«Тихая Лена»

Стайн Гертруда Тихая Лена

Гертруда Стайн

Тихая Лена

Лена была терпеливая, тихая, добрая, и она была немка. Она жила в прислугах уже четыре года, и ей это было по душе.

Лену привезла из Германии в Бриджпойнт родственница, и она уже четыре года работала на одном месте.

Место Лене попалось очень хорошее. Там была хозяйка, приятная и не слишком строгая, и детишки, и Лена им всем была по душе.

Там была еще кухарка, которая часто бранила Лену, но терпеливая немка Лена не слишком от этого страдала, к тому же добрая женщина, хоть она была и нудная, бранила Лену, в общем, для ее же пользы.

Голос у Лены, когда она стучала по утрам в двери и всех будила, был такой по-немецки утренний, такой ласковый, такой был за душу берущий, прямо как нежный ветерок в середине дня летом. Каждое утро она подолгу стояла в коридоре и на свой скромный и без обид немецкий лад повторяла детям, чтоб вставали. Она все повторяла и ждала их долго, а потом повторяла опять, спокойно, мягко и терпеливо, и дети часто успевали провалиться обратно в драгоценный и густой последний сон, который даже тех, кто вступил в зрелую пору, наделяет молодой радостной силой, как у детей, когда они просыпаются.

Лене на все утро хватало доброй нелегкой работы, а после обеда, если день был приятный и солнечный, ее посылали в парк гулять с двухлетней младшенькой.

Всем прочим девушкам, которые там в парке собирались милой и ленивой стайкой в солнечные дни гулять с детьми, простая тихая немка Лена очень даже нравилась. А еще им очень нравилось шутить над ней, потому что ее легко было сбить с толку, и она делалась вся такая озабоченная и совсем беспомощная, потому что никак не могла взять в толк, что другие, более шустрые девушки имеют в виду, когда говорят всякие странные вещи.

Две-три девушки, с которыми Лена сидела вместе, всегда сходились дружка с дружкой, чтобы сбивать ее с толку. И все равно ей была по душе такая жизнь.

Иногда девочка падала и плакала, и Лене приходилось ее успокаивать. Когда она роняла шляпку, Лене приходилось шляпку подбирать и держать в руках. Когда малышка вела себя плохо и бросала игрушки на землю, Лена объясняла ей, что игрушек она обратно не получит, забирала их и не отдавала, пока девочка не попросит сама.

Жизнь у Лены была тихая, почти такая же тихая, как сладкое ничегонеделанье. Другие девушки, конечно, шутили над ней, и у Лены от этого внутри свербело, но не сильно.

Лена была загорелая и очень миленькая, и загар был такой, какой часто бывает у светлых рас, загар не в желтизну, не в красноту, не в шоколадный тон южных солнечных стран, а такой, когда чистый цвет прямиком ложится поверх бледной кожи, ровный, чуть коричневатый загар, с которым славно смотрятся карие глаза и не слишком густые прямые русые волосы, волосы, которые не сразу становятся русыми, а только когда пройдет соломенно-желтое немецкое детство.

У Лены были плоская грудь, прямая спина и сутулые плечи терпеливой и прилежной работящей женщины, пусть даже тело ее и пребывало покуда в мягкой девической поре и работа еще не успела очертить линии слишком резко.

Было в Лене, в неспешной тихости ее движений что-то особенное, но примечательней всего была в ней терпеливая, какую сейчас и не сыщешь, простота и, как будто от земли идущая, чистота ее загорелого, плоского, мягко очерченного лица. Брови у Лены были на редкость густые. Они были черные, и вразлет, и какие-то очень спокойные, хоть и темные и красивые, а под ними карие глаза, простые и милые, с будто от земли идущим терпеливым выражением тихой работящей немецкой женщины.

Да, жизнь у Лены и впрямь была спокойная. Другие девушки, конечно, шутили над ней, и у Лены от этого внутри свербело, но не сильно.

? Что такое у тебя на пальце, Лена, ? спросила у нее однажды Мэри, одна из девушек, с которыми Лена обычно сидела в парке. Мэри была славная, шустрая, умная, и она была ирландка.

Лена как раз подобрала с земли игрушечный бумажный аккордеон, который уронила девочка, и неловко тянула его теперь загорелыми сильными пальцами, а он тоскливо пищал.

? А? Что это, Мэри, краска? ? спросила Лена, сунув палец в рот, чтобы попробовать пятнышко на вкус.

? Это же страшный яд, Лена, разве ты не знаешь? ? сказала Мэри. ? Вот эта зеленая краска, которую ты сейчас взяла в рот.

Лена уже успела слизнуть с пальца немного краски. Она тут же вынула палец изо рта и стала внимательно его рассматривать. Она никак не могла взять в толк, шутит Мэри или говорит всерьез.

? Правда же, это яд, Нелли, эта вот зеленая краска, которую Лена сейчас взяла в рот? ? сказала Мэри. ? Точно-точно, Лена, самый настоящий яд, какие уж тут шутки.

Лена слегка встревожилась. Она внимательно смотрела на испачканный краской палец и думала, успела она что-нибудь слизнуть или нет.

Кончик пальца был немного влажный, и она долго терла его о подол, а в промежутках удивлялась, смотрела на палец, и думала, правда, что ли, это был яд, то, что она сейчас слизнула.

? Вот беда-то, Нелли, что Лена взяла это в рот, ? сказала Мэри.

Нелли улыбнулась и ничего не сказала. Нелли была худенькая и смуглая и на вид итальянка. У нее была густая копна черных волос, и она забирала их высоко, и от этого лицо у нее было очень красивое.

Нелли всегда улыбалась и почти ничего не говорила, а потом смотрела на Лену, и Лена не знала, куда девать глаза.

Они еще долго сидели там, все три, на ласковом солнышке, и занимались своим несложным делом. И Лена время от времени смотрела на палец и думала, на самом, что ли, деле это был яд, и она его лизнула; а потом еще усердней терла палец о платье.

Мэри смеялась над ней и отпускала шуточки, а Нелли только улыбалась и странно смотрела.

Потом пришло время ? потому что стало прохладно ? собрать разбредшихся кто куда детишек в кучу и каждого отвести домой к маме. И Лена так никогда и не узнала, правда ли это был яд, зеленое это пятнышко, и она его попробовала.

Все эти четыре года Лена ездила по выходным воскресеньям домой к своей тетушке, которая четыре года назад привезла ее в Бриджпойнт.

Эта тетушка, которая привезла Лену четыре года назад в Бриджпойнт, была строгая, с понятиями, хотела всем добра, и она была немка. Муж у нее был городской бакалейщик, и жили они очень богато. У миссис Хейдон, Лениной тетушки, были две дочери, которые как раз недавно стали барышни, и еще был маленький сын, только он был врунишка и с ним хлопот полон рот.

Миссис Хейдон была приземистая, крепкая и налитая немецкая женщина. Когда она шла, всегда ставила ногу устойчиво и очень твердо. Миссис Хейдон была как плотный ком хорошо застывшей глины, и лицо у нее было такое же, а еще потемневшее и красное, как краснеют и темнеют к старости лица белесых немок, с жирными радушными щеками, с двойным подбородком, который терялся в складках ее короткой квадратной шеи.

Две дочки, одной четырнадцать, другой пятнадцать, казались с нею рядом непромешенными и не вылепленными как следует массами плоти.

Старшая, Матильда, была белесая, медлительная, жирненькая, и она была простушка. Младшая, Берта, ростом выдалась почти в сестру, только она была темная, и пошустрей, и, конечно, была тяжеловата, но жирной не назовешь.

Этих двух мать держала в ежовых рукавицах. И вышколила их, чтоб знали себе цену. Обе всегда были хорошо одеты, в одинаковых шляпках, как положено, если вас две сестры и вы немки. Мать любила, чтоб они были одеты в красное. Самые лучшие из платьев у них были красные, из добротной плотной ткани, щедро отделанные блестящей черной тесьмой. А к платьям по жесткой красной фетровой шляпке с черной бархатной лентой на тулье и с птичкой. Мамаша одевалась как матрона, в капоре и в черном, садилась всегда промежду больших своих дочек, вся такая суровая, сдержанная и властная.

Единственная слабость, недостойная этой славной немецкой женщины, ? это как она баловала сына, а тот был врунишка, и с ним хлопот полон рот.

Отец семейства был добропорядочный, тихий, толстый немецкий мужчина, и он не совался. Он старался вывести из мальчишки дурь и чтоб врать перестал, но едва отец за него брался, мать обязательно вмешивалась, не могла удержаться, и мальчик получал неправильное воспитание.

Дочки миссис Хейдон только-только стали барышни, так что выдать племянницу, Лену, замуж была поэтому для миссис Хейдон главная забота.

Четыре года назад миссис Хейдон поехала в Германию навестить родителей и взяла с собой девочек. Миссис Хейдон этот визит удался как нельзя лучше, хотя обеим дочкам не очень-то понравилось.

Миссис Хейдон была достойная щедрая женщина, и она от всей души заботилась и о родителях, и о разных там двоюродных, которых понаехало со всей округи. Старики миссис Хейдон были фермеры средней руки. Они были не то чтобы простые крестьяне, и где они жили было вроде как город, но родившимся в Америке дочкам миссис Хейдон все кругом отдавало нищетой и вонью.

А миссис Хейдон нравилось. Ей там все было знакомо, и потом она была такая богатая и важная. Она слушала родственников и решала за них всякие проблемы, и советовала, как лучше поступить. Она устраивала их настоящее и будущее и доказывала им, насколько в прошлом они были не правы, куда ни кинь.

И все было бы хорошо у миссис Хейдон, если б не две ее дочери, которых она никак не могла заставить почитать дедушку с бабушкой. Обе девочки вообще нехорошо себя вели со всеми здешними родственниками. Мать едва могла их заставить поцеловать дедушку с бабушкой и каждый день устраивала им головомойку. Но у миссис Хейдон столько было всяких разных других дел и времени на то, чтоб окоротить упрямых дочек, просто не хватало.

Трудолюбивая, с шершавыми от земли и работы руками немецкая родня казалась рожденным в Америке девочкам уродливой и грязной и много ниже их самих, вроде как рабочие-итальянцы или негры, и девочкам казалось странным, как это мама дотрагивалась до них и ее не выворачивало, и женщины были так смешно одеты, и от работы все грубые и вообще другие.

Обе девочки глядели на них свысока и всегда говорили промеж собой по-английски, как они их всех терпеть не могут и как они хотели бы, чтобы мама не связывалась. Девочки умели немного по-немецки, но даже и пробовать не желали.

Семья старшего брата интересовала миссис Хейдон прежде прочих. Там было восемь человек детей, и пять из них из восьмерых были девочки.

Миссис Хейдон подумывала, что было бы неплохо взять одну из этих девочек с собой домой в Бриджпойнт и дать ей шанс. Всем это нравилось, и все хотели, чтоб поехала Лена.

Лена была вторая по счету девочка в этой большой семье. Ей тогда было всего семнадцать лет. Лена была в семье не самая-самая. Она всегда была вроде как в полудреме и не здесь. Работница она была хорошая и безотказная, но даже и доброй работой разбудить ее не было никакой возможности.

Возраст у Лены был как раз такой, как хотелось миссис Хейдон. Лена могла бы сперва пойти куда-нибудь в прислуги и научиться по хозяйству, а погодя, когда войдет в возраст, миссис Хейдон нашла бы ей хорошего мужа. И потом, Лена была такая тихая и скромная, что никогда не станет делать на свой лад. И потом еще, миссис Хейдон при всей своей суровости была мудрая, и она чувствовала, что в Лене что-то есть.

Лена хотела уехать с миссис Хейдон. Лене в Германии не очень нравилось. И дело было не в тяжелой работе, а в грубости. В здешних людях не было обхождения, и мужчины, развеселясь, делались буйные и тогда принимались лапать ее и отпускать грубые шуточки. Они были славные люди, но все это было как-то неприятно и нерадостно.

По правде говоря, Лена и сама не очень понимала, что ей в Германии не нравится. И не очень понимала, почему она все время как в полудреме и не здесь. Она не знала, будет ли там, в Бриджпойнте, как-то иначе. Миссис Хейдон взяла ее и накупила всяких платьев, а потом взяла на пароход. Лена не очень понимала, что с ней такое происходит.

Миссис Хейдон, и девочки, и Лена ехали на пароходе вторым классом. Дочкам миссис Хейдон было как против шерсти, что мама взяла с собой Лену. Им не хотелось, чтоб у них была двоюродная сестра, которая ничем не лучше ниггера, и чтобы все на пароходе обращали на нее внимание. Дочки миссис Хейдон даже высказали кое-что матери, но той было некогда их слушать, а у девочек не хватило смелости прямо сказать, что у них на уме. Вот им только и оставалось, что ненавидеть Лену обеим, разом. Помешать ей вернуться с ними вместе в Бриджпойнт они все равно не могли.

Лене в пути было очень плохо. Она думала: всё, еще и не доедут, а она умрет. Ей было так плохо, что даже не было сил жалеть, что поехала. Есть она не могла, стонать не могла, а только была вся белая и напуганная до смерти и думала, вот-вот она умрет. Она ни совладать с собой не могла, ни сама за собой ухаживать. Просто лежала, где положили, бледная и напуганная, и слабая, и больная, и уверенная, что вот-вот она умрет.

У Матильды с Бертой в дороге хлопот из-за того, что Лена им двоюродная сестра, до самого последнего дня на пароходе не было, к тому времени они уже обзавелись друзьями и могли все объяснить.

Миссис Хейдон каждый день спускалась к Лене, давала ей всякие разности, чтоб не так было плохо, придерживала голову, когда было нужно, и вообще о ней заботилась и делала все, что положено.

У бедной Лены не было столько сил, чтобы терпеть и быть сильной. Она не умела ни отдаться напасти, ни перебороть ее. Она совсем потерялась в своих страданиях. Ей было очень страшно, и к тому же в Лене, в терпеливой, мягкой, тихой Лене, совершенно не было ни самообладания, ни храбрости.

Бедняжка Лена была такая напуганная и слабая и каждую минуту ждала, что вот-вот она умрет.

Вскоре после того, как Лена опять оказалась на твердой земле, она забыла про все свои страдания. Миссис Хейдон нашла ей место, с приятной и не очень строгой хозяйкой и с детишками, и Лена стала немножко понимать по-английски, и очень скоро ей стало хорошо и просто.

Каждое свое выходное воскресенье Лена проводила в доме миссис Хейдон. Лене бы, конечно, больше было по душе проводить воскресенья с девушками, с которыми она сидела в парке, которые приставали к ней с вопросами и шутили над ней, отчего немного свербело внутри, но не было такого в по-немецки безыскусной и необидчивой натуре Лены, чтобы делать не то, чего от тебя все ждут, только потому, что тебе так больше нравится. Миссис Хейдон сказала, чтобы Лена каждое второе воскресенье приезжала к ней домой, вот Лена всегда и приезжала.

Из всей семьи одна миссис Хейдон проявляла к Лене интерес. Мистер Хейдон был о ней невысокого мнения. Она была племянница жены, и он был к ней добр, но ему она казалась глупой, и немного простоватой, и очень скучной, и он не сомневался, что в один прекрасный день ей потребуется помощь, потому что она попадет в какую-нибудь историю. Всякая привезенная из Германии в Бриджпойнт родня, помоложе и победнее, в скором времени попадала в какую-нибудь историю, и требовалась помощь.

Маленький мальчишка Хейдон вел себя с ней безобразно. Он был трудный мальчик, и с ним бы кто угодно нахлебался, а мать его только портила. Дочки миссис Хейдон выросли, но лучше относиться к Лене не стали. А до Лены так никогда и не дошло, что и она их тоже не любит. Она и знать не знала, что бывает счастлива только с теми девушками, с которыми она всегда сидела в парке, которые были пошустрее, чем она, и смеялись, и всегда над ней шутили.

Матильде Хейдон, глупой, толстой, белесой старшей дочери, очень не нравилось, когда приходилось говорить, это, мол, моя кузина Лена, про Лену, которая была для нее разве что чуть лучше ниггера. Матильда была медлительная, вялая, белесая, неумная, жирная и только-только превратилась в женщину; и говорила не разбери-поймешь, и нудная была, и тупая, и очень ревновала всю свою семью и всех подружек, и гордилась, что у нее всего полно: и красивых платьев, и новых шляпок, и музыке она учится, и двоюродная сестра, которая в простых служанках, была ей как кость в горле. А еще Матильда очень хорошо запомнила, из какой грязной дыры они взяли Лену, и как Матильда там на всех глядела свысока, и как она злилась на мать за то, что та ее ругала, а тамошний неотесанный люд, от которого воняет коровой, матери нравится.

А еще Матильда делалась сама не своя, когда мать приглашала Лену к себе на вечеринки и когда говорила, какая Лена расчудесная, разным немецким мамашам, у которых сыновья, и кто-нибудь из них может сгодиться Лене в мужья. От всего от этого нудная, белесая, жирная Матильда делалась очень злая. Иногда такая злая, что даже выговаривала матери, на свой тянучий, не разбери-поймешь манер и с ревнивым злым блеском в светло-голубых глазах, что она не понимает, как можно привечать эту поганую Лену; и тогда мама ругала Матильду и говорила ей, что кузина Лена бедная, а с бедными Матильде нужно подобрей.

Матильде Хейдон не нравилось, если родственники бедные. Она сказала всем своим подружкам, что она думает про Лену, и девушки никогда не говорили с Леной в гостях у миссис Хейдон. Но Лена, в своей безыскусной и необидчивой терпеливости, даже и не замечала, что ее ни в грош не ставят. Если Матильда гуляла с подружками на улице или в парке и навстречу попадалась Лена, она всегда глядела на нее свысока и едва ей кивала, а потом говорила подругам, как это смешно, что мать заботится о таких вроде Лены, а в Германии вся Ленина родня ну просто свиньи.

Младшая сестра, темноволосая, большая, но не жирная Берта Хейдон, которая шустро соображала и вообще была шустрая и папина дочка, тоже не любила Лену. Она ее не любила потому, что, по ней, Лена была дура набитая и позволяла этим ирландке с итальянкой над собой смеяться и дразниться, и Лену всегда все подымают на смех, а Лене хоть бы что, и ей не хватает ума понять, что все кругом ее выставляют полной дурой.

Берта Хейдон терпеть не могла, если человек дурак. Ее отец, он тоже считал Лену дурочкой, так что ни отец, ни дочь никогда не обращали на Лену внимания, хоть та и приходила к ним в дом каждое второе воскресенье.

А Лена и знать не знала, что думают Хейдоны. Она ходила по воскресеньям к тете в дом, потому что миссис Хейдон сказала, что так надо. По той же самой причине Лена откладывала деньги. Ей просто никогда не приходило в голову, что их можно тратить. Кухарка-немка, добрая женщина, которая всегда бранила Лену, каждый месяц помогала ей класть их в банк, как только получит. Иногда деньги не попадали в банк, где о них заботились, потому что кто-нибудь их у Лены просил. Маленький мальчишка Хейдон иногда просил, а иногда тем девушкам, с которыми Лена сидела, требовалось немного лишних денег; но кухарка-немка, которая всегда бранила Лену, следила, чтобы так не получалось слишком часто. А когда так получалось, она распекала Лену на все корки и потом несколько месяцев кряду не разрешала ей даже дотронуться до денег, а сама несла их в банк в тот же день, как Лене их дадут.

Вот Лена и откладывала деньги, потому что не представляла, что их можно тратить, и всегда по выходным ходила в гости к тете, потому что не знала, что можно по-другому.

Миссис Хейдон с каждым годом все больше убеждалась, что она была права, взяв Лену с собой в Америку, потому что все выходило как ей хотелось. Лена была славная девушка, и слова поперек не скажет, и училась говорить по-английски, и складывала все заработанные деньги в банк, и скоро миссис Хейдон найдет ей хорошего мужа.

Все эти четыре года миссис Хейдон приглядывалась к знакомым немецким семьям в поисках порядочного человека Лене в женихи и вот наконец нашла что хотела.

Человек, которого миссис Хейдон приглядела Лене, был портной, американский немец, и работал у своего отца. Он был славный, и семья такая бережливая, и миссис Хейдон была уверена, что для Лены это подходящая партия, и к тому же молодой портной всегда все делал так, как скажут отец с матерью.

Эти немцы, старик портной и его жена, родители Германа Кредера, который должен был жениться на Лене Майнц, люди были очень домовитые и без затей. Герман изо всех детей единственный остался с ними жить и всегда делал так, как они хотели. Герману было уже двадцать восемь лет, но мать с отцом по-прежнему бранили его и указывали что и как, а он их слушал. А теперь они хотели, чтобы он женился.

Герману Кредеру не очень-то хотелось жениться. Он был человек мягкий и робкого десятка. И еще он был немного замкнутый. Он слушался отца с матерью. Он всякую работу делал любо-дорого взглянуть. Он часто ходил в город в компании других мужчин в субботу вечером и по воскресеньям. Ему с ними нравилось, но по-настоящему веселиться он не умел. Ему нравилось бывать среди мужчин и не нравилось, когда примешивались женщины. Он слушался матери во всем, но жениться ему не очень-то хотелось.

Миссис Хейдон и старики Кредеры много говорили про эту затею с женитьбой. Всем троим она очень нравилась. Лена сделает все, как скажет ей миссис Хейдон, а Герман всегда и во всем слушал отца с матерью. Оба они, Лена с Германом, были бережливые и работящие, и ни тот ни другая слова поперек не скажут.

Старики Кредеры ? все об этом знали ? деньги впустую не тратили, и они были крепкая трудолюбивая немецкая семья, и миссис Хейдон была уверена, что уж в этой семье Лена никогда не попадет в историю. Мистер Хейдон тоже не будет против. Он сам знает, что у старика Кредера куча денег и несколько хороших домов; и ему было все равно, куда его жена приткнет эту простушку, эту дурочку Лену, лишь бы той не потребовалась помощь и она не угодила бы в историю.

Лена не очень-то хотела замуж. Ей нравилось, как она живет в том доме, где работает. Про Германа Кредера она особо и не думала. Она думала про него, что он хороший человек, и он всегда казался ей немного робким. Друг с другом они почти не говорили. И Лене в то время, в общем, не очень-то хотелось замуж.

Миссис Хейдон часто говорила с Леной про замужество. А Лена хоть бы раз ей чего ответила. Миссис Хейдон думала, Лене не нравится Герман Кредер. Миссис Хейдон даже представить себе не могла, чтобы девушка, любая, а не только Лена, вообще никогда не думала про замужество.

Миссис Хейдон часто говорила с Леной о Германе. Миссис Хейдон иногда очень сердилась на Лену. Она боялась, а вдруг Лена против обыкновения взбрыкнет, и именно теперь, когда уже все слажено.

? Ну что ты стоишь как дурочка, почему ты ничего не отвечаешь, а, Лена? ? спросила миссис Хейдон однажды в воскресенье после долгого разговора с Леной про Германа Кредера и про то, как Лена выйдет за него замуж.

? Да, мэм, ? ответила Лена, и тут миссис Хейдон не выдержала и сорвалась на эту глупую Лену.

? Почему ты никогда не скажешь толком, а, Лена, когда я тебя спрашиваю, нравится тебе Герман Кредер или нет? Стоишь тут как дурочка, и слова из тебя не вытянешь, как будто я тут говорила, говорила, а ты слышать ничего не слышала. Нет, Лена, я таких, как ты, в жизни не видывала. Хочется тебе выложить мне все как есть, так возьми и выложи, и нечего тут стоять как дурочка и не отвечать, когда тебя спрашивают. А я-то для нее стараюсь, и мужа ей нашла, и чтоб собственный дом был, где жить. Ну, давай, Лена, выкладывай: тебе что, не нравится Герман Кредер? Такой славный молодой человек, может, он даже и слишком хорош для тебя, особенно если ты и дальше собираешься стоять тут как дурочка и помалкивать. Между прочим, не каждой девушке выпадает возможность так удачно выйти замуж, как тебе.

? Ну что вы, тетя Матильда, я сделаю все, как вы скажете. Конечно, он мне нравится. Он со мной почти не говорил, но, наверное, он человек хороший, и как вы, тетя, скажете, я так все и сделаю.

? А почему тогда ты стоишь все время как дурочка и не отвечаешь, когда тебя спрашивают?

? Я не слышала, чтобы вы мне велели что-нибудь сказать. Я не знала, что вы хотите, чтоб я говорила. Как вы мне посоветуете, чтобы мне же лучше, я так и сделаю. И если вам хочется, чтобы я вышла замуж за Германа Кредера, я выйду.

Вот так Лену Майнц и сосватали.

Старая миссис Кредер со своим Германом ни о чем таком не говорила. Ей никогда не приходило в голову, что нужно обсуждать с ним подобные вещи. Она просто сказала ему про свадьбу с Леной Майнц и что она работящая, и бережливая, и слова поперек не скажет, и Герман как обычно что-то ей такое в ответ промычал.

Миссис Кредер и миссис Хейдон назначили день, и сделали распоряжения насчет свадьбы, и пригласили всех, кто должен был прийти, чтобы увидеть, как они поженятся.

Через три месяца Лена Майнц и Герман Кредер должны были стать мужем и женой.

Миссис Хейдон проследила за тем, чтоб у Лены было все что нужно. Пришлось очень много помогать Лене шить. Шила Лена так себе. Миссис Хейдон сперва ругалась на нее, что она не умеет шить как следует, а потом проявила к Лене доброту и сочувствие и наняла девушку, чтобы та приходила и помогала шить. Лена по-прежнему жила у своей доброй хозяйки, но теперь каждый вечер и все выходные проводила у тетки за всем этим шитвом.

Миссис Хейдон накупила Лене красивых платьев. Лене это очень даже понравилось. А чтобы к платьям были новые шляпки, это Лене понравилось еще больше, и миссис Хейдон заказала их у настоящего шляпника, у которого они вышли очень даже хорошенькие.

Лена все эти дни немного нервничала, но про замужество почти не думала. Она, по правде говоря, не очень-то даже представляла себе, что это такое, что с каждым днем все ближе.

Лене нравился дом, где она работала, приятная хозяйка и добрая кухарка, которая вечно бранилась, и ей нравились девушки, с которыми она всегда сидела в парке. Но она не знала, понравится ли ей больше замужем. Она всегда слушалась тетю, но сразу начинала нервничать, едва увидит Кредеров с их Германом. Она была возбуждена, и ей нравились новые шляпки, и все шутили над ней, и свадьба была все ближе, а она никак не могла взять в толк, что же это такое, что скоро с ней произойдет.

Герман Кредер больше знал про то, что такое женатая жизнь, и это ему не слишком нравилось. Ему не нравилось, когда были девушки, и он бы не хотел, чтобы одну из них пришлось постоянно терпеть с собой рядом. Герман всегда делал то, чего от него хотели отец с матерью, и вот теперь они хотели, чтобы он женился.

Герман был человек нелюдимый; а еще он был тихий и замкнутый. Ему нравилось выбираться в город с другими мужчинами, но только чтобы без женщин. Мужчины шутили над ним, что он женится. Герман ничего ни имел против, пускай их шутят, но жениться и чтобы девушка всегда была с ним рядом, ему не очень-то хотелось.

За три дня до свадьбы Герман уехал за город, на воскресенье с ночевкой. Они с Леной должны были пожениться во вторник, во второй половине дня. Когда настал вторник, от Германа не было ни слуху ни духу.

Старики Кредеры поначалу не очень-то беспокоились. Герман всегда делал так, как они хотели, и, конечно же, он вернется как раз к свадьбе. Но когда прошел понедельник и настала ночь, а Германа все не было, они пошли к миссис Хейдон и рассказали ей все как есть.

Миссис Хейдон очень разнервничалась. Мало того, что она извелась вся, пока все приготовила, теперь еще этот глупый Герман смылся, и никто не мог объяснить, что случилось. Лена на месте, и все готово, и теперь осталось только сыграть свадьбу, и надо бы знать наверняка, что и Герман будет на месте.

Миссис Хейдон очень разнервничалась, а сказать старикам Кредерам она особо ничего и не могла. Она не хотела с ними ссориться, потому что ей теперь уж очень хотелось, чтобы Лена вышла замуж за Германа.

Наконец они решили, что свадьбу нужно отложить на неделю. Старый мистер Кредер съездит в Нью-Йорк за Германом, потому что, скорее всего, Герман уехал к тамошней замужней сестре.

Миссис Хейдон разослала всем приглашенным весточки, чтоб подождали неделю, считая с нынешнего вторника, а во вторник утром послала за Леной, чтобы та приехала к ней поговорить.

Миссис Хейдон была очень злая на бедную Лену, когда та к ней приехала. Она принялась ругать ее на чем свет стоит, почему она такая глупая, и теперь вот Герман уехал, и никто не знает куда, а все оттого, что Лена такая размазня и дурочка. А миссис Хейдон ей вместо матери, а Лена вечно стоит столбом, и кто ее о чем ни спросит, ответа не дождешься, и Герман тоже хорош гусь, а отец теперь, значит, езди ищи его. И незачем старикам для своих детей стараться. Дети все неблагодарные, и слова доброго не дождешься, а старики всегда для них стараются. Лена, она что, думает, миссис Хейдон приятно рук не покладать, только чтобы Лена была счастлива и чтобы у нее был муж, а Лена такая неблагодарная и все норовит сделать поперек. Что ж, пусть будет урок бедной миссис Хейдон, чтоб не делала людям добра. Пусть люди сами о себе заботятся и больше не лезут к ней со своими бедами; она теперь наученная и никому ни за что помогать не станет. Ей от этого одни сплошные хлопоты, да и мужу это не по душе. Он ей всегда говорил, что она слишком добрая, а никто ей даже спасибо не скажет, вот и Лена все только стоит столбом и никому ни слова в ответ, о чем ее ни спросят. Со своими дурочками разлюбезными Лена небось еще как разговаривает, с этими, с которыми сидит все время в парке и которые ей, между прочим, ничего хорошего пока не сделали, знай только деньги тянут, а вот с собственной теткой, которая столько для нее всего, и такая добрая, и как с родной дочерью, так нет, Лена стоит и не отвечает, и никогда тетке от нее никакой радости, и нет чтобы сделать как тете хочется. УЛадно, теперь чего уж стоять и слезы лить. Все, Лена, поздно, Германа-то поминай как звали. Раньше надо было думать, не пришлось бы теперь стоять и слезы лить, и меня еще расстраивать, и чтобы меня муж ругал, что я обо всех забочусь, а никто даже спасибо не скажет. Слава богу, Лена, хоть теперь до тебя дошло; ладно, постараюсь сделать для тебя что смогу, хоть ты и не заслуживаешь, чтоб о тебе пеклись. Ну, может, хоть в следующий раз будешь умнее. Езжай теперь домой и постарайся по дороге не испортить платье, и шляпку новую тоже; зря ты их нынче надела; но тебе, Лена, хоть кол на голове теши. В жизни подобной тупости не встречалаФ.

Миссис Хейдон замолкла, а Лена все так и стояла в своей шляпе с красивыми цветочками, и слезы текли у нее из глаз, и Лена все никак не могла понять, что же она такого сделала, но только теперь она не выйдет замуж, а если мужчина бросает девушку в самый день свадьбы, это ей позор на всю жизнь.

Лена отправилась домой одна-одинешенька и плакала в трамвае.

Бедная Лена плакала что было сил в трамвае, одна-одинешенька. Она едва не испортила новую шляпку, когда плакала и билась головой о стекло. Потом она вспомнила, что так делать не надо.

Кондуктор попался добрый человек, и он ее пожалел, когда увидел, как она плачет. УДа не убивайся ты; такая хорошенькая, а плачешь; да найдешь ты себе другогоФ, ? сказал он, просто чтобы ее подбодрить. УА тетя Матильда сказала, что теперь я никогда не выйду замужФ, ? ответила, всхлипывая, Лена. УИшь ты, как в воду глядел, ? сказал кондуктор, ? а ведь просто пошутить хотел. Не знал, что тебя и в самом деле бросил парень. Дурной, выходит, тебе парень попался. Но ты не переживай, он, видно, совсем ничего не понимает, коли смылся и бросил такую хорошенькую барышню вроде тебя. Давай-ка расскажи мне, что стряслось, а я тебе помогуФ. Вагон был пуст, и кондуктор сел с ней рядом, и обнял ее одной рукой, просто чтобы утешить. Тут Лена вспомнила, где она находится и что если тетя такое про нее узнает, то станет ругаться. Она отодвинулась от кондуктора в самый уголок. Он рассмеялся: УДа не бойся ты, ? сказал он, ? я тебя не трону. Ты давай-ка держись. Ты такая миленькая и мужа себе найдешь обязательно, хорошего, правильного. И никому не позволяй себя дурачить. Ты хорошая девушка, и не надо меня боятьсяФ.

Кондуктор пошел обратно на площадку, чтобы помочь пассажиру забраться в трамвай. И пока Лена ехала в трамвае, он то и дело подходил к ней, чтобы утешить, чтобы она не убивалась из-за какого-то там недоумка, который мог вот так вот сбежать и бросить ее одну. Нечего и думать, найдет она себе хорошего человека, и беспокоиться нечего, так он ей говорил.

Еще он говорил с другим пассажиром, который только что сел, хорошо одетый пожилой господин, а потом с другим, который сел еще позже, тот был рабочий, из добропорядочных, а потом с одной милой дамой, та села после рабочего, и всем рассказал, какая с Леной приключилась беда и какие есть на свете негодяи, что могут так обойтись с бедной девушкой. И весь трамвай жалел бедняжку Лену, и рабочий пытался ее утешить, а пожилой господин посмотрел на нее пристальным взглядом и сказал, что, похоже, она хорошая девушка, но надо быть осторожной, а неосторожной быть нельзя, и тогда бы с ней такого не случилось, а милая дама подошла и села с ней рядом, и Лене это было приятно, хоть она и отодвинулась от дамы в уголок.

Так что Лена, когда выходила из трамвая, уже немного пришла в себя, и кондуктор помог ей выйти и сказал напоследок: УНе расстраивайся ты. Пустой был парень, никудышный, тебе еще повезло, что от него избавилась. Найдешь себе другого, в самый раз по тебе. И не переживай, я в жизни не видал, чтобы такая неприятность и у такой славной барышниФ, ? кондуктор покачал головой и пошел обратно в салон, чтобы обсудить это дело с прочими оставшимися у него в трамвае пассажирами.

Кухарка-немка, которая всегда бранила Лену, очень рассердилась, когда услышала всю эту историю. Она так и знала, что ничего-то миссис Хейдон, которая только и знает распинаться, как-де она всех на свете осчастливит, для Лены не сделает. Добрая кухарка и раньше-то ей не слишком доверяла. От людей, которые много про себя понимают, ничего по-настоящему не дождешься. Нет, не то чтобы миссис Хейдон была дурная женщина. Миссис Хейдон женщина правильная, настоящая немка, и Лена ей племянница, и она Лене хочет только добра. Кухарке это хорошо известно, и она всегда это говорила, и миссис Хейдон ей всегда нравилась, и она со всем уважением, и та к ней с уважением, а Лена так робеет, если нужно бывает поговорить с мужчиной, и миссис Хейдон, конечно, нелегко пришлось, когда она задумала выдать Лену замуж. Миссис Хейдон славная женщина, вот только послушать ее иногда, так будто она невесть кто. Может, хоть теперь поймет, что не всякий раз легко и просто устроить так, чтобы все выходило по-твоему. Кухарке очень жаль ее, миссис Хейдон-то. Такое для нее разочарование, и столько хлопот, а с Леной она и впрямь всегда как с дочкой родной. А Лене, кстати, лучше бы пойти переодеться и перестать реветь. Слезами горю не поможешь, а если Лена будет хорошо себя вести и наберется терпения, тетя обязательно что-нибудь придумает. УА я поговорю с миссис Олдрич, чтобы она тебя пока тут оставила. Ты же знаешь, Лена, она к тебе со всей душой, конечно, она тебя оставит, и я ей все расскажу про этого дурня, про Германа Кредера. У меня, Лена, просто зла не хватает на таких дураков. И перестань, Лена, нюни тут распускать; иди сними хорошее платье и сложи его как следует, а то испортишь, понадобится другой раз, а надеть нечего; и давай-ка помоги мне с посудой, и все будет в порядке. Вот увидишь, как я сказала, так оно и будет. А ну-ка, перестань мне реветь, слышишь, а не то я тебя вконец изругаюФ.

Лена никак не могла остановиться, и тихонько всхлипывала, и была вся такая несчастная, но сделала в точности как сказала кухарка.

Девушкам, с которыми всегда сидела Лена, стало ее очень жалко, когда они увидели, какая она несчастная. Бывало, что ирландка Мэри очень на нее сердилась. Мэри всегда просто до белого каления доходила, когда разговор шел про Ленину тетю Матильду, которая невесть что о себе понимает, а у самой дочки две набитые дурищи. Мэри бы ни за что на свете не согласилась быть как эта жирная всё-не-по-ней Матильда Хейдон, ну хоть золотом ее осыпь. И как только Лена может все время к ним ездить, когда они так себя ведут, будто ни в грош ее не ставят; вот этого Мэри никогда не понимала. Но Лена, она ведь никогда не знала, как поставить человека на место, оттого-то все ее и беды. И вообще Лена дурочка, какая глупость с ее стороны расстраиваться из-за этого олуха деревенского, который даже не знает, чего ему надо, а только смотрит в рот мамаше с папашой и знай твердит свое УjaФ как трехлетка, и даже глаза поднять на девушку и то ему страшно, а потом раз и смылся в последнюю минуту, как будто кто ему чего сделать хотел. По-озор? И Лена будет тут еще про какой-то позор! Да для девушки позор, если ее с таким вот олухом кто увидит, не то что замуж за него. Но Лена такая квашня и никогда-то, бедняжка, не умела показать людям, чего она на самом деле стоит. Видите ли, позор, что он от нее сбежал. Вот только попадись он Мэри, она бы ему показала. Да чтоб ей, Мэри, не было ни дна ни покрышки, если Лена не стоит пятнадцати таких Германов Кредеров. И слава богу, что Лена отделалась от этого Германа Кредера и от его грязных, вонючих родителей, и, если Лена сию же секунду не перестанет ныть, Мэри, вот честное слово, совсем перестанет ее уважать.

Бедняжка Лена прекрасно понимала, что Мэри правда так считает, как говорит. Но Лена была вся такая несчастная. Разве не позор для порядочной немецкой девушки, если мужчина сбежит от нее и бросит ее одну. Лена прекрасно знала: тетя права, когда говорит, что из-за того, как Герман с ней поступил, все знакомые станут показывать на нее пальцем. Мэри, и Нелли, и другие девушки, с которыми она сидела в парке, всегда были к Лене очень добры, но ей от этого было не легче. То, что Лену бросил жених, для девушки позорное пятно и для любой порядочной семьи, и тут уже ничего не поделаешь.

День тянулся за днем, а Лена ни разу не виделась с тетей Матильдой. Наконец в воскресенье пришел мальчик сказать, чтоб ехала к тете. Сердце у Лены билось как сумасшедшее, очень уж она переживала из-за всего, что случилось. И к тете Матильде она бежала со всех ног.

Миссис Хейдон тут же, едва только Лена переступила порог, принялась ее ругать, что заставляет тетку ждать бог знает сколько и что всю неделю не казала глаз, хоть бы проведала, а вдруг тете чего от нее надо, и вот приходится самой за ней посылать. Но нетрудно было догадаться, даже Лене, что тетя сердится не взаправду. И Лениной заслуги тут ни на грош, продолжала браниться миссис Хейдон, если все в конце концов обернулось в ее пользу. Миссис Хейдон просто с ног сбилась улаживать за Лену все ее проблемы, а Лене, видите ли, недосуг прийти проведать, а вдруг тете надо ей что-то сказать. Но миссис Хейдон никогда не обращала внимания на подобные мелочи, если только ей выпадала возможность сделать человеку добро. Она, конечно, сбилась с ног, улаживая за Лену все ее проблемы, но, может, хоть теперь, когда Лена все узнает, то вспомнит про благодарность. УГотовься, во вторник ты выходишь замуж, ты меня слышишь, Лена? ? сказала ей миссис Хейдон. ? Придешь сюда во вторник утром, я все приготовлю. Наденешь новое платье, что я тебе купила, и новую шляпку с этими, с цветочками, и поосторожней, пока будешь ехать, а то перепачкаешься вся, ты, Лена, такая безалаберная, и совсем не думаешь, и вечно выкинешь что-нибудь этакое, как будто у тебя не голова на плечах, а бог знает что. А теперь ступай домой и скажи этой своей миссис Олдрич, что съедешь от нее во вторник. И не вздумай забыть, про что я тебе тут все время толкую, насчет поосторожней. Ну, Лена, будь умницей. Во вторник ты выйдешь замуж за Германа КредераФ. Вот и все, что Лена узнала про то, что случилось за эту неделю с Германом Кредером. Лена совсем забыла, что нужно бы что-нибудь про это узнать. Она в самом деле во вторник выйдет замуж, и тетя Матильда назвала ее умницей, и никакого пятна на ней не осталось.

Лена опять стала как раньше, в полудреме и как будто не здесь, но ведь она и всегда была такая, если не считать те несколько дней, когда она переживала, потому что мужчина, который должен был на ней жениться, сбежал в самый день свадьбы. Лена немного нервничала в оставшиеся дни, но и не думала особенно, что это значит, быть замужем.

Герману Кредеру все это нравилось гораздо меньше. Он был тихий и замкнутый и знал, что тут уже ничего не поделаешь. Он понял, что теперь ничего не осталось, кроме как дать себя оженить. И дело было не в том, что Герману не нравилась Лена Майнц. Она была не хуже и не лучше, чем другие девушки. Она была, наверное, даже лучше других знакомых девушек, потому что очень тихая, но Герману не хотелось, чтобы всегда терпеть с собой рядом девушку. Герман всегда делал так, как хотели отец с матерью. Отец нашел его в Нью-Йорке; Герман туда уехал пожить у замужней сестры.

Отец Германа, когда его нашел, долго уговаривал, и все жаловался, жаловался ему с утра до вечера, и был такой озабоченный, но не настырный и очень терпеливый, и все повторял Герману, как бы ему хотелось, чтоб его сынок, его Герман, всегда поступал правильно и никогда не перечил матери, а Герман все молчал и ничего не говорил в ответ.

Старый мистер Кредер все время повторял: мол, он никак не поймет, с чего это Герману в голову пришло, что может быть как-то по-другому. Если заключаешь сделку, условия надо выполнять, старый мистер Кредер по-другому даже и представить не может; а сказать, что ты, мол, женишься на девушке, и она, значит, все приготовит, это такая же сделка, как в торговых делах, и Герман, он ведь сказал свое слово, и теперь он, Герман, должен слово сдержать; у старого мистера Кредера просто в голове не укладывается, чтобы такой хороший мальчик, как его Герман, мог поступить иначе; надо ? значит надо. И к тому же эта Лена Майнц такая славная девушка, и Герману бы не следовало так поступать с отцом, столько беспокойства, и выкладывать деньги за билет аж до самого Нью-Йорка, только чтобы его отыскать, и оба они потеряли кучу времени, а работать когда, а ведь от Германа только и требовалось, что отстоять венчание, и был бы он женатый, и все дела, и никто бы ему дома слова не сказал.

И отец все гнул и гнул свою линию; ведь у Германа есть еще бедняжка мама, которая всегда говорила, мол, не успеешь подумать, а Герман уже все сделает, а теперь у него завелись понятия, и ему хочется показать людям, какой он упрямый, и он ее в гроб сведет, а еще платить такие деньги, только чтобы ездить туда-сюда его разыскивать. УТы даже представить себе не можешь, Герман, что творится с мамой из-за этих твоих выкрутасов, ? сказал ему старый мистер Кредер. ? Она говорит, не понимаю, мол, как он может быть таким неблагодарным. Ей горько, что ты такой упрямый, а она-то ведь подыскала тебе не девушку, загляденье, Лена Майнц, она же тише воды, ниже травы, и каждый цент сбережет, и никогда слова поперек не скажет, не то что некоторые девушки, и мама так старалась, только чтоб тебе было хорошо и ты бы женился, а ты вдруг, на тебе, уперся, нехорошо, а, Герман. Ты такой же, как вся нынешняя молодежь, только о себе и думаешь и чтобы все было по-твоему, а мама твоя, у ней ведь одна забота, все о тебе, о твоем будущем. Ты что, думаешь, маме очень надо, чтобы чужая девушка путалась у нее в доме под ногами, а, Герман? Да она только о тебе и беспокоится, только у нее и разговору, как, мол, она будет счастлива, когда увидит своего Германа с хорошей молодой женой, и стоило только ей все устроить, так чтобы ты даже и не касался, чтоб тебе же удобнее, и ты ведь сам сказал, что, мол, согласен, так, мол, и сделаю, и тут вдруг, хлоп, и на тебе, и сбежал, и уперся, и у всех от этого голова кругом, и мы тратим деньги, а мне приходится ездить туда-сюда, тебя разыскивать. Давай-ка, Герман, собирайся и поехали домой жениться, а я поговорю с мамой, чтоб не попрекала тебя, во что мне стало ездить за тобой и искать тебя... Слышь, Герман, ? терпеливо уговаривал его отец, ? слышь, поехали домой жениться. Всего-то и дел, отстоишь венчание, а, Герман, и никаких тебе забот ? слышь, Герман! ? поехали со мной, завтра же, и поженишься. Слышь, ГерманФ.

Замужняя сестра Германа любила брата и всегда старалась ему помочь, когда знала, чего он хочет. Ей нравилось, что он такой славный и всегда делает как скажут отец с матерью, но все-таки она была б не прочь, чтобы он был чуточку посамостоятельней и сам решал, чего он хочет.

Но эта история про Германа и его девушку показалась ей очень смешной. Ей хотелось, чтобы Герман женился. Ей казалось, ему это пойдет на пользу. Она посмеялась над Германом, когда услышала, как было дело. Пока не приехал отец, она и не знала, с чего это вдруг Герман приехал к ней в гости в Нью-Йорк. А когда она услышала, как было дело, она долго смеялась над своим братом Германом и шутила над ним, над тем, как он сбежал, потому что не хотел, чтоб рядом с ним всегда была девушка.

Замужней сестре Германа нравился ее брат Герман, и ей не хотелось, чтобы он шарахался от женщин. Он был славный, ее брат Герман, и ему, конечно, пойдет на пользу, если женится. Тут ему хочешь не хочешь придется научиться за себя постоять. Сестра Германа, она и смеялась над ним, и в то же время старалась его подбодрить. УТакой видный мужчина, как мой брат Герман, а ведет себя ? можно подумать, он боится женщин. А ведь женщинам нравятся такие мужчины, вроде тебя, Герман, если, конечно, ты не будешь убегать всякий раз, как их увидишь. Тебе это и впрямь пойдет на пользу, Герман, если женишься; придет охота покомандовать, так будет над кем. Тебе это не просто пойдет на пользу, Герман, вот увидишь, тебе еще и понравится, попробуй только. Езжай-ка ты, Герман, вместе с папой домой и женись на этой Лене. Ты просто не представляешь, как это здорово, попробуешь разок, тебя потом за уши не оттащишь. И бояться тебе нечего, Герман. Да за такого, как ты, Герман, любая бегом побежит. Про такого парня всякая девушка только и мечтает, чтоб на всю жизнь. Вот я тебе и говорю, езжай-ка ты, Герман, вместе с папой домой и погляди, что к чему. Нет, какой ты все-таки, Герман, смешной; сидишь себе вот так, сидишь, а потом скок и нет его, поминай как звали. Я точно знаю, Герман, она по тебе все глаза выплакала. Ты уж пожалей ее, а, Герман. Давай-ка, езжай вместе с папой домой и женись. Я же просто со стыда сгорю, Герман, если у меня будет брат, которому не хватило духу жениться на девушке, которая в нем прямо души не чает. Тебе же всегда нравилось, Герман, если я с тобой. Вот я и не понимаю, почему ты говоришь, что не хочешь, чтобы с тобой всегда была девушка. Ты ко мне всегда был добрый, и я точно знаю, к этой Лене тоже будешь добрый и не успеешь оглянуться, привыкнешь, как будто она всегда была с тобой рядом. И не притворяйся, что ты не настоящий мужчина, Герман, сильный и все такое. Сейчас-то я, конечно, смеюсь над тобой, но ты же знаешь, как мне хочется, чтобы ты был и вправду счастлив. Езжай-ка ты домой и женись на этой Лене, Герман. Она же такая хорошенькая, и милая, и добрая, и тихая, и обязательно сделает моего брата Германа таким счастливым, что дальше некуда. И перестань ты, папа, над Германом кудахтать. Завтра же он едет домой, и вот увидишь, как ему понравится быть женатым, вы просто со смеху все поумираете, такой он будет счастливый. Я тебе точно говорю, Герман, так оно и будет. Ты только слушай, что я тебе говорю, и все будет в порядкеФ. И так она смеялась над ним и подбадривала его, а отец все продолжал рассказывать про то, как мама всегда говорила про Германа, и увещевал его, и умасливал, а Герман все молчал и ничего не говорил в ответ, а сестра собрала его вещи, и очень была веселая, и она поцеловала его, а потом рассмеялась и опять его поцеловала, а отец пошел и купил билеты на поезд и наконец в воскресенье вечером привез Германа обратно в Бриджпойнт.

Миссис Кредер всегда было очень трудно удержать, чтоб она не сказала своему Герману все, что думает, но дочка написала ей в письме, чтоб она ничего не говорила про то, что он натворил, а муж вошел в дом вместе с Германом и сказал: УНу, мама, вот мы и дома, и я, и Герман, и мы оба очень устали с дороги, такая была душегубка, ? а потом шепнул ей на ухо: ? Будь с Германом поласковей, слышь, мама, он вовсе не хотел нас огорчатьФ, ? так что старой миссис Кредер пришлось все, что у нее на Германа накипело, оставить при себе. Только она ему и сказала, поджавши, правда, губы: УРада, что ты хоть сегодня вернулся, ГерманФ. А потом отправилась улаживать дела с миссис Хейдон.

Герман стал опять такой, как прежде, замкнутый, и очень добрый, и очень тихий, и всегда готов сделать так, как захотят отец с матерью. Настал вторник, Герман надел свой новый костюм и пошел с отцом и с матерью, чтоб отстоять венчание и пожениться. Лена тоже там была, в новом платье и в новой шляпке с красивыми такими цветочками, и она очень нервничала оттого, что в самом деле теперь выйдет замуж. Миссис Хейдон все устроила как полагается. Все кто надо там были, и очень скоро Герман Кредер и Лена Майнц стали мужем и женой.

Когда все наконец закончилось, они оба пошли к Кредерам. Они теперь все должны были жить вместе, Лена с Германом и старики, отец с матерью, в том самом доме, где мистер Кредер портняжничал вот уже бог знает сколько лет, а его сын Герман всегда ему помогал.

Ирландка Мэри часто говорила Лене, что у нее в голове не укладывается, как это Лена вообще может якшаться с Германом Кредером и с его грязными вонючими родителями. По ней, старики Кредеры были, по-ирландски говоря, просто грязное вонючее старичье. Они насквозь провоняли не той безалаберной, лихой, задиристой, в рванье и клочьях, на глине и торфяном дыме замешенной деревенской грязью, к которой ирландка Мэри привыкла и которую могла понять и простить. Они были грязные на немецкий манер, от безвкусицы, от неряшливости, оттого что одежда вся жеваная и затхлая, нестираная, на немытом теле, чтоб сэкономить на мыле, и волосы жирные, чтобы сэкономить на мыле и на полотенцах, и одежда-то грязная не оттого, что ее носят беззаботно, а потому, что так дешевле, и в доме не продохнешь, и окна закрыты, чтоб меньше денег шло на обогрев, и живут бедно, не чтобы денег скопить, а потому что не знают, зачем нужны деньги, и работают день и ночь не только потому, что по-другому не умеют и чтоб было на что жить, но и потому, что скорее удавятся, чем копейку на себя потратят.

Вот такой он и был, новый дом Лены, только она смотрела на него совсем другими глазами, чем ирландка Мэри. Она тоже была немка, и она тоже была бережливая, хоть всегда и в полудреме и как будто не здесь. С вещами Лена всегда была очень аккуратная и всегда откладывала деньги, потому что и понятия не имела, что еще с ними можно делать. Она никогда не пыталась распорядиться своими деньгами сама, и ей даже в голову не приходило, что можно бы их потратить.

Лена Майнц до того, как она стала миссис Герман Кредер, всегда была чистенькая, и одежда на ней аккуратная, и сама она тоже, но вовсе не потому, что она об этом специально думала или ей хотелось так, а не иначе; в немецкой стороне, откуда она была родом, так жили все, и тетя Матильда с немкой-кухаркой, которая всегда бранилась, следили за ней, ругали ее и заставляли быть аккуратной, и чтоб никакой грязи, и почаще мыться. Но сама Лена не особо в этом нуждалась, и хоть ей и не нравились старики Кредеры, но она об этом сама не знала даже и уж конечно бы не подумала, что они вонючее грязное старичье.

Герман Кредер был почище своих стариков, но только оттого, что такая уж у него была натура; он привык к отцу с матерью, и ему просто в голову не приходило, что им надо бы научиться жить почище. И Герман так же точно всегда откладывал все деньги впрок, разве что выпьет кружку пива в городе, куда он по вечерам ходил с другими мужчинами, и ему нравилось с ними ходить, а куда еще можно девать деньги, он и понятия не имел. Деньги всегда были у отца, тот ими и распоряжался. К тому же у Германа все равно никогда не было своих денег, потому что он все время работал на отца, а тому никогда не приходило в голову платить ему за это деньги.

Вот так они и стали жить все вместе, вчетвером в доме Кредеров, и Лена вскорости сделалась на вид неаккуратной и даже, можно сказать, чуть не грязнулей, и жизни в ней стало еще меньше, и никому никогда не было никакого дела, чего Лена хочет, да она, в общем-то, и сама никогда не знала, что ей нужно.

Единственное Ленино несчастье, происходившее оттого, что они теперь жили все вместе вчетвером, была брань старой миссис Кредер. Лена привыкла, что все ее ругают, но ругань старой миссис Кредер была совсем другая ругань, чем привыкла Лена.

Герману Лена, раз уж он теперь все равно на ней женился, очень даже нравилась. Он не слишком обращал на нее внимание, но и хлопот оттого, что она всегда была рядом, тоже особых не было, вот разве когда мать начинала злиться и пилила их обоих, что, мол, Лена распустеха и не умеет как следует экономить на еде, и деньги уходят неизвестно куда, и ей, старой женщине, приходится самой за всем следить.

Герман Кредер всегда делал так, как хотели отец с матерью, но никогда по-настоящему сильно родителей не любил. Для Германа главное было, чтоб не ссориться. По нему бы в самый раз, чтоб его никогда никто не трогал, а он бы работал каждый день, как всегда, и ничего бы не слушал, и никто бы не приставал к нему со своей злобой. А теперь он женился, и началось, а он так и знал. Теперь ничего не слушать уже никак не получалось, и материну ругань в особенности. Ему теперь хочешь не хочешь приходилось слушать, потому что была еще Лена, которая, чуть услышит, как мать на нее ругается, тут же делалась вся такая напуганная и прибитая. Герман знал, чего от матери ждать: чем меньше ешь, тем лучше, и работать надо весь день и до седьмого пота, и не слушать, что она там говорит; именно так Герман, собственно, и жил, пока им, старикам то есть, не взбрело в голову его женить, и чтобы рядом с ним всегда была девушка, и вот теперь ему приходилось учить ее не слушать, что говорит мать, и не пугаться всякий раз, и есть поменьше, и всегда на всем экономить.

Герман, правда, не очень хорошо понимал, как помочь бедной Лене во всем этом разобраться. У него не хватало духу вступиться за Лену перед матерью, и все равно бы ей от этого было не легче, и он не знал, как ее утешить, и чтобы она крепилась и не слушала все эти жуткие гадости, которые мать говорит. Просто Герману не нравилось, когда вокруг такое творится каждый день. Герман понятия не имел, как это можно пойти против матери и заставить ее замолчать, да и вообще пойти против человека, который чего-то очень сильно захотел. Герману за всю его жизнь ничего не хотелось настолько сильно, чтобы из-за этого стоило с кем-то ссориться. Герман всю жизнь только и хотел, чтобы жить тихо-смирно, не трепать языком и делать по работе каждый день то же, что и всегда. А теперь мать заставила его жениться на этой самой Лене, и еще, что ни день, ругается, и у него голова идет кругом, и просто не знаешь, куда от этого деваться.

Миссис Хейдон виделась с Леной куда меньше прежнего. Она не потеряла интереса к Лене, к своей как-никак племяннице, но только Лена не могла теперь к ней приходить так же часто, как раньше, потому что это было бы неправильно, ведь Лена теперь была замужняя женщина. К тому же у миссис Хейдон был теперь забот полон рот насчет собственных дочек, нужно было всему их научить, и уже пора им искать подходящих мужей, а тут еще собственный муж все время ее пилит, что она портит сына и из него теперь уже точно ничего путного не вырастет, и один только будет позор для порядочной немецкой семьи, и все потому, что она его портит. Поэтому у миссис Хейдон был хлопот полон рот, но ей по-прежнему хотелось заботиться о Лене, пусть даже они теперь и не могли видеться, как прежде. Они теперь только и виделись, если миссис Хейдон заходила к миссис Кредер или миссис Кредер заходила к миссис Хейдон, а это бывало вовсе и не часто. К тому же у миссис Хейдон никак теперь не получалось бранить Лену; миссис Кредер всегда была тут как тут, и было бы неправильно бранить Лену, когда тут как тут миссис Кредер, которая теперь, по правде сказать, одна только и имеет на это право. Так что тетя говорила теперь Лене всякие приятные вещи, хотя, по правде сказать, миссис Хейдон иногда и немного расстраивалась из-за того, какая Лена унылая и неопрятная; но времени на то, чтобы по-настоящему расстроиться, у нее все равно не было.

Лена больше не встречалась с девушками, с которыми когда-то сидела в парке. У Лены не было никакой возможности с ними встретиться, и не в Ленином характере было искать возможность с ними встретиться, да она теперь не очень-то и вспоминала о тех временах, когда виделась с ними чуть не каждый день. Они тоже никогда не заходили в дом к миссис Кредер повидаться с Леной, ни одна не заходила. Даже ирландка Мэри и та ни разу не подумала, чтоб зайти ее проведать. Лену они вскорости забыли. У Лены они тоже выпали из памяти, и теперь Лена даже и не вспоминала, что когда-то были у нее такие знакомые.

Единственная из ее прежних знакомых, кому было дело, чего Лене хочется и чего ей надо, единственная, кто все время заставляла Лену заходить к ней в гости, была та добрая кухарка-немка, которая всегда ругалась. Она и теперь бранила Лену на чем свет стоит, что до такого себя довела и что выходит на люди в таком вот виде. УЯ понимаю, что ты ждешь ребенка, Лена, и все-таки нельзя же так распускаться, что на тебя даже смотреть тошно. Просто стыд берет, ей-богу, когда ты приходишь и сидишь тут на кухне вся такая неряха, и ты ведь, Лена, такая не была. Да я в жизни такого не видела. Герман с тобой такой добрый, сама говоришь, и слова плохого не скажет, хоть ты, Лена, того и не заслуживаешь, неряха ты и есть, совсем распустилась, как будто некому тебя было поучить, как себя держать, чтобы вид был и не распускаться. Нет, Лена, я не вижу никаких таких причин, чтобы до такого себя доводить и ходить такой распустехой, Лена, просто ж стыдно смотреть, такая, право слово, ты, Лена, уродина. Нет, Лена, я еще в жизни не встречала женщины, чтобы у нее все складывалось к лучшему, а она так распускалась, и плачешь все время, как будто у тебя беда какая. А я всегда говорила, нечего было тебе, Лена, выскакивать за этого Германа Кредера, уж я-то понимаю, чего тебе приходится терпеть от этой старой карги, и дед, скопидом этот, тоже хорош, даром что слова не вытянешь, а загляни к нему внутрь, там и будет то же самое, что у этой злыдни, уж я-то, Лена, понимаю, я знаю, ведь они тебя даже и не покормят как следует, Лена, и мне тебя, правда, Лена, жалко, сама знаешь, Лена, только все равно не годится ходить такой распустехой, даже при всех твоих напастях. Вот хоть меня возьми, Лена, разве ж я когда до такого допускала, хоть у меня, бывает, так голова разламывается, что какая уж там работа, и все из рук валится, и ни сготовить толком, но я всегда, видишь, Лена, я всегда в порядке. Только так, Лена, немецкая девушка и может добиться, чтобы все хорошо. Слышишь, Лена, что я тебе говорю. А теперь давай-ка, поешь вкусненького, Лена, я тут тебе сготовила, и помойся, и следи ты за собой, и ребеночек у тебя родится, и ничего тебе не сделается, а я тут поговорю с твоей тетей Матильдой, что пора тебе зажить своим домом, с Германом и с ребеночком, и тогда все будет хорошо. Слышишь, Лена, что я тебе говорю. И чтобы больше в таком виде ко мне не приходила, и перестань ты все время нюни разводить. Никакого толку, ровным счетом, если будешь сидеть тут и плакать, я еще в жизни, Лена, не видала, чтобы, если у кого беда, он бы чего добился, веди он себя, к примеру, вот как ты себя, Лена, ведешь. Слышишь меня, Лена. Иди-ка ты теперь домой и помни, Лена, что я тебе сказала, а я посмотрю, что тут можно сделать. Уж я заставлю твою тетю Матильду поговорить со старой миссис Кредер, чтоб она тебя оставила в покое, пока не родишь. И нечего тебе, Лена, бояться, и не глупи мне. Что за глупость, в самом-то деле, мужчина тебе, Лена, достался что надо, и вообще столько всего, что любая девушка позавидует. А теперь иди-ка ты, Лена, домой и делай, как я тебе сказала, так и делай, а я подумаю, чем тебе помочьФ.

? Да-да, миссис Олдрич, ? немного времени спустя сказала эта добрая немецкая женщина своей хозяйке. ? Да, миссис Олдрич, так-то с ними, с девушками, и выходит, которым не терпится замуж. Не ценят, как им повезло, миссис Олдрич. Им повезет, а они и не поймут, и даже сами не знают, чего им надо, миссис Олдрич. Вот и наша бедняжка Лена, она тут ко мне приходила, без слез не глянешь, и ревет все время, пришлось мне ее отругать, но она-то, бедняжка, в этом своем замужестве света белого не видит, миссис Олдрич. И такая уж бледненькая, и лица на ней нет, миссис Олдрич, просто сердце разрывается. А уж какая была славная девушка наша Лена, миссис Олдрич, и никаких у меня с ней не было хлопот, не в пример этим, теперешним, миссис Олдрич, и ни одна так работать не может, как наша Лена, а ей прямо житья нет от этой старухи, от миссис Кредер. Ох, миссис Олдрич, она к нашей Лене прямо как ведьма какая. Я раньше, миссис Олдрич, и не думала, что старики могут так обращаться с молоденькими, а теперь у меня просто зла на них не хватает. Вот если бы Лене жить вдвоем с Германом, он-то не такой, какие, знаете, миссис Олдрич, бывают мужчины, но только он против матери словечка не скажет, ни-ни, я уж даже и не знаю, как помочь Лене-то, бедняжке. Я, конечно, понимаю, миссис Олдрич, что тетка ее, миссис Хейдон, она хотела как лучше, но, честное слово, бедной нашей Лене, ей-богу, было б лучше, если бы этот Герман как сбежал тогда от нее в Нью-Йорк, так бы там и остался. Мне смотреть на нее страшно, миссис Олдрич. В ней как будто совсем не осталось жизни, миссис Олдрич, слоняется туда-сюда, вся замызганная, а я-то столько с ней билась, чтоб ее научить, как себя держать и чтобы вид был. Нет, миссис Олдрич, не идет им это на пользу, девушкам-то, когда они замуж выходят, для них же лучше, чтоб нашли хорошее место, и знай работали себе, и никуда. На Лену же просто смотреть страшно, миссис Олдрич. Хотела бы я знать, как ей помочь, но она-то, она же прямо настоящая ведьма, эта старая миссис Кредер, Германова мамаша. Я, пожалуй, переговорю поскорей с миссис Хейдон, миссис Олдрич, а там и поглядим, нельзя ли как бедной Лене помочь.

Для бедной Лены настали и впрямь плохие времена. Герман был славный человек и добрый и даже иногда стал вступаться за нее перед матерью: УНе трогай ее, мама, ей худо не трогай ее слышишь меня. Если хочешь ей сказать чего надо сделать ты скажи мне, а уж я ей сам скажу. И прослежу чтоб все сделала как тебе нравится. И прекрати, слышишь мама, прекрати ты вечно Лену ругать. Слышишь, тебе говорят, прекрати немедленно погоди пока она хоть в себя-то придетФ. Герман теперь набрался духу идти против матери, потому что видел: Лене и так невмоготу с ребеночком внутри, и он растет, а тут еще мать такое говорит, что просто страшно делается, и все время, все время, и так нельзя.

В Германе поселилось теперь новое чувство, и он чувствовал, что у него хватит сил пойти против матери. Герман Кредер не привык чего-то хотеть и ждать, но теперь Герману Кредеру очень хотелось стать отцом и хотелось, чтобы это был мальчик и чтобы мальчик был здоровый. Герман никогда не был особо привязан к отцу с матерью, хотя всегда, всю жизнь, делал так, как они хотели; он никогда не был особо привязан и к жене Лене, хотя всегда был с ней добрый и всегда пытался ее защищать от матери, с этой ее вечной руганью, но вот чтобы стать отцом собственного ребенка, это чувство и впрямь взяло Германа за душу. Он уже почти совсем решился, чтобы уберечь ребенка от всего дурного, пойти против матери, и не как-нибудь там, а в полную силу, и даже против отца, если тот не станет на его сторону и не поможет держать мать в узде.

Иногда Герман ходил и к миссис Хейдон, чтобы выговориться про свою беду. И вот они решили, что будет лучше пожить пока вчетвером, пока не родится ребенок, и Герман пока заставит миссис Кредер поменьше ругаться, а потом, когда Лена окрепнет, Герман заживет с ней своим домом, по соседству с отцом, так, чтобы всегда быть под рукой, если нужно помочь по работе, но есть и спать они станут в своем доме, где старуха не сможет за ними следить и чтоб не слышать ее жуткой брани.

Так что на какое-то время все осталось по-прежнему. Бедная Лена не чувствовала никакой радости от того, что у нее будет маленький. Она была напугана так же, как тогда, на пароходе. Чуть где заболит, и она уже пугалась. Она была напуганная, и вялая, и как примороженная, и ей казалось, что вот-вот она умрет. У Лены не было столько сил, чтобы терпеть и быть сильной, когда все так плохо, она только и могла, что сидеть, вся такая напуганная, и вялая, и примороженная, и ей казалось, что вот-вот она умрет.

Прошло совсем немного времени, и Лена родила ребенка. Такой получился славный, крепенький мальчуган, этот ребенок. Герман просто нарадоваться не мог. Когда Лена немного окрепла, они переехали в соседний с родителями дом, чтобы и сам Герман, и вся его семья могли есть, спать и вообще жить так, как им нравится. Только Лене это было уже вроде как все равно. Она какая была, пока ждала ребенка, такая и осталась. Слонялась туда-сюда, и одевалась как попало, и была как в воду опущенная, и делала все, да и вообще жила будто совсем ничего не чувствует. По дому она все делала как полагается, ее по-другому-то и не научили, но сама была как неживая. Герман был всегда с ней ласковый и добрый и помогал по дому. Как только умел, так и помогал. Если нужно было сделать по дому чего нового или для ребенка, так он тут как тут. Лена тоже делала все как полагается, как ее учили. Она теперь только и держалась, что на домашней работе, и ходила вечно растрепанная, и замызганная, и снулая, и как неживая. И, по Лене, такая жизнь была ничуть не лучше, чем вообще с тех пор, как вышла замуж.

Миссис Хейдон теперь с Леной, своей племянницей, и вовсе перестала видеться. У миссис Хейдон теперь от своих забот голова шла кругом, и с дочками, которые повыходили замуж, и с парнем, который подрастал, и управиться с ним становилось все тяжелей. Она знала, что Лене, как могла, помогла. Герман Кредер был мужчина правильный, она сама иногда думала, не худо было бы поменять его на какого из собственных зятьев, а теперь они жили своим домом, отдельно от стариков, и никаких тебе хлопот. Миссис Хейдон считала, что помогла своей племяннице Лене чем только могла, и слава богу, и чего бы теперь к ней ходить. Лена сама теперь справится, и нечего тетке с ней носиться.

Добрая немка-кухарка, которая вечно бранилась, не оставила Лену и старалась, как родная мать. Только исправить хоть что-нибудь было теперь очень трудно. Лена была теперь как глухая, кто бы ей чего ни говорил. Герман делал что мог, чтобы ей помочь. Герман всегда, если был дома, только и возился с ребенком. Герману это очень нравилось, с ребенком. А Лена даже и гулять его никогда не сводит; и вообще, ничего лишнего.

Доброй немке-кухарке иногда удавалось залучить Лену к себе в гости. Лена приходила с ребенком, сидела на кухне и смотрела, как добрая немка стряпает, и даже иногда ее слушала, совсем как раньше, но только очень недолго, а добрая немецкая женщина ругала ее, что ходит по городу не разбери- поймешь в чем одета, а все ее несчастья, между прочим, кончились, и сидит как прибитая, и спасибо не скажет. Иногда Лена как будто ненадолго просыпалась, и на лице у нее проступала прежняя тихая, терпеливая и необидчивая мягкость, но чаще кухарка ругала ее, а Лена будто почти ничего и не слышала. Лене нравилось, если миссис Олдрич, добрая хозяйка, ласково с ней поговорит, и тогда Лена будто возвращалась обратно, и у нее было такое же чувство, как тогда, когда она жила здесь в прислугах. Но чаще всего Лена просто жила себе, как спала, и была вся такая неряшливая, и как в воду опущенная, и как неживая.

В скором времени у Лены родились еще двое маленьких. Лена теперь уже не так боялась их рожать. Она вроде даже и не очень замечала, когда они делали ей больно, и вообще, что бы с ней теперь ни происходило, было ей как будто все равно.

Детишки вышли очень славные, все трое, что родились у Лены, и Герман заботился о них как только мог. До жены Герману, в общем-то, никогда особо дела не было. Единственное, до чего ему всегда было дело, это дети. Герман с ними возился, что твоя нянька. Когда он брал их на руки, то делался очень ласковый и нежный. Он научился очень ловко с ними управляться. Он проводил с ними все время, когда не работал. А вскоре даже и работать стал у себя в доме, чтобы они всегда были с ним вместе, в одной комнате.

Жизни в Лене оставалось все меньше и меньше, и Герман теперь о ней почти уже и не думал. Он все чаще и чаще брал заботу о детях на себя, обо всех трех. Он следил, чтоб они как следует поели и были чистенькие, и одевал их каждое утро, и учил, как что правильно делать, и укладывал спать, и был теперь с ними почти неотлучно. А потом должно было случиться еще одно прибавление в семействе, четвертый ребенок. Лена пошла в больницу поблизости, чтобы там родить. Ребенок, похоже, должен был быть трудный. Когда он наконец появился на свет, он был вроде как его мать, неживой. Пока он шел, Лена сделалась вся такая бледная и затвердела лицом. Когда все кончилось, Лена тоже умерла, и никто не понял, как оно так с ней получилось.

Добрая немка-кухарка, которая всегда бранила Лену и до последнего дня все пыталась ей как-то помочь, вот она единственная по Лене и горевала. И вспоминала, какая Лена была, пока работала с ней вместе в прислугах, и какой у нее был голос, какой мягкий да какой ласковый, и какая она была славная девушка, и как с ней никогда никаких хлопот, не то что со всеми этими нынешними девушками, которых теперь берут ей в подмогу. Вот добрая кухарка все это про Лену и говорила, иногда, если выдавался часок поболтать с миссис Олдрич, а больше про Лену никто теперь даже и не вспоминал.

Герман Кредер жил теперь, счастливый, очень тихо, очень скромно и очень довольный, один со своими тремя детьми. И никаких больше женщин, чтоб всегда рядом, боже упаси. Всю работу по дому он всегда делал сам, каждый день, когда заканчивалась та работа, которую они делали вдвоем с отцом. Герман всегда был один и работал всегда один, пока дети не выросли настолько, что смогли ему помогать. Герману Кредеру это очень нравилось, и он всегда так жил, ровно, мирно, и каждый день точь-в-точь как вчерашний, и всегда один с тремя своими славными, тихими детьми.