Валерий Роньшин Последний поезд метро со станции «Отчаяние»
(СОЧИНИТЕЛЬ ЭПИТАФИЙ)
Я живу один, и у меня есть кот по имени Йорик. Вернее, был до недавнего времени. Его задавил грузовик осенью прошлого года, когда в наш дом переезжала акробатка Нелли со своим супругом — укротителем тигров…
Сейчас зима.
Я замерзаю. Я все время замерзаю, даже если напяливаю на себя три свитера сразу.
А еще мне дико хочется спать…
Я сижу у окна и по своему обыкновению злобствую: скорей бы — скорей бы! — кончилась эта проклятая зима и наступило лето. А летом тоже буду злобствовать и ждать зимы.
Еще я сочиняю эпитафии. И получаю за это деньги. Так что с голоду я не умру, потому что каждый день умирает кто-то другой…
…Потом пришла весна.
Снег медленно таял. Во дворе, под чахлыми кустиками черемухи, валялся полуразложившийся труп моего Йорика.
И все благодаря переезду акробатки Нелли.
В свое время она произвела на меня очень сильное впечатление. Тогда Нелли еще жила в другом месте.
Я пошел в цирк. И увидел хрупкую девочку в розовом платье.
На огромной высоте, в пустоте черного-черного пространства, под самым куполом, грациозно порхала розовая бабочка в ярком свете прожекторов. Я, затаив дыхание, следил за ее чудесным полетом. Прекрасная, воздушная, неповторимая; она казалась маленькой девочкой десяти-одиннадцати лет. Хотелось осторожно погладить ее по голове. Сводить в кафе-мороженое. С тихой радостью смотреть, как она с удовольствием будет есть холодные шоколадные шарики из блестящей вазочки. Хотелось вытирать ее пухлые губки кончиком белоснежного платочка… Позже я узнал, что акробатке Нелли в ту пору было уже тридцать два года.
— Здравствуйте, — раздался за спиной приятный женский голос. — Это ваш кот? Как его зовут?
Я обернулся. Позади стояла акробатка Нелли. У нее было бледное вытянутое лицо и пересохшие губы.
— Его звали Йорик, — ответил я. — Ваш муж переехал его в прошлом году на грузовике.
— Бедный Йорик, — сказала она. — Бедный мой муж.
— А ваш муж с чего бедный? — грубовато поинтересовался я. — Его тоже переехал грузовик?
— Если бы, — вздохнула акробатка Нелли. — Моего мужа сожрал тигр. Прямо во время представления.
Я попросил рассказать подробности. Она рассказала. Коронный номер мужа-дрессировщика был: засунуть голову в пасть к тигру. Вот он и засунул. Раздались дружные аплодисменты. Тигр с ласковой кличкой Марсик сомкнул пасть. Аплодисменты смолкли.
— Печально, — сказал я, не испытывая, впрочем, особой печали.
— Да, неприятно, — спокойно кивнула акробатка Нелли. И без видимой связи добавила: — Я его не любила.
На дворе пригревало солнышко. Птички чирикали.
— Вы любите мороженое? — спросил я.
— Я люблю пиво, — ответила она.
Тогда я пригласил ее в пивную.
…Не успели мы подойти к остановке, как из-за угла, громыхая по разбитым рельсам, выполз трамвай под номером 43. Мы сели в него и поехали. Кроме нас, в салоне находилась еще одна парочка. Потрепанный жизнью мужчина лет пятидесяти и ярко накрашенная блондинка лет за двадцать. Оба пьяные. Мужчина сладко подхихикивал. Девушка на каждом повороте заваливалась ему на плечо и изумленно бормотала:
— Это ж надо так нажраться с собственным шефом.
Солнце неожиданно скрылось. Начался нешуточный дождь. По стеклу побежала вода.
— Расскажите мне о себе, — потребовала акробатка Нелли.
— Хорошо, — согласился я. — Нас было двое. Серега и я. Мы родились в один год. Вместе ходили в ясли. Вместе влюбились в одну и ту же девушку. Светлану…
— Вместе на ней женились, — подсказала акробатка Нелли.
— Нет. Дальше начинаются расхождения. Светлана выбрала моего друга. Они поженились. Нас распределили в одну часть, недалеко от Мурманска. Полеты были три раза в неделю. В свободное время мы охотились. Иногда с нами ходила и Света… Однажды я несколько поотстал и шел один, задумавшись. Вдруг слева, в кустах, раздался шорох. Я машинально, не глядя, выстрелил. Светлана упала. Пуля угодила ей в висок. Я догнал Серегу и спросил: «У тебя ружье заряжено?» «Да», — ответил он. «Дай сюда», — сказал я. Он отдал. «Знаешь, — сказал я, — я сейчас Светку случайно убил». Он сделался белым как мел. Потом был суд офицерской чести. Меня уволили. Серегу перевели на Новую Землю. Светлану похоронили. Она была с юга, не везти же тело на другой конец страны. Могила ее оказалась самой первой. Аэродром был построен недавно, служили здесь в основном молодые ребята, и до нее еще никто не умирал… На гражданке я работал сверловщиком, дырки сверлил в деталях, одна дырка — одна копейка. Сверлю и считаю… Потом продавал газеты в киоске. Сейчас сочиняю эпитафии.
— Печально, — сказала акробатка Нелли, не испытывая, по-моему, особой печали.
Трамвай резко повернул. Блондинка в очередной раз завалилась на плечо своему спутнику.
— Это ж надо так нажраться с собственным шефом, — посетовала она.
— Вы думаете, мне приятно возить вас с утра до вечера?! — вдруг зло закричал в микрофон водитель трамвая номер 43. — Вы думаете, это доставляет мне удовольствие?! Постоянно слушать вашу брань! Видеть, как вы пихаете друг друга. Отвечать на ваши дурацкие вопросы!! Езжу по кругу, как осел! И получаю за это гроши!
— Расслабься, — миролюбиво посоветовал я. — Другим не слаще.
— Да плевать я хотел на других! — уже непосредственно на меня стал раздражаться водитель. — Я художник! Можешь ты понять это своими куриными мозгами?! Ху-дож-ник! После работы я пишу картины! Заказы и восходы! Стариков и детей!
— Вот и замечательно, — вмешался пятидесятилетний мужчина. — Рисуйте себе на здоровье. Может, вы второй Ван Гог!
— Кто?.. Кто?.. — уже гораздо спокойнее переспросил водитель.
— Ван Гог. Голландский художник. Он точно так же, как и вы, влачил жалкое существование.
Наступила тишина.
Водитель трамвая остановил трамвай, выключил дворники и молча наблюдал, как дождевая вода заливает ветровое стекло…
Наконец, минут через десять мы снова поехали.
— Нет, — сказал он с тяжким вздохом. — Я не Ван Гог.
— А кто вы? — спросила акробатка Нелли.
— А никто!.. Водитель трамвая номер 43! Вот я кто! И все! И все! — выкрикнул он, и по истеричным ноткам в голосе я понял: это только цветочки — ягодки будут сейчас.
Но тут акробатка Нелли подошла к самой кабине, открыла дверь и поцеловала водителя трамвая номер 43 прямо в губы.
— Успокойтесь, — сказала она. — Я вас люблю.
И водитель трамвая сразу успокоился.
— Следующая остановка — кладбище, — объявил он в микрофон.
Мы вышли.
Дождь лил. По другую сторону дороги находилась пивная.
«Белая лошадь» — так она называлась.
Крутая лестница вела глубоко под землю. На дубовых дверях с огромным медным кольцом висела косо закрепленная бумажка: «Мест нет».
— Мест нет, — кивнул я на объявление.
Акробатка Нелли уверенно толкнула дверь. За дверью находился пивной зал. В зале никого не было. Ни единой души!
Я огляделся.
Тускло горели две лампочки. Стояли грубо сколоченные стулья у массивных мраморных столов. Окна отсутствовали… Неожиданно из темных глубин вынырнул неопрятного вида старик с растрепанной бородой. Совершенно пьяный.
— Как делишки, дядя Паша? — по-приятельски спросила акробатка Нелли.
— Делишки-то? — жмурился старик от удовольствия. — Ничего делишки. Многие бабы меня еще хотят. Да я не всем даю! Ха-ха-ха! — Смех у него оказался мощный, раскатистый. Под стать огромной фигуре.
— Что, пенистого пришли пососать? — доброжелательно интересовался дядя Паша.
— Я — да. А вот он предпочитает мороженое, — указала на меня пальцем акробатка Нелли.
Дядя Паша медленно поворотил свое грубое, словно топором тесанное, лицо в мою сторону и так посмотрел…
— Ты с какой планеты, студент, — спросил он голосом, который не сулил ничего хорошего.
Акробатка Нелли приподнялась на цыпочки и быстро прошептала мне на ухо:
— Не обращайте внимания. Старик очень нервный. Может ни за что обругать, избить… Но вы должны его понять: человек всю жизнь прожил под большевиками. Поневоле станешь нервным…
Дядя Паша уже тащил на стол пивные кружки, наполненные темным пивом, тарелки с закуской, высокие пыльные бутылки…
— Пей, студент, — ласково ворчал он. (Как у всех алкашей, настроение его менялось мгновенно.) — Это тебе не в Киргизии: старухе девяносто лет, она командир дивизии.
— Выпейте, — вполголоса посоветовала акробатка Нелли.
Мы выпили по одной кружке… затем по другой…
Дядя Паша разливал в высокие фужеры вино из пыльных бутылок… Наклоняясь ко мне, дышал в ухо винно-водочным перегаром:
— Относись к женщинам как к сестрам, студент.
— Да не наваливайтесь вы на меня, — стал я его энергично отпихивать.
Акробатка Нелли зажгла тонкую стеариновую свечу.
— Живое пламя притягивает лучи других звезд, — задумчиво сказала она, глядя на огонь.
— Дай стольник! — уже в полный голос приказал дядя Паша.
— В честь чего это? — опешил я.
— В честь нашей встречи, мадам! — гаркнул он и, протянув волосатую лапу, сгреб мою рубашку у самого ворота.
Я дал ему сто рублей.
— Верну, — пообещал дядя Паша.
— Не сомневаюсь, — сказал я.
Мы еще выпили. На этот раз водки…
— Сейчас музончик включу. — Дядя Паша исчез в темноте.
Через минуту послышалось громкое шипение. Затем чей-то нетрезвый голос сказал:
— Собака умирает…
Потом то же самое еще раз… и еще…
Появившийся дядя Паша хранил загадочное молчание.
— Выключи! — приказала акробатка Нелли.
— Яволь, майн фюрер! — выбросил дядя Паша руку в фашистском приветствии. И снова убежал.
Я слегка опьянел. Щеки горели.
— Нелли, — с симпатией глядел я на акробатку, — у меня такое ощущение, что моя жизнь давно закончилась. А я все живу… живу…
Вернулся дядя Паша с новым запасом бутылок.
— Вы знаете, Нелли, — продолжал я, — человек по-настоящему одинок только в городе. Я это испытал на собственной шкуре… Иногда я выхожу прогуляться и вижу людей. Сотни людей! Тысячи людей!.. А поговорить не с кем. Не с кем поговорить!.. Они-то между собой все время говорят. Что-то без конца болтают, болтают… Знаете, Нелли, мне иногда хочется затопать ногами и закричать: «Замолчите! Замолчите! Замолчите!..» Вам этого никогда не хотелось?
— Хотелось! Еще как! — сказал задремавший было дядя Паша.
— Поэтому я большую часть времени провожу дома. Сижу и задумчиво рисую. Я всегда рисую, когда задумываюсь. Черные и белые квадратики. А еще половинки человеческих лиц. Всегда только половинки…
— Авангардист, — отметил дядя Паша.
Я быстро пьянел. Голова разламывалась. В висках стучало. Но и остановиться я уже не мог.
Меня несло…
Дядя Паша сидел, развалясь вальяжно.
— Хорошо балду месим, — удовлетворенно щурился он.
— Отстаньте, отстаньте, — отмахивался я от него, всей душой, всем взглядом устремляясь к безмолвной, но все понимающей Нелли… — Иногда я целыми неделями не встаю с кровати. Сплю или просто валяюсь, гляжу в потолок. Я выключаю себя из мира. Отхожу в сторону. Не участвую. А зачем участвовать? Зачем, объясните мне?.. Потом, когда все-таки возвращаешься, видишь, что ничего не изменилось. Все то же самое. Нет, ну, конечно же, совсем, совсем другое… — поправлял я себя с нервным смешком. — Но по сути своей!.. По сути!..
— А по сути, — подхватывал пьяненький дядя Паша, — мы, как тараканы в банке: жрем друг друга и фамилии не спрашиваем!
Акробатка Нелли томно склонила голову к плечу и меланхолично водила кончиками пальцев по тонким черным бровям. Она просто сидела и просто слушала. А именно этого мне и хотелось. Именно этого требовала моя исстрадавшаяся душа…
— Вы знаете, Нелли, — говорил я, — иногда мне хочется утонуть в прозрачном озере. В жаркий летний день. И чтобы это озеро было где-нибудь в глубине леса. Хочется спокойно лежать на песчаном дне. Расслабиться. Ощущать на лице движение водорослей. Видеть медленно плывущих рыб… Нелли, — предлагал я, — вы не хотите утонуть вместе со мной в тихом лесном озере?..
— Еще как хочу, студент, — встревал дядя Паша.
— Да заткнись ты, дурак! — не выдержал я наконец.
— Чего, чего, — стал он угрожающе приподниматься со стула.
Акробатка Нелли повела красивыми бровями. Этого оказалось вполне достаточно.
— Ладно, студент, — сказал дядя Паша. — Проехали. Мультики будут потом. — И хотел добавить еще что-то в этом роде. Но вдруг лицо его испуганно перекосилось. — Нелька, — неуверенно проговорил он, — ты ж вроде померла.
— Померла, дядя Паша, померла, — весело рассмеялась акробатка Нелли. — С кем не бывает.
Дядя Паша быстро налил себе водки, выпил, снова налил и снова выпил. Это его, по-видимому, несколько успокоило.
— Не кладбище красит человека, а человек — кладбище, — авторитетно заявил он и, уронив голову на стол, захрапел.
…А меня как насквозь прокололо. Я вздрогнул. И в ту же секунду словно бы невидимые руки распахнули газетный лист, и я увидел жирный заголовок, набранный черным шрифтом:
«ГИБЕЛЬ ТАЛАНТЛИВОЙ АРТИСТКИ»!
Гибель!!
…Акробатка Нелли повернулась ко мне и что-то произнесла. Я ничего не слышал. Уши точно ватой заложило. Тогда она протянула руку. Я в ужасе отшатнулся и прошептал пересохшими губами:
— Вы погибли год назад в городском цирке.
— Что? — спросила она.
— Погибли…
Дядя Паша заворочался во сне и пробормотал:
— Есть такое дело.
— У вас сигаретки не найдется? — сказала акробатка Нелли.
Я протянул ей раскрытую пачку. Она двумя пальчиками вытянула одну, вставила ее в изящный белый мундштук и закурила.
И — странное дело. Эти обычные слова, обычный жест как-то успокаивающе подействовали на меня. Я взял свою недопитую кружку и допил. Потом подцепил вилкой с тарелки кусок мяса и отправил в рот.
Акробатка Нелли сидела безмолвная, стройная, загадочная, в черном платье, небрежно курила…
— Как это случилось? — спросил я.
Она выпустила красивое колечко дыма.
— Очень просто. Сорвалась с трапеции и грохнулась как последняя идиотка. А там лететь верных пять этажей. Представляю, какой у меня был видок в гробу.
— А вот… — Я не знал, что сказать.
— Что?
— А как же вы здесь? — с трудом выговорил я. — Вам, наверное, придется вернуться?
— Естественно, — кивнула она. — Я же мертвая.
Слова были произнесены. И ничего не произошло.
Храпел дядя Паша. Стояли пивные кружки на столе. На тарелках лежала закуска.
Мы разговаривали…
— Знаете, что мне больше всего нравится в театре? — говорил я по какой-то непонятной для себя ассоциации. — Когда актеры выходят на поклон. Понимаете, все актеры! И злодеи, и положительные герои, и те, кого по ходу пьесы убили. Все!.. Они берутся за руки, подходят к краю сцены и кланяются. А зрители им аплодируют и дарят цветы… Понимаете?.. Все происходит понарошку. Все живы, здоровы и сейчас пойдут ужинать…
— Вы боитесь, что вам захочется вернуться? — вдруг спросила акробатка Нелли.
— О чем вы… — начал было я, но тут же понял, о чем, и только тихо произнес: — Да.
— Но вы же еще не твердо решили?.. — пытливо заглядывала она мне в глаза.
Я и сам толком не знал, как я решил…
— Вот вы же сумели вернуться, — чуть слышно пробормотал я. — Вы здесь.
Она печально усмехнулась.
— Это только кажется, что я здесь. На самом деле меня здесь нет.
— Ха-ха-ха! — оглушительно захохотал проснувшийся дядя Паша. Он махал руками. Утирал набегающие слезы. Наконец, отсмеявшись, сказал: — Да вот тоже вспомнил, как в театрик ходил. Лет двадцать тому назад. Но пьеска была… — он прищелкнул пальцами, — с перчиком! Называлась: «Хорошо быть подполковником!». Улавливаете? Под полковником. Ха-ха-ха!
— Улавливаем, — сказал я.
Дядя Паша снова уснул.
— Вы когда-нибудь слышали про станцию «Отчаяние»? — спросила акробатка Нелли.
— Станция «Отчаяние»? — покопался я в своей памяти. — Нет. А где это?
— На станции «Московская».
Я вообще отказывался что-либо понимать.
— Это одно и то же, — терпеливо объяснила акробатка Нелли. — Странно, что вы не знаете. Все, кто устал от жизни, знают это место. Метро «Московская» и есть станция «Отчаяние». Надо просто подойти к самому закрытию и сесть в последний вагон последнего поезда.
— И что? — все еще не доходило до меня.
— И ничего. Окажетесь там.
Я захохотал в дяди-Пашиной манере. Громко и раскатисто.
— Это что же получается, — сотрясался я от смеха, — наши славные метростроевцы прорыли тоннель на тот свет?!
— Нет, не прорыли, — серьезно отвечала акробатка Нелли. — Кто едет в другое место — едет в другое место. Но люди, твердо настроенные покончить с собой, когда их много, создают вокруг себя особую ауру… энергетическое поле… Не знаю, как это точно назвать. Короче, кто хочет уехать в смерть — уезжает в смерть. — Она вспомнила о забытом в пальцах мундштуке с дымящейся сигаретой и слегка затянулась. — По-моему, это гораздо приятнее, чем резать себе вены или бросаться с крыши…
Подперев щеки ладонями, я пытался хоть как-то осмыслить ситуацию. Пивной зал плыл в розовом свете. Временами я начинал проваливаться в черную пустоту и слышать только голоса.
Одни голоса.
— Вы читали Набокова, Павел Филиппыч? — игриво интересовался голос акробатки Нелли.
— Нет, Нелли Никифоровна, не читал, — галантно отвечал голос дяди Паши. — Читать Набокова — все равно, что спать с мертвой женщиной.
— Я тоже читаю книги!!! — что есть силы кричал я.
И от моего крика проклятая темень опадала вниз и медленно растекалась над полом, словно черный туман. Снова из небытия возникала грязная пивнуха, и таинственная, прекрасная акробатка Нелли смотрела на меня печальными глазами. А я утопал в ее бездонном, влажном взгляде и спешил — спешил! — рассказать:
— Вы знаете, на днях я прочел биографию Айседоры Дункан. Как-то она ехала в открытой машине, с длинным шарфом на шее. Шарф зацепился за колесо и задушил блистательную балерину. С тех пор Айседоры Дункан больше нет. И Достоевского нет!.. И Льва Толстого!.. И Наполеона!.. Господи, кого только нет!.. А и есть!!
— И я есть!!! — вопил дядя Паша.
— То, что вы есть, — холодно заметила акробатка Нелли, — ничего не значит. В любой момент с вами может случиться все что угодно.
Она величественно замолкла. Но слова продолжали звонким эхом биться о мощные каменные своды и всасываться в липкую темень по углам. Уже и спинной хребет отказывается держать, как будто его и вовсе не было… В полном изнеможении я ложился корпусом на стол. Разгоряченной щекой на холодный мрамор.
Я чувствовал ужасную усталость. Смертельную усталость.
— Нелли, — жалко лепетал я, — жизнь раздавила меня своим однообразием. Эти бесконечные повторения кого угодно сведут с ума. Нелли, жизнь — это череда бесконечных повторений!
— Точно! — опускал дядя Паша свою ручищу на мою бедную спину. — Тяжелая штука — жизнь!
И на сей раз его бесцеремонность не раздражала.
— Да! Да! — соглашался я. — Очень тяжелая штука. В особенности если тебе за сорок и ты пошел по второму кругу… — Я замолкал в недоуменном раздумье. — Или по третьему?.. Не соображу… По утрам, впрочем, тоже…
А проклятая пивная нависала всей своей сырой тяжестью, давила и почти раздавливала, пережимая дыхание… Господи, да что же это такое?.. Я судорожно рвал пуговицы, освобождая шею. В смятении выбирался из-за стола и бежал… бежал…
— Желаете покурить? — подхватывал меня под руки дядя Паша. — Эт-то мы с превеликим удовольствием.
И вот мы уже стоим на улице и курим. Холодный ветер остужает разгоряченные щеки и лоб. Ясности, однако, в голове не прибавляется.
Не прибавляется ясности. Пуская мне в лицо едкую струю дыма, акробатка Нелли сердечно внушала:
— Я думаю, что вам надо непременно извиниться перед девушкой. Нехорошо получилось. Согласитесь…
Я соглашаюсь.
Как-то боком, раздражающе, висит черное небо в ярких звездах. С ужасающим, опрокидывающим грохотом проносятся над городом бомбардировщики.
— Воздух! — истошно орет дядя Паша, бросаясь на землю.
— Ну сколько можно… — морщится акробатка Нелли.
— Уж и пошутить нельзя, — недовольно бурчит дядя Паша, вставая с земли и отряхиваясь.
Я два раза всхлипнул и разрыдался.
Акробатка Нелли нежно погладила меня по голове. Провела рукой по глазам и губам. Я жадно целовал ее прохладные пальцы.
— Нелли, я… Нелли… я так одинок… Нелли… мне грустно… Нелли… я убил свою любовь… Нелли… Нелли…
— Ничего, милый, ничего, — похлопала она меня ладонью по щеке. — Все поправимо. — И, оборотись к дяде Паше, сухо бросила: — Нам пора.
— Не смею задерживать, не смею задерживать, — засуетился дядя Паша. — Благодарю за внимание. Приятно было пообщаться. — Обхватив мои плечи, он троекратно поцеловал меня в губы. Голос его снова был развязен: — Ну, студент, помнишь, как у Пушкина Чехов писал: «На сцене три сестры и дядя Ваня»? Так что: фемина-море аниме. Не поддавайся бабам!.. Понял, студент?
Метро находилось в десяти минутах ходьбы. Еще можно было что-то изменить. Но меня вдруг охватило чувство полнейшего безразличия к собственной судьбе. «А-а», — подумал я обреченно. И все.
Мы спустились по эскалатору вниз. С первого взгляда стало ясно, что за публика здесь собралась. У белой колонны стояла заплаканная девочка. Сидел бледный старик на скамейке. Молодая девушка стремительно шла нам навстречу. Мы посторонились. Она прошла мимо.
Как это ни странно, я был абсолютно спокоен. Я принял решение. Все остальное должно было произойти само собой.
— Знаете, — признался я акробатке Нелли, — а ведь я пишу рассказы.
— Я вас не понимаю, — недоуменно глянула она. — К чему вы это?
— Нет, ну… — растерялся я. — Просто подумалось, что можно было бы сочинить про все это рассказ и назвать его: «Последний поезд метро со станции „Отчаяние“».
— Поздно, — ответила акробатка Нелли. — Все кончено.
У самого края платформы стоял водитель трамвая номер 43. Он напряженно всматривался в темный проем тоннеля.
Я подошел к нему.
— Здравствуйте. Вы тоже решили… уехать?
Он даже головы не повернул.
Подул ветер. Спустя минуту подкатил поезд. Двери отворились. Мы вошли в последний вагон.
И двери закрылись.
Ехать оказалось совсем недалеко. В какой-то момент погас свет. Радужное сияние разлилось по лицам и стенам… Затем свет снова загорелся.
Состав замер.
— Поздравляю с благополучным прибытием, — то ли в шутку, то ли всерьез сказала акробатка Нелли.
Мы вышли из метро на улицу. Здесь, судя по всему, стояла глубокая осень. Косо летел мокрый снег. У перекрестка в мегафон кричал милиционер:
— Закончили переход! Закончили! Не видите, что ли, красный горит!
— Вот это да, — сказал я, накидывая на голову капюшон куртки. — Все, как на том свете.
— Это и есть тот свет, — напомнила мне акробатка Нелли.
— Раз мы здесь, — рассудительно произнес я, — то этот свет автоматически становится для нас тем, а тот — этим.
Акробатка Нелли подняла руку, останавливая такси.
— Не старайтесь казаться умнее, чем вы есть на самом деле, — сказала она.
Мы поехали на вокзал. У билетных касс никого не было. Я взял себе кресло. Поезд отходил через десять минут. Мы прошли на перрон и остановились у вагона.
Снег перестал. Начался дождь.
— Ну ладно, — сказала акробатка Нелли. — В случае чего вы знаете, на кого надеяться.
— На кого? — не понял я.
— На Бога, милый. На кого ж еще.
— Я скоро вернусь, — сказал я.
Она медленно покачала головой.
— Вы никогда не вернетесь. Здесь нельзя вернуться.
Из дверей вагона выглянула проводница. Выкинула на платформу огрызок яблока и снова скрылась. Прошел придурок, толкая впереди себя тележку с пустыми ящиками.
— Сторонись! Сторонись! — гундосил он. — Слушаться надо шофера. Би-би-би!
Люди, спешащие на поезд, расступались.
— Пока, — сказал я как можно беспечнее. — Я отправляюсь в дальний путь, но сердце с вами остается.
Акробатка Нелли ничего не ответила.
А когда я прошел в вагон и посмотрел в окно, ее на перроне уже не было. Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Почти неощутимо тронулся поезд.
— Здорово, жопа, — раздался знакомый бас у самого уха.
Я открыл глаза и приподнялся на локтях. Рядом со мной, в соседнем кресле, сидел… дядя Паша. Естественно, абсолютно пьяный.
— Как вы здесь оказались?! — смотрел я с удивлением.
— Очен-це даже просто, студент, — ухмыльнулся он беззубым ртом. — Взял да и помер вчера ночью. А вот как ты сюда попал, молодой, интересный? Говорил же я тебе: не поддавайся бабам!
— А мне плевать! — с вызовом сказал я.
— На что наплевать?
— На все!
— Вот мерзавец! — с восторгом одобрил дядя Паша. — Куда едешь?
— Никуда. Катаюсь.
— Ну дай тогда тысчонку, — безо всякого логического перехода потребовал он. — Отдам.
— Вы сначала его рублей отдайте.
Дядя Паша уставился мне в лицо оловянным взглядом.
— Да ты чо?! — с угрозой в голосе сказал он. — Пашке не веришь, гнида казематная!
— Верю! — ответил я и пошел в другой вагон.
— Господа! — заорал вслед дядя Паша. — Берегите русскую классику!! Привет гвардейцам Ильича!!!
…Городок не представлял из себя ничего особенного. Густо дымили заводские трубы. Церквушка прилепилась на бугре. И даже кладбище имелось с могилами.
Каркали вороны.
Автобусная остановка была там же, где и всегда. Подошел старый автобус. Единственная дверь открывалась с помощью механического рычага. За рулем сидел бывший водитель трамвая номер 43.
— Был у Ван Гога, — вместо приветствия радостно сообщил он. — Хвалит мои рисунки. Советует продолжать.
— Поздравляю, — сказал я.
Мы поехали…
Потянулись каменные домики, потом деревянные, потом встал густой лес по обе стороны от дороги. На редких остановках садились старухи с рюкзаками и в кирзовых сапогах; садились, слезали, снова садились… Проехали одну деревушку, вторую, третью, лаяли собаки, бегали куры, и снова лес… лес… лес… Автобус тащился еле-еле… Я сидел на жестком сиденье и томился, чувствуя, как эта черепашья езда выматывает всю душу.
— Гос-с-поди, — иногда вслух выражал я свое недовольство. — Ну что ж мы так медленно едем?
— А куда нам спешить? — беспечно отвечал ученик Ван Гога. — Впереди — Вечность.
Наконец свернули на грунтовую дорогу.
Автобус проехал еще метров пятнадцать и уперся в зеленые ворота с красной звездой. В салон, где я находился в гордом одиночестве, легко заскочил молоденький солдатик со штык-ножом на ремне. Я показал ему свое летное удостоверение, которое носил с собой неизвестно зачем все эти двадцать лет. И вот пригодилось. Он мельком глянул и махнул кому-то в окно рукой. Ворота медленно поползли вправо. Автобус миновал контрольный пункт и поехал дальше. Опять сплошной стеной встал лес. Потом потянулись домики, вначале деревянные, затем каменные, и, наконец, за окнами явился Дом офицеров — безвкусное сооружение с кривыми колоннами.
Я вылез из автобуса и направился в самый конец гарнизона. Здесь, в деревянном доме, на втором этаже, когда-то жил мой лучший друг Серега.
Жила моя любимая девушка Света.
Жил я…
Сразу за домом, на пригорке, начинался сосновый лес. А дальше, в низине, шумела быстрая река.
Во дворе сушилось белье. Дети маленькие бегали. Я поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и не без волнения постучал в знакомую дверь.
Светлана совсем не удивилась, увидев меня.
— Здравствуй, — сказала она спокойно. — Я думала, ты придешь гораздо позже.
— Так получилось.
Я прошел в квартиру. Обстановка совсем не изменилась. Все прежнее, дешевенькое, купленное по случаю.
— А ты знаешь, — сказала Света, — Сергей тоже здесь. Он через год после меня разбился на Новой Земле.
— Нет, я не знал. Вы живете вместе?
— Года два жили. Потом разошлись.
— Почему?
Она беспомощно пожала плечами.
— Не знаю. Так получилось. А как ты прожил свою жизнь?
— А-а, — махнул я с досадой. — Никак. Из армии меня выгнали. Пошел работать на завод — тоже выгнали. Торговал в киоске газетами. В последнее время занимался сочинением эпитафий.
— Эпитафий, — с грустной улыбкой повторила она. — А твои литературные опыты? Удалось что-нибудь напечатать?
— Удалось. Четверостишие в районной газетке:
Не опечалит никого, Что Люси больше нет. Но Люси нет — и оттого так изменился свет.— Красиво, — сказала Светлана.
— Это стихи одного английского поэта в переводе Маршака. Когда обман раскрылся, больше, как ты понимаешь, меня печатать не стали.
— А жена?.. Дети?..
— Не было ни жены, ни детей. Вообще ничего не было.
Я встал у окна. Низкие тучи почти цеплялись за острые верхушки сосен. Света тихонько подошла сзади и мягко положила руки на мои плечи.
— Бедный, бедный сочинитель эпитафий, — ласково произнесла она. — Ты покончил с собой?
— Ну… в общем, да.
Тикали часы на серванте. Разбрызгивая лужи, проехал грузовик по дороге. В кузове, под брезентовым тентом, сидели солдаты.
На душе сделалось как-то муторно, тяжело… Зачем я здесь?.. Зачем я вообще умер?.. Жил бы себе да жил…
— Знаешь, — сказал я, чувствуя всю неестественность собственных слов. — Ты прости, что я тебя тогда… убил. Сам не знаю, как все получилось. Я ведь никогда не стрелял вслепую, на шорох… А тут…
Я замолчал и принялся нервно массировать пальцами глаза. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Совершенно. Вдруг так захотелось каким-нибудь чудесным образом снова оказаться в своей комнате, броситься на продавленный диван, накрыться с головой одеялом и… и еще раз умереть.
— Ой, да что ты! — принялась горячо утешать меня Светлана. — Не мучайся, пожалуйста. Ты совсем не виноват. Если хочешь знать, я сама виновата. Не надо было через кусты лезть.
Она пошла на кухню за чайником.
…Мы пили чай. О чем-то разговаривали… молчали… разговаривали… Я смотрел в окно. Раскачивались деревья под ветром… Я смотрел на девушку, которую безответно любил двадцать лет назад… Она совсем не изменилась. Все такая же молодая, девятнадцатилетняя.
На улице начинало понемногу темнеть.
— Ладно, — сказал я, вставая. — Пойду.
Она проводила меня до автобусной остановки. Сеял противный дождик. Света сжалась, засунув руки в карманы старенького плаща. Вроде бы и говорить было больше не о чем. Мы молча стояли. Один за другим, низко над землей, пронеслись три истребителя.
— Сегодня полеты, — пояснила Светлана.
Наконец подошел все тот же доисторический автобус. Бывший водитель трамвая номер 43 открыл дверь.
— До свидания, — сказал я.
— Здесь не говорят: до свидания, — ответила она, шутливо тронув указательным пальцем кончик моего носа. — Здесь говорят: прощай.
— Прощай, — сказал я.
— Пристегнуть ремни! — жизнерадостно крикнул бывший водитель трамвая 43.— Сейчас взлетаем!
И забрызганный грязью автобус медленно пополз в сторону леса.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Последний поезд метро со станции «Отчаяние»», Валерий Михайлович Роньшин
Всего 0 комментариев