«Конфронтация»

Алан Силлитоу Конфронтация

Алан Силлитоу, один из английских романистов-«регионалистов», которые, выступив в 50-е годы, обратились в своих произведениях к жизни и заботам провинциальных героев, часто из рабочей среды. Силлитоу родился в 1928 г. в Ноттингеме, одном из индустриальных городов Мидлендса. Самый, вероятно, знаменитый из его героев — молодой фабричный рабочий Артур Ситон из первого романа писателя «В субботу вечером, в воскресенье утром» (1958). По этому роману впоследствии был поставлен известный фильм. Оставил Силлитоу свой след в литературе и как автор рассказов: самая, пожалуй, знаменитая из его новелл — «Одиночество бегуна на длинные дистанции». По ней был также снят знаменитый фильм.

Хотя фоном действия нескольких романов Силлитоу служит его родной Ноттингем, в других своих произведениях он попытался расширить горизонты своего творчества, хотя удача сопутствовала ему в разной степени. Рассказ «Конфронтация» взят из антологии произведений Силлитоу «Вторая попытка и другие рассказы», выпущенной в 1981 г. издательством «Джонатан Кейп», с разрешения которого мы и помещаем рассказ в нашем журнале.

— Когда я видела вас в последний раз, год тому назад, — сказала Мэйвис возмущенно и с большим разочарованием, чем ему хотелось бы, — вы мне сказали, что вам осталось жить всего три месяца.

Он живо припомнил это, размышляя в то же время, что обман — это такая болезнь, от которой не существует никакого лечения. Однако от нее можно избавиться, когда отпадает необходимость в подобных грубых хитростях. Иными словами, можно отучиться от вранья просто в процессе возмужания. Он надеялся, что это было исключительно делом времени И что, хотя старые привычки не умирают, они могут попросту улетучиться.

Это произошло на вечере у Джун и Адриана, катастрофа, которую действительно трудно забыть. Что еще важнее, его уловка не сработала, так что он вполне мог бы обойтись без вранья. Отрицать, однако, не приходится — он соврал и не без удовольствия. Он мог только извиниться перед ней — во-первых, потому, что он все еще пребывал здесь, на земле, и она могла напомнить ему об этом, а во-вторых, потому, что он все еще был жив и мог-таки соврать снова.

Его извинения как будто не сильно изменили дело. Ее неодобрение было столь глубоко, что ему пришла мысль о возможности получше познакомиться друг с другом. Она наблюдала, как он вынул из кармана сигарету, потом снова спрятал ее. Значит, все-таки он не собирается больше лгать. Или, может, это просто означает, что он сегодня не собирается много курить. Он показывал ей, что он будет меньше дымить, так что по крайней мере он не может с достаточной убедительностью повторить прошлогоднюю ложь.

— Мне осталось жить три месяца, — сказал он.

Она засмеялась. Громко. — Вы шутите.

Складки ее красного с белым запахивающегося африканского платья-сафари заходили от смеха. Она была большая со светлыми волосами, и, разговаривая с кем-то несколько минут назад, он услышал, что она только что ушла от мужа. Он подумал, что все пошло бы гладко, если бы он не произнес эту глупую ложь.

— Да нет, я не вру и не шучу, хотя, признаться, звучит глупо. Хорошо бы, господи, если б я шутил. Мне сказали только сегодня днем. — Он смотрел ей прямо в лицо, наблюдая, как меняется выражение. Если не поступать безжалостно с людьми, которые сами ставят себя в глупое положение, они в тебя больше никогда не поверят.

На ее лице отражался внутренний ужас, словно она достигла ранее недосягаемых глубин собственного бессердечия, что напугало ее куда больше, чем любой переплет, в котором он мог очутиться из-за того, что ему осталось жить всего три месяца.

— Мне очень жаль, — сказал он, — правда, жаль. Я не должен был вам говорить. Вы первая. Для чего мне вас этим обременять? Даже моя жена еще не знает. Впрочем, я только сегодня услышал и еще не был дома. Отправился на порно-фильм в Сохо, а потом прямо на сборище к Джун и Адриану.

Они стояли в маленьком садике, где всего несколько человек кроме них искали спасения от оглушительного шума — большинство считало, что на улице еще слишком сыро.

— Вы здесь потому, что знакомы с Джун… или ваш друг — Адриан? — спросил он, надеясь, что это можно было бы принять за героическую попытку переменить тему.

Его легкий северный акцент вновь вызвал ощущение, что, быть может, он все-таки врет. Единственное, что положило конец ее недоверию, это то, что ни один человек на свете не станет врать о таких вещах. — Я знаю обоих, — сказала она ему.

— Я и сам-то не верю, — сказал он, — так что если вы думаете, будто я лгу, я вас понимаю.

Может, в сад вышло так мало народу, размышлял он, потому что рядом шоссе и огромная полоса оранжевого натриевого света, пылавшая над живой изгородью, была способна проникнуть своими всепроницающими лучами в любое сердце и открыть там ту ложь, к которой все прибегали в подобных случаях. Но против чудовищной лжи этот свет бессилен.

Она считала, что было нечестно выделить ее, чтоб нагрузить такой ужасной информацией. Все равно как, если бы кто-то подошел к ней и женился на ней без ее согласия. Ее душу запродали на каком-то подпольном рынке рабов. В то же время она чувствовала себя польщенной, что ей первой сообщили, хотя и сохранялась гнетущая неопределенность.

— Забудьте, — сказал он. — Не нужно было мне говорить. Я чувствую себя довольно глупо.

Ее муж никогда ей ничего не говорил. Если бы доктор сказал ему, что он скоро умрет, он утаил бы это сообщение и покинул этот мир, не проронив ни вздоха, предоставив ей угрызаться тем, что она запилила его до смерти. Она часто, бывало, с жаром восклицала: «Почему ты ничего не говоришь? Скажи что-нибудь ради бога!» Однажды, когда они улеглись, обменявшись за день всего несколькими словами, она дружелюбно сказала: «Расскажи мне какую-нибудь историю, Бен». В ответ он даже не проронил «спокойной ночи». Слава богу, все это кончилось.

Она коснулась его запястья. — Все в порядке. Лучше сказать. — Стакан, который она держала в руке, был пуст. В сиянии натриевого света было трудно сказать, бледен он или нет. При таком освещении все выглядели отвратительно, и она поняла, почему остальные по большей части остались в доме. Наверно, Джун с Адрианом купили дом летом, когда стоят долгие дни.

— Нет, не лучше, — сказал он, — но я отношусь к тем людям, которые ничего не могут с собой поделать. Если я не говорю, я не живу. Я часто задаюсь вопросом, говорю ли я во сне.

Она читала, что смертельная болезнь почти всегда бывает вызвана тем, что духу больного что-то мешает вырваться наружу и расцвести, — или просто отсутствием возможности поговорить о себе и своих проблемах. По этой части ему как будто жаловаться не на что, хотя в каждом правиле, говорят, есть исключения.

— Я часто подумывал купить какой-нибудь сверхчувствительный современный японский магнитофон, который включается от звука голоса, — говорил он, — а потом проиграть все утром и посмотреть, что я там за ночь наплел — нечто глубокомысленное, или банальности, непристойности, просто детский лепет.

Ее муж, работавший в рекламе, так верил в силу произнесенного слова, что обыкновенно говорил очень мало, кроме разве что на работе, где это могло быть записано, а затем расшифровано секретаршей и использовано для того, чтобы заработать. Она стала копаться в закоулках собственной души, выискивая, что бы сказать. Может, ее муж и был прав, когда в ответ на одно из ее язвительных обвинений, что он никогда ничего не говорит, рявкнул: «Для молчания нужны двое».

— Да так никогда и не купил, — рассмеялся он. — Очень уж дорого. Как бы то ни было, я мог наговорить такого, что сам бы до смерти испугался! Кто знает. Во всяком случае, когда я говорю, я люблю решать, что я скажу, хоть на одну-две секунды до того, как скажу.

— И сейчас вы так и делаете?

Через отворенную двустворчатую дверь выходили люди, держа тарелки с едой. Если у них есть занятие, скажем, поглощение пищи, им нипочем ни цвет натриевых ламп, ни сырость.

— Совершенно точно, — сказал он. — Но поскольку я говорю с вами, я не позволю, чтобы это меня останавливало.

Северный акцент, как он ни был легок, теперь не то что не вызывал недоверия, а действовал как-то успокаивающе. Если бы он при своем акценте говорил мало, это производило бы просто комическое впечатление. Но ему было что сказать, и это меняло дело. К тому же, как она полагала, он пользовался этим для благой цели.

— Чем вы занимаетесь? — Вопрос был не ахти, но все же лучше, чем ничего.

Он назвал одно из небольших издательств, которое стремилось превратиться в крупное, что у него, однако, продвигалось с трудом. — Я работаю у них, но придется отказаться. Force majeure[1].

— Может, дела обстоят не так плохо, как вы думаете.

— Эта же мысль приходит и мне в голову — чуть не каждую секунду. — Ему вдруг это надоело, и он подумал, что если не уйдет и не поговорит с кем-нибудь еще, он и впрямь через три месяца — или даже через три секунды — умрет от скуки. Мне надо раздобыть чего-то выпить, — сказал он, глядя вниз. — Скоро вернусь.

Потом она видела его издали — он был поглощен разговором с кем-то. Он очутился за ней, когда они по очереди накладывали еду, обернулся назад — забыл взять завернутый в салфетку прибор — и посмотрел на нее так, словно смотрелся в зеркало. Слава богу, она вовремя удержалась от улыбки и не проронила ни слова. Положив на тарелку всего понемножку, он прошел через комнату и заговорил с женщиной с седыми волосами, каменным лицом и большим бюстом.

Некоторое время она наблюдала за ним в уверенности, что он отнюдь не мусолит все ту же трагическую историю, которую он выдал ей, хотя и не сомневалась, что и на эту новую можно было клюнуть с равным успехом. На нем был вечерний темно-синий костюм прекрасного покроя; черные волосы, темные глаза, благодаря которым он при комнатном свете казался еще бледнее.

Она спросила у кого-то, кто он такой, и тот ответил: — А, это Том Бармен, — словно даже разговаривать с ним было опасностью, которой не подвергал себя ни один здравомыслящий человек, так что она отправилась наверх, где Джун с Адрианом хранили телефонные книги, и выяснила, что живет он на Масуэлл-Роуд, неподалеку отсюда. Она набрала номер. Ответил женский голос. — Это миссис Бармен? Боюсь, что у меня есть для вас довольно печальная новость. — Так или иначе кто-то же должен был ей сказать.

— Что бы вы предпочли: быть мужчиной или женщиной? — спросила Джой Эдвардс, когда Мэйвис спустилась с лестницы.

— Зависит от того, как долго, — сказала она.

— Целый день, — рассмеялся Харри Силк, положив руку на свою лысую голову; его мышцы вздулись под футболкой.

— Пять минут, — сказала его жена, которая была на сносях.

Это больше похоже на вечеринку, подумала Мэйвис и сказала: — И то, и другое сразу? Или по отдельности? — и направилась к бару за следующим бокалом белого вина, теперь уже не беспокоясь о том, напьется она или нет. Она сказала все, что нужно, по крайней мере на один вечер.

Когда раздался звонок, еле слышный из-за шума, она подумала, что это за кем-то прибыло такси. Было уже за полночь, и один или двое гостей ушли. Сквозь толпу протиснулась высокая женщина — она все еще была в пальто. У двери в кухню раздался грохот разбитых (пустых) кофейных чашек, хотя виной тому не была вновь прибывшая женщина.

Она услышала, как кто-то сказал:

— Это Филлис Бармен.

Год спустя она встретила его на коктейле у какого-то издателя, в огромном новом отеле «Дуглас». Она увидела, как в толпе чья-то рука запустила окурок так, что он попал не в пепельницу, а в блюдечко с арахисом. Подняв глаза, она увидела, кто это был. Одет он был все в тот же костюм — или очень похожий.

— Разве? — сказал он в ответ на ее упрек. — Очень об этом сожалею. Эти вечеринки — такая смертельная скука.

— Последняя, на которой мы встречались, как мне казалось, закончилась довольно бурно, — напомнила она ему.

— Благодаря вам. — У него был такой вид, точно ему хотелось, чтобы это ей осталось жить три месяца… а то и меньше.

— Полагаю, нам обоим следует принести извинения, правда.

С этими своими предположениями она просто попадала пальцем в небо, сказал он про себя. У нее мозги набекрень, вся чертова коробочка не так устроена.

По его озорному взгляду она почувствовала, что все поняла неверно. Это был дьявольский взгляд. Она была рада, что рядом были люди.

— Я вас выбрал, — сказал он. — Я знал, что могу на вас положиться, хотя вы так долго добирались до телефона, что я начал подумывать, уж не ушибся ли я. Но когда я увидел, что вы поднимаетесь по лестнице, я знал, что поставил на выигрыш.

По крайней мере тогда он принимал ее всерьез.

Она принимала его тогда всерьез, что было не дурно.

— Мне была нужна еще одна публичная ссора с женой, чтобы положить конец моему смертельно тоскливому браку, — сказал он. — Ей это тоже было нужно, так что вам незачем угрызаться по этому поводу. Совершенно обоюдное желание. Теперь мы прекрасным образом избавились друг от друга. Заметьте, мне было действительно жаль Адриана и Джун.

— Мне тоже.

— Но они не могли бы сказать, что в эти последние полчаса они скучали. Однако я с тех пор их не видел.

— Они скучают по вас.

— Уверен, что скучают.

Она не могла удержаться от соблазна позлорадствовать.

— Вы все это просто выдумали задним числом.

— При моем взгляде на вещи такого понятия, как заднее число, не существует.

— Ничего вы этого не планировали, — настаивала она.

Ей казалось, будто ей так сильно дали под дых, что когда после коктейля в «Дугласе» он пригласил ее пообедать с ним, она согласилась; с тех пор у нее никогда не было ни минуты на то, чтобы подумать, правильно ли она поступила. Становилось, однако, все очевиднее, что, поднимаясь наверх звонить на сборище у Адриана и Джун, она ничуть не меньше строила тайные планы, и было довольно легко удостовериться с годами, что и он знает об этом.

1

Force majeure (франц.) — чрезвычайное обстоятельство.

Оглавление