти из машины.

– Кто?! – пытается прикрыться опешившая Лилит.

– Нижнее белье, – кашляет он в кулак.

– Что?! Боже, только не это...

На Лилит – белоснежные бесшовные танга, ничего особенного, но она ужасно смущается и пытается прикрыться. Видя ее смятение, почему-то смущается и сам Октавий, хотя только что он с интересом рассматривал разрез и все то, что было видно в нем.

– Предлагаю тебе переодеться, – сообщает Октавий, смотря не на Лилит, а куда-то в сторону.

– Во что?! Мое платье! Я должна переодеться в свое платье! – вспоминает Лилит про пакет со своей одеждой. Однако ее радость преждевременна – видя такой разрез, Лилит понимает, что теперь не сдаст пудровое чудо обратно в магазин. Ею овладевает настоящее отчаяние – столько денег потрачено впустую. Она даже случайно всхлипывает от горя. Октавий же воспринимает этот всхлип ошибочно.

– Перестань, – говорит он. – Разное случается. Подумаешь, порвала. Я, можно сказать, ничего и не видел.

– Но как же так?! – вскидывает руки к потолку подземной парковки Лилит. – Как так?!

Разрез снова расходится, и Октавий опять видит то, чего не должен был видеть. И ухмыляется про себя.

– Сейчас достану твое платье, – говорит он и идет к багажнику. Мгновение – и пакет с одеждой Лилит у него в руках.

– Ты прямо здесь переодеваться будешь? – спрашивает он. – Если что, тут камеры. Может быть, поднимешься ко мне?

Лилит так разочарована тем, что упустила столько денег и осталась с идиотским рваным платьем, что соглашается, не подумав, что переодеться можно было и в машине. И уже спустя минуту они оба стоят в зеркальном лифте. Лилит прикрывает разрез руками и трагично вздыхает.

Ее телефон снова вибрирует – и снова Бен.

– Как же мне он надоел, – вздыхает Лилит.

– Кто это? – спрашивает Октавий.

Лифт стремительно несется вверх – зеленым цветом зажигаются номера этажей.

– Так, один придурок, – откидывает назад волосы Лилит.

– Настойчивый поклонник?

– Болезненно начтойчивый, – фыркает она и делает вид, что ее тошнит. Тогда Октавий вдруг берет из ее руки телефон и отвечает на звонок – Лилит и пикнуть не успевает.

– Хватит звонить моей девушке, приятель, – говорит он. – Иначе мне придется провести с тобой серьезную беседу, после которой я не уверен, что ты останешься цел.

На этом Октавий довольно отключается.

– Видишь, – словно успокаивая себя, говорит он. – От нашего союза тебе одна польза. Отшил твоего поклонника.

– Я и сама могу его отшить, – отзывается Лилит, ловя себя на том, что рассматривает его руки, переплетенные голубоватыми венами. Ее Сладкий стал совсем взрослым...

Она первой выходит из лифта.

Квартира Октавия, в которой, по всей видимости, он бывает крайне редко – только когда приезжает в Нью-Корвен, так же огромна и так же не лишена изящества, как и апартаменты его матери. Над квартирой явно работали дизайнеры, но это не величественный ампир, а что-то близкое к минимализму. Все вокруг лаконично, пропорционально, просто и точно. Не квартира, а стерильная операционная, в которой все блестит и сверкает. Днем тут много света – всюду массивные окна, однако сейчас, когда власть над городом захватила ночь, тут темно, даже когда включается прохладный рассеянный свет. Лилит не знает, смогла бы она жить в такой квартире, но ей определенно здесь нравится. К тому же, как и с крыши апартаментов Элинор, из окон квартиры Октавия видны огни большого города – и они завораживают.

Октавий оставляет Лилит в гостиной, а сам тактично уходит, давая ей время переодеться. Пока она занята, он достает из холодильника кофе со льдом и шоколадом.

– Оставайся тут ночевать, – с этими словами Октавий протягивает стаканчик Лилит. Свой стаканчик он держит в руке.

– Ночевать? – озадаченно смотрит она на него.

– Не то чтобы я джентльмен, но мне неловко отправлять тебя посредине ночи домой. Мало ли где ты и это платье порвешь, – заявляет Октавий. – Выбирай любую спальню кроме моей. А я пошел в душ.

С этими словами он уходит. А Лилит, попивая кофе, отправляется на экскурсию по его квартире, мысленно считая, во сколько обошлась вся эта минималистичная красота. Спален несколько, и все похожи друг на друга, как близнецы. Единственная спальня, которая нравится Лилит, принадлежит самому хозяину дома. И девушка, недолго думая, плюхается на огромную кровать на подиуме, раскинув ноги и руки как звезда. Она лежит, смотрит в окно и слушает приглушенный звук воды, доносящийся из ванной комнаты, примыкающей к спальне. Она и не замечает, когда звук прекращается и Октавий, на ходу вытирая мокрую голову полотенцем, появляется в спальне. Кажется, он не ждет, что в его комнате будет кто-то еще – на нем ничего нет.

Лилит с озадаченным любопытством смотрит на него, подперев голову рукой. Визжать и возмущаться она не намерена – напротив, ее забавляет ситуация, хотя, конечно, долю неловкости она чувствует. А вот Октавий, кажется, злится. Он ненавидит чувствовать себя неловко. Но не может с воплями убегать и прятаться, негодуя, что его застали без ничего.

– Ну как я тебе? – спрашивает он злобно.

– Ничего так, – невозмутимо говорит Лилит. Ей нравится то, что она видит, – Сладкий неплохо сложен. Отлично подтянулся со времен «Пепельных цветов». Особенно ей нравится разворот его плеч и мышцы на руках – ударник как-никак. Вообще Лилит предпочитает более загорелых парней, но пусть некоторая бледность будет единственным недостатком этого мужчины. Он – почти идеален. И даже татуировки на предплечье и икрах его не портят.

Дыхание ее становится чуть тяжелее, хотя Лилит предпочитает не замечать этого.

– Может, мне поближе подойти, чтобы ты лучше все рассмотрела? – раздраженно интересуется Октавий, вешая влажное полотенце на блестящую от капель воды шею.

– Повернись, – крутит пальцами в воздухе Лилит. – Хочу оценить тебя все...  Закончить она не успевает – в нее летит полотенце.

– Как некрасиво, – дует губы она в шутку, откидывая полотенце в сторону...  – Кстати, а где то тату?

– Какое еще тату?

– Которое сделал тебе Кезон, – расплываются в коварной улыбке губы Лилит. Октавий хмуро на нее смотрит и уходит в гардеробную.

– Какого черта ты делаешь в моей спальне? – спрашивает он оттуда.

– Жду тебя, – отвечает Лилит, переворачиваясь на живот и болтая в воздухе ногами. Ощущения – странные. Октавий определенно нравится ей как мужчина.

– И ты считаешь это нормальным? – интересуется он.

– Все мы люди, – хмыкает она, понимая, что если бы вдруг Октавий сейчас предложил ей нечто большее, чем просто разговоры, она бы не отказалась.

– Вот мне интересно, – продолжает Октавий. – Если бы я ворвался к тебе в комнату и увидел без одежды, то кем бы был? Грязным извращенцем? Или тоже бы сказала, что все мы люди?

– Конечно, первое, – откликается Лилит весело. – Да ладно, не смущайся. Что я, мужчин не видела?

– Таких, как я, – нет.

– Самонадеянно, – смеется она.

– Зато правдиво.

Лилит ждет, когда он вернется в спальню. На нем – спортивные штаны и футболка, и это кажется ей ужасно милым – Октавий кажется теперь домашним и взъерошенным. Однако он не настроен так дружелюбно, как Лилит, и заявляет, что будет спать.

– И тебе советую тоже, – говорит он, бухается на кровать и накрывается с головой. Лилит, которая почему-то хочет обнять Октавия и крепко-крепко к нему прижаться, обижается. И уходит, напоследок громко хлопнув дверью. Она направляется на кухню, где допивает холодный кофе и крадет из холодильника виноград. А после идет к первой попавшейся пустой спальне и тоже решает принять душ перед тем, как лечь спать. Лилит не может уснуть, не смыв с лица макияж, да и постоять под верхним душем – под таким душем! – ей тоже хочется. Это чудесный тропический душ с голубой подсветкой, огражденный с двух сторон стеклом, а с двух других – каменными плитами. Лилит кажется, что она находится под настоящим ливнем. Она закрывает глаза, подставляет лицо вверх и наслаждается тем, как теплые капли бьют по ее коже. Приятные ощущения заставляют ее расслабиться. И даже горечь от потери дорогого платья уходит.

Однако в какой-то момент Лилит чувствует дискомфорт – ей кажется, что на нее кто-то смотрит. Сначала она думает, что ей это чудится, но потом Лилит зачем-то распахивает глаза. И видит стоящего за стеклом весьма довольного Октавия, который, засунув руки в карманы штанов, беззастенчиво на нее пялится.

У Лилит сердце ухает в пятки. Не то чтобы она стесняется, но такого откровенного издевательства она не вынесет!

– Все мы люди? – кричит Октавий весело. А Лилит, от ужаса потеряв самообладание, вылетает из душевой кабины, хватает висящий халат и молниеносно надевает его. А потом с полотенцем в руках надвигается на Октавия. Вид у нее самый угрожающий. И щеки румяные – то ли от смущения, то ли от ярости.

– Ты с ума сошел? Как ты посмел? – шипит она и бьет его полотенцем по рукам и торсу. – Я тебя сейчас убью!

– Перестань. Я что, женщин не видел? – снова отвечает он ее словами.

Октавий со смехом отступает назад – удары полотенцем безболезнены, а разъяренная Лилит выглядит забавно.

– Иди сюда! – требует она. – Иди сюда, говорю!

– Но мы ведь все люди, ты же сама сказала, – с самым издевательским видом повторяет Октавий. – Я вот тебя не бил, когда ты на меня пялилась.

– Извращенец! – кричит Лилит. – Какого дьявола ты посмел на меня пялится?!

– Может быть, ты мне нравишься, – отлично уклоняется от ударов скрученным полотенцем Октавий.

Лилит замирает и склоняет голову набок. Кажется, для нее все это – своего рода игра.

– Нравлюсь, значит? – певуче спрашивает она и велит: – Целуй меня.

– Я боюсь тебя целовать. Вдруг заражусь бешенством?

– Целуй, – скрежещет Лилит, закатывая глаза и выставляя вперед руки. Теперь она играет роль зомби, который медленно, но неотвратимо двигается к своей жертве. – Целу-ууй.

– Нет, спасибо, – пятится Октавий. – Я спать пойду. И тебе советую. И да, хватит так шутить, Лил, – говорит он, видя, как трясутся ее руки. – Кезон называет это спонтанной деградацией.

– Це-е-елуй, – безжизненным голосом велит Лилит. Теперь ей почему-то весело, словно и не кричала она минуту назад.

– Кстати, у тебя неплохая фигурка, – заявляет Октавий и получает полотенцем прямо в лицо. Это ему явно не нравится – он без какого-либо труда вырывает его из рук зомби Лилит, а ее саму хватает за предплечья. И склоняется к ее лицу.

– Перестань, если не хочешь по-настоящему меня разозлить, девочка, – произносит он тихо.

– А что тогда будет? – спрашивает Лилит. Мокрые волосы ее слиплись, а по лицу и шее стекает вода, попадая прямо под воротник.

– Хочешь знать, что будет? – еще чуть ниже склоняется Октавий.

– Хочу, – смело шепчет Лилит, подавляя внезапное желание коснуться его гладко выбритого лица. Все снова резко меняется: больше нет ни веселья, ни возмущения, ни злости – одна томная, приятная слабость. Она растекается по венам, губы чуть подрагивают, сердцебиение учащается.

– Уверена? – чуть сильнее сжимает пальцы на ее предплечьях Октавий. Его губы почти касаются ее губ. И Лилит чувствует непреодолимое желание поцеловать Октавия. Это искушение прикосновениями. И чем сильнее это искушение, тем тяжелее становится дыхание и ярче – желание. Оно как прозрачная радуга-удавка, накинутая ей на шею Октавием.

– Да, – говорит Лилит.

– Точно? – переспрашивает он, проводя по ее рукам вниз, почти до самых запястий. Пальцы у него совсем не нежные – вопреки образу.

– Да, – шепчет она. Вместе с искушением приходит нетерпение. А следом за ним спешит жадность.

Пусть этой ночью он будет только ее.

Когда Октавий невинно касается губами щеки Лилит и проводит ими до уха, обжигая дыханием, виски ее слегка сдавливает невидимый обруч. Вместо слабости по рукам, ногам, животу волнами бежит жар. Она хочет обнять Октавия, но сдерживается – чувствует, что инициативу он пока хочет держать в своих руках.

Октавий отпускает предплечья Лилит. Осторожно касаясь горячими губами то щеки, то мочки уха, он развязывает пояс на халате. И вдруг коротко, но требовательно целует Лилит в губы, поддев ее подбородок вверх указательным пальцем. Она даже не успевает как следует ответить на этот поцелуй-вспышку, как Октавий отходит за спину и выключает свет. В ванной комнате горит лишь подсветка тропического душа, создавая мягкую, почти интимную полутьму – то, что нужно для двоих.

Октавий становится позади Лилит – она чувствует жар его тела, но не поворачивается, потому что знает, что он не хочет этого. Октавий молча касается ее плеч и снимает халат – тот падает в ноги. А после, положив ладонь под грудь, целует залитую тенью ложбинку над ключицей. Это всего лишь незамысловатые прикосновения, но у Лилит подгибаются ноги. Почему – она и сама не понимает.

Радуга на ее шее затягивается, и дыхание становится еще чаще – оно срывается с полураскрытых губ.

Октавий – или все-таки Ричард? – проводит грубоватой ладонью по телу Лилит вверх и останавливается на ее шее, чуть сжимая ее и продолжая целовать. Лилит запускает руку ему в волосы, тая от восторга, который заполняет ее вместе с жаром все сильнее и сильнее.

В какой-то момент Октавий резко разворачивает ее лицом к себе и начинает целовать в губы. И Лилит кажется, что он целуется лучше всех на свете – жадно, неистово, горячо, требуя полной отдачи. Она отвечает ему с тем же пылом, с силой сжимая пальцами его плечи и разрешая его ладоням свободно скользить по ее телу, заставляя вздрагивать, напрягать мышцы, кусать губы, чтобы с них не срывались тихие стоны.

Так не бывает, чтобы хотелось кричать от переполняющего восторга и плакать – от него же.

– Иди ко мне, – шепчет Октавий, и Лилит не может сопротивляться: ни этим глазам, ни этим рукам, ни этому бархатному голосу.

Ни самой себе.

Она не знает, будет ли сожалеть утром. Но точно знает, что сейчас будет сожалеть, если сделает шаг назад.

Они не засыпают до самого утра, находясь в объятиях друг друга. Это похоже на борьбу, в которой кто-то с переменным успехом захватывает власть. И лишь тогда, когда небо окрашивается рваным золотом, а из-за крыш домов появляется солнце, Лилит и Октавий откидываются на подушки его кровати.

Она все еще не может поверить в происходящее. Даже после того, что было. Ее голова лежит на его груди, а он неспешно гладит Лилит по волосам, которые успели высохнуть. Спальню все сильнее и сильнее заливает золотистым светом. А глаза слипаются все больше.

Внезапно Лилит поднимает голову и приподнимается.

— Что? – шепчет Октавий и касается большим пальцем ее нижней губы, чуть припухшей от бесконечных поцелуев.

– Скажи, а ты помнишь...  Дэншорт?.. – в ее темных блестящих глазах – непонятная надежда. В его голубых – непонимание.

– Что – Дэншорт? – спрашивает он, играя с ее черными волосами.

– У вас был там концерт.

– Разве? – пытается припомнить Октавий и морщит лоб. – По-моему, мы выступали несколько раз в Нью-Корвене и пару – в Хердмангтоне.

– Ты не помнишь, – разочарованно протягивает Лилит.

– Что не помню? – теперь его пальцы скользят по ее шее к ключицам, затем опускаются чуть ниже, рисуя на распаленной коже круги. Лилит выгибает спину как кошка.

– Перестань, – шепчет она.

– Оставить на утро? – интересуется он.

– А утром что-то будет? – спрашивает Лилит.

– Если ты захочешь. А теперь – спи, – велит Октавий. Лилит снова кладет голову ему на грудь. В это время Октавию на телефон приходит сообщение. Телефон лежит на прикроватной тумбочке, и Октавий берет его в руки, читая сообщение. Между его бровей появляется едва заметная морщинка.

– Что там? – заглядывает в телефон любопытная Лилит. И видит только отрывок фразы: «... должен продержаться еще!» А еще она видит имя отправителя – Кезон.

– Этот тот самый?.. – спрашивает она, а Октавий резко убирает телефон, не отвечая на собщение.

– Кто?

– Кезон? Который сделал тебе татуировку, – смеется Лилит.

– Он самый, – отвечает Октавий. – Но лучше не произносить его имя вслух.

– Потому что он злой и могущественный волшебник, как Воландеморт? – спрашивает Лилит. Это ее любимая книга.

– Потому что он вездесущ, как дьявол. Надеюсь, рыжая его приструнит, – добавляет Октавий. – Все. Спать.

Он засыпает, а Лилит вспоминает, как давным-давно, в далеком Дэншорте, когда она и ее подружки попали на долгожданный концерт «Пепельных цветов», произошло чудо. В тот день, когда Лилит оказалась на стадионе – в первых рядах фан-зоны, Сладкий Ричард поцеловал ее в щеку, выделив из всех других фанаток.

И это был ее первый поцелуй в жизни.

Лилит вспоминает это с неожиданной теплотой – той самой, которую с особенной тщательностью хранят в сердце.

Она засыпает, когда солнце касается ее ног, и ей снится космос – словно она подлетает к огромной яркой звезде и видит ее сокрытую тенью сторону.

«И пусть правдой станет то, что ты выдумал», – говорит она и растворяется в свете звезды.

Пусть. Слова станут правдой, И мысли – надеждой. Влюблен? Не оправдан. Сожги свою нежность.

Эпилог. Демон, который тянулся к свету

Ночь. Небо темнеет. И зажигаются звезды. Как фонари, они освещают Нам путь. Бежишь По хитросплетениям улиц, По венам мостов, По жилам дорог. И дыхание рвется. Но знаешь, Какие бы тени Ни мчались за нами, Ты встретишь рассвет. И историю эту узнает весь мир. Группа «Стеклянная мята»

Я перестаю понимать, где проходит тонкая грань между тем, как все началось, и тем, что происходит сейчас. Но я знаю, что это никогда не закончится.

Ни в голове, ни в сердце. И ни в душе – если она, конечно же, есть.

Единственное, что держит меня на плаву, – это музыка, хотя я и отказалась от нее. Я засыпаю с ней и просыпаюсь с ней же, словно с любимым человеком. Когда-то я мечтала о том, что смогу делить свою кровать с Кристианом и вместе с ним же стану встречать рассветы, однако эти мечты разбились вдребезги, оставив после себя сотни осколков.

Мне пришлось стать голосом Дианы Мунлайт не потому, что я очень хотела денег – а это единственное, в чем она превосходит меня. И не потому, что перестала верить в себя и свою мечту.

Я оказалась в безвыходном положении. И тогда мне пришлось продать свой голос. Продать себя.

Я уже видела два погасших солнца, и я не могла позволить себе увидеть еще два. Иначе и сама могла бы потухнуть, растворившись навеки в дыхании вселенной.

Мне нужно было спасти своего брата и Мэг. И вместо сказки о Золушке я попала в сказку о Русалочке, потеряв голос. Но это была честная сделка – я не могу уличить Мунлайт в обмане. Все условия выполнены.

Мои родные в порядке. А я больше не пою. В группе «Связь с солнцем» новая солистка. И в Хартли я не появлялась уже два семестра – почти год.

Жалею ли я об этом? Нет – я должна была сделать это.

Больно ли мне? Наверное, да, но я научилась терпеть эту боль и скрывать ее. Сломалась ли я?

Нет.

Все начинается в моей голове.

И заканчивается в моем сердце.

Но остается в моей памяти.

* * *

Шоу заканчивается.

Музыка затихает, зажигается бьющий по глазам свет, клубы дыма отползают прочь. Концерт завершен. Но зрители не уходят. Они остаются на своих местах, аплодируют, кричат что-то, шумят, настойчиво требуют новых песен.

Сцена пуста – Диана и музыканты покинули ее после финальной песни «Свет пылающих звезд», которая стала настоящим хитом и до сих пор держится на вершинах многих чартов, а клип на нее был просмотрен несколько сотен миллионов раз. Даже Санни нравится эта песня – ее написал талантливый человек, но кто, никому неизвестно. Тот, кто пишет тексты и музыку для Дианы, остается в тайне.

Санни слышит, как разрывается «Скай-Арена» – поклонники мисс Мунлайт все еще надеются, что певица появится на сцене и подарит еще несколько замечательных минут. Но все тщетно. Санни точно знает, что Диана не выйдет.

Она сама не понимает, что чувствует: то ли горечь поражения, то ли слабую радость от того, что ее голос все-таки способен сделать людей счастливее. Санни устала, выдохлась, полностью отдав себя тем, кто даже не подозревал о ее существовании. И покорно идет следом за помощником продюсера, которому дали задание незаметно ее увезти. О том, что вместо знаменитой Дианы Мунлайт поет другой человек, никто не должен узнать: ни фанаты, ни СМИ, никто. Никогда.

Навстречу Санни идет Диана, которая в своем сценическом костюме и с ярким мейком похожа на инопланетянку – девушку с Луны. Не зря же на ее лбу изображен черный полумесяц в окружении звезд. Лицо певицы непроницаемо. От нее веет холодом так же нестерпимо, как от Санни – огненным жаром.

Они останавливаются друг напротив друга: рыжеволосая Санни, на чьих щеках все еще цветут пудровые розы, и Диана, чьи волосы белы, как снег.

Медово-карие и прозрачно-серые глаза встречаются. Девушки молчат.

«Я снова пела за тебя. Ты довольна?» – устало спрашивает взгляд Санни.

«Ты будешь делать то, на что сама подписалась. И мы обе будем довольны», – отвечает пустой взгляд Дианы.

Санни не замечает, как сжимает руки в кулаки, – от бессилия, которое стало ее постоянным спутником. Но она сдерживается. Как и всегда. В конце концов шоу удалось. Она пела так, как никогда. И словно сама находилась на сцене перед зрителями. Словно ее мечта стала реальностью.

Словно все было так, как и должно было бы быть.

Словно – мерзкое слово.

– Сделай одолжение, – говорит вдруг Диана.

– Какое? – удивленно спрашивает Санни.

– Еще раз «Ангела». А капелла.

– Что? – не понимает Санни.

– Еще раз, – повторяет Диана. – Для них. Они хотят. Ты же знаешь, что я не могу, –улыбается она вдруг, и эта улыбка кажется пугающей.

– Хорошо, – вдруг соглашается Санни. А почему бы и нет? «Скай-Арена» ревет. Она ждет.

– Никаких больше песен! – вдруг появляется рядом с ними Уолтер – он любит делать это в самый неподходящий момент. – У нас нет на это времени. Диана, пожалуйста, за мной, – привычно лебезит он, – у тебя раздача автографов. А потом ВИП-вечеринка в честь твоего первого концерта. Ты же знаешь, туда приглашены все звезды. Опаздывать нельзя! Идем, идем. Не разочаровывай своих поклонников. Уводи ее, – кивает напоследок Уолтер своему помощнику, явно имея в виду Санни. Ее нужно увести.

Девушек уводят в разные стороны против воли.

Через один из выходов для сотрудников Санни с гитарой наперевес выходит на парковку. Ее молча приглашают к незаметному черному автомобилю, и уже спустя пару минут Санни объезжает «Скай-Арену», у одного из центральных входов которого собралась огромная шумная толпа – это желающие получить автограф Дианы Мунлайт. И с каждой секундой их становится все больше и больше.

Молодая, но популярная и подающая большие надежды певица Диана Мунлайт остается со своими многочисленными поклонниками, торопливо расписывая маркером листы бумаги, диски, постеры, фото и даже части тела. А никому неизвестная Санни Ховард, бывшая студентка школы музыки Хартли, а ныне просто музыкант-любитель, которая не имеет права петь, отправляется домой. В съемную квартиру с большими окнами и выходом на крышу в спокойном Парк-Хайтс. В квартиру, в которой не бывает гостей, но изредка, по утрам, заглядывает солнце, окрашивая стены в медные оттенки.

Это тайное убежище Санни, в котором она прячется от других и от прошлой жизни. Только от самой себя не спрячешься – сколько ни старайся. Даже если попадешь на самый край земли, все равно заранее обречен на поражение.

В машине Санни просматривает сообщения и снова видит: «Предательница». Этим словом ее просто ранят – словно ножом наживую проводят по сердцу. Но это правда. Она действительно предала: своих друзей, свою музыку, себя. Все верно.

Санни никогда не строила иллюзий и не пыталась себя оправдать. У нее был выбор. Она не отвечает ни на одно сообщение и на звонок «Круглосуточной доставки пиццы» – тоже. Молча едет, откинувшись на спинку заднего сиденья, и рассматривает вечерние улицы.

Год назад все было совсем иначе. И, кажется, даже солнце светило ярче. А тьма не была такой болезненной.

Санни привозят к дому – четырехэтажному зданию без лифта, в котором есть выход на террасу на крыше. Санни предлагали жить в более комфортабельных и дорогих апартаментах, но она сама выбрала это место.

Воздух на улице спертый, как перед дождем. Ветер притих. Уже довольно темно, да еще и низкое небо хмурится как перед дождем, а из-за рваных туч выглядывает изредко круглая, неимоверно большая луна. Ярко горят ряды фонарей, похожих на храбрых тонконогих солдат. Санни идет мимо этих фонарей, все еще чувствуя себя странно после выступления. Ей ничего не хочется – есть лишь желание забыться и уснуть крепким сном.

Раньше ее сердце горело как сотни таких фонарей, а сейчас солнце в нем едва теплится. Она касается кулона в виде солнца, который теперь всегда с ней.

«Это не повод сдаваться», – шепчет Санни себе, глядя на красноватое сияние фонарей. Если огни не в сердце, то в глазах.

У широкой лестницы, ведущей в дом, стоит какой-то молодой мужчина. Санни, погруженая в свои мысли, не замечает его. Не замечает до тех пор, пока он вдруг не хватает ее за руку, останавливая.

Санни замирает – перед ней Дастин Лестерс, в обычных джинсах и черной рубашке слим-фит с закатанными рукавами. В его руках букет белых нежных роз.

– Это было чудесно, – говорит он тихо, глядя в изможденное лицо Санни. Его глаза, как и всегда в полутьме улиц, выглядят не голубыми, а сизо-серыми. В них – странная нежность.

Санни изумленно смотрит на него. И не противится, когда он отдает ей розы. Она просто разглядывает Дастина, не понимая, что он тут делает.

Дастин касается ладонью ее щеки, чувствуя жар. В это же время первые капли дождя падают на скулу Санни и на широкое запястье Дастина.

– Ты была прекрасна. И пела тоже прекрасно, – шепчет Дастин и на мгновение стискивает зубы. Он обнимает Санни и целует в лоб – осторожно и бережно. Рука Санни оказывается на его плече против ее воли. Вторая крепко сжимает букет. Капли попадают на белые хрупкие цветы, в которых искрится свет фонарей, и кажется, будто розы в сверкающей росе. Пахнет дождем и ментолом.

Дастин и Санни стоят так несколько минут (а может, и целую вечность), не обращая внимания на дождь. Потом Санни отстраняется, закрывая глаза ладонью. Дастин, хмуря брови, внимательно всматривается в ее лицо. Она беззвучно плачет – впервые дает волю слезам при ком-то.

– Все будет хорошо, – говорит он, не зная, что еще сказать. – Ведь главное, что я нашел тебя. И что я всезнаю.

Верит ли он в это? Санни не знает. Она пытается улыбнуться, но это у нее получается плохо. Вместо слез на ее лицо теперь капает дождь.

Рваные тучи отползают от яркой луны, давая ей захватить небо, но дождь не прекращается. Прежде чем зайти в дом, Санни оборачивается и смотрит на небо.

Луна и дождь.

... демон тоже хотел любви. Может, не по тому пути Он направился на рассвет, О ставляя кровавый след. Оставляя куски души – Демон к солнцу скорей спешил.

Оглавление

Джейн Анна. Небесная музыка. Луна Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg