«Непрожитая жизнь»

Непрожитая жизнь (fb2) - Непрожитая жизнь [litres] 2015K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дана Делон

Дана Делон Непрожитая жизнь

Моей тете Валерии! Спасибо тебе за все! Люблю тебя до Луны и обратно!

Серия «Виноваты звезды»

На обложке использовано фото Алены Андрющенко (@helena132)

Модель: Екатерина Мироненко (@katyamiro)

Дизайн обложки: Юлия Межова

Глава 1

Микаэль

Открываю глаза. Закрываю. Вновь открываю и опять закрываю. Мечтаю. Когда же наступит миг, тот самый миг, когда я больше не смогу выполнить это простое действие? Я представляю, как смотрю на себя сверху, и мои глаза закрыты. Они не открываются. Они просто закрыты. Покой написан на моем лице. Час пробил, теперь мое тело будет лежать без всякого движения, и я больше не буду его рабом. В комнату заходит мама, я чувствую запах ее духов и слышу тихие шаги. Я не открываю глаз. Я сплю. Так легче – проспать весь кошмар и всю боль. Я верю в жизнь после смерти, в другие миры и Вселенную. Еще я верю, что был создан для чего-то другого. Не для этого мира. На этот мир во мне обнаружили аллергию под названием «рак». Четыре года назад моя жизнь перевернулась…

Мама уходит. Я открываю глаза и сажусь. Это движение забирает почти все мои силы. Место, где я нахожусь, – это то ли больничная палата, то ли моя комната. Оно не похоже на комнату семнадцатилетнего парня из-за медицинской техники и огромного количества лекарств на тумбочках и столах. Оно не похоже и на палату из-за синих занавесок и моей мебели. Иногда я задумываюсь: что я чувствую к этому месту? Мама хотела, чтобы лечение проходило на дому, она считает, что дома человеку комфортнее, уютнее, спокойнее. Дом? Что такое дом? Я не ощущаю себя дома. Я ощущаю себя никак и никем. Депрессия? Чертовски верно.

Тянусь к компьютеру и захожу в Фейсбук. Страничка этой девочки все еще открыта, но новых постов нет. Уже три дня молчания – и я испытываю нехватку. Нехватку ее иронии и чувства юмора. Обычно она не молчит так долго, обычно она пишет по посту в день. Кликаю на фотографию профиля. Девочка на ней улыбается, и ее глаза блестят. То ли голубые, то ли зеленые, они ярко горят на фоне длинных черных волос. Мне нравится этот контраст. Мне нравятся ее губы и форма носа. Я бы даже назвал ее красивой. Я бы даже добавил ее в друзья и написал ей. У нас много общего – музыка, фильмы, книги. Нам было бы о чем поговорить и что пообсуждать. Я бы дарил ей красивые букеты и водил в кино. Встречал после школы и покупал сладости. Я бы хотел планировать с ней каникулы, познакомить ее со своей семьей и быть с ней. Но все это возможно лишь в другой жизни или на другой планете. Со злостью закрываю крышку ноутбука. Глубоко вдыхаю, хотя делать это больно – но больно делать абсолютно все, – ложусь и замираю. Не шевелюсь, погружаюсь в некую прострацию между сном и реальностью. Стараюсь заглушить злость, бушующую в душе. Не получается. Внутри меня один за другим взрываются вулканы. Хочется кричать, рвать и метать. Но я не могу, слишком сильную боль вызывает любое мое движение. Вдох, выдох. Вспоминаю ее улыбку и успокаиваюсь. Осторожно поднимаюсь. Нужно принять обезболивающее, но это потом. Я тянусь к компьютеру. Открываю крышку, жду, пока перезагрузится ее страничка. И… Она пуста. Две секунды полного непонимания. Вновь перезагружаю страницу, но результат тот же. Страница пуста. Нет ни одного поста. Ни одного. Я смотрю на время: прошел час. За этот час она удалила все, что помогало мне улыбаться. Все, что дарило новые эмоции в течение последних трех месяцев. Удалила все полностью, без остатка. Вновь хлопаю крышкой и нажимаю на красную кнопку. Обезболивающее попадает в кровь и забирает с собой всю боль. Всю – и во мне остается лишь пустота.

Леа

«Хотите произвести очистку души от дерьма? Начните со страницы в Фейсбуке. Не знаю, почему и как это работает. Но удаление собственных постов, которые казались вам воплощением гениальнейших мыслей человечества, наверняка поможет успокоиться. Часа на два. А может, и меньше. А потом вы будете так же продолжать метаться, не зная, куда деться от гнева и печали. Давайте назовите меня подростком, который принимает все слишком близко к сердцу. Который преувеличивает масштаб катастрофы и вообще склонен фантазировать и надумывать проблемы там, где их нет. Так же проще. Смотреть на нас как на не понимающих жизнь дураков, свысока наблюдать за нашей глупостью. Ведь взрослые такие умные… Вы ведь умные? Три дня назад меня использовал парень, лишил девственности, бросил. А сегодня утром сосался с моей лучшей подругой прямо у меня перед носом. Пустяки? Вообще никчемная выдуманная проблема? Даже не знаю, что хуже. То, что он сделал это на спор, или что я – такая наивная дура. Или, возможно, тот факт, что все это произошло в День влюбленных? Вопрос риторический и не требует ответа. И вообще, знаете что? Пошли вы все на фиг! И заберите с собой этот кусок дерьма, в который я умудрилась влюбиться. Да, именно влюбиться. Разве первая любовь не должна быть чем-то прекрасным? Вы ведь умные, вы должны знать. И не надо врать. Я сейчас скажу вам правду. Слушаете? Я вам скажу правду, и звучит она так: все первые разы просто полный отстой. Во время первого поцелуя я не могла понять, что вообще происходит и зачем люди топят друг друга в слюне. Во время первого секса мне хотелось орать на Господа Бога: „Почему, черт бы тебя побрал, мне так больно?“ О первой моей любви и говорить нечего. Ею оказался парень, который стал со мной встречаться, потому что поспорил с друзьями, что порвет меня в течение трех месяцев. Романтично, воздушно, любовно. Вишенкой на торте оказался тот факт, что все это время он тайно встречался с моей лучшей подругой, которая помогала ему в его „миссии“. Что должно быть в голове у девушки, которая помогает своему парню переспать с другой? Я вот тоже задалась этим вопросом, а ответ прост: эта девушка меня тихо ненавидела и мечтала сделать мне очень больно. Самое отвратительное – у нее это получилось. Мне больно. Боль разрывает меня изнутри, и к глазам подступают слезы. Я моргаю, стараюсь выровнять дыхание и заглушить истерику в зародыше. И мне это удается. Я не буду плакать в школе. Эти любопытные и сочувственные взгляды, перешептывание за моей спиной. Они не увидят моих слез.

Вы спросите, что за дешевый сценарий? Скажете: „Девочка, очнись! Такого не бывает в реальной жизни. Ты пересмотрела подростковых сериалов“. Я бы тоже так ответила, не будь все это моей собственной жизнью. Тогда вы пожалеете меня и скажете: „Иди, деточка, домой, поговори с мамой“. А что, если дом – это не дом, а просто место, где я ночую? А что, если мама – это не мама, а женщина, которая меня родила? И что, если я живу с отчимом, который мечтает, чтобы мне исполнилось восемнадцать, и я свалила из ЕГО дома? „Где твой папа?“ – спросите вы. Ответ: „Я не знаю“. Устраивает? Я знаю, кто он. Знаю, что у нас одинаковые глаза и волосы. Еще знаю, что не вижусь с ним с двух лет и не имею понятия, где он в данный момент и с кем. А еще я точно знаю, что никому не нужна. Вы сейчас опять начнете говорить о подростковых гормонах. О том, что мне всего шестнадцать и я слишком остро реагирую. Но мне какая разница? Ведь то, что я чувствую, – полнейшее одиночество, боль и пустота, не знающая границ».

Перечитываю написанное. Хотите выговориться – напишите. Но публиковать не обязательно. Яростно жму на кнопку «Удалить». Сначала просто исчезают буквы, затем целые слова, после не остается ничего. Просто белое пространство. Мы с ним чем-то похожи. В моей душе сейчас тоже пусто. Я бы даже сказала – стерильно чисто.

Рафаэль

Яростный стук в дверь будит меня. Мама входит без разрешения, и каждый ее шаг тяжелыми ударами отдается у меня в голове.

– Ты проспал школу, а вчера вернулся поздно в стельку пьяный.

Я не открываю глаз. Я знаю, она смотрит на меня своим убийственным взглядом. Сейчас она скажет, что не собирается такое терпеть.

– Я не собираюсь такое терпеть.

Мои губы расползаются в легкой ухмылке.

– Я сказала что-то смешное? – В ее голосе звучит сталь.

И я знаю: если я сейчас перегну палку, все закончится истерикой, слезами, криками, мольбами о жалости. Поэтому я сажусь и открываю глаза. Они болят от солнечного света. Голова гудит, но я делаю усилие над собой и смотрю прямо на нее:

– Вчера отмечали восемнадцатилетие подруги Пьера. Прости, я должен был предупредить, но телефон сел, а номера наизусть я не помню, ты же знаешь.

Она долго смотрит мне в глаза, будто пытаясь понять, говорю ли я правду. Был ли я с ее обожаемым Пьером или с другими идиотами, которых она отказывается называть моими друзьями. В конце концов она отворачивается и вздыхает, словно принимая свое поражение.

– Раз уж ты не идешь в школу, проведи день с Микаэлем, – шепотом просит она, – мне кажется, ему одиноко.

Я лишь киваю, и она уходит.

Микаэль… Мой брат-близнец, с которым мы были неразлучны. Микаэль, который лучше, умнее, спокойнее, а внешне – моя копия. Однако в его системе произошел сбой, и последние четыре года своей жизни он умирает от рака. Если в детстве нас не могли различить, то сейчас это не составит труда. Я достаю из-под тумбочки аспирин, встаю и тянусь к рюкзаку, который валяется на полу. Насколько я помню, там была вода. Запиваю и морщусь. Кажется, вода была несвежая, на вкус она отвратительна, но у меня так пересохло горло, что это не важно. Босиком, спотыкаясь о разбросанные вещи, бреду в свою ванную и долго стою под душем в ожидании, когда подействует таблетка. Микаэль – единственный человек на этой планете, который никогда не осудил меня. Никогда не пренебрег мною. И никогда не предал.

Выйдя из душа, я выбираю одежду и, посмотрев в зеркало, вижу нашу общую фотографию, приклеенную к рамке. На ней нам обоим по восемь лет, и мы совершенно не отличаемся, даже одеты одинаково. Разные у нас только взгляды: его умный и мой озорной. Вот и все различие. Как же тяжело понимать, что часть тебя умирает! И как тяжело дается осознание, что ты ничего не можешь с этим поделать. Тебе не остановить эту лавину – рано или поздно она накроет дорогого человека и унесет с собой. Понять и принять этот факт практически невозможно. День за днем ты просыпаешься с дырой в груди, с абсолютной пустотой внутри и понимаешь, что не убежишь от надвигающегося будущего и никак не изменишь его.

Выйдя в коридор, я направляюсь в комнату брата. Я никогда не стучу, просто открываю дверь и вижу его лицо. Глаза Микаэля закрыты, ноутбук валяется на полу. Не знаю, спит ли он по-настоящему или всего лишь притворяется. Я ложусь на коричневый кожаный диван, сунув руку под голову. Ну что, поспим вместе. Когда-то мы все делали вместе. Как же я люблю его, и как же я не хочу, чтобы он умирал! Безнадежный страх сменяется гневом. С тяжелым сердцем я закрываю глаза, стараясь уснуть. Но щемящая пустота не хочет оставлять меня. Она следует за мной в царство Морфея.

Глава 2

Микаэль

Брат спит на моем диване, и я точно знаю, он не притворяется. Его длинные волосы собраны в хвост. Грудь вздымается и опускается в беспокойном дыхании. Интересно, ему снятся кошмары? Я не бужу его, а внимательно всматриваюсь в каждый дюйм его тела. Он крепко сложен: тренировки по кикбоксингу дают о себе знать. Его майка задралась, обнажая левый бок и открывая моему взору угольно-черную надпись татуировки. Она свежая, до сих пор покрасневшая, с нее еще не сошла корочка. Мы близнецы, мы оба похожи на маму. Только он действительно на нее похож, а я похож на ракового больного. Он красивый. Черные волосы до плеч, здоровый цвет лица. А я – серый, бледный и никчемный. Я не завидую ему. Нет. Я счастлив, что он не проходит через то же, что я. Я счастлив, что он красивый, молодой, здоровый. Ведь он мой брат. Моя плоть и кровь. Если бы у меня был выбор, кому из нас достанется эта болезнь, я бы все равно выбрал себя. Самое смешное, я больше чем уверен, что он тоже предпочел бы взять страдания на себя. Только мне эта ноша под силу, а ему, пожалуй, нет. Я принял свою болезнь. Он бы не смог, он слишком любит жизнь и слишком полон страсти.

Рафаэль резко открывает глаза и смотрит прямо мне в лицо. Глаза у него темные, почти черные, в них не видно зрачка. У меня точно такие же глаза, только его опушены густыми ресницами, а мои ресницы уже давно поредели. Его глаза блестят, а мои тусклые. Вот и вся разница.

– Давно пялишься? – интересуется он. Голос его после сна звучит грубее обычного.

– Ты спал больше четырех часов, интересная была ночка?

Он ухмыляется и дерзко смотрит на меня. Вот это я люблю в нем больше всего на свете. Рафаэль – единственный человек на планете, который не смотрит на меня с жалостью.

– Не представляешь насколько. Мы были в клубе, и я ушел оттуда с двумя близняшками. И угадай что? Как только я рассказал им о тебе, о моем дорогом брате-близнеце, эти две крошки решили назначить нам второе свидание. Ну что скажешь? Ты, я и те близняшки? – он утрированно поднимает брови. – Кстати, тот факт, что у них настоящий четвертый размер, должен перевесить чашу весов в твоей голове.

– Перевесить в какую сторону? Я не люблю большую грудь.

– Это потому, что в одной постели с тобой еще не было большой груди, брат мой. Все дело в отсутствии опыта.

Его серьезный тон смешит меня, и я ухмыляюсь.

– Ты сказал им, что твой брат умирает от рака?

Повисает пауза. Не знаю, зачем я произнес это вслух. Но выражение боли на его лице заставляет меня пожалеть о сказанном.

– Извини, Раффи. Просто вырвалось.

Он быстро берет себя в руки и швыряет в меня диванной подушкой.

– Любишь, чтобы тебя жалели, да? Думаешь, если скажешь телкам: «Я умираю, трахнетесь со мной последний раз» – это сработает? – Наглая ухмылка на лице и озорные огоньки в глазах – в этом весь Рафаэль. – Не выйдет, братец, ты – чертов Мика Делион [1]. Львиная кровь. Девки дадут тебе без всякой бредовой истории о последних шансах.

Он вскакивает с дивана.

– Я чертовски голоден, пойду уничтожу все продукты и вернусь. А потом сделаю тебя в ФИФА.

Резкая смена темы, поспешный побег с моего дивана. Моя фраза уколола его больнее, чем мне хотелось.

– Вызов принят, – отвечаю я без особого энтузиазма. – Раф, не мог бы ты, пожалуйста, подать мне компьютер? – Мне нужно еще раз убедиться. Нужно еще раз зайти на ее страницу.

Рафаэль смотрит на меня как на больного. Как на больного на голову. Он делает так всякий раз, когда я с ним вежлив, и это немного меня смешит.

– Вот, возьмите, сударь, – произносит он, протягивая ноутбук и отвешивая мне легкий поклон головой.

– Клоун, – улыбаюсь я.

– А ты – маменькин воспитанный мальчик. «Рафаэль, бери пример со своего брата!» – с чувством говорит он, пародируя мамин голос.

С этими словами он закрывает за собой дверь. А я открываю ее страницу. Ее пустую страницу. Леа Санклер. Ноль постов. Ноль фотографий. Ноль интересов. Ноль информации. Что же с тобой случилась, Леа? Почему ты пытаешься стереть собственную жизнь? Стрелка зависла над кнопкой «добавить в друзья». Вдох. Выдох. У нас с ней сейчас есть что-то общее. Моя страничка тоже пуста. Только список бывших друзей, которые периодически пишут и интересуются, не подох ли я еще. Вдох. Выдох. Ты – умирающий парень. Ты не боишься смерти. Нет. Ты жаждешь ее и живешь в ее ожидании. Ты можешь умереть завтра или послезавтра и не боишься этого. Но тебя бросает в дрожь от одной мысли, что ты можешь добавить ЕЕ в друзья на Фейсбуке? Ты сам-то видишь весь идиотизм ситуации? А вдруг она отклонит заявку? А вдруг ты завтра не проснешься? Пальцы трясутся. Один клик. Нужен всего один клик. Но я не могу никак решиться. Чувствую, как капля пота течет по лбу. Просто один клик, Мика. Или еще одна упущенная возможность. Дверь внезапно открывается и, прежде чем я отдаю себе отчет в своих действиях, кликаю на «добавить в друзья». Я, черт меня подери, кликаю. Рафаэль вглядывается мне в глаза.

– Я слишком быстро вернулся?

– Нет, – быстро отвечаю я.

– Тогда почему у тебя такой испуганный вид, будто мама застала тебя за порно?

Я закатываю глаза.

– Ты просто придурок.

Он пожимает плечами.

– Ну что, готов к очередному проигрышу?

«Нет, не готов, – думаю я. – И ты даже не представляешь, насколько…»

Леа

Год назад мне пришла заявка в друзья от некого Микаэля Делиона. Что было весьма любопытно само по себе, ведь его страница была копией моей. Точно такой же пустой и безликой. Я добавила его со словами:

– Дай угадаю, ты тоже страшный?

Он оценил шутку.

– Не представляешь насколько, – был его ответ с подмигивающим смайликом. И вот уже целый год я как на привязи. Я жду его сообщений, жду его мыслей, слов, предложений. И когда я получаю очередное его послание, на моем лице появляется счастливая улыбка. Он стал мне другом в трудный период, и за это я безмерно ему благодарна. Мне нравилось общаться с ним инкогнито. Он не видел меня, он не знает, какая я. Он не знал, где я учусь, что я люблю, какие у меня интересы. Я совершенно новый для него человек. А мне как раз и хочется стать новой.

Толстовки, скрывающие фигуру. Лицо без макияжа. И обувь на плоской и только плоской подошве. Изменения кардинальные. За год из популярной красивой зазнайки я стала безликой серой мышью, которую не замечают в коридоре. И мне это нравится. Мне нравится, какая я. Я не хочу привлекать внимание, оно мне не нужно. С Микой я чувствую себя собой. Свободной собой. Как бы банально это ни звучало, но с ним я не должна соответствовать норме. Ему и только ему я могу без фильтра написать собственные мысли и, не перечитывая, отправить сообщение. И мне так любопытно его увидеть! Мне хочется посмотреть в глаза парню, с которым я общаюсь сутки напролет. Человеку, который знает все мои тайные страхи и переживания. Который читал о моих мечтах и надеждах. Человеку, чьи сообщения я жду с особой радостью. Я хочу увидеть парня, который стер все границы, и у которого потрясающая душа. Но мне так страшно. А что, если он не шутил, когда писал «не представляешь насколько». А что, если это не парень вовсе, а девочка? Какая-нибудь странная девочка, которой нравится притворяться мальчиком. Множество страшных вариантов всплывают в моей голове. Но я точно знаю: я не смогу спокойно вздохнуть, пока не увижу его. Я готова. Сколько раз я откладывала этот момент! Мне нужно было душевное общение, но сейчас – сейчас я хочу посмотреть, какие глаза у человека, с которым я мечтаю. С которым делюсь сокровенным и которому доверяю любые, даже самые маленькие и незначительные нюансы своей жизни. Трясущими руками я набираю текст: «Пришли мне свою фотографию». Простая просьба, но как много от нее зависит! Палец застыл над кнопкой «enter». Перечитываю свое короткое сообщение. Проверяю на ошибки четыре жалких слова. Закрываю глаза и опускаю палец на клавишу.

Все. Сообщение отправлено. Доставлено. Прочитано. Сердце бешено колотится в груди. Тук-тук. Такое ощущение, что оно сейчас взорвется от перенапряжения. Он начинает что-то писать. Я задерживаю дыхание. Мой собеседник останавливается. Я все еще не дышу. Жду. Проходит минута. Перед глазами темнеет. Две минуты. Я закрываю глаза и не шевелюсь. Секунды медленно текут одна за другой. И мне уже кажется, что он никогда не ответит. Вдруг сигнал, оповещающий о новом сообщении, взрывает тишину вокруг. Резко открыв глаза, я вижу. Я вижу фотографию. Селфи. На ней красивый брюнет средиземноморской внешности. Непослушные блестящие волосы доходят до плеч, взгляд черных глаз устремлен в камеру. Пухлые красные губы приоткрыты в улыбке. На левой щеке видна ямочка. Легкая щетина дополняет весь образ. Он сидит на кровати, а рядом на тумбочке стоят электронные часы, показывающие 22:43. Он сделал снимок две минуты назад. И я радуюсь. Я просто радуюсь. Вглядываюсь в глаза. Неужели эти потрясающие глаза принадлежат ему?

«Ты тоже пришли», – пишет он, возвращая меня в реальность. Я тянусь за телефоном, быстро делаю селфи и отправляю ему. Все. Я перешла Рубикон.

Рафаэль

В последнее время Мика проявляет особый, не свойственный ему энтузиазм. Это не может не радовать. Мама ходит счастливая, и вся атмосфера в доме из серой и безжизненной превратилась в радужно-разноцветную. Я захожу к брату в комнату. Он опять смотрит в комп и даже не замечает моего присутствия. Просто пялится, будто увидел приведение.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

Он вздрагивает. Поднимает голову и фокусирует на мне свой взгляд, не отводя глаз. Он продолжает смотреть, не моргая.

– Мика, – говорю я, – в чем дело?

Он моргает, хватает с тумбочки телефон и кидает мне.

– Сфоткайся, можешь?

Я присаживаюсь на другую сторону постели.

– А зачем?

Верчу телефон в руках, не глядя на брата. Жду ответа.

– Я делаю для мамы видео к нашему восемнадцатилетию, использовал детские фотографии, твоих взрослых маловато.

Я не говорю ему, что наш день рождения – второго апреля, а сейчас семнадцатое февраля. Я не говорю. Потому что не хочу знать, по какой именно причине он заранее готовит для нее подарок. Я просто поднимаю телефон и улыбаюсь в камеру счастливой улыбкой.

– Держи.

Он медленно забирает трубку, словно обдумывая что-то.

– Мама сказала, что ты с кем-то переписываешься, – решаясь нарушить тишину, говорю я. Мне не нравится выражение беспокойства на его лице.

– Да, – коротко отвечает он.

Повисает очередная пауза.

– С кем-то, кто тоже болеет раком? – спрашиваю я, чтобы как-то продолжить этот диалог.

Он поворачивает голову в мою сторону и смотрит прямо в глаза.

– По-твоему, я не могу общаться со здоровыми людьми? – он говорит шепотом, но этот шепот громче всякого крика.

– Я не это хотел сказать, я…

Он перебивает меня.

– По-твоему, у меня нет никаких других интересов, кроме обсуждения своей скорой смерти?

– Мика, – резко обрываю я и встаю с постели, – я просто хотел узнать, с кем ты общаешься.

– Ты просто лишний раз напомнил мне, что я неполноценный парень, умирающий от рака.

Я ничего не отвечаю. Я просто выхожу из комнаты, хлопнув дверью. Быстро спускаюсь по лестнице и выбегаю из дома, хватая на ходу шлем от скутера. Сегодня я не вернусь сюда. Сегодня я буду веселиться. За нас двоих. Это мой способ сказать жизни: «Да пошла ты!»

Глава 3

Микаэль

Конец не приходит внезапно, ты ощущаешь его приближение. Такие тихие, бесшумные шаги, холодное дыхание за спиной. Ты резко открываешь глаза и знаешь: осталось совсем немного до полного освобождения. Наверное, понимание того, что тебе осталось совсем чуть-чуть в этом мире, помогает решиться и осуществить сумасшедшие идеи, рожденные в твоем бредовом сознании. Я встаю с кровати и направляюсь к столу. Так давно я не сидел за ним, так давно не держал в руках ручку. Вертя ее в отвыкших писать пальцах, я собираюсь с мыслями. Достаю из ящика стола черный пустой блокнот, подаренный мне дедом два года назад. На кожаной черной обложке выгравирован герб нашей семьи Делионов – два льва с раскрытыми пастями, словно издающие грозный рык. А посередине – большая латинская буква D. Под гербом строгими печатными буквами золотого цвета написано «Микаэль Делион». Сейчас мне кажется, что блокнот все это время томился в ящике моего стола только ради одной цели. Я открываю первую страницу и начинаю писать.

Леа

Стоя под душем, я прокручиваю в голове нашу последнюю переписку с Микаэлем.

«Ты красивая», – написал он.

«Ты тоже, – ответила я, – а еще это значит, что мы оба грязные обманщики».

«Потому что никто из нас не урод?»

«Именно».

И все. На этом все. Далее следует череда моих сообщений. «Мика, привет, как дела? Мика, куда ты пропал? Мика, я переживаю, с тобой все хорошо?» Все это я написала за последнюю неделю, с понедельника по воскресенье. В начале второй недели я поняла, что он не ответит. Он просто исчез из моей жизни так же внезапно, как и ворвался в нее. И мне хочется плакать. Я хочу просить его не оставлять меня, продолжать писать мне буквы, которые создавали слова, которые, в свою очередь, превращались в так любимые мною предложения. Это жалко, грустно, печально. Прошел целый месяц с тех пор, как он исчез. Сегодня семнадцатое марта, а его последнее сообщение пришло семнадцатого февраля. Даже как-то поэтично – получить первое и последнее сообщение в один и тот же день с разницей в один год. Я никак не могу перестать об этом думать. Почему он исчез? Мне нужно знать причину, иначе я сойду с ума. Не может быть, чтобы человек проник в душу, ум, сердце, а потом просто пропал. Причина. Мне. Нужна. Причина.

Громкий стук в дверь вырывает меня из водоворота мыслей.

– Эй, ты живешь здесь не одна, быстрее выходи и оставь мне горячую воду, достала…

Я не отвечаю. Отчим начинает барабанить в дверь.

– Слышишь, ты, а ну вышла сейчас же. Если через пять минут ванная не будет пустой, я, на хрен, вынесу дверь, ты меня поняла?

Я молча выключаю воду. Беру полотенце, вытираю разгоряченную кожу. Нет смысла говорить, что я только зашла. Нет смысла вникать в его слова и пускать их себе в душу. Но почему они все равно ранят меня? Почему нельзя выработать иммунитет к грубости? Одеваюсь в домашние шорты и майку. Открываю дверь и иду в свою комнату, закрываю дверь на защелку. На часах 23:56. На дворе весна, но она очень холодная и серая. И прямо сейчас сильный ливень барабанит по серым крышам ночного Парижа. Я открываю окно, и в комнату врывается ветер со свежим запахом дождя. Ложусь прямо на пол у окна и слушаю шум падающих капель. И мне интересно, бывает ли им больно, когда они разбиваются о землю? Стоит ли их полет того, чтобы в конечном итоге превратиться в лужу, которая высохнет с приходом солнца? Закрываю глаза и вспоминаю. Однажды я задала тот же вопрос Мике. И он ответил, что это похоже на жизнь. Мы летаем, мы живем, но каждого ждет конец, просто мы об этом не думаем – или думаем, но не так уж часто. И разве мы боимся жить, потому что крушение в конечном итоге неизбежно? Напротив, мы жаждем как можно больше жизни, и так же, наверное, капли мечтают о полете, представляют его и ждут с нетерпением. Помню, я рассказала Микаэлю о том, что случилось со мной четырнадцатого февраля и как это изменило мою жизнь. Он сказал, что тому ублюдку нужно переломать все кости, и мне стало так приятно, что хоть кто-то не считает его героем, добившимся своей цели! На это Мика предположил, что в моем окружении, очевидно, нет нормальных парней. А я ответила, что в данный момент в моем окружении нет абсолютно никого. И он сказал мне, что у меня есть он. И я поверила. Он был у меня каждый день, практически каждую минуту, нон-стоп в течение целого года. Его шутки, его мысли, его философия. Помню, однажды он сказал, что мечтает оказаться со мной в Париже. И мы стали писать друг другу свои мечты. Да, так бывает, когда два одиночества находят друг друга. Мы писали всякие мелочи: что бы мы делали, где гуляли, что ели, как держались бы за руки и целовались. Мы создали свой мир. Наш мир, который принадлежал только Мике и Леа, и никому больше. И вдруг в один день все прекратилось. Ни сообщений, ни шуток, ни даже банального «прощай». Я так дико скучаю по нему! Мне так сильно не хватает его сообщений со словами «доброе утро», «спокойной ночи», «целую тебя». Того, с чем я жила на протяжении года. Я слушаю шум дождя, и мне хочется свернуться калачиком и заплакать. Но вместо этого я сосредотачиваюсь на дожде. На его шуме. Полностью погружаюсь в звук ветра и капель. Отключаю голову, и нет ничего в этом мире для меня в это мгновение. Этому тоже научил меня Мика.

Я вижу, как он идет. Он выше меня на голову. Черная футболка с длинными рукавами подчеркивает его красивые предплечья. Длинные волосы собраны в хвост. Он остановился на перекрестке, будто в ожидании кого-то, вглядывается в лица прохожих. Достает из кармана джинсов пачку сигарет и медленно закуривает, втягивая и выпуская дым. Я затаиваю дыхание. Он поворачивает голову, и я вижу его лицо. Черные глубокие глаза задумчивы. Он прикусывает губу и очередной раз затягивается. Я стою на месте, не шевелясь. Слежу за каждым его движением. На его руке поблескивает кольцо, а запястье перевязано. Он оглядывается в мою сторону и, поймав мой взгляд, смотрит сквозь меня. Будто я пустое место, и меня тут нет. Просто нет. Я – невидимка. Он затягивается последний раз, выкидывает окурок в урну. Слегка нахмурившись, поворачивает направо и исчезает за углом. Он не узнал меня. Не смутился, не спрятался – просто не узнал. Посмотрел, как на незнакомого человека, и пошел дальше. Что-то сломалось внутри меня в этот момент. С хрустом надломилось и рассыпалось в щепки. Я все еще стояла, не шевелясь, в надежде, что он вернется и позовет меня по имени.

…Утром меня будит шум машин. Я открываю глаза и вижу до боли знакомые серые тучи, серые крыши и серых людей, которые кажутся такими маленькими там, вдали, и их спешка выглядит такой нелепой. Весь пол вокруг меня мокрый, майка и шорты тоже промокли насквозь. Тихий стук. Запутанные мысли. Это был сон? Стук повторяется, в этот раз настойчивее.

– Леа, ты проснулась? – доносится до меня голос мамы. Да, я спала. Мне снился сон. Такой реальный. По коже бегут мурашки.

Я поднимаюсь и направляюсь к двери. Трясусь от холода или от шока. Мысленно благодарю Бога за весенние каникулы. Открываю дверь. Мама осматривает меня, качает головой.

– Почему ты такая мокрая? – с нотками раздражения интересуется она.

– Не знаю, – глупо отвечаю я и тру глаза.

Она вздыхает:

– Тебе принесли посылку. Мне не отдают, у курьера распоряжение вручить ее тебе лично в руки. А я опаздываю на работу. – Мама разворачивается, я слышу, как она прощается с курьером, а потом за ней закрываются двери лифта.

Босиком я подхожу к открытой нараспашку входной двери, у которой стоит маленький мужчина с седыми волосами:

– Доброе утро, мадемуазель Санклер?

– Я давно ничего не заказывала, – говорю я, глядя на маленькую коробочку в его руках.

– Мое дело – доставить, – с улыбкой отвечает он. – Распишитесь.

Я вяло расписываюсь на помятой бумажке, которую он тут же прячет в задний карман джинсов. Попрощавшись, бреду в свою комнату, разглядывая коробку. Странно, но на ней нет ни адреса отправителя, ни печатей почты. Только мое имя и адрес, написанные ровными печатными буквами прямо на коробке. Я возвращаюсь в коридор и открываю входную дверь, но, разумеется, курьер уже ушел. Вновь закрывая дверь, я пытаюсь сообразить, что же может быть в коробке. Слегка трясу ее, внутри что-то гремит. Я иду на кухню, достаю нож и еще раз с недоверием кошусь на странную посылку. Любопытство побеждает, я вскрываю упаковку и вытряхиваю содержимое на кухонный столик. Два конверта и блокнот. Черный, кожаный. Мое дыхание учащается, в горле встает ком. «Микаэль Делион», выведено золотыми буквами прямо по центру. Я провожу пальцем по его имени, осторожно беру блокнот и конверты и быстрым шагом оправляюсь к себе в комнату. Вдох. Выдох. Я сажусь на кровать и трясущимися руками открываю блокнот. Бумага приятная на ощупь, гладкая. Мои глаза вглядываются в слегка неряшливый почерк:

«Я хочу рассказать тебе правду. Я не знаю, как она будет выглядеть, красиво или отвратительно. Я даже не знаю, как рассказать тебе о ней. Но я точно знаю, что ты заслуживаешь правды». Мое сердце начинает биться с бешеной скоростью, а клубок мыслей в голове запутывается еще сильнее.

«Начну по порядку. Первое: в эту секунду, когда ты читаешь эти неряшливые закорючки, меня уже нет на этом свете». Останавливаюсь, перечитываю. Опять останавливаюсь и опять перечитываю. Это должно быть шуткой. Но следующие его слова выбивают воздух из моих легких.

«Да, Леа. Я умер. Это не шутка и не тупой розыгрыш, у меня не настолько нездоровое чувство юмора. Я говорю правду, и правда выглядит так: к тому моменту, когда ты будешь читать эти строки, я, Мика Делион, буду мертв. Но это не начало, а скорее конец. Видишь ли, у меня всегда были проблемы с написанием сочинений. Я прекрасно знаю, что сочинение должно состоять из трех частей: начала, середины и конца. Так что, если ты не против, а ты не можешь отказать умершему человеку, я начну с начала.

Я абсолютно случайно нашел твою страницу в Фейсбуке. На тот момент она ничем не отличалась от миллиона других страниц. Девочка-подросток, которая учится в старшей школе. Фотографии с друзьями, посты, комментарии. Все как у всех. Но твои посты и твои комментарии выделялись из общей массы. Мне давно не попадалось ничего настолько остроумного, и я давно так не смеялся. Я стал заходить к тебе на страничку каждый день. Это стало моим особенным ритуалом. Размещать свои веселые мысли было твоим хобби, а моим было их читать. Каждый день ты писала что-то новое, и каждый день твои мысли вызывали у меня искренний смех. Но вот однажды твоя страница вдруг опустела. И может, я расценил это как знак. Будто некая невидимая сила дала мне подзатыльник. Я отправил тебе запрос, и так началась наша дружба. Я знал, что умираю, но мне хотелось писать тебе, как обычный нормальный парень писал бы девушке. Хотя кого я обманывал? Обычный нормальный парень позвал бы тебя погулять после недели общения. Обычный нормальный парень не умирает от рака. Но с тобой я мог забыться. Я мог представить себя тем самым обычным… нормальным парнем. С тобой рак не существовал. Были только ты и я, Леа. Сейчас я понимаю, насколько эгоистичны были мои помыслы. Но даже будь у меня возможность вернуться в прошлое, я поступил бы точно так же. Потому что знакомство с тобой – это лучшее, что случилось со мной в жизни. В общем, вот и вся моя история. Вся, так сказать, правда. Я умираю от рака в неполные восемнадцать лет. Тебе не должно быть грустно. Я обрел свободу, о которой мечтал. Это, наверное, и есть середина моего повествования. Больше не будем мусолить тему неизлечимой болезни. Видишь ли, разговоров о ней мне хватило и при жизни. Осталась концовка, и она, пожалуй, самая сложная. Cut the crap.[2] Одна из самых любимых мной англоязычных фразочек. Так что все, ближе к сути.

Я прислал тебе не свою фотографию. Ведь на фотографии я не выгляжу больным? Я выгляжу там здоровым, молодым парнем без всяких проблем? Дело в том, что на снимке Рафаэль, мой брат-близнец. Если бы я был обычным парнем, то выглядел бы точно так же, как он. Ну, разве что был бы гладко выбрит и короче подстрижен. Почему я отправил его фотографию? Причина моей лжи, наверно, и так ясна. Я убегал от неизбежного. Теперь оторвись от чтения, просто оторви глаза от текста на минуту».

Я, как зачарованная, делаю то, о чем он просит. Я перестаю читать, поднимаю голову и тупо смотрю в окно, считая про себя секунды. В голове пусто. До сих пор я читала написанные слова, но их смысл ускользал, словно мой мозг взял обеденный перерыв и сказал: «Меня тут нет». Секунды уходили. Осталось пять, четыре, три, две, одна. И я опускаю глаза к блокноту, вновь берясь за чтение. Будто робот, который выполнил одно действие и принимается за другое.

«Я не знаю, что меня ждет после смерти. Мне любопытно и страшно одновременно. Но если души существуют, я бы хотел, чтобы моя прилетела к тебе именно в этот момент. Быть может, минуту назад я смотрел тебе в глаза и наконец узнал, какого они цвета».

Именно в этот миг осознание происходящего накрывает меня холодной волной, и слезинки, одна за другой, начинают течь из глаз. Тихий стон срывается с моих губ. Мысль «это неправда, этого не могло случиться, просто не может быть» заполняет меня целиком, цепляясь за несуществующую надежду. Но в глубине души я знаю. В глубине души я понимаю, что это правда. Не шутка, не розыгрыш, не чья-то больная фантазия, а просто настоящая злая правда. Я вновь испускаю почти неслышный стон. Я хотела узнать, почему исчез Микаэль, но такая причина меня не устраивала. Нет, абсолютно не устраивала. Трясущими руками я переворачиваю лист.

«То, что я умер, не означает, что я окончательно ушел из этого мира. Существует общеизвестная фраза: „Мы живы, пока есть сердца, которые нас любят“. Мы живы, пока о нас помнят. Леа, я хочу, чтобы ты помнила меня, чтобы ты всегда знала, что у тебя есть я. Возможно, я стану твоим ангелом-хранителем. Возможно, индийское перерождение души работает, и я вновь попаду в этот мир. И, может, мы даже встретимся. Если у тебя будет желание писать мне свои мысли, как раньше, пиши. Где угодно. На листе бумаги, в заметках на телефоне, на запотевших оконных стеклах. Просто пиши. У меня такое ощущение, будто я обязательно их прочитаю…»

Мне тяжело дышать, и строчки расплываются перед глазами из-за слез, но я не могу перестать читать.

«У меня есть к тебе очень личная просьба, Леа. Я опять должен бы вспомнить правило „начало, середина, конец“, но у меня в голове все ужасно перепуталось, так что я напишу без предисловий, как есть. Мне нужна твоя помощь». Ком встает у меня в горле. «Это касается моего брата – Рафаэля. Ему будет тяжелее всех. И ему нужен будет друг, Леа. Настоящий, искренний друг, которых так мало дарит нам судьба. Я хочу попросить тебя стать его другом. Если ты читаешь этот блокнот, значит, человек, которому я оставил его, сдержал свое обещание. А еще это значит, что Рафаэль вернулся в Париж. Информацию о том, где он учится и чем занимается, ты тоже найдешь в посылке».

Я кое-как рву белый конверт слабыми пальцами и вытаскиваю два листа бумаги. Первый похож на анкету. В левом углу приклеена фотография, на ней тот самый парень, чье лицо я разглядывала все эти месяцы. Он улыбается, смотрит в камеру, волосы собраны в хвост, а выражение лица веселое, непринужденное.

Под фотографией текст:

«Рафаэль Делион.

Возраст: почти 18 лет. (Последний год фразу „ну мне почти восемнадцать“ от него можно было услышать чаще, чем „привет“).

Вес: 83 кг.

Рост: 1.84.

Хобби: игра на гитаре, кикбоксинг.

Любимая песня: Queen „We will rock you“.

Больше пунктов нет. Я всю жизнь мечтал быть шпионом и получить конверт с целью или заданием».

Я грустно улыбаюсь. На втором листе другим почерком написано:

«Частная школа Paul Claudel D’hulst. 21 Rue de Varenne.[3] Седьмой округ Парижа. Терминал ЕС» [4].

Я тоже учусь в ЕС. И у меня еще есть время поменять школу. Сумасшествие? Еще какое. Как можно стать чьим-то другом? Не знаю. Стоит попробовать? Не знаю. У меня есть план? Нет. Уверена ли я? Нет. Готова ли я попытаться? Нет.

«И да, Леа, не говори ему, что мы с тобой дружили, или что ты хочешь ему помочь. Этот засранец пошлет тебя в обоих случаях. Сохрани наше общение в тайне. Удачи. Она тебе понадобится. И да, я, конечно, умирающий сумасшедший парень, но насколько бы несуразной не казалась идея, она реализуема, так как в жизни возможно все».

Я вытираю слезы и перечитываю все вновь и вновь. Раз десять или пятьдесят, а может быть, и все сто. Я не могу оторваться от его обращенных ко мне последних слов. Плача, скуля, я перечитываю каждое предложение, а потом случайно роняю блокнот, и из него выпадает сложенный лист бумаги.

«Мне кажется, нужно попрощаться с тобой как-нибудь по-особенному. Возможно, ты неправильно меня поймешь или не поймешь вовсе. Но сейчас четыре часа утра, я не сплю и мечтаю о тебе. О той идеальной жизни, где бы я держал тебя за руку, а ты улыбалась мне. О той идеальной жизни, где я бы знал вкус твоих губ и запах твоего тела. Мне почему-то кажется, что это не конец. В одной из своих жизней я обязательно узнаю, спишь ли ты на животе, и какое мороженое любишь. Я мог спросить. Но не спросил и теперь жалею. Глупо, да? Я люблю тебя. И это не глупо. Микаэль». В этот момент мое сердце разбивается на миллион осколков. Оно просто взрывается в груди, наполняя ее щемящей болью. Потом я почти весь день сижу на кровати, уставившись в одну точку и не зная, как перестать плакать. В голове ворочается запутанный клубок мыслей. В конце концов я встаю. Аккуратно складываю блокноты в ящик, умываюсь. И опять ложусь. Три дня я пребываю в некой прострации. Такое бывает, когда сознание потихоньку усваивает и принимает потрясшую новость. Тогда ты не понимаешь, спишь или бодрствуешь. Не понимаешь, где ты и что делаешь. Мыслями ты далеко, а все происходящее абсолютно теряет смысл. Ты не знаешь, что тебе делать дальше…

Рафаэль

Холодная вода стекает по моему лицу и груди, вызывая озноб. Зубы стучат, кожа покрылась мурашками. Я стою на балконе под дождем и впитываю в себя всю его злость на этот мир. Он стучит так сильно, ветер воет так громко, молния и гром разрывают небо. Природа будто пребывает в отчаянной ненависти ко всему вокруг. И я понимаю ее. Я разделяю этот гнев. Мне так не хватает брата! Такое ощущение, что я умер вместе с ним. Внутри меня пусто. Нет абсолютно ничего. Я сажусь на пол балкона и сижу до тех пор, пока последняя капля дождя не падает на землю и шум стихает. Тогда я вскакиваю с места и возвращаюсь в дом. Вода стекает, течет с меня на пол, на антикварный персидский ковер. Дедушка будет в восторге. Но с другой стороны, забрать меня в Париж и поселить с Этьеном в качестве няньки и Селин в качестве собачки на побегушках было исключительно его идеей. Сколько себя помню, Этьен и Селин работали в этом доме. Неужели им еще не надоело? Мои вещи все еще в сумках. Селин попробовала их разложить, но я сказал, что займусь этим сам. И вот прошла целая неделя, как я «дома», а я до сих пор спотыкаюсь о чемоданы. Весь мокрый, я ложусь на кровать и вновь открываю ноутбук Микаэля. Пароль. Чертов пароль – и осталось три попытки, после чего все полетит к чертям… «Ее имя – ключ ко всему» – коротенькая подсказка, которую оставил мне брат. Мой милый мертвый братец, ты – чертов ублюдок. Я с силой захлопываю ноутбук. Я перепробовал все женские имена, и значимые, и незначительные. Внутри поднимается новая волна злости и раздражения. Я должен узнать, что внутри этого ноутбука. Мне нужно знать, чем ты занимался в последние месяцы жизни. Мне нужна хотя бы маленькая частичка тебя тут, со мной. Я снимаю с волос резинку и встряхиваю головой. Я так сильно тоскую без тебя!

Я хватаю лампу с прикроватной тумбочки и кидаю ее в стену. В голове раздается мамин голос: «Ты должен научиться контролировать свой гнев». Ага, и поэтому она отправила меня к деду. Лампа разбивается с таким грохотом, что у меня нет сомнений: Этьен и Селин сейчас прибегут сюда, а утром в два голоса расскажут деду, что я порчу его дорогостоящее имущество. Так что, не дожидаясь очередной нотации, я вскакиваю с кровати. Ключи от скутера и кожанка – вот все, что мне нужно.

Выбегаю на кухню, оттуда через черный ход во двор, где припаркован мой верный друг. А потом меня ждет темный переулок, куда после захода солнца не суется даже полиция. У полицейских своеобразный подход – патрулировать днем, пока там пусто. Отметиться, поставить галочку и свалить. Жалкие трусы. Я сажусь в мокрых джинсах на скутер, завожу его и обнаруживаю, что забыл шлем. Вспоминаю, как два года назад Мика показывал мне отвратительные фотографии парней, попавших в аварию без шлема. Над их головами словно поработала бригада маньяков. «Ты мне больше нравишься со своей наглой ухмылкой», – сказал он тогда. Трясу головой, избавляясь от воспоминания. Вдали отчетливо сияет купол церкви. «Ненавижу тебя», – думаю я в адрес Бога, с силой сжимая кулаки. Ты всесильный? Ты можешь убить каждого? Попробуй тогда убить меня. Ну же. Просто попробуй.

Глава 4

Леа

Час ночи. Из коридора доносится оглушительный топот. Отчим ходит так специально, лишний раз доказывая себе и окружающим, что это ЕГО квартира и он может передвигаться по ней, как хочет. И плевать он хотел, что сейчас ночь и мы пытаемся спать. Топот злой и нервный, в ночной тишине он тяжело отдается у меня в мозгу. Я не спала несколько суток, и сейчас тоже не могу уснуть, голова кипит и раскалывается. Слышны грубые ругательства и громкий стук в мою дверь.

– Какого хрена в доме нет хлеба? Я хочу жрать, за весь день у тебя не нашлось минуты, чтобы оттащить свою тощую задницу в буланжери [5]? – Еще один удар кулаком и крик: – Ты ни на что не годишься!

Я сворачиваюсь калачиком и закрываю уши руками. «Я не слышу, я ничего не слышу».

– Я к тебе обращаюсь!

Очередной удар в мою дверь. Дверь маминой спальни скрипит.

– Жозеф, ради всего святого, глубокая ночь, не пугай соседей.

И тут начинается… Он орет на нее, она орет на него. Я раскачиваюсь взад-вперед на кровати, ломая пальцы, мечтая, чтобы все смолкло, но крики продолжаются. Я велю себе собраться и не реагировать. Не принимать близко к сердцу, не впускать в себя всю эту злую энергию. Но я не могу. Нервы оголены до предела. Очередной крик, брань. Моя голова просто взрывается. И я вскакиваю с кровати: толстовка и сумка – вот все, что мне нужно. Я пулей вылетаю из комнаты, и плевать, что я в пижамных штанах, а кеды трудно надеть без носков. Зато спустя две минуты я мчусь по лестнице прочь из этого ада. Я слышу мамин голос, который разносится по всей лестнице. Она кричит, чтобы я немедленно вернулась, но ноги несут меня прочь все быстрее и быстрее. Я выбегаю на улицу. В нашем районе по ночам очень опасно: неблагополучный район, высокий уровень преступности, но это последнее, о чем я думаю, несясь по улице в час ночи. На глазах выступают слезы. Я не знаю почему, но я бегу и плачу. Слезы текут по щекам, они мешают мне видеть, но я не могу их остановить. Вдруг я слышу крики и останавливаюсь как вкопанная. Пульс гремит в ушах и мешает сосредоточиться на близком шуме. Я закрываю глаза, считаю до пяти и вновь открываю их. В груди горит, а голова идет кругом, но я делаю усилие и концентрируюсь.

Из переулка доносятся крики и звуки борьбы. Мое сердце бешено колотится в груди, а пальцы ног поджимаются от страха. «Нужно удирать отсюда, – говорит здравый смысл. – Беги, пока тебя не заметили». Но некое шестое чувство побуждает меня подойти и взглянуть на происходящее. Медленными шагами я подбираюсь к эпицентру хаоса и вижу образовавшую круг толпу. В основном она состоит из парней, но и несколько девушек тоже есть.

– Врежь ему, так ему!

– Твою мать, положи его уже!

Я остановилась. Конечно, я слышала про уличные бои, мой район ими славится, но я никогда не присутствовала ни на одном из них. Некоторые парни хватаются за головы, другие кричат. Толпа полностью поглощена происходящим. Азарт, возбуждение, ликование – все это читается на лицах этих незнакомцев. Мне становится любопытно: неужели драка – это так зрелищно? Я подхожу, насколько это возможно, ближе, расталкивая толпу, и становлюсь там, откуда мне все видно. Никто не обращает на меня внимания, все поглощены боем. Чернокожий парень в прямом смысле слова сидит на груди своего соперника и бьет его по лицу. Парня, лежащего на асфальте, не видно за широкой спиной противника, его тело распластано на земле и не подает никаких признаков жизни, но чернокожего этот факт нисколько не смущает. Удар следует за ударом, летят кровавые брызги. К моему горлу подступает желчь.

– Почему он не останавливается? – вслух произношу я и тут же жалею об этом. Незачем привлекать к себе внимание.

Стоящий рядом парень искоса, с любопытством смотрит на меня.

– Проигравший должен сдаться.

Пауза. Я с недоумением смотрю на непрошеного собеседника. Тот улыбается и поясняет:

– Постучав три раза по асфальту.

– А может, он уже без сознания?

– Если бы он был без сознания, бой бы закончился. Ты как тут вообще оказалась? – Парень чуть насмешливо смотрит на меня. Смугловатый, бритоголовый, он выглядел чуть старше, чем я. Он затягивается самокруткой, и в нос бьет запах травы. – Все, вот теперь он без сознания, а я выиграл деньги, не хочешь пойти на вечеринку?

Его голос звучит странно: абсолютно спокойно, весело, небрежно. Кто-то без сознания, но он выиграл деньги, собирается на вечеринку и не испытывает угрызений совести или жалости. Я смотрю на него и просто качаю головой, он пожимает плечами и отходит, весело крича что-то на непонятном языке. Все, на этом наше знакомство закончилось. До меня доходит, что я первый раз за последние полгода поговорила с парнем в реальной жизни. И это случилось в час ночи в темном переулке, а моим собеседником был обкуренный незнакомец. Все-таки жизнь надо мной смеется. Толпа начинает расходиться, кто-то считает деньги, кто-то поздравляет победителя. Я смотрю в сторону импровизированного ринга и застываю на месте. Я вижу черные волосы, беспорядочно рассыпавшиеся по асфальту, голый торс, черные джинсы, черные туфли. Сердце начинает биться с бешеной скоростью. Несколько зевак стоят над парнем, разглядывая его, но не прикасаясь. Я подхожу ближе. Этого не может быть. Лицо лежащего залито кровью, запах железа ударяет в нос, и на мгновение у меня чернеет в глазах. Один из зевак поливает водой из бутылки лицо лежащего, смывая часть крови. Я узнаю это лицо, несмотря на побои, я смогла бы узнать его из тысячи. Веришь ли ты в судьбу, Рафаэль?

– Когда он очнется? – спрашиваю я у зевак.

– Никто не знает, – отвечает один, беззастенчиво залезая в карманы Рафаэля. – Бинго! – выкрикивает он, вытаскивая ключи от скутера, кожаный бумажник и телефон, который начинает вибрировать в его руках. На экране высвечивается имя: «Квантан». Я без размышлений выхватываю у него телефон и отвечаю. Парни смотрят на меня, как на умалишенную, но ничего не говорят и удаляются, прихватив с собой кожаную куртку Рафаэля. Наверно, стервятники решили, что на сегодня с них хватит добычи.

– Алло, – доносится из телефона.

Громко вздохнув, я отвечаю:

– Да.

Пауза.

– Я же не ошибся номером? Где Раффи?

– Он лежит на асфальте, избитый, без сознания. Его обокрали, угнали скутер и, мне кажется, ему срочно нужен врач, – взволновано, на одном дыхании произношу я.

Парень на том конце громко выругался.

– Где вы сейчас?

Я озираюсь по сторонам. Это мой район, но я нечасто по нему хожу, разве что в магазин через дорогу и в буланжери на углу. Вокруг очень темно, стены изуродованы неряшливыми граффити. Ни названия улицы, ни ближайших магазинов не видать. Рафаэль лежит без движения, я трогаю его руку – и она оказывается ледяной. Мне становится страшно. Но его грудь вздымается и опускается.

– Как тебя зовут? – спрашивает Квантан, словно догадываясь о моем оцепенении.

– Леа, – шепчу я.

– Леа, – повторяет он, – я должен понять, где вы сейчас находитесь.

– Я не знаю, – тем же шепотом отвечаю я, разглядывая неподвижное тело. Кожа цвета светлой карамели превратилась в сплошную рану, но ее обладатель все равно похож на статую древнегреческого божества. Широкие плечи, красивая грудь. Но он весь избит, и мои внутренности сжимает холодный страх. Нужно собраться, говорю я себе. Ему нужна помощь.

– Леа, пришли мне локацию.

– У меня с собой нет телефона, – отвечаю я и пробую зайти в смартфон Рафаэля. – А его заблокирован.

– Пароль: 1313.

Я лишь киваю и через секунду отправляю локацию.

– Я буду там минут через двадцать. Не оставляй его, хорошо?

Я опять киваю.

– Леа! – зовет он.

– Я буду тут, – шепчу я, закрывая глаза. Смотреть на Рафаэля больно и страшно.

Парень на том конце, помешкав секунду, отключается, а я не могу убрать руку и продолжаю держать кисть Рафаэля, крепко сжав пальцы. Он такой холодный! Я снимаю с себя толстовку и накрываю его. От ночной прохлады по коже бегут мурашки. Я смотрю на свою тонкую домашнюю майку и съеживаюсь. Вокруг зловеще тихо. Слишком тихо. Успокаивает одно: мы находимся прямо под фонарем, и темнота улицы до нас не добирается. Я начинаю медленно считать секунды, постукивая пальцами по руке. Двадцать минут тянутся слишком долго. Рафаэль не шевелится. Любой шорох, любая тень вызывают у меня панику. Мне кажется, во тьме скрывается нечто ужасное и отвратительное, что непременно убьет нас, медленно и мучительно, наслаждаясь каждым мгновением убийства. С мокрых волос Рафаэля падают капли, и, когда я сбиваюсь со счета секунд, я начинаю считать их. Одна за другой капли падают на асфальт, оставляя возле головы Рафаэля свежие темные пятнышки. Я уже искусала себе все губы, сердце бешено колотится в моей груди. Тук-тук, тук-тук, пульс отдается в ушах. Наконец, разрушая пугающую тишину, издалека доносится рев мотора. Я поднимаю голову, вслушиваясь и всматриваясь в темноту, в надежде увидеть машину. Через несколько мгновений меня ослепляет свет фар. Из подкатившего автомобиля выскакивает парень на вид лет двадцати, на нем пиджак и брюки. Он подходит к нам вплотную, и я могу разглядеть его. У него каштановые волосы и светлые глаза. Шок отпечатан на его лице. Парень срывает с плеч пиджак и накидывает его на меня.

– Спасибо, – первое, что он говорит, осматривая Рафаэля, – но мне все еще нужна твоя помощь, я не смогу сам засунуть его в машину.

– Мне кажется, надо вызвать «скорую».

– Он – несовершеннолетний, начнут звонить его родителям. Я сам отвезу его к врачу. Я возьмусь за плечи, а ты потащишь ноги, ладно?

Я киваю, мы приподнимаем Рафаэля, – и, черт бы его побрал, какой же он тяжелый! Аккуратно, насколько это возможно, мы укладываем его на заднем сиденье машины. Квантан забирает его телефон и открывает мне дверь переднего пассажирского сиденья. Я стою столбом, он тоже замирает, глядя на меня.

– Я отвезу тебя домой в благодарность за спасение жизни моего кузена.

– Я не знаю, хорошая ли…

Он не дает мне договорить и раздраженно смотрит на часы.

– Я не могу оставить молодую девушку одну на улице в такое время и в таком месте.

– А я не могу сейчас вернуться домой, – отворачиваясь, отвечаю я. Я правда не могу. Только не сейчас, после всего увиденного. Я просто не в состоянии слышать вновь крики, ругань и то, как меня называют чертовой больной на голову, психически неуравновешенной дрянью. Я уже заранее слышу в голове мамину речь и поддакивания отчима. Напоследок он непременно добавит, что я живу под его крышей и должна проявлять уважение, а если мне что-то не нравится, я могу валить к чертям собачьим.

Я качаю головой и повторяю, кусая губу:

– Я точно не могу вернуться домой, не сейчас.

Квантан смотрит на меня, точнее, на мои пижамные штаны и майку. Его пиджак мне велик, и должно быть, я выгляжу ужасно нелепо. У меня дрожат руки, и он это замечает. Опустив голову, словно обдумывая что-то, он быстро садится в машину и как-то устало бросает:

– Поехали, Леа.

И я сажусь.

В машине пахнет кожей, и гораздо теплее, чем на улице. Пристегнув ремень безопасности, я тупо гляжу в лобовое стекло. Голос в голове твердит один и тот же вопрос: «Что ты творишь? Что ты ТВОРИШЬ?!» Я приказываю ему заткнуться.

– Спасибо еще раз, что не бросила его и осталась. Мы бы его не нашли, а к утру могли бы начаться серьезнейшие осложнения.

Загорается красный свет. Телефон Квантана звонит, оповещая о новом сообщении. Он быстро печатает ответ, а я молчу. Что тут скажешь? «Я рада, что смогла помочь?» Или «Не стоит благодарности?» Вместо всего этого вежливого бреда я шепчу:

– Надеюсь, с ним все будет в порядке.

Я натерпелась такого страха, что мое сердце до сих пор бешено колотится в груди, а руки трясутся, и поэтому мне приходится сжимать кулаки.

– Это было очень неприятное и страшное зрелище, – признаюсь я. Узел в животе сжимается туже от отвратительных воспоминаний.

Квантан молчит, и ясно, что он меня даже не слушает. Погруженный в свои мысли, в свои страхи, он гонит автомобиль на очень высокой скорости. Я смотрю на время – час сорок шесть. Всего сорок шесть минут назад я убежала из дома, и уже столько всего успело произойти. Я закрываю глаза, считаю до пяти и открываю их вновь. Париж так красив в ночи! Сияя огнями, он предстает во всем своем великолепии, а пустые дороги и улицы заставляют его выглядеть загадочным и даже мистическим. Старинные здания словно уносят в былые века, и кажется, что вот-вот увидишь запряженную лошадьми карету. Моя голова будто раскалывается на миллион кусочков, но я не могу оторвать взгляда от горящих фонарей и мостов. Облокотившись на окно, я пытаюсь сосредоточиться на том, что вижу, и отрешиться от жуткого, пронизывающего до костей холодного страха.

Телефон Рафаэля вдруг звонит, и на экране многозначительно высвечивается одна большая буква «М». Квантан щелкает языком и говорит:

– Это его мама.

Звонок умолкает, но спустя секунд пять раздается снова. И так три раза подряд.

– Леа, я не могу сказать, что он со мной. Мы – семья, она обязательно попросит кого-нибудь проверить нас. Нельзя, чтобы его мама узнала, что его сильно избили, она сейчас не в лучшей форме.

«Она только что похоронила другого ребенка», – мелькает у меня в голове. Но Квантан ничего такого не говорит. Он просто смотрит на меня с немой просьбой, которую ему неловко озвучить. Звонок опять прекращается и возобновляется вновь.

– Ты хочешь, чтобы я ответила?

– Пожалуйста.

– Но что мне сказать?

– Что он у тебя, без всяких подробностей.

– А если она начнет расспрашивать?

– Не начнет, ее сын у девушки, чего тут непонятного? – глядя на дорогу, отвечает он и, резко свернув, ставит машину в неположенном месте. В этот момент телефон опять звонит, и я отвечаю.

– Спасибо, – одними губами произносит Квантан.

– Да, – шепотом говорю я в трубку. На том конце повисает тишина.

– Кто это? – спрашивает приятный женский голос с сильным иностранным акцентом.

– Это Леа, – растерявшись, отвечаю я и тут же прикусываю губу. Никакого приветствия, ни даже банального «алло». В голосе женщины чувствуется волнение и усталость.

– Леа, – повторяет она, – извини за столь поздний звонок, но я ищу Рафаэля.

Она очень странно, непривычно раскатисто выговаривает букву «Р», но я замечаю, насколько красиво звучит при таком произношении имя Рафаэля.

– Он спит, – спокойно отвечаю я, мысленно похвалив себя.

Из дома напротив выходят пятеро мужчин с носилками. Я смотрю на Квантана, и он жестами велит мне заканчивать разговор. Но на том конце молчат, и я начинаю нервничать. Мужчины направляются в нашу сторону, и с каждой секундой все ближе и ближе подходят к машине. Я затаиваю дыхание. «Может, просто повесить трубку?» – мелькает в голове.

– Хорошо, – неожиданно произносит женщина, и мне становится любопытно, неужели она все это время прислушивалась, пытаясь уловить что-то недосказанное? – Спокойной ночи, Леа, – прощается она, не задавая больше никаких вопросов.

– И вам, – быстро отвечаю я, завершая самый странный в своей жизни разговор как раз в ту секунду, когда дверь машины резко распахивается и прохладный воздух бьет мне в лицо. Квантан выскакивает из машины, подошедшие мужчины перекладывают Рафаэля на носилки. Со мной никто не здоровается. Я сижу, не шелохнувшись, и взглядом провожаю их до самого подъезда. Квантан заходит вместе с остальными, оставляя меня в своей машине.

Я наконец облегченно вздыхаю. Все будет хорошо, Рафаэля доставили к врачу. Все должно быть хорошо. Я глушу выкрики своего глупого протестующего подсознания и в очередной раз смотрю на часы – час пятьдесят восемь. Все-таки я была права, минуты сегодня текут невероятно медленно. Я закрываю глаза, и на меня наваливается вся усталость этого вечера. Я проваливаюсь в сон без всяких сновидений. Мой организм настолько вымотан, что банально отключается.

* * *

Я просыпаюсь в машине, накрытая своей толстовкой, Квантан спит рядом на водительском сиденье, и от его присутствия мне становится неловко. Я смотрю на часы: пять тридцать шесть, неудивительно, что до сих пор темно. Я не знаю, что делать дальше, однако спать в машине с незнакомым человеком кажется мне абсолютно неподходящим вариантом. За три часа сна я немного успокоилась и набралась сил, так что здравый смысл вновь начинает управлять моими действиями. Я пытаюсь тихонечко приоткрыть дверь, но она оказывается заперта, и этот факт не на шутку меня пугает. Я поворачиваю голову и вижу, что Квантан следит за моими движениями.

– Доброе утро, – хрипит он сонным голосом.

– Мне пора, – вместо приветствия отвечаю я.

Он кивает и поясняет, разблокировав двери:

– Спать в открытой машине – не самая хорошая идея.

Я ничего не отвечаю, выхожу из автомобиля, захлопнув за собой дверь, и вдыхаю свежий прохладный утренний воздух. Париж пуст. Вымер. Или попросту спит. Квантан тоже вылезает из машины.

– Все хорошо, Леа? – интересуется он, хмуря брови.

– Извини, я проснулась и не совсем поняла, где я и с кем. Такое со мной впервые, поэтому я немного не в себе. Метро, кажется, открывается в шесть, да? Не знаешь, в какой стороне ближайшая станция?

Он качает головой.

– Я могу подбросить тебя. С Рафаэлем все хорошо, насколько это возможно, мое присутствие не потребовалось. Я решил, что нам не помешало бы поспать, и не стал тебя будить.

– Все хорошо, насколько это возможно?

– Ну… обошлось без сотрясения и переломов.

«Он везунчик», – думаю я, и от воспоминаний по телу бегут холодные мурашки.

– Так тебя подвезти? – устало потирая глаза, спрашивает Квантан.

– Нет, если честно, мне хочется пройтись. Навести порядок в голове.

Он кивает.

– Увидимся.

– Увидимся? – переспрашиваю я.

Он поднимает на меня глаза, смеется и говорит, качая головой:

– Я не спал два дня, вообще ничего не соображаю.

– Да нет, все нормально. Ну, я пошла?

– Давай. Хотя подожди. – Он лезет в машину и сует мне визитку. – Еще раз большое тебе спасибо. И если вдруг тебе что-нибудь понадобится, или будут проблемы… В общем, можешь смело звонить по этому номеру. – У него очень серьезный и дружелюбный тон.

Думаю, он имеет в виду именно то, что говорит. Я беру у него из рук карточку и прячу в карман толстовки. Я никогда не позвоню по этому номеру, но мне хочется создать видимость, будто я принимаю его предложение.

– Спасибо, Квантан, – говорю я, затем весело добавляю, – увидимся.

Он подмигивает мне и садится обратно в машину. А я уже иду прочь от машины и от этого дома.

Перейдя дорогу, я выхожу к Сене и решаю пройтись вдоль нее. В голове крутятся слова Квантана о том, что с Рафаэлем все в порядке. Потом думаю, что Квантан очень симпатичный и к тому же кузен Рафаэля. Я достаю визитную карточку. На белой бумаге черными буквами написаны номер и имя: «Квантан Делион». Сверху по центру изображен знакомый символ с двумя львами. Наверное, это семейный герб Делионов. Два льва… Я выкидываю визитку в первую попавшуюся урну, чтобы не искушать судьбу и себя. Еще я думаю о последней просьбе Микаэля. Можно сказать, я ее выполнила. Он просил помочь, я помогла. Я прекрасно осознаю, что Мика имел в виду совсем другую помощь, но понятия не имею, как ее оказать. Я останавливаюсь, сворачиваю на мост. Я столько раз писала Мике о своей мечте – целоваться во время заката с любимым на прекрасном мосту Александра Третьего, когда небо похоже на спелый плод манго, душа трепещет от чувств, а кожа покрывается мурашками. Когда мягкие губы касаются твоих и все вокруг теряет всякий смысл. Я столько раз представляла его и себя именно на этом мосту! Особенно после того, как получила фотографию, и в моих мыслях возник четкий образ длинноволосого жгучего брюнета с потрясающими глазами. Я тяжело вздыхаю. Как же я скучаю по тебе, Мика. Как же я хочу вновь написать тебе о том, что происходит у меня в голове, и как переворачивается все в моей душе. И как же сильно я хочу получить от тебя ответ…

Начинается рассвет. Я смотрю, как солнце медленно поднимается над серыми крышами Парижа, возрождая его. Оранжево-розовые лучи играют с рекой, заставляя ее переливаться. Моя душа замирает, наблюдая за тем, как цвета меняются, и как солнце поднимается все выше и выше. И вдруг мимо пролетает птица, не голубь, которых миллион в этом городе. Не ворон, не чайка. Я не знаю названия этой птицы, но она невероятно прекрасна. Птица садится совсем близко ко мне, и у меня появляется ощущение, будто она явилась с рассветом, вылетев из солнца. «Это знак», – думаю я. Ты посылаешь мне знак, Мика? И именно в это мгновение я осознаю все безумие происходящего. Не знаю, существует ли нечто потустороннее, и есть ли судьба, но я уверена в одном: Микаэль посылает мне знак, или это сама жизнь ведет меня.

Рафаэль Делион, я не знаю, что привело тебя сегодня в переулок, и не знаю, с какой мыслью ты вступал в бой. Но одно я знаю точно: мы еще встретимся.

– Я обещаю тебе, Мика, я попытаюсь… – шепотом произношу я, глядя в небо. Решение принято.

Глава 5

Метро открывается, я проскакиваю «зайцем». Надеюсь, что ранним утром, когда людей в поездах практически нет, контролеры пьют где-нибудь кофе и не выпишут мне штраф. Через некоторое время я стою перед дверью квартиры отчима и не знаю, который час. Ключей у меня нет, поэтому нужно постучать. Моя поднятая рука замирает над дверью. «Через это все равно придется пройти, – говорю я себе. – Просто постучи и отключи мозг. Не слушай, не вникай, не пытайся понять». Рука послушно ударяет в дверь три раза. Три тихих и в то же время оглушительных стука. Сердце начинает биться быстрее. Пожалуйста, пусть дверь откроет мать, а не отчим. Мои молитвы были услышаны. Мама без слов открывает дверь и впускает меня в коридор, а потом идет следом за мной в мою комнату.

– Леа, – напряженно говорит она, – так дальше продолжаться не может. Ты не уживаешься в нашем доме, я больше не в силах терпеть твои выходки. На столе я оставила тебе деньги, собирай вещи и уходи. Тебе почти восемнадцать. Думаю, всем будет лучше, если мы не станем тянуть еще три месяца.

Мне кажется, она ни разу не моргнула, пока произносила свою заготовленную речь. Не знаю, чего она ожидала от меня. Но когда я говорю «окей», ее лицо искажается, дрогнув от отвращения и раздражения. Потом она просто выходит и закрывает за собой дверь.

Я живу с матерью с четырнадцати лет. Она родила меня в двадцать один год и оставила у бабушки. До четырнадцати лет я жила в маленьком городке Анси и наслаждалась всеми прелестями деревни. У бабушки был друг Бенджамин, который после ее внезапной смерти привез меня к матери. К слову, та даже не приехала на похороны, все сделали мы с Бенджамином. Но остаться с ним я не могла: по бумагам он абсолютно никем мне не приходился. И вот в четырнадцать лет я приехала в Париж. Новая школа, новые друзья, новая жизнь. Казалось, все налаживается, если бы не одно «но»: дома меня всегда встречала особая, тягостная атмосфера неприятия. В школе и с друзьями все забывалось, но стоило переступить порог квартиры, как недовольство – отчима и матери – становилось буквально осязаемым. Я стала их главной проблемой в жизни, и за все невзгоды и плохое настроение они отыгрывались на мне. А в прошлом году рухнул и второй мой мир – школа. Она перестала быть безопасным местом, где мне рады, где есть лучшая подруга и пустые разговоры обо всем на свете. Школа превратилась в мой второй дом, как бы странно это не звучало. От бабушки мне осталось пять тысяч евро наличными. Больше у нее ничего не было. Дом, в котором мы жили, она снимала. Ни машины, ни драгоценностей, только деньги в конверте, которые я случайно обнаружила, когда разгребала ее вещи.

Я смотрю на стол. На самом видном месте лежат пятьсот евро и кричат: «Забери нас, успокой материнскую совесть и вали на все четыре стороны». Я достаю из шкафа свой старый чемодан на колесиках и два рюкзака. В чемодан я кладу все свои книги и учебники, а рюкзаки забиваю вещами. Деньги я оставляю на столе, не притронувшись к ним. У меня есть свои, мать о них не знает. Если бы знала, то забрала бы пятьсот евро со словами: «Ты жила под нашей крышей, мы обеспечивали тебя всем необходимым, а то, что ты работаешь каждое лето с пятнадцати лет – исключительно твое решение…» Семнадцать лет жизни помещаются в один чемодан и два рюкзака. Блокнот Микаэля я кладу в рюкзак в последнюю очередь, погладив по обложке. «Ведь ты держал его в руках…»

Вот и все, Мика. Новая глава моей жизни начинается прямо сейчас, а вместе с ней и выполнение твоей просьбы. Я выхожу за двери квартиры, не прощаясь. Оставляю свои ключи в прихожей, крепко захлопываю за собой дверь. Вот и все. Конец… Или новое начало.

* * *

Несовершеннолетнему снять номер в гостинице поистине невозможно… Это первое, что я усваиваю в своей новой жизни. В одиннадцать часов вечера я, почти плача, с двумя рюкзаками за спиной и чемоданом на колесиках в правой руке, уставшая и измотанная, стою, собираясь с мыслями, перед очередным, весьма непрезентабельным хостелом. Мне нужно зайти и сделать вид, будто мне восемнадцать. Может, тот, кто сидит за стойкой регистрации, не будет считать мои годы, как это делали все предыдущие его коллеги. Человеческий фактор иногда может сыграть тебе на руку, ведь так? Из хостела выходит парень, останавливается рядом со мной и закуривает сигарету. Он выглядит не очень опрятно: грязные каштановые волосы, старые рваные кроссовки.

– Добрый вечер, вам уже есть восемнадцать?

Он ничего не отвечает. Я дотрагиваюсь до его руки. Он оборачивается, вытаскивая наушник:

– Хей?

Парень выглядит на удивление молодо. Его зеленые глаза в коричневую крапинку выжидающе смотрят на меня.

– Тебе есть восемнадцать? Мне негде жить, и никто не хочет сдавать мне комнату. У меня есть деньги. Все, что нужно сделать – это снять мне номер и заплатить, – раздраженно произношу я и тут же думаю: «Меня сейчас пошлют». И зажмуриваюсь в ожидании его ответа.

– Без проблем, какую комнату хочешь снять?

В неверии я замираю, уставившись на него, и быстро отвечаю:

– Самую дешевую.

Он кивает.

– Комната общая, на восемь человек. Ванная комната тоже общая, в коридоре. Цена сего изыска – восемнадцать евро в сутки. Должен предупредить, в ней будут и мальчики, и девочки, и эльфы, и гномы, и все-все-все, – с улыбкой пояснил он.

Мне нужно экономить деньги. Как только мне исполнится восемнадцать, я смогу найти компаньона для совместной аренды квартиры. К тому же тогда я уже закончу школу и смогу устроиться на работу. Бросать школу сейчас нет смысла, я планирую учиться дальше. Кое-что моя мать все же смогла до меня донести: образование поможет тебе выбраться из дерьма, а работа официанткой длинною во всю жизнь никого не сделает счастливой.

– Пойдет все что угодно, – говорю я и лезу в рюкзак за деньгами. Аккуратно вытащив ровно сто восемьдесят евро, я отдаю их в руки незнакомому человеку. – Заплатишь за десять дней?

– Конечно. Я, кстати, Тюг, – представляется он.

– Тюг? – переспрашиваю я.

– Да, полное имя – Тюгдюаль.

– А я – Леа, приятно познакомиться.

Потушив сигарету, он берет деньги и заходит в хостел. Я тихонько иду следом, волоча свои вещи. Он заходит за стойку регистрации и начинает вбивать что-то в компьютер.

– Имя – Леа, а фамилия?

– Санклер, – произношу я, искоса поглядывая на него.

– С А Н К Л Е Р? – по буквам повторяет он.

– Да, – коротко отвечаю я.

Он вручает мне ключ.

– Этаж второй, лестница слева, комната номер двадцать четыре. – Видно, как его забавляет моя замедленная реакция и шок, написанный у меня на лице.

– Приятного пребывания, – нараспев произносит он и смеется.

Я хватаю ключи, не до конца веря в собственную удачу. Неужели я не буду спать на улице?

– Огромное спасибо! – весело пою я в ответ.

– Не за что, – пожав плечами, отвечает он, – и да, вот пароль от Wi-Fi, – он дает мне бумажку.

Я вновь благодарю его и со счастливой улыбкой направляюсь к лестнице.

– И, Леа, – кричит он мне вслед, – вытащи деньги из рюкзака и спрячь куда-нибудь поинтимнее.

– Куда-нибудь поинтимнее, – усмехаюсь я, – будет сделано.

Иногда, если идешь в нужном тебе направлении, судьба подкидывает тебе удачу. И не важно, сколько раз ты стучишься и получаешь отказ. Одна из дверей обязательно откроется.

* * *

Перейти в школу Hulst в последнем семестре выпускного года – вот миссия номер два в моей новой жизни. Я забрала из старой школы документы и рекомендательное письмо от директрисы. Мой внезапный уход оказывается для нее полной неожиданностью, – так же, как для меня моя сногсшибательная рекомендация. Я от всей души благодарю ее и, положив все свои табели в синюю папку, направляюсь в хостел. На душе у меня очень спокойно, будто я избавилась от пудовых гирь, которые тянули меня вниз. Тюг по-прежнему сидит за стойкой.

– Разве ты не должен сейчас спать?

– Прикрываю своего приятеля, при этом получаю дополнительные деньжата. Как у тебя делишки?

– Все гуд, хочу перейти в новую школу и не знаю, как провернуть эту процедуру без родительской опеки.

Его глаза слегка расширяются от удивления.

– А в каком ты классе?

– В терминале ЕС.

– Ты хочешь перейти в новую школу в конце года? Как у тебя с оценками?

Я лукаво улыбаюсь.

– Девушки, которым негде жить, иногда на удивление хорошо учатся. Я могу присесть? – Я показываю пальцем на стоящий рядом с Тюгом стул.

Он кивает, и я с гордостью вытаскиваю из папки свои табели с оценками.

– Восемнадцать [6] за экзамен по французскому? Да ты красотка, я еле перевалил за десятку.

– А сколько тебе лет?

– Двадцать два года, и мой кошмар под названием «учеба» закончился добрых четыре года назад. А в какую школу ты хочешь перейти?

– Hulst… Это где-то в седьмом округе?

Он быстро набирает название в Гугле и кликает на официальный сайт школы. Находит информацию о стоимости обучения.

– Ты знаешь, что триместр стоит пять тысяч евро?

Я застываю, в ужасе уставившись в экран:

– О нет… – и прикрываю ладонью лицо.

– Можем найти школу попроще, – предлагает Тюг, поерзав на стуле. Ему неловко из-за моей реакции.

Я качаю головой. Похоже, мой план пошел прахом. Как же с тобой подружиться, Рафаэль?

Я тру виски. Пяти тысяч у меня просто-напросто нет.

– Я не понимаю, нужна именно эта школа для буржуазных деток?

Я горько усмехаюсь.

– Именно эта.

– Школу спонсирует государство, оплата для тех, кто живет в том районе, составляет тысячу двести евро, – Тюг продолжает вчитываться в информацию на экране.

– Эх, столько я бы осилила, но жить в седьмом округе мне точно не по карману.

– Ты серьезно? Можно же поступить в школу по месту жительства и проходить ту же программу абсолютно бесплатно. Почему именно эта школа?

– Я только что забрала документы из школы по месту жительства в надежде больше никогда ее не увидеть, разве что в ночных кошмарах.

Я уже успела представить жизнь без Филиппа, Клер и всей их шайки, которая свистит мне, как шлюхе, стоит пройти мимо. Я представила жизнь без жалостливых взглядов и пустых «Ты в порядке?». Я улетела в новую жизнь, где все старое останется далеко за бортом. Тюг смотрит на меня взглядом, расшифровать который я не могу.

– Леа Санклер, если ты посидишь полтора часа на этом стуле, вежливо встречая гостей, выдавая ключи и не забывая поднимать трубку вот этой рухляди, – он пальцем указывает на действительно древний телефон с проводом, – тогда твоя фея кое-чего наколдует в соседней комнате. Я заберу папку?

– Наколдуешь? Что именно? – немного растерянно интересуюсь я.

– Твой билет в Хогвартс. Смотри, вот тут написано, какие комнаты свободны, тут табличка с ценами. Девушка, которая сдала экзамен на восемнадцать, должна справиться, – подмигивает он и, хватая папку со стола, закрывает за собой дверь в комнату отдыха.

За эти полтора часа приходят три человека, а телефон не звонит ни разу. Потом из комнаты появяется Тюг с ноутбуком в руках, садится рядом и начинает что-то распечатывать.

– Позвони в эту школу и забей рандеву, – велит он, складывая бумаги в мою папку.

Я послушно выполняю его указания.

– Значит так, ты переехала ко мне, мы живем на Рю Варен, двадцать семь. Я твой старший кузен, твои родители должны были срочно покинуть Париж, скажем, получили предложение по работе, которое нельзя упускать. Ты отказалась уезжать из города в последнем триместре. Но ездить в школу в Сан-Дени каждое утро просто невозможно. Час езды – слишком мучительно для тебя, поэтому мы подаем документы в ближайшую школу по месту жительства. Разумеется, я должен буду выписать чек, поэтому…

– Я должна тебе тысячу двести евро, – заканчиваю я за него, глядя прямо ему в глаза.

– Именно, Санклер, – кивает он, тыкая в меня пальцем.

– Так ты что, подделал документы?

– На одной зарплате со стойки размещения не пошикуешь, – подмигивает он. – Если когда-нибудь захочешь получить кредит или снять жилье – знаешь, к кому обратиться.

Мне хочется его обнять, но я сдерживаюсь. Второе правило, которому научила меня новая жизнь: твоя лучшая подруга, может, и была сукой, но на свете есть люди, которые способны помочь тебе просто потому, что могут. «И ты тоже будь такой, Санклер», – думаю я.

– Тюг, у меня просто нет слов, как я тебе благодарна, – шепчу я, и глаза наполняются слезами.

– Те, у кого дерьмовые родители, должны помогать тем, у кого тоже дерьмовые родители. Как-то так.

Я горько улыбаюсь.

– А я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Посидишь еще полтора часа на этом стуле? – зевая, спрашивает он.

Я весело смеюсь.

* * *

Рандеву проходит без сучка без задоринки. Тюг надел рубашку, расчесал волосы и заболтал директрису. Он выписал чек, мне выдали расписание. Видимо, в этом плюс частной школы – маленькие классы, и все дела. Школа сама по себе оказывается меньше обычной. Я спрашиваю, сколько у них выпускных классов, и выясняется, что их всего три. Это колоссально упрощает мне задачу. Я думала, придется умолять на манер первоклассницы или просто нагло врать, будто я знаю Рафаэля Делиона, чтобы меня определили в его класс. Но раз выпускных всего три, это означает по одному на каждое направление: С, ЕС и Л. По случайности мы оба выбрали ЕС, а значит, он станет моим одноклассником.

Я просыпаюсь второго апреля и мысленно поздравляю тебя с днем рождения, Мика. Сегодня тебе исполняется восемнадцать. Точнее, исполнилось бы…

До конца каникул остается шесть дней. Все эти дни я провожу с Тюгом за стойкой регистрации.

– Санклер, я уезжаю завтра, поэтому, если тебе требуется внести нелегальную оплату за свою койку, действуй, – он разводит руками в стороны.

– Как уезжаешь? – взвизгиваю я.

Урок номер три: очень часто люди слишком быстро уходят из вашей жизни.

– Просто: сажусь на поезд и еду до самой Ниццы.

– А когда вернешься?

– В Париж? Надеюсь, что никогда, – фыркает он.

– Почему?

– Видишь ли, в Ницце меня ждет девушка, я переезжаю к ней. Накопил достаточно средств – и в дорогу…

Я гляжу ему в лицо. Парочка прыщей, неопрятная щетина, спутанные волосы… Но все же меня кольнула зависть к этой девушке. Нет, я не влюбилась в Тюга, просто на него можно положиться. Он не из тех, кто оставит тебя в беде, и не из тех, кто будет этой бедой. Из этих красных от недосыпа глаз смотрела надежная, преданная душа.

– Надеюсь, она хотя бы наполовину представляет, как ей повезло с парнем, – произношу я, хлопая его по плечу.

– Весьма странно это слышать.

Я выгибаю бровь.

– Почему?

– Обычно такие девушки, как ты, со мной даже не разговаривают, – усмехается он.

– Такие – это какие?

– Красивые, Леа.

Глава 6

Понедельник. Мика, сегодня понедельник. Сегодня я увижу его. Загляну ему в глаза, услышу его голос, почувствую его запах. Страшно, страшно, господи, как же мне страшно. Я расхаживаю по коридору хостела, не в силах остановиться. Взад-вперед, туда-сюда. Мои ноги не могут перестать ходить. Заламывая руки, я жду. Первый раз в жизни я сожалею о том, что мой первый урок начнется в десять тридцать, а не раньше, хотя это идеальное расписание… Вдох-выдох. В девять сорок пять я спускаюсь в метро с пустым желудком, полной головой мыслей и сильно бьющимся сердцем. Какой же ты, Рафаэль?

* * *

Забастовка. Очередная глупая забастовка. Поезда в метро практически не ходят. Я опаздываю. Нервы, нервы… Я злюсь и боюсь, Мика…

Опоздав на четверть часа, я стою перед дверью класса и слышу дикий крик учительницы, которая требует, чтобы все замолчали. Моя рука нерешительно зависает в воздухе. Мне нужно постучать и извиниться, нужно зайти в класс, представиться новой ученицей, выбрать себе место и слиться со стенами. Наконец я тихонько стучу и слышу громкое: «Войдите». Я поворачиваю ручку и переступаю порог. Класс маленький, от стены к стене тянутся длинные столы, рассчитанные на шесть человек. Учительница по английскому мадам Феррар вся красная, а над верхней губой у нее поблескивают капли пота. Она тяжело дышит, и ее шея немного раздулась. Все ученики стоят, слегка потупив глаза. Феррар ожидающе на меня смотрит своими близко посаженными глазами.

– Добрый день, в метро забастовка… Я новенькая, Леа Санклер.

Она кивает.

– Меня предупредили. – У нее охрипший голос. Тыльной стороной ладони она вытирает пот над губой и надевает очки. Она ужасно некрасивая, в бесформенном черном балахоне, каштановые волосы туго затянуты в пучок на затылке. Ноль косметики, впалые щеки и кривой нос.

– Делионы! – рявкает она.

От задней стены отклеиваются двое парней, и один из них, не мигая, смотрит прямо на меня со смесью удивления и любопытства. Это Квантан. «Не может быть», – думаю я, и очевидно, эта мысль ясно читается на моем лице. Он усмехается и подмигивает мне, будто отвечая: «Может-может». Второй парень чуть выше Квантана, он не смотрит на меня, все его внимание сосредоточено на англичанке. Не скрывая раздражения, он буравит учительницу взглядом, плотно сжав губы. Его светлые волосы коротко подстрижены, а голубые глаза мечут молнии. Еще один Делион?

Учительница указывает на длинный стол в первом ряду.

– Через один.

– Это как – через один? – лениво бросает блондин, естественно, с одной лишь целью – позлить.

Клянусь, я слышу рычание учительницы. Она указательным пальцем проводит по столу.

– Квантан, пустой стул, Пьер, пустой стул, и… – тут она замолкает, набирая в легкие побольше воздуха. – Месье Рафаэль, вам нужно выслать особое приглашение? – в бешенстве орет она. Слышится глупое девчачье хихиканье. При звуке этого имени мое сердце начинает биться быстрее, а внутренности скручивает идиотский страх. Головы всех учеников поворачиваются в конец класса. Я тоже ищу Рафаэля среди стоящих там парней и девушек. Класс небольшой, но его не видно.

Он медленно поднимается со стула. Все стоят. Абсолютно все. Кроме него. Лениво закинув рюкзак камуфляжной расцветки на спину, он подходит к переднему столу, глядя учительнице в глаза. В том, как он идет, как прямо держит спину, как смотрит на нее со скучающим видом, чувствуется нечто странное. Рафаэль мгновенно будто наполняет собой класс, захватывая всеобщее внимание. Он стоит так близко ко мне, что я могу при желании протянуть руку и дотронуться до него. Коснуться его красивого предплечья… На нем нет ни ссадин, ни синяков, ничего, что напоминало бы о той ужасной ночи. Черные волосы собраны в небрежный хвост, лицо открыто. Я жадно разглядываю его. Высокий лоб, полные красные губы, ровный нос, длинные прямые брови и грозные темные глаза. У тебя были такие же глаза, Мика? Тот же рот? Те же скулы? Мика, ты был такой же? Мне так хочется задать эти вопросы вслух и услышать ответы…

– Около стенки, – рычит учительница. Он кидает на соседний стул рюкзак и садится. А я изумляюсь. За одним столом расположились три абсолютно разных на вид парня. Жгучий брюнет, дерзкий блондин и миловидный шатен. Но есть нечто, что делает их очень похожими, несмотря на разницу во внешности. То, как они держатся. Они ведут себя так, будто все здесь принадлежит только им. Будто даже воздух вокруг – собственность Делионов.

– Мишель, – произносит Феррар, вырывая меня из размышлений. Ее голос звучит устало.

– Я – Капюсин, мадам, Мишель – это фамилия, – говорит девушка, которая в полном одиночестве стоит в левом углу.

Мне знаком ее взгляд. Взгляд человека, вокруг которого слишком много идиотов, и у которого нет больше сил реагировать на их присутствие.

– Капюсин, сядь между Пьером и Квантаном, будь добра.

Девушка аккуратно складывает свои вещи в красную лаковую сумку и идет в красных лаковых туфлях на маленьком каблучке к своему месту. Пока она идет, глядя строго вперед, несколько девиц с недовольным видом перешептываются между собой. Похоже, дело в том, что Капюсин заняла знатное место между двух красавчиков, да только, кажется, ей все равно. Квантан встает, пропуская девушку, и та равнодушно благодарит его. Ее волосы пепельного цвета аккуратно причесаны, на шее красуется красный шелковый платок. Она сильно отличается от остальных девушек в классе. Гляжу на нее, и мне на ум приходит сдобная булочка, такая же мягкая и пышненькая. Круглые плечи, милые щеки. Карие глаза смотрят на пустую доску. На девушке черная юбка и белая блузка. Когда она проходит мимо, в воздухе повисает сладкий цветочный запах. Я опускаю голову и смотрю на свои видавшие виды «конверсы», джинсы с дырками на коленях и серую бесформенную толстовку. Мне вдруг становится неловко…

Пьер поворачивает голову к Капюсин.

– Ты приятно пахнешь, – шепчет он.

Она улыбается в ответ. Бывает же такое: просто улыбка, а ощущение, словно человек изнутри светится.

– Спасибо, – шепчет она, не глядя на него. А Квантан тем временем выразительно смотрит на Пьера и закатывает глаза; тот, в свою очередь, просто пожимает плечами, но его тонкие губы разъезжаются в мальчишеской улыбке. Один Рафаэль совершенно чужд происходящему, он нервно барабанит пальцами по столу. Пьер машинально ловит его руку, перестань, мол, но Рафаэль резко поднимает на него черные глаза, и Пьер отпускает его, качая головой. Рафаэль вытаскивает из кармана пачку сигарет и начинает стучать ими по столу. Одну сигарету он сует за ухо. В это время Феррар рассаживает остальных учеников и записывает, кто с кем и где сидит. Я стою у доски, но на меня никто, кроме Квантана, не смотрит. Он замечает, как я разглядываю Рафаэля, и шепчет:

– Ты как?

– Хорошо, а ты?

Он не успевает ответить: мадам возвращается к доске и вспоминает о моем существовании.

– О, я совсем забыла о тебе, как, ты сказала, тебя зовут?

– Леа.

Она прищуривается, рассматривая класс.

– Леа, между Пьером и Рафаэлем, – будто оглашая приговор, отчетливо произносит она.

Я даже не успеваю занервничать или подумать о великом стечении обстоятельств. В классе устанавливается тяжелая тишина, которая настораживает меня сильнее всяких теорий о существовании судьбы. Квантан глядит на учительницу, как на умалишенную, но встает, пропуская меня. Капюсин придвигает свой стул ближе к столу, чтобы я могла пройти. Пьер тоже приподнимается. Рафаэль не шевелится. Я жду, чтобы он убрал свой рюкзак с моего стула. Проходит секунд пять.

– Можешь убрать свой рюкзак? – интересуюсь я, стараясь говорить спокойно, хотя во мне растет раздражение.

Весь класс смотрит на меня, не сводя глаз. И все из-за Рафаэля.

– Нет, – коротко бросает он, и я понимаю, что впервые за все это время слышу его голос. Такой глубокий и низкий. Он говорит без всякого выражения, а потом снова до меня доносится идиотское девичье хихиканье.

– Месье Рафаэль, уберите рюкзак. И это не просьба! – железным тоном провозглашает англичанка.

– Нет, – повторяет он.

Лицо учительницы приобретает багровый оттенок.

– Знаете, некоторые люди считают, что по каким-то непонятным причинам им слишком много дозволено.

– Например, вы, – отрезает он. – Она здесь сидеть не будет.

В его голосе сталь потверже той, что у мадам Феррар. В этом низком красивом голосе звучит глубокая уверенность.

– Вытащите сигарету из-за уха, вы находитесь в моем классе! – кричит учительница, ударив рукой по столу. – Вы обязаны проявлять уважение, в противном случае я попрошу вас пройти в кабинет директора. Освободите девочке место, не вам решать, кто и что будет делать на моем уроке!

– Я ненавижу повторять. ОНА. ЗДЕСЬ. СИДЕТЬ. НЕ БУДЕТ, – твердым тоном чеканит Рафаэль.

Мадам Феррар меняется в лице. Я вижу, как она кипит от возмущения. А еще вижу холодное и твердое, как кусок льда, лицо Рафаэля. И опять раздается чье-то дурацкое фырканье и хихиканье.

И именно в этот момент что-то во мне лопается, Мика. Огромный раскаленный воздушный шар, который был заполнен кипятком, взрывается во мне. И мне становится плевать, был ли у тебя такой же голос, как у него… Одинаковые ли у вас были глаза… Обладал ли ты такой же мужественной красотой… Кусал ли ты губу, как это делает он… Мне становится абсолютно плевать на это. Передо мной сидит очередной самоуверенный засранец, который считает, что ему можно указывать, где она, то есть я, сядет или не сядет, словно меня тут вовсе нет…

Одним движением руки я вытаскиваю сигарету у него из-за уха и ломаю ее. Вторым движением скидываю его рюкзак на пол. Он смотрит на меня, наконец-то увидев, его черные глаза засасывают, и я вижу, как в них вспыхивает огонь. Клянусь, на секунду мне показалось, что на черном фоне его глубоких глаз полыхают языки пламени, но этого оказалось недостаточно. Я превратилась в айсберг, Мика. За последний год во мне собралось слишком много льда, хотя, возможно, это и не бросается в глаза. Мое собственное тело ощущает холод моей души и не противится ему. Мы с ним слились в одно целое, потому что так проще, Мика. Легче быть хладнокровным айсбергом, чем полыхающим огнем…

Я сажусь на стул и отворачиваюсь. Закрываясь от черной дыры, в которую он пытается меня засосать.

– Может, начнем урок? – интересуюсь я обыденным тоном, и мой голос при этом не дрогнул.

На секунду в классе наступает гробовая тишина, которую тут же нарушает веселое фырканье Пьера. За ним начинает смеяться и тут же заходится в кашле Капюсин. Все остальные молчат. Квантан смотрит на меня серьезным взглядом, слегка качая головой.

– Открываем страницу сто девяносто два, – как-то слишком весело и бодро говорит мадам Феррар, и в первый раз за утро я вижу ее улыбку. Мне становится ясно, что она ничем не лучше Пьера, которого терпеть не может…

Я сижу, вся сжавшись, потому что боюсь, как бы Рафаэль не начал ругаться, но он смотрит прямо перед собой и больше не поворачивает головы в мою сторону. Он практически не шевелится, лишь сжимает кулак, и костяшки его пальцев белеют. От этого мне становится не по себе…

– Отныне в мои часы вы обязаны сидеть каждый на своем месте, – вещает Феррар в конце двухчасового урока, – не могу поверить, что мне пришлось рассадить терминал, как каких-то пятиклашек…

А я не могу поверить, что рядом со мной сидит твой брат, Микаэль…

Глава 7

Звонок, возвещающий конец урока, звенит, как спасительный колокол. Каждая мышца в моем теле напряжена. Правым боком я ощущаю точно такое же напряжение, исходящее от Рафаэля, но за все два часа он даже на миллиметр не повернул головы в мою сторону, не коснулся меня локтем, не задел ногой под столом. Абсолютно никакого контакта. Квантан вскакивает с места, освобождая проход, и, наверное, все за нашим столом ощущают исходящие от нас волны, потому что собираются очень быстро. Даже Капюсин, в чьей сумке, должно быть, царит идеальный порядок, как попало кидает туда свои вещи и спрыгивает со стула. За мной поднимается Рафаэль, и я спешу к выходу, так же старательно избегая его. Весь урок я сидела, как приклеенная, ни разу не посмотрев в его сторону, и практически не шевелилась два часа, чтобы, не дай Бог, случайно не коснуться его. Перед дверью возникает фигура мадам Феррар. Запыхавшись, она объясняет, что забыла в классе свои очки. Я отступаю на шаг, пропуская ее, и врезаюсь в кого-то, вдобавок наступив ему на ногу. Этот кто-то очень тихо шипит себе под нос ругательства, но я все равно слышу его, потому что мое ухо на уровне его губ. Я не спеша отхожу от Рафаэля, делая вид, что вовсе не заметила столкновения, не почувствовала его, не услышала… Словно все нервные окончания в моем теле не оголились в этот миг. Пульс бьется в ушах, оглушая, чувства обостряются, и в то же время я как в тумане… Собравшись, я делаю два шага в сторону и глубоко вздыхаю. Теперь я на безопасном расстоянии.

– Воспитанные люди говорят «пардон», – высокомерно замечает одна из девочек, чье хихиканье доносилось до меня на уроке. – Раф, не пообедаешь с нами? – продолжает она абсолютно другим тоном.

– Воспитанные люди не суют свой нос в чужие дела, – заявляет стоящая чуть в стороне Капюсин. Она надела на нос солнцезащитные очки в красной оправе, – и, Лор, не напрягай извилины, мне неинтересно. Леа, пошли уже.

Я выскакиваю из класса и плетусь по коридору вслед за Капюсин. Вторая девочка что-то кричит нам вслед, но пульс в моих ушах все еще барабанит, так что ее «остроумный ответ» остается для меня тайной. Впрочем, как и ответ Рафаэля на ее вопрос. Не знаю, как объяснить свою реакцию, свою нервозность, Мика. Я снова мысленно говорю с тобой, но представляю его и чувствую себя сумасшедшей. Понимаю, что он – это не ты, вижу, какие вы разные. Но вы были близнецами, Мика, и мне так интересно, сколько в нем тебя. С тобой я больше никогда не встречусь, поэтому ты не сможешь дать мне ответа на этот вопрос. Я думала, что согласилась помочь из чувства благодарности и любви к тебе, но все гораздо сложнее. Я цепляюсь за твоего брата потому, что у меня забрали тебя, и я безумно скучаю. И потому, что мне интересно, каким ты был при жизни. А еще потому, что он моя последняя ниточка, ведущая к тебе, Микаэль. Поэтому, когда я вижу его, во мне взрывается фейерверк, и вся я будто превращаюсь в пучок оголенных нервов.

– Не обращай на нее внимания. Она безуспешно бегает за ним с тех самых пор, как он перешел в наш класс.

Мы выходим из здания школы. Капюсин уверенным шагом направляется в сторону буланжери.

– Сегодня отличная погода, как насчет того, чтобы отобедать в сквере? Тут вкусные сэндвичи.

Я улыбаюсь.

– Мне подойдет все что угодно. А он давно перешел?

Перед булочной стоит длинная очередь из учеников нашей школы, и мы пристраиваемся в хвост.

– Кажется, за две недели до весенних каникул, но я точно не помню. Я сама перешла сюда только в начале года и, если честно, мечтаю поскорее слинять. В нашем классе всего восемнадцать человек, вместе с тобой и со мной. Отними от этого числа семь безмозглых созданий женского пола – компашку Лор, – шесть парней, на которых без слез не взглянешь, и трех божественных Делионов, на которых охотится вся школа. В общем, с классом нам катастрофически не повезло, – ухмыляется она.

Очередь продвигается на удивление быстро. Капюсин расстегивает две пуговицы своей блузки.

– Бонжур, Жан! – весело восклицает она, когда мы оказываемся у прилавка с хлебом и пирожными. За ним стоит парень, на вид чуть постарше нас. При виде Капюсин на его лице появляется широкая улыбка, видно, что он тут же оценил декольте моей новой приятельницы. У нее высокая, полная грудь, мечта всех мужчин и женщин.

– Привет, красавица! Что будешь?

– Сэндвич с курицей и бутылку воды, будь добр. Кстати, это Леа. Она новенькая в Аду.

Жан усмехается.

– Привет, Леа. Что будешь ты?

– Привет, то же самое, пожалуйста. И билетик из Ада, если можно, – шучу я.

– Из Ада выхода нет, но здесь можно вкусно поесть, – он подмигивает и кладет нам две сладкие, посыпанные сахаром, булочки. – За счет заведения.

– Вот поэтому я люблю именно эту булочную, – громким шепотом произносит Капюсин.

– А я люблю, когда такие девушки заходят в нашу булочную, – не остается в долгу Жан.

Мы благодарим его и выходим, оплатив воду и сэндвичи.

– Моя мама говорит, пока молода и красива, нужно этим пользоваться, – хитро сощурив глаза, говорит Капюсин, потянувшись к пуговицам блузки, но не успевает их застегнуть.

– Леа, вот ты где! – кричит, подходя к нам, Квантан. – Я ждал тебя, но этот придурок все лез ко мне со своим телефоном. Смотри, говорит, какое крутое видео, смотри!

– Этот придурок показывал тебе реально крутое видео, парень творил такое, – говорит Пьер, догоняя Квантана.

– Да плевать я хотел, что делал этот парень!

– Все-все, не злись, нашли мы твою Лею, и… – Пьер подходит к Капюсин и внимательно смотрит на ее грудь, – впрочем, я рад, что ты, как псих, везде ее искал.

– Мальчик, мои глаза чуть выше, – заявляет Капюсин.

– Я в курсе, но, возможно, твоя грудь куда интереснее, – ухмыльнулся он, не поднимая глаз.

– Это спорный вопрос, – Капюсин, поймав его за подбородок, приподнимает ему голову. Пьер внимательно смотрит ей в глаза. И никто из них не отводит взгляда.

– Так, я начинаю чувствовать себя здесь лишним, – бормочет Квантан.

– Тебе не впервой, – язвит Пьер. – И вообще, это все происходит из-за тебя. Вместо того чтобы сидеть в «Le Pain Quotidien» и есть стейк, ты купил мне сэндвич с долбаным тунцом.

– Других там не было, не рассыплешься.

– Тебе нравится «Le Pain Quotidien»? – интересуется Капюсин.

– Ему нравится официантка, – фыркает Квантан.

– Так в чем проблема? Позови ее на свидание, или тебе слабо? – дразняще выгибая бровь, спрашивает Капю.

– Знаешь, один из моих талантов – предсказывать будущее. Я приглашу ее на свидание, она весь день будет выбирать наряд, я возьму классную спортивную машину и отвезу ее в ресторан. Не забуду и о цветах. Мы проведем ночь вместе, а на следующий день мне нужно будет искать новое место для обеда. А, видишь ли, я терпеть не могу перемены. Лучше она будет радовать мой взор каждый раз, когда я прихожу в это место, и шикарно обслуживать в надежде узнать номер моего телефона.

– Да ты философ, – усмехнувшись, говорю я.

– О да, будущий горе-романист, – подыгрывая, язвит Капюсин.

– Нет, дамы. Будущий писатель здесь один, – и Пьер тычет пальцем в Квантана. – Я – будущий месье ле президент.

То, каким уверенным тоном это было сказано, заставляет нас в голос засмеяться.

– Смейтесь, смейтесь, – беззлобно говорит Пьер, – но вы еще за меня голосовать будете. Не забывайте о моем первом таланте, – и он подмигивает в такой веселой мальчишеской манере, что я не могу сдержать улыбку.

– Что я слышу! – Из-за угла вдруг появляется мадам Феррар. – Пьер Делион – будущий президент Пятой республики? – ехидно переспрашивает она.

– Вы как никогда все правильно поняли, мадам.

Учительница улыбается.

– Может, я что-то путаю, но разве ты не наполовину русский?

– Да, моя мама из Санкт-Петербурга, наводили справки?

– В учительской любят посплетничать. Могу я задать тебе вопрос как взрослому человеку, который не начнет упрекать меня в дискриминации?

– Конечно, – пожав плечами, отвечает он.

– Ты думаешь, Франция проголосует за человека с русскими корнями?

– Мадам, при всем моем уважении к вам, вы слегка упускаете маленькую деталь. Я – француз, появившийся на свет в прекрасной клинике Никер в Париже, даже если я и наполовину русский. К тому же мне необходимо как минимум отучиться лет десять и потратить лет пять на карьеру в политике. А через пятнадцать лет, вполне возможно, связи с Россией в политической сфере будут только приветствоваться. Я уже вижу заголовки газет: «Он знал Путина с пеленок! Вся надежда на Делиона!»

К моему большому удивлению, мадам Феррар расхохоталась.

– От скромности ты точно не умрешь. Приятного аппетита всем!

– Спасибо, и вам, – отвечаем мы хором.

– Знал самого Путина… – насмешливо повторяет Капюсин.

– Это правда? – серьезно спрашиваю я.

– А ты что, не знаешь Путина? – весело восклицает она, играя бровями.

И мы все хохочем.

– А ты, кажется, смышленая, – улыбнувшись, говорит Пьер, – идем в сквер.

– Нет. Просто я поняла, что ты за человек, месье ле президент.

– А я понял, какая ты. Мы отлично подружимся.

– Да, – соглашается она, – мы будем отличными друзьями и только друзьями. Ведь если мы переспим, тебе придется избегать меня до конца года, а ты не любишь создавать себе неудобства.

– Точно! – говорит Пьер, щелкая языком. – Квантан, хватай свою Леа и шевели булками, я хочу сесть.

– Она не моя Леа, она та самая Леа, – бурчит он.

– Та самая? – переспрашивает Капюсин.

– Ты серьезно? – с сомнением произносит Пьер. Наверное, сейчас он в первый раз за все утро смотрит в мою сторону. – Черт, я представлял ее совершенно иначе.

– Представлял меня?

– Конечно! Квантан так живо описывал тебя, сидящую рядом с ним в одной тоненькой майке, на холоде, испуганную, но смелую. Он раз пятьсот повторил, что ты сняла свою толстовку и накрыла его, – он замолкает и, нахмурившись, добавляет: – Того идиота, а сама дрожала от холода. И нашему рыцарю – Квену – захотелось тебя спасти. А я, наверное, должен был заплакать, представив всю эту картину, но у меня не вышло. И старина Квен чуть не врезал мне, когда я спросил, твердые ли у тебя были соски.

– Заткнись, Пьер, – устало бросает ему Квантан, а мне говорит: – Не обращай внимания. Он, конечно, заноза в заднице, но безобидный.

– Ничего себе, – бормочу я.

– Ты не удивляйся. Он впечатлительный, как девчонка. Не зря же будущий писатель, – фыркает Пьер.

Квантан закатывает глаза.

– О чем вы вообще говорите? – недоумевая, спрашивает Капюсин.

– Это секрет, извини, – заявляет Пьер, – и, Капюсин, я только что представил тебя, стоящую в одной майке на холоде. И это прекрасное зрелище.

Капю хлопает его по плечу.

– Ты больной на голову, – покачав головой, говорит Квен.

– А вы знаете здоровых? – серьезно спрашивает Пьер.

На секунду мы все замолкаем, а потом хором отвечаем:

– Нет.

Вот так все и началось, Мика. Квантан, Пьер, Капю и я. Именно так все и началось.

Глава 8

Весь остаток недели мы провели вчетвером. На большинстве уроков я садилась с Капюсин за одной партой, а Пьер и Квен занимали места сзади. Обедали мы тоже вместе, у нас появилась наша лавочка в сквере и наше кафе, где мы сидели в плохую погоду. Капюсин и Пьер соревновались между собой в язвительности и остроумии. А мы с Квантаном посмеивались над ними.

Впервые за очень долгое время я наконец чувствую себя в безопасности. Искренне смеюсь, участвую в разговорах и не пытаюсь стать невидимкой, ощущая ни с чем не сравнимое вдохновение свободы. Но, как известно, у всего есть темная сторона. Она может не бросаться в глаза, но ее холод невозможно не почувствовать. Моя темная сторона – это мое прошлое, Мика. От которого я вроде бы убежала. Но есть кое-что, от чего я не могла спрятаться. Это ты. Я не могу перестать думать о тебе. Сидя с друзьями, я думаю, каково было бы, если бы ты был с нами, в компании своих сумасшедших кузенов и не менее сумасшедшей Капюсин. Каково было бы, если бы ты был жив. Мне не хватает тебя. Я так хочу делиться с тобой всем, каждой мелочью, пересказывать наши разговоры, шутки. Чтобы ты сидел рядом со мной на нашей лавочке в сквере. А мысли о тебе невольно приводят меня к Рафаэлю.

В понедельник после обеда он не возвращается в школу. Не возвращается ни на следующий день, ни через день, и так до конца недели. По утрам я одна из первых захожу в класс, сажусь за парту и жду. Жду его появления, того мига, когда вновь его увижу. И после звонка я еще минут пятнадцать поглядываю на дверь в надежде увидеть его среди опоздавших. Но Рафаэль не приходит. Квантан никогда не упоминает ни о той ночи, ни о поведении Рафаэля в мой первый школьный день, ни о его прогулах. Пару раз я думаю, не спросить его об этом самой, но шестое чувство подсказывает, что Квен не ответит. Он же не из болтливых. А еще я замечаю, что кое-кто еще тоже ждет Рафаэля. Мадам Феррар точно так же встречает взглядом каждого ученика, заходящего в ее маленький класс. В пятницу она не выдерживает и спрашивает:

– Делионы, в вашем полку потери?

Парни смотрят прямо на нее и молчат. Шутка не удалась. Губы Пьера сжимаются в тонкую линию. Квантан бледнеет и опускает глаза.

– О господи, что случилось? – с тревогой в голосе спрашивает Феррар.

– О чем вы говорите, мадам? – не поднимая глаз, шепчет Квантан.

– Если вы о Рафаэле… – начинает Пьер.

– То он уехал на несколько дней к семье, в Швейцарию. Директор в курсе и должен был оповестить всех учителей, – тихим голосом заканчивает за него Квантан.

– Мне никто ничего не сказал, – озадаченно произносит мадам.

– В таком случае, вам стоит поговорить с директором, а не с нами, – не скрывая раздражения, говорит Пьер.

Учительница кивает и продолжает урок, но за нашим столом повисает тягостная напряженная атмосфера.

– С ним все хорошо? – шепотом интересуется Капюсин, заглядывая Пьеру в глаза.

Пьер отвечает не сразу.

– С Рафаэлем? – переспрашивает он спустя минуту, будто только понял ее вопрос. – Он просто прогуливает школу.

– Но ты же сказал, что он уехал к семье.

– Он в Париже. – По тону Пьера ясно, он не хочет развивать эту тему. – Это Квантан звонил директору, – добавляет он, отворачиваясь.

Во всем классе лишь я одна понимаю, что сейчас произошло, какую рану в сердцах двоих кузенов потревожила своей неловкой шуткой мадам Феррар. У Делионов правда потеря в полку. И это потеря ты – Мика…

* * *

В пятницу после последнего урока к нашей четверке подходит Лор.

– Са ва? [7] – лучезарно улыбаясь, интересуется она.

Капюсин приподнимает бровь:

– Что тебе нужно, ближе к делу.

– Ну и прием, – усмехается Лор. – В субботу я устраиваю у себя вечеринку и хочу позвать весь класс. Мы ведь в терминале – последний школьный год, вот в общем-то и все. Вы придете?

Мы переглядываемся.

– Да бросьте! Это всего лишь вечеринка: музыка, выпивка, танцы. Будет весело!

Мы молчим.

– Весь класс придет… – неловко бросает Лор.

– Без проблем, – после затянувшейся паузы отвечает Квантан. Очевидно, он просто пытается закончить этот нелепый разговор и на самом деле не намерен прийти.

– Вы точно придете? – почувствовав подвох, переспрашивает Лор.

– Постараемся, – пожав плечами, вставляет Пьер.

И тут, неожиданно для всех присутствующих, Капюсин вытаскивает мобильник и сует его Лор.

– Записывай адрес.

Лор вновь улыбается, быстро печатает адрес и возвращает телефон.

– Шестнадцатый округ, это недалеко от моего дома, – говорит Капю.

– Ну, вот и славно. Значит, вы все придете?

Капюсин щурит глаза и внимательно смотрит на Лор.

– Мы все придем.

– Окей, тогда до завтра!

И она перебегает дорогу, направляясь к своей компашке.

– Так, – немного озадаченно начинает Пьер, – какого черта мы туда пойдем?

– А почему нет? Мы правда в терминале последний год школы. Нужно сделать его интересным, – отвечает Капюсин.

– Если тебе не хватает вечеринок, сказала бы мне. Мы с Квеном можем устроить у себя, а переться к этой дуре мне как-то не хочется, – хмурится Пьер.

Капюсин делает вид, будто ищет что-то в сумке.

– Мне кажется, она пригласила нас с какой-то целью. Скорее всего, из-за вас. В любом случае я собираюсь надеть сногсшибательное платье и стать звездой этого вечера, чтобы ни один парень в квартире даже не посмотрел в сторону Лор.

Пьер цокает языком.

– А без нас ты этого сделать не можешь? И можно поинтересоваться, откуда в твоей голове возникло такое тупое желание?

Капюсин как-то рассказала мне, что, когда она перешла в эту школу, Лор пустила про нее отвратительную сплетню, слепленную из больной фантазии и вычитанной в Гугле информации о венерических заболеваниях. Парни обходили Капюсин стороной, а она не могла понять почему. Все перешептывались, разглядывали ее, будто под лупой, кто-то даже крикнул «больная шлюха» из-за угла в коридоре. Думаю, подруга не нуждалась во внимании всех этих идиотов. Ей просто хотелось сделать так, чтобы эти идиоты искусали себе все локти.

– На вражескую территорию без друзей не ходят, – подмигнув Капюсин, отвечаю я и, подпустив в голос сарказма, спрашиваю Пьера: – Или ты бросишь друзей на поле битвы?

– Что-то мне подсказывает, что он первым начнет увиваться вокруг звезды вечера, – с усмешкой вставляет Квен, и я понимаю: он наверняка знает про ту сплетню и, возможно, понимает желание Капюсин. Квантан – парень глубокий, во все вникает. Чаще всего он молчит и слушает. Именно слушает, обрабатывает информацию и делает выводы. Он действительно очень живо может описать характеры людей и их поведение. Пьеру же такие тонкости неинтересны, но сейчас, под насмешливым взглядом Квена, он вдруг становится серьезным.

– Я пойду, – говорит он, заглядывая в глаза Капю. – И если тебе нужно что-то кому-то доказать, я помогу. Но знай, это глупо. Вся эта ерунда просто недостойна твоего времени. Ты выше этого дешевого дерьма.

Капюсин обнимает Пьера.

– Я знаю, что не должна думать об этом, но мне просто хочется один раз показать ей. Поставить ее и всю эту тупую компанию на место, – честно признается она.

– Хорошо, – улыбается Пьер, – тогда в субботу вечером у нас спецоперация.

– Спасибо вам, – смущенно заливаясь краской, шепчет Капюсин, – и, Леа, платье на вечеринку возьмешь у меня.

– Все не настолько плохо, – пытаюсь отшутиться я.

– Все хуже некуда. Ты не в ладах с вещами. Я не пущу тебя на вражескую территорию без правильного снаряжения.

– Ты только что сказала, что я увижу Леа не в дурацких подростковых джинсах и серой толстовке? Я, кажется, слышал слово «платье»? Квен, суббота обещает быть интересной! – восклицает Пьер.

Квен качает головой.

– Ты – озабоченный подросток.

– Когда рядом с тобой такое, – уставившись на вырез майки Капюсин, заявляет Пьер, – сексуально-озабоченным станет кто угодно.

Они хохочут.

– Мы никогда не перестанем пошлить, да?

– Секс и деньги – это то, что правит миром, – серьезно отвечает Квен.

На этот раз глаза закатывает Пьер:

– Поехали домой, а то чувствую, кто-то пытается пофилософствовать на тему пошлости.

– Пофилософствовать можно на любую тему, мой дорогой кузен.

– Как тебе тема: «Квен, заткнись»?

– А как тебе: «Да пошел ты»?

– А как вам тема: «Я обожаю вас всех!» – веселые нотки в голосе Капюсин заставляют парней улыбнуться.

– Нет, категорически не подходит. Необходимо внести кое-какие коррективы. Например, убрать последние два слова и заменить их на «тебя, Пьер!».

Квен поднимает руки в знак капитуляции.

– Я ни на что не претендую.

– Дамы, может, подвезти вас домой? – предлагает месье ле президент.

– Моя мама уже тут, сегодня наша пятница, – Капю показывает пальцем на красное «пежо», – но ты можешь заехать за нами завтра и забрать нас на вечеринку.

– Пришли мне свой адрес и время, – кивает Пьер, – до завтра!

– До завтра! – прощается она, целуя нас в щеки.

– А что насчет тебя, Леа? Подвезти?

– Думаю, нам не по пути.

– Без проблем, мы любим кататься, – вставляет Квен.

– Да дело не только в этом. Я еще в библиотеку хотела забежать, так что спасибо вам, парни, но увидимся завтра.

Никто из них не настаивает. Пьеру приходит эсэмэска, и он погружается в свой телефон. Квантан немного неуверенно смотрит мне вслед, будто обдумывая, стоит ли настаивать, а я быстрыми шагами удаляюсь прочь. Я могу назвать любой адрес, и ребята отвезут меня туда, но мне не хочется им врать. И говорить, что я живу в хостеле, тоже. К тому же я правда каждый день хожу после уроков в библиотеку заниматься. Сижу там до самого закрытия и только потом еду в хостел. За стойкой регистрации сидит теперь индус лет сорока, который чаще всего даже не здоровается. Я пару раз писала Тюгу и спрашивала, как у него дела, но дальше трех сообщений диалог у нас не идет. Обычно он отвечает, подробно описывая перемены своей жизни. Я охаю, ахаю и поздравляю его. На этом все. Но я по нему скучаю, Мика, мне бы хотелось приходить и видеть его за стойкой. Но се ля ви, каждый ищет свой путь к счастью.

* * *

В пять часов я звоню в домофон мадмуазель Мишель. Дверь подъезда с характерным звуком отворяется. Не вызывая лифт, я поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Капюсин стоит на пороге в розовых домашних шортах и такого же цвета топе.

– Пьер бы убил ради такого зрелища, – шучу я, кивая головой в сторону подруги. Она смеется и закрывает за мной дверь. Хотя на улице ярко светит солнце, в квартире Капюсин царит мрак и кое-где горит свет.

– Хочешь есть? Пить? – интересуется она.

– Нет, спасибо.

– Тогда перейдем сразу к делу. – Капю открывает окно на кухне и, сильно высунувшись в него, смотрит вверх. – Не могу понять, какая там сегодня погода.

Перед ее домом возвышается здание, все окна в котором плотно завешены шторами. Его тень падает на дом Капюсин.

– Жить на втором этаже – сущее наказание.

– Сегодня на удивление солнечно и тепло, но вечером, как всегда, похолодает.

– Да, но раз солнечно, можно и впрямь надеть платья, а когда похолодает, накинем что-нибудь. Смотри, у нас разные размеры, поэтому я вытащила кое-какие мамины вещи. Она, правда, ниже тебя, но это ничего.

И она направляется в сторону своей спальни. Там на кровати, на столе, на стуле и даже на комоде разложена одежда.

– Ничего себе, сколько у тебя вещей, – восклицаю я.

Капюсин довольно улыбается.

– Моя мама – портниха, большинство платьев она сшила сама.

– Ничего себе! – произношу я, не скрывая удивления.

– Ей нравится шить, особенно на меня. Я же не какая-нибудь клиентка, которая будет недовольно вопить, что это платье подчеркнуло все ее изъяны…

Я растерянно разглядываю разнообразные очки в футлярах, шляпы и шарфы. И море обуви. Подруга говорит, проследив за моим взглядом:

– У нас с мамой один размер обуви. И мы обе любим наряжаться.

Я подхожу к вешалке и снимаю с нее ярко-оранжевую шляпу с широкими полями.

– Можно?

– Конечно!

В своих отвратительных джинсах, толстовке и шляпе я выгляжу так нелепо, что Капюсин начинает хохотать, а я вслед за ней.

– На самом деле на море эта шляпа смотрится отлично. И кстати, я решила надеть это малиновое платье, а сверху накину джинсовую куртку, будет не слишком нарядно, но в то же время платье – что надо, – она подмигивает мне, – эти блестящие босоножки на каблуке, браслет со стразами, сережки, распущенные волосы – и я буду готова!

– Мне нравится цвет платья, такой насыщенно-малиновый: тебя в нем точно никто не пропустит.

– На это и расчет. Кстати, вон там платья моей мамы. Ты не смотри на меня так, она помоднее многих девочек из нашей школы.

Я качаю головой.

– Дело не в этом, я просто не хочу надевать платье.

– Точно? Может, попробуешь?

Я вновь отрицательно качаю головой.

– Но толстовку ты снимешь. Вот, надень эту кофту и эти сережки… Ужас, джинсы тоже никуда не годятся…

Криво ухмыльнувшись, я смотрю на собственные джинсы, которые висят на мне мешком.

– Не критикуй мой стиль, я очень долго над ним работала.

– Я серьезно, они ведь даже не твоего размера.

– Угу… – киваю я.

Джинсы по размеру я больше не покупаю. Эти когда-то были мне впритык, а после стирки и вовсе еле налезали… Но за последний год я похудела на восемь килограммов, а при моем и без того небольшом весе это очень заметно.

– Хотя бы распусти волосы, – не унимается Капюсин, – твой пучок на макушке очень даже ничего, но для разнообразия…

Я не даю ей договорить.

– Капюсин, оставь меня с этим, пожалуйста, – я поворачиваю голову и смотрю ей прямо в глаза, – хорошо?

Она неловко кивает.

– Я тогда краситься и переодеваться, если хочешь, включи музыку или фильм.

Я достаю свой «Киндл» и трясу им в воздухе. Капюсин качает головой:

– Я еще ни разу не встречала девушку, которая бы читала за два часа до вечеринки.

– Это говорит лишь о том, что ты мало читала книг. Есть такие, из-за которых и вовсе не пойдешь на вечеринку.

– Вот когда мне будет пятьдесят, я с радостью открою для себя этот мир, а пока реальный мир для меня интереснее.

Мне не пятьдесят, но я с большой радостью живу в книжном мире. С этой мыслью я погружаюсь в чтение.

– Парни ждут нас внизу, не могут припарковать машину, так что нам нужно поторопиться, пока их не вытурили с дороги, – через некоторое время говорит Капю и смотрит на меня. – Ты уверена, что не хочешь переодеться?

– Попытка номер сто двадцать пять? – весело спрашиваю я и тоже смотрю на Капюсин. Она уже во всеоружии. На каблуках она выше меня и выглядит, разумеется, в сто раз ярче, привлекательнее и интереснее. Я отвожу от нее взгляд и подхожу к зеркалу. Бледная кожа, усталые голубые глаза, нелепый пучок на голове, бесформенная толстовка и ужасные джинсы на размер больше. Если бы был конкурс, как сделать из себя уродину, я бы выиграла, не особенно утруждаясь…

Закинув рюкзак на плечо, я говорю:

– Пошли уже, сегодня ты у нас звезда вечера, не стоит слишком опаздывать.

Мы выходим из подъезда и сразу замечаем огромный джип, который перекрыл дорогу двум машинам.

– Быстрее, – кричу я, и мы бежим. Квен, как истинный рыцарь, открывает нам заднюю дверь. Мы ныряем в машину, и Пьер тут же трогает с места.

– Добрый вечер, дамы. Не хочу показаться невоспитанным, но, Леа, где, черт побери, твое платье?

– Я не смогла ее уговорить, и я тоже не хочу показаться невоспитанной, но, Пьер, где твоя хваленая спортивная тачка? Почему ты заехал за нами на этом огромном тракторе?

Квантан, который только поднес ко рту бутылку воды и сделал глоток, поперхнувшись, выплескивает воду на приборную панель и начинает истерически ржать.

– На тракторе?! – изумленно переспрашивает Пьер, – Капю, это классика, это «Ланд Ровер Дефендер». В бардачке есть тряпка… – недовольно говорит он Квену. Тот, продолжая кашлять, вытирает воду с панели.

– Более классических машин, конечно, не бывает… Тут, как в машине моей бабушки, нужно крутить вот эту фигню, чтобы открыть окно.

Квен вновь начинает ржать, а Пьер кривится:

– Ты издеваешься? Машине всего два года, плюс их больше не выпускают, я успел приобрести новенькую.

– Любопытно, почему же их перестали выпускать… – как ни в чем не бывало продолжает Капюсин.

– Потому что они не проходят по правилам безопасности, в них нет аварийных подушек, но эта машина – зверь.

– Господи… – стонет Квен, пытаясь отдышаться.

– Ты это слышал? Трактор! Мой «Дефендер» – трактор, – в неверии бормочет Пьер.

И Квен вновь принимается хохотать.

– Заткнись ты уже.

– Капюсин, ты просто не понимаешь, на что именно ты посмела посягнуть. Единственное, что он читает – «Ланд Ровер Мэг». А сколько времени он потратил на тюнинг!

– А вы такие тупые, что даже не понимаете, какую крутую работу я проделал, – недовольно бурчит Пьер.

Но я понимаю, что ему действительно неприятно.

– А мне нравится, большая такая, опасная с виду. Машина настоящего русского, – шучу я, дабы разрядить обстановку.

Пьер немного расслабляется и подмигивает, поймав мой взгляд в зеркале. Тут звонит телефон Квантана.

– Неужели ты не забыл о моем существовании? – спрашивает он, взяв трубку.

– Скажи ему, что мы заняты, – встревает Пьер.

– Он тебя и так и слышит.

– Так вот, мы заняты!

– Мы заедем за тобой! – одновременно произносят парни и переглядываются.

– Где ты? Скоро будем, – говорит Квен, пряча телефон в карман.

– Я не поеду за ним, – ворчит Пьер.

– Он на Монпарнасе.

– Пусть прыгает в метро. Я ему водителем не нанимался, – продолжая ворчать, Пьер разворачивает машину.

– Так куда мы едем? – спрашивает Капюсин.

– Пока что на Монпарнас, – коротко отвечает Квен.

– Но мы опоздаем.

– Тем лучше, опоздавшие всегда привлекают к себе внимание, эффект неожиданности, – успокаиваю я подругу.

– О Капюсин, в этом платье ты неотразима. Хочешь, буду отгонять от тебя кавалеров? – с хитрой улыбкой интересуется Пьер.

– Нет-нет, я сама справлюсь. У месье ле президента существуют куда более важные дела.

– Как скажете, мадмуазель! Ваше желание для меня – закон! – театральным голосом провозглашает Пьер.

– Он все равно будет отгонять, – подводит итог Квен, и мы хохочем.

* * *

Через двадцать минут машина подъезжает к кинотеатру, и я вижу Рафаэля. Он спускается по лестнице и быстрым шагом направляется в нашу сторону. На нем белая футболка, черные джинсы и кожаная куртка. Волосы собраны в хвост. Он выглядит расслабленно и спокойно. Обычный красивый парень, каких миллион на улицах Парижа. Конечно, он все же выделяется из серой массы. Девушки, игриво улыбаясь, оборачиваются на него. Но в целом он обыкновенный молодой человек, успокаиваю я себя. Ведь стоило мне его увидеть, как у меня сдавило горло и перехватило дыхание.

– Леа, сядешь посередине? – спрашивает Пьер.

Я ничего не отвечаю, только быстро отстегиваю ремень безопасности и подвигаюсь.

– Спасибо, – благодарит меня Квантан, приоткрывает окно и кричит:

– Твое место сзади!

Легкая улыбка озаряет лицо Рафаэля.

– Я люблю сзади, – подмигивает в ответ он.

Пьер смеется. Квен, как всегда в таких случаях, качает головой. Рафаэль открывает дверь машины, и улыбка исчезает с его лица. Увидев меня, он секунду стоит в оцепенении, потом грубо захлопывает ее и подходит к окну Квантана.

– Вы, черт бы вас побрал, издеваетесь надо мной? – рычит он.

Капюсин фыркает, но ничего не говорит. Пьер тоже усмехается:

– Мы опаздываем из-за тебя на вечеринку, садись и не капризничай, – командует он.

– Мы заехали за девочками, потом позвонил ты, – начинает объяснять ситуацию Квен. Рафаэль скептически смотрит на него.

– Мы не специально, – заявляет Квантан, глядя прямо ему в глаза.

Мне становится неловко, и я сцепляю руки в замок.

– Знаешь, я даже не хотел за тобой заезжать. Но сейчас, увидев твою реакцию, я рад тому, что старина Квен такой добрый, – продолжает издеваться Пьер.

Я не могу понять, неужели весь этот шум из-за меня? Из-за того, что ему вновь придется сидеть рядом со мной? Да кем твой брат себя возомнил, Мика? Я вылезаю из машины и оглушительно громко хлопаю дверью.

– Не знаю и знать не хочу, в чем твоя проблема! Но если ты думаешь, что сидеть рядом с таким засранцем – предел моих мечтаний, то глубоко ошибаешься!

Развернувшись, я направляюсь в сторону метро.

– Ребят, я в любом случае ненавижу вечеринки. Капюсин, потом расскажешь мне, как все прошло.

– Она только что назвала тебя засранцем, – слышится голос Пьера, – и я с ней согласен.

Его веселый тон начинает меня раздражать, но я молчу.

– Леа, стой! – кричит Капюсин.

Квен выходит из машины и усталым взглядом смотрит на меня.

– Дело не в тебе, – говорит он и переводит тяжелый взгляд на Рафаэля.

Тот стоит на месте, не сводя с меня глаз. Я поеживаюсь.

– Сядь в машину, – просит он своим глубоким голосом, но я не двигаюсь с места, – давай, мы не можем стоять тут вечность.

В этот момент машина сзади сигналит, подтверждая сказанные им слова.

– Сегодня не наш день, – хмыкает Пьер.

– Не бросай меня, – жалобно выкрикивает Капюсин.

Весь этот шум – лишь фон к тому, что творится у меня в душе. Там все переворачивается, взрывается и трепещет под взглядом Рафаэля. Его черные глаза смотрят прямо в мои, без страха, сомнений, неловкости. Открыто и властно. Он стоит перед открытой дверью и глядит на меня. Сигнал сзади повторяется, а за ним раздаются крики в стиле «проезжай, осел». Рафаэль никак не реагирует, он не пытается меня поторопить, а просто ждет моего решения. И, секунду поколебавшись, я все-таки сажусь в машину. Он садится следом за мной и закрывает дверь. Мы синхронно пристегиваем ремни.

– Перемирие, – с довольной улыбкой тихо произносит Квантан.

Глава 9

– Ты же идешь с нами на вечеринку, Раффи? – с наглой улыбочкой интересуется Пьер, припарковывая машину.

– Давай представим, что у меня есть выбор. Чья эта вообще вечеринка?

– Той идиотки из школы, которая вечно за тобой бегает.

Рафаэль раздраженно смотрит на Пьера.

– Думаешь, это мне о чем-нибудь говорит?

– Ее зовут Лор, – вставляет Квантан, – и она живет на Жерико, сорок шесть – это туда.

Мы впятером молча направляемся в указанном направлении.

– Как я выгляжу? – спрашивает Капюсин у двери.

– Как ангел, спустившийся с небес, – томным голосом отвечает Пьер. И мы все смеемся.

– Нет, серьезно. Как я выгляжу? – требовательно переспрашивает она.

– Тебе очень идет это платье, и волосы лежат потрясающе, – говорю я, – теперь улыбнись, выпрями спину и покажи им.

– Леа, скажи мне, ты случайно не помогала некому Уинстону писать вдохновляющие речи? – весело спрашивает Пьер и с чувством цитирует: – Это был их звездный час! [8]

– Может, зайдем уже, – предлагает Квантан и стучит. Лор открывает дверь и удивленно восклицает:

– Как круто, что вы все-таки пришли!

Мы опоздали на час. Возможно, она уже и не ждала нас, но наше прибытие вызвало в ней бурю радости.

– О! Раф, и ты тут. Как Швейцария?

Рафаэль непонимающе смотрит на нее.

– Ты всю неделю был у семьи в Швейцарии, – бросает, заходя в квартиру, Квантан. Рафаэль усмехается.

– Швейцария отлично.

– Проходите, – суетится Лор, – напитки там, музыка тут. Если хотите поставить что-нибудь свое, без проблем, только если что-то крутое. В общем, веселитесь!

И отходит от нас, прошептав что-то на ухо своей подруге. У меня неприятно сосет под ложечкой. На Капюсин в ее обалденном платье никто не смотрит, все взгляды направлены на меня. Я вижу, как люди шепчутся и переговариваются, глядя на меня без всякого стеснения с гадкими ухмылками на лице. «Ты – чертов параноик, Леа, – думаю я. – Тебе, должно быть, это мерещится». Но Капюсин рядом со мной тоже напряглась.

– А ну, посмотри на меня, – шепотом просит она. Я поворачиваю к ней голову, и она внимательно оглядывает каждый дюйм моего лица и тела. – Вроде все нормально…

Квантан приносит нам по бутылке пива. Я хочу сказать, что ненавижу пиво, но решаю не выделяться и беру бутылку. Именно тут раздается до дрожи знакомый голос и смех. Повернув голову, я вижу, как в комнату входит ОН со своими друзьями. Филипп. Прошлое, от которого я так старательно убегала, настигло меня, Мика. Бутылка пива выскальзывает из моих рук на пол. Она не разбивается, а просто катится по полу, но у меня возникает ощущение, будто звук падения слышат все присутствующие. Филипп оборачивается ко мне, и отвратительная улыбка возникает на его красивом лице. Все это было спланировано заранее. Все было подстроено. «Эффект неожиданности», – горько думаю я.

– Какие люди! – нараспев произносит Филипп, подходит и целует меня в обе щеки. При этом он шепчет мне на ухо: – Я скучал по тебе, малышка Леа, а ты?

Я стою, оцепенев от страха и безысходности. Филипп отходит, довольный моей реакцией.

– Кто это? – тихо спрашивает Капюсин, разглядывая его. Он не изменился: те же светлые волосы, те же красивые серые глаза, та же мальчишеская обаятельная улыбка. Он все такой же высокий и красивый. Он – все та же привлекательная упаковка, за которой скрывается мое персональное чудовище.

– Я – ее бывший, – как ни в чем не бывало отвечает Филипп, и его друзья начинают ржать. Неподалеку Лор упивается своим триумфом. К ней подходит Клер, и весь пазл складывается у меня в голове. Разумеется, Лор знает мою «лучшую подругу». Возможно, они даже тесно дружат, раз устроили такую постановку. Вместе за ручку ходят в клуб сучек.

– Леа, не хочешь стать моей бывшей? – кричит один из друзей Филиппа, – говорят, ты очень мила, особенно, когда… – договорить он не успевает.

– Заткнись, – с улыбкой командует ему Филипп.

– Но почему бы и нет? У нее явно богатый опыт. Пришла сюда в компании трех парней, кого из них ты трахаешь, Леа? – бесцеремонно интересуется Клер.

Пьер и Рафаэль подходят к нам с напитками. По выражению лица Пьера ясно, что они все видели и слышали. На Рафаэля я даже не смотрю, мне и без того стыдно и горько.

Квантан резко разворачивается, но Рафаэль ловит его за плечо. Квен злобно смотрит на него, но не успевает ничего сказать.

– Она трахает меня, – твердым голосом произносит Рафаэль, – а я трахну любого, кто посмотрит в ее сторону или скажет еще хоть слово.

Почему-то я даже не удивляюсь этому заявлению, не поворачиваю голову в сторону Рафаэля, не протестую, не злюсь.

– Надо уходить отсюда, – говорит Капюсин. – Она пригласила нас только ради этого. Пошли.

Но я не могу пошевелиться, меня словно парализует. Я в другой реальности. В той же, где и Филипп, готовый вновь растоптать меня и уничтожить. И из которой нет выхода.

Филипп, присвистнув, подходит ближе.

– После меня этот мажор? – Он наклоняется прямо к моему уху, я ощущаю его дыхание, и меня накрывает отвратительное чувство дежавю. – Кем бы он ни был, и сколько бы их не было, ты же представляешь меня, когда они раздевают тебя? Ты же представляешь меня, когда они целуют тебя? – Он проводит носом по моей щеке. – Первый раз не забывается. Ты никогда не забудешь своего первого. Ты никогда не забудешь меня. То, как я накрыл тебя своим телом, как был в тебе. Как ты дрожала подо мной…

И вдруг включается песня, та самая песня. Под которую он раздевал меня, под которую он положил меня на кровать. Под которую он порвал меня.

У меня темнеет в глазах. Я больше ничего не вижу и не слышу, лишь вновь и вновь переживаю самый страшный момент своей жизни. Самое отвратительное в том, что мой самый личный момент стал публичным с той самой секунды, как в тот день мы вошли в номер гостиницы. Он сделал вид, что ему нужно написать сообщение, а потом положил телефон на тумбочку. На самом деле он звонил Клер. У нее собрались все, кто участвовал в споре и ставил деньги. Она включила громкую связь, и они все слышали. Музыку, мой голос и мои стоны.

Это было так. Мы пришли в номер отвратительного отеля, постель была застелена коричневым одеялом в катушку. Он положил телефон на тумбочку, включил айпод и нетерпеливо начал меня целовать. Я растерялась и попыталась остановить его, дать мне время освоиться, но он был нетерпелив и спешил. Потом помню неловкость, напряжение и боль, помню свой крик, а потом Филипп сказал:

– Все, малышка Леа. Теперь ты больше не целка.

И после этих слов я заплакала. Все произошло так быстро, и мне было так больно. Я лежала и плакала, а он встал, прошел в крошечную ванную, и оттуда донесся шум воды. Через две минуты он уже был одет.

– Извини, малыш. Помнишь ту важную эсэмэску, которая мне пришла? Боюсь, мне пора, – и он улыбнулся своей обаятельной улыбкой.

– Как пора? – я ничего не соображала. Моя голова была не способна мыслить. Я вытерла слезы и посмотрела на него.

– Вот так, – ответил он и закрыл за собой дверь. Минут двадцать я просто сидела в шоке от боли и непонимания того, что произошло. Потом я посмотрела на себя и увидела отвратительные засосы. Между ног болело, я провела там рукой, и на пальцах осталась кровь. Я медленно встала с постели и посмотрела на когда-то белые простыни, испачканные теперь моей кровью. Я приняла душ, оделась, сняла грязное постельное белье. Мне почему-то стало стыдно перед горничной, которая завтра утром прибудет на ненавистную работу и обнаружит такой отвратительный сюрприз. Я кинула простыню в мусорную корзину, ведь кровь не отстирывается. Она остается грязным пятном, особенно на чем-то кристально чистом. Такое вот кровавое пятно появилось на моей душе, Мика.

– Отвали от нее, – слышу я злой голос Рафаэля. Он отталкивает от меня Филиппа. Тот разводит руки в стороны и ухмыляется.

– Сколько бы их ни было, Леа, – подмигивает он и обращается к Рафаэлю: – Расслабься, мы же все пришли на вечеринку. Давайте веселиться.

– Я, например, сразу повеселею, как только сломаю тебе нос, – становясь рядом с Рафаэлем, бросает Пьер.

– Извини, приятель, но драться в мои сегодняшние планы не входит, – нагло заявляет Филипп и садится на диван.

– Интересно, как у нее с минетами? Все так же плохо? – бросает Клер, обращаясь к Пьеру. Я никогда никому не делала минет, и ей это прекрасно известно. Я сжимаю кулаки.

– Ты либо позволяешь всяким тварям сгрызть себя заживо, либо ломаешь им зубы, – шепчет мне на ухо Рафаэль. Все это время он стоит рядом со мной. Я наконец-то решаюсь посмотреть ему в глаза и вижу в них призыв к действию.

Квантан, в секунду осознавший происходящее, меняется в лице и говорит:

– Леа, не надо.

Он направляется в мою сторону, но Рафаэль вновь останавливает его.

– Ах ты сука! – неожиданно выкрикивает Капюсин, которая до сих пор с растерянным видом стояла в шаге от меня.

Клер резко оборачивается и кричит в ответ:

– А ну повтори!

– Она сказала, что ты сука, – громко и отчетливо произношу я, – и она даже не подозревает, насколько она права. Ты – чертова сука!

Клер самодовольно усмехается, пригвоздив меня взглядом:

– Что, у малышки Леа прорезался голос? Как жаль, что придется оторвать твой маленький неумелый язычок.

Я не знаю, кто ударил первым. Я даже не знаю, как это произошло. Помню лишь, как лечу на стеклянный журнальный столик и очень сильно ударяюсь боком. Еще помню звуки: крики, писк, звук пощечин. Не знаю, как именно я оказываюсь верхом на Клер, но это и не важно. С нескрываемой дикой ненавистью и злобой я наношу ей удар за ударом. Она тянется к моим волосам, стаскивает резинку и вцепляется в них, но мне плевать на боль. Я просто бью ее, как могу. По лицу, по голове, по груди, по рукам. По всему без разбора.

– Уберите ее от меня! – орет она.

– Никому не дергаться! – как гром среди ночи гремит голос Рафаэля. И никто не смеет меня оттащить.

– Слезь с меня, тварь! – вопит Клер.

Но я не слезаю. Я упиваюсь своей силой, своей властью. Наслаждаюсь каждым нанесенным ударом.

– Хватит, Леа, – снова раздается голос Рафаэля, и он поднимает меня, обхватив за талию.

Он ставит меня на ноги, и я гляжу вниз на Клер, лишь в этот миг осознав, что же я натворила. Все ее лицо в крови, в крови и мои руки. На секунду мне становится стыдно от одной мысли о том, что я натворила, но темная сторона восходит на престол моей души и объявляет себя королевой. Кровожадная и безжалостная, она провозглашает себя Справедливой, и чувство вины испаряется. «Так ей и надо», – думаю я, и мои руки больше не трясутся. Я высоко поднимаю голову и встречаюсь взглядом с Филиппом. Тот лукаво улыбается, не показывая своих истинных чувств и намерений, но в глубине души мы оба понимаем: малышка Леа канула в лету. Теперь перед ним стоит монстр, в создании которого он принял непосредственное участие. Рафаэль хватает меня за рукав толстовки. Квантан бешено смотрит на Филиппа, кажется, еще чуть-чуть, и он сам ринется в драку.

– Пошли отсюда, – говорит Раф.

И мы все направляемся к выходу. Я не смотрю в пол, Мика, не сливаюсь со стенами, не прячусь, не съеживаюсь. Я иду рядом с твоим братом с прямой спиной, он все еще держит длинный рукав моей толстовки, а я открыто смотрю вперед. Я осознала, Мика: я могу раздолбать любую челюсть, которая попробует укусить меня. Я могу. И я сделаю это при необходимости.

* * *

– Твою мать, какого черта! – орет Квантан на улице. – Ты больной ублюдок!

– Это было необходимо, – спокойно отвечает Рафаэль.

– Нет, ты больной на голову, и это было необходимо тебе. Ей же нужно было просто оттуда уйти!

– Уйти? Под насмешливыми взглядами? Под глупые выкрики? Квантан, когда ты выходил из квартиры, неужели ты ничего не заметил? Ты не заметил, как они все замолчали?

Квантан серьезно смотрит на него.

– Не все решают проблемы, как ты, Раф, – шепчет он, – она девочка, ты видел ее, когда… – он не договаривает, садится прямо на бордюр и трет виски.

– Я видел, – кивает Рафаэль, – и так было нужно. Гнев нельзя держать в себе, Квен.

– Но его нельзя так выпускать! Она избила ее, как… – он вновь запинается, хватаясь голову.

– Старина Квен, я был готов сам избить ее. Так что давайте скажем спасибо Леа, иначе бы ваш дорогой кузен превратился в психа, бросающегося с кулаками на женщин. Позор Делионам! – нервно шутит Пьер.

– Ты можешь не вставлять свои тупые реплики в серьезные разговоры? – раздраженно выкрикивает Квантан.

Рафаэль садится рядом с ним.

– В твоей жизни не было такого момента, Квантан. Ты просто не понимаешь.

– Я не понимаю, как ты в одну секунду превратил девушку в разъяренную фурию.

– Я ни в кого ее не превращал, – пожимает плечами Рафаэль, – она сама выпустила то, что было внутри.

– Ты, – Квантан тычет в него пальцем, – ты и еще раз ты подтолкнул ее к этому.

Рафаэль громко вздыхает:

– Я всегда во всем виноват, да? У людей нет выбора. Они не сами решают, что им делать.

– Не играй со мной в самого умного.

– Тогда включи мозги и не беси меня, – теряя терпение, говорит Раф.

– А мне кажется, она правильно сделала, – вмешивается в разговор Капюсин. – Выглядело это все, конечно, страшно, но, Квантан, ты не можешь утверждать, что эта девица получила не по заслугам.

– Я этого и не говорю! Я лишь говорю, что Леа не должна была опускаться до драки.

– Быть выше и лучше! – продекламировал Пьер. – Старина Квен, ты правда веришь в этот бред?

– Заткнись! – рычит Квантан. – Все заткнитесь!

В воздухе повисает тишина.

– Леа, ты как? – наконец поворачивается ко мне Капюсин. Все это время я стояла и слушала их разговор, пытаясь понять, что именно сейчас произошло, и откуда во мне взялось столько кипящего адреналина.

– Я свободна, – шепотом отвечаю я, высоко поднимая голову. И я кричу, Мика. Я кричу прямо в небо, в то самое черное небо, которое так сильно напоминает мне глаза Рафаэля, в то самое небо, на котором не видно звезд. – СВОБОДА! – ору я во все горло, так громко, как только могу.

Пьер начинает смеяться. Рафаэль смотрит на меня своим загадочным взглядом и кричит вместе со мной. Наши голоса сливаются в один:

– СВОБОДА!

– Юхуу, – подыгрывает Пьер и тоже орет: – СВОБОДА!

Капюсин пребывает в прострации. Квантан трет глаза, признавая свое поражение, а мы втроем упиваемся звуком наших криков. И нам так хорошо в этот момент, Мика. Так хорошо.

– Может, уже заткнетесь?! – слышится недовольный возглас из какого-то окна. И мы втроем громко хохочем.

– Мне нужно выпить, – со стоном трет виски Квен.

Услышав его слова, Капюсин приходит в себя.

– Да, да, да! Нам всем нужно выпить! – утвердительно кивнув, говорит она. – Пьер, ты и твоя кредитная карточка идут со мной в «Монопри» [9], я видела один около метро. Квантан, у тебя есть права?

Он кивает, вставая с места.

– Пьер, отдай ему ключи. Квен, забери машину и подъезжай к станции метро, она вон там. Леа, тебе нужно умыться. Рафаэль, – она поворачивается к нему, и все трое парней, не выдержав, начинают громко ржать.

– Я сам разберусь, – подмигивает Рафаэль и, поймав меня в очередной раз за рукав толстовки, тащит в сторону ближайшего кафе.

– Через десять минут будьте все у метро! – кричит нам вслед Капюсин.

Глава 10

На террасе кафе на плетеных стульях сидят люди. Шумные и веселые, они наслаждаются неожиданно теплым вечером. Так всегда: стоит зиме уйти, на улицах начинает бурлить жизнь. Переполненные кафе, веселый смех и бокал вина в руках практически каждого. Париж – это праздник, как говорил Хемингуэй. И в это начинаешь верить с приходом весны.

Рафаэль входит в кафе, как к себе домой. Не спросив разрешения, не поздоровавшись, направляется в уборную. Тут на удивление чисто и достаточно светло.

– Засучи рукава, – просит он, и лишь тут я замечаю на руках засохшую кровь. – Это легко смыть, – успокаивает Рафаэль, заметив отвращение на моем лице, – давай руку. – Он капает жидкое мыло, и ванильный аромат заполняет маленькую комнату. Потом он сует мою руку под струйку прохладной воды и проделывает то же самое со второй моей рукой. – А теперь потри хорошенько, – со смешком в голосе произносит он.

Как следует помыв руки и ополоснув лицо, я поднимаю голову и смотрю на себя в зеркало. Вдоль подбородка и над бровью видны небольшие царапины, щека опухла и покраснела. Но не это привлекает мое внимание, а глаза. Мои глаза, Мика. Они сверкают и искрятся. Мои глаза стали живыми. Я убираю черный локон с лица и руками приглаживаю волосы, все еще пораженная собственными глазами. Глаза никогда не врут. Они покажут и расскажут, что у человека в душе, лучше, ярче всяких слов. И сейчас они говорят мне: ты жива, и ты больше не боишься. Рафаэль следит за моими движениями. Я ловлю в зеркале его взгляд, открываю рот и сразу закрываю. Потом опять открываю, чтобы задать вопрос, ответ на который мне очень важно услышать. Он терпеливо ждет, глядя на мое отражение.

– Почему ты заступился за меня? – наконец спрашиваю я.

Он подходит вплотную, возвышаясь надо мной, продолжая смотреть в глаза моему отражению и касаясь горячей грудью моей спины.

– Я надеюсь, ты не додумалась своей хорошенькой головкой до всяких глупостей, потому что я далеко не рыцарь, – тихим шепотом произносит он прямо у меня над ухом.

Мурашки бегут по моему позвоночнику.

– Я поняла это в первую нашу встречу, – шепчу я в ответ.

– В ту, о которой я ничего не помню?

– Квантан рассказал?

– Да, пытался пробудить во мне совесть.

– Удалось?

– Нет, – качает головой он и продолжает: – Я сделал это из-за Квена. Он мог натворить глупостей, и ситуация вышла бы из-под контроля.

– То есть ты взял ее под контроль?

– Нет, под контроль ее взяла ты, когда разбила нос той сучке. Я просто не хотел, чтобы моему доблестному кузену подпортили личико.

Я хмурюсь.

– Но личико могли подпортить и тебе.

– Меня не трогают такие, как твой бывший, – последнее слово он произносит с особым отвращением.

– Почему?

Он пожимает плечами.

– Не знаю, но факт остается фактом, он ведь меня не тронул.

– Но он бы тронул Квантана?

– Сто процентов, причем именно Квена, а не Пьера.

– Почему?

– Потому что для Квена это было бы очень личным, по крайней мере, так решил бы твой бывший.

– Не называй его так, – морщусь я.

– Я не знаю его имени.

– Кусок дерьма, – серьезно отвечаю я.

Легкая усмешка появляется на его лице.

– Подходит идеально.

Но я не в настроении шутить.

– Почему бы он решил, что для Квена это личное?

– Потому что он повел себя так, будто для него это личное.

– То есть тебе и Пьеру на меня плевать, а Квантану – нет?

– Я не могу отвечать за Пьера или за Квантана, что касается меня, ответ – да.

Я резко разворачиваюсь. Его лицо так близко! Я ощущаю кожей его горячее дыхание, а он все смотрит мне в глаза взглядом, от которого внутри у меня все плавится.

– Ты защитил меня, потому что знал, что драться тебе не придется. Ты защитил меня, чтобы Квантану не пришлось ввязываться в драку. Тебе на меня плевать, но у Лор ты ясно дал понять всем окружающим, что в случае чего им придется иметь дело с тобой. И наконец, ты оттолкнул от меня кусок дерьма. При этом, повторюсь, тебе на меня плевать. Я просто подвожу итог. Я все правильно поняла? – шепчу я, опуская взгляд на его губы и вижу, как он сглатывает и его адамово яблоко дергается.

– Правильнее не бывает, – отвечает Раф.

– Мне кажется, ты обманываешь. Причем не меня, а самого себя.

Он некоторое время молчит, а потом поднимет руку и убирает прядь с моего лица.

– А как насчет тебя? Почему ты не бросила избитого парня на улице и не убежала?

Я поеживаюсь, занервничав. Я могла бы сказать: «Потому что ты – брат Микаэля Делиона. Потому что земля поплыла у меня под ногами, когда я тебя увидела. Потому что я засыпала и просыпалась с мыслями о твоих губах и глазах последние несколько месяцев своей жизни, с тех самых пор, как мне на Фейсбук пришла твоя фотография». Разумеется, я этого не говорю, а опускаю глаза и отхожу от Рафаэля, но не замечаю железный поручень, предназначенный для инвалидов, и врезаюсь в него боком, которым ударилась о журнальный столик.

– А ну, покажи, – командует Рафаэль, задирая мне толстовку. На боку огромная царапина. Очевидно, я задела острый угол. Рафаэль молча разглядывает порез.

– Ты вообще ешь?

– Что?

– Тебе ребра можно пересчитать, – поднимая глаза, сообщает он.

Я ничего не отвечаю.

Он качает головой.

– Подожди тут, я попрошу аптечку.

– У кого?

Он молча открывает дверь и выходит, а я вновь смотрю на себя в зеркало. Из-за огромной мешковатой толстовки моя талия кажется еще тоньше, чем она есть на самом деле. Я со злостью опускаю толстовку.

«Тебе ребра можно пересчитать…»

Рафаэль довольно быстро возвращается с круглой красной сумочкой первой помощи. Достав антисептик и два больших пластыря, он выжидающе смотрит на меня. Потом спрашивает, приподняв бровь:

– Что, теперь ты стесняешься?

– Нет, просто это, наверное, лишнее. Где ты ее взял?

– Попросил у официанта. – Он снова поднимает мою толстовку и просит: – Придержи, чтобы не падала.

Он обрабатывает рану, касаясь теплыми пальцами моей кожи. Я покрываюсь мурашками, он, конечно, это замечает и продолжает медицинские манипуляции медленно, растягивая пытку.

– Все.

Я опускаю толстовку и спрашиваю, отворачиваясь:

– Как думаешь, десять минут уже прошло?

– Возможно, – отвечает он.

Дойдя до станции метро, мы сразу замечаем припаркованный неподалеку огромный джип. Квантан сидит там один, постукивая пальцами в ритм песни.

– Они до сих пор в магазине? – спрашиваю я, садясь в машину. – Сколько прошло времени?

– Семнадцать минут, если быть предельно точным, – скучающим голосом отвечает Квантан. – Вы тоже опоздали.

– Ты единственный, кто, как всегда, пришел вовремя, – усмехается Рафаэль.

В этот миг из дверей магазина выходят Пьер и Капюсин. В руках у Пьера пакеты, из которых торчат длинные багеты. Капю что-то рассказывает ему, смешно размахивая руками.

– Я положу все это в багажник, – говорит Пьер, подходя к машине. – В салоне будет тесновато.

– Конечно, – отвечает Капюсин. – Только аккуратно, чтобы бутылки не разбились. Постой, я сама их поставлю. Какой огромный багажник! Ой, а что это?

– Просто несколько пледов и спальный мешок, эта машина предназначена для походов.

После того как они положили покупки, Капюсин забирается на заднее сиденье, а Пьер подходит к Квену.

– Сгинь с моего места, – говорит он.

– Нет, вести буду я, садись.

На удивление, Пьер не спорит, и Квантан заводит машину.

– Почему вы так долго? – спрашивает он. – Ты же сама сказала: десять минут.

– Женщин даже в продуктовый магазин пускать нельзя, – фыркает Пьер, – особенно со своей кредитной картой.

Мы все прыскаем со смеху.

– Подожди, Пьер, вот станешь президентом – и съедят тебя наши феминистки за твой шовинизм, – не оставаясь в долгу, шутит Капюсин.

Тем временем мы едем около Сены, мимо статуи Свободы, а впереди горит во всем своем великолепии Эйфелева башня. Такой типичный парижский вид, который покоряет всех. Туристов, парижан. Всех. Каждый раз, вновь и вновь, ты влюбляешься в то, что видишь.

– А куда мы вообще едем?

– К нам. Мы купили вино, сыр, багеты и прочие радости, – отвечает Пьер, – будем пировать.

– А давайте устроим ночной пикник на набережной? – предлагаю я. – Выберем место, откуда видно башню, разложим еду.

– Да, – подхватывает Капюсин, – возьмем твои пледы, Пьер! Леа, ты гений!

Квантан и Пьер переглядываются.

– Что скажешь, Раф?

– А почему нет? – отвечает он.

Мы паркуемся. Капюсин радуется как ребенок.

– За весь год в Париже я еще ни разу не была на пикнике.

– Так ты не из Парижа? – спрашивает Квен, помогая ей вытаскивать пледы из багажника.

– Нет, я переехала сюда с родителями только в конце прошлого августа. Я из Руана, это город в Нормандии, в котором…

– Сожгли Жанну д’Арк, – заканчивает за нее Раф.

– Ты там был?

– Да, однажды мы все туда приезжали.

– Бабушка нам показывала готический собор и огромный крест, который, как я понял, поставили именно там, где тело Жанны предали огню, аминь, – в очередной раз театрально провозглашает Пьер.

– Там красиво, – вставляет Квантан, не реагируя на его реплику, – мы были там на рождественские каникулы, весь город разукрасили, и центр мне очень понравился: маленький, уютный, нарядный.

– Да, – довольно улыбается Капюсин, – я тоже очень любила гулять там в Рождество. А почему бабушка повезла вас именно туда?

– Она живет с дедом в Нормандии, в Довиле, и мы приехали к ней на каникулы, вот она и решила устроить тур, – объясняет Пьер.

– А тебе там понравилось, Рафаэль? – спрашивает Капюсин.

– Красивый городок, – коротко отвечает он, расстилая самое толстое одеяло вдоль каменной стены. Я начинаю раскладывать покупки.

– А как мы будем пить вино? У нас нет ни бокалов, ни штопора, – вдруг спохватывается Капюсин.

– В машине есть походный нож и одноразовые стаканы, я мигом, – говорит Пьер.

– А что насчет тебя, Леа? Ты – коренная парижанка? – спрашивает Квен.

– Нет, до четырнадцати лет я жила с бабушкой в Этре. Вы там, скорее всего, не были. Это очень маленький городишко. Но мне там нравилось, наш сосед научил меня водить свой старый грузовик, так что в выходные дни у меня было развлечение. – Я улыбаюсь, проникаясь воспоминаниями.

– А почему вы переехали? – спрашивает Капюсин.

– Переехала я одна, бабушка умерла, и меня привезли к маме.

Возникает неловкая тишина.

– Я не очень люблю об этом говорить, – признаюсь я. – Давайте сменим тему?

Возвращается Пьер.

– Вуаля, ма шери,[10] – говорит он, вручая Капюсин стаканчики и забирая у нее вино. Потом деловито заявляет, раскрывая походный нож: —Нужно нарезать пармезан.

Мы все садимся на плед, подобрав под себя ноги, и вдыхаем прохладный вечерний воздух. Вокруг сравнительно тихо, только легкий ветерок шелестит листьями деревьев.

– Как же красиво, – шепчет Капюсин, глядя на блестящие огоньки в отражении Сены.

– Да, – шепотом соглашаемся мы.

Рафаэль достает пачку сигарет и спрашивает:

– Кто-нибудь будет?

Квантан, Пьер и Капюсин берут по сигарете и закуривают.

– Давай бутылку, я открою, – говорит Раф. Он сидит с самого края одеяла, я – рядом с ним. С другой стороны от меня садится Квантан, а рядом с ним Пьер. Капюсин кладет голову ему на плечо. Рафаэль открыл вино и налил в пять стаканчиков насыщенную бордовую жидкость. Мы подняли их вверх и со смехом чокнулись.

– Santé!

Есть в этом мире одно великое наслаждение – коротать ночи за трапезой на набережной. Сидеть в компании друзей и смотреть на загадочного прекрасного парня, который расположился так близко, что ваши ноги соприкасаются, и вы ощущаете тепло, исходящее друг от друга. Я кладу голову ему на плечо, расслабленно, спокойно, будто знаю его всю жизнь. Что-то теплое растет в моей душе. Это благодарность. Благодарность Вселенной или Богу, кому угодно. Мне хочется сказать спасибо за этот замечательный момент моей жизни, мне хочется сказать спасибо Густаву Эйфелю за великолепную башню, которая в этот вечер кажется даже прекраснее, чем обычно. Мне хочется сказать спасибо Сене, которая ночью выглядит так романтично и таинственно… и ночи – за ту особую атмосферу, которую она привносит в наши души своим приходом. Мне хочется сказать спасибо людям, с которыми я разделяю этот момент. Людям, которые смеются рядом со мной, пьют вино, едят пармезан и тоже наслаждаются этим мгновением.

– Спасибо, – вслух говорю я, – спасибо за все, за этот момент моей молодости, который я, наверное, буду вспоминать в старости во всех подробностях.

Ребята, улыбаясь, смотрят на меня. Капюсин накрывает свои голые ноги вторым пледом и говорит:

– Я тоже буду вспоминать этот момент.

– И что именно ты будешь вспоминать? – интересуется Пьер.

– То, как я ощущаю биение твоего сердца своей спиной. То, какое терпкое вино. То, как горит башня, какая красивая Леа, какой хмурый Рафаэль. Какой ты смешной, и как вы вечно препираетесь с Квеном. Я буду вспоминать нас, ребята. Молодых и беззаботных и, наверное, счастливых. Ведь именно в этот момент мы счастливы, правда?

– Правда, – говорит Пьер и целует ее в висок.

– А ты правда красивая, Леа, – замечает Квантан, наклонив голову в мою сторону и заглядывая в глаза, – я тоже буду вспоминать тебя, твою улыбку и твои глаза. Еще я буду вспоминать, как Капюсин издевалась над Пьером, а он позволял ей, потому что знал: она выиграет эту битву, а он – всю войну… Я буду вспоминать эту чертову башню, вокруг которой столько споров и пересудов. Вы знали, что Эмиль Золя не переносил ее? При этом он обожал сидеть в кафе на втором этаже башни. И когда его спросили о такой нестыковке, он ответил: «Месье, что я могу поделать, если сама башня – это единственное место в Париже, откуда не видно железного монстра?»

Я усмехаюсь.

– Серьезно?

– Да, но я рад, что ее не снесли, и что она стала символом нашего города. Она теперь стала и символом этого вечера…

– И в темноте горит она, напоминая всем о своем превосходстве, – задумчиво произносит Рафаэль.

Я приподнимаю голову. В темноте мне видна лишь линия его сильного подбородка и огонек сигареты.

– А ты будешь вспоминать этот вечер? – спрашиваю я в сантиметре от его шеи. Мне хочется провести по ней носом, вдыхая его запах.

Он наклоняется к моему уху и шепчет своим глубоким голосом.

– Я буду вспоминать, как твоя голова лежала на моем плече, как я курил и гладил твои волосы, пил вино и не думал ни о чем…

В этот миг мне так сильно хочется поцеловать его, Мика. Хочется приподнять голову и коснуться губами его губ… И целовать долго-долго, теряясь в этом мгновении. Но я не целую его, а вновь опускаю голову ему на плечо и смотрю на воду, которая течет медленно и спокойно, не торопясь, не делая глупостей…

– А ты, Пьер, о чем будешь вспоминать ты? – интересуется Капюсин.

– О том, как близки мои руки к твоему бюсту, котенок.

И мы все громко фыркаем.

– Ну почему?! Почему ты всегда должен испортить момент? – качая головой, спрашивает у него Квантан.

– Я ничего не порчу, я вношу изюминку в ваши пьяные сопли, – с усмешкой отвечает Пьер.

И да, Мика, этот момент не был бы совершенен без изюминки Пьера, смеха Капюсин или характерного качания головой Квантана, а также Рафаэля… Задумчивого и таинственного, такого прекрасного Рафаэля…

* * *

В час ночи башня последний раз загорается белыми огоньками и через пять минут гаснет, став черной и безликой.

– Я думала, она горит всю ночь и ее только под утро выключают, – зевая, говорит Капюсин.

– А я думаю, нам всем пора по домам. Квен, вызовешь такси?

Квантан, лицо которого освещает свет от телефона, кивает.

– Уже. Три машины.

– Три? – спрашиваю я.

– Права есть только у меня и Пьера, – начинает Квантан.

– Точнее, они есть и у Рафаэля, но ему машину никто не доверит, – вставляет Пьер.

Рафаэль ухмыляется, но ничего не говорит.

– А мы выпили и устали, заснуть за рулем никому не улыбается, – заканчивает Пьер.

– Одна машина отвезет нас, вторая – Капюсин и третья – тебя, они будут здесь в течение пятнадцати минут, – глядя в телефон, говорит Квантан. – Ты запомнил, где припарковал свой трактор? – с усмешкой спрашивает он Пьера.

Тот не отвечает, убийственным взглядом посмотрев на кузена.

– Как хорошо, что завтра воскресенье, – поднимаясь на ноги, все еще укутанная в плед, бормочет Капюсин. – Господи, сдать бы еще БАК [11], и я буду самой счастливой! У меня в голове уже не помещается никакая новая информация, а вы, парни, вообще не делаете домашнее задание, а контрольные пишите отлично. Как вам это удается? Уму непостижимо.

– Мы были готовы сдавать БАК в конце прошлого года, экстерном, – объясняет Пьер.

– А почему же тогда не сдали?

– Не захотели уезжать из Швейцарии раньше времени, решили закончить терминал…

– Но при этом в конце учебного года переехали в Париж? – Недоумение в ее голосе вызывает у Квена улыбку.

– Жизнь непредсказуема, – отвечаю я за парней. Мне страшно неохота подниматься, я хотела бы всю ночь просидеть рядом с Рафаэлем, который сейчас заметно напрягся, слушая наш разговор.

– Точно, – кивает Квантан. – Ужасно непредсказуема.

Рафаэль рывком вскакивает на ноги и начинает собирать мусор, а потом отходит в поисках урны. Я смотрю ему вслед и думаю, что ночь и Рафаэль очень похожи. В моей голове они даже стали синонимами…

Они ведь не уехали из-за тебя, Мика? Чтобы ты не остался в Швейцарии совсем один, пока каждый из них начинает новую главу своей жизни. Они отказались начать ее раньше времени из-за тебя. Не захотели тебя оставить… А потом ты покинул их сам.

Рафаэль садится в такси со своими кузенами, не проронив ни слова. Он даже не смотрит в мою сторону. Вокруг него вновь будто бы клубятся тучи.

Глава 11

В понедельник утром накрапывал дождик, серая безликая погода вернулась в Париж, но я почему-то ей рада. Укутавшись в теплый вязаный шарф, я иду от метро к школе и заглядываюсь на свежие почки деревьев. Весна маленькими шажками идет к нам в гости. В класс я захожу, как всегда, одной из первых. Заняв свое место, я едва успеваю разложить все необходимое: учебник, тетрадь, пенал, – как вдруг вбегает запыхавшаяся Капюсин.

– Господи-господи, я включила твой «Киндл» и начала читать книгу, ту, что была открыта. Мне просто было скучно в метро, – она глубоко вдыхает и продолжает: – Господи-господи, скажи мне, что я могу взять у тебя его на парочку дней.

Я смеюсь.

– Без проблем, читай, только, пожалуйста, после этой книги не начинай новую, иначе боюсь, ты мне его не скоро вернешь.

– Спасибо, – целуя меня в обе щеки, говорит она и садится на свое место.

Потом я слышу их в коридоре: рассудительный голос Квантана, озорной – Пьера и голос Рафаэля, от которого меня бросает в жар… Все воскресенье я мечтала его увидеть. Весь вчерашний день я ждала утра понедельника в надежде, что он все-таки придет на уроки. И он пришел, он тут, шагает по школьному коридору, направляется в этот класс, где сижу я и не могу перестать смотреть на открытую дверь. Мальчишки влетают в класс, как торнадо, как ураган, как некая неподвластная человеку стихия. Веселые, красивые, смеющиеся. Такие разные и такие дружные.

– Девчонки, вы уже тут, – бурно радуется Пьер. У первого урока, начинающегося в половину одиннадцатого, есть один минус – мы никогда не встречаемся перед занятиями. Пьер целует меня и Капюсин по очереди, Квантан следует его примеру.

– Вы как? Как прошло воскресенье? – интересуется он.

– Хорошо, – отвечаем мы друг за другом.

Рафаэль наклоняется поздороваться со мной, медленно целуя в щеки и обдавая своим ароматом. Меня колет его легкая щетина, и по спине бегут мурашки.

– Ты колешься.

– А ты обалденно пахнешь, – отвечает он, и я не могу сдержать улыбки. Он садится на свое место рядом со мной, достает из своего практически пустого рюкзака тетрадь, ручку, какую-то книгу и подмигивает мне. В класс заходят люди, которые присутствовали на субботней вечеринке, но они даже не смотрят в мою сторону. Я усмехаюсь… Что? Неужели я уже не так интересна?

Мадам Феррар вваливается в класс с двумя огромными сумками и восклицает:

– Мой любимчик, неужели ты решил почтить нас своим присутствием?

– Ваш любимчик, а как же я? – наигранно обиженным тоном интересуется Пьер.

– Будущий президент, ничего личного, но политиков я, мягко говоря, недолюбливаю.

– Это просто возмутительно, – бубнит Пьер с усмешкой.

– Я тоже рад вас видеть, мадам, – смеется Рафаэль.

Мадам Феррар хмурится.

А я не могу оторвать взгляда от прекрасной улыбки Рафаэля. Когда он улыбается, в моей душе гремит канонада и загораются бенгальские огни.

Мадам Феррар глядит на часы.

– О, еще целых десять минут до начала урока. Извините, но мне надо переговорить с премьером [12]. У нас

в эти выходные благотворительный концерт, собираем деньги на постройку школы в Буркина-Фасо, в вашем классе все купили билеты?

Класс молчит. Очевидно, благотворительный школьный концерт в субботний вечер мало кого интересует.

– Ну же, у меня есть еще несколько мест, вы не пожалеете! Девочки из Премьера L поставили замечательную театральную постановку, а мальчик очень здорово танцует брейк-данс.

Класс продолжает молчать, каждый делает вид, что занят чем-то катастрофически важным. Мадам Феррар разочарованно вздыхает и выходит из кабинета.

– Капюсин, это у тебя в руках «Киндл»? – спрашивает Пьер.

– Это не мой, это Леа. Пожалуйста, не мешай, мне нужно узнать, что там произошло…

Пьер подсаживается к ней ближе и тоже погружается в чтение.

– Что она читает? – спрашивает Рафаэль.

– Понятия не имею, там больше двухсот книг.

Он кивает, ничего больше не говорит и, открыв свою книгу, тоже погружается в чтение. Я хочу спросить, что именно он читает, но решаю, что не стоит его отвлекать. Вместо этого я открываю тетрадь, чтобы перечитать домашнюю работу, но не могу сосредоточиться, ведь Рафаэль сидит так близко от меня… Волей-неволей я кошусь на него. Мне так нравятся его волосы, то, как он делает хвост сзади! Хочется потрогать этот хвост. Или провести носом вдоль его красивой шеи. Десять минут тянутся слишком долго, но и они, к счастью, подходят к концу. Со звонком в класс возвращается мадам Феррар.

– Ну что же, начнем, – она открывает журнал и проходится по списку. Все на месте.

– Пьер и Капюсин, – подняв голову, окликает она моих друзей, заметив, что те заняты чем-то посторонним.

Пьер поднимает вверх указательный палец, прося не отвлекать его. Мадам Феррар до ужаса возмущается.

– Вы что себе позволяете? – восклицает она.

– Мадам, если я сейчас не узнаю, прыгнул он из вертолета или нет, то умру от любопытства.

Но мадам Феррар поднимается со своего места и вырывает мой «Киндл» из рук Капюсин. Та, покраснев, ахает, но ничего не говорит.

– Это что, читалка? Вы читали? – удивленно разглядывая «Киндл», спрашивает мадам Феррар.

Пьер тяжело вздыхает и кивает.

– Кристина Старк, «Крылья», – читает название книги мадам Феррар и, к моему большому удивлению, улыбается. – Что ж, будущий президент, боюсь, тебе все же придется подождать до конца моего урока, чтобы узнать, какое решение принял Кристиан.

– Вы читали? – недоверчиво спрашивает Капюсин.

– Представь себе. Ну все, вернемся к нашим баранам. Открываем страницу двести шестьдесят один.

– Прыгнул или нет? – шепотом спрашивает меня Пьер.

– А что бы сделал ты? – лукаво интересуюсь я.

Месье ле президент закатывает глаза, а я усмехаюсь.

– Рафаэль, – окликает учительница, заметив в его руках книгу, не похожую на учебник английского. Он даже не поднимает глаз. – Может, зачитаешь вслух, а то мне немного любопытно, из-за чего именно ты так открыто проявляешь неуважение к моему уроку.

Я поворачиваюсь к Рафаэлю. Он, почувствовав мой взгляд, тоже смотрит на меня. В его черных глазах бурлит, кипит нечто такое, что не поддается описанию. Нечто такое, что затягивает меня в водоворот… Он опускает глаза в книгу и глубоко, проникновенно зачитывает:

– «Ты это чувствуешь сейчас, а это и есть вся твоя жизнь – сейчас. Больше ничего нет, кроме „сейчас“. Нет ни вчера, ни завтра. Сколько времени тебе потребуется на то, чтобы уразуметь это? Есть только сейчас. И если сейчас – это для тебя два дня, значит, два дня – это вся твоя жизнь, и все должно быть сообразно этому. Вот это и называется прожить целую жизнь за два дня. И если ты перестанешь жаловаться и просить о том, чего не может быть, это будет очень хорошая жизнь».

Он замолкает, поднимая голову и пряча книгу. Мадам Феррар все еще смотрит на него со смесью изумления и грусти.

– Страница двести шестьдесят один, Рафаэль, – тихо произносит она. Он молча кивает.

Я узнаю отрывок. Никогда не забуду эту книгу, ведь ее посоветовал мне ты, Мика. «По ком звонит колокол», Эрнест Хемингуэй. Ты тогда написал: колокол всегда звонит по тебе – и сейчас я понимаю. У тебя тоже было только сейчас… И, в отличие от нас, ты знал об этом. Ты знал: вот это – твоя жизнь, и в этот самый миг она проходит. Завтра может не настать никогда. У каждого из нас есть только сейчас, просто мы не больны раком или какой-нибудь другой болезнью. Мы просыпаемся с мыслью, что будет завтра, с мыслью, что этот день кончится, и начнется другой, и в наших мечтах тот, грядущий день, будет лучше сегодняшнего. Мы изменимся, станем такими, какими нас хотят видеть другие или мы сами: стройными, красивыми, успешными. Мы представляем следующий день нашей жизни, а сегодняшний не ценим, чаще всего думая: скорее бы закончилась школа, скорее бы уйти с работы, скорее бы настало лето, осень или зима. Мы вечно живем в будущем: «Когда я вырасту, я стану…» Но даже когда ты уже взрослый, ты не можешь остановиться и сказать себе: есть сейчас, и это мой день. Секунды текут, превращаются в минуты, минуты превращаются в целую жизнь… И никто не знает, как выбраться из этого лабиринта, никто не знает, где выход или кнопка «стоп». Все происходит само по себе. Ты живешь, а потом нет. Что ждет тебя по ту сторону? Есть ли рай, ад, Бог, великая Вселенная, инопланетяне или что-то другое? Ты не знаешь. Может, там вообще ничего нет… Вообще ничего… Но это ведь не важно, пока у тебя есть сейчас. Все это не важно, когда в твоих руках есть нечто реальное – секунда жизни. Этой секунды у многих нет. Например, у тебя, Мика, у тебя ее просто нет.

Рука Рафаэля лежит в нескольких сантиметрах от моей: красивая кисть с длинными пальцами, немного сбитыми костяшками, она больше моей, и мне становится интересно, какая она на ощупь: теплая или холодная? Мягкая или грубая? И слова из отрывка эхом вновь и вновь звучат в моей голове, произнесенные его потрясающим голосом. Мне хочется прикоснуться к его руке, дотронуться до его кожи, и мне страшно… Медленно я подвигаю свою кисть ближе к его, значительнее сокращая расстояние между ними. Он не шевелится, смотрит в мой учебник и делает вид, что слушает урок. Мое сердце колотится в груди, как сумасшедшее, дыхание учащается. Есть только сейчас, есть сейчас… Голос Рафаэля, звучащий в голове, сводит меня с ума, а слово «сейчас» терзает каждый нерв. Если есть только сейчас, если только сейчас реально и ощутимо, тогда я хочу почувствовать его руку в своей, я хочу узнать, какая у него кожа. Я глубоко вдыхаю, закрываю глаза и кладу свою руку поверх его. Моя маленькая кисть накрывает его большую, и в это мгновение, в это самое «сейчас», все внутри меня дрожит мелкой дрожью в ожидании его реакции. Он медленно и аккуратно переворачивает руку ладонью верх и сплетает свои пальцы с моими. И в эту самую секунду, в этот самый миг, в это самое мгновение «сейчас» имеет больше смысла, чем когда-либо. Оно настоящее.

* * *

После урока мадам Феррар подзывает к себе Делионов. Капюсин остается в классе, чтобы забрать мой «Киндл», и я решаю составить ей компанию.

– Одну секундочку, – просит мадам Феррар, – мне нужно сделать срочный звонок.

Раздается жужжание. Квантан лезет в карман и вытаскивает свой телефон, а мадам Феррар победно улыбается.

– Еще один, – она нажимает на кнопку, и из кармана Пьера слышится музыка.

– Я так и знала! Ну что, Августин Делион, не желаете ответить на звонок и объяснить, почему ваш внук отсутствовал в школе целую неделю?

Мы все замираем.

– Капюсин, твой «Киндл» на столе, забирай и больше не читай на моем уроке.

Но мы настолько шокированы выходкой учительницы, что не можем сдвинуться с места.

– Леа и Капюсин, вон из класса, – указывая на дверь, торопит нас мадам Феррар.

Мы выходим за дверь, и мадам Феррар плотно закрывает ее. Капюсин тут же прижимается к ней ухом, а я опускаюсь на колени и слушаю звуки, доносящиеся из замочной скважины.

– В пятницу вечером одна из моих учениц из Премьера L показала мне видео из вашей старой школы. Там был концерт, и вы выступали на сцене. Ты был на барабанах, ты на гитаре, а ты пел. Я предлагаю вам сделку, избалованные мальчишки. Поучаствуйте в субботу на благотворительном концерте, и я забуду о вашем маленьком секрете.

– Это шантаж, это непедагогично, – возмущается Пьер.

– Ладно, тогда пройдемте к директору.

– На этот концерт все равно никто не идет, – устало бормочет Квантан, – какой смысл?

– Смысл? – раздраженно буркает Пьер. – Где твои мозги? Представь, ученицам этой школы – этой самой, где, идя по коридору, ты только и видишь милые улыбки и заинтересованные взгляды, – сообщат: Делионы будут петь на благотворительном концерте! Да они продадут за день все билеты, которые уже месяц никто не покупает.

– Все правильно, я преследую лишь корыстные цели во благо африканской школы.

– Я попрошу бабушку выписать вам чек, у нее своя благотворительная организация, я думаю, она с радостью поможет, – заявляет Рафаэль. – Просто скажите, сколько нужно.

Я слышу, как смеется мадам Феррар.

– Вот как ты привык решать проблемы? В этот раз ты должен справиться сам, без помощи бабушки. Репетиции проходят после занятий и во время обеда в актовом зале.

– Я не могу петь, – говорит Рафаэль.

– Странно, на том видео ты прекрасно пел, что же произошло, горло заболело?

– Тому видео год, тогда я проиграл спор брату. Мы спорили на желание, и он заставил меня поучаствовать в школьном концерте, но я не пою. Пел всегда он, а как известно, мертвые не поют.

Капюсин касается моих волос, я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с ее огромными глазами.

Мадам Феррар тоже замолкает.

– Прости. Моя младшая сестра умерла от передозировки в семнадцать лет.

– Мой брат не был наркоманом, – голос Рафаэля становится жестким, – у него был рак.

– Я знаю. Ты думаешь, директор не побеседовал с каждым учителем, прося проявлять терпение? Я лишь пытаюсь сказать, что тоже теряла близкого человека, но жизнь продолжается, и ты это знаешь.

Я судорожно вздыхаю.

– Ты можешь сколько угодно объяснять, ссылаясь на смерть брата, что ты зол, и у тебя плохое настроение, и поэтому ты пропускаешь школу, хамишь учителям или делаешь всякие глупости. Я поступала так же, а тебе пора уяснить, что чек твоей семьи не всегда искупает последствия.

– Вы не можете таким образом заставлять его участвовать в вашем благотворительном концерте, – заявляет Квантан. – Это неправильно, просто неправильно.

– Жизнь вообще странная штука: очень часто правильные вещи кажутся неправильными и наоборот. Иногда пинок под зад работает лучше всяких слов о сожалении. Я никого не заставляю, я уже сказала, пойдемте к директору. Только, Рафаэль, пропускал школу ты один, а отдуваться будут все, точнее, Квантан и Пьер, которые как-то умудрились внести в графу телефонов твоих родителей свои собственные номера.

Я не вижу выражения лица Рафаэля, но слышу его тяжелый вздох.

– Я не пою, – повторяет он.

Мы слышим приближающиеся шаги и быстро отпрыгиваем от двери. Рафаэль открывает дверь, и тут его окликает Феррар:

– Даю тебе время подумать до конца учебного дня. В шесть часов я ухожу из школы, и если ответ «нет», завтра утром я жду тебя в кабинете директора. Точнее, жду вас всех.

Я злобно смотрю на нее. Ужасно хочется сказать ей какую-нибудь гадость, но я прикусываю язык и бегу вслед за Рафаэлем. Не дожидаясь своих кузенов, тот направляется в сторону лестницы.

– Рафаэль, – кричу я, в первый раз вслух называя его по имени. Он останавливается и, не оборачиваясь, спрашивает:

– Что, Леа?

Я догоняю его и, не зная, что сказать, спрашиваю:

– Пошли?

– Пошли, – отвечает он, и мы молча спускаемся по лестнице и идем по улице, все дальше и дальше удаляясь от школы. Я смотрю на часы.

– Осталось пятнадцать минут до конца обеда.

– Мы все равно не успеем к началу урока. Ты голодна?

– Нет.

– Все равно надо поесть, пошли в кафе на углу.

Мы садимся на террасе, и официант приносит меню.

– Что будешь? – спросил Рафаэль.

– Салат, пожалуй, а ты?

– Антрекот и картошку.

Я киваю, и за нашим столом некоторое время царит тишина. Рафаэль первым ее нарушает.

– В тринадцать лет мы создали свою группу. Нам посоветовала это старшая сестра Квантана, которая в свое время была фанаткой Jonas Brothers. Она сказала, что из нас получится крутая группа кузенов. Квен – барабанщик, Пьер – гитарист, я – бас-гитара и подпевка. Мика, мой брат – вокалист. Группа просуществовала год, мы учились в одной школе, Ле Розей. Это школа-пансион. Мы учились там с восьми лет, и с восьми лет я сидел с Микой за одной партой. В этой школе поощряют творчество, там есть комната для занятий музыкой. В четырнадцать лет Мике сказали, что у него рак легкого. В Швейцарии, где хорошая экология, и мы постоянно жили в горах… В этот момент группа перестала существовать. А я стал сидеть один. В классах по пять – десять человек это никогда не было проблемой. Все просто знали, что я ни с кем не сижу. Точнее, не сидел до твоего появления… – он посмотрел на меня с легкой улыбкой, которая тут же исчезла. – Прошлым Рождеством брат попросил меня выступить на ежегодном концерте ради родителей, и я выступил. Но я не могу петь, потому что вокалистом был он. Я должен был быть гитаристом.

Он говорит, а я не задаю вопросов, не издаю никаких звуков и просто слушаю.

– Понимаешь, когда в семье происходит что-то страшное, все рассчитывают, что ты в одночасье повзрослеешь и изменишься. Так, по крайне мере, было в моей. Когда Мика заболел, все ожидали от меня идеального поведения, отличных оценок, и когда я делал что-то не так, на меня смотрели со смесью грусти и разочарования. У меня было ощущение, что все хотят, чтобы я стал им. Ведь он был идеальным. Послушным, воспитанным, правильным, он был всем тем, чем не был я. Парадокс, правда? Мы выглядели абсолютно одинаково, но были совершенно разными. Тогда я понял, что мне нужно будет постараться сохранить в этой жизни свое собственное «я». Я отрастил волосы, чтобы не напоминать Микаэля, и продолжал вести себя как Рафаэль. Помню, лучший друг Мики, Сириль, решил стать и моим лучшим другом, когда Мика перестал ходить в школу. Возможно, он хотел поддержать меня, чтобы мне было не одиноко. Но знаешь, чем это все закончилось? Дракой. Я врезал ему. С тех пор он не сказал мне ни слова. Даже на похоронах. Почему я врезал ему? Потому что я не Мика, Леа. Я не хочу быть его заменой для своей семьи или для друзей. Я не его дублер.

В этот момент мне становится плохо. В глазах темнеет, голова наливается тяжестью, я опускаю ее на стол и жду, когда меня отпустит.

– Леа, – говорит Рафаэль. Я не отзываюсь, и он, разорвав две упаковки сахара, заставляет меня проглотить их содержимое. Я открываю глаза и начинаю моргать, чтобы взгляд сфокусировался. Сахар тает во рту, и потихоньку все вокруг приобретает нужные очертания.

– Ты завтракала? – спрашивает он.

Я не завтракала, но дело не в этом, я просто ужасно перенервничала и испугалась. Он не хочет быть дублером. Поэтому ты не хотел, чтобы я говорила ему, что дружила с тобой, Мика? Потому что он не хочет быть твоей заменой. Господи, насколько все сложно.

– Леа, ты слышишь меня? Мне вызвать врача? – Рафаэль наклоняется ко мне, вглядываясь в мое лицо, и я поднимаю голову.

– Со мной все хорошо. – И правда, приступ прошел, осталась лишь еле ощутимая слабость. – Спасибо, – благодарю я, кивая на разорванные пакетики, – мало кто бы додумался.

Он тоже кивает.

– Тебе нужно правильно питаться, глупо в восемнадцать лет доводить свой организм, мы не в Африке, у нас есть еда, сколько хочешь еды, это просто глупо… – Он смотрит мне в глаза и отчитывает меня, как маленького ребенка. Я думаю, что мне еще нет восемнадцати, но вслух произношу абсолютно другое. То, что ему следовало услышать:

– А тебе нужно спеть. Это будет один концерт, ты не займешь место брата и не станешь им. Если мадам Феррар хочет, чтобы ты сам расхлебывал последствия, устрой ей такой концерт, который она не скоро забудет.

Выражение его глаз меняется, они загораются озорными огоньками, которые делают их еще прекраснее.

– Поедим и вернемся в школу к следующему уроку, – говорит он спустя пять минут. – И съешь весь салат. Я поделюсь с тобой картошкой, хочешь?

Я смеюсь, а он улыбнулся.

* * *

На большой перемене между вторым и третьим уроком Рафаэль поговорил с мадам Феррар, они поторговались и решили, что Делионы прибудут только на последнюю генеральную репетицию, которая состоится в субботу, перед выступлением. Квантан и Пьер не спрашивают, почему Рафаэль изменил свое решение, Квен просто интересуется:

– Что именно мы будем играть?

Рафаэль улыбается.

– Сегодня вечером обговорим все детали дома, идет?

– Хорошо, – отвечает Квантан. Видно, что он вовсе не против сыграть на благотворительном концерте.

– Капюсин, пока я буду играть, стоя там, на сцене, не своди с меня глаз, потому что вся эта музыка, она будет лишь для тебя, котенок, – мурлычет Пьер.

И мы все дружно хохочем.

Глава 12

– Вы видели? Луи Виттон сейчас выпустил коллекцию сумок с принтами в виде картин знаменитых художников?

– Да, я, кажется, что-то видела на афишах… Тебе они нравятся? – спрашиваю я.

– Не особенно. Дело не в них, просто за год в Париже я не была ни в одном музее. Я не видела ни одного оригинала картины в свои восемнадцать лет… Это вообще нормально?

– Когда я только приехала в Париж, учительница по рисованию забрала нас на экскурсию в Лувр, мне было четырнадцать и мы отвратительно себя вели. С тех пор я ни разу его не посещала.

– Мы можем сходить вместе, если хотите, – предлагает Квантан. – Мы тоже там давно не были, последний раз лет пять назад? – он поворачивается к Рафаэлю и Пьеру, пожимая плечами. – Точно не помню.

– Я тоже ничего не помню, хотя старался слушать ту тетку, которая вещала о бессмертных шедеврах… – усмехается Пьер.

– Я был там недавно, – говорит Рафаэль, – что именно, Капюсин, ты хочешь посмотреть?

Она неловко улыбается и честно признается:

– Сама не знаю. Просто я живу в столице искусства, разве нет? Люди приезжают в Париж на три дня с других континентов и знают о нем больше меня…

– Они ничего не знают, – качает головой Рафаэль. – Ты в курсе, что люди проводят перед картиной максимум семь секунд и переходят к следующей? За семь секунд ты ничего не увидишь и не поймешь. Люди, которые успели сделать селфи на фоне Моны Лизы, ничем не лучше тебя, – успокаивает ее Рафаэль.

– Ты любишь искусство? – удивленно спрашиваю я.

Он поворачивается ко мне и наклоняет голову набок.

– Я люблю улавливать смысл… Тайные послания, спрятанные за слоем краски или в куске мрамора, – признается он.

– Да-да, он – чувствительная натура, именно поэтому ему все дают, – вставляет Пьер.

Квантан закатывает глаза, но воздерживается от комментариев.

– В общем, решено, – продолжает Пьер. – Давайте прямо завтра вместо уроков? У нас завтра контрольная по ЭКО [13], и причина для прогула вроде подходящая: обогащение общей культуры. Как думаете?

– Стойте! Завтра еще и английский, мадам Феррар заподозрит неладное, если нас всех не будет, – говорю я.

– Мадам Феррар, – раздраженно бормочет Пьер.

– Среди условий ее договора не было пункта о прогулах, – вставляет Рафаэль. – И думаю, она в первый же наш день поняла, что на ее уроках мы только время зря теряем.

Пьер и Квантан усмехаются.

– О Лея, тебя же тогда не было, – восклицает Капюсин. – Эти трое весь урок творили бог весть что. В конце концов наша уважаемая мадам явно решила их наказать и влепить по нулю [14]. Она вызвала их, попросила пересказать суть урока и ответить на вопросы. Представь, каково было ее удивление, когда каждый из них ответил с идеальным британским произношением, используя такие мудреные словечки, которые, я уверена, она потом выискивала в оксфордском словаре. Ты бы видела ее лицо в тот момент, – Капюсин прыскает от смеха.

– С тех пор она нас не вызывала, – довольно бросает Пьер.

– А где вы выучили английский? – поинтересовалась я.

– У нас была жен фий опер [15] Хариет – англичанка, и до восьми лет мы ходили в англоязычную школу, – объясняет мне Квантан.

– Но мадам Феррар, к ее горькому сожалению, не обладала такой информацией, – в очередной раз засмеявшись, говорит Капюсин. – Я тогда чуть не умерла, сдерживая смех…

– Так что, вы думаете, она легко простит вам прогул? – спрашиваю я.

– Ей плевать на наши прогулы, – уверенно заявляет Рафаэль.

– Значит, мы завтра прогуливаем школу, чтобы посетить музей? – подводя итог и приподнимая брови, интересуюсь я.

– Почему бы и нет, – отвечает Пьер. – Мы же странные! Я имею в виду, посмотри на Квантана или Рафаэля…

Я усмехаюсь.

– Тогда давайте встретимся в десять часов у входа в пирамиду [16],– серьезно предлагает Рафаэль.

– Постойте, мы серьезно прогуливаем завтра школу, чтобы пойти в музей? – восклицает Капюсин.

– Есть возражения? – с улыбкой спрашивает Квен.

– Нет, просто мы реально странные, – улыбнувшись, отвечает она.

– А сколько стоит билет? – серьезно интересуюсь я.

– Видишь ли, Леа, мы – граждане замечательной страны. Пока тебе не исполнилось двадцать четыре года, ты можешь посещать любой музей абсолютно бесплатно. Ведь наше государство за всестороннее развитие молодежи. На те огромные налоги, что платит наша семья за свои французские предприятия, могла бы, наверное, год легко просуществовать какая-нибудь африканская страна, но давайте смотреть на вещи оптимистично. Раз в десять лет бесплатно посещать музеи, пока тебе не исполнится двадцать четыре, – тоже не так уж и плохо. Главное, что у нашего президента есть личный парикмахер, визажист, три секретарши и десять водителей. Налоги во благо государства. И посещения музеев. Вот это я понимаю, – декламирует Пьер.

– А какие у вашей семьи предприятия? – интересуется Капюсин.

Парни переглядываются.

– Все не перечислишь, – начинает Квантан. – Телекоммуникации, космические инновации, издательства, отельный бизнес. В общем, много разного…

Мы с Капюсин смотрим на них широко раскрытыми глазами.

– Издательства? – переспрашивает она.

– Телекоммуникации? – бормочу я.

– Да, там и книги, и журналы. Например, моя сестра сейчас работает во французском «Ванити Фейр», – обращаясь к Капюсин, поясняет Квантан, – и «БуагТелеком», которым ты пользуешься, – пожав плечами, говорит он мне.

– Ничего себе, – в один голос восклицаем мы.

– То есть вы – миллионеры, да? – как-то по-детски спрашивает подруга.

И Пьер усмехается.

– Бери выше.

– Какого черта вы такие болтливые, – хмуро произносит Рафаэль. Видно, что ему слегка неловко. Кто бы мог подумать, что он скромный малый!

Я подхожу к нему и трогаю его грудь, плечи, шею, потом перемещаюсь на лицо. Он не двигается, а потом с любопытством спрашивает:

– Что ты делаешь?

– Я никогда в жизни не видела миллиардера, просто проверяю, настоящий ли ты, – дергая его за нос, отвечаю я.

Он фыркает и качает головой.

– В следующий раз так и скажи: Раф, я хочу тебя полапать. Поверь, он не будет против, – с хитрой улыбочкой гововрит Пьер.

Я ничего не успеваю ответить, меня спасает звонок.

– Какой у нас сейчас урок? – интересуется Рафаэль, явно меняя тему.

– Ты до сих пор не знаешь своего расписания? – ехидно спрашивает Квантан.

– Математика, – отвечаю я.

Капюсин тяжело вздыхает.

– Почему, когда говорят про математику, используют выражение «магия чисел»? Вы видели наше последнее упражнение? Там иксов, игреков, всяких палочек и скобочек больше, чем чертовых чисел.

– Сколько ты получила по той контрольной? – интересуется Пьер.

– Восемь, – отвечает она, хмуря брови, – а ты?

– Восемнадцать, – он улыбается.

– Ненавижу тебя! – кричит Капю. – Как это вообще возможно? Получить восемнадцать из двадцати по математике?

– Рафаэль получил двадцать, – вставляет Пьер, тыча пальцем в кузена, – ни одной ошибки, ненавидь его. Хочешь, я позанимаюсь с тобой математикой?

Мы подходили к классу, Капюсин поворачивается к Пьеру, лукаво улыбаясь.

– Лучше позанимайся со мной магией, только настоящей, – нараспев произносит она и ныряет в класс.

Пьер останавливается на секунду, а потом бежит вслед за ней.

Квен качает головой и спрашивает:

– Леа, а сколько получила ты?

Я поворачиваюсь к Рафаэлю.

– Тоже двадцать, и ни одной ошибки. – Подмигнув, я захожу в класс. Еще никогда двадцатка по математике так меня не радовала.

Идет дождь, мрачные тучи сливаются воедино с серыми крышами самого прекрасного города мира. В этом весь Париж. Он пребывает в серой задумчивости, навевая свое настроение окружающим. Впятером мы стоим перед стеклянной пирамидой, разглядывая ее.

– Кажется, ее поставили при Миттеране, или нет? – интересуется Пьер.

Рафаэль проводит рукой по мокрым волосам и отвечает:

– Да, в девяносто втором году. А вы знаете, почему бывшую резиденцию королей называют Лувр?

– Зачем спрашиваешь? Просто рассказывай… – улыбается Пьер.

– Потому что раньше тут был лес, в котором охотились на волков, – отвечаю я. – Волк – Лу. Отсюда и название – Лувр.

Рафаэль кивает.

– Зайдем? – спрашивает он, направляясь ко входу. Мы идем вслед за ним, спускаемся по лестнице, и нашим взорам предстает перевернутая стеклянная пирамида, под которой стоит другая, маленькая, сделанная из камня. Я сразу вспоминаю «Код да Винчи» Дена Брауна.

– С чего именно вы хотели бы начать?

– Давай с классики? Например, с Венеры Милосской? – предлагает Квантан.

– Тогда нам туда, – дернув головой в сторону одного из проходов, говорит Рафаэль.

– Придется много походить, да? – весело спрашивает Капюсин. – Хорошо, что я надела балетки.

– Я и забыла, какой он красивый внутри, – произношу я, разглядывая расписные потолки.

– Резиденция королей как-никак, – пожимает плечами Квантан, – в этих коридорах принцы устраивали скачки, видишь, какие они длинные?

– Они скакали прямо в замке? – удивляется Капюсин.

– Да-да, и именно в этих длинных коридорах, – улыбается Квантан.

– Ничего себе, я вообще думала, Версаль был королевской резиденцией, – говорит она.

– При Людовике Четырнадцатом, Короле-Солнце, весь двор переехал в Версаль, до этого все династии жили здесь. Разумеется, такого замка, который сейчас стоит в Версале, во время переезда и в помине не было, фактически они жили в во времянках, зимой там бывало жуть как холодно, говорят, даже вино в бокалах леденело.

– А почему тогда он решил переехать в Версаль? – интересуюсь я.

– Он хотел стать королем Франции, а не Парижа. Богатая знать того времени не всегда подчинялась королю. Он пытался исправить это и взять власть в свои руки, – объясняет Квантан.

– Ему удалось?

– В принципе да, но не забывай, уже при Людовике Шестнадцатом произошла революция, то есть сам «Король-Солнце» был сильным правителем, а его последователи – уже нет. И, если честно, мне кажется, Париж – это сердце Франции, и управлять им надо отсюда. Так что, если бы я жил в то время, то тоже не поддержал бы идею переезда в Версаль, – усмехается Квантан.

– Кстати, о революции, – вступает Рафаэль. – Если вы заметили, три главных здания стоят буквой «П». Со времен Средневековья каждый французский король строил в Лувре что-то новое. Было здание, которое построила Екатерина Медичи. Оно закрывало букву «П», превращая ее в квадрат, и окна из него выходили на сад Тюильри, который, кстати, развела она же, а вот само здание в итоге сгорело дотла во время революции.

Мы идем по коридорам и огромным залам, на стенах которых висят картины, не останавливаемся ни перед одной, но меня поражает, как их много.

– Вот мы и в зале древнегреческой скульптуры, – провозглашает Пьер, как только перед нами предстают прекрасные, точенные статуи, изображающие фигуры мужчин и женщин.

– Греки, конечно, ценили эротику, – произносит он, рассматривая полуголые женские статуи. – Но почему они до такой степени уменьшали мужское достоинство? – недовольно спрашивает он. – И почему никто не говорит о дискриминации? Женская грудь изображена в прекраснейшем виде… Чертовы скульпторы.

Мы прыскаем от смеха и подходим ближе к статуе Венеры.

– А чем вообще она знаменита? – спрашивает Капюсин, разглядывая ее. – Я имею в виду, здесь столько статуй, почему ее выделяют?

– Ее нашли на острове Милос в 1820 году, а сделана она 130/100 лет до н. э. Греки ценили в статуях движение, таким образом они могли демонстрировать мускулатуру. Мышцы этой статуи напоминают скрученную спираль, – Рафаэль указывает подбородком в сторону Венеры. – Пракситель, скульптор, тут превзошел самого себя. Но самое главное – в ней есть тайна, – оборачиваясь к Капюсин, говорит он. – Человечество любит загадки, и вот уже сотни лет люди строят теории и догадки относительно ее рук. Никто из ныне живущих на земле не знает, какими они были… Ты только вдумайся, никто не знает и никогда уже не узнает.

– А какие есть теории? – спрашиваю я.

– Венера – богиня любви, она могла эротично прикрываться или держать в руках яблоко – символ новой жизни.

– Эротично прикрываться? – переспрашивает Пьер. – Однако, какая игривая женщина, – поигрывая бровями, заявляет он, и мы смеемся.

– Они точно знали толк в красоте тела, – бормочет Квантан.

– Да, я помню ту историю про суд, – с усмешкой начинает Пьер. – В общем, дело было в древней Греции, судили женщину, не помню всех подробностей. Помню только, что ее адвокат, проигрывая процесс, сорвал с нее тунику и воскликнул: «Вы правда думаете, что такая красота может быть виновна?!» И что вы думаете? Девушку оправдали, и это не выдуманная история. Наверно, у нее была грудь, как у тебя, Капюсин, – заканчивая историю, подмигивает он.

Капюсин фыркает, Квантан качает головой, Рафаэль пребывает в своем собственном мире, а Пьер широко улыбается. А я думаю о том, что хочу, чтобы так было всегда. Хочу, чтобы на свете были вещи, которые не меняются, как, например, эта статуя в Лувре, которая будет стоять тут, когда нас уже не станет. И новые поколения придут на нее смотреть, и точно так же, как мы, будут гадать, что именно держала в руках Венера, и как именно она прикрывалась.

– Кстати, а какие у нее вообще параметры? – интересуется Пьер серьезным тоном.

– 89-69-93,– отвечает Рафаэль.

– Неплохо, – оценивающе кивает Пьер, – ну что, мсье чувствительность, какая наша следующая остановка?

– Назовешь меня так еще раз, и я тебе врежу, – заявляет Рафаэль, а Пьер смеется:

– Я ждал эту реплику еще вчера, Раф, ты стареешь.

– Скорее взрослеет, тебе бы тоже не помешало, – бурчит Квантан.

Рафаэль поворачивается к нам:

– Есть одна картина, которую я бы хотел вам показать, вы не против романтизма?

Капюсин подходит ближе к нему и кивает:

– Показывай все, что хочешь.

Мы идем в зал французской живописи в поисках романтизма, который шокирует до глубины души каждого из нас. Рафаэль приводит нас к картине Теодора Жерико «Плот Медузы».

– На картине изображен плот, который построили после крушения судна «Медуза», – задумчиво говорит он. – В верхней части полотна – живые люди, которые размахивают тряпками, чтобы привлечь внимание тех, кто на корабле, и спастись. Заметьте, тряпки белые. Белый – цвет надежды. Вы только посмотрите, как эмоционально художник передает их надежду. Их отчаянное желание спастись. Практически у всех руки подняты вверх, к той самой надежде, к тому спасению, о котором они мечтают и молятся…

В нижней части картины – трупы. Почти у самого края плота среди них сидит единственный живой человек, он склонился над мертвым телом сына, он не смотрит в сторону надежды, в сторону спасения. Его ничего не интересует. Он смотрит в никуда. Загляните в его глаза, они стеклянные, пустые, безжизненные. Он и есть сама безнадежность…

Мы молчим, затаив дыхание и проникаясь работой художника. От глубокого голоса Рафаэля по моему телу бегут мурашки…

– Картина 1819 года, – продолжает он. – И она положила начало романтизму. Главная идея романтизма – не что-то любовно-красивое, а эмоции во всех видах, со всеми их возможными и невозможными гранями. Сюжет реален, судно «Медуза» действительно затонуло тогда у берегов Сенегала и сто сорок выживших попытались спастись на плоту. В живых осталось пятнадцать, и виной тому каннибализм.

По моей спине бежит холодок.

– Сколько эмоций в одном полотне, – шепчу я.

Рафаэль отрывает взгляд от картины, смотрит на меня, и я тону в его черных глазах.

– Что-то еще скажешь?

– Картина завораживает, пугает, и… – я запинаюсь, подбирая правильные слова.

– И? – переспрашивает он.

– И это прекрасно, – глубоко вздохнув, отвечаю я ему.

Он стоит передо мной. Он такой невероятный, высокий, статный, с прямой спиной и прекрасной длинной шеей. Он смотрит на меня своими глубокими огромными глазами, завораживающими, пугающими и прекрасными, как бушующее море, как ночное небо без звезд.

– Что должно случиться с человеком, чтобы ему захотелось такое написать? – разглядывая картину, размышляет вслух Квантан.

Рафаэль оборачивается к нему, освобождая меня из плена своего взгляда.

– Кровавая история нашей страны. Его детство совпало с революцией, трупы валялись на улицах тогда, а на площади повесили двести человек. Думаю, ребенком он видел мертвецов.

– Всего одно событие – и такая цепочка последствий, – бормочет Квен.

– Ты только что назвал революцию «всего одним событием»? – серьезно интересуется Пьер. – Революция, старина Квен, это не одно событие, это… – он не успевает договорить.

– А ведь четырнадцатого июля мы так радуемся фейерверкам, – перебивает его Капюсин непривычно тихим голосом.

– Так устроен наш мир, одно поколение умирает, другое празднует, – отвечает Квантан.

– Так, – цокнув языков, начинает Пьер, – мы идем смотреть Мону Лизу и парочку других шедевров Леонардо. Гид из тебя все-таки мрачноватый, – беря за руку на удивление тихую Капюсин, заканчивает он, обращаясь к Рафаэлю.

– Постойте, – говорит Квантан, – Раф, помнишь, мы как-то обсуждали гуманизм и тот факт, что Микеланджело своим Давидом задал ему тон?

Пьер закатывает глаза.

– Они обсуждали гуманизм… Где мои кузены, и что вы с ними сделали?

– Как именно он задал ему тон? – спрашиваю я.

Рафаэль пожимает плечами:

– До него Давида изображали смазливым женоподобным мальчиком, который смог победить огромного Голиафа лишь благодаря молитве. То есть все дело было в ней: он помолился Богу, и Бог помог ему.

Микеланджело же создал сильного Давида, грозного, мужественного. Тем самым он пытался сказать, молитва – это дело, конечно, хорошее, но сам человек играет немалую роль в своей собственной жизни. Отсюда и гуманизм. Хвала человеку, – объясняет Рафаэль. – А почему ты это вспомнил, Квантан?

– Ты тогда сказал, что в Лувре есть две его незаконченные статуи какой-то гробницы или… – он на некоторое время замолкает, – в общем, я не помню, но давайте посмотрим еще эти статуи, а потом уж перейдем к туристической программе.

– Конечно, давайте, – вступает Капюсин. – Со мной все хорошо, я просто задумалась о жизни, но ведь ты прав, Рафаэль. Все эти туристы вокруг, которые бегают с фотоаппаратом и палочками для селфи, они же ничего не видят. Они пройдут мимо этого шедевра и даже не поймут его смысл, не узнают всей глубины и красоты творения.

Рафаэль улыбается, а Пьер удивленно смотрит на нее:

– Где, черт побери, моя Капюсин, и что ты с ней сделал?

Дружно усмехнувшись, мы идем из зала в зал к скульптурам, о которых я ничего до сих пор не слышала.

– Предупреждаю, статуи незаконченные, они не обтесаны, но смысл в них есть, – подводя нас к двум огромным кускам мрамора, говорит Рафаэль. – Два раба, – показывая на каждую скульптуру пальцем, добавляет он. – Два человека, пребывающие в абсолютно равных условиях… в условиях рабства. Видите разницу?

И мы видим. Тело одного раба скрючилось, словно от дикой боли, а на лице была написана тяжелая мука. Второй стоял, подняв голову, с блаженным выражением лица. В голове эхом прозвучали слова Рафаэля: «два человека в равных условиях». Но совершенно разные, подумала я.

– Если вы живете дерьмовую жизнь, спросите себя, не дерьмо ли вы сами? – подводит итог Пьер.

Рафаэль усмехается.

– Именно. Истинную свободу никому не отнять.

– Жаль, что они незаконченные, – говорит Капюсин.

– Да, – соглашается с ней Квен, – задумка интересная.

– Мы здесь уже почти два часа, – с удивлением сообщает Пьер. – Вы вообще почувствовали ход времени?

– Нет, – качая головой и рассматривая лица и фигуры рабов, отвечаю я.

Свобода. Она возникает в душе и порождает крылья, подумала я, разглядывая мечтательное выражение лица раба.

– Рожденный ползать летать не может, – произношу я вслух.

Рафаэль встает рядом со мной и говорит:

– Да, только мы, люди – особый вид, мы можем научиться всему, чему пожелаем. Мы сами возводим перед собой границы и сами их разрушаем.

Я ничего не отвечаю. Я смотрю на огромные куски мрамора, которые возвышаются надо мной, и понимаю, что мы все в какой-то мере рабы. Мы рабы обстоятельств, своих желаний, своих страхов. Мы рабы жизни. Но только от нас зависит, как мы встречаем трудности и соблазны, как ведем себя в опасности и в радости. Только от нас зависит, какую жизнь мы проживем. Всецело и полностью от нас.

– Все, теперь пошли смотреть туристическое, – говорит Квантан.

– Я не хочу, давайте вы посмотрите без меня, – просит Рафаэль.

– А что ты будешь делать? – интересуюсь я.

– Поброжу по коридорам, – пожав плечами, отвечает он, – хочешь со мной?

Он спрашивает небрежно, спокойно, а мое глупое сердце начинает биться со скоростью света.

– Тогда давайте так, – Пьер смотрит на часы, – сейчас 12:35. Через час встречаемся у перевернутой пирамиды и идем обедать, хорошо?

– Хорошо, – отвечает Рафаэль, – ну так что, Леа, ты со мной?

– А ты покажешь мне что-нибудь интересное?

– Да, – коротко говорит он с улыбкой.

– Тогда встретимся через час, – соглашается Квен, и они с Капюсин и Пьером удаляются от нас по коридору.

А я остаюсь одна с Рафаэлем, который веселым взглядом смотрит на меня.

– Почему ты так на меня смотришь?

– Потому что ты ужасно смешная, когда нервничаешь.

– Я не нервничаю.

– Абсолютно, – уверенно кивнув, заявляет он.

Я закатываю глаза.

– Спешу напомнить, ты обещал показать мне что-то интересное.

– Нам туда, – просто отвечает он.

Мы идем в полной тишине, он возвышается надо мной, останавливаясь и пропуская спешащих туристов.

– Леа, ты знаешь историю о разбуженной поцелуем Психее?

– Нет, – честно отвечаю я.

– Это древнегреческий миф, который рассказывает о стремлении к любви и о ее силе. Амур влюбился в Психею – человеческую женщину. Его стрела должна была сломать ей судьбу, заставить полюбить отвратительного человека и всю жизнь быть несчастной, так ему велела его мать Венера. Но он ослушался, полюбил Психею и тайно женился на ней. Я не буду рассказывать тебе о всех трудностях, через которые им пришлось пройти. Самое главное, его поцелуй спас ее от бесконечного долгого сна. Поцелуй истинной любви, – он подмигивает мне.

– Спящая красавица, – улыбаюсь я.

– Возможно, Шарля Перро вдохновила эта история, – отвечает он, и на его губах появляется улыбка. – Смотри. – Рафаэль останавливается перед сравнительно маленькой скульптурой и спрашивает: – Что ты видишь?

Я минуту молчу, проникаясь духом прекрасной, потрясающей статуи.

Ангел с красивыми крыльями за спиной трепетно смотрел на девушку, невероятно нежно обнимая ее. Одной рукой он слегка приподнимал ее голову, касаясь волос, второй касался ее груди, и это прикосновение казалось таким реальным, таким осязаемым! Девушка подняла руки и потянулась к нему. Ласково обнимая своего ангела, она смотрела прямо ему в глаза. В этой статуе было столько тепла! Прикосновения казались ощутимыми, взгляды – настоящими.

– Нежность в объятиях холодного мрамора, – говорю я.

– Психея в древнегреческой мифологии олицетворяет душу, видишь, как она тянется к Амуру, богу любви? Возможно, статуя символизирует желание души любить.

– Тебе кажется, скульптор хотел сказать, что мы не можем жить без любви?

– Именно так, ведь она проснулась лишь от его поцелуя. – Рафаэль говорит тихо, убежденно, и каждое его слово проникает мне в душу.

– Как это вообще возможно – вложить в камень столько чувственности?

Он качает головой.

– Я не знаю, но каждый раз, когда я смотрю, как он обнимает ее, мне начинает казаться, что передо мной настоящие живые люди.

– Живые люди на такое не способны.

Он оборачивается ко мне:

– Почему не способны?

Я пожимаю плечами.

– Мне кажется, в наше время люди не могут потерять голову. Не могут так любить. Он так нежно ее касается, будто она самое большое сокровище на земле. Такое ощущение, что люди придумали это чувство и живут с надеждой однажды испытать нечто столь же великое.

– Ты считаешь, это все выдумано? – серьезно спрашивает он.

Я прикусываю губу и честно отвечаю:

– Не знаю. Но мне хочется верить, что в жизни существует что-то большее, чем наши серые будни. Некий скрытый смысл, нечто такое, ради чего хочется жить.

– Например, любовь? – догадывается Рафаэль.

– Да, но я сомневаюсь в ее существовании. Боюсь, она – лишь плод фантазии поэтов, писателей, художников, скульпторов, точно так же, как ангелы… ведь этот скульптор высек ангела, которого в жизни никогда не видел, а просто выдумал. Что мешало ему точно так же выдумать любовь?

Рафаэль кивает, подходит ближе и просит:

– Закрой глаза.

– Зачем?

– Просто закрой, – и он смотрит своим особенным взглядом, от которого все внутри меня начинает плавиться. Я послушно закрываю глаза. Несколько секунд ничего не происходит, а потом я ощущаю, как он проводит пальцем вдоль моей щеки.

– Что ты чувствуешь, Леа? – раздается шепот у моего уха. Мое дыхание учащается, ведь Рафаэль так близко.

– Тебя, – еле слышно отвечаю я.

Он проводит пальцем по моим приоткрытым губам, и все внутри начинает трепетать от этого теплого, приятного прикосновения.

– Леа, – шепчет он, и я ощущаю на лице его дыхание. Его рука медленно гладит мои волосы, он нежно притягивает меня к себе и целует. Не веря в происходящее, я невольно протягиваю руки к его плечам. Поцелуй становится жарче, рука Рафаэля медленно сползает мне на талию, наши тела соприкасаются, и я ощущаю исходящее от него тепло. Он целует меня нежно. Не спеша, наслаждаясь моментом.

Мы целуемся долго. Не знаю, как это выглядит со стороны – парень и девушка, слившиеся в поцелуе перед неописуемо красивой статуей. Возможно, туристы нам завидуют. Смотрят на нас, молодых, и начинают верить в существование чего-то большего, чем серые будни.

Чтобы отдышаться, я отодвигаюсь, открываю глаза и вглядываюсь в глаза Рафаэля, его черные, волшебные, такие глубокие и таинственные.

– Можно придумать много всего, Леа, но не то, как смотрит на тебя девушка после поцелуя, – произносит он тихо, и я думаю, что шепот – это волшебство… таинственная магия. Пока вы говорите шепотом, слова, произнесенные вами, хранят тайну. Вашу тайну. Шепот сооружает невидимые границы между вашим миром и всем остальным. Сохраняя сокровенное, он бережет ваш секрет. Я провожу ладонью по небритой щеке Рафаэля.

– Можно придумать много всего, Рафаэль, но не то, как парень смотрит на тебя после поцелуя, – эхом вторю я его словам. Сберегая этот миг.

Глава 13

В среду Делионы не являются в школу, и мы сидим за длинным столом вдвоем с Капюсин. Я не могу сосредоточиться на английском. Вертя телефон в руках под столом, сто раз набираю и удаляю один и тот же текст: «Привет, Квен. Пришли мне номер Рафаэля». В конечном итоге я прячу телефон в сумку. Рафаэль тоже может спросить мой номер у Квантана.

В четверг их снова нет, и я разочарованно гляжу на открытую дверь класса в ожидании чуда по имени Рафаэль, но ни он, ни его кузены не появляются.

На перемене к нашим одноклассникам подходит учитель физкультуры месье Бертран и спрашивает, где Делионы. Ребята качают головами и указывают на нас с Капюсин.

– Завтра турнир по футболу, – встревоженно говорит нам учитель, – эти мальчишки обещали поучаствовать.

– Я могу позвонить Пьеру и спросить его, – предлагает Капюсин.

– Будь добра, – кивает Бертран.

Капюсин три раза набирает номер Пьера и все три раза безрезультатно.

– Извините, он не берет трубку, – пожав плечами, сообщает подруга. Учитель расстроено смотрит на нее и интересуется: – Они хотя бы в Париже?

– Насколько мне известно, они никуда не уезжали, – неуверенно отвечает Капюсин.

Я пишу Квантану короткое сообщение: «Ca vа?» [17]

Спустя сорок минут наконец приходит ответ: «Репетируем к концерту. Нон стоп».

«Бертран искал вас, вы будете участвовать в турнире завтра?» – набираю я. Сообщение доставлено, но не прочитано. Я разочарованно вздыхаю… Через час мне приходит голосовое сообщение с незнакомого номера.

– Скажи ему, мы будем там, – твердым и глубоким голосом говорит Рафаэль, и я улыбаюсь. Вечером я прослушиваю сообщение длительностью в шесть секунд бессчетное количество раз. Пять слов эхом звучат у меня в голове, и я не могу перестать улыбаться. Завтра я увижу тебя… Рафаэль.

* * *

В пятницу утром перед воротами школы ко мне подлетает Капюсин.

– Леа, у меня тут такое, – показывая на свернутые рулоны ватманов, весело кричит она, – пошли быстрее в класс.

Мы первыми забегаем в класс экономики, и Капюсин со счастливой улыбкой разворачивает несколько склеенных между собой ватманов. На них огромными буквами в стиле граффити написано: «Allez Les Delion» [18].

– Вчера вечером попросила пятнадцатилетнего соседа написать. Он увлекается рисованием на стенах, – улыбается она. – Тебе нравится?

– Им будет жутко приятно, ты просто гений, – обнимая подругу, отвечаю я.

– Будем держать его вместе и скандировать: «Allez Les Delion». – И мы весело смеемся, предвкушая удивленные и веселые взгляды парней.

Мы выходим из метро и направляемся в сторону стадиона, где скоро начнется матч. Перед входом столпился весь лицей, и мальчики весело обсуждают предстоящий турнир. Я высматриваю Делионов, но их нигде не видно.

– Может, они уже зашли?

Капюсин кивает, и мы проходим к футбольному полю. Мне всегда нравился этот стадион с видом на Эйфелеву башню, верхушка которой упирается в ярко-голубое небо без единого облачка. Погода на удивление жаркая, я снимаю толстовку и начинаю озираться в поисках парней. Их нигде нет. Мы с Капюсин, переглянувшись, опускаемся на ступеньки. Учителя распределяют команды и объясняют, как будет проходить отбор. Девочки сидят на траве или, как мы, на ступеньках. Вокруг царит веселье, все шутят, наслаждаясь солнышком. Все, кроме нас. К нам подходит месье Бертран.

– Есть новости? – спрашивает он.

Мы качаем головами, и тут вдруг раздается громкий голос Пьера:

– Придурки, шевелите булками, они сейчас начнут без нас!

Капюсин и я вскакиваем с мест и бросаемся ему навстречу.

– Пьер, – восклицает подруга, – вы все-таки пришли.

Он подбегает к нам и целует в щеки.

– Девчонки, я, черт возьми, соскучился по вам! Конечно, пришли. О, Леа! Аллилуйя, ты сняла толстовку! И посмотри-ка, оказывается, у тебя есть грудь и талия!

Подошедший Рафаэль отвешивает ему подзатыльник.

– Ай, – возмущается Пьер, – это еще за что? Я ничего плохого не сказал. Я, между прочим, даже соврал насчет груди… – И он подмигивает мне, а мы с Капюсин громко смеемся, потому что очень рады их видеть.

– Делионы, – зовет мсье Бертран, – мы уже начинаем.

Рафаэль смотрит на меня.

– Ты как?

– Хорошо, а ты?

Он кивает:

– Тоже. Будешь болеть за нас?

– Даже не знаю, – я пожимаю плечами, – а вы выиграете?

– Ты в этом сомневаешься? – интересуется он, глядя прямо мне в глаза.

– Не оставь мне ни единого повода, – подмигиваю я.

– Капюсин, – орет Пьер на весь стадион, и все головы поворачиваются в его сторону, – каждый мой гол в твою честь, котенок!

Рафаэль усмехается и идет к полю, бросив через плечо:

– Леа, смотри внимательно.

– Леа, Капюсин, – пробегая мимо нас и натягивая через голову майку, машет Квен.

Довольная Капюсин поворачивается ко мне, поигрывая бровями, и спрашивает:

– Ну что? Развернем плакат?

– Еще бы, – отвечаю я, провожая Рафаэля взглядом.

Делионы действительно не оставляют соперникам ни шанса. Рафаэль играет жестко, контролируя мяч и после каждого гола поглядывая с усмешкой в мою сторону. Кажется, будто на поле бегают только они втроем. Мы с Капюсин держим огромный плакат и орем во все горло, заслужив тем самым недовольные возгласы всяких девиц и счастливые взгляды Пьера. Наш учитель по физкультуре месье Бертран ходит вдоль поля гордый, как петух. В последней игре против премьера ЕС победный гол с подачи Рафаэля забивает Пьер. Как футбольная звезда, он срывает с себя майку и кричит:

– Капюсин, детка, это для тебя!

Капюсин, весело смеясь, на всех парусах бросается к нему, но останавливается, не добежав около метра.

– Нет, милый, сначала душ, потом обнимашки.

Пьер весело фыркает и подхватывает ее на руки. Она пищит, и стоящий рядом Квантан начинает громко хохотать.

– Ну что, больше не сомневаешься, стоит ли за нас болеть? – За моей спиной как привидение возникает Рафаэль, и я подскакиваю от неожиданности.

– Ты напугал меня.

– Я не специально, – ухмыляется он.

Капюсин и Пьер подходят к нам. Квантан, тяжело дыша, гордо смотрит на парней.

– Ну что, кузены, мы можем смело рассказывать нашим детям, что за все школьные годы ни разу не проиграли в турнире по футболу.

– Ни разу? – удивленно спрашиваю я.

– Ни разу, – качая головой, гордо отвечает Рафаэль.

– Конечно, ни разу, этот псих не умеет проигрывать, – усмехается Пьер, показывая пальцем на Рафаэля.

– Какие же вы красавчики! – кричит Капюсин. – Господи, это было круче всяких чемпионатов Европы, честное слово!

К нам подходит месье Бертран с широкой улыбкой на лице.

– Спасибо, мальчишки, наконец и мой класс показал класс, – и он ржет над собственной шуткой. Мы переглядываемся и тоже хохочем.

Капюсин достает телефон.

– Не могли бы вы нас сфотографировать? – просит она учителя.

– Конечно, мадмуазель.

– Пьер, встань слева от меня, Квантан, ты рядом с ним. А ты, Рафаэль, встань рядом с Леа. Леа, давай поднимем плакат.

– Генералиссимус Капюсин, – шутит Квантан, вставая на свое место. Рафаэль тоже подчиняется и подмигивает мне.

– На счет три, хорошо? – кричит месье Бертран. – Раз, два, три, скажите «устити» [19]!

Он фотографирует нас. Это фотография становится потом самой моей любимой. Наша первая совместная фотография. Рафаэль стоит на ней очень близко ко мне и смотрит прямо в камеру с веселой улыбкой на лице, Квантан умудрился закрыть глаза и поэтому вышел очень нелепо. Пьер со своей фирменной усмешкой повернул голову к Капюсин, а та радостно улыбается с торчащими во все стороны светлыми волосами и красными щеками. Моя голова лежит на плече Рафаэля, и я не могу поверить в свое счастье. Он стоит здесь. «И он настоящий», – проносится у меня в голове в этот миг, который запечатлел телефон Капюсин, остановив мгновение, в котором мы навеки будем молоды и счастливы.

* * *

Парни, переодевшись, подходят к нам.

– Скажите, что вы сейчас не собираетесь репетировать, – унылым голосом произносит Капюсин.

– А чем бы ты хотела заняться? – интересуется Пьер.

– Тут ведь недалеко Марсово поле, – говорю я. – Давайте купим что-нибудь поесть и посидим там, сегодня такая хорошая погода, – и я поднимаю голову к небу. К такому голубому, красивому небу… Солнечный свет играет на серых османовских зданиях [20], подчеркивая их красоту и оживляя. Париж в хорошую погоду становится таким уютным и теплым! Распускаются почки, и деревья в зеленых маленьких листочках стоят красивые и нарядные. Я не могу сдержать улыбки. Весна наконец пришла.

– Очередной пикник? – весело спрашивает Квен.

– Ведь нам нужно как-то отметить вашу победу, – не сдается Капюсин.

– Только в этот раз пьем холодное розе, – вставляет Рафаэль.

В ближайшем магазине мы покупаем вино, кубики льда, чипсы, орешки, багеты, разнообразные сыры, также пластиковые бокалы и штопор.

– В этот раз мы приехали на «Тесле» Квена, а у этого неудачника нет пледов, на чем будем сидеть?

– Сегодня так тепло, можно просто на траве, постелим пакет и разложим на нем еду, – предлагаю я.

Чем ближе подходишь к башне, тем отчетливее осознаешь, насколько она огромна. Мы выбираем солнеч-

ное место около пышно цветущей сакуры неподалеку от творения Эйфеля и садимся на траву.

– Какое красивое дерево, – говорю я.

Оно похоже на букет. На пышный цветущий розовый букет. Рафаэль срывает цветочек и засовывает мне в волосы.

– Как и ты, – произносит он.

Некоторое время спустя я сижу рядом с Рафаэлем, уткнувшись носом ему в шею, и признаюсь:

– Когда я не могу уснуть, я вспоминаю твой запах.

– И это помогает? – любопытствует он.

– Да, у тебя уютный запах.

Он улыбается.

– Уютный?

– Да, знаешь, как пахнет родная квартира или дом, а может, любимый сад. Ты приходишь туда и успокаиваешься, потому что чувствуешь уют.

– И ты чувствуешь уют во мне?

– Да, только не спрашивай почему, потому что я сама не знаю.

Он кивает и кладет ладонь мне на голову, а спустя минуту тихо шепчет мне на ухо:

– Мне тоже уютно.

Я улыбаюсь. Солнце приятно греет кожу, накрывая своим теплом, словно пушистым пледом. Я поднимаю лицо навстречу его ласковым лучикам и говорю:

– Этот миг похож на солнце.

Рафаэль с интересом смотрит на меня.

– И какой же он? Миг, похожий на солнце? – спрашивает он.

– Теплый, – пожав плечами, отвечаю я.

И он обнимает меня и шепчет:

– Очень теплый.

* * *

– Который час? – сонно спрашивает Капюсин.

– Без пятнадцати шесть, – отвечает ей Пьер, – мы опять официально прогуляли оставшуюся часть занятий.

– Я думаю, после турнира никто не пошел в школу, – говорит Квен.

– Меня разморило на солнышке, – жалуется Капюсин, – давайте купим мороженого?

– На рю Клер есть итальянское кафе-мороженое, если, конечно, вам не лень идти минут пятнадцать, а может, и все двадцать, – говорит Квантан.

– Наоборот, мне кажется, нам стоит пройтись и проснуться, – усмехается Пьер. – Ты помнишь, где припарковал тачку?

Квантан кивает.

– Я уже попросил Этьена ее забрать, у него есть дубликат ключей, потом попросим его забрать и нас тоже.

– А кто такой Этьен? – спрашивает Капюсин.

– Наш водитель, – отвечает Пьер.

– Но ведь у вас есть машины, зачем еще и водитель?

– Он не совсем водитель, он следит за квартирой, его жена Селин нам готовит, стирает, глядит, они живут с нами.

– То есть вы живете не с родителями?

– Мы давно не живем с ними. Мы с восьми лет учились в закрытой школе и проводили с родителями только каникулы и иногда выходные. Рафаэль, правда, часто ездил домой, его родители живут в Швейцарии. Мои – в Штатах, а Квантана – в Англии, но мы дружная семья, честно, – заверяет Пьер. – Ну что, идем за мороженым? Рафаэль и Леа, поднимайте свои ленивые задницы.

Рафаэль швыряет в него куском багета и встает, подавая мне руку.

Рю Клер – широкая милая улочка, вдоль которой тянутся разнообразные маленькие магазинчики. Цветочные, сырные, сувенирные, мясные, они каким-то чудом уживаются друг с другом. Такие разные, они создают особенную, невероятно сказочную, атмосферу.

– Какие красивые розы, – мечтательно произносит Капюсин, – и вообще, какой сегодня чудесный день!

– А вон и «Аморино», смотрите, у них есть макаруны с начинкой из мороженого. Вы такие когда-нибудь пробовали? – спрашивает Квен.

– Нет, первый раз вижу, – отвечает Капюсин, и мы пристраиваемся в хвост короткой очереди.

Нам с Капюсин делают прелестные розочки на вафельном рожке, посередине бутона красуется маленькая макаруна, у меня – фисташковая, у Капюсин – клубничная. Парни берут мороженое в стаканчиках и несколько макарун на пробу. Мы садимся за два квадратных столика, Квантан подвигает соседний стул, устраиваясь сбоку, и довольно кивает:

– Макаруны весьма неплохи.

– Ты какие взял? – интересуется Пьер.

– Ванильную и манго.

– Мороженое тоже вкусное, – говорю я, пробуя фисташковый лепесток.

– Фисташковое нужно заедать шоколадным, – говорит Рафаэль.

– Я не люблю черный шоколад.

– Доверься мне, одна ложка фисташкового, после – шоколадное, – инструктирует он и сует мне в рот свою ложку. – Ну как?

– Правда, вкусно, – киваю я. – Как ты узнал об этом?

Он усмехается и пожимает плечами.

– Не знаю, как-то да узнал.

Я улыбаюсь. Мне нравится сидеть рядом с ним так беззаботно и спокойно, есть мороженое и наслаждаться его улыбкой.

– Пьер, я не пойму, ты купишь мне цветы? – недовольно спрашивает Капюсин, заставляя Пьера поперхнуться.

– Ты хочешь цветы?

– Конечно, и я сказала тебе об этом.

– Когда?

– Какие прекрасные розы, – нараспев повторяет Капюсин. – В эту же секунду ты должен был купить мне их, – серьезным тоном отчитывает она Пьера.

Мы с Квантоном и Рафаэлем не выдерживаем и смеемся.

– Но ты ведь даже не моя девушка, – пробует оправдать себя Пьер.

– О, поверь мне на слово, с таким поведением я не скоро ею стану.

Квантан истерично ржет.

– Господи, – выдавливает он в перерывах между приступами смеха.

Пьер хлопает его по спине и говорит, обращаясь к Капюсин:

– Без проблем, котенок, я куплю тебе самые лучшие розы.

Он встает и направляется к магазину. Квантан поднимается тоже.

– У нас за столом две дамы, – подмигивает он. – Какие цветы ты любишь, Леа?

Я замираю.

– Квен, ничто не может затмить алые розы, – поучительно говорит Капюсин.

Я качаю головой, стараясь развеять неприятные воспоминания, но те слишком ярко встают в сознании: начало дня Святого Валентина, Филипп провожал меня до дому с букетом алых роз. Он признался в любви и сказал, что хочет меня и приготовил мне сюрприз. Я просто не смогла сказать «нет». Я, влюбленная счастливая дурочка, забежала домой и поставила цветы в воду, любуясь ими. Это был мой первый букет от парня на день Святого Валентина… Алые розы… Ничто не может затмить алые розы… В горле начинает щипать.

– Леа, – окликает Рафаэль.

– Да, – отзываюсь я.

– У тебя есть любимые цветы? – заглядывая мне в глаза, спрашивает он.

– Я ненавижу цветы, – честно признаюсь я.

Он кивает и встает.

– Ты куда? – спрашивает Квантан.

– Сейчас вернусь.

Озадаченный Квантан снова садится.

– А мороженое и правда вкусное, – заполняя неловкую паузу, произносит он.

– Да, особенно вот это, как оно уже называется? – показывая на бело-вишневый шарик, спрашивает Капюсин.

– Аморено, – отвечает Квантан.

– Как кафе? – поднимая глаза, интересуюсь я.

Он улыбнулся.

– Нет, кафе – «Аморино», а мороженое – аморено.

К столику возвращается довольный Пьер с огромным букетом ярко-малиновых роз в руках.

– Я бы сказал, что, увидев их, сразу подумал о тебе, но все было абсолютно не так! – Он смеется. – Тебе они нравятся?

– Конечно, нравятся! – восклицает Капю. – Это самый прекрасный букет, который мне когда-либо дарили, Пьер. – Сорвавшись с места, она бросается ему на шею. – Я даже представить боюсь, какие букеты ты даришь своим девушкам, – шутит она.

– До этого момента я дарил букеты только женщинам своей семьи, – усмехается Пьер.

– Да? – недоверчиво переспрашивает Капюсин. – А их у вас много?

– Кузина одна, вот его сестра, мы в принципе семейство мальчиков… А так, ну бабушка, тетушки и мама.

– Значит, я – первая девушка? – серьезно спрашивает Капюсин.

Пьер неловко смеется.

– Да, первая девушка, отчитавшая меня за невнимательность, – подмигивает он.

Подходит Рафаэль, и все замолкают. Рафаэль останавливается у моего стула, возвышаясь надо мной, смотрит мне прямо в глаза своим глубоким таинственным завораживающим взглядом и кладет на стол черные, абсолютно черные розы. Мое сердце пропускает удар, а потом начинает биться часто-часто. Черные бутоны непривычны моему взору, но в них скрыто нечто таинственно-прекрасное. Я медленно перебираю пальцем лепестки, потом поднимаю голову и смотрю в эти темные глаза. Я думаю, что черные розы затмят алые. Сотрут с лица земли. Уничтожат. Я смотрю в глаза Рафаэля, теряясь в них, пропадая. Как в бушующем море, как в ночном небе без звезд. Они такие таинственные… такие черные… такие прекрасные.

– Спасибо, – шепчу я.

Легкая улыбка появляется на лице Рафаэля, и он садится рядом.

Глава 14

В субботу в три часа дня мне приходит эсэмэска от Капюсин: «Приходи ко мне, Пьер заедет за нами в 16:30 и отвезет на концерт, начало в 20:00, но у них генеральная репетиция».

«Буду через минут 40:)», – набираю я. Потом быстро одеваюсь, покупаю по дороге коробку печенья и прыгаю в метро.

Капюсин встречает меня у двери.

– Пап, мам, вот и Леа, – провозглашает она, как только я переступаю порог. Мне навстречу выходят моложавый мужчина с приятной улыбкой и миниатюрная брюнетка, которая с легкостью могла бы сойти за нашу школьную подругу. – Это мои родители – Дени и Мари, – представляет их Капюсин.

– Очень приятно с тобой познакомиться, – с улыбкой говорят они.

– И мне, – немного неловко произношу я в ответ.

– Все, мы будем у себя в комнате и в полпятого уйдем.

– Можешь позвать мальчиков тоже, я бы с радостью с ними познакомилась, – с надеждой предлагает мама.

– Как-нибудь в другой раз, – хмуро отвечает Капюсин.

– Не в этой жизни? – весело спрашивает ее папа.

Она лукаво улыбается.

– Все-то ты знаешь.

Папа смеется.

– Принести вам что-нибудь поесть? – суетится Мари. – Кофе, чай, печенье?

Я улыбаюсь.

– Нет, спасибо.

– Все-все, нам ничего не нужно, – громко говорит Капюсин и шепчет мне на ухо: – Быстрее идем в мою комнату, моя мама только с виду такая безобидная, а так она просто мечтает начать допрос с пристрастием.

– Допрос с пристрастием? – смеюсь я.

– Да, я вчера пришла с букетом цветов и имела глупость произнести имя Пьер Делион. Минут через десять мама уже была на его страничке в Фейсбуке, читая посты, комментарии и просматривая список друзей. А друзей у него свыше полутора тысяч, Леа… Я даже не буду рассказывать, сколько раз она смотрела его фотографии, разглядывая каждую деталь… Кстати, я давным-давно вроде как нашла тебя в Фейсбуке, там на твое имя есть пустая страничка, я кинула запрос, но никто его не подтвердил.

Страничка. Фейсбук. Мика. Именно в этот момент я впервые за столько дней вспоминаю о тебе, Мика. И мне становится стыдно. Как я могла забыть о тебе? Как я могла перестать о тебе думать?

– Что-то не так? Я имею в виду твое выражение лица… – запинается подруга. – Леа, все хорошо?

Я киваю, сажусь на край кровати и выдавливаю:

– Все нормально.

На самом деле я в ужасе от самой себя. Мика… Микаэль… Как я могла… Следующий час Капюсин без конца говорит о том, что нам надеть и как накраситься.

– Пьер сказал, что это будет рок-концерт. Наденем что-нибудь рок-н-ролльное, толстым айлайнером подкрасим глаза, что скажешь?

Я пребываю в прострации, поэтому лишь изредка вежливо киваю и говорю «да».

– Подвинься, я тебя накрашу, – просит Капюсин, и я не спорю, мои мысли витают где-то далеко. Я вспоминаю твои слова, Мика: «Я люблю тебя, Леа, и это не глупо». Я с трудом сглатываю стоящий в горле ком. Как я могла? Впервые за долгое время я пытаюсь представить тебя и не могу. Мне не удается воссоздать у себя в голове твой образ. Я закрываю глаза в ожидании, пока картинка материализуется, но этого не происходит. «Потому что ты не знаешь, как он выглядел, – шепчет мне внутренний голос. – Потому что ты никогда его не видела», – настойчиво повторяет он. Мика, мой Мика, мой Микаэль, ты ускользаешь от меня, словно песок сквозь пальцы… Ты исчезаешь и покидаешь меня. Или все наоборот? Я исчезаю и покидаю тебя? Я забываю тебя? Я предаю тебя? Мне становится страшно. «Я никогда тебя не забуду!» – пытаюсь я себя убедить. Но мой внутренний голос лишь тихо смеется надо мной и ехидно спрашивает: «Ты так в этом уверена?»

* * *

Пьер звонит Капюсин в четыре часа тридцать четыре минуты и просит выйти. Очнувшись, я смотрю на себя в зеркало. На мне моя одежда: потертые джинсы, старые кеды, черная майка, – мои длинные черные волосы распущены, а глаза сильно накрашены черной подводкой. Черный стал моим любимым цветом.

– Мы выглядим, как крутые рок-звезды, хотя, конечно, пирсинга и тату не хватает, – усмехается Капюсин, – но в целом то что надо.

Я смотрю на нее. Она действительно выглядит как сексапильная рок-звезда, в кожаной короткой юбке, черной майке с глубоким декольте и кричаще-красной кожаной куртке. Ее глаза накрашены точно так же, как мои. Она смотрит на меня дерзким взглядом.

– Ну что, Санклер, секс, наркотики и рок-н-рол! – восклицает она, и я улыбаюсь.

– Тебе разрешается только последняя часть, – слышится из-за двери веселый голос ее папы.

– Последняя часть? – непонимающе переспрашивает она.

– Да, только рок-н-ролл, малышка, только он, и ничего больше.

Мы ухмыляемся.

– Родители иногда наивнее детей, – говорит подруга.

– Не в твоем случае, – вновь доносится голос ее родителя, и я смеюсь, а Капюсин закатывает глаза:

– Все, идем отсюда, а то в этом доме живут невоспитанные люди, которые подслушивают чужие разговоры, – нарочно громко и весело кричит она.

«Трактор» Пьера стоит прямо перед домом. Мы ныряем в открытые двери, я сзади, Капюсин спереди, и Пьер восклицает:

– Господи, если ты будешь надевать юбку такой длины на каждый мой концерт, я, возможно, предам мечту и стану рок-звездой, котенок.

Капюсин довольно улыбается.

– Ну нет, я предпочитаю роль первой леди, – подмигивает она.

Я съеживаюсь на заднем сиденье, пряча глаза от Рафаэля, и спрашиваю:

– Где Квен?

– Он подъедет на своей машине, не доверил моему багажнику свою барабанную установку, – отвечает Пьер.

Рафаэль ловит меня за руку и притягивает к себе.

– Я рад тебя видеть, – тихо произносит он. Я молчу, и он спрашивает: – Что-нибудь случилось?

Я качаю головой, он кивает, выпускает мою руку, я пристегиваюсь, и мы едем. Но между мной и Рафаэлем будто выросла преграда, и виной тому мой леденящий ужас и моя неуверенность. Я пребываю в полнейшей растерянности, совершенно не понимая, как мне быть и что делать…

Что делать, Мика, если при виде твоего брата сердце готово выпрыгнуть у меня из груди? Что делать, если голова начинает кружиться, и все, чего я хочу, – это быть рядом с ним, касаться его, чувствовать его? Что делать, если мне все равно, сколько в нем тебя? Что делать, если я влюбилась в тебя, а полюбила его? Но ты не отвечаешь. Как всегда, я говорю сама с собой. Ты не можешь ответить ни на один из моих вопросов. Ты мертв, Мика. Ты просто мертв.

* * *

Мадам Феррар стоит перед театром и нервно поглядывает на часы.

– Вы опоздали, – вместо приветствия хмуро бросает она.

Пьер смотрит на время.

– Мадам, сейчас шесть минут шестого, – начинает он, но учительница перебивает его:

– Будущий президент, я, кажется, сказала быть перед театром ровно в семнадцать ноль-ноль. В семнадцать ноль-ноль, – громче повторяет она, – не в семнадцать ноль шесть.

– Извините за опоздание, – говорит Рафаэль, вытаскивая из багажника усилитель. – Вы готовы нас послушать?

– Ждем с нетерпением, – угрюмо отвечает Феррар.

– Вот так всегда, – шепчет Пьер мне на ухо, – благотворительность – априори благородная цель, вот только благотворительные вечера требуют слишком много здоровых нервных клеток.

Я киваю, ничего не ответив. Капюсин тормошит ребят, о чем-то спрашивает их, без конца хохочет, но я, вроде бы находясь в том же помещении, далека от всего происходящего. Парни идут к сцене устанавливать технику. Квантан уже сидит там у своей барабанной установки.

– Ты как всегда вовремя, – говорит Пьер.

– А вы как всегда опоздали, – качая головой, отвечает Квантан.

Мадам Феррар выводит нас с Капюсин в вестибюль.

– Помогите девочкам украсить стены, раз уж пришли.

Я оборачиваюсь и вижу девочек из нашей школы, перед которыми лежит кипа бумаг.

– Они нарисовали африканские маски и другие атрибуты тамошней культуры, – проследив за моим взглядом, поясняет Феррар.

Рисунков много, некоторые из них хороши, другие – отвратительны, но мы клеим абсолютно все, не оставляя на стенах свободных мест. Как ни странно, но работа отвлекает меня. Я сосредотачиваюсь на скотче, ножницах и стене. Капюсин болтает с девчонками, они то и дело хохочут, но я не прислушиваюсь, пока до меня не доносится упомянутое в разговоре имя. Его имя. Рафаэль. Это похоже на волшебство – одно правильное слово будит тебя, возвращая в реальность.

– Он жуть как горяч, – неприятным голосом пищит одна из девочек, – мы вообще не собирались приходить сюда, не говоря уже об участии, – она хихикает, – но их прошлый концерт был невероятным, даже видео передает всю крутость, он тогда снял в конце футболку… – она театрально останавливается и принимается обмахиваться рисунками, как веером. Все девчонки начинают смеяться. – Я уже помолилась всем известным мне богам, чтобы это было традицией – снимать футболки после выступления… Вы, кстати, знали, что у него есть татуировки? На предплечье и на боку, только на видео не поймешь, что там написано, кажется, там везде текст, но какой – пока тайна. Может, сегодня ночью мне удастся ее раскрыть, – и она улыбается хитрой кошачьей улыбкой.

А во мне закипает гнев. Эта девушка такая симпатичная, высокая, видная, и мне так сильно хочется стереть с ее лица эту улыбочку, но я понимаю, что не имею на это права. Судя по тому, что надето на большинстве девчонок, я понимаю – они тоже не прочь познакомиться с Рафаэлем поближе. Никогда раньше меня не злила его популярность, но сейчас мне хочется оттащить ту, что толкала речь, за волосы и сказать ей громко и четко, что Рафаэль Делион – мой. Я закрываю глаза и считаю до десяти… Это сумасшествие или нечто иное? Страх скручивает мои внутренности. Ты знаешь, говорю я себе, ты сама знаешь, что «нечто иное». Ты думала об этом сегодня, когда спрашивала Микаэля, как могла ты влюбиться в одного брата, а полюбить другого. Да, Леа, ты использовала именно эти слова. Тяжело дыша, я сажусь на пол. Рафаэль Делион. Неужели я сошла с ума и люблю тебя?

* * *

Двери в зал открываются в девятнадцать тридцать. Девушки бросаются в бой, каждой хочется сесть поближе к сцене и стать заметной. Капюсин не из тех, кто хлопает ушами. Она скорее из тех, кто бесцеремонно растолкает всех и вся, наступая на ноги и пропуская мимо ушей реплики вроде «ты, корова, куда прешь». В результате мы оказываемся в середине первого ряда и довольно улыбаемся: миссия «Шикарные места» выполнена.

– Не могу дождаться, когда они выйдут. Пьер написал, что они будут выступать последними.

– Очевидно, мадам Феррар хочет удержать полный аншлаг до конца вечера, – говорю я, наблюдая за тем, как наполняется зал.

Вначале мы смотрим смешную театральную пьесу девочек из премьера Л, простую и современную, о трех подружках, влюбившихся в одного и то же молодого человека, которого каждая считала своим парнем. Самое смешное, что в описании каждой девушки он выглядит совершенно по-разному, и когда одна из них рассказывала про «своего парня», другая, качая головой, заявляла, что «ее парень» совершенно другой. Потом выступают две девочки-азиатки, они поют песню на китайском. Мальчик-англичанин читает стихи Байрона, причем плохо и неумело – похоже, его заставили выступить, а он даже не стал стараться. Потом выходит парнишка-брейкдансер, и ему удается немного расшевелить зал; уж он-то был явно горд собой.

– Сейчас будут они, – восторженно восклицает Капюсин, и мое сердце выдает миллион ударов в секунду.

Выступление Делионов начинается с забористого гитарного соло, и атмосфера в зале меняется немедленно, превращаясь из сонной в живую. С первых секунд все вскакивают с мест, и начинается магия. Живая, текущая рекой, осязаемая магия, которая заряжает зал, заставляя его неистовствовать. Рафаэль просто потрясающе хорош, он стоит на сцене, периодически подпрыгивая и улыбаясь своей наглой улыбкой, этакий длинноволосый мове гарсон [21], и озорные огоньки, горящие в его глазах, воспламеняют мое сердце. Этот ритм, этот голос! Во мне все трепещет, я зачарованно смотрю на него, такого живого, настоящего, и вижу, что он тоже смотрит на меня. Он поет для меня, он стоит посередине сцены и не сводит с меня глаз. Чтобы там ни говорил Пьер, я точно знаю, для кого звучит эта музыка. Она звучит для меня. Она возрождает меня. Эта энергия наполняет меня, окрыляя. Я подключаюсь к ней, начинаю покачивать головой в такт мелодии, потом принимаюсь подтанцовывать и вижу, как его улыбка становится шире, а голос – громче. Ох, этот голос! Хрипловатый, глубокий, он проникает в каждую клеточку моего тела, и я мечтаю, чтобы это никогда не закончилось.

Он пел песню Kaleo – Hot Blood:

Они не знают кто мы такие,

Они не знают о нас с тобой,

Они не знают о звездах в твоих глазах,

О кипящая кровь любовь настигнет тебя…

Я впускаю в себя каждую строку, каждый аккорд. Слова огненной печатью ложатся на мою душу.

– Господи, – кричит Капюсин, – это невероятно!

И это действительно невероятно. После одной из песен Пьер берет микрофон и говорит:

– Я, может, и не додумался до цветов, но слушай внимательно, Капюсин Мишель, ты само очарование, сама нежность, сама спонтанность и само наказание. Ты! Именно ты – Капюсин Мишель, девушка, стоящая посреди зала в короткой юбке, которую я мечтаю снять.

И, подмигнув в своей мальчишеской манере, он начинает играть вступление следующей песни, завораживая зал, а потом на соло накладывается потрясающий голос Рафаэля. Капюсин, не веря своим ушам, смотрит на сцену, потом оборачивается ко мне, и на ее лице расцветает счастливая безумная улыбка. Мы обе смеемся. Я без устали прыгаю в такт музыке и не могу оторвать взгляда от Рафаэля. Его волосы взлетают в воздух в ритме его движений, а улыбка… его улыбка настолько невероятно хороша… Это самое прекрасное, что я когда-либо видела.

Он поет и улыбается своей наглой умопомрачительной улыбкой, обещая нечто нехорошее, но сногсшибательное. Он до краев полон энергии, чувств, эмоций, жизни. Он не отводит от меня взгляда, в котором столько страсти, и все внутри меня тает и плавится. О Рафаэль, кипящая кровь, бушующее море, ночное небо без звезд. Он такой живой, думаю я. Он так полон жизни. Настоящей, бурлящей, кипящей жизни. «Да, Леа», – соглашается со мной мое подсознание. Он живой. Живой.

* * *

Мадам Феррар лучезарно улыбается, разговаривая с высоким статным чернокожим мужчиной. Пьер беззастенчиво влезает в их разговор.

– Мадам, думаю, мы здесь больше не нужны, так что мы пойдем.

Она стреляет в него недовольным взглядом, но говорит:

– Месье Амаду, познакомьтесь: Пьер Делион, один из участников группы.

Капюсин весело обнимает Пьера и щебечет:

– Моя рок-звезда!

Месье Амаду смеется, губы мадам Феррар тоже слегка дергаются в легкой улыбке.

– Приятно познакомиться, – пожимая руку Пьеру, говорит Амаду.

– Взаимно, – отвечает Пьер.

– Ну так что, месье ле президент, может, вы уже решили в будущем поменять род деятельности? Звезда рока – Пьер Делион! Я прямо вижу ваши афиши, – подмигивает учительница.

Пьер ухмыляется.

– Без вариантов, мадам. Она хочет быть первой леди, – кивая в сторону Капюсин, весело отвечает он.

– К тому же президент-рок-н-рольщик – это будет нечто новенькое, – встревает в разговор Квантан.

– Да, – соглашается мадам Феррар, – Пьер Делион, разрушитель стереотипов, русский президент рок-н-рольщик… боюсь даже представить, какой будет ажиотаж вокруг его персоны…

– Он – француз, – твердо произносит Рафаэль, заметив хмурое выражение лица Пьера. – Он – Делион. Львиная кровь. – Рафаэль хлопает его по плечу, и на лицо Пьера возвращается его мальчишеская улыбка.

– Спел? Смог? – приподнимая брови, ехидно интересуется у Рафаэля мадам Феррар.

Я думаю, что Рафаэль разозлится, но он никак не комментирует ее слова, поворачивается ко мне, удивленно поднимает брови и смеется в голос. Я непонимающе спрашиваю:

– Что такое?

– Ты похожа на жертву зомби-апокалипсиса, – улыбаясь, говорит он.

Все поворачиваются в мою сторону, и Капюсин в ужасе восклицает:

– Господи, у меня тоже все растеклось?

Квантан заглядывает ей в лицо и хохочет.

– Ты тоже жертва, – весело заявляет он.

– Пьер, – с упреком шипит Капюсин, – минуту назад ты сказал, что я прекрасно выгляжу.

Пьер пожимает плечами и все с той же улыбкой отвечает:

– Для меня ты всегда прекрасно выглядишь. Старина Квен, сфоткай нас!

Капюсин начинает ныть и хныкать, объясняя, что в таком виде ей фотографироваться не хочется. Пьер уговаривает, говоря что-то о живых кадрах, Квен приглушенно посмеивается, а я смотрю на Рафаэля, который играет с прядью моих волос. Его лицо освещает такая потрясающая улыбка, что я просто не могу оторвать от нее взгляда.

– Тебе понравилось? – тихо спрашивает он, наклоняясь к моему уху.

– Да, – коротко отвечаю я, судорожно ловя воздух. Рафаэль стоит так близко, что я ощущаю тепло его тела и совершенно перестаю соображать. Он ловит меня за талию и прижимает к себе, положив подбородок мне на макушку.

– Мне нравилось смотреть, как ты танцуешь, – хрипло говорит он.

– Танцую? – с усмешкой переспрашиваю я. – Ты о моих прыжках в стиле раненого бегемотика?

Я чувствую, как он улыбается, а потом горячо целует мои волосы.

* * *

– Я устал и хочу есть, – закидывая в багажник гитару, ноет Пьер.

– Я позвонил Этьену, он заберет мою машину, давай ключи от своей, я поведу, – говорит Квен.

– А почему Рафаэлю нельзя водить? – спрашивает Капюсин, вспоминая наш давний разговор.

– Рафаэль, он… – неуверенно начинает Пьер.

– Я разбил машину в свой день рождения, – заканчивает за него Рафаэль, надевая черную бейсболку. Увидев мое ошарашенное лицо, он добавляет: – Я был в ней один, и никто не пострадал…

– Кроме машины. Новенький «Астон Мартин» повезли на свалку… Груда помятого металла, вот что от нее осталось, – недовольно хмурясь, рассказывает Пьер. – Права Рафаэля забрали родители, и теперь он на испытательном сроке. Думаю, машина не светит ему до конца жизни, – с кривой ухмылкой заканчивает он.

– Ничего себе, как же ты не пострадал, если машину пришлось на свалку везти? – широко раскрыв глаза, спрашивает Капюсин.

– Я был пристегнут, сработала подушка безопасности, – не желая развивать тему, сухо отвечает Рафаэль.

– Я тоже голодный, – вмешивается Квантан, – поехали в бургерную?

– Да, я готов продать душу дьяволу за сочный чизбургер с картошкой, – весело говорит Пьер, вручая Квантану ключи.

– Сочный чизбургер – звучит отлично, – говорит Капюсин, ныряя на заднее сиденье.

Я смотрю на Рафаэля, он хмур, задумчив и словно бы не здесь. Я беру его за руку. Он резко поворачивает голову и словно только сейчас замечает мое присутствие. Его мрачный взгляд говорит: не спрашивай, пожалуйста, ни о чем меня не спрашивай. Я содрогаюсь при одной мысли об аварии и смятой машине, и все это – в день рождения… Попытка самоубийства? Я смотрю на Рафаэля; его темные глаза под козырьком черной кепки кажутся еще более пугающими, чем обычно. Он тоже смотрит на меня, пытаясь понять, что будет дальше, но я молчу. Я разглядываю красивого, сильного, широкоплечего парня и понимаю, что нет, он не пытался себя убить, потому что в противном случае его уже не было бы на этой земле. Как и тебя, Мика. Возможно, это был его первый день рождения без тебя. Да, скорее всего, так все и было. Я начинаю потихоньку понимать чувства Рафаэля. Я ощущаю злость и боль, что живут в его душе, не отпуская ни на секунду. И если я могу забыть о тебе, Мика, то он не может. Каждый раз, видя себя в зеркале, он видит и тебя. Ты постоянно стоишь перед его мысленным взором, напоминая о том, что ты мертв, а он жив. И из-за этого его пожирает чувство вины. Головой он понимает, что ни в чем не виноват, но чувства кричат другое. Каждый раз, глядя в зеркало, он спрашивает себя: «Почему я жив, а Мика нет?» Я понимаю его злость, его желание уловить тайную суть всего, что произошло с вами, разгадать загадку бытия. Ему отчаянно хотелось понять смысл твоей болезни, твоей смерти, смысл своего собственного существования. Я понимаю, почему эти черные глаза напоминают мне бушующее море и ночное небо без звезд. Потому что в этом весь Рафаэль, Мика. Он – буря, которая устала бушевать. Он – черное небо, затянутое пасмурными тучами. Он смотрит мне в глаза и без слов рассказывает свою историю, скорее всего, даже не догадываясь, что я ее понимаю. Он просто выжидающе смотрит на меня, отчаянно надеясь, что я ни о чем его не спрошу. Отпущу. Забуду. Рафаэль точно так же, как и я, пытается убежать, скрыться от своей жизни. Забыть ее и двигаться дальше. Но можно ли идти вперед без прошлого? Не заблудимся ли мы еще сильнее? Я не знаю.

Я подхожу к нему и обнимаю, положив голову ему на грудь и слушая мелодичное постукивание сердца. Он обнимает меня в ответ. Никто не торопит нас, не зовет в машину, нас оставляют в покое. Вокруг много разных звуков: разговоры ребят, шум машин и прохожих, которые вышли на прогулку субботним вечером, – но для нас это все лишь некий, не имеющий значения, фон, самое главное происходит в наших душах. Они воспламеняются от прикосновений и объятий, и айсберги потихоньку тают. Глобальное потепление. В моей душе глобальное потепление…

– Любишь чизбургеры? – спрашиваю я, поднимая голову.

Рафаэль улыбается, его взгляд стал спокойнее.

– Я съем два, – подмигнув, отвечает он.

* * *

Аккомпанементом нашим разговорам в машине служит шум дождя. Мы не включаем радио, не желая заполнять голову новыми звуками. На сегодня нам достаточно музыки. Когда мы встаем на красный свет, звонит мой телефон, и я с удивлением вытаскиваю его из кармана. На дисплее высвечивается имя «Тюг» и наше с ним селфи. Перед отъездом он сфотографировал нас и сказал: «Не скучай, Санклер».

Я улыбаюсь неожиданному звонку.

– Классная фотка, – говорит Капюсин, заглядывая в мой телефон.

– Какая? – повернув голову, интересуется Пьер.

Капюсин быстрым движением руки выхватывает у меня телефон и демонстрирует его Пьеру.

– Это кто? – приподнимая брови, спрашивает тот.

– Это Тюг, – раздраженно бросаю я, забирая трубку.

На том конце слышится кашель и громкое восклицание:

– Ты жива! Аллилуйя!

Я смеюсь.

– Ты тоже, судя по всему.

– Подождите, Лее звонит парень? – озадаченно спрашивает Пьер и лукаво глядит на Рафаэля, театрально прижав руку к сердцу.

– Ты там не одна? – спрашивает Тюг. – Уже обзавелась друзьями?

– Да, мы как раз едем со школьного концерта.

– Стоп-стоп-стоп, – громко говорит Пьер, – ты ее парень?

– Нет, он мой друг, – стреляя в него взглядом, отвечаю я.

– Санклер, у тебя все хорошо? Я не вовремя?

– Нет-нет! Все хорошо, я очень рада, что ты позвонил, ты сам как?

– У меня ничего нового, просто ты долго не писала, поэтому решил проверить, все ли с тобой хорошо. Ладно, я пойду, а ты не забывай, пиши мне. В этой буржуазной школе тебя точно никто не обижает? – голос Тюга звучит серьезно. – Помни, если что, я могу поговорить с директором, – усмехается он на том конце, и я улыбаюсь.

– Все отлично, я действительно очень рада, что ты позвонил, я скучаю.

Он хмыкает.

– Держись, Санклер, не скучай, веселись!

Мы заканчиваем разговор, желая друг другу феерического веселья и незабываемых приключений.

– Значит, у тебя есть друг-гей, – вдруг заявляет Пьер крайне серьезным тоном.

Я, опешив, смотрю на него.

– Вообще-то он не гей!

Пьер оборачивается к Рафаэлю.

– Она по нему скучает, очень рада его звонку и, барабанная дробь, он – не гей!

– Заткнись, – устало бормочет Рафаэль.

– Леа, а он точно не гей? – вновь серьезным тоном интересуется Пьер.

Капюсин смеется.

– Нет, – отвечаю я и иронично добавляю: – Информация на сто процентов достоверная, месье ле президент. Тюг не входит в число сексуальных меньшинств нашего великого государства.

– И откуда же у тебя стопроцентная достоверная информация? – хитро сощурив глаза, спрашивает Пьер.

– Все, Пьер, закрой рот, – обрывает его Рафаэль.

– Какая тебе вообще разница? – раздраженно бросает Квантан.

Пьер опять оборачивается к Рафаэлю и играет бровями.

– Мне, разумеется, нет никакой разницы, а вот…

– Отвернись от меня, придурок, – равнодушно цедит Рафаэль.

Пьер смеется, но все же отворачивается, и следующие несколько минут мы едем в полном молчании. Я гадаю, стоит ли объяснять Рафаэлю, что Тюг просто друг, и не будет ли это выглядеть глупо… А Рафаэль, наверно, гадает, стоит ли ему расспросить меня о Тюге. В результате все мы просто молчим, погруженные в свои мысли. Как всегда, тишину нарушает Пьер со своей очередной гениальной мыслью.

– Знаете, о чем я тут подумал? – начинает он.

– Раффи, ты это слышал, он подумал! – саркастично произносит Квен.

– Он просто еще не догадался, что в принципе не владеет данным навыком, – подыгрывая Квену с усмешкой в голосе подключается Рафаэль.

– Ха-ха, как смешно, все посмеялись? Так вот, я подумал, что среди Делионов нет геев, ведь так?

– Господи, и как в твоей голове рождаются такие тупые мысли, – устало бормочет Квантан.

Пьер, сузив глаза, внимательно глядит на него и серьезно спрашивает:

– Квен, ты гей?

Рафаэль фыркает, а Квен с огромными, словно два блюдца, глазами поворачивается к Пьеру и бормочет, качая головой:

– Ты ненормальный…

– Это не ответ на мой вопрос. Старина Квен, ты гей, да или нет?

– Заткнись, я тебя умоляю, просто заткнись, – ошарашенно говорит Квен.

– Раффи, это долбаный ответ на мой вопрос? – как ни в чем не бывало продолжает Пьер.

Рафаэль приглушенно смеется и, покачав головой, заявляет:

– Нет, не ответ.

Квантан стреляет в него злым взглядом, и Рафаэль очередной раз усмехается.

– Дубль три, – начинает Пьер, – Квантан Делион, вы – гей!

– Нет, – коротко отвечает Квен, очевидно решив быть лучше, выше, взрослее и не опускаться до уровня Пьера. Но Пьер не собирается так просто сдаваться.

– Черт тебя побери, ты точно гей, – восклицает он, – вот послушай, как должен звучать правильный ответ! – И Пьер, повернувшись к Рафаэлю, серьезно спрашивает:

– Раффи, ты гей?

Рафаэль посылает его, предварительно громко выругавшись. Пьер с самодовольной улыбочкой разводит руками:

– Учись, Квантан, пока мы живы.

Квантан с упреком смотрит на него и шипит:

– Пьер, таких идиотов, как ты, поискать надо, тебе ведь прекрасно известно, что я не гей.

– А вот и нет, последний раз я видел тебя с девчонкой тысячу лет назад. Я знаю, мы вместе лишались девственности, но ты ведь даже кончить не смог! – Пьер смеется, а мы с Капюсин переглядываемся и начинаем хихикать.

– Ты просто непроходимый тупица, – рычит, покраснев, Квантан.

Но нас с Капюсин насмешили вовсе не подробности его личной жизни.

– Значит, вместе лишались девственности? – ехидно интересуюсь я.

– У Делионов нет геев! – скандирует Капюсин.

– Черт, действительно звучит подозрительно, – приглушенно ухмыляется Рафаэль.

– В свое оправдание могу сказать, что девственности в тот день вместе с нами лишился и Раффи, – самодовольно сообщает Пьер, подмигнув ему.

Мы опять смеемся.

– Раф устроил нам сюрприз на Новый год. Париж, отель «Георг V», номер люкс, четыре сопляка и четыре элитные проститутки. Нам всем было по пятнадцать, – погружаясь в воспоминания, поясняет Пьер и, кинув смешливый взгляд на Квена, добавляет: – И он не смог кончить с сиськами четвертого размера.

На удивление, Квантан не злится, а наоборот, улыбается.

– Я, черт бы меня побрал, так нервничал тогда, у меня аж руки тряслись.

– А помните лицо Микаэля? – говорит Раф. – Эти круглые глаза и отвисшая челюсть. Да, и как он крикнул: «Я не умру девственником!»

Парни дружно смеются.

– А я как увидел ту блондинку с ее ногами, – присвистнув, подхватывает Пьер, – аж выпрямился, чтобы быть не слишком ниже ее.

– То есть в пятнадцать лет вы устроили вечеринку, на которой все лишились девственности? – задавая этот вопрос, я смотрю на Рафаэля.

Его губы расползаются в широкой улыбке.

– Да, – кивает он, – наша первая сумасшедшая вечеринка.

– Ты так нам и не сказал, кто именно оплатил это все? – оборачиваясь к Рафаэлю, спрашивает Пьер.

– Дедушка, конечно, – уверено вставляет Квен.

– Бабушка, – посмеиваясь, отвечает Рафаэль.

– Я так и думал, что за всем этим стоит эта сумасшедшая женщина, – весело восклицает Пьер. – Ты, кстати, рассказал Мике?

Рафаэль качает головой.

– Нет, не сказал. Думаете, стоило? – спрашивает он.

Ребята замолкают.

– Какая к черту разница, – нарушая мертвую тишину, непривычно тихо говорит Пьер, – может, он слышит нас сейчас и думает: «бабушка, эх бабушка».

Парни хмыкают.

– Вы помните, он тогда сразу сказал: «Голубоглазая – самая красивая. Она моя». Ты с ним стал спорить, Раф, и говорить, что блондинка круче всех. Квантан вообще сидел зеленый, а я смотрел на эти ноги в туфлях на огромных каблуках и думал: «Да, господи! Да! Ты любишь меня!» – и они вновь улыбаются, вспоминая тот день.

– «Голубые глаза и черные волосы, такой контраст производит впечатление с точки зрения эстетики», – фыркает Пьер. – Только мой кузен в пятнадцать лет перед потерей девственности мог сказать: «производит впечатление с точки зрения эстетики», а мы ему про своих блондинок с большими сиськами втирали, он смотрел на нас, как на сумасшедших!

– Мне, кстати, досталась самая страшная, – вставляет Квантан, – у нее был такой нос, до сих пор в кошмарах снится!

– Зато у нее были самые большие сиськи!

– Может, поэтому мне теперь нравятся маленькие, – усмехнувшись, замечает Квен.

– Самая крутая все же была у Рафа, – подводит итог Пьер, – классика жанра: высокая грудастая блондиночка, не зря она называла себя Памелой.

– Так, значит, вам нравятся блондинки? – лукаво спрашивает Капюсин, поправляя свои светлые волосы, а я замираю.

– Ну как сказать, мне разные нравятся, – пожав плечами, отвечает Квен.

– У меня тоже нет особых предпочтений, – задумчиво тянет Пьер, – но ты со своими прекрасными волосами все равно затмеваешь всех, – с улыбкой продолжает он. – А вот Раффи у нас спец по блондинкам, помнишь ту… – брякает Пьер, но не успевает договорить: Квантан злобно смотрит на него, и он резко замолкает.

Я все еще сижу ни жива ни мертва. Я не знаю, как себя вести. Глупо, конечно, но все же в глубине души я бы предпочла, чтобы ему нравились брюнетки.

Рафаэль молча притягивает меня к себе, кладет мою голову себе на плечо и целует в волосы.

– Про брюнеток с голубыми глазами Мика, как всегда, был чертовски прав, – говорит он.

Я улыбаюсь, не поднимая головы. Мика, значит, я полностью в твоем вкусе.

– Все-таки среди Делионов нет геев! – вновь гордо восклицает Пьер, явно меняя тему. – Стойте, нужно три раза по дереву постучать, – вдруг добавляет он.

Квантан тяжело вздыхает.

– По голове себе постучи.

– Дорогой мой кузен, даже если я постучу по твоей голове, это не сработает, нужно дерево! Черт, у меня в машине один только пластик, – возмущенно бормочет он, – Квантан, останови машину!

– Нет, – коротко ответил Квен.

– Что вообще происходит? Зачем тебе нужно дерево? – недоуменно спрашиваю я.

– Чтобы не сглазить, – саркастично отвечает Рафаэль.

– Я сказал: у Делионов нет геев, после этого нужно поплевать три раза и постучать по дереву! – серьезно объясняет Пьер.

– Что? Зачем? – смеюсь я.

– Русская тема от сглаза. – Его серьезный тон смешил меня еще больше. – И не смотри на меня так! Это работает! Квантан, останови мою машину! А то твой сын придет к тебе и скажет, папа, я люблю Антуана…

Мы с Капюсин не выдерживаем и громко хохочем. К моему безмерному удивлению, Квен не спорит. Остановив у дороги, он машет в сторону дерева:

– Иди, стучи три раза, сумасшедший.

– Ты сделал правильный выбор, – выходя из машины, кричит Пьер, – потому что у Делионов нет геев! – орет он на всю улицу, и прохожие поворачиваются к нему. – Давайте со мной, – призывает он нас, – на счет «три» кричим: «У Делионов нет геев!» – и я постучу, ладно?

– Хорошо, хорошо, – отстегивая ремень безопасности, говорит Квен.

Пьер с довольной улыбкой подходит к дереву, громко считая:

– Раз, два…

– Три! – кричит Квантан, быстрым движением захлопывая открытую Пьером дверь и давя на газ.

Рафаэль дает ему пять, и мы все весело и громко хохочем.

– А он доберется до бургерной? – не отдышавшись после взрыва смеха, спрашивает Капюсин.

– Вызовет такси, – спокойно отвечает Квен. – Мы знаем, что ему взять. Как раз к готовому заказу и приедет.

Улыбаясь, я ловлю в зеркале озорной взгляд Квена и подмигиваю ему со словами:

– А ты не такой зануда, каким кажешься.

– Я – соленый огурец, – смеется он и кивает в сторону Рафаэля, добавляя: – С моими братьями приходится соответствовать.

Глава 15

В понедельник весь лицей только и говорит, что о концерте. Девочки в коридорах не стесняются подходить к Делионам и делать им восторженные комплименты, но их вниманием более или менее наслаждается лишь Пьер. Квантан устало улыбается и без особых эмоций благодарит поклонниц, а Рафаэль лишь кивает, проходя мимо.

Погода стоит ясная и теплая. Во время обеда мы решаем купить сэндвичей в нашей излюбленной буланжери и пойти в парк, подальше от школы. Там мы, как всегда, располагаемся на траве. Через некоторое время звонит телефон Рафаэля, он коротко отвечает по-итальянски и прячет трубку в карман.

– Ничего себе, какой это язык? – спрашивает Капюсин.

– Итальянский, – отвечает он.

– Теперь понятно, почему ты не ходишь с нами на испанский, ты собираешься сдавать итальянский, да? Где ты его так выучил?

– У него мама итальянка, – бормочу я и больно прикусываю себе язык. Рафаэль с интересом смотрит на меня, а я еще раз мысленно ругаю себя за беспросветную глупость. О маме-итальянке я узнала от Мики. Он когда-то написал мне, что с детства свободно говорит на двух языках: итальянском и французском. Опустив голову и пряча глаза, я нервно бормочу: – Это предположение. Твоя фамилия Делион, и ты говорил Феррар, что Пьер – француз. Раз вы кузены с одной фамилией, значит, ваши отцы – братья, и тоже французы. Значит, твоя мама, скорее всего, итальянка, если ты так хорошо говоришь на этом языке. Я учила итальянский, знаю, как он звучит, к тому же ты похож… – тут я вновь замолкаю, сильнее опуская голову. Мика говорил, что он похож на маму…

Пьер усмехается.

– На кого он похож, а, Шерлок? На итальянского мачо-мэна?

Я поднимаю голову и встречаюсь с веселым взглядом Рафаэля.

– Твоя дедукция тебя не подвела, – подмигнув, говорит он.

Я неловко улыбаюсь и глубоко вздыхаю, стараясь успокоиться. Мое сердце бешено колотится. Я ненавижу врать, особенно так глупо и бессмысленно… и тем, кем дорожу. Я отворачиваюсь. А что если все рассказать, что тогда будет? Хватит ли у меня смелости на это решиться? Нет, не хватит, отвечаю я себе. Моя жизнь впервые за долгое время наладилась, я не готова рисковать… Только не Рафаэлем. Им – ни за что. Я смотрю на его красивые губы. Он не целовал меня с того самого дня в Лувре, и я гадаю, когда же он опять меня поцелует и почему он так тянет с этим. Рафаэль о чем-то говорит с Пьером и Квантаном, я не слышу слов, просто смотрю на его профиль, на прямой нос, красивый сильный подбородок. Сегодня он гладко выбрит, и мне хочется провести рукой по его лицу. Хочется коснуться его, притянуть к себе и почувствовать его запах, крепко обнять и не отпускать. Я совершенно не готова рисковать тем, что зарождалось между нами, этой окутавшей нас темной магией. Что будет, если он узнает? Вдруг он оставит меня? Меня познабливает и начинает болеть живот. Почувствовав мой настойчивый взгляд, Рафаэль оборачивается, а я тону в глубине его удивительных глаз. Мне хочется кричать: «Никогда не оставляй меня, никогда!», но я просто смотрю в его черные глаза и не могу пошевелиться. Он склоняет голову набок и смотрит на меня.

– Поедешь с нами?

Я несколько раз моргаю, отвожу взгляд и наконец спрашиваю:

– А куда?

– Где ты была последние пять минут? – весело интересуется Пьер.

Рафаэль опускается на траву рядом со мной, кладет голову мне на колени и улыбается, а я начинаю поглаживать его по волосам. Да, будь всегда так близко ко мне. Будь всегда рядом со мной. Близко. Рядом. Всегда.

– У нашей бабушки Эдит восьмидесятилетие, и она устраивает в Нормандии благотворительный праздник. Мы едем туда на все выходные, это будет долгий уик-энд, ведь в пятницу в школу не надо, поэтому мы поедем в четверг вечером, а вернемся в воскресенье. Поехали с нами? – повторяет Рафаэль.

– Я не знаю, – неуверенно начинаю я, – а где мы остановимся?

– У нашей бабушки. Там несколько домов на одном участке, один из них наш. В нем есть комната для гостей, поживете в ней с Капюсин. Если нужно, я могу попросить бабушку позвонить твоей маме и все ей объяснить.

Я горько усмехаюсь и произношу вслух:

– В этом нет абсолютно никакой необходимости, – а про себя думаю: «Моя мать не звонит мне с тех самых пор, как выставила за дверь».

– Поехали, – тихо говорит Рафаэль, сплетая пальцы с моими, – я очень хочу, чтобы ты поехала.

От его глубокого голоса меня бросает в дрожь. Я наклоняюсь и целую его подбородок.

– Я поеду.

* * *

– Капюсин, соглашайся и ты, – канючит Пьер, – я познакомлю тебя с родителями.

Капюсин, только что откусившая от булочки, поперхнувшись, начинает кашлять.

– Воды, – хрипит она. Я протягиваю ей бутылку.

– Мне, конечно, нравятся все эти наши шуточки, – откашливаясь, говорит Капю, – но, Пьер, не вздумай впутывать в это родителей.

Пьер серьезно смотрит на нее и интересуется чужим холодным голосом:

– Впутывать во что?

Капюсин неловко ерзает на месте.

– Во все вот это, во весь этот идиотизм, – нервно жестикулируя, объясняет она.

– В этот идиотизм? – ледяным тоном переспросил Пьер.

– А каким словом назовешь это ты?

Пьер рывком встает с травы и закидывает рюкзак на плечо.

– Никаким.

– Стой, ты что, обиделся? – тоже поднимаясь, спрашивает Капюсин.

– Нет, – бросает он, удаляясь.

– Подожди, давай поговорим! – догоняет его Капю. – На что ты обиделся? – с недоумением спрашивает она, хватая Пьера за руку.

Он молчит, глядя ей в глаза, а потом непривычно тихо чеканит:

– Ты только что назвала идиотизмом мои чувства к тебе.

Видно, что Капюсин растерялась. Пьер высвобождает руку и продолжает свой побег. С каждой секундой он отходит все дальше и дальше.

– Я поеду куда угодно, только не смей на меня злиться, и попроси свою бабушку позвонить моей маме! Потому что на три дня меня так просто никто не отпустит! – на одном дыхание выпаливает она ему вслед.

Пьер с довольной улыбкой оборачивается.

– Я скажу ей, – светясь от счастья и не прекращая улыбаться, говорит он.

Глава 16

Дом бабушки Делионов недалеко от городков Довиля и Трувиля. Мы едем туда два с половиной часа. В этот раз я сижу у окна, разглядывая зеленые бесконечные поля и холмы. После серого Парижа очень непривычно видеть столько ярких оттенков зелени. В пути мы разговариваем, слушаем музыку, спорим и даже играем в слова. Пьер сидит за рулем, Рафаэль – рядом с ним, мы с Капю – на пассажирском диване, а в багажнике парни к нашему с ней огромному изумлению установили еще одно кресло, специально для Квена.

– Ехать два с половиной часа в тесноте не комильфо, – пояснил он.

Пьер горд своей машиной как никогда.

– В «Тесле» запасное сиденье не поставишь, – подмигнул он.

Преодолев примерно три сотни километров, мы подъезжаем к огромным кованым черным воротам, посередине которых изображен герб семьи – два льва с раскрытыми пастями с прописной буквой «Д». Пьер звонит, и ворота раскрываются перед нами, словно в замедленной съемке. Мы въезжаем на дорожку, посыпанную гравием, который громко хрустит под тяжестью нашего автомобиля. Дорожка вроде бы слегка вьется, и по обе стороны от нее цветут кусты чайных роз с пышными благоухающими бутонами. Через несколько мгновений нашим взорам предстает прекрасное старинное «шато» [22] во всем его великолепии. От вида двухэтажного кирпичного здания с огромными окнами и величественными дверями просто захватывает дух. По фасаду карабкается вверх зеленый, аккуратно подстриженный плющ. Я в жизни не видела места прекраснее. Две башенки украшают дом по бокам, их острые серые крыши смотрят в небо, такое приветливо-голубое. Перед домом на ухоженной лужайке цветет высокая пышная магнолия. Бело-розовые цветки раскрылись навстречу солнышку, греясь в его лучах.

– Вот это да, – шепчет Капюсин, и мы с ней переглядываемся. Около дома стоят несколько солидных машин. Из дверей навстречу нам выскакивает маленькая пожилая женщина и шустрой походкой направляется в нашу сторону, за ней еле поспевает менее шустрый мужчина. Пьер останавливает машину, и все парни быстро выпрыгивают из нее.

– Ма`ми [23], ты молодеешь с каждым нашим приездом! – говорит Пьер, хитро улыбаясь своей фирменной улыбочкой.

Накрашенные губы женщины, дрогнув, расплываются в улыбке.

– Цветешь и пахнешь, ма́ми Эдит! – не отставая от Пьера, весело добавляет Раф.

– Признайся, ты знаешь рецепт эликсира молодости! – вносит свою лепту Квен.

Эдит весело и звонко хохочет.

– Ах вы негодники! Врете и не краснеете, проказники! Все в своего деда! Обнимите меня уже!

Парни, усмехаясь, по очереди обнимают Эдит. Сопровождающий ее мужчина обеспокоенно смотрит на часы.

– Гаспар, – кивнув в его сторону, говорит Рафаэль, – мы сами отнесем наши сумки, спасибо.

– Добро пожаловать, – здоровается Гаспар. – Ваш дом уже готов, и комната для гостей тоже. Я могу идти? – последний вопрос он задает, обращаясь к Эдит.

– Иди-иди. Я со своими внуками, со мной все будет хорошо! – легкомысленным тоном произносит она и машет маленькой ручкой с ярко-красными ноготками в сторону дома. – Иди уже.

Гаспар с опаской смотрит на нее, неуверенно топчась на месте, но, вновь глянув на часы, все же отходит.

– Обмороки повторялись? – обеспокоено спрашивает Рафаэль.

– Нет-нет. Ничего такого не было! Он просто считает меня не способной ни на что, вот и бегает за мной хвостиком. И вообще, где ваши гостьи? – энергично вертя головой, интересуется она.

Мы с Капюсин в очередной раз переглядываемся, стоя у машины.

– А, вот вы где! За спинами ребят вас и не сразу увидишь, выросли же мне на радость.

Эдит подходит к нам, и в воздухе повисает стойкий аромат Шанель номер пять. Она ласково улыбается Капюсин и спрашивает:

– Ты, должно быть, милашка Леа?

– Это милашка Капюсин! – фыркает Пьер.

Эдит озадачено переводит на меня взгляд, потом поворачивается к Рафаэлю и восклицает, не скрывая своего удивления:

– Брюнетка!

Я поеживаюсь.

– Ма́ми, будь добра, не пугай наших гостей, – ехидно произносит Рафаэль.

Эдит, кивнув ему, оборачивается к нам. Она опять улыбается.

– Добро пожаловать в мой дом. Я очень рада, что подруги моих внуков смогли приехать. – Она замолкает, поправляя очки. – Вы обе очень хорошенькие! И мне нравятся и брюнетки, и блондинки, – она весело усмехается. – Я просто не ожидала, что Рафаэль… Хотя ты такая красивая, трудно устоять…

– Все, все. Хватит, ма`ми, – ласково приобнимая ее, говорит Квен и подмигивает нам.

– Мне можно болтать все, что вздумается! – строго посмотрев на него, заявляет Эдит. – Возраст позволяет нести любую чушь, а вы, молодежь, должны иметь терпение и слушать.

Пьер весело хохочет, Рафаэль улыбается, а Квантан, качая головой, с усмешкой заявляет:

– Мы соскучились по тебе, сумасшедшая женщина.

Эдит довольно улыбается и нежно похлопывает его по руке.

– Вы, должно быть, проголодались с дороги. Я скажу Франсис принесли вам поесть. Я с вами есть не буду, у меня диета, и все строго по часам, – грустно поясняет она.

– Сейчас пять часов, – говорит Квен, – мы не сильно проголодались. К тому же мы перекусили в дороге, так что, думаю, нет смысла просить Франсис, мы все вместе придем на ужин.

– Да-да. Ужин. В семь часов, – будто что-то припоминая, восклицает Эдит. – Мне нужно отдохнуть перед этим, скоро прилетят ваши родители. Кстати, почему вы не воспользовались вертолетом? Неужели не лень трястись три часа в машине?

– Два с половиной, – поправляет Квен, – мы отлично провели время в дороге.

– А на вертолете двадцать пять минут, – не сдается Эдит.

– В следующий раз полетим на вертолете, – мирно соглашается Квантан. – Давай я тебя провожу?

И он, как истинный джентльмен, подает Эдит руку. Та с улыбкой принимает ее, и они медленно направляются в сторону «замка».

– Наш дом вон там, – показав на продолжение узкой дорожки, говорит Пьер и подхватывает сумку Капюсин и свой рюкзак. Капю шагает рядом, и они тихо переговариваются.

Я поворачиваюсь к Рафаэлю и спрашиваю, приподнимая бровь:

– Даже твоя бабушка в курсе, что ты профи по блондинкам?

Рафаэль ухмыляется.

– Если кто и в курсе, так это только бабушка. Она у нас невероятная женщина.

– А почему блондинки? – с усмешкой интересуюсь я, стараясь скрыть свое глупое раздражение.

Он подходит ближе и убирает мне за ухо выбившуюся прядь.

– Я и сам не знаю. Сейчас я напрочь не обращаю на них внимания, угадай почему?

– Неужели надоели? – саркастично вопрошаю я.

Он улыбается:

– Нет, я просто увидел кое-кого необыкновенного, и цвет волос тут абсолютно ни при чем.

Этими словами он будто выбил весь воздух из моих легких. Я смотрю ему в глаза, а он спрашивает, продолжая улыбаться:

– Идем в дом?

Я киваю. Он берет наши набитые рюкзаки, и мы бредем в дом по узкой, посыпанной гравием дорожке.

* * *

Дом кузенов оказался не меньше основного. Тоже кирпичный, но попроще, без башенок и кованых балкончиков. Но все равно красивый.

– На втором этаже пять спален. Кухня и зал на первом, а внизу комната отдыха, там игровые приставки и бильярд, а еще тренажерный зал для любителей спорта, – проводя экскурсию, вещает Пьер. – В каждой спальне своя ванная комната, поэтому у меня не получится случайно зайти, когда кто-нибудь из вас будет принимать душ, правда, жалость?

Мы фыркаем.

– А вот и ваша комната, – показывая пальцем на белую деревянную дверь, провозглашает он.

Комната оказывается просторной и светлой, с двумя кроватями, которые явно можно сдвигать вместе, превращая в одну двуспальную. Стены нежно-зеленого цвета сочетаются со шторами, на постельном белье тоже нежно-зеленый орнамент.

– Здесь уютненько, – говорит Капю.

– Очень даже, – поддерживаю я, плюхаясь на мягкую постель. После кровати в хостеле ощущение поистине блаженное.

Мы раскладываем свои скромные пожитки. Капюсин даже вешает на плечики несколько платьев и, увидев мой удивленный взгляд, поясняет:

– На благотворительных вечерах обычно все в платьях, по крайней мере, в фильмах. – Она улыбается. – Я и для тебя взяла, не переживай.

– Спасибо, – бормочу я, думая, насколько же я безмозглая.

– До сих пор не могу поверить, что это реальность, – шепчет Капюсин, – я и представить не могла, что тут такое, – и она разводит руками.

Я киваю.

– И я, я даже не подумала о платье. Стой, а если там будет несколько вилок и ножей! Я имею в виду – маленькая для салата, большая для чего-то еще… или маленькая для десерта?

Капюсин с широко раскрытыми глазами поворачивается ко мне и, быстро вытащив телефон из кармана, командует:

– Садись рядом, сейчас почитаем.

* * *

В шесть часов к нам в дверь стучат. Мы уже успели прочитать правила этикета за столом и теперь задаем друг другу вопросы, проверяя, хорошо ли все усвоилось. На удивление, ничего сложного нам не попалось, все кажется вполне логичным.

– Войдите, – кричит Капюсин.

– У вас все хорошо? Вы не выходили из комнаты, я не хотел мешать, – Пьер запинается. – Вам все нравится?

– Все хорошо! – отвечаем мы в один голос и смеемся. – Мы просто заболтались.

Пьер понимающе кивает.

– Через час у нас семейный ужин, вы, разумеется, тоже приглашены.

– Хорошо, – отзывается Капюсин, – встретимся внизу без пятнадцати семь?

– Да, – улыбается Пьер, – и если вам что-либо нужно, обращайтесь.

Он уходит, прикрыв за собой дверь. Капюсин строго смотрит на меня.

– Нам нужно переодеться, собрать волосы, и это не обсуждается. Ты не пойдешь в тот дом в дырявых джинсах! – тыкая в мои дырки на коленях, шипит она и, в один прыжок оказавшись у шкафа, вытаскивает оттуда брюки и красную блузку с длинными рукавами.

– Это брюки моей мамы, на тебе они будут смотреться как капри, но это не испортит вида, блузку заправишь, вот черные балетки. – Она окидывает меня взглядом. – Волосы можно оставить, только заколи челку, чтобы придать более опрятный вид.

Я застываю как статуя, только моргаю, и Капюсин тяжело вздыхает.

– Так, давай шустрее, уже пять минут седьмого. Душ! – Хлопнув в ладоши, она кивает в сторону ванной. – У тебя не больше десяти минут!

От растерянности я подхватываю вещи, чистое белье, свою косметичку и стрелой мчусь в просторную светлую ванную под хохот Капюсин, позабавленной моей реакцией.

* * *

Без пяти семь мы впятером поднимаемся по каменным ступенькам замка в просторный холл. Нашим взорам предстает высокий потолок с шикарной хрустальной люстрой и круглый белый стол с огромной золотой вазой и ярко-красными розами в ней. Гаспар спускается нам навстречу по роскошной мраморной лестнице.

– Пройдите в зал, – просит он нас, – я скажу Эдит спуститься.

И мы проходим в зал. Там тоже высокий потолок с огромной хрустальной люстрой, а еще – огромное количество невообразимо прекрасных предметов и деталей интерьера, от вида которых захватывает дух. Я никогда в жизни не бывала раньше в таких домах, где все дышит изысканностью и роскошью.

Эдит входит в комнату в черном элегантном платье. Жемчужные бусы и сережки довершают ее образ.

– Какие вы умнички, пришли без опоздания! – радостно восклицает она, с наслаждением разглядывая внуков. Они все остались в джинсах, сменив майки на выглаженные рубашки. У Пьера рубашка голубая, она очень идет к его глазам, у Квантана – темно-синяя, а у Рафаэля – белоснежная, она красиво оттеняет его кожу цвета светлой карамели и удачно подчеркивает фигуру. Я с трудом отрываю от него взгляд. Капюсин, одетая в серое, простое на первый взгляд, но очень стильное платье, с широкой улыбкой восклицает:

– У вас прекрасный вкус!

– Благодарю, – вежливо кивнув, отвечает Эдит.

Я молча стою рядом с Капюсин и очень сильно нервничаю, вспоминая ее последние наставления: «Запомни, не поправляй волосы, не чеши нос и вообще не трогай лицо, никаких ненужных движений, спину прямо! Ты отлично выглядишь! Штаны как раз, блузка подчеркивает талию. Наконец видна вся хрупкость твоей фигуры, и твоя бледность как никогда в тему. Сегодня мы играем в аристократок!» И, строго посмотрев на меня, подруга вновь напомнила: «Никаких лишних, ненужных движений!» Только сейчас я понимаю, почему она несколько раз это повторила. Мне так и хочется поправить волосы, потрогать лицо или почесать нос. Нервничая, я не знаю, куда деть руки. Глянув в зеркало над камином, я вижу в нем бледную голубоглазую девушку в ярко-красной блузке с горловиной-лодочкой, открывающей ключицы и шею.

– Мам, пап, – голос Пьера выводит меня из задумчивости.

Очень высокая блондинка в серебристом платье обнимает сына с широкой радостной улыбкой.

– Петя! – пищит она на всю комнату. Эдит закатывает глаза. Пьер что-то отвечает ей по-русски, и, разумеется, кроме них никто этого не понимает. Потом блондинка с любопытством поворачивает голову в сторону Капюсин, и я понимаю, от кого Пьеру достались озорные огоньки в глазах. И вообще его мама – идеал красоты, у нее огромные светло-голубые глаза, маленький нос и ярко-красные губы. Мужчина одного с ней роста крепко обнимает Пьера, не прекращая улыбаться, и в голове у меня проносится: «А улыбка досталась ему от отца». Пьер тянет Капюсин за руку, и его отец представляется:

– Жак Делион.

– А это КАПЮСИН? – с сильнейшим русским акцентом пищит на всю комнату женщина. – Я Евгения, его мама! Какая ты хорошенькая! Жак, правда она хорошенькая? – Ее голос звенит и звенит, и мы все волей-неволей начинаем смеяться.

– Эту женщину ничто не исправит, – подходя ближе к нам, тихо говорит Эдит, – ни двадцать лет жизни во Франции, ни могила… Поверьте на слово.

Квантан усмехается, Рафаэль не реагирует никак.

– Ведь как известно, можно вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки… – продолжает Эдит.

Я неловко кашляю, не зная, что ответить, а Эдит, посмотрев на меня, добавляет:

– Но мой сын с ней счастлив, и это самое главное. Это единственное, что имеет значение, – добродушно заканчивает она.

– А вот и он, – гремит за нашими спинами, мы оборачиваемся, и отец Квантана хлопает его по плечу. Он выглядит точно как Квен, даже странно, до какой степени они похожи. Квантан сразу представляет:

– Леа – моя одноклассница, а это мои родители – Жаклин и Алан.

Жаклин моего роста, милая рыжеволосая женщина с бледными веснушками и ярко-зелеными глазами.

– Приятно познакомиться, – киваю я, и к большому моему удивлению она целует меня в обе щеки.

– Ты уже видел сестру? – спрашивает она у Квантана. Тот не успевает ответить, вытаскивая зазвонивший телефон, и тут раздается веселый женский голос:

– Братец! – бросаясь ему на шею, восклицает худая рыжеволосая девушка. Он улыбается и целует ее, а потом она обнимает всех своих кузенов по очереди, причитая:

– Как же я скучала!

– Стелла, ты меня сейчас задушишь, – театрально хрипит Пьер, и все в комнате смеются.

– А я приехала не одна. Мано, ты где? – оглядывая комнату, спрашивает Стелла.

– Я тут, – тихо раздается за нашими спинами, мы оборачиваемся, и Квантан роняет свой телефон, который с глухим стуком ударяется об пол. Его карие глаза впиваются в молодую женщину.

– Ты беременна? – хрипит он.

Мано неловко улыбается и опускает голову.

– Как ты догадался? – слишком громко кричит Пьер, чтобы снять напряженность, но никто не улыбается. Квантан побледнел и не может оторвать взгляда от слегка округлившегося живота Мано.

– У нас с Алексом все получилось немного наперекосяк, сначала ребенок, потом свадьба, – пожав плечами, с натянутой улыбкой поясняет Мано.

– У вас с Алексом? – переспрашивает Квен.

Она поднимает голову и встречается с ним взглядом. От ее голубых глаз веет холодом.

– Да, Квантан. У нас с Алексом.

– Я думал, вы расстались, по крайней мере, так ты мне сказала перед Новым годом, – хрипло говорит Квантан.

Мано показывает на живот:

– Как видишь, нет.

В комнате воцаряется тишина. Эдит, откашлявшись, улыбается:

– Зато будешь молодой мамой. Сколько тебе будет, когда ты родишь?

– Я на четвертом месяце, а в сентябре мне исполнится двадцать четыре.

Я вновь гляжу на нее. Она не выглядит старше нас; если бы не беременность, она могла с легкостью сойти за школьницу. Квантан тяжело вздыхает, и я вижу, как дергается его кадык. Я не знаю, что именно здесь происходит, но не могу больше видеть Квена таким и достаю свой телефон.

– Квен, смотри, кто мне написал, – зову его я, и мой голос звучит громче, чем мне бы хотелось.

Все головы поворачиваются в мою сторону. Мано тоже оценивающе смотрит на меня, а потом улыбается пустой улыбкой. Что-то в ее глазах настораживает меня. Что-то неприятное и отталкивающее.

Квантан, будто очнувшись от ночного кошмара, молча направляется в мою сторону и устремляет взгляд в заблокированный экран моего телефона.

– Я позвоню ей и все объясню… – подыгрывает он, ничем меня не выдавая. Я киваю. Он забирает мой телефон и выходит за дверь.

– Это наша одноклассница, Леа, – громко представляет меня Пьер.

– Леа? – раздается у входа с сильным иностранным акцентом.

В комнату входят женщина и девушка. Мне хватает одного взгляда на женщину, чтобы понять, чья именно она мама. Рафаэль действительно очень похож на нее. Высокая, стройная, в длинном черном облегающем платье, она проходит через всю комнату и останавливается прямо передо мной. Ее темные волосы собраны наверх, открывая длинную аристократичную шею, на которой поблескивает брильянтовое колье, а огромные черные глаза без всякого стеснения смотрят на меня. Она оценивающе изучает меня, и я вижу, как ее нос морщится от отвращения.

– Мама! – Рафаэль подходит к ней и целует ее в обе щеки. Она отводит от меня взгляд и улыбается.

– Дорогой, смотри, кого я с собой привезла.

– Привет, Рашель, – здоровается Рафаэль, обращаясь к шикарной блондинке в нежно-розовом платье с разрезом, который подчеркивает ее красивые ноги в туфлях на высоких каблуках. Ее волосы идеально уложены в локоны, кожа прямо-таки светится, а макияж подчеркивает все достоинства: большие зеленые глаза и пухлые губы в форме сердечка. Она подходит ко мне на своих шпильках и смотрит на меня сверху вниз. На ее лице появляется довольная змеиная улыбка.

– Приятно познакомиться, Леа.

Она как бы говорит мне: «Ты – ничто, а я – все. И тебе, и мне это известно». В этот момент мне становится абсолютно все равно, какой вилкой нужно есть салат, как правильно разрезать рыбу или держать бокал. Не дрогнув, я не опускаю голову. Я выдерживаю ее взгляд и как можно более равнодушно отвечаю:

– И мне.

Глава 17

Ужин начинается с маленьким опозданием. Дедушка кузенов Августин Делион и отец Рафаэля Седрик присоединяются к нашей многочисленной компании в семь часов семь минут. Седрик выглядит устало, у него впалые щеки и черные синяки под глазами. Впрочем, эти самые глаза начинают радостно блестеть при виде сына. Никогда раньше я не видела более счастливого родителя.

Мы проходим в столовую, в центре которой стоит огромный стол, накрытый белоснежной скатертью. Красивая посуда поблескивает в свете хрустальной люстры, в камине горит огонь, и потрескивание дров, как и аппетитный аромат еды, добавляет обстановке волшебного уюта.

Но я никак не могу расслабиться и иду к своему месту напряженная, словно натянутая струна.

На первое подают луковый суп, который я аккуратно черпаю ложкой, предварительно постелив на колени салфетку. Справа от меня сидит Рафаэль, слева – Квантан, который, возвращая мне телефон, прошептал «спасибо». Капюсин и Пьер сидят напротив нас, так же как и Рашель с Изабеллой – матерью Рафаэля. Первая бесконечно обращается к Рафаэлю, шутит, спрашивает всякие глупости, а вторая следит за мной, словно хищник из засады.

– И где же твой галстук, Раф? – весело спрашивает Рашель.

Рафаэль криво улыбается.

– Не поверишь, дома забыл.

И они смеются, а я абсолютно не понимаю, о чем речь.

– В школе в Швейцарии к ужину нужно было спускаться в пиджаке и галстуке, – поясняет Квантан, чувствуя мою неловкость.

– Директор, наверно, устроил грандиозную вечеринку в честь нашего ухода, – ухмыляется Пьер. – Вы только представьте, не видеть Рафаэля и его длинные волосы! Его мечта сбылась!

– Или не слышать тебя, – весело добавляет Евгения, и Пьер смеется.

– Я, конечно, не спорю, но с волосами Рафа ничто не сравнится.

Я непонимающе хмурюсь.

– Директор пытался заставить Рафаэля сходить в парикмахерскую с тех пор, как ему четырнадцать исполнилось, – вновь объясняет Квен.

Я удивленно приподнимаю брови.

– На каком основании?

– Носить длинные волосы в принципе не разрешалось. Всех, у кого они отрастали чуть ниже уха, просили подстричься. И все стриглись. Все, кроме Раффи.

– Сколько раз он звонил нам и жаловался! Никогда не забуду, – говорит Изабелла. – Я пыталась уговорить Рафаэля, но все без толку.

– В общем, директор был очень рад нашему неожиданному уходу, – подводит итог Пьер.

– Он терпел вас с ваших восьми лет, ему нужно памятник при жизни поставить, – весело вставляет Жак.

– Он, может быть, конечно, и рад, – сделав глоток вина, говорит Рашель, – но я скучаю по тебе, – заканчивает она, глядя в глаза Рафаэлю.

Тот опускает голову.

– Как твой отец? – меняя тему и спасая Рафаэля, интересуется Эдит.

– Расскажи про проект в Абу-Даби, – восклицает Изабелла, – их отель практически достроен!

– Да? – спрашивает Августин не без интереса в голосе. – Когда открытие?

Глаза Рашель начинают блестеть.

– Оно запланировано на начало сентября! Остались только внутренние работы.

– Давайте съездим туда, – предлагает Изабелла, – Рафаэль, что скажешь?

– Я не очень люблю Арабские Эмираты, ты же знаешь, – отвечает он, не поднимая головы.

Изабелла разочарованно вздыхает. Прислуга уносит пустые тарелки, наполняет бокалы, подает запеченное мясо с гарниром. Движения слуг плавные и уверенные.

– Леа, – обращается ко мне Изабелла, произнося мое имя так, будто она подзывает собачонку, – а чем занимаются твои родители?

Как раз перед этим я положила в рот кусок мяса, и теперь он комом встает в горле. Старательно пережевывая еду, я делаю глоток вина, но не могу наслаждаться вкусом трапезы, потому что в голове крутится: «Я не знаю, где мой отец, а мать работает официанткой в кафе». Но я ни за что не произнесу это вслух.

– Изабелла, я видел фотографии с Канн, ты была сногсшибательна на красной дорожке, – пробует сменить тему Квантан. – Как вообще прошел фестиваль?

– Как обычно: фильмы, вечеринки, звезды и фотографы, – сухо отвечает она и глядит на меня, приподняв идеальную бровь. Потом не терпящим возражения тоном повторяет с улыбкой: – Леа?

– Не отвечай, если не хочешь, – твердо произносит Рафаэль.

Изабелла резко опускает бокал и в упор смотрит на сына.

– Что значит «не отвечай, если не хочешь?» – Ее раздражение настолько ощутимо, что я поеживаюсь. – И не смотри на меня так, Рафаэль, я не спрашиваю ничего такого.

– Изабелла, – тихо окликает ее муж.

– Седрик, я задала элементарный вопрос! Чем занимаются ее родители? Если у нее их нет, это, конечно, ужасно и очень печально, но об этом можно сказать вслух! Мы похоронили сына и знаем, что это такое! А если они живы и здоровы, это вообще проявление неуважения! – возмущенно гремит она.

Рафаэль с грохотом отодвигает стул и бросает:

– Леа, ты идешь со мной.

Изабелла свирепо смотрит на него:

– Нет, я запрещаю тебе, слышишь?! Сядь на место, ты никуда не идешь, и она тоже!

Рафаэль поворачивается к ней и устало спрашивает:

– Тебе еще не надоело?

– Не разговаривай со мной в таком тоне, ты мой сын!

– Изабелла, – снова говорит Седрик, на этот раз чуть погромче.

Но она делает вид, будто не слышит его.

– Ты не имеешь права разрешать всяким маленьким девочкам игнорировать твою родную мать, – продолжает она. – Мало того, что ты привел неизвестно кого на семейный ужин, ты еще и открыто проявляешь неуважение и думаешь, что я буду молчать?!

– ИЗАБЕЛЛА! – стукнув ладонью по столу так, что дрожит посуда, гремит Седрик и смотрит на жену злыми серыми глазами. – Прекрати сейчас же. Ты находишься в доме моих родителей, за столом с моей семьей и устраиваешь сцену? И при этом говоришь об уважении? – Его голос звучит холодно. Он больше не кричит, лишь отчетливо выговаривает каждое слово. – Рафаэль, сядь, – кивает он в сторону сына.

И Рафаэль садится. В комнате наступает неловкая тишина. Мое сердце бешено бьется в груди, а руки дрожат, и я прячу их под стол. Тишина с каждой секундой становится все более угнетающей.

– Как прошло гран-при в Монако? – обыденным тоном интересуется Пьер. Я бросаю на него преисполненный благодарности взгляд, он в ответ подмигивает. Ему вновь удается разрядить обстановку.

– Там была такая чудесная погода, – начинает щебетать его мама, – и все происходило в лучших традициях. Яхты, вечеринки, море шампанского. Я так и не поняла, почему вы не приехали? – интересуется она у мальчиков.

– Я не хотел уезжать из Парижа, – глядя на Капюсин, с улыбкой отвечает будущий президент.

– Привез бы ее с собой!

Эдит смеется.

– Разбежались, привез с собой! Я говорила по телефону с ее мамой и поняла, что ради ее доверия нашему дорогому Пьеру пришлось бы по меньшей мере убить дракона, и то не факт, что она впечатлится его героизмом. Я еле уговорила ее отпустить Капюсин к нам на три дня, – с улыбкой в голосе заканчивает Эдит, и все за столом смеются. Практически все. Седрик и Изабелла сидят с погрустневшими лицами, точно так же, как мы с Рафаэлем.

* * *

После ужина мы вновь переходим в зал. Пить чай, кофе или что покрепче, как пошутил Августин. Мы с Капюсин подходим к камину и рассматриваем семейные фотографии. При виде некоторых я чувствую, что мне не хватает воздуха. На них снят ты, Мика. Маленький, чуть постарше, затем подросток. На многих фотографиях вы запечатлены вчетвером: Квантан, Пьер, Рафаэль и ты, Микаэль. Возможно, это покажется безумием, но я точно знаю, где стоишь ты, а где Рафаэль, хоть вы и близнецы, у вас даже стрижки были абсолютно одинаковые. Но я вижу разницу, я просто вижу ее. Она в ваших глазах. У тебя были другие глаза, Мика. Тоже большие, черные, они выглядят абсолютно не так, как Рафаэлевы, ты и на мир смотрел иначе, чем он. Действительно, парадокс – вы с братом были одинаковыми снаружи и такими совершенно разными внутри.

Я беру в руки вашу общую с Рафаэлем фотографию в стеклянной рамочке. На ней вам на вид лет по тринадцать, вы стоите прямо на фоне той самой магнолии, что цветет сейчас во дворе, и улыбаетесь в камеру. Мое дыхание учащается, руки начинают дрожать. Ты выглядишь таким живым на этой фотографии! Таким живым. Я смотрю на твое лицо, в твои глаза, последние кусочки пазла встают на свои места, и мне открывается цельная картинка. Теперь я знаю, какой ты, Мика. Точнее, теперь я могу ярче представить, каким ты был… был. Ко мне подходит Эдит и смотрит на фотографию у меня в руках. Я быстро ставлю ее на место и шепчу:

– Извините.

– Нет-нет, ничего страшного, – качая головой, с улыбкой отвечает она, – можешь трогать все, что пожелаешь.

Она тянется за другой фотографией. За той, где все четверо ее внуков сидят на скамейке и улыбаются.

– Правда, смешные мальчишки? Я помню год, когда они все родились. Это было сумасшествие, четыре внука в один год. Августин ходил гордый, как петух, а я скупила все мальчиковые вещи в магазинах, – она улыбается. – В январе родился Квантан, затем в феврале – Пьер и наконец в апреле эти два сорванца, – она возвращает фотографию на место и берет другую, ту, что я так внимательно разглядывала перед этим.

– Правда, они разные? Никогда не путала их, никогда. Всегда точно знала, какой именно проказник стоит передо мной. Помню, однажды повезла их на море. В Тулоне у нас есть дом, и я решила посидеть с ними там пару недель. Недалеко от Тулона находится маленький городок, который называется Иер. Наша домработница рассказала мне, что там есть красивый парк с птицами, вот я и решила свозить туда мальчишек. Там действительно были птицы, павлины свободно разгуливали по траве, утки плавали в маленьком пруду, даже страус по загону бегал. А еще летали маленькие красивые зеленые птички, я уже не помню их название, но они жили в высоких клетках, и их было очень много. Они щебетали и порхали с места на место. Помню, Микаэль закричал, увидев их, и побежал к клетке. Они так ему понравились, такие маленькие, миленькие. Он приник к решетке и не сводил с них глаз. А Рафаэль не пошевелился, встал рядом со мной, темнее грозовой тучи, и знаешь, о чем он меня спросил? – Она отрывает глаза от фотографии и смотрит на меня затуманившимся взором. – Он спросил: «Почему они сидят в клетках? Разве птицы не должны свободно летать в небе?» Я помню, как растерялась тогда и вначале хотела сказать, что птичек держат взаперти, чтобы дети могли на них посмотреть, насладиться их красотой, но поглядела на внука и сразу поняла – это будет огромной ошибкой. Он действительно сопереживал птицам. Услышав такой ответ, он бы начал винить себя и всех мальчишек на этой земле за то, что птицы оказались в заточении. Близнецам было по пять лет, и я уже тогда поняла, что Рафаэль – особенная птица невероятного полета, – и она замолкает, погружаясь в воспоминания.

А я смотрю на Рафаэля, который стоит с отцом и дедом в другом конце комнаты. Он не видит меня, но я вижу его. Вижу насквозь. А еще я вижу тебя, Мика, вижу так отчетливо и реально. И ощущаю твое призрачное присутствие. Мне представляется, как ты стоял бы рядом с Рафаэлем, такой же высокий и статный, и беседовал со своим отцом, а он хлопал бы тебя по плечу точно так же, как хлопает Рафаэля. В моей фантазии ты стоишь рядом с ними, живой. Твои глаза блестят, и в комнате звучит твой звонкий смех. Но фантазии развеиваются, как пыль на ветру, и вместо них на сцену выходит реальность, безжалостная и правдивая. И в этой реальности тебя нет, поэтому мое сердце сжимается от невыносимой боли.

– Извините, – хрипло шепчу я, – не подскажете, где уборная?

Эдит кивает.

– На первом этаже, вторая дверь слева по коридору.

Глава 18

Быстрыми шагами я покидаю комнату, где меня терзали призраки былого, и бегу по коридору. Но мне не удается добраться до уборной, потому что из-за какой-то приоткрытой двери доносится знакомый голос Квантана. Я заглядываю в щелку.

– Мы переспали с тобой четыре месяца назад, ты беременна и просишь меня успокоиться?! Мне нужно знать, мой это ребенок или нет, – гневно говорит Квен.

– Закрой рот и не ори, – нервничает Мано, – он не твой! Не твой, слышишь! Мы с тобой предохранялись, помнишь? А с Алексом – нет. Тема закрыта.

– Я не верю тебе, – уже тише отвечает ей Квен. – Когда он родится, я потребую тест на отцовство.

– У тебя нет никаких прав.

– У меня есть все права! – повышает голос он. – Твою мать, Мано, у меня есть все права знать, мой ребенок родился на свет или нет.

– Не смей портить мне жизнь! Он не твой, черт бы тебя побрал, Квантан. Та ночь была огромной ошибкой, и знаешь, я не хочу, чтобы всему свету стало о ней известно.

– Ошибкой? Я люблю тебя, ты любишь меня, и это не первая наша ошибка, Мано! Ты просто идиотка, которая слишком сильно переживает о том, что же думают о ней окружающие люди. Всем плевать, Мано, в этом правда жизни! Людям плевать!

– И что ты предлагаешь? Выйти замуж за парня, который младше меня на пять лет? Родить ему ребенка? Ты чокнутый, Квантан! И повторюсь: ребенок не твой! И не знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о любви, но я тебя уж точно не люблю, – холодно цедит она, – так что будь добр, не смей портить мне жизнь и оставь меня в покое!

– Каждый раз, когда ты ругаешься с Алексом, ты приходишь ко мне, Мано. Каждый раз ко мне!

Мано истерически хохочет.

– Ты думаешь, это потому, что я люблю тебя? Потому, что я ЛЮБЛЮ тебя? – как сумасшедшая вновь и вновь повторяет она этот вопрос. – Позволь же мне спустить тебя с небес на землю, маленький ты наивный мальчик. Я шла к тебе потому, что ты всегда смотрел на меня этими огромными щенячьими глазами. Я пользовалась тобой, Квантан. Пользовалась! А теперь ты, восемнадцатилетний сопляк, стоишь тут передо мной и требуешь тест на отцовство?! Я специально залетела от Алекса, Квен. Слышишь? Я люблю его, а он меня – нет. Вот тебе и вся долбаная правда жизни. Но ради ребенка он женится на мне, и у меня будет шанс построить семью, о которой я мечтаю. Поэтому не смей портить мне жизнь своей чертовой доблестью, потому что этот ребенок не имеет никакого к тебе отношения!

Я вижу, как ее трясет. Она покраснела, и на шее у нее пульсирует жилка.

– Я не люблю тебя, – повторяет она, – и никогда не любила! Просто последний год я периодически трахалась с младшим братом своей лучшей подруги, потому что знала, что он влюблен в меня с пятнадцати лет, и мне это льстило. Вот такая я сука, Квен, ясно?

– Я не верю тебе, – тихо говорит Квантан. – Тебе придется рассказать Алексу о нашей с тобой связи, тебе придется сделать тест на отцовство. Если я отец, то должен об этом знать. И мне плевать, насколько это испортит тебе жизнь. Называешь меня маленьким, Мано, но вот тебе урок из взрослой жизни: за ошибки… – он горько усмехается, – приходится платить.

– Ты чертов сукин сын, – шипит она, – это не твой, не твой ребенок!

С этими словами она вылетает из комнаты, не заметив меня, и убегает. Но Квантан меня замечает.

– Какого черта ты тут делаешь? – устало бормочет он.

Ошарашенная услышанным, я непроизвольно выпаливаю:

– Ты ее правда любишь?

– Да.

– Но она совершенно недостойна тебя! – в сердцах восклицаю я.

Квен поднимает глаза, и что-то в его взгляде заставляет меня замолчать.

– Недостойна? – с отвращением переспрашивает он. – Позволь поинтересоваться: кто ты такая, чтобы решать, кто чего достоин? – В его голосе звучит враждебность, и меня это ранит.

Но я не могу промолчать, только не в этот раз. Потому что дело касается моего друга.

– Она не любит тебя, Квен! Она любит другого! И она врет вам обоим, – кричу я, пытаясь вразумить его.

– А кого любишь ты? – он гневно смотрит на меня. – Микаэля или Рафаэля? Кого обманываешь ты? Или мне стоит задать главный вопрос: чего в таком случае достойна ты?

От его тяжелого взгляда мне делается дурно.

– Чего достойна ты? – тихим, холодным голосом повторяет он, и его правота разрывает мне сердце, – кого из них любишь ты? Ты ничем не лучше Мано. Даже хуже, у нее хотя бы нет иллюзий насчет своей праведности, она хотя бы не притворяется, в отличие от тебя, о святая Леа, – со злобной ухмылкой заканчивает он.

Боже, он все знает… Я не спрашиваю откуда, не пытаюсь защищаться. Я молча иду прочь, ощущая, как холод и страх сковывают внутренности. Я опустошена. И самое ужасное – я знаю, что Квантан прав. Возможно, он сравнивает несравнимое, но кое в чем он не ошибается. Я не лучше.

Я выхожу на улицу, и холодный воздух остужает мои разгоряченные щеки. Я судорожно и глубоко вдыхаю ночную прохладу. Солнце село, на темно-синем небе горит огромная луна вместе с тысячью, миллионами звезд. Они озаряют все вокруг, и в их свете я вижу силуэт Рафаэля. Он стоит, облокотившись о капот машины, рядом с ним Седрик, и они о чем-то беседуют. Слов я не слышу. Я смотрю на них обоих и опять вижу тебя, Мика. Ты тоже стоишь, опершись о капот, и участвуешь в разговоре. Ты с ними. Живой. Но через секунду иллюзия опять рассыпается, и я ощущаю мертвящую пустоту.

Рафаэль поднимает голову и встречается со мной взглядом. Он что-то говорит отцу, тот кивает, смотрит на меня и скрывается в дверях дома.

– Леа, – кричит Рафаэль.

Вот она – магия. То, как он произносит мое имя, как оно звучит в его устах. Каждый звук – настоящее волшебство.

Я подхожу к нему, он заглядывает мне в глаза, и под его взглядом я теряюсь. «Кого любишь ты?» – звучит у меня в голове… Я качаю головой, стараясь выбросить из нее назойливые мысли. Рафаэль молча разблокирует машину.

– Садись за руль, – говорит он и добавляет в ответ на мой удивленный взгляд: – Ты говорила, что умеешь водить, садись.

Я смотрю на красивый спортивный «мерседес» и хрипло спрашиваю непослушным голосом:

– Новая машина?

Он кивает.

– Я давно не сидела за рулем, – кусая губу, признаюсь я.

– Садись. Посмотрим, на что ты способна.

Он открывает дверцу и садится на пассажирское сиденье. Я послушно сажусь тоже и судорожно вцепляюсь в руль. Рафаэль нажимает кнопку «старт», и двигатель под капотом начинает рычать.

– Жми на газ, Леа, – говорит Рафаэль, и я подчиняюсь. Мотор ревет. Я неуверенно кошусь на Рафаэля. – Не бойся, поезжай.

Я медленно трогаюсь и выезжаю по гравию за огромные кованые ворота.

– Поверни налево и разгоняйся, дорога прямая. Я скажу, когда тормозить.

Я ничего не отвечаю. Все внутри меня дрожит, я крепче перехватываю руль и давлю на газ. Сердце начинает биться быстрее, рев мотора отдается эхом внутри, и я изо всех сил стискиваю руль, вдавливая педаль газа до упора. Стрелка спидометра поднимается, мы мчимся все быстрее, и я ощущаю нарастающее ликование. Машина идеально скользит по дороге, и мне хочется расхохотаться от гремучей смеси возбуждения и страха. Костяшки пальцев на руле белеют, но я не могу ослабить хватку, я чувствую машину, я лечу с ней. Красная стрелка достигает отметки двухсот пятидесяти, но мне все мало, я хочу увидеть двести семьдесят. Красивые, невозможные, сумасшедшие двести семьдесят. И я продолжаю жать на газ, вновь ощущая магию энергии. Магию жизни… Она заполняет меня, пульс гремит в ушах, сердце бешено колотится в груди. Вот он, этот миг, я практически добилась, я почти у цели. Барабанная дробь, сердце будто взрывается прекраснейшим фейерверком. Двести семьдесят. Прекрасные, безумные двести семьдесят.

– Тормози, – удивительно спокойно просит Рафаэль, и я подчиняюсь. Машина останавливается с резким, оглушительным звуком. Мое сердце все еще бешено колотится, ведь только что я так стремительно мчалась вперед! Вперед – вот он, ответ на все мои вопросы. Нужно двигаться вперед. Я поворачиваю голову и, тяжело дыша, смотрю на Рафаэля.

– Легче? – спрашивает он. В темноте мне почти не видно его глаз, но я вижу его, такого темного и таинственного. Бушующее море… Ночное небо без звезд. И я понимаю, что важно лишь одно – то, как реагирует на Рафаэля мое сердце. А оно бьется, бежит галопом, будто вырываясь из моей груди ему навстречу. Самое главное – это наши чувства. Мои сейчас наполняют меня до краев, прорывая плотину здравомыслия. В этот миг есть лишь Рафаэль и то, как моя душа отзывается на его пристальный взгляд. И это все, что имеет значение. Трясущимися руками я отстегиваю ремень безопасности и забираюсь к нему на колени, обнимаю, заглядываю в глаза, теряясь в них, в себе, в нем. Он притягивает меня ближе, я целую его, вложив в поцелуй всю страсть, всю бушующую во мне бурю, всю себя, свои чувства, страхи, желания, и он точно так же целует меня в ответ. Опустошая и в то же время наполняя. Страстно и властно завладевая мной, моим сознанием, душой. Я позволяю ему это делать, я разрешаю.

Мы замираем, тяжело дыша, глядя в глаза друг другу. Он продолжает гладить мою спину, а я по-прежнему пропадаю в глубине его глаз. Пропадаю, исчезаю, теряюсь.

– Теперь намного легче, – шепотом признаюсь я, обнимаю его и чувствую щекой, как бешено колотится его сердце. Как оно стучит и вырывается у него из груди. Быстро-быстро. Тук-тук. И это единственное, что имеет значение. Важно лишь то, что есть между нами. То, что мы чувствуем. То, что горит в наших сердцах и полыхает в глазах. В этом все мы, он и я. В этом волшебном, темном мгновении. В этом поцелуе.

Глава 19

Ночью я не могу уснуть. Рафаэль довел машину до дома и проводил меня до моей комнаты. Когда мы идем по коридору, я по ошибке сворачиваю вправо.

– Стой, – говорит Рафаэль, – это комната Мики.

Я замираю и медленно оборачиваюсь.

– Твоя слева, – только и добавляет он.

Когда я захожу в свою комнату, Капюсин уже спит. Я тихо чищу зубы, ложусь и, слушая мирное посапывание Капюсин, думаю о твоей комнате, Мика. Мне хочется заглянуть в нее, увидеть еще одну частичку твоего мира. Я ворочаюсь в постели, борясь с навязчивым желанием, но оно потихоньку превращается в чертово наваждение, которому я больше не могу противиться. Тихонечко встав с постели, я на цыпочках прокрадываюсь к двери и выскальзываю в коридор. Где-то там, справа, дверь, к которой ты прикасался, которую открывал, а за ней скрывается комната. Твоя комната. В коридоре тихо, слышно лишь мое громкое дыхание. Я бесшумно поворачиваю дверную ручку и вхожу. Блеклый лунный свет освещает просторную спальню: кровать под нежно-голубым покрывалом, пустые прикроватные тумбочки, чистый стол. Все это чем-то похоже на фотографии из журналов по дизайну. Идеально мертвый порядок, неживое пространство. Меня захлестывает волна разочарования. Да, это твоя комната, но она пуста и безлика, и от этого хочется плакать. Я уже направляюсь в сторону двери, но тут замечаю книжный шкаф, под завязку забитый лежащими как попало книгами. На поверхности шкафа слой пыли, и я провожу пальцем по темному дереву, оставляя чистый след. Из некоторых книг торчат закладки, некоторые ужасно потрепаны, а некоторые выглядят абсолютно новыми, нетронутыми, нераскрытыми. Я вытаскиваю первую попавшуюся книгу, зачитанную почти до дыр, и сдуваю с нее пыль. «Цветы зла», Шарль Бодлер. Я открываю страницу с загнутым уголком и начинаю читать, Мика. Лунный свет освещает мне то, что когда-то читал ты. Именно ту страницу, уголок которой ты зачем-то загнул. Может, это стихотворение было твоим любимым? Или ты хотел показать его кому-нибудь? И ты показал, Мика. Ты показал его мне. Этот прекрасный, чувственный, проникновенный стих. Я читаю его в ночной тиши, такой страшно безликой, мертвой. И слова стихотворения проникают в душу, оставаясь там навсегда:

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали? Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь? И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали? Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали? Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью? С отравой жгучих слез и яростью без сил? К вам приводила ночь немая из могил Месть, эту черную назойливую гостью? Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью? Вас, ангел свежести, томила лихорадка? Вам летним вечером, на солнце, у больниц, В глаза бросались ли те пятна желтых лиц, Где синих губ дрожит мучительная складка? Вас, ангел свежести, томила лихорадка? Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам? Угрозы старости уж леденили вас? Там, в нежной глубине влюбленно-синих глаз, Вы не читали снисхождения к сединам? Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам? О, ангел счастия, и радости, и света! Бальзама нежных ласк и пламени ланит, Я не прошу у вас, как зябнущий Давид… Но, если можете, молитесь за поэта Вы, ангел счастия, и радости, и света!

По моему телу от этих слов бегут мурашки. Я понимаю, почему ты выделил именно этот стих, почему уголок загнут именно на этой страничке. Стоя босиком в твоей комнате, Микаэль, я наконец осознаю, чем именно занимаюсь. Я гоняюсь за призраком. За тобой. Я хватаю все, что осталось после тебя, и запихиваю себе в сердце, как люди собирают в шкатулки разный ненужный хлам.

– Он не любил, когда трогали его книги, – раздается за моей спиной, и от неожиданности я роняю книгу. – Всегда злился, если их убирали или даже стирали с них пыль. – Квантан стоит в дверном проеме и смотрит на меня. – Думаю, никто не трогает его книги в память о нем, – задумчиво говорит он.

Я молча заглядываю ему в глаза.

– Я не должен был говорить то, что сказал. Не должен был, но сказал, – Квантан грустно смотрел на меня. В этом парне вообще всегда присутствует меланхолия. Похоже, печаль везде и всюду ходит за ним по пятам.

– Ты сказал то, что думал. И ты был прав, – спокойно отвечаю я.

Я не злюсь на него и не обижаюсь, мне хватает одного взгляда, чтобы простить его и забыть тот разговор. Одного взгляда в эти большие светло-карие уставшие глаза.

– Правды нет, Леа. Нет четкой границы между хорошим или плохим. Никто не знает, что правильно, а что неправильно, – проводя рукой по лицу, говорит он.

– Лгать неправильно. И всем об этом известно.

– Иногда правда бывает хуже всякой лжи, – шепчет он, разглядывая книжный шкаф, и я замолкаю. – Иногда правда никому не нужна, – все еще не глядя на меня, добавляет он. Потом резко поворачивается и медленно идет к двери.

– Как ты узнал? – спрашиваю я вдогонку.

– Это я отправил тебе посылку, – не оборачиваясь, хрипит он.

Я замираю. Значит, это Квен дал тебе слово, Мика? И значит, именно он выполнил обещание.

– Когда я первый раз увидел тебя рядом с избитым Рафаэлем, то не поверил своим глазам. – Я по-прежнему молчу, а Квантан тяжело вздыхает. – Ты мой друг, Леа, несмотря ни на что, – надломленным голосом добавляет он, снова вздыхает и, не оборачиваясь, выходит за дверь, плотно прикрыв ее за собой.

«Мужчины не плачут», – думаю я. Или, скорее, не показывают своих слез. Я вновь остаюсь одна в твоей комнате, Мика, и до утра листаю страницы, задаваясь вопросом, как часто ты вот так же сидел над этими книгами? Как часто ты их перечитывал? Какие из них были твоими любимыми? Ответы знали потрепанные страницы и загнутые уголки. Когда первые лучи солнца проникают в комнату, пыль на полке начинает искриться, а я вспоминаю строчки из стихотворения Питера Хухеля:

Помни меня,— шепчет пыль.

Вот и твой книжный шкаф просит каждого вошедшего в эту комнату тебя помнить. Я поднимаю руку и вновь вожу пальцем по его поверхности.

Перед уходом я нерешительно оглядываю комнату, и по щекам медленно ползут слезы. Мне хочется что-то сказать на прощание, но я не могу подобрать слов и выхожу из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. В пыли на книжном шкафу остается надпись: «Мы помним». Мы всегда будем помнить.

* * *

В десять часов утра Капюсин кидает в меня подушку.

– Вставай, а то проспишь все на свете!

Я с трудом открываю глаза и заставляю себя сесть на кровати. Капюсин глядит на меня и весело хохочет.

– Умойся и спускайся на террасу, будем там завтракать. Парни должны подойти с минуты на минуту.

– А где они? – сонным голосом хриплю я.

– Поехали за цветами для ма`ми, ну же, вставай, Леа! И где ты была вчера ночью? – лукаво сузив глаза, спрашивает она.

– Если я расскажу тебе правду, ты все равно не поверишь, – с усмешкой отвечаю я и думаю: «ведь правда не поверишь».

– Еще как поверю, – придя к собственным выводам, говорит Капю, – и даже буду скандировать, как пятиклашка: «Леа любит Рафа. Леа любит Рааафа», – поет она на весь дом и вновь хохочет. Я с улыбкой качаю головой, мысленно благодаря Бога за то, что парни где-то в пути из цветочного магазина и не слышат ее.

* * *

Спускаясь по лестнице, я уже слышу звонкий голос Пьера и ворчание Квантана. Выбегая на террасу, я не замечаю сумку у входа, спотыкаюсь и лечу на землю. Все замолкают. Рафаэль, смущенно бормоча ругательства, помогает мне встать. Пьер смеется и учительским тоном провозглашает:

– Рафаэль, сколько раз повторять, не разбрасывай свои вещи.

Квен усмехается. Рафаэль обращается ко мне:

– Сильно ударилась?

– Вообще нет, я на сумку упала. Мы уже уезжаем?

– Нет, это мои спортивные вещи, сегодня утром мы с Пьером спарринговали. – Он смущенно улыбается и убирает сумку с прохода.

– Спарринговались? – переспрашивает Капюсин, глядя на Пьера.

– Да, малыш, я с семи лет занимаюсь кикбоксингом, рядом со мной тебе никто не страшен, – подмигивает он.

– Разве что Рафаэль, – весело хмыкает Квантан.

Пьер закатывает глаза, но не успевает ответить: к дому подходят две приятные на вид женщины с подносами в руках.

– Мы приготовили вам сырные омлеты, кто-нибудь желает что-то другое? – вежливо улыбаясь, интересуется одна из них.

– Сырный омлет – это прекрасно, – отвечает Пьер, садясь за стол.

Скоро на столе уже стоят тарелки с круассанами и фруктами, блинчики, багеты, соки, два термоса – один с кофе, другой с горячим шоколадом, красивый заварочный чайник, мед, три вида варенья: абрикосовое, клубничное и черничное, масло и, разумеется, сырные омлеты с маленькими запеченными помидорами. Мы с Капюсин в очередной раз переглядываемся и с довольным видом беремся за еду. Завтрак оказывается очень вкусным. Мы сидим за домом в садике, где цветет множество красивых тюльпанов всевозможных цветов и оттенков.

– Тут так много тюльпанов, – вслух говорю я.

– Помню, как их сажали, – улыбается Квен, – мы как раз были тут на каникулах. Даже помню, как садовник хвастался, что посадил триста штук.

– Триста штук, – удивляюсь я, разглядывая клумбы, – а знаешь, вполне возможно, ведь тут море тюльпанов. А вы часто проводите здесь каникулы?

– Мы очень часто приезжали сюда и на выходные: от Женевы до Парижа, а потом сюда. Конечно, это долгая поездка, но нам нравилось здесь бывать. Но чаще всего мы проводили здесь летние каникулы, – объясняет Квен.

– Тебе тут нравится? – спрашивает Рафаэль.

Я беру в руки чашку горячего шоколада, с удовольствием делаю глоток и поудобнее откидываюсь на спинку стула, наслаждаясь приятной тишиной, которую нарушают лишь наши веселые голоса. Ни шума автомобилей, ни других звуков большого города. Никакой спешки. Никаких нервов. Жизнь течет тут спокойно и плавно, вокруг только зеленая мокрая трава, голубое чистое небо без облачка и прекрасное пение птиц.

– Да, мне тут очень нравится, тут хорошо, – отвечаю я, намазывая хрустящий круассан толстым слоем масла и отправляя в рот. Рафаэль с улыбкой подает мне второй. Я, не удержавшись, наклоняюсь к Рафаэлю и обнимаю его.

– Кстати, мы сегодня тут не ночуем и, скорее всего, даже не обедаем, – говорит Квантан.

– А где мы проведем ночь? – интересуется Капюсин, делая глоток апельсинового сока.

– Сегодня благотворительный вечер, котенок, он проходит в Довиле, в отеле «Нормандия».

– Значит, ночуем там?

– Да, я попросил Гаспара забронировать вам общий номер с двумя спальнями, – говорит Рафаэль. – Мы пробудем там одну ночь, потом можем вернуться сюда или поехать в какое-нибудь другое место в Нормандии. У кого какие идеи?

– Мы можем посетить Вёль-ле-Роз, – с сияющими глазами предлагает Капюсин. – Пьер, ты знал, что в этом городке есть пассаж русских художников?

– Нет, – улыбается он. – И что же русские художники там забыли?

– Там чудесно весной, повсюду цветут розы, нормандские домики, море! Ты знаешь русского художника Репина?

На удивление, Пьер кивает.

– Он называл это место «третьим уроком живописи» и писал другу, что не променял бы этот уголок даже на десять Италий с Неаполем. Там правда невероятно красиво. Кстати, не один Репин любил это место, были и другие художники, и французские в том числе, например Моне и Ренуар, я просто не помню всех фамилий. Мы каждую весну ездили туда с родителями на открытый фестиваль роз. У моей мамы, пока мы жили в Руане, был сад. Давайте правда поедем в Вёль-ле-Роз? Этой весной я там еще не была.

– Моя нормандская девочка, – целует ее в щеку Пьер, – хочешь в Вёль-ле-Роз, значит, туда и поедем.

Капюсин радостно улыбается.

– Но сегодня у нас праздничный вечер, – недовольно бормочет Квен, возвращая всех на землю.

– Ты не любишь праздничные вечера? – интересуюсь я.

Он пожимает плечами.

– Люблю, почему нет, просто я предпочитаю, когда собираются лишь члены семьи, масштабные праздники не совсем мне по душе.

– Они никому не по душе. Весь вечер нам придется танцевать с внучками подруг нашей ма́ми, рассказывать о своих великих планах на будущее всем, кому не лень, и слушать, как мы выросли, – ехидно замечает Пьер.

– Ни с какими внучками танцевать ты не будешь, – возмущенно вставляет Капю, и мы все смеемся.

– Не буду, котенок, не буду, – счастливо улыбаясь, соглашается Пьер.

Глава 20

В двенадцать часов мы приезжаем в Довиль. Пьера просят припарковать машину у отеля, так как она слишком высока для их подземной парковки, портье забирает наши сумки, и мы идем в сторону отеля. Это здание в нормандском стиле с зелеными полосами по белому фасаду и треугольной коричневой крышей. Над дверями отеля полукругом написано «Нормандия», и несколько девочек в ярко-желтых дождевиках фотографируются на фоне вывески. Мы заходим в отель, и я опять переглядываюсь с Капюсин при виде окружающей роскоши. Рафаэль уверенным шагом направляется к столику регистрации.

– Мы можем присесть, пока он разбирается с номерами, – предлагает Квантан, и мы идем за ним в уголок к дивану и двум креслам. В холле на удивление малолюдно, лишь несколько гостей тихо беседуют в креслах. – Удачно приехали, – довольно отмечает Квен.

– Почему? – интересуюсь я.

Он улыбается.

– Потому что пока почти никто сюда не добрался. Вот увидишь, часа в четыре здесь будет не протолкнуться.

Возвращается Рафаэль.

– Гаспар зарезервировал нам комнаты на втором этаже, – сообщает он.

Мы идем к лифту, сопровождаемые портье, который аккуратно катит тележку с нашими сумками. При виде его старательности мне становится смешно. Мой потрепанный рюкзак и представить себе не мог, что окажется в таком месте! Мы выходим на втором этаже и оказываемся в длинном широком коридоре. Рафаэль подает нам с Капюсин черные пластиковые карточки.

– Вот ваш номер, – говорит он, останавливаясь у белой двери. – Пьер будет в соседнем справа, а я слева, Квен за мной.

Капюсин прикладывает карточку к замку, и дверь открывается.

– Вы сейчас будете заняты? – спрашиваю я у парней. – Во сколько вообще начинается вечер?

– В восемь часов. До этого времени мы абсолютно свободны, хочешь чем-нибудь заняться? – интересуется Рафаэль.

– Давайте погуляем по городку? – прошу я.

– Хорошо, – он улыбается и поправляет мне волосы.

– Месье, – говорит портье, – вам что-нибудь еще нужно?

– Нет, спасибо, – отвечает Рафаэль, вручая ему из бумажника чаевые. – Так ты хочешь прямо сейчас пойти погулять, Леа?

– Как раз пообедаем где-нибудь в городе, – предлагает Квантан.

– Только вначале я рассмотрю наш номер и отправлю маме фотки, – восклицает Капюсин. – Для вас, избалованных мальчишек, это, конечно же, норма жизни, но дайте мне пять минут насладиться новым ощущением.

– И что же это за ощущение? – с усмешкой в голосе спрашивает Пьер.

– Восторг вперемешку с удивлением, – отвечаю я.

– В яблочко, Леа, – подмигивает Капюсин, хватая меня за руку и закрывая за нами дверь. – Для начала попрыгаем на кровати, – весело заявляет она.

И мы прыгаем! Сначала в ее комнате, потом в моей. Окна нашего номера выходят на море, и мы, раздвинув занавески, минут пять зачарованно смотрим на него. Потом Капюсин включает музыку, мы опять некоторое время прыгаем на кровати и, тяжело дыша, валимся на мягкую постель. Номер состоит из двух спален и маленькой общей гостиной, он просторный, светлый, роскошный. Капюсин громко пищит, увидев огромную ванную комнату.

– Мы в раю, Леа, – нараспев произносит она, в очередной раз вытаскивая платья из сумки и аккуратно развешивая их в шкафу. – Все, миссия выполнена, теперь с чистой совестью можно и погулять, – запихивая телефон в карман, улыбается подруга, а потом лукаво добавляет: – Мама просто кипит от зависти.

* * *

Решив поесть устриц с картошкой фри, мы обедаем в обычном уличном кафе. Пьер бесконечно что-то рассказывает, Квантан наполняет наши бокалы, а Рафаэль просто сидит рядом со мной, и мне так хорошо от этого!

– Давайте погуляем у моря? – предлагает он после обеда, и мы идем по выложенной плиткой дорожке в сторону довильского пляжа. Знаменитые разноцветные зонтики выставлены в ряд, привлекая внимание туристов.

– Вы знали, что здесь у многих звезд есть свои пляжные кабинки? – спрашивает Капюсин. Парни кивают, а я качаю головой и признаюсь:

– Я тут в первый раз.

Рафаэль кивает в сторону маленьких построек, которые тянутся вдоль пляжа, и говорит:

– Видишь имена?

– Сэр Ридли Скотт, Стивен Спилберг, Жорж Лукас? – с усмешкой читаю я.

– Тут тоже проводят фестиваль, конечно, не такой масштабный, как в Каннах, но все же, – пожав плечами, объясняет мне Квантан.

– Когда я была маленькой, я мечтала, чтобы и мое имя тут написали, – делится с нами Капюсин.

– Ты хотела быть актрисой? – спрашиваю я.

– Нет, просто хотела кабинку со своим именем! – фыркает она. – Помню, мечтала, как стану гулять по пляжу и перед одной из кабинок будет написано: «Капюсин Мишель».

Мы улыбаемся. Несмотря на прекрасную погоду, вблизи моря дует прохладный ветер. Он играет моими волосами, заставляет щуриться и натягивать рукава толстовки до самих пальцев. Я смотрю на Северное море, такое пенистое, и ошеломленно произношу:

– Оно молочного цвета!

– Море? – подойдя ближе, Рафаэль садится на песок, и я опускаюсь рядом.

– Да, море. Я никогда не видела море молочного цвета. В нем вообще купаются?

– Летом да, но и тогда вода прохладная, градусов шестнадцать, не больше. Все равно после жаркого дня это непередаваемое чувство, – делится воспоминаниями он, – когда разгоряченная кожа окунается в ледяную воду, и все тело начинает гореть.

– Это приятно?

– Я бы сказал, на любителя, но мне нравится, – улыбается он. Я накидываю капюшон, стараясь спрятаться от ветра. – Давай сюда руки, погрею, – он берет мои руки и дышит на них. Я смотрю на его губы, они покраснели на ветру, и мне ужасно хочется почувствовать их мягкость. Я облизываюсь, он улыбается, наклоняется и нежно целует меня.

* * *

Без пятнадцати восемь я с улыбкой смотрю на себя в зеркало. На мне непривычное черное классическое платье. Длиной до колена, с круглым горлом, оно выглядит очень традиционно, но мне это нравится. Я слегка накрасилась и заколола волосы, и вот теперь смотрю в глаза своему отражению, пытаясь разглядеть в них следы собственных эмоций. Когда-то во мне умерло желание нравиться себе, и я думала, что так будет всегда. Но сейчас я гляжу на себя и, что немаловажно, ВИЖУ себя. И я себе нравлюсь. Нет, я не стала другой, улучшенной версией, которая научилась правильно жить. Я все та же Леа, которая очень далека от идеала, но в моей жизни появился человек, способный разглядеть меня и не отвернуться. А еще я осознаю одну простейшую на первый взгляд, но очень важную вещь: пока в твоей груди бьется сердце, все можно изменить. А навсегда или на время – решать тебе. Только тебе.

* * *

– Леа в платье! – на весь коридор орет Пьер. – И посмотрите-ка, у нее не кривые ноги!

Квантан, как обычно, качает головой. Кузены стоят в коридоре и выглядят невероятно привлекательно – на них безупречно сидят идеально пошитые костюмы, а белоснежные рубашки с галстуками-бабочками добавляют шарма.

– Неудивительно, что внучки подруг вашей ма́ми мечтают о танце с вами, – подмигнув, говорю я.

– Я не понял, это был комплимент? – приподнимая брови, интересуется Пьер. – Потому что он такой завуалированный… В следующий раз просто скажи: «Пьер, ты горячее красного перца», и я все пойму.

– Пьер, ты горячее красного перца, – весело восклицает Капюсин, и Пьер теряет дар речи, увидев ее в ярко-красном шелковом платье в пол, без бретелек, да еще и с полукруглым шлейфом.

– В нашей компании только один человек горячее красного перца, – с довольной улыбкой выпаливает Пьер, – и это моя девушка.

Капю смеется, и он подает ей руку, бросая:

– Встретимся внизу, неудачники! А если вы спрашиваете себя, почему именно вы неудачники, посмотрите, нет ли поблизости шикарной блондинки в красном платье.

Квантан опять качает головой, и Пьер с усмешкой выкрикивает:

– Я так и думал! Ведь она стоит рядом со мной.

Капюсин весело смеется, и они уезжают в лифте, такие счастливые, такие влюбленные.

– Ты как? – спрашиваю я Квена, он улыбается.

– Нормально.

Я киваю, понимая, что более развернутого ответа не получу.

– А где Рафаэль? Уже почти восемь.

– Я здесь, – раздается за моей спиной. Я оборачиваюсь и ахаю. Рафаэль весь в черном. Черные туфли, брюки, рубашка, тоненький черный галстук, черный велюровый пиджак слегка переливается в свете ламп. В последнее время черный определенно стал моим любимым цветом. – Прекрасно выглядишь, Леа, – говорит он. Его волосы собраны в хвост, подбородок гладко выбрит, а лицо озаряет моя самая любимая ухмылка. – Спустимся вниз? – спрашивает он.

Я киваю. Мы едем в лифте, и я вижу в зеркале по обе стороны от себя двух мужественно прекрасных молодых людей, одного из которых мне доводилось целовать. Я не могу сдержать улыбки, Рафаэль ловит в зеркале мой взгляд и улыбается в ответ.

* * *

В большом ресторане при отеле человек, одетый в строгий деловой костюм, отводит нас к столику, за которым сидит вся семья Делионов и Рашель. Мано нигде не видно, и я решаю, что она уехала, но ошибаюсь: через несколько минут она подходит, держа под руку симпатичного мужчину. Выглядит тот лет на тридцать, его светлые волосы аккуратно зачесаны назад, а голубые глаза с интересом останавливаются на Капюсин, впрочем, ненадолго. Широко улыбаясь, он здоровается со всеми присутствующими, а потом парочка удаляется к своему столику.

– Мне нравится твоя прическа, – шепчет Рафаэль мне на ухо, и я вспыхиваю. Рашель недобро смотрит в мою сторону, я усмехаюсь в ответ. Смотри, мечи молнии, испепеляй меня взглядом. Мне все равно.

Ужин проходит на удивление весело и живо. Эдит рассказывает, как утром ее чудесные внуки самыми первыми ее поздравили, вручив букеты прекрасных цветов. Она то и дело опустошает свой бокал, и Августин намекает, что пора бы притормозить, но Эдит отвечает:

– Вчера эти проказники сказали, что приехали ко мне на пятидесятилетие, и я им поверила! Сегодня мне пятьдесят! – весело восклицает она, и все смеются. Изабелла даже не смотрит в мою сторону.

После ужина начинаются танцы. Пьер и Капюсин не покидают танцпола, не оставив ни единого шанса всяким внучкам, которым приходится вцепиться в Квантана и Рафаэля. Рашель тоже просит Рафаэля потанцевать с ней, он не отказывает, и я старательно смотрю в сторону, пока они кружатся.

– Я попрошу ее сделать тест на отцовство без всякой шумихи, – вдруг говорит мне Квен, глядя куда-то вдаль. Проследив за его взглядом, я вижу Мано, которая танцует с Алексом. Ее лицо озаряет широкая счастливая улыбка. – Это его ребенок, – продолжает Квантан, – сейчас я отчетливо понимаю, что весь этот год был слепым дураком. Но мне все равно нужно быть на сто процентов уверенным. Она сделает этот тест, ведь ребенок действительно от Алекса.

Я молча беру его за руку. Никакими словами тут не поможешь, и мы оба об этом знаем. Что сказать человеку, если девушка, которую он любит, ждет ребенка от другого мужчины? Я с безмолвным сопереживанием крепче сжимаю руку Квена, и он благодарно смотрит на меня. Одна из внучек, не самая симпатичная, приглашает его потанцевать, и он, обреченно посмотрев на меня, встает из-за стола. Я улыбаюсь и тоже встаю, направляясь в уборную. Там нос к носу сталкиваюсь с Рашель.

– Леа, – пустой улыбкой приветствует она меня. Почему-то в этот раз она не кажется мне безупречной. Я вижу молодую девушку, которая старается изо всех сил доказать окружающим и самой себе, что она лучшая, уникальная, единственная в своем роде, но сама в это не верит. Вот Капюсин, которая танцует с Пьером, не замечая любопытных взглядов, действительно уверена в своей исключительности; я увидела эту уверенность в первый же день нашего знакомства, когда она приподняла подбородок Пьера и загипнотизировала его взглядом. Рашель же лишь пускает людям пыль в глаза.

– Я вижу, ты хорошо подружилась с мальчиками, – заявляет она. – Ты, наверное, в курсе, что Рафаэль мой парень. Скоро у нас годовщина, и я подумала, может, в Париже у него появились какие-нибудь новые хобби, о которых ты знаешь. Поможешь мне подобрать для него подарок?

Она смотрит мне в лицо и ждет реакции, а я понимаю, что она врет. Ей просто хочется увидеть, как я в ужасе округлю глаза и закричу: «Вы встречаетесь?!» Хочется дать мне понять, что я недостойна Рафаэля. Но Рашель не учла, что мне на нее плевать. Такие девушки привыкли, что их мнение всех интересует, да только в моем случае это не работает. Никто в этом мире больше никогда не посмеет мне сказать, чего я достойна, а чего нет. Никто в этом мире не заставит меня чувствовать себя слабой и никчемной. Никто. И этому научил меня Рафаэль. Я отвечаю ей равнодушной улыбкой:

– Странно, он о тебе вообще не рассказывал.

«Потому что ты ничто для него», – говорит мой взгляд. А все потому, что Рафаэлю действительно нет до Рашель никакого дела. Внешность решает далеко не все, существует нечто, не поддающееся объяснению. Нечто, не выразимое словами. Но теперь я точно знаю, что ее не выдумали. Да-да, я про любовь.

* * *

Я иду по коридору, когда кто-то вдруг хватает меня за руку, тянет за угол и аккуратно прижимает к стенке. Я встречаюсь глазами с озорным взглядом Рафаэля.

– Весь вечер мечтаю остаться с тобой наедине, – шепчет он мне на ухо, и все внутри меня трепещет. – Весь вечер мечтаю сделать это, – он вытаскивает из моих волос заколку, и они падают на плечи.

– Я думала, тебе понравилась моя прическа, – растерянно шепчу я.

– Понравилась, – кивает он, – я представлял, как сниму заколку и твои волосы каскадом посыплются вниз. Представлял, как я положу руку тебе на голову, – и он кладет ладонь мне на затылок, – а потом сделаю это, – и он целует меня, второй раз за день.

От его поцелуев голова идет кругом, я хватаю его за лацканы пиджака, притягивая к себе, а он кладет руку мне на бедро, слегка приподнимая платье. Мы целуемся в коридоре, прячась от любопытных глаз за углом. Целуемся до головокружения и нехватки воздуха.

Прервав поцелуй, Рафаэль шепчет мне на ухо:

– Ты это чувствуешь, Леа? Правда ведь чувствуешь? – Его губы на моей шее. Я глубоко вздыхаю, ловлю руками его лицо, заглядываю ему в глаза и шепчу, тяжело дыша:

– Я чувствую бурю. Самую настоящую бурю. Дикую, мятежную, безудержную, сумасшедшую…

Что-то мелькает в его черных глазах. Мне нравится, как он смотрит на меня, в его взгляде сквозит нечто опасное и в то же время нежное. И настолько интенсивное, что подкашиваются коленки.

Он гладит меня по щеке и хрипло говорит:

– Я тоже.

Глава 21

Благотворительный вечер заканчивается очень поздно. Вернувшись в номер, я, не глядя на время, словно ходячий мертвец, направляюсь прямиком в ванную, быстро принимаю душ и падаю на мягкую огромную кровать с белоснежными простынями. Утром меня будит непонятный шум за стеной. Я слышу крик:

– Прекрати сейчас же!

Я распахиваю глаза. Мне прекрасно известно, кому принадлежал этот голос с такими характерными «р». Изабелле. Я прижимаюсь ухом к стене.

– Это ты прекрати разговаривать со мной в таком тоне, – ледяным голосом произносит Рафаэль.

Оказывается, даже в пятизвездочных отелях стены как из картона. Мне отчетливо слышно каждое слово.

– Я просто не понимаю, – раздраженно бросает Изабелла, – где вы с ней вообще познакомились?

– Она моя одноклассница, – спокойно отвечает Рафаэль, – но тебе и незачем ничего понимать.

– Нет, мой дорогой! Я все должна понимать, ты мой сын, на будущий год у тебя есть планы, и эта девочка в них не вписывается.

– Откуда ты знаешь, что она не вписывается? – устало спрашивает он. – И о каких планах речь, мама?

Изабелла раздраженно фыркает.

– Как о каких планах? Ты же собирался подавать документы в Гарвард. Я думала, мы решили, что их бизнес-школа тебе подходит.

В ее голосе звучат неприятные нервные нотки.

К моему огромному удивлению, Рафаэль вдруг разражается ужасным безумным смехом.

– Гарвард, мама? Да? Может, для полноты картины, назовешь меня Микаэлем? Я могу и имя поменять, если тебе так хочется, но это тебе его не вернет.

И вновь что-то с глухим стуком падает на пол.

– Прекрати надо мной издеваться! – в бешенстве кричит Изабелла.

– Хватит, – обрывает он, – достаточно. Не только ты его похоронила, слышишь? Не одной тебе больно и плохо. Хватит давить на меня его смертью, как когда-то давила болезнью. Хватит смотреть на меня взглядом, в котором написано: «Ты мой единственный оставшийся сын, не разочаруй меня». Потому что я буду, черт бы меня побрал. Я буду разочаровывать тебя, делать неправильные вещи, принимать не те решения и жить свою жизнь. Тебе понятно?

– Ты не должен говорить мне такие вещи и не должен упрекать меня. Я делала для вас только самое лучшее! И если ты привел девушку, которая тебе абсолютно не ровня, Рафаэль, и хочешь, чтобы я молчала и наблюдала, как мой сын делает глупости, высокомерно заявляя, что это, видите ли, его дело, то ты этого не дождешься. Я твоя мать, и я не буду смотреть, как ты портишь себе жизнь. Ты ее вообще видел? Или ты специально такую выбрал? Чтобы позлить меня и показать, насколько ты независимый? Ты уже не глупый подросток, хватит игр. Пора взрослеть! Ты должен…

Он не дает ей договорить, грубо оборвав словами:

– Будь добра, вышли мне сразу весь список того, что я должен, а то я, идиот, живу, как хочу.

– Я не заслужила такого отношения, Рафаэль, не заслужила! – ее надрывной крик разносится по комнате, я слышу звук пощечины, и все в одно мгновение стихает. Устанавливается тяжелая, неприятная тишина.

– Я – не Мика, мама, – хриплым тихим голосом начинает Рафаэль. – Я никогда им не был и никогда не стану. Это он мечтал о Гарварде, это с ним ты говорила о бизнес-школе. Это он стриг волосы и мог часами болтать с тобой. Это его хвалили в школе и восторженно пророчили ему блестящее будущее. И его нет, мам. Есть я – который не решил, куда хочет поступать. Я – который не построил абсолютно никаких планов на будущий год. Я – которого выгнали из школы, и который выбрал не ту девушку. И я не могу это исправить, – тихо говорит он, и мое сердце сжимается от его грустного голоса. – Такой уж я есть. А ты плачешь, кричишь и просишь меня стать другим. Но я не могу этого сделать.

Он замолкает. В соседнем номере вновь воцаряется тишина, и лишь судорожные женские всхлипы доносятся до меня сквозь тоненькую стену.

– Ты хоть что-нибудь знаешь об этой девушке, Рафаэль? – через некоторое время грустно спрашивает Изабелла.

– Я только знаю, что она мне очень нравится, – тихо отвечает он.

Я слышу шаги и звук льющейся воды.

– Вот, выпей, – говорит Рафаэль.

– Спасибо, – благодарит его мать и с надрывом добавляет: – Я люблю тебя. И все что я делаю, это лишь из-за моей любви к тебе.

Некоторое время она тихо плачет, потом я слышу звук удаляющихся шагов. Хлопает дверь. Я бросаюсь на постель и плачу, Мика. Плачу от бессилия, от безысходности. Все эти люди так скучают по тебе, им так тебя не хватает! Я надеюсь, ты сейчас где-то далеко, в более счастливом месте, и не видишь, как страдают те, кто тебя любил. Я надеюсь, что ты обрел покой и свободу, о которых так страстно мечтал.

* * *

В середине дня ко мне в комнату наконец стучит Капюсин.

– Ты пропустила завтрак, я не стала тебя будить, – осторожно говорит она, вглядываясь мне в глаза, и я понимаю – она, скорее всего, слышала мой плач. Капю присаживается на кровать и продолжает: – Ты знаешь, Леа, у меня никогда не было лучшей подруги. Помню, я мечтала иметь сестру, чтобы делиться с ней своими женскими тайнами, – она улыбается. – Сестры у меня нет, но я умею слушать и держать рот на замке. Это я к тому, что если вдруг однажды тебе захочется поделиться, то я рядом, – и она обнимает меня.

Капюсин не спрашивает, что случилось, не задает ни единого вопроса, но с ней я чувствую себя не так одиноко, потому что знаю – рядом друг.

* * *

Через час Пьер приходит к нам в номер спросить, готовы ли мы отправиться на природу в компании нескольких старых друзей кузенов.

– Разожжем костер, пожарим мясо, поболтаем. Ничего особенного, но будет классно, только оденьтесь потеплее, сегодня пасмурно и ветрено.

Через полчаса после этого разговора мы с Капюсин уже идем по прекрасному гостиничному холлу.

– Я вчера почитала про эту гостиницу, и знаешь что? Здешний бар любили Коко Шанель и Уинстон Черчиль, у них даже были любимые коктейли. Правда же, интересно?

Я с улыбкой киваю.

Машина Пьера стоит перед отелем. Я сажусь в нее, окидываю пустой салон взглядом и спрашиваю:

– А где Рафаэль и Квантан?

– Они поехали встречать народ, по пути заедут за продуктами, мы договорились, что увидимся на месте.

Я киваю, удивляясь собственному разочарованию. Мне так хочется поскорее увидеть Рафаэля!

Пьер заводит двигатель и включает музыку. Дорога занимает минут сорок, не больше. Мы подъезжаем к лесу, у которого уже припарковано несколько машин. Парни и девушки весело болтают, накрывая раскладной походный столик. Мы с Пьером и Капюсин выходим из машины.

– А где Рафаэль? – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам.

Ни его, ни Квантана здесь нет, и меня вновь накрывает волна разочарования. Я прикусываю губу, продолжая вертеть головой во все стороны. Вдруг мимо стремительно проносится спортивный мотоцикл, взметнув потоком воздуха мои волосы. В нескольких шагах он останавливается, и Рафаэль, сняв шлем, смотрит на меня.

– Скучала? – громко спрашивает он.

– Нет, – качая головой, отвечаю я, не в силах сдержать улыбку. Волосы Рафаэля тоже в легком беспорядке, а черные глаза глядят на меня в упор.

– Я тоже, – как ни в чем не бывало произносит он, подходя ближе, и мое глупое сердце как всегда в таких случаях пускается в галоп. Он вытаскивает из заднего кармана джинсов бейсболку и надевает ее на голову. Ту самую черную бейсболку, под козырьком которой его взгляд становится еще более опасным и таинственным. Второй мотоцикл приезжает минуту спустя.

– Ты проиграл, – этими словами приветствует Квантана Рафаэль.

– Ты – псих, а я нет, – качая головой, отвечает Квен, а Рафаэль усмехается. Кузены вешают шлемы на ручки мотоциклов и идут к остальным, я – вместе с ними. В следующие минуты я знакомлюсь с их друзьями, которые оказываются шумными и веселыми, абсолютно простыми, классными ребятами. Кто-то жарит мясо, кто-то нарезает овощи.

– Вы как раз вовремя, – говорит с улыбкой парень у мангала, – мясо готово.

Стульев всем не хватает, и многие девушки сидят на коленях у парней, а кто-то устраивается в открытом багажнике. Начинает моросить мелкий дождик, но он ничуть не портит атмосферу. Напротив, серые тучи и лег-

кий ветерок почему-то успокаивают меня. Ребята без конца болтают, предаются воспоминаниям, шутят. Выясняется, что они все учились в одной школе, причем некоторые – с самого первого класса.

Одна из девушек, весело улыбаясь Квантану, говорит, что это она затеяла пикник. Квен благодарит с усталой улыбкой, но видно, что он рад видеть друзей, рад быть здесь с ними вместе и вспоминать школьные годы. Кто-то спрашивает, почему не пришла Рашель, и все головы поворачиваются к Рафаэлю. Он кладет руку мне на плечо.

– Она улетела к родным в Штаты, – наконец отвечает одна из девушек и внимательно смотрит на меня. На этом тема Рашель закрывается.

– Давайте поиграем в «поиск знамени», – предлагает Пьер. – Нас двадцать человек, по десять на команду.

Все соглашаются, а я шепчу Рафаэлю:

– Я никогда не играла в эту игру.

– Все предельно просто: две команды, два знамени. Нужно найти и захватить знамя противника. Если кто-нибудь из чужой команды ловит тебя на своей территории, ты выбываешь. Это касается всех, кроме хранителя. Хранитель защищает знамя, каждая команда называет его имя перед началом игры. Задача хранителя – убегать и прятаться со знаменем на своей территории. Но если его поймали противники – знамя захвачено. Игра окончена. Есть вопросы?

– Есть, если ты заполучил знамя, игра окончена в ту же секунду, или тебе нужно вернуться на свою территорию?

– Если ты заполучил знамя, твоя команда выигрывает. Ты кричишь как можно громче, что знамя у тебя, и все. – Рафаэль улыбается. – Ты в игре?

Я киваю.

– Да, конечно, если вы все играете.

– Только учтите, Делионы, – кричит один из парней, – чур, вы в разных командах, хотя бы один из вас.

Кузены хмыкают.

– Без проблем, – отвечает Пьер, – мы с Квантаном бросим жребий.

Они подкидывают монетку, и Пьеру выпадает шанс выбирать игроков.

– Луууузер, – поет он Квену и громко кричит: – Раффи, детка, ты со мной.

Все смеются.

Квантан, улыбнувшись и посмотрев в мою сторону, говорит:

– Леа.

– Эй, – резко бросает Рафаэль, – Леа будет в команде со мной.

– Я только что ее выбрал, – самодовольно заявляет Квен, пожимая плечами.

– Она не хочет быть в твоей команде, ведь так, ты же со мной? – спрашивает Рафаэль, ухмыляясь. Похоже, у него нет ни малейших сомнений, что так оно и есть.

– Какая напыщенная самоуверенность, – театрально провозглашаю я. – Пожалуй, я лучше останусь с Квантаном.

Рафаэль, сузив глаза, смотрит на меня.

– Вы проиграете, – серьезно заявляет он.

– Еще посмотрим, – небрежно бросаю я.

– Вы проиграете, и до конца учебного года я буду называть вас лузерами, – с наглой улыбочкой продолжает он.

– И я тоже! – весело соглашается с ним Пьер.

Я подхожу к Рафаэлю и смотрю ему в глаза.

– Сначала выиграй, – тихо, но твердо произношу я и вижу, как загораются в предвкушении его глаза.

Через несколько минут мы уже разбились на команды.

– Что будет знаменами? – спрашивает Пьер. – Только, чур, не палочки, как в детстве, тут их вон сколько.

– Давайте кепки? – предлагает Капюсин. – Твоя и Рафаэлева.

Пьер вопросительно смотрит на Рафаэля.

– Кто будет вашим хранителем? – спрашивает он Квантана.

Тот хитро улыбается.

– Леа.

– Почему я не удивлен? – приглушенно рассмеявшись, говорит Рафаэль. Он подходит и надевает мне на голову свою бейсболку. Та оказывается мне слегка великовата, и я немного затягиваю ее.

– Береги ее, – шепчет Рафаэль мне на ухо, – потому что я приду за ней.

Он отходит, и они с Квантаном начинают устанавливать границы территорий.

– Прячься, – говорит мне Квен, когда игра начинается, и я скрываюсь в глубине леса. Тут летают птички и прыгают по деревьям белочки. Я тихо иду, разглядывая огромные высокие деревья, верхушки которых уходят в самое небо. Я просто гуляю по лесу. Периодически до меня доносятся голоса и шум беготни, но все это происходит сравнительно далеко. Кепка Рафаэля на мне. Я глажу черный козырек, вспоминая его ухмылку. Поиграем, Рафаэль. Мы обязательно с тобой поиграем. Тут я наконец слышу приближающиеся шаги и прячусь за деревом. Кто-то уже совсем рядом. Кто-то пришел за добычей. Я присаживаюсь на корточки, полностью скрываясь за толстым стволом, и вижу в нескольких шагах от себя ноги Рафаэля. Он движется медленно, аккуратно, но все же наступает на сухую ветку, и та с хрустом ломается. И именно в этот момент я бросаюсь бежать, а он, не медля ни секунды, устремляется за мной. Я придерживаю бейсболку, ветки деревьев хлещут по лицу, но я не сбавляю темп, я мчусь изо всех сил. Грудь горит, мышцы полыхают огнем, но меня не остановить. Я слышу, как он приближается, слышу за спиной его дыхание и бегу еще быстрее. Это невероятное ощущение. Я чувствую себя такой сильной, такой живой! Я лечу все вперед и вперед, поражаясь собственной скорости и выносливости, хотя пульс уже стучит в ушах и не хватает воздуха.

Наконец я выбегаю из леса и резко останавливаюсь. Бежать больше некуда – я выскочила к невысокому обрыву, за которым шумит море. Я подхожу к краю, так что носки моих потрепанных кед торчат в воздухе, и смотрю вниз. Море. Оно пенится и шумит, бурлит, закручиваясь волнами и сливаясь с небом на горизонте. Молочного цвета море и серого цвета небо там, на краю, становятся одним целым. Магия, волшебство. Оно вокруг. Подняв с земли пыльный камень, я бросаю его вниз, и он плюхается в воду, оставив круглое пенистое пятно.

– И долго ты собираешься там стоять? – слышится за моей спиной низкий потрясающий голос с хрипотцой. Он звучит так самодовольно, что я не могу удержаться от улыбки. Я поворачиваю голову и смотрю в глаза Рафаэля. Там блестят озорные огоньки, а на губах играет моя любимая кривая ухмылка. Сейчас этот парень как никогда прекрасен. – Ты проиграла, я предупреждал тебя, – говорит он севшим после бега голосом.

Я стучу по козырьку бейсболки.

– Она все еще на мне.

– Ненадолго.

Он медленно приближается, растягивая удовольствие, наслаждаясь моментом своего триумфа и загоняя меня в угол. Я вновь смотрю вниз, на море, и в голове проносится банальная фраза «выход есть всегда».

– Даже не вздумай, там могут быть камни, ты разобьешься, – серьезно говорит Рафаэль, хмуря брови и ускоряя шаг.

Я смотрю на него и улыбаюсь. Адреналин все еще кипит в моей крови, сердце бешено колотится, а грудь горит. Я чувствую себя такой живой! Я будто очнулась после долгого сна и наконец-то живу, живу, Мика. Живу в прямом смысле этого слова, живу здесь и сейчас, не загадывая на будущее. Я нахожусь в настоящем, и кажется, будто я могу протянуть руку и потрогать его. Ощутить воздух вокруг. Я резко поворачиваюсь и прыгаю в неизвестность. Прыгаю, не думая о последствиях и не загадывая наперед. Это чистое безумие, которое накрывает меня с головой, а потом я так же с головой погружаюсь в ледяную воду, остро ощущая холод разгоряченным телом. Это похоже на огонь. Будто мою кожу обожгло, будто в нее вонзился миллион маленьких иголок. Я выныриваю и судорожно ловлю воздух ртом, вдыхая его так глубоко, что кажется, будто легкие вот-вот разорвутся. И тут в воду обрушивается второе тело, я чувствую за спиной его тепло, а над ухом раздается тяжелое дыхание.

– Психопатка, – громко и надрывно хрипит Рафаэль. Я поворачиваюсь к нему, наши взгляды встречаются, и нас уносит далеко-далеко, куда-то за пределы реальности.

– Ты сумасшедшая, – повторяет он, наклоняясь и властно целуя меня. Это невероятный поцелуй, он обжигает силой, страстью, желанием. Мы замираем в ледяной воде, тяжело дыша и не прекращая смотреть друг другу в глаза.

– Ты выиграла, – шепчет он.

Я улыбаюсь и плыву к берегу. Я выиграла. И не дурацкую игру. Я выиграла нечто гораздо большее…

Глава 22

Задыхаясь, мы выбираемся на берег. Наши ноги проваливаются в мокрый песок, и идти трудно. Мы трясемся от холода под пронзительным ветром. Место пикника сравнительно близко, минут через пять становятся видны припаркованные машины. Вокруг никого. Мы подходим ближе, и тут начинается дождь. Крупные холодные капли падают с темно-серого, низкого неба.

– Эй, вы что там вдвоем делаете? – доносится издалека голос Пьера. Рафаэль закрывает глаза и поднимает голову к небу. Вода струйками течет по его лицу, и он улыбается.

– Давай убежим? – предлагает он и, открыв глаза, смотрит на меня. – Возьмем и убежим?

Я улыбаюсь, несмотря на холод, потому что вижу Рафаэля, такого свободного, такого живого…

– И куда мы убежим? – спрашиваю я.

– Разве это имеет значение? Куда-нибудь подальше от людей.

– Ты забрал у нее свою кепку? – Голос Пьера приближается. – Я не пойму, игра окончена или как?

Мы с Рафаэлем хохочем, ведь кепка плавает теперь где-то в Северном море, может, она решила переплыть через Ла-Манш, а может, уже потонула. Для нас это останется тайной. – Я к вам обращаюсь! – недовольно кричит Пьер.

Мы с Рафаэлем переглядываемся и как по команде бежим в сторону его припаркованного мотоцикла.

– Возьми шлем Квена, – на бегу кричит он. Я сажусь на мотоцикл, обнимаю мокрую спину Рафаэля, и мы едем куда глаза глядят. Дождь продолжает лить, я крепко держусь за Рафаэля, и мы мчимся, плавно наклоняясь на поворотах. Я дрожу от холода и переизбытка чувств. Наша одежда насквозь мокрая, дует холодный ветер, и я чувствую, как немеют пальцы рук и ног.

– Мы почти приехали, – очень громко говорит Рафаэль, и я крепче обнимаю его.

Мы подкатываем к типичному нормандскому деревенскому дому – деревянному, в полосочку, с прямоугольными узкими окнами. Навстречу нам выбегает мужчина с зонтиком, из-за ливня я почти не вижу его лица.

– Ужас, вы же совсем мокрые, – произносит он, перекрикивая шум дождя.

– Кристоф, дом у яблони свободен? – спрашивает Рафаэль, помогая мне слезть с мотоцикла.

Кристоф пытается держать над нами зонт, и мне становится смешно, потому что мы абсолютно, до последней нитки, мокрые. Вся наша одежда насквозь пропитана водой.

– Он свободен, но не готов к приему гостей, почему ты заранее не предупредил меня о своем приезде? – недовольно бурчит Кристоф.

– Потому что я не планировал приезжать, мы остановимся там, хорошо?

Кристоф, переминаясь с ноги на ногу, отвечает:

– Я скажу жене застелить постель. Идемте.

По узкой тропинке, выложенной камнем, мы подходим ко второму деревенскому дому. Он мало чем отличается от первого, только фасад увивает зеленый плющ, кое-где частично закрывая окна. На лужайке действительно цветет пышная, раскидистая яблоня. Кристоф достает из кармана связку ключей, отпирает дверь, и мы немедленно бросаемся в дом. Тут почти темно, потому что через маленькие окошки внутрь попадает очень мало света. В комнате с низким потолком стоит большой темно-серый замшевый диван, на котором громоздится несколько белых вязаных подушек и плед, напротив – огромный открытый камин с резной кованой решеткой, дверь на кухню и узкая лестница на второй этаж. Дом маленький, темный, но, несмотря на это, в нем присутствует особый нормандский шарм, его создает деревянная мебель, потолочные балки, кафельный пол кирпичного цвета и белый пушистый ковер, по которому так и тянет пройтись.

В дверь вбегает женщина с пакетом в руках.

– Рафаэль, о Господи! – восклицает она. – Кристоф, разожги камин! Посмотри, какие они синие! – Тут она глядит в мою сторону. Я стучу зубами и дрожу. Женщина тем временем вытаскивает из пакета постельное белье.

– Я мигом застелю постель и принесу вам чаю, – суетится она.

– Лучше вина, – просит Рафаэль и начинает растирать мои руки.

Его губы тоже посинели, и я вижу, как его трясет. Кристоф тем временем смотрит на время и извиняющимся тоном говорит:

– Рафаэль, у меня очень важная встреча…

– Я сам разожгу камин, – дрожащим голосом отвечает Рафаэль и поеживается.

Кристоф еще несколько секунд нерешительно топчется на месте, потом отходит к двери и оттуда спрашивает:

– Позвонить твоему отцу, сказать, что ты здесь?

– Будь добр.

Через пару минут сверху спускается жена Кристофа, и одновременно в дом вбегает девочка лет тринадцати. Она улыбается и кричит:

– Рафаэль!

– И тебе привет, – тоже улыбается он.

– Мама позвонила и сказала, что ты хотел вина, – тряся бутылкой в воздухе, говорит она.

– Спасибо, положи на диван.

Женщина строго смотрит на дочку.

– Без куртки выбежала, в такую погоду!

– Ничего страшного, я не замерзла, – недовольно отвечает девочка и вновь улыбается Рафаэлю.

– Все-все, пойдем, – говорит женщина и, открывая в дверях зонтик, напоследок бросает, – если что-нибудь понадобится, звони.

– Спасибо, – благодарит Рафаэль. Женщина закрывает за собой дверь, Рафаэль выпускает мои руки, снимает мокрую толстовку и идет к корзине с дровами.

– Леа, тебе нужно раздеться и накрыться пледом, – все еще дрожащим голосом говорит он, – я сейчас разожгу камин, и мы согреемся, обещаю.

Я не шевелюсь. Мне так холодно, что тело одеревенело и не слушается.

– Леа, – окликает он, поджигая старую газету. – Я не буду смотреть, просто сними с себя мокрую одежду.

Я киваю и начинаю медленно раздеваться непослушными руками. Кажется, это никогда не закончится. Мокрые джинсы прилипли к коже, и снимать их окоченевшими пальцами – сущее наказание. В конечном итоге на мне остается лишь сырое нижнее белье, потому я не решаюсь раздеться догола. Закутавшись в белый мягкий

плед, я без сил опускаюсь на диван. Рафаэль сдержал слово, он ни разу не повернул голову в мою сторону. Дрожь в теле не унимается, хотя без мокрой одежды мне стало намного легче. Рафаэль разжег камин и сунул туда сразу несколько больших поленьев. Треск горящего дерева и его запах оживляют комнату, которая больше не кажется темной и тихой. Рафаэль отходит от камина и с улыбкой смотрит на меня.

– В следующий раз, прежде чем прыгать, подумаешь, – подмигивает он.

– Ты прыгнул за мной, – стуча зубами, отвечаю я, – ты ничем не лучше.

– Согласен, – просто говорит он и садится на ковер.

– Почему ты сел на пол? – неловко интересуюсь я.

– Не хочу испортить диван своими мокрыми джинсами, – объясняет он, оборачиваясь ко мне, и добавляет: – Вино. Я уже и забыл о нем. – Он опять встает, уходит на кухню и тут же возвращается со штопором и двумя бокалами. Быстро откупорив пробку, он разлил его по бокалам и вновь сел на пол.

– Санте [24],– приподнимая свой бокал, говорит он, и мы чокаемся.

Терпкое вино теплой волной согревает изнутри, и я прямо чувствую, как оно разливается по телу.

– Тебе тоже нужно снять мокрые вещи, – спустя минуту говорю я.

Рафаэль кивает, но не шевелится.

– Ты же бывал тут раньше? – интересуюсь я. Мой подбородок перестал дрожать, огонь в очаге разгорелся, и в комнате сразу стало теплее.

– Да, я жил в этом доме две недели, – отвечает он, – здесь хорошо, тихо, спокойно.

Я киваю, он встает, подходит к камину и подбрасывает туда еще дровишек. Потом резким движением снимает футболку и швыряет ее на пол. Я замираю: у него на спине угольно-черными чернилами набиты два льва, огромные, красивые, с раскрытыми пастями. Они смотрят друг на друга, их грива похожа на языки пламени. Это не их семейный герб, львы совсем другие. Гордые, гневные, они смотрят друг на друга. Я встаю с дивана, подхожу ближе и вижу, что на них выбиты буквы «Р» и «М». Рафаэль и Микаэль. Я провожу пальцем по букве «М». Мышцы Рафаэля дергаются от моего прикосновения, и он оборачивается. Я смотрю ему в глаза, где полыхает пламя. Отраженное пламя очага и пламя его души. Чарующие, живые языки отражаются в черных глубинах его прекрасных глаз. Огонь в камине разгорается сильнее, я остро ощущаю совсем близко его горячее тепло, точно так же, как и пылающую волну, исходящую от Рафаэля.

– Это так красиво, – шепчу я, разглядывая его тело.

Он непонимающе смотрит на меня.

– То, как языки пламени бегают по твоему телу, словно переливаются, будто огонь живет в тебе, течет в твоих венах… – я провожу пальцем по его мускулистой груди.

Его дыхание учащается. Я поднимаю голову, сглатываю. Обжигающий взгляд черных глаз останавливается на мне, проникая в душу. Я не выдерживаю такого натиска, отворачиваюсь и иду к дивану. Рафаэль ловит край пледа и одним резким движением сдергивает его с меня. Я замираю, оказавшись спиной к нему, глубоко и часто дышу. Все чувства обостряются, а тело снова бросает в дрожь. Я слышу его приближающиеся шаги, он подходит вплотную и проводит пальцем вдоль моего позвоночника.

– Да, – шепчет он мне на ухо хриплым голосом, убирая мои волосы вбок. – Это и правда прекрасно.

Он оказывается совсем близко и целует меня в плечо, нежно, невесомо, но моя кожа горит под его губами, и тепло охватывает все тело. А Рафаэль не останавливается, он покрывает легкими поцелуями мою шею. Не знаю, что это за магия, но меня тянет к нему, как магнитом, и в теле словно не остается ни одной косточки, я таю, я пропадаю, я хочу лишь одного – чтобы это никогда не кончалось. Его руки обвивают мою талию, он крепко прижимает меня к себе. Отблески пламени играют на стенах, и в их свете все кажется таинственным и каким-то неземным. Я слышу над ухом тяжелое дыхание, чувствую его горячие руки и растворяюсь в этом ощущении. Повернувшись к нему лицом, я обнимаю его, смотрю в черные глубокие глаза, где горит пламя желания, и приникаю поцелуем к его губам, делая мгновение еще более совершенным, идеальным, незабываемым. Рафаэль осторожно опускает меня на мягкий ковер, наши тела переплетаются, сердца бьются в унисон, и мы становимся единым целым, обнажив друг перед другом души. Я чувствую его, он заполняет меня всю до краев, даря частичку себя. Мы потерялись друг в друге, сожгли друг друга дотла и вместе восстали из пепла. Мы стали пламенем, безумным полыхающим пламенем.

Глава 23

Мы кинули на пол подушки от дивана и накрылись белым пледом. Я вожу пальцем по коже Рафаэля и останавливаюсь на словах, вытатуированных у него на боку. Приподняв голову, читаю их вслух: «Трудно пройти по острию бритвы; так же труден, говорят мудрецы, путь, ведущий к спасению», – я замолкаю, обдумывая эти слова.

– Катха Упанишада, – хрипло говорит Рафаэль, – но я узнал эти слова из книги Моэма «Острие бритвы». Читала?

Я отрицательно качаю головой.

– Я куплю тебе эту книжку.

– Почему ты набил их?

Он нежно треплет меня по голове.

– Потому что, бывает, читаешь и чувствуешь – эти слова будто бы написаны про тебя. А еще бывает, что они становятся частью тебя.

Я выгибаю бровь и усмехаюсь.

– Как высокопарно.

Он фыркает, но серьезно смотрит на меня.

– Когда я прочитал эти строчки, они просто запали мне в душу. Я не знаю, как объяснить иначе. Ты когда-нибудь хотела татуировку?

Я качаю головой.

– Я сделал первую в шестнадцать лет на каникулах в Париже.

– Эта и есть первая? – спрашиваю я.

– Нет, первая вот тут, – он показывает мне правое предплечье. Там тоже надпись, и я снова читаю ее вслух: «С мечом в руке о мире говорить…»

– Это из…

– «Ромео и Джульетта», Шекспир, – перебиваю я и нежно провожу пальцем по строчке. – Ты знаешь, до сих пор я никогда не задумывалась над этими словами… То есть я просто не замечала их, когда читала.

– Люди, как и чувства, разные. В шестнадцать лет меня вдохновила эта фраза, в семнадцать – строки из Моэма, а в восемнадцать, – он немного помолчал, – на свое восемнадцатилетие я начал набивать на спине львов.

От этих слов в жарко натопленной комнате будто тянет сквозняком, и я поеживаюсь.

– Тебе бы понравилось, Мика, – тихо добавляет Рафаэль, и мне становится трудно дышать. – Он был очень интересным человеком, – Рафаэль поворачивается ко мне и заглядывает в глаза. – Знаешь, очень часто мы толком не знаем, как описать людей после их смерти, в ход идут банальности, мол, он был очень хороший, добрый, веселый. Но это не то, не те слова, неправильные. Мика был… Он был грандиозным. Только так я могу описать его. Грандиозным во всем.

Я согласна с ним, и мне так хочется сказать ему об этом! Я вижу в его взгляде боль и утрату и хочу сказать ему, что тоже скучаю по тебе, Мика, что мне тоже тебя не хватает. Я хочу рассказать все, абсолютно все, но молчу, боясь реакции Рафаэля. Я молчу, как последняя жалкая трусиха, Мика, лишившись от страха дара речи.

– Ты только не пойми меня неправильно, но вы с ним даже чем-то похожи. Оба немного не от мира сего, и говоря «немного», я преуменьшаю, – улыбается он.

Мое сердце останавливается и падает куда-то в черную бездну. Я молчу, я по-прежнему молчу. Рафаэль заслуживает того, чтобы знать правду, но меня парализует страх, который угрожающе шепчет: «А что если он уйдет? Что ты будешь делать тогда? Готова ли ты его отпустить?» Мне хочется плакать от собственной слабости. Нет, Рафаэль, я не готова тебя отпустить. Не готова потерять тебя. Я крепко обнимаю Рафаэля, утыкаюсь носом в его шею, вбирая в себя его аромат. Мне просто физически необходимо быть с ним рядом, настолько близко, насколько это вообще возможно.

– Леа, – шепчет он, – если ты когда-нибудь захочешь поговорить, – он замолкает, нервно сглатывая, – рассказать, что творится у тебя дома, – он внимательно смотрит на меня своим глубоким взглядом, – я всегда готов выслушать.

Резкая смена темы застает меня врасплох, и я качаю головой:

– Откуда ты знаешь, что у меня дома не все благополучно?

– Квантан еще тогда рассказал, что ты сбежала из дома и не захотела возвращаться. Он переживал, что отпустил тебя.

Я молча киваю.

– Ты должна знать, что я хочу быть с тобой и знать о тебе все. Я доверяю тебе и хочу, чтобы ты тоже мне доверяла.

Его слова болью отзываются в моей душе. Сердце сжимается, на глазах наворачиваются слезы.

– Ты доверяешь мне? – отрывисто, тихим голосом спрашиваю я, не зная зачем и не понимая, как эти слова слетели с языка.

Он целует меня в щеку и хрипло говорит:

– Я не просто доверяю, я верю тебе.

Я чувствую, как по щеке катится одинокая слеза. Рафаэль вытирает ее ладонью.

– Когда будешь готова, расскажи, – произносит он, поняв меня по-своему, – а сейчас давай спать.

Он поправляет наш плед, закрывает глаза, и спустя минут десять его дыхание становится размеренным и спокойным, но я вся сжалась и внутри, и снаружи. «Я верю тебе», – эхом звучат во мне его слова. Верю. Верю. Вновь и вновь. Я зажмуриваюсь, стараясь отвлечься, но тщетно. «Я расскажу ему», – решаю я тогда, открываю глаза и смотрю на его лицо. Такое безмятежное, спокойное, прекрасное. «Готова ли ты потерять его?» – опять спрашивает меня страх, и я тянусь к Рафаэлю, обнимаю его и судорожно ловлю воздух ртом. Нет. Нет. Не готова.

Все утро мы проводим под яблоней. Трава мокрая после вчерашнего дождя, но это нас не останавливает. Мы стелим два пледа и, прихватив круассаны и фрукты, лежим под цветущим деревом, дыша свежим прохладным воздухом и запахом мокрой травы. Небо над нашими головами пасмурно-серое, ветерок колышет маленькие белые цветочки, а мы лежим под ними и слушаем пение птиц.

И мы целуемся, целуемся без конца… и обнимаемся. Мне никак не оторваться от него, мои губы онемели и немного болят, но это такая приятная боль! Мы просто не можем остановиться, не можем перестать нежно касаться друг друга. Его запах, его улыбка, его глаза… Я бы хотела остановить время и остаться на всю жизнь в этом мгновении, но секунды безжалостны, они бегут вперед, оставляя все в прошлом…

В четыре часа дня мы подъезжаем на мотоцикле к кованым воротам особняка бабушки Делион, и я грущу. Мне понравился мир, где Рафаэль принадлежит мне одной, где существуем только он и я.

Рафаэль припарковывает мотоцикл, снимает шлем, и мы слышим гул. Громкий, настойчивый, неприятный.

– Мои родители улетают, – громко говорит Рафаэль.

Я удивленно смотрю на него:

– Мы должны попрощаться?

– Если успеем.

Он помогает мне слезть с мотоцикла, мы идем куда-то по узкой дорожке, и я впервые в жизни вижу так близко настоящий вертолет. Перед ним стоит вся семья, его винты уже раскручиваются. При виде нас Пьер что-то говорит, но в нарастающем гуле его слова до меня не долетают. Очевидно, все прощаются. Родители кузенов что-то говорят своим детям. Мы с Рафаэлем подходим ближе, и радостная улыбка на лице Изабеллы немного выбивает меня из колеи, но я, конечно, понимаю, что улыбается она ему, а не мне. Изабелла подходит к сыну и крепко обнимает его.

– Как хорошо, что ты успел, – она целует Рафаэля в щеку, и я вижу, как он смущенно ей улыбается. – Я люблю тебя и горжусь тобой. Запомни, ты – моя гордость. Самое лучшее, что случалось в моей жизни. – Изабелла похлопывает его по груди. – Лучше сына нет ни у кого.

Рафаэль опускает глаза и прикусывает губу. Ему явно не по себе, он не из тех, кто легко принимает комплименты. Я вижу, что слова матери заставляют его почувствовать себя виноватым. Да, именно чувство вины мелькает у него в глазах, а еще – неловкость и легкая грусть. Изабелла с искренней улыбкой в очередной раз обнимает Рафаэля, и он обнимает ее в ответ. Мое сердце сжимается, потому что в последний раз меня так обнимала бабушка, и с тех пор прошло четыре года. Я никогда не слышала от матери слов о любви и гордости, да и сама я – не тот человек, которому легко обнимать, говорить приятные слова и дарить тепло. Мне всегда было сложно общаться с матерью, даже просто разговаривать с ней, в наших отношениях неизменно присутствовала некоторая неловкость, а еще – недовольство, раздражение, злость. Каждый раз, находясь с ней в одной комнате, я ждала очередного нападения. Ждала, когда в мой адрес посыплются слова недовольства и упреки. Я помню ощущение, когда заходишь домой и съеживаешься, не зная, куда спрятаться, и миллион раз задавая себе один и тот же вопрос: где найти выход из этого лабиринта? Выхода просто нет. Чтобы я ни делала, как бы ни пыталась себя изменить, этого всегда было мало. Моих удач никто не замечал, зато каждый промах рассматривался под лупой и сопровождался нотациями. Возможно, мать и отчим так самоутверждались, но я постоянно жила с чувством вины. Мне так и хотелось крикнуть маме: «Прости, что я родилась и тебе приходиться меня терпеть». А потом мне надоело так жить. Мне надоело пытаться понять, в чем дело, что со мной не так. Надоело подстраиваться и прикидываться дурочкой, которая ничего не понимает. Мне просто стало все равно.

Изабелла оборачивается ко мне и, глядя в глаза, говорит:

– Приятно было познакомиться, Леа.

В ее голосе ни радости, ни злости, вообще никаких эмоций. Я ничего не отвечаю, лишь киваю в ответ. Она вновь переводит взгляд к Рафаэлю, пустое выражение лица сменяется прежней улыбкой, а я чувствую укол какой-то глупой зависти. Я бы тоже хотела быть чьей-то гордостью и чтобы меня любили. Я бы тоже хотела, чтобы кто-нибудь из родителей поцеловал меня в щеку, обнял и принял такой, какая я есть, чтобы он был рядом, и я могла не него положиться. Я бы очень сильно хотела понять, что за смысл кроется в слове «семья».

Но вместо этого меня целует в щеку и берет за руку Рафаэль. Губы сами складываются в улыбку. Держась за руки, мы смотрим, как взлетает вертолет. Наши волосы разлетаются, и я зажмуриваюсь, прикрывая глаза от потока воздуха и слегка поеживаясь. Но я не чувствую особенного холода, потому что Рафаэль держит мою руку, и осознание этого факта наполняет теплом. «Я ведь больше не одна», – думаю я… Я больше не одна, и я люблю его.

Пьер недовольно смотрит на нас.

– Вы испортили нам игру, это раз. Вы меня чертовски напугали, это два. Какого черта ты выключил телефон?

Рафаэль ухмыляется и пожимает плечами.

– Он сломался.

Пьер закатывает глаза.

– Что ты с ним сделал?

Рафаэль косится на меня с веселыми озорными огоньками во взгляде, и мне становится смешно.

– Мы утопили его телефон в водах Северного моря Нормандии, – пародируя манеру Пьера, восклицаю я.

Он вытаращивает на нас глаза, но ничего не успевает спросить.

– А ее телефон на зарядке в нашей комнате, – говорит Капюсин, обнимая меня. – Ты оставила его у меня в сумке, и я поставила его заряжаться, как только мы вернулись из Вёль-ле-Роз. Жаль, что вы не поехали с нами.

Пьер хитро улыбается.

– Ты только посмотри на их лица, им точно не жаль.

– Так вы в итоге доехали до Вёль-ле-Роз? – спрашиваю я, меняя тему.

Пьер вновь ехидно прищуривается и подмигивает мне.

– Да, мы даже на рынок попали, купили мами новые семена, – вставляет Квантан, – там правда очень уютненько и красиво, а где были вы?

– Мы были у Кристофа, – отвечает Рафаэль.

– Решили погулять по Онфлеру? – интересуется Квен.

Рафаэль снова смотрит на меня лукавым взглядом и кивает, а я думаю: «Ведь мы даже не вышли в город…»

– И как тебе Онфлер? – восторженно спрашивает Капюсин, – я его просто обожаю, особенно гулять вдоль порта, там есть блинная, где готовят потрясающие галеты, вы же попробовали их?

– Да, там было очень круто, – глядя в глаза Рафаэлю, отвечаю я, и он крепче сжимает мою руку.

Пьер хмыкает, Капюсин мило улыбается, а Квантан чешет подбородок.

– Раф, у меня тут есть старый «Блекберри», – начинает он, – возьми его на время, пока новый не купишь.

– У меня нет с собой сим-карты, но есть телефон Мики, – отвечает Раф, – я им пока попользуюсь.

И я замираю. Мика. Телефон. Фейсбук. Наша переписка.

Рафаэль обеспокоенно смотрит на меня.

– С тобой все в порядке?

Я закрываю глаза и киваю, набирая в легкие как можно больше воздуха.

– Подожди, – Пьер берет Рафаэля за плечо и разворачивает к себе, – ты же можешь сбросить пароль, используя его номер.

– Я уже пытался, на этот номер нет зарегистрированной страницы, – Рафаэль трет глаза и вновь поворачивается ко мне. – Тебе нужно поесть, ты побледнела.

– Но у него никогда не было другого номера, – непонимающе размышляет вслух Пьер. – Тебе не кажется, что он просто не хотел, чтобы ты совал свой нос в его дела?

– О чем вы вообще говорите? – серьезно спрашивает Квантан.

После короткого молчания Рафаэль тяжело вздыхает:

– Ты помнишь, Мика последние месяцы бесконечно переписывался в Фейсбуке? Я просто… – он запинается и закрывает глаза, – мне просто нужно знать.

Он не уточняет, что именно ему нужно знать. Он больше ничего не говорит. Но мне становится ясно, что не я одна гоняюсь за призраком… Он тоже пытается собрать по крупицам хоть что-нибудь, что угодно, любую мелочь, деталь, все, что связанно с тобой, Мика. И я решаю, что расскажу ему все. Я помогу ему собрать этот пазл, потому что вижу, как сильно он в этом нуждается.

Квантан даже не глянул в мою сторону, не сводя хмурых глаз с Рафаэля.

– Я думаю, если Мика захотел что-то скрыть от тебя, – тихо, со сталью в голосе говорит он, – то ты должен уважать это решение и не лезть.

И он разворачивается и уходит.

Пьер вновь кладет руку Рафаэлю на плечо.

– Он скучает, Раф. Не злись на него, он просто очень сильно скучает…

Рафаэль смотрит вслед удаляющемуся Квантану, а я прикусываю язык. Ты же не хотел, чтобы он знал, Мика. Не хотел? Должна ли я тоже уважать твое решение? Господи, как же сильно я запуталась… Просто запуталась… Что же мне делать?

Я приняла душ и переоделась. Капюсин к этому времени уже сложила свои вещи и даже заправила наши постели.

– Это были длинные выходные, – с улыбкой в голосе говорит она, – у меня ощущение, будто прошло минимум две недели.

Я согласно киваю.

– Да, уик-энд, полный событий.

Она прищуривается и спрашивает, поигрывая бровями:

– Тебе понравились эти события?

Я кидаю в нее подушку.

– Леа, – восклицает она, – я ведь уже заправила постели.

Я смеюсь и прыгаю на идеально застеленное одеяло. Недолго думая, она прыгает тоже. Мы лежим в тишине и смотрим в потолок, изучая лепку.

– Это было невероятно, – шепчу я, отвечая на ее вопрос.

Эдит крепко обнимает парней на прощание, просит их не пропадать и приезжать чаще. К нашему огромному с Капюсин изумлению, она точно так же обнимает нас, и даже целует в обе щеки.

– Приезжайте вместе с мальчиками, когда только пожелаете, – говорит она на прощанье.

Пьер и Квантан начинают закидывать в багажник наши вещи, подходит Рафаэль и забирает свою сумку из общей кучи.

– Леа поедет со мной, – говорит он, подхватывая мой рюкзак.

– Поедет с тобой? – приподнимая брови, спрашивает Пьер. – На чем?

Рафаэль лукаво улыбается и достает ключи от новой машины.

– Ждет меня в гараже, – с усмешкой заявляет он.

– О нет! – орет Пьер, – ты уболтал отца взять тебе Mercedes AMG GT?

– Подними челюсть с пола, – подмигивает Раф.

Квантан качает головой и улыбается, Пьер все еще стоит ошарашенный.

– Увидимся в Париже, – беря меня за руку и направляясь в сторону гаража, сладко поет Рафаэль, – и что-то мне подсказывает, мы будем там раньше вас.

Пьер закатывает глаза, а Квен смеется.

Глава 24

– Леа, – шепчет Рафаэль мне на ухо, – мы приехали, куда тебя подвезти?

Я тру глаза и хриплым сонным голосом спрашиваю:

– Я уснула?

Рафаэль смеется.

– Точно, проспала всю дорогу.

Я смотрю в окно. Он припарковал машину на незнакомой улице. Солнце уже скрылось, но ночь еще не опустилась на землю. Небо над городом прекрасное, сине-фиолетовое.

– Красивое небо, – шепчу я, глядя на сиреневые разводы, – напоминает акварельные краски. Когда мокрые цвета перемешиваются, получаются такие потеки, и ты никогда не знаешь, как именно они перемешаются, и какой формы будут. За этим всегда очень интересно наблюдать.

– Ты рисуешь? – спрашивает он.

– До тринадцати лет я два раза в неделю ходила в школьный кружок рисования. Акварель и пастель были моими любимыми уроками.

– А почему перестала?

– Я ведь переехала в Париж к маме, а она не собиралась платить за мое никому не нужное глупое хобби.

Он кивает.

– Тебе не обязательно возвращаться домой.

Я качаю головой.

– Я и так не живу там больше.

Он внимательно смотрит на меня.

– А где ты живешь?

– Я расскажу, но только при условии, что ты не будешь смотреть на меня таким беспокойным взглядом, это малость раздражает.

Он хмыкает.

– Как скажешь.

– Бабушка оставила мне немного денег, на них я и живу. У нее были проблемы с сердцем. Сейчас я понимаю – она, скорее всего, знала, что не сможет надолго со мной остаться… – я замолкаю, подбирая слова. – Мы очень хорошо с ней жили, она обожала готовить, у нас был свой маленький огород и фруктовые деревья в саду. Она снимала маленький цветочный магазин, продавала не только цветы, но и все, чтобы за ними ухаживать, и грунт, и рассаду… Я обожала проводить там время. – Я вздыхаю. – Она делала со мной уроки, водила на рисование с пяти лет. Думаю, ей тоже не хотелось быть одной, ее муж умер молодым, я видела его только на фотографиях. Моя мама, ее единственная дочь, ушла из дома, как только ей исполнилось восемнадцать, в двадцать два вернулась уже со мной, а через месяц опять уехала, но уже без меня. Думаю, для бабушки это было началом новой жизни. По крайней мере я никогда не чувствовала ее недовольства. Она по-настоящему любила меня.

Рафаэль слушает внимательно, не прерывая.

– После ее смерти я жила с матерью и отчимом. Меня никто никогда не бил, и ничего особенно страшного со мной не случалось. Меня просто-напросто ненавидели. Я убежала из дома в тот день, когда в первый раз тебя увидела, а когда вернулась, мне сказали, что я должна уйти. Я ушла и, если честно, это самый удачный поступок за всю мою жизнь.

– Ты и школу поменяла, – замечает Рафаэль, и я сцепляю руки в замок.

Самое время рассказать всю правду. Выговориться как на духу, излить душу. Но мне страшно. Мика, ты же мог просто удалить нашу переписку, но вместо этого закрыл брату доступ к своему аккаунту. Я ничего не понимаю. Я смотрю на Рафаэля, и он тоже не сводит с меня глаз, где читается нечто теплое, доброе. Я судорожно вздыхаю и отворачиваюсь.

– Да, поменяла. Атмосфера в старой школе была, мягко говоря, не очень, а перевестись я могла только в частную. Конец года, и экзамены на носу. Другие школы даже не рассмотрели бы мою кандидатуру, – шепчу я, и эта ложь камнем ложится мне на сердце.

Он кивает.

– Так где ты в итоге живешь?

У него такой ласковый, участливый голос! Я не заслуживаю его доброты… Я закрываю глаза и отвечаю:

– Ты знаешь, что мне еще нет восемнадцати? Исполнится только шестнадцатого июня, и я не буду рассказывать тебе, как тяжело несовершеннолетнему снять комнату. Но мне повезло. Мне встретился Тюг, который тогда работал в хостеле и дал мне место в общей комнате. Там я живу до сих пор. – Я говорю тихо, а сердце отчаянно колотится в груди, сопротивляясь моей трусости.

Рафаэль в неверии качает головой, и воцаряется тишина, которая меня душит. А может, меня душит совесть, не знаю…

– Останешься сегодня на ночь со мной? – тихо спрашивает он, разрушая возникшую между нами невидимую стену. Я молчу, глядя перед собой и боясь встретиться с ним взглядом. Он берет меня за руку и просит: – Просто возьми и останься.

Его прикосновение такое теплое, такое приятное. Мне хочется с головой окунуться в это тепло, в эту магию… Айсберг в моей душе тает, и я ощущаю пустоту одиночества, которую прежде заполнял холод этой ледяной глыбы. Но я больше не одна. Рядом Рафаэль. Я тянусь к нему и целую его в шею, утыкаясь в нее лицом. Я больше не одна. Он рядом.

Мы выходим из машины и, держась за руки, идем по улице. Я поднимаю голову и вижу, что небо уже стало темно-синим, и нас окутала ночь. Мне вспоминается Нормандия и миллион блестящих звезд.

– В Париже никогда не видно звезд, ты не скучаешь по ним?

Он смотрит на меня и наклоняется поцеловать мои глаза.

– Мои звезды всегда рядом, – шепчет он, а потом смотрит на время. – Тут неподалеку супермаркет, он вроде бы работает до половины двенадцатого, мы еще успеем.

Мы идем по авеню де Ламотт-Пике к светло-зеленому навесу магазина. Рафаэль берет корзинку того же цвета и улыбается мне.

– Что скажешь насчет пасты с сырным соусом?

Я приподнимаю бровь.

– Я думала, у вас домработница готовит.

– А мы не там будем ночевать.

Я удивленно смотрю на него.

– А где?

Он усмехается.

– Увидишь.

Он ходит по магазину, заполняя корзину, а я иду рядом и глупо улыбаюсь, потому что мне ужасно нравится представлять, что мы так и живем. Вместе ходим по магазинам, выбираем продукты, обсуждаем, что приготовить на поздний, очень поздний ужин.

– Нужно найти бокалы.

– Мне кажется, тут только пластиковые есть.

Он пожимает плечами.

– Хоть такие.

Рафаэль оплачивает покупки, и мы направляемся в сторону авеню Боске, проходя мимо кафе, на террасах которых стоит привычный каждому парижанину гул. Тусклый свет фонарей освещает прекрасные здания.

– Нам сюда, – говорит Рафаэль, останавливаясь у подъезда с красивой резной дверью. Мы входим в двери, он вызывает крошечный лифт и нажимает кнопку шестого этажа. Наверху нас ждет маленькая студия с матрасом на полу и не застланным одеялом, тут же возвышается стопка книг. Рафаэль включает свет, и в темноте прорезывается желтый огонек лампы. Я вижу в углу раковину, небольшой холодильник, чайник и маленькую электрическую плиту. Обернувшись, я ловлю взгляд Рафаэля.

– Я снял это место на случай, если захочу побыть один, – объясняет он, – и редко тут бываю.

Я подхожу к стопке книг и провожу пальцем по потертой обложке верхней.

– Это книги Микаэля. Я привез их из Швейцарии.

Я киваю, сглатывая вставший в горле ком. Мне незачем спрашивать, почему Рафаэль привез книги, ведь я и сама недавно провела ночь в погоне за призраком.

Рафаэль молча раскладывает продукты, ставит на плиту кастрюлю с водой.

– В коридоре есть маленький душ и туалет, – говорит он.

Я в очередной раз киваю, пялясь на стопку книг. Он откладывает в сторону упаковку спагетти, подходит ко мне и целует. Разумеется, он не понимает в этот миг, что со мной творится, и не может читать мои мысли, он просто чувствует, что со мной что-то не так. Его поцелуй возвращает меня к реальности. Рафаэль проводит пальцем по моей нижней губе.

– Они такие мягкие, – хрипло говорит он. Я тяну вверх его футболку с логотипом The Doors, он помогает мне ее снять, и я веду ладонью по его голой, удивительно горячей коже. Я чувствую, как бьется его сердце, бешено и безумно. Наши губы сливаются, тела прижимаются друг к другу. Рафаэль подхватывает меня на руки и несет на матрас. Я провожу рукой по его волосам и в который раз заглядываю ему в глаза, теряясь в них, пропадая. Бушующее море… ночное небо без звезд…

Вода практически выкипела, но Рафаэль наливает ее заново. Сидя на матрасе, я с удовольствием слежу за каждым его движением. Рафаэль без футболки, в расстегнутых джинсах, босоногий, его длинные волосы как всегда собраны в хвост. Я восхищенно вздыхаю.

– Наслаждаешься видом? – с ухмылкой спрашивает он.

– Не представляешь, до какой степени, – шепчу я. Он оборачивается и смотрит на меня, сидящую в костюме Евы на его матрасе.

– Еще как представляю, – отвечает он с озорным блеском в глазах. Я в очередной раз улыбнулась, продолжая наблюдать, как он режет сыры, мешает, добавляет масло и все это делает без всяких шпаргалок.

– Где ты научился готовить?

– Бабушка с маминой стороны научила, я иногда проводил у нее каникулы.

– Чему ты улыбаешься? – спрашиваю я, замечая веселое выражение его лица.

– Просто это было жуть как смешно. Я думал, она убьет меня прямо там, на своей обожаемой кухне. Когда я сказал ей об этом, она ответила, что кухня – это святое место, и она убьет меня в другом.

Я смеюсь.

– Классная у тебя бабушка.

– Не то слово, – подмигивает он. – Поможешь?

Я надеваю его футболку, и он улыбается.

– Тут нет стола, только старый поднос, думаю, его можно положить на матрас, а на него поставить еду.

Я стелю одеяло и ставлю поверх него поднос с огромным кофейным пятном посередине.

– Это все было тут до меня, – поясняет Рафаэль, – кроме матраса и постельных принадлежностей.

Он ставит прямо на пятно тарелку с помидорами и моцареллой, поверх которых в хаотичном беспорядке разбросаны листья базилика под оливковым маслом. Потом подает мне глубокую тарелку с пастой, щедро политой сырным соусом и посыпанной черным молотым перцем.

– Бабушка учила тебя готовить только итальянскую еду?

Рафаэль садится с другой стороны подноса, отправляет в рот вилку спагетти и, жуя, пожимает плечами.

– Скорее всего. Паста, лазанья – это все итальянское.

Я киваю, аккуратно проглатывая горячую еду.

– Это очень и очень вкусно.

Он улыбается.

– Там шесть видов сыров, хотя обычно делают из четырех. Но моя бабушка, держа в руках огромный острый нож, сказала, что сыров должно быть шесть, и просила поверить ей на слово.

Я опять смеюсь.

– Не против, если я открою окно?

Я качаю головой.

– Мне тоже немного жарко.

Он открывает окно, и я глубоко вдыхаю свежий воздух. Рафаэль подает мне пластиковый бокал и мы, весело рассмеявшись, чокаемся. Это самый вкусный ночной ужин в моей жизни – сырный соус, аромат базилика и вино. Чуть позже мы вместе моем посуду, а потом, почистив зубы, лежим и разговариваем обо всем на свете. Подперев рукой голову, я смотрю на Рафаэля, пока он говорит. Он такой красивый, такой невероятный!

– Который час? – спрашиваю я.

Он достает из кармана джинсов телефон.

– Три сорок пять.

Я падаю лицом в подушку со стоном:

– Господи, нам утром в школу.

Он смеется, переворачивает меня на спину, убирает волосы с моего лица и шепчет на ухо:

– Леа, мы сегодня не пойдем ни в какую школу.

И я чувствую его горячую ладонь у себя на бедре.

Глава 25

Рафаэль спит, а я боюсь пошевелиться – не хочется будить его и начинать новый день. В моем сердце запечатлелись события этой ночи, эти поцелуи, прекраснее которых и быть не может. Я смотрю, как его грудь поднимается и опускается в спокойном ритме, изучаю каждую черточку его лица, запоминаю шрамики над бровью и на подбородке, трещинку на губе. Он медленно открывает глаза, сонно смотрит на меня, я улыбаюсь и шепчу:

– Доброе утро.

– Давно проснулась? – осипшим голосом спрашивает Рафаэль.

– Нет, – отвечаю я, проводя пальцем по линии его подбородка. Палец покалывает щетина. Рафаэль ловит его и целует. Мы лежим в тишине, нежно прикасаясь друг к другу, и голова идет кругом от переизбытка чувств, и не хватает воздуха. В глазах Рафаэля я вижу безумный бурлящий водоворот. Его тело отзывается на каждое мое прикосновение, и мне нравится сводить его с ума точно так же, как он сводит с ума меня. Мы целуемся как безумные, обнимаемся как безумные и любим друг друга как безумные. «Любовь – это определенный вид сумасшествия», – решаю я, покусывая его губы.

– Нам нужно поесть, здесь на углу есть приличное кафе, – хрипит он, поймав мои руки. – Женщина, сжалься, не трогай меня больше.

Я смеюсь, пытаясь вырваться из его хватки.

– Пойдем поедим? – опять спрашивает он, проводя носом вдоль моей шеи, и добавляет: – Ты невероятно пахнешь.

– Я не хочу вставать, я хочу остаться здесь навечно, – глубоко вздыхаю я и кожей чувствую его улыбку.

– Я тоже хочу, но нам завтра в школу, нужно забрать твои учебники из хостела, и у меня за три дня закончились чистые футболки.

– Мне нравится твоя футболка.

Он ухмыляется.

– Я подарю ее тебе, как только заберу чистые вещи.

– Нет-нет, я не хочу вставать, – ною я, но он поднимает меня с матраса и несет в крошечную душевую.

– Душ, – провозглашает он, поливая меня прохладной водой.

– Ты с ума сошел! – пищу я.

– Окончательно и бесповоротно, – отвечает он, целуя меня в губы.

Мы некоторое время возимся в душе, намочив весь пол и стены, но когда я в очередной раз пытаюсь обнять Рафаэля за шею, он перехватывает мои руки и прижимает их к стене у меня над головой.

– Леа, – шепчет он мне на ухо, и я опять дрожу от звука его голоса. Его губы так близко, я закрываю глаза в ожидании поцелуя, но Рафаэль выключает воду и как ни в чем не бывало заявляет: – Одевайся и пошли уже.

Я открываю глаза и ошарашенно смотрю на него, он ухмыляется дьявольской ухмылкой, и я, прищурившись, шиплю:

– Я тебе это еще припомню.

Он смеется в голос, говорит:

– Мне уже страшно, – и выталкивает меня из душа.

Через некоторое время мы устраиваемся на плетеных стульях террасы кафе «Турвиль» за красным круглым столиком. На часах больше половины третьего, завтрак уже закончился, и нам приходится заказать обед. Официант приносит плетеную корзинку со свежими кусочками багета, стеклянную бутылку воды и две тарелки с сочными бургерами. При виде еды я прихожу в восторг, хотя до сих пор даже не понимала, насколько проголодалась.

– Здесь вкусные бургеры, – говорю я, сняв пробу.

– Поверь на слово, нам бы любой бургер сейчас пришелся по вкусу, – с ухмылкой отвечает Рафаэль.

Я смотрю на прохожих, среди которых много туристов, они вертят головами, восхищаясь красотами Парижа.

– Иногда мне хочется забыть, как выглядит Париж, и увидеть его новым взглядом только что приехавшего туриста, – признаюсь я. – Ты только посмотри на их лица! Ты когда-нибудь встречал настолько счастливого парижанина?

Рафаэль кивает.

– Конечно, – он берет театральную паузу, – за пределами Парижа.

Я фыркаю.

– Вот видишь, мы не ценим город, в котором живем.

Он качает головой.

– Ты сравниваешь несравнимое. Туристы беззаботно гуляют по городу, смотрят достопримечательности и наслаждаются отпуском.

– Но я тоже хочу наслаждаться этим городом, я, например, ни разу не была на верхушке Эйфелевой башни, не пробовала лягушачьих лапок, я, если честно, даже в меню их нигде не встречала. – Я заглядываю ему в глаза. – Ведь правда! Ты хоть раз встречал в меню лягушачьи лапки?

Он улыбается своей наглой улыбкой.

– Я знаю одно место, где их подают, и отведу тебя туда, если поедание лягушатины сделает тебя счастливей.

Я закатываю глаза.

– Дело не только в лягушках, а просто в жизни в целом. Мы бежим по самому прекрасному городу мира, уставившись в свои телефоны и стараясь не опоздать. Понимаешь, о чем я? В этом беге проходит вся жизнь.

Рафаэль кивает.

– Я понимаю, о чем ты, но в данный момент мы сидим в уютном кафе, разговариваем друг с другом, так что предлагаю насладиться моментом.

Я тянусь к нему, обнимаю.

– Ты прав. Но знаешь, я, например, даже ни разу не была на кладбище Пер-Лашез, – проводя пальцем по логотипу The Doors, говорю я. – Я имею в виду, каждый уважающий себя турист побывал на могиле Моррисона, разве нет?

Он целует меня в лоб.

– Я был там лет в десять, мы гуляли с гидом по всему Парижу. Поверь, быть туристом в этом городе – занятие очень изматывающее.

– Я думала, ты родился в Париже.

Он кивает.

– Мы все здесь родились и жили до восьми лет, но потом приезжали только на выходные и каникулы.

– Ты был рад вернуться?

Он некоторое время молчит, обдумывая ответ, а потом честно признается:

– Я был определенно рад переменам. Мне необходимо было сменить декорации и подышать иным воздухом.

Я не знаю, что ответить, и просто молча смотрю на Рафаэля. Он берет мое лицо в ладони и нежно целует в губы.

– Да, я определенно рад вернуться в этот город, – шепчет он. – Так что, ты хочешь посетить город мертвых?

Я удивленно приподнимаю брови:

– Сегодня?

Он улыбается.

– Сейчас. Или ты намерена потянуть еще несколько лет, прежде чем все же решишься?

Я растерянно смотрю на него.

– Мы же не планировали.

– А что нам мешает спланировать это сейчас?

Я продолжаю молча таращиться на него, и он качает головой.

– Смотри, ты недовольна, что туристы знают об этом городе больше тебя, я предлагаю тебе исправить это прямо сейчас, а ты сомневаешься. Понимаешь весь абсурд ситуации?

Я пожимаю плечами.

– Что ты пытаешься этим сказать?

– Я пытаюсь сказать, что тебе нужно понять, действительно ли ты хочешь посетить Пер-Лашез, или тебя просто злит, что другие там были, а ты нет.

Я молча прикусываю губу и отвечаю:

– Я действительно хотела бы там побывать.

– Если ты чего-то хочешь, делай. Всегда просто делай. Ведь… – он замолкает.

И я целую его, потому что знаю, чего он не договаривает. Ведь однажды жизнь может окончиться. И тогда менять что-либо будет уже поздно.

У входа на кладбище с нами здоровается пожилой мужчина в старом клетчатом пальто.

– Бонжур, – радостно восклицает он, – кого вы ищете?

Мы переглядываемся.

– Оскара Уайльда, – наконец решает Рафаэль.

– О, он мертв, – отвечает мужчина, разражаясь безумным смехом.

Рафаэль качает головой и улыбается. Старик дрожащими руками подает нам помятую карту.

– Не зря это место называют городом мертвых, – говорит он. – У каждого участка есть номер, вы встретитесь с Оскаром у номера восемьдесят девять. Передавайте ему привет от Жана!

И он отходит, здороваясь с другими посетителями и интересуясь, кого именно ищут они.

Рафаэль открывает карту и минуту изучает ее.

– Кладбище закрывается в шесть часов. Кому именно мы хотим навести визит?

Я приподнимаю бровь.

– Давай действительно начнем с Уайльда.

Он кивает и спрашивает:

– Ты знаешь, какими были его предсмертные слова?

Я качаю головой.

– Он сказал: «Убийственная расцветка обоев! Кому-то из нас придется уйти».

Я смеюсь.

– Серьезно?

Рафаэль ухмыляется.

– Ну, меня там не было, но такова легенда.

Он берет меня за руку, и мы идем по дорожке. Кладбище действительно похоже на город, где на железных кованых указателях выбиты номера участков. Мы проходим мимо красивых, похожих на дворцы, усыпальниц, мимо склепов со скромными или величественными надгробиями. Рафаэль показывает мне колумбарии, назвав их многоквартирными домами.

– Правда, немного странное ощущение? – говорю я. – Я имею в виду, атмосфера здесь абсолютно не мрачная, будто мы гуляем по парку.

– По сути, это музей надгробной скульптуры, – кивая в сторону красивой усыпальницы в готическом стиле, отвечает он.

Мы подходим к номеру восемьдесят девять. Рыжеволосая девушка целует сфинкса, высеченного на надгробии Оскара Уайльда, и на нем остается красный след помады. Потом она вытаскивает помаду другого оттенка и пишет рядом признание в любви. Все надгробие покрыто отпечатками губ и признаниями.

Я удивленно смотрю на Рафаэля, тот пожимает плечами.

– К нему приходят за вечной любовью, – раздается сзади голос того самого мужчины в клетчатом пальто. Мы оборачиваемся, и он, блестя глазами, подходит ближе. – Нужно прошептать желание и поцеловать сфинкса. Но, говорят, Уайльд исполняет только желания самых страстных и отчаянных, поэтому многие пишут признания, чтобы он их заметил.

– Они просят о вечной любви? – спрашивает Рафаэль.

– Кто-то о вечной, кто-то о взаимной, все по-разному.

– Вы тайный хранитель этого места? – с улыбкой спрашиваю я.

– Он самый, – смеется мужчина.

Постояв в задумчивости несколько мгновений, Рафаэль смотрит мне в глаза, а потом подходит к надгробию и целует сфинкса.

– Что же ты загадал? – тихо спрашиваю я.

Он обнимает меня и шепчет на ухо:

– Ты и я – навсегда.

Я улыбаюсь.

– Ты забыл накрасить губы и не оставил след.

– Мне это и не нужно, во мне и без этого достаточно страсти, – подмигивает Рафаэль.

– Ты правда в это веришь?

– А ты сомневаешься? – с издевкой интересуется он.

– Я не об этом, – я прикусываю губу, а потом повторяю: – «Ты и я – навсегда»?

Он заглядывает мне в глаза.

– Если захотим.

– Я хочу, – шепчу я, и он обнимает меня крепче.

– Значит, решено.

Доступ к могиле Джима Моррисона закрыт железной оградой, но его поклонников это не останавливает, надгробный камень усыпан цветами, и вообще на этой аллее кипит жизнь. Кто-то громко и отчетливо напевает мотивы песни «The End». Мы останавливаемся рядом с двумя парнями, которые бесстыдно курят марихуану и громко смеются.

– Я не знал, что она огорожена, – бормочет Рафаэль.

– Ее из-за нас закрыли, – подмигивает один из парней. – Даже перезахоронить Джима хотели из-за вандализма, – он рисует в воздухе кавычки вокруг последнего слова и ржет, – но по посещаемости его могила, кажется, на пятом месте. Короче, не выгодно убирать его отсюда.

Рафаэль ухмыляется своей неповторимой усмешкой и весело говорит:

– Значит, теперь вы перелезаете через забор!

Парни хохочут.

– И не говори, они тут устроили нам настоящий рок-н-ролл.

Рафаэль смотрит на меня и снимает кожаную куртку.

– Нельзя посетить могилу бога и ничего не оставить, – говорит он, стаскивая с себя футболку с логотипом The Doors. Потом одним прыжком преодолевает ограду, а я смотрю на его голую спину с огромной татуировкой. Он кладет майку на надгробие и проводит по нему рукой, что-то шепча, надевает кожаную куртку на голое тело и возвращается.

– Что ты сказал ему? – спрашиваю я.

– Я прочитал эпитафию: «Kata ton daimona eaytoy».

– И что она означает?

Рафаэль посмотрел мне в глаза своим черным чарующим взглядом.

– «Он был верен своим демонам», – цитирует он.

– А теперь беги, парень, – кричат обкуренные фанаты, – тут ведется видеонаблюдение.

Рафаэль улыбается, берет меня за руку, и мы бежим, быстро, не останавливаясь, держась за руки и хохоча.

Глава 26

Рафаэль

Припарковав машину, я спешу вдоль бульвара Сен-Жермен. Моя цель – дом номер двенадцать. Я звоню в домофон и улыбаюсь камере, а в голове лишь одна мысль: «Быстрее-быстрее!» Леа ждет меня в студии. Мы забрали из хостела ее учебники и вещи. Она решила сделать домашнее задание, пока я тоже съезжу за вещами. Секунды мелькают, я переминаюсь с ноги на ногу, и вот дверь наконец открывается. Не снимая обуви, я устремляюсь к себе в комнату.

– Рафаэль, – зовет меня Селин, – тебе что-нибудь нужно?

– Пару вещей, – коротко отвечаю я, не замедляя шага и открывая дверь в комнату. Там царит идеальный порядок. Я качаю головой, хоть и знал, что Селин не выдержит и при первом удобном случае приберет тут. Открываю ящик комода и вижу, что там тоже все аккуратно сложено. Я хватаю несколько вещей и закидываю в рюкзак. Прохожу к столу и ухмыляюсь тому, как в комнате чисто. Селин даже поставила ноутбук на зарядку. Только не мой.

– Раф, все нормально? – как всегда без стука в комнату вваливается Пьер, вслед за ним медленно входит Квантан и веселым взглядом смотрит на меня.

– Как поживаешь? – ехидно интересуется он.

– Лучше некуда, – вместо меня отвечает Пьер.

– С чего бы это? – приподнимая бровь, усмехается Квантан.

– О, старина Квен, есть лишь только один ответ на твой вопрос, – подмигивает мне Пьер и критично рассматривает Квантана, после чего приподнимает указательный палец и громким шепотом произносит: – Я скажу тебе по секрету. Все дело в девушке!

– В девушке? – театрально переспрашивает Квен, хватаясь за сердце.

– Именно, – цокнув языком, отвечает Пьер, – она и только она – ответ на все твои вопросы.

Они оба начинают громко смеяться, довольные своим маленьким представлением, а я замираю на месте и говорю, не поднимая головы:

– Исчезните.

Пьер недовольно фыркает, но покидает мою спальню. Квантан нерешительно топчется на одном месте, но в конце концов тоже уходит, плотно закрыв за собой дверь.

Я провожу рукой по ноутбуку и бросаю рюкзак на пол, присаживаясь за стол. Меня вдруг озаряет. Это словно удар молнией. Возможно, включается шестое чувство, интуиция или что-нибудь столь же бредовое. Не знаю, что происходит, но я не могу оторвать взгляда от стола. Что-то внутри нашептывает: «Попробуй!» Микаэль, если бы ты хотел, чтобы я не знал содержимое этого компьютера, ты бы просто-напросто стер всю информацию. В какую игру ты со мной играешь, Мика? Я открываю крышку ноутбука и шепчу подсказку: «Ее имя – ключ ко всему». Я знаю, что это за имя. Я точно знаю. Я закрываю глаза и вижу ее лицо. Ее припухшие губы и грустный взгляд. Я вижу очертания ее тела. Тонкие нежные руки, голое плечо и ключицы. Я слышу ее голос. Он низкий и проникновенный. Я знаю, чье имя – ключ ко всему. Ее имя, Мика. Но ты… ты ведь не был с ней знаком. Пальцы почему-то начинают дрожать, и я сжимаю кулаки. Ты же не знал ее… Не знал… Я открываю глаза, руки зависают над клавиатурой, и я пишу ее имя. «Леа». И ударяю по клавине Enter. Компьютер грузится, и спустя секунду я вижу твой рабочий стол. Я с силой захлопываю крышку и зажмуриваю глаза. Что это было? Сердце бешено бьется в груди. Этого не может быть.

Я делаю глубокий вдох, потом выдох, медленно открываю ноутбук, который опять запрашивает пароль, и медленно, с каким-то извращенным удовольствием набираю: «Леа». Так и есть. Пароль верный. Как такое возможно? Как, черт бы меня побрал, такое возможно? Я захожу в Фейсбук под твоим профилем и вижу тридцать семь непрочитанных сообщений, и все они от Леа Санклер. Я вскакиваю со стула и начинаю ходить по комнате. Запускаю руки в волосы. Какого черта! Сажусь обратно. Открываю диалоги, откидываюсь на спинку стула и листаю. Вижу ее фотографию, а потом – свою. Шумно выдыхаю. Моя фотография! Черт бы тебя побрал, Мика. Неужели ты это сделал?! Я ударяю кулаком по столу и больно прикусываю губу, быстро проматывая переписку в самое начало. Мне нужно знать. Мне нужно понять, с чем я имею дело, и я приступаю к чтению. Проходит час, а я все еще читаю и, кажется, даже моргать забыл. Внутри растет и ширится чувство собственной ничтожности. Я раздавлен. Я читаю о том, как сильно она хотела тебя обнять, как мечтала поцеловать тебя. Как сильно нуждалась в том, чтобы ты был рядом. Я читаю твои сообщения, Мика, все они про то, как ты хочешь быть с ней, и в горле встает ком. Она нравилась тебе, она тебе чертовски нравилась… А потом я читаю о Дне святого Валентина, о ее бывшем и о споре, и мне кажется, будто кто-то засунул руку мне в грудь и вырвал сердце. Я ведь недавно спросил Леа, почему она поменяла школу, но не получил внятного ответа. Я не стал настаивать, и она этим воспользовалась. Но тебе, Мика – тебе! – она все рассказала. Тебе она доверила свою тайну и свою боль, которыми не захотела поделиться со мной. Я чувствую укол ревности и дикую злость. Я нахожу ссылку на страничку этого ублюдка, перехожу по ней и вижу самодовольную физиономию, от одного вида которой во мне закипает гнев. На стене – приглашение на вечеринку в честь восемнадцатилетия какой-то девицы: «Все-все, приходите по такому-то адресу, с вас пиво, с нас – отличное настроение». Я достаю телефон и вбиваю в него этот адрес. Я не буду больше читать, Мика. Я больше не смогу. Слишком это тяжело. Слишком больно. Я сжимаю кулаки и смотрю на маршрут, который выстроил телефон. Я не принесу пива, но из всех гостей на этой долбаной вечеринке ты запомнишь лишь меня, сукин ты сын. Лишь меня.

Одного взгляда на Квантана мне хватило, чтобы понять: он знал.

– Почему ты не рассказал мне? – тихо спрашиваю я, закрывая глаза. Мой гнев предназначен не для него.

– Потому что это не имеет значения, – равнодушно отвечает он.

Я резко открываю глаза и смотрю на него.

– Кто тебе сказал, что у тебя есть право решать, что имеет для меня значение, а что нет?

Он качает головой.

– Я поговорю с тобой, когда ты будешь в состоянии слушать.

Я ничего не отвечаю, подхожу к комнате Пьера и громко стучу в дверь.

– Собери парней, я выслал тебе адрес.

…Вечеринка проходит в квартире на первом этаже, балконные двери квартиры открыты и выходят в маленький дворик. Гремит музыка. Мы заходим, и перед нами все расступаются. Переглядываются, перешептываются. Какая-то девица в мини-юбке интересуется, кто мы такие, я даже не удостаиваю ее взглядом. Около дверей я вижу его. Пьер хватает меня за плечо, я смотрю ему в глаза.

– Сделай так, чтобы мне не помешали.

Он коротко кивает и оценивающе разглядывает толпу. Я снимаю кожанку и кидаю ее на пол. Этот ублюдок поднимает голову и смотрит мне в глаза. Его рот чуть приоткрылся, а глаза бегают, нервно рассматривая всех нас. Да, я пришел не один. И да, тебе конец. Я подхожу к нему и без прелюдии бью в лицо. Он дергается, но лишь злобно смотрит на меня. «Легко не сдашься», – ухмыляюсь я про себя. Значит, все будет гораздо интереснее. Он толкает меня в стену. Я хватаю его и бью коленом в живот. Слышу вокруг крики, мат, женский визг. Вижу, как Пьер бьет кого-то по морде, и пропускаю удар в скулу. Закрываю глаза. Боль горячей волной прошивает тело, но я ее практически не замечаю, потому что меня переполняет безумный гнев. Я вспоминаю взгляд Леа, так напоминающий взгляд загнанного зверька. Я вспоминаю, как он говорил с ней на дурацкой вечеринке, как смотрел на нее, и мне хочется его убить. Я теряю всякий контроль над собой, не осознаю и не вижу происходящего вокруг. Я вижу только этого подонка и наношу ему удар за ударом. Кажется, он пытается сопротивляться, мы крушим мебель, бутылки, посуду. Я смутно ощущаю боль, но не могу остановиться. Я валю его на пол и продолжаю бить. Несколько человек хватают меня сзади, и я пытаюсь оттолкнуть их, но не могу справиться с их хваткой. Этот ублюдок смотрит на меня ненавистным взглядом и орет:

– Ты чертов псих!

Он плюет в меня кровью. Я умудряюсь отпихнуть тех, кто меня держит, и бью его по морде, а потом говорю тихо, медленно и отчетливо:

– Подойдешь к ней хоть раз, и я убью тебя.

Каждый сукин сын, живущий на этой земле, должен знать об одной очень важной истине: рано или поздно найдется псих вроде меня, который выбьет из него дурь. Несколько человек валят меня, и я чувствую, как на запястьях защелкиваются наручники. Я ухмыляюсь и смотрю на окровавленное лицо напротив. Полицейские слишком долго ехали. Я успел сделать то, зачем сюда явился.

Я сижу на жестком стуле и смотрю под ноги. Полицейский нервно постукивает ручкой по столу.

– Малолетние засранцы, вы совсем страх потеряли, – шипит он. Я молча плюю кровью в ведро. Он матерится. Пьер и Квантан сидят рядом, я не смотрю на них, но ощущаю их пристальные взгляды. Я закрываю глаза и чувствую боль. Болят ребра и руки, лицо и голова. Болит и что-то глубоко внутри, и эта боль сильнее физической. У меня такое ощущение, будто меня предали. Тихо смеюсь собственным мыслям. Тебя ведь действительно предали. Леа и Мика. Мика и Леа.

В комнату уверенным шагом входит месье Моро, адвокат нашего деда, и ее сразу заполняет запах дорогого одеколона. Он просит нас выйти в коридор, мы подчиняемся. Квантан опускает руку мне на плечо, но ничего не говорит вслух. Это его способ сказать мне: «Я рядом». Пьер нарушает молчание.

– На мне следы от зубов, – заявляет он и начинает громко смеяться, – хотя с телками я вроде не дрался.

Квантан испускает тихий смешок, я поднимаю глаза и смотрю на кузенов. Им хорошенько досталось, но я не вижу на их лицах недовольства. Пьер с привычной ухмылкой смотрит на меня.

– Не пялься на меня так, – заявляет он непринужденным тоном, – из нас троих хуже всех выглядишь ты.

Он подмигивает, и я опять беззвучно смеюсь.

Моро выходит спустя несколько минут. Поправив идеально расчесанные волосы, он смотрит на нас скучающим взглядом и спокойно говорит:

– Снаружи ваш ждет машина, возвращайтесь домой.

– Наши друзья… – начинает Пьер. Адвокат останавливает его жестом.

– У меня все под контролем.

Я не задаю лишних вопросов. Втроем мы выходим из полицейского участка и видим озабоченный взгляд Этьена, который молча подает мне толстовку. Я надеваю ее.

– Я вернусь домой позже, – твердо произношу я и вижу озадаченное выражение его лица. Он открывает рот и медленно закрывает, не зная, что мне сказать. Я отворачиваюсь и иду в сторону метро.

– Раф, – зовет меня Пьер, – только без глупостей, их мы совершаем вместе, ведь так?

Я бросаю через плечо:

– Через два часа буду дома.

Он кивает и садится в машину. Квантан с беспокойством смотрит на меня.

– Это все не имеет значения, – повторяет он.

Я молча ухожу. Это все имеет еще какое значение.

Глава 27

Леа

Я гляжу на часы и с каждой секундой тревожусь все сильнее. Его нет уже четыре с половиной часа, и я сама не своя от страха. Пьер и Квантан не берут трубки, номера Микаэля у меня и вовсе нет. Я до боли кусаю губу, не зная, кому звонить и что делать. Мне страшно. Очень страшно. Я молча молюсь, чтобы все было хорошо. Я жду, ломая руки, тяжело дыша и с надеждой поглядывая на дверь. Наконец в коридоре раздаются шаги. Я замираю, затаив дыхание и прислушиваясь. Шаги становятся все громче, все ближе. Я вскакиваю с матраса и нараспашку открываю дверь. Рафаэль смотрит на меня. Он избит, на руках и лице у него запекшаяся кровь, но не это меня пугает. Его взгляд. Черные, холодные глаза смотрят прямо на меня. Я пячусь. Он медленно переступает порог, громко захлопнув за собой дверь, и движется прямо на меня, а я отступаю, все дальше и дальше, пока не упираюсь спиной в стенку. Тогда я закрываю глаза и нервно сглатываю.

– Смотри на меня, – жестко говорит Рафаэль. Я не открываю глаз. – Смотри на меня! – повторяет он громче. Я открываю глаза и пристально смотрю на него. Он глядит на меня как на ничтожество, а потом цедит ледяным голосом:

– Что ты чувствуешь, Леа, когда я тебя целую? Ты представляешь его, да? – На губах у него появляется жестокая ухмылка.

Стараясь дышать поглубже, я опускаю глаза, не в силах выдерживать его взгляд. Он знает. Он все знает.

– Смотри на меня, – Рафаэль берет меня за подбородок и заставляет поднять голову. – Когда я целую тебя, ты представляешь, будто это он?

На глаза наворачиваются слезы, и я еле слышно шепчу:

– Не трогай меня.

Он замирает. Все его мышцы напряжены, и я чувствую исходящий от него гнев. Закрыв лицо руками, я плачу, плачу от собственной слабости. Он рычит и бьет кулаком в стенку, а потом хлопает дверь. Я оседаю по стене, ощущая дыру в сердце. Я больше не плачу. Я пребываю в прострации, в ужасе, в шоке и смотрю на закрытую дверь. Он ушел, ушел, повторяю я вновь и вновь. Он ушел. Я медленно встаю и собираю свои вещи. Перед уходом я беру из стопки первую попавшуюся книгу, даже не посмотрев на обложку. «На память», – горько думаю я.

* * *

Говорят, Вселенную постичь невозможно, но все в ней состоит из очевидных вещей. Ночь переходит в день. День переходит в ночь. Люди идут, люди спешат, люди живут, люди притворяются. Я не живу и не притворяюсь. Я существую и не существую. Я словно бы зависла между сном и реальностью. Я пребываю где-то далеко. Там, где нет солнца, нет тепла, нет света. Там, где пусто. А может, пусто внутри меня. Там, где я, – там холод, неизвестность и безнадежность. Я зажмуриваю глаза, открываю их и смотрю на дверь класса. Каждый раз, когда ее ручка дергается, я дергаюсь вместе с ней. Пьер берет меня за руку и качает головой.

– Он не придет.

Я молча киваю. Ты не придешь, Рафаэль. Ты ушел. Осознание этой простой истины дается мне очень тяжело. Я будто наблюдаю за этим всем со стороны, смотрю кино или читаю книгу. Все, что происходит, происходит словно бы не со мной.

Я подхожу к Квантану, который, видя меня, опускает голову.

– Мне нужно с ним поговорить, – произношу я дрожащим голосом.

Квен качает головой и прикрывает глаза.

– Он уехал, Леа.

Я слышу в его голосе сожаление.

– Дай мне номер его телефона, – прошу я убитым голосом.

Квен тяжело вздыхает и отворачивается.

– Я не могу. – Это все, что он отвечает.

«Я не могу». Я больно прикусываю губу. Ты попросил Квена не давать мне твой телефон – ты уехал. Разуму опять все ясно, но душа… Она не согласна, и в глубине моего сердца она разжигает маленький огонек надежды. Ведь ты можешь вернуться, ведь уехал – это не умер. Я знаю, надежда сводит с ума, изматывая, лишая сил, надежда хуже всякой безысходности. Безысходность накрывает и убивает, а надежда пытает, оставляя в живых.

Дни проходят за днями. Я хожу, говорю, я живу, но меня нет. Ночами я сворачиваюсь калачиком, не закрывая глаз. Я боюсь их закрыть, я боюсь уснуть, я боюсь воспоминаний, я боюсь своих снов, своих чувств, себя. Потому что в каждой моей мысли ты, Рафаэль. В каждом моем вздохе присутствует частичка тебя. Ты везде, в каждой клеточке моего тела. Стоит мне закрыть глаза – и я вижу тебя. Твои губы, твою улыбку, твои глаза. Мои сны издеваются надо мной, уничтожают последние капли самообладания. Сны обманчивы и реальны. В снах я могу прикасаться к тебе, чувствовать твой запах, касаться твоего тела, заглядывать тебе в глаза, ощущать тепло твоей кожи, чувствовать тебя… но стоит мне проснуться – и тебя нет. И я схожу с ума. Я готова лезть на стенку, я вопить, выть, но я не могу. Ведь меня нет. Я не существую. Я ничто. Я пустота, я темнота, я холод. Я бездонная черная дыра, и мне не выбраться. Бездна не просто смотрит в меня – я и есть бездна.

* * *

Мадам Феррар просит меня остаться после уроков. Ее озабоченные взгляды, которыми она удостаивала меня последние полтора месяца, раздражали и бесили. Я не раненое животное, я всего лишь человек, у которого вырвали сердце. Таких, как я, миллионы, миллиарды. Таких, как я, большинство.

– Леа, – произносит она добрым голосом, будто обращаясь к трехлетнему ребенку, – я не знаю, что тебе сказать, но…

– Не знаете, так не говорите, – перебиваю ее я, закидываю рюкзак на спину и иду к выходу.

– Это не конец света, – бросает она мне вдогонку, – люди расстаются и живут дальше, находят новую любовь, наслаждаются жизнью.

Я замираю на пороге. Люди расстаются. Люди находят новую любовь. Люди всегда находят то, чем заглушить пустоту. Люди очень падки на всякий мусор. Но не я.

Я медленно оборачиваюсь, смотрю на женщину у преподавательского стола и вижу все тот же черный бесформенный балахон, ту же зализанную прическу и то же лицо без капли косметики. Интересно, кем она себя возомнила – моим личным психологом или учителем жизни? Ведь люди так любят играть разные роли, надевая все новые маски! Развлекая себя, они раскрашивают серые будни, корча из себя умных или загадочных. Выбирая новое амплуа, важно не потерять себя. Хотя кого я обманываю, потерять себя невозможно точно так же, как и найти. Я, не мигая, смотрю учительнице прямо в глаза и спрашиваю:

– Наслаждаются? Как вы? Каждый день приходите в одних и тех же вещах, с одной и той же прической, ждете конца учебного дня, чтобы поскорее уйти домой, и мечтаете о том, чтобы этот день закончился, точно так же, как остальные, живущие на этой земле. Живете в ожидании ночи и сна, когда не надо будет сталкиваться с реальностью. Или, может, вы знаете, что такое счастье? Что такое любовь? Да, вы старше, но это еще ни о чем не говорит. Это не значит, что вы умнее меня и лучше понимаете жизнь. Хотя бы потому, что вы не выглядите счастливой или любимой, точно так же, как и я.

Я ожидаю увидеть в ее взгляде раздражение и злость, но вижу лишь боль. Человеческую боль. Мои слова попали в цель. В самое сердце. Но я не извиняюсь за них, я тихо выхожу из класса и прикрываю за собой дверь, оставляя ее наедине с этой болью.

Она хочет, чтобы я притворялась, делала вид, что все хорошо, что я нормальная. Но я ненормальная, у меня болит душа, и мне плевать, если другим неприятно смотреть, как я страдаю. Мне плевать, что этот мир любит веселых, молодых, успешных кукол. Я другая – грустная, молчаливая. Мы с тоской стали одним целым, и я не собираюсь притворяться, будто все хорошо. Я не собираюсь улыбаться, когда хочу плакать. Но плакать и тонуть в жалости к себе я тоже не намерена.

Я выхожу из школы и быстрыми шагами иду по улице. Сегодня шестнадцатое июня, в этот день восемнадцать лет назад я появилась на свет. Не знаю зачем, с какой именно целью. Может, просто так, а может, и нет, но какая к черту разница? Когда ты ребенок, ты мечтаешь скорее стать взрослым и принимать собственные решения. А потом вырастаешь и начинаешь мечтать, чтобы кто-нибудь подарил тебе книгу с заковыристым названием «Как жить на этой планете», где по пунктам расписано все, что от тебя требуется.

Сильный ветер треплет волосы, я поднимаю голову. В небе клубятся черные тучи, и я улыбаюсь – погодка в мой день рождения как раз под стать настроению. Я накидываю на голову капюшон толстовки, но не пытаюсь найти укрытия, с нетерпением ожидая первых капель дождя. Ухмыляясь, я выхожу к музею Родена. Обещанная буря распугала туристов, поэтому перед его дверьми не стоит привычная длиннющая очередь. Но я все равно не захожу туда, теперь каждый музей напоминает о тебе, Рафаэль, и о нашем первом поцелуе. Я иду все дальше и дальше под зарядившим дождем. Мимо Дома Инвалидов, вдоль эспланады, и крупные капли секут лицо, а я все иду и иду. Чувствуя, как промокает обувь, я выхожу на мост Александра Третьего. Для меня это особое место. Я провожу рукой по перилам, здороваясь, говоря мосту, что я тут и он не один. Ветер неистово ревет и бьет меня по лицу, я закрываю глаза и прислушиваюсь к нему, давая себе ощутить его холод и злость. Я раскидываю руки в стороны и мысленно прошу его забрать меня с собой. Сделать меня такой же, безумной, свободной и сильной.

Если бы я была ветром, я бы облетела весь свет в поисках тебя, Рафаэль. И я бы нашла тебя. Я бы коснулась тебя легко, еле ощутимо, ты бы не увидел меня, но почувствовал. Ты бы ощутил мою боль, мою любовь, мое неистовство. Я бы смотрела тебе в глаза и нежно касалась твоего лица, а ты бы думал, что тебя щекочет ветер, но это была бы я. Я бы играла с твоими волосами и водила пальцем вдоль губ. И я бы всегда была рядом. Летала за тобой по пятам, повсюду следуя за тобой. Девочка-ветер, девочка-любовь, девочка – разбитое сердце. Но я не ветер… как жаль, что я не ветер, думаю я. Я смотрю на этот мост и думаю уже о тебе, Мика, о том, знаешь ли ты, что происходит со мной. Может, ты стал тем самым ветром, который только что пытался подхватить меня в диком танце. А может, ты пытался обнять меня и успокоить. Нравится ли тебе быть ветром? Ощущаешь ли ты ту самую свободу, о которой мечтал? Как всегда, на мои вопросы нет ответа.

Я спускаюсь вниз, к Сене, и кидаю рюкзак на землю. Молния разъезжается, и из рюкзака высыпаются книги. И знаешь, что за книга привлекла мое внимание, Мика? Твоя. Я и забыла о ней, хоть и повсюду таскала с собой, не открывая и даже не вынимая из рюкзака. Я поднимаю ее мокрыми руками, сажусь на холодные ступеньки, шепчу название: «Поющие в терновнике», и раскрываю в поисках сокровищ, отмеченных тобой загнутыми уголками. Я нахожу одну-единственную страницу и, затаив дыхание, читаю вслух выделенный простым карандашом абзац:

«Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет ее кинуться на острие и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает ей сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поет, поет до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвется дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, – мы знаем. Мы понимаем. И все равно – грудью на тернии. Так будет всегда».

На глазах выступают слезы. Да, Мика. Все равно грудью на тернии, и так будет всегда. Я поднимаю голову к небу. Я знаю, ты слышишь меня, где бы ты ни был.

Глава 28

Рафаэль

Эти скалы вдохновляли и продолжают вдохновлять художников и писателей, такие страшные и захватывающие, им присуща пугающая, злая красота. Я поднимаю голову к серому небу, с которого с самого утра льет. Знак перед подъемом на скалу предупреждает об опасности обвала в дождливую погоду, но я поднимаюсь. Ноги немного скользят, но мне хочется оказаться выше, как можно выше и дальше от остального мира. И только наверху, останавливаясь у самого края, я полной грудью вдыхаю воздух. Здесь берег обрывается грозными скалами, о которые разбиваются бушующие морские волны. Я замираю, я просто не могу пошевелиться, потрясенный осознанием того, насколько грозной может быть природа. Моя толстовка насквозь промокла, и я чувствую, как капли воды стекают по лицу. Я вижу перед собой силу. Силу, могущество, гнев. Я где-то читал, будто эта скала похожа на голову слона, чей хобот уходит в море. Но я не вижу ничего подобного, я вижу огромные арки и смерть. «Этрета – идеальное место для того, чтобы свести счеты с жизнью», – думаю я и смотрю вниз. Ноги делаются как ватные, страх сдавливает сердце. Здесь очень высоко, уверен, вниз лететь метров сто, чуть меньше или чуть больше, значения не имеет. Самое главное – это ощущение. Страх вперемешку с волнением. Закрываю глаза и думаю о тебе, Мика. И о ней. Пытаюсь понять, что же творилось в ваших с ней головах. Она выследила меня, потому что думала, что я – это ты? Я раскрывал ей душу, рассказывая о тебе, а она… Знала ли она, что ты мертв? Если знала, почему молчала? Я не могу этого понять. Вдох-выдох, вдох-выдох. Смотрю в море. «Оно молочного цвета», – звучит в моей голове, и мне хочется зажать уши. Но я знаю, это не поможет. Ведь этот голос, лицо, тело – все это внутри меня. Мне хочется крикнуть: «Уйди вон из моей головы, пошла прочь!» Но я знаю, она не уйдет. Она останется в темных закоулках моего сознания, напоминая о себе чаще, чем мне хотелось. Почему я не называю ее по имени? Потому что без имени она менее реальная. Без имени она может быть лишь плодом моей фантазии. Моим сном. Но у нее есть имя. И я его знаю. Имя, которое перевернуло все внутри меня вверх дном.

«Леа…», шепчу я и слышу, как волны бьются о скалы. «Леа», говорю я громче и слышу рев ветра. «Леа!», кричу я куда-то в далекое море и слышу раскаты грома. Мне нужно уйти отсюда. Нужно исчезнуть. Я смотрю на море, и вспоминаю женщину в дождевике, которую видел как-то раз. Она стояла на углу и держала буклеты с изображением Христа, а рядом высился плакат, бережно укрытый от дождя прозрачной пленкой. Над ликом Иисуса большими буквами были написаны слова о спасении, о Мире без боли и страданий. Воспоминание заставляет меня покачать головой. Она действительно верит в Мир без боли? Есть ли чертово спасение на этой планете? Для тебя, Мика, спасением стала смерть. Спасением и великим освобождением. Ты ушел, оставив меня. Но что делать мне? Как избавиться от клокочущего гнева внутри? Как перестать на тебя злиться?

Рядом с ней было гораздо лучше. Рядом с ней была нирвана. Было спасение. Но все куда сложнее, чем хотелось бы. Море все продолжает биться о скалы, разбиваться и пениться. Ты тоже злишься, море, ты тоже в гневе. Но у тебя есть океан, ты сливаешься с ним и так находишь освобождение. Я отворачиваюсь и спускаюсь вниз. Кристоф все выпытывает, какие у меня планы на ближайшее время, и долго ли я еще пробуду в Нормандии, но до этой секунды ответа у меня не было. Но теперь я знаю. Я собираюсь навестить океан.

* * *

Я захожу в кабинет Кристофа, он сидит за столом и изучает бумаги.

– Я возьму какую-нибудь из твоих машин?

Он приподнимает голову и снимает очки:

– Ты опять разбил свою?

Я качаю головой.

– Нет, но мне нужен внедорожник.

Он кивает:

– Без проблем, бери черную «шевроле».

Я закатываю глаза.

– Она старше меня и черной была в дни твоей молодости.

Кристоф смеется.

– Извини, Раф, но это единственная машина, которую мне для тебя не жалко, – говорит он и, порывшись в ящике стола, кидает мне ключи. Я ловлю их на лету и иду к двери.

– Куда ты едешь? – вдогонку спрашивает он, но мы оба знаем: я не отвечу. – Звони своему отцу, он волнуется, – добавляет Кристоф перед тем, как я закрываю дверь.

* * *

Серебряное побережье… весьма поэтичное название. Я выхожу из машины и медленно направляюсь в сторону пляжа. Я слышу шум Атлантического океана, и приятный ветер обдувает мое лицо. Чем ближе я подхожу к океану, тем сильнее становится ветер, проявляя свою дикую необузданную сущность. Но гул и шум на удивление успокаивают. Я смотрю на парочку сумасшедших серферов, которые пытаются поймать волну. Мои ноги проваливаются в огромные холмистые дюны. Я присаживаюсь на песок в ожидании заката. Солнце медленно опускается за горизонт, окрашивая небо в ярко-оранжевые цвета. Достаю пачку сигарет и закуриваю, не отводя взгляда от потрясающих огненных разводов. Закрываю глаза, воображение немедленно рисует на этом фоне знакомую голую спину, и мне хочется кричать. Очередная затяжка. Я открываю глаза. Розовые оттенки перемешались с красными и оранжевыми. Интересно, это тоже похоже на акварель? Трясу головой, в надежде избавиться от очередного видения. Перестань жить у меня в голове, умоляю я.

Рядом присаживается девушка в гидрокостюме, одна из серферов. Она устраивается слишком близко, вода с ее волос капает мне на джинсы, и я нехотя убираю ногу.

– Думаешь о жизни? – спрашивает она с улыбкой в голосе. Я поворачиваю голову и приподнимаю бровь. – Я специально тебе помешала, – смеется она, – ты сидел ужасно хмурый! Нельзя так хмуриться, когда перед тобой такое, – она указывает в сторону океана, на поверхности которого переливаются последние лучи солнца.

Я ничего не отвечаю, молча докуриваю сигарету.

– Так что ты тут делаешь в одиночестве? – не отстает она. Ее нос усыпан веснушками, а глаза светло-карего цвета. Она смотрит на меня с улыбкой.

– Сижу, – отвечаю я, констатируя очевидное. Она фыркает, легкие морщинки собираются вокруг ее глаз.

– Долго собираешься сидеть?

– Пока не знаю.

Я смотрю прямо перед собой, но все равно ощущаю ее горячий, изучающий взгляд.

– Не катаешься? – наконец спрашивает она, кивая в сторону своей доски.

Я качаю головой.

– Нет.

– Тогда иди и окунись, – серьезно заявляет она, – возможно, поможет.

Она отворачивается к океану и смотрит на него как на нечто таинственное и невероятное. Я вижу ее профиль с легкой горбинкой, наверняка она ломала нос. Цвет ее мокрых волос невозможно определить, но, кажется, на концах они красноватые. Океанский ветер в очередной раз ударяет в лицо, и я вдыхаю полной грудью холодный соленый воздух. Мне хочется слиться с ветром. Стать с ним одним целым.

Я молча стягиваю свою одежду и иду к воде. Она ледяная. От холода кожа покрывается мурашками. Я ныряю с головой, ощущая, как протестует тело. В меня будто впивается миллион ножей. Я не всплываю, я остаюсь под водой, полностью отдаваясь моменту, пытаясь выбросить из головы воспоминания, которые медленно, но верно сводят с ума, раствориться в ледяном океане, мысленно умоляя его принять меня и освободить. Но в сознании тут же встает образ Леа в воде – мокрые волосы, дрожащие, красные от холода губы. И взгляд. Дикий, необузданный, прекрасный. Я выныриваю, тяжело дыша, ловлю воздух ртом и смотрю, как последние лучи солнца скрываются за горизонтом.

Когда я выхожу на берег, мне в лицо летит полотенце.

– Тебе не помогло, зато я насладилась редким зрелищем, – подмигивает девушка, бесцеремонно разглядывая меня. Она успела переодеться, рядом с ней большой рюкзак, из которого торчит пакет с гидрокостюмом.

Я не отвечаю, ветер слишком холодный, и у меня такое ощущение, будто я не согреюсь никогда. И не только снаружи, но и внутри. Я вытираюсь, пытаясь унять дрожь в теле и поглядывая, как пенятся волны. У меня в сердце дыра, которая из-за соленой воды жжет теперь еще сильнее, ни на миг не давая забыть о себе.

– Мы с друзьями поедем сейчас в одно местечко перекусить, если ты голоден, можешь составить нам компанию, – слышится за спиной голос девушки, вырывая меня из тьмы, в которую я погружаюсь. Обернувшись, я наблюдаю, как она вытаскивает сигареты из моей кожаной куртки, ухмыляется и закуривает.

Я наматываю полотенце вокруг талии. Она не отворачивается, продолжает смотреть на меня, и я не вижу ни капли смущения на ее лице. Я качаю головой и переодеваюсь.

– Можешь оставить эту пачку себе, – говорю я, направляясь к машине.

– Ты такой добрый, – в ее голосе слышится ирония. – Я поеду с тобой, – заявляет она, поднимается с песка, догоняет меня и окликает друзей: – Ребята! Я с этим парнем, запишите номера машины, если вдруг мое тело найдут в лесу, будете знать, кто маньяк.

Все смеются, кроме одного человека. Он буравит меня взглядом, и я знаю, что это значит. Я оборачиваюсь на девушку, которая вприпрыжку несется к машине, хотя от нее явно не укрылась реакция этого парня. Я останавливаюсь.

– Ничего не говори, – просит девушка, и я в первый раз замечаю в ней неуверенность. – Между ним и мной ничего нет, – добавляет она, хмуря брови.

– Между нами тоже ничего не будет, – прямо говорю я.

– Я знаю, – отвечает она, – поэтому и еду с тобой.

Я вновь вглядываюсь в ее лицо, пытаясь понять, что происходит.

– Просто отпусти ситуацию, – говорит она, дергая за ручку машины, – и разблокируй двери.

Я открываю машину, сажусь в нее, достаю из бардачка новую пачку сигарет и кладу в карман.

– Меня, кстати, зовут Солвег, – говорит девушка.

– Солвег?

– Да, это значит «солнечная дорога», – откидывая голову на сиденье, отвечает она.

– Раф. Куда мне ехать?

– За потрепанной «тойотой», – говорит Солвег, показывая пальцем на машину.

Некоторое время мы молчим.

– И как зовут ту, что разбила тебе сердце, Раф? – вдруг спрашивает девушка, и я не могу скрыть удивления. – Можешь не отвечать, – шепотом добавляет она.

* * *

Мы подъезжаем к забытому Богом придорожному заведению посреди хвойного леса. Первые звезды таинственно поблескивают на черном ночном небе.

Я выхожу из машины, недоверчиво поглядывая на стоящую перед забегаловкой пластиковую обшарпанную мебель.

Солвег звонко смеется.

– Видел бы ты сейчас свое лицо!

Мы проходим в зал, и в глаза мне бросаются грязные стены и потолок с желтыми разводами. Я вновь гляжу на Солвег, но та лишь тихо посмеивается. Ее друзья выходят из машины и устраиваются за столиком снаружи. Я тщетно верчу головой в поисках официанта.

– Поль, – кричит Солвег, – что на ужин?

Поль, мужчина лет пятидесяти, сидит в обществе дружков. Вся компания уставилась на крошечный экран, где, судя по звукам, идет трансляция футбольного матча. Поль нехотя поворачивает полысевшую голову и буркает:

– Могу сделать стейк с картошкой.

Солвег ничуть не расстраивает его ответ, и она расплывается в широкой улыбке.

– Звучит идеально, – нараспев произносит она.

Поль, кивнув, направляется в кухню, а Солвег хватает меня за руку и говорит:

– Пошли, я представлю тебя друзьям.

Я молча вырываю руку и иду за ней. Даже если ей неприятно, она не подает виду.

– Это Раф! – звонко кричит Солвег, представляя меня своей многочисленной компании, и по очереди называет имена присутствующих. Я не запоминаю. Девушки мило улыбаются, некоторые парни хмурятся, другие просто пожимают плечами.

– Откуда ты, Раф? – спрашивает меня тот самый парень, который меньше всех рад меня видеть.

– Какая разница? – отвечаю я, закуривая и кидая пачку на стол. Через секунду в ней не остается сигарет. Парень, который задал мне вопрос, демонстративно лезет в карман джинсов за собственными сигаретами. Я глухо усмехаюсь, нервно барабаня пальцами по столу. Парень не сводит с меня глаз. Я не знаю, как себя вести. Пьер в такой ситуации просто-напросто бросил бы: «Приятель, будь спокоен, сумасшедшие девушки, вроде твоей, абсолютно не в моем вкусе», но я молча наблюдаю за Солвег, которая с улыбкой придвигается ко мне. Интересно, зачем этот спектакль? Мне ужасно хочется отодвинуться, но Солвег заглядывает мне в глаза, безмолвно умоляя этого не делать. В ее медовом взгляде я вдруг вижу отражение своих чувств. Она тоже опустошена, ее терзают боль предательства и обида, а как с ними справляться, ей совершенно невдомек. Я, поморщившись, отворачиваюсь. Солвег ставит стул вплотную к моему, я не шевелюсь, и тогда она спрашивает:

– Будешь пиво, Раф?

Я не знаю, откуда на столе берутся стеклянные запотевшие бутылки. Я не хочу пива, но киваю. Солвег, продолжая улыбаться, подает мне холодную бутылку так, чтобы наши пальцы соприкоснулись. Я улыбаюсь в ответ и откидываюсь на спинку стула, опуская руку ей на плечо, думая с горькой усмешкой: «Иногда можно побыть и спасательным кругом для утопающих».

* * *

Поль подает мясо и картошку в огромной сковородке, вручив Солвег стопку тарелок, а другой девушке – ножи и вилки. Никаких салфеток нет и в помине, но меня как-то перестает напрягать это место. Я расслабляюсь и принимаюсь за еду.

– Вкусно, правда? – спрашивает Солвег, положив голову мне на плечо.

– На удивление – да, – отвечаю я.

– Поль – повар от Бога.

– Ты из здешних мест?

– Да, родители оставили мне домик в Ландах, я сдаю в нем комнаты для туристов. Тебе, кстати, есть, где переночевать?

Я качаю головой. Солвег в очередной раз улыбается своей натянутой улыбкой, которая уже начинает меня бесить, и заявляет:

– Тогда решено, переночуешь у меня. Поль, – кричит она, – сколько с нас?

Поль даже не поворачивает головы в ее сторону.

– Сколько есть, столько и оставь.

Она усмехается, поясняет:

– Он был лучшим другом моего отца, – залезает в карман своей толстовки и выуживает оттуда мой бумажник. Я наблюдаю, как она достает оттуда сто пятьдесят евро и кидает на стол. – Поль, – вновь кричит она, – сегодня платил Раф. – Оставив бумажник на столе и глядя мне прямо в глаза, Солвег добавляет: – Никогда не оставляй на пляже вещи без присмотра! – Ее губы в очередной раз складываются в улыбку, я раздраженно вздыхаю, наклоняюсь к ней и шепчу:

– Меня бесит твоя улыбка.

Она заходится в глупом смехе, будто я только что рассказал ей о своих грязных помыслах. Я слышу, как кто-то резко встает из-за стола и пластиковый стул глухо падает на землю. Я поднимаю голову и в стороне, у «тойоты», вижу парня, который весь вечер сверлил меня взглядом. Остальные нервно переглядываются.

– Идите, – говорит Солвег, пожав плечами, – меня отвезет Раф.

Все желают нам спокойной ночи и идут к машине, а я смотрю ей в лицо, молча требуя объяснений.

– Я не расскажу, – заявляет она, делая большой глоток пива.

– Мне и не особо неинтересно, – отвечаю я, пряча бумажник в карман джинсов.

На лице Солвег появляется легкая усмешка.

– С этого дня Поль будет спрашивать о тебе, – весело восклицает она, глядя на разбросанные по столу купюры.

Я негромко смеюсь, тряся головой и пытаясь понять, это я сумасшедший, или все вокруг окончательно свихнулись.

– Зато ты переночуешь у меня бесплатно, – похлопав меня по плечу, говорит Солвег.

* * *

Дом Солвег стоит у той же дороги вблизи леса. Это обычная двухэтажная постройка с треугольной крышей и большими окнами.

– А что с твоими родителями? – тихо спрашиваю я, припарковывая машину.

– Авария. Автокатастрофа. Несчастный случай. Есть несколько вариантов описания того, что с ними случилось, – произносит она, глядя прямо перед собой.

– Я сожалею, – говорю я и больно прикусываю себе язык. Ненавижу эти слова – «Я сожалею»… Можно подумать, от них хоть кому-то легче.

Солвег молча выходит из машины, закидывая на плечи тяжелый рюкзак.

– В доме четыре спальни. Две я сдаю, одна моя, последняя твоя.

Она показывает мне дом. Двери двух спален заперты.

– Тут остановились парни из Англии, которые путешествуют по всей Европе. Знаешь, что самое смешное? В их планы не входит ни Париж, ни Рим, ни Барселона. Лишь природные заповедники и леса. По-твоему, это глупо?

– Солвег, – говорю я, устало потирая глаза, – я не спал почти двое суток, и мне плевать, что именно хотят посетить эти двое.

Девушка кивает, слабо улыбаясь, и, в отличие от предыдущих, эта улыбка настоящая. Мы молча поднимаемся на второй этаж, и она указывает пальцем на коричневую дверь.

– Ты спишь там.

Я открываю дверь и замираю, потому что вижу перед собой комнату парня-подростка. На темно-серых стенах висят плакаты рок-групп и французской национальной сборной по футболу, на столе сложены в стопку учебники и тетради.

– Чья эта комната? – громко спрашиваю я.

– Моего брата, – слышится ее далекий голос.

Я хочу спросить, где сейчас ее брат, но не могу себя заставить, просто, озираясь, стою посреди этой комнаты, пытаясь понять, жив он или нет. На стуле висит майка, и это дает мне немного надежды.

– Не волнуйся, он не придет, – будто читая мои мысли, кричит Солвег, – все тот же несчастный случай.

У меня появляется ощущение, будто кто-то со всего размаху дал мне в живот. Я вздыхаю, оглядываюсь по сторонам и иду к стене, на которой висят групповые фотографии класса. У одного мальчика те же карие глаза, та же улыбка, что и у Солвег.

– И младшая сестра тоже, – тихо говорит Солвег, останавливаясь в дверях.

– Давно? – шепотом спрашиваю я.

– Больше года назад, – отвечает она, подходя ближе, – ему было пятнадцать, ей – двенадцать.

Я молчу, не зная, что сказать девушке, которая похоронила всю семью. Мне становится стыдно, и я невольно думаю о Боге. Он что, сделал это специально? Свел меня с ней с воспитательной целью, мол, «не одному тебе дерьмово живется»? Я смотрю на Солвег, по лицу которой тихо текут слезы, и обнимаю ее. Ведь я сегодня спасательный круг для утопающих.

– Поспишь со мной? – просит она, заглядывая мне в глаза. – В смысле, просто рядом со мной, я не хочу быть одна.

Знала бы она, как я не хочу быть один! Я ничего не говорю, лишь киваю, вслед за ней покидая комнату при-

зрака. Солвег ведет меня в спальню и ложится на постель, не раздеваясь. Я опускаюсь рядом, она укрывает нас тонким одеялом, кладет мне руку на живот и шепчет:

– Спокойной ночи, Раф.

– Спокойной ночи, Солвег, – тихо отвечаю я, окончательно потерявшись в собственных мыслях.

* * *

Я просыпаюсь ранним утром. Мне опять снилась Леа. Вдох-выдох, вдох-выдох. Я открываю глаза и вижу Солвег, которая, не мигая, смотрит на меня. Она поднимает руку и нежно проводит ею по моей щеке.

– Ее зовут Леа? – спрашивает она. – И она любит Мику?

Я рывком поднимаюсь с кровати, и ее рука падает на мятое одеяло.

– Я ухожу, – шепчу я, выбегая из комнаты.

Кого я обманываю? Я не в состоянии никого спасти. Я – главный утопающий, чье тело уже опустилось на самое дно. Слова Солвег все еще звучат в моей голове. Ее зовут Леа. И она любит Мику. Предчувствие говорит, что я еще долго буду слышать это в самых страшных кошмарах.

Я спускаюсь по лестницам и вижу двух парней, которым с виду около двадцати-двадцати трех лет. Они говорят по-английски. Из разговора я понимаю, что они путешествуют автостопом.

– У меня машина, – говорю я, – куда вы едете?

Глава 29

Следующие три недели я провожу в компании Джона и Мэтью из Манчестера, которые тащатся по Мэдчестеру [25]. Они любители крепкого пива и долгих пеших прогулок. Парни не задают мне вопросов, даже не спрашивают, где я выучил английский. Я еду вместе с ними по заранее намеченному маршруту. Поднимаюсь в горы, карабкаюсь на деревья, плаваю в ледяной реке и сплю под открытым небом. Отключив голову, я просто сосредотачиваюсь на мире вокруг. Но каждую ночь мои сны вновь находят меня, и каждую ночь в них присутствует Леа. Мое ночное проклятье.

* * *

– Куда теперь? – спрашиваю я Джона.

– Гранд Каньон дю Вердон, – отвечает он, устанавливая телефон на приборную панель.

Я молча киваю и трогаюсь, следуя инструкциям GPS.

Мы едем по узкой крутой дороге, и нам то и дело попадаются головокружительные обрывы без всяких ограждений. Тут очень красиво, и я наслаждаюсь каждой секундой пути. Мы прибываем на место, и я лишаюсь дара речи: передо мной открывается огромное ущелье, на дне которого течет река сказочно бирюзового цвета.

– Впечатляюще, правда? – спрашивает Джон, фотографируя эту красоту.

– Не то слово, – отзываюсь я и смотрю вниз. – Здесь так высоко!

– Длина каньона двадцать один километр, а глубина местами доходит до семисот метров, – просветил меня Мэтью, не отрывая взгляда от захватывающего дух вида. Мне так хочется, чтобы ты был здесь со мной, Мика! Еще одно место в списке тех, которые ты никогда не увидишь, красоту которого не познаешь. Мне вдруг становится ясно, что это – последняя точка моего спонтанного путешествия. Пора возвращаться домой.

* * *

Наш дом весь уставлен коробками, а мебель аккуратно обернута прозрачной пленкой.

– Рафаэль! – Папа спускается со второго этажа с неловкой улыбкой на лице. – Ты бы хоть сообщил о своем приезде. – Он подходит ближе, обнимает меня и добавляет взволнованным тоном: – Нам нужно поговорить.

Я обвожу комнату взглядом.

– Что здесь происходит?

– Мы продали этот дом, – с этими словами отец заглядывает мне в глаза, пытаясь угадать мою реакцию.

– Почему вы не сказали мне?

– Ты не отвечал на звонки, а писать об этом в эсэмэске никто из нас не захотел.

Телефон в его кармане начинает вибрировать, он бросает:

– Это срочно, – и отвечает на вызов.

Я киваю, иду к лестнице и медленно поднимаюсь наверх, обдумывая новость. Дверь в мою комнату закрыта, я тяну на себя ручку и переступаю порог. Вот она, комната, где с восьми лет я проводил каждые выходные, ведь все остальное время мы с братом жили в пансионе. «Но это место все равно было мне домом», – думаю я, хоть сердце и сомневается в этом. Я оглядываю абсолютно пустую комнату, где нет ни моих вещей, ни мебели, вообще никаких признаков, что я когда-то тут жил. Я смотрю на голые стены и понимаю, что никогда не ощущал здесь себя дома. Мне никогда не было тут уютно или комфортно, я всего лишь приезжал сюда, причем только на время. Странное чувство пустоты рождается где-то в глубинах моей души. Где же мой дом? У всех ведь он есть. И я понимаю, что ощущал себя дома, поистине дома, лишь с одним человеком. С Леа. Я выхожу из комнаты и плотно закрываю за собой дверь. Я не буду скучать по этому месту. Я не буду о нем вспоминать. В нерешительности остановившись посреди коридора, я смотрю на противоположную дверь. Аккуратно поворачиваю ручку и переступаю порог. Комната Микаэля точно такая же безликая и пустая, как моя. Интересно, ощущал ли он себя дома? Было ли ему комфортно и уютно в этих стенах? Ответа мне никогда не узнать. Я медленно выхожу на балкон и сажусь на пол, наслаждаясь видом Альп. «Ты любил сидеть на этом самом месте», – думаю я. Воспоминания о последних днях брата накрывают меня. Я трясу головой, стараясь избавиться от них до того, как они вновь примутся терзать мое сердце. Как же тяжело свыкнуться с мыслью, что Мики уже нет! Просто нет на этой земле, в этом мире.

На балкон неожиданно заходит Квантан и смотрит на меня сверху вниз. Я хмурюсь.

– Что ты тут делаешь?

Квантан отворачивается от меня и глубоко вздыхает.

– Изабелла попросила помочь разобрать вещи Мики.

Я молча киваю.

– Ты же понимаешь, что должен в этом году закончить школу? Сдать экзамены, найти себе дело? – спрашивает он. – Ты не можешь колесить по свету, не можешь убегать от жизни. Иногда нужно встретиться с ней лицом к лицу. Набраться чертовой смелости, Раф.

Я одариваю его скучающим взглядом.

– Я не нуждаюсь в твоей проповеди.

Я вижу, что Квантан зол на меня, и ощущаю исходящее от него напряжение. Он смотрит мне прямо в глаза, чеканит:

– Не будь трусом, – и кидает мне под ноги конверт.

Я не успеваю спросить, что это. Квантан уже вышел, и я слышу, как он громко хлопнул дверью. Я поднимаю конверт и верчу в руках. Он белый. Безупречно белый и слегка измятый. Я вскрываю его и достаю несколько исписанных листов. При виде знакомого почерка сердце начинает бешено колотиться в груди.

«Здравствуй, Рафаэль.

Это я – твой брат, пишу тебе из могилы. Тут неплохо, места мало, но времени много, поэтому я решил возродить старую добрую традицию – бумажные письма. Признаться, ты не первый, кому я шлю весточку из этих мест. Ну, что я могу сказать… Бога нет, как мы и предполагали. Хотя сомневаюсь, что мы бы попали к нему на аудиенцию после всего, что вытворяли при жизни».

Я усмехаюсь сквозь слезы. «Ты чертов ублюдок, Мика», – качая головой и не веря своим глазам, думаю я.

«Сразу хочу попросить, не злись на Квантана. Я сказал ему отдать тебе это письмо только в самом крайнем случае. Он дал слово, и ему пришлось нести это бремя.

Сейчас я стал много думать о жизни. Я считаю правильным, что у нее есть конец. Что скоротечно, то выше ценится. Мы все уйдем, кто-то раньше, кто-то позже. Видимо, мне суждено уйти сейчас. Но все хорошо. Я наконец обрету свободу.

Я знаю, как вам всем будет больно. И догадываюсь, насколько больно будет тебе. Именно поэтому я послал тебе Леа. Не злись. Я оставил тебе самое драгоценное, что у меня было. Моего ангела-хранителя. Она вдохнула в меня жизнь в тот момент, когда мне казалось, будто я живой мертвец. Она спасла меня, Рафаэль.

Я также считаю, что каждый заслуживает правды. Именно поэтому я оставил тебе подсказку. Ты заслуживаешь правды, помни об этом. И никогда не занимайся самообманом.

Я хорошо обдумал, что сказать тебе напоследок, и принял решение. Я хочу перед тобой извиниться. За все. За то, что мама ставила меня в пример. За то, что не всегда мог тебя выслушать. За то, что часто кричал и злился на тебя. За ту девчонку в летнем лагере, которая понравилась тебе, а поцеловал ее я. И за то, что меня не будет рядом. Прости меня.

Помнишь, как мы любили совершать безрассудные поступки? Ты всегда вел меня за собой и учил смотреть страху в глаза. Очень часто ты шел на безумства, на глупый риск. Но тем не менее именно ты научил меня смело вступать на неизведанную тропу и идти вперед без страха. И вот теперь я вступил на эту тропу, и страха во мне нет.

Раф, ты должен понять, что ты и только ты всегда был моей опорой. Я пишу сейчас тебе эти строки, и я спокоен и умиротворен. Я не боюсь, потому что знаю – в последний момент ты будешь рядом со мной. Это не я нужен тебе, а ты нужен мне. Ты нужен мне и ей, Раф. Ты нужен ей. Она не сможет без тебя, так же, как и я. Я знаю, ты все сделаешь правильно.

Я прожил счастливую жизнь, и я ни о чем не жалею. Ну, может, лишь о том, что редко говорил тебе, как счастлив иметь такого брата, и как сильно тебя люблю. Я люблю тебя, брат, и очень скучаю.

Всегда с тобой, Микаэль».

Я смотрю на эти строчки, и слезы текут по моему лицу. Мика, это твой способ сказать «прощай»? Или таким образом ты просишь меня отпустить тебя? Мне так не хватает тебя. Мне так сильно тебя не хватает! Я трясущимися руками закуриваю сигарету. Папа выходит на балкон и смотрит на меня. Если он сейчас скажет, что курение вредит здоровью, я просто рассмеюсь ему в лицо. Но, к моему удивлению, он просто присаживается рядом и достает из моей пачки сигарету.

– Мы должны отпустить его, Раф, – тихо говорит он.

Я киваю, не в силах произнести хоть слово. В горле до сих пор стоит ком размером в теннисный мяч. Я подношу зажигалку к краю бумаги. Часть меня хочет сохранить это письмо, другая часть жаждет освобождения и побеждает. Я вижу, как загораются листы. Я встаю и подхожу к краю балкона, и вниз начинает сыпаться черный пепел. Огонь разгорается быстро, и я, словно зачарованный, смотрю, как он пожирает предложения, слова, буквы. Последнее, что ты сказал мне. Я отпускаю пылающую бумагу и гляжу, как ее подхватывает ветер, кружа в воздухе черный пепел.

Будь свободен, брат мой. Я знаю, что делать. Спасибо.

Все внутри меня переворачивается. Я принимаю решение. На это уходит лишь две секунды, и теперь я отчетливо понимаю, что буду делать дальше. Я поворачиваюсь к отцу.

– Я сдам экзамены, но поступлю через год, – говорю я ему.

Он выпускает дым.

– Поступишь куда?

– В бизнес-школу, я знаю, ты хочешь, чтобы я был в семейном деле.

– А чего хочешь ты?

На мгновение я задумываюсь, ожидая терзаний и сомнений, но их нет. Они просто исчезли. Мой голос ровный, тон спокойный, я смотрю в глаза отцу и твердо отвечаю:

– Я хочу работать в семейном бизнесе.

Он кивает и очередной раз затягивается.

– Что ты планируешь делать этот год?

Я улыбаюсь и подмигиваю ему.

– Наслаждаться жизнью.

Он смеется, тушит сигарету об пол и с интересом смотрит на меня.

– Вместе с той девушкой?

Я отворачиваюсь от него и молча смотрю на горы. Не заниматься самообманом и не быть трусом гораздо сложнее, чем кажется. Я глубоко вдыхаю свежий горный воздух и шепотом бормочу:

– Кого же ты любишь, Леа Санклер? – И понимаю, что мне предстоит это выяснить. Я поворачиваюсь к отцу, смотрю ему в глаза и честно отвечаю: – Очень на это надеюсь.

Глава 30

Леа

Я смотрю в школьное окно на зеленые верхушки деревьев. Звонок оповещает о начале урока, но я не шевелюсь. Мой последний школьный урок в жизни. В голове как-то не укладывается, что на этом все. Конец. Теперь экзамены и подача документов в институты и университеты. Дальше меня ждет будущее, к которому я совершенно не готова. Я смотрю на своих одноклассников и вижу блеск в глазах. Они предвкушают перемены. В их взглядах светится уверенность и желание показать этому миру, чего они стоят. А я вот не хочу никому ничего доказывать. Ни себе, ни окружающему миру, относительно которого у меня есть лишь одно желание: показать ему средний палец и громко крикнуть: «Я тебя еще поимею». Накинув на голову капюшон, я иду к своему классу. Все договорились приодеться в последний день, девочки должны были нарядиться принцессами, а мальчики – принцами. У меня на голове тоже красуется маленькая корона, потому что Капюсин не могла допустить, чтобы я оказалась белой вороной. Я прихожу с опозданием и, перешагнув порог класса, застываю на месте. Мадам Феррар распустила волосы, на ее голове поблескивает пластмассовая корона, на губах переливается нежно-розовый блеск под цвет шарфа на ее шее. Я откидываю капюшон и, глядя ей в глаза, громко произношу:

– Отлично выглядите, мадам. – Мне все еще неловко из-за собственной грубости в ее адрес. Я злилась тогда на весь мир, а досталось учительнице. Иногда приходится огрызаться, чтобы не утонуть в жалости к себе.

– Займи свое место, Санклер, – насмешливо просит учительница.

Урок слишком быстро подходит к концу. Все начинают кричать и хлопать в ладоши. Я сижу неподвижно, не сводя глаз с пустого места по соседству, вспоминая, как вложила руку в ладонь Рафаэля и он сплел наши пальцы. Если бы я знала, что у нас будет так мало времени вдвоем, я бы не писала ни на одном уроке. Я бы держала его руку в своей, и гори все вокруг синим пламенем. Но я не знала, и теперь мне остается только сожалеть об упущенных возможностях и утопать в воспоминаниях.

– Леа, ты идешь? – зовет меня Квен. Я поднимаю голову и смотрю ему в глаза, безмолвно моля о помощи. Он, как всегда, молча опускает голову. Принимая свое поражение, я иду за ним, снимая с головы дурацкую корону. Счастливые Пьер и Капюсин идут впереди нас, держась за руки и обсуждая, как проведут каникулы. Квантан неожиданно обнимает меня и шепчет:

– Вот мы и выросли.

– Думаешь, чтобы вырасти, достаточно закончить школу и получить аттестат о среднем образовании? – резковато спрашиваю я.

Он задумывается. Его волосы значительно отросли, и коричневая челка падает на глаза. Мне хочется убрать ее и поймать взгляд друга. Хочется понять, о чем он думает. Но в последнее время в его глазах столько грусти, что меня это пугает. Быстро спустившись по лестнице, я выхожу со школьной территории. Я так и не извинилась перед мадам Феррар, и теперь мне придется жить с пятном на совести. Я все еще могу подняться в класс или найти мадам в учительской, но мне вдруг почему-то становится наплевать. Неужели я так очерствела?

Мои одноклассники толпятся возле школы, и я тоже не спешу уйти. Мне не хочется торопиться и убегать в неизвестность. Мне предстоит собрать документы, сдать экзамены, найти работу, жилье, и когда я начинаю думать об этом, голова идет кругом. Совсем не хочется представлять, как придется бегать с учебы на работу, экономя каждый цент. Мои одноклассники могут восторженно мечтать о светлом будущем, но меня-то ждут многочисленные сложности, и бежать от них некуда.

Подходит Капюсин и нежно приобнимает меня. Я тут же чувствую запах ее цветочных духов, как тогда, в мой первый день в этой школе. На глазах почему-то выступают слезы, а с губ срывается глупый смех. Я немного отстраняюсь, и подруга смотрит мне в глаза.

– Мы будем видеться часто. Вот увидишь, я буду периодически одалживать твой «Киндл» и тебе придется видеть мое личико, милочка.

Я усмехаюсь, крепко обнимаю ее в ответ, и тут всеобщее внимание привлекает звук подъехавшего автомобиля. Я тоже оборачиваюсь и роняю глупую корону, потому что вижу машину Рафаэля. Одноклассники достают телефоны и беззастенчиво начинают ее фотографировать. Дверца автомобиля открывается, и из него выходит Рафаэль. Я перестаю дышать. Он озирается по сторонам, высматривая кого-то в огромной толпе учеников. Не осознавая, что делаю, я бегу к нему, потому что знаю: эту возможность нельзя упустить. Понятия не имею, зачем он приехал, может, подхватить кузенов или забрать документы из школы, где он не появлялся последние полтора месяца, но это не важно. Я бегу со всех ног, солнце светит мне в глаза, и кажется, что все вокруг застыло. Рафаэль видит меня и тоже замирает. Но я не останавливаюсь, я с разбегу утыкаюсь лицом ему в грудь и обнимаю, почувствовав до боли знакомый аромат. Я прижимаюсь к нему, ощущая тепло его тела, но он по-прежнему неподвижен, и сердце сковывает страх. Но я знаю, что хочу сказать ему, и знаю, что должна это сделать. Потому что он имеет право знать.

– Я люблю тебя, – шепчу я и чувствую, как он напрягается, и каждая мышца в его теле застывает, делаясь твердой, как сталь. Но это не важно, ведь даже если он просто развернется и уйдет, я использовала свой шанс, свою возможность. Я сказала, произнесла вслух эти три волшебных слова.

– Я люблю тебя, – повторяю я громче и смотрю ему в глаза. Дыхание перехватывает – я уже успела забыть, какой жгучий у него взгляд.

– Я люблю тебя, – в третий раз растерянно произношу я, и тут он крепко прижимает меня к себе. Зарываясь носом в мои волосы, он обнимает меня так сильно, как обнимают человека, которого не хотят отпускать. Как обнимают кого-то, кто безумно дорог. Я ощущаю его руки и дрожу, потому что понимаю, что означают эти объятия.

– Ты и я – навсегда, – шепчет он мне на ухо, прижимая еще сильнее. И я чувствую, как айсберги в моей душе начинают таять.

Эпилог

Я вдыхаю холодный ночной воздух и медленно провожу рукой по обложке твоего блокнота.

Я пишу тебе каждый день, мелким почерком, бережно сохраняя страницы. Я пишу тебе об осени. О лучшей осени в моей жизни. О том, как прекрасны сейчас деревья, желтые, пурпурные, бордовые, кроны которых будто горят огнем. Как падают листья, и как ветер подхватывает их, кружась с ними в танце. Я пишу тебе о запахе после дождя и о том, как ноги промокают во время прогулок по влажной траве.

Я пишу тебе о райском уголке, который мы обрели в Нормандии. О наших прогулках по пляжу, о морском бризе и соленом запахе. О том, как мы запускаем в воздух змея и он поднимается над нашими головами все выше. Как на нетронутом песке остаются наши следы. Его и мои. И ничьи больше.

Мы сдали экзамены на отлично и решили посвятить этот год безделью, точно как Ларри, персонаж из книги «Острие бритвы». Ведь все, что у нас есть в мире, это время. И мы не спешим жить, предпочитая наслаждаться каждым мгновением.

Дом перед яблоней стал нашим домом. Не знаю, надолго ли мы здесь останемся, и что станем делать дальше. Рафаэль загадочно улыбается и шепчет мне на ухо: «увидишь». И я улыбаюсь ему, вновь осознавая одну простую истину: когда я держу его за руку, то нахожусь там, где должна находиться. Потому что мое место в жизни – рядом с ним. Он дополняет меня, я дополняю его. Вместе мы одно целое, несовершенное, но бесконечное. Мы танцуем босиком в темноте, мы целуемся, смеемся, грустим. Мы рассказываем секреты ночи и друг другу. Мы ломаем стереотипы, выпуская на волю свои чувства. Мы позволяем им одержать верх над здравомыслием и страхами. И за этим безумием скрывается невероятная магия. Магия чувств, любви, прикосновений. Мы не прячем своей уязвимости и заботимся друг о друге. И мы все делаем вместе. Есть Леа и Рафаэль. Рафаэль и Леа. И наш мир, тайная кроличья нора, которую мы раскопали вместе, и вход в которую открыт лишь для нас двоих.

Я пишу тебе о нормандском небе, о миллионе звезд, которые так прекрасно поблескивают в темноте. И о том, как мы целуемся под ними, укутавшись в теплый плед, сидя на крылечке. Когда я поднимаю голову и смотрю вверх, то ощущаю легкое головокружение от изобилия огоньков и любви. И одна из этих звездочек – ты, блуждаешь в просторах прекрасного космоса где-то вдалеке от нас. Надеюсь, ты счастлив и тоже пишешь мне, как я – тебе.

Я пишу тебе об обжигающем горячем шоколаде, который так люблю, и о камине, в котором потрескивают дрова. Его огонь согревает нас каждый вечер. Я пишу тебе о языках пламени и о тенях, которые танцуют у нас на стенах. Я пишу тебе о том, как сильно люблю каждое мгновение рядом с ним.

Я закрываю блокнот, и глупая улыбка блуждает по моему лицу. Я знаю, ты читаешь. Я точно знаю.

Рафаэль лежит в постели с книгой в руках. Я пишу тебе, а он читает твои книги. Услышав мои шаги, он откладывает книгу, я веду пальцем по обложке и произношу вслух ее название: «Ночь нежна». Рафаэль ловит мою руку и подносит к губам.

– Иди сюда, – шепчет он, и я не могу противиться этому шепоту.

Ночь может быть нежной, ночь может быть страстной. Вдобавок она может быть пламенной и ненасытной. Огненной, чарующей, необъятной и безумной. Ночи с Рафаэлем невероятно разные и прекрасные. Его руки на моем теле, мои руки – на его. Наши пальцы переплетаются, наши губы сливаются воедино, наши тела соприкасаются. Земля плывет под нами, дух захватывает, и за спиной вырастают крылья. Я смотрю в его глаза и пропадаю, теряюсь, оживаю. И мне всегда будет его мало.

– Ты и я – навсегда, – шепчу я ему.

Мое бушующее море. Мое ночное небо без звезд. Мой Рафаэль.

Благодарности

Мерси боку, как говорят французы. Что означает – большое спасибо. Огромное, размером с земной шар, спасибо всем моим читателям! В своих руках вы держите мою мечту.

Все началось летом 2013 года. Мне было двадцать, и я проводила каникулы в маленьком городке на юге Франции – Санари-сюр-мер. Я, как сейчас помню, сидела на кухне и что-то увлеченно рассказывала своей тете. Она, выслушав мой рассказ, сказала: «Дана, напиши книгу!»

Вот так и появилась моя мечта. Я очень люблю читать, а писать маленькие рассказы или заметки было моим вечным увлечением. Мне нравится играть со словами, вкладывать в них жизнь, эмоции, чувства. В то лето я, кстати, попробовала написать роман и не смогла его закончить. Но мечты не умирают, они просто ждут своего часа, нужной минуты, чтобы исполниться во всем своем великолепии.

На Новый 2017 год мой брат Давид подарил мне модные тетрадки от известного французского дизайнера Christian Delacroix. В открытке он попросил закончить за этот год книгу и пожелал мне успеха. У меня прекрасная семья и нет никого лучше вас на этом свете! Огромное вам спасибо!

Большое спасибо Артуру! За поддержку, за мотивацию! За то, что первым читал «книжку для девочек» и помогал мне делать ее лучше. Я никогда не забуду, насколько ты был добр ко мне.

В 2017 году я все-таки написала эту книгу. В модных тетрадках были заметки, которые я потихоньку перепечатала и получилась полноценная история. Огромное спасибо Анне Белявской и Кристине Старк за проект #это_самиздат_детка. Благодаря вам мою историю увидели! Так что в моей книге не просто так упоминается роман «Крылья». Я действительно от всей души желаю Кристине, чтобы французские школьники на уроках читали ее книги! Также спасибо девочкам из группы «LOVEINBOOKS», в особенности Виктории Коробко, которая очень сильно мне помогала своими советами!

В Новом 2018 году под бой курантов я загадала одно-единственное желание – я очень сильно хотела, чтобы мою книгу опубликовали. И в этом мне помог очень добрый и светлый человек – Эшли Дьюал! Я обожаю ее книгу «Одинокие души». И представьте себе мое счастье, когда писатель, чье творчество вы очень любите, пишет вам и говорит, что ваша книга ему понравилась и что он отправил ее своему редактору! Моей радости не было предела! Инга Апрелева не просто редактор, она ЧУДО-редактор! Огромное вам спасибо за все, что вы для меня сделали! За то, что показали мне книжный мир извне и за ту колоссальную работу и время, которое вы мне уделили. Искренняя благодарность литературному редактору Ольге Матросовой за кропотливый труд!

Еще у меня есть группа поддержки, которую я тоже должна отблагодарить! Аслан, Илона, Кристина, Ася, Вика, Ноэль! Спасибо вам всем за добрые слова и за вашу отзывчивость! Следующая благодарность должна быть на английском, так как человек, которому она посвящается, не говорит по-русски:) Dear Boris, thank you for everything! You are the best! И спасибо замечательным Алене и Кате! Девочка с обложки и ее супер-фотограф! Огромное вам спасибо за вашу потрясающую работу, которая украсила мою историю. Вы можете найти их в Инстаграме! @helena132, @katyamiro. А также VK есть группа «Sans Titre | Dana Delon».

Подписывайтесь! Ведь у меня в мечтах написать еще ооочччееенннььь много историй.:)

Дана

Париж

2018

Примечания

1

 «Делион» звучит по-французски так же, как «два льва» – deux lions.

(обратно)

2

 Хватит этой чепухи (англ.).

(обратно)

3

 Название и адрес школы.

(обратно)

4

 Терминал – название выпускного класса. Во Франции обучение в старшей школе составляет 3 года. 10-й класс – Секонд, 11-й – Премьер и 12-й – Терминал. С 10-го класса происходит разделение на три потока: L – литературный, S – научный, ES – экономический.

(обратно)

5

 В булочную.

(обратно)

6

 Во французских школах высшая оценка – двадцать баллов. Удовлетворительные оценки начинаются с десяти баллов.

(обратно)

7

 Как дела?

(обратно)

8

 Отрывок из знаменитой речи Черчилля.

(обратно)

9

 Сеть магазинов.

(обратно)

10

 Вот, моя дорогая.

(обратно)

11

 Аналог ЕГЭ во Франции.

(обратно)

12

 Предпоследний класс, все равно что десятый в России.

(обратно)

13

 Так на сленге называют экономику.

(обратно)

14

 Все равно что единица в российской школе.

(обратно)

15

 Приезжая няня.

(обратно)

16

 Речь о стеклянной пирамиде, главном входе в Лувр и одном из символов Парижа.

(обратно)

17

 Как дела?

(обратно)

18

 «Вперед, Делионы». Перефразированный лозунг французских болельщиков «allez les bleus», что значит «вперед, синие».

(обратно)

19

 Во Франции фотографы предлагают сказать «устити», что значит обезьяна.

(обратно)

20

 Барон Жорж Осман – градостроитель, изменивший по приказу Наполеона облик Парижа. Серые здания в этом городе часто называют османовскими.

(обратно)

21

 Плохой парень.

(обратно)

22

 Загородная усадьба.

(обратно)

23

 Бабушка.

(обратно)

24

 За здоровье.

(обратно)

25

 Зародившийся в Манчестере стиль рок-музыки.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg