«Крис и Шанелька [СИ]»

Крис и Шанелька [СИ] (fb2) - Крис и Шанелька [СИ] (Крис и Шанелька - 1) 718K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Блонди

Блонди Елена КРИС И ШАНЕЛЬКА

Посвящается нам

Все события и персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными событиями и именами случайно

Предисловие

Случилось так, что реальность в очередной раз решила проверить нас на прочность. Что же делать автору, если отключен свет, не греют батареи, а за окном совершенно безнадежная поздняя осень, грозящая перейти в унылую зиму с кучей проблем. Конечно, сесть и написать что-нибудь легкое, летнее и радостное. Что я и сделала. Легкого и радостного вам чтения. Летнего.

Глава 1

— Ничего не хочу!

— А я ничего и не предлагаю. Пока.

— А ты предложи.

Крис аккуратно повернула, перевела взгляд с зеркала на сидящую рядом подругу. Та, нахмуря светлые брови, пыталась удержать подбородок на согнутом колене, обхваченном руками. Машину качнуло и нога съехала по сиденью. Шанелька выпрямилась и, покусывая губу, уставилась в окно. Мимо плавно уходили одинаковые серые и бежевые многоэтажки, проплыл зеленый куб супермаркета, с обочины нерешительно проголосовал дяденька, увешанный рюкзаком и пакетами.

— Заправиться надо, — предложила Крис, сворачивая к столбам, подпирающим навес с бензоколонками, — и хватит уже горе мыкать, отвлекись, посмотри, какая вокруг красота.

— Н-да? — Шанелька скрутила в жгут длинные волосы, чтоб не мешали, и послушно огляделась на серый асфальт, фонарные столбы с рекламными растяжками и гулкое пространство под высоким навесом, — угу, красота.

— Сходишь с деньгами?

Крис подвела машину, остановила и вышла, Шанелька выбралась тоже.

Поведя плечами под белой тишоткой, неспешно отправилась к кассе. А Крис осталась возле машины, рядом с парнишкой в безумно фиолетовом комбинезоне с серыми лямками и карманами, который совал в бензобак пистолет.

От кассы Шанелька махнула подруге рукой и уже быстрее побежала вдоль стены к туалету, исчезла за белой дверкой.

Тут, под навесом, солнце не жарило, как снаружи, гудели машины и насосы, от кассы слышался невнятный говор, и на углу, дальше туалетной двери, вольно сидели рабочие в комбинезонах, покуривали, разглядывая синий автомобильчик и высокую смуглую женщину рядом. Крис поправила гладкие черные волосы и внимательно оглядела сидящих. Один помахал испачканной в краске рукой. Его она оглядела еще внимательнее. И отвернулась. Встала прямее, переступая спортивными сандалиями. Пока она оценивала тружеников краски и побелки, к колонке подъехал еще один автомобиль, темно-вишневый жигуленок, изрядно потрепанный, но весь расписанный яркими надписями и изрисованный картинками. Водитель сдвинул на лоб черные очки-капли и вежливо улыбнулся в ответ на заинтересованный взгляд. Нагнулся к сиденью, доставая что-то. Черная майка натянулась на широкой спине, свет пробежал по буграм плеч.

— Чебурек, — сказала над ухом Шанелька и Крис вздрогнула, поворачиваясь.

— Ты мне предложи чебурек, — объяснила та, усаживаясь на свое место, — и я соглашусь. Есть хочу.

— Погоди с чебуреком! — Крис тоже уселась и рукой повернула голову подруги, — погляди лучше!

Водитель раскрашенного авто уже стоял рядом с распахнутой дверцей, вытирал руки извлеченной ветошкой и осматривал свою машину. Был он строен, в меру мускулист, русые волосы стрижены коротко, а впереди примяты очками. На широких штанах оттопыривались карманы, явно чем-то набитые.

— Угу, — кивнула Шанелька и напомнила, — я про чебурек… с мясом.

Усаживаясь, Крис закатила темные карие, почти черные глаза.

— Ты меня поражаешь, Нелька. Он тебе что, вакцину какую вкатил? Посмотри, какой мэн! Просто супер. Ну, тебе что, улыбнуться ему лень? Со значением. Теперь до пенсии всех будешь сравнивать со своим козлиной?

— Он задом стоит, — защитилась Шанелька, — и потом, ну да. Я что тебе, незнамо кто? Будто это так просто, один сбежал, дайте мне другого. Я, между прочим…

— Уже передом. Быстро! Улыбайся!

Мэн, который просто супер, вытирая руки, шел к ним, и Шанелька, вытягивая из нутра машины загорелую ногу в таком же спортивном сандалике, как у подруги, послушно улыбнулась, сначала широкой груди, обтянутой черной майкой, потом боку с опущенной мускулистой рукой, потом… красивой спине и загорелым локтям — левый совсем коричневый, ну да, шоферит, выставляя его в окно.

Подтянула ногу обратно и, прижимая ладони к пылающим щекам, потребовала сердито:

— Поехали отсюда!

Крис с сожалением посмотрела, как объект стоит рядом с курильщиками, смеется, прикуривая сам. И завела машину, плавно выворачивая ее к яркому солнцу.

— Ладно тебе, — говорила успокаивающе, — ну прошел, так он нас не заметил просто. Чего позор? Да не видел он твоей ноги. Что? И вовсе не дура. Нефиг на себя клеветать, нашла дуру. Ты однозначно умнее его.

— Откуда знаешь? — Шанелька снова сидела прямо, мрачно глядя вперед, на плавно поднимающуюся дорогу, — по спине определила?

— Нет. Просто ты умнее многих. А то, что тебе болтал твой череп с костями, особенно в последний год, когда гнобил, забудь, поняла? Выбрось из головы навсегда!

— Была бы умная, я бы с ним не связалась вообще! Да вы все надо мной ржали. Даже говорили иногда. Деликатно. А я? Уперлась. Тоже мне, в радостях и горестях. Подруга дней. Суровых. Если хочешь знать, мне даже Тимка говорил, про него!

— Да, — согласилась Крис, — видишь, и сын у тебя умница.

— А на мне природа отдохнула как раз.

Крис вздохнула, краем глаза видя скорбный профиль подруги, укрытый прядями белокурых волос. Ну что тут скажешь. Если у Шанельки ума хватает возразить каждому ее слову. А согласишься, с тем, что дура, конечно, обидится, потому что это не так.

— Убила бы, — отчаявшись, подытожила свои мысли, — вон твои чебуреки, с кошатиной. Не передумала?

— Меня? Нет, хочу, два сразу.

— Его! Ты и так помрешь, если будешь в придорожных забегаловках кушать всякую дрянь. С сыром, а?

— С мясом, — непреклонно возразила подруга, — с мясом, отравлюсь, и помру, буду лежать красивая, бледная, а вы все вокруг плакать и рвать волосы. На себе. Что не уберегли.

— Череп не будет рвать. У него их почти нету.

— Будет. На голове нету, — уточнила Шанелька.

И обе, смеясь, выбрались снова на жаркое солнце, к пестрому базарчику, полному жарких людей, фруктовых прилавков, киосков с хлебами и булками, длинных рядов под шиферными навесами.

Пока дамы, переминаясь загорелыми ногами в удобных сандалетах, стоят в очереди за чебуреками с кошатиной, мы можем посмотреть на них внимательнее и заодно узнать, куда и зачем едут на автомобиле две молодые женщины, ведущие веселые беседы на не очень веселую тему.

Кристине тридцать три. Смуглая брюнетка чуть выше среднего роста, с роскошной грудью и широкими восточными бедрами. Гладкие черные волосы недавно стильно пострижены у столичного мастера, коротко, почти мальчиково, и это ей очень идет, подчеркивая высокие, тоже восточные скулы и подкрашенные перламутровой помадой губы. Она преуспевающий юрист, живет в московском пригороде, в небольшой квартире с недавно оплаченным первым взносом, и вот приехала в отпуск, к подруге, чтоб прогулять ее по крымским дорогам, отвлекая от недавнего краха отношений.

У самой Крис с отношениями все в порядке и все налажено. Ее Саша, которого Крис называет Алекзандер, живет и работает в Питере, прилетает пару раз в месяц, а другие пару раз Крис летает или ездит к нему. И между ними договоренность, что требовать друг от друга верности они будут с того момента, как станут вместе жить, вести общее хозяйство, и может быть, распишутся, потому что вместе станут жить не просто так, а родят, наконец, ребенка. При этом, договоренность совсем не мешает Крис хранить верность своему Алекзандеру, так же, как он не пытается бегать за посторонними юбками. У них все хорошо.

Немного не так у тридцативосьмилетней Шанельки. Вернее, совершенно не так. Когда-то она «сбегала замуж», не успев опомниться, родила себе на двадцатилетие сына Тимку, а через пару лет брак как-то сам собой развалился. И белокурая Нелечка, бессменный библиотекарь в детском читальном зале городской библиотеки, осталась с Тимкой, мамой и ее двумя кошками в трехкомнатной старой квартире в приморском небольшом городе. Квартире, где все постоянно разваливалось, старый фонд, что уж, и, празднуя починку унитаза, Нелечка мудро не прятала далеко плоскогубцы и разводной ключ, улавливая для ремонта уже крантика на батарее кого-то из соседских пенсионеров.

Пенсионеры охотно чинили Нелечке всякие домашние поломки, так как Нелечка вызывала в них отеческие чувства. Почти отеческие. Она вообще в мужчинах вызывала чувства. Потому что была блондинкой среднего роста, с милым личиком, пухлыми губами и вполне симпатичной фигуркой. Но все портил неожиданный Нелечкин ум. Прочитанные за три десятка лет бесчисленные книги ситуацию портили еще больше. Контраст белокурой головки, наивного взгляда и вдруг вполне приличных мозгов выбивал мужчин из колеи, они почему-то чувствовали себя глубоко оскорбленными.

Нелечка их жалела и понимала. И до знакомства с Крис пыталась как-то смягчить ситуацию, помалкивая и распахивая глаза, но после становилось еще хуже. Уходящим казалось, она не просто так, а еще и специально. Коварно. Ждала, чтобы. Такое не прощают.

Так что жила Нелечка одна, с сыном, мамой и ее двумя кошками, пока не появился аккуратный Валентин, который попробовал построить с Нелечкой аккуратную крепкую семью. А она, которая так мечтала, чтоб была семья — аккуратная, крепкая, вдруг затосковала там в ней, механически выполняя аккуратные семейные обязанности. Уборка-готовка-стирка…

И тут мироздание подкинуло в Нелечкину жизнь Константина. Костика Черепухина. Вдохновенного певца, бродягу, музыканта и вообще — барда. Со всеми вытекающими. От него пахло костром и сосновыми шишками, он вожделел Нелечку совершенно открыто, бросая вызов всем и вся, посвящал ей песни, и вывешивал их в интернете везде, куда мог дотянуться долгими зимними вечерами, а короткими летними кочевал с фестиваля на фестиваль, откуда звонил Нелечке глухой ночью, и, дребезжа струнами, прямо в мобильник исполнял новую, посвященную ей серенаду, балладу или менуэт. А в перерывах кричал, кашляя от табачного дыма, о том, что все вокруг, прямо сейчас, сливаются в поцелуях и страстной любви, и только он иссыхает без сил, потому что никто-никто, ни та роскошная шатенка в лосинах, ни эта русалка с русыми локонами, не нужны ему, пока во вселенной есть Нелли, его Нель-Нель, его Нелинда, его свет маяка, мажущий гребни штормовых волн.

Насчет «мажущего света» Нелечка как-то засомневалась, но в напоре Костика было так много искренности, что временами она всерьез боялась, вдруг он что-то там с собой сделает, руки наложит, тем более, бегал в таежную речку топиться, и ладно бы пил, а то — на трезвую голову. О почти утоплении Нелечка узнала от еще мокрого Костика по телефону. И фотографии с порезами на запястьях он тоже ей высылал. В конце-концов Нелечка устала быть бессердечной стервой и убежала из аккуратной крепкой семьи, в чем была, когда решила. С одной спортивной сумкой, набитой одежками. Потому что перед мужем ей было невыносимо стыдно за свою великую любовь и неумение соответствовать его идеалам… Было бы что ему подарить, думала уставшая от напора Костика, но тем не менее, влюбленная в него по уши Нелечка, было бы что подарить бывшему мужу, например остров или самолет, или сеть магазинов, подарила не задумываясь, в надежде, вдруг хоть как-то это утешит. Но у нее не было ничего, кроме любимого сына, мамы и двух кошек в старой квартире, так что Нелечка решила просто ничего не делить и не требовать, оставив мужу все, кроме себя.

Но пламенный Константин внезапно и как-то сразу оказался совершенно не готов к жизни в шалаше, которую сулил и воспевал очарованной Нелечке. С отвращением глядел на старый ящик с инструментами для домашних починок, и с первого дня их новой сверкающей совместной жизни с мамой, кошками и Нелечкиным сыном Тимкой сильно переменился. Старая Нелечкина работа не нравилась ему тем, что платили за нее копейки, мама не нравилась ему взглядами и негромкими вопросами дочке, когда же ее любимый устроится на работу, Тимка не нравился просто так, вообще и в целом. Ему не нравились даже кошки, в которых, по мнению Нелечки недостатков было ровно столько же, сколько во всех кошках мира, то есть — ни одного (ну мало ли, нагадит Рыжица в коридоре, на кошачьем форуме рассказывают о любимцах, что какают хозяевам на подушки, и ничего, все живы). Свои новые метания и сомнения Костик высказывал так же публично и громко, как прежде признавался в любви. Он вывешивал на любимых сайтах депрессивные поэзы, полные неразрешимых вопросов, благостно выслушивал сочувственные речи поклонниц, затевая с ними интеллектуальные споры и горячие эпистолярные диалоги. Ах, да, вскоре ему перестала нравиться и сама Нелечка, которой не очень шли ночные подработки в интернете и за швейной машинкой. Оглядывая по утрам бледное лицо и круги под глазами прекрасной возлюбленной, Костик патетически восклицал:

— О, женщины, как же быстро увядает ваша нежная красота, ах, Нель, не перестану жалеть, что мы не встретились в твои, ну… двадцать лет, нет, еще лучше, семнадцать.

Тут он снова оглядывал дрожащие губы и глаза, полные набегающих слез, и бодро утешал, суя ноги в ботинки и подхватывая чехол с гитарой:

— Ну, ничего, будут деньги, сделаем тебе пластику. Тут. И еще вот тут. Заодно грудь подтянем, и этот твой целлюлит на бедрах…

Дверь хлопала, выпуская романтика в яркий весенний мир, и оставляя в квартире Нелечку с неподтянутыми скулами и всю в целлюлите.

Нелечке было так обидно выслушивать утешения, что она никому про них не рассказывала, пока, наконец, не подслушала их беседу мама. Посоветовала, пылая гневом:

— Гони ты его поганой метлой, тоже мне ценитель нашелся! Или выгоню сама!

— У него сложный период, — робко попыталась Нелечка, краснея за барда.

Из комнаты выразительно фыркнул Тимка и громко кого-то в компьютере расстрелял.

Но в итоге гнать все же пришлось, потому что пока Нелечка строчила на машинке заказы, в другой комнате Костик, завладев ее лаптопом, писал письма новой музе, и наконец, завоевал ее целиком. С потрохами. То есть, с квартирой, машиной, приличной работой, с очередным сыном и маленькой комнатной собачкой. Было ужасно печально. Но Нелечка так устала, что приняла новую любовь Костика даже с некоторым облегчением, и села передохнуть, ожидая, когда же романтик соберет свои чемоданы. И тут Костик уперся. Целый день он метался по квартире, вздымая худые руки, рассказывал о том, как пропадет без него глупая Нелька, и в конце-концов заявил, что остается. Да, съездит пару раз к обожаемой Катерине, но у нее ведь работа, которую не бросишь, а он без моря — никуда. Он ведь бард, творческая натура. Потому жить будет у Нельки, а ездить за любовью в далекий суровый Челябинск. И после возвращаться обратно.

Такие любовно-треугольные радости в Нелечкины планы не входили с самого начала. Так что она встала, сама вынесла в коридор сумку Костика и заперла за ним двери, под негодующие и угрожающие возгласы. Не открыла больше ни разу, хотя Костик, не веря, все возвращался и возвращался. Звонил, проверяя, повесилась ли, вылавливал на улице маму, даже пытался общаться с Тимкой, но был кратко послан. Только кошкам повезло, они были совсем домашние кошки и видели сутулую фигуру Костика лишь через оконное стекло.

Крис была единственной, кому Нелька поверила все перипетии их с Костиком бурного затяжного романа, и можно сказать, она ее и вытащила. Читала сбивчивые письма, отвечала подробно и обстоятельно, всегда понимая, нужна ли Шанельке реальная помощь или просто сочувственные слова. Держала ее на плаву всю весну и большую часть лета, и вот приехала, не в какие-то свои Италии-Греции, куда каждый год отправлялась позагорать и выкинуть из головы юридические авралы, а в Нелькину старую квартиру. Вечером попили чаю с тортом, на другой день поехали на море с Тимкой, а через пару дней, взяв напрокат автомобиль, Крис забрала подругу в неспешное путешествие по крымским побережьям и глубинным городишкам. Сразу же высказав надежду, что вокруг лето, у всех отпуск, и вдруг, да какие вдруг, конечно и обязательно на их пути встретится для Нельки прекрасный принц, весь в мускулах и приличной работе, осыплет ее розами, возьмет на руки, а ногой даст Костику под зад, чтоб навсегда забыл Нелькин адрес и телефон.

— Кстати о телефоне, — вдруг вспомнила Крис, беря у хмурой девушки в белой косынке промасленный бумажный пакет и отходя с ним к одноногому столику, по которому ветерок гонял упавшие пластиковые стаканчики, — ты почему своего Черепа не внесла в черный список? Он тебе сегодня уже три раза звонил. Я видела.

— Я же не беру трубку, — оправдалась Шанелька, берясь двумя руками за горячее мягкое тесто. Укусила, выставляя подбородок, чтоб не закапать белую маечку, прожевав, объяснила:

— Мне интересно. До какой степени его бессовестность может…

— Уверена? — Крис внимательно разглядывала сырную начинку, осторожно принюхиваясь к откушенному месту.

— Еще бы, — неуверенно сказала Шанелька, и праведно рассердилась, — ну ты же мне веришь? Верь! Он мне все мозги выел, одна ты понимаешь, я физически его обратно не смогу принять. Просто вот, не смогу! Даже если бы хотела. И, кстати, очень и очень. Чебурек, в смысле.

— Я понимаю, да, — согласилась подруга.

Она понимала. Когда-то, несколько лет назад встретился на ее пути такой же Костик, с другим именем и другой профессией, и выглядел по-другому, но именно так завоевывал женщин, влюблялись они в него беззаветно, совершая невероятные глупости, будто шла от него мистическая отрава, опьяняющая немыслимым наслаждением. А после приходило похмелье, такой же немыслимой силы и глубины. Крис не просто понимала, она знала, что чувствует сейчас Шанелька, и знала, не все женщины умеют выбраться из такой пропасти. А куда ей погибать, еще знала она, — умная красивая и, вообще, сплошное солнце, и Тимкина радость, а еще, кажется Крис, в свои тридцать три, будто Нелька-Шанелька бывает младше, и все у нее впереди. Вернее, не кажется, поправила сама себя Крис, уверена, что если Шанелька оправится, выпрямится, то заживет в полную силу, совсем другую — новую сверкающую жизнь.

— Последний перекус в родном городе, — прервала ее мысли Шанелька, комкая промасленную бумагу и бросая ее в алюминиевое ведро у ножки стола, — пить будешь еще?

Крис отрицательно помотала головой и Шанелька завернула на пластиковой бутылке пробку, взяла за горлышко, готовясь унести в машину.

— Извините…

Крис поспешно проглотила последний кусок сыра, поворачиваясь на голос. Прокашлялась, жалея, что быстрая Шанелька уже исчезла в толпе. Давешний мэн, который супер, стоял совсем рядом, улыбался, снова поднимая на лоб черные очки-капли. Тени от листвы высоких деревьев пятнали скулы и бицепсы, солнце сверкало на цепочке с армейской пластинкой.

— У вас не будет разменять? — он покрутил в пальцах тысячную купюру, показывая, — а то мне некогда, бегать искать, а есть хочется. У девушки нету.

— Да, — Крис зашарила глазами среди цветного народа, да где же эта Шанелька, вечно исчезнет не вовремя, — достану, сейчас достану.

Парень ждал, благожелательно глядя, как она перебирает пальцем отделения в бумажнике. Мелких купюр не было, ну да, Шанелька же сунула их в карман шортов. Своих.

— У подруги. Вы подождете? Я сейчас позову.

Она дернулась, уйти, потом схватила его локоть, отпустила:

— Только не уходите. Ладно?

Парень кивнул. У него были узкие почти монгольские глаза и худые высокие скулы. Но волосы и брови выгорели, светлые, и выглядел потому странно, будто был сперва черный, а после побелел, от солнца и ветров.

Крис выбралась из толпы, у машины схватила Шанельку за плечо:

— Вылезай, быстро! Он там стоит. Надо денег! Ему.

— Кто?

Машина пискнула, замыкаясь. Шанелька торопилась рядом.

— Костик? В смысле, Череп?

— Чего?

— Ну, ты сказала. Он стоит. И — денег.

Парень извинительно улыбнулся, поднимая руку с промасленным пакетом.

— А я вот уже. Сама позвала, наменяли там ей. Спасибо.

Подруги молча смотрели, как пробирается в толпе, мелькая загорелыми плечами. Вот повернулся, кивнул, опуская на глаза черные очки. И скрылся за шляпами и панамками.

— Быстро! — и вот Шанелька схвачена за руку и Крис потащила ее через толпу к обочине, где толкались на остановке разноцветные люди с пляжными сумками и стояли блестящие и пыльные машины тех, кто совершает сейчас покупки.

— По… подождите! Вы там, с чебуреками!

— С ума сошла, — беспомощно уговаривала подругу Шанелька, торопясь следом, — да ты чего? С ума…

Парень, уже открыв дверцу, с интересом ждал продолжения.

Крис быстро окинула взглядом надписи и картинки на боках автомобиля.

— Мы… насчет места. Где начинается. И когда?

— Сегодня собрание. И жеребьевка, — ответил парень, — а вы тоже, да? О, здорово.

Крис уверенно кивнула:

— Мы в первый раз. Туда проехать как с трассы? А то, мало ли.

Тот пожал широкими плечами.

— Да как обычно. Там одна дорога. В Береговом. Вы извините, мне пора уже. Там тогда увидимся, да? А вы челленджеры? Тоже?

Крис замялась, снова шаря глазами по автомобилю в надежде найти подсказку среди множества надписей.

— Журналисты? — догадался парень, широко улыбаясь.

— Да, — с облегчением сказала она, — именно. Москва, журнал Эсквайр, я пишу, а Шанелька фотограф. Так вы сказали, Береговое? На трассе прямо?

— Ну да. В шесть вечера общий сбор. Меня Дима зовут, Дмитрий Валеев. Мне, правда, пора, еще за штурманом заехать. Какое имя у вас интересное.

Узкие глаза оставили смуглое лицо Крис и выжидательно остановились на пылающих щеках Нелечки. Та кивнула, неловко улыбаясь.

— Очень приятно.

Дмитрий Валеев, оказавшийся непонятным челленджером, кивнул в ответ, хлопнул дверцей и через минуту вишневый жигуль уже поблескивал в плотном ряду машин, удаляющихся по широкой трассе.

— Журналисты, значит, — подытожила Шанелька, — а я значит, фотограф. С моей-то мыльницей.

— Пошли. Ну не челленджеры же. Мой возьмешь.

— С ума сошла? Твою зеркалку?

Они препирались, уже усаживаясь в машину.

— Криси, ну, какие мы с тобой журналисты? Я пожизненный библиотекарь, ты юрист-крючкотвор. А там нужно нахальство. Смелость. Писать это все.

— Не нужно писать. Нужно деловой вид и планшет в руке, в экран тыкать. Зато все наши будут. И Дима твой.

— Мой? — поразилась Шанелька, качаясь, и ухватываясь за черный пластик подлокотника, — при чем тут «мой»? Да ему лет, наверное, двадцать! Он Тимке ровесник. Почти. С виду.

— Пф. Только с виду. Ему тридцатник, точно. По локтям заметно.

— По чему? Локтям?

— Ну, — Крис покрутила головой, не нашла, как пояснить, и рассердилась, — чего ты стремаешься? Он тебя глазами всю обмаслил.

— Мне уже сорок почти, Крис! Да в мои годы дамы уже пенсию считают. К похоронам готовятся. Гробик присматривают.

— А как же — сорок пять баба ягодка опять?

— Фу на эту народную мудрость, терпеть ее не могу. И потом, мне же не сорок пять. А сорок. Почти.

Синий автомобиль плавно двигался следом за вереницей цветных, сбоку высился мусоровоз, из кабины дядька всякий раз, когда Шанелька сердито отворачивалась к опущенному стеклу, махал рукой, осклабясь.

— Тебе, красотка, считай, тридцать, а выглядишь ты на двадцать семь, а там и двадцать пять недалеко, — назидательно вещала Крис, следя за дорогой.

— Да-а-а… Так до детсада можно досчитаться. Ты лучше скажи, куда летим-то? Так прекрасно ехали, так плавно, я думала, в свое удовольствие. А теперь…

— В Береговое! — решительно ответила Крис, расправляя плечи, — летим в Береговое.

— Там толпа, — унылая Шанелька нахмурилась в ответ на улыбку мусорщика, — я не люблю, ты знаешь.

— Все не любят. Я тоже не люблю. Ты знаешь. Но придется потерпеть. Чуть-чуть. И хватит уже стенать. Лучше расскажи о чем-то, о любимом давай. Пока я рулю. Только зарадимироздания, не про Черепа!

— Тьфу на него, — послушно согласилась Шанелька, — а о любимом, ну вот на той неделе. Найду сейчас. Тебе понравится.

Она вытащила планшет, потыкала пальцем в экран, открывая сохраненные вкладки. И, удобнее усаживаясь на согнутую ногу, стала читать, смеясь и поглядывая на улыбку Крис.

— …Миналуш скользит по траве Где лунных пятен узор, Луна идет на ущерб, Завесив облаком взор. Знает ли Миналуш, Какое множество фаз, И вспышек, и перемен В ночных зрачках его глаз?

Здорово, да? Йейтс. Случайно нашла перевод такой. Ну, очень круто.

…Миналуш крадется в траве, Одинокой думой объят, Возводя к неверной луне Свой неверный взгляд

Глава 2

Лето выбелило небеса до линялого бледного цвета, высушило траву на обочинах и запылило серый асфальт, показывая перед машинами дрожащее знойное марево. В открытые окна врывался теплый ветерок, ерошил черные волосы Крис и мотал по шее и щекам белокурые пряди Шанельки. Она время от времени закручивала их, кидая за плечо, а ветер тут же растрепывал жгут, Шанелька прихватывала пряди заколкой, наверчивала на затылке рыхлый узел, остужая потную шею. А потом, болтая с подругой, снова распускала, цепляя заколку на вырез белой маечки.

— А я говорю, уже три часа, мне же утром вставать, на работу. А он вскочил и как выдал тираду. Я, говорит, дискутирую с очень культурной дамой о роли Чехова в русской литературе, а тебе завидно, что у меня есть интеллигентные оппоненты, а у тебя одни, значит, слюнявые поклонники твоей потрепанной красоты. Я днем на работе зашла в интернет, а мне там десяток писем. С ругней. Оказалось, этот подлец влез в мой почтовый ящик и на мои последние письма понаписывал народу всякого хамства. Прикинь, мне по работе пишут, а получили в ответ всякой хренотени безумной. Петра Василича, ну инспектора по внешкольной работе вызвал на дуэль. Ему в том году шестьдесят стукнуло, Василичу. Мы с ним про акции по обмену библиотечного фонда беседовали как раз.

— Он хоть подписался? Или твой Василич решил, что ты его на дуэль вызываешь? Хотела бы я прочитать сие послание.

— Подписался, — Шанелька уныло покачала головой, потом фыркнула, — в своем стиле. Гордо так. Константин Черепухин, защитник женских прав и ревнитель семьи.

— На костях?

— Чего?

— Дуэль на чем? На костях? Или гитарами по шеям?

— Ой… — Шанелька снова скрутила волосы, — ой, я что-то представила, как они друг друга, гитарами… Повезло одной нашей Танечке. В кавычках повезло. Она меня потом обходила в читалке робко, как зайчик. Он ей стишок послал. Ну, ту свою песню, которую мне посвятил четыре года назад. Про пламя, таежные встречи и поцелуи в костре. И приписал в конце, мол, я перед вами беззащитен и мягок, как обнаженный кальмар в океане. Криси, смотри на дорогу!

— Кальмар! — Крис, резко затормозив, кинула машину к обочине, хохоча, упала на руки лицом, — ой, что-то я тоже представила. Вяленого беззащитного кальмара Костика. С че… черепом в щупальцах.

— Угу. Я его потом спрашиваю, да что она тебе сделала? Ты ее кадришь, что ли? Девчонке девятнадцать лет, а тебе через год полтинник стукнет. Не, ну я понимаю, что этот стишок ты разослал всем своим бывшим, я это давно узнала, когда четыре тетки к нему в комментарии пришли, и каждая цитировала, со значением. Но Таньке он зачем? Ясен пень, наш герой выпятил грудь и заявил, что у меня в голове одна грязь, а это был вопль мятежной души в поисках родственной души.

— Через пару лет он родственные души начнет искать в начальной школе. Знаем мы такое. Чем старше козлище, тем моложе ему нужны дурочки. Там его и повяжут. У школьного забора. Так, у тебя что-то глаза заблестели? А ну перестань.

— Да, — сказала Шанелька, — перестала уже. Поехали.

Через пять минут молчания, а под колеса ложилась блестящая серая лента, дрожащая далекими игрушечными машинками, кривыми от марева, заговорила с тягостным недоумением, ковыряя на блестящей загорелой коленке старую ссадину:

— В голове у меня не укладывается. Я не укладываюсь в голове. У себя. Ведь в чем-то он с самого начала был таким. Но всегда мог отбояриться. Когда стали жить, он по телефону длинные беседы вел, с бывшими. Я бесилась, ревновала. А он свысока, мол, тебе, простушке, не понять интеллигентных отношений, когда люди остаются друзьями. Понимаешь, когда в кино или в книжке я про это читала, это — мило. Казалось, так и надо. Только я не умею, правда, поэтому сразу сказала, или я, или все остальные, не надо к нам в постель тащить заочных бывших и будущих. Маялась из-за этого. А он, то целый день на телефоне висит, воспитывая младшего брата первой жены, то письма строчит бывшей второй жене. То всю ночь в беседах с третьей про ее новую работу. У меня дома кран течет, двери в ванную перекосило, крючок несчастный под полотенце я сама ночью леплю, потому что Костику днем некогда, он мир спасает. Вот рассказываю тебе и видно, не мужик, а так, тьфу, стыдно и возиться. Но почему, когда были вместе, почему я терпела?

— Меня спрашиваешь?

— Себя. Он когда мне сообщил, что у него три жены было… С третьей не разведен еще. Я сразу хотела на нем крест поставить. Та самая, народная мудрость, ну ты в курсе, как я ее не люблю. Все эти средние арифметические истины. Если он женился, Нелька, думала я, то все это у него уже было. Так же. Так же бегал следом, так же кидался драться с поклонниками. Цветы покупал. Песни пел. И не один раз, один как раз понять можно, я и сама замуж сбегала, не успела и понять, куда меня занесло и как потом вынесло. Но три раза, Криси! Три! Система, однако. Даже уже не тенденция.

— А он тебя уболтал, да? В койке. Размахивая хуем. Сама говорила, секс у вас был ослепительный.

Шанелька кивнула, закусывая пухлую, в трещинках, губу.

— С его точки зрения, я это сейчас понимаю, я обыкновенная была дурочка-блондинка. Которую можно уболтать, все свои грешки и недостатки вывернув, будто они ого-го достоинства. Вернее, еще унизительнее. Ты права. Он думал, махнет хуем, и я сходу на спинку. Без памяти. Это противно, понять, что меня так воспринимали. Он воспринимал. Но мы же вместе! Были! Разговаривали. Делились всяким. Он совсем не видел, что я другая?

— Оно ему не надо было.

— Потрясающе. Жить с человеком бок о бок четыре года. И — не надо, какой именно я человек?

— Извини. Скорее всего так.

— Ненавижу.

— Шоколадку хочешь? В ней эндорфины.

— Хочу, — скорбно сказала Шанелька, — но не буду. От нее килограммы. И кожа плохая.

— Глупости. Писят грамм шоколада ничего тебе не прибавят. А настроение поднимут.

Шанелька вытащила из бардачка початую шоколадину и, развернув фольгу, послушно откусила, прислушиваясь, поступают ли в кровь эндорфины.

— Та-ак, — Крис опять повела машину к обочине, где лепились друг к другу разновысокие магазинчики и ларьки, украшенные рекламой и табличками.

— Вижу я то, что нам нужно. Ксерокопия документов. Штампы, печати. Вытри губы, там шоколад. Сейчас встанешь, на фоне этой стенки, я тебя зафотаю. А ты меня.

— Зачем это? — вылезая и топчась, чтоб размять ноги, подозрительно спросила Шанелька, — у меня нос сгорел. Вчера. Будет красный.

— Неважно. А зачем, увидишь сейчас.

Стенка была обшита цинковыми полосами, но на портретах выглядела просто светлым, немного бликующим фоном. Одобрив десятый вариант, Крис углубилась в переулочек, весь состоящий из фанерных киосков, предлагающих проезжим буквально все. Надувные матрасы, медовую пахлаву, шашлычки из мидий, экскурсии на яхтах, соломенные шляпы, крем от загара и для загара (крема-а-а, с придыханием возвеселилась Крис, читая надпись на ларечке, о-о-о, крем-а-а…), эфирные масла в стеклянных флаконах, наборы крымских самоцветов, шашлык в белых тарелочках, домашнее вино на разлив и на розлив, консервы и некое подобие гамбургеров с кусочком колбасы в недрах огромной булки, парео, платья, шорты и пляжные тапочки, ласты и цветные маски, билеты на самолет и автобус, поношенные автомобильные шины и детские нарукавники для плавания, полосатые циновочки, огромные сумки, купальники, зазывно машущие лямками, и радость каждого курортного базарчика — коллекции труселей с пошлыми надписями и стрелками в направлении гениталий.

Но Крис шла и шла, пока не обнаружился среди полуголых спин и покрасневших плеч белый киоск с надписью «Кодак». Там они заказали печать фотографий, и снова вернулись в толпу, разыскивать увиденный с самого начала тот ларечек, со штампами и печатями. В нем уверенная Крис выбрала пустые корочки в синем ледерине, долго утрясала с продавцом размер и буковки на резиновом штампике, купила то и другое, а еще шариковую ручку и клеевой карандашик в ларьке с детскими фломастерами и раскрасками.

Через полчаса, приобретя пляжную сумку, два куска пахлавы, полосатый коврик, погремушку с мышкой для любимого кота Темучина, феньку с бронзовым дельфином для Тимки, тишотку с гордой надписью «Саша — друг человека» и еще множество полезной ерунды, девочки забрали конверт с фотографиями и вернулись к нагретой машине.

— Ну и рожа у меня, — Шанелька скинула на заднее сиденье купленный хлам и села вперед, разглядывая фотографии.

— Отличная рожа. А моя всегда эдакая вот, смотреть страшно.

— Красивой быть лучше, чем фотогеничной, — вступилась за внешность подруги Шанелька, — не модель, чай.

— Да нормально, я привыкла. Достань атлас. Он большой. Та-а-к…

Шанелька уложила на колени жесткую большую книгу. И послушно выполняя указания Крис, засмеялась, несколько испуганно.

— Ох. А нас не арестуют?

— Мы же не зарплату с них будем требовать. Держи пальцем. Чтоб приклеилась.

Через десять минут трудов на атласе лежали два почти настоящих удостоверения. Одно, с мрачной брюнеткой, чья щека была проштампована свежей печатью, гласило:

Удостоверение журналиста

Журнал Эсквайр

Неверова Кристина Андреевна.

Колумнист, обозреватель

На втором в гуще белокурых волос слегка виднелось Шанелькино испуганное лицо с покрасневшим носом.

Удостоверение журналиста

Журнал Эсквайр

Клименко Нелли Владимировна

Фотограф

— Тарарам-пам! — пропела Крис, вынимая из сумочки два глянцевых конвертика с блестящей прищепкой. В них лежали белые картонки с гордой надписью ПРЕССА, — а это мы нарисуем, и повесим на грудь. В толпе мелькать.

— Криси, я боюсь.

— Ты? Ты, которая прожила четыре года с Костиком Черепухиным? Не смеши мои калоши. Да тебе вообще ничего теперь не страшно. И кстати, фотограф, зеркалку знаешь, с какой стороны держать, чтоб снимала? Шучу. Ты очень хорошо фотографируешь.

— Да. Мыльницей, цветочки и закатики. А тут… а что там кстати будет? Ты можешь подруге и соратнице рассказать, за что нас потом привлекут-то? Кроме Берегового и профессоров я ничего и не поняла.

— Кстати про кстати, — задумалась Крис, — пока я рисую бейджи, вот тебе планшет, набери в гугле «стрит-челлендж», еще год и Береговое. Ну, или Крым. Заодно и меня просветишь, кудой-то мы едем и чевой-то будем там делать.

— Вот блин, — расстроилась законопослушная библиотекарь Шанелька, — не пью, не курю, примусы починяю, э-э-э книжки детские каталогизирую, и вдруг приехивает со столицы юрист, знаток законов и сроков. И начинается. Фальшивые документы. Втирание в доверие к доверчивым этим, как их, профессорам… Склонение суперменов к знакомству с незнакомками…

— Каким профессорам, Шанелька?

— Ну так Челленджер. Профессор Челленджер, в романе сэра Артура Конан-Дойла «Затерянный мир». Толстый холерик с бородищей, который всех увлек к динозаврам. Читала, небось, в детстве?

— Обязательно, — кивнула Крис, защелкнув на прозрачном пластике кнопочку и любуясь своим мрачным лицом, — но будь уверена, самого профессора никто и не вспомнит, а на английском челленджер — претендент. Вот среди претендентов мы и станем толкаться. Претендовать, так сказать. На одного из претендентов.

— С локтями, — подсказала Шанелька, украдкой взглядывая на часы. А вдруг неумолимая Криси забудет, что там в шесть вечера общий сбор? Приедут, нет никого. И пойдут себе купаться, валяться, смотреть, как солнце за город Феодосию закатывается.

— Опаздываем, — спохватилась Крис, — время-время! Вот тебе бейдж, а нам еще сегодня ночевать найти где. В Береговом.

Машина снова летела, а временами ползла, а иногда, вернее, частенько, останавливалась, пропуская пешеходов в плавках и парео, с детишками, упакованными в круги и нарукавники.

— Они там палаток наставят, для ночевки, — утешила подругу Шанелька, — мы сколько мимо ездим, тут всегда дофига машин и палатки. Некоторые подолгу живут.

— Нет, — решительно отказалась Крис, тормозя перед толстой дамой в шляпе и стайкой за ней детишек, — никаких палаток. Только номер, только удобствия, душ, клозет, кондишен. Подолгу говоришь. Ужас какой. А куда же писают-какают?

Шанелька засмеялась, поправляя прозрачную картоночку. Несмотря на опасения, она уже слегка чувствовала себя столичным фото-журналистом.

— Копают в песке ямищу. Из жердей связывают такой домик. Сверху полиэтиле…

— Не продолжай. Кошмар. О Боже, а чем это в окно завоняло? Полиэтиленом на ямищах?

Шанелька подняла стекло, отгораживая салон от плоского озера с левой стороны шоссе. По блеску воды медленно ходили голенастые птицы, над ними летали птицы острокрылые. А на трещинах подсохшей грязи у самой обочины дрожали комки серой пены.

— Озеро гниет. Его от моря отгородили, теперь вот цвелое все, летом пованивает. Зато пляж пустой, видишь?

Широкая полоса песка была тут, и правда, почти пуста. Крис наморщила нос и прибавила скорости.

— Мы тоже проедем. Тем более, нужно найти этих твоих, челленджеров.

— Моих? — оскорбилась Шанелька. Но кивнула, высматривая в переднее стекло, не видны ли где машины с надписями и, может, какие рекламные растяжки над лагерем.

Глава 3

Золотой пляж в предместьях Феодосии был последним местом летнего Крыма, куда Шанелька мечтала бы приехать, чтоб отдаться ленивому отдыху… Каждый год по несколько раз случалось ей проезжать мимо и каждый год она поражалась тому, как можно потратить драгоценный отпускной месяц на житие в густой толпе пляжников, которые регулярно перемещались из слепленных боками пансионатиков, отельчиков, домишечек, через слепленные боками ресторанчики, закусочные, биллиардные и шашлычные, — к истоптанному песку, утыканному зонтиками, навесами, прокатами и лодочными станциями. Сам пляж был хорош. Когда-то, наверное, в эпоху динозавров, думала Шанелька, разглядывая цветное — белое, красное, полосатое, шиферное, фанерное, полотняное, скрывающее широкую желтую полосу, за которой сверкала бескрайняя синяя. Да нет, чего далеко в прошлое ходить, уже в сентябре пляж хорош, все уезжают. Но фанерные домишки и спасательные скворечники остаются, возразила сама себе справедливая Шанелька, скользя глазами по надписям и рекламам.

Очень хотелось не искать нужное, а вообразить, как на песок из воды вылезает огромный, блестящий мокрыми боками, с маленькой глупой головой на длинной резиновой шее… Топает, проминая сыпучий песок. И нагибается, рассмотреть поближе маленькую Шанельку, держащую за руку офигевшего от восторга пятилетнего Тимку. Ну да, как раз пять ему было, когда мама поведала, какие выходили из моря — большие, огромные…

— Что?

— Я говорю, в сети вычитала, про челленджеров?

— А…

Шанелька оживила планшет, открыла нужную вкладку.

— Автоквесты еще называется оно. Написано, как и сказал этот Дима, что в августе проходит в Береговом, сбор… ага, вот. Сбор напротив отеля «Розовый фламинго». Фуршет, костер, танцы до упаду. Утром старт.

— Иди ты, — восхитилась Крис, — розовый фламинго, дитя заката…

— Розовый фламингоу, м-м-м, слов я не помню-ю-ю… Ой. Я его вижу!

Вместо воображаемых динозавров с правой стороны среди цветных крыш вырвались вверх псевдовосточные башенки, балконы с ажурными перильцами, увешанные мокрыми купальниками и трусами. И на фасаде — огромная кованая птица, выкрашенная в ярчайший розовый цвет. Для зоологически неграмотных полукруглая надпись огромными, в полбалкона каждая, буквами сообщала, да, «Розовый фламинго».

— Ну, что же, — Крис свернула на боковую аллейку, украшенную рукодельными пальмами с кронами из охапок желтого тростника, — поглядим, что за фламинго, почем нынче фламинги и какие удобствия под сенью ихних крыл цвета бедра испуганной нимфы. У нас полтора часа до времени Ч.

Внутренность «Фламинго» отвлекла Шанельку от испуганных мыслей о множестве незнакомых людей и ситуации, в которую они кинулись так внезапно. Заселившись в номер бокового крыла, с балкончиком, на котором стояли два белых пластмассовых кресла, дамы уже устали радоваться безумным розовым стенам, пластмассовым горшкам с пластмассовыми цветами и чучелам птичек, натыканных в любом свободном месте холла, коридоров, лестничных площадок и уголков отдыха. В номере ждал их печальный орел, распростерший крылья с платяного шкафа, и стайка синичек на листьях пластмассового подсолнуха выше человеческого роста. Слабая от смеха Шанелька попыталась синичек с куста обобрать, чтоб временно сложить на кухонный подоконник, но птички оказались намертво приклеенными. Тогда девочки унесли в кухоньку все птичье дерево целиком.

— Прекрасно, — сказала Крис, оглядывая чучелок на жирно-блестящей листве, и переселенного сюда же орла, который теперь сидел в углу на полу, растопырив косматые крылья, — прекрасно, аппетит они нам отобьют гарантированно, чего и требовалось. Шанелька, ты в душ иди осторожнее, поняла? Вдруг там пеликан. Или альбатрос какой.

— Цапля, — радостно закричала та через шум воды, — вышитая, в рамочке! А перья, кажись, настоящие.

— Тьфу на них, — расстроилась Крис, выкладывая на стол пахлаву и другие припасы, — зеленых нет на этих розовых.

Через полчаса девочки валялись на простынях, сплошь разрисованных розовыми фламингами, скинув покрывала, тоже украшенные птичками, и болтали, разглядывая окна, обои с цаплями в камышах, шкаф с открытыми дверцами и привинченный к стене телевизор. Кондишен исправно гнал в комнату прохладу, и Крис вертела в руках пульт.

— Включить телек? А вдруг там тоже птиц показывают?

— Не надо. Так поваляемся.

Крис повернулась на бок, уставив локоть в пузо нарисованной цапли.

— Нелька, короче так. Ты свои на сегодня замашки робинзонские брось, ясно? Никаких убегов по песку вдаль, никаких одиноких сидений у прибоя. В самую гущу, и улыбайся почаще. Фотик на пузо повесь, я тебе объектив навинчу самый длинный. Шорты чтоб надела.

— А комары.

— А крем есть.

— А инструкция?

— К крему, чтоль?

— К фотику.

Шанелька села, промакивая полотенцем длинные мокрые волосы. Ну не виновата же она, что любит одиночество. И гулять любит там, где вообще никого нет, совершенно. Очень мало в этом мире людей, с которыми ей легко, вот Криси, еще, конечно, Тимка, но вырос уже, у него своя компания. С девушкой встречается. Костик еще и этим ее взял, когда начали вместе жить, вернее, еще до того, как начали, несколько раз уходили совсем далеко, вдвоем, с бутербродами в рюкзаке. Шли медленно, говорили…

Шанелька усмехнулась, кладя полотенце на голые колени. Сейчас отсюда, вспоминает другое. Он говорил. А она чаще молчала. Слушала, кивала, а он разливался, пел соловьем. Думала — родственные души. А, наверное, ему все равно, кто слушает, лишь бы рот раскрыт и глаза хлопают.

— Пора, — Крис уселась, суя ногу в джинсовую шортину.

— Инструкция, — взмолилась Шанелька, — десять минут, а? Ты же знаешь, я умею быстро.

Крис бросила ей толстую брошюрку.

— Умей. Я сама ее не открывала еще. У него авторежим хороший, все что угодно сам снимет.

И пока она передвигалась от шкафа к зеркалу, выходила, шумела водой в душе, звякала чем-то в маленькой кухоньке, Шанелька поспешно листала книжечку, чувствуя под ложечкой холодок и одновременно злясь на себя. Ну, какие страхи, просто весело отдыхаем. И еще злилась на то, что отдохнуть хотела все же по-другому. И не верила в прекрасных принцев, которых нужно обязательно улавливать, трудясь вместо отдыха.

— Ты мне это прекрати, — засмеялась уже одетая Крис, поправляя на груди бейдж, приколотый к сиреневой безрукавой блузочке, — вижу, о чем думаешь, так вот, принцы в глухих углах на песке не валяются. Там, где ты полюбляешь скитаться.

— А в народе, там не только принцы, Крис, — там еще и принцессы, двадцатилетние, между прочим. Без всякого целлюлита, и без этих вот, — она прижала пальцами уголки губ с продольными морщинками от улыбок, — и без этого, — переместила кончики пальцев к уголкам глаз, — притворяйся сколько угодно девицей-молодицей, можно стать похожей на двадцать, но все равно ведь — не двадцать!

Крис хотела сказать уверенным голосом, мол, глупости. Но поняла, слова будут лишь для того, чтоб отмахнуться, а разве хотела она отмахиваться. Нет и нет. Время идет в одну сторону, мысли Шанельки приходят в голову и к ней, а еще она понимает, что сама следует следом, и через пять лет ей будет столько, сколько подруге сейчас. Не имеет она права отмахиваться, потому что сама в таком возрасте еще не была. Женское. У каждой. Из юности с комплексами и прыщами, через молодость, в которой не обязательно красота, но все же свежесть и природой запланированная востребованность. — К женской зрелости, в которой уже есть ум, опыт и знание, как быть в этом мире. И одновременно, с точки зрения этого же мира — начало увядания. Но для них ли?

— Если бы у тебя вместо головы одни были твои белокурые кудри, Шанель, я бы сказала, ой, глупости, да ты ого-го… Но ты сама по себе существо уникальное. Мне кажется, тебе любой возраст будет к лицу. И нынешний тоже. Наплюй ты на девачек, а? Пусть ты будешь такая, какая есть. Но!

Она подняла палец и засмеялась, когда Шанелькины глаза послушно последовали за его движениями:

— Но чтоб это была именно ты. А не нещасная женчина, брошенная творческой натурой Черепом.

— Я постараюсь, — неуверенно сказала Шанелька, натягивая свои шорты, — трудно это. Но я…

— Придумала! А хочешь, устроим торжественное утопление той, которая с Черепом жила и которую он почти сожрал? А ты останешься. Как вот птица феникс.

— Тогда уже как фламингоу, — рассудила Шанелька, цепляя бейдж и бережно устраивая на боку кофр с зеркалкой, — если утопим, какой феникс, пусть ужо водоплавающее будет. Тем более тоже на Фэ.

Они затоптались в дверях, проверяя сумочки, кошельки и прочие мелочи. Щелкнул замок, тени от двух фигур, сбегающих по ступеням, замелькали в блестящих глазах-горошинах натыканных за перилами птиц.

— А если тебе еще невмоготу с кем знакомиться, Нель, вот как раз и проверка будет. Ты ему не ври, этому Диме. И вообще всем. Про возраст. Если спросит, скажи, сколько. И поглядим на результат.

— Отлично, — кивнула Шанелька, — сразу и отвалится, и никаких больше хлопот. Но сама я орать на каждом перекрестке не буду. Если спросит, да? Спросят. Они. Все.

— Да. А ты им всем, с размаху и разбегу, сплеча. Навскидку.

— Вприглядку. Пыльным мешком. В прыжке. С переворотом.

Солнце встретило их предвечерней медью, укладывая тяжелый уже свет на две головы — гладкую черноволосую и растрепанную светлую. Провожая дальше, дальше, среди ленивых после жаркого дня людей, под смешными сушеными пальмами, между рядами магазинчиков и летних ресторанов. Через шоссе, к песку, на котором — стадо цветных машин, несколько плакатов с надписями «Автоквест», «В погоне за синей птицей», «Крым. Стрит-челлендж. Лето».

Глава 4

Насчет принцесс Шанелька оказалась совершенно права, на то и юг, на то и лето, справедливо рассудила Крис, перемещаясь в толпе, улыбаясь в ответ на взгляды, и деловито тыкая пальцем в планшет. Множество девочек, загорелых и длинноногих, с волосами от черного до совершенно белого, стриженых и лохматых, быстрых, звонкоголосых, смеющихся. Кругом сверкали фотоаппараты, чернели в руках видеокамеры. Расталкивая народ, Крис выскочила на площадку, где операторы устанавливали аппаратуру, солидную, как воображенные давеча Шанелькой динозавры. Улыбнулась неопределенно дядьке с таким же, как у себя бейджем, и, повернувшись, поспешно скрылась за плечами и головами. Шанелька держалась рядом, отставая на шаг. В руках нянчила вынутую из кофра камеру.

— Снимай, — время от времени шипела Крис, и подруга послушно подносила к глазу ее навороченный кэнон, глядела в видоискатель, пряча за камерой испуганное лицо и ничего в кадре не видя. Но опуская, не забывала нацеплять пластмассовую крышечку, пугаясь цене длинного объектива.

Среди гомона и шума прорезывался радушный, слегка металлический голос, повторяющий приглашения командам подойти к столику координатора, чтоб расписаться в списке участников и получить конверт с первой частью задания.

— Благодаря изобретательности наших спонсоров, фирмы металлоизделий и фитинговых конструкций, всех участников и болельщиков ждет сюрприз! — проорал металлический голос, взвыл и заскрежетал микрофоном, прокашлялся, что-то там в сторону от аппаратуры спрашивая, и слышно — зашуршал перелистываемыми страницами.

— Все команды, подавшие заявки на длинный квест, который будет проходить пять дней и закончится в городе Черноморском. Черрноморрском! Все знают, где у нас Черноморский?

Переждал возгласы толпы, которая перед площадкой координаторов была густой, а дальше прореживалась и слушатели в ней пили из пластиковых бутылок, болтали и смеялись.

— Все команды сегодня имеют право участия в шорт-квесте, стремительном соревновании, которое начнется в двадцать один ноль ноль и закончится в полночь! Десять чеков плюс два флешмоба! Будет исключительно весело! А сейчас болельщики могут заняться отдыхом и морскими купаниями. Через час мы представим команды и экипажи!

— Яволь! — заорал кто-то, и на него заоглядывались.

Крис взяла Шанельку за локоть и потащила из толпы ближе к воде.

— Видишь, все удачно. И искать твоего Диму не надо, через час нам его со всех сторон покажут, все про него расскажут. Ты чего?

Шанелька затрясла головой, испуганно округляя серые глаза.

— Слышишь? Нам надо?

— Представителей прессы просим подойти к столу, расписаться и получить разрешение на присутствие рядом с командами в квесте. Повторяю. Представители прессы! Просим всех…

— Не надо, а? — Шанелька прикрыла обеими руками кэнон, висящий на животе, — давай мы так, потихоньку, сбоку.

Крис немного подумала, дергая блестящий белый бейдж. Конечно, лезть и в каком-то официальном документе расписываться не стоило бы. Но с другой стороны участники сейчас брызнут в разные стороны, вернее, рванут в одну сторону, догоняй их. А если догонишь, то все будут заняты, не пообщаться, и толку с того, что они поглядят в широкую спину Димы Валеева и в расписную корму его жигуленка. Он даже оглянуться не сможет, весь в упоении битвы.

— Нафига нам именно этот Дима? — возмущенно и одновременно просительно зашептала Шанелька, — ну, посмотри, целый Крым народу! И дим таких кучи и горы. Давай найдем другого, а? Чтоб валялся. На песочке.

— Подберем и поставим, почистим, — пробормотала Крис. И решительно мотнула стриженой головой, — нет, нельзя от судьбы. Не зря он нам два раза уже. В самом начале. Ты только расписывайся непонятно. Поняла? Закорючку там какую.

— Крестик, — убито отозвалась Шанелька, следуя за подругой обратно и снова немного сердясь.

Судьбы ей хватило и с Костиком Черепухиным, когда все вокруг мстилось торжественными яркими знаками. А сегодня — да никакая не судьба, а личное упрямство Кристины Андреевны, то самое железобетонное упрямство, которое и сделало ее за несколько лет преуспевающим столичным юристом, с квартирой и машиной. Но карьера одно, а тут все же тонкие материи, любовь или просто — отношения, как там о них — романтические… Но если подругу заколодило, знала Шанелька, возражать бесполезно, только влачиться следом и не возражать, чтоб не попасть под бульдозер.

У стола координатора все прошло более-менее гладко. Сухопарая дама в бриджах и полосатой футболке вздела над черными очками брови, рассматривая поданное удостоверение с жирной печатью (у Шанельки екнуло сердце и под ложечкой неприятно защекотало), но Крис уверенно положила рядом раскрытый паспорт, вот мол, сверяйте имя-фамилию. Рядом сунула документы Шанельки.

Дама склонилась к списку, почиркала в нем и, подавая на роспись, игриво сказала, поправляя футболку на груди:

— Приятно видеть, коллеги. Из самой столицы. Родины нашей. Вы будете репортаж? Или заметку просто?

— Серия репортажей, — небрежно ответила Крис, размашисто рисуя вензель на три строки, — с большими снимками на развороте. В осенних номерах.

— Ах, — в рифму восхитилась дама, аккуратно подсовывая бумаги Шанельке, — да, мы нынче в моде, крымское, знаете ли, звенит и гремит.

Та, локтем придерживая фотокамеру, криво расписалась.

— А можно! — Дама шустро выскочила из-за стола, обежала его, и вдруг, хватая Крис под руку, вклинилась с ней меж двух загорелых мачо, — вы нас снимите, пожалуйста. Для разворота, а-ха-ха, шучу, но мало ли. Это вот наши капитаны, победители прежних. Соревнований.

Шанелька, взмокнув спиной, уставила на группку тяжелую камеру. Вцепилась глазами в страдальческое лицо подруги, в ее губы, которые что-то произносили по складам, не слышное ушами.

— А, — переспросила растерянно, выглядывая из-за объектива.

— Крышка, — сдавленно повторила Крис, и растянула губы в улыбке.

Горячо покраснев, Шанелька сковырнула с линзы защитную крышечку. Нажала несколько раз, ничего в видоискателе не увидев.

Под щебет сухопарой дамы повлеклась следом за Крис, скулами и ушами ощущая насмешливые взгляды.

— Топиться, — сказала, стараясь не смотреть вокруг, казалось ей, смеются все, над ней, показывают пальцами, — о-о-о, Криси, какая же я…

— Купаться, — поправила Крис, — раскидывая на песке полосатую циновку, — и перестань себя грызть. Да кто угодно может лохануться, главное, как ты сама к этому относишься.

Она села, стаскивая шорты, огляделась, рассматривая лежащих, сидящих и слоняющихся вокруг людей. Купаться придется по очереди, не бросишь без присмотра документы и гаджеты.

— Только не блондинка! Если лоханулась блондинка, ей не прощается, сама знаешь. Ну, в смысле, все кивают, чего еще от блондинки ждать.

Над их головами проплыла тень, закрывая вечернее солнце. Возникли перед глазами бесконечные ноги, и где-то там вверху, краешек белых коротких шортиков.

— Простите, — сказал девичий голос. Ноги согнулись в коленках, юная дева присела, улыбаясь и сбивая на затылок разрисованную бейсболку.

— А мне вас Димчик показал. Вот, говорит, журналисты, с Москвы, сказал, в Керчи познакомились, чебуреки ели. А меня Оля зовут, я у Димчика в команде, уже в третий раз. Третье лето. А вас как зовут?

Голубые круглые глаза с вопросом обратились в сторону Крис.

— Кристина, — ответила та, но девушка продолжала смотреть выжидательно, и Крис добавила, слегка раздраженно, — Андреевна.

Оля без отчества кивнула и перевела взгляд на фото-журналиста.

— Ша… — та замялась и поправилась, вдруг начиная сердиться, и устав дергаться, — Нелли Владимировна. Клименко.

— Ой, здорово как! Я тоже поступила на журфак, у нас, в Симферополе, уже в интернете публикуюсь, на крымских сайтах. А вас есть где почитать? И ваши фотографии, я бы хотела. Посмотреть. Димчик сказал, вы в первый раз на автоквесте в Крыму. Я бы вам все рассказала, но скоро флешмоб. Первое задание. Вы мне дайте визитку, я с вами потом свяжусь, фоточки кинете? Для команды. Ну и статьи ваши.

— В номере остались визитки, — отрывисто сказала Крис, стягивая блузку и укладывая ее на сумку с планшетом.

— Так в планшете покажите. У вас безлимит телефонный, наверное? Я вам мыло наберу, скинете.

У Оли были светлые волосы, витые меленькими кудрями, заколоты на затылке, и сама она была легонькая, загорелая, в шортиках и белом купальном лифчике. С татуированной рыбкой на плече. И еще что-то там иероглифом на животе у краешка шортов. Таком гладком, тоже покрытом легким загаром.

— Оленька, — нежно попросила Крис, — мы с Нелли Владимировной искупаться пойдем, вы не посмотрите за вещами? Буквально пятнадцать минут. А потом бегите на ваш флешмоб, идет?

Мелкие кудряшки пришли в движение. Оля присела на циновку, вытягивая ноги. Засмеялась, маша кому-то тонкой рукой.

Стоя по пояс в воде, Крис обратилась к мрачной Шанельке:

— Ну чего ты дуешься, Нелли Владимировна? Из-за того, что эта цыпочка все Димчик да Димчик?

— Да плевала я на этого Димчика! Просто все ужасно по-дурацки. Зря мы это. Вообще все зря и все не так. Я же думала, мы с тобой вовсе по-другому. Криси! Не хочу я воевать, в свой отпуск! Не хочу ни с кем соревноваться. Тем более с детским садом, с олями всякими.

— Очень полезная Оля, вещи нам стережет, — Крис плавно опустилась в воду, поплыла, держа голову повыше, чтоб не мочить волос.

Шанелька, как привыкла, нырнула с места, сразу к песку, проплыла пару метров, касаясь пальцами дна, и встала, фыркая и убирая с лица мокрые волосы. Прищурилась на мокрую мужскую фигуру.

— А-а-а…

— Привет, — сказал неразличимый против красного низкого солнца силуэт, — только плевать сразу не надо, хорошо? На Димчика.

— Вот черт, — Шанелька попятилась, отвернулась и нырнула снова, вильнув под водой, чтоб вынырнуть где-нибудь сбоку. А еще лучше, утопиться бы сразу. Но мелко и народу тьма, полезут спасать.

В колеблющемся сумраке, полном чьих-то ног, рядом с ней замелькала смутная фигура, вытягивая вперед руки. Вынырнули вместе, прямо перед стоящей по горло в воде Крис.

— Дима! — обрадовалась та, — какая встреча!

— Хоть вы мне рады, — засмеялся Дима, и помахал рукой берегу, где рядом с циновкой прыгала Оля, — мне пора уже. Вы не уходите, ладно? Сейчас будет смешное. Флешмобы вечно такие, замороченные. А снимать не обязательно. Ольку поменьше слушайте, у нее вечно в голове каша. Не уйдете?

Спрашивал, как этим утром его спрашивала Крис. И смотрел узкими монгольскими глазами, переводя взгляд со спокойного лица Крис на мрачное лицо Шанельки. Будто говорил взглядом, что спрашивает у обеих. Так что Крис покачала головой, отвечая — не уйдут.

Он пошел из воды, подтягивая мокрые спортивные шорты, на коричневых плечах блестели капли. Потемневшие волосы торчали в разные стороны, так что он пригладил их рукой, разок повернулся, чтоб еще раз улыбнуться.

Оля подскочила к нему, что-то рассказывая и почти танцуя, размахивала руками. Показала жестом на циновку, мол, я ухожу, пора. Подруги, кивая издалека, подошли, устроились рядом с сумками, промакивая полотенцем лица, плечи и волосы.

— Ну, что ты все молчишь? — не выдержала Крис, — будто в кустах отсиживаешься.

— Ты знаешь, что я скажу. Чего говорить-то. Ах, да. Кое-что добавлю. Димчик. Твой. Он слышал, как я на него плевала. Возмущенно и вслух. Думаю, обиделся. И не надо ему теперь про возраст вообще. Сам свалит. Крис, я не понимаю все равно, мы поехали, чтоб меня веселить, так? А получается, мне тут вообще ничего не нравится. Со всех сторон плохо! Но все еще тут сидим. Журналисты недорезанные. Это же просто! Взять и… Тьфу ты, не хотела снова причитать, а все равно…

— Журналисты! — возглас упал сверху и девочки подняли головы, щурясь, чтоб разглядеть очередного визитера.

Дядечка в полосатеньких плавках, обтянувших бедра, уперся руками в волосатые колени, закивал, чертя воздух жидкой бородкой.

— Журналисты. Семилуцкий моя фамилия. Через «е», через «и», через «цэ»! Надо снять! Экология к шутам. Видите вон, на краю, там постройки? Это перерабатывающий комбинат! И еще емкости! Аммиак! Если вдруг взрыв. От города камня на камне! Я обращался в приемную президента. И еще президента. А, между прочим, геркулесовы столпы, они прямо тут. И Сцилла с Харибдой, не что иное как. Я писал. Если вы поднимете в архиве подшивки, полистаете. За тыща девятьсот девяностый. Там в колонке «Сигналы с мест». Семилуцкий Яков Полидорович. Краевед. Знаток местных легенд и обычаев. Оно ведь…

— Полотенца возьми, — безмятежно сказала Крис, складывая шорты и маечки в пакет, — обязательно, гражданин краевед. Читайте в журнале «Эсквайр», в зимних номерах. Аммиак на Геркулесовых столпах. Между Сциллой и Харибдой. Двинули, Шанелька.

— Вход в ад, — вещал позади сознательный Яков Полидорович, — простите, гражданочка… Да! По греческим мифам о гиперборее, врата в ад открывались именно тут, а еще во время парада планет… И предсказания о конце света. Нострадамус! Извините. Я с краешку. Я не наступаю. Мальчик, не сыпь песок. Товарищи журналисты. Вы обязаны снять. Чтоб в газету!

Впереди играла бравурная музыка и надсаживался в микрофоне женский голос, сзывая команды на старт шорт-квеста. Позади, не поспевая, голосил краевед.

Отсмеявшись, Шанелька вытащила из кофра камеру.

— Слушай, родным повеяло. Я когда в Керчи по окрестностям гуляю, со своей мыльницей, то обязательно наскочит на меня такой тип, а снимите нашу помойку. И в газету ее, в газету. Вот какая в народе вера в печатное слово. Уже и печатных слов почти не осталось, один кругом интернет. А все равно.

— Шанелечка, ну, я тебя понимаю. Давай так сделаем. Сегодня тут еще потолкаемся, машинку заведем, покатаемся следом. А завтра, клянусь, ты командир. Что хочешь, то и делаешь. А я буду послушной тебе послушницей. Идет?

— Еще бы! Ты самая моя золотая. А давай я поплаваю? А то мне этот Димчик всю малину перебил.

Они выбрали место неподалеку от тусовки челленджеров, которые все равно были заняты своим, толкались вокруг координаторов, и болельщики тоже ходили там, не отвлекаясь на вечернее море, полное заходящего солнца.

Крис уселась, устраивая на коленках планшет. А Шанелька, поправляя купальник, взяла вдруг оживший телефон, поднесла к уху, не посмотрев, кто звонит.

— Да? Тим?

— Вижу, ты вполне без меня прекрасно существуешь.

Шанелька встала, прижимая мобильник к уху так, что оно заболело.

— Чего ты хочешь?

— А поздороваться? Ладно, Нелли, я по делу. Не знаю, в какие ты себя ввергаешь там приключения. И похождения. Могу лишь догадываться. Но знаю другое. Оставленные женщины склонны совершать нелепые поступки, о которых они позднее жалеют. Я бы не хотел, чтоб ты потом винила меня, в своих, ну этих…

— Эскападах, — подсказала Шанелька, леденея от злости.

— Чем? — удивился Костик Череп, но спохватясь, согласился, — именно. В экска… В общем, я тебя предупредил. В твоем возрасте пускаться во все тяжкие, перебирая жалких самцов, одного за другим. Это, по меньшей мере, нечистоплотно, Нелли. Сердечную боль лучше всего лечить неустанным движением вверх. Вверх! Неустанным! Слушать классику. Моцарта! Вот у меня в мобильнике записан Моцарт, я его слушаю. Каждый день. Или Лепса. Если не тянешь Моцарта. Или Веронику Долину. Она прекрасно поет, знаешь, Катерина исполняет ее песни… Совершенно не хуже.

— Не хуже Лепса? — уточнила Шанелька, ковыряя песок босой ногой.

— Да! Нет. Лучше. Его. Ты решила поиздеваться, да? Я понимаю. Тебе нелегко без меня, и это реакция организма.

— Ты что хотел? Сказал «по делу». Какое дело?

— Дело? — изумился бывший возлюбленный, — а это что — не дело? Твое душевное состояние. И умственное. Я ощущаю ответственность. Как мужчина и интеллигент. Или ты полагаешь, что разрыв обязан привести к потере общения? Нет. Я настаиваю, чтоб ты держала меня в курсе. Чтоб я смог предостеречь. Ненужные связи. Да. И я вполне могу продолжать руководить твоим образованием. И совершенствованием.

— Чтоб я слушала Лепса, — подсказала ему Шанелька.

— Да, — с достоинством согласился Костик, — ты почерпнешь…

— Не дождешься, — Шанелька прервала разговор и вернулась на коврик. Упав на коленки, сунула телефон под пакет, резкими движениями завертела волосы в пучок, ткнула в него заколку.

— Череп звонил? Всеобщее дамское счастье?

— Криси. Короче. Потом расскажу, в деталях. Поржем. А сейчас, как мы говорили. Ты посиди. А я пойду и утоплю нафиг Нельку, которая Черепу четыре года жизни подарила.

— Себя не утопишь?

— Не дождется!

Шанелька встала, быстро пошла в воду, подняв подбородок и резкими шагами разбрызгивая веера винных капель. Забыв о тщательно скрученных волосах, снова нырнула. Плыла под водой долго, пока не кончилось дыхание, и зашумело в ушах.

Поднимаясь, запрокидывая лицо к мерцающей, как легкое красное вино, зыбкой поверхности, повторяла про себя, на остатках скомканного дыхания «фламинго, дурацкая птица, розовая, как солнце… Нелька утопла, нет больше девочки Нелечки, Нель-Нель, ах-тьфу сероокой Нелинды. Вместо нее, на поверхность, новая Нелька-Шанелька. Человек. Смелый. Плевать на Черепа, плевать на его Катерину».

Воздух с болью ворвался в легкие, а в глаза потекла мягкая радость пурпурной вечерней зари. Ударил по ушам далекий мегафонный голос, говорящий что-то там для участников.

Смеясь и окуная в воду горящее лицо, по которому стекали морская влага и соленые слезы, Шанелька отвернулась от голоса, поплыла к горизонту, мерно работая ногами и руками. Повторяла про себя мерные смешные слова, ставя их в любом порядке, лишь бы не умолкать, не давать себе остановиться и пожалеть.

А потом устала, сильно. Легла, под легкими прозрачными облаками, такими розовыми, будто их вышили из светлых перьев фламинго и вставили в рамку воды и песка, толпы отдыхающих, смеха и голосов.

Отдохнув, вытащила из сбитых волос заколку, зацепила ее за лямочку лифчика и поплыла обратно, навстречу поплавкам черных голов купальщиков.

Плыла, медленно возвращаясь в реальность. Прислушивалась к тому, что происходит внутри. И тихо радовалась новому покою. Кажется, все получилось. И не нужен ей никакой Димчик, и вообще все летние принцы, да пусть себе отдыхают и крутят романы с принцессами олечками, у которых ноги от ушей и загорелые гладкие животы с татуировками. А они с Крис переночуют в смешном птичьем отельчике, вернут на шкаф печального орла с простертыми крыльями, побитыми молью. И поедут дальше. А еще Шанелька будет снова снимать, как привыкла. Небо и прибой, огромные просторные степи, серые камни, проросшие кипарисами…

— Шанелька, — сказало море, втекая в уши и шумя, — Ша-нель. Стойте! В смысле…

— Что? — она встала в воде вертикально, оглядываясь на голос, — опять? Снова вы? Извините…

— Не двигайтесь. Сейчас.

Дима подплыл ближе, беря ее локоть. Она молчала с удивлением. И вдруг, когда с берега рявкнуло, и заиграла бодрая музыка, обнял ее за шею, увлекая плыть рядом. Шанелька дернулась, вырываясь, ушла с головой под воду, вынырнула, отфыркиваясь. Дима болтался рядом, протягивая к ней руки.

— Да подожди. Я должен. К берегу мы сейчас!

— Я сама!

— Тьфу ты… Флешмоб! Спасение русалки! Давай, плывем! Надо вместе!

Он, кажется, сердится, подумала она, мало что понимая, но вспомнив про обещанный флешмоб. Русалка, значит?

Поплыла, держась рядом. Мужской локоть прикасался к ее руке, нога трогала ее колено и ступню.

— Вот. Я стою, — он встал, по шею в воде, протянул руки, — давай, скорее!

Она встала рядом, не понимая, что делать дальше. А Дима, облапив ее под спину, поднял. И неровно ступая, понес из воды. Делаясь все тяжелее, Шанелька уцепилась за его шею. И Дима кивнул, засмеялся, показывая — все верно.

Его руки прижимали ее к животу, согнутые ноги Шанельки лежали на сгибе мужского локтя. Навстречу, с берега, орала толпа, плеская аплодисментами.

— Встрречайте! — раскатисто обрадовался металлический голос, — Дмитррий Валеев, капитан экипажа «Фуриозо», который поймал русалку, русалку, кто у нас пойманная русалка капитана Валеева? Нелли Клименко! Фото-журналист московского издания Эсквайр!

— О Господи, — пробормотала русалка, подумывая, не выскользнуть ли из мужественных объятий капитана, и махнув хвостом, скрыться, наконец, в морских глубинах.

Но там уже болталась свежеутопленная Нель-Нель Костика Черепухина, вспомнила Шанелька. Никуда не денешься, сама решила начать новую жизнь. И, обнимая спасителя за шею, она замахала рукой навстречу смеху, крикам и аплодисментам.

— Спасибо, Шанель, — сказал на ухо Дима, бережно ставя ее в мелкую воду, — ты — номер один. Не пять.

— Спасибо, капитан.

Она отняла руку, которую он поцеловал. И пошла из воды, встряхивая мокрыми волосами, туда, где стояла смеющаяся Крис с расправленным полотенцем. Номер один, он сказал. И поцеловал руку. А еще обнимал, и это было так… Оба мокрые, дышали тяжело, будто только что занимались любовью, а не плыли, расталкивая тугую воду. Будто они — совсем вместе. И глаза у него такие, узкие и внимательные. Оказалось, совсем не страшно, что глядит, так близко, на мокрое лицо без косметики. Внимательными глазами. Наоборот, так свободно, приятно и радостно.

— Ну? — Крис отдала ей полотенце, вытащила из сумки шорты, за ними — крем от комаров.

— Утопила.

— Вот и молодец!

Глава 5

Вечерняя заря отпылала яркими, безумными и одновременно нежными красками. Пурпурные облака смешивались с желтизной и лимоном, натекали на полыньи голубого неба, расчерченного легкими белыми перьями. И постепенно гасли, становясь сначала багровыми, потом серовато-вишневыми, а потом их заволокла нестерпимая синева-электрик, в которой медленно, в разных, неподсказанных местах загорались звезды, еще бледные, будто кто-то ставил светлые точки, укалывая небесную синь острым кончиком стила. Небо темнело, точки наливались далеким светом. Звездным. Яркие на совсем уже черном.

Крис и Шанелька не видели звезд, на те немногие, что заглядывали в переднее стекло машины, смотреть им было некогда. Автомобиль мчался по залитому желтым светом шоссе, обрамленному серовато-желтыми от электричества густыми кустами и выше их — соснами. Мелькали мимо столбы, проплывали, становясь большими и исчезая за плечом фосфорически-синие таблицы развязок и направлений.

А впереди несся красный жигуль команды «Фуриозо». По извилистому шоссе, что уходило с Симферопольской трассы в сторону пока невидимого моря. Узкое, и вместо разделительной полосы тянуло в себе длинную клумбу, заросшую косматыми сосенками и карандашами кипарисов.

Шанелька сидела, держась обеими руками и стиснув коленки. А Крис, прикусив губу, с упоением то поддавала скорости, то замедлялась, следуя ритму движения лидера. Позади тоже шли машины, но девочки видели только горящие фары, и разобрать, участники это или нет, можно было лишь по скорости, когда кто-то вдруг обгонял их машину, вклиниваясь перед жигуленком. Тот себя обогнать не давал, резко виляя по полосе, а клумба мешала совсем уж нарушить правила, выезжая на встречную.

Но временами она прерывалась, Крис, усмехаясь, прибавляла скорости, машину дергало и вело в сторону, Шанелька на всякий случай прикрывала глаза, сильнее вцепляясь пальцами в поручень. Думала с испуганной гордостью — Криси оказалась невероятно азартной, вот это коктейль… понятно, такое упорство, да плюс азарт, да еще… ой, (мысли прыгнули следом за резким виражом)… да еще мозги, такие, как говорят, мужские мозги. Прекрасная база, чтоб добиваться поставленных целей.

Сейчас целью Крис был «Фуриозо», и уже пятый чек, за которым гнались участники. Четыре мелькнули, смешиваясь в голове. Остановка на боковой улочке Феодосии, шарящий свет фонариков, деловитые быстрые голоса, что перекидывались краткими словами. Потом — радостный вопль, в скрещении света фонарей — неровно написанные цифры на боку трансформаторной старой будки, другой свет, призрачный, в лица, от экранов мобильников. А через секунду все в машине, и девочки почти потеряли Фуриозо, но по какой-то случайности выскочили на них из переулка, и Крис, собравшись, приклеилась, уже ни на что не обращая внимания. Шанельке было видно, по лицу подруги, а нет ничего вокруг теперь. Ни людей, ни звезд, ни этой ночи, только красные огоньки идущей впереди машины.

Тут, на полупустой дороге, Крис немного расслабилась, даже что-то замурлыкала, но сама себя прервала на полуслове, когда мимо пронесся синий щит с белыми буквами и стрелками в сторону проселков.

— Следи, Шанелька, чтоб не сдернули вбок. Я думала, тут до самой Долины прямо.

— Ты тоже следи, — уточнила Шанелька, — вдруг пропущу.

— Угу…

По краям дороги громоздились темные склоны, поросшие сухой травой, а над ними чернели, закрывая звезды, скалы и кручи. Начинались прибрежные гряды Крымских гор.

— Куда! Ты! Лезешь!?! — заорала Крис, подавая машину резко в сторону. Из-за спины вырвался джип, с ревом кинулся вперед.

— Нормально… — оценила Крис обстановку сквозь стиснутые зубы, — щас мы его…

— Не надо! А?

— Держись!

В клумбе случился разрыв между толстой елкой и рядочком стройных кипарисов, синяя машинка козочкой проскакала по травяным кочкам, прыгнула с каменного бордюра снова на асфальт. Джип был преодолен, и в открытое окно Крис прокричала несколько нехороших слов, не заботясь, услышат ли ее. Засмеялась, откидываясь на сиденье:

— Сколько раз в Москве мне хотелось на газон заехать и по целине-е-е…

Но пока они боролись с джипом, «Фуриозо» оторвался и уходил все дальше.

Впереди шоссе понижалось, крестом раскинулся ярко освещенный перекресток. Левая дорога уходила к промышленного вида строениям, правая узкая терялась в темноте с редкими фонарями.

— Что там у нас?

— Винзавод, — вспомнила Шанелька, — мы были тут, проездом, года три назад.

Главная дорога крутилась петлями, а впереди, черной рыбой, украшенной огоньками, разлегся на побережье приморский поселок.

— Маленькая деревня?

— Д-да, — закивала Шанелька, — вдоль моря там все. Но я вдруг не точно помню.

— Нормально. Все на виду, и выезд один. Не потеряем.

Но именно тут они и потеряли жигуль Димы Валеева. Уверенные, что из поселка машины вернутся на трассу тем же путем, и так оно и было, пара расписанных автомобилей мелькнула навстречу, когда девочки въезжали на главную улицу. Потому они колесить по крошечной набережной и нескольким поселковым переулкам не стали, чтоб не догонять потом шустрого Диму. Встали на въезде, отдыхая от часовой гонки, и тихо разговаривали, внимательно наблюдая за почти пустой почти ночной дорогой.

— Ты ему понравилась!

— Да брось.

— А я тебе говорю.

— Логика, Крис. Ты же видела, как эта Оля вокруг него круги нарезает. А теперь сравни. Я и она. Буквально по всем параметрам я аутсайдер. От возраста до длины ног.

— Мозги еще есть. Кроме ног-то.

— Мозги в нашем деле только минус. Мне как-то Василич сказанул, стоял рядом, слушал, как я по телефону болтаю, с тобой, между прочим. Про моего возлюбленного Фолкнера. И твоего любимчика Уэльбека. А потом скорбно так заявляет — трудно же тебе, Нелька, мужика найти, дюже ты вумная выросла.

— Я бы сказала, не так чтоб очень умная.

— Но-но-но!

— Если слушаешь всяких Василичей. Вот почему в таком важном деле, как ты сама, ты слушаешь то козла Черепа, то дедушку старпера? А меня, ну никак!

— Ты пристрастна, ты меня любишь. Я, кстати, тебя тоже.

— Мерси. И они обменялись признаниями в тишине южной ночи под пение сверчков и шум прибоя. Романтишно.

— В полукилометре от винзавода!

— Еще романтишнее!

— А ты в курсе, что когда виноград созревает…

— Ты с темы не съезжай.

— Я? Это ты начала декламировать, про южную ночь.

— А ты про винище.

— Не про винище, а про процесс. Всего лишь. Так вот, его, виноград, в смысле…

— Вот!

— Что?

— Ты снова съехала с темы.

— Молчу, — скорбно сказала Шанелька, — и слушаю, и готова понести. Наказание, в смысле. За невнимание.

— Болтай, болтай. Но согласись, и в жизни всякое случается, и, я уверена, к тебе с общими средними мерками подходить бесполезно. Они на тебя не лезут. Потому в сантиметрах измерить преимущество девочки Олечки не получится. И вообще. Если бы так, то все мужики раз в пять лет бросали бы постаревших и растолстевших жен и приобретали себе более новую современную модель.

— Некоторые так и делают!

— Ключевое слово «некоторые».

Шанелька молча кивнула.

И в салоне с окнами, раскрытыми в теплый бархат ночи, вышитый пением сверчков и поверху — крупными звездами, наступила тишина.

Мимо проехал трактор, шумя и все заглушая. Пронесся сверкающий, как елка на площади, автомобиль.

— Чего ты молчишь? — спросила Крис, которой надоело ждать возражений.

— И так все понятно. Стало. После «некоторых».

— Да, — в свою очередь согласилась Крис.

После еще одного недолгого молчания она зевнула и, встрепенувшись, посмотрела на часы.

— Слушай, как-то долго мы тут стоим. По времени давно должен вернуться и умчаться дальше. Трое же вернулись. Даже четверо. А тебе он что, вообще, сказал? Напоследок?

— Свидание назначил, — призналась Шанелька, — после квеста.

— О-о-о, а я тут ей по ушам езжу! А у нее уже полный порядок. Ну что, прошвырнемся в поселок? Вдруг они там поломались, а тут мы — хо-хо, встречайте феечек с домкратом.

И еще битых полчаса они колесили по ночному поселку, трижды проехав набережную, с яркими огнями и музыкой, застревая в тупичках между палисадников и заборов с обязательными табличками «сдается» и «домашнее вино». Пятясь, выбирались на главную улицу и, наконец, Крис заглушила двигатель, откидываясь на спинку сиденья.

— Все. Куда-то он мимо всех просочился. Видать, штурман в команде хороший.

— Через час уже общий сбор, там, в Береговом. Подсчет очков, такое-всякое.

— Поехали обратно, — решила Крис, — устала я за рулем. Дождемся там, поваляемся с полчаса на цаплях. С кухонным орлом опять же пора пообщаться, жратки хочется. Покажешь, чего наснимала.

— Та, — махнула рукой Шанелька, — чего я там наснимала-то, в авторежиме незнакомой камерой.

— Покажешь, чего кэнон мой наснимал, — покладисто согласилась Крис.

— Но-но-но, — сонно заперечила усталая Шанелька, — мы с ним вместе. Я его носила. Народ ему показывала.

— Интересно, а «Фуриозо» это то, что я подумала?

— А что ты подумала?

— В музыке это — дико, страстно…

— О, чорт!

— Неистово! Бурно!

— Да! Да!

— Бешено! Свирепо!

— М-м-м!

— В общем, как-то так, — буднично закончила Крис, — имей в виду, ночью. На свидании.

Глава 6

Крис уже спала, прижав подушку щекой, и обнимая ее руками, когда Шанелька тихо щелкнула тяжелым ключом и прокралась в кухоньку. Села на пластиковый стул, скидывая с ног сандалии и глядя на растопыренные в углу орлиные крылья.

В коридоре горела маленькая лампочка, украшенная стеклянными лепестками кокетливой розы, бросала в кухню слабый квадрат розоватого света, в нем — босые ступни Шанельки, тоже розовые, с пыльными пальцами. В полумраке орел казался огромной черной летучей мышью, поблескивали горошины глаз. Шанельке казалось, смотрит, и что-то о ней думает. Вот разинет клюв и скажет. Ну, ты и штучка, Нелли Владимировна Клименко, скажет орел, похоже, Костик не просто так сегодня в телефон молол всякое. Про самцов.

Она пошевелила уставшими пальцами и по ногам кинулась вверх сладкая судорога. Резко и ярко вспомнились уверенные мужские руки, и как губы прижимались к ее губам. А еще…

Она поджала ноги, убирая их со света. Зажмурилась, не зная, продолжать ли вспоминать. Или прогнать все из головы. Потому что…

На столе толпились оставленные вечером стаканы с недопитым чаем, Шанелькина чашка с кофейной гущей, лежал растрепанный пакет с хрустящим печеньем. В углу напротив мягко ворчал маленький блестящий холодильник.

Она заглянула в чашку, осторожно хлебнула, там еще оставался сладкий молочный кофе. Вернула на стол, поправила волосы, потом поспешно одернула подол майки. Нужно пойти в душ, потому что мазалась кремом от комаров. Дима, смеясь, плевался, когда ему припекло губы. Целовал в плечо и сгиб локтя. Так что, вместе отправились купаться, но вряд ли крем смылся полностью. Но если шуметь в душе, Крис обязательно проснется, и ей надо будет сказать, чем все кончилось. А даже если не говорить, она все равно поймет. По глазам. И щеки горят. А еще губы. Кажется, распухли в половину лица. Фуриозо, чтоб его.

Шанелька поднялась и прошла под розовой лампочкой, заперлась в душевой, встала босыми ногами на холодную эмаль поддона, глядя теперь уже на цаплю. Та, лохматясь торчащими перьями, жеманно повесила перед собой согнутую тонкую ногу, готовясь ступить в вышитые тростники.

Кидая на табурет снятые шорты, Шанелька внезапно на себя рассердилась. Чертов Костик. Это из-за его дурацкого звонка она тут мучается сомнениями, из-за этого вот «перебирать самцов». В первый раз за полгода у Шанельки случился секс. Да еще такой, о каком пишут в восторженных дамских романчиках, над которыми сама она издевательски посмеивалась. На теплом песке, рядом с плеском воды, под низкими звездами южной ночи. Мужчина — сильный и внимательный, умелый… (тут Шанелька поспешно открыла душ и подставила голову под веер прохладных капель), да еще красавец. Стройный, с мускулами, с прекрасной на ощупь гладкой кожей, и пахло от него чудесно. А что дальше было…

Стоя под текущей водой, она улыбнулась. Конечно, не так, чтоб небо в алмазах, потому что первый раз всегда бывает такой — скомканный слегка. Или не слегка. Тем более, вина они не пили, и место все же людное, хотя Дима и увез Шанельку подальше, нашел чудесно тихий кусочек песка, отделенный от шоссе и домов черным рядом густого кустарника. Но все равно Шанелька вздрагивала от далекого смеха и вдруг шагов за бетонным забором. Дима про него и сказал, про забор, тут строят отель, территория закрыта, потому пусто. И Шанелька постаралась отогнать мысль, а почему он так хорошо это место знает. В темноте ориентируется, как у себя дома ночью в кухне.

По-честному, это был не самый головокружительный Нелькин оргазм, да. Но в целом и если со стороны посмотреть (из-за забора, подсказала сама себе Шанелька), то вообще все — одна сплошная сказка. Так какого ж ей рожна? Такого. Ее беспокоит, что секс случился на первом свидании. Так не должно быть. По многим причинам. И как бы Крис не завоевывала это мир, ощущая себя в первую очередь воином и человеком, а уже во вторую — женщиной, сама Шанелька сделана из другого теста. Она именно женщина, и понимает, что в этом мужском мире никакого равноправия нет. Диме Валееву, прекрасному южному Фуриозо, можно уложить даму на первом свидании. Ему это в плюс. Еще один женский скальп на охотничьем поясе. А Шанелька заработала себе минус, в глазах того же Димы. Если это не внезапная, как расстройство желудка, любовь, где все нужно отбросить и скорее, срочно, успеть бы добежать бы. Но сама она чувствует ли к прекрасному принцу Диме такую любовь? Совсем нет. Можно, конечно, самой себе наврать, прикинуться полюбившей, чтоб взятки с себя гладки. Но ей не двадцать лет, черт возьми, самой себе сказки рассказывать. Но если бы Костик не сказал сегодня, насчет самцов, не лезли бы в голову эти мысли, которые портят воспоминания о последних двух часах.

Вытираясь, она вспомнила Скарлетт и ее знаменитое «я подумаю об этом завтра». Раньше казалось Шанельке, это признак ленивого ума, взять и быстро отказаться от мыслей, отодвинуть их на потом. Но сколько раз уже ловила себя на том, что такой подход намного мудрее упорного думания. Пусть все устаканится в голове и сердце, уляжется, и тогда Шанелька разберется, что к чему, отодвинув нападки бывшего возлюбленного на нужное расстояние. За горизонт. Или — в другую галактику.

В комнате гудел кондишен, наполняя темноту легкой прохладой. Горели у розеток зеленые точки — Крис заботливо повтыкала заряжаться все, что заряжалось. И, кажется, не проснулась, дышала тихо, лежа по своей привычке на боку, с согнутой смуглой ногой, будто античная бегунья на фреске.

Шанелька легла, накидывая на голый живот простыню. Вытянулась, закрывая глаза и разрешая себе подумать о свидании, от того первого момента, когда Дима встретил ее, усадил в машину и увез, от понимающей улыбки Крис.

И вдруг, испугавшись сама, расхохоталась вслух, садясь и сгребая простыню, прижала ее к груди, тряся головой.

— Ну, — сказала из полумрака Крис, вовсе не сонным голосом, — и чего заливаешься?

— Ой. День рождения, Криси. У Черепа. Сегодня как раз. А я — забыла! Представь. И это все — в аккурат на его день рождения!

— Мерси мирозданию, — Крис заворочалась, сбивая и снова натягивая простыню, зевнула сладко, — оно позаботилось. Подсуетило барду подарочек. И тебе. Правильно я поняла, все вышло, как надо?

— О, да! Я завтра расскажу. Сегодня в смысле. Утром. У них старт в девять утра.

— Уже недолго, — утешила ее подруга, — а сейчас, сколько там у нас сейчас?

— Полпятого. Светает. И птицы.

— Про птиц молчи. Хватит мне орла с крыльями. Давай спать, а то завтра, наверное, весь день за рулем.

В комнате снова стало слышно только гудение работающего кондиционера. Да за плотной шторой приоткрытого окна шум с дороги и сонное пение утренних птиц.

Шанелька вытянулась, прижимая простыню к груди и улыбаясь. Забыла совершенно всерьез. Впервые за шесть лет их напряженных истеричных отношений. И как сказала Крис, получила от мироздания подарок, будто специально оно выбирало его в магазине, выбрало, завернуло в блестящую бумагу и обвязало ленточкой с бантиком. Смотри, Нелька-Шанелька, разворачивай и смотри. Ты красива и желанна. Это с тобой, а не с юной Олечкой, занимался любовью на теплом песке, сбивая мягкое покрывало, прекрасный мужчина с сильными руками и горячим дыханием. Тебе поцеловал на прощание руку. Потом обнял за плечи (как там, в женских книжках — мягко привлек к широкой груди, убиться веником), и еще десять раз поцеловал в губы, не желая отпускать, так что она, смеясь, освободилась сама, сама и напомнила, рано вставать и ему надо выспаться, чтоб победить и вообще, не кунять за рулем. А он так славно засмеялся ее словечку «кунять». Поцеловал в волосы. И скрылся в темноте, уже зыбкой, тающей.

Она улетала в сон, совершенно усталая, и от этой усталости легкая, как пух одуванчика. Никогда не летала во снах, о чем всегда жалела, но засыпая, если сон был сильнее, чем она сама, именно летела, отрываясь от земли пальцами ног, поднимая руки и откидывая голову так, что волосы щекотали лопатки. А потом приходили сны, без полетов, но яркие и очень реальные. Их она пересказывала маленькому Тимке, на ходу делая сказками, волшебными и странными. А Тимка семенил рядом, где-то внизу, держался за руку крепко, чтоб не споткнуться, совсем увлеченный ее рассказом. И она украдкой смотрела на восторженное лицо и раскрытый рот.

Наверное, сегодня, успела подумать Шанелька, ей приснится сон, из которого не сделаешь детскую сказку. Это будет сказка только для нее. И может быть, для Димы, капитана Фуриозо.

Синяя штора не пускала в комнату солнце, но сбоку оно влезло, кинуло на линолеум горячую яркую полосу. Такую блестящую, что казалось, это свет шумит внешними звуками. Крики и смех, шум проезжающих машин, вопли торговцев мидиями и чебуреками, мегафон экскурсовода-зазывалы. И — бодрая музычка будильника под самым ухом.

— Мы охотники за удачей, птицей цвета аквамарин, — неожиданно в тему голосил Макаревич, все громче и громче, пока Крис, застонав, не нашарила мобильный. Смолк, не допев строки. И через минуту сладкой сонной тишины начал снова.

— Говорят, что за эти годы синей птицы пропал и след!.. — сообщил бодро.

— Чтоб ты скис, — Крис снова нажала кнопку и села, откидывая простыню и поправляя лямочки шелковой майки, — но это он удачно попал. С синей птицей. Шанель? Нелька, вставай. Правильно ты будильник поставила.

Зевнула, оборвав слова, и прошла в душ, шлепая по полу сонными еще ногами.

— Я не ставила, — зевнула в ответ Шанелька, садясь и моргая на блистающий солнцем линолеум.

Сон побыл еще и вдруг улетел, будто на него крикнули. Она взяла с тумбочки свой телефон, проморгавшись, уставилась в экран. Половина одиннадцатого?

— Как не ставила? — Крис вернулась, блестя умытым лицом, кинула на постель шорты и свежую блузочку, — хватит валяться, роковая женщина капитана Фуриозо. Я сейчас чайник, кофе там. И пожрать бы чего быстренько. Чтоб успели.

— Криси… мы проспали.

Она протянула подруге телефон. Та взяла свой, проверила время. Бухнулась на расстеленные шорты.

— Блин. Ничего не пойму. Я думала ты. Завела. Еще удивилась, чего завела мой, а не свой. Погодь. Так мы все проспали?

Шанелька встала, покачиваясь, подошла к окну и сильно потянула штору. Та отъехала, показывая крыши и стены, столбы, залепленные клубками проводов и кабелей, макушки соломенных пальм, крученые плиточные дорожки с головами в шляпах и панамках. И за невидимой отсюда дорогой, за еще крышами и навесами — яростно сверкающее море. Синее, совсем дневное.

— Да. Все-превсе.

— Нет, — Крис заходила быстрее, хватая сумку, полотенце, суя внутрь мобильник, — да чего там, на часок всего. Ты беги, я догоню. Чайник выключу сейчас.

Шанелька отпустила штору и та вернулась на место. Чего же бежать, если старт был полтора часа назад. Это же не просто ленивый отдых: ну не валяется принц Дима на песочке, подождем, приплывет из моря, или выйдет из ресторанчика, чеша сытый живот… Уже полтора часа все команды, воя двигателями, мчатся к месту первого чека. Который непонятно вообще где.

— Да позвони ему, Шанелька. Спроси, где будут к ночи. Или он тебе пусть перезвонит сам, вечером. А мы предадимся, наконец, нормальному летнему отдыху, как ты мечтала. Поедем шагом. С расстановкой. С остановками, в смысле. Чего села? Звони, а то вдруг уедут в горы, там связь никакая.

Шанелька подняла на уже одетую Крис страдающие глаза. Опустила их, внимательно рассматривая босые, чисто вымытые пять часов назад ноги. Ну чего бы ей вместо того, чтоб пятки драить, будильник не завести. Свалилась, тоже мне, летающая Нелли.

— Ты что, телефона не знаешь? — догадалась Крис, уходя в кухню, закричала уже оттуда, — не конец света, тем более расслабимся, а к ночи сам позвонит, я уверена. Или даже днем. Журналисты мы или нет? И Олечка-татуировочка визитку нашу требовала. Она с нас точно не слезет, пока не задружится со столичными журналистами, уж поверь, я таких девочек знаю. Что?

Вернулась, держа в руке обкусанное печенье.

— Та-а-к. И он, значит, не знает твоего.

Шанелька все молчала, и Крис, не дождавшись ответа, снова заговорила бодро, доев печеньку и совершая обычные утренние дела: причесаться, застегнуть на шее цепочку, вынуть кофр с фотоаппаратом, выдернуть из розеток вилки.

— Все нормально, Нелечкин, ну, замотался. Я уверена. Он не пропадет. В смысле не денется никуда. От тебя куда ему деваться. Я б не делась.

— Все же деваются, — возразила Шанелька, — все, кто до него, кроме Валентина.

— Так сказала, вроде их у тебя сто штук.

— Именно. Полторы калеки и те отваливаются практически сразу. Не утешай. Тем более, не сильно-то и хотелось. Ну, было и было.

Крис присела рядом с ней на смятую постель, полную цапель и фламинго.

— Прямо, не хотелось. Или, правда? Да как хочешь, Шанелькин, но если врешь, мне-то к чему врать. Я ж не буду смеяться, пальцем тыкать. Просто, если реально нужно, мы его за десять минут отыщем. А если нет, то и скатертью дорога. Ты его поимела в ночи, получила немножко радости, заочно поздравила Черепа…

— Вот он и обрадуется как раз. Что меня поимели, Криси. Не надо притворяться, что оно наоборот. Когда мужик кадрит бабу, то он собирается ее поиметь. Так и происходит.

Крис пожала загорелыми плечами. Улыбнулась, пальцем поправляя помаду в уголке губ.

— Если помнишь, закадрили его как раз мы.

— А Череп сказал бы — вешались, — возразила Шанелька, — ногу я там. Совала.

— Куда? — испугалась Крис, складывая в сумку помаду.

— Из машины. Кадрить.

— А.

— Гонялись за ним. Да еще и корочки подделали. И это называется, я его поимела?

— О-о-о, — Крис схватилась за голову, но увидев, что подруга не смотрит, просто поправила волосы и руки от стрижки убрала, — давай не будем сейчас. Теорию разводить. Давай сначала на берег выйдем, все разведаем. Может, он там на песке написал, огромными буквами. Где ты его в следующий раз, гм, поимеешь. А потом уже решим, кто, кого, когда и как.

Глава 7

На берегу, где вчера толпились машины и ветер полоскал цветные растяжки с яркими буквами, ничего не изменилось. Народу было по-прежнему полно, и машин на обочинах без числа, но вместо надписей про автоквест и стрит-челлендж уже болтались рекламы нового ночного клуба с танцем живота и конкурсом стриптиза, гордо названном «всеевропейским».

Крис протолкалась между двух очередей — за мороженым и сахарной ватой, вышла на утоптанную вчера площадку, заставленную торговыми тележками и кофе-машинами. Шанелька, неохотно оглядываясь, встала рядом с ней. Было как-то чересчур жарко, слишком шумно, вообще все не так и неправильно. И — горько внутри. Куда девалась ночная Шанелька, которая, закрыв глаза, улыбалась воспоминаниям, а потом лицемерно отмахивалась от них, уверяя себя, кончилось, и нормально. Приятное летнее приключение. В конце-концов, не средние века, рассердилась она на себя, разглядывая тугие белоснежные облачка на горизонте, и взрослая самостоятельная одинокая женщина имеет право на секс. Даже на разовый. А ее ночные мысли про нежелательность секса на первом свидании, это все пережитки, плюс мировоззрения жительницы окраинного городка, да еще, как это ни паршиво для гордости звучит, — попытка увидеть их дальнейшие отношения, с Димой. Все женщины так устроены, понимала Шанелька, это биология в первую очередь, инстинкты. Воспринимать партнера как теоретического отца потомства, защитника и кормильца. И смотреть в совместное будущее, которого пока нет, но вдруг оно будет. Так что, укладываясь в номере спать, дорогая Нелли-Шанелли, ты просто мысленно улещала прекрасного Диму, смотри, я хорошая, не подумай обо мне плохого. Но беда в том, что Диме ты оказалась не нужна. Попользовался и свалил. Даже не попрощался толком. Фу.

Облака расплылись и Шанелька ужасно на себя рассердилась. Еще не хватало расплакаться на ярком солнце, у всех на виду. Из-за какого-то. Которого два дня назад в ее вселенной не существовало.

— Ага, — Крис тронула ее локоть, устремляясь вперед, — я же говорила, не могли они совсем исчезнуть. Смотри, бусик вчерашний, с операторами.

— Я туда не пойду. Еще чего. Искать.

Крис повернулась, сочувственно глядя на расстроенную подругу. Возразила мягко:

— Не искать. Не его. Мы вообще-то журналисты. И нам необходим материал. Мне же надо о чем-то писать репортаж! А тебе снимать что-то, кроме воды и песка.

— Какие мы журналисты, Криси! Остапы бендеры.

— Никто тебя за ним в погоню не посылает. Между прочим, если он такой козел, свалил молча, да я первая на него порчу нашлю. Не забыла, у меня прабабка — цыганка. Детей воровала. Но поиграться в репортера мне вдруг сильно захотелось. Давай, Нель. Прикинь, и правда, что-то отснимем, напишем. Повесим в сети. Просто так, сами от себя. Долгими зимними вечерами будет на что посмотреть, лето вспомнить.

— Кристина! Андреевна! Как удачно!

Голос раздался совсем рядом, из-за раздетых потных людей выскочила вчерашняя дама-администратор, в криво посаженных на нос черных очках. Сухие бедра обтягивали бриджи со множеством карманов, тонкая рубашка завязана узлом поверх красного купального лифчика. Поднимая плечо, с которого сползала большая сумка с веревочными ручками, дама всплескивала руками, подскочив вплотную и деликатно трогая барышень за локотки, умильно заглядывала в удивленные лица.

— Нелли, простите, отчество я запамятовала. Владимировна? Да просто Нелечка, да, а я — Ирина. Хопальская Ирина, фамилия, видите, интересная какая, у меня дедушка поляк, ну это я потом подробнее. Понимаете, какое дело, Нелечка, авария у меня, мой фотограф, у него, вернее, ах молодость-молодость, вчера, тут ресторанчик у его друга открылся…

Ирина неловко хихикнула, сдергивая очки, под которыми обнаружились небольшие, жирно накрашенные глаза и красное пятно на переносице.

— Еле нашли поутру. Лыка, извините, не вяжет. До сих пор. И ладно бы. Я понимаю, юноша не рассчитал сил, увлекся. Но фотографии! Все, буквально все, что вчера наснимал, посеял вместе с флешкой! Не помнит! А вы камеру из рук не выпускали. Я понимаю, Нелечка, это авторский материал, конечно, но, может быть, хоть что-то, а? С чем мне в областное издание, а дедлайн завтра, про открытие, это же для спонсоров так важно. У них многотиражка, это, конечно, выглядит несерьезно, для вас, но знаете, они издают буклеты, в глянце и собственный журнал!

Ирина ахнула и застыла, закатив глаза. Выдержав нужную паузу, затрещала снова.

Крис под неумолчный щебет тайком посмотрела на серьезное лицо подруги. Вот не было печали. Конечно, удачно, с одной стороны, сухопарая Ирина сама их разыскала, кое-что про участников можно вызнать. Хотя тут Крис совершенно согласна с Шанелькой, если Дима оказался обычным летним донжуаном, то и фиг с ним, пусть укатывает на своем потрепанном фуриозо. Но логично сначала хотя бы навести справки, куда все двинули и вдруг с самим Димой что-то случилось. А еще «но» — вчерашние фотографии, которых нет.

— Понимаете, Ирина, — мягко начала Крис, — вы сами сказали, авторский материал. Ваша просьба по меньшей мере непрофессиональна и нетактична. Нелли Владимировна…

— Я что-нибудь подберу, — внезапно сказала Шанелька.

Крис умолкла, не закончив фразы. Ее расстроенная подруга решительно задрала круглый подбородок и махнула рукой в сторону кованого фламинго на фасаде.

— Нам еще выписываться и вещи собирать. Вам как удобнее, с нами сейчас или мы к вам зайдем, в автобус? Надо отсмотреть и я скину. Некоторые.

— Ах, — обрадованно умилилась Ирина, снова надевая черные очки и плотнее усаживая их на переносице, — если можно, я с вами. Девочки!

Втроем они двинулись обратно, обходя суетливый народ. Ирина, пометавшись, выбрала в жертвы Шанельку, подхватила ее под руку и, прижимаясь купальным лифчиком, повисла, мелко шагая и заглядывая в лицо.

— Прекрасный отель! И даже бассейн! Все верно, уровень должен быть! Конечно, командировочные у вас совсем не такие. Москва, ах, это же Москва! Там культура, там чистота и порядок. Я всегда говорила Николаю, это мой бывший, Николай, он в оркестре на тубе, Коля, с твоим талантом, ну что ты тут, Коля! В Москве, там все по-другому, там и деньги были бы. Так разве послушает? Ах, мужчины. Ему рыбалка важнее жизни! О, Петр Савельич, здравствуйте! Я с вашими девочками, видите? А Мария Леонидовна? Ах, в магазине сегодня… Да-да, привет передавайте. Это хозяин, — сменив звонкий девичий голосок на сдавленный шепот, доложила новым подружкам, — у него кроме «Фламинго» еще три ресторана, спортбар и конная школа. Думаете, богатый? Это Машка своих родителей деньги ему отдала, на них и развернулся. И сама теперь ни дня отдыха, все на ногах, чтоб не прогореть, крутятся и крутятся. Да, девочки, это вам не столица. Тут если хочешь жить, повертишься. Отдых только зимой. Как бы я хотела!

Она бросила шанелькин локоть, чтоб молитвенно сложить худые руки, и уставила черные очки на крону ближайшей камышовой пальмы.

— Хотела бы жить в культуре! Театры. Концерты! Музеи! Завидую вам белой, слышите, бе-лой, но ужасно большой завистью. Скинуть бы двадцать лет, вот точно, уехала бы. И Колю с собой. Нет, пусть остается. О! Ах!

Последние возгласы относились уже к розовым обоям в холле, пластмассовым орхидеям вдоль стен и чучелам птиц на лестнице.

— Божественно! — повторяла Ирина, спотыкаясь перед обтерханной цаплей и переходя к побитому молью голубю, намертво приклеенному к перилам.

Крис придержала Шанельку за руку и под удаляющиеся вверх ахи, прошептала сдавленно:

— От орла она, как пить дать, забьется в оргазме. А я тогда точно уссуся.

— Тсс. С порога сразу беги на горшок!

— Ах, — продолжила в номере неутомимая Ирина, — о! Восхитительно! А с каким вкусом подобрано белье постельное, вы заметили? Тут птицы. И тут — птицы! Ну, Маша, ну, умничка. Не зря столько денег отвалила дизайнеру. А вы, может, знаете, он же как раз из Москвы! Эдик зовут, Эдуард Решетилов, студия «Крыло лебедя». Боже!

Последнее она выкрикнула так, что Крис и Шанелька испуганно вбежали в кухоньку следом.

— Какая прелесть, — обращалась Ирина к орлу, мрачно сидящему в углу под окном, — вы подумайте, какая прелесть! Он будто в засаде! Парит, простирая крыла. Ну, Эдик, ну, молодец, и ведь как оригинально осмыслил, не где-нибудь на шкафу, а на пол, под самое окно. У меня просто мурашки!

— Я ее сейчас задушу, — мрачно шепнула Крис в ухо Шанельке, и громко сказала, улыбаясь во весь рот, — именно, Ирина, э-э-э, не помню вашего отчества. Присядьте тут, сейчас… а мы… фотокамеру…

В комнате, пока Ирина без умолку щебетала, то повышая голос, то умильно воркуя, Крис вытащила из кофра кэнон и подала в протянутую руку Шанельки.

— Ты уверена? Может, сперва сами посмотрим?

— Нормально. Сейчас я нетбук заведу.

Маленький ноутбук встал на кухонный стол, Шанелька подсоединила картридер и открыла фоторедактор. Через несколько минут все трое склонились к экрану, на котором вдруг расцвели яркими пятнами лица, фигуры, блики, сплетенные с тенями. Под непрерывные ахи Ирины Шанелька листала фотографии, сама внимательно разглядывая каждый снимок. А Крис, улыбаясь, смотрела то на экран, то на освещенное меняющимся светом лицо подруги.

Снимков было много, странно много, и когда успела, думала Крис, вроде ходили вместе, беседовали, волновались из-за поддельных корочек, охотились за Димой Валеевым. А кэнон, кажется, волшебно снимал сам, как сказала о нем хозяйка. Но ведь кто-то смотрел в видоискатель и вовремя нажимал на спуск.

— Это Петенька наш. Он местный, из Феодосии. Работает в институте, старшим научным. А эти в первый раз, такие, через губу не плюнут, все тыкали мне дипломы из Турции, а что мне их Турция. Игорь Валерьич с Мартой. Вот ялтинская команда. А тут одни дамочки подобрались, такие стильные, но между нами, им только одно и надо, приехали повеселиться. Ну, для количества вполне. Эти вот, в черных майках, совсем детишки. Одиннадцатый класс, кажется, Бахчисарай. Это Димочка наш. Он в Керчи жил, потом в Алушту переехал, к жене.

Шанелька недрогнувшей рукой открыла следующий снимок, убирая с экрана смеющееся лицо с прищуренными монгольскими глазами на загорелом скуластом лице. Но на следующем снова был Дима Валеев, в полный рост, в повороте, так что согнутая рука смазана. А рядом Оленька в белых шортиках, тоже смеется чему-то за краем кадра.

— О, а это доченька нашего спонсора. Такая милая девочка. Но между нами, развита не по годам.

Ирина хихикнула, с некоторым возмущением.

— Как говорят, из молодых, да ранняя. Далеко пойдет. С папиными деньгами и с таким характером.

Фраза повисла неоконченной, а на экране мелькали уже совсем другие лица.

— С каким таким? — милостиво поинтересовалась Крис, усаживаясь удобнее.

— О, — удовлетворенно завела Ирина, — да знаете таких. Три года назад под стол пешком ходила, а сейчас каждому, у кого в штанах — первая подружка. Но учтите, девочки, я вам ничего не рассказывала.

— Да вы ничего и не рассказали, — кивнула Крис, — кстати, у меня вчера колесо… на дороге прям, такие хлопоты. И как все закончилось? После награждения. Банкет был, да?

— Фуршет, — кивнула перманентом Ирина и перешла на шепот, оглядываясь на орла, — и представьте, Димы и Оленьки как раз и не было! Нет, я понимаю, лето, веселье. Но я близко общаюсь с Сергеем Никитовичем, а если он спросит? И потом, такая разница в возрасте! Сорок пять и восемнадцать! Она ему в дочери!

— Кому? — Шанелька открыла новую папку и стала решительно скидывать в нее снимки с Димой.

— Валееву, — удивилась Ирина, — они в том году друг от друга не отлипали вообще. И ведь женатый человек, а? У самого дочка старше этой поскакушки. Помню, в августе, отмечали конец сезона, Олька как раз поступила, в университет. Приехала на машине, отец подарил. Танцы были. Так она завела песню, вы знаете, наверное, а она откуда знает, это ж было, когда пешком под стол. Молодая… й-й-эхх, молода-ая!.. Этот пел, бородатый такой, сексуальный. С усами! И там припев. М-молодая… йэхх… Кристина, ну, подскажите!

— Не слушаю такого, — отказалась Крис.

— Неважно. И пляшет, и подскакивает, и его грудью, грудью прям. А певец этот через каждую строчку — мо-ло-да-я йээх, молодая!..

— Вы, Ирина, чисто Гомер, — сказала Шанелька, вытаскивая флешку и вручая ее гостье, — с вами и книжек читать не надо.

— Что? — Ирина умолкла, не зная, как отнестись к сказанному.

— Нелли говорит, вы дивный рассказчик, — помогла ей Крис.

И Ирина расцвела пятнистым румянцем.

За следующие четверть часа из неумолчной трескотни Ирины, которая рассказывала о людях и событиях, перемежая рассказ восторженными ахами над очередным снимком Шанельки, было узнано следующее. Автобус с администрацией проследует в поселок Орджоникидзе, где будет ждать результатов очередного этапа, а утром команды получат новое задание и помчатся дальше. По великому секрету Ирина поведала, что синюю птицу придется искать в ожерелье диких бухт, расположенных между Орджо и горой Хамелеон, и не только на колесах, но и пробираясь пешком среди скал и камней, пока машины терпеливо будут ждать свои экипажи на верхних проселках.

— Деревушка маленькая, совсем тихая, пляж небольшой, но места вокруг бож-жественные, — закатила накрашенные глаза Ирина, сжимая в руке флешку, — пока то-се, прекрасно выкупаемся, позагораем, набережная, опять же. На самой набережной отель, «Санторино», там арендован спонсорами малый зал и номера отдыха. Девочки, мне пора. Ужасно, ужасно не хочется расставаться, но кому отдых, а кому и работа, мне ведь за всю эту суетню денег заплатят, немного, но все-таки. Я вас буду очень ждать. Конечно, не столица, но там тоже бассейн, шезлонги, бар у самой воды. Ах!

В дверях она махала рукой с зажатой флешкой, пятясь, вдруг снова делала шаг вперед, не имея сил оторваться от общения с новыми подругами, ахала, охала и смеялась, всплескивала руками и прижимала их к щекам. Наконец, сто раз раскланявшись, удалилась, и Крис затворила матовую стеклянную дверь, отрезая ахи Ирины над дизайном Эдика Решетилова.

— Думала, убью.

— Нет, — возразила Шанелька, — я первая хотела.

— Я бегаю быстрее.

— А я раньше бы побежала. Чего?

Крис через смех махнула рукой:

— Представила, как мы с тобой кидаемся наперегонки, с лицами эдакими.

— С чем-нибудь наперевес.

Они сидели за кухонным столом, ждали, когда закипит чайник. И решали, а что же дальше. Крис была не прочь оказаться у барной стойки отеля «Санторино», выпить коктейль с зонтиком, покушать мороженого, да и вообще пожрать, как следует, а то все печенье да сухомятка. И к вечеру посмотреть в бессовестные глаза Димы Валеева, которому, как и подсказали ей мужские локти, оказалось не тридцать и даже не сорок, а все сорок пять лет, плюс жена и взрослая дочка. Еще — романчик с Олечкой, спонсорской дочкой. А он пусть посмотрит в глаза прекрасной и милой Шанельке, которую коварно увлек под сень, чтоб наутро исчезнуть.

Но сама Шанелька после новых сведений решительно воспротивилась продолжению авантюры.

— Не хочу и все, — заявила мрачно, пиля на блюдечке половинку лимона, — имею я право просто не хотеть? Ну, смешно уже, Криси, почему я должна отпуск свой и твой тратить на какого-то Диму? Престарелого притом. Обремененного кучей всяких женщин. У него, наверняка, кроме жены есть еще теща, две бабушки, три сестры, десять бывших одноклассниц и двадцать сотрудниц.

— Кошка еще, — подсказала Крис.

— Да! И собака. Сука. В смысле баба.

— Да! Дима — повелитель баб!

— Он недостоин майки «Дима — друг человека»!

— Еще бы! А тебя он тыщу раз недостоин!

Шанелька величественно кивнула, соглашаясь.

— Но в Орджо мы все-таки заедем, — попросила Крис.

— Нет!

— Да.

— Нет!

— Ну, Нелечкин. Там бухты.

— И пусть. Еще не хватало в бухтах наткнуться на всяких.

— Там бар… и коктейли.

— Везде бары. И коктейлей пей, не хочу, пока до Евпатории доберемся, булькать будем.

— Ну и ладно, — согласилась Крис, — в самом деле, чего я. Если не хочешь. Тогда рванем в Коктебель, там стильно и красиво. И еще, мне Лянка рассказывала, там нудисты. Посмотришь после Черепа на других мужиков. Издалека, и целомудрие твое не пострадает.

Глава 8

После чая с мягкими пирожками, за которыми Крис сбегала в розовую столовую, украшенную, разумеется, фресками с розовыми фламинго, девочки собрали вещи и, позвонив хозяину, аккуратно улеглись поверх застеленных покрывал ждать расчета.

Крис рассказывала Шанельке летние столичные новости, одновременно набирая в телефоне смску Алекзандеру, и иногда смеялась ответам, тут же тыкая пальцем в буквы снова.

Шанелька лежала, устроив на коленках нетбук, медленно листала новые фотографии. Удивительно, но ей и самой понравилось то, что получилось. И когда Крис, отвлекшись от переписки, спросила, как так, ведь совершенно новый жанр съемки, пожала плечами, удерживая сползающий ноут.

— Наверно, как в присказке, про умение играть на флейте. Не знаю, не пробовала. Что думала, когда снимала? Сейчас…

Шанелька вспомнила горячую цветную толпу, в которой все перемешано, локти, спины, лица, движения, и вдруг — фоном, борт прогулочного катера с крупными буквами названия, что не вошло целиком. Эвриди…

— Думала… Да не думала вообще. Но было такое ощущение, как в библиотеке, когда малышне сказку читаешь. Понимаешь, слова и буквы, которые для всех одинаковые. Но прочитать нужно так, чтоб у них рты раскрылись. Чтоб увидели, то, что вижу я. В буквах. Вот когда оно приходило, я и снимала.

— А еще они у тебя все — хорошие, — Крис положила ногу на ногу, кинула руки за голову, потягиваясь.

— В смысле?

— Тот, кто главный в снимке, он кажется милым и хорошим. Хотя уверена, там сволочей ровно такой же процент, как и везде. Ты сама человек хороший, и снимаешь, что видишь. Или нет, что хочешь видеть.

— Выходит, я соврала? — расстроилась Шанелька, которая в это время вытаскивала из корзины удаленный снимок Димы Валеева, там, где лицо с улыбкой и глаза.

— С точки зрения унылой правды, конечно. А с глобальной точки зрения ты сотворила двойника. Другой вариант реальной личности.

— Погоди. Я тыщу раз об этом думала, когда на фотки всякие слезные смотрела. Какой-нибудь старичок божий одуван, сплошная милота, в жизни, может, он внуков на гречку ставил и соседям в борщ песок подсыпал. А на фотке — морщины-седины, мудрая старость, трали-вали. Ты про это? Ага. Значит, наш милый вредный дедушко — только база для того, чтоб образ создать?

— Архетип типа, — зевая, согласилась Крис и лениво рассердилась, глянув на часы, — да где наш властелин птиц и этих, снова птиц? Скоро сиеста. Я засну и никуда не поеду!

Будто повинуясь сердитой угрозе, буквально через минуту в дверях, деликатно постукав, возник тот самый Петр Савельич, что развернулся на деньги своей жены Маши. Был он моложав, мягок круглым животом под клетчатой рубашкой с туго застегнутыми пуговками, между которыми кучерявилась русая шерсть. А так же лысоват, улыбчив и ворковал горлицей.

— Девочки, — завел с порога, мягко разводя мягкие ручки, в одной скомкана грязная ветошь, — мои принцессочки, а что ж так мало побыли? Ничего не знаю, красоточки мои, на обратной дороге, чтоб только у меня, я и номерок за вами оставлю, только позвОните. Вот визитка, первый телефончик мой. И — Петя, просто Петя, ах вы, мои ненаглядные!

Воркуя, попытался усесться на кровати у Крис, но та ловко повернулась, занимая скрещенными ногами всю стаю нарисованных покрывальных цапель и сунула к боку большую пляжную сумку, чтоб уж наверняка.

Просто-Петя не отчаялся, бодро перебежал к обиталищу Шанельки и, светясь мягкой улыбкой с девичьими ямочками на щеках, устроился рядом с ее босыми пятками. Шанелька, мученически улыбаясь, незаметно поджала ноги, чтоб не отдавил, ерзая.

— Все ведь растеряли, — певуче ворковал Петя, тыкая пальцем в калькулятор мобильного, — была такая клиентура, погранцы! Приезжали, даже зимой, даже в новогодние, сразу этаж снимали, на три дня, а летом, летом, да с января уже звонили нам, заказывали номерочки на июнь, и вот, поди ж ты, пока теперь новые разберутся, что у нас-то с Машей — хорошо-о-о, ведь хорошо-о-о, красавички? Вижу, вижу, понравилось. А к закрытию у нас всякие вечеринки! Сюрпризы! Шумно, весело. А без вас будет скучно. Так что жду, жду.

Нежно похлопал Шанельку по бедру рядом с краешком шортов, и вскочив, перебежал навстречу протянутым Крис купюрам. Пряча в сумку на поясе, снова уточнил с отеческим волнением:

— Ведь понравилось, да? Точно понравилось? А горшок я сам переставлю, вижу, вижу, перестановочку соорудили, так я никогда не против, кому как уютнее, тем более, та-акие девочки у меня!

Он перебежал в кухню и через минуту явился, прикрытый пластмассовой зеленью. Качая синичками на листьях и пыхтя, водрузил подсолнух на родное место. Пока девочки складывали в сумки зарядные и косметички, заботливо поправил птичек, полюбовался, сам по-птичьи наклоняя гладенькую круглую голову. И снова убежал в кухню.

За орлом, догадалась Шанелька, жалея, что они с Крис так и не сфотографировались с крылатым чучелом, не успели.

Но заносить орла в спальню Просто-Петя не стал. Возник в дверях, небрежно держа того за жесткое крыло, так что второе чертило нагретый солнцем линолеум.

— Как соберетеся, мне ключик занесете, у бассейна крикните, я там с насосом вожуся. И провожу, сумочки помогу.

— А куда вы его? — Шанелька показала на косо висящего орла.

Петя сморщил нос, сверху оглядывая косматые темные перья и выгнутую шею.

— Та. В кладовку унесу. Что в нижнем холле. Машеньке тут кума звонила, они в этом номере гостевали, с дочками, ругалась, девки ее плачут теперь, как спать пора. Орла боятся. Оно и верно, сильно он для номера большой. Я б его сразу на мусорку, да Маша не дает, денег же плочено, за чучело.

Продолжая рассказывать про Машу, орла и испуганных куминых дочек, Петя быстро пробежал коридорчик и, стукая птицу крылом о косяк, выскочил, зашуршал по лестнице вниз, время от времени произнося укоризненное. Видимо, орел вписываться в лестничные повороты не желал.

— В кладовку, — расстроилась Шанелька, — вот черт. Наверное, из-за нас. Потому что в угол ставили.

— Решил, что орел плохо себя вел, и мы его наказали, — предположила Крис, таща на выход сумки.

Шанелька улыбнулась. Но, несмотря на улыбку, орла с каждой секундой было ей жальче и жальче.

— Жальче, — сказала она, стоя у багажника и подавая Крис рюкзаки и сумку, — а есть такое слово?

— Что? — выпрямилась та, поправляя волосы и улыбаясь быстро перемещающемуся издалека Пете, уже с разведенными для объятий ручками.

— А… Ой. Криси, ты можешь его увести? На минуточку. Ну, в смысле на десять минуток? Сейчас прямо.

Она быстро пошла мимо Пети, в сторону парадно сверкающих стеклянных дверей. А Крис, замявшись на мгновение, широко улыбнулась и тоже развела руки в стороны, встречая хозяина.

— Петя! Да-да, мы собрались уже совсем. Я вот хотела спросить. Вас. А пойдемте, покажу. За углом, там, где площадка детская.

Она подцепила его руку, сгибая ее кренделем, просунула свою, и потянула, благоразумно поворачивая спиной к машине и дверям, за которыми скрылась подруга.

Через десяток минут Крис появилась из-за угла, следом поспешал несколько недоумевающий Петя, к машине подходить не стал, помахал ручкой и, не дожидаясь, когда Крис выведет машину в распахнутые ворота, вернулся к сипящему на горячих плитках насосу, вокруг которого валялись в темных пятнах воды всякие вынутые детали.

— Задала ты мне задачку, — Крис поворачивала голову, внимательно глядя, куда сдает, потом уткнулась взглядом в приборную панель, — так, ну порядок, можем ехати, скакаши и веселяся. Тебе что приспичило, Шанель? Какие такие секреты? Я Просто-Пете баки заливала, насчет репортажа о детских площадках, бекала-мекала, кажется, он решил, что я его просто кадрю. Затосковал, оглядывался весь в испуге. А я его под руку, к сиськам прижимаю, чтоб не убег…

Она повернулась, поглядеть в заднее стекло, и тормознула, прижимая машину к пыльной обочине.

— Та-а-к. И что это у нас?

— Не что, а кто, — поправила Шанелька.

Крис перевела взгляд с заднего сиденья на смущенное и одновременно решительное лицо подруги.

— Ну… орел, — ответила та, поворачиваясь и поправляя кинутое поверх растопыренных крыльев прозрачное парео. Ткань сползла с головы шалью, делая орла похожим на чучело старой цыганки с горбатым носом.

— А что, — продолжила на молчание, — его на мусорку хотели, а он виноват, что ли. Что чучело.

— Нелька… мне иногда кажется, ты младше не только меня, а даже своего Тимофея. Неудивительно, что Костик на тебя повелся, учить и воспитывать.

— Фиг меня воспитаешь, — гордо защитилась Шанелька.

Крис кивнула. Орел торчал под прозрачной тканью, простирая черные потрепанные крылья — от дверцы до дверцы.

— Именно! Орел как раз это доказывает.

— Криси. А поехали скорее, а? А то вдруг наш Петя, Просто-Петя, вдруг он увидит. Я там двери в кладовку не закрыла. И стулья пороняла, когда несла. Немножко стульев. А еще вазу с петуниями. Они оказались настоящие, прикинь. Так что, на ковре лужа.

— О Господи.

Крис резко дернула машину, встраиваясь в поток. Шанелька перегнулась, хватая орла под клюв:

— Тише ты. Он упадет. Крыло сломает.

— Шанелька — похититель орлов. Звучит, как название фильма. Нет, все же мультика.

Шанелька засмеялась, усаживаясь удобнее. Впереди приближалась к ним Феодосия, мелькая частными домиками жилых кварталов и коробками отелей со стороны побережья. Параллельно шоссе плыли зеленые и серые вагоны товарняка, казалось, бесконечно прицепленные друг к другу. На заднем сиденье покачивался спасенный орел, и Шанелька, протянув к нему загорелую руку, придерживала пальцами крыло, когда машину встряхивало на ухабах.

Глава 9

Небольшой поселок Планерское, которому вернули прежнее название Коктебель, лежал в бухте, рассыпая к самой воде коробки и башенки отелей и домов отдыха, и был похож на все крымские поселки южного берега. Но все же отличался. Одна часть бухты все еще была принадлежна степному Крыму, ее мягкие холмы и акварельные скалы укрывала бескрайняя шкура золотистых трав. А другая уже начинала крымские горы, громоздя на краю вод черный скальный массив Кара-Дага.

Сидя вполоборота и придерживая орла за башку, Шанелька рассказывала о том, как ездили они в Планерское еще с родителями, как шли через заповедник по узкой тропе среди причудливых скал, возвращаясь обратно на стареньком автобусе. И морща нос, о количестве отдыхающих в поселке тоже не забыла сказать:

— Прикинь, Крис, пляжи галечные, набережная узкая, народ идет толпой туда и оттуда, и что меня поразило напрочь, от мокрых ног асфальт не просыхает. Будто на улицах, которые рядом, все время дождь. В общем, фу и фу.

— Ну, конечно, ты своими пляжами балованная, но они все от города далеко, — согласилась и одновременно возразила Крис.

— Далеко. Зато какие. Широкие, и песок до самого горизонта. Я бы там осталась жить.

— Зимой особенно, — подхватила Крис, — дикий ветрище, кругом лед, холод собачий. Романтика.

— Да. Я бы попробовала, вполне. Главное, чтоб в доме тепло, ну и одежки всякие. Ходила бы гуляла. Далеко-далеко.

Она мечтательно смотрела на мешанину крыш и балконов, не забывая придерживать орла.

— Давай, Шанелечка, ты свои мечты зимой и воплотишь, — мирно сказала Крис, — а пока лето, и я тут, приехала тебя развлекать, отвлекать и спасать от грустных мыслей, попробуешь пожить по-другому. Что ты там, мне плохо слышно?

— Перебирать самцов, говорю, — повторила Шанелька.

— А что? Вполне утешительное занятие для красивой женщины в самом соку! Радующее душу и тело. И нефиг уже казниться, из-за придурочных слов какого-то бывшего…

— А я и не казнюсь, — Шанелька убрала руку от орлиной головы, решительно закрутила волосы и сунула в них заколку, будто хотела проткнуть себе макушку, — ни капельки. Чтоб ты знала. И намерена именно это и делать!

— Что — это?

— Перебирать самцов! Ты чего качаешь головой? И не надо этого вот, эдак мудро улыбаться не надо, Криси! Шанель сказала — Шанель сделала! С Коктебеля и начну!

Она потянула вырез голубой маечки, делая его глубже, покусала губы и отрепетировала обольстительную улыбку, отчего Крис затормозила на обочине, упала грудью на руль и расхохоталась.

— Ты мне объясни, — потребовала через смех, — ну почему, когда ты пытаешься из себя роковую женщину изобразить, мне сразу за тобой видятся твои библиотечные дошколята? Толпой. С книжками-раскрасками.

— Такая вот я курица, — расстроилась Шанелька, — это кошмар, Крис, я же блондинка! Практически Мерилин, только живая еще и без укулеле. И, между прочим, вообще все вранье, в анекдотах и народных, ну как, поверьях, да? Насчет, ах блондинки, ах секси. Что-то я за всю жизнь таких киношных блондинок пару раз и видела, чтоб ноги от ушей, сиськи, деньги и муж-дурак-миллионер. И то — в кино.

— В кино их больше, чем парочка, — уточнила Крис, — но, наверное, они и правда, только в кино. Такой миф для мужчин. Кстати, о самцах…

Она быстро сняла черные очки, всматриваясь в толпу, с разной скоростью текущую мимо машин к набережной. Дети с надувными кругами, дамы с парео поверх купальников, мужчины в шортах с рубашками и без рубашек. Загорелые до черного растаманы с цветными дредами, оранжевые кришнаиты с бубнами в тонких руках, художники с альбомами и мольбертами, и просто эпатажные личности непонятного пола, в каких-то хламидах, сетях и кожаных лоскутах. Бабушки с тяжелыми сумками, полными пляжных вкусностей — от вяленой рыбы до медовой пахлавы. Бродячие музыканты с дудками, гармошками и гитарами. Да полно всякого народа. И среди них, полускрытый локтями, плечами и шляпами, острый профиль, рубаха в крупные полосы, вызывающе яркая бандана, повязанная по-бедуински, с длинными хвостами, спускающимися на тощую грудь.

— Это же…

— Кто? — Шанелька открыла дверцу и вылезла, потягиваясь и вертя головой.

— Показалось, — поспешно ответила Крис, — прыгай, проедем дальше, слушай, может, ну его, этот Коктебель, мне Лянка рассказывала, за горами, как его, в общем, еще один поселочек, там пляжи с песком. И вообще круто.

— Я есть хочу, — не согласилась Шанелька, усаживаясь снова, — и купаться. А еще смотреть на нудистов, гулять по набережной и кругом сделать глупых фоток на память. У фотографов с обезьянами и пальмами. И перебирать самцов. Я твердо решила, начать в Коктебеле. Блин, Криси, ты меня первая улещала, развлечься и рассеяться! Хочу уже начать!

С заселением в поселке было так легко, что выбирать оказалось трудно, слишком уж выбор богатый. Поднимаясь по узкой лесенке на верхний этаж пятого отельчика, а через забор, украшенный коваными копьями, уже манил из раскудрявого сада с гномами и фонтанчиками домохозяин шестого, умильно улыбаясь и подмигивая, Крис вдруг остановилась и сказала, спускаясь:

— Все. Сначала пожрем, посидим, на людей посмотрим, а после уже заселимся. Наугад. А то будем ходить до следующего лета.

Так и сделали, бросив машину с вещами и орлом на стоянке между двух отельчиков, чьи хозяева проводили их обнадеженными взглядами.

Когда на деревянном столе вместо порции жареного мяса для Шанельки, омлета для Крис, салатов, приправ, двух порций фирменного супа-харчо и плетеного подносика с тминными булочками, осталась практически пустая посуда, путешественницы откинулись на спину скамьи и, выдохнув, стали ждать кофе. Мимо шли бесконечные люди, стремясь к морю, они уже загорали утром, потом вернулись на обед и отдых, и теперь снова шли — остаться на галечном пляже до самого заката. А подруги развлекались, сонными от сытости глазами осматривая прохожих — выискивали для Шанельки самцов.

— Вот, — Крис еле заметно поворачивала голову, указывая взглядом, — за теткой в синих шортах. Самэц?

— Этот, с шерстяными ногами? Нет, — отказывалась Шанелька.

— Если шерстяные, как раз самец, — убеждала Крис, кидая в рот кусочек салатного листика.

— Мы же фигурально! Не самэц, потому что самэц. А потому что не женщина. И весь из достоинств. А шерсть на ногах разве достоинство?

— Зимой… — начала Крис.

— Не мерзнет, — закончила Шанелька, — понимаю. Сэкономим на штанах, если вдруг семья. А ходить с ним на каток, я в шубе, а он в шерстяных ногах? Не. Другого хочу.

— Вот! — Крис крутанула кистью руки, вроде демонстрировала собственное творение, — у куста, где тетки с бидончиками. Ну?

— В жилетке на голое тело?

— Зато какое тело! Высокое. Стройное.

— Длинношеее, — подхватила Шанелька, — тонкорукое. Худощавое. А кстати, ща это у него где?

— Какое еще ща?

— Если худо-щавое, значит, у него худая ща.

— Щи, — догадалась Крис, — худые у него щи.

— А если здоровущие щи, тогда как? Толстощавый?

— Не отвлекайся! К нам уже кофий идет.

— Нет, — решила Шанелька, — какой-то он совсем не мужественный.

— Щами, — подсказала Крис, подвигая к себе белую чашку с ложечкой наискосок.

— Ты тоже не отвлекайся. И голова у его не мыта.

— Узнает, что ты его выбрала, вымоет.

— Боюсь я. Как же, вымоет. Не. На него мыла не напасесси. Весь засаленный, сверкает прямо. Жилеткой своей. И что там у него? Трусами? О, черт. Криси. Это ж не трусы, а какой-то носовой платок. Тоже засаленный.

— Скажите, какая переборчивая.

— На том стоим, — согласилась Шанелька, — я ж перебираю. Самцов.

— Перебирала, перебирала, да доперебиралась… да-до пе-ре, — Крис медленно вертела ложечкой в кофейной чашке. И пока Шанелька лениво что-то болтала, снова нахмурилась, разглядывая кого-то за ее кудрявой головой. Медленно положила ложечку на блюдце. Совсем было открыла рот — сказать. Но рядом пискнул мобильник и она, беря, прочитала свежую смску.

— Привет тебе от Алекзандера. Спрашивает, как успехи с самцами.

— Привет ему. Скажи, пока никак.

Шанелька тоже взялась за свой кофе, жмурясь, стала медленно пить маленькими глотками.

— Написала, — Крис положила мобильник и стала допивать кофе. Стараясь, чтоб подруга не заметила, осматривала бесконечную толпу настороженным взглядом.

— Криси, — нежно сказала Шанелька, отставляя чашечку, — ну, хватит уже. Бдеть. Пусть он там ходит. Сам. А мы тут — сами.

Крис чуть не подпрыгнула на лавке от такой проницательности. Замявшись, испытующе вперила в подругу взгляд. Та, вытерев губы сафеткой и сунув ее в пустую тарелку, безмятежно поправляла волосы. Слишком уж безмятежно, решила Крис.

— Ну, — сказала неопределенно, собираясь с мыслями, — если ты так, и думаешь, что ничего, тебе, в смысле, ничего, то я, конечно, рада. Очень. Хотя не ожидала, честно.

Шанелька пожала плечами.

— Ты сама говорила, если что-то уходит в прошлое, пусть уходит. А еще говорила, что я имею право. Так что, если даже он тут нарисуется, вот прямо сейчас, то на челе моем высоком не отразится нифига.

— Если он тут нарисуется, — с сердцем ответила Крис, — я ему все щи разрисую. Кохтями. Козел. Существо невнятное. Поскакун коечный. Бабское щасте. И не вздумай с ним даже здороваться!

Шанелька округлила глаза. И это та самая Крис, которая утром улещала ее податься в Орджо, чтоб там гоняться за челленджерами, которые гоняются за синими птицами!

— Ну, ладно, — неуверенно согласилась, — хотя… как-то ты чересчур резко. Нет?

— Нет, — отрезала Крис, поднимаясь, — это я еще добрая, потому что поели хорошо, вкусно. А если он подойдет и рот откроет, я ему… ну, не знаю еще чего, но напихаю точно. В пасть его паршивую.

— Надо отдохнуть, — поспешно решила Шанелька, — надо срочно поселиться, упасть на койки, и выспаться. А то еще убьешь кого. Ненароком.

Черный кофе со сливками прогнал послеобеденную сонливость и дамы, гуляючи, отправились обратно, выбирать между пятым и шестым отельчиком. Шанелька шла, покачивая бедрами, обтянутыми шортиками, их она смастерила из тимкиных джинсов, милостиво улыбалась встречным мужчинам и сразу отворачивалась, втайне боясь наткнуться на равнодушный или насмешливый взгляд. Крис медленно шла следом, делая серьезное лицо, но тихонько веселясь настроению подруги. Кто знает, понадеялась она, когда третий осмотренный и пропущенный мимо Шанелькой самэц оглянулся, с сожалением провожая их глазами.

А потом забыла все, увидев их терпеливый автомобильчик, рядом с которым стоял та-акой самэц, что глаз оторвать невозможно. Сунув большие пальцы в кармашки обтрепанных шортов и вольно согнув одно загорелое колено, слегка наклонил светлую, коротко стриженую голову, рассматривая тонированные стекла. На сильных руках бугрились мышцы, бежал по коже солнечный блик. Впечатление портили большие резиновые тапки, пыльные, темно-синие. Но мужественное лицо, затененное полями ковбойского стетсона, было таким кинематографичным, что Крис мгновенно решила тапки ковбою простить.

— Да? — сказала бархатным голосом, вынимая из сумки ключи, — вы что-то хотели?

— Хотел, — таким же бархатным, но низким, с хрипотцой, голосом, ответил стетсон, — вы, девочки, криво встали, час жду, не могу заехать.

Он повел широким плечом в сторону зеленых ворот с врезанной кружевной калиточкой. Виноград так густо заплел ворота, что сразу их и не заметишь. О чем Крис тут же сообщила ковбою, поправляя на переносице черные очки.

А он улыбнулся, добавив к мужественной красоте блеск отменных зубов.

— Ага. Как лето пришло, не успеваю.

— Только поворачивайся, да? — Крис распахнула дверцу и встала рядом, не торопясь усаживаться, — работы полно? А вы тут…

— Номера сдаю, — кивнул мужественный красавец, тоже вынимая ключи из кармана, — а надо?

— А у вас в номерах есть?.. — вклинилась забытая Шанелька, собираясь расспросить о так желаемых подругой удобствиях: кондишине, душе с горячей водой, отдельном туалете.

— Надо, — поспешно согласилась Крис, — на два дня надо. Может быть дольше, по обстоятельствам.

Она подняла очки на лоб, внимательно оглядывая голый могучий торс, бугристые плечи, сверкающую улыбку.

— Вот черт, — прошептала за ее спиной Шанелька.

Ковбой кивнул, сбивая стетсон на спину, где тот повис на плетеном шнурке. И пошел к винограду, заплетающему калитку:

— Открою, тачку свою загоните. А я следом тогда. Пива привез, и жратвы, надо все в холодильник срочно. Мяса на шашлык. Вы как, шашлык уважаете?

— Очень, — быстро ответила Крис, впрочем, не теряя достоинства.

Но Шанелька все равно с юмором закатила глаза, предвкушая, как в номере станет подшучивать над железобетонной подругой, которая вдруг, о чудо из чудес, клюнула почти на первого встречного. Правда, ого какого.

Поднимаясь по ажурным ступенечкам звонкой лесенки, пообещала себе, что никакого интереса к ковбою испытывать не будет. Пусть Криси сама развлечется и пообщается, все равно все они тут одинаковые летние димчики — хотят только одного и держат их за скучающих летних туристок.

— Вова, — сказал ковбой, отпирая белую дверь, откуда вдруг понеслось птичье пение и скрежет цикад, — а вас как, девушки?

— Кристина, — церемонно ответила Крис, — и Неля. Нелли.

Шанелька махнула рукой, мол, на меня внимания не обращайте, и скинув сандалии, прошла через аккуратный веселый номер с двумя кроватями в цветных покрывалах. На балконе, полностью спрятанном зубчатым кружевом виноградной листвы, взялась за кованые перильца. И засмеялась, мешая смех с трескотней птиц и цикад. Между крупными свежими листьями виднелся внизу плитчатый дворик, цветные зонтики, чьи-то ноги в шезлонгах, дальше — распахнутые ворота, куда они въехали, припарковав машину за углом главного, большого дома. И над множеством дальних крыш, под белоснежными круглыми облаками сверкала синяя вода.

— Как хорошо!

— То так, — согласился ковбой Вова, — вы это, короче, располагайтесь, вот номер телефона, наберете меня потом, все покажу, где мангал, где тенек во дворе, а еще сад у нас тут, за домом, маленький, но классный. Яблоки там и еще хурма. Гранаты видели, как растут? На дереве? Покажу.

Блеснул зубами и скрылся, оставил только уверенные шаги и тонкий звон лестничных ступеней.

Крис села, трогая рукой цветное покрывало, потом упала навзничь, стаскивая очки и суя их на тумбочку.

— О-бал-деть! Нелька, ты видела? Какие плечи, а? А руки! Ничего себе, домовладельцы в этом вашем Коктебеле! Какой он — великолепный.

— Вова, — напомнила Шанелька, — Вова великолепный. У синих резиновых тапках.

— Да хоть Гоша в онучах. С такой челюстью можно. Даже кофточку с оборками по всем местам.

— Кофточку не надо, — рассудительно возразила Шанелька, распахивая двери в маленькие, но весьма уютные удобствия — аккуратную душевую кабинку и отдельный крошечный туалетик с флаконами на стеклянной полочке, — кофточка с оборками наводит на размышления. Насчет ориентации. Мне интересно…

— Мне тоже. Думаешь, он женат?

— Я про унитаз, — кротко ответила Шанелька, — как тут вода спускается. Но про жену тоже. Интересно. Знаешь, пусть лучше женат.

— Почему это? — заранее воинственно спросила Крис, поглядывая на двери, и на всякий поправляя стрижку.

— А он сказал, у нас тут. Про сад. У нас. Пусть лучше у него будет нормальная жена. Женского полу. А не некто такой же, но в оборках.

— Ну да, ну да, — Крис потыкала в мобильник, записывая номер в контакты.

— На ВВ, — подсказала Шанелька, тоже валясь на постель, — а-а-а, счастье какое, прохладно, чисто, птицы, сортир под боком.

— ВВ?

— Вова Великолепный.

— Точно. Шанелечка, а тебе он как?

Шанелька, глядя в белый с белыми узорами потолок, запустила пальцы в волосы, медленно распутывая пряди. Голова приятно ныла, устав от солнца, движения и соленой воды, и ноги ныли, тоже приятно, радуясь тому, что можно лежать, никуда не торопиться. Лениво сходить в душ и снова не торопиться, валяться, пока валяется, а после встать и пойти, по плиткам и асфальту, ступая на рыхлый песок, засыпавший круглую гальку, просто так, ни за кем не гоняясь. И еще было грустно. Потому что Крис, это видно, взволнована, хотя ничего еще нет, и может быть, не будет, ведь у нее Алекзандер, мало ли тут великолепных вов в тапках, ну, посмеется она с ним, орудуя над тлеющими углями мангала, может быть, познакомится с его женой, а потом уедет. Но все равно — горят глаза и пылают щеки. А сама Шанелька, после дурацкой попытки с Димой, будто пыталась взлететь и наткнулась на стену, упала, ломая всякие там невидимые крылья. Теперь остается посмеиваться, шутить и острословить, насчет самцов и типа такого. И может быть, это правильно, остановила она мысленную жалобу, признайся сама себе, Нель-Шанель, разве была ты взволнована Димой всерьез? Волновалась больше от другого. Точно ли может понравиться. Товарный ли вид, усмехнулась над собой. Поведется ли на нее мужчина, сможет ли увлечься. Или все так, как и пророчил Костик, без перерыва указывая ей на возраст, на складочки в уголках губ, тонкие белые нитки в золотой канители длинных волос.

— И вот настало время казниться, — нараспев произнесла Крис, садясь и кидая на локоть полотенце, которое лежало, свернутое пушистым квадратом на подушке, — время вспомнить пророчества Черепа, гремящего костями. И так каждый день, без выходных. Я, между прочим, тебя спросила.

— Никак, — печально ответила Шанелька, сгибая ноги и уставясь на свои коленки, — Вова Великолепный мне никак. Пичалька в том, что не только он мне никак, а вообще все они мне никак. И не потому, что я им никак, а оно само по себе. Эй! Ты услышала?

— Да, — слова заглушал плеск воды в душе, — не печалься. Сегодня будут у нас шашлыки. Шанелечка, а мы водички совсем не купили?

Крис вышла из душа, стягивая на груди края полотенца.

Шанелька пошарила в сумке, вынимая кошелек. Встала, поправляя лямки маечки.

— Я схожу. А потом уже поваляюсь. Ты отдыхай.

Ступени тонко спели под ее шагами. А Крис, вытершись, накинула тонкую рубашку и вышла на балкон, придерживая на груди распахнутый вырез. Было так славно стоять, в гуще зеленых листьев, почти невидимой, почти раздетой, в нежной тени, полной птичьих голосов. Она, улыбаясь, склонилась, разглядывая яркие пятна зонтиков с надписями о пиве и кока-коле. Среди листьев мелькал стетсон над загорелыми плечами, ворота снова распахивались, впуская еще чей-то автомобиль. А следом за ним, сгибаясь под тяжестью сумок, вертя головой в яркой бандане, шествовал… Костик Черепухин, и солнце ярко блестело на грифе гитары, которая болталась поперек худой спины, обтянутой полосатой рубахой.

— Вот… черт… — прошептала Крис, забыв о распахнутой рубашке.

Следом за Костиком шла усталая дама, тоже вертела головой, что-то спрашивая у худенькой женщины в белом платье. В руках у нее громоздились пакеты, с торчащими из них мачтами сувенирных корабликов, тех, что продают на всех набережных южного берега.

Кидаясь в комнату, Крис схватила мобильник, вернулась на балкон, спешно набирая номер, прижала к уху, мысленно подгоняя Вову Великолепного, ну возьми же ты трубку, скорее!

— Але? — сказал ей бархатный с хрипотцой голос, и Крис увидела, как внизу, на светлых плитках, встречая гостей, Вова остановился, сделав рукой извинительный жест. Пара скинула сумки, вытирая пот и одобрительно оглядываясь.

— Вова? — голос Крис был не просто бархатным, он тек молоком и медом, — ах, Вова, мне срочно нужно с вами поговорить. Да. Именно срочно. Нет-нет, пожалуйста. Сейчас. Да подождут, там на улице еще триста человек и все к вам. Подниметесь? Я? Одна, да.

Она повела плечами, по которым метнулся вдруг холодок.

— Подруга ушла. Но скоро вернется. Вы понимаете?

Ей было видно, как Вова кивнул ее голосу, поднял голову, глядя на заплетенный виноградом балкон. И через полминуты поющая лесенка сказала — идет. Да почти бежит.

Крис поспешно встала у кровати, небрежно опираясь на деревянную спинку. Потом села, тоже поспешно. Нашарила пальцами пуговицы рубашки, но застегнуть не успела. Держа ее на груди, лучезарно улыбнулась навстречу возникшей в дверях улыбке.

— Я могу?.. — Вова шагнул внутрь, прикрывая за собой двери.

— Вова, — нежно сказала Крис, — у меня огромная просьба. Просто огромнейшая. Эти вот, что сейчас зашли. Хотят поселиться?

— А? — улыбка слегка потускнела, делаясь озадаченной. У Вовы явно произошел разрыв шаблона, но дрогнув, он справился, — вы про этих, внизу? Ну, сказали, посмотрят.

— Вова… — Крис с удовольствием назвала бы его как-то ласково, более интимно, но в голову приходило лишь нежное «Вовочка» и это было выше ее сил, — понимаете… их не надо. Пока мы тут. Я знаю, дурацкая просьба, но такое дикое совпадение, из всего Коктебеля, да вообще из всего Крыма и именно сюда, когда мы тут. Если они, то нам придется съехать. Сегодня же. А шашлык? Мы так хотели. Я… я так хотела! С вами.

Вова секунду подумал, расцвел понимающей улыбкой.

— Родня, штоль? Не папа ваш?

Крис вздрогнула. Замотала головой, одновременно разводя руками и криво улыбаясь, мол, ну, как вам сказать.

— Ох, нет.

— Тетка? Эта, что с ним?

— Тетка. Именно! Вы понимаете, да?

Вова мудро покачал головой, подошел ближе, усаживаясь на легкий табуретик. Тот скрипнул под могучим телом.

— Кристина. А давай уже ж на ты, тем более, шашлыки, винцо будет. Я понимаю. Но и ты ж меня пойми, а? Каждый жилец — то живая деньга. Не-не!

Он выставил перед собой раскрытую ладонь:

— Я денег за них не возьму, что я совсем, что ли, торгаш бессердечный. Но кой-чего попрошу.

У Крис загорелись уши, и под щекочущими каплями воды взмокла спина. Она села напротив, сомкнув колени и со вниманием глядя на красивое лицо. Мысли мелькали быстро и были такими, веселыми и торопливыми. Пусть говорит, думала она, а я решу чего, по ходу.

— У вас в машине, я видел, чучело классное. Орел, да? А вы мне его отдайте? Нафига вам орел, здоровый такой, место занимает. А мне сгодится. И я тогда вашу тетеньку на порог не пущу. И Светлане скажу, чтоб не привечала. То моя сестра, Светлана. Стоит с ними щас, но без меня она не решает.

— Чего? — опешила Крис. Теперь ей пришлось справляться с разрывом шаблона. Но мысль о том, что когда-нибудь она расскажет про это Шанельке, и та будет хохотать, требуя подробностей, помогла.

— Орел? А… орел… Так, ну. Забирайте.

— Забирай, — поправил Вова, и покачал головой с укоризной.

— Да. Забирай, Вова, орла.

Вова внезапно вскочил, в секунду оказавшись рядом, схватил ладонь Крис, потряс, продолжая улыбаться. И пошел на выход, кивая и повторяя ей:

— Все пучком, Кристиночка! Да щас я тетку твою, поганой метлой. А завтра вечером мы с тобой — по шашлыкам! Сегодня мне за гостями, в аэропорт, а вот завтра!

Он не забыл соблазнительно и с обещанием улыбнуться, но Крис показалось, вместо нее Вова Великолепный уже видит простертые орлиные крылья.

Глава 10

А потом они спали, напрочь сморенные насыщенным жарким днем, в который вместился поселок Береговое, пыльная Феодосия, многолюдный Коктебель. Трескотня Ирины-администратора, бархатный баритон Вовы в резиновых тапках, гитара на полосатой спине внезапного Костика Черепухина с новой своею музой, и новое жилье под сенью сочных ладоней виноградной листвы. Спали, уже не слыша птиц и трещанья цикад, детских криков из нижнего дворика, женского смеха, шагов на длинной веранде, что проходила под их кованым балкончиком на самой верхотуре, на четвертом почти чердачном этаже. В чистом номере заботливо гудел вентилятор, трудился в крошечной кухоньке с микроволновкой блестящий небольшой холодильник, тикали на белой стене золоченые пластиковые часы. И, время от времени плавно переходя из нижнего глубокого сна в более верхний, Шанелька, чувствуя через закрытые веки тягучее течение летних минут, успевала порадоваться тому, что никаких чучел птиц, а вот они, живые за виногра… и снова засыпала, откидывая с голых коленок свежую белую простыню. Ей снился читальный зал, она сидит за полированным столом, на котором — раскрытая книга, огромная, с яркими, вроде бы, детскими картинками, но на них, вместо зверюшек и айболитов, нарисованы две молодые женщины в шортах и спортивных сандалетах, одна — черноволосая, высокая и широкобедрая, в тугой белой маечке, как любят рисовать смелые художники в комиксах, с небрежно опущенным на талию коротким подолом. Другая — среднего роста, с канителью светлых волос, закрывающих спину, а на лице сердечком — пухлые губы и удивленные серые глаза. Картинки сменяют одна другую, меняются быстрые подписи, а вокруг — море и лето, люди и кошки, дельфины в сверкающей дальней воде, картонные пальмы с живыми попугаями и грустными обезьянками.

«Если я дочитаю до конца, — думает во сне Шанелька, — я узнаю, чем все кончится. Ведь в каждой книге есть последняя страница, которую закрываешь, и все…»

Она перелистывает страницу, на которой нарисован синий автомобиль, высокий могучий блондин в смешных резиновых тапках, рядом Крис с улыбкой на перламутровых губах. Сейчас появится новый рисунок, понимает Шанелька, во сне поднимая голову, чтоб увидеть тихий и знакомый читальный зал. В нем, вместо школьников и дошколят, что, раскрыв рты и горя глазами, слушают ее чтение, сидят взрослые люди. Те, которых они с Крис уже повстречали, и незнакомые среди них тоже есть, так много, что у Шанельки рябит в глазах от попыток всех ухватить и задержать в памяти. Она снова опускает глаза к новой странице, ведь если книга про лето, их лето, значит, все они будут в ней, все, кто сидит и смотрит, и слушает.

Но смотреть не хочется, ведь получается, она узнает все наперед. А хочется сидеть вместе со всеми, слушать и удивляться. И повертываясь на простынях, сгибая ногу и суя руку под мягкую подушку, Шанелька закрывает и так уже закрытые глаза. Не буду, решает она, это моя жизнь, мои правила, а черт с ней, пусть идет, как ей хочется идти. А я буду ее жить…

Во сне нет таких аккуратных слов, связанных в ровные предложения, но чувство именно это. Так что Шанелька лежит на боку, прижав щекой подушку. И упрямо улыбается во сне.

Крис лежит на животе, повернув голову, а подушка почти упала, торчит над краем кровати белым пухлым углом. Ей снится Вова Великолепный, во сне он корсар, у него повязка через один глаз, и Крис жалеет его, но одновременно радуется тому, что на ногах Вовы высокие ботфорты с пряжками, и вообще он капитан, а на ней кринолин и его неудобно держать пальцами, спускаясь в кают-компанию по деревянным ступеням. Она спит так увлеченно и крепко, что не может посмеяться над собственным сном, полным образов из девчачьих мечтаний. Она сейчас вся там и посмеется, лишь проснувшись, если конечно, сон не улетит напрочь. Но главное не сапоги и не платье, а главное то, что внутри Крис сладко щемит, — она понимает, что будет, и Вова во сне никому не позволит помешать. А еще у него такие прекрасные губы, они прижимаются к ее запястью, потом чуть выше, еще выше, трогают сгиб локтя. Другая рука лежит на туго затянутой талии, привлекая ближе и ближе.

А сон редеет, впуская в себя внешние звуки, они, к радости Крис, ни во что не превращаются, ни в какую досадную помеху. Просто пришло время проснуться, понимает она. И вместо киношной реальности сна, где скрип такелажа, покачивание палубы, дыхание мужчины и движение его рук, — видит весы, на одной чашке которых сворачивается сон, уменьшаясь и легчая. А на другой вертятся детские крики, шум машины, топот и хлопанье дверей. Крис ждет, сидя на высоком табурете и не отводя глаз от весов. Сейчас чаша плавно пойдет вниз и она проснется. Но на чашу внезапной гирькой падает резкая мелодия, и она дергается, резко.

Так же резко Крис садится в постели, хватая телефон.

— Але? Леонид Павлович? Нет. Нормально. Не на пляже. Так, угу. Давайте с первого пункта, и я скажу…

Шанелька, вытягиваясь, зевнула, взялась за спинку кровати, напрягая руки. Села, убирая со скул щекотные волосы.

Умываясь, слышала через открытую дверь деловитый отрывистый голос Крис.

Из туалета прошлепала в кухню, ткнула в кнопку чайника. Под голос подруги насыпала в чашки кофе и стала ждать, зевая и глядя на желтый квадрат света на бежевой стенке. В квадрате плавно шевелился зубчатый лист, тень листа, резкая в предвечернем свете.

Принеся в комнату чашки, дала одну Крис и снова легла, повыше укладывая подушку.

— И отдохнуть тебе не дадут. Незаменимая ты наша Кристина Андревна.

Крис пожала плечами, ставя чашку и быстро набирая буквы в мобильнике.

— Привет Алекзандеру, — подсказала Шанелька.

— Угу. Уже. И тебе.

— Как ты не устаешь, от телефона. Я бы так не смогла.

— Ты у нас волк-одиночка, да. Зато с младенцами умеешь прекрасно. С года до тридцати.

— А старше уже не умею, — задумчиво кивнула Шанелька, — слушай, мне снилось что-то, такое, прям, значительное. Я все забыла. Разумеется.

— Я тоже.

— Тебе снился Вова Великолепный, — авторитетно догадалась Шанелька, — я уверена.

— О чорт. А я не помню. Такая досада.

— Не досадуй. Вон он ходит внизу, разговаривает. Ты говоришь, шашлык-машлык завтра? Тогда, может, махнуть нам с тобой куда на машине? Смотровая, на море поглядеть сверху?

— Нет, — поспешно отказалась Крис, вспоминая, как Вова стремительно выдернул из салона чучело орла и куда-то утащил, вняв просьбе не рассказывать про мену Шанельке, — это же Коктебель, такое душевное место, поэзия, Макс Волошин, нудисты опять же. Давай лучше примарафетимся и выйдем на вечерний гламурный променад. Пешком. Тем более тут полчаса черепашьим шагом всю набережную можно.

— Их уже не видно, — расстроилась Шанелька.

— Кого?

— Нудистов. Их надо совсем днем. Для яркости впечатлений. А то в темноте я как смотреть буду? Наощупь?

— Тогда их назавтра оставим. Сегодня воспарим. С Максом и морем под звездАми.

— А завтра, значит, опустимся. До уровня гениталий.

— Не цепляйся к словам, медам библиотэкарь. Не такое уж низкое это что-то — генитальи. Очень полезная в хозяйстве вещь.

— Философично, — согласилась Шанелька, — хозяйство в хозяйстве. Всегда пригодится.

На ее тумбочке запиликал мобильник и Шанелька, улыбаясь, ответила:

— Да, Тимочкин?

— Мам? У меня к тебе хозяйственный вопрос… — начал оставленный в Керчи Тимофей. И недовольно поинтересовался, — ну и чего ты там ржешь? Заливаешься.

— Ох, — Шанелька с трудом перестала смеяться, — извини, мы тут как раз про хозяйство. Криси, перестань, я не слышу любимаво сына!

— Ну, вижу вам там прекрасно, — после недолгой беседы отметил Тимка, — раз ржете вместе, как два коня. Крис от меня приветы. Сто штук.

Крис в ответ на взгляд Шанельки помахала рукой с тюбиком помады, передавая ответный привет.

Вечерняя набережная полнилась всеми дежурными летними развлечениями. Была тут скачущая музыка из десятка ресторанчиков, сбитая в невнятный громкий комок нот и голосов. Был освещенный тир с сухими щелчками выстрелов. Смеялись внизу за парапетом купальщики, перекрикивая шум прибоя. Холодили пальцы влажные стенки бокалов с мятным мохито. Девочки прогулялись в одну сторону, дойдя до темной, уставленной подсвеченными, как фонарики, палатками, окраины, вернулись в центр, весело морщась от треска мотоциклетных моторов. На маленькой площади разворачивались байкеры, красуясь распахнутыми кожаными жилетками и цветными банданами. Прошли в другой край, мимо роскошного, сверкающего огромными окнами отеля с пирсом, где качались мачты белых яхт, к самому подножию Кара-дага. И снова вернулись, болтая о всяком и разглядывая шумный, деловито веселящийся народ.

Смеясь, почитали вслух стихи какого-то местного гения, крупно выписанные по стенкам и парапету.

— Лучше бы волошинских написали, — расстроилась Шанелька, отхохотавшись, — а то маячит всякая хрень.

— Волошину земная слава уже пофиг, — сказал из полумрака строгий насмешливый голос.

Шанелька прищурилась, пытаясь разглядеть неожиданного собеседника.

— Зато тем, кто живет, было бы не лишне, для воспитания вкуса, — возразила сердито. — Им же все равно, что читать на стенках. Вот и пусть бы читали хорошее.

— Вашими бы устами… — от стены отделился непонятный силуэт, в какой-то обвисшей шляпе, надвинутой низко на лоб, и кажется, в плаще с набитыми карманами и хлястиками без пуговиц.

Из-под плаща торчали голые ноги, на щиколотках тонко прозвенели браслеты.

— Мне самой стихи Волошина по большей части не очень нравятся, — сказала честная Шанелька, — но они все равно стихи. А это на стенках просто позорище какое-то.

Но мужчина не стал продолжать беседу, вышел на свет и смешался с толпой, что окружила кукольный театр с Петрушкой на призрачно подсвеченной кулисе. Мелькнула шляпа и скрылась.

Крис толкнула Шанельку локтем.

— Ты успела посмотреть? На нем нет ничего. Только вот плащ и шляпа!

— О блин, — расстроилась Шанелька, — не успела. Он меня ругать начал, тоже мне умник, я ниже шляпы и не глянула. Совсем-совсем ничего?

— Кажется. Да. Ну, увидим еще. Он за нами, между прочим, давно шел, я думала, показалось. А вот нет. Ты поести не созрела еще?

— Во мне еще обед. Я в двери не пролезу. И лестница сломается. А я спать уже хочу.

— Тогда мороженого и спать, — решила Крис, направляясь к стойке, где скучала одинокая девушка в белой кружевной наколке на голове, — нам еще завтра шашлык. С Вовой. Надо выглядеть.

* * *

Весь следующий день они провели медленно и безмятежно, как и мечталось Шанельке одинокой ее зимой, когда Тимка гулял со своей Инночкой, мама возилась с котами, поглядывая на молчаливую дочку, а Костик Череп, уехав на очередной фестиваль, появлялся в сети, публикуя восторженные стихи и песни, посвященные Катерине. Он не забывал аккуратно звонить Шанельке, взахлеб рассказывая свои бардовские новости, и постоянно говоря о чем-то новом. Она догадывалась с тяжелым растерянным сердцем, это новое пришло с новым общением, с новой женщиной. Было ей тогда устало, будущее казалось рваным и перемешанным, серым и тусклым, будто оно тоже устало, хотя еще не началось. И только одна мысль держала ее. Летом приедет Крис, и вместе они, как давно уже планировали, да все что-то мешало, завеются в ленивый августовский отдых, давая себе полную свободу. Свободу не только куда-то поехать, а еще и там — не делать ничего. Даже не купаться, если не захочется.

Потому утром девочки долго валялись в постелях, болтая и попивая кофе. Смотрели, как бликует на зеленой листве яркое солнце. Потом лениво позавтракали, к тому времени, когда деловитый пляжный народ уже отправлялся обедать. И в самую тихую пору послеобеденного сна вышли, с сумкой для пляжа. По пути пленило их маленькое кафе с цветным фруктовым мороженым и живыми соками в стаканах со льдом. Там они, никуда не торопясь, провели еще кусочек ленивого дня.

Времени оставалось только разок выкупаться, и так же неторопливо вернуться обратно — поспать перед вечером. Крис, ерзая на циновке, постеленной поверх неудобной гальки, оглядывала мокрые и укрытые шляпами головы пляжников, боясь обнаружить среди них медную лысину Костика. Но видимо, неформальный бард предавался вполне формальному отдыху, решила она, глядя на очереди к пирсам, откуда шли и шли в сторону горного массива катерочки и яхты. Тем более Вова Великолепный ее успокоил, насчет нежеланной тетки, сказав, что дал им адресок прекрасного, дивного отельчика, очень недорого, с кучей удобств, на самом дальнем краю поселка, практически на выезде, а там и пляжи свои и развлечения такие же, как в центре. Так что, подытожил Вова, значительно посматривая в вырез блузочки Крис, только если вечером на набережной, где площадь, там сторожитесь, там бывают все. И добавил, с уверенной надеждой, ну вы ж как раз вечером там и не будете? Вы ж ко мне, на шашлычок.

Мокрая Шанелька села рядом, прижимая полотенце к чашкам белого купальника.

— Хорошая вода. Но людей много. Молчу, нормально людей, для такого курортного места.

— Ладно извиняться, мне тоже тут слишком людей много, — мирно отозвалась Крис, — ну позагорать-поплавать мы с тобой успеем потом, когда в Керчь вернемся. Там ты меня и покатаешь, по своим королевским диким пляжам. А пока — отдых с людями. Кстати, ты вечером на шашлык не желаешь кого пригласить? Чтоб четверо.

Шанелька покачала головой, укладываясь на живот. Перед глазами ходили в обе стороны бесконечные ноги — мужские волосатые и женские эпилированные, в пластиковых шлепанцах, резиновых лягушках и в цветном педикюре. Разок пробежал совсем небольшой мальчишка, лет пяти, нагибаясь к пластмассовой машине, и Шанелька немедленно ему подмигнула, радуясь лохматой пацанской голове вместо ног и тапочек.

— Как ты это себе мыслишь, Криси? Встаю я сейчас, улыбаюсь зазывно и опа-опа, приглашаю на шашлычок уже сегодня вечером, прямо таки в интимной обстановочке. А вдруг он козел?

— А ты козлам не улыбайся. Зазывно.

— Или придурок. Помнишь, я тебе рассказывала историю, про гвоздь вечера? Когда Танечка на библиотечную вечеринку какого-то своего кума пригласила.

— Это когда он никому рта не дал раскрыть и весь вечер травил похабные анекдоты?

— Угу. И еще перетанцевал со всеми нашими томными дамами в бусах. Встревожив их могучей эрекцией в кримпленовых бруках. А прощаясь, извинился гордо, что оказался, так сказать, гвоздем программы. Я думала, убью его атласом океанов.

— Почему не томом Ефрона с Брокгаузом?

— А-а-а, ты же не видела наш новый атлас! Размером с половину моего стола! Красивый, сил нет. Я его двумя руками поднимаю, такой кирпич. Так вот, представь, такой летний мачо, весь в плавках и мускулах днем. Ввечеру как откроет рот…

— И не закроет до утра. Понимаю. Еще, кстати, неизвестно, как и что рассказует Вова Великолепный. Хотя его великолепие перевешивает все остальное.

— Вот и хорошо.

Шанелька уронила голову на циновку. Спину и бедра пощипывало от подсыхающей морской воды, ступни смешно болели от неловкого хождения по круглой гальке. Через дремоту она собралась было поволноваться про мясо и всякие напитки к вечеру, но по некоторым словам подруги поняла, они с Вовой уже успели что-то там порешать, наверное, пересекаясь во дворе отельчика.

— Вот и хорошо, — повторила уже в ответ на свои мысли, — что?

— Слева, — зашептала Крис, укладываясь рядом, — не верти головой, тихо смотри. Вчерашняя шляпа. Плащ, которая. Я тебе ж сказала, на нем ничего!

— Где? — у Шанельки заболела неловко повернутая шея.

— О, черт и черт. Да смотри же!

Вчерашний незнакомец прошагал совсем рядом, без плаща, но в той же самой шляпе с обвисшими полями серо-зеленого цвета. Ветер лепил к спине растянутую тишотку, когда-то, наверное, голубую, выгоревшую до блеклого серого, с рваным подолом, открывающим дочерна загорелые тощие ягодицы. Вот мужчина остановился поодаль, обводя глазами человеческое лежбище и медленно повернулся, солнце засверкало пониже неровного подола.

— Мама мия, — Крис уткнулась носом в сгиб локтя.

— Мама, да. У нее поговорка есть, про «без порток, но в шляпе». Вот мы и увидели.

Подруги замолчали. Мужчина, высмотрев среди спин и животов их циновку, снял свою обвислую шляпу и, церемонно махнув ею в жарком воздухе, поклонился, прижимая к груди руку с какой-то цветной тряпицей. Солнце запрыгало искрами под рваньем.

— Кажется, сейчас подойдет… — Крис кивнула в ответ на приветствие и отвернулась, зажмуриваясь, — накликали мы с тобой, Нелька. Давай. Отшей его срочно.

— Чего это я? — Шанелька тоже закрыла глаза, отворачивая лицо и слушая, не приближаются ли шаги, — я что, самая главная?

— Он же тебя кадрит.

— Тихо ты.

На лица с закрытыми глазами легла тень.

— Нравится ли Кокто прекрасным столичным дамам?

Вот когда глаза закрыты, подумала Шанелька, то вроде, совсем нормальный человек. Но не лежать же, прячась, как маленькие. И она села, с вызовом посмотрев на сидящего на корточках гостя. С облегчением перевела дыхание — он замотал вокруг своего сверкающего хозяйства ту самую цветную тряпицу, соорудив нечто вроде набедренной повязки.

— Простите, — ответила вежливо, стараясь врать поправдивее, — у нас там муж. Ой. Мужья у нас там, за мороженым. Они не любят. Еще раз извините.

— Ваши мужья мне ни к чему, девушка, — кивнул седыми растрепанными лохмами безумный шляпник, кладя шляпу на гальку. Шанелька с тоской проводила его жест глазами. Никуда не уходит, шляпу положил, устраивается.

— И если не любят, это ваша проблема. Я хотел с вашей подругой поговорить.

Шанелька толкнула в бок Крис, которая продолжала лежать на животе, прижимаясь к циновке щекой.

— Криси, это по твою душу. Мои, гм, мужья, гражданина не интересуют.

— Да? — сказала Крис, садясь и поправляя волосы.

— Вы пишете стихи, — утвердил мужчина, разглядывая смуглое лицо маленькими острыми глазами, — уверен, хорошие. Но необычные.

— Давно уже не пишу. Вернее, редко. Но спасибо.

— Вы кентавр. Племя ваше не маленькое, но внутри его разные твари. Таких, как вы — единицы. Вы знаете это о себе?

Шанелька вникала, но блеск из-под небрежной повязки на бедрах ее беспокоил и отвлекал. Да что ж у него там сверкает, размышляла она, раздражаясь, что из-за попыток догадаться упускает нить беседы, которая становится интересной и странной.

— Мало ли, кто что о себе, — пожала плечами Крис, — это не всегда соответствует.

— У вас — да. И вы кентавр не единожды, и я полагаю, даже не дважды.

— Извините, — Шанелька отодвинула интерес к заднице и бедрам внезапного ясновидца, одолеваемая другим любопытством, — а мне расскажете, о чем вы? Почему кентавр? Почему дважды-трижды кентавр? Криси, если понимаешь, ну расскажи ты. Невежливо при мне, будто я дурочка.

— Ты не дурочка, — быстро ответила Крис. Засмеялась, потому что в один голос с ней гость тоже проговорил:

— Вы не дурочка, — и повел рукой, будто приглашая Крис первой объяснить.

— Я пишу стихи, — начала та, и уточнила, — хотя, нечасто уже.

Гость кивнул. Небритые худые щеки прорезали две складки — улыбался.

— Но я делаю карьеру. Там, где деньги.

— Именно так.

— А другой кентавр? — продолжала пытать Шанелька.

— Не знаю, — затруднилась Крис, — вы и скажите.

Мужчина кивнул, кладя шляпу на колено.

— Вы красивы, но и умны. А еще вы одновременно жестоки и очень добры. Я мог бы продолжить, но только после более длительного общения.

— Вот оно что, — насмешливо протянула Крис, — ладно, насчет красоты, это вы промахнулись, нашли красавицу. Насчет доброты и жестокости, да, соглашусь. А про общение… — она развела руками, подтягивая смуглые коленки, — мы завтра уезжаем, а сегодня вечер занят, так что, увы… но спасибо за комплименты.

Мужчина поднялся, отвесил легкий поклон, снова нахлобучил шляпу на длинные немытые волосы. И повернувшись, пошел от циновки к воде, ступая среди ног, локтей и разбросанных детских игрушек.

— И что это было? — Шанелька собирала в кулак камушки и по одному роняла их обратно.

Крис пожала плечами, укладываясь на расстеленное полотенце.

— Элементарно, Ватсон. Нас пытались закадрить. Еще одно издание Черепа. Ах, мы таки загадощны, таки интригующи, таки многосмысленны…

— Ну, кое-что он совсем правильно сказал. И насчет красавицы зря ты. Мужики об тебя глаза мозолят.

— Не об меня. Об сиськи. Они им важнее, чем лицо и мозги.

— Кстати.

— О сиськах?

— Почти. Пока он тебя интеллектуально кадрил, а меня, между прочим, опустил ниже уровня канализации, ах, ваши мужья, девушка, а ты его интеллектуально отшила, я, как положено блондинке, решала важный вопрос. Жизненный. А чего это у него на перце и, пардон, яицах блестело? С-под повязки его дурацкой? Чего ты смеешься? Ну да, я старалась не смотреть. Но блестит же!

— У него там, кажется, пирсинг. По всем местам. Какие-то сережки, колечки я успела увидать, пока стоял.

— Мамадарагая, — Шанелька взялась за щеки, — и ты его отшила? Криси, нет в тебе никакого исследовательского, ну это, порыва. Инстинкта. Да неважно, главное, чего бы еще десять минуток не потрепаться, чтоб я разглядела, как следует! Тем более никакого же риску. Если у него там килограмм золота-брильянтов, твоя невинность не пострадает.

— Это почему это? — обиделась за невинность Крис.

— Да его погремушка никуда не пролезет. Даже если кто соберется впустить. Я думаю, потому он и болтает такое, заумное. Все в голову ушло.

— Завтра, — решила Крис, уталкивая в сумку полотенце и мелочи, — завтра мы совершим экспедицию к страшным нудистам, чтоб ты накушалась глазами и потеряла к теме интерес. Часа тебе хватит?

— Для накушивания глазами? Посмотрим.

— Решено. Завтра с утра — смотреть и кушать.

Глава 11

В бархатной темноте летнего вечера, насыщенного таким восхитительным ароматом шашлыка, сдобренного острыми приправами и дикой местной травкой, что казалось, можно утолить голод, только вдыхая, пока куски мяса шипят и капают на раскаленные угли, Шанелька сидела, глядя на каменный очаг, и размышляла.

Думала о том, можно ли считать вечер удачным, если она сидит одна, хотя у костра их трое. С одной стороны, должно быть грустно, одиноко и немного обидно, что, вместо запланированных ей принцев, на глазах стремительно развивается классический летний флирт не у нее, а у Крис, которой он, вроде бы, и не нужен. Но с другой, было так славно тихо сидеть, слушать море, такое близкое, радуясь, что Вова мудро не стал пользовать мангал во дворе отельчика, а все добро сложил в огромную сумку и увел своих собеседниц, собутыльниц и сошашлычниц на берег, под самые горы, где они по-школьному пролезли через дыру в сетке-рабице на какой-то дикий безлюдный кусок пляжа. В ответ на опасения, все же заповедник, охраняется, сказал, немножко красуясь:

— Та у меня тут кум в егерях, не боитесь, то наше с ним место. Может еще подойдет, у него ночной обход сегодня. Присоседится.

— Кум? — с интересом переспросила Крис.

А Шанелька поспешно сказала:

— Ой. Не надо кума, ладно? Так хорошо. Тихо.

Вова секунду поразмыслил и кивнул, ворочая обгорелые камни, еле видные в свете огромной восходящей луны:

— Как скажешь, Нелечка. Нам больше достанется. Хотя мяса много. Я люблю, чтоб от пуза. Не глядеть с голодухой, как в чужой рот кусок уходит.

И засмеялся, чиркая зажигалкой над скомканной бумагой.

В общении он оказался не так страшен, как вспомненный девочками другой кум — гвоздь неудачной вечеринки. Было видно — не дурак, и соображает быстро. Хотя, лениво размышляла Шанелька, ерзая на толстом коврике-пенке, на вечерок, конечно, Крис его хватит, а если продлить перспективу в будущее, то интересно, через сколько дней она его сковородкой по голове стукнет. Или ноутом.

Но пока вечер был волшебным. Вова, посмеиваясь, рассказывал местные байки, которых много, такое уж место. Тут и дельтапланеристы, и винзавод с благородными сортами вкуснейшего винограда, да еще нудисты со всего бывшего союза, съезжаются по старой памяти каждое лето, а еще в начале осени джазовый фестиваль.

— Весело, шумно, — говорил, принимая от Крис шампуры с нанизанными кусками мяса, лука, помидоров и укладывая их поперек камней, — до утра гудят, и вам трубы и саксофоны. Я раньше не понимал, но щас вот саксофон сильно уважаю. Очень сексуальная музычка, куда там эстрадным дамочкам. Как закрутит звук, аж к звездам, поверите, мороз по спине идет, так оно действует.

Угасающий красный свет кидал блики на смуглое лицо Крис, делая ее похожей на индеанку. И Шанелька видела одобрительную улыбку на перламутровых губах. Вова тоже улыбался, нагибаясь к углям, ворошил, свет становился ярче, блестел на зубах и в глазах. А вдалеке бумкала совсем не джазовая музычка, обычная ресторанная попса, живые исполнители, нынче это было в моде, трудились, скучно отрабатывая песню за песней, и мелодии переплетались в шумную, стукающую ударными невнятицу, летя над мерным плеском воды.

— Чтоб тишина, это надо в горы уйти, в заповедник. Ночью там чисто красота. Звезды. А слыхать, только вот родник, к примеру. Тихо-тихо журчит, будто оно в ухе. Кажется ну вот, близко. Мы пацанами были, блукали помню. Короче, решили в лесу заночевать. А там же костер ни-ни, увидят егеря, погонят, да еще по шеям надают. Так мы типа, значит, спецназ. Решили, сховаемся. А Колька фляжку с водой потерял. Пока полз, она у него с пояса слетела где-то. Ну и вот. Умостились спать, а пить охота. И оно журчит, вроде два шага и вода. Мы с Гошкой пошли на тихую, найдем, думаем, напьемся. Короче, заблукали, как те дураки. Колька сволочь уснул, а мы лазим и лазим. И днем же ходили там, все вроде знаем! А ночью, ну совсем же все другое. Так спать и свалились в траву, злые, пить охота, а орать же нельзя, чтоб Колька отозвался. Утром встали, мама рОдная, рожи опухли, мураши нас покусали, хорошо — тепло совсем. И значит, под нами, в распадке, родник, шагов пейсят не дошли. А сверху Колька дрыхнет, через дубняк видим, белеется, там деревья тонкие, листья поверху только. Мы напились, ползем обратно, и тут опа — с кустов сбоку мужики, обход, значит, егеря. Рожи сонные, злые. Ну, думаю, щас они нас, за уши. Мы как рванули, Кольку за жопу, ой, извините, девочки, за ногу короче, взашей и вниз, хорониться в сушняке. Мы ж не спим, а Колька бедняга, скачет, глаза вылупил, как у той козы, не поймет, шо такое-то. Ржали потом долго. Вернулись же с поцарапанными мордами. Спецназ, чо.

Шанелька кивала, почти усыпленная мерным говором, кусала от выданного Вовой шампура, медленно жевала вкуснейшее нежное мясо, горячее, сочное. Крис тихо смеялась, задавала вопросы, уточняя. И Вова, вполголоса отвечая, придвигался ближе, толкая ее плечом и подливая вина в белеющий пластиковый стаканчик. Он налил и Шанельке, но та, пригубив, поставила поодаль, боясь, вдруг накатит слезливое настроение, с желанием, как говорит Крис — горе мыкать. На уговоры качала головой, отказываясь.

— Не трогай ее, — вступилась Крис, — если не хочет. Я вот выпью.

— На брудершафт, — церемонно поднял стаканчик Вова.

И девочки тайком умилились развитию ухаживаний. Крис чокнулась, выпила, улыбаясь, подставила губы для такого же церемонного поцелуя.

Вместе бросили пустые стаканчики в костер, который после шампуров оживили, чтоб смотреть на пламя. Вова тут же извлек из сумки еще парочку и снова налил, вопросительно глядя на Шанельку, и она снова отрицательно покачала головой.

Устав сидеть, встала и медленно, чтоб не подворачивать ноги, пошла по маленькому пляжику, отделенному от большого завернутым краем глинистого обрыва.

— Ноги не сломай, — сказал Вова вдогонку и сразу же обратился к Крис, а она в ответ тихо засмеялась.

Шанелька шла, нащупывая подошвами гальку, камни и песчаные проплешины. Ей было прекрасно, может быть, как раз, потому что одиноко и печально. Костик всегда злился, когда она пыталась побыть сама, молча. Ему постоянно нужны были подтверждения того, что он есть, он тут и заметен. И когда Шанелька умолкала, он полагал, что уходит на второй план.

— Нам что, лучше ругаться, чем я просто помолчу? — не выдержав, спросила однажды она. И растерянно засмеялась его уверенному ответу.

— Конечно, — величественно кивнул Костик, — ругань это такое — живое, это часть семейной жизни, она должна быть!

— А если я не хочу? Зачем мне с тобой ругаться? Без причины. Мы и так ссоримся, чего еще специально это делать?

Но логика Шанельки Костика раздражала, вопросы ее он полагал занудством, о чем тут же ей сообщал. И тогда, к его радости, они все же ругались.

— Фу, — шепотом рассердилась Шанелька, поняв, что ходит под яркими мохнатыми звездами, летней прекрасной ночью, с почти килограммом вкусного мяса в животе и думает снова о Черепе. Так нельзя. Нельзя ходить в мыслях кругами, нельзя продолжать спорить с тем, кто тебя бросил, ушел, вышвырнул из своей жизни, элементарно найдя замену, как находил и раньше. И каяться нельзя, и причитать, рассказывая, а поделом тебе, глупая Нелька-Шанелька, решила, что родилась под счастливой звездой? Решила, именно тебе суждена великая, сверкающая, полная ликования двоих любовь? Решила, да промахнулась, пополнила ряды таких же доверчивых дурочек, что летели на огонь и упали, опалив крылышки. Дурочки-бабочки.

— Опять!

Она встала в черноте обрыва. Топнула ногой и, наконец, подвернула ее, больно. Разминая щиколотку, прислушалась к дальнему уже костру. Что они там? Теперь вот непонятно, идти назад, или там уже вовсю купание, или поцелуи. А она станет маячить. Лишняя. С тяжелыми мыслями в глупой голове. И что интересно, за весь вечер Алекзандер ни разу не написал Крис смску, Шанелька очень этому радовалась, потому что переживала вместо подруги. Или — вместе с ней. Это, конечно, их личные дела, но пусть бы у Крис все складывалось так, как надо. Как нужно в первую очередь ей, поправилась Шанелька в желаниях, потому что знала, несмотря на предсказанную пирсингованным вещуном жестокость, Крис часто тащит на себе не только свой груз, но и всех, кто ее окружает, если они — близкие.

Мне неважно, думала она, медленно идя под черным обрывом, так близко, что слышала шуршание сухой глины, отзывающейся на ее бережные шаги, неважно, что там с моралью, я не моралистка нисколько, а Крис взрослая и сама все понимает. У нее должны быть свои желания и свои полеты. И исполнения их тоже должны быть. Так что, пусть исполняются.

Она возвращалась, потому что рассудила — пляжик маленький, не стоять же в углу, как наказанная, напридумав себе всякого. И собрались втроем. Если даже Вова что-то там предпринимал, то это его — Вовино дело.

И по дороге, забыв прислушиваться к тому, что у костра, снова задумалась о себе.

Даны условия задачи. Брошенная женщина под сорок, у которой совсем недавно была попытка неких отношений, да ладно вилять словами, был секс в попытке завести отношения, но не получилось, — стоит на берегу, в темноте, наевшись шашлыка. И печалится. Внимание, вопрос. Эта печаль связана с условиями задачи? Или это просто личная Шанелькина вкусная печаль, которой она все равно предается время от времени, независимо от того, где, что, как и с кем. И второй вопрос. Если печаль связана с Черепом и вот с Димой, следовательно, ей непременно нужен партнер, чтоб был ее козырем для мироздания, и таблеткой успокоительного? Так, что ли?

— И я буду меряться с Черепом. Пиписьками. — она шагнула из мрака обрыва под россыпь звезд, отраженных в воде.

— У него Катерина, у меня — Дима. Или другой какой Дима. У него стихи и песни, у меня значит, какие-то интересности в жизни. У него квартира на Урале. Чужая, между прочим. А у меня своя, старая, но можно затеять ремонт.

— Блин, — сказала звонким голосом, и маленькое эхо запрыгало, разбегаясь в стороны.

Получается, ее собственная самостоятельная жизнь кончилась? Началось соревнование, кто кому нос утрет? А докладывать Черепу о достижениях она обязана? А то, как же он узнает, про утертый нос? И как докладывать? Звонить на катеринин номер и мерным голосом докладывать «я живу хорошо-о-о…». Или, по его примеру, воцариться в сети, сделать из себя публичное существо, какого-то типа блогера, вернее блогершу, и вести кучу дневников в надежде, что Череп их станет читать и рвать волосы на тех местах, где они остались?

— Фу, — снова сказала Шанелька, выразив коротким словечком итог размышлений, и добавила, уточняя, — не дождется, да ну…

— Эй, — ответил из темноты голос Крис, — ты бы порассуждала о чем подробном. Я по твоим «фу» и «блин» никак тебя не найду.

— Ой.

— Тоже как-то не длинно.

По гальке и обрыву запрыгал тонкий лучик фонарика. Осветил лицо Крис снизу, сделав его, смеющееся, жутким, как в фильме о призраках, мелькнул по глазам Шанельки.

— Пойдем, хватит горе по камням мыкать. Вова там собрался купаться, заботится, чтоб ты одна не полезла и не потонула часом. Будет нас блюсти.

Она перешла на шепот, беря подругу под руку:

— Рассказывал про жену. И сына. Она в Питер уехала, сперва на зиму, потом на полгода, типа пацана в художественную школу устраивать. Потом написала, мол, остаюсь. Так что Вова соломенный вдовец при живой жене, а еще джентльмен, до сих пор им бабла посылает. Уважаю. Заботится о сыне.

Шанелька отпустила руку Крис.

— Слушай. Я тут себе кой-чего надумала. Простое, всем, конечно, понятное. Но мне сейчас важное.

— Про Черепа, небось? И слушать не хочу.

— Про него. Но тебе понравится. Я вот что решила. Я буду — сама. Не хочу ему ничего доказывать. Наперегонки бежать не хочу! Пусть мне просто живется. Даже если он думает, что я тут тихо сдохла без его внимания. Или самцов перебираю. Наплевать.

— Молодец! Очень грамотно надумала.

— Так что я сейчас пойду, в народ. Пройдусь. Музыка там, шумно. Променад. А вы оставайтесь.

— Э-э-э, логики я что-то не вижу, — честно призналась Крис.

— Да? — удивилась Шанелька, — а она тут. Я так захотела. Сама по себе. А через часок вернусь. Ну, я позвоню тебе.

— Никуда не вляпаешься?

Они уже подходили к костру. Вова поднял лицо, красное в отсветах огня, с короткими розоватыми волосами, взъерошенными на макушке. Шанелька подхватила свою сумку, вешая на плечо, засмеялась.

— Куда тут вляпаться? Толпа и менты кругом. Я в темноту не полезу. Бай-бай!

Ей нужно было туда. В самую гущу, где все бродят, смеясь и рассматривая друг друга. Где мигает цветомузыка, и перед музеем на площади медленно загораются по очереди ослепительные лампы, окрашивая летящее в темноте белое здание то в густо-синий, то в сверкающе-фиолетовый, то в пронзительно-апельсиновый. Это было как в совсем юности, когда бежали на дискотеку, на такой же свет, и сердце замирало от самостоятельности и ожидания приключений. И приключения были намного серьезнее и опаснее, чем нынешняя прогулка по набережной среди праздной толпы. Только сердце замирало примерно так же.

Сама, стучало оно, ободряя Шанельку, ты сама человек, и не нужны тебе димы, и черепы не нужны, для того, чтобы доказывать да что угодно. А попробуй Нелечка, без всякого доказывания, жить. И может быть чего-то достигнуть, а даже если нет, то жить свою, Шанелькину жизнь.

Дима вынырнул из толпы прямо напротив, очень близко. И тут же подошел, в шуме сказал что-то, не сразу ей услышанное. Взял за плечо, чтоб не удрала, наверное. Наклонился к уху.

— Шанелька. Я тебя в Орджо искал. Ждал. С телевидением автобус. А вас нет.

— Дима! — легко удивилась она, отступая на шаг, — привет, Дима. Как дела? Как Олечка? А неважно, я просто так спросила. Мне пора.

— Ты сердишься?

У него было совершенно искренне удивленное лицо. Он шагнул к ней, чтоб снова стоять вплотную. Был не в майке, а в рубашке-хаки и в таких же шортах с кучей карманов. Шанелька честно подумала над ответом.

— Сейчас нет. А утром ужасно сердилась, когда уехал молча совсем.

— Вот черт! Да что тут орет все! Пойдем на берег?

Он взял ее руку и потянул к белеющей над черным пляжем лесенке, которую перекрывал хлопающий парусиновый тент. Оглянулся.

— Посидим просто. Поговорим.

Шанельке стало неловко, что она как маленькая, надувает губу и упирается, сама уже делая мелкие шажки. И она, отнимая свою руку, пошла следом, подавая ее на крутых ступеньках и забирая снова.

В темноте, которую пятнали редкие фонари, что дотягивались почти к воде, Дима приволок к самому прибою раздолбанный деревянный топчан.

— Прыгай, а то унесет. Подожди.

Стащил рубашку, теряя из кармана что-то блестящее, кинул ее на щелястые доски.

— Мелочь растерял. Ну пусть. На хорошую погодку. У вас так говорят детишки? А вы тут давно? Ирина всем уши прожужжала, какие вы классные девчонки. Ждала вас.

— Говорят, да. Я сама кидала копейки в воду. Маленькая была. Мы тут второй день. Сегодня вот шашлык. С компанией. Я прогуляться отошла. Проветриться.

Она замолчала, поняв, делает то, о чем сама с собой договаривалась — не буду так, — козыряет перед мужчиной тем, что ей без него — хорошо-о-о… тьфу ты.

— А репортаж? — Дима сидел рядом, но не взял ее руку и не касался плечом. Просто сидел, повернувшись и глядя в лицо.

Она подумала, напоминая себе — я с ним спала. Секс у нас был.

— Какой репортаж? Ой, ну да. А у нас тут еще задание. Нужно было срочно. Тем более у вас длинный квест, мы решили, к финишу вернемся.

— Еще три дня, — кивнул Дима, — жалко. Ирина твоими снимками восторгалась. Вот, говорит, сразу видна столичная школа. Ты чего смеешься? А нам не показала. Мне.

— Покажу еще. Олечка вышла очень хорошо.

И Шанелька покраснела. Ведь поймет, что она стервозно пытается задеть. Но Дима или не обратил внимания, или был сама простодушность.

— Она всегда хорошо получается. И в школу моделей ходила, знает, как сидеть, как стоять.

Он вытащил мобильник, проверил экран.

— У меня до трех утра время есть. А тебе обязательно надо туда, к шашлыкам?

Его лица не было видно в чуть разжиженной фонарями темноте. У ног смачно плескало море, холодя кожу тяжелыми, всякий раз внезапными брызгами.

— Ты что? Ты мне, что ли, свидание назначаешь?

Шанелька искренне и очень сильно возмутилась. А он в ответ так же искренне удивился.

— Ну да. Ты позвони подруге. Что не придешь. Если так можно. И кстати, номер свой дай, а то как-то по-дурацки испарилась. Если хочешь, конечно.

— Испарилась? — Шанелька попыталась возмутиться еще сильнее, но вместо этого расхохоталась. Махнула рукой.

— Ой. Ладно. Я позвоню сейчас. Ты только не слушай, хорошо?

— Сиди. Я отойду сам.

Он пошел в воду, задирая руками края длинных шортов, но потом отпустил, и вода намочила их почти по пояс. Держа в поднятой руке мобильный, стоял, смеялся, глядя на Шанельку — призрачный на фоне темной воды с белыми искрами брызг.

— Криси. Э-э-э, я тут, в общем, я погуляю подольше, до трех часов, ну чтоб вы меня не искали с милицией. И спецназом. А ключ у меня есть. Я сразу в номер приду.

— Принц? — деловито уточнила Крис, сказала в сторону, — это Шанель, у нее там родня нарисовалась. Не-не, другая родня, не тетка. Короче, ты там будь благоразумна и великолепна. Поняла? — и она зашептала в трубку, — и покажи ему, какие могут быть королевы, необузданные.

— Да, да, — поспешно согласилась Шанелька, чуть было не добавив к последнему эпитету тот, о котором старалась забыть — буду фуриозо. Но нельзя Криси говорить про Диму, она вон как рассвирепела, когда про него говорили днем, грозилась ему в глотку чего запихать и вообще убить-искалечить. Так что, пусть думает, что другой, новый принц. Который попринцее.

Глава 12

Это была очень странная встреча, о чем Дима и не догадывался. Шанелька была с ним, и ему это нравилось, было видно. По взглядам и касаниям, по изменившемуся дыханию и движениям рук. Они снова уехали, от людей и шума, машина сначала выехала из поселка по узкой боковой грунтовке, вильнула несколько раз, задирая морду, по коротким кривым подъемам и встала, уткнувшись в темные кусты. А вокруг была почти кромешная темнота, очерченная поверху россыпями звезд, а понизу — горстью далеких огней поселка и ожерельем светящейся набережной. Трава под осторожными ногами напоминала плюшевый тугой коврик, в ветвях шебуршились сонные птицы, иногда перекликаясь и обрывая перекличку. Наверное, засыпают, не договорив, думала Шанелька, усаживаясь на расстеленное покрывало, потом укладываясь на нем, лопатками ощущая пружинящую примятую траву, а грудью — осторожные мужские руки. И улетала, тоже не успевая додумать, но вдруг оказывалась не тут, а рядом с водой, слышала ее мерный плеск и другое мужское дыхание, с привкусом красного вина и крепкой сигареты. И руки были другие, да и сама она была не собой, немного резко поворачивалась, смеясь и прихватывая мужскую шею согнутым локтем. Боролась, дразня и поддаваясь. Это они там, внизу, далеко, но почти под нами, смутно понимала Шанелька, возвращаясь в себя и отвечая на поцелуи, сперва нежные, а после уверенные, сильные. Может быть, они там сейчас — вот так. А может быть я надумала себе. На-ду-ма-ла… ловила она приходящие мысли, которые проплывали ночными бабочками и уходили, перепархивали вниз, мелькая призрачными крыльями. Среди кривых и ровных стволов, над плюшевой травкой полян, через утоптанную глину тропинок, к обрыву, под которым догорает костер, обрамленный терпеливыми камнями, а рядом — такое же покрывало, с набросанными по бокам вещами. Пустые стаканчики, упавшая бутылка вина, пластиковая тарелка, накрытая другой тарелкой. А еще — шортики, сиреневая блузочка, мужская смятая футболка, сандалии и растоптанные кроссовки — вразброс. И может быть, они там сейчас, поймав призрачных бабочек, прилетевших со склона черной горы, понимают, где мы и что с нами. Вова, может, и нет. А Крис наверняка.

Не нужно ей мешать… Шанелька затихала, отводя мысли, как ветки от лица. И Дима, отрываясь от ее губ, опирался на локоть, отодвинуться и рассмотреть лицо, белеющее в зыбком лунном свете. Говорил шепотом:

— Эй! Ты чего? Ты где?

— Я тут, — отвечала Шанелька, на белом ночном лице открывались глаза, темные, блестящие лунными точками.

Дима смотрел недолго, оглядывался по сторонам, вдруг ощутив, какие огромные и древние горы, притихли, будто свернулись в каменные кулаки, пряча в них спящую силу. И нависая, накрывал своим лицом ее лицо, обнимал плечи, проводя пальцами по локтям и по талии. Над самыми ними вдруг вскрикивала ночная птица, вернее, дневная, что вдруг проснулась. Но они уже не слышали. И Шанелька, подчиняясь ритму, который все ускорялся, снова раздваивалась, уже не наблюдая себя, не удивляясь, вовсе без мыслей. Просто втекала в движение, телом, ловя быструю мерность, отмечаемую вдохами и выдохами. До того мгновения, когда эхо вернулось из ночи, принеся обратно их собственный короткий крик.

Тогда уже можно было думать. Но не хотелось. Лежали рядом, молча. И она, тонким слоем растекаясь по траве поляны, по веткам и путанице густого кустарника, круглым и острым листьям цветов, белками карабкаясь по стволам к игольчатым кронам мохнатых сосен, накрыла собой все, что прятала ночь. Все, что под звездами. Куда там думать. Лишь крошечная ее женская часть чутко сторожила дыхание и неподвижность лежащего рядом мужчины — не хотела лежать в этом нематериальном состоянии, когда он очнется и станет снова не мужчиной на сладкой ночной траве, а Димой — капитаном Фуриозо, у которого жигуль, квест, Олечка и время до трех часов утра.

Потому, как только он пошевелился и осторожно вздохнул, видимо, думая — задремала, спросила намеренно сонным голосом, потягиваясь, не как женщина ночи, и гор под звездами, а как светловолосая Нелька-Шанелька с круглой попой в джинсовых шортиках:

— Уже пора?

Лунный блик показал часы на его запястье, потом отразился в глазах на поднятом к небу лице.

— Пора, — ответил с сожалением, — еще поспать нужно, и Бате я обещал тачку его посмотреть. Это прозвище такое — Батя, Валерич был у нас в экипаже, а в этом году решил сам. Он на пенсии уже, но цыкнутый на автомобилях и всяких гонках, а Марта ему гонять всерьез не разрешает, давно. Вот он и припал к нашей игре, риска побиться нет, места интересные, Марту свою возит, развлекает. А машинка у него не новая.

— Да, конечно. Чего оправдываешься. Сейчас поедем.

Она протянула руку в сторону, сразу находя нежный комочек снятых трусиков, надела, встала на коленки, засмеялась тому, что голова — кружится. И поднялась, суя ноги в расстегнутые сандалеты.

— Если я так в кусты уйду, меня никто не съест?

— Я тебя съем, — Дима сидел, обхватив руками колени, смотрел снизу на светлое от луны тело с полоской прозрачных трусов и облаком густых волос по плечам.

Шанелька улыбнулась и убрела за купу кустарников, наступая на расстегнутые ремешки. Пописав, постояла немного, глядя в небо и на черные тени вокруг. Надо было вообще не одеваться, подумала весело. Кажется, нудистов я вполне понимаю. Делов-то — купальник, две узких полоски ткани. Но когда на тебе вообще ничего, ты — совершенно другая. Другое. Что-то другое. Нечто другое. Но хватит уже мыслями по древу растекатися. И не мыслями тоже. А то изведется мужчина, который получил, что хотел, и уже волен думать о машинке и всяких там втулках и разводных ключах.

По древу. Растекатися. Она повторила про себя нечаянный каламбур и фыркнула, поправляя трусики.

— Ты что смеешься? Все в порядке?

Шанелька заторопилась, подумав, вдруг он там уже одетый, весь деловит, звякает ключами. А она все еще — русалка.

Но Дима деликатно стоял в шортах, держа в руке рубашку. И даже не свернул покрывала, мысленно порадовалась она, тут же обругав себя за излишнюю трепетность — тоже мне ваза хрустальная. Но все равно было приятно.

Вместе присели на корточки, сворачивая мягкую ткань. Дима сунул покрывало в багажник.

Обратно ехали медленно, молчали. Шанелька, лениво покачиваясь, решала, волноваться ли из-за молчания. Раньше, до своего решения жить свою жизнь, а не жизни окружающих, она взволновалась бы. Вдруг молчит, потому что не понравился секс. Или она ляпнула что-то не то. В процессе. Или до, или после. Или — сделала. А еще — вдруг они молчат, потому что, элементарно, Ватсон, нет общих тем для разговора. Конечно, как пожизненный библиотекарь, да еще читального зала, да еще с толпами детишек, которых нужно увлечь, заинтересовать и растормозить, Шанелька с любым молчанием справится, любую тему сама предложит и осилит. Так бы и сделала, недавно совсем. А теперь вот — не буду, решила весело и продолжила ехать молча, глядя вдоль света фар или поворачиваясь к сказке за боковым стеклом. Иногда смотрела на профиль Димы. У него был короткий, изрядно курносый нос, такой — будто ему лет пять, и поначалу профиль ей совершенно не понравился. Такого в книжках хорошо разглядывать, решила Шанелька, в детских, с яркими картинками, где все немного преувеличено. Акцентировано.

Но сейчас он казался ей красивым. Именно из-за своей странности, а еще — трогательным, потому что детскость никуда не ушла, осталась. Делая его в профиль на сорок лет моложе, чем по паспорту. И, ну, к примеру, на десять лет моложе на вид. Или на сколько? Что-то ты запуталась в цифрах, медам библиотэкарь, упрекнула себя, веселясь и радуясь тому, что ей весело. Даже несмотря на то, что Дима молчит насчет номера телефона.

— Тебя домой подвезти? Или к шашлыкам? — Дима плавно выворачивал машину, окуная их в ночной электрический свет узких улочек, который впереди мигал, становясь совсем ярким — там набережная.

Шанелька вытащила из сумки мобильный, проверила в кармашке ключ от номера.

— Ого. Без пятнадцати три, — ей стало неприятно, от того, что все так по расписанию, будто Дима специально распланировал, столько на беседу, столько на поцелуи и кончить ровно во столько, чтоб успеть одеться и медленно доехать.

— Первая улица с набережной, там, где чайный киоск. Дальше я покажу.

Она медлила убирать телефон, вертела в руках, потом разозлилась на себя и сунула его обратно в сумку.

— Номер, — Дима будто услышал мысли, — ты мне номер, обязательно. Вот черт, а мой сел совсем, умер. У тебя карандаш есть? Или ручка?

Они ехали по набережной, тут еще было можно, на машине, как раз до поворота на сонную тенистую улицу, откуда еще два переулка и тот самый отельчик. «Дельфин», вспомнила Шанелька, называется так. От птичек мы к рыбкам, вернее, к морским млекопитающим. Хорошо, что в номерах у Вовы Великолепного нет чучел дельфинов. И вышитых картинок.

— Нет ручки.

— Тогда вынесешь из номера, ладно? Я подожду.

Из сильно поредевшей толпы прямо к вишневому капоту вдруг вывернулась девичья фигурка в белом мини-платье, а на голове та же бейсболка козырьком назад, открывающая свежее круглое личико с ярко накрашенными губами и глазами в мохнатых ресницах. По вишневому лаку забарабанили кулачки.

— Дима! Димочка! А я тут сто лет жду!

Хлопнула задняя дверца, салон наполнился крепким ароматом французских духов. Между Шанелькой и Димой протиснулась, толкаясь локтями, смеющаяся Олечка, вертя головой.

— Димочка! Ты куда пропал? Здрасти, Нелли Владимировна. Вы катались да? А ты обещал мне, ночью купаться. Фу, ты какой, я ждала-ждала. Обиделся, да? Что я с ребятами в кабак? Я же сказала, все равно приду, как договорились. Нелли Владимировна, скажите ему. Поругайте. Что так нельзя. Мужчина должен обещания держать! А теперь тебе уже некогда. Там Валерич аж танцует, весь в масле и солидоле, изругался совсем. А я с Мартой поругалась. Прикинь, она мне — ах, деточка, твое детское время давно уже. А я ей, ну да, когда мне стукнет сто лет, как вам, Марта Петровна, тогда я в девять часов в кроватку. А пока гуляю, как кошка сама по себе. Мур-мур- мяу-мяв. Помнишь, как мы пели песню кошек? Ой, Нелли Владимировна, это такой анекдот был. Димочка придумал песню кота. Он ее пел, а я в припеве «Мур-мур-мяу-мяв». И так тыщу раз. Нас все убить хотели, мы их достали мур-мурами!

Дима молчал, поворачивая руль. Шанелька кивала всякий раз, как Оля, сияя улыбкой, обращалась к ней по имени-отчеству. И подсказывала, куда повернуть.

— Димочка, куда-то ты далеко, — озаботилась Оля, — там Валерич, ждет же. Слу-у-ушай. А давай сыгранем, как в том году? Ну, когда я на обочине типа голосовала. Ой, Нелли Владимировна, было так круто! Мне Светка парик привезла, типа как ваши волосы — крашеный пергидрольный и весь косматый. Я такая хоба-хоба, очки-стрекозу, полосатое платье в обтяг, платформы на ноги. И паричок. Стою, и как тачка с челленджерами, я такая голосую, ногу вперед. Они, конечно, тормозят. Вот скажи, Димочка, ни один не проехал! А я в окно и такая туплю-туплю, ой, а мне надо туда, а где это, а нет-нет, я с вами боюсь. Я сама, вы мне карту покажите. В-общем, реально овца-блондинка. Мы так три команды, нет, четыре, тормознули, и вышли вперед.

Машина развернулась и встала на маленькой площади, перед зелеными воротами, увитыми виноградом. Шанелька помедлила ровно три секунды, считая их про себя: од-на, ды-ве, ты-ри…

И вышла из машины, подождала еще две секунды. Од-на. Ды-ве…

Помахала рукой неподвижно сидящему в салоне Диме. В ответ суматошно замоталась внутри тонкая загорелая рука:

— Гудбайте, Нелли Владимировна! Я вас в сети найду, обязательно! Вы уже обратно скоро, да? Я напишу. Пришлю свои публикации.

Шанелька кивнула и отвернулась, нажимая вытертые кнопки на цифровом замке, потянула тяжелую створку. Спиной еще слушала, ожидая и злясь на Диму, который вдруг превратился в манекен, да что ж он такая тряпка? Трудно заткнуть свою щебетунью на три минуты, выйти, нормально попрощаться? Или просто — ему оно не надо?

Лесенка осторожно спела под быстрыми шагами. В номере было пусто и очень лунно. Шанелька скинула сандалии, бросила сумку на кровать и сразу же прошла к балкону, распахивая сетчатую дверь. Далеко за крышами сверкала ночная вода лунным пятном до горизонта. Двор с пятаками светлых зонтиков был тих и совершенно пуст. Призрачно светился бассейн под прозрачным пластиком круглого навеса. Шанелька взялась потными руками за кованое железо и наклонилась, прислушиваясь. Вот сейчас хлопнет дверца, послышатся шаги. И что? Он не знает шифра двери. Станет орать у ворот, рискуя перебудить спящих отдыхающих? Или посигналит, заглушая клаксоном Олечкину трескотню? Требуя, чтоб Шанелька вернулась, как обещала, с карандашом. Карандаш!

Она быстро вернулась в призрачно-лунную комнату, нашарила на тумбочке Крис блокнот с вложенной ручкой. И снова вышла на балкон, сжимая ее в руке. Как раз вовремя, чтоб услышать — зарычал мотор, мелькнул свет по листьям, потускнел, удаляясь.

— Да и иди ты.

Вернулась обратно. Ушла в душ, включив воду на полную и чуть не обжегшись тугими струями горячей воды.

Потом упала на спину поверх прохладной туго постеленной простыни, как была — в намотанном большом полотенце. Усмехнулась. Нелли Владимировна. Почивай, тетушка Нелли Владимировна. Пока Дима Фуриозо исполняет обещание Олечке — выкупаться ночью, в Коктебеле, вдвоем. А утром — за новыми нечестными победами, с Олечкой в виде дорожной приманки, овцы-блондинки в паричке «таком же, как ваши волосы». Вот же гадость малолетняя. И он тоже. Тряпка квелая.

Она сердито спала, разметав мокрые волосы по белой подушке, по лбу полз, упадая на простыню, широкий луч лунного света. Не слышала, как вернулись двое, шлепнула тяжелая дверь в больших воротах. С тихим разговором и смехом долго стояли внизу, а потом замолчали. И после молчания лесенка послушно запела, отзываясь на осторожные шаги.

Крис тоже не включала свет, посмотрела на экран мобильного, там часы показали ей — четыре утра. Ушла в душ, заперлась и долго плескалась, включая и выключая воду, тихо жужжа феном, замолкая совсем и снова возясь, звякая стеклом флаконов. Вышла, тоже в полотенце, села на свою постель, внимательно разглядывая обиженное лицо спящей подруги. Аккуратно взбила почти сухие волосы и легла, вешая полотенце на спинку кровати и натянув короткую ночную рубашку. Кинула простыню на бедра и грудь, вытянулась и, улыбаясь, заснула, сразу же поворачиваясь на бок и подтягивая к животу согнутое смуглое колено.

Теперь спали обе. Не слышали, как во дворе ходил Вова, что-то там проверяя, тихо гремел, звякал, покашливал, щелкая зажигалкой. И встав на веранде первого этажа, под их игрушечным балконом с треугольной крышей, задрал голову, слушая и ничего не услышав. Улыбнулся, кидая окурок в бочку с песком, и ушел в дальний угол двора, где был его собственный номер — без номера на белой двери.

А еще они не слышали, как перед самым утром на маленькую площадь заехал вишневый автомобиль, встал перед воротами, ожидая непонятно чего. Через пять долгих минут, совсем пустых, безлюдных — только мимо по улице в бессолнечном стерильном свете брели рыбаки, будто не просыпаясь, несли свои знаки рыбацкой власти: удочка и ведро, сумка на плече, складной стульчик, притороченный к рюкзаку, — посигналил коротко, будто боясь, услышат. Еще минуты через три мотор взревел, уже громко, даже с некоторой злостью. И стал утихать, делаясь все более далеким.

Тогда в винограде проснулись птицы, защелкали, выманивая из дальней воды солнце.

Глава 13

Утро было позднее и ленивое. А еще — с молчанием. Шанелька осторожно не рассказывала подруге о ночном приключении, помня о том, как та рассвирепела и обещала ее обидчика — кохтями. Хотя пожаловаться на маленькую стерву Олечку ужасно хотелось, выговориться с язвительной злостью, излив желчь и не накапливать ее в сердце. Они с Крис, бывало, злословили о недругах и неприятных личностях, четко понимая — это не увеличение негатива, а наоборот, выскажешься преувеличенно язвительно, и вся злость улетучивается, не застит глаза, позволяет жить дальше мирно. Но Шанелька опасалась резонного сурового вопроса — если он с тобой так, какого рожна ты снова полетела-побежала, к нему же? Вот и получила, вполне ожидаемо, по глупой блондинистой голове.

Спрашивать Крис о подробностях ее посиделок Шанелька тоже опасалась. Деликатничала. Если там что-то было, вдруг Крис станет говорить про Алекзандера, объяснять и оправдываться, а совсем не надо. Шанельке — не надо, она и так примет сторону подруги, не потому что извечная женская солидарность, все они козлы, а мы-девачки всегда правы, нет-нет. Просто Шанелька Крис доверяла и знала, та умна. И сама обо всем подумала.

Но зря я это все, думала дальше Шанелька, наливая себе еще кофе и беря из бумажного пакета мягкий круассан, уж что-что, а оправдываться Крис не будет. Не тот характер, чтоб чем-то или кем-то прикрываться.

— Все вчера было нормально? — спросила, кусая и запивая, и тем подсказала подруге, можешь рассказывать, если хочешь, а не хочешь, кивни.

Та кивнула, отставляя пустую чашку. Улыбнулась. Но углубляться в подробности не стала. Ушла на постель, села, ставя босую ногу на край, и отвинтила крышечку флакончика с лаком.

— А у тебя, вроде, не очень? — задала осторожный встречный вопрос, тоже позволяя подруге или поделиться, или грустить молча.

— Ну, — Шанелька покачала головой, — ну, да. Но не хочу. Да нет, на самом деле, если по факту, то, как раз все хорошо. Просто…

Она помолчала, обдумывая, сможет ли рассказать, но не проговориться.

— Понимаешь… Смешные мы, в смысле — женщины. По факту: свидание, машина, звезды, сплошная красота. Секс. Очень даже ничего себе секс. Получше, чем… (тут она вовремя замолчала, а ведь чуть не сказала «чем в первый раз»). Хороший, короче секс. И потом все так ласково, чинно, деликатно, домой подвез, до калитки до самой. А вот попрощаться толком не сумел. И сразу получается, все, что было, будто черной краской замазали. Ну не дура? Оно все же все равно — было! И было хорошо. А ощущение такое, будто все исчезло, и ничего не было! У меня голова лопнет от недоумения, почему женский ум так устроен. Была бы я мужиком, я бы похохатывала, по пузу себя хлопая. И яйца чеша. Типа — трахнул телку, кончил круто (веришь, да, он, правда, круто кончил), можно дальше ходить гоголем. Кстати, почему гоголем? Уткой, да? Селезнем, в смысле. Не Николай Василичем. Ну, вот… Внимание, вопрос. Так почему же я, из-за того, что это чучело в машине сидело и не смогло мне пару ласковых на прощание отслюнить, и невнятно там мялось, и уехало чисто-просто так, почему я зла, будто и не лежала там, не балдела? Будто не меня целовал, по-всякому. Внимание, второй вопрос: они этого совсем-совсем не понимают? Что женщину взять тепленькую можно не отменным сексом, а этими вот глупостями дурацкими? Ручку поцеловать. Слов сказать на прощание. Или они боятся, из-за слов я замуж побегу, что ли? Все. Я сказала. Как раз успела, пока ты лак.

Шанелька рассмеялась, стоя над склоненной темноволосой головой. Крис кивнула, ставя флакончик на тумбочку.

— Может быть не все такие умные, как ты. Девочки, в смысле. Может и правда, большинство после пары ласковых сразу пытаются замуж увлечь?

Крис взяла с тумбочки журнал и стала помахивать им над сиреневыми ногтями.

— А что касается, понимают ли мужики, чем нас брать. Череп твой этим и берет. Восторгами и волочением. Ручкоцелованием. Стихами и песнями. Потому вокруг него и полно, гм…

— Дур, — подсказала Шанелька, уходя к зеркалу со щеткой в руке, — ладно уж, сама знаю. Тогда третий вопрос. Почему эти простые вещи пользуют козлы, а как более-менее нормальный мужик, так у него и язык отнялся, и паралич его разбил?

— Не знаю. Нет. Знаю. Наверное. Потому что нормальный более-менее, он боится ложных надежд надавать. А Череп гад, не боится. Начхать ему на то, что одну облизал, кинул и другую облизывает. А предыдущая — сиди, обсыхай, и рыдай в тряпочку.

— То есть, — подытожила Шанелька, резко водя щеткой по волосам, — чем дряннее мужик завершил свиданку, тем он благороднее. Чище и честнее. Да ты, Кристина Андревна, тот еще крючкотвор, тебе в адвокаты надо было идти. Отмазывать всяких. Наизнанку выворачивать все, шо видишь.

— Но-но, — Крис потрогала ноготки, встав, заходила по комнате, собирая в сумку пляжные мелочи, — тьфу на них, на адвокатов. И на дурных дядек тьфу. И на Черепа. Я так поняла — секс у тебя был, звезды были, и домой подвезли тебя. На прочее — тьфу. Все равно ты лучше всех.

— Да, — уныло согласилась Шанелька, — лучше, красивее, умнее, и главное — моложе.

— Нудисты, — сменила тему Крис, суя в сумку мобильник, — нас ждут нудисты! Бери фотик, там вряд ли будешь снимать, да и не надо, а по дороге нащелкаем на память всего. Тем более, сегодня снимемся и ночевать будем уже, что у нас там дальше? В Алуште, может?

— А… — Шанелька удивилась безмятежной решительности подруги, но не решилась уточнять, неужто Вова Великолепный оказался не таким уж и великолепным. И все вышло не слишком уж, а Крис просто отлично держится? В отличие от нее, расплакалась тут по пустякам, пристыдила себя Шанелька и решила думать вперед, а не назад. Нудисты так нудисты. Тем более, тот, с пирсингом, который первая ласточка, оказался очень даже интересным. Прикольным.

— Ох. Опять птицы!

Она бросила щетку и повалилась следом — на застеленную кровать. Пересказала Крис про первую ласточку. Так и постановили, чтоб не обзывать умника длинно, будет он зваться теперь — Ласточка.

Внизу, под балконом шумел двор. Кричали дети, ворчал чей-то автомобиль, хлопнула дверца, мужской голос заорал от души:

— Вов-ва-ан! Ах ты, черт чумазый, встречай! И номер нам, тот, что обещал, ничо не знаю! А-а-а, иди сюда, ну-ка!

В ответ послышался голос Вовы. Шанелька искоса посмотрела на безмятежное лицо подруги. Ничего по лицу не поняла и снова решила — да ну ее пока что, прошлую ночь. Начался новый день. Пусть он будет хорошим.

Они открыли двери и встали, чуть не раздавив картонную коробку на плетеном половичке.

— Ого! — Шанелька нагнулась, трогая закатанное в золотую фольгу горлышко бутылки, среди кистей крупного винограда в розовой изморози. Выпал и покатился по кафелю сизый гранат с приплюснутыми бочками.

Крис хмыкнула и толкнула коробку в комнату. Заперла дверь.

— Вечером сожрем гостинцы.

— Какой гадкий Вова, — зашептала Шанелька, топая следом и сдавленно хихикая, — о-о-о, коварный, подарки шлет, небось и ручку поцелует, и на колено встанет. Да он похлеще Черепа! Немедленно всех бросай и замуж-замуж!

— Типун тебе на язык, Шанель. Пошли скорее, пока он там с гостями.

* * *

Ветер был ярким, горячим почти до белого, и все вокруг будто присыпали белой солнечной пылью. Лица людей — загорелые и красные, асфальт, ограниченный прилавками и витринами, парапет, витые столбики, за которыми сверкала синяя, с белым блеском, вода, и по ней — белые яхты и катера, а дальше, в белесой дымке на горизонте — пухлые облака, будто сгущенный в жаркую вату летний зной.

Идти было тяжко, жара держала колени, мешая им подыматься, давила на плечи. И Шанелька пожалела, что не нахлобучила ничего на голову, так сильно пекло. Они медленно шли, отвлекая себя разглядыванием витрин и народа, дважды выпили ледяной газировки, мгновенно вспотели, попытались спуститься на берег, чтоб искупаться, но гальки почти не было видно из-за толчеи полуголых тел, и съев по мороженому, девочки побрели дальше, жалея, что не вышли попозже, когда солнце хоть чуть пожелтеет, теряя яростный белый блеск.

Впереди цивильная набережная обрывалась, и там, у подножия каменистого холма с гробницей Юнге, пляжные зонтики и барные стойки под лохматыми тростниковыми навесами окружали голые люди обоего пола. Шевелились плечи и локти, обнаженные мужчины чинно беседовали с обнаженными дамами. На пластиковых топчанах валялись тела разной степени загорелости и обгорелости.

— Их так много, — Шанелька пришурилась на толчею, — что как-то даже не впечатляет. Ласточка был прав, когда рассекал с голым задом среди обычных пляжников. Если конечно, хотел внимание привлечь.

— Криси! — откуда-то сбоку, из ноющей мелодии флейты и постукивания маракасов раздался удивленный голос. И перед подругами возникла худенькая девочка в цыганской цветастой юбке и черной маечке, с короткими, косо кинутыми на впалые скулы, русыми волосами. Развела тонкие руки, уронила их, явно стесняясь. И засмеялась, щуря серые глаза. Рядом с ней стояла, держа за руки двух совсем маленьких замурзанных детишек, совсем голых, молодая женщина сонного вида, тоже совсем голая, с коричневыми грудями, расписанными завитками белил и охры. На лбу сонной пламенел красный рисунок. И еще одна подходила, тоже раздетая, с улыбкой, плывущей по загорелому неподкрашенному лицу.

— Ляночка? — Крис обняла внезапную в юбке, чмокнула в щеку, отпустила, оглядывая, — ну надо же. Я думала, вы дальше, ты же говорила, все лето на западном побережье. С мужем.

— Не доехали еще. Знакомьтесь, это Таня, это Света. А это внизу — Мишенька с Элинькой. Таня художник, Света — композитор.

«Я не сомневалась», подумала Шанелька, кивая голым барышням, которые постояли рядом с отсутствующим видом, и, таща детей, пошли дальше, плавно двигая загорелыми ягодицами и мелькая грязными пятками.

— Это Шанелька, я тебе рассказывала, — Крис посмотрела по сторонам, — а где твой?

— Он там, с ребятами, у них медитация. Я тоже, но увидела тебя.

Они заговорили, обе ежеминутно оглядываясь на Шанельку, та кивала, помалкивая, а сама, то любопытно рассматривала ожерелья на тонкой шее Ляночки, и фенечки на руках, то переводила глаза на месиво человеческих тел вдали. И вдруг, случайно посмотрев ближе, туда, где обрывалась белая балюстрада, шагнула от собеседниц.

— Угу, — сказала, не глядя на них, — вы извините. Да. Я сейчас. Я скоро.

В спину ей несся шум голосов, сдобренный змеиными переливами флейты, смех и шелест шагов, сбоку на длинной серой стене мелькали яркие рисунки-граффити, рядом с которыми она наметила сфотографироваться вместе с Крис, еще подумала, славно, что появилась эта Ляночка, она и снимет, чтоб — вдвоем. Впереди высились укрытые выгоревшей травой обрывы, над чашей синей бухты. А совсем близко, в двадцати метрах, на плоских ступенечках, что спускались к пляжу, шевелилась небольшая толпа рядом с суетливым фотографом. Тот отбегал, припадая к объективу, вскрикивал и шутил, командовал, и голые люди, смеясь, подходили вплотную к сидящей на белых перилах большой птице с простертыми крыльями. Хохотали, держа за клюв, ухватывались за кончики крыльев, а один, тощий, весь измазанный серой глиной, вскарабкался на перила, раскидывая грязные руки и делая вид — летит, корча рожи.

— Это же… — Шанелька отвела рукой чье-то голое тело, шагнула еще ближе, — эй, вы. Это мой орел! Вы чего, с моей птицей?

— В очередь, девушка, — строго крикнул за ее спиной фотограф, — не застите кадр! Пригнитесь, вы-вы там, на периле, я говорю, пониже, чтоб голова. Ага. Лицо сделайте!

Серый глиняный человек послушно сделал лицо. И стал похож даже не на неандертальца, а просто на тощую обезьянку. Зарычал, кривляясь. И, теряя равновесие, качнулся, хватая печального орла за лохматое крыло.

— Отпусти, ты! — Шанелька рванулась вперед, схватила птицу за другое крыло, удерживая от падения под ноги.

— Что происходит? — фотограф заорал, подвизгивая, торопился, дышал тяжело, держа обеими руками тяжелый фотоаппарат и пихая его в распахнутый кофр, — а ну, ушла отсюда! Не трожь реквизит!

— Какой он тебе реквизит! Это орел! — закричала в ответ Шанелька, обнимая орла под крыльями и ничего почти не видя, топталась, пятясь, чтоб вынести его из хохочущей толпы голых мужчин.

— Мой орел! — толстяк, наконец, утолкал фотокамеру и резво схватил орла за крыло, перебирая пальцами, нащупал под перьями шею и стал, пыхтя, отдирать Шанелькины пальцы, шипя и брызгаясь слюной, — с… ума… сов-сем… да пусти ты, ненормальная!

— Я ненормальная? — возмутилась Шанелька, топчась и пихая сандалией щиколотку врага, где-то там, под крыльями, — ты украл. С машины! Из машины! Ворье несчастное. Отдай пти… птицу верни, бар-ран!

— Снимок! — заорал кто-то над самым ухом, Шанелька качнулась, обнимая орла, которого уже никто никуда не тянул, — а ну, плиз, снимите с девушкой!

За спиной фотографа она увидела, почти не видя от злости, Крис и Ляночку — они почти бежали, но повинуясь взмаху толстой руки, остановились с непонимающими лицами, чтоб не мешать сделать кадр.

— Улыбочки, — злобно проревел толстяк, нажимая на спуск, — что? Еще надо? Еще улыбочки!

Ее толкали, стискивая, орла придерживали сразу несколько загорелых рук и, скосив глаза вниз, Шанелька немедленно подняла их, чтоб не смотреть снова, а камера щелкала и щелкала, прикрывая растерянное и злое багровое лицо толстяка.

И вдруг, сбоку, из-за угла небольшого отельчика, с балконами, увешанными трусами и полотенцами, вышла пара, при виде которой у Шанельки сам собой раскрылся рот. Она застыла, прижимая к себе орла, так что хвост упирался ей подмышку.

Вдоль разрисованной стены, к ступенькам, ведущим на пляж, величаво выступал Костик Череп, в крошечных плавках на тощих бедрах, сверкающих, будто их обмакнули в жидкую ртуть. И в бандане на маленькой голове, с длинными хвостами, небрежно кинутыми на острое плечо. Следом за Костиком шла невысокая дама, с усталым лицом под яркой косыночкой, утянутая в сплошной купальник, рябящий кругами и треугольниками. На локте ее болталась плетеная корзинка, а Костик тащил в руке неизменную гитару.

— Девушка, — сказал низкий голос Шанельке в ухо, — если позволите, я бы тоже, с вами и вашим орлом.

— А… — сказала Шанелька, не понимая, кто и что, а думая лишь о том, что вот, она торчит посреди набережной, обнимая чучело орла, а вокруг — десяток голых мужиков, один вообще извозюканный глиной, и ее снимают, под всеобщий хохот…

Череп остановился, заговорил, помавая рукой и указывая спутнице на окрестные горы и скалы, будто сам все это родил и вот вышел отдохнуть на седьмой день творения. Женщина в косынке внимала, послушно оглядываясь вслед жесту.

— Орла отдай, — напомнил о себе фотограф, который, раздавая визитки, вернулся к Шанельке, — или это, слышь, давай в долю. Вон, шо мухи налетели, денек постоишь, к вечеру я тебе бабла. Непыльная работка. Купальничек тока надо, со стрингами. Ну, в смысле, лучше б просто одни труселя. Идет?

— Кто идет? — машинально спросила Шанелька, с тоской видя, как Череп, наконец, заканчивая поворот, замер с открытым ртом, указывая рукой в аккурат на стоящих у перил нудистов и растрепанную Шанельку с орлом в объятиях.

— Тьфу ты, — ответил толстяк с унылой мудростью, — обкурилася, с утра прям. И чего не живется нормально. Водки тама.

Костик оставил новую пассию, неожиданно быстро оказался рядом с Шанелькой, оглядел ее презрительно, и голосом, вздрагивающим от бешенства, произнес:

— Нда-а-а, Нелли. Такого я… Нет, я, конечно, знал, что ты, после меня, не сумеешь. И даже в какой-то степени ощущал себя ответственным… и предлагал… Но опуститься так!

Он задрал подбородок в седой щетине, вызывающе оглядывая «самцов», которые не расходились, с интересом слушая. И подбоченился, расправляя плечи. Глотнул, так что по горлу заходил кадык.

— Костя, — тихо сказала за его спиной спутница, не отрывая глаз от Шанельки и орла, — пойдем, Костя, а то топчаны разберут. Все.

— Катишь, — величественно обратил он к ней руку ладонью, будто закрывая рот, и женщина умолкла на полуслове, — Катишь, это важно! Это глобально и невыносимо! Это… это!.. — он схватился за голову, будто она орех и ее надо раздавить, потом покачал ею, — невыносимо видеть! Человечность! Порядочность! Женская честь!

— Чья бы корова, — отодвигая его плечом, оборвала причитания Крис, подошла, становясь рядом с орлом.

Толстяк поднял камеру и немедленно щелкнул еще раз и еще.

— Девушки, — закричал кто-то, — а можно с вами? И с птицей!

— С барышнями дороже, — строго распорядился толстяк, — а вы, мущина, идите куда шли, не застите кадр.

Шанелька через набегающие слезы увидела вдруг Ляночку. Та стояла рядом с длинным парнем, в какой-то серой хламиде и плавках. И хохотала, вытирая слезы тонкой рукой.

— Угу, — сказала Крис, — разок можно. Только я нефотогеничная, кадр испорчу.

Она нацепила на нос непроницаемо-черные очки, обняла Шанельку за плечи, а другой рукой придержала орлиное крыло. По краям композиции, смеясь, снова набежали «самцы», поправляя по Шанелькиному выражению, «хозяйства» и принимая мужественные позы.

Костика оттерли к его Катишь, он снова сглотнул, опуская лицо и нервно оглядывая кокетливые ртутные плавочки.

— Улыбайся! — прошипела Крис, сама лучезарно оскаливаясь навстречу фотокамере.

Не могу, подумала Шанелька, да что же это. Позорище какое, накаркал, теперь будет, мозг проедать.

— Девочки!

Толстяк с надеждой повернулся, радуясь еще одной амазонке. Но поскучнел. Быстро шагая, к ним почти бежала, мелькая красными бриджами на суховатых ногах, Ирина-администратор. Кивала, улыбалась, Костика Черепа на ходу отодвинула, не заметив, и он воинственно выпятил ей вслед подбородок, выдернул руку из пальцев своей Катишь, которая не теряла надежды увести возлюбленного.

— Девочки! А мне Димочка сказал, что вы тут, я сразу и кинулась. Кристиночка, Неля, у нас катастрофа. Нет-нет, я фигурально, это такое счастье, что я вас нашла сейчас. Да еще…

Она хихикнула, оглядывая перила и пляж.

— В таком прелестном окружении! У нас съемки. Передача, крымского. Наши будут семь минут. Семь! Не минута, не две. А вон ребята едут. Мальчики! — заорала она уже в другую сторону, оглушая подруг металлическим звоном в голосе, — сюда! Вот они!

Все повернулись в ту сторону, куда был обращен крик. И Костик повернулся тоже. По тротуару ехала черная платформа на низких колесах. Топырилась огромными объективами, мохнатыми микрофонами и какими-то штативами и антеннами. Двое парней в белых футболках с одинаковым логотипом сидели, направляя видеокамеры в толпу гуляющих, а еще один шел рядом, неся микрофон, будто копье наперевес.

— Буквально два слова, — горячо зашептала Ирина, — да просто покивайте и улыбнитесь, я сама все скажу, ах да, и бейджи, я тут новые приготовила, чтоб у всех были, а то вдруг думаю. С аккредитацией.

Вытащила из нагрудного кармана рубашки и ловко пришпилила Крис и Шанельке глянцевые прямоугольнички, полюбовалась, цокая и закатывая глаза. Закричала:

— Мужчина, вы там, птицу возьмите! У нас съемка!

— Не дам, — сипло сказала Шанелька, крепче прижимая орла, — если надо, пусть снимают с орлом.

— Ах, — задумалась Ирина, с опаской поглядывая на решительное лицо и стиснутые губы, — о! — подняла палец с острым ногтем. И вдруг снова заорала оглушительно:

— Мальчик! Ты там, у стенки! Сюда подойди! К телевидению!

Вытирая руки тряпкой, к ним подошел парнишка, в забрызганном краской комбинезоне на три размера больше себя.

— Ну? — спросил, как бы нехотя, но было видно — ему интересно.

— Ты там рисуешь, да? Баллончики, краска. А если мы нашего орла покрасим в синий? Нелечка, ты как? Это же чудесно получается! — В погоне за синей птицей!

— Если перья не слипнутся, — Шанелька краем глаза продолжала видеть далекого Костика Черепа, тот встал мертво, а рядом быстро что-то говорила недовольная Катерина-Катишь, указывая корзинкой на пляж.

— Не слипнутся, — заверил парень в комбинезоне, — то новые краски, оттенок дадут, фактуру не портят.

Он оглянулся на зрителей, сунул руку в глубокий карман, погремел там, вытаскивая и прижимая к груди заляпанные краской цветные баллончики, они гремели, как пустая посуда. Повертел в руках один и сунул его Крис. Прочие снова покидал в бездонный карман.

— Ах, — сказала за спинами Ирина, — ах, птица, это же… Это же фламинго. Эдика Решетилова. Который лебедя. Крыло. Ах!

Мальчик, уже направляя баллончик на вытянутое крыло, с жалостью посмотрел на странную сухопарую тетку.

— Какое фламинго, — поправил свысока, — орел это. Ягнятник. Я таких в зоопарке ялтинском рисовал, когда в художке учился. Еще грифов-стервятников.

— Ахахаха, — зашлась Ирина, маша рукой телеоператорам, — да не слушайте. Его. Меня. Я не о том вовсе. Это я вспомнила просто. Ах, девочки. Ну, Крыло же. Лебедя. В углу сидел.

Она смешалась и умолкла. Шанелька стояла, взгромоздив орла на белые перила, голова кружилась от запаха краски и сверкания солнца, и казалось ей, она, как кэрролловская Алиса, попала куда-то, и вляпалась. Туда, где все становится страньше и страньше и можно уже не удивляться. Ртутным плавкам на худом заду Костика Черепа, коробке с виноградом от Вовы Великолепного, догадкам внезапной Ирины и неутомимому глиняному человеку — он, отбежав на песчаную проплешину, развлекался тем, что с разбегу становился на руки, неловко дергая в горячем воздухе серыми ногами, а член его, похожий на испорченную жарой сосиску, мотался вверх и вниз между тощих бедер. На фоне его кульбитов стремительная покраска орла казалась делом заурядным, почти домашним. Ну, стоим, орла красим.

Поворачивая птицу, она представила, как станет рассказывать девочкам в библиотеке: это было, когда мы на набережной орла красили в синий цвет, для телевидения, после фотосессии с обнаженными дядьками, ну, когда мне еще фотограф предложил войти в долю, если у меня вместо купальника будут одни труселя, желательно, стринги. Ну, вы понимаете…

Потому она совершенно не удивилась, разглядев в толпе гуляющих знакомую бейсболку на олечкиной голове и рядом — Диму Фуриозо, в его тропических шортах и распахнутой по случаю сильной жары рубашке. Ирина, подпрыгивая, замахала рукой, покрикивая и восклицая.

Шанелька шагнула назад и встала за блестящими крыльями цвета электрик. Лицо сделала равнодушным донельзя. Она сама сказала тогда Крис, если даже увижу его, то ничего на челе моем не отразится. Было, мол, и было. И прошло. И отлично. Главное, чтоб сам не стал в лицо заглядывать и с разговорами о прошлой ночи соваться. А то Крис та еще амазонка. Вдруг и правда, кохтями Диму распишет. На радость телевизионщикам.

Дима подошел, тащимый за руку шумной Ириной, с другой стороны прыгала от избытка молодости и здоровья Олечка. Посмотрел на равнодушное лицо Шанельки, открыл было рот, но сказать ничего не успел.

— Давайте уже, — скомандовал хмурый, мокрый от пота дядька на платформе, — время, девочки!

— Сегодня мы с вами увидим, как совершаются приключения, — затараторила Ирина, значительно улыбаясь и подтаскивая Диму поближе, — новомодное слово квест, пришедшее в нашу жизнь из компьютерной виртуальной жизни, игровой жизни, становится привычным, но не теряет своего очарования. Игры любят все. И в наше интересное время совсем не нужно возвращаться в детство, чтоб позволить себе — играть. Напротив. Новые умения, наработанные во взрослой жизни, сделают приключения более настоящими. Вы уже познакомились с некоторыми участниками большого летнего квеста «В погоне за синей птицей» команд стрит-челленджа со всей России, и даже… из Европы! А эта часть нашей передачи посвящена тому, что окружает игру, кто, так сказать, составляет свиту, шлейф мужественных участников. Вот журналисты столичных изданий. Глянцевого журнала Эсквайр. И э-э-э… — Эсквайр! Нелли Клименко и Кристина Неверова. Пожалуйста, Кристина, скажите несколько слов нашим телезрителям. О впечатлениях.

Она сунулась ближе к свежепокрашенному орлу, тыкая в девочек микрофоном, но Крис отступила, выталкивая вперед Шанельку.

— Нелли, — не растерялась Ирина, — ваши впечатления? Ваши планы?

Повисла медленная, длинная, бесконечная, как показалось онемевшей Шанельке, пауза. Но поодаль, за смеющейся Олечкой и серьезным Димой, за тележкой с мороженым, на фоне аккуратного здания отельчика, стоял Костик Черепухин, с растерянно-вызывающим видом выставляя небритый подбородок. А рядом с ним усталая женщина, в косынке на обычных волосах, в обычном купальнике, та, которая теперь занимает место Шанельки, потому что, по прощальным признаниям Черепа, Шанелька не потянула, не стала, не соответствовала. Разочаровала. Наверное, ей он в ночных беседах горько жалуется сейчас на то, какая же Шанелька не та и не то, как жаловался на своих предыдущих возлюбленных. А Шанелька — верила и кивала. Ей вдруг, на излете бесконечной паузы, которая длилась всего секунду, хотя для нее — почти целую жизнь, стало ужасно жаль тех, отвергнутых раньше, и Катерину-Катишь, ей теперь тащить на себе истерики Костика, выбрыки Костика, нервные срывы, перепады настроения и прочую лабуду. А раз ничего не изменить, то пусть они оба увидят, что Шанелька — не пустое место. Может быть после, когда-нибудь, Катерина поймет.

— Да, — сказала Шанелька тем голосом, каким начинала читать новую сказку, глубоким, решительным голосом, подчиняющим себе разболтанных первоклашек, и они умолкали, готовые слушать, даже если до этого крутились, хохотали и задирали друг друга.

— Да. Каждому хочется поймать свою синюю птицу. За крыло или за хвост. И пусть это сказка, но сказка для взрослых, которые понимают, что она — сказка, но они ведь сами ее творят. Так? Вот наша сегодняшняя синяя птица. Этот орел был чучелом. Сидел в номере. Скучал там. У него крылья большие, видите? Ему в маленьком номере тесно. Так что мы решили, пусть он тоже побудет синей птицей, самой настоящей. И сегодня он тут главный. А мы все — вокруг него. Как верно сказала Ирина — мы свита. Спутники. Про это и напишем. Серию репортажей с фотографиями на развороте. В московском журнале Эсквайр, в осенних номерах. Пусть унылой осенью в нем останется лето. Спасибо.

— Снято, — густо сказал дядька в белой футболке. Вытащил из пакета банку пива, присосался к ней, шумно глотая.

— Круто, — сказал уважительно знаток орлов и грифов в комбинезоне, — а можно вы меня тоже сфоткаете, вместе с синей птицей? И с вами?

Крис вытащила у Шанельки из сумки фотокамеру, толкнула ее к перилам:

— Давай, репортер, улыбочку.

Парень встал рядом, сбоку набежали еще люди, к облегчению Шанельки, в плавках, купальниках и летних одеждах, треща, втиснулась Ирина, подхватывая ее под локоток и прижимаясь. Крис нацелила на группу объектив, а Шанелька через ее плечо посмотрела на остекленевшее лицо Костика и безмятежно улыбнулась своей знаменитой улыбкой, за которую ее нежно любили все сторожа, сантехники, дворники и пенсионеры.

Через несколько минут дядьки погнали свою платформу обратно, Крис снова заговорила с Ляночкой, поглядывая на Шанельку. А та, снова делая равнодушное лицо, уставилась в сторону моря, чтоб не смотреть на подошедшего Диму.

— Привет, — Дима говорил осторожно и выжидательно, рядом маячила неизменная Олечка, надувала губы, дергая его за локоть, — я спросить хотел…

Но совсем рядом стояла Крис, и Шанелька отрывисто бросила:

— Извини. Мы уже уходим. Уезжаем.

— А…

— Его уже можно брать? — обратилась она к мальчику с красками, — не измажет?

— В секунду сохнет, — отозвался тот, бережно принимая орла под крылья, — куда нести? Я помогу. Меня Андрей зовут, а вас я знаю уже, Нелли.

— Не Нелли, — поправил Дима, — а Шанелька. Для своих.

— Правильно. Для тебя, Андрюша, Шанелька. Очень приятно. Криси!

Крис поспешно обняла Ляночку, прощаясь, и пошла рядом. С другой стороны тащил орла обретший имя художник.

— Шанелечка… я про орла хотела. Сказать. — Крис замолчала, думая, как бы поделикатнее признаться.

Но Шанелька отмахнулась. Ее покачивало и сильно сушило рот. Голова кружилась. И казалось, сейчас вырвет, мороженое ворочалось в желудке, подкатываясь к горлу и валясь обратно противным ледяным комком.

— Мне что-то нехорошо. Водички бы.

Они остановились, у прилавка в тени навеса, где резко пахло копченой рыбой, разложенной на жирной от масла бумаге. Крис побежала к соседнему холодильнику, суя деньги, беспокойно оглядывалась на бледную Шанельку. А та, кивая каким-то речам Андрюши-художника, водила глазами по сторонам. Наконец, не в силах терпеть резкий насыщенный запах, вышла на солнце и плюхнулась на горячую скамейку. Наклонилась к согнутым коленям.

— Ох, — сказала, дрожащей рукой принимая ледяную, в потной измороси бутылку, — что-то мне как-то…

— Андрюша, — распорядилась Крис, — мухой туда, в переулок, там вроде тачки стоят. Скажешь, нам в самое начало, к отелю «Дельфин». За орлом прибеги, понял?

— Мухой, — кивнул мальчишка и исчез.

Глава 14

Противно болеть зимой, когда мерзнешь на остановке, уныло понимая, потому что знаешь и выучила свой организм, хоть и придешь домой, в тепло, все равно уже потечет из носа, а в кармане куртки будут лежать скомканные платки. Но еще противнее болеть летом, думала Шанелька, открывая глаза и медленно разглядывая белый потолок, по которому бегали заоконные звуки. Бегали видимые глазом, так ей казалось. Птичий треск рисовался колючими точками, детские крики — каракулями с оборванными хвостами, рычание машин походило на ребристый след колес, размазанный по известковому потолочному снегу. Летом приходится лежать в жаркой постели, и деться некуда от пота и жары, от нехорошего сердечного стука, а надо вставать, брести в ванную комнату, умыть липкое, искаженное, будто чужое лицо. Или брести быстрее, в туалет, прижимая руку к солнечному сплетению и нагибаясь над унитазом. После, дрожа, снова влачиться в ванную, плеснуть в лицо воды, стараясь не видеть себя в зеркале.

Возвращаясь в горячую постель, она понимала, в комнате не жарко, это ее самочувствие крутит вентили где-то там внутри, развлекаясь жестоко. И вот уже совсем зябко, противно, ноги кажутся сосульками и страшно ими двинуть, вдруг разломятся, роняя осколки. А голова стиснута болью, такой — ледяной.

Шанелька тащила простыню до самого носа, хотела одеяло, но не успевала попросить Крис, потому что снова откуда-то наползала жара и укрывала ее с головой, так что приходилось простыню сбрасывать, отпихивая ногами, которые уже не сосульки, а какое-то мерзкое теплое желе.

Крис тихо говорила в дверях. С Ляночкой, думала Шанелька, не открывая глаз. Та привела врача, в шортах и распахнутой рубашке с попугаями (Шанельку немедленно затошнило, и она хотела сказать, да что ж снова птицы, но не сказала, оберегая голову), врач смерил температуру и давление, поцокал, покачал головой укоризненно, попенял за нежелание ходить в головном уборе.

— Хотя бы косыночку какую смастерила, красавица. Солнечный удар у тебя.

Шанелька вспомнила Катишь в косыночке. И ей захотелось плакать, жалеть себя и думать, как все паршиво устроено, какое все неприятное и неудобное. Еще эти попугаи. На рубахе.

— Орел, — вспомнила она еще, — Криси, орел. Смотри, чтоб он никуда.

— Никуда, — кивнула Крис, протягивая на ладони белые таблетки, — держи воду, запить. И поспи. Доктор сказал, выспишься, будешь огурцом. Так что сегодня ночуем тут. А завтра поглядим, может домой.

— Еще чего, — сиплым шепотом возмутилась Шанелька, слушая, как прохладная газировка утаскивает таблетки в желудок. И напомнила, закрывая глаза, — орел.

Крис закатила глаза, но покивала послушно.

— Ты иди, — попросила Шанелька, — мобильник мне. Положи. Иди, с Ляночкой. Я, правда, посплю.

— Мы на веранде.

— Нет. Идите погуляйте. Нормально.

Послушные таблетки уже что-то делали с ее нутром, прогоняли жестокую тошноту, вместо нее оставив зыбкую бестелесность, после головной боли и дурноты очень приятную. Вот как летают, подумала Шанелька, укладывая усталые, будто сутки уголь грузила, руки поверх простыни, и задремывая. Вот как летают, когда спят. Значит, настало время полетать. Вот и хорошо.

Крис и Ляночка спустились вниз, огибая корпус, ушли в дальний уголок маленького сада и сели там в беседке на кованую скамью, положив на столешницу мобильники.

А Шанелька уже спала, и ей снилось странное, прекрасное место, где она никогда не была. Острая скала, небольшая, вырастающая из покатой зеленой травы, неровной головой в синее небо, а под ней, далеко внизу — шапки деревьев, серые между ними скалы, яркие поляны на склонах. Так далеко, что между скалой и кронами горного леса воздух лежал видимой сизой подушкой, летучей и одновременно упругой. Стоя на узкой тропинке, Шанелька знала, нужно сойти на траву, приблизиться, подняться по каменным неровным уступам на самую вершину, где площадочка, чтоб стоять или присесть, отдыхая. И кинуться вниз, плашмя на упругий воздух, раскидывая руки. А рядом — орел, сверкающий синими перьями. Вот же, сирота казанская, привязался, чучело, с нежностью подумала Шанелька, уже свободно поворачиваясь на бок и укладывая руку под скулу, и не денешь тебя никуда, смешная ты грустная птица. Синяя.

Она спала, не зная, что в комнату осторожно заглядывала Крис, а за ее головой маячил озабоченный Вова. Что еще раз приходил врач, на этот раз без рубахи, с полотенцем на плече. Осмотрев пациентку и слушая ровное дыхание, улыбнулся, кивая и показывая большой палец. И тут же пригласил Крис на свидание вечерком, сразу поимев в коридоре не слишком приятную беседу с Вовой Великолепным, который, впрочем, быстро остыл, понимающе кивнув на поспешное объяснение кавалера, что так, просто, на всякий случай, вдруг да отломится. Не отломилась, гордо резюмировал Вова и даже пожал доктору руку, подталкивая того на выход.

После этого Вова не уходил далеко, девочкам в беседке была видна его голова за кустами, деловитое лицо, потом он исчезал, но через невеликое время снова маячил среди плодов и листьев, то поправляя фонтан, то пиная ногой кучу хвороста, то хлопая ладонью по стене недостроенной баньки. Пока, наконец, не явилась в эдемский сад сестра его Светлана и, вытирая руки, завела полную упреков беседу о том, что она крутится, как та белка, пока некоторые тут братьЯ, ясно, только о пиве думают, а там дверь в гараже заело и скоро в город ехать надо, за постояльцами. Вова вздохнул и исчез.

А через час, вместе с закатным солнцем, пронизывающим листья и незрелые виноградные кисти, в беседку пришла Шанелька, с розовым отпечатком подушки на щеке. Села, моргая сонными, но ясными глазами, вздохнула, будто наработалась от души.

— Есть хочу. А еще — кофию.

— О щасте, — Крис поднялась, потягиваясь усталой спиной и поведя плечами, — сиди, мы омлет сделаем. А кофию шиш тебе. Молочка попьешь. Или кефира.

— Апельсинового сока, — с надеждой ответила Шанелька.

— Нет. Но хорошо, что аппетит вернулся.

Вечер девочки провели вместе, пока за Ляночкой не пришла целая компания. Парни в хламидах и растянутых майках, с бритыми головами и бородами, заплетенными в косичку. Женщины с кучей детей, которые сновали под ногами, смеясь и дергая взрослых за подолы и локти. Все вместе посидели в беседке еще, слушая тростниковые флейты, ведущие диалог с речитативами из странных стихов и песнопений. Ели рисовые колобки и принесенный Светой-композитором вегетарианский тортик, который Крис осторожно попробовала и кивнула, тут же отрезав себе изрядный кусок. У входа в беседку маячил с подвесным фонарем Вова Великолепный, разглядывая гостей, цветных, как экзотические птицы. Шанелька тихо веселилась, наблюдая, как он смотрит на Крис, пытаясь поймать ее взгляд, и иногда открывает рот, вызвать на разговор. Но Крис, отвлекаясь на регулярные смски, делала вид, что не замечает, обращалась к нему только как к хозяину вежливый гость, и Вова, вздыхая, забирал сразу гроздь детишек, что просились пописять, и уводил, покрикивая и строжа.

Во время очередного песнопения Шанелька, снедаемая любопытством, придвинулась к подруге:

— Ты его совсем замучила. Послушала бы, чего хочет, а?

— Знаю я, чего хочет, — шепнула в ответ Крис, — не мешай, ребята сейчас уходят.

Песня стихая, улетела, выпутывая слова из виноградных листьев. И толпа встала, шумя и прощаясь. Девочки проводили гостей до ворот.

— Мы еще купаться идем, к луне, — Ляночка придержала за ручку прибившегося к ней маленького мальчишку, и тот, заворачиваясь в широкий подол ее цветной юбки, засмеялся, рыча и пугая оттуда Крис, — пойдете с нами?

Крис вопросительно посмотрела на сонную Шанельку. И покачала головой.

— Нет. Завтра рано едем, пусть выспится. И я отдохну тоже. От отдыха.

В просторном дворе стало тихо. Оказалось, уже совсем поздно, поняла Шанелька, зевая во весь рот, и снова сильно хочется спать, может быть, как раз от таблеток. И может быть, ей снова приснится тот же сон.

Она закрыла рот, нахмурив светлые брови. Что-то мелькало сегодня, в мешанине разговоров и смеха, что-то, о чем думала расспросить, но ее отвлекли, решила — попозже. Потом забыла.

Вова, наконец, перехватил Крис и, придерживая ее за локоть, горячо вполголоса что-то говорил, их лица светились призрачным голубым светом, идущим от лазурной воды небольшого бассейна. Крис улыбалась, внимательно разглядывая столик под зонтиком и брошенные на спинки стульев забытые полотенца.

— Вот! — Шанелька подошла к собеседникам, — Криси… ой, извините, пока я не забыла опять. Таня сегодняшняя, она показывала свои акварели. Там у нее пейзаж, с горами. Я почти не увидела. Я тогда с детками хороводилась. А хотела спросить, это где. Там у нее скала на поляне, поляна такая — на склоне, прям, можно с нее покатиться вниз.

— Она уезжает. Кажется. — Крис задумалась, наклоняя голову к плечу, — ну да, они еще смеялись, насчет с бала на корабль. У них билеты на самолет, потому все вместе купаться. Типа прощание с луной. И вроде совсем рано ехать надо. Утром.

— Криси, — умоляюще сказала Шанелька, — как же быть. Мне очень надо.

За воротами проехала машина, и снова стало тихо, даже странно, что через два переулка шумит набережная, полная гуляющих.

— Точно дойдешь, оклемалась? Купальники давай возьмем, на всяк случай, — решила Крис, — Лянка сказала, они под Зеленкой будут, на узком пляже. Это место такое — Зеленка, там селятся всякие странные люди, ну как все они.

— Я принесу, — Шанелька обошла их, устремляясь к лесенке.

— На голову не забудь, — пошутила вдогонку Крис, — а то напечет снова.

— Кристина, — с надеждой в который раз повторил Вова Великолепный, — Кристиночка, ну так я…

Потом они медленно шли вдвоем по пустынной боковой улице, на которой спали те, кто устал, и не было тех, кто ушел на вечерний променад. Шаги эхом летали — от стены, украшенной цветочными кашпо из пластиковых бутылок, к воротам с нарисованной на них кособокой русалкой, оттуда — к стене с выложенным из камушков парусником, и дальше, к воротам с миниатюрными, но очень грозными львами, лепленными из глины и выкрашенными почему-то алой краской.

— Ну, — спросила Шанелька, — ты чего с ним сделала, что он стал как теленок? Нет, я не с ножом к горлу, чтоб подробности. Мне интересны как раз последствия. Он чего теперь от тебя хочет? А ты от него чего?

Крис махнула рукой. Идущая впереди нее тень, укорачиваясь, тоже махнула рукой.

— Мне сегодня было сделано предложение. Руки и сердца. Прямо у бассейна, прямо на твоих глазах.

— О-о-о, — Шанелька остановилась, и ее тень послушно замерла, ожидая, — ни-чего себе скорость! Куда ж он торопится? Боится, что уедем и все, исчезнем из виду навсегда?

Тень Крис кивнула, двинулась вперед, увлекая за собой шанелькину тень.

— Представь себе. Когда шашлыки ели, и ты убежала. В гущу. Он жаловался, мол, пахать приходится сутками, а летом все бабоньки на море и после по своим столицам и северным городам. Несовпадение. Он работает, все вокруг отдыхают. А жизнь, значит, идет. И все мимо. А зимой бабонек-то и нету. Но у него и зимой работы дофига, так что поехать в столицы и на севера ловить летних знакомых у него времени нет. А я ему в ответ сказала, и правильно, у них там тоже времени нет — они на летний отдых зарабатывают.

— Ничего себе, — удивилась парадоксу Шанелька, — а ведь и не подумаешь. Если не думаешь. С виду-то — эдакий самэц, а вокруг сплошь леди, жаждущие летних удовольствий.

— Вот и он это же сказал, — кивнула Крис, — если бы, говорит, я альфонсом работал, как раз и совпало бы. Мои трудовые будни и отпуска, гм, ледей. Но что, говорит, делать, если я просто жану хочу. Чтоб дома тепло и уют. Жрачка домашняя.

— Как мило…

— Погодь умиляться. Жрачка, значит, домашняя. Ну и сколько можно Светку, сестру значит, эксплуатировать, она хочет уехать к матери, третий год хочет, а я, говорит Вова Великолепный, без нее не справляюсь. Два корпуса, сад, бассейн, гараж. Сезон. И между сезонами…

— Ах вот чо, петро-о-ович…

Они замолчали, мерно ступая на пятки своим теням, которые шагали по изжелта-серому асфальту, укорачиваясь и темнея, потом снова вытягивались, становясь совсем прозрачными. Получается, мало просто любить, размышляла Шанелька, надо совпасть по множеству параметров. Или тогда уже любить с большой буквы, чтоб при полном несовпадении решиться и полностью изменить свою собственную жизнь. Уехать оттуда, где тебе хорошо. Бросить работу, которая нравится. Поселиться в доме, где тебе придется заново наводить свой уют, если это возможно. А еще — общаться с людьми, которые, может быть, тебе неприятны. Это должна быть сумасшедше огромная любовь. Которая — не к кубикам на животе Вовы Великолепного. Какие бы они не были великолепные. А сама Шанелька любила ли так, чтоб?.. Да, она уехала строить семью с аккуратным Валентином, и даже какое-то время честно пыталась, честно исполняя все женские обязанности. Вот только легче от честности никак не становилось, наоборот, с каждым годом все тяжелее и тяжелее. Получается, Костик Череп своим бесконечным эгоизмом оказал ей услугу, выдернув из жизни, которая уже начала ее убивать, и вернув обратно, в приморский город, где все было ее — Шанелькино, с самого детства.

Она искоса посмотрела на Крис. Та была, как смеялась Шанелька, листая толстый том «Жизни животных» — естественным обитателем мегаполиса. Там у нее была своя ниша, и там она чувствовала себя великолепно, устраивая каждую субботу набеги на культурные мероприятия, имея в разных концах столицы любимые кафешки, рестораны, магазины и клубы. И бывший Шанелькин муж тоже был обитателем мегаполиса, занимая другую его нишу. А Шанелькино место, оно тут. Где можно ходить босиком, где постоянно маячит и шумит море — или за стеной или через пару остановок. Где ветры дуют в разные стороны, и каждый что-то приносит ей, или тонкую радость, или вкусную глубокую печаль. Ой, ну вот так. И никак по-другому.

Конечно, разве можно представить себе Крис хозяйкой отельчика с кипой стираных простыней на локте. Хотя, если это — огромная, безмерно огромная любовь…

— Ты чего смеешься? — подозрительно спросила Крис.

Они уже выходили на яркую набережную. Такую — такую же, будто вернулись во вчерашний вечер. Вот тебе и кино, подумала Шанелька, пробираясь в толпе, везде идет время, а выходишь сюда — тут вечный день сурка. Летнего приморского сурка. И будет он длиться с мая до октября. А после начнется следующий — день сурка приморского зимнего. Вот так и живет Вова Великолепный. И что интересно, ему это явно по душе, а то и не был бы таким — Великолепным.

— Так. Вспомнила одну историю. Про соседку.

Они шли, разглядывая освещенные витрины с мороженым и стойки с блестящими никелем пивными бочонками, уступали дорогу медленно едущим байкам, остановились перед парой гимнастов, в блестящих змеиных трико те переплетались на старом коврике прямо посреди асфальта. Постояли рядом с фаерщиками, шурясь на быстрые огненные клубки.

— Она ко мне шить приходила и вечно рассказывала всякие дамские вкусности. О подружках. Одну они там хором замуж выдавали. И вот пришел к нам в порт первый иностранный пароход. С живыми турками! Они и раньше приходили, но им не открывали границу, а тут — живые турки в городе. В карманах валюта. Короче они эту барышню накрасили и отправили на свидание к турку. И вот сидит у меня Лорик, попивает кофеек и рассказывает про турка. Потом остановилась, поразмыслила о чем-то и убежденно так заявляет «и зря тетки-соседки плетут про Наташку всякое, ну да, пошла к нему в каюту, и что, а вдруг это — Любовь!». Я себе аж палец уколола, так старалась не заржать. Потом подумала, ну а чего, вдруг и правда — любовь. С большой буквы.

— Это ты насчет меня и Вовы? — догадалась Крис. И кивнула:

— Именно. Или он должен все побросать и рвануть в столицу, спрятать свои кубики под пиджак и сделаться клерком, к примеру. Или кафель лОжить. Или я бросаю свою фирму, свою там карьеру и уезжаю стирать на сто человек, копать в саду и кашеварить в столовке.

— Но ты уж точно не уедешь, — утвердила Шанелька.

— Не-а, — безмятежно согласилась Крис, — ему надо, он пусть и едет.

Вот и разница между нами, подумала Шанелька, кивая. Мне почему-то сперва в голову пришло, что я уезжаю и от всего своего отказываюсь. А у Крис нет такого, а есть другое. Может быть, она права. А может, так и надо, чтоб женщины были разными.

— Не родился еще такой мужчина, Шанелечка, из-за которого я пожертвую всем. Вернее, об одном я такое подумала. На всю жизнь обожглась, больше не дождутся.

— Зато ты написала стихи, — вспомнила Шанелька, — такие, просто мороз по коже. Настоящие. Про них Ласточка угадал. Кстати, о птичках…

Они уже прошли набережную до самого конца и углубились в темноту, осторожно ступая и держа курс на дальние, освещенные изнутри палатки.

— Орла я спасла. Мы его дальше повезем, ладно? Ты не против?

— Нет, конечно. Тем более, я ж напакостила. С орлом-то.

И Крис, наконец, рассказала Шанельке, как она сменяла орла на изгнание Костика Черепухина.

— Ты не сердишься на меня? — спросила, когда вместе отхохотались, топчась по песку слабыми от смеха ногами, — я сильно испугалась, что это нещасте будет перед носом два дня крутиться, испохабит тебе весь отдых. А Вова нашу птицу отдал сразу в аренду, фотографу. Так он и оказался на перилах. Прикинь его изумление, когда орла притащил Андрюша, но уже синего совсем. А следом тебя — почти без сознания.

— И все равно не помогло. Череп таки умудрился нарисоваться и лекцию мне прочитать.

— А ты ему нос на задницу натянула. Триумф Нелли Клименко, фоторепортера из глянца! Интервью для телевидения, бейдж, и вокруг — самцы-самцы-самцы-ы-ы…

— Криси! Я уписаюсь на песок, прекрати!

Они пошли дальше, горячие лица обдувал ветерок с ночной воды, впереди тренькала гитара, мелодию прерывал смех и говор. А за палатками, под нагнувшимся почти к самой воде обрывом мерцали на темном обнаженные тела, шли в воду, вздымая призрачные волны, брызгались и смеялись.

— Хочешь купаться?

Крис встала поодаль, всматриваясь в небольшую толпу. Шанелька покачала головой, кинула на песок маленький коврик, вытащенный из сумки и села. Было так хорошо, после дня слабости, отдохновенно. И не хотелось лезть туда, где снова чьи-то бока и локти.

Она сидела одна, дожидаясь Крис, которая ушла в темноту разыскивать среди ночных купальщиков Ляночку, и думала. Так, ни о чем. О том, что не знает, чем занимается в свободное от квестов время принц Дима Фуриозо. И о том, что все-таки им было очень хорошо, там, на ночном склоне черных гор среди черных деревьев, только немного коротко, ведь кроме секса были еще эти самые горы, о них так вкусно рассказывал Вова, и Шанелька, слушая, видела их — мальчишек, ползущих по спящей траве под мохнатыми звездами. Еще о том, что странный Ласточка угадал стихи Крис, и они, и правда, хорошие, но странные, потому еще более замечательные. И о том, что в читальном зале детской библиотеки совсем небольшая зарплата, но так отдохновенно приходить туда, к тихим столам, окруженным высокими стеллажами, и зимой там ужасно славно, тепло, и очень уютно. Такие вроде бы мелочи, из которых ее, Шанелькина жизнь.

— Стихи, — сказал за спиной голос, и Шанелька подскочила от неожиданности. Обернувшись, придержала рукой сердце, которое заколотилось под белой майкой.

— Фу. Вы меня заикой оставите. Разве можно.

— Заикой не надо, — Ласточка обошел коврик и уселся на песок.

Был он совершенно голым, луна блестела на худых плечах и терялась в заломах старой шляпы, посверкивала в темноте, где живот, — светила на его пирсинги, догадалась Шанелька, сгибая ноги в коленках и обхватывая их руками.

— Заикой не надо, — повторил, развивая мысль, — я как раз хотел продолжить нашу беседу. О стихах. Вы сказали, поэзия Волошина вам не очень. А почему? И какие стихи вы написали бы на стенах дивного Кокто? Не ваша загадочная подруга, а именно вы — женщина солнечного света. А?

— Я? — Шанелька задумалась. Ей вдруг стало все равно, сколько одежды на собеседнике.

Под неясной шляпой иногда сверкали глаза. И кажется, сережка в ухе.

— Он чересчур драгоценен, — она говорила медленно, подбирая слова, и обводя глазами пустоту вокруг них. Если кто-то нарушит ее, знала она о себе, все слова убегут, перемешаются. С детьми ей всегда было легче, Крис верно подметила, а Шанелька даже назвала рамки — с детьми до тридцати. Ласточка же явно был ровесником Черепа, а может и старше.

— Все поэты того времени использовали пышные, драгоценные слова, писали о яхонтах и лалах. Сравнивали природу с камнями, нет, с каменьями. Явления природы. Но вот у Шенгели, керченского поэта, этот язык совершенно естественный. Я когда смотрю на небо, в грозу, например, то вспоминаю его стихи. Или еще бывает трава на закате. Такая яркая, будто она горит. Их словами — пламенеет. И он прекрасен, совсем не потому что родился в моем городе, и мы кулики одного болота. Понимаете? Он просто прекрасен, сам, как такая гроза или эти закатные травы. Я написала бы пару его стихотворений. Я только плохо помню, наизусть не знаю. Нужно найти. Вернее, я могу вспомнить, но… Ой, короче, если надо, я в сети разыщу. А вы что, вы тоже поэт?

— А вам стало страшно? — он усмехнулся, блеснули под шляпой глаза.

Шанелька не поддержала смех. Серьезно кивнула.

— Да. Я имела дело с поэтом, с ними очень нелегко. Извините. Если вы тоже. Да впрочем… Мы же просто беседуем. А вот и девочки.

Она встала, маша рукой черным теням, которые вышли на свет и оказались тремя голыми женщинами, Ляночкой в купальнике и Крис в шортах и сиреневой блузке. Оглянулась на молчание. Но Ласточки уже не было. Будто она говорила сама с собой.

— У меня работы уже упакованы, — Таня отжимала мокрые волосы, встряхнула их и кинула за спину, прошлась ладонями по грудям и животу, стирая капли. Она была приземистая и крепкая, с полными ногами и слегка выпуклым животом с черным треугольником лобка.

— А вы про какую? На выставке зимой в Питере будут все. Хотите, билеты оставлю вам и подруге.

— Место вы там рисовали, одно. Извините, в Питер я вряд ли, ну и мне нужно сейчас, пока мы с Крис едем. И орел еще.

— Рассказать сможете? — Таня взяла протянутую Ляночкой накидку, сунула голову, расправила ткань по плечам.

Шанелька подумала несколько секунд. И вдруг рассказала не то, что мельком увидела на картонке с размытыми красками, а то, что приснилось. Под волшебные таблетки веселого доктора в попугаях.

— …И внизу далеко сосны, кажется. Деревья. Совсем внизу, даже дух перехватывает.

Таня выслушала, кивнула. Сказала обыденно, а у Шанельки стукнуло и остановилось на мгновение сердце, удивляясь.

— Это тропа к Субаткан-яйле. Если от Перевального идти к Красной пещере. Но не к самой, а свернуть влево и там вверх. Довольно далеко, но наверху красота. Эта скала, она справа от тропы, над ущельем. Не все знают. Только те, кто там был.

— Оно есть? — пораженно спросила Шанелька, — это место, оно настоящее?

— Ну да, — удивилась Таня, — вы же сами, рассказали сейчас. Извините, нам совсем уже пора. Еще на трассу идти пешком, успеть на автобус, так неудобно авиарейс получился.

— Когда автобус? — деловито спросила Крис.

— В полвосьмого, нужно подойти к семи получается. А нам еще кучу всего собрать. Женькины работы. Он маслом пишет, у него такой баул.

Крис подумала, вытаскивая мобильник и глядя на часы в нем.

— Если к шести подойдете, в тот конец набережной, мы с Шанелькой подбросим, до трассы. Чего ж вам пешком, с баулами на спине.

— Ой, — сказала Таня, неловко оглядываясь на Ляночку, — так если бы деньги, мы на такси. Но понимаете…

— Билетами отдадите, в Питере, — строго перебила ее Крис и рассмеялась, суя мобильник обратно, — короче, мы вас ждем. Все равно утром тоже едем.

— Криси, — спохватилась Шанелька, когда они торопясь, вернулись и уже складывали вещи, бродя по номеру и оглядывая углы, чтоб ничего не забыть, — а как же орел? Его куда, если Таня с Женькой своим живописующим. И баулы.

— Придумаем. Ты все сложила? Спать хочешь?

— Сложила. Перехотела, — отчиталась Шанелька, подставляя лоб, который Крис озабоченно пощупала.

— Вот и дивно, пошли еще с Вовой в беседке посидим на прощание. Порвем ему немножко сердце своей красотой и недосягаемостью.

— Пойдем, — обрадовалась Шанелька, — порвем. Как тузики грелку. А если вдруг, ты мне мигни, или кашляни. Или еще какой знак.

— Почешу левой пяткой правое плечо. Твое причем. И вообще я до сих пор считаю, зря ты Диму отвадила. Такой славный Дима, так сегодня к тебе старался. Ну, сегодня, наверное, не зря, а то заблевала бы принцу все его хаки-шорты. Но вообще зря.

— Криси! — пораженная Шанелька уронила на постель рюкзачок, — ты же первая! Порву кохтями! Запихаю в глотку, не знаю чего! Я его от тебя, между прочим, спасала.

— О чорт и чорт. Я ж про Черепа, Нель-Шанель! Бедный Дима, а он-то наверное думает, ах сердце красавицы, ах склонно незнамо к чему! То дает, а то не глядит. Ладно. Теперь точно придется догнать челленджеров и восстановить справедливость. И не надо носом крутить, насчет гордости, я сама восстановлю.

И добавила в спину идущей по лесенке подруге:

— А вдруг это — Любофффь! Не свались, чорт.

Глава 15

Чтобы застать в летнем Крыму раннее утро, нужно проснуться намного раньше шести часов, а лучше тогда не ложиться вовсе. В семь часов, когда синяя машинка выбралась на шоссе и неспешно ехала, казалось, тоже иногда вкусно зевая вместе с пассажирами, солнце светило совсем как днем. Ну, может, было чуть менее жарким. Шанелька устраивалась, поджимая ноги, они сползали вниз, задремывая, она вскидывала голову, зевала, сперва тихо, стесняясь, а после уже вслух, громко, подвывая, как пес. В ответ зевала Крис, благоразумно всякий раз притормаживая, и после с заднего сиденья слышались зевки Тани, которая уложила голову на худое плечо живописца Жени, тощего, с темными, разметанными по длинной шее кудрями. С виду Жене было лет восемнадцать, и крупная Таня временами казалась его матерью. Нежный Женин лик клонился к ее голове, потом он зевал, выпрямляясь и моргая большими глазами.

Сладко заснуть на ходу не давали встречные машины, из них махали руками и сигналили.

Шанелька помахивала в ответ ладошкой, улыбалась, наблюдая летящую рядом с машиной тень. На плоской крыше темнели простертые крылья. Орел летел, крепко привязанный лапами к планкам багажника, утреннее солнце сверкало синими бликами.

— Насмешили весь Южный берег, — резюмировала Крис, кивая очередному встречному, который смеялся и сигналил, а к окнам прилипли пассажиры, показывая на орла пальцами.

— Нам на том повороте, — проснулась, спохватываясь, Таня. Села прямо, поправила волосы и тут же переплела пальцы с пальцами своего мужа-ребенка.

Крис кивнула, перестраиваясь. Ехали по совершенно кукольным местам. Склоны, поросшие плюшевой травкой, а по ней натыканы аккуратные отдельные кусты, тоже, как плюшевые игрушки. Выше они сливались в курчавое мелколесье, и еще выше пенились кронами темные, уже совсем не игрушечные сосны.

— Снимать птицу будем? — спросила Крис вполголоса.

Шанелька подумала и покачала головой. Говорить было лень. Пусть орел едет сверху, думала сама себе. Там ветерок, много солнца и воздуха. Пусть полетает. А потом может получится то, что она задумала… Надо только уговорить Крис не останавливаться в Алуште, а ехать дальше, к Ялте, и оттуда — к Перевальному.

Она перегнулась назад, засматривая в лицо Тани. Та, вытащив зеркальце, внимательно инспектировала сонные глаза и покрасневший облупленный нос.

— Тань. А на эту яйлу, где скала, туда на машине можно въехать?

— Не знаю, мы пехом шли, из долины. Но машины наверху видели, далеко. Шут его знает, что такое, целый месяц ошивались под солнцем, а носяра до сих пор облезает.

— Пилинг, — утешила ее Шанелька, — самый натуральный.

Крис выразительно фыркнула. Она не верила ни в какие природные процедуры, ну разве что в те, которые предлагали турагенства, продающие туры на Мертвое Море. И Шанелька вечно спорила, доказывая, что местные натурпродукты ничуть не хуже, а бывают и лучше. И солнце, и морская вода, а уж тем более — грязи.

— Ага, — соглашалась на это Крис, когда проезжали мимо очередной стихийной помойки, — с грязями тут полный порядок, никакое Мертвое море не сравнится.

— Ну тебя, — обижалась в ответ Шанелька. Но против правды не попрешь, свалок, правда, было чересчур много. И хотелось скорее проехать людные места, где с лица кокетливого пляжика все было вылизано и вычищено, а с изнанки, что выходила как раз к трассе, завалено отбросами и хламом. Будешь тут нелюдимом и любительницей робинзонад, размышляла в таких местах Шанелька, если там, где народ, обязательно понакакано выше головы.

Через полчаса они ехали дальше уже втроем. Таня и Женя, окруженные баулами и мольбертами, остались ждать своего автобуса. А девочки, наконец, проснувшись, летели вперед, виляя вместе с серпантином, и рядом — тенью с простертыми крылами — летел орел, внезапная синяя птица Шанельки.

— Что насчет Димы? — спросила Крис, — я правильно поняла, в Кокто ты поимела свидание именно с ним, а не с каким-то свеженьким принцем? Что молчишь? Я совсем не против Димочки Фуриозо, очень даже ебабельный персонаж. Хотя, если бы вешались на тебя гроздьями, чтоб выбор побольше, так оптимальнее.

— А я их построю и ну выбирать, — согласилась Шанелька, — мускулы щупать, в зубы смотреть.

— И кошельки еще. Щупать, — посоветовала Крис.

Шанелька улыбнулась, не особенно веря в такую меркантильность. Крис могла сколько угодно проповедовать поиски и выбор богатого дяденьки, но так как себя она не считала продаваемым или меняемым товаром, то не чинясь, могла заплатить в ресторане «за того парня», или подарок Алекзандеру сделать солидный. Однажды они с Шанелькой крупно поспорили об этом, но спор мгновенно прекратился, когда Крис призналась, не о себе печется, а мечтает, чтоб Шанельке — все лучшее, все вот сливки. Это просто мечты, поняла Шанелька и оставила их на совести подруги. Приятно да. Но невыполнимо, да еще — чересчур обязывает. Лучше уж быть самой себе Шанелькой, решила она, как вот Крис — сама себе Крис.

— Ты не отвлекайся. Насчет Димы-то.

— Я не знаю. Понимаешь, хоть мы и хихикаем, насчет большой любви, с большой буквы. Но может, она должна быть? Не делай такое лицо.

— Извини. Просто она у тебя уже была. Остыть не успела. Синяки не прошли еще на сердце. А ты снова туда же?

— Ну… Череп, наверное, один такой уникальный, чтоб прям вообще без совести. Может, в другой раз мне повезет больше. Ты снова закатываешь глаза. Я потому и стремалась тебе сказать, про свидание с Димой.

— Почему?

— Что?

— Почему стремалась? Я не поняла.

Мимо промчался открытый джип, в кузове орали и свистели парни, один махал руками, как крыльями. Шанелька вспомнила глиняного человека, который пытался лететь орлом, корча свирепую рожу, и засмеялась.

— Сейчас. Я попробую. Короче, никакой любви я к нему не чувствую. Мне с ним приятно. Но он какой-то совершенно чужой. Понимаешь? Во-от. И получается, мне стыдновато тебе признаться, что он меня вроде как бортанул, а я снова согласилась и переспала с ним. Если бы я круто влюбилась, у меня было бы оправдание. Потому что я нехорошо отношусь к спортивному сексу. Но и признаться, что я круто влюбилась, если бы оно так, мне тоже совестно, получаюсь я какая-то безмерная дурочка, ах, в одного, ах в другого. Выходит, прекрасно, что я не влюбилась.

— Состояние невлюбленности имеет свои плюсы, — кивнула Крис, — зря стремаешься. Я как раз понимаю. Когда я влюблена, я как на сквозняке, нет, еще хуже. Ну, вовсе голая где-то на морозе. Никакой защиты. Чего фыркаешь.

— Ой, — Шанелька сделала серьезное лицо и все же расхохоталась, — прости! Го-лая, как… как кальмар. В акияне.

— Вот-вот! Только я не Череп, мне шастать в поисках, кто мене голую подберет, неохота. Буэ мне это.

— Ежели ты, Крис, будешь похожа на голого кальмара, боюсь долго шастать придется. А если подберут, то на салат разве. С майонезом. Не смеши меня!

— Я?

Крис, наконец, остановила машину, прижимая ее к обочине. И насмеявшись, дамы отправились в маленькое кафе, при котором был туалет и умывальники.

День просыпался, оглядывая себя. Видя на руках своих старые сосны, скалы и синее море, яркие облака и солнце, не просто яркое, а нестерпимое, устраивался, никуда не собираясь. Я буду долгим, говорил день, кивая верхушками гор и смеясь изумительной красоты виноградниками в долинах. И вам покажется, что к вечеру вы прожили еще одну жизнь. Проживите ее прекрасно.

Шанелька, горя умытыми щеками, сидела за шатким столиком, лицом к нижней воде, такой далекой, что взгляд прыгал по кручам горной козочкой. И сердце щемило от красоты вокруг, такой ликующей, что казалось, нужно обязательно что-то сделать, будто она требовала и звала, хватала за руки и чуть ли не давала подзатыльник. А если просто сидеть, то к вечеру накатит ощущение, что жизнь прошла, а я ничего не совершила, думала Шанелька, не беспокоя подругу, которой снова позвонили с работы, и она внимательно слушала, коротко говорила, задавала вопросы и снова слушала.

Отодвигая наполовину выпитый кофе в зыбком стаканчике, Крис встала, комкая салфетку.

— Такое дело, Нель. У них сегодня совещание, внеурочное, мне надо там побыть. Так что нужно придумать, где встать, и пару-тройку часов погуляешь сама. Ладно?

— Без проблем. Фотик можно? Я бы поснимала.

— Объектив какой навертеть?

— Большой. Я издалека буду. Людей хочу.

Они спустились по узкому серпантину к маленькому поселку, название которого Шанелька тут же забыла, бережно вертя в руках зеркалку, там Крис припарковала машину в тупичке переулка, под сенью роскошной магнолии, усыпанной огромными восковыми листьями. Кивнула Шанельке, уже набирая номер в мобильнике. И та ушла, мягко ступая удобными сандалетами по вертлявому плиточному тротуару, укрытому старыми соснами и всяким раскидистым можжевельником. Тут было прохладно от старых деревьев, шум голосов смягчался хвоей и листьями. Тени пятнали плитки, ползали по лицам гуляющих. Шанелька посмотрела на часы, и улыбнулась, ощущая себя охотником. Тут кругом дичь, кругом лица, разные. Сегодня она вышла снимать людей, а не цветы или пейзажи. Хороший объектив, можно не тыкать камерой в глаза, а поймать издалека, оставаясь невидимой — выражение лиц, взгляды, жесты и то, как смотрят и то, о чем говорят. Вдруг у нее получится.

И у нее получалось. Она не смотрела на экранчике, что снимает, просто наводила, ловя смех или усталость, улыбку или чей-то разговор. Уходила все дальше, туда, где кованая ограда чертила черными завитками сверкание воды. На песке, перемешанном с галькой, сняла сандалии, прицепила их ремешками к рюкзачку и пошла босиком, щурясь на солнечные блики. Попила ледяной газировки у маленького киоска, обходя коврики и шезлонги, присела к зеленой прозрачной воде, окуная в нее руку. И засмеялась, так стало вдруг хорошо.

Оглянулась. Рядом раздался вкрадчивый смех, вторящий ее собственному.

— Такая красивая девушка, — перестав смеяться, сообщил приземистый мужчина в черных очках и плотно сидящей на круглой голове кепке, — вы, наверное, корреспондент? Для журнала снимаете?

— Для себя, — вежливо ответила Шанелька, усаживаясь на соседний валун и закрывая крышечкой объектив.

— Да, — подхватил крепыш, — конечно, оно так, зимой станете смотреть там. В одноклассниках. Я вот в одноклассниках…

Он не закончил, выжидательно молчал, наверное, полагая, сейчас красивая девушка кивнет, насчет, я тоже в одноклассниках. Но Шанелька вежливо молчала в ответ. Не рассказывать же незнакомцу, что знаменитые одноклассники были у них с Крис предметом издевательских шуточек. Обе они в одноклассниках были. Обе были там мужчинами, школу посещали на Новых Гебридах, и когда-то пару месяцев развлекались тем, что вешали на стену невнятные фото, содранные из сети, с мужественными охотниками, попирающими охотничьим ботинком свежеубитого носорога. Радовались наплыву поклонниц, которые, восторгаясь, требовали подробностей смелой охоты и писали в личку кокетливые записки, пытаясь собой заинтересовать. Но это быстро им надоело и аккаунты остались заброшенными.

— А я на вас давно смотрю, — сменил тактику незнакомец, и спохватившись, представился, — меня Коля зовут. Николай, то есть. Я тут живу, в Приморском. Все отдыхают, а у меня работа, эх работа, аж три работы у меня. Жена вот бросила.

Он снова выжидательно замолчал. Шанелька честно прикинула, что ей надо сделать. Вскинуться, с воплями хватая свободного кавалера. Или скроить зазывное лицо. Или хотя бы ахнуть сочувственно и поинтересоваться, чего же стерва такая, недооценила Колю, то есть Николая.

— А искать некогда, — продолжил Коля, не дождавшись, — оно ведь, когда зарабатуешь, время разве есть, по бабам бегать. А я человек семейный. По натуре. Мне вы вот сильно нравитесь…

Шанельке уже прискучили понукающие паузы в беседе, она украдкой осмотрелась, прикидывая, куда бы скрыться. Но Коля ее взгляды заметил и тут же истолковал.

— Вы и не знаете, какие тут красоты, а я хотите, покатаю вас? Чисто как друг. Я понимаю, я сильно быстро, но поверите, как вот увидел…

Он опять замолчал, прикладывая пухлую руку к волосатой груди.

Шанелька кашлянула, сказала неопределенно:

— Гм… — тоже повесив в сверкающем воздухе паузу.

— Да, — удовлетворился Коля, убирая руку и поправляя на мягком животе поясную барсетку, свисающую на плавки, — увидел. Вас. И сразу, как молнией. Но я понимаю, я быстро. А давайте так. Вы мне свой телефончик дайте, а? После обеда, к примеру, можем поехать. На Синий мыс. Там такая вода! Вы одна тут?

— С подругой.

— Так берите и подругу! А где остановились?

— Мы проездом, — Шанелька встала, тень от нее упала на поднятое круглое лицо, а в черных стеклах отразились две маленькие стройные Шанельки, с копной светлых волос.

Коля тоже поднялся, хлопнув себя по бокам.

— Так на машине вы? Вдвоем, да? Заметано! Туда ехать я один знаю как. Не пожалеете. Красота! А я так рад, вам показать. Красоту такую. Оно же…

— Коля, — Шанелька с трудом вклинилась в излияния, — извините, мне пора уже.

— А телефон? — возмутился Коля, — вы ж обещали!

— Да? — изумилась сбитая с толку Шанелька, — ну, если обещала. А вы мне лучше свой.

— Ц-ц, — с сожалением ответил горячий поклонник семейной жизни, — у меня с собой рабочий только, я же сказал — три работы, три! И дом еще. Электрик я. А номер не помню, хоть тресни. А оттуда поедете уже дальше, если не занравится у нас. Я вам покажу такую дорогу! Такую! И не надо вертаться. Сразу возле мыса выезд на трассу. А такая красота! Та… Вы вот точно — останетесь.

Он засмеялся, показывая крупные желтоватые зубы, один впереди совсем темный, будто его недавно стукнули по челюсти.

Слегка ошарашенная Шанелька продиктовала номер телефона, и спаслась, дав обещание выйти на связь ровно в три часа.

— Покушаете, — кричал вдогонку стремительный Коля, — и сразу едем! А потом я дом покажу! Свой! Виноград! Вино домашнее! Шашлык!

На шашлыке Шанелька скрылась в зарослях каких-то колючих кустов и, продравшись через них, чуть не уронила табличку, с гордой надписью о том, какие эти самые кусты редчайшие и исчезающие.

От обещаний семейного Коли ей захотелось съесть, пусть не шашлыка, но чего-то горячего, основательного. Чебуреков с мясом. Но кошелек остался в машине, а мелочи в кармане хватило бы только на порцию мороженого.

Шанелька обошла сторожку, спрятанную в соснах, села на порожек у заколоченной накрест стеклянной двери. Вытянула ноги и стала решать, вернуться ли за деньгами или погулять еще часок, пусть уже Крис там освободится. И тогда вместе перекусить, и кто знает, может, и правда, проехаться с Колей к прекрасному Синему мысу. Все курортное всегда состоит из двух слоев, знала приморская жительница Шанелька. Один слой — места, которые посещают туристы, и ничего кроме, они не увидят. Пусть оно красивое, но истоптанное донельзя. И другой слой, неявный и прекрасный, куда попадаешь с кем-то местным. Кто покажет, как добраться и как потом выбраться.

* * *

В маленьком кафе, всего-то три столика, укрытых густой листвой, мурлыкала из тайных колонок Милен Фармер, и казалось, вокруг музыки сгущается парижский вечер с фонарями, держится туманным ядром, окруженным жарой, тенью и запахами еды: жареного мяса, острых овощей, ванильной выпечки.

— Типа проводник из местных? — уточнила Крис, аккуратно сгрызая с ребрышка жареную мякоть, — думаешь, правда, покажет что хорошее?

Шанелька макнула вилку с кусочком мяса в блюдечко с соусом, пожала плечами.

— Не знаю. Я бы вот показала, это же просто. И хитро. Ну, в смысле, в Керчи я могла бы отвезти на маяк, в Голубиную бухту. Или в Героевку, помнишь, мы весной ходили пешком, по прибою, к самой пограничной заставе? Сами приезжие вряд ли в такие места доберутся, а если знаешь — там минут двадцать всего ехать, и — красота.

— Семейный Коля — это не совсем библиотекарь Шанелька, — возразила Крис, — но поглядим. А тебе он как? Кадрил ведь.

Шанелька снова пожала плечами. Прожевала вкусное, запивая лимонадом в высоком стакане. Мама всю жизнь декларировала, нельзя выбирать по внешности, мол, некрасивые, они как раз бывают с золотым характером и мягкой душой.

— Похож на Шалтая-Болтая, гопнический вариант. Бывший гопник Шалтай. Понимаешь, если у него золотое сердце, то и хрен бы с шалтайством. Но это вот — пузо, барсетка, зуб нехороший, а рядом прикинь — золотой. Я сноб?

— Куда тебе, — засмеялась Крис. Она уже все доела и медленно черпала из вазочки витое кремовое мороженое.

Обе одновременно посмотрели на часы, и под их взглядами Шанелькин телефон зазвонил, переплетая с нежной песенкой француженки страстную мелодию змеиного танца Тито эн Тарантула.

— Точный какой, — Шанелька поднесла мобильник к уху, убирая длинные пряди, — алло? Да, Коля, да, я. Что?

Крис внимательно следила за выражением ее лица, которое менялось в такт обрывкам слов, что доносились из телефона. Вот поднялись светлые брови. Сошлись на переносице, снова поднялись. Вернулись на место, и теперь сошурились глаза, уставясь на соседний столик и не видя громкого за ним семейства.

— А Синий мыс? — Шанелька прикусила губу, быстро взглядывая на подругу, — погодите, Коля. Да? Мы уже на «ты»? Ну, вы же, ладно, ты же сказал. Утром сегодня. Ох, нет. Не поняли. Да. Давай мы не поняли. Друг друга. До свидания. Что??? О-о-о…

Она отняла телефон, проведя пальцем по экрану, будто сбрасывала муху. Открыла рот, возмущенно глядя на Крис, но телефон зазвонил снова.

— Подожди, — подняла палец, предупреждая комментарии Крис, — але? Ах, вот что. Ну как тебе сказать… созвонимся. Если что. Нет? Ну…

Она положила мобильный на стол.

— Гм. Оне бросили трубку. Счас я, пока не забыла. Ибо ход мужской мысли… Перескажу счас.

— Давай!

Шанелька выпрямилась, поправляя на переносице воображаемые очки и стараясь не сбиваться, произнесла:

— Ну, так что? Мы едем, красавица? Как куда? На шашлычок, конечно. На «ты» конечно, а чо там. Чиво? Какой Синий мыс? Я не поэл, ты про что сейчас? Ты ваще штоле не поэла, о чем мы говорили? Как до свидания? Ты ж мне кивала, все пучком вроде как. Телефон дала? Ну! Тут я удивилась словом «что???» и отключилась. Перезвонил. И началась вторая серия: так ты что, сегодня не придешь на шашлык, ну чтоб я знал? Угу. Угу. А нафига мне созваниваться? Если продинамила. Все. Конец. Продинамленный Коля бросил трубку.

Милен Фармер уступила место в динамиках развеселым панкам. И Крис засмеялась в такт скачущему припеву.

— Да-а-а, Нель, ну совершенно он не ты. То есть, он на полном серьезе полагал, что ты снимаешься. А ты на таком же серьезе полагала, что он покажет нам местные красоты. Короче, оба хороши.

— Криси! По самой обычной логике, он хотя бы привез на этот самый мыс! Хотя бы соблюл какую-то, ну, я не знаю, прелюдию! И после предпринял шаги, ну, а вдруг и правда, отломится, от такой дуры, как я, ах, ну и что, что похож на толстожопого засранца, а может за этой, пардон, толстожопостью прячется нежная ранимая душа…

— Угу. А если не отломится? Зря бензин жег.

— Он же мне практически предлагал замуж! Что-то я ржу и не могу остановиться. Представила… Вместо глазки состроить, подхожу эдак на пляже, а давайте поженимся, мущина? А чего, выкупаемся и вперед, детишек нарожаем.

— И всегда будешь иметь ба-альшой просторный пустой пляж, — согласилась Крис, — кстати, твой синий птиц мешал нашему совещанию. Я с людями общалась, а вокруг меня маленькие босячки и босЯчки собрались, ой тетя, ой, у вас там орел. С крыльями! Будто я не вижу и удивлюсь, ой, и правда, у меня же там орел. Эдуард Иннокентьевич даже прервался разок, спросить, я что, в зоопарке сижу? И вообще нам нужно решить, едем дальше или остаемся тут. Ловить на вечернем пляже Колю-Семейника.

Шанелька с унынием представила себе пляж, он тут совсем невеликий, как во множестве южнокрымских поселков — стиснут с обеих сторон горными кручами, и по песку, деловито присаживаясь и поправляя на мягком животе барсетку, бегает Коля-Семейник. Предлагает очередной простушке руку, сердце, три работы и поездку на Синий мыс — через постель с шашлыками. Она посмотрела на Крис и вздохнула. Смешно, конечно, но отдых тут для нее изрядно подпорчен. Но рулить и ехать Крис, а значит, ей и решать.

Крис верно истолковала ее взгляд и кивнула, закидывая за голову смуглые руки.

— Поехали еще километров на двадцать-тридцать. И тогда искупнемся.

Шанелька обрадовалась. Кроме того, что машина увезет их подальше от Коли, они еще на пару десятков километров приблизятся к западным крымским местам. Таким диким, таким — не туристическим. Вернее, те люди, что едут дальше, за пределы Южного берега, — они совсем другие. Там меньше мягких животов, а больше мускулов. Вместо резиновых шлепок — кроссовки. А вместо барсетки и цветастого пакета с бутербродами — рюкзак с пенкой и термосом. С ними интереснее. Они прыгают со скал в далекую воду, спускаются в лазурные бухты в дайверском снаряжении, носятся по пыльной степи на раздолбанных старых джипах или на великах. И если уж перебирать самцов, решила Шанелька, усаживаясь под сень орлиных крыльев, то пусть это будут самцы, а не Шалтаи-Болтаи с гопническим уклоном.

Глава 16

Весь следующий день дамы посвятили большой канатной дороге. И к вечеру, спускаясь по узкому серпантину, спрятанному в густых тонких деревьях, осеняющих дорогу высокими кронами, снова зевали, судорожно. Глядели на прыгающий впереди свет фар. В голове Шанельки путались толпа, стоящая в очереди на подъем, с синими лицами от солнца, процеженного через полупрозрачные навесы, а казалось — от долгого скученного стояния; просторные пейзажи, на которые они смотрели сверху, сначала из медленного вагона, набитого туристами, — он плавно летел, отбрасывая крошечную тень на тугую пенку соснового леса; а после со скалы, откуда их сдувал ошарашивающе ледяной после нижнего зноя горный ветер… Непременные шашлыки и пловы в огромных казанах в лабиринте полотняных кафешек на верхушке Ай-Петри, и там же, на улочке сувенирных лавчонок, — кинутые на перекладины толстые бараньи шкуры, с мехом, похожим на дальние сосновые леса, только белые, напрочь запорошенные снегом. Носатые сумрачные торговцы, сами похожие на орла, привязанного к багажнику. Цокая и клекоча, подходили, качая черными головами, осматривали, по-птичьи клоня сухие жесткие профили.

— Чей орел? Синий этот — чей? — кричали строго, и обращаясь к хозяйкам, смягчали чекан в голосах, — а продай птицу, девушка? Тебе зачем такая большая птица, пусть тут будет. Смотри, вон у меня медведь, и павлин. С ними рядом будет, а?

— Может, продадим? — вполголоса поинтересовалась Крис, — и правда, самые орлиные места. А то ведь пока едем, совсем истреплем зверя.

Шанелька внимательно оглядела претендентов, они, вопреки расхожему мнению, ей — блондинке, не особенно улыбались, и от хмурости на темных лицах становилось неуютно. Покачала головой.

— Тут как-то одни сплошные деньги. Смотри на медведя, не сильно-то он счастливый.

Большой косматый медведь торчал на фоне бескрайнего моря с точками парусов, держал в сведенных, как судорогой, лапах, знамя, истрепанное ветрами.

— Он чучело, Шанель, — нежно ответила Крис, — откуда в чучеле щасте? Чучелу.

— Не скажи…

Шанелька вспомнила маленькую тайну читального зала, такую, детскую совсем, о которой она стеснялась рассказывать даже Криси. Про грустного плюшевого дракона, размером с ее кулак. Он стоял на широком подоконнике, в ряду прочих двенадцати годовых символов, в разное время принесенных или сделанных разными поколениями детишек. Были тут звери-игрушки — плюшевая обезьяна, пластмассовый петух с облезлым гребнем, свинка-копилка с коричневым пятачком. Был вырезанный из картона Водолей, струящий из кувшина приклеенный елочный дождик, и кукла Дева в самодельной греческой тунике. Все были. И каждое утро, приходя в читалку, Шанелька видела — дракон опять ушел ото всех, забился в угол, и смотрит на улицу, упираясь в стекло круглым оранжевым животом. Когда уходила домой, ставила его в толпу, но по утрам снова и снова оказывался отдельным, смотрел в окно так, что пару раз она всерьез прикидывала, не забрать ли его с собой, прогулять до набережной. Не решилась. И не то, чтобы кто-то увидел и обидно усмехнулся. Можно сказать, да я его почистить беру, всякое такое. А неловко было перед собой, вот же — взрослая женщина, а играет в игрушки. Плюшевые. Хотя для нее, вдруг поняла Шанелька, стоя на холодном горном ветру и трогая синие перья на кончике орлиного крыла, оказывается, маленький дракон давно уже не игрушка.

И отказываясь оставить орла на вершине, истоптанной тысячами ног и исщелканной тысячами фотокамер, дала себе слово, вернусь и обязательно дракона прогуляю.

Они провели на вершине полдня, изгуляв там все, сначала поднявшись по канатке, потом на ней же спустившись, и после снова приехали туда же на машине, потому что Крис захотела проехаться дальше, туда, где поменьше народу. И вот теперь, уже совсем вечером, спохватившись, что нужно искать ночлег, спускались по узкому серпантину, намного медленнее, чем рассчитывали. Из-за опасной узкой дороги, на которой невозможно никого обогнать, пока не смилостивится медлительный флагман и не уткнется носом в тупичок, пропуская нетерпеливых. И из-за орла. Им тоже пришлось остановиться в тупичке, чтоб заново привязать его лапы и подставку, когда сзади посигналили, крича и размахивая в окно руками, мол, эй, впереди, уроните своего журавля.

Так что на трассу выехали уже совсем ночью, окунаясь в белесый туман, призрачно выползающий из овражков и долинок. Проехали вперед километров тридцать, мрачно разглядывая «кирпичи» на съездах к морю и горящие лампочки на табличках-указателях к приморским отельчикам: «мест нет». Наконец Крис затормозила, уронив руки на колени.

— Придется вернуться. Там на повороте мелькал какой-то кемпинг. Черт, как же не люблю эти палаточные удовольствия!

— У нас и палатки-то нет, — возразила Шанелька, сонно моргая.

Ей уже было все равно, палатка или под кустиком. Главное, выбраться из машины на землю, которая не качается, попить какого чаю, найти сортир, и скорее уснуть, пока не уснула сидя, не договорив фразу.

— А вот и есть. Я в багажнике обнаружила, маленькая, одноместная, в самой глубине. Чужая, кто в ней спал, непонятно. Но я уже и в ней засну.

— Тогда возвращаемся?

И они снова ехали, снова зевали, дорога была странно пуста, изредка проносились ярко слепящие фары, и снова только кусты и сосны, и звезды на верхнем краешке опущенного стекла.

Говорить не хотелось, не хотелось мурлыкать песенку, и даже вспоминать события дня, перебирая впечатления. Все после ночи, все — утром. Однако устали от отдыха так, как на работе не уставали, улыбнулась Шанелька, пока Крис осторожно съезжала на узкий проселок, снова укрытый низкими ветвями.

— Следи за своим пеликаном, — Крис ехала медленно, почти шагом, осторожно поворачивая вслед за непрерывными поворотами дороги, что становилась все уже, — а то сорвет ветками. Да куда мы едем-то? Какая-то глухомань, как в том анекдоте.

Через двадцать минут черепашьего хода дорога еще раз вильнула и, скрипнув тормозами, машина почти уперлась капотом в разболтанный полосатый шлагбаум, за которым, освещенный редкими фонарями и лампами, возник огромный палаточный лагерь и сбоку блестели крышами автомобили, согнанные на стоянку.

Над провисшими палатками стоял сонный гомон, звон посуды, гитарные переборы. Кричали дети, на них покрикивали родители, где-то заунывно лаяла на одной ноте собака. Все тут было вперемешку — костры, чайники, темные фигуры, веревки с бельем, острые и круглые навесы палаток, стенки деревянных старых домиков далеко за площадкой.

— О боже! — простонала Крис, оглядывая временный вавилон, — нет, ты прикинь, что тут с туалетами! Туда небось, очереди, к утру на очко усядешься. Представляю, что там внутри. Брр.

— Влипли, — согласилась Шанелька, которая от размеров лагеря и его заполненности даже проснулась, ну почти. И стало ей совсем неуютно, будто спустился с гор ледяной ветер, задул, пробирая до ребер. А как хорошо было у Вовы Великолепного, вспомнила с тоской, балкончик, белые простыни, и все только их, ничье больше.

— Вову бы сюда, — возмечтала в унисон ее мыслям Крис, — с его «Дельфином». Ну что делать, пойду искать дирекцию, надо же чтоб кто-то открыл нам двери в этот, гм, рай-парадиз.

Она вышла и исчезла среди палаток, боком пробираясь мимо детей и белья. А к Шанельке из кустов выскочил лохматый пес, умильно попросил чего-нибудь, на извинения визгливо облаял ее, машину, орла с крыльями, и сел рядом, с истерическим наслаждением скребя лапой за ухом.

Крис вернулась нескоро, когда Шанелька уже, стискивая коленки, раздумывала, как бы пса миновать, вломиться в кусты и там пописать, с таким же наслаждением, как он блох на себе чесал.

Плюхнулась снова на сиденье и сразу же завела машину.

— Ну? — простонала Шанелька, а внутри рокот мотора нехорошо отозвался в мочевом пузыре, — откроют? Когда?

— Фиг вам. Мест у них нету. Вообще. Ни машину. Ни палатку приткнуть. Ни сантиметра. Блин. Черт. Нафиг.

Машина рывками пятилась в такт словам, Крис, закинув локоть на спинку кресла, вертела головой, глядя то в зеркало, то в заднее стекло.

— А ты чего?

— Уссуся я сейчас прямо!

— Дай хоть пару раз поверну. Чтоб из лагеря не видели.

Через два поворота Шанелька, проломилась через густые ветки, мимоходом подумав, что ломать кусты становится для нее привычным занятием. И через пару минут, повеселев, вышла, шлепая на себе комаров.

— Так задом и поедем, — обрадовала ее Крис, — не развернуться тут. Орла проверь. Что-то нам от твоей синей птицы никаких пока удач.

— Зато вагончик не упал.

— Что?

— Я говорю, канат не порвался, и не поронял нас на сосны. Может, как раз из-за орла.

— Не нравится мне твой ночной оптимизм. Похоронный он какой-то.

На полпути они все же развернулись, и, выехав на трассу, нырнули на первый же проселок, без указателей уводящий снова в густые заросли.

— Так, — сказала Крис, — встанем сразу, как с дороги нас не увидят. И все. И спать. А если повяжут, ну и славно, выспимся в кутузке с криками «спасибо, дядя милицанер»!

Так и сделали. Зевая во весь рот, Крис загнала машину в гущу непременного кустарника, рядом обнаружилась крошечная полянка, усыпанная мелкой щебенкой, на ней они поставили палатку, радуясь, что у Шанельки такая же дома Тимкина, и она умеет, с закрытыми глазами помня, куда что совать и пихать. Внутрь закинули два надувных матраса, накачав их круглым ножным насосиком. И упали, не раздеваясь, только порасстегивав надоевшие ремешки, пуговицы и крючки. Снаружи, а казалось, прямо в палатке, не сдерживаемые тонкими шелковыми стенками, шуршали и потрескивали, бегая в траве, какие-то ночные летние некты и некточки, сверху, от звезд, плакала иногда пролетающая птица. И так странно, в полукилометре от дороги — такая полная, такая лесная стояла вокруг палатки тишина, подивилась сквозь сон Шанелька, наверное, это наша птица, ее широкие крылья… это они… конечно же…

Шанельке снился плов в огромном казане, и рядом — Дима Валеев, в бурке и с большой поварешкой. Он грозно хмурил брови, набрасывая в тарелки гору пахучего риса, перемешанного с пряностями и кусочками мяса. И вокруг толкались множество женщин, протягивали руки, ласково улыбались, обещая лицами. Шанелька стояла позади всех, чувствуя, как подвело живот и во рту копится голодная слюна, тоже хмурилась, упрямо решив, не буду просить, вот пусть они все, а я — не буду!

Поворачивалась, проминая коленкой зыбкий матрас и дергая рукой по тонкой нейлоновой стенке палатки, вздыхала и замирала, ровно дыша и рассматривая, как по верхушкам сосен ползет маленькая черная тень на черной тугой нитке. Это мы там, понимала она во сне, летим черепахой, ползем по канату вверх, туда, где Дима варит замечательный плов.

Крис лежала, отвернувшись к другой палаточной стенке, и тоже смотрела сон, но он у нее был без всякой гастрономии. Ей снились стихи, те, что писала, когда упала в любовь, такую мощную, что падение в ней всегда было полетом, и чтоб не разорваться, разлетаясь на всю вселенную мелкими брызгами, приходилось писать, такое — очень странное, для нее самой. Во сне стихи читали сами себя, а Крис стояла на берегу, слушая их за спиной и волны перед глазами, рядом с ней стоял странный Ласточка — ветер трепал седые пряди из-под опущенных полей старой шляпы. И было ей во сне хорошо и покойно, не нужно ничего говорить, потому что она понимала, мерно произносимые слова услышаны, поняты и приняты в сердце. Иногда плавно удивлялась тому, что читаются стихи для этого — с виду совсем сумасшедшего дядьки в грязном плаще на голое тело, но удивление сходило на нет, мирясь с реальностью сна, ведь это сон, в нем так и должно быть, думала Крис. И дальше снова была во сне, а не смотрела его.

Утром, совсем ранним, она проснулась, открывая глаза на бледную голубизну, и увидела тени листьев, муху, ползущую снаружи, карман, пришитый к палаточной стенке. Утренний сумрак путал увиденное, будто заволакивал тонким туманом, и Крис казалось, что это сам сон, не его события, а ткань сна, которая, как ночная темнота, еще не ушла, а просто перемешивается со светом, светлея сама.

Она села, откидывая покрывало, поправила волосы и осторожно, становясь на четвереньки, вылезла из палатки мимо спящей Шанельки. Выпрямилась, подтягивая тонкие спортивные брючки. И, поворачиваясь в чуть разбеленной рассветом утренней темноте, замерла.

На вершине соседней невысокой горы, отделенной от их становища лощиной, полной густого тумана, распахнулась призрачно-белая чаша огромной круглой антенны. Мелкие точки огней очерчивали гигантскую вогнутую окружность, такую большую, что казалось, она все еще раскрывается, в полной утренней тишине. Массивное основание уходило в густой кустарник и темноту, и чаша лениво плыла над клубами утреннего тумана, вот сейчас снимется со склона и улетит, играя в летающую тарелку.

Темно, подумала Крис, жалея, что фотокамера не снимет увиденного, ну как жалко, темно. Но если бы светло, то разве была бы такая сказка? Нужно срочно разбудить Шанельку, пусть тоже увидит.

— Есть хочу, — сказала мрачная Шанелька первые утренние слова, садясь и закидывая на спину длинные волосы, — ужас какой, мне всю ночь снилась всякая жратва. Ты чего ни свет ни заря?

— Вылезай. У меня вон чо есть.

Шанелька тут же замолчала и послушно полезла наружу, снедаемая любопытством.

Так они и встретили утро, стоя рядом с палаткой, а тарелка парила, тихо светя маленькими, почти новогодними огнями. Шанелька, зевая, нагибалась к мокрому от росы капоту, на котором выстроила сложное сооружение из трех книжек, косметички Крис и сложенных домиком старых автомобильных карт. Сверху криво, но неподвижно стоял фотоаппарат, послушно пищал, отсчитывая таймером секунды. Нажимая на спуск, Шанелька выпрямлялась, чтоб успеть и самой насмотреться. Ведь в кадр попадала тарелка, ее огни, и даже немного неба и темных деревьев, но глаза видели еще и россыпь бледнеющих звезд, лунный серп с острыми кончиками, бесконечные волны мохнатых крон, серый шелк морской воды. Видели себя, то есть Крис видела лохматую Шанельку, сонную, но с блестящими глазами, в тонкой рубашке и широких шальварах со шнурком на голом животе. А та видела ее — в стильных эластановых брючках и белой футболке с художественно обрезанными рукавчиками. С королевской улыбкой, которой Крис дарила подруге утро, совершенно сказочное, космически-фантастическое и одновременно такое земное, теплое, с морем и дивно пахнущим утренним воздухом.

Солнце сделало белый цвет чаши ослепительным, одновременно показывая разводы и потертости на толстой антенновой ноге. Включило жару, прибавило громкости звукам, и снизу закричали далекие люди, заиграла далекая музыка, а сверху, с трассы, вовсю шумели машины.

— Теперь можно и пожрать, — Крис складывала вещи, Шанелька ходила следом, натыкаясь и глядя на отснятые кадры. Закивала, вспоминая голодный сон.

— Хм, — усаживаясь в машину, вспомнила Крис, — а мне вот сплошное высокое снилось, стихи и Ласточка. Целомудренно прикрытый шляпой и плащом.

— Он нам про стихи баял, вот и приснился. А я такая приземленная, всю ночь во сне хотела плова, а Дима мне не давал! Плова, в смысле.

— Кормил стихами?

Они уже летели по трассе, улыбались встречным, которые махали руками орлу. И тень птицы летела рядом, подпрыгивая на тенях холмов и кустарника.

— Если бы. Одаривал пловом тех, кто быстрее тарелку подставит. А их там была гора и тучища.

— Вот же козлище. Увижу его, сделаю выговор. С занесением.

— Угу. Он только «здрасти, девочки», а ты ему — уйди, недостоин!

На обочине яркой утренней дороги махнул синей машинке полосатый милицейский жезл. Толстый сонный дядечка в фуражке, сбитой с широкого лба на затылок, указал жезлом на крышу машинки, потом на обочину рядом со служебным авто.

— Долетались, с орлом, — пробормотала Крис, аккуратно тормозя и глуша мотор. Вытащила из бардачка документы.

Мужчина нагнулся к опущенному стеклу. Поймал фуражку, которая почти свалилась с головы.

— Ночью ездим? — вопросил, утверждая, — без габаритов, значит.

— Нет, — быстро ответила Крис, широко улыбнувшись, — не ездим, вот, утром только. От канатки выехали. У трассы там…

Она замялась, прикидывая, надо ли говорить, что ночевали в неположенном месте, вломившись в кусты на проселке.

— Угу… — он выпрямился, оглядывая крышу машины, — у мастеровитых ночевали? — и в ответ на недоуменное молчание уточнил, — в кемпинге?

— Да, — поспешила на выручку Шанелька, — мы сами. Его. Ее в смысле. Птицу. Кружок «Умелые руки», я куратор читального зала. Детская библиотека.

Дядька с удивлением оглядел отчаянное лицо. Подумал, отступая на шаг. Потом уточнил еше:

— У Лены с Петром, да? Петя Мастеровитый. Директор. В библи… тьфу, в кемпинге.

Шанелька прокашлялась. Крис хихикнула и закашлялась тоже, беря обратно права. Постовой кивнул.

— Предупреждение, в общем. Чтоб в темноте, вы габариты. Ему, ей, в смысле. Ну, фонарик, хотя бы. Потому что груз такой. Необычный. А то прижучат вас, девки. Пока до Черноморского доедете, еще постов будет, два десятка.

Через пару километров Крис встала на обочине, бросая руль.

— Нет, ты мне объясни, сама. Какой кружок? При чем тут?

Мимо проехал высокий автобус, из открытых окон вырвался радостный крик и унесся дальше за поворот.

— Мастера, — объяснила Шанелька, — он сказал, я подумала, слет там какой. Мастеровитых. А мы незаконно ночевали. Ну вот…

— Кружок юных чучельников, да? Детская таксидермия.

— Криси, молчи! Мне и так стыдно. Я же помочь хотела. Чтоб знал, мы не какие-то. А вовсе даже библиотэкари.

— Новое слово в библиотечном деле! Юные чучельщики и их командир. Нелли Клименко. Заслуженный… Молчу.

— Ты мне лучше скажи, он откуда знал, что мы едем в Черноморское?

Крис пожала плечами.

— Ума не приложу. Может, добрая Ирина на нас ориентировку разослала? Пропали два членкора, мошенницы. С крашеным орлом.

— Ох.

Шанелька сцепила руки, поворачиваясь к смеющемуся профилю подруги.

— А если это Просто-Петя? Вдруг он заяву написал, что мы украли орла?

— Ты украла, — поправила ее Крис.

— А ты помогала в сокрытии. И между прочим, когда красили, тоже.

Крис помотала головой.

— Если бы Просто-Петя, нас бы уже арестовали, а орла конфисковали. Не трусь, мастеровитая Шанель, приедем на дикие скалы, там и разберемся.

Глава 17

Надо ли говорить о том, какие места плыли за опущенными стеклами синей машинки, если они тысячи раз написаны маслом и акварелью, углем, пастелью и сангиной? И многие тысячи слов спеты и сказаны, в рифму и без рифмы, о горах, виноградниках, сияющей морской синеве, равнинах, укрытых цветными травами, и склонах с зубчатыми от сосен краями. О дивных южных ночах и сверкающих солнцем днях, пылании закатов, лунных дорожках, сонных восходах с нежными красками воды и теплого неба…

Ветер врывался в салон, путая длинные светлые пряди, а лента дороги виляла и крутилась знаменитым крымским серпантином.

От того, что это тысячи раз увидено и представлено, оно не становится хуже, думала Шанелька, держа ладонями волосы, оно такое, будто только что нарисовали и краски еще не высохли. Такое, как переводная картинка из совсем далекого детства, мокрая, еще липнущая, если тронуть пальцем. Об этом кто-то писал, сравнивая южное лето с переводной картинкой, и вот вспомнилось, потому что очень верно. Очень и очень.

— Это вот, — сказала внезапно, повинуясь мысленным прихотливым ассоциациям, — у тебя, про снежный день, яркий, весь из драгоценностей. А еще мое любимое. Про надписи на руке, о чем расскажешь вечером своему мужчине. Люблю его. Стихотворение. А наизусть не помню. Вот же дырявая память.

— Я тоже не помню, — успокоила ее Крис, встряхивая головой. Ветер ерошил темную челку, щекоча лоб, — но мне приятно, что тебе нравится.

— Да, — важно согласилась Шанелька, — я истинный ценитель! Истинной поэзии.

— Ты мне льстишь.

— Нет!

— Да!

— На дорогу смотри!

— Смотрю…

Навстречу шла колонна высоких автобусов с надписью «Дети» на глянцевых боках.

— Мы решили куда? — уточнила Крис, когда шум и рев удалились, — хочешь, остановимся где в Большой Ялте. Или сразу рванем в Черноморское. Между прочим, завтра финиш квеста. У нас на крыше прекрасный повод влиться в тусовку, ограбить фуршет и пообщаться с Димочкой Фуриозо. А потом отдохнем лениво и безмятежно. На острых скалах.

Она повернулась, удивленная.

— Ты чего молчишь?

— Криси… По поводу повода… А давай поедем на яйлу? Про которую Таня рассказывала. Где пешеходная тропа наверх.

— И сколько там пешеходить?

Шанелька задумалась, вспоминая.

— Она говорила, с поклажей и не торопясь часа три лезли. Или четыре.

— И все в гору? — Крис, не отрывая глаз от шоссе, потом покачала головой, — я могу, конечно, пару часов попрыгать по всяким скалам, но никакого счастья мне это не доставит. А уж полдня топать. И потом что? Ночевать наверху? Или в ночи катиться вниз? К стоянке автомобильной? Тебе чего туда приспичило? Из-за орла? Ты что там с ним хочешь сделать?

— Ого. Ты задала семь вопросов подряд. Ты крута!

— А ты ответь. На парочку хотя бы.

Шанелька задумалась, ковыряя на коленке старую ссадину. Поерзала, поправляя джинсовые шорты. И пожала плечами. Как ответить, если сама не знает, что там будет. Все это странно. Хотя при желании можно объяснить, как всегда все можно объяснить. Сначала вцепилась она в это чучело. Ну, бывает. Со всеми. Теперь вокруг него навертелась гора событий. Потому что всем его видно, и они теперь — дамы с орлом на крыше, пальцами показывают на них. Потом приснилась скала… А почему бы ей не присниться, если Шанелька думает о всяких орлиных местах. Где горы и небо. А что скала реальная, хоть ни разу ею не виденная, тоже просто. Скорее всего, видела картину, или магнитики с фотками у сувенирщиков. И пропустила мимо сознания. Но вот что она там с орлом будет делать, непонятно. Не швырять же его со скалы в пропасть. Смешно…А вдруг он полетит?

Солнце горячо укладывало свет на загорелые руки, а по спине пробежал холодок, такой, как от настоящего, что лишь притворяется сказкой. От книги, или от фильма. Она стоит на скале, а перед ней, в дрожащем, как сизая кисея воздухе, который по краям разрежается и становится сверкающим, как тончайший ледок, — парит, расправляя крылья, синий орел, не крашеный из баллончика, а как в том зимнем стихотворении Крис — сапфировый.

Это было так восхитительно, если осмелиться представить в полную силу, по-настоящему, что ей стало неловко. Я струсила, поняла со стыдом Шанелька, побоялась даже представить.

— Партенит, — ответила вовсе на другой вопрос, не из семерки, — если где совсем на юбк, то в Партените роскошный парк, там такие розы, каких вообще не бывает в жизни. Настоящее, которое притворяется ненастоящим. Я бы хотела, чтоб ты увидела. А то что я одна. Хочу восхищаться вместе.

Она подумала, именно Крис, которая в своих стихах не боялась никаких слов — ни ослепительно красивых, ни торжественных, ни матерных, должна увидеть те самые розы, на ярчайшей зеленой траве. Темно-красные, почти черные, припудренные по лепесткам золотой пыльцой.

— Только если там сейчас нет никакого семинара. Я их боюсь.

— А ты не рассказала толком, — вспомнила Крис, — об этой своей командировке, ну, давай, поведай, пока едем.

Шанельке стало смешно. Она нагнулась, вытаскивая из бардачка ополовиненную бутылку лимонада. Глотнула и сунула между колен, завинчивая крышку.

— Рассказать… Ну, попробую. Теперь уже можно, а то мне было как-то непонятно, стыдно что ли. Вернулась, как оплеванная. Ладно, я лучше сначала. У нас девочка, в литературном клубе, она пишет сказки. Хорошие сказки, ты мне поверь.

— Верю, — кивнула Крис, глядя на ленту шоссе.

— Мы в городской типографии сделали ей маленький такой тиражик. Картинки там — детские рисунки, с выставки нашей. Было так здорово возиться, с книжкой. Маленькая, как школьная тетрадка, я тебе еще фотки посылала.

— Угу, помню.

— Ну вот. И вдруг пригласили меня на семинар, там мастер-классы какие-то, для начинающих авторов, мэтры приехали. А Настя не смогла, это денег стоит, хороших таких денег. Меня город послал, я могла не платить. Ну только если банкет там, такое. Выступать не просили, слава мирозданию, и я подумала, а что? Повезу Настину книжечку, покажу писателям, и раздарю пару десятков, пусть едет книжка в другие города. Настена ужасно волновалась. Набила я, значит, рюкзак и поехала покорять литературу. А там толпы мта. Ты знаешь, что такое мта? Молодой талантливый автор. Такой термин для всех, кто заплатил. Ну и по аллеям и коридорам они шастают, друг на друга смотрят. Испытующе. Меня увидели, сходу вопросы, а вы кто? А это кто такая там? Блондинка в джинсах, с тяжелым рюкзаком. И как узнают, что я просто библиотекарь, то сразу интерес пропадает. Ну, думаю, мне и наплевать, мне нужны мэтры. Подошла к одному, такой невысокий дядечка в бархатных шлепанцах и в тюбетейке. Вот говорю, здрасти, у нас тут талантливая девушка… а он мне, почему не приехала? Ах, не смогла оплатить. Извините, кто не платил, к участию не допускается. Оказалось, там конкурс, победителя милостиво издадут по итогам семинара. Я от тюбетейки отстала, тем более, его от меня оттерли, и решила сперва посидеть, послушать претендентов. Криси, это же ужас что такое. Там одна мамзель читала свои рассказы для детей. Про веселого моллюска. Мне запомнились фразочки. Типа «он быстро сориентировался в обстановке и отступил на заранее приготовленные позиции». И дальше все в таком духе. А все сидят, кивают, мэтры такие благосклонные, начали что-то там разжевывать, что-то похваливать. Потом среди заранее приготовленных позиций выступил таки интересный дядька, очень неплохие стихи прочитал. О помидорах и редьке. Про бабушкин огород. Правда, неплохо. Я уже и руки приготовила, похлопать, а все на него накинулись, разбомбили в дрова. С привлечением энциклопедических сведений о редьке с помидорами. Тут я встала. Ты чего ржешь?

— Давай дальше, не отвлекайся. Защитница.

— Встала. А вы говорю, Милна читали стихи? И Кэрролла? Это же в абсурдистском стиле чудесная работа, а главное, дети такое очень любят. Ну, нравятся детям безумные, нелепые с виду стихи, когда они — талантливы. Ой, что началось тут! Закидали меня язвительными всякими вопросами. А кто мол я такая, чтоб различать, есть талант или нет таланта. Потом встал некто, голова как гусиное яйцо. Талант вообще категория ненужная и вымышленная, если интенсивно трудиться, то всегда добьешься, чего хочешь! И руками помавает, распространяя вкруг себя аромат потных подмышек. Криси, кстати, там такой зоопарк, нет, я добрая женщина, да-да, и вполне нормальные люди там были, но среди них попадались такие… Как тебе объяснить-то. Я знаю, что творческие люди могут быть, гм, странного вида. Но когда ни виду, ни таланту, остаются в памяти только потные подмышки. Прости, я понимаю, жарко, пыльно, а тут я еще с натурализмом.

— Отбилась в итоге?

Шанелька махнула рукой, вспоминая торжествующие и презрительные лица.

— Ты в курсе, я за себя не могу. Пока вот про помидоры, я еще как-то могла, и то до первой издевочки. А после уже затык произошел со мной. Кто-то там за спиной фыркнул, мол, мало того, что блондинка, так еще и товарищ библиотэ-экарь. Надавали, в общем, по моему пятачку эстеты-калашники.

Она замолчала, потом рассмеялась.

— И я ушла к розам. Одна. Наплевала на мастер-классы, и на полезное общение, и даже не стала Настины книжки совать в руки, потому что там чужое никому не нужно, все носятся со своими нетленками. Мне ужасно стало обидно, я раздам, мы же столько сил вбухали, и денег тоже. А их заберут и станут Настиными сказками мух шлепать. Или под мокрую чашку подкладывать.

— Тьфу на них, — согласилась Крис.

— Вот ты мне скажи! Они там собираются, целой толпой. У них оказывается свой какой-то мир. Свои гении, свои безумцы, свои молодые талантливые авторы. И все это как в аквариуме. Сидят взрослые люди, на полном серьезе обсуждают моллюска, который верно сориентировался! И отступил на позиции. Вместо того, чтоб рявкнуть на автора, да напиши, улитка страшно испугалась и быстренько поползла обратно, где дом, где уютно, где все знакомо сто лет. Где жила ее мама-улитка, и бабушка-улитка, и даже старенькие прабабушка и прадедушка, с раковинами, которые вышли из моды лет двести назад. И сейчас таких уже не носят.

— Ты сама почему не пишешь?

— И такое впечатление, что они не знают, ни о дивных английских стихах в переводе Маршака, ни о Милне, я о нем сказала уже. Я свято была уверена, что уж великие, они прочитаны, тот же Пушкин и тот же Андерсен. А оказалось, их сейчас знают по мультфильмам, прикинь! Подожди. Что? Ты о чем?

— Я спросила, сама почему не записываешь свое? А носишься с какой-то Настей.

— У Насти хорошие сказки, — вступилась Шанелька, — ну… я не знаю, Криси. Она пишет, и вдруг я. Тоже стану. Неудобно как-то.

Крис бережно съехала на обочину и заглушила мотор. Повернулась, сердито глядя на несколько испуганную подругу.

— Так, — сказала нехорошим голосом, — не поняла. Тебе неудобненько из-за бедненькой Насти, и поэтому ты готова сидеть в уголке, и соглашаться, да, так и есть, я просто блондинка, не буду лезть в ваш калашный ряд! Так?

Шанелька тоже повернулась, складывая руки на голых коленках. Ответила нежным голосом:

— Не совсем. Хотя и это тоже. Но главное другое. Если я напишу, то мое будет в сто раз лучше настиного. И девочка совсем расстроится.

— Шанель, ты все же иногда блондинка, извини. Не расстроится. Потому что для нее свои сказки — самые лучшие, такими и будут.

— То есть, я тоже сейчас такая же? И буду носиться со своими, полагая их самыми лучшими. Как все. И чем же я буду отличаться?

— Не знаешь чем?

— Знаю, — Шанелька кивнула, убрала надоевшую бутылку и пихнула ее под ноги, — тем, что мои, правда, будут очень хороши. Поехали?

— В Партенит? К розам?

— К розам.

Дорога снова стелила себя под шелестящие колеса. Тень птицы переместилась назад и стала невидимой. А Крис, чуть повертывая руль, думала и улыбалась. Ясно, почему Костик не смог сожрать нежную светловолосую женщину, такую с виду хрупкую, такую податливую. Внутри, под сомнениями и деликатностью, содержится стальной стержень, об который ломаются зубы. И пусть сколько угодно носится Шанелька с нежеланием кого-то обидеть, кому-то дорогу перейти, но то, как сказала она про свое, еще не написанное, показывает, рядом сидит взрослая, зрелая женщина, человек, уже познающий себя, свои способности и свое место в большом мире. Полном мэтров, мта и костиков с их притязаниями.

— Я знаю, что будет очень трудно.

— Что?

Шанелька смотрела на ленту шоссе, не отвлекаясь на огромную долину, полную зеленых линеек виноградника справа и россыпь ярких черепичных крыш над далеким морем слева.

— У меня есть ощущение, что я смогу. По-настоящему. И я ему верю. Но трудов никто не отменял, я знаю. Если браться, то работать придется много и тяжело. И неудачи будут.

— Ну что ты заранее-то.

— Нет! Это нормально. Я не боюсь. Даже наоборот, мне азартно. И я рада, что ты об этом говоришь. Всегда пинаешь меня в нужную сторону. Спасибо тебе.

— Посмотрим, где будут твои спасибо, когда станешь ручку грызть. Клавиатуру, ладно. И бегать с криками, а-а-а, ни черта не выходит!

— Ничего себе! Ты за кого меня держишь? За Костика Черепа? Прорвусь. И даже не стану припадать к жилеткам плакаться.

— И к моей не станешь? — ужаснулась Крис.

— К твоей стану, — милостиво утешила ее Шанелька, — чтоб ты мучилась виной, вытирала мне нос и всячески восхваляла. А еще пусть мне завидуют всякие самцы. Вовы Великолепные, Ласточки, и Просто-Пети. За вольный доступ к роскошной жилетке с сиськами пятого размера.

— Третьего, Шанель!

— Третьего не звучит, слово фонетически не ложится. А пятый — в самый раз. Считай, что я уже пишу свою сказку.

— Какая-то она у тебя не для детей.

— Для мальчиков, — нашлась Шанелька, — любимого возраста, до тридцати.

Они уже свернули с трассы и медленно ехали по еще более извилистой дороге, уводящей к самому морю мимо указателя «Партенит» и чуть дальше, еще по одной дороге с указателем «Айвазовское». В густых зарослях немилосердно сверкали огромные золотые кони, блестя гривами и вздыбленными хвостами, а рядом на табуретке дремал парнишка в форме, охраняя скульптуру от желающих проверить золото на зуб или топорик.

Крис затормозила возле крутого спуска, отделенного кованым ажурным забором, украшенным ярким плакатом.

— Кстати, о самцах… Я все думала, почему это наш глубоководный беззащитный вдруг в Крым подался. В свой день рождения. Уж не сюда ли?

— О черт.

Шанелька читала завлекательную бодрую надпись «Приветствуем участников международного слета бардовской песни!»

И ниже мелко «Вход только по пригласительным билетам и пропускам».

— О нет!

— Нет, в смысле, не надо? — Крис выбралась из машины, потягиваясь и встряхивая уставшие руки.

— Нет, в смысле, не верю, — мрачно отозвалась Шанелька, — с его амбициями маячить в таком пафосном месте, да он себе все локти сгрызет, только увидя этих золотых жеребцов! А там, между прочим, еще и беседки, мраморные бабы в туниках, Пушкин почти трех метров росту. Бронзовый. И роскошный парк для прогулок членов президиума. Наш бард обожает царить на завалинках, там, где полегче царить. Костерок, русалки в ватных штанах, третья полка в плацкарте. Разве что его нынешняя Катерина сподвигла. А мы-то как пролезем? Что-то я не подумала, насчет несвободного входа.

Крис уже тыкала пальцем в мобильный. Махнув подруге рукой, заговорила, а у Шанельки сделались круглыми глаза.

— Ирина? Как славно. Да. Да, мы уже едем. Вовсю. А сейчас заехали в «Айвазовское», что в Партените, Нелли пожелала обновить серию снимков. По знаменитым паркам Крыма. А тут — барды… Ах, тоже? Я была уверена! Отлично. На проходной скажем. Тогда до встречи. Нелечке? Обязательно.

Она сунула телефон в сумочку.

— Тебе привет от коллеги. Нелечка… А насчет нас Ирина, чтоб ей всегда вкусно елось и сладко спалось, уже звонит на проходную, потому что Ирина, как я и подозревала, тот самый пострел, который везде. Она член оргкомитета летних крымских семинаров и слетов. И про нас будет в курсе некая Лерочка. Нель? Если вдруг там Череп, ты как?

— Там парк, — засмеялась Шанелька, — даже не представляешь, какой, хоть ты и столичная штучка. Мы к парку в гости. А все прочее побоку. И Череп тоже.

Глава 18

Несмотря на храбрые слова, Шанелька на территории парка постоянно оглядывалась и вздрагивала, ибо костиков там было выше крыши. Они бродили по аккуратным вылизанным дорожкам, таская за грифы свои гитары, сидели в живописных позах на кованых лавочках и бордюрных камнях, окруженные восторженными дамами, внимающими и подпевающими. Гонялись друг за другом по крупной гальке изогнутого пляжа и, торча пеньками на макушке круглого мыса, орали и махали оттуда руками. И опять же гитарами.

Их было так много, что через полчаса Шанелька все же успокоилась, рассудив, Костик уж точно не станет крутиться среди конкурентов, не тот характер. И потащила подругу под сень высоченных сосен с разлапистыми ветками. Там, после нескольких поворотов открывался спуск в розарий, и там они застряли надолго, бродя по дорожкам, обсаженным розовым великолепием разных форм и цветов. Были тут розы большие, как корзинки, цветные, как детские смелые фантазии, были изысканные темные и ослепительно яркие. Осыпанные каплями из дождевальных установок, сверкали на зеленом бархате газонной травы. И Крис, отдав Шанельке фотокамеру, ходила следом, молчала, улыбаясь и пальцем трогая плотные нежные лепестки. Вспоминала сказанные Шанелькой слова. Эти цветы. Они были исключительно настоящими, но такими великолепными, что казалось, притворяются ненастоящими, сказочными. Потому что — а кто выдержит существование такой красоты в реальности? Кто не думает, конечно, выдержит, размышляла Крис, но если вдуматься… Как может существовать такая торжествующая красота, и не где-то далеко, не в космосе, не в Антарктиде с ее сверкающими ледяными айсбергами, а тут, на расстоянии прикосновения. И если она существует, то значит, не все в нашем нелепом мире плохо, несмотря на множество печалей. Значит, что-то в нем правильно.

Издалека кричали и смеялись. Крис прислушалась. Голос толстой дамы с девичьим именем Лерочка различался в гомоне и смехе. Она их встретила на ресепшене, оглядела деловито, взбивая на груди, явно именно пятого размера, вялые крепдешиновые оборки, кивнула и быстро выписала два пропуска на сутки. Почесала шариковой ручкой за ухом, скрытым черными еврейскими прядками.

— Если ночевать, девочки, то или заплатите, или договаривайтесь с участниками. В койку попроситесь, там двуспальные места, на четверых хватит.

И рассмеялась замешательству:

— Только к парням не лезьте, тут до хрена дамочек, с флейтами, и всякими укулеле. Новое время, это вам не комаров у костров хлопать.

— Если останемся, заплатим, — решила Крис, содрогнувшись от перспективы ночевать в одной постели с укулеле и флейтами.

— Опоздаете! — она вздрогнула, отрываясь от созерцания бледно-желтой огромной розы, усыпанной бриллиантовыми каплями.

На пригорке, полускрытая стрижеными кустами буксуса, остервенело махала им косынкой дева в синей хламиде, сползающей с плеч.

— Вы там, в розарии! Я говорю, концерт отчетный! В парке, где беседка! Начинается уже!

Дева исчезла, отцепив край одеяния от куста.

— О, — сказала Шанелька, прижимая к груди кэнон, — о, там ручьи, и прудик с лилиями, и вечером фонарики такие загадочные. А еще кругом цапли и всякие водяные птицы. Бронзовые. Да, насчет птиц я зря. Но куда их денешь-то. Идем, не идем?

— Всегда можем свалить, коли достанут песнями, — рассудила Крис.

Поднимаясь по змейке садовой дорожки, подумала с надеждой, оно и хорошо, что Шанелька не дергается при упоминании всяких гитарных переборов и песен. Значит, ассоциации с Костиком постепенно отклеиваются и исчезают. Вот уже ручьи с фонариками ей важнее. И хорошо, и пусть.

Все пространство вокруг пруда было усеяно зрителями. Они стояли, сидели и полулежали на травке. А в беседке на дальней стороне гудел, повизгивая, микрофон, ведущий с сюрпризом в голосе раскатывал имена выступающих. И они, выходя к самой воде, с насыпанными в нее плоскими листьями и белыми цветами, прокашливались, добавляли от себя всяких слов, о песнях, и потом пели, прерываясь, чтоб послушать ленивые аплодисменты.

Девочки осторожно перемещались, выбирая место, чтоб увидеть побольше того, что скрывалось за людьми. Крошечные заливчики бетонных берегов, водопадики под корявыми деревцами в японском стиле, и кругом — бронзовые фигурки цапель, куликов и аистов, стоящие по колено в текучей воде. Красиво, думала Крис, иногда морщась взвизгиванию микрофона. Наверное, ночью, в тайных цветных огнях, совсем сказочно. А песни эти сюда не подходят. Сюда бы что эльфийское, нежное и совершенное. Как те розы. А еще они не дошли до тех самых роз, в золотой пыльце. И это правильно, потому что вокруг чересчур шумно, много возни, и много явно хмельных людей. Может быть и правда, есть смысл заночевать тут, поваляться на пляже, вечером отправиться в путешествие по парку, с его ночными огнями, а утром рвануть на запад. Или на яйлу, если Шанелька не передумает. А кстати, где она?

Крис огляделась. Всмотрелась в густую тень, контрастно слепую на фоне яркого дневного солнца. Шанелька стояла у толстого ствола, опустив фотокамеру. Пряталась.

— Ты чего? — вполголоса спросила Крис, подойдя и уже понимая, чего, по испуганным глазам и побледневшему лицу подруги, — он тут? Да? Ну-ка перестань немедленно. Вдохни. Выдохни.

— Давай уедем.

Она смотрела за ее плечо, туда, где клонились толстые ивы, макая в край воды узкие листья. И Крис повернулась тоже.

Под ивами стояли двое. Ну да, Костик, в своей неизменной бандане с нелепо длинными хвостами, перекинутыми на грудь. Полосатая рубаха повязана вокруг бедер, шорты открывают глянцевые икры. На ногах сандалеты на толстой подошве. И рядом женщина. Да нет, девушка, совсем молоденькая, явно не его Катерина. Вот Костик нагнулся, обхватывая ее плечо, что-то заговорил в ушко, лицом отодвигая пышные волосы. Девушка засмеялась, кивая и неловко высвобождаясь.

— Вот же козел, — насмешливо прокомментировала Крис, — уже нашел себе какую-то бардессу. Интересно, а куда дел возлюбленную Катерину? Ну, хочешь, давай уедем. Сейчас прямо. Пока не заметил.

Шанелька кивнула. На бледном лице написано было страдание, за которое Крис дополнительно возненавидела Черепа. Ну да. Для избавления от любви, пусть она была кривая косая и нелегкая, трех летних месяцев явно маловато. Мучиться еще ее Нельке год, а то и все три. И все, что будет делать она сейчас, так или иначе будет связано с Костиком. То в память их отношениям, то назло им.

— Роза, — сказала вдруг Шанелька, подтверждая явленным на бледном лице упрямством мысли Крис про «назло», - я тебе не показала еще. Главную розу. Из-за него теперь сбегать? Нет.

— Ну…

— И вообще. Я хочу послушать. Что он там ей. Придурок.

— А вот не надо. Нель. Слышишь?

Но Шанелька, не слушая, прошла рядом, свернула на боковую дорожку и скрылась в кустах. Крис, чертыхаясь про себя, направилась следом. Если подругу понесло, знала она, фиг остановишь. И может случиться скандал. Хорошо бы ее удержать, чтоб после не хваталась за щеки, вспоминая и стыдясь.

Она прокралась за кустами и под заунывное пение очередного гитарного акына встала за толстым стволом, крепко беря подругу за локоть. Костик стоял теперь перед ними, загораживая банданой далекую беседку. Рядом, хихикая, топталась юная жертва поэтического гения.

— Светочка, — ворковал ухажер, — да плюньте, вы разве не слышите, это же не поэзия, это простите, говно без палки. Я груб. Я не могу иначе, когда некоторые позволяют себе. Я бы закрыл ваши нежные ушки. Законопатил их воском. Как Одиссей. Только чтоб ваша чудесная юная головка не засорялась. Вы знаете, как это вредно? Для души!

Он переждал аплодисменты, дергая плечами так, что и со спины было видно — презирает выступившего. И на минуту забыл о пассии, увлеченный собственными переживаниями.

— Вот еще! Один. Я уверен, деньги таким всюду дорогу! Всюду! Конечно. Если приехал на навороченном авто. То кому хлопают? Кому? Угадали!

На него зашикали и Костик оскорбленно умолк. Слегка утешился, снова вернувшись к ухаживаниям.

— Вы! — воскликнул сдавленно, отскочил на шаг и, дергая головой, всмотрелся в профиль спутницы, — вы! Есть такое слово, я не побоюсь. Лилея. И вы — свет. Имя ваше. Пойдемте отсюда, Свет-Светлана, пойдемте туда, где светит настоящее солнце, густит настоящая тень.

— А вы разве не будете петь? — разочарованно спросила новоявленная лилея, — вы записывались?

Костик громко фыркнул, подскакивая к ней вплотную. И отступил на шаг, ухватывая деву за талию. Но позади него камнем стояла Шанелька, и он наступив ей на ногу, резко повернулся, заранее принимая грозный вид, но не убирая руки с талии Светочки.

— А… — сказал Костик, уставясь на решительное лицо и прищуренные глаза, — эмм, эээ… Боже мой. Нелли. Я…

Светочка повернулась, выскальзывая из его рук, которые так и повисли в воздухе полукругом. Мелькая глазами по лицам — свирепо-обличающему Шанелькиному и растерянному Костика, спросила:

— Ой. Это жена ваша да? Здрасти.

— И где же Катерину потерял? — язвительно спросила Шанелька.

Костик гордо выпрямился. Надул щеки, прищурился. И промолчал.

— Не жена, — вполголоса решила Светочка-лилея, — я пойду, наверное, до свидания, Гром.

Костик нервно дернул голым худым плечом. Шанелька, под пение далекого солиста рассмеялась.

— Кто? Гром? Ой, божечки. Гром.

Костик схватил ее за руку, оглядываясь и дергая за собой.

— Пошли. Не хватало мне еще.

— Тебе? — еще громче и язвительнее изумилась Шанелька, выдергивая руку и отряхивая ее.

— Тише вы, — зашикали на них, поворачиваясь.

— Пойдем, — она шагнула в сторону сосен.

Крис быстро подошла, хватая ее локоть. Но Шанелька, сузив глаза, отняла руку.

— Криси, нормально. Я просто поговорю. Вернусь. Сюда.

— Обещаешь?

— Клянусь.

— Ну, конечно, — съязвил Костик, следуя за Шанелькой мимо Крис, — а как же! Богатенькая подружка. Столичная. Вот кто портит. Все портит. Всегда!

— Иди-иди! — Крис сжала кулаки, раздувая ноздри.

Ужасно хотелось Костика звездануть по бандане. И придушить ее хвостами. Но она обещала Шанельке не вмешиваться. И скандал им тут вовсе не нужен. Она проводила парочку свирепым взглядом и так же свирепо уставилась на трио певцов с бандурами, живописно усевшихся под сенью мраморных колонн.

На полянке, усыпанной плотной скользящей хвоей, Шанелька встала, с вызовом глядя на Костика.

— Ну? — сказали они одновременно.

Она хотела переспросить, что ну? Но промолчала, и Костик переспросил соло.

— Что ну? Преследуешь меня, да?

Мелькнула и улетела мысль, из тех, что похожи на косточки, уже обглоданные до блеска. Мы часто с ним одновременно начинали говорить, с одного слова, и — смеялись. Казалось — родственные души. Так почему же…

— Почему? — спросила она вслух, — я думала, ты правда, полюбил. Мучился. И я мучилась, но думала. Думала. Что ты.

Она сжала кулаки. Задышала мерно, чтоб себя успокоить. Чтоб сказать внятно, не сбиваясь в торопливые упреки и беспорядочно высказанные мысли, которых столько передумано.

— Бывает большая любовь. Я думала, у нас так. Но если не так, ну ладно, пусть Катерина любовь. Так бывает. Но вот ты, с какой-то малолеткой. Значит, такая у тебя новая любовь, да?

— Не твое дело, — огрызнулся Костик, — что ты вообще лезешь ко мне. А? а? Цепляешься. У тебя должна быть женская гордость! А ты!

Он презрительно оглядел черную майку с тонкими лямочками, цветные шортики в крупных смешных розанах по синему фону. Сжатые кулаки.

— Ты кинулась в омут! Я видел! Позор! Трясли вокруг тебя. Своими! А ты, подбоченясь! Я вообще сейчас только понял. И мне стыдно!

— Ты сам-то себя слышишь? — перебила его пораженная Шанелька, — блин, ты же взрослый мужик, ты что такое болтаешь сейчас? Хоть бы слова выбирал. Лезешь… мы с тобой любовь. У нас. Шесть, шесть! Лет! Вместе жили четыре года. И ты раньше не понимал, что я, если я вот такая? Издеваешься, да?

— Не понимал, — заупрямился Костик, — ты меня обманула! Обманывала. Всегда! Притворялась преданной женой. И сейчас у меня открылись глаза.

— Угу. Я варила тебе притворную жратву да? Притворялась, что стираю твои вещи. И пытаюсь выжить на те копейки, которые у нас… Тоже притворно. Ну-ну.

Костик обрадованно уставил в нее палец.

— Вот! Вот как заговорила! Тебе мало денег! Ты надеялась и рассчитывала. А когда не вышло!

— Тогда ты меня и бросил. Ушел к женщине с зарплатой, квартирой и машиной, — устало согласилась Шанелька, — знаешь, Костя, я теперь понимаю тоже. Ты ребенок. Но не тот, что говорят, ах, деточка, миленький такой. А злой, капризный, избалованный инфантил. И такое счастье, что ты ушел, и я смогу от тебя вылечиться. Уже начала. Очень хорошо, что увидела тебя сегодня. С этой Светочкой. Костя Гром. Насмешил. Теперь мне будет легче. Я пошла.

— Куда? — удивился Костик в напряженную спину, — я не понял! Сама сказала, шесть лет. Шесть лет жизни я, значит, выбросил коту под хвост! Ты их вычеркиваешь?

— Да.

Но он снова догнал ее на границе света и тени, снова попытался схватить за руку.

— Я требую! Я требую внимания. К моему таланту! Моему гению! Ты обещала мне некоторые публикации в прессе. И не сдержала.

Шанелька снова с ошеломлением уставилась в искренне возмущенное лицо. Интересно, он врал ей раньше, про то, что интеллигентно — продолжать отношения. Или врет сейчас, стараясь больнее ударить. Уверяя, она нужна ему до сих пор лишь как реклама, клок с паршивой овцы.

— Во-первых, это публикации в городской газете. Нафига тебе местная газетка, если ты уехал. А во-вторых, ты не ответил, где же твоя Катерина? Что она скажет, если узнает, что ты меня тут, хватаешь? А позади какая-то лилея тебя ждет, в два раза моложе твоей новой жены.

Костик отдернул руку, будто от горячего. С подозрением осмотрел негодующее лицо Шанельки.

— Я не понял. Ты что, собралась ей сообщить? Про меня? Про мои…

— Про твои, да. Так это все тайна, выходит? Что ты у меня в квартире торчал и потом как на работу являлся, требуя, чтоб жить. А к ней ездить. Она не знает этого? О Господи!

— Ах, так! Ну, тогда… — он на секунду задумался и торжествующе выпятил тощую грудь, — если ты… тогда весь интернет увидит фотки. Да-да. Те, что ты мне присылала. Практически порнуху.

В глазах у Шанельки плыли белые пятна, такие — ослепительные. Мешали. Врезались в веки изнутри, и будто рвали кожу. Не давая закрыть глаза и исчезнуть.

— Это были личные письма, — хрипло сказала она, — ты ведь сам. Ты просил. Личные.

— А ты мне угрожаешь! А я тогда тебе! Я не позволю!

— Ну, ты геро-ой…

Она шагнула назад, задыхаясь и следя, чтоб не упасть, не покачнуться, не споткнуться об корень.

— Ты не смей… — начал снова Костик.

Шанелька поняла, ее сейчас вырвет. Стошнит прямо под ноги, на плотные блестящие сосновые иголки. Или нужно закричать, швыряя в него матерные слова.

— Если посмеешь, я напишу заявление. В милицию. Тебя посадят за шантаж. Ты понял?

Она бережно повернулась, по-прежнему больше всего на свете боясь упасть. И попала прямо в руки Крис, которая появилась откуда-то из теней, а вокруг стало шумно и как-то блестяще, разорвано, и голоса, смех. Так много всего, что ей стало жутко, будто она голая, уже, на глазах у всех, и все смеются.

— Вот! — прокаркал за спиной Костик, — вот оно! Они! Конечно! Толпа. Какая ты, такие и они вот!

— Заткнись, Череп, — сказала Крис, крепко держа Шанельку за плечи, — и не смей никогда близко даже.

— Сейчас, — извинительно сказала Шанелька, — сейчас. Да, все уже. Я сама.

Вокруг топтались, ей показалось, десяток каких-то парней, все не старше Светочки, все блестели улыбками, и один почему-то держал над головой их синего орла. У всех были загорелые коленки и плечи. Лохматые и стриженые головы. Кивали ей, улыбаясь. Махали руками, забирая ее отсюда. От Костика с его угрозами и наскоками. И Шанелька, растянув губы в ответной улыбке, повернулась к возмущенному клекотанию.

— Да, Костя. Какие они. Такая и я. А ты, старый козел, извини, упругость потерял. И морщины эти. Фу.

На твердой круглой гальке, когда четверо, нет, пятеро парней убежали в воду, оря всякую ерунду и вздымая фонтаны брызг, она повалилась навзничь, раскинула руки, касаясь пальцами смирного орла на уголке расстеленного покрывала.

— Криси… Ты мой спаситель. Ты откуда этот жеребятник насобирала? Так вовремя.

— Сами насобирались. Они твою синюю птицу от кота спасли. Я тебя жду и вдруг смотрю — носят! Орла. Я к ним. Так и познакомились. Кота, кстати, зовут Алибек. Почему-то.

— Алибек уходит в горы, — машинально процитировала Шанелька название старой книги, — нет, там Алитет. А их как зовут?

— Мальчики, — Крис пожала смуглыми плечами, — они представились, но разве ж запомнишь. Жорик там есть, а еще Эдик. Разумеется, Сережа. Что ни рожа, то Сирожа. Как без него. Дальше не помню.

— Хор мальчиков? Эдиков? — предположила Шанель, глядя в ослепительное небо.

— Брр, нет! Сборы пловцов, в другом корпусе. Первый курс института физкультуры.

— О щасте. У них нет гитар!

Крис повалилась рядом и захохотала так, что с гальки взлетела толстая чайка, суматошно хлопая крыльями.

— Ну как ты его! Упругость потерял. Ты хоть сама поняла, что ляпнула? Он аж позеленел весь.

— Я про мышцы, — удивилась Шанелька, — они же рядом скакали, такие молодые все. Я ж еще про морщины. Стой. Думаешь, он подумал…

— Еще бы! А то я не помню, как Череп свою сексуальность впереди себя носит. Как, пардон, эрекцию, которая в штанах не помещается. Конечно, при слове упругость он сразу и потерял дар речи.

— Дар упругости. Криси, и почему я не казнюсь, как ото раньше?

— Видно, совсем он тебя достал. Расскажешь?

— Ох. Потом. Ты мне лучше еще раз. Про Алибека. И спасение орла отрядом Эдиков.

Эдики дико плескались в сверкающей воде, уже чуть окрашенной желтым послеполуденным солнцем. А Крис болтала, незаметно присматриваясь к спокойному лицу подруги. Нехорошо спокойному.

— Так, — сказала, прерывая себя на полуслове, — ты в истерике сегодня не будешь биться? И топиться не пойдешь? Шуточки шутками, но я же знаю, ты же не колода бесчувственная. Реакция еще впереди.

— Не пойду, — ватно ответила Шанелька, — обещаю. У меня язык заплетается. Я поспала бы.

— А жратки?

Шанелька закрыла глаза и помотала головой, перекатывая ее по гальке.

— Не могу. Никаких нет сил.

— Вампир — он и есть вампир, — проворчала Крис, — а самое обидное, Нелечкин, что ты его сегодня отлично накормила. Сейчас ходит там павлином, перед своей Светочкой, будто шампанского бахнул. И не будет тебе покоя, пока совсем не отклеишься.

— Погодь. Даже если мы судиться будем. Или подеремся?..

— Да. Любые с ним контакты его кормят, а тебя высасывают. Имей это в виду и отдохни, и потом ка-ак подкормись каким эдиком. Или жориком с сирожей. От них не убудет, вон прыгают, лоси подводные.

Шанелька не отвечала, с благодарностью закрывая глаза и лежа тихо-тихо. Настолько слабая, что не могла даже думать. Даже обижаться или переживать, и радоваться эдикам, а еще тому, что по нечаянности отбрила Костика, наступив на любимую мозоль. Не мозоль, сказала бы остроязыкая Крис, а, гм, понимаешь, да, на что. Успею, все успею после, думала расплывчато, сама расплываясь, растекаясь и разлетаясь под легкими порывами теплого ветерка, успею упасть в стыд и горестное изумление, успею испытать бешенство, успею сделать назло и сделать просто так. Жизнь подождет. Можно вообще ее отодвинуть. На потом. Или насовсем.

Но — роза.

Эта мысль была четкой, ясно очерченной, как очерчены в электрическом свете черные лепестки, мерцающие пыльцой, сказочно золотистой, будто кто-то пришел и осторожно напудрил нежные плоскости. Одна ясная мысль среди зыбких колеблющихся теней. Я не показала Крис самую лучшую розу. Значит, нельзя отодвигать жизнь насовсем. Или надолго.

Глава 19

Вечером в корпусе было ожидаемо шумно и истерически весело. Гремела музыка из актового зала, Шанелька отметила, пробираясь со штативом и фотокамерой мимо гитаристов, бандуристов и всяких дудочников, очень неплохая, какой-то неформальный заводной рок-н-ролл. В холлах на диванчиках витийствовали мужчины, то лысые, то бородатые, крепко в возрасте и крепко навеселе, окруженные девами и юношами, опять же с инструментами. Двери в сторону парка без перерыва крутились, сверкая стеклянными плоскостями.

И там, в почти уже черной бархатной темноте, просвеченной огнями фонарей и яркими окнами, орали и шумели гости.

Где-то я такое же точно… слышала и видела…

Так думала Шанелька, идя вместе с Крис в темноту, на дальние пятна цветного света за ветками.

Да, литературная тусовка — ничем не отличалась, разве что вместо гитар и дудок посетители таскали с собой самоизданные книжки и выхватывали из карманов молескины — увековечить гениальное, пока не исчезло из памяти.

— Ой! Я еще вспомнила!

Они шли совсем одни, по узкой витой дорожке, звук шагов улетал под черные, резко пахнущие хвоей сосны — парк оказался слишком большим для народного веселья, оно осталось там, у входа в освещенный корпус.

— Когда я приезжала. Вечером, вот точно так же, и мы стояли на балконе, в номере своем. А внизу какой-то издатель устроил нам цирк. Он сначала кричал. Стоя. Потом бегал по клумбам. Потом ходил на четвереньках и пытался так двери преодолеть. Головой бился. Не вышло, и он остался снаружи. Стал кидать телефон, в нас. Не докинул и тот улетел в опунции. А издатель вытащил бумажник и стал оббрасываться купюрами. Обсыпаться, в общем. Я не сразу поняла, мы смотрели сверху, а девочки стали смеяться, мол, да кивни ты ему. Крис, это он мне, оказывается, деньги кидал. Манил. Я там самая была лохматая, он с косых глаз только башку блондинистую и разглядел. Пытался меня закадрить.

— Вишь, какая востребованная, товарищ библиотэкарь. Умчалась бы с богатым издателем на авто, вся обсыпанная деньгами. А ты — книжки, книжки.

— Тьфу на него, еще с четверенек поднимать. Утром сказали, он из номера телевизор выкинул, с балкона.

— Хороший поступок. Все телевизоры всегда нужно выкидывать. С балконов. А что же телефон?

— Так и лежал до утра. Никто за ним в колючки не полез, так что товарищ издатель утром, похмельный, лазил там, кололся и угнетался. Потом винился перед администрацией. За поведение.

— Какая насыщенная культурная жизнь.

— Угу. У библиотекарей. Мы пришли.

Сверху, с дорожки, поляна розария казалась чистым волшебством. Кусты мягко сияли от спрятанных в траве фонариков, сверкали на лепестках капли, отражая свет других, тех, что гирляндами висели в ветках деревьев. Издалека невнятно шумела музыка, слышались крики. А за листвой, где белела балюстрада с пузатыми столбиками, мерно накатывало море, гремело галькой. И стоя перед кустом, усыпанным черными, в золотой патине, крупными цветками, Шанелька думала, нажимая кнопочку уже послушной ей фотокамеры, когда-то вместо фонариков тут чадили факелы, рвали пламя вечерним бризом. А еще раньше — просто костры на берегу. Еще раньше — только звезды. Нас не было, а море было. Мы умрем, оно останется. Такие несложные, такие истинные мысли, они приобретают вес там, где вечность просто существует. Вот всегда так. Стоит морю мерно заговорить, и Шанелька думает о таком. О высоком. И это успокаивает. Бандана Костика уволакивается в далекую даль, становится крошечной, на маленькой голове, посаженной на маленькую фигурку. Да, больно. И грустно. И всяко плохо. Но море мерно говорит о других размерах, других шкалах и единицах, ставя этим все на свои места. Здорово, что они тут с Крис, и молчат, а не слушают ухаживаний, во время которых все вокруг, все вечное — небо в звездах, мерное море, молчаливые горы — все лишь инструмент для завлечения. Ходить, помахивая рукой, указывать на созвездия, декламировать стихи. Пока барышня внимает, раскрывши рот.

— И чего ты хихикаешь? — вполголоса спросила Крис, касаясь пальцами темных лепестков.

— Гром. Вспомнила что-то. Костя Гром.

— Фу на него. Гони отсюда.

— Уже. А давай еще утром придем? Без фонарей посмотреть.

— Да.

Укладываясь, под нескончаемый шум и шаги в коридорах, Шанелька подняла голову, проверяя орла, он смирно сидел в углу, под окном, так же, как в бывшем родном отельчике с фламинго и цаплями.

— Привязывать завтра снова.

— Сирожи помогут, — зевнула Крис, — и Жорики, сказали, всей толпой придут, провожаться. Спи, нам рано вставать.

Шанельке стало сонно и весело. Мальчишки не дали им скучать, валялись рядом на пляже, бегали с ними купаться, от пуза нафотались с орлом, надавав своих адресов в контакте, а после пришли девочки, пловчихи. И тут Шанелька немного поняла повышенный интерес юных аполлонов к постороннему женскому полу, девочки походили на мальчиков, как близнецы, по случайности натянувшие на мускулистую грудь купальные лифчики. С такими же плечами вразворот и с мощными крепкими бедрами. Но оказались девчонки милыми и веселыми, так что остаток дня, как и предрекала Крис, помог Шанельке успешно восстановить подорванный Костиком энергетический баланс. Это даже лучше, думала усталая Шанелька, проваливаясь в сон, чем крутить флирт с Димочкой Фуриозо, переживая — посмотрит или нет, позвонит или погулялся-забыл. Но все равно, устала. Уже хочется туда, на западное побережье, где мало людей, где скалы. И можно бродить, лежать, смотреть на брызги, молчать. Потом медленно возвращаться обратно. Спать.

Сон плавно входил в голову, будто ее голова — море. И он заходит, медленно, постепенно, чтоб окунуться в нее. С головой. В голову — с головой.

Еще там, на скалах, есть тайные тропинки, неровные каменные ступени, к лазурной воде. Каждый следующий шаг превращает тебя в нечто другое, и к прозрачной лазури спускается уже не Шанель, загорелая, с белыми от солнца прядями по плечам. И не нога трогает воду. А — опустилась, вильнула хвостом, уплывая. Чтоб после вернуться, тронуть мокрый камень, выбираясь. И пойти наверх, с каждым осторожным шагом превращаясь обратно в себя.

Это пришла еще одна сказка. Моя. Ее надо написать.

Где же мой молескин, пошутила во сне Шанелька, и, улыбаясь, заснула совсем.

Утром шумная деловитая Лерочка лично проводила столичных журналисток, толкаясь в небольшой толпе Эдиков и Сирожей, по складам продиктовала свой телефон, заглядывая через плечо Крис — удостовериться, что записан правильно. И дамы, с головами, полными криков и смеха, помахали пловцам и рванули дальше, неся на крыше машинки синего орла с простертыми крыльями. Лерочка же и раскрыла загадку гаишников, ведающих о маршруте синей птицы. Это все Ирина, оказывается, она включила их в списки автомобилей большого квеста, как аккредитованных журналистов, и каждый власть исполняющий от Феодосии до Черноморского был в курсе о негабаритном грузе на крыше машины.

— Крым — большая деревня, — констатировала Шанелька, по своей привычке стараясь усесться с подобранными на сиденье ногами, — вроде бы столько места, а кругом знакомые рожи. Пардон, лица. Не удивлюсь, если по пути еще всех по пять раз повстречаем. И на яйле будем раскланиваться, как на бульваре во время вечернего променада. Здрасс, дорогой Н, как ваше здоровье? А как ваша Н-сса поживает. А Н-сята и Н-севичи?

— Все же на яйлу? — уточнила Крис, — неймется тебе.

— Ну, Криси…

Шанелька тревожно посмотрела на смуглый профиль под глянцевой темной челкой. Просить настойчиво не решалась, Крис и так за рулем, и отдых у них получается какой-то чрезмерно активный. Это ей после отпуска сидеть в тишине библиотеки, попивая чаек, когда захочется. А Крис кинется в свои совещания и рассмотрения, будет там общаться с кучей не всегда приятного народа, с утра и частенько до позднего вечера. И конечно, ей тоже хочется, как мечталось вечером самой Шанельке — на скалы, лениться и молчать.

— Ладно, — Крис посмотрела на часы, соображая, — будешь штурманить. Нам надо к Перевальному, я верно поняла? Это дорога от Ялты на Симферополь. Ну, тогда оттуда через Симф поедем. Или вернемся на побережье, прихватим еще кусок южнобережных красот. Поглядим, как сложится.

— Спасибо-преспасибо!

И, улыбаясь, Шанелька, тут же встревожилась: как они полезут на яйлу с орлом на закорках, где оставят машину, и главное, что она там с орлом станет делать.

А потом они ехали и ехали, коротая время за болтовней и смехом. Успели перемыть кости мальчишкам, которые их провожали, обсудить новые туфли Крис и свежепошитые брючки Шанельки, внезапно поспорили о переводах Вирджинии Вулф, снова болтали о тряпках и краске для волос, смеялись, вспоминая Колю Семейника, Просто-Петю и прочих «самцов». И Крис потребовала от подруги, чтоб та завела таки молескин, и внесла туда всех «перебранных» за время поездки, чтоб после нащелкать этим блокнотом по носу Костика Черепа, ой простити, Грома…

Море осталось за спиной и внизу, машинка тянула вверх по шумной трассе, полной легковушек и ревущих грузовиков, автобусов и мотоциклов. И вот по правую сторону горы отступили, расстилая перед собой зеленую долину. А на обочине возник белый указатель рядом с мрачной жестянкой автобусной остановки. Тут они свернули в долину и, проехав мимо коров с телятами и лошадей с жеребятами, что паслись в высоких травах, остановились перед ярким большим щитом с картой и указателями.

— Вот, — показала пальцем Шанелька, — если прямо, там кемпинг, стоянка, и дальше подъем к пещерам. Орла мы в пещеры, пожалуй, не поведем. Но тут можно оставить машину. Или спросить, насчет как проехать другой дорогой. Чтоб не тащить. Три часа на горбу.

Они вместе оглянулись на птицу, которая от сказанных слов, казалось, увеличилась в объеме и потяжелела.

— Ладно, — покладисто согласилась Крис, усаживаясь в машину, — поехали на стоянку.

Шанелька, подозрительно глядя на подругу, уселась тоже. Ну да, они с Крис мудро никогда не ругались, вовремя отступая в спорах, когда точки зрения расходились кардинально. Но все равно высказывали их. А сейчас… С другой стороны, спасибо Криси, что не ворчит и не вздыхает.

Она снова задумалась, пытаясь сообразить, чего с птицей делать там, наверху. И вдруг подалась вперед, опираясь рукой на панель бардачка.

— Так. Это там еще кто? Ну, что за совпадения, а? Мистика какая-то!

Впереди, у ограды стоянки торчал вишневый жигуль, разрисованный картинками и надписями. А рядом, нагнувшись к распахнутому багажнику, маячила такая уже знакомая мужская фигура. В шортах цвета хаки и в черной майке.

Шанелька вцепилась в локоть Крис, машина дернулась.

— Стой! Не надо туда.

Крис затормозила. Секунду обе сидели молча, Шанелька смотрела через стекло на Диму, а Крис сбоку осторожно смотрела на нее.

— Потрясающе, — начала Шанелька, пожимая плечами и поворачиваясь к подруге, — нет, это реально какая-то уже сказка… Так. А ты чего смотришь? На меня.

— Смотрю вот, — пожала плечами Крис и отвернулась, старательно глядя через стекло на Диму, — уже не смотрю, — доложила.

— Криси. Ну? Говори, давай. Я же вижу. Это ты, да?

— Ну. Ну, я. Да. А что?

И в ответ на молчание объяснила:

— Я просто позвонила Ирине, сказать спасибо. Когда ты в сортир бегала. На выезде на трассу. Ну и. Спросила, в-общем, про Диму Валеева, где чего. Сказала, что мы к обеду будем у Перевального, где подъем на яйлу.

— Черт и черт! Ты, значит, попросила ее, чтоб она попросила его, чтоб он. Сюда. Еще, небось, сказала, что некая Нелли жаждет узреть великого мачо Диму Фуриозо! Фу ты.

— Ну, я не так сказала, — защитилась Крис, — но в целом, да. Нель, я не понимаю, ты чего завелась? Лето, свобода. Ты не имеешь права передать привет мужчине, с которым уже дважды переспала, за неполную неделю?

— Нет! Потому что он решит, что я навязалась. И вообще у него там олечки всякие. А тут я. Предпенсионного. Не хочу об этом. Есть тут другая дорога?

— Нету, — немного мстительно объявила Крис, — и нефиг в голову к нему залезать, он подумает, видите ли… Откуда ты знаешь, что он подумает! Не нужно самокопаний. Чай, не Кафка.

— О Господи, — Шанелька взялась за виски, раздраженно откинула за спину длинные волосы, — а я еще, ой мистика, ой сказка… со всех сторон я получаюсь дура!

— Нелечкин, ну перестань. Я не хотела, правда. К слову пришлось. По вдохновению. Просто говорила с Ириной, ну не ему же я звонила! Тем более, телефона его мы так и не знаем.

— И отлично, — мрачно пробурчала Шанелька.

Они еще немного посидели, слушая яростный скрежет цикад и нежное пение жаворонков. Но тут Шанелька подумала о том, что сейчас Дима вылезет из своего багажника и конечно, увидит, как они тут орлом маячат и не решаются подъехать ближе. Как две дуры, усмехнулась.

— Ладно, поехали уже.

Синяя машинка встала рядом с вишневой. Дима, разгибаясь и держа в руках пластиковую канистру, улыбнулся, щуря узкие глаза, сверкнули поднятые на лоб очки-капли.

— Здравствуйте! Я уже волноваться начал. Ирина сказала, к обеду должны подъехать.

Крис весело поздоровалась, вылезая из машины и выразительно посмотрев на подругу. А Шанелька сидела, мрачно глядя в сторону. Вдруг проплыла в голове мысль, такая ярким белым днем неудобная. Я с ним спала. С этим вот, в майке. Мы были голые.

Она встряхнула головой и тоже выбралась из машины. Кивнула и стала отвязывать нейлоновую веревку с лапы орла, которая мертво вцепилась в деревянную подставочку.

Дима о чем-то вполголоса говорил с Крис, смеялся. Потом подошел, сказал за спиной:

— Не надо. Наверное. Пока не надо.

— А где же Оля? — внезапно спросила Шанелька и замолчала, тяжело краснея и сильно желая надавать себе по губам.

— Они с Петькой попросились в пещеры. Ни разу не были, а я так расписал. Меня бросили тут, вас ждать. А вы были в Красной пещере?

— Я? — Шанелька поняла, он обратился не на «вы», а сразу к обеим, а ей показалось. Несмотря на то, что дважды уже занимались сексом. Тьфу ты. Как все наперекосяк.

— Не были. Я. Не была. И Крис кажется, тоже.

— Жалко, времени нет. Ребята через час уже вернутся и пора ехать. Птица лучше пусть у вас. А мы следом.

Он посмотрел на большие черные часы.

— Как раз успеваем к общему сбору. Это за Черноморским. Хотели сперва на Атлеше, это рядом с Оленевкой, но там сейчас толпа, машин полно. Ты была на Атлеше?

— Была, — кивнула Шанелька, и наконец, повернулась, осмысливая сказанное, — как это следом? С птицей? Почему?

— Ирина не сказала? — удивился Дима, поправляя на лбу очки, — вот же… Ваш орел теперь талисман квеста. Сегодня раздадут последнее задание. Завтра с утра рванем, потом подведение итогов, торжества всякие. Так что сегодня к вечеру мы его должны доставить. Я как капитан команды победителей прошлого сезона. Там телевизионщики снова. К шести ждут. А нам еще часа три добираться.

— Опа, — проговорила за спиной Димы Крис.

— Нет, — сказала Шанелька и снова принялась дергать веревку, — не дам. Мы его сюда везли. Там скала. На самом верху. Туда. Криси, помоги, тут узел.

В молчании она дергала жесткие петли, а в глазах закипали слезы. Значит, Димочка-мачо примчался даже и не к ней. А за птицей. Победитель, етит твою. Чтоб покрасоваться перед камерами. А ее выставили таки полной дурочкой, а перед тем она себя — полной. Теперь дважды дура, и трижды.

— Ты хочешь его там оставить? — удивился Дима, — там ветры, знаешь какие? Да его сорвет тут же. Кинет вниз, и кранты чучелу. Расшибет о камни.

— Он не чучело! — отвязанный орел качнулся и упал, осеняя Шанельку жесткими крылами.

Дима подскочил, хватая его подмышки.

— Отдай! — Шанелька сжала кулаки.

Крис отступила и вдруг совершенно неприлично расхохоталась, сгибаясь и роняя в траву очки. Нашаривая их рукой, выпрямилась, косо усадила на переносицу и махнула рукой, заикаясь:

— Из-вини. Ой. Простите. Это нервное. Паниковский, бросьте птицу! Нелька, да успокойся ты. Дима, уйди, не видишь, получишь сейчас. Орлом по лицу.

Дима усадил орла в густую траву и подошел к пылающей Шанельке, схватил в ладони сжатые кулаки.

— Так. Ну, если так вот, я понял. Короче. Орел поедет со мной. А мы все вместе — на яйлу. Я там был, знаю автомобильную дорогу. Придется пройтись, поверху. Но там удобно, плоско и тропы хорошие. Так что у скалы будем быстро. Орла я тебе донесу.

У него были теплые, сухие и сильные пальцы. Кулаки Шанельки помещались в согнутых ладонях почти целиком. Она подняла суровое лицо к его лицу, с широкой улыбкой и прищуренными монгольскими глазами.

Наверное, он смеется надо мной, мелькнула мысль. И не доставила огорчения, а даже напротив, от нее стало спокойно. Будто он отец, а она его дочка. И смех этот — от любви.

— Правда? — уточнила она, не отнимая рук, — донесешь?

Была готова к тому, что он пожмет плечами, снова рассмеется, мол, ну что с тобой, глупенькой, сделаешь. Но Дима перестал улыбаться, стал совершенно серьезным, без тайного веселья и без иронии. Кивнул, глядя в глаза.

— Да.

И больше ничего не сказал. Отпустил ее руки и снова подхватил многострадального синего орла, шагнул к своей машине.

— У меня в багажнике рамка, надо навинтить. Поможете? Привяжем покрепче, что ветром не снесло. Ребятам я позвоню, когда выйдут из пещеры, пусть пока гуляют. Василич где-то близко на трассе, он их заберет.

А как же Олечка, хотела снова спросить Шанелька, но не время сейчас было для таких вопросов, и она просто снова кивнула.

— А как же телевидение? — озаботилась Крис, — и задание? Мы ведь не успеем, и тогда что? Вы пролетаете? Мимо игры?

Дима беззаботно кивнул, устанавливая на крыше легкие планки багажника.

— Из-за орла, — упавшим голосом сказала Шанелька, — из-за моих вот глупостей.

Дима наконец засмеялся. Хорошим легким смехом уверенного человека. Поднял птицу и осторожно водрузил ее на багажник.

— Игры — они каждое лето. А такая Шанель — всего один раз. Девушка с птицей.

— Дима, ну какая я девушка! У меня сыну восемнадцать лет, — ответила Шанелька, поспешно, пока не пришел соблазн соврать, легонечко, чуть-чуть, лет на пять. Или семь. А лучше на десять.

— А моей Эльке — двадцать, — похвастался Дима, — я тебя все равно переплюнул, зеленая еще, с дядями соревноваться.

— А мое будет самое маленькое и самое потому всеми любименькое! — вступила Крис, — поехали уже, аксакалы, хватит бородами меряться. Яйла ждет!

Глава 20

Ветер кидался навстречу, растекаясь по стеклу, которое не зря называлось ветровым. И его было видно. Он приносил мелкие травинки, пух одуванчиков, вернее, такие же прозрачные зонтички, но больше раза в три, мелькнут, ударяясь, и стремительно скатываются назад, исчезая. И от этой мелкой веселой мельтешни понималось, ветер — сильный, хотя в боковые окна врывается ласково и тепло, вздымая невидимыми пальцами Шанелькины волосы и ероша короткую стрижку над черными очками Димы.

Шанелька, стесненно смеясь, забирала пряди пальцами, а они вытрепывались, щекотали шею, кидались в глаза и в рот. Пальцев не хватало.

— Отпусти, — сказал Дима, переключая скорость на подъеме, и засмеялся.

Она послушно отпустила волосы и снова растопырила пальцы, ловя, — прядки взметнулись над головой, совсем перепутываясь.

— Потом не расчешу.

Он не ответил, внимательно глядя вперед и прислушиваясь к рокоту двигателя.

Шанелька слегка нахмурилась, прижимая волосы к скулам. И снова рассердилась на себя, вспоминая справедливое высказывание Крис, насчет нефиг самокопаться. Вот любит она чересчур углубляться в чужие головы, прикидывая, а что подумал сейчас и что подумает после. И это мешает.

Ей сейчас вообще почти все мешало. И это мешало тоже. Сердило. Так хорошо едем, понимала Шанелька, мысленно отлетая на расстояние и видя кадром из фильма: две машины, вишневая, с крепко привязанным к багажнику орлом, в ней двое — мужчина и женщина, красивые и загорелые. А следом — синий автомобильчик, в нем Крис, смуглый локоть лежит на опущенном стекле, мерцают солнечными бликами черные очки. И плавный подъем с просторными изгибами светлой дороги, такой — восхитительный подъем, в обе стороны расходящийся огромными крыльями степи, проросшей цветным мехом трав. От нежно-розового, через яркую зелень, к размытым сизым оттенкам. Так писал свои акварели Волошин. Уходил на холмы, которые снизу подпирали скалы, сглаженные временем, тоже цветные, плавно меняющие оттенки. И останавливался, глядя вокруг.

— О чем думаешь? — Дима глянул искоса и снова улыбнулся, возвращая внимание дороге.

Вот, и это мешает тоже. Говорить ли ему — о чем? Или по своей женской привычке соврать, чтоб не видеть недоумевающего лица или не услышать, как с умным видом ляпнет невпопад, после слов, ах, Волошин, ну да, ну да… Сколько раз уже она слышала такое, пока не приучилась мгновенно вместо реально подуманного вытаскивать на язык другое — попроще, попривычнее. И говорить его тем упрощенным, слегка детским языком, который больше соответствует внешности. Миленькая блондинка с загорелым личиком.

… А еще позади едет Криси, получается, Шанелька бросила ее одну. Правда Крис вообще порывалась остаться, внизу, и может быть, тоже отправиться в пещеры. Но Шанелька ее не отпустила. Столько хлопот вокруг синего орла, и теперь они с Димой, как сосватанные, отправятся к небу, а Крис останется внизу? Так что, уговорила ехать. И теперь мается, а вдруг Крис там скучно. И вообще, они как бы пара, а она там — одна. А еще Дима отходил позвонить, подальше, чтоб не слышали разговора, и Шанельке стало неловко, она с повышенным вниманием смотрела по сторонам, пока он там негромко что-то спрашивал и объяснял, делая еще и еще шаг от них. Не иначе докладывал своей Олечке, куда собрался…

— Не хочешь сказать?

— Что? — она поняла, что забыла о вопросе. Вот снова, получается, сглупила, а он ждет. И вообще с ним неловко, непонятно, как уложить руки и как поставить ноги, а шорты такие — короткие совсем, когда сидишь, края врезаются в бедра, некрасиво и хочется руками прикрыться, но начнешь прикрываться, поймет и получится ерунда. Снова.

— О Максе Волошине, — устав от кружения мыслей, честно ответила Шанелька, махнув рукой, напряжется ли Дима, или попытается беседу поддержать, — о его акварелях, у нас книга дома лежит, большая, издана хорошо, добротно. И в ней все репродукции кирпичных и розоватых оттенков. Я листала и думала, наверное, он выходил в степь всегда на закате, краски такие. Но подписи, например «Утро…» не помню дальше, или — про полдень. Потом оказалось, когда мы ездили, и я увидела подлинники акварелей, это полиграфия в книжке страдает, не те типографские краски, и диапозитивы, видимо, не выдержаны в нужных тонах. А в жизни его картины такие же, как настоящая степь. Живая. Будто шел, устал и устроился отдохнуть, там и заснул. Потом проснулся и — увидел. Совершенно чистыми глазами, без тусклых мыслей. Оно такое нежное и яркое. Вот оно, мы в него едем, в это яркое.

Она замолчала, на взлете интонации, потому что если отвечать честно, то подумала она еще о многом. Мысль о несоответствии красок привела за собой воспоминание о полуслепом художнике, который писал мощно и грубо, а после вылечился и был потрясен, что картины, принесшие ему славу — совершенно не то, что видели его внутренние глаза. Ну и еще она успела подумать, вдруг надо мимоходом деликатно пояснить Димочке Фуриозо, кто такой Макс Волошин. Или же наоборот, приготовиться к сюрпризу, как начнет сейчас он сыпать терминами и именами… эдак свысока.

— Ты умная. Очень. Я знаю, что в Коктебеле есть музей Волошина, я там был и видел картины, да. Больше ничего я о нем не знаю. Теперь захотел еще посмотреть, чтоб с твоими словами.

— Умных не любят.

Дима хмыкнул. Жигуль вырвался на плоскость, и Шанелька подалась вперед, жадно глядя на океан воздуха и света, на волны, которые ветер катил по бесконечным цветным травам.

— Это тебе мама сказала?

— Что? А… Нет, ну почти. Мой сотрудник. А она согласилась. Слушай, как тут! Тут надо кричать. Во весь голос.

— А хочешь?

Она посмотрела на его профиль, на короткий нос, такой — или смешной, или трогательный, если влюбиться.

— Нет пока. Я пока смотрю, можно?

— Дарю. Тогда покричим на краю, да? Когда птицу отправим.

Она хотела спросить, как это отправим, куда? Но снова испугалась, вдруг он ответит что-то не то, и просто кивнула, больно дыша ветром, который бросал в нее запахи трав, цветов и неба.

Позади ехала Крис, синяя машинка была видна в длинном зеркале.

— Умные бывают скучные. Зануды, — заговорил снова Дима, — а ты интересная. Не тыкаешь непонятными словами, и так странно говоришь. Будто живешь в сказке. Или рассказываешь сказку. Ну, я не знаю, как сказать. Интересно, в общем, ждать, что ты скажешь. Или сделаешь. Вот орел этот.

— То есть, я, как романтические дурочки, которых показывают в фильмах? Те, что бегают босиком под дождем, декламируют стихи, и танцуют с волками. Я стихов не запоминаю, хотя очень их люблю. А волков боюсь. И босиком, когда дождь, ну, мало приятно, по грязи в городе, или даже не в городе.

— Вот снова ты это сделала!

— Что?

— Говоришь и мне интересно.

— Ты мне просто льстишь. Понравилось возить орла, теперь врешь, чтоб возить подольше!

Они засмеялись вместе. И Шанельке, наконец, перестали мешать всякие придуманные ею самой досадные мелочи. Вокруг узкой дороги кидались в стороны травы, будто хотели улететь с ветром. А из них взлетали темные птицы, маленькие, наверное, жаворонки, удалялись вверх, становясь серебристо-серыми, а после почти исчезая. Меняли себя на песенку, она оставалась.

— Ты не романтическая дурочка. Я думаю, ты как раз романтическая умница. Это здорово.

— Еще я очень здорово тушу капусту и жарю картошку со шкварками. Романтично?

— Офигеть! Да ты совершенное существо!

— Смейся, смейся.

— Я совершенно серьезно.

Он и правда, перестал даже улыбаться, а дорога становилась все уже и, наконец, потерялась в траве, показывая две примятые слабо видимые колеи. Мотор замолчал. И песенки птиц стали звонкими, как стеклянные колокольчики на ветру.

— Отсюда пешком, — Дима сидел, положив руки на руль.

Рядом затормозила машина, хлопнула дверцей, выпуская Крис. Темные короткие волосы взметнулись, Крис так же, как Шанелька, прихлопнула их ладонями. Дима тоже выбрался из машины, заговорил, отвечая и показывая на просторную степь, полную цветов. Синий цикорий, пурпурный шалфей, желтый крестовник, белые шары, похожие на большие одуванчики.

Если ты так совершенно серьезно, думала Шанелька, глядя на двоих через ветровое стекло, то, как же Олечка, а еще — жена с дочкой. И злосчастный номер телефона, который ты никак не возьмешь, видимо, не очень и хочешь. А с другой стороны, ляпнул и ляпнул, обычный шуточный комплимент, сколько их ты слышала за свою взрослую жизнь Нель-Шанель. Поздравь себя еще с одним.

Тень закрыла от нее солнце. Черная майка за окном потянулась, вылезая из пояса шортов, открылся загорелый живот. Я с ним спала, снова подумала Шанелька. Тряхнула головой, прогоняя мысли. Спала и спала. Говорила уже. И что это чисто-просто летний, ни к чему не обязывающий секс, тоже говорила.

Она вылезла, щурясь и улыбаясь. Дима стоял, облапив орла. Повернулся, следя, чтоб не задеть девочек крыльями.

— Вон тропинка, сбоку. По ней минут двадцать нам идти, если нормальным шагом. Выйдем как раз над скалой. Ну что? Двинули?

И будешь ты, Шанель, дура дурой, минут через двадцать, подумала Шанелька и кивнула, вешая на плечо кофр с фотокамерой.

Через четверть часа, на время которых она забыла свои метания, так вокруг было воздушно и солнечно, они подошли к просторному краю равнины, откуда вниз уходил пологий, но очень длинный каменистый склон, редко утыканный торчащими скалами.

— Смотри, Криси, вон там мы были! Стоянка, видишь? Какая красота!

— Да.

Крис улыбалась, глядя вниз, на зеленую чашу долины, на крошечные постройки и проселки, белую тропу, уводящую под кроны деревьев, заполнивших узкое ущелье у них под ногами. Ветер летал вокруг, поднимал волосы, дергал край светлой рубашки Крис, шевелил перья на крыльях орла и те вспыхивали яркими синими искрами.

Шанелька насмотрелась вниз, на цветные точки людей, уходящих тропой в травяных берегах под сосны и светлые листья. Перевела взгляд на скалу. До той было метров тридцать по склону, вниз и немного вбок, так что скала нависала над крутым обрывом ущелья. И радость Шанельки ушла, уступая место растерянности и волнению. Вот они тут, пришли. И даже не устали, спасибо Диме, показал дорогу и сам донес орла. А теперь?..

Дима, будто поняв ее мысли, усадил птицу на камни, поднес к лицу руку с часами.

— У меня чай холодный, в сумке. Кто хочет? И бутеры с колбасой. Копченая, жару выдерживает. Тем более, время есть.

— Время до чего? — удивилась Шанелька, протягивая руку за металлическим стаканчиком. Чай был с бергамотом и мятой, запах холодил горящее лицо.

— Увидите, — Дима удобно сел рядом с орлом, вытащил из сумки пакет, расстелил, выкладывая из свертка квадратики серого хлеба с вложенными в них кружочками колбасы.

Крис уселась тоже, согнула коленки, упирась сандалиями в камень. С аппетитом откусила от бутерброда.

— Какие-то мы не хозяйственные, Нелька, надо было на завтраке хоть йогуртов скрасть. И блинчиков. А то все оставили бардам.

— Пусть. У них работа вредная. Комаров песнями кормить.

Они сидели, жевали, лениво болтая о всякой ерунде. Шанелька тайно посматривала на спокойного Диму, волновалась все больше, и кусок уже в горло не лез. А он, прислушиваясь, поднял голову. Указал рукой на черную против яркого солнца точку, от которой неслось с ветром мерное стрекотание.

— Вот. Отлично. Сейчас будет тут.

Точка росла, меняла очертания, становилась похожей сперва на детский самолетик, сложенный уголком, потом — на острое, распахнутое белым и фиолетовым крыло. И под ним, в прозрачной тени, тоже белой и фиолетовой, глянцево блестела маленькая кабинка, над которой торчала горошина головы.

Дима встал, размахивая руками. Крикнул и оклик унес ветер.

— Это дельтаплан, да? — Крис встала рядом с Шанелькой.

У той внутри все защекотало, как бывает, когда делаешь первый шаг в ослепительно прозрачную, прекрасную воду, кристально холодную после полуденной тяжкой жары. А еще, когда в детстве берешь пальцами картонную крышку, сняв цветные ленточки с бантиками, и кто-то сверху говорит, радуясь твоей радости: «открывай». И перед тем, как сваливается с красивой коробочки крышка, тоже внутри так — щекочет, как солнцем.

Или — книга. Не те, что у взрослых, а огромная, тяжелая, с сумасшедше прекрасными рисунками на плотной бумаге, полная восхитительных сказок. Шанелька видела детей, которые в первый раз сами открывали обложку Большой Книги Тайн в ее читальном зале.

Крыло, казалось, только что было вдали, и вдруг двухцветная тень пролетела по траве, накрыла троих и уплыла дальше, как большой лепесток, уносимый ветром. Дима махал рукой, потом побежал, оглядываясь и смеясь.

Крис подтолкнула Шанельку. Они вместе двинулись следом, туда, где замолчал громкий стрекот. Дельтаплан был похож на огромную бабочку, есть такие, совсем треугольные, знала Шанелька, его бы еще выкрасить, как их — красные кляксы по пепельно-черному фону. Но с другой стороны, не надо, вон он какой радостный — белый с фиолетовым. Лучше пусть появятся такие же бабочки.

Мужчины уже возвращались, шли навстречу. Пилот тащил в опущенной руке круглый шлем, слушал Диму, а тот говорил, показывая на Шанельку и Крис, махал на край обрыва, где ждал их орел.

— Здрасти, — незнакомец кивнул черноволосой головой, с примятыми шлемом волосами, осмотрел барышень очень серьезно, а потом улыбнулся во весь рот, показывая не слишком белые и не очень ровные зубы. У него было тяжелое лицо с медным загаром, широкие плечи под истрепанной кожаной курткой, и внезапно короткие, с сильной кривизной ноги, облепленные черными штанами со множеством карманов.

— Где там ваш негабаритный? Ну…

Обошел их и двинулся дальше, внимательно слушая Диму и покачивая в руке шлем, похожий на снятую с плеч чью-то башку.

— Э, — возмущенно обратилась к удаляющимся спинам Шанелька. И тоже пошла обратно, торопясь, чтоб подойти к обрыву вместе.

— Сейчас черный человек покатает твоего синего птица, — предсказала Крис, — помашет нам крылом, вернее, всеми крылами, и уйдет в закат. Вернее, уйдут. Хотя до заката далеко, у него в таратайке бензина не хватит.

— Как это уйдут? — взъерепенилась Шанелька, поспешая, — это…

— …твой орел, — закончила за нее Крис, — ну, подожди ругаться. Интересно же.

И правда, со стыдом подумала Шанелька, чего я кидаюсь. Похоже, Дима специально подсуетился, чтоб черный прилетел. Наверное, он ему и звонил, а не Олечке, как она мрачно подозревала. Вот и посмотрим, что интересного предложит Дима интересной женщине Шанельке.

Они подошли и встали рядом с мужчинами, собравшись полукругом над отдыхаюшим орлом.

— Господи, — мысленно взмолилась Шанелька, глядя сверху на небольшую гордую голову и клюв крючком, — пусть все дальше будет хорошо, а не как-то нелепо. После стольких приключений, с этим несчастным чучелом, нет, не чучелом. Чтоб не так — раз и все сдулось, скомкалось. А то сейчас…

— Меня звать Сергей Матвеич, — назидательно сказал черный человек, обращаясь к Диме, — а то тут некоторые не в курсе о правилах хорошего тона.

— Извини, Серый. Дамы, позвольте представить, Сергей Матвеич Хорошко, супер-механик, а еще судоводитель, а еще — дед. В смысле стармех на судах дальнего плавания. И просто — Серега, великий летун на своем дельталете. Серый, это Кристина и Шанель, московские журналистки. И их подопечный орел, синяя птица крымского лета.

Сергей Матвеич церемонно кивнул, присел на корточки, оглядывая орла.

Шанелька нахмурилась, подумав стесненно, что вот, вроде рассказывала про маму и котов, про сына, но все равно Дима решил, что она тут в гостях, а сама — из столицы. Но тут великий летун поднялся.

— Ну, так, — сказал Серега, — пойдет. Я думал, когда ты по телефону, он побольше, а так, нормально, если ты, Шанеля, крепко будешь держать. Ну и привяжем там немного. Потянет. Вон, глядите.

Он повернулся, показывая на горный массив, темнеющий за долиной.

— Там под плато есть местечко, высоко, и снизу не подобраться, конечно, альпинисты лазиют, но они больше на другой стороне. Так вот. Там скала, в ней выемка, грот. Отсюда не увидать, в бинокль только. Чем хорошо, там мертвая зона, ветра нет никогда. Вокруг дует, аж сносит голову, уши рвет, а спустишься на десять метров, и тишина. Зимой и летом. Полетим вместе, устроим там твою птицу. Пусть сидит и на всю долину сверху смотрит. Идет?

Шанелька заново осмотрела огромную чашу, полную воздуха и легкого ветра, скалу над долиной, легкие пряди облаков, плывущие ниже того места, на которое показывала только что рука пилота. А там, в сизой нежной дымке толпились скалы, пики и возвышения, перемешанные с купами кустарника и прозрачными облаками. Там, отсюда не разглядеть, есть тайный грот, распахнутый так же, как это открытое ветрам место. В нем, не в глубине, а на пороге воздушного пространства, воцарится орел, ему будет видно все-все, что сейчас видят они, и намного больше, ведь гора выше. Конечно, ему будет видно море, а еще витая дорога, по которой они ехали. И, может быть, своим острым глазом орел разглядит город Феодосию, поселок Береговое, где в розовом номере розового отельчика он коротал дни, сидя на пыльном шкафу и упираясь крыльями в оклеенные обоями стены. Может быть, оттуда видна даже Керчь, и зимой в читальном зале Шанелька будет знать, орел там, и он ее видит.

— Кофту какую накинь, — распорядился Сергей, — и пойдем, пока ветер не сильный. Ноги не замерзнут, а сверху продует.

Шанелька оглянулась на Крис. Та улыбалась. И Дима улыбался тоже. хорошо так, серьезно, не как детским капризам.

— Нет, — сказала она, поправляя на плече ремень кофра, — я не полечу. Криси, ты лети.

В коротком молчании она успела по своей привычке подумать, наверное, Крис решит, что Шанельке просто хочется остаться тут наверху с Димой, а Дима решит то же самое, и получится, она навязывается, а Сергей решит, что она испугалась. Но это все неверные ответы. Правильный один. Ей хотелось, чтоб именно Крис полетела, завершая великое путешествие синей птицы. Не где-то в толпе вокруг квеста, а в небе над чашей долины. И наплевать, кто чего подумает-то. Так будет правильно. Она это чувствовала, очень сильно и резко, это было как желание поправить что-то покосившееся, восстанавливая гармонию. Или сделать что-то изначально — правильно, для той же гармонии.

— Хм, — Крис внимательно посмотрела на взволнованную подругу, смирного орла и двоих мужчин, оглянулась на бабочку дельтаплана, — с парашютом я прыгала. А вот полетать. Не случалось пока.

— Понравится, — уверенно заявил Сергей, — давай, ветровка, может, какая? А нет, у меня там есть, в сумке. Так что, не надо ничего. За час-полтора обернемся.

После деловитой суеты, когда Крис обрядили в большую серебристую ветровку, вручили на колени орла, притянув его дополнительно к каким-то внутри кабинки штангам, она кивнула круглым шлемом, и Шанелька еще раз все сфотографировала. Заревел мотор, пухлые колеса мягко подмяли траву и мелкие камушки, и огромная бабочка, напряженно летящая над кабинкой, стала удаляться туда, на край, где скала, где они все недавно стояли, осматриваясь и дыша солнечным ветром.

— Ой-е! — заорал вдруг Сергей и колеса оторвались от земли, крыло плавно ушло выше края яйлы. Рев мотора стал удаляться, стихать, превращаясь в стрекот.

Шанелька побежала, не отводя глаз. Внутри нее гулял ветер, пах ледяной мятой и нежным бергамотом, и ее глаза стали глазами Крис, она смотрела вниз и по сторонам, захлебываясь от высоты и огромности воздуха. Откинутую назад руку поймала теплая ладонь, Дима бежал рядом, смеялся, легонько тянул, оберегая ее от камней под ногами, и она бежала все быстрее, так что волосы летели следом, не успевая кинуться в лицо.

На самом краю остановились, вернее, он дернул ее руку, наверное, испугавшись, что кинется следом, тоже полететь. И запрыгали, как дети, крича всякие глупости, маша вслед и смеясь. Устав, тяжело дыша, сели на траву, вытягивая вдоль склона ноги.

Будто мы на краю мира, думала Шанелька, чувствуя покалывание каменной крошки под бедрами и голенями, а там будто уже другой мир, следующий, еще один. Такой прекрасный.

Дима обнял ее за плечи. И они поцеловались. Ниже, под их подошвами, на тропе, что поднималась к яйле, упорно ползли медленные фигурки с рюкзаками выше голов.

— Спасибо, — сказала Шанелька.

— На здоровье.

— Нет. На счастье.

Он кивнул. И они поцеловались еще раз. Она — с горячей благодарностью, такой, что даже не давала ей взволноваться по-женски. И это обеспокоило, потому что снова пришли всякие помехи, мысли о мыслях, а еще — внизу ползут люди-мураши, и скоро появятся на краю яйлы. Наверное, просто все очень быстро, решила Шанелька, сидя под его оберегающей рукой, ну не могу я так, раз и загорелась, кинулась тискаться, дышать горячо. Но пришли воспоминания. Нет, дорогая, бывало и так, что наплевать на все, и не нужно было много времени, а готова была сразу, где угодно. Правда, это плохо кончилось. Может быть, теперь она дует на воду? Или — всегда теперь нужно поступать по-другому, не ожидая от себя этого вот — стремления немедленно окунуться в огромное счастье, поймать его и держать, купаясь в нем.

— Эй, — сверху над ее макушкой позвал Дима, — чего притихла? Устала?

— Нет, — сказала Шанелька, не очень понимая, о чем спросил. Ответила себе, с легкой грустью, нет, нельзя как раз без этого, нельзя вполсилы, вполовину желания. А нужно дождаться его.

— Хочешь, я тебя на скале сниму? Там такое место, получится, что летаешь.

— Хочу.

Забрав камеру, он помог ей взобраться на скалу, торчащую над далекой внизу долиной. Смеясь, прижимал к глазу, нажимал кнопку, подсказывая, где встать и как повернуться. Шанелька смеялась в ответ, выпрямлялась, стараясь не глядеть вниз, прикладывала руку ко лбу, высматривая в сизой трепещущей дымке светлую точку крыла. И вдруг сама захотела к нему, стоящему на краю яйлы, в шортах, и в черной майке, с очками, поднятыми на лоб. Кинуться, обнять, прижаться крепко, поцеловать в полураскрытые губы, не отводя взгляда от темных узких глаз под густыми бровями.

Дима опустил камеру. Вытащил из кармана мобильник, прижимая к уху, извинительно улыбнулся, слушая. И через полминуты закаменел лицом, отрывисто задавая вопросы.

Шанелька осторожно спустилась, нащупывая сандалиями острые выступы. Встала рядом.

— Сейчас, — говорил Дима, глядя на нее, и не видя, — да сразу еду. Не паникуй. Вот же… Угу. Петька пусть уезжает, сам. Я приеду, ну через минут сорок буду, или через час.

Он опустил руку. Пристально глядя на вопросительное лицо Шанельки, снова увидел его.

— Олька. Упала и вывихнула лодыжку. Очень сильно. Петька ее отвез в травму, в Симферополе. Я, мне надо поехать.

Шанелька оглянулась на пустое небо. Посмотрела на еле видные вдалеке их машины, стоящие в траве.

— Я бы дождался. Но она там плачет, чтоб я приехал.

— Да. Ты поезжай.

— А ты?

Шанелька пожала плечами.

— Нормально. У Крис мобильный с собой, если что. Я тут подожду, а то ведь машина.

— Ну, в том и дело. Не бросишь же. А связи, скорее всего, нет, тут нет вышек. Теперь, пока не вернутся. Наверное, с полчаса придется одной побыть. Или подольше. Немного. Ты как?

Она убедительно улыбнулась, кивая.

— Ты едь, я же сказала. Ну, и приветы там и пусть все хорошо.

Дима шагнул, обнял ее за плечи. Быстро поцеловал, не попадая в губы, куда-то в уголок рта. И уже на бегу, поворачиваясь, закричал:

— Ночевка там, в Черноморском. Вы обязательно приезжайте, да? Шанелька, я тебя буду ждать. Сегодня. На автовокзале, там наши стоят, спросите!

— Да! Конечно!

Вишневый жигуль заревел, сходу запрыгал по заросшей колее, рванул, удаляясь, и вскоре даже крыши не стало видно, только стихал звук мотора.

Шанелька опустила руку, которой усердно махала, кивая и улыбаясь. И снова пошла на край, медленно, никуда не торопясь, уселась, выбирая травку помягче, согнула ноги и обхватила руками колени. Олечка. Снова Олечка, как всегда, рядом с Димой — Олечка. И тут же устыдилась мыслей. Она там лежит, стонет и плачет, баюкает забинтованную ногу, требует, подайте мне Димочку Фуриозо, пусть приголубит и пожалеет.

— Ты опять? — рассердилась сама на себя.

И стала смотреть вокруг и вниз, и на дальние темные горы, такие большие и спокойные, на тонкие пряди облаков. Обок над краем показался большущий рюкзак, за ним кепка и под ней потное блестящее лицо в очках. А следом выбирался еще рюкзак.

В ответ на удивленный взгляд Шанелька сделала выражение лица «Аленушка на камушке» и продолжила медитировать.

А из сверкающей нежной пустоты, еле слышно ворча, приближалась крошечная светлая точка, почти невидная на фоне расписанной дымчатыми пейзажами темной горы.

Глава 21

Под самой крышей жили стрижи. Их было полно, чертили воздух острыми крыльями, попискивали на лету, исчезали за краем окна и выскакивали снова, будто падая, пропадали за подоконником и появлялись уже дальше, в утреннем нежном небе. А писк оставался, делаясь тише. Под шифером, где стрижи налепили себе круглых гнезд с бугристыми стенками, их ждали немногие поздние птенцы, попискивали, а потом пищали громко, надсаживались, встречая родителей.

Еще был слышен мерный стрекот, это на углу крыши старательно вертелся флюгер-самолетик с пропеллером на носу. Лежащей Шанельке казалось, вертится, пытаясь стряхнуть надоевшую крутилку. Наверное, у него уже окосели глаза, улыбнулась Шанелька, ногами скидывая простыню.

По коридору прошлепали шаги, двери открылись. Крис вошла, промакивая полотенцем влажные волосы.

— Ты весь день собралась валяться?

— Стрижи, они — пацаны. На роликах. Катаются кругами, свистят. И — все вместе. Видишь, по одному не летают.

— А деффки? Ласточки? — Крис села на свою кровать, щелкнула кнопкой фена.

— Ласточки хозяюшки. Почему-то. Какие-то они все уже благополучно замужние с виду. Им не до роликов.

Шанелька встала, поправляя длинную футболку. Выглянула в коридор.

— Иди, — успокоила Крис, — пусто. Все ушли на берег.

— Ура.

В маленьком двухэтажном отеле на берегу за окраиной Черноморского в номерах не было туалета и душа, но на этаже всего-то по три номера, и удобствий, расположенных в торцах коридора, хватало на всех. Пару раз за три дня Шанелька дергала запертые двери и просто уходила в другой конец коридора. Так ни разу не увидела, кто ее опередил. Только слышала через дверь быстрые или медленные шаги, детский смех и совсем редко — взрослые голоса. Август на исходе, чего сидеть в доме, все с утра уходят и возвращаются сперва на обед, а потом уже совсем вечером. Даже у небольшого крытого бассейна, в котором они с Крис купаться не стали, но всяко на шезлонгах сфотографировались в соблазнительных позах, смеясь над собой, ни разу не встретили никого, кроме хозяина. Вадим был высоким, узкоплечим, с несколько женственной задастой фигурой и странными глазами, овальными, будто они потянулись вверх следом за бровками домиком. Выражение лица из-за формы глаз и бровей было всегда страдальческим, что совсем не мешало ему быстро считать, по чуть-чуть ошибаясь в свою пользу. А может, как раз помогало. Он громко вздыхал, шлепая по коридору или ворочаясь в подсобке, дел было полно, так что после первого разговора при заселении больше они не общались. Нет, еще один раз, когда познакомил их с инструктором по дайвингу, маленьким, круглым, рыжеволосым Алексеем, который постоянно что-то продавал, вытаскивая из потрепанной брезентовой сумки — глянцевые карточки на скидки, буклетики, туристические карты, фотоальбомы с подводными снимками и проспекты собственной дайверской школы. От карточек и буклетиков девочки вежливо отказались, от фотоальбома тоже (Шанелька открыла было полистать, но увидев на развороте обнаженную красотку с надутыми щеками, кокетливо цепляющуюся за край подводной скалы, содрогнулась и дальше смотреть не стала), и в дайверы записываться не захотели. Согласились только поехать на Атлеш, за Оленевку, оплатив Алексею бензин, и он, слегка утешенный, теперь кивал им по утрам, напоминая, что день поездки близится.

— Замужние ласточки…

Крис задумчиво следила, как подруга экипируется для посещения душа. Полотенце, мыльница, флакончик с шампунем, резиновые тапки на ноги.

— Я все равно считаю, что с Димой ты это зря. Почему просто не взяла у него телефон? Неужто убег так стремительно…

— Убег, — согласилась Шанелька, — и я убегла. В душ. И в сортир.

Стоя под хлесткими струями, она мылила волосы и радовалась, что не все рассказала Крис. Что Дима приглашал, когда приедут на ночевку. Что на автовокзале толпятся какие-то их машины, к ним нужно подойти, спросить, расскажут, где и что. Радовалась, потому что сама затруднялась ответить себе, почему не захотела. А тут еще объяснять это требовательной Крис, которая так хотела ей счастья. Она, конечно, поймет, если Шанелька честно скажет, что счастье пока что — не Дима Фуриозо. А вот почему, не слишком понятно.

В номере, когда она вернулась, с наверченным на волосы полотенцем и завернутая в другое полотенце, оказалось, они думали параллельно. С ними такое случалось часто, особенно, когда постоянно общались.

— Неужто ты из-за этой Олечки, — Крис лежала, подняв ногу и рассматривая сиреневый перламутровый лак, — могла бы просто спросить. Он не рванул бы с нами на яйлу, если она для него так важна.

— Из-за жены. И дочки.

— Пф. Дочке уже двадцать! Самостоятельная, небось, дева. Может дедушкой его скоро сделает. А что до жены…

— Криси. Я не хочу заводить отношения со связанными мужчинами. Ты же знаешь, как это. Жить постоянно на втором плане. А из-за Олечки — на третьем.

— В таком возрасте ты не связанных не найдешь. Все успели охвоститься. Остались лишь те, кто с мамой живет. До самой своей смерти. Тебе такие не нужны.

— А пойдем купаться? Сегодня ветер утих.

Шанелька, развешивая на спинке кровати полотенце, выглянула в окно. Флюгер медленно покручивался, лениво вертя пропеллером.

— Пойдем. Уже идем. А ежели не будешь проверять, у кого хвост отпал, так и останешься в своем читальном зале синим чулком Нелли Владимировной. Охо-хо, я так надеялась.

Они шли по тропинке, виляющей в серебряном ковыле, поодаль на смирных лошадках ехали амазонки в шортах и бейсболках — катали отдыхающих. И за ними сверкала вода, по которой временами плавно проходил мимо прогулочный катерок, усаженный полуголыми людьми по всем бортам.

Ветер, который вчера выл, снося с голов шляпы и задирая рубашки и парео, сегодня ласкался щенком, трогал горячие щеки и перебирал волосы. Такой, специальный ветер — спасение от жары. А вдалеке, на самом горизонте, громоздилась роскошная туча, наваливаясь тяжелой грудью на блеск синей воды. Ее было прекрасно снимать, и Шанелька тут же остановилась, вытащила из кофра камеру.

— Зимой сюда хочу, — сказала, когда подошли к самому краю обрыва и стали осторожно спускаться вниз, к немыслимо лазурной, совершенно прозрачной воде, цепляясь за ржавые остатки перил и вбитые там сям деревянные столбики, — прикинь, как тут зимой, ветрище, лед и эти скалы, у-у-у…

— На ноги придется кошки какие. А то подхватит и унесет, свалит с обрыва. Не вздумай приехать, а то я тебя знаю.

— Все равно тут закрыто все, до мая. А то бы приехала. К обрыву не буду подходить. Пойду далеко-далеко, к той расщелине, где на машине мы подъезжали.

— Ага. Там падать невысоко.

— Какая ты сегодня мрачная, Кристина Андревна. Я может, желаю в творческую уже командировку. У меня, может, тут случится болдинская осень. Крымской зимой.

— Коврик давай, андерсен. Я не мрачная. Нет, мрачная. Уезжать не хочется.

— Да.

На завтра у них запланирована поездка на Атлеш, а после уже и ехать.

— Мы еще в Керчи отдохнем, — напомнила Шанелька, утешая, — целых три дня. Возьмем Тимофея подмышку, барышню его. И как завеемся по пляжАм. Молчи, Криси. А то снова скажешь, ай, лучше бы Димочку взяли.

— Уже не скажу, сама сказала.

Это было странное и прекрасное место. Из-за неудобного спуска сюда никто не ходил, и девочки, найдя на плоском камне, похожем на огромное кривое блюдце, макающее в воду края, сухое местечко, стелили поролоновый коврик, бросали рядом рюкзачок с бутерами и гаджетами. И укладывались лениться. Неровный козырек скалы бросал на желтый камень густую тень, отгрызающую один краешек блюдца, а на прочих местах во впадинах стояла вода, затекая мелкими волночками и утекая обратно в море, блестела, расходясь кругами от капель. Время от времени Шанелька вставала, беря камеру, осторожно бродила по мокрому камню, садилась на корточки, рассматривая воду, пряди водорослей, снимала крабов, спрятанных в нишах скалы, медуз, которые толпились в тихом глубоком углу. Потом вместе купались, уплывали далеко, так, что становились видны всадники, прикрытые по лошадиным ногам щеткой травы. Махали катерку и яхтам. И медленно, никуда не торопясь, возвращались, вытирали волосы полотенцем, снова ложились, закрывая глаза и лениво переговариваясь. Обо всем.

Потом ели, запивая бутеры минералкой. Надев маску и ласты, выданные вздыхающим Вадимом, по очереди ныряли, держась рукой за края камня и уходя в темную глубину у скалы, или дальше, где вода насквозь просвечивалась солнцем, прозрачная, как воздух, и странно было пытаться достигнуть дна, вот оно — совсем рядом, а в ушах уже давит и звенит. Устав, снова ложились. Или сидели, рядом, обняв коленки руками и глядя на блеск и сверкание, на тонкую линию горизонта, придавленную справа уснувшей недвижной тучей. Ни разу не смотрели на часы, и вдруг удивлялись, солнце уже покраснело, незаметно для глаз скатывается к горизонту, прямо напротив. Тень от скалы уползала под нее, прячась, но зато вытягивались тени от невидимых днем возвышений и неровностей камня, ползли, стараясь догнать большую тень, которою заходящее солнце прогнало под скалу.

Жара уходила вместе с изменением света. Девочки, вытеревшись досуха, одевались. И оставались еще, чтоб Шанелька в свое удовольствие наснимала багровый полукруг, отчиркнутый линией с крошечными зубцами водной ряби. Или выбирались наверх, и весь закат стояли по колено в ковыльных волнах, пока от солнца не оставалась огненная точка, а потом, после нее над горизонтом разгоралась космически прекрасная алая заря, поднималась выше, зажигала впадины и бугры дальней тучи. И гасла, уводя в синий вечер алые и пурпурные краски.

В траве просыпались сверчки, их были тут мириады, трещали мирно и нежно, будто рассказывая сказку кому-то маленькому, конечно, сверчатам, думала Шанелька, идя рядом с Крис и придерживая на плече ремень кофра. После того разговора, о сказках, которые она непременно напишет, мир изменился. Было так, будто все обступило ее, требуя внимания. Иногда настойчиво и громко, иногда тихо, а что-то стояло поодаль, как стоят в читальном зале самые робкие дети, очень хотя, но стесняясь. И этих изменений был так много, что Шанелька терялась, не зная, на что первое посмотреть, с чего начать. Мой мир, думала она, он — повернулся. Не изменился, нет, он и был таким, просто я решила его повернуть и он повернулся. Это само по себе уже сказка. Она не говорила об этих мыслях Крис, они оказались совсем уж личными, а еще за ними не стояло ничего сделанного, все было впереди. А она не умела говорить о несделанном.

Впереди поднимался из трав двухэтажный дом под высокой черепичной крышей. А Шанельке становилось страшно. Не так, чтоб совсем, но боязно и растерянно. Слишком много нового было на новой стороне мира. Нужно выбрать, с чего начать. Сделать первый шаг, думала Шанелька, не понимая, она уже сделала его, повернув мир своим решением. Но если бы даже поняла, то все равно волновалась бы. Ведь один шаг еще не дорога. Нужно пройти по ней, хоть сколько-то. Хотя бы первую ее часть.

А теперь, решала она, поднимаясь вслед за Крис по узкой деревянной лестнице на второй этаж, нужно прекратить думать. Оставить мысли в уголке и начать уже идти. Планов и мыслей, не подкрепленных ничем, ей хватило с Костиком Черепом, чьим основным занятием было генерировать невыполнимые планы, тратя на них большую часть суток. Тем весомее повод не дать планам остаться лишь планами.

— Вот, — сказала она вслух в тихом номере, когда побросали вещи на пол у двери и Крис собирала всякие мелочи для похода в душ, — вот, я кажется поняла, почему мне сейчас не до Димочки Фуриозо.

— Валяй, — разрешила Крис, обмотанная полотенцем, суя ноги в тапочки.

— Я должна сначала написать. Свою сказку. Первую, хотя бы одну. Ты только не смейся.

— Когда я над тобой смеялась, Шанель!

— Буквально сегодня, когда я ныряла и трубку не могла, как следует…

— Это был риторический вопрос.

— А. Тогда — никогда. Понимаешь… Я должна что-то сделать, не просто утопить Нелечку Костика, потому что это было уничтожение чего-то. А нужно на пустое место теперь — создать, чтоб оно появилось. Так правильно будет.

Крис кивнула, будто взволнованная Шанелька говорила о самых обычных вещах, об ужине или о том, что плечи сгорели.

— Да. Ты трудилась на Костика, а теперь поработай на мироздание. И тогда Дима сам появится, в нужное время и в нужном месте. Раз ты так настроена. Решительно.

И ушла, шлепая тапочками. Шанелька села на кровать. Плечи, которые таки слегка обгорели, припекало, в глазах все еще стояло сверкание воды и пурпурный свет уходящего солнца. А сверчки никуда не делись, ририкали в открытое окно, где потихоньку в гнездах пищали стрижи, устраиваясь спать. Как прекрасно, что есть Криси. И что ее, Шанелькины волнения и переживания, они ею понимаются. Не только те, что о повседневном, но и такие. О которых она никому не скажет. Во всяком случае, пока не напишет книгу сказок. Или — трехтомник.

— И не забудь, том с письмами, — заботливо подсказала себе Шанелька, — последний в собрании сочинений. А еще томик в ЖЗЛ.

И рассмеялась.

ЭПИЛОГ

«Но вечер пришел, наклонился, обнял колючие ветки мягкими лапами. Ждал песен.

Ийка пел. Совсем по-другому. Грустно и ласково. Замолкал надолго, отдыхая. И становилось слышно, как из лунного наперстка, лежащего на ладошке большого листа, падают и падают наплаканные его женщиной слезы. Не как леденцовые нитки, а как тонкие лунные лучи. И много еще чего было слышно, — весь ночной лес.

Тихие сверчки слушали Ийкины песни. А Старый Сверчок махнул лапой очередному внуку, и тот быстренько принес из тайного уголка спрятанный до поры сухой лист с тридцатью пятью слезинами. Вот и пригодились — всем. Чтоб не хрипли Ийкины коленки, — падали-звенели о ветерок и слезы Старого Сверчка — из лунного наперстка.

Так научил Ийка сверчков петь грустные песни…»

— Конец, — сказала Шанелька, оглядывая столы и тихих детей, сидящих по двое, с лицами, освещенными теплым светом настольных ламп.

— А еще почитайте, Нелли Владимирна, — беляночка с царским именем Елизавета отпихнула локтем Мишу, который принялся вывертывать из ее кулака надкусанное яблоко, — та уйди! Ой, извините.

— По домам, — Шанелька показала на большие старые часы в простенке между окон, — уже пять часов, мы и так на полчаса задержались. Понравилось?

Улыбнулась в ответ на кивки и улыбки. В двери уже заглядывали родители, держа на локтях пальтишки и роняя на пол детские шапки.

За окнами, украшенными елочным дождиком, плыли тихие сумерки, серенькие, блестели по мокрым веткам светом фонарей. В читальном зале стало шумно, короткий шум перед тем, как все разойдутся. Топот, пыхтение, разговоры с родителями и бабушками-дедушками. И в сторону ее стола, тоже освещенного лампой — до свидания, Нелли Владимирна, до свидания, Нелечка, спасибо, что за Петькой приглядели, пойдем, Лизанька, до свидания, Елизавета, да что вы, не за что, хороших выходных. С праздником вас!

Потом стало тихо. Шанелька посмотрела на часы, придвинула ближе ноутбук.

— Криси, ты еще на работе? У тебя аська зеленая.

— Так новый год, сплошные запарки. Шанелька, у тебя есть пять минут?

— Час еще тут буду. А что?

— Я там письмоу отправила. Посмотри аттач.

— Угу.

Шанелька вошла в почту, открыла письмо и в нем фотографию. Большой зал, полный кресел, в них прилично одетые люди, чьи-то головы заслоняют обзор. А чуть выше трибуна, на ней мужчина в костюме, со смуглым, видимо, хорошо загорелым лицом, с пепельными, гладко зачесанными назад волосами. Говорит что-то. И смотрит прямо на нее. Глаза светлые, пристальные.

— Ты там? Ну? Увидела?

Шанелька свернула вкладку и застучала по клавишам.

— Увидела. Тебя нет, фотала, да? Ну, мужик. Это ваш самый главный клерк там? Директор фирмы?

— Ты там одна? Давай я позвоню.

— Ага.

Она придвинула мобильник, и на нем высветилась маленькая фотография Крис. В маске и с трубкой в зубах.

— Привет, Бажов.

— Не издевайся.

— Я любя. Ты на фотку смотришь? Нет, во-первых, я тебя поздравляю, сказка просто чудесная. Офигенная сказка.

— Ты меня любишь, потому и хвалишь. Ладно, молчу. Я ужасно рада, ну очень рада, правда. Малые слушали. Даже Мишка слушал, а я по Мишке всю детскую литературу проверяю. Он какашко слушать не станет, сразу начинает над Лизаветой измываться.

— Хорошие у тебя подопытные кролики. Парами. Так я вот что тебе скажу, она не только для детей. Это настоящая сказка. Для всех.

Шанелька опустила глаза, рассматривая положенные под стекло детские рисунки. Вот всегда так. Крис хвалит, а ей неловко и странно, хочется перебить, заговорив о постороннем. Но было уже, и Крис сильно рассердилась. Шанелька тогда получила на орехи. Чтоб не реанимировала хладный труп костиковой утопленницы и перестала, наконец, бояться своих умений и возможностей. Так что, сидела и слушала.

— Спасибо, Криси.

— Но я о другом сейчас. Тебе мужик на фотке незнаком? Посмотри внимательнее. Ну?

Шанелька послушно еще раз оглядела стильный костюм, галстук, тщательно зализанные волосы. Худые скулы, глубокие глаза, пристальные. Кто-то на нее смотрел, так же вот.

— Сдаюсь. Не смейся. Ну, плохая память на лица. И я не знаю ваших там, этих, креаклов. Юристов. Крючкотворов.

— Ладно, мучить не буду. Тем более, память тут нужна не на лица. А на совсем другие части тела.

Шанелька открыла рот, прижимая трубку к уху. Поднесла палец к картинке и заслонила лощеному оратору лоб до самых глаз.

— О, черт. Черт и черт. Это что, это что ли?

— Ага. Ласточка. Вернее, Валерий Аксенович Азанчеев, зам генерального директора… — тут Крис произнесла длиннейшее название, которое у ошеломленной Шанельки сразу же вылетело из головы. И осведомилась:

— Чего молчишь? Перевариваешь, да?

— Волосы. У Ласточки патлы такие…

— Я его по патлам и узнала. Сперва думаю, чего он на меня смотрит. Как фразу закончит, то кивнет на аплодисменты и хоба, на меня глядит. И снова рассказывает. А потом повернулся к экрану. А у него хвост.

Шанельке внезапно представился свинячий хвостик гоголевского черта, и она захохотала, моргая мокрыми глазами.

— Угу. Вот и я. Сижу, рот открыла. И тут он снова посмотрел и мне кивнул, значится. Короче, мы с графом Азанчеевым вчера в кабаке посидели, славно так. Тебе привет, сказочница.

— Криси! Это, и правда, сказка. Для взрослых, разумеется. О-о-о, ты меня убила просто. Слушай. А вы там с ним? Не того на этого?

— Шанелечка, я как вспомню, про его, в штанах, сундук с бобром, у меня сразу вместо страстного желания ржач на весь ресторан. И он ржет, видно, понял, чего я заливаюсь. Короче, отвез домой, поцеловал ручку.

— Шубу в снег бросил. Под ножки шемаханской царицы.

— Почти. Хорошо, Алекзандер в отъезде, в своем ведмежьем углу. Ну, в смысле, не писал мне смсок, а то я, понимаешь ли, была сильно увлечена беседой.

— Дружить будете?

Она мысленно увидела, как Крис пожимает плечами, делая лицо непроницаемым, но глаза смеются.

— Если бы к мозгам Валерия Аксеныча да мускулатуру Вовы Великолепного, я б может, еще и подумала. А так — зачем мне драгметаллы в интимных зонах. Шанелька, он мне стихи читал. Твоего, между прочим, любимца Бунина. А я ему Йейтса, про кота Миналуша. Чтоб знал, мы тоже не лыком шиты.

За прикрытыми дверями ходила техничка тетя Марина, гремела ведром, что-то сама себе рассказывая. Шанелька оглянулась на двери, смеясь. И замолчала, держа трубку прижатой к щеке.

— Нелечкин, ты чего там? Але? Ты слышишь?

— Криси. Я тебе потом. Пока, да? Перезвоню.

В дверях, под цветным елочным дождиком, перевитым по мохнатым веткам, стоял Дима Валеев. Димочка Фуриозо, в распахнутой длинной куртке, в джинсах и светлом свитере, в тяжелых зимних ботинках. В опущенной руке держал скомканную вязаную шапку. А в другой — большой ярко-красный стеклянный шар, сверкающий искрами.

Шанелька опустила мобильный на стол, поверх белого листа с зеленой кривой елкой. На ней вдохновенный Мишка нарисовал такие же шары, все как один алые, огромные. Поднялась, неловко отодвигая стул.

— С Новым Годом, — Дима протянул вперед руку с шапкой, потом быстро ее опустил и вытянул другую. С шариком.

— Это тебе. Шанель номер один.

Шанелька вдруг поняла, да он же трусит, отчаянно трусит, стесняется, как некоторые ее дети. И как с ними, ей сразу стало легко, по-хорошему добро и жалостно, любовно.

Подошла, улыбаясь, приняла шарик в обе ладони, поворачивая его к люстре сверкающими бочками.

— Какой красивый. Спасибо, Дима. Обязательно повешу, на самую видную ветку. Ты чего тут, на праздник? Проездом? Или в гости?

— Я…

— Ты заходи. Теть Марина, наверное, дверь закрыла, и ждет, я сейчас оденусь, пора.

— Я к тебе.

— Ко мне?

Видимо, лицо выразило что-то не то, и Дима заторопился, объясняя:

— Нет. То есть. Я в Керчь приехал, тебя разыскать. А не к тебе. В смысле, домой. К тебе. Блин.

— Прям вот на самый Новый Год? — уточнила Шанелька, влезая руками в пуховик и поправляя волосы на скинутом капюшоне, — завтра же. Уже. А как же?..

Она чуть не спросила в лоб, тебе что, не с кем больше? И оборвала вопрос, не закончив. В холле выразительно и с интересом громко вздохнула техничка, повозила рычажком замка на входной двери.

— Мы уже выходим, теть Марина, — звонко сказала Шанелька, — свет я выключаю.

Лампы погасли и в зале остались только крошечные сочные огоньки неутомимых гирлянд. Переливались, будто переговариваясь цветными точками. Так красиво. И конечно, сказочно. Шанелька быстро вернулась к столу, взяла со стекла красный шарик, который положила, чтоб надеть куртку. Подхватила другой рукой рюкзак. Поправила боковой кармашек, где из-под клапана торчала плюшевая башка маленького дракона.

— Давай, — сказал Дима, отбирая рюкзак.

— Я понесу шар, — она подняла подарок перед собой и засмеялась. Тому, как свет вспыхивает на красном прозрачном стекле в стеклянной измороси, а еще тому, как улыбается Дима, перестав, наконец, волноваться. Она всегда это умела, с детьми, замечая тех, кто стесняется, и бережно, деликатно принимала их в круг внимания, чтоб никто не остался в тени, чтоб всем хорошо.

На улице моросил дождик, такой мелкий, что капель не было, а был густой, но легкий туман, оседавший на лицах, руках, на волосах Шанельки, схваченных на затылке нарядной заколкой с темными гранеными камушками.

— Так странно тебя видеть, в ботинках этих. И без черных очков.

— Очки в бардачке, валяются. Могу надеть. А сандалей нет. Увы. Чего смеешься?

— Угу. В сандалях к елке, на площадь. На шерстяные полосатые носки. Так ты не договорил. Ты приехал именно на Новый Год? Или завтра поедешь обратно? Или еще куда?

Вишневый жигуль стоял под фонарем, сверкал каплями, как шарик в пальцах Шанельки. Они встали рядом, в круге влажного желтого света. Дима повесил рюкзак на плечо и вытащил из кармана ключи. Но открывать не стал. Заговорил, вытирая сгибом запястья мокрую скулу.

— Ты скажешь «тюфяк». Да. Я каждый раз собирался, а потом думал, ну, нафига ты ей, в ее Москве? Такая роскошная женщина, мужики шеи сворачивают. Волосы такие. Фигура. И вообще. А ты ей что? В свои сорок пять, один потасканный жигуленок, и хата, которую никак с бывшей не поделишь? Ну и потом, уже в Черноморском, я подумал, если приедут. На автовокзал. Я там с нашими до двух ночи ошивался. Отъеду на сборище, и снова на автовокзал, ну, говорю, не приезжали? Ладно. Я не про это.

Он замолчал. Шанелька слушала внимательно и нежно, точно как мальчишку, который начинает читать стишок и вдруг, ой, забыл. И тут же ей стало за свою заботу стыдно. Взрослый перед тобой мужик, Нелечка, и волнуется, между прочим, из-за тебя. Буквально получается кино. Совершенно новогоднее. Осталось лишь дрогнуть голосом и кинуться в объятия. Нет, — в объятья.

— Я осенью в Москве был, — вдруг сказал Дима. И прокашлялся.

Шанелька отвлеклась от мыслей и почувствовала, что краснеет.

— Правда?

— Я туда поехал по делам. Потом расскажу, это насчет Олечки.

— Необязательно.

— Я расскажу, — в голосе Димы прорезались взрослые, жесткие нотки, и она послушно кивнула.

— Хорошо. Расскажешь.

— Так что в редакцию я сходил. В «Эсквайр».

— Чего? — у Шанельки стали горячими уши и она тоже прокашлялась.

— Нашел еле-еле, там еще хрен найдешь все эти конторы. Нашел, короче. И целый час им там мозги полоскал. Про журналисток Неверову и Клименко. Про репортажи о крымком квесте. С фоторафиями на разворотах.

— Кошмар. О, ужас. Дима…

— А там народу тьма. И никто ничего не знает, плечами пожимают сидят, посылают то туда, то обратно. А фиг знает, сказала мне какая-то дамочка, вернее, она не «фиг» сказала, а посильнее слово, они говорит, у нас, может, фрилансеры, и, может, пишут на сайт журнала, у нас таких, что собак нерезаных. Прости.

— Ничего. Нормально.

— В-общем, я рукой махнул и ушел. Потом уже, когда вернулся, в ноябре, ну, я раньше вернулся, мне просто тогда позвонила Ирина. У нее в бумагах данные паспортов ваших. Твоя прописка тут, в Керчи. Ну вот. Я…

— Еще немножко подождал, — кивнула Шанелька, — логичнее было бы уже лета дождаться. Извини.

— Ты не замерзла? Может, в машину сядем?

В салоне, теплом и прозрачном, освещенном через мокрые стекла, тихо замурлыкали колонки, перенося Шанельку в яростный зной летнего Коктебеля, там, в кафе, укрытом густой тенью платанов, пела сумасшедшая рыжая француженка в сетчатых чулках и с тонкими белыми руками.

Дима потянулся, открыл бардачок и, вытащив очки, нацепил их, повернулся к смеющейся Шанельке.

— Она на весь год уезжает домой, в Херсон, симку меняет, а то я позвонил бы раньше, узнал. А потом оказалось, купила новый телефон, номера растеряла. Мне позвонила сама. Ничего не знает, кроме вот каракуль, что с паспорта списала. Я подумал, а чего? Возьму и приеду.

— А как ты меня на работе нашел?

— Мама сказала, — удивился Дима, — час назад я был, там. И еще просила тебе передать, если вдруг, она пойдет к тете Наде, встречать.

— Ох, мама. Еще чего.

— Шанелька…

Он замолчал. И она, боясь услышать и одновременно желая услышать, кивнула:

— Да?

— А поехали где-нибудь пожрем? Поедим, в смысле. Я же с утра в машине. Жрать охота. В смысле…

— …кушать, — закончила Шанелька.

— Чего ты смеешься?

— Я так. Тут за поворотом отличная кофейня. Мидии с жареной картошкой, кефаль в кляре. Кофе. Или хочешь, дома уже оливье, мама с утра его кромсает.

— Оливье, — решил Дима, — не расплачусь только, я его могу много съесть. Еще мне надо насчет гостиницы. Не успел.

— Поехали. Я придумаю, чего с тебя за оливье взять.

Город блестел мокрыми стенами, тянул по темному асфальту штрихованные полосы цветного света. Желтые от фонарей, зеленые и красные от светофоров, рубиновые и слепяще-белые от автомобильных фар. Нежная песенка кружила в теплом салоне, как невидимый тонкий снежок, присаживаясь на руки и скулы словами-снежинками.

— Вот, — сказала Шанель, с холодком, пробегающим от шеи вдоль позвоночника, — придумала. Ты можешь повезти меня завтра в Черноморск? Нас, в смысле. Туда, где эти скалы, обрыв, где совсем пусто, мы там с Крис жили в отельчике. Вдруг он открыт? А если нет, в городе можно, как тут, гостиницу найти. А на берег, к скалам, приехать. Как раз к полуночи. Можно так?

— Ты хочешь такой Новый год?

Шанелька хотела нахмуриться, может быть, немного обидеться удивлению в голосе. Не на Диму, а так, вообще. Но память подсунула недавние его слова. Такая роскошная женщина… И она величественно кивнула.

— Я хочу такой Новый Год. Это странно?

— Есть немного. Но знаешь, тебе это ужасно идет. Я боялся, вдруг кабак. Икра-шампанское. Я не против, я просто сам не люблю, и одежа там нужна, не в ботинках же. А что насчет мамы? И сын? Как говорят, семейный праздник.

— Тимка усвистал, у них своя компания. А мама в полночь и три минуты всегда укладывается концерт смотреть. Так что, они с тетей Надей прекрасно шампанским чокнутся. И не надо гостиницы, переночуешь у нас, в Тимкиной опочивальне. Если кот Темучин тебя признает. Ты куда?

Дима затормозил, свернув к блестящей обочине, залитой светом из стеклянных витрин супермаркета.

— Кот. И мама. Надо же срочно, подарки какие.

— О-о-о, — Шанелька выбралась, хлопнула дверцей, пошла следом к дверям, что без перерыва крутились, перемешивая шумных деловитых людей, — конечно, коту — срочно, иначе никак.

В ярком зале, под белыми лампами, Дима обнял ее за плечи и, нагибаясь к уху, сказал убедительно:

— Шанелька, я сам мужик. Я твоего кота прекрасно понимаю. Такую женщину уводят. Нужен подарок. Подскажи.

В кармане запел телефон, Шанелька вытащила его, рукой указывая Диме на отдел с кошачье-собачьими сокровищами — вкуснотой и игрушками.

Отойдя в сторону, сказала вполголоса:

— Угу. Криси…

— О! Я правильно поняла, он, да? Приехал вдруг Дима?

— Да. Крис, я потом тебе…

— Все-все, не мешаю. Счастья тебе, Шанелькин. Ой, подожди! Сказку.

— Что?

— Напиши еще сказку, обязательно! Поняла?

— Да, — вполголоса сказала Шанелька коротким гудкам, — обязательно.

Дима о чем-то толковал с толстой продавщицей в красно-белом колпаке на кудрях. Оглядывался, с вопросом на лице, все еще покрытом легким, с лета, загаром. А Шанелька стояла, не двигаясь, увидев вдруг перед собой вместо просторного магазинного зала с белыми прилавками, полными сыров, колбас и коробок, — серые, с черными резкими тенями скалы, припыленные скудным снегом, синее, тоже с черным оттенком небо, проколотое остриями зимних звезд. И там, под каменными оскалами, вздымаясь и расшибаясь толщей воды, сыплется клочьями пена, мерцает в свете луны, падает и утекает обратно. Осыпая сверкающим фосфором влаги две маленькие фигуры на самом краю. В самом сердце ночи, переводящей время из прошлого в то, чему еще только предстоит совершиться.

Такая вот сказка.

Оглавление

Предисловие

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg