«Пока еще здесь»

Пока еще здесь (fb2) - Пока еще здесь [litres] (пер. Майя Глезерова) 1373K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лара Вапняр

Лара Вапняр Пока еще здесь

Lara Vapnyar

Still Here

© Lara Vapnyar, 2016

© М. Глезерова, перевод на русский язык, 2019

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2019

© ООО “Издательство АСТ”, 2019

Издательство CORPUS ®

* * *

Глава 1 Виртуальная могила

– Обещай только, что не назовешь это “Виртуальной могилой”, – сказала Вика, когда свернули к Вест-Сайд-хайвэй.

– Ты же сама забраковала “Голос из могилы”! – возразил Сергей.

– “Голос из могилы” еще хуже. Нельзя, чтобы название было мрачным.

– Ну так вся идея про смерть. А смерть как ни крути – мрачно.

Они спорили всю дорогу от дома на Стейтен-Айленде до новой квартиры Вадика в Морнингсайд-Хайтс, и Вике это уже порядком надоело.

– До тебя правда не доходит? – спросила она. – Смерть – это мрачно, а твое приложение про преодоление смерти. Поэтому надо говорить о бессмертии, а не о смерти. И не вздумай опять заводить про своего Федорова. Никто его знать не знает.

– Он был самым оригинальным философом девятнадцатого века!

– Только ты так считаешь!

Сергей застонал и крепче сжал руль.

За последние год-два он заметно подурнел. Он всегда был самым красивым в их компании. Похож на французского актера, как там его – тот парень из фильмов Трюффо. Точеное лицо стало расплываться, словно размытое вечным недовольством, и четко очерченный овал как-то растушевался и подернулся жирком. Вика наблюдала закат его былого блеска со смешанными чувствами. Иногда с жалостью. Иногда со злорадством. Но чаще всего чувствовала себя обманутой.

– Как насчет “Нет смерти” или “Нет, смерть, нет”? – спросила она.

– Нет, смерть, чего? – Сергей рассмеялся.

Смех у него был резким и хриплым и больше походил на кашель, на очень плохой кашель. Казалось, он выплескивает смиренное неодобрение, будто хочет сказать, что считает ее мерзкой и тупой, но уже вроде свыкся и почти даже принял все как есть.

Вика ненавидела этот смех. Ей захотелось хорошенько вмазать Сергею, но она лишь отвернулась и замолчала.

Эх, было бы до Вадика не так далеко! Но от Стейтен-Айленда далеко было все. Регина жила в красивейшей части Трайбеки. Ей до Вадика минут двадцать на такси. Вика гадала, приехала ли уже Регина.

Они все дружили еще в России. Все четверо: Сергей и Вадик, потом Регина, потом Вика. Сергей с Вадиком познакомились, когда им было по шестнадцать, и с тех пор продолжалась их яростная дружба-соперничество. Вика не понимала их отношений, но все равно испытывала некоторую зависть, потому что ничего подобного и ни с кем у нее не бывало. Все старшие классы Регина была девушкой Сергея. Потом он бросил ее ради Вики, но Регина не выпала из компании, потому как у нее завязалась очень близкая, абсолютно противоестественная дружба с Вадиком. Как вообще возможны платонические отношения с мужчиной, недоумевала Вика, особенно с таким, как Вадик?

Они все мечтали уехать. Вадик, Сергей и Регина подавали в магистратуру в разные американские университеты. Все были толковыми – Вадик самым разносторонним, Регина самой вдумчивой, Вика самой усердной, но самым толковым все-таки был Сергей. В двадцать четыре он защитил кандидатскую по лингвистике. Его единственного приняли в магистратуру, и не просто, а в Нью-Йоркскую школу бизнеса. Не совсем то, чего он хотел, поскольку надеялся продолжить заниматься наукой. Но только эта программа предложила полную оплату, да и все говорили, что это отличная школа. Они с Викой только-только поженились, и теперь уезжают в Америку! Невероятное везение!

– Тебе не кажется, что мы ступаем в загробный мир? – спросил Сергей в самолете в Нью-Йорк. – Мы оставляем позади наши жизни и погружаемся в неизвестность.

Вике оставалось доучиться в медицинском два года, но они не могли ждать. План был такой: Вика будет зарабатывать, пока Сергей учится, а потом, когда он получит хорошую работу, она закончит учебу в американском медицинском институте. В конце концов важно ведь именно американское образование. Вика получила лицензию узиста и устроилась в Онкологический центр Бинга Раскина, больницу номер один в Америке, а если что считалось номером один в Америке, оно, само собой, было номером один в мире. Сергей налегал на учебу, получал хорошие отметки, закончил с отличием. Даже нежданная беременность не нарушила плавного течения их жизни. Вика родила, как раз когда Сергей начал искать работу. Но кто мог знать, что он окажется таким неудачником, не сумеет ни найти приличного места, ни, главное, на нем удержаться? У него были мозги ученого, никак не бизнесмена. Это генетика. Оба родителя и трое бабушек-дедушек были институтскими преподавателями. Пять лет назад Сергей спросил у Вики, нельзя ли ему вернуться к учебе и получить докторскую степень, чтобы делать академическую карьеру. Она содержала его все эти годы, а теперь он снова вознамерился поучиться? Хотелось дать ему по башке, но она произнесла лишь: “Что, прости?” И он сказал: “Забудь”. Теперь, пожалуй, Вика об этом жалела. В науке он бы, наверное, добился большего.

Когда Вадик оказался в Штатах (его пригласили программистом в престижную компанию в Нью-Джерси), Сергей в очередной раз потерял работу в банке, и Вика наконец осознала, что у нее нет ни малейшего шанса закончить учебу. Тем более что теперь у них на руках был ребенок. “Двое детей”, как любила пошутить Вика, имея в виду сына и мужа. А потом два года назад Регина вышла за нереально богатого Боба и переехала в Штаты, как будто нарочно, чтобы утереть им нос своим новообретенным благополучием. Боб запустил мегауспешный стартап по разработке новых мобильных приложений. Такое ощущение, что все вокруг запускали интернет-стартапы, создавали новые приложения, строили успешные бизнесы из ничего, вот так запросто, в один миг становились богачами. Их страницы на фейсбуке пестрели фотографиями из Альп, мексиканских ол-инклюзив отелей, африканских сафари и новехоньких загородных домов. “Чего бы уж тогда не запостить выписку с банковского счета?” – вопрошала Сергея Вика.

Компания Боба называлась “Цифрогик”. И он уже заработал на ней миллионы. Ему хватило ума найти нишу и сделать приложения, отвечающие запросам пожилых людей. Одно из самых популярных, “Прямиком”, помогало бабушкам обрамлять цифровые фотографии. Дети и внуки отправляли свои фото с телефонов прямиком в рамочки, и новые изображения автоматически появлялись на экране. Все идеи Боба были вот такими – непритязательными, практичными, банальными.

Регина помогла устроить Вадика к Бобу, и теперь он тоже прилично зарабатывал. Другие тоже процветали за счет приложений. Их знакомые. Самые обычные люди, такие же, как они, такие же эмигранты. Анджела, Викина подружка по медицинской школе, запустила очень успешное приложение, благодаря которому люди могли сравнивать побочные действия разных лекарств и отбирать для себя наименее вредные варианты. Старый школьный товарищ Сергея Марик создал приложение, которое произвольно вставляло смайлики в мейлы и эсэмэски, и отправитель сразу получался более милым и жизнерадостным. Идиотизм же? Но угадайте-ка? Приложение стало суперпопулярно. Всех друзей Вадика из айтишников прямо-таки распирало от разнообразных идей. И чем они с Сергеем хуже? Ну хорошо, они не работают в ай-ти, но ведь их окружали люди как раз оттуда. Вовсе не нужно быть программистом, чтобы придумать что-то стоящее. Надо просто быть умным. А Сергей был не просто умным, он обладал завидными мозгами. Разве друзья не называли его гением – и вовсе не всегда с иронией? Разве не шутили в университете, что ему придумать что-то блестящее все равно что пукнуть?

Проблема в том, что Сергею было сложно выдать простую идею, а лучше всего выстреливали самые незатейливые приложения. Сергей же вечно увязал во всякой экзистенциальной фигне.

– Как насчет онлайн-игры, которая помогает найти свою половинку? – предложил он как-то раз. – Игрокам предлагаются на выбор пары: Годар или Трюффо, Толстой или Достоевский, курица или мясо, за или против абортов. Сотни таких пар. Когда пройдешь все до конца, выпадет человек с такими же ответами. Это можно привязать к определенному месту. Например, едешь ты на автобусе и можешь узнать, кто тут еще больше любит Толстого, чем Достоевского.

Или вот еще его идея, тоже привязанная к месту: приложение под названием “Тронь меня!” давало возможность немедленного физического контакта тем, кто в нем нуждался. Стоило нажать кнопку, и поблизости находился бы человек, который не прочь подержать тебя за руку или похлопать по плечу.

– Нет, Сергей, ну нет же! Никому не нужна такая фигня! – в очередной раз твердила Вика.

Но идея с “Виртуальной могилой” ей понравилась. Она тоже была про экзистенциальное, даже в некотором роде болезненное, но при этом все-таки практичная. Вика в нее верила. Только бы удалось убедить Боба, что для воплощения этой самой идеи ему необходим Сергей. Пожилой контингент Боба должна интересовать тема смерти. Надо лишь поумнее продумать стратегию презентации.

Вика повернулась к Сергею, который все еще сжимал руль так, будто от него зависела его жизнь.

– Главное, чтобы это не походило на презентацию, понимаешь? – сказала Вика. – Потому что, если Боб почует даже намек, он и слушать не станет. Надо как-то легко и непринужденно. Мы же идем смотреть квартиру Вадика, вот и будем говорить про квартиру, а потом Боб выпьет и размякнет, и ты просто вскользь эдак скажи, хорошо? Не Бобу, а как бы всем. И не дожидайся, пока Боб напьется до потери сознания. Окей?

– Почему бы просто не заорать “Нетсмертинет”! Так достаточно непринужденно? – спросил Сергей и расхохотался.

На этот раз Вика ему двинула.

Они припарковались слишком близко к обочине. Правое переднее колесо заехало на тротуар, но Сергей так глянул на Вику, что она предпочла смолчать. Июльское пекло после машины с кондиционером оглушало. Шел восьмой час, но стояла невыносимая духота. На Стейтен-Айленде тоже жарко, но там хоть иногда продувало ветерком с океана, и тогда дышалось полегче.

Вадик жил на узенькой улочке с кособокими шестиэтажными домами, лепившимися вплотную друг к дружке, с чахлыми, будто совсем усохшими без листвы деревцами и грудами мешков с мусором, источавших ароматы гниения фруктов, рыбы, подгузников – всего разом. В отличие от других зданий дом Вадика выглядел нежилым и новым, каким-то инородным, будто затесался сюда по ошибке.

– Здесь есть терраса! Обожаю ее! – сообщил Вадик.

– Два месяца, и он ее возненавидит, – шепнул Сергей Вике.

Вадик переехал в Нью-Йорк восемь лет назад, и это было его шестое новоселье.

Проблема заключалась не в том, что Вадик не мог найти подходящее жилье, а в том, что не мог разобраться, какое жилье ему подходит. Для большинства людей выбор квартиры определялся финансовыми возможностями, социальным статусом и характером. Но с эмигрантами дело обстояло сложнее. Они не понимали своего социального статуса, финансовое будущее было туманно, а полагаться на характер казалось слишком легкомысленным. Эмигранты в большинстве своем останавливались на стандартном варианте “дом в пригороде / горные лыжи каждую зиму”. К нему склонились и Вика с Сергеем, обосновавшись аж на Стейтен-Айленде, где хватало на дом для семьи и имелся еще кое-какой люфт в бюджете.

Не таков был Вадик. Он позволил себе положиться на характер, что оказалось довольно спорным решением.

– Вадик, уезжая из России, оставил старого себя позади, а нового еще не взрастил, – заметил Сергей после Вадикового четвертого новоселья. – Сейчас он – набор заимствованных характеров, которые и тасует по своей прихоти.

– Ты просто завидуешь, – ответила она.

Но то была неправда. Это Вика завидовала Вадику. И Регине тоже. Завидовала их деньгам, свободе, а больше всего – неограниченным возможностям, которые все еще таило для них будущее.

– Приехали! Приехали! Приехали! Мальчик-гений и наша вечно злющая рысенька!

Вадик стиснул их в объятиях. Сергей был только чуть выше Вики, а Вадик – намного. На нем был передник поверх облегающих джинсов, и пах он дорогим одеколоном. Многие находили Вадика красивым. У него были соломенного цвета волосы, рельефные скулы, крупный рот и типично русский нос, начинавшийся довольно невнятно, но набиравший веса и значения к самому кончику. Вика не была уверена, что именно это для нее и есть красиво. Одно безусловно. Вадику не стоило сбривать свою клочковатую бороду. Он то отпускал ее, то сбривал. Когда бывал при бороде, Вика дергала за нее и ныла, до чего же уродливо она выглядит. Когда – без, оказывалось, ее не хватает. Вика подумала, будь он сейчас при бороде, слова про “злющую рысеньку” прозвучали бы милее и забавнее. И еще Вадик был слишком высоким и здоровым для передника и слишком вопиюще русским для облегающих джинсов. Джинсы наверняка появились с подачи Седжян. Вадик и Седжян познакомились недавно через приложение для знакомств “Привет, любовь!”. По словам Вадика, Седжян была “яркой и неординарной”.

– Даю два месяца, максимум три. Потом он ее бросит, – сказала Вика Сергею.

– Думаю, она его бросит, – ответил Сергей.

– А где Седжян? – спросила Вика у Вадика.

– В Пало-Альто. Боюсь сглазить, но… был разговор о том, что она переедет ко мне. Держу кулаки.

– Мы тоже, – сказал Сергей, и Вика легонько пнула его.

Они все за глаза подшучивали над тем, что у Вадика ни одна девушка не задерживалась дольше трех месяцев. Он утверждал, что нашел и потерял любовь всей жизни в свой первый день в Нью-Йорке. Они не очень-то верили. Скорее любовные неудачи были связаны с его поисками себя. Он же не мог знать, какая женщина ему нужна, пока не решил, каким мужчиной думает стать.

Вика еще и поэтому завидовала Вадику. Он мог позволить себе ошибаться с выбором. Мог что-то сделать и тут же вернуть все назад. Она же была обречена на то, что есть. Навсегда. Она так рвалась броситься в это “навсегда”, когда Сергей позвал ее замуж. А теперь от этого слова в голове мутилось от ужаса.

– Как Эрик? – спросил Вадик.

– Нормально, хорошо, – ответила Вика. – Он в Поконосе, с мамой Сергея.

Ее всегда поражало, когда Вадик спрашивал про сына. По большей части он не помнил о его существовании. Как и Регина. У Вадика в России был биологический ребенок. Он отдал сперму одной паре, у которой были проблемы с зачатием, и знал, что женщина забеременела, но ему даже в голову не приходило поинтересоваться, кто родился, мальчик или девочка.

– Да не стойте же там, пройдитесь, осмотритесь! – пригласил Вадик, подталкивая Вику в спину.

Гостиная была не слишком выразительной – большая и темная. Почти без мебели. Ни обеденного стола, ни стульев. Только журнальный столик у тощего кожаного дивана, два кожаных пуфа и здоровый плоский телевизор на голой стене.

– Симпатично! Есть что-то такое от футуристической лаборатории, – заметил Сергей.

– Две спальни? – спросила Вика.

– Одна, – ответил Вадик, – но огромная. С террасой! И тут два туалета. Один прямо рядом с кухней. Кухня здесь – это нечто! Пойдемте, покажу.

– Ух ты! – воскликнул Сергей.

Кухня была узкой и пугающей, с хромированной техникой, вся в серых шкафчиках от пола до потолка. Из центра огромного мраморного рабочего стола прямо на них выпирала плита.

– А это все зачем? – поинтересовался Сергей, дернув Вадика за передник и указывая на сияющую коллекцию кастрюль и сковородок.

– Осваиваю молекулярную кухню, – ответил Вадик.

– Ого, – произнес Сергей.

– Я купил су-вид и потрясающее приложение к нему, называется “Чувак на кухне”. Оно мне говорит, что делать. Загружаю продукты и получаю сообщения о том, как движется дело. Вот сейчас, например, у меня там оссо-буко, и мне напишут, когда оно будет готово.

Вика вздохнула. Очередное умопомрачительно простецкое приложение.

– Как ты это назвал? Босса-нова? – переспросил Сергей.

– Оссо-буко, – поправила Вика. – Ну как ты не знаешь?! Его в каждом американском сериале поминают.

Раздалось пугающе настойчивое жужжание.

– Тебе звонит босса-нова? – уточнил Сергей.

– Оссо-буко! – прошипела Вика.

– Нет, наши друзья звонят, – Вадик помчался открывать дверь.

Регина подняла руки обнять Вадика, в каждой по бутылке ледяного шампанского. В России Регина была знаменитым переводчиком североамериканской литературы. Она даже получила несколько важных премий, как и ее еще более знаменитая мать. И Сергей, и Вадик говорили о присущем обеим женщинам “даровании”. Вика не слишком им поверила. Она взяла Регинин перевод “Рассказа служанки”, и он ее совершенно не впечатлил. Потом прочитала “Говардс-Энд” в переводе матери, он тоже не понравился. Книжки были скучные, но, справедливости ради, может, дело в Этвуд и Форстере, а вовсе не в Регине или ее матери.

В молодости Регине часто говорили, что она вылитая Джулия Робертс. Вику это забавляло. У Регины действительно был длинный нос и большой рот, но красоткой ее никак не назвать. Она всегда была нескладной, неопрятной и не очень чистоплотной. Теперь, став женой богатого мужчины, она, конечно, слегка привела себя в порядок, но, казалось, ее новообретенное благополучие – только тонкий слой поверх прежней неказистой себя. Безобразно скрюченные пальцы торчали из босоножек Manolo, а длинное платье Nicole Miller обтягивало весьма не безупречную фигуру. Скверная осанка, лишний жирок. При таких деньгах и свободном времени, считала Вика, Регина была просто обязана заняться своей фигурой.

Другое дело Боб. Одежда сидела на нем как влитая, казалось даже, что она на нем нарисована. У него было крепкое тело бывшего регбиста и бритая наголо голова, блестевшая в свете Вадиковых флюоресцентных ламп. Лицо непроницаемое, как мраморное яйцо. Он был на десять лет старше Регины, это значит, ему сколько? Пятьдесят? Регина говорила, что Боб “не по-настоящему” богат. Совсем нет. Он умеренно успешен, но никогда ему не стать миллиардером. Он слишком стар, а это поле деятельности принадлежит молодым. Да Боб рассмеялся бы, узнай он, что Вика считает его богатым. Да-а, да, да, думала про себя Вика.

И все же Регина ее привлекала. Ей хотелось, чтобы они стали ближе. В Москве именно Вика отвергла все попытки Регины подружиться. С тех пор как Сергей бросил Регину ради нее, Вика всегда была настороже, ждала, что Регина захочет отомстить, как-то навредить ей. На ее месте Вика не приняла бы поражение так спокойно. “Но она не как ты, – говорил ей Сергей, – Регина совсем не такая”. Потом, когда Регина осталась пожить у них после смерти матери, Вике было так жаль ее, что она окружила Регину всем возможным теплом, на какое была способна. Но Регине, казалось, было совершенно все равно. А когда она вышла за Боба и перебралась в Штаты, с Викой вела себя холодно и отчужденно. Вика начала думать, что Регина считает дружбу с ней ниже своего достоинства. Наверняка так. Вика работала узистом и из последних сил старалась держать семью на плаву, а Регина была доктором философии, знала кучу языков и жила в Трайбеке.

Боб медленно прошел мимо Вики и уселся на диван. Она ничего не могла определить по его лицу. Сколько уже здесь живет, но по-прежнему не понимает американцев. Особенно американских мужчин. Женщин еще хоть как-то, потому что раза три от и до пересмотрела “Секс в большом городе”. Но вот такой мужчина, как Боб, – что его волнует?

– Молодые ребята, – как-то сказала ей Регина, – Он страшно злится, что мир технологий сейчас за ними.

– А еще?

– Еще? Смерть. Смерть его волнует. Он ее боится.

– Так ведь про всех можно сказать? – заметила Вика.

– Нет. Когда я думаю о смерти, мне просто становится плохо, и все. А Боб готовится с ней сразиться.

– Как?

– Ну, перво-наперво он помешан на превентивных мерах.

Вика поставила себе на ум запомнить это.

– Вика! – проворковала Регина, вроде нехотя пытаясь обнять ее, но как бы так и не обняв.

Последнее время у Регины стал странный, чуть остекленевший взгляд, как будто ей было трудно сфокусироваться. Знакомые думали, что она вечно обкуренная, но Вика знала, что виной тому просмотр телесериалов по восемь-двенадцать часов на дню. У Регины не было детей, ей не надо зарабатывать на жизнь. Она просыпалась в своем огромном лофте в Трайбеке, заваривала кофе и проводила дни на диване, заново прокручивая “Фрейзера”, “Сайнфелда” и “Веселую компанию”, а заодно смотря и все только вышедшие сериалы. У них был один из лучших видов из окна в городе, но Регина предпочитала не раздвигать шторы, чтобы экран не отсвечивал.

– Когда я думаю о том, что это делает с моими мозгами, – однажды сказала Вике Регина, – то представляю тающий рожок мороженого, липкий, подтекающий. Жуть! На днях мучительно пыталась прочесть рассказ Лидии Дэвис. А ведь она была моей любимой писательницей. Всего сто шестнадцать слов в рассказе. Я просидела с ним два часа и так и не одолела!

Вика часто задумывалась, помнит ли Регина, чем ей обязана. Регина встретила Боба два года назад, когда приехала на неделю к Вике с Сергеем. Вика организовала для нее исключительно плотную культурную программу, но однажды, когда они с Региной должны были отправиться на бродвейское шоу, Сергей с Эриком заболели гриппом, и Вике пришлось остаться дома. “Обязательно продай лишний билет!” – напутствовала она Регину. Регина продала лишний билет Бобу. Через полгода он сделал ей предложение. Предложение Регине! Регине, с ее скрюченными пальцами и плохо подобранными лифчиками. Некоторым людям просто везет и все.

Сергей присел рядом с Бобом.

– Ну-с, Боб, – произнес он. – Как дела с бизнесом?

– Не жалуюсь. Что у тебя?

– Забавно, что ты спросил. Я тут последнее время работал над кое-чем очень стоящим.

Вика напряглась и метнула на Сергея неодобрительный взгляд. Еще не время! Он ну совершенно не умел действовать легко и непринужденно. На прошлом дне рождения Регины Сергей загнал Боба в угол на кухне и на своем неуверенном пьяном английском принялся шептать, брызжа слюной Бобу в ухо и в пиалку с гаспачо Регининого приготовления, которую тот держал в руках.

– Боб, послушай. Послушай, Боб. Боб! Нам необходимо приложение, которое будет организовывать немедленный физический контакт людям, которые в нем нуждаются. Прикосновение или объятие, например. Настоящее прикосновение. Антипод виртуального! Когда кому-то вдруг становится одиноко, а он, скажем в “Старбаксе” или в торговом центре, и он нажимает кнопку и находит кого-то поблизости – в том же “Старбаксе” или в том же дурацком Macy’s – кто не против подержать его за руку или похлопать по плечу. Въезжаешь, Боб? Боб?

Боб поморщился, пожал плечами и попытался протиснуться мимо Сергея или хотя бы убрать миску подальше от его лица.

В конце концов покачал головой и сказал: “Вы, эмигранты, считаете приложения какой-то новой золотой лихорадкой”.

– Да, считаем, – подтвердил Сергей. – И что же здесь не так?

– Ах, мой бедный друг, – ухмыльнулся Боб.

От одного этого воспоминания Вику передернуло. И теперь она схватила Сергея за рукав и потащила прочь.

Все пили шампанское на террасе. Дверь на нее была из спальни, так что пришлось миновать длинный коридор и пройти через спальню мимо Вадиковой неубранной кровати. Вика нашла его мятое разномастное постельное белье волнующе неприличным.

Они облокотились на перила и притворились, что любуются видом. Квартира Вадика была на пятом этаже, так что смотреть было особенно не на что. Жара еще не спала, но зато подул теплый ветерок, больше похожий на струю фена, чем на освежающий бриз.

– Можно, я скажу тост? – спросил Боб.

– Конечно, старина, – сказал Вадик.

Глядите-ка, как подлизывает боссу, подумала Вика.

– Вам всем, значит, сейчас сколько? Тридцать восемь-тридцать девять, так? – уточнил Боб.

– Ага, – подтвердил Вадик.

– Эй, мне тридцать пять! – вставила Вика, но Боб ее проигнорировал.

– Это дикий возраст, – продолжил он с чем-то вроде ухмылочки. – Что-то типа пубертата у взрослых. Когда стукнуло сорок, вы уже такие, как есть, и это окончательно, после уже нет пространства для маневра, и надо с этим смириться. Люди совершают чертову уйму дикой фигни перед сорокалетием.

Но у меня-то еще есть небольшое пространство для маневра, так ведь, подумала Вика.

– Знаете, чем я занимался между тридцатью девятью и сорока? – спросил Боб. – Я развелся с женой, продал дом, бросил корпоративную работу, запустил “Цифрогика” и пытался устроиться на одну должность.

– Я не знал, что ты пытался устроиться, – сказал Вадик. – А что за должность?

– Неважно. Там не сложилось, – ответил Боб. – Я к тому, что давайте выпьем за Вадика, и за всех вас, и за переломный момент в вашей жизни!

Под всеобщий одобрительный гул они выпили.

Я моложе. Хотя бы малюсенькое пространство для маневра у меня еще есть! – думала Вика. Она глотнула шампанского, и пузырьки попали в нос. Она фыркнула, поперхнулась и закашлялась.

Вадик постучал ее по спине.

– Полегчало? – спросил он. Она кивнула.

Дорогой одеколон выветрился, и теперь от него так привычно по-родному пахло солеными огурцами. Она помнила этот запах еще со времен, когда они с Вадиком встречались в институте. И еще по тому злосчастному дню пять лет назад, когда два часа целовались на диване у нее дома на Стейтен-Айленде. Вика стала спускаться ниже, но он отпрянул, и пряжка ремня оцарапала ей правую щеку. Даже кровь выступила. Вадик вел себя так, будто напрочь забыл об этих двух часах. О часе и сорока минутах, если точнее. И он был прав. Правильнее это забыть. Всегда правильнее забывать, отпускать, не ждать слишком многого, не требовать слишком много от жизни.

“Викуша, ты требуешь слишком многого. В этом твоя проблема”, – не раз повторяла ей мать. Она работала нянечкой в маленьком городке на Азовском море. У нее был муж, тихий пьянчужка, собака да корявая яблоня в саду. Большего она не требовала. И две Викиных сестры тоже. Одна была старше на четырнадцать лет, другая на двенадцать. Они всегда были для нее скорее противными тупыми тетками, чем сестрами.

Но как можно заставить себя не хотеть чего-то, не требовать? Особенно если вокруг столько всего, а жизнь так чудовищно коротка? Так мало времени, чтобы выжать из нее по максимуму! На работе Вика часами делала УЗИ, неотрывно вглядываясь в экран, где признаки болезни прятались в серой каше внутренних органов. “Расслабьтесь, расслабьтесь”, – говорила Вика, водя скользким прибором по чьему-то животу или груди. Снаружи все казалось в порядке, но вот на экране появлялось неровное темное пятнышко, или белая крапинка, или яркая точка. А потом и пачка распечаток на столе. Будто пачка открыток от Смерти.

– Шампанское – это прекрасно! – воскликнул Сергей.

Боб усмехнулся.

– Бобик его обожает! – целуя Боба в ухо, сказала Регина, что было довольно странным проявлением нежности.

В России Бобиком чаще всего называют собак. Вике было любопытно, знает ли об этом Боб. Но откуда ему знать? Все, что он знал о России, было со слов Регины, которая сообщила ему, что она из известной и очень культурной российской семьи. Ее прадед – знаменитый художник, ее бабушку и дедушку преследовали при Сталине, ее мать однажды ходила на свидание с Бродским. Отчасти все было правдой, но лишь отчасти. Про историю с Бродским Вика ничего не могла возразить наверняка, но зато точно знала, что прадед-художник вовсе не был таким уж знаменитым. Иначе его бы помянули в Большой советской энциклопедии, а его там не было – она проверила.

Вика как-то сказала Сергею, что поняла, почему Боб женился на Регине. Все очень просто. Разбогатев, он ощутил старомодную американскую потребность поддержать культуру какой-нибудь страны Старого Света и заняться благотворительностью. И тут Регина убивала двух зайцев разом.

– Ты такая злыдня! – ответил Сергей.

Пронзительный звонок донесся откуда-то из области Вадикового паха.

– Босса-нова? – подсказал Сергей.

– Оссо-буко, – снова поправила Вика.

– Седжян! – произнес Вадик и быстро схватил трубку. И тотчас расплылся в широкой глупой улыбке. Он что-то шептал в телефон, потом прижимал его к уху, снова что-то шептал.

– Ребята, скажите Седжян привет, – сказал он, развернув к ним телефон.

Слегка размытая, но все же несомненно красивая женщина, чье лицо заняло весь экран, произнесла: “Привет”. Довольно равнодушно.

Они все поприветствовали ее.

Вадик снова зашептал что-то в телефон, Седжян шептала что-то в ответ. Они так и шептали, пока наконец тон голосов не сменился с нежного на слегка раздраженный, а потом и вовсе злой, а сам шепот превратился в шипение.

– Переключусь на айпад, – сказал Вадик. – Там изображение лучше.

Он ушел в спальню, бросил телефон на кровать, взял айпад и стал набирать.

На экране появилась более крупная и красивая Седжян.

– И что теперь? – спросила она.

Вадик направился в ванную.

– Эй, куда ты меня тащишь? – запротестовала она. – Ты же знаешь, я не выношу, когда ты носишь меня за собой!

– Хочу показать новую занавеску в душе, – и Вадик захлопнул за собой дверь.

– Нам он занавеску не показал, – зевнув, заметила Регина.

– Уверен, он намерен показать ей кое-что совсем другое, – сказал Сергей.

Регина вздохнула, а Боб принялся хохотать как сумасшедший. Отвратительно, подумала Вика.

Опять раздался звонок. Звонил телефон на кровати Вадика. Сергей метнулся в спальню.

– Не отвечай! – крикнула Вика. – Это же личное!

– А вдруг это сообщение от оссо-буко? – сказал Сергей, проверяя номер.

– Оссо-буко! – произнесла Вика, хотя на этот раз Сергей не ошибся и не было нужды поправлять.

– Месседж от “Чувака на кухне”. Что делать?

– Открой и прочти! – ответила Вика.

– Окей. Пишут: Твое блюдо готово, чувак.

– Так и написано “чувак”? – переспросил Боб.

– Ровно так! Написано – “чувак”!

Вика выхватила телефон и двинулась к ванной.

– Эй, не надо! – окликнул Сергей. – Не дергай их!

Но Вика уже стучалась в ванную.

– Что там? – отозвался Вадик.

– Что нам делать с оссо-буко?

– Ну займитесь им. Гляньте приложение!

В кухне Вадика и правда было что-то от футуристической лаборатории. На Викин вкус, она выглядела однозначно устрашающе. Напичкана всевозможными гаджетами, все как один высокотехнологичные, блестящие, огромные.

Духовка была пуста, скороварка тоже, и странный прибор справа от скороварки – тоже. Единственным работающим предметом был квадратный пластмассовый агрегат, который выглядел как гигантская микроволновка с чем-то вроде приборной доски самолета. Может, это и есть су-вид? На панели мигала красная лампочка.

Вика попыталась открыть ее и глянуть, что там внутри, но не могла найти никакой зацепки на литом корпусе.

– Я не могу открыть! – крикнула она.

– Спокойно, – произнес Боб.

Вика обернулась и увидела его. Боб стоял в дверях, держа полный бокал шампанского. Он подошел и протянул его Вике. На стекле были следы пальцев Боба. Вика отпила глоток.

– Допивай, – велел Боб.

Она допила. Что-то в нем было такое, что заставляло повиноваться. У него были голубые глаза. Очень маленькие. Очень яркие. Чуть покрасневшие. Он стоял слишком близко. Она чувствовала жар, исходящий от его тела сквозь дорогую рубашку. Она отступила назад, но уперлась в стол.

– Ты такая изысканная женщина, Вика. Такая изысканная. Такая необычная. Ты очень особенная, Вика. Ты ведь это знаешь?

Вика поплыла. Никто никогда не называл ее изысканной. Никто в ней этого не видел. Какого черта в ней этого не видели? А ведь она была изысканной!

Боб подошел еще ближе. Еще шаг, и он впечатал бы Вику в стол.

В нос ударил острый запах мяса. Непонятно, исходил он из су-вида или от Боба.

Она едва не отключилась, когда вдруг донеслись голоса из гостиной. Видно, Сергей с Региной вернулись с террасы.

– Оссо-буко, – сказала она. – Что будем делать с оссо-буко, Боб?

Он хихикнул.

– Не волнуйся, – сказал он, резко отступив. – Я им займусь.

Вика бросилась в гостевой туалет. Он был крошечный и темный, совсем не такой, как ванная при спальне. Ощущения от запаха Боба, его жара, его желания были так сильны, что она с трудом смогла пописать. Так странно, сколько раз они уже виделись, а он ее как будто и не замечал никогда. Ну что же, теперь, по крайней мере, точно заметил. Хочет завести с ней роман? Наверняка! Она вгляделась в отражение в зеркале. У нее упругое тело с формами (“с формами” ведь не значит толстая? Она не толстая), полные губы, кошачий разрез глаз. Вика сдула с лица прядь рыжеватых волос, любуясь линией лба. Веки чуть тяжеловаты, но это придает взгляду чувственности – она прочла об этом в “Космо”. Конечно, Боб должен в нее влюбиться! Они бы встречались в шикарных отелях, где есть халаты, тапочки и маленькие подушки на кроватях. Они бы ужинали в лучших ресторанах, где подают масло на серебряных блюдечках. Она наконец попробует фуа-гра и шоколадное суфле, а может, даже отведает блюда от японского шефа. Боб купит ей ту комбинацию La Perla, которую она заприметила в витрине на Вест-Бродвее. А потом он бросит Регину и женится на ней. Она заслуживает кого-то вроде Боба куда больше, чем Регина! И точно так же может притворяться культурной. Может придумать себе деда, который сгинул при Сталине, и бабку, встречавшуюся со Стравинским или Баланчиным. Все равно Боб уже устал от Регины. А кто бы не устал? А попросить оплатить ее учебу – это уже слишком? Да вовсе нет! Но как быть с Эриком? О, с ним все будет в порядке. Боб будет оплачивать ему частную школу и возить в Альпы кататься на лыжах. Обычно они катались в Поконосе, и Эрик всегда жаловался, что на спусках лед и куча народу. Альпы ему понравятся куда больше. А потом будет теннисный лагерь летом. В каком-нибудь красивом месте, а не то убожество в Катскиллз, где дети целыми днями дуются в видеоигры в занюханном клубе. Да, а что же Сергей? Она представила, как он сидит один-одинешенек в их затхлом подвале, заваленном старыми игрушками Эрика и всякой ненужной хозяйственной ерундой. Сидит в темноте, в своем любимом кресле, лицо мокрое от слез, плечи трясутся. Ее обожгло волной нежности к нему. Вика вымыла руки, сбрызнула водой шею и вышла из туалета.

На улице стемнело, и гостиную мягко заливал свет от торшера. Вадик так и не вернулся, а Боб, вероятно, все еще возился с оссо-буко. Сергей с Региной были в комнате одни. Они доставали из буфета тарелки и расставляли их на журнальном столике. Болтали. От этой уютной сцены Вику замутило, и она предпочла ретироваться обратно в туалет.

При свете Вадиковой лампы Регина и впрямь немного походила на Джулию Робертс. Не считая пальцев на ногах, конечно. Но с другой стороны, как знать, что там за пальцы у Джулии Робертс.

– Я тоже люблю “Фрейзера”, – говорил Сергей. – Он добрый потому что. Добрый сериал о добрых людях. Иногда это то, чего не хватает. Немного доброты.

– Да, я понимаю, о чем ты. Он утешительный.

Вика промокнула рукавом лоб.

– Пардон! – сказал Боб, пролезая к столу с большим блюдом. – Вот и оссо-буко. А хозяин-то наш где?

И тут из ванной появился Вадик со своим айпадом.

Они ужинали, стараясь удержать на коленях тяжелые тарелки. Вика, Регина и Сергей сидели на диване, а Вадик с Бобом напротив, на больших кожаных пуфах. Места для бокалов на столике не было, поэтому их ставили на пол, у ног.

Вадик настоял, что Седжян должна присоединиться к их ужину, поэтому водрузил айпад в центре столика, рядом с блюдом с оссо-буко.

– Разве в Нью-Йорке сейчас не безумно жарко? – спросила Седжян.

– Безумно, – поспешил подтвердить Сергей.

– А вы еще и жареное мясо едите?

– Кондей рубит на полную, – сообщил Вадик.

Когда они закончили, Вадик собрал тарелки и принес большую миску салата.

– Кейл и персики, – объявил он.

Вике салат показался отвратительным. Кейл такой жесткий, как будто жуешь рукав кожаной куртки, а персики перезрелые и склизкие. И вообще, что за мода – подавать салат после мяса?! Она то и дело поглядывала на Боба, но он вел себя так, словно и думать позабыл об их встрече. Ну что ж, черт с тобой, Боб. Его лицо стало ровно-розовым, похоже, что выпито достаточно, чтобы переходить к презентации. Вика метнула взгляд на Сергея, но он явно целиком сосредоточился на выковыривании кейла из зубов.

– А где Седжян? – поинтересовался Боб. – Не вижу ее.

Он постучал по экрану и принялся выкликать ее, как будто она пряталась.

– Седжян? – позвал Вадик.

Седжян вздохнула с явным раздражением и сообщила, что идет в библиотеку.

– Сейчас десять часов! – запротестовал Вадик.

– Здесь семь, – ответила Седжян, – и мне, ребят, немного поднадоело смотреть, как вы едите.

– Седжян! – сказал Вадик, но экран погас.

Вадик положил айпад обратно на стол. Он был заметно расстроен.

– Мне нравится твоя квартира! – попыталась сменить тему Регина. – Она немного странная, но, может, как раз потому так тебе и подходит.

Боб согласно закивал и залпом выпил еще бокал. После следующего про презентацию можно забыть. Вика хотела ткнуть Сергея в плечо, но через Регину было не дотянуться.

– Все так, старик, – подтвердил Сергей, обращаясь к Вадику. – Здесь и вправду круто. Она не супербольшая, но тут хорошо дышится. А вот задыхаешься-то как раз на окраинах.

Вадик сидел, вперившись в свой бокал, и потом со вздохом произнес:

– А вы в курсе, что я хотел покончить с собой, когда жил в Джерси?

Только не про велосипед, подумала Вика. Она уже слышала эту историю раза три, если не четыре. И Сергей. И Регина. Но они все внимательно смотрели на Вадика. Даже Боб.

– Да, вот так-то. Хотел покончить с собой. Восемь лет назад, когда только приехал сюда. Сначала жил в Картерете, потом в Эвенеле. В Эвенеле имелся дайнер “У мамочки”. В Картерете – вид на стейтен-айлендовскую свалку. В Эвенеле я снимал трехкомнатную квартиру. Только приехал из Стамбула, там у меня было три комнаты, и я считал, это то, что надо. Но в Стамбуле была мебель, а тут – три огромные, совершенно пустые комнаты. В большой спальне я поставил кровать. В гостиной – телевизор и велотренажер, а на вторую спальню ничего не осталось. Пустота пугала меня. Я старался избегать этой комнаты, но то и дело в нее забредал. И решил перенести туда велотренажер. Он казался совсем маленьким в этой гулкой пустоте. Я сел на него и принялся крутить педали. Крутил и крутил, а потом вдруг поймал свое отражение в окне. Я верхом на этом велосипеде, кручу педали в огромной белой коробке. Выглядел в точности, как лабораторная крыса, которую пристегнули к какому-то прибору. Я слез с тренажера, пошел в ванную и взял банку с тазепамом. Я не знал, сколько таблеток нужно, чтобы покончить с собой. Десять? Двадцать? Тридцать для верности? Открутил крышку, а там – три. Всего три. Помню, думал, как же это все жалко выглядит. Ну, выпил те три и пошел спать. Проспал четырнадцать часов. Встал, собрал вещи – чемодан, компьютер, две коробки книг – и сбежал в город.

Регина принялась, как всегда в конце этой истории, то ли всхлипывать, то ли подхихикивать.

– Что такое тазепам? – спросил Боб.

– Российский транквилизатор, – пояснил Сергей.

– А здесь его можно купить?

– Не знаю. Это вроде ксанакса, только убойнее.

– И сколько нужно, чтобы отправиться на тот свет? – поинтересовался Боб.

– Так и не знаю, – ответил Вадик. – Было бы, что ли, приложение, которое помогает совершить самоубийство. Ну, чтобы находило самый простой и удобный способ.

– “Братан-самоубийца”? – предложил Сергей, и все засмеялись.

Ну вот же, вот он – идеальный момент ввернуть про свою идею! Так думала Вика. Но Сергей был Сергеем, и он не догонял.

Вика все же дотянулась до него за спиной у Регины и ткнула вилкой. Он не шелохнулся. Она ткнула сильнее. Он бросил на нее суровый взгляд. Она отлично знала, что он думает: что она бессердечная стерва, которая готова протащить их идею сразу после рассказа о самоубийстве. Но ей было плевать, что он думает.

– Боб, – начала она.

Боб поднял на нее глаза. Они сровнялись цветом с лицом. Красные. Какая там встреча на кухне, казалось, он с трудом понимал, кто перед ним. Оставалось надеяться, что он пока еще соображает.

– Боб!

– Да?

– По поводу смерти…

– Да?

– У Сергея есть отличная идея для приложения.

Все уставились на нее, как будто она допилась до чертей. Она была навеселе, но ей было плевать. И на легкость и непринужденность тоже плевать. Она просто сейчас с ходу выложит их идею. Выложит прямиком Бобу.

– Такое новое приложение, Боб. Оно позволит побороть смерть.

Боб наморщился, честно пытаясь понять.

– Побороть смерть? – переспросил он.

Сергей прочистил горло. Все повернулись к нему.

– Ну, не то чтобы побороть, конечно, но оно позволит сохранить твое онлайн-присутствие после смерти, – объяснил Сергей. – Остаться бессмертным в виртуальной реальности. Понимаете, на эту идею меня вдохновил русский философ девятнадцатого века Николай Федоров.

О нет, только не Федоров! – подумала Вика. Но оглядевшись, увидела, что Боб слушает с большим интересом.

– Главной идеей Федорова было воскрешение отцов. Он считал, что это долг каждого сына – воскресить своего отца.

– Хм, – заметил Боб. – У моего психотерапевта прямо противоположный взгляд. Похорони своего отца – вот его совет. Похорони своего отца, высвободи себя из-под его власти, иначе тебе никогда не обрести самостоятельность.

– Ну вот Федоров так не считал. Он полагал, что главная проблема современного человека в том, что он потерял связь с предками. Федоров полагал, что смертность преодолима и преодолеть ее необходимо, потому что она – корень всех зол. В том смысле, что к чему быть хорошим, если все равно умрешь? Федоров настаивал, что борьба со смертностью должна стать общим делом всех людей мира, независимо от их этнической и социальной принадлежности. Наука развивается столь быстрыми темпами, что скоро можно будет достичь бессмертия и воскресить мертвых. Федоров считал, что со временем мы научимся собирать и синтезировать молекулярные данные умерших. По сути, он предсказал клонирование.

Сергей говорил все увереннее. У него был такой выразительный голос – слегка скрипучий, но глубокий и властный. Вика и позабыла, до чего ей всегда нравился его голос. Даже его английский стал приличнее. У него по-прежнему был сильный акцент, но то был акцент уверенного мужчины.

– Когда это все было? – спросил Боб.

– В конце девятнадцатого века.

– Поразительно.

– Но Федоров полагал, что одного генетического или физического воссоздания человека недостаточно. Необходимо еще вернуть воскрешенному его прежнюю личность. Федоров прорабатывал теорию “лучистых образов”, которые будут заключать в себе индивидуальности людей, но не мог еще четко сформулировать, как сохранять и извлекать эти образы.

– “Лучистые образы”? – переспросил Боб.

– Думаю, он имел в виду душу, – сказал Вадик.

– Да, душу, – подтвердил Сергей. – Душу, которая по определению считается бессмертной, но на самом деле таковой не является. Потому что, куда она, собственно, девается, когда мы умираем?

– Вот именно, – согласился Боб.

Вика заметила, что глаза у него стекленеют и он оглядывается в поисках бутылки. Она вперилась в Сергея, мысленно призывая: “Заканчивай с Федоровым!” Он на нее не смотрел.

– В этом была загвоздка у Федорова. Как можно заниматься сохранением чего-то, если не знаешь, как это что-то найти?

– Вот именно, – снова произнес Боб.

– Но теперь-то мы знаем, где это найти.

– Знаем?

– Да. В нашем присутствии в интернете. В нашем мейле, твиттере, фейсбуке, инстаграме – где угодно. Именно там сегодня люди делятся своими самыми потаенными чувствами и мыслями обо всем, что находят забавным, ярким или просто любопытным. В наше время суть человека представлена именно в онлайне.

– Вот именно! – сказал Боб.

Похоже, слова про присутствие в онлайне слегка привели его в чувство.

– И вот тут в дело вступает мое приложение.

Сергей в общих чертах изложил суть “Виртуальной могилы”.

– Я придумал лингвистический алгоритм, который позволяет сохранять и воссоздавать виртуальный голос умершего человека на основе всех текстов, которые были написаны им в интернете. Не так сложно прогнать весь поток чьей-то речи через программу и вычленить характерные семантические и синтаксические шаблоны, а заодно и поведенческие – их определяет характер личности, какой она предстает в онлайн-пространстве. Представьте, что умирает ваш любимый человек. Вы сможете подключить “Виртуальную могилу” к его профилям в сети, включить приложение и воссоздать его голос. И сможете задавать ему вопросы. Разумеется, ответы не будут конструктивными – это не спиритический сеанс. Но нам и не нужен конструктивный совет от умерших. Важен сам контакт, иллюзия, что они по-прежнему где-то существуют, присматривают за нами, пусть всего лишь виртуально.

Слова, которые за последние недели Вика слышала уже столько раз, сегодня зазвучали иначе. Поэтичнее, значительнее.

Она представила, как Эрик пытается вот так выйти на связь с ней или Сергеем и почувствовала ком в горле. Ей с трудом удалось сдержать слезы. Казалось, даже Вадик тронут. И только Регина тихонько давилась от смеха. Вот же сука, подумала Вика.

Из-под столика донесся громкий всхлип.

– Седжян! – сказал Вадик. – Я думал, ты ушла.

Айпад так давно погас, что Вика напрочь о ней позабыла.

– Седжян! – позвал Вадик и постучал по экрану.

Из тьмы появилось светящееся пиксельное изображение Седжян. Ее глаза были влажными, как будто она вот-вот расплачется.

– Это прекрасно, ребята. Это прекрасное, прекрасное приложение, – сказала Седжян.

И только по лицу Боба невозможно было понять, что он думает. Он сидел, оцепенело уставясь на Сергея. Потом встал, подошел к нему и хлопнул по плечу.

– Мне нравится ход твоих мыслей, старина! Нравится. Нравится. Нравится. Меня тошнит, что весь этот бизнес в руках малолеток. Что они знают о жизни? Какое им дело до смерти? Что они вообще могут создать, когда ничего они не знают и дела им нет? Логично, что им только тупые игрушки под силу придумывать.

Боб шлепнулся обратно на пуф, послушно принявший его форму.

– Ох, до чего мне это нравится… – снова простонал он.

Вика откинулась назад и прикрыла глаза. Дело сделано. Боб на крючке. Она слышала, как сердце колотится в пьяном возбуждении. Перед ней проплывали и множились картины их блестящего-преблестящего будущего: японские шефы и пятизвездные курорты в итальянских Альпах, шикарные пляжи на Карибах и собственный лофт в Трайбеке, а потом, наконец, и первоклассная магистратура, и ее вновь обретенное счастье, и головокружительный секс с прекрасным, талантливым, несравненным Сергеем.

– Одно только меня беспокоит, – произнес Боб.

Вика открыла глаза и уставилась на него. Он явно протрезвел, взгляд стал острым, даже жестким.

– Мне нравится твоя идея, старина, – сказал Боб. – Да, черт подери, очень нравится! Но она не сработает. По крайней мере не на американском рынке. Понимаешь, американцы к смерти подходят, либо упирая на свою христианскую веру, либо просто ее игнорируют. Мы не любим думать о смерти. Мы предпочитаем более духоподъемные вещи, вроде увеличения срока жизни или ее улучшения. Такие дела. Прости, старина. – Он вздохнул и вытащил из-под стола новую бутылку.

– Вадик, скажи своему другу, чтобы он не расстраивался, – попросила Седжян из тьмы айпада.

– Ничего, жить будет, – сказал Вадик.

То есть как? Боб что, имеет в виду, что на этом все? – опешила Вика. Все? Вот так запросто? Нет, не может быть!

– Нет! – вскричала она. – Наше приложение не про смерть! Оно о бессмертии, а не о смерти. О бессмертии. Сергей, скажи Бобу про бессмертие. Бессмертие духоподъемно. Сергей, скажи это Бобу! Скажи Бобу! Скажи ему!

Она топнула ногой и опрокинула Регинин бокал. Вино растеклось по свеженатертому полу. Все побросали на лужу свои салфетки, а Вадик притоптывал по ним, словно пытался затушить пожар. Все как будто старались не смотреть на Вику. Особенно Сергей.

– Сергей! – окликнула она.

– Знаете, какое приложение было бы круто сделать? – сказал он, ни на кого особенно не глядя. – Такое, чтобы нажать кнопку и отключить звук у кого-то. Как у телевизора, только с человеком. Представьте – званый ужин, все беседуют, но есть там одна на всех персона, про которую вы только и мечтаете, чтобы она заткнулась. И вы наводите устройство на эту персону – можно незаметно, под столом – и убираете звук. Все остальные прекрасно ее слышат, и вы остальных слышите, а ее – нет. Разве не мечта?

Все рассмеялись. Но не одновременно. Вадик первым начал подхихикивать. Следом вступил Боб со своим свистящим гоготом. Потом присоединилась Регина, но с ней никогда до конца непонятно, смеется она или плачет. А вот Седжян точно смеялась, и ее хохот был самым довольным.

– Простите, – все повторяла она, – но это очень смешно. Дико смешно. Хочу такое приложение.

Вику взбесил их смех, он был ей противен, но она не сразу поняла, что все смотрят на нее и смеются над ней.

Она отвернулась, перешагнула через груду салфеток и направилась в спальню.

– Нет-нет, не надо, – услышал она голос Сергея. – С ней все будет в порядке. Ей просто надо побыть пару минут одной.

А надо ли? – задумалась она, выходя на террасу. – Надо ли мне побыть одной?

На улице заметно посвежело. Вика старалась не расплескать остатки опьянения, чтобы согреться и не грустить. Она чувствовала себя потерянной. Да и все они – напрочь потерянные. Почему никто для них приложения не придумал? Чтобы помогать найти свою дорогу в жизни? Ей плевать на бессмертие. К черту бессмертие! Ей важна только эта жалкая скоротечная жизнь, которая им отпущена. Почему никто не придумал приложения, чтобы сделать ее хоть как-то легче?

Вика обвела взглядом крыши домов. На всех имелись спутанные провода, на некоторых торчали водяные бочки на кривых ногах. На каких-то теснились трубы, одновременно клонясь в стороны друг от друга, как люди в несчастливых семьях. Ну точь-в-точь несчастливые семьи! И глядя на эти трубы, Вика расплакалась.

Глава 2 Привет, любовь!

До Седжян была Рэйчел II, а до Рэйчел II была разумная София, а до разумной Софии была Кэтрин Дженкинс, а до Кэтрин Дженкинс была Таня. Со всеми ними Вадик познакомился через “Привет, любовь!”.

На фотографию профиля Таня поставила портрет Саги Норен, шведского детектива с синдромом Аспергера из датского сериала “Мост”. Вадику не слишком нравилась Таня, но ему нравился “Мост” и его странноватая героиня, так что всякий раз, как они встречались с Таней, он представлял, что на самом деле встречается с Сагой Норен.

Милли, Фоска, Тереза, безумная София. С ними он познакомился на другом сайте знакомств “Твоя пара”, потому что гораздо более продвинутого “Привет, любовь!” тогда еще не было. В “Твоей паре” было крайне сложно определить градус безумия человека по его профилю. Безумная София оказалась кукольным мастером. Она делала жутких махоньких куколок с ресницами, ногтями и шелковистыми волосами на лобке. Кому вообще могли прийти в голову трехдюймовые куклы с волосами на лобке? “Потрогай их, Вадик, – требовала она. – Погладь их. Чувствуешь, какие они мягкие?”

Или взять, к примеру, диджея Тому, с которой Вадик тоже познакомился через “Твою пару”. Диджей Тома сообщила, что была владелицей самой крупной пиар-фирмы во всей Западной Сибири, но ей пришлось бежать из России из-за политических преследований. Когда Вадик начал с ней встречаться, она днем работала уборщицей, а ночами диджеила в клубе в Ист-Виллидже. В свободное время пыталась организовать бизнес по продаже снадобий по старинным сибирским рецептам. За те четыре месяца, что Тома прожила у Вадика в Бронксе, она умудрилась весь холодильник забить разнообразными склянками со своими зельями. На этикетках значилось: божественное вдохновение, благодать, любовь, здоровое сердце, проблемы с желудком и уйма денег. Сергея больше всего интересовали последние два. Он все выспрашивал у Вадика, действуют ли они. “Вроде бы да, – отвечал Вадик, – вроде бы да”. Однажды, пока Вадик был на работе, Тома спустила большую часть снадобий в туалет, собрала свои вещи (а заодно и некоторые Вадика) и свалила. Оставила записку, что едет в Перу проверить, вправду ли сан-педро так уж отличается от ЛСД. Купила тур, включавший неделю дегустаций сан-педро в доме настоящего шамана. С тех пор как в воду канула. Прошел слух, что умерла от передозировки. Но был и другой – что стала менеджером того самого шамана и помогла ему значительно расширить клиентскую базу.

Была еще Барбара, мастер нетрадиционного массажа. До Барбары (а точнее, во время) была Эбби. Потом Барбара узнала об Эбби, а Эбби – о Барбаре, и Вадик снова остался один.

Кто еще? Джесси, его менеджер по персоналу. Дана, женщина, сидевшая за соседней перегородкой в “Морган Стэнли”, – после нее он зарекся заводить романы на работе. Вика. Да-да, его бывшая девушка, а нынче – жена его лучшего друга, Вика. Был один-единственный эпизод, о котором он очень старался позабыть. Ничего серьезного не произошло, в самый последний момент он смог остановиться, но все равно еще долгие месяцы его крючило от стыда. Он чувствовал себя страшно виноватым перед Сергеем и надеялся только, что тот никогда не узнает, но одновременно испытывал бешеное раздражение, потому что встреча с Викой снова погрузила его в российское прошлое. Он приехал сюда за новой жизнью, а не ворошить прошлые любови.

До Вики была Сью, официантка из дайнера “У мамочки” в Эвенеле, в Нью-Джерси. До Сью – Энджи, другая официантка оттуда же.

У Сью была выцветшая татуировка котенка на плече. Про Энджи Вадик вообще ничего не мог вспомнить.

– Меня это все достало, – признался он Регине после расставания с Эбби. По скайпу, потому что Регина тогда еще была в России.

– Ну еще бы, – ответила Регина. – Все эти свидания жутко выматывают. Знаешь, что меня больше всего выматывает?

– Что?

– Подогревать надежды. Мне для этого нужно неимоверно напрячься, как качку какому-нибудь.

Дружба Вадика с Региной началась довольно неловко, когда Вика бросила его ради Сергея, на тот момент – молодого человека Регины. Через несколько дней после разрыва Регина попросила его приехать и забрать вещи Сергея, которые остались у нее дома. Вадик подумал, может, он ей нравится. Его самого Регина не то чтобы привлекала – от нее как-то странно затхло пахло, неприятно, – но все же ему было любопытно. Однако когда он приехал, Регина пребывала в такой тоске и раздрае, что пытаться заняться с ней сексом показалось просто неприличным. Вместо этого они принялись разговаривать. Они и слова плохого не сказали о Вике или Сергее, это было бы пошло, но не удержались и обсудили Федорова, большое увлечение Сергея, признавшись друг дружке, до чего же их бесили его философские идеи. Мало-помалу они стали друг для друга главными конфидентами/психотерапевтами/советчиками в любовных делах. После отъезда Вадика из России они продолжали говорить по скайпу два-три раза в неделю.

– Меня уже пора связать. Не могу так дальше! – жаловался через экран Вадик.

– Просто выбери какую-нибудь девушку и женись на ней, – призывала Регина. Она собиралась замуж за Боба и была преисполнена энтузиазма на тему женитьбы.

Вадик тогда встречался с Рэйчел II, она была социальным работником и училась на магистра. В юности Рэйчел II обожала лошадей. На письменном столе у нее стояла фотография любимой лошадки Билли.

Вадик и Рэйчел II расстались, когда она застукала, как он в разговоре с Региной вышучивал Билли. Сначала Вадик все отрицал. Он же говорил по-русски, с чего она взяла? Но разве он не держал фотографию Билли и не смеялся? – спрашивала Рэйчел. И разве та страшная русская на экране не гоготала в ответ? Пришлось признаться.

Самое печальное, что Регина как раз-таки считала, что Рэйчел II лучше всего подходила Вадику. Она была самой вменяемой из всех.

Вика была не согласна. Вика считала, что лучше всего подходила разумная София. Она говорила, очень хорошо, что София старше Вадика, значит, она будет более терпимой. Разумная София преподавала сравнительную литературу в Государственном университете Нью-Йорка в Нью-Пальтце. Она была членом клуба и могла плавать по дорожке в озере Минневаска, расположенном примерно в десяти милях от кампуса. Членство в клубе значилось в профиле на “Привет, любовь!” в числе шести вещей, без которых она не может жить. Она все время упрашивала Вадика получить карту.

– Там прямо посреди озера пущен трос, – рассказывал Вадик Сергею. – И они просто плавают вдоль него, туда-сюда, туда-сюда, как приговоренные.

Вадик и София расстались, потому что он был не готов видеть красоту в плавании по дорожке в естественном водоеме.

Для Сергея лучшим вариантом для Вадика была Седжян. Он поверить не мог, что такие девушки попадаются на сайте знакомств. Вадик встретился с Викой, Сергеем и Региной вскоре после новоселья, и поскольку провал с идеей Сергея был все еще слишком болезненной темой, они принялись обсуждать Седжян. Сергей сказал, что Седжян слишком красива для такой умной девушки. Вика сказала, что для начала это замечание страшно сексистское и к тому же она вовсе не считает Седжян красивой. Регина расхохоталась.

– Нет, она очень красивая, – сказал Сергей. – Проблема в том, что Вадику она не по зубам.

– Почему это не по зубам? – спросила Вика. – Он же очень неплохо зарабатывает.

– Верно, – согласился Сергей.

– Эй, ребят, – вставил Вадик. – Вообще-то я тоже тут сижу!

Но они продолжали спорить, не обращая на него внимания, как будто его мнение вообще ничего не значило.

– Думаю, я все еще влюблен в Рэйчел I, – сказал Вадик.

Регина перестала смеяться. И все отвели глаза, как будто он произнес что-то чудовищно непристойное.

Вадик встретил Рэйчел в самый первый свой день в Америке.

Он приехал в Нью-Йорк субботним утром в разгар зимы. Шел сильный снег. Вадик проснулся, когда самолет пошел на посадку, и сразу бросился поднимать шторку иллюминатора, надеясь ухватить знаменитую панораму Манхэттена. Но за окном была лишь белая муть. И все равно он почувствовал радостное возбуждение. Он не видел очертаний небоскребов, но чуял, что они там, прямо под самолетом, скрытые облаками. Он ощутил знакомый прилив волнения, волнения, не оставлявшего его с самого момента получения заветной визы H1-B, которая давала разрешение на работу в США на три года. Два года он проторчал в Стамбуле и уже ненавидел его. Там он отметил свое тридцатилетие, но начало нового десятка он встречал в новой стране. Он то и дело доставал паспорт и поглаживал страницу с визой, будто это живое существо.

Сквозь привычное шипение микрофона донеслось объявление. Бортпроводник сообщал, что из-за сильного снегопада они, вероятно, не смогут совершить посадку в аэропорту Нью-Йорка и самолет, вероятно, направится в Филадельфию. Нет, нет, нет! – взмолился про себя Вадик. Посадка в Филадельфии рушила все его планы. В понедельник он заступал на должность программиста в компании EarthlyFoods в Эвенеле, Нью-Джерси. И жить ему предстояло там же, в служебной квартире от компании. Сергей должен был встретить его в аэропорту и отвезти к ним с Викой домой, на Стейтен-Айленд, а потом, в воскресенье забросить в Эвенел. Но Вадик надеялся упросить Сергея отвезти его прямо в город, чтобы он мог всю субботу посвятить знакомству. Он в точности знал, что хотел делать.

Он хотел бродить по улицам наугад, просто следуя интуиции, куда бы она его ни повела. Он хотел бродить так часами, а потом найти какой-нибудь богемного вида бар и провести там остаток дня за бокалом красного и книгой, как настоящий нью-йоркский интеллектуал. На нем будет твидовый пиджак. Вадик надел его перед посадкой, не желая класть в чемодан, чтобы не помять. Он немало времени потратил, выбирая, что за книгу станет читать в баре. Что-то французское? “Тошноту” Сартра? “Кино” Жиля Делеза? Нет, это невыносимо претенциозно. Вадик же не собирался производить впечатление на других. Он хотел, чтобы в нем видели харизматичного интеллектуала в твиде, но куда важнее было видеть себя таковым самому.

Вадик снова глянул в иллюминатор. Казалось, они зависли в облаках. Он закрыл глаза и сконцентрировался на желании, чтобы они приземлились в Нью-Йорке. Он представлял, как жесткое туловище самолета разрезает плотную пелену облаков, попадая в ясное чистое пространство между небом и землей, а затем мощным и решительным движением спускается, пока шасси не коснутся посадочной полосы. Салон взорвался аплодисментами, и на долю секунды Вадику подумалось, что хлопают ему.

– Ты можешь отвезти меня в город? – спросил Вадик Сергея после приветственных объятий.

– В город? Сейчас? – В голосе Сергея звучало недоумение, как бы говорившее, что город ведь очень далеко.

– Ага, сейчас, – подтвердил Вадик.

– Но Вика ждет и столько еды наготовила. Она расстроится.

Ужас в глазах Сергея выдавал, чем обернется для него самого это Викино расстройство.

Поэтому они поехали на Стейтен-Айленд. По шоссе из аэропорта, потом длинный кусок Белт-Парквей, мимо серой студенистой массы океана, через скрытый туманом мост Верраццано, и наконец, по бесконечному бульвару Хайлен с его унылыми витринами. Все это время Сергей подпевал своему любимому альбому Леонарда Коэна.

Тогда, в университете, Сергей был звездой. Очень хорош собой – все говорили, что с его точеными строгими чертами лица он очень похож на французского актера; он был самым умным и способным (профессора нередко цитировали его на занятиях); играл на гитаре и пел, слабовато, но все же. Он мог заполучить любую девушку. Да он, черт побери, прямо из-под носа у Вадика увел Вику.

Так или иначе, Сергей и сейчас был красив. Только вот пение его страшно портило. То, как он морщил нос всякий раз, как выводил куплет. Как хмурил лоб всякий раз, как трудно давалось слово. Страдальческое выражение лица на особенно трепетных моментах. И само по себе его пение. Дело даже не в том, что Сергей фальшивил и пел со слащавым русским акцентом, хотя и это резало Вадику слух. Главной проблемой было, что голос Сергея, полностью перекрывавший баритон Коэна, был детским и жалобным.

Милая, я все ждал, Ночи и дни ждал. Времени не замечал, Напрасно полжизни прождал.

Выходило беспомощно. Вадик испытывал к нему брезгливую жалость. И еще злость, главным образом потому, что “В ожидании чуда” была его любимой песней, и пение Сергея убивало ее. Он заметил, что из бардачка торчит палец кожаной перчатки Сергея, и ему захотелось выдернуть ее и запихнуть другу в рот.

Поначалу он не слишком торопился добраться до дома, но теперь не мог дождаться, когда они уже доедут. Вика тоже явно не могла дождаться. Она выскочила на порог, как только услышала шум мотора, и побежала босиком по дорожке, оставляя следы на тонком слое свежего снега. Ее объятия были крепкими и душными, и где-то даже неловкими. Вадик с трудом высвободился. Но надо отдать должное, выглядела она прекрасно. Эти облегающие джинсы и еще более облегающий свитер, короткие кудрявые волосы на новый модный манер.

– Вика, выглядишь потрясающе, – сказал Вадик.

– Это все зубы, – ответила она, насупившись. – Видишь, я наконец исправила зубы!

Вадик совершенно не понимал, о чем она говорит.

– У меня в институте были кривые зубы, неужели не помнишь?

И тут он вспомнил. Она обычно улыбалась, не разжимая рта, и прикрывала его рукой, когда смеялась. Когда Вадик впервые увидел ее на институтской вечеринке, подумал, что она прикрывает рот от стеснения. Эта привычка стала ему особенно мила, когда позднее он убедился, что Вика ничуть не была стеснительной.

Вика повела Вадика наверх показать дом. Он заметил только, что мебель была коричневой, а стены желтыми.

– Мы отдадим тебе этот велотренажер, – сказала Вика, указывая на здоровенный снаряд в углу спальни. – Он вообще новый. Я подарила его Сергею на день рождения, но он его, кажется, ненавидит.

Вика показала Вадику его комнату. Потом повела знакомить с Эриком – четырехлетним мальчуганом, маленьким, надутым, похожим на упитанную версию Сергея. Он сидел на полу в своей крохотной комнатке, держа в руках приставку “Гейм бой”. Он так рьяно жал на кнопки, словно от этого зависела его жизнь.

– Привет, – поздоровался Вадик.

Эрик поглядел на него и произнес: “Здравствуй”.

Вадику не пришло в голову привезти Эрику подарок – игрушку или что-то еще, – и теперь ему было неудобно. Он не представлял, как разговаривают с детьми.

– Так что, Эрик, – спросил он, – что ты любишь делать?

– Я люблю убивать, – ответил Эрик и снова принялся жать на кнопки.

Остаток утра и часть дня они провели на их просторной кухне, из окна которой вдали виднелись детская площадка и кладбище.

– Нам сказали, что из дома вид на парк, – пояснил Сергей. – Дело было летом, поэтому могил за густыми деревьями не было видно…

Вика оборвала его.

– Зато мы можем отпустить Эрика одного гулять через дорогу, потому что его видно из окна.

Вадик представил маленького печального Эрика на безлюдной площадке, как он качается на качелях, глядящих на могилы. И тут опомнился, что надо же похвалить дом.

– Да, это был правильный выбор, – не очень уверенно произнес Сергей.

Вика поведала ему, что умерла бабушка Сергея, и отец Сергея продал ее квартиру и отправил им деньги для первого взноса. Теперь они каждый месяц мучительно выплачивают огромные суммы по кредиту, но все же покупка дома была правильным решением. Потому что здесь так заведено, добавил Сергей. Все их знакомые это говорили. Какое-то время снимаешь квартиры в тех частях Бруклина, где подешевле, а потом покупаешь дом в пригороде или на Стейтен-Айленде. Потом продаешь его и покупаешь дом побольше и получше, потом стареешь и отдаешь его детям, а сам удаляешься в дом для престарелых. В голосе Сергея звучали одновременно ненависть и обреченность, отчего Вадику стало неуютно и даже немного жутковато. Он попытался вообразить довольного жизнью Эрика, уже взрослого мужчину, везущего своих родителей в дом для престарелых, чтобы наконец-то заселиться в их дом.

Вадик пару раз пытался увести разговор с темы недвижимости. В мейлах Сергей всегда расспрашивал об их университетских друзьях, и теперь Вадик начал было рассказывать, что Марик все еще трудится над диссертацией по генеалогии, а вот Алина свою забросила и занялась разработкой компьютерной игры по Набокову, а Кузмин – помнишь этого кретина – запустил какой-то бизнес с Абрамовичем. Слыхал же про Абрамовича? Тот парень, у которого пол-Европы в кармане, включая футбольный клуб “Челси”. Но тут Вика наступила ему на ногу и покачала головой. Видимо, она считала, что эти истории расстраивают Сергея. “Он слишком скучает по нашей прежней жизни”, – призналась она Вадику, показывая дом. Она переключилась на планы Вадика, но тут уж он впал в панику. Он не знал, хочет ли пойти учиться. Не знал, хочет ли жениться. Не знал, хочется ли навсегда остаться в Штатах. Он просто хотел какое-то время пожить жизнью американца, что бы это ни значило. Он не смог объяснить этого Вике. Даже Сергей, похоже, не понял, о чем он.

Они пили водку и закусывали ветчиной, колбасами, маринованными огурцами и салатами, купленными Сергеем в единственном на Стейтен-Айленде русском магазине под названием MyEurope. Свекольный, морковный, баклажанный, грибной, сырный, селедочный салаты. И наконец, капустный под чудным названием “Изольда”. По поводу “Изольды” случилась небольшая перебранка. Стало ясно, что Вика отдельно напомнила Сергею внимательно проверить сроки годности, но он забыл.

– Смотри, все остальные салаты до 19 числа, а этот – до 16-го. Которое было вчера!

Вадик вызвался съесть “Изольду”, утверждая, что у него луженый желудок.

В какой-то момент на кухне нарисовался Эрик и потребовал питания.

– Чего тебе дать, дружок? – спросил Сергей.

Эрик отказался от салатов, но взял с тарелки пару кусков колбасы и сжал в кулаке. Вика забрала у него колбасу, положила на хлеб, потом достала из холодильника огурец и лист салата, положила все это на тарелку, вручила Эрику и отправила его смотреть телевизор в гостиной. Теперь их разговор перемежался воплями и писком мультяшных персонажей, которые периодически сменялись счастливыми детскими голосами, восхваляющими какую-нибудь марку готовых завтраков или соков. Потом у Эрика заболел живот. Вика забрала его наверх, пообещав скоро вернуться.

Вадик схватил Сергея за рукав и взмолился: “Серега, прошу тебя, отведи меня до метро или еще чего. Я тут умираю. Мне надо в город!”

Сергей посмотрел на часы, потом прислушался к приглушенным голосам, доносившимся сверху.

– Здесь нет метро. А паром далеко. Я провожу тебя до автобуса, он идет прямиком в мидтаун.

Билеты были наверху, но Сергей не хотел рисковать, поэтому взял банку с четвертаками, отсчитал ровно столько – сорок штук – сколько надо на поездку туда и обратно, и отдал Вадику. Вадику нравилось ощущать тяжесть монет в кармане, как будто он собирался совершить что-то противозаконное. Сбежать с ворованным золотом.

Чуть не на пороге Вадик вспомнил, что не взял книгу. “Кино” осталась в чемодане.

– Можно взять у тебя какую-нибудь книжку?

– Все хорошие у меня наверху, – сказал Сергей. – Здесь лежат те, что пойдут на гаражную распродажу.

Вадик пробежался по полкам. Там были старые диски с “Бэмби” и “Королем-львом”, книжки “Руководство по домашнему ремонту для чайников”, “Руководство по кредитам для чайников”, “Ешьте правильно!” и “Ад – это другие: антология французской философии XX века”. Вадик схватил антологию и помчался на улицу.

Автобус ушел за секунду до их появления, и им пришлось бежать до следующей остановки, чтобы успеть его перехватить. И Вадик успел, и опускал свои монеты, одну за другой, пока автобус отъезжал. Отъезжал в город.

Джетлэг с водкой подействовали как снотворное, и проснулся он, когда уже подъезжали к конечной, пересечению Пятьдесят девятой улицы и Шестой авеню. На улице стемнело и похолодало, на тротуарах жидкая каша, но Вадику это было нипочем. Наконец-то он здесь. У него получилось. Шел легкий снежок, и испарения окрашивали небо в желтый цвет. Над головой нависали небоскребы, словно парящие в желтом тумане. Вадик понятия не имел, куда идти. Центральный парк выглядел безлюдным, и он решил двинуть вниз по Шестой, вглубь города. Он шел по мокрому тротуару, глядя вверх, переходил улицы, когда светофор переключался на зеленый, ступал в лужи грязной жижи. Поворачивал направо или налево, когда заблагорассудится, когда приглянется какая-нибудь боковая улочка. Он уже не понимал, в каком направлении движется. Ну и пусть. Он вбирал в себя все: здания, витрины, лимузины и желтые такси, людей. Сколько же там было людей! Живых, энергичных, целеустремленных, спешащих куда-то добраться. Женщин. Красивых женщин. Некоторые смотрели на него. Некоторые даже улыбались. Он чувствовал себя высоким. Чувствовал себя огромным. Чувствовал, как будто его голова вровень с этими фантастическими билбордами на Таймс-сквер. Чувствовал, будто он поглощает город, пожирает его. Это был его город. Он наконец-то нашел его.

Вадик бродил часы напролет. Он остановился, только когда заметил, что ботинки промокли до носков. Совсем рядом ярко светились окна дайнера. Вадик решил зайти. Дайнер был ни капли не похож на элегантный бар в Гринвич-Виллидж, который он себе навоображал, но Вадик решил, что тут даже лучше. К тому же ему не хотелось ни вина, ни пива. Он заказал кружку чая и чизкейк, потому что вспомнил, как Сергей говорил, что чизкейк – это исключительно американская еда. Ему нравился этот дайнер. Здесь было мило, по-домашнему, тихонько играла американская поп-музыка. Людей почти не было, только пожилая пара ела суп за стойкой, грязноватый парень, может, бездомный, что-то мудрил у музыкального аппарата, и через проход сидела девушка в мешковатом клетчатом пальто. У девушки был насморк. Она все время вытирала нос салфеткой и шумно хлюпала, как кролик. Нос у нее покраснел и распух, и Вадик едва мог разглядеть ее глаза за темной челкой, но ему нравилось, что ее волосы убраны в две коротких косички. Перед ней стояла прозрачная кружка с какой-то мутно-коричневой жидкостью. Вадику было любопытно, что там. На секунду она подняла глаза, и он увидел, что они маленькие, янтарно-карие и очень красивые. Вадик хотел ей улыбнуться, но она уже опустила взгляд. Она читала книгу. Вадик решил, что пора и ему достать свою. Раскрыл на середине, отпил чаю и погрузился в чтение.

Он не понимал ни слова. Или, скорее, понимал лишь отдельные слова. Он пытался сосредоточиться, но не мог, потому что в голове крутилась только девушка с насморком. Вадик съел кусочек чизкейка, тот оказался отвратительно приторным. Пролистал книгу до конца и обнаружил, что не хватает страниц эдак пятидесяти. Когда наконец поднял глаза, то увидел, что девушка смотрит на него. Он улыбнулся и спросил, можно ли к ней присоединиться. В обычной жизни он бы постеснялся, но тогда ему чудилось, будто его наполняет какая-то невиданная счастливая уверенность, которая помогает делать то, чего хочется.

– А что у вас в чашке? – спросил он, пересаживаясь в ее кабинку.

– Сидр с ромом, – ответила она.

Вадик попросил официанта принести и ему сидра с ромом. Это оказалось очень вкусно.

Девушку звали Рэйчел. Вадик представился и спросил, из Нью-Йорка ли она. Она была из Мичигана и переехала сюда пару месяцев назад учиться в магистратуре. Он сказал, что приехал сегодня утром.

Она улыбнулась и сказала: “Добро пожаловать”.

Дни, недели, месяцы, даже годы спустя, стоило Вадику вспомнить этот их первый разговор (а вспоминал он о нем очень часто), он удивлялся, насколько ему было легко. Его английский был довольно хорош – он много говорил по-английски, когда работал в Лондоне, да даже и потом, в Стамбуле, – но те разговоры никогда не давались так легко. Он мучительно подбирал слова, путался во временах и артиклях, неправильно произносил слова. Но тогда, в дайнере с Рэйчел он говорил так, будто на него снизошло вдохновение. И за весь вечер она ни разу его не переспросила.

Заиграла “Я твой мужчина” Коэна. Вадик рассмеялся. Похоже, Коэн прямо-таки преследует его сегодня.

– Я люблю эту песню! – сказал он.

– Серьезно? – спросила Рэйчел и как будто напряглась.

– А что такое?

– Ничего, пустяки.

– Нет, – настаивал Вадик, – пожалуйста, скажи.

– Я ненавижу эту песню, – ответила Рэйчел.

– Ненавидишь эту песню? Почему? – удивился Вадик. – Парень всего себя готов отдать девушке. Он изливает ей душу.

Рэйчел попыталась смягчить свои слова извиняющейся улыбкой, но высказала все, что думает.

– Ах, он душу изливает, да? Слушай, это просто-напросто предкоитальная манипуляция. Он предлагает ей весь мир, но это только пока она ему не отдалась. Понимаешь?

– Я понимаю, о чем ты, но не соглашусь. Он выражает то, что чувствует в этот момент. Может, потом он и не будет так чувствовать, но это не значит, что вот в этот самый момент он неискренен.

Рэйчел мотнула головой с такой силой, что расплелись косички, и тонкие пряди светло-каштановых волос взметнулись вверх-вниз.

– Леонард Коэн мизогинист.

– Мизо… гинист? – переспросил Вадик. Слово как будто знакомое, но он не был уверен в значении.

– Антифеминист, – пояснила Рэйчел.

– Не понимаю, – сказал Вадик. – Коэн? Антифеминист? Разве он не боготворит женщин?

– Именно так! Я ровно об этом. Он боготворит женщин, но не считает их равными себе. Они для него эдакие священные сексуальные объекты. Нечто, что обожествляется и используется или, скорее, сначала используется, а потом уже обожествляется.

Рэйчел снова отпила своего сидра и спросила:

– Ты знаешь песню “В ожидании чуда”?

– Конечно! Это моя любимая!

– Давай-ка вникнем в текст.

Я знаю, это тебя ранило Это задевало твою гордость, Когда ты стояла под моими окнами С горном и барабаном…

Рэйчел замолчала, вспоминая следующую строчку, и Вадик продолжил:

А я сидел наверху в ожидании чуда, Ждал, что случится чудо.

Рэйчел кивнула и пристально посмотрела на Вадика.

– Понимаешь теперь, о чем там? Наверху сидит мужик, весь в этих своих экзистенциальных думах, обращается к Богу, надеется ощутить благодать Господню, а где-то внизу – женщина. Буквально под ним! Тупо ждет. И чего? Чтобы он на ней женился?

Вадик покачал головой.

Рэйчел хотела еще что-то сказать, но одернула себя. Ей явно было неловко.

– А в магистратуре ты кого изучаешь? – спросил Вадик. – Американских мизогинистов?

– Да нет, вообще-то английских романтиков.

Вот так удача! – подумал Вадик. Отличная возможность увести разговор от щекотливых текстов Коэна, да еще в область, где он мог блеснуть. Он заявил, что знает наизусть все “Сказание о старом мореходе”. По-русски. Рэйчел улыбнулась и попросила прочесть. Он прочел. Рэйчел очень понравилось. Она сказала, что на русском баллада звучит потрясающе, правда, пару раз она все же не могла сдержать смех.

Официант подошел, как раз когда Вадик декламировал последнюю строку. Спросил, не желают ли они чего-нибудь еще. До Вадика дошло, что он подходит уже раз в четвертый или пятый. Пора было уходить.

– Я провожу тебя, – предложил Вадик, и Рэйчел кивнула и улыбнулась.

Цвет неба сменился на мрачный индиго, и стало по-настоящему холодно. Слякоть на тротуарах подморозило. Вадик взял Рэйчел за руку, и так они и шли, держась за руки, но на расстоянии друг от друга. Только на улице Вадик заметил, что он гораздо выше Рэйчел. Она была ему до плеч.

Она спросила, где он остановился. Он сказал, на Стейтен-Айленде.

Ответ явно привел ее в ужас.

– Стейтен-Айленд? – переспросила она. – Но ведь уже так поздно! Как ты туда доберешься?

А потом она откашлялась и предложила ему переночевать у нее. Вадик крепче сжал ее руку.

Это Нью-Йорк, подумал он. Это Нью-Йорк делает все таким простым и легким.

Они шли по широкой авеню, потом свернули на какую-то небольшую улицу, потом еще одну. Вадику понравилась улица, где жила Рэйчел. Темные деревья. И нарядная отделка каменных фасадов. И груды заледенелого снега, сияющие в свете фонарей. Они вошли в дом и поднялись по скрипучей лестнице на шестой этаж, в двухкомнатную квартиру Рэйчел. Она шагала впереди. На ступенях был ковер. На перилах – резьба. Сердце у Вадика колотилось, как бешеное.

Но стоило им зайти в квартиру, легкость улетучилась. Рэйчел сняла ботинки и пальто, но осталась в шарфе. Она нервно сновала туда-сюда, как будто это она очутилась здесь впервые. Вадик чувствовал, что надо что-то сделать или сказать, чтобы снять напряжение, но в голову ничего не приходило.

– Хочешь чаю? – спросила Рэйчел, заново заплетая волосы.

Ей явно полегчало, когда он согласился. Она ушла на кухню, так и не сняв своего шарфа. Квартирка была маленькой и темной, на стенах висели постеры. Одну картину Вадик узнал – “Портрет молодой женщины” Мемлинга. Ему он никогда особо не нравился. Поскольку это был его первый настоящий американский дом, Вадик не мог в точности определить, что в здешнем интерьере было типично местного, а что от самой Рэйчел.

Он сел на маленький диван и снял ботинки.

Носки были насквозь мокрые. Эти носки он надел еще вчера утром, в московской квартире Регины, где прожил неделю между Стамбулом и Нью-Йорком. Обалдев от этой мысли, Вадик уставился на ноги, потом снял носки и запихнул их в карман пиджака. Из кухни доносился звон посуды, с улицы – шум редких машин, но в остальном в квартире было гнетуще тихо. Вадик рассматривал небольшую стойку для дисков возле дивана. Ни одного знакомого альбома. Вдруг он сообразил, что Вика с Сергеем будут волноваться, если он не вернется домой. Спросил Рэйчел, можно ли от нее позвонить. “Конечно!” – крикнула она из кухни. Вадик набрал номер, моля, чтобы трубку взял Сергей. И он взял. Вадик сказал по-русски, что проведет ночь в городе. С девушкой. С американской девушкой. На том конце трубки повисла тишина, длившаяся, казалось, целую вечность.

– Окей, до завтра, – вымолвил наконец Сергей.

Рэйчел появилась из кухни с подносом, на котором стояли две кружки, пара пакетиков очень плохого чая и маленькая тарелка со странного вида сероватым печеньем. Села напротив Вадика на скамейку для ног и положила в кружку чайный пакетик.

Она бросила взгляд на босые ноги Вадика, казалось, их вид ее смущает.

Вадик взял ее руку. У нее были тонкие и на удивление теплые пальцы.

– Еще немного английской поэзии по-русски? – спросил он.

Она улыбнулась и кивнула.

Вадик стал читать без разбору Шекспира, Китса, Эзру Паунда и закончил “Балладой и королевском бутерброде” Милна. Милн особенно порадовал Рэйчел.

Он попросил ее прочесть что-нибудь из любимого. Она ответила, что не может. Что есть две вещи, которые она категорически не в состоянии делать в присутствии людей: читать стихи и танцевать. Это признание так тронуло Вадика, что ему захотелось крепко-крепко обнять ее. Вместо этого он протянул руку и дернул ее за одну из косичек.

В постели она была зажатой и немного неловкой. Отпрянула, когда он попытался заняться с ней оральным сексом.

– Мне нужно время, – сказала она. – Со мной в этом плане сложно.

Но с Рэйчел не было сложно. Она была противоположностью сложного. То был самый простой, чистый и счастливый секс, какой когда-либо случался в его жизни. И, скорее всего, вряд ли еще когда случится, как думал Вадик уже теперь, много лет спустя.

Воспоминания о той ночи преследовали его потом многие месяцы, долгие годы. Сначала они были только про секс – он вспоминал запах Рэйчел и ощущал этот прилив желания, от которого голова становилась блаженно пустой. Он слышал какой-то свежий зеленый запах, как от нарезанного огурца или по-настоящему хорошего салата. Но с течением времени его воспоминания все больше переполняла ностальгия. Он мысленно возвращался к каким-то произнесенным ею словам, выражению лица, интонациям. Больше всего он любил тот момент, когда взметнулись ее косички за несуразным разбором коэновской “Я твой мужчина”.

Он пытался разыскать ее. Он приехал в город и пробовал восстановить свой путь от Центрального парка. Прочесывал интернет-форумы специалистов по английской романтической литературе. Просматривал профили на сайтах знакомств. Узнав о рубрике про потерянных незнакомцев на “Крэйгслист”, начал печатать объявления о Рэйчел. Собственно, это стало его привычкой. Каждый раз, встречая новую женщину, он публиковал объявление о Рэйчел.

– Но это же несправедливо по отношению к новой девушке? Разве это с ходу не ставит крест на вашем романе? – спрашивала Регина.

– По-моему, ты просто придумал себе эту великую любовь к Рэйчел, чтобы оправдать свои неудачи с остальными женщинами, – говорил Сергей.

– Забудь ты про Рэйчел! – убеждала Вика. – Велика вероятность, что она бы оказалась анорексичкой, или с биполярным расстройством, или просто занудой!

Все они могли быть в какой-то степени правы. И все же Вадик не переставал тосковать по Рэйчел. Он уже с трудом мог вспомнить, как она выглядела, но в сжавшейся реальности его памяти Рэйчел оставалась совершенной. Были моменты, когда он старался вытеснить эти воспоминания, потому что они причиняли боль. И были моменты, когда совсем переставал что-либо чувствовать, и тогда отчаянно пытался воскресить ее в памяти, потому что лучше уж боль, чем бесчувствие. Однажды, в Эвенеле, сидя на велотренажере в пустой белой комнате, все крутя и крутя эти пыльные педали, он произнес вслух имя Рэйчел и ничего не почувствовал. А вернее, почувствовал ясно ощутимое ничто, одновременно невесомое и вязкое. Почувствовал, будто разом уплывает и тонет. Ему никогда не было так плохо. Тогда-то он и слез с тренажера и направился в ванную за тазепамом.

В то утро дома у Рэйчел Вадик проснулся на рассвете. Она еще спала, лежа на животе, зарывшись в подушку, приоткрыв рот. Вадик хорошо выспался – он пока жил по московскому времени. Он встал, натянул трусы, свитер и джинсы и пошел в ванную. При свете дня квартира казалась меньше и запущенней. Жуткий бардак в ванной. Столько лишних вещей. Два фена. Шесть разных шампуней. На кухне бардак еще хуже. Кастрюли со сковородками торчат с верхних полок. Три керамические кошки. Керамическая собака. Керамический цыпленок! Вадик выглянул в высокое узкое окно, но вид закрывала прокопченная коричневая стена жилого дома через улицу. Он подумывал поставить воду и заварить чаю. Потом сесть с чаем и почитать какую-нибудь книжку Рэйчел, пока она не проснется. Но вдруг понял, что безумно боится этого момента. Все равно же рано или поздно ему придется уйти. Он объяснит, что переезжает в Эвенел. Она захочет обменяться телефонами. У него пока нет номера. Дать электронную почту? У него такой идиотский адрес. Biggguy@gmail.com (с лишней g между big и guy). Рэйчел не понравится, как мизогинистски это звучит. Она ненавидит Леонарда Коэна! Как вообще можно ненавидеть Леонарда Коэна? В любом случае – вот она спросит, когда они увидятся? Он пообещает – когда? В следующую пятницу? А что потом? Придется встречаться каждые выходные? Такая перспектива тяготила. Он всего второй день на Земле свободы, и вот так сразу связать себя обязательствами? Его новая жизнь только начинается. Ему не нужны обязательства.

Он вернулся в гостиную и огляделся. На каминной полке лежал блокнот с ручкой. Он вырвал листок и стал прикидывать, что же написать. Что-то из английской поэзии было бы здорово, только он не знал стихов на английском. Коэн, ясное дело, тоже не годился. “Ты прекрасна”, – наконец написал он и положил листок в центр стола. Потом взял пиджак и сел на диван надеть носки. Они так и не просохли. Он поморщился от прикосновения сырой ткани. Потом надел ботинки.

На улице стоял такой холод, что мокрые ноги, казалось, тут же заледенели. Вадик знал – Сергей ему объяснил – что автобус номер X1 до Стейтен-Айленда останавливается на Бродвее каждые пару кварталов. Только он понятия не имел, где Бродвей и где он сам. Поймав такси, попросил добросить до ближайшей точки Бродвея. Поездка заняла минут пять. Он вылез из такси, купил в лавке кофе и пошел вперед, пока не уперся в остановку. Он даже не знал толком, ходят ли автобусы в такую рань. Но автобус приехал минут через пять. Вадику не хватало двух монет до стоимости билета, но водитель его пропустил. В автобусе было тепло и пусто, и Вадик какое-то время просто сидел, развалившись на сиденье и согреваясь. Только уже где-то в Бруклине вдруг вспомнил, что забыл “Ад – это другие” в дайнере. Ему никогда его не найти. Никогда не вернуться туда снова. Вадика охватили такая паника и тоска, что заболело сердце.

Глава 3 Ешь и смотри

Чаще всего Регина просыпалась под будильник Боба.

В то утро звон был пронзительнее, чем обычно. Наверное, Боб поменял звук накануне вечером.

Регина придвинулась поближе и, не открывая глаз, обхватила его твердый член. В этом движении не было ничего сексуального. Они не были возбуждены. Твердый член Боба по утрам был просто фактом супружеской жизни. Регине исполнилось тридцать девять, но до того, как два года назад она вышла за Боба, она никогда не жила с кем-то дольше месяца. И вот рядом был ее мужчина, хозяин в доме, большой и сильный человек с пенисом.

Регина зарылась лицом подмышку Боба. По утрам он пах особенно хорошо. Не отмытым до скрипа американцем, а мужчиной.

Больше всего Регина наслаждалась самыми простыми моментами замужней жизни. Она не могла иметь детей. Бобу не нужны дети (у него уже имелась взрослая дочь от первой жены). Они просто будут наслаждаться друг другом до конца жизни. Ну то есть если останутся вместе до конца жизни. Пока все шло к тому, что так и будет.

Спальня была огромной, квадратной и идеально темной. (“Ого, вот это шторы так шторы!” – восхищались друзья.) Свет не проникал сюда даже в самые солнечные дни, разве только от экрана Бобова айпада. Первым делом по утрам Боб смотрел сообщения и новости.

– Как спалось? – спросил он.

– Ничего, Бобик.

Она звала его Бобиком, Бобсом, Барсиком, Боббети Бобом и Боббети Котиком. Это ей тоже очень нравилось в замужней жизни – быть с кем-то так близко, что даже имя как будто бы тоже принадлежало ей.

– Тебе как спалось?

– Более-менее. Плечо опять побаливает.

– Помазать мазью?

– Да, будь добра.

Регина убрала руку с заметно обмякшего члена и нащупала тюбик на ночном столике. Щедро выдавив холодной склизкой мази, начала втирать повыше правого плеча. От резкого сладковатого запаха спирта слегка замутило, но она продолжала втирать, нежно и сильно. Это ее муж, и она всячески хотела о нем заботиться. Иногда Регина задумывалась, было ли бы все иначе, люби она Боба. Вряд ли.

– Спасибо, милая, – сказал Боб и вылез из постели.

Регина вытерла руку платком и стала смотреть, как Боб делает свою утреннюю растяжку. Вот так груда мышц! Мускулы, накачанные на тренажерах. Даже на заднице. Она и не знала, что на заднице есть мышцы. У нее самой задница была кожа да кости, да неровный жирок здесь и там – как и во всей фигуре. Ей не нравилось обнажаться. Она спала в его старых спортивных шортах и растянутой майке. Регина посмотрела на себя в зеркало и поморщилась. А не стала ли она с этой новой прической с пробором посередине похожа на афганскую борзую? Ведь стала, да?

И все же она была высокой и длинноногой. Боб балдел от ее роста. Высокая, с длинными ногами, и русская. Степень в лингвистике, четыре языка, нет двух зубов. (Зубы были дальние, так что не страшно.) Регина подозревала, что Боб балдел и от странности самого своего выбора.

Регина села в кровати, чтобы видеть, как он отжимается – любимое упражнение в его зарядке. Пять, шесть, семь. Мускулы вздуваются, опадают, вздуваются. Потом он отправился в душ, а Регина снова легла и закрыла глаза.

Она вспомнила свое волнение при первой встрече с Бобом. Перед входом в театр на Тридцать третьей улице. Она стояла, прислонившись к двери, и сжимала лишний билет. “Обязательно продай билет!” – велела Вика. Но никто не спрашивал лишних билетов; не могла же она кидаться на людей и совать им его. Начнем с того, что она вообще не хотела смотреть этот спектакль. Всегда терпеть не могла мюзиклы. Ей было грустно. Она замерзла и проголодалась. Но Вика была твердо убеждена, что поездка в Нью-Йорк не может считаться удачной, если не довелось побывать на бродвейском шоу. К тому же это очень хороший спектакль, “Билли Эллиот”. Вика достала билеты, воспользовавшись скидкой своего начальника. По сорок долларов каждый. Регина чувствовала себя виноватой – Вадик купил ей билет на самолет, но жила она у Вики с Сергеем, и они ее кормили и тратили кучу денег на разные развлечения, хотя у самих ситуация явно была не очень радужная.

Спектакль должен был вот-вот начаться. Ее билет никому не нужен. Регина замерзла, устала и испытывала неоднозначные эмоции по отношению к Вике. В кошельке было двадцать долларов. Регина решила сказать, что продала билет за двадцать, а пойдет одна. Она уже повернулась к дверям, когда крепкий лысый мужчина коснулся ее руки.

– Вы продаете билет? – спросил он.

Она кивнула. Он протянул деньги и пропустил ее вперед.

Он сказал, что уже смотрел “Билли Эллиота” со своими клиентами, но ему так понравилось, что он страшно рад сходить еще раз. Его как будто и вправду по-настоящему трогала эта дурацкая песня Билли о каком-то там “электрическом разряде внутри”, толкавшем его танцевать. В глазах Боба стояли слезы. В обычной жизни от такого рода песни Регину бы затошнило, но реакция Боба казалась ей удивительной и прекрасной, и очень американской. Весь ужин после спектакля она пыталась разгадать Боба. Он был непонятнее, чем все эти иностранные писатели и художники в резиденциях для литераторов и переводчиков, в которых она часто бывала. Писатели и художники принадлежали к единой, простой для понимания социальной группе. Они читали одни и те же книги, знали более-менее одних и тех же художников и музыкантов, они в целом были похожи. Боб был другой. Ни на кого не похожий. У Регины не было выбора, кроме как попытаться понять его через американскую литературу. Его отец родом с Юга. Фолкнер? Он сам всего добился. Гэтсби? Он баловался политикой. Вилли Старк? Бурные отношения с бывшей женой. Филип Рот? А потом, когда дошло до десерта, Боб сказал, что она напоминает ему Лару из “Доктора Живаго”. И Регина поняла, что он занимается тем же – пытается прочитать ее через русскую литературу. Хотя, может, Боб имел в виду фильм, но Регина все равно была в восторге. Она сказала, что ее отец дружил с Пастернаком, и была поражена тем, как был поражен Боб. Оставшиеся дни они провели вместе, и в конце, когда уже прощались в аэропорту, Боб сказал, что она именно та женщина, которую он всегда мечтал встретить. И с тех пор все шло как по маслу. Первые страсти в сексе поугасли, но уважение и теплота никуда не делись.

Боб вернулся в комнату, но Регине было неохота открывать глаза. Она просто лежала, вслушиваясь в звуки его сборов: как выдвигаются и захлопываются ящики, как шуршит одежда, как он покряхтывает, надевая носки. Потом он наклонился поцеловать ее, и пахло от него чистотой и энергией.

– Пока, дорогой, – сказала Регина, слегка приоткрыв глаза.

– Ты еще не встаешь? – спросил Боб.

– Скоро встану.

Регина услышала, как решительно хлопнула входная дверь, и снова закрыла глаза.

Вообще-то кое-что в Бобе ее все-таки раздражало. Например, он всегда флиртовал с другими женщинами, когда напивался. “Пожалуйста, не воспринимай это всерьез! – сказала как-то его дочь Бекки, заметив, что Регине неприятно. – Папа невыносим, но он не имеет в виду ничего плохого. Он флиртует скорее из вежливости. Мои дяди ведут себя точно так же. Даже дедушка был таким”.

Что ж, пережить можно. Другой неожиданной проблемой была ревность Боба. Совершенно необоснованная! Она иногда ловила его за просмотром ее мейлов и сообщений, но он всякий раз так долго рассыпался в извинениях, что не простить было невозможно. Тут имелось смягчающее обстоятельство – предательство бывшей жены. Как оказалось, она годами ему изменяла с его же коллегами. Была еще одна причина, почему Регина так легко прощала его подозрительность. Втайне она ей очень льстила. Никто и никогда ее раньше не ревновал!

Но больше всего бесило то, что Боб всегда и во всем должен был поступать “правильно”. А скорее даже, что был убежден в существовании одного-единственного “правильно” для любой ситуации. Вадик, считавший себя экспертом по части всего американского, сообщил, что здесь это весьма распространенное убеждение.

Он же отметил, что главная разница между русскими и американцами в том, что американцы верят, что они управляют своей жизнью, что они в состоянии ее контролировать. Более того, это их обязанность – контролировать свою жизнь, насколько это в их силах. Они будут бороться до конца, даже если в этом ноль толку, просто потому, что считают безответственным отпускать ситуацию.

Еще американцы, в отличие от русских, не так уж верили в удачу. Они верили в упорный труд и честную игру. Они верили в правила. Что в жизни есть некие правила, и если им следовать и все делать верно, ты защищен. Они говорили всякие вещи, вроде “жизнь несправедлива”, но в глубине души считали, что люди сами навлекли на себя эту несправедливость.

Вадик рассказал ей, что Боб как-то его спросил, почему одни идиотские приложения выстреливают, а другие нет?

– Чистое везение? – спросил Вадик.

– Нет, друг мой, исключено! – ответил Боб. – Успех рождает сочетание упорного труда и грамотной стратегии.

Когда стали безумно популярны генетические анализы на выявление всевозможных видов болезней, Боб начал страшно наседать на Регину, чтобы она такой сделала.

– Зачем мне это? – протестовала Регина. – Я не могу иметь детей, ты не забыл?

– А что если у тебя есть ген болезни, которую надо диагностировать и лечить на ранней стадии? – ответил он. – Правильно бы сделать этот анализ, Регина.

Что ж, его пунктик на генетике тоже сильно раздражал.

Они с Бекки недавно заказали онлайн-анализ в одной модной компании, занимающейся геномикой, “Пляшущая дрозофила” называется, чтобы те нашли их дальних родственников. Обнаружили не одну тысячу. Среди предков значилась и королева Елизавета I. Бекки это очень развеселило, она даже стала называть нынешнюю королеву Елизавету Бабулей Лиз, но Боб этим фактом втайне очень гордился. Он заказал на “Амазоне” две толстенные биографии – Генриха и Бабули Лиз – и часам читал их и рассматривал картинки. Однажды Регина застукала его перед зеркалом с портретом Генриха VIII работы Гольбейна. Это было глупо, но мило.

Большая часть обширного Бобова семейства считала его образ жизни в Нью-Йорке слишком легкомысленным, а его бизнес – слишком несерьезным, поэтому они все время поддразнивали его, предлагая дурацкие идеи для приложений. На прошлый День благодарения Чак, брат Боба, выдвинул идею приложения для людей, которым скучно в туалете и они могли бы поболтать в чате или поиграть в шахматы с кем-то, кто тоже сидит в туалете и скучает. Чаку было невдомек, что у компании под названием “Штурмовики мозга” уже имеется в разработке приложение “Сортирный сотоварищ”. Регина жутко паниковала перед встречей с семейством Боба, но все прошло хорошо. После смерти родителей все собирались в огромном доме его старшей сестры Бренды в Форт-Коллинс, в штате Колорадо. Все были очень приветливы, и никого вроде бы не смущала молчаливость Регины. У кузена Вилли тоже была жена иностранка – в его случае тайка, – и она тоже не увлекалась разговорами. Никто особо не интересовался Россией, если не считать редких пьяных вопросов про политику: “Так, а что там этот Путин? Летает с журавлями, травит своих врагов! Себе на уме мужик, а?” Некоторые мужчины предпринимали редкие попытки пьяного флирта: “Ты очень необычная женщина, Регина! Очень необычная и изысканная”. Но в остальном семейство Боба не причиняло Регине никакого беспокойства. Она сидела за столом, радовалась экзотическим американским блюдам, вроде пюре из батата с маршмэллоу, и изучала родственников Боба на предмет общих фамильных черт. Высокие скулы, тяжелые челюсти. Боб всегда говорил, что ненавидит Дни благодарения со своей семьей. Но Регине казалось, что есть в этом что-то – быть среди людей, с которыми генетически так много общего во внешности. И у него была дочь, его копия, самый близкий ему человек на свете. Регине до такой близости было, как до луны.

Бекки исполнилось двадцать шесть. Она окончила Уильямс-колледж и теперь записалась в киношколу Тиш Нью-Йоркского университета. Она жила в ветхой развалюхе в Бушвике со своей лучшей подругой и бригадой из шести рабочих поляков, которые приехали ремонтировать дом полгода назад, да так в нем и остались. Дом был куплен на деньги Боба и по очень выгодной цене, потому что изначально входил в комплекс домов, предназначенных для людей с низким доходом. Бекки с ее двенадцатью тысячами долларов в год, конечно, легко попадала в эту категорию. У Вики чуть сердечный приступ не случился, когда Регина рассказала об этом. Даже Вадик был возмущен. Только Боб не видел здесь ничего дурного. “Она художник, ей непросто выживать”, – сказал он.

Регина ждала, что Бекки окажется избалованной и противной, но приятно ошиблась. Если на то пошло, она была даже слишком хорошей. “Невинность привилегированных”, – сказал о ней Вадик. Он разок позвал Бекки на свидание, но она ответила категоричным отказом. Но с Региной была по-настоящему милой и сердечной. Неизменно обнимала и говорила, до чего рада, что наконец ее папа так счастлив. Она была мощно сложена, как и Боб, но черты лица мягче и теплее, и ее объятия были сильными и в то же время нежными. Она была под впечатлением от Регининой работы, но еще больше – от списка арт-резиденций, в которых та побывала. Пришла в бешеный восторг, увидев на полке у Регины “Бесконечную шутку”. “Это и моя любимая!” Ее охватило благоговение при виде Регининых самиздатовских книг. “Это же невероятно важные артефакты!”

Когда они впервые встретились, Бекки засыпала Регину вопросами. Регина старалась ответить на все, но потом невольно обратила внимание, что, пока она говорила, энтузиазма у Бекки заметно убавлялось. “Регина хорошая, но не очень общительная”, – подслушала она в разговоре Бекки с Бобом.

– Почему она так решила? – пытала Регина Вадика, и он, гордый своими экспертными познаниями, с готовностью объяснил.

– То есть она задавала тебе кучу вопросов, и ты ей честно и подробно отвечала?

Регина кивнула.

– А ты ее о чем-нибудь спрашивала?

– Нет! О чем мне спрашивать совершенно незнакомого человека? И я была целиком поглощена ответами.

– Ну вот тебе и разгадка. Надо было манкировать ответами – американцев они вообще мало интересуют – и самой побольше спрашивать.

– И это не было бы невежливо? – удивилась Регина.

– Нет! – уверил Вадик. – Ровно наоборот! Как раз длинно и подробно отвечать – невежливо и высокомерно.

В следующую встречу с Бекки Регина использовала кое-что из предложенной Вадиком тактики и обнаружила, что она и впрямь работает. Настоящей сердечности между ними не случилось, но зато имелась твердая расположенность. Пережить можно.

Часы показывали десять утра. Пора вставать. Какая беда, если она еще немного поспит? Регина перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку.

Ей снилось, что у них с Бобом родился ребенок. Он был крошечный, размером с небольшую морковку. Но на вид вроде вполне здоровый.

– Ты думаешь, это нормально? – спросила она Боба. Он рассмеялся.

– Конечно, нормально, это же наш ребенок, Регина!

– Но почему он такой крохотный? Твоя дочка разве была такой?

Боб снова рассмеялся.

– А то я помню, Регина!

Потом она пыталась взять крошку-ребенка на руки, но он все проскальзывал между пальцами и падал на пол.

Регина в ужасе проснулась. Ей не первый раз снился сон с каким-то странненьким или безобразным младенцем. И каждый раз у нее так колотилось сердце, что она минут десять, не меньше, приходила в себя.

Регина приняла душ и вышла из ванной. Впереди был целый день. Проблема в том, что она не знала, чем его заполнить.

В России дни были заняты работой. Она всегда бралась за самые сложные проекты. Чем труднее перевод, тем больше ей это нравилось. Но когда заболела мама, Регина бросила работу. Уход за ней отнимал все время, энергию и настрой. Долги по переводам копились, она смотрела на них и плакала, потому что нелепо было даже надеяться когда-нибудь с этим справиться, да и сама идея работы казалась бессмысленной перед лицом маминой неминуемой смерти. Ее любимая редактор Инга, единственная, кого худо-бедно можно было назвать близким другом после отъезда Вадика, Сергея и Вики, относилась к ситуации с большим пониманием. Она неизменно предлагала помощь, но Регина была совершенно выжата и опустошена и не в состоянии поддерживать отношения, требующие хоть сколько-нибудь затрат энергии. После смерти матери Инга все спрашивала, вернется ли Регина к работе, Регина виляла и уклонялась, а потом наконец позвонила сказать, что выходит замуж и переезжает в Америку и что нет, обратно ее не ждать. Даже по телефону она поняла, как потрясена и обижена Инга.

Когда она вышла за Боба, еще был шанс, что получится работать удаленно, но она так жаждала покончить со своей российской жизнью, что оборвала все связи.

Месяца через три Регина начала скучать по переводам. Ей снились невозможно реальные сны про работу над рукописями и сорванные дедлайны. Она просыпалась и сперва с облегчением выдыхала, потому что дедлайн, значит, не сорван, но потом испытывала разочарование.

Она написала Инге, что была бы не прочь поработать.

“Не будь свиньей, Регина. Есть люди, которым по-настоящему нужны деньги”, – ответила Инга. Некрасивый ответ недвусмысленно показал, что Инга все еще сильно обижена.

Боб пытался заинтересовать ее политикой, но безуспешно. Регина придерживалась толстовской точки зрения, что отдельные кандидаты или даже политические партии ничего не решают, что исторические процессы определяются коллективной волей народа и никакой политик не в силах ничего изменить.

– Окей, – сказал Боб, – пускай русский писатель девятнадцатого века наставляет тебя в вопросах современной американской политики.

Потом он предложил ей “взяться” за что-нибудь еще. Но ее тошнило от слова “взяться”. Оно значило заниматься чем-то эдаким, экстравагантным, а не нормальным серьезным делом. В кругу друзей Боба были жены, которые после замужества оставили работу и “взялись” за фотографию, или рисование, или писательство. Другие были целиком заняты материнскими заботами, и у них не оставалось времени на “взяться” за что-нибудь еще; все это была “любительщина”. Регина всю жизнь была профессионалом, и одна мысль о “любительских занятиях” вызывала у нее отвращение. Уж лучше целыми днями книжки читать.

Но что по-настоящему испугало Регину – она совершенно перестала читать. В России она взахлеб читала и по-русски, и по-английски, а здесь не закончила ни одной. Весь кабинет в их квартире был завален непрочитанными книгами.

Сегодня все будет по-другому. Я обязательно почитаю сегодня, подумала Регина. Сварю кофе и засяду за книгу.

На кухне не было следов пребывания Боба. Он не любил завтракать дома. Обычно покупал какой-нибудь многосоставной смузи по дороге на работу и выпивал его, пока ассистент зачитывал отчет.

Регина поставила чайник, села на край подоконника и взяла айфон проверить почту, пока закипает вода. При виде подтверждения билета в Москву она поморщилась. Приближалась вторая годовщина со смерти матери, и тетя Маша, не настоящая тетя, а лучшая мамина подруга, настояла, чтобы Регина прилетела и съездила на могилу. Год назад Регина не приехала, потому что заболела. Но на этот раз оправданий уже не было, и она решилась и купила билет на начало ноября.

Следующее письмо было от тети Маши. Она безумно рада приезду Регины! Они вместе навестят могилу, а потом устроят ужин в честь Ольги. Она хотела, чтобы Регина остановилась у нее. “Немыслимо, чтобы ты жила в гостинице, туристкой в родном городе!” – писала она. Регина застонала. Ей вполне хватало ужаса поездки на кладбище, и перспектива жизни с тетей Машей была совсем невыносима. С самой маминой смерти тетя Маша не оставляла Регину в покое. Несмотря на то, что Регина жила в Америке и была замужем за добрым, замечательным и очень богатым человеком, тетя Маша считала своей обязанностью присматривать за Региной и заботиться о ней. Она писала длинные подробные письма и задавала до неприличия личные вопросы о Регининой новой жизни. Спрашивала, нашла ли Регина работу, довольна ли она своей жизнью в целом и хорошо ли ей с Бобом, любит ли она его? Есть ли у Боба дети? Он хороший отец? Он расстроился, что Регина не может иметь детей? Что он думает об усыновлении? Нет, тетя Маша не была деликатной. Она работала учительницей математики в детдоме, и иногда доходило до того, что она отправляла Регине фотографии маленьких сирот. Как правило, младенцев, но иногда и малышей постарше. У всех в глазах была мольба, или Регине это только мерещилось. Ей пришлось твердо написать тете Маше, что усыновление исключено, что тема детей болезненна, и если тетя Маша хочет продолжать общаться, она должна перестать донимать ее. После этого фотографии и допросы прекратились. Но что-то подсказывало Регине, что не навсегда. Тетя Маша часто приводила домой детей из детдома. Они жили у нее по несколько дней, а то и недель. Регина надеялась, что квартира тети Маши не будет наводнена чудными маленькими сиротками, когда она прилетит в Москву.

Следующее письмо было от бывшего одноклассника, Алексея Кузмина, который теперь называл себя партнером Абрамовича по бизнесу. Он сообщал, что сейчас живет в Нью-Джерси и хотел бы повстречаться. Кузмин был самым мерзким мальчишкой в их классе. Они никогда не дружили; вообще-то Регина сомневалась, перекинулись ли они хоть словом за всю школу. Было очевидно, что он прослышал про ее замужество и хочет через нее выйти на Боба. Регина закрыла почту и зашла на фейсбук. Там все было просто: совершеннейшая незнакомка по имени Анита Лапшин предлагала Регине лайкнуть страницу “Анита Лапшин”. Регина на секунду задумалась, но страницу лайкать не стала. Зато лайкнула фотографию улыбающегося Эрика, просто чтобы не злить Вику. Вадик определил Регину в сетевые “шпики”, потому что она очень редко постила что-то сама и практически никогда ничего не комментировала и не лайкала. Характеристика была не слишком приятной, как будто бы она шпионила за людьми, но приходилось признать, что Вадик прав. Для нее драмы, разворачивавшиеся в социальных сетях, были сродни сериалам, которые можно смотреть, ни в чем не принимая участия. Идея комментариев и лайков тоже была ей чужда. Или, может, она просто не научилась отвечать на то, что не обращено именно к ней, а выпущено в мир на всеобщее обозрение. Вика же была “декларатор” – она лайкала все подряд и постила бодрые фото семейных поездок, Эрика, перемазанного мороженым или томатным соусом, а чаще всего фото их колоритных семейных завтраков. Сергей был… Регина забыла, как это называется. Он никогда не писал постов, но часто встревал в дискуссии друзей с каким-нибудь длиннющим заумным комментарием, а потом комментировал собственный комментарий еще пару дней спустя. Вадик же пользовал социальные сети на всю катушку, потому как они давали возможность примерить на себя все разнообразие типажей. Он был остроумным в твиттере, обаятельным на фейсбуке, философичным в Tumblr. Когда Регина поделилась Вадиковыми соображениями на тему социальных платформ с Бобом, тот покачал головой: “Зачем так преувеличивать? Социальные сети предназначены для общения, они вообще не про творчество и уж тем более не про духовные искания”. Боб и Бекки были образцовыми пользователями социальных сетей. Они писали посты не слишком часто и не слишком длинно; много лайкали и умеренно комментировали; излучали искреннюю доброжелательность и очень в меру продвигали свои проекты.

На фейсбуке было сообщение от Вадика. Ему требовалось помочь истолковать внезапную идею Седжян поискать работу в Нью-Йорке, чтобы они с Вадиком могли жить вместе. Как же Регине надоело анализировать любовную жизнь Вадика! “Но ты такая разумная”, – говорил он. И что бы это значило? Рассудочная, бесчувственная, неспособная любить?

Когда Вика бросила Вадика ради Сергея, а Сергей бросил Регину ради Вики, некоторые друзья надеялись, что Регина начнет встречаться с Вадиком. Но проблема в том, что между ними не было притяжения. Ну, по крайней мере со стороны Вадика. Все говорили, что он все еще сохнет по Вике. Для Регины это было бы катастрофой. Снова оказаться с мужчиной, который предпочел ей Вику? Нет уж, увольте! Так что, да – о романтических отношениях между ними не могло быть и речи, особенно теперь, когда она с Бобом, но Регину все равно бесило, когда Вадик делился с ней своими любовными перипетиями.

Ее отношения с Сергеем и Викой были куда сложнее. После их разрыва еще там, в России, Регина никак не ожидала, что они станут друзьями. Так получалось, что эту дружбу ей навязали, потому что она общалась с Вадиком, а Вадик, Сергей и Вика некоторым образом шли в комплекте. А здесь, в Нью-Йорке она никого толком не знала и не могла позволить себе разбрасываться друзьями. Особенно ей не хватало женской компании. Была Бекки, и она милая и умная, но из другого поколения, и к тому же – ребенок Боба, нельзя же быть по-настоящему откровенной с дочерью мужа. Поэтому Регина попробовала сблизиться с Викой, но все попытки натыкались на суровое сопротивление. И всякий раз, как они встречались вчетвером, Вика то и дело исподтишка внимательно поглядывала на Регину, явно опасаясь, что та все еще любит Сергея. Сергею, похоже, тоже так казалось. А она его не любила! Больше того, она уже не была уверена, что вообще когда-либо любила его. Но хуже всего то, что Вика с Сергеем каждый раз пытались продвинуть Бобу очередную идею дурацкого приложения. Они пытались использовать его, и Регина себя тоже чувствовала использованной. Ее коробило, когда Вика принималась намекать на ее беспечный образ жизни, жалуясь на свою работу, мотания туда-сюда со Стейтен-Айленда, кучу домашних забот и на то, что у нее, по сути, двое детей – Эрик и Сергей. Вика – что, пыталась вызвать в ней чувство вины и желание им помочь? Это было бы совсем нечестно. И все же Регина чувствовала себя виноватой по той простой причине, что у Вики с Сергеем были трудности с деньгами, а у нее – нет. Сергей все спрашивал ее, есть ли шанс, что Боб передумает насчет “Виртуальной могилы”? Нет, отвечала она, нету. Но даже если бы и был, она бы и пальцем ради этого не пошевелила. Ей была отвратительна идея “Виртуальной могилы”. Смерть – омерзительная, тупая, страшная шутка. И нет ничего, абсолютно ничего, что могло бы сделать ее более осмысленной, красивой, удобоваримой. Единственный способ взаимодействия – не замечать ее столько, сколько это будет возможно.

Чайник начал закипать. Регина насыпала кофе во френч-пресс, налила воду, перемешала, дала настояться немного и опустила поршень. Налила себе чашку и отправилась на террасу. Чтобы открыть дверь, нужны были обе руки, поэтому она прижала чашку животом, кофе расплескался и забрызгал футболку.

На улице ее ослепил весь этот поток света от неба, реки, лодок и милой разноголосицы домов в Нью-Джерси. Погода была тоже под стать – восхитительно прохладная, с легким сентябрьским ветерком.

– Ты, наверное, даже мечтать о таком не могла? – спросил отец, когда как-то приехал к ней в гости.

Они вдвоем стояли на террасе. Он был невысокого роста, ниже Регины, жидкие пряди седых волос трепыхались вокруг облысевшей головы. Когда-то он был писателем. “Его первый рассказ опубликовали в «Новом мире»!” – поведала Регине тетя Маша. Когда Регине было пять, он поехал в Канаду и решил там остаться, по сути бросив жену и ребенка. Сейчас он жил в Монреале и преподавал русскую литературу.

– Простая русская девчонка, и вдруг нате вам – королева Манхэттена!

Регина чуть не поперхнулась. Она не была ни простой, ни русской (в ней текла еврейская и польская кровь с примесью французской), и уж точно не была королевой Манхэттена. Ей надоело объяснять людям, что Боб не настолько богат. Когда до отца дошли новости про движение “Захвати Уолл-стрит”, он позвонил узнать, входит ли Боб в “один процент”. Да, входит. Регинин отец был невероятно горд. Он даже близко так не гордился, когда она сообщила ему о своей последней премии за перевод. Именно он дал ей это дурацкое нелепое имя. Наверное, надеялся, что она в конце концов станет королевой. Регина никогда особо не любила отца, а теперь вдобавок не могла простить ему, что он жив, а мать умерла.

Она села на красивый железный стул и отпила глоток. Сиденье еще не просохло после вчерашнего дождя, но ей было все равно. На том берегу виднелись гигантские буквы “Lackawanna”. Она не знала, что это значит, но слово завораживало. Еще глоток. Кофе вышел не очень вкусный, но хотя бы еще не остыл и приятно горчил. Это мать приучила ее пить черный кофе: “Черный кофе на вкус – как наказание, которое закаляет”.

В переводах Регине было далеко до талантов матери. Она все делала хорошо, но не могла похвастать каким-то особенным даром. Особенным даром матери было чувство комического. Она умела найти в романе крупицу смешного и проявить ее чуть-чуть сильнее, придав яркости, выпуклости, но не в ущерб легкости. Регина прочла всю Джордж Элиот в переводе матери, улыбаясь, посмеиваясь, а иногда и хохоча как ненормальная. Прочитав романы по-английски, была сильно разочарована. Они оказались довольно морализаторскими и скучными.

Мать не только была блестящим переводчиком, у нее еще явно завязывались очень личные отношения с каждым из покойных авторов. Она прочитывала все их биографии, дневники и переписку. Называла по имени и говорила о них как о членах семьи.

– Ты знала, что сотворил отец Шарлотты после ее смерти? Шарлотты Бронте, – спрашивала она за завтраком, помешивая кашу в тарелке. – Он нарезал все ее письма и распродал по кусочкам ее поклонникам, чтобы побольше заработать!

А потом, когда они сидели за соседними столами и работали, она вдруг вскрикивала: “Вот мерзавец!”

– Кто, мам? – спрашивала Регина.

– Папаша Шарлотты, кто ж еще! – отвечала мать.

Они жили в двухкомнатной квартире в Лялином переулке. В кухне было темно и пахло плесенью, а на карнизе вечно толклись голуби, заглядывали в окно, стучали по стеклу. Больше всего она любила гостиную. В полдень сквозь закрытую балконную дверь в нее всегда проникал широкий сноп солнечного света и ложился прямо посреди комнаты. Девочкой Регина обожала запрыгивать в него и, застыв, ловить сверкающие пылинки, которые вились вокруг, как снежинки.

В глубине комнаты стоял старый диван, мама любила устроиться на нем с маленькой Региной и разбирать с ней всякие семейные реликвии. Фотографии, письма, разные старые побрякушки. Больше всего Регине нравились пуговицы. Они хранились в большой жестяной коробке, и до чего же здорово было открыть крышку – надо тянуть изо всех сил, но иногда она заедала, и Регина поддевала ее кухонным ножом – и погрузить руки в эту мешанину форм, материалов и цветов. А потом Регина так и эдак раскладывала пуговицы на столе – по размеру, по цвету, по узорам, в художественном беспорядке, – и мама, бывало, посмотрит и скажет: “О, а эту я помню! Она от моего старого синего шерстяного платья”. Или “Эта золотая – от формы твоего дедушки”. На этом диване Регина спала и на нем несчетные часы проплакала по Сергею. Она так много плакала, что обои рядом с подушкой отсырели и покоробились. Именно мама в тот ужасный период была все время рядом. Она не донимала вопросами, не говорила гадостей про Сергея, в отличие от всех друзей не требовала, чтобы Регина разобралась с Сергеем, отомстила Вике или отвлеклась на кого-нибудь. Она просто выводила Регину гулять, кормила, приносила почитать разные книжки, но самое главное – не дергала и не приставала. Мама дала лишь один совет: “Не показывай ему, как тебе плохо. Это не поможет, а тебе станет только хуже”. И Регина прислушалась. Она максимально отдалилась от Сергея с Викой, а если они все же случайно пересекались, как могла, старалась держаться как ни в чем ни бывало. И это сработало. Она столько усилий потратила, изображая, что ничуть не страдает, что это отвлекло от страданий.

Регина научилась жить работой, с головой уходить в тексты. Случались дни, когда она работала по двенадцать, а то и по четырнадцать часов, когда буквы уже начинали плыть перед глазами, а задница немела и от долгого неподвижного сидения казалась куском замороженного мяса. Может, поэтому Регина так преуспела. Ей доверяли все более важных авторов, а однажды выпал по-настоящему счастливый билет: книга знаменитого русского писателя в изгнании, который писал исключительно на английском. Он был в таком восторге от ее перевода, что прислал рекомендательное письмо и был готов устроить в любую из европейских творческих резиденций, где у него имелись связи. Посыпались предложения преподавательской работы, приглашения на семинары и в резиденции для писателей. Последние были единственным местом, где у Регины намечалось что-то похожее на личную жизнь.

На французской вилле Мон-Нуар она побывала шесть раз, заливалась даровым бордо и имела романы с тремя французскими писателями.

В швейцарском Доме писателей в замке Лавиньи она побывала четырежды, дремала в библиотеке с привидениями, ела отменные супы и имела роман с милейшим немецким писателем, страдавшим страхом выступлений на публике.

В международную писательскую резиденцию в Хоторндене, в Шотландии, она приезжала дважды, ела овсянку на завтрак и лишь однажды занялась сексом (во второй визит) с Беном, американским переводчиком русской литературы, обожавшим все русское и одевавшимся, как персонаж из романа Тургенева. После они еще много месяцев переписывались, главным образом помогая друг другу с разными непонятными культурными отсылками. Слоновий чай? – спрашивал он. – Что это такое? И Регина отвечала, что автор имел в виду советский индийский чай со слоном на коробке.

Были еще Центр Белладжо и Фонд Больяско в Италии. В Белладжо она столько пила и ела, что засыпала, едва коснувшись головой подушки. Ее любовник, страстный польский художник в бородавках, был этим недоволен. Он сообщил, что без ума от нее, а потом признался, что обручен и скоро свадьба.

Как тяжко было возвращаться в Москву после этих путешествий. Выходить из Шереметьево в холод и тьму, дрожа в легоньком итальянском плаще. Идти по вонючим переулкам, перешагивать через лужи. И сердце екало всякий раз при виде подозрительного прохожего. После возвращения она неделями пребывала в унынии. Иногда периоды уныния были дольше самих поездок.

Но было кое-что похуже холода и мрачности окружающей жизни. В России Регина словно сразу утрачивала сексуальную привлекательность. Моментально и необратимо, как будто уже на шереметьевской таможне с нее снимали драгоценный слой ее притягательности. То, что казалось в ней необычным и прекрасным иностранным любовникам, совершенно не интересовало русских мужчин. Изредка у нее случались короткие интрижки с русскими, но в основном за пределами писательских резиденций она вела монашескую жизнь. Иногда ее заграничные романы продолжались в виде бурной переписки, но это либо утомляло, либо расстраивало. Польский художник еще долго слал ей страстные мейлы, но Регина не могла отделаться от картинки, как он, нажав кнопку “отправить”, захлопывает ноутбук, залезает в кровать и нежно прижимается к жене. Именно это, а не секс, вызывало в ней жгучую ревность – лечь спать рядом с теплым родным телом, проснуться утром и увидеть любимое родное лицо.

Регина была интровертом, так что и друзей у нее тоже было немного, собственно, после отъезда Сергея, Вики и Вадика – почти никого. Только мама не давала ей ощутить себя безнадежно одинокой. Регина любила их долгие прогулки вдвоем, их кухонные чаепития, болтовню о давно умерших писателях, как будто это их старые добрые знакомые.

За всю жизнь у Регины с матерью вышли только две ссоры. Первая – из-за Регининого аборта. Регина забеременела в свою последнюю поездку на виллу Мон-Нуар. Ей тогда только-только исполнилось тридцать. Отцом был средненький французский писатель, дома его ждали жена и трое детей. Мать Регины была категорически против аборта. Она нарисовала себе картину, как они вдвоем воспитывают ребенка, такое маленькое неделимое целое, и бог с ними, с мужчинами. Но как раз мысль о ребенке, который навсегда привяжет ее к матери, и пугала Регину. С ребенком она уже никогда не выйдет замуж и даже просто не переедет. Им хорошо жилось вдвоем, но все же Регина надеялась, что когда-то у нее будет и своя жизнь, более свободная, более независимая. А еще она сомневалась, что из нее выйдет хорошая мать. “Ты вообще способна по-настоящему полюбить другого человека?” – как-то написал ей польский художник. Она не знала. Ей было невыносимо плохо, когда Сергей ушел к Вике, но, может, больше страдала уязвленная гордость?

Регина решилась и сделала аборт. Неудачно. С осложнениями, после которых она уже не могла иметь детей. После операции, последовавшей за самой процедурой, Регину мучили непроходящие боли, подчас такие острые, что казалось, будто из нее снова и снова выскребают ребенка. Что до душевных страданий, Регина не слишком переживала. Она даже призналась себе, что испытывает некоторое облегчение. Не всем дано иметь детей. Совершенно раздавлена была мать, но не Регина.

Вторая размолвка случилась, когда университет в Берлине предложил Регине двухгодичный курс преподавания. Она была вне себя от счастья и уже распланировала свою новую жизнь до мельчайших подробностей. Она подучит немецкий, произведет впечатление на студентов и коллег, будет ходить на концерты и вернисажи, встречаться с интересными людьми, есть теплый яблочный штрудель в маленьком кафе в Тиргартене в компании европейских профессоров. И снова то, что русские мужчины находили непритязательным, будет считаться загадочным и пленительным. С мамой Регина не видела никакой проблемы. Они станут часто ездить друг к другу. С предложенной зарплатой они легко смогут позволить себе эти путешествия. Но мать не разделяла Регининого энтузиазма. Она сказала, что, если Регина хочет преподавать, ей следует найти работу в Москве. Здесь она гораздо лучше устроится. Регина была непреклонна. Мать проплакала три дня, а потом начала заболевать. Стала жаловаться на ноющую боль в желудке, на несварение, усталость, артритные боли в коленях. Она даже похудела. Сказала, что все это мучает ее довольно давно, но она не хотела волновать Регину. Регина была уверена, что мать делает это нарочно. Ну, не то чтобы симулирует, но сознательно навлекает на себя болезнь, чтобы не отпустить Регину. Были очень некрасивые скандалы. Были произнесены слова, при мысли о которых Регину потом еще долго корчило от стыда. Потом были мотания по врачам. Анализы. Ожидания результатов. Регина в нетерпении ждала доказательств того, что мать здорова как бык, а значит, можно наконец принять предложение из Берлина. Потом пришли результаты анализов. Запущенный и быстро прогрессирующий рак. Сильнее всего Регину оглушило выражение лица матери в то утро, когда они получили известие. Пристыженное, извиняющееся, полное страха за дочь. “Я не хотела так с тобой поступить”, – сказала она. Она действительно не хотела отпускать Регину, но не такой ценой.

Через три месяца она умерла. Тетя Маша и еще какие-то мамины подруги приходили помочь, два раза в неделю приезжала сиделка, но почти все остальное время рядом с матерью была Регина, и ей выпало быть свидетелем того, как ее большая, сильная мама стремительно превратилась в иссохший труп. “Она хотя бы не страдала от боли”, – говорили ей мамины подруги. Это правда, она не страдала от боли – из-за решения опробовать изнурительное и, по сути, бессмысленное лечение, а также благодаря морфину, который удалось достать, продав большую часть прадедовых картин. И все равно ужас наблюдать за тем, как ее мать, живого человека, стирают с лица земли, не поддавался никаким словам.

За несколько лет до того Регина перевела американский бестселлер “Принять смерть”. Одна глава называлась “Стадии умирания”. Приближение смерти описывалось там поступательно и в подробностях, казавшихся абсурдно конкретными.

За две-три недели до смерти больной/ая сляжет в постель и большую часть времени будет спать.

За одну-две недели до смерти больной/ая утратит аппетит и ясность сознания.

За день-два до смерти его/ее глаза подернутся пеленой.

За несколько часов до смерти температура тела упадет, и кожа в области коленей, ступней и рук покроется синюшно-бордовыми пятнами.

Не может быть, думала тогда Регина, возясь с переводом. Невозможно же, чтобы у всех все было одинаково!

Но, очевидно, так оно и было. У всех одинаково. Мать слегла за три недели до смерти. “Регина, я еще немножко посплю, ладно?” – говорила она с жалобным лицом ребенка. “Ой, такой вкусный суп, можно я потом доем?” Вскоре начались и проблемы с сознанием. “Как ты определяешь время? Вот, например, с этими часами – что надо делать с цифрами? Складывать?” А потом: “Ты моя мама, да ведь?”

Чем ближе к смерти, тем чаще и чаще она обращалась к Регине как к матери.

– Мама, где ты была?

– Я только в туалет сбегала.

– Но ты мне нужна. Я расплакалась, вот как ты была мне нужна!

Вот это и будет мой единственный опыт материнства? – думала про себя Регина, отворачиваясь, чтобы скрыть слезы. Она старалась вызвать в себе материнское чувство, когда гладила теплый пушок на ее голове; когда держала ее за руку, сухую и легкую, как осенний лист; когда шептала: “Все хорошо”. Не получалось. Она не чувствовала себя матерью; она чувствовала себя ребенком, испуганным брошенным ребенком.

В день смерти мамин взгляд потерял концентрацию, и глаза подернула пелена. Потом ступни и руки покрылись синюшно-бордовыми пятнами. Потом она умерла.

Она полностью соблюла алгоритм из книжки.

Было нечто оскорбительное, нечто унизительное в универсальности смерти. Мать Регины, которая всю жизнь отказывалась жить по правилам и быть как все, в конце концов все равно умерла как все. Регину охватили тоска и ярость. Или скорее, пока были силы, она пребывала в ярости и погрузилась в тоску, когда ярость опустошила ее.

Подруги матери позаботились о похоронах и пытались позаботиться и о Регине, но она не могла вынести их внимания. Особенно настойчива была тетя Маша. В результате Регина сказала ей, что уезжает в Канаду повидать отца, и то же самое сообщила редактору Инге, чтобы отделаться от их приходов и звонков. На самом же деле она так и не сказала отцу. И друзьям тоже. Она упоминала, что мать болеет, но не говорила, насколько это серьезно. А теперь Регина просто не могла заставить себя позвонить. “Вадик, мама умерла”. “Сергей, мама умерла”. “Вика, мама умерла”. Ее трясло от одной мысли взять трубку и произнести эти слова вслух. Как вообще возможно передать весь ужас произошедшего в этих трех будничных словах? Регина забросила работу, не смотрела почту, не отвечала на звонки, она просто лежала и плакала, пока не проваливалась в сон. Почти не ела. Она похудела на восемь килограммов, когда спустя полтора месяца после похорон Вадик позвонил в дверь. У него была пересадка в Москве по дороге из Минска (где он набирал белорусских программистов) в Нью-Йорк. Он пытался связаться с Региной, но поскольку она не отвечала ни на звонки, ни на мейлы, приехал прямо домой. Она так выгорела и ослабла от недоедания, что едва доплелась до двери. “Вадик, – произнесла она, – мама умерла”, – и разрыдалась. Вадик отменил все планы, поменял билет и пробыл с ней неделю, а потом настоял, чтобы она приехала к ним всем в Нью-Йорк. Он был готов купить билет и помочь с визой.

Обо всем этом Регина рассказала Бобу в первые месяцы их отношений, в период ненасытной близости. Они лежали в обнимку на его огромном диване. Они проговорили уже бог знает сколько; было поздно, в комнате стало темно, но они не включали свет.

– Я до сих пор не знаю, что это было, – сказала Регина. – Может, она подсознательно хотела меня наказать за попытку бросить ее? Или это был дар свободы? Она знала, как я хотела свободы, но понимала, что не в силах дать мне ее, пока жива. И тогда она умерла.

– Или ни то, ни другое, – ответил Боб, гладя ее по голове. – Может, она умерла, потому что пришло ее время. Люди умирают. Они не делают это нарочно или для кого-то другого.

Шелестящий звук, когда Боб проводил пальцами над ее ухом, напоминал Регине звук моря. Это так успокаивало.

Боб сказал, что на самом деле Регининой матери очень повезло умереть вот так, в своей постели, рядом с дочерью. Те, кого он знал, чаще всего умирали в больницах, подключенные к разным аппаратам, в окружении чужих людей, во рту трубки – какое уж там последнее слово. Когда умирал отец, старший брат Чак кричал докторам: “сделайте все возможное”, “идите, черт подери, до конца!”

– Отцу сломали два ребра, когда делали искусственное дыхание, – сказал Боб. – Ты даже не представляешь, как ему было больно.

Потом Боб описал это все своему психотерапевту, и тот, вздохнув, произнес: “Смерть нынче уже не то, что раньше”.

Боб не так уж любил отца, но смерть оглушила его. Почти за всеми его начинаниями маячила тень отца. Семейное предание гласило, что, впервые увидев Боба в роддоме, тот поморщился и сказал: “Совсем не похож на Чака!” Чак уже тогда был самым способным и высоким учеником в подготовительном классе. Он считал до ста и умел далеко послать мяч. Психотерапевт сказал, что в какой-то степени это очень облегчило жизнь Бобу, потому что, если в тебе разочарованы уже с рождения, на тебя не давит травмирующая необходимость добиться успеха. Может, он и прав. Главной целью Боба было не добиться успеха, а прожить свою жизнь по-другому. Он поступил в университет на Восточном побережье, переехал в Нью-Йорк, стал придерживаться либеральных взглядов в политике, занялся информационными технологиями и женился на сложной женщине.

– Это я про первую жену, милая, – пояснил он Регине. – Она тот еще персонаж.

Регину кольнула ревность. Она что же, не такая интересная, как его бывшая?

– В общем, когда отец умер, я совсем потерялся, чувствовал себя абсолютно опустошенным, как будто меня лишили смысла жизни. У меня всегда было ощущение, что я живу ради отца, даже если главной целью казалось все делать ему наперекор. Я где-то с год был в депрессии.

– После маминой смерти было иначе. Я очень любил ее, и боль этой потери была много-много острее. Вдруг что-то напоминало ее запах – от нее очень особенно пахло, чисто и сухо, как от свежей стружки, – и я рыдал как дитя. Она была очень сдержанной. Больше всего на свете любила читать. Вообще-то ты мне ее немножко напоминаешь.

А вот это настораживает, подумала Регина, но нежность в голосе Боба успокоила ее.

– Мама не была очень уж теплой. Не помню, чтобы она нас когда-нибудь целовала, разве только когда мы заболевали. Я всерьез верил, что ее поцелуи – это самое настоящее лекарство. Однажды в школе у меня поднялась температура, и медсестра дала мне таблетку аспирина. Когда позже она справилась, стало ли мне лучше, я ответил: “Нет! Меня же мама не поцеловала!”

– Милый мой! – прошептала Регина.

– Да, когда умерла мать, мне было очень тяжело, но меня не оглушило и жизнь не кончилась, как казалось после папиной смерти. Но настоящий ужас догнал только несколько месяцев спустя. Мы ужинали со старыми друзьями. Всем хорошо за сорок, как и мне. И вдруг до меня дошло, что я там единственный, у кого уже нет в живых обоих родителей. Нет больше никого между мной и смертью. Никакого щита. Я следующий на очереди. Никогда мне не было так страшно.

Боб съехал чуть ниже с дивана, и теперь его голова покоилась на коленях у Регины. Она наклонилась и поцеловала его, и ее волосы упали на его лицо, словно укрывая от всех ужасов, становясь тем самым щитом, которого ему так не хватало. Она чувствовала, как ее распирает от нежности к Бобу, как та до боли давит изнутри на ребра.

Это воспоминание всегда трогало ее. “Боб, любимый”, – произнесла Регина, глядя в сторону Хадсон.

Воркующий голосок прервал ее забытье.

– Ну-ка, посмотри, какая милая тетя! Это же милая тетя? Ну конечно! Конечно! Давай-ка помашем ей ручкой.

Регина посмотрела направо. На соседней террасе стояла женщина с ребенком на руках. Здесь мог быть идеальный район, если бы не все эти дети. Такое ощущение, что все сюда съезжаются, чтобы родить ребенка. Женщина покачивала ладошкой младенца, изображая, что он машет Регине. Регина отдала им пионерский салют, подхватила пустую чашку и вернулась в комнату.

Она закрыла балконную дверь и встала перед книжной полкой. У них был встроенный стеллаж во всю стену – Боб соорудил его в качестве свадебного подарка Регине, чтобы она могла расставить там свои книжки, привезенные из России. Старые издания русской поэзии, переводы матери, европейская классика, советские реликвии, вроде самиздатовских книг Солженицына. И еще несколько полок с американскими книгами, которые она намеревалась прочесть чуть не с самого переезда в Штаты. Самая затасканная обложка была у “Бесконечной шутки”, ее Регина пыталась одолеть чаще других. Всякий раз, принимаясь за нее, она поражалась, до чего же это потрясающая книга. А какой язык! Это чтение было таким сильным переживанием, что после нескольких страниц требовалась передышка. Долгая передышка. Обычно Регина не возвращалась к “Шутке” месяцами. Но трудности имелись не только с этой книгой. Были и другие, покороче, полегче, и с ними дела обстояли ничуть не лучше. “Дети императора” Клэр Мессуд, “Нидерланды” Джозефа О’Нила. В России она бы проглотила их за пару дней. Она провела пальцем по потрепанным корешкам, вытащила “Бесконечную шутку” и села на диван, стараясь собраться с силами, чтобы приступить к чтению. Силы собираться не хотели. Регина вспомнила, что еще не завтракала. Завтрак точно поможет! – подумала она и, бросив книгу на диване, направилась в кухню.

Она не станет есть какой-то плотный, отвлекающий завтрак. Она даже и не голодна толком. Просто выпьет еще кофе – только чтобы набраться энергии для чтения, – а потом, прочитав сколько-то страниц, поест в качестве поощрения. Регина заварила свежий кофе. Он получился хорош. Вообще-то он так хорош, что будет обидно выпить его слишком быстро. Она взяла поднос с кофе и вернулась в гостиную. Поставила его на столик, села на диван и потянулась за пультом. Какой сериал лучше всего пойдет под кофе? Регина знала, где найти ответ. У нее было приложение, ее тайное удовольствие, запрятанное от Боба в телефоне. Проблема в том, что это приложение придумал его молодой ассистент. Он предложил его Бобу, и тот сразу же отверг идею. Хуже того, еще и высмеял ее. Ну а ассистент не растерялся, а предложил ее кому-то еще, кто и сделал такое приложение, ставшее безумно популярным. Боб до сих пор не мог успокоиться. “Я недооценил американского потребителя, – жаловался он. – Мы еще ленивее и тупее, чем нам кажется”.

Ассистент назвал приложение “Кино под ужин”, но компания, которая занималась разработкой, поменяла его на “Ешь и смотри”, сочтя, что “Кино под ужин” не слишком актуально и слишком сужает тему. Почему бы не смотреть кино за завтраком или обедом? “Ровно моя мысль”, – как-то призналась Регина Вадику.

С “Ешь и смотри” ты выбираешь кино или телепрограмму, и приложение выдает, под какую еду их лучше всего смотреть, а заодно и помогает заказать ее в нужном ресторане где-то поблизости. Кроме того, приложение сохраняло и изучало твои вкусы, так что через несколько месяцев совместного существования оно уже знало тебя чуть ли не лучше, чем ты сам. А иногда и лучше, чем ты хотел бы себя знать, думала Регина. “Ешь и смотри” просило оценить видео и еду, но при этом никогда не полагалось в своих предложениях на твои баллы. Алгоритм опирался исключительно на частоту заказов того или иного продукта и время, которое ты посвятил его потреблению. “Ешь и смотри” давало именно то, что ты любишь, а не что тебе кажется, ты любишь. Скажем, Регина ставила высшие баллы Бергману, Ромеру и полезным салатам, но, основываясь на ее предыдущих заказах, приложение знало, что на самом деле она любит пиццу, гамбургеры, самые жирные блюда китайской кухни и американские сериалы вроде “Сайнфелда”, “Друзей” и “Веселой компании”.

“Как насчет телесериала «Невиновная», о жене и матери семейства, невзрачной тихоне, подпольно управляющей сетью курортных отелей «только для взрослых» (1-й Сезон, 1-я серия), и фирменного блюда “Дровосека” из «Просто еды» на Леонард-стрит?” – спросило ее “Ешь и смотри”.

Эту дрянь и “Дровосека”? Вы это серьезно? Почему вы обо мне такого невысокого мнения? – размышляла Регина. Она и не собиралась плотно завтракать, но стоило всплыть предложению, Регина поняла: это ровно то, что ей нужно – бодрый, скабрезный тупой сериал под внушительную дозу сахара, соли и жира.

Она нажала ОК. Вот как все просто. Теперь всего-то и надо было, что включить телевизор и ждать доставку.

Загвоздка в том, что Регина никогда не могла точно уложиться с едой в одну серию. Когда закончилась первая часть “Невиновной”, у нее все еще оставался оладушек, два ломтика бекона и немного картошки фри. Можно доесть их в полной тишине, как животное, как какой-то дурной зомби, а можно поступить куда цивилизованнее и включить следующую серию. Регина выбрала последнее. Вторая серия была даже лучше первой, потому что как раз там эти белобрысые стервы из родительского комитета начали подозревать, что главная героиня замешана в каких-то подпольных аферах. Вообразите Регинину досаду, когда в середине очень важной сцены она потянулась за беконом и обнаружила, что он закончился. Она нажала на паузу. Ну немыслимо же смотреть эту дрянь просто заради самого сериала. Скорее даже, невозможно получать удовольствие от просмотра без еды. Регина вспомнила про собаку Павлова, которая начинала истекать слюной при звуках звонка, потому что привыкла, что после звонка ей обязательно приносят еду. Физиологические рефлексы и все такое. С ней та же история. Регина так привыкла смотреть сериалы во время еды и есть под сериалы, что у нее не выделялась слюна, если не был включен телевизор, а мозг не воспринимал аудио- и видеоинформацию, если она не ела. У “Ешь и смотри” было решение этой проблемы – отличный кобб-салат из кафе “Петрушка” прямо за углом. Регина вздохнула, добавила к заказу дополнительную порцию голубого сыра и нажала ОК.

Она уснула в середине третьего сезона “Невиновной” и проспала до без четверти семь, очнувшись от телефонного звонка Боба.

– Меня задержали, – сказал он, – но я буду через десять минут.

Регина слезла с дивана и обозрела картину. Комната пропахла кимчи. К ногам прилипли крошки, в волосах засох сыр. Кофейный столик был завален одноразовой посудой и грязными салфетками. На полу валялись четыре больших пакета: “Просто еда”, “Петрушка”, “Сладости от Мюриел” и “Счастливый вок”. “Бесконечная шутка”, каким-то макаром оказавшаяся на полу у дивана, была заляпана соевым соусом. Регине от самой себя было тошно. Тоскливо и зло. Она подобрала самый большой пакет от “Счастливого вока”, сгребла в него весь этот хлам и спустила в мусоропровод. Потом сунула “Бесконечную шутку” обратно на полку, распахнула балконную дверь проветрить комнату, стянула заляпанную одежду, кинула в корзину для белья и помчалась в душ.

Глава 4 Пока еще здесь

Сергей задремал на нижней палубе парома и проснулся, когда проплывали статую Свободы. Утер капельку слюны в углу рта и поднялся. Плесневело-зеленая фигура нависала слева, небоскребы становились все ближе, больше, мощнее. Пасмурное небо, серые волны. Все такое суровое и основательное. Сергей страшно боялся идти на работу. В “Лэнгли Майлз” уже давно гулял слух о масштабных увольнениях, но только вчера впервые официально объявили, что на этой неделе “отпустят” значительную часть сотрудников. И у Сергея были все основания полагать, что сегодня он окажется в их числе. Должность бизнес-аналитика была довольно несущественной, и на работу его приняли не так давно. Он знал, что обычно сокращают тех, кого взяли позднее.

Некоторые приятели из других компаний даже радовались увольнению. Щедрые выходные пособия превращали это в нечто вроде оплачиваемого отпуска. Они встречались за “безработными бранчами” и обсуждали предстоящие вояжи в Исландию, Перу и прочие экзотические края. Вадик обычно использовал время и отступные на путешествия в новые места, на новую девушку и новую квартиру. Он частенько жаловался на свою бродяжническую жизнь, но как ему не позавидовать? Сергей и сам был не прочь иметь побольше свободного времени, чтобы спокойно поработать над лингвистическим алгоритмом для “Виртуальной могилы”. Фиаско с Бобом показало, что нельзя предлагать просто идею – необходим работающий прототип. Но на это нужно немало времени и труда, а Вика ни за что не позволит ему полностью переключиться на работу над приложением. Все его простои она считала болезнью, которую следует вылечить как можно скорее. Каждый раз, когда Сергей терял работу – а он всегда занимал более-менее низкие должности в различных инвестиционных банках, – она внимательно следила за тем, чтобы каждую секунду каждого божьего дня он посвящал поиску новой.

Сергей достал из кармана телефон и открыл фейсбук. За четырнадцать лет жизни в этой стране у него не появилось ни одного американского друга. Даже большинство френдов на фейсбуке были русские. Он редко постил что-то сам, но посты друзей читал с жадным интересом, а иногда и с мазохистским удовольствием. У них выходили книги, они издавали литературные журналы, боролись с режимом, участвовали в митингах на Болотной площади. Одного его приятеля, оппозиционного журналиста, зверски избили пропутинские отморозки, так Сергей поймал себя на том, что завидует даже ему. Казалось, они живут настоящей жизнью, жизнью, наполненной смыслом и движением. Они жили жизнью, которая могла быть и у него, останься он в России. С какой такой стати он вообще решил, что у него здесь получится?

Его пробирало на холодном ветру. Для начала октября день выдался непривычно зябким. Сергей потуже затянул шарф, но с палубы не ушел. Пару лет назад точно такой же паром врезался в пирс. Сергея на нем не было, но он читал про катастрофу. Пирс прошил борт и разнес основную палубу, где пассажиры как раз столпились на выход, в точности как сейчас. Сергей представил, что это происходит опять. Представил груды покореженного металла, кровь и крики. Представил себя, придавленного к стене. Мертвого. Свободного от ответственности. Свободного от чужих оценок. Свободного. С некоторым даже удовлетворением представил оплакивающую его Вику – они почти не разговаривали после того, как он “страшно унизил” ее на новоселье у Вадика. Все три месяца с той поры атмосфера дома была такой враждебной, что Сергею казалось, только его немедленная смерть могла бы растопить Викино сердце. Но при мысли, что Эрик останется без отца, беззащитный, потерянный, Сергея затошнило. В этом, среди прочего, и был смысл “Виртуальной могилы” – подарить родным хоть какую-то возможность, что после смерти близкие их направят или даже поддержат.

Отец Сергея умер шесть лет назад. От сердечного приступа. Пожаловался на боли в груди, а через несколько часов его не стало. Он умер в их большой московской квартире, не в постели, а на диване, как сказала Сергею мать. На том самом диване, где они частенько смотрели вместе телевизор. Сергей с пяти лет смотрел с отцом вечерние новости. Он едва ли понимал, что происходит на экране, но сам факт, что он смотрит новости – и еще эта тяжеловесная основательность дивана, и его особый запах, и шершавая обивка под коленками, и тепло от отца рядом, и как тот недовольно вздыхал от какой-то новости – Сергей иногда за ним повторял, – от всего этого он ощущал себя взрослым, важным, особенным. Все остальные дети смотрели “Спокойной ночи, малыши!”, Сергей смотрел вечерние новости.

Когда отец умер, Сергей был в Нью-Йорке. Ему сообщили по телефону. Они с Викой оставили Эрика на соседку и улетели в Москву на похороны. Сергей видел тело отца в гробу, видел, как гроб исчез в жерле печи крематория, потом он держал в руках урну с прахом. Через два дня после похорон вернулись в Нью-Йорк. Когда у дома вылезли из такси, Сергей проверил почтовый ящик. Там скопился ворох подмокших писем – дверца никак не желала плотно закрываться, – и среди счетов, банковских выписок и “фантастически выгодных предложений” обнаружил письмо от отца. Сергей посмотрел дату – отправлено за несколько дней до смерти. Он отмахнулся от возмущенной Вики, перешагнул через стоявшие на дорожке чемоданы и отправился прямиком в подвал читать. Это было самое обыкновенное письмо. Сергей регулярно общался с матерью по телефону, но отец говорить по телефону не любил. Если уж звонил – обычно только поздравить с днем рождения, – наступали такие паузы, что Сергей уже начинал сомневаться, не прервалась ли связь.

“Пап?” – окликал он, и отец вздыхал и отвечал: “Пока еще здесь”.

Они предпочитали переписываться. Раз в месяц. Он был профессором математики на пенсии и не терпел витиеватого слога, так что письма были скупыми и сугубо по делу. Он просто перечислял основные события месяца, не вдаваясь в детали.

Ходили на рыбалку с Гришей Беликом. Он поймал двух крупных щук. Я поймал одну среднюю щуку и одного маленького сома. Погода была хорошая. Опять подняли цены на проезд. Было 18 рублей, теперь 22. Ходили с твоей матерью на концерт. Программа была хорошая. Исполняли Бетховена…

И так две страницы, а в конце неизменное “Целую, папа”. Сергей перечитывал письмо снова и снова, все надеясь уловить что-то между строк, распознать какой-то тайный смысл, какой-то мудрый совет напоследок. Важно ли, что исполняли именно Бетховена? Или что щука оказалась средняя, а сом маленьким? Нет. Совершенно не важно. Чтение было сильнейшим переживанием из-за самой отцовской интонации. Отца уже нет, он умер, а его интонация живет и не меняется: сухая, скептичная, чуть ироничная. Сергей сидел в подвале и перечитывал каждую строчку еще и еще, пока не спустилась Вика и не стиснула его в теплых влажных объятиях.

Сергей тогда как раз сидел без работы. После смерти отца он недели напролет не вылезал из подвала и перечитывал Федорова. Он всегда им восхищался, но никогда прежде его идеи не казались Сергею такими актуальными. Как скорбящему сыну победить отчаяние? Самым ничтожным было бы презреть собственную смертность и отдаться во власть животной похоти, трахаться направо и налево, пока не наступит неминуемый конец. Самым правильным и прекрасным было бы начать работу по воскрешению отца. Мало кто понимал значение этого аспекта федоровской философии.

Вика не понимала. “Выкопать из грязи молекулы, чтобы вернуть отца к жизни? С ведром и лопаткой? Это что-то из области идиотской научной фантастики для детишек”.

Регина тоже. “Воскрешение отцов? А как насчет матерей?” Если уж начистоту, Федоров считал женщин грязными и ничтожными созданиями, но Сергей предпочитал об этом умалчивать. Наверняка причины крылись в какой-то глубокой личной травме, и Сергей не хотел, чтобы это бросало тень на его философию.

Даже Вадик никогда по-настоящему не понимал Федорова. “Разве ты не растратишь попусту собственную жизнь, если бросишь все силы на воскрешение кого-то другого?”

Нет, пытался объяснить Сергей, конечно же нет! Постоянная жажда сиюминутного наслаждения и есть пустая трата жизни. А концентрация всех сил на восстановлении самой сущности человеческого бессмертия принесет куда большее удовлетворение, чем быстротечные радости секса.

Именно тогда у Сергея и забрезжила идея “Виртуальной могилы”. Может, Федоров и предсказал генетическое клонирование, но он не мог предвидеть достижений цифровых технологий. Для воскрешения человека не нужны атомы и молекулы, достаточно только слов. Слов, записанных в цифровых документах. В мейлах, чатах, эсэмэсках, твитах. Если в одном месте собрать и обработать все возможные тексты, выданные за жизнь человеком, и прогнать их через фильтр, выявляя характерные образчики речи, можно создать его лингвистический портрет, что равно восстановлению его сущности или, другими словами, его или ее души. А когда это проделано, можно все настроить так, чтобы восстановленная сущность человека общалась со своими родными и, что так необходимо, направляла их и поддерживала. Даже Вику удалось пронять, когда он рассказал о своей идее.

– Виртуальный голос, – повторила она со знакомым голодным блеском в глазах. – Грандиозная иллюзия. Исключительно рентабельная иллюзия.

Сергея подбросило от оглушительного гудка, сигнализировавшего о прибытии. Он пробрался сквозь толпу поближе к выходу, пока паром со скрипом и скрежетом бился об изношенные бревна, неуклюже швартуясь у причала. Паромщики опустили на палубу мостки, и Сергей начал протискиваться к ним вместе с другими сонными, голодными. недовольными пассажирами.

Он был почти уверен, что это его последний рабочий день в “Лэнгли Майлз”. Характеристики звучали хуже некуда.

“Сергею необходимо проявлять больше инициативы и брать на себя больше ответственности в своих проектах”.

“Сергею необходимо продемонстрировать позитивные изменения во взаимоотношениях с коллективом”.

“Сергею необходимо более конструктивно реагировать на критику”.

Еще в России, когда он только получил письмо о поступлении в Нью-Йоркскую школу бизнеса, Сергей представлял свое будущее совершенно иначе. Он будет сидеть в собственном просторном кабинете, склонившись над внушительным рабочим столом, читать, размышлять, придумывать разные блестящие финансовые стратегии. Эти фантазии как-то не предполагали младших должностей, неуживчивых начальников, ячеек в опенспейсе, пропусков в туалет, корпоративных вечеринок, корпоративных дней рождения, корпоративных дней жителей района, корпоративных вечеринок перед рождением ребенка, обрастания полезными деловыми контактами, налаживания отношений, умения вписываться в коллектив. Неспособности вписаться в коллектив.

Для начала его разочаровало то, что Нью-Йоркская школа бизнеса оказалась не такой уж хорошей. Друзья, так ее превозносившие, скорее всего, имели в виду Школу бизнеса Стерна при Нью-Йоркском университете. И Сергей довольно быстро столкнулся с тем, что лучшие компании не очень-то охотно принимали на работу выпускников его школы.

И все же, поскольку он окончил ее одним из лучших в классе, с первой работой ему повезло. Он устроился финансовым аналитиком в банк “Грей”. Это не была работа мечты, но для начала очень даже неплохо. Сергей протрудился там два года и получал стабильно хорошие характеристики. Он вышучивал их перед Викой и даже цитировал самые нелепые пассажи в письмах Регине и Вадику, но втайне они ему льстили.

“Сергей предлагает отличные концептуальные идеи наряду с практическим их применением”.

“Находит оригинальные и изобретательные решения”.

“Компетентен. Обладает ясным мышлением. Энергичен”.

“Присуще личное обаяние”.

Последнее немало повеселило и Вадика, и Регину. “Твой босс что, запал на тебя?” – поинтересовался Вадик.

Карьера Сергея была просто обречена расти вверх и вверх. Ему предложили другое место с лучшей зарплатой и бонусами и в более крупном банке, чем “Грей”. Они с Викой решили, что один год там, и уже можно будет себе позволить, чтобы Вика бросила работу и поступила в магистратуру.

Проблема в том, что новый начальник оказался психом. “Он выглядит, как бешеная белка”, – жаловался Сергей Вадику и Регине, а они смеялись. “Ну серьезно! – настаивал Сергей. – У него зубы, как у грызуна, и маленькие пустые глазки”. Вика не оценила этого сравнения. Ее жутко раздражало, что Сергей так настроен против начальника. “Это мешает добиться успеха”, – заявила она. Но было трудно не настроиться против. Человек неизменно сваливал на Сергея всю самую нудную и унизительную работу и сделал из него офисного козла отпущения. Самым гадким было его снисходительное пренебрежение. Когда Сергей просил разъяснить тот или иной момент, босс секунд десять пялился на него своими черными глазками-бусинками и изрекал: “А этому что, не учат в бизнес-школе?” А если ему, в свою очередь, доводилось спросить о чем-то, он делал вид, что не понимает ответа из-за произношения Сергея. “Прошу прощения?” – переспрашивал он, или “Можно еще раз”, или просто качал головой.

“Сергей демонстрирует отличные профессиональные знания, но ему следовало бы поработать над своими речевыми навыками”, – написал он в характеристике.

– Ну а если он и правда тебя не понимает? – спросила Вика. – У тебя не такой уж хороший английский”.

Окей, пусть так, Сергей сознавал, что его английский далек от совершенства, но твердо верил, что это с лихвой компенсируют его ум и блестящие способности. Он обожал смотреть интервью с европейскими светилами по каналу PBS. Они тоже говорили с сильным акцентом и делали ошибки в грамматике, но это не воспринималось как недостаток, а скорее как знак превосходства. Они говорили на английском европейских интеллектуалов. И звучал он в точности как у Сергея. Он страшно разозлился, когда поделился этим соображением и Вика в ответ расхохоталась. Тогда произошла их первая по-настоящему серьезная ссора. Вика отказывалась понимать, почему Сергей бросает работу. “Я тоже ненавижу свою работу, и что?” – заявила она.

– Я в два счета найду новую, – сказал ей Сергей.

И нашел. Он устроился в новое место через две недели. Зарплата была почти такая же, как на предыдущем, но нагрузка поменьше, и начальник приятный, по-настоящему приятный человек. Немного бледноват, и болезненного вида, и эти темные круги под глазами, но приятный. Когда через два месяца было принято решение расстаться с Сергеем, он даже не побрезговал объяснить почему. Сергей не виноват, просто идет волна сокращений. Такое случается. “Ага, конечно”, – отреагировала Вика, когда Сергей пересказал ей разговор. Она выкинула торт, принесенный Сергеем, чтобы задобрить ее, прямиком в мусорное ведро. Она пнула его сумку с ноутбуком. Она наорала на Эрика, чтобы он выметался играть на улицу. Сергей считал, что нет причин так выходить из себя. Пообещал за пару-тройку недель найти новую работу, еще лучше. Один раз у него уже получилось, значит, сможет и еще. Что-то он-таки нашел, но тут грянул финансовый кризис, и его почти сразу уволили.

Дальше все неуклонно катилось вниз. Его энтузиазм угас. Нарастала паника. Неуверенность крепла. Резюме полнилось все более долгими простоями. Каждая новая работа, на которую удавалось устроиться, была чуть хуже предыдущей, а усилий, чтобы найти ее, приходилось прилагать все больше. Среди коллег становилось все меньше и меньше выпускников приличных школ и все больше и больше таких же эмигрантов, как он сам.

– Так, а чем конкретно ты там занимаешься? – спросила Регина, когда он только пришел в “Лэнгли Майлз”.

Как же он ненавидел такие вопросы!

– Произвожу ежедневную сверку производных инструментов на процентные ставки, – ответил он Регине.

– Что это значит?

– Тебе действительно интересно или просто хочешь лишний раз пройтись по тому, какая у меня бессмысленная работа?

– Прости, – сказала Регина.

Нет, работа в “Лэнгли Майлз” была не из лучших, но Сергей и ее бы не получил, если бы не Вадик – он трудился там программистом до того, как уйти к Бобу. Вадик приехал в Штаты годами позже них, и теперь он же еще и помогал Сергею. И все-таки самым неприятным было Викино отношение. Она вела себя так, будто во всех проблемах на работе виноват он сам, будто он нарочно что-то делал, чтобы его уволили, только бы ей насолить, наказать ее, осложнить ей жизнь. Организм Сергея тоже перестал справляться с потоком неудач и разочарований – у него открылся гастрит и начались проблемы с сексом. Последнее Вика восприняла как личное оскорбление.

Его характеристики пестрели критическими замечаниями, и Сергей поймал себя на том, что реагирует на них еще острее и болезненнее. Он помнил их наизусть. Эти нападки на все в нем, от компетентности до характера, сливались в его голове в отвратительные поэмы осуждения.

Недостает навыков, энергии, драйва. Недостает целей. Недостает контроля. Не способен дерзать. Не способен развиваться. Не способен расти.

Очевидно, что он не справлялся не только профессионально, но и в каком-то самом примитивном человеческом плане.

Ему мерещилось, что люди всегда и везде им недовольны.

Страшно напрягался, если на кассе дольше пары секунд проводил карту; сгорал от стыда, если спрашивали дорогу, а он не мог помочь. Когда делал заказ в ресторане, представлял, как официанты высмеивают его плохой английский. Он видел непрерывное недовольство в Викиных глазах, куда большее, чем она сама испытывала, и гораздо большее, чем она хотела выказать. Даже Эрик… Разве его не разозлило, что у Сергея не получилось собрать игрушечного робота? Разве не было сарказма в его “Да, пап, наверное, в инструкции напутали”. Еще пару лет назад сынок вечно сидел на лестнице в гостиной, с нетерпением ожидая возвращения отца. “Папа пришел!” – вопил он, стоило Сергею открыть дверь. Он съезжал по ступенькам и бросался ему в объятия. Когда Эрик родился, Сергей надеялся, что его мальчик станет в будущем тем, кто его взаправду понимает, станет ему настоящим другом. И сейчас он еще порой надеялся, что это возможно. Но чаще всего он смотрел на Эрика и воображал, что сын осуждает его, перебирает его неудачи, высмеивает его слабые места. Сергей не понимал, почему эти характеристики так его разъедали. Может, и в самом деле его личный недостаток в неспособности “более конструктивно реагировать на критику”.

Он издавна привык к тому, что лет с четырех-пяти им восхищались, его нахваливали, души не чаяли, осыпали аплодисментами. Всякий раз, как домой приходили гости, отец звал маленького Сережу и просил его спеть. И Сергей не подводил. Может, у него и не было идеального музыкального слуха, но имелись сильный, звонкий голос и бездна уверенности. Отец предлагал пропускать глупые детские песенки и сразу переходить к романсам или даже знаменитым оперным ариям. Главными хитами были “Сердце красавиц склонно к измене” и ария Ленского из “Евгения Онегина”. Сергей не понимал ни слова, но и неважно. Он получал огромное, почти чувственное наслаждение от самого пения, от музыкальных переливов, пробегавших по телу. А вокруг – только восторженные взгляды, довольные улыбки, восхищенный шепот. Так родилась привычка к одобрению. Подростком Сергей перестал петь на публике, но неизменно до самых последних лет продолжал в избытке получать признание из других источников. Прекрасные оценки в школе и институте, самый молодой обладатель кандидатской степени среди всех знакомых, прием в американскую бизнес-школу, отличные друзья, любовь умной, разборчивой Регины, восхищение ее блестящей матери. Регинина мать занималась с ним английским. Многие молодые люди его поколения мечтали уехать, так что уроки английского были необходимы. Регина с матерью жили в крохотной двухкомнатной квартирке, заставленной антикварной мебелью и картинами. И книгами. Горы книг – старых, новых, иностранных, аккуратно перепечатанных рукописей, растрепанных написанных от руки черновиков. Их квартира была не похожа ни на одну другую. Казалось, она излучает токи книжной культуры, вызывающей благоговение и восхищение. Мать Регины была крупной женщиной с лошадиным лицом. Она носила брюки и короткую мужскую стрижку. Регина была очень на нее похожа, только длинные волосы заплетала в косу и была очень стеснительной. Уроки проходили в залитой солнцем кухне, и на столе всегда стояло блюдце с печеньем. Английский пугал Сергея, и Регинина мать часто требовала, чтобы он передохнул и съел печенье. А пока он ел, она расспрашивала о его мечтах, книжках, взглядах на жизнь. Ему нравилось отвечать на ее вопросы, и он не сразу замечал, что они разговаривают по-английски. Мать Регины была замечательной. Сергей нередко ловил себя на том, как бы ему хотелось, чтобы его мать, Мира, была такой. Иногда во время урока в кухню заходила Регина и садилась на краешек подоконника. Длинная коса на левом плече, и очень длинные ноги вытянуты аж до самого стола. “Обожаю этого мальчика! – говорила мать Регине, но глядя на Сергея. – Он прочитал все на свете!” И Регина улыбалась и перекидывала косу на другое плечо. Когда они начали встречаться, все считали, что они идеальная пара. Только вот он не был в нее влюблен. Никогда не был в нее влюблен, но не подозревал об этом, пока не встретил Вику. Вадик привел Вику к Регине, желая щегольнуть своими крутыми московскими друзьями перед новой пассией. Вика вошла, сняла огромную меховую шапку и оглядела квартиру голодным неодобрительным взглядом. Ее короткие рыжеватые волосы взмокли от пота, и вздернутый нос блестел. Она вбирала в себя все вокруг, одно за другим. Антикварную мебель. Картины. Фарфор. Регину, Сергея. И он пропал. Он понес околесицу про какую-то дурацкую научную идею, которой увлекся в тот момент (теперь уж не вспомнить) и не мог остановиться. Вика слушала его с таким жадным вниманием! Она вся подалась вперед и кивала, и даже ахала, когда он упоминал что-то совсем удивительное. С Сергеем еще никогда такого не случалось. Регина слушала его с интересом, но он был скорее вежливым, чем волнующим. Он говорил неприлично долго, но не мог заставить себя замолчать. Ситуация становилась совсем уж неловкой, и он боялся, что Регина, или Вадик, или Вика (особенно – Вика) решат, что с ним что-то не так.

Когда Вадик с Викой ушли, он думал только о ней. Он не надеялся увидеть ее снова, потому что девушки у Вадика долго не задерживались, и так оно, наверное, к лучшему, но все же продолжал грезить о ней. А потом, неделю спустя, совершенно случайно встретил ее в Ленинской библиотеке. Вика пришла туда поработать над дипломом по Павлову. Он сидел рядом, пока она занималась, потом они отправились съесть мороженого, а в результате часы напролет гуляли по Москве. К вечеру даже и помыслить нельзя было, что они не будут вместе.

Вика сразу же порвала с Вадиком, и Сергей выдохнул с облегчением, узнав, что Вадик не так уж на него зол. А то и вовсе забавляется подобным поворотом. “Ты и такая, как Вика, хм! Что ж, удачи!” Он даже как будто слегка злорадствовал, ведь до невозможного безоблачная любовная жизнь Сергея вот так, в один миг, пошла по швам.

Самым трудным было признаться Регине. Но больше всего он боялся разочаровать ее мать. Сергей почему-то представлял их всех втроем в момент объяснения. Вот они сидят на кухне, совсем как во время английских уроков, на столе чашки с грязными ложками, недоеденное печенье, хлебные крошки. И тут он выкладывает свою новость и разрушает эту гармонию. Ему рисовалось, как Регина в слезах выскакивает из кухни, но мать не уходит. Она не говорит ни слова, а только пристально и долго глядит на Сергея. Вадик его ненароком от всего этого избавил. Он же не знал, что Сергей до сих пор не признался Регине. Сразу после разговора с Вадиком она перезвонила Сергею и сказала, что он ей отвратителен и она не желает его больше видеть. Так и сказала “отвратителен”, и слово потом еще долго не давало ему покоя. Но ведь он был с Викой, а потому ни боль, ни чувство вины не могли нарушить его счастья. А было вот как: по утрам он просыпался, выходил на улицу по дороге на работу или в университет и обнаруживал, что мир вокруг полон Викой. Деревья, тротуары, гудящие машины, здоровые автобусы – все они непостижимым образом были про нее. Казалось, ее призрак отлетал от каждой божьей вещи прямиком в Сергея, и ему нестерпимо хотелось скорее ее увидеть. Он никогда никого так не хотел, как Вику, и никто так не хотел его, как она. Она все время говорила ему, как ей нравится его вкус, как она скучает по его запаху, как он может взять ее всегда-всегда, в любую минуту, “даже если я сплю, просто разбуди меня. Я не разозлюсь, честное слово. Всегда, в любую минуту!” Она была жадной и громкой, и все же хрупкой – это в ней мало кто замечал. Она сильнее и острее других умела радоваться и печалиться. Было что-то беззащитно-распахнутое в том, как Вика открывала для себя мир, и это всегда трогало Сергея, вызывало в нем желание уберечь ее, обнять, отгородить от страданий.

Обнять ее! – с горечью думал Сергей. Она уже давным-давно не позволяла до себя дотронуться. А последние пару недель случались дни, когда даже не смотрела на него.

Он перешел через Уайтхолл-стрит по направлению к Брод-стрит. Небоскребы стояли там плотной стеной, закрывая вид, и Сергею казалось, будто он на дне неимоверно глубокого колодца. Поначалу, когда они только приехали в Америку, его завораживали небоскребы. Сергей останавливался посреди улицы, запрокидывал голову и подолгу глядел на верхушки зданий, паривших в небесах, среди застывших облаков. Он стоял так, пока не начинала ныть шея, недоумевая, как же нечто столь поразительное, невероятное может существовать прямо здесь, перед ним, только руку протяни, и создано это самыми обыкновенными людьми. Но после 11 сентября их величие померкло; они выглядели уязвимыми, незащищенными, в точности как жители города, которые в один миг утратили уверенность. Они с Викой были дома, когда самолеты протаранили башни. У него в тот день не было занятий, Вика работала в вечернюю смену. Они тогда еще жили в Бруклине. Он сидел в разваливающемся кресле, которое они нашли на улице и приволокли к себе по лестнице на четвертый этаж. Сидел в оцепенении, вперившись в экран, но толком не видя картинки. А Вика – Вика не могла усидеть на месте. Вика металась туда-сюда, между телевизором и кухней, где готовилось какое-то красное варево (борщ? томатный соус?), и ее передник был заляпан отвратительными красными пятнами. Она непрерывно висела на трубке с матерью и кричала, чтобы та успокоилась. Потом ей вздумалось, что люди, погребенные под обломками, все еще живы. Их тела раздавлены, но они еще дышат. Она сорвала передник, швырнула его на пол и, сидя на корточках у входной двери, сражалась со шнурками на кроссовках. У нее медицинская подготовка! Она может помочь! Может! Тогда Сергей все же встал, подошел к ней, присел рядом, взял за плечи и сказал, что там никто не мог выжить, эти люди погибли. Погибли, понимаешь, погибли! И ни он, ни Вика уже ничем не могут им помочь. И вернулся в кресло. Ему нужно было осмыслить эту боль в тишине. Они пережили в России бурные девяностые и бежали сюда, в страну стабильности, покоя и благополучия, где, если ты соблюдаешь правила, тебе практически обеспечено блестящее будущее. И вот они здесь, и в одно мгновение стабильности как не бывало. Сергей теперь уже не мог представить, что их ждет впереди, не мог рассчитывать, что все будут играть по правилам. Пожалуй, то было единственное время, когда он был на одной волне с американцами. Они испытывали те же чувства, они были, как он, а он, как они. Это была его страна. Сергей так ощущал довольно долго, пока была свежа травма 11 сентября. Потом скорбь утихла, и он снова стал чужаком. Теперь, когда Сергей смотрел на город, он казался не уязвимым, а скорее враждебным, пугающим и постылым одновременно.

В офисе висела тревожная тишина. Сергей пришел на пятнадцать минут раньше, но почти все коллеги были уже на местах. Компьютеры включены, но никто не работал. Пальцы не бегали по клавиатуре, глаза не скакали по страницам. Все сидели как истуканы, молча уставясь в мониторы. От ужаса Сергея замутило. Он кивнул Анил и глубоко беременной Лизи, но Анил отвела взгляд, а Лизи едва улыбнулась. Под столом у Лизи лежал сдувшийся воздушный шар. Жалкое напоминание о недавней вечеринке по случаю будущего прибавления.

Коллеги начали исчезать ближе к десяти. Каждый раз, отрываясь от компьютера, Сергей видел новый опустевший стол, но никак не мог поймать сам момент исчезновения. До тех пор, пока это не произошло с соседом. Его звали Мехди. Худой мужчина за пятьдесят, с большими выразительными глазами, как рисуют у мультяшных животных. В 11.15 молодая хорошенькая женщина появилась в узком проходе между их перегородками. На ней были юбка-карандаш и тонкий желтый кардиган, который казался таким мягким и уютным, что Сергею страшно захотелось его коснуться. Мехди напрягся, но не обернулся, как будто, если не замечать эту женщину, она уйдет восвояси. Она мягко похлопала его по плечу. Он встал, отодвинул кресло и пошел следом за ней по коридору, так и не поднимая глаз. Все его вещи остались на рабочем месте: шарф на полу, стеклянная чашка с недопитым чаем, куча фотографий семьи. Все темноволосые, белозубые – крайне симпатичный народ. Сергею особенно понравился большой снимок молодой женщины, стоявший у компьютера Мехди. На вид ей ближе к тридцати, скорее всего, дочь. Не сказать, что красавица, и она даже не улыбалась, но в лице сквозила какая-то теплота, какая-то безотчетная доброта. Она не смотрела в камеру, но Сергею нестерпимо хотелось, чтобы она взглянула на него, увидела его, чтобы хоть немного этой теплоты досталось и ему. Он все еще смотрел на фото, когда его мягко похлопали по плечу. То была она – женщина в желтом кардигане. Сергей шел за ней по коридору, наблюдая за мерным покачиванием ее ягодиц. Она впустила его в маленькую переговорную и исчезла. Там уже сидели угрюмый Дэвид, угрюмый Брайан и напряженная средних лет женщина из отдела кадров, листавшая пухлую стопку бумаг. Сергей едва понимал, что они ему говорили, да и неважно, потому что всего через пару минут он уже направлялся к выходу, сжимая в руках эти самые бумаги. Женщины в желтом кардигане нигде не было. Он уже ее не заслуживал. Ее заменили два здоровяка-охранника, которые и выпроводили Сергея из здания.

На улице его едва не сбило резким порывом ветра. Ветер налетал со всех сторон. Какой смысл в небоскребах, если они даже не могут укрыть людей в непогоду? Сергей посмотрел на часы и двинулся в сторону парома. Сворачивая на Перл-стрит, поскользнулся на ошметке гамбургера и едва удержался на ногах.

Завибрировал телефон. Вика. Наверное, почувствовала, что его уволили. От мысли поговорить с ней прямо сейчас ему сделалось нехорошо.

Он прошел остановку автобуса. На ней ждал только один человек, мрачного вида мужчина за шестьдесят в толстой фуфайке с откинутым капюшоном и в грубых ботинках, заляпанных белой краской. С другой стороны, всего четверть первого, слишком рано для часа пик. Интересно, этого парня тоже уволили или нет?

Сергей вскочил на паром в последний момент, когда стеклянные двери терминала уже закрывались. Он был совершенно один на левой палубе. Вдали виднелся мост Верраццано, тонкий и воздушный, как паутина.

Сергей ухватился за поручни и стал смотреть прямо по курсу, воображая себя капитаном.

Он поднажал вперед. Море было неспокойным, но и не слишком бурным. Главное – ровнее вести паром. Было непросто лавировать между всеми этими баржами, яхтами и катерами. Ему удалось благополучно повернуть вправо, в сторону статуи Свободы, как вдруг впереди показался огромный круизный лайнер, на всех парах двигавшийся навстречу. Сергей в секунды высчитал примерную скорость лайнера, расстояние до него и угол сближения и решил, что столкновения можно избежать, если податься влево. Посмотрел на другую сторону. Там виднелась длинная тихоходная красная баржа, но она была достаточно далеко. А вот катер береговой охраны, напротив, чертовски близко. Надо бы просигналить, но этого он сделать не мог. Сигналы были ему неподвластны, только паром. Поэтому он снова сжал поручни-штурвал и слегка повернул влево, а потом прямо и снова вправо. Лайнер несся прямо на них. Неужели Сергей просчитался в вычислениях и столкновение неизбежно? Хотелось зажмуриться, но он понимал, что не имеет права. Он должен держать себя в руках. Уверенная хватка. Ровный курс. Смотреть только вперед. Плевать на лайнер. Плевать на катер. Вперед навстречу ветрам. Все получилось!

Несколько туристов в желтых дождевиках поверх теплых парок вышли на палубу, увидели Сергея и улыбнулись ему. Он сообразил, что до сих пор стоит, вцепившись в поручни, отпустил их и направился к сиденьям. Он держался так крепко, что пальцы онемели и побелели.

И снова гудок, оповестивший, что паром уже прибыл. Сергей сошел на землю, добрел до парковки, открыл машину, сел, завел и замер в нерешительности. Был вторник, а значит, Вика работает в вечернюю смену. Сейчас она дома. Уютно устроилась в кресле, как большая ленивая кошка, ноги в теплых носках положила на обогреватель. Смотрит телевизор. Увидев его, сначала будет просто недовольна, что ей помешали. Потом до нее постепенно дойдет, что стоит за его ранним возвращением, и на лице появится выражение брезгливого разочарования. Он был готов вынести ее бешенство, крик, то, как она пинает его вещи, но только не разочарование. Он просто не мог сейчас вернуться домой.

У него родилась идея. То странное место, что случайно обнаружил пару месяцев назад. Поздним вечером он возвращался домой из торгового центра – надо было срочно докупить кое-какие материалы для школьного проекта Эрика. Обычная дорога оказалась перекрыта из-за работ, поэтому пришлось поехать по другой, неизвестной, без опознавательных знаков. Вскоре он понял, что заблудился, но продолжал ехать дальше. И оказался на вершине холма, с которого открывался вид на океан и сияющий огнями Верраццано. Дорога была узкая, по обеим сторонам – очаровательные виллы, утопающие в пышных садах. Они напомнили Сергею средиземноморские деревеньки, которые они проезжали с Викой, когда путешествовали по Европе пять лет назад. Ему так понравилось это место, что он сохранил координаты в навигаторе. И теперь решил поехать именно туда. Он где-нибудь припаркуется, спустится по холму, изучит окрестные улицы, проверит, не утратит ли место своего очарования при свете дня. Сергей включил навигатор, нашел закладку и нажал “построить маршрут”.

“Поверните направо на бульваре Виктори”, – скомандовал навигатор, и Сергей послал его ко всем чертям. Во-первых, он вовсе не хотел ехать по бульвару Виктори – с дорожными работами там будут жуткие пробки. Во-вторых, Сергей не выносил этот голос (по умолчанию первым заговаривал американец), он напоминал Сергею начальника Дэвида, упивавшегося сверхсамоуверенностью и раскатистыми “р”. Название улицы вышло “бульваррр Викторррр Ри”. Сергей переключил на американку, но в ней было все, что он ненавидел в американках. Слишком правильная, слишком оптимистичная, слишком преисполненная энтузиазма. Она напомнила Сергею их инструктора по теннису. Это была Викина идея, чтобы они все, включая маленького Эрика, пошли учиться играть в теннис, потому что, по ее разумению, это было необходимым шагом на пути превращения в настоящих представителей американского среднего класса. Инструктор непрерывно выкрикивала: “Отличный удар!”, когда кто-то из них попадал по мячу, и “Отличная попытка!”, когда промахивался. От этих никчемных похвал Сергей чувствовал себя идиотом. Он выключил американку и решил опробовать русскую озвучку. По-русски включалась только женщина, и говорила она неприятно и авторитарно. Она требовала беспрекословного повиновения, и в голосе звучали по-настоящему язвительные, злорадные нотки, когда она произносила: “Маршрут перестроен!”, выбирая новый путь. Слишком уж хорошо знакома эта язвительность. Сергей поспешил выключить звук. Других языков он не знал, но, чтобы понимать команды, это и не требовалось. Навигатор только и говорил, что “поверните налево”, “поверните направо” и “маршрут перестроен”.

Итальянец так и сочился страстью – как-то чересчур, на вкус Сергея.

Немец звучал разочарованно.

Француженка звучала покровительственно и надменно.

Китаянка – уж очень строго.

Японка была чересчур игривой; казалось, она еле держится, чтобы не расхихикаться. Сергею поначалу нравилось, но потом он засомневался в ее искренности.

А вот исландка была идеальна.

Она говорила: “Snua til vinstri”. Она говорила: “Snua til hagri”. А когда перестраивала маршрут, просто говорила: “Reikna”. Наверное, это означало “перестроен”. Она звучала уважительно и спокойно. Так, словно была в курсе недостатков Сергея, но они ее нисколько не тяготили. Он пропускал поворот, снова пропускал поворот, пропускал поворот двадцать раз кряду – она не злилась, не раздражалась, не расстраивалась. Ну и что, что он все время пропускает повороты? В нем еще столько всего, достойного восхищения и признания. Столько всего, достойного любви. Ее тон был безупречен, мелодические нотки великолепны. От того, как она рокотала “р” и смягчала “л”, у Сергея в животе порхали бабочки. А от слова “reikna” он таял. Он доехал до северного конца Зеленого пояса, нашел пустую стоянку и принялся нарезать круг за кругом, только чтобы снова и снова слышать “reikna”. Стоянка была завалена прошлогодними пожухлыми листьями. Они шуршали под колесами машины. Вокруг росли высокие деревья, почти все облетевшие, но все равно красивые. Они тонко расчерчивали островки голубого неба.

– Reikna, – произнесла женщина.

– Да, – ответил Сергей.

Он воображал, как она идет ему навстречу, одетая только в его рубашку. Он не видел ее лица, но видел волосы на лобке, как и у Вики до того, как она стала делать бразильскую эпиляцию. Густые каштановые волосы с золотистым отливом. Точно как у Вики.

– Reikna, – произнесла женщина.

– Да, – ответил Сергей.

Правая рука лежала на руле, левую он запустил в штаны.

– Reikna, – сказала женщина.

– Да, – ответил Сергей и крепче сжал член.

– Reikna.

– Да.

– Reikna.

– Да, – сказал Сергей, доставая платок.

– Reikna!

– Да! Да! Да! Да! Черт!

Он долго не мог отдышаться. Когда наконец пришел в себя и нажал на газ, снова раздалось слово “reikna”. Теперь оно вызывало раздражение и даже неловкость. “Замолчи”, – сказал он женщине и выключил навигатор. Он ехал вверх по холму, и далеко впереди виднелся Верраццано. Сергею было хорошо. Он был полон энергии. Ему было лучше, чем все последние месяцы.

– Компетентен. Обладает ясным мышлением. Энергичен, – процитировал он вслух, потом припомнил и еще.

– Нет недостатков.

– Не допускает ошибок.

– Блестящий. Настойчивый. Сильный.

Сергей резко развернулся и двинулся в сторону дома.

Глава 5 #Познайсебя#

– Следующий! – окликнул бледный прыщеватый юноша с синими волосами, и Вадик послушно стал выгружать покупки на кассе HippoMart. Когда он только сюда переехал, то сначала прочел HipMart. “Одно к одному! Даже супермаркеты здесь хиповые!” – сообщил он Вике, Сергею и Регине.

Органический куриный фарш, грибы майтаке, маленький контейнер с кокосовым рисом, пакет корна, яйца, исландский йогурт, кофе “Интеллигенция”, ломтик грюйера, небольшой вилок брокколи, три плитки “Риттер-спорта”, упаковка индийского светлого эля, ультрапрочная туалетная бумага, пачка презервативов и губки для посуды. Погодите, а где губки? Нету. Он забыл их взять. Бежать за ними уже поздно, тем более этот мерзкий юноша явно не стремился помочь. Он смотрел на покупки со снисходительной улыбкой, как будто знал, что все они навязаны Вадику либо другими людьми, либо обстоятельствами. Что он перешел на кофе “Интеллигенция” из-за Седжян; что не любил брокколи, но ел ее, так как брокколи была в списке самых полезных продуктов; что ему совсем не обязательна ультрапрочная туалетная бумага; и что он мечтал, чтобы у него были близкие отношения только с одной девушкой и презервативы были бы не нужны. Мысленно он сочинил пост для Tumblr: “Раньше я считал, что закупаться презервативами – признак мужественности, теперь понимаю, что это признак одиночества”.

Кассир прочистил горло. Вадик поднял на него глаза.

– Восемьдесят долларов семьдесят пять центов, – прошипел юноша. Вадик расплатился картой, подхватил набитый пакет и направился к выходу.

Публика, наводнявшая Бедфорд-авеню субботним вечером, была молодая и модная, что мужчины, что женщины. Вадик почувствовал себя старым и оплывшим. Ему было тридцать девять, рост за метр восемьдесят, вес под девяносто. Он сюда не вписывался. И не только по физическим параметрам.

Здесь, в Вильямсбурге, у Вадика часто появлялось ощущение, будто он случайно попал не в тот театр и теперь должен смотреть какую-то идиотскую пьесу, которую не понимает и смотреть не хочет, а потом вдруг до него доходит, что сидит он не в зале, а на сцене и должен играть свою роль. Дома это ощущение игры на сцене только усугублялось. В его новой квартире на первом этаже все окна выходили на шумную улицу с вечным водоворотом машин, велосипедов и прохожих. Вадику казалось, за ним наблюдают даже когда опущены шторы.

Он понял, что сил нет прямо сейчас возвращаться домой, и зашел в маленькую дорогую кофейню на углу Бедфорд и Пятой улицы. Заказал эспрессо и сел у окна, поставив на пол пакет – овощи, презервативы, куриный фарш и прочее.

Поселиться в Вильямсбурге захотела Седжян. В августе она сообщила, что готова съехаться. Вадик был на седьмом небе, хотя обстоятельства, при которых она это сообщила, были несколько странные. Последние недели они все больше отдалялись друг от друга. Вадик уже готовился к неминуемому разрыву. Но Седжян вдруг позвала его к себе, в Пало-Альто.

– Я приеду через пару недель, – пообещал он.

– Нет, приезжай прямо сейчас! В эти выходные! – требовала она.

Билет, купленный в последний момент, был неприлично дорог, но он того стоил. Седжян нежданно стала нежной и любящей, без конца прижималась к Вадику, плакала и смеялась, ворковала и всячески превозносила его, приговаривая, что все эти придурки вокруг ему и в подметки не годятся. Перед его отъездом Седжян объявила, что ей в Калифорнии делать больше нечего, что она будет искать работу в Нью-Йорке и им пора жить вместе. Вадик так обрадовался, что схватил ее, стиснул в объятиях и так бешено закружил по комнате, что ударил плечом о старинный шкаф с гараж-сейла. И только в самолете ему помнилось нечто подозрительное в этом ее поведении.

– Очень стремно! – заявила Вика, подогревая его беспокойство.

Регина согласилась. Сергей был весь в предвкушении переезда Седжян.

Вадик даже отчасти ждал, что на следующий день она перезвонит и скажет, что передумала. И она позвонила рано утром – в Калифорнии было, наверное, часов шесть, – и сердце у него екнуло, но Седжян всего лишь хотела рассказать, что разослала резюме в несколько многообещающих нью-йоркских компаний.

Она очень быстро нашла работу в каком-то крутом стартапе в Бруклине. Они спросили, готова ли она переехать в течение двух месяцев, она ответила да. “Ура!” – прокричал Вадик в свой айпад. Он тут же представил разные прекрасные кушанья, которые приготовит ей в своем су-виде, вино, которое они будут пить на террасе, увлекательные, возбуждающие вещи, которыми займутся в огромной спальне. Но когда он поделился некоторыми из этих фантазий с Седжян – и про еду, и не только – она ответила: “Нет! Твоя квартира слишком далеко от Бруклина, надо искать другую”.

Вадик опешил. Он вспомнил о депозите, который пропадет, если он съедет, и обо всех прочих тратах, связанных с переездом, да еще так скоро, но потом решил, что стыдно беспокоиться из-за подобных вещей перед лицом столь судьбоносных перемен в жизни.

– Эй! – окликнула Седжян.

– Да? – ответил Вадик.

– Как насчет Вильямсбурга?

Вадик не так уж хорошо знал Вильямсбург, но решил, что раз Седжян считает его крутым местом, вряд ли ему не понравится.

Седжян выбрала пару адресов на “Стрит-Изи” и попросила Вадика наведаться туда с айпадом, чтобы она могла поглядеть на них по скайпу.

– Окей, теперь наведи ближе, хочу рассмотреть кладовку. О, да там полно места! Но вот плитка в ванной мне не нравится, спроси хозяина, можно ли нам ее поменять.

В конце концов Седжян одобрила большую трехкомнатную квартиру (“Нам нужен второй туалет на случай приезда родителей из Сеула”). Квартира была на первом этаже, но Седжян не возражала. Дороже, чем Вадик рассчитывал, но подумал, что с двумя зарплатами они справятся. Потом пришел черед выбирать мебель. Из всех вещей Седжян разрешила ему взять только су-вид. Остальное по большей части было продано или переместилось в дом Вики и Сергея, на Стейтен-Айленд. После чего Седжян обставила комнаты по айфону, воспользовавшись приложением “Обставьменя!” От Вадика требовалось только дождаться, пока привезут мебель, и соединить Седжян с ребятами из доставки, чтобы она объяснила, куда что ставить.

За две недели до ее предполагаемого приезда Вадик переехал туда со своей старой квартиры в Морнигсайд-Хайтс.

– Покажи еще раз все комнаты, – потребовала Седжян в его первый вечер на новом месте. – Хочу посмотреть, как все выглядит, когда там уже кто-то живет.

И вот тогда-то Вадик почуял первые звоночки беды. Похоже, вид квартиры, когда в ней “кто-то живет”, Седжян не так уж понравился.

– Черт, ты слишком высокий для этого кресла, – отметила она.

– Значит, пусть оно будет твое, – предложил Вадик.

– Нет-нет, – сказала она. – Я его специально для тебя заказала. Мне в нем будет неудобно. Ой, и пожалуйста, не облокачивайся о стол, он очень хрупкий.

– Такое ощущение, что в нашей квартире ей нравится все, кроме меня, – пожаловался Вадик друзьям.

Сергей рассмеялся. Вика сказала: “Ничего себе!” Только Регина попыталась как-то его подбодрить, но и то не слишком уверенно.

За пару дней до приезда Седжян Вадик позвонил ей узнать номер рейса – хотел встретить в аэропорту.

Последовала долгая пауза, после которой Седжян сообщила, что еще не купила билет.

Вадик чуть телефон не выронил.

– Но тебе на работу меньше чем через неделю!

Седжян объяснила, что выжидает тариф подешевле.

– Я в жопе, да? – спросил Вадик Регину.

– Похоже, что так, – ответила она.

После того разговора поймать Седжян стало совсем сложно. Она не брала трубку и не отвечала на эсэмэски. Последнее сообщение от нее пришло по мейлу с приложенным тяжелым видеофайлом. Вадик читал письмо, лежа на дизайнерской минималистичной кровати, которую она заказала, такой низкой, что казалась продолжением тротуара. Если Вадик открывал шторы, ноги прохожих были наравне с его головой, вышагивали по ней туда-сюда. Седжян объясняла, что они не могут жить вместе. Что они совершенно не подходят друг другу, что просто одиночество свело их вместе, и как ей ужасно жаль, что он из-за нее переехал. “Но квартира и в самом деле хорошая, я уверена, ты ее еще полюбишь”.

Потом Вадик открыл приложение. Там был коллаж из их лучших совместных моментов. Со вкусом подобранная трогательная коллекция фотографий с фрагментами их переписки, которые двигались в такт коэновской “Dance Me to the End of Love”, исчезали, расплывались, внезапно снова появлялись в фокусе, а в конце концов складывались в большое “Прости меня!”

Коэн! До чего милый штришок! Подумал Вадик и разнес айпад о спинку дизайнерской кровати.

Это была его седьмая квартира в Америке. Седьмая! Он знал, что среди друзей это уже стало поводом для шуток, но сам он не видел в этом ничего смешного. Вадик пробовал разные места, и у него хватало духу признавать, что он промахнулся, и искать дальше. Он всегда считал это достоинством.

Столько людей ненавидят свою жизнь, но мало кто готов это признать, и еще меньше – что-то в ней поменять. И как же тогда понять, что тебе годится, если ты не перепробовал разное и не отбросил то, что не годится? Разве тебя не определяет то, чем ты не являешься? Вроде Сартр сказал? Вадик отпил кофе и забил цитату в Гугл, проверить. Слова и вправду принадлежали Сартру, но звучали несколько иначе: “Мы есть то, чем не являемся, и не являемся тем, что есть”. Вторая половина делала всю фразу претенциозной и бессмысленной. Вадик решил твитнуть только первую часть и напечатал: “Ты тот, кем не являешься.#Познайсебя”. Получалось уж очень серьезно. Он поменял хэштег на #Прознайсебя.

Он как раз постил твит, когда зажужжал телефон. “Ты где? Я хочу есть”, – значилось в сообщении.

Вадик вздохнул, оставил щедрые чаевые и поспешил домой.

Войдя в квартиру, он обнаружил Сергея в привычной позе: развалился на диванчике у окна, уткнувшись в свой старенький ноутбук. Расслабленный, довольный. Его изящная фигура куда лучше подходила мебели Седжян. Сергею нравилось даже то, что это первый этаж. Он просил не закрывать шторы, потому что так он чувствовал тебя “в центре жизни”.

– Привет! – сказал Сергей.

– Привет, – ответил Вадик, изо всех сил стараясь держать лицо. Каждый раз, возвращаясь домой, первым делом видеть там Сергея становилось все тяжелее и тяжелее.

Когда три недели назад тот появился на пороге, у Вадика не было иного выбора, как пустить друга к себе. Он даже оживился. Вика вышвырнула Сергея на улицу! Нет-нет, он не злорадствовал по поводу их расставания, он оживился, потому что наконец произошло нечто серьезное, большое событие, которое неизбежно повлияет на их жизни – его и Регины. Ну и конечно, Вадик радовался возможности отвлечься после жгуче-унизительного разрыва с Седжян.

Так что он усадил Сергея в гостиной, налил рюмку водки, принес большую кружку зеленого чая и выслушал путаный рассказ о том, что же случилось.

Вика не была потрясена или возмущена, когда Сергей поведал ей об увольнении. На ее лице отразилось лишь глубочайшее отвращение. Она сказала, что предвидела это. Спросила, понимает ли Сергей, как эгоистично с его стороны все время терять работу? Да, она считает, это его вина. Он ведет себя как ребенок. Он смешон. Разве взрослый станет требовать молоко перед сном? Сказала, что и с приложениями он никогда ничего не добьется. Что он сильно заблуждается насчет своей гениальности. Он неслыханно, невыносимо претенциозен, и только глупцы могли принимать это за ум. Когда-то и она была в их числе. Ее просто развели на восхищение им. Но теперь она ясно видит, что он не просто не гений, он даже элементарно не умен. У него гены лузера. Он жалок. Ее от него тошнит. При мысли о том, чтобы дотронуться до него, она содрогается от омерзения.

Сергей сидел в элегантном Вадиковом кресле, раскачиваясь взад-вперед, руки на коленях, взгляд неподвижно устремлен вперед, как будто его жизнь – какой-то безрадостный непонятный фильм, который проигрывают перед ним на невидимом экране.

– Вещи с тобой? – спросил Вадик.

Сергей кивнул и принес желтый полиэтиленовый пакет с надписью My Europe. В нем лежали несколько пар мятых белых трусов, непарные дешевые носки, разваливающийся томик Федорова и двухлитровый пакет молока. “Купил по дороге, – пояснил Сергей. – Не знал, есть ли у тебя молоко”. Вадик совсем оторопел из-за этого молока.

Они были лучшими друзьями уже больше двадцати лет. Познакомились в шестнадцать. Сергей с родителями приехал на две недели на Черное море, в курортный городок, где жил Вадик. Комнату снимали у его тети. Вадика сразило в Сергее все: как он выглядел, как разбирался в американской музыке и французской философии и какие у него крутые московские замашки. Но и Вадик произвел впечатление на Сергея. Он знал много стихов наизусть и уже переспал с девушкой. Ее звали Нина. Вадик так сходил по ней с ума, что однажды даже поцеловал в попу.

– Ты правда поцеловал ее в попу? – переспросил Сергей. Вадик кивнул.

– Я бы ни за что не смог, – сказал Сергей.

– Смог бы, если бы влюбился, – ответил Вадик.

Они часами трепались о сексе, любви, смерти, поэзии и смысле жизни.

Они были забавной парочкой. Еврейского вида маленький, аккуратный Сергей и белобрысый здоровяк Вадик прогуливались вдоль моря, напевая Леонарда Коэна, читая на память Мандельштама и Сартра. Следы Вадика были сильно больше Сергеевых.

Дружба окрепла, когда Вадик приехал в Москву и поступил на математический факультет в тот же университет, где Сергей изучал лингвистику, и пережила все дальнейшие перипетии и напасти. Но по-настоящему сблизились они здесь, в Штатах, по очереди помогая друг дружке разбираться в премудростях американской жизни.

– Оставайся на сколько захочешь, – сказал Вадик Сергею. – Будь как дома.

И Сергей остался.

Поразительно, как быстро он оправился. Первые пару дней был в руинах, а потом как-то утром встал, заварил кофе “Интеллигенция” (передержав его и расплескав по всей белоснежной столешнице) и объявил, что чувствует себя намного лучше. Ему вообще так хорошо не было уже долгие месяцы, если не годы. Когда Вадик ушел на работу, Сергей съездил на Стейтен-Айленд, забрал свою одежду, вернулся в Вильямсбург и отправился изучать окрестности. Когда Вадик вернулся, Сергей рассказал, что догулял аж до Бруклинского моста, перешел по нему на Манхэттен и вернулся обратно.

– Ты в курсе, что если в середине моста вытянуть руку, то в ладони умещается весь даунтаун?

Вадик был в курсе. Ровно так он себя и ощущал, когда впервые оказался в Нью-Йорке. Огромным, всемогущим, пышущим энергией. Это было так давно.

На следующее утро Сергей сообщил Вадику, что он просто-напросто не из этих корпоративных парней, вкалывающих с девяти до пяти. Было большой ошибкой столько лет убить на попытки встроиться в не свою систему. И Вика слишком ограниченная, чтобы понять это. “Виртуальная могила” – отличная идея, но было нелепо подступаться к разработчику, имея на руках одну лишь идею. Сергею необходим работающий прототип, и тогда можно просить денег у инвесторов и самому курировать разработку. И теперь у него уйма свободного времени, чтобы сделать прототип!

Он хотел подробнее посвятить Вадика в свои соображения, но Вадик как раз был “корпоративным парнем, вкалывающим с девяти до пяти”, и ему было пора на работу. Слова Сергея попали в больную точку, потому что последнее время Вадик стал сомневаться, правильно ли он выбрал профессию. В России ему нравилось заниматься программированием. Это было круто, это было увлекательно, у него каждый раз случался выброс адреналина, когда удавалось найти особенно ловкое решение проблемы или написать очень уж удачные строки кода. Но что еще важнее, работа давала свободу двигаться к идеальному образу жизни. Программисты требовались повсюду, он мог менять компании, места, даже страны. Работа была тяжелая, по многу часов в день, но и зарплаты неплохие, да чего говорить, очень даже хорошие. Особенно в “Цифрогике”. Зарплата там позволяла путешествовать, хорошо одеваться и пробовать разные дорогостоящие хобби вроде тенниса, горных лыж, прыжков с парашютом и молекулярной кухни. Но последнее время до него стало доходить, что, возможно, нет смысла так упахиваться. Он трудился по восемь-десять часов каждый день, а часто и в выходные, а потом еще пару часов отмокал дома после работы. И сколько после всего этого оставалось на то, чтобы по-настоящему наслаждаться жизнью? Совсем чуть-чуть каждый день и немножко больше по выходным? Просто бред так горбатиться ради жалкой пары часов радостей, хотя даже так было бы вполне сносно, будь она, эта радость. Но ее становилось все меньше, а удовольствия, которые еще удавалось испытать, получались все бледнее и натужнее.

Так что трудно было не позавидовать Сергею, который с юношеской бесшабашностью бросился в свою новую жизнь. Первым делом он записался на сайте Coursera на курсы по новейшим разработкам в области языковых шаблонов, по веб-дизайну и по проектированию пользовательского интерфейса. Затем составил подробнейшее расписание на несколько недель вперед. Он будет вставать в шесть, готовить свой жуткий кофе – каждый раз разбрызгивая его по столешнице – и отправляться на пробежку. Потом будет покупать и съедать бейгл и следующие четыре часа плотно учиться. В половине первого он надевает Вадиковы спортивные шорты – которые ему смехотворно велики – и делает сто прыжков на месте и пятьдесят отжиманий.

– Закрывай тогда шторы, – велел Вадик.

– Зачем? – спросил Сергей. – Мне нравится, когда на меня смотрят.

Потом он будет делать себе бутерброд, съедать его за маленьким приставным столиком у окна и снова четыре часа заниматься. Потом будет дожидаться Вадика, готовить ужин, после чего иногда упрашивать его выйти вместе в город. Почти все уикенды Сергей проводил на Стейтен-Айленде с Эриком. Он так все устроил с матерью, что забирал Эрика и закидывал его обратно, не пересекаясь с Викой. О ней он не заговаривал. Не напрягался, если Вадик упоминал ее, но никогда не упоминал сам.

А Вика непрерывно говорила о Сергее.

Первый раз она позвонила через пять минут после того, как тот нарисовался на пороге.

– Он у тебя? – голос был гнусавым от соплей и слез.

– Да, – ответил Вадик.

– Он в порядке?

– Более-менее.

– Окей, – сказала Вика и повесила трубку.

Она часто звонила Вадику.

– Я только хочу убедиться, что с ним все в порядке, – каждый раз говорила она.

Но Вадик чуял, было в этих звонках нечто большее. Он ждал, что она позовет его встретиться или что-то вроде того, и такая возможность его одновременно пугала и казалась откровенно неприятной. Он до сих пор помнил ее липкие объятия, ее голодный взгляд, когда он только приехал. Словно все это время она ждала его, словно надеялась, что он поправит то, что пошло не так в ее жизни. А потом еще эти дурные два часа на диване пять лет назад и не отпускавшее потом чувство стыда. Теперь, когда Вика, по сути, осталась одна, ее будет трудно остановить. Придется отвергнуть ее, но он понятия не имел, как это сделать, не обидев. Ему было просто необходимо поговорить с Региной, но она крайне неохотно обсуждала эту ситуацию.

– Не стоит мне вмешиваться, – сказала она. – Я как-никак была девушкой Сергея. Все это крайне неловко.

И все-таки несправедливо, что бремя общения с Викой и Сергеем целиком легло на одного Вадика. Регина была просто обязана хоть отчасти разделить его с ним!

– Что на обед? – поинтересовался Сергей, не отрывая глаз от монитора.

– Курица и брокколи.

– Опять брокколи? По-моему, нам надо как-то разнообразить наши обеды. Хотя, пожалуй, не так уж важно, раз мы правильно питаемся. Туалетную бумагу не забыл?

– Не.

– Ультрапрочную?

– Да.

Вадик добавил требование ультрапрочной туалетной бумаги к мысленному списку вещей, которые он не выносил в Сергее.

Туда также входили:

Неспособность Сергея закрывать за собой кухонные шкафчики.

Носки Сергея, разбросанные по всей квартире.

Привычка Сергея надевать носки Вадика, потому что он вечно не мог найти свои собственные.

Следы зубов Сергея на сыре в холодильнике.

У кровати Сергея всегда выстраивалась вереница грязных стаканов. Перед сном он ставил рядом стакан молока, чтобы выпить его ночью, но наутро никогда не клал пустой стакан в посудомойку, просто следующим вечером брал новый. Так стаканы накапливались у кровати, на каких-то была белесая пленка, в других на дне оседала некая кефирообразная субстанция, а на стенках – засохшая плесень.

Но самым ужасным было его пение в туалете.

“Танцуй со мной под пылающую скрипку, танцуй со мной сквозь страхи, пока я не успокоюсь”.

Вадик стонал и мысленно поправлял: “Горящую скрипку, идиот, горящую! Не пылающую”.

И еще момент с деньгами. За три недели, что Сергей прожил у Вадика, он ни разу не предложил заплатить за квартиру или продукты. Казалось, ему даже в голову не приходила мысль поучаствовать в расходах.

Вадик включил су-вид на разогрев, помыл брокколи и вскрыл упаковку с куриным фаршем. Он изобрел это блюдо вскоре после расставания с Седжян, оно было вкусное, утешительное и легкое в приготовлении.

– Утешительное? – переспросила Регина. – Зачем тебе утешительная еда?

– Для моего разбитого сердца.

– У тебя сердце не разбито!

Просто потрясающе, как его друзья единодушно отказывали ему в способности глубоко и сильно переживать сердечные травмы. Им было наплевать на его расставание с Седжян. Никто всерьез не воспринимал его попытку самоубийства. Никто даже не пытался сделать вид, что верит, что с Рэйчел I у него была любовь. Окей, бывали периоды, когда он и сам не верил, но не позволял себе усомниться надолго, потому что утрата Рэйчел была единственным, что придавало его жизни в Америке хоть какой-то трагической красоты. Без нее все эти годы здесь превращались в глупый фарс. Непрерывную карусель чокнутых женщин. Заскочил-соскочил, заскочил-соскочил, и так без конца.

Су-вид просигналил о готовности к загрузке чередой радостных звоночков. Вадик смешал нарезанную брокколи с фаршем, добавил чеснок и имбирь, полил соевым соусом и опустил серо-зеленую массу в су-вид.

– Сколько там еще? Я сегодня почти не завтракал, – прокричал Сергей из гостиной.

– Восемь минут сорок три секунды, – ответил Вадик.

– Отлично! Сегодня мы должны выбраться в город.

– Ты не едешь на Стейтен-Айленд?

– Нет. Эрик с классом уехал в Вашингтон.

Дверь в ванную открылась и закрылась, и через пару секунд до Вадика донесся приглушенный фальшивый Коэн.

Вадик вошел в гостиную и сел на скрипучую кушетку Седжян. Он рассчитывал, что Сергей сегодня будет на Стейтен-Айленде. Вика в конце концов позвала Вадика встретиться. Она позвонила и сказала, что ей очень надо поговорить с ним, и предложила приятное местечко для ужина. Hole in the Woods. В двух шагах от Юнион-сквер, так, чтобы им обоим было удобно добираться. Лучше всего в субботу, в шесть, потому что у нее смена до пяти тридцати. Вадик вовсе не собирался заводить роман с Викой и был более чем готов дать ей от ворот поворот, но было совершенно немыслимо рассказать о встрече Сергею. А если сказать просто, что ему надо на Манхэттен, Сергей непременно увяжется следом.

Громкое пикание отвлекло его от раздумий. Пришли два сообщения: “Еда готова, чувак” и “Серьезно, чувак”. Вадик заставил себя подняться и направился в кухню. Курица с брокколи выглядели бледно и жалко и пахли горелым чесноком.

Они все равно их съели.

После обеда Сергей снова засел за работу, а Вадик попытался взяться за Сартра.

“Если вы одиноки наедине с собой, значит, вы в плохой компании”. Вадик задумался, сделать такой твит или запостить это в Tumblr. Выбрал твиттер. А еще через пару минут “Как и все мечтатели, я принимал разочарование за правду”. #Прознайсебя здесь показалось глуповатым, поэтому он переделал хэштег обратно на #Познайсебя.

Ближе к пяти к нему постучался Сергей. Надо отдать ему должное, он всегда стучал.

– Я с делами покончил. Ты когда думаешь выходить?

Вадик откашлялся и отвел глаза.

– У меня сегодня свидание.

– Здорово! С кем?

– Так, с девушкой из интернета.

Сергей пожал плечами.

– Никогда не понимал онлайн-знакомств.

– Это почему же? – поинтересовался Вадик.

– Уж слишком рационально, совсем не романтично.

– А что, по-твоему, романтично?

– Случайная встреча, электрический разряд, что-то в этом роде.

– Как было у тебя с Викой? – Вадик не хотел язвить, но не удержался.

Сергей напрягся.

– Да. Или как у тебя с Рэйчел, – ответил он и вышел из комнаты.

Но спустя час они уже общались как ни в чем не бывало, и Сергей сказал, что проводит Вадика до метро, а сам отправится гулять по району.

Так что они двинулись к метро – угрюмый Вадик и Сергей, довольный решительно всем вокруг: причудливыми углами домов, граффити, витринами, девушками с клевыми прическами, девушками в клевых туфлях, девушками в клевых шортах поверх клевых колготок: “Я даже не хочу с ними заговаривать. Мне просто хорошо оттого, что они вот так близко”.

– Ты только погляди на это граффити! – воскликнул он, указывая на облупившуюся стену дома на другой стороне.

Вадик нехотя скосил взгляд, но увидел лишь мешанину из зеленых и желтых линий. Похоже на блевотину, подумал он.

– Мне кажется, это инопланетяне нападают на Землю, – сказал Сергей. – Напоминает “Триумф смерти” Брейгеля.

Пожалуй, Сергеев энтузиазм и бесил больше всего. Его радость по поводу тех же вещей, что тяготили Вадика, только доказывала, что вокруг Вадика все в порядке, а вот с ним самим – не очень.

– Ну посмотри же, это прямо-таки здорово! – настаивал Сергей.

– Не вижу.

– Я волнуюсь из-за твоего зрения, тебе надо обязательно провериться.

Ему кажется или Сергей и в самом деле заговорил, как настоящая женушка?

Слава богу, они уже добрались до метро и разошлись в разные стороны.

Но ему еще надо было как-то подготовиться, чтобы сказать нет Вике. Он не слышал про Hole in the Woods, но название забавное. Вадик представлял себе что-то темное и романтичное, и как они сядут в отдельной кабинке, и в какой-то момент она коснется его руки. Будет грубо сразу убрать руку? Она поймет намек или будет продолжать? Правильнее ли сразу сказать, что они не могут быть вместе? Он размышлял об этом всю дорогу до Юнион-сквер.

Чертово место не находилось. Вадик обошел с обеих сторон и Четырнадцатую, и Семнадцатую улицы, но ресторана там не было. Он даже поспрашивал прохожих – никто о нем не слышал. На секунду ему показалось, что это какой-то глупый розыгрыш. Он чувствовал себя идиотом, и тут пришло сообщение от Вики: “Ты где? Я уже тут”. “Я не могу найти”, – написал Вадик. “Это прямо с южной стороны площади”. Он вернулся туда, но не увидел ни одного ресторана. Только Burlington Coat Factory, Forever 21 и огромный Whole Foods.

И тут до него дошло. Whole Foods! Вот про что говорила Вика. Она не собиралась встречаться с ним в темном романтичном местечке. Просто имела в виду чертов салат-бар в чертовом супермаркете.

Он сразу увидел ее. Вика стояла у прилавка с маленьким бумажным контейнером в руках. На ней был невзрачный брючный костюм, и выглядела она устало в холодном резком свете флюоресцентных ламп. Она как будто не так уж и обрадовалась Вадику.

– Привет, – поздоровался он, наклоняясь обнять ее. Тоскливый больничный запах перекрывал аромат духов.

– Ты прямо с работы?

– Да, взяла смену на выходные, раз Эрика все равно нет. Возьми чего-нибудь, я умираю с голоду.

В ее контейнере уже был сырой шпинат и немалая горка креветок, которые она, похоже, выудила из чана с паэльей.

– Все еще ешь по своей формуле? – спросил Вадик.

Она не сразу поняла, о чем он. Вымученно улыбнулась.

– Ну да, что-то вроде того.

Восемь лет назад, когда Вадик только приехал, Вика поделилась с ним парой своих рецептов выживания, шестью годами позже он проделал то же для Регины. Одной из таких находок было умение правильно выбирать еду в салат-баре.

– Если хочешь поесть максимально выгодно, бери то, что стоит дороже и весит меньше. Не бери мясо с косточкой, например куриные ножки, от костей лишний вес. Не увлекайся заправкой для салата, она тяжелая и неполезная; никаких подливок; выбирай креветки из блюд с пастой и осьминога из салата с нутом и осьминогом; в жарком не бери морковь и картошку.

Вадик быстро кинул немного салата в контейнер и пошел за Викой к кассе.

Они сели за столик у окна с видом на площадь. Казалось, окрестные дома совсем ее сплющили.

– Whole Foods просто отличный, да? – сказала Вика. – Такой большой выбор, лучший салат-бар в городе.

Вадик понял, что она совершенно не собиралась набиваться ему в девушки. Более того, было очевидно, что ей это даже в голову не приходило. Он почувствовал облегчение, но и некоторый укол досады.

Вадику вдруг подумалось, что в романе с Викой есть своя непреложная сюжетная логика. Молодой человек порывает с прошлым, уезжает, узнает новую страну, переживает разные приключения, преодолевает неудачи, и все это только для того, чтобы, совершив полный круг, вернуться к женщине, которую он любил в прежней жизни. Он представил, как излагает эту теорию Регине, и видел, как она с восторженной улыбкой одобрительно кивает: “Да, Вадик, конечно! Именно так оно и должно быть!”

Но женщина, которую он любил в прошлом, даже не смотрела на него. Вика все накалывала и накалывала на вилку листья шпината, как будто хотела проверить, сколько наберется за один раз.

– А теперь скажи прямо. Как он? – спросила она.

Только накануне вечером Сергей признался Вадику, что впервые за долгие годы он наконец смог вообразить свое будущее. До этого, стоило попробовать что-то представить, ему казалось, он открывает дверь, а за ней только темный зловонный туман. А теперь начали прорисовываться какие-то смутные, но все же обнадеживающие очертания.

Вадик не мог пересказать это Вике. Он вздохнул и отвел взгляд.

– Даже так? – Вика положила на стол вилку и провела кончиками пальцев по зубцам.

– Я же правильно поступила, да? – спросила она. – Последние месяцы был просто ад. Ты просто не представляешь. Он заходил в дом, и я тут же начинала вскипать, потому что он либо неплотно закрыл дверь, либо слишком сильно хлопнул, либо не там поставил ботинки. Или, знаешь, я заглядывала ему в глаза, а он смотрел так зло, как будто меня не выносит. И тогда я приходила в бешенство, в такое бешенство, что старалась нарочно сделать что-нибудь такое, чтобы он еще больше меня возненавидел.

Она все говорила, ковыряя свой салат, и все взглядывала на Вадика, словно моля о помощи. Ей нужно было услышать, что она не совершила ужасной ошибки. От всех этих переживаний она постройнела и помолодела. Стала меньше похожа на американскую Вику, больше на ту, что он помнил по их прежней жизни в России.

Раньше ему была незнакома ностальгия по прошлому, а теперь вдруг поймал себя на том, что тоскует не только по той Вике, но и по университетским временам, и по московской жизни.

Вадику захотелось взять Викину руку и прижать к своему лицу, к губам. Он вспомнил, как от ее кожи пахнет сладкими пирогами, и отвел глаза, боясь, что она прочтет его мысли.

С минуту-другую они ели в полной тишине. Потом Вика сказала:

– Окей. Мне нужен твой совет.

Вадик кивнул.

– Я все думаю про “Виртуальную могилу”.

– Ага.

– Понимаешь, Сергей из тех, кто легко сдается. А я нет.

У Вадика не хватило духу признаться, что Сергей трудится над приложением как заведенный, ведь тогда стало бы понятно, что он не так уж страдает по Вике.

– Боб нам отказал, потому что идея представала слишком мрачной, – продолжала Вика. – Как я и предвидела. Я всегда хотела сделать ее более жизнеутверждающей и оптимистичной. У меня была пара отличных соображений, но Сергей упирался. Так что теперь я переработаю ее на свой лад. Может, это даже не приложение будет, а такой сервис для людей, которые хотят оставить какое-то онлайн-наследие. Я подумываю написать бизнес-заявку и потом, может, обращусь с ней к кому-то на работе. Но надо сделать идею более удобоваримой. Никакого Федорова! Что думаешь?

– О да, однозначно, – согласился Вадик. – Никакого Федорова!

Он задумался, правильно ли поступает, поощряя Вику с “Виртуальной могилой”, если над ней вовсю работает Сергей. Но суть в том, что ни у Вики, ни у Сергея не было шансов. Тогда чего бы и не попробовать? В конце концов, это отвлечет Вику.

Вика улыбнулась. Она до сих пор улыбалась, не разжимая губ, – привычка, сохранившаяся со времен кривых зубов. Вадик совсем позабыл, до чего всегда любил эту ее улыбку.

– Хочешь, сходим музыку послушаем? – спросил он, когда они дочиста выскребли свои бумажные контейнеры. – Здесь есть несколько отличных местечек.

– Не, – ответила Вика. – Меня дома ждет холодная бутылка совиньона. Я собираюсь выпить ее всю под “Привет, любовь!”. Сто лет об этом мечтала!

Вадик поморщился. Мысль о Вике на “Привет, любовь!” была оскорбительна. Отвратительна. Невыносима.

– Что такое?

– Ничего. В зубах что-то застряло.

Когда Вадик обнял ее на прощание, в нос снова ударил этот запах. Резкий, химический беспощадный запах.

Он преследовал Вадика всю дорогу до Вильямсбурга и еще долго после. Когда вернулся, еще не было девяти, но он сразу же отправился спать.

Проснулся ближе к одиннадцати с ноющей головой и досадным ощущением бездарно убитой субботы.

Сел в кровати и окликнул Сергея. Тишина. Заглянул к нему в комнату, но там было пусто. Странно. Сергей обычно вставал в шесть и старался ложиться не позже половины одиннадцатого. Вадик позвонил ему, но тоже без ответа. Пора волноваться? – спросил себя Вадик, но решил, что пока нет. Еще рано.

Пошел в гостиную, плюхнулся на кушетку, включил Netflix и долистал до того, чего ему сейчас хотелось – “Доктор Кто”, сериал с Дэвидом Теннантом. На шестой серии третьего сезона услышал какую-то возню у входной двери. Он что, опять забыл ключи? – подумал Вадик и побрел открывать.

Там, привалившись к стене, стоял Сергей и целовался с девушкой. Когда Вадик открыл дверь, она чуть отодвинулась от Сергея и сказала: “Здравствуй”. Невысокая, с большими, широко посаженными карими глазами, бледным лицом и длинными темными волосами с высветленными прядями. И обезоруживающе дружелюбной улыбкой.

– Привет, – сказал Вадик и уставился на Сергея.

– Рэйчел, это Вадик, Вадик, это Рэйчел, – представил Сергей. Он явно был немного напуган и смущен.

Рэйчел № 3, подумал Вадик, хотя для Сергея она была Рэйчел № 1.

– Очень приятно, – ответил Вадик.

– Взаимно!

И они все затихли. Молчание нарушил Сергей.

– Мы отлично провели время, Рэйчел, – произнес он. – Я тебя скоро наберу.

Она казалась разочарованной.

– Я сейчас ненадолго уеду. Но ты все равно звони. Правда, позвони. Или можно еще написать в фейсбуке.

– Конечно, – пообещал Сергей, и они с Вадиком вернулись в квартиру.

– Вот, принес тебе еды, – сказал Сергей и всучил Вадику большой бумажный пакет. После чего ушел в спальню и закрыл за собой дверь.

На пакете с надписью Fette Sau Barbecue были три свиных ребрышка, половинка соленого огурца и куриная ножка с четкими следами укуса.

Вадик включил обратно сериал и принялся за обгрызенную ножку. С ума сойти, до чего же ему было скверно.

Глава 6 Похорони мать

На шестой день своего пребывания в Москве Регина проснулась в шесть. Пришло сообщение: “С добрым утром, милая. Как ты? Люблю, Боб”. Она ответила: “У меня все хорошо. Скучаю по тебе. Очень тебя люблю”.

Попробовала заснуть обратно, но неотвязная тревога из-за того, что предстояло сегодня, никак не отпускала.

Через тридцать шесть часов у нее самолет в Нью-Йорк, но она до сих пор так и не повидалась с тетей Машей и не съездила на могилу матери. “Вот сегодня – обязательно”, – говорила она себе каждое утро, и поздно вечером, раздеваясь ко сну, говорила: “Завтра обязательно съезжу”.

Регине не хотелось ходить ни по театрам, ни по любимым музеям; она целыми днями болталась по центру, потом возвращалась в гостиницу, заказывала ужин и смотрела старое русское кино. Каждый вечер она говорила с Бобом по скайпу, но какими же пресными и нудными были эти разговоры по сравнению с тем, что бывало, когда она еще жила в России. Тогда скайп они использовали для секса. Регина вспомнила свое волнение от вида их тел на экране. Они оба казались выше, мягче, загадочнее. Больше всего ей нравилось смотреть, как у Боба перехватывало дыхание, когда она медленно расстегивала блузку.

А теперь все свелось к “Как там еда?”, “Там правда холодно?”, “С пробками все такой же кошмар?” Боб говорил, что скучает, но он был так поглощен работой, что не очень верилось. Он придумал приложение, которое позволяло в любой компании найти людей со схожими генами. Боб считал, что такой проект имеет жизненную ценность – он преодолевает пропасть человеческого одиночества, дарит чувство родства незнакомым людям. У Боба в глазах прямо-таки слезы стояли, когда он впервые поведал о своей идее Регине. Он долго общался на эту тему с “Пляшущей дрозофилой”, и те наконец были готовы подписать контракт с “Цифрогиком”.

– Как здорово, дорогой! – сказала Регина, хотя никогда не понимала его страсти к генетике или этой гордости по поводу предполагаемых предков Тюдоров. Однако прошлой ночью, пока они болтали в скайпе, она открыла картинку с гольбейновским Генрихом VIII поглядеть на предмет сходства. И кое-какое даже уловила. Если убрать у Генриха бороду, сразу понятно: и у него, и у Боба тонкие губы, острый взгляд и идеальный овал лица. Массивные плечи королевского одеяния Генриха напомнили ей форму для регби Боба.

Снова зажужжал телефон, пришла новая эсэмэска. Компания United оповещала о начале онлайн-регистрации на рейс в Нью-Йорк. Сегодня она должна съездить и к тете Маше, и на кладбище. Дальше откладывать некуда. Единственное, что можно сделать, – начать этот день как можно позднее.

Регина включила телевизор, но там все было слишком громкое и требовательное. Ничего похожего на то, как американское телевидение холило и лелеяло своего зрителя. Российское больше взвинчивало, чем умиротворяло.

Пришлось одеться и спуститься в ресторан.

Меню завтрака в “Шератоне” было на удивление интернационально, там было все, от супа мисо и круассанов до каш и блинов с красной икрой. В зале сидели лишь несколько мрачного вида русских бизнесменов. Один взглянул на Регину, поморщился и отвел глаза. Это снова напомнило, как категорически непривлекательна она для здешних мужчин. Регина положила в тарелку всего понемногу и села за столик. Она и забыла, как невыносимо скучно жевать еду без сериалов.

Достала айпад. Там было длинное письмо от Сергея. Первое с того момента, как они разъехались с Викой. Сергей извинялся за то, что избегал ее, объяснял, что ему нужно было какое-то время, чтобы расставить все по местам. Затем следовал подробнейший анализ того, что в их браке с Викой пошло не так. В заходе Сергей отмечал, что Регина всегда единственная по-настоящему его понимала, а затем переключался на всесторонний анализ личности Вики. Регине не хватило терпения прочитать его до конца; она вскользь пробежалась по длинным описаниям материалистичных интересов Вики, ее одержимости властью и выдающимися способностями в любых проявлениях – физических, сексуальных, финансовых, – но только не духовных. Она очень умна. По-настоящему умна. Не очень начитана, нет, но у нее есть редкая способность быстро схватывать даже самые сложные вещи. Нельзя сказать, что эмоциональный интеллект у нее преобладает над собственно интеллектом. Как раз эмоционального интеллекта Вике очень недостает. Ей даже присуща некоторая эмоциональная тупость. Она его абсолютно не понимает. Завершалось письмо признанием, что женитьба на Вике была ошибкой. Что он был ослеплен. Ослеплен – чем, подумалось Регине, Викиными “выдающимися сексуальными способностями”? Которых, очевидно, очень недостает Регине. Она чуть ли не ждала, как под занавес Сергей напишет, что ему, конечно, следовало жениться на высокодуховной, но пресной Регине. Но нет. Регина до конца не понимала, расстроило ее это или обрадовало.

Следующий мейл был от Вадика. Он жаловался, что Сергей к чертям рехнулся и он, Вадик, уже порядочно озверел от него и пора уже как-то отправить друга в самостоятельное плавание.

“Спасибо, нет” – написала она и убрала телефон в сумочку.

Едва поев, Регина поднялась из-за стола, выписалась из гостиницы, оставила багаж у консьержа и вышла на Тверскую. Она решила сначала съездить на кладбище, а потом зайти к тете Маше и переночевать у нее. Регина посмотрела на часы – необязательно ехать прямо сейчас, еще есть время немного прогуляться.

Больше всего она любила начало ноября. Деревья уже полностью облетали, холодок пощипывал щеки, но еще не пробирал до костей, и солнце светило ярко, в полную силу, и воздух от этого делался сухим, звеняще прозрачным, какой часто бывает за пару недель до первого снега. Москва мало изменилась за те два года, что ее здесь не было, и Регине отчего-то не очень хотелось смотреть по сторонам и наслаждаться видами. Встречаться глазами с прохожими она тоже избегала. Ставшие еще заметнее злоба и недовольство в лицах москвичей пугали ее. Она просто шла и шла, кружила, петляла, срезала дорогу, кайфуя от того, что ни разу не ошиблась поворотом. Она так хорошо знала Москву, будто в ноги впечатали карту.

Регина догуляла до Москвы-реки, прошла довольно большой кусок набережной и повернула обратно к центру. Она и не сознавала, насколько устала, пока не очутилась на Чистых прудах. Все дни избегала этих мест, и вот она здесь, в двух шагах от прежнего дома. Регина села на скамейку у пруда и вытянула ноги. Они ныли и чуть ли не выводили тихую жалобную песенку. Вода казалась ненастоящей, как будто в ней не было глубины, а только тонкий слой зеркального льда. Сколько раз она сиживала ровно на этом месте. Регина попыталась вызвать самые сильные щемящие воспоминания, чтобы ощутить жгучую боль и неизбежное потом облегчение.

Вот ей три или четыре, она сидит на коленях у папы и машет уткам… радость от того, как крепко он ее держит, его рука, прижатая к самым ребрам. Они с мамой, ей пять или шесть, ноги, такие короткие, что не гнутся в коленках, обуты в тяжелые зимние ботинки и торчат под прямым углом. Мама читает наизусть стихи про снег, о том, как снег идет, и все летит вверх тормашками, и кажется, будто это небо спустилось на землю в обличье старика в перелатанной шубе. Лицо Регины густо намазано от мороза детским кремом, и лоб чешется под шерстяной шапкой. Она так хорошо помнила это ощущение, но совсем не могла вспомнить лицо матери, когда та читала стихи. Она видела только ее истощенное тело и остекленевшие глаза перед смертью. Подрастя, Регина стала приходить на пруд одна. Безнадежно неприметная, но отчаянно полная надежд. Ее любимой героиней была княжна Марья из “Войны и мира”. Такая некрасивая, такая серьезная, такая добродетельная и все же мечтавшая о плотской любви. Княжна Марья в конце концов обрела ее с хорошим, надежным, но недалеким мужчиной. Сергей был каким угодно, но не недалеким. Регина улыбнулась, вспомнив, сколько раз они сидели на этой самой скамейке, и Сергей без умолку трещал про Федорова, а она мечтала только, чтобы он уже наконец ее поцеловал. А когда это свершилось, его поцелуи показались слишком мокрыми и скорее разочаровали. Как и эта ее импровизированная терапия. Все возникавшие в голове картинки были вялыми и невыразительными, и уж никак не могли привести к катарсису.

Регина поднялась со скамейки и зашагала к своему бывшему дому в Лялином переулке. Переехав в Штаты, она попросила тетю Машу продать квартиру вместе с оставшейся мебелью и перевести деньги в какой-нибудь детский дом. Но Вадик сказал, что это безумие. “Что, если с Бобом не сложится?” И тогда Регина положила деньги на свой счет.

Их старый переулок выглядел помпезнее, чем помнилось, и много чище, даже слишком. На одном из домов была вывеска отеля. Перед ним остановилось такси, вылезла молодая, хорошо одетая пара и направилась ко входу. Колеса их ярких чемоданов мерно стучали по тротуару. Казалось, все следы их с матерью хаотичных неприглаженных жизней стерли, смыли и закрасили свежей краской. Регине больше не хотелось взглянуть на дом. К тому же пора было ехать на кладбище. Тетя Маша очень просила съездить вместе, но Регина сказала нет. Ей надо побывать на могиле матери одной.

Она подумывала взять такси, но бесконечное сидение в пробках было невыносимо. Она направилась к метро. У входа стояла пара ларьков с фастфудом, Регина купила пирожок с мясом и съела его прямо там же, хотя была еще сыта после завтрака. Николо-Архангельское кладбище находилось на окраине Москвы. Его выбрала тетя Маша, потому что Регина наотрез отказалась хоть как-то заниматься похоронами. Во время самой церемонии она была напрочь укурена и едва помнила, что происходило и где, так что можно считать, это ее первый раз на могиле матери.

Поездка на метро заняла вечность, а потом еще надо было ехать на автобусе. Через несколько остановок он почти опустел, большая часть людей вышла у жилых новостроек без единого деревца. Бело-голубые многоэтажки, новехонькие торговые центры, огромные участки земли со строительной техникой. Кладбище было конечной. В автобусе оставались одни женщины. Угрюмые, замкнутые, понурые. Добропорядочные дочери, жены, возможно, матери. Почти все сжимали в руках цветы. Регина про них забыла. Она задумалась: а оно вообще нужно? Вроде как положено либо высаживать цветы на могиле, либо просто класть – а зачем? Заглушить чувство вины? Чтобы было отраднее навещать могилу? Ради традиции, которая просто не подвергается сомнению? Чтобы таким незатейливым способом почувствовать себя хоть сколько-нибудь лучше? Или это часть какого-то мудреного ритуала, который дает ощущение мимолетной связи с ушедшими? Регина понадеялась, что будут продавать цветы у входа на кладбище. Было бы странно, если нет. Но, конечно же, нет. Длинная каменная ограда соединяла главный вход с воротами для похоронных процессий. Никаких цветочков.

– А внутри есть цветочный? – спросила Регина одну из женщин. Та злобно глянула на Регину и потрясла головой.

– О цветах надо было думать перед автобусом, – ответила другая. Она гордо несла букет импортных роз.

Женщина помоложе коснулась Регининого плеча: “Возьмите из моих”. У нее был большой букет бледных гвоздик. Регина поблагодарила и взяла три. “Возьмите еще, – сказала она с печальной усмешкой. – Думаю, Миша не будет против”. Регина взяла еще несколько. С легкой и пустой головой она вошла в ворота. За ними было огромное поле, по ее прикидкам, с половину Центрального парка. Она и не помнила, что здесь такие просторы. Надгробия возвышались бескрайними рядами, как ровно засеянные поля. Регина достала бумажку, на которой записала номер участка и подошла к нарисованной карте. Она висела прямо на ограде, рядом с рекламой разнообразных услуг: здесь предлагали подправить надгробие, ухаживать за могилой, помолиться в церкви, приносить цветы и отправлять вам отчетные фотографии, по которым видно, что цветы свежие. Самый большой проспект уведомлял, что стоимость украшения могилы еловыми ветвями не включает цену за ветви. А справа объявление, написанное от руки, вопрошало: “Страдаете оттого, что давно не навещали могилы дорогих вам людей? Чувство вины не дает свободно дышать?” И далее уверяло: “Теперь это позади!!! «СкорбимЗаВас» позаботится обо всем!” Регина почувствовала, как подкатывает тошнота, и поспешила прочь от ограды, вглубь кладбища. Могила нашлась быстрее, чем она ожидала: в дальнем левом углу, все, как на карте. Она думала, ее захлестнут эмоции, но была потрясена тем, что едва ли что-то почувствовала. На черном гранитном камне было имя матери и ее фотография в овальной рамке. Все это не проняло Регину. Все это нисколько не приближало ее к матери. Если ее дух и существовал в какой-то форме, он точно был не здесь. Регина присела у надгробия и положила цветы на небольшой выступ. “Эй! – окликнула старушка неподалеку. – Воткни цветы в землю, как будто сажаешь; так они дольше простоят”. Регина выкопала рукой ямку – земля была вязкая, холодная и, пожалуй, какая-то гадкая. Посадила мертвые гвоздики и присыпала их землей, чтобы не падали. Торчали они совершенно нелепо. “Но они дольше простоят”, – повторила про себя Регина, пытаясь понять, какой в этом, собственно, смысл. Она вгляделась в фотографию. Мать не смотрела в камеру, как будто избегая Регины. Считается, что надо разговаривать с умершими. Регина не знала, что сказать. Откашлялась, в ужасе, что получится фальшиво. “Мамочка, – прошептала она, – у меня все хорошо. Я скучаю по тебе. Я очень тебя люблю”.

Только на обратном пути – на этот раз она взяла такси – до Регины дошло, что это были в точности слова ее утренней эсэмэски Бобу. Она прижалась лбом к холодному стеклу и заплакала, не от горя, а от стыда и пустоты.

Регина попросила водителя заехать в отель за багажом, а потом к тете Маше.

“Это точно здесь?” – спросил он, подъезжая к длинной облезлой, едва освещенной девятиэтажке. В голосе звучало сомнение. “Да”, – ответила Регина. Она отлично помнила этот дом. В детстве они с матерью бывали здесь чуть не каждую неделю. Регине предлагалось называть тетю Машу “тетей”, хотя они не были родственницами, и Регина привыкла называть эти места Тетиными. “Мы сегодня поедем до Тетиной станции?” – спрашивала она.

Водитель помог ей выгрузить чемоданы и поспешно укатил долой. Тетя Маша назвала ей код от подъезда, но Регине с трудом удалось набрать в темноте нужную комбинацию. Лифт был весь в выбоинах и царапинах, из мусоропровода жутко воняло. Регина не ожидала, что дом так обветшает. Тетя Маша, долго не открывавшая дверь, тоже заметно одряхлела и выглядела старше своего возраста. На ней были вечные водолазка и широкие вельветовые брюки, но она казалась как будто меньше ростом. Седые волосы короче и тоньше, с просветами розового черепа. “Региночка!” – воскликнула она, прижимаясь маленьким тщедушным тельцем к Регине, тонкими пальцами вонзаясь ей в спину, острым подбородком впиваясь в плечо, окутывая ароматом дешевого земляничного мыла, которое всегда покупала мать. У Регины немедленно ком подступил к горлу, и захотелось немедленно бежать. Но хоть кошмары не сбылись, и квартиру не наводняли сиротки.

– Хорошо выглядишь! – сказала тетя Маша.

– Спасибо, ты тоже.

– Нет, я серьезно! – Тетя Маша повела Регину на кухню. – Я всегда говорила, что ты похожа на Вирджинию Вульф. Но твоя мать так не считала. Вообще не видела сходства.

– Обычно люди говорят, что я похожа на Джулию Робертс.

– Что, из “Красотки”? Нет! Вирджиния Вульф! Точно, Вирджиния Вульф.

На кухне уже был накрыто к чаю. Тетя Маша никогда не увлекалась изысканными трапезами. На столе стоял алюминиевый чайник в жирных пятнах, лежала буханка хлеба, немного масла в чайной чашке с отбитыми краями, нарезанный сыр на блюдце и литровая банка соленых огурцов. На одном из стареньких табуретов сидела маленькая девочка. Она тихонько сползла на пол и прошмыгнула мимо них из кухни.

О, нет! – подумала Регина.

– Это Настя. Из детдома, – сказала тетя Маша.

Регина кивнула.

Тетя Маша достала из шкафчика две рюмки и бутылку водки из холодильника.

– Выпьем за Ольгу, – произнесла она, наполняя рюмки.

Они сделали по глотку и закусили огурцом.

Еще одна идиотская традиция, подумала Регина. Есть и пить в память об умерших. Есть в этом что-то гадкое. Как будто дразнишь покойника. Эй, ты уже помер и на том свете, но жизнь-то продолжается, и погляди-ка, как мы тут отлично закусываем.

– Как было на кладбище? – спросила Маша.

– Хорошо, – ответила Регина. Бессмысленный ответ на бессмысленный вопрос.

– Я часто навещаю могилу, ухаживаю за ней.

Маша взяла кусок хлеба, намазала маслом, положила кусок сыра и протянула Регине.

– Ну, расскажи, как ты живешь, – поинтересовалась она, когда Регина откусила бутерброд. – Ты довольна? Он хороший человек?

Регина улыбнулась, отметив про себя слово “довольна”. Тетя Маша не верила в счастье в браке, только в удовлетворенность. Регина была благодарна за такой подход. Она и вправду была довольна.

– Да. Он замечательный.

– Его же не смущает, что ты русская?

– Нет, совершенно нет.

– Ты думаешь, он тебя понимает?

Регина кивнула. Тетя Маша всегда говорила без обиняков, но Регина не ожидала такого шквала личных вопросов столь прицельной меткости. Было ощущение, что она заготовила их заранее и теперь читает с листа.

– Ты писала, у него есть дочь?

– Взрослая дочь от первого брака. Он ее очень любит.

– Прекрасно! Значит, он не против, что ты не можешь?

– Нет, не против, – ответила Регина и поспешила сменить тему. – Очень вкусные грибы. Ты сама солила?

– Настя помогала. Почти все она собрала и чистить мне помогала. Настя, иди сюда!

Регина обернулась и увидела, что девочка тихонько смотрит на них, прячась за большим шкафом в коридоре. Поймав Регинин взгляд, она стремглав бросилась прочь. Неуклюжая, несимпатичная, в платье, которое явно мало. Больше Регине ничего рассмотреть не удалось.

– Как Сергей? Вы видитесь? – спросила тетя Маша. Она никогда не разменивалась на светские беседы. Сразу переходила к темам, которые ее волновали, пусть даже и очень неловким.

Регина поведала о семейных проблемах Сергея. Тетя Маша как будто удивилась.

– Мне всегда казалось, эта пробивная девица – идеальная пара для него, – заметила она.

– А я нет?

– Ты нет. И он для тебя тоже. Я и Ольге всегда говорила, но она не слушала. Она никогда меня не слушала.

Ох, только вот маму оставь в покое, подумала Регина, но все же спросила:

– Почему ты считаешь, что Сергей мне не пара?

– Он слишком слабый и большой мечтатель. А тебе нужен настоящий мужчина.

Вадик? – подумалось Регине, но она тут же устыдилась. Почему Вадик, если у нее есть Боб? Боб – как раз настоящий мужчина, что бы это ни значило. Правильный мужчина. А Вадик какой угодно, только не правильный.

– Ваша пара была Ольгиных рук делом. Помню, как она мне позвонила вся такая оживленная и сказала, что ее новый ученик просто идеально тебе подходит. Она, вообще говоря, крепко рулила твоей жизнью.

– Совсем нет, – ответила Регина, накладывая себе еще грибов.

– О да, еще как. До самой смерти. Готова поспорить, что в каком-то смысле и сейчас продолжает. Я читала твою статью о переводе в прошлогоднем номере “Иностранной литературы”. Ты могла написать о своей замечательной карьере, но предпочла заново переворошить старые Ольгины работы.

– В этом и была задача; меня попросили написать о матери.

– Хорошо, – сказала тетя Маша. – А как твоя работа? Есть что-то интересненькое?

Регина начинала злиться, но у нее не хватало духу сказать пожилой женщине: “Прекрати ко мне приставать. Просто прекрати!”

Тетя Маша допила рюмку и снова наполнила. Немного подлила Регине. Она раскраснелась и выглядела теперь моложе и задорнее, больше похожей на прежнюю тетю Машу.

– Ты помнишь свои упражнения для спины? – спросила она. – Тебя заставляли делать уроки со шваброй, зажатой сзади между локтями, чтобы не сутулилась. Я приехала в гости и видела, как ты морщилась от боли, пытаясь наклониться вперед, чтобы лучше видеть учебник.

У тети Маши справа, из потного подбородка, торчали несколько волосков. Регине они были особенно отвратительны.

– У меня был сколиоз! Очень важно делать эти упражнения.

– Не было у тебя сколиоза. Просто-напросто плохая осанка. Совершенно обычная осанка для всякого, кто проводит время не на спортплощадке, а на диване с книжкой. У твоего отца была такая же. Как он, кстати?

Обрадовавшись перемене темы, Регина рассказала все, что знала о канадской жизни отца. Тетя Маша требовала больше подробностей, и Регина поняла, что столько не знает.

– Как часто вы разговариваете?

– Он звонит раз в месяц, – ответила Регина, но не стала добавлять, что редко отвечает на его звонки.

– Бедняга, – сказала тетя Маша и осушила рюмку.

Регина к своей не прикоснулась.

Этот бедолага бросил жену и ребенка! И тетя Маша это знала. В то время она была самой близкой маминой подругой. Она была ее ближайшей подругой еще с института. С чего вдруг эти отвратительные нападки?

– Он был исключительно талантливым писателем, твой отец.

– Ага, большой писатель, у которого не вышло ни одной книги.

– А ты знаешь, почему так?

Регина догадалась, к чему она ведет. Нехорошая Ольга помешала.

– Ольга страшно ревновала к его таланту.

Ну да, подумала Регина. Жаль, она никак не наберется смелости просто встать и уйти. Но Регина поймала себя на том, что продолжает сидеть не только из вежливости. У нее было извращенное желание выслушать этот бред до конца. Посмотреть, как далеко способна зайти тетя Маша.

– Потому что Ольга, хоть и была блестящей переводчицей, совершенно не имела творческой жилки. Она не могла смириться с успехами Григория. Как только он получал хвалебные отзывы на свои ранние публикации, она изничтожала его своей критикой “из лучших побуждений”. Это всегда подавалось так, что она должна быть честной из любви к нему, потому что она единственная, кому по-настоящему не все равно.

– Знаешь, если он и вправду был так талантлив, немножко честности от жены не разрушило бы его карьеру.

– Он не был сильным мужчиной. Не был. Ты только посмотри на себя. Вечно в тени матери. Тебя попросили написать статью, и что за тему ты выбрала? Дражайшая мамочка!

Регина почувствовала какое-то шевеление у себя за спиной. В кухню вошла Настя и встала у холодильника. У воротничка голубого шерстяного платья темнели какие-то пятна (от шоколада?).

– Заходи, Настя, садись, – пригласила тетя Маша, и на этот раз Настя подошла поближе и залезла на маленький стул напротив Регины. Тетя Маша дала ей бутерброд с сыром, Настя откусила и принялась жевать.

Она была на удивление домашним ребенком, с нездоровой бледной кожей, большим носом и светлыми волосами.

– Сколько ей? – спросила Регина.

– Чего ты меня спрашиваешь? Ее спроси.

Регина терпеть не могла разговаривать с детьми. Со взрослыми у нее тоже получалось так себе, но от общения с детьми прошибал пот. Она никогда не находила правильного тона. Изо всех сил старалась держаться середины, но выходило либо нарочито бодро, либо слишком зло.

– Тебе сколько лет, Настя? – просила она. Слишком зло.

Настя не ответила. Только неотрывно глядела на Регину, энергично работая челюстями.

– Она знает, что нельзя разговаривать во время еды.

Настя звучно проглотила хлеб и сообщила, что ей пять.

– Ей пять, но считает она до ста, – объявила тетя Маша.

– Я забываю девятнадцать и сорок семь, – сказала Настя и откусила бутерброд.

Было в ней что-то, отчего Регине сделалось не по себе. Отличная парочка, тетя Маша с Настей – баба Яга и ее жутковатая маленькая помощница. Регина собиралась провести с тетей Машей весь следующий день до вечернего самолета, но теперь стало ясно, что ей этого не вынести. Она переночует, а утром поедет в центр и будет весь день бродить по городу.

Они убрали со стола, тетя Маша постелила Регине на диване в большой гостиной и забрала Настю в свою комнату. Было десять, то есть два часа дня в Нью-Йорке.

– Ты не против, если я посмотрю телевизор? – спросила Регина.

– Он не работает. Сломался несколько месяцев назад, и я решила не чинить. Хочешь почитать? Идем, выберешь книжку.

– У меня есть книжка, – сказала Регина и устроилась на диване с айпадом.

Перед поездкой она скачала себе разных книг, но с чтением вышло не лучше, чем с бумажными дома. Даже хуже. Значок внизу, который показывал динамику, ни разу не перевалил через один процент. С такими цифрами было сложно притворяться, что читаешь, а не просто пялишься на предложения. Регина легла на шершавые простыни, положив перед собой выключенный айпад, и стала прислушиваться к звукам, доносившимся из соседней комнаты. Они обе сходили почистить зубы, потом пописали и спустили воду. Потом приглушенный голос тети Маши, читающей Насте вслух, и Настино хихиканье. Было трудно представить, как выглядит Настя, когда хихикает. Потом стало тихо. Регина включила айпад, но по-прежнему не могла сконцентрироваться. Безуспешно попыталась поймать вай-фай. Ей просто необходимо было что-то посмотреть. Непонятно, почему она не скачала себе фильмов в дорогу. Регина слезла с дивана и встала перед книжными полками, надеясь найти что-нибудь попроще и поразвлекательнее. И увидела на стене свою фотографию в рамочке. Ей там было лет четырнадцать. Стеснительная, неулыбчивая. Как раз в этом возрасте она делала те упражнения для спины. Каждый день больше года. Она отлично помнила себя за уроками с этой шваброй между локтями. Острую боль под лопатками. Как кусала губы, заставляя себя не замечать боль и переключаться на задания. Ей и в голову не приходило сомневаться в целесообразности этой ежедневной пытки. Другие дети носили пластинки на зубы. Зубы у нее были идеальные, а позвоночник неидеальный – она носила швабру. А этот бред про отца? Неужели он и правда был талантлив? Она ни разу не удосужилась прочесть хоть один его рассказ и решить самой.

Проехал поезд. Казалось, дребезжит вся квартира. Это было невыносимо.

Она услышала тихий стук. В дверях стояла тетя Маша в длинной белой ночнушке. В темноте она походила на призрака.

– Региночка, – позвала она дрожащим голосом. – Ты спишь?

– Нет.

Тетя Маша подошла и присела на край дивана.

– Региночка, прости меня, пожалуйста, – сказала она и заплакала.

Регина, страшно перепуганная, села рядом.

– Не надо, тетя Маша, не надо, – говорила она, гладя ее по костлявому плечу.

– Региночка, я такая дура. Зачем я тебе все это наговорила про Ольгу? Просто мне столько всего нужно было тебе рассказать. И я все эти годы все прокручивала, репетировала. А теперь ты приехала, но у нас так мало времени, что пришлось выбирать из всего-всего только самое важное. Я запаниковала, и получилось ужасно и бесчувственно. Я обидела тебя. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня!

Регина кивнула.

– Ты же знаешь, как я любила Ольгу. Ведь знаешь же!

– Знаю.

– Правда? – переспросила тетя Маша. – Ты не обманываешь?

– Ну конечно, знаю. Она тебя тоже любила.

– Да. Любила. Но она бы никогда этого не признала. Даже перед смертью. Ольга Жилинская – всегда тверда как камень.

Тетя Маша снова разрыдалась и вышла из комнаты.

Регина отправилась в ванную и обнаружила на полке тазепам. Выпила таблетку и снова легла. Минут через пять ее вырубило.

Ее разбудило тихое шуршание. Регина открыла глаза и увидела, что за столом сидит Настя с большой детской книжкой, а из окон льется солнечный свет. И не разберешь, читает она или просто разглядывает картинки.

– Доброе утро, – сказала Регина.

Голова была нестерпимо тяжелая, как будто сверху кто-то положил здоровенный мешок картошки. Тазепам – страшная штука.

– Доброе утро, – ответила Настя и перевернула страницу.

– Что ты читаешь?

– “Буратино”.

– Интересно?

– Я еще не умею читать, – сказала Настя. – Я смотрю картинки. Тут мальчик с длинным носом, который похож на Пиноккио из фильма.

Регина хотела было объяснить, что Буратино и есть русская версия Пиноккио, бесстыже украденная Алексеем Толстым, но передумала.

– Мне тоже нравился “Буратино”. Это вообще была первая книжка, которую я прочитала сама.

Настю это не впечатлило. Регина не знала, что лучше, оставить ребенка в покое или продолжить разговор.

– Давай ее сюда, я тебе почитаю, – предложила Регина.

Настя осторожно слезла со стула, подошла к дивану и села в уголке. Регина взяла книжку и открыла на первой странице. В глаза бросилась надпись черными чернилами: “Региночке в день, когда она перестала быть Маленьким Щеночком и пошла в школу”. Это была ее книжка! Книжка, которую ей подарила мама.

– О господи! – вырвалось у Регины.

– Тсс! – шикнула Настя.

Маленьким Щеночком ее называли дома в детстве, до самой школы.

– Это моя книжка! Мама подарила мне ее, когда мне было, как тебе сейчас, – прошептала Регина.

– Мне Маша подарила эту книжку, – сказала Настя и заплакала.

Регина выпустила из рук книгу, но было поздно.

– Конечно, теперь она твоя. Конечно! Просто раньше она была моей. Но это много лет назад. Сотни лет назад.

Настя забрала книжку и скрылась в спальне. Последовала долгая тишина, потом тихие голоса, а потом в дверях появилась растрепанная с опухшим лицом Маша.

– Ругаться с ребенком из-за книжки? Регина, ты что в самом деле?

Регина сгорала со стыда.

– Мы друг друга не поняли.

Но Маша улыбнулась и сказала, что просто пошутила.

– Я готовлю манную кашу на завтрак. Ты любишь манку?

Регина сказала, что любит.

За завтраком почти не разговаривали. Маша выглядела усталой, Настя все еще дулась, а Регина все подкладывала и подкладывала вишневого варенья в безвкусную кашу.

Она уже собиралась сказать, что ей пора, как тетя Маша попросила посидеть с Настей часок, пока она сходит к врачу. На секунду у Регины мелькнула безумная мысль, что это все подстроено, что Маша просто исчезнет, и Регине придется всю жизнь заботиться о девочке. Но это же дичь, да? И к тому же тетя Маша больше ни разу не заводила разговоров об усыновлении. Наверное, приняла-таки доводы Регины.

– У меня под кроватью чемодан с кое-какими вещами Ольги, – сказала тетя Маша перед уходом. – Посмотри, может, захочешь что-нибудь взять себе.

Комната тети Маши была вытянутой и узкой, с маленьким застекленным балконом, заваленным старыми коробками, тюками и пыльными банками. Мебель расставлена вдоль двух стен. Книжные шкафы справа, Машин шаткий письменный стол, узкая железная кровать и маленький диванчик, на котором, очевидно, спала Настя, – слева. В углу у двери стоял детский столик со стулом, игрушечное пианино, маленький самодельный кукольный домик, на стене несколько низко подвешенных книжных полок. Почти все книги на них когда-то принадлежали Регине, но у нее хватило ума ничего не говорить, особенно при Насте, демонстративно устроившейся внизу. Она явно была готова отстаивать свое имущество. Регина заметила, что она сдвинула свой столик так, чтобы он перекрывал ее угол.

– Настя, – позвала Регина, но девочка отвернулась.

Вот и славно, подумала Регина.

Она вытащила из-под кровати большой кожаный чемодан. Открыла, и в нос ударил такой крепкий запах нафталина, что у нее разболелась голова.

– Пахнет крысами, – сказала Настя.

Сверху лежала старая меховая шапка матери. Выцветшая, но все еще пушистая. Регина прижала ее к лицу, стараясь забыть про запах.

Она была очень мягкой, до боли мягкой.

Регина зарылась лицом в мех и застонала. “Мама”.

– Это шапка твоей мамы? – спросила Настя. Она уже стояла рядом.

– Да, это была мамина шапка. Мама умерла.

Настя наморщила лоб и пристально уставилась на Регину.

Не надо было говорить этого ребенку? Ну конечно, не надо было! Наверное, Настя даже не понимала, что означает “умерла”. Откуда ей знать? Оказалось, понимала.

– Знаю, – произнесла Настя. – Маша мне рассказала. Она в могиле. Моя мама тоже в могиле.

Регина протянула Насте шапку, надетую на руку.

– Хочешь ее погладить? Она мягкая, как котенок.

Настя наклонилась и коснулась меха кончиками пальцев.

– Нет, как кролик, – сказала она. – У нас был кролик, где мы жили раньше. Он заболел и умер.

– Хочешь посмотреть, что там еще есть? – спросила Регина, показывая на чемодан.

Настя кивнула и пристроилась на коленках рядом с Региной.

– Что это? – спросила она, показывая на жестяную банку между свитерами.

– Давай поглядим, – предложила Регина.

Настя достала банку и потянула крышку. Та не поддавалась. Это была старая сине-белая жестяная банка с золотой надписью “Икра белуги”. Внутри что-то гремело.

– Пиратские монеты! – сказала Настя.

У Регины тоже не получилось открыть. Она взяла на кухне нож и просунула под крышку. Крышка соскочила и покатилась по полу.

– Ах! – воскликнула Настя, словно нашла сокровище много лучше бриллиантов или золотых монет. – Пуговицы!!!

Настя забрала у Регины банку, поставила на пол и очень прямо села по-турецки. Ее жидкие жирные волосы были заплетены в косичку, такую коротенькую, что она стояла торчком. Шея была длинной, худой и не слишком чистой, с впадинкой посередине, отчего казалась совсем хрупкой.

Интересно, мама тоже видела меня вот такой, когда я сидела и играла с этими самыми пуговицами? – подумала Регина. Она села рядом с Настей и погладила ее по худеньким плечам.

Эту картину и застала тетя Маша, вернувшись от врача. Как они сидят на полу и играют с пуговицами. Разве могло быть что-то отраднее?

– Пойдемте гулять, девочки, – позвала она.

Регина посмотрела на часы.

– Двадцать минут, и потом мне надо ехать.

– Как пожелаешь, – сказала тетя Маша.

Процесс одевания у Насти был отработан до мелочей. Она села на пол, натянула ботинки, встала и для верности потопала ногами. Потом надела вязаную шапку, завязала аккуратным бантиком ровно под подбородком. Затем наступил черед пальто, и здесь тоже была своя система. Она натянула рукава свитера, сжала кончики в кулаках и только потом продела руки в пальто.

– Молодец, Настя, молодец, – похвалила тетя Маша. – Что хорошего, когда рукава собираются в складки.

Через несколько секунд Настя в полной готовности стояла у двери, держа ведерко, слегка потрепанную Барби и разные игрушки для песочницы.

При свете дня здешние места выглядели еще хуже. Подход к подъезду наполовину перегораживала переполненная помойка, и три бродячих пса рылись в мусоре без особой надежды в глазах. Одна из собак зарычала. Настя больно вцепилась Регине в бок.

– Регина, возьми ее за руку! – скомандовала тетя Маша.

Регину поразило, до чего легкой оказалась Настина рука. Теплые невесомые пальцы, такие тонкие, что было боязно случайно сжать их слишком сильно. Она поняла вдруг, что никогда никого не водила за руку. Невероятно, какой ювелирной точности требовало это простейшее действие. Направлять надо было едва уловимым нажатием пальцев, и ты целиком был в ответе за человека, которого вел.

Они перешли дорогу и догуляли до запущенной детской площадки с парой заржавелых качелей, сломанными качелями-доской, песочницей и странным сооружением, больше походившим на огромную вращающуюся птичью клетку. В ней сидели двое малышей, а мальчик постарше с жутким скрежетом подталкивал штуковину против часовой стрелки. Настя отпустила Регинину руку и бросилась к песочнице.

Тетя Маша села на скамейку, Регина устроилась рядом. Было удивительно все еще ощущать в ладони тепло Настиных пальцев. Подбежал один из бродячих псов, и тетя Маша достала из сумки кусок хлеба с сыром и скормила ему. Потом погладила благодарную морду, и пес свернулся калачиком у ее ног.

– Тебе точно надо улетать прямо сегодня? – спросила тетя Маша.

– Да, у меня билет.

– Я так надеялась, что ты проведешь с нами побольше времени.

– Да, но мне нужно домой.

Тетя Маша достала из кармана платок, высморкалась и убрала его обратно.

– Что ж, тогда поговорим сейчас, – заявила она. Голос не предвещал ничего хорошего, и Регине это совсем не понравилось.

Тетя Маша повернулась к ней и взяла за руку.

– Регина, я хочу, чтобы ты усыновила Настю.

Да, всю дорогу Регина ждала чего-то подобного. Но поскольку до отъезда оставалось всего-ничего, она глупейше позволила себе расслабиться. Позволила себе думать, что опасность миновала и тетя Маша уже не вернется к этой теме.

Регина была ошарашена и отреагировала, как всегда, когда бывала ошарашена. Она расхохоталась. Прямо там, на этой дурацкой занюханной площадке она тряслась от идиотского захлебывающегося неудержимого хохота.

Не обращая внимания на смех, тетя Маша прямиком перешла к Настиной истории.

– Ее в наш детдом отправили где-то год назад. Мать погибла в автокатастрофе. Отца нет. Родственников тоже. По-видимому, и мать была сиротой. Молодая женщина. Ей было всего двадцать два. Настя поступила в очень плохом состоянии. Все время рыдала. Отказывалась есть, разговаривать. Потом начались ссоры с другими ребятами. Настя с ними не ладила. Учителя жаловались, что она кусает детей. Ее прозвали Бешеной собакой.

Тут снова последовал неприличный взрыв хохота, но тетя Маша и его пропустила мимо ушей.

– Пошли разговоры о том, чтобы перевести ее в интернат для умственно отсталых детей. Можешь себе представить, что там с ними творится. Но я-то знала, что Настя – совершенно нормальный ребенок, и притом умненький. Я это по глазам видела.

Регина по-прежнему не улавливала, какое это все имеет к ней отношение. Она кивала, иногда покачивала головой, как будто слушала радиопередачу.

– Смотри, я копаю могилу для Барби, – выкрикнула Настя из своей песочницы.

– Молодец! – прокричала в ответ тетя Маша. – Вырой побольше.

– И тогда я стала заниматься с ней отдельно, – продолжила она. – Пыталась утешить ее, играла, читала вслух, и она начала как-то реагировать. Ей стало лучше. Но потом всякий раз, как моя смена заканчивалась, она принималась плакать, и тогда я просто забирала ее с собой. Директор была не против. Татьяна Ивановна, ты могла ее видеть на похоронах твоей мамы. Хорошая женщина. Не очень умная, даже совсем, но сердечная. Так что я брала Настю домой, а потом оставляла на все каникулы, и постепенно она неофициально просто стала у меня жить.

– Звучит, как идеальное решение для вас обеих, – сказала Регина.

– Нет, Регина, – возразила тетя Маша, и голос у нее сделался глухим и мрачным. – Это не идеальное решение. Мне не дадут ее официально удочерить, потому что я слишком стара, и вся эта ситуация держится на добром отношении Татьяны Ивановны. А если она уйдет? Что если у меня заберут Настю? Что если я завтра умру? Посмотри, что произошло с Ольгой, а она всю жизнь была здоровой как лошадь! А у меня давление, диабет, проблемы с почками. Регина, ты должна взять ее!

Тетя Маша взяла Регинину руку и так сжала ее, что Регина вскрикнула от боли, потому что обручальное кольцо впилось ей в мизинец.

Нет, хотелось прокричать ей. Нет! Нет! Нет!

С невероятным усилием она ответила нормальным тоном.

– Нет, Маша, я не могу этого сделать.

– Да почему нет, черт побери?

Тетя Маша опять не на шутку завелась и раскраснелась. В ней появилось что-то безумное. Регина вспомнила, какие жесткие стычки иногда случались между ней и матерью. Однажды тетя Маша даже залепила матери пощечину. Казалось, сейчас она была готова заехать и Регине.

– Ты молодая, здоровая, счастливо замужем. Муж твой, похоже, добрый, ответственный человек. У вас куча денег. Ну почему тебе не сделать хоть раз что-то неэгоистичное и не спасти маленькую девочку?

Теперь уже Регине хотелось врезать тете Маше.

– Я не могу, – ответила она. – Просто не могу.

Регина хотела сказать, что Боб не согласится. Но это было неправдой. На самом деле, она была почти уверена, что Боб одобрил бы эту идею. Проблема была в ней и только в ней, и тетя Маша знала это. И тут пришла спасительная мысль.

– Хорошо, а как быть с законом Димы Яковлева? Мы – американцы, значит, мы не можем усыновить ребенка из России.

Закон был назван по имени мальчика, который погиб, забытый в машине американскими приемными родителями. Путинское правительство приняло в 2012 году закон, запрещающий американским гражданам усыновлять детей из России. Мерзкий, лицемерный закон. Он предполагал наказать американцев, но на самом деле отнимал у российских сирот надежду на нормальное будущее. Услышав о нем впервые, Регина пришла в ярость. Теперь она испытала чуть ли не благодарность.

– Я уже подумала про этот закон, – ответила тетя Маша. – Есть способ его обойти. У тебя же еще нет американского гражданства?

– У меня грин-карта.

– Да, но у тебя по-прежнему есть российский паспорт?

– Есть, – неохотно признала Регина.

– Ну вот! Не могут же они отказать российской гражданке! Особенно тебе, раз ты можешь дать большую взятку. Я даже знаю кому. И никто не будет знать, что ты заберешь ребенка в Америку.

Регина взглянула на Настю, которая сидела на корточках в песочнице и сосредоточенно строила горку. Она попыталась представить Настю в их лофте в Трайбеке. Им пришлось бы переделать гостевую комнату в детскую. Купить мебель, одежду, игрушки. Ей пришлось бы научиться заботиться о ребенке. На эту тему есть специальные книги. Есть люди, которые могут помочь. Боб знает, как заботиться о ребенке. Вика с Сергеем знают. Настя отправится в школу. Сходит к врачам. Наверняка она глубоко травмирована – взять хоть эту могилу в песочнице, – но на это есть детские психологи. Все эти мелкие практические вопросы были решаемы. Но оставалось кое-что, делавшее всю эту историю неосуществимой.

Регина могла представить, что заботится о Насте, и даже довольно неплохо, но она совершенно не могла представить, что любит ее. Родительская любовь была для нее самым безумным, самым непостижимым из человеческих чувств. Ты должен любить кого-то слепо, безоговорочно, невзирая ни на что. Вот, к примеру, Вика с Сергеем – они будто соревнуются за звание худшего родителя (оба безалаберные, слишком снисходительные, вспыльчивые, зацикленные на себе), и все же оба души не чают в сыне. Или мать с этой шваброй за спиной, безумными попытками контролировать ее личную жизнь, отчаянной битвой за то, чтобы удержать Регину подле себя. Пусть даже полная ошибок и заблуждений, но это настоящая любовь.

– Не думаю, что я способна любить ребенка, – сказала Регина. – Я это давно про себя знаю. Во мне нет этого ресурса. А ребенок заслуживает полной бескомпромиссной любви.

Тети Машино лицо смягчилось. Она погладила Регину по руке, точно как до этого гладила бродячую собаку.

– А ты посмотри на это с другой стороны, Регина. Предположим, ты забираешь Настю и не любишь ее, как любила бы мать. Ты все равно заботишься о ней, просто не так уж любишь. Она будет в порядке, даже если чуть недолюбленная. А теперь сравни такую жизнь с судьбой человека, приговоренного провести годы в российском государственном детдоме.

Тут, как нарочно, Настя улыбнулась и помахала им совочком.

– Послушай, – сказала тетя Маша как могла мягко. – Тебе не надо решать прямо сейчас. Подумай об этом, поговори с мужем. Проведи с Настей какое-то время, попробуй, присмотрись. Мы ей ничего не скажем, пока ты не решишь.

Регина онемела от ужаса. Она почувствовала себя в отлично подстроенной западне. В ужасной, липкой, удушающей западне. Если она откажется, до конца дней будет жить со страшным чувством вины. Не совершив ничего дурного, она все равно будет нести это бремя вины. А если согласится… Но она не может согласиться! Не может! А поскольку единственный импульс человека, попавшего в западню, попытаться бежать, Регина так и сделала.

– Я не могу! Ты не можешь так со мной поступать. Это нечестно! – крикнула она и так резко вскочила со скамейки, что собака подпрыгнула от страха.

– Маша, что случилось? – спросила напуганная Настя из своей песочницы.

– Пойдем, – сказала тетя Маша. – Регине надо в аэропорт.

Они вернулись в квартиру. На этот раз за руку Настю вела тетя Маша. Регина быстро покидала в сумку вещи и подхватила мамин чемодан.

– До свидания, – сказала Настя. – Приходи еще.

Регина наклонилась поцеловать ее в макушку, и Настина косичка коснулась ее щеки.

– До свидания, Настя, – сказала она. – До свидания, тетя Маша.

Тетя Маша молча кивнула.

– Подожди, – вспомнила Настя. – Пуговицы забыла.

– Оставь их себе. Я хочу, чтобы они были у тебя.

Настя улыбнулась счастливой, но немного смущенной улыбкой, как будто ее незаслуженно одарили сокровищем.

Сорок минут ушло на поиски такси, и, сев наконец в машину, Регина попросила ехать прямо в Шереметьево. Она решила оставшиеся часы провести в аэропорту. У нее больше не было ни малейшего желания гулять по городу. Регина опустилась в блестящее кожаное кресло бизнес-лаунжа, уставясь в телевизор, но толком не вникая в происходящее на экране. Позвонила Бобу, и когда он ответил, от его голоса, такого родного и доброго, у нее перехватило дыхание, и она не сразу смогла заговорить.

– Детка, что такое? Что случилось? Детка, ты в порядке? – все спрашивал он.

Ей понадобилось несколько минут, чтобы взять себя в руки и найти нужные слова.

– Все хорошо, – наконец выговорила она. – Просто я очень хочу домой.

Глава 7 Талантливый и одаренный

Когда Эрику было шесть месяцев, Вика ударила его по лицу.

Это произошло, когда она меняла ему памперс. Вика положила Эрика на кровать – у нее не было пеленального столика. Они только два года как перебрались в Америку, и Сергей целыми днями учился, поэтому они не могли себе позволить ничего из тех восхитительных детских штучек, которыми дразнили Вику витрины магазинов, каталоги, журналы и кино. Порой она замирала перед очередным младенческим наборчиком в викторианских кружевах или каким-нибудь хайтековым креслом-качелями с семью разными способами раскачивания, с песенками, голосами животных и всякими подсветками, и невольно задумывалась, до чего же иначе переживают материнство женщины, которые могут себе позволить купить ребенку все, что им заблагорассудится. И для младенцев все тоже иначе. Неужели ее Эрик теперь обречен на несчастливую жизнь потому, что она не смогла обеспечить его пеленальным столиком или наборчиком с кружевами?

Вика подложила Эрику под попу полиэтиленовый пакет, расстегнула комбинезончик, задрав так высоко, что штанины торчали у него из-за плеч, как ангельские крылья, и расстегнула памперс. После родов у нее начала болеть спина, и наклоняться вниз стало мукой, поэтому Вика навострилась менять подгузники с рекордной быстротой. Отворачиваемся, вдыхаем поглубже, задерживаем дыхание, расстегиваем памперс, приподнимаем ножки ребенка (как чудесно, что обе щиколотки помещаются в одну руку!), снимаем грязный памперс, выбрасываем в ведро. Салфетка, другая, третья – их тоже в ведро. Ведро закрыть. Дышим! Дышим, но не останавливаемся. Никогда не останавливаемся, меняя памперсы, особенно если это мальчик, иначе могут обдать все лицо. Ни на секунду не сбавляем темп, пока новый памперс надежно не застегнут. Иногда Вика даже находила удовольствие в этом процессе, испытывая гордость и изумление от того, как споро и эффективно у нее все получается.

Но на этот раз случилось непредвиденное. Салфетки застряли в тубе. Вика потянула за кончик, но он оторвался, да и только. Пришлось откручивать крышку, а для этого нужны обе руки. Пришлось отпустить Эриковы ножки и, поскольку столько не дышать невозможно, она выдохнула и вдохнула. А когда наконец справилась с салфетками, картина была следующая: идеально круглое личико Эрика. На лице его рука. Дерьмо зажато в крошечном кулачке. Дерьмо сочится сквозь пальцы на его остренький подбородок. Дерьмо размазано по губам. Которыми он причмокивает. Задумчивое выражение намекает на некоторые сомнения в том, нравится ему вкус или не очень.

В этом зрелище все было не так, все отвратительно, мерзко. Сверх всякой меры не так. Не просто сию секунду, а глобально не так. В нем читалось все, что пошло не так с Викиной жизнью. И то, что переехали из Москвы в эту холодную, темную, уродливую, отвратительную квартиру в Бруклине. И что не смогла окончить медицинский. И то, как сильно у нее болела спина. Как стремительно она дурнела – это в двадцать четыре-то! Как Сергей перестал ее хотеть. Да и сам отъезд из России, в конце концов. Какой это было большой-пребольшой, огромной ошибкой! Все это стало ей совершенно ясно в доли секунды. Она не думала – она среагировала. Размахнулась и хлестнула Эрика по лицу. Ее рука ощутила, какое маленькое и нежное у него лицо, нежное и неподвижное, и вымазанное в дерьме – и она поняла, что она это сделала. Она только что ударила своего полугодовалого малыша. И еще это удивленное, озадаченное выражение, как будто он не мог поверить, что боль пришла вот отсюда. Вика схватила Эрика, прижала к груди и дрожа застыла. И только потом заплакала. Она прижимала его все крепче и крепче. Гладила пушок на его голове, крошечную ямочку на шее, гладила его голую спинку и все еще грязную попу. Она отнесла его в ванную и вымыла. Вытерла, отнесла обратно на кровать, надела чистый подгузник и застегнула комбинезончик. И тут он потянулся к ней, чтобы она взяла его на руки. Вика укачивала его и баюкала, дивясь, как же быстро его горе сменилось спокойствием, а потом и сном. Он потянулся к ней за утешением, хотя она же его и ударила. У него не было выбора, у него не было никого, кроме нее. Она бережно положила его в кроватку и заперлась в ванной, где могла выть и рыдать во весь голос.

Даже теперь, одиннадцать лет спустя, вспоминая об этом, Вика морщилась от боли.

Они стояли в очереди в Замок. Он грозно нависал над ними, надвигаясь из-за горизонта. Школа на самом деле называлась средней школой имени Себастьяна Леви, но все звали ее Замком. Вика плотнее запахнула пальто и велела Эрику сделать то же. Очередь вытянулась по всему периметру и двигалась медленно – пара шагов, остановка, пара шагов, остановка.

Казалось, из-за Замка они мерзнут только сильнее, потому что он загораживал солнце. Хотя, если по правде, в восемь двадцать студеного ноябрьского утра от солнца было бы мало проку. А вообще даже не верилось, что это здание стоит прямо посреди Верхнего Ист-Сайда, где бесконечные улицы разбегаются во все четыре стороны, желтые такси снуют туда-сюда, а выгульщики собак выводят целые упряжки псов.

– Тебе не холодно? – спросила Вика Эрика.

Он покачал головой. Но выглядел замерзшим; а еще усталым и мрачным. Все казались на вид очень маленькими – младше одиннадцати. У всех тощие шейки и чудны́е уши: большие, махонькие, волосатые, подвернутые, лопоухие, кривые, горящие, красные, оседланные очками. Примерно пятая часть этих детей пройдут тесты, поступят в школу и будут считаться “талантливыми и одаренными”. Гениальность искупит диковатость ушей. Прочие так и останутся обыкновенными детьми с чудны́ми ушами. Вика обняла Эрика и пониже натянула ему шапку.

Ей пришлось взять выходной. Сергей предложил отвести Эрика на тестирование, но она не могла доверить ему такое важное дело. Он мог опоздать, мог ляпнуть что-нибудь вроде: “Важно хорошее образование, дружище, но хорошая школа совсем не всегда означает хорошее образование”. Как же ее бесило, когда Сергей называл Эрика “дружище”!

От мыслей о Сергее Вике немедленно стало тошно. С тех пор как они разъехались, она неприятнейшим образом постоянно принимала за Сергея прохожих на улице. Секундная радость сменялась разочарованием, а потом и облегчением. И тем не менее она совсем не была уверена, что скучает по нему. Она скучала по Сергею, который любил ее. Но того Сергея уже давно не было. Он бы не вел себя так, если бы любил, не сделал бы из нее посмешище на вечеринке у Вадика, не ушел бы так спокойно. Похоже, он вообще испытал облегчение, когда уходил. Так что нет, она не скучала по нему. Просто внутри всегда было некое пространство, которое занимала любовь к Сергею. Вике оно представлялось очень конкретно, в виде гриба. Огромного гриба с ножкой под ложечкой и шляпкой, поднимающейся над сердцем и дальше, к самому горлу. Теперь это пространство было не занято, но и не пусто, не до конца. В нем оставался всякий разный хлам, вроде боли, стыда и страха. Страха, что она совершила страшную ошибку.

Вике хотелось с кем-то про это поговорить. Вадик доказал свою непригодность. Он ни подтверждал, ни опровергал того, что она справедливо выставила Сергея за дверь. Регина? Вадик бесконечно пел ей дифирамбы – какая она мудрая, как умеет сопереживать, как сильно поддерживала его эти годы во всех его любовных перипетиях. Но говорить с Региной о Сергее? С Региной, которая теперь наверняка торжествует?

Вика позвонила маме.

– Ты последняя идиотка! – заорала в трубку мать.

Вика промямлила то же, что пыталась объяснить и Вадику: что все это стало совершенно невыносимо, что они оба уже почти ненавидели друг друга.

– Вот скажи мне, чем это вообще может быть для тебя хорошо? – вопрошала мать. – Тебе будет труднее с деньгами, тебе придется больше работать, и ты будешь совсем одна. Какой-никакой муж всегда лучше, чем без мужа.

Викин отец был ровно таким “каким-никаким мужем”: тихий алкоголик, любивший петь и плакать, когда выпьет; он пел и плакал до потери сознания, пока не засыпал прямо за столом.

– Может, я еще кого-нибудь встречу, – сказала Вика.

– Ага, удачи! – рявкнула мать и бросила трубку.

Но больше всего Вика боялась, что их разрыв как-то непоправимо повлияет на Эрика. Внешне все было в порядке, но кто же знает, что там у него в голове?

– Ты точно не мерзнешь? – переспросила она.

Он помотал головой.

– О, глянь! – сказала Вика. – Какие забавные собаки.

Щуплая девочка лет шестнадцати вела целый выводок псов: ротвейлера, двух золотистых ретриверов и маленькую лохматую собачку неизвестной породы. Она явно побаивалась своих компаньонов, поэтому изо всех сил старалась держаться на расстоянии и так натягивала поводок, что девушка то и дело спотыкалась.

Эрик посмотрел на собак, потом с удивлением поднял глаза на нее – это бы скорее сказал папа, а не мама. У Сергея с Эриком была особая связь на тему забавных животных. Он всегда показывал их Эрику, а Эрик – ему. Эрик посылал отцу ссылки на разные фотографии: “Пап, погляди на эту волосатую свинку!” или на видео на YouTube: “Вот это настоящий кролик-убийца!” А Сергей бесконечно водил его во всякие зоопарки, музеи естественной истории и аквариумы смотреть на кости динозавров, галапагосских черепах и тысячелетних рыб. Эрик увлекся необычными животными года в четыре или пять. Тогда у него почти не было друзей. (Окей, у него и сейчас их толком не было. Разве только этот чокнутый толстяк Гевин.) У Вики всегда сердце разрывалось, когда она видела, как Эрик подходил на детской площадке к какому-нибудь ребенку, показывал своего игрушечного динозавра и рассказывал, что миллионы лет назад это был самый опасный хищник, а ребенок в ответ смеялся над ним и убегал или выбивал из рук игрушку и убегал. Вика старалась увлечь его спортом, играми с другими детьми, чтобы он был более общительным, более нормальным. И у нее сердце разрывалось, когда Эрик бежал к вернувшемуся с работы Сергею и рассказывал о своем удивительном открытии – что динозавры выглядят совсем как цыплята или кто-то в том же роде, – и Сергей выслушивает его, как будто это в порядке вещей – интересоваться такой фигней!

– Ага, забавные, – сказал Эрик и отвернулся. Он был явно не в настроении болтать.

Вика переключилась на изучение родителей в очереди. Они легко делились на две категории: женщины а-ля Сьюзен Сонтаг и женщины из пригородов. Вика знала, кто такая Сьюзен Сонтаг, из Вадикового Tumblr. Он однажды запостил ее фотографию с цитатой: “Истина – это равновесие, но противоположность истины – метания – это вовсе необязательно ложь”.

Здесь, в очереди к Замку, типажам Сонтаг было вокруг пятидесяти, все без макияжа, с разным количеством незакрашенной седины и с примерно одинаковым налетом интеллектуальности в облике. Одеты элегантно, но удобно – верный признак того, что одежда очень и очень дорогая. Некоторые Сонтаг были красивы, другие нет, многие – азиатки, некоторые – мужчины. Пригородные были в дутых куртках и вязаных шапках. Мужчин среди них чуть больше. Небелые мужчины были в костюмах под куртками и в модных туфлях, а белые – в джинсах и грубых ботинках, если только они не были русскими, те одевались в точности, как небелые пригородные. У Вики мелькнуло выражение “глубокое социальное расслоение”, но она была слишком уставшая и сонная, чтобы додумать мысль до конца или хотя бы сложить в законченное предложение. Сама Вика была в пуховике цвета фуксии, но это не значило, что она относится к пригородным типажам, и то, что она жила на Стейтен-Айленде, тоже ровным счетом ничего не значило. Не ее вина, что она живет на Стейтен-Айленде. По складу она совершеннейшая жительница Манхэттена. Но не по финансовым возможностям.

Если уж совсем честно, Вика и к типажу Сонтаг не принадлежала, не потому, что ей недоставало интеллектуального флера, а потому, что ей только тридцать пять и ни одного седого волоса на голове.

Но все это, по сути, неважно. Важно, что это была одна из лучших школ города, а может, и страны, и единственная по-настоящему демократичная. Нужно было только сдать тесты, а если доставало ума их сдать, то ты гарантированно получал бесплатное среднее образование, которое приводило прямиком в университеты Лиги плюща, в магистратуры Лиги плюща, а потом неминуемо и в шикарную жизнь. Проблема в том, что процесс принятия был демократичным только на первый взгляд. Одни родители могли себе позволить нанять репетиторов, которые годами запихивали знания детям в глотки, а другие – нет. У Иден, Викиного босса в “Бинг Раскин”, сын учился в этой школе. Вика слышала, как Иден хвасталась подруге, доктору Джуэлл, что они потратили на репетиторов пятнадцать тысяч долларов, чтобы сын сдал вступительный экзамен. “Но ты представь, сколько мы сэкономили на обучении в частной школе!” – добавила она. Больше всего бесило то, что Иден с мужем могли себе позволить частную школу. Так что, оплачивая репетиторов, они украли у какого-то не менее умного ребенка возможность здесь учиться. Это же несправедливо! Ужасно несправедливо! И Иден это даже в голову не приходило.

Конечно, будь у них с Сергеем деньги, она бы, не задумываясь, тоже наняла репетитора. И тогда у Эрика появилось бы то же самое несправедливое преимущество. Просто Вика воспринимала несправедливость по отношению к себе гораздо болезненнее, чем по отношению к другим.

Несколько лет назад, в День памяти погибших в войнах, Иден устроила для всех сотрудников отделения барбекю на своей красивой ферме в Принстоне (у нее была ферма в придачу к огромной квартире на Манхэттене. Настоящая ферма – козы и все такое). Вика так ждала этого пикника. Ей нравилась Иден. Иден была довольно молода, красива и большая болтушка, и Вике очень хотелось встретиться с ней в неформальной обстановке; она даже надеялась, что они станут подругами. А почему нет? Иден врач, и Вика бы им была, если б имела возможность окончить медицинскую школу. А Эрик, может, подружился бы с ее сыновьями.

Вика задумала принести к Иден что-нибудь исключительно элегантное. Она купила красивую плетеную корзину в Pier 1, переложила синими и белыми льняными салфетками и насыпала до краев самой отменной клубникой, какая была в магазине Stop & Shop.

Когда Вика, припарковавшись, ступила на лужайку дома Иден, ей казалось, она выглядит восхитительно – облегающий топ с глубоким вырезом, джинсовая мини-юбка, розовые босоножки на высоком каблуке и соломенная шляпа с широкой розовой лентой.

Наряд вместе с корзиной с клубникой был просто-таки образчиком загородного шика. Первое, что заметила Вика, были клубничные горы – килограммы, тонны клубники повсюду. Иден была безупречно вежлива: “Клубника! Как чудесно! Наша еще не созрела”. Следом Вика заметила, что все-все, включая Иден, одеты в бежевые шорты и свободные белые футболки. Ах да, и еще бейсболки. “Миленькая шляпа!” – бросила с усмешкой Сантьяго, работавшая у них на томографе. Вика сняла шляпу и положила на скамейку у дома, рядом с корзиной.

Иден повела своих сотрудников – почти все они были из эмигрантов – смотреть дом. Красивый дом со всякими антикварными вещицами деревенского обихода – там была даже коллекция старинных утюгов, – с абстрактными фотографиями, сделанными мужем Иден, и абстрактными скульптурами, сделанными сыновьями Иден. Мальчики ворвались в дом после футбола, потные, запыхавшиеся, раскрасневшиеся, уверенные, довольные – и Вика еще хотела, чтобы Эрик с ними подружился! Под конец она решила загладить свой промах с одеждой и клубникой и как-нибудь нетривиально похвалить интерьер. “Иден, – сказала Вика. – У тебя дом в точности как Говардс-Энд”. Иден недоуменно уставилась на нее. “Говардс-Энд, – пояснила Вика, – дом из романа Форстера”. Снова недоуменный взгляд и вежливая улыбка. Вика знала, что перед переходом на подготовительное медицинское отделение в Гарварде Иден специализировалась в английском. Ну не могла она не знать, кто такой Форстер. Вика читала роман в переводе Регины, может, по-английски он как-то по-другому называется? А потом до Вики дошло. Иден просто не ожидала, что Вика знает Форстера (Вика – простая эмигрантка-узистка), как не ожидала, если бы какая-нибудь ее коза вдруг проблеяла “Форс-тер”. Иден улыбнулась Вике любезно, непонимающе, одобрительно, безупречно демократично, как улыбалась всем сотрудницам-эмигранткам – из России, с Ямайки, Филиппин или откуда они там еще могли быть.

В довершение, когда они все вышли из дома, оказалось, что самая крупная коза сжевала всю Викину клубнику и почти половину шляпы. Вика забрала сумку и остатки шляпы и уехала домой, не дожидаясь угощения.

Была и еще одна неудачная попытка завести друзей на работе, на этот раз с радиологом Кристиной. Кристина была немного старше Вики. Высокая женщина с жировыми складками, выпиравшими из-под халата в ожиданных и не очень местах. У нее была ореховая кожа, а черные, тронутые сединой волосы заплетены в множество мелких блестящих косичек. Собственно, первый шаг сделала сама Кристина, когда Вика только начала работать в “Бинг Раскин”. Она дала несколько дружеских советов, которые Вика с радостью приняла. Они стали вместе обедать и болтать о том о сем, когда выпадал случай. Помимо профессиональных советов Кристина снабдила Вику массой сведений относительно воспитания детей, выпечки пирогов, онлайн-покупок купальников (если берешь Speedo, надо заказывать по крайней мере на три размера больше) и прочих американских порядков. Кристина всегда вела себя доброжелательно и заботливо, разве что, может, немного покровительственно.

– О, значит, у тебя теперь есть крутая черная подружка? – подначивал Вадик.

– Заткнись, – осекала его Вика.

Но потом все переменилось. Проблема в том, что Кристина принимала Вику за несчастную мать-одиночку, трудно выживавшую здесь эмигрантку. У Вики в шкафчике висела фотография Эрика, но она никогда не упоминала Сергея. А потом случилось, что кто-то заговорил о кузене, который пытается устроиться на работу в банк “Грей”, и Вика сказала, что там работает ее муж.

– А, да? – переспросила Кристина. – А чем он занимается?

– Он финансовый аналитик.

– А, да? – снова произнесла Кристина, и на этом их дружба закончилась.

Муж Кристины был механиком, муж Лесли – водителем автобуса, муж Шины работал охранником у них, в “Бинг Раскин”, Рэйчел с Джоном были в разводе, жена Майкла трудилась на той же должности, что и он, но в “Вейл Корнелл”, а лаборантка Лилиана была не замужем и проводила жизнь в свиданиях, вечеринках и развлечениях. Муж в банке “Грей” немедленно превратил Вику в одну из тех странненьких белых дамочек, которые выбрали эту работу по какой-то безумной прихоти. Вика вспомнила, как дочь Боба, Бекки, отзывалась о своей работе в “Макдональдсе”. Она устроилась туда, перейдя в старшие классы. Боб считал, что ей будет полезно попробовать “настоящей работы”. Она рассказывала, как ее ненавидели остальные сотрудники. Они все кучковались у окон поглядеть, как после работы Бекки усаживается в новенькую “вольво” Боба. И чем доброжелательнее она с ними была, тем больше они ее ненавидели. Значит, так теперь Кристина видит Вику? Балованной богатенькой дрянью, которой не нужно зарабатывать на жизнь и которая пришла сюда просто ради новых ощущений? Но кто в трезвом уме выберет работу в онкологической больнице, да еще такую физически и эмоционально изматывающую и с постоянными дозами облучения в придачу? Порой Вика порывалась объяснить Кристине, как обстоят дела на самом деле, рассказать про Сергея с его вечными увольнениями, про то, какие же они идиоты, что грохнули столько денег на дом, который просто-напросто один большой гнилой отстой, и как же ей одиноко в Америке без родственников и настоящих друзей, а только с Региной да Вадиком, которые оба предпочитали ей Сергея. Но тут же Вика вспоминала, как Регина пыталась им объяснить, что она не так уж богата, и как смехотворно это звучало. И тогда гордость брала верх. С какой вообще стати она должна оправдываться перед Кристиной? Так что они остались в хороших отношениях, но не дружеских. Уж точно не настолько дружеских, чтобы говорить о таких личных вещах, как расставание.

– Мам! – позвал Эрик. – Мам, я замерз.

Вика растерла ему спину и тут увидела, что у него грязные очки. Она охнула и сдернула их, поцарапав Эрику ухо.

– Мам! – запротестовал Эрик.

– Эй! Надо было протереть их перед выходом, – сказала Вика.

Ей уже виделось, как эти пятна на стеклах провалят его шансы на экзамене. Неверно прочитанное уравнение, неправильно понятая фраза, расплывчатое выражение, непоправимая ошибка. И ничего, чем бы вытереть очки. Совсем ничего. Вика расстегнула пуховик, подышала на стекла и вытерла краем свитера. Эрик отвернулся, смущенный, но покорный.

– Ну вот, – сказала Вика, водружая очки обратно.

– Спасибо, – ответил Эрик, но ей почудились в его голосе нотки сарказма.

Когда они стояли уже почти перед входом, Вика раскрыла его рюкзак и быстро пробежалась по вещам: карандаши, бумага – все на месте. Розовый бланк зажат у него в руке.

– Не урони бланк.

– Мам, не уроню!

Окей, может, и не уронит. Но тут же пронеслась другая страшная мысль. В прошлом году, когда Вика забрала его из школы на Стейтен-Айленде сдать тесты в другую школу для талантливых и одаренных (но не таких талантливых и одаренных, как те, кого брали в Замок), Эрик посреди экзамена надумал отправиться в туалет. Он долго не мог его найти, а потом уже не смог сразу сделать свои дела, потому что перенервничал, и когда наконец вернулся обратно, экзамен закончился. Он не успел ответить на двадцать вопросов. На двадцать вопросов!

Вика тихонько постучала по плечу стоявшую впереди Сьюзен Сонтаг.

– Вы не знаете, детей пускают в туалет?

– Простите? – переспросила Сьюзен Сонтаг.

Да, Вика знала, что у нее есть акцент, но не такой уж сильный, чтобы ее не понять. Дочка Сьюзен Сонтаг (большие уши наполовину скрыты хвостиками) ответила за маму.

– Не пускают! Как только ты сдаешь розовый бланк, уже никуда не выпускают! И там нету окон. Ни окошечка! Смотрите, ни одного нет!

Сьюзен Сонтаг шикнула на дочку и так глянула на Вику, словно та произнесла какую-то непристойность, затронула тему, которую никогда не следует поднимать при детях, вроде секса, смерти или финансовых трудностей.

– Обязательно сходи в туалет до того, как у тебя заберут бланк, – велела Вика Эрику.

– Мам, ну пожалуйста!

Он был уже внутри и показывал розовый бланк охраннице, когда Вика заметила, что забыла застегнуть рюкзак. Было уже поздно продираться сквозь толпу ребят и даже поздно пытаться окликнуть. Так он и пошел с рюкзаком, разинутым, как пасть бегемота. Увидев Эрика среди незнакомых детей, отдельно от нее, Вика посмотрела на него как бы чужими глазами, и, как всегда, увиденное ужасно ее расстроило. Он не был милым ребенком. Он был нескладным. Неуклюжим. Бледная кожа в крупных веснушках, тусклый взгляд, обвисшие щеки. Толстый. Не жирный, нет, и даже не то чтобы толстый, но близко к тому. Вялый, рыхлый. Беспомощно рыхлый.

Вика подняла руку помахать ему, но Эрик не обернулся. Он ушел за охранницей и растворился в недрах Замка.

– Чем ты его кормишь? Он ужасно выглядит! – кричала ее старшая сестра, увидев Эрика по скайпу. Их мать частенько говорила то же самое.

– Оставьте его в покое, – говорил Викин отец, но кто его вообще слушал.

Где-то в животе скрутило от чувства вины пополам со злостью. Все дело в ней самой. В несчастливости всей их семьи, в вечных ссорах с Сергеем, в непрерывном напряжении, а теперь еще и в разрыве, от которого Эрик располнел, из-за которого он валялся на диване перед телевизором, поедая всякую дрянь, вместо того чтобы заниматься спортом. В нездоровых отношениях с матерью Сергея, которая бесконечно перекармливала и перехваливала внука. Мира была миниатюрной, суетливой, обильно накрашенной и не слишком умной женщиной. Они перевезли ее в Штаты после смерти отца Сергея. Вика надеялась, что Мира продаст свою московскую квартиру, но она оставила ее своей сестре, старой деве. “Майечка такая больная, она не выживет на свою пенсию”. Сама она приехала без копейки. Сергей с Викой позаботились, чтобы она получила пособие, нашли субсидированную квартиру в Бруклине. Но Мире не очень удавалось приспособиться к новой жизни. Она была привязчивой матерью и еще более привязчивой бабушкой. У них с Эриком был своего рода безумный роман. Он остро нуждался в том, чтобы им восхищались, она остро нуждалась в том, чтобы быть нужной. Однажды Вика подслушала такой разговор:

– Ну-ка, кто у нас самый умный? Кто самый красивый?

– Окей, окей, ба, видимо, я.

На Викин взгляд, это было жутковато, но оба выглядели такими довольными друг другом. Они могли разговаривать часами. Мира рассказывала ему о своей жизни в России, о его гениальном дедушке и о маленьком Сергее. Что-то Эрик пересказывал Вике.

– Ты знала, что папа здорово собирал ягоды? Они ходили в лес, и он за минуты набирал полную маленькую корзинку. Бабушка говорит, у меня бы тоже отлично получилось.

Еще обиднее во всем этом было то, что ее собственная семья не поддерживала отношений с Эриком. Мать была целиком поглощена детьми Викиной сестры; их она считала своими настоящими внуками, а Эрик выходил каким-то чужаком, у которого главный язык – английский, а на ее языке он толком и не говорит. Вика перед ежемесячным звонком по скайпу специально разучивала с ним несколько фраз по-русски, но Эрик неизменно запинался и путал слова. “Я не понимаю, что ты говоришь, – обрывала его мать. – Иди лучше поиграй и позови обратно маму”.

Родители из очереди растекались в разные стороны. Пригородные расходились по близлежащим кафе, Сьюзен Сонтаги направлялись на запад, в свои красивые квартиры на той стороне парка. На часах было 8.35, Эрика предстояло забрать в 12.30. Она взяла на работе выходной, так что теперь время в ее полном распоряжении. Можно делать все что душе угодно. Вика собиралась позавтракать в кафе “Сабарски”. Иден как-то бросила, что здесь “бесспорно лучший кофе в городе”. Вадик сказал, что место дороговатое, но по-настоящему первоклассное. Она догуляла до Новой галереи, зашла в музей, остановилась у двери кафе и заглянула внутрь. Интерьер темного дерева был одновременно уютным и шикарным. Вике понравились мраморные столики и стулья с вмятиной для задницы. Вмятина показалась ей особенно роскошной. В этот час кафе было почти пусто; за столиком у окна сидел пожилой мужчина с восхитительно свежей газетой, развернутой над чашкой кофе. Вика тоже сядет у окна. Она закажет только кофе и хлебную корзину. Намажет масло на булочку, положит ее на тарелку и сделает селфи – как она наслаждается “лучшим кофе в городе в по-настоящему первоклассном месте” – и запостит его в фейсбуке. Пусть видят! Пусть видят, что она совершенно не печалится из-за расставания с Сергеем, счастлива и в отличном месте. Правда, она не совсем понимала, кто эти “они”, которые должны увидеть. Ее сестры? Они больше пользовались не фейсбуком, а ВКонтакте. Ее коллеги? Почему бы и нет? Регина с Вадиком? Несомненно! Сергей? Он никогда особенно не увлекался соцсетями – какая ирония, что он так помешался на этом приложении! – но если он вдруг как-нибудь натолкнется на ее фото, читаться оно должно совершенно однозначно. Вика уже собралась было войти, но тут ее взгляд упал на вывешенное на дверях меню. Семь долларов за кофе, восемь долларов за хлебную корзину и джем. С налогом это восемнадцать долларов, а с чаевыми – больше двадцати. Можно, конечно, себе позволить, но потратить двадцать долларов на кофе с хлебом! Когда у лоточников бейглы за доллар! Нет, это просто смешно. Вика решительно развернулась, но потом все же задумалась.

А как же фото в фейсбуке? Расслабленная, улыбающаяся Вика попивает свой семидолларовый кофе, будто это самое естественное ее времяпровождение. Нет, решила Вика, оно того не стоит. Не сможет она пить здешний кофе, отключив в голове эти цифры. Так что фотография получится какой угодно, только не естественной.

Вика вернулась на Мэдисон, зашла в дели и встала в очередь за бейглами и кислым кофе в бумажном стаканчике. Впереди спиной к ней стоял мужчина и внимательно изучал полку с йогуртами. Невысокий, поджарый, темные волосы. Сергей! – пронеслось в голове у Вики. Мужчина обернулся. Она обозналась.

Было еще только девять. Вика села за шаткий пластиковый столик и достала из сумки купленную недавно в Barnes & Noble книжку под названием “Мобильные приложения для чайников”.

Открыла на заложенной странице.

Шаг 1. Определите цель вашего приложения.

Прежде чем углубиться в детали, необходимо четко определить назначение и задачу вашего приложения. О чем оно? В чем его суть? Какую конкретно проблему оно будет разрешать или какой аспект жизни облегчать?

“Побороть смерть” – написала она в блокноте. Это вроде глобальной цели. Нужно сделать ее более практичной, более убедительной.

Вику никогда не занимала идея Сергея воссоздать виртуальный голос или даже виртуальную личность умерших. Она имела в виду приложение, которое позволит людям сохранить некое присутствие в онлайне после смерти. Приложение для тех, кто умрет (то есть для каждого человека!), а не для их родственников и друзей. Именно они смогут заранее спланировать посты, сообщения или твиты, которые появятся после их смерти. Это больше похоже на виртуальное завещание. “Виртуальное завещание” – а вот и хорошее название, куда лучше “Виртуальной могилы”. Она рассказала об этом Сергею, и он как будто заинтересовался. “Но куда тогда привязать мой алгоритм, если люди будут сами еще до смерти составлять свои послания? – спросил он. – Они же не могут написать прямо-таки все. Что-то должно создаваться автоматически!” Он взял время на обдумывание и потом сказал, что ему очень нравится ее идея. Это замечательно, что “Виртуальная могила” будет работать и как посмертное возрождение, и как “досмертная” подготовка. Ему же и впрямь понравилось! И тем не менее он предпочел изложить Бобу только свою часть. Видимо, ее идея показалась ему слишком банальной, слишком практичной. Она и была практичной, этим-то она и хороша.

Итак, какова цель ее приложения?

Поддерживать активность ваших социальных профилей после вашей смерти.

Сохранить ваше присутствие в онлайне после вашей смерти.

Управлять вашим присутствием в онлайне после вашей смерти.

Держать под контролем ваши профили в социальных сетях после вашей смерти.

Вике нравилось слово контроль. Умирать, падать, даже засыпать среди прочего страшно потому, что утрачиваешь контроль.

Да, контроль – очень мощное слово, и – нет, она не настолько наивна, чтобы считать, что его и вправду можно удержать. Но можно сохранить некоторую видимость. Или на худой конец умереть с мыслью, что это удалось.

Хорошо, ну а как именно будет работать приложение? Будет ли оно просто выдавать в заданном режиме заранее подготовленные посты и твиты или даст возможность “реагировать” на чужие посты?

“Посмертная обратная связь?” – пометила себе Вика.

Наверное, не так сложно запрограммировать приложение, чтобы там и сям проставлялись лайки под постами близких людей. Скажем, лайк под каждым вторым постом ребенка. Или под каждым третьим друзей. Люди все равно лайкают все без разбору. Но это еще просто. А вот куда труднее и интереснее запрограммировать приложение так, чтобы оно оставляло осмысленные комментарии. Под силу ему отличить пост о чем-то хорошем от поста о чем-то плохом? Чтобы подписать либо “Поздравляю!”, либо “Вот отстой!” А что если оно промахнется? Что если сын напишет, что потерял работу, и получит “Поздравляю!” от своего давно умершего папаши? Нужны какие-то более нейтральные комментарии. Например, “Я с тобой”. Это почти всюду сгодится. У айфона уже есть готовые сообщения, которые заменяют чувства. Не нужно напрягаться и утомлять себя набиванием “Я люблю тебя” или “Я скучаю по тебе”; довольно включить режим быстрых ответов в приложении. Значит, и “Виртуальному завещанию” необходима только роботизированная программа, которая активируется после смерти и начинает вставлять комментарии к постам дорогих вам людей. Она должна быть совместима с любыми социальными сетями. Вика задумалась о самых часто встречающихся выражениях в постах, твитах и комментариях. Достала телефон и открыла твиттер. Сама она предпочитала фейсбук, поэтому твитов не делала, но просматривать чужие ей нравилось, хотя она мало кого читала. Первым выпал Вадик.

vadim kalugin@kalugin • Ноябрь 30

Если сомневаешься, выбирай самый

маловероятный ход

#МнимоеСуществование

0 retweets 0 favorites

Ноль ретвитов. Ноль лайков. Чего он ожидал, написав этот бред? И все же Вике было жаль Вадика, и она поставила лайк.

Далее шла пара забавных твитов Минди Карлинг, которая ей нравилась.

Вскоре Вика позабыла, зачем сюда полезла, и с головой ушла в чтение.

Барак Обама писал об изменении климата. Вика улыбнулась. Не то чтобы ее волновали политика или климат, но она балдела от самого факта, что в твиттере можно вот так запросто фолловить президента.

Твит Лилианы из отделения радиологии: “Еще один трудный день”. Все верно, подумала Вика, день сегодня будний, и работа у них тяжелая, но с чего вдруг Лилиане приспичило это твитнуть?

Сантьяго из инвазивной радиологии ретвитнул фотографию квадратно выстриженной японской собаки. А вот это и вправду смешно и мило!

Вика листала дальше, пока не наткнулась на Итана Грэйла.

ethan grail@etgrail • Ноябрь 30

Меня хотя бы перестали останавливать на улице.

#БонусыУмирания

653 retweets 1.5K favorites

Вика вздохнула. Острый прилив жалости, словно горячим кофе, обжег горло.

Итан Грэйл был ее любимым пациентом. Актер, и довольно знаменитый, хотя Вика не видела его фильмов. Всего тридцать два и терминальная стадия рака легких. Итан был нескончаемым источником больничных сплетен. Лилиана показывала Вике фрагменты его фильмов на ютюбе. Кристина утверждала, что он только что порвал со своей звездной партнершей. Прям перед тем, как поставили диагноз. Она читала про это в журнале People. “Бедолага”, – отозвался Сантьяго.

Судя по тем фрагментам и бесчисленным фото в интернете, еще полгода назад Итан был очень хорош собой. Теперь он болезненно исхудал, был мертвецки бледен, и огромные глаза запали в череп глубже, чем можно вынести. Неудивительно, что его перестали узнавать. Итан всегда болтал с Викой во время УЗИ (от лечения у него развилась предрасположенность к тромбозу, поэтому исследования надо было делать часто) и втихаря пробирался по коридору повидать ее, когда приходил на лучевую терапию.

Пациенты-мужчины часто пытались с ней заигрывать. Один как-то сказал, что у нее “тело Мэрилин и душа Чехова”. Многие повторяли одну и ту же шутку, что наконец-то встретили женщину, которая видит их насквозь. Вика обычно улыбалась в ответ, но испытывала лишь отвращение. Это как если бы она целый день месила тесто, и тут вдруг это тесто вздумало с ней флиртовать.

Но с Итаном Грэйлом было иначе. Ей в самом деле нравилось с ним болтать. Не потому что он знаменитость, а потому, что было что-то болезненно неотразимое в том, как он щеголял своей скорой смертью. Пациентов здесь приучали смотреть на смерть как на подлого, но одолимого врага, как на нечто, что необходимо побороть, а не принять. Итан говорил, что Вика единственная из всего персонала, кому не претят его шуточки про смерть, кто не считает его настрой пораженческим. Он говорил, что ему нравится ее акцент. Что есть некая прямота, некая горечь, некое живительное отсутствие оптимизма в том, как она произносит слова.

И Лилиана, и Кристина считали, что Итан втрескался в Вику. “А вдруг он умрет и оставит все свои деньги Вике?” – мечтательно говорила Лилиана. Вика тоже об этом задумывалась. Она ненавидела себя за это, но ничего не могла с собой поделать.

Она кликнула на имя Итана почитать по порядку последние твиты.

ethan grail@etgrail • Октябрь 26

Сегодня день рождения у Сета Макфарлейна!

С днем рождения, старина!

200 retweets 863 favorites

ethan grail@etgrail • Октябрь 20

В цатый раз пересмотрел “Мальчишник в Вегасе”. Если бы еще не было так больно смеяться! #ненавижурак

267 retweets 971 favorites

ethan grail@etgrail • Октябрь 13

Смотрели с мамой “Когда Гарри встретил Салли”.

Она несколько раз расплакалась.

220 retweets 692 favorites

ethan grail@etgrail • Сентябрь 15

Поставили очередной стент. Поставили бы что-нибудь, чтобы умирать не так страшно было!

#ненавижурак

623 retweets 1.1К favorites

ethan grail@etgrail • Сентябрь 13

Прошлая ночь выдалась непростой.

#ненавижурак

123 retweets 345 favorites

ethan grail@etgrail • Август 09

С днем рождения, Анна Кендрик! Люблю тебя! Скучаю!

453 retweets 488 favorites

ethan grail@etgrail • Август 08

Улун цветок апельсина теперь официально мой любимый чай. И нет, тетушка Хиро, я все равно не стану пробовать жасминовый.

143 retweets 547 favorites

ethan grail@etgrail • Август 01

Начал печатать “к сведению”, автокоррект переправил на “смерть”. Умная сволочь!

945 retweets 1.6К favorites

Черт! – выругалась про себя Вика, давя слезы. Она не должна расстраиваться из-за пациента. На работе ей повторяли это не раз. Некоторые коллеги предлагали свои рецепты борьбы с эмоциями. Кристина сказала, что каждый раз, как подступают слезы, она представляет выписку со своего счета. Лилиана думала про секс. Сантьяго про счет последнего футбольного матча. Но, по правде, лучший совет ей дал Сергей, который никогда и не работал с умирающими людьми. Это было давно, когда она только устроилась в “Бинг Раскин” и частенько возвращалась, рыдая. “Думай об этом, как о кино или сериале, – предложил он. – В детстве я ужасно расстраивался в грустных сценах в кино. И папа как-то сказал «Слушай, Сережа, это ведь не настоящие люди. Они все отправятся домой, переоденутся и заживут своей жизнью. Лесси на самом деле не умирает, она же собака-актриса. Она вернется домой и будет глодать свою любимую косточку». Мне это очень помогло, хотя и несколько подпортило магию происходящего на экране”.

По большей части защитная стратегия Сергея работала преотлично. Это все не настоящее, напоминала себе Вика. Просто телесериал. “Скорая помощь”, “Анатомия страсти”, “Доктор Хаус”. Врачи не настоящие. Пациенты не настоящие. Тот милейший ребенок, который умер в прошлом месяце, на самом деле не умер; просто его убили сценаристы, потому что в другом сериале ему предложили роль получше. Но вот с Итаном оно не работало. Может, потому что он и вправду был актером, ей было сложно представить его мнимым актером. Итан был настоящим и должен был умереть по-настоящему. И притом довольно скоро. Она слышала, что врачи давали ему не больше года.

Последний раз Вика говорила с Итаном недели две назад.

– Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, – сказал он.

Он пристально, чуть ли не вызывающе смотрел на нее. Вика отвела взгляд. Не мог же он догадаться, что я думала о его деньгах, подумала она, вытянувшись от напряжения.

– Давай, спроси меня. Спроси меня, боюсь ли я смерти.

– Ты боишься?

– Да, черт побери, до ужаса. Я не готов. Смешно, да, как самоотверженно врачи стараются продлить мне жизнь, но ни в малейшей степени не пытаются подготовить к смерти? Которая неминуемо придет! Они что, не могут придумать что-нибудь, чтобы умирать было хоть каплю легче, хоть каплю не так страшно?

Вика не знала, что ответить. У нее разрывалось сердце, но она изо всех сил глушила в себе эмоции. Она не была ни девушкой Итана, ни его подругой. Ни даже его психотерапевтом или врачом. Она была всего лишь узистом и не могла себе позволить так болеть за пациента!

– Есть замечательные программы в хосписах; они занимаются не только физической, но и психологической подготовкой, – тихо произнесла она.

Итан явно был жутко разочарован. Он, наверное, ожидал от нее чего-то честного, безумного, в русском духе, а получил типичный среднестатистический ответ в духе “Бинг Раскин”.

Вика снова посмотрела на твит про автокорректор, и сразу подступили слезы. Пришлось запрокинуть голову, чтобы они не пролились.

– Привет! – прервал кто-то ее мысли.

Вика подняла глаза и увидела сидящего напротив улыбающегося мужчину.

– Вы ведь стояли в очереди в Замок?

Вика кивнула. Это был белый мужчина в пуховике, джинсах и грубых ботинках. Говорил он с легким восточноевропейским акцентом. Польским? Сербским? Другими словами, типичный “пригородный”.

– Я слышал, задания в этом году труднее обычного, – заметил он. – У моей Джинни утром чуть не приступ паники случился. Я ей сказал “Солнышко, ни одна школа того не стоит, чтобы так себя изводить”.

Если не считать этой, подумала Вика. Эта школа того стоит. Интересно, изводил ли себя Эрик.

– Послушайте, – произнес мужчина, – позвольте, я куплю вам еще кофе или какое-нибудь пирожное?

Симпатичный. Немногим за сорок. Возможно, разведен. Широкоплеч. С милыми морщинками у голубых глаз.

– У меня встреча, – ответила Вика с извиняющейся улыбкой и поднялась со стула. У нее не было ни малейшего желания общаться с пригородным.

По дороге к парку Вика задумалась, не слишком ли она была резка с этим мужчиной. И нет, она ушла вовсе не потому, что сноб и считает, что достойна большего, ну или не только потому, а главным образом, из-за того, что все пригородные мужчины были для нее разновидностями Сергея. Или разновидностями типажа “Муж”. Муж, который знает ее так, как ей не хотелось бы, – с самых плохих, самых неприглядных, самых постыдных сторон. Он слышал, как она лжет, слышал, как она злобно орет. Видел, как ее тошнит, видел ее потрескавшиеся соски, видел, как она достала недоеденный бутерброд из помойки на кухне у его матери – она клялась, что бросила его обратно, но этого он не видел. Муж знает ее и не хочет ее. Он даже не стал бороться за нее. И, конечно, отчасти поэтому Вика не хотела заводить роман с Вадиком. Она больше не могла быть с мужчиной, который хорошо ее знает. Вадик нравился ей уже столько лет, но теперь, когда она была, по сути, свободна, ее передергивало от одной мысли о романе с ним.

Ей был нужен Любовник. Мужчина из совсем другого мира. Мужчина, который не знает ее. Мужчина, которому она покажется хорошей, блистательной, интересной. Особенной. Изысканной.

При мысли о таком мужчине у Вики от желания закружилась голова. С тех пор как ушел Сергей, у нее временами случались такие нежданные, непрошенные приступы желания. То и дело повторялась фантазия, как мужчина швыряет ее на кровать, раздвигает ноги и жадно вылизывает, лакает, как кошка миску с молоком.

Последний раз такое с ней было, когда она впервые приехала в Москву на вступительные экзамены в мед. В семнадцать. В жарком вагоне метро пахло старой кожей и потом. Ее потом тоже. Она была в коротком хлопковом платье. Свой огромный рюкзак Вика держала на коленях, и застежки отпечатались на голых ногах. Она вся взмокла и чувствовала себя грязной и гадкой. Но мужчины все равно пялились на нее. Она ощущала на себе их взгляды, электрическим током пробегавшие по ее телу. Это опьяняло.

А потом, когда она поступила в лучший медицинский институт страны (единственная из своего города) и переехала в Москву, ее оглушило, как все здесь пульсирует сексом. Она ходила по улицам или стояла в переполненном вагоне метро, и ловила на себе чей-то взгляд, и чувствовала слабость в коленках. Но Вика была хорошей девочкой, воспитанной строгой матерью и на книгах о великой романтической любви, которыми зачитывалась всю школу, так что о сексе ради секса не могло быть и речи. Она была готова на секс ради большой любви. Или скорее была готова на большую любовь ради секса.

Любовьлюбовьлюбовь/секс/любовь/секс/любовь/секссекссекс – это все, о чем Вика могла думать, так что даже удивительно, что она умудрялась учиться и получать хорошие отметки. Она ходила на свидания с молодыми людьми, но никогда не доходила до конца, потому что не была уверена, что это та самая большая любовь. Большая любовь должна сводить с ума, менять мир, двигать горы – и прочие клише в том же духе, хотя тогда она еще не понимала, что это клише. Вика отказывалась ездить с молодыми людьми на все эти пустующие дачи, в родительские квартиры, комнаты друзей в общежитиях, так что их свидания неизменно заканчивались на темной лестнице ближайшего к ее общежитию дома, где воняло кошками и гнилой картошкой. Она позволяла молодому человеку прижимать ее к почтовым ящикам, или к перилам, или к мусоропроводу, или к теплым ребрам батареи, и они целовались до потери сознания. Она пыталась остановить себя, напомнить, что нельзя соглашаться на секс без любви, а любовью там не пахло, но воля слабела, и она не могла остановиться. Она позволяла молодому человеку запустить руку под свитер, а пальцы в трусы, его член прижимался к влажной коже ее бедер, и она стонала и извивалась, и иногда даже кончала – если такое случалось, она всячески старалась этого не показать. Потом Вика прощалась, поднималась в свою комнату в общежитии и смывала с бедер сперму, плача от стыда, но желая продолжения.

Одним из тех молодых людей был Вадик. Они встретились на вечеринке ее однокурсника – Вадик был другом его старшего брата. Ему было двадцать два, и он учился на прикладной математике в университете. Высокий, красивый, умный и веселый, и вдобавок любитель декламировать стихи. Он хвастался, что лучше всех знает Москву и пытался произвести впечатление своими познаниями по части всего самого эдакого в городе. Водил ее гулять по всяким неочевидным “тайным” уголкам, вроде Кусковского парка или Симонова монастыря, поил самым вкусным горячим шоколадом и брал на двойной сеанс ретроспективы Трюффо. Потом провожал до общежития и целовал перед входом. Вика очень старалась влюбиться в него. “Я от него без ума, я от него без ума, я от него без ума”, – твердила она себе, словно пытаясь загипнотизировать. Ей нравилось целоваться с ним, но безумия не случалось.

На шестом свидании они поругались. Вадик тоже был из маленького городка, но его отношение к Москве на удивление отличалось от Викиного. Вика считала город захватывающим, тяжелым и странным, очень странным, так что даже смысла не было пытаться как-то встроиться или хотя бы понять его, но со временем она намеревалась завоевать его (неизвестно как – она толком не понимала, что вообще означает завоевать город, знала только, что ей предстоит это сделать). Вадик рос с мыслью, что он чужой в своем идиотском городке, но в Москве с ее бьющей ключом культурной жизнью он будет на своем месте. Рассказал, что его отец умер, мать гуляет направо и налево, а старший брат наркоман (“он нюхает клей и прочую дрянь”), и он их всех ненавидит, и у него с ними ничего общего и с родным городом тоже ничего общего. А в душе он настоящий москвич. Вика ответила, что понимает, как можно ненавидеть родителей и родной город, но этого мало, чтобы стать настоящим москвичом. И он сам себя обманывает, думая, что может стать здесь своим. Чтобы доказать, как она ошибается, Вадик привел ее познакомиться со своими “настоящими московскими” друзьями, Сергеем и Региной.

Вика вошла в квартиру Регины, познакомилась с Региной и Сергеем и тут же увидела – да, это настоящие москвичи. Она сразу уловила огромную разницу между ними и Вадиком. Регине с Сергеем не нужно было специально стараться, чтобы быть москвичами, не надо было никому доказывать свою принадлежность, они просто ими были. Они родились в привилегированном мире и принимали это как данность. Вот что, собственно, и делало их настоящими москвичами – они принимали это как данность! Вадик не улавливал. Он гордился тем, что он москвич, и эта-то гордость выдавала его с головой. И если Регина с ее взглядом неудачницы и землистым лицом Вику совершенно не заинтересовала (“дохлая рыба”, подумала она), то от Сергея она не могла оторвать глаз. Он не показался ей красивым, во всяком случае не сразу. Низкого роста, худой, голова слишком велика для туловища и нос слишком велик для лица.

Но потом она заметила, что Сергей похож на того актера из фильмов Трюффо, которые они только что посмотрели с Вадиком (какой-то Жан-Жак? Жан-Пьер?), и то, что она сначала приняла за недостатки, предстало совсем в ином свете. В Сергее было изящество. И в движениях, и в манере речи. Вика никогда прежде не сталкивалась с таким качеством в мужчинах, поэтому не сразу распознала его, но, распознав, нашла исключительно привлекательным. Он был изящен и страстен. Сказал, что по большей части сидит в Ленинке, работает над статьей о сингулярности применительно к лингвистике. Он очень подробно рассуждал о понятии сингулярности и время от времени коротко зажмуривался, будто оглушенный мощью собственных соображений. Вадик порой был тоже не прочь поговорить о научных концепциях, но они его по-настоящему не увлекали, не занимали так полно, как Сергея. Вадику недоставало жара, в Сергее его было в избытке. Вика вспомнила, какой научный факт больше всего поразил ее в детстве. “Внутри Земли находится раскаленное ядро, – сообщил учитель. – И если бы не оно, жизнь на Земле не была бы возможна”. Вика потом еще долго думала об этом и трогала землю проверить, горячая ли она хоть капельку. Вот что есть в Сергее, подумала она тогда в квартире у Регины, – раскаленное ядро.

Но Сергей был занят. Этой неопрятной скучной Региной, которая, само собой, принимает его как данность, так же как и все остальное в своей жизни. Красивую квартиру, картины, известную мать. Вика не сомневалась, что это мать позаботилась о том, чтобы дочь приняли в самый престижный университет в стране, тогда как Вике приходилось зубами прогрызать дорогу в медицинский. Регина вообще любила Сергея? Она его вообще хотела? Она вообще способна хотеть чего-либо так же страстно, как Вика? Где справедливость, что у Регины был Сергей?

Им надо было рано уходить, потому что Вадик спешил на работу (по ночам он работал в центре программирования). Вернувшись в общежитие, Вика долго не могла уснуть. Она вскакивала и кружила по комнате, снова ложилась, снова вскакивала и кружила по комнате, все думая, и думая, и думая о Сергее. Наконец заснула, моля, чтобы ей дали проснуться успокоенной и можно было снова зажить безмятежной жизнью. Но наутро она встала влюбленной по уши, злой и настроенной на решительные действия. Быстро позавтракала, доехала на метро до Ленинки и оформила временный пропуск. Весь день Вика проторчала в библиотеке, бродя по залам и надеясь встретить Сергея. Его там не было. Его не было и на следующий день. Когда наконец на четвертый день она увидела его у стеллажей, в дальнем конце читального зала, так разнервничалась, что чуть не спряталась.

“Вика!” – закричал он через весь зал, отчего другие посетители недовольно зашикали.

Вика бросила Вадика на следующий же день, но “суперчувствительному” Сергею понадобились три недели, чтобы порвать с Региной.

И вот тогда-то Вика наконец поняла, что любовь не подчиняется ни воле, ни силе. Любовь – это про полную капитуляцию воли перед силой, затмевающей все, что она знала до сих пор. Точка невозврата, как в той же сингулярности. Как неудержимо они с Сергеем желали овладеть друг другом, проникнуть друг в друга настолько глубоко и полно, насколько это вообще возможно. Как жадно выслушивали истории про детство друг друга, как жадно изучали друг друга до мелочей, так же жадно, как занимались любовью. С каким нетерпением ждали, как отправятся в Америку, обследуют новую страну, вместе пустятся в это приключение, которому не будет конца.

И каким сокрушительным разочарованием это все обернулось. Отвратительная квартирка в Бруклине, нежданная беременность, роды, неумело принятые вконец измотанным интерном, которые в результате закончились для нее жуткой инфекцией (слава богу, ребенок был в порядке!). Сергей, переставший хотеть ее. Случалось, у него просто не вставал на нее. Тоска, безнадега, неизбывная тоска повседневной жизни. Ночами, когда она лежала в постели одна (Сергей занимался), в согревающем поясе на ноющую спину, отвернувшись от Эрика, спящего в своей кроватке, и от попахивающей переполненной корзины с подгузниками, она принималась фантазировать о своих бывших молодых людях и насколько ей было бы лучше с любым из них. Особенно с Вадиком. У него большие руки. Грубые пальцы. Большой член. Ей не довелось увидеть его, но он рисовался ей большим. Гораздо больше, чем у Сергея. До чего же глупо было променять Вадика на Сергея. Дали бы ей шанс исправить эту чудовищную ошибку… Когда Вадик объявил, что получил работу в Нью-Джерси и переезжает в Америку, Вика чуть с ума не сошла в ожидании.

А потом Вадик приехал и немедленно влюбился в кого-то там прямо в первый же день. Но Вика не отставала от него, пока наконец не случились те дурацкие, идиотские, неловкие два часа на диване.

Вадик, думала Вика. Он странно себя вел последнее время. Был очень напряженным, когда они встретились тогда в Whole Foods. Неохотно поддерживал разговор о Сергее и “Виртуальной могиле”. Это в нем верность Сергею взыграла? Ох, ну и переплет.

Вика захотела писать. Первой мыслью было вернуться в дели на Мэдисон, но не хотелось снова столкнуться с тем пригородным. А вот “Метрополитен” совсем рядом. Она решила заплатить доллар за билет и пройтись по музею после туалета.

Она сто лет не была в “Метрополитене”. Разве можно считаться приличным и культурным, если сто лет не бывал в “Мете”? С другой стороны, настоящие ньюйоркцы вообще в него ходят? Туристы и студенты-искусствоведы, понятное дело, да, а вот обычные ньюйоркцы? Вика попыталась припомнить всех известных ей культурных обитателей Нью-Йорка. Регина? Регина не настоящий местный житель. Иден? Нет, Иден точно не ходит. И Иден, и ее муж оба окончили Гарвард, так что им не было нужды еще как-то доказывать, что они культурные.

Ладно, фиг с ними, с Иден и ее мужем. Вика пойдет в “Метрополитен” не потому, что ей нужно доказать свою культурность, а потому, что она по-настоящему любит искусство.

Она купила билет за заплатите-сколько-готовы доллар и спросила охранника, где туалет. Он показал в сторону крыла с искусством Египта. Вика поскорее проскочила все эти мумии и надгробия. Она всегда терпеть не могла Египетское крыло, потому что оно напоминало ей кладбище – чем оно, по сути, и было. Эти люди как будто всю жизнь свою отдавали подготовке к смерти. Такая пустая трата времени. Такая нелепая чудовищная трата времени, думала Вика, пока писала и мыла руки в похожем на склеп туалете. Но вот нынешние люди – выходит, они еще глупее, раз предпочитают и вовсе игнорировать смерть? Итан прав. Смерть неизбежна, непостижима и страшна. Неужто не мудрее ну хоть самую малость подготовиться?

Вика все же решилась повнимательнее рассмотреть мумии. Не верилось, что все они когда-то были живыми людьми. Тысячи лет назад, но все же. Они ели, спали, писали. Она попыталась представить себя египетской женщиной, которая любит своего ребенка, оплакивает своего мужа и все время ходит в этом интересном одеянии и украшениях. Эта нефритовая змейка, наверное, приятно холодила кожу. Вика отвлеклась на фотоисторию, которая последовательно изображала процесс бальзамирования.

Прочла подпись. “Затем бальзамировщики переворачивали тело лицом вниз, чтобы мозг вытекал через ноздри”.

От картины собственных мозгов, вытекающих через ноздри, Вику замутило. Она бросилась обратно через все залы к выходу, сбежала по ступенькам и только тогда остановилась перевести дух. Вика не знала, куда податься; знала только, что нужно уйти подальше, подальше от этого египетского могильника, подальше от музея.

Она двинулась по Восточной аллее парка. Обычно там не протолкнуться, но с нынешней погодой дорога была почти пуста. Велосипедистов не было вовсе, только пара-тройка людей на пробежке. Вику обогнал мужчина в синем спортивном костюме и белой вязаной шапочке. Сергей! – было первой нелепой мыслью. Что за белая шапочка, никогда ее не видела.

Но тут же стало очевидно, что мужчина и близко не похож на Сергея. Уже второй раз за день она так ошиблась. Сколько же еще времени понадобится, чтобы наконец от него отключиться?

Она свернула по направлению к лодочному домику и пошла вдоль озера к фонтану Бетесда. Теперь холод набрасывался со всех сторон, хлеща ее по ногам и плечам.

Площадка перед фонтаном была тоже безлюдна. Вика зашагала прямиком к статуе и вперилась в лицо ангела. Лицо у него было скорее холодным и строгим, чем одухотворенным.

В прошлый раз, когда они были здесь, Сергей рассказал Эрику историю об Ангеле вод. Как такой же фонтан стоял в Иерусалиме, и все больные, слепые и хромые лежали подле него в ожидании ангела. И время от времени ангел нисходил и возмущал воды, и тогда первый, кто окунался в них, был исцелен.

– Что значит “первый”? – спросил Эрик. – Только первый?

– Так это работало. Тот, кто первым окунался в возмущенные воды, исцелялся.

– Но это же нечестно! Ведь тогда только самые быстрые и сильные могли исцелиться.

– В этом весь смысл, – ответил Сергей.

Он пытался растолковать Эрику про того парализованного, который никак не поспевал вовремя добраться до воды, и тогда Иисус сотворил чудо и сам исцелил его, но Эрик не слушал.

– Все равно нечестно! Вся эта история с ангелом и есть же чудо, так? Не понимаю, зачем тогда чудо, если все так несправедливо!

Сергей попытался объяснить, что понятие чуда тогда имело совершенно иное значение, но в конце концов утомился и сдался.

Эрик был странным мальчиком. Девчонки считали его страшненьким, а мальчишки – ботаном. Вика бы вовсе не возражала против ботаника, если бы он был настоящим ботаником, если бы много читал. Но нет. Он вообще толком не читал. Но был умненьким. Да-да! Он глубоко и всерьез обдумывал разные вещи. “Я хочу точно знать, что почувствую, когда умру, тогда мне не будет страшно”, – как-то сказал он ей. И он был добрым. Да-да. Он умел сочувствовать, да так, как мало кому дано.

В этой школе он оказался бы среди таких же ребят, умных, необычных, чувствительных, наконец-то он был бы среди своих. В этой школе он понял бы смысл учения. Научился бы вдумчиво читать, научился смотреть искусство, понял бы, зачем люди читают и смотрят искусство. Научился бы находить что-то настоящее, близкое, личное в самых неожиданных местах, в египетских произведениях, созданных тысячи лет назад. Нет, Вика не надеялась, что благодаря этой школе он почувствует принадлежность кругу избранных и уверенных в себе, как та же Иден, ее муж, ее сыновья, – такое никому не под силу. И она не надеялась, что благодаря школе он станет счастливым. Она знала, что люди из хороших школ не избавляются от своей неуверенности, своих мелких горестей, своей мерзости, и все же ей казалось, что даже их несчастья были куда как интереснее. Такая школа распахивала перед тобой весь мир. Если ты был обречен на полную невзгод жизнь, то и с ними выбора хоть отбавляй, и все они – твои собственные невзгоды, а не навязанные кем-то еще.

Как раз на прошлой неделе, когда они гуляли вдоль берега на Стейтен-Айленде, Вика хотела было объяснить все это Эрику. Но как говорить о таких вещах ребенку? День был на удивление мягким, а ветер сильным, но не холодным. Они шли в сторону низины, к своему любимому местечку для пикника, но из-за прилива там почти не было сухой земли. Вика двинулась по мшистой ломкой тропинке из сросшихся мидий. “Мам, ты же ранишь мидий, неужели ты не слышишь?” – сказал Эрик. Она отступила в сторону и намочила ноги. Эрик помчался на пляж и приволок из кустов здоровенное бревно. Бросил в воду, чтобы Вика могла по нему перейти, как по мостику. Она улыбнулась и хлопнула Эрика по плечу. Он тоже ее хлопнул. Ей было так хорошо, и подумалось, что не надо ничего ему объяснять, что он и так понимает. На свой лад, но понимал он ее лучше, чем кто-либо.

Второй раз Вика ударила Эрика прямо у Замка.

Родители сгрудились перед входом, напряженно следя за дверями, что Сонтаги, что пригородные, без разбору. Детей начали выпускать где-то без двадцати час группками по десять-двенадцать человек. Эрик вышел один. Он не сразу ее увидел; остановился, вертя головой из стороны в сторону, всматриваясь в толпу. Она окликнула его и помахала рукой. Он помахал в ответ.

– Мне жарко, – сказал он.

Она пощупала его лоб, волосы были мокрые.

– Ну как там? – спросила Вика. – Трудные задания?

Эрик кивнул. Он выглядел слегка ошалевшим, но не расстроенным. Даже как будто испытывал облегчение. Вика сочла это хорошим знаком.

– Ты на все ответил?

– Ага.

– А как сочинение? Что за тема?

– Ничего, не очень трудная.

– Так, а тема-то какая?

Он вздохнул.

– Окей, все, не буду расспрашивать. Лучше не спрашивать, чтобы не сглазить, верно?

Он кивнул. Она улыбнулась и поцеловала его в макушку. Он считал, что целоваться на людях неприлично, но в макушку стерпеть можно.

– Окей, пойдем-ка отсюда, – сказала она.

Они прошли тележку с хот-догами. Эрик взглянул на Вику. Обычно она не разрешала есть хот-доги из уличных тележек, но эти очень вкусно пахли, а она так проголодалась, и потом Эрик тоже наверняка голоден.

Она купила два, оба с горчицей и кетчупом.

Эрик уже собрался откусить от своего, но Вика вдруг заметила, что он без шапки.

– Где твоя шапка?

Он наморщил нос.

– А! – ответил он. – Я положил ее в карман.

Она вытащила из кармана шапку, и на землю полетел розовый листок бумаги. Она наклонилась и подняла его.

– Вступительный бланк? Что он делает у тебя в кармане? Вступительный бланк? Разве ты не отдал его людям на входе? Вступительный бланк? Почему он у тебя?

Лучше бы она продолжала задавать эти вопросы, чтобы оттянуть его ответ, который уже был понятен, о котором она сразу догадалась.

– Ты не стал сдавать тест, да?

Он сгорбился и заплакал, так и держа в руке хот-дог. Он что-то бормотал, тихо, скороговоркой. Что он просидел все время в туалете. Что он не хочет идти в эту школу. Что этот Замок жуткий. Что все там ботаники. И уши у них странные. Что он не хочет ходить в школу со странными ботаниками со странными ушами.

Ее поразило, как громко прозвучала пощечина. Он уронил хот-дог. Они оба глядели, как тот приземлился на тротуар, выплеснулся кетчуп, выскочила сосиска. Люди смотрели на них, но ей было наплевать. Она смотрела на Эрика. На его щеке горел красный след от удара. Она наблюдала, как он наливается цветом. Она хотела убежать, спрятаться, выть и рыдать во всю мочь.

Она протянула Эрику свой хот-дог.

– Держи, – сказала Вика дрожащим голосом.

Он взял и поднял на нее глаза. Она не могла поверить, но в них была жалость.

Он отломил от хот-дога половину и протянул ей.

Вика вдруг вспомнила, что он как-то сказал, когда ему было лет пять-шесть. Она вошла в ванную, он чистил зубы над раковиной. Они только что сильно поссорились.

– Иногда я тебя не люблю, – сказал Эрик и сплюнул в раковину – Вика помнила этот голубой пенистый плевок. – Но даже когда я тебя не люблю, я все равно люблю тебя больше, чем не люблю.

Сказал и принялся дальше полоскать рот. Он был очень маленький. Едва доставал до раковины.

От его доброты разрывалось сердце.

Глава 8 Дальше – тишина?

Все началось со звонка по скайпу. Сергей работал на Вадиковом макэйре – предпочитал его своей старенькой “тошибе”, у которой по всему экрану шла трещина после падения на каменной лестнице, в подвале стейтен-айлендского дома. Он уже полтора месяца жил у Вадика и теперь доделывал черновой прототип “Виртуальной могилы”. Раскадровка и шаблон каркаса были готовы, и Сергей был ими вполне доволен, хотя то, что получилось, очень отличалось от первоначальной задумки. Ведь он хотел воскресить личность умершего при помощи того, что оставалось после него в социальных сетях. Сергей вспоминал о своем пьяном изложении этой идеи на новоселье у Вадика в Морнингсайд-Хайтс: “В наше время человек – это то, каков он в соцсетях”. Сам-то он никогда не был большим поклонником социальных сетей и едва ли там появлялся, но был уверен, что для большинства людей так оно и есть. Теперь же, прочесав тонны чужих твитов, постов и сообщений, чтобы протестировать разработанный алгоритм, Сергей в социальных сетях разочаровался. Его не на шутку поразило, насколько чрезмерно сокровенными и при этом на удивление безличными были почти все эти записи. Люди делились собственными диагнозами или диагнозами родственников, описывали, как протекает болезнь, постили фото своих детей в больничных койках, во всех подробностях рассказывали о расставаниях с партнерами, перечисляли все ингредиенты завтраков и ужинов и докладывали, как организм отреагировал на означенные завтраки и ужины, признавались, что либо “невероятно счастливы”, либо “раздавлены” из-за политических событий, которые их никоим образом не касались. Эта избыточная информация и избыточные реакции казались ему фальшивыми. И гладкость изложения тоже. Сергей все еще верил, что можно уловить сущность человека через социальные сети; проблема только, что она хорошенько упрятана, зашифрована в умолчаниях, недомолвках, опечатках и потому абсолютно непроницаема для его алгоритма. “Виртуальная могила” отлично справлялась с тем, чтобы извлечь онлайн-голос умершего, но совершенно не была способна прорваться к его или ее настоящему голосу.

Быть может, когда-нибудь потом, думал Сергей, взяв со стола потрепанную книжку в бумажной обложке – “Гамлета”. “Гамлет” был идеей Вадика. Последнее время он всем своим видом показывал, что не выносит даже упоминания о “Виртуальной могиле”, но Сергей был настолько поглощен идеей, что ни о чем другом говорить был не в состоянии.

– Похоже, весь смысл в том, что ты хочешь наделить голосом своего покойного отца, так ведь? – заметил Вадик Сергею. – Просто чтобы он с тобой еще разок поговорил. Как это по-шекспировски! Как по-гамлетовски!

Сергей рассказал Вадику о письме, которое получил после смерти отца. Вадик знал, как много оно для него значило, а теперь высмеивает?

– Да, по-гамлетовски. И не вижу в этом ничего плохого, – ответил он, едва сдерживая раздражение. Среди Вадиковых книг имелся замусоленный до дыр “Гамлет”, изданный Penguin. Сергей читал его сто лет назад по-русски, и теперь ему впервые пришлось читать на английском. Это оказалось труднее, чем он думал, но то, что книжка была так потрепана, внушало уверенность – столько людей держали ее в руках, столько людей продирались сквозь эти страницы, столько людей дошли до конца, а значит, у него тоже получится.

К тому же в ней были примечания и словарь трудных слов. Что ж, он вынужден согласиться с Вадиком. Сцена с призраком, которая так тронула его в русском переводе, в оригинале звучала как-то нелепо. На словах “List, list, O, List!” (О, слушай, слушай, слушай!) и “Adieu, adieu!” Сергей не плакал, а скорее хихикал. Но последние слова Гамлета неожиданно сильно взволновали его.

Я умираю; Могучий яд затмил мой дух; из Англии Вестей мне не узнать. Но предрекаю: Избрание падет на Фортинбраса; Мой голос умирающий – ему; Так ты ему скажи и всех событий Открой причину. Дальше – тишина. [1]

Сергей положил книгу и закрыл глаза.

“Мой голос умирающий – ему. Мой голос умирающий – ему. Мой голос умирающий – ему”, – повторял он снова и снова. Может, то была просто последняя воля Гамлета. Вот так, без всякой подоплеки. И все же от идеи передать кому-то свой “голос умирающий” Сергея пробрала дрожь. А может, это от голода? Уже полдень, а он с шести утра за работой. Сергей отправился на кухню, взял кусок черствого хлеба с лежалым сыром, подогрел остатки утреннего кофе и вернулся к своему (Вадика) компьютеру.

Он уменьшил окно “Виртуальной могилы” и увеличил почтовое. Пришли три новых мейла. Один от “Амазона” с подтверждением отправки справочника “Презентация проекта в цифровую эпоху”, один от Рэйчел, девушки, с которой он познакомился в Fette Sau, и последний – от матери. Рэйчел уезжала из города, но теперь вернулась и хотела бы увидеться. Сергею она не так уж и понравилась, но ему было одиноко, а Рэйчел вполне милая, поэтому он ответил: “Конечно. С удовольствием!”

Он слегка подобрался прежде, чем открыть письмо матери. Мира, никогда не любившая Вику, была “совершенно убита” их разрывом. Сергей, конечно же, не мог сказать ей, что Вика вышвырнула его из дома, потому что “у него гены лузера”, поэтому ограничился словами о том, что они поняли, что жить вместе дальше невозможно. Мира на это не купилась. Она сыпала собственными предположениями, каждую неделю – новыми, и сама же немедленно их отметала. Это из-за денег? Но причина всегда не в них! Это из-за того, что они наскучили друг другу? Ну так это же обычное дело! Ей понравился кто-то еще? А тебе? С кем не бывает! Всякий раз ее предположения были мимо и в то же время отчасти и в точку, но под таким вывернутым углом, что Сергею становилось тошно. На этот раз Мирино послание приняло вид приложенной статьи с выделенным пассажем: “Большинство мужчин в среднем возрасте испытывают снижение сексуального желания и возможностей. Некоторые пытаются решить эту проблему при помощи нового сексуального партнера. Здесь важно понимать, что новый сексуальный партнер никак не поможет, потому что угасание желания – неизбежный и необратимый процесс”.

Сергей решительно нажал указательным пальцем “удалить”, как бы говоря категоричное нет неизбежному угасанию.

Пришел новый мейл. От Вики. Викино имя в папке входящих неизменно нарушало его покой. Да и вообще любое упоминание о ней. Бывало (почти каждый день), он не мог удержаться и заходил на ее страницу в фейсбуке, вечно напичканную всеми этими бодрыми постами и довольными фотографиями. Веселье не было искренним, он отлично это знал, и все же каждый раз его мучительно передергивало. Ее мейлы, однако же, вовсе не были такими радостными. Всегда короткие, скупые, сугубо по делу. Она извещала его о плохих отметках Эрика, или предлагала изменения в распорядке приездов к сыну, или спрашивала согласия на некоторые работы по дому. Раньше она всегда начинала свои письма с какого-нибудь затейливого приветствия. В разное время то были Приветик, Сергуня; Здравствуй, Серый Волчище; Привет, Серый волк; Здорово, мистер Серый Волк; Бонжур, месье Волк; Привет, Лохматый. Теперь их сменило английское “Hi”, что было даже хуже, чем совсем без приветствий. Сергей почувствовал ноющую тяжесть в животе, какая случалась после дешевого гамбургера или уж очень плохой пиццы. Письмо было на английском, на Викином резком, не слишком хорошем английском. Он почувствовал, что не в состоянии прочитать его до конца, да и не надо – нескольких выхваченных слов было довольно: “посредник”, “нет нужды продолжать”, “договор о раздельном проживании”. Сергей отметил письмо как непрочитанное. От этого Викино имя стало еще более заметным, выделяющимся на фоне прочих мейлов жирным шрифтом. Сергей помедлил и нажал “удалить”. Теперь письма и вовсе не было в папке, как будто оно и не приходило. Оказалось, так просто вернуться в виртуальное прошлое.

Сергей снова взялся за “Гамлета”.

А ведь этот Призрак какой-то противный! Ему был дан удивительный шанс еще раз поговорить с сыном, а он, вместо какого-нибудь важного напутствия или просто каких-то хороших добрых слов, наговорил ему гадостей о матери и потребовал, чтобы тот разрушил свою жизнь, отомстив за отца. Некоторым, пожалуй, лучше оставаться мертвыми.

И тут Сергей услышал мелодичное треньканье. На экране появился значок скайпа, и выплыло улыбающееся женское лицо в рамке. “Вам звонит Седжян Ку” – сообщал скайп. Если бы там говорилось “Седжян Ку звонит Вадиму Калугину”, Сергей бы устоял перед соблазном ответить, но там говорилось “вам звонит” – и он ответил.

– Вадик? – позвала Седжян.

– Нет, это его друг Сергей, – ответил он и включил камеру.

– О, Сергей! Очень рада тебя видеть, – широкая, чуть в расфокусе улыбка Седжян подтверждала ее слова.

Сергей сказал ей, что Вадик на работе.

– Но сегодня же пятница, а по пятницам он работает из дома.

– Он завязал с этим с месяц назад, – ответил Сергей. – Ему проще сосредоточиться, когда он в офисе.

Седжян сказала, что ненавидит работать в офисе. Она делала веб-дизайн для одного маленького стартапа в Силиконовой долине. Работа нудная, но зато разрешали трудиться из дома.

Затем светская болтовня довольно быстро обрела новые масштабы и значение.

Сергей объяснил, почему сейчас живет у Вадика. Рассказал, что потерял работу и жену.

Седжян ответила, что ей очень жаль это слышать. Спросила, встречается ли он с кем-нибудь.

Он сказал, что нет, не то чтобы, да в принципе нет, но он познакомился тут с одной девушкой, и не где-нибудь, а в гриль-ресторане.

Седжян поведала, что пока решила взять паузу. Встречаться ужасно изнурительно, ведь правда? Расставаться и того хуже. Когда приходится признавать, что больше не любишь человека, а может, даже никогда и не любила. И надо объясняться, придумывать какое-то объяснение. Это же страшно выматывает!

Сергей стал рассказывать, что пошло не так у них с Викой, но, кажется, Седжян устало зевнула. Неужели он превратился в жалкого нытика и лузера? О да, так и есть. Он поспешно сменил тему и сообщил, что все это время работал над приложением и дело отлично продвигается. Вообще-то он уже почти доделал прототип.

– “Виртуальная могила”? Мне так понравилась эта идея! – отозвалась Седжян.

Сергей вспыхнул от радости – она запомнила! Он рассказал, как приложение постепенно выросло в нечто, совсем не похожее на первоначальную идею.

Седжян вытянулась на диване и вздохнула. Казалось, она в полном восторге.

– Дальше – тишина? – повторила она за Сергеем.

– Дальше – тишина, – произнес он.

– Но так ли быть должно?

– Прости? – переспросил он.

Седжян сняла очки, соскочила с дивана и приняла позу, словно представ на сцене (подбородок вверх, спина прямая, руки сцеплены за спиной).

– Дальше – тишина, но так ли быть должно? – продекламировала она с чувством.

Потом надела очки и улыбнулась Сергею.

– Можешь использовать это для своих презентаций.

Сергей с недоверием уставился на нее.

– Уж поверь, они обожают всякую слащавую фигню, – сказала Седжян и рассмеялась. И Сергей тоже.

Они проболтали еще сорок две минуты, пока Седжян не заметила, что ей надо еще немного поработать. И тут Сергей опомнился, что так и не спросил, зачем она звонила.

Ее брат через месяц поедет в Нью-Йорк, и она хотела узнать, нельзя ли ему остановиться у Вадика.

– Но, думаю, нет, раз ты сейчас там живешь, – спросила она.

– Почему нет, он может спать на диване, – ответил Сергей.

Седжян поблагодарила и сказала, что еще подумает.

Потом нажала “завершить звонок”, и ее лицо с игривым пиканием исчезло.

Сергей все еще глядел в пустой экран. “Звонок от Седжян Ку, продолжительность 02.08”. Вот оно, подтверждение того, что ему это не приснилось. У него и правда так колотилось сердце? Пощупал пульс – да, правда.

Потом он вернулся к столу и напечатал шрифтом Courier New двенадцатым кеглем:

“Дальше – тишина, но так ли быть должно?”

Весь день Сергей предавался размышлениям, должен ли он рассказать об этом звонке Вадику. Но Вадик вернулся в таком плохом настроении, что Сергей решил повременить. Вадик едва взглянул на него и вместо того, чтобы приготовить им ужин, сделал себе бутерброд с ветчиной – шмякнул кусок ветчины на хлеб – и завалился на диван перед телевизором. С час он смотрел CNN, потом сделал еще бутерброд и переключился на “Россомаху”. Сергей терпеть не мог фэнтези, но решил составить Вадику компанию. Он тоже приготовил себе бутерброд – сверху положил колечки лука – и уселся в затейливое расшитое кресло Седжян у кушетки. Он думал, что будет здорово вот так вместе смотреть кино, есть бутерброды. Но Вадик даже не поворачивался в его сторону, вообще никак не реагировал на его присутствие, только морщился всякий раз, как Сергей с хрустом откусывал бутерброд. Приходилось признать, что уже какое-то время Сергей чувствовал себя у Вадика не слишком уютно и не таким уж желанным гостем. Вадик принял его со всей готовностью и очень тепло, но Сергей другого и не ожидал, потому что и сам бы сделал для Вадика то же. Да, по сути, он и делал. Всякий раз, как Вадик вдруг решал, что больше ни секунды не может оставаться в какой-нибудь очередной квартире или с девушкой, с которой встречался, он приезжал к Сергею. Надолго не оставался, просто на пару дней, максимум на неделю, пока не найдется что-то другое. Сергей всегда был рад приютить его, да и Вика тоже. Она, пожалуй, даже чересчур. Был момент, когда Сергей подумал, что между ними что-то произошло, но мысль была слишком страшной и болезненной, додумать ее до конца не хотелось.

А теперь он чувствовал, что Вадика все больше и больше тяготит его компания. И еще вопрос с деньгами. Сергею было нечего предложить Вадику. Ты же не предлагаешь деньги лучшему другу, который тебя принимает. К тому же ведь Вадик знал, что Сергей отправлял большую часть своих чеков от пособия по безработице Вике, чтобы она могла оплачивать кредит за дом. Сергей старался покупать хотя бы продукты. Но Вадик наотрез отказывался. В первую неделю у Вадика Сергей отправился в магазин и вернулся нагруженный едой, которую обычно покупал Вике. Вадика взбесило все, что он принес, абсолютно все.

Нет, он не ест яблоки макинтош. И да, есть большая разница между органическим и неорганическим йогуртом. И никто в здравом уме не станет покупать мясо, напичканное антибиотиками и гормонами. И кофе из “Старбакса” вообще в рот не взять!

Так что да, стало совершенно ясно, что Вадика не устраивают его походы за продуктами. Поэтому Сергей за ними ходить перестал. Но был еще момент с туалетной бумагой. Сергей попросил Вадика покупать ультрапрочную. Ту же марку, она и не дороже, просто крепче. И не то что у него с задницей что-то такое, что нужна особая бумага, просто ультрапрочная лучше. Вадик нехотя согласился. Но последний раз он вернулся из магазина с двенадцатью рулонами чего-то под названием “Нежнождение” – какая-то новая марка бумаги, буквально тающей в руках еще до того, как поднесешь ее к заднице. “Была на распродаже”, – только и сообщил Вадик.

А те несколько раз, что они выходили куда-то вместе? Сергей тянулся за кошельком, но Вадик всегда останавливал его и говорил, что заплатит сам. Как будто ему было неловко от вида потертой, в царапинах карточки Сергея. Самое ужасное, что после ужина Вадик почти не разговаривал с Сергеем и слонялся по квартире с мрачным выражением человека, которого втравили во что-то, чего он делать совсем не желал. Позже это выражение уже почти не покидало его.

Они и часу “Россомахи” не посмотрели, как Вадик объявил, что устал и идет спать. Выключил телевизор и ушел, даже не спросив Сергея, хочет ли он досмотреть.

Вадик сам виноват, что Сергей не рассказал ему о Седжян. Он просто не дал ему ни малейшего шанса.

Два дня спустя Сергей позвонил Седжян с парой вопросов про дизайн приложения. На этот раз он позвонил со своего скайпа. Седжян ответила, что ей понравились логика и структура каркаса, но визуальная сторона просто ужасна.

– Кладбище с крошечными духами, которые выглядывают из-за надгробий? Ты вообще серьезно?

По ее мнению, это было одновременно жутковато и неинтересно, как хэллоуиновские декорации в “Уолмарте”.

Сергей так смутился, что у него сорвался голос. Попытался объяснить, что не имел в виду духов в настоящем приложении, но решил, что для прототипа подойдет. Седжян явно растрогало его смущение. Она предложила несколько простых решений, чтобы картинка заиграла, и сосватала хороший сайт с графическими шаблонами.

В следующий раз Сергей позвонил узнать, что она думает про название “Виртуальная могила”.

Седжян ответила, что оно мрачное, но цепляет, а в названии главное, чтобы цепляло. Сергей так возбудился от того, как она произносила слово “цепляет”, что залился краской. Она сказала, что когда прототип будет готов, она представит его знакомому инвестору.

Они созванивались все чаще и чаще. Начинали с обсуждения приложения, но всякий раз неизменно заговаривали о чем-нибудь еще, о чем-нибудь личном. Седжян спросила, откуда у Сергея возникла эта идея. Он рассказал о письме отца, полученном после его смерти, о том, как сидел в подвале и перечитывал его снова и снова, пытаясь обнаружить какой-то прощальный совет. Сергей заметил, что Седжян сняла очки и утерла глаза краешком рукава.

Она рассказала, что ее отец никогда, ни разу с ней не поговорил. Он обращался к ней, произносил какие-то слова, задавал вопросы, наставлял, но они никогда по-настоящему не “поговорили”, ни в детстве, ни теперь. Как будто сама мысль о разговоре с дочерью была недоступна его пониманию. Она сказала, что отчасти потому и перебралась в Америку, что хотела избежать этого снисходительного отношения азиатских мужчин к женщинам. Ей нужен западный мужчина, который будет держаться с ней на равных. Но оказалось, что западных мужчин, которые хотели встречаться с азиатками, привлекали как раз истории об их услужливости и послушании.

– Но не Вадика же? – уточнил Сергей.

Седжян отвернулась от экрана. Сергей испугался, что наступил на больное место. Не надо было упоминать Вадика; надо было делать вид, что помнить не помнит, что они с Седжян встречались.

Она снова взглянула на Сергея.

– Нет, – произнесла она. – С Вадиком было иначе.

Сергей вовсе не был женоненавистником. Но Седжян нравилась ему, потому что она была необычная. Не экзотичная, но необычная. Он знал, что никогда по-настоящему ее не поймет, как и она его. Это-то ему и нужно. Возможность создать любой образ себя и воображать, что она его видит ровно таким, каким он хочет предстать в этот момент. А она была так одинока и слаба, что почти согласна быть для него именно такой.

Однажды утром Сергей, больной гриппом, позвонил ей, лежа в постели.

– Ты в кровати? – спросила она.

– Да.

– Обожаю это решетчатое изголовье. Это я кровать выбирала, ты в курсе?

Сергей закашлялся.

– Ой, бедняга! – отозвалась Седжян. – Жаль, я не с тобой сейчас, приготовила бы тебе чаю.

– Нет, не приготовила бы. Ты бы не захотела показаться услужливой.

– Точно, – признала Седжян. – Но я бы могла сидеть на краю кровати и гладить тебя по голове.

– Все бы отдал, чтобы почувствовать твою руку на лбу, – сказал Сергей.

Седжян улыбнулась. Очки соскользнули, когда она наклонила голову, и она поправила их указательным пальцем. Она сидела на диване по-турецки. Сергей видел ее целиком, значит, ноутбук лежал на расстоянии, на журнальном столике. На Седжян была свободная черная футболка и что-то вроде домашних штанов. Ни носков, ни лифчика. Он пытался высмотреть ее соски, спрятанные в складках футболки.

– Я бы прошлась пальцами по твоему лбу, – сказала Седжян. – Провела бы по щекам, до самых губ.

Сергей еле сдержал стон.

– А я бы ухватил зубами твой палец и нежно сжал бы, – произнес он.

В тот первый раз они занялись сексом закрыто. Седжян придвинула ноутбук, так что видно было только шею и выше. Сергей сделал так же. Он старался мастурбировать как можно тише. Надеялся, что и Седжян мастурбирует, но не знал наверняка. Все это время они не переставали разговаривать.

– О черт! – выкрикнул в конце концов Сергей, и экран затрясся.

Седжян засмеялась.

– Ты кончил? – спросила она.

– Да. А ты?

– О, еще раньше. Просто стеснялась тебе сказать.

Сергея лихорадило, но он был безумно счастлив.

Он вышел в туалет и направил безупречную бледно-золотую струю в Вадиков унитаз.

– Решительно, – сообщил он жемчужно-серой плитке над унитазом. – Блестяще. Уверенно. Сильно.

С каждым разом они все больше смелели и открывались. Компьютеры ставили все дальше, и видели друг друга целиком, и надевали микрофоны и наушники, чтобы слышать все лучше. Грудь у нее оказалась меньше, чем он думал, а бедра шире. Он не мог вообразить ничего сексуальнее Седжян, на которой были лишь микрофон и наушники. Все в ней было невероятно волнующее. Иногда, спустя часы после звонка, Сергею вдруг попадались на глаза лежавшие на столе наушники, и от одного их вида у него была эрекция. Седжян говорила, какой он умный, какой красивый, какое у него воображение. Говорила, что он похож на того актера из фильмов Трюффо. Как его звали? Жан-Пьер Лео? Она спросила, любит ли он Трюффо. Он ответил да. Он всегда предпочитал Трюффо Годару. И она тоже. Она терпеть не могла Годара.

Сергей пребывал в ошалевшем болезненном состоянии, и все его проблемы – Вика, Эрик, “Виртуальная могила”, отсутствие работы, Рэйчел, Вадик, особенно Вадик – скрыла пелена паники и радостного возбуждения. Он умудрялся игнорировать тот факт, что Седжян была девушкой Вадика и они расстались всего два месяца назад, а этичность того, что Сергей уже трахается с ней по скайпу, как минимум вызывает сомнения. Как-то после звонка Седжян он часы напролет лежал неподвижно на диване, с макбуком на коленях, ничего не делая, просто раздумывая, скорее даже грезя, выхватывая детали того, что только что произошло, словно пытаясь поймать их и запереть понадежнее. Гневный звонок Рэйчел выдернул его из забытья. Очевидно, они назначили встречу, и Сергей совершенно об этом позабыл.

– Что стряслось? Ты заболел? – все спрашивала Рэйчел, но в ее голосе не было заботы, только злость. А со злостью иметь дело проще, чем с заботой. Он сказал, что встретил другую.

На следующее утро Седжян не ответила на звонок. Он оставил несколько сообщений. Она не отозвалась. Через три дня Сергей написал: “Ты в порядке? Я волнуюсь”. Еще через день пришел ответ. Седжян говорила, что у нее все хорошо, но она “в замешательстве” от их отношений. “Ты хочешь все закончить?” – спросил он. На этот раз ответ пришел сразу: “Да”.

Работать после этого было трудно, трудно заставить себя сосредоточиться, но Сергей понимал, что в работе его спасение, поэтому окунулся в нее с еще большим рвением.

Где-то через неделю после того, как закончился их виртуальный роман, наступил час расплаты. Сергей как-то вечером изучал содержимое почти пустого холодильника, когда в дверях возник Вадик с айфоном в руках. Он выглядел скорее озадаченным, чем злым, но Сергея толкнуло страшное предчувствие, что разговор будет о Седжян.

И точно.

– Смотри, – сказал Вадик. – Здесь написано, что я разговаривал с Седжян 18 декабря. Я с ней не разговаривал. Это ты?

Вадик явно ждал какого-то невероятного объяснения. Но его не последовало.

– Да, мы поговорили, – признал Сергей. – Она звонила спросить, может ли тут остановиться ее брат. Прости, я забыл тебе передать.

– Ее брат остановится тут? У меня? Или мне, может, освободить квартиру, чтобы он расположился получше? Эта девица вконец обнаглела!

Сергей вынул подвявший латук, пару помидоров и огурцов.

– Я сделаю салат, ты будешь?

Вадик кивнул. Он уселся на шаткий барный стул, который, казалось, вот-вот под ним рухнет, и положил телефон.

Сергей достал доску и принялся нарезать помидоры. Не самое простое занятие, особенно под пристальным взглядом Вадика.

– Помидоры надо сначала пополам разрезать, – сказал Вадик. – И возьми лучше нож с зубцами.

Сергей вынул нож с зубцами.

– Но только не огурцы. Никогда не бери нож с зубцами для огурцов. Их тоже надо сначала разрезать пополам.

Сергей ответил красноречивым взглядом, и Вадик снова уткнулся в телефон. Он выглядел нелепо в этой крохотной кухоньке, восседая на крохотном стуле. В белом свитере, с копной белокурых волос, он выглядел как огромный глупый попугай в клетке. Чего Сергей не выносил, так это готовить при ком-то еще. Вика всегда уходила с кухни, когда он готовил. Не то чтобы он делал это так уж часто. Но мог соорудить салат из огурцов и помидоров и отменный омлет. Секретом были остатки нарезок из MyEurope. Лучше всего работало сочетание ветчины и салями. Когда он готовил омлет Вике, она всегда просила добавки и называла его вкуснейшим блюдом на свете.

– Нет, правда, – говорила она. – Надо поучаствовать в конкурсе с твоим омлетом.

Печально, что у Вадика не водится каких-нибудь остатков. Или яиц. На мгновение Сергея кольнула тоска по Вике, но потом он вспомнил Седжян, и тогда кольнула тоска по Седжян.

– Нет-нет, это масло с розмарином, оно не годится. Возьми из большой бутылки.

Сергей поставил на место розмариновое масло и взял большую бутылку.

– Погоди, – сказал Вадик, и Сергею захотелось заехать большой бутылкой ему по башке. – Погоди. Тут написано, что разговор длился два часа восемь минут. Вы же не могли два часа обсуждать брата Седжян?

Сергей перестал перемешивать салат. Он знал, что так или иначе Вадик докопается до сути. А суть этого – тот факт, что у него был роман с бывшей девушкой лучшего друга – вдруг показалась крайне неприятной, крайне отталкивающей. Он все время уверял себя, что это не имеет отношения к Вадику, что это касается только его и Седжян, а Вадик тут ни при чем. И теперь он впервые осознал, что для самого Вадика Вадик очень даже при чем.

Сергей откашлялся и сказал, что они с Седжян поговорили.

– О чем поговорили? Вы говорили обо мне? – напирал Вадик.

Это предположение оскорбило Сергея. Как это характерно для него – считать, что им больше не о ком поговорить, кроме как о нем – такая захватывающая тема.

– Нет, о моем приложении, – ответил он. И очень напрасно.

– О, как мило! Вы обсудили твое замечательное, супервыдающееся приложение! Твое гениальное приложение! Седжян так понравилась твоя идея, я помню. Она считает его “смелым и дерзким”.

Последние три слова Вадик произнес высоким голосом, как бы изображая Седжян, но на самом деле ничуть не похоже. Он соскочил со стула и облокотился на кухонную стойку, нависая над Сергеем. Он был чуть не на двадцать сантиметров выше, но Сергей только теперь ощутил это так явно.

– Ну а я всегда считал, что это идиотская идея, – заявил Вадик. – Идиотская и нездоровая. Из серии заморозить своего помершего домашнего любимца. Нет, еще хуже – как заморозить помершего домашнего любимца и заставить его говорить.

Он на секунду замолк, убедиться, что Сергей уяснил его слова. Уяснил.

– Никому не хочется слышать мертвых, ты понимаешь это? Никому! Это мерзко, это жутко. Это невыносимо больно, черт подери! Окей, не спорю, мы все про себя разговариваем с любимыми. И да, мы все мечтаем, чтобы они что-то ответили. Хоть словечко любви, приятия. Это всем необходимо. Но ты не это пытаешься устроить! Люди услышат не голос любимых, а жалкие обрывки этого голоса, бездушные осколки, жестокую пародию. От этих голосов боль потери станет только острее. Любимый человек умер. Умер! Его ничто не вернет. Ничто. Ничто. Ничто. Ни Бог, ни Федоров, и уж точно не твое долбаное приложение. Ну каким же надо быть идиотом, чтобы этого не видеть?

Сергей отвернулся и попробовал салат. Он явно переборщил с маслом. Да и вообще салат – разве ж это еда? Только аппетит разогреть.

– Единственное худо-бедно осмысленное приложение про смерть должно бы с концами уничтожать все твое существование в онлайне. Уничтожать! Стирать все месседжи, удалять посты, убирать все следы. Чтобы уж точно никто не мог тебя оживить, или заговорить твоим голосом, или еще какую-нибудь ересь учинить в том же духе. Вот такое приложение просто необходимо. Потому что в этом и есть идея смерти. Она несет абсолютный конец. А нам остается просто уважать это и все.

Сергей двинулся было вон из кухни, но Вадик преградил дорогу.

– Но ты же и сам все это знаешь, да? – злорадно спросил он, будто докопался до грязной тайны.

– Ты же не хочешь взаправду “воскрешать” мертвых, как Федоров – господи, ну и тупой же он придурок! Ты же не хочешь взаправду воссоздать их речь и душу. Ты просто цепляешься за идею этого приложения, потому что надеешься, что это последнее, самое распоследнее, что может вытянуть тебя из задницы, так? Так? Потому что, если не это приложение, тебе конец. Ты на веки вечные останешься лузером.

И Сергей стоял, слушал Вадикову отповедь, уткнувшись в свою тарелку, и ел свой масляный скользкий салат, ложку за ложкой. Он слышал и понимал слова Вадика, он ощущал их почти как физические удары, и все же они как будто не долетали до него. Словно оба оказались посреди какой-то очень неправильной сцены, сцены, которой не должно было случиться. Сергей вспомнил, что однажды уже испытывал такое же чувство. Ему было пять или шесть, за окном шел снег. Он вышел из квартиры в валенках, шубе, в толстой вязаной шапке, варежках, чем-то там еще, и на улице в засаде, за сугробами, сидели мальчишки постарше, вооруженные снежками. Их атака была стремительной и беспощадной. Комки жгучей боли лупили по шее, по лицу, по глазам. Он помнил, ему тогда казалось, это же не должно происходить. Это его друзья. Он знал их по именам. Они вместе играли в песочнице. Это же все неправильно! До того неправильно, что не могло произойти. Он даже не уворачивался и не закрывал лица. Просто стоял и ждал, когда эта ужасная сцена закончится или превратится во что-то еще.

– А Седжян была под впечатлением от твоей идеи, да? – снова завелся Вадик.

Сергей по-прежнему молчал, и Вадик продолжил.

– Ну конечно. Она тебе рассказала, какой ты неординарный? Что ее сразил твой интеллект? Что она влюбилась в твои мозги? Что твоя неординарность ее так возбуждает? Что ей не терпится, чтобы этот неординарный мужчина трахнул ее? Хотя бы по скайпу? О, Седжян любила трахаться по скайпу! Она даже предпочитала это дело реальному сексу.

Сергей поставил тарелку на стол и посмотрел на Вадика. Видимо, какой-то мускул на его лице дрогнул, и Вадик тут же это засек. Лицо из издевательского и злобного в мгновение сделалось беспомощным, почти испуганным.

– Ха, так и было, да? – произнес Вадик. В голосе слышалась мольба. Как будто он просил Сергея не отвечать. – По скайпу?

Сергей отпихнул Вадика и двинулся в спальню.

– Ты просто жалок! – кричал ему в спину Вадик. – Ты хоть понимаешь, как ты жалок?

Сергей собрался довольно быстро. Вадик едва выделил ему место в шкафу, так что большая часть чистых вещей лежала в спортивной сумке, а грязные он складывал в пластиковые пакеты HippoMart под кроватью – красный толстый бегемот совсем раздулся от его трусов и носков. У Вадика была своя мудреная система сортировки белья для стирки, поэтому Сергей предпочитал не встревать. Он застегнул молнию на сумке. Сунул старенький ноутбук в крепкий рюкзак, задумался, взять ли томик “Гамлета”, и решил взять – в конце концов Вадик так и не вернул “Ад – это другие: антология французской философии ХХ века”. Кинул книжку в рюкзак, подхватил пластиковые пакеты и двинул к двери.

Вадик мерил шагами гостиную, в такт с прохожими за окном, в его лице сквозили одновременно и ненависть, и угрызения, и страх, как будто он никак не мог решить: то ли врезать Сергею, то ли уговорить остаться.

– Тебе необязательно уходить, – сказал он, более-менее совладав с голосом. – Все вполне в порядке вещей. Ну в самом деле, кто бы не попробовал трахнуть девушку лучшего друга, если есть такая возможность? Мы же оба не святые, чего уж.

Вадик собирался сказать что-то еще, но осекся.

Сергей стоял спиной к Вадику, правая рука на ручке двери. Образ растрепанной, с безумным взглядом Вики с этой странной царапиной на щеке медленно проплыл перед глазами. Сердце так колотилось, что стало трудно дышать. Он подумал, что, если Вадик договорит и признается, что трахнул Вику в их доме на Стейтен-Айленде, его сердце не выдержит, остановится, и он умрет.

– Ой, ну хватит уже, старик, – произнес наконец Вадик, и Сергей распахнул дверь и вышел.

Он быстро спустился по Бедфорд-авеню, прочь от Вадика, от его слов, туда, где запарковал машину. Через несколько кварталов он остановился и огляделся. Он не понимал, куда идти. На лицо и руки упало несколько мелких холодных капель. Сергей поднял глаза и увидел, что то ли моросит дождь, то ли идет снег. Зашел в кофейню, заказал большую чашку чая, запихнул сумки под стол и сел.

Он мог вернуться на Стейтен-Айленд. Вике пришлось бы его пустить. Но это была бы та самая Вика, которая хотела “покончить с этим” и которая, возможно, трахнулась с Вадиком. Он не мог ее видеть.

Была его мать, которая бы с радостью приняла Сергея в своей двухкомнатной социальной квартирке и предоставила свой “итальянский” диван. Она бы накормила его всякой едой, которую он любил ребенком, вроде ежиков и творожной массы, и усадила вместе смотреть какой-нибудь бесконечный фильм по российскому каналу, а потом изводила бы разговорами о его неотвратимом угасании, пока он не почувствовал бы угасание в каждой косточке своего тела.

И была Регина, которая отреагировала на известие об их расставании с Викой с поразительной холодностью. Не хотела встретиться выпить, не удосужилась ответить на его длинное письмо. И все же невозможно представить, что она откажется пустить его на пару дней. Он прикинул, что она вроде уже должна была вернуться из России. Представил, как входит в их с Бобом сияющий холл со своими раздувшимися пакетами HippoMart и как Боб оглядывает его с брезгливой жалостью. Нет, исключено.

Мать выходила единственным приемлемым вариантом. Сергей решился. Значит, быть вечеру российского телевидения и ежиков.

– Я в полном, черт его дери, отчаянии, старик! – завопил мужчина за соседним столиком. – Просто не верится, что Натали соскочила. Теперь я не смогу поехать.

У него была длинная шелковистая борода, для которой, наверное, нужен очень дорогой шампунь. У его приятеля не было растительности на лице, но он как бы компенсировал это футболкой “Я люблю Кастро”.

– А твоя соседка? Она могла бы присмотреть за котом.

– Соседка Хелен? Которая вызывала полицию? Дважды! Музыка у меня чересчур громко играет? Нет уж, благодарю! Да она его просто отравит на хрен.

– Почему не оставить его в службе по присмотру за домашними животными?

– Эй, ты бы оставил своего ребенка в службе по присмотру за детьми?

– Конечно. Без вопросов!

– Ну а я вот, видишь ли, люблю своего кота. Ты же знаешь, что Геббельс чокнутый, он обожает квартиру, обожает свое кошачье дерево, ему нигде не будет хорошо. И у него еще артрит, у бедняги. Ему нужны лекарства.

Значит, этому человеку надо ехать в путешествие, подумал Сергей. Но имеется кот с артритом, и он может оставить его только дома. А сиделка отвалилась. Это же его шанс!

– Прошу прощения, – произнес Сергей, откашлявшись, – но я невольно услышал ваш разговор. Я вот очень хорошо лажу с котами.

Бородатый повернулся к Сергею и внимательно оглядел его, словно пытаясь определить, можно ли ему доверять.

– Я финансовый аналитик, – добавил Сергей в качестве подтверждения своей благонадежности. – Работаю в “Лэнгли Майлз”.

Бородатый как будто впечатлился.

– Жена только что выставила меня на улицу, и мне нужно где-то остановиться.

– Ох! – вымолвил бородатый.

Он забарабанил пальцами по столу.

– Речь-то идет о шести месяцах. Я получил композиторскую стипендию в Риме. Вы не можете подвести меня, потому что я буду в Европе.

– Шесть месяцев – не проблема.

Они принялись обсуждать детали и логистику, но уже было ясно, что все складывается.

Окей, подумал Сергей, больной кот по имени Геббельс. Это можно истолковать либо как еще одно печальное осложнение в его и так до невозможности запутанной жизни, либо как божественное вмешательство – кот-спаситель, кот-искупитель, кот-рыцарь на белом коне.

Глава 9 Пляшущая дрозофила

Обратный полет в Нью-Йорк длился девять часов пятьдесят пять минут, и именно столько времени понадобилось Регине, чтобы собраться с мыслями. Когда самолет приблизился к смутно различимому, напоминающему очертаниями кролика Ньюфаундленду, Регина наконец заставила себя почистить зубы и причесаться в местном туалете. Подумывала даже накраситься. Когда приземлились, уже почти пришла в норму. Она решила, что напишет тете Маше письмо, в котором спокойно объяснит, почему никоим образом не может усыновить ребенка. Конечно, тетя Маша имеет полное право ей это предложить, но, несомненно, не имеет права потребовать. Даже если Регина когда-нибудь решится на усыновление, это должно быть только ее решение. На нее нельзя давить, ее нельзя к этому подтолкнуть. Она мысленно составила бóльшую часть письма, пока стояла в длинной очереди на паспортный контроль. Почти закончила его, когда молодой пограничник шлепнул печать и поздравил с возвращением в Нью-Йорк. Последнее предложение родилось в такси. “И хотя усыновление больше не обсуждается, Настя, безусловно, может рассчитывать на нашу помощь”. Вот это и есть решение проблемы. Регина пошлет им денег. Боб возражать не станет. Тогда она точно не будет чувствовать себя такой дрянью. Регина хотела сразу же отправить мейл, но решила, что печатать на телефоне слишком утомительно. Напишет, как только приедет домой. Так что, войдя в квартиру, она бросила сумки у двери и тотчас села к компьютеру. “Ваше письмо отправлено”, – известил джимейл, и Регина сразу почувствовала облегчение. Она разделась, приняла душ, рухнула на кровать чистая, укутанная в два больших полотенца, и заснула. Проснулась, как только Боб вернулся с работы. Они заказали квадратную гурмэ-пиццу и тихо поужинали вдвоем, вернее, Боб поужинал, а Регина слегка погрызла недоеденные краешки. У нее был джетлэг, и одно ухо так и не отложило, поэтому голос Боба доносился как будто издалека. Он сказал, что у нее полотенце отпечаталось на шее и на левой стороне лица. Сказал, что это очень мило. Она улыбнулась. Потом спросил что-то, что она не расслышала.

– Что? – переспросила она.

– Как твоя поездка? – повторил Боб, качая головой, потому что вопрос был совершенно очевидный.

Регина вздохнула. Они каждый день говорили по скайпу, так что добавить было особо нечего, если только рассказать про Настю.

– Утомительная, – ответила она.

Боб видел, что она совсем устала, и принялся сам подробно рассказывать про “Пляшущую дрозофилу”. Уже вот-вот состоится сделка с “Цифрогиком”. Он планирует назначить своего программиста Дева главой проекта. Начнут с какого-нибудь простенького приложения. С его помощью люди смогут увидеть, как много у них “родственников” в разных уголках страны. А потом оно будет работать и на других территориях. Фантастическая возможность! У Регины не получалось сфокусироваться.

– Прости, дорогой, – сказала она. – Но я по-прежнему совершенно не в теме.

Она проснулась в три часа ночи – 10 утра по московскому времени – в тошнотворной тревоге и тут же отправилась проверить почту. Ответа от тети Маши не было. Регина проверила папку отправленных убедиться, что ее письмо там есть. Есть. Она написала новый мейл с просьбой подтвердить получение того письма. Остаток ночи Регина расхаживала между гостиной и кухней, усаживалась то на диван, то в одно из трех кресел, пыталась расслабиться. Тетя Маша была из тех, кто маниакально проверяет почту, и всегда отвечала без заминки. Наверное, Регина обидела ее, написав о деньгах. Ладно, черт с ней, подумала она, но ей было до боли стыдно. Теперь она поняла, почему не смогла рассказать об этом Бобу. Ему было бы совестно за нее. “Что с тобой не так, Регина? – сказал бы он. – Маша попросила тебя взять этого ребенка, подарить ему семью, любовь, защиту, а ты в ответ предложила отправить чек? Вот так оскорбить ее? У тебя же там никого ближе не осталось!”

Нет, нет, она просто не могла рассказать об этом Бобу. Даже не могла толком на него смотреть, когда он проснулся наутро.

– Хочешь, поедем вместе к Бекки? – предложил он. – Она хотела тебе показать, как движется ремонт.

Регина отказалась, сославшись на плохое самочувствие, но на самом деле опасалась, что сейчас точно не вынесет родительско-дочерних нежностей.

Боб уехал около одиннадцати, и Регина снова проверила почту. Ничего. Она забеспокоилась, что тетя Маша вообще ей больше не напишет.

Взяла мамин чемодан, поставила посреди гостиной и расстегнула. Сверху лежал старый фотоальбом. Почти все фотографии Регина видела уже много раз, но была там небольшая пачка снимков, которые она не припоминала. Матери на них было лет двадцать. Отдыхает на пляже. Пробует ногой воду. Брызгается. Позирует на фоне каких-то гор. Она выглядела более хорошенькой версией Регины. На самом деле мать очень походила на Вирджинию Вулф. У обеих были одинаковые темные, глубоко посаженные глаза. Была фотография матери с тетей Машей. Они стояли на пляже, взявшись за руки, смеясь, маша в камеру. Сзади виднелся большой белый пароход. В углу подпись: Ялта, 1970. Странно, что мать никогда не упоминала об этой поездке. Регина взяла фотографию и вгляделась повнимательнее. Мать была здоровенной по сравнению с тетей Машей, но выглядела такой счастливой. Регина никогда не видела ее такой счастливой. Уж не любовницами ли они были? Ольга Жилинская – всегда тверда как камень.

Она вспомнила свою собственную фотографию на Машиной полке. Тетя Маша хранила не только фото матери, но и ее тоже. Регине вдруг подумалось, что тетя Маша заварила всю эту историю с усыновлением не только для Насти, но и для нее, Регины. Тетя Маша пеклась о Регине, хотела для нее как лучше и верила, что лучшее для нее – иметь ребенка. А Регина в ответ предложила ей денег… Регине захотелось немедленно написать тете Маше, молить о прощении, только вот она сомневалась, что заслуживает его.

Регина отложила в сторону альбом и достала платья. Узнала самое любимое из маминых: простое шелковое с вырезом. Темно-коричневое, почти черное, в мелкий цветочек. Сколько она себя помнила, мать всегда его носила. Была в нем на день рождения, когда Регине исполнилось шесть. Пришло много народу, в основном друзья матери. Регине казалось, мама – самая красивая женщина на свете. И самая высокая. В какой-то момент мать взяла тетю Машу за руку и закружила в вальсе. Ткань летела в такт ее движениям, и маленькие цветочки вальсировали вместе с ними. Конечно, они были любовницами. Регина не могла взять в толк, как же она раньше этого не увидела.

Она очень живо помнила мать в платье перед зеркалом. Та всегда немного хмурилась, когда оправляла его. Ей было около сорока. Сильная, здоровая. Первый раз с ее смерти Регина смогла представить ее молодой. И нахлынули чувства, которые не давались тогда, на кладбище. Вот что нужно людям, которые потеряли близких, а вовсе не дурацкое кладбище – Виртуальный чемодан. Укромный уголок в сети, где можно хранить самые дорогие памятные вещи: письма, фотографии, видео, сборники песен, карты. Куда можно заглянуть и по-настоящему вспомнить умерших.

Регине было необходимо поговорить с кем-нибудь. С кем-нибудь, кто не станет ее осуждать, кто поймет и поддержит ее решение, кто снимет тяжесть вины. Кто согласится, что тетя Маша повела себя дико и что Регинино письмо было естественной реакцией нормального человека.

С Вадиком? Нет, явно не с Вадиком. Даже если он выслушает, все равно не поймет. С Сергеем? Она так долго его игнорировала, что теперь не чувствовала себя вправе обращаться. Да и ждать вменяемого ответа от кого-то вроде Сергея чистое безумие.

С отцом? Регина страшно хотела поговорить с ним с самого возвращения. Но для вопросов им пришлось бы заново познакомиться, по-настоящему узнать друг друга. И она бы услышала еще что-нибудь неприятное про мать. У Регины не было на это сил.

Ей просто необходимо было поговорить с женщиной. С Викой? Вика – мать. Регина не знала, это делает ее больше или меньше способной на сочувствие. Она примет сторону ребенка или Регины? Нет, Вика в любом случае не встанет на сторону Регины. И она наверняка в обиде на Регину. У Вики никого нет в Америке, и сейчас она переживает расставание в полном одиночестве. Надо было ей позвонить, справиться, как она, предложить помощь. Уже несколько раз Регина бралась за телефон, но в последнюю секунду передумывала. Боялась, Вика решит, будто она злорадствует, и разговор выйдет неловким и не склеится. И все равно надо было позвонить!

Телефон запищал. Сообщение от Вадика: “Ты вернулась? Я дико соскучился!” “Кофе?” – ответила она.

Они встретились в La Colombe на Лафайетт.

– Наконец-то! – произнес Вадик с порога.

Они сели за маленький столик, слишком маленький и низенький для обоих, ни Вадик, ни Регина не могли нормально пристроить ноги. Едва хватило места для кофе и двух шоколадных круассанов.

Вадик выжидающе смотрел на нее, явно желая услышать рассказ о поездке.

С чего же начать? – думала Регина, осторожно, чтобы не смазать красивое сердечко из молочной пенки, сыпя сахар в чашку. С российской политики? С российского телевидения? С тупого злобного безумия, как инфекция, охватившего всю страну? Но Вадик так стремился стать американцем, что Россия его волновала в последнюю очередь. Можно попробовать все же рассказать про Настю.

Вадик сделал большой глоток капучино, на бороде осталась пенка. Регина смахнула ее своей салфеткой. Открыла было рот, но Вадик ее опередил:

– Пока тебя не было, тут вышла кое-какая заваруха.

– С чем?

– Мы с Сергеем больше не разговариваем. Я вышвырнул нашего драгоценного гения из квартиры.

– Что? Почему?

Вадик разразился длинной филиппикой с перечислением всех преступлений Сергея, от немытых стаканов из-под молока до туалетной бумаги и надругательств над коэновскими песнями.

Регина улыбнулась.

– Когда мы встречались, было то же самое.

– Да, но мы с Сергеем не встречались! Мы не занимались сексом. Мне приходилось терпеть это все за просто так.

Регина покачала головой, изображая шутливое сочувствие.

Уже было ясно, что о ней они не поговорят. Обычное дело с Вадиком.

Но Регина на него не сердилась. Ей даже полегчало, что можно не затевать разговора про Настю.

– Только из-за этого? – спросила она.

– Более-менее. И еще он трахался по скайпу с Седжян.

– Что? С твоей Седжян?

Вадик кивнул. И принялся долго и нудно рассказывать, как он это обнаружил. Регине пришлось есть круассан, чтобы не терять концентрации. Вообще скайп-секс Сергея и Седжян вовсе не был таким уж неожиданным. Она вспомнила, что Сергей не раз повторял, до чего ему нравится Седжян и под каким впечатлением она была от него и его мерзкой “Виртуальной могилы” на новоселье у Вадика.

– Ну кто так поступает? Она же моя девушка!

Бывшая девушка, подумала Регина, но поспешила согласиться, что тут не может быть никаких оправданий. И это ведь уже не в первый раз! Сергей и раньше отбивал девушку у Вадика: Вику. Она вспомнила, как Сергей три недели не мог признаться ей. Три недели! Он встречался с Викой, трахал Вику, признавался ей в любви, пока Регина, как дура, устраивала их летнюю поездку в Карелию!

– Так значит, ты не считаешь меня сволочью? – спросил Вадик.

Он пристально смотрел на Регину в ожидании ответа. Ей было трудно что-то произнести с набитым ртом – она уже прикончила свой круассан и принялась за Вадиков.

Она пробормотала нечто бессвязное, что Вадик перевел как “нет”.

– Окей, но это еще не все. Мне кажется, я немного увлечен Викой.

На этом месте Регина разом сглотнула недожеванную кашу.

– Что? Нет!

– Знаю-знаю.

– А она?

– О, я ее вообще не интересую.

– Вот и хорошо!

Он заговорил о свиданиях по интернету, о том, как это утомительно, да и выбирать стало почти не из кого, потому что вечно выскакивают одни и те же фотографии. И как наверняка женщины, в очередной раз напарываясь на его профиль, реагируют так же: “О, этот парень все еще здесь!” И как это все угнетает.

Он посмотрел на Регину, надеясь услышать что-то утешительное.

Но Регина молчала. Ей было жаль Вадика, но было и очень досадно. Что такого в этой Вике, что мужчины сходят по ней с ума? А Вадик, между прочим, мог бы и спросить: как она, Регина? Хотя бы из вежливости, если уж не из искреннего интереса!

– Мне пора, – сказала она, поднимаясь.

Уже почти у выхода Вадик крепко сжал ее в объятиях и сказал, что стоит просто побыть с ней, и ему уже легчает.

Регина улыбнулась. На Вадика было невозможно долго сердиться.

– Вадик, – спросила она.

– Да?

– Как ты думаешь, я могла бы заботиться о ребенке?

Вадик рассмеялся, стряхнул крошки с ее шарфа.

– Если под этим имеется в виду съесть ребенка – то конечно!

– Большое спасибо!

Сам того не понимая, Вадик ей очень помог. Он подтвердил правильность ее решения.

Она поступила честно и именно поэтому-то благородно, рассудила Регина на обратном пути. Упиваясь собой, она стала развивать эту мысль. Есть множество женщин, которые не хотят и не испытывают потребности заводить ребенка, но лишь немногие готовы это признать. Скольких женщин она встречала и в России, и в Америке, у которых были дети не потому, что они так уж хотели или нуждались в них, а просто потому, что они не хотели оказаться не у дел. “Не то чтобы я хотела ребенка, но я точно не хотела не иметь его”, – сказала ей глубоко беременная племянница Боба за семейным ужином в День благодарения. Что ж, Регина категорически не желала ребенка и не собиралась переживать, что останется не у дел. Ей была отвратительна идея, что женщина не в состоянии вести полноценную жизнь, не имея детей. Она вполне преуспела в устройстве собственной независимой и интересной жизни. Жизни, которой можно только позавидовать. Просто все сошлось разом – смерть матери, потом замужество и эмиграция, и это слегка сбило ее с накатанного пути. Но она в любой момент может отыграть все назад. Больше никакого “Ешь и смотри”!

На той же неделе она написала Инге с просьбой дать ей хоть какой-нибудь перевод. Что-то, за что никому не хотелось браться. Все равно что. Пусть даже невыносимо трудное и занудное.

Ответ пришел неожиданно быстро. “Конечно, – писала Инга, не утруждаясь приветствиями. – У меня есть кое-что как раз для тебя”. Речь шла о канадском романе под названием “Будни”, который вышел на английском пару лет назад, был объявлен гениальным и захватывающим, чем-то средним между Прустом и Мунро, но не смог привлечь широкого читателя. Поэтому издательству Инги удалось купить права за бесценок. Роман рассказывал историю канадки, которая, живя где-то на далеком севере, растила трех своих детей после того, как муж скончался от рака.

У Регины закружилась голова. Дети и рак – две темы, от которых ей делалось нехорошо, и Инга прекрасно это знала. Значит, она до сих пор зла на Регину. Ничего, Инга ни за что не узнает, как ей больно, Регина не доставит ей такого удовольствия.

“Прекрасно!” – ответила Регина и немедленно закачала роман в планшет.

Повествование велось от лица Шайенн. Начинался роман с описания варки каши, растянувшегося на тридцать страниц. Восемь из них были посвящены процессу извлечения из кастрюли угодившего в нее жука. Читая книгу, Регина сама себя чувствовала жуком, потонувшим в кастрюле овсянки, но ощущение это было на удивление приятным. А потом появились трое детей. Со своими гадкими привычками, беспрестанными болячками, глупыми бреднями. Они заполонили собой все пространство чуть не до удушья. Но Регина понимала, что стоит ей бросить перевод, как чудная картина ее состоявшейся жизни рассыплется на куски. Искус отказаться был велик, и она курсировала между письменным столом и диваном у телевизора, перемежая, а порой и заменяя работу “Ешь и смотри”, но всегда возвращалась к книге.

Прошло недели три с “Буднями”, и Регина как раз заканчивала один сложный кусок и собиралась вознаградить себя новой серией “Мы – шпионы” и остатками чили, как вдруг в почте возникло письмо от тети Маши. У Регины страшно сдавило где-то над глазами. Палец завис над клавишей, не в силах нажать “открыть”. И тут запищала микроволновка, оповещая, что чили готово. Она решила сначала сходить на кухню и вынуть тарелку, но ужаснулась собственной трусости и нажала клавишу. Голову так сдавило, что она едва понимала прочитанное. Но в письме явно не было нападок. Общий тон скорее даже любезный.

Оно не было теплым, о нет, но все же вполне корректным. Регина заставила себя прочесть.

Тетя Маша благодарила Регину за щедрое предложение, но в этом не было нужды, потому что она только что нашла Насте очень хорошую семью. Муж адвокат, жена преподает физику в институте и повернута на садоводстве. У них прекрасная дача на озере в паре часов от Москвы. Они умные, добрые, чудесные люди. И души не чают в Насте, а она в них.

Какое облегчение. Какое облегчение, подумала Регина. Как же я рада!

Микроволновка снова требовательно запищала, но Регина не обратила на нее внимание. Она пошла в спальню, легла на кровать, отвернулась к стене и разрыдалась.

Должно быть, она задремала, потому что разбудило ее жужжание где-то в области попы. Она нащупала телефон в кармане кофты и открыла сообщения. Календарь напоминал, что сегодня у нее “Ужин с командой Боба”. Они отмечают официальный старт проекта с “Пляшущей дрозофилой”. Регина застонала. Она и в обычной-то жизни с трудом выносила команду Боба, а сегодня это будет троекратная пытка. Но пропустить ужин нельзя. Бобу очень важно, чтобы она ходила на эти ужины, куда важнее, чем то, как ее приняли в его семье. Отчасти она его даже понимала. Команда Боба была всем его существом как раз в том смысле, в каком семья им не являлась. Семья была данностью, а вот команду он отбирал сам, создавал сам, жил и дышал вместе с ней. На этих ужинах Регина особенно остро ощущала, что они с Бобом удаляются друг от друга. Не только потому, что члены команды казались ей пришельцами и она не могла придумать, о чем с ними разговаривать; больше всего тревожило, что и Боб когда-нибудь неизбежно станет чужим. Он не мог не смотреть на нее их глазами, а в их глазах она была довольно жалким зрелищем. Неловкая, зажатая, дорого, но неумело одетая, хмурая, молчаливая женщина. Скучающая. Это, пожалуй, самое страшное. Когда говорили о делах, ее скучающий вид Боб воспринимал как личное оскорбление.

Она отправила эсэмэску Вадику, узнать, будет ли он там сегодня. Ей нужна была вся поддержка мира, чтобы пережить этот ужин. Вадик ответил: “Да, конечно. Я же член команды Боба, а как же?”

Она приняла душ и оделась “надежно” – ничего сногсшибательного, но и не ужасно. Главная проблема была с лицом. Помятое, в прыщах, а глаза так припухли, что еле открывались. Огуречная маска. Она слыхала, как какие-то женщины (Вика?) говорили, что она убирает отечность. Регина полезла в гугл и нашла видео с кореянкой в черном лифчике и трусах, которая натирала целый огурец и накладывала кашицу на лицо другой женщины. Регина метнулась на кухню. К счастью, в холодильнике имелся огурец. Натерла, но, поскольку нанести его было некому, она просто задержала дыхание и окунула лицо в холодную зеленую горку. Проглотила несколько огуречных стружек, попавших в рот, и решила, что чувствует себя уже лучше, не блестяще, но вполне готовой к встрече с командой.

В ресторане “Боргезе”, который выбрал Боб, было все, чего Регина не выносила в нью-йоркских ресторанах. Декор в стиле библиотеки/столовой/винного погреба средневекового замка. Похожие на пещеры коридоры, замшелые винные бочки, полки со старинными книгами. Регина была готова признать, что все это напоминает жизнь средневековой знати, но с чего бы средневековый вельможа стал ужинать в библиотеке или читать в винном погребе? Хостес проводила ее через лабиринт столиков в самый дальний конец. Народу почти не было. Несколько пар там и сям, у всех вид скучающий и подмерзший. Их заметно превосходила в численности армия заносчивых безупречно одетых официантов, неотрывно глядящих на беззащитных посетителей. Они напомнили Регине птиц из хичкоковского фильма.

В дальнем углу она увидела Боба во главе длинного стола с лавками вместо стульев. Напротив сидели трое мужчин разных национальностей. Боб говорил Регине, что любит нанимать эмигрантов, потому что они в равной степени достаточно смелы и наивны, чтобы браться за невозможные задачи.

Люди из команды сидели спиной к Регине, но узнать их было нетрудно. Самая широкая и расслабленная спина с обтянутой дорогим шелком жирной складкой над ремнем принадлежала Ласло Зелаи, генеральному директору компании, человеку, с которым Боб работал “уже сто лет”. Он не обладал атлетичной фигурой Боба, но явно и так прекрасно себя чувствовал. Самая маленькая, худая и напряженная спина принадлежала Нгуен Тану, директору по маркетингу, который увлекался боевыми искусствами и уверял, что может разбить телевизор одним мизинцем – Регина собиралась как-нибудь поймать его на слове. Но не сейчас, пока еще она слишком дорожит своим телевизором. Самая длинная, чуть нескладная спина принадлежала Деву Мазумдару, самому выдающемуся программисту Боба. Вадик не считал Дева таким уж выдающимся и поговаривал, что все его достоинство в невероятной способности концентрироваться. Он закапывался в работу, как туннель рыл. Но, может, подумала Регина, это и значит быть выдающимся. В России у нее тоже была фантастическая способность закапываться в работу. Может, она тоже выдающаяся?

Вадик еще не пришел. Регина вздохнула.

Боб замахал ей рукой. Регина помахала в ответ и изобразила радостную улыбку. Ласло, Нгуен и Дев честно попытались встать, чтобы поздороваться, но поскольку для этого надо было отодвинуть скамейку, что требовало слаженности от всех троих, они решили не заморачиваться. Просто немного приподнялись и обернулись. “Привет, ребята”, – бросила она и пробралась к Бобу.

“Дорогой”, – начала было Регина, но Боб поднял палец, призывая к тишине. Он с головой ушел в винную карту, толстую, как “Бесконечная шутка”, и отвлекать его было никак нельзя. Боб прослушал не один, а три курса про вино, так что в чем-чем, а в этом он теперь разбирался. Официант принес хлеб. Регина взяла ломтик, макнула в плошку с оливковым маслом и принялась жевать. Хлеб был вкусный, но она заметила, что не получает удовольствия. Чего-то не хватало, и она отлично знала чего именно. Телевизора. Она огляделась в надежде на спортивно-развлекательный канал у бара, но тщетно. Только угрюмый пианист в углу барабанил пальцами по закрытому фортепьяно. Регина жаждала развлечения. Она посмотрела на трех мужчин напротив. Гиблое дело. Дев никогда не разговаривал в принципе. Можно попробовать вывести Нгуена на обсуждение боевых искусств, но зачем ей это? А Ласло и сам пристально глядел на нее, не понимая, о чем с ней можно заговорить. С этой хмурой русской.

– Ну и денек, а? – наконец выдал он. – Холодрыга!

– Ага, – ответила Регина с чересчур широкой улыбкой. В Штатах ей пришлось научиться улыбаться, но она еще не умела как следует отлаживать свои улыбки.

Боб общался с сомелье, и она придумала кое-что получше, чем просто отвлечь его. Она знала, что его главная цель – не выбрать идеальное вино для ужина, а произвести впечатление на сомелье, чтобы тот понял, что этот крепко сбитый лысый мужчина разбирается в вине получше многих и уж точно лучше своего собеседника. Сомелье отвечал с уважительной улыбкой, но Регина как будто уловила читавшееся за ней отвращение. “Думаешь, мне не все равно, приятель?” – казалось, говорил он за маской вежливости. Регина отвернулась, ей было неловко за Боба. Желание посмотреть телевизор становилось нестерпимо.

– Попробуй! – сказал Боб, когда сомелье налил в бокал немного вина.

– Зачем? – спросила Регина.

– Просто попробуй, – настаивал Боб.

– Да я с закрытыми глазами красного от белого не отличу! Зачем мне пробовать?

Сомелье прыснул, но тут же исправился, изобразив кашель.

Пришел черед Боба конфузиться. Он кивком велел сомелье разливать вино остальным и смерил Регину долгим недовольным взглядом.

– У тебя что-то на лице, – прошептал он. – На щеке, у правого уха.

Регина дотронулась до лица и нащупала несколько налипших огуречных стружек. Воровато оглядевшись, она стерла их. К счастью, мужчины за столом были слишком благовоспитанны, чтобы показать, что они что-то заметили.

– Ну, как бы там ни было, а по мне так вино отличное, – произнес Ласло и осушил бокал.

И тут у стола нарисовалась хостес, а следом за ней потный, взъерошенный Вадик. Регина никогда не могла понять, почему появление Вадика – просто даже один взгляд на него – всегда поднимало ей настроение и успокаивало.

– Вадик! – воскликнула Регина, и Боб поморщился.

Он не то чтобы сомневался на их счет – волновал его только Сергей, поскольку Боб знал, что в России у них с Региной был роман. Просто в этой ее дружбе с Вадиком Боб чувствовал себя не у дел. Особенно его раздражало, что Вадик с Региной, если оказывались рядом на его корпоративных ужинах, непременно начинали перешептываться по-русски.

– Ты вообще-то можешь и не шептать, – как-то заметил он Регине. – Я все равно по-русски не понимаю.

Вадик это знал, поэтому пролез и уселся рядом с Бобом, а не с Региной.

– Простите за опоздание, – извинился он. – Надо было одно дело доделать.

– Проблемы с девушками? – спросил Боб.

– Вроде того, – ответил Вадик.

Четверо мужчин понимающе вздохнули.

Еда в “Боргезе” была отменная – салат из лисичек и языка ягненка, телячьи мозги в корочке из фисташек, – но Регина заметила, что не получает удовольствия ни от того, ни от другого. И разговор за столом шел все больше о непонятных технических вопросах.

Все они сделали анализ на геном в “Пляшущей дрозофиле”, чтобы посмотреть, как это все работает. Результаты преподнесли им любопытные факты об их генетических заболеваниях и наследственности. Боб пытался уговорить и Регину сделать анализ, но она отказалась.

– Зачем мне приложение, которое подберет людей с таким же геномом? С тем же успехом я могу поискать людей с такой же формой носа, – ответила она тогда Бобу. И теперь не удержалась, чтобы повторить это всем присутствующим.

Ласло хихикнул, но Боб недовольно глянул на нее.

– Регина, не у всех такой выдающийся нос, как у тебя, – ввернул Вадик.

Настал черед Боба хихикать. Он хлопнул Вадика по спине и сказал:

– В точку, мой друг, в самую точку.

Какого черта, Вадик? – подумала Регина. Он явно решил играть на стороне босса.

– А посмотрите-ка на мой лоб, – предложил Ласло. – У меня исключительно низкий лоб, вы не находите?

Все посмотрели. У него и вправду был довольно-таки низкий лоб и довольно-таки тяжелая надбровная дуга, нависавшая над лицом, как тент над террасой.

– Это потому что во мне три целых одна десятая процента неандертальца, а это довольно высокий показатель.

– У меня две целых, шесть десятых, – сообщил Боб.

– У нас две и восемь – отозвались Нгуен и Дев.

– У меня две и одна, – сказал Вадик.

– Такой низкий? Это потому, что ты русский, а русские произошли от медведей, а не от неандертальцев, – пошутил Ласло.

Все зашлись от смеха, а потом вопросительно посмотрели на Регину. Был ее черед поделиться процентами, доставшимися от неандертальца.

– Я не делала анализ, – сообщила она.

– Она не сделала анализ, – подтвердил Боб.

– Но почему? – удивился Ласло.

– Не хотела знать результаты. Медицинские так уж точно.

– И это при том, что ее мать умерла от генетической болезни, – уточнил Боб.

Вот так спасибо, Боб! – подумала Регина. Давай-ка обсудим мою семейную историю болезни с твоей треклятой командой. На секунду ей страшно захотелось рассказать в отместку про его пунктик на тему предполагаемой связи с Тюдорами, но решила, что это будет уж совсем некрасиво.

Они все еще выжидающе смотрели на нее.

– Прежде всего, мы не знаем наверняка, наследственная ли форма рака была у моей матери, – заговорила Регина, повысив голос. – И даже если подтвердится, что у меня есть этот ген, шанс, что я умру от той же формы рака, составляет пятьдесят процентов. Если ответ положительный, то пятидесяти процентов мало для того, чтобы подвергаться мучительным упреждающим операциям, а я не готова жить, зная, что есть большая вероятность умереть так же, как моя мать. А если ответ отрицательный, вообразите мое потрясение, если в какой-то момент меня поразит какая-нибудь другая жуткая форма рака. Или даже та же самая, просто не генетическая.

На слове “рак” Ласло и Дев опустили вилки и стали внимательно ее слушать. Регина не выносила этого. Не выносила внимания к себе. Она уже сто раз пожалела, что не сдала этот идиотский анализ – сейчас бы поделилась своими процентами от медведей и неандертальцев, и дело с концом.

– А у тебя мрачный склад ума, – заметил Ласло.

Боб горячо закивал, как будто говоря: “Ну а я о чем?”

– Мой отец тоже из Восточной Европы. Вот же был мрачный тип! – добавил Ласло.

– Видимо, придется списать это на ген медведя! – произнес Вадик.

Все засмеялись. Регина благодарно выдохнула, но Боб не унимался.

– Не в мрачности дело! – заявил он. – А в том, готова ты взять ответственность за свою жизнь или нет. Отказываясь от анализа, ты отказываешься от ответственности.

– Но я-то как раз считаю, что мы в любом случае не способны нести ответственность за свою жизнь, – возразила Регина.

Боб только покачал головой, а все остальные сочли, что будет разумнее оставить Регину в покое.

Принесли горячее. Но теперь Регина была так взвинчена и утомлена, что есть ей совсем расхотелось. Приборы стали слишком тяжелыми. Нарезать еду и подносить вилку ко рту казалось нестерпимо изнурительным занятием.

Команда продолжала обсуждать геномы. Очевидно, еще и по форме и расположению мочек можно было выявить кое-какие генетические заболевания. Среди обладателей приросших мочек велик процент диабетиков, а люди со свободно висящими скорее бывают крепкими и здоровыми.

– У меня одна такая, другая сякая, – заявил Нгуен.

Все по очереди изучили его мочки. Регина с трудом поборола зевок.

Боб красноречиво посмотрел на нее. Он не был глупым или бесчувственным. Он видел, как ей скучно. Так скучно, что она его немножко ненавидела. Это обижало его. Расстраивало. Разочаровывало. Не только сейчас, он вообще начинал разочаровываться в их браке. Как вообще им могло прийти в голову, что они будут счастливы вместе?

– Бессмертие! – вдруг выпалил Боб. – Именно! Именно об этом я и говорил.

Бессмертие? Она не заметила, как сменили тему. Если бы Вадик сидел рядом, тихонько переспросила бы по-русски. Но нельзя же спросить Боба и выдать, что она совершенно не слушала.

Дев, заметивший ее озадаченный взгляд, наклонился и пояснил:

– Мы говорим об идее приложения твоего друга.

– Что-то делать из-за могилы – бред собачий, – говорил Боб. – Подлинное бессмертие заключается в дальнейшей передаче собственного генетического материала.

Регина кивнула, но тут до нее дошел смысл его слов. Она не способна передать дальше свой генетический материал, а значит, по мнению Боба, ей будет отказано в бессмертии. Ну это уж просто чудовищная несправедливость! Регина осознала, что из всех, сидящих за столом, только у нее нет детей. У Боба – его прекрасная дочь. У Ласло четверо детей. У Дева двое маленьких сыновей. Жена Нгуена беременна. Даже у Вадика в России имелся ребенок, хотя он с ним или с ней не общался.

Регина подумала о матери, которая усаживала ее за стол и показывала семейные фотографии, рассказывала истории, учила читать, учила понимать то, что она читала, чувствовать то, о чем читала. И о маленькой Регине, которая перебирала пуговицы. Каждая из них когда-то принадлежала кому-то из их семьи, и всякий раз, касаясь какой-то пальцем, Регина будто на мгновение соединялась с давно ушедшим родственником. Убивала не ее неспособность передать кому-то свой генетический материал, а неспособность передать кому-то то, что она из себя представляла. И тут Регина вспомнила Настю, играющую с пуговицами, и острый комок подступил к горлу. Она с трудом сдержала слезы.

Наконец ужин завершился, счет был оплачен, все распрощались и разъехались по домам. Ласло заказал убер, и машина тут же появилась из ниоткуда и умчала его, как в шпионском кино. Нгуен отпер велосипед и укатил, такой маленький и отважный со своими генетически разными ушами и могучим мизинцем. Дев с Вадиком спустились в ближайшее метро. Дев был выше Вадика, но, может, это потому, что Вадик сутулился. Регина думала, он поцелует ее на прощание, но нет. Регина и Боб остались одни.

– Пройдемся пешком? – предложил Боб.

Регина кивнула. Было холодно, но не так зябко, как жаловался Ласло. Февраль в Нью-Йорке даже теплее ноября в Москве. Они шли молча, но не мирно. Регина почти что слышала, как в голове Боба вызревают мысли. Он перебирал все ее провинности за этот вечер, оценивал их, прикидывал, с какой начать разговор. Ее неподходящие брюки? То, что она радостно вскрикнула при виде Вадика? Зевок? Отказ сделать анализ? То, как высокомерно она объяснила почему? То, что чуть не расплакалась без всякой видимой причины? Она шла, глядя под ноги, вслушиваясь в звонкое цоканье каблуков по брусчатке, ожидая, как сейчас ее будут отчитывать, словно ребенка.

– Регина, – наконец произнес Боб. Одно это показывало, как сильно он зол, потому что он никогда, ну просто никогда не называл ее по имени, если только не был по-настоящему рассержен. – Ты когда-нибудь спрашивала себя, зачем я беру тебя на эти ужины?

– Да. Собственно, как раз сегодня я себя об этом тоже спрашивала, – ответила она.

– И что ты решила?

– Я не знаю зачем.

Они остановились и стояли друг против друга посреди тротуара.

– То есть ты считаешь, что это такое наказание, да? Заставить тебя высидеть до конца вот такой скучный ужин?

– Наказание? Я не ребенок.

– Тогда прекрати вести себя как ребенок! Ты все время закатывала глаза, как недовольный подросток. Моя дочь так делала, когда ей было четырнадцать. Четырнадцать, Регина! Тебе тридцать девять.

– Я в курсе, сколько мне лет, но все равно спасибо.

Все это напоминало сцену из спектакля. Эта остановка посреди чистой темной улицы, в свете фонаря. Перепалка. Регина представила Боба с бородой и в шляпе а-ля Генрих VIII и хихикнула.

– О да, разумеется, – сказал Боб. – Ты закатываешь глаза и смеешься! Я таскаю тебя на эти ужины, чтобы как-то сблизиться, черт побери! Чтобы ты понимала, чем я занимаюсь, чтобы тебя это заинтересовало. Совершенно очевидно, что я не способен заинтересовать тебя. Ну так я подумал, может, если хоть ребята пообсуждают наши проекты, тебе это покажется более увлекательным.

Боб действительно походил на актера на сцене, но при этом был искренен, Регина понимала. И, конечно, прав по всем почти пунктам.

Он действительно пытался сблизиться. Он пытался понять ее друзей, прочесть ее любимые книги. Он даже немного поучил русский. Но забросил, потому что Регина смеялась всякий раз, как он говорил “спасибо”. Не могла удержаться. Он произносил “спасэбо”, и это выходило удивительно мило и трогательно смешно.

– Знаешь, мой психотерапевт говорит, что мне надо похоронить отца, – сказал Боб.

Регина застонала.

– Знаю, знаю, ты ненавидишь терапию. Терапия – это сплошное самопотакание. Это для тупых американцев, да? Русские настолько выше всего этого, да?

– Я просто не вижу толку. Как может кто-то знать меня лучше, чем я сама?

– Смысл терапии в том, чтобы заставить тебя работать над познанием себя. Знать себя – это твоя ответственность, но над этим надо работать.

– А я не работаю?

– Нет. Ты никак не можешь отойти от смерти матери. Посмотри на себя, Регина. С тех пор как ты вернулась из России, ты дни напролет перебираешь ее вещи. Ты начала работать, и это здорово. Будем надеяться, это надолго. Но ты едва ли уделяешь внимание чему-то еще. Твоя мать умерла два года назад! Надо двигаться дальше. Регина, тебе нужно похоронить мать. Похорони ее и займись своей жизнью.

Регина подняла глаза, представляя, как перед ними поднимаются и наезжают все ближе гигантские билборды: “Похорони свою мать!”

Что-то в ее лице встревожило Боба.

– Милая, прости, – сказал он. – Я не хотел тебя обидеть.

Он обнял ее, словно укрывая от боли. Регину всегда поражало, как много значит физическое прикосновение. Боб теплый. Боб большой. Боб добрый. Может, она все-таки его и любит?

– Барсик, – заговорила она позднее, когда они укладывались спать.

– Да, детка.

– Я должна тебе кое-что рассказать. Это про Россию.

Боб напрягся. Он попросил секунду обождать и ушел в гостиную. Вернулся в очках и с двумя стаканами виски. Он не стал ложиться, а сел в кресло и протянул ей стакан. Тогда Регина тоже села и прикрылась одеялом.

– Я слушаю, – сказал он, уставясь в свой виски.

Черт! – подумала Регина. Она так это сказала, что он, похоже, решил, что у нее случился роман.

– Нет, нет, я не о том, – поспешно заверила она. – Это про девочку, которую я встретила.

Боб сделал большой глоток и с интересом посмотрел на нее.

Регина рассказала всю историю с тетей Машей и Настей.

Боб терпеливо выслушал, не произнеся ни слова, только воскликнул “О, Регина!”, когда она призналась, что предложила тете Маше деньги.

– Но она же блефует? – спросил он, когда она договорила.

– Ты о чем?

Он покрутил допитый стакан, на дне звякнули кубики льда. Регина отхлебнула своего виски.

– Твоя тетя Маша. Она не могла так быстро найти ей другую семью.

Регине это в голову не приходило.

– Не могла? – она почувствовала невероятное облегчение.

– Конечно, нет, – подтвердил Боб. – Пойдем спать. Поговорим об этом завтра.

– Дорогой, – прошептала Регина.

– Да, детка.

– Пожалуйста, скажи “спасибо”.

Боб вздохнул.

– Спа-сэ-бо.

И Регина рассмеялась, поцеловала его в шею и повернулась на свою половину кровати.

Глава 10 Бейся! Сражайся!

– Вставай! – сказала Вика и похлопала Эрика по теплому, чуть влажному плечу.

Он застонал и отвернулся. Как же тяжело стало будить его по утрам. К одеялу пристала суперобложка “Трех мушкетеров”, а под подушкой обнаружилась карманная Nintendo. Наверняка полночи играл и жевал чего-нибудь. Вика подозревала, что мама Сергея, Мира, подкидывала ему конфет. Раньше задача приглядывать за ее довольно своеобразной бабушкинской опекой была возложена на Сергея. Теперь Вика больше не могла ему пожаловаться. И сказать что-нибудь Мире тоже, потому что вовсю пользовалась ее помощью.

Мира каждый день приезжала к семи утра, кормила Эрика завтраком и провожала до школьного автобуса, а потом дожидалась дома и снова кормила своей замысловатой стряпней. Мире не очень давалась чистота. После нее оставались горка грязной посуды в раковине, лужицы компота на полу, капли жира на плите. С проверкой уроков дела обстояли не лучше. Вика возвращалась домой, а ни одно задание не было сделано до конца. Теперь она чуть ли не радовалась, что Эрик не попал в Замок: он едва справлялся с нагрузками в своей государственной школе.

– Вставай! – повторила Вика, и на этот раз Эрик оторвал голову от подушки и открыл глаза. Светло-карие и безупречно круглые. Глаза испуганной кошки.

– Ба здесь? – спросил он.

– Будет с минуты на минуту.

Вика приноровилась выходить из дома аккурат к приезду Миры, чтобы не напарываться на ее недоуменный взгляд, в котором ясно читалось, что Викино решение расстаться с Сергеем было в лучшем случае возмутительным, а в худшем – преступным.

Так что, стоило Мире войти, как Вика была уже в дверях и тотчас убегала на автобус. Ровно секунда на поздороваться, но ни секунды больше, чтобы дождаться ответа.

Вика примчалась на остановку как раз, когда с сипением, стоном и фырканьем подъезжал ее экспресс. Заплатила за билет и прошла прямиком в середину салона, на свое любимое место справа, у окна. Вике нравилась эта часовая дорога на работу. Сиденья были высокие, покойные. Идеальная температура, не слишком жарко, не слишком холодно, даже в самую гадкую погоду. А еще здесь Вика могла наконец побыть наедине с собой, поработать над “Виртуальной могилой”, помечтать, подумать, как жить дальше.

Все так изменилось за эти несколько месяцев, думала Вика, крася ресницы. Для экономии времени она навострилась краситься в автобусе. Главное, она перестала наконец постоянно думать о Сергее. Видеть его во сне. Принимать за него прохожих на улице. Истязать себя сожалениями. Она все еще не была уверена, что расстаться было правильным решением, но что сделано, то сделано. Она обратилась к консультанту по поводу расторжения брака. Тот посоветовал просто поскорее покончить с этим и все. Она уже относилась к предстоящему разводу как к безусловному факту. И зарегистрировалась на “Привет, любовь!”.

Ходить на свидания по интернету было интересно и совсем не похоже на то, что ей помнилось из прежней жизни. Тогда все происходило очень медленно, как в викторианском романе. Вика воображала встречу с романтическим незнакомцем, ждала, надеялась, высматривала его на вечеринках, на улице, в метро, в кафе, в институтской библиотеке. А потом, когда переставала ждать и надеяться, непременно кого-нибудь встречала. И тогда было томительное волнение и предвкушение, и снова грезы, но уже с настоящим героем во плоти. А потом и ее любимое – попытки разгадать ребус чувств и мыслей этого героя при помощи чтения писем, обдумывания слов, толкования взглядов, все нового и нового переживания прикосновений.

Теперь же медленная викторианская прелюдия полностью отпадала. Больше всего процесс походил на самые тупые телесериалы, как раз из тех, что так любила Регина. Сюжет развивался стремительно, но предсказуемо; времени на проработку ситуаций или характеров не хватало.

Мужчины в онлайне появлялись сразу по трое-четверо. Она назначала свидание с одним, пока отвечала на сообщение другого, пока просматривала профили в поисках кого-то третьего получше. Всегда был кто-то, кто казался получше, хотя Вика вряд ли смогла бы объяснить, в чем заключалось это “получше”. Лучше по характеру? Лучше любовник? Лучше подходит? Кажущаяся бесконечность выбора приводила в панику. К счастью, у нее было два наставника в этом деле: Вадик и хорошенькая Лилиана с работы. Когда находился кто-то, кто вроде бы нравился, она отправляла его анкету наставникам. Оба предостерегали ее от возможной излишней привязанности. “Потому что, ты ж понимаешь, – сказала Лилиана, – он на «Привет, любовь!», а значит, встречается и с другими женщинами”.

Последнего такого кандидата звали Франк. Стройный поджарый французский канадец, с чертами европейской кинозвезды, что всегда действовало на Вику. Он говорил, что он архитектор-фрилансер, но ничего не рассказывал о своих проектах. Ну и пусть – она про свою работу тоже не упоминала. Онкологическая больница никого на любовный лад не настроит. У Франка имелся только один явный недостаток – он был глух на одно ухо, результат какого-то загадочного аутоиммунного заболевания, вызванного стрессом. Но то был даже некоторым образом привлекательный штрих, совсем не проблема, особенно учитывая, как он хорош собой. Они переспали после первого же свидания. Вика не была уверена, что это правильно.

– Как быстро стоит спать с парнем? – спросила она Лилиану.

– Если он тебе нравится?

– Ну разумеется! С чего мне с ним спать, если не нравится?

– О, есть столько причин, столько причин, – заметила Лилиана.

– Так когда правильно спать с парнем, который понравился? – переспросила Вика.

– Думаю, на третьем свидании. Если переспишь на втором, будет выглядеть, как будто тебе очень надо. На первом – будешь конкретной шлюхой. А если решишь подождать до после третьего, то четвертого просто не будет.

У Вадика было противоположное мнение.

– Если мужики чего и не любят, так это когда женщины начинают чего-то там просчитывать. Я хочу, чтобы женщина спала со мной, потому что мы без ума друг от друга, потому что умираем от желания трахнуться, а не потому что на сегодня выпало правильное по счету свидание. И еще терпеть не могут, когда женщины делают из секса одолжение. Нет ничего более отталкивающего.

Так что Вика решила положиться на свою интуицию. И переспала с Франком на первом свидании. Было неловко, но весело. Видеть и касаться незнакомого члена оказалось не так отвратительно, как ей мнилось. А вскоре они с Франком уже встречались по несколько раз в неделю, обычно по выходным, иногда – после работы, обычно – у него дома.

Вика тихонько застонала, вспоминая ощущение его тела на себе, как она тонет, пропадает под ним. Женщина через проход подозрительно ее оглядела. Вика выпрямилась и отвернулась к окну.

Она даже матери рассказала, что встречается с очень хорошим мужчиной. Он подарил ей на день рождения комбинацию La Perla. Она сто лет мечтала о комбинации La Perla! Стоит по меньшей мере двести долларов, если только он ее не на распродаже купил. Франк сказал, что хочет серьезных отношений. Рвался познакомиться с Эриком. Вика думала успокоить мать, показать, что у нее все хорошо, что жизнь налаживается, но мать, всегда такая жесткая и суровая, вдруг заплакала.

Будто желая заглушить мысли о матери, Вика достала маленький кожаный блокнот и принялась за свою заявку с “Виртуальной могилой”. У нее столько мыслей, было бы только время над ними посидеть. Вика задумалась, а правильно ли она вообще поступает. В конце концов “Виртуальная могила” – идея Сергея. И принадлежит ему, даже если он над ней больше не работает. Она пыталась обсудить это с Вадиком, но тот напрягся и сообщил, что Сергей съехал и они больше не разговаривают. О причинах рассказывать отказался. Она решила, что сама поговорит с Сергеем, когда заявка будет готова.

“Более надежная защита ваших социальных аккаунтов после вашей смерти, – написала она. – Никто не сможет написать что-либо от вашего имени”.

Ее подход был неизмеримо лучше, чем у Сергея. В ее версии клиенты сами решали, из чего сложится их посмертное присутствие в интернете. Они смогут подготовиться к тем временам, когда их уже здесь не будет. И уже сама необходимость заниматься этим поможет подготовить их к смерти. Немного справиться со страхом. Интересно, что бы на это сказал Итан. Надо бы спросить в следующий раз, когда он заглянет поболтать. Вика проверила, нет ли его в записи на сегодня. На прошлой неделе Итан твитнул:

ethan grail@etgrail • Март 12

Меня так замучили эти е – ные анализы! Но зато удается поболтать с моей любимой зеленоглазой медсестрой.

#БонусыРака

343 retweets 879 favorites

“Узистом”, – мысленно поправила его Вика.

Ей правда хотелось обсудить с ним “Виртуальную могилу”. Ее приложение задумано, чтобы помочь людям подготовиться. Ведь именно этого не хватало Итану. Мерзким слизняком проползла мыслишка о его деньгах. А что, если ему так понравится ее идея, что он захочет в нее вложиться? Итан был бы идеальным инвестором. Он и богат, и знаменит. Вика представила заголовки: “Итан Грэйл на пороге смерти инвестирует в приложение, которое обеспечит вам виртуальное бессмертие”.

От стыда от подобных мыслей ее передернуло. Вика отложила блокнот и выглянула в окно.

С моста Стейтен-Айленд смотрелся лучше всего. Пропали из виду автоцентры, убогие витрины, кладбищенские участки; остались лишь потрясающие зеленые холмы, полоски пляжей, океан и очертания Манхэттена на горизонте. Город казался бледным, бесплотным и как будто недостижимым, но Вика знала, что ровно через сорок минут автобус будет продираться в самом центре сквозь шумные, забитые машинами улицы между грозно высящимися небоскребами, какими угодно, только не бесплотными.

Онкоцентр “Бинг Раскин” занимал несколько кварталов и продолжал разрастаться с неимоверной быстротой. С остановки были видны три новые стройплощадки. На территории имелись несколько гостиниц для пациентов и их семей, приезжавших на время курса лечения. Огромный магазин медицинских товаров, где продавалось все, от инвалидных кресел до шапочек для химиотерапии. Даже продуктовый, где торговали всем, что на данный момент почиталось эффективным в борьбе с раком. Столь неуемная капиталистическая предприимчивость вызывала у Вики одновременно и отвращение, и восхищение. Не было упущено ни малейшей возможности извлечь коммерческую выгоду из болезни или смерти. Единственное, чего не хватало, – это помощи после смерти. Вика подумала, что, если у нее когда-нибудь получится доделать свою версию приложения, “Бинг Раскин” – самое правильное место, чтобы вывести его на рынок. Сейчас все услуги заканчивались вместе с жизнью пациентов, но это неправильно. Почему бы не продолжать делать деньги на пациентах и после их смерти?

Корпус с отделением радиологии был в двух кварталах от второй остановки автобуса в мидтауне. Ровно шесть минут двадцать секунд хода. Как всегда перед дверями выстроилась вереница больших серых автомобилей, принадлежавших компании, которая привозила бесплатных пациентов из Бруклина и Квинса. Все водители были русскими и знали, что и Вика тоже, и всегда заигрывали, когда она шла мимо. Один из них, Толик, непременно чем-нибудь ее угощал – то русской конфетой, то пригоршней семечек, как-то раз даже соленым огурцом.

Вот он сидит за рулем. Толстый, потный, с широкой улыбкой, отчасти скрытой длинными пышными усами.

– Эй, Викуша! – окликнул он, издавая губами дурные звуки.

Толик частенько вел себя как идиот, но порой вдруг выдавал что-нибудь такое, над чем Вика потом думала еще не один день. Как-то он показал ей карту своего маршрута, где все адреса, откуда надо забирать пациентов, были помечены черными звездочками. “Видишь, что у меня? – спросил он. – Раковая карта Бруклина”.

Сегодня он ограничился “Белочкой”, любимой Викиной конфетой.

Фойе корпуса радиологии было огромным и светлым. В середине фонтан с парой мелких рыбок. В углу, за фонтаном, тренировалась группка девочек-подростков в зеленой чирлидерской форме.

Бейся! Сражайся! Только не сдавайся!

Кристина сказала Вике, что это старшеклассницы из дорогих частных школ, решившие, что волонтерская помощь в онкологической больнице будет выгодно смотреться в их анкетах для поступления в университеты. Это была часть новейшей программы эмоционального здоровья.

Вика поморщилась при виде девочек и прошла по коридору к лифтам. Там ее приветствовала надпись “Бинг Раскин № 1”! И ее улыбающееся лицо. В прошлом году Вику выбрали одной из восьми сотрудников представлять национальное многообразие “Бинг Раскин” на специальном постере. Вадик сказал, ее выбрали, потому что она самая хорошенькая. Но Вика считала, это потому, что она была одна из немногих белых в их отделении. Администрация не хотела укреплять клише, что большинство докторов в больнице – белые, большинство медсестер – латиноамериканки, а большинство радиологов – черные (хотя это было чистой правдой), так что для постера взяли одного черного и одного азиата из докторов, двух медсестер-азиаток и Вику – белого узиста. Все они держали нечто вроде здоровенной визитки, на которой было написано “Бинг Раскин первый в рейтинге!”. Вике пришлось тянуться к ней из-за внушительных плеч доктора Гупты, так что казалось, будто она не держит, а щиплет визитку. Улыбка тоже не слишком удалась. “Ты тут какая-то зловещая, – заметил Вадик, когда она показала ему фотографию. – Вика Морозова – лицо рака!” А потом попросил напечатать и ему такую, чтобы повесить в спальне. Вика не понимала, шутит он или серьезно. Последнее время Вадик вел себя странно. Уклонялся от помощи с “Виртуальной могилой”, раздражался, когда она просила совета про свидания, темнил насчет Сергея. Не то чтобы ее это очень волновало. Сергей теперь был сам по себе.

Иногда сотрудники больницы и даже пациенты, ехавшие вместе с ней в лифте, узнавали ее по постеру. “Это же вы, да?” – спрашивали они, как будто столкнулись со знаменитостью. “Бинг Раскин – номер один!” – отвечала она, победно вскинув кулак, и они радостно смеялись. Вика это ненавидела, поэтому старалась забиться в угол потемнее. Но оттуда взгляд неизбежно упирался в панель, где мягко, словно высвечивая все, что может случиться с человеком, загорались названия этажей, которые миновал лифт. Рак пищеварительной системы, рак мочеполовой системы, гинекологический рак и самое страшное – детская онкология. Отделение радиологии было на десятом этаже, с кабинетами медицинской радиологии справа и кабинетами рентгенодиагностики слева. Стены коридора были сплошь увешаны вдохновляющими цитатами. Ее самой нелюбимой была Уилла Кэсер: “Там, где есть настоящая любовь, всегда случаются чудеса”. Сама по себе цитата ничего, но Вику она поразила жестокостью и несправедливостью именно в этом месте. А как быть с пациентами в терминальной стадии? Для них уже не было чудес. Это что, значило, что любовь в их жизни не такая уж настоящая?

Любимая принадлежала Джону Чиверу: “Мои вены раз в неделю полны неаполитанским средством для чистки ковров, что перегнали прямо из Адриатического моря, и я лыс как колено. И все же я пока еще на своих двоих и не миндальничаю с котами”. Вика думала, что, если у нее вдруг будет рак, ее взбодрят вот такие цитаты. И она уж точно не станет миндальничать с котами.

С ее работой было сложно не впасть в уныние. Совсем недавно один из пациентов сказал ей: “Я думал, что рак – это такая единичная трагедия, нечто особенное, стыдное, как какое-то позорное проклятие. А теперь думаю, что это нечто неизбежное, как один из непременных этапов жизни. Ты рождаешься, идешь в школу, устраиваешься на работу, женишься, заболеваешь раком, умираешь”. Вика рассказала об этом Кристине. “Что ж, – заметила Кристина. – Если оно так, мы, по крайней мере, в более выгодном положении, чем многие, потому что знаем, чего ожидать”.

Пациентов пока не было. Ранние утра обычно не слишком заняты, но Вика знала, что к половине одиннадцатого коридоры заполнятся людьми, а после обеда станет и вовсе не протолкнуться.

Лилиана сидела в кресле в приемной, склонившись над пачкой открыток.

– Эй, Вика, ты знаешь, как пишется “соболезнования”, не-я или ни-я?

– “И” вроде, – ответила Вика. – А что?

– Пишу открытки от доктора Джуэлл. Семьям ушедших. Они должны быть написаны от руки. Сама знаешь, как людям важно личное отношение.

– И она попросила тебя быть ее личным отношением?

– У меня самый хороший почерк! – Лилиана прикусила кончик ручки. – Знаешь, я что-то не уверена в соболезнованиях. Напишу-ка лучше “Скорбим о вашей потере”.

Вика потянулась за кофе, но Лилиана остановила ее.

– Здесь пусто. Свежий кофе в процедурной.

Соседний холл был предназначен для пациентов, сидящих в очереди на лучевую терапию. Вика заглянула туда, надеясь увидеть Итана. Там тоже было почти пусто, только семья пакистанцев и худая молодая женщина в синей шапочке, сгорбившаяся на кресле в углу.

Наконец Вика нашла кофе прямо у красивого кабинета Иден. Было видно, что та просматривает за столом бумаги, понемногу откусывая от чего-то, издалека похожего на миндальный круассан. Вика постаралась налить кофе побыстрее, пока Иден ее не заметила. Важно, чтобы она не увидела Вику и не повесила на нее очередную переводческую работу. Официальных переводчиков всегда не хватало, поэтому в случае надобности первым делом искали в радиологии, где был самый многонациональный состав сотрудников, в основном эмигранты. Раньше Вика только рада была оказаться полезной, всегда вызывалась сама, но последняя история пятимесячной давности ее немного надломила.

Доктор Макирчерн с пятого этажа искала кого-то русскоговорящего. Аристократичная величавая женщина с лицом и статью чистокровной лошадки нависла над столом, бросая тень на бумаги. Она была на последних месяцах беременности, и Вике почему-то было от этого неспокойно.

Двое сидевших на узких, вплотную придвинутых друг к другу стульях напротив нее были полной противоположностью аристократичности. Обоим хорошо за семьдесят, низенькие, круглолицые, одетые в какую-то помесь привезенного из России и купленного в местных дисконтах. Муж сжимал в руках клетчатый зонтик, жена – лакированную сумочку в стразах: у Викиной бабушки была точно такая. Оба выглядели слабыми и уставшими, так что Вика не сразу определила, кто же из них болен. Потом увидела сетку синяков от уколов на руке жены.

– Пожалуйста, представьтесь, – произнесла доктор Макирчерн.

Вика сказала им, что она – Вика Морозова, сотрудник больницы, и будет переводить для них эту беседу.

И муж, и жена были чуть не до слез обрадованы, услышав ее русский без акцента. Вот наконец с ними хорошая русская девочка. Она направит и защитит их в этом чужом и непонятном мире Америки и ее медицины.

Муж взял Вику за руку, сжал ее пальцы и назвал “дочкой”. А жена все улыбалась и улыбалась ей.

– Тогда приступим, – доктор Макирчерн шлепнула перед собой толстую пачку медицинских отчетов.

– Ну вылитая лошадь, правда? – прошептала жена, показывая на доктора.

Вика не удержалась и хихикнула.

– Она и разговаривает, как лошадь. Мы немножко говорим по-английски, но ее совсем не понимаем, – добавил муж.

– Не волнуйтесь, я переведу каждое слово, – успокоила их Вика.

Доктор Макирчерн говорила длинными, но исключительно точными предложениями, делая равномерные паузы, чтобы Вика успевала переводить. Она смотрела прямо на пациентку и только изредка оборачивалась на Вику, убедиться, что та не отстала. Но пациентка и ее муж ни на секунду не сводили напряженного взгляда с Вики. Вика переводила старательно и дотошно, пытаясь подражать сочувственному, но деловому тону доктора. Она перечислила все анализы и процедуры, пройденные больной, и ждала, когда доктор Макирчерн закончит с описанием клинической картины. Четвертая стадия. Неоперабельная. Метастазы в лимфатических узлах. Метастазы в легких. Метастазы в печени. Вторичные опухоли.

– По мнению доктора, – начала Вика и осеклась.

По сути, она должна была сейчас произнести смертный приговор. Она этого не ожидала. Она думала, это будет рядовой прием. Ее никто не предупредил! Она не могла. Она не могла так поступить вот с этими людьми, которые выглядели как ее бабушка с дедушкой, которые рассчитывали на ее защиту. Они явно совсем не ожидали ничего подобного, иначе не стали бы глупо шутить про лошадь. Вика вперилась в доктора Макирчерн, словно пытаясь заставить ее сказать что-то другое. Но та не сказала.

У Вики сдавило горло. Она боялась, что если сейчас откроет рот, то начнет рыдать. А старички смотрели так внимательно. Наверное, заметили ее оторопь. Муж приобнял жену за плечи. Они обменялись долгим взглядом.

– Кажется, мы поняли, – сказал он Вике. Жена кивнула. – Метастазы и по-русски будут точно так же.

– Но она не сказала, что все безнадежно, – уточнила Вика, – Здесь очень хорошая химия.

Хорошая химия? Да что это она? Качественный карбоплатин против негодного за углом?

– Я знаю, – произнесла женщина. – Я понимаю.

Доктор Макирчерн решила, что заключение переведено. Она взяла коробку с носовыми платками и мягко придвинула ее к пациентке. У женщины дрогнули губы, но она сжала их в тоненькую белую нитку и покачала головой. Муж отодвинул коробку. Они слишком гордые, чтоб расплакаться в присутствии доктора Макирчерн.

Надо было перевести еще какую-то информацию, но Вика видела, что пара уже не слушала. Жена опустила глаза и поглаживала дурацкие стразы на сумочке, муж нежно гладил ее по руке, а в другой по-прежнему крепко сжимал зонтик.

Они вышли из кабинета вместе. Старик пожал Вике руку, а жена сказала: “Спасибо тебе, дочка”. Вика дала им свою карточку и просила звонить в любое время, если будут вопросы.

Больше она о них ничего не слышала.

Только на обратном пути домой, уже в автобусе, до Вики дошло, что это пожилая пара защитила ее, а не наоборот. Они защитили ее от оглашения этого приговора.

В дом она вошла, уже сотрясаясь от рыданий. Сергей отправил Эрика играть в подвал, отвел ее в спальню и приготовил чай. Принес на подносе с бутербродами с колбасой. Когда она рассказала, как они называли ее “дочкой”, он тоже заплакал. До этого вечера они непрерывно ссорились, но в тот момент Вика чувствовала, что никто и никогда не был ей так близок и точно уже не будет.

А теперь Сергей ушел.

Пациенты начали подтягиваться в радиологию часам к десяти. Да столько, что Вика перестала их различать. Она просто водила, и водила, и водила своей волшебной палочкой по разным частям их тел, как будто это было одно и то же бесконечное тело. К обеду стало совсем тяжко. Вика вымоталась, спина болела, и она невольно все время воображала себя на этом столе, как она дрожит, покуда холодная склизкая палочка скользит по ее пораженному раком желудку или груди.

Как оно всегда случалось к обеду, пациенты начинали понемногу впадать в истерику.

– У вас что, совсем нет сердца? – воскликнула одна женщина, пытавшаяся уломать Вику пропустить ее мужа без очереди.

– Нам нужно успеть в час тридцать попасть к специалисту по печени. Если мы пропустим прием, они перенесут его на другой день, и придется приезжать заново. Вы хоть понимаете, что это такое для Питера – трястись два с половиной часа в машине?

Питер сидел здесь же, болезненно тощий, с желтоватой кожей и застывшей гримасой боли на лице, он был похож на привидение и явно совершенно не вникал в происходящее вокруг.

– Простите, мэм, но правила устанавливаю не я, – ответила Вика.

И тогда женщина вдруг разрыдалась и сквозь всхлипывания и икоту донеслось: “Я понимаю, что он должен выносить химию, облучение, но почему же он должен еще и в этих очередях мучиться, неужели хотя бы от этого его нельзя избавить? Ему осталось меньше года!”

Нет, от этого его избавить не могли. Когда Вика только начала работать в “Бинг Раскин”, Кристина объяснила ей, в чем необходимость очередей. В “Бинг Раскин” все устроено так, чтобы весь больничный аппарат работал максимально эффективно. У докторов и специалистов среднего звена потоком шли приемы, дорогостоящее оборудование не простаивало ни минуты. Интерны отрабатывали свои бесконечные смены. Точное количество персонала определялось показателями эффективности затрат. И если для их улучшения требовалась меньшая эффективность и более длительное ожидание для пациентов, значит, так тому и быть. Пациенты рассматривались не как важные клиенты, которых следует всячески обхаживать в интересах бизнеса, но как безликая масса ничтожных потребителей, которые должны быть благодарны за оказываемые услуги.

Вика тогда очень разозлилась на Кристину. Она только-только пришла в больницу и представляла себя частью команды, которая спасает жизни, помогает людям, а вовсе не делает деньги на их боли. Но чем дольше она работала в “Бинг Раскин”, тем больше понимала, что Кристина права. Через пару лет больница превратилась для Вики в гигантский химико-перерабатывающий завод, где на пациентов смотрят, как на химическое вещество, которое надо переработать максимально быстро и эффективно.

Как же хорошо было наконец вырваться на обеденный перерыв. Вика никогда не перекусывала в больничном кафетерии; ей было важно оказаться снаружи, пусть даже и на пятнадцать минут. Выйти на улицу, хотя весь квартал кишел скорыми, людьми на каталках, людьми в инвалидных креслах. На этот раз около отделения “скорой помощи” наблюдался какой-то странный ажиотаж. На въезде сгрудились фургоны новостных каналов и стояла небольшая толпа народу. Вика заметила Толика, сидевшего на ступеньке своего автомобиля, и направилась к нему. Он пил кофе из бумажного стаканчика и жевал пирожок с мясом.

– Хочешь пирожок, сестричка? – предложил он Вике. – Еще теплый. Купил на Брайтон-Бич в последнюю ездку.

– Что там творится? – спросила Вика, показывая на вход.

– Ты не слышала? Какой-то знаменитый актер умер сегодня утром. Во всех новостях говорят.

– Кто? – выкрикнула Вика.

– Иван Грэйл, – ответил Толик. – Кажется, так.

– Итан!

Вика схватила телефон и проверила новости. Там был некролог.

Итан Грэйл, телеактер, в начале карьеры прославившийся ролью в сериале “Легенды общаги” и выросший в тонкого, разностороннего актера, оскароносную звезду, умевший наполнить свою игру глубоким сопереживанием персонажам, поразительной эмоциональной силой и блистательным остроумием, после героической битвы с немелкоклеточным раком легких скончался этим утром в реанимации Онкологического центра “Бинг Раскин”. Ему было тридцать два года.

У Вики так затряслись руки, что она не смогла дочитать до конца. Только на прошлой неделе она видела Итана. Он сказал “до скорого”. Доктора давали ему год, и это было всего несколько месяцев назад. Он не был готов! Это нечестно!

– Ты его знала? – спросил Толик.

Вика кивнула, не в силах говорить.

– Сам-то я не большой любитель кино, – сообщил Толик. – Наташе с детьми нравится эта фигня, а я просто вырубаюсь посередине и все.

Вика снова кивнула и пошла прочь.

– Возьми пирожок! – крикнул вдогонку Толик.

Вика взяла пирожок и поспешила подальше от больницы в ближайшую кофейню. Заказала чашку чая и села за угловой столик.

Социальные сети гудели про смерть Итана. Твиттер и фейсбук пестрели фотографиями и видео с красивым жизнерадостным Итаном, покуда его истерзанное, измученное тело лежало в подвалах больничного морга.

Вике все это казалось оскорбительным. Но больше всего возмущало, как быстро некоторые поклонники присвоили себе его смерть. Коллеги делились новостями о скорых премьерах их с Итаном картин. Журналисты не упустили возможности выудить свои давнишние заметки об Итане. Обычные люди постили селфи с актером. Те, кому не повезло обзавестись фото, просто писали о своей оглушительной печали, всепоглощающей скорби, сокрушительном отчаянии. Да ладно! – подумала Вика. Он был всего лишь актером, которого вы пару раз в году видели в кино – вы не можете пребывать в таком отчаянии! А вот я его знала! Но хуже всего был здоровый портрет печальной немецкой овчарки с подписью: “Брунгильда, партнерша Итана по фильму, оплакивает его смерть”. Вика прикинула, кто же это известил Брунгильду? И как? Показали фотографию Итана Грэйла, а потом изорвали ее на клочки? Или использовали язык жестов? Вика слыхала, что его понимали некоторые обезьяны, но вот как обстоит дело с собаками? Если понимают, наверное, ей изобразили: “Прикинь, Брунгильда, твой старый друган Итан сыграл в ящик”. А собака ответила: “Вот черт. Грустно-то как”.

Эти публичные излияния как будто обкрадывали Викино горе, обесценивали его, обесценивали память о том, кого она, может, даже считала другом. На секунду ей страшно захотелось рассказать об этом Сергею. Его бы это тоже ужаснуло.

Надо уже в конце концов прекратить о нем думать! Его нет. Нет, нет, нет!

Может, рассказать Франку?

Вика посмотрела на часы – пора обратно. Доела пирожок, выбросила пустой стаканчик и поспешила в “Бинг Раскин”.

В лифте все обсуждали Итана Грэйла. “Вы слышали?” “Прямо здесь, в больнице!” “В этой больнице? Я могла его тут видеть?” “Какая утрата!” “Такой талант!” “Такой красавец!”

В отделении тоже все обсуждали Итана. У кофемашины стояли Сантьяго и Лилиана, оба уткнувшись в телефоны. Зачитывали новости, которые их друзья постили в фейсбуке. Вика проскочила в свой кабинет.

Эрик написал ей, как раз когда она отпустила последнего пациента. Его толстый приятель Гэвин, которого Сергей прозвал Сэр Многоед, пригласил его в гости с ночевкой. Уроков задали мало, а на следующий день был выходной. “Окей, – ответила Вика. – Только никакого фастфуда”. “Разумеется, мам, – написал Эрик. – Устроим ночку с морковкой и брокколи”. Она не поняла, сарказм ли это. У нее неожиданно освободился вечер. Можно провести время с Франком. И даже поужинать в одной из кафешек в Ист-Виллидж, рядом с его квартирой. Она набрала его. Франк не брал трубку. Может, не слышал звонка из-за своего уха. Написала сообщение. Подождала ответа. Тишина. Закончила с работой, переоделась, налила себе теплого кофе. Еще раз написала Франку, убедиться, получил ли он предыдущую эсэмэску. Франк не выносил экспромтов. Он любил планировать их свидания заранее, что Вике казалось немного подозрительным. Она подумывала, не встречается ли он с другими женщинами. Или не так уж свободен, как говорит.

Кристина заглянула в кабинет и сказала, что Сэм, медсестра из эндокринологии, приглашает всех к себе домой на импровизированные поминки по Итану Грэйлу. “Просто выпьем пива и будем смотреть комедии с Итаном по «Нетфликсу»”.

Напиваться и ржать над его клоунадой в день его смерти?

Вика сказала, что ей надо бежать домой.

Вскоре вся смена разошлась, но Франк так и не ответил. Вика еще раз проверила телефон. Ничего. Нелепо торчать в больнице в ожидании сообщения. Вика вышла и побрела к автобусной остановке. Почти сразу подъехал ее X5. На вход выстроилась небольшая очередь. А что, если Франк перезвонит, когда она будет в автобусе? Она уже не сможет выйти. Вика решила двинуть в сторону Ист-Виллидж. Это займет где-то полчаса. Если Франк позвонит, они встретятся; если нет, просто сядет на X1 до Стейтен-Айленда, он останавливается в даунтауне. Так несправедливо, что Вика работает в городе, но ей едва ли когда удается им насладиться. Все было залито тем глубоким золотым сиянием, которое случается только в солнечные дни, за час до заката. Казалось, дома подсвечены изнутри какой-то невидимой лампой. Вика и забыла, как сильно любит Нью-Йорк, какое это удовольствие – просто идти вдоль улиц, глазеть по сторонам, наслаждаться видами.

Она довольно быстро дошла до Ист-Виллидж, но ответа от Франка так и не было. Вика очутилась среди всех этих бесчисленных кафе с уличными столиками, словно слишком тесными для счастливых людей за ними. Был один из первых теплых дней, когда наконец можно сидеть на воздухе. Официанты носились с подносами с дымящейся едой. Вику оглушило разнообразие ароматов, нахлынувших со всех сторон: паста с базиликом, картошка фри, жареное мясо. Но дело не только в запахах еды, рестораны обдавали еще и ощущением успеха и благополучия. В животе заурчало, и Вика вспомнила, что за весь день съела только пирожок Толика. Она снова проверила телефон, сообщений не было, и решила, что ей вовсе не нужен Франк, чтобы приятно поужинать в Ист-Виллидж. Она направилась к хостес кафе, откуда доносились самые соблазнительные ароматы, и спросила, не найдется ли свободного столика. Все было битком, и Вика ждала отказа, но хостес сказала: “Вы одна? Попробую вас усадить”. Вика как будто уловила симпатию и дух солидарности с одинокой женщиной в выражении ее лица. Вдоль тротуара выстроился ряд крошечных столиков на одного, и официант проводил Вику к единственному свободному, сообщив: “У нас сегодня специальное предложение – бокал сангрии и две закуски за двадцать долларов”. Вика заказала белую сангрию, запеченные креветки и крокеты с ветчиной. Официант поставил махонькую плошку с оливками, но без хлеба. Она сразу прикончила оливки, обмакнула палец и слизнула масло. Принесли сангрию. От первого же глотка Вике стало замечательно хорошо. Шедший мимо мужчина ей улыбнулся. Она подумала, что, пожалуй, картина очень даже ничего. Молодая красивая женщина с удовольствием попивает сангрию в изысканном оживленном ресторанчике. Она достала телефон и сделала несколько селфи, не забыв улыбнуться и убрать с лица это привычное уже напряженное суровое выражение. Выбрала самую удачную фотографию и запостила в фейсбуке, подписав: “Попивая сангрию в Ист-Виллидж. Могло быть хуже ☺”. Пусть Сергей с Франком знают, что она и без них прекрасно обходится. Она замялась, вспомнив про компанию из “Бинг Раскин”. Разозлятся, наверное, что она их надула и отправилась гулять в одиночку? Удалить пост? Вика взвесила риск раздражить коллег и удовольствие продемонстрировать миру свою прекрасную жизнь и решила не убирать пост.

Она откинулась на спинку и стала смотреть на улицу, как в телевизор. Она и забыла, как это увлекательно – наблюдать за людьми. Вот идет старик с гривой седых волос до самой талии. Вот молодая женщина в ярко-розовом кожаном плаще. Вот женщина с коляской близнецов, которые подкармливают друг дружку своими игрушками. Вот женщина за сорок стоит у зоомагазина через дорогу и сражается со своим котом. Кот завернут в свитер. Он мокрый, дрожит и пытается удрать, но, когда он уже почти вырывается из ее объятий, она все же запихивает его неуемную попу обратно. Вика так расхохоталась, что расплескала сангрию. Потом из зоомагазина вышел мужчина, забрал кота и обхватил его покрепче. Мужчина был похож на Сергея. Вика вздохнула. Она уж думала, что наконец перестала принимать незнакомцев за Сергея. И все же она снова взглянула на него. Быть не может! Да, это Сергей. Это Сергей, и он с женщиной, и у них кот. После первого шока узнавания Вика оцепенела. Но она твердо понимала две вещи: что Сергей ни за что на свете не должен ее увидеть и что она обязана отследить все мельчайшие детали, чтобы уяснить клиническую картину их отношений. Вика спрятала лицо за подставкой для зонтиков подле столика и уставилась на них. Сергей что-то говорил коту. Вике не было слышно, но с точно таким лицом он всегда отчитывал Эрика. Женщина смеялась, одной рукой похлопывая Сергея по спине, другой гладя кота. Загорелая здоровенная блондинка с широкими плечами и толстыми ногами. С длинными кудрявыми волосами. В леггинсах и уггах. Выше Сергея. Старше Вики. Американка, тут не спутаешь. Для русской уж слишком расслабленная и уверенная в себе, в своих уродских уггах. Они живут вместе? Наверное, да. У них кот! А Вадик в курсе? Вика вспомнила, что Вадик с Сергеем не общаются. Женщина выглядела счастливой. А Сергей? А что Сергей? Ему явно было с ней легко. Он что-то ей сказал с этой своей ироничной усмешкой, и она засмеялась и поцеловала его в щеку. Видеть это было очень больно, и Вика испугалась, что потеряет сознание. Она закрыла глаза и вцепилась в края стола, чтобы не упасть. Когда снова открыла, вроде всего секунду спустя, не было ни Сергея, ни женщины. Может, это была галлюцинация? Но Вика знала, что нет. Улыбчивый официант принес еду, но от запаха чеснока ее чуть не вырвало.

Вика положила двадцать пять долларов под тарелку и пошла прочь. Хотя хотелось бежать. Через пару кварталов она поняла, что идет в противоположную от автобусной остановки сторону. Она была совсем без сил и не могла больше сделать ни шагу. Остановилась у ближайшего дома и присела на крыльцо. Запищал телефон. На долю секунды Вику охватил ужас, что это Сергей, что он все-таки видел ее, видел, как она стремительно убегала, но это был всего лишь Франк. Он только что получил ее сообщение и будет очень рад встретиться. Никогда ни один мужчина не был Вике так безразличен, как сейчас Франк. Она ответила, что уже вернулась домой. Подумала взять такси до автобусной остановки, а потом на автобусе доехать до дома, но мысль провести ночь в одиночестве была невыносима. Мимо прошли мужчина с женщиной. Даже не посмотрели в ее сторону. Она тут абсолютно одна. На этом крыльце, в этом городе, в этой стране. Снова запищал телефон. Она подумала, снова Франк, и скривилась, но пришло извещение с фейсбука. Вадим Калугин прокомментировал ее фотографию: “И правда могло быть хуже!”

Вадик! – сообразила она. Набрала его, он сразу ответил. “Вадик, ты один?” – уточнила Вика. Ответил, что да. Она взяла с него обещание, что он не будет задавать никаких вопросов, и потом спросила, может ли остаться на ночь. Повисла долгая пауза. Вика забеспокоилась, что получит от ворот поворот, но он сказал: “Конечно! Разумеется!” Вика поднялась со ступеньки и оглянулась в поисках такси.

Полчаса спустя она уже стучала Вадику в дверь.

– Заходи, открыто! – прокричал он, и она вошла в пустую квартиру.

Остановилась посреди элегантной гостиной, не понимая, как быть дальше. На верхней полке у окна красовалась коллекция бутылок, и она принялась их разглядывать: виски, бренди, водка, непонятная маленькая бутылочка с самодельной наклейкой “Для разбитого сердца”. Идеально, подумала Вика и попыталась открутить крышку. Вадик появился из ванной в красивой рубашке, с мокрыми, только что причесанными волосами. Увидел бутылку в ее руках и произнес:

– Нет, только не эту! Это какая-то дрянь, оставшаяся после диджея Томы.

Он забрал бутылочку и налил ей бренди. Вика жадно опустошила стакан, будто это был сок. Она вдруг вспомнила об Итане Грэйле. Итан Грэйл сегодня умер! Из-за встречи с Сергеем она совсем об этом забыла. Вика поставила стакан и заплакала.

Вадик подошел и обнял ее. У него была эрекция. До чего же глупо человеческое тело, подумала Вика и отстранилась.

– Ты голодная? – спросил Вадик. – Закажем чего-нибудь?

Вика покачала головой. Сказала, что хочет смотреть телевизор.

– Как насчет “Доктора Кто”?

Вика ответила, что ей все равно.

Они посмотрели пару серий, потом отправились спать, Вадик в свою комнату, Вика легла там, где раньше жил Сергей.

Посреди ночи она проснулась в жуткой панике, какой с ней еще не приключалось. Ей остро требовалось утешение: казалось, не утешь ее кто-то прямо сейчас, она умрет. Она встала и подошла к спальне Вадика. Дверь была распахнута, комната тускло освещалась фонарями с улицы. Вадик лежал на спине с полуоткрытым ртом. Вика скользнула под одеяло и придвинулась к нему. Он был таким теплым, таким высоким. Его тело занимало много места. Она обняла его, и он обнял ее. Они перекатились вместе так, что теперь она оказалась под ним. Он был как самое теплое, самое большое, самое прекрасное одеяло. Ну и что, что у одеяла был твердый член, ну и что, что член вошел в нее? Они кончили в считаные минуты, и Вика тотчас провалилась в сон.

Наутро она чувствовала себя намного лучше, но слегка мутило от голода. Она пошла на кухню, отрезала кусок дыни, съела ее и отправилась в душ. Намыливаясь пощипывающим кожу гелем Вадика, она ощутила себя настоящей Скарлетт О’Харой. Завтра будет новый день, а сегодня и было завтра, и цель Вики ясна и проста – она должна вернуть Сергея.

Глава 11 Прощай, любовь

Нет, Вадик не встревожился, когда проснулся и не обнаружил в постели Вики. Расстроился, но не встревожился; он знал, что ей надо рано выходить, чтобы успеть на работу. В душе после нее еще не выветрился пар и аромат, а на краю ванной сохли ее свежепостиранные трусики. От одного их вида у Вадика случилась эрекция.

В кухне тоже имелись следы ее присутствия. Немного кофе для него в кофемашине, вымытые кружка с ложкой на сушке, капля йогурта у стола. Вадик написал: “Как ты?” Она сразу ответила: “Отлично! Большое тебе спасибо!”

Благодарила за то, что он ее трахнул? Или предпочла проигнорировать это и благодарила за то, что приютил ее на ночь?

Оба варианта озадачивали и ранили.

Он спросил, когда увидит ее. Она написала, что на работе страшная запарка, и ему стало совсем кисло. Но через час предложила встретиться на обед, если он сможет подъехать. Вадик выпил кофе и отправился в офис в Дамбо, казавшийся ему сегодня особенно мерзким.

У Боба была идея обставить офис в антигугловском стиле. Ему виделась откровенно взрослая мебель, но в модном современном духе. Боб обожал вещи Германа Миллера, элегантные, прочные и дорогие на вид и на ощупь.

Вадик уселся в свое кресло “Аэрон”, думая, до чего же его задница ненавидит эти легчайшие изгибы, оперся локтями на стеклянный стол и принялся массировать пальцами голову. Потом поднял глаза и увидел двух мух, ползших по экрану компьютера. Машинально дернулся, чтобы прихлопнуть, но вспомнил, что они – часть прекрасного графического дизайна их нового проекта. Все сейчас плотно работали над приложением для “Пляшущей дрозофилы”. Новый дизайнер предложил шутки ради использовать изображение парочки дрозофил. “Или, например, когда вы находите своего генетического партнера, над вашим профилем начинает кружить муха”. Боб с Ласло пришли в восторг от этой идеи. Теперь Вадику надо было встроить движение мух в сценарий приложения. Дизайнеру по имени Киран явно нравилось осложнять Вадику жизнь. “Смотри, я тут затеял анимационную фишку с двумя мухами, которые вместе отбивают чечетку, надо бы их вписать в программу”. Пляшущие мухи означали еще два дня бессмысленной тупой работы.

– Пошевеливаемся, ребятки! – прокричал Ласло из своего кабинета.

Боб на пару недель уехал, и Ласло заменял его. Вообще-то внезапный отъезд Боба был довольно загадочным. Он сказал, что у него неотложные семейные дела в России и они едут с женой. Вадик звонил и писал Регине, но она лишь коротко отозвалась, что с ней все в порядке. Раньше у них не бывало пауз в общении. Регина так дико вела себя на том корпоративном ужине. Лишь бы не нервный срыв.

– Пора поднажать, приятель! – крикнул Вадику Ласло из-за своего стола.

Вадик натужно улыбнулся и сосредоточенно уставился в экран. В представлении Ласло управлять означало бесконечно сыпать американскими фразочками на тему упорного труда и самоотдачи, вроде “поднажмем!”, “не сдаемся!”, “думаем своей головой!”, как будто надерганными из какого-то допотопного пособия по менеджменту. Вадик что-то был не готов поднажать и просто сидел, пялясь в экран и считая минуты до встречи с Викой в кофейне на Тридцать четвертой улице.

Он приехал рано и уселся на мягком скользком табурете за стойкой у окна. Вот и она, идет быстро, почти бежит, переходит улицу на желтый, машет ему, открывает тяжелую дверь. Запыхавшаяся, с припухшими глазами, но сияющая.

Вадик соскользнул на пол, чтобы нормально обнять ее, но Вика молниеносно протиснулась к стойке и взобралась на табурет. Они все же поцеловались, и этот поцелуй не нуждался в пояснениях. Поспешный, напряженный и слишком старающийся сойти за дружеский. Вадику все в Вике казалось до неприличия волнующим – ее взмокший лоб, натужная улыбка, резкий больничный запах, – но она-то явно совершенно его не хотела, ни капли, и это тоже было волнующе. Это конец, как ни назови то, что между ними произошло, но это конец, и Вадику оно было ясно как день, только вот члену не очень. “Ой, да отхлынь уже!” – подумал Вадик, обращаясь к своей неуместной эрекции.

– Ну ты как? – спросил он, когда принесли кофе с сэндвичами.

– Гораздо, гораздо лучше! – ответила Вика с набитым ртом и добавила, что забыла свои трусы у него в ванной. Они не успели высохнуть, и она собиралась сунуть их в сумку, но забыла. Ее смущенная улыбка больно полоснула Вадика.

Наверное, она что-то уловила в его лице и затараторила, что вчера ночью была совершенно убита и вела себя как безумная, и очень надеется, что он не расстроился и что случившееся не разрушит их дружбу.

Вадик заверил ее, что ничуть не расстроен.

– Правда? – переспросила Вика. – Вот и хорошо!

И почти сразу переключилась на свою любимую тему – на Сергея. Да еще и сообщила, что собирается вернуть его и умоляла Вадика выслушать ее внимательно, потому что ей очень важна мужская точка зрения.

Она что, совсем бесчувственная? – гадал Вадик. Или она вот так дает понять, что мы снова ступаем в зону непогрешимой дружбы? Не может же это быть такой изощренной местью? Ведь тогда, на диване их дома на Стейтен-Айленде, это он ей сказал, что случившееся – ошибка. Нет, вряд ли. Вика жесткая, но не злая. Похоже, она и правда не сознает, как больно ранит его. Он вспомнил, как Сергей не раз жаловался на Викину эмоциональную глухоту.

– И я вот что придумала, – продолжала Вика. – Он приедет отдать Эрика, так? А тут я, в самом сексапильном наряде, но типа не на выход, а такой ненарочитый сексапил, лучше даже слегка домашний. Футболка и леггинсы? И у меня будет что-то готовиться на кухне. Теплая, приятная домашняя обстановка. И я буду с ним доброй и внимательной. И сексапильной. Такой идеальной версией себя, да?

Вадику ничего не оставалось, как согласно кивать. Кивать, и кивать, и кивать.

К счастью, у Вики было всего двадцать минут на обед.

Вадик кое-как выдержал остаток дня на работе. Сделал все, что от него требовали. Поправил некоторые строки кода. Написал несколько новых. Ответил на мейл от Боба. Обсудил пару моментов с Девом. Обсудил несколько моментов с Ласло. Ответил “Есть, сэр!” на очередное “Поднажми!”. Поправил другие строки кода. Чем бы еще заняться? Не очень понятно, но, черт, как же хочется прихлопнуть этих идиотских мух на экране! Держите меня семеро, если они начнут танцевать, вот кроме шуток!

Время до конца рабочего дня тянулось целую вечность. Вадик вернулся в свою пустую квартиру. Он предвкушал те несколько напитанных аммиаком секунд внутреннего покоя, что всегда выдавались, пока он писал, но первое, что увидел в ванной, были Викины трусики, висевшие на карнизе для занавески. Они высохли и слегка задеревенели. Вадик зашвырнул их за корзину для белья и пописал наскоро и без удовольствия.

Приготовил легкий ужин и съел его, шаря по анкетам в “Привет, любовь!”.

Было несколько новых весьма привлекательных лиц. Он назначил четыре свидания на следующие три дня.

Самое удачное получилось с женщиной по имени Серена, внештатно преподававшей в Нью-Йоркском университете.

– А что ты преподаешь? – поинтересовался Вадик.

– Английский, – ответила она со смущенной улыбкой, как будто речь шла о какой-то легкомысленной и слегка постыдной профессии.

Из-за этой улыбки она сразу понравилась Вадику. Не так чтобы очень, но все же она была милая и вроде понимала его шутки.

Дома он еще раз проглядел ее анкету. Да, она остроумная и с мозгами, и немногословная, пожалуй, даже чересчур немногословная. Ему захотелось разузнать о ней побольше. Нашел профиль на фейсбуке. На своей странице она, главным образом, делилась ссылками на обзоры из “Нью-Йорк Таймс”, “Салона” и “Слэйта”. Редко сопровождала их комментариями, только если кто-то из друзей задавал уточняющий вопрос. Вадик глянул в фотографии. Бесконечные городские виды, осенние листья, весенние цветочки. Он быстро пролистал все это, пытаясь выудить снимки самой Серены. Вот она в пухлом лыжном костюме, краснощекая, с мокрой челкой. А вот на вечеринке, очаровательно пьяненькая. Серена на Хэллоуине – парик с темными косами, короткое черное платье с белым воротничком, выбеленное лицо. Вадик пытался угадать, кого же она изображает. Больную раком школьницу? Слишком усердную ученицу? Нет, с разгадкой туго. Он втайне стыдился своей неспособности улавливать культурные цитаты. Можно сколько угодно притворяться своим, но не стать тебе своим, если не просекаешь костюмы для Хэллоуина.

Была чудная фотография пятилетней давности – Серена с двумя девушками позируют на белоснежном утесе на фоне ярко-голубого неба: “Встреча подруг на озере Минневаска”. На том самом озере Минневаска, где у разумной Софии было членство в клубе для плавания по дорожке. Вадик улыбнулся этому совпадению. Все трое были в вязаных шапках и ветровках. Симпатичных цветов. У Серены синяя шапка и желтая ветровка, ее соседка вся в зеленом, а рядом с ней девушка в красной ветровке и оранжевой шапке, из-под которой выбивались каштановые пряди. Что-то было в ней смутно знакомое. Он навел на фото курсор посмотреть тег. Рэйчел Меер. Нет, вроде имя ничего не говорит. И вдруг сказало. Заорало практически. Рэйчел! Девушка с фотографии была Рэйчел. Его Рэйчел. Единственная и неповторимая Рэйчел I.

Он хотел перейти на ее страницу, но боялся закрыть фотографию, как будто она – мираж, который вот-вот рассеется. Рэйчел Меер. После стольких лет поисков вот так на нее наткнуться. Это же просто невероятно! Он заставил себя открыть ее страницу; сердце колотилось как сумасшедшее, и руки так дрожали, что не попадали по клавишам.

И вот наконец она. Рэйчел Меер. Черно-белое фото профиля. Все такая же чудесная. Собравшись с духом, Вадик зашел в раздел “Информация”. Он был почти уверен, что она уже замужем, но про это ничего не говорилось. Что ни подтвердило его опасения, ни опровергло – далеко не все делятся подробностями личной жизни на фейсбуке. Она закончила Городской университет Нью-Йорка и работала старшим редактором в Our City Books. Сколько ей сейчас? Тридцать? Тридцать два? Старший редактор – это серьезно. Больше о жизни Рэйчел ничего узнать не получилось. Видимо, она пользовалась фейсбуком только для рекламы книг авторов Our City. Публиковала хорошие рецензии, пресс-релизы и приглашения на чтения. Очередное чтение было в ближайшую пятницу. Джон Гармаш представит свой леденящий кровь роман “Стылый поезд”. Рэйчел уверяла, что это будет очень увлекательно – были приглашены 780 человек, 23 подтвердили присутствие. Приглашение открытое, а это значило, что она зовет всех, абсолютно всех, всех, включая и его. Вот как все просто. Всего-то и надо, что прийти в эту пятницу к семи вечера в бар “КГБ”, на углу Второй авеню и Ист-Форт-стрит, и он увидит Рэйчел.

В следующие дни поводы для тревоги только множились, обоснованные и не очень (Рэйчел может быть замужем, и ее муж тоже придет; Рэйчел может быть зла на него; он может не решиться заговорить с ней), пока их все не затмил один главный страх – что Рэйчел не узнает его, не вспомнит, кто это. Взглянет безразлично, улыбнется вежливо и недоуменно и напрочь уничтожит всю легенду о главной любви его жизни. Этого он не вынесет. Надо, чтобы не узнать его стало невозможно. Он все сделает для того, чтобы выглядеть в точности, как в тот день. Вадик нашел какие-то фотографии своих первых месяцев в Америке. Парочку сделала Энджи, официантка из Эвенела. Почти на всех он был в этом жутком претенциозном твидовом пиджаке и плохо сидящих джинсах, купленных в Стамбуле. Вадик не сомневался, что был в этом пиджаке, когда встретил Рэйчел. Проблема в том, что нет уже того пиджака. Все из-за Седжян, это она поднимала Вадика на смех всякий раз, как он его надевал. Вообще, если подумать, Седжян лишила его очень многих дорогих сердцу вещей, взять хоть его пиджак, его футон, его лучшего друга. К черту Седжян! Он пошел и купил себе очень похожий пиджак в отличном секонд-хэнде на Бедфорд-авеню. Примерил – ну просто идеально, так же нелепо, как на фото. Фигура и лицо за восемь лет не слишком изменились. Он не поправился. Вадик уже почти успокоился, как вдруг опять накатила паника – борода! За это время он так часто то брил ее, то отращивал, что уже не мог вспомнить, что было, когда он только приехал. На эвенеловском фото был с бородой, но совсем коротко стриженной. То ли только начал отпускать, то ли это остатки недавно сбритой. Вадик посмотрел в зеркало – сейчас у него выросла роскошная бородища, но, может, из-за нее его будет трудно узнать. Он сел и прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и вспомнить себя в свой первый день в Штатах. Хоть убей не помнил. Только два человека могли тут помочь: Сергей и Вика. С Сергеем он не разговаривал и уж точно не хотел спрашивать Вику. В конце концов Вадик решил, что оставит компромиссный вариант. Он отправился в барбер-шоп и попросил подстричь бороду совсем коротко. Голое лицо в зеркале вызвало новую волну паники, но что сделано, то сделано.

В пятницу он начал одеваться за два часа до назначенного времени. Но надо было убедиться, что второй извод пиджака хорошо сочетается с компромиссной бородой. Вроде порядок. Вадик поехал на метро до пересечения Четырнадцатой улицы и Второй авеню, потом прошел пару кварталов до Четвертой, повернул на запад в сторону синей неоновой вывески “КГБ” и поднялся на один пролет в бар. Было только без четверти семь. Бар пустовал. Вадик заказал пива и сел за темный липкий столик в углу. С выкрашенных в красный стен на него пристально смотрели портреты Ленина. Висели и красные советские флаги. Военный плакат со злобной красной женщиной со вскинутой рукой сообщал, что Родина-мать зовет. В музее его родного города тоже был такой плакат. Рядом с витриной со стреляными гильзами. Красная женщина была, по-видимому, Родиной-матерью. Вадик помнил, что до смерти перепугался, когда ребенком увидел этот плакат. Но кому-то вот он казался таким клевым, что можно и в баре повесить. Вадик попивал вторую бутылку, когда на сцену протиснулся писатель, высокий пухлый мужчина в мокрой от пота рубашке. Он откашлялся в микрофон, давая понять, что приступает. В зале немного прибавилось народу. Но Рэйчел не было. Вадик пытался слушать писателя, но не понимал ни слова. Писатель потел все больше. Он то и дело вытирал ладонью лоб и нос. У него тряслись руки, и машинописные листки дрожали и шелестели. Иногда он не мог разобрать напечатанное и тогда извинялся и перечитывал предложение заново. Ну разве он может быть хорошим писателем? А что если да? Что если он – непризнанный гений, которому трудно читать свои произведения перед публикой?

Вадик взял с соседнего стола книгу из стопки, приготовленной для продажи и автографов. “Стылый поезд”. Раскрыл на первой странице и прочел несколько предложений. У Вадика был не большой опыт чтения прозы на английском, и он понимал, что своему мнению не так уж доверяет, но то, что он прочел, ему понравилось. Текст был плотный, нарочито неясный, ни проблесков, ни зазоров, куда бы просочился малейший намек на свет, ни лазеек, ни компромиссов. Человек вызывал только уважение. Вадик оторвал глаза от книги и встретил насмешливый взгляд Рэйчел. Она сидела всего в паре столиков от него. Наверное, вошла, пока он читал, и села на занятое для нее место. Как только их глаза встретились, она отвела взгляд и повернулась к писателю. Непонятно, узнала или нет. Она выглядела проще, чем на фотографиях, и проще, чем ему помнилось. Но шок от узнавания был так оглушителен, что все тело свело болезненной судорогой. Вот она, Рэйчел. Его Рэйчел. И бар начал разваливаться на куски. Голос писателя стал невнятным гулом. Коммунистические плакаты слились со стенами. Люди превратились в расплывчатые пятна. Была только Рэйчел. Как будто сидевшая в полном вакууме. Мучительно реальная, невыносимо близкая. Такая близкая, что казалось даже, он видит, как бьется ее сердце под тонким белым свитером с какой-то дурацкой кожаной аппликацией.

Она ни разу больше на него не взглянула. Чтение закончилось, она встала и энергично захлопала, подняв руки над головой. Публика тоже зааплодировала. Писатель медленно спустился со сцены к столу, где полагалось подписывать книги. Юная рыжеволосая девушка уложила их красивой пирамидкой, рядом пристроила стакан воды и ручку. Посмотрела на Вадика, увидела у него в руках экземпляр “Стылого поезда”.

– Вы хотите купить книгу, сэр? – спросила она. – Она стоит двадцать пять долларов.

Вадик достал кошелек, протянул девушке две мятых двадцатки и обернулся в поисках Рэйчел. Она стояла у своего столика и разговаривала с группкой людей, энергично кивая.

– Хотите подписать книгу? – спросил писатель.

Он пил воду, и она стекала по шее под ворот рубашки.

– Да, пожалуйста, – попросил Вадик.

– Ваше имя?

– Вадим.

– Как пишется?

Вадик замялся. Он забыл.

– Просто подпишите, пожалуйста, – сказал он, и писатель пожал плечами и поставил жирную страшную закорючку на титульной странице.

– Ваша сдача, сэр, – девушка протянула Вадику несколько купюр.

Рэйчел все еще беседовала с теми людьми. Вадик решил, что будет лучше подождать ее на улице. Он подойдет, когда она выйдет из бара, и представится. Вряд ли она будет одна. Но он все равно подойдет и заговорит. Пригласит выпить. Запасного плана он не придумал.

Люди выходили группками. Болтая, смеясь, обсуждая планы на вечер. Даже не подозревали, до чего же они никчемные. Вадик неотрывно следил за дверью.

Он ждал, что она выйдет минут через двадцать. Она вышла через три. Одна. В синем плаще. Остановилась на верхней ступеньке, вытащила из сумки берет, надела и стала спускаться.

– Рэйчел, – позвал он, шагнув навстречу.

Вышло как-то грубо и едва слышно.

– Рэйчел, – повторил он.

Она остановилась и взглянула на него. Она все еще была на лестнице, и их глаза оказались вровень. Она улыбнулась вежливой недоуменной улыбкой, которой он так боялся. И тут же удивленно выдохнула “Ох!”, спустилась на тротуар, подняла на него глаза.

– Владимир, верно?

Этого он не ожидал. Он ожидал, что она и вовсе не вспомнит его имени, но чтобы вот так перепутать? Как будто он какой-то случайный русский парень со случайным русским именем.

– Вадик, – поправил он.

Она сконфуженно наморщилась.

– Точно! Прости!

Этот здоровенный берет портил ее. Он заметил, что она немного постарела. Она была не накрашена, и от этого выглядела на удивление беззащитной. Две глубокие морщины словно отсекали рот от щек. А красивые янтарные глаза горели еще ярче, оттененные темными кругами. Она все время проводила по губам костяшками пальцев. Он не мог припомнить, делала ли она так тогда.

– Мне понравилось на чтении, – сказал Вадик, показывая на книгу подмышкой.

– Спасибо! Мне тоже показалось, все прошло хорошо. И спасибо, что купил! Я ведь редактор Джона. Тебе нравятся его произведения?

Вадик ответил, что читал его не так уж много, но очень оценил, что Гармаш не идет на компромиссы, в нем нет пиетета перед запросами публики. Немногие отваживаются так писать в наше время.

Рэйчел согласно кивала. Он явно немного расположил ее к себе. Теперь самый момент пригласить ее выпить. Большим усилием он унял бешено скачущее сердце и решился.

– Ну только если совсем ненадолго, – ответила она. – Мне надо быть дома к десяти.

Вадик не знал приятных местечек в этих краях. Он мысленно пнул себя, что не подготовился, не поискал в интернете перед чтением.

– Этот выглядит вполне нормально, – сказала Рэйчел, показывая на соседний бар.

Они зашли, поморщились от громкой музыки пятидесятых и сели за столик в углу потише. Рэйчел заказала бокал вина, Вадик пива, и к моменту, когда все это было прикончено, они уже успели рассказать друг другу о всех значимых событиях в своих жизнях. Рэйчел повезло, ее взяли интерном в Random House сразу после выпуска, а потом еще больше повезло, когда через год взяли в штат. Потом одна из старших редакторов ушла, открыла собственное издательство и позвала Рэйчел с собой. Платят копейки, но работа ей очень нравится. Его работа сугубо материалистичная, а приложения Боба глупые. Никакой экзистенциальной идеи в “Пляшущей дрозофиле” нет и в помине. Главная ее цель – разрекламировать генетические анализы для профита медицинских компаний. Да и вообще его позиция в компании Боба слишком низкая.

Он сказал, что выступает партнером в стартапе, который разрабатывает замечательное приложение. Которое позволит тебе сохранить свой голос в онлайне после твоей смерти. И не просто голос, а самую суть человека. Потому что где еще нынче проявляется человек, как не в соцсетях?

Рэйчел была явно под впечатлением. Сказала, что это наверняка очень сложно.

– Сложно, – согласился Вадик. – Но если взять высококлассных программистов и высококлассных лингвистов, это более чем выполнимо.

Он прикинул, стоит ли упомянуть Федорова, но придумал кое-что получше. И сказал, что это “Гамлет” навел его на идею.

– “Гамлет”? – переспросила Рэйчел.

– Да. Дальше – тишина.

– О, да-да, – произнесла она. – “Гамлет”. Ты и его, небось, наизусть знаешь.

Вадик уловил насмешливые нотки в ее голосе, но, может, это его мнительность. Вообще-то он и вправду помнил довольно много из русского перевода.

Чтобы сменить тему, он сказал, что теперь живет в Вильямсбурге и ему очень нравится этот район.

Рэйчел жила в Гринпойнте. Со своим женихом Питером, журналистом. Они собираются пожениться в мае. Эта новость не ошарашила Вадика. Он уже по ее манере держаться понял, что она либо замужем, либо что-то серьезное. На ней как будто была футболка с огромной надписью “Занята”. Вадику ужасно захотелось приврать, что и у него была невеста.

Он назвал Седжян и сказал, что она ушла к его лучшему другу.

– Мерзко, – заметила Рэйчел, но была тронута меньше, чем хотелось.

Вадик узнал игравшую песню: “Прощай, любовь”. В точку, подумал он. Пошло, но в точку.

Рэйчел проверила сообщения и сказала, что есть время на второй бокал.

И вот тогда они заговорили про тот самый день. Оба очень хорошо его помнили, но в мелочах – каждый по-своему. Рэйчел не помнила запаха хлорки в дайнере и спящего бездомного в углу. Не помнила, что шел снег. Не помнила своих разъяренных нападок на Леонарда Коэна. Рассмеялась, когда Вадик что-то процитировал. Вадик не помнил, что всю дорогу до квартиры Рэйчел звенел мелочью в кармане. Она нашла потом два четвертных на полу спальни. Не помнил собаки (ее звали Киблс), которая подошла и обнюхала его в подъезде дома. “Ты еще сказал ей что-то по-русски”. Не помнил, что Рэйчел не спала, когда он уходил. Она слышала, как он ходит в соседней комнате, и окликнула его. Он не ответил. Вадик сказал, что не слышал ее.

Он попросил у нее прощения.

Она запротестовала: “Нет! Тебе не за что извиняться!”, да так горячо, что чуть не опрокинула свой бокал.

Она сказала, что для нее их встреча была прекрасна от и до. Все годы в колледже у нее был только один бойфренд, и он бросил ее за несколько месяцев до переезда в Нью-Йорк. Она еще не оправилась от этого расставания, и все вдобавок пугали, что с отношениями в Нью-Йорке все очень жестко. Она была тихой начитанной девочкой со Среднего Запада – большой вопрос, по плечу ли ей все это. Соседка по комнате посоветовала: “Просто нужен отвратный секс на одну ночь, тогда потом все будет казаться не таким уж ужасным”.

Так вот что это было, подумал Вадик, ее первый отвратный секс на одну ночь?

– И я подумала, ну нет, я так не смогу. Быть голой с каким-то совершенно незнакомым человеком? Дотрагиваться до его интимных мест? Позволить ему касаться моих? А потом решила, что надо это сделать. Доказать себе что-то или вроде того. Как ринуться на горных лыжах по черной трассе. Или прыгнуть с парашютом.

Вадик наблюдал действие второго бокала – ее явно отпустило или, как говорили в России, у нее “развязался язык”.

– И тут ты. Высокий. Иностранец. В своем смешном профессорском пиджаке. Да еще с Сартром! Поверить не могла, что кто-то станет читать Сартра в дайнере. И английская поэзия на русском. Оттого, что ты был таким необычным, было намного легче. Как будто занимаешься сексом не с человеком, а с чудаковатым литературным персонажем. Мне не было страшно или стыдно.

Окей, подумал Вадик.

– А потом и сам секс оказался неожиданно хорош. Напряженный, неловкий, конечно, но все равно настолько лучше, чем я думала.

Она потянулась к бокалу, но он был пуст, и она залпом допила воду.

– Ну то есть, когда ты ушел, не попрощавшись, было немного обидно, но я решила, что это неизбежная часть подобного опыта. Секс на одну ночь потому так и называется. Нужно испытать эту боль, чтобы почувствовать себя по-настоящему свободной.

Теперь уже не было нужды объясняться. Но все же Вадик чувствовал, что надо что-то сказать.

– Это был мой первый день в Америке. Я сам не понимал, что делаю. Правда.

Рэйчел кивнула и снова глянула в телефон.

– Куда ты сейчас? – спросил Вадик на улице.

– Домой. В Гринпойнт.

– Возьмем вместе такси? – предложил Вадик. – Я вылезу в Вильямсбурге. Ты поедешь дальше.

Она кивнула.

В такси его сразу укачало, по опыту он хорошо знал, что не надо разговаривать, когда мутит, но ему было необходимо рассказать ей правду. Было жизненно важно, чтобы кто-то, кроме него, знал, что она значила для него.

– Я тебя искал, – выговорил он. – Все эти годы. Я не знал твоей фамилии. Не знал адреса. Не мог даже вспомнить, где этот дайнер. Приезжал в город каждые выходные, шел на перекресток Пятьдесят девятой улицы и Шестой авеню и начинал спускаться, сворачивая в разные боковые улочки в надежде его отыскать.

Теперь она смотрела на него в упор, и это было так тяжело, что он не выдержал и отвернулся.

– Потом, через несколько лет, я узнал про рубрику с поисками и напечатал сотни запросов. А потом вот нашел тебя на фейсбуке. Совершенно случайно. Просто рассматривал фотографии одной знакомой и увидел тебя на одной из них. Ее зовут Серена Геллер.

– Да, – сказала Рэйчел. – Мы учились вместе в старших классах.

Вадика от говорения совсем затошнило.

– Не возражаешь, если я приоткрою окно? – попросил он.

Она покачала головой. Может, он ошибался, но ему показалось, у нее в глазах блеснули слезы.

Они подъезжали к мосту. Ветер с реки хлестнул его по уху. В животе болезненно скрутило, и он продолжил.

– Я изучил твою страницу на фейсбуке. Так и узнал про чтение. Пришел, надеясь тебя встретить. Я никогда раньше не слышал про Джона Гармаша. Но я рад, что купил книгу, – он показал на том на коленях.

Рэйчел провела пальцами по обложке.

– Я даже не думала, – произнесла она.

Оставшуюся дорогу ехали молча, но когда такси подъезжало к Вильямсбургу, Рэйчел коснулась руки Вадика и сказала:

– Я ведь назвала тебя Владимиром, так вот я придумала это уже сто лет назад. Решила, что, если когда-нибудь тебя встречу, назову каким-нибудь русским именем. Другим именем. Как будто ты просто какой-то случайный русский чувак. Я так гордилась собой сейчас, что не растерялась, что все-таки назвала тебя Владимиром.

Голос у нее то и дело срывался.

– Какие же мы, по сути, дураки!

И тут они остановились у его дома.

– Можно, я доеду с тобой до Гринпойнта? – попросил он.

Она покачала головой.

Вадик заплатил по счету и еще двадцатку сверх, за Рэйчел, и вылез из машины.

Такси тронулось, Рэйчел смотрела на него сквозь стекло, потом машина набрала скорость, и она резко отвернулась.

Вадик смотрел вслед, пока такси не пропало из вида, не слилось с другими ярко-желтыми точками на дороге и не исчезло за домами. Он продолжал неотрывно глядеть вдаль, пока не показалось, что и улицы, и здания тоже удаляются, делаются все меньше и меньше, сливаются с горизонтом.

Он приехал в этот город в поисках счастья, а город и в самом деле в первый же день подарил ему счастье, но он оказался слишком глуп и слеп, чтобы распознать его.

Вадику отчаянно хотелось поделиться этим открытием с друзьями, но разве у него остались друзья? Сергей не разговаривал с ним, Вика только что бросила его, а Регина не откликалась на его послания. Даже виртуальные друзья в соцсетях по большей части игнорировали его посты. Он представил, что рассказывает историю с Рэйчел совершенно новым друзьям в новом городе, а может, даже и новой стране, потому что, ей-богу, этой он сыт по горло!

Он поднялся домой и отправил сообщение своему хедхантеру с просьбой подыскать ему работу в какой-нибудь далекой-предалекой стране.

Глава 12 Мухлюй! Забей!

Сергей думал, что Геббельс жирный, а оказалось, что он тощий, злобный и наполовину слепой.

– Нет-нет, жирным был Геринг, – поправила Хелен, его новая соседка.

У Хелен был диплом по истории, но работала она администратором в салоне красоты. Ее квартира тоже была на шестом этаже и такая же крошечная, как у Геббельса. Разведенная Хелен жила со своей четырнадцатилетней дочкой Тиной. Тина, бледная, кругленькая девочка, всегда была где-то рядом, но обычно пряталась в спальне. Хелен спала в гостиной на кушетке, отгороженной высоким книжным стеллажом. Она прониклась симпатией к Сергею и часто приглашала его опрокинуть стаканчик. Хелен призналась, что терпеть не может хозяина Геббельса, он ужасно груб с ней и с Тиной, но кота просто обожает! И еще сказала, что не верит в онлайн-знакомства и мечтала бы просто встретить парня на улице и прийти с ним домой. У Сергея возникло подозрение, что она совсем не прочь, чтобы их отношения стали более романтическими или хотя бы более сексуальными, и она ему нравилась, но он никак не мог заставить себя действовать. Хелен, крепкая блондинка из породы Нибелунгов, говорила низким голосом и пахла мылом ручной работы, которое всегда лежало в корзинке в ванной – Сергей больше всего любил лавандовое и чайное с лимоном. Она приглашала его посмотреть “Нетфликс” и садилась рядом на диван, придвигаясь все ближе и ближе, щекоча его шею волосами, отчего член чуть не выпрыгивал у него из штанов, и Сергей покрывался потом от желания и паники. Все эти годы заниматься сексом означало заниматься сексом с Викой. После расставания у него было две связи, первая с навигатором, вторая по скайпу. При мысли о телесном контакте, что уж говорить о сексе, с настоящей живой женщиной его охватывал ужас. Как-то, когда они еще общались, он признался в этом Вадику, но тот только головой покачал: “Так не должно быть, дружище! Новая женщина – это же увлекательно. Новый запах, все эти необследованные уголки ее тела”. Сергей понимал, что надо просто ухнуть, не думая, и заняться с Хелен сексом, и всякий раз что-то его останавливало.

Но подружиться они подружились, и, главным образом, на почве ухода за котом и откровенных излияний на тему проблем с женами-мужьями. Однажды Хелен увидела в открытом ноутбуке Сергея большую Викину фотографию из фейсбука. С подписью: “Попивая сангрию в Ист-Виллидж. Могло быть хуже ☺”.

– Это моя жена, – пояснил Сергей, краснея. – Бывшая жена. Мы расстались.

– Красивая, но какая-то сердитая, – заметила Хелен.

И Сергей выложил все свои обиды на Вадика и Вику и даже подозрения в том, что они, возможно, переспали несколько лет назад. Хелен сказала: велик шанс, что подозрения не беспочвенны, потому что и она тоже изменила мужу с его лучшим другом. Тина узнала и ненавидит ее за это.

– Это парень, который смотрит за Геббельсом, – представила она Сергея Тине.

– Сергей, – назвался он.

– Сэр кто? – переспросила Тина. – Сэр Гей?

И, смеясь, сделала книксен.

Через пару минут до Сергея из кухни донеслись приглушенные нотации.

– Мы с тобой о чем говорили, Тина? А? О чем? В этом доме не будет гомофобных шуток!

– Это не гомофобная шутка. Просто у него очень смешной акцент.

– Тина! Про эмигрантов мы тоже не шутим!

Две недели ушло на то, чтобы Тина перестала закатывать глаза, столкнувшись с Сергеем на лестнице, а через три недели и вовсе немного к нему расположилась и начала звать Серджо.

Примерно столько же времени прошло, прежде чем Геббельс перестал подкарауливать Сергея в темных углах и кусать за ноги. Вот тогда Сергей и решил, что ему нравится эта квартира. Теоретически она была двухкомнатная, но гостиная больше напоминала склад. Хозяин явно был повернут на антиквариате – вся комната заставлена старинными музыкальными инструментами, по большей части струнными, но попадались и духовые. Почти все время приходилось проводить в темной спальне, где единственное окно частично перегораживал кондиционер и которую приходилось делить с Геббельсом и его огромным кошачьим деревом. И все равно Сергей в конце концов оценил свой новый дом, когда понял, каково это – жить самому по себе. Можно делать все что заблагорассудится и не заботиться о том, что это кого-то расстроит, взбесит или разочарует.

За три недели он довел до ума прототип и переключился на презентацию. Прикидывал, стоит ли использовать Викину идею “досмертной” подготовки, и решил, что стоит. Все руководства по маркетингу рекомендовали ориентироваться на максимально широкую аудиторию, а если учесть, как быстро растет число людей, озабоченных своим онлайн-наследием, Викина идея годилась как нельзя лучше. Следующий шаг – придумать, как представить проект инвесторам. Сергей выложил кругленькую сумму за трехчасовой интернет-курс и последовал всем советам преподавателя. Презентация получилась очень даже: доступная, убедительная, подробная, но не заумная, эффектно сдобренная активными глаголами и броскими картинками. Сергей отправил ее по мейлу преподавателю, и тот вроде остался доволен. Ответил: “Ага, выглядит очень достойно”.

Затем отправил заявку вместе с презентацией в компании ARC Angel Fund, Life Sciences Angel Network, New York Angels, Astia Angels, SNK Investments, Tribeca Angels, Golden Seeds Gaingels Syndicate.

Ни единого ответа.

– Да ладно! – сказала Хелен на его недоумения по поводу такого глухого молчания. – У меня, в отличие от тебя, конечно, нет крутого диплома MBA, но даже я в курсе, что эти рассылки вслепую вообще не работают! Надо задействовать личные контакты.

То же говорил интернет-преподаватель. Используй личные контакты, профессиональные связи, краудфандинг. Но предупреждал учеников, что краудфандинг работает только, если ты заметная фигура в интернете. Сергей в интернете фактически виртуально отсутствовал. И у него не было никаких личных контактов.

– Да брось! Какие-нибудь друзья по бизнес-школе? – спрашивала Хелен.

Сергей качал головой. Он не поддерживал отношений ни с кем из бывших одногруппников.

Лежа в постели, с Геббельсом в ногах, Сергей прикидывал, какие еще у него могут быть личные контакты. Семь лет он проработал в крупных банках и инвестиционных компаниях, но контактировал он там разве что с начальниками, которые его и увольняли и которые считали, что ему недостает “навыков, энергии, драйва”. Вадик мог бы помочь, но они не разговаривали. Были еще Боб и Регина, но Боб его всегда недолюбливал, а вынести очередное унижение от Регины, которая после разрыва с Викой избегала его как зачумленного, он не в состоянии.

Еще была Седжян. Она предложила познакомить его с отличным инвестором, но просить Седжян неловко до безобразия. Сергей все еще жутко злился на себя за то, что втравился в этот нелепый, жалкий роман по скайпу. Он не скучал по Седжян, но скучал по Вадику. Раньше им не случалось не говорить больше пары дней. То и дело, листая фейсбук, Сергей посматривал в правую колонку, видел зеленый кружок напротив Вадика, и его подмывало написать что-нибудь в чате. И всякий раз так и не решался.

Единственный бизнес-контакт Сергея остался с университетских времен – его бывший одногруппник Алексей Кузмин. Судя по фейсбуку, он недавно переехал в Нью-Джерси и участвовал в какой-то сомнительной предпринимательской затее. После выпуска они виделись-то всего несколько раз, но Кузмин часто затевал с Сергеем чаты на фейсбуке, главным образом для того, чтобы похвастать своими страшно богатыми друзьями в России и Америке.

Сергей начал с Кузмина. Позвонил, выдержал пустую болтовню о здоровье и семье. Кузмин поинтересовался его “исключительно привлекательной женой”, выразил сожаление, что они расстались. Потом сообщил, что по-прежнему живет с первой женой, хотя мог бы позволить себе кого помоложе и покраше. “Наверное, это и есть любовь, дружище”, – заметил он. “Наверное”, – ответил Сергей. Потом Сергей рассказал о своем приложении. Вика велела ему быть осторожнее – опасалась, что кто-нибудь украдет идею. То же говорила и Хелен. Он считал, что у них паранойя, но Кузмин и вправду был мутный, поэтому Сергей старался излагать как можно туманнее.

– Хм, – произнес Кузмин, – виртуальное бессмертие, а? И ты, значит, ищешь инвесторов?

Сергей ответил, что да.

– Я подумаю и перезвоню. Не сомневайся, дружище, я железно перезвоню.

Сергей понял, что Кузмин больше не появится.

Сделал над собой неимоверное усилие и написал Седжян. Получил быстрый, короткий деловой ответ. Да, она с радостью представит его своему хорошему другу Джеймсу Киско.

Сергей забил имя в гугл и обнаружил, что Джеймс Киско был среди первых инвесторов Vine, Airbnb и “Ешь и смотри”. И еще оказалось, что ему тридцать два, он хорош собой и на удивление легко доступен. Его ассистентка была очень доброжелательна, сказала, что они ждали звонка Сергея и наметили встречу за завтраком в их нью-йоркском офисе через неделю.

Сергей попросил Хелен и Тину прорепетировать с ним презентацию, потому что сомневался в произношении некоторых слов.

– Ты такой красивый, когда все это говоришь, – восхитилась Хелен после его первой попытки. – Тина, скажи, ну просто вылитый Грегори Пек?

– Кто? – переспросила Тина.

– Грегори Пек. Который “Убить пересмешника”.

– А, да! – сообразила Тина. – Похож. Такой невысокий еврейский Грегори Пек.

– Тина!

Сергей уже был готов, что Тина обзовет его каким-нибудь Грегори Пекарем, но обошлось.

Презентацию он в результате зачитал им четыре раза, пока Хелен и Тина не согласились наконец, что “справился”. Может, им просто надоело снова и снова слушать одно и то же? А даже если и вправду “справился”, что если нелепа сама идея? Теперь, когда настала пора выпустить приложение в большой мир, Сергея все больше одолевали сомнения.

Тина сказала, что ей оно нравится. Жутковатое, но довольно прикольное. Хелен была настроена более скептически. Она считала, что мертвые не должны обретать ни виртуальную жизнь, ни контроль над нею.

– Ты бы предпочла, чтобы все следы человека стирались с концами? – спросил Сергей, памятуя о мерзкой реакции Вадика.

– Необязательно, – сказала Хелен. – Можно просто помечать профили умерших людей, чтобы было понятно, что их уже нет. Какой-то значок. Черная рамка у фотографии или крестик на профиле – как помечали дома больных чумой. Мы бы листали списки друзей и сразу видели, скольких уже нет в живых.

– Но мам, приложение Серджо дает мертвым говорить! – заспорила Тина.

– Не думаю, что мертвым полагается разговаривать, золотце, – ответила Хелен.

В день встречи с Киско Сергея с самого утра мутило от волнения. В голове настойчиво звучали слова Хелен. Мертвым не полагается разговаривать. Точка. Конец истории.

Он помылся, оделся, с трудом дожевал свой обычный бутерброд с сыром на завтрак. Встреча была назначена на 7.45, поэтому в метро Сергей слился с толпами едущих на работу в мидтаун. Все эти люди, еще сонные, пропахшие кислым кофе, подгоревшими тостами и лосьоном после бритья, садились, вставали, протискивались к выходу, покорные, но при этом целеустремленные, ведь они ехали на свои важные взрослые работы. В точности как Сергей пару месяцев назад. И вот опять он, глупец, едет продавать свою глупую, глупую идею. Ему казалось, он не имеет права занимать столь ценное в час пик место в вагоне метро.

Офис Джеймса Киско походил на стройплощадку. Повсюду коробки, монтажные инструменты, ведра с краской, мебель разной степени собранности, и среди всего этого – решительные люди в комбинезонах. В центре двое крепких мужчин возводили какие-то очень замысловатые книжные стеллажи.

Сергей попытался у них разузнать, где бы ему найти Джеймса Киско, но за дрелью его не услышали. Наконец из-за зеркального куба появилась девушка с кукольным личиком и жгуче-черными волосами до плеч. Спросила, не Сергей ли он. Ну, или ему померещилось, что спросила, потому что он не слышал ни слова. Он кивнул. Она была очень тонкая и очень красивая, даже немного пугающе красивая. Сергей подумал, ей бы сниматься в каком-нибудь хорроре. Наверное, ассистентка Джеймса. Девушка подхватила маленькую коробку и знаком велела следовать за ней. На ней были колготки в рубчик и серая мини-юбка.

Кабинет Джеймса Киско был белый и без единого окна. Из мебели только четыре больших белых кожаных пуфа вокруг стеклянного столика, на котором возвышался здоровый пакет с едой из кафе. Джеймс сидел на одном из пуфов, пил чай из бумажного стаканчика и ел что-то похожее на блинчик, но пахнущее индийской стряпней. Крупный парень в джинсах и клетчатой рубашке. Косматая шевелюра, густые брови и густая борода цвета печеной тыквы.

Сергей почувствовал себя нелепо в своем мятом костюме.

Джеймс поднялся и протянул руку. Влажные пальцы Сергея исчезли в крепком пожатии и снова появились совсем побелевшими.

– Очень рад познакомиться!

– Взаимно, – произнес Сергей и опустился на пуф.

– Чай? Досаи? – предложила ассистентка, но Сергей покачал головой. Еще не хватало чем-нибудь капнуть на эту белоснежную кожу.

– Моя любимая еда, – признался Джеймс, макая блинчик в лужицу ярко-зеленого соуса на тарелке. – Много времени провел в Индии. Обожаю эту страну!

Вот же шанс ввернуть что-нибудь об Индии, выказать интерес к индийской культуре, но память отказывалась помогать.

Ассистентка Джеймса подошла к стене за спиной босса, открыла коробку и вынула что-то вроде длинных полосок цветной бумаги.

– Так вы друг Седжян? – спросил Джеймс.

Сергей кивнул.

– Мы с Седжян давнишние знакомцы, – сказал Джеймс. Сергей подумал, были ли они любовниками, но потом вспомнил о тяге Седжян к лузерам и решил, что вряд ли.

Ассистентка тем временем разгладила бумажную полоску по стене. Та выглядела как слегка кривоватая вертикальная линия. Сергею было любопытно, что же это такое.

– И Седжян говорит, у вас есть сногсшибательная идея приложения, – продолжал Джеймс.

Он явно хочет, чтобы я заговорил, подумал Сергей. Он выкинет меня вон, если не открою рот прямо сейчас. Сергей вдруг сообразил, что едва ли произнес два слова с тех пор, как оказался в кабинете Джеймса. В животе скрутило, в висках застучала кровь. Выхода нет. Надо говорить.

– Ну, не знаю, насколько сногсшибательная, но уверен, что никто больше такого не делает, – начал он.

Десять минут в поту и запинках заняла его презентация до ударной концовки: “Дальше – тишина, но так ли быть должно?”

Ударная концовка была встречена одобрительным смешком. Джеймс проглотил изрядный кусок досаи и заявил:

– Нет, так быть не должно! И, вообще говоря, оно и не так. Расскажу тебе, Сергей, одну историю. Был у меня отличный друг, Джефф Уфберг. Мы звали его Джефф-Белка, потому что уж очень похож был, что-то такое беличье в лице. Полгода назад он умер. Несчастный случай, катался на лыжах на Аляске. Он, понимаешь, любил экстремальное катание, вроде всяких прыжков с крутых обрывов.

Презентация закончилась, Сергей мог бы и расслабиться, но его все еще потряхивало. На сияющей поверхности кофейного столика разлилась лужица зеленого соуса. Он окунул в нее палец, повозил туда-сюда и рассеянно облизнул. На вкус сладковатый, свежий и удивительно острый, как и стыд, охвативший Сергея секундой спустя. Он надеялся лишь, что Джеймс не заметил этой выходки.

– Так вот, значит, Джефф погиб, – продолжил Джеймс. – Похороны были в Таосе, рядом с его домом. Прекрасная церемония. Мы все скатились на лыжах с горы. Когда стемнело, с факелами в руках, все разом. Очень волнующе. Я бы мечтал о таких красивых похоронах. И что происходит через месяц? Я повесил фото моего пса Ганди на фейсбуке, и угадай, кто его лайкает? Джефф Уфберг. Я такой, ну ни фига ж себе! Подумал, может, есть еще какой-то Джефф Уфберг? Нет, тот самый. Он лайкнул еще пару моих постов и пост нашей подруги Марсии.

Джеймс обернулся к ассистентке.

– Клео?

– Да?

– Помнишь Уфберга?

– Да! Мой младший брат как-то запостил фотографию, и мертвый Уфберг ее лайкнул. Было жутковато.

– Именно жутковато! – подтвердил Джеймс. – А потом стали появляться комментарии Джеффа. Только они совсем не были его голосом. Парень был чертов викинг; он никогда бы не ляпнул “как миленько!”, или “lol”, или “блестящ!” Самый кошмар был, когда на мой день рождения Джефф написал на моей странице: “С днем рождения, дорогой! Будь умничкой и милашкой!” Оказалось, это его девушка, Аманда. Она продолжала постить с его профиля, чтобы, скажем так, была жива память о нем. Мы все, включая Джеффа, всегда считали ее идиоткой. И вот пожалуйста, она общается через фейсбук, как дьявол, вселившийся в человека. Ирония в том, что Джефф собирался ее бросить сразу после Аляски, но теперь она обладает им во веки вечные. Как тебе такой поворот, а?

Сергей не знал, что на это ответить. Он не понимал, эта история намекала на то, что Джеймсу понравилась его презентация или наоборот.

– Страшновато, – выдавил он.

– Да! – согласился Джеймс. – Гребаный кошмар. Знаешь, что мне как-то сказал мой аналитик? “Смерть нынче уже не то, что раньше”. Забавный он парень, мой аналитик. Специализируется на предпринимателях в сфере технологий.

Клео откашлялась. Они оба обернулись. Теперь стена была в огромных одуванчиках, их пух отлетал в угол комнаты.

– Прости, Джеймс, – сказала она. – Хочешь, чтобы я и на другую стену наклеила цветы?

– Не сейчас, Клео. Сначала посмотрю, как мне будет с этими одуванчиками.

Клео пожала плечами и присела на пуф рядом с Джеймсом. Взяла недоеденный досаи из коробки и откусила кусочек.

– Просто мы хотели для кабинета чего-нибудь забавного и поднимающего настроение, – пояснила она Сергею.

Сергей не был уверен, что умирающие одуванчики поднимают настроение, но, с другой стороны, он никогда и не претендовал, что разбирается в изобразительном искусстве.

– Вернемся к твоему приложению, – сказал Джеймс. – Что конкретно тебе от меня нужно?

– Д-деньги, – произнес Сергей.

Джеймс и Клео рассмеялись.

– Это понятно. Сколько?

Все наставляют, что непременно нужно четко называть требуемую сумму, и Сергей отдельно подготовил информацию по финансам, которая прилагалась к презентации, но вопрос про конкретную сумму показался ему очень грубым. И все же он решился.

– Ну, мне нужен миллион на серьезную разработку, но, думаю, не прямо весь сразу. Может, триста-четыреста тысяч для начала?

И снова их смешок, от которого снова больно скрутило в животе.

– Нет, – сообщил Джеймс, – так это не делается. Ты должен просить точную сумму. И это должно звучать уверенно, даже нахально. Даже если ты в этот момент обделался от страха – веди себя как будто тебе все по хрен!

Сергей уставился на него в полном замешательстве.

– В этом беда всей твоей презентации, – добавил Джеймс. – Не хватает уверенности. Ты согласна, Клео?

– Абсолютно, – сказала она и откусила еще кусочек.

– Вот ты такой блестящий парень с блестящей идеей, так?

Я? Правда? – мелькнуло у Сергея.

– Тебе надо научиться себя продавать. Ты окончил бизнес-школу, это, наверное, хорошо, но не сильно впечатляет. Потом, говоришь, работал на Уолл-стрит, но это тоже очков не добавляет. Кто там только не работал?! И то, что ты не поднимался выше младших сотрудников, тоже не в твою пользу. Но если заявить, что ты – блестящий русский лингвист, да еще с дипломом MBA, – вот это уже гораздо завлекательнее.

Действительно, звучит неплохо, подумал Сергей. Впервые за много лет кандидатская по лингвистике не казалась ему такой уж никчемной.

– Теперь, когда ты заинтересовал меня своей персоной, продавай мне свою идею. А для этого правильнее всего взывать к моему СУВ.

Сергей попытался угадать, что это. Он, что ли, пропустил в бизнес-школе этот термин?

– Гляди-ка, Клео, парень не в курсе, что такое СУВ.

– Джеймс, Сергей – эмигрант! – ответила Клео. – Не наседай!

– Окей, принято. СУВ, или Синдром упущенных возможностей – это нынче мощнейшее орудие манипуляции. Как-то давно пришел ко мне парень с идеей новой социальной медиаплатформы, в которой все посты будут ограничены 140 знаками. Я отвечаю: нет, это бред. С чего это мне вдруг захочется читать чей-то пустопорожний гон? А теперь я чувствую себя полным кретином!

– Акции “Твиттера” выросли на 133 процента по сравнению с первичной стоимостью в двадцать шесть долларов, – задумчиво сообщила Клео, все еще держа кусочек досаи.

– Смекаешь, о чем я? – спросил Джеймс.

Сергей задумался над СУВ. Инструмент, похоже, и вправду эффективный, но ведь его приложение неизмеримо больше этого. Он же предлагает победить самый главный страх – страх смерти, – а не какую-то жалкую боязнь упустить выгоду.

– Следующий шаг – убедить меня, что людям остро необходимо твое приложение. Клео? Как мы работаем с необходимостью?

Сергей не до конца понимал, Джеймс вовлекает ее в обсуждение, чтобы поучить, как правильно презентовать проект, или действительно просит ее совета.

– Клео у нас выпускница Уортонской школы бизнеса. Неслабо, а? – заметил он Сергею.

Клео, по-прежнему пребывая в задумчивости, проглотила то, что каким-то образом еще осталось во рту, и промокнула губы.

– Надо сказать что-то в таком духе, – начала она. – Мы – первое поколение, проживающее две жизни: реальную и виртуальную. Но пока никто не понимает, как быть с цифровым наследием после нашей смерти. Стереть? Оставить как есть? Защитить от чужих посягательств? Мы твердо понимаем одно: нельзя просто пустить дело на самотек!

– Отлично! – подытожил Джеймс, пристально глядя на Сергея. – Это мне уже интересно в связи с историей с Джеффом Уфбергом. Я на крючке. Теперь предложи мне решение. Клео?

– Без проблем, – сказала она и тоже воззрилась на Сергея. – Используя мои уникальные познания в лингвистических алгоритмах, я могу создать приложение, которое позволит нам сохранить и воссоздать голос любого интернет-пользователя, сделав его или ее виртуально бессмертными.

Сергея поразило, как виртуозно Клео умудрилась объединить его и Викины идеи.

– Бинго! – воскликнул Джеймс. – И потом, уже продемонстрировав, какой это мощный и увлекательный проект, ты говоришь мне: “Ты в деле? Потому что, если нет, ты, черт побери, сильно пожалеешь!”

Сергей заерзал на своем пуфе. Он был под впечатлением. Еще никогда “Виртуальная могила” не вызывала у него такого энтузиазма. Наконец-таки кто-то поверил в его идею.

– Так значит, ты в деле? – выдавил он.

Клео встала, подобрала пакет из кафе и пошла его выкинуть.

Джеймс отвел глаза и вздохнул.

– Нет, Сергей, я – нет. И вот почему. Твой проект самую малость слишком визионерский, слишком опережает время. Ты меня всерьез поразил, парень. Но, если честно, я не представляю, как он может заработать много денег. Прости, приятель.

Джеймс встал и протянул руку. Сергею ничего не оставалось, как тоже подняться. Они пожали руки. Потом рядом возникла Клео и проводила его через лабиринт возводящихся конструкций к выходу.

– Мне жаль, – сказала она. Ей пришлось кричать, чтобы перекрыть шум монтажных работ. – Мне правда очень понравилась твоя идея!

На обратном пути в метро было гораздо свободнее. Сергей сбросил мятый пакет из “Макдональдса” и растянулся на сиденье в конце вагона. Он вдруг понял, что не расстроен. Получить деньги от Джеймса Киско было бы совсем уж фантастикой, сверх меры несбыточно, так что совершенно естественно, что Киско ему отказал. Но ему явно искренне понравилась идея. Факт! Стал бы он тратить время на то, чтобы научить Сергея правильно преподносить ее, если бы не понравилась. И когда он сказал, что не представляет, что “Виртуальная могила” принесет деньги, он имел в виду огромные деньги, деньги уровня “Твиттера”, “Убера”, “Ешь и смотри”, самого Джеймса Киско, серьезные деньги. Сергею такое и не требовалось. Ему нужно лишь заработать столько, чтобы не чувствовать себя неудачником, чтобы не ходить на работу, на которой ему до боли плохо. Столько, чтобы снова вернуть уважение семьи и друзей. Никто же не сказал, что “Виртуальная могила” не способна принести такие деньги. А Джеймс и Клео показали ему отличную презентацию. Сергей достал записную книжку и ручку и записал: “Ты в деле? Потому что, если нет, ты, черт побери, сильно пожалеешь!”

Закрыл книжку и улыбнулся. Расстроен? Нет. Вообще говоря, он чувствует себя преотлично.

Он вернулся домой, принял душ и как раз собирался кормить Геббельса, когда позвонил Кузмин.

– Я нашел для тебя идеального человека! Идеального! – заорал он в трубку. – Поверить не могу, что сразу про него не вспомнил. Мой хороший друг Дима Котов!

Сергей попытался изобразить радостное удивление, но поскольку знать не знал, кто такой Котов, это было непросто.

– Ой, ну ты чего, старик?! Котов! Он богач. Неслыханный богач. То и дело попадал в сотню самых богатых людей в России. И с головой ушел во все, что как-то связано с бессмертием. У него шикарная жизнь, до того шикарная, что, понятное дело, он не хочет, чтобы она кончалась. Ему пятьдесят два, и последние несколько лет он в поиске – хочет вложиться во что-то, что продлит ему жизнь. Построил огромный хайтековый комплекс для йоги, запустил сеть магазинов здорового питания. Купил тонну оборудования для медицинских анализов и несколько швейцарских врачей в придачу, чтобы делать эти анализы. Вложил деньги в криоконсервацию. Вот недавно отстегнул десять миллионов Нью-Йоркскому университету на исследование темы долголетия. Там теперь целая группа ученых работает над формулой. Как я понял, секрет ее в увеличении дозы мультивитаминов.

Сергею казалось, сладострастные брызги Кузминской слюны долетают сквозь телефон до самого его уха. Он слегка отодвинул трубку. Теперь крики Кузмина доносились и до Геббельса, которому они явно пришлись не по нраву. Сергей погладил кота за ушами и спросил:

– Так ты серьезно думаешь, его это заинтересует?

– Обещать не могу, старик. Котов непредсказуем. Но надо устроить встречу. Я связался с его ассистенткой. Он сейчас на ранчо в Коста-Рике, но потом, перед возвращением в Россию, проведет несколько дней в Нью-Йорке. Надо хватать, старик.

– Давай хватать, – сказал Сергей.

Встреча с Котовым тоже была “за завтраком”. Назначили час – в девять – и место – Котовская квартира на углу Восемьдесят шестой и Центрального парка. Кузмин предложил встретиться у подъезда, чтобы подняться вместе. Сергей приехал на пять минут раньше и ждал, привалившись к синему почтовому ящику напротив дома, под подозрительным взглядом Котовского швейцара. Кузмин явился в костюме, и Сергей засомневался, не зря ли облачился в джинсы со свитером.

– Что это? – спросил Кузмин, ткнув в Сергееву сумку с ноутбуком.

– Ноутбук. На случай, если Котов захочет посмотреть, как это вообще работает.

– Уж поверь, не захочет.

Лобби выглядело не таким огромным, как ему представлялось. Дом, где жили Боб с Региной, будет позначительнее, да и швейцар тут куда менее внушительный. Еще Сергея удивило, что он не так уж и волнуется. А вот Кузмин явно психовал. Запинался, спотыкался, даже пукнул, пока ехали в лифте. Сергей сделал вид, что не заметил.

Двери открыла толстая узбечка за пятьдесят, в длинном ярко-зеленом платье и шароварах.

– Ну, живее! – прикрикнула она, когда Сергей замялся на пороге, не зная, надо ли снять грязные ботинки. – Живее! У меня каша на плите.

Она провела их в большую, но унылую гостиную, указала на серый диван и велела садиться.

– Он вас примет, – сообщила она и удалилась на кухню. Сергей отметил, что она не добавила “скоро” или “через минуту”.

– Он не часто тут бывает, – прошептал Кузмин, пытаясь оправдать не слишком роскошную обстановку.

Единственным ярким пятном был потрясающий вид на Центральный парк. Сергей поднялся, чтобы подойти к окну, но Кузмин зашипел:

– Она сказала нам сесть.

Глаза у него бегали больше обычного, он взмок и стал издавать едва заметный запашок, как будто что-то внутри начало подгнивать. Сергей опустился на диван и вслушивался в отдаленные звуки душа. Наконец воду выключили, громко хлопнула дверь ванной, и через пару секунд в гостиную вошел Котов.

Он был босиком, в свободных льняных брюках и белом хлопковом свитере. Короткие русые волосы, мокрые после душа. Пах он чем-то очень дорогим.

Сергей не ожидал, что Котов так хорошо сложен.

Он пожал обоим руки и сел в низкое кресло напротив. У него было необычное лицо. Тонкие губы, заостренные уши, резко очерченные скулы и серые раскосые глаза. Глаза рыси, подумал Сергей. Котов пристально смотрел на обоих и явно внимательно их изучал. На лице застыло напряженное, настороженное, подозрительное выражение. На правом виске подрагивала выпуклая жилка.

Вошла узбечка и вкрадчиво поставила перед ним поднос со стаканом густого желтого сока.

– Апельсин с манго, – произнесла она.

Котов залпом выпил сок, вытер рот и поцеловал загорелую набухшую руку.

– Спасибо, моя дорогая, – сказал он с плохо скрываемой нежностью.

Она наклонилась и поцеловала его в макушку с истовым выражением собственницы.

– Динара была моей няней, – сказал Котов, когда та удалилась на кухню. – Мне было десять, ей – пятнадцать.

– Это весь ваш завтрак? – поинтересовался Кузмин с дурацким смешком.

– Еще каша, когда будет готова, – он обернулся к кухне и крикнул: – Динара, сколько еще?

– Десять минут, – крикнула она в ответ.

– Десять минут, – повторил Котов. – Должно хватить для вашей презентации.

– Более чем, – согласился Сергей.

Он совсем не нервничал. Ни капли. Может, оттого, что не надеялся на успех. Он наслаждался собственным спокойствием, уверенностью, нахальностью. Нахальность – это же хорошо?

Он умудрился сохранить спокойствие на протяжении всей презентации, хотя становилось все очевиднее, что Котов не был и уже не будет заинтересован. Он все почесывал шею, поглядывал в окно и любовался своим отражением в сияющем “ролексе”. Его не тронула красота федоровской философии. Ни чуточки не впечатлила цитата из “Гамлета”. Было ясно, что дальше и в самом деле тишина. Если только Сергей сейчас не выдаст какой-то новой ударной финальной реплики.

– Послушайте, – сказал он Котову, – мое приложение не сделает вас бессмертным. Вы умрете.

Котов бросил теребить свой “ролекс”.

Кузмин шумно втянул воздух.

– Но, – продолжил Сергей, – смерть уже не то что раньше. Теперь на нее можно забить. Что, собственно, и делает мое приложение.

Теперь уже Котов внимательно его слушал. Он смотрел, прищурившись, и от этого казался жестким, больше похожим на теневого российского миллиардера, каким его представлял Сергей. Дальше были еще детали и подробности. В какой-то момент Котов вскочил с кресла и принялся расхаживать по комнате.

– О, блаженство, блаженство, – простонал он, глядя на Центральный парк. – Я мог бы устроить это для жены. Она бы получала от меня сообщение. Каждый год на день рождения: “Ты психованная сука”.

– Каждый год? – переспросил Сергей. – А если вы передумаете?

– Передумаю? Да я буду мертв, чувак!

И тут Кузмин пискнул: “Для запуска нам нужны два миллиона”.

Котов нахмурился.

– Два миллиона? Вы о чем вообще? Не нужны вам два миллиона. Возьмите программистов из Белоруссии, они стоят копейки! Я дам вам полтора миллиона, а там посмотрим.

Остаток разговора Сергей уже не слишком запомнил. Котов возвращался в Россию. Кузмин должен связаться с его бухгалтером на следующей неделе. Котов оставит тому инструкции. Он ждет докладов о каждом этапе в процессе работы. Он желает им всяческой удачи.

– Ему можно доверять? – спросил Сергей, когда они с Кузминым вышли на улицу.

– О да. Его слово твердое. У нас получилось!

Он попытался обнять Сергея, но тот уклонился.

– Надо же отметить! – уговаривал Кузмин. – Давай на бранч! Давай напьемся!

Но Сергею не терпелось остаться одному.

– В другой раз, ладно? – сказал он.

Как только Кузмин скрылся из виду, Сергей направился в парк и зашагал по аллее в сторону резервуара. Проходил мимо лужайки, где резвились собаки, и вдруг безумно захотел к ним присоединиться. Проходил мимо скамеек, на которых старички и старушки сидели, укрыв ноги одеялами, и был готов расцеловать каждого из них. Пошуршал ворохом сухих листьев на дорожке. Подцепил ботинком желудь и зафутболил высоко в воздух. Остановился у тележки с едой и купил кулек жареных орешков. Они еще не остыли, и Сергей прижал кулек к лицу, вбирая их тепло. Закинул пару орехов в рот и подошел к черной железной ограде у воды. Людей почти не было, так – пара бегунов. Сергей решил не обращать на них внимания. Вода гладкая, как зеркало, отражения четкие, словно видишь два города сразу: один возвышается на другой стороне, второй опрокинут вверх тормашками и погружен в воду. Он не бывал здесь уже бог знает сколько, забыл, до чего же невероятно красив этот вид. Вспомнил свое давнишнее ощущение, как шел по Бруклинском мосту и казалось, он весь город может забрать в свою ладонь. Теперь ощущение было совсем другое. Теперь он чувствовал, что уже город забирает его, Сергея Левина, в свою ладонь. Что наконец он здесь свой. Он доел орешки и сунул пустой кулек в карман штанов. Встал обеими ногами на ограду и ухватился за пики сверху. Он раскачивался туда-сюда, вправо-влево и распевал коэновскую “Аллилуйя”.

Я слышал, есть тайный аккорд, Давид играл, ему внял Бог, Но вряд ли музыка уж так тебя волнует? Играет так, То соль, то фа, Минор туда, мажор сюда, Король в смятении выводит Аллилуйя.

Он пел и пел, пока не стало понятно, что он и есть Давид, король в смятении, и это он выводит “Аллилуйя”, и это он овладел тем самым тайным аккордом.

Следующие несколько дней, пока Сергей доделывал подробный бизнес-план, его разрывало от желания кому-нибудь рассказать. Эрику, матери, Вадику, Регине, Бобу, Седжян, Вике. Особенно Вике. В конце концов отчасти это была и ее идея. И только Вика могла по-настоящему разделить его радость. Вика могла страшно злиться или ужасно расстраиваться – ни один взрослый мужчина не плакал столько, сколько он, – но умела и бесшабашно радоваться. Она бы вопила. Она бы скакала как безумная. Так же, как когда он объявил, что его приняли в Нью-Йоркскую школу бизнеса.

И еще была Хелен, которая ждала рассказа о важной встрече. Сергей собирался сообщить ей хорошие новости, но что-то его удерживало. Кузмин уверял, что все железно, что Котов редко что-то обещает, но уж если пообещал, никогда, ни разу не нарушал слова. Но Сергей боялся сглазить. Сказал Хелен, что они ждут ответа от Котова. Решил никому ничего не говорить, пока деньги не будут переведены на счет.

И это было весьма мудрое решение, потому что через неделю пришла плохая новость.

– Боюсь, у меня дурные вести, – сказал в трубку Кузмин. – Котова прошлой ночью застрелили. Его нашли в машине на окраине Москвы.

Сергей был на кухне, как раз собирался кормить Геббельса и соскребал в миску какую-то бурую массу, налипшую на стенках консервной банки. Он поставил миску на пол и привалился к холодильнику. Котов мертв. Всего несколько дней назад Сергей сидел напротив человека, так близко, что слышал запах его одеколона. Он вспомнил глаза Котова, подрагивающую жилку на виске. Как его застрелили? В грудь? В голову? Вспомнил, как, глядя ему в глаза, сказал: “Вы умрете”. При мысли об этих словах его передернуло от ужаса и стыда.

И только потом до Сергея дошло, что смерть Котова означает и конец “Виртуальной могилы”. Оставалась всего пара недель с пособием по безработице – надо срочно искать новую работу. Других контактов на предмет финансирования у него нет. И что еще хуже, уже нет сил. Эта недолго длившаяся эйфория по случаю сделки с Котовым выжала больше, чем все месяцы, что он просидел над приложением.

Однако ж надо отдать должное Смерти, подумал он. Они с Котовым собирались забить на нее, но она их опередила и хорошенько забила на них.

Следующие дни Сергей провел, прочесывая объявления о работе. Он почти не ел и едва ли замечал попытки Хелен его растормошить.

– Вот что, – сказала она ближе к выходным. – Тина на весь уикенд уезжает к отцу. Давай устроим у меня вечеринку в субботу? Закажем вкусной еды, посмотрим кино. Как насчет “9½ недель”? Давно я его не смотрела.

“9½ недель”? – подумал Сергей. Это не то легкое порно, где Мики Рурк кормит Ким Бэсингер с завязанными глазами перцем чили? Он терпеть не мог этот фильм! Но сказал да просто потому, что не было сил сказать нет.

В субботу утром он в положенный час приехал на Стейтен-Айленд забрать Эрика. Ехал очень долго. На автостраде Бруклин-Квинс были пробки. На мосту Верраццано тоже. И даже на Каподанно, где их почти не бывает. Океан болезненного серо-коричневого цвета, будто так и не оправился после урагана Сэнди. Да и некоторые дома вдоль берега были все еще забиты фанерой. По Хайлену ехали почти свободно, что странно, но, боже, какой же он уродливый! Все эти автоцентры, чудовищные витрины, рекламные щиты с врачами, медицинскими исследовательскими институтами и похоронными агентствами.

Надо признать, их дом все же в довольно красивом месте. Аккуратные домики, сикоморы, кусты сирени, улицы, бегущие вверх-вниз по холмам и уводящие в лес. Но красота теперь уже бывших родных мест привела Сергея в еще большее уныние, чем жуткие виды бульвара Хайлен. Он был здесь чужим.

Наконец он въехал на дорожку перед домом. Да, по закону это все еще был его дом. Он все еще был хозяином этого ржавого почтового ящика. Страшного крыльца с облупившейся колонной. Пластикового пакета, зацепившегося за навес уже три года назад, на Хэллоуин. У него все еще был ключ. Но он понимал, что будет странно отпереть дверь своим ключом, даже несмотря на то, что знал, что Вики нет дома. Сергей позвонил. Раздался хриплый полупридушенный звонок, а потом звуки какой-то суматохи.

– Эрик, открой! – кричала мать. – Эрик, живее! Эрик, у меня все руки в мясе!

Щелканье замков. Мира требовала закрываться на все, хотя Вика с Сергеем и пытались убедить ее, что район здесь безопасный.

– Кто там? – спросила она на своем натужном и оттого немного грубоватом на слух английском.

– Мам, это я, – ответил Сергей.

Мира открыла дверь и отодвинулась, пропуская его внутрь. Она стояла, вытирая руки о маленький передник с рисунком кошачьих лап. На руках, на ушах, на шее побрякивали затейливые украшения. После смерти отца Сергея она перестала красить волосы, и было что-то особенно грустное в этом сочетании детской фигурки, вычурных украшений и реденьких седых волос.

– Я делаю ежики, – сообщила она.

– Здорово, мам, – Сергей наклонился ее поцеловать.

Губы коснулись сухой и тонкой кожи, и с каждой встречей она казалась все суше и тоньше. Смерть отца была внезапной, подумалось Сергею, но он вынужден наблюдать за медленным неуклонным угасанием матери.

Мира вернулась на кухню, и Сергей поднялся по лестнице на самый верх. Он тщательно следил, чтобы не коснуться или не увидеть чего-то, что напомнит ему о Вике, и был очень благодарен, что дверь в спальню закрыта, но вот дверца в шкафу в коридоре оказалась настежь распахнута, и в глаза тут же бросились розовые полотенца – сколько же раз он видел завернутую в них Вику. Дверь в комнату Эрика тоже была приоткрыта. Сергей застал знакомую картину: сын сидит по-турецки на полу, перед телевизором, в одном носке, второй почему-то валяется посреди комнаты. Потный, раскрасневшийся, вцепился в свою приставку, пальцы прыгают как заведенные, сам мотается из стороны в сторону вслед за персонажами на экране. А персонажи еще те! Мерзкие, злобные, с ног до головы упакованы в военную форму, вооружены до зубов, орут, скачут, взрываются огнями пламени. Сергей всегда говорил, что нечего разрешать Эрику играть в эти игры, но Вика его толком не поддерживала. “Это нормально, – возражала она. – Все мальчишки этим развлекаются. Ты же не хочешь, чтобы Эрик не делал того, что делают все мальчишки? Чтобы он рос одиноким чудиком?”

– Эрик! – позвал он.

– Погоди, пап!

Персонажи на экране завопили на каком-то тарабарском языке.

– Эй! – снова окликнул Сергей.

Эрик прикусил нижнюю губу и энергично забарабанил по пульту. Раздалась очередь взрывов, и на поле в клубах дыма остался лежать изувеченный труп.

– Пап, ты меня отвлек! И меня убили! – буркнул Эрик и бросил пульт на пол.

– Так это ты? – спросил Сергей, указывая на тело.

– Ага.

Здоровяк-азиат, согнувшись под тяжестью амуниции, подбежал к трупу, уселся на корточки над его лицом и принялся двигать задом вверх-вниз.

– Это что за чертовщина? – поразился Сергей.

– Так делает победитель. Он должен унизить приконченного парня.

Сергея перекосило от отвращения, но Эрик, видимо, неправильно истолковал его выражение, потому что продолжал успокаивать.

– Все в порядке, пап. Я не навсегда мертвый. Нужно только найти безопасное место, чтобы воскреснуть, и тогда снова в бой.

– Воскреснуть? – переспросил Сергей.

– Ага, когда погибаешь, надо только пройти процесс нового рождения, и ты снова живой. Раз-два – и готово.

– Мальчики, обедать! – позвала Мира.

Эрик надел второй носок, и они спустились в кухню.

Сергей не выносил этих еженедельных обедов, свалившихся на него после расставания. Быть гостем в собственном доме, есть приготовленную матерью еду, как будто он ребенок какой-то, стараться успеть хоть с какими-то родительскими внушениями за то короткое время, что он проводил нынче с Эриком.

Маленький кухонный стол был уставлен тарелочками, плошками, блюдцами с крупно порубленными, мелко нарезанными и поджаренными овощами. Сергея всегда поражало, как основательно мать сервировала стол, даже ради простого обеда, даже когда их было всего трое. Он помнил это еще с детства: ее красивые блюда, многослойные салаты, грибы из помидоров с яйцами, пальмы из сосисок, снеговики из творога.

– Ежики, вот здорово! – Эрик навалил себе целую горку, презрев салат с клубникой и маленькими креветками, баклажанную икру и фаршированные грибами цуккини. Мира взяла кусок хлеба, щедро намазала маслом и протянула ему. Эрик был страшно доволен.

– Мам, по-моему, не стоит ему столько масла есть, – заметил Сергей, глядя, как Эрик откусывает здоровый кусок бутерброда.

И сразу пожалел о своих словах. Губы у Миры задрожали, она попыталась изобразить вызов, но вышло еще беззащитнее.

– Масло способствует усвоению витаминов, – произнесла она.

– Все верно, – согласился Сергей, – только что-то незаметно, чтобы он ел богатую витаминами пищу.

– Она меня все время кормит мини-морковками! – запротестовал Эрик. – А в них уйма витаминов А и С.

– И железа, – прошептала Мира.

Сергей сильно сомневался, что Эрик и в самом деле ест эти морковки, но не хотел ссориться с матерью перед ребенком. Однажды, с год назад, Эрик попросил его “быть подобрее с Ба”. “Я с ней очень даже добр”, – ответил Сергей. “Нет, пап, ты не добр, ты вежлив”. Сергей не мог не признать, что Эрик, похоже, прав. Он никогда не любил мать так, как отца. Скорее жалел, чем любил. И чем яснее он это осознавал, тем больше жалости и меньше любви испытывал.

После обеда они с Эриком отправились прогуляться.

– Грейт Киллс или гора Мозес? – спросил Сергей, садясь за руль.

– Гора Мозес, – ответил Эрик с заднего сиденья. Он уже снова остервенело жал на кнопки своей “Нинтендо”.

Они доехали до лесистой части Стейтен-Айленда и припарковались на маленькой улочке, заросшей высокими черничными кустами. Вылезли через кусты на большую поляну с остатками какой-то каменной постройки и мимо здоровых валунов и высоких неведомых Сергею деревьев двинулись глубже в лес. Гора Мозес была невысокая, да и не гора вовсе, скорее большой холм. Они взбирались по склону, пыхтя и ругаясь, хватаясь за ломкие ветки. “О-о-х!” – застонал Эрик, когда добрались до вершины. Он вспотел и еле дышал – надо все же заставить его побольше двигаться.

– Эй, Эрик, – предложил Сергей, – давай бегать в Грейт-Киллс по выходным?

Эрик наморщил нос. Наверное, мысленно взвешивал физические тяготы еженедельных пробежек и эмоциональное удовлетворение от времени, проведенного с папой.

– Окей, – решился наконец.

Они сели на камни, с которых распахивался вид на Стейтен-Айленд.

– Гляди, пап, – сказал Эрик, по-прежнему тяжело дыша, – океан!

Да, на горизонте виднелась тонкая полоска океана. Ослепительно белая в солнечных лучах, как кромка льда.

Можно было просто сидеть и наслаждаться видом, а можно попробовать подъехать с родительскими наставлениями.

– Мне не очень понравилась игра, в которую ты играл, – произнес Сергей.

Эрик поднял с земли камушек и принялся чертить им на валуне, на котором они сидели. На лице застыло выражение покорной скуки. Он знал, что должен перетерпеть этот разговор, но знал и то, что разговор этот ничего не изменит. Как и все предыдущие.

– Какая игра? “Поле боя”? Мне нравится.

– Тебе не кажется, что она чуток чересчур жестокая?

– Ну да. Но я же воюю, а войны – это жестоко. Так что нормально.

– Неужели не надоедает? Вот эти парни, которые без конца убивают друг друга. Ты без конца погибаешь.

– Может быть. Но вообще-то нет, не сказал бы. Я погибаю, потому что еще не очень-то хорошо играю. Если наловчиться, тебя не убьют. Сможешь убивать всех остальных, а сам останешься в живых.

– И ты не расстраиваешься, когда все эти парни тебя приканчивают? – спросил Сергей.

– Да нет же, пап! Я же говорю – я не надолго умираю. Я воскресаю и снова иду в бой.

Воскрешение – до чего популярная идея, однако, подумал Сергей.

– И во всех других играх тоже так происходит?

– Что? Воскресают? Почти всегда. В Skyrim, когда меня кто-то убивает – робот-стражник, или дракон, или даже жена, – я просто делаю рестарт, и игра продолжается с момента, когда я последний раз сохранялся. И продолжить можно с любой точки, даже если меня наполовину слопал дракон.

Эрик почуял, что отцу и вправду интересно, и стал входить в раж. Он даже вскочил, чтобы смотреть ему прямо в лицо.

– В “Покемоне”, если ты в сражении потерял сознание, то просто отправляешься в Покемон-центр подлечиться. Понимаешь, да?

Сергей кивнул.

Эрик улыбнулся и продолжал.

– А в Destiny воскрешения странные. Там, когда умираешь, твой Призрак, такой чувак, инопланетный робот, собирает твои частички и медленно возвращает тебя к жизни, пока ты наблюдаешь за всем этим через камеру смерти, что-то вроде парящих в воздухе глаз.

– Ты знаешь, я вообще-то работал над кое-чем в том же духе, – сказал Сергей.

– Да, над “Виртуальной могилой”, – ответил Эрик. – Приложение, которое позволит умершим разговаривать. Мама мне рассказала.

– Да?

– Ага. Звучит диковато. Но может получиться довольно круто.

Сергей улыбнулся и потрепал Эрика по плечу.

Смеркалось. Облака над океаном окрасились в пыльно-розовый цвет.

– Пора обратно, – сказал Сергей.

До машины оставалось каких-то тридцать метров, как вдруг они увидели олениху. Она стояла на полянке между двумя березами и внимательно и спокойно смотрела на них.

– Как жаль, что у нас нет еды, – посетовал Сергей.

Эрик достал из кармана пригоршню мини-морковок разной степени свежести.

– Интересно, в них все еще уйма витаминов А и С? – задумчиво произнес Сергей.

Эрик бросил оленихе несколько штук. Она отпрянула.

– Не кидай! Надо протянуть, – сказал Сергей.

Эрик сделал несколько шагов вперед и как можно дальше вытянул руку.

Олениха отвернулась и поскакала обратно в лес.

– Ей не близка идея моркови, – констатировал Эрик.

У Сергея сердце сжалось от переполнявших его нежности, тревоги и вины. Но разве не из этого состоит родительская любовь?

– У тебя есть время зайти домой? – спросил Эрик уже в машине. – Я бы показал тебе, как работают камеры смерти, и еще всякое.

– Конечно, – ответил Сергей.

Он поиграет с Эриком, потом вернется домой и разошлет резюме во все заранее отмеченные банки и ответит на все запросы из LinkedIn. И сегодня же, после того как они посмотрят этот идиотский фильм, он наконец-то поведет себя по-мужски и займется любовью с Хелен.

Когда подъехали к дому, уже почти совсем стемнело. Первым делом Сергей увидел Викину машину, припаркованную в сантиметре от двери в гараж. Вика никогда не притормаживала на подъездной дорожке. Она гордилась своими точными, идеально вписанными поворотами.

– Прости, Эрик, – произнес Сергей. – Пожалуй, лучше мы как-нибудь в другой раз глянем на твои игры.

Эрик постарался скрыть разочарование, изобразив товарищеское всепонимание.

– Само собой, пап. Или ты можешь установить у себя приставку, и тогда мы сможем играть друг с другом.

– Я подумаю об этом, – пообещал Сергей.

Он подождал, пока Эрик войдет в дом, и уже стал трогаться, как вдруг дверь шумно распахнулась, на крыльцо выскочила Вика и ринулась к машине. Босиком.

Сергей остановился и опустил окно.

– Что такое? – спросил он, надеясь, что голос не дрогнул.

– Можешь выйти на секунду? – спросила Вика.

Сергей вылез из машины, готовясь к явно очень малоприятному разговору.

Но Вика молчала. Просто стояла на дорожке в своих дурацких слишком обтягивающих леггинсах, босые ноги утопали в гравии. И этот голодный, просительный взгляд, которого он не видел так давно, что потребовалось какое-то время, чтобы его узнать.

– Хочешь, чтобы я зашел? – спросил он.

Она кивнула и заплакала.

Последняя глава

Сергей поморщился при виде Викиного дурацкого эмодзи и сверил время перед тем, как убрать телефон в карман джинсов. У него еще часа четыре, потом надо двигаться в сторону Вильямсбурга, на отвальную вечеринку Вадика. Он позвонил две недели назад и сказал, что переезжает в Сингапур. У Сергея чуть сердце не выпрыгнуло от радости, когда он услышал в трубке голос Вадика, но потом подумал про них с Викой, и радость превратилась в боль и бешенство. Они встретились пропустить стаканчик, обсудили “Виртуальную могилу”, Регинино решение усыновить ребенка (это как вообще?!) и планы Вадика. Оба старательно избегали говорить о Вике. Оказалось, планов у Вадика толком нет. Хедхантер предложил ему двухлетний заокеанский контракт, и Вадик ухватился за эту возможность. В Сингапуре!

– Может, оно и к лучшему, – сказал Сергей Вике, вернувшись домой.

Так лучше и для Вадика, и для их дружбы. Может, им как раз и нужно побыть на расстоянии, чтобы сохранить отношения. Вика согласно кивала.

Сергей дернулся от треньканья велосипедного звонка. Он шел по узкой Ист-Найнт-стрит к Геббельсу. Хотя они с Викой снова вместе, Геббельса кормить все равно надо, а иногда еще и оставаться с ним на ночь. Сергей гадал, будет ли скучать по коту. Хозяин возвращался через две недели. Точно будет скучать по квартире, по собственной комнате, по возможности побыть наедине с собой. Мысль о собственной комнате поддерживала Сергея в непростом процессе примирения с Викой. Когда они в очередной раз бурно ссорились и орали друг на друга, он напоминал себе, что всего в получасе езды у него есть темное, тихое, попахивающее котами убежище.

– Но ведь все-таки все налаживается? – спрашивала мать.

Да. Надо признать, все налаживалось.

Момент истины наступил после звонка Клео. Банк Америки только что предложил ему место младшего финансового аналитика. Сергей уже поставил крест на “Виртуальной могиле” и был готов принять предложение. Он сдал анализ на наркотики и заполнил необходимые бумаги касательно своего прошлого.

Звонок раздался ровно в момент, когда они с Викой и Эриком гуляли вдоль океана в Грейт-Киллс. Эрик опустился на корточки и пытался оживить мечехвоста. Номер был незнакомый, и Сергей не сразу решился ответить.

– Сергей? Это Клео Триантафиллидес.

Приятный женский голос. Никаких догадок, кто бы это мог быть. Сергей отошел подальше от воды – мешал шум прибоя.

– Мы встречались несколько недель назад, – сказала Клео. – Я работала ассистенткой Джеймса Киско.

Клео! Пугающе красивая девушка с кукольным лицом.

– Да, я помню, – ответил Сергей.

Он нервно расхаживал босиком взад-вперед по холодному шершавому песку, а Вика сидела на выброшенном на берег бревне.

Клео сообщила, что решила уйти в самостоятельное плавание и запустить свой стартап с другом Мишей, тоже выпускником Уортона, “невероятным умницей”. Они хотели взяться за проект, который по-настоящему выстрелит. И решили, что “Виртуальная могила” идеально им подходит. Им с Мишей очень нравится, что идея такая мрачная и провокативная. Денег у них не очень много, поэтому больших сумм они предложить не в состоянии, но готовы платить скромную зарплату, пока проект находится в стадии разработки, и процент с продаж после запуска. У них замечательная команда отличных молодых программистов и дизайнеров. И она уверена, вместе у них получится создать что-то по-настоящему стоящее. Она надеется встретиться с ним в ближайшие дни, чтобы обсудить все поподробнее.

Первая мысль Сергея была: “Нет, оставьте меня в покое”. Он так устал от этих американских горок. Боб, Киско, Котов. То поманят, то щелкнут по носу. Куда проще сдаться. Сергей почти даже ждал, чтобы Вика так и сказала, когда он поведает о звонке Клео.

Он подошел и присел рядом на бревно. Передал разговор с Клео, готовясь услышать: “Даже не думай! У тебя уже есть хорошее предложение от Банка Америки”.

Но вместо этого Вика вскочила и принялась прыгать как заведенная.

– Я знала! Я знала! – вопила она. – Я всегда считала, что “Виртуальная могила” – это гениальная идея! Гениальная!

Потом бросилась к Сергею, повалив с бревна, и плюхнулась сверху. Они кубарем катались по песку, хохоча как безумные, пока не подбежал напуганный Эрик, бросивший своего мечехвоста.

– Что случилось? – спросил он.

– Эрик! Мы только что продали наше приложение! – закричала Вика. – Оно заработает! Люди будут им пользоваться!

– Ура! – заорал Эрик и тоже повалился на песок.

– Еще неизвестно, будет ли оно успешным, – заметил Сергей, когда они наконец поднялись и принялись отряхиваться.

– Это неважно, – сказала Вика. – Мы должны довести дело до конца.

– Это то самое, где ты воскрешаешь людей? – спросил Эрик.

– Ага.

– Это прям очень круто!

Потом они втроем сидели за столом для пикников и праздновали всякой всячиной из My Europe. Болтали и смеялись, объедались, отгоняли чаек, ловили улетавшие салфетки, заливали все вокруг соусом. А Сергей только и думал, что о Вике. Вот она, с растрепанными на ветру волосами, вся в песке. Улыбается ему, улыбается Эрику, улыбается этому дурацкому бутерброду с колбасой в руке. Жизнерадостная, победительная, вне себя от счастья.

Я люблю ее, подумал он в ту минуту. Правда люблю.

Да, он любил ее, это бесспорно. Другой вопрос, смогут ли они быть счастливы вместе.

На лестнице как всегда было темно, и Сергей никак не мог найти ключи от двери.

– Привет, Серджо, – Тина высунулась из своей квартиры. – Где мой друг Энрико?

– Эрик, – поправил Сергей. – В следующий раз обязательно возьму его.

Эрику очень нравилось кормить Геббельса, и Сергей иногда брал его с собой. Тина неожиданно подружилась с Эриком. Они играли в видеоигры у нее в комнате, вместе строили замки, сжигали мосты, убивали врагов и воскрешали друзей.

– А где мама? – спросил Сергей.

– На свидании, – довольно заявила Тина.

– О!

– Ага, рада за нее. Заставила ее зарегистрироваться на “Привет, любовь!”. Ей вообще-то совершенно все равно, вернулся ты к жене или что.

Геббельс замяукал из-за двери, и Сергей попрощался с Тиной и зашел в квартиру. Вот он, лежит себе посреди кухни, бьет хвостом о плитку.

Сергей открыл банку корма из утки, слепил маленькие шарики и сунул в один из них противовоспалительную таблетку. Это была идея Эрика. Он сказал, что всегда так делал, когда давал лекарства коту Гевина. А потом признался Сергею, что мечтает стать ветеринаром.

– Но это так… – Сергей хотел было сказать “непритязательно”, но вовремя осекся. Пусть Эрик сам решает, чего хочет, подумал он.

– Ага, знаю, это трудно, – согласился Эрик. – Нужно иметь одни “отлично” по биологии, а мисс Зэй ставит мне сплошные “хорошо”.

Сергей положил тефтельки в миску. Геббельс жадно набросился на еду. Лекарство было в шарике на дне (слава богу!), и Геббельс уже приканчивал тарелку. Он всегда ел, склонив голову набок, и выглядел из-за этого довольно зловеще, как будто пожирал живую птицу, а вовсе не консервированный паштет из утки.

Звякнул телефон. Сообщение от Регины: “Вика с тобой?”

“Нет, а что? Разве вы не встречаетесь в ИКЕА?” – спросил он.

“Ее нет, и на телефон она не отвечает”.

“Наверное, еще в метро”.

Регина вздохнула. Она уже двадцать минут ждала Вику в икейской толкучке и начинала изнемогать. Жуткое, невыносимое, шумное место вызывало одновременно агорафобию из-за гигантских размеров и клаустрофобию из-за маленьких интерьерных уголков, кишащих людьми. Все эти бесконечные семейства, спешащие во все стороны, еле видные за огромными коробками, торчащими из тележек. Злые, орущие, уставшие.

Встретиться тут было Викиной идеей. Регина спросила ее про какое-нибудь хорошее место, где можно посмотреть детскую мебель, и Вика воскликнула: “Да ты что? Конечно, ИКЕА!” Она предложила сходить вместе и помочь с выбором.

“Где ты?” – снова написала Регина. И опять нет ответа.

С тех пор как она вернулась в Нью-Йорк после трех месяцев в Москве, Регину не отпускала паника. Она поняла, что в России была попросту слишком занята, чтобы тревожиться, – возилась с Настей, занималась мучительной волокитой с усыновлением.

А дома, между встречами с иммиграционными адвокатами, у нее появилось время задуматься о правильности принятого решения.

Регина сняла в Москве квартиру, чтобы можно было побыть с Настей без тети Машиного надзора, но, само собой, тетя Маша заскакивала на чашку чая каждый божий день. Боб смог остаться на первые три недели. Он так отлично ладил с Настей, что Регина даже немного сникла. Не зная языка, они прекрасно общались друг с другом, по крайней мере куда лучше, чем Настя и Регина. Боб играл с ней в глупые игры, катал на закорках или попросту ползал по комнате на четвереньках и подражал голосам животных, что приводило в восторг Настю и умиляло тетю Машу. Дошло до того, что Регина стала ревновать. “Ей со мной нравится, – утешал ее Боб, – но, готов поспорить, полюбит она тебя”.

Все же ей бы очень хотелось, чтобы Бобу было так же страшно, как и ей.

Потом Боб уехал в Нью-Йорк, и Регина осталась постигать науку родительства самостоятельно. Она всегда много читала, поэтому и теперь обложилась разнообразными пособиями по усыновлению и воспитанию. Совершенно впустую, только еще больше перепугалась. Единственной книгой, которую Регина могла выносить, был канадский роман “Будни”, который она как раз доперевела. Регина перечитала его и теперь жадно ждала второй, он должен был выйти к концу года. Она находила успокоение в описаниях будничных забот ухода за ребенком. В той жизни было столько неотложных проблем, что читателю некогда предаваться размышлениям о философских принципах материнской любви. Может, это и есть философский принцип материнской любви – каждую минуту быть такой занятой, чтобы не оставалось времени на размышления. Регина поделилась этим соображением с Ингой, когда та пришла познакомиться с Настей, и Инга вроде бы согласилась. Она поддержала решение об усыновлении, но Регина поняла, что Инга считает это очередной прихотью. Будто Регина, у которой всегда была такая беспечная жизнь, умудрилась к тому же найти приятный и необременительный способ обзавестись ребенком. В отличие от самой Инги, которая родила сына на первом курсе университета и была вынуждена и работать, и учиться, и заботиться о ребенке!

Как только Регина вернулась в Штаты, на нее навалились толпы людей, поздравлявших с “благородным поступком” или наседавших со своими невразумительными соображениями о воспитании детей.

Бекки, дочь Боба, обнимала ее, приговаривая: “Ты не представляешь, как я восхищаюсь тем, что ты сделала”.

Регинин отец сказал ровно то же, а потом и расплакался.

Семья Боба настаивала на немедленном крещении Насти.

Ласло с женой, гордые родители четырех детей, полагали, что она должна брать пример с них.

Друзья Боба бомбардировали ее ссылками на статьи и книжки об усыновлении и воспитании.

Дальние знакомые не отвечали на ее вполне конкретные вопросы, только твердили, что нужно слушаться своего сердца, что в нем все ответы. Ну так вот, между прочим, в ее сердце не было ответа на вопрос, засчитывают ли в американских школах сделанные в России прививки.

Сергей периодически сообщал что-то совершенное бесполезное, вроде “Эрик пил из бутылочки до четырех лет”.

Вадик вообще отмалчивался.

Даже Боб пугал ее! Регина нутром чуяла, что он ждет от нее уж слишком многого. “Ты будешь замечательной матерью”, – говорил он, и она впадала в панику и думала: “А что если мне недостанет замечательности?”

Единственной, с кем было легко все это обсуждать, оказалась Вика. Она охотно делилась опытом, но никогда не выставляла Регину дурой. Лучший совет она сформулировала так: “Что бы ты ни делала, можешь не сомневаться – что-то сделаешь не так”. Регине сильно полегчало. Каждый родитель непременно где-нибудь да напортачит. И она тоже. И это нормально.

Очередная тележка врезалась в Регину. Где, черт побери, эта Вика?

“Здесь ужасно! – написал она. – Я тут больше не выдержу”.

“Пять минут! Я уже на лодке”, – ответила Вика, недоуменно качая головой. Она всего-то минут на пятнадцать опаздывала. В Century 21 в даунтауне такая потрясная распродажа, ну как упустить? Но ИКЕА и ужасно? ИКЕА! Регина совсем уже избаловалась. ИКЕА – Викин любимый магазин. Магазин, который подвозил своих покупателей на этих чудесных желтых лодках! По уикендам бесплатно! Бесплатно в эту чудную теплую майскую субботу.

Вика стояла на верхней палубе, крепко держась за поручни, раскачивалась на цыпочках взад-вперед, слушала плеск волн, подставив лицо ветру. Думала о том, что совершенно невозможно вообразить, что, если она умрет, все вокруг нее исчезнет. Не будет ни звуков, ни видов, ни ощущений. Ничего. Совсем ничего. Странно, но с тех пор, как они помирились с Сергеем, Вика все чаще и серьезнее думала о смерти. Не то чтобы она боялась, просто совсем, ну совсем не хотела умирать. Никогда. Она нынче получала такое удовольствие от жизни, что было бы фантастически несправедливо, если бы вдруг наступил конец.

Хотя с Сергеем все было не так уж гладко. Она рассказала ему про Вадика. Почувствовала, что должна, не вполне понимая почему.

– Ты с ума сошла! – кричала по скайпу мать. – Он никогда тебя не простит!

И пока-таки не простил.

– Вика, постарайся понять, я не то что не могу простить тебя. У меня вообще нет права тебя прощать или не прощать. Мы же тогда разъехались. Но я не могу простить того, что это произошло.

От этих слов Вика испытала даже своего рода удовлетворение. Может, ей понадобилось признаться, потому что хотелось таким вот извращенным способом испытать его любовь. И если это признание ранило его, это же, наверное, означает, что он и правда ее любит?

Когда паром наконец пришвартовался, Регина уже ждала ее, высокая, сутулая и в такой панике, что Вике стало ее жаль.

– Расслабься, – подбодрила Вика. – У меня здесь особый и очень эффективный подход, так что мы мигом расквитаемся со всеми делами.

Она потащила Регину к эскалатору и направилась прямиком в детский отдел.

– Мы прицельно посмотрим то, что тебе нужно, ты просканируешь телефоном штрихкоды и потом сможешь внимательно изучить это все в интернете.

– Мне нравится вон та кровать в виде замка. И эта походная кровать, – сказала Регина. – Разве не здорово просыпаться, как будто ты в лесу?

Вика покачала головой.

– Нет, Регина, нет! Не ищи то, что “здорово”. Ищи удобное и знакомое. Это то, что нужно Насте. Ты же не хочешь сделать ее жизнь еще непонятнее.

Регина кивнула. Она выглядела совсем запуганной, бедняжка.

– Смотри, вот здесь суперудобно хранить вещи, – показала Вика.

Как бы ей хотелось купить все это Эрику. Может, когда-нибудь она и сможет. Не факт, что “Виртуальная могила” принесет хоть какие-то деньги, но Вика очень надеялась. Они надеялись.

– Тебе обязательно нужен этот стол! Гляди, сколько тут внизу места для всякой ерунды, – сказала она Регине.

Регина подошла и послушно просканировала штрихкод.

Потом, когда они уже попивали прекрасный шведский кофе в икейском кафе, Вика спросила про Настю.

– Знаешь, – сказала Регина, задумчиво пригубив чашку, – мне кажется, я по ней скучаю.

– Уже? Это хороший знак!

– У нас на той съемной квартире кровати стояли рядом. И она скакала с одной на другую и вопила: “Егина, смотри!” Она зовет меня Егиной, плохо выговаривает “р”. Эти прыжки меня раздражали, мешали читать, а теперь мне их не хватает.

– Егина? Смешно! Она тебя слушается?

Регина вспыхнула, как будто Вика уличила ее в материнской несостоятельности.

– Нет, не всегда. И она часто врет.

– Ой, ну это нормально. Дети все время врут. Я находила в ранце Эрика кучу конфетных фантиков, а он вечно отпирался, говорил, что не его. “Это Гевина. Это Гевин их мне подбросил”. А я ему: “А как насчет вот этого жирка на животе? А? Тоже Гевин подбросил?”

Они обе засмеялись. Потом Регина спросила, как у них с Сергеем.

Вика напряглась. Она никогда не доверяла Регине и подозревала, что та втайне радовалась их разрыву. И по инерции захотелось соврать, сказать, что они снова вместе и счастливы как никогда.

– Все хорошо, – ответила она с натужной радостной улыбкой. – Даже очень. Особенно после того, как он продал “Виртуальную могилу”. Он пообещал, что, если все пойдет по плану, я в ближайший год смогу бросить работу и пойти доучиться.

– В медицинский? – спросила Регина.

– Вряд ли. Достала меня медицина. Я подумываю о маркетинге или бизнесе. Знаешь, эта Клео, она занимается разработкой нашего приложения, так вот она говорит, что у меня есть потрясающие бизнес-идеи. Она даже считает, они лучше, чем у Сергея.

Регина задумчиво кивнула. Она совсем не была надменной, заносчивой. Наоборот, казалась совершенно потерянной и неуверенной. Она смотрела на Вику внимательно и ласково, словно призывая сказать правду. “Регина умеет слушать, – заметил как-то Вадик. – Она не раз помогала мне выбраться из всякого дерьма, просто выслушивая мой бесконечный треп. Никогда не встречал людей, которые умеют сочувствовать, как она”.

Вика истосковалась по сочувствию. И решила сказать как есть.

– Вообще-то с Сергеем все очень непросто, – произнесла она. – Мы снова вместе, это да, но он все еще не может простить меня.

– Простить за что?

Вика сделала большой глоток и откашлялась.

– Я переспала с Вадиком и рассказала об этом Сергею.

Регина опустила чашку и уставилась на Вику.

– Мы же расстались, и я была уверена, что Сергей с кем-то спит.

Вика напряглась, ожидая услышать какое-нибудь скептическое замечание. Но вместо этого после нелегкой паузы раздался гомерический хохот.

– Прости, прости! – повторяла Регина, задыхаясь от смеха, довольно, впрочем, заразного.

Честно говоря, точнее реакции на историю ее любовных перипетий и не придумать.

– Так что же произошло? – спросила Регина.

– Хочешь знать, как все было по порядку?

– Конечно!

– Давай как-нибудь посидим, выпьем. Я знаю отличное местечко в Ист-Виллидж, там есть час, когда за двадцать баксов к бокалу сангрии подают две закуски.

– С удовольствием! – согласилась Регина. – Давай, прямо в ближайшее время, до того как я уеду в Москву.

Они поднялись и направились к выходу.

– Послушай, – сказала Вика, когда они сели на маленький икейский паром обратно на Манхэттен. – Только не говори Вадику с Сергеем, что я тебе рассказала, хорошо?

– Ну разумеется! – ответила Регина, снова прыснув от смеха.

– И прекрати хихикать!

– Буду делать вид, что кашляю.

Вика театрально закатила глаза и достала телефон. “Мы с Рег едем к тебе”, – написала она Вадику. “Круто”, – ответил он.

Вадик думал, что больше всего будет скучать по Регине. Только она и была ему настоящим другом. Вика с Сергеем – нет. Они так резво втравили его в свою мерзкую запутанную семейную заваруху и тут же выплюнули, как только он стал не нужен. С Региной не так. Она действительно пеклась о нем. Черт, каким же кретином он был, сказав тогда, что она позаботится о ребенке, только если его съест. Ну откуда ему было знать, что она и в самом деле думала стать матерью? Но даже не уезжай он из Штатов, вряд ли они остались бы такими близкими друзьями теперь, когда у нее ребенок. Уже сейчас очевидно, что она с головой погрузилась в новую жизнь. Что ж, оно и понятно. С детьми так много шансов наломать дров, что надо непрерывно быть начеку. Вадик никогда не понимал, как можно хотеть детей. Он не хотел. Он передал свои хорошие крепкие гены, но ни один ребенок на свете не заслуживал получить в придачу его сомнения, тревоги и неуверенность.

Он вошел в гостиную и огляделся. Почти всю мебель уже вывезли. Осталось всего ничего плюс что-то из спортивного снаряжения. Было ощущение простора и легкости, которыми он прежде не мог насладиться. Через два дня он начнет новую жизнь в очередном чужом, необжитом, совершенно пустом пространстве. Вадик не бывал в Сингапуре и почти ничего о нем не знал, так что новее начала не бывает. Он напрасно потратил столько сил, пытаясь встроиться, стать своим то в Москве, то в Стамбуле, потом и в Нью-Йорке. В Сингапуре обойдется без этих притязаний. Он просто постарается получать удовольствие от чужеродности места столько, сколько это будет приносить удовольствие.

Он снова пересчитал бутылки с выпивкой. До, ре, ми, фа, минор туда, мажор сюда.

Вернулся в кухню, разморозил пельмени и эдамаме, положил на поднос и отнес в гостиную. Поставил ровно посередине ковра.

В дверь решительно зазвонили.

Боб, подумал Вадик. Так уверенно больше некому.

– Я что, первый? – спросил Боб.

Была между ними некоторая неловкость после того, как Вадик объявил, что покидает “Цифрогик”.

– Конечно, приятель, я все понимаю, – сказал ему Боб. – Тебе нужно сменить обстановку.

Но в глазах читались обида и непонимание. Было очевидно, что он изо всех сил старается уразуметь, как кому-то может взбрести в голову уйти с такой крутой работы у такого потрясающего начальника?! Но у них все же была одна общая трагедия – успех Сергея. Боб страдал от тяжелого случая СУВ, хоть и стоял на том, что был изначально прав и у “Виртуальной могилы” нет шансов на серьезный успех.

– До успеха пока далеко, – рассказывал Сергей Вадику, когда они встретились выпить. – Невозможно предугадать, будет ли хоть какая-то прибыль.

Но то, что уже получилось, было лучше финансового успеха, и они оба это понимали. Сергей создал нечто с нуля, причем то, чем он по-настоящему горел; он все силы положил на отстаивание своей идеи и победил. Тогда как Вадик вернулся в исходную точку и опять начинал жизнь заново.

– Как здесь хорошо и просторно, – заметил Боб, окидывая взглядом пустую гостиную.

– Водки? – предложил Вадик.

– Да!

– Ничего, если в кофейную кружку? Я продал все бокалы и рюмки.

– Кофейная кружка водки будет очень даже кстати, – сказал Боб. – Со льдом, пожалуйста.

Вадик протянул ему кружку с надписью “Бойфренд № 1”. Он не мог вспомнить, чей это подарок, Рэйчел II, Софии или Эбби. Щедро плеснул и себе, в кружку с изображением Эмпайр-Стейт-билдинг.

Они уселись на ковер и молча отпили пару глотков.

Боб подцепил на вилку пельмень и откусил половину.

Оба явно мучились, не зная, о чем заговорить.

– Ты уже подыскал квартиру в Сингапуре? – спросил Боб.

– Компания сама что-то подобрала.

Через неделю после переезда в Сингапур Вадику стукнет сорок. Он будет праздновать в полном одиночестве. Черт, вот тоска. Надо срочно сменить тему.

– А как там все движется с девочкой?

– С Настей? Занимаемся иммиграционными документами. У меня хорошие связи по этой части, так что, думаю, все пройдет гладко. Особенно, если сравнивать с российским бюрократическим адом. Регина едет туда через неделю, и если все будет в порядке, думаю, через пару месяцев перевезем Настю сюда.

– Здорово! – сказал Вадик. – Ты рад?

Боб поболтал кубики льда в кружке и посмотрел Вадику прямо в глаза.

– Если честно, я в ужасе, приятель. Своего-то ребенка воспитать непросто. А ребенка из приюта…

– Регина говорила, ты всю дорогу был большим молодцом.

– Ну, надо было держать марку ради нее.

– Но ты все же уверен, что вы правильно поступили с усыновлением?

Вадик вспомнил, как Регина говорила, что Боб был большим сторонником “правильных поступков”.

– Правильно поступили? – переспросил Боб. – Думаешь, для каждой ситуации есть свой правильный поступок? Я вот совсем не уверен. Но эта девочка, Вадик! Мне так ее жаль. И мне кажется, Регина по-настоящему этого хочет.

– Все будет хорошо, Боб. Прямо вот чувствую, что так и будет, – сказал Вадик, и они чокнулись кружками.

Уязвимый, всерьез напуганный Боб – с такой стороны Вадику его знать не доводилось. Они могли бы стать ближе. Вадика кольнуло сожаление, но тут раздался звонок в дверь.

Вадик пошел открывать Регине с Викой.

– Вадик! – воскликнула Вика. – Ты погляди, как похудел!

Они не виделись несколько месяцев. Вика понимала, что сейчас важно не усугублять дел с Сергеем.

– Правда, – подтвердила Регина. – Будем надеяться, они тебя откормят в Сингапуре.

Вадик принес еще две кружки: на одной джазмен откинулся назад со своим саксофоном, на другой просто надпись “МоМа”. Разлил водку и протянул кружки Регине и Вике.

– У тебя же день рождения вот-вот? – спросила Регина.

– Ага. Буду уже в Сингапуре.

– Мы устроим тебе виртуальную вечеринку! – заявила Вика. – Пойдем все в ресторан, а ты будешь с нами по скайпу.

Отлично, буду как призрак, подумал Вадик. К счастью, Вика уже отвлеклась.

– А что там? – спросила она, показывая на здоровый пластиковый контейнер в углу.

– Всякая ерунда, которую не удалось продать. Можете забрать, если что-то нужно.

Вадик подтащил контейнер поближе и водрузил его на ковер, рядом с едой.

– А это что? – спросил Боб про торчащую деревянную ручку.

– Моя первая теннисная ракетка, – ответил Вадик.

– Не может быть!

Боб достал ракетку и долго ее изучал.

– У моего отца была точно такая же. Я видел ее среди его вещей.

Он бережно погладил шершавую поверхность.

Регина наклонилась к Бобу и поцеловала его в щеку.

– Возьми ее, милый. Это будет хороший подарок на память.

– Можно? – спросил Боб.

– Конечно, – ответил Вадик.

– Спасибо, Вадик, – сказал Боб и положил ракетку на колени.

– А я заберу эти симпатичные тарелки, и кастрюлю, и – что это, ваза? – выбирала Вика.

– На здоровье.

Когда приехал Сергей, все уже копались в Вадиковых вещах, смеялись и были слегка навеселе.

– Пьете и мародерствуете, а? – заметил Сергей. – Я в доле!

Вадик выдал ему кружку с уорхоловской Мэрилин.

– Ой, – сказала Сергей, показывая на ракетку. – Это не твоя ли первая ракетка?

– Да? Я подумал, Вадик шутит, – удивился Боб.

Вадик взял ракетку и провел рукой по шероховатой раме. Он купил ее через пару недель после приезда в Америку. Вика объяснила ему, что средний класс здесь обожает играть в теннис, и если он хочет вписаться в местную жизнь, надо обязательно научиться. Сергей предложил ему позаниматься. “Ракетки тут дороги, купи лучше на eBay”, – посоветовала Вика. Вадик понятия не имел, как должна выглядеть теннисная ракетка. Он купил эту из-за дешевизны. Она стоила всего двадцать долларов.

– Ой, да, я помню, – сказал Вика. – Он притащил ее на корт на Стейтен-Айленд, чтобы Сергей его поучил. И вот мы все там, готовы начинать, и тут Вадик с этой монстрилой! Он взаправду собирался ей играть! – Вика так хохотала, что чуть не расплескала свою водку.

– Точно, – согласился Сергей. – Помню. А как насчет того первого захода с лыжами?

Да-да, очень смешно, подумал Вадик.

Горные лыжи – это второе, что, по-видимому, обожали американцы среднего класса. Вадик думал, что умеет кататься, потому что с детства мастерски бегал на лыжах и мог съехать с самой крутой горки. Так что в один прекрасный день он просто отправился на Шони-маунтин (это было дешевле и ближе всего), предъявил купон на пятидесятипроцентную скидку, заплатил за вечерний подъемник, надел взятые напрокат ботинки, прикрепил к взятым напрокат лыжам и поднялся на самую вершину. Это потрясающе, подумал он, озирая розовые закатные облака. Через пару секунд его ждало довольно неприятное открытие, что он понятия не имеет, как притормаживать или управлять движением. Он со свистом летел вниз, набирая устрашающие скорости, уверенный, что сейчас погибнет, в полном ужасе оттого, что смерть будет такой нелепой и стыдной. К счастью, он врезался в сноубордиста и умудрился грохнуться на лед, почти не переломав костей. Но запястье все же сломал. Пришлось бросить лыжи и спускаться пешком. Так он и ковылял весь спуск в своих ботинках, подвывая от боли, как раненый волк.

– Адаптация – трудоемкий неспешный процесс, – наставлял его Сергей по дороге в больницу. – Если пытаться встроиться поскорее, все заканчивается переломанными костями.

А теперь Сергей смеется над его промашками. Может себе позволить. Он нынче человек, который наконец добился своего.

Так какое-то время и текла вечеринка – каждый выбирал себе какую-то вещь, поглаживал ее, лелеял, рассказывал очередную историйку из жизни бедного дорогого Вадика.

Мне одному кажется, что это похоже на поминки? – подумалось ему. Все эти речи, милые сердцу воспоминания, шуточки – все это, как будто его тут и нет вовсе. Какое было облегчение, когда они наконец ушли. Пьяненькие, пошатываясь, уносили свою добычу. Боб с ракеткой. Регина бережно держала горшок с орхидеей. Вика с Сергеем волокли ковер и два мешка для мусора, набитые всякой всячиной, от кухонной утвари до полупустых шампуней.

Может, в их глазах я и лузер, но ни один из этих победителей не отказался от бесплатных подношений.

Однако ж ему не было грустно. Ничуть. Ему много лет не было так хорошо. Он подумал о том, до чего же всегда любил уезжать. Подстраиваться – так мучительно и унизительно, а уезжать – прекрасно, это освобождает. Может, он создан для дороги, может, было ошибкой пытаться остановиться, подстроиться. Может, он просто-напросто вечный странник.

Вадик закрыл входную дверь и очутился в совершенно пустой квартире. Теперь, без занавесок, его оголенный дом был целиком выставлен на обозрение прохожих, а их ноги целиком выставлены на его обозрение. Вадик достал ноутбук и уселся на пол. До отъезда надо было сделать еще одну вещь. Он решил удалить все свои профили в соцсетях. Ему необходимо собрать себя воедино, а как это сделать, если частицы твоей души рассеяны по всему интернету?

Свой первый профиль он завел в “Живом журнале”. Поразительно, что тот до сих пор существует. Читать старые записи было так же неловко, как слушать истории о своих эмигрантских проколах, вроде того с теннисной ракеткой. Заметки в основном живописали его приключения, иногда настоящие, но по большей части выдуманные. Была там и история встречи с Рэйчел, рассказанная с легкой самоиронией. С кучей комментариев. Почти все от людей, которым не терпелось похвастать, что и с ними произошла точно такая же штука. Следом – профили на сайтах знакомств “Твоя пара” и “Привет, любовь!”. Вообще-то на “Привет, любовь!” у него их было аж четыре. Он что-то подправлял и менял профиль каждые пару месяцев, когда прежний уже не привлекал женщин, которых, по мнению Вадика, он заслуживал. У него мурашки пошли, когда увидел, какую фальшивую, претенциозную маску он решил предъявить миру.

Такое же отвращение вызвали и собственные твиты. Цитаты из Сартра? Он о чем думал?! Совсем рехнулся!

Но фейсбук был еще хуже. Когда Вадик только в нем появился, то, полистав посты друзей и знакомых, пришел к выводу, что главная цель фейсбука – хвастать несуществующим счастьем и едва ли существующими достижениями. Взять хотя бы фотографии Вики с Сергеем из их поездки на лыжах в Вермонте в 2010-м. Сплошь довольные улыбки, прямо распирает их от счастья. А Вадик отлично знал, что это была на редкость неудачная поездка, потому что с погодой страшно не повезло, у Эрика воспалилось ухо, Сергей подхватил желудочный грипп, и они с Викой непрерывно ссорились. И Вадик стал делать, как все, – скрывал свои невзгоды и постил исключительно жизнерадостные фотографии. Только переживая особенно тяжелое расставание с девушкой, он понял, до чего жестока эта стратегия. Он открывал фейсбук, надеясь встретить какое-то дружеское участие и тепло, а вместо этого на него обрушивались тошнотворные потоки счастья, отчего собственная боль казалась только острее.

Вот уж точно пора удалить всю эту дрянь!

Главные сетевые гиганты с неодобрением отреагировали на решение Вадика.

“Надеемся, это только гипотетически!” – написал Tumblr, когда Вадик вбил вопрос “как удалить мой профиль”. Все они изо всех сил старались быть отличными ребятами с чувством юмора, но интонации жалобного отчаяния прорывались все заметнее по мере того, как он выполнял необходимые шаги, каждый из которых выстреливал несчетными предупреждениями о том, как много он теряет.

“Видимо, вы все же нашли свою половинку”, – подначивал “Привет, любовь!”.

Твиттер не желал использовать слова “убрать”, “отменить” или “удалить”. Можно было только “деактивировать”, что звучало не так грозно и категорично.

У фейсбука была своя тактика – он прятал инструкции. Вадику пришлось изрядно покопаться, прежде чем обнаружилось, что надо делать. Очевидно, нельзя просто взять и удалить свой профиль, но если вежливо попросить, команда фейсбука готова поспособствовать. Тон был слегка угрожающий: “Если вы считаете, что больше не будете пользоваться фейсбуком, можете запросить удаление вашего профиля. Пожалуйста, имейте в виду, что вы не сможете заново активировать ваш профиль и восстановить хранившуюся в нем информацию”.

Вадик подивился фейсбуковскому самомнению и, следуя предписанным шагам, приступил к удалению профилей на всех сайтах.

Когда с этим было покончено, он захлопнул ноутбук и поднялся с пола.

Теперь, когда его виртуальное «я» исчезло в виртуальной могиле, он был готов жить дальше.

Сноски

1

Перевод М. Лозинского.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Виртуальная могила

Глава 2 Привет, любовь!

Глава 3 Ешь и смотри

Глава 4 Пока еще здесь

Глава 5 #Познайсебя#

Глава 6 Похорони мать

Глава 7 Талантливый и одаренный

Глава 8 Дальше – тишина?

Глава 9 Пляшущая дрозофила

Глава 10 Бейся! Сражайся!

Глава 11 Прощай, любовь

Глава 12 Мухлюй! Забей!

Последняя глава Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg