«Из каморки»

Из каморки (fb2) - Из каморки 583K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Арна Логард

Из каморки Мистические рассказы и сказки Арна Логард

© Арна Логард, 2016

© Арна Логард, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4474-8277-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мистические рассказы

Дай, Дай, Дай!

Хант сидел в кресле-каталке лицом к двери и чистил ружье. За окном выла снежная волчица, наметая призрачными лапами снег на охотничий домик. Деревья шумели, хрустели деревянными костями, сбрасывали на холодную землю серебряные сугробы, вторя зимней кантилене.

Охотник на мгновение замер, повернул голову к окну, прислушиваясь. Потом снял с себя бараний тулуп, повесил у двери и присел у камина, потирая руки. Согревшись, подошел к столу.

— Дай, дай, дай! — подорвался с подстилки у комода мохнатый скотольф, пуская слюни.

— На, держи! — Хант швырнул в угол кусок сырого мяса и накрыл тарелку полотенцем. Сам есть не стал.

Скотольф быстро все уплел, облизался и примчался обратно, виляя хвостом.

— Дай, дай, дай! — снова запопрошайничал он.

— Отстань, скотина! — выругался охотник, ударив его сапогом в бок. Рыжий мохнач, опустил голову и косолапо поплелся на место. — Проглот злосчастный! — возмутился Хант.

Зверь уселся на плед и стал вылизываться. А Хант, скрипя половицами, расхаживал по дому, в очередной раз рассматривая все вокруг — будто что-то могло измениться, и он во что бы то ни стало должен это выследить.

Со стен низкорослой деревянной избы на него смотрели головы оленей, медведей, кабанов и волков, убитых им на охоте. На полу стояли выпотрошенные чучела енотовидных собак, зайцев и с десяток звериных детенышей. Над камином висела трофейная отцовская двустволка довоенного периода Sauer. Сейчас ее можно было бы продать как антиквариат. Но нет, память.

Слева у камина, носками к окну стояли старые тяжелые ботинки отца, а возле шкафа — деревянный армейский сундук с номером 35876129. Хант повернул ключ в замке. Внутри аккуратно были сложены карабины, обрезы и винтовки, а на внутренней стороне крышки закреплена коллекция кинжалов и ножей с костяными рукоятками.

Все на месте. Охотник вздохнул и, прихватив коробку с патронами, уселся в скрипучее кресло.

— Снова думаешь отстреливаться? — послышался голос из шкафа у него за спиной.

— Не твое дело! — гаркнул охотник.

— Это не сработает, ты же знаешь, — продолжал голос.

Хант молча переломил двустволку, вставил по очереди два патрона и защелкнул затвор.

— Мне надоело, что ты меня игнорируешь, — удрученно произнес кто-то. — Открой!

— Раз ты там, значит там твое место! — отрезал Хант и приведя винтовку в боевую готовность, нацелил ее на шкаф.

— А твое место где? — не унимался Сидящий в шкафу. Но охотник ничего не ответил. — Выпусти меня! Что тебе стоит? — настаивал голос.

— Да, заткнись ты! У меня есть дело! — Хант бережно положил ружье на пол, снял с головы меховую шапку с лисьим хвостом и швырнул в дверь шкафа. Скотольф подскочил, выпустил из-под меха тонкие иголки и забился под кресло, едва не опрокинув его вместе с хозяином. — Да, что ж такое! — вскочил он.

За окном послышался скрип. Хант подхватил ружье, прошипел, нарушающим тишину двоим «ш-ш-ш», и притих сам. Теперь он четко слышал, как вдалеке трещал снег, словно кто-то проламывал мощными лапами заледеневшую корку. Звук приближался.

Не поднимая головы, он переместился к окну. Скотольф, тихо кряхтя и кося глазами, демонстративно замер. Голос в шкафу молчал. Водрузив ствол на плечо, Хант протер ладонью на замерзшем стекле «глазок» и прислонился. В заснеженном лесу кроме ветра, гоняющего туда-сюда белую пыль, не было ни души. Однако скрип все еще был отчетливо слышен.

В замешательстве он распахнул окно. В теплый дом, завывая, ворвалась морозная буря, едва не сбив его с ног. Хант высунулся на улицу и стал оглядываться по сторонам. И вдруг увидел вдали темное пятно. Не раздумывая ни секунды, он прижал двустволку к плечу нажал на спусковой крючок. Ба-бах, — ударил по ушам выстрел. Пороховой дым рассеялся, и охотник снова напряг взгляд. Пятно исчезло, а вслед за ним и звук шагов.

— Уфх, — выдохнул охотник, закрыл окно и снова уселся в кресло, положив винтовку на колени.

— А помнишь свою первую добычу? — спросил голос. Хант покосился на шкаф и опустил глаза. Разговаривать ему по-прежнему не хотелось. Ведь вспомнил он далеко не свой первый трофей.

Хант тогда еще был мальчишкой. Отец впервые привез его сюда, в охотничий домик, чтобы провести с сыном, как он выражался, «выходные только для мужчин». Выйдя из внедорожника, Хант захватил рыболовное снаряжение и сразу же побежал на озеро, в паре сотен метров отсюда. Вырубил топором прорубь и насадил мотыля на мормышку. Рядом бросил сумку с бутербродами и термосом.

Маленький Хант вытягивал небольших рыбин в надежде, что отец его похвалит, и вечером они вместе сварят ароматную уху в казане над камином. И тут на лед из лесу вышла кабаниха с выводком поросят.

Сначала она стояла вдалеке, а восемь детенышей прятались позади нее, тихо рохкая. Хант заинтересовался. Он подтянул сумку к себе и достал бутерброд, закинул в рот кусок колбасы, а из хлеба скомкал мячик и бросил к кабанам. Звериная мать, то делая несколько шагов вперед, то отступая назад, несмело подошла к еде. Съев хлеб, она остановилась неподалеку от Ханта. Поросята, тыкаясь маленькими пятачками в снег, тоже пытались найти поесть.

Хант бросал хлеб снова и снова, пока его не осталось вовсе. Животные, еще немного покружив возле него, ушли в зимний лес.

Вернувшись в избу, Хант оживленно рассказывал отцу, как почти удалось приручить диких зверей. Отец потрепал сына по волосам и принялся чистить рыбу.

На следующий день Хант собрал со стола весь хлеб и снова пошел на озеро. Но рыбалка была ему уже неинтересна.

Через несколько часов вдалеке появилась кабаниха с детьми. Мальчик обрадовался, достал батон и снова попытался приманить животных поближе. Он зачарованно наблюдал, как дикий зверь, виляя хвостом будто домашний пес, выпрашивает хлеб. Несколько рыжих поросят выбежали вперед, чтобы тоже перехватить пару крошек. Для Ханта это было каким-то Рождественским чудом, с которым так хотелось соприкоснуться. Ему казалось, что вот-вот, звериная мать примет еду из его руки. Как вдруг раздался выстрел…

Раненая кабаниха громко завизжала и рванула к лесу. Но пробежав лишь полпути, упала на снег, изворачиваясь и дергаясь в агонии. Из ее шеи лилась кровь. Поросята же скрылись за деревьями.

В этот миг Хант испытал самый сильный испуг в своей жизни. Он обернулся и увидел отца с винтовкой, тот одобрительно кивнул. После чего поволок еще теплое тело к берегу, оставляя на белом одеяле реки широкую красную полосу.

Позже, вечером, Хант, вытирая слезы, уплетал мясо кабанихи, пожаренное на углях. «Видишь, оно того стоило», — сказал ему отец. Хант кивнул. Той же ночью он описался.

— Опять вспомнил отца? — спросил голос из шкафа. Охотник в удивлении обернулся. — Ну, молчи, молчи. Ты ведь и сам можешь оказаться на моем месте, — продолжал голос. А в голове Ханта продолжали крутиться воспоминания. Видимо, это событие стало его посвящением во взрослую жизнь. Циничное и необратимое. А еще с тех пор он перестал различать красный цвет — он сменился серым.

Охотник подошел к столу, снял полотенце с тарелки, посмотрел на куски сырого мяса и сплюнул на пол.

— Дай, дай, дай! — снова примчался зверь и принялся тереться о ногу. Игнорируя его, Хант направился в ванную и погрузил лицо в ледяную воду. Затем, что-то осознав, поспешно вбежал в комнату. Скинул полотенце и оторопел — он четко видел красную кровь. В смятении, он швырнул тарелку на пол. Довольный скотольф ту же принялся уплетать мясо, от удовольствия выпуская колючки, и с опаской оборачиваясь на хозяина.

Хант подкинул дров в камин и задумался. Что-то было не так. Он почесал лоб и с подозрением посмотрел на скотольфа. Тот довольно облизывался. Хант повернулся к шкафу, собираясь обратиться к Сидящему внутри, как за окном снова послышался скрип.

Охотник подкрался к окну. Теперь он четко слышал, как вокруг дома кто-то бродит. В этот раз он не стал выглядывать на улицу, а направил ствол в дверной проем в ожидании нападения. Время шло, но ничего не происходило. Потом кто-то трижды постучал в дверь.

— Страшно? — спросил Сидящий в шкафу. — Мне тоже было страшно, — продолжал он, не дожидаясь ответа. — Может, откроешь?

— Дверь для того и нужна, чтобы ее закрывать, — прошептал Хант.

— Опять ты за свое, — засмеялся голос. — Может, она заперта, потому что ты знаешь, кто за ней? Не правда, ли?

Хант задумался, встряхнул головой и снова стал прислушиваться. Некто заскрипел по снегу обратно к лесу.

— Ну, что? Вспомнил, кто это был? — ехидничал голос.

— Да как-то с памятью сегодня не очень, — ответил Хант, потирая пальцами лоб.

— Ну, это поправимо, — снова засмеялся голос. — Есть один рецепт.

— И какой же? — поинтересовался он.

— Эх. Если бы все было так просто, я бы не сидел в шкафу, — загадочно ответил тот. — Всему свое время.

Скрип полностью утих. И Хант, выждав несколько минут, выглянул наружу. Под окном были четко видны следы мужских ботинок. Охотник огляделся по сторонам и закрыл окно. Потом, будто что-то заподозрив, резко повернул голову к камину и отступил назад — отцовских ботинок не было на месте. На несколько секунд замешкавшись, Хант принялся в очередной раз осматривать комнату, пересчитывать чучела животных, оружие и ножи. Отцовского «Зауэра» тоже не было!

Тело Ханта прошила дрожь. — Что происходит, мать твою?! — выругался он.

— Выпусти меня и узнаешь, — ответил голос.

— Да, иди ты! — махнул рукой охотник. — Может, ты опасней того, кто приходил?

— Может, ты опасен? Может, ты опасен? — перекривил его Сидящий в шкафу. — Уж точно, не опасней, чем ты.

— Я-то знаю, кто я, — недовольно буркнул Хант. — А вот ты кто?

— Выпусти меня и узнаешь, — повторил тот.

Ба-бах! Вдруг раздался на улице выстрел. Хант, распахнув окно и увидел, как вдали исчезает фигура охотника с ружьем за спиной.

— Эй! — закричал он ему вслед. Но силуэт скрылся в застывшем лесу. В дом снова ворвался морозный ветер. Скотольф забурчал и перелез поближе к камину.

— А ты знаешь, кто это был? — обратился он к шкафу. Но голос ничего не ответил. — Странный ты, — вздохнул Хант, — То тебе рот не заткнешь, то и слова не выпросишь. — Он снова подошел к камину, потрепал за ухом зверя и подкинул дров в огонь. Они заискрились, затрещали, зашипели, будто сопротивляясь своему уделу. А Хант вытер руки о камуфляжные штаны и уселся в кресло.

Мысли непрерывно терзали его голову. Его привычную смелость сменила растерянность. «Как зверь загнанный», — думал он, пытаясь понять, что происходит.

— Реально ли все это? — вырвалась из его рта мысль.

— А ты думаешь, это сон? — спросил голос.

— Не знаю. Такие длинные сны мне раньше не снились, — признался он. — Но, может, ты знаешь?

— Если я скажу — твой сон начнется заново, — пояснил Сидящий в шкафу. — Скоро все закончится само по себе.

— Что начнется? Что закончится? — в недоумении обернулся назад охотник, подошел к шкафу и потянулся к замку на двери… Как нечто гулко ударило в стену дома.

— Я так сойду с ума! — раздраженно выкрикнул он. И принялся тереть горячей рукой по расписанному ледяными узорами стеклу. Но ничего не смог увидеть и вздохнув, снова распахнул окно.

На снегу, прямо под окном лежала туша кабана, от которой в лес уходила красная дорога. Хант сполз на пол и закрыл ладонями лицо. Скотольф, учуяв кровь, нагло выскочил в окно и принялся терзать тело. Хант поднялся — но за окном уже никого не было. Даже кровавая тропа куда-то исчезла.

Его мозг закипал. Нервы были на пределе. Упершись рукой в стол, он еле удержал равновесие. Потом уже по выработавшейся привычке замотался по дому, проверяя все ли на месте. На этот раз исчезли его тулуп и двустволка, лежавшая у кресла. Хант уперся спиной в шкаф.

— Эй, не закрывай мне свет! — рассердился голос. — Эта замочная скважина — все что у меня есть!

Хант отошел в сторону. — Что ты хочешь увидеть? Мою смерть? — возмутился он.

— Смертью меня давно не удивишь, — ответил Сидящий в шкафу.

Ба-бах! Снова раздался на улице выстрел. За ним последовал еще один. Хант узнал звук своей двустволки.

— Какого черта! — запаниковал он. Где-то вдалеке раздался страшный рев. Точнее его эхо. Охотник выглянул в окно и увидел в глубине леса черную тучу, мчавшуюся к дому. Черно-красную тучу. На четырех лапах.

— Медведь! — крикнул он и впопыхах бросился за оружием к армейскому ящику. Распахнул окно, вогнал патрон в патронник, взвел курок и прицелился. Но обрез не выстелил. Хант швырнул его на пол.

Время шло на секунды. И охотник осознал, что его уже ничего не спасет.

Разве что — толстая, дубовая дверь шкафа.

Осколки стекла посыпались на пол, и раненый медведь залетел в дом. Но Хант уже повернул ключ в замке и нырнул в темноту.

Время будто замерло. Звуки утихли. И вдруг в кромешной темноте к нему начала возвращаться память.

— Ну, что? Полегчало с памятью? — послышалось в темноте.

Хант полез в карман и чиркнул зажигалкой. Красный хвостик света озарил пространство.

— Полегчало, — ответил он, направляя свет на противоположный угол… Перед ним стоял он сам. От неожиданности у Ханта перехватило дыхание.

— Не каждый день доводится увидеть самого себя, уж тем более в шкафу, — иронично произнес двойник.

— Ты — это я? — спросил он. — Как это возможно?

— Возможно. Только уже наоборот, — ответил Сидящий в шкафу и засмеялся.

Хант пожал плечами. — Как ты здесь оказался? — продолжал он задавать вопросы.

— Так же как, и ты. Медведь разорвал на охоте, — ответил сосед.

— Да… Я вспомнил, — грустно протянул охотник. — Берлога. Медведь. Выстрел. А потом…

— Вот-вот… — подхватил голос.

— А откуда взялся скотольф? — вдруг спросил Хант.

— Оттуда, откуда я, и медведь, и все остальное, — объяснил двойник.

И тут Хант услышал скрип кресла. Наклонившись, он заглянул в замочную скважину. В кресле сидел он и также чистил ружье. Охотник снова чиркнул зажигалкой — но соседа в шкафу больше не было.

— Эй, выпусти меня! — окликнул Хант самого себя.

— Кто тут? — вздрогнул охотник и обернулся на шкаф.

— Ну вот, опять, — отчаялся Хант и уселся на пол.

— Дай, дай, дай! — запопрошайничал скотольф.

Из каморки

Она сидела в уголке, обхватив колени руками, пытаясь дышать тихо-тихо, чтобы не быть услышанной. Темнота скрывала ее худенькое тельце, и ей казалось, что она плотная, как одеяло, и так же как оно способна согреть ее и спрятать от воображаемых страхов. В руках она держала небольшую шкатулку.

За дверью раздавались голоса, иногда она могла разобрать, о чем они говорят. Но, как правило, слышала лишь «бу-бу-бу» и «у-у-у». И представляла, что это два ветра встретились высоко-высоко в небе и рассказывают друг другу на понятном только им языке о том, как они крушили целые города, будто хвастаясь.

У нее тоже был свой язык. Только ей не было с кем на нем общаться, ведь она почти всегда была одна, здесь, в маленькой каморке большого страшного дома. Она бы тоже хотела быть сильной как ветер и разрушить стены, чтобы увидеть тот странный мир, о котором почти ничего не знает. Но она очень маленькая и слабая, и, наверное, ненастоящая.

«Шу-шу-шу», — слышала она, когда прикладывала шкатулку к уху. В ней тоже был заключен ветер, точнее его дух. Так ей казалось. И он тоже хотел вырваться на свободу. Но она не могла его отпустить, ибо знала, что он сметет все на своем пути.

Иногда ей казалось, что она существовала здесь всегда, что она родилась вместе с этим домом, пропахла его досками и штукатуркой, что внутри ее тоже есть гвозди, скрепляющие ее частички в единое целое.

Единственным ее живым другом была кошка. Изо дня в день она ждала, когда теплая мурлыка принесет ей кусок хлеба или что-то другое из этой непонятной человеческой еды. Хотя еда была ей не нужна, она просто не хотела расстраивать кошку.

Каждое утро мурлыка пролазила в щель между стеной и балкой, клала ей под ноги еду и садилась наблюдать. А она делала вид, что кушает, проглатывая только крошки, а остальное прятала за спиной. Потом когда кошка уходила, она перелазила в один из дальних уголков, заваленный хламом, и складывала еду в поржавевшую кастрюлю.

А еще она очень боялась, что ее кто-то увидит. Что скрипучая дверь откроется, на пол упадет длинный шлейф света, и она не успеет спрятаться. И когда страхи душили ее так сильно, что даже подслушанные странные магические слова «отче наш» не помогали, она забиралась в пыльную детскую кроватку и обнимала плюшевого мишку с оторванной лапой. Она жалела его больше, чем себя, ведь думала, что страх уже высосал из него хрупкую жизнь. И только обняв своего мертвого друга, она успокаивалась и почти засыпала.

Но спать она тоже боялась. Ведь в этом мире те, кто спят — видят сны. А там еще больше опасностей, чем в этом ставшем привычным укромном местечке. Задремать ненадолго она могла лишь тогда, когда кошка вылизывала свою блестящую шкурку и пела ей колыбельную: «мур-мур-мур», «мур-мур-мур». Кошка гипнотизировала ее страх, и тогда ей снился другой мир, с такими же, как она глазастыми маленькими существами. В нем было тихо-тихо, темно и спокойно. И, проснувшись, она смутно вспоминала, что попала сюда случайно и тогда тосковала по дому.

Иногда те, кто издают голоса, заходили в ее укрытие, шуршали, светили ярким лучом, что-то брали или ставили, и снова уходили. Тогда она забивалась в самый темный уголок, закрывала глаза, и замирала. Быть тихой и незаметной она тоже училась у кошки. А когда чужие уходили, она медленно подползала на коленках к новым вещам и трогала их пальчиками, нюхала и слушала, какие звуки они издают. И улыбалась.

Вечерами она пробиралась к щели, через которую кошка приходила к ней с улицы, и наблюдала, что там происходит. Днем подходить к выходу в большой мир она не решалась, потому что огромное светило сразу же оставляло ожоги на ее прозрачном хрупком тельце. Зато ночью ее удивительные большие глаза могли видеть все, что происходит от дома, в котором она была заточена, до конца длинной улицы. Правда, происходило там всегда одно и то же — туда-сюда катались разноцветные коробочки, туда-сюда ходили разноцветные люди. Но все равно там было интереснее, чем здесь, в каморке.

Она мечтала, что когда-то придет день, который все изменит, что произойдет что-то невероятное и хорошее, или пускай даже плохое, но пусть хоть что-то произойдет.

И такой день настал…

Сначала она тоже слышала «бу-бу-бу» и «у-у-у», только громче, какое-то шуршание, стуки, а потом дверь каморки резко открылась, и кто-то, проскользнув по деревянному полу, приземлился прямо у ее лица. Она быстро укрылась в темном уголке. Дверь каморки громко стукнула, аж стены задрожали, и задрожал кто-то новый. А потом заплакал. Она, конечно, слышала плач детей на улице, но так близко — никогда.

Незнакомец изменил позу, сел на пол и стал ощупывать царапины и синяки. Какое-то время он еще всхлипывал, но потом успокоился и затих. Она наблюдала. Гость протер глаза и попытался осмотреться в полной темноте. Потом заметив кошкин лаз, из которого внутрь просачивались блики света, полез в его сторону и высунул нос наружу. «Помогите», — прохрипел он. И тут в дверь настойчиво застучали. «Помогите», — перешел он на робкий шепот, но снова услышал стук в дверь и отполз обратно.

Несколько часов он хныкал, чмыхал носом, осматривался по сторонам, а через какое-то время смиренно вздохнул, умостился на полу и уснул. Крошка долго боялась подойти к незнакомцу, но потом все-таки решилась — и уселась у его лица, наблюдая, как дрожат его веки, нос и губы. Но как только он начинал дергаться — укрывалась в уголке за старыми ящиками, а потом снова прибегала.

Незнакомец провел у нее в гостях два дня. Иногда он подлезал к дыре на улицу и снова произносил то дрожащее слово, но каждый раз слышал громкий стук в дверь. Кошка почему-то не приходила.

Однажды она увидела, как ее новый сосед держится за живот и тихонько стонет. Тогда она вытолкнула к нему сухарик из запасов, которые принесла мурлыка. Тот вздрогнул и начал вглядываться в темный угол. Но, не несмотря на опасение, все же протянул руку и поднял сухарь. Слишком сильным был его голод. Она же на всякий случай закрыла глаза — дабы они ее не выдали.

Ночью, когда ее гость уснул, просунув ноги между прутьев детской кроватки, она пробралась мимо него к кошкиному лазу и стала осматривать улицу. Если бы кто-то в это время посмотрел вверх, он бы увидел, как светятся ее глаза, и, наверное, принял бы ее за кошку.

На улице никого не было, но далеко-далеко впереди она увидела знакомое пушистое тельце. «Мур-мур-мур», — позвала она, имитируя голос мурлыки. Но та не реагировала. «Мур-мур-мур», — позвала она еще несколько раз громче, с опаской посматривая на спящего незнакомца. Но кошка все также не отзывалась. И тогда у нее не осталось другого выбора, кроме как покинуть свою обитель. Она осторожно пролезла в щель, спустилась к краешку крыши, слетела по водосливу вниз и, взволнованно оглядываясь по сторонам, направилась к кошке.

Через несколько секунд она уже была рядом. Но кошка не двигалась, она, скрючившись, лежала на тротуаре, и Луна не отражалась в ее глазах как прежде. «Ма», — прошептала она и стала прислушиваться. Но от кошки осталась только тишина.

Она прикоснулась прозрачным пальчиком к ее холодному телу. И мурлыка вдруг исчезла. Еще несколько секунд маленькое существо смотрело на темное пятно, оставшееся после нее, а после очень быстро побежало обратно, ловко вскарабкалось по стене не крышу, и снова скрылось в каморке.

Гость все также спал, обнимая ее мертвого плюшевого друга. Она тихонько достала из тайника шкатулку, прислонила к уху и улыбнулась — к привычному шуршанию ветра добавилось тихое мурчание.

Незнакомец проснулся от звука приближающихся шагов, дверь распахнулась, и двое хозяев утащили его с собой, взяв под руки. А она, оставшись, снова слышала за стеной «бу-бу-бу» и подпрыгивала от каждого громкого звука, спрятавшись под тряпьем в коробке.

Вскоре дверь снова громко стукнула, в каморку влетело тело ее нового сожителя, защелка клацнула, и чужие ушли. Крошка подбежала к гостю и как всегда уселась у его лица. Его глаза были закрыты, он не издавал никаких звуков, только по тихому дыханию она понимала, что он еще жив. «Бу», — сказала она, но тот не просыпался. «Мур-мур-мур»… «Отче наш»… Произносила она все слова, которые знала — но все было впустую.

Она не сходила с места и ждала, когда спящий откроет глаза. И пусть, проснувшись, он испугается, но он будет знать, что не одинок, и здесь есть кто-то, кто на его стороне. Даже если он плохой, но досталось ему сильно. На его лице были синяки, а тело было укрыто ссадинами. Она очень хотела ему помочь, но понимала, что ей нельзя ни к кому дотрагиваться. Раньше она очень хотела прикоснуться к кошке, но не делала этого, потому что знала, чем это закончится.

Сосед начал шевелиться, взмахнул рукой, отбиваясь от невидимого врага, едва не зацепив ее, скривился — и она снова растеряла всю храбростью и скрылась за старыми чемоданами. Он открыл глаза и, взявшись за голову, снова заплакал.

Еще два дня она тайком приносила ему сухарики, а он тихонько передвигал коробки и старое барахло, пытаясь отыскать того, кто ему помогает. Иногда он даже обращался к ней. Но она никогда не отвечала. Тогда он решил пойти на хитрость. И когда маленькое существо снова положило у его спящего лица кусочек сухой колбасы, открыл глаза. От неожиданности крошка подпрыгнула и хотела было убежать, как большая рука схватила ее — но тут же обмякла и разжалась.

Малышка упала на колени и отползла немного назад, глядя на неподвижного гостя. Его тело еле заметно мерцало. Потом свет утих, и она поняла, что жизнь покинула его. Слезинка покатилась по ее щеке, выжигая красный след. Она взмахнула ее и прикоснулась маленькой ладошкой к соседу. И вдруг он исчез, так же как и кошка. А она направилась к тайнику, достала черную шкатулку и поднесла к уху. Теперь к знакомым звукам прибавился еще один. «Тук-тук, тук-тук, тук-тук».

На следующее утро дверь каморки открылась, и внутрь вошли двое. Не обнаружив пленника, они ринулись светить фонариком по всем углам, переворачивая старую мебель и двигая коробки с книгами и вещами. Сказав много громких слов и пожав плечами, они ушли.

«Черт», — повторила она за чужими, вылезая из убежища, и первым делом бросилась проверить — на месте ли драгоценная шкатулка. Та была спрятана, как всегда, между досок. Крошка достала ее, бережно вытерла пыль и прижала к груди. Она хотела убежать отсюда, но все еще надеялась, что вот-вот за ней придут, из того далекого мира, который она видела во сне, и заберут домой. Ведь в противном случае ей придется искать новое убежище.

Но продумать план до конца она не успела. Дверь снова открылась, и чужие вошли внутрь. Они протянули провода и зажгли свет, да такой, что внутри не осталось ни одного темного закоулка. Крошка от неожиданности замерла, стоя возле тайника с коробочкой в руках. А двое наклонились над ней и вытаращили большие глаза. Она задрожала, понимая, что ей больше негде спрятаться, и что вот-вот снова произойдет что-то страшное.

Хозяева о чем-то спорили, глядя на нее свысока. Потом один из них протянул к ней руку. Малышка закрыла глаза и сжалась. Большой палец тыкнул ее в голову, и она упала. «Чирк», — услышала крошка, подняла взгляд и увидела, как сияющее тело падает на пол. Она наблюдала, как тело большого хозяина переставало излучать свет. Но спасать его она не хотела — в шкатулке место не для всех.

В это время второй чужой, увидев, что произошло с его приятелем, выскочил из каморки и бросился бежать. Крошка догадывалась, что сейчас он придумает, как поймать ее так, чтобы не прикасаться, и вернется.

Раздались шаги. Дверь открылась, и она увидела в руках у второго веник и банку. Бежать было некуда, прятаться было негде. И тогда она села на пол, поставила перед собой шкатулку и открыла ее.

В лицо второму хозяину тонкой струйкой ударил ветер, он стал разгоняться и становился все шире и шире, подхватывая все вокруг длинным хвостом, и затягивая в воронку, внутри которой грохотало сердце. Лицо чужого исказилось от ужаса, он ринулся бежать, но ступив всего пару шагов, был схвачен огромной кошачьей пастью, вынырнувшей из урагана. Она проглотила его, закусила мертвым приятелем и принялась поглощать наполняющее каморку барахло.

Маленькое существо схватило пустую шкатулку, вылезло сквозь щель на ночную улицу и отбежало в сторонку. Ураган усилился, сначала он разломал на щепки каморку, потом принялся за комнаты и чердак, пока от дома не остались развалины. Крошка закрыла глаза руками. Потом затопала ножками, живой ветер повиновался и вернулся обратно в шкатулку, выплюнув из усатой пасти на землю кучку человеческого пепла.

Она опустила голову, подхватила шкатулку и побежала вперед по улице. Повернув направо, она наткнулась на еще один разрушенный дом. Испугавшись, она развернулась и побежала налево, но и там увидела уничтоженное ураганом жилище. Остановилась и задумалась. Потом улыбнулась и снова приоткрыла шкатулку.

«Шу-у-у-у», — зашумела душа ветра, загремела, ломая асфальт, переворачивая автомобили и круша дома. Она догадывалась, что там, ни о чем не подозревая, спят большие и маленькие люди. Но теперь она поняла, как вернуться обратно, и ее ничто не остановит.

Она могла это предотвратить, но вместо этого, просто закрыла глаза — и ураган подхватил ее маленькое тельце, затянул в свое пыльное нутро, где кувыркались вырванные с корнями деревья, обломки домов и спящие люди. А потом еще глубже, только ее, одну, в свое сердце. «Тук-тук, тук-тук, тук-тук», — билось оно. Она протянула к нему руки и нащупала что-то мягкое. «Ма», — сказала она. «Мур-мур-мур», — ответили ей. И вдруг все затихло.

Она открыла глаза и увидела, что сидит в маленькой каморке. «Бу», — сказала крошка, подхватила черную коробочку и уползла в темный уголок.

Леля и красный волк

— Это не я, оно само, — сказала девочка, топнула ногой и побежала к васильковому полю. Ветер завивал ее рыжие волосы в кудри, а ее босые ноги тонкой бороздой разделяли синие цветы на два континента.

— Леля! — звал ее красный гривистый волк, — вернись!

Но она, не оборачиваясь, бежала по полю в сторону изумрудного леса.

— Леля! — снова окликнул он, встал на тонкие задние лапы и приложил переднюю ко лбу, всматриваясь вдаль.

Девочка бежала все дальше и дальше, смахивая маленькой ладошкой слезы, хлынувшие с зеленых глаз. — Вот так всегда, — грустно сказал волк, спустился на четыре лапы и медленно побрел следом, чтобы не тревожить ее еще больше.

Нашел ее на опушке леса, в домике, спрятанном среди ветвей дуба. Заметив его, Леля отошла от окошка и притихла.

— Спустись, поговорим, — предложил гривистый волк. Но девочка молчала. — Леля, ну же. Не стоит бояться, — пытался уговорить он.

Немного подумав, девочка снова подошла к окну.

— Сам приходи, — сказала она.

Красный волк снова встал на задние лапы и принялся карабкаться по тонкой деревянной лестнице наверх.

— Что тут у тебя? — спросил он, стоя в пороге.

— Все, что пожелаю, — ответила девочка. — А ты? Чего хочешь ты? — поинтересовалась она. — Есть ягодный чай с медом, зефир и крекеры.

— Я поговорить хочу, а не твои придуманные сладости, — скривился волк.

— А мне и придуманные вкусные, — сказала Леля и надкусила розовый зефир.

Волк вошел внутрь и уселся в кресло-качалку напротив девочки. На столе стояла ваза с теми же васильками, белый фарфоровый чайник, стеклянное блюдце с медом и тарелка со сладостями.

— Как у бабушки, — констатировала девочка.

— Понимаю, — меланхолично протянул он и принялся раскачиваться в кресле.

— А тебе бы поесть не мешало, — сказала девочка, пытаясь оттянуть серьезный разговор. — Вон, какой худой — ни волк, ни лис, жираф какой-то. Странный, — сказала она и пожала плечами.

— Ну, какой есть, — буркнул агуарачай. — Я все-таки редкий зверь.

— Интересно увидеть того, кто тебя придумал. Может, мы бы подружились, — думала вслух Леля.

— Так вот, — начал волк. — Как же так произошло?

— Я же говорила, это не я, оно само, — снова повторила девочка и надула губы.

— Леля, пойми, тебе надо вспомнить. По-другому никак, — озадаченно пробормотал зверь.

— Ты же знаешь, что я не хочу вспоминать. Не хочу и не буду! — капризничала она. Потом отвернулась. — А что будет? Что будет, если я не вспомню?

— Ты останешься здесь навсегда, — сказал серьезным тоном гривистый волк.

— И что в этом плохого? — спросила девочка. — Мне здесь нравится. Можно придумать все, что хочешь.

— Не все, — сказал гость. — А только то, что ни на что не влияет. Но это тебе скоро наскучит, вот увидишь.

— Как наскучит, тогда и поговорим, — сложив по-взрослому руки на груди, сказала Леля и прикрикнула. — Уходи!

— Ладно, — смирившись, ответил волк. — Видали и капризней.

Леля опустив глаза молчала. Красный волк, облокотившись лапами о ручки кресла, встал и направился на выход. — Скоро увидимся, — подмигнул он, ловко спрыгнул вниз, и скрылся в глубине леса.

Малышка выглянула в окошко, с облечением вздохнула, завернула в салфетку надкушенную зефирку, положила в карман платья и тоже полезла вниз. Ей хотелось осмотреться в этом новом месте. Раз она решила тут остаться. Приподняв за края зеленое платье, она побежала обратно к полю васильков, по вытоптанной ранее тропинке. За полем была знакомая поляна, с которой все и началось, а дальше, вдалеке, виднелась речка. Леля остановилась, отдышалась и уже пошла не спеша в сторону шумящей воды.

Усевшись на берегу, она задумчиво, посмотрела на противоположный берег, потом подобрала палочку и принялась ковырять песок, выкапывая камни забавной формы. Разглядывала их, придумывая им прозвища, в зависимости от того, кого или что они напоминали, и складывала в ряд. Просидев так около часа, она зевнула, поднялась, смахнула с платья песок и пошла вдоль реки.

Спустя какое-то время она остановилась и огляделась по сторонам. «Река, трава, цветы, деревья. Скучно», — подумала она. — Почему ничего не происходит?», — закрыла глаза и спустя несколько секунд снова открыла. На песке появилась большая кукла. Она улыбнулась, взяла ее за руку и потащила за собой.

— Знаешь, на самом деле, я все помню, — сказала она кукле. — Только признаваться не хочу.

Кукла молчала. — Потому, что так не хочется помнить, что я виновата, — объясняла она дальше, оборачивалась по сторонам — никто ли не слышит ее признания. — А еще мне очень-очень страшно, что придется отвечать за то, что я натворила. Но, честное слово, я не хотела.

Леля снова остановилась, села на теплый песок и посадила куклу напротив себя. Поправила на ней такое же зеленое платье, всполошила такие же рыжие, как у нее самой, волосы, и выставила вперед ее белые ладошки. Потом вытащила из кармана сладость, размотала салфетку и вложила кукле в руки.

— Кушай, сама сделала, — произнесла она и посмотрела игрушке в глаза. Выждав несколько секунд, забрала у нее зефирку и съела сама. — Правда, вкусно? — спросила она у куклы и, кивнув ее головой, пробубнила от ее имени «угу». Снова встала, подняла с земли куклу и швырнула ее в реку. Ту мигом унесла быстрая вода вниз по течению.

— Хочу настоящего друга! — крикнула Леля и затопала ногами. Но ничего не произошло. Тогда она развернулась и пошла обратно к домику на дереве, потому что уже темнело, и других домов она тут пока что не видела. «Переночую там, а утром придумаю себе лошадку», — решила она. — «И поскачу на ней туда, где есть такие же девочки, как я».

В домике было уютно. Но все равно страшно. Она еще никогда-никогда не ночевала одна. Леля зажгла светильник возле маленькой кроватки, обложилась подушками и укрылась с головой пуховым одеяльцем. Спустя минуту высунула голову и затащила под одеяло взявшегося из ниоткуда плюшевого мишку. Но сон не приходил.

— Расскажи мне сказку, — попросила она. Но в домике было тихо, лишь за окном тихо шуршала листва и пели птицы. — Ту, мою любимую, — прошептала Леля и заплакала.

— Однажды в одном далеком королевстве жила себе маленькая принцесса, — услышала она знакомый голос и притихла, боясь, что он исчезнет. — Король с королевой очень любили свою единственную дочурку и всячески ее баловали, — медленно продолжал голос, выделяя каждое слово по отдельности. — Они дарили ей самые красивые куклы и игрушки, сделанные придворными мастерами, каждый день подавали к столу самые вкусные заморские сладости, привезенные купцами со всех уголков света, наряжали в самые красивые платья, расшитые невероятными цветами — чтобы их дочь была счастливой. Каждая маленькая девочка бы позавидовала тому, как живет принцесса, — продолжал голос, но Леля уже уснула.

Утром девочка спохватилась, сбросила на пол одеяло вместе с мишкой, вскочила с кровати и подбежала к столу. На нем стояла чашка теплого молока и ее любимые блинчики с клубничным вареньем.

— Мама! — позвала Леля и бросилась к окну. Внизу стоял красный волк.

— Здравствуй! — сказал он и привстал на задние лапы. Девочка отошла от окна и села за стол, подперев щеки кулачками и надув губы. Она слышала, как волк взобрался по лестнице и вошел в дом, но даже не обернулась.

— Ты же все прекрасно понимаешь, — сказал он, стоя у нее за спиной. — Мамы здесь нет.

— Кто же тогда читал мне сказку? — спросила Леля, подошла к зеркалу и увидела, что ее огненные волосы заплетены в косички.

Волк загадочно улыбнулся. — Может, тот, кто придумал это место? — спросил он, будто девочка это знала лучше его. Он снова по-человечески уселся в кресло-качалку и тоже уставился на блины. — Вкусно, наверное? — предположил он.

— Раньше было вкусно, — сказала девочка и уронила слезинку в чашку с молоком. — Когда их готовила мама.

— Она тоже плачет. Ты чувствуешь? — просил он.

— Да, — ответила девочка и посмотрела в угол, где стоял небольшой стеклянный аквариум, круглой формы. Он был до половины наполнен водой. — Когда буду уходить, придется взять его с собой, — сказала она, потом закрыла глаза, а когда открыла — в соленой воде уже плавала рыбка. — Так легче, — заверила Леля.

— Значит, ты готова признаться? — спросил агуарачай. Девочка опустила взгляд.

— Пошли, — позвала она, быстро вскочила, взяла сосуд и спустилась вниз. Волк спрыгнул следом, и они направились в глубь леса.

Там она еще не была. Чтобы ходить в страшные места, ей нужен был друг, но придумать настоящего, живого, она не могла. Потому что это только частично ее мир. И теперь пришло время его покинуть. Если она, конечно, отважится.

Шли они, шли, пока не оказались на поляне. Леля поставила аквариум на землю и принялась тереть руки.

— Попрошу ее, чтобы меньше плакала, — обернулась она к волку. — А то тяжело нести.

— Ты можешь оставить его, — предложил зверь. Но Леля опять-таки ничего не ответила. Она закрыла глаза. И увидела маму. Та как раз пыталась уснуть, уткнувшись лицом в мокрую подушку.

— Мама, мама, мамочка, не плачь, — стала просить ее Леля. Мама во сне обняла ее, поправила разноцветные резинки на косичках и улыбнулась. — Мама, мамочка, — все хорошо, — успокаивала ее Леля, прижимаясь щекой к теплой маминой ладошке. — Только так много не плачь, а то тяжело носить твои слезки. — Мама гладила ее по голове и говорила: «Я постараюсь, но не знаю, смогу ли. Я буду помнить тебя всегда». Леля обняла ее и открыла глаза.

Красный волк смотрел, как из них прозрачными бусинами посыпались слезы.

— Ну, вот, — казал он. — И сама туда же.

— Идем, — отрезала Леля, подняла аквариум и поспешила вперед, не оборачиваясь на зверя. Тот помотал головой, потом неожиданно подхватил ее под ноги и забросил себе на спину, и девочка поехала на нем верхом, одной рукой ухватившись за гриву, а второй прижимая к груди аквариум.

— Почему мы никого не встречаем по пути? — спросила она. — Неужели мы с тобой здесь одни?

— Не одни. Просто это слишком большой мир, и каждый выбирает сам, кого он хочет или не хочет встретить, — ответил волк.

— Но я хотела встретить друга. Тогда я могла бы оставаться здесь, сколько хочу, тогда бы мне не было страшно, — заверяла девочка.

— Иногда мы не понимаем, что у нас уже есть то, о чем мы мечтали, — ответил агуарачай.

Спустя какое-то время они вышли к бескрайнему океану. Волк остановился и присел, чтобы Леля могла слезть на землю. Девочка поставила аквариум на песок и, заметив, что воды стало еще немножко больше, грустно вздохнула.

— Это конец? — спросила она.

— Это привал, — ответил зверь. Он закрыл на секунду глаза, а когда открыл, Леля увидела, что возле них появились деревянные садовые качели. Очень похожие на те, что стояли в саду ее дома — с таким же навесом из белой ткани и мягкими подушками. Не долго думая, она вылезла на них с ногами и удобно расположившись, стала медленно раскачиваться, глядя на играющий волнами океан. Волк примостился у ее ног. Какое-то время они сидели молча.

— Знаешь, — нарушила умиротворенную тишину Леля, — на самом деле я все помню.

— Знаю-у-у, — протянул гривистый волк.

— Это я сделала, — призналась она.

— Знаю-у-у, — повторил волк. — Расскажи.

Девочка вздохнула. — Сейчас у меня почему-то больше ума, будто одна часть меня — это я, маленькая Леля, а вторая — взрослый человек. Странно. Если бы я тогда понимала, как сейчас — все было бы по-другому, — предположила она.

— Все было бы так, как должно быть, — заверил волк.

— Мне всегда нравилось смотреть на огонь. Он был таким красивым и живым. И меня почему-то очень сильно тянуло к нему. Вот, — протянула она ладошки вниз, к волку, и он увидел на них ожоги. — Я знала, что он больно обжигает, но это меня не останавливало. Мама прятала спички и зажигалки, потому что ей уже приходилось тушить мой кукольный домик, старые газеты на чердаке и много чего еще. В тот день я выменяла у соседской девочки шоколадное яйцо на спички. И пока мама была на работе, я няня общалась внизу по телефону, я поднялась к себе в комнату, вырвала альбомные листы, помяла их и соорудила снежную гору. Мне очень хотелось посмотреть, как она растает. Я чиркнула спичкой, поднесла к вершине — и она вспыхнула. Было невероятно красиво. И тепло. Но потом рыжие огоньки побежали к окну и начали карабкаться по шторе — она тоже вспыхнула. Очень быстро. А другие огоньки побежали ко мне, — рассказывала дрожащим голосом Леля. — Я не помню, было ли мне больно. Наверное, очень-очень. Но тогда я просто думала, что я тоже огонек. А дальше я уже наблюдала за всем свысока, будто у меня выросли крылья — как пламя заполнило всю комнату, панику няни, вой пожарных машин, маму, пытавшуюся прорваться в горящий дом. И яркий свет… А потом я оказалась здесь, на полянке, и увидела тебя.

— Спасибо, — сказал красный волк, снова поднялся на задние лапы и уселся рядом на качелях.

Леля плакала. — Мне так жаль маму, — прошептала она сквозь слезы. — Это я виновата. Не она. Это все я…

— Что поделать, — грустно произнес волк и обнял ее худой лапой. — Теперь мы можем идти дальше.

— Я готова, — вытирая слезы, сказала девочка, взяла аквариум и вылила соленую воду вместе с рыбкой в океан. Обернулась на гривистого волка, тот улыбнулся, подал ей лапу, и они ушли в морскую бездну, где Лелю ждал новый мир, новая жизнь и новая мама.

Паучья яма

В соавторстве с Ташей Даниловой

Глава 1.

Грубер ехал в трамвае, спрятавшись от окружающего мира в музыку, громыхающую в наушниках. Усталость сжигала мозг, он старался отстраниться от мыслей, но они продолжали атаковать и усугублять его раздражительность. Он надвинул капюшон на глаза, потер рукой нос и уставился в окно. За трамваем волочился тонкий зеленый шлейф из энергетических нитей. «Вот, привязались», — думал Грубер, — «Все ведь уже кончено».

В кармане завибрировал мобильник. Грубер выключил музыку.

— Да, — тихо ответил он и вжался лбом в окно.

— Я ухожу, — ответили на том конце. — Аврора. Я через 20 минут буду дома, — устало ответил он. — Дождись меня.

— Грубер, я ухожу, — повторил голос.

Оторвавшись от окна, он замер.

— Я оставила тебе записку. Прости, — услышал он, и звонок отключился. Грубер запаниковал, несколько раз перезванивал — но абонент уже был недоступен. Еле дождавшись своей остановки, он выскочил из трамвая, и толкая неповоротливых прохожих, побежал домой.

Дверь была заперта. «Черт!» — выругался Грубер, пытаясь трясущимися руками отыскать ключи в кармане. Бросил сумку у порога, забежал на кухню — и увидел письмо, примагниченное к холодильнику. «Прости, Грубер. Но мне нужно было уехать. После того, что произошло. Сегодня мне позвонил Марк и сказал, что Эльзу нашли мертвой. Он не смог тебе дозвониться».

Грубер достал из кармана мобильный, и увидев три пропущенных звонка от Марка, швырнул его на диван.

«Я думаю, ее смерть не случайна, — продолжил он читать письмо. — Вчера мне приснился сон. Будто я лежу в нашей постели, одна, пытаюсь уснуть и вдруг очень четко чувствую угрозу. Открываю глаза и вижу, как большой красный паук спускается к моему лицу, и сбрасываю его на пол. Потом я оказалась на кухне и искала эту красную гадину, чтобы убить. Как в дверном проеме появилась Эльза. Я обернулась на нее, на мгновение, удивившись ее присутствию. Она хотела мне что-то сказать, но я сразу же отвернулась обратно, так как засекла эту мерзкую тварь — и пришлепнула ее голой рукой. Липкие внутренности паука отпечатались на полу, а на моей ладони образовалось кровавое пятно.

Вдруг я услышала шорох за спиной. А обернувшись, увидела, как Эльза застыла от удивления. Она посмотрела на меня, потом на убитое насекомое. И тут из ее глаза вылез такой же паук и упал замертво на пол.

Я отскочила назад. А ее тело начало трястись в конвульсиях, а потом рассыпалось мелкими мертвыми пауками.

И теперь… Она умерла. В реальности…»

Грубер вытер лоб и перевернул листок на другую сторону.

«Ты тоже был в этом сне. После того, как Эльза исчезла, я напуганная побежала обратно в спальню. Ты стоял ко мне спиной и смотрел в окно. Подойдя ближе, я заметила, что ты обмотан тонкими разноцветными нитями, будто паучья жертва, и дотронулась до твоего плеча. Ты обернулся, открыл рот — и из его черной бездны мне на грудь посыпались большие красные пауки…

А потом я проснулась.

Не знаю, что все это значит. Знаю только, что я убила паука. И Эльза умерла… Уверена, ты бы убедил меня, что это совпадение. Или что это твои проекции на меня. Но я так больше не могу. Мне нужно разобраться. Понять, опасна ли я, опасен ли ты для меня. Поэтому, пускаюсь в бегство.

Только прошу, дай мне до конца скрыться. Не трогай, не вызывай. Отпусти…»

Грубер отложил письмо и подпер подбородок рукой. Из забытья его вырвал телефонный звонок. — Аврора? — с надеждой спросил он. — Нет, извините. Меня зовут Марга. Мне вас посоветовали в полиции. — Простите, я сейчас не могу разговаривать, — отрезал Грубер и хотел положить трубку.

— У меня пропал сын. Ему 9 лет, — услышал он дрожащий голос, вздохнул и поднес мобильный обратно к уху. — Слушаю вас. — Он играл у дома на детской площадке. Я буквально на минуту отвлеклась — готовила ужин. Поглядывала же все время в окно. О боже… И никто не видел — кто куда увел. А он же умничка, смышленый. Не пошел бы с чужим, никаких конфет не взял бы — научила. Что произошло? Живой ли? Молю бога… Я уже и к экстрасенсам, и к бабкам — но ничего. Две недели уже. Вот к вам еще. Надежда то осталась… Надежда то и держит… Помогите, — обрывками говорила плачущая женщина. — Я подъеду к вам завтра. Мне нужны фото и вещи. В комнату его зайти, — ответил Грубер. — Хорошо, я наберу вас утром. Что по оплате? — спросила Марга. — Я ничего не прошу. Если помогу — этого достаточно. А там, как захотите. Пока ничего не обещаю. — Говорят, вы многих находили…

— Да, — сказал Грубер. — Но вы же знаете, какой часто бывает результат. — Знаю. Но я верю. Что мне еще остается? Он у меня один. До завтра, — сказала она и положила трубку. А Грубер подумал, как бы ему хотелось исчезнуть, выбросить телефон, заняться только поисками Авроры. Но совесть не позволяла отказать в поиске ребенка.

Он снова набрал Аврору, но телефон все так же был отключен. Выпил залпом полстакана водки и пошел в спальню.

По инерции включил телевизор, первый попавшийся канал, и упал на диван. Он не любил тишину. Она мешала ему думать, сосредотачиваться и даже спать. За несколько лет Аврора уже привыкла к постоянно работающей говорилке. Она много с чем сжилась рядом с ним. Но, как бы там ни было, его привычки и работа оставили на ней слишком явный след.

Да, он бы заверил ее, что она ни в чем не виновата. Что это действительно его проекция на нее. Это он убийца. Невольный. Потому что, он знал, кто такая Эльза. И если бы он не убил ее, пускай не своими руками, — не проснулась бы Аврора.

И да, пусть он не согласен — но это просто эгоизм — ей надо было уехать! Слишком многим опасностям он ее подставил. Его круг общения. Его знакомые, бывшие, как Эльза, — опасны для обычных людей. Для Авроры.

Но больше всего он боялся, что она уже тоже перестала быть собой. Слишком плотно он завернул ее в себя.

А Эльза. Тут все банально. Она просто не простила, что ей, такой же как он, он предпочел «обычную». А месть и обида иногда не знают границ. Для ведьмы. И даже для простого человека.

Утром ему позвонила Марга, и он поехал на встречу.

В квартире у нее был идеальный порядок. Грубер осмотрелся вокруг, зашел на кухню и выглянул из окна на детскую площадку. Марга налила ему стакан молока и проводила в комнату сына. — Это Зумо, — сказала она и заплакала. На фото в рамке улыбался рыжий мальчишка в голубой рубашке, подчеркивающей цвет его глаз. Грубер взял фото и присел на кровать. Несколько секунд всматривался, потом встал и попросил Маргу оставить его одного.

Мысли об Авроре мешали сосредоточиться, но он отбросил их на время и посмотрел в глаза мальчишке. — Сейчас мы поговорим, малыш, — сказал он и поставил фото не место. Потом медленно обошел комнату по кругу, прикасаясь длинными пальцами к книгам на полке, игрушкам, мебели. А когда почувствовал, что впитал достаточно информации, снова сел на кровать и закрыл глаза.

Сначала Грубер представил перед собой мальчика. Потом стал медленно тянуть пальцами зеленые энергетические нити, излучающиеся от фото и предметов в комнате. Смотал их в видимый только ему клубок, из которого привычными жестами, будто из пластилина вылепил эфирную копию Зумо. И когда зеленый мальчик уже стоял перед ним, Грубер открыл глаза. — А теперь, малыш, ты приведешь меня к себе…

Глава 2.

Почему он выбрал именно зеленый из радуги цветов? Может, потому что чувствовал в нем биение жизни. Ведь пока растение зеленое — оно живое или недавно было живым. Так и с людьми. А еще у Авроры были зеленые глаза. Мысли о ней отвлекали, будто мучая, прокручивали в его голове образы, не касающиеся работы. Ему хотелось вызвать ее, создать ее фантом, обнять. Но это было бы несправедливо по отношению к ней. Может, в одиночестве она постепенно сможет сбросить с себя его шкуру, прилипшую намертво к ее внутренностям, пропитавшую ее плоть отравой.

— Зумо, — обратился он к прозрачному зеленому малышу с пустыми глазницами, возникшему перед ним, вырывая себя из непослушных мыслей. Личное во время работы должно быть приспано, крепко, намертво. Иначе ничего не получится.

Мальчик шелохнулся, будто неваляшка. «Как можно было не научить ребенка опасаться чужих», — думал Зумо, прикусив губу. Поэтому он и не хотел детей. Чтобы с ними потом ничего не случилось. Потому что уже и так давно чувство вины выедает в нем дыры по ночам, вылизывает с обратной стороны глаза, не давая выплеснуть эмоции слезами, и душит.

Наверное, будь он нормальным человеком, чувство вины давно бы поглотило его с потрохами. Помогло бы переварить самого себя. Но в этом и проблема. Он не был нормальным человеком. Он был каменным. Он сам научил себя быть каменным. Научил капсулировать стрессы, складывать их внутри себя на полочку, где-то за сердцем, в темноте.

Да, будь он нормальным человеком, он бы не уничтожил все то дорогое, что так рьяно завоевывал и вырывал зубами у судьбы. Не поломал бы, не предал, не испугал так, что теперь от него убежали, сломя голову, подальше, и просили не искать.

— Зумо, — тряхнул он головой, будто это должно было помочь настроиться на нужную волну. Призрачный силуэт двинулся к порогу и пролетел несколько метров, но как только Грубер хотел последовать за ним, развалился. Нити оборванными кусками упали на пол и смешались с пылью, кружившейся в лучах солнца. — Ур-роды… — растерянно пробормотал Грубер. Это было чем-то новеньким. След зачистили. Мальчика утащили из дома не просто уроды, а уроды одаренные. Вот чего Грубер совершенно не мог понять, так это принципа, по которому человек получает дар. Почему он оказывался в распоряжении каких-то отморозков, ворующих детей? И в его распоряжении, в конце концов. Правда, была у него на этот счет теория: по-настоящему светлым людям такое дерьмо не по плечу. У них попросту крыша уедет. Ведь даже если взять его — ну, не с рождения же он был плохим человеком. Потом стал. Вот примерно в тот период, когда начал осознавать свои возможности и стал.

Была и еще одна теория. Намного проще. И логичнее, в общем-то. Мир не справедлив, придурок. Нет на небе боженьки, который рассылает дары по желанию, наказания по преступлениям и вообще — несет людям справедливость. Все вокруг плывучее, тягучее, тошное и крайне рандомное. И как ни страхуйся, кирпич может рухнуть на голову в любой момент. А пацан в любой момент может помереть. Грубер присел у порога и провел рукой по гладкому линолеуму. Пробежал пальцами по стыку — бывает, именно там находится блокиратор. Нащупал что-то — не физически, просто пискнули датчики в мозгу, что-то вроде сигнала: «копай тут». Извлек из кармана ножик и, не прекращая движения, плавным взмахом кисти раскрыл его. Осторожно поддел линолеум на стыке, пробормотал: — Вышел месяц из тумана, — провел ножом, подцепил край, — вынул ножик из кармана, — осторожно потянул на себя, и линолеум тихо затрещал, — буду резать, буду бить… С кем останусь я дру… — Вы что? — тихо спросила хозяйка, спешные шаги которой он расслышал за треском, но не вскакивать же на ноги и не делать вид, что ничего не происходит. Тем более — она сейчас была готова хоть весь линолеум ободрать, весь дом разрушить, взорвать к чертовой матери, лишь бы найти своего ребенка. Грубер поднял указательный палец, призывая к тишине. Потом провел тем же пальцем по полу, и увидел на нем мелкие кристаллики соли. Поднял взгляд на женщину.

— Зумо боялся чего-то? Монстров в шкафу? Призраков? Зеркал? — прямо спросил он. — Не понимаю, — пожала плечами Марга.

— Соль под порогом — слабая попытка защититься от зла, — сообщил Грубер. — Значит, он знал, что зло идет за ним. Значит… — вскочил на ноги и принялся озираться, пытаясь увидеть уже человеческим взором, не упустил ли чего, — он мог оставить еще какую-то информацию о природе зла… Здесь, в комнате…

— Он был умным? — Что? — растерялась она. — Был?..

— Он умный? — запоздало исправился Грубер. — Дневник вел? Что-то говорил? Ладно, позже. Все позже. Могу я снова остаться один? Марга развернулась и ушла обратно. Мрачной молчаливой тенью. И он увидел, мельком, но увидел — чувство вины пришло и к ней. Просто пока не взяло свое. Только пришло. Осторожно постучало в дверь. Потом постучит еще. И еще. А потом — вынесет с ноги и придушит ночью подушкой. И будет душить каждую чертову ночь. А все потому, что она знала, о чем спрашивает Грубер. Потому что мальчик действительно чуял опасность, говорил о ней, но никто не обратил на это внимание. Детские бредни, естественно.

Глава 3.

Грубер захватил портрет Зумо и вышел из квартиры на улицу. Достал из кармана куртки сигареты, чиркнул зажигалкой, затянулся. А ведь у него была своя трагедия, которая сделала его таким каменным, бесчувственным. Просто так надо было. Так было легче.

Когда-то он потерял младшего брата. Эмро тогда было 5 лет. Совсем малыш. А ему — 12. Отчим в очередной раз сорвался на чужих детях, а мама, будучи слабой женщиной, их не защитила — и Грубер решился на побег. Собрал рюкзак, вытащил из постели сонного Эмро — и они ушли в ночь. Малой был послушным, не плакал, не капризничал. Терпеливо шел, держа старшего брата за большой палец, по обочине трассы вдоль леса. Ему не было страшно, и Грубберу тоже, потому что они еще не встречали монстров. Спустя время напротив них остановилась машина. Окошко спустилось, и из темного салона выглянул усатый мужчина. — Дети. Куда вы сами? Где родители? — спросил он. Грубер молчал. Он понимал, что правду говорить нельзя, иначе их вернут домой или отвезут в полицию. Можно было только врать. Но о чем. — Пацан, я тебя спрашиваю, куда это вы сами чешете? — настаивал незнакомец. — Мы из палаточного лагеря, тут рядом, — сказал Грубер и махнул рукой в лес. Мужчина вышел из машины и огляделся по сторонам. — Садитесь в машину! — приказал он. Грубер сначала замер, а потом вдруг рванул в лес и потащил за собой малого. Они бежали, не оглядываясь. И слышали за собой топот ног. Грубер сбросил тяжелый рюкзак и продолжал уводить брата от еще неосознанной опасности. Как вдруг какая-то сила вырвала Эмро из его руки и утащила обратно к трассе. Грубер остановился, огляделся и наконец почувствовал страх. Он бросился следом за монстром, укравшим брата, крича: «Эмро! Эмро!». Но брат не отзывался. А когда Грубер выбежал на асфальт, увидел малого на заднем сидении удаляющегося авто, и упал на колени.

А дальше… Он бежал что есть сил за машиной. Рыскал вдоль дороги, в лесу, блудил по следам, оставленным шинами. Пока, обессиленный, не набрел на хижину в глуши, и не уснул там.

Потом ему пришлось вернуться домой. Он надеялся, что все это какая-то шутка, и человек просто отвез Эмро к родителям. Отчим избил его до полусмерти. А мама только раз пришла к нему в больницу, спустя две недели после того, как он вышел из комы. И сказала, что Эмро так и не нашли. А потом Грубера увезли в детдом, и он понял, что мама больше его не любит.

Но он не мог на нее обижаться. Он мог ненавидеть только себя. И с этой ненавистью, с потерей самого любимого человечка, за которого он отвечал и которого предал, с маленькой смертью во время комы — в нем начало просыпаться что-то иное. То, чего не было в других. И разрастаться по венам черной плесенью. И это было не только чувство вины. Это было нечто намного большее и намного страшнее.

Эмро был первым кого он отыскал по зеленым энергетическим нитям, созданным его воображением. Только счастливого воссоединения не произошло, брат был зарыт в том же лесу, в нескольких километрах от места, где Грубер выпустил его руку.

Вот его трагедия. Которая превратила его в дикое, печальное чудовище.

Только спустя 10 лет после потери Эмро печаль немного отступила. Хотя, скорее, она просто ужилась в нем и перестала быть инородным чувством. Она стала основной его эмоцией, больше других заслуживающий на существование. Она помогала переносить страдания других незнакомых ему братьев, сестер и родителей, у которых случалось подобное горе.

Грубер вынырнул из воспоминаний, оглянулся и увидел в окне, уставившуюся на него Маргу. Поймав ответный взгляд, она резко задернула штору. Он выбросил окурок, надел наушники и направился к метро.

Зашел домой. Достал из бара недопитую бутылку водки, скривился и поставил обратно. Плеснул немного виски на дно бокала и опрокинул в себя. Прилег на диван и взял в руки письмо Авроры. В нем теплилась ее энергия, и он закрыл глаза, чтобы вытащить из него зеленые нити и связать из них ее фантомную копию. Но вдруг остановился. Достал из куртки портрет Зумо и поставил перед собой. Из головы не выходило то, что нити растаяли. — Ур-роды… — снова произнес он. Принес зеркало и поставил его напротив фото пацана. Долго смотрел в отражение мальчика, настроился и мысленно распахнул зеркальную твердь. И Зумо стал объемным, живым, там, в зеркале. Он задышал и завертел головой. Грубер знал, что это всего лишь его фантомный двойник, хранящий все воспоминания, но по этому каналу связь пока работала, и нужно было пользоваться. Вдруг уроды зачистят и этот след. — Малыш, скажи мне, где ты? — начал он с самого важно вопроса. Зеркальный ребенок уставился на него и начал что-то быстро говорить. Но Грубер почему-то его не слышал. А по губам читать не получалось. Он удивился. Он просто обязан был решить этот сложный ребус и спасти малыша, пока тот еще живой. — Я буду задавать вопросы, а ты кивай головой — «да» или «нет», — сказал он Зумо. Тот кивнул. — Тебя похитили? — спросил Грубер. Малыш утвердительно кивнул. — Их было несколько? — он задавал вопросы, на которые уже подсознательно знал ответы. Зумо снова кивнул. — Это были люди? — спросил он. Малыш закусил губу и помотал головой. Грубер торопился спросить еще хоть что-то, но силы, удерживающие канал, были на исходе. И он понимал, что не по его вине. Что кто-то уже узнал о его контакте с мальчиком и вмешался в разговор. — Ты в нашем мире? — спросил Грубер. Зумо замер. А спустя пару секунд кивнул утвердительно. Потом огляделся по сторонам. И помотал головой. И тут зеркало упало на стол и разбилось. — Херня! — крикнул Грубер. «Значит, все-таки нет», — подумал он. — «Украли полностью». Он понимал, что действовать надо было предельно быстро, и что особых зацепок у него нет. И это выводило его из себя и пробуждало того, спрятанного внутри опасного и нервного зверя.

Глава 4.

А чудовище выпускать было нельзя. Хоть немного, хоть самую малость нужно было удерживаться в человеческом сознании. Однажды, когда Грубер еще не знал, насколько оно опасное и неконтролируемое, он его выпустил. Потому что нашел еще одного ребенка.

Нити уверенно привели его к месту. Так уверенно, что Груберу казалось — ребенок жив. Это была девочка. Вара. Она жива, думал он, когда подходил к хижине в глуши и вспоминал мольбу во взгляде ее матери, когда та шла за ним, пробираясь сквозь заросли.

Но он опоздал. Грубер обнаружил девочку на полу в лесном домике. Ее поле уже таяло, а это говорило об одном: ее уже нет. Но нет ее совсем недавно. А значит, сволочи не успели далеко уйти.

Наверное, Грубер думал примерно так, потому что точно он не помнил, как думал. Нет ничего страшнее потерянной в последний миг надежды. Разве что человек, ее потерявший. Или не человек.

Он помнил, что действовал быстро и спокойно. Ему казалось, что спокойно. Как-то очень собрано. В очередной раз капсулировал злость и отчаяние, и они застряли холодным твердым комом внутри. Он вызвал образ Вары. Ничего не спросил, просто послал сигнал такой мощи, что образ молча поднял руку и указал пальцем на дверь. Туда.

Грубер направился вперед по тропинке. Он даже не бежал — быстро, уверенно шел вперед. И образ девочки появлялся на дороге через каждые двадцать шагов и указывал зеленой прозрачной ладошкой: туда, они идут туда. Грубер не знал, как это сделал. Потом он не раз думал, что шел на самом деле по их следам, что чуял их на каком-то ином уровне, когда уже не нужно ни слепков, ни нитей, а призрак девочки — просто его слишком живое воображение. Но эту зеленую ладошку он не забудет никогда. А вот то, что произошло дальше, хотел бы забыть. Наверное, они даже не поняли, что произошло, когда Грубер вышел на поляну. Что-то человеческое внутри слабо кричало: «Вдруг это не они? Ты должен проверить! Должен знать точно!», но Грубер заставил замолчать этот крик одним усилием воли. А вторым послал им сигнал: «Лежать!» и даже руку вперед выбросил, ладонью вниз. Как дают команду собаке. Они рухнули навзничь, и он успел лишь поразиться невесть откуда появившейся силе. Восторженно поразиться — ненавидеть себя и бояться ее он будет потом. Потом, когда полиция будет выяснять, что стало с мужчинами на поляне.

Грубер знал, что и у маньяков могут быть семьи и дети. Но до сих пор не был уверен, были ли те парни маньяками. И не разрешал себе думать об этом. И боялся проверить. Одно он знал точно: он разорвал их нахер в клочья, даже пальцем не тронув. Призрак девочки растаял в воздухе. А он вернулся к ее маме с самыми страшными словами, которые только можно сказать матери. Она долго повторяла побледневшими губами: — Я знала. Врач, принесшая ей стакан, неожиданно предложила воды и ему. Он отказался и ушел. И лишь дома, увидев себя в зеркале, ужаснулся — на него таращился зверь с расширенными зрачками. Таращился бессмысленно, потому что свое уже отработал и теперь понемногу отключался. Грубер тяжело вздохнул, отступил от зеркала к стене, медленно сполз по ней, оседая на пол, обхватил голову руками — ну его и прорвало. С тех пор он боялся того, что живет внутри, и стоило тому шевельнуться, просто голову поднять, силой запихивал его обратно.

И только сейчас, подняв осколок зеркала и глядя в свое отражение, Грубер задумался. А вдруг это — те самые крайние обстоятельства, которые вынуждают на жесткие меры? Чудовище шло по следу безо всяких заморочек. Ему не нужны были ни нити, ни слепки. Оно определенно сильнее его. И оно определенно может куда больше.

— Я сейчас собираюсь сделать то, о чем пожалею, — сказал он в трубку Эни. Эни — единственная, кроме Авроры, кто знал, с чем он работает. Как он работает. И единственная, кому он не врал. Ее не нужно было оберегать от зла, потому что она сама уберегала. Не так активно, как он, конечно, — сидела в своем полуподвальчике, обвешенная амулетами и фенечками, выкатывала страх яйцами, снимала порчу и прочую хрень. Он приходил к ней раз в месяц — на чистку. Люди обычно не видят, сколько дряни на них цепляется, Грубер — видел. И очень удивился, когда узнал, что Эни видит тоже. Она была красивой немолодой женщиной, которая годилась ему если не в матери, то в старшие сестры. Но вела себя определенно, как мать. — Не вздумай, — тут же отрезала она, а потом подумала и спросила. — Что именно? — Мне нужно найти ребенка, — ответил Грубер. — Но на этот раз все сложнее, чем обычно, и я хочу попробовать применить другую технику… — Какую технику? — удивилась Эни. — Ты нихрена не разбираешься в техниках, милый. Ты сам не понимаешь, как у тебя это получается. Или я что-то пропустила? — Ты многого не знаешь, — тяжело вздохнул Грубер. — Так просвети меня, — попросила она и бросила кому-то в сторону. — Подождите минуту. Это важно, — а потом снова ему. — Давай, милый, рожай, а то у меня клиенты. — Я могу стать сильнее, — проговорил он, осторожно подбирая слова. — Но тогда я становлюсь… не совсем собой. И могу кому-то навредить. — Послушай, милый, — она сделала паузу, и он услышал — она куда-то идет. Подальше от клиентов, наверное. И говорит тише, почти шепотом, чтоб слышал только он. — Послушай меня. Тебе дана сила, и весь вопрос в том, ты будешь управлять ею или она — тобой. — Значит, ты советуешь не выпускать чудовище? — криво усмехнулся он. — Нет там чудовища, это все — ты. Просто становишься сильнее и безответственнее. Сила развращает. Я о другом беспокоюсь, милый. О твоем теле, пойми меня правильно. Грубер фыркнул в трубку. От разговора с Эни становилось легче. Ненадолго, не слишком, но легче. — И чем же мое тело тебя обеспокоило? — спросил он. — Как я надеялась, что этого разговора не будет, — вздохнула она. — Казался умным парнем, а такой же. Туда же. Все вы рано или поздно цепляетесь за эту силу. Учитесь доводить ее до предела. Ее и себя. — Все мы? — переспросил Грубер.

— Как твое тело переживает нагрузки, когда ты работаешь? Голова потом болит. Тошнит. Выворачивает, — уточнила Эни. Грубер молчал. — Как ты выдержишь новую нагрузку? Ты все-таки человек, парень. А сила в тебе — нечеловеческая. И если ты включишь ее на полную, она разорвет тебя изнутри, понимаешь? — продолжила она. — Понимаю, — мрачно согласился Грубер. — Спасибо, Эни. — Не делай глупостей, милый, — серьезно предупредила она. — Не надо! Он кивнул, будто она могла увидеть, и нажал на сброс. Вновь уставился в осколок зеркала и подумал, что да, ему становится плохо, но не во время работы — после. Но и эти боль и тошноту он научился капсулировать, удерживать. Значит, есть шанс удержаться и будучи чудовищем. Чудовища, они живучие. И будет, наверное, правильно, если чудовище спасет ребенка. Осталось лишь понять, как обуздать его. А что будет потом с человеком, это уже вопрос десятый.

Грубер подошел к столу, выдвинул ящик и вытащил альбом. На фото ему улыбалась Аврора. — Я собираюсь сделать то, о чем пожалею, — сказал он ей. — Жаль, что тебя нет рядом, чтобы меня отговорить.

Глава 5.

Грубер проснулся от шума мусороуборочной машины под окном. Протер глаза и вдруг вспомнил сон. Только фрагмент, который не успел выветриться из воспаленного сознания. Ему снилась Аврора. Она стояла у изголовья дивана и гладила его черные волосы. Во сне он проснулся от ее прикосновения и поймал за руку. «Не уходи», — прошептал. А она грустно посмотрела на него: «Это ловушка», — услышал он из-за сомкнутых губ ее громкую мысль. И она растворилась.

Грубер задумался и пошел в ванную. Через 15 минут, глотнув обжигающего глотку крепкого кофе, вышел на улицу. Точного плана не было. Но он надеялся, что скоро все хрупкие механизмы его мыслей соберутся в прочную машину — она загудит, заискрит ся — и на табло высветится решение. Ответ.

В поиске Зумо были пока необъяснимые для него моменты, связанные с уродами, но было еще пару — которые казались ему неестественными и настораживали. «Зайду с другой стороны», — решил он и нащупал фотоаппарат в сумке.

Марга наконец вышла из дома. Она была спокойна. Грубер нахмурил брови и последовал за ней. Она шла долго, не брала ни такси, даже в автобус не села. Четыре остановки, в ритме. Грубера что-то тревожило. Он отстал и зашел в темный переулок — а не пасут ли его? Не заметив никого подозрительного, снова вышел на улицу, но Марги уже не было видно. «Дерьмо», — выругался он и медленно направился вперед, высматривая за стеклами витрин ее силуэт. «Ну блин, где же ты?», — нервничал он.

Как вдруг увидел ее в нескольких шагах от себя. И она его тоже увидела. Деваться было некуда. «Вот, дурак».

— Я искал вас, — попытался выкрутиться он, чтобы женщина ничего не заподозрила.

— Есть новости? — с надеждой в глазах спросила она, схватив его за руку, Груберу стало стыдно за свои подозрения.

— Есть, но ничего хорошего. И лучше я пока не буду вам это объяснять. Скажу только, как есть — шансов мало. Но я сделаю все возможное. Вы извините, я не умею обнадеживать и тем более врать, — ответил он и медленно вытащил руку из ее холодной ладони.

— Чем я могу помочь? — спросила она и посмотрела под ноги.

— Вы заводили новые знакомства в последнее время? Вы же одинокая женщина, может, появился какой-то мужчина, или несколько? Может, с Зумо кто-то общался? — поинтересовался он.

— Да. Я знакомилась с несколькими на сайтах. Виделась только с одним, домой не приводила. Так что — вряд ли кто-то из них мог это сделать, — озадаченно ответила Марга.

— А фото Зумо вы в сети размещали? — уточнил Грубер.

— Вы, знаете, да, — замешкалась она. — Ну, вы понимаете, чтобы все по правде, чтобы зря не писали те, кто не готов.

— А полиции вы об этом говорили? — уточнил он.

— Я сказала, что домой никого не приводила. Их этот ответ устроил., — пожала плечами женщина.

— Мне нужны фото тех, с кем вы общались, — сказал Грубер и достал из кармана смартфон.

— Да. Без проблем, — ответила Марга и в течение нескольких минут переслала ему все данные о виртуальных кавалерах.

Грубер зашел в кафе. Сел за уединенный столик спиной ко всем. Никто не должен заметить то, что он будет делать.

6 человек. Не мало, но и не много. И кто-то из них может быть не собой. Точнее, они там все не те, за кого себя выдают. Но этот может быть вообще не человеком. Нужно только пообщаться с каждым.

Он открыл первое фото. Мысленно, очень быстро воссоздал фантомный двойник. Персонаж оказался банальным женатиком, ищущим развлечений. Остальные три тоже были чистыми, обычными, пустыми — каждый искал какое-то свое счастье. «Полная фигня», — фыркнул Грубер про себя.

Пятый. Он всмотрелся в глаза, призвал двойника, потянул за ниточки. Но они начали разрываться и рассыпаться. «О», — подумал он. — «Вот ты, мразина».

— Марга! — прохрипел он в трубку. — Вы случайно не с белобрысым встречались в реале?

— Да. С ним, — удивленно ответила она.

— Мне нужно его имя и все подозрительное, о чем вы говорили. Вы подумайте, а я еду к вам, — сказал Грубер.

— Хорошо, — согласилась женщина. — И, да, я кое-что вспомнила. Зумо действительно в последнее время был напуган. Но я думала, это обычные детские страхи. Ну, знаете, про монстров в шкафу или под кроватью. Он говорил, что его хотят сожрать красные пауки.

— Встретимся через полчаса, — взволнованно сказал Грубер.

— Жду вас, — ответила женщина, и соединение прервалось.

Белобрысый. Это была крутая зацепка, и Груберу срочно нужно было с этим разобраться. «Но как он это делает?», — задавался он вопросом и осознавал, что зря не искал таких же, как сам — может, тогда бы он больше знал о тонком мире. И о тех, о ком боится думать. И об их силе, с которой не сравнится. Он просто называл их «уродами». Потому что даже слово «монстр» заслуживало уважения, а они — нет. Они просто убийцы, пожиратели, уничтожители. Они само зло, мерзкое и тихое, которое незаметно подкрадывается и мучит, а потом испепеляет.

Грубер позвонил в звонок. На вызов никто не вышел, он дернул ручку — и дверь открылась. Предчувствие сбылось — Марга лежала на полу.

«Суки, решили меня задержать», — прошипел он и достал мобильный.

— Коль, у меня труп. Мать пропавшего ребенка. Записывай адрес: улица Антонио Мартасара, 16, квартира 456. Извини, в этот раз не смогу остаться на месте для показаний — боюсь упустить след. Подробности расскажу по телефону, — отчеканил он и, закрыв глаза, прикоснулся к ладони Марги. Она была еще теплая.

— Марга, ну как же так? — спросил он, когда зеленые нити образовали ее копию.

— Прости, — услышал он в своей голове. — Я просто дура.

— Хватит этого… Скажи мне что-то полезное? Это был белобрысый? — спросил он.

— Да. Но он был не один. Их четверо. Я ничего не успела сделать, — ответила Марга. Ее нити стали рассыпаться, она протянула руку, и Грубер услышал тихое: «Спаси его».

Он встал в дверном проеме, сосредоточился, вытащил по ниткам из себя всю накопившуюся злость и ненависть, все свое отчаяние и месть — и собрал все это в большой черный шар. Подобрал комки зеленых нитей Марги, пустоту, которая осталась от Зумо — и тоже вложил в клубок. «Вот оно, мое чудовище», — ликовал он. — «В этот раз осознанное», — укатал шар руками до размера с шарик для пинг-понга и проглотил.

И все вокруг изменилось. Теперь он видел следы, выдел то, как их пытались стереть, и главное — видел, куда они вели. Он даже чуял их запах. Грубер чувствовал, как меняется внутри, как меняется мир, но не видел, что и внешне он тоже менялся. Его скулы выперлись вперед, язык онемел, зрачки увеличились на всю роговицу — и его взгляд стал черным, будто всепоглощающая тьма. Его мускулы напряглись — и в комнате все начало рушиться. Стулья рассыпались на щепки, шкафы трещали, посуда взрывалась на мелкие осколки, дверные балки скрипели. И он бросился бежать.

Грубер не помнил, как оказался в лесу. Видел ли его кто-то, испугался ли. Хотя, ему уже было все равно. Главное, что он оказался на шаг ближе к разгадке.

Фиолетовые, красные, синие и черные нити, которых он раньше не видел, переплетались и вели вглубь леса. Того самого, который он никогда не забудет. Именно там, в домике лесника, он обнаружил уже бездыханную Вару. Там же, когда-то по воле случая он ночевал, потеряв брата. Третий раз точно не может быть совпадением.

Он бежал. Мысли буравили мозг. Воспоминания, предчувствия, голоса — все это давило на него с невыносимой силой. Чудовище обживалось, и картинка начала вырисовываться. Но чем больше он понимал, к чему все ведет, насколько это опасно и безысходно, тем быстрее он двигался всему этому навстречу — чтобы разорвать на куски, испепелить, как они. Тогда бы он хоть немного искупил свою вину.

«Это ловушка», — вырвался из воспоминаний голос Авроры. Но зверю внутри него было насрать на ее предупреждения, как и на советы Эни. Голос чудовища кричал ему — убить, несмотря ни на что!

Он уже видел впереди ту злосчастную хижину. Угроза нарастала. Но ему нужно было знать. Размотать этот клубок. Понять, кто он, кто они, и зачем все это происходит.

Он выбил с ноги дверь. Но в доме, который был обмотан разноцветными энергетическими нитями, было пусто.

«Не может быть», — закричал он. И тут что-то невидимое, тяжелое, свалило его с ног и быстро поволокло в темный угол. И… он прошел сквозь стену. Как будто ее там никогда и не было. Как будто это была просто ширма для дураков, ловушка на живца. Только в прошлый раз он почему-то в нее не попался…

Глава 6.

Грубер падал в темноту, медленно, как нож сквозь масло, проходил сквозь вязкое желе, смягчающее его падение. «Кротовина?», — подумал он, пытаясь сопротивляться, но невидимая слизь парализовала его движения. «Ну, же, ну!», — приказывал он зверю. Но тот не отзывался. Единственное, что Грубер понимал — он нужен кому-то живым. Так бы его уже давно стерли.

Вязкое нечто, сквозь которое спускалось его тело, резко закончилось, и он грохнулся спиной на твердый пол. Вскочил, осмотрелся по сторонам. Но в этом адовом низу было слишком темно.

Грубер сосредоточился, напрягся, побил кулаком о ладонь, сжал зубы, всколыхнул мутное сознание самыми черными воспоминаниями — чтобы подкормить чудовище и спрятать свое хрупкое существо в его сильное нутро. Чтобы оно разглядело в темноте то невидимое и злое, что притащило его сюда.

И зверь снова очнулся. «Видимо, то вязкое дерьмо каким-то образом нейтрализовало силу», — подумал Грубер. Чудовище снова стало сильным. И Груберу уже не нужны разноцветные нити. Он все видел и чуял без подсказок. Он чуял мертвое и живое. И главное — он чуял уродов.

Расправив плечи, он пошел сквозь тьму на запах живого тела. Он был уверен, что это Зумо. Но человеческое в нем переживало, чтобы в этот раз не вышло как с Варой. Ведь тогда он тоже был уверен, что она жива. А оказалось, опоздал. Буквально на полчаса. Из-за личных каких-то дел или медлительности, он уже не помнил. Помнил только главное — что не спас, отпечаток ее ладошки, указывающей ему путь, и разорванных в клочья чужаков.

Мозг заработал по-другому, и Грубер увидел, скрытый во тьме, длинный П-образный коридор. Медленно двинулся вперед, потом уверенней, пока, шагов через 200, не заметил тонкую полоску света, выбивающуюся из-под двери по правую руку. Зверь приказал — и дверь распахнулась.

Грубер осторожно зашел в большую ярко-освещенную комнату с красными стенами. Ее потолок являлся сплошной лампой, накаленной так, что внутри стоял пар. Грубер вытер мокрый лоб и стал всматриваться в туман. Он явно чувствовал знакомую энергетику Зумо и так же явно чувствовал, что она другая.

Он пошел по черному полу комнаты вперед, приспосабливая зрение под туман — и, наконец, кого-то увидел. В углу сидело маленькое голое тельце, с головой, опущенной на колени.

Грубер подошел ближе и дотронулся. Мальчик не реагировал, он был холодным и твердым, словно статуя. Но в нем еще осталась слабая жизнь. Грубер присел, поднял его голову с колен и опешил — у Зумо были красные глаза, полностью — и зрачок, и роговица. А волосы его стали белыми, седыми.

На секунду Грубер отпрянул, а потом, сам не понимая почему, принялся трясти малыша. Но тот был неподвижен, будто кукла. Тогда Грубер поднял его у себя над головой и встряхнул тельце со всей силы. Косточки Зумо захрустели, его рот открылся, из его черной пустоты на Грубера посыпались красные пауки. Вспомнив сон Авроры, он начал давить их ногами. И когда все пауки высыпались, каменный паралич отпустил маленькое тельце, Зумо обмяк, и Грубер уложил его на пол. «Будет жить», — подумал он.

И тут дверь в комнату громко захлопнулась. «Уроды», — вспомнил Грубер и побежал к выходу. Особых усилий не понадобилось, чудовище уже обжилось, и дверь с грохотом улетела, гремя о стены темного коридора. Из комнаты вырвался свет, и Грубер увидел, что коридор продолжается, а слева и справа вдоль него виднелись тонкие полоски света.

Он подошел ко второй двери. За ней, он чувствовал, тоже кто-то был. Решил не врываться, а тихо вошел внутрь. Белые стены комнаты терялись в ослепляющем свете огромных ламп под потолком, и она казалась бесконечной. Грубер прошел вперед и обернулся по сторонам. Далеко, в противоположном конце помещения стоял длинный белый стол, за которым сидели несколько человеческих фигур.

Подойдя ближе, Грубер остановился — теперь он отчетливо видел сидящих. И это были не люди. Это были существа очень похожие на людей, будто их эфирные копии. Все их тело было сплошным энергетическим сгустком, как у призраков, только плотное, словно желе. Так же как у Зумо их волосы были белыми, а глаза пугающе красными.

Грубер молчал. Он выжидал, когда они сами обратятся к нему. Ведь это они что-то от него хотят и спровоцировали его видоизменение. Ведь это они похищали детей и пытались превратить Зумо в нечто другое. А еще он хотел знать, какую роль уроды отвели ему.

Кое-то что он уже успел понять, частично. Это то, что Эльза каким-то образом была связана с ними. Засланный казачок, значит. И умертвить Аврору хотела, видимо, чтобы снова вернуть его в то состояние глубокого печального одиночества, медленно подкармливающего чудовище. Не вышло с Авророй — вышло с Зумо. Все-таки им удалось его спровоцировать, сорвать пломбы и выпустить наружу зверя. Но зачем?

Существ было восемь. Мельком взглянув на них, он остановил взгляд на знакомом лице. Белобрысый. Только выглядел он теперь иначе. Грубер уставился на него, дернулся, чтобы рвануть вперед, но сдержался. И только сейчас понял, что научился контролировать зверя. Но хорошо это или плохо — он пока не знал. И надолго ли. Белобрысый тоже смотрел ему в глаза. Молчание затягивалось. Но тут слово взяла женщина, единственная среди них.

— Мы ждали тебя, — сказала она.

— Мы? — недовольно спросил Грубер. — Кто такие мы?

Женщина проигнорировала вопрос.

— У тебя есть вопросы поважнее, — произнесла она. — Да, некоторые из них живы, — ответила она на несвязные мысли Грубера. — И твой брат тоже жив, — продолжила она, а Грубера передернуло от неожиданности.

— Но я нашел его тело, — недоумевал он.

— Да, ты увидишься с ним, — снова ответила на его мысли женщина и показала рукой на дверь.

Зверь бесился, негодовал, он хотел порвать всех этих уродов на куски, как тех, в лесу. Грубер столько всего еще хотел спросить, но он угомонил зверя, сжал зубы и вышел из комнаты. Он заверил себя, что вскоре вернется сюда — и тогда будет совсем другой разговор. По его правилам. По крайней мере, он надеялся на это.

Грубер направился дальше по темному коридору, пока не нащупал еще одну дверь. Внутри уже не было гигантских ламп. Света не было вообще. Но тут тоже был кто-то живой. И он уже знал, кто. Чувствовал, но не верил. «Как может кто-то иметь два тела», — не понимал он.

Зрение адаптировалось, и он увидел тощий силуэт в конце комнаты. Сердце вырывалось, в висках гремело — он понимал, что зверю уже мало места в его теле. И ему стало страшно. Он вспомнил предупреждение Эни, что может не выдержать нагрузки. Но он должен быть сейчас невероятно сильным, чтобы разобраться с тем, что происходит, чтобы спасти хотя бы Зумо, чтобы уничтожить это паучье логово. И пусть чудовище поглотит его — ему уже все равно.

Он подошел к силуэту и дотронулся до его плеча. Прозрачное тело слегка заискрилось под мочками его пальцев, вздрогнуло, будто проснулось, и повернулось. Грубер уже знал, что увидит, и со всех сил пытался оставаться спокойным. Да, это был он. Его потерянный и найденный мертвым Эмро. Повзрослевший, с чужими красными глазами и без телесной оболочки, но узнаваемый.

Грубер-человек хотел обнять его, но Грубер-зверь не позволил — он помнил зарытое в лесу тело.

— Эмро? — настороженно обратился он к брату.

Тот задвигал плечами, завертел головой, потом посмотрел на Грубера.

— Эмро! — еще раз окликнул его тот.

— Вряд ли это он, — тихо ответил голос.

— Я знаю, что это ты, — убеждал его или себя Грубер-человек. — Часть тебя. Брат. Мне очень жаль, что я не смог тебя спасти.

— Ты бы ничего не смог сделать. Все было предопределено. Эмро больше нет. Остался только я, — ответил тот.

— Но кто такой ты? Кто такие вы? Зачем я здесь? — засыпал его вопросами Грубер.

— Отражения, — сказал Эмро.

— Какие нахрен отражения? — негодовал Грубер.

— Твоего брата, других детей, — вяло ответил голос. — Они… Мы… Похищали только нескольких, которых можно было бы изменить. Ты мог отыскать других, но этих не мог. Разве что их биологические оболочки, как мою.

— Но зачем?

— Чтобы продлить свое существование.

— Но вы убиваете их! — закричал Грубер.

— Все не так просто, — опустив красные глаза в пол, произнес Эмро. — Мы сплетены.

— Ты не ответил, кто такие вы, — настаивал брат.

— Остатки. Другого мира, уже исчезнувшего. Другого пространства.

— И где это пространство? Коридор и три комнаты? — съехидничал Грубер.

— Комнат много, — заверил брат. — Они появляются по мере того, куда тебе надо войти.

Грубер задумался. Эта обрывчатая информация не укладывалась в его голове, как и то, зачем он здесь и чем закончится для него это посвящение в тайну.

— Чем это грозит нашему, моему народу? — спросил он.

Эмро улыбнулся.

— Нашему народу ничем не грозит, — сказал он. И вдруг Грубер отчетливо услышал у себя в голове крик Эмро: «Беги!». Он посмотрел в красные чужие глаза брата и выскочил из комнаты.

Но бежать Грубер не собирался. Он быстрым шагом направился дальше по коридору к следующей двери и толкнул ее ногой.

Глава 7.

Внутри снова было темно. Но это была не просто тьма, а плотный мрак, пропитанный едкой вонью. Грубер сделал шаг назад, его звериные глаза адаптировались, и с неожиданно вырвавшимся из груди рыком, он перепрыгнул через порог.

Под ногами что-то чвакало, Грубер скривился, потер рукой нос и протянул ее вперед, прорывая коридор в липкой паутине, обволакивающей комнату. Опустив глаза вниз, он увидел копошащихся под ногами красных пауков. Сцепив губы, он еще более рьяно начал их топтать. «Что за черт?» — думал он.

Впереди снова виднелся чей-то силуэт.

— Кто тут? — подойдя ближе, спросил он. Но фигура, упершаяся спиной в стену, не отозвалась. Он стал пробираться быстрее, раздавливая мерзких гадов и отрывая с лица куски паучьих нитей, как заметил, что после каждой убитой им красной твари, тело содрогается от боли.

Грубер остановился. Силуэт показался ему до боли знакомым.

— Аврора?! — крикнул он.

Будто в повторяющемся сне он дотронулся до холодного плеча и отпрянул. Голова поднялась и на Грубера уставились красные глаза. «Аврора!» — крикнул он и встряхнул ее белое тело. Аврора молчала. Он принялся бить ее по щекам, но реакции не было. Пауки уже добрались до нее, поселились в ней. И такая же судьба, видимо, ждет и его. Упасть в яму всегда легко, а вот выбраться…

Ему казалось, слышалось, как красноглазые пустотелые чужаки смеются там, за длинным столом в белой комнате, радуясь, что он, дурак, угодил в их ловушку. И этот унижающий его смех доносился из-за каждой двери. И той, где остался Эмро, и даже изнутри зашитых паутиной губ Авроры.

Он замотал головой, прогоняя галлюцинации, как ему казалось, вызванные испарениями из паучьих трупов на полу. Даже несколько раз ударился лбом о стену, чтобы отпустило. Сплюнул едкую слизь, накопившуюся в глотке. И взял лицо Авторы в ладони.

Он не чувствовал в ней жизни, как в Зумо — в нем она еще частично осталась. Раньше он бы и след не взял. А теперь видел оборванные нити, которые поглотила паутина. Из-за этого комната местами светилась всеми цветами радуги. Это была ее жизнь. Высосанная. Для чего-то. «Перестраховались», — подумал он. Погладил Аврору по волосам, поцеловал в лоб… И свернул шею.

— А-а-а-а-а! — закричал окрепший зверь, задрав голову вверх. Грубер мягко положил на пол бесчувственное тело любимой и двинулся напролом к двери. Вылетел в коридор, махом сорвал с себя плотную паучью сеть и понесся едва ли не на четвереньках дальше вглубь коридора, выбивая двери, круша все вокруг, разрывая в клочья одной лишь силой мысли всех попавшихся неживых. «Остановите меня!» — мысленно умоляло неизвестно кого человеческое. «Уроды! Порву! Отомщу!» — рычало дикое.

Расправившись с несколькими красноглазыми, чудовище направилось обратно к белой комнате за местью и за ответами. Дверь разлетелась на щепки. Огромные лампы под потолком ослепили его чувствительные глаза. Но уже спустя миг, Грубер прыжками ринулся к столу. За ним все так же сидели полупрозрачные беловолосые фигуры. На их лицах не было ни удивления, ни страха. Наоборот, Груберу показалось, что их застывшие физиономии довольны. Но что он мог понимать в эмоциях призраков с нечеловеческими глазами.

— Почему? — прохрипел он, упершись руками в стол и придвинувшись воспаленной мордой к женщине.

— Ради тебя, — сказала она. Но Груберу нужны были ответы, а не отговорки.

— Уничтожу! — рычал он. Но никто из фигур не шелохнулся. И вдруг он заметил, что фигур уже не 8, а 10. Белобрысый сидел по правую руку от женщины. По левую — появился человек в белой плоской маске, на которой были вырезаны отверстия для глаз, рядом с ним сидел Эмро. Остальные разместились в ряд по обе руки от главной. Грубер не уперся взглядом в урода в маске и попытался считать его. Внутри незнакомца также было пусто — ни нитей, ни слепков. Мертвое тело, занятое пауками.

Но что-то не давало Груберу покоя, он резко сорвал маску с фигуры. Та улетела куда-то в сторону, но чужак все так же был неподвижен. Грубер уставился в его красные глаза и обомлел. Перед ним сидел он сам.

Он попятился назад, спотыкаясь. Ему снова послышался смех, грохочущий внутри пустотелых чужаков. Нервирующий его, бьющий по барабанным перепонкам, кусающий глотку. Зверь полностью вырвался на свободу, набросился на красноглазого Грубера и разорвал ему горло. Остальные сидели молча, громко хохоча внутри. Пока Грубер не разорвал их всех. За считанные секунды. Белобрысого, женщину и остальных безликих уродов.

Отдышавшись, он ринулся к первой двери, забросил на спину бесчувственного Зумо, понесся с ним по коридору и прыгнул высоко вверх, сквозь темноту и вязкое желе. Слизь вновь попыталась отобрать его силы. Но было поздно. Пролетев сквозь стену, Грубер снова оказался в хижине.

Сидя на полу, он положил Зумо себе на колени, придерживая правой рукой его седую голову. Мальчик открыл глаза — они снова были голубыми, как на фото в его комнате — и заплакал.

«Тихо, тихо», — успокаивал его Грубер. — «Ты им больше не нужен», — сказал он и бережно провел пальцами по его векам, чтобы те сомкнулись.

В углу потолка затаились пауки. Грубер посмотрел на них красными глазами и ухмыльнулся. Вдали выла сирена полицейской машины.

Хищник на красном пикапе

На обочине пустынной трассы лежала панама. Она зацепилась за камень и смирно дожидалась своей судьбы: может, одинокий ястреб утащит ее в свое гнездо, или ветер, наконец, избавит от тяжелого груза и подарит свободу. Мимо изредка пролетали машины и перекати-поле. И тут кто-то подхватил ее и надел на голову.

Это был Том. За плечами у него пылился рюкзак, а тяжелые ботинки вздымали клубами песок, будто создавая маленькие ядерные взрывы. Время от времени он прижимал ладонь ко лбу, замирал и всматривался вдаль. Потом оборачивался, смотрел на часы, потирал рану на руке, вздыхал и продолжал идти.

За 6 часов — ни одной машины, ни одного человека или зверя. Будто все вымерли. Том задумался: а осмелится ли вообще какой-нибудь водитель взять незнакомого путника. Он бы на их месте не остановился.

Ноги уже сами по себе вели его дальше. Спустя время он снова обернулся и увидел на горизонте, расплывшемся солнечной рекой, очертание автомобиля. Он приближался, и Том уже точно знал, что это красный пикап Toyota Hilux —такой же, как был у него. Ему даже казалось, что это его пикап, воскресший из проглотившей его пропасти, едет ему на помощь. Он испугался. Протер глаза. Но машина не исчезала. И путешественник вытянул ей навстречу ладонь. «Ну, давай же, остановись», — умолял Том.

Toyota сбавила скорость, поравнялась с ним — и Том увидел пожилую семейную пару в салоне. Старики настороженно всматривались в него, а их седой пес, высунув голову в окно, безбожно лаял. Он приподнял панаму, улыбнулся, сделал умоляющий взгляд, но авто проехало мимо. «Ну, конечно, насмотрелись по ТВ страшилок о маньяках», — подумал Том и швырнул рюкзак на землю.

Постояв несколько минут в растерянности, он достал карту и бутылку. Отпил несколько глотков, и расстроился, что воды осталось всего на один раз. Развернул карту, провел по ней пальцем, скомкал и со злостью бросил обратно в рюкзак.

Смеркалось. Том решил, что смысла сторожить у дороги нет, и свернул к зеленому оазису, который виднелся вдалеке. Еле волочась, он добрел до места ночевки и стал располагаться. По пути собрал несколько перекати-поле и пучков сухой травы, а у деревьев нашел пару сухих веток. И соорудил из всего этого небольшой вигвам. Достал пачку Marlboro, чиркнул зажигалкой, затянулся и разжег костер.

Жара спала, пить уже не хотелось, но желудок требовал еды. Докурив, он начал рыться в карманах рюкзака, нашел жвачку и, обрадовавшись, высыпал всю пачку в рот.

«Наверное, здесь водятся какие-то звери», — подумал Том и посмотрел на костер. Он надеялся, что огонь отпугнет незваных гостей. Вдали по трассе промчалось авто. Он резко спохватился, привстал, но уже через пару секунд обмяк и прислонился к дереву. Привязал к руке рюкзак, натянул на глаза панаму и задремал.

— Живой? — услышал он и открыл глаза. Рядом виднелась чья-то тень.

— Кто тут? — дрожащим голосом спросил Том и вскочил.

— Вулф, — ответил кто-то.

Том напрягся и стал всматриваться. Тень приблизилась, и к костру вышел парень.

— Питер Вулф, — уточнил незнакомец.

Спустя несколько секунд Том прохрипел в ответ: «Том Веллер» и закашлялся.

— Могу я погреться у вашего костра? — спросил Питер.

Том жестом пригласил гостя к костру. Тот сел по другую сторону огня и стал греть руки. Оба молчали. Теперь уже Том вспомнил истории о маньяках-убийцах и поджал под себя рюкзак.

— Давно бродишь? — спросил незнакомец.

— Сутки, — буркнул Том.

— Машина?

— Да.

— И что же произошло?

— Я столкнул ее в пропасть, — ответил Том и стиснул губы, испугавшись своей откровенности.

Но гость не стал уточнять. А у Тома всплыл перед глазами красный пикап, летящий в бездну с его другом в салоне. «Эх, Брэд», — взгрустнул Том. Взглянул на пораненную руку и вспомнил, как ехал из Лас-Вегаса со своим другом Брэдом с безумными деньгами, выигранными накануне. Как он молча сидел за рулем, и как Брэд неустанно ругался и упивался джином. В отличие от Тома, Брэду повезло намного меньше. А когда товарищ уже явно перебрал лишнего, Том вынужден был остановиться на привале, среди гор. Он вышел из пикапа, сел на песок и запустил руку в рюкзак. Деньги приятно хрустели. Брэда рвало в кустах.

Том достал из бокового кармана бутылку воды, залпом выпил половину и обернулся на Брэда. В руке у него был большой камень. «Зачем тебе камень?», — спросил Том. Но друг не отвечал, его глаза были залиты завистью и алкоголем. Он молча, пошатываясь, направлялся к Тому, а тот все не мог понять — шутил Брэд или сошел с ума…

— А ты? — насильно вынырнул из воспоминаний Том.

— Тоже. Машина, — кратко ответил Питер.

— Я заметил, что ты без вещей.

— Все что мне нужно, у меня с собой, — по-философски ответил гость, на что Том непроизвольно ухмыльнулся и принялся его рассматривать.

На вид Питеру было лет 27, одет по-простому, темноволосый, худощавый. В целом он выглядел как обычный человек, но что-то в нем настораживало.

— Вижу, ты нашел мою панаму, — сказал незнакомец.

Том схватился за голову, но Питер остановил его:

— Оставь себе, мне она больше не нужна.

А на Тома снова нахлынули воспоминания. Брэд с камнем. Удар по руке. «Что ты делаешь?» — кричал ему Том. «Молчи», — хрипел Брэд. «Если ты из-за денег, то давай поделим! Или забирай все», — умолял Том, пытаясь увернуться от ударов. «Молчи!», — ревел Брэд и снова наступал. Том бросился в пикап и забаррикадировался, но пьяный друг разбил камнем лобовое стекло. И тогда Том в панике нажал на газ… «Мне пришлось», — подумал он.

Через несколько минут он вышел из машины. Под колесами была кровь. Брэд не дышал и не двигался. Том долго смотрел не него и не знал, что делать. Наконец он с трудом поднял тело приятеля и усадил за руль. Снял автомобиль с ручника, уперся руками в раму и покатил пикап к пропасти. Еще минуту Том наблюдал, как пикап несется по склону и разбивается об камни. Затем подобрал рюкзак с деньгами и отправился к трассе.

— О чем думаешь? — спросил Питер.

— О том, что меня сюда привело, — ответил Том.

— И что же?

— Смерть.

— И меня, — ответил гость, и они снова замолчали.

Том подбросил в костер сухие ветки и захотел проверить, на месте ли деньги. Но при незнакомце этого делать не стал. Он протянул Питеру бутылку с последним глотком воды, тот помотал головой, и Том допил ее сам. Пластиковая тара зашипела в костре, растеклась слезами и затихла.

— Так ты не в ладах со смертью? — спросил Питер.

Тому не хотелось рассказывать о себе, но в то же время ему интересно было узнать историю незнакомца.

— Смерть приходила не ко мне. Но виноват в этом я, — признался он. — Все могло быть по-другому, если бы мы смогли договориться.

— Договариваться с хищником, который приходит тебя убивать — бесполезно, — сказал Вулф.

Том задумался и с удивлением посмотрел на Питера.

— А у тебя какие отношения с костлявой? — спросил он.

— Пока я приношу ей добычу, она меня щадит, — загадочно ответил новый знакомый. А Том снова вспомнил о маньяках.

Где-то вдали завыли волки. Питер обернулся на вой, а Том поджал колени. К костру выбежала ящерица. Гость резко схватил ее и бросил в костер.

— Вот и моя добыча, — сказал он и засмеялся.

Они дожевали лапки убитой рептилии, и Том немного успокоился. «Все-таки вдвоем не так страшно ночевать в глуши», — подумал он и вздохнул.

— Тогда получается, что хищник — это я, — сказал Том, возвращаясь к теме разговора.

— Человек сам выбирает, кем ему быть: добычей или зверем, — ответил Вулф.

— Или одновременно и тем и другим, в зависимости от обстоятельств. Я сегодня за несколько минут превратился из жертвы в хищника. И кто, знает, может, сейчас я снова чья-то добыча. Ты слышал вой? — спросил Том.

— Они нас не тронут, — заверил Питер, и Том решил не сомневаться в его словах.

— Я расскажу тебе одну историю, — сказал Вулф.

«У одного фермера было стадо овец. Содержались они в огромном загоне. И каждый вечер из лесу к ограде пробирался волк. Он садился у забора и несколько часов наблюдал за баранами. Завидев его, кудрявые отходили подальше и сбивались в кучу. Лишь одна черная овца оставалась на месте — она уже привыкла к чужаку. Овца думала, что волк приходит к ней, и считала себя особенной.

Однажды, когда пастух уснул, а овчарки погнались за зайцем, волк проломил ограду. Бараны заблеяли и побежали в другой конец загона, а черная овца пролезла сквозь дыру наружу. Волк спокойно направился в лес, и овца пошла за ним, пощипывая на ходу траву. Она думала, что теперь стала свободной как волк, и ей можно делать все что угодно.

Она следовала за «серым» все дальше и дальше вглубь леса, пока они не вышли к волчьему логову. Из землянки выбежали щенки, завиляли хвостами и стали обнюхивать овцу. И она подумала: теперь я настоящая волчица!

Серый хищник сидел в стороне и наблюдал, как юные волчата играют с овцой. Потом подошел и укусил ее за холку. Овца испугалась, закричала. Но волк сразу же отступил назад, и она подумала, что так он играется с ней — и снова продолжила скакать вокруг волчат.

Спустя пару минут, она почувствовала еще один укус, а затем еще один. Это волчата брали пример с отца. Черная овца начала дергаться, хрипло блеять и уже хотела убежать, как кто-то перегрыз ей сухожилия на ногах. Она рухнула на колени, и, наконец, почувствовала страх. Но уже было поздно. Волк впился ей в глотку, а его юные отпрыски жадно отрывали куски плоти от своей добычи…

Вот и вся история», — закончил Питер.

Несколько секунд помолчав, Том спросил:

— А в чем же мораль?

— Мораль в том, что если ты овца, то держись своего стада, а если ты волк — сделай все, чтобы твоя стая выжила.

Том задумался. Может, он вообще не хищник, а наивный баран? Ему казалось, что проведенный в пустыне день, красный пикап, летящий в пропасть с телом Брэда, неожиданная встреча с Питером — все это произошло не с ним. Что он наблюдал за этими событиями со стороны. Что придет утро — и он проснется в Лас-Вегасе с огромной кучей денег в рюкзаке, отдаст половину Брэду — и они довольные поедут домой. Пригласят девочек, будут пить виски у бассейна и смеяться над былыми проблемами.

Но спокойной жизни больше не будет — скоро копы найдут тело, выйдут на Тома — и всему придет конец. «Вот бы можно было стать кем-то другим», — подумал он и посмотрел на Питера.

— И куда ты завтра?

— Будет видно. Пусть сначала настанет рассвет, — ответил Питер.

— Можем пойти вдвоем, — предложил Том.

— Это вряд ли. У меня другие планы, — повернув голову влево, сказал Вулф.

— Ок. Тогда, если ты не против, я буду спать, — сообщил Том и зевнул.

Питер промолчал и посмотрел на Луну. Том положил рюкзак под голову и тоже уставился в небо. Потом закрыл глаза — и мир перестал существовать.

Пустыню озарило солнце и, пробившись сквозь ветки, отпечаталось на лице Тома. Он проснулся и прикрыл ладонью глаза. Панама куда-то улетела. Первым делом он засунул руку в рюкзак, который лежал под головой, и, нащупав деньги, успокоился. Потом поднял лежащую рядом панаму, обернулся, чтоб увидеть, проснулся ли Питер, и опешил. По ту сторону сгоревшего костра мирно спал огромный волк.

Том попятился назад, в панике роя землю каблуками, вскочил на ноги и со всей прыти бросился в сторону шоссе. Выбежав на трассу, он остановился, чтобы отдышаться. Его сердце колотилось, ноги пылали, а в голове гудело. Только сейчас он осмелился обернуться назад, но отсюда уже не было видно, кто же все-таки спит, там, вдали, под деревом.

«Волк? Откуда взялся волк? Питер — волк? Я разговаривал с волком? Сошел с ума?» — навалились на него беспорядочные мысли. Он пытался разделить, что реально, а что ему привиделось — но не мог.

Вытер панамой вспотевший лоб. И замер. Он вспомнил, что она принадлежала Питеру. «Панама. Так, может, дело в ней? А что если она пропитана каким-то ядом или галлюциногеном?», — думал Том. — «И я вижу то, чего нет? Может, не было вовсе ни Питера, ни волка — и мне все это приснилось?».

Том резко швырнул панаму на обочину, встряхнул рукой, будто на ней была какая-то зараза, и посмотрел на солнце. Он снова ощутил жажду и голод. И тоску…

И не хотелось ему уже этих денег, и не хотелось уже возвращаться домой. Он услышал вой вдали, но страх больше не давил его глотку. Он крикнул «Ву-у-у-улф!». Эхо вторило «У-у-у-у». И все замерло. Лишь только ветер трепал шерсть, бегущего к зеленому оазису волка.

А на обочине пустынной трассы лежала панама. Она зацепилась за камень и смирно дожидалась своей судьбы…

Блакита

— Вот и все, а ты боялась. Только юбочка помялась, — улыбнувшись, сказала старуха Ильде и серьезно посмотрела на Блакиту. Та неторопливо вылезла на высокую лавку и с боязнью стала оглядываться вокруг. Внизу в стороне улыбались подруги, уже посвященные в тайну, слева от помоста стояла мать. Казалось, на ее морщинистом лице совсем не было эмоций, но Блакита знала, что мать испытывала вину за то, что не подготовила ее к этому неизбежному дню. Такой уж она была, стыдливой и нечуткой. Поэтому Блакита так боялась этого посвящения.

— Ну же, прыгай! — торопила ее старуха. — Ты последняя.

Женщины натянули в стороны длинную взрослую юбку. Блакита заглянула внутрь нее, и ей показалось, что земля не в метре от нее, а где-то в неизведанной дали, что земли внизу вообще нет, а ждет ее там безотрадная тьма.

— Прыгай! — прикрикнул старуха, и Страх швырнул Блакиту сквозь юбку в неизведанность.

Худая девчушка приземлилась на попу и обнаружила, что мир вокруг поглотила плотная темнота. «Где я? Неужто, запуталась в юбке?» — подумала она и принялась водить руками вокруг себя, но кроме земли под собой ничего нащупать не могла. Тогда она поднялась, вытянув правую руку вперед, подобно слепой, сделала несколько шагов и остановилась, почувствовав совсем рядом тихие шорохи. «Кто тут?», — спросила она. Шорохи донеслись и с другой стороны. «Тихо», — прошептал чей-то голос.

Блакита замешкалась, услышала шелест распахнувшихся тяжелых штор — и ее взгляду открылась полная Луна, заглядывающая в окно, и очертания хрупких фигур, сидящих в углах комнаты.

— Отдай мне душу, хрюшка! — раздалось за окном, и Блакита от страха упала на колени. Штора тут же задернулась.

— Иди к нам, — снова прошептал голос, и Блакита поползла на коленях в угол. Глаза стали немного привыкать к темноте, и она увидела сидящих на земляном полу девчушек, как она, лет 12—14.

— Отдай мне душу, хрюшка! — снова донеслось на улице, и Блакита втиснулась в кучку прижавшихся друг к другу девочек. Просидев, боясь пошелохнуться, несколько минут, она, наконец, набралась смелости и заговорила снова.

— Как я тут оказалась? — тихо спросила она.

— Тебя приволок Страх, — прошептала одна из соседок.

— Но разве страх может быть живым? — не поверила Блакита.

— Еще как может, — ответила девчушка. — Если ты в него веришь.

Блакита задумалась.

— Кто это за окном? — спросила она.

— Не знаю, — ответила девочка и встала. — Тут много кто бродит, — добавила она, взяла Блакиту за руку, подвела к окну и медленно открыла черную штору. Блакиту на мгновение заслепил яркий свет Луны, и она прикрыла глаза рукой. А потом стала всматриваться вдаль. На холме располагались разбросанные в метрах 50 друг от друга небольшие деревянные домики.

— Там тоже такие же, как мы, — с грустью сказала девочка и представилась. — Я Этери.

— Блакита, — ответила гостья.

К ним на цыпочках подошли еще несколько девчушек в белых рубашках. «Я Фриа», «Я Амра», «Дора», «Квантина», «Лесинда», «Я Ори», — назвались они.

— Только никому не выдавай наши имена, — прошептала Этери.

— Но что тут происходит? Где мы? — снова поинтересовалась Блакита, глядя в окно.

Девочки молчали, опустив глаза.

— Я умерла? — неуверенно спросила Блакита.

За окном снова послышалось шуршание. Девочки задрожали и бросились в угол. Только Блакита осталась у окна, из-за любопытства. У соседнего дома показалась высокая женская фигура. Луна освещала ее длинное тело в черных одеждах, но было в ней что-то странное, что именно — Блакита не могла понять издалека. Женщина на время остановилась у окна, потом исчезла и переместилась к следующему дому. Блакита наблюдала. Вскоре та оказалась в метрах 10 от ее дома — и девочка, наконец, поняла, что это не отблеск Луны мешал ей рассмотреть лицо незнакомки. Туманная фигура была без головы — она держала свою черепушку под мышкой, волоча длинные волосы по земле. И Блакиту парализовал ужас.

— Дора, — позвала голова. Но Дора не отзывалась. — Квантина, — звала женщина, но девочка тоже молчала. — Блакита, — окликнула она. Девочка хотела отозваться, но из-за страха только хрипела. Спустя несколько секунд фигура исчезла. Блакита задернула штору, сползла по стене и полезла в девчачье гнездо.

— Это Кикимора, — прошептала Этери. — Ищет на кого наслать болезни и смерть. Ей нельзя отвечать.

— Сколько вы уже здесь? — спросила Блакита, подгибая под себя колени.

— Мы не знаем, — ответила Квантина — Сюда не приходит утро, и Луна всегда полная. Время будто застыло, — пожала она плечами. — Но, то, что мы знаем наверняка, мы здесь не навсегда. Кто-то уходит, кто-то приходит.

— Но куда? — спросила Блакита.

— Или туда, или обратно, — ответила девочка.

— Я так и не поняла, почему мы здесь? — вздохнула Блакита и подперла щеку ладошкой. — И почему не можем уйти?

— Ты что! — удивилась Этери. — Никто не хочет стать хрюшкой!

— Как это? — поинтересовалась гостья.

— Те, кто выходит из дома, превращаются в хрюшек. А потом… — но не успела она договорить, как в дверь громко застучали. Повеяло холодом, и девочки снова сбились в кучу. «Ш-ш-ш», — прошипела Квантина.

За дверью послышалось хрюканье. Блакита притихла. Но любопытство снова защекотало ее нутро, и она ползком добралась до окна, привстала на коленки и приоткрыла штору. На пороге стояла небольшая хрюшка.

Неожиданно из ночного тумана прямо возле свинки появилась черноволосая девочка с кинжалом в руке. «Вот ты где!», — крикнула она и занесла стилет над животиной.

— Стой! — неожиданно для себя закричала Блакита, толкнула ногой дверь, выскочила на улицу и свалила девочку на землю. Кинжал проделал сальто в воздухе и воткнулся в песок, а хрюшка, громко визжа, скрылась во мгле.

— А вот и зря, — сказала, поднимаясь с земли, чужачка, отряхнула красное платье и потянулась к кинжалу, но Блакита ее опередила. Незнакомка ухмыльнулась. — Знаешь, что тебя ждет? — спросила она.

— Знаю, — ответила Блакита, пряча стилет за спину. — Я стану хрюшкой.

Девочка громко засмеялась, и ее глаза засияли в отблеске Луны. Она подошла к Блаките и выставила вперед руку. Та, смиренно опустив глаза, протянула ей кинжал. Чужачка засунула его за пояс, вытянула из косы красную ленту и повязала ее Блаките.

— Теперь тебе назад нельзя, — сказала она.

Блакита оглянулась на дом, и распахнутая ею дверь громко захлопнулась. За окном колыхнулась штора, и она знала, что трусливые девчонки снова уползли в угол. Незнакомка с кинжалом испарилась. Поправив красную ленту в косе и осмотревшись по сторонам, Блакита отправилась в путь.

Она медленно шла вдоль маленьких домиков, заглядывая в их темные глаза, пока не спустилась к темной тихой реке. Ей показалось, что Луна сделалась еще больше, налилась кровавым цветом — и на улице стало светлее. Река опоясывала холм и убегала искристым потоком вдаль, к лесу. Девочка направилась вдоль воды в поисках брода, но река была широка и невесть что скрывала в своей бездне.

Обойдя холм по кругу, и вернувшись на прежнее место, Блакита села на берегу и, пригорюнившись, уставилась на отражение красной Луны, которое дополнялось мерцанием маленьких огоньков из-под воды. Где-то рядом страшно ухал филин: «Ух, ух! Соломенный дух».

Неожиданно река заплескалась, волна окатила ее ноги, и к девочке из воды вышли маленькие детки с грустными глазами и каганцами в ладошках. Белые мокрые рубашки облегали их тощие тела и делали их еще более несчастными. Блакита вздрогнула, но осталась сидеть на месте. Она уже догадывалась, кто они.

— Идите детки, я вас назову, — позвала она, и малыши послушно подбежали к ней.

Когда-то старшая сестра рассказывала ей о потерчатах — детках, которые родились мертвыми или умерли некрещеными. 7 лет они бродят по свету и просят встретившихся им людей окрестить их и дать имя. Тогда они смогут стать ангелами. В противном случае они навеки превратятся в навок или окажутся в лапах злых духов, подвергающих их страшным пыткам.

— Иван да Мария, крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, — перекрестила Блакита одну из девочек. — И даю тебе имя Маргарита.

Также она поступила и с другими детками. Малыши заулыбались, подошли с каганцами к реке, опустили глиняные кувшинчики на землю, а широкие блюдца спустили на воду — и растаяли. А Блакита наблюдала, как волшебным образом глиняные блюдца соединились друг с другом и образовали хрупкий мост на другой берег.

Она осторожно ступила босой ногой на блюдце — и к ее удивлению, оно выдержало ее вес. Набравшись храбрости, маленькими прискоками она добралась до противоположного берега.

Оказавшись на суше, на минуту остановилась, еще раз оглянулась назад, будто навсегда прощаясь с домиками на холме, где остались ее новые подружки, бросила взгляд на мерцающую реку, улыбнулась и направилась дальше, через поле, к виднеющемуся вдали лесу.

Выйдя на опушку, она увидела в стороне еще один домик. Отличало его от остальных то, что в двух его окнах, выходящих на фасад, горел свет. Блаките даже показалось, что это вовсе не окна, а глаза, которые пялятся на нее и гипнотически заманивают. Но куда идти дальше она не знала. «Будь что будет», — подумала она и направилась к хижине. «Что может быть страшнее, чем стать хрюшкой и быть распотрошенной?».

Она трижды постучала в красную дверь, но никто не отозвался. Медленно приоткрыв ее, Блакита заглянула внутрь. В центре большой полуосвещенной комнаты находился лишь стол и два стула с высокими спинками, да горела лампадка. На столе стоял белый фарфоровый чайный сервиз, расписанный красными маками. Из чайника дымился ароматный пар, а на блюде лежали румяные плюшки, посыпанные сахаром. Отбросив сомнения, девочка вошла в дом, и дверь за ней тут же захлопнулась.

И тут Блакита увидела то, что приоткрытая дверь утаила от ее взора — слева от стола в петле, подвешенной к деревянной балке, висела, склонив голову на бок, бледная девушка. От испуга она попятилась назад, пытаясь отыскать дверную ручку, но ее не было. Блакита, косясь на покойницу, принялась метаться по комнате, колотить кулаками в дверь и окна. А потом, взяв тяжелый стул, с нечеловеческой силой швырнула его в окно. Но, едва дотронувшись стекла, стул вмиг растворился и очутился на своем месте. Блакита осмотрелась, чем бы еще можно было разбить окно, но в комнате больше ничего не было.

В конце концов, глубоко вздохнув, она отодвинула деревянный стул, медленно присела, положив руки на стол, и принялась рассматривать удавленницу. Девушка была очень красивой, ее длинные каштановые волосы ниспадали на бархатное платье, расшитое драгоценными камнями. Блаките было ее очень жаль, а еще ей было страшно — раньше она не видела самоушедших.

В чашку полилась струйка горячего напитка и наполнила ее до середины. Рука Блакиты потянулась к золотистой плюшке, как услышала тихий шепот: «Не спускать глаз». Девчушка замерла с открытым навстречу сдобе ртом и подняла глаза на покойницу. Но та по-прежнему смирно висела в петле, и Блакита решила, что ей послышалось. Она откусила кусочек плюшки, запила глотком чая, как снова кто-то прошептал: «не спускать глаз». В этот раз повешенная шелохнулась. Блакита уронила плюшку на белую скатерть и застыла. Веревка ослабла, и девушка стала медленно опускать вниз, пока ее ноги не коснулись пола. Она выровняла склоненную на бок голову и посмотрела на Блакиту.

— А меня почему не приглашаешь?

Блакита от ужаса потеряла дар речи.

— Я Рузвельт Флор, — как ни в чем не бывало представилась бледная красавица, отодвинула второй стул и села по другой конец стола. — Ну, же, крошка, угости меня чаем, — попросила она и улыбнулась.

Девочка, замешкавшись, взяла чайник, робко подошла к красавице и принялась наполнять ее чашку. Но рука невзначай дернулась, и на скатерти образовалось небольшое мокрое пятно. Блакита отступила назад, но Рузвельт Флор поймала ее за руку. — Не страшно, — успокоила она девочку и разжала холодную ладонь. — Садись, поболтаем. Давно у меня не было гостей, — жестом пригласила она девочку вернуться на место.

— Давно ты здесь? — спросила бледная красавица, пригубив горячий напиток.

— Мне кажется, несколько часов, — ответила Блакита.

— Смелая ты, — улыбнулась Рузвельт Флор.

Девочка опустила глаза. — Это вряд ли, — сказала она. — Меня сюда приволок Страх.

— Ах-ха-ха-ха, — засмеялась девушка. — Значит, он ошибся, — заверила она.

Блакита подняла со скатерти плюшку и откусила кусочек. Испуг начал отступать, и, сделав глоток чая, она поинтересовалась:

— Может, вы знаете, зачем я здесь? И где я вообще?

— Думаю, ты и так догадываешься, — ответила она.

— Я умерла? — спросила Блакита.

— Все дело в том, как посмотреть, — загадочно улыбнулась Рузвельт Флор и поставила чашку на блюдце.

— Но я же просто прыгнула в юбку — и оказалась здесь, — с непониманием сказала Блакита, теребя красную ленточку в волосах.

— Так все правильно, — заверила красавица. — Тебе сюда и надо было.

— Неужели это и есть Тайна? — спросила девочка.

Рузвельт Флор снова засмеялась, обнажив белые зубы и привстала, наклонившись над столом. — Тайна еще впереди, — ответила она и неожиданно предложила. — Расскажи мне о матери.

Блакита удивленно посмотрела в ее большие черные глаза. — Что рассказать? — уточнила она.

— Все, что считаешь важным, — сказала бледная красавица, присев на стул и взяв тонкими пальцами чашку. — Мне интересно.

— Хорошо, — ответила девочка. — Но взамен я тоже хочу услышать историю.

— Ах-ха-ха-ха, — снова захохотала Рузвельт Флор. — Хитрюга, — подмигнула она. — Так и быть, договорились.

— Даже не знаю, что рассказать хорошего, — призналась Блакита.

— А ты просто начни говорить, — попросила девушка.

— Попробую, — сказала маленькая гостья и вздохнула. — Моя мама уже старенькая. Она явила на свет 12 детей, я младшенькая. Всю жизнь она тяжело работает — встает раньше всех, ложится последней — пока не будут завершены все дела. Она всегда молчаливая, даже почти не ругает нас, разве что может отшлепать лозиной. Как-то я нашла в лесу дупло белки с бельчатами, заигралась с ними, поделилась собранными орехами и поздно вернулась домой — так мама избила меня кочергой, до синего тела. От обиды и непонимания я убежала в лес и хотела остаться там жить, но ночью было слишком холодно, поэтому мне пришлось вернуться домой. Мама не спала. Когда я вошла в дом, она молча закрыла за мной дверь и потушила свечу, — продолжала Блакита. — А еще моя мама одновременно теплая и холодная. Я не могу этого объяснить. Просто она никогда нас не обнимает — только когда мы еще не умели ходить и пили ее теплое молоко — тогда она нас убаюкивала, целовала в лоб и пела колыбельную про кота-воркота. А еще она почему-то сильно дергает за волосы, когда заплетает косички, до слез больно. А когда умер папа, она практически перестала разговаривать, — опустила глаза Блакита — А еще моя мама очень стыдливая — с ней нельзя поговорить, когда тебе плохо, но ведь иногда самой себя так сложно понять, и нужен совет. Она даже постыдилась подготовить меня к самому важному дню в моей жизни — и когда из меня полилась кровь, она назвала меня «грязной» и выгнала из дома на речку. Я думала, что умираю. Но старшая сестра нашла меня заплаканную и объяснила, что это только маленькая смерть, что во мне лишь умирает ребенок. И тогда, сидя в воде, я расплакалась еще сильнее. А сестра пошла к старейшине — и меня приговорили к посвящению в Тайну, — призналась Блакита и, задумавшись, подытожила. — Вот такая моя мама… Но она нас кормит, шьет нам рубахи и платья, учит быть трудолюбивыми. Она по-своему нас любит, даже если никогда не плачет.

— Как можно назвать такую прелесть грязной? — удивилась Рузвельт Флор и неожиданно предложила, — Хочешь, я буду твоей мамой? Я буду дарить тебе платья, расшитые драгоценностями, — сказала она и прикоснулась к своему наряду. — Мы сможем жить здесь вдвоем, и я буду тебя обнимать, поить чаем с плюшками, заплетать косы, и тебе никогда не придется взрослеть.

— Мама, она какая ни есть, но она Мама, — ответила девочка, опустив глаза. — Другая мне не нужна.

— Ах-ха-ха-ха, — снова засмеялась Рузвельт Флор. — Ничем тебя не подкупить. Даже детством.

— А зачем меня подкупать? — удивилась девочка. Красавица, ничего не ответив, улыбнулась. — А теперь история взамен, — попросила Блакита.

— Так и быть. Я свои обещания держу, — ответила девушка. — Но, знай, ты первая, кто об этом попросил.

— Ты тоже первая, кто поинтересовался моей жизнью, — призналась девочка. — Так расскажи, как ты оказались подвешенной? — смело спросила она, перейдя на «ты».

— Недобрый дух охоты поддал, — ответила Рузвельт Флор. — Это все из-за потери. Когда-то я потеряла маленькую дочку. — продолжила она, опустив глаза. — Ее звали Марика и ей было 5 годков. В тот страшный день я готовила мужу еду и отвлеклась всего на несколько минут, отправляя в печь пироги. Марика играла на улице с девочками постарше, а потом они поманили ее на речку. Там они забрались в дырявую лодку и принялись раскачиваться, будто плывут. Но вскоре веревка, на которой посудина крепилась к колышку, напряглась и лопнула. Девочки успели выпрыгнуть и от испуга разбежались по домам, а Марику унесло течением, — уронив слезу, продолжала Рузвельт Флор. — Если бы кто-то из них прибежал ко мне и признался. Может, ее гибель можно было бы предотвратить. Но они никому ничего не сказали. А я не знала, где искать мою крошку. И когда, спустя три дня бессонных поисков, я пришла домой с моей холодной девочкой на руках, муж выгнал меня из дома, обвинив в ее смерти, а соседи забросали камнями. Ну, а дальше. А что дальше… Страх. Вина. Боль. Непрощение себя. Вечные муки? Я хотела избавиться от этого всего! Но когда я это сделала — и представить не могла, что мне все равно придется с этим жизнь. Не всю жизнь, как если бы осталась жива. А десятки жизней, — сказала она и подняла глаза на девочку, — Вот и вся история…

— Значит, после смерти ты оказалась здесь? Но почему? — с болью в голосе спросила Блакита.

— Потому что мне больше никуда нельзя, — пожала плечами Рузвельт Флор.

— И ты здесь навсегда? — не унималась девочка. — Можно ли тебя спасти?

— Меня уже нельзя спасти. Разве что какая-то девочка согласится, чтобы я стала ее мамой, — грустно улыбнулась красавица. — Но достойна ли я? Кто теперь доверит мне свою жизнь? Не спускать глаз… Не спускать глаз, — монотонно повторила она, будто отключившись.

— Я бы ни за что не подумала, что у тебя такая трагедия. Ты показалась мне такой веселой, — нахмурила брови Блакита.

— Ну, у тебя проблемы со Страхом, а у меня с Болью. Это побочный результат — маленькое сумасшествие, — пояснила Рузвельт Флор и снова захохотала.

Маленькая гостья на несколько секунд серьезно задумалась, потом слезла со стула и подошла к девушке. Вытащила из волос красную ленту и повязала ее мертвой красавице. Та сидела замерев.

— Я! Я доверяю тебе свою жизнь! — уверенно произнесла Блакита и обняла Рузвельт Флор.

В тот же миг дверь громко распахнулась. И пахнущий хвоей ветер ворвался в дом.

— Спасибо, — сказала девушка и поцеловала ее в лоб. — Теперь ты свободна, — и показала рукой на дверь.

— Но… Но я готова остаться с тобой, — удивилась девочка.

— Ты останешься со мной, — улыбнулась покойница и положила руку на сердце. А Блакита вдруг оказалась на пороге, наблюдая сквозь дверной проем в обратной ускоренной перемотке — себя со стороны и красавицу Рузвельт Флор в платье, расшитом драгоценностями. Как они прощались, пили чай, знакомились. Как-будто обратную сторону их встречи, их Боли и Страха. И заканчивалась эта история началом — Блакита выходит из дома, Рузвельт Флор остается повешенной, и дверь закрывается.

Оказавшись на улице, хрупкая девчушка направилась в сторону леса, ведь нужно же ей было куда-то зачем-то дойти. И вошла в темную чащу. И снова ей показалось, что Луна сделалась больше и еще более кроваво-красной — а на улице стало светлее, будто вот-вот поднимется Солнце.

Страх щекотал пятки, идти в неизведанность было страшно, и тогда Блакита вспомнила, как любила убегать из дому в лес, карабкаться на самое высокое дерево и с небесной высоты наблюдать за всем, что происходит вокруг — как на поляне резвятся лисы, собирают веточки для гнезд птицы, как пастух пасет овец на лугу, фермеры трудятся на поле, а прачки у реки. И ей стало спокойней.

Осторожно ступая босыми ногами по хрустящим веткам и жесткой траве, разводя руками колючие кустарники и склонившиеся к ней деревья, в конце концов, усталая, она вышла на огромную поляну. «Опять чей-то дом», — остановилась она и посмотрела вдаль. Поляна, скорее, длинная равнина, разделяющая темный лес на две половины, была богато засеяна рожью и пшеницей, а у самого дома на грядках росли какие душе угодно овощи, да садовые деревья ломились от изобилия фруктов.

В животе заурчало, и девочка прижала его ладонями, чтобы никто не услышал. Дрожа от холода, она тихо пробралась на огород и, оглядывалась по сторонам, принялась срывать пупырчатые огурцы и жадно запихивать их в рот. Съев с десяток хрустящих овощей, и насытившись, она прокралась ближе к дому, и спрятавшись за деревом, заглянула в окно. «Мало ли, вдруг и тут живет кто-то мертвый», — подумала она.

За окном у плиты куховарила старая женщина. Она отправила на рогаче в печь большой казан и вытерла руки о красный фартук. Потом дверь открылась, и хозяйка вышвырнула на улицу старую собаку. Худая псина сделала кувырок и приземлилась мордой в лужу, фыркнула, отряхнулась и осталась сидеть на месте, опустив морду.

Выждав несколько минут, Блакита вышла из-за дерева, подошла к собаке и присела рядом. Та зарычала, так и не поднимая головы. «Тш-ш-ш», — прислонила палец губам девочка и, приподняв ладонями ее голову, заглянула в собачьи глаза. Псина была слепая. «Бедняжка», — пожалела ее Блакита и погладила по голове. Но собака неожиданно гавкнула и ухватила ее за руку. «Ай!» — вскрикнула девчушка и упала на попу.

— Ну и зачем тебе собака? От нее одна беда, — услышала она за спиной. Обернувшись — увидела женщину, которая стояла, взяв руки в боки.

— Мне стало ее жалко, — оправдывалась Блакита, прижимая кровоточащую рану на руке.

— Зачем жалеть то, что приносит беду. Себя пожалела бы, дурашка, — сказала хозяйка. — Идем! — приказала она и ушла в дом. Блакита, виновато опустив голову, последовала за ней.

В доме было тепло и очень вкусно пахло. Забыв про боль, девочка облизнулась — и удивилась своему безудержному голоду. Увидев это, женщина улыбнулась и кивнула на печь. Девочка по табуретке взобралась наверх, усевшись на дерюжку. А баба принялась копошиться в скрыне.

— Давай руку, — приказала она, подойдя к печи, и перемотала рану полоской белой ткани, завязав на узелок, но тряпочка буквально сразу окрасилась в кровавый.

В доме было уютно — пол был устлан покрывалами из конопляной ткани, скамейки и комоды прикрывали льняные покрывала, а на стенах висели расшитые рушники. На столе стояло большое металлическое блюдо, накрытое полотенцем. «Пироги», — подумала Блакита, смотря на бабу. Но все равно ей почему-то было не по себе. Доверять новой встречной она не торопилась.

— Если ты привыкла бояться, то сейчас самое время, — будто прочитав ее мысли, произнесла хозяйка. Девочка насторожилась и тайком бросила взгляд на дверь. — Кто разрешил тебе есть мои огурцы, хрюшка?! — грозно спросила женщина.

— Ур-р-р, — ответил вместо Блакиты ее живот.

— Неужели ты думала, что тебе все позволено, что в этом мире все зависит только от тебя? Дурашка! — продолжала баба. — Что-то само по себе происходит, потому что так надо. Что-то умирает, а что-то рождается — таковы законы существования. И ты тут ни причем, наглая девчонка! — прикрикнула она. — Поддала мне работы.

Блакита молчала, боясь поднять глаза. Она не понимала, почему старуха так вспылила из-за каких-то огурцов. Ведь их не грядке полным-полно.

— Теперь надо успеть посадить новую рассаду, пока не пришел Полевик, — продолжала женщина. — А для этого нужно много пепла. Но раз ты поела мои прекрасные огурчики — добывать его придется тебе.

— Извините, я не знала, — начала оправдывать девочка, но женщина перебила ее.

— Глупая! — прикрикнула она. — Мне не нужны твои оправдания! Мне нужна твоя душа! И хрюшка попала в ловушку, — захохотала она, и обнажив железные зубы, скинула полотенце с большого блюда на столе.

Блакита увидела на нем вареную свиную голову с вытаращенными глазами, вскрикнула, спрыгнула с печи и побежала к двери — но засов резко задвинулся, и выскочить из дома она не успела. Упершись спиной в дверь, она уставилась на бабу.

— Но как же я попаду домой, если моя душа останется здесь? — удивилась девочка.

— Не всегда конец пути приводит к началу, — ухмыльнулась женщина. — Но что с тебя взять — ты пока еще неведомая. А я…

— Ведьма? — неожиданно для себя спросила девочка.

— Надо же, — удивилась баба, — Ты пытаешься бороться со Страхом. Похвально! Но бесполезно! — сказала она и кивнула головой в сторону печи. Блакита, насупив брови, снова забралась на дерюжку. А баба открыла скрыню и достала оттуда лук и колчан со стрелами, комок из полосок плотной ткани, флягу с жидкостью и кресало. — На, — швырнула она все это добро Блаките на печь. — Сделай стрелы-факелы. Будешь добывать пепел.

Блаките не оставалось ничего другого, как снова повиноваться. Она принялась наматывать ткань на кончики стрел, а потом пропитала горючим. — Готово! — закончив, отчиталась она.

— Идем! — сказала баба и, крепко схватив ее за руку, поволокла в лес.

Баба была очень сильной, несмотря на то, что Блакита со всей силы упиралась, она быстро тащила ее за собой, оставляя позади их пути борозду. Девочка от страха совсем не чувствовала боли, но знала, что пятки уже стерты до мяса. Обогнув стороной дом Рузвельт Флор, они вышли к реке, за которой на холме росли маленькими домики с трусливыми девчонками внутри. На берегу водоема возвышалось громадное дерево.

— Полезай! — приказала старуха, привязывая к спине девочки лук и колчан со стрелами. И Блакита вскарабкалась на верхушку.

— Стреляй! — крикнула старуха, показывая рукой на домики.

— Но как же? — причитала сверху Блакита. — Там же девочки. Они сгорят.

— Сама виновата! Стреляй! Уничтожь все! — зверела баба, и вдруг на глазах у удивленной девчушки принялась невероятно быстро расти, поднимаясь к ней все выше-выше и скаля острые железные зубы. Блакита черкнула кресалом над стрелами, выложенными вряд на ветке — и они заполыхали огнем.

— Стреляй! — требовала баба, открывая огромный железный рот навстречу Блаките. И она выстрелила. Горящий факел воткнулся в живот старухи и, сломавшись, будто о железный щит, упал на землю.

— Глупая хрюшка! — захохотала баба. — Я же тебя предупреждала — в этом мире далеко не все зависит от тебя. Меня нельзя убить! — и снова приказала. — Стреляй!

Блакита вздохнула и натянула тетиву. Горящая стрела метко прошила соломенную крышу, и дом вспыхнул.

— Мне нужно много пепла! Очень много пепла! — не унималась гигантская баба, которая уже выросла почти до размера дерева. И девочка со слезами на глазах снова выстрелила, а потом еще и еще, — пока все домики не поглотили красные языки.

Баба перестала расти, перепрыгнула через речку и принялась гулко плясать на поляне между домов, вторя танцу огня. А Блакита сидела на верхушке и наблюдала, как рушится мир — домики раскалываются на части, искрясь и шипя, и дым черными вихрями подбирается к Луне, чтобы и ее поглотить навсегда, оставив только мрак.

У Блакиты в сердце тоже был мрак. Она швырнула лук вниз и заплакала, вынужденно наблюдая за разрушением, в котором виновата лишь она одна. Наблюдала и ждала конца. «Может, так и нужно было. Для чего-то», — успокаивала она себя, вспоминая слова старухи о том, что ничего от нее не зависит, что все уже давно предначертано, и она просто следует плану. Но чей это план, она не знала.

— Пепелок развею, огурчики посею, — услышала Блакита и заметила, что дома сгорели дотла, а гигантская баба принялась собирать пепел в железную пасть, загребая его руками, будто-то лопастями. Набив полную пасть, старуха снова перепрыгнула через речку, и даже не взглянув на девочку, побежала, круша деревья, к своему огороду.

Сердце Блакиты грызла вина, а глаза — боль. Ей было жаль девочек и себя, и даже маму, которая, как ей казалось, где-то там далеко ищет ее, а если и не ищет, то ждет. И она снова расплакалась.

Время от времени она замолкала, прислушиваясь — ей казалось, что рядом плачет кто-то еще. «Может быть это эхо?» — подумала она, потерла глаза и вдруг увидела возле себя на ветке девочку в красном платье, которую повстречала в начале пути. От неожиданности она пошатнулась, но чужачка поймала ее, не дав упасть.

— Это ты плакала? — спросила Блакита.

— Нет, не я, — ответила черноволосая.

— Я все уничтожила, — сквозь слезы процедила девочка.

— Все правильно, — услышала она в ответ знакомую фразу. — Но это еще не все.

Затихнув, Блакита снова уловила еле слышный плач. — Но кто же это плачет вместе со мной? — поинтересовалась она.

— Это плачут Желя и Карна, богини смертной печали. Они оплакивают твою скорую смерть, — ответила чужачка.

— Мою смерть? — удивилась девочка.

— А ты еще не поняла? — улыбнулась черноволосая. — Этот мир — все, из чего ты состоишь — твои детские, девичьи, женские и старушечьи этапы жизни. И ты, несмотря на то, что тебя пытались сбить с пути, смогла победить страх перед каждым из них, — объяснила чужачка. — И дошла до конца. Осталась самая малость, — сказала она и достала из-за пояса кинжал.

Блакита вытерла заплаканные глаза. — Раз пришла пора прощаться, расскажи мне напоследок про Желю и Карну, — попросила она. — Уж очень интересно.

— Хорошо, — кивнула головой девочка и улыбнулась.

«В одной из далеких земель Яви, где соединяются две древние реки, среди черных лесов, на вытоптанном лошадями поле столкнулись два войска. И длилась эта смертельная битва не дни и не месяцы, а годы. И гордые воины, восставшие против завоевателей, изо дня в день гибли, отстаивая свою честь и свободу.

Поле брани было устлано телами давеча погибших и костями древле почивших, которых постигла двойная смерть — их душу отнял меч врага, а тело — ястребы да орланы. Теперь те, кто их любили, не смогут оплакать их по достоинству.

Вместе со зловещими птицами кружились над кровавой равниной Желя да Карна, две богини сестры в черных одеждах. И прекрасней их было не сыскать в Яви. Особенно красивой была Желя — ее бледное лицо, всегда печальное, оттеняли смолянистые длинные волосы. Да и сестра по красоте не уступала, лишь очи ее были красными от слез. Увидеть Желю могли лишь те, которым суждено было умереть теперича — своим явлением она предупреждала их об опасности.

Иногда богини спускались на землю, усаживались среди поля битвы, и обняв колени, царапали щеки и оплакивали мертвых сынов Рода заместо всех их жен и матерей. И тогда уставшие воины слышали по ночам горький плач — и страх пробирался в их сердца ознобом. И жаль им становилось погибших собратьев, и вспоминали они своих оставленных детей, понимая, что больше никогда не смогут их обнять.

Уделом Жели и Карны была огромная любовь и беспредельная жалость к умершим людям. Часто они сопровождали войско, вступившее в битву, и оставались при нем до последнего убиенного. И когда родные сжигали тела почивших на погребальном кострище, Желя собирала их пепел в рог и разносила по миру, являя людям скорбь и сетования. А Карна оплакивала души погибших, да так неистово и горько, что, поддавшись этой незримой кручине, почитали многие жены своих умерших мужей самоказнью, не мысля существования во вдовстве. И вкладывали они свои головы в петли, чтобы уйти вместе с возлюбленными в иной мир.

И тогда Карна провожала души погибших в бою мужей в холодное царство Нави — к их с Желей отцу Чернобогу и вечно молодой матери Морене, которая потом даровала воинам новое существование. А Желя отводила самоубиенных жен к Калинову Мосту на границе между Явью и Навью, где они оставались навеки, ведь дорога в Навь им была заказана. Некоторые из этих жен позже становились безобразными богинками с отвисшими грудями и черными зубами. Они поселялись в пещерах и болотах, и мстили другим женщинам за счастье, похищая их детей.

Тяжела была участь Жели и Карны с древних времен. Тяжела и сейчас…

На хрупких плечах добродушной Жели возложено бремя вечной смертной печали. Услышать ее плач можно и ныне меж других голосов, оплакивающих умерших. Нужно только прислушаться. Голосок у нее тихий-тихий и очень жалостливый, ведь она скорбит шибче всех, пытаясь перенять на себя частицу людской боли.

И у Карны задача не проще. Она помогает каждому человеку завершить свой цикл достойно и дает ему наставления, как прожить следующую жизнь лучше, исполнив в новом воплощении свое предназначение, уготованное богом Родом.

Возможно, так неистово горюют они потому, что не могут помочь людям перехитрить злой рок и уберечь от кончины, ведь тогда в мире нарушится равновесие, и он погибнет — ибо чтобы жизнь могла существовать, в нее неразрывно должна быть вплетена смерть», — закончила историю девочка.

— Очень грустно, — сказала Блакита. — Но кто же в этой истории ты?

— Я Смерть, — сказала черноволосая и протянула девочке кинжал. Блакита вздохнула, взяла стилет в правую руку, посмотрела на сгоревшие домики, на чужачку — и замахнувшись резко воткнула его себе в грудь.

И как только кинжал пронзил ее детское сердце — из него вырвался огромный поток света. Он растворил в неизведанности черноволосую Смерть и коснулся земли — река закипела, а сквозь толстый слой пепла стали пробиваться красные маки. Природа воссоздала свои звуки, ветер зашептал тихую мелодию, а небо затрепетало в предвкушении рассвета.

Столб света, сочащегося из груди девочки, стал еще шире — и из ее пробитого сердца на свободу вылетело Солнце. Оно свергло с неба кровавую Луну — и осветило новый мир. А Блакита полетела с дерева вниз, в неизведанность.

— Вот и все, а ты боялась. Только юбочка помялась, — услышала она знакомый голос, поднялась с земли, отряхнулась, посмотрела на опустившую глаза мать, и, посвященная в тайну, побежала к подружкам…

Сказки

Мертвый художник и ворон

Жил был себе молодой художник — рисовал он для одноглазого короля и его придворных портреты да грамоты, тем и зарабатывал на жизнь. Жил он бедно в маленьком глиняном домишке без окон. Государь платил ему в день по одной копейке, за которую можно было купить только сдобный пирожок.

Но не каждый день художник ел пирожок, а только раз в три дня. В первый день на заработанную копейку он покупал свечу и зажигал ее в память об отце и матери, которых потерял в детстве. На второй день копейку мастер откладывал на старость — когда руки его усохнут и перестанут рисовать. А за третью денежку покупал у мельника небольшой пирожок. Половину съедал сам, а вторую отдавал старой собаке, которая раз в три дня приходила к его дому. Так и жил художник.

Но однажды надоело ему бедовать-горевать. Зажег он в последний раз свечу по родителям, вышел в сад — и совершил самоубиение.

Долго ли коротко ли висел художник в петле, как однажды прилетел к нему ворон. «Что висишь?» — поинтересовался он. «Да вот, надоело мне бедовать-горевать. Не видал я счастья в жизни», — сказал мертвец. «Эх», — взгрустнул крылатый и спросил: «А чего бы тебе хотелось именно сейчас». «Масла», — ответил художник. — «Я никогда не ел масла».

Кивнул ворон головой и улетел за горизонт. Летел он, летел — аж увидел купеческий двор. Сел рядом на ветке и стал наблюдать. И тут отворилась дверь дома, и купчиха вытолкнула на улицу какую-то девицу — то ли служанку, то ли кухарку. И со словами «В лицо тебе масло!», вылила на лицо девицы чашку жидкого масла и закрыла дверь.

А проницательной птице того и надо было. Подлетел ворон к девушке и говорит: «Отдай мне свое масло, а я тебе за это жениха найду, и больше не будет тебя никто обижать». «Так тому и быть», — согласилась девица, и крылатый собрал в клюв масло с ее лица.

Прилетел он обратно к мертвому художнику и положил добытое лакомство в его посиневший рот. И вдруг жизнь вернулась в мертвеца, и завертелся он в петле.

Ворон расклевал веревку, и парень упал на землю. «Вставай, я нашел тебе невесту», — подбодрил его пернатый.

Художник потер лоб, посмотрел на ворона и ответил: «Ну что ж, так тому и быть», и последовал за ним. Шел бедолага, шел, и вышел на поляну у реки. Там он увидел купеческую служанку, которая стояла по колена в воде и умывала лицо, а рядом на берегу лежала старая белая собака, с которой художник делился едой. Дворняга учуяла его, вскочила и подбежала, виляя хвостом. «Вот и жених», — сказал ворон девице и сел ей на плечо. Художник подошел к девушке — и такой она ему милой да родной показалась, обрадовался он. И красавица обрадовалась — теперь ей не надо будет терпеть обиды и тумаки от злой купчихи.

И повел художник невесту домой, и стыдно ему стало за свою бедность. Но вспомнил он, что откладывал каждую вторую копейку на черный день. Открыл погребок и достал оттуда казанок с деньгами. Обрадовался жених, что сможет теперь купить себе с невестой новую одежду и отпраздновать свадьбу.

Но тут пришла старая собака и заговорила человеческим голосом: «Отдай мне казанок с копейками», — взмолилась дворняга — «Он спасет мне жизнь».

Подумал художник: свое счастье я уже нашел, так пусть и собака найдет свое, и отдал ей казанок с деньгами, которые копил много лет. И промолвила дворняга: «Жди от меня весточки 40 дней, и я одарю тебя». После ее слов, в дом залетел ворон, взял казанок в когти, и они с собакой подались в дальние края. А художник с девицей пошли к попу, чтобы он их обвенчал, и стали думать, как им и на что жить.

Шли дни… Мастер больше не писал картины для короля, кто-то доложил тому, что он повесился. Теперь он рисовал портреты детей бедняков, чтобы родители их помнили. А его невеста собирала в лесу грибы да ягоды. Из ягод и трав она заваривали чай, а из грибов делала похлебку. Так и прошли 39 дней.

А на сороковой, ранним утром, кто-то постучал в домик супругов. Встали они с постели, зажгли свечу и отворили дверь. Но за ней никого не оказалось, а лишь стояла корзинка с дивными заморскими фруктами и письмом. Внести они подарки в домишко и сразу же распечатали конверт. Внутри него оказалась карта, на которой красным крестом было обозначено какое-то место, а внизу листа стояла печать в виде вороньей головы.

«Отправляемся в путь», — сказал художник жене. Взяли они корзину с гостинцами, собрали в узелок свои скромные пожитки и отправились к месту на карте.

Долго ли коротко они шли, сколько-то ночей провели в лесах и полях, но когда корзина с фруктами опустела, увидели они на холме дивный замок. Стоял он именно на том месте, где на карте был нарисован красный крестик. Дворец огибал широкий ров, заполненный водой. Но когда художник с женой стали напротив ворот, к ним опустился подвесной мост. Они перешли на другую сторону — и ворота отворились. А за ними встречали их черный ворон и старая собака.

И как только гости переступили порог замка, ворон с собакой ударились о землю и превратились в отца и мать художника, которые, как он думал, умерли, когда он был маленьким ребенком. Художник вспомнил родителей и бросился их обнимать, и жена его тоже. И пошли они все вместе в замок.

Сначала они сели за большой стол, где их ждали всевозможные яства, а после еды, расположились у камина, чтобы рассказать друг другу свои истории.

Отец-ворон поведал, что когда-то они с женой-собакой были королем и королевой и правили красивым царством, в котором было множество замков, садов, полей и пастбищ. Все люди в их королевстве были трудолюбивы и жили в мире и достатке.

«И потом у нас родился ты, сын. Ты был красивым и смышленым, но когда тебе исполнилось 4 года, на наше царство напал соседний король. Мы противостояли сколько могли, но все наши люди были убиты, земли и замки сожжены, а нас с твоей матерью и тобой король взял в плен и заточил в башне узников», — рассказывал отец-ворон.

«Год мы жили в заточении в темнице, а потом король увидел, какие прекрасные рисунки ты выцарапывал камнями и глиной на стенах тюрьмы, и отнял тебя у нас, чтобы ты рисовал портреты его дочерей, придворных дам и мужей. Много лет мы прожили в плену, не видя солнца и не зная, жив ли еще наш сын. Твоя мать так тосковала, что однажды превратилась в белую собаку, а я так желал тебя уберечь от зла, что превратился в черного ворона. И когда король, который раз в год приходил посмеяться над нами, открыл дверь темницы, я клюнул его в глаз, а твоя мать укусила его за ногу — так мы смогли убежать», — рассказывал отец.

«За это время ты, сын, вырос. И как приятно нам было наблюдать за твоим мастерством и тем, что ты всегда чтил память о нас. Ты рос добрым, как когда-то все в нашем царстве, делился последним куском хлеба с матерью, которая старой собакой оберегала тебя. И когда ты сдался — я нашел в себе волшебную силу спасти тебя и вернуть нашей семье все, что нам раньше принадлежало. И как только ты переродился, обрел свое счастье и переступил порог родного королевства — мы с матерью снова смогли вернуть наш человеческий облик», — пояснил король и добавил: «И жену я тебе выбрал хорошую — это ее сострадание даровало тебе новую жизнь».

Художник с супругой снова обнялись с королем и королевой и стали жить-поживать и добра наживать. А мстить плохому одноглазому королю они не стали. Потому что их царство теперь было для него недосягаемым.

Принцесса-собака

В древние времена жила-была в одном королевстве принцесса по имени Айяла. Была она сиротой — ее мать-королева умерла от тяжелой болезни, а отец-король год назад погиб в сражении. Поэтому судьба царства теперь была только в ее руках. Придворные министры ждали от принцессы новых распоряжений и законов, чтобы наказывать воров и разбойников, увеличивать налоги и поощрять за заслуги грамотами. Королевская армия ждала он нее приказа укрепить оборону замка и быть готовыми к нападению врага. А женихи, приезжающие со всех стран мира, ждали, кому из них она отдаст свои руку и сердце.

Но ничего не хотелось принцессе, ни о чем-то заботиться, ни что-либо делать — даже петь и танцевать. Она днями напролет сидела на окне высокой башни, свесив вниз ноги в золотых сапожках, и смотрела, как в придворном парке резвятся охотничьи псы. Только к ним она испытывала хоть какие-то чувства. «Наверное, они счастливы», — думала принцесса. — «Как хорошо им жить и ни о чем не думать, а только бегать за своим хвостом и закапывать кости».

И так жаль стало принцессе себя, что она расплакалась. А потом незаметно от стражи вышла из дворца и побежала в лес — чтобы не видеть больше ни своих толстых нянек, ни надоедливых учителей, ни уродливых женихов. Долго ли коротко ли она пробиралась сквозь царапающие ее белую кожу и красивое платье кустарники и деревья, как вышла на поляну. Посреди нее стоял небольшой деревянный дом, вокруг которого цвели дивные цветы. На улице темнело, и Айяла постучалась в дверь.

— Входи, деточка, — услышала она и вошла внутрь. У камина в кресле-качалке сидела седовласая старушка.

— Кто вы, бабушка? — спросила Айяла.

— Я лесная колдунья, — ответила та. Принцесса на миг испугалась и отступила назад. — Не бойся, я знаю, зачем ты пришла и могу тебе помочь, — произнесла старуха.

— Знаете? — удивилась девушка.

— Ничего тебе не мило на этом свете, ничего тебя не радует, ничего тебе не хочется, — перечислила колдунья.

— Да, — вздохнула принцесса. — Мне надоела моя жизнь, даже собаки счастливее, чем я.

— Я могу дать тебе то, что ты хочешь, — ответила бабушка, — Но сможешь ли ты принять это, ведь плата будет высока.

— Ради счастья я готова на все, — заверила девушка и подошла поближе.

— Хорошо, — сказала старушка, — Готова ли ты отдать свою жизнь взамен на ту, которая сделает тебя счастливой?

Принцесса только хотела открыть рот, но женщина ее остановила.

— Утро вечера мудренее. Ложись ка спать на печь, а на рассвете ты дашь мне ответ, — сказала она.

Принцесса уснула, а колдунья ушла в темный лес и вернусь только с восходом солнца. Она заварила травяной чай и испекла яблочный пирог. Айяла проснулась от звука ложечки о блюдце.

— Доброе утро, бабушка, — поздоровалась она и слезла с печи.

Старуха улыбнулась и протянула ей ароматный напиток и кусок пирога.

— Ты все обдумала? — спросила она.

— Да, — торопливо ответила девушка и подула на горячий чай.

— Хорошо, — улыбнулась колдунья. — Но для этого ты должна кое-что сделать.

— И что же? — уточнила Айяла.

— Приведи ко мне того, кто захочет поменяться с тобой душами, — сказала она.

И принцесса отправилась обратно во дворец. В лесу она встретила стражей, которые с собаками прочесывали все вокруг в поисках своей пропавшей госпожи. Псы учуяли Айялу и радостно бросились к ней на встречу. Она потрепала их за уши, почесала бока, и довольные собаки, громко гавкая, сопроводили ее к стражам. Те усадили заблудшую принцессу на лошадь и отвезли в замок.

— Где вы были, ваше величество? — бегали и причитали няньки, — Что с вами случилось?

Но принцесса, ничего не ответив, закрылась в своей башне. Она только и думала о том, на чью жизнь променяла бы свою. «Вот идет сапожник, руки у него все изранены шилом — больно ему. А вот молочница, плечи ее прогнулись под весом бидонов с молоком — некрасивая она», — думала Айяла. — «А вот идет солдат, в бою ему отрубили руку — жалко его. А вот нянька тащит к реке мешок с моими платьями — тяжело ей. Наверное, все они такие же несчастные, как я».

Принцесса пересела на другое окно, которое выходило в придворный парк, и стала наблюдать за псами. И сразу стало ей веселее. «Вот они точно счастливы», — подумала она и решила. — «Хочу стать собакой».

Айяла спрыгнула из окна и побежала на улицу, няньки бросились за ней. А она, игнорируя их «охи» и «ахи», стала резвиться с псами. Вволю навеселившись, принцесса вернулась во дворец, снова отказала в приеме всем вельможам, господам и женихам, и, схватив с богато накрытого стола, одно блюдо с едой, закрылась в башне. Она взобралась на высокую перину вместе с тарелкой и стала обдумывать план бегства со дворца — в этот раз пройти мимо охраны будет сложнее, теперь она стоит у ее двери.

Айяла набила карманы платья пирожками с мясом, связала с простыней канат и, дождавшись ночи, спустилась на землю. Побежала в псарню, приманила пирожками самую красивую собаку, и та последовала за ней в лес.

Спустя несколько часов, когда на горизонте уже появилось солнечное зарево, принцесса и собака добрались до хижины колдуньи. Старуха все так же сидела у камина в кресле и что-то вязала из тонких кожаных шнурков.

— Я вернулась, — сказала принцесса. — Вот кем бы я хотела стать, — показала она на собаку, которая испуганно прижав уши, оглядывалась по сторонам. Ей впервые позволили войти в дом.

— Ты уверена? — просила колдунья.

— Да, — без промедления ответила девушка.

— Осталось только спросить у собаки, — отметила женщина.

— Но как мы поймем, что она ответит? — удивилась Айяла.

Старушка подошла к полке с различными баночками, открыла одну из них и сыпнула на собаку золотым песком. Та испугалась, чихнула и произнесла «ай». Принцесса от неожиданности отскочила.

— Хочу еще пирожок, — сказала собака. Удивленная принцесса полезла в карман и отдала ей последнее лакомство.

— Согласна ли ты поменяться с принцессой местами? — просила колдунья у собаки.

— А я смогу жить в теплом доме и есть сколько угодно пирожков? — поинтересовалась та.

— Конечно. Ты же станешь принцессой, — заверила Айяла.

— Хорошо, — сказала собака и завиляла хвостом.

— Я произнесу заклинание, которое поменяет вас душами, — объяснила бабушка и добавила. — Но ровно через год вы снова должны прийти ко мне. Тогда я и возьму свою плату. И ни одна душа не должна знать о нашем уговоре, иначе вас ждет смерть.

Колдунья попросила принцессу сесть на стул, собака примостилась у ее ног. Бабушка протянула девушке чашку с каким-то напитком, а четвероногой налила его в мисочку. Когда посуда была пуста, она достала с полки большую старую книгу, полистала ее и, найдя нужную страницу, серьезно взглянула на гостей.

— Готовы? — спросила она. — Целый год вам придется жить в теле друг друга.

Принцесса и собака кивнули, колдунья произнесла заклинание и сыпнула в огонь какой-то порошок. Комнату заполнил белый дым, а когда он рассеялся — принцесса стала собакой, а собака — принцессой.

— Ваше желание исполнено, — сказала старушка и открыла дверь.

Принцесса в теле собаки и собака в теле принцессы вышли на улицу, и, свыкаясь с новым состоянием, побрели в сторону замка. Обе понимали, что им нужно быть крайне осторожными, чтобы никто не догадался об их тайне. Подойдя к территории королевства, Принцесса-собака забежала в замок, но получила пинок под зад от стражника. Она хотела было крикнуть ему: «Что ты себе возомнил! Я принцесса!» — но из ее пасти вырвалось только жалкое скуление. Тогда принцесса вспомнила, что она теперь собака и, поджав хвост, побрела в псарню.

А Собака-принцесса неуверенно вошла во дворец. Первым делом она пошла на запах еды, и, усевшись за стол, который ломился от всевозможных яств, принялась поедать, все, до чего могла дотянуться. Потом, жадно обернувшись по сторонам, собрала в подол платья все кости и убежала на улицу. Удивленные кухарки, гувернантки и няньки стояли в стороне и хватались за головы — не заболела ли их госпожа. Собака-принцесса нашла укромное местечко под дубом, выгребла нежными пальцами ямку и закопала туда излюбленное лакомство.

В это время Принцесса-собака пришла на псарню. Псы выбежали на улицу и стали ее обнюхивать — от нее пахло пирожками. Принцесса начала прыгать вокруг них, завлекая играть, но они убежали на зов придворных господ, которые собрались ехать на охоту. Псам одели ошейники и принцессе тоже — и все они, громко лая от предвкушения, отправились в лес. Но принцесса-собака упрямилась, ей не хотелось снова царапаться о кусты и бегать за какими-то кроликами. Один из вельмож ударил ее хлыстом, и она, скуля, побежала за остальными.

Пролетали дни, недели, месяцы. Тяжко свыкались принцесса и собака с чужой жизнью. За это время Айяла поняла, что не так беззаботно живется собакам, как она думала. Вместо того чтобы гладить, ее пинали, вместо королевских яств давали кости, вместо мягких перин она спала на колючем сене в холодной псарне. Да, она конечно время от времени резвилась в придворном парке с другими псами и грела бока на солнце, но это было совсем не то счастье, которого она ожидала. Все чаще Принцесса-собака прибегала к окну башни, где она когда-то жила, но Собака-принцесса никогда не сидела на окне, свесив ноги в золотых сапожках.

Собака же за пару месяцев свыклась с жизнью в человеческом теле и стала вести себя более культурно. Она ограничила свой рацион питания, усердно занималась с учителями, и вскоре даже начала принимать у себя высокопоставленных господ, которым отдавала указы и приказы. Ей очень хотелось, чтобы в ее королевстве все были счастливы. Она помогала беднякам, снизила налоги и укрепила армию. И своей добротой и справедливостью заслужила большое уважение у народа. А к концу года, отведенного колдуньей, Собака-принцесса уже собиралась замуж за принца из дальнего королевства.

Но вот пришел день годовщины заклятия. Встрелись Собака-принцесса и Принцесса-собака у ворот замка и направились в лес к дому колдуньи.

— Ну, что, обрела ли ты свое счастье? — спросила бабушка у принцессы в теле собаки и сыпнула на нее золотой порошок.

— Нет, бабушка, — промолвила Айяла человеческим голосом, — У собак — ужасная жизнь!

— А ты, обрела свое счастье? — поинтересовалась бабушка у собаки в теле принцессы.

— Я была счастлива собакой, была счастлива и человеком, — грустно произнесла она. — Но мне очень жаль, что я больше не могу быть принцессой. Я заботилась о своем королевстве, я полюбила его людей и даже собиралась стать женой одного из принцев.

— Вот и нечего было свои порядки устраивать в моем королевстве, — сказала ей принцесса. — Возвращай нас обратно, — обратилась она к старушке.

— А теперь время платы, — сказала колдунья. — Я не могу поменять ваши души обратно. Ты должна отнять свою душу силой, — обратилась она к принцессе.

— И как же? — спросила та.

— Убить ее, — ответила колдунья и показала на собаку в теле принцессы.

— Убить себя? — удивилась принцесса в теле собаки.

— Убить не свое тело, а ее душу, — сказала старуха.

— Я готова, — заверила принцесса. — Это же просто собака.

— Ты забыла, что сейчас собака — это ты, а она человек, — улыбнулась колдунья.

Она снова дала им выпить тайный напиток и, открыв волшебную книгу, произнесла заклинание, которое вернуло их души на свои места. Дым от брошенного в огонь порошка рассеялся, и принцесса Айяла закружилась по комнате от радости, что она вернулась в свое тело. Собака же грустно посмотрела на старушку, которая протянула принцессе нож.

— Если так нужно для того, чтобы хоть одна из нас была счастлива — я готова отдать свою жизнь, — произнесла собака, которая вернулась в свое тело.

Едва она закончила говорить, как принцесса замахнулась и воткнула нож ей в голову. Собака, не успев издать ни звука, рухнула на пол, и кровь забрызгала золотые туфли принцессы.

— Теперь я не умру? — просила Айяла у колдуньи. Но старуха куда-то исчезла. — Ну, и ладно, — сказала принцесса, открыла дверь хижины и ступила в темноту. Но что-то вцепилось в ее шею и не дало выйти наружу. Она схватилась за горло и поняла, что кто-то набросил на нее ошейник. Принцесса стала дергаться, пытаясь вырваться, упала на колени и закричала.

«У-у-у-у», — вырвалось из ее звериной груди, и дверь хижины громко захлопнулась.

Черный сом

В одной дальней стране, на хуторе на краю маленького поселка жили фермер с женой. И было у них всего в достатке — поле, где они выращивали овощи и пшеницу, сад с фруктами и пастбище с овцами и козами. Не было только одного — детей.

Годы шли, а жена все не рожала фермеру потомство. И однажды решил он обратиться за помощью к белой колдунье. Люди говорили, что она могла исцелить самую страшную болезнь и исполнить самое невероятное желание. Правда, о колдунье много лет никто не слыхал — мало находилось храбрецов, которые смогли ее отыскать. А жила она в пещере на высокой скале, возвышавшейся посредине непроходимого леса, заселенного страшными зверями. Те же, кому довелось с ней встретиться, говорили, что могла она превращаться в любое живое существо. И было у колдуньи много жизней, которые она отобрала у людей, отказавшихся в положенный срок заплатить за ее услугу. Хранила она эти жизни в стеклянных шариках, которые носила на шее, как ожерелье.

Не хотела жена фермера, чтобы он шел к колдунье, отговаривала его, даже притворилась, что заболела. Но муж решил поступить по-своему. Собрал он в дорогу сухарей и яблок, замотал в тряпочку кусок вяленого мяса, взял топорик и отправился в путь.

Три дня и три ночи шел фермер по полям, холмам и болотам. И казалось ему, что кто-то невидимый следует за ним по пятам. Но когда он оборачивался — никого не было. И вышел наконец фермер к черному лесу. Вечерело. Из леса доносился звериный вой, поэтому решил он переночевать у реки, а с рассветом продолжить путь. Расположился он под деревом у самой кромки воды, поглядел на ее синюю гладь — и такая невероятная тоска его одолела, что словами не передать. Черкнул кресалом, развел костер, перекусил — и задремал.

Спал он спал, как разбудил его волчий вой. «Все, пришла моя погибель», — подумал он. И тут из лесу к костру вышла белая волчица. Фермер замер, а гостья села напротив и уставилась на него черными глазами. Медленно развязал он узелок с едой, достал кусочек вяленого мяса и бросил хищнице. Та полакомилась и вдруг заговорила человеческим голосом.

— Спасибо тебе, человече, что не испугался меня и поделился едой. За это я помогу тебе и проведу к пещере белой колдуньи, — сказала она. — Но ступать в путь нужно немедленно.

— Хорошо, — согласился удивленный фермер, потушил костер и последовал за спутницей.

Как только ступила волчица в лес — дикие звери замолчали, а черные деревья раздвинулись — и их взору открылась тропинка, которая вела к скале. Фермер молча следовал за волчицей и чувствовал, как за ним наблюдают сотни хищников. Но ни один из зверей не отважился на него напасть. И мысленно он благодарил за это белую волчицу.

К рассвету вышли они к скале, которая возвышалась над облаками и была покрыта ядовитыми мхами и колючими кустарниками.

— Дальше я идти не могу, но короткую и безопасную дорогу укажут тебе красные ягоды, — сказала волчица. И как только она ушла в лес, деревья сомкнулись, и тропинка, которая вывела их к скале, исчезла. Фермер начал взбираться по крутой горе, ориентируясь по кустам с ягодами. Камни срывались и с грохотом улетали в бездну, но он продолжал карабкаться все выше и выше, пока не достиг вершины. Раздвинув колючие ветки, он увидел красную деревянную дверь, ведущую в пещеру, и постучал.

— Входи, — услышал он.

Отворив дверь, уставший фермер увидел свет костра и направился к нему. У огня стояла женщина в черной одежде с длинными белыми волосами, достигающими земли.

— Давно у меня не было гостей, — сказала она и обернулась. И фермер обомлел от ее невероятной красоты и отступил назад. — Не такой ты меня представлял, понимаю, — засмеялась колдунья и подошла к нему. — Знаю, я зачем ты пожаловал, — сказала она и протянула ему чашку с горячим напитком.

Фермер сел в кресло-качалку у огня и стал осматриваться вокруг, попивая травяной чай. Его удивило, что вся мебель внутри комнаты была покрыта толстым слоем пыли, будто тут много лет никто не жил. «Может, она просто прекрасный призрак», — подумал он.

— У нас с женой нет детей, а ведь так не хочется состариться в одиночестве и умереть, никого и ничего после себя не оставив, — грустно произнес фермер.

— Я знаю, как тебе помочь, — наклонившись над ним, прошептала колдунья, и его сердце забилось сильнее.

— И как же? — выдохнув, спросил он.

— Поцелуй меня, — сказала она. — И тогда твоя жена сможет родить детей.

Фермер потянулся навстречу красавице, дотронулся кончиками пальцев ее нежной кожи, как вдруг остановился.

— Не могу, — прошептал он. — Я очень люблю свою жену. И никакая внешняя красота не затмит красоту ее души.

— Ах-ха-ха, — засмеялась белая колдунья и закружилась по пещере. И вдруг все вокруг преобразилось и засияло чистотой, зажглись свечи и под ноги фермеру развернулся тяжелый красный ковер. — Ты удивил меня. Ведь ты первый, кто мне отказал. А это значит, что ты прошел мое первое испытание, — улыбнулась она и, отмахнув волосы, сняла с себя ожерелье со стеклянных бусин. Отсоединила две из них и протянула фермеру. — Держи, — сказала она. — Как взойдет на небе новая луна, проглотите их с женой — и родятся у вас двое детей.

Фермер спрятал бусины в узелок и поблагодарил колдунью.

— Я дарю тебе 12 лет счастья, а потом приду за своей платой. И если вы не сможете отдать то, что я хочу — я заберу жизни ваших детей обратно, — сказала она и прикоснулась к ожерелью. Фермер кивнул головой, и колдунья указала ему на дверь. Направляясь на выход, он обернулся, чтобы еще раз взглянуть в ее черные глаза, но огонь в камине потух, и пещера погрузилась в кромешную, беззвучную тьму.

Обратный путь был тяжелым. Не провожала его больше белая волчица, и тропинки в лесу тоже не было. Два дня прокладывал он себе путь топором, не спал и не ел, боясь стал добычей диких животных, и наконец оказался у реки. Зашел в воду, окунулся, а потом доел последний сухарик и уснул. Выспавшись, отправился фермер домой. И снова ему казалось, будто какая-то невидимая тень следует за ним. «Может, этой мой хранитель», — решил он.

Спустя трое суток вышел фермер к родному поселку. Жена бросилась его обнимать да расспрашивать о путешествии. И поведал он ей о белой волчице, о красивой колдунье и стеклянных бусинах. Жена снова взялась отговаривать мужа от его намерений, ведь никто из них не знал, какую плату через 12 лет потребует белая колдунья за свой дар. Но когда на небе взошла молодая Луна, фермер таки уговорил жену, и они вместе проглотили стеклянные бусины.

Спустя 9 месяцев родила жена фермеру мальчика и девочку — и назвали они их Альба и Альбагар. Росли детки здоровыми и красивыми, и люди со всего поселка приходили полюбоваться на их белокурые волосы. Фермер с женой в детях души не чаяли, баловали их, но и хозяйским делам учить не забывали. Дочка умела готовить так же вкусно, как мама, и ухаживать за овцами и козами. А сын помогал отцу вспахивать поле и собирать урожай. Вечерами они располагались у камина на мягких овечьих шкурах, и отец рассказывал им сказки — о водяном, мечтающим стать человеком, об удивительных животных, умеющих разговаривать, о дальних странах и невероятных чудесах. А на выходных они всем семейством отправлялись на рынок продавать молоко, сыр и горячий хлеб. На вырученные деньги мать покупала детям красивую одежду и сладости.

Пролетели годы. Альбе и Альбагару исполнилось 11 лет. И однажды ночью фермер услышал тихий стук в дверь. Вышел он на улицу и увидел у порога белую волчицу.

— Пришло время, — промолвила она человеческим голосом.

Опечалился фермер и встал на колени перед волчицей.

— Я готов пожертвовать собой, только не забирай у нас детей, — попросил он.

— А на что готовы твои дети, чтобы остаться? — спросила волчица и ударила хвостом по земле. — Когда ты вернешься в дом, увидишь свою жену без сознания. И если твои дети пройдут испытание — она снова оживет. Я буду ждать их на том мечте, где мы с тобой когда-то встретились, — сказала она. — Но помни, ты не должен им помогать, иначе вы никогда больше не сможете быть вместе. Твое невмешательство и будет твоей платой.

Волчица растворилась в темноте, а фермер бросился в дом и застал жену без сознания. Он принялся тормошить ее, но она не просыпалась. Схватил он любимую, прижал к груди и зарыдал. Проснулись дети и прибежали в родительскую комнату. Сквозь слезы рассказал им отец, как они появились на свет, и какую плату попросила белая колдунья. И сказали брат с сестрой, что они готовы пройти испытание, которое загадает белая колдунья, и спасти свою мать. И как только взошла заря, собрали они в узелок еду и отправились в путь.

Три дня и три ночи шли Альба и Альбагар по полям, холмам и болотам. И казалось им, что кто-то невидимый следует за ними по пятам, но когда они оборачивались — никого не было. И вышли они к реке у черного леса. Сели дети на берегу и стали ждать белую волчицу. Уже начало смеркаться, как вдруг из воды вынырнула черная голова. Это был огромный сом. Дети испугались, что рыба их проглотит, но сом заговорил человеческим голосом.

— Знаю я вашу печаль да беду. И как вам помочь тоже знаю, — сказал он.

Дети подошли поближе к воде, и гигантская рыба подплыла к самому берегу.

— Как ты можешь нам помочь? — спросили дети.

— Чтобы спасти вашу мать, вам нужно убить белую колдунью, — сказал он.

— Как же нам убить ее? — спросили дети.

— Возьмите мою чешуйку и вложите ее в кусок мяса. И когда ночью к вашему костру придет белая волчица — угостите ее этим куском. Тогда ваша мать будет спасена, — сказал черный сом.

— Но почему мы должны убить волчицу, которая помогла нашему отцу? — спросил Альбагар.

— Потому что она и есть белая колдунья, — ответил сом. — И она не помогала вашему отцу, а заманивала его к себе в должники.

Альба протянула руку к голове сома, оторвала одну чешуйку и передала ее брату. Тот спрятал ее в карман.

— Когда волчица умрет, вырежьте ее сердце и принесите вашей матери — тогда она исцелится, — заверил сом.

— Но почему ты нам помогаешь? — спросила девочка.

— Потому что пришла пора всем открыть свои тайны, — загадочно сказал сом и нырнул на дно.

Дети тем временем расположились у дерева, разожгли костер и задремали. Ночью их разбудил какой-то шелест. Они открыли глаза — рядом сидела белая волчица. Альбагар развязал узелок и бросил ей отравленный чешуей кусок вяленого мяса. Волчица съела его, как вдруг начала кашлять кровью и хрипеть.

— За что? — промолвила она человеческим голосом и упала замертво. Альбагар достал из-за ремня нож, разрезал ее белую шкуру, вытащил горячее сердце, замотал его в тряпочку и положил в узелок. И побежали дети обратно домой, чтобы успеть спасти свою мать.

И вот уже впереди виднелся их поселок.

— Папа, мама! — закричали они, вбежав в дом. — Мы принесли лекарство.

В доме было тихо, и дети побежали в спальню, где лежала их мать, и когда зашли в комнату — застыли в ужасе. Вся ее постель пропиталась кровью, а из груди было вырвано сердце.

Альбагар вытащил из своего узелка сердце волчицы и упал на пол, Альба громко зарыдала. И они поняли, что убили не белую колдунью, а свою мать.

— Не нужно было нам слушать лживых советов, а дождаться своего испытания — тогда бы наша мама была жива, — в слезах прошептала Альба.

— Мы поспешили и нарушили правила, — добавил Альбагар. И в большой скорби они отправились обратно к сому, чтобы наказать его за обман. Три дня и три ночи шли они, не имея ни крошки еды во рту, и снова вышли к реке. Тела белой волчицы у дерева уже не было. Сели дети на берегу и стали ждать. И когда начало смеркаться, вынырнула из воды черная голова.

— Почему ты нас обманул? — закричали дети. — Теперь наша мама мертва!

Сом подплыл к берегу, и едва раскрыл рот, чтобы ответить, как Альбагар вытащил отцовский топор и вонзил ему голову.

— Мы отомстили за тебя, мама, — сказал он.

Дети вытащили гигантскую рыбу за жабры на берег, отрезали ей язык, пожарили на костре, съели и уснули. Но снова разбудило их какое-то шуршание. И не поверили они своим глазам — перед ними, как ни в чем не бывало, стояла белая волчица.

— Что же вы наделали, дети мои? — спросила она. — Теперь мы больше никогда не сможем быть вместе.

— Мама, — закричали они и бросились ее обнимать. Они запускали руки в ее теплую шерсть и плакали. — Прости нас.

Но волчица сбросила их из себя и подошла к огромной туше сома.

— Расскажу я вам одну историю, — произнесла она. — Много веков подряд я была белой колдуньей и помогала людям обрести то, о чем они мечтали. Я дарила им 12 лет счастья, а потом приходила посмотреть, действительно ли им было дорого то, чего они больше всего хотели. Платой за мой дар была чья-то жизнь. Но мало кто соглашался на такую цену. А ведь это было всего лишь испытание — если человек был готов пожертвовать собой ради других — я прощала ему долг, и никому не приходилось умирать. А если он пытался меня обмануть или убить — я забирала его жизнь себе и заточала в стеклянную бусину. Но однажды я поняла, что тоже хочу найти свое счастье. Я спустилась со скалы, приняла облик обычной девушки и поселилась среди людей. А потом я повстречала вашего отца — и мы влюбились. Много лет я разделяла с ним жизнь и забыла о том, кем была раньше. Я хранила свою тайну ради нашей любви. И все было хорошо, но ваш отец не был счастлив до конца без детей. И когда он отправился за помощью к белой колдунье, он не знал, что она живет с ним под одной крышей. А я обернулась волчицей и последовала за ним, чтобы облегчить его путь. И отдала две свои жизни, чтобы у нас родились вы. И когда вы меня убили, одна из стеклянных бусин вернула мне жизнь, но я больше не смогу быть вашей матерью, — сказала она, и слеза из ее звериного глаза упала на голову сома.

— Мама, вернись к нам, — заплакали дети.

— Каждый должен платить за свои поступки, — произнесла она и выплюнула из пасти стеклянную бусину в раскрытый рот сома. И вдруг он загорелся белым пламенем, а когда дым рассеялся — дети увидели, что сом исчез. А спустя мгновение из воды показалась огромная голова. И черный сом, снова живой и невредимый, подплыл к берегу. Волчица подошла к нему и лизнула белое пятно, которое образовалось на месте, куда Альбагар вонзил топор.

— Зря мы хранили друг от друга тайны, — сказала белая волчица. — Это ваш отец, дети.

Услышав это, Альба и Альбагар закричали и упали на землю, осознав, что они не только убили свою мать, но и отца.

— Дети мои, — произнес черный сом. — Это моя вина. Я дал волчице слово, что не буду вмешиваться, и нарушил его. Я думал, что если убить колдунью — чары разрушатся, ваша мать исцелится, и мы навсегда будем вместе. Но я не знал, что моя жена — это и есть белая колдунья. Так же, как и она не знала мою тайну. До встречи с ней я был водяным и обитал в этой реке. И однажды увидев ее на берегу, я влюбился так сильно, что отдал речной ведьме все свои жизни взамен на одну, человеческую, и забыл свое прошлое. Может быть, мы могли бы жить счастливо до конца своих дней, если бы не пытались перехитрить судьбу, — сказал он. — А теперь пришло время платить.

Волчица лизнула дочь и сына за пальцы, тоскливо завыла и убежала в темный лес. А сом открыл огромную пасть, проглотил детей и унес их на дно реки, чтобы навсегда быть с ними вместе.

Бесконечная сказка

На небе среди ангелов родился ребенок — Tabula Rasa (Чистая Доска). Когда девочка выросла, Мастер создал из нее Летающий корабль мечты. Но мечты недолговечны — они разбились о тучи, и Доска упала на планету, где жили существа — люди.

Люди нашли Доску и построили из нее и таких же, как она, красивый дом. Каждый вечер в нем собиралось много существ, которые пили горький напиток и покупали чужую любовь. Они громко хохотали, и Доска думала, что делает их счастливыми.

Через некоторое время дом снесли, а из Доски сделали телефонную будку. Каждый день к ней прикасались пальцы и кулаки этих существ, которые шептали «ненавижу» и кричали «люблю» кому-то на другом конце провода. И Доска думала, что она полезна.

Когда телефон оторвали — будка развалилась. И вскоре Доска стала афишей. Каждое утро на ней одни портреты и имена сменяли другие. Прохожие редко обращали на них внимание. Лишь некоторые останавливались, чтобы дорисовать глянцевым людям усы — и улыбались. И Доска думала, что она кого-то веселит.

Когда афишу сломали, Доска пошла на дверь в туалет. И каждый день ее и таких же, как она, били грязными сапогами те существа. Потом двери оторвали, и она упала лицом в грязь. Черная жижа залепила ее душу и Доска перестала видеть. Она все глубже утопала в земле под тяжестью каблуков и думала, что больше никому не нужна. Но однажды ее спасли…

Одно из тех существ, которое жило на улице, забрало ее к себе в дом из коробок и ящиков. Отмыло ее водой из лужи, одело в тряпочку и прижалось своим теплым телом. Живя в уюте с Доской, существо в благодарность за преданность вырезало на ее старой детской душе свое имя. Теперь они не были одиноки. И Доска наконец почувствовала Счастье, которое пыталась уловить в других.

Но потом человек уснул. Навсегда. Доска же не в силах его отпустить и, чтобы не остаться одинокой в чужом мире, пожертвовала собой. Она вместе с другими такими же обездоленными, обхватила своего спасителя в крепкие объятия, и люди опустили их в яму и засыпали землей. И Доска уснула. В объятиях со своим Счастьем…

А потом она проснулась. И поняла, что еще ничего не было. Что она только что родилась. На небе, среди ангелов. Ребенок — Чистая Доска.

Третье чудо. Постапокалиптическая сказка

Откуда она появилась, никто не знал. Но она была единственным чудом, у которого не было хозяина…

Вот, к примеру, экспонат Скелет. Старик Тремс заработал на нем много минут чужого счастья, которыми с ним расплачивались печальные жители городка N, вдыхая остатки своих воспоминаний в его кривой рот. Да и зачем им уже эти воспоминания. Ведь они только тяготят их пониманием того, что все замечательное, что когда-то давно произошло в их жизни — больше никогда не повторится. Конечно, если они еще могут чувствовать. Ведь уже тысячу лет никто из них не умирает.

Столетия назад они отдали все свои миллионы, особняки и самолеты, отреклись от родных, лишь бы проглотить драгоценную таблетку от смерти и жить вечно. Они радовались, что теперь им не страшны болезни и старость. И их не заботило ни то, что, приняв пилюлю, они стали стерильными, ни то, что умерли их друзья, родители и дети. Но когда град ядерных взрывов испепелил их планету, они наконец-то осознали свою ничтожность и одиночество.

Сотни лет они искали друг друга, выкапывали из-под развалин, доставали из бункеров, часто покалеченных, без рук или ног, чтобы построить единственный город на планете. В их постапокаллиптическом мире время снова вернулось на тысячелетия назад, еще до эры электричества, исцеляющих нано-роботов и летающих автомобилей.

Единственное утешение им приносила разве что работа. И теперь бывшие миллиардеры, привыкшие к обслуге и охране, стоили каменные дома, выращивали еду в теплицах, ткали одежду изо льна, делали посуду из глины и кварцевого песка. Они прекрасно могли обходиться без еды, но все еще надеялись, что когда-то эти семена можно будет распространить по всей планете, чтобы на ней снова возродилась жизнь, появились животные и смертные люди. И это придавало смысл их бесполезной жизни.

А еще в их маленьком городе существовали два чуда, за прикосновение к которым нужно было платить. Одним из них был экспонат — Скелет, которого чудом спас старик Тремс во время Армагеддона. Он стоял в трухлявом деревянном ящике, в который когда-то клали умерших людей, чтобы спрятать в землю. К сожалению, за тысячу лет люди забыли название этого ящика, как и многое другое. Разве что помнил их старик Тремс, который один из немногих владел «замещающей телепатией», дающей возможность пополнять свою память чужими воспоминаниями.

Этот ящик стоял на каменном постаменте посреди большой площади в центре города. И Тремс изо дня в день рассказывал людям уже давно выученную ими наизусть трагическую историю о своем брате, который умер в 25 лет из-за страшной болезни всего за год до изобретения этих вожделенных лекарств. Для жителей города N это был идеальный герой, — единственный молодой, красивый и «богатый» Скелет на всю планету. Но с каждым десятилетием он собирал все меньшую публику, так как у людей уже почти не осталось счастливых воспоминаний, которыми они платили за это чудо.

Но было в их мирке и второе чудо — голова, которая разговаривала, и тело, которое умело жонглировать зелеными яблоками. Результат неудачной попытки самоубийства бессмертного, который отрубил себе голову самодельной гильотиной. Поэтому после Самого Несчастного никто больше не рискнул решиться на подобное.

Многие из этих сломанных вечностью людей испробовали все возможные способы умереть — удушение, утопление, яды. Некоторые разводили гремучих змей и, запираясь с ними в клетке, провоцировали их на укусы. А некоторые закапывали себя заживо и лежали в могилах с забитыми землей ртами и глазами, и столетиями ждали своей смерти. Но кроме страшных ран и мук это ни к чему не приводило. На автопилоте они выполняли свою монотонную работу, приходили домой, ели и ложились спать. Они все уже давно сошли с ума.

Поэтому изо дня в день, как на обязательную молитву, они приходили пожалеть Самого Несчастного.

Его хозяином был Горбатый Курк, также телепат, получивший такое имя из-за искалеченной спины. Он был старейший из всех в городе и самый мудрый. Самый Несчастный согласился ему служить взамен на чужие мечты. Он даже помнил слова «любовь» и «счастье». Он держал свою голову в руках и погружался в удивительные фантазии так, что не слышал и не видел происходящего вокруг. Да и на что ему было смотреть — ничего ведь не менялось. До недавнего утра…

Она появилась этой зимой с первым снегом, когда все спали. Сначала она сидела высоко на дереве в центре города. Но была выслежена сумасшедшим карликом, который швырнул в нее апельсином, и убежала. На следующий день она сидела на окне одного из домов и очищала от кожуры оранжевый, как ее волосы, фрукт. Она медленно качала ножками и, осматривая большими зелеными глазами все вокруг, бросала в рот сладкие дольки. На этот раз ее увидел немой старик, который когда-то отрезал себе язык, чтобы больше не слышать своей тупой болтовни. Она протянула ему дольку, но он испуганно отскочил и убежал, постоянно оглядываясь. Она спрыгнула на землю и пошла к Центральной площади.

Посреди площади стояла кровать на колесиках, усыпанная снегом. Кто-то бросил ее, видимо, забыв, куда и зачем везет. Она залезла на нее и свернулась клубочком, собираясь уснуть. Но тут было слишком холодно, поэтому она слезла на землю и босиком направилась через город, пока не увидела большой зеленый сад под стеклянным колпаком.

Проникнув внутрь, она удивилась, что там нет снега и очень тепло. А еще здесь были деревья и кусты, усеянные разноцветными плодами. Но ее интересовали только маленькие золотые солнышка, которые навеивали далекие и нежные воспоминания. Поэтому она взобралась на дерево и, сорвав самый большой апельсин, нетерпеливо обобрала и проглотила его. Затем, зевнув и свернувшись клубочком, уснула под деревцем. Только маленькие слезинки то ли счастья, то ли печали тихонько стекали по щекам, будто боялись разбудить ее и вернуть из воспоминаний в реальность.

Так сладко она, кажется, еще никогда не спала. Утром ее разбудили какие-то шорохи. Быстро напихав в пазуху апельсинов, она бросилась на улицу, сбивая напуганных зевак на своем пути. Она снова прибежала на площадь и устроившись на старой кровати, разложила вокруг себя апельсины и принялась их есть. За этим занятием и застали ее старик Тремс и Горбатый Курк.

Маленькая воришка, измазанная липким соком сладких плодов, казалось, не замечая хмурых взглядов людей, окруживших ее. Больше всех ее появлению был удивлен Горбатый Курк. Новое чудо? Откуда взялось это рыжее «оно»? Он не потерпит конкуренции. Он должен стать его хозяином. Тремс также смотрел с неудачно скрываемой жаждой подчинить себе Третье чудо. Ведь, кто владел чудесами — правил людьми.

И вдруг, будто почувствовав злые мысли, «оно» испуганно посмотрело на них и громко заплакало. Люди, которые пришли на площадь, от неожиданности бросились в разные стороны, сбивая другу друга с ног и врезаясь в стены домов. И это так подействовало на малую плаксу, что она, забыв свой страх, начала громко смеяться и бросать в след дикарям оранжевые шкурки.

Спустя время жители города N понемногу начали выглядывать из-за углов. Они не могли понять, что происходит с Той, Что Любит Апельсины. На их каменных лицах застыло удивление. Медленно они начали подходить к кровати на площади, на которой смеялось «маленькое чудо». И скоро вокруг снова собралось несколько десятков людей, среди которых — Самый Несчастный. Он держал голову на высоко поднятых руках, чтобы было виднее.

Третье Чудо, или как каждый называл ее мысленно — Та, Что Любит Апельсины, перестав смеяться, и, немного свыкшись с присутствием людей, доела последний фрукт. Апельсины закончились, и она не зная, что делать, начала оглядываться вокруг. Тут одна из женщин подошла к ней и протянула золотое солнышко, показывая на рот. Съев сладкий плод, рыжеволосая малышка снова засмеялась, и люди снова ахнули и подскочили. И так повторялось несколько раз.

Но вдруг Третье Чудо схватилось ручками за живот, вскочило из кровати и убежало в другой конец большой Центральной площади, где скрылось из вида. Появилось оно под вечер возле каменного постамента, где как всегда стояли старик Тремс со своим Скелетом и Горбатый Курк с Самым Несчастным.

Подойдя к Тремсу, она стала внимательно наблюдать за ним и его «братом». Сегодня его коллекция воспоминаний не пополнилась даже самым мелким из них, что его разозлило. А во всем виновато это «оно». Хотя только он и Курк точно знали, кем было это Третье чудо. Но слишком сильно боялись произнести это слово.

Только Самый Несчастный подумал: «Откуда в этом обреченном городе появился РЕБЕНОК?» Другие же жители понимали разве что то, что Третье Чудо принесло с собой изменения, которых они так боялись и так ждали. А карлик Ург подумал: «Может это — Она?».

Она стояла молча и все еще с любопытством смотрела на Тремса и его скелет. Подошла ближе. Тремс нервничал.

— Чего уставилась!? Ничего не бывает бесплатно! Если хочешь прикоснуться к чуду — плати, — громко сказал он и открыл рот, чтобы выкрикнуть еще что-то, как вдруг замер, поняв, что боится ее воспоминаний. Та, Что Любит Апельсины спокойно посмотрела ему в глаза и дыхнула в его кривой рот. И тут лицо Тремса изменилось, на нем появился такой неописуемый ужас, что он, схватившись руками за голову, пронзительно вскрикнул и бросился бежать, опрокинув с перепугу «драгоценный» экспонат в деревянном ящике. Скелет, который «прожил» более тысячи лет, рассыпался в прах. Карлик Ург, который стоял рядом и все видел, начал хохотать.

— Это Она! Она сделала это! Ур-р-р-ра! — кричал он. — Теперь я сделаю лекарство от бессмертия, — закричал он, и, радуясь, стал собирать прах и мелкие осколки косточек в тряпичную сумку, висевшую у него на шее.

А девочка подошла к Горбатому Курку. Тот посмотрел на малую с нескрываемым страхом: что же такого ужасного узнал из ее воспоминаний Старик Тремс, что это свело его с ума? Но любопытство было сильнее. Вот сейчас он посмотрит в ее большие зеленые глаза — и прочитает все мысли и мечты этой непорочной души. Курк отступил назад и закрыл глаза, но было уже поздно… Он, как и Тремс, узнав страшную истину, скрытую в ее глазах, бросился бежать неизвестно куда. Третье Чудо улыбнулось и тоже куда-то побежало, оставляя не снегу маленькие теплые следы.

Так она оказалась в стекольной мастерской. Некоторое время, затаившись, она наблюдала за работой мрачных мастеров, затем схватила со стола стеклянный шарик, подбросила его верх и ловко поймала. Увидев, что ее догнали Самый Несчастный и еще несколько людей, она снова звонко засмеялась, приведя к краху множества изделий в стекольной и вынудив напуганных работников спрятаться под столы. Схватив в придачу к стеклянному апельсину уцелевшую бутылку, она убежала на улицу.

Так она бегала по мастерским, теплицам и домам, шокируя людей. В конце концов, ей удалось оторваться от постоянного сопровождения и спрятаться на апельсиновом дереве, где она смогла спокойно уснуть.

Утром Та, Что Любит Апельсины проснулась от ощущения чьего-то присутствия рядом. Она открыла глаза и напугала Самого Несчастного, которой держа голову на высоко поднятых руках, наблюдал за ней. От неожиданности он подпрыгнул и уронил голову. Потом присел и стал рыскать руками в поисках своей драгоценной части. Чудо же слезло с дерева, нашло голову и положило ему в руки. А потом, немного подумав, сняло с себя тряпочку и подошло к Самому Несчастному. Тот закрыл глаза и затаил дыхание, а маленькие ручки привязывали его голову к шее. И через мгновение он уже был почти таким же, как все. И вдруг Третье чудо взяло его за руку и впервые заговорило.

— Она прирастет. Только немного подожди. Счастливый, не теряй больше головы, — произнесла она тоненьким голоском.

— Как ты назвала меня? — удивился Самый Несчастный. Девочка улыбнулась. — Откуда ты пришла, Дитя? — поинтересовался он.

— Оттуда, куда уйдем все вместе, — ответила она.

Самый Несчастный хотел еще что-то спросить, но она прижала палец к его губам и, взяв его за руку, увела из теплицы.

— Нужно спешить, — сказала она.

— Куда? — удивился он.

— Очень далеко от вашей страны была еще одна страна. Моя. Но сейчас там нет жизни, нет пищи, высохла вода. Как рассказывала мама, наш мир сжег огненный змей. И все умерли в моей стране. Только моя мама и еще несколько людей смогли спастись. Покинув умершую страну, они ушли искать жизнь. По пути родилась я. Но они не успели — болезни и голод убили их, и мою маму тоже. Поэтому я — последняя. Закопав маму в ямку, я пошла по звездам, как она меня учила. Мама сказала, что я должна найти жизнь, но я нашла вас.

— Мы пойдем в твою страну? — спросил Самый Несчастный.

— Нет, мы пойдем к Неизведанному озеру, которое находится между нашими странами. Вода из него исцеляет.

— Разве это возможно? Вода — всего лишь вода. Мы пьем ее каждый день, — удивился он.

— Ты просто верь мне, — улыбнулась девочка.

Они вышли на улицу, где их снова ждала толпа любопытных людей. Карлик Ург, увидев Третье Чудо, подбежал и схватил ее за руку.

— Хорошо, ты тоже пойдешь с нами, — сказала она.

— А куда подевались старик Тремс и Горбатый Курк? — поинтересовался карлик.

— Они ушли, — ответила девочка. — Я подарила им то, что они заслужили. Вас же я еще могу спасти.

— Ты подаришь нам Смерть? — серьезно спросил Ург.

— Нет, вы заслуживаете большего, — заверила Та, что Любит Апельсины — Я подарю вам Счастье.

— А что это? Что такое счастье? — спросил Ург. Люди в толпе стали перешептываться.

— Это то, чего вы хотели всю жизнь, путая его со смертью. Это изменения, это новое и хорошее, это яркое, как апельсины, — улыбнулась рыжеволосая.

— Ты попросишь, чтобы оно пришло к нам. Оно захочет? — спросил кто-то из людей.

Она засмеялась и ответила:

— Я познакомлю вас с ним лично.

С рассветом, собрав в две сумки сухарей и сухофруктов, наполнив фляги водой, взяв теплую одежду и одеяла, Третье чудо, Самый Несчастный и карлик Ург, отправились в путь. Позади остались и понурые жители, и Центральная площадь, и стекольная мастерская, и теплица — весь холодный город, который столетиями мечтал о теплом вечном сне.

Но она не позволит. На то она и Чудо. Она откроет им Истину. Потому что она, хоть и самая маленькая, но самая мудрая из них, — она знает, что такое Смерть. Поэтому только она сможет их научить жить, верить, надеяться. Только она сможет принести им Спасение.

Тысяча солнц зашла за горизонт, прежде чем они добрались до Неизведанного озера. Путь был слишком далеким и тяжелым. Но Самый Несчастный и карлик Ург заботились о девочке, добывали для нее коренья, грибы и ягоды на оазисах обновленной после ядерного апокалипсиса земли, пополняли запасы воды, согревали ее в холодные дни и берегли, как самое ценное в мире. В пути прошли три года. Дитя превратилось в маленькую девочку.

До Неизведанного озера, судя по звездам, оставалось совсем немного. Но Дитя заболело. Самый Несчастный нес спящее Чудо на руках, прижимая его к сердцу. Карлик был мрачен. Его беспокоило то, что происходило с ней. Им это не было знакомо. Она хочет пить. Она очень хочет пить. Бредит.

— Потерпи, Дитя. Наше спасение на горизонте, — тихо говорил Ург.

— Золотые солнышка. Я хочу золотых солнышек. Апельсинов, — шептала она.

— Мы пришли к воде! — радостно вскрикнул Самый Несчастный. Он опустился на колени перед бескрайним океаном и положил ее на берегу, потом зачерпнул пригоршню воды и брызнул ей на лицо. Она открыла глаза.

— Мне снились апельсины, — произнесло Третье Чудо.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Самый Несчастный.

— Хочу пить, — сказало Дитя.

Она медленно встала и вошла в воду. Через несколько минут вернулась к ним.

— Самый Несчастный и Ург, мне нужно рассказать вам что-то очень важное, — сказала рыжеволосая. — Но сначала я поговорю с Ургом, так как ему нужно возвращаться назад.

— Ты скажешь мне то, от чего сошли с ума и исчезли Горбатый Курк и старик Тремс? — спросил карлик.

— Я открою тебе Истину. Но это совсем не страшно, — заверила она. — Ты станешь тем, кто принесет изменения. А еще я дам тебе воду, которая сотворит чудо, — сказало Дитя. — Смотри мне в глаза!

Карлик поднял голову и посмотрел в речную глубину ее всезнающих глаз. Его зрачки расширились, казалось, что они затмят собой все его сморщенное лицо, а тело начало трястись в конвульсиях. Самый Несчастный испуганно смотрел на странного Урга. Ему казалось, что он вот-вот сломается. Но вдруг карлик снова стал таким, как раньше, только в его глазах затаилась известная только ему безмерная тайна.

— Неужели это правда? — спросил он Ту, Что Любит Апельсины.

— Ты сам увидишь это через две тысячи восходов солнц, — заверила она. — И ты должен подготовить людей. Я даю тебе много времени, поэтому делай это осторожно, ведь им будет очень трудно.

— Я обещаю тебе, что выполню все, о чем ты просила, — сказал Ург.

— Самое первое и главное, что ты должен сделать, это вернуть то, что принадлежало людям, и так несправедливо было отнято у них стариком Тремсом и Горбатым Курком: мысли, воспоминания и мечты. Поэтому возьми эту бутылочку, которую я взяла в стеклянной мастерской, и набери в нее воды из Неизведанного океана. И когда вернешься, выпей первым из нее каплю и дай выпить остальным. Тогда их мысли исцелятся, — объяснила девочка. — Мы вернемся. Пусть не угасает ваша надежда.

— До встречи, Дитя, — сказал Ург.

— Прощай! — сказала Та, Что Любит Апельсины.

Карлик вошел в холодную воду, набрал ее в бутылочку и направился в город N.

— А для тебя у меня есть особое поручение, — обратилась девочка к Самый Несчастный. — Ты поможешь мне возродить Надежду.

— Но смогу ли я? — спросил он, — Я ведь даже голову теряю.

— Я же обещала тебе, что ты больше не будешь терять головы. Окунись в воду. Это необычный океан, ведь оно находится между твоей и моей страной, между «вечно живыми» и «навеки умершими», между жаждой жизни и жаждой смерти. Поэтому здесь возможно все.

— Откуда в тебе, такой маленькой, сколько мудрости? — поинтересовался Самый Несчастный.

— Мудрость моя в том, что я — ребенок! — улыбнулась девочка.

— Но почему ты выбрала именно меня? Для чего? — спросил он.

— Потому что твои мечты, воспоминания и знания никто не похитил. Ты единственный продолжаешь искать смысл в жизни. И благодаря этому ты остаешься человеком, — сказала она. — Ты принесешь своим людям Надежду. Но это будет очень тяжело, потому что все они станут смертными, и ты тоже. Готов ли к этому?

— Готов! — ответил Самый Несчастный. — Лучше пусть я умру, чем буду продолжать это бессмысленное существование.

— После того, как ты войдешь в воду, ты изменишься. И я тоже изменюсь, только позже — когда во мне умрет Ребенок, — сказала девочка.

— Как? Ты умрешь?! — закричал он.

— О, нет! Ты со временем все поймешь, — заверила она. — Только береги меня.

— Обещаю тебе, — поклялся Самый Несчастный. Он покрепче привязал свою голову, посадил девочку на спину и они поплыли. Им нужно было достаться до скалистого острова, который виднелся вдали.

Вскоре они добрались до места. Выйдя из воды, Самый Несчастный почувствовал, что что-то в нем изменилось. Мысли были четче, тело сильнее. Он наклонился, чтобы посмотреть на свое отражение в воде — и увидел высокого юношу с живыми глазами. Он чувствовал горячую кровь, которая текла по венам, и биение сердца. Он взглянул на Третье Чудо и все понял. Да, он непременно принесет счастье в холодный город. Но сначала он подарит Счастье ей, а она — ему.

И Та, Что Любит Апельсины взяла за руку Самого Несчастного и повела в пещеру, которая скрывалась за звонким водопадом. Именно в ней она когда-то родилась. По пути Самый Несчастный обрадовался, что на острове растут банановые и кокосовые пальмы и апельсиновые деревья — значит, девочка не будет нуждаться в еде. Он смотрел на нее и удивлялся, насколько она маленькая и беззащитная, и насколько сильная. «И как только может поместиться в глазах этого нежного создания целое море жизни?» — думал он.

Спустя тысячу восходов солнц карлик Ург вернулся в город N и отправился на Центральную площадь. Вытащил из-за пазухи небольшую бутылочку. Задумавшись, долго смотрел на нее, затем открыл и капнул воду на свой шершавый язык. И тут же у него закружилась голова — от водоворота потерянных мыслей, мечтаний, воспоминаний. И когда-то потерянный смысл снова вернулся к нему. Он почувствовал такую невероятную силу и жажду жить, что закричал: громко, неистово, дико. И на его крик сбежались люди. Они окружили его и молча смотрели. Возможно, они бы удивлены его возврату спустя 6 лет. А возможно, ладе не заметили его отсутствия и решили, что это новый спектакль, ведь чудес в их мире больше не было.

— Как хорошо, что вы все пришли! — сказал Ург. — Я очень многое хочу вам рассказать. Я могу вернуть вам ваши мечты. Но сначала скажите — чего вы хотите?

Но никто не проронил ни слова.

— Я преодолел далекий путь, чтобы принести вам Истину. Только скажите: вы хотите этого? Вы примете ее? Ведь вы так стремились к настоящему. Помните? — спросил он.

Люди смотрели, широко раскрыв глаза. Возможно, некоторые из них его понимали. Но они по-прежнему молчали. Ург открыл бутылочку с водой.

— В ней наша Надежда. Я уже отпил капельку. Вода вернет ваши чувства и желания. Вы наконец-то вернетесь из забвения. Ведь вы же так ждали изменений! — крикнул он. И люди вздрогнули.

Первым подошел Гремлинг, один из стекольных мастеров:

— Я хочу принять изменения! Дай мне капельку Истины, — сказал он и отпил из бутылки. Остальные посмотрели не него с опаской. И вдруг Гремлинг громко закричал:

— О, Ург! Ты вернул мне волю жизни.

И тогда медленно друг за другом остальные жители города N стали подходить к карлику за своей живительной каплей. Спустя несколько часов они уже танцевали под громкий ритм биения их горячих сердец. Они чувствовали свое тело, свои раны и болезни, но они были счастливы, несмотря на то, что вскоре некоторым из них придется умереть. Только это больше их не пугало, ведь теперь они знают Истину! Теперь им подвластно все!

— Вас ждет еще одна неожиданность. В определенное время к нам вернется Чудо. Но оно будет новым и единственным. Оно станет началом всего, — снова обратился к людям Ург.

— А что это за чудо? Откуда оно придет? — спрашивали люди.

— Его принесут Самый Несчастный и Та, что Любит Апельсины из дальней страны Неизведанного океана с волшебной водой. Только девочка дала Самому Несчастному другое имя — теперь он Счастливый, и голова его снова на месте, — поведал карлик. — После их прихода начнется новая эра, и мы больше не будем забывать считать века.

Люди еще долго стояли на площади, экспансивно обсуждая реалии прошлого существования, удивительного настоящее и невероятного будущего. Карлик Ург был счастлив. Он медленно поплелся домой — там никто не увидит, как он плачет.

А в это время Счастливый не мог поверить в то, что он счастливый. За то время, что они живут в пещере посреди Неизведанного океана, девочка действительно изменилась. Теперь он наблюдал, как она растет, становится еще прекрасней — и чувствовал, что тоже меняется. И когда она обнимала его и целовала в горячие щеки, он боялся смотреть ей в глаза, потому что ее взгляд уже был другим.

— Я люблю тебя, Счастливый, — шептала она.

— Я люблю тебя, дорогая, — говорил он.

Они купались в озере и тонули в объятиях нежности и преданности. А потом, сидя на берегу, думали о будущем и мечтали, мечтали, мечтали.

Дни в городе N стали длинными. Со дня пришествия Мудрого Урга, как его теперь называют, жители создали календарь, подобный тому который существовал тысячи лет назад. Они построили новые здания, заводы и еще одну теплицу, в которой посадили множество апельсиновых деревьев. Люди работали. Люди жили. Радовались. И даже решили дать городу настоящее имя. Теперь он назывался Городом Надежды.

Только карлик все реже и реже выходил на улицу. Он угасал. Вода сделала его смертным. И он радовался, что может по-настоящему жить и по-настоящему умереть. А плакал он только потому, что не сможет дождаться возвращения Той, Что Любит Апельсины и Счастливого.

Сегодня, как и каждую ночь, он вышел на улицу, присел на лавочку и посмотрел в небо. Миллионы звезд наблюдали яркими глазами за маленьким сгорбленным тельцем на скамье у дома. Как вдруг на небе засветилась новая Звезда. «Значит, это произошло!», — обрадовался он. «Жаль, что я не дождусь Нового Чуда, но, может, я увижу его во сне», — подумал карлик.

Людям было трудно поверить, что Ург больше не проснется. Они сделали такой же деревянный ящик, в котором когда-то находилось одно из чудес: экспонат Скелет. И уже, за теплицами, на краю города, одиноко стоял в поле деревянный крестик.

Но жизнь продолжалась. И однажды рано утром люди услышали странные звуки на Центральной площади. И когда они выбежали посмотреть, что происходит, увидели сидящей на старой кровати Ту, Что Любит Апельсины с узелком в руках. В ногах у нее примостился Счастливый, и голова его была на месте.

Но что это? Узелок шевельнулся, и из него выскользнула маленькая ручка, которая держала стеклянный шарик. Люди ахнули и отступили. Счастливый развернул лохмотья и все увидели маленькое существо, которое улыбалось и протягивало к людям ручки. И тогда они наконец-то познали Истину.

А Двое смотрели на людей взглядом мужчины и женщины, взглядом Отца и Матери, взглядом неразделимых Двух, которые принесли израненному вечностью человечеству, Надежду на Новую Жизнь и Большую Любовь воплощенную, в своем Ребенке.

Миниатюры и сны

Диалог с отражением

— Мне кажется, все люди сумасшедшие, каждый по-своему, просто немногие позволяют себе жить, как чувствуют на самом деле. Я всегда завидовала таким. Мы будто в смирительных рубашках, нас постоянно что-то сдерживает. А они — свободны. Они живут в настоящем мире, которого мы, большинство, боимся.

— Вот если бы отдаться этому полностью — что будет, Жанна?

— Наверное, мы потеряем себя.

— А, может, возродим в себе кого-то другого? Более настоящего?

— Я не уверена, что смогу доверять тому воплощению себя. Что у меня тогда останутся мои мысли. А вдруг тот другой вытеснит меня, изгонит, как беса. И меня не станет…

— Это все страхи, Жанна. С которыми мы боремся, от которых просвещаемся или сходим с ума. Но только осознав их — мы сможем стать полноценными, настоящими. Испытать стыд и любовь к тому себе, каким мы себя создали. Чтобы потом умереть счастливыми.

— Мне бы хотелось узнать свои прошлые жизни. Может, это помогло бы исправить эту, понять свое предназначение.

— Не знаю, Жанна, мне всегда казалось, что я все о себе знаю, что мне не нужна ничья помощь в познании себя.

— Как минимум — самый лучший способ познания себя — это диалог?

— Даже с самим собой.

— Я надеюсь, ты не считаешь меня своей фантазией?

— Все мы чья-то фантазия, Жанна.

— Я точно знаю, что хочу жить, существовать. Если даже не совсем понимаю смысл.

— Как ты думаешь: смысла нет, или смыслов много?

— Думаю, что смысл — это предназначение, то что тебе в кайф, что у тебя получается. Как твое творчество.

— Знаешь, я не знаю, настоящее ли оно. Да и не люблю я это слово «творчество». Аж коробит. Сейчас все творческие личности. Сделал пару кадров — я фотограф. Нарисовал черный квадрат — о, какой в этом глубокий смысл. А ведь смысла в творчестве искать не нужно. Его придумывают критики. Что за дебильная работа — критик? Гм. «Автор этим хотел сказать то-то, выразить это, открыть глаза на то». А автор ничего никому говорить не хотел. Он просто накурился и написал рассказ о монстрах, живущих в носу, создал целый новый мир. Или ему было тоскливо — и он нарисовал японку, кормящую грудью котят. Или его бросила любовница — и он вылепил из глины большой толстый член — и покрасил его в зеленый цвет…

— Оригинально…

— Вряд ли, они думают о смысле. Картина, стихи, черно-белые снимки — это просто часть души. А душа — неописуема, она не подлежит критике. Понравилось или не понравилось, понял или не понял. Творчество не нужно понимать. Это невозможно, так же, как невозможно понять другого человека, его мысли, эмоции, чувства. Их можно только частично спроецировать на себя, переломить через свои, уловить что-то похожее в своих переживаниях. Но это все не то…

— Что-то тебя понесло.

— Зацепило просто.

— Ты не любишь критику. Я знаю.

— Мне кажется, Жанна, я рассуждаю здраво. Зачем поддавать критике свою душу?

— Но критика — это же не всегда плохо? Ты же сказала, что не знаешь, настоящее ли твое творчество. Это предполагает, что тебе нужна чья-то оценка.

— Не знаю.

— Ты же говорила, что все о себе знаешь, что чувствуешь и чего хочешь.

— Выходит, это не всегда так.

— Странно. Мне как раз этого не хватает — понять себя, поверить в то, что я существую, определить, что мне нравится, а что противно.

— Это хорошо, но иногда невозможно, Жанна.

— Но почему?

— Потому, что даже ели ты спланируешь свою жизнь, даже если в чем-то очень уверена — не всегда все зависит от тебя. Жизнь — это вечные перемены. В том числе в самой себе. И ограничивать себя не стоит.

— Что ты хочешь этим сказать?

— К примеру, сегодня я люблю тебя и думаю, что мы будем жить вместе долго и счастливо. Завтра ты ответила мне взаимностью — и я думаю, что счастлива. Послезавтра я все-также люблю тебя, а вот ты меня уже не любишь, но я об этом не знаю — поэтому все-еще люблю тебя. Это был мой план — быть с тобой вместе всегда — план, с которым мне теперь очень сложно расстаться и смириться, что этого не будет. Потому что хоть во мне ничего и не поменялось по отношению к тебе, — ты не любишь меня, и я не могу на это повлиять, изменить твои чувства. Проходит еще один условный день: ты не любишь меня, и я стараюсь тебя не любить, а, к примеру, заменить тебя кем-то другим, с которым я, как себе обещаю, уже не буду ничего планировать. А потом — кто-то любит меня, планирует (мечтает) прожить со мной вместе долго и счастливо, а вот я не люблю. Ну, как вариант. А их может быть очень много, в разных сферах жизни. Так зачем планировать? Сегодня я люблю тебя, а завтра ты спроси у меня снова.

— Ты хочешь сказать, что все временно?

— Это законы природы, Жанна. Мы меняемся — взрослеем, тлеем в пепел, перерождаемся в кого-то другого. Даже память о нас умирает. Потому, что этот мир, хоть в глобальном плане и незыблемый, для нас временный. У каждого из нас своя маленькая жизнь, которая важна только для нас. И наша маленькая смерть ни на что не повлияет, никого не удивит. Так зачем ограничивать себя в чем-то, делать выбор, бояться чего-то не успеть или сделать неправильно? Может, лучше дать себе свободу, осознав, что все, чему я покоряюсь, все что я делаю — это правильно и желанно. В данный момент…

— Значит, ограничивая себя — мы живем неполноценно?

— Речь не о каких-то извращениях или преступлениях. Речь о том, что необходимо нашей психике. Прочувствовать и принять свою первобытную природу. Оживить в себе существо с животными инстинктами, наделенное стремлением к свободе и нежеланием подчинятся кому-либо, наделенное любовью и ненавистью одновременно, хрупкостью и силой для борьбы.

— И сверхвозможностями?

— Всем, чем хочешь, Жанна.

— Обещаю тебе разорвать свою смирительную рубашку…

— А мне то это зачем обещаешь?

— Но ведь ты же в меня веришь. Доверяешь. Любишь.

— Потому что ты — это я…

Вселенная на коленке

Я пластилиновый человечек. В моих внутренностях разноцветные краски. Я запускаю длинные пальцы вглубь себя и цепляю ими густое тягучее масло. Вырываю его и бросаю комками на холст. Размазываю-размазываю ладонями. Добавляю желтый. Отхожу и всматриваюсь. Брызгаю синим. И когда наконец улавливаю совершенство своей картины — снова запускаю внутрь себя руки, в самое сердце — и рисую алым… Улыбку на своем пластилиновом лице.

— Официантка, повторите!

Мысли уже не повинуются. Воспоминания туманятся. Краски тускнеют. Во мне поселилось какое-то вселенское зло. Оно бурлит и кусается, усугубляя мое безумие.

Я кратер, извергающий из себя накопившееся за тысячелетия огненное дерьмо. Марионетка, тупое дитя мира, режущее себя на куски мыслями. В моих костях живут улитки. Они извергают зеленые экскременты, ползают внутри меня и воняют слизью. Теперь и я воняю ими.

Я паршивый пес. Гнилое яблоко. Алкоголик. Мои глаза высохли, слезы ушли в моря. Я уже не плачу. Кусаю себя за щеки. Я экскаватор, роющий землю рылом, клыками, когтями сломанными. Я — мочки пальцев, сдавившие шею. Меня больше нет. Я лишь иллюзия.

Но я не хочу быть прежним. И даже если бы хотел, никогда бы не стал уже. Наоборот, я жаждал испытывать безразличие ко всему, к людям, к работе. Мне не хотелось радоваться, я не мог. Мог только притворяться, чтобы другие не догадались, как я их ненавижу. Меньше чем себя, но тоже сильно. Но зачем им знать то, что я чувствую. Это только мое.

— Официантка, плесните еще виски!

Как-то Ева вышла с ванной и сказала:

— Я создатель.

— Что? — удивился я. — Создатель, в смысле бог?

— Не совсем, но в какой-то степени. Просто я поняла устройство мира: оно простое до безумия.

— И какое же?

— Оно на моей коленке.

— Звучит не очень убедительно, — подшучивал я.

— Смотри: мое тело — это Вселенная, погруженная в Космос — ванную с пенной водой. Она невидима и недоступна. А моя коленка — это видимое, то что возвышается — наш Мир. На коленку струится вода, создавая сотни маленьких пузырьков. Спустя секунду-другую они лопаются, а на их месте создаются новые — это существа. И когда вода льется — все прекрасно, циклично: старое умирает, новое рождается. Но как только я закрываю кран с водой — пузырьки растворяются, не оставив после себя ничего. Без воды — они перестают существовать. Так и мы…

— Красивая сказка вышла, — сказал тогда я. — Все мы немножко боги: что-то создаем, что-то разрушаем.

А теперь… Если бы меня теперь спросили, что для меня бог, я бы ответил, что бог — это фонарик. Фонарик с вечным аккумулятором, который освещает путь в темноте, но не гарантирует безопасности и не убивает страх, испытываемый к тому, что вне зоны его освещения. Он освещает одинаково всех, не разделяя их социально, расово или по сексуальной идентификации. В отличие от нас — любителей все шаблонизировать. Ему все равно, кто как живет — он просто светит. Остальное — зависит от нас. Идти по следу фонарика, или оступаться в темноту.

— Официантка, еще 50 грамм!

Только виски спасает. От этого света. Он мне не нужен. Я вывернул свой мир наизнанку. Мне нравится его тьма. Одиночество. Мазохизм. Обреченность. Закрываю глаза — и весь мир перестает существовать. И я будто помещаюсь внутрь прозрачного колпака, наполненного шумом и звуками. Я не вижу тех, кто их воспроизводит, я не ощущаю ничего вокруг. Я чувствую только биение своего сердца, легкий гул в ушах, иголки в пятках и сильную боль, которую пытаюсь заглушить виски уже 6 лет.

Но ничего не меняется, внутри меня время остановилось — и я осознал, что боль не проходит, что она обживается во мне, заполняя собой внутренности и сознание. Она поглощает меня и верит, что способна победить — вытеснить меня из самого себя. И мне кажется — ей это удается. Меня остается все меньше и меньше. Поэтому каждый день я заново прокручиваю самые важные воспоминания, ужасно боясь потерять малейшие из них.

А они мне так ни разу и не приснились… Ева и Максимка.

— Официантка, плесните еще!

«Огнями реклам, неоновых ламп бьет город мне в спину, торопит меня. А я не спешу, я этим дышу, и то, что мое, ему не отнять». Песня вырвала меня из прокуренного подвала и снова забросила в воспоминания.

Шесть лет назад они оставили меня. Их вынудили. Максимке было 8, Еве 31. Я же проживал возраст Христа. Ева тогда опять вернулась преподавать в школу, в которой проработала два года до ухода в декрет. И Максимку забрала туда же, чтобы был под присмотром. В мои же обязанности входило отвозить их забирать. Но в тот день у меня была срочная работа и я задерживался.

В наушниках звучал «Пикник». Я заканчивал роспись стены в столовой детского садика. Еще пару штрихов — и домой.

По пути назад я не чувствовал ни малейшей тревоги. Открыв дверь, помню, я даже не удивился, что в квартире темно. Ведь Ева и Максимка могли уже спать. Я включил свет и услышал телефонный звонок.

А потом я упал. Провалился. Очнулся уже в больнице. Спустя два дня.

Тогда мне приснился ужасный сон. Я стоял, наклонившись над кушеткой, на которой лежит Максимка. Ему больно, и он громко плачет. Я слышал, как хрустнула его косточка. Затем еще одна. Судороги сковали его худое тельце. Я не знал, что делать и от ужаса закрыл глаза. Сын громко кричал. Я боялся взглянуть на него и плакал. Его косточки начали хрустеть громче, и я чувствовал, как каждая из них ломается, пока не осталось ни одной целой, пока он не затих. А я так ничего и не смог сделать.

За эти два дня мои волосы покрылись инеем, а лицо — паутиной мелких морщин.

Они стояли на остановке, когда в их хрупкие жизни врезался на всей скорости пьяный водитель. Мгновенная смерть, без права на шанс. Без права на прощание. На последний взгляд.

Почему, так тонко чувствуя их обоих, я не увидел отблеска смерти в их глазах в то утро?

Опять та же песня. Может, она и была тем знаком, который я тогда не уловил.

31 и 8. Я всегда пропускаю эти страницы, когда что-то читаю. Пару пропущенных моментов из книги — ни на что не повлияют. Пару пропущенных моментов из их жизни — равноценно отрезанию пальцев.

Я избавился от друзей и знакомых — чтобы посвятить всего себя без остатка воспоминаниям, чтобы вырисовать полную картину и понять причины. Чтобы узнать — почему я заслужил эту невыносимую утрату. Сейчас это самое важное для меня…

Но иногда мне становится страшно — и тогда я меняю пьянство дома на пьянство в каком-то захолустном баре.

— Официантка, повторите!

Снимаю очередной невидимый снимок с веревочки моей памяти.

На двухлетие наших с Евой отношений я преподношу ей подарок — мы переезжаем со своих общежитий в съемную квартиру. Я как раз получил прибыльную работу — нужно было расписать одну церквушку — и мог позволить содержать ее, еще студентку, и себя. Это был самый счастливый день в нашей жизни — когда мы второпях перевозили свои скромные пожитки в гостинку.

Она была моей музой и натурщицей, моей любимой. Ее родное лицо отобразилось во множестве моих работ. Я хотел рисовать только ее, без устали, днями и годами. Я раздаривал часть ее души, чтобы ее же увековечить.

— Дэн, я вот о чем размышляла. Я думаю, что творческие люди — писатели, художники и другие — знают и ощущают больше других. Мне кажется, их фантазии, воплощенные в своих работах — это часть скрытой от других правды. А еще они маги или волшебники — ведь их творчество способно влиять на людей и менять их жизнь. И это, наверное, так замечательно писать о чем-то хорошем, ведь в нашей жизни так много страхов и зла. Писать о любви, красоте, природе — об этом ведь так мало пишут теперь. Рисовать яркими красками, а не марать серостью бумагу. Вызывать позитивные эмоции. Ведь людям, погребенным под своими проблемами, заботами, болезнями так не хватает света и радости.

— Думаю, ты права. Но когда писатель счастлив, разве ему хочется писать? Принято считать, что творчество чаще рождается из боли и разочарований, страданий, нежели из большой любви.

— Как у Аэши и Калликрата?

— Да. Но у них тоже не обошлось без боли, предательства и смерти.

— Мне нравится их история. Их любовь так сильна и горяча, что они ни на секунду в своей жизни не забывают о ней. Даже после смерти. Рождаясь заново, они ищут друг друга, чтобы вновь соединится, слиться душами. И пусть в этой, очередной, жизни они будут счастливы всего миг — но две тысячи лет ожидания того стоили. Я думаю, что память о любви не должна умирать, а передаваться по наследству с новой жизнью. Может, и мы с тобой новые воплощения Аэши и Калликрата?

С ней я всегда чувствовал себя умиротворенным и добрым, что даже не верилось, что мужчина способен так ощущать. Расставаясь на весь день, разбегаясь по своим делам, мы встречались вечером, будто после длительной разлуки. И очень много обнимались, согревая друг о друга наши души.

Я заархивировал снимок с фрагментом нашей жизни и поместил его обратно на свое место в хранилище моей памяти.

А что со мной стало сейчас? Удрученный, рано поседевший нервный алкаш. Она бы ни за что не подумала, что я могу так измениться. Без нее.

— Официантка, еще виски, пожалуйста!

Спустя два года совместной жизни, как раз после окончания Евой университета, мы расписались. Свадьбу как таковую не играли. Просто посидели в ресторанчике в кругу друзей. Ева даже платье не покупала, она не понимала всей этой свадебной канители. Я же все равно стремился сделать все, чтобы она чувствовала себя невестой. Заказал эксклюзивные кольца из белого золота, и порадовал ее ключами уже от нашей квартиры, купленной в кредит. В планах было пополнение семейства, а это, я считал, невозможно в чужой крохотной гостинке, пропахшей чужими жизнями и смертями…

Звон бокалов, ее улыбка, наше счастье. Это был незабываемый момент — официальное начало нашей общей жизни и четырехлетие любви. А когда наша любовь пошла в первый класс — у нас родился Максимка. И я ощутил счастье. Полноценное, яркое, потрясающее.

— Официантка, еще 50!

Сегодня мне все можно. Сегодня Максимке было бы 14. За тебя, сын!

Максимка. Копия мамы — черные волосы и глаза цвета берлинской лазури. Я помню каждый день нашей жизни, все по датам и часам. Благо, у меня было на это 6 лет.

А потом этот город все-таки отнял у меня то, чем я дышал.

Но они ведь где-то есть, существует. По крайней мере, я продолжаю их жизнь в своих картинах. Может, произойдет какая-то обратная реакция, как с Дорианом Греем — и нарушая законы материального мира — они вернутся.

И мне кажется, что это уже начинает происходить. Однажды я увидел, как из картины вырывались маски с их искаженными лицами. И тогда в пьяном угаре я решил, что, если буду бесконечно их рисовать, это продлит их существование в этом мире.

Теперь они снова могут видеть. И никто одновременно не видит столько, сколько они. Они смотрят глазами Белоснежки и гномов на ребятню в столовой детсада; им молятся люди в церквях и храмах, как Деве Марии и младенцу Иисусу; они смотрят со стен гостиных, спален и фойе глазами персонажей множества картин. Они смотрят на меня в моей квартире

Но иногда мне становится безмерно грустно. Грустно оттого, что как бы долго их лица не цеплялись за стены и за холсты, когда-нибудь Вечность превратит мои рисунки в пепел, и их картинные души покинут этот мир.

Если бы я мог договорится с Вечностью. Дать взятку. Чтобы она сохранила след их пребывания на земле… Если бы я мог… Но я всего лишь вселенная на коленке… Закрыть кран — и я перестану существовать.

— Официантка, повторите!

Мой дракон

В моей хрупкой душе жил маленький дракон. Он был теплым и тихим. По утрам он шуршал крыльями, стараясь нежно меня разбудить, а по вечерам свистел мне еле уловимую мелодию, чтобы я мог беззаботно уснуть.

Когда мне было тревожно, я чувствовал его силу и защиту — и успокаивался. Когда мне пытались причинить зло, он расправлял крылья и извергал пламя в мое сердце, чтобы я помнил, что не смею сам так поступать с другими. А когда я любил, он выделывал внутри меня виражи, которые щекотали мое нутро и заставляли смеяться.

Я был счастлив и держал его внутри себя, тем самым обрекая его на смертность и заключение. И однажды поняв его жертвенность ради меня — я решил отпустить его на свободу.

Я открыл окно, сосредоточился — и выдохнул его из себя. И увидел, каким прекрасным он был. Его полупрозрачные чешуйки отражали солнце и облака, а зеленые глаза собрали в себе все оттенки природы.

Дракон покружил над моей головой и улетел в неизвестность. А я, обмякнув, закрыл заплаканные глаза руками и упал на колени. А когда открыл — увидел под собой море: синее, бирюзовое, черное. И понял, что я лечу…

Жаба

В лесу на небольшом болоте жила жабья семья. И была среди них одна мерзкая жаба, вся покрытая огромными бородавками. Жаба эта была вся из себя — наглая, противная и эгоистичная. Она считала, что все ее сородичи слишком слабые, мелкие и тупые. Поэтому, как только на болото залетали комары, жуки или мухи, она без зазрения совести наперебой ловила их, не давая полакомиться более мелким лягушкам. Главным для жабы было — ее выживание. И больше всего она любила хорошенько набить свой желудок, а потом громко петь песни.

Со временем все ее жабье семейство вымерло от голода. Но жабе так было даже лучше — теперь ей не надо было прыгать впереди всех, чтобы поймать добычу, а можно было просто сидеть на месте и поджидать какого-нибудь жучка-дурачка.

Жила бы она так и дальше, но мертвые тельца жабьей родни начали разлагаться — и болото пропиталось их тухлым, зловонным смрадом. Вода гнила, и комарам уже не хотелось подлетать на болото. Но ужасней всего воняла сама жаба. Правда, это ее тоже не смущало. Она сидела на комке мха, выглядывающего из заплесневелой воды, и пела песни. Пока не поняла, что смертельно проголодалась, а еды вокруг нет.

Недолго думая, мерзкая жаба начала пожирать трупики своих разложившихся сородичей. И вскоре поняла, что их вкус ей нравится, и другой еды ей уже не хочется.

Но мертвые тушки были заражены глистами, и в желудке у жабы паразиты распробовали, что живые внутренности намного вкуснее падали — и стали пожирать ее изнутри. Жаба еще не знала, что теперь добычей стала она, и все также, насытив свое пузо трупами, беззаботно пела. Как вдруг ее кваканье исказилось и превратилось в хрип, а из ее пасти брызнула кровь. Испугалась жаба и стала молить жабьего бога о помощи, потому что ей очень сильно хотелось жить.

И тут в болото вступила нога человека. Из последних сила жаба выпукнула из себя тихое «ква». Человек заметил земноводную и сказал: «О! То, что нужно», поднял ее за дряблую кожу и бросил в банку. «Чмяк», — приземлилась жаба и подумала: «Здорово! Сейчас меня спасут, и я снова буду жрать жирных букашек, какать и петь».

Человек принес банку с жабой в большую белую комнату и поставил на стол. «Дивный новый мир», — подумала жаба, осматриваясь по сторонам в поисках мух. Латексные пальцы вытащили ее за лапки из банки и привязали их к дощечке с гвоздями, будто распяли. Жаба дернулась, но тут в ее липкое брюхо вонзился скальпель. «Ква», — булькнули кишки жабы и вывалились наружу. «Фу», — сказал человек, увидев сгнившие внутренности и выползающих паразитов. И выбросил жабу в мусорное ведро. Ибо гнуснее ее жизни была только ее смерть.

Сон. Кровь богов

Сегодня море было как никогда неистовым и безжалостным. Волны бушевали словно дикие звери, пытаясь поймать жадными ртами трусливо кричавших чаек. С очередным ударом они выбросили на берег матроса, выжившего после кораблекрушения, и будто испугавшись, затихли…

Странник лежал, уткнувшись лицом в песок. Он был истощен… Могучее солнце обжигало его плечи, мокрые лапы щекотали пятки, а в рот набились острые ракушки. И казалось, не осталось в нем уже ни капли жизни.

Спустя какое-то время отвергнутый морем чужестранец очнулся, повернулся на бок и увидел склонившегося над ним бородатого старика с палкой в руке. «Ты принёс воду?», — спросил он.

Моряк, собрав все силы, перевернулся на спину и простонав от боли приподнял голову. «У меня нет ничего с собой, всё утонуло», — прохрипел он.

«На этом острове нет пресной воды», — объяснил старик…

«А что же вы пьете?», — удивился чужестранец и заметил, как к нему приближалось какое-то местное племя… Чужеземцы, как и старик были одеты только в набедренные повязки из пальмовых листьев.

«Росу, кокосовое молоко и кровь богов», — ответил старик.

Люди с племени подошли к страннику и поклонились. Моряк попытался привстать, чтобы оказать такую же честь, но бессилие сломило его волю.

«О, бог, ты принёс нам воду?», — спросил старейшина племени.

Гость едва смог помотать головой. И вдруг его зрачки расширились от ужасного предчувствия…

«Так выпьем же крови бога!», — крикнул старейшина.

Чужеземцы погрузили моряка на носилки, украшенные цветами, и унесли вглубь острова… И только море снова разбушевалось, будто скорбя по кому-то родному…

Сон. Козлы

Как-то мне приснились большие рыжие козлы с мохнатой шерстью, пасущиеся у порога бабушкиного дома. Мы с бабулей наблюдали за ними, стоя в стороне.

Спустя какое-то время из соседнего двора пришёл худой лысый козёл. На ноге у него была большая рана, из которой торчала прорвавшая мясо кость. Больной зверь вонял запекшейся кровью и старостью. Но он тоже хотел беззаботно пастись вместе со всеми…

Увидев сочную зеленую траву, он громко упал на костлявые колени и высунул шершавый язык, чтобы оторвать пучок. Но тут один из рыжих козлов, оторвавшись от братского пиршества, подбежал к нему и бесцеремонно повалил на спину. Лысый козёл не мог сопротивляться из-за своей слабости и только громко блеял. А рыжий козёл уже жадно впивался в кишки больного и разрывал их, мотая головой…

Крики старого козла были настолько душераздирающими, что я во сне закрыла ладонями глаза. А когда открыла снова — увидела, как из его распоротого живота фонтаном бьет кровь…

Не знаю, почему я ничего не сделала, чтобы ему помочь… Может, потому что нельзя вмешиваться в дела природы или потому, что я только жалкий наблюдатель, не имеющий права что-то изменить? Я лишь обернулась к бабушке, стоящей рядом, и с горечью в голосе сказала: «Даже львы не едят друг друга»…

Она посмотрела на меня с удивлением и ответила: «Так это же козлы»…

Сон. Мертвые акулы

Я шла по заброшенному парку, бродила по потрескавшимся от времени тропинкам, всматривалась в очертания кустарников, напоминающих животных, переходила ручьи по каменным мостам… Но вскоре дорожки закончились, и мне пришлось пробираться сквозь запутавшиеся ветки деревьев. Казалось, они сговорились не пускать меня дальше и крепко сцепились «руками».

Когда я наконец выбралась из зарослей, оказалась на холме. Внизу шумел океан, устеленный серым туманом. Я покатилась с горы вниз, вспахивая ногами, словно плугом, податливую землю, и оказалась у кромки пугающе темной воды. Но мне обязательно нужно было плыть, иначе, я чувствовала, случится что-то непоправимое — конец всего.

Мимо меня проплывали люди в прозрачных лодках. Я тоже легла животом в одну из оставленных на берегу посудин и оттолкнулась. Управлять лодкой не пришлось, она сама несла меня вслед за другими.

Сначала я наблюдала за отрешенными лодочникам, а потом взглянула на дно лодки. Сквозь синюю воду были видны очертания гигантских серых акул. Я стала всматриваться. Их мертвые рыла были устремлены вверх. Казалось, будто кто-то привязал этих громадин хвостами ко дну. Некоторые их них почти касались пастью моей лодки. Часть акул уже успели разложиться, и только выбеленные морской водой челюсти напоминали об их былом величии.

И вдруг я увидела, что над мертвыми плавают живые акулы-альбиносы. Мое тело непроизвольно задрожало. Лодка зашаталась. И казалось, что я вот-вот свалюсь в воду и уйду на мертвое дно вселенского океана.

Но тут парень, который плыл в соседней лодке, заметил мой испуг. «Они нас не тронут. Разве что когда у кого-то случится хоть маленький порез. Вот такой», — сказал он и царапнул ножом мою ногу.

Я посмотрела с ужасом на царапину. Белые акулы, касались моего живота в прозрачной лодке. Я готовилась к смерти. Но рана не кровоточила, и вскоре я успокоилась.

Надо мной хохотали чайки. А я плыла дальше, до конца света, и теперь чувствовала себя бессмертной.

Сон. Страх

Снилось, что мы с тобой плыли в узкой деревянной лодке по непроглядному океану. Наша посудина была мелкая, и мутная вода постоянно заливалась внутрь… Это пугало. Мы направлялись к сооружению далеко впереди, чтобы передохнуть. Силы покидали нас. И тут я увидела плавник акулы.

Меня сковал страх, что акула перевернет лодку — и мы рухнем в ее темный подводный мир, где она разорвет нас, чужаков, на части. А ты была почему-то невозмутима, будто наверняка знала, что мы обязательно доберемся до цели.

Вскоре мы причалили к металлической платформе, заброшенной после прекращения добычи нефти. Привязали лодку и вылезли на одну из толстых железных балок. Сели и поджали колени.

Под нами продолжала плавать акула. Мы молчали. Я смотрела вдаль и тоже постепенно начала успокаиваться… Я пыталась принять свой страх, в надежде, что он исчезнет.

Передохнув, мы снова отправились в путь. Акулы уже не было, или мы перестали ее замечать.

Вскоре вдали показался берег, на котором нас ждали люди. Они приветствовали и радовались за нас. «Добрались», — вздохнули мы и подали им руки.

Оглавление

Мистические рассказы

  Дай, Дай, Дай!

  Из каморки

  Леля и красный волк

  Паучья яма

  Хищник на красном пикапе

  Блакита

Сказки

  Мертвый художник и ворон

  Принцесса-собака

  Черный сом

  Бесконечная сказка

  Третье чудо. Постапокалиптическая сказка

Миниатюры и сны

  Диалог с отражением

  Вселенная на коленке

  Мой дракон

  Жаба

  Сон. Кровь богов

  Сон. Козлы

  Сон. Мертвые акулы

  Сон. Страх Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg