«Серые пчелы»

Серые пчелы (fb2) - Серые пчелы 1105K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Юрьевич Курков

Андрей Курков Серые пчелы

© А. Курков, 2018

© Е. А. Гугалова, художественное оформление, 2018

1

Холод поднял Сергея Сергеича около трех ночи. Смастаченная своими руками по рисунку в журнале «Любимая дача» буржуйка-камин со стеклянной дверцей и с двумя конфорочными кругами для готовки пищи больше не дарила тепло. Жестяные ведра, стоявшие рядом, оказались пустыми. В темноте он опустил руку в ближнее, и пальцы уткнулись в угольную крошку.

– Ладно! – сонно промычал Сергей Сергеич. Натянул брюки, влез голыми ногами в тапки, сделанные из обрезанных валенок, накинул кожух и, прихватив ведра, вышел во двор.

Остановился за сараем перед кучей угля. Взглядом сразу нашел лопату – на дворе было куда светлей, чем в доме. Гулко посыпались угольки, ударяясь о дно ведер. А когда первый слой дно покрыл, то и звук гулкий пропал, словно дальше они беззвучно сыпались.

Где-то далеко выстрелила пушка. А через полминуты снова выстрел, только вроде как с другой стороны.

– Что, не спится дуракам? Или согреться решили? – буркнул Сергеич недовольно.

Вернулся в темноту дома. Зажег свечку. В нос приятный теплый и медовый ее запах ударил. Тихое тоже, привычное и успокаивающее тиканье будильника, стоящего на узком деревянном подоконнике, услышал.

Внутри буржуйки оставалось еще немного жара, но все равно без щепок и бумаги холодный, принесенный с мороза уголь было не разжечь. Уже после того, как заплясали за прокопченным стеклом длинные синеватые язычки пламени, вышел хозяин дома на двор еще раз. Далекая канонада, внутри почти не слышимая, доносилась с восточной стороны. Но тут другой, более близкий звук привлек внимание Сергеича и заставил его слух напрячь: по соседней улице явно машина проехала. Проехала и остановилась. В селе ведь только две улицы: Ленина и Шевченко, да один переулок Мичурина. На Ленина сам он живет, в не гордом одиночестве. А машина, значит, проехала по Шевченко. Там тоже только один жилец остался – Пашка Хмеленко, такой же ранний пенсионер, почти одногодка, враг детства с самого первого класса их сельской школы. Его огород на Горловку смотрит, то есть на одну улицу он к Донецку ближе будет, чем Сергеич. А у Сергеича огород в другую сторону, к Славянску. Скатывается к полю, что сначала вниз уходит, а затем опять наверх поднимается, к Ждановке. Самой Ждановки с огорода не видно, она как бы за горбом прячется, а вот украинскую армию, что в горб этот блиндажами и окопами вкопалась, слышно время от времени. А когда не слышно, все равно Сергеич знает, что она там, слева от лесопосадки, вдоль которой по грунтовке трактора и грузовики раньше ездили, в блиндажах да окопах сидит. Три года уже сидит. Так же, как местная братва вместе с российским военным интернационалом в своих блиндажах чай и водку пьет за Пашкиной улицей Шевченко, за огородами, за остатками старого абрикосового сада, посаженного еще в советские времена, и за полем, которое война без крестьян оставила, как и то поле, что между огородом Сергеича и Ждановкой лежит. Тихо теперь тут! Уже недели две, как тихо. Не стреляют они пока друг в друга! Может, надоело? Может, снаряды и патроны на будущее берегут? А может, не хотят беспокоить последних двух жителей Малой Староградовки, уцепившихся за свои дома-хозяйства сильнее, чем собака за любимую косточку? Остальным малостароградовцам в самом начале боевых действий уехать захотелось. Они и уехали. Потому, что за жизнь свою испугались больше, чем за сохранность имущества, и из двух испугов выбрали который сильнее. У Сергеича испуга за свою жизнь от войны не случилось. Случилось от войны у него некое непонимание и внезапное безразличие ко всему, что его окружало. И словно все чувства пропали, кроме одного – чувства ответственности. Да и это чувство, способное в любое время суток беспокойство вызвать, ощущал он только по отношению к своим пчелам. Но сейчас у них зимовка, а стенки в уликах толстые, сверху на рамках да под крышками закрытыми – листы войлока. Снаружи по бокам – пластины железа. Но хоть ульи и в сарае, все равно дурной снаряд может с любой стороны прилететь. Тогда осколки могут сначала железо посечь, а потом… Потом у них, может, и сил не станет деревянные стенки ульев насквозь пробить да пчелиную смерть посеять?..

2

Пашка пришел к Сергеичу в полдень. Хозяин дома как раз второе ведро угля в буржуйку высыпал, а сверху на нее чайник поставил. Думал в одиночестве чайку попить, да не вышло.

Перед тем, как незваного гостя в дом пустить, закрыл Сергеич прислоненный к стенке «сторожевой» топор веником. Мало ли, может, у Пашки для самообороны пистолет есть или «калашников»! Кто знает? Увидит топор в коридоре и лыбиться начнет, как он умеет, когда хочет показать, что собеседника за дурака держит. А у Сергеича для самообороны только топор и есть. Больше ничего. На ночь он топор под кровать кладет, и сон его по этой причине глубоким и спокойным бывает. Не всегда, конечно.

Открыл Пашке Сергей Сергеич дверь. И хмыкнул не очень дружелюбно вослед своим мыслям, которые в одно мгновение вывалили на соседа с улицы Шевченко гору обвинений, у которых, казалось, никогда срок давности не наступит. Напомнили мысли, как тот пакостил, дрался исподтишка, ябедничал учителям, списывать не давал. Можно сказать, что сорок лет простить бы да забыть обо всем! Ну простить – это да! Но как забыть, если в классе у них училось семь девчонок и только двое пацанов: он и Пашка. А значит, не было у Сергеича в школьном классе друга, был только враг! Хотя «враг» звучит как-то уж слишком тяжело и серьезно! Вот в украинском языке хорошее слово есть – «враженятко». Оно лучше подходит. Это такой себе «вражонок», которого никто не боится!

– Ну привет, Серый! – чуть напряженно поздоровался Пашка, войдя в дом. – Электричество ночью давали! – сообщил он, примериваясь взглядом к венику, чтобы прихватить его да снег с ботинок смахнуть.

Веник взял, а при виде топора губы скривил.

– Врешь! – спокойно ему Сергеич ответил. – Давали б электричество, я б от него проснулся! У меня свет везде включен, чтобы не пропустить, когда появится!

– Да ты крепко спал, наверное! Ты ж так спишь, что и от взрыва не проснешься! А его-то и давали только на полчаса. Вот, смотри, – протянул Пашка хозяину дома мобильник. – Даже подзарядить успел! Может, позвонить кому хочешь?

– Некому мне звонить! Чай будешь? – не взглянув на телефон, спросил Сергеич.

– А чай откуда?

– Откуда?! От протестантов!

– Ну ты даешь! – удивился Пашка. – А у меня давно закончился!

Сели за столик. Пашка – спиной к буржуйке. От нее и ее железной трубы, столбом в потолок поднимавшейся, шло тепло.

– А чего такой жидкий? – глянув в чашку, проворчал гость. И тут же, уже другим, более приветливым голосом спросил: – А пожрать у тебя ничего нет?

Взгляд Сергеича стал сердитым:

– Ко мне гуманитарку по ночам не возят!

– Ко мне тоже.

– А что к тебе возят?

– Да ничего!

Сергеич хмыкнул. Пригубил чаю.

– И что, этой ночью тоже никто не приезжал?

– А ты чё, видел?

– Ага, за углем выходил, как холодно стало.

– Ну так это наши, оттуда! – кивнул Пашка. – На разведку.

– И что ж они разведывали?

– Проверяли, есть ли «укры» в селе!

– Врешь? – Сергеич уперся взглядом прямо в бегающие Пашкины глазки.

Тот, как к стенке поставленный, сразу сдался.

– Ага, вру, – сознался. – Пацаны какие-то. Сказали, что с Горловки. Предлагали «ауди» за триста баксов без документов.

– И что, купил? – ухмыльнулся Сергеич.

– Я что, дебил? – Пашка отрицательно мотнул головой. – Если бы я пошел в дом за деньгами, они бы за мной, и нож в спину! Что, я не знаю, как это делается?

– А чего ж они ко мне не подъехали? – снова ехидно ухмыльнулся Сергеич.

– Так я им сказал, что один в селе, – охотно отозвался Пашка. – Да и переезда теперь с Шевченко на Ленина нет. Там ведь воронка от взрыва, возле Митьковых. Только танк пройдет!

Сергеич замолчал. Только продолжал смотреть на Пашку, на его плутовскую физиономию, которая подошла бы постаревшему карманнику, много раз ловленному, битому и потому пугливому. В свои сорок девять Пашка на добрый десяток лет старше самого Сергеича выглядел – то ли из-за землистого цвета лица, то ли из-за щек обшарпанных, словно всю жизнь тупой бритвой брился и кожу свою губил. Смотрел Сергеич на него и думал, что, не останься они тут вдвоем на все село, никогда б снова разговаривать с ним не стал. Так и жили бы параллельно каждый на своей улице и каждый своей жизнью. Он, Сергеич, на Ленина, а Пашка – на Шевченко. И никогда бы до самой смерти не разговаривали. Если бы не война.

– Давно у нас тут не стреляли, – вздохнул гость. – А вон у Гатной раньше только ночью из пушек бахали, а теперь уже и днем!.. А ты, – Пашка вдруг голову чуть вперед наклонил, – если наши о чем попросят, сделаешь?

– Какие – «наши»? – недовольно переспросил Сергеич.

– Ну наши, донецкие! Что ты придуриваешься?

– Мои «наши» в сарае, а больше я никаких «наших» не знаю. Ты мне тоже не очень-то «наш»!

– Да хватит бычиться? Не выспался, что ли? – Пашка скривил губы, чтобы свое неудовольствие выразить. – Или пчелы твои померзли, так ты на мне зло срываешь?

– Я тебе померзну! – В голосе хозяина дома прозвучала нешуточная угроза. – Ты если что против моих пчел скажешь…

– Да я что, я твоих пчел уважаю! Наоборот, беспокоюсь! – поспешил успокоить его Пашка, на попятную пошел. – Я вот не пойму, как они зимуют? Им разве в сарае не холодно? Я бы там с холода сдох!

– Пока сарай целый – не холодно! – смягчился Сергеич. – Я слежу! Каждый день проверяю.

– А как они в ульях спят? – продолжал Пашка. – Как люди?

– Ага, как люди! Каждая в своей кроватке, – объяснил Сергеич.

– Так отопления ж там у тебя нет! Или сделал? – удивился Пашка.

– А им не надо! У них внутри плюс тридцать семь. Сами себя греют.

Разговор, перейдя на пчелиную тему, зазвучал дружелюбнее. Пашка понял, что на такой спокойной ноте и уходить можно. Даже попрощаться получится, а не так, как в прошлый раз, когда Сергеич его матом послал.

– Ты, кстати, про пенсию не подумал? – спросил Пашка напоследок.

– А че тут думать? – пожал Сергеич плечами. – Как война закончится, мне почтальонша сразу за три года принесет! Вот тогда заживу!

Ухмыльнулся Пашка, хотел хозяина дома подколоть, но промолчал.

Перед тем как уйти, еще разок взглядом с Сергеичем встретился.

– Слушай, а может, пока зарядка есть, – снова протянул ему мобильник, – Виталине своей позвонишь?

– Какая ж она моя? – удивился Сергеич. – Уже шесть лет, как не моя. Не, не буду.

– А дочке?

– Иди уже! Я же сказал – некому мне звонить! – и захлопнул за гостем дверь.

3

– И что ж это может быть? – вслух задумался Сергеич.

Он стоял на краю огорода перед белым полем, уходившим покатым, широким языком вниз, а потом так же плавно поднимавшимся вверх, к Ждановке. Там, где лежал заснеженный горизонт, прятались укрепления украинской армии. Разглядеть их отсюда Сергеич не мог. Далеко, да и зрение оставляло желать лучшего. Справа уходила туда же, вверх по пологому подъему, местами густая, местами жидкая лесополоса ветрозащиты. Правда, вверх начинала она уходить только от излома земли, а до поворота на Ждановку высажены были деревья ровной линией вдоль грунтовки, которая сейчас смирно лежала под снегом, так как с начала военных действий никто по ней не ездил. А когда до весны 2014-го ездили, то доехать могли и до Светлого, и до Калиновки.

Сергея Сергеича сюда, на край огорода, обычно выносили ноги, а не мысли. По двору он бродил часто: хозяйство осматривал. То в сарай к пчелам, то в сарай-гараж к своей зеленой «четверке», то к куче длиннопламенного угля, уменьшавшейся с каждым днем, но все равно дававшей уверенность в завтрашнем и послезавтрашнем тепле. Иногда ноги заносили и в сад, и тогда останавливался он у спящих яблонь и абрикос. А реже он оказывался на самом краю огорода, где так же хрустела, ломаясь под ногами, бесконечная корка снега, но ботинки никогда глубоко не проваливались, потому что зимний ветер всегда скатывал снег вниз, в поле, к излому. А значит, оставалось его наверху, и на огороде у Сергеича, немного.

И вот вроде бы надо и домой идти, полдень скоро, но это пятно там, на подъеме поля к украинским окопам, к Ждановке, озадачило Сергеича и не отпускало. Пару дней назад, когда он последний раз на край огорода выходил, не было на белоснежном поле никаких пятен. Один снег, в который, если всмотреться, то белый шум начинаешь слышать – это такая тишина, которая за душу холодными руками берет и долго не отпускает. Тишина тут, конечно, особая. Звуки, к которым привык и на которые внимания не обращаешь, тоже становятся частью тишины. Как, например, отголоски далеких артобстрелов. Вот и сейчас – Сергеич заставил себя прислушаться – где-то справа километрах в пятнадцати бьют и где-то слева – тоже вроде, ну если только это не эхо.

– А может, человек какой? – снова спросил сам себя вслух Сергеич, всматриваясь.

На мгновение показалось, что воздух прозрачнее стал.

«Ну а что еще там может быть? – подумал. – Был бы бинокль, все б разглядел! Да грелся бы уже в домашнем тепле… А может, у Пашки бинокль есть?»

Повели теперь ноги его вслед мыслям – к Пашке. Позади осталась обойденная по краю воронка от снаряда возле дома Митьковых. Дальше по Шевченко – по следу недавно проезжавшей машины, про которую мог Пашка и правду, в конце концов, сказать, а мог и соврать – с него станется!

– У тебя бинокль есть? – не поздоровавшись, спросил у врага детства, открывшего дверь.

– Есть, а тебе зачем? – Пашка, похоже, тоже решил не здороваться: к чему лишние слова произносить?

– Там с моей стороны на поле лежит что-то. Может, и труп!

– Щас! – Глаза у Пашки загорелись вопросительным огоньком. – Подожди!

Воронка у дома Митьковых осталась позади.

Сергеич на ходу посмотрел на небо – показалось ему, что уже темнеет, хотя даже самые короткие зимние дни не заканчиваются в половине второго! Потом бросил взгляд на массивный старый бинокль, болтавшийся на коричневой кожаной ленте на выпяченной кожухом вперед груди Пашки. Грудь кожуха, конечно, так бы не выпячивалась, если бы тот не завернул внутрь овчинные отвороты воротника. Сам воротник стоял забором вокруг тонкой шеи, ответственно защищая ее от морозного ветра.

– Ну, где? – Пашка приставил бинокль к глазам, как только остановились они на краю огорода.

– Туда вон смотри, прямо и чуть направо, на подъеме! – Сергеич указал рукой.

– Так-так-так, – приговаривал Пашка. – Ага! Вижу!

– И что там?

– Труп военный. А вот чей? И где ж его шеврончики? Не, не видно. Неудачно лег!

– Дай посмотреть! – попросил Сергеич.

Пашка снял бинокль с шеи, протянул.

– Держи, пчеловод! Может, у тебя глаз острее!

То, что темным издалека казалось, при приближении вышло зеленым. Мертвец лежал на правом боку, затылком к Малой Староградовке, а значит, лицом к украинским окопам.

– Че видишь? – спросил Пашка.

– Че вижу? Лежит. Мертвый. Солдат. Хрен его знает чей! Может, тех, может, этих!

– Ясно, – Пашка кивнул, и голова его внутри поднятого высокого овечьего воротника своим движением вызвала у Сергеича, уже отнявшего от глаз окуляры бинокля, улыбку.

– Ты чего? – подозрительно спросил Пашка.

– Да ты как колокол перевернутый в своем воротнике. Голова больно маленькая для такой роскоши!

– Какая есть, – огрызнулся Пашка. – Зато в маленькую голову пулей попасть сложнее, а в большую, как у тебя, и с километра не промахнешься!

Протопали они вместе через сад-огород-двор до калитки на Ленина. Молча, друг на друга не глядя. Там Сергеич попросил Пашку на пару деньков бинокль ему оставить. Тот оставил. И к переулку Мичурина пошел, не оглядываясь.

4

Ночью Сергей Сергеич не от своего холода поднялся, а от чужого, приснившегося. Точнее, приснилось ему, что он солдат. Убитый и на снегу брошенный. И мороз страшный вокруг. Мертвое тело и так коченеет, а тут прямо камнем взялось и само стало холод излучать. И лежал Сергеич во сне внутри этого каменного тела. Лежал и ощущал, как внутри сна, так и снаружи его – в своем собственном теле – холодный ужас. Терпел, пока сон не отпускал. А как только сон ослаб, встал он с кровати. Подождал, пока пальцы от пережитого во сне холода дрожать перестанут. Подсыпал из ведра в топку буржуйки угольных «орехов». Присел в темноте за стол.

– Что ж ты мне спать не даешь? – прошептал.

Сидел с полчаса. Глаза к темноте привыкли. Воздух по комнате горизонтально расслоился – щиколоткам холодно стало, а плечам и шее – тепло.

Вздохнул Сергеич, свечку желтую зажег, подошел к шкафу, открыл левую дверцу. Свечу к нутру шкафа поднес. Там среди пустых плечиков висело платье жены, бывшей жены Виталины. Она его специально оставила. Как прозрачный намек. Как одну из причин своего ухода.

В дрожащем из-за маленького язычка пламени полумраке узор платья не очень-то был виден, но Сергеичу и не надо было. Он его назубок знал, весь его незатейливый сюжет-узор: на голубой ткани большие рыжие муравьи бегут, одни вверх, другие вниз по платью, густо-густо, наверное, тысячи муравьев! Это ж надо, чтобы какому-то придумщику одежды такое в голову пришло?! Нет, чтобы просто и как у всех красиво: платье в горошек или в ромашках, или в фиалках?

Задавил Сергеич по привычке огонек свечи большим и указательным пальцами правой руки. Сладкий прощальный дымок свечки носом уловил. И снова лег в кровать. Под одеялом тепло. В таком тепле и сны должны сниться теплые, а не пронизывающие холодным ужасом!

Глаза словно сами закрылись – без его участия. И вот уже закрытыми глазами, в дреме, опять знакомое платье с муравьями увидел он. Только в этот раз не в шкафу, а на ней, на Виталине. Длинное, ниже колен. И муравьи эти рыжие будто забегали по ткани оттого, что шла Виталина по их улице Ленина, и ветерок подол платья развевал. А Виталина не шагала, а плыла. Точно так, когда она в первый раз со двора вышла. Можно сказать, выбралась, чтобы себя улице и селу всему предъявить, как некий важный документ, от одного вида которого все встречные посторониться обязаны. Еще не все сумки и чемоданы распаковала она в тот первый после переезда из Винницы день, но сразу из вещей «муравьиное» платье вытащила, погладила, надела и отправилась к церкви, что в конце улицы стояла. Сергеич пытался ее остановить, упрашивал что-нибудь другое надеть, но куда там! С характером Виталины и ее и любовью к «красивому» сладить было трудно. Невозможно даже.

Думала она тогда, что Сергей вместе с ней по улице прогуляется, но он ее только до калитки проводил. А дальше идти с женой, в «рыжих муравьев» нарядившейся, застыдился.

И зашагала она сама, смелой, даже вызывающей походкой, привлекая соседей и соседок к заборам, окнам и калиткам. Живым ведь тогда село было – почти в каждом дворе смех детский звенел!

Ясное дело, что несколько следующих дней все село ей косточки перемывало.

Но ведь он ее не за платье полюбил и в жены взял! Без платья она была куда лучше и только ему принадлежала! Жаль, что не так долго, как хотелось.

Странное дело, но сон, охвативший Сергеича, показал ему этот первый проход селом Виталины иначе, чем на самом деле было. Во сне шел он рядом. И за руку ее держал. И с соседями и соседками здоровался, кивал, хотя взгляды их приклеивались к платью с муравьями, как мухи приклеиваются летом к вывешенной над столом ленте-липучке.

Дошли они во сне до церкви, но в ее открытые врата заходить не стали, а обошли божий дом и ступили на кладбищенскую землю, где молчащие кресты и могильные камни отбирают у людей желание улыбаться или говорить громко. Там подвел Сергей Виталину к могиле родителей, не доживших и до пятидесяти, потом других своих родственников показал: сестру отца с мужем, двоюродного брата с двумя сыновьями, по пьянке в аварии погибшими, племянницу тоже не забыл, хоть запроторили ее на самый край кладбища, над оврагом. А все потому, что ее отец с председателем сельсовета поругался, а тот чем смог, тем и отомстил.

Если в одном месте долго живешь, то родни на кладбище всегда больше, чем той, что рядом здравствует.

Подсказала тут память увлеченному сном спящему, что на кладбище они действительно ходили на второй или третий день после переезда Виталины, только одета в тот раз она была соответственно – во все черное. И черное ей очень к лицу было, так Сергеичу тогда казалось.

За окном вдруг громко грохнуло. Вздрогнул он, потерял нить сна. Исчезло и кладбище, и Виталина в ее «муравьином» платье испарилась, и сам он тоже пропал. Словно в кинотеатре во время показа фильма пленка в проекторе оборвалась.

Не стал Сергеич из-за этого грохота глаза открывать.

«Ну, взорвалось где-то, – подумал. – И не так близко, просто калибр крупный! Если б близко, то с кровати бы сбросило». А если б в дом снаряд попал, то так бы и остался он в этом сне, где как-то и уютнее было, и теплее, чем в жизни. К тому же и платье «муравьиное» больше не раздражало, а скорее даже уже и нравилось!

5

– Он же у них прямо под ногами лежит! – Пашка, сердясь, не скрывал своего возмущения. – Могли б уже и забрать!

Со стороны разбомбленной церкви дул холодный колкий ветер. Пашка, казалось, вжимал голову в плечи, стараясь от него спрятаться за поднятым воротником овечьего кожуха. Недовольный его профиль напоминал Сергеичу какую-то революционную картинку из советского учебника истории.

Они снова стояли на краю огорода. Пашка с самого утра хмурился. Хмурым и двери часом раньше на стук Сергеича открыл, и внутрь не позвал. Правда, собрался быстро и идти со своим врагом детства на край огорода не отказался.

– Может, он тебе спать и мешает, – ворчал на ходу. – А мне до него дела нет! Лежит себе да и все! Рано или поздно закопают-захоронят!

– Но это ж человек! – пытался объяснить свою точку зрения Сергеич, не глядя под ноги, а оттого и спотыкаясь. – Человек должен или жить, или в могиле лежать!

– Ляжет он, – отмахнулся рукой Пашка. – Придет время, и все лягут!

– Но, может, давай сползаем, хотя бы в посадку его оттащим, чтобы видно не было?

– Я не полезу! Пусть лезут те, кто его туда посылал!

По твердости голоса Пашки Сергеичу понятно стало, что разговор этот вообще-то бесполезный. Но он его все равно продолжал.

Продолжал уже и тогда, когда остановились они на утоптанном снегу перед спускавшимся вниз полем.

– Дай бинокль! – потребовал Пашка.

Смотрел в него пару минут, и губы его кривились. Не нравилось ему увиденное так же, как Сергеичу, только мысли у него вызывало это совсем другие, не такие, как у соседа.

– Если б он от них полз, значит «укроп», – принялся вслух рассуждать Пашка, отняв бинокль от глаз. – Если б к ним – то наш! Если б знать, что наш, можно было б ребятам в Каруселино сказать, и пусть бы они его ночью вытаскивали! Но он ведь поперек лежит! И непонятно, куда полз или шел! Ты, Серый, кстати, ночью прилет слышал?

– Ага, – кивнул Сергеич.

– Кажется, в кладбище попали!

– А кто?

– Хрен его знает! Чаю не подкинешь?

Сергеич прикусил губу. Отказывать было неудобно, ведь пришел все-таки Пашка на его зов сюда, хоть и не хотел!

– Подкину, пошли!

Перемолотый подошвами тяжелых ботинок снег захрустел под ногами идущих сухо, как мерзлый песок.

Сергеич шагал первым. Шагал и думал: во что Пашке чаю отсыпать? В спичечный коробок – мало, обидится, в майонезную баночку – много.

На пороге оба постучали подошвами о бетон, сбили снег.

Все-таки в майонезную баночку насыпал Сергеич Пашке чаю, только не полностью ее наполнил, а где-то на две трети.

– Тебе бинокль еще оставить или уже насмотрелся? – стараясь выглядеть благодарным, спросил Пашка.

– Да, оставь, – попросил пчеловод.

Расстались они в этот раз по-дружески.

Оставшись один, Сергеич сходил в сарай, зимующих пчел проведал. Проверил, все ли в порядке. Потом в гараж заглянул, посмотрел на свою зеленую «четверку». Думал было мотор завести, но испугался, что пчел побеспокоит – они ведь рядом, за деревянной стенкой – сарай и гараж как близнецы-братья, да и почти что под одной крышей.

За окном уже сумерки ранние зимние наступали. Запасся Сергеич на ночь углем – полведра в буржуйку засыпал. Дверцу закрыл, сверху кастрюлю воды поставил. Будет у него сегодня на ужин гречка. А потом почитает он книжку при свече – свечей у него много теперь. Больше, чем книжек. Книжки все старенькие, советские, в серванте за стеклом слева от сервиза. Старенькие, но читаются легко, и буквы четкие и крупные, и понятно все потому, что простые истории рассказывают. А свечки в углу. Два ящика. В них они плотными слоями лежат, и каждый слой от другого вощеной бумагой отделен. А она – эта вощеная бумага – сама по себе ценность! С ней и под дождем можно костер разжечь! И под ураганным ветром тоже! Она как загорится, так ничем ее не потушишь! Когда снаряд в их «ленинскую» церковь попал – ну, «ленинской» ее все называли потому, что она в самом конце улицы Ленина стояла, – и она, деревянная, сгорела, пошел Сергеич туда на следующее утро, и в каменной пристройке, взрывом настежь развороченной, два ящика церковных свечей увидел. Забрал их. Сначала один домой отнес, потом второй. Вот так добро добром и возвратилось, как в Библии написано. Сколько лет он свой воск батюшке в церковь дарил. Как раз на свечи! Дарил-дарил, а потом и свечи в подарок от Господа получил. Очень вовремя – когда электричество пропало. Вот и служат они ему теперь вместо лампочки! Это ведь тоже дело святое – человеку в тяжкое время его жизнь освещать!

6

После нескольких спокойных, безветренных дней наступил вечер темнее обычного. Принесло его невидимое снизу в зимней темноте волнение неба, где легкие тучи были оттеснены тяжелыми, а из тяжелых неожиданно повалил на землю, укрытую старым, отвердевшим от сухого ветра снегом, новый, пушистый.

Сергеич, зевая, новую порцию длиннопламенного угля в буржуйку забросил. Желтую церковную свечу двумя пальцами потушил. Вроде бы уже все, что перед сном сделать надо было, совершил. Оставалось только натянуть по уши одеяло да заснуть до утра или до холода. Однако тишина из-за снегопада будто бы неполной показалась. А когда тишина неполная, то возникает, хочешь не хочешь, желание сделать что-то, чтобы восполнилась она. Но как? К далеким канонадам Сергеич давно привык, и стали они оттого важной частью тишины. А вот снегопад – гость гораздо более редкий – взял и перекрыл их своим заоконным шуршанием.

Тишина, конечно, штука произвольная, и ее, как личное звуковое явление, каждый человек сам под себя подстраивает, подгоняет. Раньше тишина у Сергеича была такой же, как у других. Ее частью легко становилось гудение самолета в небе или пение сверчка, ночью через форточку влетающее. Все негромкое, что не раздражает и не заставляет оборачиваться, в конце концов становится частью тишины. Так раньше с мирной тишиной было. Так стало и с тишиной военной, в которой военные звуки подавили мирные, оттеснили звуки природы, но, приевшись, став обыденными, тоже как бы под крылья тишины легли, перестали к себе внимание привлекать.

И лежал теперь Сергеич, охваченный странным беспокойством из-за казавшегося ему слишком громким снегопада. Лежал и, вместо того чтобы засыпать, думал.

И снова вспомнился ему лежащий на поле мертвец. Но в этот раз мысль порадовать Сергеича поспешила, подсказав, что теперь уж его точно видно не будет! Ведь такой снег все покроет, и до весны, до оттепели! Ну а весной все изменится, природа проснется, птицы запоют громче, чем пушки стреляют. Потому что птицы запоют ближе, а пушки останутся там, вдалеке. И только иногда по непонятной причине, может, по-пьянке или из-за сонливости, будут артиллеристы на их село, на Малую Староградовку, то один, то два снаряда случайно ронять. Раз в месяц, не чаще. И будут эти снаряды падать там, где нет уже ничего живого: то на кладбище, то на церковный двор, то на давно пустое и без окон здание старой колхозной конторы.

А он, если война продолжится, оставит село на Пашку и увезет своих пчел – все шесть ульев – туда, где войны нет. Где поля не в воронках от взрывов, а в полевых цветах или в гречке, где ходить можно легко и бесстрашно что по лесу, что по полю, что по дороге проселочной, где людей много, и даже если они не улыбаются встречным, то все равно жизнь просто даже из-за их количества и беззаботности как-то теплее кажется.

Мысли о пчелах умиротворили Сергеича и вроде бы сон приблизили. И вспомнился ему дорогой памяти и сердцу день, когда приехал к нему первый раз хозяин Донбасса и почти всей страны, бывший его губернатор и просто понятный во всех отношениях человек, понятный и вызывающий доверие, как старые бухгалтерские счеты с костяшками. Приехал он с двумя охранниками на джипе. Жизнь тогда совсем другая была, тихая. До наступления военной тишины оставалось лет десять, а то и больше! Соседи повыскакивали, смотрели с завистью и с любопытством, как входил гора-человек в калитку, как руку Сергеичу своей ручищей жал. Кто-то из них, может, и услышал, как он спросил тогда: – Так это ты Сергей Сергеич? Это у тебя можно на пчелах подремать? Ты сам это дело выдумал? – Нет, придумал кто-то другой, я в журнале по пчеловодству увидел. Но лежанку я сам сделал! – гордо ответил ему тогда пчеловод. – Ну, покажи-ка! – пробасил гость, улыбаясь тяжелой, но приветливой улыбкой. Повел его Сергеич в сад, где шесть ульев по два спинками друг к другу стояли. На них – деревянный щит и тонкий матрац, соломой наполненный.

– Туфли снять? – спросил хозяина гость. Посмотрел Сергеич на его туфли и обомлел: остроносые, аккуратнейшей формы, отливали они перламутром, как иногда бензиновые пятна на луже при ярком солнце отливают, только перламутр их был благороднее бензиновых разводов. Перламутр их светился так, словно воздух над ними плавился, как при сильной жаре бывает. Плавился и, теряя полную прозрачность, добавлял и цвету туфель и форме еще больше объемности, необычного дрожания. – Нет, зачем снимать?! – замотал головой пчеловод.

– Что, понравились? – улыбнулся гость, своими словами заставляя хозяина дома взгляд от обуви оторвать.

– Да конечно! Такой красоты еще не видел! – признался Сергеич.

– А у тебя какой размер ноги? – неожиданно поинтересовался губернатор.

– Сорок второй!

Гость кивнул и примерился пятой точкой к среднему улью – под ним ступенька-табуретка деревянная стояла. Поднялся на нее, а с нее уже аккуратно уселся и на тонкий матрац. Лег на правый бок, осторожно ноги вытянул и по-детски, как школьник на строгого учителя, посмотрел на Сергеича. – Лучше на спину или на живот? – спросил. – На спине лучше, – подсказал Сергеич. – Больше площадь соединения тела с ульями. – Ну ты иди, а я посплю. Тебя позовут! – сказал гость, бросив взгляд на охранников, стоявших чуть в стороне от пчелиной лежанки. Один из них кивнул, дал знать, что услышал.

Сергеич в дом вернулся. Телевизор включил – электричество тогда было. Пытался отвлечься, но мыслями оторваться от важного гостя и от его туфель не мог. Мысли потревожило опасение: как бы ножки у ульев от тяжести не подломились! Заварил Сергеич чай, пил, а беспокойство о возможной хрупкости ульев, которые сам мастерил, все не пропадало. Ведь когда мастерил он их, то только об удобстве пчел думал, а о том, что сон на пчелах полезен и целителен, еще не знал.

В тот раз важный гость оставил триста долларов и литровую бутылку водки в благодарность. С того дня все, кто его, Сергеича, не любил или не замечал, здороваться с ним стали, словно его архангел крылом коснулся!

Год спустя, тоже ранней осенью, снова приехал к нему губернатор. К тому времени Сергеич уже и беседку вокруг лежанки построил. Такую легкую и раскладную, что можно было ее за час собрать и за час разобрать. Матрац еще более тонким сделал, чтобы не глушила солома ни одной малейшей вибрации от сотен тысяч пчел.

Гость выглядел уставшим. Охранников с ним было человек десять, да и машин, пожалуй, столько же на улице Ленина вдоль его забора выстроилось. Кто в них сидел и почему не выходили они – этого Сергеич так и не понял. Спал или лежал во второй раз хозяин Донбасса на ульях часов пять или шесть. На прощанье не просто тысячу долларов в конверте подарил, а и обнял сильно, по-медвежьи. Словно с дорогим ему человеком прощался.

«Ну все, – решил Сергеич. – Такая удача не повторяется! Не приедет он больше!» Причин так думать было несколько. Одна из них совершенно банальная – сон на пчелах теперь рекламировали в каждом райцентре. Конкуренция зашкаливала. А он, Сергеич, никакой рекламы себе не делал. Правда, в селе знали, что бывший губернатор специально, даже из Киева, на его пчелах поспать приезжал. Знали, и друзьям, родне и знакомым из других сел и городков рассказывали. Так что с завидной для других пчеловодов регулярностью появлялись перед калиткой Сергеича желающие поспать на «губернаторских пчелах». Цену Сергеич не завышал, особо приятным клиентам чай с медом приносил. Разговаривал с ними охотно о жизни. В доме-то о жизни говорить уже было не с кем: ушла от него жена с дочкой, сбежали, пока он в Горловку на рынок оптовый ездил. Оставили его душевно раненым. Но он выстоял. Собрал волю в кулак и не дал навернувшимся на глаза слезам вниз на щеки скатиться. И зажил дальше. Спокойно и сытно зажил, наслаждаясь летом жужжанием пчел, а зимой – тишиной и спокойствием, белоснежностью полей и неподвижностью серого неба. Мог бы ведь так и всю жизнь прожить, да не вышло. Что-то сломалось в стране, сломалось в Киеве, там, где всегда что-то не в порядке. Сломалось, да так, что пошли по стране, как по стеклу, болезненные трещины, и из трещин этих кровь полилась. Началась война, смысл которой вот уже три года оставался для Сергеича туманным.

Первый снаряд попал в церковь. И уже на следующее утро стали жители покидать Малую Староградовку. Сначала отцы матерей с детьми отправляли по родственникам: кто в Россию, кто в Одессу, кто в Николаев. Потом и сами отцы ушли: кто в «сепаратисты», а кто в беженцы. Последними вывозили отсюда стариков и старух. С криками, плачами, проклятьями. Шум стоял страшный. И вдруг однажды так тихо стало, что Сергеич, выйдя на улицу Ленина, чуть от тишины не оглох. Тишина та тяжелая была, словно из чугуна вылита. Перепугался тогда он, что один-одинешенек остался на все село! Пошел с опаской по улице, за заборы заглядывая. После ночи пушечных залпов эта тишина давила так, будто он на спине мешок угля тащил. А двери на домах уже досками забиты. Окна фанерой заколочены. Дошел Сергеич до церкви, а это без малого километр. Перешел на Шевченко и обратно по параллельной улице на ватных ногах зашагал. И вдруг кашель услышал и обрадовался. Подошел к забору, из-за которого кашель доносился, а там Пашка. Сидит себе во дворе на скамейке. В левой руке бутылка с водкой, в правой – папироса.

– А ты чего? – спросил его Сергеич. Здороваться они с детства не здоровались.

– Я чего? А мне чего? Я что, все это бросать должен? У меня погреб глубокий, там отсижусь, если надо!..

Такой вот оказалась первая весна войны. А теперь уже третья ее зима. Это ж почти три года, как они вдвоем с Пашкой жизнь в селе удерживают! Нельзя ведь село без жизни оставлять. Если все уйдут, то никто и не вернется! А так обязательно вернутся. Когда или дурь в Киеве закончится, или мины со снарядами.

7

Две ночи и два дня минули после снегопада. Сергеич во двор только за углем выходил. Снег под ногами хрустел теперь по-другому. Ноги мягко тонули в свежем снежном ковре – не очень-то и глубоком. Но вот что удивительным Сергеичу показалось: заметил он в некоторых местах в новом снегу проплешины, через которые старая корка наста выглядывала. Странно, что не намело хотя бы полметра! Ну так и метели не было. Снег просто падал, легко и непринужденно. А потом куда-то отходил, отлетал. Или низовой ветер, поземка, укатывал его куда-нибудь в сторону естественных преград, где он сугробом мог бы собраться. Только искать эти сугробы желания у Сергеича не возникло.

На буржуйке кипел чайник. Буржуйку, как газовую плиту, не выключишь. Поэтому пришлось чайнику вхолостую кипеть, пока Сергеич не снял его, перехватив горячую ручку старым кухонным полотенцем, чтобы не обжечься. Налил в кружку фаянсовую с логотипом «МТС» кипятка, порадовал кипяток щепоткой чаю. Поднял с пола на столешницу литровку меда.

«Можно было б Пашку позвать, – подумал, позевывая. А потом сам себе сказал: – И так хорошо! Не идти же за ним на другой край села!»

То, что «другой край села» отстоял от дома Сергеича ну, может, на метров триста-четыреста, дела не меняло.

Он еще свою первую кружку не допил, когда где-то недалеко взрыв прогремел. Стекла в окнах задрожали звонко, до рези в ушах.

– Вот мудаки! – вырвалось у пасечника с горечью. Спеша, поставил на стол кружку – чай расплескал, подбежал к ближнему окну. Проверил, – не пошли ли по нему трещины… Нет, уцелело.

Остальные окна осмотрел – тоже все целы. Задумался: а не пойти ли посмотреть, где бахнуло, и не соседский ли какой дом разворотило?

«Да ну его на хрен! Главное, что не мой!» – махнул Сергеич через минуту рукой и за стол вернулся.

Вот если б за первым взрывом второй прозвучал, тогда б другое дело. Тогда б он сразу в погреб, как три года назад, когда ни с того ни с сего стали на Малую Староградовку и ее окрестности мины и снаряды сыпаться!..

До раннего февральского вечера оставалось еще часа два. И это тоже удивляло. То, что снаряд на село днем при свете упал! Если б в темноте, тогда ясно – промахнулись. Но днем-то? Пьяные они, что ли, или скучно им в тишине? Да и кто они – эти «они»: те, что в Каруселино, или те, что между их селом и Ждановкой стоят?!

Разбавил Сергеич свои горькие мысли медом и полегчало ему. Долил в кружку кипятка. Усмехнулся, глядя на логотип. У него тоже «МТС» есть, в мобильнике. Иначе, конечно б, и кружки не было. Только мобильник мертвым грузом в ящике серванта лежит. Вместе с зарядным устройством. Вот вернется в село электрика, можно будет зарядить его и проверить, есть ли связь, или с ней то же самое, что с электрикой? А если и связь, и электрика вернутся, то другой вопрос встанет: кому звонить? Пашке? Так к нему, если надо, дешевле пешком пройти. Да и номера его у Сергеича нет. А чтобы жене бывшей, Виталине, позвонить, надо правильно и заранее слова для разговора подобрать, а еще лучше – записать на листочке, а потом с листочка прочитать, чтобы она трубку не бросила! Можно было бы позвонить да хотя бы делами дочурки поинтересоваться. А если разговор заладится, то и про жизнь в Виннице расспросить! Как же это так вышло, что ни разу он к своим теще и тестю не поехал, да и вообще, можно сказать, почти никуда за сорок девять лет жизни не ездил. Никуда, кроме Горловки, Енакиево, Донецка да еще трех-четырех десятков шахтерских городков и поселков, куда его до присвоения инвалидности в командировки посылали. Должность у него была важная – инспектор по технике безопасности. В некоторых шахтах он по двадцать, а то и больше раз бывал. Надышался их безопасностью так, что в сорок два пенсионером-инвалидом стал. Силикоз – штука серьезная. А то, что много его среди всех, кто под землей работает и работал, делает его чем-то на грипп похожим. Кашляют себе люди, да и все!

И тут в дверь кулаком ударили.

Вздрогнул Сергеич, и сразу над своим испугом посмеялся: кто тут кроме Пашки появиться может?

Открыл дверь – перед собой мертвенно-бледную и горечью переполненную Пашкину физиономию и увидел.

– Неужто твой дом? – перепугался.

– У Красюка полдома и сарай снесло! – сообщил дрожащим голосом «враг детства».

– Хм, – сочувственно промычал Сергеич, приглашая гостя внутрь.

Усадил за стол, налил чаю, ложку ему дал, чтобы в меде себе гость не отказывал.

Сергеич понимал Пашкин испуг. Красюки через дом от него жили. То есть уж если там бабахнуло, то остался Пашка без окон! Это точно!

– Я, Серый, у тебя сегодня переночую? Хорошо? – поднял гость глаза на хозяина дома.

– Ночуй! А что там, и по тебе попало?

– Стекла, – выдохнул Пашка. – Все! Мне повезло – один осколок возле лица пролетел и в буфет встрял! Я как раз ужинал, картошку с салом наминал.

Пашка неожиданно замолк и осторожно в глаза Сергеичу заглянул. И понял Сергеич причину этой паузы – проговорился гость, что с едой у него все в порядке. А ведь совсем недавно жаловался, что есть нечего! Улыбнулся Сергеич мысленно. Ему сейчас все равно было жалко своего «врага детства» – холодный дом, на дворе градусов двенадцать мороза, если сутки дом без окон простоит, потом три дня согревать придется!

– Хорошо, – кивнул он. – Переночуешь, но надо же стекла вставить, а то вообще ко мне переедешь!

– А где я сейчас их возьму? – удивился Пашка.

– Недалекий ты человек, – незлобно вымолвил пчеловод. – Думать ленишься! Когда у человека сердце отказывает, его или хоронят, или срочно донора ищут! Что, газет никогда не читал?

– Ты это к чему? – В голосе гостя прозвучали нотки подозрения. – Какого донора?

– Ладно, инструмент у меня есть, – размышлял теперь вслух Сергеич, – давай теперь подумаем, чей дом у нас целый стоит, но хозяев уже нет?

Пашка обрадовался тому, что мысли Сергеича понял.

– Животкина Клава! Она ж еще до войны умерла! – вспомнил он, но тут же энтузиазм в его глазах затух. – Только у нее хата старая и окна в ней маленькие. Надо, чтоб большие были! Может, Арзамяна дом подойдет?

– А он что, умер? – насторожился Сергеич.

– Ну, не знаю, – замялся Пашка. – Уехал – это точно. Вроде в Ростов! Он ведь не русский, да и не украинский тоже! Армянин!

– Ну и что? Жил тут, значит наш! Думай дальше! А то вернется, как я ему в глаза смотреть буду?

– Ну тогда Серовы! – Пашка обрадовался. – Точно! Их же миной убило! Всех, вместе с детьми!

– Да, – Сергеич кивнул, помрачнел, вздохнул тяжело. Вспомнил, как Серовы первые из села рванули, даже окончания обстрела не дождались. И на выезде, за селом уже их мина накрыла. Прямо в «Волгу» попала. Развороченная, она так и лежит там на грунтовке.

– Хорошо, – Сергеич поднял взгляд на гостя. – Допьем чай и пойдем! Думаю, до вечера управимся. Стеклорез у меня хороший.

8

Благодарность Пашкина за вставленные стекла и одну ночь, проведенную у Сергеича, имела свои пределы. Оставил он у него бинокль еще на некоторое время. А вот сала, о котором случайно упомянул, когда пришел за помощью, пчеловоду не предложил. Ни кусочка. А по салу Сергеич соскучился. Ну, не так, чтобы аж. Не упомяни тогда Пашка про картошку с салом, и сейчас бы Сергеич о сале не вспомнил бы. Но в холодное военное время, при церковных свечах и без электричества всякое упоминание о прошлых мелких радостях пробуждало тоску и желание. Если б Пашка вместо сала тарань или другую какую сушеную-вяленую рыбу упомянул, маялся бы сейчас Сергеич мыслями о рыбе, а точнее – об ее отсутствии. Но ведь отсутствие всего в доме Сергеича было почти полным и бесконечным. Бесконечно долго можно было бы перечислять все, что под рукой или в погребе у него отсутствует. А вот что присутствует – это можно было бы очень легко назвать: мед, водка, разные своей работы настойки, лекарства на перге и прочих пчелиных радостях. Где-то еще бутылка коньяка «Октябрьский» спрятана, вот только не помнил он где. Уже и искал пару раз, да не нашел. Будь он такой болтун, как Пашка, пришлось бы ему уже давно все свои запасы с врагом детства разделить. Как-то уже и думать о нем как о «враге» не хотелось. С каждой новой встречей, даже если и ругались они, казался Пашка Сергеичу все ближе и понятнее. Они теперь в чем-то братья, хотя слава Богу, что не родные!

В дверь негромко постучали.

– О! Стоило человеку помочь, так он сразу и вежливее стал! – усмехнулся Сергеич.

Взял со стола горящую свечку, в коридор вышел.

Оттолкнул-отпер дверь, а за ней темень вечерняя и фигура с лицом не Пашкиным, а моложе, и глаза напряженные, в которых огонек церковной свечи отражается.

Замер от неожиданности Сергеич. Пока стоял ступором, понял, что незнакомец, которому он дверь открыл, в камуфляж одет, и висит у него на плече автомат коротким дулом вниз.

– Вы, это, извините, что поздно… и без предупреждения, – заговорил незнакомец смущенно.

Сергеич понял, что вряд ли он пришел его убить или ограбить. Иначе чего б извинялся. Вздохнул, поближе левую руку со свечой в сторону непрошеного гостя протянул. Увидел, что тот совсем еще юнец, может, лет двадцати двух – двадцати трех от роду.

– Зайти можно? – спросил незнакомец.

– Ну если разуешься и железку в коридоре оставишь! – проговорил Сергеич наигранно сурово, хотя тут же почувствовал, что голос его вот-вот задрожит от страха, оттого, что он военному как бы приказывает оружие сдать.

– Разуться могу, – сказал парень в камуфляже. – Оружия оставить не имею права.

– Ну хоть так, – Сергеич облегченно вздохнул.

Закрыл за непрошеным гостем двери на железную щеколду и на крючок. Бросил взгляд на высокие ботинки, оставленные под стенкой.

В комнате хозяин дома незнакомцу предложил за стол присесть.

– Может, водочки? – спросил из вежливости, хоть тут же себя мысленно за ненужную гостеприимность по губам ударил.

– Нет, спасибо! – мотнул головой парень. – Я бы чаю!

– Будет тебе чай, – закивал Сергеич.

Показалось ему, что одной свечи недостаточно для двоих за столом. Достал еще две. Зажег. Утроил освещение, можно сказать.

– Будет тебе чай, – повторил, присматриваясь к лицу незнакомца, проверяя, не пропустил ли он что-либо на его лице при одной свече. – Звать-то тебя как?

– Петро я, – сказал парень.

– А откуда?

– Из Хмельницкого.

– Ага, – Сергеич голосом показал, будто что-то важное понял. – Значит из украинской армии?

Парень кивнул.

– Артиллерист? – осторожно спросил хозяин дома.

Петро отрицательно головой мотнул.

– А вас как зовут? – спросил.

– Меня – Сергей Сергеич, можно просто Сергеич. Так ты, наверное, Петр, а не Петро?

– Нет, я Петро! У меня так в паспорте написано.

– А я в паспорте – Cергій Сергійович, а в жизни – Сергей Сергеич! Вот такая разница!

– Вы, наверное, со своим паспортом не согласны, – предположил Петро.

– С паспортом-то я согласен, а вот с тем, как он меня называет, – нет!

– А я и с паспортом согласен, и с тем, как он меня называет, – усмехнулся гость. Легко усмехнулся, даже обезоруживающе! Хоть автомат теперь на спинке стула висел.

– Может, поэтому ты и согласен, что у тебя имя в паспорте и в жизни совпадает! – произнес Сергеич задумчиво. – Будь у меня так, я б тоже с паспортом не ругался! Так а зачем ты, Петро, ко мне пришел? Может, что надо?

– Ага, – кивнул парень. – Познакомиться захотелось. А то вижу вас уже больше года, а имени не знаю!

– Где ты меня видишь? – удивился Сергеич.

– В бинокле, – парень немного замялся. – Положено за селом наблюдать. Я бы и раньше пришел, но днем опасно, а в темноте вообще-то тоже запрещают, но опасности меньше.

– А какая днем от нас опасность? – удивился хозяин дома.

– От вас лично никакой, а вот от снайперов, которые нам то нервы портят, то головы, опасности много. Последний раз три дня назад стреляли, от церкви!

– Да не приходит сюда никто! – убежденно заявил Сергеич. – Я бы следы увидел! Я ж дома не сижу!

– Четверо убитых за год и три раненых, – спокойно произнес Петро. Почесал за ухом. Потом как-то неловко положил на столешницу зеленую, вроде как шерстяную шапку-балаклаву.

Сделал Сергеич чаю, гостю непрошеному налил, себе.

– А что там у вас, на Украине? – спросил. – Сала всем хватает?

– Всем, – парень не смог сдержать улыбку. – Мне тоже перепадает. Волонтеры подвозят. А в стране – как всегда! То воруют, то улицы и города переименовывают. Но говорят, после войны лучше станет! За границу будем без разрешения ездить.

– Ну это те, кто живыми останутся, – скривил Сергеич губы, но тут же спохватился – вышло так, что он вроде как кому-то смерти желает. Решил тему поменять. – А переименовывают что?

– А вы что, не в курсе? – Петро широко открыл глаза, его крепкие зубы обнажила улыбка. – Ах да! У вас же электрики нет! Значит, без телевизора!

– Электрики давно нет, это да, – грустно закивал хозяин дома. – Может, починят?

– Сейчас вряд ли. Опасно. Да и для вас же лучше телевизор не смотреть – нервы сохраните!

– А у меня нервы железные, не испортятся! – похвастался Сергеич. – Я инспектором по безопасности труда на шахтах работал! Ты знаешь, что это такое?

В глазах у парня проявилось уважение.

– А ты сам чем занимался? – полюбопытствовал хозяин дома.

– Туризмом. Хотел в Крым переехать, маленькую гостиницу построить.

– Ну, с этим ты опоздал! – махнул рукой Сергеич. – А я в Крыму ни разу не был. А всегда хотелось на море поехать, на пляже поваляться, загореть… У меня там знакомый есть – на съезде пчеловодов познакомились. Татарин, Ахтем Мустафаев. Тоже пчеловод. В гости звал, а не вышло пока…

– Ну, когда-нибудь выйдет! – попробовал парень утешить Сергеича.

– Может быть, – согласился тот. Вдруг его взгляд помрачнел, словно вспомнил он что-то неприятное. – А чего вы труп с поля не уберете? Он же к вам так близко.

– Какой? В камуфляже? – Петро напрягся.

– Ну да! Может, его уже и снегом накрыло. Я вчера не смотрел.

– Не накрыло. – Парень вздохнул. – Ветер снег унес. Не наш он. А посылать людей за ним опасно. Там на поле под снегом растяжки, да и сам труп могли заминировать. Пускай «сепары» забирают! Их этот парень!

– Они полезут забирать, а вы их из пулеметов? – ехидно спросил хозяин дома.

– Если без оружия и с белой тряпкой полезут, то пусть забирают!

– Во как! Так ведь они говорят, что это не их боец! – произнес Сергеич и тут же пожалел о сказанном.

– А когда это вы с ними разговаривали? – Петро прищурился и взгляд его стал холодным и враждебным.

– Это не я, это Пашка, сосед мой, с Шевченко! Они к нему приходили, вот он и спрашивал.

– Угу, – промычал парень, словно выводы сделал. – Ну, если не их и не наш, то, значит, из «третьей силы»!

– А что это за «третья сила»? – заинтересовался пчеловод.

– А кто его знает! У нас говорят, что это кто-то анонимно с нами против них воюет. А у них говорят наоборот: с ними против нас. Может, это какой-то спецназ, что и против них, и против нас. Поэтому у нас радуются, когда они там кого-то завалят, а у них трубят, когда вдруг в нашем тылу в наш же БМП кто-то из гранатомета выстрелит…

– Может, тебе меду с собой? – предложил Сергеич солдату.

– Да я еще не ухожу, – Петро напряженно улыбнулся. – Меда не надо. Разве что тут, к чаю.

– Да-да, конечно! – засуетился Сергеич, наклонился, достал с пола литровую банку.

Опять наступило молчание, но нарушать его Сергеичу больше не хотелось. Правда, через несколько минут он снова переименованием улиц заинтересовался.

– На что переименовывают? – спросил почти шепотом.

– Ну, если улица Маркса или Ленина, то на Бандеру или какого-нибудь писателя, – сказал солдат.

– На писателя лучше, – высказал мысль Сергеич. – Мы вот, кстати, сейчас на улице Ленина сидим.

– Когда война кончится – переименуют обязательно, – твердо заявил парень.

– А если я сам захочу новое название выбрать?

– Можно, только надо с остальными жителями улицы вместе решить. А потом в местный совет обратиться.

– Это не скоро, – хмыкнул Сергеич. – Ой не скоро!

– Ну, я все-таки пойду, – Петро снял со спинки стула автомат, на плечо повесил. Левой рукой шапку-балаклаву со стола забрал, а правой в карман теплой камуфляжной куртки полез и вытащил оттуда гранату РГД-5. Опустил ее рядом с чашкой.

– Это вам, – сказал, уважительно на хозяина дома глянув. – Неудобно как-то в чужой дом без подарка! С пустыми руками…

– Так а… – впал в недоумение Сергеич. – На что она мне?

– Для самообороны. Не понадобится – после войны в огороде закопаете! Да, если хотите, могу вам мобильник зарядить! У нас генератор мощный, даже стиральную машину тянет!

Сергеич растерялся поначалу, но только на мгновение. Вытащил из ящика серванта мобильник с зарядкой. Протянул Петру.

Поднялся солдат, сунул провод и телефон в карман куртки. Еще стоя, не отходя от стола, меда напоследок из банки зачерпнул ложкой и в рот ее отправил. Облизал жадно.

– Если помощь нужна будет – белую тряпку на ветку дерева в саду привяжите! Чтоб видно было! – сказал хозяину и ушел в темноту.

– Белую тряпку? – повторил шепотом пчеловод.

Запер дверь. Из трех свечей две потушил. Удивился, что настроение странным образом из-за неожиданного общения с военным человеком улучшилось. Словно развлекли его интересной телепередачей!

«Добрый парень, – подумал он, глядя на гранату. – Надо было его больше про новости расспросить».

9

Поутру у Сергеича голова гудела знаменито. По лицу можно было подумать, что болят у него все внутренние органы хором, сообща. Он уже и воды холодной из чайника выпил, и ложку сахара во рту держал, пока тот не растаял. Не помогало. Злой его взгляд то и дело к столу возвращался, где со вчерашней полночи открытая бутылка «казенки» стояла и рюмка рядом. Черт его дернул отметить приход незваного военного гостя! С другой стороны, хорошо, что отмечать он стал уже после того, как гость в ночь ушел. Ну не в ночь, так в темень. Ведь если б и гость выпил, то кто его знает – добрался бы он обратно в свой блиндаж или нет? А голова продолжала гудеть так, что застонал Сергеич. Больно ему было и обидно! Сколько он там выпил? От силы рюмок пять, не больше! А значит, не он в своем ужасном самочувствии виноват! Это «казенка» виновата – паленой оказалась! Он ее еще до войны в сельмаге купил! И что теперь делать? Лекарств нет! Врачей никаких! Только пчелиные! Сельмаг давно закрыт! Даже продавщицу не обматюкаешь за то, что яд продает!

Полез Сергеич в сервант, достал коробку с «пчелиными» лекарствами. Открыл маленькую баночку с утрамбованной пергой. Отковырял ложечкой перги, бросил в чашку. Добавил воды из чайника и ложку меда из банки. Размешивал, пока жидкость однородной не стала. Выпил медленными глотками.

Показалось, что помогает. То ли шум в голове тише стал, то ли мысли у Сергеича выровнялись, понятнее зазвучали. И первая мысль сразу напугала: «А граната-то где?»

Снова, только теперь не раздраженно, а испуганно посмотрел он на стол. Нет солдатского подарка!

Повыдвигал ящики серванта – и там нет! Стал по комнате нервно топтаться, заглядывать под подушку, в углы. Даже в ведра с углем заглянул! И понял, что ночью во двор выходил!

Обулся. Выглянул на мороз – светло еще было, половина второго. Снег на дворе истоптан. Следы и к сараю-зимовнику пчелиному идут, и к сараю-гаражу, и даже к калитке, что на улицу выводит!

Пока ходил по своим следам, в сараи заглядывал, головная боль улеглась.

«Найдется! Не мог я ее далеко засунуть!» – подумал Сергеич, разрешая себе таким образом в дом вернуться.

Но в доме новое беспокойство его охватило. Стоящий на подоконнике бинокль о мертвеце, что на поле лежит, напомнил.

– Надо его убрать! – решил Сергеич и удивительную смелость в своей груди ощутил.

Прихватив из дому бинокль, вышел на край огорода. Окуляры к глазам поднес. Лежит мертвый в той же позе, затылком к Малой Староградовке, к нему, к Сергеичу, повернувшись.

Присел Сергеич за стол. Записку настрочил:

«Пашка! Я к трупу полезу, может, прикопаю чуток. Если убьют, забери меня с поля сразу. Похоронишь возле родителей. И тогда все, что в доме есть, – твое будет! Прощай!»

Минут через десять, пригнувшись, спешил Сергей Сергеич по белому полю вниз. Правая рука, рукавицей утепленная, саперную лопатку держала. Чем ниже он по полю снежному спускался к излому земли, за которым уже другое, но такое же поле, вверх поднималось, тем страшнее ему становилось. Достигнув заснеженного излома – вот куда свежий снег с его огорода «скатился», – посмотрел он в небо. Опустилось оно так низко, что его можно было принять за потолок темного школьного спортзала. Темень вечерняя упиралась в белый снег, делая его серым. Серый цвет Сергеич с детства любил. Но сейчас он не радовал. Пчеловод вдруг подумал о том, что одежда на нем темная, и на снегу – будь сейчас день или утро – он такое же жирное видимое пятно для любого снайпера, как и тот убитый, к которому он ползет.

Дальше Сергеич по-пластунски пополз, только иногда коленями в снежную корку упираясь, чтобы тело уставшее быстрее вперед просунуть.

Возле мертвеца сел. Отдышался. Обернулся на пересеченное поле. Уходило оно куда-то во мрак. Даже ближних деревьев своего сада рассмотреть пчеловод не смог.

Улегся на бок лицом к затылку убитого, рукавицы снял и ощупал-проверил все карманы мерзлого камуфляжа. Даже во внутренние залез и в карманы штанов тоже. Везде пусто. Ни документов, ни телефона. Ничего. Перегнулся над мертвецом, заметил на белом ухе, что к небу прислушивалось, маленькую золотую сережку. «Модник!» – фыркнул Сергеич, а взгляд его тем временем уже на мертвой руке, что за дуло автомат держала, остановился. Правда, автомат весь, кроме дула, под снежной коркой лежал. И еще что-то рядом с автоматом снежную корку вверх в на сантиметров двадцать бугрило.

«Сумка, что ли?» – заинтересовался Сергеич, перелез через труп, лопаткой бугор разгреб и бок рюкзака голубого, совсем не военного, увидел. Ухватился за лямку, потянул на себя.

С хрустом, превозмогая напрягшейся рукой сопротивление, вырвал он из снежного плена рюкзак и понял, что весу в нем килограммов пять или шесть! Внутрь заглянул. А там пакеты с конфетами разными. «Красный мак» Сергеич сразу по обертке узнал – такие и у них в сельмаге продавались. Сунул руку вглубь, чтобы до дна рюкзак достать. Конфеты – как лед! А кроме них – ничего!

«Сладкое, что ли, любил?» – подумал Сергеич.

Оглянулся на убитого. Представил себе, как он тут шел или полз. Явно к посадке спешил. Значит, с левого боку где-то и рана должна быть. Так ведь и лежит он левым боком вверх?! Присмотрелся Сергеич к убитому, но смертельной раны не обнаружил.

«Значит в правый пуля попала», – подумал он, и в сторону Малой Староградовки посмотрел, сообразив, откуда стрелять могли.

Натянув рукавицы на замерзшие руки, попробовал копнуть лопаткой снег, а наст крепкий, да и снега под ним почти нет – только земля мерзлая. Понял пчеловод, что ни снегом, ни землей прикопать убитого не получится. Провел он лопаткой, как ножом, по насту. Вырезал квадрат затвердевшей снежной корки. Взял в руки. Тяжелой корка оказалась. Принялся Сергеич куски наста вырезать вокруг убитого и труп ими закрывать, закладывать. Хлипкая поначалу конструкция, с которой то и дело какие-то куски соскальзывали, постепенно становилась прочнее и надежнее.

– Ну, хватит! – остановил себя уставший пчеловод, оглядываясь и оценивая проделанную работу: корки снежной он метров пятнадцать-двадцать срезал. А значит, вся эта тяжесть теперь на покойника давила. Давила, но и защищала его и от постороннего взгляда, и от голодных воронов, которые, должно быть, только из-за холодов еще сюда не добрались и глаза ему не выклевали!

Дополз Сергеич до излома. И тяжесть в ногах ощутил. Промерзли штаны насквозь. Да и ноги от холода немели. Ползти назад тяжелей было, в одной руке лопатка, в другой – рюкзак. Одышка мучила, кашель прорывался.

Когда, передохнув в изломе, к огороду своему добрался, левую голень судорога свела. И дальше, по своей собственной земле, полз он к саду и дому, как раненый. Только у калитки, что из двора в сад выводила, поднялся на ноги.

Распахнул незапертую дверь. Он ее незапертой для своего врага-приятеля оставил. Ведь как бы иначе Пашка записку прочитал, если б хозяина дома убили?

Стащил с треском промерзшую куртку. И брюки стащил. Как разделся, стало ему холодно. Засыпал он в буржуйку полведра угля. Туда же записку для Пашки бросил. Оделся в сухое. Два стула спинками к печке поставил. На спинку одного куртку повесил сушиться, на спинку другого – брюки. А ботинки прямо перед дверцей буржуйки поставил.

«Выпить бы сейчас для сугреву?» – подумал. Но доставать медовую настойку не захотел, а «казенка» ему уже урок преподнесла. Теперь ею можно было только для натирания пользоваться, но никак не внутрь! Разве что, если Пашка херню какую сделает, то угостить его в наказание!

10

Весь оставшийся день отлеживался Сергеич, прислушиваясь к себе, как к родному прихворавшему ребеночку. И кашель свой собственный как чужой прослушивал, будто разделился он временно надвое: на себя-больного и себя-врачевателя. Так уже не раз бывало. Так вообще с каждым происходит, кто один, сам по себе живет! Он же тогда и поваром, и едоком становится. И уборщиком, и тем, кто чистоте радуется.

Правда, чтобы отлежаться, пришлось ему, «изломанному» вчерашним ползаньем по морозу под украинские позиции, угля в дом на весь день занести да и водой из колодца впрок запастись.

Вот и приготовился Сергеич, как человек, никогда на постороннюю помощь не рассчитывающий, к отлеживанию основательно и ответственно. Ведь отвечал он за свое здоровье не только перед собой лично, но и перед пчелами! Случись что с ним, погибнут они во всем своем множестве, а становиться, пусть даже и не по собственной воле, губителем сотен тысяч пчелиных душ Сергеичу было никак нельзя. Такой грех, такая тяжесть настигнут его и после смерти там, где бы он вслед за своим последним вдохом ни оказался! Настигнут и все равно покоя не дадут: заставят умереть еще и еще раз, за каждую умершую по его вине пчелу, и не важно: трутень это был или пчеломатка! Все равно! И будет он, уже мертвый, умирать и умирать бесконечно, пока не окажется на такой адской глубине смерти, ниже которой никому опуститься не удавалось!

В общем, лежал Сергеич до обеденного времени в тепле и сомнениях. А потом тепло сомнения победило, и уже отходило от вчерашнего мороза тело его, согревалось, набиралось новых сил, восполнявших силы вчера потраченные.

Иногда окунался он в дрему, иногда проваливался в сон. Просыпался и снова глаза закрывал. В какой-то момент так жарко ему во сне стало, что приснилось, будто они вдвоем с Виталиной под одеялом лежат. И ее горячее тело Сергеича, уже почти проснувшегося, перегревает и на любовь настраивает. И вот во сне настроился он на любовь и даже на бок, лицом к жене повернулся. Обнять ее захотел да прижаться. Руку к ней протянул и снова проснулся. И тут то ли во сне, то ли на самом деле слезы на его закрытых глазах выступили. Может, от боли воспоминаний, может, от жалости к себе, которая только так во сне и могла проявиться. За пределами сна, в своей явной жизни повода жалеть себя он не видел. Все у него было в порядке и под контролем. Ну если и не все, то почти все!

А в другой раз, уже во время послеобеденное, после того, как чаю с медом выпил и снова лег, приснилось ему, что он на ульях спит. На шести своих ульях, в лежанку составленных.

И во время сна показалось ему, что не один на один он со своими пчелами! Показалось, что рядом кто-то еще есть. Он во сне глаза открыл, голову приподнял. А вокруг красота! Деревья зеленые ветвями с солнцем играют, над головой антоновки висят налитые. Глянул в другую сторону, а там на раскладном рыбацком кресле бывший их губернатор сидит и книжку читает, и посмеивается, будто сама книжка его смешит. Заметил губернатор, что пчеловод глаза открыл. Оторвал взгляд от книги. Кивнул приветливо. Понял тогда Сергеич, что гость тоже хочет на пчелах полежать. Поднялся, тонкий матрац поправил. Двух охранников губернатора чуть в сторонке под сливой заприметил. Стоят себе молча, в спину хозяину смотрят.

– Ой, извините, – заговорил Сергеич во сне важному гостю. – Я и не услышал, как вы подошли!

– Да чего там? – пожал плечами гость, и улыбка тяжелая-тяжелая, почти в килограмм веса, на большом его лице появилась. – Можешь еще полежать, если хочешь!

– Нет, что вы! – засуетился Сергеич. – Я сейчас, в дом за простынкой чистой!

Сонный, слушая в голове еще жужжание пчел, словно на магнитную пленку записанное, в дом сбегал.

Губернатор свои туфли удивительные снял и аккуратно носками острыми перламутровыми возле ступеньки-табуреточки на травке поставил. Уселся осторожно на средний улей. Развернулся, ноги на лежанку забрасывая. На спину улегся. Перед тем как глаза закрыть, усмехнулся, заметив, что пчеловод снова в изумлении на его туфли пялится.

Может из-за того, что сон этот особенно летним и теплым оказался, задержался в нем Сергеич на дольше, чем в других снах. Даже дольше пробыл он в этом сне, чем в том, в котором жаркая жена Виталина рядом под одеялом лежала.

А к вечеру, когда голод его с кровати поднял, ощутил Сергеич себя заново собранным и смазанным, как отремонтированный на совесть механизм. И даже вермишель без масла и разнообразия, а только с солью, съел он с аппетитом и почти с удовольствием. Радовался он, конечно, не столько вкусу еды, сколько вернувшейся в тело бодрости и особенно тому, как легко ему жевалось. Ведь в чем нездоровье прежде всего проявляется? В том, что человеку челюстями работать не хочется! Теперь же, после сна, хотелось Сергеичу всего: и есть, и чай пить, и еще пару ведер угля на ночь со двора принести. Но уголь в ведрах еще не закончился. А слишком много угля в комнате – тоже не очень хорошая штука, ведь каждая вещь со своей пылью приходит! А угольная пыль – одна из самых вредных. Это ж она Сергеича инвалидом сделала. Но это так, по медицинским бумагам и по документам пенсионного фонда. А бумаги медицинские ему докторша из поликлиники шахтоуправления выписала. Он ей трехлитровку меда в подарок принес. Она улыбнулась тогда, сказала «ну и ладно!» и сделала его хронически больным. А был ли он таким больным? Бог его знает! Да, кашель иногда до слез в глазах его мучил, а иногда исчезал на месяц-другой. Вот и сейчас угольная пыль, поднимавшаяся при пересыпании топлива в буржуйку, Сергеичу не докучала.

11

Наутро, после кружки горячего чаю, с Пашкиным биноклем в руках вышел Сергеич бодро на край огорода. Поводил биноклем по зимнему полю. Все бело, только белизна местами разная. Да и полосы продавленные на снежной корке заметил – его собственный след. Но даже по собственному следу не смог он глазами схороненного под снежными корками мертвеца отыскать.

Теперь уже успокоился Сергеич так, как человек, потерявший причину для долгого беспокойства. Ну, наверное, так успокаивается муж, что за смертельно больной женой год или два ухаживал и, наконец, похоронил ее, отмучившуюся и его отмучившую.

На небе тусклое солнце светило, словно сквозь тонкую пленку верхнего мороженого воздуха, сквозь ту полупрозрачную серость, что обычно зимой на небе голубизну от глаз человеческих прячет.

Прошел Сергеич через двор мимо сарая-гаража и пчелиного сарая-зимовника. И мимо дома прошел да через калитку на свою улицу выбрался. На улицу Ленина. Посмотрел в сторону церкви и кладбища. Раньше бы его взгляд в купол церкви уперся. А потом, по мере приближения, поднималась бы церковь перед идущим к ней своими деревянными стенами, в божественный синий цвет окрашенными. Но «раньше» – это не «теперь»!

Зашагал он в к церкви, которой больше не было. Зашагал по уличной грунтовке, что когда-то и камнями укрепили, и угольной осыпью ровняли. Не хуже асфальта она летом была. Да и сейчас из-за полного отсутствия дорожного движения не украшала ее привычная зимняя колея из смерзшегося снега. Легко шагалось Сергеичу. Очень легко.

Шел он по улице, как ее хозяин, думая о том, что одна-единственная машина этой половины села у него в гараже стоит и лучших времен ждет. А когда они наступят, эти времена, то по зимней дороге так вот легко не походишь! Тогда придется по обочине, к заборам прижимаясь, идти. А колею «Жигулям» да «Волгам» уступить. Да еще грузовичку с желтым кузовом-фургоном и синей надписью на нем: «Укрпошта», для которого колея узковатой будет, поэтому поедет он по дороге как бы на одну сторону наклонившись.

И вот шел Сергеич по улице, собственные шаги слушая, и неожиданно беспокойство ощутил. Остановился, причину беспокойства понять пытаясь. Тишина этим утром совершенно мирной была. Даже не верилось. И сейчас, когда ноги слушать ее не мешали, убедился еще раз Сергеич, что никаких, даже самых далеких шумов войны в ней нет. Над головой ворона пролетела и так близко крылья ее хлопнули, что пчеловод голову в плечи на мгновение втянул.

А потом, проводив птицу взглядом, улыбнулся Сергеич и дальше в сторону церкви пошел. Вспомнил зимнее синее пальто Виталины, вспомнил ее коричневые кожаные сапоги. Вспомнил серый пуховый платок, оренбургский. Платок он ей подарил. Соседка Вера в Россию ездила к сестре и всегда товар для домашней мелкой торговли привозила. И платки оренбургские тоже. Виталина его носила, но только в Малой Староградовке. А когда зимой к себе в Винницу ехала, оставляла его дома! Видно, не были там, в Виннице, оренбургские платки в моде.

Вспомнилось Сергеичу, как в первую их совместную зиму к ней племянник приезжал с семьей – женой и дочерью. И как они, напившись иностранного портвейна, племянником в качестве подарка привезенного, пошли на край огорода с санками и спускались на них по полю до самого нижнего излома земли. Падали, смеялись, перекрикивались. С трудом наверх поднимались, санки за собой тащили. И снова вниз летели. Уклон вроде бы и не крутой, но все при теле, даже дочка племянника – тоже не крошка. И потому санки поначалу вниз скользили медленно, но потом скорость набирали такую, что в ушах ветер свистел!

Оглянулся на ходу Сергеич на дом соседки Веры. Окна целы, дверь поперек толстой доской заколочена. На доске, уже потемневшей от смен погоды, еще видна надпись, самой Верой сделанная. Черной краской: «Хозяева живы».

– Дай Бог, дай Бог! – прошептал пчеловод.

Странно, но такая утвердительная надпись на заколоченном доме радовала Сергеича всякий раз, когда его взгляд на ней останавливался. В этот раз даже сильнее обычного она его обрадовала. Вызвала улыбку. Наверное, потому, что сначала он о жене своей, Виталине, думал. А чего ж это ему так легко о жене думается и вспоминается, а вот дочка сама по себе в мысли и воспоминания не приходит? Наверное, потому, что маленькой она была, слишком маленькой, чтобы с отцом сблизиться. Четыре года ей было, когда уехали они, его бросив. Может, и сам он виноват в этом? Может, надо было ему улыбаться чаще и реже при виде нарядов Виталины губы кривить? Может, надо было вообще меньше говорить и больше лыбиться? Пусть даже если б из-за этого он мог ей глупым показаться. Женщины глупых или тех, кто под дурачка катит, больше любят или легче терпят! Хрен его знает, что в семейной жизни главное: любовь или терпение?

Да если б после роддома не «взорвался» Сергеич, жили бы они, наверное, и сейчас вместе. Втроем. Только где бы они жили? В Виннице у родителей Виталины? Нет, туда бы он не поехал. А здесь бы она не осталась, даже если б и дожили до войны сообща и в согласии. Нет, что сталось, то сталось, и иначе быть не могло.

До взорванной церкви оставалось пройти всего ничего – по четыре двора с каждой стороны улицы: слева тут Крупины, Далидзе, Петренки и Маципуры, а справа – Сергеевы, старик Лефтий, Корзоны и Урцыновы.

Остановился внезапно Сергеич так, словно сама дорога его остановила. Что-то озадачило, отбросило его внимание в едва удаленное его же шагами прошлое. Обернулся. Вернулся метров на десять назад. И все понял. Перешел он, думая о своем, следы ботинок, которые поперек дороги пунктирную линию провели. Осмотрел их – видно было, что следы эти неоднократно обновлялись в обе стороны. А на дорогу со двора Сергеевых и дальше во двор Крупиных уходили. Отправился Сергеич по следам к Крупиным. Увидел, что дверь с закрывавшими ее двумя досками от рамы оторвана и только прикрыта. Потянул за ручку. Нижняя упавшая доска неприятно для слуха по ледяному бетонному порогу скрипанула. Зашел внутрь – холод покинутого дома дыхнул ему в лицо.

В комнате на столе три литровых банки открытых с замерзшими соленьями, и из одной – с баклажанами в томатах – вилка торчит. Под столом две пустых бутылки из-под водки. Водка не привычная «Немиров» или «Московская», а какая-то «Крутая»! Такую он в жизни не видел. Взял в руки, уставился в этикетку: «Сделано в Ростовской области».

Обе створки шкафа открыты, в серванте ящики выдвинуты.

«Чужой ходил», – понял Сергеич.

Вышел во двор, осмотрелся. Увидел, что следы за дом ведут. Привели они его на самый край огорода. Остановился перед толстым настилом из соломы. Справа по снежной корке гильзы разбросаны. Десятка два.

Вспомнил Сергеич слова солдата о снайпере, который со стороны церкви стреляет.

Постоял над лежбищем снайпера, вздохнул. Плечами пожал из-за того, что никакая понятная мысль из-за увиденного в голову не пришла. Зато пришло ощущение холода.

«Если эти отсюда по «украм» стреляют, то «укры» рано или поздно пушкой ответят!» – подумал Сергеич.

И представил себе, как летит со стороны Ждановки снаряд и словно раздумывает: куда упасть! И уже в полете в сторону его, Сергеича, двора поворачивает.

Вздрогнул пчеловод из-за страшной игры собственного воображения.

А что, если встретит он сейчас этого снайпера, а тот будет на войну, на свое военное место идти? Что он сделать может? Сказать? Попросить? Приказать? Человеку со снайперской винтовкой что-то говорить-приказывать?

Скривил Сергеич губы. И испугался вдруг, что снайпер этот вот-вот и действительно здесь появится. Нацелит на Сергеича пистолет или автомат, или винтовку свою! А что у него? Граната подаренная? Так ведь и не знает он, куда ее по пьяни засунул! Ничего у Сергеича нет, нечем ему себя защитить!

Совсем неспокойно на душе у пчеловода стало. Выбежал он со двора Крупиных и обратно домой поспешил.

У переулка Мичурина остановился. Отдышался. И именно тут одиночество свое особенно остро и тягостно ощутил. Потому что выбор дороги появился: или прямо домой, или налево, на Шевченко, к Пашке.

– Нет, – потоптавшись на месте, решил Сергеич. – С пустыми руками нельзя! Занесу-ка я ему бинокль! Мне он уже не нужен!

Подходя к дому, взгляд на потемневшее небо бросил. А на нем тучи сизые, снегом переполненные. Летят куда-то, неслышимым тут внизу ветром подталкиваемые.

12

Сначала на стук кулаком по двери никто не ответил. Тогда приложился Сергеич еще три раза да посильнее.

– Кто там? – раздался наконец знакомый хриплый голос.

– Да кто же? – громко, чтобы за дверью слышно было, крикнул пчеловод. – Я это!

– А! Ты это! – ответил Пашка. – Ну подожди минутку!

И пропал, оставив Сергеича на пороге перед закрытой дверью в недоумении.

Когда дверь распахнулась, в лицо пчеловоду тепло домашнее дыхнуло, а в нем – пары алкогольные.

– Ты, Серый, чего это? – спросил Пашка, пропуская в дом незваного гостя.

«Язык-то заплетается!» – подумал Сергеевич. А вместо ответа протянул хозяину дома бинокль.

– А-а, спасибо! Чаю, наверное хочешь? Или, может, кофе?

– А у тебя есть? – Сергеич обернулся, удивленный.

– У меня много чего есть, – похвастался Пашка.

«Ну и дурень, что об этом просто так говоришь!» – подумал Сергеич. А вслух сказал: – Ну давай кофе, давно кофе пил!

Мелкими шагами, как старик, ушел хозяин дома на кухню и дверь за собой закрыл.

Вызвало это у Сергеича подозрения – чего это дверью от гостя отгораживаться? Но тут же он улыбнулся, связав закрытую дверь с хвастовством Пашкиным о том, что у него «много чего есть».

И на окно за столом посмотрел. За тюлем на подоконнике увидел ополовиненную бутылку водки и две пустые рюмки. Нахмурился. К столу присмотрелся – на старой льняной скатерти, которую уже раз десять постирать надо было бы, крошки хлебные. Накрыл их широкой ладонью, прижал к столешнице, проверяя: свежие или старые. Вроде старые, высохшие. Колются.

– А что, гости к тебе ходят? – спросил Сергеич, когда дверь на кухню отворилась и вышел из нее хозяин с двумя чашками, над которыми пар поднимался.

– Не! Какие тут гости! – Пашка как дурачок разулыбался, зубы свои неровные показал.

Однако Сергеич его слова мимо ушей пропустил. Перевел взгляд на самодельную печку-голландку под другим окном. Задумался. В печке этой топка была раза в два больше, чем в буржуйке Сергеича. Но служила она только для тепла, еду на этой печке не разогревали и не готовили.

Оглянулся Сергеич на кухонную дверь.

– А где ты чайник кипятишь? – спросил.

– Как где? На кухне! – ответил хозяин, уже усевшись за стол.

Присел и Сергеич напротив Пашки. Придвинул к себе чашку с кофе.

– Так у тебя там, значит, еще одна печка стоит? – спросил, кивнув в сторону кухни, Сергеич.

– А тебе чего? – удивился Пашка. – Ну стоит себе! Тебе мешает?

– Нет, чего она мне мешать будет? – Сергеич пожал плечами. – Я вот все на одной печке делаю: и еду, и тепло в дом! Уголь экономлю.

– Ты на одной, я – на двух! Какая разница! Может, завидуешь? Ты, я вижу, уже на труп свой насмотрелся! – Пашка кивнул на бинокль, который сам же на диван бросил.

– Ага! Я его снегом накрыл.

– Что, ползал туда? – Глаза хозяина дома стали на мгновение круглыми, как пятаки.

– Ага. Что ж мне, каждый день ходить да пялиться на него! А так и мне спокойнее, и ему.

– Ну ты даешь! – Пашка мотнул головой. – Я бы ни в жизнь под пули не полез!

Посмотрел Сергеич в глаза Пашке скептически и ничего на это не сказал. Только вдруг голод ощутил в животе. А потому губы надул недовольно.

– Что-то есть захотелось, – сказал.

Пашка молча баночку с медом с кухни принес – ту самую, что ему Сергеич подарил. А еще принес батон белого хлеба, ложки и нож.

На весу нарезал три ломтя от батона, прямо на скатерть опустил.

Намазал Сергеич меда своего на хлеб Пашкин, откусил.

«Интересно, откуда это у него хлеб взялся?» – подумал.

Вернувшись домой, свечу на столе зажег. Сходил во двор за углем. Заглянул на кухню. Потянул на себя дверцу холодильника. Внутри было пусто и темно, а в дверце на дырчатой полочке для яиц лежала высохшая головку чеснока.

Попробовал себя положительными мыслями отвлечь. Заглянул в тумбу кухонную – там в трехлитровых банках, закрытых пластиковыми крышками, хранились и гречка, и вермишель, и пшенка. Черт его знает, насколько всего этого хватит? Да ведь он и ест не так много, так что хватит пока! Сытым он будет. А вот радости эта еда не приносит! Скучная она!

«Яиц бы где взять!» – размечтался Сергеич.

И стало ему тоскливо до внутреннего холода. Понял он, что уже несколько месяцев яиц куриных не ел.

Вспомнил, сколько раньше живности в их селе было. Да и сам он кур держал. А у соседей кроме кур и гусей две козы и корова в хозяйстве имелись! И когда соседи ближние уезжали, куры еще оставались. Он тогда по просьбе соседей кормил их и яйца себе забирал. Корм они тоже ему оставили – два мешка! А потом сосед вернулся – затишье было, не стреляли. Вернулся на «ниве» с прицепом и с клетками. Посадил кур в клетки и увез. Даже не зашел! Корма с треть мешка осталось. А кормить больше некого.

«Вот бы сейчас глазунью, – подумал Сергеич. – Или три яйца вкрутую…»

Подсыпал угля в буржуйку, чайник сверху поставил.

«Откуда ж это он батон взял? – подумал о Пашке. – А может, у него там кто-то прятался, на кухне? Тот, кто ему батон принес?»

Вспомнил он, как Пашка не сразу его в дом пустил.

«Точно, прятал кого-то! – решил Сергеич. – Того, кто ему и батон, и кофе, и «много чего» принес! Интересно, за какие-такие заслуги?»

Было б в селе электричество, жил бы он сейчас легче и бездумнее, без ненужных переживаний и подозрений! Смотрел бы до сна телевизор. В холодильнике бы кастрюлю с вермишелью готовой держал. А когда бы есть хотел, бросал бы вермишель на сковородку и разбивал бы в нее два яйца!

– Тьфу ты! – выдохнул раздраженно Сергеич. – Дались мне эти яйца!

Но не думать о них у него не получалось. Яйца продолжали его преследовать, как нечто бесценное и одновременно достижимое!

«А чего? – подумал он. – До Светлого три кэмэ, сейчас уже темно, но еще не вечер! Там людей много! И бабка Настасья, которую он знает и у которой кур и живности полный двор! А почему не взять с собой литр меда и не поменять на яйца? Сколько той дороги, тем более, что дорога до Светлого ровная и прямая, с украинских позиций не видная, и от Каруселино за гребнем невысокого холма спрятанная».

Загорелся Сергеич идеей похода в соседнее село, где он с прошлой осени не бывал.

Собрался, обулся-оделся. В сумке – две литровки меда. На руках – рукавицы. Впереди – дорога темная.

13

Страх – штука невидимая, тонкая и разная. Как вирус или бактерия. Его можно и с воздухом вдохнуть, и с водой или водкой случайно выпить, и через уши, через слух заполучить, и уж точно глазами увидеть можно так ярко, что в глазах его отражение останется даже тогда, когда сам страх уже исчезнет.

Мысли о страхе сами возникли у Сергеича, когда он уже с полкилометра по нетронутой в последние месяцы ни ногами, ни колесами дороге прошел. Она, дорога, лежала ровненькая, как под гигантскую линейку Богом проведенная. Слева посадка – голые клены, липы и абрикосовые деревья вперемежку. Перед ней поле, за ней еще одна грунтовка для сельхозтехники, а дальше снова поле, только уже вверх поднимающееся, туда, к Ждановке. Справа небольшой подъем и по гребню возвышенности – ближний горизонт, до которого рукой подать. Дальше, за горизонтом, поля на километров пять тянутся аж до хутора Заячий. Хутор этот уже в «дэнээрии», только вроде как пустой он стоит. Домов там пять или шесть, не больше. Может, поэтому Светлое и живет себе почти так же, как до войны. Ни сепаратистов поблизости нет, ни армии украинской. Поэтому почти никто и не уехал. Ушло несколько мужиков к донецкой братве, чтобы против Украины воевать. А двое – участковый и директор школы – наоборот, в украинскую армию записались. Испугались, наверное, что вырежут их ночью за то, что местной властью считались. Теперь там никакой власти нет, но и тихо! Хотя там и раньше тихо было, так что власть тут ни при чем. Ее что есть, что нет, все одно! Просто народ мирный и на себе и своем хозяйстве, а не на политике сосредоточенный.

Откуда-то издалека, с той стороны, куда он шел, только еще дальше, «бахи» артиллерии донеслись. Но такие далекие, что Сергеич даже шаг не замедлил. Он и так не очень-то быстро шел. Под ноги смотрел – глаза к этой серости привыкшие у него. Черное плюс белое дают серое. Вот так и темень да снег сочетаются и дорогу зимнюю вечернюю видимой делают.

Дорога как раз в этом месте чуток вверх поднималась. Села отсюда не видно. Это когда минут пятнадцать пешего ходу останется, тогда и Светлое впереди вынырнет. Впереди и чуть внизу.

И вдруг пропала из-под глаз его дорога. Под ногами осталась, а из-под глаз пропала. Остановился Сергеич, не понимая, что случилось.

Опустился на корточки, потрогал дорогу руками. Понял, что она белой быть перестала. Легла ладонь на край воронки от взрыва, широкой воронки, шире самой дороги.

Поднялся пчеловод на ноги. Стал воронку обходить, да вдруг споткнулся и едва не упал. Оглянулся. Опять на корточки присел. Увидел мину невзорвавшуюся. Рука сама к ней потянулась и, еще даже не прикоснувшись, ощутил Сергеич сильное излучение холода от лежащего на краю воронки взрывоопасного предмета. И отдернул руку, спрятал ее в карман, туда, где теплее было.

«Может, лучше назад?» – подумал, но ноги уже снова вперед шли. Только теперь внимательнее он на дорогу смотрел. Снова видимой дорога стала. Снежная корка жалобно поскрипывала под подошвами ботинок.

Впереди огоньки села показались.

– Ты посмотри! Ток у них есть! – обрадовался Сергеич. Обрадовался и позавидовал.

Выйдя с дороги на сельскую улицу, с облегчением вздохнул. Теперь только на другой конец села пройти осталось, там баба Настя живет!

Пока шел, лай собак слушал и радовался. У них в Малой Староградовке ни одной живой души не осталось, кроме их двоих с Пашкой. И собак нет, и коты пропали. Мыши да крысы наверняка где-то есть, прячутся, но они ведь сами по себе, как природа. Они что с человеком, что без человека – все равно выживут. Собакам или котам без человека трудно. А козам, свиньям и курам вообще невозможно!

Остановился Сергеич на пороге перед дверью. Постучал три раза.

– Сейчас, сейчас! – услышал знакомый голос.

– Ой, Сереженька! – воскликнула старушка, открыв двери. – Живой!!! Ну заходи, заходи быстрей!

Баба Настя с прошлого года, с осени, не изменилась. Лицо круглое, маленькое. Ростом метр шестьдесят, не больше. Одета так, что не поймешь: мужик или баба. Снизу штаны теплые, сверху короткий сарафан зеленый, а поверх него синяя кофта на больших пуговицах.

Разулся Сергеич. Прошли в комнату.

– Я тебе меду принес, – выложил на трюмо зеркальное Сергеич из сумки две литровых банки. – А у тебя хотел яйцами разжиться. У нас там голодно, в селе…

– Ты посиди пока, отдохни, а я поесть разогрею!

Опустился Сергеич в кресло с лакированными деревянными подлокотниками. Прямо в куртке, посчитав, что рано еще раздеваться. Уселся и от внезапно нахлынувшей на него, словно нагнавшей его в дороге, усталости задремал.

И уже в дреме своей почувствовал, как согревается, как оттаивает от мороза кожа щек, как кончики пальцев словно от укусов пчелиных ноют, а все потому, что осмелевшая от тепла кровь ринулась с новой силой по сосудам и венам, восстанавливая нарушенное холодом отопление тела.

Только-только дрема в сон дрожащий, легкий перешла, услышал он во сне голос Виталины. «Иди обедать!» – звала она его из кухни. В кухне уютнее, особенно весной или летом. Окно из кухни в сад смотрит, а не на бурую, покрытую угольными пятнами землю двора.

Зашел он во сне в кухню – ну точно так, как входил не раз по ее зову, когда жили они вместе. В воздухе аромат борща, сильный и сочный.

«Ну, оцени!» – предложила Виталина, кивая на столик, где миска борща красного стояла, а на его поверхности – как он несколько раз требовал, просил, но не получал, а тут получил! – плавали несколько пельмешков. Сваренные, потом обжаренные на сковороде в подсолнечном масле до корочки хрустящей, а потом в борщ кинутые.

Сел он во сне за стол так же легко и самодовольно, как в жизни садился. Посмотрел одобрительно на беременный живот Виталины. Месяца еще полтора оставалось до рождения дочери. Вернул взгляд на пельмешки. Съел их один за другим. Потом уже за сам борщ принялся.

«Так ты подумала? Согласна?» – спросил он с набитым ртом.

«Нет, не согласна! Пусть будет Анжелика! – твердо заявила она. – Мне твои Светы и Маши не нравятся! Скучные имена, как у кондукторов в трамвае!»

«У нас нет ни трамваев, ни кондукторов! – начал сердиться во сне Сергеич так, как раньше наяву сердился. – Может, у вас там в Виннице такие имена простушкам дают, а у нас тут по-другому принято. А назовешь Анжеликой – засмеют, задразнят!»

«Задразнят – тогда уедем отсюда!» – отрезала Виталина и унесла свой живот в комнату, где диван и кровать, и стол большой.

Доедал он борщ без энтузиазма.

«Ничего, – думал, – без меня они ее не зарегистрируют!»

И вдруг, когда во сне борщ в тарелке кончился, снова яркий аромат борща рядом с его носом зазвучал. Открыл глаза, увидел, как баба Настасья кастрюлю мимо него к столу пронесла.

– Ты садись уже! Налила я тебе! – голос ее старческий, но сладкий, прозвучал.

Стряхнул Сергеич с себя сон, на ноги встал. Куртку сбросил и на кресле оставил. За стол уселся. Борща густого миска перед ним. Только пельмешков нет. Но ведь он и не ждал их. Это так, прихоть у него была, в которой он хотел прошлое с настоящим соединить. С детства он пельмени очень любил, а борщ полюбил после свадьбы. А теперь уже все в прошлом лежало, в памяти да в фотографиях. Память – она дряхлеет, а вот фотографии остаются. И лежат себе в выпускном, дембельском, свадебном альбомах. Лежат себе в шкафу и каши не просят.

Жадный взгляд его от борща вверх поднялся, на потолок. На лампочку. Облизнулся Сергеич. Старушка подумала, что на борщ, а самому гостю не сразу и понятно стало: на что это он облизнулся? Захватил ложку борща. Борщ горячий. В глазах слезы выступили.

– Ты чего? – испугалась баба Настя. – Может, с женой твоей что?

– Нет, – Сергеич головой мотнул. Тыльной стороной ладони слезы утер и вторую ложку борща в рот отправил.

– Хорошо вы живете! – выдавил из себя. – А у нас уже три года света нет.

– Что, так и не починили? – всплеснула маленькими ладошками старушка.

– Не починили, – подтвердил Сергеич и вздохнул. – Сказали, что оно того не стоит! Двое нас там осталось. Да и еще на разных улицах живем. Вот если б хотя бы с десяток людей вернулся!

– Но у вас больно близко к пушкам! У нас-то что до русских километров восемь, что до украинцев километров пять. Мы почти посередке. Вон там дальше, возле Гнутовки, где земля наша серая снова сходится, там всего-ничего от одних до других. Там что ни день, то бах да бах.

– Да не так у нас и близко к пушкам! – не согласился Сергеич. – За три года только в церковь и попали. Ну еще в пару хозяйств, в контору колхозную. А дома почти все целые стоят. Баптисты иногда приезжают, помощь возят! Жаль, что нельзя через них пенсию получать! Так и сижу без денег… Хотя что с ними делать, если привезут? Хрен его знает! А у вас как с пенсией?

– Хорошо у нас, – закивала баба Настя. – Степа, сын почтальонши, ну, знаешь, у которого одна нога короче, у них кум в Торецке. Он у нас карточки с этими «пенькодами» собирает, куму передает, а тот денежку у себя в Торецке из банкоматов снимает, а потом каждый в заклеенном конверте пенсию вместе с карточкой назад получает. Ну, конечно, не всю, это ж труд, надо оплачивать.

– А что, с моей он тоже может снять? – оживился Сергеич.

– А ты переоформляться ездил?

– Куда?

– Ну в Украину? Чтоб отметили, что ты в серой зоне остался?

– Нет.

– Сначала переоформиться надо. Без этого не дадут.

Сергеич вздохнул тяжело. Помолчал.

– Ну она ж не пропадет, – сказал негромко, сам себя успокаивая.

Поднял взгляд на хозяйку. Про цель своего прихода вспомнил.

– Ты бы мне яиц… – начал было просьбу высказывать Сергеич, но стук в двери оборвал его.

Оба они на стук оглянулись. Пошла старушка открывать.

– Ты спроси, кто это! – крикнул ей в спину гость.

Но она просто отомкнула двери, и тут же в теплый воздух дома детские голоса ворвались.

– Бабушка Настя, это не Дед Мороз к тебе по ошибке зашел? – прозвенел голосок мальчишки лет четырех-пяти.

– Нет, что вы! Какой Дед Мороз! – удивилась хозяйка дома. – Серёдка февраля на дворе!

– Так он же в Новый год не пришел! А обещал! – сказала девочка.

– Ну какой тут Дед Мороз?! – отмахнулась баба Настя. – Да сами посмотрите!

В комнату вместе с бабой Настей зашли двое мальчишек и девчонка, дошкольники.

– Вот, видите! – показала она на Сергеича.

– Ага, – сказал один мальчик. – Не он! Тот моложе был!

– Дед Мороз – и меня моложе? – усмехнулся Сергеич и решил подшутить, посмеяться с ребятней. – Где же вы молодого Деда Мороза видели?

– В декабре он был, – ответила за всех девчонка в розовой куртке размера на два больше, чем надо. – Он нам игрушки привозил и обещал на Новый год конфет!

– Да, молодой был! – поддержал темноглазый мальчик в черном пальто и лыжной шапочке. – У него еще автомат был и сережка в ухе!

– Автомат у Деда Мороза? – разулыбался Сергеич. – Может, он еще и в военной форме приходил?

– Да, в форме! – девочка кивнула. – Во время войны все в военной форме и с автоматом ходят. Он сказал, что у него своих детей двое, но он нам все равно много конфет принесет. От себя и от них в подарок!

Замолчал Сергеич. Как-то не по себе ему стало. Вспомнил он рюкзак с конфетами, который домой с поля притащил. Вспомнил убитого и золотую сережку в его ухе.

– Ну, может, принесет еще, – посмотрел на деток по-другому, как-то ласковее. – Может, через блокпост не пропустили! Мало ли?

Дети, погрустнев, выпятились в коридор. Ушли.

– Я тебе яиц дам! – сказала хозяйка, жалостливо глянув на гостя. – Может, еще чего?

– А что у тебя есть?

– Тушенку волонтеры привозили свиную. Могу пару баночек… Огурцы свои есть соленые. Только ж тебе нести тяжело будет!

– Донесу! – заверил ее Сергеич. – Тропинку я уже протоптал. Назад идти будет легче! Домой все-таки!

14

«Если съедать по яйцу через день, то хватит этих двадцати яиц от бабы Насти почти на полтора месяца», – думал Сергеич, следя за сковородкой, что на верхнем круге буржуйки вермишель грела.

Зашипела вермишель. Улыбнулся Сергеич. Взял бережно яйцо, ударил ножом, и раскололось оно. Вылил в вермишель. Принялся деревянной ложкой белок, желток и горячую вермишель перемешивать.

Минут через пять при дрожащем огоньке церковной свечи таяла уже она на языке – горячая и вкусная яичная вермишель. А место сковородки на чугунном круге буржуйки чайник занял. За окном темень. В ушах – успокаивающее тиканье будильника.

Это время тикает. Скоро март, скоро зима на попятную пойдет. Лужи, оставшиеся от снега, на солнце заблестят. И полетят первые пчелы на разведку, хотя зелень только-только проклюнется и начнет оплетать собой черную, просыпающуюся от холода землю, чтобы согреть и украсить. Полетят они после зимы недалеко, для зарядки, для того, чтобы ориентиры свои освежить. Но ульи уже на солнце стоять будут и прогреваться начнут, выгоняя изнутри зимнюю сырость.

Наполнится воздух жужжанием сладким и приятным, близким и мирным, которое уменьшает мир человека, любящего пчел, уютным и домашним делает. И тогда уже не так важно, что где-то стреляют, – ко всему привыкнуть можно! Важно, что весна, что природа наполняется жизнью, ее звуками, ее запахами, ее крыльями и крылышками.

А к концу марта, когда пчелы окончательно от зимы отойдут и улья задрожат постоянной, бесконечной живой дрожью, составит Сергеич их кроваткой: два в ширину, три в длину, накроет тонким матрацом с соломой, оденется потеплее – ночи ведь еще холодные в конце марта, и проспит на ульях несколько ночей подряд. Это ему лучше любого лекарства! Лучше витаминов! Это как особым человеческим электричеством зарядиться. Тем электричеством, которое не лампочки, а взгляд в человеке зажигает, да так зажигает, что он дальше обычного видит.

А за чаем мысли Сергеича к сегодняшнему походу в Светлое вернулись. К детям, которые к бабе Насте ворвались, чтобы проверить: не пришел ли к ней по ошибке тот Дед Мороз с серьгой в ухе, который к ним прийти обещал. Дед Мороз с серьгой в ухе и с конфетами.

Достал Сергеич из рюкзака, что в углу комнаты стоял, пригоршню конфет, на столешницу высыпал. «Красный мак» развернул, в рот сунул и чаем запил. Есть вещи, которые с годами не меняются, и это ему нравилось. Вот и вкус этой конфеты за все годы его жизни не изменился. И обертка такая же. Захотелось еще одну съесть, но тут детишки вспомнились: двое мальчишек и девчонка. «Что ж это, получается, что я их конфеты ем?» – подумал пчеловод.

И тут его испуг пронял: убитый с серьгой в ухе под снегом лежит и больше ему спать не мешает, но ведь рюкзак его тут! В углу комнаты лежит. И даже если он его на двор вынесет, все равно он «тут» будет. И если б эти конфеты ничейными были, как грибы в лесу, то пускай себе лежат и его к чаю радуют. Но ведь не ничейные они! Ясно теперь было Сергеичу, кому убитый конфеты нес. Нес, да не донес. А теперь выходит, что присвоил их Сергеич, у детей забрал и сам, как дитя, им радуется.

Прошелся Сергеич нервно по комнате. У буржуйки остановился – тут теплее всего было. И чтобы тепла на ночь хватило, высыпал он в нее еще полведра угля. Вздохнул, предчувствуя, что мысли о мертвеце, под снегом лежащем, снова спать не дадут.

И тут охватила его странная дрожь, а вместе с ней упрямство решительное он в себе ощутил. Понял он, что сейчас опять в Светлое пойдет. Пусть за окном темно и холодно, но тропинку он себе протоптал, с нее уже не собьется. Да и пойдет туда налегке – только рюкзак на спине, а в руках пусто!

Оделся-обулся, шапку-ушанку натянул, лапы ее под подбородком на бантик узлом завязал. Церковную свечку, что на столе стояла, пальцами затушил – чего ей зря гореть?

Шел по своим недавним следам. Легко ему шагалось. Словно беду свою прочь, подальше от дома уносил. И чем ближе к Светлому подходил, хоть и не видел еще села с его горящими окошками, тем светлее и тише на душе становилось. И показалось ему, что идет он по огромной церкви к далекому алтарю. В церкви ведь все на шепот молитвенный или молчание переходят, там только батюшка право громкого голоса имеет. Вот и он на ходу словно бы шепотом мыслил и воображал. В церкви и пахнет приятно, да и придумана она так, чтобы все, что там рождается – и запахи елейные, и шепоты молитвенные, и ощущения соприкосновения с вечностью, которая каждого после жизни земной ждет, – все это там и остается, за толстыми стенами, за вратами железными, под куполами высокими. Это для того, чтобы человек все время туда за этими мгновениями чудными возвращался.

Впереди огоньки Светлого появились. Остановился на мгновение Сергеич. Ощутил вес рюкзака на спине. Потер рукавицами щеки, стирая с них «налипший» за дорогу морозец.

– Ты чего это опять? – удивилась баба Настя, дверь ему открыв. Из-за ее спины знакомый шум донесся. – Забыл что?

– Я это, отдать забыл! – Сергеич посмотрел на хозяйку дома так, словно она должна была его и без слов понять. – К тебе детишки заходили, когда я борщ ел! Это ж соседские?

– Ну да, Валины!

– А ты скажи, где они живут! Я им гостинцы принес!

– Ну ты и дурень, – развела руками баба Настя. – Не мог завтра прийти? Чего тебя назад по темноте понесло?

– Ну я… – попробовал было объяснить Сергеич, да в мыслях потерялся. – Сам не знаю. Хорошо у вас, свет в окнах! Электричество. И вон телевизор у тебя работает! – он узнал, наконец, шум, из-за спины хозяйки дома до его ушей долетавший.

– Так ты что, по телевизору соскучился? Ой, бедняжечка, – закачала она горестно головой. Ему даже показалось, что в глазах у старушки слезы сочувствия блеснули. – Это ж ты три года без телевизора! Батюшки! Какая мука-то! Да заходи быстрей, заходи! – заторопила она его.

– Нет, давай сначала я детям конфеты отнесу, а потом уже зайду! – проговорил он мягко.

– Справа по улице второй дом. Там у калитки на заборе деревянная звезда прибита – у них дед в войну с фашистами погиб. Она раньше красной была, а теперь серая, как забор.

Прошел Сергеич по правой стороне улицу до деревянной звезды у калитки. Во двор вошел. В двери стукнул.

– Кто там? – женский голос изнутри дома отозвался.

– Это Сергеич, из Малой Староградовки. Подарок детишкам принес!

Впустила его женщина Валя, а когда он разуваться в коридоре начал, остановила. Прямо в комнату провела. Там шумно-громко. Тоже телевизор включен и на экране кто-то с кем-то ругается. Но как-то звонко очень, почти весело.

Замер Сергеич, взглядом к экрану прильнув. В руках рюкзак, с дивана на него мальчишки в теплых байковых пижамах и девчонка в синих колготках и кофте зеленой смотрят удивленно. Он им интереснее телевизора показался.

– Че это они там? – отмер наконец Сергеич и, кивнув на телевизор, у хозяйки спросил.

– Да это Москва! Про Украину спорят! – спокойно ответила она. – Так что там у вас для детишек?

– А! – очнулся Сергеич. – Вот вам, от Деда Мороза! С опозданием…

Протянул рюкзак женщине. Она его к столу, укрытому белой кружевной скатертью, поднесла. Пакеты с конфетами достала. Детишки подбежали.

– Это от того Деда Мороза, у которого сережка в ухе? – девчонка спросила.

– Ага, от него, – кивнул Сергеич. – Он извинялся. Сам не смог. Приболел.

– Лучше позже, чем никогда! – проговорила женщина Валя.

Протянула гостю пустой рюкзак.

– Не надо, оставьте! Может, пригодится!

– Так, а что надо сказать за подарки? – оглянулась она на детишек.

– Спасибо! Спасибо! Спасибо ему передайте! – наперебой затараторили детишки в три голоса.

– Передам, передам, когда увижу, – ответил Сергеич. – Ну, пойду я! Пора мне!

– Что, назад в Малую Староградовку пойдете? – Голос хозяйки ее внезапное волнение выдал. – Ой, как же вы там живете? Ни магазина, ни почты… Нет, нельзя так! Вы подождите! Я быстро!

Выскочила она во двор. Вернулась минут через пять, в руках – рюкзак чем-то набитый. Протянула его гостю.

– Осторожнее! – предупредила. – Там трехлитровка с салом!

Сергеич изумленно улыбнулся. Не ожидал он такой доброты от незнакомой женщины.

Вернулся к бабе Насте.

Уселись они вдвоем перед телевизором. На экране за столом три человека в галстуках.

– А чего ж она до сих пор не развалилась? – спросил один телечеловек у двух других.

– Так ведь их теперь полностью Америка и Европа содержат. Отбирают деньги у своих бедных и нищих и украинцам отдают! – принялся отвечать другой. – А когда их бедные и нищие поймут, что происходит, то они и в Америке, и в Европе против своих политиков майданы устроят!

– Ну тут я с вами не согласен, – вступил в беседу третий телечеловек. – Не все так однозначно с Америкой и Европой. Для них Украина – только инструмент. Инструмент, которым они хотят Россию с политической карты мира сковырнуть.

– Ты это понимаешь? То, что они говорят? – перевел Сергеич взгляд с телеэкрана на бабу Настю.

– Ну все – не все, а понимаю! Это ж российское телевидение, а не эти из Киева!

– А эти у тебя ловятся?

– Сейчас да, а два года не ловились! – ответила хозяйка дома.

Взяла в руки пульт. Перещелкнула телеканал.

На экране появилась женщина с лицом, залитым зеленкой.

– Я буду подавать в суд! – говорила она журналистке, держащей микрофон у ее рта, тоже частично зеленкой подкрашенного. – Я депутат и имею право на свое мнение!

– Так это ж эта! – узнал Сергеич даму в зеленке. – Это ж наша! Как ее? Королевская!

– Вот видишь! У них хоть по телевизору такое не показывают! – мотнула огорченно головой баба Настя. – У них культурно за столом сидят! Говорят грамотно! Может, переночуешь уже? Чего на ночь глядя идти?

– Нет, спасибо! – Сергеич по-своему понял предложение бабы Насти. Подумал, что спать она хочет, но в его присутствии ложиться не будет.

Попрощался с хозяйкой дома тепло. Обнял старушку по-родственному. Чуть случайно ее к себе в гости не позвал, да вовремя язык свой неразумный остановил.

Ноша в рюкзаке разгибала позвоночник тяжестью, но Сергеич упрямо на ходу вперед наклонялся, равновесие в ходьбе выискивая. Где-то далеко за спиной, за Светлым, тарахтела артиллерийская канонада. «Это, наверное, там, где Гнутовка», – подумал пчеловод и шагу прибавил.

15

За окном февральское солнце неожиданно разыгралось так, будто после долгого плена свободу почувствовало. Это Сергеич понял, как только глаза открыл. Тишина в доме неправильной и излишней показалась. Прислушался он, дыхание затаив. И понял причину своего беспокойства – взгляд его на молчавший будильник ушел, что на подоконнике стоял. Тот не тикал, стрелки на половине одиннадцатого замерли. Стало быть, заспался Сергеич. А вот на сколько заспался, понять не мог. Даже не ясно было ему, какие пол-одиннадцатого тот показывает: вчерашние вечерние или сегодняшние?

Не вставая с кровати – куда спешить-то? – стал Сергеич вчерашний день вспоминать. Это ж сколько он натопал? Двенадцать километров, что ли?

Хмыкнул горделиво. Полежав еще немного, поднялся на ноги. Ладонь к боку буржуйки приложил. Едва теплой она оказалась. Добавил в топку угля. Оглянулся на замерший будильник.

– Схожу-ка к Пашке, время поставлю! – решил.

На дворе солнечной желтизны еще больше оказалось. И снег, истоптанный ботинками, пожелтел, и серые стены сараев, и забор!

И не то чтобы Сергеичу это не понравилось! Наоборот! Однако одновременно посчитал он неожиданную игривость солнца хоть и приятным, однако все же нарушением ежедневной привычности. И отправил он светилу мысленное замечание, будто могло оно подобно человеку что-то «неправильное» в своем поведении осознать.

Где-то далеко-далеко ухали пушки. Слышно их было Сергеичу только, если он хотел их услышать. А лишь к мыслям своим вернулся, на переулок Мичурина сворачивая, так и пропало их уханье, растворилось в тишине без следа.

Правая нога вдруг в колене заныла, когда во двор к Пашке зашел он. Последние шаги до порога выражение лица его изменили: скривились его губы от боли.

Стукнул кулаком по двери. Оттуда – тишина. Вспомнил, как и прошлый раз пришлось ему минуту или две ждать, пока хозяин откроет.

Однако тот раз он почти сразу появился за дверью. А потом отошел, так и не открыв поначалу. А теперь даже не спрашивает, кто там.

Ударил Сергеич по двери нетерпеливо еще три раза. Опять никакого ответа.

За ручку потянул – закрыта дверь, и закрыта на врезной замок, а не на крючок или щеколду изнутри.

– Ушел? – удивился Сергеич.

Оглянулся. Куда тут идти? Разве что по улице прогуляться?

Вышел, прихрамывая, за калитку. В обе стороны посмотрел – тишь и безлюдие.

«А может… – закралась в голову таинственная мысль. – Может, он…»

И хоть мысль не договорила, понял Сергеич, к чему она клонит. Вернулся во двор, прошел за дом, вышел в сад и увидел перед собой в снегу тропинку протоптанную, ведущую через сад в огород. Отправился он по ней дальше. Остановился на краю огорода, переходившего в поле, что чуток опускалось, а потом вверх поднималось к Каруселино, туда, где «Донецкая республика» свою оборону держит.

«Вот откуда он хлеб носит! – понял Сергеич и хмыкнул. – И ведь не боится, дурень, что у какого-нибудь снайпера может глаз заслезиться или палец на крючке зачесаться?»

И тут другая, пострашнее догадка уколола его в мысли!

«А может, он и есть тот снайпер? – вспомнилась Сергеичу лежбище из соломы и гильзы в его изголовье на снегу. – Поэтому и не боится! Они ж по своим не стреляют!»

Холодно стало ему на краю огорода Пашкиного стоять. Показалось, что оттуда, от Каруселино, морозный ветер дует.

Вернулся Сергеич к Пашкиному дому. Правое колено все ныло. И в боку правом что-то покалывать стало.

Поднес он руку к правому боку и усмехнулся – там в кармане будильник лежит, он вот железным задним пупырышком для перевода стрелок и покалывает!

Вспомнил Сергеич Пашкины настенные часы с гирьками. Хорошо ему, ничего накручивать не надо, просто подтянул гирьку вверх под коробку, и ходят они себе дальше, послушно и отлаженно.

Подкатил пасечник пенек для раскалывания дров под стенку к окну, взобрался на него и внутрь заглянул. Часы как раз на стене справа оказались. Из-за ярко светящего солнца внутри дома темновато было, но время на часах он смог разглядеть – без пятнадцати час. Достал будильник, выставил стрелки по-новому и завел. После чего тикающий будильник назад в карман сунул, пенек на место откатил и потопал, прихрамывая, обратно.

16

Восстановленное время навело порядок в голове пасечника, все мысли его успокоило, кроме одной: о том, что сам Пашка и может тем самым снайпером оказаться, который по украинским позициям из их села стреляет. И мысль эта, как он от нее не отмахивался, а звучала все достовернее и достовернее. Ведь живется Пашке явно лучше, чем Сергеичу, хотя живут они в одинаковых вроде бы условиях и на похожих улицах в одном и том же Богом и людьми из-за войны покинутом селе. Только вот у Пашки две буржуйки в доме и то батон свежий, то сало, то мобильник заряженный! Откуда-то ведь он все это берет? Явно не от баптистов! Ведь если б помощь привозили, то и ему, Сергеичу, доставалось бы! Но еда едой! А вот с электричеством-то как? Электричество, как вермишель или сахар, баптисты не развозят! За электричеством ходить надо! А где ближайшее электричество? В Каруселино, туда, куда со двора Пашкиного через сад, огород и поле тропинка протоптана!

Мысли пасечника вдруг «спрыгнули» с электричества и на его собственный мобильник перескочили, который где-то там, за огородом Сергеича и за полем изломанным у украинских солдат заряжается. Да чего заряжается? Заряжен он давно. Просто случая ждет, чтобы к хозяину вернуться.

Вспомнил Сергеич слова солдата Петра про тряпку на крайнем дереве в саду, как знак того, что помощь нужна. «А что – если тряпки не вывешу, так и телефон он мой назад не принесет?» – подумал насмешливо.

И тут же сам на свою насмешку мыслями ополчился. Что ж это, Петро должен из-за мобильника под пулями снайпера по полю к нему идти? А если убьют? На чью совесть его смерть ляжет?

Ушла насмешка с губ. Серьезнее и мрачнее лицо стало. Понял пчеловод, что за переход заснеженного поля можно жизнью заплатить! Вон тот, что с серьгой в ухе, он ведь не перешел!

А за окном еще светло, но солнце будто выдохлось. Вроде как напряжение у него упало, как раньше постоянно в селе случалось – то лампочка в люстре вовсю горит, то тухнет вдруг, и только спиралька красная внутри стеклянной колбы светится, что как бы показывает: электричество есть, но слишком мало его, чтобы лампа светом с внутренним домашним миром делилась!

И все же полез Сергеич в шкаф, замер на мгновение, взгляд на «муравьином» платье придержав. Потом другую дверцу открыл да на полках тряпки разные руками перебрал, рассматривая. Нашел белое кухонное полотенце.

Вышел пчеловод из дому. Под ногами снег заскрипел. На краю сада остановился он. Отсюда до конца огорода, за которым поле, метров двести будет. Выбрал яблоню. Привязал к ее ветке полотенце белое. Обернулся, посмотрел на горизонт, который из-за схожести цвета поля и неба почти неразличим был.

«Как же он ее оттуда разглядит?» – засомневался.

Отодвинулся на два десятка шагов в сторону поля. Обернулся, посмотрел на повешенное полотенце и вздохнул тяжело: уже с этого расстояния почти терялось оно среди стволов яблонь да абрикос.

«Но ведь сказал, чтоб повесить! – подумал. – Значит, увидит! У них там бинокли военные – они помощнее Пашкиного будут!»

Вернулся Сергеич в дом. Ужин себе простенький приготовил – пшенку сварил.

Пока ел, на будильник все посматривал. Он теперь на почетном месте посередке стола стоял, рядом со свечой. Стоял и тикал успокаивающе. Тиканье его в тишину домашнюю вливалось. Тишина тут – как огромная бутыль с толстыми стеклянными стенками. В нее многое помещается, и если ухо к горлышку поднести, то можно ее на эти чуть-звуки с трудом и старанием, но все-таки разделить.

Но это сейчас, когда февраль на дворе, тишина такая мелкая, как пыль воздушная на солнце! А пройдет еще месяц или даже меньше, и выпустит он в эту тишину пчел целую армию. А если по-военному говорить: оно вроде и само напрашивается, это сравнение, то выпустит он на дико или организованно цветущие поля шесть полков пчелиных. Ведь чем улей не полк? Чем не казарма?

Улыбнулся Сергеич своим мыслям. Окунулся в мечты о близкой весне. А когда отпустили они его, глянул в окно – а там уже сумерки. И свечке на столе все труднее комнату освещать. Темень-то наступает, через окна внутрь дома лезет!

Понял тут Сергеич, что он не просто за столом сидит, а солдата ждет. Тот с заряженным телефоном прийти должен. Досы5пал пчеловод угля в буржуйку. На двор вышел. Постоял, голову к звездам задрав. Представил себе, как вот через калитку, что с сада во двор ведет, солдат Петро заходит. Должно быть, уставший. Ведь расстояние между их позициями перед Ждановкой и Малой Староградовкой для пешего хода не близкое. А вот для пули это и не расстояние вовсе – бжик, и прилетела! А если ногами топать, да по полю, по снежной корке, – обязательно устанешь! А тут еще не просто топать надо, а топать и бояться одновременно. Всякое ведь случиться может, когда на виду, по открытой местности идешь!

«А если он сейчас поле переходит, а его уже снайпер тот, что на сене лежит на краю огорода Крупиных, поджидает?» – испугался Сергеич.

И от этой мысли сразу холодно ему стало. Засобирался он и поспешил к церкви, туда, где лежбище снайпера обнаружил. На мысли свои цыкнул, чтоб больше его не пугали. Шел в темноте и тишине.

Перед калиткой во двор Крупиных остановился. Прислушался. Такая же тишина, что и на его дворе. Но ведь на слух не определишь: есть рядом снайпер или нет его? Только на глаз определить можно!

Осторожно открыл Сергеич калитку, за дом прошел, в сад. У последнего ряда деревьев замер, в огород заснеженный вглядываясь. Вроде как и видел он это пятно из сена. В темноте на снегу оно серым казалась. Но ведь в темноте глазам и обмануться можно, глаза часто не видят, а додумывают не полностью увиденное. А человек привык им верить, даже если подслеповат сам или видимость перед ним сомнительная из-за природы или дыма.

Затаив дыхание, присел пчеловод на корточки и, как утка, покачиваясь, стал вперед, к краю огорода Крупиных продвигаться. Снова правое колено заныло, да не было у него желания на коленное нытье внимание обращать. У позиции снайперской вздохнул с облегчением – никого! Только сено да те же гильзы на снегу.

«А если б там снайпер лежал, да к тому же не Пашка, а кто другой? – подумал вдруг Сергеич, ощутив дрожь в коленях. – Что б я ему сказал? Попросил бы, чтоб тот в солдата не стрелял? Потому, что солдат мне мобильник заряженный несет? Ну и дурак же я! Чего я сюда приперся?»

Почувствовал себя пасечник самым дурным из дураков. Дальше даже думать стало боязно. Но воображение его перепуганное уже уложило Пашку на снайперскую лежанку. И вот словно видел теперь он перед собой «врага детства», лежащего в кожухе с высоко поднятым воротником. Видел и чувствовал, как испуг его тело покидает. Ведь что Пашка? Не прислушается к просьбе Сергеича, который ему и мед дарил, и окна вставлять помогал? Как это не прислушается?! Не может такого быть! Нет, Пашка-снайпер к просьбе одноклассника с уважением отнесется и винтовку свою с оптическим прицелом на снег опустит или вообще сразу поднимется и домой к себе на улицу Шевченко пойдет! Может, даже обрадуется, что не надо в темноте и в холоде на сене лежать и ждать, пока какой-нибудь украинский солдат в прицел винтовки не войдет!

Вернувшись домой, уселся Сергеич возле буржуйки. Сначала одетый посидел, всем телом сквозь одежду приятное тепло впитывая. Потом куртку снял, разулся. Наконец, почувствовал то, что стало его телу приятно в теплом воздухе. Но это ведь никакое не счастье, а просто возвращение к домашнему уюту. Хотя уют этот, конечно, даже всей его большой комнаты не покрывал. Как и свечка не доставала своим огоньком до стен и углов. Но зачем Сергеичу стены и углы? Ноги уже изучили радиус уюта, в центре которого буржуйка стояла. За этот радиус он только по необходимости выходил: что-то достать, переложить, взять.

И тут трижды по двери чья-то рука ударила.

– Кто там? – крикнул хозяин дома.

Вроде и ответили за дверью, но как-то невнятно и негромко.

«Не Пашка», – понял он.

Открыл. На пороге Петро в камуфляже, на плече автомат, у ног – рюкзак.

Кивнул ему Сергеич, посторонился, пропуская гостя внутрь.

– А чего ж зимнего камуфляжа не дают? – спросил. – В белом было бы безопаснее!

– Да все равно темно, – проговорил Петро. – Что у вас случилось?

– Ничего, – хозяин плечами пожал, глядя, как гость высокие военные ботинки расшнуровывает. – Я вот вермишель сварил. Сейчас тебе с яйцом поджарю!

– А я думал, вы голодаете! Еду принес, – словно разочарованно произнес солдат.

– Позавчера голодал, вчера в Светлое ходил мед на яйца менять. Завтра – кто знает? Ты проходи, возле печки садись, грейся!

Уселся солдат на стул лицом к буржуйке, ноги в толстых носках прямо под дверцу поднес.

Сергеич по дну горячей сковородки вилкой с салом поводил, вермишель туда высыпал, яйцо вылил.

Под скворчание готовящейся еды наполнился воздух вкусным, солоноватым ароматом. Петро улыбнулся. Сергеич, размешивая деревянной ложкой вермишель с яйцом, к сковородке присмотрелся. Задумался: а хватит ли еды на двоих?

– Может, настоечки медовой? – предложил он солдату, когда тот уже за столом вермишель наминал.

– Не, спасибо! Лучше бы чаю! – ответил солдат.

Поставил хозяин дома на буржуйку чайник.

– А вас там хоть кормят, в окопах? – спросил, снова за стол усаживаясь.

– Кормят, – Петро поднял взгляд на Сергеича. – Да и не сидим мы все время в окопах. У нас там блиндажи хорошие, и пару хат брошенных в селе заняли. Там все есть! Даже банька.

– Ага, значит, надолго? – вырвался у пасечника двусмысленный вопрос.

Солдат пожал плечами.

– По мне, так лучше б дома сидеть! Мне отпуск обещали, пять дней. Жену и детей повидать!

– А зовут их как? – поинтересовался Сергеич.

– Жену – Света, дочку – Галюня, а сын – Иван!

– Хорошие имена, – произнес задумчиво хозяин. – Мне такие нравятся. Детям имена сам выбирал?

– Нет, мы вдвоем с женой. Сразу согласились!

– Повезло, значит, тебе с женой! А у нас не получилось.

– Что не получилось?

– Да так выбрать дочке имя, чтобы и я согласен был, и она.

– И как же назвали?

– Анжелика теперь. А поначалу я ее Светланой зарегистрировал. Но жена, когда уехали они от меня, наново ее переименовала.

– Да, какое-то имя для вашей местности не подходящее, – согласился Петро. – Для города еще годится, там на имена никто внимания не обращает. А у вас тут так серо! И если на сером фоне такое имя яркое…

– Ну, знаешь, – удивился Сергеич, – серое тоже ярким бывает! Много ты понимаешь про серое! Я вон могу оттенков двадцать серого различить. Был бы образованнее, я б им особые названия придумал, как отдельным цветам! И не всё у нас тут серое! У меня вон в гараже «жигуль» зеленый стоит! «Четверка»!

– Что, не отжали? – Теперь наступил черед удивляться солдату. Но удивился он благодушно, словно за хозяина дома порадовался.

– А некому было отжимать! – ответил Сергеич. – Вдвоем мы тут остались, а Пашке-соседу он и на хрен не нужен. Он водить не умеет. Да и не бандит он! Это бате моему спасибо, что с машиной я! Он мне в наследство мотороллер с коляской оставил. Стал я его продавать, так за ним покупатель из самого Таганрога приехал! И мне взамен машину купил!

– Да не бывает мотороллеров с коляской! – ухмыльнулся Петро, будто хозяина на детском вранье подловил.

– Много ты знаешь про мотороллеры! «Вятка 200-К»! Слыхал о таком! Покупатель сказал, что редкость! Да еще и на ходу! Я могу тебе фотографии показать!

Вскочил возбужденный Сергеич, к серванту подошел, правую нижнюю дверцу открыл. Выложил из нее большую инкрустированную шкатулку на пол, вытащил два фотоальбома. Стал первый листать. Вернулся с ним, раскрытым. Перед солдатом на стол опустил.

– Вот, смотри! Смотри, а я пока чай сделаю!

– Ну да, – удивленно выдохнул Петро. – Таких не видел! Не доезжали они, видно, до нас! Интересная штуковина!!!

Он бросил взгляд на большую необычным узором инкрустированную шкатулку на полу под сервантом.

– А там что? Тоже фотографии? – поинтересовался.

– Нет! – Сергеич наклонился, вернул шкатулку на место и закрыл дверцу.

– Красивая шкатулка! – понимающе произнес солдат.

– Сам сделал, – прохладно ответил хозяин. – Увлекался раньше такими штуками. Я ж, когда школьником был, несколько раз в областных и районных олимпиадах по ручному труду побеждал.

– Это хорошо, когда у мужика руки из правильного места растут, – чуть ли не с завистью вырвалось у Петра. – У меня с деревом не сложилось. А вот вéлики ремонтировать умею!

– А что там у вас, в Украине? Какие новости? – В голосе Сергеича нотки усталости зазвучали. Словно уже и не интересно ему было разговор продолжать.

– Новости? Да ничего нового! По всей стране города и улицы переименовывают! Будто других проблем нет! – махнул рукою солдат. – А это ж сколько работы! Плюс саботаж на местах. Люди отказываются таблички улиц снимать! Требуют, чтоб оставили. Другие требуют, чтобы флаг перевернули. А как по мне, я б сначала страну переименовал…

– А во что бы ты ее переименовал? – оживился от удивления хозяин дома.

– Ну во что? Не знаю, я не политик! Ну, в Украинскую Народную Республику, например! – неуверенно предположил Петро.

– В «народную» не надо, – замотал Сергеич головой. – Сразу к власти дурни и бандиты придут, как в этих «дэнээрах»! А чего ты не бритый?

– Я? – переспросил гость и провел пальцами по щеке. – Да жду, когда волонтеры новые станки одноразовые привезут.

– Подожди! – хозяин снова поднялся, к серванту отошел. Вернулся за стол с небольшой коробочкой в руках.

– Вот, возьми! Электрическая! Хоть и старая, но работает, как комбайн. Ничего не пропускает.

Петро вытащил из коробки округлую, чем-то похожую на сплющенную грушу электробритву с красивой витиеватой металлической надписью на красном корпусе: «Харьков».

– Мне она ни к чему тут. Электрики все равно нет!

– Спасибо, я потом верну! – пообещал солдат, пряча бритву обратно в коробку. Вдруг глаза его загорелись, будто вспомнил он что-то важное. – Кстати, убитого, что на поле лежал, забрал кто-то. Наверное, сепары из Каруселино! Нет его больше там!

Хмыкнул Сергеич.

– Я его забрал, – сказал. – Снегом накрыл. Лежит он там, бедный!

– Да? – удивился Петро. – Ну вы рисковый! Могли б и выстрелить, если б заметили!

– А я ночью, когда все спали!

Выпили они чаю с медом. И тут Сергеич про свой мобильник вспомнил. Спросил гостя.

– Да, зарядил! Давно! Вот он! – выложил тот и зарядку, и сам телефон из кармана куртки. – И вот, на всякий случай, мой номер! – добавил к телефону бумажку. – Теперь можно не тряпку вешать, а эсэмэску послать или даже позвонить, если что срочное!

– Спасибо, – сказал Сергеич. – Ты – человек слова! Тут таких ценят! Может, все-таки чуть настойки медовой в дорогу выпьешь? Чтобы теплее было.

Тут он в глазах солдата борьбу сомнений и желаний заметил.

– От пятидесяти грамм еще никто не пьянел! И я с тобой выпью, чтоб не думал, что там отрава! Я сам редко пью…

– Ну ладно, – махнул рукой Петро, сдавшись.

Достал Сергеич бутылку.

– Я тебе сейчас такую посуду дам, из которой ты еще в жизни не пил! – приговаривал он, верхнюю дверцу серванта отворяя.

Вынул оттуда хрустальную туфельку.

– Мы из нее на свадьбе с Виталиной пили. Теща бывшая подарила.

Поставил ее аккуратно перед онемевшим от удивления солдатом.

Себе Сергеич обычную рюмку достал. Но сначала налил гостю, и заиграла хрустальная туфелька радостной желтизной настойки.

– Давай выпьем за то, чтоб все это на хрен быстрее кончилось!

– Война, что ли? – уточнил солдат.

– Ну да!

– Согласен! – закивал Петро. Взял правой рукой за высокий тонкий хрустальный каблук, как за ручку бокала, с трудом и осторожностью ко рту туфельку поднес и помедлил немного, пытаясь понять, к какой ее части можно губами приложиться. Наклонил туфельку так, чтобы пятка внизу оказалась. Перелилась настойка туда, и выпил ее Петро из «пятки» медленно, сладким вкусом меда наслаждаясь.

Проводил Сергеич гостя до края огорода. А когда тот уже шагов десять по полю сделал, вспомнил про лежбище снайпера, окликнул, чтоб Петро вернулся. И повел его Сергеич по краю огородов к тому самому месту. Показал.

– На днях нашел! – сказал. – Вот, думал, предупредить тебя!

Солдат, который мгновение назад пчеловоду выпившим казался, враз протрезвел.

– Спасибо, Сергеич! – проговорил он медленно и серьезно.

Потом руку пожал и прямо от снайперской позиции вниз по полю пошел. Не сгибаясь, не пригибая голову, бесстрашно.

Смотрел Сергеич ему вслед, пока не размыла силуэт ночная серость, пока не исчез он в ней.

Настроение у него перед ночью тихо-радостным стало. Принесенные солдатом в рюкзаке крупы и консервы на подоконнике расставил: там и прохладнее, и мыши не достанут. А после этого в буржуйку угля добавил да и спать улегся.

17

Сергеич снегопад случайно заметил. Перед тем, как будильник завести на ночь да свечи задуть, прильнул он к окну, и показалась ему темень заоконная живой. Это потому, что обычно темень молчит, а тут будто разговор удаленный, стеклами приглушенный он услышал. Понял, конечно, что это снег шуршит, что снежинки, в густой тесноте падающие, друг о друга трутся. Понял, но чтобы удостовериться, не одеваясь и только на мгновение на двор выглянул. И сразу услышал, как дверь входная, которую он от себя толкнул, стесала с порога свежее снежное покрытие, и увидел, как провела красивый циркульный полукруг на пороге заснеженном.

Тут же закрыл Сергеич дверь и замкнул все ее запоры, чтобы ночью себя безопаснее чувствовать.

Затушил свечи. Закрыл глаза и выпал на целую ночь из жизни. А когда открыл их заново – в доме прохладно было, а за окном новое утро серело.

«Накормил» Сергеич буржуйку углем. Сверху на нее чайник с водой поставил, понимая, что быстро он не вскипит. Но ничего! Есть у него и время, и терпение, и уголь! До весны точно хватит! А может, и до лета, если весна холодной и затяжной будет. Всего хватит! И угля, и терпения! А времени тем более! Оно теперь всё его личное! Пока жив!

Вспомнилось, как пару дней тому солдату Петру он альбом с фотографиями отца и его мотороллера с коляской показывал. Ему показывал, а сам не смотрел! А теперь вот захотелось. К чаю! Словно сладкого. А почему «словно»! Воспоминания – они и есть та сладость, которая и без сахара жизнь вкуснее делает! Фотографии-то все старые, мирные! Довоенные! От послевоенных отцовских до довоенных своих. Там и Виталина с дочуркой, и свадьба соседская, и выезд в Славяногорск на съезд пчеловодов!

Выложил Сергеич на стол оба альбома. И когда, наконец, настало время чаепития, стал он первый альбом перелистывать. Опять задержал взгляд на мотороллере с коляской, который теперь где-то по России ездит. Смешной транспорт, что ни говори! Недаром никто не верит, что мотороллер с коляской вообще бывает! Что-то в нем от игрушки детской есть! На следующей странице альбома отец с матерью, вроде и годами не старые, но уже дряхлые, со взглядами потухшими. О работу они свои взгляды потушили. Глупые работы у них были. Мать кладовщицей в районной больнице работала. Круговорот белья постельного в больнице контролировала, ведь оно все время к ней возвращалось: больного подлечили или, наоборот, в морг отвезли, белье в стирку с дезинфекцией, потом в глажку, поток к ней, а от нее назад на койки для новых больных. А отец всю жизнь маленькую технику любил, а для заработка приходилось на большой ездить. Он даже признавался когда-то сыну своему, что страшно ему за рулем КамАЗа сидеть, что боится кого-нибудь на дороге убить. «Машина-то тяжелая, неуклюжая!» – повторял он часто. Вот на мотороллере с коляской ему было за счастье прокатиться. Мать иногда с ветерком из больницы домой забирал. А умер как раз, как те, которые чего-то всю жизнь боятся: от инфаркта. Он даже и не понял, что у него инфаркт. Потому и испугаться не успел. Никто не понял. Даже фельдшерица сельская, за которой мама, когда отцу плохо стало, сбегала. Только потом врачи сказали, в чем дело. Хорошо, что родители до войны новой не дожили. И лежат теперь вместе за церковью разбомбленной, не зная, что над ними на земле происходит!

Следующие страницы фотоальбома настроение Сергеича к лучшему переменили. Там уже он в своей стихии оказался, среди таких же, как он сам, пчеловодов. Их прощальный пикник на речке. Вечер у костра. Соседи по комнате – Ахтем из Крыма, из-под Бахчисарая, Гриша из Белой Церкви. Хорошо и весело им было втроем, и комнатка пансионата, в котором всех участников съезда разместили, хоть и была маленькой, но тесной не казалась. Где-то в записной книжке и адреса их есть с телефонами! Вот закончится война, надо будет связаться! А еще лучше увидеться! Может, новый съезд соберут и пригласят его снова? Только от кого он поедет? От областного общества пчеловодов вряд ли! Какое теперь общество в Донецке? А если и есть, то теперь не областное, а «республиканское», а значит, он в него уже не входит. А если та часть области, что в Украине осталась, своей столицей Мариуполь выбрала, то, возможно, там теперь новое общество пчеловодов заседает! Только он ведь как бы и не в «республике», и не в стране. В серой зоне он, а у серых зон столиц не бывает!

Опять взгрустнулось Сергеичу. И вдруг стук в двери громкий.

Вздрогнул он, но спешить к двери не стал. Сначала фотоальбомы на место возвратил, положив их поверх большой инкрустированной шкатулки. Плотно дверцу шкафа прикрыл.

– Чего так долго? – вместо «здрасьте» спросил Пашка, входя в дом.

Следом за ним вошел не знакомый Сергеичу мужчина лет пятидесяти в теплых камуфляжных штанах и в черной брезентовой куртке, пухлой из-за дополнительно подшитого утеплительного материала – то ли искусственного меха, то ли какого-то ворсистого полотна.

Закрыл за ними хозяин дверь. Обернулся к гостям удивленно, не понимая причины их прихода.

– А что случилось? – спросил он строго у Паши, не глядя на незнакомца.

– Что случилось? – чуть ли не радостно удивился тот. – Ты что, Серый? В календарь не смотришь? Сегодня ж день Советской армии! Двадцать третье февраля! Вот пришли тебя поздравить! Ты же служил?

– Ну, служил, – Сергеич кивнул. – Водителем-механиком. Но это ж когда было!

В руках у Пашки блеснула бутылка водки. Заходил он вроде бы без нее. Наверное, из кармана кожуха достал. Сергеич перевел взгляд на второго гостя, ему не известного.

– Это Владлен, – представил его Пашка. – Товарищ мой… Так что, отметим? Мы подумали, что вдвоем неправильно отмечать! Если мы втроем можем!

У Владлена, круглолицего, с родинкой на левой щеке и с густыми, но аккуратно подстриженными усами, оба боковых кармана куртки брезентовой оттопыривались так, будто в каждом из них по литровой банке лежало.

Гость, словно заметив интерес хозяина дома к своим карманам, вытащил оттуда два свертка.

– Мы ж не с пустыми руками, – сказал он, оглядываясь в поисках стола.

Пришлось Сергеичу на стол посуду и ножи-вилки доставать. Из свертков колбасу полукопченую, хлеб и сало вытащили.

– Ну, огурцы-помидоры соленые у тебя ж есть? – спросил Пашка, вешая кожух на спинку выбранного для себя стула.

– Есть, есть, – закивал хозяин.

Но первым делом из серванта рюмки достал.

– Серый, может, гостю в хрустальную «туфельку» нальешь? Ради хохмы? – предложил Пашка.

Сергеич обернулся и взгляд его мгновенно стер с лица Пашкиного хитрую ухмылку.

– Пусть стоит на месте, – строго ответил. – Это свадебный подарок, а не стакан граненый!

Нарезал пчеловод колбасы и сала, солонку, полную соли, на стол поставил. Литровку огурцов соленых открыл и пол-литровую банку помидоров тоже. Пашка рюмки «казенкой» наполнил. Он же, Пашка, и тост первый сказал: – За Советскую армию! – после чего все трое выпили.

– Ты ж не служил, – жуя кусок колбасы, повернулся к Пашке Сергеич. – Чего это тебя за армию пить потянуло?

– Так это ж за защитников! Вот за таких, как он! – Пашка показал взглядом на Владлена.

Тот кивнул, согласие со словами Пашки показывая. Он еще ни слова в доме Сергеича не произнес, и поэтому хозяин чувствовал себя неуютно. Человек ведь себя не только лицом показывает, а и голосом или хотя бы пьяной песней! Недаром любое нормальное застолье песнями заканчивается! Но ведь не пьяные они еще.

– А вы оттуда? – Сергеич посмотрел Владлену в глаза и кивнул в сторону окна.

– Твое окно не туда выходит, – вставил Пашка. – Он с моей стороны, оттуда!

– Да я вообще-то с Сибири, – заговорил наконец гость. – Добровольно приехал. Чтобы вас защищать.

– Из Сибири, – протянул Сергеич задумчиво.

– Да, – подтвердил Владлен. – У нас сейчас холоднее вашего будет! Да и покрасивее у нас!

– Чего покрасивее? – не понял Сергеич.

Владлен посмотрел на Пашку. Тот наполнил рюмки.

– Давайте за победу! – предложил Владлен.

– Давайте! – поддержал Пашка.

Сергеич чокнулся молча. Выпил, как и другие, одним глотком. Пальцем из банки огурец выудил и в рот отправил.

– Так а что у вас красивее будет? – повторил свой вопрос Сергеич, огурец дожевывая.

– Ну это, может, из-за войны, – спокойно заговорил сибирский гость. – Мало красок! Заборы серые, окна не украшены резьбой, наличниками. Бедновато как-то!

– Это война, – Пашка махнул рукой. – После войны все будет красиво! Как раньше!

– Раньше красиво не было, – не согласился Сергеич. – Раньше было нормально! И в глаза ничего лишнего не бросалось!

Владлен удивленно на хозяина глянул, потом на Пашку взгляд перевел. Тот снова налил.

После третьей рюмки спокойнее Сергеичу стало. С гостями и с праздником смирился. Стал языком колбасу полукопченую «слушать» – давно такую не ел.

– Все, что раньше было советским, потом стало российским, – объяснял захмелевший Владлен Пашке, но постоянно на хозяина дома краем глаза кося. – А то, что не стало российским, то потом станет. Все всегда к началу возвращается, к отправной точке…

За окном уже темнело, когда Пашка вторую бутылку из кармана кожуха достал. Гость сибирский продолжал что-то говорить, но Сергеич его уже не слушал. Ему спать хотелось, его теперь и голос этого Владлена раздражал, и от Пашкиной физиономии, оттого, что поддакивал он сибирскому гостю, сплюнуть хотелось. Что-то холуйское, а не мужичье, в лице Пашкином нарисовалось.

Зевнул Сергеич широко, даже ладонь ко рту поднести не успел.

– Знаете что, – сказал он гостям. – Я все-таки не здоров… Может, вы у Паши продолжите?

– А у меня водки больше нет, – протянул Пашка.

– А я вам с собой дам! – предложил хозяин дома.

Владлен, словно и не пил, поднялся легко на ноги и по плечу Пашку ладонью шлепнул. Тот тоже поднялся.

Выдал им Сергеич две бутылки «Крутой», той самой, которой недавно отравился. Выдал не думая. Лишь бы ушли.

– Спасибо! Ты настоящий дружище!!! – обрадовался Пашка. Он уже кожух надел и бутылки сразу в карманы боковые сунул. – Во как смешно! К тебе с двумя бутылками шел, и от тебя тоже с двумя!

Чуть ли не вытолкнул Сергеич гостей из дома. И в спину им долго не смотрел. Может, секунд пять только. Этих секунд хватило ему, чтобы понять: мороз на убыль пошел.

18

Беспокойство охватило Сергеича с самого утра, а может, даже с ночи! Ведь просыпался он раза два и оба раза от кошмара: снилось ему, что корячит его от водочного отравления, что судороги ноги в щиколотках хватают, что живот крутит и в голову кто-то насос для мяча вставил и качает. Раздувалась голова изнутри во сне, казалось, что вот-вот лопнет! Это уже утром он понял, что к чему! Вспомнил, что две бутылки фальшивой «Крутой» водки своим гостям в дорогу дал. А они уже хорошенькие были, после двух поллитр на троих. Им уже все равно было, что и сколько дальше пить! Наверняка выпили сразу те две бутылки и сейчас лежат-мучаются, если не хуже!!!!

Нашел Сергеич початую, да в сторону отложенную бутылку, из которой отравился недавно! Понюхал. Запах, конечно, спиртовой! Но спирт спирту рознь! Один спирт в кровать уложит, другой – в гроб деревянный!

Чтобы отвлечься, сварил себе на завтрак гречки из продуктов, что солдат принес. Там же и масла брикет был, так что гречка с маслом да с солью настроение ему улучшила! И пока ел он, о водке, непрошеным гостям подаренной, не думал. А вот как позавтракал, опять кошки на душе заскребли. И противно стало еще потому, что виноватым себя перед Пашкой ощутил. А кто он такой, Пашка, чтобы перед ним вину иметь? Сволочь нечестная, с детства такой! Там обманет, там про тебя гадость скажет. От армии открутился – плоскостопие у него, ишь ты, какая болезнь смертельная! Но если он сейчас лежит да мучается? Или хуже того – отмучался уже? Это ж чей грех будет? Его, Сергеича, грех! И вот выйдет, что это уже он – сволочь нечестная!

Ужас пчеловода охватил. Про этого Владлена как-то и не думалось. За него в ответе Пашка. Он его привел, хотя мог бы сначала за калиткой оставить и пойти хозяина спросить: не будет ли он против чужого и незваного гостя?

– Надо пойти! – твердо приказал себе Сергеич. Словно понимая, что без приказа строгого и во двор не выйдет.

Во дворе свежий снег лежит, поблескивает. Надо новую тропинку к калиткам топтать, к сараю-зимовнику, к гаражу.

Поднял взгляд на крыши сараев – там этого снега почти по колено намело. Еще больше, чем на земле!

Испугался Сергеич за крыши. Старые они. Надо с них снег убрать, а то еще провалится он и на машину, и на пчел!

Отвлекся от Пашки с его гостем. Приставил к сараю-зимовнику лестницу. Принялся метлой снег на землю сбрасывать. Туго идет. Поменял метлу на широкую лопату для снега. Тут уже дело заспорилось. Так метр за метром очистил Сергеич от снега обе крыши. Отдышался.

Только потом заторопился к Пашке на Шевченко. По дороге в покрытую снегом воронку у дома Митьковых чуть не свалился. Край воронки, по которому всегда ее обходил, не угадал. Хорошо, что правая нога не дала левой в склон соскользнуть.

Как в калитку шагнул и двор Пашкин со снегом нетронутым перед порогом дома увидел, пуще прежнего испугался. Никто, значит, с утра из дому не выходил!

Поднялся на порог. В дверь постучал.

Тишина в ответ. Сергеич словно запах смерти учуял. Помертвело в нем все.

– Это что ж, я один в селе останусь? – перепугался.

Но тут зашумело за дверью. Шаги послышались.

– Слава Богу! – выдохнул Сергеич с небывалым облегчением.

– Ты чего? – сонно Пашка спросил, приоткрыв дверь. – Чего так рано?

– Да так, – растерялся гость. – Забеспокоился. Думал, а вдруг вы до дома не дошли? Вы же пьяные были!

Впустил Пашка Сергеича. Зашли они вместе в комнату. Пашка сам в трусах, лицо опухшее.

– Голова не болит? – осторожно поинтересовался Сергеич.

– Болит, конечно, – проворчал хозяин, штаны теплые спортивные натягивая.

– А гость твой где?

– Да ушел он! Вызвали по мобильному!

– Давно ушел?

– А хрен его знает. Ночью.

Сергеич глянул на часы с гирьками. Легкая гирька уже почти до самого низа коробки деревянной поднялась. Вот-вот остановятся. Спешным шагом подскочил Сергеич, оттянул гирьку вниз к полу. Оглянулся на Пашку.

– Ты больше так не делай! – сказал ему.

– Что не делать? – не понял Пашка.

– С чужими не приходи!

– А чего? Тебе что, не скучно одному? Ты что, новому человеку не рад?

– Новые – они разные бывают, – негромко ответил Сергеич.

– Этот же нормальный, военный! Защищать нас приехал!

– Не надо меня защищать! Сам себя защищу, если что!

– От кого? От «Правого сектора» защитишь? – ухмыльнулся Пашка. – Придут головорезы, пчел твоих расстреляют, машину заберут! Будешь рыпаться – пулю в лоб схлопочешь! Они тебя и без повода грохнуть могут! Только за то, что ты на улице Ленина живешь!

– Ты мне не рассказывай, что мне делать! – разозлился Сергеич. – Если ты кого боишься, то пускай тебя и защищают! А меня не надо! Еще раз с кем придешь – не пущу! Понял?

Взгляд Сергеича под стол ушел, на лежавшие там пустые бутылки из-под «Крутой».

– Как же не пустишь? – не поверил Пашка. – Военных да с оружием не пустишь? Так они ведь дверь поломают и все равно войдут! Только уже не как к своему, а как к врагу! Тогда уже не жалуйся!

– Это ты о ком? О тех, кто к тебе ходит? Об этих гопниках с автоматами? Да пошел ты с ними нахер! Хочешь, чтобы из-за них все село разбомбили? Или ты тоже туда ходишь? Записался уже в «защитники»? – криком вырвалось у Сергеича. Видно, смешалось в его голове беспокойство утреннее и раздражение теперешнее, и гремучая смесь из всего этого вышла. Вот и взорвался он. – Ты, если их сюда в село звать будешь, то на мою улицу не ходи!

– А чего ты меня посылаешь? – Пашка глаза выпучил. – Пришел, в дом попросился и меня посылает! Если опохмел нужен, так и скажи! Достану бутылочку, сядем, успокоишься! А если не хочешь тут сидеть, так и иди на свою улицу нахер!

Не ответил Сергеич. Стоял, замерев, с минуту. Даже дрожь его от злости проняла насквозь. И после дрожи вдруг усталость навалилась. Так, что даже стоять трудно стало. Сел он за стол.

Пашка это движение как согласие на опохмел воспринял. На кухню пошел. Вернулся с салом, хлебом и бутылкой.

Сергеич на бутылку с опаской посмотрел. Этикетка на ней была старая, затертая. Значит, самогон.

Домой вернулся через часа два, пошатываясь. Добавил угля в буржуйку. Прилег на кровать поверх одеяла. Задремал. А когда отошла дрема, отпустила, услышал он в голове шум. Негромкий, но навязчивый. Шум этот он знал. Самогонный это шум. Его перетерпеть надо. Сам пройдет, стихнет. Если что, под такой шум и думать можно. Только труднее обычного. Медленнее получается.

Черт его дернул за Пашку с утра беспокоиться!

Повернул Сергеич голову вбок, на пламя в буржуйке через ее дверцу с закопченным изнутри стеклом глянул. Теплее сразу стало. «Интересно, как глаза могут тело обманывать?» – подумал.

19

– Ну что ты будешь делать? – пробурчал Сергеич, проснувшись посреди ночи и понимая, что больше не заснет.

На будильнике половина третьего. Получается, что больше двенадцати часов спал! Правда, за время этого сна длинного все в теле и в голове у Сергеича само наладилось. Ни шумов самогонных в ушах, ни нытья в колене. Только сердитость на самого себя за дурацки прожитый день. А все из-за Пашки!

Давно он так не ругался! Да уже лет пять, наверное! А до того только с женой, но и она в ответ за словом в карман не лезла.

Чиркнул Сергеич спичкой, зажег обгоревшую, едва до края баночки достававшую церковную свечу, а вторую – обгоревшую еще больше – зажигать не стал. Потом пригодится! Достал еще одну, новую. Они – эти свечи церковные – в доме почти бессмысленны! Светят мало, горят быстрее обычных, но уют как бы создают. Это правда. Хозяйственные, из стеарина – они, ясное дело, практичнее и горят дольше. Но и запах не тот, и купить их теперь негде.

Присел пчеловод за стол. Середина ночи, а тут спать не хочется, да и аппетит разыгрался, ведь не ел он ничего после опохмела у Пашки.

Отрезал себе Сергеич ломоть от батона, что солдат Петро принес. Твердый уже батон. Намазал маслом. Посолил.

Вспомнил ссору с Пашкой.

– Вот мудак! – выдохнул.

И пока жевал бутерброд, пришла ему в голову мысль. Понял он, чем этой ночью себя займет! Вся страна ведь этим занимается, но не по ночам! А он ночью! У них тут условия особые – война. Днем нельзя! Мало ли кто в бинокль, перископ или оптический прицел за ними с окрестных горизонтов наблюдает?

Выпил еще чаю горячего с медом. Оделся потеплее. Первым делом в сарай-гараж зашел. Там, чиркнув спичкой, при ее дрожащем от холода пламени выбрал из ящика с инструментами все, что нужно ему, и в рюкзак положил. Рюкзак того парня с серьгой в ухе, он удобный, и не слишком мал, и не громоздкий. Инструмент, конечно, не из бумаги сделан. Один гвоздодер сколько весит?!

Глаза к темноте быстро привыкли. Отправился на начало улицы, на тот край, с которого раньше и церковь не видна была. Дошел до первых домов – дорога грунтовая тут прямо в улицу «въезжает». Увидел табличку «ул. Ленина» с белыми буквами на синем фоне. Оторвал ее гвоздодером и в рюкзак сунул. Следующая табличка аж через шесть домов оказалась! Раньше он думал, что у каждого дома на заборе название улицы висит, ан нет! Не у каждого! Шел и рассматривал заборы и дома медленно и внимательно. Чуть одну табличку, к самому дому прибитую, не пропустил.

«Чей же это дом? – задумался, во двор зайдя. – Мельничуков, что ли?»

Поддел табличку загнутой вилкой гвоздодера, надавил длинную рукоять, чтоб к стене ее прижать. Заупрямилась табличка – сразу видно, что сам хозяин дома ее к стене приколачивал. Гвоздей-«десяток» не пожалел. Пришлось на нее минут пять потратить, и даже погнулась она немного.

Пока до церкви взорванной дошел, бодрость и закончилась. В рюкзаке двенадцать табличек да инструменты: тяжесть немалая!

Вернулся во двор, вытащил таблички, разложил на снегу одну под другой, рассмеялся хрипло, да тут же себе ладонью рот закрыл.

«Черт, – подумал. – Это ж только полдела!»

Потопал на Пашкину улицу. Там с заборов шесть табличек «улица Шевченко» оторвал, а больше их и не было, хотя домов на обеих улицах почти поровну!

Удивился Сергеич, но объяснение этому быстро нашел: Ленин ведь в советское время важнее был, чем Шевченко. Ленина по всему Союзу знали, а Шевченко только тут…

– Ну да ладно, – махнул рукой, свои размышления из головы прогоняя. – Поэты – люди безвредные. Не то что политики! Теперь я на улице Шевченко жить буду!

Первым делом прибил он указатель уличный на забор слева от своей калитки. Потом уже в начале улицы на место оторванной прежней таблички приколотил, а последний – на заборе крайнего дома справа, у церкви.

Когда домой вернулся, время проверил – половина пятого. До рассвета еще долго! Снова во двор вышел, взял молоток, гвозди, «улицы Ленина». На бывшую улицу Шевченко опять зашагал. Первым делом две таблички «улица Ленина» по обе стороны от калитки, что во двор к Пашке вела, прибил. Даже не думал, что на стук этот хозяин дома проснуться может. Остальные десять по всей длине улицы разнес. И, конечно, одну в начале улицы пригвоздил, одну – в конце. Конец у Пашкиной улицы бестолковый, как у всей советской истории. В конце бывшей Шевченко стояли полуразрушенные коровники бывшего колхоза имени Якира. А за ними еще какие-то постройки, с которых давно и шифер сняли, и рамы оконные вынули, и часть стен на кирпичи разобрали.

Домой вернулся Сергеич довольный. Ноги, правда, гудели. Но колено правое молчало, словно одобряло оно причину, по которой этой ночью хозяин его покоя лишил.

20

Стоит один раз сбиться с жизненного ритма, и потом дни, а то и недели пройти могут, пока не затолкает тебя сама жизнь обратно, в колею привычную.

Вот так и у Сергеича после недавнего дневного сна вышло. Он уже и про самогон опохмелочный забыл, и про ссору с Пашкой. Он вообще как-то между сном и бодрствованием завис-застрял и от этого не мог соответственно времени дня удобную и одновременно правильную позицию выбрать. Вот вроде только что себя нормально чувствовал и за углем во двор выходил. Будильник половину первого показывает. За окном светло. А ему прилечь хочется!

Ну хочется – вот и прилег. Только глаза закрыл, как стук в двери.

– Кто там еще? – сипло и недовольно спросил Сергеич.

– А кто тут еще может быть? – Пашкин голос в ответ.

– А ты один? – уточнил хозяин дома.

– Ага, один!

Впустил его Сергеич. Закрывая двери, плечами пожал потому, что не понял причину замеченной на лице у Пашки радости.

Гость уселся у буржуйки, руки к ней протянул, пальцами в воздухе на баяне заиграл, словно замерзли они.

– Ну чего? – спросил Сергеич.

– Что чего? Скучно стало, дай, думаю, к товарищу зайду! – усмехнулся Пашка. – Ты ж не против! Я вот на тебя не обижаюсь! Никогда не обижался! А тут такое! В общем, спасибо! Это ж ты ради меня не спал, наверное?

– О чем ты? – не понял Сергеич, уставившись на гостя, как на сумасшедшего.

– Нет, я оценил! Я понимаю, – Пашка явно путался с подбором слов. – Я о том, что благодарен! И ты не думай, что раз ты меня послал, то я уже никогда не вернусь! Я ж знаю, что ты отходчивый! Но за «улицу Ленина» спасибо! Это ты славно придумал! Такой подарок! Мне этот Шевченко уже вон тут сидел! – и он провел пальцем по горлу.

– А-а! – наконец дошла до Сергеича причина Пашкиной радости. – Чай будешь?

– Буду, если с медом!

– Так ты, значит, рад! – решил уточнить пчеловод, уже когда они за стол уселись и за чай принялись.

– Ну да! – удивился Пашка. – Как тут не радоваться?!

– Стало быть, ты у нас «ленинец»? – усмехнулся хозяин.

– Ну не ты же, – хихикнул в ответ Пашка. – Тебе ж все и раньше не нравилось, и теперь! Тут теперь другой вопрос! А что, если народ в село вернется? И потребует уличные таблички по-старому перебить? Жалко ведь будет!

– Не потребует, – уверенно произнес Сергеич. – Сейчас по всей стране улицы переименовывают! Не только улицы! Целые села и города! Главное, чтобы жители согласны были! Ты ведь согласен, как я вижу?

– Конечно!

– И я согласен! Можем проголосовать для формальности, чтобы потом сказать, что единогласно решение принято было. – Сергеич руку поднял.

Пашка тоже вздернул руку вверх, улыбка его зубы неровные обнажила.

– Ну вот и все! – сказал хозяин. – Кто на собрание не пришел – сам виноват! А потом, когда власть снова появится, сообщим им о решении.

– Да, такое дело и обмыть не грех! – осторожно предложил Пашка.

– В другой раз, – взгляд Сергеича, на гостя направленный, стал таким строгим, что Пашка сразу тему поменял.

– А переулок Мичурина так и остался? – спросил он.

– А что с ним делать? – хозяин дома плечами пожал. – Мичурин никому вреда не принес! Да и домов там только два!

– Да, пускай остается! Я тоже не против! – согласился Пашка. – Как там твои пчелы? Проснулись уже?

– Так они по-настоящему и не спят никогда! Если заснут – замерзнут. У них там даже зимой тепло. Плюс тридцать семь! Они сами себе в улье отопление делают. А если сам отопление делаешь, то когда спать? Я вон если только спать буду, то замерзну! Кто-то же должен уголь в топку подбрасывать!

– А ты их, когда потеплеет, на какую сторону выпускать за пыльцой будешь? На нашу или туда, к «украм»? – поинтересовался Пашка.

– Куда захотят, туда и полетят. Улья в сад вынесу, а дальше это уже их дело.

– Ты бы лучше их в моем саду поставил! У нас там поспокойнее! Там на поле и цветов больше будет!

– Спасибо, – закивал Сергеич. – Вот весны дождемся, тогда и видно будет, где цветов больше!

Расстались они с Пашкой в этот раз дружно, даже руки у калитки пожали. После этого зашел Сергеич в сарай к пчелам.

– Запомните! – сказал, на ульи, спрятанные за листами железа, глядя. – Адрес у нас теперь новый! Улица Шевченко! А дом так и остался тридцать седьмой, только улица другая!

Постоял Сергеич перед ульями еще пару минут, к тишине прислушиваясь. Показалось ему, что услышал он в тишине сарайной гудение пчелиное. А значит, и они его услышали. Не могли не услышать.

21

Лопата для уборки снега елозила звонко по нижней корке наста, искрошенной и наново утрамбованной тяжелыми ботинками хозяина дома. Верхний снег – недавно выпавший и еще не отяжелевший – снимался легко. Сергеич его лопатой и толкал к краю двора, к забору сада.

Занятие это, конечно, казалось ему бессмысленным. Что-то вроде утренней зарядки. Но все равно очищать старый снег, оледеневший, от нового пушистого как-никак, а работой считаться могло. А по работе Сергеич соскучился. Не по той, на которую на маршрутках набитых надо ехать, а по той, по которой руки чешутся. Такой труд – он и от безделья-тоски отвлекает, и радость приносит, если у него цель конечная есть. Ну вот как уборка снега, например. Хотя по сути он ведь и не убирает этот снег – его весна уберет. Он его сортирует.

Усмехнулся Сергеич. Отдышался. Вспомнил, как любил раньше шкатулки мастерить! Как шлифовал их мелкой наждачкой, как лаком покрывал. Хорошее занятие! Как раз зимнее! Как рукоделие у женщин! На столе инструменты, клей столярный, полированные дощечки. А за окном – осень с дождями, зима со снегопадами, да хоть майские грозы! А потом пригласят его на свадьбу, а он с подарком – со шкатулочкой из вишни, на крышечке которой – инкрустация березой в виде двух обручальных колец продетых! Вроде бы и не сервиз, и не сто гривен в конверте, но вещь теплая, от души и сердца! И все это понимают! Особенно молодожены!

Оглянулся на двор.

«Что-то тихо очень!» – подумал.

И действительно, тишина вокруг зависла мирная, невоенная. Даже далеких раскатов взрывов не слышно.

Приставил лопату к забору. Зашел в сарай-зимовник к пчелам. Отодвинул защитный лист железа, приложил ухо к стенке ближнего ко входу улья. Ухо дрожание ощутило, а звуков никаких! Стена улья – это как ушная перепонка, только с другой стороны, изнутри. То есть дрожание уже и есть переработанный этой перепонкой звук!

– Ну давайте, давайте! – прошептал он, распрямляясь. Поставил лист железный на место. – Скоро вам за работу браться!

Вышел из сарая.

«А где ж они летать будут?» – подумал, в сторону сада, за которым огород и поле, взгляд бросив.

Так и не ответив на собственный вопрос, заглянул Сергеич в сарай-гараж. Снял ключ зажигания с гвоздика на стенке. Сел в свой «жигуль». Руки на холодный руль положил. Снова о весне близкой задумался. Водителем он был спокойным и осторожным. Зимою не ездил, только в теплое время. Вот и представил себе, как со двора на свою переименованную весеннюю улицу выезжает.

Вставил ключ. Провернул его, одновременно нажимая на педаль газа, – тишина!

Чертыхнулся Сергеич в сердцах и тут вспомнил, что аккумулятор-то в доме, возле буржуйки на полу стоит, греется. Он ведь как человек – на морозе сначала немеет, а потом замирает насмерть.

Сходил домой, принес тяжелую коробку, на ее место под капотом поставил, клеммы присоединил. Сразу завелся мотор – громко, почти звонко. Улыбка на лице у Сергеича расплылась – ленивая и мечтательная. И казалось ему, что никто сейчас этот шум мотора не слышит. Не потому, что он внутри сарая-гаража машину завел, а потому, что никого вокруг нет! И до Пашки так далеко, что этот звук и не долетит туда, на Ленина! Разве что если выедет он на машине во двор! Но рано еще. А мотор – молоток! С первой искры завелся!

Провернул Сергеич ключ зажигания назад, вынул. И тишина восстановилась во всей своей красоте.

Почему-то вспомнился несчастный случай пятилетней давности. На Шевченко, на той, что теперь Ленина стала, в гараже своем Ивановский Сашка со своей подругой из Светлого насмерть угорели. Жена Сашкина как раз в санатории от туберкулеза бесплатно лечилась. Детей у них не было. Чего ж не в доме с любовницей водку пить? Зачем они в машине пили? Почему мотор завели – ясно. Холодно ведь зимой в машине. Но ведь думать надо головой! Хороший был мужик, на аккордеоне играл!

Помянул Сергеич Ивановского мысленно. Автоматически воздух в машине понюхал. Потом выбрался. Дверцу аккуратно придавил, чтоб закрылась без хлопка, но со щелчком. Ключ на гвоздь. Сам на двор.

«Что бы еще полезное сделать?» – задумался.

И тут в тишину эту необычайно мирную какой-то едва различимый писк проник.

Прислушался Сергеич. Нет, не показалось. Звук далекий, но чем-то знакомый. Как звонок телефонный.

Сделал Сергеич несколько шагов к дому, и глаза его удивленно округлились: так это же его мобильный в доме звонит! Первый раз за три года!

Поспешил он на порог да в дом. Схватил телефон и к уху прижал.

– Алло?

– Алло? – ответили ему оттуда мужским голосом. – Это кто? Как вас звать?

– А зачем? – оторопел Сергеич. – Вы кому звоните?

– Тому, кто трубку снимет! Вы где сейчас находитесь? – незнакомый голос отдавал холодным металлом.

– Дома.

– А адрес какой? – настаивал незнакомец.

– Да вы что! – возмутился Сергеич. – Охренели? Может, еще и мой размер обуви вам сообщить? Да идите вы со своими вопросами на хер!

Нажал он на кнопку отбоя, а в ушах еще собственный крик слышался.

– Вот те на! – удивился.

Все еще раздраженный, отдышался, как после спешки. Выдохнул свое возмущение.

Опустил взгляд на мобильник. Проверил, кто звонил. А там – «Скрытый номер».

– Да-а, – протянул с сомнением. И тут же подумал: «А может, мне кому позвонить?»

О Виталине, жене своей, вспомнил. Только вряд ли она его звонку обрадуется. Подумает, что ему от нее что-то надо! Нет! Лучше кому-нибудь другому. Может, Пашке? Только ведь его номера в телефоне нет! Никогда они друг другу не звонили. Чего звонить, если за пять-семь минут дойти можно!

Вспомнился опять съезд пчеловодов в Славяногорске. Ахтем, крымский татарин, вспомнился. Вежливый такой! И непьющий. Сидел за компанию, когда они настойку медовую пили да колбасой вареной закусывали. Настойку не пил, сразу сказал, что ислам не разрешает. А колбасу жевал. А когда Гриша из Белой Церкви решил татарина подколоть и сказал, что в эту колбасу чистая свинина идет, Ахтем рассмеялся звонко. «Вы что, верите, что в колбасе мясо есть? – спросил он. – Да там один крахмал и голландские пищевые красители!» После этого и у Гриши заметно аппетит к той колбасе пропал. А Ахтем как жевал ее, так и дальше продолжил.

«А что, если ему позвонить?» – подумал Сергеич.

Достал записную книжку, в которую Ахтем собственноручно тогда и телефон, и адрес записал. Нашел номер, набрал.

– Этот номер не существует, – услышал Сергеич деловой женский голос.

– Как же не существует? – спросил он удивленно.

И еще раз набрал.

Второй раз тот же женский голос до конца слушать не стал.

«Да, – подумал. – Наверное русские татарам в Крыму все номера поменяли, когда забрали полуостров себе! Хотя Пашка ж говорил, что туда, как и раньше, народ к морю ездит! Значит, не стреляют там!»

Взгрустнулось Сергеичу. Видно, зима надоела. Вот если б завтра весна началась! Капли с крыши если б закапали под теплым солнцем!

Задумался пчеловод о весне. И опять довоенную весну вспомнил. Одну из них, не последнюю и не предпоследнюю. Вспомнил ту, когда предупредил его председатель сельсовета, что важный гость к обеду на ульях спать приедет. Чтоб Сергеич никого к себе не звал. Он тогда понял, о ком речь. Бывший губернатор в родные края из столицы решил наведаться и, ясное дело, и к нему в третий раз приехать! Обрадовался Сергеич. Не только потому, что бывший губернатор щедрым мужиком был – он и без того радовал своей простотой и открытостью. Даже непонятно было: как ему, простаку такому добродушному, удалось прямо в столицу в правительство попасть! И вот ждал Сергеич, ждал. Уже и обеденное время закончилось, солнце на запад наклонилось. И часа в четыре черный джип на улице останавливается – один, а не три или четыре, как раньше. Понял Сергеич: что-то не так! Вышел из дома во двор. А к нему с пакетом целлофановым крепкий такой мужик в костюме.

– Вы извините, – говорит, – непредвиденные обстоятельства. Шеф к вам собирался, но из Киева позвонили. Неспокойно там. Назад срочно вызвали.

– Случилось что? – спросил Сергеич, разволновавшись от услышанного.

– Да, – совсем не удивившись вопросу, ответил помощник. – Там каждый день что-нибудь случается. Шеф вот просил вам это передать. В подарок.

И протянул пасечнику пакет. Заглянул тот внутрь, а там коробка, такая, в какой обувь продают.

– Если вы не против, я на ульях полежу, – замявшись вдруг, попросил мужик в костюме. – Я еще никогда не пробовал.

– Да пожалуйста, – Сергеич радушно плечами пожал. – Пойдемте!

Провел он его в сад. Постелил на матрац тонкий простынку, которую для гостя более важного приготовил.

Помощник улегся на спину, и по глазам его широко открытым понял Сергеич, что как-то ему неловко, словно боится он чего-то.

Усмехнулся хозяин ульев. «Да он боится, что пчелы его через крышку улья и через матрац в спину ужалят!» – подумал.

– Ну вы полежите, попробуйте заснуть! – сказал ему вежливо. – А я в доме буду.

– Нет, не уходите! – попросил мужик, узел на галстуке своем ослабляя. – Я только пару минут! Для ощущения!

И действительно, минуты через три поднялся он с ульев. Пчелы как раз своим жужжанием всю поляну заполнили. Отошел гость, отряхнул костюм, хотя ничем он на ульях не испачкался.

А когда уехал джип, вернулся Сергеич в дом и коробку из пакета достал. А в ней те самые удивительные туфли из перламутровой кожи обнаружил. Поначалу решил, что это подарок для нóски. Подстелил газетку на пол, поставил туфли, ноги внутрь сунул, а они там чуть ли не потерялись – размеров на пять больше оказались, чем Сергеичу надо. И тогда понятно ему стало, что подарок этот не для нóски ему, а на память. Что это те самые, а не такие же! И еще, когда в туфли Сергеич ноги сунул, то хруст бумаги услышал. Полез потом руками в них и вытащил четыреста долларов – по две сотки в каждом носке!

Он их, кстати, и не потратил тогда! Лежат они в серванте в одной из книг вместе с другими сбережениями.

Оглянулся Сергеич на сервант, на десяток книг, что за стеклом верхней дверцы стояли. Обрадовался, что про деньги вспомнил! А то придет вдруг Пашка и почитать что-нибудь попросит! И если об этих деньгах не помнить, то легко можно без сбережений остаться. Пашка – он такой, он если что в книге найдет, никогда не признается!

«А ведь их ушить можно», – вдруг подумал Сергеич про подаренные туфли. – Только не всякий мастер возьмется! Вот ассирийцы-сапожники за такое дело взяться могут! У них, говорят, руки золотые, они самим египетским фараонам взялись бы сапоги шить! В Донецке, наверное, еще работает парочка ассирийцев, если из-за войны не уехали! Но до Донецка далеко, да и если на блокпосту кто проверит, то заберут туфли сразу и молча! Еще и обвинят, что украл! Откуда у простого пенсионера такие туфли?! Нет, пусть лучше тут полежат до лучших времен!

22

Пять дней пролетели одинаковых, как вороны. Сергеич так бы об этих спокойных и однообразных днях и не думал, если б единственным шумом, время от времени округу наполнявшим, не оказалось воронье карканье.

– Может, весну накаркают, – размечтался Сергеич, прислушиваясь и тщетно выискивая в окружающем мире другие звуки.

Пару раз он видел, как с края шифера на крыше капли капали. Но капелью назвать увиденное он все ж не решился. Потому, что и солнце едва выглядывало, и ветер холодом сырым в лицо хлестал. Так что хоть и выходил Сергеич во двор, но надолго там не задерживался. Постоит, поозирается туда-сюда и назад.

А дома что? Или кровать, или стул да стол. Делать-то особенно нечего. Только думать да вспоминать. Прошедшее, хоть веселое, хоть грустное, ему вспоминать надоело. И тянуло его теперь, как каждого мужика в такое время года, к рюмке. Но характер у Сергеича сильный был, да и к рюмкам относился он своеобразно: мог с одной рюмочкой два часа сидеть и больше смотреть на нее, чем в руку брать.

«Тебе надо было в Париже родиться! – рассмеялась когда-то, обратив внимание на эту привычку, Виталина. – Там в кафе с одной рюмкой коньяка французы часами сидят!»

Это еще когда у них между собой все в порядке было. И откуда она про Париж знала? То ли по телевизору увидела, то ли вычитала где! Сама же за границу не ездила, если не считать Белоруссии, где духи и трикотаж дешевые.

«Странно, что Пашка так долго не заходит, – переключился вдруг в своих мыслях Сергеич с бывшей жены на врага-приятеля. – Не приболел ли?»

Слово «враг», которое он в своих мыслях иногда по отношению к Пашке применял, давно потеряло свой военный смысл. Ну какой же он враг? Конечно, никакой! С врагами разве беседуют? С врагами разве ссорятся? Водку разве с ними пьют? Помогают им окна стеклить? Но ведь детским врагом ему он был? И от этого никуда не деться! Память-то не сотрешь резинкой!

Задумался Сергеич, порылся мыслями в голове, слова перебирая. И ничего не нашел! Мало у него слов в голове про запас лежит! Видно, читать надо было в детстве больше, а не мяч по колхозному полю гонять! А теперь попробуй себя заставить! Да и что читать-то? Книги, что в серванте, он уже по два-три раза перечитывал, а перелистывал раз по пять, если не больше. Да и не для того, чтобы сюжеты и героев припомнить, а чтоб деньги, меж страниц спрятанные, пересчитать. Правда пересчет этот мало что давал. Сумма в зеленых долларах уже три года не менялась. Да и гривни, хоть их никто и не отменял, но смысл свой потеряли. Потому, что тратить их было негде. В Светлом никто у него денег не попросил за яйца и консервы. Люди там добрые. Видят, что твоя беда больше ихней, вот и помочь сразу готовы!

«Но что ж с Пашкой-то? – снова вернулся Сергеич мыслями к жителю недавно переименованной им улицы. – Пойти, может, проведать?»

Время к вечеру близилось. Дни хоть и становились длиннее, все равно заканчивались слишком рано, не давая пасечнику повода темень за окном вечером называть.

Оделся он, обулся. У калитки задержался, к табличке «ул. Шевченко» присматриваясь.

Когда у Пашкиной калитки остановился, увидел, что темно в его окнах! Свечи-то у него стеариновые, яркие. Иногда по две зажжет – и вся комната светится! А тут, значит, или спит, или бродит где-то.

Посмотрел Сергеич внимательно в один конец улицы, потом в другой: и там, и тут серая неподвижность!

Зашел во двор. Стукнул для порядка по двери. Грохот от удара смолк, и снова тишина наступила.

– Где ж это он? – пробурчал Сергеич и осмотрел снег вокруг порога.

Взглядом провел по тропинке, в снегу продавленной, что к калитке в сад вела. Видно было, что туда, к саду-огороду, хозяин чаще ходит, чем на улицу.

Прошелся и Сергеич по этой тропинке. Вывела она его на край огорода к полю, вниз к излому спускающемуся. Вывела и дальше пошла, а он остановился.

Ясно было пасечнику и раньше, что Пашка туда ходит, в Каруселино то за хлебом, то за водкой. Ходит, а его, Сергеича, с собой не зовет! И что оттуда к нему «Владлены» всякие шастают. Может, действительно шпионит он на них, разведчиком к ним записался?

Вернулся Сергеич к Пашкиному дому. Пенек к окну приставил, поднялся и внутрь заглянул. В серости комнаты достал взглядом до стены с часами и от увиденного дыхание затаил! Тяжелая гирька настенных часов почти на всю длину к полу вытянулась! «Вот сукин кот, – выругался он в мыслях, – так же можно и без времени точного остаться!»

Занервничал Сергеич. Спрыгнул с пенька, быстрым шагом на край огорода вышел. Всмотрелся в тропинку, вниз по полю спускающуюся и уже через метров двадцать-тридцать серостью темной скрытую.

– Пашка! – крикнул туда, в поле. – Пашка! Где ты? Идешь?

Зимний воздух терпкий, в нем крики вязнут, как мухи в варенье. Никакого тебе эха, никаких раскатов! Март уже почти, а зима все никак не отступит!

Снова Сергеич к дому Пашкиному вернулся. Взялся за дверную ручку, дернул в полсилы. Нервы заставили нижнюю губу прикусить.

– Где ж он бродит? – прошептал сердито.

И в полную силу на себя за ручку входную дверь как потянет! Скрежетнуло железо, выскочил погнувшийся язычок замка из паза. Открылась дверь.

Поспешил Сергеич внутрь и схватился за легкую гирьку, потянул за нее часовую цепочку вниз. Взлетела тяжелая гирька от пола вверх, да так, что по деревянному ящику ходиков гулко ударила.

– Успел, – выдохнул.

Вышел на порог. Попробовал дверь назад в раму запихнуть, но погнутый язычок замка не дал ей закрыться. Тогда взял Сергеич пенек из-под окна и подпер им входную дверь. Так уж точно ветер не откроет, если налетит! А воров тут нет, некому тут по домам шастать!

23

Спал Сергеич уже часа три, руки голые поверх одеяла сложив из-за тепла избыточного. Перегрела буржуйка воздух в комнате. Даже в кухне теперь тепло было. Спал он крепко, но громкий стук в двери глаза заставил открыть раньше, чем пробуждение наступило.

– Кто там? – спросил сонно.

– Открой! Быстрее! Эт я, Паша! – затараторил знакомый голос.

– Гонятся за тобой, что ли? – спросил, впуская его, пчеловод.

– Не знаю, не оглядывался! Но дом обокрали, и они, кажется, еще в доме! Я шум слышал!

– Как обокрали? – не понял Сергеич, свечку церковную на столе зажигая.

– А чего жарко так! – удивился Пашка.

– Да случайно вышло, – Сергеич штаны надел. Свитер по привычке на майку натянул. – Так что там у тебя?

– Двери выломали! Не знаю, что искали… Может, еду!

Сон только сейчас стал потихоньку из головы Сергеича выветриваться.

– Двери? – переспросил он. – И что?

– Что-что? – испуганно уставился гость на хозяина дома. – Так ведь и убить могут! Кто сейчас будет по селам брошенным ходить? Только бандиты, для которых жизнь человеческая копейки не стоит!

– Хм, – Сергеич вздохнул. – Пошли посмотрим! – предложил после паузы.

– Ты что! – испугался Пашка. – Если уж и смотреть, то лучше утром! Давай я у тебя переночую!

– Ну ладно, – согласился Сергеич. – Ночуй! Вон на диване ложись!

Затушил он свечу. Гость улегся и минут через пять захрапел. Да так, как после плохой водки бывает – прерывисто и громко.

Утром отправились они к Пашке. Взял Сергеич с собой топор на всякий случай. Шел и думал, что логичнее было бы гранату, Петром подаренную, с собой взять. Граната – это и вправду оружие, а топор что? Топор пулю не остановит! Но хрен его знает, куда он эту гранату дел? Может, закатилась куда под сервант или шкаф? Да ведь вроде он и заглядывал по всем углам, а так ее и не нашел. Куда ж она подеваться могла?!

Дверь в дом Пашки по-прежнему пеньком подперта была, только теперь пенек на боку лежал.

– Эй, есть там кто? – крикнул с порога Пашка. Пенек ногой откатил, дверь приоткрыл и снова крикнул: – Есть кто, я спрашиваю?

В ответ тишина. Только над головой ворона пролетела, каркнув что-то вниз.

– Да нет там никого, – промычал уверенно Сергеич. – Чего им там делать, даже если что и украли?

Пашка двери шире открыл. Заглянул, прислушался, потом зашел. Сергеич следом.

В комнате все в порядке было. Ящики в буфете закрыты, дверь на кухню заперта, никаких следов воровства или ограбления.

– Ты проверь еще раз, – попросил Сергеич. – На месте ли ценное?

Пашка на кухню шмыгнул, дверь за собой прикрыл, чтобы гость следом не зашел. Появился назад почти сразу.

– Нет, на месте все, – выдохнул растерянно. – Не пойму тогда!

– Что-то холодно у тебя! – Сергеич обернулся, на настенные часы посмотрел.

Пашка в буржуйку комнатную угля подбросил. На стол две рюмки поставил, налил в них самогонки. Сала принес.

– Давай для сугреву! – сказал.

– Знаешь, – выпив полрюмки, посмотрел ему в глаза Сергеич виновато. – Ничего у тебя не украли! Некому тут воровать! А двери это я тебе случайно сломал!

– Как ты? – обомлел Пашка.

– Да за тебя испугался! Думаю, куда пропал? Испугался, что с тобой случилось что. Вот пришел, а тебя нет. А в окне часы твои видны, и вот-вот остановятся, гирька тягловая почти до полу дошла! Я дернул двери, а они из замка и выскочили! Я гирьку под часы затянул и двери пеньком подпер! А так бы ты без времени точного оказался!

Снова наполнил Пашка рюмки. Рот открыл, будто сказать что хотел. Сказал через минуту.

– Дурень ты, Серый!.. Да на хрен мне тут точное время? Ты со своим точным временем с ума сойдешь! Минуты тебе нужны, а дней не замечаешь! Вон даже не заметил, когда двадцать третье февраля наступило! Помнишь? А у меня главное – календарь! – Показал рукой Пашка на стенку справа над кроватью. – Видишь! Я за днями и датами слежу, а не за временем!

Задумался Сергеич и действительно себя дурнем почувствовал.

– Ты извини, – произнес. – Я тебе его починю, замок! Не знаю, чего так вышло!

А сам о календаре задумался. О том, что действительно нет у него дома календаря. Ни перекидного, ни настенного, ни настольного. А ведь дни действительно важнее часов!

Выпил самогонки – опять полрюмки. Подошел к кровати Пашкиной. Присмотрелся к календарю. Увидел, что все дни, кроме одного, последнего, на этом листе календаря крест-накрест красным карандашом перечеркнуты.

– Так сегодня что, двадцать восьмое? Вторник?

– Первое уже! – ответил Паша. Подошел, коленями на кровать залез и руку с красным карандашом к стенке протянул. Зачеркнул последний день февраля, поставив в его квадратике жирную кровавую букву «ха». – Первое марта! Понял?

– Понял, – прошептал Сергеич. – Извини еще раз!

– Да хрен с тобой! – в сердцах выдохнул хозяин. – У меня запасной замок есть, сам поменяю! Да я же тебе главное сказать забыл! – Он развернулся, уселся на кровати своей, сетка металлическая скрипнула. – Послезавтра перемирие будет! На один день! Почтовое!

– Как «почтовое»? – уставился на него Сергеич.

– Ну как, так и называется: «почтовое перемирие» – по всем селам серой зоны будут почту развозить! Видно, до хрена ее накопилось, пока тут почты не работали! Так что целый день будет тихо!

– Так уже почти неделю тихо вокруг! – проговорил задумчиво Сергеич.

– Ты, Серый, наверное, оглох! Что, не слышал вчера утром, как Мелкобродовку минометами поливали?

– Не слышал, – признался Сергеич и пальцем указательным в правое ухо полез, словно проверить хотел: не забито ли оно чем-то. – Так ведь до Мелкобродовки километров пятнадцать будет! Разве здесь слышно?

– Хорошо тебе! – махнул рукой Паша. – Я бы тоже так хотел: ничего не слышать, ничего не видеть, и какой день недели на дворе, не знать!

24

В день «почтового перемирия» Сергеич проснулся особенно рано – будильник накануне аж на шесть утра выставил. За окном еще темно было, когда он, умывшись водой из колхозного бидона, жестким вафельным полотенцем, ранее белым, но пожелтевшим от времени, вытерся и, чувствуя особенность наступавшего дня, решил себе на завтрак два яйца сварить.

Буржуйка теперь остывала медленнее, даже после того, как последний жар из угля сгоревшего уходил. И нагревалась быстрее, потому что тепло в доме дольше из-за наступавшей весны сохранялось.

Бросил Сергеич в топку полведра угля длиннопламенного, и уже через двадцать минут закипела вода в кастрюльке с яйцами, забурлила. Не отходил далеко он от кипевших яиц, пока не посчитал, что пора кастрюльку с конфорочного круга снимать. Да и куда далеко отойти? Только во двор. Но там, несмотря на весну, как-то зыбко и зябко. Мороз февраль за собой в могилу календарную унес. Но из воздуха на дворе морозность еще не выветрилась. И теперь мартовское солнце пыталось ее растопить. Сырость холодная, воздушная, начиналась прямо за порогом. Но в дом ее «буржуечное» тепло не пускало. И угля на борьбу домашнего тепла с дворовой сыростью уже немного уходило.

Позавтракав, вышел Сергеич в сырое и серое утро и прямиком к калитке, что на улицу ведет, зашагал.

Пашка его ждал, хоть и не договаривались они, что Сергеич к нему так рано заявится.

– Кофе хочешь? – спросил гостя вместо «здрасьте».

Тот кивнул.

До одиннадцати они за столом сидели. То молчали, то ни о чем, то есть о прошлом, разговаривали, прерываясь вдруг на мысли о жизни нынешней, другой.

Около одиннадцати утра Пашке на мобильный эсэмэска пришла. Сергеич даже вздрогнул – раньше-то он не слышал, какой телефонный звук Пашке о приходе эсэмэсок сообщает. А звук двойным ударом колокола оказался! И сразу подумал Сергеич о том, что колокол ведь на земле лежит, среди балок обгоревших да всего того, что от церкви взорванной осталось.

– Ну что, пойдем! – сказал Пашка, прочитав сообщение.

Во дворе Сергеич заметил, что Пашка воротник кожуха своего, всю зиму стоявший и его уши от морозов защищавший, на плечи опустил.

«Ну да, – подумал. – Весна уже!»

– Нам, может, подождать придется, – оглянулся на гостя Пашка. – Это они только сейчас в Каруселино приехали.

– Так а разве Каруселино в нашей зоне? В серой? – удивился Сергеич.

– Ну по карте да, а так, конечно, в «дэнээре» оно, но они там договорились как-то насчет маршрута. Может, заплатили! Почту ж все хотят получить!

Сергеич подумал тут же, что самому ему никакая почта не нужна. Разве что газету бы почитать! Но ведь не выписывал он ничего уже лет десять! Раньше новости из телевизора брал. А потом исчезли новости вместе с электричеством. Теперь, кажется, и не очень-то они ему нужны, эти новости. Что они меняют? Хотя газета все равно вещь приятная. В руках хрустит да и отвлечься помогает…

Вышли они в начало бывшей Шевченко, а теперь Ленина. Туда, где дорога со стороны Каруселино в улицу вливается.

Снег с полей еще не сошел, а потому, чтобы разглядеть грунтовку да от поля отличить, нужно было сильно глаза напрячь. Да и то только сблизи она угадывалась тем, что горбатилась немного, и между нею и полями с обеих сторон канавки когда-то на случай дождя прокопали. Теперь они как бы тень давали, подчеркивая границы проезжей части.

– Думаешь, проедет? – спросил Сергеич, не отрывая взгляда от дороги.

– А чего? Мин тут нет, – ответил Пашка.

Пчеловод промолчал. Стал горизонт изучать. Там ведь окопы, блиндажи, укрепления! Только отсюда невооруженным взглядом ничего не видно. Горизонт как горизонт!

– Вон она! – обрадовался Пашка. Руку вперед протянул, указательным пальцем подсказал, куда смотреть надо.

Присмотрелся Сергеич. Действительно, движущуюся точку увидел под горизонтом.

Расстояние от Каруселино до Малой Староградовки невелико, по прямой километра два, а по дороге – три с половиной. Но дорога такая, что ехать осторожно надо, медленно, чтобы в канавку придорожную не соскользнуть. Да и время такое, что быстро не поедешь – безопаснее всего с «похоронной» скоростью ехать! Минут, должно быть, пять прошло, прежде чем удостоверился Сергеич, что к ним почта едет. Да и не просто почта, а грузовик, кузов-фургон которого в желто-синий цвет украинского флага раскрашен. Как-то даже странно было видеть эту машину тут, да и еще едущую к ним со стороны «дэнээра». Сначала странно, а потом и радостно, словно она мир везла вместо почты. Но разве мир на такой машине привезешь? Вот на танке мир привезти можно!

– А что, если там посылки тем, кого уже и в живых-то нет? – задался вслух вопросом Пашка.

– Назад отправим, – Сергеич пожал плечами, удивившись, что его враг-приятель таких простых правил почтовых не знает.

– Сразу отправим или сначала проверим? – обернулся к нему Пашка.

– Не знаю, – мотнул головой Сергеич. – Скажут, наверное.

Вот уже и надпись над кабиной прочитать можно было: «Укрпошта». Сергеич так и прилип взглядом к этой надписи. Удивление радостное его охватило, словно под гипноз он ненароком попал.

Машина остановилась рядом со встречавшими ее. В кабине два мужичка. Лица перепуганные. Водитель дверцу открыл.

– Малая Староградовка? – спросил, листочек бумаги в руке сжимая.

– Ага, – кивнул Пашка.

Оба мужичка из кабины вылезли. Вчетвером к задним дверцам кузова подошли. Бжикнул штырь железный. Поднял его за приваренное «ухо» водитель, из круглой дырки вытащил. Правую створку открыл. Внутри мешки желтые, непромокаемые. Подтянул водитель к себе ближний мешок, схватил бирку рукой.

– Этот ваш, – кивнул на мешок.

Потом дотянулся до следующего мешка, тоже к краю кузова подтянул.

– А этот дальше, в Светлое! – сказал.

– Что, один только? – недовольно удивился Пашка. – А посылки?

– Нет, посылки мы не хранили. Обратно отсылали. Тут только письменная корреспонденция. Которая не портится. Вот, распишитесь! – подсунул он Пашке бумагу. – Там, где галочка. И фамилию свою укажите!

Расписался Пашка.

А напарник водителя карту развернул, стал дорогу до Светлого по ней рассматривать.

– Вы вот так прямо езжайте! – сказал ему Сергеич. – Потом в конце улицы налево и перед взорванной церковью опять направо и прямо!

Пашка вдруг к напарнику водителя пристальнее пригляделся.

– А скажи-ка, может, у вас с собой водка есть? – спросил по-свойски, как у старого знакомого.

И водитель, и напарник внимательно на спросившего посмотрели, переглянулись.

– А платить чем будешь? – спросил водитель.

– Рублями.

– Тогда тыщу рублей бутылка, – сообщил водитель.

– А хоть не паленая? – Пашка полез в задний карман брюк, выудил оттуда пачку российских рублей.

– Сами пьем, – чуть обиженно заявил напарник водителя. – В Славянске брали.

Заплатил Пашка. Напарник водителя из кабины пять бутылок вытащил.

Распихал Пашка поллитровки по карманам кожуха – и в боковые по бутылке сунул, и во внутренние. Куда он пятую дел, Сергеич не заметил, только руки у Пашки враз освободились.

– Может, вам еще чего? – услужливо улыбнулся водитель. – Сигарет, может?

– Не, спасибо! – Пашка закивал. – Курить – здоровью вредить! А водку пить – душу веселить!

– Ну веселитесь тогда, – кивнул водитель.

Робость и страх, которые поначалу на его лице прочитывались, улетучились куда-то. Видно, у «почтовых» не те ожидания были. А тут сразу такой почин – пять бутылок водки продали!

Проводили Пашка и Сергеич почтовый грузовичок взглядами, пока не исчез он из виду.

Пашка мешок с почтой приподнял. Видно было, что он разочарован то ли его малым весом, то ли тем, что посылок не привезли.

– Пошли, – выдохнул. – У меня дома рассортируем!

Сергеич топал ботинками по следу шин почтового грузовика. Шел, может, на метр-полтора от Пашки отстав. Шел и думал, что вот уже вторая машина по их селу в этом году проехала. И думалось ему как-то легко и тихо-радостно об этом грузовичке, пока он про первую машину не вспомнил, про ту, что к Пашке зимней ночью приезжала! Про людей, которые якобы ему, Пашке, иномарку без документов задешево продать предлагали!

«Нет, ну из нормальных машин – это точно первая в году! – отбросил он неприятные воспоминания и вернулся мыслями к почтовому грузовичку. – А когда все закончится, то такая машина будет к нам каждый день приезжать, и никто на нее внимания обращать не будет. Как раньше. Человек же не удивляется восходу солнца? Потому, что оно каждый день восходит. Любоваться иногда любуется, а так, чтобы все бросить и бежать на край огорода смотреть? Нет, такого не бывает!»

– Эй, – крикнул он вдруг в спину Пашке, – а рубли у тебя откуда?

– Братишки помогают, – обернулся тот на ходу. – Я – им, а они – мне! Надо ж как-то выживать!

25

Мешок Пашка развязывал самолично. Точнее, пытался развязать цепкими пальцами. А узел-то «мертвым» оказался, разовым. Такой не развяжешь! Это Сергеич сразу понял. В конце концов Пашка тоже понял зряшность своих усилий, взял нож и отрезал весь узел с биркой к чертовой матери. После этого с видом достаточно недовольным высыпал на стол содержимое.

Зашелестели письма приятно-таинственно, на столешницу падая. Конверты разными почерками подписаны. А улицы на конвертах мелькают только две: то Ленина, то Шевченко. И ведь не знает никто из отправителей, что все теперь у них в селе наоборот, что Ленина теперь Шевченко называется, а Шевченко – Ленина!

Улыбнулся Сергеич и тут же на себе недоуменный взгляд поймал. Пашка уже мешок пустой сворачивал. – Пригодится в хозяйстве, – сказал и отнес на кухню, где все его «пригодное в хозяйстве» хранилось, за дверью, которую он никогда открытой не оставлял.

Вернувшись к столу, хозяин дома подгреб выпавшие на край стола письма к центру, развернул верхнее письмо адресом вверх и снова посмотрел на гостя, но уже серьезно и спокойно.

– На улицы поделим, – сказал, – а потом ты свои разнесешь, а я – свои!

Сергеич кивнул.

Сортировал письма Пашка собственноручно. И росли теперь рядом с большой горкой писем две маленькие: «Ленина» и «Шевченко». Два письма он отдельно положил: там на адресе переулок Мичурина значился.

Стоял Сергеич рядом, смотрел, как Пашка внимательно к каждому конверту приценивается, словно пытается лица адресатов припомнить. Думал, что и самому было бы приятно в процессе сортировки поучаствовать.

– О! – замер вдруг Пашка, к гостю своему обернулся. – Ты посмотри, что у меня! – указал он взглядом на письмо в руке. – А ну танцуй, Серый!

– Ты чего? – недовольно удивился Сергеич. – Чего это ты? С какой стати?

– Так письмо же тебе! – пояснил хозяин дома.

– Раз мне, так и давай его мне!

– Нет, ты что, забыл? Хочешь получить письмо – танцуй! – повторил Пашка. – Ты что, Пистончику никогда не танцевал?

Сергеича словно водой холодной облили. Заморгал он. Вынырнул из далекого прошлого почтальон их Пистончик, который уже выпившим с утра почту разносил. Не всегда, конечно, выпивший, и не всегда разносил, но часто. Регулярно – так правильнее! И действительно, как приносил он что-то, особенно если выпивший был, то пока адресат не станцует, в руки не передавал! Все перед ним танцевали, даже старушки, жизнью почти пополам согнутые. Может, и хорошо это было – зарядка ведь человеку нужна, но не всякий добровольно ее по утрам делает!

Вспомнил Сергеич и похороны Пистончика лет восемь назад. Поехал тот со своим приятелем Витьком на тракторе рыбалить. А на обратном пути перевернулись они на поле – тут все поля то вверх, то вниз. Наверху – гребень, внизу – нижний излом, и иногда то озеро, то речушка. Вот трактор на склоне и перевернулся. Витек живым остался, а Пистончика придавило насмерть. Все старушки села на похороны пришли, плакали. Ну а тем, кто помоложе, почтальон шутом и пьяницей казался, они его смерть и не заметили особо. Тем более, что новая почтальонша Ира – она из Светлого была и к ним в село на велосипеде ездила – понравилась всем сразу и веселостью своей и кофточками с глубокими вырезами, которые летом носила. Затмила она сразу покойника, и, должно быть, с тех пор, со дня его похорон, впервые Сергеич о нем вспомнил. Да и то из-за Пашки.

– Ну ты будешь танцевать или нет? – Хозяин дома начинал сердиться, но сердился он легко, не по-настоящему, а как взрослые на детей сердятся.

Сергеич губы скривил. Дураком себя почувствовал да так по-дурацки и подпрыгнул несколько раз, руки в сторону разводя, словно под неслышимую гармонь станцевал.

– Держи! Держи! – Пашка залыбился, отчего нижняя часть его лица округлилась.

Сергеич, чтобы показать свое безразличие к письмам, опустил конверт, ему адресованный, на край стола и дальше принялся за руками Пашки наблюдать.

Стопки рассортированных писем росли приблизительно одинаково, ведь и улицы в селе похожей длины были. Еще одно письмо упало к тем, что в переулок Мичурина требовалось доставить. Когда-то большая стопка писем уменьшилась, две соседние поднялись.

– О! – остановился Пашка и снова игриво на гостя посмотрел. – Придется тебе еще раз танцевать!

– Что, опять? – недовольно буркнул Сергеич.

Вздохнул. Снова подпрыгнул несколько раз. Взял протянутый конверт и тут же еще один от Пашки получил.

– Держи, это бонус! Тоже тебе!

Сунул Сергеич все три своих письма в карман куртки.

– Ну что, работу надо запить? – предложил хозяин.

Выпили они по рюмке самогона, зажевали салом с хлебом, и попрощался гость, ушел, унося с собой целую стопку писем, что жителям улицы Ленина пришли.

Уже дома, угля в буржуйку подбросив, Сергеич на свой стол письма высыпал и на каждом конверте адрес исправил: везде улицу Ленина на улицу Шевченко фиолетовой ручкой заменил. Чтобы адресаты, когда бы в руки свои письма ни взяли, поняли, что живут они не на той улице, что прежде, а на новой! И чтобы всем своим друзьям и родне, которые письма пишут, новый адрес сообщили! Ведь так это обычно при смене названия улицы делается?

День этот мартовский уже к обеденному времени слишком длинным Сергеичу показался. Потому, что был делами важными наполнен. И, наверное, потому, что был он также днем перемирия. В этом пчеловод тоже убедился, несколько раз к тишине дворовой прислушиваясь. Даже вороны молчали, хотя кто им каркать запретить может?!

Понял Сергеич также, что не такая уж и простая работа у почтальона! А еще понял, что письма разносить – это в такой работе самое легкое, если ноги есть и если не болят они. Правое колено его как раз молчало, не ныло, не беспокоило, словно специально. А вот нервы вдруг взыграли, когда понял Сергеич, что почту надо еще раз рассортировать – по номерам, чтобы не перетасовывал он письма перед каждой калиткой.

Принялся пчеловод их соответственно номерам домов раскладывать, и тут уж ему пришлось много ходить по кругу у стола. Домов-то на улице больше восьмидесяти! Утомился Сергеич быстро, уже и стол весь конвертами накрыл, а для некоторых домов все же места не хватило. Положил он несколько писем и на стул рядом, и на второй стул. Много сил у него ушло на сортировку. Больше сил, чем времени. Но потом, когда стал Сергеич правильно в стопку конверты складывать – сначала последние домá, что у церкви, а потом, по порядку в сторону уменьшения, – появилось в душе его чувство гордости и удовлетворения. Понял он, что именно так настоящие почтальоны и делают, когда из области или района мешки полученные сортируют.

Взял Сергеич пачку писем до сорокового номера, оделся и пошел в начало улицы. Где-то их в почтовые ящики, к забору прибитые, бросал, где-то просто под двери подсовывал. И словно с каждым соседом или соседкой здоровался: легко их лица в воображении его виделись и голоса слышались. Правда, от этого на душе Сергеича тяжелее стало, ведь не знал он практически ничего о том, куда они уехали и что с ними теперь. Но уж лучше пускай письма их ждут, чем они будут этих писем ждать! Все равно ведь их домой потянет, как только война закончится! Да и пока что селу их, Малой Староградовке, повезло! Ну да, церковь взорвана, но в ней и так никто не жил, она – дом божий, а у Бога таких домов в каждом селе и по одному, и по два! Ну еще пару снарядов упали, но только один вреда наделал. А так все в порядке! Почти целое их село! Возвращайся и живи себе!

Подсунув пять писем в тридцать шестой номер, вернулся он в свой тридцать седьмой. То есть домой. Передохнул, посидел за столом минут десять и со второй пачкой писем снова на улицу вышел.

Когда после исполнения неожиданных почтальонских обязанностей Сергеич домой возвращался, сумерки, опускавшиеся на землю, заметил. Везде они опускались, вечер предвещая. Прозрачность воздуха уменьшилась, дома глубже в свои дворы от глаз человека, по улице идущего, отступили.

Будильник без пяти пять показывал. Подзавел его пчеловод. На буржуйку кастрюлю с водой поставил – решил гречки сварить.

Музыки ему вдруг захотелось. Вспомнил с кривой усмешкой на лице, как глупо он сегодня перед Пашкой подпрыгивал, чтобы тот письма ему отдал. И тут же про письма эти вспомнил. Вытащил их из кармана куртки. Две церковные свечи зажег и к третьей, уже горящей, в баночку на столе добавил. Придвинул к себе дрожащий свет и вскрыл первый конверт. А в нем – открытка новогодняя.

«Сережа, поздравляем тебя с Новым годом! Желаем благоразумия, здоровья и чтобы мир наступил! Твои Виталина и Анжелика».

– Ого! – вырвалось у Сергеича.

Перечитал он еще раз аккуратным мягким почерком выведенные строки.

«Чего ж они раньше не поздравляли?» – подумал, вспомнив, как скучно и обыденно Новый год два месяца назад встречал, как просто просидел до полуночи, рюмку настойки медовой выпил и спать лег.

Сунул обратно открытку в конверт, ближе к глазам его поднес. Печать рассмотрел, а на печати поверх марки: «Винница, 16 декабря 2015 года».

Вздохнул тяжело. Опустело у него в мыслях. Тишина бездумная в голове наступила.

Взял в руки другой конверт, понял, что тоже от Виталины. На марке печать: «Винница, 12 февраля 2016 года». Следующий конверт тоже за прошлый год оказался, только уже с декабрьской датой.

Вскрыл Сергеич оба конверта. В одном – открытка с поздравлениями к прошлогоднему дню Советской армии. В другом – снова новогодние пожелания, но посвежее: «С Новым годом тебя! Будь здоров и счастлив! Если что – приезжай! Виталина и Анжелика».

– Если что? – спросил сам себя Сергеич.

И не нашел ответа.

«А я ж их ни разу не поздравил, – подумал через минуту. – Да и как отсюда поздравить?»

Взгляд предательски его внимание на мобильник, возле будильника лежащий, обратил.

«Позвонить, что ли?» – задумался.

Взял телефон в руки, нашел номер. Словно случайно на кнопку «Позвонить» нажал и к уху поднес.

– Алло! – раздался знакомый, звонкий, такой родной голос. – Алло! Слушаю!

Хотел было Сергеич что-то сказать, но в горле ком встал. Он его глотательным движением сдвинуть попробовал, но не вышло ничего, только боль появилась, не в горле, а в душе. Нажал Сергеич на «Отбой», опустил ладонь с мобильником на столешницу. В глазах его слезы появились. Губы сами страдальческое выражение приняли, потяжелели. И все вокруг тяжелым сделалось, и веки на глаза надавили, и на плечи тяжесть легла.

Поддался Сергеич этой тяжести, опустил голову на руки. Телефон, зажатый в правом кулаке, зазвонил вдруг. Жалостно так зазвонил, словно больно ему, словно передавил его Сергеич.

Слушал он этот звонок долго, несколько минут. А потом понял, что замолчал уже телефон, но в ушах еще звон стоит. И слушал Сергеич его эхо, пока не смолкло и оно, пока тишина не наступила.

26

На третий день марта солнце заиграло лучами, как мускулами. И по полям за огородом черные пятна земли расползлись, стали из-под тающего снега выбираться, плечи расправлять.

Два раза выходил с утра Сергеич на край огорода. Точнее, в сад ходил, посмотреть, как там почки на ветках наливаются. Ну а от последних деревьев сада, от яблонь с абрикосами, до края огорода рукой подать. Вот и ходил он, раз уж рядом оказался. Останавливался на меже – она тут широкая, чтобы телега проехала или трактор, если надо. Останавливался, смотрел на лесополосу, которая справа по нижнему излому поля со стороны Светлого подходила, а потом вверх к Ждановке поднималась. Выискивал взглядом погибшего с серьгой в ухе, но без бинокля никак рассмотреть не мог. Там, правда, где он лежал раньше, снег еще не сошел. Деревья лесополосы его от утреннего солнца защищали.

Можно, конечно, было пойти к Пашке и бинокль попросить, но почему-то интереса теперь у Сергеича к убитому было меньше, чем когда тот поверх снега лежал. Хотя жалость к нему оставалась в душе, и всякий раз, когда он, убитый с серьгой в ухе, случайно в мысли проникал, горько становилось Сергеичу. Горько и больно.

Набродившись под солнцем мартовским, вернулся пчеловод в дом. Подержал дверь входную пару минут открытой, чтобы воздух в доме с воздухом двора смешался. Потом запер ее на крючок и щеколду.

Разделся-разулся, за стол сел. Три открытки, полученные от Виталины, достал и перечитал внимательно. Слов там было всего ничего, так что рассматривал он больше почерк, чем смысл и так понятных поздравлений. Рассматривал с улыбкой и нежностью. Откуда эта нежность взялась – сам удивился. Наверное, от одиночества. И от того, что через три года после начала войны понял он, что жена его бывшая о нем не забывала. Да и от имени дочурки открытки тоже подписывала.

Просмотрел он внимательно каждую буковку на первой, самой старой открытке. Почерк ровненький, округлый, женский. Не то что у него! У него-то каждая буква словно сбежать из строчки пытается. То вниз рванет, то вверх, ну прямо как поле за огородом!

На второй открытке, той, что с днем Советской армии, почерк Виталины чуть другой был, словно в спешке писала она. Буковки приземистые и направо, в ту сторону, куда строка пишется, наклонены. Может, электричества у них не было и писала она при свече?

Третья открытка опять, как и первая, ровным округлым почерком написана. Только что-то ее от первой да и от второй отличало! Присмотрелся Сергеич повнимательнее.

– А-а! – улыбнулся.

Понял, что на первых двух Виталина и за себя, и за дочку подписывалась, а на третьей Анжелика сама свое имя ручкой вывела. И чем больше он на дочкино имя смотрел, тем больше разницу между ее почерком и почерком бывшей жены видел. Но одновременно с разницей видел он и много общего. Буковки «а» маленькие были у жены и дочки, как близнецы. А вот «е» отличались!

Хмыкнул Сергеич, странно радуясь своему открытию.

«Это что ж получается? – подумал. – Получается, что родственники не только физиономиями, носами и глазами друг на друга походят, но и буквами?!»

Приставил он открытки к баночке-подсвечнику. Только не картинками наружу, а поздравлениями. Пообедал, то и дело на открытки посматривая. А потом решил, что надо ему Виталине тоже открытку написать! Ведь на днях красный день календаря – Восьмое марта! Как раз и поздравит он ее, даст понять, что не пропал, что жив.

Вытащил из серванта сумку с документами, что в самом низу, под фотоальбомами и шкатулкой хранилась. Там, среди документов, и грамоты его за победы в соревнованиях по труду, и письма всякие с открытками. Чистые открытки он там тоже когда-то видел!

Вывалил все на стол, перелистал бумаги и документы, но ни одной подходящей почтовой карточки не нашел.

Посмотрел на пол у серванта, на два фотоальбома с семейными снимками. Взял один, раскрыл. Виталину беременную увидел на скамейке. Цветной снимок тихой радости в мысли добавил.

Стал он альбом в обратном порядке листать, к началу. И жизнь его перед глазами в обратном порядке побежала, кадр за кадром назад к свадьбе перематывалась она, как кинопленка.

А на свадебных фотографиях остановился он, замер. Присмотрелся к той, что поменьше, размером с открытку. На ней они оба такие довольные и счастливые, словно борща объелись. Улыбаются, смотрят на фотографа так, будто съесть его готовы.

Вытащил Сергеич эту фотографию.

«А что, – подумал. – Можно ж и на ней написать!»

Ручку достал, блокнот, в который когда-то данные с электросчетчика записывал. Решил сначала потренироваться, ведь давно не писал! А тут надо без ошибок, одна у него такая фотография, остальные в конверт не влезут!

«Дорогая», – написал он ручкой на бумаге. Написал и задумался.

Как-то неловко слово письменное «звучало». Неуместно, что ли. Столько лет молчания, и вдруг «дорогая»!

Зачеркнул, а через минуту с новой строчки «Уважаемая» написал. И тоже остановился.

«Какая же она уважаемая?» – подумал. – То есть, конечно, уважаемая, но сотрудниками, соседями. Не мужем же, пусть и бывшим! Муж ее любить должен, то есть любимой называть. А вот как бывший муж бывшую жену называть должен??? Или, может, надо ему два отдельных поздравления написать? Одно Виталине, тогда уж пускай «уважаемой» будет, а одно дочке – ее-то уж точно «дорогой» назвать можно, она ведь ни при чем во всех этих Виталины с ним противоречиях.

Но тут опять сомнение Сергеичем овладело.

«Нет, некрасиво будет! Выйдет, что я их мысленно разделяю. А ведь наша семья не на три части распалась, а на две. Я и они. Стало быть, когда-нибудь не из трех она соберется назад, а из двух».

Последняя мысль взволновала Сергеича. Поднялся он на ноги, два раза вокруг стола обошел, последнюю новогоднюю открытку от Виталины в руки взял, перечитал. Остановился на ее и дочкином именах в конце поздравления. И тут осенило его! Снова за стол он уселся.

«Дорогие Виталина и Анжелика», – написал и расслабился на мгновение, а потом взял и слово «Мои» в самое начало обращения добавил.

Поздравление получилось коротким, и поэтому переписал он его на обороте фотографии крупными буквами. Подписал конверт. И свой адрес новый почтовый на нем обозначил: «ул. Шевченко, 37».

Усмехнулся, подумав, что Виталина решить может, будто он на соседнюю улицу перебрался!

27

До раннего вечера подписанный и заклеенный конверт с фото-открыткой поздравительной на столе лежал. Не хватало на нем марки, но гораздо важнее было для Сергеича то, что для отправки письма не хватало почты. Автофургон «Укрпошты» на Светлое уехал и назад не возвращался. Видимо, сквозной у него маршрут был: в одном месте в серую зону въехал, в другом выехал. Они-то, водитель с напарником, может, и взяли бы конверт, если б Сергеич попросил да заплатил. Но тогда у него и мыслей о почтовых поздравлениях не было. Их бы и сейчас не было, если б не эти три открытки! Но теперь-то как быть? Как конверт на «большую землю» передать? Там ведь и почта работает, и марки продают!

Грустно усмехнулся Сергеич. Понял, что «большая земля» из старого фильма про советских полярников в мыслях всплыла. Но теперь была она намного ближе. Он ведь с утра дважды на «большую землю» смотреть ходил. Ну если и не на нее, то точно в ее сторону! Она там, за гребнем, за горизонтом. И горизонт ее как бы от серой зоны защищает. Только чего ей от серой зоны защищаться? Серая зона ни на кого не нападает! Она потому и серая, что ничего в ней не происходит и почти никого нет. А вот за ней, за серой зоной, другой горизонт и тоже вооруженный. И так получается, что оба эти горизонта против серой зоны орудиями ополчились. Хотя и тем, и другим на их серую зону плевать, они через нее друг в друга попасть хотят. Если б и те, и другие ушли, тогда б серая зона снова «большой землей» стала!

«А что, если Петра попросить? – подумал Сергеич. – Он конверт точно отправит!»

Вспомнилось, что Петро ему номер мобильного на всякий случай оставил. Нашел Сергеич номер и отправил эсэмэску с одним только словом: «Приходи». Отправил и засомневался: надо ли было? Придет он сюда через поле растаявшее, по грязи, и узнает, что позвал его Сергеич только для того, чтобы письмо для отправки передать! Открытку поздравительную с Восьмым марта? Он-то, если придет, то думать в дороге будет, что случилось что-нибудь! А что тут случиться может? Вот там, далеко за Светлым, что-то ухает. Там сейчас обстрел. А тут будто и продолжается «почтовое перемирие». Только почту больше не возят.

Около полуночи, когда Сергеич уже в кровати лежал да в потолок темный смотрел, стук в дверь раздался.

– Ну, как тут у вас? – спросил, заходя, Петро.

На голове у него лыжная шапочка, а так в том же камуфляже, что и в прошлый раз. И опять автомат на плече коротким дулом вниз висит.

– Тихо, – ответил Сергеич. – Только почту привозили!

Оделся он. Одну полусгоревшую церковную свечку спичкой оживил – осветила она стол, открытки и конверт подписанный. И еще их лица осветила, когда уселись они друг напротив друга.

– Там у вас почта есть? – спросил пчеловод.

Петро кивнул.

– А ты можешь марку купить и письмо отправить? – придвинул рукой Сергеич подписанный конверт поближе к гостю.

– Хорошо, – солдат на адрес взгляд бросил и сунул его во внутренний карман куртки.

– Это жене и дочке, – пояснил хозяин дома и невольно зевнул. – Ну а у вас как? Тихо? – спросил из вежливости.

– Было бы громко, вы б услышали! – ответил парень. – Ротация скоро будет. Может, уже и не увидимся! А в следующий раз, наверное, в другое место фронта отправят.

– Ну, недалеко же?

– Кто его знает? – Петро пожал плечами. – Линия фронта – больше четырех сотен километров! Я вот хотел подарок вам организовать, да не успел.

– Какой подарок? – насторожился Сергеич и в очередной раз про гранату пропавшую вспомнил.

– Ладно, скажу. Не выйдет уже сюрприза. Хотел подарить вам ведро с зеленой краской. Для забора! Чтоб вам тут веселей было!

– Ну, это не важно, – отмахнулся Сергеич. – Я вот, пока тебя не было, улицу переименовал! И новые таблички повесил! Не Ленина она теперь!

– А кого?

– Шевченко.

– Ну это правильно! – Парень улыбнулся одобрительно. – Шевченко лучше Ленина, он стихи писал. Я тоже стихи в детстве писал, но они так себе получались…

– А про что писал? – поинтересовался хозяин дома.

– Про Машу, девчонку соседскую. Я в нее влюблен был!

– Знаешь что, Петро, – Сергеич на доверительный полушепот перешел. – Давай я тебе покажу что-то! Ты такого никогда не видел! Хочешь?

Солдат удивился предложению, кивнул с готовностью.

Достал хозяин из серванта уже знакомую Петру большую шкатулку. Поставил ее на стол. Открыл.

– Че это? – изумился Петро.

– Подожди, сейчас еще пару свечек зажгу, тогда рассмотришь!

Когда в комнате светлее стало, наклонился солдат над открытой шкатулкой, в которой огромного размера странные туфли лежали.

– Видишь, как переливаются? – Сергеич тоже к шкатулке наклонился. – Из страусиной кожи. Мне их губернатор бывший подарил. Он ко мне раньше приезжал на ульях поспать, силы набраться.

– И вы для них специально такую большую шкатулку сделали? – Парень поднял на хозяина дома недоуменный взгляд.

– Ну это не совсем шкатулка, это туфельница, – поправил его Сергеич. – Шкатулки – они обычно поменьше.

– Туфельница? – повторил Петро. – А разве есть такое слово?

– Пепельница есть? Сахарница есть? – вопросом на вопрос ответил пчеловод. – Почему ж туфельнице не быть?

– А что, разве на ульях спать для здоровья полезно? – выразил солдат сомнение уже по другому поводу.

– Еще как! – заверил его Сергеич. – Я уже не знаю сколько своих болячек с помощью пчелок вылечил! И нервы у меня здоровые оттого, что летом часто на ульях сплю. Пчелиное дрожание хорошо на нервы действует, омолаживает! Если тебя снова сюда до осени пришлют, приходи! Поспишь!

– Приду! – пообещал Петро задумчиво.

– А скажи, я вот думаю со своими пчелками на время отсюда выехать. Ты не знаешь, какой дорогой лучше, чтобы без проблем? – спросил неожиданно хозяин дома.

– Какой дорогой? – задумался вслух Петро. – Да той, что меньше заминирована… Наверное, вы бы через Каруселино на «дэнээровский» блокпост, потом на «ноль», потом на наш, так и выедете!

– Так там же эти? – удивился совету Сергеич.

– Но вы же для них свой, «донецкий»! У нас через позиции никак, а если в объезд через Светлое и Гнутовку, то там тоже придется направо, на Горловку сворачивать. Лучше через Каруселино!

Вспомнил Сергеич, что и фургон «Укрпошты» через Каруселино в их серую зону заезжал. Значит, дело солдат говорит.

Посидели они до половины второго, по рюмке настойки выпили. После этого засобирался Петро назад. Хотел было Сергеич его до края огорода провести, но не дал ему гость дальше порога выйти. – Не надо, я сам! – сказал строго и вдруг хмыкнул и в карман куртки полез. Протянул хозяину дома блок спичек.

– Я ж не с пустыми руками приходил! – сказал и затопал к калитке, ведущей в сад.

28

После восьмого марта дни быстрее побежали. А до этого тянулись они, как клей «Момент» из тюбика тянется.

Сергеич уже и старые летние туфли достал. Увидел, что в правом подошва от носка отошла. Последние капли «Момента» в полость отклеившуюся выдавил, потом на носок туфли пудовую гирю поставил. Рука от гири заболела, хотя сколько он там ее пронес? От кухни и до комнаты!

– Старость – не радость! – пробурчал и тут же недовольно губы скривил, с собственными словами не соглашаясь.

«Сорок девять – это еще не старость! – подумал. – Это для пенсионного фонда я инвалид, а так мне до старости, как до неба!»

И тут же хмыкнул с сомнением, удивляясь неожиданному и не очень-то оправданному приступу оптимизма. «Что это меня из одной крайности в другую кидает?» – подумал. И списал он свою эмоциональную неустойчивость на прошедшее Восьмое марта. Ведь весь день этот бывшую жену с дочкой вспоминал. И, должно быть, потому настроение праздничным было, радостным. Он даже решил при встрече или письменно у жены прощения попросить. За то, что против имени дочери выступил. Решение такое принял он не под давлением совести, а из-за радости воспоминаний. Ведь первым делом вспомнилось Сергеичу, где и как он на Виталину внимание обратил. Выдали ему в профкоме путевку в санаторий «Юбилейный», что в Славянске. Правда, сразу сказали, что силикозные легкие там не лечат, но при приеме местные врачи обязательно у него другие болезни найдут, которые по профилю санатория. И действительно нашли! Процедур прописали море целое. В основном – грязелечение: грязевые лепешки на поясницу, рапная ванна, грязевой гидромассаж. Предупредили, чтобы сам на соленых озерах грязью не мазался – может сердце не выдержать. Но он ведь не дурак! Он без докторского приказа никуда! И вот там, в водолечебнице, заметил он, что все вокруг женщины, а мужиков раз-два и обчелся. И они на него сразу глаз положили – веселая там компания бабская лечилась. Они его после ужина во дворе главного корпуса поджидали. «Мужчина, а как вас зовут?» – поинтересовались игриво. Он им назвался, а они давай наперебой ему свои имена сыпать: Маша, Ира, Света и вдруг – Виталина! Он аж рот открыл. На хозяйку редкого имени посмотрел. Посмотрел и понял, что не зря у нее имя необыкновенное. У нее и глаза необычные были – серо-зеленые, и носик ровненький, и брови стрелочками. «Вы – мужчина, вы должны нас шампанским угощать!» – пошутила тогда при знакомстве одна из женщин. А он что? Он сразу в магазинчик, две бутылки красного «Артемовского» принес, и пошли они под вечер на соленое озеро купаться и шампанское из пластиковых стаканчиков пить. Там, уже в лучах заходящего солнца, рассмотрел он пребывавших на санаторном лечении женщин повнимательнее. И понял, что Виталина из них самая интересная. Во всех смыслах.

Жил он в двухместном номере повышенной комфортности с сердечником из Херсона. Сердечник на два дня раньше домой поехал, вот и переехала Виталина в его комнату на последние два дня путевки. Они кровати составили. Деревянное «ребро» посередине, конечно, разделяло их, но обе ночи они вместе провели. И эти ночи лучшими в его жизни оказались. Он ей сразу предложение сделал. А она только спросила, от чего он в санатории лечится. И узнав, что ничего особенного у него тут не нашли, а только легкую стенокардию и что-то с суставами, согласилась на брак. Только при прощании расспросил он, чем она в жизни занимается. Оказалось, что в ЖЭКе диспетчером работает.

Вечер, за которым ночь наступит, что март надвое переломит, уже опустился на село, на двор Сергеича.

Буржуйку он с утра протопил, но не столько ради тепла, сколько ради завтрака и чая. Вот и вечером он снова уголь зажег, только теперь поверх угля ветки, собранные в саду, шалашиком поставил. Так конфорочный круг быстрее нагреется. Дерево, оно, когда горит, жару больше, чем уголь дает. И больше и быстрее.

Выгреб ложкой Сергеич домашней тушенки из банки, в подарок в Светлом полученной. В кастрюльку бросил. Поставил ее на круг. О запасах своих продуктовых задумался – уменьшались они. Надо бы то ли в Светлое опять идти, то ли солдата о помощи «гуманитарной» просить, то ли просто сидеть и баптистов ждать – вдруг снова приедут?

И вдруг мысли его громким взрывом снесло. Близким и мощным. Стекла задрожали, задребезжали, пытаясь из рам оконных вырваться.

Подскочил Сергеич к ближнему окну. В ушах еще звон звенит. За окном – темень. Ладонью к стеклу дотронулся – дрожит оно. Где-то, значит, совсем рядом шарахнуло!

Вышел он на порог. Осмотрелся. Ничего не видно. Да и грохот уже прошел. Только в ушах шум.

– Утром посмотрю, – решил пчеловод.

Ну а чего? Что он сейчас увидеть может? Главное, что не в его двор мина влетела. И не в соседский. Иначе б уже и стекол в окнах не было!

Тушенку Сергеич без аппетита съел. Лег в кровать, а заснуть поначалу не получалось. Только посреди ночи одолел его сон.

И уже во сне послышался ему шум мотора и голоса мужские. А потом стук в двери. И все громче и громче, пока не разбудил этот стук Сергеича. Поднялся он, пошатываясь к двери подошел.

– Кто там? – спросил сипло.

– Я это, Пашка!

Как только дверь открыл, ворвались в дома двое мужиков поджарых в камуфляже. Даже грязные свои ботинки не сняли. А Пашка следом за ними вошел, да так в коридоре и остался. На лице – мрачность. Стоит, губы жует, молчит.

Сергеич следом за мужиками в комнату. А они сервант раскрыли, шкаф, один в кухню заскочил.

– Чего ищите? – спросил Сергеич, просыпаясь окончательно и чувствуя, что вот-вот охватит его злость и раздражение из-за непонятности ситуации.

Один из мужиков вернулся в коридор, взял ботинки Сергеича в руки, подошвы изучил. Потом вышел с ними на порог, дверь открытой оставил. На корточки присел и давай ботинки хозяина в грязь у порога подошвами макать. Потом с ними же в руках вернулся в комнату.

– Бумага белая есть? – спросил, глядя на хозяина дома с небрежностью.

– Нету, – промычал Сергеич.

Мужик в открытый шкаф заглянул, туда, где на полках полотенца да белье лежало. Вытянул оттуда наволочку. Развернул, на пол бросил, а потом поставил на ней грязные отпечатки ботинок. Второй на корточки присел, на следы ботинок уставился, фонариком себе подсвечивая.

– Нет, – сказал. – Не его!

– Так а что там? – снова спросил Сергеич, поняв, что какая-то опасность только что его миновала.

– Одевайся! – глянул на него первый. – Пойдешь с нами, поможешь!

Перед домом черная иномарка стояла. Оба мужика сели в нее: один – за руль, второй – рядом. Пассажир, открыв окно, крикнул: – Давайте, идите туда! – и поехала машина в сторону церкви.

Под ногами хлюпала грязь. Пашка шел первым, а Сергеич следом.

– Так что случилось-то? – снова спросил пчеловод.

– Вовку-снайпера разорвало, – ответил Пашка, не оборачиваясь.

– Какого Вовку?

– Ну Владлена, того, из Омска. Это у него позывной – Владлен, а так он Вовка.

– А-а, – протянул Сергеич. – Что, прямо по нему попали?

– Нет, позицию его заминировали. Видно, заранее. Он только вчера вечером улегся, а мина прямо под ним взорвалась.

Минут через пять остановились они у машины, у калитки, что во двор к Крупиным вела. «Камуфляжные» мужики во дворе стояли. Один мешки черные для мусора из рулончика разматывал и отрывал.

– Это тебе, – протянул он один напарнику. – Это тебе! А это тебе! Идите, собирайте!

Пашка взял мешок и за дом потопал. Сергеич мешок покрутил в руках.

– Че-то маленький! – сказал недовольно.

– Иди-иди, наполнишь – другой дадим!

На месте снайперской позиции теперь была воронка глубиной не меньше метра. И земля вокруг вся посечена, порублена, комки ее то тут, то там разбросаны.

Оглянулся Сергеич по сторонам. Увидел ближе к саду ботинок с ногой по щиколотку, с белой костью, из мяса красного выглядывающей. Затошнило его. Отвернулся. Инстинктивно в противоположную сторону пошел, к полю. Остановился шагах в двадцати, под ноги посмотрел. Земля черная, жирная, а из земли трава лезет, но еще слабенькая, тонкая, не способная своей зеленью всю черноту спрятать.

Еще два шага сделал. Взгляд на ухе человеческом остановился, лежавшем к небу открытым. Край его был кровью покрашен.

Глянул Сергеич на свои руки, на чистые ладони и пальцы. Брать ими кусок человека не хотелось. Оглянулся, словно проверяя: не следят ли за ним. Пашка и второй в камуфляже по огороду ходили, тот, что за рулем был, во дворе остался.

Присел Сергеич на корточки. Взял в руку комок земли, размял его. Грязными пальцами ухватил ухо и в мешок бросил.

– Эй, заканчиваем! – донеслось со стороны двора.

Для порядка и для видимости бросил Сергеич в мешок несколько комков земли. А то с одним ухом мешок все равно пустым казался.

Вернулся во двор. У Пашки и второго мужика мешки полные, синей лентой завязанные.

– Хватит! – проговорил тот, что за рулем был, проведя безразличным взглядом по двум полным мешкам и одному полупустому. – Грузите!

Отнесли они мешки к машине, опустили в багажник. Те, что в камуфляже, на свои места уселись. И Пашка неожиданно на заднее сиденье полез.

– Поехали с нами! – предложил он Сергеичу.

– Куда? – удивился тот.

– В Каруселино. В магазин там сходим!

– Нет, не поеду, – пробурчал Сергеич. – Дела есть.

– Тебе что-нибудь купить? – спросил враг-приятель вполне приветливо.

– Хлеба пару батонов, может, макарон каких, крупы килограмм…

– Я много не возьму, мне ж назад пешком идти! – предупредил Пашка и захлопнул дверцу.

Доехала машина до церкви и перед ней направо свернула.

Зашагал Сергеич к дому. В голове тишина царствовала, но когда он решил проверить: а не тишина ли это, которая и снаружи, понял, что нет. Снаружи тишина была громче. Военной была тишина снаружи, и в ней, если даже не очень прислушиваться, далекая канонада звучала, что-то ухало и бахало, но далеко. Где-то за Светлым. Далеко за Светлым.

29

В тот же день, только поздно вечером, когда будильник уже заведен был, а две свечки церковных в баночке еще горели, пришел к Сергеичу Пашка. Пчеловод, когда двери открыл, перепугался сначала – на Пашке вместо привычного кожуха неуклюже сидела красная куртка большего, чем надо, размера.

– Что это ты напялил? – удивился он, взгляд его, правда, тут же с куртки на сумку хозяйственную в руке гостя опустился, из которой два батона выглядывали.

– Да гуманитарку ребятам привезли, а они поделились! У меня ведь на весну только старая кожанка и пальто. А им целый грузовик барахла с Кубани пригнали. Им столько и не надо! А куртка хорошая, похоже, что для священников! Посмотри, на спине белый крест!

Пашка развернулся, чтобы Сергеич крест на красной спине заценить смог.

– Ну да, вижу! Разувайся! – хозяин дома кивнул понимающе. – Перекусим чего-нибудь!

– Это б хорошо, – поддакнул Пашка. – А то я прямо с дороги к себе заскочил, да сразу сюда!

Из сумки вытащил Сергеич два кило макарон, пшенки пакет и два батона.

Найдя всему в кухонной тумбе место, остановил взгляд на последних двух яйцах из тех, что он в Светлом на мед выменял. Вермишели тоже оставалось чуть-чуть, может, как раз, на двоих и хватит.

Вернулся в комнату, поверх горящего угля ветки порубленные шалашиком сложил. Воду в кастрюле поставил. Чтобы веселее и светлее было, еще две свечи церковные зажег.

– Знаешь, Пашка, – посмотрел на своего гостя внимательно, – завтра или послезавтра поеду я отсюда. С пчелами. До августа, наверное.

Тишина зависла после его слов.

– Куда, в Винницу? – после двухминутного мрачного молчания очнулся Пашка.

– Нет, поближе. Туда, где не стреляют. Пчел выпустить.

– А чего ж ты последние три года тут их выпускал? Не вывозил?

– Да, ждал, что война закончится. А теперь надоело ждать. Да и мед каждый год все хуже и хуже с этих полей.

– И что, я один тут останусь?

– Ну чего один, у тебя там друзья, в Каруселино!

– Да был один, да и того у нас в селе убило… А остальные там быдловатые, то «привет, братан!», то нахер посылают! Давай Вовку помянем. Который Владлен. Есть у тебя что?

Молча принес Сергеич медовой настойки. На стол вместе с рюмками поставил. В кастрюлю на буржуйке вермишель высыпал.

– Ну давай! Пусть земля ему пухом, – поднял свою рюмку Пашка.

– Пусть, – согласился Сергеич и отпил половину.

– Я тебе ключ оставлю, – заговорил хозяин дома после ритуальной паузы. – Будешь присматривать?

– А чего тут присматривать? – Пашка оглянулся по сторонам. – У тебя-то и украсть нечего, особенно если на своих «Жигулях» уедешь!

Чуть обидно стало Сергеичу от услышанного. Решил он Пашку удивить.

– Я тебе кое-что покажу! – сказал важно.

Опустил на стол туфельницу, поднял ее крышку лакированную.

– Вот!

Пашка склонился над шкатулкой, на губах недоумение в улыбку превратилось.

– Это че? Из крокодиловой? – спросил он восторженно, пальцем до носка туфли дотронувшись.

– Из страусиной. Губернатор бывший подарил. Он же ко мне на ульях раньше, до войны, спать приезжал.

– Значит, не врали твои соседи, – закивал Пашка.

Аккуратно одну туфлю из шкатулки вытащил.

– А померять можно? – спросил.

– Можешь, только они ж большие! Погоди, я на пол коврик постелю!

Коврика Сергеич не нашел, а потому постелил полотенце.

Пашка туфли на пол опустил, на полотенце. Залез в них ногами.

– Не такие уж они и большие, – сказал.

– А какой у тебя размер? – удивился Сергеич.

– Сорок четвертый. У меня ж плоскостопие, а оно размер ноги увеличивает! Можно, я тут по комнате?

– Можно, – разрешил хозяин дома.

Гость осторожно вокруг стола прошелся, то и дело на ноги посматривая, точнее – на туфли. Потом сел на стул, снял туфли и аккуратно на место опустил, в туфельницу.

– Знаешь, давай на всякий случай телефонами обменяемся, – предложил Сергеич.

– Так у тебя ж разряжен!

Прикусил Сергеич нижнюю губу, чтобы не сболтнуть лишнего.

– Я ж его там заряжу, – сказал после паузы. – Ты мне просто напиши свой! И еще! Я через Каруселино поеду. Меня там твои «братаны» пропустят?

– А чего нет? Ты смотри, чтоб тебя на «укроповском» блокпосту не завернули! Там же вроде пропуск нужен!

– Пропуск? – Сергеич замер.

– Ну, или пропуск, или договариваться надо. Может, по прописке выпустят?! Ты, главное, не бойся их! Права качай! Если хамят, то в ответ хами! Но меру знай и следи за их руками. Если руки к автомату потянутся, замолкай сразу и извиняйся! Говори, что ты из-за обстрелов нервный!

30

В сон Сергеича ночью глубокой огненные птицы влетели. Со свистом влетели и тут же вылетели. Целая стая. Он с правого на левый бок повернулся. И тут же где-то вдали, там, куда эти птицы в его сне пролетели, громыхнуло. Только стало это громыхание затихать вроде, как ворвались в сон новые птицы и, просвистев прямо над его закрытыми глазами, улетели дальше. И снова громыхнуло где-то не так уж и далеко. Даже как бы качнуло Сергеича на кровати, как в лодке на Северском Донце, когда мимо моторка проплывает.

Открыл он глаза. Открыл и из сна своего в темноту комнаты осторожно выглянул. Где-то что-то гудело, но понять причину этого гудения он не мог из-за пограничности своего состояния – между сном и настоящей ночью, но ближе все-таки ко сну.

И тут снова свист, как над головой, тяжелый, шипящий. И дом задрожал.

Посмотрел перепуганный Сергеич на потолок, только не увидел его. Темно ведь, ночь.

И тут же грохот опять, только теперь сильнее, чем во сне, и даже, кажется, ближе.

Поднялся он с кровати. Оделся. Спички на столе нащупал, свечу зажег.

Снова сверху вниз дом задрожал. Даже под ногами пол шатнулся так, что Сергеич ногу левую чуть дальше отставил, для устойчивости.

Подошел к окну, из открытой форточки на него ночь дохнула влагой. И сразу из форточки свист новый. Он как бы и сверху, с ближнего неба доносился, но через форточку в дом влетел. Вместе с ветром. И подумал Сергеич, что это ветер дом изнутри качнул, словно надуть его попытался. Закрыл форточку. И тише стало в комнате.

Влез Сергеич голыми ступнями в ботинки, на порог вышел. Тут его стихия свиста страшного и грохота обездвижила, парализовала. Снова прямо над головой свист, и ушел этот свист в сторону его огорода. А через несколько секунд – новые раскаты грома.

– Че это они? – оглянулся Сергеич назад, в ту сторону, с которой эти невидимые огненные птицы летели. – Из Каруселино, что ли, стреляют? – задумался он и тут же засомневался: – Как же это они оттуда стрелять могут, если в селе магазин работает? Нет, наверное из Мелованной, там вроде жителей не осталось!

Разнервничался Сергеич, и вдруг понял он, что к саду своему идет. Словно ноги сами его туда повели, а мысли на это внимания не обратили. Собрался он воедино, мысли с телом объединил, но все равно только на краю огорода остановился. И остолбенел от увиденного: на другой стороне, там, где Ждановка за гребнем земли прячется, красное зарево от земли до неба, и вспышки новые. И грохот после каждой новой вспышки через секунду-другую до ушей Сергеича доходит.

А ветер в лицо, не сильный, но странный, теплый. Словно подогретый, будто из печки. И запах в ветре как от пирога сгоревшего или еще чего-то, что вовремя из печи не вытащили.

А над головой опять свист тяжелый.

– За Вовку, за снайпера, что ли, мстят, – нашел вдруг Сергеич объяснение.

Мотнул головой. Жалко ему стало тишины. Привык он уже к ней, пусть в ней и далекая канонада часто слышалась. Но, видно, пришел тишине конец.

Вернулся он, удрученный, во двор. К сараю-зимовнику подошел. Показалось, что у сарая стены деревянные дрожат. Ладонь приложил и действительно дрожь почувствовал. Дверь открыл. Ворвалось в его уши жужжание беспокойное. Тысячи пчел метались по темному сараю, о стенки бились. Несколько десятков сразу в дверной проем на двор вылетели. Одна в щеку небритую ударилась.

Захлопнул Сергеич дверь.

– Ну и перепугались, – прошептал и почувствовал себя бессильным чем-то пчелам помочь. Нечем ему было их успокоить.

Сам же он, как существо разумное и без крыльев, вернулся в дом. За стол уселся и принялся ждать, когда вся эта стрельба закончится. Долго ждал, часа четыре.

За окном светать начало, и стихло все сразу. Только птицы утренние почему-то не запели. И в ушах еще эхо ночного грохота звенело.

Вытащил Сергеич из-под подушки мобильник. Отправил Петру эсэмэску из одного слова: «Жив?»

Через минуту-другую ответ пришел. То же слово, только без вопросительного знака.

– Ну и слава Богу, – выдохнул пчеловод и принялся вещи собирать. В дорогу.

31

Собрать себя в дорогу в этот раз оказалось делом не легким и не быстрым. И это при том, что собираться Сергеич умел основательнее других. Но сборы сборам рознь. Будь сейчас мирное время и собирайся он в какой-нибудь санаторий, то минут за десять дорожная сумка была бы готова, и любая санаторная сестра-хозяйка поставила бы ему пятерку и за укладку вещей, и за умелый их подбор. Любая вещь, любая одежда, взятая в дорогу, должна служить своему назначению. Это безоговорочное правило Сергеич усвоил давно. Приводило оно пару раз к забавным последствиям. Точнее: служило иногда созданию ложного образа самого Сергеича среди малознакомых или случайно знакомых людей. Так, например, в санаториях он под конец путевки обнаруживал, что все время носил одни и те же тенниски или футболки, а значит, три-четыре сорочки – каждая со своим строгого цвета галстуком – «игривых» галстуков Сергеич не признавал – так и оставались чистыми, не одетыми. И тогда он в последние дни носил одну сорочку с ее галстуком утром до обеда, другую – после обеда. А однажды за один день – последний, когда все прощались и желали друг другу здоровья – переносил их четыре и все разного цвета. На что соседка по столу за ужином не вытерпела и сказала, что слишком он умело все двадцать четыре дня свою сущность скрывал! Подробнее она не объяснила, а потому уехал Сергеич домой озадаченный своей «сущностью», которую был бы и сам рад разгадать. Да не вышло!

Теперь, когда в будущем – что в ближайшем, что в далеком – никаких санаториев не предвиделось, заботиться о разнообразии чистой одежды вообще не имело смысла. Но «четверка» – машина вместительная, а значит ограничивать себя в объеме багажа не обязательно. Это как дорожную сумку заполнять наполовину – потом несешь ее и думаешь: «Что же я еще положить-то в нее забыл?» Да и кроме того с новыми-то обстрелами не ровен час и упадет снаряд на дом номер тридцать семь. Тогда уж точно все, что он с собой не возьмет, пеплом станет.

Три свитера, две пары брюк, сапоги резиновые, охапка носков – от шерстяных до летних, шарф, брезентовая рыбацкая куртка – не такая теплая, как китайская, но зато водонепроницаемая. Все это легко в большую сумку поместилось. Но самым первым делом он на дно сумки две книги из серванта положил: Николая Островского с долларами и «Войну и мир» с гривнами.

Завел машину. Пока мотор после долгого простоя оживал, из железной бочки через трубку хозяин три канистры наполнил.

Когда «четверку» зеленую из сарая-гаража на двор выгнал, дождь закапал. Бросил Сергеич взгляд в небо, а дождь ему прямо в глаза открытые. И показалось ему, что дождь соленый. Ведь и на губы капли попали, и на язык. Словно это слезы небесные, а не дождь. Словно это небо за него, за Сергеича, плачет. Потому что и небо не знает, вернется ли он сюда? И если вернется, то когда? И если вернется, то застанет ли все таким, каким покидает?

Под шум капель осмотрел Сергеич родные стены, деревья, заборы, осмотрел свой маленький мир, в котором до сих пор переживал свои беды и проблемы – день за днем, ночь за ночью. Все это – и деревья, и калитки, и двери, и окна – защищало его раньше, как крепость, как бронежилет. А он-то думал, что наоборот – это он защищает свой дом, свой двор, свой мир. Нет, ошибался. Только теперь, когда уезжать надо, понял это Сергеич.

Заглушил мотор – хватит ему греться. Еще надо прицеп, что под стеной в гараже вертикально стоит, опустить и к машине приладить. Потом ульи к дороге подготовить, летки закрыть, чтобы пчелы на ходу не разлетелись. Один за другим перенести их на прицеп. Пленкой от дождя защитить и стяжными ремешками подтянуть, укрепить. А еще важно не забыть десяток-другой банок с медом. Мед ведь тоже деньги, может, у него даже больше общего с деньгами, чем у колбасы или одежды. Ведь колбаса и одежда разными в своей ценности бывают, а мед, независимо от того, гречишный он или из разнотравья, свою цену твердо держит. Как доллар.

Дождик не прекращался, но капал он ненавязчиво, спокойно. И для дороги с пчелами было это хорошо. В жаркую погоду пришлось бы Сергеичу в ночь ехать – ведь пчелы от потрясений нервничают и тогда в ульях температура повышается. А если слишком высоко поднимется, то и запарятся они до смерти. Особенно если и на улице жарко. А тут и сама температура не больше десяти, и дождик, хоть и теплый, но все равно охлаждающий. В общем, складывается все так, как для дороги надобно.

У дома Пашки остановил Сергеич машину. Ключ от своей двери занес врагу-приятелю. Но Пашка заставил гостя чаю с ним перед дорожкой выпить. Упрашивал и рюмку за безопасный путь поднять, но Сергеич отказался. Под конец уговорил Пашка Сергеича довезти его до начала своей улицы, до поворота на Каруселино, чтобы проводить его по-человечески. Куртку свою красную с белым крестом на спине надел.

Правда, когда доехали до поворота, решил Пашка, что он еще немного дальше с Сергеичем проедет. Расстаться никак не мог.

Вниз к излому земли вел машину пчеловод аккуратно, то и дело назад на прицеп оглядываясь.

– Бензином запасся? – нюхнув воздух в салоне, спросил Пашка.

– Ага, – кивнул водитель.

Перед подъемом остановил Сергеич машину.

– Вылазь! Тебе же по грязи назад топать! – сказал Пашке.

Тот вздохнул, посмотрел на дождливое небо. Выбрался из машины неохотно. Сергеич тоже вылез. Остановился перед Пашкой.

– Ты ее покрась или испачкай! – кивнул он на куртку. – А то точно подстрелят! Ты ведь сейчас единственное яркое пятно на всю округу!

Пашка посмотрел на свою куртку. Губы недовольно поджаты. Видно было, что нравится она ему.

– Ну давай! – протянул Сергеич руку.

У Пашки слезы на глазах появились. Он сначала правую руку поднял навстречу руке Сергеича. Левая тут сама поднялась. И обнялись они по-мужски, жестко. Прижались друг к другу и тут же объятия ослабили.

– Ты там держись, – Сергеич кивнул на село, которое теперь как бы сверху вниз на них своими садами и огородами смотрело. – У меня на кухне на подоконнике меда трехлитровка. Тебе оставил. Ну всё! – сурово выдохнул он и, не сказав больше ни слова, сел за руль «четверки», и поехала машина неспешно по грязной, мокрой грунтовке, чмокая об нее колесами. Потащила прицеп с шестью ульями, мокрой пленкой от дождя покрытыми.

В зеркале заднего вида удалялся постепенно белый крест на Пашкиной красной куртке. Шел он домой, наклонив голову то ли от тоски начинающегося одиночества, то ли аккуратно выбирая среди грязи место для каждого нового шага.

32

Каруселино осталось позади. То ли живое, то ли мертвое. Дворы вроде бы пустые, но на одном белье выстиранное на ветру полощется.

Ехал Сергеич по краю села медленно, чтобы пчел на прицепе не тревожить. Дворники по стеклу капли дождя размазывают, скрипят, убаюкивают. Он и зевнул под их музыку, как вдруг из-за старой автобусной остановки на дорогу мужик в камуфляже вышел и направил на приближающуюся машину автомат.

Сергеич на тормоз нажал. До мужика еще метров двадцать. Сразу сонливость улетучилась.

«Началось», – подумал горестно и стал ждать, когда камуфляжник к нему подойдет.

А тот жестом руки приказал ближе подъехать.

Выполнил Сергеич приказ. Открутил вниз стекло дверцы.

– Откуда? Куда? – спросил его человек с автоматом.

– Из Малой Староградовки. Пчел вывожу, – пчеловод кивнул на прицеп.

– А все остальное уже вывез? – камуфляжник ухмыльнулся.

– А чего вывозить? Я потом обратно, я ж тут живу. Может, паспорт показать?

– Да знаю я тебя, чего показывать! – махнул рукой мужик. – Просто поговорить не с кем, – пожаловался он.

Осмелел Сергеич.

– А не подскажешь, как мне теперь лучше на Зайцево? – спросил.

– Езжай в сторону Углегорска, но перед городом вправо повернешь. Дальше мимо шахт и прямо, а там спросишь! Тут из села один как раз вчера туда за пенсией поехал! Если б ты знал, мог бы в хвост ему пристроиться!

«Если б я знал? – думал Сергеич, удаляясь от Каруселино уже по асфальтовой дороге. – Откуда ж тут знать? Я, может, позавчера еще не знал, что сегодня поеду! А сегодня не знаю, где завтра буду…»

Час спустя выехал он из-под дождя. Небо над головой посветлело. Впереди терриконы шахт нарисовались. Остановил Сергеич машину. Подошел к прицепу. Ухо к улью приложил – стенка улья теплая, дрожит от пчелиного гула.

Задумался он. Два дня пчелам в дороге тяжело будет. Надо бы поспешить. Но ведь и быстро ехать тоже нельзя. Да и асфальт хреновый. Три года не латали.

Дальше все-таки чуть быстрее поехал. Справа вдоль дороги бесконечные руины какого-то завода потянулись. То ли сам разрушился, то ли от нынешней войны ему досталось. Слева – ржавые остовы теплиц.

– Не, это не война, – понял Сергеич. – Это еще до войны похерили!

Вскоре разруха придорожная закончилась, и по левой стороне увидел пчеловод церковь из белого кирпича с синими куполами. А за ней – озеро. На берегу – мужик с удочкой. Оглянулся рыбак на зеленую «четверку» с прицепом, пока мимо она проезжала, и снова на поплавок взгляд свой возвратил.

Странное ощущение возникло у Сергеича: будто он внутри кино едет. То есть что все вокруг не настоящее и раньше снятое, как хроника, один он тут живой и не на пленке.

Покачал головой, глупое ощущение прогоняя. И вдруг другая мысль, еще хуже той, прежней, уколола его больно. Мысль о том, что будильник он в доме оставил. Вчера вечером завел и оставил. Значит, сегодня-завтра остановится он, затихнет. И не будет в доме больше живого времени, пока не вернется хозяин, пока снова его не заведет. А может, Пашка заведет? Нет, сам он до этого не додумается! Ему главное – в календаре дни прошедшие вычеркивать, ему часы пофиг! А если ему позвонить? Попросить? Но это ж каждый день заводить надо! Нет, не будет он ради будильника к нему домой ходить! Даже если пообещает! Конечно, глупо это – так о времени беспокоиться! Время оно там роль играет, где есть кому за ним следить и от него зависеть. А если таких не остается, то и время замирает, исчезает.

Еще одна церковь, в этот раз из красного кирпича, проехала мимо и осталась позади. А впереди новая парочка терриконов, один из них со срезанной верхушкой.

Вспомнил Сергеич, как в клетях в шахты спускался, как об опасности и бессмысленности своей работы думал. Ведь инспекции проводить по безопасности труда надо было постоянно, а какая в шахтах безопасность труда? Никакая! Но зато на каждом шахтоуправлении кормили его как гостя, поили как брата, прощались как с родственником любимым. Так что каждая командировки два вкуса имела: горький и сладкий. Все друг друга обманывали и обнимали друг друга. Обманывали как бы вынужденно, обнимали по пьяной доброте, а в глаза заглядывали при этом с вопросом, а иногда с очевидной угрозой. Словно говорили: «Ну ты ж нас не подставишь?»

Время шло, дорога то чуть влево уходила, то чуть вправо. Пятиэтажки то там, то там мелькали. Дома частные за серыми заборами прятались. Иногда вдруг здание без окон или пепелище на месте дома. Но не рассматривать же на ходу всякую руину, от руля отвлекаясь. Краем глаза зацепил, ну и ладно. И машин теперь тут на дороге хватает! Правда, машины все бедные, как у него. Иномарок блестящих, что до войны летали, подрезая всех и каждого, не видно.

Уже темнеть начинало, когда машины, впереди Сергеича едущие, засветились стоп-фарами, притормозили. Он тоже на педаль тормоза надавил. Еще метров сто проехал и увидел, что впереди пирамидки бетонные, желтым выкрашенные, полосу сужают. Оттого и едут дальше все очень осторожно, не желая о пирамидки поцарапаться. Ехал и он осторожно, может, со скоростью спешащего пешехода, внимательно под колеса глядя. Краем глаза заметил мужиков в камуфляже с автоматами. И один из них внимательно на его «четверку» посмотрел и на прицеп с ульями, после чего «говорилку» рации ко рту поднес.

Не понравилось это Сергеичу, задержал он взгляд в зеркале заднего вида на вооруженной автоматами компании. Показалось, что вслед его машине смотрят.

Неприятные предчувствия оправдались минут через десять, когда еще один камуфляжник с автоматом на груди жестом руки приказал Сергеичу съезжать в отделенный от дороги бетонными блоками «карман». Потом подошел, дверцу сам открыл и в салон заглянул.

– Куда едем? – спросил сухо.

Усталость от дороги и страх не давали Сергеичу быстро сосредоточиться.

– Пчел везу, – заговорил он неуверенно.

– Куда везешь?

– На Украину.

– А зачем там твои пчелы? – Мужик оглянулся на прицеп. – Там что, своих нет?

– Я из серой зоны, из Малой Староградовки, – начал наконец Сергеич более четко объяснять. – Стреляют у нас. Если я пчел дома выпущу, они из-за стрельбы могут улететь. Потеряю я их…

– А! – разулыбался камуфляжник, словно что-то действительно новое узнал. – Значит, пчелы взрывов боятся? Интересно! А документы у тебя есть?

– Есть! – Сергеич полез во внутренний карман куртки.

– Нет, мне не надо! Я ж вижу, что ты наш. Это там, «украм» покажешь! Хотя с пчелами могут и не пропустить. У тебя на пчел документы есть?

Сергеич растерялся.

– Нет, а что, надо?

– А хрен его знает, – мужик пожал плечами. – Сигаретки не будет?

– Не курю.

– Ну езжай, может, еще сегодня успеешь! – миролюбиво закончил беседу мужик с автоматом.

С облегчением Сергеич завел мотор и вернулся в суженную бетонными пирамидками «колею». Вскоре пирамидки закончились, а через километр-полтора уткнулся он в очередь машин. Рядом с машинами стояли люди, где по двое, где по пятеро. Заглядывали вперед, разговаривали.

– Это что, очередь на выезд? – спросил он, подойдя к водителю впереди стоящей «Таврии».

Тот, куривший у машины, обернулся.

– Да, эта на выезд, а потом другая на въезд.

Растолковал ему мужик все детали стояния в очереди, объяснил, как проходят проверку документов и таможню. И про льготную очередь рассказал.

– А инвалидов второй группы в льготную пускают? – глаза у Сергеича загорелись.

– Наверное, – задумчиво выдохнул тот. – Всяких инвалидов пускают. Попробуй!

Вернулся Сергеич за руль, объехал очередь и метров через триста уткнулся в другую, покороче, льготную.

– Что за товар везем? – спросили «дэнээровские» таможенники, два круглолицых парня с красными то ли от водки, то ли от недосыпа глазами.

– Товаров нет. Пчел везу.

– А кроме пчел, там, в ульях, у тебя точно ничего? – один хитро прищурился.

– Можете посмотреть!

– А мы и посмотрим! – твердо сказал прищурившийся и отошли они к прицепу.

– Так что, ремни снимать? – с ядом в голосе спросил уставший от дороги Сергеич. – Или ухо приложите?

Один действительно приложил ухо к улью, прислушался.

– Гудят, сволочи! – сказал и оглянулся на напарника.

– Ты каждый послушай! Может, там в трех пчелы, а в трех контрабанда?

Обошел первый все шесть ульев, к каждому прислушался. На том и оставили Сергеича в покое.

Паспортный контроль длился минут десять. Забрал сидящий за окошечком мужик в камуфляже его паспорт, стал из него в компьютер что-то переписывать. Потом ушел с паспортом в руках и пришлось Сергеичу несколько минут понервничать. Однако зря он нервничал – вернули ему паспорт. И нельзя сказать, что особенно враждебно или наоборот – приветливо. Просто опустила рука в камуфляже паспорт Сергеича на рабочий подоконник окошечка. И уже не смотрел на него служивый, а смотрел на тех, кто за пчеловодом в очереди стоял.

Украинские солдаты на нулевом блокпосту переглянулись, прицеп с ульями увидев.

– Что это вы все пчел вывозите? – спросил один Сергеича.

– Чего все? – удивился тот. – Я один вывожу!

– Вы у нас сегодня пятый с пчелами! – сказал солдат. – Только у других ульев побольше было!

– Ну, может, они здоровые, а я – инвалид второй группы! – ответил Сергеич. – Силикоз у меня, шахтерский кашель, – и он натужился, закашлял старательно, хотя кашель из него вышел не очень убедительный, ему даже самому стало за свой кашель неудобно.

– Ладно, знаю я, что такое силикоз! Сам из Каютово! Пропуск давайте!

Слово «пропуск» пропустил Сергеич мимо ушей потому, что вспомнилось мгновенно, что проезжал он Каютово по дороге. И название ему понравилось, и террикон он где-то там видел, и башню шахтного ствола рядом.

– Пропуск! – повторил солдат.

В этот раз Сергеич солдата услышал и занервничал. От нервов закашлялся он сильнее и тут уже в кашле его силикоз зазвучал в полную, словно хотел самому Сергеичу доказать свое присутствие.

– Я ж не там живу, – переждав приступ кашля, затараторил Сергеич. – Я ж из серой зоны. Малая Староградовка, возле Каруселино.

Солдат посмотрел на пчеловода с сомнением. Перевел взгляд на напарника. Протянул ему паспорт. Тот полистал документ, нашел печать с пропиской. Рацию ко рту поднес.

– Ваня, проверь Малую Староградовку Донецкой! – сказал он в черную мыльницу рации. И тут же устремил взгляд на пчеловода. – А чего вы через ОРДЛО въезжаете?

– Так ваш же мне Петро посоветовал! Сказал, что безопаснее!

– Ну да, безопаснее! – хмыкнул первый солдат.

– Какой еще «наш Петро»? – заинтересовался вдруг второй.

– Ну из вашей армии, из украинской, он ко мне через поле в гости ходит!

– А фамилия его как?

– Не знаю, из Хмельницкого он…

– Он что, один к вам в серую зону ходит?

– Да, один. Еще телефон мой носил к себе заряжать и свой номер оставил.

Строгий солдат потребовал у Сергеича мобильник и ушел, унеся с собой и паспорт пчеловода. Второй солдат приказал заехать в бетонный «карман», чтобы освободить место для следующей машины.

Настроение у Сергеича упало. А в голове словно потемнело, и только в этот момент понял он и прочувствовал, что наступил вечер, глубокий вечер. Маленькие окна странного военного автофургона светились желтоватым светом. Сама площадка блокпоста была освещена фарами стоящих в очереди машин и посчитать эти машины было невозможно: их светящаяся фарами вереница-змея уходила вдаль, в ту даль, из которой и он сам приехал.

Сергеич подошел к пчелам. Приложил ухо к ближайшему улью. Гудение пчел показалось ему уставшим, обреченным. Нервно оглянулся он в ту сторону, куда ушел военный, и увидел его. Шел тот к нему усталым, не твердым шагом. Подойдя, протянул паспорт с мобильником.

– Езжайте, – сказал. – А эту бумажку на следующем посту покажете!

Спрятал Сергеич в карман куртки и паспорт, и телефон, и бумажку, свернув ее вчетверо, чтобы не смялась и не растрепалась.

– Спасибо! – сказал и поискал взглядом второго солдата, чтобы и с ним попрощаться.

Но не нашел.

На обочине встречной полосы машины стояли с выключенными фарами. Рядом с ними бродили, переговаривались негромко люди. Кто-то говорил по мобильнику. А он, Сергеич, аккуратно, не разгоняясь, ехал по своей полосе, оставляя всех этих поставленных войною в новую очередь странников позади. Минут через десять машины на обочине встречки закончились, и перед ним лежала совершенно свободная дорога, освещенная ближним светом его «четверки». Навстречу никто уже не ехал, да и в зеркале заднего вида фар попутных машин не наблюдалось. Сергеич переключил свет на дальний и ощутил странное и почти радостное волнение. Словно он вырвался совсем молодым на волю, на свободу, в жизнь, границ и опасностей которой он еще не знает.

Понимая всю ложность и неоправданность этого юношеского почти радостного волнения, он все-таки черпал из него успокоенность и веру в то, что все будет хорошо. Остались позади и «дэнээровцы», и украинские военные. Остался позади грохот далекой и близкой канонады. Осталась позади война, в которой он не принимал участия, а просто оказался ее жителем. Жителем войны. Участь совсем не завидная, но для человека куда более терпимая, чем для пчел. Не было бы пчел, он бы и не поехал никуда, пожалел бы Пашку, не бросил бы его одного. Но пчелы, они ведь вообще не понимают, что такое война! Пчелы не могут переключаться с мира на войну, а с войны на мир, как люди. Пчелы, хоть и летают, а больше пяти километров не пролетят, а значит бессильны они во всем, кроме своего главного дела, для которого они природой и Богом назначены, для медосбора. Вот поэтому он и едет, везет их. Везет их туда, где тихо, где воздух наполняется постепенно сладостью расцветающих трав, где хор этих трав скоро будет поддержан хором цветущих вишен, яблонь, абрикос и акаций.

Зевнул Сергеич и ненароком на спидометр глянул. Снизил скорость.

На следующем блокпосту его продержали минуты три, не больше. Только паспорт да бумажку, которую ему раньше выдали, посмотрели. Потом еще дважды остановился, видя упреждающие знаки повышенного дорожного контроля. Там тоже все гладко прошло. И уже через два часа фары выхватили на обочине дороги большой знак «Вы въезжаете в Запорожскую область». Вроде бы и ничего такого особенно радостного в этих словах не было, не обещали они и исполнения какой-либо затаенной детской мечты, но как осталась эта дорожная надпись позади, выступили на глазах у Сергеича слезы и с плеч словно глыба свалилась. Соскользнул взглядом на спидометр, опять на педаль тормоза надавил. «Не спеши!» – сказал сам себе и всмотрелся уставшим взглядом в хорошо освещенную дальним светом фар пустынную дорогу, по обе стороны которой росли абрикосовые деревья – обычные спутники южно-украинских водителей, возле которых месяца через два-три будут останавливаться по дороге домой все, кому не лень, все, у кого для детишек гостинцев нет. Будут останавливаться и собирать с травы спелые оранжевые абрикосы – три в пакет или картонный ящик, один в рот.

33

Теплое и яркое утреннее солнце заполнило собой салон «четверки», в которой, сидя за рулем, заснул ночью Сергеич, съехав на обочину. Если б не солнце, он бы еще спал, несмотря на неудобное положение, ведь отклонил спинку сиденья не до конца.

Мимо прогрохотал грузовик, за ним следом автобус. Они и добудили Сергеича окончательно.

Выбрался он наружу, осмотрелся. Поля да дорога, ничего больше.

Вылил в бак канистру бензина. Размял нывшую со сна поясницу крепкими пальцами. Оглянулся на прицеп и тут же – за руль. Погнала его совесть дальше в дорогу.

Через полчаса дорожный указатель предложил выбор: налево на Мелитополь или прямо на Веселое. Направление на Веселое понравилось ему не только названием. Фуры и грузовики впереди уже мигали поворотниками, показывая, что им на Мелитополь надо. А раз им всем на Мелитополь, то ему уж точно прямо дорога. После развилки навстречу телега, запряженная серой лошадью, попалась. На телеге мужик, а за его спиной три молочных бидона. Улыбнулся Сергеич. Понял, что правильную дорогу выбрал.

Стал он внимательнее к полям присматриваться. То на одной стороне, то на другой за полями крыши домов сельских мелькали. Слева издалека купол церкви блеснул. Вот она, жизнь во всей ее красоте, размеренности и стабильности, в ее спокойствии, в ее неспешности!

Справа на горизонте за полем лесок выглянул. А тут как раз и на грунтовку съезд.

Свернул на нее Сергеич, и задрожала машина, снизить скорость требуя. Сухая грунтовка, она твердая, каждый малейший бугорок машину подбрасывает.

Лесок, когда Сергеич до него добрался, оказался ухоженным и под пикники приспособленным. Тут и грубо сколоченный стол с двумя лавками в землю вкопанными, рядом – яма для мусора. Кострище широкое. Рядом сосны да березки. А чуть дальше – несколько рослых дубов.

Место ему понравилось. Проехал он чуть дальше, оставив стол для пикников позади. Машину под ближним дубом остановил. Поспешил к прицепу. Приложил ухо к улью.

– Сейчас, потерпите еще чуток! – прошептал.

Снял с ульев ремни стяжные, пленку стянул. Отодвинул крайний улей от соседнего, чтобы можно было его с двух сторон руками захватить. Вдохнул полную грудь воздуха, оторвал улей от днища, да так и застыл на несколько мгновений, которых хватило Сергеичу, чтобы понять – не сможет он этот улей никуда перенести. Ушла куда-то сила из рук, ключицы ломит, плечи болят. Опустил улей на место, но опустил мягко, не уронил.

«Ладно, – подумал. – Надо чуть передохнуть. Может, с другой попытки получится!»

Прошелся по леску, отмечая взглядом сухие, годные для костра сосновые и березовые ветки. Думал достать сразу из багажника железную треногу с крючком для чайника, да и сам походный чайник тоже, но мысли снова на пчел переключились. Надо же сначала ульи с прицепа снять. Только не справиться ему одному. Помощь посторонняя нужна!

Отсоединил он прицеп, из багажника двадцатилитровую пластиковую канистру для воды вытащил да на заднее сиденье положил. Сел за руль и назад к асфальту поехал.

Выбравшись на дорогу, проехал Сергеич в обратном направлении с пару километров, пока не блеснули вдалеке уже виденные по дороге купола церкви. Дорогу, ведущую к церкви, он нашел быстро. И не грунтовкой она оказалась, а хорошей, асфальтовой. Свернул на нее Сергеич.

Как и думал, привела его дорога к селу, только заходила она в село как бы с неправильного конца, потому что первым встречало въезжающих кладбище, за ним уже церковь стояла и только за церковью начинались дома с их садами и огородами.

Вид десятка свежих, укрытых венками и цветами могил натолкнул Сергеича на мысль о том, что или село тут большое, или умирают в нем часто.

Несколько минут спустя уткнулась дорога-улица в маленькую, округлую площадь. Прямо перед ним добротное одноэтажное строение из белого кирпича появилось. С вывеской «У Нади». Справа от магазинчика на лавке под козырьком автобусной остановки два мужика сидели. Еще правее улочка начиналась, только асфальт на ней на сыр «российский» похож был – весь в мелких дырках да ямках.

Припарковался Сергеич между остановкой и магазинчиком. Закрыл машину. К мужикам подошел.

– Здорово! – обратил на себя их внимание. Увидел, что у каждого в руке по открытой бутылке пива.

– Ну, здорово! – ответил один.

– Помощь нужна. Улья с прицепа снять, – пояснил. – Я тут недалеко, по ту сторону трассы. Медом заплачу!

Тот, что в ответ поздоровался, отрицательно головой мотнул.

– Не поможем, – сказал.

– Что, автобуса ждете? – поинтересовался Сергеич просто так, чтобы разговор продолжить. Надеялся, что если разговориться с ними, то и приветливее они станут.

– Нет, товарища ждем. Автобус из района только вечером будет.

– Я бы вас туда отвез и назад бы доставил! По кило меда каждому!

Второй, молчаливый, устало поднял на Сергеича безразличный взгляд. Поднес ко рту бутылку пива, сделал пару глотков, глаз с чужака не спуская.

– К родне, что ли, приехал? – спросил первый, бросив взгляд на номерной знак машины.

– Нет.

– А что, беженец? – продолжал допытываться первый.

– Чего я беженец? Я из серой зоны приехал, пчелам от обстрелов отдых дать!

– К нам тут трое беженцев приезжали, – очнулся вдруг второй. Голос его тонким оказался, как у школьника. И к лицу его, ветрами и солнцем закаленному и временем сельской жизни «поеденному», не подходил этот голос вообще. – Терпели их, пока красть не начали. А потом менты их забрали и увезли куда-то!

– Да я ж не беженец, я временно, – сказал Сергеич и стало ему как-то неприятно на душе.

«Чего я оправдываюсь?» – подумал. И, перейдя на сухой, деловитый тон, спросил: – А что у вас тут с водой? Колонка есть?

– Не-а, – ответил разговорчивый мужик. – Вон, в магазине попроси!

Кивнул мужикам молча, взял из машины пластиковую канистру и в магазинчик зашел. Там все, как в сельских продуктовых. Хлеб, бакалея, холодильник со стеклянной дверцей, а в нем на полках масло, сыр, колбаса. За прилавком женщина круглолицая в платке. На зашедшем взгляд остановила. Взгляд спокойный, не вопросительный.

– Это вы – Надя? – вырвалось у Сергеича неуклюже.

– Надя умерла, муж ее теперь хозяин. А я тут продавщицей.

– А-а! Извините, – Сергеич тяжело вздохнул. – А воды у вас набрать можно? – приподнял рукой канистру, показывая, что в виду имеет.

– Можно набрать, а можно и купить, – добродушно ответила она.

Взяла канистру, скрылась в подсобке.

А он окинул спокойным взглядом товары на прилавке под стеклом и дальше, на полки посмотрел, где рыбные и мясные консервы стояли.

Мед среди товара высматривал. Просто так, по привычке. Цены на баночках и банках с медом обычно добавляли ему самоуверенности. В отличие от обычных покупателей, Сергеич радовался, когда ему ясно становилось, что цена на магазинный мед вверх пошла. Однако меда он тут не увидел.

Вернулась из подсобки продавщица, обошла прилавок, в зал вышла и канистру с водой на пол перед ним поставила.

– Пить можно сразу, – кивнула на канистру. – Вода у нас артезианская, из скважины.

– Спасибо! – сказал Сергеич. – Странные у вас тут мужики, – вырвалось вдруг у него, и обернулся он на мгновение в сторону входной двери. – Попросил их помочь, а они не хотят! Сидят себе и пиво пьют!

– Эти, что на остановке? – уточнила продавщица.

Он кивнул.

– Нашел кого просить, – беззлобно усмехнулась. – Им бы только бутылку водки вечерком, да пива с утреца. Вот и весь их интерес!

– А может, знаете кого, кто бы помог? Может, кто тут по соседству живет?

– А что надо-то?

– Я ульи привез, тут километрах в шести место нашел по ту сторону трассы, возле лесочка. А сам их с прицепа снять не могу. Хотя б вдвоем. Я б медом расплатился.

– Меда у нас нет, – продавщица осмотрела задумчиво свое хозяйство. – Пчеловод есть, так он свой мед аж в Одессу возит. Там, говорит, торговать выгоднее. А если я тебе помогу? Сколько меда дашь?

Меньше всего ожидал Сергеич такого поворота в разговоре. Зашевелил сухими губами, будто какую-то сумму в уме высчитывал.

– Да я вам и три кило дам! – выпалил неожиданно. – И сам привезу вас, и назад отвезу! Могу до закрытия магазина подождать!

– Зачем ждать? – женщина пожала плечами. Платок цветастый, на затылке завязанный так, чтобы волосы русые спрятать, руками поправила. – Лучше сейчас мотануться, пока автобус из района не пришел. До автобуса покупателей все равно не будет!

Ехали они молча, и как-то странно Сергеичу было оттого, что рядом на пассажирском сиденье женщина сидит. Практически незнакомая, приятная, круглолицая, с глазами то ли серыми, то ли серо-голубыми. В куртке длинной, до колен, как пальто. В платке, который она, перед тем, как в машину сесть, по-другому на голове перевязала. И перестала от этого на продавщицу похожей быть.

– А звать вас как? – спросил Сергеич неуверенно.

– Галя.

– Я – Сергей. Мы сейчас быстро управимся! Раз-два, и назад!

Когда первый улей с прицепа вдвоем сняли, удивился Сергеич ее физической силе. Показался ему улей пушинкой, а значило это, что основной вес пчелиного дома со всеми его обитателями Галя на себя взяла. Отнесли улей метров на двадцать от машины. Поставили на выбранное Сергеичем место. Так же легко и остальные улья с прицепа сняли. И расставили, как шашки на доске: три поближе к лесу, расстояние между ними по два метра, а три других от первого ряда на пару метров впереди, только не «в затылок» друг другу, а как бы между ульями заднего ряда. Чтобы всем пчелам одинаковый обзор был.

Достал из багажника Сергеич две литровки с медом.

– Тут как раз три кило будет! – кивнул ей на банки. Задумчиво прищурился. – А может, на продажу возьмете? – спросил неожиданно. – У меня еще есть!

– Ну, – нерешительно произнесла она и замолчала на пару мгновений. – Так, чтоб и тебе хорошо было… Давай я тебе за мед продуктами дам! Тебе ж тут питаться надо?

Он кивнул.

– А по какой цене мед будете считать? – спросил.

– По семьдесят гривен за кило подойдет? – предложила Галя.

– Ага, – согласился Сергеич. – А возьмете сколько?

– Ну для начала килограмм десять, а дальше – как пойдет!

Уже вернувшись второй раз из села, в центре которого магазинчик «У Нади» стоял, наевшись хлеба с колбасой и напившись артезианской воды, вспоминал Сергеич этот отсчитывающий свои последние часы день с теплотой и спокойствием. Вот и сам обмен меда на продукты порадовал его. Не смог он на всю определенную за мед сумму еды выбрать. И сказала ему потом Галя, что теперь у него в магазине, как в банке, «кредит открыт», то есть деньги лежат! Пятьсот шестьдесят гривен, которые можно в любой день продуктами получить! Такой кредит – это все равно, что ключ от холодильника! Непривычное, а точнее – забытое – ощущение стабильности охватило Сергеича и отогнало усталость, которая уже несколько раз особой тяжестью на плечи ложилась. Сидел он, все еще слыша в голове эхо пчелиного жужжания! Полчаса, не меньше, провел он возле ульев, присаживаясь прямо на траву и прикипая взглядом то к одному летку, то к другому, наблюдая, как пчелы наружу выбираются, как осматриваются, как облеты малые делают, одновременно успокаиваясь после длительной и мучительной для них дороги, как новое свое местоположение изучают. Их жужжание в этот день будто изменилось, вроде как чуть тише стало. Точно так, как сердце человеческое после бега стучит, как сумасшедшее, а потом, когда бежавший остановился да присел, удары его к нормальному, нечастому ритму возвращаются.

Темень с неба опустилась на Сергеича, на ульи, на лесок. Густая и немного влажная темень.

Зажег Сергеич под железной треногой костерчик. Повесил на крюк чайник с водой. Решил перед сном чаю выпить.

А спать в первую после приезда ночь в машине устроился. Пусть там, в багажнике, палатка лежит. Но она другими вещами завалена. Он ее завтра поставит, поутру. А эту ночь как бы еще в дороге проведет. Спинка сиденья у него низко опускается, прямо на сиденье заднее ложится. Заснет он легко – с такой-то усталостью на плечах и не заснуть?

34

Сладкое для ушей жужжание пчел заполняло вокруг звуковое пространство.

Под солнечными лучами снилось Сергеичу, будто лежит он в саду на ульях, на соломке, поверх пчелиных домиков постеленной. Спит и набирается от пчел энергии и силы такой, что потом хоть дом в одиночку строй или пруд лопатой выкапывай! Снилось ему, что спит он сладко и чутко, и неразрывно от своих медоносных подопечных!

Но когда посторонние касания его нос потревожили, вместо того, чтобы руку к лицу поднести, открыл Сергеич глаза и проснулся. Слишком уж легко тонкая оболочка ослабевшего под солнечными лучами сна наружу прорвалась, как цыпленка из яйца, в новый день его выпустив. И увидел он у себя на носу пчелку. Уставшую, неподвижную. Присмотрелся получше и понял, что не пчелка-труженица на носу у него примостилась, а трутень. Глаза у трутня огромные, и видит он лучше обычных пчел, да только свое он видит.

Смахнул рукой Сергеич трутня с носа – тот на траву упал. Оглянулся после по сторонам, в мыслях вчерашний вечер с сегодняшним утром воедино складывая. «Складывались» они не без труда, но все-таки, когда уселся он на земле, понял, что в спальном мешке возле ульев на траве проснулся. Тут уже, хоть и туманно, но припомнилось, как еще ночью из машины выбирался, потирая заболевшую поясницу, как вытаскивал из багажника спальный мешок. Как из-за этого пришлось и палатку достать, так как мешок под ней лежал.

Выбрался Сергеич из мешка, скрутил его и на земле оставил. А потом установил палатку как раз между ульями и прицепом. Спальный мешок в рулон скатал и внутрь положил. Из бардачка машины в палатку картонную иконку Николая Чудотворца принес. Место для нее в левом углу определил и там же перед картонкой божественной баночку со свечой поставил. После этого костер развел и чайник с водой над ним подвесил.

Завтракал Сергеич неспешно. Под серебряную музыку пчел. Батон и колбасу, на мед у Гали обмененные, порезал толсто: чтобы приятнее и тяжелее жевать было. И жевал он большой мягкий бутерброд с непривычной легкостью, жевал и думал, что началась у него теперь другая жизнь, мирная и весенняя, под солнцем и деревьями, недалеко от безвредных, а иногда и приветливых людей, и совсем рядом со своими пчелами, которые вот и сейчас, пока он жует, работают. На него работают. И ничего особенного взамен не просят. Только любви и аккуратности. А у него и любви для них хватает, и знаний с опытом, и – а как же без этого – аккуратности! Аккуратности у него, возможно, побольше, чем у других пчеловодов будет. Потому что переживал он за своих пчел всю зиму, от войны их оберегал, от взрывных шумов, от холода. И в мыслях оберегал, и в действительности, которая, на самом деле, от него-то особенно и не зависела.

Позавтракав, вытащил Сергеич все из багажного отделения своей «четверки». Прямо на земле под открытой, в небо опрокинутой задней дверцей машины разложил. Принялся неспешно дорожные пожитки сортировать. Сумку с кухонными принадлежностями к палатке отнес. Литровые и пол-литровые банки с медом рядами на траве выстроил и пересчитал. Вроде как и немало сладкой валюты он с собой взял, если в килограммы переводить. А вот если в деньги, то не так уж и много. И это при условии, что ему за мед деньгами платить будут, а не колбасой и хлебом. Но потом подумал, что все у него на самом деле отлично и намного лучше, чем могло быть, и что причин для беспокойства не имеется. Ведь весна уже в разгаре, отоплением земли солнце занимается, и платить ему за тепло не нужно. Ну а пчелы, ясное дело, местность разведывают, маршруты своих полетов уясняют и теперь не будет у них никаких забот, кроме как на работу летать!

Позже возникло у Сергеича желание снова в село наведаться. Он поначалу даже список покупок в мыслях составил, думал круп разных по килограмму взять, чтобы каши в казанке варить. Но потом заподозревал он сам себя в том, что не продукты ему нужны, а продавщицу увидеть хочется. И для пущего сопротивления своим желаниям пересчитал он, сколько бензина на такую поездку уйдет! Сумма, конечно, копеечная вышла, но ведь за бензин на заправке медом не заплатишь! Да и если даже возьмут медом, то тогда бензин сразу дорогим покажется. И отказался Сергеич от не обязательной поездки. Решил ее на завтра перенести, когда он уже и сыр, и колбасу доест, когда действительно хлеба свежего захочется!

Успокоившись и даже радуясь тому, что на завтрашний день план появился, расстелил Сергеич возле ближнего улья старое кроватное покрывало, под которым всегда вещи в багажнике от чужого глаза прятал. Прилег на него и задремал.

Вечером, когда сумерки небо на землю опустили, кроме пчелиного жужжания в звуковом окружении Сергеича другой шум появился. И шум этот потихоньку нарастал, громче делаясь, пока не заставил он Сергеича на ноги встать. За деревьями, там, где дорога лежала, по которой он в этот уютный закуток приехал, замелькал яркий желток мотоциклетной фары.

Нахмурился Сергеич. Поближе к костру подошел, где на траве топорик походный лежал. Мало ли кто в темноте тут ездить может?

А фара уже вместе с полевой дорогой лесок обогнула и прямо на пасеку Сергеича, на палатку и весь его «летний лагерь» светила. И тарахтенье мотора глушило жужжание пчел.

Когда свет ее, этой фары, до Сергеича дотянулся, быстрыми шагами вышел он из зоны видимости. Тут вдруг и фара потухла, и мотор заглох, и в возникшей тишине голос Гали из магазина прозвучал.

– Сережа! Ты тут?

– Ну да, – сказал он, подходя и неловко пряча за спиною топорик.

Костер горел и в его рассеянном свете было видно, что опустила Галя у ног сумку.

– Я тебе картошки подвезла! Ты ж, наверное, всухомятку питаешься!

– Спасибо! – В голосе Сергеича прозвучала удивленная благодарность. – Не ожидал. Никого сейчас не ожидал…

Перестелил он старое покрывало к костру поближе. Уселись они вдвоем. Галя из сумки завернутую в старую куртку кастрюлю достала, высвободила ее и Сергеичу передала.

– Там ложка прямо внутри! – сказала.

Снял Сергеич с алюминиевой кастрюльки крышку, нашел ложку и стал ею горячую вареную, щедро смазанную сливочным маслом картошку черпать. Ел жадно и одновременно о доброте Галиной думал, о ее заботе, заставившей ее после работы горячую еду ему везти.

– А ты что, одна живешь? – спросил он вдруг.

– Ага, – ответила она, не сводя взгляда с костра.

– И мужа нет?

– Был, а теперь нет. Умер.

«Хорошо», – подумал Сергеич, но не сказал. А потом даже за саму мысль стыдно стало и он покосил на сидевшую рядом женщину, словно проверяя: а не услышала ли она его мысль?

Помолчали они минуты три.

– Как в магазине? – спросил он.

– Как обычно, – она пожала плечами. – Хлеба всем не хватает, а колбасу стали меньше брать. Подорожала она.

– А почему хлеба не хватает? – поинтересовался Сергеич. – Армия забирает?

– Нет, берем мало! Чтобы не выбрасывать оставшееся. Пусть лучше тем, кто поздно пришел, не хватит!

– Ну да, – согласился он. – За хлебом надо утром ходить…

– Это раньше утром ходили… Ну и старушки – они утром приходят. Они весь хлеб и забирают! Им колбаса не нужна!

Следующее молчание длилось дольше и не хотелось Сергеичу его нарушать. Потому, что к хрустящей ненавязчивой музыке костра добавился едва слышимый хор пчелиных крыльев, доносящийся от ульев. И так уютно из-за этого стало пчеловоду, что не решился он ни словами, ни даже шепотом обратить на эту музыку внимание своей неожиданной, но заботливой гостьи. Но и она, казалось, молчала с удовольствием. А значит, не могла не слышать этой музыки. Даже если и о чем-то своем думала.

35

После трех привезенных на мотороллере простеньких, но теплых ужинов, из которых последний особенно тронул Сергеича, по мясу изголодавшемуся, – пышные парные индюшачьи котлеты – сказала Галя, что следующий задуманный ужин она уже не привезет. Не потому, что не хочет и утомительно это – в темноте на мотороллере через трассу к нему ездить, а по причине невозможности задуманное блюдо без потерь до Сергеича довезти. Понял Сергеич, о чем речь, только когда из ее уст сладкое слово «борщ» выпорхнуло.

Они привычно на подстилке перед костром сидели. Она молчала, а он вермишель с котлетами поглощал, когда завела Галя разговор о следующем вечере. И голос ее вроде так красиво в полумраке звучал, будто бы отдельно от нее, словно сам по себе, как в сказке какой-нибудь. И прислушивался к нему Сергеич, как к музыке, пока слово «борщ» не прозвучало, и тогда уже «музыка» стала речью.

– Ну так не надо, – проговорил он, думая, что оправдывается Галя за то, что завтра не приедет и не накормит его.

– Я не об этом, – смягчила она голос, будто стал в этот момент ее собеседник ребенком, с которым нежнее говорить надо. – Я думала, может, ты сам ко мне приедешь? Соседи теленка забили, я уже лопатку у них купила. Буду его по всем правилам варить, с фасолью, на маленьком огне томить, выбегу пару раз из магазина проверить…

– А чего ж нет? – по-простецки выдохнул Сергеич, и улыбка засияла на его лице.

Дождалась Галя, пока он вермишель с котлетами доел. Собралась неспешно. Тарахтение мотороллера затихло вдалеке. Костер затухал. Поддерживать его пчеловод не стал. Забрался в палатку, влез в спальный мешок да и заснул сразу.

Следующим вечером, раньше, чем договаривались, приехал он в село, прихватив с собой разрядившийся мобильник и зарядку.

Магазин был открыт, в двух его зарешеченных окнах свет по-домашнему горел.

Оставив машину на привычном месте между магазинчиком и автобусной остановкой, зашел Сергеич в торговое заведение. Галя как раз двух женщин обслуживала. Обе в пальто, только у одной пальто было коротким, а у второй – подлиннее.

– Так какой вам: «Еврейской» или «Брусиловской»? – поторопила она покупательниц.

– Ну той, что свежее, только чтоб нежирная была! – ответила одна.

– А он что, действительно «антиалкогольный»? – спросила вторая о чем-то, чего Сергеичу ни видно, ни понятно не было.

– Ну да! С молодой крапивой! – заверила ее Галя.

– Я возьму баночку!

– Пакет нужен? – спросила Галя.

– Нет, сумка есть!

Сложили женщины покупки в тряпичную сумку. И ушли.

– Ой, а ты рано что-то! – Галя заметила Сергеича.

– Да делать-то нечего, у пчел все в порядке.

Взгляд его скользнул по прилавку и остановился на пол-литровых баночках с медом, ровненько по правую сторону от Гали поверх прилавка выстроенных. Ценник, наклеенный на одну, сообщал, что это «Мед антиалкогольный. 76 грн». Присмотрелся Сергеич к меду, увидел в нем зеленые крупинки.

– А че это? – спросил. – Кто-то еще сдал на продажу?

– Это твой! – улыбнулась Галя. – Я его только к продаже подготовила! Накрошила в него ошпаренных кипятком листьев молодой крапивы. Ну чтоб привлекательнее…

– А почему «антиалкогольный»? – удивился пчеловод.

– Я ж говорю – для привлекательности! Я книжку купила недавно: «Как правильно продавать». Многому научилась! Хочешь почитать?

– Нет, – мотнул головой Сергеич. – Мне продавать не нравится.

– Ясное дело! – с пониманием кивнула Галя. – Ну а мне без этого не выжить. Так там разные правила в книжке, и одно из них: «Не продавайте товар, как просто товар. Продавайте его как то, что люди хотят купить!» То есть надо товару новые свойства придумывать, чтобы у покупателя интерес к нему усиливался. Например, чтобы колбасу он не только как колбасу покупал, но и как особый сорт – для похудения. Понимаешь?

– Я в торговле не работал, – отказался вежливо Сергеич продолжать разговор на эту тему. Хотя вопрос у него тут же возник о цене на его мед. Дороговатой она ему показалась. Но ведь ей, Гале, виднее, какую цену ставить!

– Давай я тебя домой проведу, а ты там посидишь, отдохнешь, пока я не приду. Можешь телевизор посмотреть! – предложила продавщица.

Отвела она его к себе в дом, недалеко. Двери открыла, свет в коридоре зажгла и назад на работу побежала.

Оставшись один в чужом доме, Сергеич замер на минутку, прислушиваясь к шумам, к дому самому прислушиваясь. Потом разулся и в гостиную прошел. Большая квадратная комната, в которой он сразу свет включил, отпугнула его поначалу своей чистотой и какой-то искусственно подчеркнутой «теплотой» обстановки. На двух стенах ковры в темно-красных цветах, на полу тоже огромный ковер, в углу справа – громоздкий телевизор на хрупком журнальном столике с косыми, чуть расходящимися для устойчивости в стороны ножками. Стол обеденный красной скатертью покрыт, а посередине на столе – от телевизора пульт. Сервант почти как у него, и тут же шкаф для одежды с зеркальной дверцей. То есть вполне привычная и знакомая обстановка, только с коврами.

Уселся Сергеич за стол, руки на скатерть опустил и вдруг уловил носом аромат борща. Запах на кухню его привел.

На газовой плите, возле которой питавший ее газом красный баллон стоял, на маленьком огне большая кастрюля эмалированная борщ в себе готовила. Приподнял Сергеич крышку, и аромат удивительный в лицо его ударил, ноздри заполнил, мысли остановил.

Опустил он крышку на место. Отступил от плиты. Облизал языком сухие губы. И в комнату вернулся, там розетку нашел и поставил мобильник на зарядку.

Минут через пятнадцать включил Сергеич телефон. Список полученных «эсэмэсок» проверил. И увидел последнюю, короткую – от Петра, одно-единственное слово в ней: «Жив».

– Как он там? – забеспокоился.

Нажал на «ответить». Снова слово «Жив» набрал и вопросительный знак добавил. Отправил эсэмэску и к столу вернулся.

Минут через пять пикнул телефон, сообщая, что ответ пришел.

«Жив», – прочитал Сергеич. Кивнул с облегчением.

Борщ, сваренный Галей, сразил Сергеича наповал. Плавали в нем и белые грибы сушеные, и фасоль, и куски телятины. Ел он его размеренно, неспешно, то и дело на Галю посматривая, так как впервые они вдвоем ужинали одновременно, а не так, как в предыдущие вечера у костра, где она его кормила, а сама просто сидела.

Галя к борщу бутылку «казенки» достала. Пили они без тостов, по полрюмочки за раз. И еще почистила она несколько зубчиков чеснока, и лежали они на блюдечке рядом с бутылкой водки. Брали они эти зубчики по очереди, то он возьмет зубчик, макнет в солонку и сразу в рот. То она.

Разговор не возникал, словно и не было в нем нужды. После третьей тарелки понял Сергеич, что хватит ему уже. Хоть одновременно думалось, что и четвертую тарелку одолел бы, чтобы приятное хозяйке сделать. И решил уже, что если предложит она еще, то не откажется он. Но Галя, сама доев вторую тарелку, зевнула и посмотрела на него виновато.

– Что-то устала я, – сказала. – Замаялась сегодня…

– Ну я поеду тогда, – приготовился Сергеич из-за стола подняться.

– Куда же ты поедешь? Ты же выпил…

– А у вас что, гаишники в селе есть? – спросил он серьезно. А сам на бутылку на столе глянул и понял, что пустая она – вдвоем они поровну пол-литра водки выпили.

– В селе нет, но при выезде на трассу иногда стоят. Ты оставайся лучше!

И он остался. Галя свет везде погасила и так ему легко получилось раздеться и в кровать лечь, что он сам удивился. И еще больше удивился, когда горячее ее тепло рядом кожей ощутил.

«Ну не зря ж она», – подумал он, к ней лицом в кровати поворачиваясь.

Ее руки на плечи Сергеича легли и потянули его к ней, почти забросили-задвинули его наверх, на ее горячее тело. И так это послушно у него получилось, что мысли он свои оставил, отдавшись ее желаниям, которые мог с удивительной легкостью прочитать и в движениях ее, и в прикасаниях.

А потом сошла с них любовная энергия. Закончилась. Просто жарко ему стало и, когда Галина ладонь легла настойчиво на его левый бок, сдвинул он себя вниз, на простыню. Рядом лег, нежно ладонь свою правую на ее животе оставив.

А проснувшись в темноте через несколько часов, обеспокоенно и осторожно слез с кровати и из спальни на цыпочках вышел, в гостиной телефон с пола поднял и время посмотрел. Половина пятого. Задумался Сергеич об оставленных без присмотра пчелах. Именно о них, а не о прицепе или вещах, которые намного легче было бы украсть, чем пчел. Но его в этот момент только беспокойство о пчелах охватило, потому что без них смысл его жизни и даже смысл самого отъезда из Малой Староградовки терялся. Смысл пропадал и оставлял его как бы в бессмысленном состоянии. И состояние это, хоть он в нем еще прежде не бывал, а уже даже воображаемо пугало. Оделся Сергеич в гостиной, перенеся туда свои брюки, рубашку со свитером и носки. Обулся в коридоре. В карман куртки заряженный телефон с зарядкой сунул и, зажав в руке ключи от машины, покинул гостеприимный дом, аккуратно за собою дверь закрыв.

36

Проснулся он в палатке от холода. Рука полезла вниз искать съехавшее одеяло, а наткнулась на карман куртки. Спал он, оказывается, одетый, и не в спальном мешке, а на нем. Еще глаза не открыл, а рука в карман куртки залезла и остановилась, когда пальцы мобильник теплый обняли, словно согреться хотели.

Выбрался Сергеич из палатки и к машине: дверцу проверить. Открытой оказалась. Закрыл. Только потом к ульям обернулся и в этот момент возник вокруг звуковой мир, словно кто-то сверху ему слух, ранее на ночь выключенный, снова включил. Зажужжал этот мир вокруг тонко и ненавязчиво. И совпало это жужжание с движением пчел, с летков взлетающих легко и почти невесомо. Привычно выделил пасечник взглядом одну пчелку и проследил, как она поднялась на полметра от летка и дальше по прямой линии в сторону поля полетела.

Успокоился Сергеич. Костер разжег. В чайник воды налил. Повесил его на крюк, с треноги свисающий. О Гале задумался. Вечер прошлый вспомнил, борщ ароматный с крупной фасолью, косточки телячьи с мясом нежным, весточку от Петра с самым важным словом – «Жив».

А потом осторожно, словно его мысли кто-то подслушивать-подглядывать мог, вспомнил, как в ее спальне раздевался, как в кровать мягкую лег, вспомнил жар ее тела и силу ее рук. И, конечно, бегство свое вспомнил. Хотя слово «бегство» сразу будто зачеркнул в той мысли. Зачеркнуть-то зачеркнул, а заменить другим словом не смог, не нашел другого слова. И пропустил, да и дальнейшую мысль в другую сторону повел, обрадовавшись, что может думать так, как хочет, а не поддаваться на подсказки внутренние. И стал Сергеич думать о том, что Галя обидеться могла, ведь не по-взрослому это как-то: из постели с женщиной так тихо, не попрощавшись, уходить.

– Извиниться надо, – решил он. – Я же почему ушел? Потому, что за пчел испугался. Собаки у меня сторожевой нет, оставлять вещи и ульи не на кого… Поймет она.

И она действительно поняла. Он приехал к двенадцати, взял ей баночку меда и три церковных свечи в подарок – больше ему дарить было нечего. Прямо в магазине, пока покупателей не было, объяснил скомкано, но Галя понимающей улыбкой остановила и успокоила его.

– Поди поешь, там еще борщ остался! Я сейчас тоже подойду! – протянула она ему ключ. – И вот, возьми еще. Отрежь себе кусок, а остальное в холодильник на кухне спрячь!

Взял он и ключ, и колбасы копченой палку. И потопал к ее дому.

Навстречу мужик знакомый встретился. Удивился Сергеич ощущению «знакомости» лица его, но память мгновенно подсказала, где он его видел: был это один из тех двоих, которые помочь ему отказались.

Кивнул мужику на ходу. Тот тоже кивнул, не сбавляя шага.

Дом Гали в этот раз теплее Сергеич показался. Разулся, он куртку снял и сразу на кухню с колбасой. Открутил вентиль на баллоне с газом, одну конфорку зажег. Из холодильника вчерашнюю кастрюлю с борщом достал. Поставил греться.

Галя появилась минут через десять.

Сели они обедать по-домашнему, будто бы и не в гостях он был. Без водки.

– Там у тебя все в порядке? – спросила деловито.

Кивнул Сергеич. Дожевал мяса кусочек.

– Вода закончилась, мне бы канистру набрать.

– Так набирай.

– Канистра в машине.

– Ну подъедешь под калитку, чтобы не носить тяжести зря.

Потом пили чай. Сергеич к чаю себе на хлеб толстый слой масла намазал. Словно не наелся.

– А отсюда ты куда? – спросила вдруг Галя.

– Когда? Осенью? – уточнил он, и, не дожидаясь ответа, сказал: – Домой.

– Домой? – удивилась она. – А что, думаешь, к осени война закончится?

– Вряд ли, – выдохнул Сергеич. – Но там хозяйство…

– Огород посадил? – спросила Галя.

– Нет, – он поднял на нее задумчивый взгляд. – Огород больше не сажаю. Боюсь. Там и снаряды могут быть неразорвавшиеся, и мины. Они, знаешь, как легко в землю заходят? И земля за ними сразу закрывается так, что и не увидишь, куда они попали. У нас в Светлом, – недалеко от нас село, старик один на огороде подорвался. Но они там упрямые. Все равно огороды садят!

– Страшно-то как! Так зачем возвращаться?

– Не знаю, дом у меня там, а к дому всегда возвращаются… Такой я вот. Если б другим был, то жил бы сейчас в Виннице и проблем не знал!

– В Виннице? – уважительно повторила продавщица. – А как бы ты там устроился? Это ж не село.

– Жена у меня там бывшая. И дочь с ней. Уехали от меня еще перед войной. Ее тоже домой потянуло, не смогла у нас прижиться…

– И что, снова замуж вышла?

– А бог ее знает, – Сергеич пожал плечами. – Не сообщала.

Пока Галя посуду мыла, включил он телевизор. «Новости» нашел.

«Очередь за биометрическими паспортами занимают в пять утра», – сказал диктор, и на экране появилась длиннющая очередь перед современным офисным зданием с большими окнами.

Выключил Сергеич телевизор из-за жалости к людям, в этой очереди стоявшим.

– Что там? – выглянула из кухни Галя.

– Ничего хорошего, – ответил. – Издевается власть над людьми, как раньше! Только теперь еще к этому война добавилась.

37

Наступление лета замедлило течение времени. Больше шума появилось в природе, громче птицы по утрам запели, но и звон пчелиных крыльев от этого шума не затерялся. Этот звон считал Сергеич не только доказательством присутствия и здоровья своих пчелок, но и доказательством своего собственного присутствия. Ведь был он, как-никак, не только хозяином пасеки, но как бы и представителем законных интересов пчел. Интерес, конечно, у них один – мед собирать. Внутренние правила их жизни, отношения пчел-работниц с трутнями, с охраной ульев, вся эта мелкая бытовуха, как и у людей, являлась их личным делом и Сергеича не касалась. Его коснулась бы только неожиданная смерть или пропажа пчеломатки, но, слава Богу, в его хозяйстве с пчеломатками все шло гладко. Они жили, трудились, умирали, когда и как природой написано, передавая свою эстафету сменщицам, в тех же ульях рожденным. Ну а Сергеич только следил за порядком в смысле пчелиного здоровья. Ос, пытавшихся регулярно к пчелам под крышку улья подселиться, выгонял и истреблял, мед качал, металлическим скребком для этого соты открывая, разливал его по банкам, воск собирал, пергу. Вот так объединялись в единое смысл его жизни и работа, и смысла жизни тут было больше, чем работы. Работу основную пчелы выполняли и совета у него не спрашивали: что и как делать. Ни совета, ни разрешения.

Коммерческая выдумка Гали про то, что мед «антиалкогольным» быть может, возымела успех даже в соседних селах. И в бардачке его «четверки», исполнявшего роль кошелька и закрывавшегося на маленький ключик, накапливались деньги, помогая ему увереннее в завтра смотреть. Сама Галя подъезжала на мотороллере всякий раз, когда больше трех дней его не видела. Но приезжала не часто, ведь два-три раза в неделю он в селе появляться старался. И воды в канистру набирал, и у Гали ужинал, и у нее же, уже не пользуясь «медовым» кредитом, ведь давно закончился тот, чаем-колбасой-сыром запасался. После того, как первую пробную партию меда Галя продала, стала она ему наперед за мед деньгами платить. Отношения, впрочем, из-за этого деловыми не стали, а так и остались дружескими и теплыми. Она сама «нащупала» умом и нашла допустимую дистанцию отношений, чтобы и навязчивой не казаться, и эмоционально, да и телесно все необходимое от отношений с симпатичным ей мужчиной получать. Сергеич не противился. Он бы и большему не противился, но установившееся между ними полунезависимое равноправие его полностью устраивало. Жил он не на два дома, то бишь на свою палатку и ее дом, а только на один, на свой. Земля под ульями и вокруг Сергеичу тоже временно своей казалась. Потому и не положено ему было далеко или надолго от своего хозяйства уезжать. И это, без всякого сомнения, Галина понимала. Понимала, но все равно время от времени проговаривалась случайно так, что Сергеич тайное ее желание чувствовал – чтобы он вместе с пчелками к ней перебрался: он – к ней в дом, а пчелки – в ее сад.

Когда пчелы воском стали соты с медом закупоривать, озаботился Сергеич отсутствием медогонки. Попросил Галю с сельским пчеловодом, который свой мед в Одессу продает, поговорить. Тот нормальным мужиком оказался. Через пару дней сам на прицепе медогонку привез. С интересом в улья Сергеича позаглядывал. Помог мед накачать – почти сто кило набралось! Расплатился Сергеич с ним деньгами, а не медом: смешно было бы побратиму по пчелам мед предлагать. Но пчеловод из предложенных Сергеичем денег только пятьдесят гривен взял. «За бензин!» – сказал. И на прощанье руку пожал по-мужски, посмотрел Сергеичу в глаза с добрым сочувствием. А ведь ничего про жизнь его не спросил. Значит, рассказала ему Галина главное – чем Сергеич от других отличается и почему он тут оказался.

Вечером, оставшись один на один с новым медом и со своими «старыми» пчелами, уселся Сергеич у костра на подстилке-покрывале. Достал из багажника бутылочку настойки медовой, стаканчик пластмассовый и мобильник. Смеркалось уже, а потому костер ярче казался. Налил он себе полстаканчика и Пашкин номер набрал. Почему-то был уверен, что «Вне зоны» он, что невозможно отсюда до их села так просто дозвониться. Но после трех гудков что-то в телефоне клацнуло.

– Ты, что ли? – хрипловато удивился Пашка.

– Ну да, я, привет! А ты где? Дома?

– Дома, телевизор смотрю…

– Что, электрику дали? – воскликнул Сергеич.

– Да шучу я, нету электрики! – поспешил успокоить собеседника Пашка. – Все, как было, только стреляют чаще.

– А куда стреляют?

– Ну как куда? Друг в друга. По ночам. Иногда так низко летит, что увидеть можно! Страшно становится! А потом – «бах» на той стороне!

– Ясно, – Сергеич вздохнул. – А у меня ты давно был?

– А что мне у тебя без тебя делать?

– Ну посмотреть, все ли в порядке, – подсказал пчеловод, чувствуя, как подбирается к нему раздражение.

– Да все там в порядке, – сказал Пашка. – Неделю назад заходил. Все цело, только мышами пахнет! Кошек-то теперь в селе нету!

– А ты бы проветрил, – попросил-посоветовал Сергеич.

– Это ж надо или поздно, или рано, когда воздух свежий. А днем тут духотища на солнце. В следующий раз проветрю! Чего там! Я вот все думаю как-нибудь на карьер искупаться пойти. Туда, за Светлое…

– Ты что, с ума сошел? – вырвалось у Сергеича. – Убьют еще! Ты береги себя! У меня в серванте внизу справа за документами бутылка настойки на калгане стоит, можешь выпить!

– За это спасибо, – ответил Пашка. – А то у меня уже все кончилось, а у ребят из Каруселино командир новый. Строгий, с Кубани. Не приходят теперь они, да и я туда боюсь… Ты когда вернешься?

– Да хорошо тут, – выдохнул Сергеич и тут же себя виноватым перед Пашкой почувствовал. – Пчелам хорошо. И мед продается. Побуду еще. А как назад ехать буду, привезу чего-нибудь.

– Привези-привези, только поскорее! – попросил Пашка.

Взгрустнулось Сергеичу после телефонного разговора. Словно большего он ожидал. То ли больше новостей, то ли радости Пашкиной от того, что о нем вспомнили. Но ни новостей не получил, ни радости не услышал. Зряшный звонок вышел. Видно, сердится на него Пашка. Плохо ему там одному. Снаряды над головой летают. А поговорить не с кем.

«Лучше б я Виталине позвонил», – подумал Сергеич через минуту.

Но телефон уже в кармане лежал и доставать его снова ему не захотелось.

38

Утром разбудило Сергеича знакомое тарахтение мотороллера.

Выбрался он из палатки. Привычного солнца на небе не оказалось, – затянуто небо тучами.

– Я тебе пару яиц сварила, – Галя опустила на траву у потухшего костра пакетик, содержимое которого двумя яйцами явно не ограничивалось.

Достала коробок спичек из кармана теплой синей куртки – Сергеич впервые эту куртку на ней увидел, – собрала с земли рядом тонких веточек, зажгла их умело, с одной спички. И стала свертки из пакета выкладывать.

Сергеичу ее бодрость передалась и принялся он быстро за дело. В чайник воды долил, отошел к деревьям и принес для костра веток потолще. Достал из палатки свернутую подстилку, расстелил ее на привычном месте.

Вареные яйца, еще горячие, заставили Сергеича о своем походе в Светлое вспомнить, когда отправился он туда по замерзшей и заснеженной дороге мед на яйца менять. Но тут выложила Галя на газетку еще и бутерброды с колбасой, сыр нарезанный, миску пластиковую с клубникой и два спичечных коробка: один с солью, второй с сахаром.

Ели они вместе. Галя то и дело на свои часики ручные посматривала.

– Спешишь? – спросил пчеловод.

– Товар в начале восьмого привезут, надо встретить, – пояснила свое беспокойство.

– А что привезут?

– Утром – колбасные изделия и молочку, а к обеду – рыбные консервы и алкоголь.

– А как там мед продается?

– Хорошо! Могу и сейчас пару банок взять, чтоб не зря…

– Да, конечно! – закивал Сергеич. – Спасибо за этого, вашего пчеловода! Я думал сам к нему за медогонкой съездить, а он своей машиной привез, да и крутить помог.

– Да он ничего, – согласилась Галя. – Только жадный чуток, но ведь сейчас без жадности не выживешь! А ты чего мне не звонишь? – спросила вдруг.

– Да так как-то… Не получается. Не могу, – признался Сергеич. – Я вообще по телефону не умею разговаривать. Наверное, поэтому и звонить боюсь. Вот и жене своей бывшей позвонить не могу. Пробовал, но не выходит. Товарищу в свое село вот позвонил, и тоже глупый какой-то разговор вышел. Если б было что конкретное сказать…

– Ну да, – Галя согласилась. – Так вот говорить, когда рядом, оно лучше. Когда голос от тела не оторван, когда человека видишь.

Сергеич поднялся, заметив пар из чайника. Посмотрел на небо, словно хотел за дальнейшей судьбой этого пара проследить.

На самом деле интересовали его тучи. Подумал он мельком про дождь, который если не сейчас, то до обеда точно пойдет.

Вскоре засобиралась Галя назад. Помог Сергеич ей на багажничке пакет с двумя литровыми банками меда резиновыми ремешками укрепить. Дал с собой и мобильник с зарядкой – попросил в магазине в розетку вставить и к обеду приехать пообещал.

Дождь закапал к одиннадцати, но оказался такой мелкий и редкий, что даже костер на него внимания не обратил, что уж там о пчелах говорить. Однако температура воздуха, конечно, упала чуток, и достал Сергеич из вещей свитер и оранжевую кепку с надписью «ФК Шахтер». Натянул ее на голову до ушей. Против мелкого дождя она годилась. И тут захотелось ему себя повнимательнее в зеркало рассмотреть. Но где ж его взять, это зеркало? Оглянулся он на машину. Сел за руль, повернул зеркало заднего вида так, чтобы себя в нем увидеть. Увидел, но внимательно рассматривать не стал – слишком уж постаревшим сам себе показался. Да и волосы из-под кепки неряшливо торчат, по-бомжацки как-то!

Капли по лобовому стеклу громче застучали. Завел Сергеич мотор, включил дворники, так под их скрипучую музыку и до магазина доехал.

Галя ему кусок свежего зельца дала, чаем сладким напоила. И деньги за два кило меда отсчитала.

– А тут у вас в селе парикмахерской нет? – спросил Сергеич, пряча заряженный мобильник в карман.

– Нет, у нас нет. В районе, в Веселом, там их несколько. Да прямо на въезде с правой стороны в пятиэтажке! Тут езды минут пятнадцать!

– А чтоб помыться? – Голос у Сергеича зазвучал грустнее и просительнее. – Может, баня у них в Веселом тоже есть?

– А зачем баня? – снисходительно глянула на него Галя. – У меня колонка, так что и душ теплый!

Оживился Сергеич, получив в душ приглашение. Засуетился.

– Я тогда сейчас постричься поеду, а потом обратно сюда, в душ!

– Ну давай-давай! – улыбнулась Галя. – День рождения у тебя, что ли?

Сергеич отрицательно мотнул головой.

Минут через двадцать увидел он на обочине дороги табличку «Веселое» и герб с двумя воловьими головами. Впереди – несколько пятиэтажек. Первая справа стояла не на дороге, а на параллельной улице. Парикмахерскую он нашел легко. Клиентов внутри не было, и молодая стройная девушка в синем халатике, сидевшая за столиком для маникюра, при звуке открывшейся двери оторвала взгляд от планшета.

– Может, вам и голову помыть? – предложила, когда он уже в парикмахерское кресло уселся.

– Не надо, – ответил Сергеич.

– А какую прическу хотите?

– Покороче, чтобы не расчесываться.

Выбрала девушка насадку для машинки, и минут через восемь в большом зеркале напротив увидел Сергеич свой обновленный образ, в котором почти все теперь его устраивало, кроме неравномерной щетины на щеках и подбородке.

– Вас побрить? – догадалась юная парикмахерша.

Клиент кивнул.

На улицу вышел Сергеич помолодевшим. И щеки его приятно щемили от одеколона, и затылок, где девушка тоже бритвой прошлась, а потом из зеленой бутылочки попрыскала. Было ему даже неловко, что за все это, – и за стрижку, и за бритье – только тридцать гривен отдал!

Сел в машину, мотор завел и поймал себя на мысли, что неправильно это – в город только на окраину заезжать! Решил по улицам проехать, с райцентром поближе ознакомиться.

Вернулся на главную дорогу. Проехал мимо церквушки деревянной с позолоченными куполами. Мимо банка проехал. Супермаркет со смешным названием «Вакула» промелькнул. Так до противоположного края городка и добрался. После чего развернулся и назад.

И часа не прошло, как сидел он уже в доме у Гали за столом, накрытым скатертью, чистый и с вымытой головой. На скатерти ключ от дома лежал, который Галя ему опять так легко передала, словно был он ее мужем. Передала и попросила обождать, пока она с работы не вернется. Пообещала на скорую руку ужин приготовить. Руки у Гали действительно «скорые», но на то она и хозяйка. Все у нее вкусно получалось и быстро, все, кроме борща, на который она времени не жалела потому, что правильный борщ быстро не сваришь.

Так уж всякий раз получалось, что, находясь в ее доме, не мог Сергеич о ней самой не думать. И думать всегда было о чем. Давала она простые и понятные поводы для обдумывания. Ведь женщина всегда дает больше поводов для обдумывания, чем мужчина.

«Ну да, хорошая она баба, – размышлял он. – И готовит славно. И жить для нее одной в таком доме несправедливо. Без мужика все равно, что без толку! Но уж очень она проста. И имя простое – Галя. И жизнь с ней, должно быть, была бы слишком простой».

Мысли эти сами собой вызвали из памяти у Сергеича другое лицо – своей бывшей жены Виталины. Вспомнились ее наряды, ее странные «винницкие» претензии. И к нему, и к его селу родному, и к самой жизни с ним. Все, что раздражало его когда-то в своей бывшей жене, вспомнилось вдруг как детские шалости, которые по прошествии годов вызывают у родителей ностальгическую улыбку.

Вздохнул он. Мысли свои на телевизор поменял. Нашел детективный сериал без начала и конца, стал за стреляющими и гоняющимися друг за другом героями следить. В голове гладкость возникла, спокойствие. Так под стрельбу и визжание тормозов Галю и дождался.

Ни до ужина, ни во время не высказала она то свое желание, которое уже привычным для мыслей Сергеича стало. Он даже удивился. Прическа его новая Гале понравилась. Гладила она ежик ладонью, гладила и улыбалась, пока он, утомившись от этого, не остановил ее. А потом допытывалась Галя, как ему райцентр понравился? Видел ли он памятник подкове? Заходил ли в магазины?

Похвалил Сергеич Веселое, чтобы приятное ей сделать. И еще добавил, что «люди там хорошие», имея в виду не население вообще, а приветливую молодую парикмахершу.

– Да, люди у нас хорошие! И там, и тут ничего. От нас к ним на завод «Продмаш» человек тридцать на работу ездит. А может, уже и больше! Расширяются они.

Минут пять Галя райцентр хвалила, о своем селе не забывая. И замолчала только тогда, когда Сергеич из-за стола встал, показывая, что уходить собирается. Тут лицо ее растерянность выказало. Думала она, наверное, что до утра он останется. Как-то само собой, видимо, думалось ей, что мужчина, в доме женщины душ принявший, остается у этой женщины на ночь.

Но Сергеич поблагодарил ее и за горячую воду, и за ужин. Попрощался тепло, почти по-родственному. И, сказав: «До встречи!», на порог дома вышел.

За калиткой, за забором, его зеленая «четверка» стояла. Темень вечерняя «обнулила» ее окраску. Теперь машина просто темной была и блестела местами матово, свет почти полной луны отражая. Где-то рядом на улице разговор громкий звучал. Двое мужиков о футболе спорили. Выловил Сергеич из их разговора слово «Динамо». Вскинул руку к волосам, проверяя – нет ли на голове его оранжевой кепки с логотипом «Шахтера»? Проверял и сам над собой смеялся мысленно, ведь помнил хорошо, что в палатку ее бросил.

Выехал к магазину «У Нади», и тут в свете фар перед машиной фигура с поднятой рукой возникла. Нажал он на тормоз. Машина словно споткнулась, сам пасечник грудью о руль ударился.

Вышел из машины сердитый. Готовый был уже идиота, под машину кидающегося, с головы до ног матом покрыть.

Виновник испорченного настроения ростом был пониже пчеловода. На ногах он стоял с трудом.

– До Веселого подвези, братуха! – попросил.

– До трассы могу, – сердитость в Сергеиче на жалость поменялась. На выпивших злиться бессмысленно.

– Там меня никто не подберет.

– А кто мне за бензин заплатит?

– За бензин? – переспросил пьяный. – А что, у тебя денег нет? Ты же «донецкий»!

Сергеич обалдел.

– Ну садись, – сказал он после короткого раздумья. – Отвезу! – последнее слово прозвучало из его уст, как угроза.

Но мужик этого не заметил. Подошел к машине, бухнулся на пассажирское сиденье.

– А кто тебе сказал, что я – «донецкий»? – спросил Сергеич, когда выехали они из села, оставив позади и церковь, и кладбище.

– Да все знают, – пассажир пожал плечами. – Ты ж как мылом смазанный! Вон Клим к Галке из магазина год клинья подбивал и все без толку, а как только ты появился – все, она твоя!.. Там у вас теперь же за бабами не побегаешь!

Он зевнул.

– И что? – спросил Сергеич. – Если я оттуда, значит херовый?

– А кто тебя знает, – пассажир махнул рукой.

– А если я херовый, то почему решил тебя до Веселого подвезти, хотя мне туда не надо?

– А я что? Я не сказал, что ты – херовый. Я сказал, что ты – «донецкий»…

Пассажир снова зевнул и уронил голову на плечо. Задремал.

Выехал Сергеич на дорогу, повернул к Веселому. Тут уже машин побольше стало. Фары встречных фур по глазам начали бить. На въезде, когда пятиэтажка, в которой он сегодня стригся, окнами справа засветилась, остановил он машину. Пассажира разбудил.

– Приехали! – сказал коротко.

Тот голову вскинул, в лобовое стекло уставился, обернулся к водителю:

– А ты можешь чуть дальше, супермаркет «Вакула» знаешь?

Ухмыльнулся Сергеич. Подумал, что нарочно так не придумаешь: сначала по совету Гали сюда стричься приехал, а вечером сюда же местного пьяницу привез, словно таксистом работать начал.

Отвез пассажира к супермаркету. Тот на прощанье удивил пчеловода – десять гривен на бензин дал.

– Тебя звать-то как? – спросил Сергеич выбиравшегося из машины мужика.

– Леха, – тот обернулся, и водитель внимательнее его лицо рассмотрел. Обычное лицо. Видно, что утром брился.

– Леха, я не из Донецка! Я из серой зоны. Понимаешь? Я всю жизнь на шахтах работал, никого не убил и ничего не украл!

– А я что? – Леха пожал плечами. – Я ж ничего… Это они, – он кивнул себе за спину. – Это они говорят… Да и по телевизору тоже…

Назад Сергеич ехал неспешно. Думал о Гале, о селе, об ее односельчанах, которые, как теперь стало ясно, его обсуждают.

Снова били по глазам фары встречных машин. Слепили. А он боялся поворот свой на полевую грунтовку пропустить. Все к рулю наклонялся да вперед всматривался.

39

Прошла еще одна летняя неделя. И поместилось в нее много звона пчелиных крыльев, много солнца, три встречи с Галей и ее борщ, сваренный без оглядки на время, протомленный на малом огне, с большими белыми фасолинами, которые сначала лопались шкуркой на зубах, а потом таяли на языке. Ужин из одного борща и состоял, но конечно к борщу, как и положено, черный ржаной хлеб она подала, водку и чеснок.

Тем вечером, а было это в пятницу, так хорошо Сергеичу в доме у Гали стало, что испугался он. Испугался, что еще два-три таких ужина, и не захочет он больше в палатку возвращаться, где каждую ночь через тонкую оболочку спального мешка и через прорезиненное брезентовое днище земля его в ребра своей твердостью толкала. Приживется он молча, не спрашивая у хозяйки дома разрешения. Ведь и так знает, чего она хочет. И желание у нее по отношению к нему законное. Так закон природы распорядился, что все живые существа парами жить хотят. Все, кроме пчел!

Пока сидели они за столом, за окнами дождь журчал. И дождь этот будто бы специально по стеклам тревожно каплями постукивал, пугал, чтобы Сергеича на ночь у Гали оставить. Оно как-то опять само собой получилось. И не просыпался он больше ночью из-за беспокойства о пчелах. Дождь тут тоже позаботился, ведь когда дождь, пчелы в ульях остаются. Не любят они дождя. Правда, оставшись в ульях, сердятся, и поэтому в это время в их домик пасечнику лучше не заглядывать – ужалить могут. А сердятся потому, что дождь им работать мешает!

Утром Сергеич тоже не спешил. После завтрака попросила Галя его в погребе помочь. Ступеньки бетонные опустили гостя метра на два вниз, в просторное подземное пространство, где под округлым сводом потолка зажглась неяркая лампочка.

Передвинул он по просьбе хозяйки три пустых бочки с правого угла в левый, ящики деревянные – тоже пустые – на двор вынес. Снова спустился, понимая, что не нужна ей на самом деле помощь его. Сама бы могла все это сделать без особых усилий. Значит, хотела ему погреб показать? Наверное, да.

И догадка его верной оказалась еще и потому, что когда вновь спустился он, то в неярком свете лампочки увидел на пустой деревянной полке бутылку и две наполненных темным напитком рюмочки.

– Вишневка, – проговорила Галя сладко. – В прошлом году делала. Попробуй!

Выпили они одним глотком сладкой и некрепкой наливки. И обняла его Галя, ее губы сладкие, вишневого вкуса, его губ коснулись. Он не противился, сам обнял ее, прижал к себе. Почему-то жалость к ней ощутил, будто кто незаслуженно ее обидел.

– Ты такой спокойный, – прошептала она ему в ухо. Шепот ее теплым оказался. – Мне бы с тобой легко жилось.

40

Ранним дождливым утром услышал Сергеич знакомое тарахтение. Выглянул из палатки. Подумал, что Галя завтрак привезла. Еще успел подумать, что в такую погоду завтракать им придется в палатке, а не у костра.

Оставив тарахтелку двухколесную под деревом, почти забежала Галя в палатку. Сергеич, давая ей внутрь пробраться, растерянно и недоуменно на ее руки глянул. Ничего в них не было, ни пакета, ни сумки.

– В девять надо на поворот идти! – выпалила она на одном дыхании. – Витьку Самойленко на Донбассе убили, будем встречать!

– Как встречать, если убили? – не понял пчеловод.

– Ты что, по телевизору не видел, как на Западной своих убитых встречают? На коленях вдоль дороги! А мы что, хуже? – отдышавшись, пояснила она. – Все село идет!

– Ну, если все село, – проговорил Сергеич смиренно и кивнул.

Около половины девятого под дождиком доехали они до поворота. Поставили мотороллер под абрикосом и сами там задержались ненадолго, чтобы лишний раз не мокнуть. Под ногами на мокрой траве лежали потемневшие абрикосы-падалки. Сергеич поднял с земли парочку целых. Обтер ладонью, протянул Галине. Она ловко разломила переспевший плод – косточка сама из него выпрыгнула.

– Сладкие, – Галина облизала губы. Посмотрела на Сергеича с теплотой.

На поворот выехали со стороны села несколько машин, съехали на обочину. Сергеич оглянулся и ощутил беспокойство: вереница людей в темных куртках и накидках, под зонтиками шли пешком по обочине, приближались и со стороны села, и со стороны райцентра, до которого отсюда было все-таки не близко, если не на машине. Вспомнил Сергеич, что дальше, если ехать в Веселое, есть указатели поворотов на другие села. Может, и не из Веселого эти люди.

Стало ему не по себе, холодно. И дождь, казалось, был тут ни при чем. Не холодным был дождь.

– А что потом? – спросил он у Галины.

– Потом? Когда?

– Ну, когда встретим мы убитого?

– Пойдем на кладбище. Отпевание в церкви, похороны, поминки, ну, все, как у людей.

Слова Галины, и даже скорее ее теплый, добрый голос, чем сами слова, успокоил Сергея. Но не надолго. Под ветви их абрикоса спрятались три женщины в темных платках. Одна из них посмотрела на Галину и Сергеича неприязненно.

Пчеловод отвел глаза, но продолжал чувствовать их присутствие. Да и людей вокруг становилось с каждой минутой больше. Они стояли группками по пять-шесть, некоторые – в одиночестве, и все время от времени оглядывались на трассу, туда, откуда не так давно приехал сам Сергеич и откуда везли убитого.

– Может, на поминки не надо? – прошептал он, обернувшись к Галине.

– Ну хотя бы на полчаса, они же весь двор брезентом от дождя накрыли…

Сергеич вздохнул. Первый раз он почувствовал себя тут настолько чужеродным, неуместным. Эти люди, а было их уже сотни две, знали друг друга и знали того, кто возвращался к ним в последний раз для обряда прощания и ухода в родную землю. А он, Сергеич, тут был ни при чем. Он не хотел нарушать своим присутствием их скорбь: ведь разные чувства смерть знакомого тебе человека вызывать может. Он бы лучше сейчас возле сердитых из-за дождя своих пчел в палатке сидел. Сергеич отвык от людей. Три года в покинутом жителями селе вместе с Пашкой приучили его к тому, что людей может быть мало, очень мало, и ничего плохого в этом нет. Наоборот, такое безлюдье помогает лучше себя и свою жизнь понять. А тут сотни незнакомых лиц, связанных между собой соседством, жизненным попутничеством. Кто он им? Зачем он им?

Стоявшие по обе стороны дороги стали складывать зонты. Взгляд Сергеича тут же ушел к ним. Движение или, скорее, волнение пробежало по лицам встречающих убитого. Группки разошлись, прятавшиеся под деревьями вышли к дороге. Галя потянула Сергеича за рукав куртки.

– Пошли! – прошептала.

Сергеич оглянулся на трассу. Стоявшие до поворота на село уже опускались на колени, и происходило это очень медленно, не так, как обычно в церкви, где все сразу по команде попа бухаются и упираются коленями в деревянный пол.

Остановились они с Галей на краю асфальта уже на дороге к селу, метрах в пятидесяти от поворота. Напротив, по другую сторону асфальта, – женщины и мужчины, лица мрачные и мокрые. У одного мужика на голове вместо кепки – зеленый капюшон, отцепленный от куртки. Он уже на коленях, и по обе стороны от него женщины, и тоже на коленях.

Сергеич замер. Он еще стоял, слева опустилась на колени Галина, справа – мальчишка лет пятнадцати, а дальше, должно быть, его родители. Тоже молодые.

– Давай! – позвала его шепотом Галина.

А он обернулся в ту сторону, откуда ожидали убитого. На дороге появилась медленно едущая темно-зеленая «таблетка» – старый грузовой микроавтобус, за ним – несколько джипов защитного цвета. Сергеич уставился на «таблетку». притормозившую перед поворотом.

Рука Гали нервно дернула Сергеича за штанину. Он прикусил губу. Почему он должен с ними вместе становиться на колени? В грязь? Когда-то давно он стоял на коленях, в детстве, когда отец наказывал его за драки в школе. Несколько раз стоял на коленях в церкви. На колени ставят тех, кто слабее! В церкви – все слабые перед Богом! Там понятно. Но и там ему это не нравилось.

– Сережа! – донесся снизу голос Галины, напряженный, сердитый.

Сергеич тяжело, громко вздохнул. Опустился, наконец, к ней. И понял, что на него смотрят несколько пар глаз. Это были холодные, враждебные взгляды людей, стоявших напротив, по другую сторону дороги, они уперлись в него, как вилы. Да и мальчонка, что справа, тоже косил на него мрачно, но тут зеленая машина поравнялась с ними и все уткнули взгляды в асфальт, опустили головы. И Сергеич опустил, обмяк, ощутил, будто бы все силы покинули его, бросили оземь, будто толкнула его мускулистая божья рука в спину и упал он, рухнул, стал никем и потерял свое имя, свою гордость.

«Донбасс никто не поставит на колени!» – вспомнились ему слова, написанные кем-то на автобусной остановке в Каруселино три года назад.

«Поставили, сука!» – подумал он и тут же тряхнул головой, испугавшись подуманного – таким чужим и опасным оно ему показалось.

«Что ж это я? У людей горе!» – Сергеич смотрел в лужицу на асфальте, видел свое отражение. Мутным было оно, темным, мрачным, как и сам этот день, в который солнце отказалось греть и освещать человеческий мир. Отказалось или не смогло.

«Таблетка» удалялась в сторону села. Все, и Сергеич, провожали ее взглядами и не спешили подниматься с колен. И дальше, куда добегал взгляд пчеловода, стояли на коленях мужчины, дети и женщины, неподвижно, только головы их опускались по мере приближения машины с убитым.

Время остановилось. Дождь, на который не обращали внимания, прекратился, но тучи не рассеялись. Застучали шаги по мокрому асфальту – люди уходили, шли к повороту на село, другие поднимались на ноги, отряхивались, кряхтели. Тоже отправлялись следом за «таблеткой» или сначала забирали свои велосипеды и мотороллеры с мопедами, оставленные под деревьями. Приехавшие на машинах не спешили. Они уже сели в «Жигули» и «москвичи», но на дорогу пока не выезжали.

Сергеич поднялся поспешно, помог встать с колен Галине. Она бросила на него взгляд, полный сожаления, но ничего не сказала. Они вернулись к мотороллеру под абрикосовое дерево. Лицо Галины было мрачным. Он нашел еще один переспелый, но целый абрикос, поднял его, обтер, предложил ей, но она отрицательно мотнула головой. Съел сам – ощутил вкус сладковатой браги, – абрикос уже начал бродить.

– Я не пойду! – дожевав, твердо сказал Сергеич.

Галина кивнула. Она уехала на мотороллере минут через пять, когда уже и машины стали с обочины на дорогу выезжать.

Сергеич шел вдоль трассы на Веселое. Мимо проехал автобус, за ним – два грузовика. Шум от проезжавших машин бил по ушам, угнетал. Только когда свернул он на дорогу к пчелам, к своему леску, стало вокруг тише. Идти в одиночестве по грунтовке, которая никуда, кроме полей, не вела, Сергеичу нравилось. Это была его дорога, дорога к временному пристанищу и к пристанищу его пчел. Больше там никого не было и не должно было быть.

Он представил себе сотни людей с мрачными, мокрыми лицами, которые шли по асфальту к кладбищу и к церкви, представил себе Галину, шагающую, опустив голову, вместе с ними. И стало ему больно, будто каждый из этих идущих специально наступал ногой на него, лежащего на асфальте, брошенного под тысячи ног неизвестно за какие грехи.

41

В углу палатки слева перед картонным Николаем Чудотворцем, что размером с почтовую открытку был и обычно с Сергеичем в бардачке «Жигулей» ездил, в банке горела церковная свеча. По мягкой брезентовой крыше тарахтели крупные капли дождя. Пасечник то и дело задирал голову, прислушиваясь к непогоде, но потом опять возвращал взгляд на картонного Чудотворца, бородатое лицо которого язычок игривого пламени оживил.

Отдавшись скорби, блуждал Сергеич мыслями по развалинам церкви в конце родной улицы, по пустым, безжизненным домам уехавших соседей, по воронке от взрыва перед домом Митьковых, что в переулке Мичурина, по которому самый короткий путь пролегал с Ленина на Шевченко. Пролегал и до того, как переименовал он эти улицы, пролегает и нынче. В памяти всплыло прощание с Пашкой и дорога на Каруселино. И само Каруселино проплыло мимо точно так, как тогда, когда проезжал он его осторожно и боязно на машине, за которой послушно прицеп с ульями тащился.

Свеча горела неуверенно и неярко. Мокрый из-за дождя брезент палатки дышал на нее сыростью, не подпускал к себе ее свет, отталкивал, не выпускал из угла, куда Сергеич свечку поставил. И только Николай Чудотворец, казалось, радовался тому, что лик его виден был благодаря маленькому пламени лучше, чем лицо пчеловода.

Пробовал Сергеич сосредоточить свою скорбь на погибшем солдате Самойленко, о котором, кроме того, что тот погиб на Донбассе, ничего не знал. Пробовал, но мысли соскакивали на солдата Петра, что заходил к нему в дом с гранатой-гостинцем. Соскакивали они и на убитого с сережкой в ухе, что пролежал ползимы на поле и которого ни одни, ни другие не хотели забрать оттуда и предать земле, как положено. Вспомнил он и о взрыве, разорвавшем снайпера из Омска, что устроил себе боевое гнездышко на краю огорода у Крупиных. Тряхнул Сергеич головой, вздохнул. Две рюмки достал, бутылку. Одну рюмку наполнил до краев и под картонный образок святого поставил. Во вторую чуть меньше налил и сам выпил.

– Земля ему пухом, – прошептал.

И показалось ему, что некое особое эхо слова его подхватило. И шепот его словно повторился, сначала за спиной Сергеича, потом справа. Оглянулся он осторожно. Привыкший уже к к полумраку, внимательно осмотрелся и снова взгляд на свечу возвратил.

Она опустилась огоньком до края стеклянной банки. Еще чуть-чуть – и соскользнет ее желтенький ствол внутрь, упрется в стенку под горлышком, там и потухнет.

И тут мысли пасечника сами на убитого не известного ему Самойленко соскочили.

Стал он его себе воображать, но в воображении только лежащий убитый солдат в форме возник. Без лица и даже без рук, разбросанных в стороны. На черной земле, только-только от снега освободившейся. И словно увидел он, как из земли черной трава полезла, и чернота земли исчезать стала. Поднялась трава, распушилась, разбросала свою зелень, замазывая ею черноту, и пропал солдат, слился с травою, покрылся ею. Стал невидимым и неразличимым.

Расстелил Сергеич спальный мешок. Свечка тут же сама потухла.

Закрыл глаза и стояние на коленях у дороги припомнил. Всех этих людей бесконечное множество, и самого себя, и Галю.

«Зачем все это? – подумал. – Ну не герой же он, не космонавт!»

Всплыли в памяти давние похороны, когда их убитого односельчанина с войны в Афганистане привезли. Да, все село на похороны пришло. На кладбище речи долгие говорили. Но на колени никто не опускался. Все прямо стояли. Одна только мать убитого пыталась на свежую могилу упасть, обнять ее. Но ее удержали, отвели в сторону, и пока окружена она была родней и близкими, солдаты в небо очереди из автоматов выпустили и укрыли могилу шалашом из траурных венков.

«Ну Господь с ним», – подумал Сергеич сразу и о том солдате с афганской войны, и об этом, с донецкой. Слились они в его мыслях.

Задремал пасечник. Потащила его клеть шахтерская вниз, в шахту снов. И увидел он себя в этой клети рядом с шахтерами, только сам он был в черной рясе и с крестом серебряным на груди. Ряса ремнем подпоясана, а к ремню противогаз прикреплен карабинчиком. С одной стороны – противогаз, а с другой – литровая фляга с водой. Минут десять клеть вниз ползла, прежде чем на дне черном остановилась. Первыми из нее шахтеры вышли, Сергеич в рясе – за ними. И тут хор зазвучал, мужской, церковный. Стал Бога славить. Голоса громкие, тягучие, даже грубые, обиженные, сердитые, а все слово-в-слово правильно поют.

Прислушался пчеловод.

А хор продолжает: «По милости Твоей истреби врагов моих и погуби всех, угнетающих душу мою, ибо я Твой раб!..»

Сквозь сон прямо под землю к Сергеичу донеслись голоса неправильные, с хором не совпадающие, кричащие. Оглянулся он во сне, коснулся его взгляд неровных черных угольных стен и темных лиц поющих в хоре шахтеров, на черной одежде у каждого серебряный крест размером с мужскую ладонь поблескивал. Нет, все они одновременно рты открывали и равно добавляли свои голоса к общему псалмопению. А те голоса, которые им не принадлежали, сверху, с невидимой высоты доносились. С поверхности земной. Закинул Сергеич взгляд вверх и уперся тот в дымку, за которой словно через облако пыли прожектор светил.

– О…ел он, что ли? – снова, еще громче зазвучал резкий мужской голос. – А ну выходи, бля!

Открылись от услышанного глаза, развернул пчеловод взгляд из сна наружу. Мировосприятие медленно за направлением взгляда последовало.

– Кто там? – хрипло спросил он.

– Выходи, увидишь! – ответил тот же голос.

Поднялся Сергеич. Бросил взгляд в уголок палатки, где невидимый сейчас картонный образок стоял. Достал новую свечу, чиркнул спичкой, поставил ее горящую в банку, и стало их в палатке двое – с оживленными лицами.

В темноте вечерней схватил его кто-то за руку, дернул, словно ускорить его выход из палатки попытался. Едва не упал Сергеич, но руку резким движением высвободил и отшатнулся, стараясь понять, кто перед ним и сколько их. На фоне синего неба две фигуры перед собой увидел.

– Чего надо? – спросил холодным голосом, и не прозвучало в нем ни нотки страха.

– Да я тебе!.. – сказала одна фигура пьяным молодым голосом и, пошатнувшись, попыталась достать лицо Сергеича кулаком.

Кулак бы и достал пчеловода, но второй мужик, тот, что вроде постарше был, потянул пошатнувшегося назад, стараясь удержать от драки.

– Что ты здесь нашел? Из-за тебя вон Сашку убили, сука! – прохрипел первый.

– Валик, успокойся! – требовательно произнес второй.

– А чего я должен успокаиваться, Михалыч? – Молодой обернулся к старшему. – Ты под обстрелами в окопах лежал? А я лежал! Тебя контузило? Нет! Ты в это время детям в школе сказки рассказывал! А меня контузило, сука! А он где был? Он по ту сторону фронта сидел!!! – На последних словах парень словно задыхаться стал.

Глаза Сергеича уже к темноте привыкли. Теперь он и лица непрошеных гостей видел.

– Я дома сидел и ни в кого не стрелял! – выдавил из себя он с хрипотцой. Его нос учуял запах водки.

– Дома сидел? – Молодой снова вскинул голову. – А чего ж ты там, дома у себя в Донецке не остался? Чего сюда приперся?

– Я не из Донецка, – ответил Сергеич. – Я из серой зоны!

– Слышишь, не из Донецка он! – повторил слова пчеловода тот, что постарше.

– Да у них там весь Донбасс – серая зона!!!! – Пьяный Валик обернулся к Михалычу. – А чего он на похороны не пришел? На поминках не выпил?

– Чужой я тут, – пояснил Сергеич. – Неудобно!.. А убитого я помянул, уважил…

– Где ты его помянул? – недоверчиво скривил губы молодой парень. И тут Сергеич рассмотрел на его правой щеке шрам, идущий от скулы под ухом к переносице.

– Там, – кивнул на палатку пчеловод. – И свечу зажег за упокой, как положено.

И заметил тут он, что парень его не слушает, а на топорик, оставленный у кострища, смотрит. Только старший его слушал, тот, которого молодой Михалычем называл.

– Да зайдите, посмотрите! – предложил Сергеич и, развернувшись, полез в палатку.

По звукам за спиной понял, что приглашение принято.

Уселся на спальник, Михалыч рядом примостился. А молодой так и остался снаружи, под ночным небом.

Михалыч глянул на свечу, на иконку. Глаза его подобрели.

– А он не зайдет? – кивнул на вход Сергеич.

– Закурил, наверное, – протянул Михалыч. – Он вообще-то нормальным был. Я у него историю читал.

– Помянем, может? – предложил хозяин палатки.

Михалыч согласился. Был он моложе пчеловода лет на пять, а может, и на семь. Сергеич достал рюмку и бутылку. Наполнил и протянул учителю истории.

Тот перекрестился да и выпил одним глотком. Тут же рюмку вернул. Сергеич себе налил и, обернувшись к освещенному свечой картонному Николаю Чудотворцу, перекрестился. Выпил.

– Суки! – раздался снаружи натужный крик, вздрогнул пчеловод, бросил вопросительный взгляд на Михалыча.

Тот головой покачал, вздохнул, а потом еще и правой рукой махнул, мол, «ничего не поделаешь!»

И тут снаружи грохот донесся. Грохот и странные звуки, словно кто-то пробивал палкой толстый картон или даже ломом что-то более толстое, может, лист железа.

Сергеич вскочил, но учитель, тоже поднявшийся на ноги, стал перед ним.

– Не выходи! Не надо! – сказал он. – От греха подальше!

– А что он там бьет? – спросил Сергеич, и тут же, не дожидаясь ответа, понял, что «атошник» его машину крушит.

Пчеловод попробовал отодвинуть учителя с дороги, но тот схватил его за плечи и оттеснил назад, заставив на спальный мешок упасть. Сильные у Михалыча руки оказались.

– Я тебя прошу, – голос учителя звучал напряженно, нервно. – Он двинутый на всю голову. Контуженый! Его сейчас не остановишь!

– А если он на моих пчел?! – закричал Сергеич. – Что мне? Тут прятаться? Да я не боюсь!

И ему удалось оттолкнуть учителя в сторону и почти прорваться к выходу, но тут Михалыч снова вступил в борьбу и, схватив пчеловода за левую руку, дернул что было сил на себя. И опять грохнулся Сергеич на спальник, а учитель тут же рядом присел.

– Давай выпьем! – сказал твердо. – Лучше выпьем! Помянем!

Он протянул руку и, к удивлению хозяина палатки, взял рюмку с настойкой, что для убитого возле свечи поставлена была.

– Себе налей, а я за него! За память! Он тоже у меня учился, Сашка!..

Тяжело дыша, нервно поглядывая на брезентовые створки выхода, Сергеич наполнил свою рюмку и, наполняя, заметил, что рука у него дрожит.

Грохот снаружи внезапно утих. И пчеловод, не поднося рюмку ко рту, опять попробовал подняться, но учитель отрицательно замотал головой.

– Не надо, – попросил он. Именно попросил, а не посоветовал или приказал.

Сергеич смирился. Вздохнул, сделал два маленьких глотка и один большой, которым допил.

– Посидим чуток, переждем, – сказал Михалыч. – Я его знаю. Он сейчас курит, успокаивается. Минут через десять я его заберу, отвезу домой…

Сергеич посмотрел в полумраке в глаза учителю, с горечью и недоверием посмотрел.

– А тебе действительно лучше уехать! – сказал Михалыч и, не выдержав взгляда пчеловода, отвернулся, опустил глаза.

– А-а-а-а!!! – вдруг резко, как сирена пожарной машины, завопил Валик за палаткой. – Глаз, сука!!!!! Глаз!!!!

Михалыч выскочил наружу. Пчеловод приподнялся было со спальника, но, услышав вместо крика вой этого Валика, остался под брезентовой крышей.

Хлопнули дверцы машины, завелся двигатель и, отвечая излишнему, должно быть из-за спешки, нажиму ноги на педаль газа, взревел. Рев двигателя чужой машины стал удаляться. И когда затих совсем, в ушах Сергеича остался только странный звон, белый, болезненный, иногда переходящий в свист.

– Давление? – испугался пчеловод.

Он выбрался наконец из палатки. На небе светили звезды, тонкий рожок луны смотрелся среди них, как брошенный и застрявший в небе серп. Теперь ночь совсем не казалась Сергеичу темной. Он видел деревья, видел палатку. Сделав несколько шагов в сторону ульев, увидел свою «четверку» и не узнал ее. Подошел ближе. Контуженый «атошник» разбил топориком все стекла. Осколки жалобно звякали под ногами. От лобового стекла только ошметки остались, сверху и снизу вогнутые внутрь топором. Стекла дверцы водителя как не бывало. В задней дверце разбитое стекло пошло паутиной.

Обошел Сергеич вокруг машины. Заболело сердце у него, закололо. Оглянулся на ульи, прислушался. Показалось, что долетело до его ушей родное жужжание пчел. И тут же взглядом отметил он зарубину от топора на ребре ближнего улья. Видимо, после крушения машины сил Валику недостало ульи разбить!

– Ну и слава Богу, – прошептал Сергеич.

Руки сами потянулись к кускам лобового стекла, еще торчавшим сверху, снизу, по краям железной рамы. Они вытаскивались без труда, легко. Сергеич даже не понимал, зачем он все это делает, зачем расчищает, но следом после лобового перешел к дверце. Машинально, неспешно он вытащил все битые стекла, не вылетевшие от удара топором. Порезал правую ладонь и полил ее медовой настойкой. Рана защемила, а кровь не перестала капать с нее на землю. И тогда Сергеич открыл багажную дверцу, тоже лишенную стекла, из аптечки вытащил клок ваты, придавил к ране и, там же найдя резиновую медицинскую перчатку, натянул ее на правую руку. Теперь крови уже не было. Зато внезапно появился вкус крови во рту, на языке. И подумал пчеловод, что этот вкус, такой узнаваемый с детства, когда в каждой драке под школой ему разбивали то нижнюю, то верхнюю губу, этот вкус пришел на язык как напоминание о том, что опасность не миновала. Опасность повторного прихода контуженого «атошника» или кого-нибудь другого, но с теми же пьяными претензиями.

«Тебе лучше уехать!» – вспомнились последние слова учителя, который и привез своего бывшего ученика на его, Сергеича, пасеку.

Достал он мобильник. Время посмотрел – начало первого. Набрал номер Галины.

– Не может быть! – услышал знакомый сонный голос. – А я уже сплю…

– Галя, можно я подъеду? Очень надо! – попросил.

– Да, конечно. Приезжай! Я чай поставлю!

Сел за руль. Машина завелась легко и послушно, словно и не обижалась на то, что посторонний человек выместил на ней всю свою злобу, всю свою боль и ненависть.

42

Когда Сергеич к сельскому кладбищу подъезжал и уже очертания церкви на фоне темного неба видел, выскочила ему навстречу с сиреной и мигалкой «скорая помощь». Успел он к обочине прижаться, пропуская машину, и показалось ему, что в кабине «скорой» рядом с водителем учитель Михалыч сидел.

«Вот те на, – удивился пчеловод. – Чего это он в больницу?»

«Четверку» под забором Гали остановил. Выбрался, задумчивый взгляд на уличный фонарь бросил. Калитка слишком громко скрипнула, открываясь. Придержал ее Сергеич, за собой аккуратно прикрыл. Все-таки ночь!

А через час она снова скрипнула, когда вышли они оба со двора на улицу. Глаза у Галины были мокрые, слезы по щекам текли.

– Ну как же ты теперь? С такой машиной? – прошептала она горестно.

– Он и ульи пытался порубить, но сил не хватило! – выдохнул пчеловод.

– Беда-а, – протянула Галина. – Мы с ним еще нахлебаемся. Он ведь и бухгалтеру сельсовета во двор гранату неделю назад кинул. Хорошо, что не взорвалась! У него долг за воду! Огромный!.. А как выпьет, кричит, что это ему все должны, а не он!

– Так а мне что делать? – опять повторил свой вопрос Сергеич.

Он дважды уже спрашивал Галиного совета. В доме, за чаем. А она только пожимала плечами и смотрела на него печально, как на родного покойника.

– Лучше уехать тебе, хоть на время, – наконец сказала. – Может, арестуют его, посадят… Тогда я тебе сразу позвоню. Ты только недалеко, под Мелитополем есть места красивые, с санаториями и речкой…

Сергеич перевел задумчивый взгляд с Галины на лампу уличного фонаря, бросавшего конус света на дорогу и часть Галиного забора с калиткой. Этот же фонарь хорошо освещал побитую машину, и от ее вида пробирали Сергеича стыд и боль. И еще обида давила на него и изнутри, и словно сверху, с неба. Заставляла сутулиться. Он заранее боялся взглядов в свою сторону от других водителей. Заранее боялся «гаишников», просто прохожих, которые могли при виде его «четверки» без стекол поднять с дороги камень да и кинуть вслед ему и его машине.

«До рассвета часа три, да и в первые пару часов после рассвета машин на дороге мало, – думал Сергеич. – Надо спешить, надо быстрее уезжать!»

К ульям подъехал он, слушая через разбитые стекла тарахтение Галиного мотороллера, едущего сзади. Вместе они поставили на колеса прицеп. Сергеич в ульях летки позакрывал, а потом поставили они с Галей их на прицеп стенка к стенке. Стянули ремнями. Остальные пожитки в багажный отсек сложили.

– Ты потом посмотри тут, – попросил Галю пчеловод. – Если что оставил – забери и сбереги! Я же вернусь?

– Вернешься, вернешься! – успокоила его Галина.

И только услышав ее заверения, понял он, что не спросить ее хотел, а наоборот – успокоить. Но что-то в его голове, видимо, не так пошло.

И снова, только уже медленнее и аккуратнее, выехал Сергеич к асфальту. На повороте остановился, выключил двигатель.

Обнялись они с Галиной на обочине, в тишине ночной. Стояли минуты две. Молчали.

– Ты позвони, когда прибьешься где, – прошептала Галина ему в ухо. – Если не очень далеко – приеду, продуктов привезу!

Он кивнул и провел носом по ее виску, зацепив холодное ушко и ощутив холод золотой сережки. Сладко-горький запах ее волос стал таким отчетливым, что показалась ему в этот момент Галина самым близким и родным человеком. Не хотелось отпускать, но руки ослабили объятия. И она вышла из них.

Сел он за руль, оглянулся на Галину, на ее мотороллер. Помахал рукой. И поехал.

Пустая дорога успокаивала, почти убаюкивала, но спать Сергеичу не хотелось. Выехал к развилке: прямо – на Донецк, направо – Мелитополь. Остались позади и другие повороты, ведущие, должно быть, к укромным, тихим уголкам, где можно и палатку разбить, и ульи поставить и где, наверное, никто бы не вмешивался в его с пчелами тихую и никому не мешающую жизнь. Но дорога звала своей пустынностью и ночной податливостью дальше, словно «дальше» обозначало «лучше». И вдруг большой указатель блеснул в свете его фар, и там, в самом верху над стрелкой, обозначающей главную дорогу, появилась надпись «Симферополь».

«Это что, я почти до Крыма доехал?» – испугался Сергеич. Только испугался радостно, словно десять гривен на дороге нашел.

И вспомнил крымского татарина Ахтема, с которым много лет назад на съезде пчеловодов подружился. Он ведь уже вспоминал его недавно, зимой. И даже позвонить ему пытался. Видно, не зря вспоминал!

«А что, если к нему? – подумалось. – Адрес его у меня есть. Записная книжка с ним на дне багажного салона в сумке вместе с другими бумагами и документами лежит. Татары, они, говорят, хлебосольные, хоть и не нашей веры! Примут! Да и мне что? Мне к ним в дом не надо, мне бы только палатку поставить да ульи!»

И тут уверенность возникла у Сергеича, уверенность в том, что дальнейшую дорогу он знает. И дальнейшее, все, что его ожидает в конце этой дороги, он тоже знает. Там ведь, в Крыму, и поля, и леса, и горы. И воздух, как говорил Ахтем в Славянске, удивительный. И люди тихие, послушные. И войны там нет. Они, эти люди, сами русскую армию позвали, и она туда вошла и покой оберегает. Чем не рай для пчелок, да и для него?

Прибавил он скорости, чтобы поближе к Крыму в это раннее время доехать, пока не выберутся на дорогу фуры и отпускники, которые тоже в Крым поедут, только с другой целью и со своими человеческими семьями, а не пчелиными. Но ведь Крым любой семье рад! А пчелиной – тем более. Крым – место сладкое. Он, Сергеич, еще ни разу там не был, но вкус полуострова на языке после каждого упоминания ощущал, и вкус этот медовый был, сахарный.

43

Пункт пропуска «Чонгар» Сергеич прошел довольно быстро. Сердобольные люди в автомобильной очереди к переходу-переезду админграницы с Крымом оглядывались на его изуродованную машину, на номерной знак, на его мрачное лицо человека, в мыслях переживающего собственную смерть. Долетало до его ушей то шепотом, то обычным голосом сказанное слово «беженец», и всегда оно долетало, сопровождаемое взглядом или жестом в его сторону. И еще тяжелее от этого становилось Сергеичу. Отсутствие лобового стекла, да и вообще всех стекол в машине, делало его уязвимым. И для камней, и для слов. И если по дороге сюда в салон из-под колес впереди идущих машин залетело только пару камешков и, слава Богу, ни один из них не попал ему в лицо, то слов «беженец» залетело в машину несколько десятков и они остались жужжать в ушах, как комары, как назойливая мошкара, которую и выгнать трудно, и защититься от которой в машине с выбитыми стеклами невозможно.

Ехал Сергеич мимо стоящих в очереди машин медленно, чтобы при любом окрике: «Ты куда поперся?» остановиться, извиниться и вернуться в хвост стоящей колонны. Но никто не возмутился. Только те же сначала удивленные, а потом сочувствующие взгляды. И всегда первый взгляд ему в лицо, а второй – на номерной знак, словно номерной знак объяснял причину несчастий хозяина машины. Впрочем, объяснял. Может, не подробно и не очень конкретно, но все-таки.

Украинский пограничник полистал паспорт, задержал взгляд на прописке, посмотрел на оставленную рядом машину с прицепом, вокруг которой немного взволнованно и даже испуганно проходили в это время два таможенника.

– Надолго? – спросил пограничник.

Сергеич пожал плечами.

– Может, с месяц.

– Езжайте! Только никого из пешеходов к русским не подвозите. Запрещено. Могут оштрафовать!

Как только Сергеич открыл дверцу машины, таможенники отошли и, казалось, с облегчением направились к новенькой синей «вольво», заехавшей на пост следом за зеленой «четверкой» без стекол.

А напряжение все не отпускало. Внутренний страх передавался дрожью в пальцах, и тогда он сильнее сжимал руль, глядя вперед, где по обочине дороги и в попутном направлении, и во встречном, шли люди с тележками, чемоданами, сумками и рюкзаками. Он их обгонял и ловил на себе разные взгляды – от просительных до сострадательных. Проехал мост. На широкой серебристой крыше-навесе приближающегося пограничного поста прочитал: «Россия. МАПП Джанкой». Вспомнил, как на подъезде к Чонгару заметил трансформаторную будку, на которой черной краской кто-то написал: «Через 18 км русские оккупанты».

«Значит, всего восемнадцать километров проехал», – подумал.

Офицер российского поста в отглаженных брюках и сорочке с фуражкой на голове жестом показал Сергеичу, куда заезжать. Пчеловод заметил, как по мере приближения к машине лицо офицера меняло свое выражение от каменного безразличия к каменному недоумению.

– Почему машина в таком состоянии? – строго спросил он, подойдя со стороны водителя.

– Стекла повыбивали, не успел вставить, – начал оправдываться Сергеич дрожащим голосом.

И тут он угадал мысли и дальнейшие действия офицера. Тот отошел на два шага и уставился на номерной знак.

– Что, к бендеровцам попали?! – спросил.

Сергеич кивнул. Кивнул даже не на вопрос, а на внезапно ставшую приветливой интонацию.

– Идите вон туда с документами! – служивый указал взглядом на окошко под вывеской «Пограничный контроль».

Пограничник лениво взял в руки потертый украинский паспорт. Полистал, остановился на прописке и только после этого поднял глаза на владельца документа. Прищурился. Было этому пограничнику лет тридцать, не более. И серьезное выражение лица ему не шло, он словно силой эту мину на лице удерживал. Казалось, пройдет мгновение, расслабит он поджатые губы и они сразу в улыбку сложатся.

Он приподнялся из-за столика с компьютером, посмотрел через стекло на машину с прицепом.

– Ваша? – спросил.

– Да.

– А это село, Малая Староградовка, оно в Донецкой республике или в Украине?

– Между, – ответил осторожно Сергеич. – В серой зоне оно.

– Вот как! – вроде бы и удивился вслух пограничник, однако лицо его опять не изменилось. Ни слова больше не говоря, вышел он куда-то из своего отсека.

За спиной раздались шаги и голоса. Сергеич обернулся. Увидел, что его «движимое имущество» – машину с прицепом – осматривают сразу трое военных. А прицеп обнюхивает овчарка под внимательным контролем кинолога. Сам кинолог зарубку от топора на одном из ульев пальцем прощупывал.

Занервничал Сергеич. По сторонам оглянулся, проверяя: все машины так осматривают и обнюхивают или только его? Но другим машинам, стоящим на пункте пропуска, русские такого внимания не уделяли.

Отошел от окошка, думал было к машине подойти, но не посмел. «Не надо военным мешать! – решил. – Пусть проверяют! У меня все равно ничего запрещенного нет!»

Один из офицеров словно бы его мысли услышал и обернулся.

– Вон там машину поставьте! – сказал он холодным голосом и рукой указал место чуть в стороне от навеса.

Выезжая, Сергеич чуть не зацепил красную «мазду» с днепропетровскими номерами.

– Смотри, куда едешь, мудак донецкий! – услышал сзади. Но даже не обернулся.

Оставив машину где сказали, вернулся к окошку. И тут опять за спиной шаги.

– Сергей Сергеич, идите за нами!

Обернулся – двое в гражданской одежде, тоже молодые, серьезные.

Остановились у одноэтажного сборного домика, который, должно быть, просто привезли и краном на землю опустили.

– Дайте-ка ваши мобильники, – попросил один.

Сергеич послушно передал ему телефон.

– У вас только этот?

– Да.

Ушел куда-то один из двух вместе с телефоном в руке. А второй пригласил Сергеича внутрь.

В комнатке-офисе человек в гражданском уселся за стол и указал взглядом на стул по другую сторону.

В руках у хозяина офиса оказался помятый паспорт пчеловода.

– А куда вы едете? – спросил он, листая паспорт и не глядя на собеседника.

– В Крым, – ответил Сергеич.

– Это я догадался, а конкретнее?

– Ну у меня адрес есть, знакомый тут возле Бахчисарая живет. Тоже пчеловод. Я ж не для себя, а для пчел еду. Чтобы в тишине полетали, чтобы мед…

– Ну а как зовут вашего знакомого, адрес его? Вы же понимаете, что въезжаете в другое государство, в Россию?

– Есть у меня адрес, вот он, – развернул Сергеич вырванный из записной книжки и сложенный вчетверо листок, протянул.

– Так-так, – закивал хозяин офиса. – Хорошо. А что у вас с машиной?

– Разбили стекла. Я в Запорожской области останавливался, возле Веселого, думал, что там на лето останусь….

– И вас плохо приняли?

Сергеич кивнул.

– Из-за того, что с Донбасса?

Пчеловод снова кивнул.

– Да, – вздохнул мужчина. – Страшные вещи у вас творятся! Слава Богу, мы хоть с Крымом успели… Журналистам про этот инцидент расскажете?

– Журналистам? – переспросил Сергеич.

– Ну да, нельзя о таких вещах молчать!

– Расскажу, – не очень уверенно произнес он.

– Это ж чем машину били? Битами?

– Топором, – уточнил пчеловод. – И ульи с пчелами тоже!

– Посидите минутку, я отлучусь!

Мужчина вышел. И тут же в офис женщина в военной форме зашла. Поставила перед Сергеичем чашку с чаем и сахарницу.

Сыпанул он в чай две ложки сахара, размешал. Страх и оторопь пропали, и ощутил он, как чай выгоняет из его тела и мыслей непривычный и неприятный холод, холод психического свойства и никак с температурой воздуха под летним ярким солнцем не связанный.

Пил Сергеич чаек медленно, наслаждался, успокаивался. А потому и вернувшегося за свой стол человека в штатском встретил он миролюбивым, приветливым взглядом.

Хозяин офиса разложил перед гостем на столе карту Донбасса.

– Вы пейте, пейте! И посмотрите, где тут ваше село? Ребята-журналисты минут через двадцать подъедут!

Сергеич нашел Малую Староградовку, показал. Мужчина обвел точку жительства собеседника красным карандашом. И продолжил разговор, расспрашивая о жизни в серой зоне, и о Пашке, которого Сергеич сам первым упомянул.

Уже в процессе беседы напрягся несколько раз пчеловод, напрягся и решил этому явно не гражданскому человеку в гражданском о Петре, украинском солдате, не рассказывать. И об убитом, что всю зиму на поле пролежал, тоже ничего не сказал. Зато рассказал о взорванном миной снайпере из Сибири и о ребятах из Каруселино, что к Пашке ходили, пока у них командир не поменялся. И о незнакомых ему ребятах, что машину, отжатую зимой, Пашке продать пытались. И о том, что в соседнем селе, что тоже в серой зоне, все по-другому, и люди живут, и даже дети по улицам бегают.

А хозяин офиса кивал, слушал внимательно и иногда что-то в блокнот записывал. Сергеич отогрелся, расслабился. За чаем сладким даже забывал пару раз, где находится и почему. Просто как в купе поезда беседа шла, где два незнакомых попутчика друг другу былицы и небылицы рассказывают.

Закончилась их беседа, когда в офис снова женщина-офицер заглянула. Заглянула и кивнула. Хозяин офиса бодро поднялся.

– Журналисты приехали! – сообщил.

Вышли они под теплые солнечные лучи, обошли навес, под которым пограничники оформляли на въезд машины и людей, обошли белые контейнеры-офисы с окошками для паспортного контроля.

Возле зеленой «четверки» Сергеича толпилось человек пять. Двое мужчин с камерами снимали машину и прицеп с ульями с разных ракурсов. Девушка с микрофоном в руке оживилась при виде пчеловода. Она, видимо, уже знала, кто есть кто.

– Вы готовы рассказать? – спросила, как только он подошел.

– Да, – не совсем уверенно ответил Сергеич.

– Так, отойдите! – скомандовала она коллегам, а потом уже ему: – А вы станьте вот тут, перед вашей машиной! Вот здесь. Готовы?

Последний вопрос обращен был к двум операторам с камерами.

– Итак, Сергей Сергеевич, вы приехали к нам с Донбасса! Расскажите почему!

Вопрос застал пчеловода врасплох. Он полуобернулся к прицепу, туда же рукой указал.

– Ну, пчелы, понимаете… У нас стреляют, я в серой зоне живу… С одной стороны украинцы, с другой – русские!

– Стоп! Стоп! – ворвался в интервью голос одного из молодых парней, стоявших рядом. – Нет, так не пойдет! Повторите то же самое, только без «русских». Откуда у вас там «русские»?

– С одной стороны украинцы, – повторил чуть медленнее и совсем неуверенным голосом Сергеич. – С другой… со стороны Каруселино – сепаратисты…

– А что случилось с вашей машиной? – перебила его девушка с микрофоном, и тут же микрофон оказался у рта интервьюируемого.

– Разбили мне машину, – сокрушенно и очень искренне, с болью выдохнул Сергеич. – В Запорожской области, я там остановился ненадолго…

– Сколько их было? Почему они на вас напали?

– Да один он был. Контуженый. Перепил на поминках, там как раз убитого русскими солдата хоронили.

– Стоп! – снова вмешался парень, который, с точки зрения Сергеича, вроде бы и по возрасту не имел права перебивать старших или посторонних. – Люда, хватит! Давай без синхрона! Просто картинки! И гудение пчел в ульях запишите! И вон еще след от топора! Крупным планом! – указал он на поврежденный улей.

Девушка кивнула, опустила руку с микрофоном, ничего не сказала Сергеичу и отошла.

И смотрел он, как водили два оператора объективами по его машине и ульям, как заглядывали через разбитое лобовое стекло внутрь – тоже объективами, как бросали на него странные, сухие взгляды, в которых не было ни сочувствия, ни интереса. А в это время приблизился к прицепу пограничник с устройством, похожим на уменьшенную саперную лопатку. Стал этой штукой вдоль ульев водить и к ее электронному попискиванию прислушиваться.

– Вы нам мешаете! – сообщил ему парень-журналист. – Нам еще пару минут!

Пограничник отступил, но остался рядом, метрах в трех.

Журналисты ушли не попрощавшись. И пограничник, быстро проверив своей штукой ульи, исчез. А офисный собеседник Сергеича принес ему назад мобильник, паспорт и бумажку с адресом Ахтема и попросил вернуться к тому же окошку и заполнить формуляр на въезд.

Пребывание на пограничном пункте явно подходило к концу. Сергеич, заполняя миграционную карту, занервничал. Но пограничник, просмотрев ее, поставил на обеих ее половинках по штампу, разделил половинки и одну вернул вместе с паспортом. Пожелал хорошей дороги и попросил не потерять вкладыш.

Уже усевшись за руль и вздохнув с облегчением, Сергеич заметил краем глаза, что к машине спешит спортивной походкой тот самый хозяин офиса, с которым он провел не меньше часа. Он на ходу махал рукой, просил подождать.

На всякий случай пчеловод выбрался из машины.

– Извините, – хозяин офиса быстро отдышался. – Тут для вас, – он полез в карман пиджака. – Журналисты собрали, на ремонт машины! – он протянул Сергеичу пачку купюр. – Просили передать, что они еще с вами свяжутся для рубрики «Было – стало». Ну, удачного пребывания!

Ошарашенный пчеловод полистал рублевые купюры, пытаясь понять, сколько это денег ему собрали. Но голова не работала. Мысли смешались с чувствами.

– Спасибо! – крикнул он в спину возвращавшемуся в свой сборный домик мужчине.

Тот обернулся на ходу. Кивнул.

44

Взгляд Сергеича согрел указатель поворота на Севастополь и Бахчисарай. Севастополь был ему не нужен, но само приближение к легендарному городу радовало. А вот Бахчисарай как-никак являлся конечной целью этой поездки. Даже не сам Бахчисарай, а поселок Куйбышево, в котором Ахтем жил.

Солнце светило то на руки, крутившие руль, то на пассажирское сиденье рядом. Дорога не давала скучать, виляла вправо, влево.

Внимание пчеловода привлекла «Волга» со странным прицепом, стоявшая на обочине. И смуглый татарин, сидевший на раскладном стульчике рядом. На прицепе блестел круглый агрегат с надписью «Самса».

«Может, хамса?» – подумал Сергеич, выискав единственное знакомое слово, похожее на написанное.

В любом случае, понятно ему было, что из этой круглой штуковины татарин продавал что-то съестное. И тут же захотелось Сергеичу пожевать, все равно что, лишь бы соленое. Пусть хамсу, пусть самсу! Но проехал он уже дальше и осталась «Волга» с прицепом позади.

Стал он теперь внимательнее вперед всматриваться. Смекалка рабочая подсказывала ему, что тут на обочине могут его ожидать и другие продавцы съестного.

Минут через десять действительно увидел он знакомой формы аппарат на прицепе у «уазика». И тоже рядом смуглый, сухощавый мужчина восточной наружности стоял-курил, в шортах и рубашке с длинными рукавами, с кепкой на голове, защищавшей от палящего солнца.

Притормозил Сергеич.

– Самса? – спросил татарин.

– А что это? Рыба? – уточнил пчеловод.

– Птица! – рассмеялся татарин. – Это такой большой пирожок с мясом! Вкусный!!! Сто рублей!

Не зная еще, как реагировать на цену, Сергеич вытащил из кармана полученные на остекление машины деньги. Купюры были по тысяче.

– Может, две? – спросил татарин, глядя на пачку рублей.

– Нет, одну!

Тут же, у машины, и съел Сергеич свою первую в жизни самсу. Сочная она оказалась и сытная. И на языке вкус бульона наваристого оставила. Не удержался он, еще одну купил. Жевал ее под довольным взглядом татарина.

– А вы не знаете, где тут Куйбышево? – спросил пчеловод продавца самсы напоследок.

– Албат? Почему не знаю?! Через Бахчисарай, а там сразу указатель на Ялту будет. По той дороге еще километров двадцать!

Впереди уже Бахчисарай показался, когда вдруг вместе с ветерком в салон машины влетела пчела. Тяжело влетела, на лапках несла желтый груз пыльцы. Влетела и словно замерла в воздухе от испуга. Прямо возле левого уха Сергеича.

Рука потянулась к ручке, что стекло опускает. И тут рассмеялся пчеловод над собой. Вот так привычка! Словно рука и не знает, что стекол-то больше нет!

Испугалась, видимо, пчела его смеха. Улетела. Или ее ветер встречный снес.

Оглянулся Сергеич, словно хотел ей вслед посмотреть. А увидел свои ульи на прицепе.

– Потерпите еще чуток, скоро я вас выпущу! – прошептал.

45

– Ахтем? – переспросила женщина лет сорока, одетая в черную, слишком теплую для лета кофту и длинную, до пят, черную юбку. На голове ее был повязан лиловый платок. – А вы разве не знаете?

– Что не знаю? – Сергеич смотрел то на хозяйку дома, открывшую ему дверь, то на все еще прыгающего и лающего в сторону нежданого гостя беспородного коричневого пса, не очень-то старательно натягивавшего цепь, приковавшую его к будке. Будка стояла на повороте от калитки к уютному высокому навесу, заплетенному виноградом, под ним синел прямоугольник деревянного, казалось, недавно покрашенного стола. Когда пчеловод мимо будки проходил, пес внутри сидел и даже носа своего мокрого не показывал.

– А вы сами откуда? – спросила хозяйка, уставившись на незнакомца каким-то стеснительным, неуверенным взглядом.

– С Донбасса я.

– Да? – явно испугалась она. – Из Донецка?

– Нет, мой дом в серой зоне остался. Так а что с Ахтемом? Где он?

– А вы его откуда знаете? – Женщина, казалось, успокоилась, но пропустила вопросы Сергеича мимо ушей.

– Со съезда пчеловодов, в Славянске. Мы там в одной комнате жили. В пансионате. Я тоже пчеловод, приехал вот с пчелами…

Она бросила взгляд ему за спину, туда, где тропинка, выложенная красными кирпичами, к калитке вела.

– Anam, kim anda?[1] – донесся звонкий голос, и в дверном проеме из-за спины женщины выглянула девчушка лет семнадцати, длинноволосая, стройная, в джинсах и футболке.

– Donbastan babanıñ tanışı keldi[2], – ответила она. И тут же перешла на русский: – Нет нашего Ахтема, выкрали его. Двадцать месяцев уже прошло…

Сергеич, услышав новость, замер. Шаг назад сделал, оглянулся и с псом дворовым беспородным глазами встретился. Пес снова начал лаять.

– А вы к нему зачем? – спросила женщина.

– Да я думал ульи поставить где-то тут. Чтобы пчелы в тишине полетали. Ну и пожить в палатке. Рядом с пчелами, – растерянно сказал Сергеич.

– У нас пасека за виноградниками под горой, – голос хозяйки добрее стал и тише.

– Это ж Ахтема пчелы? – уточнил он.

– Да, Айше и Бекир ими занимаются, – она кивнула себе за спину, где только что ее дочь промелькнула. – Но больше Бекир, сын.

– Вы извините, – Сергеич почувствовал себя неловко. – Я ж не знал, что с Ахтемом такое…

Он вздохнул, рукой махнул потерянно, развернулся, чтобы уйти.

– Погодите! – остановила его хозяйка. – А как вас зовут?

– Сергей.

– Меня – Айсылу. Оставайтесь. Можете ваши ульи к нашим поставить… Я про вас не знала… Ахтем ни разу не говорил… Может, пообедаете с нами?

– Нет, я уже обедал! Мне бы быстрее пчелок выпустить! – В голосе Сергеича прозвучало искреннее беспокойство.

– Да, да, – она закивала. – Подождите минутку, я только дочке пару слов скажу и покажу вам дорогу. С вами проедусь. Это рядом!

– А что это у вас с машиной? – удивилась Айсылу, всплеснув руками, как только вышли они вдвоем со двора на улицу.

– Да пьяный один, – нехотя объяснил Сергеич. – Он контуженный на войне, а тут еще поминки, его товарища убили. Вот злость и согнал…

В машину Айсылу садилась осторожно, с опаской. Сразу ремнем пристегнулась.

– Теперь прямо, до мечети, а потом налево! – сказала.

Навстречу старушка с двумя козами шла. Посторонилась, машине дорогу освобождая, кивнула Айсылу и с интересом на водителя посмотрела.

– Это Савие, соседка, – пояснила жена Ахтема.

– Айсылу, Савие, – произнес Сергеич. – Необычные имена у вас тут!

– Мое и вправду уже не встретишь, – Айсылу едва заметно улыбнулась, словно припомнила что-то. – Меня так мама в честь своей младшей сестры назвала. Ее сестра во время депортации умерла. Ребенком еще.

Охватило Сергеича ощущение, будто за границу он попал, в сказочную восточную страну, где у людей и лица другие, и кожа другая, и одежда. И смотрел он по сторонам, выглядывая разницу в заборах, калитках и домах.

– Тут налево, вот тут! – привлекла Айсылу его внимание к дороге.

Свернул пасечник, и словно выросла перед ним удивительная гора, почти до верхушки покрытая густым зеленым лесом, а верхушка у нее из желтого камня.

– Ого! – вырвалось у него.

– Мангуп, – сладко произнесла жена Ахтема. – Там мой дедушка при немцах прятался. А после войны его советские солдаты поймали и расстреляли. Возле клиники Кадырова, там, где наркоманов лечили.

– А что, у вас наркоманов много? – обернулся удивленный пчеловод, отвлекшись от массивной, далекой, но все равно нависающей над ними всей своей странной громадиной горы.

– Нет. У нас нет. Из других городов привозили. Клиника частная. Доктор Кадыров их лечил. А когда русские пришли, он, говорят, в Киев переехал. Русские ему лечить наркоманов запретили. Вот, справа, видите здание! Там клиника была!

– А что там теперь?

– Ничего.

Гора вроде бы так и оставалась далеко впереди, но дорога едва заметно, но постоянно поднималась вверх. По правую сторону стройными, поперечными рядами росли виноградники. Выше, где виноградники заканчивались, начинался лес.

– Там направо и еще чуть-чуть, – показала рукой Айсылу.

Когда машина поднялась выше виноградников, дорога повернула и оборвалась, превратившись в тропу. И тут вместо того, что снизу казалось густым лесом, увидел Сергеич перед собой пологий просторный склон, где под миндальными и инжирными деревьями стояли ульи: желтые, синие, зеленые. Насчитал он их не меньше двух десятков.

– Ну вот, – Айсылу кивнула. – Приехали!

Когда вышли из машины, пасечник тут же принялся место для своих ульев присматривать. Ульи Ахтема чуть в глубине стояли, в три неровных ряда. Значит, и его ульи можно туда же, только ближе к дороге, к повороту поставить.

– Извините, а вы мне ульи снять поможете? – попросил Сергеич Айсылу.

– Да, конечно!

Проехал он чуть вперед, поближе к пасеке Ахтема. Айсылу машину пешком нагнала. Сняли они ульи и расставили их так, как Сергеич захотел. Потом она ему сарайчик с пчеловодческим инструментом показала. Он за пасекой и за кустистым лесным орехом стоял. С тропы, в которую дорога превратилась, его видно не было.

– Вот, возьмите, – протянула она ему ключ от навесного замка. – Там все, что нужно. Вода тут рядом, источник! – она показала рукой в сторону горы. – Там тропинка, увидите! Метров триста до него!

– Спасибо! – Сергеич посмотрел на Айсылу нежно, преданно, как только что накормленная после трех дней голода собака. И тут же спросил: – А что, милиция Ахтема не искала?

Она горько усмехнулась. В глазах слезы блеснули.

– Казаки его выкрали. Может, в Россию вывезли. В тот день у нас трех человек выкрали. Они вместе на машине в Бахчисарай поехали, в мечеть. Машину потом нашли. Мальчишка один видел, как их в микроавтобус заталкивали…

– Так же нельзя, – выдохнул Сергеич и понял, как беспомощно его слова прозвучали. Беспомощно и глупо. И сам он себя беспомощным почувствовал, словно ничего от него не зависело и в его собственной жизни. Словно сидел он рядом с убитым парнем, у которого золотая серьга в ухе, на заснеженном поле, а сверху снаряды и мины сыпались, и взрывались то подальше от него, то поближе, а иногда и так близко, что в уши грохот лился расплавленным железом.

– Вы, если что надо, приходите! Адрес знаете, – сказала на прощанье Айсылу, глядя на Сергеича как на ребенка. Может, тоже почувствовала его беспомощность.

И пошла она к повороту дороги, ведущей вниз. Красиво и медленно удалялась, а воздух вокруг наполнялся жужжанием пчел. И очнулся от этого жужжания Сергеич. Понял он, что это пчелы Ахтема жужжат, летают, а своим пчелам он путь на свободу еще не открыл!

Сорвался он с места, понесли его ноги к ульям, к своим многострадальным пчелам-беженцам.

46

Солнце висело на небе долго, удивительно долго. Уже и земля от него отвернулась, набок улеглась. И висело поэтому солнце теперь не посередине неба, а на его краю. Но все равно светить продолжало, словно решило не заходить, пока Сергеич свое жилье не обустроит. А он, вбив железные колышки в каменистую землю и растянув веревками углы своего брезентового жилища, вытаскивал теперь из машины и переносил в палатку пожитки и одежду.

Теплую вечернюю тишину пронизал неожиданный крик птицы – звонкий, как пионерский горн. И Сергеич голову задрал, посмотрел на ближние деревья. Попробовал себе эту птицу по крику ее представить. Не получилось. Известные ему птицы так не кричали. Известные ему птицы вообще не кричали, они каркали, щебетали, пели трелями и посвистывали. Любопытство, разбуженное криком птицы, оживило его мысли, и он, уже позабыв о замолчавшем небесном творении, способном летать и кричать, внимал звонкой, красочной тишине окружающего его мира. И в тишину эту вплетались шепот листьев, дыхание ветерка, жужжание пчел и другие мелкие и мельчайшие звуки, составляющие ее, эту мирную, летнюю тишину.

Прислушиваясь, отметил Сергеич, что солнце наконец спряталось. И как только спряталось оно окончательно, громче стала тишина, более явной она стала. Ее можно было погладить, как кошку или собаку, она была теплой и ластилась к пчеловоду, словно выпрашивала и от него участия, сочувствия к ее жизни, к ее звукам. И он, уже привыкший к отсутствию солнца, принялся дополнять тишину шуршанием – поисками того, из чего можно было бы разжечь костер. Собрав ветки, веточки и даже две дощечки от ящика, чиркнул Сергеич спичкой, и этот «чирк» тоже влился в тишину, стал ее собственностью, ее составной частью, нотой ее бесконечной музыки.

А потом над костром закипал подвешенный чайник. А Сергеич, возбужденный новым переездом и красотой окружающей природы, бродил кругами, подбирая еще ветки для костра, оказавшегося слишком «прожорливым».

Утром, открыв глаза, он больше не сомневался, что попал в рай – в сказку, где природа не просто служит человеку, а прислуживает ему, где солнце ждет, пока человек не закончит свои дневные дела, и только потом уходит. Где воздух звенит невидимым колокольчиком. Где можно быть независимым и невидимым, где у всякого живого существа, даже у деревьев и виноградной лозы, есть голос.

Указанная Айсылу тропинка вывела его к источнику, и там Сергеич умылся и проснулся окончательно. Возле журчащей воды птичье пение звучало еще громче. Под голоса птиц мысли его наполнились необъяснимой уверенностью в том, что все плохое позади, а впереди – заслуженный покой и жизнь в согласии с пчелами, а значит, и в согласии с природой.

Две баклажки родниковой воды он принес и оставил возле «четверки», зеленый цвет которой теперь терялся из-за более яркой зелени окружающей природы. Пластиковую канистру Сергеич оставил в машине – носить по двадцать литров от источника до палатки было бы ему не под силу. Возникло в нем желание помыть ее, вытереть с нее пыль и грязь дорог, чтобы заблестела она. Но причины мыть и драить машину у Сергеича не было. Моют и чистят машины, когда они новые, когда надо ехать в город или в гости. Да и ей, будь она живая, а не железная, наверняка не захотелось бы сейчас попадаться кому-нибудь на глаза или привлекать к себе внимание. Точно так, как взрослому человеку, которому по пьянке фингал поставили, не хотелось бы на улицу выходить и знакомых встречать.

Вспомнил Сергеич о деньгах на автостекла, которые ему при въезде в Крым от имени журналистов передали. И журналисты вспомнились, безразличные, нагловатые. Как-то даже не складывались вместе эти деньги и те журналисты. Но всякое ведь бывает!

«Починю! – мысленно пообещал он странным благодетелям, которые деньгами его пожалели. – Обживемся сначала тут, а потом починю!»

Мыслям своим Сергеич улыбнулся, поймав себя на том, что думает одновременно и за себя, и за машину, и за пчел. Словно все они – одна семья и на одном языке говорят. Но ведь так оно и было. Нет у него сейчас другой семьи, кроме пчел. Машина – это так, железо! А вот то, что от его семьи человеческой осталось, живет далеко отсюда, в Виннице. Живет и не жалуется на его, Сергеича, отсутствие. Но он их, конечно, помнит, он их не только в памяти, но и в сердце держит обеих: и жену, и дочку. И если жену можно было бывшей называть, то уж дочь точно бывшей быть не может. Дети всегда твои, где бы ни жили и сколько бы ты с ними ни ссорился! Анжелике уже шестнадцать! У нее, наверное, и ухажер есть. Интересно, она ему об отце рассказывает?

Нагревался день быстро, это Сергеич макушкой своей ощутил. Кепку нашел оранжевую. В руках покрутил, вспоминая, как по телевизору раньше каждый матч «Шахтера» смотрел. «Где они теперь играют? – подумал. – Точно не в Донецке. Там не до футбола!»

После полудня потянуло пчеловода на странствия. Решил он к поселку, к Куйбышеву прогуляться. От пасеки Ахтема, к которой он присоседил свои ульи, дорога не могла быть длинной. Ведь ехали они сюда с Айсылу накануне минут десять. Вышел Сергеич на грунтовку и увидел перед собой он как на ладони. В жарком желто-оранжевом солнечном свете поселок внизу дрожал из-за плавящегося под солнцем воздуха. И крыши домов дрожали, не стояли на месте. И еще казалось теперь Сергеичу, что не так уж и близко отсюда до поселка. Казалось, что высоко он на горе стоит. И только очевидная легкость и прямота дороги, идущей вниз, несмотря на внезапно возникшие сомнения, все равно позвали Сергеича в путь. О том, что потом придется обратно сюда возвращаться, думать пчеловоду не хотелось. Да и для возраста своего, и для своей ненавязчивой инвалидности, в которой Сергеич иногда не без повода сомневался, был он еще очень даже крепок. С момента въезда в Крым ни разу кашель его не побеспокоил! С дыханием вообще проблем не возникало! Воздух тут такой, как чай со сливочным маслом. Хочешь – дыши им, хочешь – пей его, хочешь – ешь! Вот бы сейчас Пашку сюда! Он, по привычке своей, стал бы взглядом что-то плохое выискивать и очень быстро дурнем бы себя почувствовал, потому что нет тут ничего плохого. И люди хорошие, и природа, и воздух, и солнце!

Утомившись от воображаемого присутствия Пашки, забыл о нем пчеловод и «перетянул» сюда, к виноградникам, жену свою Виталину и дочку. И вообразил, как они осматриваются по одинаково красивым сторонам. Виталина наверняка тоже что-нибудь достойное критики увидела бы, а вот дочь – совсем не в маму, – она наоборот: затанцевала бы от счастья, что в таком месте оказалась. Она впечатлительная, и если мама не подсказывает ей, как себя вести, то по ее лицу сразу все ее чувства и мысли прочитать можно! И вдруг, к этой собравшейся у Сергеича в воображении компании, которая раньше его семьей считалась, вышла из-за ближайшего дерева-клена Галина из магазинчика «У Нади». Смотрела на собравшихся и на самого Сергеича задумчиво, и лицо ее ни радости, ни спокойствия счастливого не выражало. Озабочена она была чем-то. И поэтому ощутил Сергеич беспокойство. Захотелось узнать: почему это она в таком настроении? Что с ней? Но при жене и дочери неудобно ему было с Галиной разговаривать.

А тут еще неожиданно мобильный в кармане зазвенел. Вытащил его Сергеич, на экран глянул и остолбенел – Галина звонила. Словно почувствовала на расстоянии, что он о ней думает.

– Да! Алло! Здравствуй! – выпалил Сергеич будто одним словом.

– Здравствуй, Сережа! Где ты?

– В Крыму, в Куйбышево. Это у Бахчисарая.

– Знаешь, почему звоню? Валик ослеп! У него и до этого один глаз не видел из-за контузии.

– Какой Валик? – не понял Сергеич.

– Ну тот, которого твоя пчела в глаз ужалила! Тот, что «жигуль» твой разбил.

– А-а, – протянул пчеловод. – И что?

– Я просто подумала, что лучше тебе сюда не возвращаться…

– Да я и… – начал было Сергеич, да осекся. Хотел ведь сказать, что он и не собирался, но подумал, что получилось бы, что он к ней возвращаться не собирается.

– А там красиво? – спросила Галина, не дождавшись от него новых слов.

Взгляд Сергеича опять ушел вниз на поселок, на кипарисы, на крыши домов.

– Да, очень! И солнце такое жаркое!

– А пчелы? – поинтересовалась она.

– Пчелам тоже нравится! Жужжат! Ты приезжай! Оно, конечно, в палатке не так удобно… Но здесь хорошо, мирно!

– У нас тут тоже хорошо и мирно, – ответила Галина, и голос ее стал еще теплее. – Раньше сентября меня хозяин в отпуск не отпустит, а в сентябре картошку копать надо, помидоры закатывать… Но я бы на недельку приехала, – последние слова она произнесла мечтательно, как маленькая девочка.

– Ну ты тогда планируй! – поддержал мечту Галины Сергеич.

47

Уже в третий раз оказался Сергеич в доме у Ахтема. Точнее, у Айсылу, его жены. В третий раз, совершенно неожиданно приехал за ним на голубой «ниве» отца Бекир, двадцатилетний сын Ахтема и Айсылу, и сообщил, что мама ждет его на ужин. И ничего не оставалось Сергеичу, как садиться в машину и ехать. Две недели назад, когда оказался он в их доме впервые, чувство неловкости не оставляло его до возвращения в свою палатку. И причиной этого чувства было, наверное, отсутствие самого хозяина, хотя об Ахтеме за столом ни разу не вспомнили. Но ведь и ели тогда, в первый раз, почти молча. Айсылу только двумя словами пояснила гостю, что такое янтык и имам-баилды. Неловкость еще, должно быть, возникла от того, что никаких расспросов о себе и о своей жизни Сергеич от хозяйки дома не услышал, хотя и ожидал и даже, трясясь в съезжавшей вниз, в поселок, «ниве», обдумывал, о чем он мог и хотел рассказать, а о чем говорить не хотел. Ну а сын Бекир и дочь Айше за столом вежливо молчали, говорила только мать, но говорила о хозяйстве, о соседях. О том, что Бекир обязательно отвезет Сергеича на море, в Качу, где дачи севастопольцев красиво нависают со скалы над морем и куда самая короткая дорога, и где людей поменьше, чем на других пляжах, хотя и в других приморских поселках теперь отдыхающих негусто.

Про Черное море Айсылу говорила уже не раз и голос ее начинал при этом звенеть странно и нежно. Упомянула она, что и сама хотела бы к морю, но никак не получается. А в другой раз призналась, что уже лет пять не была на море, хотя Ахтем предлагал и возил на машине в Качу своих друзей из Питера. Друзья приезжали года четыре назад, останавливались на турбазе. Ходили в горы. Привезли из Питера большую коробку рахат-лукума, с ней в гости и пришли, из-за чего много смеху было. Просто рахат-лукум у них в Питере на каждом шагу продается, в каждом магазине. Они и не подумали, что вести восточные сладости с севера на юг, да еще и крымским татарам, может кому-то смешным показаться.

Вот и в этот раз, как только Айсылу о море вспомнила, Бекир решительно кивнул.

– Поедем скоро, лучше после выходных! – пообещал. – И ты поедешь с нами, а Айше дома останется, на хозяйстве.

И тут Сергеич при слове «хозяйство» ожил. Голову поднял.

– А вы когда мед гнать собираетесь? Не пора? – спросил Бекира.

– На днях буду, – признался он. – Можем и ваш выгнать.

– Да, было бы хорошо, – закивал пчеловод. – Только у меня банок нет.

– У нас много, – махнул рукой Бекир.

– А вы что с медом делаете? Тут продаете? – продолжил волнующую его тему Сергеич.

– Есть несколько магазинов, что татары держат, – сказал парень. – Я им отвожу. А остальное – перекупщики берут. Дешевле, но много.

Сергеич подумал, что в татарские магазины проситься со своим медом неудобно. Получится, что хлеб у Айсылу и ее семьи отбирает. Продавать дешево перекупщикам не хотелось, но, может, придется? И тут же вспомнил, что рубли-то у него еще есть! И немало! Те, которые ему на границе на ремонт машины сунули. Рубли, которые вроде бы надо действительно на автостекла потратить. Они ж говорили, что еще найдут его для какой-то телепередачи? А зачем ему телепередача?! Не нужна!

От своих мыслей Сергеич занервничал. Айсылу это заметила.

– Мы вам поможем, – вымолвила она мягко. – Может, кто из наших друзей, у кого магазин или кто на севастопольской трассе торгует, возьмет? Москвичи наш мед любят, он же крымский, горный! Если на машине едут, могут и три банки купить!

«Крымский, горный», – повторил в мыслях Сергеич и от беспокойства своего отвлекся. Подумал, что такой мед можно и назад в Украину повезти да там продать. Там он, может, и дороже будет!

Просветлело лицо гостя. Успокоилась Айсылу и взгляд ее стал вдруг очень сосредоточенным.

– Сергей-ага, – заговорила она почти шепотом, и тут же Бекир и Айше замерли, словно знали, что когда мама на такой голос переходит, значит, говорить она будет что-то очень важное.

– Да, что? – вскинул голову Сергеич.

– Я хотела вас попросить… вы ведь русский, из Донбасса… Может, вы в Симферополь съездите в ФСБ, про Ахтема спросите? Они вам скажут. Меня на порог не пустят, а с вами они поговорят, вы же для них свой…

Сергеич, жевавший пирог с мясом, замер и жевать перестал. Три пары глаз на него смотрели пристально, сосредоточенно, выжидающе. И один взгляд – Айше – блестел выступившими слезами. А его самого испуг пронял. Испуг странный и почти необъяснимый. То есть физический, мышцы лица сковавший. А мыслей никаких этот испуг не вызвал. И сидел он так минуту или две, как неживой. А потом пожал плечами и поэтому понял, что испуг проходить стал.

– Да я ж не русский, я украинец, – сказал он негромко и не очень внятно.

– Но вы же там по-русски говорите, – сказала Айсылу и голос ее чуть громче прозвучал.

– Ну да, по-русски, – ответил он. – Но я…

Сергеич пытался найти слова, чтобы получше объяснить свой страх и нежелание ехать куда-то к людям, которые власть представляют, да еще и не просто власть, а российскую власть. Куда ему к ним? Зачем? С украинским паспортом и в разбитой машине.

– Я и дороги не знаю, – помямлил он напоследок.

– Бекир бы вас отвез, – сказала Айсылу. – Но если не можете, ничего…

Этот ужин закончился раньше, и Сергеич, отказавшись от чая с пахлавой, отказался и от предложения Бекира отвезти его наверх к пасеке. Сказал, что пешком пройдется.

Яркие звезды горели над Куйбышевом и Албатом. Звездам было все равно, над кем гореть, кому ночь освещать своими точечными лампочками. В поселке было тихо. Только иногда лаяла собака и ей отвечали лаем еще две или три.

Сергеич прошелся к мечети, которую только сверху видел. Вблизи она оказалась красивой, сказочной, но не очень большой. Теплый ветер возле мечети усилился и дул в лицо. И уловил Сергеич во вкусе ветра соленость моря. Подумал о том, что через пару дней он его увидит. Увидит Черное море. Может, даже искупается. Плавок у него нет, но кто на него внимание обратит, если он в трусах в воду полезет? Никто! Кто на стариков смотрит? Кому они, кроме себя, нужны? Ну он, может, еще пчелам своим нужен. И больше никому. Даже жене бывшей не нужен. И дочке, похоже, тоже не очень. Иначе бы она звонила и спрашивала: как он и что с ним.

Со стороны горы, под которой пасека Ахтема стояла, нависала над поселком темень. И шагал Сергеич неспешно к этой темени, словно родная она ему была, словно мог он в ней с закрытыми глазами палатку свою найти и пчел своих услышать.

Навстречу «Волга» выехала, ослепила его яркими фарами. Из машины громкая музыка вырвалась и смех. Пасечник шагнул на обочину, обождал. Проводил машину взглядом – увозила она музыку и смех куда-то дальше, в другой конец поселка, к речке Бельбек.

Вернувшись, развел костер. Подвесил чайник с водой. В палатке зажег свечу и почему-то чай решил внутри пить, словно не хотел, чтобы его кто-то в темноте рассматривал.

Показалось ему, что после сегодняшнего ужина не позовет его больше в гости Айсылу. Не пришлет с Бекиром айрана и самсы. Может, даже и на море они его теперь не отвезут.

Мысли сами собой ушли к Ахтему, к их встрече много лет назад в Славянске на съезде пчеловодов. Мысли ушли туда, словно для того, чтобы доказать Сергеичу, что никакой особенной дружбы между ними с Ахтемом не возникло. Оказались они лишь соседями по комнате, соседями по обеденному столу, разговаривали вечерами в одной компании, анекдоты рассказывали. Водку пили. Только, кажется, Ахтем анекдотов не рассказывал и водки не пил. Но смеялся, анекдоты слушая. Ему тогда лет двадцать пять было, примерно столько же, сколько и Сергеичу. Значит, и сейчас они примерно одного возраста. Если он живой.

«А он живой?» – задумался Сергеич. И почувствовал, как в сердце кольнуло. Вспомнил Айсылу, вспомнил, что уже почти два года, как пропал ее муж.

Глотнул чаю. Посмотрел на горящую свечу. И понял, что чего-то этой свече не хватает. Не хватало ей картонной иконки Николая Чудотворца.

«А где же Николай?» – удивился Сергеич.

Вспомнил, как в спешке собирал вещи и забрасывал в багажник.

– Где-то там, – прошептал. – Завтра найду! – пообещал или себе, или свече, или Чудотворцу.

48

До обеда барашки-облака по небу летали, заслоняли иногда землю от солнца.

День этот ничем особенно от предыдущих не отличался, но привыкнуть к обыденности летнего крымского счастья Сергеич не мог. И потому казалось ему, что мир вокруг с каждым днем звенит радостнее, что пчелы и птицы веселее летают.

На тропинке, ведущей вверх к источнику, Сергеич чуть о замешкавшегося ежика не споткнулся. Присел на корточки, откатил его, свернувшегося от испуга, в сторону. Когда уже с двумя баклажками воды возвращался, ежика и след простыл, зато тропинку рыжая белка перебежала.

Перед обеденным перекусом заглянул Сергеич в свои ульи. Пчелы уже почти все соты закупорили.

Заглянул он и в ульи Ахтема. А там та же картина.

Задумался пчеловод. Решил, что если Бекир к вечеру не приедет, то завтра утром он сам в поселок спустится.

Но Бекир о меде не забыл. Часа в три, в самое жаркое время, услышал Сергеич шум мотора и вышел на край пасеки. Голубая «нива» с прицепом уверенно поднималась по высушенной солнцем грунтовке, а за ней – облако желтой пыли, летевшей на ровные ряды виноградников.

Медогонку и деревянный щит, к которому ее ножки прикручивались для устойчивости, сняли с прицепа легко.

Нашли площадку поровнее, там и установили. Принес Бекир из сарайчика, что за кустом лесного ореха прятался, четыре пластиковых тридцатилитровых бидона и с десяток маленьких ведерок, одно в одно вставленных, тоже из пластика. Сначала взялись за мед Сергеича.

– Мне в бидон не надо! – сказал он. – Я к маленькой таре привык!

Крутили по очереди. Сергеич смотрел на вылетавший из сот и падающий на стальную внутреннюю стенку медогонки янтарный мед. Смотрел и улыбался. Шесть ведерок пятилитровых наполнились его сладким золотом. И еще две стеклянные литровые банки вдобавок. Потом уже стали мед хозяев крутить.

Мед Ахтема был темнее. Наверное, поэтому казался он Сергеичу более тяжелым. Захотелось попробовать, сравнить.

Однако удобный момент наступил только через пару часов, когда выкачали они мед из всех ульев. Бекир себе три пластиковых бидона и полведерка наполнил. Потом неполное ведерко к подстилке у костра отнес, а под краник другое подставил. Мед тянулся еще из стального краника тонкой желтой нитью, игравшей на солнце, как будто она из чистого золота была.

Принес парень из машины и пакет с лепешками. Одну надвое разломил, макнул в неполное ведерко. Протянул Сергеичу.

Сергеич лепешку медовым краем в рот сунул, стал жевать, ко вкусу прислушиваясь.

– А что, у вас каждый сам себе хлеб печет? – спросил Бекира уже за чаем.

– Мы – сами, да и другие татары тоже. А русские с украинцами из пекарни покупают.

– А что, из пекарни невкусный?

– Нормальный, – ответил Бекир. – Но ведь он могильный, их хлеб.

– Почему «могильный»?

– Пекарню на нашем старом кладбище построили.

– А-а, – понимающе протянул Сергеич.

– Макайте, ешьте! – Бекир кивнул на ведерко с медом и на пакет с лепешками.

Сергеич с удовольствием макал и ел, и чаем запивал.

– Знаешь, – сказал он вдруг. – Скажи маме… Скажи ей, что я могу… Ну, в Симферополь, про Ахтема спросить…

Глаза Бекира загорелись.

– Я скажу! Спасибо! Я вас сам туда отвезу! – взволнованно заговорил он. – Только документы с собой надо взять! Туда без документов не пустят!

49

В «ниве» Сергеичу давненько ездить не приходилось. И теперь, сидя на переднем сиденье рядом с Бекиром, пчеловод ощущал себя неуверенно и неуютно. Казалось, что слишком высоко он сидит, и еще казалось, что Бекир слишком резко поворачивает, а поворачивал он постоянно то влево, то вправо, ведь дорога тут вдоль Бельбека бежит – куда река, туда и она.

– Ты не спеши, – попросил он парня, на что сын Ахтема и Айсылу улыбнулся, но скорость сбавил.

– «Нива» устойчивая! – Бекир бросил взгляд на пассажира. – Для крымских дорог – то, что надо!

Когда выехали на Севастопольское шоссе, скорость Бекиру пришлось снова уменьшить, хотя эта дорога куда прямее была. Вклиниться в плотную колонну транспорта, движущуюся на крымскую столицу, им удалось легко, но дальше уже до самого города болтался перед ними задник фуры, а на хвосте висел джип с прицепом, на котором гордо восседал китайский гидроцикл.

– Это ж туда, к морю? – кивнул за спину, назад, Сергеич.

– Да, Севастополь, а дальше на Форос дорога, на Ялту. А если направо – то на Качу!

Сергеич закивал. Впереди пятиэтажки города появились. И занервничал пчеловод, вспомнив о цели этой поездки.

– А как мне с ними лучше говорить? – спросил парня.

– Не знаю, – Бекир пожал плечами. – Главное – не шутить! Они шуток не понимают. Я за два квартала остановлюсь, чтобы не маячить!

Минут пятнадцать ехали молча уже по городу. Впереди вместо задника фуры вилял штангами троллейбус. На очередном перекрестке он налево повернул, а они – направо.

Вскоре выехала голубая «нива» на спокойную, тенистую и тихую улицу.

– Ну вот, прибыли! – Бекир остановил машину у бровки тротуара. – Тут рядом. Это вот первый номер, – он показал на угловой дом справа. – А у них тринадцатый. Когда зайдете, скажите, что вам в приемную!

Первые шаги по бульвару дались Сергеичу тяжело. Даже закашлялся то ли от волнения, то ли от страха. Словно организм хотел у своего хозяина жалость вызвать и тем самым попросить его глупостей не делать и, тем более, не говорить. Поэтому, переживая и кашель, и страх, шагал пчеловод неуверенно, глядя себе под ноги, будто боялся, что кто-то рядом идет и уже за ним следит. Но боковым зрением видел идущий, что домов справа нет, а стоят одни деревья. И деревья эти словно в ногу с ним идут, потому что не остаются они сзади. Остановился резко Сергеич. На деревья оглянулся, за спину себе посмотрел. Никого. Покачал головой, пытаясь совладать со своими мыслями и ощущениями. И уже более твердой походкой дальше отправился, все еще проверяя боковым зрением поведение бульварных лип и акаций. Деревья теперь оставались на месте, то есть позади. А значит, шел Сергеич к цели.

Целью оказалось огромное, но невысокое, расползающееся в стороны, как паук с красным животом и белой спиной, здание по адресу бульвар Ивана Франко, 13. Под портиком с несколькими колоннами располагался центральный вход, выдвинутый метра на два к проезжей части. Перед ступеньками, ведущими к двери, Сергеич на мгновение замешкался, но тут пластиковые, недорогие и несолидные двери перед ним открылись и из них вышмыгнул мужичок в сером костюме с папочкой в руке. Вышмыгнул и, обойдя не успевшего уступить ему дорогу пчеловода, исчез.

То ли этот мужичок, чем-то смешной, а чем-то жалкий, вызвал у Сергеича внутреннюю улыбку, то ли двери дешевые, но последние две ступеньки к порогу серьезного заведения пчеловод преодолел легко и даже сам не заметил, как внутри оказался, лицом к лицу с военным и вооруженным человеком, контролировавшим вход-выход.

– Вы куда? – холодно спросил тот.

– Мне в приемную, – заученно произнес Сергеич.

– Сообщать или жаловаться?

На этот вопрос посетитель ответить не смог, но дежурный и не собирался ждать ответ. Может, это была традиционная шутка, возникшая именно здесь на посту из-за скучности однообразного стояния?!

– Документы?

К этому требованию Сергеич был готов.

– Украина? – удивился дежурный и принялся листать помятый синий паспорт. Остановился на страничке с пропиской. – Донецкая область?

Сергеич кивнул.

После этого дежурный изучил вкладыш въезда в Российскую Федерацию.

– Убежища вам не дадут! – твердо сказал он, словно точно знал, зачем этот посетитель в ФСБ заявился. – Девяносто дней – и домой! Понятно?

– Да не надо мне ваше убежище! Я по другому вопросу!

– И по какому же? – В голосе дежурного послышались нотки усталости.

– Человек пропал. Два года назад. Выкрали…

– Это в милицию!

– Меня его жена попросила к вам приехать…

– Жена попросила? – оживился военный. Видно, нечасто такой аргумент слышал. – Ну и как же его зовут?

– Ахтем Мустафаев.

– Татарин?

Сергеич кивнул.

Дежурный как-то странно скривил губы.

– А вам он кто? Или вам его жена кем-то приходится? – проговорил он и снова опустил взгляд на украинский паспорт посетителя, полистал, задержался на странице с записью о браке.

– Ну подождите здесь! – сказал приказным тоном. И ушел, оставив вместо себя другого дежурного.

Сергеич стоял неприкаянный, слушал скрип открывающихся и закрывающихся входных дверей. Все, кто заходил в них или выходил, были в гражданском, в костюмах с галстуками. И это несмотря на лето, несмотря на жару! А дежурный кивал входящим и выходящим да лениво заглядывал в предъявляемые удостоверения.

Ноги от бесполезного стояния загудели. Поискал Сергеич взглядом стул или лавку, но не нашел. Чмокнул недовольно губами и тут же взгляд на себе вопросительный от дежурного поймал. Вздохнул. Подумал было, что не зря он сюда ехать не хотел. Ой не зря! Но теперь-то что? Паспорт забрали, а значит стой и жди!

Первый дежурный появился минут через пятнадцать, когда ко всем неприятным ощущениям в ногах у Сергеича добавилось еще и нервное чувство голода.

– Пойдемте! – позвал он пасечника с другой стороны поста. – Пропусти! Я его уже вписал! – Последние слова первый дежурный сказал второму.

Дальше, после нескольких ступенек вверх, шел Сергеич следом за дежурным по сероватому длинному коридору мимо высоких деревянных дверей. В конце коридора повернули они налево и еще прошли с десяток дверей, прежде чем сопровождавший Сергеича военный не остановился у одной и не постучал, после чего сразу приоткрыл и сунул в просвет голову.

– Иван Федорович, вот он!

И впустил дежурный уставшего стоять посетителя в просторный кабинет. Впустил, а сам за ним не зашел. Наоборот, дверь закрыл, оставив Сергеича наедине с сидевшим за рабочим столом мужчиной в темно-синем костюме и с красным галстуком на голубоватой сорочке.

Сергеич оглянулся на закрывшиеся двери.

– Сюда, сюда проходите! – позвал его вежливо хозяин кабинета. – Вы же хотели поговорить!

– Да, но у него мой паспорт, – растерялся пчеловод.

– Тут ваш паспорт, – Иван Федорович схватил большим и указательным пальцами документ и помахал им над столом. – Присаживайтесь!

Сергеич уселся. Стул с подлокотниками с другой стороны стола сразу показался ему слишком жестким.

– Ну рассказывайте, откуда вы этого Ахтема знаете? – попросил Иван Федорович.

Сергеич не без усталости в голосе рассказал про давний съезд пчеловодов в Славянске, про комнату в пансионате, про разговоры.

Иван Федорович слушал, смотрел на монитор компьютера и кивал.

– А скажите, у вас еще есть такой знакомый Петро? – спросил он вдруг.

Сергеич остолбенел.

– Петро? – переспросил он. – Какой Петро?

– Ну вы с ним эсэмэсками обменивались, – и Иван Федорович чуть ближе к себе подвинул правый край монитора, будто оттуда что-то вычитывал. – Вы его спрашивали «Жив?», а он вам отвечал «Жив» и так несколько раз…

– А откуда вы знаете? – вырвалось у Сергеича.

Иван Федорович усмехнулся.

– Ну сами подумайте! Или лучше вспомните, как вы мобильный и паспорт на въезде в Россию сдавали? Вспомнили?

Пчеловод задумался. Всплыл в памяти весь тот день в деталях: и трансформаторная будка с надписью «Через 18 км русские оккупанты», и Чонгар, и сборный домик, в котором с ним целый битый час человек в штатском разговаривал, и журналисты у машины с выбитыми стеклами, и деньги на ремонт…

– Так что это за Петро? А? – повторил свой вопрос хозяин кабинета, выдержав вежливую паузу.

– Да товарищ мой с соседнего села, их тоже обстреливают, – проговорил Сергеич и правой рукой проверил карман брюк – мобильник лежал на месте.

– А кто их обстреливает?

– Ну эти, наши, сепаратисты, – неуверенно произнес пчеловод.

– Ваши сепаратисты? – задумчиво переспросил Иван Федорович. – Значит, Петро не сепаратист, раз сепаратисты по нему стреляют?

– Нет, он… – начал было отвечать Сергеич и остановился, понимая, что так может доотвечаться и до такой правды, за которую его тут по головке не погладят. – Он просто живет там… Но я ж по-другому вопросу к вам! Чего вы меня допрашиваете?

– Как? – удивился Иван Федорович. – Что вы! Это не допрос! Это разговор! Раз вы уж все равно к нам пришли, почему бы и не спросить? Вы поймите – вы тут иностранец, приехавший из зоны боевых действий. Тут вот написано, – он кивнул на монитор, который Сергеичу виден не был: – «Впущен из гуманитарных побуждений». То есть вас с вашими пчелами пожалели и впустили в Россию. Поэтому я бы вам советовал следить за словами, чтобы никто не смог вас обвинить в черной неблагодарности…

– Да я что? Я тут как мышь сижу. Только пчелами своими и занимаюсь!

– Ну вот и сидите как мышь дальше, но не дольше девяноста дней! А что касается вашего Ахтема, скажите его вдове, что пусть в полиции связи ищет. К этому случаю или Крымское ополчение имеет отношение, или казаки.

Из всего услышанного застряла сразу в мозгу у Сергеича фраза «скажите его вдове». На лбу пот холодный выступил. Он уставился в глаза уже замолчавшего хозяина кабинета. Глаза у Ивана Федоровича васильковыми оказались.

– Она что, вдова? – уточнил Сергеич.

– Оговорился, – Иван Федорович попробовал усмехнуться и это ему почти удалось. – Дело-то не закрыто. И таких дел два десятка в полиции лежит. Не у нас! Так что идите, вот ваш паспорт!

Сергеич поднялся, забрал документ, проверил, на месте ли вкладыш.

– Там направо по коридору и еще раз направо! – напутствовал его Иван Федорович.

Идти одному вдоль длинного коридора Сергеичу было нелегко. То и дело казалось, что справа или слева резко откроются двери и кто-то без лица, но с сильными руками затащит его внутрь. Но двери медленно проплывали мимо, и хоть шел он осторожно, словно по минному полю, но на таблички с должностями, фамилиями и инициалами, украшавшие каждую из них, глаза поднимать не успевал или не позволял себе. Почему-то из далекого детства голос бабушки прозвенел – бабушка до самой смерти удивительным голосом говорила, который не старел и по которому невозможно было возраст угадать: «Никогда Устиму в глаза не смотри! Опасно!»

Устим был их сельским сумасшедшим, чаще безобидным. Но действительно, стоило кому-нибудь заглянуть ему в глаза, как он сразу за этим человеком шел и не отставал от него часами. А если человек приходил домой, то Устим оставался на пороге. И сидел там, пока его угрозами и криком не прогоняли.

Впереди оставался еще один коридор. Тут пчеловод добавил шагу и смотрел только себе под ноги, пока не спустился по ступенькам к дежурному.

Уже отойдя метров на десять от входа, оглянулся. Заметил, что до сих пор сжимает в руке паспорт с вкладышем. Спрятал его в карман. Потом достал мобильник, хотел время проверить, но понял, что аккумулятор сел.

Не спеша дошагал до начала бульвара, туда, где Бекир его сейчас ждал, должно быть, надеясь хоть на какие-то новости. А какие у него новости? Никаких! Если не считать, что этот Федорович Айсылу вдовой назвал. Он, правда, сказал потом, что оговорился. Но разве может человек, в такой службе работающий, оговориться?

«Нет, – думал Сергеич на ходу. – Именно это он и хотел сообщить. А сказать больше, наверное, права не имел! Ведь разве можно так случайно и без всяких там причин женщину вдовой назвать?»

Голубая «нива» стояла на месте. Бекир рядом в тени от солнца прятался, ел мороженое. Увидев Сергеича, машинально откусил от конуса кусок побольше, видимо, чтобы быстрее с мороженым покончить.

– Машина открыта, садитесь! – крикнул, проглотив.

Минуты через три поехали. Из-за жары Бекир опустил стекла в передних дверях. В машину вместе с теплым ветром ворвался и шум города.

Разговаривать при нем было трудновато. Да и вообще Сергей сейчас говорить не мог.

Когда выехали на Севастопольское шоссе, Бекир поднял стекло в своей дверце, стало чуть тише.

– Что они вам сказали? – наконец спросил он.

– Ничего конкретного, – проговорил пасечник, решив про слово «вдова» не упоминать. – Со мной один в гражданском разговаривал. Посоветовал искать связи в полиции. Сказал, что десятка два таких случаев и виноваты казаки и Крымское ополчение.

– И больше ничего?

– Нет, – Сергеич отрицательно помотал головой.

– Все равно спасибо! – сказал Бекир и вздохнул. – Мама звонила, на ужин нас ждет… И еще просила уголь помочь разгрузить.

– Уголь? – оживился Сергеич. – Конечно! А зачем вам уголь?

– На зиму, мы углем топим!

Пчеловод прикрыл глаза. Вспомнил свои угольные запасы. Руки, на коленях лежащие, словно снова тепло от буржуйки ощутили. Улыбнулся он. И задремал, ощутив внезапную усталость – и нервную, от визита в контору с длинными коридорами, и физическую – от жары.

50

Только тот, кто с углем с детства дело имел, может легко определить, сколько тонн угля в куче, сваленной самосвалом на землю, лежит. И не нужно для этого мерять радиус или ее высоту, достаточно взглядом окинуть и умом этот уголь взвесить или с теми кучами угля, которые уже в твоем доме сгорели, сравнить.

– Тут пять тонн, точно! – не сдавался Бекир, пока бросали они его лопатами в тачку, чтобы откатить потом ее к задней стороне дома и ссыпать в погреб-углярку с маленькой дверцей и покатым бетонным полом, сделанным человеком знающим и разбирающимся во всех тонкостях жизни с твердым топливом.

Сергеич снова мотнул головой, но уже промолчал – он-то видел, что в куче той от силы было четыре тонны. Ну пусть чуть больше, но теперь, глядя на количество породы, заставлявшее кучу эту рябеть, и отнимая от нее ее вес, получал он в своих расчетах даже не больше четырех тонн угля. Слыша, как болезненно Бекир настаивает на своей правоте, о породе Сергеич решил уже и речь не заводить. Но, в конце концов, когда очередные десять тачек отвезли они в подвал, а толкали они тачки за дом по очереди, когда ощутил он в руках усталость, остановился у деревянной – в полтора метра высотой – дверцы. Остановился, подождал идущего следом Бекира.

– И что, уголь у вас всегда такой? – только и спросил.

Бекир, конечно, понял, почему возник вопрос, вытер ладонью пот со лба. Выдохнул:

– Бывает, хороший привозят, чистый, ростовский. Но тот почти в два раза дороже. А этот с Донбасса. Обещали, что без породы будет… Но что теперь? – мотнул головой. – Деньги-то они наперед взяли, а водитель ссыпал и уехал. Кому претензии предъявлять?

Сергеич кивнул, взялся за ручки тачки. Повел ее по покатому бетонному пандусу, справа от которого ступеньки в подвал опускались. Только ступеньки до пола доходили, а пандус – нет. Посыпался уголь вниз. Подождали они с Бекиром, пока пыль угольная уляжется, а потом спустились по ступенькам и лопатами уголь подальше вглубь отбросили, чтобы место для следующего освободить.

К семи вечера дело наконец было сделано.

За ужином Айсылу то и дело на Сергеича пытливые взгляды бросала. Иногда обменивалась с сыном и дочерью несколькими словами на татарском, но негромко, вполголоса, чтобы гостя не смущать.

– И они даже не намекнули? – спросила она уже за чаем, пододвигая поближе к Сергеичу тарелку с пахлавой.

Он мотнул отрицательно головой. Вздохнул.

– Все равно хорошо, что вы съездили! – Айсылу снова на гостя посмотрела. – Сказанные слова не исчезают, они остаются! Особенно вопросы! Те, с кем вы говорили, будут теперь про Ахтема думать!

Сергеич тревожно на хозяйку посмотрел, а потом назад обернулся, нашел взглядом свой мобильник, что в углу комнаты на полу, на краешке толстого темно-красного ковра лежал – заряжался.

«Не забыть бы», – подумал.

И снова в памяти голос Ивана Федоровича из Симферополя прозвучал: «Скажи его вдове…» Возвратил Сергеич взгляд на Айсылу. Хотелось ей что-нибудь хорошее сказать. Только вот что? А в плечах ломота ощущалась, тяжесть. Кисти рук болят. Все-таки уголь таскать – не детская забава!

– Я вас отвезу, – предложил Бекир, когда ужин к концу подошел.

– Не стоит, – отмахнулся Сергеич. – Лучше пройдусь! Руки вот у меня сегодня работали, а ноги – нет! Пускай походят!

Айсылу проводила его до дверей и на пороге пачку рублей передала.

– Это за мед, – сказала. – Мы его по хорошей цене продали! И наш, и ваш!

Не пересчитывая, сунул Сергеич деньги в карман.

Вышел со двора и знакомой дорогой в сторону мечети отправился, чтобы перед ней налево свернуть.

Небо опускалось все ниже, сумерки сгущались, но настоящая темнота, какую Сергеич с детства по Донбассу знал, сюда не приходила.

Где-то лаяла собака. С другой стороны до одинокого путника женский голос долетел, он кого-то звал странным, не четким именем. Может собаку, может кота.

Уже поднимаясь вдоль виноградников, Сергеич остановился и огорченно покачал головой. Забыл он-таки у них свой телефон! А возвращаться обратно ни желания, ни сил уже не было. Да и не так уж этот телефон ему и нужен! Это ж вроде как ключи от оставленного далеко дома с собой носить. Вроде и важная вещь, а на самом деле бесполезная.

Мысли Сергеича переключились на родное село, на свой дом, на Пашку. За спиной дрожали, удаляясь, огоньки Албата, который на указателях «Куйбышевым» зовется.

51

Ночью Сергеичу не спалось. Сначала ежики заснуть мешали – слишком громко фыркали. Потом мысли беспокойные в голову полезли. И все об одном и том же.

Случайно или специально тот Иван Федорович из ФСБ Айсылу вдовой назвал? И почему-то именно сейчас, ночью, окончательно поверил Сергеич словам эфэсбэшника, что среди живых Ахтема больше нет. И не Ахтема ему теперь стало жаль – его-то он почти не помнил, а если помнил, то был это совсем другой Ахтем, на двадцать лет моложе. Жаль Сергеичу стало Айсылу и ее детей. Хотя если муж уже почти два года как пропал, как она может надеяться, что он живой? Она же умная женщина, понимает, что если выкрали его, а машину бросили, значит, им его жизнь нужна, а не «нива» или деньги. А раз кому-то нужна была его жизнь, значит, отобрали ее. Иначе б нашел Ахтем способ сообщить, что жив.

Перевернулся Сергеич на бок, потом на живот. Все никак удобно улечься не мог. Снова лег на спину. Стало ему в спальном мешке жарко, хотя мешок и так был наполовину расстегнут. Наконец уселся пасечник в темноте. Вспомнил, что хотел Николая Чудотворца картонного отыскать, чтобы не зря церковная свеча в палатке по вечерам горела. Выбрался из мешка, трусы синие «семейные» подтянул. Достал фонарик. Поводил лучом по тесной палатке, задержав его на мгновение на баночке с потушенной свечой. Потом выключил и снова в спальный мешок забрался. Заснул Сергеич оттого, что думать устал, и проспал всего ничего, может, часа три или четыре. А когда глаза открыл – сквозь брезент пробивались тысячи иголок солнечного света. Пробивались, но пробиться не могли, поэтому глазам не мешали.

Натянул пчеловод спортивные штаны и футболку, наружу выбрался. И под солнце слепящее попал. Зажмурился, взял подстилку и устроился в тени у ближайшего улья. Под негромкое жужжание пчелок и проснулся окончательно. А потом костер зажег, в чайник воды из баклажки налил. В носу из-за дыма защекотало. Чихнул. И после чиха зазвучала в ушах Сергеича природа громче – словно пробки из ушей его вылетели. И птицы запели ближе, и пчелы зажужжали звонче.

На фоне внезапно ворвавшейся в его слух природы разобрал он еще один знакомый звук – рев мотора приближающейся машины. Вышел он к дороге и увидел голубую «ниву».

Бекир остановил машину рядом с пасечником. Передал ему забытый мобильник с зарядкой, а вдобавок и пакет с лепешками и овощами. Сообщил, что в поселке электричество отключили, и поехал назад.

Вернулся Сергеич к костру. Позавтракал сытными лепешками с помидорами и зеленью, запил чаем. А когда наелся, взял в руки телефон и заметил, что тот о пропущенном звонке сообщает. Присмотрелся к номеру и немало удивился, ведь звонили из России. Плюс, затем семерка, а потом длинный незнакомый номер. Пожал пчеловод плечами. «Ошиблись, наверное!» – решил. И на всякий случай проверил эсэмэски. А там ничего нового. Те же самые «Жив?» и «Жив». Правда, на последнюю эсэмэску Петро так и не ответил. И тогда снова отправил ему Сергеич привычный вопрос из одного слова. А потом, не желая этим утром так быстро из рук телефон выпускать, набрал Пашку.

– Чего звонишь? – услышал его удивленный голос.

– Соскучился, – признался пчеловод. – Как там дела?

– Да тихо пока. Последние две недели. А до этого бахали над головой. Кстати, батюшка приезжал, икону подарил и обещал, что церковь отстроят. А потом баптисты были, сказали, что в конце августа угля на зиму привезут! Бесплатно!

– Тебе?

– Ну так и тебе, если ты к тому времени вернешься! Они сказали, что только тем привозят, кто остался!

– Да вернусь я, – забеспокоился Сергеич. – Дом-то стоит?

– А чего с ним? Я к тебе захожу иногда! Туфли твои мокасиновые надевал, те, что в шкатулке! Мягкие, суки, как тапочки!

Пчеловод улыбнулся.

– Ты с ними поосторожнее! – попросил.

– Да что я, не понимаю что ли? – ответил Пашка. – А ты на море уже ходил?

– Да я далеко от моря, но меня отвезут! Обещали!

– Ну ладно, ты позванивай! Одному тут хреново! Хорошо хоть, что ребята из Каруселино снова заезжают. Их русского командира убили, теперь снова кто-то из местных командует. И я к ним за булкой-водкой хожу. А то бы с ума сошел!

Поговорив с Пашкой, захотел было еще Сергеич Виталине позвонить, но что ей сказать – не придумал.

Между делом среди вещей в багажнике картонного Николая Чудотворца отыскал, поставил его в левом углу палатки перед банкой-подсвечником. Нашел и две толстые связки свечей церковных, их тоже в палатку забрал и за подушкой спрятал.

День пролетел, как птица над головой. В голове Сергеича то и дело голос Пашки звучал, сообщавший ему новости. И особенно приятно было ему думать о том, что непутевый его враг-приятель подаренные губернатором туфли надевал. Значит, на месте они, в туфельнице лежат. «Лишь бы он в них в Каруселино не ходил! – забеспокоился вдруг пчеловод. – А то увидят друзья-сепары, по голове стукнут да и заберут туфли себе! С них станется!»

А как стемнело, зажег он в палатке свечу перед Николаем Чудотворцем, а рядом с палаткой костер оживил, чтобы в обоих его временных домах светлее было. Конечно, свечка в палатке по-домашнему светила, не то что костер на полянке. Но ведь «большому дому» костер для освещения и не нужен. Он скорее для уюта и тепла служит, и для того, чтобы Сергеич мог себе то чай сделать, то каши сварить. Прогулялся он к дороге, вниз ведущей, к верхним рядам виноградников, чтобы перед сном на вечерние огни Албата посмотреть. Остановился на привычном месте, однако огней не увидел. Далеко внизу этим вечером поселка не было – для глаз не было. Но не сводил Сергеич взгляда с невидимого поселка, чьи уличные фонари и светлячки окон обычно радовали его перед сном. Продолжал смотреть и удивлялся одновременно, как постепенно проявлялся в неплотной южной темноте не освещенный электричеством Албат. Проявлялся как что-то неживое, как далекие руины покинутого села. Как, наверное, ночная родная Малая Староградовка, если на нее ночью хоть из Каруселино, хоть от Ждановки смотреть.

Вспомнил пасечник утренние слова Бекира о том, что электричество пропало. Значит, до сих пор нет.

Задумался он о своей жизни без электричества. Оно, конечно, поначалу непривычно было, даже болезненно! Потому что привыкать к темноте экрана телевизора оказалось намного сложнее, чем к отключившемуся холодильнику. Но привык – и ничего. Вон, пчелы ведь живут без электричества! Значит, и люди могут! Чем же люди хуже пчел?

И сразу же Сергеич со своей мыслью не согласился. «Нет, люди хуже пчел!» – решил.

Но тут об Айсылу и ее детях подумал. И снова свою мысль поправил: есть люди, которые хуже пчел, есть люди – как пчелы. Ну а людей, которые лучше пчел, наверное, нет.

Решил Сергеич Айсылу свечек отнести. Кто знает, когда им электричество вернут? Может, завтра, а может, и через неделю!

Достал одну связку. Опустил ее в пакет и в руке приятную тяжесть почувствовал – связка-то толстая и увесистая, свечей в ней с полсотни будет. Отправился к поселку, наслаждаясь неожиданной вечерней прохладой.

Первые дома Албата-Куйбышева с немыми, темными окнами напугали немного. Сергеич пару раз на уличные фонари голову задирал, словно надеялся хоть там чуток света заметить. Однако вокруг царствовала темень. И хотя привыкшие к ней глаза помогали в этой темени ориентироваться, но отсутствие огней добавляло в вечернюю тишину тревожности. Слишком тихим казался теперь поселок, словно спрятался он от страха, в себя ушел. И собаки молчали, и машины по улицам не ездили!

Ноги сами Сергеича к мечети вывели. Там он направо повернул. Уже зайдя во двор к Айсылу, прислушался еще разок к миру. И понял, что мир вокруг дыхание затаил. Поднялся на порог, ухо к двери приложил. В доме еще не спали. То ли шаги, то ли скрип половиц услышал он. Хотел было постучать, но вдруг передумал: «Нет, еще в гости попросят! Они же хлебосольные…»

Опустил Сергеич пакет со свечами под ноги. А потом ударил три раза по двери кулаком и к калитке заспешил.

Уже на улице услышал он, как дверь в доме отворилась, как поднятый с порога пакет со свечами зашуршал.

Назад Сергеич шел налегке. И не потому, что руки теперь свободны были. Радость совершенного доброго дела мысли его заполнила и словно сил добавила. Потому и подъем к себе на пасеку не утруждал ни тело его, ни голову.

52

С ночи по брезентовой крыше забарабанил дождь. Сергеич сначала этот дождь за сон принял. И дышалось ему во сне легко, воздух свежестью наполнился. А как глаза он утром открыл, тот же дождь услышал и ту же свежесть воздуха, пропитанного влагой, вдохнул. Только радость, что во сне переживал он, вдруг остановилась. Понял пасечник, уже в который раз, что сон – это только кино, а звук в нем часто от настоящей жизни звучит.

И ведь было уже так не раз, как война началась. Вспомнился Сергеичу далекий сон с поздней весны 2014-го, когда в окнах Малой Староградовки еще свет горел, а рядом уже взрывы гремели. Снилось ему, что он, маленький, босой, по полю вспаханному домой бежит. А ветер с дождем ему в спину, сверху над ним тучи тяжелые, и кто-то там сверху их то громом, то молнией подгоняет. И вот бежит он по вспаханной и засеянной земле, ноги вязнут, но страх помогает ступни из почвы выдергивать, чтобы спастись. На ходу оглядывается он и видит, как одновременно и близко, и вроде бы далеко огненные зигзаги молний в землю уходят и кажется, что земля от каждого удара молнии содрогается и он на бегу эту дрожь земли чувствует. И вот возвращает он взгляд вперед, на свое село, и видит, как другие, совсем не похожие на молнии, огненные взрывы перед ним землю в небо подбрасывают. И тогда остановился он во сне и по сторонам оглянулся, думая: куда же теперь бежать? И вот именно в тот момент проснулся Сергеич весной 2014-го. Сна как не бывало, а взрывы, те самые, что он во сне слышал, остались. И продолжали греметь аж до рассвета.

Потер пчеловод пальцами виски, короткие седые волосы, совсем вроде бы недавно в райцентре Веселом остриженные, пригладил ладонью. Выбрался из спального мешка. Успокоился.

Ступил босиком на траву. Первые капли дождя обожгли плечи, грудь, но приятно, охлаждающе. И совсем не холодным был дождь. Откуда холодному дождю в летнем Крыму взяться?

У кострища мокрого понял пчеловод, что с чаем придется обождать.

И вдруг голоса услышал, и шаги, и треск веток под ногами. Оглянулся. По тропинке, что от виноградников мимо палатки и ульев к источнику бежит, шагали, накрывшись прозрачными накидками, несколько парней и девушек с рюкзаками. Заметив Сергеича, остановились. Девушка вытащила смартфон и сфотографировала пчеловода в трусах. Улыбнулась виновато, глядя ему в глаза.

– Извините, мы – туристы, – обратился к Сергеичу один из парней. – Мы так до Баштановки дойдем?

– Не знаю, – ответил пчеловод. – Я не местный.

– А вы откуда?

– С Донбасса.

Парень насторожился, бросил напряженный взгляд на палатку и, кивнув то ли Сергеичу, то ли своим товарищам, зашагал дальше.

Прошелестели они накидками мимо пчеловода, не глядя на него больше.

И тут стало ему прохладно. В груди что-то скрипнуло, вырвалось знакомым уже кашлем. Залез торопливо Сергеич в палатку. Вытерся полотенцем, оделся. Заметил, что свеча перед картонным Николаем догорела, но новую зажигать не стал.

К вечеру дождь затих, и трава мокрая снова высохла. Солнце еще успело воздух прогреть на ночь перед тем, как за гору закатиться. А когда закатилось, вышел Сергеич к виноградникам, на Албат посмотреть решил. И снова на месте поселка никаких огней.

– Что ж это, – забеспокоился он и отправился вниз, в поселок, не совсем понимая зачем, но с твердым желанием к дому Айсылу подойти и в окна к ним заглянуть.

В этот вечер, может, из-за прошедшего дождя, а может, потому, что еще не поздно было, но жизнь в Албате и слышалась, и виделась. Сразу две машины попались Сергеичу на улицах и обе своими фарами заборы и дома осветили. А потом кто-то с фонариком в руке мимо прошел. И собаки лаяли. И летучая мышь над самой головой пролетела, хлопая крыльями не так, как птицы, а жестко, словно крылья у нее из клеенки сделаны.

Зашел Сергеич в знакомый двор, остановился под виноградом в широком и уютном туннеле. Листья виноградные над головой под ветерком зашуршали.

Он приблизился к ближайшему от порога окну и увидел, что в доме свет горит. Не яркий, но достаточный для вечерней жизни. Вспомнил, что на окнах в доме тюлевые занавески висят. На цыпочки поднялся, внутрь заглянул. Три горящих тонких церковных свечи на столе увидел.

Снова по душе тепло от сделанного доброго дела разлилось. Улыбка у Сергеича на губах появилась. Вышел он тихонько со двора.

С улицы еще разок на дом Айсылу оглянулся.

«Вот бы где жить! – подумал, – тепло, тихо, виноград…»

И отправился обратно. Не спеша, останавливаясь и оглядываясь по сторонам, на обочину сходя при звуке мотора за спиной или при приближении ослепляющих фар.

«Да, если б там продать, а тут купить?» – размечтался пчеловод, уже из поселка выйдя.

И оглянулся снова на уютную, мирную темень, в которую отсутствие электричества Албат погрузило.

«Только кому ж там продать? – задумался. – Кто туда захочет?»

Странно, но и эта здравая мысль, что его внезапные желания перечеркивала, не очень-то Сергеича огорчила.

– Ничего-ничего, – прошептал он ей в ответ, уже вдоль виноградников по дороге вверх к пасеке поднимаясь. – На всякий товар есть свой покупатель. Надо его только дождаться!

53

Когда солнце на гору ложилось, вышел по привычке Сергеич на пригорок. Последние лучи уставше-желтого цвета еще падали на Албат. Они, словно увеличительное стекло, приближали поселок, делали более видимыми его дома, его серые шиферные крыши и крыши цветные – зеленые и красные, его приземистую мечеть и церковь.

День выключал свет медленно. Солнце закатывалось и на долину опускалась тень горы, тень уходящего летнего дня.

Поселок как бы удалялся. А Сергеич стоял на пригорке над виноградниками и думал о своем. И очнулся он от дум, когда в неплотной темноте, заполнившей долину, недружно, по одному зажглись уличные фонари, а следом за ними то тут, то там засветились окна.

– Ну слава Богу, – обрадовался Сергеич.

И возникло у него странное ощущение, будто это он им электричество дал. Будто не зря он тут стоял полчаса, а то и больше, пока не зашло солнце, пока не потерял воздух свою прозрачность. Стоял, чтобы доставку ночного света в Албат проконтролировать.

Освещенный вечерними огнями поселок выглядел романтичнее и привлекательнее, чем при солнечном свете. Огни фонарей подчеркивали линии улиц, их немалый размер Албата, ведь улиц и переулков в нем не меньше двух десятков имелось! И подумалось тут Сергеичу, что именно сейчас, в свете уличных фонарей, видит он там, внизу, поселок с необычным, сказочным названием Албат, которое на въезде-выезде из него не указано. И внутри домов за светящимися окнами тоже сейчас Албат живет, дышит и на своем «албатском» языке разговаривает. А вот днем или вечером – до наступления темноты и зажигания фонарей – перед его глазами то самое Куйбышево, которое по-русски, то есть «по-куйбышевски» говорит, которое мало чем от Малой Староградовки отличается, если, конечно, на южную растительность внимания не обращать.

Увлекла пчеловода эта мысль и дальше за собой его разум повела. Подумал он о том, что если не дают в поселок электричество, то оно и на ночь остается Куйбышевым. И тогда знакомый ему «не-уют» можно только свечами горящими отогнать!

Мысли далее сами собой на его родной дом перескочили. И грусть кратковременная возникла в глазах Сергеича. Вспомнил он буржуйку свою, посреди комнаты стоящую. Вспомнил тепло, которое она ему всю зиму и часть весны дарила. Но буржуйка вместе с домом далеко были и под присмотром Пашкиным, так что все равно огни Албата грусть в глазах пчеловода высушили и вернули ему то спокойно-радостное настроение, пребывание в котором жизнь уравновешивает и создает иллюзию, будто спокойствие – оно и есть счастье!

Налюбовавшись освещенным вечерним Албатом, развернулся Сергеич, чтобы к палатке и пасеке свое спокойствие и умиротворение понести, но вдруг внимание его далекая сирена привлекла. И даже не одна сирена, а несколько, если это только не горное эхо баловалось. Обернулся он снова и увидел далеко за поселком, на дороге, вдоль Бельбека к Албату ведущей, красные проблески тревожных маячков. Несколько машин быстро к домам поселка приближались. Сирен теперь точно звучало несколько, и звуки их, хоть еще и удаленные, становились всё более и более слышны.

Машины залили ярким светом фар дорогу. Свернув влево, колонна проехала по улицам и после еще двух поворотов остановилась. Сирены враз смолкли. Мигалки погасли. И снова в Албате тихо стало, только теперь тишина эта Сергеичу показалась тревожной.

Присмотревшись к машинам, все еще стоявшим с включенными фарами, а потому хорошо видимым, пчеловод подумал, что остановились они где-то возле дома Айсылу. Беспокойство в нем усилилось. Вторжение этой автоколонны в мирную тишину Албата его встревожило.

Часы на мобильнике показывали половину одиннадцатого. Время как бы и не раннее, но и не позднее. И то самое время, когда всякие несчастья происходят – видимо, из-за незащищенности человека перед миром темноты, миром ночи.

«А что ж их так много? – задумался Сергеич о машинах. – Ну, может, «скорая помощь»? Но почему несколько?»

На языке из-за неприятных предчувствий загорчило.

«Пойду посмотрю», – решил он и решил твердо, чтобы усталость от прошедшего дня опротестовать его решение не могла.

Только сначала добавил Сергеич в костер веток, чтобы понятно было, что он где-то рядом, чтоб не полез какой-нибудь бродячий по крымским горам турист в его палатку, посчитав ее ничейной и брошенной.

А в поселке, когда спустился пчеловод уже вниз и по первой улице шел, ощутил он странное чувство собственной чужеродности. Словно ощетинился Албат против него. И все вроде как обычно – фонари горят, окна светятся, может быть, даже больше окон, чем обычно в такое время. Но еще что-то вокруг присутствует, чего раньше не замечал он или чего просто раньше не было. Слишком много мелких, но резких шумов: двери хлопают, голоса перекрикиваются незнакомыми Сергеичу словами – видимо, по-татарски, но слишком громко для темного времени. И еще рядом с ним вдруг трое мужчин оказались, на ходу громко и тоже по-татарски разговаривая, обогнали его, не обратив на одинокого путника никакого внимания, и почти бегом впереди за поворотом улицы исчезли.

А перед тем, как самому туда же, в сторону дома Айсылу, повернуть, ощутил Сергеич еще больше свою чужеродность, так как нагнала его еще одна группа мужчин, а у одного на голове белая феска! Они разговаривали приглушенно, и один из мужчин слегка оттолкнул Сергеича с дороги в сторону. Может, и ненароком, но из-за этого остановился пчеловод, испугавшись. Замер под чьим-то забором. И увидел еще других мужчин, туда же, в сторону приехавших машин спешащих.

Постоял Сергеич пару минут, но все-таки путь свой продолжил, только медленно и уже по обочине, чтобы больше никто спешащий столкнуть его с дороги не смог.

Остановился он у толпы человек в пятьдесят, как раз возле дома Айсылу. И машины тут же стояли, а возле машин – куча полицейских в рябой, непонятного цвета форме, поверх которой чернели бронежилеты.

Теперь уже Сергеич понял, что случилось что-то серьезное, и очень ему хотелось узнать что. Но у кого спросить? У татар, которые оживленно о чем-то на своем языке разговаривали? Или у военных, чей родной язык явно русским был?

Дотронулся Сергеич до плеча ближайшего татарина. Тот обернулся.

– А что тут? – спросил пчеловод.

– А тебе что? – удивился татарин. – Нашего убитого привезли.

– Ахтема? – догадался Сергеич.

– Ты его знал?

Пчеловод кивнул.

– Да, его. Вот привезли, где-то в лесу нашли закопанным. Давно убили, – пояснил татарин.

Сергеич нижнюю губу прикусил. Посмотрел на дом Айсылу, в котором все окна светились.

– А полиция зачем приехала? – словно бы и не татарина этого, а самого себя спросил он, от окна гостиной в доме Айсылу взгляда не отрывая.

– Они теперь тут на несколько дней, – голос татарина совсем холодным стал. – Пока не похороним. Боятся!

– А когда похороны?

– Завтра утром, – ответил татарин и, видимо, чтобы не продолжать разговор, отошел к другой группе собравшихся, среди которых и мужчина в белой феске стоял.

Сергеич в другую сторону отошел. Во дворе за закрытыми въездными воротами голубую «ниву» увидел. Прислушался, подумал, что, если хорошо прислушаться, то из дома плач Айсылу услышать возможно будет. Но слишком много посторонних шумов эту тишину наполняло. И моторы машин урчали негромко. Первым стоял полицейский КамАЗ-фургон, его фары били по собравшимся татарам наотмашь агрессивным желто-красным светом. Но собравшиеся на их свет внимания не обращали. Они опустили взгляды на поднятые к небу и к своему лицу ладони рук и зашептали множеством негромких голосов молитву.

Мимо затаившего дыхание Сергеича прошли к собравшимся еще трое. Двое несли деревянные носилки, а третий – сложенное во много раз зеленое то ли покрывало, то ли одеяло.

Сергеичу показалось, что он здесь лишний. И отправился он медленно обратно, но тут услышал за спиной торопливые шаги.

– Подождите! – приказал ему мужской голос на чистом русском.

Пчеловод обернулся и прямо перед собой увидел крепкого мужика в черных брюках и такого же цвета куртке-ветровке.

– Паспорт! – потребовал он.

– А чего? – удивился Сергеич. – У меня в палатке паспорт, спрятан.

– В какой палатке?

– Там, – он показал рукой в сторону виноградников. – Возле пасеки.

– А вы что, пасечник?

– Ну да, только я не местный, я с Донбасса.

– А-а, – протянул мужик, словно уже знал о Сергеиче. – А сюда чего пришли?

– Посмотреть. Сирены услышал.

– Любопытство, значит, – закивал мужик, но взгляд его все равно показался Сергеичу недобрым и неуспокоившимся. – Ну идите, идите к себе! Нечего вам, православному, тут делать!

На ходу пчеловод еще раза два оглянулся, проверяя: не смотрит ли мужик ему в спину. Но тот пропал, а толпа татар сделалась больше.

«Нечего мне, православному, тут делать? – думал, глядя на дорогу под ногами, Сергеич. – В Крыму, что ли, нечего делать? Это как же? Вон и тут, в Албате, церковь же есть! Или нечего с татарами якшаться? Это, что ли, он в виду имел?»

Хмыкнул пасечник, посмотрел на виноградную лозу справа, вдоль которой вела его вверх к пасеке дорога.

Уже на пригорке, с которого он любил Албат рассматривать, остановился он и бросил вниз последний перед сном взгляд. Бросил, да упасть взгляду было некуда. Темнота на месте поселка говорила о том, что электричество снова пропало, превратив Албат в Куйбышево.

54

Ранним утром, умывшись родниковой водой из баклажки, поспешил Сергеич в поселок. Половину дороги топал, ни о чем не думая, кроме грядущих похорон. А уже когда первые дома вблизи увидел, остановился, себя осмотрел. Руками штанины неглаженые отряхнул. Рубашку белую поглубже в брюки заправил. А вот пиджаком своим легким остался недоволен. Его серый цвет не очень подходил к траурной церемонии, но другого пиджака у Сергеича не было, а надевать куртку в такую погоду показалось неуместным. Куртка в багажнике лежала, свернутая и в пластиковом пакете, чтобы сырость и пыль, залетающие в машину через разбитые стекла, не испачкали одежду, которая осенью еще пригодится и должна свой пристойный вид без всяких химчисток и прачечных удерживать.

Уже свернув на улицу, где Айсылу жила, заметил Сергеич выгнанную со двора голубую «ниву». Дальше, за ней, где вчера полицейские машины стояли, теперь только один КамАЗ черный возвышался. Возле него трое «беркутовцев» в форме, но без шлемов, лениво стояли и о чем-то беседовали. Их черные резиновые дубинки, прицепленные к ремню слева, мирно покачивались при каждом движении.

Народ, на похороны собравшийся, теперь во дворе толпился. Дверь в дом была открыта настежь. Люди входили и выходили, татарская речь негромко звучала. А Сергеич, остановившись между калиткой и домом, высматривал Бекира или Айше. Просто подойти поближе он не решился. И вдруг на пороге увидел Бекира. Поспешил к нему.

– Бекир, Бекир! – позвал парня, заметив, что тот собирается вернуться в дом.

Сын Ахтема оглянулся, быстро подошел.

– Это ничего, если я тоже на кладбище пойду? – спросил осторожно Сергеич.

– Я сейчас, только у имама спрошу. Подождите! – ответил Бекир и исчез в доме.

Минут пять стоял пчеловод у порога, стараясь не мешать проходящим мимо татарам, но понимая, что куда бы он ни отошел, а все равно мешать им будет. И успел он еще себя пчелой в чужом улье ощутить, и знал, что пчелы с чужаками делают! Но тут Бекир на порог вышел.

– Вы можете, – сказал негромко. – Только когда у могилы папы молиться будут, отойдите!..

– Emir Allahtan, başıñız sağ olsun![3]– произнес, подойдя к Бекиру, пожилой татарин.

– Dostlar sağ olsun![4] – ответил ему Бекир, отвлекшись от Сергеича.

Из дома вынесли широкую лавку, поставили на дворе. А затем опустили на нее носилки с телом, завернутым в зеленое покрывало с золотой арабской вязью. Пришедшие окружили носилки, отойдя от покойного на достаточное пространство. Сергеич заметил, что головы у всех пришедших были покрыты фесками.

С удивлением отметил он и отсутствие среди пришедших на прощание с Ахтемом женщин. Даже Айсылу и Айше не увидел возле него.

А имам уже вышел к носилкам, и зазвучал на дворе его скорбный, строгий голос, язык, ни одно слово которого не было понятно Сергеичу, но он словно чувствовал все произносимое телом, кожей. Ему не нужен был перевод и тогда, когда татары подняли к небу ладони и склонили к ним головы. Они словно своим ладоням читали молитву, будто могла она от ладоней оттолкнуться и полететь в небо, к Всевышнему.

Все дальнейшее Сергеич переживал, все так же чувствуя себя посторонней пчелой в чужом улье. Он замыкал похоронную процессию, впереди которой, регулярно сменяя друг друга, соседи и друзья несли Ахтема на плечах, поддерживая на согнутых руках носилки. Он стоял на кладбище чуть в стороне, не так далеко, как посторонний наблюдатель, и не настолько близко, как родной покойному человек. Он слышал только татарскую речь, и она звучала для ушей Сергеича все более членораздельно, ведь даже слова отдельные он стал отличать, все равно не понимая их значения.

Трое мужчин на его глазах спрыгнули в показавшуюся ему несколько узковатой могилу. Они приняли тело, завернутое в зеленую ткань. Их головы плавно опустились за край могилы, пропали под землей.

Становилось жарко. Солнце висело прямо над кладбищем. Где-то рядом на невидимой скрипке пиликал свою вечную мелодию неутомимый сверчок.

Сергеич заслушался. Сверчок загипнотизировал, унес его мысли куда-то в невидимое, далекое пространство. В голове возникла легкость, будто она опустела. Не только от мыслей, но и от всего остального, что тяготит жизнь, от воспоминаний и переживаний, которые накапливались годами, и от тяжести которых иногда возникала боль, пытавшаяся выдавить из глаз слезы.

– Allah rahmet eylesin![5]– послышалось рядом.

Возвратил Сергеич взгляд на могилу Ахтема. И в голову вернулась тяжесть. И мысли.

Мужчины снова читали молитвы своим поднятым к небу ладоням.

А потом, после молитв, стали они отходить от могилы, и увидел Сергеич на продольном могильном холмике два деревянных столбика: в ногах и в изголовьи покойного.

Идя следом за остальными, Сергеич все думал о своей уместности на поминках. А потом вдруг засомневался: а есть ли вообще у мусульман поминки? Может, у них все по-другому? Ведь и похороны у них совсем не такие, как у славян!

И когда все участники церемонии через открытые въездные ворота во двор дома вернулись, остался Сергеич снаружи. Постоял с минутку-другую, выискивая взглядом Бекира.

А со двора одна и та же фраза теперь звучала, та, которую он на кладбище уже слышал: «Allah rahmet eylesin!»

Повторяли татары друг другу эти слова и отходили к другим, чтобы снова эти слова сказать.

«Совсем как пчелы!» – подумал Сергеич.

И решил он вернуться на пасеку, к своим и не своим пчелам, чье жужжание он одинаково понимал, ясное дело, лучше, чем татарскую речь. Повернулся спиной ко двору, чтобы его никто не видел. И перекрестился трижды, думая о покойном.

55

Со дня похорон Ахтема прошла неделя. Погода наладилась. Разбудили Сергеича птицы. А добудило солнце, когда он выбрался наружу, к своим ульям подошел, чтобы проверить, как пчелкам летается. Посмотрел и на ульи Ахтема – его пчелы тоже трудились, смерть хозяина их труды и планы не нарушила.

Выпил чаю, позавтракал. Понял, что надо в магазин спускаться – ведь съестные запасы иссякли.

Шагал он вниз по дороге неспешно, задумчиво. Беспокоился в мыслях о том, что Бекир после похорон отца на пасеку не приезжал. Словно оборвалась между семьей Ахтема и Сергеичем связь. Будто отвернулись они от него, когда печальная судьба Ахтема прояснилась. Как ни пытался об этом он размышлять, все в тупик попадал, не понимая, как ему быть? Что ему теперь об Айсылу и ее детях думать и что они о нем, человеке чужой веры и из чужого края, думать могут? Он ведь, конечно, за помощью к ним в Крым приехал. И не один, а с пчелами. Несмотря на их горе, помощь эту получил. Получил и получал. И не только лепешками и ужинами, а и душевную. Даже привязался к ним, как бездомная собака к доброму человеку привязывается, за ним, хвостом виляя, ходит. И вдруг ворвалась в их отношения смерть. И все. Тишина. Поговорить не с кем. Будто забыли о нем!

На спине рюкзак пустой болтался. В кармане брюк рубли лежали, и те, что на ремонт машины ему при въезде в Крым дали, и те, что он от Айсылу за мед получил. Вот и с продажей меда они тоже ему помогли. Значит, беспокоились о нем до похорон! А может, они обиделись из-за того, что он на похороны приперся? Он ведь там действительно единственным чужим был! Никто из местных славян прощаться с Ахтемом не явился!

Покачал головой Сергеич. «Может, все-таки зайти к ним?» – подумал.

Ясное дело, что не до него им сейчас. Траур у них. А какой траур у мусульман, он не знал. Может, траур в том и заключается, что никого из чужих или чужой веры они видеть не могут?

– Ну тогда они меня вежливо в дом не пустят, – решил пчеловод. – На пороге пояснят. Я, наверное, все-таки сначала к ним, а потом уже в магазин…

Стал он дни, минувшие с похорон, пересчитывать, пальцы на руке загибать. И вдруг понял, что не дни считает, а ночи. И даже не ночи, а сны! И тут ему последний увиденный сон вспомнился. Тот, что прошедшей ночью он видел. Страшный. Страшный и глупый. Будто под землей он в шахте жил, и шахта заброшенной, закрытой была. Хотя электричество в ней дивным образом свет тусклый в фонарях удерживало. И кровать у него там стояла такая же, как дома. Может, это даже та самая кровать железная была, с хромированными спинками – спинка у изголовья выше той, что в ногах, и на верхних кончиках четырех боковых столбиков – круглые блестящие набалдашники, которые откручивались при необходимости. А рядом, метрах в трех от кровати, ряд ульев. Все его шесть ульев. И вылетали из них пчелы, только вот куда они летели – не мог во сне Сергеич понять. Он и сидел у ближнего улья, за летком наблюдая. Видел, как вылетают пчелы, видел, как прилетают, грузно из-за веса собранной пыльцы на леток бухаясь. Только пыльцу они черную приносили, как уголь, черную. И смотрел на них Сергеич, наблюдал за ними, а понять не мог. Пчелы, может, из-за тусклости, то серыми ему казались, то черными, как большие осенние мухи. И только по жужжанию, которое он никогда с другими насекомыми жужжаниями бы не спутал, понимал, что не мухи это, а пчелы.

Когда ноги Сергеича его к мечети вывели, бросил он о сне последнем думать. Свернул на улицу и увидел впереди, возле забора Айсылу, синий микроавтобус и такого же цвета джип с молчащими мигалками на крыше.

Когда к калитке подошел, из микроавтобуса мужик-славянин вылез, уставился вопросительно. Вроде как окликнуть хотел, но пчеловод быстро в калитку шмыгнул и торопливо до порога дошел. Постучал.

Дверь долго не открывали. Уже хотел было Сергеич со двора идти, как тут шаги услышал.

– А, это вы, – Бекир приоткрыл дверь.

– Я на минутку, – прошептал Сергеич, заходя. – Хотел вашей маме соболезнования выразить!

Неожиданного гостя усадили за стол. Угостили чаем.

– Вы извините, если я не вовремя, – Сергеич посмотрел в лицо хозяйке, пытаясь понять, что в нем изменилось.

Выглядела Айсылу неважно, словно не спала ночью. Глаза ее странным, холодным спокойствием светились. Айше присела за стол, но только на минутку, а потом вместе с чашкой из гостиной вышла. Остались они втроем.

На трюмо знакомая церковная свеча горела. Если б зеркало не было темной тканью занавешено, отражался бы в нем сейчас этот огонек, вполне бесполезный при таком ярком солнечном свете, внутрь комнаты через большое окно падающем.

– Примите мои соболезнования, – перевел Сергеич взгляд со свечи на хозяйку. – Извините, что побеспокоил, что пришел…

Айсылу кивнула.

– Спасибо, – проговорила она негромко. – И еще спасибо, что вы тогда в Симферополь съездили. Если б не вы, они бы нам Ахтема не отдали…

Сергеич пожал плечами.

– Они знали, – прошептал он, глядя в глаза Айсылу. – Я раньше говорить не хотел… Тот человек, с которым я разговаривал, вас вдовой назвал…

Хозяйка слова гостя на удивление спокойно восприняла.

– Вдовой без захороненного мужа называться нельзя, – сказала. – Но теперь мне можно… Вы завтра приходите. На поминки.

– А что, уже девять дней прошло? – удивился Сергеич.

– Шесть, – ответила она. – Завтра семь будет…

– У вас на седьмой?

– На третий, седьмой… на пятьдесят первый, – Айсылу возвратила взгляд на свой нетронутый чай, потом обернулась к сыну. – Ты заедешь за ним завтра?

Бекир кивнул.

Минут через пять Сергеич заторопился. Ни Айсылу, ни Бекир за время их короткого разговора к своему чаю не притронулись. Вот и пчеловод решил свой не допивать.

Сын Ахтема проводил гостя до двери.

– А почему Айсылу на похороны не ходила? – спросил напоследок пчеловод.

– У нас женщины и дети не ходят. Они дома прощаются, – пояснил Бекир. – Я за вами завтра к часу заеду!

56

За поминальным столом первым делом Сергеич спиртное взглядом поискал. Но не нашел. Только лимонад да компот. Он, конечно, о мусульманском запрете на алкоголь знал, но тут подумал: а вдруг на поминках можно? Поминки – это ж особый случай! Гости поминальные замолкли, когда он пришел. На вошедшего посмотрели, молча кивнули ему. И тут же поднялись, принялись на татарском с хозяйкой прощаться. Сергеич обрадовался. Подумал, что вот уйдут они сейчас, и останется он с семьей Ахтема, а значит, сможет с ними по-русски поговорить. Но только успел он об этом подумать, как в комнату зашли двое. Одного Сергеич узнал – он молитвой на кладбище командовал. Этот как раз с ним по-русски поздоровался, руку пожал. За столом опять татарская речь зазвучала. Сник Сергеич. Неловко ему стало. К тому же пробило его чувство нервного голода. И, не глядя уже на присевших за стол вновь прибывших, потянулся он рукой к лепешке с сыром и зеленью.

Имам, тот, за которым участники похорон у могилы Ахтема молитву повторяли, заговорил неожиданно громко и, как показалось Сергеичу, строго, к Бекиру и Айсылу обращаясь. На его голос и Айше из-за двери выглянула. Вошла, остановилась, имама слушая.

А имам рукой на горящую свечку указал и что-то объяснять присутствующим продолжил. Айше к трюмо подбежала, наклонилась к свече, задула маленькое пламя.

Имам бросил на девчушку одобрительный взгляд.

Он ушел минут через пять. И, уходя, снова Сергеичу руку пожал, что немного пчеловода успокоило.

Когда дверь дома за имамом захлопнулась, поднялась со своего места Айсылу, к трюмо подошла. Чиркнула спичкой, снова свечку зажгла и за стол вернулась.

Тут из коридора голоса новых гостей донеслись, и Сергеич поднялся, посмотрел на хозяйку скорбным взглядом, привлек к себе ее внимание и, кивнув на прощание, вышел. Уже в коридоре посторонился, чтобы дать возможность двум мужчинам и одной женщине к столу поминальному пройти.

За забором в этот раз два микроавтобуса стояли. В ближнем сидели «беркутовцы» в черных бронежилетах поверх формы.

Поднимаясь мимо виноградников, думал почему-то Сергеич об этих полицейских в черных бронежилетах. Думал о том, что и у пчел, и у муравьев тоже есть свои охранники, за порядком смотрящие и защищающие семьи от чужого вторжения. Думал о том, что как раз у пчел люди и могли бы научиться порядок защищать. Только вот пчелы благодаря своему порядку и труду коммунизм в ульях построили. Муравьи до настоящего, природного социализма дошли. Это потому, что муравьям производить нечего, они только порядок и равенство поддерживать научились. А люди? У них ни порядка, ни равенства. И даже полиция бездельничает. Просто под заборами стоит!

Может, до самой пасеки думал бы Сергеич о пчелах, муравьях и «беркутовцах», что у дома Айсылу дежурят. Но тут отвлекли его туристы на тяжелых, горных велосипедах. Спускались они по дороге ему навстречу, и тот, что с желтым рюкзаком на спине первым ехал, громко с пчеловодом поздоровался.

– И вам добрый день! – ответил ему Сергеич. А потом остановился и проводил всю компанию велотуристов взглядом.

Около пяти, когда он уже к источнику за водой сходил, зазвонил в палатке мобильник.

Удивился пчеловод, нырнул в палатку, на экран телефона взглянул.

– Галина? – прошептал.

– Сережа? Ты меня слышишь? – прозвучал ее голос.

– Да, да! – Пчеловод прижал верхушку мобильника к уху.

– Как у тебя?

– Ничего! Жарко. А у тебя?

– У нас тут такое, – в голосе ее прозвучала растерянность. – Валик убился. Тот, которого твоя пчела в глаз ужалила!

– Как убился?

– Да гранатой себя подорвал. Он и так в последнее время сам не свой ходил. Из-за слепоты то на столб натыкался, то на прохожих. И как на кого наткнется, сразу в драку лезет. А сегодня утром взрыв на все село. Ну мы побежали, я магазин открытым оставила. А он там, во дворе у себя…

– Жалко, – выдохнул Сергеич.

– Конечно, жалко, – согласилась Галина. – Но я чего звоню. Можешь теперь приезжать! Теперь точно никто против тебя слова не скажет…

– Думаешь? Так и не скажет?

– Ты приезжай. Все одно спокойнее будет…

57

Под вечер достал Сергеич из багажника бутылку настойки, взял железную кружку, из которой чай пил, и присел не у своего улья, а у чужого. Пчелы Ахтема, похоже, ничего против его присутствия не имели. Присел он, с кружкой в руке музыкой пчелиных крыльев заслушался. Выпил глоток настойки. Во рту тепло стало, и загорчило чуток. Так иногда бывает, когда спирт с медом в настойке общий язык не находят. Заставила Сергеича эта медовая горечь об Ахтеме задуматься. Понял он, что не случайно с татарином беда случилась. Видно, в политику полез, против сил, от которых бежать и прятаться надо. Ведь недаром у его дома даже после смерти «беркут» дежурит, не уезжает!

– Что ж вы его не уберегли? – прошептал Сергеич, на леток улья глядя, где, несмотря на близящийся вечер, пчелиная жизнь вовсю кипела. – Что ж вы его от себя отпустили?

Сидел он так, грустил, проливая на язык настойку, чтобы снова и снова горечь медовую почувствовать. Поглядывал на другие ульи татарина. О Бекире думал. «Он справится!» – прошептал сам себе. И тут вдруг резкая, острая боль пронзила его, в сердце, как нож уколола. Позавидовал он покойному Ахтему. Подумал, что сына-то у него нет, и случись что-то с ним, с Сергеичем, останутся его пчелы сиротами. Умрут из-за болезней или паразитов, или от отсутствия внимания зачахнут. Дочь, конечно, у него есть, но ведь на самом деле дочь есть не у него, а у его бывшей жены Виталины. И дочери пчелы не нужны. Любовь к пчелам с материнским молоком не передается! Вздрогнул Сергеич от странной мысли. При чем здесь материнское молоко? Можно подумать, Виталине его пчелы интересны были! Вздохнул. Выпил еще.

Про звонок Галины вспомнил.

– А ведь ждет, – прошептал. – Тут ведь не останешься! Девяносто дней – до свидания!.. А если не к Галине, то куда? Домой? Тоже можно. Даже надо! В конце августа баптисты уголь привезут! Бесплатно! А Пашка сказал, что уголь только тем дадут, кто на месте будет, кто ворота в свой двор грузовику откроет.

Хотел было Сергеич снова в кружку настойки налить, да заметил, что бутылка пустая.

Опустил опять на леток улья взгляд. Пчелы, вернувшиеся домой с пыльцой на лапках, толпились у отверстия, отталкивали друг друга, пытаясь первыми внутрь пробраться.

– Ну что ж вы себя как люди ведете! – проговорил он им с упреком.

58

Каждый вечер с наступлением темноты выходил Сергеич по привычке на пригорок над виноградниками и Албатом. Хотел освещенной фонарями и окнами жизнью поселка полюбоваться, да не складывалось. Видимо, серьезные проблемы в округе с электричеством возникли! Видел он внизу вместо сказочного Албата черную дыру Куйбышева. Посмотрит в темень, вздохнет да и назад в палатку.

Зато спалось теперь пчеловоду лучше. А вот просыпался он в последние дни из-за беспокойства. Беспокойство это, правда, вызвано было медом. Соты и в его ульях, и в ульях покойного Ахтема уже почти заполнены были. Вот-вот начнут пчелы их воском закупоривать. А значит, надо бы Бекира предупредить, что опять время пришло медогонку на пасеку везти. Но Бекир после похорон отца на пасеке не появлялся. Сам Сергеич тоже после поминок в поселок не спускался. Еды ему пока хватало, а навязывать свое присутствие людям, что в скорби по покойному Ахтему пребывают, не хотелось.

Конечно, интересно было бы Сергеичу узнать, как долго у мусульман траур по покойным длится. Айсылу говорила, что поминки на третий, седьмой и пятьдесят первый день справляют. А про траур он у нее не спросил. А тут и некого. Не у пчел же об этом спрашивать? А что, если Бекир в ближайшие дни не приедет? А мед гнать надо! Иначе пчелы подумают, что для себя мед наконсервировали, и вылетать на работу перестанут! Как им потом объяснить, что ошибка вышла? Что летать им еще до самой осени предстоит? Неужели Бекир не чувствует, что время пришло? Ахтем бы почувствовал! А что, если пойти вниз да спросить у местных, кто из них пасечник? Чтобы Айсылу и Бекира не беспокоить! Пчеловод ведь пчеловоду всегда поможет?

Следующим утром, выйдя на пригорок, увидел Сергеич девчушку, которая, с трудом крутя педали, на велосипеде вверх по дороге поднималась. Удивился он, за ней издалека, сверху наблюдая. Туристы – они группами ездят. А эта вот одна.

И стоял пчеловод, грея в солнечных лучах макушку свою, пока солнце еще не припекало. Стоял и глазел на упрямую юную велосипедистку, которая уже и с велосипеда спрыгнула, и вела его теперь за руль по дороге. Смотрел, пока в ней Айше не признал. Личико у нее совсем не восточное, если издалека смотреть. Это вблизи видно, что не славянка – глаза карие своим разрезом восточную кровь сразу выдают. Но ведь раньше она сюда не приходила, так что, наверное, и сейчас она не к нему, а по своим делам куда-нибудь дальше. Мало ли тут тропинок?

Однако подождал ее Сергеич, не ушел.

Айше, увидев пчеловода, быстрее зашагала. И видно было ему, как нелегко ей велосипед толкать!

– Добрый день, – устало выдохнула она, остановившись метрах в трех.

Сергеич не гордый, сам подошел к девчушке. Подождал, пока она отдышалась.

– Ну как там у вас? – спросил.

– Мама просила вас к нам зайти, – проговорила Айше. – Как можно скорее!

– Скорее? – повторил озадаченный Сергеич. – Так ты что, за мной сюда поднялась?

Девчушка кивнула.

– Вот те на! Надо было мне вам номер своего мобильного дать! Вот уж я недотепа! – занервничал-заторопился пчеловод. – Ты тут подожди! Я сейчас!

И зашагал к пасеке, к палатке, на ходу на себя чертыхаясь и понять пытаясь, почему сразу с ней вместе в поселок не отправился, почему подождать ее попросил, будто ему что-то надо было из вещей с собой прихватить? Почему раньше номер свой телефонный им не дал?

Уже заглянув в палатку, успокоился.

«Конечно, – решил. – Что ж с пустыми руками идти? Свечи у них, должно быть, на исходе уже. Возьму еще!»

Вытащил из связки пять свечек – для себя оставил. Остальные в бумагу завернул и в пакет сунул.

С полдороги Айше спросила разрешения на велосипеде в поселок спуститься. Оно, конечно, глупо – сверху вниз велосипед вести, когда на нем ехать можно.

– Да езжай! – сказал Сергеич.

И покатилась она на велосипеде вниз по грунтовке, осторожно покатилась, притормаживая.

Когда пчеловод у мечети направо повернул, первое, что ему в глаза бросилось, так это отсутствие «Беркута». Пустынной была улица, на которой дом Айсылу стоял, – ни людей, ни машин с мигалками. Вроде бы облегчение должно было у Сергеича в мыслях наступить, но наоборот – прибавил он шагу, чтобы быстрее во двор, завитый виноградом, зайти. Даже калитку за собой не закрыл – сразу на порог.

Дверь Айсылу открыла. Провела его в комнату – он сразу на зеркальное трюмо под стенкой посмотрел. Зеркало все еще тканью завешено, свеча горит там же, где и в прошлый раз. Только другая свеча, стеариновая.

– Бекира арестовали, – сообщила она и в голосе ее задавленная, уставшая боль прозвучала. Будто к прежнему горю, уже все душевные силы забравшему, новое добавилось.

– За что? – Сергеич ошарашенно в ее глаза посмотрел.

– Обыск был. Следователь сказал, что Бекир церковь ограбил и свечи церковные украл. А свечи, – она оглянулась на ту, что перед зеркалом маленьким пламенем трепетала, – кто-то нам под дверью оставил, когда электричество пропало. Бекир в тот день в Белогорск ездил. Как он мог тут церковь ограбить?

Сергеич напрягся.

– Да не он это! Точно! – проговорил после паузы заторможено. – Это я вам свечи приносил! Мои они! Не краденые! У нас церковь разбомбили, вот я их и взял…

Глаза Айсылу загорелись.

– Ваши? – переспросила она, словно не поверила его словам.

– Вот, такие же! Вам принес, – вытащил он из пакета бумажный сверток, на стол опустил, развернул бумагу.

– Ну слава Аллаху! – вырвалось у хозяйки вместе со вздохом облегчения. – Тогда вы им скажете? Да? Что это вы принесли?

– Конечно! Скажу! А кому?

– В Бахчисарай его забрали, в полицию!

59

Этим же днем, посадив Айше рядом на пассажирское сиденье, чтобы дорогу показывала, приехал Сергеич в Бахчисарай.

– Вы к кому? – спросил дежурный.

– К начальнику. По поводу одного парня из Албата, Бекира…

– Мустафаева? – переспросил дежурный, криво ухмыльнувшись. – Из какого-такого Албата? Он из Куйбышева! А вы ему кто?

– Никто, – Сергеич растерялся. – Я только хотел сказать, что свечи церковные я им дал! Не грабил он церковь!

– Вот как? – молодой полицейский пристально посмотрел посетителю в глаза. – Понятно. Так а зачем вам начальник? Вам его следователь нужен! Документы покажите!

Пчеловод протянул свой видавший виды украинский паспорт.

– А что ж вы российский не получили? – удивился полицейский, взяв документ в руки.

Полистал. Остановился на штампе прописки. Поднял еще более удивленный взгляд на просителя.

– А вкладыш о въезде где?

Сергеич протянул ему и вкладыш, вчетверо сложенный.

– Не уважаете вы документы, – покачал головой полицейский. – Тут подождите! – сказал и ушел в глубь коридора.

Вернулся не один. Вместе с ним коротко стриженный мужчина лет сорока пришел, в черных брюках и синей рубашке. В руках он держал паспорт Сергеича вместе с российским вкладышем.

– Ну что, – заглянув в документ, возвратил мужчина взгляд на пчеловода. – Сергей Сергеич, пойдемте!

В кабинете, куда привел его следователь, три стола были завалены папками и бумагами.

Коротко стриженный невнятно представился и уселся за стол у окна. Рукой указал пчеловоду на стул по другую сторону.

«Трифонов? Грифонов?» – все еще пытался мысленно Сергеич расшифровать услышанное, в котором только первое слово «следователь» произнесено понятным образом было.

– Ну, рассказывайте, – уставился ему этот то ли Трифонов, то ли Грифонов в глаза.

Сергеич объяснял про свечи, про свое село и разбомбленную церковь, про пчел. А тот слушал и кивал, но лицо оставалось каменным и безразличным, словно не верил следователь ни единому услышанному слову. Из-за этого начал Сергеич нервничать.

– Я честно говорю, – добавил он уже после того, как вроде бы в своем рассказе точку поставил.

– Церковные свечи из православного храма вы мусульманам подарили? И как же это вас угораздило до такого экстремизма додуматься? – произнес следователь голосом человека, который вроде как чему-то действительно страшному ужаснулся.

– А что такого? – Сергеич пожал плечами. – Электричества же у них не было! Я у себя в селе тоже ими вечера подсвечиваю. У нас света уже третий год, как нет!

Следователь обернулся. На икону Богоматери, на стене висящую, посмотрел.

Сергеич нервно слюну сглотнул. Тоже на икону взгляд поднял, а потом на портрет президента российского, что справа от иконы висел, глянул.

Трифонов-Грифонов вытащил из ящика стола несколько листов бумаги и ручку. Сдвинул бумаги в сторону, чтобы место перед посетителем расчистить.

– Пишите! – сказал. – Все, что вы мне рассказали, только с подробностями.

Запыхтел Сергеич над бумагой.

– Ничего, если ошибки будут? – поднял взгляд на следователя.

– Ничего, исправим, если что!

Минут двадцать у пчеловода ушло на письменный пересказ этой истории. Следователь сидел терпеливо, ожидал. Потом взял в руки, перечитал три листа бумаги, исписанных неровным почерком.

Вышел с ними из кабинета, ничего не сказав.

Сергеич решил, что тот за Бекиром пошел. Вот сейчас приведет его и отпустит.

Но минут через пять он один вернулся: и без бумаг, и без Бекира.

– Можете идти, – сказал безразлично.

– Так мне что, парня на улице подождать? – спросил Сергеич.

– В каком смысле? – Глаза следователя округлились.

– Ну вы же его отпустите? А я на машине, как раз домой подвезу…

Следователь удивленно головой мотнул.

– Странный вы какой-то! – проговорил после паузы. – И зачем вам в чужие дела лезть? А? Вы думаете, что на этом Мустафаеве одни свечи висят? Он парень резвый! Два года на чужой машине без доверенности ездил, представителям власти хамил…

– Так это ж машина отца! – вставил Сергеич возмущенно. – А отца убили! Вы же знаете!

– Машина на отце, отец доверенность сыну не давал. Сын два года российские законы нарушает!

– Так а как убитый может доверенность дать? – развел руками пчеловод, глядя на следователя, как на идиота.

Следователь словно прочитал его мысли. Глаза злостью сверкнули.

– У вашего татарина теперь только два пути, – сквозь зубы, выражая всем своим лицом презрение к собеседнику, выдавил из себя представитель российской законности. – Или в тюрьму, или в армию! Если умный, то пойдет в армию. Там его научат власть уважать. Или хотя бы бояться. Если не умный, то…

Следователь не договорил. Словно решил, что хватит с его собеседника уже сказанного. Много чести для него будет, если он еще хоть слово произнесет!

– Так что мне его матери передать? – уже тише, испуганно спросил Сергеич.

– А что хотите, то и передавайте, – отрезал следователь. – Вы же здесь вообще иностранец, и, – он вернул визитеру синий украинский паспорт с вкладышем, – и если через одиннадцать дней не покинете территорию России, то вас тоже сюда привезут. Только не в кабинет, а в камеру!

По дороге в Албат Сергеич то и дело поглядывал на Айше. Думал: сказать ей или не сказать? Пока думал, ничего не говорил, да и она ни о чем не расспрашивала. Вообще сидела смирно и напряженно, словно боялась его. Так в поселок и въехали.

Айсылу, узнав от Сергеича подробности разговора со следователем, едва сдержала слезы.

– Сломать нас хотят, – сказала негромко. – У соседей сына в армию забирали, но они его выкупили. Родственники деньгами помогли. Теперь он в Чернигове… В университете учится…

Айсылу замолчала, поднялась из-за стола, вышла в кухню. Сергеич поднял голову, на горящую люстру посмотрел. Потом, словно спохватившись, обернулся к трюмо. Там по-прежнему горела стеариновая свечка.

– Может, вы выпить хотите? – спросила хозяйка, вернувшись в комнату с тарелкой бутербродов.

– А вы разве пьете? – с сомнением спросил Сергеич.

– Нет, но в доме есть.

Он кивнул. Айсылу поставила на стол рюмку, в руках у нее появилась початая бутылка водки. Наполнила рюмку и бутылку унесла.

Сергеич протянул руку к бутербродам. Он уже так привык к домашним лепешкам, которые то тут ел, то на пасеке, когда Бекир ему из дому гостинцы съестные привозил. А тут вдруг белый хлеб, сыр?

– Сил нет, – заметив, как гость бутерброд рассматривает, выдохнула Айсылу. – Никаких сил нет… Остались бы с Айше вдвоем…

– Ну, может, и Бекира сможете выкупить? – предположил Сергеич. – Если соседского парня смогли!..

Она пожала плечами.

– Я о другом хотела попросить, – посмотрела в глаза гостю более сосредоточенно. – Мне бы Айше отсюда отправить.

– Куда?

– К вам… У вас лучше.

– К нам? – перепугался Сергеич и посмотрел на Айсылу, как на сумасшедшую. – У нас стреляют, электричества нет!

Он занервничал, почувствовал, как рука с бутербродом задрожала, и бутерброд задрожал. Он откусил, левой рукой рюмку взял, поднес быстро ко рту, чтобы не расплескать, одним глотком выпил.

Пожевал бутерброд и показался ему вкус белой булки странным.

– Это с пекарни, что на кладбище? – спросил.

– Другой у нас нет, – ответила Айсылу. – Завтра я лепешек напеку. Завтра дождь обещали…

– Можно еще рюмочку? – попросил пчеловод.

Хозяйка поднялась, принесла бутылку, наполнила его рюмку и снова бутылку унесла, на кухню.

«И смех, и грех с вами, мусульманами», – подумал, провожая ее взглядом до двери на кухню, Сергеич. Покачал головой и, когда она уже с пустыми руками за стол садилась, снова одним глотком рюмку осушил.

– Я не про Донбасс, – спокойно, каким-то учительским тоном, словно с младшим говорила, произнесла она. – Я хочу Айше в Украину отправить. Чтобы училась… Но не знаю куда, я ведь как сюда из Узбекистана вернулась девчонкой, так больше из Крыма не выезжала, боялась… А где в Украине хорошо?

Сергеич задумался.

– Я тоже не особенно-то ездил… В Горловке хорошо было, в Донецке тоже… было. А сейчас? В Виннице хорошо! Это точно!

– В Виннице? – переспросила она. – А там университет есть?

– Конечно, город же большой! У меня там жена бывшая. И дочка…

– Так, может, в Винницу ее отправить? – спросила Айсылу скорее саму себя, чем гостя.

– Почему нет? – согласился он.

– Мы ей денег соберем, – проговорила Айсылу. – До границы ее довезут, а вот там, на украинской стороне…

Она посмотрела пытливо в глаза Сергеичу.

– Мне ведь скоро назад, – сказал пчеловод. – Они, кажется, уже дни считают, ждут не дождутся, когда я уеду… Я бы ее до границы довез!

– Так, может, вы ее там, на украинской стороне, и на автобус до Винницы посадите?

– Может, – ответил Сергеич неуверенно. Но поймав на себе вопросительный взгляд хозяйки, кивнул и более утвердительно произнес: – Обязательно посажу!

60

Утром спустился Сергеич в Албат на своей машине с прицепом. Попросил у Айсылу медогонку, сказал, что готов и свой, и их мед выгнать.

– Как же вы один? Я помогу! – твердо заявила она.

Пчеловод спорить не стал.

Вместе с хозяйкой опустили на прицеп деревянный щит, к которому медогонка прикручивалась, чтобы на земле устойчивость соблюдать. Сверху – медогонку. Закрепили ремнями. Вынесла Айсылу из сарая пластиковые бидоны и с десяток вставленных друг в дружку пятилитровых ведерок. Отдельно пакет с крышками от них в машину положила.

Когда в машину садились, со двора Айше выбежала. В руках сумка тряпичная с чем-то круглым, похожим на кастрюлю. Передала сумку маме.

Отъехали от дома. Сергеич оборачивался, на прицеп поглядывал. И каждый раз, когда оборачивался, бил ему в нос приятный, теплый запах.

– Что это так пахнет? – удивился он вслух.

– Айше самсы напекла. Перекусим на пасеке!

Теплый ветер дул в лицо. Продувал салон «четверки» насквозь, унося запах теплой самсы на улицу.

Машина тряслась по грунтовке, поднимаясь вдоль виноградников.

– Не надо было вам! Я бы и сам выгнал, – проговорил Сергеич.

– Вдвоем быстрее будет, – сказала негромко Айсылу.

Уже по тому, как ловко она ножки медогонки к деревянному щиту прикручивала, понял Сергеич, что делает татарка это не впервой. Видимо и мужу своему, Ахтему, помогала!

Крутили они ручку центрифуги по очереди. Начали с ульев Ахтема, с самых дальних. После трех десятков «выкрученных» рамок, стала центрифуга тяжелой. Подставила Айсылу пластиковый бидон. Почти наполовину наполнился он, после чего отставили его пока в сторону.

Перекусить сели, когда два бидона накрутили.

Жевал Сергеич пирожки с сочной рубленой бараниной. Жевал, наслаждался и думал: как же это они так молча работают, без разговора? Вот когда с Бекиром они мед гнали, то о многом поговорить успели. Оно, конечно, так, о многом, но одновременно как бы и ни о чем. Но рот что у Сергеича, что у Бекира не закрывался. И время быстрее проходило, и работа спорилась. А вот с Айсылу все молча получается, только «подержи» или «хватит»! Однако все равно быстро у них сейчас в четыре руки работать получалось, быстро и слаженно!

«Может, и хорошо, что молчим? – подумал пчеловод. – О чем я ей рассказать могу? О Виталине? О Петре? О Пашке? Нет, ничего этого она не поймет! И о Галине не стоит рассказывать! А я их жизни не пойму. Вот, например, почему они покойников без гроба хоронят?»

Вспомнил Сергеич похороны Ахтема. Тело на носилках, завернутое в зеленое покрывало с золотыми арабскими надписями. Ну разве так можно?

И не нашел ответа. Раз так происходит, значит можно.

«Может, поэтому их и не любят ни в ФСБ, ни в полиции?» Это ведь Сергеич почувствовал и когда узнавать про Ахтема в Симферополь ездил, и когда пытался Бекира из полицейского участка в Бахчисарае вытащить. И сам же следователь ему сказал: «Что вы в чужие дела лезете?»

Медогонку теперь Айсылу крутила. Без устали, словно каждый день это делала.

А солнце к горе наклонилось, скорый вечер предвещая.

Наступила очередь ульев Сергеича. И показалось ему, что меда его пчелы меньше принесли, чем пчелы Ахтема. Огорчился он и еще сильнее ручку центрифуги крутить стал.

– Давайте я покручу! – предложила Айсылу, заметив, что Сергеич устал и ручку отпустил, чтобы отдышаться.

– Я сам! – заупрямился он, снова за ручку медогонки взявшись.

Три бидона меда уже стояли возле машины. Таким урожаем можно было гордиться. Да только некому было им гордиться. Ведь гордиться пчеловод должен, а не его жена. Но Ахтем в могиле. Может, поэтому и не было никакого выражения гордости на лице Айсылу. Зато теперь она усталой выглядела. «А ей усталость к лицу!» – подумал Сергеич, чувствуя, как поднимается в нем желание пожалеть ее. Только как ее пожалеешь? К себе прижать, плечо подставить, чтобы поплакала? Нет, не будет она плакать! Это понятно. И прижать ее к себе нельзя, запрещено им с чужими мужчинами фамильярничать. Все у них по-другому. Одним словом, по другим законам они живут.

Меда из своих ульев Сергеич семь пятилитровых ведерок набрал. То есть чуть больше бидона. Вроде и не так мало, ведь у него только шесть ульев, а у них в три раза больше! Но почему же тогда ему показалось, что в его рамках меда меньше?

Солнце на гору уселось. Были бы у него ножки, болтало бы оно сейчас огненными ножками, сидя на вершине горы.

– Надо бы медогонку помыть, – предложил пчеловод. – У меня вода есть!

– Не надо, я дома помою, – остановила его Айсылу.

Вместе открутили винты, ножки медогонки со щитом скрепляющие. Отряхнули щит от травы и земли, на прицеп положили. Сверху медогонку, а рядом три бидона с медом.

Свои ведерки Сергеич в багажник поставил.

– Продадите, – сказал. – Будут деньги Бекира выкупить!

К дому подъехали в сумерках. Айсылу вышла, открыла въездные ворота и заехал Сергеич во двор.

В окнах горел свет. И фонари на улице горели. Электричества, значит, этим вечером Албату хватало.

61

Разжигая костер, вспоминал Сергеич прошлый август. Очень не похожий на этот, нынешний. Солнце нещадно слепило Донбасс, жара стояла невыносимая! Птицы пели только ранним утром, потом замолкали, словно горлышко у них пересыхало. Но перед очередным рассветом опять пели и пели звонче обычного, будто все равно радовались новому наступавшему дню, новой жаре.

Улыбнулся пчеловод, припоминая будившее его по утрам пение птиц. Да радовались они, конечно! Точно радовались! Радовались тому, что новое утро в их жизни наступало, что живы они. И он, слушая их, радовался. И по той же причине. Хоть иногда казалось, что глупой его радость была, не человеческой, а животной, птичьей. Пашка тогда новости из Каруселино принес, будто сепаратисты с украинской армией договорились подальше от их села артиллерию отвезти, чтобы их родную серую зону шире сделать! Такой, чтобы и Каруселино в нее входило, и Ждановка, и еще несколько сел! Чтобы было у них так же мирно и нормально, как в Светлом, где даже семьи с детьми малыми живут. И действительно, почти месяц даже по ночам не стреляли. Тихо было. Сергеич от радости и смелости в сад спать перебрался. Под музыку сверчков засыпал, под птичьи трели просыпался. Пчелы на поле летали. Меда, конечно, в середине августа поменьше. Цветы вянут, сохнут под солнцем. Но ведь на то Бог и дал пчелам крылья, чтобы искали они пыльцу сладкую и близко, и далеко! Год назад последний мед он в десятых числах августа крутил. Не много, правда, получилось. Потом рамки чистил, улья к зиме готовил. Да, к этому времени пчелы своих трутней уже из ульев выгоняли. Тоже к зиме готовились. А вот тут, похоже, медовый сезон подольше будет! Хотя солнце этим утром тоже об осени предупредило. Правильно оно, когда природа сама предупреждает. Куда лучше, чем когда человек в костюме твои дни до отъезда вслух подсчитывает!

После завтрака проверял Сергеич ульи. Поднимал крышки, принюхивался: нет ли внутри влаги? Посидел на корточках возле улья, по которому покойный ветеран АТО топориком ударил. Надо бы подбить угол, а то отвисает он чуток. Глядишь, и дно отвалится, когда придет время на прицеп ставить! Молоток в машине есть, гвозди тоже найдутся!

Мысли сами собой на отъезд настраивались, на дорогу. И хоть солнце снова жарило вовсю, и лучи его влагу, на земле за ночь собравшуюся, испарили уже, но не мог Сергеич в раздумьях своих далеко от осени и дороги отойти.

А к вечеру наползли на небо тучи. Дождик накрапывать стал. Стоило одной туче солнце заслонить, как потемнело у Сергеича в глазах и зевнул он. То ли из-за усталости, то ли из-за влажности воздуха.

«Завтра к Айсылу пойду, – решил. – И Виталине позвоню, про Айше расскажу. Может, подскажет она что-нибудь?»

Дождик то капал, то нет. Пчеловод костер развел, воду в котелке, к крючку треноги прицепленному, греть стал. Решил гречки сварить.

И вдруг послышался ему шум мотора. Далекий еще, но приближающийся. Вскочил Сергеич, обрадовавшись, что это Бекир к нему едет.

«Выпустили-таки!» – подумал и поспешил на пригорок над виноградниками.

Шел и гадал: есть этим вечером электричество в Албате или нет?

И когда на пригорок вышел, вздохнул с облегчением: уже горели в поселке и фонари уличные, и окна в домах. И машина неспешно вверх, в сторону пасеки, ползла, дорогу фарами ощупывая. Разобрать, что за машина, Сергеич пока не мог. Только ясно ему сразу стало, что не «нива» это, а значит, и не Бекир.

Семь или восемь минут прошло, прежде чем попал и сам Сергеич в свет фар большого микроавтобуса.

Поравнявшись с пчеловодом, остановился он, и открылась правая дверца прямо на Сергеича, чуть его не задев. Он шаг назад сделал.

– Вечер добрый, – поздоровался мужчина, выбираясь наружу.

Голос показался Сергеичу знакомым и это его озадачило. Ведь друзей он тут себе не завел. Кроме Айсылу и ее детей почти ни с кем не разговаривал. Мог, конечно, в магазине с местными парой слов перекинуться, или с туристами, что мимо пасеки дальше по маршруту шли или на велосипедах ехали. Но случайные голоса, однажды им тут услышанные, не запоминались, проваливались куда-то в бездну, куда все ненужные звуки прошедшего дня проваливаются. А этот голос вроде не таким был, не случайным.

– Не узнаете? – спросил мужчина.

Пытался Сергеич в лицо всмотреться, но ни о чем ему это лицо, частично темнотой скрытое, не говорило.

– Вы ко мне в Симферополь приезжали, – подсказал мужчина. – Иван Федорович, если забыли!

Сергеич напрягся. Бесконечные коридоры ФСБ вспомнил, высокие двери кабинетов и сам кабинет, в котором они разговаривали.

– А вы тут как? Случайно? – спросил пчеловод, не будучи в состоянии соединить воедино приехавшего служивого со своим костром, с палаткой, с пасекой.

– Не совсем, – голос Ивана Федоровича звучал вполне приветливо. – К вам мы приехали. Ненадолго. Где вы тут обитаете?

– Вон там, – показал рукой Сергеич. – Видите костер?

– Ну так вы подходите, а мы подъедем! – сказал Иван Федорович.

Хлопнула дверца микроавтобуса, проехал он мимо, дальше, к палатке и костру. Остановился так, что фары его в зеленую «четверку» с выбитыми стеклами уперлись. Подошедший следом Сергеич отметил, что в таком желтом свете фар его многострадальная машина еще более несчастно выглядит.

Из микроавтобуса теперь уже и водитель выбрался, оставив фары включенными.

Перед пчеловодом опять Иван Федорович возник.

А Сергеич увидел на дверце микроавтобуса эмблему военную. Удивился. И еще удивило его, что кроме как впереди, не было у микроавтобуса окон, значит не для людей он был сделан, а для грузов!

– Это Василий Степанович, – представил своего спутника Иван Федорович. – Он у нас не водитель, это так. Людей не хватает, работы много. Вот и попросил его за руль сесть. Ну, где ваши пчелы?

– Да там вон, – жестом руки показал пчеловод.

– Пойдемте, покажете! – Иван Федорович переглянулся со своим спутником и зашагали они к ульям, а хозяин пчел за ними следом поспешил.

Василий Степанович фонарик включил, стал крышки поднимать и внутрь, подсвечивая фонариком, заглядывать. Поведение его насторожило Сергеича.

– А что? Что такое? Мед я уже выгнал, – занервничал он.

– Мы как раз поэтому вас раньше и не беспокоили, – обернулся к пчеловоду Иван Федорович. – Дело в том, что мы у вас один заберем… На пару дней. Проверить надо.

– Что проверить? – оторопел пчеловод.

– Вы, когда въезжали, правила нарушили. Санитарная служба ваших пчел не проверяла. А вы ведь знаете, что пчелы болезни переносят, могут крымских пчел заразить…

– Так мне ж никто ничего не говорил! Просто пропустили и все!

– Пропустили из гуманных побуждений. А теперь спохватились. Не беспокойтесь!

Василий Степанович тем временем, проверив с фонариком все шесть ульев, возле третьего от костра остановился. Посветил на леток. Снова крышку поднял, рукой внутрь полез.

«Леток закрывает!» – понял Сергеич.

– Этот возьмем, – сказал Иван Федорович, кивая на улей, возле которого его спутник стоял. – Поможете?

Подняли Сергеич с Василием Степановичем улей, к микроавтобусу понесли. Иван Федорович вперед забежал, дверцу салона открыл. Поставили они улей внутрь.

– Мне же уезжать скоро, – произнес пчеловод слегка растерянно.

– Знаю, знаю! – закивал Иван Федорович. – Не беспокойтесь. Через день-два привезем, если, конечно, с пчелами все в порядке! А если нет, вы уж извините, придется всех ваших пчел забирать. Ну да ладно, не будем об этом раньше времени…

Провожая взглядом удалявшийся по невидимой грунтовке микроавтобус, видя только его фары и габаритные красные огоньки, чувствовал себя Сергеич подавленным и сломленным.

– Как это «всех пчел забирать»? Убивать их всех, что ли, будут? – дрожащим голосом проговорил он.

Вроде бы и понятно все ему было. Он и сам регулярно проверял пчел: здоровы ли, нет ли следов мора. Но именно сам смотрел, никакие проверяющие со стороны не приезжали! Да и здоровы его пчелки, он же недавно ульи осматривал. Он что, больных пчел от здоровых не отличит? У пчел ведь все болезни сразу на виду! Это они так, пугают! Посмотрят и назад вернут! Не стоит беспокоиться. Привезут завтра или послезавтра, куда денутся?! Зачем им его пчелы?

Но одними только мыслями успокоить себя Сергеич не мог. Вдруг пришло к нему понимание, что если даже и был этот второй, Василий Степанович, ветеринаром и по пчелам специалистом, то при чем тут Иван Федорович, у которого кабинет на первом этаже и который явно офицерский костюм дома имеет, хоть и в гражданском на работу ходит. При чем тут эфэсбэшники к его пчелам?

Искал он какое-нибудь простое и понятное объяснение, а найти никак не мог. И тогда достал бутылку настойки, выпил чуток. Но не полегчало. Уселся у костра, хвороста в огонь добавил. Спине теперь холодно было, а груди жарко. Вечер опускал на землю влагу. Дождик уже час, как не капал, но в воздухе стоял его прохладный, липкий запах.

Сделал еще глоток из эмалированной кружки. Горьковатая сладость разлилась во рту, защемила на языке.

«Надо отсюда быстрее ехать», – подумал.

62

Всю ночь не спалось Сергеичу. Холод до костей пробирал. Ни спальный мешок от этого холода, ни свитер, на голое тело натянутый, не помогали. Так и не заснув, выбрался Сергеич к потухшему костру. И показалось ему, что в палатке холоднее, чем снаружи. Снова разжег огонь, подстилку поближе подтянул. Ладони к пламени поднес. А по спине – дрожь. Вроде и от холода, а вроде и нет. Страх какой-то невнятный поселился в нем. Холодный страх, который кожу морозит.

Голову к небу задрал, будто там спасение найти возможно. А небо чистое, звездами усеянное, и луна огромная, яркая, почти полная.

Удивился пчеловод, показалось ему, что небо намного светлее земли было. Вот опускает он взгляд вниз, в сторону ульев смотрит, и натыкается на такую темень, в которой больше память ему подсказывает, где ближний улей стоит, чем взгляд. А второй улей уж точно за темнотой прячется, как и то место, где третий стоял.

«Куда они его повезли? – задумался опять Сергеич о третьем улье. – И ведь знали, когда забирать! Темным вечером, когда все пчелы с полей вернулись, когда вся пчелиная семья в домике собралась!»

Покачал головой. Вот ведь как! Разбирается этот второй в пчелах!

В голове вместе с мыслями шум возник. Странный шум, чем-то немного головную боль – штуку для Сергеича довольно редкую – напоминающий.

Но если этот Василий Степаныч, тот, что в улья фонариком светил, пчеловод, то сразу бы он понял, что здоровы у Сергеича пчелы. Что нет у них никаких болячек и паразитов. И ведь зачем-то именно третий улей выбрал! А что там? Ничего особого в той пчелиной семье нет…. А может, они решили специально его пчел чем-то заразить? За то, что он к ним про Ахтема и Бекира спрашивать ходил? Ведь сказал же ему следователь, что в «чужие дела» Сергеич лезет.

Так сидел пчеловод у костра, думал и ветки машинально в огонь подбрасывал. И становилось его рукам от костра теплее. Глаза его к темноте ночной уже привыкли и теперь мог он легко уже и стенку второго улья разглядеть. Главное, понял он, вверх на луну взгляд не поднимать. Потому что если с ней взглядом встретиться, то потом внизу все черным кажется!

Зашуршало рядом. Отвлекся Сергеич на шум, обернулся. Увидел, как ежик со стороны палатки лениво к костру приковылял, осмотрелся на уровне своих глазок, мордочку вверх не поднимая и человека, у костра сидящего, не видя. Постоял и дальше по траве зашуршал. В сторону ульев.

А как затих шорох ежика, птицы защебетали. Сначала тихо, а потом громче. Светать стало. С первыми дотянувшимися до верхушек деревьев лучами зазвенели они трелями, запели громче детских свистулек из его, Сергеича, детства.

А он наоборот – ссутулился от бессонной ночи. Голова отяжелела, будто кто надел ему шляпу пудовую. Шатнуло его к костру – чуть в огонь не свалился. Внезапно приблизившееся к глазам пламя перепугало и на мгновение взбодрило, дало силы ладонями от влажной земли оттолкнуться и назад свое тело бросить. Поднимался же с подстилки с трудом. Залез в палатку. Забрался в спальный мешок и заснул.

Проспал Сергеич до полудня. И проснулся в жару, потный. И опять испуг его пронял насквозь из-за непонятности своего состояния.

«Заболел, что ли?» – испугался он, выбираясь из палатки под опять яркое, несущее вниз тепло, солнце. Левая рука будто онемела, не слушалась, болталась, как привязанная палка.

Вспомнил Сергеич, что лежа на спине проснулся. А значит, не мог он ее во сне придавить так, чтобы онемела. Правая была в порядке. Правой он умылся, положив баклажку пятилитровую с водой набок и послабив пластиковую крышку, чтобы потекла вода тонкой струйкой, как из крана.

Ноги сами пчеловода к ульям вывели, к тому месту, где квадрат желтоватой примятой травы показывал место, откуда вчера его улей на машине увезли. Постоял он там, а мимо него, деловито жужжа, пчелы из других ульев летали. Подошел потом к тому улью, что в ремонте нуждался. Захотелось молоток из машины достать и гвозди, но как одной правой доски подбить? Левая нужна! Без левой ничего не получится!

Вздохнул Сергеич. Подергал левым плечом, к онемевшей руке прислушиваясь и пытаясь ее силой мысли и горечи оживить. И вроде ощутил он ее, только вот не слушалась рука команды, висела, как прут.

«Отойдет! – с надеждой подумал он. – Видать, все-таки во сне как-то передавил».

Прислушался Сергеич ко всему своему телу. Температуры вроде не было, лоб от пота ночного высох. Однако чувствовал он себя все равно изломанным, бессильным, будто за ночь на двадцать лет постарел.

«Эх, поспать бы на ульях», – он вспомнил, как у себя в Малой Староградовке под деревьями на составленных ульях спал и как просыпался, словно силой сотен тысяч пчел накаченный. Вспомнил, какая улыбка счастливая на широком лице губернатора сияла, когда тот после нескольких часов сна грузно с ульев слезал. Вот бы и ему сейчас на ульях полежать! Может, и рука б ожила, и силы вернулись?!

Окинул он взглядом свои пять ульев. Подумал о том, что и шестой тут нужен, чтоб как на кровати. Но и из пяти можно лежанку составить, только тогда один под голову пойдет.

От таких мыслей стало Сергеичу полегче. Окрепла и утвердилась в нем вера в пчелиную помощь. Надо только ульи перенести, вместе составить. Но для этого, даже если левая рука оживет, сил все одно не хватит!

Не долго думая, решил пчеловод в Албат пойти, к Айсылу. Может, она его к местному врачу отведет?

Спрятал он от солнца жаркого свою голову под оранжевой кепкой «ФК Шахтер». Вместо свитера, в котором теперь было бы жарко, натянул синюю тенниску, и при этом показалось ему, что рука левая нехотя послушалась и сама проделась в короткий рукав. Зашагал по дороге без былой легкости, но с целеустремленностью, которая легко и силу, и бодрость заменила.

63

Двери ему Айше открыла.

– А мама где? – спросил пчеловод, заглядывая ей за спину и ожидая, что в коридор вот-вот и Айсылу выглянет.

– В садик пошла, в «Сказку», на Колхозную улицу, – ответила девчушка. – Мама работу ищет, а там воспитательница нужна…

Сергеич разулся да так и замер в коридоре. Задумался: а что ж ему делать, если хозяйки нет?

– А она скоро вернется? – спросил.

– Да, уже должна! Она только на собеседование…

Айше провела гостя в комнату, усадила за стол и, пообещав сделать чай, вышла.

Сергеич, усевшись на тот самый стул, на котором уже не раз сиживал, оглянулся. Что-то изменилось в комнате, но что – он не мог поначалу понять. В носу защекотал непривычный, неприятный запах. Не то чтобы совсем неприятный, но не такой, какой тут раньше витал. Все еще озадаченный, он обернулся, на трюмо посмотрел. Удостоверился, что зеркало все еще тканью занавешено. Опустил взгляд на столешницу трюмо. Там опять стеариновая свеча горела, но не та, что в прошлый раз. Другая, видно, самая дешевая, серая.

«Вот оно что! – понял Сергеич. – Мои, видать, закончились или их зажигать боится! А те, что во время обыска забрали, полиция, суки, себе прикарманили! Ясное дело, они же лучше, они же из настоящего пчелиного воска!»

Девчушка принесла чаю и собралась было уйти в свою комнату.

– Айше, – остановил ее Сергеич.

Она обернулась. В глазах смущение.

– Присядь, – попросил пчеловод, показывая на стул рядом.

Дочь хозяйки нерешительно присела, только не на тот стул, что рядом с гостем стоял, а напротив.

– Ты не бойся, я только спросить хотел, – заговорил мягко пчеловод. – Свечка же в память о папе горит?

Айше кивнула.

– А сколько она гореть будет?

– Сорок дней, – негромко вымолвила она.

– Ты извини, – Сергеич пожевал губы в нерешительности, желая и одновременно боясь следующий вопрос задать. Но все-таки спросил: – Но ведь папу давно убили, и дата смерти не известна… Как же вы эти сорок дней считаете? Не со дня смерти?

– Со дня похорон, – уже спокойнее зазвучал негромкий голосок Айше. – Так имам сказал. Он маму ругал из-за свечки, – она перевела взгляд на огонек, который не мог в зеркале отражаться.

– А чего?

– Сказал, что в мусульманских традициях свечи по умершим не зажигают. Поэтому, когда он приходит, мама свечку прячет…

Сергеич вздохнул, вытащил мобильник, посмотрел время. Стало ему тяжело на душе, даже захотелось теперь, чтобы Айше ушла, оставила его одного, но она сидела смирно, словно ожидала следующих вопросов.

Выпил Сергеич чаю. Снова на свечу оглянулся. Потом прошелся взглядом по стенам, по ковру над диваном, по серванту, за стеклами которого стояли красивые, яркие блюда и тарелки.

– У нас перед свечой фотографию покойного ставят, – проговорил Сергеич. Хотел было еще добавить про то, что рюмку водки, накрытую ломтем хлеба тоже возле портрета и свечи оставляют, но понял, что про водку в этом доме упоминать неуместно.

– Лицо не важно, – едва слышимо прошептала девчушка.

– Что? – переспросил Сергеич, не будучи уверенным, что услышал правильно.

– Лицо не важно, – повторила Айше чуть громче. – У Аллаха нет лица, а он есть.

– Как же? – удивился гость. – Но если это лицо родного человека?

Девчушка отрицательно мотнула головой.

– Оно меняется… – Айше опять перешла на шепот.

– Для этого и делают фотографии, чтобы помнить, – Сергеич произнес задумчиво и пожал плечами, пытаясь понять ее слова. – Или у вас не фотографируются?

– Фотографируются, – личико ее выразило теперь удивление. – Конечно, фотографируются…

Она поднялась со стула, подошла к серванту. Выдвинула нижний ящик и вернулась к столу с книжкой в руках. Открыла ее и понял Сергеич, что это не книжка, а фотоальбом.

– Вот, – Айше подвинула альбом к Сергеичу. – Тут наши фотографии. И папа там.

Пчеловод правой рукой раскрыл альбом, поближе к себе придвинул.

На первой фотографии – пара молодоженов: Ахтем и Айсылу. Юные, счастливые. Он в синем костюме, на голове белая феска. Она в белом платье с голубым поясом, на голове тоже феска, только голубая и повыше, чем у жениха.

Перевернул страницу – молодые ведут коня. Присмотрелся к лицу Ахтема. Странно, но не узнавал он его сейчас. Знал, что это Ахтем потому, что рядом с ним Айсылу. Айсылу, конечно, тоже сейчас не такая, как на фотографии.

«Лицо не важно», – прозвучал в голове негромкий голосок Айше.

Он стал листать толстые страницы одну за другой. Смотрел на следующие фото уже не так внимательно, пока не показалось ему, что пролистнул что-то знакомое. Вернулся к промелькнувшей фотографии – это было единственное попавшееся ему в альбоме групповое фото, на котором в три ряда стояло человек пятьдесят, а то и больше. Они стояли на ступеньках, ведущих к красивому старинному белому зданию с колоннами. И здание показалось знакомым, словно Сергеич там тоже бывал.

Он задумался. Закрыл глаза.

– Вот дурень! – прошептал сам себе. – Это же Славяногорск! Съезд пчеловодов!

Наклонился поближе к фотографии, стал в лица всматриваться. Но лица были мелкими, при приближении вместо того, чтобы становиться более различимыми, они сливались.

– Айше, а где тут твой папа? – гость поднял глаза на девчушку.

Она подошла, внимательно присмотрелась и уверенно пальчиком указала на человека, стоявшего во втором ряду с левого края.

Сергеич беспомощно уставился на лицо Ахтема.

– А у вас лупа есть? – снова поднял взгляд на Айше.

Она принесла. Сергеич взял лупу на ручке, поднес к фотографии. Всмотрелся в лицо Ахтема. Да, это был он. Худой, скуластый, с аккуратно подстриженными усиками, словно нарисованными тушью под носом.

Рука сама повела лупу по лицам других участников съезда. Странно, но и все остальные казались ему совершенно незнакомыми.

«Ну да, сколько времени прошло, – подумал. И вдруг замер испуганно. – Я ведь тоже тут должен быть!»

Снова поводил лупой по лицам. Потом растерянно и просительно на Айше глянул.

– А ты можешь мне помочь? – попросил. – Попробуй меня тут найти! Я там тоже должен быть!

Она подошла ближе, коснулась правым плечом его левой руки, всмотрелась в снимок. Потом обернулась к Сергеичу, внимательно его лицо рассмотрела.

Пчеловод едва заметно улыбнулся, обрадовавшись тому, что левая рука касание плеча Айше почувствовала.

А ее пальчик тем временем придавил фигуру мужчины в верхнем ряду справа.

– Вот вы! – твердо сказала она и сделала шаг назад.

Сергеич навел лупу на правый край группы, на лицо, указанное девчушкой. Молодой мужчина, круглолицый, побритый, короткая прическа, серый пиджак или костюм. Трудно сказать, ведь брюк не видно.

«Я? – засомневался мысленно Сергеич. – Нет, не похож…»

Оглянулся на трюмо.

– У вас зеркало есть? Чтобы посмотреться?

– В ванной, – ответила Айше.

Включив свет, вошел Сергеич в уютную ванную комнату. Под мышкой левой руки – увеличительное стекло на ручке, в правой – альбом открытый. Остановился перед умывальником, уставился в настенное зеркало, стал свое небритое, обветренное лицо рассматривать. Поднял поближе к глазам альбом, направил лупу на лицо себя молодого.

– Ну да, – выдохнул шепотом. – Я это.

Услышал, как в коридоре открылась дверь. Вышел и столкнулся с Айсылу. Она уже тапочки надевала.

64

За обедом, простеньким и больше похожим на перекус, жаловался Сергеич хозяйке на настроение, на бессонную ночь и на левую руку.

Айсылу слушала вполуха и о чем-то своем думала. Но кивала, намазывая на разрезанную лепешку мягкое масло.

Гость, глядя в ее грустные глаза, замолк.

«Что ж это я? – подумал тяжело. – У нее мужа убили, сына арестовали, а я ей про то, что спать не могу…»

– Извините, – проговорил четко. – Я не вовремя… со своей чепухой… У вас своей беды…

– А что рука? – словно очнулась Айсылу, отвлеклась от своих мыслей. – У нас тут больница есть, можно к врачу…

– Да мне бы ульи перенести, я б своим способом попробовал… Я уже не раз сном на ульях лечился…

– И помогало?

– Поможет! Мне бы кто подсобил только их вместе составить. Их для этого шесть надо, но один у меня эфэсбэшники забрали. Сказали, чтобы пчел на болезни проверить. Я вот тоже спросить хотел. У вас ульи на проверку часто забирают?

– У нас не забирали, – лицо Айсылу выразило недоумение. – Я сейчас спрошу…

Она достала мобильный, позвонила кому-то. Прислушался Сергеич к журчанию не понятной ему татарской речи. Несколько раз не знакомое слово «Köpekler»[6] прозвучало. Оживился пчеловод при словах «Balqurtlar» и «balqurtlar sepeti». Встрепенулся.

«Балкъуртлар – пчелы, балкъуртлар сапети – улей», – повторил он мысленно. Вспомнил, что Бекир его этим словам на пасеке учил.

– Нет, такого не было еще, – сообщила Айсылу Сергеичу, спрятав мобильник. – В Албате еще ульи ни у кого не забирали.

После возникшей минутной тишины гость снова заговорил о том, что помощь ему нужна, чтобы улья в лежанку составить.

– Ну пойдемте, – предложила Айсылу.

– Сейчас рано, – сказал Сергеич. – Надо к сумеркам, когда пчелы в ульи вернутся. Чтобы они не запутались. Они ведь привыкают, что улей в одном месте стоит… И возьмите кого-нибудь еще. Вдвоем надо, а я сейчас никакой…

– Я Сервера попрошу, сына соседей, – Айсылу посмотрела на гостя с жалостью и от этого взгляда проснулась на мгновение у пчеловода жалость к себе самому.

По дороге назад зашел Сергеич в магазин. Купил вареной колбасы, булку, гречки. Нес пакет в правой руке и так хотелось переложить его в левую, чтобы правая отдохнула, но левая, хоть и чувствовал он в ней даже кончики пальцев, а слушаться его полностью не хотела.

Чтобы отвлечься, стал он дни, оставшиеся до истечения разрешенного пребывания в Крыму, подсчитывать. Сбивался, начинал снова.

Когда остановился на пригорке, на языке цифра «шесть» крутилась. Оглянулся назад, на Албат. Залитый солнцем поселок выглядел отсюда приветливо и мирно.

– Ну вот, добрался, – выдохнул Сергеич и улыбнулся, думая о том, что вечером составят ему Айсылу с соседским сыном ульи в лежанку и уж этой ночью сон у него будет здоровым и, если Бог даст, целительным.

65

Нехватка одного улья поначалу создавала Сергеичу неудобства. Все-таки шесть составленных в лежанку ульев мало чем отличались по размеру от кровати, а когда с одного конца только один улей стоит, тут уже надо приспособиться и решить, что лучше на этот узкий край лежанки положить: голову или ноги. Пробовал Сергеич и так, и так улечься и в конце концов решил, что будет у него пятый улей изголовьем.

Вместо соломы постелил поверх лежанки спальный мешок. Улегся на спину. Окунул взгляд в темное небо, пропоротое звездами.

Пчелы вели себя как-то слишком спокойно. По крайней мере привычного дрожания под собой Сергеич не ощущал. Зато ощутил спокойствие и единение с притихшим для отдыха миром.

Вспомнил, как старательно Айсылу с парнем-татарином, оказавшимся другом Бекира, ульи в лежанку составляли. Камешки и ветки под крайние два улья подкладывали, чтобы она ровной была, без уклона. Земля тут бугристая, то вверх подняться, то вниз скатиться норовит. Сервер, сын соседей Айсылу, смышленым оказался. Попросился прилечь на минутку. Потом ловко спрыгнул.

– Интересно! – сказал. – Никогда не пробовал на пчелах лежать!

– А у тебя пасека есть? – спросил Сергеич.

– У дяди есть, большая! Тридцать ульев! Возле Кучюк-Сейрена. Тут недалеко!

– На этом и зарабатывать можно, – поделился Сергеич. – Ко мне до войны сам наш губернатор на ульях спать приезжал! Долларами платил! А у вас еще и туристов море!

– До оккупации море было, – кивнул Сервер. – А теперь так, «озеро»! Но я попробую! Если дядя согласится.

«Хороший парень, предприимчивый», – подумал о Сервере Сергеич и закрыл глаза.

И как только перестал он над собой темное небесное море со звездами и луной видеть, почувствовал и спиной, и ногами вибрацию ульев. И жужжание приглушенное снизу услышал, словно из-за закрывшихся глаз слух его обострился.

Теплый воздух крымской ночи нес в себе ароматы можжевельника и трав.

Пчеловод спал. Он дышал полной грудью, поднимавшейся к звездному небу при вдохе и опускавшейся при выдохе. Согретый крымским теплом, под дрожание своей целительной лежанки он видел сон, в котором на шести своих ульях в саду дома в Малой Староградовке спит. Спит, а рядом ожидают его пробуждения губернатор и пять его охранников. И охранники порываются разбудить Сергеича, а то и просто столкнуть его с ульев, чтобы губернатору место освободить, ведь недаром он сюда час почти на машине ехал! Но губернатор, большой, высокий, сидит на стуле под грушей и жестом руки охранников успокаивает-утихомиривает, чтобы не трогали они хозяина ульев и сада. А когда проснулся Сергеич во сне, то смутился, гостя и его охрану увидев, и слез быстро с лежанки, место уступая. И поменялись они местами. Губернатор на лежанку лег, а Сергеич на стул уселся. И мирно у него на душе было, так, словно рай на землю опустился. И что примечательно, не болела у него ни капли левая рука, слушалась его, как собака, а не как кошка. Поднималась, дотрагивалась до бритого подбородка по первому же мысленному сигналу, до носа дотрагивалась, до уха.

Улыбнулся во сне Сергеич, но никто этой улыбки не заметил. Не было никого вокруг. Даже птицы молчали и спали. И сверчки спали. И даже совы. Только к пчелам в ульи сон не приходил. Жужжали они, хоть и не так громко, как днем, но на фоне ночной крымской тишины достаточно слышимо и телом ощутимо.

А сон продолжался, и губернатор, належавшись на ульях, слез аккуратно, обул свои фиолетово-лиловые туфли из удивительной, птичьей мягкости кожи, уселся на стул, освобожденный для него хозяином сада. Стал ждать чаю. А Сергеич в дом поспешил, на кухню, чтобы этот чай заварить да гостю принести.

После чаепития уехали губернатор и охранники на двух больших черных машинах. Пчеловод полученные доллары, погладив их подушечками пальцев и ощутив приятную и правильную их шершавость, в дом отнес, в укромное место серванта спрятал. А потом снова на лежанку из ульев забрался и заснул. И тот сон, во время которого наступил вечер, отличался от обычных. Потому что во сне он только звук услышал, а киносна ему не показали. Услышал он, как соседи за столом, поставленным во дворе, песни после ужина поют. А потом про войну спорят. Про старую войну. Про Гитлера. Спорят: убежал он в Аргентину или нет? Потому что в газете «Совершенно секретно» фотографии появились, на которых вроде бы очень постаревший Гитлер с молодой блондинкой на пляже в Аргентине лежит. А потом затих спор и только звяканье убираемой со стола посуды звучало. И вдруг удаленные разрывы послышались. А потом все ближе и ближе они звучали, все громче и громче становились, заставляя спящего на ульях Сергеича вздрагивать. И пчелы, тоже эти взрывы слыша, громче в ульях загудели, занервничали. Почувствовал Сергеич, как ульи нагреваются, как жар ему в спину бьет. На бок перевернулся, но не понравилось ему так спать и на живот он лег. Стал животом и грудью пчел слушать. А взрывы все громче и громче, все ближе и ближе. Уже вроде бы и не во сне они звучат, а над сном, над садом, над миром.

И тогда снова Сергеич на спину повернулся. И губу прикусил нижнюю, сожалея, что взрывы сон прогоняют. Пытался за сон уцепиться, удержать его, но куда там! Открыл глаза – и засверкало в небе над ним, заиграло северным сиянием, которого он никогда не видел, заискрилось всеми возможными цветами кроме черного и белого.

– Салют! – понял он изумленно.

И почувствовал рядом чье-то присутствие. Голову повернул и Пашку, врага-приятеля своего, заметил.

– Это чего? – спросил Пашку.

– Победа! – проговорил тот радостно. – Победа!

– А кто победил? – спросил Сергеич и замер испуганно, видя, как на него с неба очередной салют своими огнями падает. Вжался от страха спиной в лежанку.

Но потухли огни, так и не долетев до лежащего на ульях.

– Не знаю, – ответил Пашка, – да и не важно это! Главное, что победа! Что войне конец!

– Какой войне? – спросил Сергеич, вспомнив, как во сне споры соседей про Гитлера слышал.

– Будущей, – сказал Пашка.

– Будущей? – повторил озадаченно Сергеич и стал подниматься, уперся ладонями в лежанку, уселся медленно. Снова оглянулся на Пашку, а того уже и нет. Может, и не было вовсе!

И вокруг тишина. Салюты закончились. Только пчелы под Сергеичем жужжат негромко.

Открыл он глаза. Луна уже на другом конце неба.

Понял Сергеич, что на спине лежит. Значит, это во сне он на лежанке после разговора с Пашкой садился.

Левую руку поднять попробовал, и поднялась она.

Вздохнул Сергеич с облегчением. Оправдались его надежды. Вылечили его пчелки. Снова он двурукий, а не инвалид какой! Значит, жизнь продолжается. И победа, значит, приснилась ему. Нет никакой победы, значит.

66

Только окончательно проснувшись, ощутил Сергеич на щеках странное жжение. Ладонью провел. Понял, что побриться надо. И еще понял, что болят щеки от прикасания. Стало быть, на солнце они обгорели, когда он еще спал, убаюканный пчелиным жужжанием.

Холодная вода из источника охладила лицо, добавила бодрости. И снова радость посетила мысли Сергеича оттого, что обеими руками умывался он, оттого, что левая исправилась и старалась не хуже правой свои обязанности выполнять.

Скрутил Сергеич спальный мешок, затащил его в палатку. А в палатке так светло, будто он окна в ее брезентовых стенках вырезал.

Взгляд сам ушел на «молчащую» церковную свечку и на картонного Николая Чудотворца. Вспомнил Сергеич, что еще штук пять у него свечей осталось, да и жечь их теперь ему смысла нет. Оставшиеся до отъезда ночи проведет он под крымским небом на лежанке из ульев. Лишь бы дождя не было. Но если повезет и Господь поможет, то так и увезет он оставшиеся свечи обратно. И ту, что в банке стоит. Чего ее жечь, если теперь не палатка – его дом, а весь окружающий мир с его горами, деревьями, виноградниками, птицами, ежами и пчелами!

Присел в палатке на снова расстеленный спальный мешок. Опять до щек дотронулся. Усмехнулся. Это ж надо умудриться – так на солнце обжечься!

И тут хруст веток услышал. Вздрогнул. Вроде не ждет он никого. А если и ждет, то тех, кто на машине приехать должен, а не пешком прийти, тех, кто улей его забрал!

Выглянул Сергеич наружу и беспокойство его отпустило.

Айше, дочка Айсылу и Ахтема, перед ним стояла.

– Доброе утро! – сказала она. – Тут вам мама передала, – она протянула пчеловоду пластиковый пакет.

– Спасибо! Спасибо! – обрадовался Сергеич.

– А мама еще просила передать, чтобы вы сегодня на ужин пришли! Она мяса купила!

– Хорошо, – Сергеич кивнул. – А скажи, у меня щеки обгорели?

Айше уставилась на лицо пчеловода.

– Да, красные, даже багровые! На солнце заснули?

– На солнце проснулся, – признался Сергеич. – Болят, проклятые!

Проводил он девчушку до пригорка. И только когда к палатке вернулся, понял, что Виталине, жене своей бывшей, так по поводу Айше и не позвонил.

– Вот дурень! – сам на себя фыркнул.

Достал мобильник. Позвонил.

– Неужто ты? – услышал знакомый голос.

«Нет, чтобы поздороваться», – подумал, но поздоровался первым: – Здравствуй! – сказал. – Как там у вас?

– У нас-то все хорошо. А у тебя?

– Да по-разному. Просьба у меня… Или даже вопрос. У вас же там университет есть?

– И не один. А что, хочешь на пчеловодство поступить? – в голосе Виталины ирония прозвучала.

– Нет. Тут девочке, дочке знакомого татарина, помочь надо. Его недавно похоронили, сына в полицию забрали, а мать хочет ее в Украину отправить. Чтобы жить и учиться. Деньги у них есть… Но надо поначалу устроиться, может, в университет с ней сходить, показать…

– А сколько ей лет? – в голосе Виталины теперь иронию сменило беспокойство.

– После школы, не знаю точно… Лет шестнадцать-семнадцать. Я бы ее на автобус до Винницы посадил, но надо встретить…

– Конечно, конечно, – покладисто заговорила Виталина. – Я встречу… Если что, она может и у нас на первых порах пожить…

Сергеичу показалось, что заволновалась его бывшая жена. Значит, всерьез его просьбу восприняла. А раз просьбу всерьез, значит, и его самого в этот раз всерьез слушала!

Улыбнулся он.

– А как там Анжелика? – поинтересовался.

– Ничего. Ругались вчера мы с ней, но сегодня уже помирились за завтраком. Бойфренд у нее на десять лет старше… Я вот волнуюсь, хочу, чтобы она познакомила, а она ни в какую… А я боюсь, что женатый он! Понимаешь?

– Понимаю, – проговорил Сергеич. И понял, что тут надо что-то важное сказать. Он же все-таки отец! – Да, надо обязательно проверить! Может, даже проследить!

– Ну, если не познакомит, я прослежу! – заверила его Виталина. – Так ты скоро назад?

– Ага.

– Может, к нам? Тут хорошо теперь, красиво! Фонтаны цвето-музыкальные по вечерам включают…

– Может. Ну я, когда Айше – девушку так зовут – на автобус посажу, я позвоню сразу. Скажу, когда встречать. Она стеснительная. Сразу узнаешь! Худенькая, волосы как у тебя, темно-каштановые.

– У меня теперь белые, я уже год, как блондинка, – сообщила бывшая жена.

– Ну, как у тебя тогда были, раньше… Анжелике привет передай. И скажи, чтобы тебя слушалась!

– Передам, обязательно передам! – пообещала Виталина. – Ты там осторожнее в дороге! И большое спасибо за поздравления!

– За какие поздравления? – удивился Сергеич.

– С Восьмым марта!

Уже спрятав мобильник в карман, никак не мог Сергеич от разговора этого отойти. Щеки всё горели, а он о бывшей жене думал. Что-то вроде изменилось в ней. Так тепло она с ним еще ни разу по телефону не разговаривала. Тепло и серьезно. Словно и не расставались они. Словно он из командировки, с какого-нибудь шахтного поселка звонил, а не из прошлой жизни.

Уселся на подстилку под инжирным деревом. От солнца спрятался.

«Надо бы рубли потратить, чтоб назад не везти, – подумал, чтобы от разговора телефонного отвлечься. – Продукты в дорогу куплю, да и не только в дорогу. Места в машине много, можно и запас какой на осень сделать».

Достал пачку денег российских. Пересчитал. Пять тысяч с лишним получилось. Цифра-то большая, но как цены на еду вспомнишь, так сразу и меньшей она кажется.

К вечеру заторопился Сергеич в поселок. Шел легко. Да и не с пустыми руками. Взял для вдовы Ахтема оставшиеся свечи. Пускай лучше жжет их в память о муже. Свечи из пчелиного воска благороднее, чем стеариновые! Недаром их в храмах за здоровье и за упокой ставят! А еще шел он к ней с новостью о том, что жена его бывшая, Виталина, готова Айше помочь.

Сергеич и сам не ожидал, с какой легкостью Виталина помочь девчушке согласится. И упрашивать не пришлось! Все-таки хороший она человек. Просто слишком разные они. Она – из города с фонтанами, а он из села на Донбассе, где не у каждого во дворе и колодец есть! Какой там еще фонтан!

Такой нежной тушеной баранины, какой в этот вечер Айсылу его угощала, кажется, Сергеич ни разу прежде и не ел. Сидели они втроем с Айше.

Пчеловод сразу, как пришел, так новости от Виталины и выложил. И про то, что встретит, и про то, что сможет девчушка у его жены на квартире пожить. Вдова Ахтема обрадовалась, заулыбалась. Только глаза ее грустными при это оставались, уставшими.

«И как на лице два разных настроения уживаться могут?» – удивился Сергеич, на нее глядя.

А она через мгновение рассказала, что утром к Бахчисарай, к Бекиру ездила. Дали ей свидание за три тысячи рублей. Полчаса времени. Исхудал Бекир, и видно, что били. Рассказал, что заставляют взять военный билет, и чтобы сразу в армию. Сказали, что если возьмет, то отпустят на две недели домой. Но он ни в какую. А значит, если не выкупить его, то тюрьма.

– Так а за что? – горько спросил Сергеич. – Я ж им про свечи объяснительную написал!

– Все равно в краже из церкви обвиняют. Говорят, что там не только свечи украли, а еще иконы и пожертвования. А зачем нам иконы? – в грустных глазах Айсылу слезы блеснули.

– Ну, дай Бог, выкупите вы его! – попробовал он успокоить хозяйку.

Она и сама уже слезы утерла.

Сергеич, чтобы не смущать ее, взгляд на Айше перевел. Та сидела притихшая, на лице ни радости, ни горести.

«Может, и не хочет она в Винницу? – подумал пчеловод. – Ну да не ей решать! Только что ж потом? Айсылу совсем одна останется?»

Возвратил Сергеич взгляд на хозяйку. Жалко ее стало. Только бы ей этого не показать.

– Может, рюмочку нальете? – спросил вежливо.

Айсылу сходила на кухню, уже наполненную рюмку принесла, перед гостем поставила.

– Ну, чтоб с Бекиром уладилось все! – поднял он рюмку, выпил залпом и виновато на хозяйку глянул. Смутился. – Вы извините. Я без тоста не могу…

– Что это у вас такие щеки красные? – спросила Айсылу.

– Утром на солнце обгорел, заспался.

– А рука как?

Сергеич поднял левую руку, помахал.

– Помогло! Оно от многого помогает – на ульях спать.

– Вам лучше в среду ехать, – сказала Айсылу. – В среду утром очередей на въезде-выезде поменьше. Вы, пожалуйста, Айше до выезда довезите, дальше она пешком пройдет и российский контроль, и украинский, а вы ее на украинской стороне подберете. Хорошо?

Сергеич кивнул.

– Мне тогда помощь нужна будет, – заговорил он после минутного молчания. – Чтобы ульи на прицеп поставить.

– Мы с Сервером поможем! – пообещала Айсылу.

Уже в опускавшихся сумерках возвращался Сергеич к пасеке. Шум поселка становился все тише, и потому погрузился пчеловод на ходу в мысли о доме, о Малой Староградовке, о Пашке, о Петре. Шагал неспешно и думал о том, что совсем скоро поедет он по знакомым дорогам. Вздохнул безрадостно, вспомнив про блокпосты, через которые в зону свою серую заезжать придется. Вспомнил и о том, что не ответил Петро на две или три его однословные эсэмэски. А это могло только одно значить. Что нет больше Петра! Погиб он! И от этой мысли тяжесть у Сергеича в груди возникла. Возникла и сбила его дыхание с ритма, делая подъем к пасеке трудным, утомительным. И тогда отодвинул он мысли о Петре и начал думать о Пашке. Дыхание восстановилось. Зашагалось легче и, чтобы поднять настроение, оглянулся Сергеич на покрытый огнями Албат, в котором разные, конечно, дела творятся. И хорошие, и плохие. Но жизнь там простая и обычная течет, мирная. К такой и привыкнуть можно.

Но ведь и в Малой Староградовке жизнь течет! Для него обычная, привычная. Потому, что привык он к ней. Да, живут они там только вдвоем с Пашкой. Да, магазинов больше нет, почты тоже. Хлеба свежего нет, разве что приятели-сепаратисты Пашкины из Каруселино привезут. Или сам он туда сходит. Да, не такой он теперь у них вкусный, каким был раньше! А жизнь все равно дальше течет. Как река. Куда ей деться, пока она в смерть не впадет?!

Представил себе Сергеич Малую Староградовку в довоенном состоянии, с горящим светом в окнах хат и домов. Даже перенес ее в своем воображении сюда, в Крым! На место пасеки и палатки своей «поставил». И почувствовал он, будто из Албата прямо в родное село шагает. И так приятно ему стало, особенно из-за того, что дорога от Албата до Малой Староградовки такой короткой теперь оказалась! «Ну а что? – подумал. – Там, где я, там и есть Малая Староградовка! Я тут – значит, и она тут!»

Сзади урчание мотора послышалось. Обернулся Сергеич, две фары увидел.

Отошел на обочину, к виноградникам. Решил пропустить машину, хотя в голове уже сомнения возникли: дорога ведь за пригорком обрывается, в тропинку переходит! Значит, на пригорок кто-то едет. К нему, что ли?

Через пару минут поравнялась с ним машина – тот самый микроавтобус без окон и с какой-то военной эмблемой на дверце.

– Эй, стойте! – закричал взволнованно Сергеич. – Я тут!

А микроавтобус и сам уже остановился. И стекло в дверце кабины опущено было. Из него Иван Федорович выглядывал. Лицо его выражало спокойное любопытство.

– Сергей Сергеич? – уточнил он.

– Ну да! – пчеловод подошел к дверце. – Вы пчел обратно привезли?

Иван Федорович кивнул.

– Так, может, подвезете?

– Не положено, в машине секретное оборудование. Мы вас там, наверху подождем!

Поспешил Сергеич за микроавтобусом следом. Дыхание опять сбилось и никак он не мог его на более быструю ходьбу настроить. Когда, наконец, к палатке дошел, Иван Федорович и Василий Степаныч, тот, который специалист по пчелам, стояли у микроавтобуса, курили.

– Так что? – заговорил Сергеич. – Все в порядке? Здоровы мои пчелки?

– Ну да, можно сказать, что здоровы, – ответил Иван Федорович. – Сейчас докурим и поставим на место.

– Может, вам чаю? – предложил пчеловод, чувствуя радость от возвращения пчел и желая этой радостью поделиться.

– Не надо, времени у нас мало. А пока вы костер разведете… Нет, спасибо!

Докурив, вытащили приехавшие улей из салона машины. Опустили на траву.

– Пойдемте, я покажу куда! – позвал за собой Сергеич.

– А остальные ульи где? – удивился специалист по пчелам, когда вернули они «третий» улей на то самое место, где он раньше стоял.

– Я их в лежанку составил, – показал Сергеич в сторону инжирного дерева. – Теперь на них сплю, лечусь. Рука вот левая не работала, а теперь снова могу сумку носить.

– Неужели? – не поверил Иван Федорович. – А попробовать можно?

Подошли они втроем к лежанке. Василий Степаныч закурил, а Иван Федорович на ульи составленные полез. Улегся на спину.

– Жестковато, – выдохнул.

– Ну я подстилаю себе, – пояснил Сергеич.

Замер Иван Федорович, словно спиной жизнь пчел в ульях под своим телом слушая.

– Ну как? – полюбопытствовал Василий Степаныч.

– Интересно.

– Ехать надо, – в голосе Василия Степаныча послышались нотки нетерпения.

– Да-да, – Иван Федорович соскочил с лежанки. – Поехали!

Еще минуту или две Сергеич удаляющийся шум мотор слушал, а потом тихо стало. Мирная тишина наступила. С ее шорохами, с едва слышимым эхом перемолотых ветерком звуков прошедшего дня.

Вытащил Сергеич из палатки спальный мешок. Расстелил на лежанке. После к возвращенному улью подошел. Крышку открыл, прислушался. Непривычно тихо было в улье. Пчелы словно дыхание и движение затаили. Посветить бы да посмотреть, только тогда еще больше они перепугаются.

Полез Сергеич рукой за переднюю стенку, открыл леток, чтобы могли они наружу выбраться. Аккуратно крышку на место опустил и зашагал лениво к лежанке, все еще ладонью правой, которую в улей опускал, пчелиное тепло чувствуя.

67

Как проснулся, лежал Сергеич какое-то время без ощущения времени и места. Словно один был на целом свете. Птиц и пчел слушал, глаза открывать медлил. Но потом слез с лежанки и первым делом к «третьему» улью. Проверить, как там?

Жизнь в этом улье вроде бы ключом била. Ясное дело, пчелы с первыми лучами солнца встают и за работу берутся. Вот и сейчас приземлялись они на леток, на лапках пыльцу в их общее хозяйство доставляя. Приземлялись тяжело, иногда неуклюже, отталкивая замешкавшихся у отверстия входного своих сестер и братьев.

Это движение на летке, у входа в улей, всегда завораживало. Сергеич легко мог и полчаса смотреть на жизнь пчелиного «аэродрома». Иногда казалось, что некоторых пчелок уже в «лицо» узнает! А иногда казалось, что пчелки ему кино показывают. Вот как сейчас, когда из отверстия вытолкнуты были на леток несколько трутней, ослабевших и не способных сопротивляться из-за того, что пчелы-охранники их к еде не подпускали. Трутни не вышли или вылезли из улья, а словно выпали. А следом за ними крепкие, уверенные в своей правоте и силе пчелы-охранники выбрались и давай трутней к левому краю летка толкать. Как маленькие крылатые бульдозеры отпихнули их до края, и полетели трутни в траву.

«Там им и смерть», – подумал Сергеич без особого сожаления. Ну а чего, за удовольствие надо платить. Одни летают, пыльцу собирают, соты строят, живут как пролетариат изо дня в день от рождения и до смерти. Другие не успели вырасти, как сразу к пчеломатке в койку, и так вот всю свою короткую жизнь как в борделе: с утра до ночи удовольствия телесные. Оно, конечно, с пользой для семьи, со смыслом! Но какое уважение трудовая пчелка может к трутню иметь? Даже если он ей отец? Никакого! Вот и гонят их вон перед холодами, чтобы зря мед да сироп на дармоедов не тратить! А придет время, и родит пчеломатка новых дармоедов и новых тружениц.

Мудрость природы – вот что очаровывало Сергеича. Везде, где мудрость природы была ему видна и понятна, сравнивал он проявления этой мудрости с человеческой жизнью. Сравнивал и сплевывал!

Один трутень, что в траву упал, уже и не шевелился. Видно, давно его к еде не пускали! И окраску свою яркую утратил, серым стал.

Оставил Сергеич пчел. Позавтракал на скорую руку. Решил вещи в багажнике переложить. Под задние сиденья банки с медом поставил. Взгляд на пустые канистры для бензина ушел. Их надо будет поближе к дверце положить, чтобы легко было на заправке достать!

Закончив с вещами, задумался Сергеич о вощине. Воска у него немного набралось за лето, но такой воск – грязный, неочищенный, с забрусом смешанный – никто в обмен на вощину не возьмет. А значит, надо вощины купить, а то ж на чем пчелкам новые соты строить?

Айсылу беспокоить не хотелось. Она, должно быть, Айше в дорогу собирает. Тяжело ей – одна остается! Бог его знает, вернется ли домой Бекир?

Решил Сергеич в поселковый магазин спуститься да у продавщицы спросить. Продавщицы в сельских да поселковых магазинах лучше любого справочного бюро ответы на вопросы знают.

Закрыл он ключом машину, а потом и рассмеялся беззвучно, глядя на ее выбитые стекла.

Спустился он в Албат. В магазинчик зашел.

– А у вас тут кто-то пчел держит? – спросил скучавшую без покупателей продавщицу.

– А то! – ответила она живо. – Муж мой держит! А вам мед нужен? – в голосе ее надежда колокольчиком звякнула.

– Нет, мед у меня свой. Мне вощина нужна, только не знаю где ее у вас тут купить можно. Я ж не местный!

– Да знаю, что не местный, – простодушно выдохнула женщина. – С татарами дружите, а православных избегаете! Наверное, в ислам перешли?

– Чего это?! – отмахнулся от предположения Сергеич. – Никуда я не переходил.

Женщина, правда, вроде бы и не слушала посетителя. Она по мобильному звонила.

– Жора, тут мужику, который к татарам прибился, что-то надо! Ну тому, что за виноградниками в палатке живет! Поговори! – сказала в мобильник и протянула его Сергеичу.

Жора оказался конкретным и готовым к быстрой коммерции. Договорились они о цене, и остался Сергеич его ждать прямо в магазине, чтобы вернуться потом к себе на пригорок с пятью десятками листов вощины.

Пока ждал, развлекал продавщицу разговорами. Выхода не было, уж очень ей поговорить захотелось.

– Ну и как там у вас в Донецке? Небось цены кусаются?

– Я не из Донецка, – пояснял Сергеич. – Я в селе живу. Цен нету, мы без магазина. Ну а там, где магазины работают – у нас по соседству в Каруселино есть один, там цены кусаются.

– А стрелять у вас стреляют?

– Стреляют. Но больше над нами…

– Татар этих ваших выселят, – поменяла вдруг продавщица тему разговора. – Не любят они нас.

– Как не любят? Вон – мне помогают!

– Ну вы – это не мы. Мы русские, они нашу власть – русскую – не уважают. Заставят их, наверное, по своим узбекистанам вернуться! Сидели бы там спокойно, чего сюда приезжать было…

– Ну это ж их земля, – произнес пчеловод робко.

– Какая ихняя! – возмутилась незлобиво женщина. – Испокон русская земля, православная! Еще до татар сюда русские из Турции православие привезли. В Херсонес. Тогда еще и мусульман никаких не было. Их потом турки вместе с исламом прислали. Путин, как приезжал, сам это рассказывал – священная русская земля тут!

– Ну я истории не знаю, – Сергеич пожал плечами. – По всякому могло быть!

– Да так и было, как Путин сказал, – повторила она. – Путин не врет!

68

Ночью Сергеичу в спальнике холодно стало. Принес из палатки одеяло, утеплился.

Поворочался да и снова задремал. А проснулся, когда будто бы звон солнечных лучей услышал. Звенели, конечно, не лучи, а сама жизнь, которую эти лучи уже часа два ко дню грядущему разогревали. Видимо, и его спящего разогревали-готовили.

Бодро подошел он к отдельно от лежанки стоявшему «третьему» улью, и испуг его пронял. На летке – ни одной пчелы!

Открыл осторожно крышку, внутрь заглянул. А там тишина и пустынность. Будто пылесосом кто всех пчел высосал! Оглянулся по сторонам. Прислушался. Со стороны лежанки жужжание долетело, мимо лица его пчелка пролетела.

– Ну вот тебе, – огорченно выдохнул.

Под улей заглянул, отошел к ближнему вязу. Опять к звукам природы прислушался. Взгляд на дикой груше остановился, что ближе к ульям Ахтема росла. Подошел к ней и тут уже вздохнул с облегчением, знакомое хоровое жужжание роя услышав.

– Вот вы куда сбежали, – прошептал.

Однако радость от обнаружения исчезнувших пчел беспокойством сменилась.

– Как же я их назад в улей отнесу? Голыми руками? – озадачился Сергеич. – У меня ж тут ни лестницы, ни роевни!

Он смотрел на рой пчел, густо обсевших ствол груши. До роя от земли метра два с лишком. Если б что подставить! Понимал Сергеич, что спешить надо, пока они отсюда не улетели. И ведь странно: почему они все из улья удрали? Обычно же половина пчел в улье остается, а вторая половина – та, что с молодой маткой, – вылетает. Да и то, когда семья слишком большой становится, когда тесно им! А этим тесно не было! Он бы заметил!

Несколько пчел с разных сторон к рою подлетели, стали «танцевать» рядом с ним.

– Разведчики! – понял Сергеич. – «Рассказывают», куда летали и что за место для переселения нашли!

Взгляд Сергеича на кустистый лесной орех ушел, за которым сарайчик Ахтема со всяким полезным для пчеловодства инструментарием стоял. Там наверняка и прыскалка есть, и роевня! Ведь роение – дело обычное, время от времени случается.

Вспомнил пчеловод, что уже пару раз искал он ключ от сарайчика, что из рук Айсылу в самый первый день приезда получил. И куда только он мог его подевать? Ну просто беда! Так вот он и гранату, от Петра в подарок полученную, положил куда-то и забыл. Теперь вот ключ найти не может! Но ведь если не поспешить сейчас, улетит рой!

Остановился Сергеич у сарайчика. Уставился на замок навесной.

Поднес под замок ладонь, приподнял железку с дугой, два кольца пронизавшей. Подергал замок, на себя потянул. Скрипнула дверца, но кольца замочные крепко в дереве держались.

– Что же делать? Что же делать? – занервничал Сергеич.

Еще раз дернул замок, в этот раз сильнее, схватившись за него обеими руками. Опять не поддались кольца, даже показалось, что они на себя замок потянули, сопротивляясь пчеловоду.

Прошелся торопливо Сергеич вокруг сарайчика, себе под ноги глядя. Что-нибудь подходящее для открытия дверцы тщетно выискивал.

И вдруг осенило его. Как же он раньше не догадался, чем дверцу открыть можно?!

Прибежал к кострищу, вытянул из земли железную треногу, и опять к сараю.

Ножки у треноги из арматуры, крепкие. Такие треноги в магазинах не продаются! Их друзья-сварщики варят, а потом кому дарят, кому продают.

Просунул Сергеич одну ножку в кольца замка и что было силы на себя потянул. Рычаг сработал и вырвался из двери замок вместе с кольцами. Дверца сама распахнулась. А у Сергеича сразу радость в глазах. Все, что ему надо, сразу увидел он: и лестницу, к задней стенке сарая приставленную, и прыскалку пластмассовую, и два дымаря, не нужных ему сейчас, и скребок для раскупорки сот и, самое главное, круглую роевню с крышкой!

«Вот только чем их туда стряхивать? – задумался. Но тут же рука к длинной ручке совка для мусора потянулась. – Подойдет! Наверное, для того он тут и лежит! Не подметал же Ахтем траву!»

Рой пчел, обсевший ствол груши, гудел громче прежнего. Словно тысячи пчел свои крылья перед полетом «прогревали».

– Нет, – выдохнул пчеловод уверенно. – Не успеете!

Взял в руки прыскалку, водой из баклажки наполненную. Стал снизу вверх пчелок поливать. Посыпались капли на их крылья, тяжелыми их делая, засияла на солнце водяная пудра, в воздух ворвавшись. Жужжание тише стало.

Уже и понимал Сергеич, что теперь никто никуда не улетит, а поливал их из прыскалки, пока вода в ней не закончилась. Только после этого подставил к стволу лесенку, поднялся на две перекладины, роевню между стволом и животом зажал и стал в нее совком рой с дерева сталкивать. Двумя дрожащими большими гроздьями свалились пчелы в роевню. Осталось их не больше сотни на стволе, но теперь совок уже был без нужды: оставшиеся пчелы сами вниз ползли, к роевне. Спешили, боялись без роя, без матки остаться. Чтобы недалеко им ползти было, приподнял еще выше Сергеич роевню. Проследил взволнованно, как последние пчелы роя в нее спустились, и крышку легкую, изнутри тканью обитую, на место поставил. Подхватил поперечный кожаный ремешок, за который ее нести можно, и спустился на землю.

Пока к пустому улью шел, к рою в роевне примеривался.

«Не больше трех кило будет, – думал. – Чего такому улетать?»

Опрокинул аккуратно пчелок обратно в их домик. Падали они тяжело – крылья-то мокрые.

Перед тем, как крышку улья закрыть, задумался Сергеич. Что-то ему странным показалось. Наклонился он опять к пчелам.

«Что-то они сероватыми стали! – подумал. – Может, из-за того, что мокрые?»

69

Ломоту в ключицах Сергеич чувствовал при каждом повороте руля. Посматривал время от времени на сидящую рядом Айше, тоже не выспавшуюся, но выглядевшую несчастной не из-за этого. Через разбитое лобовое в их лица ветер бил – прохладными, освежающими порывами. Яркое утреннее солнце светило высоко над их головами, но не на них, не на дорогу. Оно светило над ними, светило вверх на небо, выбеливая его лучами. Еще немного, и выглянет оно из-за гор справа, выглянет и «скатится» лучами в долину.

«Хорошо, что без слез», – подумал Сергеич и опять на Айше взглядом покосил.

До Бахчисарая за ними ехали Айсылу и Сервер. Уже на выезде из татарской столицы посигналили они, чтобы пчеловод остановился. И тогда уже Айсылу обняла дочку в последний раз. Прижала к себе, что-то торопливо шептала ей на татарском. Сервер из своей машины не выходил. Сергеич из своей вышел. Смотрел на мать и дочь, мать в длинном и не броском черном платье, больше похожем на балахон, и дочь в джинсах и темно-зеленом свитерке, надетом поверх черного гольфа, воротник которого облегал тонкую шею и поднимался почти под подбородок.

На прощанье вдова Ахтема кивнула Сергеичу. Мол, поезжайте. И перевела взгляд на прицеп с ульями, головой покачала.

Сергеич ее взгляд понял – еще вчера вечером, когда они с Сервером ставили ульи на прицеп, от улья с зарубой нижняя доска стенки отошла. Поправил ее пчеловод, прижал ладонью на место, проверил, чтобы щели не осталось, иначе улетят пчелки.

Дорога виляла из стороны в сторону. Изредка навстречу проносились машины. Попадались и с украинскими номерами, и даже с донецкими и луганскими. Заметив на номере буквы своего региона, Сергеич пытался заглянуть в салон проезжающей мимо машины. В сторону моря ехали целые семьи с детьми.

Вспомнил Бекира, так и не показавшего ему Черное море. Вздохнул с сожалением. С сожалением и о судьбе Бекира и о не увиденном море.

Опять на Айше покосился. Хотелось ее успокоить, но не знал как. Оглянулся на зеленый чемодан, зажатый между потолком багажной части салона и его вещами.

«Она же заранее выйдет, чтобы пешком к паспортному контролю подойти, – подумал. – У нее и рюкзак не маленький, вон на заднем сиденье лежит. Неужто она еще и чемодан понесет? Может, пускай в машине останется? Может, и не обратят таможенники на него внимания? А если обратят? И прикажут открыть? А там женские вещи…»

Дорога свернула направо и влилась в Севастопольское шоссе.

Сергеич оглянулся на прицеп. Вспомнил про поврежденный топором улей и не стал нажимать на педаль газа.

– Кушать хочешь? – спросил девчушку.

– Нет, – ответила она. – Потом. После границы. Она еще теплой будет!

– Теплой? – повторил озадаченно пчеловод.

И вспомнил, что рядом с рюкзаком на заднем сиденье пакет с самсой лежит.

– Ну ладно, – Сергеич кивнул и снова захотел на газ нажать. Захотелось быстрее до границы доехать, горячей, сочной самсы захотелось.

Позади остался указатель «Аэропорт» со стрелочкой налево. Но они уже на Джанкой ехали. Аэропорт им был не нужен.

– Ты паспорт не забыла? – обернулся он к Айше, когда пригороды Симферополя остались позади.

Она отрицательно мотнула головой.

Через час Сергеичу стало не по себе – почувствовалось приближение границы. Они проехали мимо остановившейся на обочине колонны военных машин. К двум были прицеплены зачехленные пушки.

Айше, увидев колонну, замерла, напряглась. В ее глазах страх блеснул. Сергеич нажал на газ, чтобы скорее мимо российских военных проехать. Минуты через три сбавил скорость – об улье вспомнил, который мог на ходу развалиться.

Впереди показался знакомый серебристый козырек над дорогой. Нога автоматически нажала на тормоз.

Остановившись на обочине, посмотрел вопросительно на Айше, и она все поняла. Вышла из машины, с заднего сиденья достала рюкзак, забросила на спину.

– Чемодан надо забрать? – спросила она.

– А он не тяжелый?

– Он на колесиках.

– Тогда лучше забери, – попросил Сергеич.

Когда отъехал, оглянулся. Айше уже шагала и катила за собой зеленый чемоданчик. Шла легко, но с отрешенным лицом, словно на похороны или навстречу неминуемой беде.

Машин впереди стояло с полтора десятка. Очередь двигалась. Сергеич снова увидел Айше в череде пеших пересекателей границы. Не оглядываясь, прошла она мимо к окошкам паспортного контроля для пешеходов.

Заехав под козырек контрольной площадки, Сергеич достал документы и, немного нервничая, сам подошел к окошку.

– Что ж вы так вкладыш смяли! – с укоризной произнес пограничник, разворачивая найденную в паспорте бумажку.

На лицо служивого легла печать озабоченности. Его губы зашевелились беззвучно, будто он в уме считал или что-то проговаривал. Потом мотнул головой и поднял глаза на владельца документов.

– Восемьдесят девять дней! – сказал он. – Вы у нас по максимуму отдохнули! По-русски!!! Даже вон на солнце сгорели! – пограничник обратил внимание на красные, обветренные щеки Сергеича.

И вдруг за спиной у пограничника возник кто-то в штатском. Наклонился к окошку, бросил быстрый взгляд на Сергеича. Его рука легла пограничнику на плечо. Пограничник поднял голову и тут же поднялся со стула. Оба куда-то отошли.

Пчеловод занервничал. Достал мобильник, время проверил.

А за окошком опять лицо пограничника появилось.

– Поставьте машину в «карман»! – сказал пограничник. – К вам сейчас подойдут!

Освободив место для следующей в очереди машины, Сергеич отъехал на указанное место. И остался сидеть за рулем, погружаясь в горечь и неизвестность. Ничего хорошего он от этой задержки не ждал. Паспорт и права у него забрали. Кто он теперь? Никто. Ни документов, ни прав.

Вспомнился придорожный «карман», в который его отправили при въезде в Крым. Тогда пребывание в «кармане» закончилось приездом журналистов и получением от них денег на ремонт машины.

Сергеич оглянулся, посмотрел на свой «кабриолет», в котором при езде возникало больше ветра, чем его в природе имелось.

Ну да, не починил. Да и от денег тех не осталось ничего! Какие-то рубли еще лежат в кармане, но большую их часть он превратил в бензин, заполнив им три канистры. Бензин лучше денег.

Может, минут пятнадцать бродили в голове у пчеловода длинные мысли, заканчивавшиеся многоточиями. Бродили, скрашивая ожидание решения своей судьбы. А потом к машине подошли два таможенника и мужик в камуфляже с собакой. Один из таможенников держал в руках документы Сергеича. Мужик в камуфляже повел собаку вокруг прицепа.

Таможенник с документами в руках уставился на номер машины, потом на старую потертую картонку техпаспорта.

– Как вас сюда впустили? – спросил он.

Искривленная, недовольная линия губ показывала одновременно претензию и высокомерие.

– Куда? – опешил Сергеич.

– В Россию, в Крым! – холодным, немного дребезжащим голосом продолжил таможенник. – У вас советские права, советские документы на машину! Номерной знак – и тот советский! Хорошо хоть, что паспорт не советский! Вы что, до сих пор в СССР живете?

Не найдя быстро, что ответить, пчеловод пожал плечами.

– Не говорили, – потерянно промямлил он. – Никто не говорил менять. Я с ними все время ездил.

– Где ездили? По Украине?

– У себя, по Донбассу.

Таможенник удивленно мотнул головой, но в глазах его в этот момент проснулось что-то доброе. Прочитал в его глазах Сергеич мгновенное к себе снисхождение.

В руках у второго таможенника появилась черная палка с развернутым кверху зеркалом. Он рассматривал с помощью зеркала днище машины и вдруг обернулся к ее хозяину.

– Вы скоро ногами тормозить будете! – сказал он. – В такой машине нельзя выезжать на дорогу! Надо днище подварить!

– Да, конечно, подварю! – закивал перепуганный пчеловод. – Обязательно! Я ж в серой зоне живу… У нас там с ремонтом машин проблемы…

Услышав про серую зону, таможенники молча уставились на Сергеича. И кинолог обернулся. И овчарка его перестала обнюхивать прицеп с ульями и тоже обернулась.

– У нас по правилам каждый водитель должен освободить багажник для осмотра, – через минуту произнес неопределенно второй таможенник. Потом перевел взгляд на ульи.

Сергеич сник.

«Это ж сколько из машины вытаскивать! – подумал. – А увидят мед – прицепятся!»

– Ульи будем досматривать? – спросил второй таможенник первого.

Тот обернулся на машины, стоящие под козырьком, взгляд его ожил при виде большого «накрышного» багажника, под которым блестел начищенный, словно для продажи, белый «Лэнд-Ровер Дискавери» с киевскими номерами.

– Нет, не будем, – ответил он. – Пусть сам своих пчел пересчитывает! Вон сколько работы еще! – показал взглядом на джип.

Протянул молча документы Сергеичу.

– Счастливой дороги! – сказал сухо. – В буферной зоне останавливаться запрещено!

От резкого перепада эмоций Сергеич закашлялся. Так закашлялся, что в сердце закололо. Сел за руль, спрятал паспорт и документы на машину в бардачок – скоро ведь снова понадобятся.

Ехал по буферной зоне медленно, обгоняя пеших путешественников. Всматривался в них, думая об Айше. Она ведь тоже где-то здесь. А может, уже и на украинском контроле? Что ее проверять? Паспорт посмотрели, в чемодан заглянули и все – вперед и с песней!

– Ну что, хорошо отдохнули? – спросил с недоброй иронией в голосе украинский пограничник. – С солнцем надо быть поосторожнее!

Он тоже обратил внимание на подгоревшие щеки пчеловода.

Таможенники осмотрели машину без особого интереса.

– Пчел везете? – поинтересовался один, ткнув пальцем в направлении прицепа.

– Да, я ведь пчеловод, – пояснил Сергеич.

– Пчеловоз! – шутливо поправил водителя разговорчивый таможенник и тут же поймал на себе строгий взгляд напарника. Убрал улыбку с лица, замолк.

Выехав с контрольного пункта «Чонгар», Сергеич увидел впереди толпу людей и скопление машин, припаркованных суетно и беспорядочно на обеих обочинах. Ехал медленно, выглядывая Айше. Остановиться было негде. Сзади нетерпеливо сигналили.

Впереди с обочины выехала «Волга», и пчеловод поспешил к освободившемуся месту. Полностью с прицепом он туда не влез, но прицеп с ульями, выступивший почти на метр на асфальт, дорогу не перекрыл.

Оставив машину, Сергеич поспешил назад, туда, где толпа народа стояла. И водители, и те, кого они встречали.

Уже подходя к скоплению людей, увидел Айше. Она пыталась пройти, выбраться из этого «муравейника», но какие-то мужики словно преграждали ей путь. Показалось Сергеичу, что она тоже его видит, из-за плеч этих мужиков, как из-за забора выглядывая.

– Сто гривен до вокзала! – возбужденно убеждал девушку худой бородач в коричневой куртке. – Уезжаем сразу! У меня уже трое в машине сидит, одно место осталось!

– Не сидит у него никого! – заявил конкурент в спортивных штанах и тенниске. – Сядете и будете ждать, пока еще троих не найдет! А у меня уже двое!

Сергеич ледоколом раздвинул таксистов, протянул руку, схватил Айше за локоть и потащил к машине. Точнее – протащил сквозь шеренгу боевых таксистов, а потом просто перехватил ручку ее чемодана и покатил его, подпрыгивающего на камешках и дорожном мусоре, за собой. Айше шагала рядом.

70

Очередь к окошку продажи билетов двигалась быстро.

– До Винницы есть место? – поинтересовался Сергеич.

Седая женщина в сиреневой кофточке по ту сторону окошка щелкнула по клавиатуре компьютера. Уставилась в монитор.

– Странно, но есть, – сказала, не глядя на клиента. – Видно, кто-то сдал… Купе, верхнее, восемьдесят шестой. Вагон пять. Отходит через сорок минут.

– Давайте! – обрадовался пчеловод.

– Паспорт! – потребовала она.

Айше протянула свой украинский паспорт, с виду совсем новенький.

– Двести шестьдесят три гривни сорок копеек!

Девушка передала кассирше две двухсотки.

– А когда он прибывает? – спросил Сергеич. – Мне позвонить надо, чтобы встретили!

– В пять сорок утра, завтра! Семнадцать часов дороги.

– Ого! – удивился пчеловод.

Когда вышли на улицу, он заметил на лице Айше улыбку. И сам обрадовался.

– Ты в Виннице с платформы никуда не отходи! Жена моя тебя встретит, ее Виталина звать, – заговорил Сергеич торопливо, когда они уже у пятого вагона остановились. – Если что, вот ее телефон…

Айше занесла чемодан и рюкзак в купе, опять вышла на платформу.

– В поезде не бойся, у нас пассажиры нормальные, – Сергеичу почему-то хотелось успокоить девчушку перед долгой поездкой.

– Там одни женщины, – сообщила она, словно сама хотела успокоить пчеловода. – Все будет хорошо.

– Чай, обязательно чай у проводника заказывай! Они делают! У них кипяток всегда есть!

Девушка кивнула.

– Дєвушка, сідайте вже! – кругленькая, похожая на матрешку проводница явно обращалась к ней.

В глазах у молодой татарки снова блеснул страх, она посмотрела на Сергеича с болью, будто родственниками они были, которых насильно разлучают. Он и не заметил, как обнял девчушку, прижал к себе.

– Ну шо ви, як назавжди! – почти возмутилась проводница. – Швидко, потяг не чекатиме!!!!

– С первой платформы отходит поезд 86 Новоалексеевка – Львов! – прогремело над вокзалом.

И Сергеич отпустил Айше.

Поезд вильнул последними вагонами и остался пчеловод один на платформе. Его шатнуло, будто это он сейчас ехал на поезде, а не Айше. Горечь в душе появилась. Горечь и сожаление, будто он что-то не так сделал, будто это он сам от поезда отстал.

– Черт, – прошептал, и вытер тыльной стороной ладони глаза. Показалось, что плачет.

Позвонил Виталине. Сообщил время прибытия и номер вагона. Описал Айше, чтобы легче узнать было.

– Что это с тобой? – спросила бывшая жена обеспокоенно.

– А что?

– Голос у тебя дрожит! Плачешь, что ли?

– Устал, – выдохнул Сергеич. – Спал мало, на границе нервы попортили…

Она молчала. Он слушал ее молчание, доносившееся издалека, из самой Винницы, до которой отсюда семнадцать часов дороги! И сам молчал, не зная, что еще сказать.

– Ты сам-то приедешь? – спросила она вдруг и голос ее прозвучал нежно, как когда-то, до и после свадьбы звучал.

– Да, – выдохнул он и испугался собственного ответа. Поспешил добавить: – Наверное. Но мне сначала домой надо. Баптисты уголь на зиму привезут!

Она не ответила.

– Анжелику поцелуй! – попросил Сергеич после паузы. – Мне пора… Я позвоню! До свидания.

– До свидания, – попрощалась Виталина.

71

Дорога на Мелитополь бежала ровной лентой среди полей. Солнце то и дело било в глаза. Глаза уже устали от ветра, дувшего в лицо. Хотелось закрыть их и ехать с закрытыми, чтобы отдохнули они и от солнца, и от ветра. Щурился Сергеич. Щурился и зевал, ощущая, как почти бессонная ночь, раннее утро, нервные ожидания на российском контроле, да и вообще беспокойное метание в Новоалексеевке между автобусами и вокзалом – все это обвалилось теперь на пчеловода, как тонны угля в штольне, придавило его. Ему бы из-под этой тяжести выбраться, поспать! И руки устали руль крутить, пальцы немеют.

Вздрогнул Сергеич, бросил взгляд назад, чтобы проверить – не мешает ли он кому своей неспешной ездой. Взгляд случайно упал на пакет, что на заднем сиденье лежал.

«Боже мой, – испугался Сергеич. – Она же голодная поехала!»

Сбавил скорость, остановил машину. Выбрался, пошатываясь, наружу. Проверил крепление прицепа с ульями. Заметил, что доска у основания поврежденного улья опять отошла. Хотел придавить ее ладонью, но увидел, что в щель пчела вылезла. Наклонился, «задул» пчелку обратно и прижал-поправил доску. А она на его глазах снова отошла.

Солнце жарило, словно и не думало о грядущей осени. Захотелось в тень. Захотелось есть. Вернулся Сергеич за руль с твердым желанием найти спокойное место и отдохнуть.

Минут через двадцать поплыли мимо машины поля подсолнечника. Увидел пчеловод съезд с асфальта, аккуратно скатился на грунтовку. Ехал медленно, подсолнечники своими опущенными «лицами» прямо в салон заглядывали. Запахло горелыми семечками.

Улыбнулся Сергеич устало. Захотелось ему так, по подсолнечнику, до самого дома ехать. А впереди грунтовый перекресток появился. Тут и развернуться можно. Остановил он машину. Достал подстилку, поверх вдавленной в сухую землю почерневшей ботвы постелил. Взял с сиденья пакет с едой. Там и бутыль с айраном оказалась. Съел все, что было, все, что Айсылу на двоих дала. И айран весь выпил. А потом улегся на спину. Заснул. Заснул и почти сразу жужжание пчелиное услышал. Громкое, а не такое тонкое и нежное, что от пчелы летящей доносится. И во сне исходило это жужжание из «третьего» улья, почему-то стоящего теперь отдельно на поле. От того самого улья, который эфэсбэшники забирали, а потом вернули. Захотел во сне Сергеич к улью подойти, понять, почему они там так громко жужжат. И как только шаг к улью сделал, крышка в пчелином домике поднялась и выбралась из него огромная серая пчела человеческого роста. Выбралась, осмотрелась, его не замечая, и пошла, осторожно ступая двумя короткими ножками, в сторону подсолнечников, только не этих, что сейчас вокруг его спящего росли, а буйных, молодых, задравших лица свои круглые к солнцу. Провожал ее Сергеич взглядом, пока она в подсолнечниках не скрылась. И подумал, что не заметил он, какие у нее крылья. Не из-за них ли такое жужжание?

А жужжание продолжалось, и из «третьего» улья вылезла еще одна пчела, а потом еще одна, и еще. И все они следом за первой в подсолнечниках скрылись, пригибаясь, как военные разведчики, идущие на задание. А в какой-то момент понял Сергеич, что серые они потому, что надет на них камуфляжный комбинезон, а может, и не комбинезон, а что-то вроде плащ-палатки, но точно что-то военное. И выбираются они из улья как из подземного хода. И идут все в одну сторону. В сторону его дома, в сторону Малой Староградовки.

Перепугался Сергеич во сне. Холодной испариной лоб покрылся.

«Что же это? – подумал. – Завербовали, значит, их! Запугали и завербовали. И теперь это не мои пчелы, и служат они не мне, и не за медом они туда пошли…»

А в это время еще одна огромная пчела из этого улья вылезла, закрыла осторожно его крышку за собой, оглянулась по сторонам и задержала свой многозрачковый, страшный взгляд на Сергеиче. Задержала и замерла, словно решая: к нему идти или вслед за остальными.

В конце концов и она исчезла в подсолнечниках, оставив позади ошарашенного пчеловода, во сне от страха дрожащего.

Проснулся Сергеич мокрым. Футболка к телу прилипла, волосы к вискам.

Долго приходил в себя, думать пытался.

В конце концов попустило. Поднялся он на ноги. Оглянулся на «третий» улей, он как раз последним на прицепе стоял. А поврежденный сразу за ним, стенка в стенку, посередке.

Беспокойство об улье с «зарубой» отвлекло от сна. Полез Сергеич в багажник, вытащил сумку с инструментами. Молотка в ней не оказалось, но зато достал он оттуда тяжелый ключ для свечей зажигания и плоскогубцы.

Вытянул плоскогубцами гвоздь. Приставил его в другом месте к краю планки. Ударил ключом и промазал. Соскочила железная трубка ключа, по дереву гулко ударила.

– Извините, – прошептал Сергеич пчелам. – Я быстро!

Еще раз ударил, и гвоздь зашел. Потом еще раз, стараясь бить не сильно, чтобы пчел не перепугать. И тут услышал он странный звук, как раз за дощечкой, за стенкой улья. Словно что-то тяжелое по дереву покатилось.

Опустил ключ на край прицепа. Задумался. Решил в улей заглянуть. Забрался на прицеп, снял крепежный ремень. Поднял крышку. Пчел, поверх рамок ползающих, пальцами в сторонку оттолкнул. Осторожно ближнюю к летку рамку вытащил. И тут солнечный луч в освобожденное от нее узкое пространство нырнул и упал на что-то круглое и зеленое. Вытащил Сергеич и соседнюю рамку. И увидел гранату, зеленую гранату, ту самую, с которой к нему прошлой зимой в гости Петро приходил. По гранате пчелы ползали.

Протянул он руку, вытащил гранату из улья, пчелок с нее сдул. Удивился, какой теплой она оказалась!

– Вот ты где была! – прошептал испуганно.

Опустил гранату в карман брюк и сразу ощутил ее тяжесть и неприятную выпуклость. Поставил рамки на место, опустил крышку, затянул крепежный ремень. Спрыгнул с прицепа и сразу рукой за гранату, а ее тепло и через брючную ткань греет!

В машине вытащил ее из кармана. Опустил на сиденье рядом. О солдате подумал. Что с ним? Погиб? Ранен?

Достал мобильник из бардачка. Позвонил Петру. В ухе длинные гудки зазвучали. Послушал их пару минут и сунул телефон обратно.

72

Вечер нагнал Сергеича за Мелитополем. Навстречу проползла короткая колонна военной техники – два БТРа и танк на прицепе, за ними два «Урала» и зеленый «уазик». Ехали с войны, это Сергеич заметил по лицам водителей. Сам он ехал не на войну, а домой. И не его в том была вина, что дом его сейчас на войне стоял. Его дом стоял на войне, но в войне не участвовал. С его двора, из окон, из-за его забора не стреляли по врагам, а значит, врагов у его дома быть не могло. Наверное, поэтому он еще и стоял, не тронутый осколками от мин и снарядов, несколько раз за последние три года на Малую Староградовку упавших.

«Надо бы перед блокпостами закупиться», – подумалось.

Впереди лежала только дорога, окаймленная проносившимися мимо машины абрикосовыми деревьями. За ними справа бахча, арбузы, слева – поле фасоли.

– Ничего, скоро какое-нибудь село с магазинчиком появится! – пообещал себе Сергеич.

И стал мысленно укладывать на заднее сиденье пакеты с крупами, с вермишелью, с печеньем. А на дно между передними и задними сиденьями – банки с тушенкой, бутылки с подсолнечным маслом.

Усмехнулся. Вспомнил, что и на переднее пассажирское сиденье можно что-то положить. И под него.

Бросил взгляд на соседнюю сидушку и губы его согнали усмешку. Гранату увидел. Сунул ее в бардачок.

В первом же придорожном селе обменял у продавщицы магазинчика мед на продукты. Как и предполагал, обмен произошел легко и быстро, продавщица посчитала мед по семьдесят гривен за кило, и набрал он гречки, перловки, пшенки и прочего больше чем на тысячу гривен. Тронулась «четверка» тяжелее, отъезжая от магазинчика. Зато почувствовал в себе в этот момент Сергеич будущую сытость. Ехать домой не с пустыми руками – дело правильное, мужское, дело добытчика! Мало того, взял он и лоток яиц в магазине. Продавщица в сиреневой косынке, молодая, но бойкая, накрыла яйца сверху еще одним картонным гофрированным лотком и перетянула клейкой лентой. Все! Теперь о еде можно не думать!

Прячась от ветра, опустил Сергеич взгляд на спидометр. Тридцать кэмэ в час – это, ясное дело, не скорость. Но ведь он с прицепом. Поэтому обгоняют его другие и не сигналят сердито. Видят, что хрупкий груз везет, пчел. Видят, но не знают, что не только из-за пчел не спешит он. Он бы и без них сейчас не спешил. Хочется ему домой, но не так, чтобы лететь на всех парах. В доме ведь его никто не ждет! А в селе во всем из живых только Пашка. Пашка-то, конечно, его ждет! Ему скучно, он все лето один. Хотя наверняка и гости-сепаратисты из Каруселино к нему ходят, и он к ним. Так что чего его жалеть? И еще не спешилось Сергеичу из-за блокпостов, которые начнутся неожиданно и будут разбивать его дорогу на отрезки ожидания, и не известно, как долго ему ожидать придется, сколько там машин будет в очереди, чтобы багажники и документы военным предъявить!

Настроение Сергеича испортилось. Подумалось ему, что ведь эта дорога еще не та, с которой уже не свернешь! На этой дороге еще развилки есть! Налево-направо, к войне и от войны, к миру и спокойствию.

И сама собою в мыслях Галина возникла! Странно, что он о ней в магазинчике не вспомнил, когда с другой продавщицей мед на продукты менял. Та вот тоже бойкая и деловая, костяшками счетов щелкала легко и умело.

А вечер опускался, и машины, ехавшие навстречу, фары включили. Сергеич тоже включил. Очередной дорожный указатель мимо проплыл: Новобогдановка, Веселое – слева, Троицкое, Старобогдановка – справа.

– Так вот в чем дело! – понял пчеловод. – Это же поворот на Веселое, к Галине…

И нога сама надавила нежно на педаль тормоза. Съехал на обочину. Выключил мотор. Выбрался из машины, плечи расправил и почувствовал боль в ключицах. Да и поясница заныла.

– Господи, что ж это я за развалина, – пожалел себя Сергеич.

И снова Галина вспомнилась. И борщ ее, и уютный дом. Может, заехать? Переночевать? Ведь все равно сегодня он уже никакой для дороги, да и какая дорога в темноте?!

Задумался. Женщина она, ясное дело, хорошая. Но заехать переночевать – это как-то неправильно. И она не про то подумает. Она же, когда в последний раз звонила, говорила, что переезжать он к ней может, а не заезжать…

Достал Сергеич мобильный. Позвонил.

– Сережа? – прозвучал ее приятно удивленный голос. – Ты еще в Крыму?

– Нет, выехал уже.

– А куда? – спросила она осторожно.

– Ну, – помедлил с ответом. – Первым делом дочку знакомой на поезд садил… А теперь домой надо.

– А к нам не заедешь?

– Ты понимаешь, баптисты уголь возят на зиму, дают только тем, кто не уехал…

– А потом? Ну когда привезут?

– Не знаю. Наверное. Я позвоню!

Присел устало Сергеич на землю. Ладонями о нее уперся. Ее теплоту, ко сну приглашающую, ощутил.

73

Фары выхватили из темноты съезд на грунтовку и Сергеич, притормозив, выкрутил руль вправо. Проехал метров двести-триста. Остановился. Вышел и проверил крепление прицепа. Убедившись, что все в порядке, снова сел за руль и поплыла машина неспешно, покачиваясь на неровностях грунтовой дороги, по бескрайнему полю. Фары пробивали темноту, их свет уходил и немного в стороны, но понять, что там росло, Сергеич не мог. Не мог, да и не хотел. Глаза, уставшие от ветра, слезились.

Наконец остановился. Вытащил и расстелил подстилку. Поверх нее спальник разложил. Подумал, что ночь вроде прохладнее прошлой будет. Он же на восток едет! И на север, и на восток.

Только лег, а в голове беспокойство. Машина не закрывается, в бардачке – граната. Кто угодно может ночью туда залезть, и в машину, и в бардачок! Залезет, найдет гранату! Возьмет в руки, а тут он, хозяин машины, проснется, шумом разбуженный. Проснется и к машине! А у вора граната в руках. Что вор сделает? Ясное дело – бросит в Сергеича гранату! Это же так просто! Выдернул чеку, бросил, а сам на землю упал – как в старых фильмах про войну показывают!

Выбрался Сергеич из спального мешка. К машине подошел. Вытащил гранату и к спальнику вернулся. Подсунул ее под правый край подстилки. Только после этого лег. На живот лег. Правая рука сама к ней, к гранате, протянулась. Накрыл Сергеич ладонью гранату, да так и заснул. Она ему словно спокойствие и уверенность в хорошем сне подарила.

Сон, правда, оказался странным. Во сне Сергеич сначала в лесу грибы собирал. А значит, осенью дело было. В руках нес он две корзинки и в каждой уже немало подберезовиков и белых лежало. Так немало, что перестал он маслята подбирать, а на сыроежки и вовсе ногой наступить норовил. И вот когда обе корзинки наполнились, тяжелыми стали, повернул он назад, домой. Повернул туда, откуда пришел. И одновременно задумался – а что ж это за лес, в котором он грибы собирает? Ведь поблизости его деревни лесов нет! Но там, где есть «вперед», там всегда и «назад» есть, и вот пошел он обратно, и даже места, по которым уже проходил, узнавать стал. А значит, как бы там ни было, а должны были его ноги к тому месту вывести, где он в лес вошел. И доверился он ногам. Тем более, что шли они уверенно и дороги у головы не спрашивали. И не тревожили его никакие сомнения, даже наоборот, охватило его любопытство – захотелось побыстрее увидеть край леса, чтобы понять: как это можно переход из одного светлого пространства в одно темное забыть? Там, где кончается лес, там ведь всегда светлее! Даже ночью, если луна и звезды тучами или облаками не закрыты.

И вот в ожидании перехода из одного пространства в другое спешил он, слушая, как хрустят под ногами ветки и шишки. Так ускорился его шаг, что почти сливался этот хруст в непрерывную музыку. Музыка эта была грустной, напряженной. И в какой-то момент показалось Сергеичу, что громче она стала. Намного громче, чем поначалу. Остановился он, думая, что и музыка сейчас остановится, замолкнет! Ведь это он ее ногами по лесной земле играет. Остановился, а она звучит, продолжается, и доносится из-за спины, из глубины леса.

Руки у Сергеича заболели. Вспомнил он, что в руках – корзины, полные грибов. Опустил корзины на землю, а треск веток, шум ветра, шорохи все громче и громче. Оглянулся назад. И увидел в лесной темноте движение, словно стволы деревьев с места на место переступают. И еще добавилось к музыке что-то родное и очень знакомое. Прислушался – жужжание! Жужжание пчел, только не звонкое, тонкое и нежное, а словно тяжелое, приземленное, гудящее.

Перепугался он, но еще пару секунд стоял на месте, пока не увидел странную фигуру, выделившуюся из темноты, выступившую из глубокой невидимой темноты в полувидимую ближнюю. Эта фигура человеческого роста не принадлежала человеку. Тело существа удлиненным было и почти до земли доходило, только там, внизу, коротенькие ножки несли это тело частыми шажками вперед.

Перепугался Сергеич и, оставив на земле корзины, побежал что было сил дальше, к тому выходу из леса, который его ноги помнили.

Проснулся посреди ночи. Лоб мокрый. Перевернулся на спину, но снова заснуть не получилось. Опять на живот лег, и рука правая к краю подстилки сама потянулась, гранату, там лежащую, ладонью накрыла.

74

Солнце уже на восточном небосклоне достаточно высоко висело. Выбираясь из спальника, раздавил Сергеич ладонью помидор. Оглянулся по сторонам, а там, что слева, что справа – помидорное поле, только словно забытое. Урожай не ахти, плоды тоже. Видимо, плюнул фермер на свои помидоры, решил убирать то, что уродилось получше.

Скрутил Сергеич спальник, в багажник сунул. Поднял подстилку, чтобы сложить. А под ней тоже помидоры раздавленные. И граната зеленая там же. Потрусил он подстилку, прилипшие листья, ботву да комки земли струшивая. Спрятал. Потом вернулся и на гранату уставился. И почувствовал, что взгляд от нее оторвать не может.

– Нет уж! – прошептал и оторвал взгляд.

Оглянулся на прицеп с ульями, с жалостью про запертых пчелок подумал. Надо бы их быстрее довезти, чтобы до холодов налетались еще!

А взгляд снова на гранату вернулся.

«Нельзя тебя с собой брать! – подумал Сергеич. – Ты и так меня чуть под монастырь не подвела! Это ж я тебя через сколько блокпостов возил, через таможни русские и украинские! А если б нашли? Сидеть бы мне до смерти в тюрьме, если б нашли».

Вздохнул тяжело.

И взять нельзя, и оставить – тоже нельзя! Найдет кто-нибудь. А если дети? Такой грех на душу брать?

Покачал головой сокрушенно.

Может, закопать? Нет, трактор наедет! Подорвется!

Откуда-то издалека как раз рев трактора донесся. И вскинул Сергеич голову, всмотрелся в горизонт поля. Показалось ему, что видит он движущуюся точку то ли трактора, то ли комбайна.

Опять на ульи оглянулся. Только в этот раз остановился его взгляд на «третьем», на пчелах, которые ему серыми казались. На улей, который ему в кошмарном сне снился, на улей, из которого огромные военные пчелы выбирались, перегинаясь-переваливаясь. Выбирались как из люка танка или из подземного хода и, крадучись, на задание военное уходили.

Тут Сергеич и свой последний сон припомнил, фигуры странные, что из темного леса выступали.

– Это ж тоже они снились! – сообразил пчеловод. – Нет, не зря эти сны!!! Бог через сны что делать подсказывает!

Забрался Сергеич на прицеп, ослабил ремень крепежный, что «третий» улей и улей с другой стороны прицепа к днищу прижимал. Дернул улей с серыми пчелами на себя, сдвинул его с места. И удивился, как это легко у него получилось. Будто в руки сила вернулась.

– О как! – усмехнулся Сергеич. Шаг назад сделал, как спортсмен перед поднятием штанги.

Снова к улью подошел, только теперь решительнее. Обнял его и снял с прицепа.

С передышками отнес метров на сто от машины. Поднял крышку, заглянул внутрь. Несколько пчел поверх рамок сидели. И снова они ему серыми показались!

«Может, их специально заразили? Чтобы я заразу в Украину привез?» – подумал пчеловод. Слышал же когда-то о биологическом оружии. Да и сам раньше с колорадскими жуками, из Америки заброшенными, чтобы Союза развалить, боролся.

Осмотрел он внутренние стенки улья, провел пальцами по гладким дощечкам.

– А может, они какую-то технику в улей вмонтировали? Чтобы и за мной, и за нашей войной следить?

Испуг блеснул в глазах у Сергеича и сердце забилось чаще. Вспомнил он передачу по российскому телевидению. Про мельчайшие технологии, которые разглядеть обычным глазом нельзя. Они еще их каким-то смешным словом называли – «нана», «нанатехнологии», что ли?

Оставив крышку улья открытой, попятился он назад к машине. Поднял с земли гранату – она по-прежнему теплой была, будто живая! Подержал в ладони, к ее весу привыкая. Потом снова на метров двадцать к улью приблизился. Выдернул чеку, как в кино делали, и бросил. И сразу на землю упал. Поэтому и не увидел, далеко или близко от пчел серых граната взорвалась.

Сила взрыва заставила его лицо в сухую черную землю вжать. Над головой и свист пронесся, и жужжание. Что-то мокрое на затылок упало. Сергеич замер. И дышал он словно через земляной фильтр, не отрывая рта от земли и чувствуя, как ее крошки губы царапают. Дышать становилось все труднее и труднее, не давала земля через себя дышать. А когда грохот в ушах пропал, пришла на его место тишина. Звенящая тишина. И в голове зазвенело, будто его чем-то тяжелым по ней ударили. Колоколом или сковородкой.

Поднялся он на ноги. Земля под ним зашаталась.

Там, где «третий» улей стоял, ничего не было. Только воронка. Под ногами – щепки, обломок рамки. Мимо пчела пролетела.

«Выжили они, – подумал Сергеич. – Не все, но выжили…»

Зашагал, понес осторожно свой звон в голове к прицепу.

Снова жужжание пчелы услышал, оглянулся и увидел, как оттуда, со стороны взрыва, видать, к прицепу пчела подлетела и села на леток починенного им в дороге улья.

Сергеич присмотрелся к ней. Серая? Вроде нет, а вроде и да. А она в дырку входа тыкнулась. А входное отверстие закрыто. Закрыл он его на время переезда.

Забрался Сергеич на прицеп, со второго ряда ульев крепежный ремень снял, крышку поднял, полез рукой внутрь, открыл вход.

– Ну, забирайся! – сказал пчеле.

И она словно услышала его, бодро в улей полезла.

Не успел Сергеич и глазом моргнуть, как пчела вывалилась назад на леток, а следом за ней пчелы из улья выбрались, три или четыре. И стали ее отталкивать от входа, с летка столкнули.

– Вот как! – выдохнул Сергеич, наклоняясь. Поднял ее с земли, на ладонь посадил, закрыл ладонь, словно маленький улей ей в ладони предлагая обустроить.

Взгляд с неплотно сжатого кулака на леток возвратил.

– Ну что ж вы как люди? – спросил у пчел с горечью. Но они уже внутрь улья вернулись. Не услышали они его.

Опустил взгляд снова на неплотно сжатый кулак.

– Что с тобой теперь делать? Лететь тебе некуда. Одна ты!

И стал его кулак сжиматься медленно. Сжимался, пока он кожей ладони не ощутил задрожавшую от чувства опасности пчелу. И тут ужалила она его.

Скривил он губы, разжал кулак, посмотрел на пчелу, оставившую жало свое в коже, которую и проткнуть-то как следует этим жалом не сумела. Вытащил жало и выбросил. А потом повернул ладонь книзу и упала пчела в траву.

– Вот и все! – прошептал.

В сиденье своем осколок гранаты увидел. Вытащил и выбросил.

«Хорошо, что стекол нет, – подумал. – Иначе бы вылетели!»

Через час зазвонил мобильный. Сергеич сбавил скорость, хотя и так ехал не быстро.

– Слушай, – раздался голос Пашки. – Ты уже едешь?

– Да, Токмак проехал.

– Возьми мне по дороге «Примы», коробок тридцать. В Каруселино закончилась! Не забудешь?

– А чего мне забывать? – спокойно спросил Сергеич. – Возьму!

– Ты только спрячь их, а то на блокпостах отобрать могут!

– Спрячу, – пообещал Сергеич.

– Хорошо спрячь, а то сейчас у всех багажники вытряхивают, что-то ищут!

– А я не в багажник спрячу, – спокойно произнес пчеловод. – Я спрячу там, куда не заглядывают.

– Это куда же? Иногда даже баки с бензином проверяют!

– У пчел спрячу, – пояснил Сергеич. – В улей не полезут.

– Да, в улей не полезут! – согласился Пашка, и голос его показался Сергеичу чуть ли не счастливым. – Все! Давай! Жду!

«Ну хоть кто-то меня ждет!» – подумал Сергеич и надавил на педаль газа.

Примечания

1

Мама, кто там? (Крымско-татар.)

(обратно)

2

Знакомый папы с Донбасса (крымско-татар.).

(обратно)

3

На все воля Аллаха. Берегите себя! (Крымско-татар.)

(обратно)

4

И вам долгих лет! (Крымско-татар.)

(обратно)

5

Пусть Всевышний упокоит его душу! (Крымско-татар.)

(обратно)

6

Собаки, разг. российские полицейские, эфэсбэшники (крымско-татар.).

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg