«Ложное впечатление. Подсолнух. Две девочки в синем. Марли и я»

Ложное впечатление. Подсолнух. Две девочки в синем. Марли и я (fb2) - Ложное впечатление. Подсолнух. Две девочки в синем. Марли и я [сборник; дайджест] 3336K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джеффри Арчер - Ричард Пол Эванс - Мэри Хиггинс Кларк - Джон Грогэн

ИЗБРАННЫЕ РОМАНЫ

ЛОЖНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

Джеффри Арчер

В Уэнтворт-Холле, старинном британском поместье, хранится полотно великого Ван Гога стоимостью в 60 миллионов долларов.

За тысячи километров, в самом центре Манхэттена, алчный и неразборчивый в средствах коллекционер строит планы завладения картиной. Кто решится встать у него на пути?

* * *

«Ложное впечатление», перевод с английского «False Impression», автор Джеффри Арчер.

Полное издание на английском языке опубликовано в издательстве Macmillan © Jeffrey Archer 2005.

Иллюстрации: Stuart Williams @ the Organisation. Фото автора: © Paul Stuart.

ПОДСОЛНУХ

Ричард Пол Эванс

Из-за расторгнутой помолвки Кристин покидает свой комфортабельный дом в Дейтоне и отправляется с гуманитарной миссией в Перу. Встретившись с обездоленными детьми и их воспитателем, загадочным доктором Полом Куком, она понимает, что ее жизнь больше никогда не будет такой, как прежде.

Волнующий роман о любви и надежде.

* * *

«Подсолнух», перевод с английского «The Sunflower», автор Ричард Пол Эванс.

Полное издание на английском языке опубликовано в издательстве Simon & Schuster © 2005 by Richard Paul Evans.

Иллюстрации: Courtesy of Southern cross Humanitarian; Fotobank.сот/Stone.

Фото автора: Dabra Macfarlane.

ДВЕ ДЕВОЧКИ В СИНЕМ

Мэри Хиггинс Кларк

Близнецы Келли и Кэти Фроули похищены в день своего трехлетия. Похититель, который называет себя Крысоловом, требует выкуп восемь миллионов долларов за жизнь и здоровье девочек. Смогут ли родители близнецов найти такую сумму? И где гарантия, что домой вернутся они обе?

* * *

«Две девочки в синем», перевод с английского «Two Little Girls in Blue», автор Мэри Хиггинс Кларк.

Полное издание на английском языке опубликовано в издательстве Simon & Schuster © 2006 by Mary Higgins Clark.

Иллюстрации: Fotobank.com/Stone; 300: Photos.com.

Фото автора: Bernard Vidal.

МАРЛИ И Я

Джон Гроган

Когда Джон Гроган и его жена решили купить собаку, они мечтали о спокойном и покладистом домашнем любимце. Вместо этого им достался Марли — неуправляемый, но бесконечно любимый лабрадор, который навсегда изменил их жизнь.

Эта книга понравится не только любителям собак — своим жизнелюбием и бьющей через край энергией Марли покорит всех.

* * *

«Марли и я», перевод с английского «Marley & Ме», автор Джон Гроган.

Полное издание на английском языке опубликовано в издательстве Hodder & Stoughton © 2005 by John Grogan.

Полное издание на русском языке опубликовано в издательстве Добрая книга, Москва, 2007.

Иллюстрации: Hodder & Stoughton.

Фото автора: Jenny Vogt.

Джеффри Арчер Ложное впечатление

* * *

9/10

Виктория Уэнтворт в одиночестве сидела за столом, за которым в свое время Веллингтон и шестнадцать его офицеров ужинали накануне отъезда в Ватерлоо.

В тот вечер генерал сэр Гарри Уэнтворт сидел по правую руку от Железного Герцога. Он командовал левым флангом, когда поверженный Наполеон уехал с поля боя, Чтобы отправиться в ссылку. Благодарный монарх даровал генералу титул графа Уэнтворта, который семья гордо носила с 1815 года.

Именно эти мысли кружились в голове у Виктории, когда она во второй раз читала заключение доктора Петреску. Перевернув последнюю страницу, она с облегчением вздохнула. Решение всех ее проблем отыскалось буквально в последнюю минуту.

Дверь в гостиную бесшумно отворилась, и Эндрюс, который, проделав путь от второго лакея до дворецкого, служил уже трем поколениям Уэнтвортов, ловко убрал десертную тарелку Виктории.

— Спасибо, — поблагодарила она и, дождавшись, когда он дойдет до двери, спросила: — Все ли подготовлено для вывоза картины?

Заставить себя произнести имя художника было выше ее сил.

— Да, миледи, — ответил Эндрюс. — Картина будет отправлена, прежде чем вы спуститесь к завтраку.

— И все ли подготовлено к приезду доктора Петреску?

— Да, миледи, — повторил Эндрюс. — Мы ожидаем доктора Петреску в среду около полудня, я уже сообщил на кухню, что доктор Петреску будет обедать с вами в зимнем саду.

— Спасибо, Эндрюс, — сказала Виктория.

Дворецкий отвесил легкий поклон и тихо закрыл за собой тяжелую дубовую дверь.

Когда доктор Петреску приедет, самая заветная семейная ценность будет на пути в Америку. Хотя этот шедевр уже не вернется в Уэнтворт-Холл, знать об этом будут только ближайшие родственники.

Виктория сложила салфетку, встала из-за стола, взяла заключение доктора Петреску и вышла из гостиной в мраморный зал. Она остановилась у лестницы, чтобы полюбоваться портретом кисти Гейнсборо, на котором в полной рост была изображена Кэтрин, леди Уэнтворт. На ней было великолепное платье, которое выгодно оттенял комплект из бриллиантового колье и серег. Виктория дотронулась до мочки уха и улыбнулась, подумав, что столь экстравагантные серьги в то время могли счесть весьма вызывающими.

Глядя прямо перед собой, она поднялась в спальню по широкой мраморной лестнице. Ей было стыдно смотреть в глаза предкам, изображенным на полотнах Ромни, Лоренса, Рейнолдса, Лели и Неллера. Виктория понимала, что уронила честь своей семьи. Она уже смирилась с тем, что должна написать письмо сестре и сообщить ей о принятом решении.

Арабелла всегда была мудрой и здравомыслящей. Если бы любимая сестра-близнец родилась на несколько минут раньше, а не позже, она бы унаследовала поместье и, несомненно, разрешила бы проблему много успешнее.

Виктория закрыла дверь спальни и положила заключение доктора Петреску на стол. Перед тем как надеть шелковую ночную сорочку, оставленную горничной в изножье кровати, она несколько минут расчесывала волосы. Не имея более никакой возможности уклониться от ответственного шага, она села за письменный стол.

Уэнтворт-Холл

10 сентября 2001 года

Моя дорогая Арабелла,

Я слишком долго медлила с написанием этого письма, поскольку ты менее всех заслуживаешь получить столь грустное известие.

Когда папочка умер и я унаследовала поместье, я не сразу узнала об истинных размерах его долгов. Боюсь, моя неопытность в ведении дел вместе с грабительским налогом на наследство только усугубили проблему.

Я думала, что выход можно найти в еще больших займах, но от этого все стало только хуже. Однако теперь я рада сообщить тебе, что решение найдено.

В среду я встречаюсь с…

Виктория услышала, как открылась дверь спальни. Она удивилась тому, что кто-то из прислуги решился войти без стука.

Она обернулась и обнаружила рядом с собой незнакомую женщину, худенькую и невысокую, ростом ниже даже самой Виктории.

Незнакомка улыбнулась, и Виктория улыбнулась в ответ, прежде чем заметила в руках у женщины нож.

— Кто… — начала Виктория, когда женщина схватила ее за волосы и оттянула голову назад.

Виктория ощутила на шее прикосновение тонкого, острого как бритва лезвия. За долю секунды нож перерезал ей горло, словно ягненку на бойне.

Виктория была еще жива, когда женщина отрезала ей левое ухо.

9/11

Анна Петреску тронула кнопку будильника на столике у кровати. Высветилось 5.56 утра. Всю ночь она провела в размышлениях о том, что ей следует делать, если Фенстон не захочет принять ее рекомендации. Она выключила будильник, спрыгнула с кровати и прямиком направилась в ванную. Там, чтобы окончательно проснуться, она простояла под холодным душем немного дольше обычного. Ее последнего парня — одному Богу ведомо, как давно это было, — забавляло то, что она принимает душ перед утренней пробежкой.

Анна натянула белую футболку и синие шорты, застегнула молнию спортивной куртки, на которой до сих пор виднелось выцветшее «П» на месте отпоротой синей буквы. Анна не хотела демонстрировать, что в свое время входила в команду по бегу Пенсильванского университета. В конце концов, это было девять лет тому назад. Всунув ноги в кроссовки, она прицепила ключ от квартиры к тонкой серебряной цепочке на шее.

Анна закрыла свою четырехкомнатную квартиру на два замка и вызвала лифт. Спустившись в вестибюль, она улыбнулась своему любимому портье, который поспешил открыть ей дверь.

— Доброе утро, Сэм, — поздоровалась Анна, выбежала из Торнтон-Хаус на 54-ю Восточную улицу и направилась к Центральному парку.

По будням она всегда делала круг по Южному кольцу. По выходным, когда лишние несколько минут не имели значения, пробегала более длинный круг в десять километров. Сегодня эти минуты значение имели.

Брайс Фенстон тоже встал еще до шести утра, поскольку и у него была назначена ранняя встреча. Принимая душ, он слушал утренние новости.

«Еще один ясный солнечный день, ветер слабый, юго-восточный», — щебетал женский голосок, когда он выходил из душа. Серьезный мужской голос сообщил, что индекс «Никкей» в Токио поднялся на четырнадцать пунктов, а гонконгский «Хан сен» опустился на один. Биржевой индекс лондонской «Файнэншл таймс» пока не решил, куда двигаться ему. Фенстон подумал, что на курс акций «Фенстон-банка» ни то, ни другое сильно не повлияет, так как о его удачном ходе знали только два человека. С первым он сегодня завтракал в семь часов, второго увольнял в восемь.

Без двадцати семь Фенстон был уже одет. Он взглянул на отражение в зеркале — ему бы хотелось быть сантиметров на пять повыше ростом и на те же пять сантиметров потоньше в талии. Впрочем, это можно поправить — нужны только хороший портной да пара ботинок со специальными стельками. Еще ему бы хотелось снова отрастить волосы, но время не пришло, слишком много эмигрантов из Румынии могли бы узнать его.

Хотя отец Фенстона был трамвайным кондуктором в Бухаресте, всякий предположил бы, что безукоризненно одетый мужчина, спускающийся по ступенькам роскошного особняка на 79-й Восточной улице, родился где-нибудь в Верхнем Ист-Сайде. И только очень хороший наблюдатель заметил бы в мочке его левого уха маленький бриллиант — изыск, который, по мнению Фенстона, выделял его среди более консервативных коллег.

Он расположился на заднем сиденье своего лимузина и рявкнул:

— В офис.

Он нажал кнопку на подлокотнике, и между ним и водителем с легким жужжанием вырос дымчато-серый экран. Фенстон взял с соседнего сиденья номер «Нью-Йорк таймс». Когда лимузин повернул на ФДР-драйв, он изучал финансовый раздел, а когда остановился у Северной башни, добрался до некрологов. Ни одна газета не напечатает до завтрашнего дня тот некролог, который нужен ему, но, справедливости ради, следовало заметить, что никто в Америке и не знал, что она мертва.

— В половине девятого у меня встреча на Уолл-стрит, — бросил Фенстон шоферу, когда тот открыл ему заднюю дверь. — Заберете меня в четверть девятого.

Водитель кивнул, и Фенстон прошествовал в вестибюль. Хотя в здании было девяносто девять лифтов, только один поднимался без остановок к ресторану на 107-м этаже.

Минуту спустя Фенстон вышел из лифта. Метрдотель с легким поклоном проводил его к столику. Фенстон не удивился, что Карл Липман уже был на месте. За десять лет, что тот работал на Фенстона, он ни разу не опоздал.

Фенстон сверху вниз посмотрел на человека, который тысячу раз доказал, что нет такой мерзости, на какую бы он не пошел ради своего хозяина. Но ведь один только Фенстон и предложил Липману работу, когда тот вышел из тюрьмы. Отсидевшим за мошенничество адвокатам не приходится рассчитывать, что их возьмут на приличное место.

Фенстон сразу приступил к делу:

— Теперь Ван Гог наш, и встает вопрос, как нам избавиться от Анны Петреску, не вызвав у нее подозрений.

Эндрюс предупредил на кухне, что понесет наверх ее светлости поднос с завтраком, как только отправят картину. Но бронированный фургон опоздал на сорок минут, а нахальный молодой водитель не хотел уезжать, пока его не угостили кофе с печеньем. Эндрюса успокаивало лишь то, что ее светлость не проснулась до того, как водитель наконец-то уехал. Эндрюс бросил последний взгляд на поднос и вышел из кухни, чтобы отнести завтрак своей госпоже.

Перед тем как открыть дверь спальни, он тихо постучал свободной рукой. Увидев, что ее светлость лежит на полу в луже крови, он охнул, уронил поднос и подбежал к телу.

Хотя было ясно, что леди Виктория погибла несколько часов назад, Эндрюс решил сначала сообщить о трагедии наследнице поместья, а уж потом связаться с полицией. Он вышел из спальни, закрыл дверь на ключ и первый раз в жизни бегом помчался по лестнице.

Когда позвонил Эндрюс, Арабелла Уэнтворт разговаривала с покупателем. Положив трубку, она извинилась, объяснив, что ей надо немедленно уйти. Арабелла перевернула табличку с «ОТКРЫТО» на «ЗАКРЫТО» и заперла дверь своего антикварного магазина через несколько секунд после того, как Эндрюс произнес «чрезвычайные обстоятельства». Таких слов она не слышала от него последние сорок девять лет.

Через четверть часа Арабелла остановила свою малолитражку на гравийной дороге у Уэнтворт-Холла, где ее поджидал Эндрюс.

— Мне так жаль, миледи, — только и сказал он и повел новую хозяйку вверх по широкой мраморной лестнице.

Арабелле удалось сохранить сознание при первом взгляде на тело сестры. Посмотрев на тело снова, она ухватилась за столбик балдахина. Засохшая кровь была везде — на ковре, на стенах, на письменном столе. Сделав над собой усилие, Арабелла, пошатываясь, подошла к телефону на столике у постели, подняла трубку и набрала 999.

— Экстренная помощь, с какой службой соединить?

— С полицией, — ответила она.

Арабелла положила трубку. Ее взгляд упал на письмо, начинавшееся со слов «Моя дорогая Арабелла». Она схватила письмо и, засунув его в карман, нетвердым шагом вышла из комнаты.

Анна пробежала мимо Музея современного искусства и повернула направо к Седьмой авеню. Секундомер на запястье она запустила, лишь оказавшись в Центральном парке. Анна думала о предстоящей в восемь утра встрече с боссом.

Она была удивлена и обрадована, когда Брайс Фенстон предложил ей место всего через несколько дней после того, как она ушла из отдела импрессионизма в «Сотбис», где считалась вторым специалистом. Тамошний шеф четко дал ей понять, что, признав свою ответственность за срыв продажи крупного собрания, которое досталось их главному конкуренту, «Кристис», она отрезала себе все пути к продвижению по службе. Анна потратила месяцы, чтобы склонить одного клиента выбрать «Сотбис» для продажи семейной коллекции, и, поделившись этим секретом с любовником, наивно полагала, что тот его сохранит. Любовник как-никак был адвокатом.

После того как имя клиента было обнародовано в разделе искусств «Нью-Йорк таймс», Анна потеряла и любовника, и работу. Сообщение газеты о том, что доктор Анна Петреску ушла из «Сотбис», «попав в немилость», также не пошло ей на пользу.

Брайс Фенстон был постоянным посетителем всех крупных торгов, на которых выставлялись полотна импрессионистов, и не мог не знать Анну.

Фенстон, наравне со Стивом Уинном, Леонардом Лаудером и Такаши Накамурой, был известен как один из главных коллекционеров импрессионизма. То, что начинается как невинное хобби, иногда перерастает в одержимость. У Фенстона были картины всех знаменитых импрессионистов, кроме Ван Гога, и одна мысль об обладании полотном великого голландца действовала на Фенстона как инъекция чистого героина.

Прочитав в «Нью-Йорк таймс», что Анна уходит из «Сотбис», Фенстон сразу предложил ей место в правлении своей компании с гонораром, говорившим о том, насколько серьезно он относится к пополнению своей коллекции. К тому же он настойчиво напоминал ей, что, как и она, бежал в Америку от тиранического режима Чаушеску.

Как только Анна приступила к работе, Фенстон принялся ее испытывать. Больше всего его интересовали ее знания о старинных коллекциях аристократических семейств. Его зацикленность на чужих коллекциях ставила Анну в тупик, пока она не узнала, что политика компании Фенстона в том и состоит, чтобы предоставлять крупные ссуды под произведения искусства. Немногие банки соглашаются принимать подобные залоги. Во-первых, банкиры не знают этого рынка, а во-вторых, произведения искусства приходится особым образом хранить, страховать, а зачастую продавать в конце концов, на что уходит много сил и времени. «Фенстон-банк» был редким исключением.

По указанию Фенстона Анна отправилась в Англию, чтобы оценить коллекцию леди Виктории Уэнтворт, которая обратилась в банк за весьма крупной ссудой. Коллекция Уэнтвортов оказалась типично английской. Ее собирал второй граф — аристократ-оригинал с изрядным вкусом. Он покупал полотна своих соотечественников — Ромни, Уэста, Констебла, Стаббса и Морленда. Также он приобрел великолепный образец творчества Тёрнера — «Закат над Плимутом».

Третий граф не проявлял никакого интереса к живописи, и коллекция пылилась до тех пор, пока его сын, четвертый граф, потратив почти год на путешествие по Европе, не возвратился в Уэнтворт-Холл с работами Рафаэля, Тинторетто, Тициана, Рубенса, Гольбейна и Ван Дейка. Но превзошел своих предков, сам того не желая, пятый граф, Чарльз. После насыщенного уик-энда в Париже любовница уговорила его купить картину неизвестного тогда художника. Вернувшись в Англию, Чарли Уэнтворт убрал картину с глаз долой в одну из гостевых спален. Это был «Автопортрет с перевязанным ухом», полотно, которое многие ценители искусства сегодня относят к лучшим работам Ван Гога.

Анна еще раньше предупредила Фенстона, чтобы он с осторожностью подходил к покупке работ Ван Гога. Она рассказала ему, что в частных коллекциях имеется несколько подделок, а одна или две даже хранятся в крупных музеях. Однако, изучив документы о происхождении «Автопортрета», Анна могла с уверенностью сказать председателю, что эта изумительная картина действительно принадлежит кисти Ван Гога.

Для поклонников творчества Ван Гога «Автопортрет с перевязанным ухом» был венцом творенья. Мастер оставил тридцать пять автопортретов, но, после того как отрезал себе левое ухо, написал всего два. Второй портрет был выставлен в лондонской Галерее Куртолда.

Анна провела в Уэнтворт-Холле десять дней, которые оставили только приятные воспоминания. Вернувшись в Нью-Йорк, она сообщила правлению, что, если когда-либо продажа картин станет необходимостью, вырученные деньги с лихвой покроют ссуду «Фенстон-банка» в тридцать миллионов долларов. Хотя Анну не интересовало, зачем Виктории Уэнтворт понадобилась столь крупная сумма, во время своего визита она часто слышала от нее сетования по поводу безвременной кончины «дорогого папы», ухода на покой надежного управляющего поместьем и сорокапроцентного налога на наследство.

Обязанности Анны не выходили за рамки оценки коллекций потенциальных клиентов и представления письменных заключений на рассмотрение правления. Ее никогда не привлекали к составлению контрактов. Этим занимался исключительно Карл Липман, штатный юрист банка. Однако Виктория обмолвилась, что «Фенстон-банк» берет с нее шестнадцать сложных процентов. Анна быстро сообразила, что сочетание чужих долгов, наивности и некомпетентности в финансовых делах и было источником процветания «Фенстон-банка». Казалось, банк только радует неспособность клиентов выплачивать долги.

Пробегая мимо карусели, Анна ускорила шаг. Она уже решила, что ей придется уволиться, если в это утро председатель не сможет принять ее рекомендации относительно коллекции Уэнтвортов. Она научилась мириться с тщеславием Фенстона и даже терпеть его внезапные вспышки ярости, но не могла потворствовать тому, чтобы вводили в заблуждение клиента, особенно такого простодушного, как Виктория Уэнтворт.

— Когда мы узнаем, мертва она или нет? — спросил Липман.

— Я жду подтверждения сегодня, — ответил Фенстон.

— Хорошо, мне нужно будет связаться с ее адвокатом и напомнить ему, что в случае смерти при подозрительных обстоятельствах, — Липман выдержал паузу, — любые соглашения переходят под юрисдикцию адвокатуры штата Нью-Йорк.

— Странно, что никто из них никогда не выдвигает возражений против этого пункта в контракте, — заметил Фенстон, намазывая маслом вторую булочку.

— С чего бы им возражать? — спросил Липман, потягивая кофе. — В конце концов, они же не могут знать, что вот-вот умрут.

— У полиции есть основания для подозрений?

— Нет. Вы никогда не встречались с Викторией Уэнтворт, не подписывали контракт, даже не видели картины. Пока полицейские признают, что у них нет подозреваемого, могут пройти годы.

— Хватит и пары лет, — сказал Фенстон. — К тому времени проценты по займу вырастут более чем достаточно, чтобы я гарантированно получил Ван Гога и распродал остальную коллекцию, не потеряв первоначального вложения.

— Хорошо, что я прочитал заключение Петреску вовремя, — заметил Липман. — Если бы леди Уэнтворт согласилась с рекомендациями Петреску, мы ничего бы не смогли предпринять.

— Верно, — согласился Фенстон, — но теперь нам надо придумать, как избавиться от Петреску.

Арабелла в одиночестве сидела в гостиной, ей ни до чего не было дела. На столе перед ней стояла чашка с остывшим чаем «Эрл Грей». На гравийной площадке были припаркованы несколько полицейских машин и карета «скорой помощи». Люди в форме и белых халатах сновали туда и обратно.

В дверь тихо постучались. Арабелла подняла глаза и увидела в дверном проеме главного суперинтендента Рентона, своего старого друга. Она поднялась с дивана, чтобы поприветствовать суперинтендента, ее глаза были красны от слез. Рентон снял форменную фуражку, украшенную серебряным галуном, поцеловал Арабеллу в обе щеки и подождал, когда она снова сядет. Он опустился в кожаное кресло с подголовником и выразил Арабелле самые искренние соболезнования. Он знал Викторию много лет.

Арабелла поблагодарила его и тихо спросила:

— Кто мог сотворить подобное, особенно с таким невинным существом, как Виктория?

— Боюсь, на этот вопрос нет очевидного ответа, — заметил главный суперинтендент. — Вы в состоянии поговорить со мной?

Арабелла кивнула.

— Я должен был бы спросить, имелись ли у вашей сестры враги, но, потому как я знал ее лично, могу ответить сам, что это не представляется возможным. Должен, однако, спросить, знали ли вы о каких-либо трудностях Виктории? В деревне ходили слухи, что после смерти батюшки ваша сестра унаследовала большие долги.

— Не знаю, — призналась Арабелла. — После того как я вышла за Ангуса, мы приезжали сюда из Шотландии только летом. Эти слухи дошли до меня только после смерти мужа и моего возвращения в Суррей. Виктория отрицала, что есть какие-либо трудности, но ведь она обожала отца, он, по ее мнению, вообще никогда не допускал ошибок.

— Вы не могли бы припомнить хоть что-нибудь, что может пролить свет на…

Арабелла встала и, ничего не объясняя, подошла к письменному столу. Взяв забрызганное кровью письмо, которое нашла на столе у сестры, она протянула его Рентону.

Главный суперинтендент прочитал послание.

— У вас есть соображения относительно того, что Виктория имела в виду, написав «решение найдено»?

— Нет, но, возможно, я смогу ответить на этот вопрос, переговорив с Арнольдом Симпсоном.

— Что-то мне не верится, — заметил Рентон.

Арабелла промолчала. Она знала, что Рентон по самой своей природе не доверяет адвокатам.

Главный суперинтендент взял ее за руку.

— Не скрывайте от меня ничего, Арабелла. Если мы хотим найти убийцу вашей сестры, мне необходимо знать все.

Арабелла ничего не ответила.

— Черт! — пробормотала Анна, когда мимо пробежал атлетически сложенный брюнет, с которым за последние несколько недель она сталкивалась уже несколько раз. Ее раздражало, когда ее обгоняли, — в прошлогоднем Нью-Йоркском марафоне она пришла девяносто седьмой (из почти тридцати восьми тысяч участников), так что двуногие редко ее обходили. Мужчина не оглянулся — настоящие бегуны никогда не оборачиваются. Однажды Анна увидела его лицо, но он побежал дальше, и ей осталось смотреть лишь на его спину в изумрудно-зеленой футболке. Она постаралась выкинуть его из головы и снова подумала о встрече с Фенстоном.

Копию своего заключения, в котором она рекомендовала Фенстону продать «Автопортрет» как можно скорее, Анна послала ему в офис. Она знала помешанного на Ван Гоге коллекционера из Токио. Такаши Накамура, президент крупнейшей в Японии сталелитейной компании, был человеком чрезвычайно замкнутым. О его коллекции почти ничего не было известно. Накамура позволил обнародовать лишь то, что его коллекция будет частью фонда, который со временем отойдет государству. Продажа Ван Гога также позволила бы Виктории Уэнтворт спасти репутацию — мотив более чем понятный японцу. Анна однажды приобрела для Накамуры полотно Дега и была уверена, что он предложит за автопортрет как минимум шестьдесят миллионов долларов. Так что если Фенстон примет ее предложение — а почему бы и нет? — все будут довольны.

Анна посмотрела на часы и поняла, что ей надо прибавить ходу. Она слетела с холма, проскочила ворота и побежала к дому, не подозревая о том, что брюнет в изумрудно-зеленой футболке внимательно за ней наблюдает.

Агент ФБР Джек Дилени все еще не был уверен в том, что Анна Петреску преступница. Последние шесть недель он вел слежку за этой женщиной. ФБР следило и за ее шефом, который, Джек не сомневался, преступником был.

Прошел почти год с тех пор, как Ричард У. Мейси — специальный агент, под чьим началом работал Джек, — поручил ему и группе из восьми агентов расследовать три жестоких убийства, совершенных на трех разных континентах, но имевших одну общую черту — у всех жертв были крупные непогашенные ссуды от «Фенстон-банка». Джек быстро сделал вывод, что преступления были делом рук профессионального убийцы.

Джек срезал дорогу, чтобы поскорее попасть в свою маленькую вест-сайдскую квартиру. Он почти закончил досье на сотрудницу Фенстона, хотя так и не мог решить, была ли она соучастницей или находилась в блаженном неведении.

Джек начал собирать досье с информации о происхождении Анны и обнаружил, что ее дядя, Георг Петреску, эмигрировал из Румынии в 1972 году и обосновался в Данвилле, штат Иллинойс. В 1974-м, через несколько недель после самопровозглашения Чаушеску президентом Румынии, Георг написал брату, заклиная того приехать к нему в Америку. Несколькими годами позже он снова отправил письмо. На этот раз, хотя родители Анны уезжать отказались, они позволили в 1987 году тайно вывезти из Бухареста свою семнадцатилетнюю дочь, обещав ей, что она сможет вернуться сразу же после низвержения Чаушеску. Анна так и не вернулась. Она постоянно писала домой, умоляя мать приехать в Америку, но редко получала ответные письма. Через два года Анна узнала, что отец погиб в одной из стычек с властями во время революции. Мать повторила, что никогда не покинет родину.

Ровно столько смог почерпнуть Джек из статьи, написанной Анной для школьного журнала. Один из ее одноклассников упоминал о доброй девочке с длинными белокурыми волосами и голубыми глазами, которая знала так мало английских слов, что не могла повторить клятву на верность флагу. К концу второго года обучения Анна уже редактировала школьный журнал.

Окончив среднюю школу, Анна выиграла стипендию на изучение истории искусств в Университете Уильямса. В местной газете Джек также нашел заметку, что она победила в межуниверситетском забеге. Получив степень доктора философии в Пенсильванском университете, Петреску оказалась в «Сотбис». Почему она «попала в немилость», Джеку выяснить не удалось. Не смог он узнать и то, почему она решила пойти работать в «Фенстон-банк». Зато он обнаружил, что у Анны есть подруга — Тина Форстер, секретарша Фенстона.

За короткое время, что Анна проработала в банке, она побывала у нескольких новых клиентов, получивших большие ссуды. У каждого из них имелась коллекция произведений искусства. Джек боялся, что рано или поздно кого-нибудь из них постигнет та же участь, что и предыдущих жертв Фенстона.

Джек побежал по 86-й Восточной улице. На три вопроса все еще предстояло ответить. Как долго Фенстон был знаком с Петреску, до того как она начала работать в банке? Знали они друг друга еще в Румынии или нет? И не она ли была у него наемным убийцей?

Фенстон небрежно расписался на счете за завтрак, встал и, не дожидаясь, когда Липман допьет кофе, вышел из ресторана. Он вошел в открытый лифт, но подождал Липмана, чтобы тот нажал кнопку восемьдесят третьего этажа.

Двери лифта открылись, Липман вышел вслед за хозяином, но потом развернулся и направился к кабинету Петреску. Не постучавшись, он открыл дверь и увидел секретаршу Анны Ребекку, которая готовила бумаги для встречи Анны с шефом в восемь утра.

Через несколько минут Липман вернулся в кабинет Фенстона.

— Не думаю, что Петреску уйдет без боя. Как-никак, ей будет непросто найти новую работу.

— Конечно, непросто, если это будет зависеть от меня, — потирая руки, заметил Фенстон.

— Но, может, разумнее было бы мне…

Стук в дверь прервал их диалог. В дверях стоял Барри Стедмен, начальник охраны банка.

— Простите за беспокойство, председатель, но здесь курьер «Федерал экспресс». Говорит, у него для вас посылка и никто другой не может расписаться в получении.

Фенстон жестом велел курьеру войти и поставил свою подпись в бумагах. Липман подождал, пока курьер уйдет и Стедмен закроет дверь.

— Это то, что я думаю? — тихо спросил он.

— Сейчас узнаем.

Фенстон разорвал пакет, и оба они уставились на отрезанное левое ухо Виктории Уэнтворт.

— Она даже прислала бонус, — заметил Фенстон, глядя на антикварную бриллиантовую сережку. — Позаботьтесь, чтобы Кранц получила оставшиеся полмиллиона.

Анна закончила собирать вещи в начале восьмого. Чемодан она оставила в прихожей, чтобы забрать по дороге в аэропорт. Ее самолет вылетал в Лондон без двадцати шесть вечера и приземлялся в Хитроу следующим утром. Анна надеялась, что Виктория прочитала ее заключение и согласилась продать Ван Гога частному лицу. Это было бы самое удачное решение ее проблем.

Анна поймала такси примерно без двадцати восемь. Сев на заднее сиденье, она посмотрелась в карманное зеркальце: на встрече с шефом она хотела выглядеть как можно лучше. Костюм и шелковую блузку, без сомнения, будут провожать глазами, хотя кое-кого, возможно, озадачат черные кроссовки.

Такси повернуло направо, на ФДР-драйв, Анна проверила, какие сообщения поступили на сотовый, и решила ответить на них после встречи. Одно было от ее секретарши Ребекки — та просила срочно с ней связаться, а второе от «Британских авиалиний» — подтверждение рейса.

Такси остановилось у входа в Северную башню, Анна расплатилась с водителем, вышла и присоединилась к плотному потоку офисных работников перед шеренгой турникетов. Она поднялась на скоростном лифте и направилась по темно-зеленому ковру прямо в свой кабинет.

В это утро Тина Форстер проснулась в начале восьмого — спешить ей было некуда. К стоматологу она была записана на половину девятого, а Фенстон ясно дал понять, что с утра она ему не понадобится. Либо у него была встреча за городом, либо он собирался кого-то уволить. В последнем случае свидетели ему были не нужны. Тина нежилась в ванной — роскошь, которую она позволяла себе только по выходным, — и гадала, когда придет ее очередь на увольнение.

Она уже больше года была секретарем Фенстона и, хотя презирала его, все еще пыталась стать незаменимой. Тина знала, что не может потерять работу, до того как…

В спальне зазвонил телефон, но отвечать она не собиралась, подумала, звонит Фенстон — опять забыл, где лежит какая-нибудь папка, визитка или его собственный ежедневник. Отвечала Тина всегда одинаково: «На столе перед вами».

Тина вылезла из ванны и закуталась в полотенце. Она оделась и отправилась на кухню, чтобы приготовить чашечку кофе и посмотреть утренние новости. Репортаж о террористе-смертнике сменился рассказом об очередной 150-килограммовой женщине, подавшей в суд на «Макдоналдс». Она уже собиралась выключить «С добрым утром, Америка», когда на экране появился ведущий игрок команды «Сан-Франциско фортинайнерс».

И Тина вспомнила об отце.

Джек Дилени приехал на Федерал-плаза, 26, в начале восьмого. Вид заваленного папками стола подействовал на него угнетающе. Дело Фенстона так и не удалось сдвинуть с мертвой точки, а день представления шефу улик неминуемо надвигался.

Со слабой надеждой Джек открыл личное дело Фенстона.

В 1984 году тридцатидвухлетний Нику Мунтяну пришел в Американское посольство в Бухаресте и заявил, что может выдать двух работающих в Вашингтоне шпионов в обмен на американский паспорт. Каждую неделю с дюжину подобных заявлений оказывались фальшивкой. Но информация Мунтяну была достоверной. Не прошло и месяца, как два крупных чиновника были отправлены обратно в Москву, а самолет с Нику Мунтяну на борту приземлился в Нью-Йорке 17 февраля 1985 года.

Уже через год Мунтяну стал владельцем «Фенстон-банка» — небольшого и не самого успешного финансового учреждения на Манхэттене. Нику Мунтяну поменял имя, стал Брайсом Фенстоном, и начал принимать крупные вклады от незарегистрированных восточноевропейских компаний. Затем, в 1989 году, том самом, когда Чаушеску с женой бежали после восстания из Бухареста, денежный поток иссяк.

Джек посмотрел в окно и припомнил заповедь ФБР — никогда не верь в совпадения, но никогда и не скидывай их со счетов.

После смерти Чаушеску у банка, по-видимому, выдалась пара неурожайных лет, пока Фенстон неожиданно не встретил Карла Липмана, адвоката, исключенного из коллегии и только что отсидевшего за мошенничество. Вскоре дела «Фенстон-банка» пошли на поправку.

Джек перешел к досье первой жертвы — Пьера де Рошеля.

Пьеру де Рошелю требовалось 70 миллионов франков, чтобы выкупить виноградник. Весь его опыт в виноделии основывался лишь на регулярном опустошении бутылок. Но зато юноша унаследовал замок в Дордони, где на каждой стене красовались полотна импрессионистов — в том числе Дега, Писсарро и Моне.

Виноградник не приносил прибыли четыре неурожайных года. К концу этого срока на стенах замка остались лишь темные прямоугольники на выцветших обоях. Когда последняя картина отбыла в Нью-Йорк, чтобы пополнить коллекцию Фенстона, сумма первоначального долга Рошеля увеличилась более чем в два раза. Замок был выставлен на продажу, Рошель поселился в маленькой квартирке в Марселе и начал беспробудно пить, пока один из приятелей не посоветовал ему поручить «Фенстон-банку» продать Дега, Моне и Писсарро. Тогда он мог бы не только погасить долг, но и вернуть себе замок и остатки коллекции.

В планы Фенстона это не входило.

Через неделю труп Пьера де Рошеля с перерезанным горлом был обнаружен в марсельском переулке. Четыре года спустя марсельская полиция закрыла дело. Когда все вопросы с имуществом были улажены, Фенстон распродал коллекцию, оставив себе Дега, Моне и Писсарро. Младший брат Рошеля унаследовал квартирку в Марселе.

Досье по делу Криса Адамса-младшего Джек знал наизусть. Крис Адамс-старший был владельцем процветающей картинной галереи в Лос-Анджелесе. Он специализировался на мастерах американской школы, столь обожаемых публикой из Беверли-Хиллс. После его гибели в автокатастрофе Крису-младшему осталась коллекция с картинами Ротко, Поллока, Джонса и несколькими полотнами Уорхола, написанными акриловой краской.

Старый школьный друг посоветовал Крису вложить деньги в интернет-компанию. Свободных денег у Криса не было, имелись только галерея и «Кристина» — старая отцовская яхта, да и то половина всего этого принадлежала его младшей сестре. «Фенстон-банк» предоставил ему ссуду в 12 миллионов долларов и позволил долгу расти, ни разу не напомнив об этом клиенту. Так продолжалось до тех пор, пока Крис-младший не вычитал в «Лос-Анджелес таймс», что «Красная Мэрилин» Уорхола была продана за четыре с лишним миллиона долларов. В лос-анджелесском отделении «Кристис» его заверили, что он может ожидать не меньшего и от продажи Ротко, Поллока и Джонса. Через три месяца Липман ворвался в кабинет председателя со свежим каталогом «Кристис» в руках. Напротив семи разных лотов, которые выставлялись на продажу, он приклеил желтые бумажки. Фенстон всего один раз позвонил по телефону и сразу же заказал себе билет на ближайший рейс в Рим.

Три дня спустя Криса-младшего нашли с перерезанным горлом в туалете бара. Фенстон в это время отдыхал в Италии. Полиция занялась расследованием, а картины тут же сняли с торгов. Через полтора года дело перекочевало в разряд «висяков» Полицейского управления Лос-Анджелеса.

Сестре Криса досталась только любимая папина яхта.

Джек взял папку с делом бразильянки Марии Васконселлос. После смерти мужа она унаследовала сплошь уставленную скульптурами лужайку. Не обычными садовыми скульптурами, а творениями Мура, Джакометти, Ремингтона, Ботеро и Колдера. К несчастью, она влюбилась в жиголо, и тот предложил…

Зазвонил телефон на столе.

— На второй линии лондонское посольство, — доложила секретарша.

— Спасибо, Салли, — поблагодарил Джек.

Он знал, что оттуда мог звонить лишь его друг Том Красанти, с которым они начали работать в ФБР в один и тот же день.

— Привет, Том, как дела? — спросил он.

— Отлично, — ответил Том.

— Хорошие новости?

— Нет. Придется тебе открыть еще одно дело.

Джека прошиб холодный пот.

— Кто на этот раз?

— Леди Виктория Уэнтворт.

— Как она погибла? — тихо спросил Джек.

— Точно так же, как трое других, — ей перерезали горло. Почти наверняка кухонным ножом.

— Почему ты думаешь, что замешан Фенстон?

— Она задолжала банку больше тридцати миллионов.

— За чем он охотился в этот раз?

— За «Автопортретом» Ван Гога. Цена — шестьдесят миллионов долларов.

— Вылетаю в Лондон ближайшим рейсом.

Анна сняла кроссовки, переобулась в черные туфли на высоком каблуке, взяла со стола папки и отправилась к шефу. Постучала в дверь и удивилась — та немедленно распахнулась, и она оказалась лицом к лицу с Карлом Липманом.

— Доброе утро, Карл, — поздоровалась Анна.

Ответом ее не удостоили. Председатель поднял взгляд от бумаг на столе и жестом показал на стул напротив. Липман сел на свое место — за правым плечом Фенстона, словно кардинал при папе римском. Анна подумала, что вот-вот появится Тина, но дверь кабинета секретарши оставалась закрытой.

Анна, стараясь скрыть волнение, взглянула на полотно Моне, над столом председателя. Молчание было нарушено по кивку Фенстона.

— Доктор Петреску, — начал Липман, — до председателя дошло удручающее известие. Может статься, что вы послали клиенту конфиденциальный банковский документ, до того как председатель составил о нем свое мнение.

На мгновение Анна потеряла дар речи, но быстро взяла себя в руки:

— Если вы, мистер Липман, говорите о моем заключении в отношении ссуды под имущество Уэнтвортов, то вы правы. Я послала копию леди Виктории.

— Но у президента не было достаточно времени, чтобы принять взвешенное решение до того, как вы отправили документ.

— Мистер Липман, первого сентября я выслала заключение вам и председателю.

— Я заключения не получал, — резко возразил Фенстон.

— Более того, — продолжала Анна, все так же глядя на Липмана, — у меня есть подтверждение, что председатель заключение получил. Подтверждение с подписью председателя.

— Вы должны были дождаться моего решения. — Фенстон как будто не слышал ее.

— Председатель, я ждала неделю, — возразила Анна. — Все это время вы не сказали ни слова, а между тем я должна сегодня вечером вылететь в Лондон, чтобы завтра встретиться с леди Викторией. Двумя днями позже я представила вам письмо с напоминанием.

— Но я не читал вашего заключения, — повторил Фенстон.

Анна глубоко вздохнула и продолжила:

— Там я всего лишь информирую правление — если мы решим продать Ван Гога, то вырученная сумма с лихвой покроет заем и проценты.

— Но я бы, возможно, нашел лучшее решение, — сказал Фенстон.

— Если дело было только в этом, то мы, как коллеги, могли бы обсудить различные варианты.

— Нелепое предложение, — заметил Фенстон.

— Не думаю, председатель, что придерживаться закона — нелепость, — спокойно возразила Анна. — Закон требует от банка давать клиентам все рекомендации, какие только возможны…

— Прежде всего вы отвечаете передо мной! — заорал Фенстон.

— Нет, если считаю, что член руководства банка нарушает закон.

— Пытаетесь вынудить меня вас уволить?

— А мне кажется, что это вы вынуждаете меня уволиться.

— В любом случае, — сказал Фенстон, развернув кресло и устремив взгляд в окно, — ясно, что вам в этом банке не место. Вы не умеете работать в команде, о чем меня предупреждали в «Сотбис».

Не вставай, приказала себе Анна. Сжав губы, она посмотрела на профиль Фенстона и уже собралась ответить, как заметила какую-то перемену в его облике. Приглядевшись внимательней, она увидела у него в ухе новую серьгу. Тщеславие его погубит, подумала она.

— Председатель, я бы хотела внести предельную ясность. Подбивать коллегу выудить наследство у наивной женщины — уголовное преступление, и я уверена, что мистер Липман, с его немалым опытом, будет счастлив объяснить вам это.

— Вон, пока я вас не вышвырнул! — вскочив со стула, завопил Фенстон.

Анна медленно встала и направилась к двери.

— Через десять минут вы должны освободить кабинет. Если после этого вы все еще будете здесь, вас выведут из здания охранники.

Анна спокойно закрыла за собой дверь.

В коридоре она увидела Стедмена. Его явно предупредили заранее. Держась со всем достоинством, на какое была способна, Анна, хоть тот и шел за ней след в след, направилась к своему кабинету, Ребекка уже ждала ее, держа в руках большую картонную коробку.

— Ничего не трогайте, — распорядился Стедмен. — Ваши личные вещи уже упакованы, так что пойдемте.

— Мне очень жаль, — сказала Ребекка. — Я пыталась дозвониться до вас, но…

— Не разговаривайте с ней, — рявкнул Стедмен. — Она здесь больше не работает.

Анна улыбнулась.

— Вы ни в чем не виноваты, — успокоила она секретаршу, когда та отдавала ей коробку.

Сняв туфли на высоких каблуках и положив их в коробку, Анна надела кроссовки и вышла в коридор.

Начальник охраны прошел со своей подопечной весь долгий путь до лифта и нажал кнопку со стрелкой вниз.

Они оба ждали лифта, когда самолет «Американских авиалиний», вылетевший рейсом 11 из Бостона, врезался в девяносто четвертый этаж Северной башни.

Рут Пэриш посмотрела на монитор вылетов над своим рабочим столом. Ее офис находился рядом с аэропортом Хитроу. Она с облегчением отметила, что американский самолет, который должен был вылететь рейсом 107 в Нью-Йорк, в аэропорт Кеннеди, наконец-то взлетел без двадцати два, с опозданием в сорок минут.

Фирму «Хранилище искусств» Рут основала почти десять лет назад. Доставка великих и не очень великих произведений искусства из одной части света в другую позволяла ей совмещать врожденные организаторские способности с любовью к прекрасному. Она имела дело с владельцами галерей, торговцами и частными коллекционерами. За эти годы многие из клиентов стали ее добрыми знакомыми. Но только не Брайс Фенстон. Рут давно поняла, что слова «пожалуйста» и «спасибо» в его лексиконе отсутствуют. На этот раз Фенстон поручил ей забрать картину Ван Гога из Уэнтворт-Холла и немедля доставить в его нью-йоркский офис.

Когда накануне позвонил мистер Эндрюс, дворецкий из Уэнтворт-Холла, и сообщил, что картина будет готова к отправке утром, Рут распорядилась, чтобы один из ее бронированных фургонов подъехал туда в восемь утра. Рут лично следила за каждым этапом упаковки и отправки картины. Она стояла рядом со своим старшим упаковщиком, когда тот заворачивал полотно в бескислотную кальку, укладывал его в контейнер-футляр с пенным уплотнителем, а потом стянул крепежные болты, написал по трафарету на обеих сторонах футляра «ХРУПКИЙ ГРУЗ» и проставил на всех четырех углах номер «47». Таможенник проверил сопроводительную документацию и разрешение на вывоз. Рут подъехала к ожидавшему «Боингу-747» и лично убедилась, что красный контейнер исчез в его багажном отделении. Без двадцати два самолет взял курс на Нью-Йорк.

Чтобы сообщить об отправке картины Ван Гога, Рут набрала нью-йоркский номер офиса Анны.

Раздался оглушительный взрыв, все вокруг содрогнулось. Анну швырнуло назад, словно от удара боксера-тяжеловеса. Оглушенная, она оказалась на полу.

Наступила жуткая тишина, которую скоро нарушили крики и грохот, за окнами полетели вниз огромные осколки стекла, куски покореженного металла и офисной мебели.

Должно быть, еще одна бомба, подумала Анна. Очевидцы рассказывали о взрыве 1993 года, произошедшем в башне. Анна помнила инструкцию у двери на лестницу: «При аварийной ситуации не возвращайтесь на рабочее место, не пользуйтесь лифтом, спускайтесь по ближайшей лестнице». Она с трудом встала — несмотря на ушибы и порезы, кости вроде бы остались целы. Стедмена нигде не было.

Бросив то, что осталось от коробки, Анна, спотыкаясь, добралась до лестницы «С» в центре башни. В людском потоке она спускалась вниз. Кто-то молчал, кто-то плакал. Никто не знал, отчего произошел взрыв.

Поблизости мужчина попытался связаться по сотовому телефону с внешним миром.

— В Северную башню врезался самолет, — громко сообщил он.

— Но где, где? — одновременно вскрикнули несколько голосов.

— Над нами, примерно на девяностом этаже, — ответил мужчина.

— Что мы должны делать? — спросил кто-то.

Мужчина повторил вопрос в телефон и через пару секунд получил ответ.

— Мэр советует всем выбираться отсюда как можно скорее.

Анна удивлялась тому, как много людей остаются на рабочих местах. Она начала считать ступени — восемнадцать в каждом пролете, то есть до вестибюля оставалось по меньшей мере еще полторы тысячи. На лестнице становилось все многолюднее — люди выбирались из кабинетов, их прибывало на каждом этаже. Анну поражало спокойствие спускавшейся вереницы.

— Держитесь правой стороны и продолжайте движение, — услышала она на шестьдесят восьмом этаже. Властный голос раздавался откуда-то снизу.

И только через несколько этажей Анна увидела первого пожарного, который медленно поднимался навстречу. В мешковатом огнеупорном костюме, обвешанный мотками каната и кислородными баллонами, он весь взмок. Следом за ним другой пожарный тащил длинный пожарный шланг, топоры и большую бутыль с питьевой водой. Он потел так, что время от времени снимал шлем и лил воду на голову.

Спускаясь, Анна на каждом этаже смотрела через стекло на тех, кто оставался на рабочих местах. Она даже слышала обрывки разговоров. Какой-то брокер на шестьдесят втором этаже пытался заключить сделку до девяти часов утра, когда открывались биржи.

Все больше и больше пожарных поднимались навстречу. Они пытались навести порядок:

— Держитесь правой стороны и продолжайте спуск.

Вниз, вниз, вниз. Этаж сменялся этажом, и Анна уже начала уставать.

Анна подумала о Ребекке и Тине и помолилась об их спасении. Она уже начала ощущать уверенность, что рано или поздно проснется от этого кошмара, когда услышала крик:

— Второй самолет врезался в Южную башню.

Джек сидел за компьютером. Ему удалось собрать кое-какую информацию — позвонил один из его «наружников», Джо Корриган, и сообщил, что Фенстона и Липмана видели у входа в здание на Уолл-стрит за пару секунд до того, как в башню врезался первый самолет.

— А Петреску? — спросил Джек.

— Представления не имею, — ответил Джо. — Последний раз ее видели у входа в башню без четырнадцати минут восемь.

— Второй самолет врезался в Южную башню, — повторила женщина позади Анны.

— Это не несчастный случай, — сказал кто-то. — Воздушное пространство над городом — запретная для полетов зона, значит, все было задумано.

За считанные минуты были выдвинуты версии о заговоре, террористических атаках и ужасных катастрофах.

Оказавшись на сороковом этаже, Анна уловила запах дыма. Еще ниже дым стал плотнее и быстро проник в легкие. Глаза слезились, Анну охватил приступ кашля. Люди впереди спускались очень медленно, перебирались со ступеньки на ступеньку. Всех мучил кашель. Неужели они попали в ловушку?

— Не останавливайтесь, спускайтесь, — приказал поднимавшийся навстречу пожарный. — Скоро станет легче.

Кашель не отступал еще три пролета, но дым потихоньку рассеивался.

На двадцать первом этаже несколько человек остановились передохнуть. Анна видела через стекло, что люди здесь до сих пор остаются на рабочих местах.

Этажом ниже идти приходилось по щиколотку в воде — тут повсюду были пожарные установки. Анна перешагивала через осколки стекла, обломки пластика и куски металла.

— Спускайтесь, не говорите по сотовым телефонам — вы задерживаете идущих следом, — повторял голос из мегафона.

Наконец она оказалась в вестибюле. Люди шлепали по покрытому водой полу, под потолком били струи из пожарных установок, но Анна и без того успела промокнуть насквозь.

Голоса из мегафонов звучали громче:

— Не останавливайтесь, выбирайтесь из здания и отходите как можно дальше.

В толпе измученных и обессилевших людей Анна шагнула на переполненный эскалатор. Спустившись к главному вестибюлю, она на другом эскалаторе поднялась до открытой пешеходной площадки. Еще один голос прокричал:

— Леди, не останавливайтесь.

— Куда идти? — безнадежно спросила она.

— Не важно. Уходите как можно дальше.

Когда Анна добралась до пожарных машин и карет «скорой помощи», она перешла на бег трусцой. Потом побежала в полную силу и услышала позади грохот. Грохот, похожий на раскаты грома, грохот, который нарастал с каждой секундой. Анна обернулась.

Она остолбенела от ужаса, увидев, что Южная башня сложилась словно карточный домик. На ее месте вырос столб из обломков и пыли, а через мгновенье густая лавина огня и дыма покатилась по забитым людьми улицам, поглощая всех и вся.

Анна побежала так, как не бегала никогда. Она абсолютно не сомневалась, что вот-вот погибнет, и надеялась только, что смерть будет быстрой.

Сидя в кабинете на Уолл-стрит, Фенстон, не веря собственным глазам, увидел, как второй самолет врезался в Южную башню.

Весь следующий час после первого взрыва Фенстон пытался дозвониться до своего офиса по телефону-автомату. Липман занимался тем же по сотовому.

Услышав еще один взрыв, Фенстон отбросил трубку и ринулся к окну. Липман кинулся следом. Оба, не говоря ни слова, наблюдали, как рушится Южная башня.

— Скоро рухнет и Северная, — заметил Фенстон.

— Тогда мы сможем считать, что Петреску не выживет, — сказал Липман.

— Плевать на Петреску. Если рухнет Северная башня, я лишусь Моне, а картина не застрахована.

Анна бежала во весь дух. Первый раз в жизни она поняла, что чувствует человек, за которым раз в десять быстрее, чем бежит он, гонится лавина. Она успела закрыть рот белой шелковой блузкой — теперь черной и сырой — за миг до того, как ее накрыло серое облако.

Взрывной волной Анну швырнуло на землю, но она все равно отчаянно стремилась вперед. Ей не удалось проползти и трех метров, когда она ощутила удушье. Анна почти перестала дышать, когда коснулась чего-то теплого. Человек?

— Помогите, — не ожидая ответа, прошептала она.

— Давайте руку. — Мужчина крепко взял ее за ладонь. — Попытайтесь встать.

С его помощью Анне удалось подняться.

— Видите там треугольник света? — спросил он.

Анна повернулась кругом, но увидела лишь беспросветную черноту. Вдруг она приглушенно вскрикнула от радости — разглядела солнечный луч, пытавшийся пробиться сквозь мрак. Анна взяла незнакомца за руку, и они сантиметр за сантиметром стали продвигаться к свету, который с каждым шагом становился все ярче, пока они наконец не выбрались из этого ада.

Она повернулась к покрытому с головы до ног серым пеплом незнакомцу, спасшему ей жизнь.

— Продолжайте идти на свет, — напутствовал он и, прежде чем она успела его поблагодарить, снова нырнул в облако дыма.

Фенстон оставил попытки дозвониться до офиса, лишь когда Северная башня рухнула у него на глазах. Он ринулся по коридору и увидел Липмана, который писал «СДАНО» на табличке «Сдается в аренду», висевшей на двери пустого кабинета.

— Завтра на это место будет десять тысяч желающих, — объяснил он, — так что эта проблема по крайней мере решена.

— Может, офису вы и найдете замену, но не Моне, — грубо заметил Фенстон и, помолчав, добавил: — А если я не заполучу Ван Гога…

— Он уже пролетел полпути над Атлантикой, — сказал Липман.

— Будем надеяться. У нас теперь нет документов, доказывающих, что картина принадлежит нам, — заметил Фенстон, глядя на серую тучу, висящую над тем местом, где гордо возвышались башни-близнецы.

Выбравшись из кромешной тьмы, Анна не могла смотреть на слепящее солнце, ей было трудно даже разлепить покрытые пылью веки. Она добрела до перекрестка, без сил опустилась на тротуар и посмотрела на указатель — она была на углу Франклин-стрит и Черч-авеню. Всего в нескольких кварталах от дома Тины, подумала она. Но если Тина была в башне, как она могла выжить? Неожиданно рядом с Анной остановился автобус. Анна вошла в салон. Оплачивать проезд водитель не требовал.

Анна сидела в автобусе, обхватив голову руками. Она думала о поднимавшихся по лестнице пожарных, о Тине, о Ребекке. Они все погибли.

Автобус остановился у Вашингтон-сквер-парк, и Анна вышла. Она едва держалась на ногах. В горле у нее пересохло, ноги были стерты в кровь, все тело ломило от боли. Она из последних сил шагала по Уэверли-плейс, пытаясь вспомнить номер дома Тины. Оглядевшись по сторонам, она заметила знакомые перила из кованого железа и, подойдя поближе, посмотрела на табличку с фамилиями жильцов, висевшую справа от двери. Амато, Кравиц, О’Рорк, Форстер… Форстер, Форстер, радостно повторила Анна и нажала кнопку. Но как Тина могла открыть дверь? Анна не отрывала палец от кнопки, словно ее звонок мог вернуть Тину к жизни. Тишина. По грязным, покрытым пылью и сажей щекам Анны катились слезы.

И вдруг из ниоткуда раздался голос:

— Кто там?

Анна не поверила собственным ушам.

— Слава богу, ты жива, жива, жива! — выкрикнула она.

— А я думала, что ты… — испуганно прошептал голос.

— Открой дверь, — взмолилась Анна, — и убедишься сама.

Писк домофона был лучшим звуком, который в тот день услышала Анна.

— Ты жива, — проговорила Тина, распахивая дверь настежь и сжимая подругу в объятиях. — Будь у меня шампанское, могли бы отпраздновать.

— Мне хватит чашечки кофе, потом еще одной, а потом я приму ванну.

— Что у меня есть, так это кофе, — сказала Тина, провожая Анну в маленькую кухню.

Анна оставляла за собой цепочку серых следов.

Она села за деревянный столик. По телевизору показывали новости, однако звук был выключен.

— Может, это странно, но я не понимаю, что происходит, — заметила она.

Тина включила звук.

— Четверть часа новостей — и будешь знать все, — пообещала она, наливая в кофеварку воду.

Перед Анной мелькали кадры с крушением Южной, а потом и Северной башен.

— Еще один самолет атаковал Пентагон? — спросила она.

— Был и четвертый, — ответила Тина, ставя чашки на стол, — но, похоже, никто не знает наверняка, куда он летел.

— Кто это организовал?

Тина налила ей черного кофе.

— Си-эн-эн говорит об Афганистане и «Аль-Каиде».

Тина села напротив Анны.

— Я думала, это группа религиозных фанатиков, которые хотят захватить власть в Саудовской Аравии.

Анна зашлась кашлем, и во все стороны полетела грязь.

— Тебе плохо? — спросила Тина.

— Сейчас пройдет, — ответила Анна, допивая кофе. — Не возражаешь, если я выключу телевизор? Не могу больше на это смотреть.

— Конечно, выключай.

Тина взяла пульт, нажала кнопку, и картинка исчезла.

— Их лица не выходят у меня из головы, — тихо сказала Анна, когда Тина снова наливала ей кофе. — Ребекка и остальные…

— От нее никаких известий. Единственный, кто объявился, так это Стедмен.

— Не сомневаюсь, что Стедмен первым кинулся вниз по лестнице. Но кому он позвонил?

— Фенстону.

— Фенстону? Как ему удалось бежать, если я вышла из его кабинета за несколько минут до того, как самолет врезался в здание?

— К тому времени они с Липманом уже были на Уолл-стрит, встречались с клиентом.

— А почему тебя не было сегодня утром на работе?

— Я ходила к стоматологу. Записалась на прием за несколько недель. — Тина помолчала. — Как только узнала, тут же стала названивать тебе на сотовый, но в ответ слышала только гудки. Где ты была?

— Меня выдворяли из здания. Фенстон успел меня сегодня уволить.

— Уволить? — недоверчиво переспросила Тина. — Почему?

— Потому что в моем заключении я информировала правление: если Виктория Уэнтворт продаст картину Ван Гога, то расплатится со всеми долгами и останется при своем поместье.

— Но Фенстон дал ей ссуду только из-за Ван Гога, — сказала Тина. — Я думала, ты поняла, что…

— Я также выслала копию заключения с рекомендациями самой леди Уэнтворт, посчитав это простым соблюдением этики. Я должна была вот-вот вылететь в Лондон и сообщить Виктории, что уже приметила покупателя — Такаши Накамуру. Фенстон не может заставить Викторию передать ему «Автопортрет» Ван Гога, пока…

— Я бы не была так уверена, — возразила Тина. — Вчера Фенстон звонил Рут Пэриш и велел немедленно забрать картину. Я слышала, как он повторял «немедленно».

— Прежде чем Виктория смогла бы воспользоваться моими рекомендациями.

— Что и объясняет, почему ему пришлось уволить тебя до того, как ты могла улететь и разрушить его планы.

Анна от злости стукнула рукой по столу, и в воздух взметнулось облачко пыли.

— Какая же я дура. Мне следовало это предвидеть, а теперь уже ничего не исправишь.

— Мы не знаем наверняка, что Рут Пэриш уже забрала картину из Уэнтворт-Холла, — заметила Тина. — Если нет, то у тебя есть еще время позвонить Виктории и посоветовать придержать картину, пока ты не сможешь связаться с мистером Накамурой. — Зазвонил сотовый Тины, и она посмотрела на экран. — Фенстон, — предупредила она, открывая крышку телефона.

— Вы уже знаете, кто спасся? — спросил он, прежде чем Тина успела поздороваться.

— Анна?

— Нет, — ответил Фенстон. — Петреску погибла.

— Погибла? — переспросила Тина, глядя на сидящую напротив подругу.

— Стедмен сказал, что она потеряла сознание, он видел ее сразу после взрыва. Она никак не могла выжить. Я и раньше планировал ее заменить, но своего Моне я заменить не могу.

— Но… значит, мы лишились и Ван Гога?

— Нет, — ответил Фенстон. — Сегодня вечером картину доставят самолетом в аэропорт Кеннеди. Липман поедет за ней. Я арендовал помещение в сороковом доме на Уолл-стрит, так что завтра работаем, как обычно.

Фенстон отключился.

— Он считает, что ты погибла, — сообщила Тина, захлопнув крышку телефона. — Но больше всего он психует из-за того, что остался без Моне.

— Скоро он узнает, что я жива, — заметила Анна.

— Только если ты этого сама захочешь. Кто-нибудь еще видел тебя, после того как ты выбралась из башни?

— Если меня можно узнать в этом виде…

— Тогда давай оставим все как есть, пока не решим, что нужно делать. Фенстон сказал, что самолет с Ван Гогом уже на пути в Нью-Йорк и Липман заберет картину, как только тот приземлится.

— Тогда что мы можем?

— Я бы попыталась задержать Липмана, пока ты заберешь картину. А ты можешь вылететь ближайшим рейсом в Лондон и вернуть картину в Уэнтворт-Холл.

— Я не могу это сделать без разрешения Виктории.

— Господь всемогущий, Анна, когда ты повзрослеешь? Тебе следует научиться ставить себя на место Фенстона и поступать, как он.

— Он бы выяснил, когда прилетает самолет, — сказала Анна. — Значит, первым делом я должна…

— Первым делом ты должна принять душ. А я тем временем выясню, когда приземляется самолет и каковы планы Липмана, — сказала Тина и встала.

Анна допила кофе и послушно побрела по коридору вслед за подругой. Тина открыла дверь ванной и придирчиво осмотрела Анну.

— Увидимся через… — она прикинула, — через час.

Первый раз за день Анна рассмеялась.

Анна медленно стянула с себя одежду, кинула ее на пол, сняла с шеи серебряную цепочку с ключом от квартиры и положила на бортик ванны рядом с моделью яхты. Она сняла часы, которые остановились в восемь часов сорок шесть минут. Еще несколько секунд — и она бы вошла в лифт.

Анна ожесточенно терлась мочалкой, три раза вымыла голову, но казалось, копоть намертво въелась в ее кожу и волосы. Видимо, пройдет не один день, пока наконец опять станет ясно, что она натуральная блондинка.

Раздался стук в дверь. Анна обернулась полотенцем и впустила Тину. Та вошла, села на край ванны и сообщила:

— Планы изменились. Посадка запрещена всем самолетам. Те, кто был в воздухе, отправлены назад. Так что Ван Гог уже летит обратно в Хитроу.

— Тогда мне нужно срочно позвонить Виктории и сказать ей, чтобы она поручила Рут Пэриш вернуть картину в Уэнтворт-Холл.

— Верно, но до меня только что дошло, что Фенотон лишился кое-чего более важного, чем картина Моне, — контракта с Викторией и всех документов, подтверждающих, что полотно Ван Гога переходит в его собственность, если она не сможет выплатить долг.

— Но все эти документы есть у Виктории.

— Нет, если она захочет их уничтожить.

— Виктория никогда на это не пойдет, — возразила Анна.

— Так позвони ей и выясни. Если она решится, у тебя будет более чем достаточно времени, чтобы продать Ван Гога и покрыть долги.

— У меня нет ее номера. Досье на нее осталось в кабинете. А сотовый телефон и карманный компьютер я потеряла.

— Уверена, международные справочники помогут решить этот вопрос, — нашлась Тина. — Накинь-ка пока халат. Одежду подберем тебе позже.

Она повернулась и вышла.

Сунув ноги в шлепанцы и надев халат, Анна повесила на шею цепочку с ключом, надела часы, которые стояли, открыла дверь и прошагала на кухню.

Тина протянула ей сотовый телефон.

— Пора позвонить Виктории и предупредить ее о твоих планах.

— Моих планах? — переспросила Анна.

— Для начала спроси ее, знает ли она, где Ван Гог.

— Держу пари, что надежно заперт где-нибудь в беспошлинной зоне, но проверить это можно только одним способом.

Анна набрала 00.

— Международный оператор.

— Мне нужен номер абонента в Суррее, Англия.

— Фамилия?

— Уэнтворт, Виктория.

После длинной паузы Анна услышала:

— К сожалению, мадам, это закрытый номер. Я не могу вам его сообщить.

— Но это экстренный случай, — настаивала Анна.

— К сожалению, мадам, я все равно не могу вам его сообщить.

Оператор отключился.

— Какой у нас план «Б»?

— Придется самой лететь в Англию, попытаться встретиться с Викторией и предупредить ее о планах Фенстона, другого выхода я не вижу.

— Хорошо. Теперь нужно решить, какую границу ты будешь пересекать.

Анна нахмурилась.

— Как я вообще пересеку какую-либо границу, когда даже не могу вернуться в квартиру забрать свои вещи? В противном случае весь свет будет знать, что я жива и здорова.

— Ничто не мешает сходить туда мне, — предложила Тина. — Скажи, что тебе надо, я соберу сумку и…

— Все уже собрано, — прервала ее Анна. — Чемодан стоит в прихожей — сегодня вечером я собиралась лететь в Лондон.

— Хорошо, а как мне пройти мимо портье? Он наверняка спросит, к кому я иду.

— С этим проблемы не будет. Портье зовут Сэм. Скажи, что идешь к Дэвиду Салливану, он лишь улыбнется и вызовет лифт. Салливан живет на четвертом этаже, у него каждый вечер бывают разные девушки.

— А деньги? Ты потеряла бумажник и кредитную карту, а у меня всего долларов семьдесят.

— Вчера я сняла со счета три тысячи долларов, а в ящике тумбочки у кровати — еще пятьсот.

— И тебе понадобятся мои часы.

Анна сняла сломанные часы и надела вместо них часы Тины.

Тина решительно открыла дверь Торнтон-Хаус. Ее первая фраза была хорошо отрепетирована, но, как только она увидела Сэма, который сидел, обхватив голову руками, и всхлипывал, сценарий изменился.

— Что случилось? — спросила Тина. — Вы знали кого-то из торгового центра?

Сэм поднял глаза. На столе перед ним лежала фотография бегущей марафон Анны.

— Она не вернулась, — сказал он. — Все остальные, кто работает в ВТЦ, были дома еще несколько часов назад.

Тина обняла пожилого мужчину. Ей безумно хотелось рассказать ему, что Анна жива и здорова. Но время было неподходящее.

Анна отыскала у Тины карту Нью-Йорка и атлас Северной Америки. Разложив карту на столе, она продумала, как будет выбираться из города. Потом взялась за атлас и, отыскав в указателе Канаду и Мексику, принялась планировать свой побег из страны. Перелистывая в последний раз глянцевые страницы, Анна точно представляла, как оказаться в Англии вовремя.

Анна как раз захлопнула толстенный синий том, когда входная дверь распахнулась, впуская запыхавшуюся Тину. На плече у той висел ноутбук, а за спиной виднелся большой чемодан. Анна выбежала навстречу.

— Прости, что так долго, милая, — извинилась Тина, свалив поклажу в коридоре и шагая в кухню. — Автобуса долго не было.

Она рухнула на кухонный стул.

— Моя очередь варить кофе, — сказала Анна, заливая воду в кофеварку. — Как все прошло?

— Хорошо, пришлось только утешать Сэма. Он тебя обожает. У него был такой вид, словно он плакал уже не один час. Он хотел поговорить о тебе, а куда я иду, ему, похоже, было все равно. — Тина взглянула на разложенную на столе карту Нью-Йорка. — Так ты продумала план?

— Да. В новостях говорили, что все туннели и мосты закрыты, так что лучше всего добраться паромом до Нью-Джерси и там взять напрокат машину. Надеюсь быть завтра вечером в аэропорту Торонто, а утром вылететь в Лондон.

— Во сколько отправляется первый паром?

— В пять утра. Но кто знает, будут ли они вообще ходить.

— Думаю, тебе надо лечь пораньше. Заведу будильник на четыре. Располагайся в спальне, а я устроюсь на диване.

— Даже не думай, — возразила Анна, наливая подруге ароматный кофе. — Ты и так сделала больше, чем достаточно. Если Фенстон когда-нибудь узнает о твоем участии, он тебя мигом уволит.

— Вот уж это волнует меня меньше всего, — ответила Тина.

Вся команда Джека была на месте. День выдался долгим, усталость уже давала о себе знать, а впереди еще ждала бессонная ночь. На его столе зазвонил телефон.

— У меня есть новость, шеф, — сказал Джо. — Тина Форстер, секретарша Фенстона, приходила в квартиру Петреску, забрала чемодан, ноутбук и отнесла к себе домой.

Джек выпрямился на стуле.

— Значит, Петреску должна быть жива.

— Только не хочет, чтобы мы об этом знали, — заметил Джо.

— Но почему?

— Надеется, мы подумаем, что она пропала без вести, то есть погибла? — предположил Джо.

— Не мы, — возразил Джек, — а Фенстон, я в этом почти уверен.

— Почему?

— Не знаю, — признался Джек, — но собираюсь это выяснить. Направь ребят из опергруппы к дому Форстер, пусть дождутся появления Петреску.

— Но мы даже не знаем, у Форстер ли она.

— У нее, — сказал Джек и повесил трубку.

9/12 — 9/13

Анна встала в начале пятого. За завтраком они с Тиной договорились о том, как станут переговариваться по телефону. Анна будет звонить ей только на домашний номер и только из автоматов, причем всегда из разных. Назовется Винсентом, а разговор будет длиться не больше минуты.

Ровно без восьми минут пять Анна вышла из дома. На ней были джинсы, синяя футболка, полотняная куртка и бейсбольная кепка. На улице было немноголюдно. Она миновала очередь из добровольцев, выстроившихся на сдачу крови.

Ни одного знакомого лица Анна по пути не встретила.

В семь утра Фенстон уже сидел за столом в своем новом кабинете. Первым делом он позвонил Рут Пэриш.

— Где мой Ван Гог? — осведомился он, даже не удосужившись поздороваться.

— Доброе утро, мистер Фенстон, — сказала Рут. — Как вы знаете, после вчерашней трагедии рейс отменили.

— Так где сейчас Ван Гог? — повторил Фенстон.

— Заперт в одном из наших сейфов в спецхранилище на таможне. Конечно, придется обновлять лицензию на вывоз.

— Вот и займитесь этим, — распорядился Фенстон.

— Сегодня с утра я думала забрать четырех Вермееров из…

— Моя картина должна быть у вас на первом месте.

— Но оформление документов может потребовать нескольких дней, — возразила Рут. — И примите, пожалуйста, во внимание перенос рейсов в связи с…

— Забудьте о переносе. Как только запрет будет снят, я отправляю за картиной Карла Липмана.

— Но мои служащие заняты расчисткой завалов, вызванных…

— Слушайте внимательно, повторять я не собираюсь, — проговорил Фенстон. — Если картина будет готова к отправке, когда самолет с Липманом приземлится в Хитроу, я утрою — повторяю: утрою — вам гонорар.

Фенстон опустил трубку, не сомневаясь в том, что одно слово из их разговора она запомнит твердо — «утрою». И ошибся. Рут удивило, что он ни разу не обмолвился об Анне. Если она уцелела в катастрофе, то почему не ей поручили забрать картину?

Тина, сидя в своем кабинете, слышала весь разговор Фенстона с Рут Пэриш по параллельному телефону. Она выключила телефон, но оставила изображение на маленьком экране, прикрепленном к краю письменного стола. Это позволяло ей видеть все, что происходит в кабинете председателя. Фенстон об этом не знал — но ведь и не спрашивал. Ему бы и в голову не пришло самому пойти к ней в кабинет, когда можно было вызвать ее к себе простым нажатием кнопки. К ней мог войти Липман — без стука, как у него было принято, — но тогда она мгновенно отключит экран.

Липман, поступив на службу к Фенстону, не проявил к комнате секретарши никакого интереса. Тина ни словом не обмолвилась о своих технических новшествах, справедливо рассудив, что рано или поздно кто-нибудь их обнаружит, но к тому времени она, глядишь, соберет всю нужную информацию, чтобы устроить Фенстону веселую жизнь, повеселее той, что он устроил ей.

Фенстон нажал кнопку сбоку стола, Тина схватила блокнот и ручку и поспешила к нему в кабинет.

— Первым делом установите, сколько у меня осталось служащих, — приказал Фенстон. — Сообщите им наш новый адрес, чтобы они могли сразу же явиться на службу.

— К полудню все фамилии будут у вас на столе.

Все утро ушло у нее на то, чтобы связаться с работниками «Фенстон-банка». К полудню она выяснила, что уцелели тридцать четыре человека из сорока трех. Список из девяти фамилий сотрудников, что числились пропавшими без вести, то есть, скорее всего, погибли, она положила на стол Фенстону перед его уходом на ленч.

Анна Петреску была в этом списке шестой.

На такси, автобусом, пешком и опять на такси — Анна наконец добралась до 11-го причала, где бесконечная очередь терпеливо дожидалась парома. Полицейские придирчиво изучали документы у всех покидающих Манхэттен. Анна оказалась в начале очереди только к часу дня.

— Зачем вам в Нью-Джерси? — спросил ее полицейский.

— У меня в Северной башне без вести пропала подруга, — ответила Анна и, помолчав, добавила: — В этот день я решила побыть с ее родителями.

— Очень жаль, мэм, — сказал полицейский. — Надеюсь, она отыщется.

— Спасибо, — проговорила Анна и, подхватив свои вещи, устремилась вверх по сходням.

— Первые рейсы вылетят из Нью-Йорка не раньше чем через пару дней, — сообщила Тина.

— Личные самолеты тоже? — спросил Фенстон.

— Все без исключения, — заверила она. — Я пытаюсь включить вас в приоритетный, как пишут газеты, список.

— У нас есть знакомые в аэропорту Кеннеди? — осведомился Фенстон у Липмана.

— И не один. Только все теперь ищут там знакомых.

— Так познакомьтесь с кем-нибудь поближе, — распорядился Фенстон. И добавил: — Люди всегда о чем-нибудь мечтают.

— Я готова взять любую из ваших машин, — сказала Анна.

— В настоящий момент у нас нет свободных машин, — ответил администратор прокатного агентства «Счастливая поездка», усталый молодой человек по имени Хэнк, как гласила его пластиковая карточка. Анна не смогла скрыть разочарования.

— Но если вас устроит фургон… — отважился предложить Хэнк. — Конечно, не последней модели, но если вам позарез…

— Беру, — сразу согласилась Анна: за ней тянулась длинная очередь желающих арендовать машину.

Хэнк вытащил формуляр в трех экземплярах, Анна подтолкнула ему по стойке водительские права, которые он приобщил к ее паспорту.

— На какой срок вам понадобится машина? — спросил он.

— На день, может, на два. Я оставлю ее на парковке аэропорта Торонто.

Хэнк повернул формуляр нижним краем к Анне, чтобы та подписала.

— Шестьдесят долларов за прокат и двести — залог.

Анна хмуро вручила ему двести шестьдесят долларов.

— Мне также нужна ваша кредитная карточка.

Анна выложила на стойку еще сто долларов. Она впервые в жизни попыталась дать взятку. Удачно. Хэнк спрятал деньги в карман.

— Белый фургон на тридцать третьей стоянке, — сказал он, передавая ей ключ.

Как только Анна вышла на стоянку, она сразу поняла, почему этот фургон остался последним. Устроив в салоне чемодан и ноутбук, она посмотрела на приборный щиток. 158 674 километров пробега. Срок жизни этого старичка подходил к концу. 650 километров до границы могли стать для него роковыми.

Анна осторожно выехала со стоянки задним ходом и принялась высматривать указатель на Джерсийскую скоростную магистраль.

— Вы были правы, шеф, — сказал Джо. — Петреску уехала из Нью-Йорка и держит путь в аэропорт Торонто.

— В машине или на поезде?

— В фургоне, — ответил Джо. — Я успел прицепить ей на задний бампер маячок, так что мы сможем следить за ее передвижениями и днем и ночью.

— Проконтролируйте, чтобы в аэропорту ее обязательно ждал агент.

— Он должен мне сообщить, куда она вылетает.

— Она летит в Лондон, — сказал Джек.

— Что слышно из аэропорта? — спросил Фенстон после ленча.

— Завтра разрешат несколько вылетов, — ответил Липман. — Отбывающим дипломатам и лицам, нуждающимся в срочной госпитализации. Но мне удалось получить разрешение на вылет утром в пятницу. Один человек не смог отказаться от нового «форда-мустанга».

— Я бы на его месте захотел «кадиллак».

К половине четвертого Анна была уже в пригороде Скрантона, однако пока она решила не останавливаться. Если к семи вечера получится добраться до Буффало, то тогда можно будет отдохнуть.

Она посмотрела в зеркало заднего вида и вдруг поймала себя на мысли, что понимает теперь, каково это — чувствовать себя удирающим преступником. Кредитной карточкой пользоваться нельзя, сотовым телефоном тоже, да еще и все время приходится искать за собой хвост. Ей хотелось снова оказаться в Нью-Йорке, среди друзей и знакомых, и заняться любимым делом. Она еще не научилась думать как преступница.

Липман появился у Тины без предупреждения. Она мигом выключила экран.

— Вы ведь были подругой Анны Петреску? — спросил он в лоб.

— Да, мы с ней дружим.

— Дружите или дружили?

— Дружили, — быстро поправилась Тина.

— Значит, вам она не давала о себе знать?

— Дала бы — я бы ее вычеркнула из списка пропавших.

— Вычеркнули бы? — переспросил Липман.

— Да, вычеркнула бы, — ответила Тина, посмотрев на него в упор. — Так что будьте добры сообщить мне, если она выйдет с вами на связь.

Липман скривился и вышел.

Анна выпила уже несколько чашек кофе, но ее все равно одолевала сонливость. «Устали? — Передохните», — советовал придорожный щит. Анне захотелось спать еще сильнее. Впереди она увидела съезд на стоянку. Она бросила взгляд на часы на щитке: начало двенадцатого. Можно подремать пару часов и потом возобновить поездку. В конце-то концов, выспаться удастся и в самолете.

Анна проехала в дальний угол стоянки и припарковалась за громадным трейлером. Лишний раз убедившись в том, что все дверцы фургона на запоре, она перебралась на заднее сиденье и устроилась, положив ноутбук под голову вместо подушки. Ей было чудовищно неудобно, но уже через пару минут она крепко заснула.

— Мне никак не дает покоя Петреску, — сказал Липман.

— Боитесь мертвецов? — съязвил Фенстон.

— Я в ее смерти совершенно не уверен.

— Но как она могла уцелеть? — возразил Фенстон, поглядев через окно на руины Всемирного торгового центра.

— Мы-то спаслись, так почему бы не спастись и ей? В конце концов, вы рассчитали ее за десять минут до катастрофы.

— Стедмен считает, что она погибла.

— Но Стедмен цел и невредим, — напомнил Липман.

— Ладно, пусть Петреску уцелела, никакой угрозы она для нас не представляет, — сказал Фенстон. — Виктории Уэнтворт нет в живых.

— Однако Петреску это может устроить так же, как и нас.

— Хорошо, сделаем так, чтобы ее это не устроило.

Громкие повторяющиеся удары вырвали Анну из глубокого сна. Она протерла глаза и посмотрела в лобовое стекло. Какой-то мужик с пивным брюхом молотил кулаком по фургону. В другой руке у него была жестянка с пивом. Анна собралась уже завопить, как тут до нее дошло, что кто-то пытается открыть заднюю дверь машины. Ледяной душ — и тот не смог бы быстрее привести ее в чувство.

Анна бросилась на водительское сиденье и повернула ключ зажигания. Глянув в боковое зеркало, она с ужасом увидела, что с другой стороны фургона стоит еще один сорокатонный трейлер и у нее почти не осталось места для выезда. Она нажала на клаксон, но мужик с пивом взгромоздился ей на капот и осклабился, обнажив беззубые десны. У Анны перехватило дыхание. Мужик тем временем начал лизать лобовое стекло, а его приятель все пытался открыть заднюю дверцу. Машина наконец завелась.

Анна крутанула руль, пытаясь выехать, однако места между трейлерами было слишком мало. Чтобы подать машину вперед или назад, ей оставили в общей сложности около метра. Она подала назад — второй мужик отскочил в сторону. Анна включила первую скорость, фургон дернулся вперед, и мужик с пузом соскользнул с глухим ударом на землю. Анна дала задний ход и с ужасом увидела, как он цепляется руками за капот, пытаясь подняться. Он встал на ноги, шагнул, шатаясь, вперед, показал Анне опущенный большой палец и пошел к своему трейлеру, крикнув приятелю:

— Я двину первый.

Его товарищ забрался в свою кабину.

За долю секунды Анна поняла, что ей уготована роль начинки в задуманном ими сандвиче. Она нажала на газ, и фургон въехал в тот трейлер, который стоял позади, переключилась на первую скорость и нажала на газ снова. На этот раз она врезалась во второй трейлер и лишилась переднего бампера. Тут на фургон наехал первый трейлер и сорвал задний бампер. Фургон с силой вытолкнуло из клещей, он совершил поворот на триста шестьдесят градусов и остановился. В зеркале Анна увидела, как трейлеры, не успев затормозить, врезались друг в друга.

Набрав скорость, Анна выскочила на шоссе. Там она принялась жать на педаль газа, пока не ощутила под подошвой пол машины. Она твердо решила выяснить, на что способен фургон. Оказалось — на сто десять километров в час. Промчавшись больше часа, Анна наконец пришла в себя и перестала каждую минуту коситься в боковое зеркало.

Еще через час, когда сквозь облака начали пробиваться первые лучи утреннего солнца, ей даже захотелось есть, и она решила завернуть в придорожное кафе позавтракать. Поставив машину, она вошла, села, внимательно изучила меню и заказала яичницу с ветчиной, сосиски, оладьи и кофе.

За едой Анна сверилась с картой. По ее подсчетам, она уже проехала больше шестисот километров, однако до канадской границы оставалось не меньше восьмидесяти. Ее часы показывали без пяти восемь утра.

Оставив на столике деньги, Анна прошла в другой конец кафе, где висел телефон-автомат, и набрала код Нью-Йорка.

В вестибюль вошел незнакомец. Сэм из-за стойки поднял на него взгляд. Высокий мужчина, среднего возраста, в дорогом, но изрядно поношенном костюме.

— Доброе утро, — поздоровался Сэм.

— Доброе утро, — ответил мужчина. — Я из службы иммиграции. Мы уточняем сведения о людях, которые после атаки террористов во вторник числятся пропавшими без вести и, скорее всего, погибли.

— Вас интересует кто-то конкретно? — спросил Сэм.

— Да, — ответил мужчина, поставил на стойку портфель, извлек из него листок с колонкой фамилий и провел по нему пальцем сверху вниз. — Анна Петреску. По нашим данным, она проживала по этому адресу.

— Последний раз я ее видел, когда она ушла на службу утром во вторник, хотя о ней после этого спрашивали несколько человек, а одна из подруг забрала кое-какие ее личные вещи.

— Что именно забрала?

— Не знаю. Я просто узнал чемодан.

— Вам известна ее фамилия? Мать Анны очень тревожится.

— Нет, неизвестна, — признался Сэм.

— Вы бы узнали ее на фотографии?

— Может быть.

Мужчина снова открыл портфель и вытащил фотографию. Сэм посмотрел и сказал:

— Да, это она. Симпатичная девушка, но куда ей до Анны. Анна была красавица.

— Доброе утро, сэр. Я агент Робертс.

— Доброе утро, агент Робертс, — ответил Джек, откинувшись на спинку кресла. — Что хотели доложить?

— Я на стоянке где-то между Нью-Йорком и канадской границей.

— А что вы там делаете, агент Робертс?

— Держу в руках бампер.

— Попробую угадать, — сказал Джек. — Бампер от белого фургона, который вела подозреваемая.

— Да, сэр.

— А где сам фургон? — спросил Джек.

— Не знаю, сэр. Должен признаться, сэр, пока подозреваемая спала, я заснул тоже, а когда проснулся, фургона не было, остался от него один бампер с приемником GPS.

— Значит, она или очень умна, или побывала в аварии.

— Согласен, сэр. Что, по-вашему, мне теперь делать?

— Наниматься в ЦРУ, — сказал Джек.

— Привет, это Винсент, есть новости?

— Угу. Рут Пэриш заперла картину в хранилище на таможне Хитроу.

— Значит, мне придется туда проникнуть, — сказала Анна.

— Это может оказаться не так-то легко, — возразила Тина. — Липман вылетает за картиной рано утром, у тебя в запасе всего двадцать четыре часа. — Она подумала и добавила: — У тебя есть еще одна проблема. Липман не верит, что ты погибла.

— С чего он это взял?

— Не знаю, но он все время о тебе спрашивает.

Тина повесила трубку. Анна почувствовала, как на лбу у нее выступила испарина. Она проверила: разговор длился тридцать две секунды.

— Наш «друг» в аэропорту Кеннеди подтвердил вылет в семь двадцать утра, — сообщил Липман. — Но Тину я в известность не поставил.

— Почему? — спросил Фенстон.

— Швейцар в доме Петреску видел, как похожая по описанию на Тину женщина выходила из здания с чемоданом Анны.

Фенстон нахмурился:

— Но из этого следует…

— Вы хотите, чтобы я что-нибудь сделал?

— Что вы имеете в виду? — спросил Фенстон.

— Для начала — устроить прослушку домашнего телефона Тины. Если Петреску с ней на связи, мы будем знать, что она задумывает.

Фенстон не ответил, но его молчание всегда было для Липмана знаком согласия.

«До канадской границы — шесть километров», — объявил указатель. Анна улыбнулась, но за следующим поворотом ее улыбка мигом увяла — ей пришлось остановиться в конце колонны машин, тянувшейся насколько хватало взгляда.

За двадцать минут ее фургон проехал всего сто метров, поравнявшись с заправочной станцией. Анну это решительно не устраивало — она развернулась, пересекла дорогу, проехала мимо бензоколонок и остановилась у дерева за большим щитом с надписью «Автомойка». Вытащила из багажника вещи и пешком пустилась в шестикилометровый путь до границы.

— Я так вам сочувствую, голубушка, — заявил Арнольд Симпсон, глянув через стол на Арабеллу Уэнтворт. Он благосклонно улыбнулся клиентке и положил руки на стол, словно предлагая ей вместе помолиться.

— Не могли бы вы, как наш семейный адвокат, — сказала Арабелла, открыв папку у себя на коленях, — объяснить мне, каким образом мой отец и Виктория умудрились за столь короткое время наделать таких огромных долгов?

Симпсон на миг лишился дара речи и принялся перебирать разложенные на столе папки.

— Ага, вот оно, — наконец произнес он, открывая одну из них. — Когда ваш отец стал важной фигурой у Ллойда в 1971 году, он подписался на акции нескольких синдикатов, оформив имение в качестве дополнительного обеспечения. Многие годы индустрия страхования приносила солидную прибыль, и ваш отец имел высокий доход. — Симпсон провел пальцем вниз по колонке цифр. — Признаюсь, я, как и многие, не предвидел такой невероятной череды неудачных лет.

— И что случилось с акциями и ценными бумагами нашей семьи?

— Они оказались в числе первых активов, которые вашему отцу пришлось ликвидировать, чтобы иметь на текущем счете активное сальдо. На самом деле к моменту его кончины он задолжал банку порядка десяти миллионов фунтов.

— И каким же образом, хотелось бы знать, Виктория, имея вас своим главным консультантом, умудрилась менее чем за год удвоить долг?

— Не по моей вине, — отрезал Симпсон. — Адресуйте ваш гнев налоговому инспектору, ведь он, как Шейлок, всегда требует свой фунт мяса. С любого имущества при наследовании, не отходящего супруге или супругу, казначейство берет сорок процентов стоимости. Правда, мне удалось договориться с инспекторами об одиннадцати миллионах фунтов, и тогда это, видимо, вполне устроило леди Викторию.

— Моя сестра была наивной старой девой, она без отца и из дома не выходила, — сказала Арабелла, — но вы тем не менее позволили ей подписать договор с «Фенстон-банком», который заведомо увеличивал сумму долга.

— В противном случае поместье пришлось бы выставить на продажу.

— Нет, не пришлось бы, — возразила Арабелла. — Мне хватило одного телефонного звонка в «Кристис», чтобы выяснить: если выставить семейного Ван Гога на аукцион, за него дадут больше тридцати миллионов фунтов.

— Но ваш отец никогда бы не согласился продать Ван Гога.

— Совершенно очевидно, что вы не читали договор. Мало того, что сестра согласилась выплачивать шестнадцать сложных процентов, так вы еще и позволили ей отдать им Ван Гога в дополнительное обеспечение. А в случае спора любое решение подлежит утверждению в одном из нью-йоркских судов.

— Я уверен, — начал Симпсон, — что смогу завершить…

— Я вам скажу, что именно вы сможете завершить, — произнесла Арабелла, поднимаясь со стула. — Упаковать все папки с документами по поместью Уэнтворт и отправить их в Уэнтворт-Холл. — Она глянула сверху вниз на адвоката. — Вместе с последним счетом, — добавила она, посмотрев на наручные часы, — за один час вашей бесценной консультации.

Анна шагала по дороге и тащила за собой чемодан на колесиках. Сумка с ноутбуком висела у нее на левом плече, она ловила на себе удивленные взгляды людей, сидевших в машинах.

Она отводила глаза и, добравшись до белой черты, встала в очередь.

Двое дежурных инспекторов сидели в своих «стаканах» и ревностнее, чем обычно, изучали бумаги пересекавших границу. — Наконец тот, что был помоложе, позвал ее и взял документы.

Он с любопытством уставился на нее, видимо, задаваясь вопросом, сколько же она так прошла с вещами.

— Какова цель вашей поездки в Канаду?

— Участвую в художественном семинаре в Университете Макгилла. Я пишу докторскую диссертацию по творчеству прерафаэлитов.

— Кто из них вас особенно интересует? — небрежно спросил инспектор.

— Россетти, Холмен Хант и Моррис.

— Кто ведет семинар?

Анна покраснела.

— Э-э, Верн Суонсон, из Йельского университета, — ответила она, надеясь, что инспектор не слыхал о самом крупном специалисте в этой области.

— Прекрасно, значит, у меня будет шанс с ним познакомиться. Если он едет из Нью-Хейвена, то сможет пересечь границу только здесь, ведь авиарейсы в Штаты и из Штатов отменены.

Анна не нашлась с ответом.

— Я учился в Макгилле, — улыбнулся молодой человек, возвращая Анне паспорт. — Мы все переживаем катастрофу в Нью-Йорке.

— Спасибо, — ответила Анна и перешла границу.

Автобус компании «Грейхаунд» выехал из Ниагара-Фолс в три часа. Через два часа он остановился на западном берегу озера Онтарио. Анна первой выбралась из автобуса и сразу же поймала такси. Времени, чтобы разглядывать вдалеке небоскребы Торонто, у нее не было.

— Пожалуйста, в аэропорт, и как можно скорее.

Двадцать семь километров до Международного аэропорта имени Лестера Б. Пирсона такси одолело за двадцать пять минут. Анна расплатилась и поспешила в третий терминал. Она подняла глаза на электронное табло.

Только что завершилась посадка на последний рейс в Хитроу. Анна выругалась и пробежала взглядом по колонке оставшихся вылетов: Тель-Авив, Бангкок, Сидней, Амстердам.

Амстердам — то, что надо, подумала она. Рейс КЛб92, выход номер ВЗ1, идет посадка.

— Она летит в Амстердам, — сообщил Джо.

— В Амстердам? — переспросил Джек, нервно постукивая пальцами по столешнице.

— Да, не успела на последний рейс в Хитроу. Там у нас уже дежурит агент. Отправить агентов еще куда-нибудь?

— Да, в Гатвик и Стэнстед.

— Самолет Фенстона получил разрешение вылететь из аэропорта Кеннеди в семь двадцать завтра утром. Летит один Карл Липман.

— Видимо, планируют встречу. Свяжитесь с агентом Красанти в нашем лондонском посольстве и попросите направить дополнительных агентов во все три аэропорта.

9/14

Липман проснулся задолго до того, как за ним приехал лимузин. В такой день он не мог позволить себе как следует отоспаться. Он вылез из постели и направился в ванную. Приняв душ и побрившись, завтрак он готовить не стал — стюардесса фенстоновского самолета принесет ему кофе и круассаны. Кто бы из обитателей этого убогого дома мог подумать, что через пару часов он будет лететь в Лондон на «Гольфстриме V»?

Он подошел к полупустому стенному шкафу, выбрал свой самый новый костюм и, поглядывая за окно в ожидании машины, начал одеваться. Его крохотная квартирка мало чем отличалась от камеры, в которой он провел четыре года. Он увидел, как лимузин остановился перед парадным входом. Смотрелся он здесь неуместно.

Липман устроился на заднем сиденье, не перемолвившись и словом с водителем. Он знал, что в этом деле является всего лишь курьером, хотя доверенный ему груз — одна из самых дорогих картин на свете. Он презирал Фенстона, который никогда не держал его за равного.

Десять с лишним лет тупой иммигрант из Бухареста у него на глазах карабкался по лестнице богатства и общественного положения — и он, Липман, поддерживал для него эту лестницу. Но все могло перемениться в мгновение ока. Стоило этой женщине хоть раз ошибиться — и они бы поменялись ролями. Фенстон угодил бы за решетку, а он стал бы владельцем состояния, историю которого отследить невозможно.

Тина положила трубку параллельного телефона.

Самолет с Липманом на борту вылетел из аэропорта Кеннеди без опоздания. Тина понимала, что Анна опережает его всего на несколько часов, да и то если она уже в Лондоне.

Тина представила, как Липман, с его словно приклеенной кривой улыбкой, по возвращении в Нью-Йорк передает председателю Ван Гога.

Первый самолет до Гатвика вылетал из Скипхола в десять. Анна купила билет в кассе «Британских авиалиний» и ожидала посадки в «Кафе Неро» за чашечкой кофе.

Через тридцать пять минут самолет, оставив позади Ла-Манш, приземлился в Гатвике. Анна ступила на английскую землю, хорошо помня о том, что Липман приземлится в Хитроу всего через несколько часов. Пройдя через паспортный контроль и забрав багаж, она встала в очередь к стойке фирмы по прокату машин.

Она не видела, как со вкусом одетый молодой человек, который топтался в магазине беспошлинной торговли, прошептал в сотовый телефон:

— Приземлилась. Я у нее на хвосте.

Оформив прокат, Анна через сорок минут въехала в ворота Уэнтворт-Холла. Громадину — как называла Виктория свой дом — построил в 1697 году сэр Джон Ванбру, который впоследствии возвел замок Хоуард и Бленхеймский дворец.

Могучие дубы, ровесники дома, сопровождали Анну на подъездной аллее к дому. Она миновала искусственное озеро, два теннисных корта и лужайку для игры в крокет, расцвеченную первыми осенними листьями. За поворотом взгляду открылся величественный дом, окруженный тысячами гектаров зеленых угодий.

Однажды Виктория сказала Анне, что в доме шестьдесят семь комнат, из них четырнадцать — для гостей. Спальня, которую ей тогда предоставили, — комната Ван Гога — была размером с ее нью-йоркскую квартиру.

Притормозив, Анна заметила, что флаг с фамильным гербом, развевающийся над восточной башней, приспущен до середины флагштока. Она вышла из машины и направилась к дому, задаваясь вопросом, кто из многочисленных пожилых родственников Виктории скончался.

Тяжелая дубовая дверь отворилась еще до того, как Анна ступила на верхнюю ступеньку крыльца.

— Доброе утро, мадам, — звучно произнес дворецкий. — Чем могу служить?

Это же я, Эндрюс, хотела сказать Анна, удивленная его официальным тоном: когда она тут гостила, он был само дружелюбие.

— Мне нужно срочно поговорить с леди Викторией.

— Боюсь, это невозможно, — ответил Эндрюс, — но я осведомлюсь у ее светлости, сможет ли она вас принять. Соблаговолите подождать здесь, пока я выясню.

Что он хотел сказать — это невозможно, но я осведомлюсь у ее светлости?..

Дожидаясь в холле, Анна подняла глаза на портрет Кэтрин, леди Уэнтворт, кисти Гейнсборо. Затем перевела взгляд на «Актеона, победившего в беге» кисти Стаббса. Если Виктория последует совету Анны, то сможет спасти остальные картины.

Дворецкий возвратился все той же мерной поступью.

— Ее светлость вас примет, если вы соблаговолите пройти к ней в гостиную, — сообщил он, отвесил Анне легкий поклон и пригласил следовать за собой.

Виктория Уэнтворт сидела на диване, опустив голову, на ней было черное траурное платье. Анну удивило, что та не поздоровалась с ней так тепло, как обычно. Виктория подняла глаза, и в это самое мгновение Анна поняла, почему был приспущен фамильный флаг. На Анну смотрела не Виктория. Ледяным взглядом ее встречала сестра Виктории, Арабелла Уэнтворт. Анна постаралась свыкнуться с мыслью, что уже никогда не увидит Викторию Уэнтворт.

— Не желаете чашечку чая, доктор Петреску? — холодно произнесла Арабелла.

— Нет, спасибо, — ответила Анна. Зеркальное подобие Виктории продолжало сидеть на диване. — Можно спросить, как умерла Виктория?

— Я думала, вам это известно, — сухо заметила Арабелла.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Разве вы приехали не за тем, чтобы забрать остатки фамильных ценностей?

— Я приехала предупредить Викторию, чтоб она не отдавала Ван Гога, прежде чем я получу возможность…

— Картину уже увезли, — сказала Арабелла. — У них даже не хватило такта сделать это после похорон.

— Я пыталась дозвониться, но номер не указан в телефонной книге, — пробормотала Анна. — Я послала Виктории мое заключение с рекомендациями о…

— Да, я прочитала ваше заключение. Но мой новый поверенный уже предупредил, что решение вопроса о поместье может занять годы, а к тому времени мы успеем все потерять.

— Во вторник меня уволили за то, что я послала Виктории заключение.

— Виктория прочла заключение и написала мне письмо, подтверждающее, что собирается принять ваш совет, но это было до ее ужасной смерти.

— Как она умерла? — снова спросила Анна.

— Ее подло и трусливо убили, — ответила Арабелла. — Мистер Фенстон, несомненно, сообщит вам подробности.

Анна опустила голову:

— Мне очень жаль. Я не знала. Вы должны мне поверить.

Арабелла встала и подошла к окну. Какое-то время она молча стояла, глядя на газон, затем обернулась и увидела, что Анну бьет дрожь.

— Я вам верю, — сказала она наконец. — Сперва я думала, что этот зловещий фарс — ваших рук дело. Теперь я вижу, что ошибалась. Но, к сожалению, слишком поздно. Мы бессильны что-либо предпринять.

— Я бы так не сказала, — возразила Анна, решительно глядя на Арабеллу. — Но если я буду действовать, я должна вас просить доверять мне так же, как доверяла Виктория.

— Что вы имеете в виду под словом «доверять»?

— Дайте мне шанс доказать, что я не имею отношения к смерти вашей сестры. Позвольте вернуть вам Ван Гога. Картина должна находиться еще в Англии, а то бы Фенстон не послал за ней некоего мистера Липмана. Через несколько часов тот приземлится в Хитроу.

— Но даже если вам удастся завладеть картиной, как это разрешит проблему?

Анна стала излагать свой план в общих чертах и с удовольствием отметила, что Арабелла время от времени одобрительно кивает. Она закончила словами:

— Мне требуется ваша поддержка, в противном случае мой замысел может довести меня до ареста.

Арабелла помолчала, а потом сказала:

— Вы смелая молодая женщина и, быть может, сами не понимаете, насколько смелая. Но раз вы не боитесь идти на такой страшный риск, то и я не побоюсь. Я с вами до конца.

Анна улыбнулась:

— Тогда скажите, кто забрал Ван Гога.

Арабелла поднялась с дивана, пересекла комнату, взяла с бюро визитную карточку и прочитала вслух:

— Рут Пэриш из «Хранилища искусств».

— Так я и думала, — заметила Анна. — Уезжаю сию секунду.

Она шагнула к Арабелле и протянула ей руку, но та уклонилась от рукопожатия и вместо этого крепко обняла Анну.

— Я готова на все, лишь бы отомстить за смерть сестры…

— На все?

— На все, — повторила Арабелла.

— Когда Северная башня обрушилась, все документы по займу Виктории сгинули, в том числе оригинал…

— Можете не объяснять, — сказала Арабелла.

Анна возвращалась по шоссе М25, выглядывая указатель на Хитроу. Она бросила взгляд на часы: почти два, звонить Тине бессмысленно, та уже на своем рабочем месте. Но если существовал хоть малейший шанс на успех, ей требовалось сделать другой звонок.

Проезжая через деревню Уэнтворт, она попыталась вспомнить паб, где Виктория угощала ее ужином. Увидев знакомый флаг с гербом, бьющийся на ветру и тоже приспущенный до середины флагштока, Анна свернула к пабу «Герб Уэнтворта» и припарковалась. Она прошла мимо конторки метрдотеля прямо в бар.

— Можно воспользоваться вашим телефоном? — спросила она барменшу. — Мне нужно позвонить.

— Конечно, милочка. Он справа от вас.

Она набрала знакомый номер. После второго гудка голос ответил:

— Добрый день, вы позвонили в «Сотбис», Марк Полтимор у телефона.

— Марк, это Анна, Анна Петреску.

— Анна, какая приятная неожиданность. Мы все из-за вас переживали. Где вы были во вторник?

— В Амстердаме.

— Слава богу! Страшная история. А Фенстон?

— В башне его тогда не было, поэтому я и звоню. Ему нужно оценить у вас холст Ван Гога.

— Атрибуция или цена? — спросил Марк. — Ведь в вопросах атрибуции я склоняю голову перед вашими несравненными знаниями.

— Мне бы хотелось иметь еще одну оценку ее коммерческой стоимости.

— Нам эта картина известна?

— «Автопортрет с перевязанным ухом».

— Уэнтвортский «Автопортрет»? — уточнил Марк. — Вы можете привезти полотно для осмотра?

— Я бы с радостью, но у меня нет достаточно безопасного транспорта. Я надеялась на вашу помощь.

— Где сейчас картина?

— На таможенном складе в Хитроу.

— Хорошо. Мы каждый день что-нибудь забираем в Хитроу. Завтра во второй половине дня вас устроит?

— Если можно, лучше сегодня. Вы же знаете моего босса.

— Тогда подождите, я только выясню, там ли еще наши сотрудники. — На минуту трубка замолкла, потом опять раздался голос Марка: — Вам повезло. Наш заведующий хранилищем должен кое-что получить для нас около четырех.

— Не могли бы они позвонить Рут Пэриш до того, как машина прибудет на место?

— Конечно. Я всегда хотел посмотреть на уэнтвортский «Автопортрет».

Анна положила трубку на рычаг, ужаснувшись тому, как легко научилась врать.

Она выехала обратно на шоссе, раздумывая, застанет ли Рут Пэриш на месте. Знает ли Рут, что Анну уволили? Не сообщил ли ей Фенстон, что Анна погибла? Анна так глубоко задумалась, что едва не пропустила съезд на Хитроу.

Она повела машину к грузовым складам по ту сторону Окружной южной дороги и припарковалась на стоянке прямо перед офисом «Хранилища искусств». Анна попыталась взять себя в руки. Чего бы проще — взять и уехать? Зачем она встряла в это дело, зачем рисковала своей жизнью? Но тут она вспомнила про Викторию и про то, что невольно способствовала ее гибели.

— Пошевеливайся, женщина, — наконец сказала она себе вслух и открыла дверцу. Набрала полные легкие воздуха, решительно прошагала по тротуару, толкнула вращающиеся двери и очутилась в приемной.

— Рут на месте? — спросила она бодро.

— Нет, — ответила секретарша, — но должна быть с минуты на минуту.

— Тогда я подожду, — сказала Анна с улыбкой, присела и взяла со столика «Ньюсуик».

Наконец в три часа двадцать две минуты появилась Рут.

— Мне звонили? — спросила она секретаршу.

— Нет, но вас ожидает дама.

Рут повернулась, и Анна затаила дыхание.

— Анна! — воскликнула Рут. — Как я рада вас видеть. — (Первый барьер взят!) — Я задавалась вопросом, будете ли вы вести это дело после нью-йоркской трагедии. — (Взят второй барьер.) — Тем более ваш босс уведомил, что картину заберет мистер Липман. — (Взят третий барьер.) — Вы бледноваты, — продолжала Рут. — Вы хорошо себя чувствуете?

— Чувствую я себя прекрасно, — ответила Анна, с трудом одолевая четвертый барьер, но удерживаясь при том на ногах.

— Где вы были одиннадцатого? Я хотела спросить у мистера Фенстона, но ведь он не дает и слова вставить.

— Страховала одну продажу в Амстердаме, но вчера вечером позвонил Карл Липман и попросил прилететь в Лондон, чтобы проверить, как идут дела.

— Для него все давно подготовлено, — раздраженно заметила Рут, — но мы съездим на склад, чтоб вы увидели все собственными глазами.

Они подошли к «рейндж-роверу» Рут, и Анна забралась на пассажирское сиденье.

— Жуткая история с леди Викторией, — заметила Рут. Она развернула автомобиль и поехала к южному концу грузового терминала. — Газеты упиваются убийством — таинственный убийца, горло перерезано кухонным ножом. Полиция, однако, до сих пор никого не задержала.

Рут остановилась у безликого бетонного здания, в котором Анне несколько раз уже доводилось бывать. Она бросила взгляд на часы: без двадцати четыре. Рут предъявила охраннику пропуск, и тот открыл им восьмимиллиметровую стальную дверь. Длинный серый коридор с бетонными стенами напоминал бомбоубежище. У второй двери Рут набрала шестизначный цифровой код. Потянула на себя тяжелую дверь, и они очутились в квадратной бетонной комнате. На деревянных полках лежали ярко-красные упаковочные футляры «Хранилища искусств». Рут сверилась с описью, пересекла помещение и постучал пальцем по футляру с приклеенной на каждом углу цифрой 47.

Анна подошла и тоже сверилась с описью: № 47, Винсент Ван Гог, «Автопортрет с перевязанным ухом», 61x46 см.

— Похоже, все в порядке, — сказала она.

В проеме двери появился охранник:

— Простите за беспокойство, миссис Пэриш, но из «Сотбис» приехали два охранника, говорят, что им поручили забрать Ван Гога для оценки.

— Вам что-нибудь об этом известно? — спросила Рут Анну.

— Еще бы. Фенстон поручил мне перед отправкой оценить Ван Гога для страховки. У Марка Полтимора это займет не больше часа, и «Сотбис» сразу вернут картину.

— Мистер Липман об этом ничего не сказал в электронном письме.

— Честно говоря, — сказала Анна, — мистер Липман так далек от искусства, что не отличит Ван Гога от Ван Моррисона. — Она сделала паузу и добавила: — Вы можете позвонить Фенстону и спросить его.

— Чтобы он еще раз мне голову оторвал? — возразила Рут. — Нет уж, спасибо. Лучше я положусь на ваше слово. Как я понимаю, вы заберете картину под свою ответственность и распишетесь в получении?

— Разумеется.

Охранник снял футляр с полки и вынес к бронированному фургону «Сотбис».

— Распишитесь вот здесь, — попросил водитель.

Анна подошла и поставила свою подпись под документом о передаче картины.

— Лучше бы вернуть ее до прилета Липмана, — сказала Рут. — Ни к чему мне раздражать этого человека.

— Вам было бы спокойнее, если б я тоже поехала в «Сотбис»? — спросила Анна. — Возможно, так дело пойдет быстрей.

— Вы не возражаете? — обрадовалась Рут.

— В данных обстоятельствах это будет разумно, — сказала Анна, залезла в фургон и устроилась рядом с водителем.

Рут помахала ей вслед. Фургон миновал ворота и влился в поток машин, бегущий к вечернему Лондону.

Служебный «Гольфстрим V» Брайса Фенстона приземлился в Хитроу в 19.22. Рут ждала на площадке перед ангаром. Она заранее предупредила таможню, так что с оформлением документов можно было закончить сразу по возвращении Анны.

В течение последнего часа Рут все чаще поглядывала на главные ворота, с нетерпением ожидая появления бронированного фургона. Она позвонила в «Сотбис» и узнала, что картина доставлена в целости и сохранности, но это было два с лишним часа назад.

Карл Липман сошел по трапу на землю и поздоровался с Рут за руку. Они уселись на заднее сиденье принадлежащего аэропорту лимузина, чтобы отправиться в ресторан.

— Есть сложности? — сразу спросил он.

— По-моему, нет, — ответила Рут, когда лимузин остановился. — Мы выполнили ваши указания целиком и полностью. Начнем погрузку, как только завершится заправка, это не должно занять более часа.

— Рад слышать, — заметил Липман, толкнув вращающиеся двери. — Мы зарезервировали вылет на половину девятого.

— Тогда, пожалуй, я лучше оставлю вас здесь, а сама прослежу за оформлением документов в аэропорту. Как только картина окажется на борту, я вам сообщу.

Липман кивнул и опустился в кресло. Рут повернулась, чтобы уйти.

— Не желаете чего-нибудь выпить, сэр? — спросил бармен.

— Шотландского виски со льдом, — заказал Липман и принялся изучать меню.

Подойдя к двери, Рут обернулась со словами:

— Когда Анна вернется, не могли бы вы ей сказать, что я на таможне?

— Анна?! — воскликнул Липман, вскакивая из кресла.

— Да, она провела здесь несколько часов после полудня.

— Чем она занималась? — Липман надвигался на Рут.

— Перепроверяла декларацию, — ответила Рут, пытаясь говорить как можно спокойнее, — и следила за исполнением распоряжений мистера Фенстона.

— Каких распоряжений? — рявкнул Липман.

— Отправить Ван Гога в «Сотбис» для оценки на предмет страховки.

— Председатель таких распоряжений не отдавал. Петреску была уволена три дня назад. С кем она имела дело в «Сотбис»?

— С Марком Полтимором, — ответила Рут и бросилась к телефону. Она быстро нашла нужный номер в компьютере.

— Марк?

Липман выхватил у нее трубку:

— Полтимор?

— Я слушаю.

— Меня зовут Липман. Я…

— Я знаю, кто вы такой, мистер Липман.

— Прекрасно. Как я понимаю, у вас находится наш Ван Гог.

— Точнее, находился, — ответил Марк, — пока доктор Петреску не сказала, что вы передумали и желаете, чтобы картину немедленно вернули в Хитроу и отправили в Нью-Йорк.

— И вы на это пошли? — повысил голос Липман.

— У нас не было выбора, мистер Липман. В конце концов, на сопроводительном документе стояла подпись доктора Петреску.

— Привет, это Винсент.

— Привет. Это правда, что я сейчас узнала?

— А что ты сейчас узнала?

— Что ты украла Ван Гога.

— В полицию сообщали?

— Нет, на это он не отважился. Он отправляет кого-то в Лондон, чтоб тебя выследить, но мне не удалось выяснить, кого именно.

— Возможно, меня уже не будет в Лондоне. Я еду домой.

— Картина в безопасности?

— Безопаснее не бывает.

— Прекрасно. Сегодня твои похороны, и он будет на отпевании.

Связь прервалась. На этот раз уложились в пятьдесят две секунды.

Анна повесила трубку, лучше, чем когда-либо, понимая, какой опасности подвергает Тину. Что предпримет Фенстон, если выяснит, что она неизменно опережает его на ход? Она подошла к стойке регистрации.

— Сдаете багаж? — спросила ее служащая. Анна подняла с тележки красный футляр и поставила на весы. Чемодан отправился следом.

— У вас большой перевес, мадам. Боюсь, вам придется доплатить тридцать два фунта.

Анна извлекла деньги из бумажника, а служащая тем временем прикрепила бирку к ее чемодану и шлепнула на футляр наклейку.

— Посадка минут через тридцать, выход номер сорок три, — сказала она, вручая билет с талоном. Анна направилась к выходу номер сорок три.

Кого бы ни послал Фенстон в Лондон следить за ней, этот человек приземлится, когда она уже давно будет в воздухе. Но Анна знала: стоит им внимательно прочитать ее заключение, как они вычислят, где в конце концов окажется картина. Ей просто требовалась уверенность, что в этом месте она будет раньше них. Но сначала нужно было сделать пару звонков. Первый — в агентство проката, чтобы забрали ее автомобиль у офиса «Хранилища искусств», второй — предупредить о своем возвращении — человеку, с которым она не общалась лет десять.

Анна заняла место в очереди на личный досмотр.

— Она направляется к выходу номер сорок три, — произнес голос. — 272-й рейс «Британских авиалиний» до Бухареста.

Фенстон растолкал чиновников и вылез в первый ряд, пока президент Буш и мэр Джулиани обменивались рукопожатиями с избранными, приглашенными на поминальную службу на нулевом уровне.

Он подождал, пока президентский вертолет поднимется в воздух, и присоединился к остальным скорбящим.

Грег Аббот. Келли Галликсон. Он вглядывался в лица родных и друзей, пришедших на службу.

Анна Петреску. Фенстон знал, что мать Анны живет в Румынии и на поминании присутствовать не сможет. Он гадал, кто из согбенных родственников может быть ее дядюшкой Джорджем из Иллинойса.

Ребекка Рейнджир. Он поглядел на Тину. У той в глазах стояли слезы.

Священник прочитал молитву и осенил всех крестом.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — произнес он.

— Аминь, — в один голос отозвались собравшиеся.

Тина глянула на Фенстона. Ни слезинки в глазах, стоит, переминается, как обычно, с ноги на ногу — видать, надоело ему. Пока люди здоровались, переговаривались и соболезновали, Фенстон, безо всяких церемоний, направился к парковке.

Тина не сводила с него глаз. Водитель распахнул перед ним дверь, Фенстон забрался в автомобиль и уселся рядом с какой-то женщиной, Тина ее раньше не видела. Водитель занял свое место, машина выехала на дорогу и скрылась из виду.

На женщине, сидевшей рядом с Фенстоном, был темный брючный костюм. Неизвестность была ее главным козырем. Она ни разу не приходила к Фенстону на работу или домой, хотя они знали друг друга больше двадцати лет. Она познакомилась с Нику Мунтяну, когда тот был посредником между президентом Николае Чаушеску и мафией.

Первейшей обязанностью Фенстона при правлении Чаушеску было переводить крупные суммы денег на счета в разные банки по всему свету — в вознаграждение верным прихвостням диктатора. Когда прихвостни переставали быть прихвостнями, сидевшая рядом с Фенстоном женщина их ликвидировала, а он перераспределял деньги с их счетов на счета других. Его профессией было отмывание денег. Ее профессией было устранять неугодных своим фирменным оружием — кухонным ножом.

В 1985 году Чаушеску решил отправить в Нью-Йорк своего личного банкира, чтобы тот открыл для него филиал. На четыре следующих года Фенстон потерял из виду сидевшую рядом женщину, но в 1989 году Чаушеску был арестован, осужден и казнен. Ольга Кранц этой участи избежала. Перебравшись через семь границ, она нелегально проникла в Америку и влилась в армию бесчисленных незаконных эмигрантов.

Фенстон первый раз увидел ее по телевизору, когда ей было четырнадцать лет и она представляла Румынию на чемпионате мира по гимнастике. Тогда ей досталось второе место, а первое заняла ее соотечественница Мара Молдовяну. Газеты предсказывали им золото и серебро на ближайших Олимпийских играх. К несчастью, Молдовяну трагически погибла — сорвалась с бревна, делая двойное сальто, и сломала шею. В эту минуту с ней в спортзале находилась только Ольга Кранц. Кранц поклялась завоевать золотую медаль в память о Молдовяну.

За несколько дней до формирования олимпийской команды Кранц растянула подколенное сухожилие. Ее имя быстро исчезло из газетных заголовков — обычная судьба спортсменов, получивших травму. Фенстон решил, что больше о ней не услышит, но как-то утром увидел, как она выходит из канцелярии Чаушеску. Он сразу узнал этот серо-стальной взгляд. Фенстон навел справки у осведомленных людей и выяснил, что Кранц стала начальником личной охраны Чаушеску. Главные обязанности — ломать кости тем, кто перечил диктатору. В совершенстве овладев этим искусством, она переключилась на работу с холодным оружием.

Чаушеску хорошо ей платил. Фенстон платил лучше. За двенадцать лет ее гонорар вырос до миллиона долларов.

Фенстон вытащил из портфеля папку и отдал Кранц. Та внимательно рассмотрела пять недавних фотоснимков Анны Петреску и спросила с сильным румынским акцентом:

— Где она сейчас?

— В Лондоне, — ответил Фенстон, вручив ей вторую папку.

Она извлекла из нее единственную цветную фотографию.

— Кто он?

— Он важнее женщины. Он незаменим. Но женщину убьете не раньше, чем она выведет вас на картину.

— Сколько я получу за похищение картины?

— Миллион долларов. За женщину столько же, но после того, как я второй раз побываю на ее похоронах.

9/15 — 9/16

— Пока, Сэм, — произнес Джек, и в этот миг зазвонил его сотовый. Джек только что закончил осматривать квартиру Анны и вышел на 54-ю Восточную улицу. Он нажал зеленую кнопку: — Что хочешь сообщить, Джо?

— Петреску нанесла визит в Уэнтворт-Холл.

— Сколько она там пробыла? — Джек шел в сторону Пятой авеню.

— С полчаса, не больше. Она куда-то позвонила, прежде чем ехать в Хитроу, где встретилась с Рут Пэриш. В районе четырех появился фургон «Сотбис» и забрал красный упаковочный футляр…

— А что в футляре — и дураку понятно. Куда поехал фургон?

— Картину отвезли в их контору в Вест-Энде. Петреску поехала вместе с ними. Картину выгрузили двое служащих, она прошла в здание следом.

— Сколько ее не было?

— Двадцать минут. Вышла с красным футляром. Поймала такси, уложила картину на заднее сиденье и — исчезла.

— Исчезла? То есть как — исчезла?

— Но ребята уже сели ей на хвост.

— Где? — спросил Джек, успокаиваясь.

— В Гатвике. Заметь, — сказал Джо, — симпатичная блондинка с красным упаковочным футляром невольно выделяется из толпы.

— Куда она вылетела?

— В Бухарест.

— Зачем тащить в Бухарест Ван Гога?

— Пари держу, ей приказал Фенстон, — сказал Джо. — Это их родной город, решили спрятать картину там.

— Зачем же Фенстон отправил в Лондон Липмана, если тот не собирался забирать картину?

— Для отвода глаз? — предположил Джо. — Это, кстати, объясняет и его появление на заупокойной службе.

— Или потому, что Петреску уже на него не работает и похитила Ван Гога.

— Зачем ей рисковать, он же наверняка устроит на нее охоту?

— Зачем — не знаю, а выяснить можно одним-единственным способом, вот я и попробую, — ответил Джек, нажал на телефоне красную кнопку, остановил такси и велел водителю ехать в Вест-Сайд.

Фенстон выключил магнитофон и нахмурился. Они прослушали пленку в третий раз.

— Когда вы прогоните эту стерву? — спросил Липман.

— Не сейчас — она одна может вывести нас на картину, — ответил Фенстон.

— Обратили внимание на единственно важное слово в их разговоре? — мрачно заметил Липман. — «Еду». Скажи она «возвращаюсь», «возвращаюсь домой», это бы означало: в Нью-Йорк.

Фенстон поднял брови:

— Значит, она имела в виду Бухарест.

Джек откинулся на спинку сиденья и попытался вычислить следующий шаг Петреску. Он по-прежнему не мог решить, то ли она профессиональная преступница, то ли дилетантка. И какое место в этом уравнении занимает Тина Форстер? Неужели Фенстон, Липман, Петреску и Форстер работают вместе?

Но если Петреску действует сама по себе, она не может не понимать, что рано или поздно Фенстон до нее доберется. И зачем красть картину, которая стоит миллионы долларов, если нет никакой надежды спрятать ее так, чтобы об этом не узнал Фенстон? В этом просто не было смысла.

Пока Анна числилась в пропавших без вести, получить ордер на обыск ее квартиры не составляло труда. Сэм расплакался, услышав ее фамилию, проводил Джека до самой двери и впустил его внутрь.

Сэм остался в коридоре, а Джек обошел квартиру. Ничего нового сверх того, что он уже знал. В адресной книге — тот же номер телефона дядюшки в Иллинойсе и тот же адрес матери в Бухаресте. Удивило его, пожалуй, только одно — висевший на стене в коридоре рисунок Пикассо с автографом. Джек не мог поверить, что она стащила рисунок и повесила в коридоре для всеобщего обозрения. Возможно, рисунок получен в награду за что-то от Фенстона?

Он вернулся в гостиную и посмотрел на фотографию на углу письменного стола — Анна с родителями. Открыл ящик, где обнаружил связку писем на незнакомом языке. Большинство были подписаны «Мама», однако два или три были отправлены человеком по имени Антон. Джек снова бродил взгляд на фотографию и невольно подумал — если б ее увидела его мать, она бы пригласила Анну отведать своего ирландского рагу.

— Черт! — выругался Джек так громко, что услышал водитель.

— Что такое? — спросил он.

— Забыл позвонить матери.

— Значит, будет вам головомойка. Я тоже ирландец.

Неужели это бросается в глаза? — подумал Джек. Ему, конечно, следовало позвонить и предупредить, чтоб его не ждали на традиционный «ужин с ирландским рагу», когда он приходил к родителям, чтобы вместе отметить врожденное превосходство кельтской расы над всеми остальными детьми Господа Бога.

Отец хотел, чтобы Джек стал юристом. Прослужив в Полицейском управлении Нью-Йорка двадцать шесть лет, он пришел к выводу, что только юристы всегда извлекают из преступления выгоду. Вопреки совету отца Джек завербовался в ФБР всего через несколько дней после окончания Колумбийского университета со степенью по праву. Отец каждую субботу ворчал по этому поводу, а мать не уставала спрашивать, когда он надумает сделать ее бабушкой.

Работа пришлась ему по душе целиком и полностью с первой минуты, как он только прибыл в Квонтико. Теперь Джек был старшим следователем. Мейси не скрывал, что Джек займет его место, когда его самого переведут назад в Вашингтон. Для этого Джеку требовалось упечь за решетку человека, из-за которого все надежды на продвижение превращались в пустые фантазии. Но пока что ему не удавалось зацепить Брайса Фенстона и кончиком пальца.

Он позвонил секретарше:

— Салли, закажите мне билет на первый рейс до Лондона с пересадкой на Бухарест.

Кранц держалась простого правила — ежедневно крала новый сотовый телефон. Звонила Фенстону, говорила с ним по-румынски, затем от телефона избавлялась.

Фенстон сидел за своим письменным столом, когда загорелся красный глазок его частного телефона. Кроме него самого, этот номер знал только один человек.

— Где она? — спросил голос.

— В Бухаресте, — ответил Фенстон.

Кранц выбросила телефон в Темзу и поймала такси:

— В аэропорт Гатвик.

Сойдя по трапу в Хитроу, Джек не удивился, увидав своего давнего друга Тома Красанти. Том проводил Джека к своему автомобилю.

— Где Петреску? — спросил Джек первым делом.

— В Бухаресте, — ответил Том. — Вывезла картину из таможни на багажной тележке.

— Женщина со стилем.

— Согласен, но, видимо, не представляет, с чем может столкнуться.

— Боюсь, скоро выяснит, — заметил Джек, — потому что, если она украла картину, разыскиваем ее не только мы.

— Тогда нельзя терять времени. Мы доставим тебя в Гатвик вертолетом, там задержали рейс на Бухарест.

— Как это вам удалось? — спросил Джек.

— Посол позвонил в Министерство иностранных дел. Не знаю, что он им сказал, но, пожалуйста, помни — у нас нет официального представительства в Бухаресте. Рассчитывай только на самого себя.

В четыре часа утра Анна вышла в зал бухарестского международного аэропорта Отопени, толкая перед собой тележку с деревянным футляром, чемоданом и ноутбуком. Увидев спешащего к ней мужчину, она с подозрением на него уставилась.

Под сто восемьдесят сантиметров ростом, лысеющий, с красноватым лицом и пышными черными усами. На вид ему было за шестьдесят. Пиджак едва сходился на нем, — видимо, когда-то этот человек был стройнее. Он произнес на румынском:

— Я Сергей. Антон сказал, что вы просили вас встретить. Он снял вам номер в гостинице.

Сергей докатил тележку до своего такси, желтого «мерседеса». Анна забралась в машину, он уложил ее вещи в багажник и сел за руль.

Анна глядела в окно и думала о том, как изменился город за последние десять лет. Безликий фасад коммунизма уступал место современной европейской столице.

На узенькой улочке Сергей остановил машину. Он вытащил из багажника красный футляр, а Анна забрала остальные вещи и прошла в небольшую гостиницу.

— Первым делом мне хотелось бы повидаться с матерью, — сказала Анна, зарегистрировавшись у портье.

Сергей посмотрел на наручные часы:

— Я заеду за вами часов в девять, чтоб вы смогли хоть немного поспать.

— Спасибо.

Она взяла красный футляр и отправилась в номер.

Джек в первый раз заметил эту женщину, когда стоял в очереди на посадку. Одно из основных правил слежки — держаться в конце на тот случай, если обзавелся «хвостом». Тут главное — не дать преследователю заметить, что его раскусили. Вести себя естественно и никогда не оглядываться.

Джек, не оглянувшись, поднялся по трапу в салон самолета.

Анна вышла из гостиницы в самом начале десятого. Сергей ждал ее у своего «мерседеса».

— Доброе утро, Сергей, — поздоровалась она.

Он распахнул перед ней заднюю дверцу.

— Доброе утро. По-прежнему хотите навестить мать?

— Да, — ответила Анна. — Она живет в…

Сергей махнул рукой, давая понять, что знает адрес.

Анна радостно улыбалась, когда они проезжали через центр Бухареста. Здесь многое изменилось. Но когда они оказались в ее родном пригороде, Берчени, она поняла, как много еще предстоит сделать новому режиму. В Берчени царили запустение и упадок.

Анна не раз уговаривала мать перебраться к ней в Америку. Она сильно тосковала без матери. Устроившись на работу в «Сотбис», Анна первым делом решила открыть в Бухаресте банковский счет на имя матери и в начале каждого месяца перечисляла ей по 400 долларов.

Наконец такси остановилось у обветшалого многоквартирного дома на Решицкой площади.

— Я вас подожду, — сказал Сергей.

— Спасибо, — поблагодарила Анна, обводя взглядом район, где провела свое детство.

Замусоренная дорожка с выбоинами, лифт не работал — все как прежде. Анна не понимала, почему мать не переехала: она посылала ей столько денег, что та давным-давно могла бы снять приличную квартиру в другом районе. Добравшись наконец до шестнадцатого этажа, Анна перевела дыхание и лишь затем постучала в дверь.

Хрупкая седая дама в черном приоткрыла дверь. Мать и дочь смотрели друг на друга. Эльза Петреску распахнула дверь и заключила дочь в объятия.

Мать провела Анну внутрь, продолжая ее обнимать. В безукоризненно чистой квартирке все оставалось как в детстве. Диван, стулья, черно-белые фотографии без рамок и вытертый ковер.

— Анна, мы так давно не разговаривали… — проговорила мать, стискивая ей руку.

Их беседа подошла к концу, только когда уже садилось солнце. Анна снова взялась упрашивать мать:

— Мама, уедем со мной жить в Америку.

— Нет, — ответила мать, — здесь все мои друзья и воспоминания. Стара я для новой жизни.

Анна обвела комнату взглядом:

— Почему ты ничего не потратила из денег, что я каждый месяц тебе посылаю?

— Я потратила, — решительно возразила мать, — но не на себя, мне самой ничего не надо.

— Тогда на кого?

— На Антона. Ты, верно, слышала, что он теперь профессор. Его освободили из тюрьмы и восстановили в Академии на прежней должности.

— Он продолжает писать?

— Да, но его основная работа — преподавание живописи старшекурсникам.

— На что он расходует деньги?

— Покупает холсты и кисти для тех учеников, кому это не по карману. Твоя щедрость служит благому делу. — Мать помолчала. — Антон ведь был твоей первой любовью?

Анна и сама бы не поверила, что мать все еще способна вогнать ее в краску.

— Да, — призналась она, — и думаю, я его тоже.

— Он теперь женат, у них малыш, Петер. — Она снова помолчала. — У тебя есть молодой человек?

— Нет, мама.

— Поэтому ты и приехала домой? Убегаешь от чего-то или от кого-то?

— Почему ты спрашиваешь?

— У тебя в глазах страх и печаль, — сказала мать, поднимая на нее взгляд, — ты так и не научилась это скрывать.

— У меня и вправду есть причина для беспокойства, — согласилась Анна, — но скоро все утрясется. — Она улыбнулась: — Больше того, надеюсь, мне сумеет помочь Антон. Я собираюсь в Академию, выпьем с ним кофе. Не хочешь ему что-нибудь передать?

Мать не ответила — она незаметно уснула. Анна поправила плед у нее на коленях, поцеловала в лоб и шепнула:

— Завтра я снова приеду, мама.

Анна возвратилась в гостиницу, быстро приняла душ, переоделась и отправилась со своим новообретенным водителем в Академию изящных искусств, на Университетскую площадь.

Здание Академии сохранило прежние красоту и очарование. Поднимаясь по ступеням к массивным резным дверям, Анна вспоминала дни своей юности, когда ходила сюда на уроки живописи. Афиша перед главной аудиторией извещала: «Влияние Пикассо на искусство XX века. Лекция профессора Антона Теодореску. Сегодня в 19.30».

Анна осторожно толкнула дверь и с радостью увидела, что лекция кончилась и ее первый возлюбленный укладывает слайды в старый портфель. Высокий, с угловатой фигурой и копной вьющихся черных волос, он в своей старой вельветовой куртке и рубашке с открытым воротом походил на вечного студента. Анна подошла к нему.

Антон глянул на нее поверх очков и воскликнул с широкой улыбкой:

— Анна! Сергей встретил тебя в аэропорту?

— Да, спасибо, — ответила Анна и расцеловала его в обе щеки. — Где ты с ним познакомился?

— В тюрьме. Ему повезло уцелеть при Чаушеску. Ты успела навестить свою матушку-праведницу?

— Успела. Она по-прежнему живет просто в тюремных условиях.

— Согласен, но твои доллары хотя бы дают моим ученикам возможность…

— Знаю, мама мне рассказала.

— Знать — это одно, а дай-ка я покажу тебе кое-какие результаты твоих вложений.

Антон взял Анну за руку и провел в длинный коридор, увешанный картинами, выполненными в разнообразной технике.

— Студенты-лауреаты нынешнего года, — сообщил он, показывая на полотна, словно гордый отец. — Все холсты куплены на твои деньги. Одна из наград так и называется — Премия Петреску. — Он сделал паузу. — Было бы справедливо, чтоб ты сама выбрала победителя.

— Польщена, — сказала Анна и начала прохаживаться вдоль стен, время от времени задерживаясь, чтобы лучше рассмотреть ту или иную работу. Наконец она остановилась перед написанной маслом картиной под названием «Свобода». На ней было изображено солнце, встающее над Бухарестом.

— А ты не потеряла чутья, — улыбнулся Антон. — Данута Секальска — наша звезда этого года. Мы отправляем ее в Лондон, в школу Слейда, если сумеем раздобыть денег на все расходы. — Он посмотрел на свои часы: — У тебя будет время выпить со мной чашку кофе?

— Конечно, и хочу признаться, что собираюсь попросить тебя об услуге.

Антон повел ее в профессорскую, где их встретил оживленный гул добродушной болтовни.

Антон налил две чашки.

— Тебе черный, если не ошибаюсь, — сказал он и усадил Анну за столик у камина. — Итак, что я могу для тебя сделать? Я перед тобой в неоплатном долгу.

— Тебе предстоит все взвесить и крепко подумать.

Антон поставил чашку и внимательно выслушал Анну, которая подробно изложила свой план.

— Сколько у меня времени? — спросил он.

— Три дня, может, четыре.

— А если меня поймают?

— Вероятно, вернешься в тюрьму.

— А ты?

— Картину переправят в Нью-Йорк и используют против меня как улику и… позволь мне тебя подкупить. Я заплачу за обучение в Слейде твоей ученицы.

Антон с минуту подумал и сказал:

— Ты вернешься через три дня.

— Максимум через четыре.

— Тогда будем надеяться, что я не обману твоих ожиданий.

— Это Винсент.

— Где ты?

— У мамы.

— Не задерживайся. Преследователю это известно.

— Тогда, боюсь, он снова меня потеряет.

— Я не уверена в том, что это мужчина. Я видела, как Фенстон разговаривал в своей машине с какой-то женщиной. Меня беспокоит, что я ее раньше не видела.

— Опиши.

— Чуть выше ста пятидесяти сантиметров, худая, темноволосая.

— Там, куда я отправлюсь, таких много.

— Картину берешь с собой?

— Нет, она там, где ее не смогут увидеть.

Трубка замолкла.

Липман нажал на «Выкл.».

— Где ее не смогут увидеть? — спросил он.

— Не смогут увидеть, а не просто не увидят, — заметил Фенстон. — Она, должно быть, все там же, в футляре.

— Согласен, но куда отбывает Петреску?

— В страну, где люди чуть выше ста пятидесяти, худые, темноволосые, — сказал Фенстон.

— В Японию, — заключил Липман. — Попытается продать вашу картину тому, кто не сможет от нее отказаться.

— Накамуре, — произнес Фенстон.

Джек остановился в гостинице, неоновая вывеска которой гордо гласила: «Бухарест интернэшнл». Большую часть ночи он занимался тем, что либо включал радиатор, потому что становилось холодно, либо выключал его, потому что тот громко шумел. От завтрака Джек отказался, опасаясь, что еда будет соответствовать радиатору.

В салоне самолета он той женщины не увидел: или он ошибся, или она была профессионалом. Но теперь у него не осталось сомнений, Анна работает сама на себя. Он уже просчитал, что подкараулит ее там, где она объявится скорее всего, — у дома матери. На этот раз он будет ее поджидать. Его интересовало, не возникла ли у женщины, что он заприметил, та же мысль, а если да, то кто она — ищейка Фенстона или служит кому-то другому?

Выйдя из гостиницы, Анна сразу увидела Сергея — он ждал у дверей в своем старом «мерседесе». Выскочив из машины со словами «Доброе утро, мадам», он снова уложил в багажник красный футляр.

— Доброе утро, Сергей, — ответила Анна. — Мне опять нужно в Академию, там я оставлю футляр.

По дороге к Университетской площади Анна узнала, что Сергей женат вот уже тридцать с лишним лет, а его сын служит в армии. Анна собиралась спросить, не доводилось ли ему встречаться с ее отцом, но заметила Антона, который ждал ее на нижней ступеньке лестницы. Сергей остановился, обошел машину и извлек из багажника красный футляр.

— Оно самое? — спросил Антон, наградив футляр подозрительным взглядом. Анна кивнула. Антон поднялся с Сергеем по лестнице, открыл перед своим пожилым другом двери, и они вошли в здание.

Уже через несколько минут они вернулись с таким же деревянным, футляром, только без номера. Сергей упрятал его в багажник.

— Спасибо, — сказала Анна и расцеловала Антона в обе щеки. — Я вернусь через три, самое большое — через четыре дня, с радостью освобожу тебя от картины, и никто ничего не узнает.

Джек не оглядывался, но, пройдя полтора километра, вошел в супермаркет и спрятался за колонной. Он ожидал, что она пройдет мимо, но ее не было. Он купил сандвич с ветчиной и яйцом и вышел на улицу. Приканчивая завтрак, он ломал голову над вопросом, почему за ним устроили слежку. На кого она работает? Какие у нее инструкции? Не рассчитывает ли она выйти через него на Анну? Или же у него просто мания преследования?

Миновав центр города, Джек сверился с картой, свернул налево на следующем перекрестке и поймал такси.

Анна попросила своего водителя, каким теперь считала Сергея, отвезти ее в Берчени. Она знала, что мать с, шести утра уже на ногах — подметает, моет и стирает — как обычно.

Когда Сергей остановил машину, Анна сказала, что рассчитывает вернуться через час и сразу ехать в Отопени.

Джек залез в такси, открыл карту и ткнул пальцем в Решицкую площадь. Водитель недоуменно пожал плечами и поехал туда, куда еще ни один турист не просил его отвезти.

Такси перестроилось в средний ряд, водитель и пассажир одновременно посмотрели в зеркало заднего вида. Оторвался ли он от нее, или она ехала за ним в одном из трех такси, какие он заметил? Она настоящий профессионал, у него было чувство, что она прекрасно знает, куда именно он направляется.

Джек, конечно, представлял, что в большом городе всегда найдутся не самые лучшие районы, но такого, как Берчени, он еще не видал — мрачные бетонные башни сменяли друг друга на каждом безлюдном перекрестке. Таксист уже начал искать место для стоянки, когда Джек заметил еще один желтый «мерседес», припаркованный у тротуара.

— Не останавливайтесь, — сказал он резко, крепко хлопнул водителя по плечу и взволнованно махнул вперед.

— Но вы же сами велели, — возразил водитель.

— Проезжаем, — повысил голос Джек.

Водитель растерянно передернул плечами и проскочил мимо.

— Поверните на следующем перекрестке, — сказал Джек, показав налево. Водитель кивнул с совсем уже озадаченным видом и стал ждать новых распоряжений. — Развернитесь и остановите машину в конце улицы.

Когда такси остановилось, Джек вылез и медленно пошел к перекрестку, ругая себя за ошибку. Ему бы следовало сообразить, что Анна могла уже быть у матери.

Джек окинул взглядом мрачный и запущенный многоквартирный дом и зарекся впредь пенять на судьбу за свою тесную квартирку в Вест-Сайде. Анна вышла через сорок минут и направилась по дорожке к такси. Он замер на месте, провожая ее взглядом.

Когда это такси отъехало, Джек мигом уселся в свое и, ткнув пальцем, крикнул:

— Едем за ним, но держим дистанцию.

Он не был уверен, что таксист его понял. Должно быть, на этих серых пустынных улицах два желтых такси смотрелись как два желтых верблюда. Джек снова выругался про себя: теперь его и дурак вычислит.

— Вам понятно, что за нами следят? — спросил Сергей, отъезжая.

— Нет, но я не удивляюсь. — Теперь, когда Сергей подтвердил ее худшие опасения, у Анны упало сердце и закружилась голова. — Вы их разглядели?

— Только мельком. Мужчина лет тридцати — тридцати пяти, худой и черноволосый. Боюсь, это всё.

Анна поежилась. Видимо, Тина ошиблась, решив, что по ее следу пустили женщину.

Сергей глянул в зеркало заднего вида и сказал:

— Я, пожалуй, сумею от него оторваться.

— Не имеет смысла. Он и так знает, куда я еду.

Они доехали до аэропорта. Анна вручила Сергею двадцать долларов и сообщила, каким рейсом должна вернуться.

— Вы ведь меня встретите? — спросила она.

— Конечно, — сказал Сергей, останавливая машину.

— Он все еще у нас на хвосте? — поинтересовалась Анна.

— Да, — ответил Сергей и выскочил из машины. Носильщик аэропорта помог ему уложить на тележку футляр и чемодан. — Буду ждать вас тут с обратным рейсом, — заверил он Анну, и она прошла в терминал.

Такси Джека со скрежетом остановилось за желтым «мерседесом». Он выскочил и подбежал к окну водителя, махая десятидолларовой купюрой. Сергей опустил стекло и взял банкноту.

— Вы знаете, куда летит ваша пассажирка?

— Знаю, — ответил Сергей, поглаживая пышные усы.

Джек извлек из пачки еще одну десятидолларовую бумажку, которую Сергей тут же взял.

— Куда? — спросил Джек.

— За границу, — ответил Сергей, дал задний ход и уехал.

Джек выругался, бегом вернулся к своему такси, расплатился и поспешил в здание аэропорта. Через несколько секунд он увидел Анну — она направлялась к эскалатору. Когда он поднялся следом за ней, она уже сидела в кафе за столиком в дальнем углу, откуда могла видеть все и всех. Теперь следил не только он — та, кого он преследовал, тоже за ним следила. Он отступил и посмотрел на электронное табло. Оставалось всего пять международных рейсов.

На случай как раз таких непредвиденных поворотов Джек всегда имел при себе паспорт и кредитные карточки. Он сбросил со счетов Москву — до вылета оставалось всего сорок минут. Самолеты в Нью-Дели и Берлин вылетали через несколько часов, уже вечером. Рейс на Гонконг тоже представлялся маловероятным, хотя до вылета оставалось чуть менее двух часов. Через четверть часа после него вылет на Лондон. Скорее всего, Лондон, решил он, но на всякий случай лучше купить два билета — до Гонконга и до Лондона. Если она не пройдет на посадку до Гонконга, то он сядет на рейс до Хитроу. Интересно, подумал он, что выбрал второй ее «хвост»?

Купив билеты на оба рейса и дважды объяснив, что путешествует без багажа, Джек присоединился к толпе пассажиров, ожидавших начала посадки на Москву. Он позвонил по сотовому телефону менеджеру в «Бухарест интернэшнл» и распорядился, чтоб его вещи собрали и передали на стойку регистрации, их потом заберут. Предложение увеличить счет на двадцать долларов сняло все вопросы.

На рейс 3211 до Москвы уже началась посадка, когда Анна не спеша присоединилась к пассажирам, ждущим объявления посадки на рейс 017 тихоокеанских воздушных линий «Катхей» до Гонконга. Джек осторожно вернулся в зал и постарался стать незаметным в ожидании последнего вызова.

Все трое заняли места в «Боинге-747» до Гонконга — в первом классе, в бизнес-классе и в эконом-классе.

9/17 — 9/18

Простите за беспокойство, миледи, но от «Симпсона и Симпсона» только что доставили большую коробку с бумагами. Куда прикажете убрать?

Сидевшая за письменным столом Арабелла подняла глаза:

— Эндрюс, вы помните то время, когда я была девочкой, а вы младшим дворецким?

— Помню, миледи, — не без удивления ответил Эндрюс.

— И как мы на Рождество всегда играли в «Отыщи пакетик»?

— Совершенно верно, миледи.

— Однажды вы спрятали коробку шоколадных конфет. Мы с Викторией искали ее весь день, но так и не нашли.

— Да, миледи. Ваш батюшка обещал мне шесть пенсов. Его светлости хотелось мирно провести рождественский день, выпить портвейна и не спеша выкурить сигару.

— Вы помните, где были конфеты?

— Да, миледи, и, насколько мне известно, конфеты все еще там.

— Вот и хорошо. Мне бы хотелось, чтобы вы спрятали коробку от «Симпсона и Симпсона» там же.

— Будет исполнено, миледи.

— А если я попытаюсь на Рождество ее найти, ни за что не говорите мне, Эндрюс, где она спрятана.

— Я получу за это шестипенсовик, миледи?

— Целый шиллинг. Только если коробка не найдется.

Анна устроилась у иллюминатора в одном из последних рядов эконом-класса. Она подозревала, что человек Фенстона летит этим же рейсом. Как он узнал, что она отправится в Бухарест, и откуда у него адрес ее матери? И знает ли он, что ее следующая цель — Токио?

Она видела, как он подбежал к такси Сергея. Ее наверняка выдали звонки Тине. Она не сомневалась, что та стала невольной сообщницей Фенстона. Липман наверняка прослушивал ее телефон, в этом можно было не сомневаться.

В двух последних разговорах Анна специально подбросила «ключи» — выяснить, есть ли прослушка. И «ключи», видимо, сработали: «отправляюсь домой», «там, куда я отправляюсь, таких много». Новый «ключ» у нее уже был готов.

Джек сидел в бизнес-классе, прихлебывая колу. Итак, если Петреску и в самом деле украла картину, то женщину по ее следу пустил Фенстон. Но откуда эта женщина каждый раз узнает, куда поедет Анна? И поняла ли она, что он тоже следит за Анной?

Он вдруг поймал себя на мысли, что попал в ловушку, о которой не уставал предупреждать своих младших сослуживцев. Не позволяйте убаюкать себя мыслью о невиновности подозреваемого. Всегда исходите из того, что он виновен, и тогда вам будут изредка выпадать приятные сюрпризы. Насколько он помнил, его наставник не говорил ему о том, как быть, если находишь подозреваемую привлекательной.

Но что Анна будет делать дальше? Кому продаст картину?

И тут Джек вспомнил, что она успела нанести визит в Уэнтворт-Холл.

Кранц всегда летала первым классом, и дело тут было не в комфорте: садишься последней, выходишь первой.

Теперь же, когда за Петреску следит еще один человек, ей следует быть вдвойне осторожной. В конце концов, не могла же она прикончить Петреску на людях, пусть даже на глазах у одного человека.

Кранц ломала голову над тем, кто этот высокий брюнет. Несомненно, профессионал, потому что она не видела его ни до, ни после его глупого промаха с такси. Она надеялась, что он американец, — тогда за его убийство ей полагалось дополнительное вознаграждение.

Самолет заходил на посадку в аэропорту Чек-Лэп-Кок. До следующего рейса у Анны оставалась пара часов, и она собиралась купить путеводитель по Токио. Бывать там ей не доводилось.

Самолет остановился у входа в терминал. Анна медленно двинулась по проходу, наблюдая за тем, как другие пассажиры вытаскивают ручную кладь из шкафчиков над головой. Она смотрела по сторонам, задаваясь вопросом, следит ли за ней человек Фенстона.

Выйдя из самолета, она присоединилась к группе пассажиров, повернувших налево, следуя указателю «На пересадку», тогда как основной поток свернул направо. За окном зала для транзитных пассажиров она увидела залитый светом неона ночной Гонконг. Она переходила от витрины к витрине, разглядывая одежду, бытовую технику, сотовые телефоны и драгоценности. На прилавке книжного магазина пестрели названия газет и журналов со всего света. Она подошла к отделу путешествий и сразу увидела секцию с изданиями по Японии.

Джек скользнул в магазин электротоваров, откуда было удобно вести наблюдение за Анной. Он видел, что та стоит под большой многоцветной вывеской «Путешествия», перелистывая какую-то книгу.

— Сэр, я могу вам помочь? — обратилась к нему продавщица.

— Только если у вас найдется бинокль, — ответил Джек, не спуская глаз со своей подопечной.

— У нас есть несколько моделей. Хотела бы порекомендовать вам вот эту, — сказала продавщица, выкладывая бинокль на прилавок.

— Спасибо, — поблагодарил Джек. Он поднял бинокль и навел фокус на Анну. Она листала все ту же книгу, но ему не удавалось прочитать название.

— А у вас есть что-нибудь получше? — спросил он, возвращая бинокль на прилавок. — Чтобы можно было разглядеть дорожный указатель за сто метров.

Продавщица достала бинокль с витрины.

— Новейшая «Лейка». Вы можете прочитать этикетку на банке кофе, который подают в кафе напротив.

Джек навел бинокль на книжный магазин. Анна внимательно изучала книгу. Ему пришлось согласиться с продавщицей, что бинокль действительно первоклассный: над полкой, что так заинтересовала Анну, он разглядел надпись «Япония» и даже другую, помельче, — «Токио». Анна закрыла книжку, улыбнулась и направилась к кассе.

— Не правда ли, хороший бинокль?

— Очень хороший, — согласился Джек, — но, боюсь, мне не по карману. Благодарю вас.

С этими словами он вышел из магазина и отправился занимать очередь в кассу.

Он попросил билет до Токио.

— Да, сэр. На какой рейс — тихоокеанских «Катхей» или «Японских авиалиний»?

— Время отправления рейсов?

— «Японские авиалинии» — через сорок минут. Рейс 301 «Катхей» вылетает через полтора часа.

— На «Японские авиалинии», пожалуйста, — принял решение Джек, — бизнес-класс.

Кассир распечатал билет и вручил Джеку со словами:

— Будьте добры, мистер Дилени, пройдите к выходу 71, посадка сейчас начнется.

Джек вернулся к кафе. Анна, похоже, решила выучить эту книгу наизусть. Джек начал тянуть время, покупал разную мелочь в магазинах, куда обычно не стал бы даже заглядывать. В результате он обзавелся дорожной сумкой, одеждой и мужским дорожным набором. Потом занял пост в аптеке. Долго вертел в руках разные пузырьки и упаковки, не выпуская из поля зрения Анну.

— Последнее приглашение пассажирам, вылетающим рейсом 416 «Японских авиалиний» до Токио. Просим вас немедленно пройти к выходу 71.

Анна перевернула очередную страницу. Значит, летит через час. Он ее встретит в Токио. Джек нашел выход 71 по указателям и поднялся на борт одним из последних.

Кранц выпустила Анну из виду, лишь убедившись, что та прошла в самолет тихоокеанских линий «Катхей» до Токио. Поднявшись на борт, Кранц повернула налево и, как обычно, заняла место у иллюминатора в первом ряду. Она знала, что Анна сидит в одном из последних рядов эконом-класса, но американца так и не увидела. Не успел на рейс?

Самолет «Японских авиалиний» приземлился в токийском международном аэропорту Нарита с получасовым опозданием, однако Джека это не волновало. Миновав таможню, он первым делом направился к окну справок и осведомился, когда должен приземлиться самолет «Катхей». Ему ответили, что через сорок минут.

Он начал прикидывать, куда пойдет Петреску после таможни. Если футляр по-прежнему с ней, у нее остается один-единственный вид транспорта — такси. Освоившись в аэропорту и изучив все входы и выходы, Джек вернулся в зал прилетов. Слева над залом нависал бельэтаж. Джек поднялся наверх и осмотрел две установленные на стене телефонные кабинки. Если занять место за одной из них, то можно, оставаясь незамеченным, держать под контролем весь зал. Джек посмотрел на электронное табло. Рейс КХ-301 ожидался через двадцать минут. Ему хватало времени еще на одно дело.

Он вышел из здания аэропорта и встал в очередь к такси. Когда подъехала его зеленая «тойота», он велел таксисту припарковаться на противоположной стороне дороги.

— Подождите меня, я вернусь минут через тридцать, — добавил он, оставив свою новую сумку на заднем сиденье.

Вернувшись, Джек узнал, что нужный ему самолет только что приземлился. Он пристроился за телефонной будкой и стал ждать, кто появится первым.

Табло мигнуло: пассажиры рейса КХ-301 прошли в зал получения багажа. Джек удвоил внимание.

Ждать ему пришлось недолго. Первой появилась Кранц. Она затесалась в толпу встречающих и лишь тогда отважилась оглянуться. Но ее коротко стриженные платиновые волосы основательно облегчали Джеку задачу.

Не упуская из виду эту низенькую мускулистую блондинку, он искал глазами Анну в толпе пассажиров — те небольшими суетливыми группами выходили в зал. Джек осторожно высунулся из-за кабины, моля Бога, чтобы блондинка не посмотрела наверх.

Он скользнул рукой во внутренний карман, медленно извлек сотовый телефон, открыл крышку и наставил на толпу внизу.

На миг он потерял ее из виду, но тут увидел ее за спиной какого-то мужчины. Щелк — и Джек переключил внимание на новоприбывших. Затем обернулся к блондинке. Какая-то женщина наклонилась, чтобы взять на руки ребенка, и блондинка снова появилась в кадре. Щелк — и она внезапно пропала из виду. Джек повернулся как раз в тот миг, когда во вращающихся дверях показалась Анна. Он захлопнул крышку, понадеявшись, что его технарям хватит одного из снимков, чтобы установить личность этой женщины.

Стройная светловолосая американка вошла в зал, толкая перед собой тележку с чемоданом и деревянным футляром, и приковала к себе взгляд не одного только Джека. Он шагнул назад, как только она остановилась, чтобы посмотреть на указатель. Свернула направо, к выходу на стоянку такси.

Джек знал, что Петреску придется отстоять длинную очередь, и потому дал обеим женщинам выйти из здания и лишь тогда спустился вниз. До своей машины он пошел окружным путем и с облегчением увидел, что зеленая «тойота» ожидает его с включенным счетчиком.

Он сел сзади и сказал водителю:

— Видите коротко стриженную блондинку, седьмую от начала очереди? Нужно поехать следом за ней, но так, чтоб она не заметила.

Его взгляд вернулся к Петреску, та стояла пятой. Когда подошла ее очередь, она развернулась, медленно пошла назад и снова встала в самый конец. Умница, подумал Джек, и стал ждать, что предпримет Стриженая.

Та села в такси. Джек похлопал водителя по плечу и сказал:

— Остаемся на месте.

Машина со Стриженой отъехала и свернула за угол, но Джек знал, что та будет поджидать Петреску через десяток метров. Наконец Анна опять оказалась первой, и Джек сказал водителю:

— Следуем за этой женщиной.

— Но это другая, — возразил водитель.

— Знаю, — ответил Джек. — Планы поменялись.

Джек видел, как такси с Петреску проехало мимо и свернуло на автостраду, а следом пристроилась такая же зеленая «тойота». Джек оказался замыкающим. Впервые в жизни он, пожалуй, порадовался уличным заторам и пробкам: обе машины все время находились в поле его зрения.

Через час такси Петреску остановилось перед гостиницей «Сейо» в районе Гиндза. Посыльный помог ей выгрузить и внести багаж. Петреску с футляром скрылась в дверях. Джек выждал какое-то время и вошел. Стриженая затаилась в дальнем углу холла, откуда просматривались лифт и лестница. Заметив ее, Джек снова выскочил на улицу. Дожидаясь появления Анны, он позвонил в Лондон, стараясь не думать о том, какой там теперь час.

— Ты где? — спросил Том.

— В Токио.

— Что там делает Петреску?

— Думаю, хочет продать Ван Гога.

— Ты выяснил, кто твой конкурент?

— Нет, но мне удалось пару раз ее щелкнуть в аэропорту. Пересылаю тебе снимки.

Он набрал на сотовом код, и через секунду снимки возникли на экране перед Томом.

— Чуть смазаны, но ребята, конечно, сумеют почистить. Есть другие данные?

— Рост метра полтора, светлые волосы коротко подстрижены, плечи пловчихи. Мне кажется, она русская.

— Или румынка? — предположил Том.

— Господи, какой я тупой. Сказать по правде, они обе, по-моему, прекрасно знают, что я за ними слежу.

— Тогда я попробую поскорее выяснить, кто такая эта стриженая.

Тина нажала под столом на переключатель, и крохотный угловой экран ожил. Фенстон разговаривал по телефону.

— Вы были правы, — произнес женский голос, — она в Токио.

— Вероятно, договорилась встретиться с Накамурой. Данные о нем найдете в папке.

В приемную вошел Липман.

Анна приняла душ и надела висевший за дверью белый махровый халат. Села на постель и открыла ноутбук. Такаши Накамура, промышленный магнат. Бакалавр технических наук. Токийский университет, 1966–1970; Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, 1971–1973, магистр экономических наук. Поступил в сталелитейную компанию «Маруха», 1974. Член правления, 1989; исполнительный директор, 1997; председатель, 2001. Анна вошла на сайт «Маруха стил». Балансовый отчет за предыдущий год показывал свыше 400 миллионов долларов прибыли. Господину Накамуре принадлежали 22 % акций компании, в списке самых богатых людей мира он, по данным журнала «Форбс», занимал девятое место.

Анна распаковала чемодан и остановила выбор на элегантном синем костюме с юбкой чуть ниже колен, кремовой блузке и темно-синих туфлях на низком каблуке. Гладя одежду, она думала о человеке, с которым встречалась всего один раз, и задавалась вопросом, запомнил ли он ее. Одевшись, она посмотрела в зеркало. Именно так и должна выглядеть сотрудница «Сотбис» в представлении японского бизнесмена.

Найдя в ноутбуке его телефон, она набрала номер.

— Хай, Шачо-Шицо десу, — произнес высокий голос.

— Здравствуйте, мое имя Анна Петреску. Господин Накамура, возможно, помнит меня по «Сотбис».

— Вы хотели бы пройти собеседование?

— Э-э, нет, просто поговорить с господином Накамурой.

— Подождите, пожалуйста.

Как она могла рассчитывать на то, что он запомнит ее всего по одной встрече?

— Рад вашему звонку, доктор Петреску. Надеюсь, у вас все хорошо?

— Да, Накамура-сан, благодарю вас.

— Вы в Токио? Ведь в Нью-Йорке, если не ошибаюсь, уже за полночь.

— Я в Токио и прошу оказать мне любезность — принять меня.

— Вас не было в списке на собеседование, но теперь вы там есть. В четыре часа я могу уделить вам тридцать минут. Вам удобно?

— Да, вполне, — ответила Анна.

Что имела в виду секретарша, спросив: «Вы хотели бы пройти собеседование?» И почему господин Накамура сказал ей: «Вас не было в списке на собеседование, но теперь вы там есть»? Он ожидал ее звонка?

Джек подался вперед, чтобы лучше видеть. Двое посыльных выносили из гостиницы деревянный футляр. Один из них обратился к водителю первого стоящего в очереди такси, тот выскочил из машины и осторожно уложил футляр в багажник. Джек встал со стула и окинул взглядом цепочку такси: четыре машины. За двадцать секунд, прикинул он, можно дойти до второй.

Он оглянулся на раздвижные двери гостиницы, рассчитывая, что сейчас выйдет Петреску. Но вышла не Петреску, а Стриженая. Она проскользнула мимо швейцара и зашагала по тротуару. Сейчас скроется из виду и будет поджидать и Петреску и Джека.

Через несколько секунд появилась Петреску, одетая так, словно собиралась на заседание совета директоров. Швейцар проводил ее до первого такси, машина выехала на улицу и влилась в общий поток.

Джек мигом очутился на заднем сиденье второго такси, не оставив швейцару времени открыть перед ним дверцу.

— Следуйте за той машиной, — сказал он водителю, — и если не дадите ей оторваться, заплачу вдвойне. — Такси сорвалось с места, а Джек добавил: — Но так, чтобы мы не бросались в глаза.

Он знал, что в одной из многочисленных зеленых машин впереди может находиться Стриженая.

В Гиндзе такси Петреску повернуло налево, к деловому району Марунучи, и еще раз налево у следующего светофора.

— Не потеряйте ее, — повторил Джек.

Оба такси остановились на красный свет. На машине Петреску зажегся сигнал правого поворота. Загорелся зеленый, и следом за Анной направо повернули еще несколько автомобилей. Джек знал, что в одном из них сидит Стриженая. Они выехали на трехполосное шоссе, первый и второй светофоры он благополучно проскочил следом за Петреску, но перед садами Императорского дворца загорелся желтый — в тот самый миг, когда такси Петреску пересекало перекресток.

— Едем, едем! — крикнул Джек, но не в меру законопослушный водитель притормозил. Рядом остановилась полицейская машина. Джек напряженно вглядывался вперед.

Когда загорелся зеленый, такси Петреску давно пропало из виду.

Кранц внимательно проследила за тем, как зеленое такси аккуратно перестроилось, въехало на дорогу с односторонним движением и остановилось у современного здания, облицованного белым мрамором. Двуязычная надпись над дверями — на японском и английском — гласила: «Сталелитейная компания „Маруха“».

Дав такси проехать мимо, Кранц велела водителю остановиться у тротуара и проследила в зеркале заднего вида за тем, как Анна выбралась из машины. Водитель вылез тоже и открыл багажник, а швейцар тем временем бегом спустился по ступеням и забрал деревянный футляр.

Когда Анна скрылась из виду, Кранц расплатилась, вышла из такси и спряталась в тени. Она была довольна, что американец уже не представляет угрозы, и на миг задалась вопросом, рыщет ли он сейчас по Гонконгу в поисках Петреску, или картины, или той и другой.

Складывалось впечатление, будто картину доставили к месту назначения. Если Петреску выйдет из здания с футляром, значит, сделка не состоялась, и тогда исполнить порученное будет много легче. Если же без футляра, то придется действовать исходя из ситуации.

Водитель такси вышел из здания, сел в машину и выехал на улицу, выглядывая нового клиента. Петреску не появилась.

Из своего укрытия Кранц увидела вывеску магазина через дорогу. Про него она только читала, но всегда мечтала там побывать. «Магазин режущих инструментов Нозаки». Она перешла на другую сторону, не спуская взгляда с дверей компании «Маруха», и застыла перед витриной. Ножницы для левши, швейцарские армейские ножи, портновские ножницы с длинными лезвиями — все это меркло перед ритуальным мечом самурая.

Кранц вышла из магазина и снова спряталась в тени. Сняв со своего приобретения обертку из рисовой бумаги, она опустила клинок в ножны, сшитые на заказ, чтобы носить их под джинсами. Ножны оказались точно по мерке: меч скользнул в них, как револьвер в кобуру.

Секретарша в приемной не смогла скрыть удивления при появлении швейцара, который внес и поставил на пол у стены деревянный футляр.

Анна не стала ничего объяснять, только представилась.

— Господин Накамура сейчас беседует с другим кандидатом, но вскоре освободится, — сообщила секретарша.

— Беседует о чем? — поинтересовалась Анна.

— Не имею представления, — ответила девушка, немало, видимо, изумившись тому, что кандидат, приглашенный на собеседование, задает подобный вопрос.

Анна в ожидании уселась рядом с футляром. Японцы известны своей пунктуальностью, так что Анна не удивилась, когда без двух минут четыре появилась безукоризненно одетая женщина, поклонилась ей и пригласила следовать за собой.

— Благодарю, — сказала Анна.

Они прошли длинный коридор, остановились у последней двери. Секретарша тихо постучала, открыла дверь и объявила:

— Доктор Петреску.

Господин Накамура поднялся из-за стола и пошел навстречу Анне, которая застыла с открытым ртом. Причиной тому был не стройный низкорослый брюнет в костюме, явно пошитом на заказ где-нибудь в Париже или Милане. Анну впечатлил кабинет господина Накамуры — совершенный квадрат с цельным стеклом на месте одной стены. За стеклом располагался зимний сад — с извилистой «рекой», ивами по обоим ее берегам и мостиком, укрытым ивовыми ветвями.

На стене за креслом Накамуры висела картина — точная копия того, что было за стеклом. Анна закрыла рот и повернулась к хозяину кабинета.

Господин Накамура улыбался, очень довольный эффектом, который произвел его Моне, но его первый вопрос ошеломил Анну:

— Как вам удалось пережить одиннадцатое сентября? Если я правильно помню, ваш офис находился в Северной башне.

— Просто мне очень повезло, а вот некоторым из моих коллег…

Господин Накамура поднял руку:

— Приношу извинения. С моей стороны это было бестактно. Не возражаете, если мы начнем собеседование с вопроса о происхождении картин в этой комнате — и начнем с Моне?

— «Японский мост, пруд с кувшинками», картина маслом. Предыдущий владелец — некий мистер Кларк из Сангтона, штат Огайо. Продана на аукционе «Кристис» за двадцать шесть миллионов долларов, но я не знала, что ее приобрели вы.

Господин Накамура довольно улыбнулся.

Анна повернулась к противоположной стене, подумала и продолжила:

— Какое-то время я задавалась вопросом, где осела эта картина. Бесспорно, Ренуар. «Мадам Дюпре с детьми», также известна под названием «Урок чтения». Продана в Париже Роже Дюпре, чей дед купил ее у автора в 1868 году. — Анна повернулась к последней работе и объявила с улыбкой: — Проще простого. Одна из поздних работ Мане для парижского салона, написана, вероятно, в 1871 году. Название — «Обед в кафе „Гербуа“».

Накамура поклонился:

— Вы приняты.

— Принята, Накамура-сан?

— Разве вы прибыли не для того, чтобы поступать на должность исполнительного директора моего фонда?

— Нет. Мне лестно, что вы выбрали меня, но на самом деле я прилетела обсудить с вами совершенно другое дело.

Накамура кивнул с явным огорчением и перевел взгляд на деревянный футляр.

— Небольшой подарок, — улыбнулась Анна.

— В таком случае мне нельзя его открывать, пока вы здесь.

Анна утвердительно кивнула — она знала про этот японский обычай.

— Садитесь, пожалуйста. Итак, какова цель вашей встречи со мной? — спросил он, откинувшись на спинку кресла и пристально на нее посмотрев.

— Думаю, у меня есть картина, от которой вы не сможете отказаться.

— Не хуже той пастели Дега, что вы для меня купили?

— Ничуть, — слишком, пожалуй, восторженно ответила Анна.

— Художник?

— Ван Гог.

Накамура улыбнулся:

— Название?

— «Автопортрет с перевязанным ухом».

— Предполагаю, имеется в виду «Автопортрет», купленный пятым графом Уэнтвортом. О какой сумме идет речь?

— О шестидесяти миллионах долларов, — не моргнув, ответила Анна.

На миг непроницаемое выражение сменилось у него на лице удивлением.

— Почему этот шедевр оценивают настолько ниже его настоящей стоимости? — наконец спросил он. — Выдвигают какие-то условия?

— Продажа не должна стать достоянием гласности.

— Я всегда исхожу из этого принципа.

— Вы не можете перепродать картину как минимум десять лет.

— Картины я покупаю. Я продаю сталь, — сказал Накамура.

— В течение тех же десяти лет картину нельзя выставлять для всеобщего обозрения.

— Чьи интересы вы защищаете, юная леди? — спросил Накамура в лоб. — Брайса Фенстона или Виктории Уэнтворт?

Анна не ответила. Теперь она поняла, почему ее шеф в «Сотбис» как-то заметил, что недооценивать этого человека смерти подобно.

— С моей стороны было нескромно так ставить вопрос, — произнес Накамура. — Приношу извинения, — добавил он и поднялся. — Окажите мне любезность — позвольте обдумать ваше предложение до утра.

Он отвесил низкий поклон, давая понять, что встреча закончена.

— Разумеется, Накамура-сан, — сказала она, поклонившись в ответ.

— Прошу вас, доктор, обойдемся без «сан». В вашей области я вам уступаю.

Ей хотелось сказать: «Пожалуйста, зовите меня Анна — в вашей области я вообще полный профан».

Но она не решилась.

Накамура бросил взгляд на деревянный футляр:

— Мне не терпится посмотреть на подарок. Быть может, мы снова встретимся завтра, после того как я на досуге обдумаю ваше предложение?

— Спасибо, господин Накамура.

— Скажем, в десять утра? Я пришлю за вами машину.

Анна отвесила прощальный поклон, господин Накамура ответил ей тем же. Он проводил ее и открыл перед ней дверь со словами:

— Мне очень жаль, что вы не хотите на меня работать.

Когда Петреску вышла на улицу, Кранц все еще таилась в тени. Должно быть, встреча завершилась удачно, поскольку Петреску ждал лимузин и футляра у нее в руках не было. Перед Кранц возникла дилемма. Она твердо знала, что Петреску вернется в гостиницу и проведет там ночь, а вот картина все еще находилась в здании. Кранц сделала выбор.

Анна откинулась на спинку сиденья и впервые за долгие время смогла расслабиться: она не сомневалась в том, что если господин Накамура и не заплатит 60 миллионов долларов, то все равно предложит разумную цену. В противном случае зачем он предоставил ей свой автомобиль и назначил новую встречу на утро?

Выйдя из машины у «Сейо», она прямиком направилась к конторке портье, взяла ключ от номера и проследовала к лифту. Поверни она направо, а не налево, она бы прошла в двух шагах от расстроенного Джека.

Он не спускал с Анны глаз, пока она не вошла в пустую кабину лифта. Никто за ней не следил. Джек не увидел ни футляра, ни, что было важнее, Стриженой: та, вероятно, выбрала картину, а не Анну. Джеку следовало срочно принять решение, если Петреску выйдет с вещами и поедет в аэропорт. Хорошо, что на этот раз он хотя бы не распаковал сумку.

Кранц пришлось ждать целый час. Наконец лимузин Накамуры возвратился и остановился перед входом в здание корпорации. Через пару минут появилась секретарша господина Накамуры в сопровождении одетого в красную форму портье, который нес деревянный футляр. Водитель открыл багажник, куда портье уложил картину, и выслушал от секретарши распоряжения. Накамуре нужно было сделать несколько телефонных звонков в Америку и Англию, поэтому он проведет ночь в своих апартаментах в здании компании. Он видел картину и распорядился, чтобы ее отвезли в его загородный особняк.

Кранц поняла, что у нее есть один-единственный шанс, да и то если на светофоре в дальнем конце улицы зажжется красный свет. Она проверила, что зеленый горит ровно сорок пять секунд, за которые ровно тринадцать машин успевают проехать перекресток. Кранц крадучись двинулась по тротуару — словно кошка, знающая, что придется рискнуть одной из своих девяти жизней.

Черный лимузин выехал на улицу. Загорелся зеленый, но впереди лимузина было пятнадцать машин. Кранц встала точно перед тем местом, где, по ее расчетам, должен был остановиться лимузин. Когда загорелся красный, она упала на правое плечо и подкатилась под днище автомобиля. Крепко вцепилась руками в края несущей рамы, забросила на нее ноги и подтянулась, что было не так уж трудно при ее росте в сто сорок девять сантиметров и весе менее сорока пяти килограммов.

На светофоре зажегся зеленый, и машина тронулась.

Через двадцать минут лимузин свернул на узкую и пустую дорогу. Машина остановилась на перекрестке, и Кранц напрягла слух. Их задержал ехавший наперерез грузовик.

Она медленно освободила почти онемевшую правую руку, вытащила нож из упрятанных под джинсами ножен, вонзила лезвие в правую заднюю шину и повернула, пока не услышала шипение. Лимузин тронулся с места, она упала на землю и лежала как мертвая, пока не затих звук мотора. Тогда перекатилась на обочину и проводила взглядом одолевающую подъем машину. Как только та пропала из виду, Кранц вскочила и не торопясь направилась вверх по холму, за которым постепенно вырастала громада господствующего над всей округой особняка.

Кранц увидела водителя — тот, опустившись на одно колено, разглядывал проколотую шину. Заметив Кранц, он поднял на нее глаза и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ и пошла к нему. Водитель открыл было рот, но она молниеносно ударила его в горло и в промежность. Водитель повалился на землю, как марионетка, у которой обрезали веревочки.

Кранц подбежала к водительской дверце, вытащила ключи из зажигания, вернулась и открыла багажник. Крышка багажника откинулась, и она увидела футляр. Выдернув отвертку из лежащей в багажнике сумки с инструментами, она всунула ее под угол крышки, нажала, рывком открыла футляр и принялась сдирать поролоновые прокладки. Оторвав последнюю, она тупо уставилась на премированную картину Дануты Секальска «Свобода».

Джек подождал еще час, одновременно держа под наблюдением двери в гостиницу (Стриженая) и лифт (Петреску). Ни та, ни другая не появились. Прошел еще час, и он понял, что Анна, скорее всего, осталась на ночь. Он устало подошел к администратору и спросил, можно ли снять на ночь номер.

— Сколько вы собираетесь пробыть у нас, сэр? — осведомился тот.

Джеку очень хотелось бы самому знать ответ на этот вопрос.

9/19 — 9/20

Анна проснулась и первым делом позвонила в Уэнтворт-Холл.

— Нам дышат в затылок, — предупредила Арабелла, когда Анна сообщила ей новости.

— Что вы имеете в виду?

— Фенстон подал заявление об аресте поместья — или я погашу долг через две недели, или он выставит Уэнтворт-Холл на продажу. Если Накамура узнает, вам будет труднее торговаться.

— Мы встречаемся с ним сегодня в десять утра, — сказала Анна. — Я могла бы позвонить, но у вас будет полночь.

— Не важно, я спать не буду.

Анна положила трубку, умылась, оделась и спустилась на лифте в холл ждать лимузин Накамуры.

Когда машина остановилась и Анна вышла, Джек уже сидел в такси. Он был твердо настроен не упустить ее во второй раз.

Кранц тоже переночевала в центре Токио, но не в гостиничной постели. Она спала в кабине подъемного крана метрах в сорока пяти над землей. Она посмотрела вниз — над Императорским дворцом вставало солнце — и кинула взгляд на часы. Было без четырех минут шесть — время спускаться.

С первым потоком горожан, спешащих на работу, Кранц спустилась в метро. Через семь остановок она вышла в Гиндзе и снова быстро проскочила в «Сейо». Кранц притаилась в углу холла — отсюда было превосходно видно лифты. Ждать пришлось долго, но терпение, как всякий навык, вырабатывается долгими часами практики.

Водитель закрыл за Анной дверцу. Вчера был другой, заметила она. Водитель сел за руль и завел машину.

Когда он снова открыл перед Анной дверь, она увидела, что секретарша господина Накамуры ждет ее.

— Доброе утро, доктор Петреску, Накамура-сан готов вас принять.

Анна проследовала за секретаршей.

Накамура встал из-за стола и поклонился. Анна поклонилась в ответ, он жестом пригласил ее присесть на стул напротив и сел сам.

— Доктор Петреску, — начал он, — мне кажется, что, когда мы вчера беседовали, вы были со мной не вполне откровенны.

Анна почувствовала, что у нее пересохло во рту.

— Например, вы не рассказали, что больше не работаете в Фенстон-банке, откуда вас уволили за поведение, недостойное банковского служащего.

Анна старалась дышать ровно.

— Вы также не сообщили мне печальную новость о том, что леди Виктория была убита и на тот момент ее долг перед вашим банком превысил тридцать миллионов долларов. К тому же вы забыли упомянуть тот, видимо, незначительный для вас факт, что полиция Нью-Йорка считает вас пропавшей без вести, предположительно погибшей. Но, наверное, самое прискорбное — вы не удосужились сказать о том, что картина, которую вы пытались мне продать, считается украденной. Может быть, у такой внезапной потери памяти есть объяснение?

Отец всегда повторял Анне: «Если тебя поймали, сознавайся». И она созналась во всем. Даже рассказала, где спрятана картина. Некоторое время Накамура молчал. Анна сидела и ждала, что ее уже второй раз за неделю выпроводят из здания.

— Я обязан спросить, как вы собираетесь утрясти дело с вашим бывшим шефом. Мне ясно, что мистер Фенстон больше заинтересован в обладании такой ценной картиной, чем в погашении долга.

— Но в этом-то и дело. Когда долг будет выплачен, Уэнтворты могут продать картину, кому захотят.

Господин Накамура кивнул.

— Предположим, я по-прежнему заинтересован в покупке «Автопортрета». В этом случае я захочу выдвинуть некоторые условия.

Анна кивнула.

— Первое — картина будет куплена непосредственно у леди Арабеллы только после того, как она по закону вступит в права владения.

— Не вижу для этого никаких препятствий, — сказала Анна.

— Второе — я бы хотел, чтобы подлинность картины подтвердил Музей Ван Гога в Амстердаме.

— Хорошо.

— И третье. Поскольку, как говорят у вас в Америке, за рулем сижу я, то предлагаю пятьдесят миллионов. Эта сумма покроет долг леди Арабеллы и позволит выплатить налоги. — Накамура в первый раз улыбнулся. — Мне сообщили, что мистер Фенстон недавно подал заявление о наложении ареста на имущество вашей клиентки. Прежде чем будут предприняты какие-либо судебные действия, могут пройти годы, а мои лондонские адвокаты подтверждают, что леди Арабелла не потянет таких непомерных судебных издержек.

Анна перевела дыхание и сказала:

— Если я приму ваши условия, то в ответ рассчитываю на жест доброй воли.

— Что вы имеете в виду?

— Переведите лондонским адвокатам леди Арабеллы в порядке условного депонирования десять процентов, то есть пять миллионов долларов. Их возвратят, если вы откажетесь покупать картину.

— Нет, доктор Петреску. — Накамура отрицательно покачал головой. — Однако я готов перевести пять миллионов моим лондонским адвокатам.

— Спасибо, — поблагодарила Анна, не сумев скрыть вздох облегчения.

— Но, — продолжил Накамура, — я также рассчитываю на ответный жест доброй воли. — Он встал из-за стола, и Анна нервно подпрыгнула. — Вы серьезно подумаете о вступлении в должность исполнительного директора моего фонда.

Анна улыбнулась и протянула ему руку:

— Как говорят у нас в Америке, по рукам, господин Накамура.

— Прежде чем вы уйдете, еще кое-что, — сказал Накамура, беря со стола конверт. — Не могли бы вы передать это письмо госпоже Дануте Секальска? У нее огромный талант, и я искренне надеюсь, что у этого таланта будет возможность развиться.

Накамура проводил Анну до поджидавшего ее лимузина, ни словом не упомянув о том, почему его постоянный водитель оказался с тяжелыми травмами в больнице.

Впрочем, японцы всегда считали, что некоторые секреты лучше не выносить из дома.

Временный водитель доставил Анну в гостиницу «Сейо», из которой ей не терпелось выехать. Взяв ключ, она взбежала по лестнице, влетела в номер и, позвонив в Уэнтворт-Холл, сообщила свои новости Арабелле.

Анна сменила деловой костюм на футболку, джинсы и кроссовки. До сдачи номера в полдень у нее еще оставалось время на один звонок — нужно было оставить наводку.

После несколько длинных гудков ей ответил заспанный голос Тины:

— Кто это?

— Винсент. Узнаешь новости и можешь снова спать.

— Картина продана?

— Как ты догадалась?

— Поздравляю. Что теперь собираешься делать?

— Забрать ее оттуда, где та всегда и была, — ответила Анна и положила трубку.

— Кто это, черт побери?

Фенстон, не открывая глаз, пытался на ощупь включить ночник.

— Только что звонил Винсент.

— Откуда на этот раз? — Его сон как рукой сняло.

— Из Токио.

— Значит, она должна была встретиться с Накамурой.

— Разумеется, встретилась, — подтвердил Липман. — Заявляет, что продала картину.

— Сказала, куда направляется?

— Забрать картину оттуда, где та всегда и была.

— Тогда картина в Лондоне, — заключил Фенстон. :

— Почему вы так в этом уверены? — спросил Липман.

— Если бы она забрала картину в Бухарест, то взяла бы и в Токио. Нет, она ее оставила в Лондоне, — убежденно ответил Фенстон, — «где та всегда и была».

— Не уверен, — заметил Липман.

— Так где же она, по-вашему?

— В Бухаресте, «где та всегда и была», в красном футляре.

— Нет, футляр был просто приманкой. Теперь Петреску уверена, что продала картину, и поедет ее забирать. Но на этот раз Кранц окажется на месте первой.

Анна рассчиталась за номер и села в электричку до аэропорта. Она предположила, что в пригородном поезде ее сразу начнет «вести» тот же мужчина, и хотела максимально облегчить ему задачу. Наверняка он уже знал, куда она полетит.

Анна не подозревала, что ее преследовательница сидит в том же вагоне на восемь рядов позади нее.

Кранц развернула газету «Шинбуй таймс» — закрыть лицо, если Петреску вдруг оглянется, — набрала номер и подождала десять гудков. На десятом трубку сняли. Кранц молчала.

— Лондон, — произнес Фенстон и отсоединился.

Кранц выбросила сотовый из окна и увидела, как тот упал перед приближавшимся поездом.

Как только электричка остановилась у аэропорта, Анна направилась прямиком к стойке «Британских авиалиний». Она справилась, сколько стоит билет эконом-класса до Лондона, хотя и не собиралась его покупать. Посмотрев на табло, она увидела, что между двумя рейсами полтора часа. Разглядывая витрины, Анна медленно направилась к выходу 91В и успела до приглашения на посадку. Расчетливо выбрав место, она села рядом с маленьким мальчиком.

— Приглашаем пассажиров рейса…

Мальчик вскрикнул и убежал, испуганная мать кинулась вдогонку.

Джек отвлекся всего на секунду, но Анна исчезла. Села в самолет или вернулась? Возможно, вычислила, что ее ведут двое. Джек прочесал взглядом этаж под собой — шла посадка в бизнес-класс, Анны видно не было. Он оглядел зал вылетов и не заметил бы другую женщину, если бы та не тронула волосы — не короткие платиновые, а черный парик.

Кранц прошла в женский туалет, появилась оттуда через несколько секунд и вернулась на место. Когда объявили, что посадка заканчивается, она в числе последних пассажиров направилась к выходу.

Сомнений у Джека не оставалось — обе женщины летят в Лондон. Но в поведении Анны после того, как она вышла из гостиницы, было что-то такое… создавалось впечатление, что на этот раз она даже хотела, чтобы за ней следили.

Дверь мужского туалета открылась, и оттуда появилась Анна.

Садясь через час на самолет до Бухареста, Анна была уверена, что избавилась от соглядатая Фенстона. Возможно, она чуть перегнула палку, но и сама она поразилась тому, сколько шума поднял маленький мальчик, когда она ущипнула его за ногу.

Когда самолет оторвался от японской земли, Анна всерьез тревожилась только о Тине. Завтра к этому времени Фенстон и Липман поймут, что Анна пустила их по ложному следу. Она боялась, что потеря работы может стать меньшей из Тининых бед.

Анна вышла из Бухарестского аэропорта и обрадовалась — рядом с желтым «мерседесом» стоял улыбающийся Сергей. Он открыл для нее заднюю дверцу и спросил:

— Куда?

— Сперва в Академию, — ответила Анна.

Ей очень хотелось рассказать обо всем Сергею, но ей казалось, что она недостаточно его знает, а рисковать было нельзя. Недоверие стало новой чертой ее характера, и Анне это не нравилось.

Сергей остановился у лестницы в Академию. Студент на проходной сказал ей, что лекция профессора Теодореску по атрибуции вот-вот начнется. Анна прошла в аудиторию и проскользнула на место в конце второго ряда, когда свет начал гаснуть.

— Вопросы атрибуции и происхождения, — начал Антон, — порождают между искусствоведами больше споров и разногласий, чем любые другие. Не вызывает сомнений, что некоторые из самых известных галерей теперь выставляют работы, которые не принадлежат кисти тех, чье имя указано на раме.

Антон повернулся продемонстрировать слайд, и его глаза остановились на Анне. Она улыбнулась, но, к ее удивлению, он остановил ее пристальным взглядом.

— Наш великий город, — продолжил Антон, — может похвастаться собственным видным специалистом по атрибуции. Несколько лет назад мы были студентами и ночи напролет спорили о живописи, встречаясь в девять вечера после последней лекции в нашем любимом кафе «Коскиш». — Он вернулся к слайду. — Эта картина известна как «Мадонна с гвоздиками»…

Свидание было назначено. Анна сразу вышла из аудитории.

В девять часов вечера она сидела за столиком в «Коскиш». Кафе не сильно изменилось — те же пластиковые столы и стулья и, наверное, то же самое вино. Она заказала два бокала фирменного красного.

Подняв глаза, Анна увидела, что к ней направляется высокий мужчина. Она не сразу узнала Антона — на нем были армейская шинель и шерстяной шарф.

Антон сел напротив.

— Картина у тебя? — спросила Анна, она не могла больше ждать ни секунды.

— Да, — ответил Антон. — Холст и не покидал мою студию, — добавил он, прежде чем отпить вина. — Хотя признаюсь, я был бы рад от него избавиться.

— Прости, если можешь, — сказала Анна. — Не нужно было тебя подставлять. Но хуже того, мне придется попросить тебя еще об одном одолжении. Ты говорил, у тебя хранятся мамины восемь тысяч долларов.

— Да. Я держу их у себя.

— Мне нужно немного занять. Верну, как только прилечу в Нью-Йорк.

— Это твои деньги, Анна, можешь забрать все до последнего цента.

— Нет, они мамины, но ничего ей не говори, не то она решит, что у меня проблемы, и начнет продавать мебель.

Антон не рассмеялся, только спросил:

— Но у тебя и впрямь проблемы, верно?

Анна встала:

— Как только я избавлю тебя от картины, они все решатся.

Антон допил вино, оставил на столе деньги и пошел за Анной к выходу.

Короткий путь до дома Антона проехали молча. Сергей притормозил, и Антон быстро увлек Анну вверх по лестнице в заваленную холстами мансарду. Ее взгляд сразу остановился на автопортрете Ван Гога с перевязанным левым ухом. Анна улыбнулась. Картина в знакомой раме спокойно лежала в открытом красном футляре.

— Невероятно, — заметила Анна. — Теперь остается одно — сделать так, чтоб она попала в нужные руки.

9/21

Когда Анна проснулась, Сергей сидел на капоте и курил. Она потерла глаза и выбралась с заднего сиденья. Красный футляр был на месте.

— Доброе утро, — поздоровался Сергей. — Надеюсь, вы хорошо выспались?

Анна рассмеялась:

— Кажется, лучше, чем вы.

— После двадцати лет в армии сон становится роскошью, — заметил Сергей. — Но вы уж, пожалуйста, позавтракайте со мной.

Он достал из-под водительского сиденья жестяную коробку, снял крышку, и Анна увидела две булочки, вареное яйцо, толстый ломоть сыра, апельсин и флягу с кофе.

— Откуда? — спросила она.

— Вчерашний ужин, — объяснил Сергей. — Жена собрала.

— Как вы объясните ей, что не пришли ночевать?

— Скажу правду. Провел ночь с красивой женщиной. — Анна покраснела. — Но боюсь, слишком я стар, чтоб она поверила. Так куда мы теперь? — добавил он. — Грабить банк?

— Только если вы знаете такой, где найдется пятьдесят миллионов мелкой наличностью. Иначе мне придется доставить эту картину ближайшим рейсом в Лондон, так что нужно выяснить, когда открывается грузовое отделение.

— С первым клиентом. — Сергей очистил яйцо и дал Анне. — Обычно около семи.

Она откусила кусочек.

— Тогда я хотела бы быть там к семи.

— Думаю, не стоит.

— Что вы имеете в виду? — встревожилась Анна.

— Думаю, вам не стоит лишний раз светиться. — Он сделал паузу, но Анна промолчала. — Знаете, когда я был в армии полковником и мне требовалось сделать что-то втайне, я поручал это дело какому-нибудь капралу. И никто не проявлял ни малейшего интереса. Думаю, сегодня я могу стать вашим капралом.

— А если вас поймают?

— Тогда появится шанс нарваться на приключения. Думаете, интересно водить такси, после того как командовал полком? Да не беспокойтесь, юная леди. Один или двое моих ребят работают на таможенном складе и за достойную мзду не станут задавать лишних вопросов.

Анна достала из конверта пять двадцатидолларовых купюр.

— Нет-нет, — замахал руками Сергей. — Мы собираемся подкупать не начальника полиции, а пару местных пареньков.

Он взял одну банкноту.

Анна рассмеялась.

— Сергей, когда будете расписываться в декларации, сделайте так, чтобы вашу подпись нельзя было разобрать.

Он пристально на нее посмотрел.

— Понимаю — и не понимаю. Но сами держитесь в стороне, мне нужен только ваш билет.

Анна отдала ему билет, Сергей сел в машину, завел двигатель и помахал ей на прощание рукой.

Она смотрела, как машина с картиной, ее багажом и билетом до Лондона заворачивает за угол. В залог ей остались только кусок сыра, булочка и фляга с холодным кофе.

Фенстон поднял трубку после десятого гудка.

— Я в Бухаресте, — сообщила Кранц. — Красный футляр погрузили в лондонский самолет, который приземлится в Хитроу около четырех дня.

— А девчонка?

— Не знаю, что она задумала, но когда узнаю…

— Труп должен остаться в Бухаресте.

Фенстон отключился.

Через полчаса Анна начала волноваться, через пятьдесят минут была близка к панике, а через час задалась вопросом, не работает ли Сергей на Фенстона. Спустя несколько минут из-за угла показался старый желтый «мерседес».

Сергей улыбнулся.

— Вы как будто уже и не надеялись, — заметил он, открывая перед ней переднюю дверцу и отдавая билет.

— Да что вы, нет, — возразила Анна, чувствуя себя виноватой.

— Груз оформлен на тот же лондонский рейс, которым летите вы. — Он вернулся за руль. — Но вам нужно быть осторожной — там поджидает американец.

Сергей выехал на шоссе и повел машину к аэропорту.

Выйдя из лифта, Тина заметила, как из ее кабинета появился Липман, и прошмыгнула в туалет. Она представила себе, чем это может обернуться, и сердце у нее бешено заколотилось. Пронюхал ли он, что она могла подслушивать все телефонные разговоры и наблюдать за всем, что происходит в кабинете Фенстона? Или того хуже — прознал, что весь этот год она отправляла секретные документы на свой электронный адрес?

Стараясь не поддаваться панике, Тина пошла к себе в кабинет. Села и включила экран. Ей стало плохо. Липман говорил что-то Фенстону, а тот внимательно его слушал.

Джек видел, как Анна поцеловала водителя в щеку. Он подумал о том, что, пока она спала, сам он и водитель всю ночь не смыкали глаз. Джек боялся, что, если задремлет хотя бы на миг, подкрадется Стриженая, хотя он не видел ее с той минуты, как она села в самолет до Лондона.

Футляр должен был отправиться в Лондон ближайшим рейсом. Уже на борту, заверил его начальник грузового отдела. Но полетит ли тем же рейсом она? Если в этом футляре картина Ван Гога, то что было в том, который Петреску отвезла Накамуре? Джеку оставалось только ждать.

Сергей видел, как Анна вошла с чемоданом в здание аэропорта. Позже он собирался позвонить Антону и сообщить, что доставил ее в целости и сохранности. Анна обернулась помахать ему рукой, и он заметил женщину на заднем сиденье в своей машине, только когда она хлопнула дверцей.

Сергей посмотрел в зеркало заднего вида и спросил:

— Вам куда, мадам?

— В старый аэропорт.

— Не знал, что он еще работает, — позволил себе заметить Сергей, но женщина не ответила.

Сергей выехал на шоссе и снова бросил взгляд в зеркало. В этой блондинке было что-то знакомое. На перекрестке Сергей свернул налево, на дорогу к старому аэропорту. Ни одной машины по пути не встретилось — с 1989 года, после того как Чаушеску пытался бежать из страны, аэропорт был закрыт. Сергей еще раз бросил взгляд в зеркало и внезапно ее вспомнил. Она изменилась, но глаза остались те же — глаза, не менявшие выражения, когда она убивала.

Его взвод окружили и погнали в ближайший лагерь для пленных. У него до сих пор в ушах стояли крики юных добровольцев, некоторые из которых только окончили школу. И когда они рассказывали все, что знали, или, напротив, глухо молчали, она, глядя им в глаза, перерезала горло. Каждую ночь она уходила со словами: «Я еще не решила, кто следующий».

Из его ребят выжили трое, но только потому, что взяли в плен новую партию заключенных с более свежими сведениями. Последней ее жертвой стал отец Анны, один из самых бесстрашных людей, которых знал Сергей. Когда они вернулись на родину, он сказал матери Анны, что ее муж пал смертью храбрых на поле боя. Не стоило заражать ее собственными кошмарами.

В Румынии осталось слишком много людей, готовых перерезать Кранц глотку. Зачем же она вернулась? Что могло быть в футляре, ради чего она так рисковала?

Подъехав к заросшей, с выбоинами в бетоне взлетно-посадочной полосе, Сергей снизил скорость. Держа одну руку на руле, второй он медленно потянулся под сиденье, за пистолетом, которым не пользовался с тех пор, как казнили Чаушеску.

— Где прикажете вас высадить? — спросил он так, словно они находились посреди оживленной улицы.

Кранц не ответила. Сергей глянул в зеркало — ее глаза следили за каждым его движением.

Сергей вытащил пистолет. Он уже был готов нажать на тормоз, когда ее рука ухватила его за волосы и запрокинула голову. Нога Сергея соскочила с педали, машина замедлила ход и остановилась.

— Куда летит девчонка? — спросила Кранц, оттянув ему голову так, чтобы видеть его глаза. Нож коснулся его горла, и он выдавил:

— Какая девчонка?

— Без фокусов, старик. Девчонка в аэропорту.

— Она не сказала.

Нож вдавился глубже.

— Не сказала, хотя ты всюду ее возил? — заорала она и прорезала кожу. По шее Сергея потекла кровь.

— Куда — она — полетела?

— Не знаю! — крикнул он, поднял пистолет, навел на голову Кранц и нажал курок.

Пуля врезалась ей в плечо и отбросила назад, но Кранц не выпустила волосы. Сергей выстрелил снова, но между двумя выстрелами была целая секунда — Кранц хватило времени, чтобы одним движением перерезать ему горло.

Когда раздался звонок, Липман не спал, но он знал, что посреди ночи ему мог звонить только один человек.

Он поднял трубку.

— Доброе утро, босс.

— Кранц вышла на след.

— Где она?

— Была в Бухаресте, но сейчас возвращается в Хитроу. Самолет приземлится в начале пятого по лондонскому времени.

— Я распоряжусь, чтобы самолет встретили, забрали картину и отправили ближайшим самолетом в Нью-Йорк. Где Петреску?

— Понятия не имею, но Кранц поджидает ее в Бухарестском аэропорту.

Липман услышал щелчок — Фенстон никогда не говорил «до свидания» — и позвонил Рут Пэриш.

Рут Пэриш и четверо ее носильщиков ждали на бетонированной площадке, когда лайнер, прилетевший рейсом 019 из Бухареста, приземлился в Хитроу. Как только самолет был готов к разгрузке, машина таможенников, «рейндж-ровер» Рут и бронированный фургон «Хранилища искусств» подъехали и остановились в двадцати метрах от грузового отсека. Если бы Рут подняла глаза, она бы увидела за маленьким иллюминатором в хвосте самолета улыбающуюся Анну.

Рут вышла из машины и присоединилась к таможеннику. Она уже предупредила его, что хочет перевезти картину с одного самолета на другой.

Когда багажное отделение в конце концов открыли, они подошли к нему вместе. Таможенник переговорил со старшим грузчиком, и тот отдал распоряжение двум своим подчиненным. Грузчики скрылись внутри. Когда они появились снова, Анна уже направлялась к паспортному контролю.

— Тот самый, — подтвердила Рут, когда грузчики вынесли красный футляр. Таможенник кивнул. Подъехал вилочный погрузчик, виртуозно принял футляр из отсека и медленно опустил на бетон. Футляр подвезли к фургону «Хранилища искусств», и два грузчика Рут приняли его в кузов.

Анна уже была на месте выдачи багажа, когда бронированный фургон подъехал к вылетающему в Нью-Йорк самолету «Американских авиалиний».

Рут наблюдала, как та же процедура разворачивается в обратном порядке. Открыли заднюю дверь бронированного фургона, на вилочный погрузчик опустили футляр, погрузчик подъехал к краю отсека, поднял футляр, его приняли два грузчика, и он исчез в недрах самолета.

Рут дождалась взлета и позвонила в Нью-Йорк Липману. Ее сообщение было предельно кратким:

— Груз в пути.

Джек ничего не понимал. Он видел, как Анна неторопливо вошла в зал прилетов, разменяла в окошке «Трэвелекс» доллары и заняла место в очереди на такси. Такси Джека уже стояло с включенным двигателем на противоположной стороне улицы. Джек дожидался, когда мимо проедет такси Анны.

— Куда едем? — спросил таксист.

— Пока не уверен, но, скорее всего, к грузовому отделению, — ответил Джек.

Он предполагал, что Анна велит таксисту ехать прямиком туда, чтобы забрать футляр, который ее водитель отправил из Бухареста, но вместо того, чтобы повернуть направо, где возвышался большой синий щит с надписью «ГРУЗОВОЕ ОТДЕЛЕНИЕ», ее такси продолжало ехать на запад по шоссе М25.

— Какой же я тупица, — посетовал Джек.

— Не хотел бы выражать свое мнение по этому поводу, сэр, но было бы полезно узнать, куда мы все-таки едем.

Джек рассмеялся:

— Думаю, скоро выяснится, что в Уэнтворт.

Он попробовал успокоиться, но мог поклясться, что каждый раз, поглядывая в заднее окно, видит преследующее их черное такси, в глубине которого маячил неясный силуэт. Зачем она продолжала гнаться за Анной, если картина должна была быть на грузовом складе?

Их машина свернула с шоссе М25 и поехала по дороге на Уэнтворт, а такси, которое, как казалось Джеку, их преследовало, продолжило свой путь по шоссе.

— Вы все же не тупица — похоже, мы и впрямь едем в Уэнтворт.

— Не тупица, но псих, — заметил Джек.

— Это вы уж сами решайте, сэр, — сказал водитель, когда такси Анны въехало в ворота Уэнтворт-Холла и устремилось вверх по подъездной аллее. — Хотите, чтобы я и дальше ехал за ней?

— Нет, — ответил Джек. — Но мне нужно где-нибудь неподалеку переночевать.

— Вас, верно, смогут принять в «Гербе Уэнтворта».

— Так давайте узнаем.

Джек откинулся на спинку сиденья и набрал на сотовом номер Тома Красанти.

Первым, что почувствовала Кранц, очнувшись после операции, была острая боль в правом плече. Ей удалось оторвать голову от подушки, и она попыталась разглядеть маленькую комнату с белыми стенами. Кровать, стол, стул, одна простыня, одно шерстяное одеяло, судно. Дверной проем перегораживала решетка. Сомнений не было — она оказалась в тюремной больнице.

Кранц попыталась восстановить в памяти случившееся. Она помнила, как таксист прицелился ей в голову. Она успела отпрянуть всего на пару сантиметров, не больше. Никто еще к ней так близко не подбирался. Он наверняка был профи — возможно, бывший полицейский, возможно, военный. Но она, должно быть, сразу потеряла сознание.

Джек снял номер в гостинице «Герб Уэнтворта» и заказал столик, чтобы поужинать. Приняв душ и переодевшись, он предвкушал, как умнет большой сочный бифштекс.

Хотя Анна и добралась до Уэнтворт-Холла, где ей не грозила опасность, Джек не чувствовал себя вправе расслабиться, пока где-то поблизости могла рыскать Стриженая.

Сидя в холле, он с удовольствием потягивал «Гиннесс». Задолго до того, как гостиничные часы пробили восемь, вошел Том, огляделся и увидел старого друга. Джек встал, поздоровался и извинился за то, что вытащил его в Уэнтворт.

— Если в этом заведении делают приличный «Том Коллинз», жалоб от меня не услышишь, — сказал Том, поворачиваясь к бармену.

Друзья подсели к камину. Вскоре к ним подошел метрдотель и принял заказ — оба выбрали бифштекс.

Том достал из портфеля толстую папку.

— Начнем с важной новости, — сказал он, открывая ее. — Мы идентифицировали женщину на фотографии, которую ты прислал из Токио. Ольга Кранц. В конторе ее считали погибшей. Мы потеряли ее след в восемьдесят девятом, она была одним из телохранителей Чаушеску. Теперь мы уверены, что она работает исключительно на Фенстона.

— Смелое умозаключение, — заметил Джек, когда бармен принес «Том Коллинз» и еще полпинты «Гиннесса».

— Нет, если обратиться к фактам, — возразил Том и отпил коктейль. — М-м, неплохо… И Кранц, и Фенстон работали на Чаушеску, Кранц устраняла всех, кто представлял угрозу.

— Опять же косвенные доказательства.

— Пока не знаешь, каким оружием она пользовалась.

— Кухонным ножом? — предположил Джек.

— В точку.

— Значит, Анна должна стать ее очередной жертвой?

— Нет. Сегодня утром в Бухаресте Кранц арестовала местная полиция.

— Трудно поверить, что им удалось к ней подобраться. Я упускал ее, даже зная, где она находилась.

— Кранц была без сознания. Похоже, она схлестнулась с местным таксистом. У него было перерезано горло, а ей в правое плечо угодила пуля. Полицейские доставили ее в охраняемую больницу. Мы подумали, что ты, возможно, прольешь свет на то, из-за чего они схватились.

— Вероятно, Кранц пыталась выяснить, куда полетела Анна, но этот таксист ее не выдал.

— Понятно. Если нам повезет, остаток жизни Кранц проведет в тюрьме. Выяснилось, что таксист — полковник Сергей Слатинару — был героем Сопротивления. — Том убрал папку в портфель. — Так что можешь больше не беспокоиться о докторе Петреску.

Подошел официант, чтобы проводить их к столику в ресторане.

— Успокоюсь, только когда Кранц умрет, — возразил Джек, усаживаясь за столик. — До этого я буду волноваться за Анну.

— Анну? Ты с ней дружишь, что ли? — спросил Том, устраиваясь напротив.

— Едва ли, но мог бы. Я провел с ней больше ночей, чем с любой из моих женщин. — Джек на минуту прервался, так как официант принес ему салат «Цезарь», а Тому — тарелку супа из порея с картофелем. — Что еще ты узнал об Анне?

— Не много, — признался Том, — но могу сообщить, что один ее звонок из Бухареста был в Полицейское управление Нью-Йорка. Она попросила вычеркнуть ее из списка пропавших без вести и сказала, что навещала мать в Румынии. Она также звонила своему дяде в Данвилл и леди Уэнтворт.

— Значит, ее встреча в Токио прошла впустую.

— Объясни, — попросил Том.

— В Токио она встречалась со сталелитейным магнатом Накамурой, у которого, по словам консьержа из «Сейо», одна из самых больших в мире коллекций импрессионистов. — Джек помолчал. — Видимо, ей не удалось продать Накамуре Ван Гога, и тогда понятно, почему она отправила картину в Лондон и позволила переправить ее в Нью-Йорк.

Официант принес бифштексы:

— Кому с кровью, кому среднепрожаренный?

— Мне с кровью, — сказал Том.

— Про Липмана еще что-нибудь накопал? — спросил Джек, когда официант поставил на стол тарелки и удалился.

— Да уж, — ответил Том. — Он американец во втором поколении, юриспруденции обучался в Колумбийском университете. После окончания работал в нескольких банках, а потом попался на мошенничестве с акциями. — Он сделал паузу. — Отсидел два года и до конца жизни лишился права работать в учреждениях, занимающихся финансами.

— Но ведь он же правая рука Фенстона?

— Фенстона — возможно, но к банку он не имеет никакого отношения. В их штате Липман не числится. Налоги он платит с единственного известного нам дохода, ежемесячных перечислений чеком от его тетки в Мексике.

— У Липмана есть связи в Румынии?

— Если и есть, нам о них неизвестно. Родился в Бронксе, выбился в люди.

— Липман еще может стать нашей самой верной зацепкой, — предположил Джек. — Если бы удалось заставить его дать показания…

— Ни малейшей надежды, — возразил Том. — Подозреваю, что Фенстона он боится больше, чем нас. — Он поднял стакан и сделал глоток. — Так когда ты летишь обратно в Штаты? Спрашиваю только потому, что хочу знать, когда смогу вернуться к обычной работе.

— Думаю, завтра. Поскольку Кранц за решеткой, Мейси пожелает знать, получается ли у меня установить ее связи с Фенстоном.

Джек и Том продолжали ужинать, и никто из них не заметил двух мужчин в форме, которые разговаривали с метрдотелем. Затем мужчины устремились прямо к ним.

— Добрый вечер, джентльмены, — поздоровался тот, что был повыше. — Я сержант уголовной полиции Франкем, а это — констебль Росс. Простите, что прерываю ваш ужин, но мне нужно переговорить с вами, сэр. — Он дотронулся до плеча Джека. — Боюсь, придется попросить вас пройти со мной в участок.

— На каком основании? — спросил Джек, опуская нож и вилку.

— И по чьему распоряжению… — начал Том.

— Не думаю, что вам стоит вмешиваться, сэр.

— Я сам решу, — возразил Том, доставая из внутреннего кармана жетон ФБР. Он уже собирался раскрыть кожаный футляр, но тут вмешался Джек:

— Давай без шума, Том. Не стоит вовлекать Бюро. Пойду в участок и все улажу.

Том неохотно вернул жетон в карман.

Джек встал, и сержант надел на него наручники.

— Эй, это и вправду необходимо? — резко спросил Том.

— Том, не вмешивайся, — спокойно попросил его Джек. — Просто подожди здесь — я уверен, что вернусь к кофе.

Тина услышала, как открывается дверь в ее кабинет, но не подняла глаз. Только один человек имел наглость входить к ней без стука.

— Полагаю, вы знаете, что Петреску пыталась украсть Ван Гога?

— Слышала, — ответила Тина, продолжая печатать.

— Бросьте ваши штучки, со мной это не пройдет, — сказал Липман. — Думаете, я не знаю, что вы подслушиваете все телефонные разговоры председателя? — Тина перестала печатать и подняла глаза. — Возможно, пришло время сообщить мистеру Фенстону о переключателе, с помощью которого вы за ним шпионите.

— Вы мне угрожаете, мистер Липман? — спросила Тина. — Если да, то я могла бы рассказать председателю о еженедельных звонках мистера Пикфорда.

Липман убрал руки со стола и выпрямился.

— Приставленному к вам сотруднику службы пробации наверняка будет интересно узнать, что вы преследуете сотрудников банка, в котором не работаете, не имеете своего кабинета и не получаете зарплаты.

Липман сделал шаг назад, помешкал и, не сказав ни слова, вышел. Когда дверь закрылась, Тину заколотило так, что ей пришлось вцепиться в подлокотники.

Дежурный сержант обыскал Джека, и двое детективов препроводили его в комнату для допросов. Сержант уголовной полиции Франкем попросил его сесть напротив и достал из папки длинную анкету.

— Фамилия и имя? — начал он.

— Джек Фицджеральд Дилени, — ответил Джек.

— Дата рождения?

— 22 ноября 1963 года.

— Кем работаете?

— Старшим следователем в нью-йоркском отделении ФБР.

Детектив опустил ручку:

— У вас есть какие-нибудь документы?

Джек предъявил жетон и удостоверение личности.

— Спасибо, сэр. — Франкем обратился к коллеге: — Распорядитесь, пожалуйста, чтобы агенту Дилени сделали кофе. Допрос может занять немало времени.

Сержант Франкем оказался прав — прошел час, прежде чем в комнату вошел пожилой мужчина в идеально подогнанной форме, с серебряным галуном на кокарде и сел напротив Джека.

— Добрый вечер, мистер Дилени. Я старший суперинтендент Рентон. Теперь, когда мы смогли установить вашу личность, возможно, вы окажете нам любезность и ответите на несколько вопросов.

— Если смогу, — произнес Джек.

— Из вполне надежного источника к нам поступила жалоба на то, что в течение последней недели вы следуете за одной дамой, не поставив ее в известность. В Англии по Закону 1997 года о защите от преследования это считается преступлением. Однако, уверен, у вас есть объяснение.

— Доктор Петреску — фигурант текущего расследования, которое мне с некоторых пор поручили вести.

— Это расследование как-то связано с убийством леди Виктории Уэнтворт?

— Да, — ответил Джек.

— Доктор Петреску подозревается в убийстве?

— Нет. На самом деле мы думали, что она может стать следующей жертвой. К счастью, убийцу арестовали в Бухаресте.

— И вы не поделились с нами информацией? — спросил Рентон. — Хотя наверняка были в курсе того, что мы занимаемся расследованием убийства?

— Приношу извинения, сэр, но я сам узнал об этом несколько часов назад. Уверен, что наше лондонское отделение намеревалось с вами связаться.

— Мистер Том Красанти кратко изложил мне суть дела — подозреваю, лишь потому, что мы задержали его коллегу. Он заверил меня, что вы будете нас подробно информировать о дальнейшем ходе расследования. — Старший суперинтендент встал. — Доброй ночи, мистер Дилени. Надеюсь, вы хорошо долетите домой.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил Джек, и Рентон вышел.

Через несколько секунд вернулся сержант Франкем и вывел Джека из здания.

Том ждал на улице.

— Осужденному следует дать возможность вернуть себе доброе имя, — заявил он.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джек.

— Мы оба приглашены завтра в Уэнтворт-Холл на завтрак с леди Арабеллой и доктором Петреску, и, между прочим, Джек, насчет Анны я тебя понимаю.

9/22 — 9/23

Выйдя из гостиницы в половине восьмого утра, Джек увидел у входа «роллс-ройс». Водитель открыл перед ним заднюю дверцу.

— Доброе утро, сэр. Леди Арабелла просила передать, что жаждет познакомиться с вами.

— А я — с ней, — ответил Джек, устраиваясь на заднем сиденье.

— Приедем через несколько минут, — заверил шофер.

Миновав кованые железные ворота и длинную подъездную аллею, «роллс-ройс» остановился у дома, водитель вылез, обошел машину сзади и открыл дверцу.

Джек вышел и увидел наверху лестницы дворецкого.

— Добро пожаловать в Уэнтворт-Холл, сэр, — приветствовал тот Джека. — Соблаговолите проследовать за мной, леди Арабелла ждет вас.

Дворецкий проводил Джека в гостиную и объявил:

— Мистер Дилени, миледи.

— Доброе утро, мистер Дилени, — поздоровалась Арабелла. — Думаю, мы обязаны перед вами извиниться. Это же очевидно, что вы никакой не преследователь.

Джек пристально посмотрел на Анну — та тоже выглядела подобающе смущенной, а потом перевел взгляд на Тома, который не мог сдержать ухмылки.

В дверях снова появился Эндрюс:

— Завтрак подан, миледи.

Когда Кранц проснулась во второй раз, молодой врач менял ей повязку на плече.

— Когда я поправлюсь? — первым делом спросила она.

Врач отрезал кусок бинта.

— Дня через три-четыре. Но я бы не торопился выписываться. Ваша следующая остановка — Жилава.

Кранц не забыла кишащее крысами здание с каменными стенами, куда раньше каждый вечер ездила допрашивать заключенных. Из Жилавы еще никому не удавалось бежать, даже Чаушеску.

После ухода врача Кранц выяснила, что ее караулят шесть охранников, дежуривших в три смены по восемь часов каждая. Первая смена заступала в шесть утра, вторая — в два, и ночная — в десять вечера. Кранц заметила, что один из охранников ленив и полночи спит, второй все время отлучается на пожарную лестницу покурить, третий — бабник, всегда отирается у медсестер, а четвертый все время ворчит, что ему мало платят. Два других были старше и слишком хорошо ее помнили по былым временам.

Но и они уходили на перерыв, чтобы поесть.

Джек воздал должное яичнице с беконом, жареным почкам под острым соусом и грибам с помидорами, а также тостам с джемом и кофе.

— Вы, должно быть, проголодались после такого сурового испытания, — заметила Арабелла.

— Если б не Том, мне, вероятно, пришлось бы довольствоваться тюремным пайком.

— И боюсь, виной всему — я, — сказала Анна. — Ведь это я вас сдала, — добавила она с усмешкой.

— Неправда, — возразил Том. — За то, что Джека и арестовали, и отпустили, нужно благодарить Арабеллу.

— Но я до сих пор одного не понимаю, хотя Том все подробно объяснил, — призналась Анна. — Зачем вы продолжали за мной следить, если были уверены, что у меня уже нет картины?

— Потому что думал, что женщина, прикончившая вашего водителя, последует за вами в Лондон.

— Где и убьет? — тихо спросила Анна.

Джек кивнул.

— Слава Богу, я об этом и не подозревала, — сказала Анна, отодвинув тарелку.

— Но к тому времени ее уже арестовали за убийство Сергея? — осведомилась Арабелла.

— Верно, — ответил Джек. — Но я этого не знал, пока не встретился с Томом.

— Значит, ФБР держало меня в поле зрения? — спросила Анна у Джека, который намазывал маслом тост.

— И довольно давно, — признался Джек. — Одно время мы задавались вопросом, не вы ли убийца. Консультант по живописи — хорошая ширма, к тому же вы спортсменка. — Он отхлебнул кофе. — Мы уже собирались закрыть ваше дело, когда вы похитили картину Ван Гога.

— Я ее не похищала, — отчеканила Анна.

— Она забрала ее с моего позволения, — вставила Арабелла.

— Надеетесь, что Фенстон согласится продать картину, чтобы погасить ваш долг? Если так, то в его практике такое случится впервые.

— Нет, — поспешила возразить Арабелла. — Этого я хочу в самую последнюю очередь.

У Джека на лице появилось недоуменное выражение.

— Только после того, как полиция раскроет тайну гибели вашей сестры, — заметила Анна.

— Мы все знаем, кто убил мою сестру, — отрезала Арабелла.

— Знать и доказать — разные вещи, — возразил Джек.

— Значит, убийство сошло Фенстону с рук, — заметила Анна.

— И, думаю, не одно, — признал Джек. — Имеются пять убийств с почерком Кранц. Но существует крошечная зацепка. Когда Кранц отвезли в охраняемую больницу, у нее, кроме ножа и небольшой суммы наличными, нашли ключ с выбитыми буквами НРК и цифрой 13. Если нам удастся выяснить, от чего он, возможно, мы свяжем Кранц с Фенстоном.

— Викторию и Сергея убила Кранц? — спросила Анна.

— Несомненно, — ответил Джек.

— А полковник Сергей Слатинару был командиром вашего отца и его близким другом, — сообщил Том.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь, — пообещала готовая расплакаться Анна. — Хотите, останусь в Англии, пока вы продолжаете расследование?

— Нет, мне нужно, чтобы вы вернулись в Нью-Йорк, — возразил Джек. — Пусть все узнают, что вы целы и невредимы. Только не давайте Фенстону повода для подозрений.

— Мне можно общаться с бывшими коллегами? — спросила Анна. — Мы дружим с Тиной, секретаршей Фенстона.

— Вы в этом уверены? — спросил Джек. — Как вы объясните, что Фенстон всегда знал, где вы находитесь, если Тина ему не сообщала?

— Объяснить не могу, но знаю, что Тина ненавидит Фенстона и ее жизнь подвергается опасности.

— В таком случае вам следует связаться с ней как можно быстрее, — сказал Том.

Джек кивнул в знак согласия.

— У меня заказан билет на сегодняшний дневной рейс из Станстеда, — сказала Анна.

— У меня тоже, — сообщил Джек, — но только из Хитроу.

— Что ж, одному из вас придется поменять билет, — предложил Том.

— Не мне, — сказал Джек. — А то опять заметут за преследование.

— Хотелось бы знать, нахожусь ли я еще под следствием, — спросила Анна.

— Не находитесь, — заверил Джек. — Когда убили сестру Арабеллы, ваше алиби подтвердил безупречный свидетель.

— Могу я спросить кто?

— Я, — ответил Джек. — Бегал следом за вами в Центральном парке.

— Вы бегаете в Центральном парке? — переспросила Анна.

— Делаю круг каждое утро. За последние шесть недель я вас несколько раз обгонял.

Анна изумленно на него посмотрела.

— Мужчина в зеленой футболке? Неплохо бегаете.

— Да и вы не так…

— Извините, что вынужден прервать встречу бегунов клуба Центрального парка, но мне пора на рабочее место, — сказал Том, отодвинувшись от стола.

Джек улыбнулся:

— Я бы не возражал, если бы ты подбросил меня до «Герба Уэнтворта».

— Подброшу, — пообещал Том.

— И поскольку теперь я могу без опаски показаться с вами в Хитроу, где мы там встретимся? — спросила Анна, вставая из-за стола.

— Не волнуйтесь, я вас найду, — заверил Джек.

Липмана доставили в аэропорт за час до того, как самолет с картиной должен был приземлиться. Это не помешало Фенстону звонить ему каждые десять минут, когда тот ехал в аэропорт, и каждые пять, когда лимузин с красным футляром в багажнике возвращался назад.

Когда Липман приехал и ждал в коридоре, пока Барри Стедмен и водитель вынесут из лифта красный футляр, Фенстон уже метался по кабинету.

— Откройте, — приказал он еще до того, как футляр успели поставить у стены.

Барри и водитель сняли специальные зажимы, затем вытащили из рамы футляра длинные гвозди. Барри осторожно вынул картину и поставил на пол у стола председателя. Фенстон начал голыми руками рвать поролоновую прокладку, пока наконец не увидел то, ради чего шел на убийства.

Он задохнулся от восторга.

— Портрет даже прекрасней, чем я ожидал. Истинный шедевр. Я точно знаю, куда повешу моего Ван Гога.

Его взгляд остановился на стене над столом, где висела большая фотография, на которой Джордж Буш пожимал ему руку на Нулевом уровне.

Джек ждал Анну у стойки регистрации. Анне было неловко, все-таки этот мужчина следил за ней последние девять дней. Но когда они поднимались по трапу в салон самолета, Джек уже знал, что Анна поклонница бейсбола, любит спагетти и Дастина Хоффмана, а она узнала, что он тоже болеет за «Никсов», что его любимый артист — Фернандо Ботеро и ему ничто не заменит мамино ирландское рагу.

В самолете Анне удалось заснуть. Проснулась она за час до прилета и обнаружила, что Джек спит, опустив голову ей на плечо. Сонная Анна села и взяла у стюардессы чашку чая.

Джек выпрямился.

— Так что вы намерены предпринять первым делом, после того как чудесным образом восстали из мертвых? — поинтересовался он чуть погодя.

— Выяснить, захочет ли кто-нибудь меня нанять. А вы?

— Придется доложить шефу, что мне так и не удалось подобраться к Фенстону, и он выдаст одну из двух своих любимых фразочек: «Повысьте ставки, Джек» или «Прибавьте газа».

— Вряд ли это справедливо, ведь Кранц — за решеткой.

— Но я тут ни при чем, — заметил Джек. — А потом мне придется столкнуться с гневом куда страшнее, чем гнев, шефа, — когда стану объяснять матушке, почему пропустил субботний ужин с ее рагу. Единственная надежда на спасение — выяснить, что означает сокращение НРК. — Джек опустил руку в карман. — Благодаря современным технологиям Тому удалось изготовить точную копию ключа, хотя оригинал находится в Бухаресте.

Джек протянул Анне ключ. Анна повертела его в руках и предположила:

— Нью-йоркский регби-клуб, Нью-йоркский рестлинг-клуб, что еще?

— Нью-йоркский рок-клуб, и если вам что-то еще придет в голову, сообщите, потому что я намерен выяснить это до понедельника.

— Может, вы чуть сбавите темп на завтрашней утренней пробежке и скажете, удалось ли решить головоломку?

— Вообще-то я надеялся рассказать вам это за ужином сегодня вечером, — признался Джек.

— Не получится. Мне жаль, Джек, мне и самой бы очень хотелось, но я ужинаю с Тиной. Завтра в шесть утра вас устроит?

— Тогда, чтобы встретиться на середине дистанции, мне нужно завести будильник на полседьмого.

— К этому времени я уже выйду из душа.

— Жаль, что я этого не увижу, — сказал Джек.

Липман без стука ворвался в кабинет председателя.

— Вы это видели? — спросил он и положил ему на стол номер «Нью-Йорк таймс», тыча пальцем в заметку из международной рубрики.

Фенстон впился взглядом в заголовок — «РУМЫНСКАЯ ПОЛИЦИЯ АРЕСТОВАЛА УБИЙЦУ» — и прочитал заметку.

— Выясните, сколько хочет начальник полиции.

— Все может оказаться не так просто, — нахмурился Липман. — И есть еще один вопрос. После того, что случилось с Моне, этого Ван Гога надо застраховать.

— Никогда не страхую мои картины. Мне не нужно, чтобы в Налоговой службе узнали стоимость моей коллекции, да и в любом случае такое не случается дважды.

— Уже случилось, — заметил Липман.

Фенстон скривился и какое-то время молчал.

— Хорошо, но страхуйте в лондонском отделении «Ллойда» и заявите страховую стоимость ниже двадцати миллионов, — в конце концов согласился он. — Я все еще надеюсь заполучить остальную коллекцию Уэнтвортов, и чего мне точно не нужно, так чтобы Ван Гога оценили в сто миллионов.

Кранц помочилась в постель и объяснила врачу, что у нее слабый мочевой пузырь. Он разрешил частые посещения уборной, но только в сопровождении как минимум двух конвоиров.

Эти частые, но короткие прогулки позволили Кранц изучить планировку этажа, но у них была и другая цель. Когда охранники закрыли ее в кабинке, она, сев на стульчак, извлекла из прямой кишки презерватив, промыла водой из унитаза, развязала узелок на конце и вытащила плотно скрученные двадцатидолларовые купюры. Взяв две, она засунула их под бинт и повторила все действия в обратной последовательности.

Кранц спустила воду, охранник открыл дверь, и поднадзорную отвели обратно в палату. Остаток дня она проспала.

Сидя на заднем сиденье такси, Джек позвонил шефу и доложил о возвращении в Нью-Йорк.

— Отдохнули бы до понедельника, Джек, — предложил Мейси. — Вы это заслужили.

— Сегодня суббота, — напомнил Джек.

— Значит, в понедельник утром первым делом — ко мне.

Джек решил позвонить матери.

— Ты сегодня придешь поужинать? — спросила она, и Джек прямо-таки ощутил аромат тушеного мяса.

— Неужто пропущу, ма?

— А на прошлой неделе?

— Ну да. Я собирался тебе позвонить, но кое-что произошло.

— Может, приведешь это «кое-что» с собой на ужин? — Джек замешкался, что было с его стороны глупым промахом. — Она католичка?

— Нет, мама. Она разведена, была три раза замужем, двое ее бывших погибли при загадочных обстоятельствах. Да, еще у нее пятеро детей, и не все от тех трех мужей. Но тебе будет приятно узнать, что только четверо сидят на тяжелых наркотиках, ведь пятый — в тюрьме.

— У нее есть постоянная работа?

— Конечно, ма, она получает наличными. Клиентов обслуживает в основном по выходным, но заверила меня, что всегда выкроит часок ради миски ирландского рагу.

— Так чем она занимается на самом деле?

— Ворует картины. Специализируется на Ван Гоге и Пикассо.

— Все лучше, чем предыдущая, та специализировалась на разбазаривании твоих денег.

— Пока, мама, — попрощался Джек. — До вечера.

Закончив разговор, он обнаружил, что поступило сообщение от Анны, в котором она дала ему прозвище: «Включите мозги, Слежак. „Р“ лежит на поверхности. Вам меня не догнать!»

Охранники ночной смены первые два часа вышагивали взад-вперед по коридору, каждые несколько минут открывая палату Кранц и включая свет, чтобы проверить «наличие» поднадзорной. Потом их активность ограничилась каждым получасом.

В пять минут пятого, когда двое охранников постарше ушли поесть, Кранц позвонила в звонок у кровати. Ворчун с материальными проблемами и заядлый курильщик проводили ее в уборную. Когда она вошла в туалет, второй охранник остался в коридоре, а первый стал караулить у двери. Кранц достала еще две купюры и спустила воду. Охранник открыл дверь. Улыбнувшись, она сунула деньги ему в руку. Быстро, не выходя в коридор к напарнику-курильщику, он положил их в карман. Охранники отвели Кранц в палату и закрыли.

Через двадцать минут после перерыва вернулись два других охранника. Один из них открыл палату проверить, на месте ли Кранц. Убедился, отступил назад в коридор, закрыл дверь и сел играть в нарды с напарником.

Кранц сделала вывод, что попытаться сбежать можно только между четырьмя и четырьмя двадцатью утра, когда охранники постарше отлучаются поесть. Бабник, курильщик и соня так и так будут при деле, а ее ничего не подозревающий соучастник будет только рад сопроводить ее в туалет.

В поисках НРК Джек вдоль и поперек прочесал телефонный справочник Нью-Йорка. Кроме тех трех организаций, до которых он уже додумался, он не смог найти ни одну такую, что, по словам Анны, «лежала на поверхности». Он включил ноутбук и ввел в Гугл словосочетание «Нью-йоркский рестлинг-клуб». Вылезло несколько красивых снимков здания на Парк-авеню. Не приходилось сомневаться, что проникнуть внутрь он сможет, только выдав себя за члена клуба.

Разобрав чемодан и приняв душ, Джек остановил выбор на темном костюме в неяркую полоску, синей рубашке и соответствующем цели визита галстуке, сел в такси и приехал на Парк-авеню, дом 370. Полюбовавшись четырехэтажным особняком конца XIX века в духе эпохи Возрождения, Джек поднялся по ступенькам к двери с неприметной гравировкой «НРК» на стекле и направился к стойке администратора.

— Я могу быть вам полезен? — осведомился молодой мужнина.

— Я в этом не уверен, — признался Джек. Он достал из кармана дубликат ключа. — Видели когда-нибудь похожий?

Молодой человек взял ключ:

— Нет, сэр, не видел. Похож на ключ от сейфового шкафчика, но не от нашего.

— Может, есть какие-то предположения? — спросил Джек, стараясь скрыть отчаяние в голосе.

— Нет, сэр. Разве что это было еще до меня. Я здесь одиннадцать лет, но, может, вам сумеет помочь Эйб.

Из комнаты за стойкой появился мужчина постарше.

— Чем это я, может, сумею помочь?

— Джентльмен хочет знать, не знакомо ли вам это, — объяснил молодой администратор и протянул ключ Эйбу.

— Точно не наш, — подтвердил Эйб, — но я знаю, что значит буква «Р», потому как лет двадцать назад к нам зашел молодой человек и спросил, не здесь ли Румынский клуб.

— Разумеется, — прошептал Джек, — какой же я идиот.

— Он не умел читать по-английски, — продолжал Эйб, — так что пришлось поискать для него адрес. И запомнил я его только потому, что клуб находился на Линкольн-стрит. Улице, названной в честь Линкольна, — пояснил он. — По-моему, это где-то в Куинсе.

Джек вошел в винный магазинчик на углу Линкольн-стрит и Гаррис-авеню.

— Я ищу Румынский клуб, — объяснил он женщине за прилавком.

— Закрыт много лет назад. Теперь там гостиница. — Она смерила его взглядом. — Но не думаю, что вы захотите в ней остановиться.

— Номер дома знаете? — спросил Джек.

— Нет, но дом где-то посередине квартала на другой стороне.

Джек поблагодарил и, вернувшись на Линкольн-стрит, попытался разобраться, где находится середина квартала, и наткнулся взглядом на выцветшую табличку — «Сдаются комнаты». Вниз с улицы вели несколько ступенек. Джек посмотрел — на двери внизу виднелась еще более выцветшая табличка: «НРК, основан в 1919 году». Джек спустился и вошел в обшарпанный темный вестибюль. Прямо перед ним была маленькая стойка, за которой в клубах сигаретного дыма сидел старик и читал «Нью-Йорк пост».

— Мне нужен номер на ночь, — сказал Джек, стараясь придать голосу убедительность.

Старик окинул его недоверчивым взглядом и ответил:

— Семь долларов. Вперед.

— И еще мне нужно поместить куда-нибудь ценные вещи.

— Еще доллар. Вперед.

Джек дал ему восемь долларов и получил ключ от комнаты.

— Номер три, шкафчики в конце коридора, — объяснил портье, вручил ему второй ключ и снова уткнулся в газету.

Джек дошел по коридору до стены, у которой стояли сейфовые шкафчики. Открыл свой и заглянул. Сейф был на вид сантиметров двадцать в ширину и семьдесят в глубину. Перед тем как пройти дальше, Джек оглянулся на стойку портье. Достав дубликат ключа из внутреннего кармана, он открыл шкафчик под номером 13, глянул внутрь и постарался взять себя в руки. Он закрыл шкафчик и вышел на улицу.

Вернувшись домой, Джек попробовал подсчитать, сколько стодолларовых банкнот можно втиснуть в шкафчик номер 13. Прежде чем звонить Дику Мейси, он разметил на кухонном столе участок размером с дно сейфа и, с помощью книжек по пятьсот страниц в каждой, произвел вычисления.

— Я, кажется, велел вам отдохнуть в выходные, — заметил Мейси.

— Я нашел сейфовый шкафчик, который отпирается ключом НРК 13.

— Что внутри?

— Точно не скажу, но около двух миллионов долларов.

— Отдых отменяется, — распорядился Мейси.

Анна начала утреннюю пробежку незадолго до шести утра. Сэм выскочил из-за конторки, чтобы открыть ей дверь, — с тех пор как она вернулась, на его лице сияла широкая улыбка Чеширского Кота.

Анне было интересно, где Джек ее догонит. Ей пришлось признать, что он очень занимал ее мысли, и она надеялась, что их отношения, возможно, выйдут за рамки чисто профессиональных.

Пробегая под Воротами мастера, Анна увидела Джека.

— Долго ждали, Слежак? — спросила она, проносясь мимо.

— Нет, — ответил он, догнав ее. — Уже сделал два круга, а сейчас так — расслабляюсь.

— Уже расслабились, верно? — спросила Анна, вырываясь вперед. Он отстал лишь на несколько секунд, и она решила, что ее единственная надежда — отвлечь его. — Догадались, что означает «Р»?

— Скажите первая.

— Я бы предположила, что речь о Румынии, — почти задыхаясь, ответила Анна.

— Вам бы работать в ФБР, — заметил Джек, замедляя бег.

— Так где же Румынский клуб?

— В захудалом квартале Куинса, — сообщил Джек.

— И что вы нашли, когда открыли сейф?

— Порядка двух миллионов долларов.

— Двух миллионов? — переспросила Анна. — Кто же держит два миллиона наличными в сейфовом шкафчике в Куинсе?

— Тот, кто не может рисковать, открыв счет в банке.

— Кранц, — догадалась Анна.

— Теперь ваша очередь. Выяснили что-нибудь на ужине с Тиной?

— Фенстон считает, что последнее пополнение его коллекции — просто чудо. Но важнее другое. Когда Тина принесла ему утром кофе, на столе у него лежал свежий номер «Нью-Йорк таймс», открытый на семнадцатой странице.

Анна вытащила из кармана газету и протянула Джеку.

Он прочитал заголовок.

— Наблюдательная девушка, ваша подруга Тина. Беру все свои слова обратно. Она в нашей команде.

— Нет, Слежак, в моей, — возразила Анна, как всегда пробегая через Земляничную поляну в ускоренном темпе.

Джек бежал вровень с ней.

Липман выбрал воскресенье, потому что это был единственный день недели, когда Фенстон не приходил на работу.

У себя дома Липман пообедал полуфабрикатами. Съев все до последней крошки, он вернулся в спальню, надел серый спортивный костюм и достал из-под кровати спортивную сумку. Потом открыл комод, в котором лежал блок «Мальборо», и вытащил пачку. Под конец он сунул под комод руку и отлепил приклеенный к днищу ключ.

Липман запер дверь квартиры на два оборота, прошел квартал и только тогда остановил желтое такси и назвал водителю адрес. Он в последний раз выполнял особое поручение Фенстона, человека, который использовал его каждый день на протяжении последних десяти лет. За это время Липман положил в сейфовый шкафчик под номером 13 в гостинице на Линкольн-стрит больше пяти миллионов долларов и всегда знал, что оставляет их там с концами, — пока она не совершила ошибку. Это был его единственный шанс.

— Можете высадить меня на углу, — сказал он таксисту.

Водитель остановился:

— Двадцать три доллара.

Липман протянул через решетку три десятки:

— Вернусь через пять минут. Если подождете, получите еще пятьдесят.

— Подожду, — сразу же согласился таксист.

Липман взял пустую спортивную сумку и вышел из такси. Он дошел до дома 61 и немного постоял, проверяя, не проявляет ли кто к нему интереса. Хотя с чего бы? Он спустился по ступенькам и открыл дверь.

Портье поднял глаза, увидел, кто вошел, кивнул и вернулся к рубрике о результате бегов. Липман положил на стойку пачку «Мальборо». Каждый человек имеет свою цену.

Липман всмотрелся в сумрак коридора, освещенного голой сорокаваттной лампочкой. Он точно знал, где ее шкафчик. Липман оглянулся — зажженная сигарета из его пачки уже светилась в темноте.

Липман достал из кармана спортивного костюма ключ, сунул в скважину, повернул и расстегнул молнию на сумке. Меньше чем за минуту он опустошил сейф, набил сумку банкнотами и застегнул молнию. Подняв сумку, он на мгновение удивился ее тяжести, вернулся к стойке и выложил ключ.

— Мне он больше не, понадобится, — сказал он старику, который не позволил этому неожиданному сообщению отвлечь его от изучения ставок на Бельмонтских скачках в четырехчасовом забеге.

Липман поднялся по ступенькам на Линкольн-стрит и, с облегчением увидев, что такси все еще не уехало, торопливо пошел к машине.

Метров через двадцать из ниоткуда появились с дюжину мужчин в джинсах и синих нейлоновых ветровках с яркими желтыми буквами «ФБР» на спине и окружили его. С двух концов на Линкольн-стрит въехало по машине. Визжа тормозами, они взяли Липмана в клещи. Такси умчалось прочь.

— Зачитайте ему права, — сказал один из агентов. Второй одновременно надел на Липмана наручники, а третий забрал у него спортивную сумку.

— «У вас есть право хранить молчание…»

Зачитав Липману права, его отвели к одной из машин и бесцеремонно запихнули на заднее сиденье, где его ждал агент Дилени.

Наутро четвертого дня Кранц услышала, как часы на соседней церкви пробили четыре раза. Потом она услышала, как один из охранников сообщил:

— Мы пошли перекусить.

Курильщик кашлянул, но ничего не сказал. Кранц лежала тихо, пока шаги не удалились. Тогда она позвонила в звонок у кровати, и в замке повернулся ключ.

— Где ваш товарищ? — спросила Кранц.

— Пошел подымить, — ответил охранник. — Не волнуйтесь, он свою долю получит.

Кранц встала с кровати. Третий охранник в другом конце коридора дремал, развалясь на стуле. Курильщика и бабника видно не было.

Охранник отвел Кранц в туалет. Она вошла, достала еще две двадцатидолларовые купюры, сложила, зажала в правой ладони и спустила воду. Охранник открыл дверь. Когда она вышла в коридор, он улыбался в предвкушении денег. Охранник в дальнем конце коридора не шевелился.

Кранц кивнула на бельевую. Ее личный «опекун» открыл дверь, они проскользнули внутрь. Кранц разжала кулак. Охранник потянулся за долларами, но она уронила одну банкноту на пол. Он наклонился поднять, и тут она со всей силы ударила его в пах коленом, ухватила за волосы и вспорола ему горло хирургическими ножницами. Не лучшее, конечно, лезвие, но другим ей не удалось разжиться. Собрав все силы, она свалила тело в желоб, по которому белье отправляли в прачечную, и нырнула следом.

Они, подскакивая, пронеслись вниз по широкой металлической трубе прямо в прачечную и глухо приземлились на кучу грязных полотенец. Кранц вскочила, сорвала с вешалки самый маленький комбинезон, натянула, кинулась к двери и выглянула в коридор. Никого, кроме уборщицы — та, стоя на коленях, драила пол. Кранц прошла мимо, толкнула дверь и взбежала по ступенькам. Подняла оконную раму на первом этаже и вылезла на клумбу. С неба лило как из ведра.

9/24

По утрам Анна следовала золотому правилу — проснувшись, принять душ, одеться, позавтракать, проглядеть «Нью-Йорк таймс» и лишь затем просмотреть сообщения на сотовом. Поскольку же последние две недели она только и делала, что нарушала все свои золотые правила, то прочитала сообщения прямо в постели. Одно было от Слежака с просьбой перезвонить, что вызвало у нее улыбку, другое — от господина Накамуры, заставившее ее нахмуриться: «Пожалуйста, срочно позвоните. Накамура».

Она с замирающим сердцем набрала токийский номер.

— Хаи, Шачо-Шицо десу, — ответила секретарша.

— Будьте добры, соедините меня с господином Накамурой. Звонит Анна Петреску.

— Сию минуту, он ждет вашего звонка.

— Доброе утро, доктор Петреску.

— Добрый день, господин Накамура.

— Мне просто хотелось сообщить вам, что я по вашей просьбе перевел на счет моих лондонских адвокатов депозит в пять миллионов долларов. Поэтому я бы хотел посмотреть на Ван Гога как можно скорее.

— Я могу вылететь в Токио, — заверила его Анна, — но сначала мне придется отправиться в Англию за картиной.

— Этого, возможно, и не понадобится. На среду у меня назначена в Лондоне встреча с представителями сталелитейной компании «Корус». Мне ничего не стоит прилететь днем раньше, если это устроит леди Арабеллу.

— Уверена, что ее это устроит, — ответила Анна. — Я свяжусь с Арабеллой, а потом перезвоню вашей секретарше.

— Прекрасно, — сказал Накамура. — С нетерпением буду ждать встречи с вами и леди Арабеллой завтра вечером.

Фенстон перечел заметку в третий раз, все с той же довольной миной. Ему не терпелось поделиться новостью с Липманом. Он взглянул на настольные часы: почти десять утра. Липман никогда не опаздывал. Куда он пропал?

Тина сообщила ему, что в приемной дожидается мистер Джексон из лондонского «Ллойда», а с поста охраны на первом этаже только что передали, что Крис Сэвидж из «Кристис» поднимается в лифте.

— Когда появится Сэвидж, давайте обоих ко мне, — приказал Фенстон, — и скажите Липману, чтоб пришел тоже.

— Я сегодня не видела мистера Липмана, — сказала Тина.

— Как только объявится, вызовите его.

«Убийца с кухонным ножом бежала», — прочитал Фенстон заголовок, когда Тина постучала в дверь и ввела в кабинет обоих посетителей.

— Мистер Джексон и мистер Сэвидж, — сказала она.

Фенстон пожал руку низенькому лысеющему мужчине, который представился как Билл Джексон, и кивнул Сэвиджу, с которым как-то познакомился в «Кристис». Сэвидж бык при фирменной «бабочке».

— Скажу с самого начала, чтоб было ясно, — произнес Фенстон. — Я хочу застраховать всего одну картину, вот эту, — он показал на Ван Гога, — на двадцать миллионов долларов.

— При том, что на аукционе она может уйти в пять раз дороже? — спросил Сэвидж и принялся рассматривать холст.

— Страховой взнос будет ниже, — вставил Джексон, — если наша служба охраны решит, что картина надежно защищена.

— Оставайтесь на месте, мистер Джексон, и судите сами.

Фенстон набрал шестизначный цифровой код на щитке рядом с выключателем и вышел из комнаты. Как только за ним закрылась дверь, из потолка выскочила металлическая решетка и через восемь секунд вошла в пазы в полу, закрыв картину. Одновременно пронзительно взвыл сигнал тревоги.

Джексон зажал уши, обернулся и увидел, как вторая решетка перекрыла выход из кабинета. Через несколько секунд сигнал смолк, металлические решетки поднялись. Вошел Фенстон, очень довольный произведенным эффектом.

— Замечательно, — сказал Джексон. — Сколько людей знают код?

— Всего двое, — ответил Фенстон, — я и начальник службы кадров. Раз в неделю я меняю порядок цифр.

— Как с окном, его можно открыть?

— Нет, это стеклопакет с пуленепробиваемыми стеклами.

— А сигнализация…

— Проведена в службу охраны «Эббот секьюрити». У них отделение в этом здании, они дают гарантии, что будут на этаже через две минуты.

— Высший кредитный рейтинг, — сказал Джексон. — Стало быть, страховой взнос может не превышать одного процента, в финансовом выражении это примерно двести тысяч долларов. Я готов оформить бумаги, как только мистер Сэвидж подтвердит оценку в двадцать миллионов.

— Вряд ли это займет много времени, — заметил Фенстон, — ведь он уже заверял, что «уэнтвортский» Ван Гог стоит порядка ста миллионов.

— «Уэнтвортский» Ван Гог, несомненно, Столько и стоит, — произнес Сэвидж, — но у этой картины настоящая только рама, полотно же — подделка.

— Подделка? — повторил Фенстон, уставившись на картину. — Но ее же доставили прямо из Уэнтворт-Холла. Почему вы так уверены?

— Не то ухо перевязано, — твердо заявил Сэвидж. — Ван Гог отрезал себе левое ухо, но писал автопортрет, сидя перед зеркалом, поэтому на картине перевязано как раз правое ухо. Правда, должен признать, — добавил он, — что этот вариант написал истинный мастер.

— Липмана ко мне! — оглушительно заорал Фенстон, заставив Тину бегом влететь в кабинет.

— Он только что пришел, — сообщила она, — я передам, что вы его вызываете.

Служащий «Ллойда» и эксперт «Кристис» предусмотрительно удалились.

— Картина — подделка! — орал Фенстон.

Липман пристально посмотрел на холст и сказал:

— Тогда я знаю, кто это сделал.

— Петреску, — злобно выкрикнул Фенстон.

— Не говоря о ее сообщнице, которая снабжала Петреску информацией с того самого дня, как вы ее выгнали.

— Верно, — согласился Фенстон и, повернувшись к открытой двери, рявкнул — Тина!

Та вбежала в кабинет.

— Видите эту картину? — спросил он, не в силах заставить себя взглянуть на холст. Тина утвердительно кивнула. — Упакуйте ее в тот же контейнер и отправьте в Уэнтворт-Холл вместе с требованием на…

— Тридцать два миллиона восемьсот девяносто две тысячи долларов, — подсказал Липман.

— А потом, — орал Фенстон, — собирай свое барахло, потому что я тебя выгоняю, стерва ты чертова!

Фенстон поднялся из-за стола, и Тину охватила дрожь.

— Но перед уходом сообщи своей подружке Петреску, что она все еще в моем списке «пропавших без вести, вероятно, погибших».

Ленч с Кеном Уитли мог бы пройти удачнее. Заместитель председателя «Кристис» дал понять Анне, что ее коллеги в мире искусства еще не готовы считать досадный инцидент, из-за которого она покинула «Сотбис», «делом прошлого». Да и Брайс Фенстон распространялся на каждом углу, что выгнал ее за недостойное служащей банка поведение, что также не шло ей на пользу. Правда, Уитли признал, что слова Фенстона на веру никто не принимает. Однако аукционный дом не мог позволить себе обидеть такого выгодного клиента, а стало быть, ее возвращение в мир аукционного бизнеса будет делом отнюдь не легким. Как дипломатично заметил Уитли, у них в настоящее время нет достойного места для специалиста с ее квалификацией. Впрочем, Кен обещал поддерживать с нею связь.

Выйдя из ресторана, Анна остановила такси. Может быть, от второй встречи будет больше толку.

— Федерал-плаза, двадцать шесть, — сказала она водителю.

Джек ждал Анну, стоя в вестибюле нью-йоркского оперативного отделения своей «конторы». Когда Анна приехала, охранник попросил у нее водительские права и внимательно их изучил, прежде чем отметил галочкой ее фамилию в книге посещений. Джек открыл перед ней двери.

— У меня было другое представление о первом свидании, — сказала она, входя.

— У меня тоже, — попытался ободрить ее Джек, — но шеф придает этой встрече большое значение и хочет, чтобы вы в этом убедились.

Они поднялись в лифте на девятнадцатый этаж. Дик Мейси вышел в коридор ее встретить.

— Как любезно с вашей стороны, доктор Петреску, нас посетить, — сказал он, поздоровавшись, словно она могла отказаться. Он провел их в свой кабинет и усадил Анну в удобное кресло напротив письменного стола. — Нет слов выразить, как важно для нас, в Бюро, ваше содействие.

— Зачем вам мое содействие? — спросила Анна. — Вы же, по-моему, арестовали Липмана.

— Его отпустили нынче утром. Он подписал соглашение с обвинением, и за сотрудничество ему по приговору скостят срок всего до пяти лет. Он утверждает, что может доказать прямую финансовую связь между Фенстоном и Кранц. Однако ему нужно побывать в офисе на Уолл-стрит, чтобы достать нужные документы.

— Он может вас обмануть, — заметила Анна. — Большинство документов сгинуло при крушении Северной башни.

— Верно, — согласился Мейси, — но он также согласился стать свидетелем обвинения, если дело дойдет до суда.

— Слава Богу, что Кранц под надежным запором, а то бы ваш главный свидетель и до здания суда не дошел.

Мейси удивленно воззрился на Джека и обратился к Анне:

— Вы что, не читали сегодняшнюю «Таймс»?

— Нет, — ответила та, не понимая, о чем он говорит.

Мейси открыл досье и через стол передал Анне заметку о побеге Кранц из особо охраняемой тюремной больницы.

Еще не дочитав до конца, Анна заметила:

— Теперь мне придется до конца жизни бояться.

— Не думаю, — возразил Джек. — Кранц входит в десятку самых разыскиваемых ФБР преступников. Вряд ли она поспешит с возвращением в Штаты.

— Фенстона это не остановит, он все равно захочет поквитаться.

— С какой стати? — спросил Джек. — Он получил своего Ван Гога, вы для него больше не существуете.

— Не получил он Ван Гога, — сказала Анна.

— То есть как не получил? — удивился Джек.

— Мне позвонила Тина и предупредила, что Фенстон устроил оценку картины на предмет страховки.

— Что же в этом страшного? — спросил Джек.

— То, что картина — подделка, — ответила Анна, подняв голову.

— Подделка? — в один голос переспросили фэбээровцы.

— Да, для этого мне и пришлось слетать в Бухарест. Один изумительный портретист, мой старый друг, сделал копию.

— Так вот почему вы отправили красный контейнер назад в Лондон и даже позволили «Хранилищу искусств» его перехватить и переправить в Нью-Йорк, — заметил Мейси.

— Но вы же понимали, что обман будет разоблачен, — сказал Джек.

— Да, но со временем, — согласилась Анна, — в этом все дело. Мне требовалось время, и только время. Я бы успела продать оригинал еще до того, как Фенстон разгадает мои планы.

— И успели? — спросил Мейси.

— Да. Накамура согласился купить картину за пятьдесят миллионов долларов. Этих денег Арабелле хватит с лихвой, чтобы расплатиться с долгами сестры и сохранить поместье. Он уже перевел пять миллионов на счет своих лондонских поверенных и согласился заплатить остальные сорок пять, как только увидит оригинал своими глазами.

— У вас хватит времени? — поинтересовался Мейси.

— Сегодня вечером я вылетаю в Лондон, а Накамура намерен приехать к нам в Уэнтворт-Холл завтра вечером.

— Можете не успеть, — заметил Джек.

— Успеет, если Липман передаст обещанное нынче вечером, — возразил Мейси.

— Не посвятите ли меня в ваши планы? — спросила Анна.

— Нет, не посвятим, — отрезал Джек. — Садитесь в самолет, летите в Англию и завершайте продажу, а мы займемся нашими делами.

— В ваши дела входит наблюдение за Тиной? — осведомилась Анна. — Нынче утром ее выгнали со службы.

— Почему? — спросил Мейси.

— Фенстон узнал, что она помогала мне.

— Доктор Петреску, если Фенстон получил подделку, то где же оригинал? — спросил Мейси.

— В Уэнтворт-Холле. Забрав холст из «Сотбис», я сразу доставила его на такси к Арабелле. Оттуда я увезла всего лишь красный футляр и раму от картины.

— И весь ваш ложный маневр вы провели на глазах у Джека?

— Провела, и еще как провела, — улыбнулась Анна.

— Где же находился Ван Гог, когда два моих опытнейших агента завтракали с вами и леди Арабеллой?

— В спальне Ван Гога, прямо над ними, — ответила Анна.

— Так близко, — сказал Мейси.

Кранц ждала, и только после десятого звонка раздался щелчок и голос спросил:

— Где вы?

— В России.

— Прекрасно. У меня для вас еще одно дело. Уэнтворт-Холл. Двойная оплата.

— Туда мне нельзя. Слишком рискованно.

— Может, рискнете, если я скажу, чью глотку вы должны перерезать на этот раз.

— Слушаю, — сказала она, и Фенстон назвал очередную жертву. — Вы заплатите мне за это два миллиона долларов?

— Даже три, если заодно прикончите и Петреску. А четыре, если первую глотку перережете у нее на глазах.

Долгое молчание, затем:

— Два миллиона вперед.

— В обычном месте?

— Нет, — ответила она и назвала номер счета в московском банке.

Фенстон положил трубку и позвонил Липману по внутреннему:

— Вы мне срочно нужны.

Через миг Липман явился.

— Она сбежала и сейчас в России, — сообщил Фенстон.

— Собирается вернуться в Нью-Йорк?

— Нет, слишком рискованно.

— Разумно, — заметил Липман, стараясь скрыть облегчение.

— А я тем временем поручил ей еще одно дельце.

Липман не поверил своим ушам, услышав, чью глотку он заказал Кранц на этот раз и почему у нее не выйдет отрезать жертве левое ухо.

— Кстати, фальшивку вернули в Уэнтворт-Холл? — спросил Фенстон. Липман посмотрел на увеличенную фотографию председателя, пожимающего руку Джорджу Бушу, — снимок вернулся на почетное место над креслом Фенстона.

— Да. «Хранилище искусств» забрало холст сегодня после полудня, — ответил Липман. — Кстати, я переговорил с нашим лондонским юристом. В среду суд заслушает ходатайство о выдаче ордера на арест имущества. Если к тому времени оригинал не возвратят, поместье автоматически переходит в вашу собственность. Вы можете распродавать собрание, пока вырученные деньги не покроют долга.

— Если Кранц справится, долг никогда не будет покрыт. Поэтому немедленно выставляйте собрание на продажу. Распределите картины между «Кристис», «Сотбис», «Филлипс» и «Бонемс», пусть продают одновременно.

— Но это наводнит рынок и собьет цены.

— Прискорбно, — ухмыльнулся Фенстон, — поскольку мне останется всего один выход — выставить на продажу Уэнтворт-Холл и загнать все до последних доспехов. Когда я покончу с леди Арабеллой, она станет нищей, и британская пресса раструбит о ее позоре.

— А Петреску?

— Этой не повезет — окажется не в то время и не в том месте, — заявил Фенстон, не в силах скрыть самодовольную ухмылку.

— Стало быть, Кранц одним выстрелом убьет двух зайцев, — произнес Липман, направившись к двери. — Удачного выступления, председатель.

— Выступления? — переспросил Фенстон.

— Мне казалось, вы сегодня выступаете на ужине с речью перед банкирами.

— Черт возьми, верно. И куда Тина дела мою речь?

В шестнадцать минут восьмого Липман выключил свет у себя в кабинете и закрыл, но не запер дверь. Он прошел в пустой лифт, по пути отметив, что на всем этаже свет пробивается только из-под двери Фенстона. Спустившись на первый этаж, он подошел к стойке охраны, отметил свой уход и отступил на шаг, пропуская стоящую сзади женщину, чтобы та расписалась. Он не сводил глаз с двух охранников за стойкой. Первый наблюдал за густым потоком покидавших здание служащих, второй принимал у курьера пакет. Липман отступал и отступал, пока не добрался до пустой кабинки лифта. Скользнул внутрь, прижался к стенке, чтобы его не было видно охранникам, и нажал кнопку 32-го этажа. Не прошло и минуты, как он вышел в безлюдный коридор.

Свет по-прежнему горел только у Фенстона. Липман открыл дверь своего кабинета, вошел и запер дверь. Уселся за стол и принялся терпеливо ждать.

Фенстон отодвинул письмо о займе и начал перелистывать последний каталог «Кристис». Он понял, что стоимость его собственного собрания значительно возросла, и на губах у него появилась улыбка. Он поглядел на настольные часы: 19.43. Нужно поторопиться, а не то он опоздает на собственное выступление. Фенстон взял каталог и быстрым шагом прошел к двери. Набрав на панели у выключателя шесть цифр, он вышел в коридор и запер дверь. Через восемь секунд он услышал, как защитные решетки скользнули в пазы.

Спустившись на лифте, он отметил свой уход. Время — 19.48.

Проходя через вестибюль к выходу, он увидел за стеклом своего водителя — тот ждал у подножия лестницы. Фенстон расположился на заднем сиденье.

— Я извиняюсь, сэр, — сказал водитель, — вы ведь едете на ужин банкиров?

— Да, и давайте-ка поскорей.

— Я к тому, сэр, — произнес водитель, поднимая с переднего пассажирского кресла карточку с золоченым тиснением, — что в приглашении сказано: «Форма одежды — смокинг».

— Вот черт! — выругался Фенстон.

Тина загодя бы вывесила смокинг. Он выскочил из машины, взлетел по лестнице, перескакивая через ступеньку, и пробежал мимо охраны, не удосужившись расписаться.

Выйдя из лифта, Фенстон сразу увидел полоску света под дверью своего кабинета. Он мог бы поклясться, что выключил свет, поставив кабинет на охранную сигнализацию. Он протянул руку набрать код, но тут услышал за дверью какие-то звуки.

Фенстон недоуменно замер: кто бы это мог быть? Он проскользнул в соседний кабинет и тихо прикрыл дверь. Сел в кресло своей секретарши и поискал взглядом выключатель, о котором сообщил ему Липман. Выключатель нашелся под столом. Фенстон нажал кнопку, на экране возникло изображение, и Фенстон не поверил своим глазам. За его письменным столом сидел Липман, перед ним лежало открытое пухлое досье, он листал страницы и время от времени делал снимки наиновейшей, судя по виду, камерой.

В голове у Фенстона разом пронеслось несколько догадок. Липман собирает компромат, чтобы его шантажировать; продает информацию банку-конкуренту; Липмана прижало Налоговое управление США… Фенстон остановился на шантаже. Продумал возможные ответные действия и наконец выбрал то, которого, по его мнению, заслужил Липман.

Фенстон отключил режим входящих и исходящих звонков своего служебного телефона, выскочил в коридор и набрал на наружной панели у двери в свой кабинет правильный код — 170 690, — как если бы уходил. Затем повернул ключ в замке, бесшумно приоткрыл дверь — и снова закрыл.

Раздался оглушительный сигнал тревоги, однако Фенстон подождал, чтобы решетки встали в пазы, после чего набрал код прошлой недели, 170 680, еще раз открыл дверь и резко ее захлопнул.

Затем бросился в кабинет секретарши и набрал номер экстренных вызовов «Эббот секьюрити».

— Дежурный службы безопасности, — произнес голос.

— Говорит Брайс Фенстон, председатель правления Фенстон-банка. Включился сигнал тревоги. Я, вероятно, ошибся и набрал старый код, вот и звоню сказать, что оснований для тревоги никаких нет.

— Повторите, пожалуйста, вашу фамилию, сэр.

— Брайс Фенстон, — проорал он, пытаясь перекрыть сигнал тревоги.

— Спасибо, мистер Фенстон. Мы не замедлим отправить сотрудника на тридцать второй этаж.

— Можете не спешить. Офис откроется только завтра, в семь утра.

— В таком случае, мистер Фенстон, мы, с вашего разрешения, сменим ваш статус со «срочного» на «приоритетный». Стоимость вызова во внерабочее время по-прежнему составляет пятьсот долларов. Но если вы обратитесь в пункт охраны на первом этаже и отмените вызов, расписавшись в списке срочных нарядов, стоимость автоматически снизится вдвое. Правда, ваш статус перейдет в разряд «обычный». То есть мы сможем заняться вашим делом лишь после того, как разберемся со всеми срочными и приоритетными вызовами.

— Мне это подходит, — буркнул Фенстон.

Спустившись лифтом на первый этаж, он торопливо выскочил из дверей и сбежал по ступенькам к машине.

Водитель закрыл за ним дверцу и сел за руль, решительно ничего не понимая: шеф так и не облачился в смокинг.

Джек Дилени припарковал машину на Броуд-стрит в половине десятого вечера и стал ждать. Липман предупредил фэбээровцев, что придет от десяти до одиннадцати передать им их же камеру со снимками, которые отправят Фенстона за решетку.

Джек начал подремывать, когда услышал сирену. Его часы показывали четверть двенадцатого. Липман предупредил Джека, что не придет с точностью до минуты, но уже после этого разговора позвонил ему на службу в начале восьмого и сказал, что Фенстон сообщил ему нечто убийственнее любого компромата. Однако раскрывать, что именно, по телефону не стал.

Теперь сирена завывала всего в двух кварталах.

Джек вылез из машины и не спеша пошел к зданию, где работал Липман. Перед входом, проскрежетав тормозами, остановилась карета «скорой помощи», на тротуар выскочили три санитара с носилками на колесиках и кислородным баллоном и бросились вверх по лестнице. Джек проводил их глазами.

Затем он глянул в сторону стойки охранников. Один из них, тыча пальцем в журнал, что-то доказывал мужчине постарше, видимо, своему начальнику, а другой говорил по телефону. Люди входили в лифты и выходили из лифтов — привычная картина для Уолл-стрит, где финансовая деятельность не прекращается круглые сутки. Санитары выкатили носилки с пострадавшим, все расступились. Джек поднялся по ступенькам, чтобы взглянуть. Вдали завыла полицейская сирена, а Джек уставился на бледное лицо человека с выпученными остекленевшими глазами, словно застывшими в ярком свете автомобильных фар. Это был Липман. Один взгляд на это лицо сказал Джеку, что дар речи вернется к Липману очень нескоро.

Джек задержался на проходной и предъявил жетон ФБР. В лифте он ткнул в кнопку 32-го этажа. Когда лифт открылся, он побежал по коридору. У распахнутой двери стояли охранники, двое механиков в красных комбинезонах и уборщик.

— Кто вы такой? — задал вопрос охранник.

— ФБР, — бросил Джек и вошел, на ходу показав жетон.

Первым, что бросилось ему в глаза, был увеличенный снимок — Джордж Буш пожимает руку Фенстону. Джек сразу нашел взглядом то, что искал, — вещь лежала на стопке страниц у открытой папки.

— Что случилось? — спросил Джек властным тоном.

— Какой-то мужчина запер себя в этом офисе на три с лишним часа и, должно быть, включил сигнализацию.

— Мы ни при чем, — поспешил оправдаться один из механиков, — нам приказали понизить статус вызова.

Джек подошел к письменному столу, пробежал глазами по документам, поднял взгляд и увидел, что мужчины, все четверо, продолжают на него пялиться. Джек в упор посмотрел на охранника и произнес:

— Ступайте к лифту, дождитесь полицейских и ведите прямо ко мне.

Охранник ушел.

— Вы трое — освободите помещение. Возможно, произошло преступление, и здесь нельзя ничего трогать.

Мужчины повернулись к двери. Джек схватил камеру и опустил в карман тренча.

9/25

Такси остановилось у неприметного входа в банк, гордившийся тем, что у него мало клиентов. На карнизе белого мрамора красовались выбитые буквы «Ж» и «Ц». Кранц расплатилась с водителем, дождалась, когда уедет такси, и вошла.

«Банк Женевы и Цюриха» специализировался на обслуживании русских нуворишей.

Кранц подошла к старомодной деревянной стойке.

— Чем могу вам помочь? — спросил служащий в безупречном сером костюме.

— Сто семь — двести девять — пятьдесят девять, — сказала она.

Служащий набрал на компьютере номер счета, на экране высветились цифры.

— Могу я взглянуть на ваш паспорт?

Кранц передала ему один из паспортов, что забрала в сейфе своей гостиницы.

— Сколько у меня на счете? — осведомилась она.

— Сколько, по вашим расчетам, должно быть?

— Чуть больше двух миллионов долларов.

— Какую сумму вы бы хотели снять?

— Десять тысяч долларов и десять тысяч в рублях.

Служащий извлек из-под стойки лоток, тщательно пересчитал банкноты и выложил на стойку два аккуратно заклеенных полиэтиленовых конверта без указания названия банка и логотипа, а также без документа, подтверждающего факт банковской операции.

Кранц спрятала конверты во внутренний карман и неторопливо удалилась. Пропустив два такси, она остановила третье и сказала водителю:

— «Калстен».

Поездка заняла десять минут и обошлась ей в четыреста рублей. Расплатившись, она вышла и присоединилась к группе туристов, глазеющих на витрину сувенирного магазина. В центре витрины красовался самый востребованный товар — генеральский мундир с фуражкой, портупеей, кобурой и тремя рядами боевых медалей. Ценника не было, но Кранц знала, что мундир стоит двадцать долларов.

Кранц вошла в магазинчик. За высоким деревянным прилавком, на котором валялись бумаги, пустые сигаретные пачки и недоеденный бутерброд с колбасой, сидел толстый мужчина в коричневом мешковатом костюме.

— Чем могу помочь? — спросил он с кислой улыбкой.

Кранц объяснила, чем именно. Хозяин расхохотался:

— Это будет недешево, да и потребует времени.

— Форма нужна мне сегодня днем, — заявила Кранц.

— Исключено, — ответил он, пожав плечами.

Кранц извлекла из кармана пачку денег, вытащила стодолларовую купюру и повторила:

— Сегодня днем.

Хозяин поднял брови.

— Может, я и выйду на нужного человека.

Кранц выложила на стол еще сто долларов со словами:

— Мне также нужен ее паспорт.

— Исключено.

Кранц выложила еще двести долларов.

— Но что-нибудь я точно придумаю. — Он сделал паузу и добавил: — За хорошую цену.

И сложил руки на животе.

— Плачу тысячу, если все будет сегодня днем.

— Сделаю все возможное, — сказал хозяин.

— Не сомневаюсь, потому что стану вычитать по сто долларов за каждые пятнадцать минут после… — Кранц бросила взгляд на наручные часы, — двух часов дня.

Такси въехало в ворота Уэнтворт-Холла, и Анна, к своему удивлению, увидела, что Арабелла дожидается ее на верхней ступеньке с охотничьим ружьем под мышкой. Дворецкий открыл дверцу машины, хозяйка спустилась навстречу гостье.

— Как я рада вас видеть, — произнесла Арабелла, расцеловав Анну в обе щеки. — Вы приехали как раз к чаю.

Анна прошла в дом следом за Арабеллой, а помощник дворецкого вытащил из багажника ее чемодан. В холле она остановилась и медленно обвела взглядом стены, не пропустив ни одной картины.

— Да, приятно побыть в окружении родственников, даже если для них это, возможно, последний загородный уик-энд, — заметила Арабелла.

— О чем вы? — насторожилась Анна.

— Адвокаты Фенстона прислали письмо с напоминанием, что если я завтра до полудня полностью не погашу долг их клиенту, то должна быть готова распрощаться со всеми фамильными ценностями.

— Он намерен разом пустить с молотка всю коллекцию? Но это бессмысленно — выручка не покроет даже первоначального долга.

— Покроет, если он следом выставит на продажу и дом.

— Не посмеет… — начала Анна.

— Посмеет. Нам остается только надеяться, что господин Накамура не изменит своей любви к Ван Гогу. Честно говоря, это моя последняя надежда.

Арабелла провела Анну в гостиную. Появилась горничная с серебряным подносом и стала накрывать столик у камина. Тут вошел Эндрюс.

— Миледи, вам посылка. Курьер просит, чтобы вы непременно расписались в получении.

Арабелла вышла за Эндрюсом. Когда она вернулась, улыбка на ее лице уступила место мрачному выражению.

— Что-то случилось? — спросила Анна.

— Идемте, сами увидите.

Анна прошла за ней в холл. Эндрюс и его помощник снимали обшивку с красного футляра, который Анна надеялась никогда больше не увидеть. Женщины смотрели, как Эндрюс осторожно удалил поролоновую обертку и открыл холст, тот самый, что Анна последний раз видела в студии Антона.

— Что прикажете с ним делать? — спросила Арабелла. Дворецкий тихо кашлянул. — Хотите что-нибудь предложить, Эндрюс?

— Нет, миледи, но я подумал, что вас следует уведомить. Машина с другим вашим гостем уже подъезжает.

— У этого человека явный дар выбирать подходящий момент, — заметила Арабелла и глянула на себя в зеркало. — Эндрюс, господину Накамуре приготовлена комната Веллингтона?

— Да, миледи, а доктору Петреску приготовлена комната Ван Гога.

Дворецкий сошел по ступеням, так рассчитав шаг, чтобы очутиться внизу в тот самый миг, когда «лексус» остановится у входа. Эндрюс открыл заднюю дверцу, и господин Накамура вышел из лимузина с небольшой квадратной коробкой в руке.

— Японцы всегда прибывают в гости с подарком, — шепнула Анна, — но ни в коем случае не открывайте коробку при нем.

— Леди Арабелла, — господин Накамура отвесил ей в дверях низкий поклон, — для меня большая честь получить приглашение в ваш великолепный дом.

— Это вы оказываете моему дому честь своим посещением, господин Накамура, — ответила Арабелла.

Накамура с поклоном повернулся к Анне:

— Рад снова вас видеть, доктор Петреску.

— Я тоже рада вас видеть, господин Накамура. Надеюсь, перелет был приятным?

— Вполне, благодарю вас. Против обыкновения, мы даже не опоздали, — ответил Накамура, застыв на месте и обводя взглядом холл. — Прошу вас, Анна, поправьте меня, если я ошибусь. Гейнсборо? — спросил он, восхищенно рассматривая портрет Кэтрин, леди Уэнтворт, в полный рост. Анна утвердительно кивнула, и Накамура продолжил: — Ландсир, Морленд, Ромни, Стаббс, а вот тут я в тупике — я правильно выразился?

— Правильно, — сказала Анна, — а в тупик вас поставил Лели.

— Ну, конечно, сэр Питер Лели. Какая красивая дама. — Он сделал паузу и обратился к хозяйке дома: — У вас в семье это передается по наследству.

— А я вижу, господин Накамура, что у вас в семье по наследству передается умение льстить, — поддела его Арабелла.

Накамура рассмеялся.

— Если здесь, леди Арабелла, все комнаты таковы, как эта, мне, возможно, придется отменить встречу с занудами из «Корус стил».

Он оглядел холл и остановил взгляд на прислоненном к стене портрете.

— Великолепно исполнено, — наконец произнес он. — Рука вдохновенного мастера, но не Ван Гога.

— Откуда такая уверенность, Накамура-сан? — спросила Анна.

— Перевязано не то ухо.

— Но всем известно, что Ван Гог отрезал себе левое ухо, — возразила Анна.

— А вам прекрасно известно, — улыбнулся Накамура, — что Ван Гог писал автопортрет, глядя на свое отражение в зеркале, поэтому повязка и появилась не на том ухе.

— Искренне надеюсь, что кто-нибудь мне потом объяснит все это, — произнесла Арабелла и повела Анну с Накамурой в гостиную.

Кранц вернулась в магазин ровно в два часа дня и с удовлетворением увидела на прилавке плотно набитую пластиковую сумку. Хозяин выдержал паузу и положил на стойку красную форму, ту самую, что заказала Кранц. Она приложила жакет к плечам. Форма принадлежала женщине, как минимум, на семь с половиной, если не на десять сантиметров выше Кранц, однако весившей на полтора или два килограмма меньше. Впрочем, форму можно было легко подогнать.

— Паспорт? — потребовала Кранц.

Хозяин снова запустил руку в сумку, вытащил российский паспорт и сказал:

— Ей выходить только через три дня, так что до пятницы она вряд ли его хватится.

Как узнала Кранц из паспорта, Александра Престакович была моложе ее на три года. Когда Кранц открыла страничку, где раньше красовалась фотография Александры Престакович, хозяин извлек из-под прилавка «Полароид» и сказал:

— Улыбочку.

Кранц не улыбнулась.

Через несколько секунд камера выдала снимок. Капнув клеем, хозяин прилепил новое фото на месте старого. Потом опустил в сумку иголку и нитки для подгонки формы. До Кранц дошло, что ему не впервой оказывать подобного рода услуги. Она засунула форму с паспортом назад в сумку и только после этого вручила хозяину пачку банкнот.

Тот аккуратно пересчитал и сказал:

— Приходите к нам снова.

Выйдя на улицу, Кранц поймала такси, назвала адрес и указала водителю, у какого именно входа ее следует высадить. Когда такси остановилось у боковой двери с табличкой «Служебный вход», она расплатилась, вошла и нырнула в женский туалет. Там она закрылась в кабинке и, работая полученной у хозяина иголкой с ниткой, укоротила подол на пять сантиметров и в двух местах сделала сборки на талии. Затем разделась до белья и примерила форму. Та сидела не идеально, но, к счастью, компания, за служащую которой Кранц собиралась себя выдавать, не требовала от девушек особого изящества в одежде.

Выйдя из туалета, Кранц огляделась, подошла к стойке, за которой сидела женщина в такой же форме, и спросила:

— Мне найдется место на какой-нибудь из наших лондонских рейсов?

— Должно найтись, — ответила представительница компании. — Дай-ка взгляну на паспорт.

Кранц отдала ей паспорт. В базе данных было отмечено, что у Александры Престакович по графику — три свободных дня. Кранц получила служебный пропуск на борт.

— Но на посадку проходи в самую последнюю очередь, а то вдруг появятся опоздавшие.

Кранц направилась к международному терминалу и, пройдя таможню, проторчала в «дьюти-фри» до последнего приглашения на посадку на рейс 413 до Лондона.

Кранц выбрала место в самом хвосте самолета, чтобы не привлекать к себе внимания пассажиров и сидеть поближе к стюардессам. С какой-нибудь из них ей требовалось еще до посадки завязать знакомство.

— Ты на внутренних или международных летаешь? — спросила у нее старшая стюардесса, когда лайнер набрал высоту.

— На внутренних, — ответила Кранц.

— То-то я тебя раньше не видела.

— Я работаю всего три месяца.

— Тогда понятно. Меня зовут Нина.

— А меня Александра, — сказала Кранц и улыбнулась.

Кранц попыталась расслабиться, но ей нельзя было привалиться к стенке правым плечом, поэтому большую часть полета она не спала. Это время она использовала, чтобы лучше познакомиться с Ниной. После посадки старшей стюардессе предстояло сыграть невольную роль в задуманном Кранц обмане.

Кранц оставалась на месте, пока из салона не вышел последний пассажир. Затем она присоединилась к членам экипажа, спустилась вместе с ними по трапу и направилась к терминалу. На всем долгом пути по бесконечным коридорам Кранц ни на шаг не отставала от Нины, а та болтала обо всем на свете, от Путина до Распутина.

Когда команда «Аэрофлота» дошла до паспортного контроля, Нина провела свою подопечную вдоль длинной очереди к выходу с табличкой «Только для экипажей». Кранц пристроилась за Ниной, которая не переставала болтать, даже отдав инспектору свой паспорт. Инспектор перелистал странички, сверил фотографию с оригиналом и бросил:

— Следующая.

Кранц отдала паспорт. Инспектор так же внимательно посмотрел на фотографию, затем на женщину, которая была на снимке. Улыбнулся, махнул — проходите — и занялся вторым пилотом, который стоял за Кранц.

— Поедешь с нами в автобусе? — спросила Нина, когда они вышли из здания аэропорта.

— Нет, — ответила Кранц, — меня мой парень встречает.

Нина попрощалась и вместе со вторым пилотом перешла дорогу.

Эндрюс бережно поставил картину Ван Гога на мольберт посреди гостиной.

— Ну, что скажете? — спросила Арабелла и отступила на шаг, чтобы полюбоваться.

— Вам не кажется, что господин Накамура может посчитать это несколько… — Анна запнулась, подыскивая подходящее слово, не обидное для хозяйки дома.

— Грубым, прямолинейным, в лоб? Какое слово вы искали, дорогая моя? — спросила Арабелла. — Давайте признаем, что мне позарез нужны деньги, время на исходе и у меня не осталось почти никакого выбора.

— Трудно в это поверить, глядя на вас, — заметила Анна, восхищаясь ее длинным вечерним платьем из розовой шелковистой тафты и бриллиантовым ожерельем. По сравнению с нарядом Арабеллы короткое платье Анны от Армани казалось немного будничным.

— Когда, по-вашему, он примет решение?

— За считанные мгновения — как все великие собиратели. Ему потребуется не больше восьми секунд, — ответила Анна, не сводя глаз с Ван Гога.

— Так выпьем за это, — предложила Арабелла.

Эндрюс приблизился с серебряным подносом, на котором стояли три фужера.

— Бокал шампанского, мадам?

— Спасибо, — сказала Анна, беря узкий фужер на длинной тонкой ножке. Когда Эндрюс отошел, ее взгляд упал на зеленовато-черную вазу.

— Какая красота! — вырвалось у нее.

— Подарок господина Накамуры, — сказала Арабелла. — Я просто в смятении. Кстати, надеюсь, я не допустила бестактность, выставив ее, пока господин Накамура все еще в моем доме.

— Разумеется, нет, — успокоила ее Анна. — Господин Накамура будет польщен. — И добавила: — В этой комнате ваза не просто смотрится, она сияет. В отношении истинного гения действует лишь один закон. Произведение любого искусства всегда на своем месте в окружении столь же гениальных творений. Не сомневаюсь, что у себя на родине ее создатель, кем бы он ни был, считается мастером.

— Не совсем так, — раздался голос у них за спиной.

Арабелла и Анна одновременно повернулись и увидели господина Накамуру, облаченного в смокинг.

— Не считается мастером? — удивилась Анна.

— Нет, — ответил Накамура. — В вашей стране великих людей посвящают в рыцари или жалуют им титул баронета, тогда как в Японии мы воздаем таким талантам, именуя их «национальным сокровищем».

Эндрюс предложил Накамуре бокал шампанского. Арабелла заметила:

— Какая утонченная культура. Я просто влюблена в эту вазу. Фенстон может забрать у меня что угодно, но завладеть моим национальным сокровищем я ему не позволю.

— Может, ему и не придется ничего у вас забирать, — сказал господин Накамура и повернулся к картине Ван Гога, словно видел ее впервые. Арабелла затаила дыхание, Анна впилась взглядом в его лицо.

— Порой миллионы дают немалое преимущество, — обратился Накамура к Арабелле. — Они позволяют предаваться собирательству чужих национальных сокровищ.

Анне хотелось закричать от радости, но она просто подняла фужер. Господин Накамура ответил тем же. По щекам Арабеллы текли слезы.

— Не знаю, как вас и благодарить, — сказала она.

— Не меня, — возразил Накамура, — Анну. Вся история пришла к столь достойному завершению только благодаря ее смелости.

— Согласна, — сказала Арабелла, — и поэтому попрошу Эндрюса повесить «Автопортрет» в спальне Анны. Пусть она будет последней, кто полюбуется на картину перед ее отправкой в Японию.

— Весьма справедливо, — заметил Накамура. — Но если Анна станет исполнительным директором моего фонда, она сможет любоваться картиной хоть каждый день.

Анна хотела ответить, но тут в гостиной вновь появился Эндрюс и объявил:

— Миледи, ужин подан.

— Пленка может чем-нибудь нам помочь? — спросил Мейси.

— Ничем, — ответил Джек. — Липман успел переснять всего восемь документов.

— Можем мы что-нибудь из них почерпнуть?

— Ничего такого, чего бы уже не знали. В основном это договоры, которые подтверждают, что Фенстон по-прежнему обирает клиентов по всему свету. Я на одно надеюсь — что у ПУНа хватит доказательств выдвинуть обвинения против Фенстона.

— Что нового говорят врачи о состоянии Липмана? — спросил Мейси.

— Ничего хорошего, — признал Джек. — В кабинете Фенстона его разбил инсульт из-за высокого артериального давления. Откровенно говоря, его лечащий врач считает, что он обречен на растительное существование.

— Полиция интересуется, работает ли у нас агент по фамилии Дилени и если да, не он ли забрал камеру с места преступления.

— Камера — собственность ФБР, — возразил Джек, подавив улыбку.

— Как вам прекрасно известно, Джек, уже нет, если становится вещдоком в уголовном процессе. Послали бы им лучше подборку сделанных Липманом снимков и постарались теснее сотрудничать.

— А что они могут предложить со своей стороны?

— Копию фотографии с вашей фамилией на обороте.

Главный спецагент подтолкнул по столешнице к Джеку распечатку снимка, на котором Фенстон обменивался рукопожатием с Джорджем Бушем во время посещения президентом Нулевого уровня. Джеку вспомнилась увеличенная копия фотографии на стене в кабинете Фенстона.

— Как эта копия попала в ПУН? — спросил он.

— Ее обнаружили на письменном столе Липмана. Он, видимо, собирался передать ее вам вчера вечером и объяснить надпись на обороте.

Джек раздумывал над текстом надписи «Дилени, других улик, кроме этой, вам не потребуется», когда на столе у Мейси зазвонил телефон.

Тот поднял трубку, послушал и распорядился:

— Соедините.

Затем положил трубку и щелкнул выключателем спикерфона, чтобы оба могли участвовать в разговоре.

— Привет, Дик, говорит Том Красанти из Лондона. Мы считаем, что Кранц пробралась в Англию.

— Не может быть, — возразил Джек. — Как бы она умудрилась пройти через паспортный контроль?

— Вероятно, выдав себя за стюардессу «Аэрофлота». Мне позвонил коллега из российского посольства и предупредил, что в Англию проникла женщина по чужому паспорту на имя Александры Престакович.

— С чего они решили, что Престакович и есть Кранц? — спросил Джек.

— Ничего они не решили, — ответил Том. — Мне рассказали только, что эта женщина подольстилась к старшей стюардессе на ежедневном лондонском рейсе «Аэрофлота», а потом ее одурачила, и та провела ее через паспортный контроль.

— Что опять-таки не доказывает, что она Кранц, — стоял на своем Мейси.

— В «Аэрофлоте» установили, что у Александры Престакович украли и паспорт, и служебную форму. Меня попросили отправить им снимок Кранц, что я и сделал. Старшая стюардесса узнала Кранц по фотографии.

— Хорошая работа, Том, но почему Кранц рискнула отправиться в Англию именно сейчас? — спросил Мейси.

— Думаю, чтобы убить Петреску.

— Согласен, — произнес Мейси и наклонился к микрофону: — Теперь, Том, слушайте внимательно. Вам нужно связаться с главным суперинтендентом Рентоном из уголовного отдела полиции графства Суррей. Предупредите его, что, по нашему мнению, Кранц собирается нанести очередной удар и ее жертвой вполне может стать кто-нибудь в Уэнтворт-Холле. Зачем ему второе убийство в своем округе?

— Ясно, сэр.

Мейси выключил спикерфон.

— А вам, Джек, следует вылететь в Лондон ближайшим рейсом. Если Кранц задумала разделаться с Петреску, давайте устроим ей должную встречу.

Джек нахмурился, но ничего не сказал.

— У вас встревоженный вид, — заметил Мейси.

— Не могу понять, почему, кроме снимка Фенстона, пожимающего руку президенту, мне «других улик не потребуется». — Он сделал паузу. — А вот зачем Кранц хочет рискнуть и вторично побывать в Уэнтворт-Холле, я, кажется, понял.

— Зачем? — спросил Мейси.

— Чтобы выкрасть картину Ван Гога, а потом как-то переправить Фенстону.

— Значит, Кранц возвратилась в Англию не из-за Петреску.

— Нет, но, обнаружив Анну в Уэнтворт-Холле, она, скорее всего, решит заодно прикончить и ее.

Кранц в тренировочном костюме в обтяжку дважды обежала поместье вдоль наружной ограды, высматривая, где удобнее через нее перебраться. Она за пару секунд одолела стену и побежала по длинной подъездной дороге, пока ее взгляду не предстал Уэнтворт-Холл. Выждав, когда облако закроет луну, она пробежала тридцать или сорок метров и спряталась за деревом, отсюда хорошо просматривался фасад здания.

До северного торца дома оставалось метров сто. При такой яркой луне, поняла она, передвигаться незаметно можно одним-единственным способом.

Кранц легла на землю и ползком добралась до дома. Она внимательно оглядела окна большой комнаты на первом этаже, откуда доносился какой-то шум. Тяжелые шторы были задернуты, однако в одном месте она заметила крошечную щель. Оказавшись у окна, она поднялась на колени и одним глазом заглянула в просвет.

Мужчина в смокинге стоял с бокалом шампанского в руке, вероятно, произносил тост. На одном конце стола, спиной к окну, сидела дама в длинном вечернем платье. Увидев, кто сидит на другом, Кранц едва не ухмыльнулась. Когда Петреску позже отправится спать, Кранц будет ее поджидать, прячась в самом неожиданном месте. Она обвела комнату взглядом, высматривая другое горло, которое Фенстон велел ей перерезать.

— Леди Арабелла, благодарю за гостеприимство. Этот вечер будет мне памятен по многим причинам. Не в последнюю очередь потому, что завтра я покину Уэнтворт-Холл с одним из прекраснейших полотен кисти Ван Гога — и в обществе одной из талантливейших специалисток в своей области, давшей согласие стать исполнительным директором моего фонда.

Кранц решила, что пора двигаться дальше.

Она медленно поползла к северному торцу дома, где по углу, отделанному необработанным камнем, вскарабкалась на балкон второго этажа. Ножом она поддела задвижку в первом окне. Очутившись внутри, она зажгла компактный фонарик. Квадратик света пробежал по стенам спальни, выхватывая картину за картиной, и, хотя Гальс, Гоббема и ван Гойен порадовали бы взор большинства знатоков, Кранц не стала на них задерживаться — ей был нужен другой голландец. К тому времени, как Арабелла пригласила гостей в гостиную выпить кофе, Кранц успела осмотреть пять комнат. Оставалось еще девять, и Кранц поняла, что у нее нет времени.

Она метнулась в соседнюю комнату, где некто, уверовавший в пользу свежего воздуха, оставил окно нараспашку. Ее фонарик вспыхнул в тот миг, когда господин Накамура поставил на стол пустую кофейную чашечку со словами:

— Леди Арабелла, боюсь, мне пора удалиться, не то эти зануды из «Корус стил» решат, будто я потерял хватку.

Кранц показалось, что хлопнула закрывшаяся дверь, и она бросилась назад на балкон. Ей пришлось воспользоваться ножом, чтобы проникнуть в соседнюю комнату. Она бесшумно скользнула по полу и остановилась в изножье кровати с пологом. Зажгла фонарик, ожидая увидеть голую стену, — и ошиблась.

Безумный взгляд убийцы встретил безумный взгляд гения.

Кранц улыбнулась. Выключила фонарик, заползла под кровать, легла на спину, растянувшись плашмя на ковре, и стала ждать.

Накамура откланялся. Он проводил Анну на второй этаж, останавливаясь на лестнице полюбоваться предками Арабеллы.

— Простите, Анна, что я не спешу, — извинился он, — но мне, возможно, не выпадет другого случая встретиться с этими господами.

Анна улыбнулась и оставила его восхищаться портретом миссис Сиддонс кисти Ромни. Она вошла в комнату Ван Гога в конце коридора, включила лампу на ночном столике и на миг задержалась, бросив восхищенный взгляд на портрет великого художника. Закрыла дверь, сняла и повесила в шкаф платье, затем прошла в ванную.

Услышав шум душа, Кранц выбралась из-под кровати, откинула покрывало и одеяло на дальнем от лампы конце, осторожно скользнула под них и накрылась с головой. Она лежала совсем неподвижно. В полумраке ее миниатюрную фигуру было почти невозможно различить под покрывалом. Она услышала щелчок: в ванной выключили свет.

Кранц извлекла нож и крепко сжала ручку. Анна залезла под одеяло, провернулась на бок и выключила лампу. Затем опустила голову на мягкую подушку, набитую гусиным пером.

Она уже засыпала, когда Кранц наклонилась над ней и тронула за спину. В полубессознательном состоянии между сном и бодрствованием Анна лениво подумала, что это ей померещилось. В ее постели просто не могло быть кого-то еще. Но тут она ощутила между ног холодную сталь клинка и мгновенно очнулась. В голове у нее разом промелькнула тысяча мыслей.

Она хотела скинуть одеяло и броситься на пол, но услышала голос:

— Не вздумай двинуть хоть пальцем, у тебя между ног пятнадцать сантиметров ножа острием вверх. Только пикни — сама запросишь о смерти.

Анна постаралась замереть, хотя ее била дрожь.

— С твоего края постели лампа. Медленно-медленно наклонись и включи.

Анна наклонилась и зажгла свет.

— Умница, — сказала Кранц. — Сейчас я стяну одеяло. А ты — на колени лицом к стене.

Анна медленно поднялась на колени и повернулась. Ее взгляд уперся в лицо Ван Гога.

— Возьми раму обеими руками, медленно сними с крюка и опусти на подушку.

У Анны хватило сил снять и положить картину.

— Сейчас я приставлю кончик ножа тебе к шее. Только попробуй дернись — я тебя мигом прикончу.

Через миг Анна почувствовала на шее укол ножа.

— Теперь возьми картину с подушки и поверни ко мне. Лезвие все время будет у твоего горла.

Анна подняла картину с подушки и стала медленно переступать на коленях, пока не повернулась лицом к Кранц. Наконец-то увидев ее воочию, Анна поразилась. Такая маленькая и хрупкая, она сумела прикончить Сергея. Анне с ней, конечно, не справиться.

— Медленно-медленно поверни картину ко мне — и все время гляди на нож, — сказала Кранц, отводя лезвие от горла Анны и подняв над головой. — Держи раму твердо, потому как твой дружок Ван Гог сейчас останется не только без уха.

— Но зачем? — не сумела сдержаться Анна.

— Затем что мистер Фенстон хочет, чтоб эту картину уничтожили у тебя на глазах.

— Но зачем?

— Раз мистер Фенстон не смог получить картину, он твердо решил, что и Накамуре она не достанется. Жалко, что ты не сможешь рассказать леди Арабелле, что придумал для нее мистер Фенстон. Ты умрешь быстро, а вот она — медленно и мучительно. — Кранц сделала паузу. — Боюсь, ваше время — и твое, и Ван Гога — кончается.

Кранц внезапно всадила нож в холст. Прорезала Ван Гогу шею и, собравшись с силами, завершила неровный овал, вырезав голову Ван Гога и оставив в центре картины дыру с неровными краями.

Голова Ван Гога упала на подушку. Кранц впилась в нее взглядом, наслаждаясь мигом своего торжества, и тут Анна обрушила ей на голову тяжелую раму. Но Кранц успела извернуться, подставила руку, и удар пришелся в плечо. Анна соскочила с постели и бросилась к двери, однако Кранц прыгнула следом и вонзила ей в ногу кончик ножа. Из ноги фонтаном брызнула кровь, и Анна упала в нескольких сантиметрах от двери. Кранц вцепилась ей в волосы и повалила на пол. Последнее, что услышала от нее Анна, были слова:

— А это уже за меня.

Кранц занесла руку для привычного удара, но дверь распахнулась и в проеме возникла женщина в халате из блестящего шелка и с охотничьим ружьем в руках.

На миг Кранц застыла, увидев перед собой леди Викторию Уэнтворт. Она же ее убила собственными руками! Или это призрак? Она растерялась, все еще прижимая лезвие к горлу Анны.

Кранц попятилась к открытому окну, подтягивая за собой жертву. Арабелла подняла ружье и взвела курок:

— Еще одна капля крови — и от вас мокрого места не останется, — пообещала она.

Внезапно Кранц выпустила волосы Анны и боком нырнула в окно, приземлившись на балконе. Арабелла вскинула ружье и выстрелила, оставив на месте оконного переплета зияющую дыру с дымящимися краями. Подбежала к ней и крикнула, словно давая команду к началу облавы на фазаньей охоте:

— Эндрюс, свет!

Через миг прожектора залили светом переднюю лужайку, превратив ее в футбольное поле, по которому одинокий игрок бежал к своей цели.

Арабелла вперилась взглядом в маленькую фигурку, зигзагами убегающую по лужайке. Крепко прижала приклад к плечу, прицелилась и нажала на спуск. Кранц упала, но продолжала ползти к ограде.

— Вот черт! — посетовала Арабелла. — Только ранила.

Она сбежала вниз и крикнула:

— Эндрюс, патроны!

Эндрюс распахнул перед ней парадную дверь, одновременно вручив ее светлости два патрона. Арабелла мигом перезарядила ружье и выбежала из дома. Черная фигурка сменила направление, но Арабелла с каждым шагом ее настигала. Остановилась посреди лужайки, прицелилась и собиралась выстрелить, когда к дому подкатили три полицейские машины и карета «скорой помощи». Свет фар ослепил Арабеллу, так что она не могла толком разглядеть свою дичь.

Первый автомобиль, проскрежетав тормозами, остановился.

— Добрый вечер, главный суперинтендент, — произнесла она, прикрывая глаза от света.

— Добрый вечер, Арабелла, — ответил тот, словно всего лишь на пять минут опоздал к началу приема. — У вас все в порядке?

— Было в порядке, пока вы не приехали. Как вы умудрились так быстро подоспеть?

— Скажите спасибо вашему американскому знакомцу Джеку Дилени. Мы уже час как держим поместье под наблюдением.

— Дали бы мне еще пару минут, я бы ее прикончила, а там будь что будет.

— Я вас решительно не понимаю, — произнес главный суперинтендент.

Тут появился господин Накамура в домашнем халате.

— Мне кажется, Анна…

— Господи! — воскликнула Арабелла. Она метнулась в дом, взлетела по лестнице в спальню Ван Гога и увидела, как Эндрюс, стоя на коленях, сноровисто перевязывает Анне ногу.

В комнату вбежал господин Накамура.

— Долгие годы, Арабелла, — сказал он, — я задавался вопросом, что происходит на приемах в английских особняках. — Он сделал паузу. — Теперь я знаю ответ.

Арабелла расхохоталась, но, обернувшись, увидела, что он разглядывает изуродованный холст.

— Боже! — вырвалось у нее при виде того, что осталось от ее наследства. — Этот сукин сын Фенстон всех нас обставил.

Анна с трудом поднялась и села на край постели.

— Не думаю, — возразила она и, встретив удивленный взгляд Арабеллы, добавила: — Но благодарить за это следует одного Эндрюса.

— Эндрюса? — переспросила Арабелла.

— Да. Он мне сказал, что господин Накамура отбывает рано утром и поэтому было бы лучше снять картину, пока мы ужинаем. Тогда слуги могли бы без спешки вставить ее в настоящую раму, упаковать и подготовить к отправке. — Анна помолчала. — По-моему, я дословно запомнила, что он сказал: «Если, с вашего позволения, мы заменим оригинал на подделку, уверен, что ее светлость об этом и не прознает».

— Я бы на вашем месте, — сказал Накамура, — рассчитал его за строптивость сию же минуту. Тогда его бы нанял я. — Он обратился к Эндрюсу: — А если б вы согласились, я бы удвоил вам жалованье.

— И не мечтайте, — произнесла Арабелла, опередив ответ дворецкого. — С таким национальным сокровищем, как Эндрюс, я ни за что не расстанусь.

9/26

Господин Накамура проснулся в самом начале седьмого, услышав, как дверь его спальни закрылась. Он несколько секунд размышлял о случившемся накануне, стараясь убедить себя, что это ему не приснилось.

Он откинул одеяло и опустил ноги на ковер. У кровати его ждала пара шлепанцев. Сунув в них ноги, он надел халат и подошел к стулу, на котором оставил смокинг, сорочку и остальную одежду. Он собирался уложить вещи утром перед отъездом, но одежда исчезла. Он попытался вспомнить, не упаковал ли все сам. Открыл крышку чемодана — выстиранная и отглаженная сорочка была аккуратно уложена. Смокинг, тоже отглаженный, висел в дорожном футляре для костюмов.

Накамура вошел в ванную. Широкая ванна была наполнена на три четверти. Он припомнил, что дверь спальни закрыли так, чтобы разбудить его одного, не потревожив других. Он снял халат и забрался в ванну.

Анна вышла из ванной и начала одеваться. Она застегивала на запястье часы Тины и тут заметила на ночном столике конверт. Не Эндрюс ли принес его, пока она принимала душ? Она была уверена, что, проснувшись, конверта на столике не видела. На конверте характерным четким почерком Арабеллы было надписано — «Анне».

Уэнтворт-Холл

26 сентября 2001 г.

Дорогая Анна,

Какие слова благодарности Вам сказать? Десять дней назад Вы заявили, что хотите доказать свою полную непричастность к трагической смерти Виктории. С того дня Вы сделали много больше, а в придачу еще и не дали ощипать догола наше семейство.

Анна рассмеялась, тряхнув конверт, из которого спланировали на пол два листка. Анна наклонилась и подняла их. Один был чеком на миллион фунтов стерлингов, выписанным на Анну Петреску. Второй…

Одевшись, Накамура набрал по сотовому телефону токийский номер и дал своему финансовому директору распоряжение перечислить электронным переводом в лондонский банк корпорации 45 миллионов долларов. Юристам он еще раньше дал указание перечислить эту сумму в банк «Куттс» на Стрэнде — этот банк вот уже два столетия обслуживал семью Уэнтвортов.

Сходя по мраморной лестнице, он увидел, как в холле, под присмотром Эндрюса, пронесли к парадному красный футляр.

Как только Накамура спустился, Арабелла поспешила ему навстречу из малой столовой.

— Доброе утро, Такаши. От души надеюсь, что вам, вопреки всему, удалось немного поспать.

— Да, Арабелла, спасибо.

Анна, прихрамывая, спустилась следом за ним.

— Не знаю, как вас и благодарить. А Тина, я уверена…

Ее прервал стук в парадную дверь. Эндрюс прошествовал через холл, открыл и произнес:

— Доброе утро, сэр.

Арабелла улыбнулась нежданному гостю.

— Доброе утро, Джек, — сказала она. — Не знала, что вы собираетесь с нами позавтракать. Ночь провели в нашем полицейском участке?

— Нет, Арабелла, но мне сказали, что вам бы следовало там находиться, — ответил он, ухмыльнувшись.

— Здравствуйте, мой герой, — сказала Анна, целуя Джека. — Вы появились в самый раз, чтобы всех нас спасти.

— А вот и нет, — возразила Арабелла. — Начать с того, что Джек только предупредил местную полицию.

Анна с улыбкой повернулась к Накамуре и представила:

— Мой друг Джек Фицджеральд Дилени.

— Несомненно, нареченный при крещении Джоном, — заметил господин Накамура, пожимая ему руку. — Оба имени выбрала мать-ирландка, а может быть, вы появились на свет 22 ноября 1963 года?

— Виновен по обеим статьям, — признался Джек.

Арабелла повела гостей завтракать. Анна рассказала Джеку, почему у нее на ноге повязка. Арабелла предложила Накамуре сесть от нее по правую руку и обратилась к Джеку:

— А вы, молодой человек, садитесь слева, но не получите ни кусочка, пока не объясните, почему мой портрет, после моего героического вчерашнего выступления, не красуется на первой странице «Дейли мейл».

— Не знаю, что вы имеете в виду, — сказал Джек, которому Эндрюс налил чашку кофе, — но могу сообщить, что женщина ростом примерно в полтора метра и с огнестрельным ранением провела эту ночь в тюрьме Белмарш.

— Из которой, несомненно, сбежит, — вставила Арабелла.

— Уверяю вас, из Белмарша еще никто не сбегал.

— Но в конце концов ее придется отправить назад в Бухарест.

— Вряд ли, — возразил Джек, — ведь нигде не зафиксировано, что она пересекла английскую границу.

— Ну, в таком случае, так уж и быть, положите себе грибов.

— Каковые я вам горячо рекомендую, — сказал господин Накамура, вставая из-за стола. — Боюсь, Арабелла, мне придется вас покинуть, не то я опоздаю на встречу.

Все поднялись и вышли с господином Накамурой в холл. Эндрюс стоял у дверей снаружи, присматривая за тем, как красный футляр укладывают в багажник лимузина.

— По-моему, — произнес господин Накамура, — назвать мое пребывание в Уэнтворт-Холле памятным значило бы впасть в знаменитую английскую сдержанность. — Он улыбнулся и в последний раз посмотрел на портрет Кэтрин, леди Уэнтворт, кисти Гейнсборо. — Поправьте меня, если я ошибусь, Арабелла, но это ведь то самое ожерелье, что вчера было на вас?

— То самое. Ее светлость была актрисой, а тогда на них смотрели, как сегодня — на эротических танцовщиц. Одному Богу ведомо, кто из ее многочисленных поклонников подарил ей эту висюльку. Но я не жалуюсь. Именно ей я обязана ожерельем.

— И серьгами, — добавила Анна.

— Увы, теперь только одной, — сказала Арабелла, тронув мочку правого уха.

— Одной, — повторил Джек, глядя на картину. — До чего же я туп. Ответ все время был у меня перед глазами.

— Какой ответ? — спросила Анна.

— На обороте фотографии Фенстона с Джорджем Бушем Липман написал: «Других улик, кроме этой, вам не потребуется».

— Для чего не потребуется? — спросила Арабелла.

— Для доказательства того, что вашу сестру убил Фенстон, — ответил Джек.

— Не вижу никакой связи между Кэтрин, леди Уэнтворт, и президентом Соединенных Штатов, — заметила Арабелла.

— Ту же ошибку сделал и я, — сказал Джек. — Связь-то не между леди Уэнтворт и Бушем, а между леди Уэнтворт и Фенстоном. Разгадка все время была перед нами.

Все посмотрели на картину Гейнсборо.

— И там, и там одна и та же серьга, — тихим голосом произнесла Анна. — Я и внимания не обратила. А ведь видела в ухе Фенстона эту серьгу в то утро, когда он меня выгнал, но связи не уловила.

— Липман понял, как это важно, — сказал Джек. — Он просчитал, что на основании этой улики мы сможем доказать виновность Фенстона.

Эндрюс негромко кашлянул.

— Совершенно верно, Эндрюс, — спохватилась Арабелла. — Мы не должны задерживать господина Накамуру. За это время он, бедный, и так с лихвой наслушался семейных тайн.

— И верно, — согласился господин Накамура. — Но мне бы все же хотелось поздравить мистера Дилени с блестящим умозаключением.

— Он долго думал, но в конце концов догадался, — заметила Анна, взяв Джека за руку.

Господин Накамура улыбнулся. Джек и Анна остались у дверей, Арабелла же спустилась проводить его до машины.

— Молодец, Слежак, — сказала Анна. — Господин Накамура правду сказал, вы неплохо пошевелили мозгами.

Джек улыбнулся:

— А вы, наш агент-новобранец, чего сумели добиться? Выяснили, почему Тина…

— Я-то надеялась, что вы так и не спросите, хотя готова признать — я тоже проглядела «ключи», какие заметил бы даже непрофессионал.

— Например?

— Девушка «болеет» за «Фортинайнерс», любит и неплохо знает искусство, увлекалась плаванием на яхте с именем «Кристина», которую владелец окрестил в честь своих двух детей.

— Так она дочь Криса Адамса? — спросил Джек.

— И сестра Криса Адамса-младшего. Когда брату перерезали горло, ей пришлось бросить юридический факультет. Она сменила фамилию, перебралась в Нью-Йорк, окончила курсы секретарей, дождалась увольнения секретарши Фенстона…

— И держалась за место, пока ее недавно не выгнали, — напомнил Джек.

Накамура отвесил Арабелле низкий поклон, сел в лимузин на заднее сиденье и помахал Анне рукой. Анна помахала в ответ и продолжила:

— Слежак, у меня есть для вас новости и получше. Тина скачала на свой персональный компьютер все документы, способные скомпрометировать Фенстона. Письма, контракты, памятные записки. Так что, думаю, вы скоро поставите точку в деле мистера Брайса Фенстона.

— Благодаря вам и Тине, — сказал Джек, помолчал и добавил: — Но она всего лишилась.

— А вот и нет, — возразила Анна. — Порадую вас известием, что Арабелла дает ей миллион долларов за участие в спасении имения Уэнтвортов.

— Миллион долларов?

— Не говоря о миллионе фунтов, что она подарила мне. «Ибо трудящийся достоин награды за труды свои», как она выразилась.

— Евангелие от Луки, — сказал Джек. — «В доме же том оставайтесь, ешьте и пейте, что у них есть: ибо трудящийся достоин награды за труды свои».

— Потрясающая эрудиция, — заметила Анна. — Пожалуй, я разрешу вам пообедать со мной в салоне первого класса, когда полечу домой.

Он улыбнулся, посмотрев на нее:

— Я бы предпочел, чтобы вы пришли к нам в субботу на ужин.

— На ирландское рагу вашей матушки? Первый класс отдыхает. Конечно, приду.

— Но должен предупредить, — сказал Джек, провожая взглядом лимузин господина Накамуры, который выехал за ворота и пропал из виду.

— О чем? — спросила Анна, повернувшись к нему.

— Матушка почему-то считает, что вы три раза побывали замужем и прижили пятерых детей, причем не только от этих мужей, а из деток четверо — записные наркоманы, а пятый отбывает срок. — Он сделал паузу. — И еще она думает, что вы представительница куда более древней профессии, чем искусствоведение.

Анна расхохоталась.

— Так что вы ей скажете, когда выяснится, что все это неправда?

— Что вы не ирландка.

Об авторе

Сегодня Джеффри Арчер, в прошлом член парламента и заместитель председателя Консервативной партии Великобритании, посвящает себя целиком писательскому труду.

— В политике мое поколение сошло со сцены, — говорит Арчер. — Свою роль мы сыграли. Конечно, я по-прежнему остаюсь в курсе событий, среди моих знакомых все также много политических деятелей, но сам я уже не участвую в политическом процессе. В настоящее время я веду прямо противоположный образ жизни, ведь писательство требует уединения. Ты остаешься наедине с собой: ручка, стопка бумаги — и все. Политика же — занятие коллективное: тебе все время приходится искать компромисс с самыми разными людьми.

Взлеты и падения сопутствовали карьере Джеффри Арчера. Но он считает, что надо пережить и то и другое.

— У «черных полос» есть свои преимущества — ты знаешь, что дальше будет лучше. Это приободряет и заставляет вновь взяться за работу.

Ричард Пол Эванс Подсолнух

* * *

Глава первая

«Эль-Хирасоль» («Подсолнух») — прибежище не только для мальчиков-сирот, которых мы подобрали на улицах Перу, но и для меня. И это не просто приют, но, как мне кажется, нечто большее. Ибо в мире, где зло, похоже, торжествует чаще, чем добро, «Хирасоль» свидетельствует о том, что мы все можем стать немного лучше. Мне кажется, значение этого скромного приюта измеряется не только числом беспризорников, которых мы здесь спасаем. Возможно, это мы, а не они нуждаемся в спасении. И потому «Подсолнух» не просто место. Это надежда.

Из дневника Пола Кука

Отправиться в джунгли была не моя идея. Приди она мне в голову, я тотчас же отправил бы ее в ту область моего сознания, где под надежным замком томятся и погибают благие намерения.

Идея принадлежала моей дочери Маккене. За три месяца до окончания средней школы учительница социологии предложила ее классу поехать в Южную Америку с гуманитарной миссией. Маккена загорелась идеей и спросила, не соглашусь ли я сопровождать ее в этом путешествии.

Я согласился. Спустя четыре месяца я вместе с ней и десятком ее бывших одноклассников садился в аэропорту Солт-Лейк-Сити на борт самолета, направлявшегося в Лиму, в Перу.

Мы не подозревали о том, что мы первая группа, которую удалось набрать нашим проводникам для поездки в Амазонию. Это обнаружилось сутки спустя, когда мы оказались в джунглях, кишащих анакондами, ягуарами и пауками величиной с ладонь. Через два дня у нас кончились запасы еды. Несколько дней мы питались дикими плодами и пираньями, которых ловили в реке. (На вкус пираньи напоминают курицу.)

Через несколько дней мы добрели до небольшой деревушки, где основали клинику. Нас ждали там индейцы-кечуа. Цель нашей гуманитарной миссии была такова: преподать местному населению основы гигиены, вылечить зубы и исправить зрение. Находившийся в нашей группе оптик проводил осмотр и выписывал рецепт, по которому я подбирал очки из тюков со старыми очками, которые мы привезли в джунгли.

Моя дочь должна была присматривать за детьми, пока врачи лечили их родителей. В моей памяти навсегда запечатлелась прелестная сцена: Маккена мчится в притворном ужасе от толпы полуголых мальчишек, а те прямо надрываются от смеха, держась за животы.

Когда мы уезжали, дети собрались вокруг Маккены, и она обняла каждого из них. Мы сели на заднее сиденье автобуса, и моя дочь притихла. Вскоре я спросил ее, чему она здесь научилась. Немного подумав, она ответила: «Мы любим тех, о ком заботимся».

Потом мы плыли на корабле по мутным водам Мадре-де-Дьос до небольшой расчищенной площадки в джунглях — до аэродрома. Потом летели на самолете до Куско, а оттуда добирались на автобусах до Анд и там остановились в заброшенной асьенде. Асьенда когда-то была великолепна, с прекрасной черепицей и затейливым деревянным резным декором. Еще там был мощенный камнем внутренний двор, галерея и колокольня. Однако времена изобилия остались для нее в далеком прошлом, и то, что пощадили грабители и время, теперь служило более чем скромным приютом для мальчиков-сирот. Он назывался «Эль-Хирасоль» — по-испански «Подсолнух».

Здесь мы встретили самого замечательного из всех людей, с которыми мы познакомились в этой загадочной стране: американца по имени Пол Кук. Один из наших проводников рассказал мне, что Пол Кук когда-то был врачом «скорой помощи». Но в один прекрасный день, на Рождество, все изменилось.

Однажды вечером, после дневных трудов, мы в сумерках сидели у костра. Скоро совсем стемнело, ребята один за другим отправились спать, и наконец я остался наедине с этим тихим странным человеком. Я спросил, как он оказался в Перу. Он посмотрел на огонь. Потом ответил, не поднимая глаз:

— Это долгая история.

— В джунглях нет часов, — процитировал я одну из его любимых фраз.

Через секунду он сказал:

— Пойдемте со мной.

Он провел меня по лабиринту коридоров асьенды в тесную каморку без окон, с дощатым полом и высоким потолком. В свете единственной лампочки без абажура, свисавшей с потолка на длинном проводе, я увидел несколько нехитрых предметов мебели: маленький жестяной умывальник, ящик, служивший письменным столом, деревянный стул и матрас, лежащий на деревянных брусках.

И книги. Множество книг, сложенных неровными стопками вдоль стены. Классическая литература и бестселлеры, медицинские журналы и кроссворды, биографии и триллеры. И на английском, и на испанском. Несколько любовных романов.

Над книгами висели две фотографии в рамках: пожилая пара, вероятно родители, и красивая молодая женщина, которую, как я вскоре узнал, звали Кристин. Самым удивительным украшением комнаты была старая киноафиша: мужчина целует женщину, а вверху написано по-итальянски: «Cinema Paradiso» («Кинотеатр „Парадиз“»).

Пол жестом пригласил меня присесть на кровать. Я заметил у него в руке сшитый вручную кожаный мешочек. Развязав тесемки, Пол вынул игрушечного солдатика. Потом сел рядом со мной и стал рассказывать. Примерно через час, закончив свой рассказ, он устало вздохнул. Положив солдатика обратно в мешочек, он повесил его на вбитый в стену гвоздь.

Я спросил, могу ли я поведать его историю людям. Он ответил, что подумает, и я воспринял это как отказ. Три дня спустя, за несколько часов до нашего отъезда, он согласился.

Есть такая поговорка: «Не ищи свою судьбу, она сама тебя найдет». По-моему, жизнь Пола Кука доказывает правдивость этих слов. Как и история молодой женщины по имени Кристин, которая отправилась в джунгли, вовсе не подозревая, что найдет там свою любовь.

Вот их история.

Глава вторая

Порой мне кажется, что Бог переводит космические стрелки, направляя нашу жизнь по другому, неведомому нам пути. О подобных периодах жизни я могу сказать следующее: лучше нам не знать, что впереди. И еще: назад дороги нет.

Из дневника Пола Кука

Сент-Пол, Миннесота.

Рождество 1999 года.

«Нужно перебираться в Аризону», — думал Пол, пока его «дворники» сражались со снегом. Метель началась сразу же после рождественского ужина, но такого ненастья он не ожидал. Часа в два он покинул тепло камина и объятия своей невесты, положив приблизительно час на то, чтобы добраться до больницы, хотя обычно дорога занимала тридцать пять минут. Когда он въехал на стоянку возле пункта неотложной помощи, было почти половина четвертого.

Войдя через служебный вход, Пол заторопился к раздевалке. Там он встретил другого врача. Тот был рад появлению сменщика.

— Все-таки добрался.

— С большим трудом, — сказал Пол, снимая парку. — На дорогах творится черт-те что.

— Лучше посмотри, что делается в отделении.

— Полно народу?

— Как в торговом центре перед Новым годом. Только здесь все больны или травмированы.

— А почему ты уходишь?

— Я уже две смены отработал. Устал смертельно.

Пол повесил куртку в шкаф, скинул ботинки и брюки, надел костюм хирурга.

— Что у нас сегодня?

— Обычные рождественские развлечения: попытки самоубийства, семейные ссоры и пара жертв снегоочистителей.

Пол покачал головой:

— Никогда не пойму, что заставляет человека сунуть руку в снегоуборщик.

— Удивительно, как человеческий род вообще выжил, — откликнулся его коллега. — Как поживает твоя невеста?

— Расстроена, что мне пришлось дежурить на Рождество.

— Ничего, скоро она перестанет расстраиваться.

— Тогда начну волноваться я.

Пол повесил брюки в шкаф, надел белый халат и вышел. В отделении неотложной помощи кипела работа. Старшая медсестра, увидев Пола, с облегчением вздохнула:

— Я боялась, что вы не доберетесь, доктор.

— Счастливого Рождества!

Отсюда Полу был виден празднично украшенный приемный покой: на стенах — бумажные снежинки, по углам — горшки с пуансеттией, «рождественской звездой». Все стулья были заняты, люди стояли, прислонившись к стене, некоторые сидели на ковре. У окошка регистратуры выстроилась очередь.

Пол заглянул в регистратуру. Доктор Аарон Гаррити сидел за компьютером, делая очередную запись в истории болезни. На середине фразы он остановился:

— Привет, Пол. Счастливого Рождества!

— Тебе также. — Он пристегнул радио к поясу. — Дежурим только мы вдвоем?

— Нас обошли, как всегда.

Пол подошел к компьютеру и просмотрел имена поступивших пациентов.

— Что там у тебя?

— Четверо с высокой температурой, один порез руки, две передозировки и человек, сунувший руку в снегоуборщик.

— Здравствуйте, доктор Кук.

Перед ним стояла Келли, миниатюрная молоденькая медсестра с очаровательной улыбкой.

— Привет, Келли. Счастливого Рождества!

— И вам также. Я рада, что вы благополучно добрались. — Она дотронулась до его руки. — У нас в восьмой палате пациентка с глубокой раной. Она ждет почти три часа.

— Наверно, ей теперь не до праздничных улыбок.

— Она на редкость терпелива. Я промыла и перевязала рану, но нужно наложить швы.

— У вас есть ее карта?

— Вот она.

Пол просмотрел запись.

— Пойдемте, взглянем на нее.

На смотровом столе сидела девушка лет двадцати с небольшим, одетая в черное, с темными волосами ежиком. Здоровой рукой она придерживала марлевую повязку на пальце. Девушка настороженно посмотрела на вошедшего Пола. Он тепло ей улыбнулся:

— Я доктор Кук. Простите, что вам пришлось столько ждать.

— Все в порядке. У вас так много пациентов. — Она помолчала. — Я резала ветчину, и нож соскользнул.

— Когда это случилось?

— Около трех часов назад. Я сразу же сюда приехала.

Пол осторожно снял повязку. Порез сантиметра в три длиной, похоже, дошел до кости.

— Вы очень терпеливая. Я бы сейчас уже выл от боли. Прежде чем дать вам обезболивающее, я проверю, не поврежден ли нерв или сухожилие. Вытяните палец вот так. — Он вытянул свой палец. — Не давайте мне его согнуть. — Он надавил на кончик ее пальца. Тот остался прямым. — Хорошо. Держите палец на весу, а я проверю кровоток.

Он крепко сжал кончик пальца, так что тот побелел, потом отпустил. Палец быстро порозовел.

— Кровоток хороший.

Он снял скрепку с ее истории болезни и отогнул наружу острые концы.

— Закройте глаза. — Он дотронулся двумя остриями до пальца. — Сколько уколов вы почувствовали?

— Два.

— Хорошо. Можете открыть глаза. Келли, дайте мне три кубика двухпроцентного ксилокаина.

Келли уже приготовила шприц:

— Держите.

— Спасибо. — Он взял шприц и повернулся к молодой женщине. — Положите руку ладонью вверх. Я сделаю вам блокаду, чтобы вы не чувствовали боли.

Когда он стал вводить иглу в ладонь, женщина отвернулась.

— Через несколько минут заморозка начнет действовать. Простите, но вам еще раз придется подождать. Через десять минут я вернусь. Обещаю.

Пол вернулся в регистратуру, сделал необходимые записи и посмотрел на экран, выбирая следующего пациента. В комнату вошел медбрат Кен.

— Ты видел миссис Шиффман из седьмой палаты? — спросил его Пол.

— Десять минут назад.

— Пойдем к ней.

Блондинка лет тридцати пяти лежала на спине, нога ее была приподнята над койкой. Рядом с ней сидел ее муж, краснолицый бородатый мужчина с большим животом. Он читал журнал «Автомобиль и водитель». Увидев Пола с Кеном, мужчина скорчил недовольную мину:

— Наконец хоть кто-то пришел. Врачи считают, что их время на вес золота.

— Сегодня пациентов очень много, — сказал Пол, затем повернулся к женщине, которую явно смутило поведение мужа. — Здравствуйте, я доктор Кук. Что произошло?

— Я вынимала своего малыша из машины и поскользнулась. Кажется, сломала ногу!

Пол осмотрел ее. На коленке, которую раздуло почти вдвое, чернел огромный синяк. Врач несколько раз надавил на ногу.

— Больно?

— Ой! Да.

— Простите. — Он повернулся к Кену: — Сделайте рентген. — Потом обратился к женщине: — У вас, вероятно, перелом малоберцовой кости. Но, чтобы подтвердить диагноз, нужно сделать рентген. Вам дали обезболивающее?

— Нет.

Он сделал запись в карте.

— Кен, десять миллиграммов морфия и пятьдесят миллиграммов фенергана внутримышечно. — Он дотронулся до руки женщины. — Я подойду к вам, когда снимок будет готов.

— Эй! Куда вы пошли? — крикнул муж пациентки.

— Я не могу ничего предпринять, пока не увижу снимки.

Они вышли из палаты под недовольное ворчание мужчины.

— Приятный парень, — сказал Пол. — Когда будут готовы снимки, дай мне знать. — Он протянул карту Кену, затем направился в палату номер восемь. Увидев его, молодая женщина улыбнулась.

— Я же сказал, что вернусь. Кисть онемела?

Она кивнула:

— Как кирпич.

— Хорошо. — Пол достал из шкафа комплект для наложения швов. — Сейчас зашьем вас, и можете идти. — Он сел рядом и натянул резиновые перчатки. — Расслабьтесь. Вы почувствуете небольшое давление, но боли не будет. — Он зацепил иглой лоскут кожи и сделал первый шов.

— А сколько швов вы наложите?

— Шесть или семь. — Он ощутил ее тревогу. — А для кого вы готовили?

— Для моей семьи. Раз в год мы собираемся вместе, чтобы напомнить себе, почему не общаемся все остальное время. Когда освободитесь, заходите к нам в гости.

— Звучит заманчиво.

В палату вошла Келли:

— «Скорая» везет ребенка с расстройством дыхания, Пол, продолжая накладывать швы, спросил:

— А где доктор Гаррити?

— Делает массаж сердца. У роженицы произошла остановка.

— Когда приедет «скорая»?

— Через две минуты.

— Ребенок в сознании?

— Да.

— Уровень кислорода в крови?

— Падает. Дома было восемьдесят восемь процентов, а теперь восемьдесят два.

Пол нахмурился:

— Что произошло?

— В дыхательные пути попал неизвестный предмет. Фельдшеры применили прием Хаймлиха, но это не помогло.

— Скажите, чтобы ребенку поставили капельницу.

— Я позвоню.

Пол посмотрел на свою пациентку:

— Как только привезут ребенка, мне придется уйти. Я не успею наложить вам все швы. Ничего?

— Конечно.

В это время в палату вошел Кен:

— Доктор Кук, к нам везут остановку сердца.

Пол застонал:

— Беда никогда не приходит одна. Когда они будут здесь?

— Через пять минут.

— Состояние больного?

— Ему делают наружный массаж сердца. Мужчина сорока двух лет сгребал снег и внезапно потерял сознание.

Вслед за Кеном появилась Келли:

— Доктор, «скорая» привезла ребенка.

Пол взял ножницы и перерезал кровоостанавливающий жгут.

— Я вернусь, — пообещал он пациентке и обратился к медсестре: — Наложи повязку и приходи мне помочь.

Он как раз входил в приемный покой, когда фельдшеры внесли ребенка, мальчика лет четырех. Его лицо посинело, глаза были открыты. Его с трудом удавалось удержать, так он бился.

— Кислород?

— Семьдесят девять.

— Дайте его мне.

Пол обхватил мальчика руками и применил прием Хаймлиха. Безрезультатно.

— Положите его на стол. Подключите к кардиомонитору.

В этот момент в отделение ворвалась плачущая женщина:

— Где мой мальчик?

Женщина подбежала туда, где лежал ее сын. При виде столпившихся вокруг людей она закричала в отчаянии:

— Сделайте что-нибудь!

— Вы видели, что он проглотил?

— Нет. Он просто играл под елкой.

— Там были мелкие елочные игрушки?

— Не знаю. Просто выньте это! Он не может дышать!

Пол повернулся к Келли:

— Нужно ввести ему успокоительное, один миллиграмм верседа.

Медсестра ввела лекарство внутривенно, но мальчик не утихал.

— Уровень кислорода падает, — сказала Келли.

— Я должен выяснить, что он проглотил. Келли, дай мне пятнадцать миллиграммов сукцинилхолина.

В это время двери распахнулись, и в помещение ворвался холодный порыв ветра. Два фельдшера ввезли мужчину на каталке. К Полу подошла другая медсестра, Марси.

— Доктор, прибыл пациент с остановкой сердца.

— Где Гаррити?

— Занят с роженицей.

— Ты должна помочь мне, Марси. Какая палата свободна?

— Четвертая.

— Отвези его туда и продолжай массаж и искусственное дыхание. Введи ему миллиграмм эпинефрина, подожди минуту, а потом — электрошок в триста шестьдесят джоулей.

— Кислород упал до семидесяти, — сказал Кен.

— Дайте набор для интубирования.

— Держите.

— За дело, ребята. Келли, введи ему сукцинилхолин.

Келли сделала инъекцию. Через несколько секунд тело мальчика обмякло, теперь он лежал абсолютно неподвижно.

— Вы убили его! — крикнула женщина.

— Он не умер, мэм. Пожалуйста, отведите мать в комнату ожидания.

Фельдшер взял женщину за руку.

— Я люблю тебя, Стиви. Мама любит тебя, — всхлипнула она.

Пол ввел ларингоскоп в рот мальчику и максимально отвел вниз нижнюю челюсть.

Вернулась Марси:

— Доктор, вы нам нужны. Пациента только что вырвало, и фельдшеры не могут его заинтубировать.

— Я не могу отойти. Откачайте рвотные массы и вентилируйте его, пока я не приду. Келли, дай мне… — Но Келли поняла его с полуслова и уже протягивала ему щипцы. Он ввел их в гортань ребенку. — Вот оно.

— Доктор, — встревоженно проговорил Кен. — Кислород упал до шестидесяти восьми! — В это время запищал кардиомонитор. — Частота сердечных сокращений менее шестидесяти в минуту!

— Кен, делай искусственное дыхание. Келли, две десятых миллиграмма атропина внутривенно и трубку номер шесть.

Он ухватил предмет щипцами и осторожно извлек его. Это был маленький игрушечный солдатик. Пол бросил щипцы с игрушкой в лоток.

— Трубку, Келли!

Медсестра протянула тонкую пластиковую трубку. Он провел ее между голосовыми связками мальчика и прислушался.

— Слышу дыхание. Выброс CO2 хороший. Келли, провентилируй его.

— У него фибрилляция желудочков! — сказал Кен.

Пол пощупал пульс мальчика:

— Сделаем электрошок. Кен, дай электроды.

Кен поднял рубашку мальчика и приложил электроды к груди.

— Двадцать джоулей. Разряд!

Маленькое тельце дернулось.

Они посмотрели на монитор. Ничего.

— Сорок джоулей. Разряд!

Тело снова подпрыгнуло.

— Кислород поднялся до девяноста, — сказала Келли.

— С кислородом все в порядке, только бы сердце забилось.

— Пока ничего, — сказал Кен.

— Кен, массаж сердца. Келли, эпинефрина две десятых миллиграмма внутривенно.

Кен принялся массировать грудь мальчика. Пол смотрел на монитор.

— Ну, давай же, давай, — повторял он.

В дверях появилась Марси:

— Доктор, что нам делать с пациентом в четвертой? Мы не можем его заинтубировать. Мы шесть раз применяли электрошок, ввели три дозы эпинефрина и сто пятьдесят миллиграммов лидокаина.

По лицу Пола скатилась струйка пота.

— В больнице есть врачи, которые могли бы нам помочь?

— Мы звонили наверх, но никто не отвечает.

— Кен, продолжай массаж. Я в четвертую на полминуты.

Он бросился в соседнюю палату. Там на спине лежал толстый мужчина. Рядом стояли два фельдшера. Один из них периодически надавливал на грудь мужчины. Другой прижимал маску к лицу больного и следил за подачей кислорода в легкие. Все с беспомощным видом смотрели на Пола.

— Марси, введи ему еще миллиграмм эпинефрина, подожди минуту и тогда, если не будет изменений в ритме, дай ему еще один разряд в триста шестьдесят джоулей. Подготовьтесь к интубации. Я сейчас вернусь.

Пол побежал в другую комнату. Лицо мальчика приобрело зловеще синюшный оттенок.

— По-прежнему фибрилляция, — сказал Кен.

— Дай ему еще сорок джоулей.

Тело дернулось. Монитор перестал пищать.

— Сердце забилось, — сказал Кен.

Пол схватил руку мальчика:

— Появился пульс.

— Насыщение кислородом девяносто пять процентов, — сказала Келли.

Лицо мальчика постепенно наливалось живыми красками. Пол с облегчением вздохнул:

— Славно поработали, ребята. Молодцы.

Он бросился в другую палату. Бригада по-прежнему пыталась что-то сделать, но явно без особого успеха.

— Мы не можем запустить ему сердце и никак не можем заинтубировать, — сказала Марси.

Пол взял трубку и ловко ввел внутрь.

— Сделаем электрошок, — сказал Пол и приложил к телу больного контакты. — Марси, триста шестьдесят джоулей. Разряд!

Тело дернулось.

— Помогло?

Фельдшер покачал головой.

— Массаж сердца. Марси, еще две десятых миллиграмма эпинефрина!

Марси ввела стероид.

— Никакой реакции, — сказал Пол. — Еще один электроимпульс. Триста шестьдесят джоулей.

Тело снова дернулось и тут же обмякло.

На кардиомониторе была прямая линия.

Пол огляделся.

— У него был хоть какой-то пульс? — спросил он.

— Нет, — ответил фельдшер.

— Нет, доктор, — подтвердила Марси.

— Когда произошла остановка сердца? — спросил Пол.

— Звонок поступил пятьдесят шесть минут назад.

Пол посмотрел на мужчину. Он был мертв уже более получаса. Пол огорченно вздохнул:

— Что ж, придется констатировать смерть.

Марси посмотрела на часы.

— Время смерти шестнадцать двадцать семь.

Вошла Келли:

— Доктор, частота пульса упала до сорока. Вы нам нужны.

Пол повернулся к Марси:

— Я поговорю с семьей, когда закончу.

Он заторопился к мальчику. В коридоре к нему приблизился краснолицый толстяк из седьмой палаты.

— Сколько можно ждать?! Как насчет рентгена для моей жены?

— Возвращайтесь к себе в палату. Я пытаюсь спасти жизнь! — взорвался Пол.

Мужчина робко попятился.

Войдя в палату к мальчику, Пол посмотрел на монитор. Частота сердечных сокращений упала еще на четыре пункта.

— Атропин, две десятых миллиграмма внутривенно, — бросил он.

Кардиомонитор опять показал фибрилляцию.

— Что происходит? — пробормотал он. — Келли, двадцать джоулей. Разряд!

— Появился пульс, — сказал Кен.

— Ненадолго, — ответил Пол. — Мы поддерживаем в нем жизнь эпинефрином.

Монитор снова запищал.

— Фибрилляция желудочков, доктор.

Пол стал делать мальчику массаж сердца.

— Иди сюда, Келли. Давай попробуем еще раз. Эпинефрин, две десятых миллиграмма внутривенно.

— Готово.

— Разряд в сорок джоулей.

Тело дернулось. Сердцебиение возобновилось, но тут же стало затихать.

— Давай, Келли. Еще раз. Две десятых миллиграмма.

Медсестра снова сделала инъекцию.

— Готово.

— Кен, сорок джоулей. Разряд!

Тело подпрыгнуло. На этот раз писк монитора не стихал.

— Еще раз, — сердито сказал Пол. — Шестьдесят джоулей!

Маленькое тело подпрыгнуло почти на тридцать сантиметров, но сердце не забилось. На мониторе ничего не было. Продолжать электрошок казалось жестокостью. Несколько секунд они стояли молча, возбуждение сменилось апатией поражения. Келли коснулась его плеча.

— Констатировать смерть, доктор?

Пол закрыл глаза рукой и глубоко вздохнул:

— Как долго это продолжалось?

Келли посмотрела на часы:

— Тридцать семь минут.

Пол взглянул на спокойное лицо мальчика, потом на игрушечного солдатика, лежащего в лотке.

— Констатируй смерть. — Его голос дрогнул.

— Шестнадцать сорок две, — тихо сказала Келли. — Пациент скончался.

В палату вошла Марси:

— Доктор, жена и дети покойного вас ждут.

Пол смотрел на мальчика, как будто не слыша сестру. Потом сказал:

— Мне нужна минута.

Под взглядами персонала Пол прошел в угол, сел на табурет и спрятал лицо в ладонях. Его плечи содрогались. Он плакал.

Келли смахнула слезу со щеки.

— Вы сделали все возможное, — сказала она. — Все в руках Божьих.

Через секунду по коридору разнесся крик женщины, зовущей своего ребенка.

Глава третья

Утопающий хватается за соломинку.

Из дневника Пола Кука

Дейтон, Огайо.

Четыре года спустя, 22 октября 2003 года.

Кристин Холлистер приложила фату к каштановым волосам и посмотрелась в зеркало. Под фатой цвета слоновой кости виднелась старая мешковатая футболка, зато через неделю она наденет фату по-настоящему. Мысль о предстоящем бракосочетании одновременно была и приятной, и тревожащей. Осталось еще столько дел.

Кристин положила фату на кухонный стол и взяла записную книжку, в которую заносила все, что касалось свадьбы. Дела были рассортированы по темам, расположены в алфавитном порядке и снабжены пометками; книжка распухла от записок, визитных карточек и журнальных картинок.

Она пролистала записи. Нужно заказать побольше эклеров. Об этом обещала позаботиться мама. Но лучше ей позвонить и напомнить. Видеооператор оставил сообщение о музыке. И еще цветы. Никаких роз. Она терпеть не может розы. Ее свадебный букет будет из подсолнухов и маргариток, как и букеты на столах. Белый трехъярусный торт тоже будут украшать подсолнухи. Никто не усомнится в ее любви к этим цветам.

Ее взгляд задержался на картинке с подвенечными платьями. Темно-синий шелк, расклешенный силуэт, длина до середины икры.

Ее подвенечное платье принадлежало еще ее прабабушке. Из тончайшего кремового атласа, расшитое жемчугом и хрусталем. Платье находилось в переделке у портнихи. Кристин захотелось позвонить еще раз, чтобы убедиться, что платье будет готово к сроку, но она боялась. В прошлый раз портниха сказала ей, что, если бы не постоянные звонки, она давно закончила бы платье.

На одной из страниц была запись: «Напомнить Мартину, чтобы его отец не забыл взять смокинг напрокат». Она перечеркнула ее. Она только что позвонила своему жениху. В последнее время у нее создалось впечатление, что Мартин раздражался всякий раз, когда она обсуждала с ним детали свадьбы. На прошлой неделе они несколько раз повздорили, а вчера она в слезах позвонила Джессике, своей лучшей подруге.

Мартину приходилось нелегко. С десяти лет Кристин мечтала о свадьбе и теперь требовала неукоснительного исполнения любой мелочи, так что она сама временами чувствовала себя не столько Золушкой, сколько одной из ее сестер. Второстепенных деталей не существовало, и Мартин был довольно терпелив и вдобавок умен и красив. И на работе дела его шли в гору. Если отвлечься от свадебных хлопот, ей просто повезло.

Свадебные планы Кристин в точности соответствовали ее фантазиям, кроме одного: некому было вести ее под венец. Ее отец два года назад умер, но даже если бы он был жив, она не стала бы его просить. Ее родители развелись, когда ей было девять лет. Мать так и не вышла замуж, а отец женился на молодой женщине с двумя детьми. Со временем он стал для Кристин чужим. Он даже не пришел на ее выпускной вечер.

Она посмотрела на часы. Сегодня вечером у нее девичник, и Джессика обещала заехать за ней в шесть. Вспомнив о вечеринке, она почувствовала беспокойство. Хотя Кристин добилась от Джессики обещания не делать ничего из ряда вон выходящего, она знала, что ее просьба могла, напротив, спровоцировать подругу. Джессика всегда говорила, что Кристин не мешало бы «раскрепоститься».

Дружба Кристин с Джессикой служила доказательством тому, что противоположности притягивают друг друга. Если Кристин была мягкой, как шелк, то Джессика — жесткой, как подошва. У Кристин никогда не было двух ухажеров сразу, а вокруг Джессики всегда вилась толпа поклонников.

Обе были красивы, но по-разному. Красота Кристин была более классической, она напоминала кинозвезду пятидесятых. Джессика была более кокетливой, ходила в коротеньких шортах и с голым животом. С Кристин мужчины вели себя спокойно. Джессика не провела дома ни одного субботнего вечера.

Каждая из них по-своему завидовала другой. Кристин завидовала веселому нраву и напористости Джессики. Ее легкомыслию. Джессика завидовала постоянству и чистоте Кристин.

Кристин подошла к плите и поставила чайник на огонь. Она решила похудеть до свадьбы на три килограмма и была уже на полпути к цели, ограничив свой рацион шпинатом и травяным чаем. Когда она доставала жестянку с чаем из шкафа, кто-то позвонил в дверь. Она открыла. На пороге стоял Мартин.

Мартин всегда безупречно одевался, и даже сегодня, в воскресный день, был в тщательно отутюженных брюках, светлой рубашке и твидовом пиджаке.

— Можно войти? — Его голос звучал напряженно.

— Конечно. Что случилось?

Он не ответил, и она шагнула к нему и обняла. Спустя мгновение он мягко произнес:

— Нам нужно поговорить.

Кристин отступила назад и посмотрела на него. Что-то в выражении его лица ее испугало.

— В чем дело?

Он прошел на кухню, сел за стол и спрятал лицо в ладонях. У Кристин тревожно сжалось сердце. Она села напротив.

— Что случилось?

Он посмотрел ей в глаза:

— Я не могу это сделать, Кристин.

— Не можешь сделать что?

— Жениться.

Она смотрела на него, не веря, что он говорит всерьез.

— Я ничего не понимаю. — Ее глаза наполнились слезами. — У тебя кто-то есть?

— Нет. — Мартин с удрученным видом встал. — Я просто не готов жениться. Все произошло слишком быстро. Твой свадебный поезд набрал такую скорость, что я не успел соскочить.

— Соскочить?

— Нет-нет, я просто хотел сказать… — Он вздохнул. — Я не могу это сделать, Крис. Сейчас не могу.

— До свадьбы всего неделя, приглашения разосланы. — Она опустила голову и всхлипнула. — Я не могу в это поверить.

— Эй. — Он ласково дотронулся до ее волос, но она оттолкнула его руку. Он обошел вокруг стола и встал рядом с ней. — Я люблю тебя, Крис.

— Ты только что доказал свою любовь.

— Тебе хотелось бы обнаружить после свадьбы, что я не готов? Хотелось бы, чтобы я притворялся, что счастлив?

— Я думала, ты счастлив. Думала, ты хочешь быть со мной.

— Конечно, хочу. Но не так. — Он погладил ее по голове. — Что, по-твоему, я должен делать? Идти у тебя на поводу?

Кристин смерила его долгим взглядом.

— Я так мечтала о свадьбе. — Она сняла кольцо с пальца и швырнула ему. Кольцо упало на пол. — Бери свое кольцо и уходи.

Он тяжело вздохнул, поднял кольцо и направился к двери.

— Мне в самом деле очень жаль, Кристин. Я знаю, это нехорошо. Но жениться с подобным чувством еще хуже. — Немного помолчав, он открыл дверь. — Я позвоню тебе позже.

Она не смотрела на него.

— Пожалуйста, уходи.

Когда он закрыл за собой дверь, Кристин почувствовала себя так, словно заперли ее душу. В полном отчаянии она хотела броситься вслед за Мартином. Но вместо этого она уронила голову на стол и разрыдалась.

В углу на плите засвистел чайник.

Неделей позже.

«Почему это случилось именно с Кристин?» — думала Джессика, колотя в дверь подруги. Вот уже несколько дней Кристин не отвечала на телефонные звонки. Теперь она не откликалась на стук в дверь.

— Кристин, это Джессика. Открой. Я знаю, ты дома.

Кристин лежала поперек кровати, уткнувшись лицом в скомканное одеяло. Сквозь неплотно задернутые занавески в комнату проникал резкий солнечный свет. Она проснулась от стука, не понимая, где она, пока с тоской и ужасом не вспомнила все. Сегодня, особенно сегодня, она не хочет никого видеть.

Она повернула голову к тускло блестевшему циферблату будильника. Застонав, перевернулась на спину. Четверть первого. К этому времени она уже была бы в церкви, в великолепном подвенечном платье, с великолепным женихом. Она уже была бы миссис Мартин Кристенсен.

Стук повторился. Раздался голос Джессики:

— Кристин, если ты не ответишь, я позвоню в службу спасения.

— Иду, — хрипло ответила она и встала с постели.

В комнате все было вверх дном, повсюду валялась одежда, жестяные банки и пластиковые контейнеры. Последнюю неделю она пила диетическую кока-колу, ела готовую лапшу и лакричные конфеты. Она подошла к двери и открыла ее.

На лице Джессики были написаны облегчение и гнев.

— Вчера я звонила тебе двенадцать раз.

Джессика зашла и с ужасом оглядела комнату. За все время, что она знала Кристин, она ни разу не видела ее жилище в таком ужасном состоянии. Обычно Кристин следила даже за тем, чтобы на ковре не осталось следов от пылесоса.

— Теперь твоя квартира похожа на мою. — Джессика закрыла за собой дверь и обняла Кристин.

Та положила голову ей на плечо и заплакала.

— Мне очень жаль, моя милая, — сказала Джессика, — но так не пойдет. Когда ты последний раз ела?

— Не знаю.

— Ох, бедняжка. — Джессика вздохнула. — Пойди прими душ. Мы пойдем обедать.

— Я не хочу никуда идти, — сказала Кристин.

— Я знаю. Но в «Лорде и Тейлоре» пятидесятипроцентная скидка. — Она улыбнулась. — И у меня для тебя есть сюрприз.

— Я не хочу никаких сюрпризов.

— Конечно, не хочешь. Но этот тебе понравится. Это приятный сюрприз. Поверь.

В четвертом часу подруги сидели в кафе в окружении пакетов с покупками. Когда официантка ушла выполнять заказ, Кристин поднесла к губам стакан с водой. А потом неожиданно произнесла:

— Спасибо, что вытащила меня из дома.

— Не за что. Ну как, пришла в себя?

— Не совсем. — Кристин посмотрела подруге в глаза. — Это так унизительно.

Вернулась официантка. Когда она поставила салат перед Кристин, та сказала:

— Простите, я хотела бы, чтобы заправка была отдельно.

Официантка нахмурилась:

— Извините. Я принесу вам другую порцию.

— Это приправа с малиновым уксусом?

— Да, мэм.

— Я думаю, что ограничусь просто уксусом и оливковым маслом. И можно вместо лимона положить кусочки лайма?

Взяв тарелку с салатом, официантка ушла.

Джессика покачала головой:

— Какая ты привередливая!

— Я просто хочу, чтобы все было так, как мне нравится. — Кристин поджала губы.

— Так о чем мы говорили? — спросила Джессика.

— Представь, каково это: прожить всю жизнь в романтических мечтах. Не подозревая, что твой прекрасный рыцарь возьмет и скинет тебя с коня прямо у ворот замка. Не понимаю, что я сделала не так.

— Дело не в тебе, а в Мартине. В конце концов он опомнится.

— Ты вправду думаешь, что он вернется? — с надеждой спросила Кристин.

Джессика тут же пожалела о своих словах:

— Послушай, Кристин, Мартин не готов жениться.

Глаза Кристин увлажнились.

— Мартин для меня все. Если он мне позвонит и скажет, что был не прав, я встречу его с распростертыми объятиями.

Джессика нахмурилась, но ничего не сказала.

— Как ты думаешь, эта рана заживет?

— Когда-нибудь. Но отсиживаться дома бесполезно. Чем раньше ты начнешь жить полной жизнью, тем быстрее оправишься. — Внезапно выражение лица Джессики изменилось. — Да, чуть не забыла. — Она вытащила из сумочки сложенную брошюру, положила на стол и разгладила рукой: — Вот мой сюрприз.

Кристин без малейшего воодушевления смотрела на рекламную брошюру с фотографией, на которой были изображены зеленые холмы и какие-то развалины. На другой фотографии маленький мальчик пас стадо лам.

— Что это?

— Мачу-Пикчу, — объяснила Джессика.

— Почему ты мне это показываешь?

— Потому что мы туда едем.

— Мы?

— Я записала тебя и себя. Эта организация отправляет американцев в Перу с гуманитарной миссией. Ты будешь работать в деревнях или устраивать в джунглях больницы для аборигенов. А в свободное время знакомиться со страной. Мы увидим развалины инков, побываем в Андах, в джунглях Амазонии.

Кристин ошарашенно смотрела на нее:

— В джунглях?

— Это незабываемо.

— Как и поход к зубному врачу. Я не хочу в джунгли.

— Почему?

— Джесс, ты же знаешь… Для меня жизнь, полная лишений, — это трехзвездочный отель.

— Это не отдых. Нас ждет тяжелая работа.

— Тогда зачем туда ехать?

— Говорят, лучшее лекарство от разбитого сердца — помощь другим.

— Почему ты всегда пытаешься заставить меня делать то, что мне не нравится?

— Потому что ты вообще ничего не хочешь делать. Ты боишься жизни.

— Неправда.

— Назови хоть один неожиданный шаг, на который ты решилась в этом году.

— Я обручилась.

— И ты называешь это неожиданным шагом? Вы встречались шесть лет.

— Все равно у меня не хватит денег.

— Твоя мама уже все оплатила.

— Было бы неплохо сначала спросить мое мнение.

— Если бы ты снимала трубку, мы так бы и сделали, — парировала Джессика.

Официантка вернулась с салатом для Кристин:

— Ну как, теперь все в порядке?

Кристин изучала салат. Официантка мельком взглянула на Джессику, та понимающе улыбнулась.

— Теперь все хорошо, — сказала Кристин.

— Вот лайм. Приятного аппетита.

— Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что мне пришлось преодолеть, чтобы записаться в эту группу. И я не собираюсь ехать одна, — продолжала Джессика.

— Тогда возьми себе в попутчики кого-нибудь другого. Я не хочу в Перу.

— Откуда ты знаешь? Ты же никогда там не была.

— В аду я тоже никогда не была, однако туда тоже не собираюсь.

— Приведи мне хоть один веский довод в пользу отказа.

— Я приведу тебе тысячу доводов. Там пауки. Миллионы пауков. Огромных. Таких больших, что они ловят птиц и едят.

Джессика озадаченно смотрела на нее:

— Где ты это слышала?

— По каналу «Дискавери». И еще там есть змеи.

— Послушай, в воскресенье вечером организационное собрание, — сказала Джессика. — Там мы все узнаем. Только, пожалуйста, ничего заранее не решай.

Несколько секунд Кристин сидела, опустив глаза, потом тяжело вздохнула:

— Обещать ничего не могу.

— Ну ладно, — кивнула Джессика. — И то хорошо.

Организационное собрание проходило в конференц-зале городской библиотеки. К дверям был прикреплен листок бумаги, на котором фломастером было написано: ЭКСПЕДИЦИЯ «ПУМА-КОНДОР». Внутри уже сидело десятка два людей — разношерстная группа мужчин и женщин.

Перед рядом кресел стоял атлетически сложенный мужчина с румянцем во всю щеку и что-то искал в своем портфеле. Он был в фетровой шляпе и отдаленно напоминал Индиану Джонса. Увидев вошедших женщин, он подошел их поприветствовать. В руках у него была стопка больших конвертов.

— Добрый вечер, я Джим. — Он оглядел обеих, задержав взгляд на Джессике.

Джессика кокетливо улыбнулась:

— Привет. Я Джессика. А это Кристин.

— А, Джессика. Мы с вами разговаривали по телефону. Рад, что вы обе пришли. — Он повернулся к Кристин: — Хорошо, что вы решили присоединиться к нам.

— Я еще не решила, — ответила она.

Джим кивнул:

— Быть может, сегодняшний вечер поможет вам принять решение. А пока… — Он проглядел конверты. — Вот твой пакет, Джессика. А это твой, Кристин. — Он посмотрел на стенные часы. — Пора начинать. — Он улыбнулся Джессике и вернулся на место.

Как только они сели, Джессика сказала:

— Он великолепен. Даже не верится, что мы будем идти по жарким, полным опасностей джунглям рядом с ним.

Джим закрыл портфель и повернулся к группе:

— Меня зовут Джим Хаммер. Я представляю экспедицию «Пума-Кондор» в Огайо и был в Перу больше двадцати раз. Для начала я хочу кое-что прояснить. Это не увеселительная прогулка. Если вам нужен спокойный отдых с шоколадкой на подушке, то вы ошиблись адресом.

Послышались смешки.

— Но если вы ищете приключений, о которых будете потом рассказывать внукам, то вы попали как раз туда, куда надо.

Раздались одобрительные возгласы.

— Прекрасно, тогда начнем. — Джим поднял конверт над головой. — У каждого из вас должен быть вот такой пакет, внутри которого вы найдете вот такой желтый листок. Это список дел, которые необходимо закончить до второго декабря. Не откладывайте их на потом. Особенно это касается паспортов.

— Смотри, Крис, — шепнула Джессика, — списки. Ты же любишь списки.

— Заткнись.

Джим поднял другой листок бумаги.

— На голубом листе — формуляр о вакцинации. Для двухнедельного пребывания правительство Перу не требует прививок, но мы настаиваем, чтобы вы сделали свежую прививку против столбняка и гепатита А и В.

В первом ряду кто-то поднял руку:

— А как насчет прививок от малярии и желтой лихорадки?

— На ваше усмотрение. Оба эти заболевания редки. В Куско или Андах слишком высоко для москитов, однако в Пуэрто-Мальдонадо и джунглях риск заражения не исключен. Я предлагаю посоветоваться с врачом.

— Прекрасно. Помимо пауков еще и малярия, — проворчала Кристин.

Джим взял еще одну бумажку со стола.

— Этот розовый листок — список ваших вещей. Мы путешествуем налегке. Можно взять всего один рюкзак, так как мы используем вашу норму провоза багажа, чтобы доставить все необходимое для гуманитарной миссии.

— Один рюкзак на десять дней? — возмущенно воскликнула какая-то женщина. — Разве нельзя отправить груз отдельно?

— Нет, нельзя. Получить груз в Перу довольно сложно. Чиновники могут конфисковать его на таможне или назначить высокую пошлину. А теперь возьмите три белых листа, скрепленные вместе. Это план нашей экспедиции. Мы вылетаем из Цинциннати вечером третьего декабря и возвращаемся домой на Рождество. До аэропорта добираетесь самостоятельно. Я предлагаю по возможности скооперироваться.

Из Цинциннати мы летим прямо в Лиму. Туда мы прибываем приблизительно в семь тридцать утра. Один час нам понадобится для того, чтобы забрать багаж и пройти таможню, так что советую поспать в самолете. Мы остаемся в аэропорту и вылетаем в Куско около полудня, заказывать гостиницу на несколько часов бессмысленно. Рад сообщить, что время в Лиме всего на час отстает от нашего и ваш сон не пострадает.

Мы прибываем в Куско приблизительно в час дня, забираем багаж и едем на автобусе в гостиницу. Вечером свободное время. Можете погулять по городу.

На следующий день мы начинаем первый пункт нашей программы — работу в детском доме «Эль-Хирасоль», что по-испански означает «Подсолнух». — Джим поднял глаза от расписания. — В списке вещей вам предлагается захватить детскую одежду и игрушки. Скоро Рождество, и нас попросили привезти детям подарки. Разумеется, на добровольной основе. — Он вернулся к плану экспедиции. — В первый день мы будем работать до вечера, потом вернемся в Куско, чтобы поужинать и осмотреть город.

— Подсолнух, Крис, — прошептала Джессика. — Это знак.

— Следующие два дня мы тоже проведем в «Подсолнухе», но на третий день уедем оттуда рано и отправимся на автобусе в Священную долину. Мы переночуем в Урубамбе, а на следующий день поедем на поезде в Агуаскальентес и Мачу-Пикчу. Мы проведем день в Мачу-Пикчу, а после вернемся на поезде обратно в Куско. На следующее утро мы выписываемся из гостиницы и летим в Пуэрто-Мальдонадо.

Это маленький городок в джунглях, там мы проработаем один день в начальной школе. Следующим утром мы поедем на автобусе в Лаберинто, где сядем на корабль, плывущий по Амазонке. Через четыре с половиной часа мы выйдем на берег и углубимся в джунгли. На берегу озера Уитото нас будут ждать каноэ. Еще через сорок минут мы окажемся в приюте «Макисапа» и проведем там три дня. Поверьте мне, после тяжелой работы и путешествия вы будете рады отдыху.

Молодой человек поднял руку:

— А что мы будем делать в приюте?

— То, чем обычно занимаются в джунглях: охотиться на крокодилов, любоваться птицами, ловить пираний и просто гулять. Это настоящие джунгли, там водятся ягуары, анаконды и масса ядовитых змей. Ядовиты даже бабочки и лягушки.

— А пауки там есть? — поинтересовалась Кристин.

— Конечно, есть. Огромные. Птицееды.

Кристин толкнула локтем Джессику. Та усмехнулась.

— Есть еще вопросы?

— Какая там погода?

— Хороший вопрос. Перу находится к югу от экватора, поэтому сейчас там лето. Оденьтесь соответственно. Но лето в тех местах — сезон дождей, к тому же мы будем высоко в Андах, так что легкая куртка не помешает.

— Для этого нужен еще один рюкзак, — пробормотала Кристин.

— Еще вопросы?

Все молчали. Тогда Джим сказал:

— Хорошо, сейчас я кое-что вам покажу. Погасите, пожалуйста, свет…

Он включил проектор и пять минут показывал слайды, сделанные предыдущей экспедицией. Американцы работали бок о бок с перуанцами, строили теплицы и туалеты, копали канавы и ремонтировали школы. При виде маленького смуглого мальчика в новых очках, такого гордого, словно ему вручили золотую медаль, все рассмеялись.

Потом показали другие фотографии: маленькие дети просили милостыню или спали на улице. Музыкальное сопровождение усиливало эмоциональный эффект. Когда зажегся свет, присутствующие вытирали слезы. Джессика протянула Кристин бумажную салфетку.

— Вот так обстоят дела, — сказал Джим. — У вас есть возможность найти себя в служении другим. Через пару недель надеюсь вас всех увидеть. Если возникнут вопросы, пожалуйста, звоните. А если нет, увидимся в аэропорту.

Когда все стали подниматься с мест, Кристин, всхлипнув, сказала:

— Я поеду.

— Что? — Джессика недоверчиво посмотрела на нее.

— Я поеду.

Перед тем как уйти, Джессика остановилась поговорить с Джимом.

— Сработало, — сказала она. — Кристин разревелась, как маленькая.

Джим кивнул:

— Демонстрация слайдов действует безотказно.

Глава четвертая

Где-то всегда зима…

Из дневника Пола Кука

— Я так рада, что мы уезжаем от зимы, — сказала Джессика, сидя за рулем джипа. Под шум обогревателя трудно было представить, что где-то наступило лето. — Послушай, мы вернемся загорелые.

— Да, это хорошо, — откликнулась Кристин, но голос у нее был грустный.

Джессика нахмурилась. Почти всю дорогу ее подруга сидела очень тихо. Джессика думала, что та жалеет о своем решении. Но меланхолия Кристин имела другую причину. Мартин все еще ей не позвонил, и она боялась, что он вообще не узнает о ее поездке.

Джессика поставила машину на долговременной стоянке возле аэропорта, подруги взяли свой багаж и направились к зданию аэровокзала. Недалеко от входа они заметили Джима, а рядом с ним гору рюкзаков и брезентовых мешков. Увидев девушек, он высоко поднял табличку, которую держал в руке.

— Я уже решил, что вы обе передумали.

— Вовсе нет, — сказала Джессика. — А это что за вещи?

— Дополнительный груз: санитарно-гигиенические наборы, очки, книги, одеяла, лекарства.

— Мы можем помочь, — предложила Кристин.

— Спасибо, я жду носильщика. Зарегистрируйтесь у стойки и идите на посадку. Терминал В, выход сорок два. Будьте там не позже половины одиннадцатого. Мы пройдем на самолет все вместе. Hast a luego.

— Что-что? — не поняла Джессика.

— Это значит «до встречи», — объяснила Кристин.

Кристин никогда не выезжала за пределы страны и, оказавшись в международном аэропорту, где отовсюду слышалась чужая речь, ощутила беспокойство. Она купила роман в бумажной обложке и драмамин — средство от морской болезни. Таблетку она выпила, не отходя от прилавка.

Как только самолет взлетел, Джессика вынула портативный проигрыватель, надела наушники, прислонила подушку к окну, откинулась назад и закрыла глаза. Когда драмамин начал действовать, Кристин уснула на плече у Джессики.

Через пять с половиной часов пилот объявил посадку в аэропорту Хорхе Чавеса. Еще в «рукаве» Кристин почувствовала тепло и влажность перуанского воздуха.

Джим собрал группу, подняв табличку.

— Каждый из вас должен взять два мешка со снаряжением и пронести их через таможню. Мешки помечены логотипом «Пума-Кондор». При выходе из таможни вас будут ждать двое мужчин, которые заберут у вас багаж и перерегистрируют его на следующий рейс. После того как вы отдадите багаж, никуда не уходите, оставайтесь внутри аэровокзала. Кстати, поменяйте деньги. Курс в аэропорту лучше, чем в отелях.

Пока Джим ждал отставших, Джессика с Кристин прошли иммиграционный контроль, сняли четыре мешка с транспортера и пронесли их через таможню. Как и было обещано, у выхода из терминала их ждали два перуанца с табличкой «ПУМА-КОНДОР». Джессика и Кристин отдали им багаж, потом вернулись назад и поменяли деньги.

Потом Джим провел их к другим воротам, где они сели на самолет поменьше. Около часа дня они приземлились в Куско.

Еще до того, как люк самолета открылся, Кристин ощутила воздействие высоты: у нее разболелась голова. Здесь было гораздо холоднее, чем в Лиме, и, когда они направились к автобусной стоянке, Кристин зябко поежилась.

Аэропорт Куско был значительно меньше аэропорта Лимы, но иностранцев здесь было больше. Куско, сердце цивилизации инков, привлекал неиссякаемый поток туристов. Вдоль тротуара тянулся ряд маленьких деревянных прилавков с изделиями перуанских ремесленников. Пока Джессика внимательно их разглядывала, Кристин, сев на бордюр тротуара, наблюдала за тем, как грузят в автобус их багаж. К ней подошел Джим, сел рядом:

— Что случилось?

— Голова болит.

— Похоже на горную болезнь. Мы на высоте три тысячи триста метров. Я знаю одно средство. — Он встал, подошел к женщине в белой шляпе и ярком одеянии кечуа, протянул ей несколько монет, и она вручила ему маленький пакетик с темно-зелеными листьями, который он передал Кристин.

— Что это? — спросила она, разглядывая листья.

— Листья коки.

— Коки? Из которой делают кокаин?

— Листья те же. Но их просто заваривают. Помогает от горной болезни. В гостинице можно попросить кипяток.

Полчаса спустя их автобус остановился перед гостиницей «Виландре». Приезжие заполнили маленький вестибюль. Джессике и Кристин отвели комнату на третьем этаже. В гостинице был всего один лифт, и они поднялись по лестнице.

Открыв дверь, Джессика остановилась на пороге.

— Приготовься.

— К чему?

— Номер уж-жасный.

Номер был обычных гостиничных размеров, скудно обставленный старой мебелью. Выгоревшие ржаво-коричневые занавески, ободранный, выщербленный пол, две односпальные кровати с потертыми одеялами.

Кристин огляделась:

— Что ж, я и не ждала, что нас поселят в фешенебельном отеле. — Она вошла, положила рюкзак на кровать, развязала тесемки. Вынула из внутреннего кармашка что-то вроде браслета, наклонилась и обернула вокруг ножки кровати.

— Что это? — поинтересовалась Джессика.

— Нам велели захватить противоблошиные ошейники.

Джессика подошла ближе, пригляделась:

— Это не похоже на противоблошиный ошейник.

— Он был такой уродливый. Я приклеила к нему стразы.

Джессика расхохоталась. Но Кристин даже не улыбнулась.

— Я рада, что сумела тебя развлечь, — холодно сказала она и села на краешек кровати. Матрас оказался жестким и сырым.

Джессика подошла к окну. Она увидела черепичные крыши и оштукатуренные стены. От дома к дому, подобно гигантской паутине, тянулись бельевые веревки.

— Даже не верится, что мы здесь, — проговорила Джессика.

Кристин вскрикнула.

— Что такое? — Джессика резко обернулась.

Кристин указала в дальний угол комнаты:

— Смотри!

Джессика пригляделась. На стене сидела маленькая оливковая ящерица. Джессика с облегчением вздохнула:

— Господи, я думала, это тарантул или змея. А это просто геккон. Они приносят удачу.

— Я не могу спать в комнате, где ползают ящерицы.

— Они безвредные и вдобавок едят пауков.

— Это утешает.

— Не будь занудой. Я хочу погулять по городу. Пойдешь со мной?

— Нет. Спать хочется. Когда ты вернешься?

— Не знаю. Джим пригласил нас всех пообедать в пять.

Кристин посмотрела на часы. Было почти два.

— Где мы встречаемся?

— В ресторане на площади. Вот адрес. — Она написала название ресторана и адрес на обратной стороне авиабилета. — Ближе к назначенному сроку наверняка кто-то из нашей группы будет стоять внизу. Можешь поехать с ними.

— Хорошо, — ответила Кристин и улеглась на кровать.

Джессика остановилась в дверях:

— Может, наденешь ошейник на шею? В качестве защиты от геккона?

— Проваливай!

Джессика усмехнулась:

— Ну, до встречи.

Дверь закрылась. Кристин свернулась калачиком и уснула.

Проснувшись, она сразу же посмотрела туда, где раньше сидела ящерица. Та осталась на месте, и это успокоило Кристин: во-первых, потому, что она знала, где ящерица, а во-вторых, столь медлительное существо не могло представлять реальной угрозы.

Она посмотрела на часы. Десять минут шестого. Наскоро причесавшись, она схватила сумку и бросилась вниз. В вестибюле было пусто, и она направилась к стойке администратора.

— Простите…

— Да, сеньорита?

— Этот ресторан далеко отсюда? — Она протянула билет.

— Если идти пешком, то далеко, а на такси близко.

— Сколько это будет стоить?

— Всего два соля. У вас есть перуанские деньги?

Она вынула пригоршню мелочи.

— Вот один соль, — сказал администратор, вытаскивая серебряную монетку. — А всего нужно два. И еще возьмите вот это. — Он протянул ей карточку гостиницы. — На случай, если потеряетесь.

— Спасибо, — поблагодарила она, засовывая карточку в карман. — Где можно найти такси?

— На дороге, сеньорита.

Сначала она подумала, что администратор над ней подшучивает, но он казался искренним, и она, поблагодарив его, вышла из гостиницы.

На улице было шумно. На Кристин тут же набросились уличные торговцы, предлагавшие свои изделия: маленьких игрушечных лам, шерстяные свитера и шапки, серебряные украшения с бирюзой. Когда она остановилась, чтобы получше рассмотреть товар, кто-то ее толкнул. Повернувшись, она увидела маленького мальчика со спутанными волосами, вынимавшего кошелек из ее сумки.

— Эй…

Мальчик отскочил. Но в это время из толпы выступил мужчина, схватил его за плечи и что-то сказал ему по-испански. Мальчик нехотя выпустил из рук добычу.

— Gracias, — сказал мужчина, взял кошелек и протянул ей. — Muy bien. Ahora vete (Вот и хорошо. А теперь ступай), — сказал мужчина мальчику, поставил его на тротуар, и мальчик мгновенно исчез, словно отпущенная на свободу птичка.

Кристин изумленно смотрела на незнакомца. Из-под вытертой кожаной шляпы почти до плеч ниспадали темно-каштановые волосы. На шее висел кожаный ремешок, уходивший под вырез рубахи. Загорелое лицо, голубые пронзительные глаза. Американец или европеец, а может, и австралиец, решила она, но здесь он не выглядел чужим. Глядя на него, Кристин внезапно смутилась.

— Вы говорите по-английски? — спросила она.

— Si, señorita. — Он улыбнулся, и его суровое лицо смягчилось. — Все в порядке? — спросил он. Выговор был американский.

— Да. Спасибо.

— Не за что.

В этом человеке чувствовалась сила, которая заинтриговала Кристин.

— Почему вы отпустили его?

— Правительство проводит строгую политику «поймай-и-отпусти» по отношению к уличным детям, — сказал он.

Поняв, что он шутит, она улыбнулась.

— Чем могу быть полезен?

— Я как раз хотела поймать такси.

— Позвольте сделать это мне.

Встав на обочину, он поднял руку. Перед ними остановилась маленькая машина.

— Спасибо вам, — сказала Кристин и подошла к машине.

— ¿A dónde va? — спросил водитель.

— Куда вы едете? — перевел американец.

Она протянула билет с адресом.

Он прочел адрес и по-испански сказал водителю, куда ехать. А потом повернулся к Кристин:

— Должно быть, вы из группы Джима Хаммера.

— Вы знаете Джима?

— Очень хорошо. Он любит этот ресторан. Попробуйте куй.

— Куй?

— Это местный деликатес.

— Спасибо, попробую.

Он придержал перед ней дверцу автомобиля:

— Hasta luego.

Когда такси двинулось вперед, Кристин оглянулась, ища незнакомца глазами, но он исчез. Hasta luego. Увидятся ли они снова?

Машина лавировала в потоке транспорта. Вскоре они приехали на площадь и остановились перед длинным рядом зданий в колониальном стиле. Водитель указал на маленькую красную дверь в оштукатуренной стене.

Кристин протянула ему две монеты и вышла на мощенную булыжником площадь.

Пласа-де-Армас находилась в центре исторического района города и оказалась очень похожа на европейскую. Над площадью возвышался большой собор XVII века в стиле барокко. Во времена инков площадь называлась Уакайпата — площадь Воина, — и именно здесь испанский конкистадор Франсиско Писарро провозгласил завоевание империи инков. Собор был возведен в честь этой победы, на каменном основании разрушенного дворца правителя инков.

В центре площади находилась квадратная площадка с фонтаном и пешеходными дорожками в форме креста. По периметру площади тянулись крытые белокаменные галереи, за которыми пестрели двери ресторанов и сувенирных магазинов.

Кристин мгновенно окружила толпа детей — босых, чумазых, в грязной рваной одежде. Они протягивали к ней руки: одни предлагали свой товар, другие просили милостыню.

— Прекрасная леди, купите открытки, всего один соль. Дешево, — сказала девочка, размахивая перед ней открытками.

Маленький мальчик с грязной тряпкой бросился к ее ногам:

— Чистить обувь, сеньорита. Я почищу вам туфли.

— Шоколад! — крикнул мальчик с белыми от катаракты глазами. — Вкусный шоколад!

Кристин вынула из сумки пригоршню монет и дала каждому ребенку по солю. Но дети не отставали и продолжали попрошайничать до тех пор, пока стоявший у входа мужчина не прикрикнул на них.

Мужчина распахнул перед ней дверь, и она вошла внутрь. В ресторане с каменным полом и оштукатуренными стенами было прохладно и темно. Когда ее глаза привыкли к полумраку, она разглядела знакомые лица. Джессика сидела рядом с Джимом, в его шляпе. Когда Кристин подошла ближе, кто-то крикнул:

— Вот она!

Ее прибытие было встречено аплодисментами и приветственными возгласами.

— Ты пришла! — обрадовалась Джессика. — А мы уже начали делать ставки, найдешь ты нас или нет.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Джим.

— Я чувствовала себя великолепно до тех пор, пока у меня не украли кошелек.

Джим, покачав головой, издал стон:

— Сколько там было?

— Все. Но через минуту кошелек вернули. Какой-то американец вырос как из-под земли, схватил мальчишку и заставил отдать кошелек, — сказала Кристин. — Он тебя знает.

— Как он выглядит?

— Высокий шатен с длинными волосами, довольно сурового вида.

— Это Пол Кук, — сказал Джим. — Он заведует сиротским приютом, куда мы завтра поедем. Должно быть, это случилось недалеко от гостиницы, он занес мне кое-какие вещи.

В этот момент появилась официантка с несколькими большими тарелками. На одной лежало какое-то зажаренное целиком животное. Казалось, его приготовил не повар, а таксидермист. Официантка поставила тарелку перед Джимом.

— Что это? — спросила Джессика.

— Эту штуку лучше не есть, а похоронить, — сказал кто-то.

Джим улыбнулся:

— Это жареная морская свинка. Перуанцы называют ее куй.

— Куй? Твой друг Пол советовал мне ее попробовать, — сказала Кристин.

Джим усмехнулся:

— Да, это точно был Пол.

Официантка поставила тарелку перед Джессикой. Жареный банан и запеченная куриная грудка с желтым рисом.

— Присоединяйся, Крис, здесь хватит на двоих.

Они не спеша поели, потом вышли из ресторана на площадь. Уже стемнело, и в центре площади, рассчитывая на внимание туристов, играл фольклорный ансамбль. Владельцы лавок выставили на пешеходные дорожки столы с сувенирами, и площадь превратилась в ночной рынок, наполненный музыкой и выкриками торговцев.

Джессика с Джимом взялись за руки, и Кристин почувствовав себя неловко, смешалась с толпой. Повсюду были влюбленные парочки, и к ней вернулись мучительные мысли о Мартине. С тяжелым сердцем она бродила меж торговых рядов.

Она увидела, что Джессика с Джимом сидят неподалеку от фонтана и, купив кое-какие безделушки, подошла к ним. Они ее не заметили.

— Эй, ребята…

Они разом обернулись к ней.

— Куда ты пропала? — спросила Джессика.

— Я тут купила кое-что. И собираюсь вернуться в гостиницу.

— Но еще рано, — сказал Джим. — Вечерний воздух так бодрит!

— Но только не меня, — ответила Кристин. — Я устала.

— Ты знаешь, как добраться назад? — спросил Джим.

— Мне дали карточку в гостинице.

— Не дожидайся меня, ложись спать, — сказала Джессика.

Кристин вышла на улицу и поймала такси. Вернувшись в номер, она посмотрела на геккона, сидевшего на том же месте, и подумала: «А жив ли он вообще?» И снова вспомнила о Мартине. Почему она за него цепляется? С тех пор как он отменил свадьбу, он даже не удосужился послать ей несколько строк по электронной почте.

Кристин выключила свет и легла в постель, натянув до подбородка одеяло. В темноте ей вспомнились события прошедшего дня. Потом она подумала о человеке, спасшем ее кошелек. Его зовут Пол. Интересно, увидятся ли они завтра? — подумала она. И погрузилась в сон, с надеждой на встречу.

Глава пятая

Сегодня я случайно услышал, как американская девочка сказала, что ей, как и нашим детям, многого в жизни не хватает: например, родители могут купить ей только подержанный автомобиль. Нет людей более нищих, чем те, кто не сознает изобилия своей жизни.

Из дневника Пола Кука

Джессика уже ушла на завтрак, а Кристин только закончила принимать душ. Она вытерлась, натянула джинсы. Впервые за долгое время они сидели свободно. Хоть какой-то толк от этой поездки, подумала Кристин. Она оделась, взяла рюкзак и направилась вниз.

В углу патио с оштукатуренными розовыми стенами, на которых были развешаны плакаты с изображением достопримечательностей Куско, сидела Джессика, а с ней еще двое из их группы — немолодая женщина в очках и невысокий толстый мужчина с приятной улыбкой.

Кристин подошла к их столу.

— Buenos días, — приветствовала ее женщина. — Я Джоан Мортон.

— Здравствуйте, Джоан.

Мужчина протянул руку:

— А я Мейсон Аффлек.

— Очень приятно. Меня зовут Кристин. — Она посмотрела, что у них на тарелках. — Что лучше взять?

— Гренки с яйцом на вид странные, но вкусные, — ответила Джессика.

— Попробуйте опунцию, — посоветовала Джоан.

— Вкусно?

— Не очень, зато вам будет о чем рассказать, когда вернетесь домой.

Кристин подошла к буфету. Она выбрала еду и вернулась к столу с яблоком, бананом и апельсиновым соком.

— Когда ты вчера вернулась? — спросила она у Джессики.

— Поздно. После полуночи. Наверное, мы последними ушли с площади.

— Кстати, — Кристин огляделась вокруг. — Куда все подевались?

— Наверное, садятся в автобус, — ответила Джессика. Она взглянула на часы и охнула. — Пошли, мы опаздываем.

Кристин выпила сок, сунула фрукты в рюкзак. Все четверо поспешили к выходу.

Джим ждал их у автобуса.

— Вот и вы. Я уже решил, вы в самовольной отлучке.

— Нет. Просто кто-то долго не давал мне спать, — сказала Джессика.

— Кто это был? — подхватил Джим.

Как только они заняли свои места, Джим кивнул шоферу, и они тронулись в путь.

Когда они выезжали из Куско, Джим сказал:

— Давайте обсудим программу на сегодня. Мы будем работать в старой асьенде, переоборудованной под сиротский приют «Подсолнух». Это примерно в тридцати минутах езды отсюда. Приют был основан лет шесть назад перуанским полицейским по имени Альсидес Ромеро. Альсидеса очень огорчало, что полицейские не обращают внимания на беспризорных мальчишек Куско, оставляя их голодать на улице. Он знал об этой заброшенной асьенде и убедил власти передать ее в дар полиции. Затем он стал тратить половину своего жалованья на еду для детей, чтобы удержать их в приюте. Мы узнали о его деятельности несколько лет назад и с тех пор помогаем.

Автобус полз по пыльной дороге мимо оштукатуренных домишек, и вскоре все увидели вдали мощные, сложенные из камня и кирпича стены асьенды. Даже сейчас, несмотря на то что здание обветшало, нельзя было не заметить его былого великолепия — в восемнадцатом веке оно принадлежало богатому землевладельцу.

Позади асьенды начиналось предгорье, покрытое буйной растительностью. Автобус подполз к крутому песчаному откосу и остановился неподалеку от асьенды.

Джим вывел группу из автобуса. Навстречу им кинулся невысокий перуанец в грязной футболке с надписью «Пума-Кондор». Окинув взглядом группу, он воскликнул:

— ¡Bienvenidos!

— Хайме говорит: «Добро пожаловать», — пояснил Джим. — Ну хорошо, все собрались.

Они стояли у каменной ограды фонтана.

— Нас просили помочь построить теплицу. И еще нужно два добровольца покрасить класс.

Рука Джессики взметнулась вверх.

— Мы это сделаем.

— Отлично, Джессика и Кристин, поручаю это вам. Остальные идут за мной.

Джим повел группу по галерее к заднему двору асьенды, оставив Кристин и Джессику с Хайме.

— Зачем ты вызвалась? — недоуменно спросила Кристин.

— Мне кажется, строить теплицу не слишком увлекательно.

Они прошли вслед за Хайме в комнату в конце выложенного плиткой коридора. Комната была узкая, как пенал, с высоким потолком, свет проникал в нее через единственное открытое окно. Посреди комнаты стояла стремянка, а рядом — банки с краской, алюминиевый лоток и несколько валиков.

— Мы красим, — объявил Хайме, слова его эхом отдались от стен.

Он нагнулся и отверткой открыл банку с лимонно-желтой краской. Потом поставил ее у ног Джессики.

— Где все дети? — спросила Кристин.

Хайме искоса взглянул на нее.

— Дети, — сказала она медленнее. — Де-ти.

— A! Los niños están еп la escuela, — ответил он. — Школа.

Они налили краску в лоток, обмакнули в нее валики. Кристин красила нижнюю часть стены, а Джессика, стоя на стремянке, верхнюю.

На первую стену у них ушло минут сорок. Потом они передвинули стремянку к другой стене.

Вдруг Кристин заметила маленького мальчика, стоявшего у двери. У него была кожа кофейного цвета и большие карие глаза.

— Джессика, смотри, — прошептала Кристин.

Увидев мальчика, Джессика широко улыбнулась:

— Видела ли ты когда-нибудь такую прелесть?

Мальчик смотрел на них во все глаза.

— Как ты думаешь, сколько ему лет? — спросила Кристин.

— Он ростом примерно с моего племянника, а тому шесть лет.

Джессика слезла со стремянки, шагнула к мальчику.

— Откуда ты взялся, малыш? — Не дождавшись ответа, она попросила подругу: — Спроси по-испански, как его зовут, Крис.

Кристин подошла поближе.

— ¿Cómo… te… llamas?

Мальчик недоверчиво посмотрел на них.

— Меня зовут Пабло, — ответил он на прекрасном английском. — Мне завтра исполнится восемь лет. Будет мой день рождения. Я просто маленький для своего возраста.

— Ты очень хорошо говоришь по-английски, — сказала Джессика.

— Вы тоже, — ответил он.

— ¿Cuándo llega el doctor Cook? — спросил его Хайме.

— Ya viene. — И Пабло перевел девушкам его вопрос. — Он хотел узнать, когда здесь появится доктор Кук. Я сказал ему, что доктор Кук уже идет.

— Кто такой доктор Кук?

— Он самый главный, — ответил мальчик, и в этот момент в комнату вошел мужчина.

Кристин сразу же узнала человека, который спас ее кошелек.

Он улыбнулся:

— Еще раз здравствуйте.

— Еще раз спасибо.

— Не за что. — Он протянул руку. — Я Пол Кук.

— А я Кристин.

Джессика шагнула вперед:

— Я Джессика.

— Привет. Спасибо за помощь. — Он взглянул на мальчика. — Вижу, вы познакомились с Пабло.

— Прелестный ребенок, — сказала Джессика.

— Наказание, а не ребенок, — отозвался Пол. Он оглядел комнату. — Так гораздо лучше. Здесь будет классная комната.

— Хайме сказал, что все дети ходят в какую-то другую школу.

— Сейчас — да. Но это не очень хорошо. Многие из них отстают от одноклассников. Подростки стесняются ходить на занятия вместе с малышами.

— Можно я помогу им красить? — спросил мальчик.

Пол посмотрел на девушек:

— Вы не против?

— Конечно, нет, — ответила Джессика.

— Хорошо, — сказал он Пабло. — Только работай как следует. — Он снова посмотрел на девушек. — Мы увидимся с вами чуть позже. — Бросив долгий взгляд на Кристин, он вышел.

Хайме последовал за ним, на ходу что-то объясняя и жестикулируя.

— Что ж, Пабло, пошли работать, — бодро сказала Джессика. — Можешь взять мой валик. Окунаешь его в краску — вот так. Потом немного стряхиваешь над лотком, чтобы краска не капала. Потом катаешь валик по стене.

Джессика взяла другой валик и снова вскарабкалась на стремянку. Пабло пристроился работать рядом с Кристин. Несколько минут спустя она сказала:

— Так завтра твой день рождения. Тебе исполнится восемь?

— Да. У нас будет праздник. Настоящий. Мы сделали пиньяту.

— Не знаю, что это, но звучит заманчиво. Мы приготовим тебе подарок, — сказала Кристин.

— Спасибо.

— Сколько времени ты здесь живешь? — спросила Джессика.

— О, уже очень-очень давно.

В устах восьмилетнего мальчика это прозвучало странно.

— Ты откуда? — спросила Кристин.

Мальчик замялся:

— Не знаю, — и снова принялся красить.

Когда они докрашивали третью стену, прозвенел колокольчик.

— Пора на ланч, — сказал Пабло, положил на пол свой валик и выбежал из комнаты.

Кристин улыбнулась:

— Думаю, он проголодался.

Они слили краску из лотка обратно в банку, закрыли ее и последовали за Пабло. Их группа была во внутреннем дворе. Все разбирали коробки с ланчем. Джессика и Кристин уселись рядом на низкой каменной ограде рядом с фонтаном, где собрались Пабло и еще несколько перуанцев.

Солнце поднялось высоко, и Джессика запрокинула голову, чтобы позагорать.

— Правда, погода невероятная?

— Все подумают, что мы с тобой посещали солярий, — сказала Кристин. Она посмотрела на коробку. — И что у нас на обед?

— Черствая булочка с куском ветчины и кусок сыра. Банан. Бататовые чипсы. Плитка шоколада. Мы определенно сбросим вес.

К ним подошел Джим:

— Как идет покраска, дамы?

— Приходи, посмотришь, — ответила Джессика, очищая банан. — А у вас, мужчин, как успехи?

— Мы сделали довольно много. Но тут работы не меньше чем на три дня.

— Садись, поешь с нами, — предложила Кристин.

— Спасибо, но водитель только что сказал, что у него неполадки с автобусом, пойду разбираться.

Во двор вышел Пол, взял коробку с едой, затем уселся в одиночестве на каменных ступеньках.

— Давай поговорим с ним, — сказала Джессика.

— Давай.

Пол молча смотрел, как они приближаются.

— Вы не против, если мы посидим с вами?

— Разумеется, не против.

Он подвинулся. Джессика села ближе к нему, а Кристин на три ступеньки ниже.

— Как продвигается покраска?

— Продвигается, — ответила Джессика. — Давно ли здесь организовали приют?

— Лет шесть назад.

— А вы давно здесь работаете?

Он наморщил лоб, припоминая:

— Наверное, года четыре.

— Вы не знаете?

— Наверное, на мне сказалось пребывание в этой стране. В Штатах я планировал свой день с точностью до пятнадцати минут. Здесь проходят месяцы, и их не замечаешь.

— Звучит неплохо, — заметила Джессика.

— И впрямь неплохо, — отозвался Пол.

— Как дети попадают в приют?

— Полицейские подбирают их на улице.

— Сколько в приюте детей?

— Сейчас — двенадцать мальчиков.

— А девочек нет? — спросила Джессика.

— Только одна. Девочки остаются на улице не так долго, как мальчики.

— Почему?

Он замялся:

— Их продают и заставляют заниматься проституцией. Мы пытаемся забрать с улицы как можно больше детей. Очевидно, придется завести еще приют, только для девочек. У нас когда-то было шесть девочек, но ничего хорошего из этого не вышло.

— Почему?

— Они продавали себя мальчикам. За один соль.

— За один соль? — переспросила Джессика. — То есть за тридцать центов?

— Здесь все дешево, — мрачно отозвался Пол. — А вы, девушки, откуда?

— Из Дейтона, — ответила Джессика.

— Обе? — спросил он, глядя на Кристин.

Кристин кивнула.

— А вы откуда? — поинтересовалась Джессика.

— Из Миннесоты.

Девушки доели свой ланч.

— Если хотите, я познакомлю вас с мальчиками, — предложил Пол.

— С удовольствием, — ответила Кристин.

Они встали со ступенек, и Пол провел их по коридору в конец веранды, а оттуда в большую столовую. В комнате пахло едой, в середине длинного прямоугольного стола, за которым сидело одиннадцать мальчиков, стояла большая миска с рисом, от которой шел пар. Долговязый перуанец стоял у раскаленной плиты и мешал в кастрюле овощи.

— Вот наша семья, — гордо объявил Пол. Он поочередно называл мальчиков: — Это Рене, Карлос, Вашингтон, Гордон, Сэмюэл, Ронал, Оскар, Хорхе, Джо, Дейвис и Хуан Карлос. А это Ричард, наш повар. Он здесь недавно.

— Ваши помощники тоже живут здесь? — спросила Джессика.

— Только Ричард и Хайме.

Гости оставались в столовой недолго и вскоре стали прощаться.

Выйдя из столовой, Джессика спросила:

— Вы не скажете, где здесь туалет?

Пол показал на небольшой проход во внутреннем дворе.

— Вам надо пройти вон туда. Хотите, я покажу?

— Я найду. — И она убежала, оставив Пола и Кристин вдвоем.

— А где же девочка? — спросила Кристин.

— Роксана не любит есть с мальчиками. Обычно я приношу еду к ней в комнату.

Пол, обернувшись к ней, посмотрел на нее так, словно видел ее впервые. Кристин, оставшись с ним наедине, почувствовала легкое смущение.

— Хотите с ней познакомиться?

— Да.

Он повел Кристин по темной лестнице в спальню на втором этаже, где стояли три двухъярусные кровати. На одной из них сидела маленькая девочка, босая, в красном ситцевом платье. Рядом с ней стояла пустая коробка с ланчем. Девочка держала на коленях книгу, но смотрела она на входящих. У нее были тонкие черты лица, темно-карие миндалевидные глаза. Левую щеку пересекал грубый шрам.

— Hola, — сказала Кристин. — Привет.

Девочка не ответила.

— Роксана глухонемая, — объяснил Пол.

Он опустился на колени около девочки и начал разговаривать с ней на языке жестов. Она ответила ему, затем пристально посмотрела на Кристин.

— Что она говорит? — спросила Кристин.

— Она спросила меня, кто эта красивая белокожая женщина. Я показал ей по буквам ваше имя, и она сказала, что оно ей нравится. Она хочет, чтобы вы знали ее имя: Роксана.

Кристин приблизилась к девочке:

— Hola, Роксана.

Девочка повернулась к Полу и принялась жестикулировать.

— А что она говорит теперь?

— Говорит, что вы красивая, как женщины в телевизоре, и что она хотела бы быть похожей на вас.

Кристин улыбнулась:

— Скажите ей, что я считаю ее очень красивой и хотела бы, чтобы у меня были такие прекрасные черные волосы, как у нее.

Пол передал. На лице Роксаны появилась улыбка, она смущенно отвела взгляд и прядью волос попыталась закрыть шрам. Пол поцеловал ее в щеку и попрощался.

Когда они вышли из комнаты, Кристин тихо спросила:

— Что с ней случилось? Откуда у нее этот шрам?

— Мы не знаем. Полицейские нашли ее, когда она бродила по улице.

— Как можно было бросить глухонемого ребенка?

— Детей бросают каждый день, Кристин. Кто знает, почему? Может, ее родители умерли. Или им нечем было ее кормить.

— Я вела себя глупо. Мне очень неловко.

Пол сочувственно посмотрел на нее:

— С этими детьми нужно быть готовым к чему угодно.

Пол направился к воротам, а Кристин вернулась к работе. Они с Джессикой трудились еще часа три, прежде чем снова зазвонил колокольчик. Они вышли из дома и увидели Джима, стоявшего в центре их группы.

— Послушайте, есть новости: плохая и хорошая. Плохая — то, что наш автобус сломался. Хорошая — что нам прислали другой. Поэтому, если вы что-то оставили в старом автобусе, пойдите и заберите.

Все стали подниматься по холму к выходу из приюта. По пути Кристин спросила Джессику:

— Ты видела Пола?

— Нет, не видела с ланча.

— Я хотела бы попрощаться с ним.

— Он будет здесь завтра. Давай сядем на переднее сиденье.

Когда все вошли в новый автобус, Джим уселся рядом с девушками.

— Что ты собираешься делать вечером? — спросила Джессика у Кристин.

— Приму душ, почитаю и лягу спать. Да, а еще нам нужно купить Пабло подарок на день рождения.

— Наверно, можно купить что-нибудь возле гостиницы. Эй, Кувалда!

— Да, Джесс.

— Кувалда? — переспросила Кристин.

— Это прозвище, — пояснила Джессика. — Где можно купить подарок Пабло на день рождения?

— Напротив гостиницы магазин ремесленных изделий — там есть игрушки, — ответил Джим.

— Ты выглядишь усталым, — заметила Джессика.

— Я и вправду устал. Некоторые из столбов, которые мы ставили, весят больше ста килограммов.

— Подвинься. Я разомну тебе плечи.

Джим подвинулся к окну, а Джессика села к нему поближе и принялась массировать ему шею и плечи. Дорога заняла чуть больше получаса, и вот уже автобус остановился у гостиницы.

Входя вслед за девушками в фойе, Джим спросил:

— Кстати, что вы собираетесь делать вечером?

— Кристин хочет почитать. А ты что предлагаешь?

— Я мог бы отвести тебя посмотреть развалины Саксайуамана.

— Что это? — спросила Джессика.

— Крепость, построенная инками из каменных глыб. До нее от площади идти всего десять минут.

— Как ты, Крис? Пойдешь с нами?

По тону, каким был задан вопрос, Кристин стало ясно, что подруга предпочла бы погулять вдвоем с Джимом.

— Нет. Идите одни.

— Ладно, — согласилась Джессика. — Но сначала мне нужно привести себя в порядок.

— Жду тебя в вестибюле через десять минут, — улыбнулся Джим.

Войдя в номер, Кристин сбросила туфли и легла поперек кровати, а Джессика принялась прихорашиваться.

— Ты уверена, что не будешь скучать без меня?

— Со мной остается геккон.

— Тогда до вечера. Кстати, Джим говорит, что здесь через улицу есть интернет-кафе, вдруг ты захочешь проверить почту.

После ухода Джессики Кристин взялась за книгу, но вскоре поняла, что не может сосредоточиться.

Она вышла из гостиницы и нашла интернет-кафе. Служащий подвел ее к компьютеру, она ввела пароль. Дожидаясь, пока компьютер загрузится, она вдруг почувствовала тревогу. Написал ли ей Мартин? И что она ответит? Но он не написал. Пришло только одно письмо от матери, которая интересовалась, как у нее дела.

Кристин ответила подробнейшим письмом, описала и работу в сиротском приюте. Закончив, она направилась в магазин. Там она купила желтый игрушечный самосвал, моток желтой ленты и набор розовых расчесок с зеркальцем. Затем Кристин вернулась в номер и приготовила себе теплую ванну. Она просидела в ней около получаса, погрузившись в воду до подбородка, закрыв глаза и расслабившись. Когда вода стала остывать, она вылезла из ванны и легла в постель. Засыпая, Кристин успела подумать о Поле, Пабло и маленькой девочке с глубоким шрамом на лице.

Глава шестая

Сегодня день рождения Пабло или, во всяком случае, празднование дня его рождения, ведь мы понятия не имеем, когда и где он родился. Но это не важно. Мы отмечаем день, когда он появился рядом с нами, а разве не это главное?

Из дневника Пола Кука

На следующее утро автобус прибыл в «Подсолнух» на полчаса раньше, чем в прошлый раз. Кристин привезла с собой подарки.

— Что мы сегодня делаем? — спросила Джессика у Джима по дороге к асьенде.

— Большая часть группы будет огораживать теплицу проволочной сеткой. А я проведу свет в спальню мальчиков. Хотите мне помочь?

— Займитесь этим вдвоем, — сказала Кристин. — Я пойду работать в теплицу. — Она помолчала немного. — Ну и как развалины?

Джессика подмигнула Джиму.

— Мы не дошли до них, — ответил Джим. Вид у него был несколько смущенный. — Сходим сегодня.

— Нет, не сходим, — возразила Джессика. — У нас будет праздник! Будем отмечать наш последний вечер в Куско.

Группа вошла во внутренний дворик. Хайме уже поджидал их. Кристин огляделась вокруг — нет ли Пола. Вскоре он появился и обратился к группе:

— Еще раз добро пожаловать. Должен сказать, я потрясен вашим трудолюбием. Вы за один день поставили каркас теплицы и покрасили классную комнату. Сегодня мы натянем на теплицу проволочную сетку и, надеюсь, закроем ее полиэтиленом. Мы мечтали о теплице несколько лет. В ней мы сможем выращивать овощи круглый год. Спасибо вам. Увидимся за ланчем.

Кристин с подарками подошла к Полу.

— Добрый день. — Она показала ему игрушечный самосвал. — Я купила это для Пабло на день рождения.

Пол был поражен.

— Откуда вы узнали? — Он улыбнулся. — Не важно. Когда-нибудь этот мальчик станет президентом страны.

Кристин передала ему подарки.

— Пабло понравится самосвал. Но вряд ли ему пригодятся расчески и лента, — заметил Пол.

— Это для Роксаны.

— Я догадался. Вы сегодня работаете в теплице?

— Да.

— Хотите мне помочь?

Она постаралась скрыть свою радость.

— Конечно.

— Хорошо. — Он посмотрел на игрушку. — Я отнесу самосвал и сразу вернусь.

Пол исчез за дверью и почти тут же появился снова. Они вдвоем прошли в заднюю часть асьенды. Из патио открывался вид на долину, покрытую буйной желто-зеленой растительностью. Нежные зеленые штыки кукурузы заглядывали во двор поверх каменных стен ограды.

Группа собралась во дворе вокруг большого деревянного каркаса теплицы. На земле лежали два больших рулона пленки и несколько мотков проволоки. Люди работали, стоя на приставных лестницах. Они натягивали проволоку на каркас.

— Что они делают? — спросила Кристин.

— Они изготавливают металлическую сетку. Сначала мы протягиваем проволоку с одного конца до другого, затем прокладываем поперек и связываем. Закончив с этим, мы положим пленку и натянем сверху еще одну сетку.

— А моя задача в чем?

— Натягивать сетку нужно вдвоем. Один из нас будет держать проволоку, другой прикручивать.

Пол взвалил большой моток проволоки на плечо и направился к концу каркаса, где к столбу была прислонена свободная лестница.

— Ну, залезайте.

Кристин заняла место на лестнице, Пол протянул ей молоток и гвоздь.

— Забейте гвоздь в поперечину. Потом обмотайте вокруг него проволоку. — Кристин повиновалась. — Теперь спускайтесь.

Она слезла, Пол взял у нее молоток, потом передвинул лестницу на другое место. Кристин снова забралась вверх.

— А теперь нужно прикрутить проволоку. Я покажу вам.

Он влез на лестницу позади нее, их тела соприкоснулись.

Это прикосновение наполнило ее радостью, и только тогда она поняла, как ей не хватает этого тепла, не хватает объятий. Интересно, что он сейчас чувствует? — подумала она. Пол казался довольным. Он, обнимая ее, делал проволочную петлю, а потом тянул проволоку к другому столбу.

Она думала больше о нем, чем о работе, и ей удалось справиться с проволокой только после нескольких попыток.

— Замечательно. Теперь к следующему столбу.

Они оба слезли, и, когда Пол передвигал лестницу, из ворота его рубашки выскочила подвеска, надетая на шею. Игрушечный солдатик. Пол быстро засунул его обратно. Кристин взобралась на лестницу.

— Я поняла, в чем суть.

— Хорошо. — Пол улыбнулся в ответ. — Только все придется повторять и повторять еще сотню раз.

Она рассмеялась:

— Я хотела сказать вам вчера, что, по-моему, вы великолепно общаетесь с этими детьми.

— Спасибо.

— Они вас любят. Как будто они ваши собственные.

— Они и впрямь мои.

— Расскажите мне о Пабло, — попросила Кристи.

— Пабло — мой маленький друг. Мы приехали в «Подсолнух» одновременно.

— Он боготворит вас.

— У меня здесь нет любимчиков. Я люблю их всех, но думаю, что если когда-нибудь вернусь в Штаты, то попытаюсь его усыновить.

— Если вы когда-нибудь вернетесь?

— Если. — Он повернулся к ней. — А чем вы занимаетесь там, дома?

— Я стоматолог-гигиенист.

— Здесь эти умения пригодились бы. — Пол внимательно посмотрел на нее. — Я заметил, что Джим и Джессика отлично ладят друг с другом.

— Вы думаете?

Он улыбнулся:

— Давно вы дружите?

— Всю жизнь. С детства.

— А чем Джессика занимается дома?

— Сейчас работает в фирме по связям с общественностью.

— Чья это была идея — поехать в Перу?

— Джессики.

— Но вам эта мысль понравилась?

— Не очень. Джессика, — она подыскивала верное слово, — человек с сильной волей. Кстати, она собирается устроить сегодня вечеринку, чтобы отпраздновать наш последний вечер в Куско. Вы не хотите присоединиться к нам?

— Спасибо, но у нас здесь своя вечеринка, в честь Пабло. У меня все приготовлено для кекса. А мальчики сделали пиньяту.

— Можно мне прийти?

— А как же вечеринка Джессики?

— Она вряд ли заметит мое отсутствие.

Пол задумался:

— Я смогу отвезти вас в Куско, когда дети улягутся спать. Но это будет довольно поздно.

— Я могу вернуться поздно.

— Тогда вы приглашены.

— Чудесно, — отозвалась она, и они вернулись к работе.

К полудню удалось натянуть сетку на крышу и обе боковые стенки. Кристин нашла местечко в тени, а Пол пошел за коробками с ланчем для них обоих. Джим и Джессика подошли и сели рядом.

— Я провел электричество в спальню мальчиков, — сообщил Джим. — У них теперь есть свет.

Джессика наклонилась к Кристин и тихо спросила:

— Чем это вы занимались вдвоем?

— Натягивали проволоку.

— И?..

— Что ты имеешь в виду? — спросила Кристин.

— Ты выглядишь… довольной.

Кристин покачала головой:

— Чепуха. Скажи Кувалде, что он весь в твоей помаде.

Джессика быстро оглянулась посмотреть на Джима.

— Я даже не заметила. Ты думаешь, кто-нибудь догадывается, что происходит?

— Джесс, все знают, что происходит.

— Неужели? Это плохо. Он не должен флиртовать с клиентами. Его могут уволить. — Джессика встревожилась, но почти мгновенно успокоилась. — C’est la vie, как говорят французы. Такова жизнь. А как дела у вас?

— Мы просто работали рядом, как вы с Джимом. Да, вспомнила, я хотела вечером остаться здесь, чтобы помочь отпраздновать день рождения Пабло.

— А как же наша вечеринка?

— Думаю, вам и без меня будет не скучно.

— Но как же ты вернешься в Куско?

— Пол предложил меня отвезти.

— Как знаешь, — сказала Джессика.

После ланча все вернулись к теплице. За несколько часов они закончили натягивать сетку и натянули пленку на каркас. Затем началась работа со вторым слоем сетки, который должен был закрепить пленку сверху.

Группа собралась уезжать, а Пол повел Кристин на кухню. Он достал из ящика готовую смесь для кекса и начал изучать рецепт на коробке.

— Я могу вам помочь, — сказала Кристин.

— Прекрасно.

Он вручил ей картонную коробку, затем принес несколько яиц, бутылку масла, керамическую миску и большую ложку.

Когда Кристин начала разбивать яйца в миску, в дверях появилась Роксана.

При виде ее Кристин улыбнулась.

— Иди сюда, дорогая, — сказала она, жестом подзывая девочку к себе.

Роксана подошла к ней. Кристин разбила последнее яйцо, влила в смесь воду и масло. Вложила ложку в ручки Роксаны и показала, как нужно вымешивать тесто. Вскоре Роксана уже справлялась самостоятельно.

Когда тесто было хорошо перемешано, Кристин вытащила ложку из миски:

— Gracias. Спасибо. Теперь можешь ее облизать.

Кристин взяла ложку, сделала вид, что ее облизывает, а затем передала ложку девочке.

— У вас есть форма для выпечки?

— Конечно. — Пол достал алюминиевую форму и тряпочку. — Вот этим вы можете смазать форму. Она чистая.

Кристин намазала бока и дно формы, присыпала мукой, потом влила тесто.

— Все готово. Вы нагрели плиту до ста восьмидесяти градусов? — спросила она.

Пол постарался скрыть улыбку:

— Это дровяная плита, Кристин. У нее нет шкалы.

— А как же узнавать температуру?

— Сунешь руку внутрь и считаешь, сколько секунд выдержишь.

— Серьезно?

Он кивнул:

— Для кекса нужно три-четыре секунды.

— Тогда я поручаю это вам, а я пока подготовлю Роксану к празднику. Умою, причешу. Я думаю, вы не часто занимаетесь подобными вещами.

— Пожалуй, вы правы.

— Вы бы не могли сказать ей, что я собираюсь делать?

Пол встал перед девочкой и заговорил с ней жестами. Роксана заулыбалась. Когда она повернулась к Кристин, лицо ее сияло от восторга.

— Где то, что я ей купила?

— Сейчас принесу.

Он моментально вернулся с расческами, зеркальцем и лентой.

Кристин отвела Роксану в ее комнату. Помогла девочке надеть платье, затем села с ней рядом на кровать и тщательно заплела ей косы. Роксана сидела не шевелясь, пока Кристин вытаскивала ленту, разрезала ее и завязывала банты на концах кос. Банты казались желтыми бабочками, сидящими на угле.

На умывальной раковине лежало полотенце, и Кристин отмыла грязь и остатки теста с лица Роксаны, так что кожа девочки заблестела. Потом вытащила маленькую косметичку из сумочки на поясе, взяла блеск для губ и слегка провела по губам девочки. Чуть-чуть побрызгала духами на шейку Роксаны.

Затем она дала Роксане зеркальце. Увидев свое отражение, Роксана засияла от радости. Потом осторожно потрогала свои ленты и улыбнулась Кристин.

— Ты красавица, — сказала ей Кристин.

Теперь Кристин принялась приводить в порядок свои волосы и макияж, а Роксана завороженно наблюдала. Кристин провела по губам темным блеском, затем тщательно наложила румяна и подвела глаза. Убрав косметику, она взяла Роксану за руку.

— Посмотрим, что теперь скажут мальчики.

Как только они вошли в кухню, Пол уставился на них:

— Вот это да!

— Мы, девушки, умеем приводить себя в порядок. — Затем весело добавила: — Перестаньте глазеть на меня и посмотрите на Роксану.

— Она выглядит как настоящая девочка.

— Вот именно! — торжествующе сказала Кристин. — А как наш кекс?

— Еще печется, — ответил Пол. — Теперь уже недолго.

Кристин сделала глазурь, и через пятнадцать минут они вынули кекс из печки. Он получился немного кривобоким, и Кристин рассмеялась.

— Ничего, — заметил Пол. — Под глазурью будет не видно.

Тут один за другим стали появляться мальчики. Они рассаживались на свои места за столом и все время искоса посматривали на Роксану, как будто видят ее впервые.

Пабло отреагировал первым.

— Она стала похожа на девочку, — сказал он.

Дейвис прочел молитву. Затем Роксана и мальчики взяли тарелки и выстроились в очередь к Ричарду, который раздавал пиццу и поджаренный чесночный хлеб. Пол и Кристин получили еду последними.

Кристин рассматривала пиццу.

— Что это за мясо? Выглядит как тунец.

— Это и есть тунец, — ответил Пол. — Мне кажется, Америка единственная страна, где не кладут тунца в пиццу.

Кристин взяла свой кусок и села между Полом и Роксаной.

Когда все поели, Пол принес пиньяту — довольно грубо сделанную ламу из папье-маше. Увидев ее, мальчики подняли радостный крик и вслед за Полом побежали в коридор. Пол привязал один конец веревки к шее ламы, другой перекинул через балку и подтянул пиньяту кверху. Как виновнику торжества Пабло дали подержать конец веревки, чтобы он мог поднимать и опускать пиньяту.

Мальчики кричали все разом.

— Они хотят, чтобы начали вы, — сообщил Пол Кристин и рассказал, что она должна делать.

Все выжидающе смотрели на нее.

— Как мило, — сказала она.

— Не совсем, — смеясь, заметил Пол. — Они хотят позабавиться.

— Ну, посмотрим, как получится. Где повязка?

Пол завязал Кристин глаза носовым платком. Подвел к пиньяте и вручил ей палку. Она пять раз замахивалась палкой, и каждый раз удар приходился мимо. С каждой попыткой мальчики хохотали все громче. Наконец Кристин сняла с глаз повязку:

— Ну, хватит унижений. Сейчас очередь Роксаны.

Кристин подвела Роксану к пиньяте и завязала ей глаза. Как только в руках девочки оказалась палка, она принялась ею размахивать. Пабло сумел подставить ей пиньяту, но результатом был только глухой удар. Она еще несколько раз попадала по пиньяте, но так и не смогла ее разбить.

— Ну ладно. Но отобрать у нее палку будет сложно, — сказал Пол.

Как только Роксана замахнулась, он перехватил верхний конец палки. Затем снял с глаз девочки повязку. Кристин шагнула вперед и крепко обняла ее:

— Ты молодец, малышка.

Ронал два раза промахнулся, но на третий попал. Конфеты, которыми была набита пиньята, разлетелись по всей комнате. Мальчики кинулись подбирать их с пола.

— Пошли, Роксана, — сказала Кристин. — Соберем себе немного конфет. — Она легонько подтолкнула девочку вперед, но Роксана крепко уцепилась за нее. Кристин присела, чтобы набрать конфет, но к этому времени их на полу почти не осталось.

— Пол, ей ничего не досталось, — разочарованно сказала она.

— Не беспокойтесь. Она получит конфеты.

Когда все содержимое пиньяты было собрано, мальчики разделили его на тринадцать частей. Кристин наблюдала в изумлении.

— Вы ведь не говорили им, что нужно все разделить.

— Эти мальчики скорее отрежут себе руку, чем возьмут лишнее.

— У них есть чему поучиться.

— Я и учусь все время, — ответил Пол.

Он повернулся к мальчикам и спросил по-испански:

— Кто хочет кекс?

Мальчики с веселыми криками бросились к столу.

Роксана не отпускала руку Кристин, и они пошли вместе. Пабло уселся на самое почетное место за столом. Пол чиркнул спичкой и зажег свечи.

— Cantemos (Давайте споем), — сказал Пол.

Мальчики спели «С днем рождения, Пабло!», сначала по-английски, потом по-испански. Затем Пол разрезал кекс и разложил по тарелкам, а Кристин их раздала.

Пол подарил Пабло новый свитер, набор акварели и толстую пачку бумаги для рисования. Пабло был в восторге от подарков. Кристин вручила Пабло самосвал, и все мальчики завистливо посмотрели на него.

— Un camión! — сказал Пабло. — Здорово! Спасибо, мисс Кристин.

— Пожалуйста.

Посмотрев на Пола, Кристин увидела, как блестят его глаза. Она поняла, что этот мальчик для Пола не просто маленький друг. Он испытывает к Пабло почти отцовские чувства.

Когда кекс доели, мальчики убежали во двор играть, оставив Пола, Кристин и Роксану на кухне. Пол заварил чай из листьев коки, налил две чашки и поставил на стол.

— Мне нужно было сначала спросить, любите ли вы чай из коки, — сказал Пол. — Если нет, я могу сварить кофе.

— Нет, спасибо. Это хорошее средство от горной болезни.

— Вы еще ощущаете высоту?

— Немножко. Когда мальчики ложатся спать?

— Обычно часов в девять. Но я разрешил им сегодня поиграть до десяти. Сейчас, наверное, около десяти.

Он встал:

— Пойду скажу им, что пора спать. Но думаю, Роксана не будет против, если ее уложите вы.

— С удовольствием.

Солнце почти зашло, от последнего луча на землю ложились неправдоподобно четкие, длинные тени. Пол пошел звать мальчиков, а Кристин взяла Роксану за руку и повела в ее комнату. Там девочка сняла платье, надела длинную ночную рубашку и легла в постель. Кристин заботливо укрыла ее одеялом.

Потом присела на край постели.

— Жаль, что я не могу тебе почитать, — сказала Кристин. Она осторожно отвела прядь волос с лица Роксаны. Потом легонько дотронулась до ее шрама. — Что с тобой сотворили, малышка?

Роксана осторожно коснулась кончиками пальцев губ Кристин. Кристин улыбнулась и поцеловала ее в лоб, затем укрыла до подбородка. Подойдя к двери, выключила свет. Но даже в темноте она видела, что Роксана не сводит с нее глаз.

Пол на кухне домывал последнюю тарелку.

— Она прелестна. — Кристин села за стол. — Я в нее влюбилась.

Пол посмотрел на нее, но ничего не сказал. Он вытирал руки.

— Хотите погулять? — предложил он.

— Конечно.

Они вышли из кухни и пошли под темным небом за асьенду, за теплицу и вверх по склону. Когда тропа сузилась, Пол взял Кристин за руку и подвел к плоскому выступу скалы. Он помог ей залезть на камень, и она уселась, свесив ноги. Он устроился рядом.

Луна освещала лежавшую внизу долину, а черная вода Священной реки мерцала, словно Млечный Путь.

— Как красиво, — сказала Кристин. Она откинулась назад, опираясь на локти, и посмотрела в ночное небо. — Звезды такие яркие. Где здесь Большая Медведица?

— Это другое полушарие. Здесь у нас Южный Крест.

— Никогда не думала, что здесь звезды другие. А где Южный Крест?

Он показал на запад:

— Видите вон те четыре звезды? Это Южный Крест. Самая яркая из них, в основании креста, — это Акрукс. На самом деле это две звезды, которые вращаются одна вокруг другой. — Пол помолчал немного и добавил: — Когда-то Южный Крест было видно в Иерусалиме, но из-за прецессии Земли теперь его там не увидишь. Говорят, что в последний раз его наблюдали в Иерусалиме в тот век, когда распяли Христа. Моряки с самых древних времен плавали, ориентируясь по Южному Кресту. — Он посмотрел на небо. — Выбирая направление, люди всегда смотрят на звезды. Некоторые верят, что звезды предопределяют судьбу.

— И вы так думаете?

— Не знаю. Те, домашние звезды не принесли мне добра. Я приехал сюда, и все переменилось. Так что, может быть, это связано и со звездами.

— Мне тоже нужны новые звезды, — задумчиво произнесла Кристин. — Почему вы назвали приют «Подсолнухом»?

— Так называлась асьенда. Мы сохранили название, потому что мне нравится эта метафора — что он обращен к солнцу. То, что мы делаем здесь, обращено к надежде.

— Я всегда любила подсолнухи. Все мое свадеб… — Она остановилась на полуслове. — Эти цветы мне очень нравятся.

Пол заметил ее обмолвку, но не стал выяснять.

— Джессика расстроилась оттого, что вы не пошли на вечеринку?

— Слегка. Ничего страшного. Я просто нужна ей как прикрытие для нее и Джима.

— Надеюсь, Джессика не возлагает на него больших надежд. Джим несерьезный человек. У него в каждом туре новая девушка.

— Значит, они друг другу подходят, — заметила Кристин. — Джессика притягивает мужчин. Она хороша собой, к тому же приятная собеседница.

— Как и вы.

— Я не так хороша. И уж точно не приятная собеседница. Я все время к чему-то придираюсь, я страдаю навязчивыми идеями и… — Она помолчала. — Я боюсь.

— Чего?

— Наверное, жизни. Мне кажется, больше всего я боюсь одиночества.

— Как и весь остальной мир, — сказал он и посмотрел на нее. — Что случилось, из-за чего у вас это началось?

— Мои родители развелись, когда я была совсем маленькой. Отец в конце концов просто вычеркнул меня из своей жизни. Он завел другую семью, а я для него была частью ошибки. Год назад он умер. К тому времени мы совсем перестали общаться.

— Простите, — сказал Пол.

Кристин смотрела на асьенду.

— Я не рассказала вам, почему Джессика хотела, чтобы я поехала в Перу. Она пыталась увезти меня из Дейтона. В октябре я должна была выйти замуж. За неделю до свадьбы мой жених отменил свадьбу. — Глаза Кристин наполнились слезами. — Простите. Не знаю, почему я все это вам рассказываю.

— Это помогает. — В его голосе слышалось сочувствие.

— Сегодня в первый раз с тех пор, как Мартин ушел, я не думала о нем. — Спустя минуту она добавила: — Ну, доктор Кук, а что привело сюда вас?

— В «Подсолнух»?

— В Перу.

Он уставился в темноту, как будто в первый раз задумался над этим вопросом.

— Я приехал заниматься серфингом.

Кристин заглянула ему в лицо, чтобы понять, шутит он или говорит всерьез.

Он рассмеялся:

— А как вам кажется, почему?

— Я думаю, вам надоело грабить банки в Штатах, поэтому вы приехали сюда, так как слышали, что здесь этим заниматься гораздо проще.

Он улыбнулся, но не ответил на вопрос.

— Вы ведь не хотите говорить, правда?

— Не хочу.

— Тогда по крайней мере скажите, почему вы носите на шее солдатика.

— Это напоминание.

— О чем?

— О том, что я предпочел бы забыть.

— Вы говорите так… загадочно.

— Это плохо?

— Нет. Скорее, интересно. — Она смотрела вниз, на свои сплетенные пальцы. — Вы скучаете по Америке?

— Я скучаю по своей семье. По родителям и сестре.

— Когда вы в последний раз с ними виделись?

— Три года назад. Моей матери тогда как раз поставили диагноз: боковой амиотрофический склероз. Иначе, болезнь Лу-Герига.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже. Моя сестра переехала к родителям, чтобы ухаживать за ней. Я чувствую свою вину, потому что меня там нет. Но я просто не могу оставить этих мальчиков. — Он глубоко вздохнул. — Иногда я безумно скучаю по Америке. Но на самом деле это не важно. Вы не представляете, как мне приятно говорить с вами по-английски.

— С вами приятно говорить на любом языке, — сказала Кристин и посмотрела на него. — Как же вы это сделали?

— Что именно?

— Оставили все.

Пол задумался.

— «Секрет успеха в этой жизни в том, чтобы понять: кризис на нашей планете гораздо серьезнее, чем проблема, как распорядиться собственной жизнью. Только работа, которая в конечном итоге приносит добро каждому из нас, может считаться вкладом в оздоровление мира».

— Какая глубокая мысль.

— Это написала Марианна Уильямсон. Мне бы ее решимость. А я все еще продолжаю мечтать о «хорошей жизни». Но потом спохватываюсь: что значит мой комфорт по сравнению с жизнями этих детей? А их миллионы. Дети, которые нюхают клей, чтобы заглушить боль в пустом желудке. Дети, проданные в рабство. Существуют туристические группы для американцев, которые приезжают сюда заниматься сексом с детьми. Когда читаешь о таких вещах, можно или попытаться как-то это изменить, или просто вздрогнуть и перевернуть страницу.

— После ваших слов я невольно чувствую себя виноватой.

— Это неплохо, — сказал он. — Хотя не входило в мои намерения. Я виноват не меньше любого другого. Я приехал сюда не для того, чтобы помогать детям. — Он помолчал. — Но мы слишком много говорим обо мне. Расскажите мне что-нибудь о себе. Например, какой ваш любимый фильм?

— Любимый фильм… Наверно, «Кинотеатр „Парадиз“».

— Любовная история, — констатировал Пол.

— Вы его видели?

— Да. Ну и что, был ли прав Альфредо, герой этого фильма? В том, что огонь любви в конце концов обращается в пепел?

Она задумалась.

— Вероятно, — грустно произнесла она и посмотрела на Пола, чтобы увидеть его реакцию. — А вы как думаете?

— Я думаю, в пепел обращается страсть. И это, пожалуй, хорошо. Страсть должна уступить место лучшему.

— Чему именно?

— Настоящей любви. Как у моего отца к моей матери.

— Как это?

— Вы знаете что-нибудь о болезни Лу-Герига?

— Немного.

— Это болезнь, которая приводит к дегенерации нервных клеток головного и спинного мозга. В конечном итоге тело выключается. Средняя продолжительность жизни человека с таким заболеванием от трех до пяти лет. Сейчас моя мама почти полностью парализована. Она не может говорить. У нее двигается только указательный палец правой руки. Ночью, если у нее начинаются боли, она стучит пальцем по столбику кровати. Отец просыпается и дает ей лекарство. Он годами не спит по ночам. — Пол посмотрел в глаза Кристин. — Он оставил все, что любил, ради той, кого любит больше всего. Ради нее.

— Это прекрасно, — тихо сказала Кристин.

— Я спросил отца, как ему это удалось, как он смог отказаться от стольких вещей ради нее. Его ответ открыл мне то, чему не могли бы научить сотни проповедей.

— Что же он сказал?

— Он сказал, что любовь сильнее боли.

Она опустила глаза и промолчала.

Спустя какое-то время Пол спохватился:

— Уже поздно. Давайте я отвезу вас в город.

Он спрыгнул с камня, повернулся, подал ей руку и помог спуститься. Спрыгнув, она оступилась, и Пол обнял ее за талию.

Она посмотрела ему в лицо. Его глаза загадочно блестели в лунном свете.

— Я должен признаться, — сказал он.

— В чем?

— Увидев вас в первый раз, я подумал, что вы самая красивая женщина, какую я когда-либо видел. Я надеялся, что увижу вас снова. Сегодня мое желание исполнилось.

Их взгляды встретились, и мир, окружавший их, отодвинулся куда-то далеко. Их губы и тела слились воедино, и на какой-то миг они забыли обо всем.

Когда они оторвались друг от друга, Кристин перевела дыхание. Сердце ее неистово билось.

Когда они спускались с холма, Пол взял ее за руку и не отпускал, пока они не оказались во внутреннем дворе «Подсолнуха». Кристин чувствовала, какая у него удивительно теплая и сильная рука.

— Машина стоит за углом. Я сейчас подгоню ее.

— Подождите, — сказала она. — Ведь сейчас уже очень поздно?

— Час ночи, наверное.

— Сколько времени займет путь до Куско и обратно?

— Чуть больше часа.

— Значит, вы будете здесь в начале третьего. Я не хочу, чтобы вы отвозили меня. Я могу переночевать здесь. Если вы не против.

— Вовсе нет. Я буду спать в спальне мальчиков. А вы можете расположиться в моей комнате.

— Мне нужно предупредить Джессику.

— У меня есть номер мобильного телефона Джима. Я позвоню ему.

Они поднялись по ступеням, на которых сидели в первый день, и прошли в широкий коридор с высоким потолком.

Здесь было темно, но Пол уверенно вел ее вперед. Они остановились перед закрытой дверью в конце коридора. Пол отворил ее и нашарил шнурок выключателя. Единственная лампочка осветила комнату.

— Не бог весть что, но это мой дом.

Кристин огляделась. Комната была маленькая, без окон, с коричневыми оштукатуренными стенами.

— Дверь в ванную рядом. — Он вытащил из деревянного комода большую ярко-оранжевую футболку. — Можете воспользоваться ею как ночной рубашкой.

— Спасибо. Спокойной ночи.

— Buenas noches, — ответил он и шагнул к двери.

Кристин подошла к нему и нежно поцеловала.

— Спасибо вам, — сказала она. — Мне было хорошо.

— Мне тоже. Приятных снов.

Он вышел и закрыл дверь.

Кристин слушала, как удаляются по коридору его шаги. Когда шаги стихли, она принялась рассматривать комнату. На стене была фотография пожилой пары. Кристин догадалась, что это родители Пола. Рядом с фотографией висел диплом. Джорджтаунский медицинский институт. На полу у стены большая стопка книг. Она быстро взяла одну и просмотрела. Это оказалась медицинская книга о боковом амиотрофическом склерозе. Кристин поставила ее на место, разделась и натянула футболку Пола. Она оказалась длинной, почти до колен.

Кристин дернула шнурок выключателя, и комната погрузилась во тьму. Она легла, укрылась одеялом. Лежать на постели Пола в его футболке оказалось так приятно, наконец-то она почувствовала себя в безопасности. Она вспоминала события прошедшего вечера и улыбалась. Удивительно, каким близким стал для нее человек, которого она едва знает.

Глава седьмая

Чувства как дикие звери — мы недооцениваем их силу, пока не выпустим их из клетки.

Из дневника Пола Кука

Кристин разбудили приглушенные голоса и смех. Шестеро мальчиков стояли у двери, глядя на нее. Заслышав шаги Пола, мальчики разбежались. Пол остановился у порога. Когда Кристин увидела его, у нее внутри что-то дрогнуло.

— Привет, — сказала она.

— Прошу их извинить. — С этими словами Пол вошел в комнату. В одной руке он нес тарелку, на которой с краю стояла маленькая чашечка, а в другой кружку.

— Который час?

— Начало одиннадцатого. Ваш автобус уже пришел.

— Одиннадцатого? — Она села, подтянув повыше простыню. — Долго же я спала!

— Думаю, никто на вас не рассердится.

Она улыбнулась.

— Что вы принесли?

— Ваш завтрак. Оладьи. И сок.

— Завтрак в постель.

Он подошел ближе.

— Если вам интересно, что в чашечке, это наш собственный вариант кленового сиропа. Мы смешиваем ваниль с водой и сахаром. Клубника выращена здесь.

— Спасибо.

Он поставил тарелку рядом с Кристин и, к ее удивлению, сразу же собрался уходить.

— Увидимся на улице.

— Вы не останетесь?

Пол нерешительно посмотрел на нее.

— Хорошо.

Он вернулся и сел на край кровати.

Кристин налила немного сиропа на оладью, потом откусила кусочек.

— Вкусно. Я не знала, что вы умеете варить сироп. — Она взяла клубнику и поднесла к его губам. — Вот.

Он откусил немного, она доела ягоду, оставив на тарелке зеленый бархатистый стебелек. Он молча наблюдал, как она ест. Несмотря на всю его благожелательность, Кристин чувствовала, что мысли его витают где-то далеко.

— Вам не нужен сегодня помощник? Говорят, я очень хорошо справляюсь с проволокой.

Пол не улыбнулся.

— Мне надо поехать в Куско. Полиция подобрала мальчика, хотят, чтобы мы его взяли.

— Хотите, я составлю вам компанию?

Она заметила, что его лицо напряглось.

— Не знаю, сколько времени это займет. Не хочу задерживать вашу группу.

Для Кристин это прозвучало как отговорка.

Пол посмотрел на часы:

— Мне пора.

Кристин холодно сказала:

— Думаю, мы уедем отсюда около двух. Вы вернетесь к этому времени?

— Наверное. — Он медленно встал. — Я пойду.

Кристин отставила поднос, раздумывая, на что мог обидеться Пол.

— Надеюсь, мы еще увидимся.

Пол пошел к двери, но остановился.

— Кристин…

Она спокойно смотрела на него, стараясь не показать своей обиды.

— Да?

— Берегите себя.

Он ушел, и Кристин ощутила пустоту. Есть ей больше не хотелось. Она оделась и пошла к своей группе.

Увидев подругу, Джессика бросила пассатижи и направилась прямиком к ней.

— Давай, со всеми подробностями.

Кристин пожала плечами:

— Нечего рассказывать.

— Ты провела ночь с мужчиной, и ничего не произошло?

— Я не проводила с ним ночь. Я просто переночевала здесь, только и всего.

— Что же вы делали?

— Праздновали день рождения Пабло. Разбили пиньяту, ели пиццу и кекс.

— А потом?

— Пошли гулять. — Вспомнив о прогулке, Кристин улыбнулась. — Мы разговаривали.

— О чем?

— О разном. О жизни.

— Ты сказала ему о Мартине?

— Да.

Джессика нахмурилась:

— Кристин, ты просто открытая книга. Ну и где же ты спала?

— В его комнате. Пол спал наверху, с мальчиками.

— А где он сейчас?

— Уехал в Куско.

— А ты с ним не поехала?

— Он не знал, сумеет ли вернуться вовремя. — Кристин потупилась. — Кроме того, мне кажется, я его отпугнула.

— Я убеждена, что всему виной рассказы о Мартине.

— По-моему, дело не в этом. Я просто была, — она замялась, — так нетерпелива.

Джессика покачала головой:

— Крис, нетерпение с мужчинами ни к чему хорошему не приводит. Ты ведь знаешь.

— Ну да, знаю, что я просто дура.

— Я не это имела в виду.

— Ладно, пошли работать.

Через час наступило время ланча. Кристин не могла даже подумать о еще одном сандвиче с жирной ветчиной. Она пошла к автобусу и нашла свой рюкзак. Вытащила запас протеиновых батончиков и съела один, затем переоделась в чистую одежду. После этого вырвала страничку из своего дневника и написала Полу записку.

Дорогой Пол,

хочу поблагодарить вас за те несколько дней, что я провела в асьенде. То, что вы делаете здесь, в «Подсолнухе», прекрасно. Я никогда не забуду свое пребывание здесь, детей, особенно вчерашний вечер. Если я сказала или сделала что-то, что вас задело, искренне сожалею. Вы очень хороший человек. Желаю вам счастья.

С любовью,

Кристин.

Она сложила записку, сунула ее в карман брюк и вернулась к группе. Вскоре все стали сворачивать работу. В половине второго Джим крикнул:

— Пора ехать!

— Но мы еще не закончили, — возразил Мейсон.

— Ничего, доделают крестьяне из соседней деревни.

— Ты говорил, мы пробудем здесь до двух, — сказала Кристин.

— Да, но придется выехать пораньше. Кажется, пойдет дождь, а сегодня у нас единственная возможность посмотреть Ольянтайтамбо.

Для Кристин это означало одно: Пола она наверняка больше не увидит. Поднимаясь вместе с Джессикой по ступеням во внутренний двор, она предупредила:

— Мне надо попрощаться с Роксаной.

— Поторопись.

— Я бегом.

Кристин быстро взбежала по лестнице. Роксана у себя в комнате играла с расческами и лентой. Увидев Кристин, девочка кинулась к ней, протягивая руки ей навстречу. Кристин присела на корточки и обняла ее.

— Я должна идти, малышка, — сказала она. Слова прозвучали как приговор. — Береги себя. — Расставаться с девочкой было мучительно, но Кристин заставила себя подняться. — Я никогда тебя не забуду.

Роксана смотрела на нее, не понимая. И вдруг на глазах у нее показались слезы, она кинулась к Кристин и обхватила ее ноги. Кристин снова присела и обняла ее, они обе заплакали. Кристин еще раз поцеловала девочку, встала и вышла. Она слышала, как зафырчал мотор автобуса, и знала, что дожидаются только ее.

Заглянув в спальню мальчиков, Кристин обнаружила там Пабло.

— Пабло, ты не знаешь, где Пол?

— Он еще не вернулся.

Она почувствовала, как горький ком подступает к горлу.

— Можешь отдать ему это? — Кристин протянула мальчику записку.

— Конечно. — Он сунул записку в карман.

— Не забудешь?

— Нет. Обещаю.

— Спасибо, Пабло. — Она села на корточки рядом с ним, и они обнялись. — Будь умницей.

— Хорошо. Пока.

Кристин спустилась по лестнице во двор, стараясь не заплакать. Она не могла понять, почему ей так больно из-за того, что Пола нет. Автобус погудел — она понимала, что это сигнал для нее. Кристин ускорила шаг. Когда она шла вдоль стены, знакомый голос окликнул ее:

— Кристин!

Пол подошел к ней. В одной руке у него был фотоаппарат, в другой — подсолнух.

— Я только что вернулся.

— Я оставила Пабло записку для вас. На случай, если мы больше не увидимся.

Он посмотрел ей в глаза.

— И что в ней было?

— Благодарность. В основном. — Кристин замялась, потом все-таки сказала: — Последний вечер был необыкновенным. Если я сказала что-то, что задело вас, простите.

— Это я должен извиниться. Мне не следовало так вести себя. Вчерашний вечер был чудесный. Может быть, даже слишком. — Он неловко переступал с ноги на ногу. — Иногда лучше не знать, что именно теряешь. — Минуту спустя он улыбнулся. — Одно я знаю точно: Мартин просто дурак.

Кристин тоже улыбнулась.

— Вы попрощались с Роксаной?

— Да. Она расплакалась.

— Я схожу к ней. — Он вручил Кристин цветок. — Не забывайте нас.

— Спасибо. Не забуду.

Они неловко стояли, не зная, как попрощаться.

— Можно я вас сфотографирую? — спросил он.

— Конечно. — Она поднесла подсолнух к лицу. — Так?

— Замечательно. — Пол сделал снимок. — Вам пора. — Он помолчал, потом сделал шаг вперед и поцеловал ее.

— Кристин! — крикнула Джессика, стоя на ступеньках автобуса. — Ты всех задерживаешь!

Они оторвались друг от друга, и Пол проводил Кристин до ограды.

— Если вы когда-нибудь окажетесь в Дейтоне…

— Я позвоню. Обещаю.

Кристин глубоко вздохнула.

— Вам пора, — напомнил Пол.

Она еще раз взглянула ему прямо в глаза.

— Adiós, — сказала она.

— Adiós.

Она повернулась и пошла, сжимая в руке подсолнух. Автобус тронулся и, вздымая пыль, медленно пополз по проселочной дороге. Послеполуденное солнце позолотило окна автобуса, и Полу не было видно, что Кристин, прижавшись к стеклу, неотрывно смотрит на него. Когда автобус скрылся из виду, он пошел разыскивать Роксану.

Автобус двигался мимо широких террасных полей к югу, к Священной долине инков. Кристин сидела молча. Время от времени Джим брал микрофон и рассказывал о достопримечательностях, мимо которых они проезжали, но это не интересовало Кристин.

— Готова дать за твои мысли два соля, — сказала Джессика.

Кристин глядела в окно.

— Зря потратишь деньги.

— Не хочешь сказать, почему ты такая тихая?

— Нет.

Джессика шутливо подняла руки, показывая, что сдается.

— Ну ладно. Прости. — Но не прошло и минуты, как она начала заново. — Крис, ты должна жить дальше. Мартин не стоит твоих страданий.

Кристин не ответила, и тут Джессика поняла.

— Это не из-за Мартина. — Выражение Кристин подтвердило ее предположение. — Значит, это та прогулка.

Кристин повернулась к ней:

— Я хочу еще раз его увидеть.

— Только не говори, что ты в него влюбилась… — Джессика медленно покачала головой. — Крис, о чем ты думаешь? У этого человека ящики вместо мебели. Что это тебе даст?

Кристин, не ответив, отвернулась к окну.

— Не сердись на меня. Я просто смотрю на это реалистично.

— А твои отношения с Джимом реалистичны? — спросила Кристин, не оборачиваясь.

Джессика подвинулась к ней поближе.

— Слушай, Крис, у меня нет никаких иллюзий относительно того, что эта интрижка с Джимом продлится больше недели. У меня всегда все идет вкривь и вкось. Но ты ко всему подходишь слишком серьезно. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Кристин, закрыв глаза, прислонилась к окну.

Через час автобус выехал на шоссе, спускавшееся в горную долину. Джим встал и взял микрофон:

— Перед нами городок Ольянтайтамбо. Ольянтайтамбо — последняя преграда перед Священной долиной инков. Когда Писарро захватил Куско, инки отступили сюда. Писарро послал против них своего брата, но инки были готовы к битве, и испанцы в первый раз потерпели поражение. Город, по которому мы едем, это настоящий город инков. Как видите, большая часть руин находится на горе. Вы сможете подняться на гору, но прошу вас, следите за временем. Мы должны вернуться к автобусу в четверть шестого.

Автобус остановился на стоянке. Снизу руины казались громадной каменной пирамидой, возведенной на склоне горы.

Члены группы начали взбираться по террасному склону к храму. Наверху Кристин отошла подальше от остальных и села на уступ, свесив ноги. Вверху собирались прозрачные серые облака, бросая тень на долину и маленький, словно игрушечный, городок. Воздух был прохладный, ветер теребил ее волосы.

Несколько минут спустя к ней подошел Джим и уселся рядом.

— Очень интересно, правда? — спросил он. — Некоторые из этих камней весят больше семнадцати тонн. В десяти километрах отсюда находится каменоломня, где инки вырубали камни для этого храма.

— Удивительно.

— Знаешь, кто создал этот город?

— Тысячи рабов?

— Ну да, и еще любовь одного человека. Ольянтайтамбо был основан могущественным военачальником инков Ольянтаем. Ольянтай полюбил царскую дочь. Он просил у правителя разрешения жениться на ней, но тот отказал, потому что Ольянтай был не царского рода. Тогда Ольянтай, взяв с собой своих сторонников, ушел из Куско и возвел эту крепость. Он собирался построить вокруг крепости город, а затем вернуться за девушкой и биться за нее. Но еще до того, как город был достроен, король умер, и правителем стал его сын. Он боялся Ольянтая и, не вступая с ним в сражение, позволил Ольянтаю жениться на его избраннице.

— Очень романтично. Как ты думаешь, может быть, мне тоже нужно построить крепость?

Джим улыбнулся:

— Мораль сей басни в том, что, когда любовь настоящая, все получается. Возможно, не всегда так, как ожидаешь, но получается.

— Давно ты знаешь Пола?

— Года три-четыре.

— Он действительно такой добрый, как кажется?

— Да. Думаю, что да. — Тут он взглянул на часы. — Пойду всех собирать. Скоро увидимся.

Автобус подъехал к гостинице, когда над Священной долиной уже стемнело. Сторож открыл ворота в длинной ограде из песчаника. Вывеска гласила: «ИНКАЛЕНД».

— Смотрите! — воскликнула Джессика. — «Инка-диснейленд» какой-то. Эй, Кувалда, как называется этот город?

— Урубамба, — ответил Джим.

Отель представлял собой лабиринт маленьких бунгало под сенью густых древесных крон. В центре — огромный плавательный бассейн, а у ограды корраль, в котором паслось несколько лам. Джессика и Кристин остановились посмотреть на животных, потом отнесли свой багаж в номер.

Потом Джессика пошла ужинать, а Кристин осталась в номере. Ей не хотелось ни с кем общаться. Она достала подсолнух и, глядя на него, задумалась, увидит ли она когда-нибудь Пола. Это казалось маловероятным, но она помнила слова Джима: «Когда любовь настоящая, все получается».

Она поставила подсолнух в вазу на тумбочке, выключила свет и заснула.

Кристин проснулась раньше, чем зазвонил будильник. Джессика слегка посапывала на соседней кровати. Кристин тихо оделась и вышла из бунгало. Ночью прошел дождь. У нее побаливала голова: то ли от высоты, то ли от переполнявших ее эмоций. И все же она чувствовала себя лучше, чем накануне.

Большая часть группы собралась в столовой за завтраком. Джоан и Мейсон замахали руками, приглашая Кристин за свой столик.

— Я не видела вас вчера вечером, — заметила Джоан.

— Я устала и сразу легла спать.

Мейсон ножом для масла скреб подгоревший тост.

— А где ваша подруга?

— Еще не встала.

— Как бы она не опоздала, — забеспокоилась Джоан. — Мы должны успеть на поезд.

— Не забудьте выставить свой багаж, напомнил Мейсон. — Его доставят на автобусе в Куско. Мы поедем туда на поезде.

— А знаете, — вдруг сказала Джоан, — жаль, что Пол не поехал с нами. Вы были очаровательной парой.

Неожиданное замечание смутило Кристин.

— Спасибо, — пробормотала она. — Пойду посмотрю, как там Джесс.

Кристин взяла фрукты и пару пирожных, завернула в салфетку и вернулась в номер. Джессика, уже одетая, паковала вещи.

— Нам нужно выставить багаж, — сказала Кристин.

— Я знаю. Который час?

— Почти восемь.

— Надо идти. Поезд отходит через пятнадцать минут.

Железнодорожная станция располагалась на другой стороне туристского комплекса, и девушкам пришлось бежать изо всех сил, чтобы не опоздать. Поезд был маленький, всего пять вагонов. Узкоколейка шла вдоль реки Урубамба, по джунглям, до города Агуаскальентес — Горячие Воды. Неподалеку от города река билась о пороги, вода бурлила с такой силой, что казалось, она кипит.

Незадолго до прибытия Джим поднялся со своего места:

— Я хочу рассказать вам немного о Мачу-Пикчу. Его называют «затерянным городом». Там жила знать инков. Испанские завоеватели разрушили большую часть религиозных и политических центров инков, но, к счастью, не обнаружили Мачу-Пикчу.

В 1911 году этот город нашел американский ученый Хайрам Бингем. Он не искал Мачу-Пикчу, он искал Вилкабамбу, последний оплот инков, павший под натиском завоевателей.

Большая гора, возвышающаяся над крепостью, носит название Уайнапикчу. Это сторожевая башня города. Вы можете взобраться на нее, хотя должен вас предупредить, подъем крутой и опасный. Но вид оттуда потрясающий.

Поезд замедлил ход.

— Выйдя из поезда, мы поднимемся на гору на автобусе. Спуститься можно в любое время. Только нужно быть на станции к четырем. Поездом в четыре тридцать мы отправляемся назад в Куско.

Когда они добрались до вершины, Джим купил билеты на всю группу и, стоя у турникета, пропустил всех вперед. Джессика и Кристин шли последними, поскольку Джим обещал им персональный тур.

Террасные склоны были покрыты изумрудной зеленью, по одной из террас вилась тропа. Джим провел их по узкой каменной лестнице к высокому полукруглому зданию. Камни были аккуратно скруглены, внутри строения находились трапециевидные ниши.

— Храм Солнца, — объявил Джим. — Эти два окна ориентированы по точкам, откуда восходит солнце в летнее и зимнее солнцестояние.

Потом они осмотрели руины храма Кондора. Большой необработанный камень напоминал птицу с раскинутыми крыльями, голова, лежащая на жертвенном камне, была выделена грубой резьбой.

Джессика присела на корточки и тронула камень:

— Что это?

— Голова кондора. Считается, что здесь приносили человеческие жертвы.

Джессику передернуло.

— Пошли отсюда.

Они облазили еще десяток развалин. Джессика и Джим взялись за руки — очевидно, их больше не волновало, заметит это кто-либо или нет. Спустившись по каменным ступеням, они оказались на широкой, поросшей травой площадке размером с половину футбольного поля. На противоположной стороне видна была часть древнего города, симметричный ряд зданий, на которые ложилась тень Уайнапикчу.

Джим взглянул на солнце.

— Если мы хотим взобраться на Уайнапикчу, пора начинать.

На столбе висело два указателя: на Уайнапикчу и в другую сторону — к храму Луны.

— Вы уверены, что хотите подняться? — задал вопрос Джим.

— Уверены, — ответила Джессика и обратилась к Кристин: — Разве нет?

— Еще как уверены! — подтвердила Кристин.

Подъем занял около часа. Кое-где в скале были выдолблены ступени или висели канаты, с помощью которых можно было подняться выше. Иногда им приходилось ползти на четвереньках. Джим поднялся первым, затем, протянув руку, помог взобраться девушкам.

— Добро пожаловать на вершину мира! — провозгласил он.

У Джессики перехватило дыхание.

— Вот это да. Мачу-Пикчу кажется игрушкой. На какой мы высоте?

— Примерно на триста метров выше Мачу-Пикчу.

— Потрясающе, — сказала Кристин. — Я так рада, что мы сюда поднялись.

Они сфотографировали друг друга и около получаса погрелись на солнышке, затем на вершине стало людно от вновь прибывших туристов, и они решили спускаться. Джим возглавлял процессию, Джессика следовала за ним, Кристин была замыкающей. Спуск с горы происходил заметно быстрее. Джим следил, чтобы они не слишком торопились, но все же они нагнали группу китайских туристов, покинувших вершину минут на десять раньше них. Они прошли около двух третей пути, как вдруг Джессика спросила:

— Джим, если бы я упала, ты бы кинулся спасать меня, рискуя своей жизнью?

— Что за вопрос? Просто следи, куда ставишь ногу, и держись поближе к горе.

— Значит, не стал бы…

Она перепрыгнула через камень на нижний уступ скалы. Край обрыва держался только на корнях растений и подался под ней.

— Джим!

Джим обернулся. Она соскальзывала в пропасть. Не раздумывая Джим бросился к ней и втащил обратно на тропу. Она упала на спину, Джим тоже не удержался на ногах. Оба тяжело дышали.

— Самый дурацкий поступок, который я когда-либо видел, — произнес Джим.

— Самый дурацкий поступок, который я когда-либо совершала, — с раскаянием сказала Джессика. — Ты меня спас.

— С тобой не соскучишься, — ответил Джим и попытался встать.

Вдруг тонкий земляной край, на который он опирался коленями, просел под ним, и Джим исчез. Джессика вскрикнула, раздался крик китайских туристов внизу, подхваченный эхом, — и все затихло. Джессику трясло.

— Далеко он упал? — прошептала она.

— Не знаю.

Один из китайцев, схватившись за корень дерева, наклонился над обрывом, товарищи держали его за куртку.

— Вы видите его? — крикнула им Кристин.

Китаец показал куда-то вниз:

— Он там.

Джессика и Кристин спустились на следующий выступ, и Джессика свесилась вниз.

— Вон он, — сказала она.

Джим лежал лицом вниз на скальной террасе, в шести метрах под ними.

— Он шевелится?

— Нет, — ответила Джессика с дрожью в голосе.

Они быстро спустились к Джиму. Лицо его было в крови, на голове и на правой руке ссадины.

— Он дышит? — спросила Джессика.

Кристин встала на колени рядом с Джимом.

— Да.

— Может, его надо перевернуть?

— Нет. Не трогай его.

Джессика тоже опустилась на колени, от страха мысли ее путались. Под телом Джима натекла лужица крови, земля вокруг потемнела и стала влажной.

— Джим. Очнись. Прошу тебя, очнись.

Вдруг он тихо застонал. Один из китайцев подошел ближе, но Джессика замахала на него рукой.

— Не касайтесь его! Не надо его трогать. — Она склонилась к нему. — Джим, ты меня слышишь?

Он не отвечал. Потом раздалось едва слышное:

— Да.

— Как ты думаешь, позвоночник сломан?

— Все… болит. — Он повернул к ним лицо, измазанное землей и кровью.

— Ты можешь пошевелить пальцами ног?

Джим пошевелил левой ногой, и лицо его исказилось от боли.

— Нога болит.

Джессика тихонько провела ладонью по его ноге. И вдруг отдернула руку.

— Я чувствую кость. Она торчит.

Подошел крепкий светловолосый мужчина, поднимавшийся на гору вместе с тремя мальчиками-подростками.

— С какой высоты он упал? — спросил мужчина.

— С десятиметровой, — ответила Кристин. — Нам нужна помощь.

— У него сломана нога, — объяснила Джессика.

Мужчина потрогал ногу Джима, нащупал торчащую кость.

Снял с себя куртку.

— Меня зовут Пит. Я пожарный. Это по моей части. Нужно отнести его вниз. — Он говорил с заметным австралийским акцентом.

Сопровождавшие его мальчики стояли в отдалении, глядя во все глаза.

— Ну, ребята, бегите вниз и приведите нам подмогу. Давайте, быстренько.

Мальчики мгновенно исчезли.

Двое китайцев остались неподалеку, остальные стали спускаться вслед за мальчиками.

Джим стонал. Джессика не выпускала его руку. Австралиец вытащил перочинный нож и разрезал брюки Джима. Увидев торчащую кость, Джессика заплакала. Пит начал ощупывать ноги Джима.

— Чувствуешь мои пальцы, приятель? — спросил он.

— Да.

— Отлично. — Он снял с себя ремень, затем обратился к Джессике: — Девушка, не дадите мне свой ремень?

Джессика отдала ему ремень, затем снова взяла Джима за руку.

Мужчина сказал:

— Послушай, приятель, здесь нет ничего плоского, из чего можно было бы соорудить шину. Поэтому мы свяжем тебе ноги вот этими ремнями.

Джим вскрикнул, когда Пит дотронулся до его сломанной ноги.

— Прости, приятель. Что у тебя со спиной?

— Не знаю.

Пока они дожидались возвращения мальчиков, к ним подошли Джоан, Мейсон и еще три человека из группы «Пума-Кондор». Все уже знали о падении, но не ожидали, что это будет кто-то из своих.

— Джесс, — позвал Джим.

— Да? — Она наклонилась поближе.

Кристин прислушалась.

— Группа… — Он запнулся, лицо его исказилось от боли. — Отвези группу в Куско, — хрипло сказал он. — Они должны попасть на поезд. Билеты… в моем рюкзаке.

Кристин обратилась к Мейсону:

— Вы можете отвезти всех назад, в Куско?

Он кивнул:

— Могу.

— Мы останемся с Джимом. Как только доберемся до больницы, позвоним.

Кристин расстегнула рюкзак Джима и отдала Мейсону конверт с железнодорожными билетами и гостиничными документами.

— Как вы его спустите? — спросил Мейсон.

— Мой сынишка с друзьями пошли за помощью, — сказал Пит. — Мы сумеем его отнести.

— Мы поможем, — предложил один из китайцев.

— Ну хорошо, — сказал Мейсон. — Сейчас соберу всех.

Минут через двадцать вернулись мальчики, приведя с собой четверых перуанцев с носилками. Один из них говорил по-английски:

— Позвоночник сломан?

— Надеемся, что нет, — ответила Джессика.

Перуанцы отстегнули и сняли рюкзак Джима. Кристин подобрала его. Затем Джима положили на носилки и крепко привязали. Перуанцы, Пит с мальчиками и оба китайца взялись за носилки — кто где сумел. Двигаясь очень осторожно, они начали медленный спуск.

Добравшись до конца тропы, они опустили носилки на траву, чтобы передохнуть. Джессика села рядом с Джимом.

— Как ты, дорогой?

— У тебя нет листьев коки? — спросил Джим.

— У меня есть, — отозвалась Кристин. У нее сохранился пакетик с листьями коки, купленный Джимом. Она достала его и вытащила несколько листиков. — Вот они.

Джим принялся медленно жевать листья. Вскоре стало заметно, что каким-то образом они ему помогают справиться с болью.

— Ну, друзья, — сказал Пит, поднимаясь, — давайте доведем дело до конца.

Они пронесли Джима мимо руин, вверх по длинному ряду ступеней, к главным воротам, и вынесли наружу, к автобусной остановке. Там их уже ждал пикап. В пикапе была койка с матрасом, туда поставили носилки и прикрепили их нейлоновыми ремнями.

— Ну, держись, приятель, — сказал Пит.

— Спасибо, — откликнулся Джим.

— Спасибо вам большое, — поблагодарила Джессика.

— Не за что. Удачи. Пока.

Джессика и Кристин взобрались в пикап. Джессика взяла Джима за руку.

— Джесс, — сказал Джим. — Позвони Полу. Не хочу, чтобы кто-нибудь из здешних меня штопал.

— Ладно.

Кристин отыскала в рюкзаке Джима мобильный телефон и подала его Джессике.

Джессика склонилась над Джимом:

— Какой номер?

— Нажми третью кнопку.

После нескольких гудков на том конце отозвались.

— Алло, Пол? Это Джессика… Плохи у нас дела. Джим упал с Уайнапикчу. Сильно разбился. Вы можете приехать? — Она прикрыла рукой микрофон. — Где он сможет нас найти? — спросила она Джима.

— В медпункте в Агуасе.

— Медпункт в Агуасе… Хорошо. Мы будем вас ждать. — Она нажала кнопку отбоя. — Он приедет.

Медицинский пункт располагался в неказистом старом здании. Громыхающий рентгеновский аппарат, казалось, сохранился со времен Второй мировой войны. Врач осмотрел ногу Джима и нахмурился. Пока медсестра обрабатывала раны, он отрезал штанину и полил ногу перекисью водорода. Сделав одиннадцать рентгеновских снимков, он пришел к выводу, что самую сильную боль Джиму причиняет вывихнутое плечо. Доктор попробовал вправить его, но Джим застонал так громко, что Джессика от жалости к нему заплакала. Доктор еще несколько раз принимался вправлять плечо, но безуспешно, а Джим с каждым разом стонал все громче.

— Они мучают его, — сказала Джессика. — Где же Пол?

Два часа тянулись нестерпимо долго, к тому времени, как приехал Пол, Джессика была близка к истерике.

Она кинулась к Полу, как только он вошел:

— Прошу вас, помогите ему!

Он взглянул на Кристин, затем прошел в комнатушку, где, корчась от боли, лежал Джим. Пол коснулся плеча Джима:

— Я здесь, дружище.

Казалось, медицинский персонал при виде Пола испытал такое же облегчение, как Джессика и Кристин. Пол внимательно изучил снимки. Прошло больше трех часов с момента, как Джим упал, и мышцы его спины и плеч свело, поэтому вправить плечо было почти невозможно.

Пол вытащил из сумки шприц с кетамином и сделал своему другу укол. Глаза Джима закрылись, мышцы обмякли. Пол жал на плечо, пока сустав со щелчком не встал на место. Он поставил Джиму капельницу, ввел антибиотик, а затем зашил рану на голове.

Выйдя из «операционной», Пол увидел сидящих на скамье девушек.

— Ну как он? — спросила Джессика.

— Нужно как можно скорее отвезти его в Куско и сделать томограмму, чтобы убедиться, что нет внутреннего кровотечения. У него множественные осколочные переломы ноги. Ему понадобится ортопедическая операция. Где остальные члены вашей группы?

— Они поехали на поезде назад, в Куско.

— Хорошо. Отвезем его на моей машине.

Пол еще раз сделал Джиму укол кетамина, чтобы быть уверенным, что тот будет спать все время пути. Через три часа они остановились перед отделением интенсивной терапии при больнице в Куско. Пол посигналил, появился санитар из «скорой» с каталкой. Каталка с Джимом и Пол исчезли за дверями больницы.

Девушки вошли в вестибюль и стали ждать. Вскоре после полуночи появился усталый Пол и сел рядом с ними.

Джессика вскочила:

— Как он?

— Все гораздо лучше, чем можно было ожидать. У него сотрясение мозга. Нога нехороша, пришлось поставить спицу. Но он будет в полном порядке еще до того, как мы отправим его в Штаты.

— Он в сознании?

— Еще не совсем пришел в себя, но в сознании.

— Я могу его увидеть? — спросила Джессика.

— Вы были первым человеком, о ком он спросил. Дверь первая налево.

После ее ухода Пол и Кристин остались одни в выложенном кафелем вестибюле. В два часа ночи большая часть люминесцентных ламп под потолком была выключена, и они сидели в полумраке. Их приглушенные голоса эхом отдавались в пустом помещении.

— Как это случилось? — спросил Пол.

— Мы поднялись на Уайнапикчу и уже прошли больше половины спуска, когда Джессика начала дурачиться и поскользнулась. Джим спас ее. Но потом под ним обрушился выступ.

— Вот почему она чувствует себя виноватой. Но, по крайней мере, все остались живы.

— Слава богу.

Молчание. Потом Пол сказал:

— Спасибо вам за записку.

— Мне хотелось написать больше, но при таких обстоятельствах… — Она потупилась, потом добавила: — Я вспоминала вас.

— Я тоже вас вспоминал. — Они посмотрели друг другу в глаза. — Джим просил, чтобы я сопровождал вашу группу в джунглях. Значит, вы пробудете со мной чуть дольше.

— Значит, действительно нет худа без добра, — проговорила она с улыбкой.

Он улыбнулся в ответ, затем посмотрел на часы:

— Мы вылетаем через шесть часов. Я отвезу вас обеих в гостиницу.

— Я бы хотела повидать Джима.

Они подошли к его палате. Пол постучал, потом открыл дверь. Джессика сидела у кровати, положив Джиму голову на грудь.

— Привет, Джим, — сказала Кристин. — Как ты?

— Жив.

— Жив — это хорошо. Знаешь, ты герой. Ты спас жизнь моей лучшей подруге.

— Просто она мне нравится.

— Думаю, ты это доказал. Жаль, что ты не можешь поехать с нами. Как ты тут будешь один?

— Он не будет один. Я с ним останусь, — сказала Джессика.

— Ты остаешься? — удивилась Кристин.

— Да.

— Отлично, — сказал Пол. — Судя по тому, что я знаю о Джессике, персоналу больницы покоя не будет.

Джим посмотрел на Пола:

— В школе в Пуэрто нас ждут.

— Все в порядке, — ответил Пол. — Я говорил с директором несколько часов назад. Не беспокойся об этом.

— Просто привези их назад целыми.

— Привезу. — И обернулся к Джессике: — Хорошенько заботьтесь о нем.

— А вы позаботьтесь о моей подруге.

— Обещаю.

Кристин подошла к кровати, наклонилась и поцеловала Джима в лоб.

— Держись, Кувалда.

Глава восьмая

Путь Кристин вновь пересекся с моим. Судьба умеет срезать углы.

Из дневника Пола Кука

— Где мы остановимся?

— В гостинице «Виландре». Возле которой мы впервые встретились.

Она прищурилась:

— А ты все это не подстроил? Кражу кошелька…

— К сожалению, я не такой сообразительный.

Гостиница находилась всего в пятнадцати минутах езды от больницы. Пол поставил машину перед входом, и они вошли внутрь.

Администратора у стойки не оказалось. Пол поискал его глазами и взял единственный оставшийся в ячейке ключ.

— Наверно, это от твоей комнаты.

Кристин посмотрела на цифры на бирке.

— Мы с Джессикой жили в этом номере. Надеюсь, мои вещи уже там. А где твой багаж?

— Хайме привезет мой рюкзак в аэропорт. Он поедет с нами. Когда они поднимались по плохо освещенной лестнице, Пол тихо спросил:

— Можно я переночую в твоей комнате?

— А где же еще?

— В вестибюле есть диван.

— Да, верно.

Кристин протянула ему ключ. Пол отпер дверь и включил свет. Кристин с облегчением заметила у кровати свой рюкзак.

В номере было жарко и влажно, и Пол включил кондиционер. Пока Кристин переодевалась в ванной, он установил радиобудильник, снял рубашку и лег на одну из кроватей.

Из-за двери ванной высунулась голова Кристин.

— Закрой глаза.

— Если это необходимо.

— Да, необходимо. — Убедившись, что он не подсматривает, Кристин вышла из ванной в одном нижнем белье, улеглась в постель и выключила свет у изголовья.

— Теперь можешь открыть.

— Теперь уже незачем, — ответил он.

Кристин рассмеялась.

— Спокойной ночи. Приятно снова оказаться вместе.

— Мне тоже.

Шум кондиционера заглушал их голоса. Кристин закрыла глаза и вообразила себя в объятиях Пола.

Радиобудильник разбудил их испанской скороговоркой местного диктора. Сквозь неплотно задернутые занавески пробивалось солнце, оставляя на противоположной стене яркую длинную полосу. Пол, застонав, выключил радио.

— Ох, как не хочется вставать.

Кристин понравился хриплый звук его голоса.

— Доброе утро.

— Будет доброе не раньше, чем я выпью кофе, — ответил он.

— Примешь душ?

— Нет. Я все равно потом испачкаюсь.

— Тогда я приму. — Она уселась на постели. — Подожди. Закрой глаза.

— Я врач, Кристин. Я видел больше обнаженных тел, чем главный редактор «Плейбоя».

— Но моего не видел, — ответила она.

Он прикрыл глаза ладонью.

— Ну ладно.

Она вынула одежду из рюкзака и торопливо скрылась в ванной. Пол быстро оделся, обулся, потом снова рухнул на кровать.

Через десять минут Кристин вышла из ванной, слегка накрашенная, с аккуратно уложенными волосами.

— Я готова, — бодрым голосом объявила она.

Пол поскреб подбородок.

— Я тоже, — сказал он, хотя выглядел так, словно его долго крутили в барабане стиральной машины. — Пора идти.

Пол собрал группу в вестибюле. Вскоре подъехал автобус. Кристин заняла переднее сиденье, и, когда дверь закрылась, Пол уселся рядом с ней. Она вынула из рюкзака печенье и фрукты.

— Вот наш завтрак.

— Спасибо. — Пол взял яблоко.

Когда автобус подъехал к аэропорту, он встал и повернулся к группе:

— Наверно, вы все беспокоитесь, как там Джим. Скоро он будет в порядке. У него сотрясение мозга и осложненный перелом, но, к счастью, других травм нет. Он пролежит в больнице несколько дней. Поэтому он попросил меня сопровождать вас в джунглях. Сейчас мы полетим в Пуэрто-Мальдонадо. Прибыв туда, мы заедем в гостиницу и сразу же отправимся работать. В Пуэрто мы пробудем всего день: нас ждут дела в начальной школе.

Хайме присоединился к ним в аэропорту. Пол при виде старого друга заметно приободрился.

Хотя полет в Пуэрто-Мальдонадо занял чуть больше часа, вид из окна самолета изменился до неузнаваемости. Величественные снежные вершины, окружавшие Куско, уступили место сначала скалистым предгорьям, а потом и обширной равнине, поросшей тропическим лесом.

Здание аэропорта напоминало старый авиационный ангар. Там не было диспетчерской вышки, только ветроуказатель. Как только люк самолета открылся, салон наполнился влажным дыханием джунглей. Аэродром окружали буйные заросли сочной зеленой растительности.

Забрав свой багаж, они направились к стоянке. Их ждали два перуанца, которые, увидев Пола, удивились и обрадовались. Коротко переговорив с ним, они стали подзывать мотоциклы с коляской — местные такси, — всего одиннадцать штук.

Два перуанца отвели всех к коляскам и погрузили багаж, пока Пол отдавал распоряжения водителям. Наконец ревущая колонна двинулась в путь. Кристин сидела рядом С Полом. Встречный ветер взъерошил ей волосы, откинул со лба челку, подчеркнув тонкие, изящные черты лица. Пол посмотрел на нее и улыбнулся:

— Весело?

Она восторженно кивнула:

— Здесь совсем не похоже на Дейтон.

— Верно, здесь не Дейтон.

Она прильнула к нему, и он обнял ее за плечи. Проехав несколько километров, мотоциклы свернули с шоссе на изрытую колеями дорогу, ведущую к гостинице «Карлос».

— Похоже, мы с вами будем жить в одной комнате, — сказала Кристин, обращаясь к Джоан.

— Вам не повезло. Я храплю.

— Ничего страшного, Джессика тоже храпит.

Они отнесли багаж в номер, а потом на мотоциклах отправились в школу. Там их группу уже ждали. По обеим сторонам крытой галереи выстроились дети, они приветствовали гостей, бросая конфетти.

На школьном дворе для них уже расставили складные стулья. Директор школы взял микрофон. Он говорил по-испански, останавливаясь после каждой фразы, давая возможность Полу все перевести:

— Мы приветствуем наших американских друзей… Спасибо, что приехали помочь нашей школе… Позвольте показать вам наш любимый народный танец.

— Танцы и костюмы, — добавил Пол, — представляют три области Перу: море, горы и джунгли.

Трое детей, мальчик и две девочки, вышли вперед. Заиграла музыка, и дети стали по очереди танцевать. Гости громко аплодировали.

После этого микрофон взял Пол:

— Значит, так. Мы должны отремонтировать им туалет. Разделимся на три группы: одна будет крыть крышу, а две другие — красить. Мейсон возглавит группу, которая будет красить и наводить порядок внутри. А Кристин — группу, которая будет красить снаружи.

Кристин казалась удивленной.

— Все в порядке? — спросил Пол. — Я знаю, у тебя есть опыт.

— Да, конечно.

Хайме отобрал семерых мужчин и раздал им рабочие перчатки, а остальные разбились на две группы.

Работу закончили только с наступлением темноты. Солнце уже село, и в школьном дворе зажглись фонари, осветив отремонтированное здание. Все собрались, чтобы сфотографироваться у свежевыкрашенной стены.

— А когда будет ужин? — спросил кто-то из мужчин.

— Вас ждет прекрасное угощение, — сообщил Пол. — Пицца по-американски. Брат владельца ресторана живет в Сиэтле, поэтому пицца будет настоящей. По крайней мере, так было в прошлый раз.

Они пешком дошли до центра города. В пиццерии играла американская музыка. Молодая женщина провела их в отдельное помещение. Все расселись вокруг большого стола, Пол сделал заказ и присоединился к ним.

— Здесь есть поблизости интернет-кафе? — спросила Кристин.

— Через несколько домов. Как выйдешь, налево.

— Спасибо. Я скоро вернусь.

Кристин вышла и вскоре заметила вывеску с символом @. Зал был разделен на кабинки, в каждой из которых стоял компьютер. Кристин заплатила, села за компьютер и просмотрела свою почту. Там было письмо от матери.

Дорогая Кристин,

надеюсь, с тобой все в порядке. Вчера заходил Мартин. И представь себе, сказал, что не может тебя найти. Конечно, он ужасно удивился, когда я сообщила ему, что ты в Перу. Он ненадолго задержался, и мы поговорили.

Он несколько раз извинился, что расстроил свадьбу, и, кажется, искренне раскаивается. Он сказал, что должен сообщить тебе что-то очень важное. Пожалуйста, береги себя и позвони, когда сможешь.

Целую,

мама.

Две недели назад Кристин немедленно помчалась бы к ближайшему телефону. Теперь же Мартин казался ей чужим и далеким. Единственное, что она почувствовала, — это любопытство. Но почему Мартин пришел к ее маме? Она написала:

Дорогая мамочка,

у меня все в порядке. Мы с Джессикой прекрасно проводим время. Мы видели много потрясающих вещей и познакомились с удивительными людьми. Завтра мы окажемся в джунглях. Если Мартин хочет что-то мне сказать, пусть пришлет мне письмо по электронной почте.

Напечатав эти слова, Кристин подивилась собственному спокойствию. В этот момент в интернет-кафе вошел Пол. Заметив ее в углу, он сказал:

— Эй, красавица, пицца уже готова.

Кристин обернулась к нему. Какие бы чувства она теперь ни испытывала к Мартину, это наверняка было как-то связано с Полом. Его дружба придала ей сил.

— Спасибо. Еще минута, и я закончу.

Кристин дописала письмо и щелкнула мышкой по значку «отправить». Затем подошла к Полу и взяла его за руку:

— Пошли. Я умираю от голода.

На следующее утро Кристин и Джоан проснулись под монотонный шум дождя, из-за которого зеленая листва на деревьях сделалась еще более яркой. Женщины отнесли свой багаж в вестибюль, взяли по пакету с соком, сладкой булочке и банану и направились к автобусу, где заняли места рядом с Полом.

— Как спалось? — поинтересовался он, ответив на приветствие Кристин.

— Я видела чудесные сны, — улыбнулась Кристин.

Какое-то время автобус ехал по мощеным улицам, потом свернул на пыльную красную дорогу, идущую мимо бескрайних полей сахарного тростника и сорго. Красная глина вскоре превратилась в грязь, и автобус сбавил скорость. Они подъехали к реке только через час.

Деревянное судно было около двадцати метров в длину. По его бортам располагались две лавки с сиденьями из пенопласта, между ними оставался проход в метр шириной. Над сиденьями натянут выцветший навес в сине-белую полоску. На носу корабля были свалены рюкзаки и другой багаж. Начал накрапывать дождь, и на багаж набросили брезент, а с навеса спустили пластиковую пленку, чтобы закрыть пассажиров от дождя.

— Наших проводников зовут Маркос и Хильберто, — сказал Пол. — Джунгли для них как дом родной. Вы не пожалеете о том, что они с нами.

Мотор на судне был навесной, он находился на конце длинного шеста, так что при необходимости его можно было приподнять над водой. По течению Мадре-де-Дьос встречалось множество наносов, и фиксированный мотор легко было повредить. Хильберто запустил мотор на полную мощность, и они поплыли вверх по течению, в джунгли.

Кристин сидела рядом с Полом на носу корабля. Река стала шире, а по берегам высились огромные деревья. Пол переложил несколько рюкзаков, улегся на них и надвинул шляпу на глаза. Кристин склонилась над бортом и свесила руку в воду, ощущая пальцами бодрящий холодок быстрых струй.

Это заметил Маркос.

— No, señorita, — сказал он. — No ponga la тапо еп el río.

— Что он сказал? — спросила она Пола.

— Он просит тебя вынуть руку из воды, — перевел Пол и как бы между прочим добавил: — Наверно, из-за пираний.

Кристин поспешно вынула руку из воды, и Пол невольно улыбнулся.

Дождь сменился туманом. Кристин улеглась на рюкзак и закрыла глаза. Плеск воды о корму успокаивал.

Когда дождь прекратился, пластиковую пленку подняли, а через три часа судно причалило к небольшой пристани, к которой вели простые земляные ступени. На деревянных мостках стояли несколько перуанцев с большой картонной коробкой.

— Здесь мы сойдем на берег! — прокричал Пол. — Мы совершим небольшой переход по джунглям.

Проводники пришвартовали судно к берегу и внесли на палубу коробку. Пол ее открыл — в ней были резиновые сапоги.

— Сейчас сезон дождей, поэтому тропа кое-где подтоплена. Так что советую всем надеть сапоги.

Кристин скинула туфли, сунула было ногу в сапог, но тут же вытащила.

— Там внутри что-то есть.

Она перевернула сапог, и из него посыпались тараканы. Кристин вскрикнула, и насекомые исчезли в щелях палубы. Пол, как ни старался, не мог удержаться от смеха.

— Ничего смешного, — сказала она, стараясь казаться рассерженной.

— Смотри, как надо. — Пол взял ее сапоги, перевернул их, потряс и вернул Кристин. — Держи. Скажи спасибо, что это не тарантулы.

— Ты это сказал, чтобы меня успокоить? — спросила она, натягивая сапоги.

Затем, взяв рюкзаки, путешественники сошли на берег. Хильберто направился к лесу, все последовали за ним. Там, где тенистые кроны тесно смыкались над тропой, он остановился. Пол подошел и встал рядом.

— Ну что, туристы, сейчас мы углубимся в лес. Запомните, это не шутки. Здесь водятся ягуары, пумы, гадюки и кабаны. Можно провалиться в трясину. Будьте начеку. Держитесь вместе. Два человека с мачете пойдут впереди и один — сзади.

Хайме с Хильберто возглавили шествие, Маркос занял место в середине, Пол пропустил группу вперед и шел в конце. Кристин пристроилась к нему:

— Я от тебя ни на шаг.

Идти по тропе было нетрудно, хотя ноги увязали в грязи. Какое-то время они даже брели по колено в воде, так что грязная жижа заливала им в сапоги. Постепенно листва над головой становилась все гуще, пока совсем не заслонила свет.

Хильберто обернулся и что-то прокричал по-испански, обращаясь к группе.

— Осторожно, здесь могут водиться анаконды, — перевел Пол. — Они любят мутную воду.

По мере того как они углублялись в лес, разговоры стихали. Звук голосов сменился шумом шагов. Вдруг Пол остановился и указал на ствол одного дерева.

— Смотри, — он провел ладонью по четырем глубоким бороздам на коре, — здесь точил когти ягуар.

Через сорок минут заросли расступились, и вдали показалось озеро Уитото. Тропа обрывалась у причала: под обрывистым берегом покачивались на воде два каноэ.

Хильберто спустился вниз и осторожно ступил на корму одной из лодок, потом жестом пригласил всех занимать места. Они уселись по двое на деревянных скамьях. Всем раздали весла, и плавание началось. Тем временем солнце село. Последний луч, блеснув на поверхности озера расплавленным золотом, растаял, и потемневшие воды показались вдруг неприветливыми и даже зловещими. Через час они заметили вдали электрический свет.

— Приют «Макисапа», — объявил Маркос.

Первое каноэ скользнуло к причалу, и Хайме, выпрыгнув, привязал лодку к берегу. Внезапно на берегу появился человек и направился к ним. На голове у него сидела обезьянка, обмотав его шею хвостом.

— Это Леонидас, — объяснил Пол, — и его обезьянка-маки-сапа по имени Маруха.

Все вышли на причал и стали осторожно подниматься по скользким от грязи ступеням, вырубленным в склоне холма. Хильберто и Леонидас вели группу, освещая фонарями путь. Под ногами сновали ящерицы, в ветвях деревьев метались темные тени. Преодолев подъем, они наконец увидели лагерь: несколько бунгало с крышами из пальмовых листьев и дорожка, освещенная масляными лампами.

Пол привел их в столовую, служившую также актовым залом. Столы представляли собой отшлифованные куски распиленных стволов, крыша была из пальмовых листьев, открытые окна затянуты сеткой. Пахло томатным соусом и чесноком.

— Уверен, что все проголодались, — сказал Пол. — Сначала поужинайте, а потом мы осмотрим жилье и познакомимся с некоторыми правилами.

Росана, жена Леонидаса, поставила перед ними две большие миски со спагетти и большую кастрюлю с соусом. На столах уже стояла корзинка с чесночным хлебом и лежало два арбуза.

Когда все поели, Пол встал, чтобы сделать объявление:

— Для вашей безопасности в приюте «Макисапа» следует соблюдать определенные правила. Правило первое. Если вы обнаружите змею, немедленно сообщите кому-нибудь из персонала. Не играйте со змеями и не дразните их.

— Ну да, я как раз собиралась подразнить питона, — усмехнулась Джоан.

— Правило второе. Если вы захотите покинуть территорию лагеря, не делайте этого в одиночку. Особенно ночью. Здесь очень легко заблудиться. Правило номер три. Мы просим вас не купаться в озере. Здесь водятся крокодилы, а также пираньи, электрические угри, пиявки и анаконды. Правило четыре. Если вам захочется половить пираний, возьмите у нас специальные удочки, но не снимайте рыбу с крючка самостоятельно, позовите кого-нибудь из персонала. Пиранья может укусить, даже если уже не трепыхается. В это время года следует опасаться блох и москитов. Как-то утром я насчитал на теле более ста семидесяти укусов. Помимо москитной сетки обязательно пользуйтесь репеллентом и антиблошиными ошейниками. Есть вопросы?

— Что мы будем делать завтра? — спросил кто-то из группы.

— Что хотите. Здесь есть остров, мы с утра поплывем туда на каноэ. Большую часть дня будем просто отдыхать. У местных есть поговорка: в джунглях нет часов. Мы здесь едим, когда проголодались, спим, когда устали, — столовая всегда открыта. — Пол поднял лист бумаги над головой: — Здесь названия ваших бунгало. После ужина устраивайтесь на ночлег. Если у кого-нибудь возникнут вопросы, я буду здесь, в столовой.

— В каком я бунгало? — спросила Кристин.

— Вы с Джоан живете в «Гуакамайо», — ответил Пол. — Второе бунгало направо. А я — на другом конце лагеря, в «Вампире».

— Приходи к нам в гости.

— Хорошо, сначала я встречусь с персоналом, а потом зайду к вам.

— Я буду ждать, — улыбнулась Кристин.

Приют «Макисапа» состоял из девяти деревянных бунгало с крышей из пальмовых листьев и высоким крыльцом. В домике, где поселилась Кристин, было три кровати, каждая с сетчатым пологом для защиты от москитов. Ванную комнату отделяла от спальни ситцевая занавеска. Вода в кране оказалась чуть теплой. Вот и все удобства. В комнате было чисто, но пахло мазутом.

— Что такое «гуакамайо»? — спросила Джоан. — Какая-то еда?

— По-моему, это попугай, — ответила Кристин.

Джоан расправила над кроватью москитную сетку.

— Ты когда-нибудь спала под москитной сеткой?

— Нет, — сказала Кристин. Она облокотилась о подоконник и выглянула наружу. — Трудно поверить, что дома зима.

Джоан уселась на кровать и, прищурившись, посмотрела на Кристин:

— Что у тебя с рукой?

Кристин подняла руку:

— Москиты покусали. В Пуэрто их полно.

— Почаще пользуйся репеллентом.

Раздался стук в дверь.

— Входите! — крикнула Кристин.

Появился Пол. Он был в шляпе, на шее висел фотоаппарат.

— Добрый вечер, дамы. Как вам на новом месте?

— Здесь все чудесно, — сказала Джоан, — кроме запаха. Чем это пахнет?

— Машинным маслом. Им обрабатывают древесину, чтобы отпугнуть термитов. В джунглях водится около девяноста видов термитов.

— Как приятно, — шутливо заметила Джоан.

— Хотите пойти со мной? Я поведу группу охотиться на крокодилов.

— Ночью? — спросила Джоан.

— Это лучшее время для охоты.

— И для сна, — заметила Джоан. — Я пас.

— А я пойду, — сказала Кристин. — Я тебе доверяю. Ты бы не взял меня туда, где опасно.

— Где слишком опасно, — поправил он.

— Когда мы идем?

— Прямо сейчас.

Она встала:

— Пошли.

К ним присоединились пятеро подростков и Хильберто. Пол прихватил с собой мачете. Когда они подошли к привязанному у берега каноэ, Кристин остановилась.

— Мы поедем на лодке?

— Конечно. А на чем еще? — удивился Пол.

Она посмотрела на темную, как чернила, воду.

— Ты хочешь, чтобы я отправилась охотиться на крокодилов по кишащему пираньями озеру?

— А как насчет доверия?

Кристин покачала головой:

— Какой же ты вредный!

Пол взял ее за руку, усадил в лодку и дал ей в руки весло. Сам он сел впереди. Когда они гребли к противоположному берегу, откуда-то из темноты послышался глухой рев.

— Кто это? — испуганно спросила Кристин.

— Крокодил, — ответил Пол. — Наверно, Элвис.

— Ты узнаешь их по голосам?

— Только Элвиса. Он здешний патриарх. Почти пятиметровой длины.

Внезапно кто-то пролетел над ними, совсем близко, и Мелисса, девочка, сидевшая позади Кристин, вскрикнула:

— Ой, кто это?

— Всего лишь летучая мышь вампир, — спокойно ответил Пол. — Они едят москитов.

— Прекрасно, всего лишь вампир! — насмешливо повторила Мелисса.

Лодка бесшумно скользила по черной воде, и через некоторое время перед ними возник темный берег. Над водой низко нависали деревья.

— Держитесь подальше от деревьев, — сказал Пол. — Иногда на них висят вампиры.

Все сразу перестали грести. Направив луч фонарика к берегу, Пол высветил из темноты два ярко горящих янтарных глаза.

— Смотрите, крокодил. — Пол изменил направление луча. — А вот еще один. Детеныш.

— Откуда ты это знаешь?

— По расстоянию между глазами. — Он повернулся и прошептал: — Гребите к нему, я попытаюсь его поймать.

Пол приподнялся и наклонился над водой. Внезапно его рука дернулась и по плечо погрузилась в воду.

— Он схватил меня! Схватил! — крикнул он.

Кристин завизжала, а Пол со смехом выпрямился, с его рукава стекала вода.

— Я пошутил.

— Дурак. — Она стукнула его по спине.

Пока Пол шарил по воде лучом, Хильберто сидел на корме и рулил веслом. Не прошло и двух минут, как они увидели еще пару глаз.

— Этот немного побольше, — сказал Пол.

Хильберто сделал несколько длинных гребков, и они подплыли совсем близко к крокодилу. На этот раз Пол ухватил его за шею. Пока он тащил крокодила из воды, тот бешено бил хвостом, но, оказавшись на дне лодки, замер.

— Посветите мне, — сказал Пол.

Четыре фонарика осветили животное. Крокодил был длиной около метра. Желтые, как у кошки, глаза, на сомкнутых челюстях виднелись кровавые следы от прерванной трапезы. Пол приподнял его.

— Обратите внимание, на лапах у него не хватает некоторых пальцев. Их отгрызли пираньи.

— Даже не верится, что ты его поймал, — сказала Кристин.

— Вот, — сказал Пол, протягивая ей крокодила, — подержи его. Я хочу вас вместе сфотографировать.

Кристин посмотрела на чудовище:

— А как его держать?

— Так же, как змею. Пока ты держишь его за шею сзади, он, не может укусить. Положи свою руку рядом с моей, а когда ты почувствуешь, что готова, я уберу свою руку, и ты его схватишь. А другой рукой будешь держать его за хвост.

— Я боюсь, он вырвется, — она схватила крокодила за хвост, — он такой скользкий.

— Прекрасно, передвинь руку выше. Готова?

Когда Кристин вцепилась в шею крокодила, Пол ослабил хватку. Животное не шевелилось, и Пол убрал руку.

Лицо Кристин просияло.

— Я держу крокодила! Быстро сфотографируй меня. А то Джессика мне не поверит.

Щелкнула вспышка — Пол сделал снимок.

— А что теперь?

— Просто брось его обратно в озеро.

Кристин наклонилась и отпустила крокодила. Он плюхнулся в воду, ударил хвостом и исчез.

— Кто следующий? — спросил Пол.

Всем подросткам захотелось попробовать, и Пол шарил лучом фонарика по воде, пока не увидал сразу десяток пар горящих глаз.

— Каждому по одному.

К полуночи они вернулись в лагерь. Пол проводил Кристин до ее бунгало.

— Посидим на крылечке? — спросила Кристин.

— Давай.

Они уселись на ступеньках крыльца.

— Я горжусь тобой, — сказал Пол. — Ты вела себя сегодня очень храбро. Если ты способна плыть ночью по кишащему пираньями озеру среди летающих вампиров, а потом держать в руках крокодила, тебя уже ничто не испугает.

Она покачала головой и улыбнулась:

— Не понимаю, как ты здесь живешь. Я бы не смогла.

В его глазах что-то промелькнуло.

— В Штатах я видел вещи похуже, — мрачно произнес он. — По сравнению с ними джунгли кажутся не такими уж дикими.

Свет в столовой погас, и Пол посмотрел на светящийся циферблат своих часов.

— Закончим разговор на этой оптимистичной ноте. Будут какие-нибудь пожелания?

— Нет. Спасибо за этот вечер.

— Не за что. — Он наклонился, и они поцеловались. — До завтра.

Он спустился с крыльца, и, пока он не исчез в темноте, Кристин смотрела ему вслед. Потом она вошла в бунгало, забралась под москитную сетку и заснула.

Оладьи у Росаны получились не очень вкусными, но никто не роптал: это был самый приличный завтрак с тех пор, как они оказались в Перу. После завтрака группа собралась у причала, чтобы переправиться в двух каноэ на соседний остров.

Через некоторое время лодки причалили к низкому, поросшему травой берегу. Путешественники вышли на зеленую лужайку, и только Хильберто и Хайме остались в каноэ, намереваясь обогнуть остров и встретить группу в конце маршрута.

Чем дальше они углублялись в джунгли, тем громче становился щебет птиц.

— Интересно, что это за птицы? — спросила Кристин.

— Это не птицы, а обезьяны, — ответил Леонидас. — Следуйте за мной.

Вскоре он привел их на вырубку. Повсюду на деревьях сидели обезьяны.

— Это резусы и капуцины. А самые маленькие — тамарины.

Любопытные обезьянки спустились ниже, чтобы получше рассмотреть людей. Маленький тамарин уселся на ветку в полуметре от Кристин.

— Я его угощу, — сказала она.

Кристин вынула из нагрудного кармана печенье, отломила кусочек и протянула тамарину. Он выхватил его и быстро вскарабкался на верхушку дерева. Кристин отломила еще кусочек и протянула другой обезьянке, черному капуцину. Но вместо того чтобы схватить угощение, он прыгнул на плечо Кристин. Она от неожиданности вскрикнула. А капуцин тем временем сунул руку в карман Кристин, вытащил целое печенье и скрылся в кустах.

Кристин только головой покачала:

— Как же я испугалась!

На этот раз тропа, по которой они шли, была сухой. В какой-то момент путь им преградила паутина толщиной с рыболовную леску, и Пол предупреждающим жестом положил руку на плечо Кристин. Пригнувшись, они пролезли под паутиной, но, когда он отпустил руку, на ее футболке осталось темное влажное пятно. Он вопросительно посмотрел на Кристин:

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. Мне просто немного жарко.

Вскоре она подошли к странному дереву. Его корни поднимались на метр над землей.

— Это дерево называют ходячей пальмой, — сказал Пол. — Когда источники питания оскудевают, это дерево выпускает новые корни с одной стороны и отказывается от старых. Оно движется не быстро, но все же движется.

Они продолжали путь. Леонидас, свернув с тропы, подвел их к одиноко стоявшему дереву с белым стволом.

— Это тангарана, — сказал Пол. — Вокруг нее ничего не растет.

Действительно, в радиусе трех шагов от этого дерева не было никакой растительности.

— Другие растения боятся ее по двум причинам. Во-первых, тангарана выделяет смертельную для других растений кислоту. Во-вторых, в ней живут муравьи. — Пол постучал по дереву мачете. Из основания ствола выползли красно-черные муравьи и струйкой стали подниматься вверх. — Муравьи защищают дерево. Укус этого муравья болезненнее укуса осы.

— Почему здесь все кусаются, жалят и хотят тебя съесть? — спросила Кристин.

— Не все, — ответил Пол. — Многие здесь лечат. Например, одно дерево помогает при болезнях почек. А более двухсот видов растений оказывают целебное действие, предотвращая развитие опухолей.

Когда они снова двинулись в путь, Пол снова с тревогой посмотрел на Кристин:

— Ты правда хорошо себя чувствуешь?

— Сейчас вообще-то не очень.

Пол приложил ладонь к ее лбу.

— У тебя жар.

— Я уверена, что это пустяки, — сказала она.

Через несколько минут они уже плыли обратно к лагерю.

Глава девятая

Каждый миг, проведенный с Кристин, делает мою любовь к ней все сильнее. Она боится, что я оставлю ее. Она не знает, что даже мысль о нашей разлуке для меня невыносима.

Из дневника Пола Кука

На ланч подали салат из неизвестных фруктов и плов из риса и мяса пираньи, которую Маркос выловил этим утром.

После поездки на остров Пол отправился к себе в бунгало, чтобы немного поспать, но к полудню он уже был в столовой. Вошла Джоан:

— Пол, Кристин нездоровится. Кажется, у нее жар.

По дороге в бунгало Пол спросил:

— Вы давали ей что-нибудь?

— Она приняла тайленол.

Кристин лежала на кровати под москитной сеткой. Ее побледневшее лицо покрылось испариной. Пол сел рядом с ней.

— Привет. Что случилось?

— Я никуда не пойду, Пол. — Она говорила медленно и невнятно. — Я больше не хочу смотреть на крокодилов.

— Тебе не нужно никуда ходить. — Он приподнял над кроватью и завязал узлом москитный полог, потом пощупал лоб Кристин. — У тебя жар.

— Мне кажется, я… перегрелась на солнце.

Он повернулся к Джоан:

— Пойдите ко мне в комнату. Я живу в «Вампире», второе бунгало после столовой. Рядом с моей кроватью лежит красная сумка. Принесите ее сюда, пожалуйста.

Когда Джоан вернулась с сумкой, он измерил Кристин температуру. Термометр показывал тридцать девять градусов.

— У тебя болят суставы? — спросил он.

— Не знаю. У меня болят глаза, — ответила она слабым голосом.

— На тебе есть укусы москитов?

— Есть, — ответила за нее Джоан. — Вчера мы об этом говорили.

— Крис, какие прививки ты делала перед отъездом?

— От столбняка. От гепатита, — отрывисто произнесла она.

— А прививки против малярии или желтой лихорадки?

— Нам сказали, это необязательно.

— Надеюсь, они не всем так говорят, — мрачно заметил Пол. — Я сейчас вернусь.

Он вышел и знаком пригласил Джоан следовать за ним.

— Что с ней? — спросила Джоан.

— Я не совсем уверен, но это может быть малярия, желтая лихорадка или лихорадка денге. Скорее всего, последняя. Ее переносчики — москиты.

— Это опасно?

— Возможен смертельный исход.

— Нужно везти ее в больницу?

— Слишком рискованно, учитывая ее состояние.

— Когда мы наверняка узнаем, что с ней?

— В ближайшие день-два. Если она начнет жаловаться на боль в суставах, значит, у нее лихорадка денге.

— Но мы завтра уезжаем.

— Без нее. Нам нужно предотвратить обезвоживание. Сходите в столовую и принесите пару бутылок воды. Вы знаете Хайме?

— Парнишку из приюта?

— Верно. Найдите его и скажите, что я хочу с ним поговорить.

Джоан убежала. Пол вернулся в бунгало. Он открыл сумку, вынул тюбик вазелина и смазал пересохшие губы Кристин.

— Не бойся, я с тобой, — сказал он.

Через пять минут Джоан привела встревоженного Хайме. Пол сказал, что останется в приюте, чтобы ухаживать за Кристин, и попросил Хайме вывести группу из джунглей. Он также попросил его позвонить Джиму и Джессике и рассказать им о случившемся.

Когда Хайме ушел, Пол взял подушку с соседней кровати и положил под голову Кристин. Потом открыл бутылку с водой и поднес к ее губам:

— Попей воды, Кристин. Тебе необходимо много пить.

Ее губы разжались, и он начал медленно, терпеливо поить ее. Потом намочил салфетку холодной водой и приложил компресс к ее пылающему лбу.

— Пол!

— Да?

— Я умру?

— Нет. Но ты очень больна.

— Что со мной?

— Пока не знаю.

— Пожалуйста, не оставляй меня. Мужчины всегда бросают женщин. — По щеке Кристин покатилась слеза.

— Я тебя не оставлю, — тихо сказал Пол. Потом наклонился и поцеловал Кристин в лоб. — Обещаю.

Джунгли были черны, и лишь редкие лунные лучи, пробиваясь сквозь пышные кроны, серебрили влажную листву подлеска. В половине четвертого утра члены группы, недовольные тем, что пришлось вставать в такую рань, собрались в столовой. Только так они могли успеть на самолет.

Пол спал в одной комнате с Кристин, а Джоан ночевала в его бунгало, чтобы утренними сборами не потревожить больную. Пол проводил группу до причала, а потом вернулся к Кристин.

Он потрогал ее лоб. Лоб был горячим, но не слишком, поэтому Пол лег на соседнюю кровать и уснул. Два часа спустя его разбудило чье-то бормотание. В рассветном полумраке он увидел, как Кристин беспокойно ворочается за сеткой.

— Мне нужно позвонить, — говорила она. — Нужно позвонить.

Пол быстро встал и подошел к ней:

— Кому?

— Кондитеру. Заказать еще эклеров.

— Я позвоню кондитеру, — сказал Пол.

— Хорошо. Хорошо. Позвони. — Она успокоилась, дыхание стало не таким частым. Через минуту она позвала: — Мартин!

Пол взял ее за руку.

— Мартин, что во мне плохого?

Пол погладил ее по щеке:

— В тебе нет ничего плохого.

— Тогда почему ты отказался от меня? — Кристин начала тихонько всхлипывать. — Куда ты уходишь, папа? Когда ты вернешься?

Пол крепко сжал ей руку. Вскоре речь Кристин сделалась бессвязной, и она заснула. Последними ее словами были:

— Не оставляй меня.

Через день разразилась буря. Когда тучи заволокли небо и джунгли погрузились во мрак, крики обезьян стали пронзительней и громче. Дождь молотил по крыше, сотни быстрых ручьев устремились с холма к озеру.

Пол не отходил от Кристин. Росана приносила им еду и бутылки с водой из холодильника. А еще заваривала крепкий чай из коры хинного дерева. Кристин почти ничего не ела, но Пол заставлял ее пить. Больше всего он боялся обезвоживания. Вечером она назвала его по имени. Наконец-то она пришла в себя.

— Дождь идет давно? — спросила она.

— Несколько часов. Глаза по-прежнему болят?

Она еле заметно кивнула:

— И спина. Ужасно ломит кости.

Пол воспринял эти слова как добрый знак. Они подтверждали, что у Кристин лихорадка денге. По статистике, от нее умирают значительно реже, чем от желтой лихорадки.

— У тебя жар. Это пройдет.

Только на следующее утро Кристин поняла, что группа покинула лагерь.

— Мама будет волноваться.

— Джессика ей позвонит.

Кристин закрыла глаза. Через несколько минут она спросила:

— Когда я смогу поехать домой?

— Когда окончательно поправишься.

— Ты тоже уедешь из лагеря?

— Без тебя я никуда не уеду. Обещаю.

Она крепко сжала его руку и опять закрыла глаза.

Всю ночь и на следующий день шел дождь. Состояние Кристин было стабильным, хотя несколько раз температура поднималась до сорока градусов. Пол смачивал ей лоб и шею прохладной водой. На пятый день ее болезни дождь кончился. Хильберто с Маркосом вернулись и сообщили, что группа благополучно вылетела из Пуэрто-Мальдонадо.

Пол все это время почти не отходил от Кристин.

На шестую ночь наступил кризис. Пол проснулся, услышав громкие стоны Кристин. Ее зубы стучали, лоб и волосы были влажными, ночная рубашка промокла.

Пол принес из ванной полотенце и промокнул лицо Кристин, потом осторожно раздел ее и вытер тело досуха. Затем он натянул на нее одну из своих рубашек и укрыл одеялом. И сел на стул рядом с ее кроватью.

Из-за плотной завесы облаков выглянула луна, ее бледный луч упал на лицо Кристин. В медицинском колледже его учили, что врач должен оставаться эмоционально отстраненным от пациента, но в данном случае эта задача оказалась невыполнимой. Он находился рядом с Кристин почти неделю, и с каждым днем она становилась ему все ближе.

— Ты даже не представляешь, какая ты красивая, — шепнул он. — Не представляешь, что делаешь со мной.

Она не двигалась, и Пол нежно поцеловал ее в губы. Она чуть слышно вздохнула. Он уткнулся лицом в край ее подушки и, обессиленный, уснул.

Солнечный луч заглянул в окно. Кристин открыла глаза. Она не сразу поняла, где находится, но, увидев над головой крышу из пальмовых листьев, вспомнила.

Пол спал, положив голову на ее кровать. Он был небрит, под глазами темнели круги. Он все время был рядом с ней!

Кристин медленно протянула руку и коснулась его волос, его покрытого щетиной лица.

Он тихо застонал во сне, потом открыл глаза и резко выпрямился.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответил он. — Ты заставила меня поволноваться. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше. Сколько дней я здесь пролежала?

— Семь.

— Семь дней, — повторила она. — А сейчас я выздоровела?

— Почти. В три часа ночи у тебя был кризис. Но полностью здоровой ты почувствуешь себя не сразу.

Только теперь она заметила, что на ней клетчатая рубашка Пола. Ей смутно припомнилось, как Пол раздевал ее, но она не чувствовала стыда, только благодарность за заботу. Она взяла его за руку.

— Ты все это время был со мной, да?

— Да.

Она крепко сжала его руку и поднесла к щеке.

— Ты не оставил меня…

К вечеру Кристин настолько окрепла, что могла обходиться без посторонней помощи. Росана принесла суп и хлеб, и Пол обрадовался, увидев, что к Кристин вернулся аппетит. Они пообедали вместе. Потом Росана принесла чистые полотенца. Пол ушел, чтобы дать Кристин возможность помыться. Она приняла душ, вымыла голову, припудрила кожу тальком. Застегивая ремень шортов, она заметила, что сильно похудела.

Пол взял из столовой игральные карты, захватил две пачки печенья из собственных запасов и вернулся со всем этим в ее бунгало. Кристин сидела на застеленной постели. Он положил печенье на кровать и продемонстрировал ей колоду.

— Хочешь сыграть?

— Конечно. Во что?

— Я научу тебя техасскому покеру.

— На что играем?

— Может быть, на печенье? — Пол распечатал пачки. — Шоколадные с начинкой пойдут за одну фишку, а имбирные — за пять.

К вечеру Кристин выиграла все печенья до одного.

— Выходит, ты карточный шулер, — сказал Пол.

— Ты многого обо мне не знаешь. На прошлой неделе ты знал еще меньше, но все же несколько тайн у меня осталось. — Она взяла шоколадное печенье и положила перед Полом. — Хочешь одно из моих печений?

— Да.

— Но не задаром.

— Что ты за него просишь?

Она лукаво взглянула на него:

— Свидание.

— Куда же мне тебя повести?

— Покатай на лодке.

— Пошли.

Пол прихватил карманный фонарик, и они направились к причалу. Кристин еще недостаточно окрепла и после недолгой прогулки по склону запыхалась. Посмотрев на крутые ступени, вырубленные в земле, она закусила губу:

— Боюсь, что не смогу спуститься.

Пол встал на ступеньку ниже.

— Обними меня за шею.

— Ты хочешь нести меня на руках? Я не такая легонькая, как тебе кажется.

— Я ходил по Тропе инков с рюкзаками, которые весили больше, чем ты.

Она обвила руками шею Пола. Он подхватил ее на руки и стал осторожно спускаться. Потом помог ей сесть в каноэ, сам сел позади нее и отвязал лодку. И под мерные взмахи весла каноэ заскользило по атласно-черной глади озера.

Когда берег остался вдали, Пол перестал грести.

— Откинься назад, — посоветовал он Кристин.

Кристин улеглась, положив голову ему на колени, и стала смотреть вверх, в чистое, испещренное звездами небо. Лодка мерно покачивалась, а влажное, горячее дыхание джунглей согревало их.

— Трудно поверить, что скоро Рождество, — сказала Кристин. — Я даже не знаю, какое сегодня число.

— Пятнадцатое.

— Еще десять дней можно ходить по магазинам и выбирать подарки друзьям, — заметила она. — А как ты готовишься к Рождеству?

— Если бы не мои беспризорные мальчишки, я предпочел бы этот праздник пропустить.

— Ты скряга.

— У меня свои причины.

Пол провел ладонью по ее щеке, затем по волосам, откинул их назад. Она закрыла глаза и таяла от удовольствия.

— Почему ты приехал в Перу? — вдруг спросила она.

Пол долго смотрел на нее, не отвечая.

— Примерно потому же, что и ты.

— Что, Мартин и тебе дал отставку?

Они рассмеялись. Затем он глубоко вздохнул.

— Это случилось в ночь под Рождество. Я работал врачом неотложной помощи. В больнице творилось что-то невероятное. Нас дежурило всего двое, и другой врач пытался спасти женщину, у которой во время родов случился сердечный приступ. Доставили ребенка. Он проглотил игрушку. — Пол вытащил из-за ворота рубахи солдатика. — Вот эту.

Кристин видела солдатика и раньше, но сейчас внимательнее посмотрела на него. Затем заглянула в лицо Пола. Она заметила, что голос его изменился, и поняла, что сейчас он расскажет что-то такое, о чем предпочитает не вспоминать.

— Я пытался спасти мальчика, и тут привезли мужчину. С инфарктом. Я сделал все, что смог. Но оба скончались. — Пол стал говорить медленнее. — Мальчику было всего четыре года. Мужчине — чуть больше сорока, у него остались жена и пятеро детей. Это был самый ужасный день в моей жизни. Но этим дело не кончилось.

Кристин смотрела на Пола, ожидая объяснений.

— В Америке, если случается несчастье, люди считают, что за это кто-то должен заплатить. Мать мальчика была убеждена, что я убил ее сына. Вдова умершего мужчины считала, что в его смерти виноват тоже я. Обе семьи подали в суд.

— В суд на тебя?

— Такие вещи случаются постоянно. Я знал, что по закону все преимущества на моей стороне. И думал, что сумею пережить судебный процесс, что это будет нетрудно. Я ведь все делал по инструкции. Коллеги поддержали меня. Сотрудники «скорой помощи» были на моей стороне. И я выиграл оба дела. Во время судебного процесса я виделся с другом-психиатром. Он сказал мне, что, согласно статистике, у врача, пережившего процесс о преступной небрежности, гораздо больше шансов расстаться с жизнью, чем у обитателя камеры смертников.

— В результате самоубийства? — спросила Кристин.

— Самоубийства, сбоя иммунной системы или, быть может, недостаточно быстрой реакции, когда уворачиваешься от приближающегося прицепа. Воля к жизни или ее отсутствие — это мощный фактор. В тот год осенью состоялась моя помолвка. Мы собирались пожениться на следующий год в июне. Но наши отношения осложнились. Сначала мы отложили свадьбу, надеясь, что все придет в норму. Я попытался вернуться к работе, но из этого ничего хорошего не вышло. Я перестал доверять собственной интуиции. Спустя какое-то время я понял, что не могу этого вынести. Я сказал своей невесте, что оставляю медицину. Наивный! — Пол покачал головой. — Я полагал, что любовь выдержит все испытания, но я ошибся. Она надеялась стать женой успешного врача.

Пол заглянул в глаза Кристин:

— Я понял, что поговорка «Мужчины женятся на женщинах, а женщины выходят замуж за положение» верна.

Кристин молчала.

— Я был в отчаянии. Мне хотелось разом все кончить. Вместо этого я купил рюкзак и билет в Бразилию. Я проехал всю Южную Америку, останавливался на ночлег в туристических лагерях или просто спал под открытым небом. Отрастил длинные волосы. Где-то по дороге доктор Кук перестал существовать. Затем, возвращаясь поездом из Мачу-Пикчу, я оказался рядом с группой подростков, которые приехали в Перу с благотворительной миссией. Они рассказали мне о сиротском приюте, в котором работали. И с тех пор меня почему-то не оставляла мысль об этом приюте. Как только мы приехали в Куско, я на попутных машинах добрался до «Подсолнуха». Сначала я собирался остаться там всего на несколько дней. Но работа с детьми увлекла меня. Каждый день я говорил себе, что уеду на следующей неделе, но оставался. Затем, в один прекрасный день, полицейский, руководивший «Подсолнухом», получил уведомление о переводе в Лиму. Заменить его было некем. Нужно было либо браться за эту работу, либо выгонять детей обратно на улицу. Как видишь, я до сих пор с ними. Но знаешь, теперь я наконец обрел то, что искал.

— Что же?

— Покой. — Он помолчал минутку. — Хотя бы на время.

Кристин недоуменно посмотрела на него:

— Что ты хочешь сказать?

— Хочу сказать, что через неделю ты вернешься в Дейтон, а я буду помнить тебя всю оставшуюся жизнь.

Она какое-то время пристально смотрела на него. Затем потянулась к нему, прижалась губами к его губам, и они опустились на дно лодки. Когда же их тела наконец разъединились, она положила голову ему на грудь, прислушиваясь к биению его сердца.

— Поедем со мной, — сказала она.

Пол долго молчал.

— А дети?

Она еще крепче обняла его, и лодка, покачиваясь на волнах, уносила их в новую жизнь под ясным звездным небом.

Кристин проснулась незадолго до полудня. Ей было слышно, как Пол, Хильберто и Маркос громко переговариваются за окном. Она знала, что им пора уезжать. Кристин встала, приняла душ. Когда она укладывала вещи, вошел Пол, неся в руке пластиковый контейнер.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Намного лучше. — Она подошла и обняла его, они поцеловались. — Последняя ночь была как сон.

— Через неделю все это приключение будет казаться сном. — Он отдал ей контейнер. — Я принес завтрак. Тебе нужно набираться сил.

Она села на кровать и сняла с контейнера крышку. Внутри была салфетка, йогурт, какой-то тропический фрукт и булочка.

— Спасибо. Я страшно голодна.

— Ты и должна быть голодна. Ты не ела целую неделю.

— Лихорадка денге как способ похудеть, — сказала она и откусила кусок от булочки. — Когда мы уезжаем?

— Через час. Нам нужно вернуться в Пуэрто засветло.

— А что потом?

— Завтра мы полетим в Куско и встретимся с Джимом и Джессикой. Потом ты полетишь в Лиму, а оттуда домой.

— А ты?

— А я вернусь в «Подсолнух».

— И все? «Приятно познакомиться, я люблю вас, до свидания?»

— Тебе приходит в голову конец получше?

— А тебе нет?

Он засунул руки в карманы:

— Приходит. Но я не мог просить тебя об этом.

— Почему?

— Потому что ты не останешься.

Кристин заглянула ему в глаза. И вдруг поняла, почему он не просил ее — потому что заранее знал ответ. «Мужчины женятся на женщинах, женщины выходят замуж за положение». Она не знала, что тут можно сказать. Во время этой недолгой паузы пространство между ними, казалось, сделалось плотным.

Пол первым нарушил молчание:

— Я вернусь за твоим багажом.

Дверь за ним захлопнулась. После его ухода Кристин почувствовала, как в ней вскипает обида. Она уложила оставшиеся вещи и уселась на крыльцо. Пол пришел за багажом.

— Потом отнесу тебя вниз.

— Я могу дойти сама, — холодно сказала она.

Он пожал плечами:

— Ладно.

Хильберто и Маркос уже поджидали их в каноэ. Когда лодка отчалила от берега, Кристин оглянулась: Леонидас и Росана махали им с причала, а крыши «Макисапы» становились все дальше, пока не исчезли из виду. Они с Полом не разговаривали.

Через час они доплыли до тропы, ведущей вглубь джунглей, и надели резиновые сапоги. Пол взвалил на плечи свой рюкзак и рюкзак Кристин. Они углубились в лес, но на этот раз Кристин шагала уверенно, она чувствовала, что стала другой: от женщины, шедшей по этой тропе неделю назад, в ней мало что осталось.

Через час вдали заблестела река. Они отплыли сразу же. Пол и Кристин лежали на лавках друг напротив друга. Ветер и брызги становились все сильнее, и Пол, не говоря ни слова, вытащил из рюкзака плед и накинул; на Кристин. Их молчание становилось для нее невыносимым. Пол не сводил с нее глаз, но его взгляд был печален. Что она надеялась прочесть в этом взгляде: понимание, прощение, любовь? В конце концов Кристин закрыла глаза и попыталась уснуть. Спустя полчаса она снова открыла глаза. Пол все так же смотрел на нее.

Он слегка улыбнулся, и его улыбка была для нее как солнце, пробившееся из-за туч.

— Пол, мне очень жаль. Я…

— Не надо, — сказал он. — Я понимаю.

— Но… я люблю тебя. — Она вздохнула. — У нас осталось так мало времени. Я больше не хочу тратить его зря.

Пол, печально улыбаясь, раскрыл ей объятия:

— Иди сюда.

Она кинулась к нему, и он обнял ее, а она пыталась поверить в то, что это плавание никогда не кончится.

Пол разбудил Кристин, когда они подплывали к пристани Лаберинто. Вокруг было множество кораблей и лодок, и Хильберто, умело маневрируя, подвел судно к пристани.

— Здесь мы попрощаемся, — сказал Пол, вставая. — Маркос и Хильберто отведут судно в док.

Кристин поблагодарила своих спутников.

— Я просто умираю от голода, — сообщил Пол. — А ты?

— Пожалуй, я бы сейчас и от куй не отказалась, — ответила Кристин.

Пол рассмеялся. Они зашли в кафе. Пол заказал жареную курицу, сладкий картофель и апельсиновую фанту.

— Ты готова вернуться домой? — спросил он.

Кристин кивнула:

— Я соскучилась по маме. И надеюсь, мой начальник не нашел мне замены.

— Представь, какие истории ты будешь рассказывать на работе, — сказал Пол. — Я пришлю тебе фотографию, на которой ты держишь крокодила.

— Надо позвонить Джессике.

— Конечно.

Он достал мобильный телефон. Набрал номер.

— Hola, amigo. — Он заулыбался и посмотрел на Кристин. — Да, она нас напугала. Но все хорошо. Похудела немножко, но с ней все в порядке. Она хотела поговорить с Джессикой. — Он кивнул. — Ничего страшного. Мы позвоним позже.

— Можно мне поговорить с Джимом? — спросила Кристин.

Пол передал ей телефон.

— Кристин! Восставшая из мертвых!

— Кто бы говорил. Как ты?

— Чтобы остановить Кувалду, нужно кое-что побольше, чем гора. Конечно, когда рядом доктора, болезни отступают.

Кристин оглянулась на Пола.

— Я понимаю, о чем ты говоришь. А где Джессика?

— Ей стало скучно, и она бегает по магазинам. У нее для тебя важные новости.

— Какие?

— Она убьет меня, если я проболтаюсь. Завтра увидимся.

Кристин нажала кнопку отбоя и вернула мобильник Полу.

— Джим говорит, у Джессики какие-то важные новости.

— Какие?

— Он не сказал.

Когда такси привезло их к отелю «Дон Карлос», уже почти стемнело. Пол зарегистрировался, потом отнес багаж в их номера. Вернувшись, он спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

— Устала. Может быть, выпьем кофе?

— Здесь неподалеку есть кафе.

В южном ночном небе ослепительно сиял тонкий лунный серп. Кристин и Пол шли по дороге, держась за руки.

— Когда мы завтра вылетаем?

— Обычно вылет около восьми. Как жаль, что у нас совсем не осталось времени. Я еще столько хотел показать тебе.

— Это путешествие и так дало мне очень много.

— Ну да. Лихорадка денге…

— Любовь. — Она подняла на него глаза. — Скажи, что мне делать, Пол.

— Не могу.

Кристин печально вздохнула:

— Я знаю.

Они вошли в кафе, хозяин подвел их к столику и зажег свечу. Кристин посмотрела на Пола, и тяжесть предстоящей разлуки показалась невыносимой.

— Не хочу, чтобы этот день кончался.

Тут зазвонил мобильный. Пол посмотрел на высветившийся номер.

— Это Джессика.

— Не отвечай.

Пол взглянул на нее. Потом выключил телефон и снова положил его в карман. Хозяин принес заказ. Кристин отпила кофе, потом тихо произнесла:

— Попроси меня остаться.

— Не могу. Мне кажется, ты не будешь здесь счастлива.

— Не знаю, буду ли я счастлива где-нибудь в другом месте. Но точно знаю, что без тебя я буду несчастна.

Пол долго смотрел на мерцающее пламя свечи, затем сказал:

— Выходи за меня замуж. — Он взял ее за руку. — Кристин, я ждал всю жизнь, чтобы появился кто-то, кого бы я мог полюбить, как тебя. Ты не представляешь себе, что ты со мной сделала. У меня дыхание перехватывает, когда я думаю о том, что потеряю тебя.

Кристин сидела потупившись, на ее глазах были слезы. Когда она снова посмотрела на него, на лице ее медленно расцвела улыбка.

— А как же обручальное кольцо?

— Так, значит, ты согласна?

Кристин улыбнулась еще лучезарнее:

— Да.

Пол стянул с пальца простое колечко:

— Пока подойдет?

Она протянула руку:

— Прекрасно.

Дрожащей рукой он надел ей кольцо на палец. Оно оказалось слишком велико.

— Ну что ж, почти в самый раз, — сказала Кристин. — Что, если я пока буду носить его на большом пальце?

Он надел ей кольцо на большой палец, потом нежно сжал ее руку:

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива.

— Ты уже сделал, любимый.

Глава десятая

Разлука для любви что ветер для огня: большую раздувает, маленькую гасит.

Из дневника Пола Кука

Рейс из Пуэрто-Мальдонадо задержался на два часа. Когда они наконец-то поднялись на борт, половина кресел в салоне пустовала. Пол убрал подлокотник между их сиденьями, и Кристин прильнула к нему.

— Ты звонил Джиму? — спросила она.

— Они встретят нас в аэропорту.

— Ой, как хочется поскорее узнать, что за важные новости у Джессики. И сообщить нашу новость.

Пол нежно погладил ее по щеке:

— Давно я не чувствовал себя таким счастливым.

Самолет приземлился в Куско. Они вышли, держась за руки.

Джессика с Джимом поджидали их у окна для выдачи багажа.

— Боже, да ты прямо тростинка, — проговорила Джессика, обнимая подругу.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Кристин у Джима — он был на костылях.

— Гораздо лучше, чем когда ты меня видела в последний раз.

— Рад видеть тебя в вертикальном положении, — сказал Пол.

— Спасибо, что собрал меня. На самом деле, спасибо за все. Я виделся с остальными членами группы перед их отлетом домой. Они все говорят, что поход в джунгли оказался самой интересной частью путешествия.

— Вы говорили, у вас важные новости. Какие? Я сгораю от нетерпения.

Джессика покосилась на Пола:

— Наши новости могут подождать.

Кристин недоуменно посмотрела на нее:

— Могут подождать? Да ладно, перестань.

— Нет, правда. Это все не так важно.

— Ну ладно. Зато у нас есть важные новости, которые не могут ждать, — радостно сказала Кристин. — Мы обручились!

— Поздравляю! — Джим обнял сначала Кристин, потом Пола. — Не говорил ли я тебе, что все получится?

— Да, тебе пришлось упасть с горы, чтобы все получилось, — отозвалась Кристин.

— Ты придаешь слишком большое значение моим страданиям.

Джессика подошла к Кристин и обняла ее.

— Поздравляю, — сдержанно произнесла она. Потом обернулась к Полу: — Значит, вы возвращаетесь в Штаты?

Кристин смутилась:

— Мы собираемся жить здесь.

Казалось, Джессику что-то мучает.

— Ты переезжаешь в Перу?

— Таковы наши намерения.

Джессика посмотрела на нее с недоверием. Кристин была задета реакцией подруги, неловкость в их отношениях становилась все заметнее.

Джим попытался разрядить обстановку:

— Давайте мы отвезем вас в гостиницу. — Он обернулся к Полу и протянул ему ключ. — Мне надо выполнить несколько поручений. Можешь отдохнуть в моем номере.

По пути к стоянке Джессика увела Кристин подальше от мужчин.

— Так, значит, у тебя есть сомнения… — обиженно произнесла Кристин.

— Речь идет не обо мне. Это просто ненормально.

— Ненормально? — переспросила Кристин.

— Оставить все ради человека, которого ты еще так мало знаешь, ненормально.

— Спасибо за поддержку.

Джессика остановилась:

— Крис, есть еще одно обстоятельство.

Кристин с беспокойством взглянула на нее:

— Какое именно?

Джессика оглянулась на мужчин:

— Потом скажу.

В дверь гостиничного номера постучали. Не вставая с кровати, Пол произнес:

— Войдите.

Это была Джессика. Она выглядела еще более расстроенной, чем раньше.

— У вас найдется минутка?

— Конечно. Где Крис?

— Она у меня в комнате… Плачет.

Пол вскочил:

— Что-то случилось?

Джессика присела на краешек кровати.

— Крис действительно в вас влюблена.

— Вы говорите так, словно это плохо.

— В данном случае именно так. — Джессика подыскивала нужные слова. — Пол, я очень вас уважаю. То, что вы делаете для этих ребятишек, прекрасно. Но та Кристин, которую я знаю, никогда так не жила. Эта девушка привыкла к комфорту. — Она покачала головой, сочувственно глядя на Пола. — Вы знаете, что она влюбилась в вас после ссоры с другим? Из этого ничего хорошего не выйдет. Не может выйти. И зря вы так с ней поступаете.

Пол с гневом возразил:

— Я с ней никак не поступаю. Кристин способна сама принимать решения. Она не ребенок.

— В том, что касается мужчин, она ребенок. — Тон Джессики смягчился. — Послушайте, мне не так уж нравится Мартин. Но если не считать того, что он пошел на попятный перед свадьбой, он к ней хорошо относился. И даже после того, как они расстались, Кристин говорила мне, что он для нее все. Вот почему они были вместе шесть лет. Это длинная история.

— Вот именно, — ответил Пол. — Это уже история.

— Сейчас нет.

Пол с недоумением посмотрел на нее.

— Мартин в Лиме.

На какое-то время Пол потерял дар речи.

— Кристин знает?

— Знает.

— Так вот какие это были новости! И что она сказала?

— Она не знает, что сказать, — сообщила Джессика. — Но он сделает ее счастливой, Пол.

Зазвонил мобильный Пола. Он не отреагировал.

— Ну и что я должен делать? Раствориться в лучах заката? — Пол встал. — Не могу поверить, что у нас состоялся этот разговор.

— Я бы дорого дала, чтобы его не было, — сказала Джессика. — Мне очень жаль. Вы потрясающий парень. Но Кристин не будет счастлива с вами. Она рассказывала вам о своей матери? Она — это вся семья Кристин. Если она и оставит мать, то возненавидит себя за это.

Пол прижался лбом к стене и несколько минут молчал. Зазвонил гостиничный телефон. После двенадцатого звонка Пол взял трубку.

Джессике был слышен голос в трубке, взволнованно говоривший что-то по-испански. Пол отвечал тоже по-испански:

— Что ты хочешь этим сказать? Мальчики не видели ее? А Ричард? — Он покачал головой. — Ладно. Сейчас приеду. — Он положил трубку.

Боль в его глазах сменилась паникой.

— Что-то случилось? — спросила Джессика.

— Роксана пропала. — Он схватил рюкзак и направился к дверям.

— Что мне сказать Кристин?

Он остановился, обернулся. Темные глаза смотрели сурово.

— Скажите, что я желаю ей и Мартину всего самого лучшего.

Кристин дважды постучала, потом толкнула дверь номера Джима. Увидев сидевшую на кровати Джессику, она удивленно спросила:

— А где Пол?

— Он поехал в приют.

— Что?

— Он поехал домой, Крис.

— Он так тебе сказал?

— Да.

Кристин подошла к телефону и набрала номер Пола. Мобильный не отвечал.

— Это все, что он сказал?

— Нет. — Джессика смотрела на нее с состраданием. — Он пожелал тебе и Мартину всего самого лучшего.

— Ты сказала ему, что Мартин здесь?

— Конечно. — Джессика подошла и обняла Кристин, но та сердито оттолкнула ее.

— Ты не имела права.

— Я просто забочусь о тебе. Мартин прилетел в Перу, чтобы вернуть тебя. Разве ты не этого хотела?

Кристин села на кровать.

— Этого… Нет, не этого. — Она глубоко вздохнула и заплакала. — Я совсем запуталась.

— Я понимаю, дорогая. — Джессика села рядом. — Но как только ты увидишь Мартина, все будет хорошо. Я уверена.

Получасовой путь Пол проделал за двадцать минут. Он оставил автомобиль на обочине и вбежал во внутренний двор асьенды. Встревоженный Хайме выбежал ему навстречу. Они обшарили все закоулки, но так и не нашли Роксану.

Меньше всего Полу хотелось думать, что девочку похитили. Не хотелось верить, что это дело рук мафии, торгующей детьми. Во всем мире в сексуальном рабстве находятся более двух миллионов детей. Но это не единственный способ эксплуатации. Несколько лет назад полиция Куско обнаружила банду похитителей, которые отправляли детей в Швейцарию и Италию, где их умерщвляли и использовали для донорских целей их органы.

В любом случае шансы обнаружить Роксану были невелики. Пол невольно чувствовал и свою вину. Девочка верила, что с ним она в безопасности, и вот теперь она исчезла.

Пол позвонил начальнику полиции Куско, чтобы сообщить об исчезновении Роксаны. Только бы она оказалась у них! Но и там ее не было. Он пошел к себе в комнату, нашел несколько фотографий Роксаны и, взяв с собой Хайме и повара Ричарда, поехал искать ее в ближайший город Лукре.

В аэропорту Лимы Джим взял такси до Ларко-Мар, богатого приморского пригорода Лимы. Джим, Джессика и Кристин молча пообедали в «Хардрок-кафе». Кристин, извинившись, вышла из-за стола раньше, чтобы немного пройтись и подумать. Она дошла по набережной до тихого местечка над океаном. Оперлась на перила и стала смотреть, как волны бьются о скалистый берег.

Полчаса спустя к ней подошла Джессика.

— Только что звонил Мартин. Он хотел убедиться, что мы прилетели. — Она заглянула Кристин в лицо. — Ты готова?

— Не знаю.

Джессика обняла ее за плечи:

— Так, может, поедем?

Такси остановилось у входа в «Швейцарский отель», лучшую гостиницу из тех, что Кристин доводилось видеть в Перу. Оказавшись в вестибюле с мраморным полом, она огляделась. В центре просторного зала стоял большой стол красного дерева, а на нем огромная хрустальная ваза со свежими цветами.

Джим зарегистрировал всех троих и вручил Джессике ключ:

— Вы на седьмом этаже. Я этажом ниже.

— Какой номер у Мартина? — спросила Кристин.

— Триста одиннадцатый.

Джессика взглянула на нее с улыбкой:

— Иди к нему, дорогая.

— Желаю удачи, — сказал Джим.

— Спасибо.

Кристин вошла в лифт и нажала третью кнопку. Выйдя на третьем этаже, она остановилась, чтобы посмотреться в зеркало в холле. Поправила волосы. Подошла к номеру 311.

Из-за двери доносились звуки работающего телевизора. Она взглянула на колечко, которое подарил ей Пол, сняла его и сунула в карман брюк. Потом постучала. Телевизор замолчал. Дверь отворилась. За ней стоял Мартин.

Они молча смотрели друг на друга. Мартин опомнился первым. Он шагнул в коридор и обнял ее:

— Наконец-то! Как я рад тебя видеть.

Кристин прижалась к нему:

— Я тоже рада.

— Я беспокоился о тебе. Входи.

Кристин следом за ним вошла в номер. Аккуратная комната, все на своих местах. Его рюкзак лежал на полке для багажа, ноутбук стоял ровно посреди стола со стеклянной столешницей.

— Здесь получше, чем в тех местах, где мы останавливались, — заметила она.

— Очень неплохо для страны третьего мира, — отозвался Мартин. — Когда твоя мама сказала мне, что ты уехала в Перу, я страшно удивился. Разумеется, я сразу подумал, что к этому имеет отношение Джессика.

— Ты не ошибся.

— Как ты себя чувствуешь?

— Гораздо лучше.

Он подошел к столу и взял букет роз.

— Когда Джессика сказала, что ты сегодня вернешься, я пошел купить цветов. Ты не представляешь, как трудно найти розы в Лиме.

Кристин взяла цветы.

— Спасибо.

Наступило неловкое молчание.

Мартин принужденно улыбнулся.

— Правда, невероятно, что мы здесь? Кто бы мог подумать, что мы в конце концов окажемся в Перу. Послушай, ты так похудела. Мне кажется, это неудивительно после того, что ты пережила за последние три недели.

— За последние три месяца. И лихорадка была самым легким испытанием.

— Я заслужил упрек.

— Ты даже не звонил. Ты можешь себе представить, что я пережила? Тебе было все равно?

— Да нет же, не все равно. Я просто… запутался.

— И что переменилось?

— Мне кажется, иногда нужно потерять человека для того, чтобы осознать, как много он для тебя значит. Я понимал, что теперь это должен доказать. Вот почему я прилетел сюда. — Он коснулся ее руки. — Я привез тебе одну вещицу.

Он достал из кармана маленькую коробочку. Внутри лежало знакомое кольцо, но с более крупным бриллиантом.

Она посмотрела на кольцо и вздохнула:

— Я не знаю, Мартин.

— Помнишь, как ты была счастлива, когда я дал его тебе в первый раз? Ты всем его показывала.

При этом воспоминании Кристин улыбнулась.

— Вот чего я ждал, вот этой улыбки. — Мартин взял ее за руку. — Ведь шесть лет у нас все было хорошо, правда?

Она кивнула.

— Потом я совершил ошибку. Серьезную ошибку… но единственную за шесть лет. — Он умоляюще смотрел на нее. — Дай мне шанс ее исправить. — Он протянул ей кольцо.

Глядя на прекрасное кольцо, она думала о простом колечке, лежащем в ее кармане. Потом перевела взгляд на розы.

Пол, Ричард и Хайме обошли все улицы Лукре, стучали в двери, заходили в магазины, задавали вопросы всем встречным. Роксану никто не видел. В семь часов Ричард вернулся в приют, чтобы покормить мальчиков, а Пол и Хайме продолжили поиски. Роксана словно сквозь землю провалилась. Они вернулись в «Подсолнух» после десяти.

Пол, Хайме и Ричард поднялись в спальню мальчиков. При их появлении мальчики замолчали. По выражению лиц старших они поняли, что Роксана не нашлась.

Пол заговорил по-испански:

— Мы не нашли ее. Я не верю, что она могла просто так исчезнуть. Кто-нибудь должен был что-то слышать.

— Мы спали, — ответил Хорхе. — Мы бы никому не позволили увести ее.

— Ладно, ложитесь спать.

Мальчики побрели каждый к своей кровати, только Пабло не тронулся с места. Пол подошел к нему.

— Ты чего-то боишься? — спросил он по-испански.

Пабло глядел в пол, потом покосился на Ричарда.

— Скажи по-английски, — попросил Пол.

— Я услышал мужские голоса и выглянул из окна. Увидел людей и машину.

— Роксану ты видел?

— Нет, но я слышал шум. Она уже могла быть в машине. — Глаза его наполнились слезами. — Я не знал, что она пропала.

Пол присел перед ним на корточки.

— В этом нет твоей вины. Ты знаешь, чья это машина?

Мальчик покачал головой.

— Ты узнал этих людей?

— Одного.

Пол взял его за плечи:

— Кто это?

Пабло потупился, он боялся произнести имя вслух.

— Шепни мне.

— Ричард.

Пол обнял мальчика:

— Мы найдем ее. А теперь иди спать.

Трое взрослых спустились вниз. Пол пожелал Ричарду спокойной ночи, а сам отвел Хайме в сторонку посовещаться. Через несколько минут он вошел в кухню и спросил по-испански:

— Где Роксана?

Ричард недоуменно посмотрел на него:

— Не знаю, сеньор Кук. Мы целый вечер разыскивали ее, и вы меня об этом спрашиваете?

— Сколько тебе за нее заплатили?

— Я ничего не знаю. Не знаю!

— Ты дождался, когда мальчики заснут. Но один из них бодрствовал. Он видел тебя с ней.

Ричард прекратил работу, в его глазах мелькнул страх. Тут в кухню вошел Хайме с мачете в руках.

— Ты нам сейчас все скажешь.

— Я не могу. Эти люди…

— Не бойся трусов, которые охотятся за детьми. Бойся тех, кто любит детей. — Он обернулся. — Хайме.

Хайме шагнул ближе.

— Ты все скажешь нам по-хорошему. Или по-плохому.

Ричард попятился в угол кухни. Глаза его бегали.

— Не трогайте меня. Я скажу вам, где эти люди.

Через пять минут Пол связался по телефону с начальником полиции. С помощью полученной от Ричарда информации полицейские спланировали операцию.

Всю ночь Пол и Хайме сидели в кухне и пили кофе, с тревогой ожидая новостей. Звонок раздался в шесть сорок утра. Роксану и еще трех маленьких девочек нашли привязанными в гараже в двух километрах от аэропорта Куско. К тому же полиция обнаружила деньги и план полета. В десять часов утра девочки должны были исчезнуть навсегда.

Когда Пол приехал в управление полиции Куско, Роксана сидела на кушетке, согнувшись, закрыв лицо руками. Он тихонько тронул ее за плечо, она вздрогнула, потом боязливо подняла глаза. Но, увидев Пола, бросилась в его объятия. Пол не мог удержаться от слез.

По просьбе начальника полиции Пол забрал всех четырех девочек в «Подсолнух».

В тот вечер, лежа в постели и глядя в темноту, он в первый раз почувствовал, что безумное напряжение, не дававшее ему покоя в последние дни, наконец отступило. Только тогда он позволил себе с тоской подумать о Кристин.

Рождество.

Пол пил какао и смотрел на яркую гирлянду лампочек на невысокой рождественской пальме в горшке. Диск с рождественскими песнями поставили уже в третий раз, и Роксана сидела рядом с плеером, положив руки на динамики.

Приезжавшая в декабре группа привезла много подарков, и все дети получили новую одежду и игрушки. Пол съездил в Куско и купил кукол для трех новых девочек. Сейчас они играли наверху, в спальне. Роксана предпочитала одиночество. Мальчики на улице гоняли новый футбольный мяч, их выкрики эхом отдавались во внутреннем дворе.

Полу хотелось, чтобы этот день поскорее закончился. Поставив чашку, он подошел к Роксане и тронул ее за плечо. Потом знаками показал, что собирается пойти к себе в комнату.

Он прошел по краю внутреннего двора, чтобы не мешать игре мальчиков, вошел в свою каморку и закрыл дверь. Сел на кровать и стал смотреть на фотографию родителей. Он звонил им с утра, чтобы поздравить с Рождеством. Состояние матери ухудшилось. Отец ничего не сказал, но Пол знал, что он им нужен.

Рядом висела фотография Кристин, которую он сделал в тот день, когда она в первый раз уезжала от него: с подсолнухом у щеки, с улыбкой на прекрасных губах. Полу было больно смотреть на этот снимок, и он никак не мог понять, почему повесил его на стену.

Хайме подарил Полу на Рождество книгу — триллер на английском языке, — он лег и начал читать. Только он увлекся сюжетом, как в дверь постучали.

— Войдите, — сказал Пол, стараясь скрыть досаду.

Дверь приоткрылась, и показалось улыбающееся лицо Пабло.

— А у меня для вас сюрприз!

Пол оторвался от книги.

— Правда? — спросил он с легким любопытством.

— Подождите. Я сейчас.

Дверь закрылась. Пол покачал головой и снова погрузился в чтение. Дверь снова приоткрылась.

В дверях стояла Кристин.

— С Рождеством!

Пол сел, не веря своим глазам.

Она была даже еще красивее, чем в его воспоминаниях. В хлопчатобумажном платье без рукавов, с пышными, красиво уложенными волосами. Глаза ее ярко блестели от волнения.

— Можно войти?

— Да, — ответил он, не в силах больше выговорить ни слова.

— Я слышала про Роксану. Ты спас ей жизнь. У тебя входит в привычку спасать людей.

Пол мог только смотреть на нее. Сотня вопросов крутилась у него в голове, но он не мог остановиться ни на одном.

— Наверное, тебе интересно узнать, что я здесь делаю? Ведь я должна быть дома со своим женихом, правда? — Кристин вытянула руку, и он увидел на ней свое кольцо.

— А как же Мартин?

— Мартин. — Она вздохнула. — Дело в том, что с виду Мартин кажется очень подходящим мужем. Приличная работа. Приличная семья. У него есть все, что мне когда-то казалось важным. Но на самом деле любые отношения — это путешествие. А путешествие всегда полно опасностей. Поэтому самое лучшее, что можно сделать, — это найти спутника, с которым не страшно отправиться в путешествие.

— Даже если путешествие заведет тебя в Перу?

— Даже тогда, — ответила она.

— И ты справишься?

— Теперь я знаю, что да.

— И как ты это поняла?

— Меня научил один мудрый человек.

Пол не сводил с нее глаз:

— Чему научил?

— Тому, что любовь сильнее боли.

Пол сделал шаг ей навстречу, она обняла его.

— Счастливого Рождества, любимый! — сказала Кристин.

— Счастливого Рождества! — ответил он.

Впервые за последние пять лет Рождество действительно оказалось для него счастливым:

Эпилог

В жизни, как и в литературе, события описывают полный круг.

Из дневника Пола Кука

Джессике в конце концов представилась возможность надеть наряд подружки невесты. В марте Пол и Кристин сыграли свадьбу в доме родителей Пола. За полгода они оформили усыновление Пабло и Роксаны и привезли их в свой дом в пригороде Дейтона. Мать Пола скончалась в июне. В последние минуты ее жизни Пол находился рядом с ней.

Я позвонил Кристин на следующий день после возвращения из Перу. Тон разговора был доброжелательный, голос — обворожительный, и я убедился в том, что любовь и доверие помогают душе расцвести.

Я уже начал записывать их историю и потому испытывал странное чувство, разговаривая с ней, — словно беседовал с персонажем романа. Я звонил ей в субботу по мобильному телефону. Она была в парке, наблюдала, как Пабло играет в футбол. Все было так, как положено: у каждого ребенка должно быть детство.

С Роксаной сидела мать Кристин, которой, как мне стало известно, очень понравилось быть бабушкой.

Джессика тоже присутствовала на матче. Я коротко поговорил с ней и нашел, что она именно такая, как описал ее Пол: очень энергичная. Может, даже слишком.

Я тут же понял, что с Джимом у них ничего не вышло, потому что она спросила, не женат ли я. Я ответил, что женат, и притом счастливо. Тогда она спросила, не знаю ли я какого-нибудь писателя, который ищет себе эффектную жену. Мы рассмеялись.

Впоследствии я довольно часто разговаривал с Кристин. Во время одной беседы я спросил, считает ли она, что сделала правильный выбор.

— Конечно, — ответила она.

Я мог бы поклясться, что при этом она счастливо улыбалась. Думаю, Джим был прав: когда любовь настоящая, все получается.

Хайме стал директором «Подсолнуха». Пол раз в два месяца летает в Перу, сопровождая очередную экспедицию. Но большую часть времени он проводит в Штатах, где основал фонд помощи перуанским детям. С этим фондом сотрудничают несколько больниц Огайо, они обеспечивают медицинской помощью и одеждой более пяти тысяч детей.

Во всех наших беседах Пол преуменьшал свои достижения. Что ж, конечно, усилия Пола можно считать попыткой вычерпать море ведром. В мире более ста миллионов беспризорных детей — что могут значить несколько тысяч там или здесь? Но разве вопреки всему не следует пытаться сделать хоть что-нибудь? Я знаю мальчиков и девочек, которые скажут, что попытаться необходимо, — эти дети обрели новую жизнь и надежду на старой асьенде, носящей название «Подсолнух».

Об авторе

«Подсолнух», возможно, самая важная книга для Ричарда Пола Эванса. Его описание собственного путешествия в Перу послужило фоном для романтической истории. И хотя Пол и Кристин — вымышленные герои, несколько персонажей книги, например Альсидес Ромеро, полицейский, основавший сиротский приют, и Роксана, глухонемая девочка, взяты из жизни. «Подсолнух» — это реально существующий приют, который поддерживает учрежденная Эвансом благотворительная организация. Эванс предпочитает писать о том, что хорошо знает. Однажды он даже провел канун Нового года в отделении «скорой помощи», чтобы «войти в образ» врача Пола.

Эванс называет «Подсолнух» — «рассказом о самопожертвовании, вере и надежде». Эти понятия для Эванса не пустой звук: он воспитывался в большой семье со скудным достатком, но в шестнадцать лет сам начал зарабатывать, купил машину и вскоре смог платить за свое обучение в колледже.

Путь Эванса как писателя начался в 1993 году, когда он издал книжку «Рождественский подарок», которая имела большой успех у читателей. С тех пор Эванс написал девять книг для взрослых и пять книг для детей. Эванс убежден, что хорошая книга способна изменить человеческую жизнь.

Мэри Хиггинс Кларк Две девочки в синем

* * *

1

— Минутку, Роб. Кажется, одна из двойняшек заплакала. Я перезвоню.

Отложив сотовый телефон, девятнадцатилетняя Триш Логан поднялась с дивана и быстро вышла из гостиной. Это была ее первая работа — няней в семье Фроули, переехавшей в город несколько месяцев назад. Триш сразу понравились эти милые люди.

— В прошлом году мы начали подыскивать дом, — рассказывала девушке миссис Фроули, — случайно заехали в Риджфилд, и я поняла, что хочу здесь поселиться.

Фроули купили старый, нуждавшийся в ремонте дом Каннингхема. Сегодня, в четверг, 24 марта, их дочерям-двойняшкам исполнилось три года. Триш помогала принимать гостей, а вечером осталась с девочками — их родители должны были присутствовать на официальном ужине в Нью-Йорке.

«После шумного праздника малышки должны крепко спать», — думала Триш, поднимаясь по лестнице в спальню двойняшек. Фроули убрали с лестницы ветхую ковровую дорожку, доставшуюся им вместе с домом, помнившие девятнадцатый век ступени скрипели под ногами.

Наверху Триш остановилась. Свет, который она оставила в коридоре, был выключен. «Наверное, опять перегорел предохранитель», — решила девушка. Проводка дома давно пришла в негодность — в кухне сегодня уже гас свет.

Комната близнецов находилась в конце коридора. Сейчас там было тихо. «Возможно, одна из девочек заплакала во сне», — думала Триш, на ощупь продвигаясь в темноте. Внезапно она замерла. Ее настораживала не только темнота в коридоре. Она оставила дверь в спальню открытой, чтобы услышать, если девочки проснутся. Значит, горящий в спальне ночник должен быть виден. Однако дверь была закрыта. Как же в таком случае она смогла расслышать плач минуту назад?

Триш охватил страх, она напряженно вслушивалась в тишину. Что это за звук? Девушка почувствовала тошноту, поняв, что слышит тихие шаги. Затем она уловила слабое дыхание и едкий запах пота. Позади нее кто-то был.

Триш попыталась бежать, но ее ноги словно онемели. Чья-то рука вцепилась в волосы. Последним, что запомнила Триш, было ощущение, что ее душат.

Незваный гость ослабил хватку, позволив девушке осесть на пол. Включив фонарик, он связал ее, затянул на глазах повязку, заткнул кляпом рот. Затем, направляя луч в пол, быстро прошел вдоль стены и распахнул дверь в спальню двойняшек.

Трехлетние Кэти и Келли лежали на двуспальной кровати, глаза у обеих были одновременно сонные и испуганные. Они держались за руки, а свободными руками пытались вытащить кляпы из своих ртов.

Рядом стоял мужчина, который в деталях спланировал похищение детей.

— Ты уверен, что она тебя не видела, Гарри?

— Абсолютно уверен, Берт, — ответил второй мужчина.

Они намеренно выбрали для этого дела имена Берт и Гарри — так звали карикатурных персонажей популярной в 60-х рекламы пива.

Берт вытащил Кэти из кровати:

— Бери вторую. Заверни ее в одеяло. На улице холодно.

Мужчины сбежали по задней лестнице, пронеслись через кухню и, не потрудившись закрыть за собой дверь, выскочили из дома на подъездную дорожку. Обхватив близнецов мускулистыми руками, Гарри забрался в фургон и опустился на пол у заднего сиденья. Берт сел за руль и выехал из тени веранды.

Через двадцать минут они были в коттедже, где их ждала Энджи Эймс.

— Какие они миленькие, — заворковала Энджи, когда мужчины внесли близнецов в дом и уложили в кроватку с боковыми решетчатыми стенками. Энджи проворно освободила детей от кляпов.

Девочки обнялись и громко заплакали.

— Мама… мама! — в один голос вскрикивали они.

— Ш-ш, ш-ш, не бойтесь! — успокаивала их Энджи. Она просунула руки сквозь прутья решетки и потрепала русые локоны девочек.

— Все хорошо, — произнесла она нараспев. — Спите, Кэти и Келли. Мона о вас позаботится. Мона вас любит.

Мона — так ей велено было называть себя при близнецах.

— Угомони их, — резко сказал Берт. — От них слишком много шума.

— Спокойно, Берт. Никто их не услышит, — заверил его Гарри.

Он прав, подумал Лукас Воль, тот, что звался Бертом. Одна из причин, по которой он предложил Клинту Даунсу — Гарри — эту работу, состояла в том, что Клинт жил в коттедже сторожа на территории загородного клуба в Данбери. С Дня труда и по 1 мая клуб не работал. Сторожка была едва заметна со служебной дороги. Место идеально подходило для того, чтобы спрятать двойняшек, к тому же сожительница Клинта, Энджи, часто подрабатывала няней.

— Они перестанут плакать, — сказала Энджи. — Я малышей знаю. Скоро заснут.

И она принялась гладить девочек по спинкам, напевая: «Две девочки в синем, дружок, две девочки в синем…»

Выругавшись шепотом, Лукас вышел из спальни и через гостиную прошел в кухню. Только теперь они с Клинтом сняли куртки с капюшонами и перчатки. Они припасли полную бутылку шотландского виски, чтобы отпраздновать успех предприятия.

Мужчины уселись за кухонный стол лицом друг к другу. Лукас в который раз подумал о том, что двух других настолько непохожих по облику и характеру людей, пожалуй, не найти. Равнодушный к собственной внешности, он иногда в шутку описывал себя, как это сделал бы свидетель преступления: около пятидесяти лет, сухопарый, среднего роста, узкое лицо, залысины у висков. Лукас предоставлял услуги водителя лимузина и, переодеваясь в черную шоферскую униформу, старался выглядеть человеком, всегда готовым угодить.

С Клинтом они познакомились в тюрьме, отбывая срок, и с тех пор за несколько лет совершили целый ряд грабежей, ни разу не попавшись. В штате Коннектикут за ними никаких преступлений не числилось — Лукас считал, что осквернять собственное гнездо негоже. Однако нынешнее дело было слишком крупным, чтобы упустить его, и пришлось нарушить это правило.

Он наблюдал за тем, как Клинт открывает бутылку и наполняет стаканы.

— За следующую неделю на яхте в Сент-Киттс и за наши распухшие от денег карманы, — с надеждой в голосе сказал Клинт, вглядываясь в лицо Лукаса.

Лукас окинул соучастника взглядом, словно оценивая его. В сорок с небольшим Клинт безнадежно утратил форму. Из-за лишних двадцати килограммов веса этот коротышка сильно потел даже в холодную мартовскую ночь. Грудь колесом и толстые руки не сочетались с его ангельским личиком и длинным хвостом волос, который Клинт отрастил потому, что такой же имелся у Энджи, его давней подруги.

Энджи. «Тощая как хворостина», — с презрением подумал Лукас. Плохая кожа. Как и Клинт, она всегда выглядела неопрятно в давно не стиранной футболке и потертых джинсах. Ее единственное достоинство, на взгляд Лукаса, состояло в том, что она была опытной нянькой. До того как они получат выкуп и от девочек можно будет избавиться, с двойняшками не должно случиться ничего дурного. И тут Лукас вспомнил еще об одном ценном качестве Энджи. Страсть к деньгам. Ей очень хочется жить на яхте, где-нибудь в Карибском море.

Лукас поднес стакан к губам. «Чивас Регал» смягчив его язык, согрел горло.

— Пока все идет нормально, — спокойно сказал он. — Я еду домой. С сотовым, который я тебе дал, ты освоился?

— Да.

— Если позвонит босс, скажи, что в пять утра у меня пассажир. Свой сотовый я выключу. Мне нужно немного поспать.

— Когда я с ним познакомлюсь, Лукас?

— Ты с ним не познакомишься.

Лукас допил виски и отодвинулся от стола. Из спальни долетало пение Энджи:

«Они были сестрами, мы были братьями и учились их любить…»

По визгу тормозов перед домом капитан риджфилдской полиции Роберт Марти Мартинсон понял, что родители исчезнувших близнецов вернулись домой.

Они позвонили в полицейский участок через несколько минут после того, как туда поступил вызов 911.

— Меня зовут Маргарет Фроули, — сообщил немного дрожавший от испуга женский голос. — Мы живем в доме десять по Олд-Вудс-роуд. Нам не удается дозвониться до нашей няни. Домашний телефон не отвечает, ее сотовый Тоже. Она осталась с нашими трехлетними близнецами. Возможно, там что-то случилось. Мы возвращаемся из города домой.

— Прямо сейчас съездим и проверим, — пообещал Марти.

Поскольку родители ехали по шоссе, сообщать им о том, что и правда случилось недоброе, не было смысла. Из дома 10 по Олд-Вудс-роуд в полицию только что позвонил отец няни: «Моя дочь связана, во рту кляп. Двойняшки, за которыми она присматривала, исчезли. В их спальне лежит записка о выкупе».

Теперь, час спустя, вокруг дома была растянута желтая лента, все ждали приезда полицейских экспертов. Марти был бы рад, если бы информация о похищении не попала в прессу, но он знал, что это пустые надежды. Родители няни уже рассказали об исчезновении двойняшек всем, кого встретили в больнице, куда «скорая» увезла Триш Логан. Репортеры объявятся с минуты на минуту. Агенты ФБР тоже на подходе.

Увидев в дверях кухни родителей девочек, Марти внутренне собрался. «Обоим едва за тридцать», — успел подумать он, пока Маргарет и Стив торопливо шли к нему. Красивая пара в вечерней одежде. Каштановые волосы матери свободно падали ей на плечи. Она была стройной, а ее темно-синие глаза, когда Марти поймал их напряженный взгляд, показались ему черными.

Отец, Стив Фроули, высокий, примерно метр девяносто, широкоплечий, с темно-русыми волосами и голубыми глазами.

— Что с нашими дочерьми? — требовательно спросил Стив, положив ладони на плечи жены, словно желая оградить ее от страшной новости.

Невозможно мягко сообщить родителям о том, что их дети похищены, а для них самих оставлена записка с требованием выкупа в восемь миллионов долларов. Услышав это, Фроули, казалось, просто не поверили.

— Восемь миллионов долларов! Почему не восемьдесят? — побледнев, спросил Стив. — Мы все до гроша отдали за этот дом. На нашем счете осталось тысячи полторы.

— А богатых родственников у вас нет?

Супруги Фроули начали истерически смеяться. Потом они обнялись. Смех прекратился, и сухие рыдания мужа смешались с жалобными причитаниями жены:

— Мне нужны мои дети. Мне нужны мои дети.

В одиннадцать зазвонил особый сотовый.

— Алло, сэр, — произнес Клинт.

— Это Крысолов.

«Кем бы ни был этот парень, он старается изменить голос», — решил Клинт, двигаясь по маленькой гостиной подальше от воркующей Энджи. «Ради бога, — раздраженно думал он, — детишки уже спят, заткнись».

— Я не могу связаться с Бертом, — сказал Крысолов.

— Он просил передать вам, что у него вызов на пять утра, поэтому он выключил телефон. Надеюсь…

— Включите телевизор, Гарри, — перебил его Крысолов. — Там показывают сенсационный сюжет о похищении детей. Я позвоню утром.

На телеэкране Клинт увидел дом на Олд-Вудс-роуд, его освещенную веранду с облупившейся краской и провисающими ставнями. Желтая лента не подпускала к дому журналистов и зевак.

— Новые владельцы дома, Стивен и Маргарет Фроули, — рассказывал репортер, — переехали сюда всего несколько месяцев назад. Соседи ожидали, что они снесут дом, однако Фроули решили постепенно привести его в порядок. Сегодня вечером некоторые из соседских детей присутствовали на дне рождения их пропавших близнецов.

Внезапно весь экран заполнили два совершенно одинаковых детских личика — глаза девочек сияли, они смотрели на праздничный торт.

Клинт начал переключать каналы. По всем остальным тоже показывали фотографии двойняшек, одетых в синие бархатные платьица. И на всех снимках они держались за руки.

— Какие они миленькие, Клинт. Просто красавицы, — произнесла, напугав его, Энджи. — Даже во сне за руки держатся.

Энджи обняла его за шею.

— Всегда хотела завести малыша, а мне все говорили, нельзя да нельзя, — сказала она и уткнулась носом ему в щеку.

— Я знаю, Энджи, дорогая, — терпеливо ответил он. Эти разговоры ему уже надоели.

— Я так долго не была с тобой.

— Тебя же поместили в особую клинику, лапушка. Ты здорово кое-кого покалечила.

— Зато теперь мы получим кучу денег и будем жить на яхте, на Карибах. У меня есть отличная идея. Давай возьмем с собой этих девочек.

Клинт выключил телевизор и схватил ее за запястья:

— Энджи, зачем нам брать с собой детей?

Она нервно сглотнула:

— Мы же их похитили.

— И что?

— Значит, у нас будет куча денег и мы сможем жить на яхте.

— А если нас накроет полиция?

— Тогда мы сядем в тюрьму, надолго-надолго.

— Ты мне что обещала?

— Ходить за малышками, играть с ними, кормить.

— Через пару дней мы вернем их назад и получим наши деньги.

— Клинт, а может…

Энджи примолкла. «Мы оставим их», — втихомолку пообещала она себе. Она-то знает, как это сделать. Лукас думает, что он умный. Но она умнее.

Маргарет Фроули сжимала ладонями чашку горячего чая, дрожа от холода. Стив снял с дивана в гостиной шерстяной плед, укутал в него жену, однако дрожь, сотрясавшая все ее тело, не прекратилась.

Кэти и Келли исчезли. Какие-то люди забрали их и требуют выкуп. Бессмыслица.

В спальню девочек полицейские их не пустили. «Вернуть детей — это наша работа, — сказал капитан Мартинсон. — И мы не можем потерять отпечатки пальцев или образцы ДНК с места преступления».

В коридор наверху тоже нельзя было подняться, потому что там напали на няню. С Триш все будет хорошо. Сейчас она в больнице и уже рассказала все полицейским. Рассказала, что говорила с другом по сотовому и услышала, как одна из двойняшек заплакала. А поднявшись по лестнице, вдруг поняла, что сзади кто-то стоит. Больше она ничего не помнит.

Может, в комнате девочек был кто-то еще, гадала Маргарет. Келли спит чутко, да и Кэти могла забеспокоиться. А могла и замерзнуть.

Если одна из девочек заплакала, может быть, похититель закрыл ей рот?

Маргарет выронила чашку и вздрогнула: горячие брызги попали на юбку и блузку, в которых она вернулась с торжественного ужина, устроенного компанией мужа. «Мне нужно подняться наверх, — говорила себе она. — Может быть, девочки просто спрятались в стенном шкафу. Один раз они это проделали. И я притворилась, будто ищу их. Хоть и слышала, как они хихикали, когда я звала их по именам. Наверное, обе страшно испугались, когда он схватил их. Кто-то прячет девочек у себя. Этого не может быть. Кошмарный сон, и сейчас я проснусь. Мне нужны мои дети».

Маргарет закрыла глаза.

— Миссис Фроули.

Она подняла взгляд. В комнате был незнакомый мужчина.

— Миссис Фроули. Я агент ФБР Уолтер Карлсон. У меня трое детей, и я понимаю, что вы должны сейчас чувствовать. Я сделаю все, чтобы ваши малышки вернулись, но мне нужна ваша помощь. Вы сможете ответить на несколько вопросов?

Глаза у Уолтера Карлсона были добрые. На вид ему было не больше сорока, значит, его дети, скорее всего, подростки.

— Зачем кому-то забирать моих детей? — спросила Маргарет.

— Это мы и собираемся выяснить, миссис Фроули.

И Карлсон рванулся вперед, чтобы подхватить начавшую сползать с кресла Маргарет.

2

Человеком, которого Лукасу следовало забрать в пять утра из дома, был Франклин Бейли, финансовый директор крупной сети продуктовых магазинов. Бейли был постоянным клиентом Лукаса. Иногда, как, например, сегодня, Лукас отвозил его на Манхэттен на совещание и обратно домой.

Бейли жил в Риджфилде, на Хай-Ридж, в двух кварталах от Олд-Вудс-роуд. Лукас подъехал к его дому без пяти пять, двигатель выключать не стал, чтобы важной персоне было тепло и уютно в машине.

Парадная дверь красивого, построенного в тюдоровском стиле дома распахнулась. Лукас выскочил из машины и открыл заднюю дверцу.

Бейли, седой мужчина лет семидесяти, рассеянно поздоровался. Когда машина тронулась, он сказал:

— Поверните на Олд-Вудс-роуд, Лукас. Хочу посмотреть, там ли еще копы.

У Лукаса перехватило дыхание — он начал гадать, почему Бейли решил заехать туда. Это было не простое любопытство. Бейли не последний человек в городе. Одно время он даже был мэром. Его появление привлечет внимание, и есть надежда, что на сам лимузин никто и не взглянет.

— Как скажете, мистер Бейли. А почему на Олд-Вудс-роуд должны быть копы?

— По-видимому, вы не смотрели новости, Лукас. У супругов, живущих в доме старого Каннингхема, этой ночью похитили трехлетних девочек-двойняшек.

— Похитили?! Вы, наверное, шутите, сэр.

— Хотелось бы, — мрачно отозвался Франклин Бейли. — Ничего подобного в Риджфилде прежде не случалось. Я пару раз встречался с Фроули, они мне очень понравились.

Лукас успокаивал себя тем, что у копов нет причин подозревать его. Вот уже двадцать лет он возит людей в этом городе и ни разу не попадал в поле зрения полиции.

Проехав два квартала, Лукас свернул на Олд-Вудс-роуд. Дом, в который он проник восемь часов назад, чтобы увезти близнецов, был оцеплен, возле него дежурили два полицейских с блокнотами в руках. На другой стороне улицы расположились машины прессы.

Франклин Бейли опустил стекло заднего окна лимузина, и стоявший у барьера сержант, узнав его, принялся рассыпаться в извинениях за то, что не может позволить ему поставить здесь машину.

Бейли прервал его:

— Я не собираюсь парковать здесь машину, Нед. Но не исключено, что я могу быть полезным. Я еду в Нью-Йорк, на совещание, вернусь к одиннадцати. Кто в доме — Мартинсон?

— Да, сэр. И ФБР.

— Передайте Марти мою визитку. Я полночи слушал сообщения о случившемся. Фроули недавно в нашем городе, и, похоже, близких родственников у них здесь нет. Скажите Марти, что я готов помочь установить контакт с похитителями.

— Я передам, сэр. — Сержант Нед Баркер взял визитную карточку, а затем немного виноватым тоном произнес: — Я обязан проверять документы у всех, кто проезжает мимо, сэр.

— Разумеется.

Баркер перевел взгляд на Лукаса:

— Можно ваши права, сэр?

Лукас изобразил улыбку, выражавшую готовность помочь:

— Конечно, офицер, конечно.

Сержант изучил его водительские права, затем скользнул взглядом по лицу. Молча вернув документ, он черкнул что-то в блокноте.

Франклин Бейли поднял стекло и откинулся на спинку сиденья:

— Ладно, Лукас, поезжайте быстрее. Возможно, это лишнее, но я обязан был сделать этот жест.

Из тяжелого, нагнанного виски сна Клинта вырвали голоса двойняшек, настойчиво звавших маму. Не получив ответа, они попытались вскарабкаться на высокие стенки кроватки.

Энджи лежала, похрапывая. Она имела обыкновение просиживать полночи перед телевизором с бутылкой вина и смотреть старые фильмы.

Клинт ткнул ее локтем в бок:

— Просыпайся.

Но она лишь зарылась носом в подушку.

Клинт тряхнул ее за плечо.

— Просыпайся, я сказал, — прорычал он.

Энджи неохотно оторвала голову от подушки и посмотрела на кроватку.

— Лежать! И спать, обе! — рявкнула она.

Кэти и Келли, увидев ее злобное лицо, расплакались:

— Мама… папа…

— Заткнитесь, вам говорят! Заткнитесь!

Двойняшки улеглись, прижавшись друг к другу. Из кроватки послышались приглушенные рыдания.

Энджи толкнула Клинта в бок:

— В девять часов Мона снова их полюбит. Но ни минутой раньше.

Маргарет и Стив вместе с Марти Мартинсоном и агентом Карлсоном всю ночь не сомкнули глаз. Придя в себя после обморока, Маргарет наотрез отказалась ехать 6 больницу.

— Вы же сказали, что вам нужна моя помощь, — упрямо твердила она.

Фроули вместе ответили на вопросы Карлсона. Они по-прежнему утверждали, что им не по силам найти сколько-нибудь серьезную сумму, не говоря уже о восьми миллионах.

— Отец умер, когда мне было пятнадцать лет, — рассказывала Маргарет. — Мама работает секретарем в приемной врача. Я еще десять лет буду выплачивать займы, благодаря которым окончила школу и университет.

— Мой отец — отставной капитан пожарной команды Нью-Йорка, — сказал Стив. — Они с мамой живут в Северной Каролине, в кооперативном доме. Они купили это жилье еще до того, как поднялись цены.

Отвечая на вопросы о других родственниках, Стив признал, что у него плохие отношения со сводным братом, Риччи.

— Ему тридцать шесть, он на пять лет старше меня. Когда мама познакомилась с отцом, она была молодой вдовой. Риччи всегда был неуправляемым. Мы никогда близко не общались.

— А где Риччи сейчас? — спросил Карлсон.

— Сортирует багаж в аэропорту Ньюарка. Дважды развелся. Из школы его выгнали, он обижен на то, что я получил степень по юриспруденции. — Стив помялся. — Наверное, стоит вам сказать. В юности Риччи провел пять лет в тюрьме за участие в денежных махинациях. Однако в подобных делах он не был замешан.

— Нам все равно придется его проверить, — сказал Карлсон. — Теперь давайте подумаем о людях, которые могли иметь зуб против одного из вас и могли решить похитить близнецов. С тех пор как вы сюда переехали, вы нанимали каких-нибудь рабочих?

— Нет. У моего отца золотые руки, и он всему меня научил, — ответил Стив. — Я сам ремонтировал дом по вечерам и выходным.

— А как насчет ваших коллег?

— В компании я всего три месяца. Это «Си-Эф-Джи энд Вай», международная инвестиционная фирма.

Карлсон попытался зацепиться за то, что до рождения близнецов Маргарет работала на Манхэттене государственной защитницей.

— Миссис Фроули, возможно ли, чтобы кто-нибудь из ваших подзащитных затаил на вас злобу?

— Нет, не думаю, — сказав это, она заколебалась. — Хотя был один человек, приговоренный к пожизненному заключению. Я уговаривала его пойти на сделку с обвинением, признать свою вину, но он отказался. Когда его признали виновным, его родственники осыпали меня проклятиями.

Глядя, как Карлсон записывает что-то в блокнот, Маргарет думала о том, что чувствует одно лишь оцепенение. Ничего, кроме оцепенения.

В семь утра, когда сквозь опущенные шторы начал пробиваться свет, Карлсон поднялся с кресла:

— Я настаиваю на том, чтобы вы поспали. Обещаю, если похитители свяжутся с нами, вы узнаете об этом в ту же минуту. Вы можете подняться в свою спальню, однако к комнате девочек даже не подходите. Там продолжает работать команда экспертов.

Стив и Маргарет молча кивнули. Они встали и на ватных от усталости ногах направились к ведущей наверх лестнице.

— Они говорят правду, — негромко сказал Карлсон Мартинсону. — Готов поручиться, что денег у них нет. И это заставляет меня думать, не является ли требование выкупа всего лишь уловкой. Кому-то понадобились дети, и этот человек пытается направить нас по ложному следу.

В пятницу утром новость о похищении близнецов Фроули попала в заголовки всех газет Восточного побережья, а после полудня о случившемся знала вся страна. Фотографию двойняшек с ангельскими личиками и длинными русыми волосами, в праздничных платьицах из синего бархата показали все программы новостей и опубликовали все газеты.

Столовая дома 10 по Олд-Вудс-роуд превратилась в штаб. В пять пополудни Стив и Маргарет вышли на крыльцо и перед телекамерами попросили похитителей вернуть детей и не причинять им вреда.

— У нас ничего нет, — с мольбой в голове сказала Маргарет. — Но наши друзья, собирают деньги. Уже набралось почти двести тысяч долларов. Вы могли по ошибке принять нас за людей, способных найти восемь миллионов долларов, однако это не так. Но, пожалуйста, не причиняйте вреда нашим девочкам. Верните их. Обещаю, вы получите двести тысяч наличными.

Стив, обнимавший Маргарет за плечи, добавил:

— Прошу вас, свяжитесь с нами. Мы должны быть уверены, что наши девочки живы.

Следом заговорил капитан Мартинсон:

— Мы распространили повсюду номера телефона и факса Франклина Бейли, бывшего мэра нашего города. Если вы боитесь связаться непосредственно с Фроули, пожалуйста, обратитесь к нему.

Однако прошла пятница, затем суббота и воскресенье, а похитители молчали.

В понедельник утром Кэти Каурик, ведущая телепрограммы «Сегодня», во время интервью с отставным агентом ФБР о похищении близнецов Фроули вдруг умолкла на полуслове, прижала ладонью наушник и сказала:

— Возможно, это розыгрыш, но мне звонит человек, который называет себя похитителем близнецов. По его просьбе наши звукооператоры выводят звонок в эфир.

Хриплый, явно измененный голос произнес:

— Передайте Фроули, что время истекает. Мы сказали «восемь миллионов», и мы имели в виду восемь миллионов. Послушайте голоса детей.

Два детских голоса произнесли в унисон:

— Мама, я люблю тебя. Папа, я люблю тебя.

Потом одна из девочек крикнула:

— Мы хотим домой!

Лукас, у которого нервы совсем разыгрались, заглядывал в коттедж вечерами — и в субботу, и в воскресенье. Меньше всего он хотел находиться рядом с двойняшками и потому старался появляться в девять вечера, когда они, по его представлениям, уже должны были спать.

В субботу он доверчиво выслушал Клинта, который хвастался тем, как здорово управляется с малышками Энджи.

— Им тут хорошо. Она играет с ними, укладывает их спать. Она любит их по-настоящему. Но знаешь, смотрю я на них, и у меня мороз по коже. Они как две половинки одного человека.

— Ты их голоса на пленку записал? — резко спросил Лукас.

— Ну конечно. Отличный получился звук. Правда, потом одна из них завопила: «Мы хотим домой!» Энджи замахнулась на нее, и обе заревели. Все это тоже есть на пленке.

Лукас сунул кассету в карман. Потом, как и велел босс, поехал к пабу «Клэнсис» на шоссе 7. Оставив на парковке лимузин с незапертой дверцей и лежащей на сиденье кассетой, он пошел выпить пива. А когда вернулся, кассета уже исчезла.

В воскресенье вечером выяснилось, что терпение Энджи на исходе.

— Проклятая сушилка сломалась, а вызвать мастера мы не можем. Вряд ли Гарри способен хоть что-нибудь починить! — Она выплевывала слова, вытаскивая из стиральной машины по паре одинаковых рубашечек поло и комбинезончиков и вешая их на бельевую веревку. — Ты говорил о двух-трех днях. Сколько еще мне придется с ними возиться?

— Крысолов скажет, когда можно будет избавиться от детей, — напомнил ей Лукас, еле сдерживая раздражение.

Надо отдать должное боссу, думал Лукас, когда на следующее утро в телешоу увидел, какую бурю эмоций вызвал звонок Крысолова. Теперь каждому захочется пожертвовать деньги, чтобы вернуть девчонок домой.

Час спустя он все еще слушал, как комментаторы всех каналов переливают из пустого в порожнее, рассуждая о похищении детей. Он подумал, что больше всего рискуют они с Клинтом, ведь это они похитили двойняшек и прячут их. Забирать деньги тоже придется им. Лукас знал, кто был боссом, но связать его с исполнителями было невозможно. Если их поймают и Лукас назовет его имя, тот всегда сможет обвинить их в помешательстве.

До утра вторника работы у Лукаса не было, и в два часа дня он решил, что не может больше сидеть дома. До вечера, когда по заданию Крысолова он должен был посмотреть новости на Си-би-эс, Лукас был свободен.

Он поехал в Данбери, где состоял в летном клубе, взял одномоторный винтовой самолет и отправился по своему любимому маршруту: к побережью штата Коннектикут, затем к Род-Айленду, а после облетел несколько кругов над Атлантикой. На высоте шестисот метров он ощущал полную власть над происходящим.

День был холодным, дул легкий ветерок, на западе виднелись облака — идеальная погода для полета. Но как Лукас ни старался расслабиться и насладиться свободой парения в воздухе, тревога не отпускала его.

Он был почти уверен, что упустил какую-то деталь, но никак не мог понять, что именно. «Захват двойняшек оказался делом несложным», — думал Лукас, пролетая над Ньюпортом. А согласно сообщениям в новостях, нянька запомнила только одно: от человека, напавшего на нее сзади, несло потом. «Тут она не ошиблась», — ухмыльнулся про себя Лукас. Энджи стоило бы закидывать рубашки Клинта в стиральную машину каждый раз, как он их снимает.

Так вот же оно! Одежда, которую она стирала! Одинаковые рубашечки и комбинезончики! Откуда они взялись? Во время похищения девочки были в пижамах. Неужели эта тупица пошла в магазин и купила одежду для трехлетних близнецов?

После очередного сообщения от похитителя уже невозможно было делать вид, будто все идет хорошо. В понедельник вечером Уолтер Карлсон, выслушав то, что ему сказали по телефону, вошел в гостиную, где сидели на диване Маргарет и Стив Фроули.

— Пятнадцать минут назад похититель позвонил в студию вечерних новостей Си-би-эс, — мрачно сообщил он. — Сейчас эту часть программы повторяют. Он проиграл ту же запись, которую мы слышали в программе Кэти Каурик, но с одним добавлением.

Карлсон смотрел на измученные лица супругов, слушавших голоса детей, и думал: «Это все равно, что смотреть на людей, брошенных в котел с кипящей водой».

— Мы хотим домой…

— Келли, — прошептала Маргарет.

Пауза.

Потом близнецы снова заплакали.

Маргарет закрыла лицо ладонями:

— Я не могу… не могу…

И тут прозвучал резкий, искаженный голос:

— Я сказал — восемь миллионов. Они нужны мне сейчас. Это ваш последний шанс.

— Маргарет, — решительно произнес Уолтер Карлсон, — у этого есть положительная сторона. Похититель вступил с нами в переговоры. У нас имеется доказательство, что девочки живы. Мы найдем их.

— И заплатите восемь миллионов долларов? — с горечью спросил Стив.

Карлсон не знал, стоит ли сейчас давать им надежду. Дом Пицелла, возглавлявший команду агентов, провел целый день в «Си-Эф-Джи энд Вай», опрашивая коллег Стива и пытаясь выяснить, кто питает к Стиву неприязнь или, возможно, метит на его место. Недавно фирме было предъявлено обвинение в совершении сделок с использованием конфиденциальной информации, и это нанесло вред ее репутации. Пицелла выяснил, что на сегодня назначено совещание совета директоров. Поговаривали, что компания собирается заплатить выкуп.

— Одна из секретарш — сплетница мирового класса, — уже под вечер сказал Пицелла Карлсону. — По ее словам, компания только что выплатила штраф в пятьсот миллионов долларов, наложенный Комиссией по ценным бумагам и биржевым операциям. Она думает, что, если «Си-Эф-Джи энд Вай» заплатит восемь миллионов выкупа, это обойдется ей дешевле, чем отмывать имидж от грязи с помощью пиарщиков. Совет директоров состоится сегодня в восемь вечера.

Карлсон вглядывался в лица супругов Фроули, и ему казалось, что за последние четыре дня они постарели лет на десять. Оба были бледны, под глазами от усталости появились темные круги, спины ссутулились. Он знал, что ни у мужа, ни у жены с утра не было во рту ни крошки. По опыту Карлсона, к этому времени уже должны были съехаться родственники, однако он случайно подслушал Маргарет, которая упрашивала свою мать остаться во Флориде. «Мам, ты принесешь мне больше пользы, если будешь молиться, — говорила Маргарет. — А если приедешь плакать со мной вместе, я этого не выдержу».

Матери Стива недавно заменили коленный сустав, и ни разъезжать, ни оставаться одна она не могла. Друзья Фроули звонили постоянно, однако их просили как можно быстрее освободить телефон — на случай, если позвонит похититель.

После некоторых колебаний Карлсон сказал:

— Не хочу давать вам пустые надежды, и все-таки, Стив, ваш генеральный директор назначил срочное совещание совета директоров. И насколько я понимаю, они могут проголосовать за то, чтобы заплатить выкуп.

«Пусть так оно и будет», — взмолился он про себя, увидев надежду, осветившую лица супругов.

— Ну вот, — сказал он, — не знаю, как вы, а я проголодался. Ваша соседка приготовила для вас обед и готова прислать его сюда, только скажите.

Сидевшие на диване Кэти и Келли подняли глаза на Мону. Они смотрели мультфильмы, когда Мона переключила канал, чтобы послушать новости.

Девочки побаивались Мону. Некоторое время назад Гарри позвонили по телефону, и во время разговора он пришел в ярость. И Мона тоже раскричалась:

— Конечно, я купила для них одежду, и игрушки, и мультфильмы. А теперь заткнись и иди раздобудь нам всем гамбургеры. Меня уже тошнит от кухонной плиты. Понял?

В тот момент, когда Гарри вернулся с гамбургерами, мужчина на телеэкране сообщил:

— Возможно, у нас звонок от похитителя близнецов Фроули.

Девочки замерли и услышали голос Келли:

— Мы хотим домой!

Кэти еле сдерживая слезы, прошептала:

— И я хочу домой. К маме. Мне плохо.

— Ни слова не понимаю, — пожаловался Гарри.

— Они иногда болтают друг с другом, и я тоже ничего не могу понять, — сказала Мона. — Близнецы иногда придумывают собственный язык. Я об этом читала.

Она сменила тему:

— Почему Крысолов не сказал им, где оставить деньги? Почему он сказал только: «Я еще свяжусь с вами»?

— Берт говорит, что этим он их изматывает. Завтра свяжется с ними снова. — Гарри еще держал в руках пакет из «Макдоналдса». — Ладно, давайте есть, пока все горячее. За стол, детишки.

Келли спрыгнула с дивана, но Кэти легла и сжалась в комочек.

Мона приложила ладонь к ее лбу.

— У малышки температура. — Она взглянула на Гарри. — Доедай свой гамбургер и поезжай за детским аспирином. Только воспаления легких нам не хватает.

И снова наклонилась к Кэти:

— Не плачь, лапочка. Мона о тебе позаботится. Мона любит тебя больше всех, Кэти.

3

Сидя в зале заседаний «Си-Эф-Джи энд Вай» на Парк-авеню, Робинсон Алан Гейслер, председатель совета директоров и генеральный директор компании, нетерпеливо ждал, когда директора из других городов подтвердят свое участие в совещании. После того как компании пришлось выплатить штраф Комиссии по ценным бумагам, положение Гейслера и так пошатнулось, а позиция, которую он намеревался занять в тягостной ситуации, связанной с Фроули, может и вовсе оказаться роковой ошибкой.

Вопрос заключался в следующем: если «Си-Эф-Джи энд Вай» вызовется заплатить восемь миллионов долларов выкупа, станет это великолепным рекламным ходом или, как считали многие, сигналом для других похитителей: давайте, ребята, налетайте.

Грегг Стэнфорд, вице-президент компании по финансам, придерживался как раз такого мнения. «Да, это трагедия, но, заплатив за детей Фроули, что мы станем делать, если похитят жену или детей другого из наших сотрудников? Мы международная компания, у нас десятки офисов, в неблагополучных регионах в том числе».

Гейслер знал, что эту точку зрения разделяют по крайней мере пятеро из пятнадцати директоров. «С другой стороны, — говорил он себе, — как будет выглядеть компания, только что заплатившая пятьсот миллионов долларов штрафа и отказавшаяся отдать малую часть этой суммы за спасение жизней двух маленьких девочек?»

В свои пятьдесят пять Роб Гейслер достиг наконец поста, к которому стремился. Невысокий и худой, он сумел побороть вечное предубеждение делового мира против людей его роста. Он поднялся на самый верх, однако по пути успел нажить врагов, и трое из них сидели сейчас за одним с ним столом.

Когда все директора собрались, взгляды присутствующих обратились на Гейслера.

— Нам всем известно, зачем мы здесь собрались, — отрывисто произнес он, — и я прекрасно понимаю, что, по мнению некоторых из вас, заплатив выкуп, мы сыграем похитителям на руку.

— Да, именно так мы и считаем, Роб, — негромко подтвердил Грегг Стэнфорд. — Репутация нашей компании и без того пострадала. Ни о каком сотрудничестве с преступниками не может идти и речи.

Гейслер презрительно взглянул на коллегу, даже не пытаясь скрыть острой неприязни к нему. Внешне Стэнфррд был идеальной телевизионной версией директора корпорации. Сорок шесть лет, рост метр девяносто три, на редкость красив, со светлыми, выгоревшими под солнцем волосами. Одевался Стэнфорд безупречно, манеры его неизменно оставались приятными, даже когда он вонзал нож в спину друга. В корпорацию он попал благодаря женитьбе: его третья и нынешняя жена была наследницей семьи, которой принадлежало десять процентов акций компании.

Гейслер знал, что Стэнфорд метит на его место и что, если компания публично откажется заплатить выкуп, негативное внимание прессы обрушится именно на Гейслера. Он кивнул секретарю, которая вела протокол совещания, и та включила телевизор.

— Я хочу, чтобы вы посмотрели это, — резко сказал он, — а потом поставили себя на место Фроули.

По его распоряжению отдел по связям с общественностью записал на видео дом Фроули, отчаянное телеобращение родителей, звонок в программу Кэти Каурик и последний звонок на Си-би-эс. В конце записи тоненький голосок произносил: «Мы хотим домой!» — затем следовали испуганные крики двойняшек и зловещее требование похитителей.

— У большинства из вас тоже есть дети, — сказал Гейслер. — Мы можем хотя бы попытаться спасти девочек. Не исключено, что наша попытка окажется безуспешной. Однако я не понимаю, как в такой ситуации можно отказываться проголосовать за уплату выкупа.

Несколько человек повернулись к Греггу Стэнфорду, чтобы посмотреть, как он отреагирует на эти слова.

— Я просто говорю, что мы не должны сотрудничать с преступниками, — произнес Стэнфорд.

Следующим высказался Норман Бонд:

— Стива Фроули брал на работу я, и, по моему мнению, я сделал очень хороший выбор. Я голосую за то, чтобы предложить похитителям деньги, и надеюсь, что это решение будет одобрено единогласно.

Бонд принял Фроули на работу, несмотря на то что на это место претендовали трое сотрудников компании. Для человека способного оно открывало прямой и короткий путь в топ-менеджеры.

— Спасибо, Норман, — сказал Гейслер. — Я предлагаю еще раз просмотреть пленку, а затем проголосовать.

В 20.45 правление проголосовало за то, чтобы заплатить выкуп, — четырнадцать голосов против одного.

Гейслер взглянул на Стэнфорда.

— Я хотел единодушия, — ледяным тоном произнес он. — Теперь вы можете через анонимный, как обычно, источник сообщить прессе, что, по вашему мнению, выплата денег способна поставить детей под угрозу.

Пока Стив и агент Карлсон дожидались результатов совещания, Маргарет поднялась в спальню девочек.

Это была единственная в доме комната, которую они полностью отделали. Стив выкрасил стены в светло-синий цвет, прикрепил к ветхим доскам пола белый ковер. Они не пожалели денег на старинную белую двуспальную кровать с балдахином и на комод с зеркалом. «Покупать две односпальные кровати было бессмысленно, девочки все равно спали бы вместе», — думала Маргарет, опускаясь в низкое кресло, которое стояло когда-то в ее детской.

В субботу, после того как эксперты закончили работу в доме и супруги Фроули обратились к похитителям по телевидению, Маргарет смогла немного расслабиться. Поднявшись в спальню, она застелила кровать свежими простынями. «Девочки вернутся домой уставшими и испуганными, — рассудила она. — И тогда я лягу вместе с ними на кровать и буду лежать, пока они не успокоятся».

Маргарет охватила дрожь. «Не могу согреться, — думала она. Даже свитер, надетый под спортивный костюм, не помог. Я хочу видеть своих детей».

Она встала, подошла к стулу у окна, взяла двух потрепанных плюшевых мишек, которых девочки любили больше других игрушек, и прижала их к груди. Взглянув в окно, Маргарет удивилась — шел дождь. День сегодня был солнечный — холодный, но солнечный. У Кэти начиналась простуда. Маргарет почувствовала, что вот-вот разрыдается, но взяла себя в руки, вспомнив слова Карлсона.

Десятки агентов ФБР ведут поиски. Капитан Мартинсон разослал по всем домам города полицейских, они опрашивают жителей. Его люди побеседовали даже с риэлтером, продавшим Фроули дом, чтобы выяснить, кто знаком с планировкой. Фотографии девочек напечатаны на листовках, размещены в Интернете и на первых страницах газет.

Прижимая к груди мишек, Маргарет подошла к стенному шкафу, открыла его, провела ладонью по синим бархатным платьицам. Когда девочек похитили, они были в пижамах. Во что они одеты теперь?

Дверь спальни отворилась. Обернувшись, Маргарет увидела мужа и по его взгляду поняла, что компания решила заплатить выкуп.

В понедельник в 21.15 Лукас находился в Данбери, в своей квартире и смотрел телевизор. Программу прервали из-за срочного сообщения. Компания «Си-Эф-Джи энд Вай» решила заплатить выкуп за двойняшек Фроули. Через секунду зазвонил сотовый — тот самый, особый. Лукас включил записывающее устройство, купленное по дороге из аэропорта домой.

— Дело пошло, — прошептал хриплый голос.

«Глубокая глотка», — со злорадством подумал Лукас. Полиция располагает отличным оборудованием для распознавания голоса. Если что-то пойдет не так, Лукас сдаст Крысолова.

— Час назад я звонил Гарри, — сообщил Крысолов. — И слышал, как одна из двойняшек плачет. Вы проверяли, как они там?

— Видел их вчера вечером. По-моему, все в порядке.

— Мона хорошо за ними ухаживает? Промахов быть не должно.

Это вывело Лукаса из себя:

— Эта тупица ухаживает за ними так хорошо, что даже купила им одинаковые костюмчики.

Человек на другом конце провода заговорил своим голосом:

— Где?

— Не знаю.

— Она что, собирается приодеть девчонок, перед тем как мы от них избавимся? Хочет, чтобы копы выследили вас по купленной одежде?

Лукасу нравилось, когда Крысолов волновался. Это немного ослабляло его собственный страх.

— Я сказал Гарри, чтобы он не выпускал ее больше из дому.

— Через сорок восемь часов все закончится. Завтра я дам инструкции насчет денег. В среду вы их получите. И в среду же вечером оставите двойняшек одетыми в то, что на них было, когда вы их забрали.

Связь прервалась.

Лукас нажал на кнопку записывающего устройства. «Семь миллионов тебе, по полмиллиона мне и Клинту, — подумал он. — Нет, не выйдет, мистер Крысолов».

Для заявления, которое Робинсон Гейслер должен был сделать прессе, вместе с Маргарет и Стивом Фроули, был выбран вторник, десять утра. Маргарет и Стив спустились по лестнице своего дома. В прихожей Маргарет подошла к Робинсону Гейслеру.

— Я так благодарна вам и вашей компании, — сказала она.

Стив распахнул входную дверь дома и, когда снаружи засверкали фотовспышки, взял Маргарет за руку. Вместе с Гейслером они подошли к столу и креслам, расставленным перед домом. Маргарет обрадовалась, увидев в толпе Франклина Бейли, вызвавшегося стать посредником.

Дождь, который шел всю ночь, прекратился. Поздним мартовским утром ощущалось дыхание весны. Маргарет безучастно вглядывалась в лица журналистов, полицейских, которые удерживали зевак, в телевизионные фургоны, выстроившиеся через улицу. Она услышала, как Гейслер предложил выкуп, услышала слова Франклина Бейли, который вновь вызвался быть контактным лицом.

— Миссис Фроули, чего вы больше всего боитесь теперь, когда требования похитителей удовлетворены? — спросил кто-то.

— Конечно, я боюсь, что между выплатой выкупа и возвращением наших детей домой может случиться что-то плохое. У Кэти начиналась простуда. Она часто болеет бронхитом. Мы едва не потеряли ее, когда она была совсем маленькой. — Маргарет посмотрела в объектив камеры. — Пожалуйста, прошу вас, если она заболела, дайте ей лекарство. Вы забрали девочек в одних пижамках.

Она и сама не знала, почему сказала это. Что-то было связано с пижамами.

Гейслер, Стив и Франклин Бейли отвечали на вопросы. Может быть, девочки видят нас, подумала Маргарет и, перебив репортера, отрывисто произнесла:

— Я люблю тебя, Келли. Я люблю тебя, Кэти. Мы очень скоро придумаем, как вернуть вас домой.

В 17.00 в дверь Франклина Бейли постучал сосед, судья в отставке Бенедикт Сильван. Когда Бейли распахнул дверь, запыхавшийся Сильван выпалил:

— Франклин, мне только что позвонили. По-моему, похититель. Он перезвонит через три минуты.

Двое мужчин торопливо пересекли разделявшую их дома лужайку. Едва они вошли в дом судьи, как в кабинете зазвонил телефон. Судья помчался туда, чтобы снять трубку. Переведя дух, он с трудом выговорил: «Франклин здесь» — и протянул трубку подоспевшему Бейли.

Звонивший назвался Крысоловом. Данные им инструкции были краткими и точными: к моменту его следующего звонка «Си-Эф-Джи энд Вай» должна подготовить семь миллионов долларов для телеграфного перевода на заграничный счет. Оставшийся миллион наличными, разложенный по двум чемоданам, также должен быть готовым к отправке. Использовать следует только купюры в двадцать долларов, и их номера не должны представлять никакой последовательности.

— Когда телеграфный перевод придет, вы получите инструкции по доставке наличных.

Бейли записал указания в блокнот, лежавший на столе судьи.

— Нам необходимо доказательство того, что девочки живы, — сказал он.

— Положите трубку. Через минуту вы услышите голоса «двух девочек в синем».

Бейли положил трубку; он и судья Сильван молча смотрели друг на друга. Вскоре телефон зазвонил снова. Сняв трубку, Бейли услышал детский голос:

— Здравствуйте, мистер Бейли. Мы видели вас по телевизору с мамой и папой.

Следом второй голос прошептал:

— Здравствуйте, мистер… — однако дальнейшие слова утонули в надрывном кашле, связь прекратилась.

Энджи толкала перед собой тележку по длинным проходам дешевой аптеки, подыскивая лекарства для Кэти. Она уже бросила в тележку детский аспирин, капли от насморка, спирт для растираний и пульверизатор. Когда она сама была маленькой, ее бабушка заправляла пульверизатор «Виксом». Интересно, что дают детям теперь? Если Лукас узнает, что она делала покупки для детей, с ним случится припадок. Но нельзя же позволить малышке умереть!

Она толкнула тележку в отдел лекарств и вдруг замерла. Рядом со стойкой висела фотография двойняшек в натуральную величину. Над ней крупными буквами было написано: «ИСЧЕЗЛИ. ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ЗА СВЕДЕНИЯ».

Энджи решила купить «Викс» и, взяв с полки баночку, торопливо направилась к кассам. Одна не работала, у другой выстроилась очередь из шести человек.

«Поторапливайтесь», — думала Энджи, нетерпеливо подталкивая тележку.

Стоявший перед ней тяжеловесный мужчина с нагруженной тележкой обернулся. Раздражение у него на лице мгновенно сменилось улыбкой:

— Привет, Энджи. Решила отдавить мне ноги?

— Привет, Гас, — ответила Энджи, попытавшись улыбнуться.

Гас Свенсон был назойливым малым, из тех, что вечно норовят завязать в баре разговор с незнакомым человеком. У него было собственное дело — сантехнические услуги, а в туристический сезон он подрабатывал в гольф-клубе. И поскольку Энджи и Клинт жили в домике сторожа клуба, Гас вел себя так, точно у него с Клинтом много общего. «Кровные братья, — с презрением подумала она, — и все потому, что оба исполняют черную работу для людей с деньгами».

— Как там мой малыш Клинт? — спросил Гас.

«Гас родился с громкоговорителем во рту», — подумала Энджи, увидев, как на них оборачиваются люди.

— Лучше не бывает, Гас.

Он заглянул в корзинку Энджи:

— Детский аспирин. Детские капли. Ха, у вас есть для меня новость?

Тревога Энджи превратилась в откровенный страх. «Лукас, был прав», — подумала она. Не стоило ничего покупать для детей, по крайней мере там, где ее знают.

— Не говори глупостей, Гас, — выпалила она. — Просто я сижу с ребенком наших знакомых, а он простудился.

— Слушай, если ты сидишь с ребенком, может, мы с Клинтом попьем пивка? А потом я подброшу его домой. Насчет того, что он может перебрать, не волнуйся, я за ним прослежу. Я позвоню.

И прежде, чем Энджи успела ответить, он отвернулся, чтобы выгрузить свои покупки на стойку кассы. Энджи задумалась. Чтобы оплатить одежду для двойняшек, она воспользовалась кредитной картой, и сейчас придется сделать то же самое.

«Скоро все закончится», — пообещала она себе. По словам Лукаса, завтра Крысолов организует перевод денег. А к вечеру они получат миллион наличными. И после того, как деньги окажутся у них в руках, в четверг, с утра пораньше, они бросят двойняшек и сообщат родителям, где их искать.

«На это рассчитывает Лукас», — думала Энджи. Но у нее совсем другие планы.

4

В среду утром мартовская погода вновь преподнесла сюрприз — резкое похолодание. Порывы ветра сотрясали окна столовой, в которой сидели Стив, Маргарет, Уолтер Карлсон и его коллега, агент Тони Реалто. На столе стоял уже второй кофейник, пока еще полный.

Карлсон решил, что не вправе смягчать услышанное им от Франклина Бейли: одну из девочек мучает бронхиальный кашель.

— Маргарет, Стив, я понимаю, насколько вас пугает то, что Кэти больна, — сказал он.

Лицо Маргарет было белым как бумага, под глазами — темные круги.

— Если бы только они давали Кэти лекарство, которое убережет ее от воспаления легких, — дрожащим голосом произнесла она.

Было 9.45. Крысолов обещал связаться с ними в 10.00. Оставалось только ждать.

Ровно в 10.00 прибежала соседка Фроули, Рена Чапман.

— Мне позвонил человек, у которого есть для ФБР важная информация о близнецах, — задыхаясь, сообщила она полицейскому, стоявшему на посту у дверей дома.

Несколько секунд спустя Реалто и Карлсон уже бежали в дом Чапман, за ними следовали Стив и Маргарет. Подскочив к телефону, Карлсон схватил трубку и представился.

— Карандаш и бумага у вас найдутся? — спросил звонивший.

Карлсон вытащил из нагрудного кармана записную книжку с ручкой.

— Я хочу, чтобы семь миллионов долларов были переведены на счет 507964 в банке «Немидонам» в Гонконге. У вас есть на это три минуты. Как только я получу подтверждение, что перевод произведен, позвоню снова.

— Их переведут немедленно, — резко ответил Карлсон и услышал в трубке щелчок.

Карлсон набрал номер телефона Робинсона Гейслера. Тот обещал, что будет ждать инструкций о переводе денег. Он отчетливо повторил название банка и номер счета.

— Перевод произведут примерно за шестьдесят секунд, чемоданы с наличными тоже готовы и ожидают отправки, — сказал Гейслер агенту.

Маргарет слушала, как Карлсон отрывисто дает указание поставить телефон Рены Чапман на прослушивание. Это может помочь установить местонахождение Крысолова, когда тот позвонит снова.

«Он слишком умен для этого», — думала Маргарет. К тому же теперь у него есть семь миллионов долларов. Станет ли он вообще звонить?

В кухню Рены Чапман ворвался полицейский:

— Мистер Карлсон. Еще один звонок. За три дома отсюда.

Ветер трепал волосы Маргарет, когда она, держась за руку Стива, бежала за Карлсоном и Реалто к дому, у дверей которого им отчаянно махала рукой соседка, которой Маргарет никогда прежде не видела.

Крысолов уже положил трубку, однако через минуту позвонил снова.

— Вы были очень благоразумны, — сказал он Карлсону. — Спасибо за перевод. Теперь слушайте внимательно. В восемь вечера ваш услужливый друг, Франклин Бейли, должен стоять на Манхэттене перед зданием компании «Тайм-Уорнер» на площади Колумба. Скажите ему, чтобы он надел синий галстук, а в карман положил красный. При нем должны быть чемоданы с деньгами и сотовый телефон. Номер вашего сотового, мистер Карлсон?

— 917–555–3291, — ответил Карлсон.

— Отдайте его Франклину Бейли. И помните, он будет находиться под постоянным наблюдением. Любая попытка проследить за ним или задержать посыльного, который заберет чемоданы, приведет к тому, что близнецы исчезнут навсегда. Если же мы получим деньги, то после полуночи вы получите по телефону сведения о том, где найти близнецов. Девочки очень скучают по дому, к тому же у одной из них сильный жар.

На обратном пути Маргарет, вцепившаяся в руку Стиву, старалась поверить в то, что спустя сутки девочки действительно будут дома. «Я должна верить в это, — повторяла она себе. — Кэти, я люблю тебя. Келли, я люблю тебя».

Пока они торопились к Рене Чапман, а после к другой соседке, она и не заметила машин прессы на улице. Теперь репортеры набросились на нее и Стива с вопросами:

— Похититель связался с вами?

— Выкуп уплачен?

— У вас есть подтверждения того, что близнецы еще живы?

— В данный момент никаких заявлений не будет, — сказал Карлсон.

На веранде их ожидал капитан Мартинсон. Вчера жители города предложили награду в десять тысяч долларов за любые сведения, которые помогут близнецам вернуться домой. Может быть, есть новости?

Мартинсон прошел с ними в гостиную и только там заговорил:

— У нас проблема. Утром с Франклином Бейли случился обморок, его отвезли в больницу. Кардиограмма оказалась хорошей. Доктор считает, что причиной обморока стал стресс.

— Мы только что пообещали похитителю, что Бейли будет стоять ровно в восемь перед зданием «Тайм-Уорнер», — сказал Карлсон. — Если он там не появится, похитители могут заподозрить двойную игру.

— Он должен быть там! — воскликнула Маргарет и сама отметила в своем голосе истерические нотки. — Должен!

— Он и собирается, — ответил Мартинсон. — Оставаться в больнице Бейли не желает.

Мартинсон и агенты ФБР обменялись взглядами.

Их мысли озвучил Стив:

— Допустим, ему станет хуже и он что-то напутает или упадет в обморок, когда ему позвонят, чтобы дать инструкции о передаче денег. Что тогда? Если Бейли не сможет вступить в контакт с похитителями, мы, по словам Крысолова, никогда больше не увидим наших детей.

Агент Реалто не стал ни с кем делиться своими соображениями, которые понемногу начинали принимать форму уверенности. «Стоило ли вообще привлекать к этому делу Бейли? — думал он. — И с какой стати старик так настойчиво предлагал свою помощь?»

Тем же утром, в 10.20, Лукас стоял у окна в своей квартире, нервно затягиваясь пятой за этот день сигаретой. А что, если Крысолов получит свои семь миллионов и решит их кинуть? Да, есть запись его голоса, но этого может оказаться мало. И если он исчезнет, что делать с детьми?

Даже если Крысолов поведет игру честно и организует доставку миллиона наличными, Лукасу и Клинту придется забрать их и постараться уйти непойманными.

Зазвонил особый сотовый. Лукас включил записывающее устройство.

— Все идет как по маслу, Берт, — сказал Крысолов. — Телеграфный перевод пришел. Я уверен, что ФБР не станет рисковать детьми, преследуя вас.

Крысолов снова говорил с фальшивой хрипотой. Лукас раздавил сигарету о подоконник. «Говори, дружок, говори», — думал он.

— Теперь в игру вступаете вы, — продолжал Крысолов. — Если хотите сегодня ночью пересчитывать денежки, слушайте меня внимательно. Для начала вам придется угнать машину.

— Да. На это Гарри мастак.

— С Франклином Бейли вы встретитесь сегодня ровно в восемь на Манхэттене. Вот как мы это сделаем.

Лукас выслушал его и без особой охоты, но все же признал, что план неплохой. После того как разговор был окончен, он подумал: «Теперь я знаю, как нам поступить». Он снова закурил, и тут зазвонил его собственный сотовый.

— Лукас, — произнес слабый голос, — это Франклин Бейли. Вы мне понадобитесь сегодня вечером. Если вы уже с кем-то договорились, пожалуйста, поручите ту работу вашему сменному водителю. У меня очень важное дело, ровно в восемь я должен быть на Манхэттене.

Лукас напряженно думал.

— Да, меня уже наняли, но, возможно, мне удастся передоговориться. Сколько времени это займет, мистер Бейли?

— Чего не знаю, того не знаю.

Лукас вспомнил, как пристально смотрел на него полицейский в ту пятницу, когда Бейли попросил подъехать к дому Фроули, чтобы предложить себя в качестве посредника. Если федералы узнают, что сегодня Лукас был занят, они могут заинтересоваться, какое такое важное дело заставило его отказать давнему клиенту.

— Я найду себе подмену. Когда за вами приехать, сэр?

— В шесть вечера. Вероятно, мы приедем слишком рано, но я не могу рисковать: опоздать нельзя.

— Буду ровно в шесть, сэр.

Лукас взял другой сотовый. Когда Крысолов ответил, он рассказал ему о случившемся.

— Отказать я не мог, так что план придется менять.

Крысолов продолжал говорить измененным голосом, но теперь в его тоне появилась веселость.

— Вы и правы, и не правы, Берт. Отказать ему вы не могли, однако плана мы менять не станем. Такой поворот событий может сыграть нам на руку. Вы ведь собирались сегодня полетать, так?

— Да. После того, как заберу вещи у Гарри.

— Не забудьте про пишущую машинку, на которой печаталась записка о выкупе, и про одежду, купленную для близнецов. Никаких следов пребывания детей в коттедже Гарри остаться не должно.

— Знаю, знаю.

— Пусть Гарри позвонит мне, как только добудет машину. А вы позвоните после того, как высадите Бейли. И я скажу вам, что делать дальше.

В 10.30 Энджи кормила двойняшек завтраком, допивая третью чашку черного кофе. Ночью она спала плохо. Энджи взглянула на Кэти. Да, аспирин и пульверизатор немного помогли. Правда, вся спальня пропахла «Виксом», но девочка стала меньше кашлять. И все же за ночь она много раз просыпалась, плакала, звала маму. Энджи чувствовала себя очень утомленной. Хорошо, что вторая сестра спала. Хотя, когда Кэти совсем заходилась в кашле, Келли тоже начинала кашлять.

— Вторая тоже заболевает? — несколько раз спрашивал Клинт.

— Нет, не заболевает. Спи, — сердито отвечала Энджи. — Я не хочу, чтобы завтра ночью ты валился с ног.

Теперь она смотрела на Келли, и девочка смотрела на нее. Энджи едва сдерживалась, чтобы не отшлепать этого пышущего здоровьем ребенка.

— Мы хотим домой, — раз в две минуты повторяла Келли.

«И я жду не дождусь, когда ты отправишься домой», — думала Энджи.

Ей было ясно, что у Клинта сдают нервы. Он пил кофе, сидя на диване перед телевизором, и барабанил пальцами по рухляди, которая сходила у них за кофейный столик. Келли ела кукурузные хлопья с молоком, Кэти тоже проглотила несколько ложек.

Энджи отъехала на стуле от стола.

— Ладно, малышки. Вам пора спать.

Девочки уже привыкли, что после завтрака их снова укладывают в кровать. Кэти даже подняла руки, чтобы Энджи подхватила ее. «Знает, что я ее люблю», — подумала Энджи и тут же выругалась, когда Кэти зацепила локтем тарелку с хлопьями и молоко выплеснулось ей на грудь.

Девочка заплакала, громко и болезненно, потом закашлялась.

— Ладно. Ладно, — отрывисто сказала Энджи. «И что теперь делать? — думала она. — Скоро объявится этот козел Лукас, который велел весь день продержать девочек в пижамах. Может, если приколоть под намокшее место полотенце, все высохнет?»

— Ш-ш, — нетерпеливо приказала она и, взяв Кэти на руки, понесла ее в спальню. Келли слезла со стула и пошла рядом с ними, поглаживая сестру по ноге.

Энджи опустила Кэти в кроватку и схватила валявшееся на туалетном столике полотенце. Когда она приколола его к изнанке пижамы, Кэти свернулась в клубок и принялась посасывать большой палец. «Это что-то новенькое», — подумала Энджи, перенося в кроватку и Келли.

Келли встала на ноги, держась руками за спинку кровати.

— Мы хотим домой, сейчас, — заявила она.

— Сегодня вечером будешь дома, — ответила Энджи. — Так что заткнись.

И ушла на кухню, угрожающе хлопнув дверью. Прошлой ночью Келли затеяла раскачивать кроватку, пришлось как следует ущипнуть ее за руку, чтобы она угомонилась.

Клинт по-прежнему смотрел телевизор. Энджи начала убирать посуду со стола.

— Возьми кассеты с мультиками, — велела она Клинту, сваливая тарелки в раковину, — и положи их в коробку с пишущей машинкой.

Крысолов приказал Лукасу выбросить в океан все, что можно связать с похищением.

— Энджи, коробка слишком большая, — возразил Клинт. — Лукасу будет трудно ее выбрасывать.

— Совсем не большая, — огрызнулась она. — Я туда и пульверизатор засунула. Ты понял? Понял?

— Жаль, что кроватка в нее не влезет.

— Когда избавимся от детей, вернешься сюда и разберешь ее. А завтра выбросишь.

Два часа спустя ей пришлось выслушивать Лукаса, который поднял крик, увидев коробку.

— Вы что, поменьше не могли найти?! — орал он.

— Эта коробка была в подвале. Зато в нее все влезло, ясно? — ответила Энджи.

— Энджи, там, внизу, есть коробки поменьше, — вмешался Клинт.

— Я уже заклеила и перевязала эту! — взорвалась Энджи.

Минуту спустя она с большим удовольствием наблюдала за Лукасом, который тащил к машине громоздкую коробку.

Лайла Джексон, продавщица расположенного на шоссе 7 магазина «Аббис кволити дискаунт», была теперь знаменита среди родных и знакомых тем, что за два дня до похищения продала Маргарет Фроули синие бархатные платьица. Тридцатичетырехлетняя миниатюрная, энергичная Лайла недавно оставила высокооплачиваемую работу секретаря в одном из офисов Манхэттена, переехала к своей вдовой матери и устроилась в «Аббис». Ей нравилось продавать одежду. В день, когда сообщили о похищении, она узнала на экране телевизора и Маргарет, и синие платья девочек.

— Миссис Фроули — просто класс, спокойная, любезная. И в качестве разбирается. Я ей сказала, что в «Бергдорфс» те же самые платья стоят четыреста долларов каждое и не купить их по сорок два — это по меньшей мере смешно. Она улыбнулась и ответила, что хотела бы успеть сфотографировать в них своих двойняшек, до того как они чем-нибудь обольются. Мы очень мило поболтали, — вспоминала Лайла. — Я рассказала миссис Фроули, что прямо перед ней в магазин заходила другая женщина и тоже купила одинаковую одежду для близнецов. Хотя, наверное, это были не ее дети — она и размера толком не знала. Сказала только, что им по три года.

В среду утром, собираясь на работу, Лайла включила новости и с сочувствием наблюдала за Стивом и Маргарет Фроули, бежавшими к соседскому дому.

— Есть сведения, что сегодня утром Крысолов, как называет себя похититель, выдвинул свои требования, позвонив соседям Фроули, — говорил диктор Си-би-эс.

На экране крупным планом появилось лицо Маргарет Фроули, и Лайла увидела темные круги у нее под глазами.

— Связаться с Робинсоном Гейслером, председателем совета директоров «Си-Эф-Джи энд Вай», и спросить его о передаче денег нам не удалось, — продолжал диктор. — Однако если выкуп заплачен, следующие двадцать четыре часа будут решающими. Кэти и Келли были похищены из своей спальни шесть дней назад, в прошлый четверг, около девяти вечера.

«Они, наверное, в одних пижамках были», — подумала Лайла, взяв со стола ключи от машины. Эта мысль вертелась у нее в голове по пути в магазин и когда она снимала пальто в гардеробной. Она приколола к груди значок «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В „АББИС“ — Я ЛАЙЛА» и направилась в кабинет бухгалтера магазина.

— Я хочу проверить свои продажи за прошлый вторник, Джин, — сказала ей Лайла. Имени покупательницы, которая приобрела два одинаковых комбинезона и по паре рубашечек, трусиков и носков, она не помнила.

Через пять минут Лайла получила нужные ей сведения. Квитанция была подписана миссис Клинт Даунс, расплатившейся кредитной картой «Виза». Лайла спросила, не может ли Джин позвонить в «Визу» и выяснить адрес женщины.

— Конечно, Лайла. Если откажут, скажу, что она забыла у нас пакет.

— Спасибо, Джин.

В «Визе» сообщили, что миссис Клинт Даунс проживает в доме 100 по Очард-авеню в Данбери.

Лайла не знала, что делать дальше, но вдруг вспомнила, что ее мать пригласила сегодня вечером на обед Джима Гилберта, пенсионера, когда-то служившего в полиции Данбери. Его-то и надо будет расспросить.

Когда она вернулась домой, ее мать и Джим пили в гостиной коктейли. Налив себе вина, Лайла присела у камина.

— Джим, — сказала она, — мама, наверное, говорила вам, что это я продала синие платьица Маргарет Фроули?

— Слышал об этом. — Дружелюбное лицо Джима словно окаменело. — Попомните мои слова. Они не собираются возвращать детей — ни живыми, ни мертвыми. Я думаю, девочек уже вывезли из страны, а все разговоры насчет выкупа — отвлекающий маневр.

— Джим, незадолго до того, как продать те платьица, я обслуживала женщину, которая покупала одинаковую одежду для трехлетних близнецов и даже не знала, какой ей нужен размер.

— И что?

Лайла решила раскрыть свои карты:

— А вдруг эта женщина связана с похищением? Девочек Фроули забрали из дома в пижамках. А дети этого возраста не могут носить одну и ту же одежду целых шесть дней.

— Лайла, у вас разыгралось воображение, — снисходительно произнес Гилберт. — Вы знаете, сколько подобных сведений уже получили копы и ФБР?

— Женщину зовут миссис Клинт Даунс, и она из Данбери, — настаивала Лайла.

— Лайла, я знаю Клинта Даунса. Он сторож, живет в домишке на территории клуба. Эта женщина — костлявая, с неаккуратным хвостиком на затылке?

— Да.

— Это подружка Даунса, Энджи. Она просто расписалась как миссис Клинт Даунс. Временами она подрабатывает нянькой. Можете вычеркнуть обоих из вашего списка подозреваемых, Лайла. Таким, как они, и за миллион лет не додуматься до похищения вроде этого.

Лукас заметил, что Чарли Фокс, новый механик аэропорта, наблюдает за тем, как он забирается в кабину самолета с большой коробкой. «Наверняка он подумает, что я хочу избавиться от опасного груза или торгую наркотиками», — сказал себе Лукас.

И все же идея очистить дом от всего, что связано с детьми, была правильной. Сегодня вечером, после того как они избавятся от детей, он поможет Клинту разобрать кроватку, а завтра они выбросят ее. Весь матрас явно покрыт следами ДНК двойняшек.

Дул сильный, порывистый ветер. Не лучший день для полета на легком самолете. Проверяя приборы перед взлетом, Лукас мрачно улыбнулся. Он читал где-то, что у однояйцевых близнецов одинаковая ДНК. «Значит, полицейские смогли бы доказать только, что у нас была одна из девчонок. Отлично!»

Полет был недолгим — несколько километров по прямой от берега, над океаном. Затем Лукас крепко зажал коленями штурвал, сбросил скорость, перетащил коробку на колени и, осторожно открыв дверь, столкнул ее вниз. Серый океан слегка волновался. Коробка исчезла под водой, выбросив в воздух фонтан пены. Лукас закрыл дверь, опустил руки на штурвал. «А теперь — настоящая работа», — подумал он.

Когда он приземлился в аэропорту, Чарли Фокса, к его радости, нигде не было видно. «По крайней мере он не узнает, привез я коробку обратно или нет», — думал Лукас.

Было около четырех пополудни. Ветер начинал стихать, однако небо заволокли тучи. Поможет им дождь или помешает? Лукас дошел до парковки и сел в свою машину. «Время покажет», — решил он. А пока надо забрать лимузин из гаража и съездить на автомойку.

Два часа спустя, приняв душ, побрившись и облачившись в аккуратную шоферскую униформу, Лукас подъехал на отмытом до блеска лимузине к дому Франклина Бейли.

«Темнеет», — думала Маргарет. Уже семь вечера. Через час Франклин Бейли подъедет к зданию «Тайм-Уорнер». Если он передаст деньги, ночью она увидит малышек.

До ее ушей доносилось посвистывание чайника. Вошла Рена Чапман, неся на блюде макароны с сыром и ломтиками поджаренной виргинской ветчины. «Какие хорошие у нас соседи, — подумала Маргарет. — Когда девочки вернутся, приглашу всех в гости и поблагодарю».

— Маргарет, взгляните на дела некоторых ваших бывших подзащитных, — говорил тем временем Карлсон. — Мы отобрали трех-четырех, которые после вынесения приговора винили вас в том, что их осудили.

Маргарет заставила себя сосредоточиться на именах подзащитных.

— Я сделала для них все, что могла, — сказала она. — Однако улики против них были очень серьезными. Я договаривалась с обвинением о сделках, построенных на признании вины, но подзащитные не желали идти на сделки. А когда суд давал им максимальные сроки, виноватой оказывалась я. С государственными защитниками это случается сплошь и рядом.

— Донни Марс после объявления приговора повесился в камере, — настаивал Карлсон. — А на похоронах его мать кричала: «Подождите, эта Фроули узнает, что такое потерять ребенка».

— Это произошло четыре года назад, еще до рождения девочек. К тому же она была истеричкой.

— Может, она и была истеричкой, однако из нашего поля зрения она исчезла, как и ее второй сын.

— У Донни был маниакально-депрессивный психоз. Я уговаривала судью отправить его в больницу. А брат Донни позже прислал мне письмо с извинениями. Его мать сама не знала, что говорит.

Маргарет закрыла глаза, потом медленно открыла их и сказала:

— Я никак не могу вспомнить что-то очень важное.

Карлсон и Стив неотрывно смотрели на нее.

— Я должна позвонить доктору Харрис, — шептала она. — Кэти больна. Когда она и Келли вернутся, нужно, чтобы доктор Харрис осмотрела Кэти.

Карлсон взглянул на Стива:

— Доктор Харрис — педиатр?

— Да. Работает в Нью-Йорке, в пресвитерианской больнице на Манхэттене, у нее много научных работ, посвященных близнецам. Она уже лечила наших девочек.

— Когда мы узнаем, где они, их сразу же отвезут для осмотра в ближайшую больницу, — сказал Карлсон. — Может быть, доктор Харрис сможет подъехать туда?

По оконным стеклам стучал дождь. Карлсон задумался о словах Маргарет. «Я никак не могу вспомнить что-то очень важное». Что же это, Маргарет?

5

Поездка из Риджфилда на Манхэттен заняла час пятнадцать минут. В четверть восьмого Лукас остановил машину у южного входа в Центральный парк, недалеко от здания «Тайм-Уорнер».

Шел проливной дождь. По дороге Бейли объяснил, почему везти его должен был именно Лукас.

— Похитители будут подозревать, что меня привезет агент ФБР. Если они следили за моим домом, мое появление в лимузине с водителем, которого я нанимаю всегда, убедит их, что нам нужно только одно — вернуть детей живыми и невредимыми.

— Понимаю, мистер Бейли, — сказал Лукас.

— Вокруг здания «Тайм-Уорнер» немало агентов, некоторые сидят в машинах, чтобы последовать за мной, когда я получу инструкции, — с дрожью в голосе произнес Бейли.

Лукас взглянул в зеркало заднего вида. «Старика трясет так же, как меня, — с горечью подумал он. — Все это — мышеловка для нас с Клинтом. И ФБР ждет первой возможности захлопнуть ее. Может, они уже надевают на Энджи наручники».

— Скажите, Лукас, у вас с собой сотовый? — спросил Бейли.

— Да, сэр.

— Как только я передам деньги, сразу позвоню вам. Вы ведь будете стоять неподалеку?

— Да, сэр, я готов забрать вас в любом месте.

Лукас почувствовал, что у него вспотели ладони, и потер одну о другую. «Ожидание — это пытка», — подумал он.

Без двух минут восемь он подъехал к зданию «Тайм-Уорнер», нажал кнопку, отпирающую багажник, выскочил из лимузина и открыл дверь для Бейли. Его взгляд задержался на двух чемоданах в багажнике.

У него чесались руки — схватить бы их и удрать, однако он всего лишь поставил чемоданы на багажную тележку и привязал их к ручке.

Лил дождь, и Бейли поднял воротник своего пальто и надел шляпу, несколько влажных белых прядей упали ему на лоб. Он достал из кармана телефон Карлсона.

— Мне, наверное, лучше отъехать, — сказал Лукас. — Удачи вам, мистер Бейли. Буду ждать вашего звонка.

— Спасибо, Лукас.

Лукас сел в лимузин и быстро огляделся по сторонам. По площади Колумба неторопливо кружили машины. Он медленно покатил по Сентрал-парк-Саут.

Большую часть времени после полудня двойняшки проспали. А когда проснулись, Энджи заметила, что Кэти раскраснелась — у нее опять подскочила температура. «Не надо было оставлять ее в мокрой пижаме», — корила себя Энджи. Одежда на девочке еще была влажной. И все-таки она дождалась пяти часов и только после ухода Клинта переодела Кэти в рубашечку и комбинезон, которые так и не выбросила.

В семь позвонил Клинт и сказал, что купил в Нью-Джерси черную «тойоту». Это означало, что он угнал машину с джерсийскими номерами. Клинт закончил разговор словами:

— Не волнуйся, Энджи. Сегодня будем праздновать.

«Еще как будем», — сказала себе Энджи.

В восемь она уложила близнецов в кроватку. Кэти тяжело дышала и по-прежнему вся горела. Энджи дала ей таблетку аспирина, посмотрела, как девочка сворачивается в клубочек и засовывает в рот большой палец. «Как раз сейчас Клинт и Лукас должны получить деньги», — напряженно думала она.

Келли сидела в кроватке, обняв сестру. Ее синяя плюшевая пижама была измята. На Кэти был темно-синий комбинезон и рубашка поло с бело-голубым воротом.

— Две девочки в синем, — запела Энджи. — Две девочки в синем…

Келли подняла на нее серьезный взгляд, и Энджи повторила последнюю строчку припева: «Но после расстались…»

Доктор Сильвия Харрис, женщина шестидесяти трех лет, с карими, полными сострадания глазами и волнистыми волосами, возглавляла педиатрическое отделение Нью-Йоркской детской пресвитерианской больницы. Узнав о похищении девочек, она попыталась связаться с Фроули, но смогла лишь оставить для них сообщение.

Доктор Харрис часто вспоминала тот осенний день три с половиной года назад, когда Маргарет Фроули позвонила ей, чтобы записаться на прием. Еще до рождения девочек ее отношения с этой супружеской четой превратились в задушевную дружбу. Доктор Харрис дала им целую стопку книг об особых связях между двойняшками — с примерами из жизни однояйцевых близнецов, которые ощущали физическую боль друг друга и обменивались телепатическими сообщениями, даже находясь на разных континентах.

И вот сегодня она уже собиралась покинуть свой кабинет, как на столе зазвонил телефон. Секунду она колебалась — не предоставить ли телефонной службе больницы принять звонок, но затем сняла трубку. Звонила Маргарет, ее голос был безжизненным.

— Доктор Сильвия, выкуп выплачивается прямо сейчас, мы надеемся, что девочки скоро вернутся. Вы не могли бы приехать к нам? Я понимаю, что прошу слишком многого, но я знаю, что Кэти сильно кашляет.

— Еду, — сказала Сильвия Харрис.

Сотовый телефон в руке Франклина Бейли зазвонил. Бейли дрожащими пальцами прижал аппарат к уху.

— Франклин Бейли, — сказал он, чувствуя, что во рту у него пересохло.

— Вы исполнительны, мистер Бейли. Примите мои поздравления, — произнес хриплый голос. — Идите по Восьмой авеню к Пятьдесят седьмой улице. Поверните на нее, направо, и идите на запад, до Девятой авеню. Остановитесь на северо-западном углу. За каждым вашим шагом будут следить. Я позвоню через пять минут.

Одетый в тряпье бездомного бродяги агент ФБР Ангус Соммерс сидел на тротуаре. Рядом с ним стояла старенькая, наполненная газетами тележка из магазина. Его сотовый, как и телефоны еще двух десятков агентов, был запрограммирован на перехват звонков Крысолова. Теперь он наблюдал за сгорбленной фигурой Бейли, который под проливным дождем тянул через улицу тележку с чемоданами.

Соммерс окинул взглядом площадь Колумба. Может быть, похититель где-то здесь, в толпе людей, бегущих под зонтами? Или он собирается заставить Бейли гулять по всему Нью-Йорку, чтобы избавиться от преследователей?

Как только Бейли скрылся из виду, Соммерс встал и, толкая перед собой тележку, дошел до перекрестка. Он знал, что установленные на «Тайм-Уорнер» камеры снимают каждый сантиметр вокруг. Перейдя 58-ю улицу, он повернул налево. Здесь его тележку перехватил агент помоложе, тоже одетый бродягой. Соммерс забрался в ожидавшую его машину ФБР и две минуты спустя, переодетый в плащ и шляпу, вышел на 57-й улице, у отеля «Холидей-Инн», неподалеку от Девятой авеню.

— Берт, это Крысолов. Где вы?

— Стою на Пятьдесят пятой между Восьмой и Девятой. Прямо перед гидрантом. Долго стоять не смогу. По словам Бейли, тут полно агентов ФБР.

— Естественно. Поезжайте к Десятой авеню и поверните на восток, на Пятьдесят шестую. Остановитесь у бордюра и ждите. Гарри получит те же инструкции.

Бейли ждал на северо-западном углу Девятой авеню и 57-й улицы, запыхавшийся и промокший до нитки. Он знал, что агенты ФБР наблюдают за каждым его шагом, но его руки тряслись, и, когда сотовый зазвонил снова, он его уронил. Молясь, чтобы аппарат не сломался, Бейли откинул крышку и сказал:

— Я здесь.

— Вижу. Теперь идите к пересечению Пятьдесят девятой улицы и Десятой авеню. На северо-западном углу зайдите в магазин «Дуан-Рид». Купите там сотовый телефон с несколькими часами оплаченной связи и упаковку мусорных пакетов. Я позвоню через десять минут.

«Крысолов хочет, чтобы старик избавился от нашего сотового», — думал агент Соммерс, стоя в дверях «Холидей-Инн» и слушая этот разговор. Если он способен наблюдать за каждым шагом Бейли, значит, находится в одном из близлежащих многоквартирных домов. Соммерс смотрел, как к отелю подъезжает такси и из него выходит парочка. Он знал, что по улицам ведут машины десятки агентов, а другие агенты играют роль пассажиров. План состоял в том, чтобы такие «такси» высаживали «пассажиров» поближе к Бейли и ждали, — старику могут велеть взять такси, а если доступным окажется одно-единственное, это будет выглядеть подозрительно. Однако сейчас Крысолов дал понять, что если кто-то попробует следовать за Бейли, его тут же заметят.

«Еще четыре квартала под таким дождем да еще и с чемоданами», — встревожено думал Соммерс, глядя, как Бейли поворачивает на север. Остается надеяться, что он выдержит это.

К бордюру подъехала машина с номерными знаками лицензионного такси. Соммерс подбежал к ней.

— Объедем площадь Колумба, — сказал он агенту, который сидел за рулем, — и остановимся на Десятой, рядом с Шестидесятой улицей.

Из магазина «Дуан-Рид» Бейли вышел с телефоном и пакетом в левой руке, однако, что говорит ему Крысолов, Соммерс больше не слышал. Бейли сел в такси и уехал.

Энджел Розарио, водитель такси «Эксель», остановился на углу 59-й улицы и Десятой авеню. Должно быть, старик, который волок тележку с чемоданами и вглядывался в стоящие у обочины машины, и был его пассажиром. Энджел спрыгнул на мостовую:

— Мистер Бейли?

— Да, да.

Энджел протянул руку к тележке:

— Я открою багажник, сэр.

— Нет. Положите чемоданы на заднее сиденье.

— Они же мокрые, — возразил Энджел.

— Тогда положите на пол, — резко ответил Бейли. — Действуйте.

— Хорошо-хорошо.

Старик выглядел так, точно вот-вот свалится с инфарктом, а способствовать этому Энджел не хотел.

Водитель открыл заднюю дверь машины, однако Бейли не сел в нее, пока чемоданы не оказались на полу.

— Бруклинский музей, правильно, сэр?

— По-моему, вам должны были все сказать.

— Ага. Нам нужно забрать вашего друга и отвезти вас обоих в отель «Пирр». Только должен вас предупредить: это займет много времени. В такой дождь на улицах ужас что творится.

— Понимаю.

Как только машина тронулась, зазвонил новый сотовый Франклина Бейли.

— Переложите деньги в два мешка для мусора. Один завяжите синим галстуком, который на вас, а другой — красным, тем, что лежит у вас в кармане. Скоро позвоню снова.

Было 20.40.

В 21.15 в коттедже зазвонил телефон, и Энджи подскочила на месте от неожиданности. Она торопливо прикрыла дверь в спальню и схватила трубку:

— Алло.

— Энджи, я обижен. Я ждал вчера, что мой старый дружок Клинт позвонит и мы с ним пивка попьем.

«О нет, — подумала Энджи. — Снова этот осел Гас, и звонит он, судя по шуму в трубке, из паба „Данбери“. Уже накачался, даже язык заплетается». Она тут же занервничала, вспомнив, как однажды, в поисках, компании, Гас явился к ним без приглашения.

— Привет, Гас, — сказала она как можно более дружелюбно. — Разве Клинт тебе не звонил? Я ему все передала. Он себя паршиво чувствовал вчера, лег спать пораньше.

В спальне громко заплакала Кэти, и Энджи прикрыла трубку рукой, но было уже поздно.

— Это тот малыш, за которым ты присматриваешь? Я слышу плач.

— Тот самый. Клинт уехал в Йонкерс, посмотреть машину, которую продает один малый. Я скажу ему, чтобы завтра он с тобой обязательно встретился, Гас. Идет?

Энджи положила трубку, но как раз перед этим начала кричать и Келли: «Мама! Мама!» «Мог ли Гас сообразить, что кричали двое, или он слишком пьян?» — гадала Энджи. Она вошла в спальню. Двойняшки, вцепившись в спинку кровати, звали маму. «Ну, с одной-то из вас я управлюсь», — подумала Энджи и, вытащив из комода чулок, завязала им рот Келли.

Сидя в машине, которую вел агент Бен Тальоне, Соммерс не сводил глаз с седана, подвозившего Франклина Бейли. Едва заметив на автомобиле логотип такси «Эксель», он связался с диспетчером этой компании. 142-я машина направлялась к Бруклинскому музею, чтобы забрать там пассажира и отвезти его в отель «Пирр» на углу 61-й улицы и Пятой авеню. «Уж больно все просто», — думал Соммерс. Тем не менее десяток агентов ФБР уже направлялись к музею, другие дежурили у отеля.

За автомобилем Бейли следовали еще пять машин с агентами. На Вест-Сайд-драйв движение почти остановилось. «Человек, ожидающий Бейли, может занервничать», — встревожился Соммерс.

У Всемирного торгового центра причина задержки стала ясна: столкновение автомобилей. Они проползли мимо помятых машин и стали двигаться быстрее.

Седан повернул на север, к ФДР-драйв, сквозь косые струи дождя заблестели огни Бруклинского моста. Затем машина «Эксель» резко повернула налево, на Южную улицу, и унеслась по ней. Агент Тальоне попытался перестроиться в левый ряд, однако сделать это, не столкнувшись с соседней спортивной машиной, было невозможно.

Соммерс сжал кулаки, но тут зазвонил его сотовый.

— Мы еще держимся за ними, — сказал агент Бадди Уинтерс. — Они снова идут на север.

Часы показывали 21.30.

Доктор Сильвия Харрис обнимала плачущую Маргарет Фроули. «Слова в таких случаях не помогают», — думала она, поймав взгляд Стива. Осунувшийся, бледный, он выглядел сейчас по-детски беспомощным. Доктор Харрис видела, что и Стив с трудом сдерживает слезы.

— Они должны вернуться сегодня, — шептала Маргарет. — Они вернутся. Я знаю.

— Вы нам нужны, доктор Сильвия, — сдавленным голосом сказал Стив. И через силу добавил: — Даже если с девочками обращались прилично, они наверняка напуганы. А Кэти сильно кашляет.

Уолтер Карлсон всматривался в озабоченное лицо врача, понимая, о чем она думает. Доктор Харрис уже лечила Кэти от воспаления легких и знает, что сильный кашель особенно опасен для ее маленькой пациентки.

— Я разжег в кабинете камин, — сказал Стив. — Пойдемте туда.

Карлсон не пошел с ними и вернулся в столовую, где стоял на столе подключенный к системе прослушивания телефон. Он надеялся, что Крысолов все еще может напрямую связаться с Фроули.

21.45. Прошло почти два часа с тех пор, как Франклин Бейли начал выполнять приказы Крысолова.

— Берт, в ближайшие две минуты Франклин Бейли позвонит вам и велит ждать его на Пятьдесят шестой улице, рядом с переулком, который соединяет Пятьдесят шестую с Пятьдесят седьмой, это к востоку от Шестой авеню, — сказал Крысолов Лукасу. — Гарри уже будет там. Когда я получу от вас подтверждение, что вы на месте, я велю Бейли оставить мешки для мусора, в которых лежат деньги, на тротуаре перед магазином «Модная оптика Коэна». Он положит их поверх груды мусора. Каждый мешок завязан галстуком. Вы с Гарри пробежите по переулку, возьмете мешки, вернетесь обратно и уложите их в багажник угнанной машины. Гарри должен уехать прежде, чем появятся агенты.

— Вы хотите сказать, что нам придется пробежать целый квартал с мешками для мусора? В этом нет никакого смысла, — запротестовал Лукас.

— Ошибаетесь. Даже если агенты ФБР все еще следуют за машиной Бейли, они держатся достаточно далеко от нее. Так что у вас будет время, чтобы взять мешки, а у Гарри — чтобы уехать. Вы останетесь на месте и, когда появятся Бейли и ФБР, скажете им чистую правду: мистер Бейли приказал вам ждать его здесь. Агенты не посмеют преследовать вас в переулке, где вы легко можете их заметить. Когда они подъедут, вы будете их свидетелем и расскажете, что видели двух мужчин, забросивших мешки в багажник машины. А после дадите неправильное описание.

21.54.

Франклину Бейли пришлось сказать Энджелу Розарио, почему они все время меняют маршрут. Энджел увидел в зеркале заднего вида, как Бейли перекладывает деньги из чемоданов в мешки, и пригрозил отвезти его в полицейский участок. Придя в отчаяние, Бейли объяснил, что деньги — это выкуп за близнецов Фроули, и взмолился, чтобы Энджел помог ему.

— У меня у самого двое ребятишек, — обиженно ответил Энджел.

После того как они свернули на Южную улицу, им было велено проехать по Первой авеню, повернуть на запад, на 55-ю, и остановиться недалеко от Десятой авеню. Крысолов позвонил через пятнадцать минут.

— Мистер Бейли, наше сотрудничество подходит к концу. Свяжитесь с вашим личным водителем и скажите, чтобы он ждал вас на Пятьдесят шестой улице, у переулка, который соединяет Пятьдесят шестую с Пятьдесят седьмой. Скажите, что это недалеко, на востоке от Шестой авеню. Я скоро свяжусь с вами.

Через десять минут Крысолов позвонил снова:

— Вы договорились с водителем?

— Да. Он оказался неподалеку. Скоро будет.

— Ночь дождливая, мистер Бейли. Я не хочу подвергать вас новым испытаниям. Двигайтесь по Пятьдесят седьмой, потом поверните направо и поезжайте на восток. После того как пересечете Шестую авеню, снизьте скорость и держитесь ближе к бордюру. Перед магазином «Модная оптика Коэна» вы увидите груду мусорных мешков. Положите мешки с деньгами поверх других и позаботьтесь, чтобы галстуки были хорошо видны. Затем езжайте дальше на восток. Я вам позвоню.

— Берт, это Крысолов. Немедленно идите в переулок. Мешки для вас оставлены.

Лукас снял шоферскую фуражку, надел дождевик с капюшоном и темные очки. Выскочив из машины, он открыл большой зонт и последовал за одетым точно так же Клинтом, тоже укрывшимся под зонтом.

Лукас увидел, как Франклин Бейли садится в машину. Клинт уже схватил завязанные галстуками мешки и нырнул в переулок. Подождав, пока отъедет машина Бейли, Лукас приблизился к Клинту и взял один из мешков.

Через несколько секунд они уже были на 56-й улице. Клинт нажал на кнопку, отпирающую багажник угнанной им «тойоты», однако он не открылся. Выругавшись, он дернул ручку задней дверцы, но и та оказалась запертой.

Лукас понимал, что у них оставалось несколько секунд. Он открыл багажник лимузина и рявкнул:

— Бросай сюда!

Через пару секунд он уже сидел за рулем. Скомканный дождевик был спрятан под переднее сиденье, на голове у Лукаса красовалась форменная фуражка. Из переулка выбежали мужчины. «Наверняка агенты ФБР», — решил он. Нервы у Лукаса были на пределе, но внешне он оставался спокойным. Кто-то стукнул в окно лимузина, Лукас опустил стекло и спросил:

— Что-то случилось?

— Вы видели мужчину, который минуту назад выбежал из переулка с мусорными мешками? — спросил агент Соммерс.

— Да. Они стояли вот тут, — указал Лукас туда, где и вправду стояла машина Клинта.

— Они? Вы хотите сказать, что их было двое?

— Ну да. Один такой крепкий, другой высокий и тощий.

Соммерс находился слишком далеко, чтобы увидеть выгрузку мешков, — его автомобиль стоял на перекрестке за Шестой авеню. Они подъехали ближе, когда такси «Эксель» уже отъезжало от магазина оптики. И, не увидев чемоданов, последовали за Бейли до самой Пятой авеню.

Потом им позвонил другой агент, они бросили свой автомобиль и побежали назад. Прохожий сказал им, что видел, как какой-то крепыш уносил два мусорных мешка в переулок.

— Опишите машину, которую вы видели, — приказал Лукасу Соммерс.

— Темно-синяя или черная, сэр. Четырехдверный «лексус» последней модели.

Ладони у него были мокрые, однако говорил Лукас с тем же подобострастием, с каким обычно обращался к Франклину Бейли. Теперь каждый нью-йоркский коп будет искать «лексус» вместо «тойоты».

Прошло еще несколько минут, и позади лимузина остановилась машина «Эксель» с Франклином Бейли. Старик еле держался на ногах, ему помогли пересесть в лимузин. Лукас, в машину которого уселись двое агентов, покатил к Риджфилду. По дороге он слушал, как агенты расспрашивают Бейли, и обрадовался, когда тот сказал:

— Я попросил Лукаса быть недалеко от площади Колумба. А около десяти мне было велено сказать ему, чтобы он ждал меня в том самом месте, на Пятьдесят шестой. Затем и мне приказали ехать туда.

В четверть первого Лукас остановился у дома Бейли. Агенты проводили старика до двери. Деньги так и лежали в багажнике. Добравшись до гаража, Лукас перегрузил мешки в свою машину и поехал к коттеджу, где его ждали ликующий Клинт и непривычно тихая Энджи.

Передача выкупа завершилась, однако людей, которые забрали деньги, агенты упустили. Теперь оставалось только ждать.

«Где они оставят девочек? — с мукой думала Маргарет. — Вряд ли это будет людное место, там их сразу заметят. Когда мы гуляли, все обращали на них внимание. На двух моих девочек в синем. Так окрестили их газеты».

А что если похитители больше вообще не позвонят?

6

— Король сидит среди казны и денежки считает, — насмешливо произнес Клинт. — Поверить не могу, что ты вез деньги домой в компании федералов.

На полу в гостиной были свалены пачки купюр — в основном пятидесятидолларовых и некоторое количество двадцаток. Как и требовалось, они были не новые, а их номера не представляли никакой последовательности.

— Уж поверь, — раздраженно отозвался Лукас. — Складывай свою половину в мешок. А я свою — в другой.

Глядя на валявшиеся перед ним деньги, Лукас все же чувствовал беспокойство. «Клинт оказался настолько тупым, что даже не проверил багажник угнанной машины», — думал он. Если бы не лимузин, их взяли бы с поличным. От этой мысли у него словно что-то оборвалось внутри.

И почему до сих пор не позвонил Крысолов?

В пять минут четвертого дребезжащий звонок домашнего телефона заставил их всех вздрогнуть. Энджи поднялась с пола и подошла к телефону.

— Позовите Берта, — приказал Крысолов.

Лукас встал, пересек гостиную и взял трубку.

— А я все ждал, когда вы про нас вспомните, — недовольно проворчал он.

— По вашему тону не скажешь, что вы делите пополам миллион долларов. Слушайте внимательно. Угоните машину и поезжайте на ней к «Ла-Кантина», это ресторанчик на севере Соу-Милл-Ривер-паркуэй в Эльмсфорде. Он уже несколько лет как закрыт.

— Я знаю, где это.

— Тогда вы наверняка знаете, что парковка за его зданием не видна с дороги. Гарри и Мона вместе с близнецами должны ехать за вами на своем фургоне. Приехав на место, вы пересадите близнецов в угнанную машину и запрете ее. В коттедж вернетесь на фургоне. Я позвоню в пять утра, чтобы узнать, как все прошло. Потом сделаю последний шаг. И после вы больше никогда обо мне не услышите.

Они вышли из дома в три пятнадцать. Сидя за рулем только что угнанной машины, Лукас смотрел, как Клинт и Энджи заносят в фургон спящих двойняшек. «Если у этой старой колымаги лопнет шина, если нас остановит дорожный патруль, если в нас врежется какой-нибудь пропойца…» Он завел машину и под моросящим дождем поехал через Данбери на запад, а мысли о самых разных зловещих случайностях продолжали крутиться у него в голове.

Вскоре Лукас повернул на Соу-Милл-Ривер-паркуэй. Еще десять минут, и они будут на месте. Дорога была пустой. Вдруг Лукас увидел нагонявшую его машину полиции штата, и в жилах у него застыла кровь. Но, взглянув на спидометр, он убедился, что беспокоиться не о чем.

Полицейская машина исчезла на следующем повороте. «Пока все идет нормально», — подумал Лукас, облизав губы. Осталось меньше пяти минут. Четыре. Три.

Справа показалось ветхое строение, бывшее некогда рестораном «Ла-Кантина». Лукас выключил дальний свет, повернул к ресторану и въехал на парковку. Он заглушил двигатель и стал ждать.

— Чтобы пересчитать вручную миллион долларов, требуется много времени, — сказал Уолтер Карлсон, надеясь, что его слова прозвучат ободряюще.

— Деньги были переданы вскоре после десяти, — отозвался Стив. — Пять часов назад.

Он взглянул на Маргарет, но та даже не открыла глаз. Она лежала на диване, съежившись, положив голову мужу на колени. Рядом в кресле сидела доктор Харрис.

Карлсон пытался успокоить их, хотя понимал, что с каждой минутой надежды узнать что-либо о детях становится все меньше. В его голове все яснее становилась мысль: «Надо бы как следует присмотреться к Лукасу Волю, этому вездесущему шоферу. Слишком уж кстати он оказался именно там, где смог увидеть похитителей с деньгами, а затем дать описание машины, на которой они уехали».

Ангус Соммерс, руководивший нью-йоркской группой агентов ФБР, сопровождал Бейли до дома и считал, что и старик, и шофер заслуживают доверия. И все же Карлсон решил позвонить в Нью-Хейвен своему непосредственному начальнику, специальному агенту Коннону Райану. Он мог бы навести справки о Лукасе.

Маргарет медленно села. Она откинула волосы назад, и этот жест был таким усталым, что Карлсону показалось, будто она потратила на него свои последние силы.

— Крысолов сказал, что позвонит после полуночи? — спросила она.

Невозможно было сказать ей ничего, кроме правды:

— Да.

Клинт знал, что ресторан «Ла-Кантина» уже близко, и боялся проехать мимо. Щурясь, он тревожно обшаривал взглядом местность справа от дороги. Клинт специально отстал от Лукаса, чтобы полицейские не решили, что он следует за ним. Теперь он потерял Лукаса из виду.

Энджи сидела рядом, держа на руках больную девочку. Она без конца напевала одну и ту же песню, растягивая последнюю строчку припева: «Но… после… расстались…»

— Энджи, прошу тебя, замолчи, — прервал ее Клинт.

— Кэти нравится, как я пою, — огрызнулась она.

Клинт настороженно взглянул на нее. Этим вечером Энджи вела себя очень странно, как будто была не в себе. Когда они зашли в спальню, чтобы взять девочек, Клинт увидел, что у одной из них рот завязан чулком. Он попытался снять чулок, но Энджи схватила его за руку. А в машине она потребовала, чтобы Клинт положил эту девочку на пол под задним сиденьем и накрыл газетой.

Он возразил ей, сказав, что девчонка может задохнуться, и Энджи вышла из себя:

— Ничего с ней не случится! Зато если мы наткнемся на полицейских, они не увидят, что мы везем близнецов.

Девочка, которую Энджи держала на руках, постанывала. Хорошо, что она скоро вернется к родителям. Не нужно быть врачом, чтобы понять: бедняга здорово разболелась.

«Похоже, это ресторан», — решил Клинт и сдал вправо. Он весь покрылся испариной. За ветхим строением Клинт повернул направо, затем еще раз направо — к парковке. Увидев у самой стены ресторана машину Лукаса, он остановил фургон прямо за ней.

— Они были сестры… — во весь голос завывала Энджи.

Кэти заплакала.

— Да заткнись же, Энджи! — взмолился Клинт. — Если Лукас откроет дверь фургона и услышит, как ты голосишь, я не знаю, что он с тобой сделает.

— А я его не боюсь. Держи.

Она быстрым движением сунула ему в руки Кэти, выскочила из фургона, подбежала к водительской двери угнанной машины и постучала в стекло.

Клинт видел, как Лукас опустил стекло и Энджи нагнулась, заглядывая в машину. Через секунду он услышал громкий, эхом разнесшийся по пустой парковке хлопок.

Это был выстрел.

Энджи подбежала к фургону, схватила Келли, перенесла ее на заднее сиденье угнанной машины, а сама забралась на переднее пассажирское. Назад она вернулась с сотовым телефоном Лукаса и связкой его ключей.

— Когда позвонит Крысолов, мы сами ему ответим, — оживленно сказала она.

— Ты убила Лукаса! — произнес Клинт, все еще державший на руках Кэти, чей плач сменился приступом кашля.

Энджи взяла у него девочку.

— Он оставил записку, напечатанную на той же пишущей машинке, что и требование выкупа. В записке сказано, что он не хотел убивать Кэти. Просто девочка слишком много плакала, и он зажал ей ладонью рот. А когда понял, что она мертва, положил ее в коробку, сел в самолет и сбросил коробку в океан. Здорово придумано, верно? Я все устроила так, что он будто бы покончил с собой. Теперь весь миллион наш, а у меня есть моя малышка. Поехали отсюда быстрее.

Охваченный паникой Клинт завел машину и рванул с места.

— Помедленнее, идиот, — рявкнула Энджи. — Мы просто возвращаемся домой — как ни в чем не бывало.

Когда он выехал на шоссе, Энджи снова тихо напевала:

— Они были сестры… но после расстались.

Всю ночь в здании «Си-Эф-Джи энд Вай» на Парк-авеню горел свет. Некоторые из членов совета директоров словно несли вахту — так им хотелось стать свидетелями возвращения близнецов Фроули.

Они знали, что Крысолов обещал позвонить около полуночи, как только деньги окажутся в его руках. Однако ночь была на исходе, и предвкушение приятной шумихи в прессе уступало место тревоге и сомнениям.

В пять утра Робинсон Гейслер продолжал репетировать победную речь, которую он произнесет перед журналистами: «Кое-кому уплата выкупа могла показаться сотрудничеством с преступниками. Но главной заботой ФБР всегда остается безопасное возвращение похищенных. Только после этого начинается безжалостное преследование преступников. Пример, который покажут всем эти преступники, будет состоять не в том, что они смогли получить выкуп, а в том, что у них не будет ни единого шанса эти деньги потратить».

«Пусть Грегг Стэнфорд попробует возразить», — подумал он, растянув в улыбке тонкие губы.

— Первым делом надо избавиться от его машины, — будничным тоном сообщила Энджи, пока они ехали в Данбери. — Заберем из багажника долю Лукаса, потом ты отведешь машину к его дому и оставишь там. Я буду ехать следом за тобой.

— Энджи, ты же не сможешь вечно прятать девочку.

— Не волнуйся, смогу.

— Кто-нибудь непременно свяжет Лукаса с нами. Как только полиция снимет его отпечатки пальцев, станет известно, что настоящий Лукас Воль уже двадцать лет как мертв, а этого парня зовут Джимми Нельсон и он сидел в тюрьме. А я сидел в одной камере с ним.

— Ну и что? Ты тоже не Клинт Даунс. Но кому это известно? С Лукасом ты встречался, только когда вы ходили на дело. А у нас в доме он появлялся всего несколько раз, да и то по ночам.

— Вчера он заезжал за вещами после полудня.

— На старом коричневом «форде», который не отличишь от других таких же? По особому сотовому он тебе никогда не звонил, да и сотовый этот теперь у меня.

— Но я думаю…

— А я думаю, что мы с тобой получили миллион баксов и малышку, которой мне всегда так не хватало. А этот подонок, который обращался с нами как с грязью, отдыхает, лежа головой на руле. Так что заткнись.

В пять минут шестого, едва они подъехали к своему коттеджу, зазвонил сотовый Лукаса. Клинт неподвижно смотрел на него.

— Что ты ему скажешь?

— Нам не обязательно отвечать, — ухмыльнулась Энджи. — Пусть думает, что мы еще в дороге или, может, с копами объясняемся.

Она бросила Клинту связку ключей Лукаса:

— Избавься от машины.

В пять двадцать Клинт остановил машину Лукаса перед его домом, вылез из нее и забрался в фургон, на водительское сиденье. По его круглому лицу лил пот. Снова зазвонил сотовый.

— Испугался, — ухмыльнулась Энджи. — Ладно, поехали домой. Моя малышка просыпается.

Кэти поерзала и вытянула перед собой руку.

— До сестренки дотронуться хочет, — сказала Энджи. — Прелесть, правда?

Она попыталась переплести свои пальцы с пальцами Кэти.

Девочка оттолкнула ее руку.

— Келли, мне нужна Келли, — хрипловато произнесла она. — Мона не нужна.

Заводя машину, Клинт нервно взглянул на Энджи. Она терпеть не могла, когда ее отталкивали. Клинт знал, не пройдет и недели, как девочка ей надоест.

Улица была пустынной. Стараясь не выдать своей паники, Клинт ехал с погашенными фарами, пока не добрался до шоссе 7. И лишь оказавшись в воротах клубного парка, громко выдохнул.

Кэти снова заплакала:

— Келли… Келли…

Клинт остановил машину у двери коттеджа. Энджи вошла в дом с Кэти на руках, направилась прямиком в спальню и там бросила девочку в кроватку.

— Привыкай, куколка, — сказала она и ушла в гостиную.

Снова зазвонил особый сотовый. На этот раз Энджи ответила.

— Привет, мистер Крысолов, — сказала она и умолкла, слушая. — Да, мы знаем, что Лукас не отвечает на звонки. На лесной дороге произошел несчастный случай, там теперь полно копов. Сами знаете, за рулем разговаривать по телефону не положено. Все прошло хорошо. Лукас решил, что федералы надумают еще раз с ним поболтать, вот и не хотел держать телефон при себе… Ага. Ага. Все прошло гладко. Расскажите кому-нибудь, где находятся две девочки в синем. И надеюсь, больше нам с вами разговаривать не придется. Удачи.

В четверг, в 5.45, в телефонную службу католической церкви Святой Марии в Риджфилде поступил звонок.

— Мне нужно поговорить со священником, — произнес хриплый голос.

В душе Риты Шлесс, принявшей вызов, шевельнулось подозрение: звонивший пытался изменить голос.

— Вы больны или ранены? — сухо спросила она.

— Немедленно соедините меня со священником. Это вопрос жизни и смерти.

— Не кладите трубку, сэр, — сказала Рита. Она не поверила услышанному, однако связалась с семидесятипятилетним монсеньором Ромни, просившим переводить все ночные звонки на него.

— У меня все равно бессонница, Рита, — сказал он. — Так что начинайте с меня.

— Я этому человеку не верю, — сообщила она пожилому священнику. — Он говорит не своим голосом.

— Это мы скоро выясним, — усмехнулся монсеньор Джозеф Ромни, садясь в кровати и включая лампу.

Потянувшись за очками, он услышал, как Рита переключила линию.

— Монсеньор Ромни, — представился он. — Чем могу помочь?

— Монсеньор, вы слышали о похищении близнецов?

— Да, конечно. Фроули — наши прихожане.

«Рита права, — признал он. — Этот человек старается изменить голос».

— Кэти и Келли живы. Они в автомобиле, который стоит у ресторана «Ла-Кантина» на лесной дороге Соу-Милл-Ривер-паркуэй в Эльмсфорде.

Сердце Джозефа Ромни забилось сильнее.

— Это шутка?

— Это не шутка, монсеньор. Я — Крысолов, и я выбрал вас, чтобы передать Фроули благую весть. Старый ресторан «Ла-Кантина». Запомнили?

— Да-да.

— Тогда сообщите об этом властям. Ночь сегодня холодная.

Уже почти рассвело, и лица Маргарет и Стива Фроули становились все более несчастными. Агент Уолтер Карлсон, не в силах вынести этого печального зрелища, ушел в гостиную. Когда зазвонил телефон, именно он снял трубку.

Звонил Марти Мартинсон из полицейского участка:

— Уолт, монсеньору Ромни из церкви Святой Марии только что позвонил человек, назвавшийся Крысоловом. Он сказал, что девочки находятся в машине у ресторана на дороге Соу-Милл-Ривер-паркуэй. Полицейские штата будут там через пять минут.

В гостиную вбежали Фроули и доктор Харрис.

— Звонил Крысолов? — с трудом произнесла Маргарет.

— Он сказал, где девочки? — спросил Стив.

Карлсон не ответил.

— Марти, — сказал он в трубку, — даже если это обман, пусть эксперты проверят машину.

— Полицейские в курсе. Они уже связались с вашим офисом в Уэстчестере.

Карлсон положил трубку.

— Если звонивший не лгал, девочки невредимы. Их оставили в машине прямо у дороги Соу-Милл-Ривер-паркуэй неподалеку от Эльмсфорда, — сказал он Фроули. — Патрульные уже едут туда.

— Крысолов сдержал слово, — воскликнула Маргарет, порывисто обнимая мужа. — Стив, девочки возвращаются домой!

— Маргарет, это может быть обманом, — предостерегла ее доктор Харрис.

— Бог не допустит, чтобы с нами так поступили, — сказала Маргарет, а Стив, не в силах произнести ни слова, спрятал лицо у нее в волосах.

Следующие пятнадцать минут телефон молчал, и Карлсон начал беспокоиться. Когда позвонили в дверь, он уже не сомневался — их ждут плохие новости.

Стив, Маргарет и доктор Харрис поспешили за ним в прихожую. Карлсон открыл дверь. На крыльце стояли монсеньор Ромни и Марти Мартинсон.

Священник приблизился к Маргарет и Стиву и дрожащим голосом произнес:

— Господь вернул вам одну из ваших девочек. Келли в безопасности. А Кэти Он забрал к себе.

Известие о смерти одной из девочек-двойняшек пронеслось по стране, вызвав волну сочувствия. Те немногие снимки, которые журналистам удалось сделать, когда Келли с родителями возвращались домой из больницы, где девочка проходила медицинское обследование, ясно показывали, как сильно она изменилась с момента похищения. В ее широко раскрытых глазах застыл испуг, на лице был кровоподтек. Одной рукой девочка обнимала за шею Маргарет, другая была вытянута вперед, словно в попытке схватить чью-то ладонь.

Патрульный, который первым приехал к ресторану «Ла-Кантина», так описал увиденное: «Машина была закрыта. Я разглядел внутри привалившегося к рулю мужчину. В салоне находилась только одна девочка, она лежала на полу под задним сиденьем. Было холодно, и девочка, одетая в одну пижаму, вся дрожала. Во рту у нее был кляп, просто чудо, что она не задохнулась. Когда я освободил ей рот, она заскулила, как больной щенок. Я снял куртку, завернул в нее девочку и отнес в патрульную машину, чтобы она согрелась. Скоро подъехали другие патрульные, а с ними люди из ФБР. Они и нашли на переднем сиденье предсмертную записку».

Фроули отказались давать интервью. Их заявление для прессы зачитал монсеньор Ромни: «Маргарет и Стив хотели бы поблагодарить всех, кто поддерживал их. В настоящее время им необходимо уединение, чтобы успокоить Келли, сильно тоскующую по сестре, и справиться с собственным горем».

Уолтер Карлсон сообщил журналистам: «Человек, известный под именем Лукас Воль, мертв, однако его соучастник или соучастники живы. Мы будем искать их и найдем. Они предстанут перед судом».

Президент компании «Си-Эф-Джи энд Вай» Робинсон Гейслер выразил огромное сожаление по поводу утраты одной из девочек, но подчеркнул, что помощь его фирмы помогла вернуть Фроули вторую дочь.

Член совета директоров компании Грегг Стэнфорд тоже дал интервью. «Решение об уплате выкупа, — сказал он, — было принято вопреки ожесточенному сопротивлению меньшинства совета директоров. Я твердо верю, что, если бы требование выкупа было отвергнуто с самого начала, похитителям пришлось бы задуматься. Как член совета директоров, хочу заверить всех, кто думает, что наша компания еще когда-либо вступит в сделку с преступниками, — больше этого не случится».

— Мистер Крысолов, Лукас мертв. Покончил он с собой или нет, какая разница? Вы должны радоваться, ведь он знал, кто вы, а мы — нет. И кстати, он записывал ваш голос на пленку. Кассеты лежали в бардачке его «форда». Наверное, он хотел выкачать из вас денег.

— Вторая девочка мертва?

— Нет, жива, — ответила Энджи. — Она спит у меня на руках. Не звоните больше. Вы ее разбудите.

Она положила трубку и поцеловала Кэти в щечку.

— Как ты думаешь, семь миллионов его удовлетворят? — спросила она Клинта.

Было одиннадцать утра. Клинт смотрел телевизор. Все каналы рассказывали, чем закончилось похищение девочек Фроули. Выяснилось, что в среду после полудня Лукас Воль летал куда-то на самолете из аэропорта Данбери и при нем была тяжелая коробка. «Очевидно, в этой коробке находилось тело маленькой Кэти Фроули, — делал предположения обозреватель. — Согласно предсмертной записке, Лукас Воль похоронил Кэти в океане».

— Что мы будем с ней делать? — спросил Клинт.

Бессонная ночь и потрясение от того, что у него на глазах Энджи убила Лукаса, оставили его без сил. Грузное тело Клинта обмякло в кресле. Глаза с покрасневшими веками превратились в узкие щелки на полном лице.

— Отправимся с ней во Флориду, купим яхту и будем жить на Карибах. Только не сейчас, ей опять трудно дышать.

— Энджи, она больна. Ей нужен врач. Если она умрет по нашей вине и нас поймают…

— Не умрет. Отнеси ее в ванну и пусти горячую воду. Пусть хорошенько попарится.

Клинт знал, что с Энджи лучше не спорить. «Лицо девочки красуется на первых страницах газет всей страны, — думал он. — На меня или Энджи она похожа не больше, чем я на Элвиса Пресли. Стоит нам появиться на людях, нас поймают. Копы наверняка уже выяснили, что Лукас был на самом деле Джимми Нельсоном и сидел в „Аттике“. Теперь они займутся его дружком Ральфи Хадсоном и рано или поздно проследят мой путь вот до этой самой двери. Каким же идиотом я был, когда забрал Энджи из психушки».

Он отнес Кэти в ванную и включил душ. Затем опустил крышку унитаза, присел на нее, расстегнул пуговицы на рубашке Кэти и повернул девочку так, чтобы она вдыхала пар. Малышка начала издавать булькающие звуки. «Что она говорит? Это и есть язык близнецов?» — гадал он.

— Никто, кроме меня, тебя не слышит, детка, — сказал он. — Так что говори по-человечески.

Доктор Сильвия Харрис понимала, что Маргарет и Стив пока не осознали по-настоящему смерть Кэти. Все их внимание было направлено на Келли. После возвращения из больницы девочка не произнесла ни слова. Обследование показало, что физическому насилию ее не подвергали, но тугой кляп оставил на лице Келли кровоподтек, а синяки на руках были следами сильных щипков.

Впервые увидев родителей в больничной палате, она смерила их взглядом и отвернулась.

— Она сердита на вас, — мягко пояснила доктор Харрис. — Но уже завтра она будет крайне нуждаться в вас.

Домой они вернулись в одиннадцать ночи, проскочив мимо фотографов. Маргарет отнесла Келли наверх, в спальню девочек, переодела ее в пижаму с Золушкой. Доктор Харрис, встревоженная отсутствием у девочки каких-либо реакций, дала ей слабое успокоительное.

— Ей нужно поспать, — объяснила она Стиву и Маргарет.

Стив уложил дочку в постель, пристроил рядом плюшевого мишку, а другого положил на пустую подушку Кэти. Келли стремительно вытянула руку, схватила медведя Кэти и, раскачиваясь, прижала обе игрушки к груди. И только тогда Стив и Маргарет, сидевшие на краю детской кровати, беззвучно заплакали, надрывая сердце Сильвии.

Спустившись вниз, врач увидела усталого и осунувшегося агента Карлсона.

— Надеюсь, вы сможете немного отдохнуть, — сказала Сильвия.

— Да, поеду домой и просплю часов восемь. Иначе от меня не будет никакой пользы.

— Вы позволите мне сказать кое-что? Я работаю в бесплатной консультации и вижу детей, с которыми жестоко обращаются. Щипать ребенка — это обыкновение женское, не мужское.

— Согласен. Похоже, за девочками присматривала женщина.

— Это Лукас Воль был Крысоловом?

— Не думаю. — Карлсон не стал говорить ей о том, что у медиков, производивших вскрытие Лукаса, появились серьезные сомнения относительно версии о самоубийстве. — Доктор Харрис, сколько времени вы здесь пробудете?

— Как минимум несколько дней. Эмоциональное состояние Келли сейчас нестабильно.

— А родные Фроули?

— На следующей неделе приедут мать и тетя Маргарет. Она попросила их подождать немного. Мать Стива лишена возможности двигаться, а отец не может оставить ее одну.

— Доктор, насколько я понял, Келли очень развита для своих трех лет. Если она заговорит, вы сможете записать ее слова?

— Конечно.

Они повернулись к лестнице, услышав торопливые шаги. Это был Стив.

— Келли начала говорить во сне, — сообщил он. — Она сказала: «Мона» и «Гарри». Может быть, это похитители?

— Наверняка. Больше она ничего не сказала? — спросил Карлсон.

В глазах у Стива появились слезы.

— Келли перешла на их с Кэти язык. Она пытается поговорить с сестрой.

— Никто и не скажет, что это та самая девочка. Мальчик, да и только, — весело произнесла Энджи, глядя на результат своих трудов. Русые волосы Кэти стали почти черными, как у Энджи, и едва прикрывали уши. — Мы назовем ее Стивеном. В честь отца, понимаешь? Тебе нравится твое новое имя, Стиви? А?

— Ты сошла с ума, Энджи, — сказал Клинт. — Нам нужно собирать вещи и бежать отсюда.

— Это худшее, что мы можем сделать. Вместо этого ты должен написать управляющему клуба, что тебе предложили работу во Флориде и ты увольняешься.

— Энджи, я знаю, как работают федералы. Прямо сейчас они ищут всех, кто когда-либо был связан с Лукасом. Если кто-то из нас оставил в той машине хоть один отпечаток пальца, он всплывет в базе данных ФБР.

— Ты был в перчатках, когда угонял «тойоту» и когда возвращал назад машину Лукаса. И вообще, ты уже добрых пятнадцать лет как Клинт Даунс. Так что заткнись!

Как только Энджи повысила голос, сонная Кэти соскользнула с ее колен и встала на ноги, глядя на нее и на Клинта. Настроение Энджи мгновенно переменилось:

— Пар помог, она почти не кашляет!

— Энджи, ей нужно настоящее лекарство.

— Если понадобится, я этим займусь.

Энджи не стала говорить Клинту, что нашла в шкафчике с лекарствами капсулы пенициллина, и сироп от кашля. «Вскрою капсулы, растворю пенициллин, — думала она. — Он почти от всего помогает».

— Почему я именно сегодня должен встречаться с Гасом? Я умираю от усталости.

— Надо. Так ты сможешь от него избавиться. Скажешь, что собираешься сменить работу. Выпьешь с ним пива и перестанешь горевать по своему дружку Лукасу.

Кэти повернулась и пошла в спальню. Энджи увидела, как девочка вытянула из кровати одеяло, завернулась в него и улеглась на пол.

— У тебя есть кроватка, крошка, — резко сказала Энджи, поднимая девочку с пола. — Стиви любит мамочку?

Кэти закрыла глаза и отвернулась. Энджи встряхнула ее:

— Я уже устала от того, как ты со мной обращаешься! И не смей больше болтать на своем заумном языке.

Пронзительная трель дверного звонка заставила Энджи замереть на месте. «Может, Клинт прав? Вдруг федералы выследили его через Лукаса?»

— Привет, Клинт, дружище. Вот решил заехать за тобой. Скажи Энджи, пара пива, не больше.

Это был гулкий голос Гаса, сантехника.

«Он что-то подозревает, — подумала Энджи. — Он слышал, как плакали двое детей». Она завернула Кэти в одеяло, так что был виден только затылок девочки, и вышла в гостиную.

— Привет, Гас, — сказала она.

— Энджи, привет. С ребенком возишься?

— Со Стивом, помнишь, он плакал вчера вечером? Его родители уехали на похороны в Висконсин. Хороший малыш, только совсем не дает мне спать.

Она крепко держала Кэти, чтобы та не повернула голову.

— Ладно, Энджи, пока, — сказал Клинт, подталкивая Гаса к двери.

— Веселитесь, — произнесла она им вслед.

Энджи смотрела в окно на удалявшийся от дома пикап. Потом погладила волосы Кэти.

— Знаешь, куколка, пора нам с тобой забрать наши деньги и делать ноги, — сказала она. — В одном папочка Клинт прав: здесь оставаться опасно.

7

Норман Бонд нисколько не удивился, когда в пятницу утром в его кабинете появились два агента ФБР. Он не сомневался, что кто-нибудь расскажет им, как он принял на работу Стива Фроули, отвергнув трех весьма квалифицированных сотрудников «Си-Эф-Джи энд Вай».

С одним из агентов, Ангусом Соммерсом, он уже встречался в прошлую среду. Второго, худощавую женщину лет тридцати, Соммерс представил как Рузанну Скатурро.

Бонд, в классическом костюме от Пола Стюарта, накрахмаленной белой рубашке и синем галстуке, приветствовал гостей коротким кивком. Из вежливости он слегка привстал, но тут же сел на место с бесстрастным выражением лица.

— Мистер Бонд, — начал Соммерс, — вчера ваш финансовый директор, Грегг Стэнфорд, сделал серьезное заявление для прессы. Вы с ним согласны?

Бонд приподнял бровь.

— Какую бы позицию ни занимал Грегг Стэнфорд, обычно я с ним не соглашаюсь. Он стал финансовым директором, потому что десять процентов акций компании принадлежат семье его жены. Он знает, что мы считаем его пустышкой. Грегг вбил себе в голову, будто может обзавестись сторонниками, оспаривая точку зрения Робинсона Гейслера. Стэнфорд нацелился на место председателя правления и поэтому, после того как случилась трагедия, решил показать, какой он умный.

— А вы, мистер Бонд, на место председателя не претендуете? — поинтересовалась Скатурро.

— Я надеюсь, что в нужное время моя кандидатура будет рассмотрена.

— Почему вы приняли на работу Стива Фроули? — спросил Ангус Соммерс.

— По-моему, мистер Соммерс, мы обсуждали эту тему два дня назад, — с раздражением в голосе заметил Бонд.

— Давайте обсудим это еще раз. Три человека в компании считают, что это решение было неразумным.

— Позвольте объяснить вам, мистер Соммерс, азы корпоративной политики. Те трое метили на это место, а заполнить вакансию — моя работа. Стив Фроули очень умен. Магистерская степень по управлению бизнесом и ученая степень юриста тоже о многом говорят. Мы с ним долго беседовали о нашей компании, и мне понравились его мысли. — Норман Бонд откинулся на спинку кресла. — А сейчас, с вашего позволения, у меня совещание.

— Еще пара вопросов, мистер Бонд, — сказал Соммерс. — Во время нашего первого разговора вы не упомянули, что раньше жили в Риджфилде.

— Я много где жил. В том числе и в Риджфилде. Это было двадцать лет назад, когда я был женат.

— Ваша жена родила мертвых близнецов?

— Да, верно, — глаза Бонда стали непроницаемыми.

— Вы очень любили жену, однако вскоре после случившегося она вас оставила, так?

— Она переехала в Калифорнию. Хотела начать все заново. Горе многих сближает, но многих и разделяет.

— После ее ухода у вас случился нервный срыв, не правда ли, мистер Бонд?

— Горе порождает депрессию, мистер Соммерс. Я понимал, что нуждаюсь в помощи, и обратился в клинику.

— Вы поддерживали связь с бывшей женой?

— Довольно скоро она вновь вышла замуж. Для нас обоих было лучше перевернуть эту страницу.

— Да, но, к сожалению, этого не произошло. Через несколько лет после повторного замужества ваша жена бесследно исчезла. Вас допрашивали в связи с этим?

— Меня спрашивали, не знаю ли я, куда она могла уехать. Разумеется, я не знал. Кстати, я предложил оплатить часть суммы, назначенной в награду за информацию, которая помогла бы ее найти.

— Однако этой награды никто не получил, не так ли? Мистер Бонд, когда вы познакомились со Стивом Фроули, возможно, вы увидели в нем сходство с самим собой? Молодой, умный, честолюбивый мужчина, женатый на привлекательной, умной женщине, отец двух прекрасных детей?

— Мистер Соммерс, вы намекаете на то, что я мог иметь отношение к исчезновению моей покойной жены, а также к похищению близнецов Фроули?

— Вашей покойной жены, мистер Бонд? Но откуда вам известно, что она мертва?

— Я всегда стараюсь все предусмотреть заранее, куколка, — рассказывала Энджи скорее себе, чем Кэти, лежавшей под одеялом на кровати в мотеле. — В этом разница между мной и Клинтом.

Была пятница, десять утра, и Энджи была очень довольна собой. Через час после того, как Клинт с Гасом отправились в бар, она уже ехала вместе с Кэти в фургоне, успев загрузить в него все необходимое. Энджи разложила деньги по чемоданам, наспех упаковала одежду, прихватила сотовые телефоны Лукаса и Клинта с оплаченной связью, а также кассеты Лукаса и водительские права, украденные ею у женщины, за ребенком которой она присматривала в прошлом году.

Поразмыслив, она написала Клинту записку: «Не беспокойся. Утром позвоню».

За три с половиной часа она доехала до Кейп-Кода и остановилась в мотеле в Хайаннисе. Много лет назад она проработала здесь все лето в Гарвиче, на пристани для яхт «Чайка».

— У меня всегда был готов план побега — на случай, если Клинта прихватят на одном из делишек, — объяснила она Кэти и хмыкнула. Тут Энджи обнаружила, что Кэти спит, и встряхнула ее. — Слушай меня, когда я с тобой разговариваю!

Кэти не открыла глаза.

«Может, я переборщила с сиропом от кашля? — подумала Энджи. — Клинт принимал его в прошлом году, так его в сон клонило. А тебя этот сиропчик может и вовсе с ног свалить».

Энджи подошла к плите, на которой еще оставался сваренный ею вчера кофе. «Есть хочется, — думала она. — Но ведь не потащишь с собой полусонного ребенка, да еще без куртки. Может, запереть ее в номере и пойти перекусить, а после купить для нее одежду? Чемоданы можно засунуть под кровать, а на дверь повесить табличку: „НЕ БЕСПОКОИТЬ“. Дам ей еще немного сиропа, чтобы она крепко спала. Хорошо, что мне хватило ума взять водительские права, и теперь я — Линда Хаген. Лица у нас обеих узкие, волосы темные, а на случай, если меня остановят, я захватила очки. А ведь я обещала позвонить Клинту утром».

Она взяла один из сотовых и набрала номер. Клинт ответил сразу.

— Где ты? — настойчиво спросил он.

— Клинт, малыш, я подумала, вдруг к тебе федералы нагрянут, а там и ребенок, и деньги. Теперь слушай: избавься от кроватки! Ты сказал Гасу, что увольняешься из клуба?

— Да, да. Сказал, что мне предлагают работу в Орландо.

— Хорошо. Сегодня же напиши заявление. И если к тебе снова сунется Гас, скажи, что мать ребенка, за которым я присматривала, попросила привезти его в Висконсин. И что мы с тобой встретимся во Флориде.

— Не пытайся меня надуть, Энджи.

— Я не пытаюсь. Я говорила Гасу, что ты прицениваешься к новой машине в Йонкерсе. Скажи ему, что продал фургон, а пока возьми машину напрокат.

— Ты же мне ни гроша не оставила, — горько посетовал Клинт. — Даже пятьсот баксов, которые в комоде лежали, и те утащила.

— Воспользуйся кредиткой. Ладно, мне пора. Пока.

Энджи захлопнула крышку телефона и взглянула на Кэти.

«Спит или притворяется? — гадала она. — Девчонка становится такой же грубиянкой, как ее сестра. Я ее обхаживаю, а она меня игнорирует».

Пузырек с сиропом стоял рядом с кроватью. Энджи наполнила ложку, раздвинула губы Кэти и залила сироп ей в рот.

Сонная Кэти рефлекторно проглотила сироп. Несколько капель попали ей в дыхательное горло, она закашлялась и заплакала.

— Да заткнись ты, бога ради, — сквозь зубы прошипела Энджи.

Кэти закрыла глаза, натянула на голову одеяло и отвернулась, стараясь не плакать. Перед ее мысленным взором стояла Келли. Заговорить с сестрой вслух Кэти не смела и, почувствовав, что Энджи привязывает ее к кровати, беззвучно зашевелила губами.

Тем же утром в церкви Святой Марии Стив и Маргарет, держа Келли за руки, опустились на колени, чтобы помолиться. Сегодня здесь служили закрытую заупокойную мессу. Рядом с ними смахивала слезы Сильвия Харрис, слушая монсеньора Ромни, читавшего вступительную молитву:

Господи, ведающий все человеческие печали, Ты знаешь бремя горя, Которое мы ощутили, когда умерло это дитя, И, пока мы скорбим о ее уходе из жизни, Утешь нас знанием, Что Кэтрин Энн живет ныне в любящих объятиях Твоих.

Келли потянула Маргарет за рукав.

— Мам, — впервые с момента возвращения домой она говорила громко и отчетливо, — Келли очень боится этой тети. Она плачет. Она хочет, чтобы ты и ее забрала домой. Сейчас!

Специальный агент Крис Смит, глава отделения ФБР в штате Северная Каролина, позвонил в Уинстон-Сейлем, чтобы договориться о встрече с родителями Стива Фроули.

Отец Стива, Том, отставной капитан нью-йоркской пожарной команды и обладатель множества наград, ответил ему без особого энтузиазма:

— Одна из двух наших внучек погибла. Жене три недели назад прооперировали колено, ее мучают сильные боли. Зачем мы вам понадобились?

— Хочу поговорить с вами о старшем сыне миссис Фроули, вашем приемном сыне Риччи Мейсоне.

— О господи, так я и знал. Хорошо, приходите часам к одиннадцати.

Смит, пятидесятидвухлетний афроамериканец, взял с собой Карлу Роджерс, агента, недавно зачисленного в его штат. Ровно в одиннадцать Том Фроули открыл перед агентами дверь. На стене прямо напротив двери Смит увидел коллаж из фотографий близнецов.

«Какие красивые девочки, — подумал он. — И какой позор, что мы не смогли вернуть их обеих».

В гостиной в кожаном кресле сидела Грейс Фроули, положив больную ногу на диван. Смит склонился к ней:

— Миссис Фроули, сожалею, что приходится вторгаться к вам. Это не займет много времени.

— Садитесь, пожалуйста, — Том Фроули указал гостям на диван, потом придвинул свое кресло поближе к жене.

— Во что на этот раз впутался Риччи? — спросил он.

— Я не сказал, что Риччи во что-то впутался, мистер Фроули. Просто мы хотели побеседовать с ним, однако в среду вечером он не явился на работу в аэропорт Ньюарка. А в доме, где он живет, его уже неделю никто не видел.

— Нам он сказал, что возвращается на работу, — с тревогой произнесла Грейс Фроули. — В прошлые выходные Риччи был здесь. Может, с ним что-то случилось?

— Спустись на землю, Грейс, — мягко произнес Том. — Риччи свою работу терпеть не может. Говорит, что при его-то уме возиться с багажом не дело. Не удивлюсь, если он решил прокатиться в Вегас. Он и раньше так делал. С ним все в порядке, милая. Не хватает нам еще этих волнений.

Крис Смит уловил раздражение в голосе Тома Фроули. Изучив все материалы о Риччи Мейсоне, Смит сделал вывод, что он всю жизнь был головной болью для родителей. Его исключили из школы, он состоял на учете в полиции, потом отсидел пять лет в тюрьме за мошенничество.

У Грейс Фроули было лицо измученного болью человека. На вид ей было около шестидесяти — привлекательная седая женщина хрупкого телосложения. Том Фроули — мужчина крупный, широкоплечий, вероятно, на несколько лет старше жены.

— Миссис Фроули, операцию вам сделали три недели назад. Почему Риччи так припозднился с визитом к вам? — спросил Смит.

— До прошлого четверга он находился в реабилитационном центре.

— Когда Риччи появился у вас и когда уехал?

— Появился он в субботу, около трех утра, — ответил Том Фроули. — Его смена в аэропорту закончилась в три пополудни, и мы ждали его к полуночи. Но он позвонил и сказал, что на дорогах пробки. Я сплю чутко, поэтому услышал, как он входит в дом. Уехал Риччи во вторник утром, сразу после того, как Стива и Маргарет показали по телевизору.

— Ему звонили по телефону или, может быть, он сам кому-то звонил? — поинтересовался Смит.

— По нашему телефону он не разговаривал. Несколько раз Риччи пользовался своим сотовым.

— Риччи часто вас навещает, миссис Фроули? — спросила Карла Роджерс.

— Он ездил вместе с нами к Стиву и Маргарет сразу после того, как они поселились в Риджфилде. До этого мы его почти год не видели, — печально произнесла Грейс Фроули. — Я регулярно звоню ему. Он редко берет трубку, но я оставляю сообщение, говорю, что мы его помним и любим. У него добрая душа. Отец Риччи умер, когда ему было всего два года. А три года спустя я вышла за Тома, и он стал для Риччи прекрасным отцом. Но подростком Риччи связался с дурной компанией и сбился с пути.

— Какие у него отношения со Стивом?

— Далеко не идеальные, — признал Том Фроули. — Он всегда завидовал Стиву. Риччи мог бы учиться в университете, ведь он очень умен. Он даже поступил в Нью-Йоркский университет, но бросил учебу на первом курсе и уехал в Лас-Вегас. Связался с игроками… Вы ведь знаете, что он был замешан в мошенничестве и сидел в тюрьме.

— Чтобы обмануть такое количество людей, нужно иметь дар финансиста, — бесстрастно произнес Смит. — Мистер Фроули, если он позвонит, пожалуйста, скажите ему, что нам нужно с ним встретиться. Я оставлю вам свою визитку.

Он поблагодарил Грейс Фроули, кивком попрощался с Томом и вместе с агентом Роджерс покинул дом.

Заводя машину, Смит сказал Карле:

— Риччи появился здесь в субботу утром, а значит, у него было время, чтобы принять участие в похищении. Пару месяцев назад он побывал у брата в Риджфилде, из чего делаем вывод, что с планировкой дома он знаком. Посещение матери могло быть попыткой обзавестись алиби.

— Если он был одним из похитителей, то должен был носить маску. Девочки могли его узнать.

— А если предположить, что одна из них узнала его и поэтому ей не дали вернуться домой? Может, причиной смерти Лукаса Воля было вовсе не самоубийство?

После возвращения из церкви Келли погрузилась в молчание. Дома девочка поднялась наверх и спустилась с двумя плюшевыми мишками в руках.

Рена Чапман, участливая соседка, уже накрыла завтрак на круглом столике в кухне. Маргарет посадила Келли на колени, Стив и доктор Харрис устроились напротив них.

Все немного успокоились, поев горячий омлет, ветчину на ломтиках жареного хлеба и выпив кофе.

— Почитаешь мне книжку, мам? — спросила Келли.

— Я почитаю, милая, — ответил Стив. — Неси ее сюда.

Маргарет заговорила, как только Келли вышла из кухни.

Она предвидела реакцию на свои слова, но молчать не могла.

— Кэти жива. Она и Келли разговаривают.

— Маргарет, Келли просто старается связаться с Кэти. А кроме того, она пытается рассказать вам о том, что пережила. Она все еще боится женщины, которая присматривала за ними, — мягко сказала доктор Харрис.

— Она разговаривала с Кэти, — ответила Маргарет. — Я знаю это.

— Милая, — запротестовал Стив, — не надрывай свое сердце надеждой на то, что Кэти жива.

Келли вернулась с книжкой, которую родители читали девочкам незадолго до похищения. Стив отодвинулся от стола, взял дочку на руки:

— Пойдем в мой кабинет, я усажу тебя в большое кресло, идет?

— Кэти тоже эта книжка нравится, — сказала Келли.

— Ладно, будем считать, что я читаю ее вам обеим, — глаза Стива наполнились слезами.

— Ой, папа, это глупо. Кэти сейчас спит, та тетя привязала ее к кровати.

— Ты хочешь сказать, что та тетя привязывала к кровати тебя? — быстро спросил Стив.

— Нет. Мона держала нас в высокой кроватке, и мы не могли вылезти из нее. А Кэти сейчас лежит на другой кровати, — сообщила Келли и погладила отца по щеке. — Папа, почему ты плачешь?

— Маргарет, чем быстрее Келли вернется к нормальной жизни, тем легче ей будет привыкнуть к отсутствию Кэти, — сказала доктор Харрис, уходя. — Стив прав, лучше всего отвести ее на детскую площадку.

— Но только при условии, что Стив не будет спускать с нее глаз, — с тревогой ответила Маргарет.

— Разумеется. — Сильвия Харрис обняла Маргарет. — Мне нужно навестить пациентов, но к вечеру я вернусь, если вы считаете, что я могу вам помочь.

— Помните, у Кэти было воспаление легких и молодая нянечка чуть не дала ей пенициллин? Если бы вас не было рядом, могло случиться страшное, — сказала Маргарет. — Поезжайте, проведайте ваших больных детишек, а потом возвращайтесь. Вы нам очень нужны.

— Да, тогда мы впервые поняли, что пенициллин для нее опасен, — согласилась доктор Харрис. И добавила: — Маргарет, вы тоскуете по ней, но не ищите надежды в словах Келли. Поверьте мне, она просто пытается оживить то, что произошло.

«Даже не пробуй ее переубедить, — предостерегла себя Маргарет. — Она не верит тебе. И Стив тебе тоже не верит. Нужно поговорить с агентом Карлсоном. Немедленно».

Впервые за всю неделю оставшись наедине с собой, Маргарет на миг закрыла глаза, а потом быстро подошла к телефону и позвонила Уолтеру Карлсону.

Он ответил сразу:

— Маргарет, что я могу для вас сделать?

— Кэти жива, — сказала она. И, не дав ему сказать ни слова, торопливо продолжила: — Я понимаю, вы не верите мне. Но это так, Келли общается с ней. Час назад Кэти спала, привязанная к кровати. Так сказала мне Келли.

— Маргарет…

— Не надо меня успокаивать. Просто поверьте мне. Все, что у вас есть, — это слово покойника, заявившего, будто Кэти мертва. Ее тело не найдено. Вы знаете, что Лукас Воль погрузил в самолет коробку, и предполагаете, что в ней была Кэти. Забудьте об этом и найдите ее. Вы слышите? Найдите ее!

И прежде, чем он успел ответить, Маргарет с силой бросила трубку, упала в кресло и обхватила руками голову. «Я должна что-то вспомнить, что-то связанное с платьями, которые купила девочкам на день рождения, — думала она. — Пойду наверх, просмотрю их одежду и постараюсь вспомнить».

Поговорив в офисе «Си-Эф-Джи энд Вай» с Норманом Бондом, агенты Ангус Соммерс и Рузанна Скатурро отправились на встречу с Греггом Стэнфордом. После получасового ожидания их наконец пригласили в кабинет, обстановка которого демонстрировала любовь его хозяина к роскоши.

Вместо обычного письменного стола здесь стоял антикварный. Соммерс, знавший толк в мебели, отметил про себя, что стол этот изготовлен в восемнадцатом веке и стоит целого состояния. Стекла антикварного бюро отражали солнечный свет, который вливался в комнату через выходящее на Парк-авеню окно. На стене красовался портрет эффектной женщины в вечернем платье. Соммерс не сомневался, что эта надменная дама и есть нынешняя жена Стэнфорда, Миллисент.

«Что за показуха? — подумал Соммерс. — Кто обставлял кабинет — он сам или его жена? Она заседает в правлениях нескольких музеев и наверняка разбирается в подобных интерьерах».

Стэнфорд не поднялся с места, чтобы поприветствовать посетителей. Он сидел, сложив руки перед собой, и ждал, пока агенты усядутся, хотя даже не предложил им этого.

— Есть успехи в поисках Крысолова? — спросил он.

— Есть, — ответил Соммерс. — Собственно говоря, мы смыкаем вокруг него кольцо. Больше ничего сказать не могу. Мистер Стэнфорд, у нас появилась информация, которую нам нужно обсудить с вами.

— Ума не приложу, что мы можем обсуждать, — сказал Стэнфорд. — Полагаю, единственное, что представляет для вас интерес, — это моя позиция в отношении уплаты выкупа.

— Не совсем так, — сказал Соммерс. — Когда вы узнали, что одним из похитителей был Лукас Воль, это должно было вас потрясти.

— Вы, собственно, о чем?

— Вы видели в газетах его фотографии?

— Разумеется.

— Тогда вы должны были узнать в нем шофера, который несколько лет работал на вас.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Думаю, понимаете, мистер Стэнфорд. Ваша вторая жена, Тина Олсен, состояла в благотворительной организации, которая подыскивала работу для вышедших на свободу заключенных. Через нее вы познакомились с Джимми Нельсоном, который взял имя своего умершего двоюродного брата Лукаса Воля. У Тины Олсен уже имелся личный шофер, и Джимми — или Лукас — в пору вашего второго брака очень часто возил вас. Вчера Тина Олсен позвонила вашей первой жене, Эми Линдкрофт, и рассказала ей, что Лукас еще долго оставался вашим водителем после того, как ваш второй брак распался. Это правда, мистер Стэнфорд?

Стэнфорд посмотрел на одного агента, потом на другого.

— Если на свете и есть что-нибудь хуже брошенной женщины, так это две брошенные женщины, — сказал он. — Во время брака с Тиной я пользовался службой найма автомобилей с водителем. Но я никогда не заводил каких-либо отношений с водителями, которые в ней работали. Если вы говорите, что один из них был похитителем девочек, я готов вам поверить. И я потрясен этим. Однако сама мысль о том, что я мог узнать его по фотографии в газете, попросту смехотворна.

— То есть вы отрицаете, что узнали его? — спросил Соммерс.

— Вы можете сказать о любом человеке, что несколько лет назад он возил меня на машине, и я не смогу ни подтвердить, ни опровергнуть это.

— Мы собираемся изучить записи, которые вел Лукас, а он делал это многие годы, — сказал Соммерс, вставая. — Думаю, он возил вас гораздо чаще, чем вы готовы признать. И это заставляет меня гадать, что еще вы пытаетесь скрыть. Впрочем, мы все выясним, мистер Стэнфорд. Уж это я вам обещаю.

Маргарет сидела на краю кровати в спальне девочек, разложив на коленях синие бархатные платьица. Она старалась детально вспомнить тот день, неделю назад, когда наряжала своих близнецов ко дню рождения. Стив тогда вернулся с работы пораньше, и Келли настолько разволновалась, что ему пришлось держать ее у себя на коленях, пока Маргарет застегивала пуговицы на платьице Кэти.

Девочки болтали на своем языке и хихикали, вспоминала Маргарет. Она не сомневалась, что сестры обладают способностью заглядывать напрямую в разум друг друга. «Вот поэтому я и знаю, что Кэти жива. Но где мне искать ее? — мучительно размышляла она. — С чего начать? И как это связано с платьями?» Она провела ладонями по бархату, вспомнила, что платьица стоили больше, чем она собиралась потратить. Продавщица сказала, что в «Бергдорфс» они стоят намного дороже. И прибавила: только что она обслуживала другую женщину, тоже покупавшую одежду для близнецов.

У Маргарет перехватило дыхание. «Так вот что я пыталась вспомнить! Продавщицу! По ее словам, она совсем недавно продала одежду для трехлетних близнецов женщине, которая не знала, какой размер им нужен».

Маргарет встала, платья соскользнули на пол. «Если я увижу ту продавщицу, то сразу узнаю ее, — думала она. — Скорее всего, это просто совпадение. С другой стороны, похитители наверняка понимали, что на спящих девочках будут одни пижамы и понадобится сменная одежда. Я должна поговорить с продавщицей».

Когда Маргарет спустилась вниз, Стив как раз привел Келли с детской площадки.

— Подружки так обрадовались, увидев нашу девочку, — сказал он с притворной веселостью. — Правда, солнышко?

Келли, не ответив, вырвалась у него из рук и сняла курточку. Затем принялась что-то шептать.

Маргарет взглянула на Стива:

— Она разговаривает с Кэти.

— Она пытается разговаривать с Кэти, — поправил жену Стив.

Маргарет протянула руку:

— Стив, дай мне ключи от машины.

— Маргарет…

— Стив, я знаю, что делаю. Побудь с Келли. Не оставляй ее ни на минуту. И записывай все, что она говорит, прошу тебя.

— Куда ты собралась?

— В магазин на шоссе семь, где купила платья ко дню рождения девочек. Мне нужно поговорить с продавщицей.

— О чем ты собираешься с ней говорить?

Маргарет заставила себя сделать глубокий вдох.

— Стив, просто дай мне ключи. Я скоро вернусь.

— В конце улицы стоит фургон с журналистами. Они поедут за тобой.

— Я проскочу мимо, они даже понять не успеют, что это я.

Келли вдруг развернулась и обхватила ногу Стива.

— Я больше не буду! — плача, воскликнула она. — Я больше не буду!

Стив подхватил ее на руки:

— Все хорошо, Келли. Все хорошо.

Девочка схватила одной рукой свою другую руку. Маргарет завернула на ней рукав: то место, где у Келли обнаружили синяки от щипков, наливалось краснотой. У Маргарет пересохло во рту.

— Та женщина только что ущипнула Кэти, — прошептала она. — Я знаю это. О господи, Стив, неужели ты не понимаешь? Дай мне ключи!

Он неохотно вынул из кармана ключи от машины, и Маргарет, выхватив их у него из рук, кинулась к двери. Пятнадцать минут спустя она уже входила в «Аббис дискаунт». В магазине было около десятка покупательниц. Маргарет бродила по проходам, отыскивая продавщицу, но тщетно. Наконец она обратилась к кассиру, и та направила ее к заведующей.

— Вам нужна Лайла Джексон, — сказала заведующая. — У нее сегодня выходной. Но любая наша продавщица будет рада помочь вам…

— У Лайлы есть сотовый телефон? — перебила ее Маргарет.

— Да, только я не могу дать вам номер. — Заведующая, женщина лет шестидесяти, с седеющими волосами, вдруг перестала быть дружелюбной. — Если у вас жалоба, расскажите мне. Меня зовут Джоан Хоуэлл, и я здесь за все отвечаю.

— Дело не в жалобе. Дело в том, что произошло, когда я была у вас на прошлой неделе.

Хоуэлл покачала головой:

— Лайла появится здесь завтра в десять утра. Тогда и приходите.

Маргарет схватила ее за руку.

— Вы не понимаете, — взмолилась она. — Пропала моя дочь. Я должна найти ее, пока не поздно.

Другие покупательницы уже оглядывались на нее. «Не устраивай сцен, — предостерегла себя Маргарет. — А то они решат, что ты сумасшедшая».

— Простите, — прошептала она и отпустила рукав заведующей.

Лицо Джоан Хоуэлл выражало сочувствие.

— Так вы миссис Фроули? Лайла говорила мне, что вы купили у нас платьица ко дню рождения девочек. Я так переживаю за Кэти. Простите, что не узнала вас. Конечно, я дам вам номер Лайлы. Пойдемте в мой кабинет.

Покупательницы шептались между собой:

— Это Маргарет Фроули. Та, у которой украли девочек-близнецов…

Охваченная отчаянием, Маргарет выбежала из магазина. Она завела машину и, не вполне осознавая, что делает, тронулась с места. Позже она вспоминала, что ехала по шоссе И-95 на север, до города Провиденс в штате Род-Айленд. И только увидев указатель поворота на Кейп-Код, остановила машину, поняв, как далеко оказалась. Потом она развернулась, и ехала на юг до поворота на шоссе 7, и летела по нему, охваченная желанием найти аэропорт Данбери. А добравшись наконец до него, остановилась у ворот.

«Он нес ее тело в коробке, — думала Маргарет. — Такой у Кэти был гроб. Погрузил коробку в самолет, летел над океаном, потом открыл дверь или окно и бросил вниз тело моей прекрасной маленькой девочки. Падение, наверное, было долгим. Могла ли коробка раскрыться? А Кэти оказаться в воде? Вода сейчас холодная. Если мы выйдем в океан и бросим в него цветы, может быть, тогда я смогу почувствовать, что простилась с ней…»

Кто-то постучал в окно машины. Маргарет подняла глаза.

— Миссис Фроули, — мягко произнес дорожный полицейский, — позвольте помочь вам добраться до дома. Ваш муж очень волнуется.

— Да. Я немного задержалась.

— Мэм, уже одиннадцать вечера. А из магазина вы ушли в четыре.

— Правда? Наверное, это потому, что я перестала надеяться.

— Да, мэм. А теперь, позвольте, я отвезу вас домой.

8

В субботу в девять утра Энджи пригрозила Кэти:

— С меня хватит! Из-за твоего кашля и рева я всю ночь не спала. Я не могу торчать в этой конуре целый день. И заклеить тебе рот тоже не могу, потому что при таком насморке ты того и гляди задохнешься. Поэтому я беру тебя с собой. Одежду я вчера тебе купила, только вот ботинки оказались маловаты. Так что мы поедем в «Сирс», и я их обменяю. А ты будешь сидеть на полу в машине и не произнесешь ни слова, поняла?

Кэти кивнула. Энджи натянула на нее рубашку поло, вельветовый комбинезон и куртку с капюшоном. Короткие темные волосы, еще мокрые после душа, липли ко лбу девочки. От столовой ложки сиропа Кэти клонило в сон. Ей очень хотелось поговорить с Келли. Но Энджи запретила ей пользоваться их языком. Из-за этого она вчера и ущипнула Кэти.

«Мама, папа, — мысленно шептала Кэти. — Я хочу домой».

Она знала, что плакать ей тоже нельзя.

— Только попробуй зареви, — предупредила ее Энджи, открывая дверь и выталкивая Кэти на парковку.

Шел сильный дождь. Энджи поставила на землю большой чемодан, который прихватила с собой, и набросила на голову Кэти капюшон куртки.

— Не хватает, чтобы ты еще сильнее разболелась, — вздохнула она.

Погрузив чемодан в машину, Энджи устроила Кэти на полу и накрыла девочку одеялом.

— Надо бы купить детское кресло для автомобиля. Сколько с тобой хлопот!

Кэти сжалась в комок, засунув в рот большой палец.

Выезжая с парковки мотеля, Энджи сказала:

— Если тебе интересно, куколка, мы с тобой в Кейп-Коде. Эта улица ведет к порту, из него уходят суда в Мартас-Виньярд. Однажды я была в Мартас-Виньярде, меня возил туда один парень. Он мне даже нравился. Господи, вот бы сказать ему, что я разъезжаю с миллионом баксов в чемодане!

Кэти почувствовала, что машина поворачивает. Потом они проехали еще немного. Энджи без конца напевала песенку про Кейп-Код. Слов она не помнила, поэтому просто мурлыкала, а в конце куплета вскрикивала: «Старый Кейп-Код!» Наконец машина остановилась. Энджи перегнулась через сиденье, на лице у нее застыла злость.

— Приехали, — сказала она. — Запомни, с пола не вставать. Я накрою тебя одеялом с головой. Если вернусь и замечу, что оно сдвинуто хоть на миллиметр, ты знаешь, что я с тобой сделаю. Знаешь?

Глаза Кэти наполнились слезами, она кивнула.

— И отлично. Мы друг друга поняли. Я быстро. А после пойдем в «Макдоналдс». Ты да я. Мамочка и Стиви.

Кэти почувствовала, как ей на голову набросили одеяло. Девочке удалось не закашляться, пока Энджи не закрыла дверь. Только тогда она позволила себе поплакать и поговорить с Келли.

— Я не хочу быть в старом Кейп-Коде. Я хочу домой.

— Вот он, — прошептал агент Шон Уолш своему напарнику Дамону Филберну. Была суббота, девять тридцать утра. Шон указывал на долговязого мужчину в толстовке с капюшоном, подходившего к двери дома в городе Клифтон, штат Нью-Джерси. Агенты одновременно выскочили из машины и оказались рядом с мужчиной еще до того, как он успел повернуть ключ в замке.

Сводный брат Стива Фроули Ричард Мейсон, похоже, не удивился, увидев их.

— Входите, — сказал он. — Только вы зря тратите время. Я к похищению детей моего брата отношения не имею. Насколько я знаю ваши методы, вы наверняка и телефон мой на прослушку поставили, прежде чем сюда явиться?

Агенты не потрудились ответить на его вопрос. Мейсон включил свет в прихожей и прошел в гостиную. На взгляд Уолша, жилье сильно смахивало на комнату в мотеле — диван, обтянутый коричневатым твидом с простым узором, два коричневых в полоску кресла, два приставных столика с одинаковыми лампами, кофейный столик, бежевый ковер. Мейсон прожил здесь уже десять месяцев, однако в доме не было ни книг, ни семейных фотографий, ни личных вещей. Хозяин уселся в одно из кресел, вытащил пачку сигарет, закурил и раздраженно огляделся вокруг:

— Пепельницы я выбросил, чтобы не подбивали меня на курение.

Пожав плечами, он встал, пошел на кухню, вернулся оттуда с блюдцем в руке и снова сел.

«Пытается показать, как он спокоен, — думал Уолш. — Мы тоже умеем играть в эту игру». Они с Филберном переглянулись и продолжали молчать.

— Послушайте, в последние дни я много времени провел за рулем. Мне бы выспаться. Что вам нужно? — спросил Мейсон.

— Когда вы снова начали курить, мистер Мейсон? — вопросом на вопрос ответил Уолш.

— Неделю назад, когда услышал, что пропали близнецы моего брата.

— А не тогда, когда решили похитить их? — будничным тоном осведомился агент Филберн.

— Вы с ума сошли? Детей моего брата?

Лицо Мейсона побагровело. «А он здорово похож на сводного брата, — отметил Уолш. — И пытается надуть нас, изображая обиженного дядюшку».

— Вы навещали брата и его жену в Риджфилде вскоре после того, как они туда переехали, — сказал Уолш. — Но особенно близки вы никогда не были, так?

— Очень многие братья не близки, — спокойно ответил Мейсон. — Куда больше половины.

— Вы почти преуспели в мошенничестве, которое могло принести вам миллионы. А Стив получил работу, открывающую прямой путь наверх. Вам не стало казаться, что он вас обскакал?

— Мне это и в голову не приходило.

— Мистер Мейсон, возня с багажом — занятие крайне утомительное. Мне почему-то кажется, что вам эта работа не по душе.

— Это временная работа.

— А вы не боитесь ее потерять? Вы отсутствовали целую неделю.

— Я позвонил, сказал, что плохо себя чувствую и беру неделю отпуска.

— Странно, но нам об этом никто не сообщил, — заметил Филберн.

— Это какая-то ошибка. Уверяю вас, я звонил.

— Где вы были?

— Ездил в Вегас. У меня возникло чувство, что мне должно повезти.

— А вам не пришло в голову побыть рядом с братом, пока ищут его детей?

— Он этого не хотел. Он меня стесняется. Представьте, вокруг полно журналистов, а тут еще братец, бывший заключенный, под ногами путается.

— Вы ведь хорошо разбираетесь в денежных переводах и банках, которые их получают, переводят дальше и уничтожают регистрационные записи, верно?

Мейсон встал:

— Уходите. Или арестуйте меня, или убирайтесь.

Ни один из агентов даже не шелохнулся.

— Ваш визит к матери в Северную Каролину как раз на той неделе, когда произошло похищение, — это совпадение? Или вы пытались обзавестись алиби?

— Убирайтесь.

Уолш достал записную книжку:

— Где вы останавливались в Вегасе?

— Я не буду отвечать на вопросы без адвоката.

Уолш и Филберн встали.

— Мы еще вернемся, — пообещал Уолш.

Агенты вышли из дома и остановились у машины Мейсона. Уолш достал фонарик и осветил приборную панель:

— Восемьдесят одна тысяча километров.

— Он наблюдает за нами, — записывая цифры, сказал Филберн.

— Вот и хорошо. Пусть поймет, чем мы тут занимаемся.

— Сколько, по словам матери, километров было у него на спидометре?

— Она звонила ему после того, как он уехал. Телефон Мейсона уже прослушивался. Так вот, ее муж заметил, что машина прошла почти восемьдесят тысяч километров и гарантийный срок истекает.

— А Мейсон успел накрутить вдобавок к восьмидесяти тысячам километров всего лишь тысячу. Отсюда до Уинстон-Сейлема как раз около тысячи километров. Ни в какой Вегас он на этой машине не ездил. Где же он был?

— Где-то на границе трех штатов, за детишками присматривал.

— Я знаю, о чем хотела спросить меня миссис Фроули, — тихо произнесла субботним утром Лайла Джексон. — И я была бы очень рада помочь ей.

— Она не оставила своего номера. По-моему, пусть все идет, как идет.

Джоан Хоуэлл посмотрела на часы — уже десять утра, а зарплату Лайла получала за то, что продавала одежду в «Аббис дискаунт».

Лайла помнила имя покупательницы, не знавшей размера своих трехлетних близнецов. «Даунс, — думала Лайла, направляясь к стойкам с одеждой. — Она подписала чек как миссис Клинт Даунс. Но когда я рассказала о ней Джеку Гилберту, он сказал, что ее зовут Энджи. И Даунсу она не жена. А сам Даунс работает сторожем в загородном клубе в Данбери и живет в домике на территории клуба».

Сознавая, что Джоан Хоуэлл не спускает с нее глаз, Лайла заговорила с женщиной, которая держала в руках несколько брючных костюмов.

— Хотите, я их подержу? — спросила Лайла.

Покупательница благодарно кивнула, а Лайла, взяв у нее костюмы, задумалась: «Полиция просила сообщать обо всем, что может помочь в поисках похитителей».

Покупательница подобрала еще два костюма.

— Вот примерочная, — сказала ей Лайла.

«Я могла бы обратиться в полицию, — думала она, — но вдруг они от меня отмахнутся так же, как Джим? У меня есть идея. Отсюда до загородного клуба минут десять езды. Съезжу туда в обеденный перерыв, скажу, что у рубашек поло обнаружился дефект и я хочу их заменить. А уж потом, если мне покажется, что там не все чисто, позвоню в полицию».

В час дня Лайла положила в сумочку две рубашки четвертого размера и побежала через парковку к своей машине. Снова пошел дождь, но она так торопилась, что забыла захватить зонт. Двенадцать минут спустя Лайла подъехала к воротам загородного клуба. К ее разочарованию, ворота оказались заперты. Лайла медленно поехала вдоль ограды и обнаружила служебную дорогу, перекрытую шлагбаумом с кодовым замком. Вдали, за зданием клуба, виднелся домик сторожа.

Дождь усилился. «Раз уж я приехала, — подумала Лайла, — надо довести дело до конца. По крайней мере мне хватило ума надеть дождевик». Она вылезла из машины и нырнула под шлагбаум, пряча рубашечки под плащом. Гараж, мимо которого она прошла, был пуст, но в одном из окон домика горел свет. «Ничего я здесь не найду», — думала Лайла, нажимая кнопку звонка.

В пятницу вечером Клинт снова выпивал с Гасом, поздно вернулся домой, проспал до полудня и теперь мучился похмельем. Да и нервы у него сдавали. В баре Гас сказал ему, что звонил позавчера вечером и слышал в трубке плач двух детей.

Клинт попытался обратить все в шутку и сказал Гасу, что тот здорово напился, если решил, что в их курятнике поместятся двое детишек. Сказал, что, если Энджи когда-нибудь притащит в дом двух детей, он выгонит ее в шею. Гас вроде бы купился на это, но все же он болтун, каких мало. К тому же он говорил, что видел, как Энджи покупала аспирин и пульверизатор. Может, он и другим об этом рассказывал? И зачем только Энджи оставила одну из девчонок? Зачем убила Лукаса? Вернули бы двух детишек, и все были бы довольны. А теперь вся страна вышла на тропу войны, потому что считает, будто одна из двойняшек мертва.

«Энджи надоест возиться с девчонкой. И она ее бросит. Точно знаю, бросит. Надеюсь только, что она не…» — этой мысли Клинт додумывать не стал, однако Энджи, стреляющая в Лукаса, по-прежнему стояла у него перед глазами.

Когда в дверь позвонили, он, сгорбившись, сидел за кухонным столом — в майке, джинсах и с двухдневной щетиной на лице.

«Копы! Тут и сомневаться нечего. — Клинта бросило в жар. — А может, это Гас? Надо открыть. Даже если это копы, они все равно уже увидели свет в окнах».

Он рывком распахнул дверь.

Лайла испуганно вздрогнула.

— Простите, а миссис Даунс, то есть Энджи, дома? — спросила она.

Клинт попытался изобразить улыбку:

— Нет. Уехала за ребенком присматривать. А меня зовут Клинт. Зачем она вам?

— Я Лайла Джексон. Работаю в «Аббис дискаунт». Мне поручили передать кое-что Энджи. Вы позволите мне войти?

— Конечно, входите.

Клинт отступил в сторону, и Лайла проскользнула мимо него, успев окинуть взглядом гостиную, кухню и спальню, дверь которой была открыта. Потом протянула Клинту рубашки.

— На прошлой неделе Энджи купила у нас рубашечки для близнецов, — сказала она. — Стало известно, что вся партия была с дефектом, вот я и принесла замену.

— Вы очень добры, — медленно произнес Клинт, лихорадочно пытаясь придумать, как объяснить эту покупку. — Моя подруга часто присматривает за малышами. Сейчас уехала на пару недель в Висконсин, в одну семью, чтобы побыть там с детьми. Это их мать звонила на прошлой неделе и сказала, что забыла дома один из чемоданов с одеждой.

— Мать трехлетних близнецов? — спросила Лайла.

— Ага. На самом деле Энджи говорила мне, что они не близнецы — разница у них меньше года. Оставьте рубашки здесь. Я собираю посылку для Энджи. Положу их туда.

Лайла отдала пакет с рубашками Клинту.

— Ладно, мне пора, — сказала она. — Пожалуйста, извинитесь от нашего имени перед Энджи.

— Конечно, с удовольствием.

Зазвонил телефон.

— Ну, до свидания, — сказал Клинт, снимая трубку. — Да, — ответил он, не спуская глаз с открывавшей дверь Лайлы.

— Почему не отвечаете на звонки? — резко спросили в трубке.

Крысолов. Клинт постарался, чтобы его голос звучал небрежно.

— Только не сегодня, Гас, — сказал он. — Мне правда передохнуть охота.

— Кто там у вас? — спросил Крысолов.

Клинт подождал, пока Лайла покинет дом, пройдет мимо окна и направится к своей машине. Потом сказал:

— Энджи сбежала вместе с девчонкой. Решила, что рядом со мной оставаться опасно. Ваши сотовые у нее. Она покупала одежду для детей по моей кредитке. Только что приходила женщина из магазина, заменить рубашонки, с которыми что-то не так. Не знаю, может, она соврала. Мне надо сообразить, что делать дальше. Я даже не знаю, где Энджи.

— Спокойнее, Клинт. Как вы думаете, Энджи позвонит вам еще?

— Наверное. Она мне доверяет. И, думаю, понимает, что без меня ей не обойтись.

— Зато вы без нее вполне обойдетесь. Как она отреагирует, если вы скажете, что приходили копы и спрашивали о ней?

— Запаникует.

— Вот и скажите ей это. Договоритесь о встрече, где бы она ни была. И помните: Энджи может сделать с вами то же, что и с Лукасом.

— По-вашему, я сам об этом не думаю?

— Помните, что и ребенок может вас опознать.

— Срыв может случиться с каждым, — мягко сказала доктор Харрис. Была суббота, час дня, когда она и Келли разбудили Маргарет.

Теперь та сидела в постели, куда забралась к ней и дочь. Маргарет попыталась улыбнуться:

— Чем это вы меня напоили? Я проспала двенадцать часов?

— А скольких часов сна вы лишились на прошлой неделе?

Тон доктора Харрис был спокойным, но она очень внимательно всматривалась в лицо Маргарет. «Как она похудела и побледнела», — думала Сильвия.

— Мне не хотелось вас будить, но пришел агент Карлсон, чтобы поговорить с вами.

— Видимо, ФБР пытается понять, куда я ездила прошлой ночью. Не удивлюсь, если они решат, что я сошла с ума. Вчера сразу после вашего ухода я позвонила агенту Карлсону. Кричала, что Кэти жива, что он должен найти ее. — Маргарет обняла Келли. — А потом поехала в тот магазин, где купила платья для девочек, и чуть не набросилась на заведующую. Я была не в себе.

— А куда вы направились после магазина? — спросила доктор Харрис. — Вчера вы сказали, что ничего об этом не помните.

— Не помню, что было до того, как я увидела поворот на Кейп-Код. Это словно разбудило меня, и я почувствовала себя виноватой. Бедному Стиву хватает тревог и без моих выходок. — Маргарет погладила Келли по щеке. — Кое-кто у нас совсем притих. Как ты себя чувствуешь, Келли?

Келли подняла на мать серьезный взгляд.

— Да, наша девочка промолчала все утро, — заметила доктор Харрис. — Я эту ночь спала в ее комнате, верно, Келли?

Келли молча кивнула.

— Она хорошо спала? — спросила Маргарет.

— По-моему, у нее все еще продолжается реакция на происшедшее. Она плакала во сне, много кашляла. Потому я и решила остаться с ней на ночь.

Маргарет закусила губу.

— Наверное, заразилась от простуженной сестры. — Она поцеловала Келли в лоб. — Ничего, мы ее вылечим, правда, доктор Харрис?

— Разумеется. Хотя могу сказать наверняка — в легких у нее чисто.

«На самом деле, — думала доктор Харрис, — у кашля Келли нет никаких причин. Девочка не простужена».

Сильвия встала:

— Может быть, примете душ, Маргарет, оденетесь? А мы сходим за книжкой, которую Келли просила ей почитать.

— Прекрасная мысль, — согласилась Маргарет.

Келли выскользнула из постели и взяла Сильвию за руку. Они спустились вниз, в кабинет. Келли отыскала книгу, забралась с ней на колени к Сильвии. Та, укутав девочку в шерстяной плед, открыла книгу. Но затем, вспомнив рассказ Стива о том, что так расстроило Маргарет вчера вечером, закатала рукав Келли.

На предплечье девочки, почти там же, где был старый синяк, виднелся новый багровый кровоподтек. «Это выглядит так, — подумала Сильвия, — будто девочку кто-то ущипнул. Стив считает, что она ушибла руку о край стола. Но может быть, Маргарет права и Келли действительно ощущает боль Кэти?»

— Келли, — произнесла она, — ты можешь чувствовать то, что чувствует Кэти?

Келли кивнула, ее глаза заблестели.

— Ш-ш, — прошептала она, сжалась в комочек, сунула в рот большой палец и натянула на голову плед.

Норман Бонд жил на четырнадцатом этаже дома на Манхэттене, на ближнем к Ист-Ривер углу 72-й улицы. Панорамный вид из окон квартиры был одним из немногих украшений его одинокой жизни. По утрам он нередко просыпался пораньше, чтобы полюбоваться восходом солнца. А ночами ему доставлял особое удовольствие бриллиантовый блеск огней на мостах над рекой.

В субботу утром простоявшая всю неделю мрачная погода наконец переменилась. День выдался ясный, однако и красочный восход не поднял Норману настроение. Он просидел несколько часов на диване в гостиной.

«Как я мог сморозить такую глупость? — спрашивал он себя. — Как мог назвать Терезу „моей покойной женой“?»

Агенты ФБР ухватились за его оговорку. Они давно уже перестали беспокоить его вопросами об исчезновении Терезы. А теперь все начнется сначала. С другой стороны, если человек отсутствует семь лет, закон считает его умершим, и разве не нормально назвать такого человека «покойным»? А Тереза пропала семнадцать лет назад.

В том, что он носит обручальное кольцо, которое подарил Терезе и которое она, уходя, оставила на комоде, тоже нет ничего странного. Однако он подвергает себя опасности тем, что носит другое кольцо Терезы, подаренное ей вторым мужем. Норман снял с шеи цепочку и держал оба кольца на ладони, внимательно разглядывая их. На внутренней стороне каждого было крошечными буквами выгравировано: «ЛЮБОВЬ НАВЕК».

«Кольцо, которое подарил ей тот, второй, все усыпано бриллиантами, — с завистью думал Норман. — А мое просто серебряное. Большего я себе тогда позволить не мог».

— Моя покойная жена, — громко произнес он.

Столько времени прошло, и вот похищение двух девочек снова привлекло к нему внимание ФБР. Уйти сейчас из «Си-Эф-Джи энд Вай» и уехать за границу было бы слишком рискованно.

После того как их близнецы родились раньше времени и не выжили, Тереза все плакала и плакала. А спустя некоторое время бросила его. Когда они только поженились, Норман пообещал ей, что рано или поздно станет председателем правления и генеральным директором «Си-Эф-Джи энд Вай».

Сейчас он знал, что ни председателем, ни генеральным директором ему не стать, но относился к этому равнодушно. Работа была ему в тягость, а теперь он и в деньгах не нуждался. «Не носить эти кольца я не могу, — думал он, застегивая на шее цепочку. — Они придают мне сил».

И Норман улыбнулся, вспомнив ужас на лице Терезы в ту ночь, когда она обернулась и увидела его на заднем сиденье своей машины.

— А эти ботиночки велики, — сказала Энджи, — ну и ладно.

Она остановила машину у «Макдоналдса», недалеко от торгового центра, где купила ботинки, и обула Кэти.

— Помни, рот держать на замке, а если кто спросит, как тебя зовут, скажешь: «Стиви». Поняла? Повтори.

— Стиви, — прошептала Кэти.

— Пошли.

Кэти спотыкалась в ботинках большого размера. Энджи тащила ее за собой слишком быстро. Один ботиночек все-таки слетел у нее с ноги.

У входа в «Макдоналдс» Энджи остановилась, чтобы купить газету. Потом они вошли внутрь, заняли очередь и, получив свой заказ, сели за столик, откуда Энджи был виден их фургон.

Кэти не хотела ни сандвич с яйцом, ни апельсиновый сок. Она не чувствовала голода, ей хотелось спать.

— Отсюда мы вернемся в мотель, а потом я попробую купить подержанный автомобиль, — сказала Энджи. — Беда в том, что такая куча двадцаток и пятидесяток вызовет подозрения.

Увидев, что Энджи раскрыла газету, Кэти почти беззвучно произнесла несколько слов. Но тут Энджи вытянула руку и надела девочке на голову капюшон.

— Господи, вся газета в твоих фотографиях, — сказала она. — Если бы не другой цвет волос, тебя узнал бы любой. Надо убираться отсюда.

Кэти не хотела, чтобы Энджи опять разозлилась, и быстро соскользнула со стула.

— А где твой второй ботиночек, малыш? — спросила женщина, убиравшая соседний столик.

— Второй? — переспросила Энджи и посмотрела на ноги Кэти. — А, черт! Ты развязала его в машине?

— Нет, — прошептала Кэти. — Он слетел. Он очень большой.

— Да и второй тебе великоват, — сказала женщина. — Как тебя зовут, мальчуган?

Кэти уже забыла имя, которое назвала ей Энджи.

— Кэти, — прошептала она, но тут Энджи так стиснула ей руку, что она вспомнила.

— Стиви, — сказала она. — Меня зовут Стиви.

— Готова поспорить, он выдумал себе подружку по имени Кэти, — сказала женщина. — Моя внучка тоже выдумщица.

— Ну да, — торопливо согласилась Энджи. — Нам пора.

Оглянувшись назад, Кэти увидела, как женщина, начав убирать с их столика, подняла газету. Кэти разглядела свою фотографию и фотографию Келли. Она не смогла с собой справиться и заговорила с Келли на их языке, но Энджи сильно сжала ей руку.

— Пошли, — сказала Энджи и потащила девочку за собой.

Второй ботиночек так и лежал на тротуаре. Энджи подхватила его, подошла к фургону и открыла заднюю дверцу.

— Полезай, — сердито сказала она и бросила ботинок внутрь.

Кэти забралась в машину, легла на подушку и потянулась за одеялом. Вдруг мужской голос сказал:

— А где же кресло безопасности для вашего ребенка, мэм?

Это был полицейский.

— Мы как раз едем его покупать, — ответила Энджи. — Вчера в мотеле я не заперла фургон на ночь, и кресло украли.

— А где вы остановились?

— В «Виде на пролив».

— Вы заявили о краже?

— Нет, — ответила Энджи. — Кресло старое, зачем зря шум поднимать?

— Если в Хайаннисе совершаются кражи, мы должны знать об этом. Позвольте взглянуть на ваши права и документы на машину.

— Конечно. Пожалуйста. — Энджи вытащила из бумажника документы.

— Чья это машина, мисс Хаген? — спросил полицейский.

— Моего друга.

— Понятно. Что ж, не стану вас задерживать. Только сходите в торговый центр и купите креслице. Я не могу позволить вам уехать без него.

— Спасибо, офицер. Пойдем, Стиви.

Энджи склонилась к Кэти и подняла ее, прижав лицом к своей куртке. Потом захлопнула дверь фургона и направилась к торговому центру.

— Коп смотрит на нас, — прошипела она. — И в правá Линды Хаген он странно вглядывался. Господи, вот вляпалась.

Войдя в торговый центр, она опустила Кэти на пол.

— Давай наденем второй ботинок. Я тебя по всему Кейп-Коду таскать не собираюсь.

Кэти показалось, что они ходили по торговому центру целую вечность. К тому времени, когда они отыскали нужный магазин, ботинок опять свалился у нее с ноги, однако девочка не стала говорить об этом. На пути к машине одна из покупательниц остановила Энджи.

— Ваш мальчик потерял один ботинок, — сообщила она.

Энджи взяла Кэти на руки.

— Эти идиоты дали ей не тот размер, — воскликнула она. — То есть ему. Придется другие купить.

И она быстро пошла прочь.

— О господи, коп так и стоит у машины. Не смей отвечать, если он с тобой заговорит.

Энджи приблизилась к машине, опустила Кэти на переднее сиденье, потом прикрепила кресло к заднему и усадила в него девочку.

— Отвернись, — прошипела она. — Сейчас же. Не смотри на него.

Кэти была до того напугана, что заплакала.

— Заткнись! — шепнула Энджи. — Коп смотрит.

Она захлопнула заднюю дверцу и уселась за руль. Наконец машина тронулась. По дороге в мотель Энджи кричала:

— Ты назвала не то имя! И опять принялась за свою тарабарщину! Я же велела тебе помалкивать! Еще раз рот раскроешь, я тебя отлуплю!

Кэти чувствовала, что Келли пытается поговорить с ней, но знала — отвечать нельзя, потому что Энджи сделает ей очень больно.

Войдя в номер, Энджи бросила Кэти на кровать и сказала:

— Выпей сироп и аспирин. У тебя опять высокая температура.

В субботу утром охваченный беспокойством Грегг Стэнфорд съездил в клуб, поиграл в сквош, а после вернулся в Гринвич, в особняк своей жены. Там он принял душ, переоделся и приказал подать ему обед в кабинет. Этот кабинет, с обитыми деревом стенами, старинными гобеленами и видом на лонг-айлендский пролив, Грегг любил больше, чем другие комнаты особняка.

Прекрасно приготовленный лосось, поданный с бутылкой «Шато Шеваль Блан», не успокоил Грегга. В следующую среду исполнится семь лет с того дня, как они с Миллисент обвенчались. В их брачном контракте значилось, что если они разведутся до этой даты, то он не получит ни гроша. Если же их супружество переживет седьмую годовщину, Грегг даже в случае расторжения брачных уз станет владельцем двадцати миллионов долларов.

Первый муж Миллисент умер. Второй ее брак продлился лишь пару лет. И вот всего за несколько дней до седьмой годовщины третьего брака она подготовила документы о разводе. «Осталось протянуть четыре дня», — думал Грегг. При мысли о том, что может случиться за это время, его бросило в жар.

Грегг не сомневался в том, что Миллисент играет с ним в кошки-мышки. Последние три недели она гостила у друзей в Европе, однако во вторник позвонила ему из Монако и одобрила его позицию в отношении выкупа.

— Чудо, что до сих пор не похитили детей еще у двадцати наших служащих, — сказала она. — Ты показал себя здравомыслящим человеком.

«Ей нравится появляться со мной на людях», — думал Грегг, пытаясь успокоить себя. Существовала вероятность того; что Миллисент узнала об одной из его интрижек.

Когда зазвонил телефон, Грегг наливал себе третий бокал вина. Это была Миллисент, легка на помине.

— Грегг, я была с тобой не очень честна.

У него пересохло во рту.

— Не понимаю, о чем ты, дорогая, — произнес он, стараясь изобразить удивление.

— Мне показалось, что ты обманываешь меня, и я просто не могла этого перенести. Однако ты получил безупречные характеристики, так что… — Миллисент рассмеялась. — Когда я вернусь, отпразднуем нашу седьмую годовщину и выпьем за следующие семь лет.

На этот раз Греггу Стэнфорду не пришлось притворяться:

— Ах, милая!

— Я возвращаюсь в понедельник. Ты очень дорог мне, Грегг. До встречи.

Грегг медленно положил трубку. Как он и подозревал, жена распорядилась о слежке за ним. Какое счастье, что в последние месяцы инстинкт предостерегал его от встреч с женщинами.

Грегг Стэнфорд окинул взглядом свой кабинет — стенные панели, гобелены, персидский ковер, мебель восемнадцатого века.

— Я готов на все, чтобы не лишиться этого, — вслух произнес он.

Уолтер Карлсон приехал к Фроули с агентом Тони Реалто и капитаном полиции штата Коннектикут Джедом Гюнтером. Маргарет и Стив в сопровождении доктора Харрис провели следователей в столовую. «Наш штаб, — подумала Маргарет. — Сколько раз мы садились за этот стол, ожидая телефонного звонка и молясь о возвращении девочек».

В соседней комнате Келли накрывала чай на игрушечном столике для двух кукол и двух плюшевых медвежат, любимых игрушек близнецов.

— Как вы себя чувствуете, Маргарет? — спросил агент Карлсон.

— Неплохо. Вы, конечно, слышали, что я ездила в магазин, где купила платья для девочек, и хотела поговорить с продавщицей.

— Насколько мы поняли, ее на месте не оказалось, — произнес агент Реалто. — О чем вы хотели поговорить с ней?

— О том, что она рассказала мне в тот раз. Незадолго до меня она обслуживала женщину, которая тоже покупала одежду для близнецов. Продавщице показалось странным, что она не знала размера детей. Я подумала, что это может быть связано с похищением. — Она с трудом сглотнула. — Но продавщицы в магазине не было, а я поняла, что устраиваю сцену, и убежала оттуда. А потом, похоже, просто ехала, сама не зная куда.

Стив придвинулся к ней на стуле и обнял за плечи. Маргарет взяла мужа за руку.

— Стив, — сказал агент Реалто, — Келли говорила что-нибудь о похитителях?

— Она говорила только о какой-то кроватке.

— Маргарет, вы позвонили мне вчера и сказали, что Кэти жива, — произнес Карлсон. — Почему вы в это верите?

— Потому что Келли так говорит. Вчера утром в церкви она сказала, что Кэти тоже хочет вернуться домой. А после завтрака Стив читал ей книгу, притворяясь, что читает и для Кэти тоже, и Келли сказала: «Папа, как глупо. Кэти привязана к кровати. Она тебя не слышит». Кроме того, Келли несколько раз пыталась поговорить с Кэти на языке близнецов.

— На языке близнецов? — переспросил Гюнтер.

— У них особый язык.

Маргарет взглянула в сторону гостиной, прижала палец к губам и указала в том направлении. Все обернулись. Келли посадила плюшевых мишек на стулья у стола. Кукла Кэти лежала на полу на одеяле, ее рот был завязан. Свою куклу Келли держала на руках, а куклу Кэти гладила по щеке и что-то шептала ей. Словно почувствовав, что на нее смотрят, девочка подняла взгляд и сказала:

— Ей больше не разрешают со мной говорить.

После ухода агентов Уолша и Филберна Риччи Мейсон сварил кофе и спокойно все обдумал. ФБР скоро установит за ним слежку. Мысль о том, как нелепо все вдруг вышло из-под контроля, мучила его. Все шло так гладко, и вот одно слабое звено в цепочке, как он и предполагал, обернулось неприятностями.

А теперь федералы подобрались к нему совсем близко. Просто чудо, что его до сих пор не разоблачили.

«Снова садиться в тюрьму я не хочу», — сказал он себе. От воспоминаний о крошечной, переполненной камере его бросило в дрожь. В десятый раз за последние два дня Риччи открыл паспорт, украденный им тогда в Риджфилде из комода. Он достаточно похож на Стива, чтобы в подлинности паспорта никто не усомнился. «От меня требуется только улыбаться так же широко, как мой младший братик», — думал он.

У Бахрейна нет с Соединенными Штатами договора о выдаче преступников. Хватит ли ему того, что сейчас при нем, или следует выкопать из земли второй горшок с золотом?

Почему бы и нет? Лучше не оставлять следов.

9

— Миссис Фроули, — медленно произнес Тони Реалто, — я не могу предпринять никаких шагов, исходя из одной вашей уверенности в том, что Келли поддерживает контакт с сестрой. Но единственное, что свидетельствует о смерти Кэти, — это предсмертная записка Лукаса Воля и тот факт, что он грузил в самолет тяжелую коробку. Скажу прямо: мы не уверены в том, что записку напечатал сам Лукас и что он застрелился.

— Что? — выпалил Стив.

— Если Лукаса убил один из его соучастников, то записка может оказаться поддельной, оставленной для того, чтобы уверить нас в смерти Кэти.

— Вы начинаете верить в то, что она жива? — спросила Маргарет.

— Мы начинаем верить в то, что это возможно, — ответил Тони Реалто. — Честно говоря, в способность близнецов к телепатическому общению я не верю, но верю в то, что Келли может нам помочь. Нам необходимо расспросить ее. Вдруг она назовет еще какое-то имя или даст нам новые сведения о том, где их держали.

Все посмотрели на Келли, которая сняла со лба куклы тряпочку и отправилась с ней на кухню. Оттуда донесся скрежет придвигаемого к раковине стула. Келли вернулась и положила тряпочку на лоб кукле Кэти. Все встали из-за стола и подошли к девочке.

Келли подняла на них взгляд:

— Она сильно кашляет. Мона дает ей лекарство, но Кэти его выплевывает.

Тони Реалто и Джед Гюнтер обменялись скептическими взглядами. Маргарет и Стив прижались друг к другу.

— Доктор Харрис, — негромко произнес Карлсон, — вы можете поговорить с Келли?

Сильвия кивнула и опустилась на пол рядом с девочкой.

— Ты так хорошо ухаживаешь за Кэти, — сказала она. — Твоя сестра все еще болеет?

Келли кивнула:

— Ей больше нельзя говорить. Она назвала свое имя одной женщине, и Мона разозлилась. Кэти должна была сказать, что ее зовут Стиви. И голова у нее сейчас очень горячая.

— А рот у Кэти чем-то завязан?

— Нет, ее стало тошнить, и Мона сняла повязку. Сейчас Кэти спит.

Келли развязала кукле Кэти рот и накрыла обеих кукол одеялом, предварительно убедившись в том, что их руки соприкасаются.

Управляющий мотеля постучал в дверь Энджи, представился как Дэвид Туми и спросил:

— Что это за история с украденным ночью детским креслом? К нам заезжал офицер Тайрон, интересовался, не залезал ли кто и в другие машины.

Энджи постаралась выкрутиться.

— Ерунда, — сказала она. И взглянула на кровать. Кэти лежала лицом к стене. — Мой паренек сильно простужен, вот я и хотела побыстрее занести его в дом, а машину запереть забыла.

Энджи увидела, как Туми быстро осмотрел комнату. Было ясно: он ей не поверил. Заподозрил что-то неладное. Наверное, услышал, как сопит Кэти.

И точно, услышал.

— Может, вам отвезти сына в больницу Кейп-Кода? — предложил он. — Знаете, у моей жены после бронхита всегда астма разыгрывается, а кашель вашего мальчика очень похож на приступ астмы.

— Я уже думала об этом, — сказала Энджи. — Как нам доехать до больницы?

— Отсюда всего минут десять езды. Я бы с удовольствием вас подвез.

— Нет-нет. К часу приедет моя мать, вот мы и поедем. Огромное спасибо. И не беспокойтесь, кресло в машине было совсем старое. Ну, вы понимаете.

— Понимаю, мисс Хаген. Никто ничего не крал. К тому же офицер Тайрон сказал, что у вас теперь есть новое кресло. — И Туми скрылся за дверью.

Энджи закрыла дверь на замок. «Теперь он будет следить за мной, — подумала она. — Он знает, что кресла у меня не было, и злится, что я сказала, будто в его заведении воруют. И этот коп слишком подозрительный. Пора убираться отсюда, да только с моим барахлом это непросто. Управляющий смекнет, что я удираю. Надо обставить все так, будто я мамашу свою дожидаюсь. Может, попозже мне удастся улизнуть».

В окно она могла видеть дорожку, ведущую к офису мотеля. Энджи ждала минут сорок. Кэти сопела все громче, с одышкой. «Придется избавиться от нее, — подумала Энджи. — А то загнется прямо у меня на руках». Она взяла пузырек с капсулами пенициллина, разломила одну и растворила содержимое в стакане. Потом встряхнула Кэти, девочка зашевелилась, открыла глаза и застонала.

— Господи, да ты вся горишь, — сказала Энджи. — Ну-ка, выпей это.

Едва ощутив вкус лекарства, Кэти плотно сжала губы.

— Я кому сказала, пей! — рявкнула Энджи.

Ей удалось влить немного жидкости в рот Кэти, но та начала давиться, кашлять и плакать. Энджи схватила полотенце, обвязала им рот девочке, чтобы заглушить эти звуки, но, увидев, что Кэти задыхается, сняла его.

— Помалкивай, — прошипела она. — Слышишь? Еще раз пикнешь, убью. Это ты во всем виновата. Во всем.

Энджи снова взглянула в окно и увидела, что у офиса стоит уже несколько машин. «Вот он, мой шанс», — подумала она. Подхватив Кэти, она выскочила наружу, открыла дверцу фургона и пристегнула девочку к креслу. Потом вернулась в номер, схватила чемодан с деньгами, сумку и бросила все в салон рядом с Кэти. Через тридцать секунд она уже выезжала из мотеля.

«Куда теперь? — думала Энджи. — Может, ну его, этот Кейп? Вдруг тот коп разыскивает меня? У него есть номер моей машины. И в мотеле тоже. Правильно я сказала Клинту, чтобы он взял машину напрокат. На этой ездить опасно».

Небо расчистилось, ярко светило послеполуденное солнце. Движение по Мэйн-стрит оказалось односторонним, пришлось повернуть направо. «Из Хайанниса надо сматываться — тот коп может объявить меня в розыск. Я не хочу, чтобы меня остановили на одном из мостов. Поеду по шоссе двадцать восемь», — решила она.

Энджи оглянулась на Кэти. Глаза у девочки были закрыты, голова упала на грудь, она прерывисто дышала ртом, ее щеки горели. «Придется найти другой мотель, — подумала Энджи. — И позвонить оттуда Клинту».

Через сорок минут за поворотом на Чатем она увидела именно такой мотель, какой искала: с неоновым знаком «СВОБОДНО» и закусочной неподалеку.

— «Раковина и дюна», — громко произнесла она название мотеля. — Годится.

Энджи повернула на автостоянку, расположенную у офиса мотеля.

Служащий с землистым цветом лица разговаривал по телефону с подружкой и на заполненную Энджи регистрационную карточку едва взглянул. Энджи, хоть и помнила о копе из Хайанниса, все же вытащила права и написала их номер на карточке. Клерк взял с нее оплату за одну ночь и бросил ей ключи. Энджи, немного успокоившись, объехала мотель и вошла в отведенную ей комнату.

— Тут гораздо лучше, — сказала она вслух, пряча чемодан под кроватью. Потом вышла, чтобы забрать Кэти, которая даже не проснулась. «Температура все поднимается, — подумала Энджи. — Надо дать ей аспирин. Но сначала позвоню Клинту».

Тот ответил сразу.

— Где ты, черт возьми? — рявкнул он. — Раньше никак не могла позвонить? Я тут сижу, гадаю, может, тебя уже в тюрьму упрятали.

— Управляющий мотеля, где я жила, оказался слишком любопытным. Пришлось оттуда убраться.

— Где ты?

— В Кейп-Коде.

— Где?

— Здесь легко укрыться. Да и места эти я знаю. Клинт, девчонка совсем разболелась, а тут еще коп ко мне пристал, заставил для нее автомобильное кресло купить и записал номер фургона. Он что-то заподозрил, точно тебе говорю. Я боюсь, что, если попытаюсь уехать из Кейп-Кода, меня остановят на мосту. Сейчас я в другом мотеле. Это в Чатеме, на шоссе двадцать восемь. Ты же бывал здесь, помнишь?

— Я помню. Послушай, оставайся там. Я полечу в Бостон и арендую машину. Сейчас три тридцать. Часам к девяти, к девяти тридцати буду у тебя.

— Ты от кроватки избавился?

— Разобрал ее на части и поставил в гараж. Фургона-то нет, вывезти не на чем. Ты же меня вообще без всего оставила, понимаешь? Я из дома выйти не могу, жду твоего звонка. У меня только и есть что восемьдесят баксов и кредитная карточка. А тебя тут копы разыскивают, да еще продавщица, у которой ты одежду для детей покупала, вертится вокруг, что-то вынюхивает.

— А она-то зачем приезжала? — испуганно спросила Энджи.

— Сказала, что хочет рубашонки заменить, но, по-моему, врала. Потому я и хочу отсюда слинять. А ты оставайся на месте, пока я не приеду. Идет?

«Сижу здесь, — думал Клинт, — как на иголках, боюсь, что тебя с девчонкой копы сцапали, а заодно и чемодан с деньгами. Натворила ты дел. Погоди, доберусь до тебя».

— Ладно. Клинт, ты прости, что я Лукаса застрелила. Я же знаю, он был твоим другом.

— Забудь о Лукасе. Как называется мотель?

— «Раковина и дюна». Сексуально, правда? Я люблю тебя, Клинтик.

— Хорошо, хорошо. А малышка-то как?

— Совсем разболелась. У нее жар. Клинт, я больше не хочу с ней возиться. Она меня достала.

— Засунем ее в фургон и утопим где-нибудь. Ты, может, и не заметила, но там кругом вода.

— Отлично. Не знаю, что бы я без тебя делала. Ты такой умный, Клинт. Лукас думал, что он умнее тебя, да только он ошибался. Я тебя жду не дождусь.

— Знаю. Мы с тобой вместе. Так будет всегда.

Клинт положил трубку.

— И если ты в это веришь, так ты еще глупее, чем я думал, — произнес он вслух.

— Миссис Фроули, — сказал агент Тони Реалто, перед тем как вместе с капитаном Гюнтером покинуть ее дом, — с этой минуты следствие будет исходить не из вероятности того, что Кэти жива, а из уверенности в этом. Однако я не хочу, чтобы об этом стало известно. Одно из наших преимуществ состоит в том, что все уверены, будто мы считаем ее погибшей.

После того как они ушли, Келли заснула прямо на полу в гостиной, рядом с куклами. Стив положил под голову дочери подушку, укрыл ее, потом присел на пол рядом с Маргарет, скрестив ноги.

— Иногда она и Кэти разговаривают во сне, — объясняла тем временем доктор Харрис Уолтеру Карлсону. Они по-прежнему сидели в столовой.

— Доктор Харрис, — медленно произнес Карлсон, — я скептик, однако это не значит, что поведение Келли не потрясло меня. Но может быть, девочка просто проигрывает по второму разу свои воспоминания о том, что произошло с ней во время похищения?

— Когда Келли привезли из той машины в больницу, на руке у нее был синяк, — бесстрастно произнесла Сильвия Харрис. — Увидев его, я сказала, что это результат сильного щипка, наказания, которому нередко подвергают детей женщины. Вчера вечером Келли расплакалась. Стив подумал, что она ушибла руку о край стола в прихожей. А Маргарет решила, что девочка чувствует боль Кэти. Так вот, мистер Карлсон, сейчас у Келли появился еще один большой синяк, свежий. И я готова поклясться: это результат того, что кто-то вчера ущипнул Кэти. Хотите верьте, хотите нет.

Только шведская сдержанность и подготовка, полученная в ФБР, позволили Уолтеру Карлсону скрыть охватившие его чувства.

— Если вы правы… — начал он.

— Я права, мистер Карлсон.

— …тогда Кэти находится в руках женщины, склонной к насилию.

— Рада, что вы это поняли. К тому же Кэти очень больна.

— Доктор Сильвия…

Они обернулись на вошедшую в столовую Маргарет.

— Келли сказала еще что-нибудь? — с тревогой спросила доктор Харрис.

— Нет, но, если можно, посидите со Стивом. Агент Карлсон, вы не отвезете меня в магазин, где я покупала платья для девочек? Я все время думаю об этом. Хочу поговорить с той продавщицей. Мне по-прежнему кажется странным, что какая-то женщина почти одновременно со мной купила одежду для близнецов.

Карлсон встал. На лице Маргарет он увидел решимость.

— Поехали, — сказал он. — Где бы ни была эта продавщица, мы ее отыщем.

Через пятнадцать минут после звонка Энджи Клинту позвонил Крысолов.

— Она связалась с вами? — спросил он.

— Наконец-то. Она в Кейп-Коде, — ответил Клинт. — Я полечу в Бостон, возьму машину и поеду к ней.

— Где она?

— Прячется в мотеле «Раковина и дюна» в Чатеме. Уже успела нарваться на копа, который что-то заподозрил.

— Что вы намерены делать?

— То, о чем вы подумали. За мной приехало такси.

— Ладно, Клинт, действуйте. Удачи.

Крысолов положил трубку, немного подумал и набрал номер частной авиакомпании.

— Мне нужен самолет, чтобы через час вылететь из Тетерборо и приземлиться в Кейп-Коде, в ближайшем к Чатему аэропорту, — сказал он.

Времени листать газеты у шестидесятичетырехлетней Элси Стоун не было. Работая в «Макдоналдсе» рядом с торговым центром «Кейп-Код», особо не почитаешь. К тому же в эту субботу ей еще нужно было поехать к дочери в Ярмут и забрать у нее шестилетнюю внучку Дебби. С ней Элси готова была проводить сколько угодно времени.

Элси завороженно следила за похищением близнецов Фроули. «Вдруг кто-то украдет Дебби, — думала она, — и убьет ее? Какой ужас! Фроули хотя бы одну дочку назад получили. Но, господи, как же они страдали!»

Сегодня Элси и ее внучка Дебби, приехав в Хайаннис, решили испечь пирог.

— Ну, как там твоя выдуманная подружка? — спросила Элси, пока внучка перемешивала на сковороде масло с шоколадной крошкой.

— Ой, бабуля, ты все забыла. Нет у меня никакой выдуманной подружки, я уже не маленькая, — и Дебби состроила важную рожицу.

— И то верно. Я вспомнила о ней из-за мальчика, которого видела сегодня. Его зовут Стиви, и у него есть выдуманная подружка по имени Кэти.

— Пирог у нас получится большой-пребольшой, — объявила Дебби.

«Вот и нет больше выдуманных друзей», — подумала Элси. Когда они поставили противень с тестом в духовку, она сказала:

— Ладно, Дебби, пока мы ждем, бабушка немного почитает газету. А ты начни раскрашивать следующую страничку в книжке про Барби.

Элси села в кресло. На первой странице газеты была очередная статья про близнецов: «ФБР ВЕДЕТ ПОИСКИ ПОХИТИТЕЛЕЙ».

ФБР подтвердило, что предсмертная записка, оставленная человеком по имени Лукас Воль, содержала признание в невольно совершенном им убийстве Кэти. По отпечаткам пальцев Лукаса удалось установить его настоящее имя — Джимми Нельсон. Он провел шесть лет в тюрьме «Аттика» за совершенные им грабежи.

Покачивая головой, Элси сложила газету. Ее взгляд остановился на фотографии близнецов, помещенной на первой странице. «Кэти и Келли в свой третий день рождения», — гласила подпись. Вглядываясь в фотографию, Элси пыталась понять, что именно кажется ей знакомым.

И тут зазвонил таймер плиты. Дебби, отбросив цветной карандаш, выбежала из кухни.

— Бабуля, пирог готов, — закричала она.

Элси, отложив газету, пошла за внучкой на кухню.

Алан Харт, ночной портье мотеля «Вид на пролив», пришел на работу в семь вечера. От управляющего мотеля Дэвида Туми он узнал о краже детского кресла из машины Линды Хаген, постоялицы номера А-49.

— Уверен, что она соврала, — сказал Туми. — Не было у нее никакого кресла. Ты видел ее, Алан, когда она заселялась к нам прошлой ночью?

— Конечно, — сказал Харт. — Тощая брюнетка, приехала около полуночи. Фургон ее я хорошо разглядел, а вот ребенка даже не заметил. Наверное, он спал на заднем сиденье, но детского кресла не было, это точно.

— Я поговорил с ней после того, как уехал Сэм Тайрон. При ней был мальчик трех-четырех лет. Я сказал, что хорошо бы его в больницу отвезти — он дышал, как астматик.

— И что, отвезла?

— Не знаю. Она сказала, что ждет приезда своей матери.

— Номер она сняла до завтрашнего утра. Расплатилась наличными, у нее была толстая пачка двадцаток. Может, она уже вернулась с малышом из больницы? — спросил Харт.

— Не думаю. Я, пожалуй, постучусь к ней, а если не ответит, поеду домой. А по дороге загляну в полицейский участок и скажу, что у нас никто ничего не крал.

Туми вышел из офиса, повернул направо и дошел до номера А-49. Света в окне не было. Туми постучал в дверь, подождал немного, потом вынул из кармана свои ключи, отпер дверь и щелкнул выключателем.

На полу стоял открытый чемодан с женской одеждой. На кровати валялась детская курточка. Заглянув в ванную комнату, Дэвид увидел в раковине следы косметики. «Значит, еще вернется, — подумал он. — Может, ее в больнице задержали». Он уже направлялся к выходу, когда его взгляд упал на бумажку, валявшуюся на полу. Двадцать долларов.

Выцветшее коричневое покрывало кровати было немного приподнято. Туми опустился на колени, чтобы поправить его, и замер от удивления. Под кроватью валялось еще около десяти двадцаток. «Сумасшедшая, — подумал он. — Похоже, она держала свои денежки в сумке под кроватью и даже не заметила, как часть их выпала».

Энджи бросила на пол ванной комнаты подушку, опустила на нее Кэти, заткнула сток ванны и открыла кран. Ей удалось заставить Кэти выпить две таблетки аспирина.

— Только попробуй умри, — сказала она девочке. — Еще один проныра из мотеля постучит в дверь, а ты не дышишь. Эх, надо было тебя пенициллином напичкать.

Однако она уже начала подозревать, что у Кэти аллергия на пенициллин. На груди и на руках у девочки появились красные пятна.

— Что с тобой творится? — спросила она. — Плохая была идея насчет Кейп-Кода. Я и забыла, что отсюда только по двум мостам можно уехать. А теперь меня точно ждут на обоих.

Кэти не открыла глаз. И хотя ей больше не разрешалось говорить с Келли, она прошептала: «Кейп-Код».

Келли проснулась, однако с пола подниматься не захотела. Сильвия Харрис принесла поднос с молоком и булочками, но Келли никак не отреагировала.

Молчание нарушил Стив.

— Сильвия, помните, во время их рождения Маргарет пришлось сделать кесарево сечение, а большие пальцы на руках у девочек — правый Келли и левый Кэти — были соединены тонкой пленкой ткани?

— Да, Стив, помню. Они были не просто однояйцевыми, но в прямом смысле слова соединенными близнецами.

— Сильвия, я боюсь верить в это… — Он помолчал. — Вы ведь понимаете, о чем я. Если бы только знать, где сейчас Кэти. Как вы думаете, может Келли знать это?

Келли взглянула на него:

— А я знаю.

Сильвия Харрис подняла руку, предостерегая Стива: «Молчите».

— Где она, Келли? — тихо спросила Сильвия.

— Кэти в Кейп-Коде. Она только что мне сказала.

— Сегодня утром, когда Маргарет лежала вместе с Келли в кровати, она упомянула о том, что ехала на машине, пока не увидела указатель на Кейп-Код, — шепотом сообщила Стиву Сильвия. — Вот тогда Келли и услышала про Кейп-Код.

Келли вдруг закашлялась.

— Я хочу домой, — надрывно произнесла она. — Хочу к маме.

Агент Карлсон нажал кнопку звонка на двери скромного домика Лайлы Джексон в Данбери.

— Она должна быть дома, — произнесла Маргарет, услышав за дверью шаги.

Дверь открыла мать Лайлы. Стоило ей увидеть двух незнакомых людей, как доброжелательная улыбка исчезла с ее лица.

Карлсон показал ей удостоверение агента ФБР.

— Я агент Уолтер Карлсон, — отрывисто сообщил он. — А это Маргарет Фроули, мать близнецов, которые недавно были похищены. Ваша дочь Лайла продала ей платья, которые были на девочках в их день рождения. Мы приехали к вам прямо из «Аббис дискаунт». Миссис Хоуэлл сказала, что Лайла сегодня ушла с работы пораньше. Нам нужно поговорить с ней.

— Входите, пожалуйста, — сказала мать Лайлы. — Она простудилась. Лежит у себя в комнате на кушетке.

Лайла, одетая в теплый халат и укрытая одеялом, пила горячий чай. Она мгновенно узнала Маргарет.

— Миссис Фроули! — Она поставила чашку на столик.

— Прошу вас, не вставайте, — сказала Маргарет. — Простите, что мы врываемся, но нам необходимо поговорить с вами. О том, что вы сказали, когда я покупала платья для девочек.

— Лайла и мне об этом рассказывала, — воскликнула миссис Джексон. — Она даже в полицию хотела обратиться.

— Что вы хотели сообщить полиции, мисс Джексон? — напористо спросил Уолтер Карлсон.

Лайла перевела взгляд на него:

— Как я сказала в тот вечер миссис Фроули, прямо перед ней я продала одежду для трехлетних близнецов женщине, которая не знала, какой у них размер. После похищения я даже выяснила ее имя. Но Джим Гилберт, который раньше служил детективом в Данбери, сказал, что сообщать об этом в полицию не стоит. — Она посмотрела на Маргарет. — А сегодня утром, узнав, что вы меня искали, я решила поговорить с той женщиной в обеденный перерыв.

— Вы знаете, где она живет? — спросила Маргарет.

— Ее зовут Энджи. Она живет в доме сторожа загородного клуба. Я сказала, что рубашки, которые мы им продали, с дефектом. Но сторож мне все объяснил. Энджи сидит с малышами, и ее наняли, чтобы она поехала в Висконсин с матерью двоих детей. И еще он сказал, что они на самом деле не близнецы, а погодки. Их мать уже ехала за Энджи и вдруг вспомнила, что забыла один чемодан. Тогда она позвонила Энджи и попросила купить в магазине кое-что из одежды. Поэтому она и размера не знала, понимаете?

У Маргарет подкосились ноги, и она опустилась на стул у кушетки. «Тупик, — думала она. — Это был наш единственный шанс».

— Мисс Джексон, а в доме были какие-нибудь признаки присутствия детей? — спросил Уолтер Карлсон.

Лайла покачала головой:

— Дом совсем маленький: гостиная, столовая, она же кухня. Дверь в спальню была открыта. Я уверена, что этот человек, Клинт, был там один.

— Скажите, увидев вас, он не занервничал? — спросил Карлсон.

— По-моему, нет. То есть он сильно потел, но я думаю, это естественно, уж больно он грузный. — Лицо у Лайлы стало таким, точно ее вот-вот стошнит. — Вообще-то от него несло потом, как из раздевалки спортзала.

Глаза Маргарет расширились.

— Как вы сказали?

Лайла поежилась, ей стало неловко:

— Простите, миссис Фроули, сорвалось с языка. Видит Бог, я хотела бы помочь вам.

— Так вы и помогли! — воскликнула Маргарет. — Вы помогли!

Она взглянула на Карлсона и увидела, что он понял всю важность того, о чем между делом сообщила им Лайла.

Единственное, что запомнила няня девочек Триш Логан: от мужчины, который напал на нее сзади, разило потом.

10

Несмотря на то что Крысолов отчаянно спешил в Кейп-Код, он все же успел отыскать в гардеробе свитер с капюшоном, который надел под куртку, и темные очки. Он доехал на своей машине до аэропорта, оставил ее на стоянке и направился к маленькому аэровокзалу, где его уже ждал пилот. Крысолову было сказано, что самолет готов к взлету и в аэропорту Чатема его будет ждать машина, а в ней — карта местности. Ближе к полуночи тот же пилот доставит его обратно.

Через час с небольшим Крысолов вышел из самолета. Было семь часов вечера. Машина оказалась точно такой, какая ему требовалась, — черный, средних размеров седан, похожий на множество машин на любой дороге страны. Изучив карту, Крысолов понял, что до мотеля «Раковина и дюна» на шоссе 28 долго добираться не придется.

«Придется прождать как минимум час, — думал он. — Клинт, скорее всего, вылетел челночным рейсом компании „Дельта“, в пять тридцать. Или шестичасовым рейсом „Ю-Эс эйр“. Сейчас он, надо полагать, в Бостоне, берет напрокат машину».

Лукас не без издевки описал ему однажды Клинта и Энджи, однако сам Крысолов их не видел. Не слишком ли он рискует, прилетев сюда? Не лучше ли позволить Клинту прикончить Энджи и девчонку? Ну останется у него миллион долларов — и что с того? «Нет, — думал Крысолов, — я смогу спать спокойно, только если вся эта компания окажется на том свете. Лукас знал, кто я. Они вроде бы не знают. Но мне неизвестно, рассказывал Лукас обо мне Клинту или нет. Вдруг Клинт, получив свою долю выкупа, начнет разыскивать меня?»

Движение на шоссе 28 было активнее, чем ожидал Крысолов. Он увидел большую вывеску мотеля «Раковина и дюна» и неоновый щит «СВОБОДНО» под ней. Это был дом из беленой вагонки с зелеными ставнями. Сразу за воротами дорога делилась надвое, и Крысолов свернул на ту, что проходила дальше от офиса. Разыскивая фургон, он медленно объехал здание мотеля.

Наконец он увидел темно-коричневый фургон с коннектикутским номером. В соседнем ряду на парковке было свободное место. Крысолов занял его, вышел из седана и подошел к фургону. Света было достаточно, чтобы разглядеть салон машины.

Он посмотрел на часы. Свободного времени оставалось много, а он проголодался. Рядом с мотелем он увидел закусочную и, надев темные очки, пошел через парковку. Закусочная была переполнена. «Все к лучшему», — подумал Крысолов, заметив единственное свободное место у стойки бара. Он сел, потянулся к меню, и тут стоявшая в двух шагах от него женщина начала делать заказ: гамбургер, черный кофе и апельсиновый шербет.

Крысолов обернулся. Еще до того, как он увидел эту тощую женщину с тонкими темными волосами, он узнал ее резкий, агрессивный голос. Он спрятал лицо за листком меню. Ошибки быть не могло.

Это Энджи.

В субботу вечером агенты Шон Уолш и Дамон Филберн в повседневной одежде, ничем не выделявшей их в толпе людей в аэропорту Ньюарка, стояли в зоне выдачи багажа пассажирам международных рейсов компании «Гэлакси эрлайнс».

На лицах обоих было раздражение путешественников, которым после долгого перелета не терпится получить свои чемоданы. На самом деле они не спускали глаз с мужчины средних лет с узким лицом. И когда тот наклонился, чтобы взять черный, ничем не примечательный чемодан, оба мгновенно оказались рядом с ним.

— ФБР, — произнес Уолш. — Пойдете с нами тихо или устроим сцену?

Мужчина молча кивнул и зашагал в ногу с ними. Они провели его в кабинет, расположенный в закрытой для пассажиров зоне аэропорта. Там другие агенты охраняли Дэнни Гамильтона, перепуганного двадцатилетнего малого в форме грузчика багажного отделения.

Когда мужчина, которого привели сюда Уолш и Филберн, увидел на Гамильтоне наручники, он побледнел и выпалил:

— Я вам ничего не скажу. Требую адвоката.

Уолш поставил черный чемодан на стол и щелкнул замками. Потом выложил на стул аккуратные стопки нижнего белья, рубашек и брюк, достал из кармана складной нож и надрезал края второго дна. Он рванул на себя крышку тайника, и под ней обнаружилось скрытое содержимое чемодана — большие пакеты с белым порошком.

Уолш улыбнулся курьеру:

— Адвокат вам действительно потребуется.

Ни он, ни Филберн не могли поверить в такой поворот событий. Они пришли в аэропорт, чтобы поговорить с коллегами Риччи Мейсона, попытаться получить информацию, способную связать его с похищением близнецов. И, едва начав беседу с Гамильтоном, почувствовали, что он слишком нервничает.

Агенты надавили на него. Гамильтон твердо стоял на том, что ничего о похищении не знает, но вдруг сломался и признал, что Риччи Мейсон получает в аэропорту партии кокаина. Гамильтон сказал, что Мейсон четыре раза выдавал ему по пятьсот долларов в качестве платы за молчание. Он также сообщил, что Риччи позвонил ему и сказал, что сегодня придет груз, но сам он получить его не сможет. И попросил Гамильтона встретить курьера на выдаче багажа. Гамильтон легко узнал его по описанию, к тому же он уже видел этого человека в аэропорту в обществе Риччи. Риччи назвал Гамильтону пароль: «Дома чисто», услышав который курьер должен был отдать ему чемодан с кокаином, и попросил Гамильтона пару дней подержать груз у себя дома.

Зазвонил сотовый Шона Уолша. Он выслушал сообщение и сказал Филберну:

— В клифтонской квартире Мейсона нет. Думаю, он сбежал.

— Маргарет, это может снова завести нас в тупик, — предупредил агент Карлсон, когда они ехали от дома Лайлы Джексон к коттеджу Клинта Даунса.

— Это не тупик, — твердо сказала Маргарет. — Если бы я поговорила с продавщицей раньше, она рассказала бы мне о своих подозрениях. Почему я не сделала этого?

— Наше управление сейчас проверяет Даунса, — сказал Карлсон, когда они проезжали деловой район Данбери. — На месте нас встретит патрульная машина. Но вы должны понимать, что, если его нет дома, мы не вправе вламываться туда.

Был уже шестой час пополудни, начинало темнеть. Лайла сказала, что им придется оставить машину у ворот служебной дороги. Карлсон попросил Маргарет подождать в машине:

— Если этот малый связан с похищением, он может быть опасен.

— Уолтер, — ответила Маргарет, — либо вы меня свяжете, либо я поговорю с ним. Мне это необходимо.

К ним приблизилась полицейская машина. Из нее вышли двое, у одного на куртке были сержантские нашивки. Они выслушали короткий инструктаж Карлсона и тоже постарались уговорить Маргарет остаться в машине. Она снова отказалась, и полицейские попросили ее держаться за ними, пока не убедятся, что Клинт Даунс не собирается оказывать сопротивления.

Подойдя ближе, они увидели, что в доме темно. Машины в открытом гараже не было. Разочарованная Маргарет смотрела, как полицейские с фонарями переходят от одного окна к другому. «В час дня Даунс еще был здесь, — думала Маргарет. — Может быть, Лайла его спугнула? Где он? И где Энджи?»

Она зашла в гараж и, включив свет, сразу же увидела кроватку, которую Клинт разобрал и поставил к стене. Матрас был почти в два раза шире стандартного. Маргарет прижалась к нему лицом и ощутила слабый запах «Викса».

Обернувшись, она крикнула полицейским:

— В этом доме держали моих детей! Где эти люди? Найдите их и Кэти!

Приземлившись в аэропорту Логан, Клинт сразу отправился в прокатную компанию. Думая о том, что если Энджи сняла много денег с кредитки, то никакой машины ему не видать, он выбрал самый дешевый автомобиль.

«Миллион долларов наличными! — думал он. — Но если на кредитке мало денег, мне придется угнать машину, чтобы добраться до Кейпа».

Однако денег хватило.

— У вас есть карта штата Мэн? — спросил он.

Служащий указал на стойку с картами.

Убедившись, что никто этого не видит, Клинт взял карту Кейп-Кода и сунул ее в карман куртки. Через двадцать минут, с трудом поместившись на водительском сиденье дешевой малолитражки, он изучил карту, а затем завел двигатель.

«Энджи помнит, что я бывал в Кейп-Коде. Она ничего не забывает, — думал он. — Но я не говорил ей, что был здесь на деле вместе с Лукасом. Мы с ним тогда обчистили дом в Остер-вилле».

Клинт выехал из аэропорта. Ему нужно будет повернуть налево, проехать через тоннель Теда Уильямса, а после не пропустить поворот на Кейп-Код. «Если не запутаюсь, — думал он, — шоссе три приведет меня к мосту Сагамор. Может, позвонить Энджи? Сказать, что буду к девяти тридцати?»

И он еще раз мысленно отругал ее за то, что она забрала оба сотовых.

Миновав тоннель, Клинт вскоре заметил указатель со стрелкой: «Кейп-Код». «Может, и хорошо, что я не могу ей позвонить, — подумал он. — Энджи хоть и сумасшедшая, но не дура. Вполне может сообразить, что ей проще прикончить девчонку и смыться с деньгами, чем дожидаться меня».

Эта мысль заставила его нажать на газ.

По выходным, когда удавалось вырваться из города, Джеффри Суссекс Бэнкс уезжал в свой дом в Палм-Спрингс, в Калифорнии. Однако в эту субботу он остался в Лос-Анджелесе и, вернувшись вечером домой после партии гольфа, узнал от экономки, что в библиотеке его ожидает агент ФБР.

— Он дал мне свою визитку, сэр. Вот, пожалуйста, — сказала она. — Вы уж простите меня.

— Спасибо, Кончита.

Кончиту и Мануэля он нанял много лет назад, когда только женился на Терезе. Эта пара ее обожала, а узнав, что Тереза вынашивает близнецов, и вовсе пришла в восторг. Когда Тереза исчезла, они жили надеждой на то, что однажды откроется дверь, а на пороге стоит она.

«Может, она родила детишек и потеряла память, а потом вдруг все вспомнит и вернется домой, и ваши мальчики с ней» — это стало у Кончиты чем-то вроде молитвы. Но теперь Кончита знала: если кто-то из ФБР и приходит, то лишь затем, чтобы сказать: Терезу за все эти годы найти так и не удалось.

Приготовившись услышать именно это, Джефф направился в библиотеку.

Доменик Телеско служил в лос-анджелесском управлении ФБР. Он читал в деловом разделе «Лос-Анджелес таймс» статьи о крупном банкире и светском льве Джеффри Суссексе Бэнксе, жена которого семнадцать лет назад исчезла незадолго до родов.

«Бэнксу тогда было тридцать три года, почти как мне сейчас, — думал Телеско, глядя в окно на поле для гольфа. — Почему он не женился вторично? Женщины вокруг него, наверное, так и вьются».

— Мистер Телеско?

Агент быстро повернулся к двери:

— Мистер Бэнкс, примите мои извинения. Я засмотрелся на человека, который только что произвел фантастический удар, и не слышал, как вы вошли.

— Готов поспорить, я знаю, кто это, — с полуулыбкой сказал Бэнкс. — Для большинства членов нашего клуба шестнадцатая лунка составляет большую проблему. Только один или двое справляются. Садитесь, прошу вас.

Некоторое время мужчины изучали друг друга. Тридцатидвухлетний Телеско, темноволосый, кареглазый и поджарый, был одет в деловой костюм и галстук. Пятидесятилетний Бэнкс — в рубашку для гольфа и шорты. Его аристократическое лицо покрывал легкий загар. Седеющие русые волосы уже начинали редеть. Было ясно, что описание Бэнкса как человека, которому присуще редкое сочетание властности и обходительности, верно.

— Вы пришли по поводу моей жены? — спросил Бэнкс.

— Да, сэр, — ответил Телеско. — Вы, возможно, читали о похищении близнецов Фроули в штате Коннектикут?

— Разумеется. Насколько я знаю, одну из девочек вернули?

— Да. Мистер Бэнкс, известно ли вам, что первый муж вашей жены, Норман Бонд, состоит в правлении совета директоров компании «Си-Эф-Джи энд Вай» и что правление проголосовало за уплату выкупа похитителям?

— Я знаю, что Норман Бонд состоит в правлении директоров «Си-Эф-Джи энд Вай».

— Стивена Фроули принял на работу именно Норман Бонд, и при довольно странных обстоятельствах. Кандидатами на это место были три представителя среднего звена руководства компании. И заметьте, Стивен Фроули — отец близнецов и живет в Риджфилде, в Коннектикуте. Там же жили и Бонд с Терезой, когда она родила двойню.

Лицо Бэнкса побледнело.

— Вы полагаете, Бонд причастен к похищению детей Фроули?

— Не кажется ли вам, что Норман Бонд способен спланировать и осуществить такое похищение?

— Норман Бонд — дурной человек, — ответил Бэнкс. — Я абсолютно уверен, что именно он несет полную ответственность за исчезновение моей жены. Узнав, что у нас с Терезой будет двойня, он обезумел от ревности. Это документально подтверждено. Когда Тереза исчезла, я сказал себе: моя жизнь остановилась, и так будет, пока я не узнаю, что с ней случилось.

— Сэр, доказательств причастности Бонда к исчезновению вашей жены нет. Зато есть свидетели, которые той ночью видели Бонда в Нью-Йорке.

— Свидетели думали, что видели его. Возможно, он просто подкупил кого-то. Я всегда говорил: что бы ни произошло с Терезой, он в ответе за это.

— На прошлой неделе Бонд в одном разговоре назвал вашу супругу своей «покойной женой». Вот мы и задумались, случайная ли это оговорка.

— Его покойная жена! — воскликнул Бэнкс. — Все эти годы Бонд твердил о своей уверенности в том, что Тереза жива, что она просто сбежала от меня. Он никогда не говорил о ней как о покойной. Вы спрашиваете, способен ли он похитить детей человека, которому завидует? Будьте уверены, способен.

— Лайла Джексон сказала, что гараж был пуст, — сообщил агент Карлсон полицейским Данбери. — Она сказала также, что при ней Клинту Даунсу позвонил человек по имени Гас. Может быть, он и увез Даунса?

Маргарет не могла отвести глаз от разобранной кроватки. «Вот где держали моих малышек, — думала она. — Стенки такие высокие — клетка, да и только! Когда монсеньор отпевал Кэти, Келли как раз говорила о такой кроватке. Я должна вернуться домой. Только Келли может сказать мне, где сейчас Кэти».

Крысолов положил меню и встал со стула. Он достал из кармана сотовый, открыл его, делая вид, что отвечает на звонок, и вышел из закусочной.

Энджи выскочила с бумажным пакетом в руках и быстрым шагом направилась к мотелю. Крысолов последовал за ней и увидел, как она открывает дверь номера на первом этаже.

Занавески на окне ее комнаты были плотно задернуты. Крысолов надел капюшон и темные очки и, медленно проходя мимо окна, услышал прерывистый плач ребенка.

Все шло по плану.

Гас Свенсон сидел у стойки бара «Данбери», когда рядом с ним неожиданно возникли двое мужчин.

— ФБР, — сказал один из них. — Вставайте.

Гас только приступил к третьей кружке пива.

— Шутите?

Тони Реалто взглянул на бармена:

— Счет.

Через пять минут Гас был в полицейском участке Данбери.

— В чем дело-то? — возмущался он.

— Куда отправился Клинт Даунс? — резко спросил Реалто.

— А я откуда знаю?

— Вы звонили ему сегодня около четверти второго?

— Вы спятили? В четверть второго я у нашего мэра канализацию чинил. Позвоните ему, если не верите. Он рядом стоял.

Реалто и Карлсон переглянулись.

— Тогда почему Клинт сделал вид, будто разговаривает с вами? — поинтересовался Карлсон.

— У него и спросите. Может, не хотел, чтоб его подружка знала, что ему звонит другая.

— Подружка — это Энджи? — спросил Реалто.

— Ага, чокнутая.

— Когда вы в последний раз видели Клинта?

— В эту субботу. Мы с ним засиделись в пабе.

— Энджи была с вами?

— Нет, она уехала за ребенком присматривать.

— А ее вы когда в последний раз видели?

— Мы с Клинтом в четверг вечером тоже выпивали. Я заехал за ним, а Энджи осталась дома с малышом.

— Вы видели этого малыша?

— Он был завернут в одеяло. Одна макушка торчала.

— Цвет волос вы заметили?

— Темные. Короткие. А звали его Стивом.

И внезапно протрезвев, Гас начал рассказывать:

— Мы с Клинтом давно не выпивали вместе. А недавно я встретил Энджи в аптеке, она для больного ребенка что-то покупала. Вот я и позвонил Клинту в среду вечером, да только его дома не было. Трубку взяла Энджи, но у нее детишки плакали, так что мы недолго разговаривали.

— Детишки? — прервал его Реалто.

— Нет-нет, это я сначала подумал, что их двое, а выяснилось, что всего один.

— Давайте по порядку. В последний раз вы видели Энджи в четверг вечером, а Клинта — прошлой ночью?

— Ну да, я заехал за ним. Ему-то разъезжать не на чем. Когда Энджи укатила в Висконсин, он продал свой фургон.

— А много у Клинта наличных было, когда вы с ним выпивали?

— Не-а. По счету оба раза я платил.

— Вы знаете еще кого-нибудь, кто мог бы подвезти его сегодня?

— Нет.

Сержант полиции Данбери, побывавший с Карлсоном и Маргарет у коттеджа, провел собственное расследование. Входя в кабинет, он как раз услышал последний вопрос Реалто.

— Служба «Такси Данбери» отвезла Клинта Даунса в аэропорт Ла-Гуардиа на рейс «Континентал эрлайнс», — сказал он. — Клинт был там около пяти тридцати.

«Всего два часа назад, — подумал Карлсон. — Круг сужается, но успеем ли мы спасти Кэти?»

В полицейском участке Хайанниса сержант Эри Шварц терпеливо выслушивал протесты Дэвида Туми, уверявшего, что в его мотеле краж не бывает.

— Я в «Виде» тридцать два года работаю, — кипятился Туми, — и не позволю какой-то бабе, которая даже за больным ребенком присмотреть не может, врать Сэму Тайрону, будто у нее сперли детское кресло.

Сержанту был симпатичен Туми.

— Дэйв, угомонись, — попробовал остудить его Шварц. — Я поговорю с Сэмом. И мы исправим запись.

Туми замялся:

— Вообще-то меня ее мальчишка беспокоит. Он очень болен. Может, ты позвонишь в больницу, выяснишь, взялись ли они лечить его? Мальчика зовут Стиви. А мамашу — Линда Хаген. Тебе-то они скажут.

Шварц позвонил. Пациента с таким именем в педиатрическом отделении больницы не было.

— Что-то с этой бабой не так, — сказал Туми. — Будь это мой внук, дочь с ума бы сходила от беспокойства. — Он пожал плечами: — Ладно, займусь своими делами. Спасибо, сержант.

В шести километрах от них Элси Стоун открыла свою дверь. Она отвезла внучку Дебби домой, но на обед не осталась.

— Годы не те, чтобы наедаться, — шутливо посетовала она дочери. — Поеду домой, разогрею овощной супчик да новости посмотрю.

«Хотя зачем мне смотреть новости? — думала она, снимая пальто. — У меня от этой истории с похищением детей сердце начинает болеть. А может, про тех ужасных людей что-то выяснили?» И она направилась в свою маленькую гостиную, чтобы включить телевизор. Ведущий новостей как раз говорил: «Анонимный источник сообщил, что ФБР исходит теперь из предположения о том, что Кэти Фроули жива».

— Господи, дай им найти бедную овечку, — громко сказала Элси.

Она пошла на кухню, чтобы разогреть суп, и заметила, что имя Кэти не выходит у нее из головы.

«Кэти… Кэти… Кэти… Что бы это значило?» — удивилась она.

— Она была там! — плакала Маргарет. — Я видела кроватку. От матраса пахло «Виксом», как от пижамы Келли, когда она вернулась. Все эти дни она была так близко! Эта женщина, которая покупала одежду… Кэти сейчас у нее. И она больна. Кэти больна!

Домой Маргарет привез Кен Линч, новобранец полиции Данбери. Увидев на улице машины прессы, он быстро провел Маргарет в дом и теперь, ощущая странную беспомощность, вошел через арку в гостиную.

— Мама, мама!

Линч увидел, как Келли бросилась в объятия Маргарет. Лицо девочки горело.

Маргарет опустила дочь на пол и присела рядом, держа ее за плечи.

— Келли, — тихо произнесла она, — ты разговаривала с Кэти?

Келли кивнула:

— Она хочет домой.

— Я знаю, милая. Кэти сказала, где она?

— Да, мама. Я говорила папе. Кэти в Кейп-Коде.

Маргарет покачала головой:

— Нет, милая, ты перепутала. Это я сегодня утром рассказывала про Кейп-Код. Может, Кэти назвала другое место? Ты можешь спросить ее сейчас?

— Сейчас Кэти спит.

На лице у Келли появилась обида, она развернулась, прошла мимо Линча и уселась на пол гостиной, рядом с куклами.

— Вы тоже в Кейп-Коде, — сказала она. А затем заговорила шепотом, и, как Линч ни вслушивался, он не смог понять ни слова.

В отделении ФБР Данбери было организовано нечто вроде совместной штаб-квартиры. В конференц-зале собрались агенты Тони Реалто и Уолтер Карлсон, капитан Джед Гюнтер и начальник полиции Данбери.

— Теперь мы знаем, что Лукас Воль и Клинт Даунс делили в «Аттике» одну камеру, — говорил Реалто. — Едва выйдя из тюрьмы, они оба нарушили условия освобождения, взяли чужие имена и все эти годы держались вне нашего поля зрения. По словам Гаса Свенсона, Энджи прожила с Даунсом лет семь или восемь. К сожалению, в коттедже не нашлось ни одной их фотографии. Можно с уверенностью сказать, что теперь Даунс выглядит иначе, чем на своем тюремном снимке. Все, что нам остается, — это передать прессе их описания и портреты, сделанные полицейским художником.

— Кто-то уже пустил информацию в прессу, — сказал Карлсон. — Пошли разговоры о том, что Кэти жива. Мы будем подтверждать эти сведения?

— Нет. Пока Клинт и Энджи считают, что мы верим, будто Лукас убил девочку, они останутся вместе.

— Маргарет Фроули клянется, что между девочками существует связь, — сказал Карлсон. — Если Келли скажет что-нибудь новое, Маргарет свяжется со мной. Тот полицейский, который ее подвозил, все еще там?

— Кен Линч? — произнес начальник полиции. Он снял трубку телефона: — Свяжите меня по рации с Линчем.

Пятнадцать минут спустя Линч вошел в конференц-зал.

— Готов поклясться, что Келли общается с сестрой, — спокойно произнес он. — Девочка настаивает на том, что Кэти сейчас в Кейп-Коде.

11

Движение на мосту Сагамор было слабым. Пересекая канал Кейп-Кода, Клинт с нетерпением поглядывал на спидометр. На шоссе 3 его едва не остановил дорожный патруль за превышение скорости.

Он посмотрел на часы. Ровно восемь. Ему оставалось ехать еще минут сорок. Клинт включил радио как раз в тот момент, когда взволнованный диктор говорил: «Власти только что назвали имена двух людей, подозреваемых в похищении близнецов Фроули».

Клинта бросило в жар.

— Во все полицейские участки страны поступило распоряжение об аресте бывшего заключенного Ральфа Хадсона, именующего себя Клинтом Даунсом, и его сожительницы Энджи Эймс. В последний раз Даунса видели в аэропорту Ла-Гуардиа сегодня в пять пополудни. Энджи Эймс никто не видел с вечера четверга. Предполагается, что она передвигается на двенадцатилетнем коричневом фургоне «шевроле» с коннектикутским номером…

«Как быстро они проследили меня до самолета, — лихорадочно думал Клинт. — Теперь доберутся до проката и получат описание этой машины. Надо избавиться от нее». Он уже съезжал с моста на магистраль Мид-Кейп. «По крайней мере у меня хватило ума спросить карту Мэна. Это даст мне немного времени. Надо подумать, что делать».

Он проезжал один съезд с шоссе за другим, выискивая взглядом полицейские машины. Казалось, прошла вечность, прежде чем он добрался до съезда 11, Гарвич/Брюстер, и повернул на шоссе 137. «Я уже почти в Чатеме», — успокаивал он себя. Наконец он увидел то, что искал, — большой кинотеатр с заполненной автомобилями парковкой.

Десять минут спустя, поставив машину в третий ряд парковки, Клинт приметил двух подростков, которые вышли из малолитражного седана и направились в кассу кинотеатра. Клинт последовал за ними, глядя, как они занимают очередь. Дождавшись, когда подростки войдут в кинозал, он вышел на улицу.

«Даже дверь запереть не потрудились», — подумал Клинт, дернув за ручку. Он сел в машину, подождал, пока поблизости никого не будет, заглянул под приборную панель и умелым движением соединил нужные провода. Двигатель заработал, и Клинт вздохнул с облегчением.

— Почему Келли такая тихая, Сильвия? — с тревогой в голосе спросила Маргарет. Келли, закрыв глаза, сидела на коленях у Стива.

— Это остаточная реакция, Маргарет. — Сильвия Харрис постаралась, чтобы ее слова прозвучали убедительно. — Кроме того, у нее аллергия.

Она завернула рукав рубашки Келли.

Маргарет, увидев на руке у дочери сыпь, посмотрела сначала на доктора, потом на Стива.

— У Келли не бывает аллергии, — сказала она. — Это одно из ее немногих отличий от Кэти.

— Марго, мы с Сильвией уже поговорили об этом, — сказал Стив. — Возможно, у Кэти началась реакция на какое-то лекарство.

— Вы же не имеете в виду… пенициллин, нет? Помните, Сильвия, вы говорили, что он может убить ее?

— Мы этого не знаем, Маргарет.

Сильвии Харрис очень хотелось, чтобы страх, который она ощущала, не был слышен в ее голосе. «Маргарет и так на грани срыва, если уже не за гранью, — думала она. — А теперь в ее сознании поселилась новая тревога. Может ли между жизненными функциями Кэти и Келли существовать настолько тесная связь, что если с Кэти случается беда, то Келли реагирует на нее точно так же, как сестра?»

Сильвия уже успела поделиться этой мыслью со Стивом и поняла, что Маргарет тоже думает об этом. Сидя рядом со Стивом на диване, Маргарет потянулась и взяла Келли на руки.

— Милая, — взмолилась она, — поговори с Кэти. Спроси у нее, где она. Скажи, что мама и папа любят ее.

Келли открыла глаза и сонно произнесла:

— Она меня не услышит.

— Почему, Келли? Почему она не услышит тебя? — спросил Стив.

— Она не может проснуться, — тяжело вздохнув, ответила Келли и, свернувшись в клубок на руках у Маргарет, уснула сама.

Крысолов, пригнувшись, сидел в машине и слушал радио. Сенсационную новость о том, что в деле о похищении детей появилось двое подозреваемых — бывший заключенный, именующий себя Клинтом Даунсом, и его подруга Энджи Эймс, — повторяли каждые несколько минут.

Успокоившись, Крысолов обдумал все варианты. Он мог поехать в аэропорт, сесть в самолет и вернуться домой. Вероятно, это самое умное. Но вдруг Лукас рассказал о нем Клинту Даунсу? «Если федералы схватят Клинта, он сдаст меня, чтобы уменьшить свой срок, — думал Крысолов. — А этого я допустить не могу. Если повезет, я увижу Клинта до того, как он войдет в номер Энджи. И успею с ним переговорить».

Час спустя его терпение было вознаграждено. К мотелю подъехал седан, медленно поколесил по парковке и, наконец, занял место рядом с фургоном Энджи. Из седана вышел грузный мужчина. Крысолов мгновенно выскочил из своей машины и оказался рядом с Клинтом. Тот резко обернулся, опустив руку в карман куртки.

— Пистолет вытаскивать не надо, — сказал Крысолов. — Я здесь, чтобы помочь вам.

Страх в глазах Клинта сменился хитринкой.

— Вы Крысолов?

— Да.

— Мало я рисковал, так теперь еще и вы появились. Кто вы?

«Он ничего не знает, — подумал Крысолов, — но уже поздно менять план».

— Она там, — сказал он, указав на дверь Энджи. — Скажете ей, что я приехал, чтобы помочь вам бежать. Откуда у вас машина?

— Позаимствовал. Пару часов ездить на ней будет безопасно.

— Тогда усадите Энджи и девочку в машину и уезжайте отсюда. Можете делать с ними все, что сочтете нужным. Я поеду за вами, потом посажу вас в мой самолет. И переброшу в Канаду.

Клинт кивнул:

— Это она все испортила.

— Пока еще не все. Однако лучше забрать ее отсюда, пока не поздно.

— Мы не должны дать ей заснуть, — говорила Сильвия Харрис. — Поставьте девочку на пол, Маргарет. Держите ее за руку. Вы тоже, Стив. Заставьте Келли ходить.

Маргарет заметила, что губы у Сильвии побелели от страха.

— Давай, Келли, — решительно сказала она дочери. — Ты, папа, Кэти и я, мы так любили гулять все вместе. Пойдем, милая.

— Я… не… могу… — Голос у Келли был сонным.

— Келли, скажи Кэти, что она тоже должна проснуться, — настойчиво произнесла доктор Харрис.

Голова Келли вдруг затряслась, словно в знак протеста:

— Нет… не надо больше. Уйди, Мона.

— Что такое, Келли?

«Господи, помоги мне, — думала Маргарет. — Дай мне увидеть Кэти. Наверное, Келли называет Энджи Моной».

— Келли, что Мона делает с Кэти?

Келли, ковылявшая между Стивом и Маргарет, прошептала:

— Мона поет.

И дрожащим голоском спела сама:

— «Нет… больше… старого Кейп-Кода».

— Я боюсь, они примут меня за одну из тех, кто хочет попасть в газету, — призналась Элси Стоун дочери. В одной руке она держала телефонную трубку, в другой номер «Кейп-Код таймс». — Та женщина сказала, что у нее мальчик, но я уверена, это была девочка. И, Сьюзи, клянусь, это была Кэти Фроули. Да, на голове у нее был капюшон, и из-под него были видны только темные волосы. Но они выглядели странно, как будто их плохо перекрасили. А когда я спросила, как ее зовут, она ответила: «Кэти». Но тут женщина злобно на нее уставилась, девочка испугалась и сказала, что ее зовут Стиви.

— Мам, — перебила ее Сьюзи, — ты уверена, что у тебя не разыгралось воображение?

— Я не хочу выглядеть дурой, но ты только предположи…

— Тогда позвони в полицию Барнстейбла и расскажи им то же, что и мне. Люблю тебя, мам. Дебби очень довольна поездкой к тебе, а пирог вы испекли — просто чудо.

— Уолтер, это Стив Фроули. Кэти в Кейп-Коде. Начинайте поиски.

— Стив, — ответил Карлсон, — мы выяснили, что Даунс вылетел в Бостон, взял напрокат машину и попросил карту Мэна.

— Забудьте о Мэне. Келли несколько часов пыталась сказать нам, что Кэти в Кейп-Коде. Она даже попробовала спеть песню «Старый Кейп-Код». Женщина, которую девочки называют Моной, поет ее Кэти.

— Стив, успокойтесь. Мы отправим в Кейп распоряжение о поисках. Однако мы выяснили кое-что о подруге Даунса, Энджи. Она выросла в штате Мэн и может прятаться там у друзей.

— Да нет же, Кэти в Кейпе!

— Подождите, мне звонят. — Карлсон перевел вызов Стива в режим ожидания, но вскоре заговорил снова: — Возможно, вы правы, Стив. У нас появилась свидетельница, которая утверждает, что видела Кэти сегодня утром в «Макдоналдсе» в Хайаннисе. Через пятнадцать минут я вылетаю туда с Реалто на самолете ФБР.

— Мы с вами.

— «Ты здесь, в старом Кейп-Коде», — пела Энджи, обнимая Клинта за шею. — Господи, как я по тебе соскучилась!

— Да ну? — Клинт оттолкнул ее, но тут же вспомнил, что не должен вызвать у нее подозрений. Он обнял Энджи и спросил: — Догадайся-ка, птичка, кто соскучился по тебе?

— Клинт, я знаю, ты разозлился, когда я сбежала с деньгами. Но я начала беспокоиться, что тебя свяжут с Лукасом.

— Нам надо убираться отсюда. Ты радио слушала?

— Нет. Смотрела кино. Дала малышке сироп от кашля, и она наконец заснула.

Клинт взглянул на Кэти, которая лежала на кровати, — одна нога в ботиночке, влажные волосы прилипли к лицу.

— Если бы не ты, малышка была бы уже дома. А мы с тобой катили бы во Флориду с половиной миллиона в кармане, и нас не искала бы вся страна.

— Почему ты думаешь, что нас ищет вся страна?

— Переключись на другой канал. Ты стала главной новостью, детка.

Энджи выключила телевизор.

— И что нам теперь делать?

— В этой машине мы будем в безопасности. Выберемся отсюда, спрячем девчонку, а потом надо уматывать из Кейпа.

— Но мы же собирались избавиться и от девчонки, и от фургона.

— Фургон мы бросим здесь.

«Я зарегистрировалась в этом мотеле под собственным именем, — думала Энджи. — Если нас действительно ищут, сюда скоро нагрянет полиция. Но Клинту об этом лучше не знать. Я же вижу, он врет мне. Обиделся. А когда осел вроде Клинта обижается, от него можно ждать чего угодно. Он хочет избавиться от меня».

— Клинт, дорогой, — сказала она, — тот коп из Хайанниса записал номер фургона. Сейчас каждый полицейский в Кейпе знает, что сегодня днем я была в Хайаннисе. А это значит, что они ищут фургон. Если его найдут на этой парковке, то поймут, что мы где-то рядом. Я знаю одну пристань для яхт, езды до нее минут пять. Там я могу загнать на пирс фургон с девчонкой и выпрыгнуть из него, а машина пусть себе катит в море. Там глубоко, и ее еще несколько месяцев не найдут. Пошли, дорогой, мы зря тратим время.

Тут Энджи заметила, что Клинт как-то странно поглядывает в окно. Внезапно она поняла: там кто-то есть.

— Клинт, ты же знаешь, я тебя насквозь вижу, — вкрадчиво сказала она. — Ты злишься, что я избавилась от Лукаса и сбежала. Может, ты и прав. Крысолов здесь, так ведь?

По выражению его лица Энджи поняла, что угадала.

— Ты теперь знаешь, кто он?

— Нет, хотя лицо мне показалось знакомым, будто я его где-то видел. Не могу только припомнить где.

— И ты думаешь, что теперь, когда ты его увидел, он оставит тебя в живых? Готова поспорить, он велел тебе избавиться от меня и пообещал, что после этого вы станете лучшими друзьями. Так не бывает, Клинт, поверь мне. Лучше тебе положиться на меня. Мы выберемся отсюда, а после напомним ему, что заслуживаем большей доли.

Она увидела, как лицо Клинта гневно вспыхнуло. «Его-то я всегда вокруг пальца обведу, — думала она. — Тупица. Но как только он вспомнит, кто этот дядя, мы будем обеспечены на всю жизнь».

— Дорогой, — произнесла Энджи. — Возьми чемодан и положи его в машину, на которой приехал. Хотя, постой, ты ее на свое имя нанял?

— Нет. Я поменял машину у кинотеатра.

— Умница. Я беру ребенка. Ты берешь деньги. И пошли отсюда. Крысолов собирается ехать за нами?

— Ага. Думает, что я поеду туда, где стоит его самолет.

— А вместо этого мы утопим фургон и укатим на твоей машине. Не думаю, что он за нами погонится, его ведь могут и копы остановить, так? Мы уедем из Кейпа, еще раз поменяем машину и покатим в Канаду, а там сядем на самолет и исчезнем.

Клинт кивнул:

— Ладно. Бери девчонку.

Когда Энджи завернула Кэти в одеяло, Клинт заметил, что ботиночек так и остался лежать на кровати. «Ладно, — подумал Клинт, — больше он ей все равно не понадобится».

Три минуты спустя, в девять тридцать пять, завернутая в одеяло Кэти лежала на полу фургона, на котором Энджи выезжала с парковки мотеля «Раковина и дюна». Клинт следовал за ней на угнанной машине. За ним выехал с парковки и Крысолов, не подозревая о том, что Клинт снова поладил с Энджи. «Почему она повела фургон? — спрашивал себя Крысолов. — Впрочем, чемодан у Клинта, а деньги наверняка в нем».

— Ну, теперь все или ничего, — громко сказал он себе, замыкая смертоносный кортеж.

Полицейский Сэм Тайрон появился в мотеле «Вид на пролив» через двенадцать минут после того, как получил по телефону приказ из управления полиции Барнстейбла. По дороге он ругал себя за то, что не доверился инстинкту и не навел справки о женщине, которую остановил из-за отсутствия в машине детского кресла.

В мотеле уже были полицейские. Новость о том, что девочка Фроули не только жива, но и была замечена в Хайаннисе, подняла на ноги всех. Стражи порядка осматривали номер, в котором была зарегистрирована Линда Хаген. Двадцатидолларовые купюры под кроватью были достаточным доказательством того, что в этом номере проживала именно похитительница.

Дэвид Туми, которого вызвал ночной портье, тоже был здесь.

— Девочка очень больна, — твердил он. — Ей нужна срочная помощь. Найдите ее, пока не поздно.

В самолете ФБР царило молчание. Сонная Келли лежала на руках у Маргарет. Ее голова прижималась к груди матери, реакции девочки становились все более слабыми, она словно погружалась в глубокий сон.

Летевшие вместе с ними агенты Карлсон и Реалто уже связались с бостонской штаб-квартирой ФБР. Их коллеги тоже ехали в Кейп, чтобы подключиться к поискам. Машина ФБР должна была встретить прилетевших в аэропорту и отвезти в управление полиции Хайанниса.

Реалто думал, как бы он поступил на месте Клинта и Энджи. «Я бы избавился и от фургона, и от машины из проката, да и от ребенка тоже, — решил он. — Кэти мешает им. Хорошо бы этой парочке хватило совести оставить девочку там, где ее быстро обнаружат. Но это поможет нам быстрее обнаружить и их, — мрачно заключил он. — Сдается мне, эти люди слишком подлы, чтобы можно было рассчитывать на их совесть».

«Каждый полицейский Кейпа, — с тревогой думала Энджи, катившая из Чатема по шоссе 28, — уже высматривает наш фургон. Впрочем, пристань для яхт — место тихое, да и находится за городом, ближе к Гарвичу. Как только мы утопим эту рухлядь, все будет в порядке».

Энджи боялась, что в любую минуту может услышать полицейскую сирену, и все же немного сбавила скорость. «Где-то здесь должен быть поворот», — думала она. И секунду спустя, облегченно вздохнув, свернула с шоссе 28 и повела фургон по извилистой дороге, ведущей к проливу Нантакет. Высокие заросли скрывали большую часть домов, стоявших вдоль дороги. Те дома, что были видны, скорее всего, были закрыты на зиму. «Хорошее место, — думала Энджи. — Надеюсь, Клинт это понимает».

Она миновала последний поворот, Клинт ехал за ней вплотную. «Крысолову не хватит наглости подобраться к нам слишком близко, — думала Энджи. — Теперь он, наверное, понял, что со мной шутки плохи». Впереди показался пирс. Она уже собиралась въехать на него, но вдруг услышала гудок автомобиля.

«Зачем этот идиот гудит?» — Энджи затормозила и, дрожа от злости, ждала, когда Клинт выйдет из машины и подбежит к ней. Потом открыла дверь.

— Что, решил поцеловать девчонку на прощание? — сердито спросила она.

Едкий запах пота — это было последнее, что она ощутила в своей жизни. Клинт выбросил вперед кулак и с силой ударил ее. Энджи упала лицом на руль, а Клинт завел машину и поместил ее ступню на педаль газа. Фургон пришел в движение. Даунс захлопнул дверь и смотрел, как машина доехала до края пирса и сорвалась вниз.

Фил Кинг, служащий мотеля «Раковина и дюна», не спускал глаз с часов. Ему не терпелось уйти с работы. В этот день он с большим трудом помирился со своей девушкой, и она наконец согласилась встретиться с ним в «Нахальной устрице». Еще десять минут, и можно уходить.

Напротив его стола стоял маленький телевизор — развлечение в ночную смену. Фил вдруг вспомнил, что сегодня в Бостоне «Кельты» играли с «Сетями», и включил телевизор, надеясь узнать счет.

Однако вместо этого он услышал сенсационную новость. Полиция подтвердила, что этим утром Кэти Фроули видели в Кейпе. Ее похитительница, Энджи Эймс, водит двенадцатилетний коричневый фургон «шевроле». Диктор назвал номер машины.

Но этого Фил уже не слышал. «Энджи Эймс, — думал он. — Энджи Эймс!» Дрожащей рукой он схватил телефон, набрал 911 и закричал в трубку:

— Энджи Эймс остановилась здесь! Десять минут назад я видел, как она выезжала с парковки!

Фургон исчез. Клинт, чувствуя мрачное удовлетворение, сел в угнанную машину и развернул ее. В свете фар мелькнуло испуганное лицо Крысолова. «И точно, пистолет в руке держит, — подумал Клинт. — Но теперь он со мной поделится. Я мог бы его переехать, но почему бы не поиграть с ним?»

Он понесся прямо на Крысолова и со злорадством увидел, как тот выронил пистолет и отскочил в сторону. «А теперь прочь из Кейпа, — думал Клинт. — Сначала брошу машину. Те пацаны выйдут из кино меньше чем через час, и тогда полиция начнет ее искать».

Клинт мчал в сторону шоссе 28. Он понимал, что Крысолов может броситься вдогонку, но у него была хорошая фора. «Крысолов решит, что я поехал к мосту, — подумал он, — и правильно решит, это самое лучшее». Он повернул налево. По магистрали Мид-Кейп до моста удалось бы добраться быстрее, однако Клинт решил остаться на шоссе. «Полиция наверняка знает, что я полетел в Бостон и взял там машину», — думал он.

Включив радио, Клинт услышал, что Кэти Фроули видели в Хайаннисе вместе с похитившей ее женщиной, Энджи Эймс, выдающей себя за Линду Хаген. На дорогах выставляются полицейские заслоны.

Клинт стиснул руль. Чемодан с деньгами лежал на полу, под задним сиденье. Мысль о том, что он сможет позволить себе, имея миллион долларов, не давала ему впасть в панику. «Еще двадцать минут, и я на мосту», — думал он.

Вой полицейской сирены заставил его съежиться. «Это не мне. Я скорость не превышал», — решил он и с ужасом увидел, как одна полицейская машина вырвалась вперед, подрезав его, а другая приблизилась к нему сзади.

— Остановите машину и выйдите с поднятыми руками!

Приказ донесся из рупора на крыше патрульной машины.

Клинт, чувствуя, как по щекам у него стекают струйки пота, медленно открыл дверцу машины, вышел и поднял над головой толстые руки.

К нему подошли двое полицейских с оружием.

— Не повезло вам, — сказал один. — Мальчишкам не понравился фильм, и они ушли с середины. Вы арестованы за угон машины.

Другой полицейский посветил фонариком Клинту в лицо.

— Так это же Клинт Даунс, — сказал он и тут же гневно спросил: — Где девочка, подонок? Где Кэти Фроули?

Маргарет, Стив, доктор Харрис и Келли находились в кабинете начальника полиции Хайанниса, когда пришло сообщение, что Энджи Эймс зарегистрировалась под собственным именем в мотеле в Чатеме и что служащий мотеля десять минут назад видел, как она уезжала на фургоне.

— С Кэти? — прошептала Маргарет.

— Он не знает. Однако на кровати в номере Эймс остался детский ботиночек, а на подушке — вмятина от маленькой головы. Похоже, Кэти была там.

Доктор Харрис, державшая Келли на руках, вдруг начала трясти ее.

— Келли, проснись! Келли, ты должна проснуться!

Она бросила взгляд на начальника полиции:

— Аппарат искусственного дыхания. Живо!

12

Крысолов видел, как полицейские остановили машину Клинта. «Имени моего он не знает, — подумал Крысолов, — но стоит ему описать мою внешность, и в мою дверь начнут ломиться федералы».

Его охватил гнев, трясущиеся руки едва удерживали руль. Однако ему удалось успокоиться. «В Швейцарии меня ждут семь миллионов долларов, — думал он. — Паспорт лежит в кармане. Надо немедленно лететь за океан. У меня есть самолет, который доставит меня в Канаду. Клинт, возможно, не сразу сдаст меня. Ему придется торговаться, а я — его главный козырь».

Ощущая сухость во рту, Крысолов развернулся, и еще до того, как на Клинта надели наручники и усадили в полицейскую машину, понесся по шоссе 28 на юг, к аэропорту Чатема.

— Нам известно, что твоя сожительница двадцать минут назад выехала из «Раковины и дюны». Кэти Фроули была с ней?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — ответил Клинт.

— Понимаешь, — резко произнес сотрудник бостонского управления ФБР Фрэнк Ривз, который вместе с Реалто, Карлсоном и начальником полиции Барнстейбла находился в комнате для допросов полицейского участка. — Кэти была в фургоне?

— Мне нужен адвокат.

— Послушай, Клинт, — произнес Карлсон. — Кэти Фроули очень больна. Если она умрет, на тебе повиснут два трупа. Мы ведь знаем, что твой приятель Лукас не совершал самоубийства.

— Лукас?

— Клинт, в твоем доме в Данбери наверняка полно следов ДНК девочек. Полицейский из Барнстейбла сегодня утром видел Энджи с Кэти. И официантка из «Макдоналдса» тоже. Твой единственный шанс получить послабление — немедленно рассказать нам все.

За дверью послышался шум, и сидевший снаружи сержант произнес:

— Миссис Фроули, простите, я не могу пустить вас туда.

— Я должна войти. Там человек, который похитил моих детей.

Ривз, Реалто и Карлсон переглянулись.

— Пусть войдет! — крикнул Ривз.

Дверь распахнулась, и в комнату влетела Маргарет Фроули. Ее синие глаза казались угольно-черными, лицо было смертельно бледным. Она подошла к Клинту и упала на колени.

— Кэти больна, — сказала она. — Если она умрет, Келли тоже может не выжить. Я готова простить вам все, если вы сейчас же вернете мне дочь. Я буду умолять суд, чтобы он не наказывал вас. Обещаю! Прошу вас!

Клинт попытался отвести взгляд, но не смог — сверкающие глаза Маргарет не отпускали его глаз. «Со всех сторон меня обложили, — думал он. — Крысолова я пока не сдал, но, может, найдется другой способ избежать обвинения в убийстве».

— Я ребенка брать не хотел, — сказал он. — Это все Энджи. Она застрелила Лукаса и подделала предсмертную записку. Я уговорил ее спрятать фургон и удрать из Кейпа, но ничего не вышло.

— А что произошло? — спросил Реалто.

— Энджи знала одну пристань недалеко от мотеля, и мы хотели оставить там фургон. Я ехал следом, но тут с ней что-то стряслось. Она не успела выскочить из фургона.

— Фургон упал с пирса вместе с ней?

— Ну да.

— Кэти была в фургоне?

— Да. Энджи не хотела ей вреда. Мы собирались взять девочку с собой. Хотели, чтобы у нас была семья.

— Семья! — Дверь комнаты оставалась открытой, и душераздирающий крик Маргарет эхом пронесся по коридору.

В участке уже появился Стив. Вбежав в комнату для допросов, он увидел Маргарет, лежавшую у ног толстяка, несомненно, того самого, который похитил их детей. Стив подхватил жену на руки и посмотрел на Клинта Даунса.

— Будь у меня оружие, я бы убил тебя прямо на этом месте, — сказал он.

После того как Даунс рассказал, где находится пристань, начальник полиции поднял трубку телефона.

— Пристань для яхт «Чайка». Возьмите ныряльщиков, — приказал он. — И катер.

Он взглянул на Маргарет и Стива.

— Под пирсом есть что-то вроде причала для лодок, — сказал он. — На зиму его обычно перекрывают цепью. Может быть, случилось чудо, и цепь не дала машине полностью уйти под воду. Но начинается прилив.

«Мы закрыли все аэропорты, — думал Уолтер Карлсон, пока он, Ривз, Реалто и начальник полиции мчались по шоссе 28 к Гарвичу. — Даунс уверяет, что он не Крысолов, говорит, что может сдать этого человека, если ему самому будет грозить смертный приговор. Я ему верю. Он не настолько умен, чтобы задумать такое похищение. Но как только Крысолов узнает, что Даунс у нас, он почувствует опасность. У Крысолова семь миллионов долларов. Ему остается как можно быстрее убраться из страны».

Келли спешно отвезли в больницу Кейп-Кода вместе с доктором Харрис. Маргарет и Стив настояли на том, что поедут с ныряльщиками на пристань. «Зря, — думал Карлсон. — Им не стоит смотреть, как Кэти будут извлекать из фургона, поднятого со дна пролива Нантакет».

Машины на шоссе сдавали в сторону, пропуская полицейский кортеж. Через девять минут он свернул на дорогу, ведущую к пристани. Там их ждали полицейские штата Массачусетс. Окутанный туманом пирс освещался прожекторами. Вдали по морю мчался катер, одолевая тяжелые волны.

Полицейский автомобиль затормозил на середине пирса. Из него выбежали люди, звук их шагов гулко отдавался в воздухе. Достигнув края пирса, они посмотрели вниз. Задняя часть фургона торчала из воды, зацепившись колесами за тяжелую цепь. Передние колеса уже ушли под воду, и волны перекатывались через крышу. Карлсон увидел, что дощатый настил внизу просел под грузом чальных крюков. У всех на глазах задние колеса немного провернулись поверх цепи, и машина ушла глубже в воду.

Кто-то оттолкнул Карлсона, а миг спустя Стив Фроули, сорвав с себя куртку, уже нырнул в воду и тут же всплыл на поверхность рядом с фургоном.

— Свет внутрь машины, — крикнул Ривз.

Накатившая волна сняла с цепи одно из задних колес.

«Слишком поздно, — думал Карлсон. — И слишком велико давление воды. Он не сможет открыть дверь».

К Карлсону подбежала и замерла Маргарет Фроули.

Стив вглядывался внутрь машины.

— Кэти на полу, сзади, — крикнул он. — За рулем женщина. Она не двигается.

Он неистово дернул на себя заднюю дверь. Потом замахнулся и ударил кулаком в стекло, однако оно не разбилось. Волны накрывали Стива с головой. Он схватился одной рукой за ручку двери, а другой снова ударил в стекло.

И наконец осколки с треском полетели в стороны. Стив, не обращая внимания на то, что рука у него сломана и вся в крови, выбил остатки стекла и залез по пояс в окно фургона.

Теперь с цепи съехало и второе колесо, машина начала уходить под воду.

Но к фургону уже подошел катер береговой охраны, и двое мужчин, перегнувшись через борт, схватили Стива за ноги и втащили на палубу. Руки Стива сжимали завернутое в одеяло тельце. Фургон перевернулся и исчез в пенящейся воде.

Крик Маргарет: «Отдайте ее мне!» — утонул в завывании сирены подъехавшей машины «скорой помощи».

— Мам, я слышал, есть надежда, что Кэти жива. Я не имею никакого отношения к похищению девочек Стива. Господи, неужели ты думаешь, что я мог поступить так с братом? Он же всегда старался помочь мне.

Риччи Мейсон, окинув тревожным взглядом зал ожидания аэропорта Кеннеди, нетерпеливо слушал ответ матери.

— Ах, Риччи, милый, — говорила она, — если Кэти спасут, мы все поедем к Стиву и устроим семейное торжество.

— Конечно, мам. Я тороплюсь. Мне предложили хорошую работу в Орегоне, я как раз вылетаю туда. Все, мам, люблю тебя. Я позвоню.

— Начинается посадка на рейс 102 компании «Континентал», вылетающий в Париж, — сообщил громкоговоритель. — Пассажиров первого класса просят…

Оглянувшись по сторонам, Мейсон предъявил билет и пошел к самолету, где его ожидало место 2В. Все-таки хорошо, что он решил не связываться с последней партией кокаина из Колумбии. Когда федералы допрашивали его по поводу пропавших детей, инстинкт подсказал ему, что пора убираться из страны. К счастью, Риччи мог положиться на Дэнни Гамильтона. Тот вполне мог принять чемодан с кокаином и спрятать его у себя. Кому из дилеров поручить забрать чемодан у Дэнни и перевести Риччи деньги за груз, он пока не решил. Но это еще успеется.

«Быстрее!» — хотелось ему закричать пассажирам, неторопливо заполнявшим самолет. «Все в порядке, — успокаивал он себя. — Паспорт Стиви не подвел. Спасибо, брат».

Стюардесса произносила обычные перед взлетом слова. «Поехали, поехали», — думал Риччи. Но тут он услышал, как по проходу бегут люди, и у него мгновенно пересохло во рту.

— Мистер Мейсон, будьте добры, пройдите с нами, — произнес незнакомый голос.

Риччи поднял взгляд. Около него стояли двое мужчин.

— ФБР, — сообщил один из них.

— Нам удалось стабилизировать состояние Келли, однако, хотя в легких у нее и чисто, дышит она с трудом, — удрученно сообщил врач отделения интенсивной педиатрической терапии. — А вот с Кэти все обстоит хуже. Девочка серьезно больна. Бронхит перешел в воспаление легких, а большие дозы взрослых лекарств привели к угнетению нервной системы. Я хотел бы быть оптимистом, но…

Стив, руки которого были туго перебинтованы, сидел рядом с Маргарет у больничной кроватки. Кэти, почти неузнаваемая из-за коротких темных волос и кислородной маски на лице, не шевелилась. Прибор, следящий за ее дыханием, уже дважды издавал тревожный сигнал. Келли лежала в отделении общей педиатрии, в другом конце коридора. С ней находилась доктор Харрис.

— Принесите Келли сюда, — приказала Маргарет.

— Миссис Фроули…

— Немедленно, — сказала Маргарет. — Она нужна Кэти.

Норман Бонд всю субботу провел в своей квартире. Большую часть времени он сидел на диване, глядя на Ист-Ривер и слушая последние новости о деле близнецов Фроули. «Почему я взял Фроули на работу? — гадал он. — Пытался убедить себя, что могу начать все сначала, вернуться назад, снова зажить с Терезой в Риджфилде? Сделать вид, что наши близнецы живы? Сейчас им было бы по двадцать одному году. В ФБР думают, что я как-то связан с похищением. Надо же мне было ляпнуть: „Моя покойная жена“. Я всегда был так осторожен, уверял всех, будто она жива и просто бросила Бэнкса так же, как меня».

С того дня, как к нему явились агенты ФБР, Бонду ни на минуту не удавалось выбросить Терезу из головы. Перед тем как он убил ее, Тереза умоляла сохранить ей жизнь ради близнецов, которых она вынашивала, совсем как Маргарет Фроули с телеэкрана умоляла вернуть ей детей.

В семь часов вечера он налил себе виски.

— Есть сведения, что подозреваемую видели в Кейп-Коде, — сообщил диктор.

«Норман… пожалуйста… не надо…»

«В выходные всегда тяжело», — думал он.

Еще через полчаса Норман налил себе вторую порцию виски и выпил ее, поглаживая висевшие на цепочке обручальные кольца Терезы — одно, подаренное им и оставленное Терезой на комоде, и другое, усыпанное бриллиантами, которое подарил ей второй, богатый, элегантный муж. Бонд вспоминал, как трудно было снять это второе кольцо с руки Терезы. Ее тонкие пальцы отекли из-за беременности.

В восемь тридцать Бонд решил принять душ, переодеться и выйти поужинать. Он встал, обнаружив при этом, что нетвердо держится на ногах, пошел в гардеробную, достал из шкафа деловой костюм, белую рубашку и галстук.

Еще через сорок минут он вышел из дома и на противоположной стороне улицы увидел двух мужчин, стоявших у машины. Один из них был агентом ФБР, с которым он недавно беседовал. Охваченный внезапной паникой, Норман Бонд побежал вдоль домов, потом бросился на проезжую часть на 72-й улице.

Удар грузовика показался ему взрывом, который разнес его на куски. Его тело поднялось в воздух, потом рухнуло на мостовую. Он ощутил страшную боль, его рот наполнился кровью.

Он увидел над собой лицо агента. «Цепочка с кольцами Терезы, — подумал Норман. — Надо избавиться от нее». Но он не смог даже двинуть рукой. Он чувствовал, как его белая рубашка пропитывается кровью. Его губы едва шевельнулись, произнося имя: «Тереза».

Агент Ангус Соммерс опустился на колени рядом с телом Нормана Бонда, прижал палец к его шее.

— Готов, — сказал он.

Ривз, Карлсон и Реалто вошли в камеру, где сидел Клинт.

— Девочку нашли, но она может не выжить, — гневно сказал Карлсон. — Твоя подруга мертва. Вскрытие еще не произвели. Но мы думаем, что она была мертва еще до того, как ушла под воду. Кто-то очень сильно ударил ее. И мне интересно — кто?

Чувствуя себя так, точно ему на голову опустили цементный блок, Клинт понял, что все кончено. И решил, что один ко дну не пойдет. «Я скажу им, кто такой. Крысолов, даже если это не поможет мне скостить срок. Я не собираюсь гнить в тюрьме, пока он проживает семь миллионов».

— Имени Крысолова я не знаю, — сказал он агентам, — но могу вам его описать. Высокий. Думаю, выше метра девяноста. Светлые, песочного оттенка волосы. Классно выглядит. Совсем немного за сорок. Он просил меня избавиться от Энджи и сказал, что после я смогу поехать за ним в аэропорт Чатема, где его ждал самолет.

Клинт вдруг примолк, потом воскликнул:

— Постойте! Я знаю, кто он! Мне показалось, что я его уже видел. Это большая шишка из компании, которая уплатила выкуп. Он еще по ящику выступал, говорил, что не стоило им этого делать.

— Грегг Стэнфорд! — сказал Карлсон, и Реалто кивнул, соглашаясь.

Ривз достал из кармана сотовый.

— Лишь бы нам удалось взять его, пока он не взлетел, — произнес Карлсон. И голосом, полным гнева и презрения, произнес, обращаясь к Клинту: — А тебе лучше встать на колени, ничтожество, и помолиться за то, чтобы Кэти выкарабкалась.

— Близнецы Фроули доставлены в больницу Кейп-Кода, — сообщил диктор пятого канала. — Состояние Кэти Фроули критическое. Тело одной из похитительниц, Энджи Эймс, извлечено из фургона, затонувшего у пристани для яхт в Гарвиче. Ее соучастник, Клинт Даунс, арестован. Человек, которого считают организатором похищения, Крысолов, пока остается на свободе.

«Они не сказали, что я был в Кейпе, — лихорадочно размышлял Крысолов, сидя перед телевизором в зале ожидания аэропорта Чатема. — Значит, Клинт все еще не дал им моего описания».

«Я должен уехать из страны», — думал он. Но из-за дождя и тумана все рейсы были отложены. Пилот Крысолова надеялся, что задержка будет недолгой.

«Почему я запаниковал, откуда взялась эта сумасшедшая идея — похитить детей? — спрашивал он себя. — Я боялся, что Миллисент узнает о моих романах. Если бы она бросила меня, я лишился бы работы, а на моем счете не было ни цента. Я считал, что Лукасу можно верить. Он умел держать рот на замке и не выдал меня.

И зачем меня понесло в Кейп-Код? У меня же были миллионы, я мог просто улететь из страны. Взял бы самолет до Мальдивских островов. Там преступников не выдают».

Дверь зала ожидания распахнулась, в нее торопливо вошли двое мужчин. Один тут же оказался за спиной Крысолова, приказал ему встать и развести руки в стороны. Другой быстро обыскал его.

— ФБР, мистер Стэнфорд, — сказал он. — Какой сюрприз. Что вы делаете в Кейпе?

Грегг Стэнфорд взглянул ему в глаза:

— Я навещал друга, молодую женщину. Личное дело, вас оно не касается.

— Ее случайно не Энджи звали?

— О чем вы говорите? — возмутился Стэнфорд. — Это неслыханно.

— Вы отлично знаете, о чем я говорю, — ответил агент. — Вы никуда сегодня не полетите, мистер Стэнфорд. Хотя, возможно, вы предпочитаете, чтобы к вам обращались «Крысолов»?

Кроватку Келли вкатили в отделение интенсивной терапии. За ней неотступно следовала доктор Харрис. На Келли, как и на ее сестре, была кислородная маска. Маргарет встала.

— Снимите маску, — сказала она. — И переложите Келли к сестре.

— Маргарет, у Кэти воспаление легких, — запротестовала доктор Харрис, но тут же умолкла.

— Снимите, — велела Маргарет медсестре. — Когда я уложу ее рядом с Кэти, наденете снова.

Медсестра взглянула на Стива.

— Давайте-давайте, — сказал он.

Маргарет подняла Келли из кроватки, на миг прижала ее голову к своей груди.

— Ты нужна Кэти, — прошептала она. — А Кэти нужна тебе.

Мать уложила Келли рядом с сестрой — так, чтобы большой палец правой руки Келли был прижат к большому пальцу левой руки Кэти.

«Как будто они снова срослись», — подумала Сильвия.

Медсестра надела на Келли кислородную маску.

Маргарет, Стив и Сильвия, безмолвно молясь, провели всю эту ночь у кроватки девочек. Близнецы спали, ни разу не шелохнувшись. А когда в палату стали проникать первые лучи солнца, Кэти пошевелилась и переплела свои пальцы с пальцами Келли.

Келли открыла глаза и повернула лицо к сестре.

Кэти тоже открыла глаза. Она оглядела палату, задерживая взгляд на лицах взрослых. Потом ее губы задвигались.

Улыбка осветила лицо Келли, и она залепетала что-то на ухо Кэти.

— Язык близнецов, — тихо произнес Стив.

— Что она говорит, Келли? — шепотом спросила Маргарет.

— Она очень, очень скучала. И еще она хочет домой.

Эпилог

Три недели спустя Уолтер Карлсон, Маргарет и Стив сидели за столом и пили кофе. Весь обед Карлсон вспоминал, как впервые увидел их — красивую молодую пару, вернувшуюся с торжественного приема и узнавшую, что близнецы исчезли. За несколько дней они превратились в тени самих себя — их лица осунулись, побледнели, они в отчаянии цеплялись друг за друга.

Теперь Стив был спокоен и уверен в себе. Да и Маргарет, очень красивая, в белом свитере и черных браках, с распущенными волосами до плеч и улыбкой на губах, нисколько не походила на обезумевшую женщину, молившую всех поверить, что ее Кэти жива.

Но даже сейчас она то и дело поглядывала в сторону гостиной, где ее двойняшки устроили чаепитие для своих кукол и плюшевых медведей. «Ей все время хочется удостовериться, что дети дома», — подумал он.

Фроули пригласили его на обед, чтобы отпраздновать их возвращение к нормальной жизни. И теперь ему следовало рассказать им то, что выяснилось в ходе допросов Грегга Стэнфорда и Клинта Даунса.

Говорить о сводном брате Стива, Риччи Мейсоне, ему не хотелось. Однако, когда Стив упомянул о приезде своих родителей, Карлсон поинтересовался их самочувствием.

— Мама очень переживает из-за Риччи, — сказал Стив. — Контрабанда кокаина — это еще хуже, чем мошенничество. Она знает, что его ждет большой срок, и старается понять, где она ошиблась в его воспитании.

— Она не ошиблась, — прямо заявил Карлсон. — Просто Риччи дурная овца из хорошего стада.

Допив кофе, он приступил к рассказу:

— Если во всей этой истории и есть что-то хорошее, так это раскрытие преступления. Мы выяснили: Норман Бонд убил свою бывшую жену, Терезу. Он носил на шее цепочку с обручальным кольцом, подаренным ей вторым мужем. А в ночь исчезновения Терезы это кольцо было у нее на руке. Теперь ее второй муж сможет наконец зажить нормальной жизнью.

И Карлсон сам невольно взглянул на близнецов.

— Их совершенно невозможно отличить друг от друга, — сказал он.

— Ведь верно? — согласилась с ним Маргарет. — На прошлой неделе мы отвели Кэти в парикмахерскую, чтобы смыть ту жуткую краску, а потом я попросила подрезать волосы и Келли, пусть у обеих будет короткая стрижка. Правда им идет?

Маргарет вздохнула:

— Я встаю по ночам как минимум три раза, чтобы посмотреть на них и убедиться, что они дома. У нас теперь самая совершенная охранная система. И все равно я начинаю тревожиться, если долго не вижу их.

— Это пройдет, — заверил ее Карлсон. — Может быть, не сразу, но со временем вам станет легче. Как они себя чувствуют?

— Кэти все еще снятся кошмары. Она повторяет во сне: «Мона, не надо больше. Не надо, Мона». А пару дней назад в магазине она увидела худощавую женщину с темными волосами, по-видимому, похожую на Энджи. Кэти завизжала и обхватила меня за ногу. У меня чуть сердце не разорвалось. Но Сильвия порекомендовала нам замечательного детского психолога, доктора Юдит Ноулс. Мы с девочками бываем у нее каждую неделю. Потребуется время, однако она говорит, что в конце концов все наладится.

— Стэнфорд, наверное, попытается заключить с судом сделку, построенную на признании вины, — сказал Стив.

— В общем-то, ему нечего предложить суду. Похищение детей он задумал потому, что запаниковал. Боялся, что жена узнает о его похождениях и разведется с ним. А в этом случае он остался бы без гроша. К тому же Стэнфорд был замешан в одной из прошлогодних финансовых махинаций компании и опасался, что его разоблачат. Ему нужны были резервные средства, и, когда он познакомился с вами, Стив, и вы показали ему фотографию девочек, у него возник этот план.

С Лукасом Волем его связывали довольно странные отношения, — продолжал Карлсон. — Лукас был его доверенным водителем, когда Стэнфорд изменял жене. Еще во времена своего второго брака он однажды неожиданно вернулся домой и застал Лукаса у сейфа, в котором жена Стэнфорда хранила драгоценности. Он предложил Лукасу завершить кражу, однако взял с него долю добычи. После этого он давал Лукасу наводки на дома, которыми стоило заняться. Стэнфорд всегда ходил по краю. Он мог бы выйти сухим из воды, если бы поверил, что Лукас не рассказал о нем Клинту. Хоть он и был в нашем списке подозреваемых и мы за ним присматривали, но, в сущности, у нас ничего против него не было. Думаю, это будет грызть Стэнфорда до конца дней в тюремной камере.

— А Даунс? — спросила Маргарет. — Он во всем признался?

— Даунс — похититель и убийца. Он все еще пытается доказать, что смерть Энджи была случайностью. Что ж, удачи ему. Федеральный суд во всем разберется, уверен, что пить пиво в баре «Данбери» ему больше не придется. Из тюрьмы он уже не выйдет.

Близнецы, смеясь, вбежали в столовую. Через секунду Кэти уже сидела на коленях у Маргарет, а Келли устроилась на руках у Стива.

Уолтер Карлсон почувствовал комок в горле. «Если бы всегда было так, — подумал он. — Если бы мы могли возвращать домой всех детей. Если бы могли избавить мир от всех хищников. Что ж, по крайней мере у этой истории счастливый конец».

На близнецах были синие в цветочек пижамы. «Две девочки в синем, — думал Карлсон. — Две девочки в синем…»

Об авторе

В своих романах признанная «королева саспенса» Мэри Хиггинс Кларк часто обращается к проблемам семьи. Мать пятерых детей, бабушка шести родных и десяти приемных внуков, она знает о семейной жизни все и не понаслышке.

Этот опыт, однако, достался писательнице нелегко. В 1964 году ее первый муж, Уоррен, умер от инфаркта, и она осталась одна с пятью детьми. Известно, что в начале своей карьеры она писала с пяти до семи утра, после чего провожала детей в школу и вновь работала, пока они не возвращались домой.

Феноменальный успех книг Мэри Хиггинс Кларк часто объясняют ее умением строить детективные сюжеты вокруг попавших в опасность детей. При создании книги «Две девочки в синем» источником вдохновения для писательницы стал феномен телепатической связи между близнецами.

Джон Гроган Марли и я

* * *

Предисловие

Летом 1967 года, когда мне исполнилось десять лет, отец уступил моим неустанным просьбам и согласился купить мне собаку. Мы сели в семейный фургон и отправились в мичиганскую глубинку, на ферму, где нас встретили грубая женщина и ее дряхлая мать. На ферме производился лишь один предмет потребления — собаки. Собаки всех возможных размеров, видов, возрастов и темпераментов. Объединяло их неизвестное происхождение и готовность обрести дом. Мы попали на ранчо дворняжек.

— Выбирай не спеша, сынок, — предупредил меня папа. — Твой новый друг будет рядом с тобой многие годы.

Я немедленно бросился к вольеру со щенками.

— Трусишки нам не нужны, — продолжал отец. — Постучи по прутьям и посмотри, кто не испугается.

Я потряс висящие на цепях ворота. Цепи громко зазвенели. Около дюжины щенков бросились к задней стенке вольера и сбились в кучу, превратившись в один меховой клубок. Лишь один остался на месте. Золотистый щен с белой отметиной на груди бесстрашно залаял на невидимого противника. Я подошел к вольеру: он радостно запрыгал и принялся лизать мне пальцы сквозь решетку. Это была любовь с первого взгляда.

Я привез его домой в картонной коробке и назвал Шоном.

Шон оказался одним из тех псов, что приносят добрую славу всему собачьему племени. Он с первого раза выучивал все команды и почти не нуждался в воспитании. Я мог бросить на пол собачье печенье и не сомневался, что Шон к нему не притронется, пока не получит разрешения. Он неизменно шел на зов и оставался на месте, если ему приказывали «сидеть».

Он был рядом, когда я выкурил свою первую (и последнюю) сигарету, когда в первый раз поцеловал девушку. Когда я тайком взял машину старшего брата и первый раз в жизни сел за руль, Шон сидел со мной на переднем сиденье.

Шон — веселый, игривый, ласковый, но неизменно спокойный и благовоспитанный. Родственники, приезжавшие к нам на выходные, возвращались домой с твердым решением завести собаку — так действовал на них Шон, «святой Шон», как они его называли. Скоро слово «святой» стало его прозвищем. Один из тысяч беспородных американских псов, из-за своего происхождения обреченных на нежеланность и ненужность, благодаря улыбке судьбы обрел свой дом. Я вошел в его жизнь, а он в мою.

Наша дружба длилась четырнадцать лет. Когда он умер, меня не было рядом — я окончил колледж и получил свою первую работу на другом конце страны. А Святой Шон остался дома, где ему все было привычно и знакомо. Мои родители — они были уже на пенсии — позвонили, чтобы рассказать мне о его смерти. Мать позднее рассказывала мне:

— Пятьдесят лет я замужем за твоим отцом и всего дважды видела, как он плачет. Один раз — когда мы потеряли Мэри Энн (мою сестру, родившуюся мертвой). И второй — в день, когда умер Шон.

Святой Шон, ангел-хранитель моего детства! Он был идеальным псом. Обо всех прочих собаках, встречавшихся мне в жизни, я сужу по тому, похожи ли они на Шона.

Глава первая Она, я и щенок

Мы были молоды. Мы были влюблены. Мы почти не расставались. Шли первые месяцы брака — время, когда жизнь кажется безоблачной.

И вот однажды январским вечером 1991 года, за ужином, мы с женой решили ответить на объявление, которое прочли в «Палм-Бич пост».

Сам толком не могу понять, зачем мы это сделали. За несколько недель до этого, проснувшись на рассвете, я обнаружил, что лежу в одиночестве. Поднявшись с постели, я нашел Дженни на террасе нашего скромного бунгало: она сидела за стеклянным столиком, склонившись над газетой.

Ничего необычного в этой сцене не было. «Палм-Бич пост» не только была местной газетой, но и доставляла нам добрую половину заработка. Мы с женой были журналистами. Дженни писала статьи в «Пост», в раздел «Горячая тема», я трудился репортером в конкурирующей южнофлоридской газете «Сан-Сентинел», редакция которой находилась в Форт-Лодердейле, в часе езды от нас.

Но этим утром Дженни уткнула нос в платные объявления. Подойдя поближе, я увидел, что она старательно обводит кружком заголовок раздела: «Домашние животные. Собаки».

— Так-так, — проговорил я ласковым голосом новоиспеченного мужа. — Чем это ты тут занимаешься?

— Все из-за того цветка, — ответила она.

— Цветка? — повторил я.

— Того идиотского цветка, который мы с тобой загубили.

Мы? Я не собирался развивать эту тему: вообще-то купил цветок я, а вот загубила его Дженни. Однажды вечером я удивил ее роскошной диффенбахией с разлапистыми изумрудно-палевыми листьями.

— По какому случаю? — спросила она.

Никакого особого случая не было: просто мне захотелось еще раз показать жене и почувствовать самому, какая классная штука семейная жизнь.

Жена пришла в восторг и от моего жеста, и от цветка… и немедля принялась топить бедное растение в своей заботе. В прямом и переносном смысле. Исходя из предположения, что все живые существа нуждаются в воде, но, как видно, забыв, что воздух для них тоже не лишний, она устраивала диффенбахии ежедневный потоп.

— Смотри не утопи ее, — предупреждал я.

— Да-да, — отвечала она, опрокидывая в горшок очередные литры воды.

Диффенбахия начала хиреть и чахнуть. Чем хуже ей становилось, тем более рьяно Дженни ее поливала, пока бедняга не сгнила заживо. И вот теперь мысль моей жены каким-то таинственным образом сделала скачок от мертвого цветка в горшке к живому щенку из объявления. «Убил цветок — купи щенка!» — замечательный образчик женской логики.

Приглядевшись внимательнее к газете, лежавшей на столе, я увидел, что Дженни отметила тремя жирными красными звездочками одно объявление. Оно гласило: «Щенки лабрадора, палевые. Чистая линия Американского клуба собаководства. Можно увидеть родителей».

— Подожди-подожди, — сказал я. — Объясни, пожалуйста, еще раз, зачем тебе щенок и при чем тут диффенбахия?

— Понимаешь, — жалобно ответила она, — я так старалась, а что из этого вышло! Даже какой-то дурацкий комнатный цветок у меня не выжил! — И, глубоко вздохнув, перешла к главному: — Если у меня даже цветок не выжил, как же я смогу вырастить малыша?

«Детский вопрос», как мы это называли, занимал в жизни Дженни важное место, и день ото дня все большее. Мы познакомились через несколько месяцев после окончания колледжа в маленькой газетке в Западном Мичигане: в то время мы совсем не чувствовали себя взрослыми. Для обоих это была первая серьезная работа. Мы вели себя словно дети, вырвавшиеся из-под родительской опеки: питались исключительно пиццей, поглощали огромное количество пива и совершенно не думали о том, что молодость, свобода и возможность беспрепятственно есть пиццу и пить пиво когда-нибудь закончатся.

Шли годы. Едва мы начали встречаться, как работа разбросала нас по разным уголкам восточных Соединенных Штатов. Сначала мы жили в часе езды друг от друга. Потом — в трех часах. Потом — в восьми, потом — в сутках. Когда мы оба наконец осели в Южной Флориде и смогли пожениться, ей было уже под тридцать. Все ее подруги обзаводились детьми. Тело ее требовало материнства. Возможность продолжить свой род, казалось, никуда не денется, но время уходило.

Я наклонился и поцеловал ее.

— Глупости, — сказал я не очень убедительно, потому что понимал: вопрос серьезный.

Оба мы знали, что когда-нибудь обзаведемся детьми, но готовы ли мы к этому? Дети — это же так серьезно и так… так… да что греха таить? — страшновато.

— Вот я и подумала, — грустно улыбнувшись, проговорила Дженни, — может быть, сначала потренируемся на щенке?

Пасмурным вечером мы выехали из города. Я так и этак обдумывал наше решение завести собаку. Это огромная ответственность, особенно для людей, которых целыми днями не бывает дома. Но мы знали, на что идем. Оба мы росли в домах, где были собаки, и очень их любили. Еще в первые дни нашего романа, когда о детях и помину не было, мы рассказывали друг другу о том, какие собаки были у нас в детстве, как мы по ним скучаем, и обещали друг другу непременно завести пса, как только у нас появится собственный дом и налаженная жизнь.

Теперь у нас было и то и другое.

Чудесный маленький домик на чудесном огороженном участке в десять соток — как раз то, что нужно для собаки. И место — лучше не придумаешь: тихий пригород в полутора кварталах от канала, отделяющего густонаселенный Западный Палм-Бич от особняков Восточного Палм-Бич. В конце нашей улицы, Черчилль-роуд, простирался парк; вдоль канала тянулась на несколько километров асфальтовая дорожка. Идеальное место.

Дом, построенный в пятидесятых годах, хранил очарование старой Флориды — грубо оштукатуренные стены, камин, большие окна и стеклянные двери, ведущие на террасу. Дворик был маленьким тропическим раем, полным пальм, бромелий и авокадо. Над всем возвышалось манговое дерево, каждое лето с грохотом сбрасывавшее свои увесистые плоды.

Бунгало с двумя спальнями и одной ванной мы купили через несколько месяцев после свадьбы и немедленно решили устроить в нем ремонт. В первый же вечер на новом месте мы сняли ковры и вытащили их на улицу. Под коврами обнаружился девственно чистый дубовый паркет. Мы шлифовали и полировали его, пока он не заблестел, как зеркало. Затем отправились по магазинам и выкинули большую часть двухнедельной зарплаты за персидский ковер ручной работы.

Объединенными усилиями мы навели в доме идеальный порядок. Теперь — и в этом была железная логика — настало время поселить здесь четвероногого жильца с острыми когтями, большими зубами и не очень хорошим знанием английского, чтобы этот порядок снова полетел в тартарары.

— Не гони, ковбой! Как бы нам не проехать мимо, — нахмурилась Дженни.

Наш путь лежал в чернильно-черной мгле по бывшим болотам, после Второй мировой войны осушенным для сельскохозяйственных нужд, а затем заселенным жителями пригородов.

Как и предсказывала Дженни, вскоре фары нашей машины осветили почтовый ящик с написанным на нем адресом — именно тем, который был нам нужен. Я свернул на гравийную дорогу, ведущую к большому деревянному дому. У дверей нас встретила женщина средних лет по имени Лори: вокруг нее вертелся крупный палевый лабрадор.

— Это Лили, счастливая мать, — представила нам ее хозяйка.

Лили была воплощением идеального лабрадора — веселая, дружелюбная, благовоспитанная и необыкновенно красивая.

— А где отец? — спросил я.

Женщина на мгновение замялась:

— А, Сэмми-бой? Он где-то здесь, — и быстро добавила: — Вам, наверное, не терпится увидеть щенков.

Она провела нас через кухню в кладовку, превращенную в детскую. Пол был устлан газетами, а в углу, в невысокой коробке, прыгали, стараясь получше разглядеть незнакомцев, девять крошечных щенят.

— Боже мой! — ахнула Дженни. — Какие же они лапочки!

Мы сели на пол, и щенки тут же облепили нас со всех сторон. Гордая мамаша радостно прыгала вокруг. По дороге мы с Дженни договорились о том, что лишь посмотрим на щенков, расспросим их хозяйку, но брать никого не будем.

— Нельзя брать щенка по первому попавшемуся объявлению, — говорил я. — Сначала надо все хорошенько обдумать.

Но теперь не прошло и минуты, как я ясно понял: без золотистого клубочка мы отсюда не уйдем!

Лори оказалась заводчицей-любительницей. Она разводила щенков, потому что это занятие ей нравилось. Лори держала всего одного кобеля и одну суку. Оба происходили из чистых линий: мы удостоверились в этом, заглянув в их родословные. Этот помет стал для Лили вторым — и последним: после этого она должна была уйти на покой. Оба родителя жили в доме, так что потенциальный покупатель мог познакомиться с ними и по ним судить о детях, хотя нам так и не показали отца щенят.

Помет состоял из пяти девочек, из которых четыре были уже обещаны будущим хозяевам, и четырех мальчиков. За оставшуюся девочку Лори просила четыреста долларов, за мальчиков — триста семьдесят пять. Один парнишка, кажется, особенно нами заинтересовался. Он карабкался нам на колени, помогая себе зубами, затем цеплялся когтями за рубашку и тянулся вверх, чтобы лизнуть нас в лицо.

— Этого отдам за триста пятьдесят, — сказала заводчица.

— Какой милый мальчик, да еще и со скидкой! — проворковала Дженни, истинная фанатка всевозможных скидок.

Я не мог не согласиться: парень в самом деле был чертовски обаятелен. И похоже, не дурак: не успел я оглянуться, как этот паршивец сжевал ремешок от моих часов!

— Проверим, не трус ли он, — предложил я.

Я не раз рассказывал Дженни, как мы с отцом выбирали Святого Шона. От отца я твердо усвоил, что при выборе щенка необходимо посмотреть, как он реагирует на внезапное движение или громкий звук — так можно отличить робких и нервных щенят от уверенных в себе.

Я встал, отошел на несколько шагов, а затем резко развернулся и сделал широкий шаг к щенкам, при этом топнув ногой и громко крикнув: «Эй!» Только один щенок остался на месте — наш Парень со Скидкой.

— Кажется, это судьба, — проговорила Дженни.

— Думаешь? — С этими словами я взял щенка за шкирку и поднял, чтобы рассмотреть его мордочку. Он уставился на меня трогательными влажно-коричневыми глазами и лизнул в нос. Я передал его Дженни — с ней он сделал то же самое.

— Определенно мы ему понравились, — заключил я.

Так мы приняли решение. Выписали Лори чек на триста пятьдесят долларов, а она пригласила нас приехать за щенком через три недели, когда ему исполнится два месяца и он перестанет сосать мать. Мы поблагодарили ее, в последний раз приласкали Лили и попрощались.

По дороге к машине я обнял Дженни за плечи.

— Поверить не могу! — сказал я. — У нас будет собака!

— Поскорее бы! — откликнулась она.

В этот миг из близлежащего леса донесся странный звук. Что-то большое с шумом и сопением продиралось сквозь кусты. Мне сразу вспомнились фильмы про маньяков. А в следующий миг огромный — просто огромный — клубок желтой шерсти вылетел на открытое место и устремился в нашу сторону. Он пронесся мимо, но мы успели разглядеть в нем палевого лабрадора. Однако этот лабрадор ничем не напоминал скромницу Лили, которую мы только что гладили! Мощный и опасный зверь, с мокрой шерстью, весь в грязи и в репьях, с клыков капает пена. Морду его я едва успел разглядеть: но мне показалось, что глаза пса сверкают каким-то бешеным весельем.

Издав низкий рык, способный распугать стадо бизонов, пес обогнул дом и исчез из виду.

— Кажется, — проговорил я, чувствуя, что голос у меня подрагивает, — мы только что познакомились с папой.

Глава вторая Маленький аристократ

Первым нашим действием в качестве официальных собаковладельцев стал спор. Начался он, когда мы возвращались от заводчицы домой, и продолжался — с перерывами — целую неделю. Спорили мы о том, какое имя подойдет Парню со Скидкой.

— Челси?! — восклицал я. — Что за девчачье имя! Ни один парень в жизни не согласится, чтобы его звали Челси!

— Ему-то откуда знать? — возражала Дженни.

— Хантер, — твердо сказал я. — Хантер — вот прекрасное имя для пса.

— Хантер? «Охотник»? Ты что, шутишь? Мы же не в охотничьем клубе! И вообще, звучит как-то чересчур по-мужски!

— Он же кобель! — едва сдерживаясь, прорычал я. — Как еще, по-твоему, он должен звучать?

Словом, мы поругались. В разгар ссоры Дженни рассеянно подошла к стереопроигрывателю и включила музыку. Комнату заполнили певучие распевы Боба Марли.

Покойного ямайского певца мы открыли для себя, только переехав из Мичигана в Южную Флориду. В ее пестром многонациональном вареве музыка Боба Марли — даже десять лет спустя после его смерти — звучала везде.

Чем больше мы узнавали этот край, тем сильнее любили и Южную Флориду, и друг друга. И казалось, что на заднем плане постоянно звучит Боб Марли — саундтрек нашей новой жизни в этом странном, экзотическом месте.

И в этот миг мы воскликнули хором — так слаженно, словно репетировали этот возглас несколько недель:

— Марли!

— Точно! — добавил я. — Вот оно, имя для нашего пса!

Спор был окончен. А у малыша появилось имя.

Пока мы считали дни до появления в нашем доме Марли, я — лучше поздно, чем никогда, — взялся за литературу о лабрадорах. Я говорю «лучше поздно, чем никогда», потому что все прочитанные мною руководства начинались с одного совета: как можно больше разузнайте о выбранной вами породе, прежде чем покупать собаку. Вот так так!

Со стыдом должен признаться: покупая лабрадора, мы с Дженни не знали об этой породе почти ничего. Наш выбор основывался на одном-единственном критерии — внешней привлекательности. Наблюдая за хозяевами, по вечерам выгуливавшими собак по набережной канала, мы всегда восхищались лабрадорами — их мощной статью, добродушием, игривостью.

Теперь, изучая книги о лабрадорах, я с облегчением обнаружил, что мы сделали не такой уж плохой выбор. В литературе много говорилось о прекрасном характере лабрадоров, их доброте, терпении, выдержке, ласковости к детям, неагрессивности и постоянном ровно-веселом расположении духа. Благодаря уму и спокойному, добродушному характеру из лабрадоров получаются лучшие собаки-спасатели и поводыри.

Однако в тех же книгах я нашел и немало зловещих предупреждений. Лабрадоры выведены как рабочие собаки и, следовательно, обладают неистощимой энергией. Они очень общительны: не следует надолго оставлять их одних. Некоторые бывают упрямы и с трудом поддаются дрессировке. Им необходимы ежедневные продолжительные прогулки — иначе они начинают скучать и хулиганить. Иногда лабрадоры отличаются возбудимостью и недостатком самообладания. Психологическое «детство» длится у них очень долго, лет до трех, а вслед за ним начинается долгий и бурный подростковый возраст, требующий от хозяев недюжинного терпения.

А потом я наткнулся на фразу, от которой душа у меня ушла в пятки. «Чтобы понять темперамент вашего будущего щенка, посмотрите на его родителей. Поведенческие черты у лабрадоров в очень большой степени наследуются». Мне мгновенно вспомнился тот призрак из ночного леса — облепленные грязью бока, пена из пасти. «О боже мой!» — подумал я. Далее в книге советовалось внимательно понаблюдать и за матерью, и по возможности за отцом щенка. Новое воспоминание — легкое, почти незаметное смущение заводчицы в ответ на вопрос, где отец. «А… он где-то здесь». И быстро сменила тему. Теперь-то понятно почему! Я мысленно вознес к небесам молитву о том, чтобы Марли унаследовал характер матери.

Но если оставить в стороне индивидуальную генетику, все чистокровные лабрадоры отличаются четкими и предсказуемыми характеристиками. Это крепкие, мускулистые псы с короткой и густой шерстью, прекрасно защищающей их от дождя и стужи. Цвет шкуры — черный, шоколадно-коричневый или различные оттенки палевого, от светло-кремового до ярко-рыжего, как у лисы. Одна из отличительных характеристик лабрадора — толстый мощный хвост-лопасть, по форме напоминающий хвост выдры: ударом хвоста лабрадор может опрокинуть кофейный столик. Голова крупная, массивная, с мощными челюстями и высоко расположенными висячими ушами. Большинство лабрадоров достигают шестидесяти сантиметров в холке — то есть в плечах, а весит кобель-лабрадор от тридцати до тридцати пяти килограммов, хотя встречаются и более тяжелые экземпляры.

Однако, если верить Американскому клубу собаководства, соответствие всем этим признакам еще не делает лабрадора лабрадором. Клубные стандарты породы гласят: «Темперамент — столь же важная черта истинного лабрадора, как и хвост „лопастью“. Лабрадор должен быть спокоен, дружелюбен, общителен, не проявлять агрессии ни к человеку, ни к другим животным. Ум, приспособляемость и ровный характер делают лабрадора идеальной собакой».

Идеальная собака! Чем дальше я читал, тем меньше сомневался в том, что мы сделали правильный выбор.

За неделю до воссоединения с нашим псом Дженни позвонила из Бостона ее сестра. Вместе с мужем и двумя детьми она на следующей неделе собиралась в Диснейуорлд и спрашивала, не хочет ли Дженни провести несколько дней с ними в Орландо. Дженни — любящая тетушка — очень хотела поехать.

— Но как же? — говорила она. — Выходит, когда маленький Марли приедет домой, меня здесь не будет?

— Поезжай, — ответил я. — Я его здесь устрою.

Я старался говорить небрежно, но в глубине души только радовался тому, что мы со щенком на несколько дней останемся наедине — ничто не помешает зарождению и укреплению нашей мужской дружбы!

Неделю спустя Дженни уехала в Орландо. В тот же день, в пятницу вечером, после работы я снова отправился к заводчице, чтобы забрать домой наше новое сокровище. Когда Лори принесла из кладовки нашего щенка, я не удержался от изумленного аханья. Крохотный меховой клубок за эти три недели вырос больше чем вдвое!

— Растет ваш мальчишка! — весело сказала Лори. — Вы бы видели, как он щенячий корм трескает!

Я наклонился к нему и спросил:

— Ну что, Марли, поедем домой?

В первый раз я назвал щенка по имени — и сразу почувствовал, что это имя ему подходит.

В машине я заранее устроил на пассажирском сиденье уютное гнездышко из полотенец. Однако едва я успел вырулить на шоссе, как щенок принялся выбираться из полотенец и, повизгивая от восторга, пополз прямо ко мне. На пути Марли встретилось первое в его жизни препятствие — центральная консоль. На миг он завис, навалившись пузом на тормоз: передние и задние лапы его болтались в воздухе по обе стороны консоли. А в следующий миг закон тяготения взял верх, и малыш, соскользнув с консоли, приземлился мне на колени.

Господи, до чего же он был счастлив! Визжа от радости, он зарылся мордой мне в живот и принялся покусывать пуговицы на моей рубашке. Хвост его молотил по рулю, словно игла метронома: бум! бум! бум!

— Ух ты! Ты чувствуешь ритм! — воскликнул я. — Не зря тебя назвали Марли!

Приехав домой, я запустил щенка внутрь и снял с него поводок. Он принялся обнюхивать дом — и обнюхал в нем каждый уголок. А потом сел, вопросительно глядя на меня, словно хотел сказать: «Ну, это все хорошо, но где же мои братья и сестры?»

Только вечером Марли вполне осознал, что для него начинается новая жизнь. Перед тем как ехать за щенком, я приготовил для него спальню в пристроенном к дому гараже на одну машину. Автомобиль мы там никогда не держали, предпочитая использовать гараж как кладовку. Там мы поставили стиральную машину, сушилку и гладильную доску. Там было сухо и удобно, а бетонный пол и стены гаража не боялись никаких повреждений.

— Марли, — сказал я, — здесь ты теперь будешь жить.

Я постелил на полу газеты, положил на пол несколько собачьих игрушек, налил в миску воды, а в угол гаража поставил картонную коробку, постелив в нее старую простыню.

— А здесь ты будешь спать, — добавил я и уложил Марли в коробку.

С такой постелью он был знаком — но прежде делил ее с братьями и сестрами. Теперь он обошел коробку по периметру и остановился, жалобно глядя на меня. Желая посмотреть, что будет дальше, я вернулся в дом, закрыл за собой дверь и прислушался. Поначалу — ничего. Затем — тихое, еле слышное скуление. А потом — громкий жалобный вой.

Я открыл дверь; увидев меня, Марли немедленно умолк. Я присел с ним рядом, погладил и поговорил с ним пару минут, а затем снова ушел. Встав по другую сторону двери, начал считать про себя. Раз, два, три… Марли выдержал до семи — затем жалобный щенячий плач возобновился. Это упражнение мы повторили несколько раз — с тем же результатом. Наконец я устал и решил, что стоит оставить его в покое: скоро сам заснет. С этой мыслью я закрыл дверь, отправился в противоположный конец дома и лег в постель.

Марли выл. Даже прикрыв голову подушкой, я слышал его вой. И представлял, как он сидит в совершенно незнакомом темном гараже, впервые в жизни оставшись совсем один. Как бы я себя чувствовал на его месте?

Я вытерпел полчаса. Затем встал и отправился за Марли. Едва увидев меня, он просветлел мордой и принялся радостно бить хвостом о стенки коробки. Я взял его вместе с коробкой, отнес к себе в спальню и поставил на пол у кровати. Потом лег, опустил руку в коробку, нащупал теплый, мохнатый, мерно вздымающийся и опускающийся бок.

Так мы и заснули.

Следующие три дня я полностью посвятил щенку. Я ложился на пол и позволял ему скакать по мне. Возился с ним. Он бегал за мной повсюду — и грыз все, до чего мог дотянуться.

Примерно каждые полчаса я выводил его во двор облегчиться. Если случались «конфузы» в доме, стыдил его. Если он писал снаружи, обнимал и осыпал комплиментами. А если уж ему случалось сходить по-большому во двор, радовался так, словно он только что выиграл во Флоридской лотерее.

Вернувшись из Диснейуорлда, Дженни так же самозабвенно взялась за воспитание щенка. Никогда прежде я не подозревал, что в моей молодой жене столько нежности, терпения и любви. Она ласкала его, возилась с ним, водила его гулять. Часами расчесывала густую шерсть, проверяя, нет ли у него блох и клещей. Ночь за ночью она вставала каждые пару часов, чтобы вывести его во двор по туалетной надобности. Думаю, прежде всего благодаря ей Марли быстро приучился делать свои дела только снаружи.

А еще она его кормила. Следуя инструкциям на упаковке, мы давали Марли три большие миски щенячьего корма в день.

Между завтраком, обедом и ужином Марли предавался любимой забаве: хватал ботинок, или подушку, или карандаш — первое, что попадет на зуб, — и убегал с ним.

Особенно радовали его небольшие предметы, которые легко спрятать во рту. Однако скрыть, что в пасти у него добыча, Марли не удавалось. Он приходил в безумный восторг и начинал как-то приплясывать на месте, тряся головой и извиваясь всем телом. Этот сумасшедший танец мы прозвали «мамбой Марли».

— Ну-с, и что у нас на этот раз? — спрашивал я, направляясь к нему.

Марли пускался бежать. Когда мне наконец удавалось зажать его в угол и уговорить открыть пасть, я никогда не оставался с пустыми руками. Обязательно оказывалось, что он подобрал что-то с пола, или вытащил из мусорного ведра, или (когда стал побольше) стянул с обеденного стола. Бумажные полотенца, салфетки, пробки от бутылок, шахматные фигуры — все шло в дело. Однажды я обнаружил, что к небу Марли приклеился чек, которым мне выплачивали зарплату!

Скоро у нас сложился новый распорядок дня. Каждое утро начиналось с прогулки до берега и обратно. После завтрака и перед душем я обходил задний двор с лопатой и закапывал «мины», оставленные Марли. Дженни уходила на работу еще до девяти, а я редко выходил из дому раньше десяти, так что мне выпадало запирать Марли в бетонном бункере, оставив ему свежую воду, богатый набор игрушек и просьбу «быть хорошим мальчиком». В половине первого Дженни возвращалась домой на обеденный перерыв, кормила Марли и выпускала его во двор поиграть с мячом. Вечером, после ужина, мы отправлялись пройтись по набережной канала, где вдалеке, в розовом закатном свете, виднелись яхты Палм-Бич.

«Пройтись» — не совсем подходящее слово. Марли носился как сумасшедший. Стоило ему заметить что-нибудь интересное, он рвался вперед, натягивая поводок и рискуя задохнуться. Мы тянули его назад, а он нас — вперед. Если в пределах видимости появлялся человек с собакой, Марли с ума сходил от желания с ними познакомиться.

— Да, вот уж кто любит жизнь! — заметила о нем одна встречная собачница.

Пока он был маленьким, в перетягивании поводка мы побеждали. Однако с каждой неделей баланс сдвигался в его пользу. Марли рос и становился все сильнее. Не за горами было время, когда он начнет одолевать нас обоих. Мы понимали, что надо укротить его темперамент и приучить гулять как следует, пока он не затащил нас под колеса какого-нибудь мимо проезжающего автомобиля. Но наши друзья, ветераны-собаководы, уговаривали нас не спешить с дрессировкой.

— Еще успеется, — говорили они. — Наслаждайтесь его детством, пока можете.

Так мы и делали. Однако нельзя было позволять Марли всегда поступать по-своему. Мы установили свои правила и требовали их соблюдения. Мебель и постельное белье — не трогать. Пить из унитаза, нюхать чужие ширинки и грызть ножки стульев — не разрешается (хотя если очень хочется, то можно и перетерпеть выговор). Мы старались научись его простейшим командам: «ко мне», «сидеть», «лежать», «место» — с переменным успехом.

Однако при всех своих шумных выходках Марли играл важную роль в нашей жизни и в наших отношениях. Он показал Дженни, что она способна по-матерински заботиться о маленьких и слабых. Уже несколько недель он был на ее попечении — и процветал!

Освоившись с новым членом нашей семьи, мы свободнее и смелее заговорили о том, чтобы расширить семью иным способом. Через несколько недель после появления в доме Марли мы перестали предохраняться. Не то чтобы твердо решили завести ребенка — для людей, всю предыдущую жизнь, как огня, опасавшихся твердых решений, это был бы чересчур смелый шаг. Нет, просто перестали предохраняться.

По совести сказать, мы очень боялись. У нас было несколько знакомых пар, которые на протяжении многих месяцев, даже лет безуспешно пытались зачать ребенка и постепенно превратились в каких-то одержимых. На вечеринках они не могли говорить ни о чем, кроме визитов к врачу, анализов спермы и так далее, чем очень смущали всех сидящих за столом. Что, интересно, надо отвечать в таких случаях? «По-моему, у вас прекрасная сперма»? Страшно было представить, что мы превратимся в таких же чокнутых.

Поэтому, когда очередная семейная пара сообщала нам, что они решили обзавестись ребенком, мы в ответ молчали. Дженни просто забыла в кабинете врача свой рецепт на контрацептивы. Если забеременеет — прекрасно. Если нет — что ж, не особенно-то и хотелось, верно?

Зима в Палм-Бич — чудесное время: прохладные ночи и теплые, сухие, солнечные дни. После нестерпимо долгого и жаркого лета, от которого спасаешься только кондиционерами, зимой начинаешь понимать, за что люди любят субтропики. Мы обедали и ужинали во дворе, каждое утро собирали в собственном саду апельсины и выжимали из них сок, а на столе у нас всегда стояли свежие гибискусы.

Однажды в конце марта, в чудный солнечный день, Дженни пригласила к нам в гости подругу вместе с ее бассет-хаундом Бадди. Мы выпустили обоих псов во двор без поводков. Старина Бадди сначала, кажется, был немного ошарашен, увидев, что вокруг него с радостным лаем скачет кругами какой-то безумный золотистый юнец. Но быстро сориентировался — и скоро оба уже носились друг за другом, а через час, вымотанные до предела, вместе прилегли отдохнуть под манговое дерево.

Несколько дней спустя Марли начал беспрерывно чесаться. Дженни, встав рядом с ним на колени, принялась, как обычно, осматривать его. И вдруг воскликнула:

— Черт возьми! Ты только посмотри!

Заглянув ей через плечо, я увидел, как в шерсти исчезает маленькая черная точка. Мы уложили Марли на пол и принялись тщательно перебирать его шерсть. Блохи на нем буквально кишмя кишели! Целые полчища блох!

Мы, разумеется, слышали о знаменитых флоридских блохах и клещах. В регионе, где не бывает ни серьезных холодов, ни даже легких морозов, популяция насекомых процветает. Дженни пришла в ярость: какие-то мерзкие твари пожирают заживо ее щеночка! Разумеется, мы во всем винили Бадди (хотя и не имели на то доказательств). Дженни схватила ключи от машины и выбежала за дверь.

Полчаса спустя она вернулась с сумкой, полной химикатов. Были в ней спреи от блох, мази от блох, порошки от блох, раствор от блох и мыло от блох. Еще пестицид для сада. И специальная расческа для вычесывания яиц насекомых.

Моя жена рьяно взялась за дело. Сначала она засунула Марли в ванну и тщательно вымыла специальным мылом. Затем облила с ног до головы раствором, состав которого, как я заметил, полностью совпадал с пестицидом для сада. Пока Марли, воняя, как целый химзавод, сох в гараже, Дженни пропылесосила весь дом, а затем обрызгала каждый уголок противоблошиным спреем. Я со второй баночкой спрея обошел дом снаружи.

— Как ты думаешь, — спросил я, когда все было закончено, — прикончили мы этих маленьких ублюдков?

— Думаю, такой атаки они не вынесли, — ответила она.

Война с блохами по адресу Черчилль-роуд, 345, увенчалась сокрушительным успехом. Каждый день мы внимательно осматривали Марли, но зловредных насекомых больше не видели.

Глава третья

Несколько недель спустя, когда мы лежали в постели и читали, Дженни вдруг закрыла книгу и сказала:

— Скорее всего, это ровно ничего не значит.

— Что ничего не значит? — рассеянно спросил я.

— У меня запаздывают месячные.

Я повернулся к ней:

— Правда?

— Да, уже на неделю. И чувствую я себя как-то странно.

— Как это — «странно»?

— Как будто подхватила легкий желудочный грипп.

— И ты думаешь… — начал я.

— Ничего я не думаю, — быстро ответила Дженни.

Только в этот миг я осознал, как это важно — и для нее, и для меня. Несколько минут мы молча лежали рядом.

— Так мы никогда не заснем, — сказал я наконец.

— Эта неизвестность меня убивает, — призналась она.

— Вот что, — сказал я. — Сходим-ка в аптеку и купим тест.

Мы натянули футболки и шорты и вышли за дверь. Марли радостно прыгал вокруг, увлеченный идеей вечерней прогулки на автомобиле. Он скакал и плясал вокруг нашей «тойоты-терсел», восторженно истекая слюной. «Господи боже, — подумалось мне, — можно подумать, что это он станет отцом!»

Аптека работала до полуночи: Дженни зашла внутрь, а мы с Марли остались в машине. Пес устроился на заднем сиденье и нетерпеливо повизгивал, не сводя глаз с двери.

— Спокойно, спокойно, — сказал я ему. — Она вернется, не сомневайся.

В ответ Марли мощно отряхнулся, обдав меня фонтаном слюны и собачьей шерсти.

Появилась Дженни с пакетиком в руках; несколько минут спустя мы уже разложили тестовый набор на краю раковины в ванной. Я прочел вслух инструкцию.

— Значит, так, — сказал я. — Во-первых, ты должна пописать в эту чашечку.

Затем следовало опустить бумажную полоску в мочу, а после этого — во флакончик с особым раствором.

— Подождите пять минут, — зачитал я. — Затем опустите во второй раствор и подождите пятнадцать минут. Если полоска станет голубой — вы беременны!

Мы отсчитали первые пять минут. Затем Дженни опустила полоску во второй раствор и сказала:

— Не могу сидеть тут и смотреть!

Мы вышли в гостиную и принялись натужно болтать о каких-то пустяках, притворяясь, что ничего особенного не ждем. Целую вечность спустя зазвонил таймер.

— Пора, — сказал я.

Я вошел в ванную и выудил из флакона бумажную полоску. Никаких сомнений — она была голубой! Не просто голубой — темно-синей, как океанские глубины!

— Поздравляю, солнышко, — сказал я.

— Боже мой! — только и смогла прошептать она и бросилась ко мне в объятия.

Мы стояли у раковины, обнявшись и закрыв глаза… а я не сразу ощутил какое-то движение у наших ног. Взглянув вниз, я увидел, что вокруг нас, мотая головой и от избытка чувств колотя по двери хвостом, прыгает Марли.

Я протянул руку, чтобы его приласкать, но он отскочил. Черт возьми! Он же пляшет «мамбу Марли» — и это может означать только одно…

— Ну-ка, что у тебя там? — грозно вопросил я.

Марли бросился в гостиную, я за ним. Наконец я загнал его в угол, заставил разжать зубы… и сначала ничего не заметил. Лишь в следующий миг разглядел что-то глубоко в пасти, на самом корне языка. Что-то длинное и плоское. И синее, как океанские волны.

— Извини, приятель, — сказал я, — но это мы сохраним на память.

И мы с Дженни принялись хохотать как сумасшедшие. А потом она схватила Марли за передние лапы и закружилась с ним по комнате.

— Марли, ты скоро станешь дядюшкой!

В ответ он лизнул ее большим мокрым языком прямо в губы.

На следующий день Дженни позвонила мне на работу. Голос у нее звенел от волнения. Врач официально подтвердил результаты тестирования.

— Он говорит, все идет нормально! — радостно сообщила Дженни.

Накануне мы попробовали прикинуть по календарю дату зачатия. Дженни беспокоилась, что сражалась с блохами, уже будучи беременной. Ведь контакт с таким количеством химикатов может навредить ребенку! Она поделилась своими тревогами с врачом, и тот заверил ее, что об этом беспокоиться не стоит. Просто больше этой химией не пользуйтесь, посоветовал он. И попросил ее прийти через три недели на УЗИ.

— Попросил нас принести видеокассету, — рассказывала она, — чтобы можно было сделать копию для потомков!

Местные жители говорят, что во Флориде четыре времени года. Они не слишком резко отличаются друг от друга, но различить их можно. Не верьте им. Времен года всего два: одно — сухое и теплое, другое — жаркое и влажное. Тропическая жара была уже на подходе, когда однажды, проснувшись утром, мы обнаружили, что наш щенок — больше не щенок. Марли превратился в нескладного подростка. К пяти месяцам его тело заполнило все складки пушистой желтой шкуры. Лапы больше не выглядели непропорционально крупными. Младенческие острые зубки уступили место клыкам, с помощью которых он в три укуса уничтожал новый кожаный ботинок. Лай сделался грозно-басовитым. Встав на задние лапы, он мог положить передние мне на плечи и смотреть прямо в глаза (в такие моменты он очень напоминал циркового медведя).

Ветеринар, увидев его впервые, присвистнул и сказал:

— Немаленький мальчик у вас растет!

Не мы одни заметили это превращение. По тому, как незнакомцы обходили его стороной, как отшатывались, стоило ему повернуться в их сторону, было понятно, что и другие больше не видят в нем безобидного щенка.

Вскоре мы обнаружили, что это не так уж плохо.

Мы жили в одном из тех районов, которые городские планировщики называют «изменчивыми». Застроенный в сороковых-пятидесятых годах, изначально он был заселен пенсионерами. Прежние хозяева постепенно вымерли, и их место заняла пестрая толпа квартиросъемщиков. К тому времени, как мы сюда переехали, район снова пришел в движение: теперь его заселяли геи, художники и молодые профессионалы, привлеченные близостью воды и причудливой архитектурой в стиле арт-деко.

Наш квартал служил буфером между шоссе Саут-Дикси и шикарными домами богачей у самой воды. Шоссе Дикси — когда-то федеральная дорога США-1 — шло по восточному берегу Флориды и до введения в действие новой системы федеральных трасс служило главным путем в Майами. По обочинам его тихо загибались дешевые магазинчики, бензоколонки, стихийные рынки, кафе и сомнительные мотели.

По четырем углам перекрестка Саут-Дикси и Черчилль-роуд располагались: магазин спиртных напитков, круглосуточный супермаркет, магазин импортных товаров с тяжелыми решетками на окнах и автоматическая прачечная на открытом воздухе, где местные жители толкались всю ночь. Наш дом стоял в центре квартала, в восьми домах от перекрестка.

До сих пор район казался нам вполне безопасным, однако кое-что указывало на то, что у этих мест есть своя темная сторона. Пару раз исчезали инструменты, оставленные мною в саду, а в один из редких холодных дней кто-то стащил целую поленницу, которую я сложил у стены дома. Однажды в воскресенье, когда мы обедали в своей любимой закусочной за обычным столиком у окна, Дженни указала на пулевое отверстие в стекле прямо над нашими головами и сухо заметила:

— В прошлый раз этого здесь не было.

Теперь, когда рядом с нами был огромный пес, на которого с опаской косились прохожие, мы чувствовали себя в безопасности. Конечно, Марли был безобиден, как ягненок, и едва ли способен причинить кому-то вред — разве что зализать до смерти. Но возможные противники этого не знали! Они видели в нем крупного, мощного, непредсказуемого зверя. И нас это вполне устраивало.

К беременности Дженни подошла очень ответственно. Теперь она вставала на рассвете, чтобы сделать зарядку и прогуляться с Марли. Ела только здоровую пищу, в основном овощи и фрукты. Полностью отказалась от кофеина и алкоголя.

Мы поклялись хранить беременность в тайне, пока не пройдут все сроки, угрожающие выкидышем. Однако от радости то и дело выбалтывали свою тайну то одному, то другому конфиденту, с каждого требуя обещание молчать, — и скоро наш секрет уже ни для кого не был секретом.

В день визита к врачу я отпросился с работы и, следуя его совету, захватил с собой чистую видеокассету. Нам предстоял медицинский осмотр, ультразвуковое исследование и консультация. Прикрепленная к нам акушерка должна была выслушать сердцебиение малыша, показать его нам на экране и ответить на все наши вопросы.

Мы были на месте ровно в девять часов, сгорая от нетерпения. Акушерка провела нас в смотровую.

— Хотите послушать, как бьется сердце у вашего малыша? — спросила она.

— Еще бы не хотеть! — ответил я.

Она закрепила на животе Дженни что-то вроде микрофона с динамиком. Мы сидели, боясь шевельнуться, с застывшими на лице улыбками, и ждали, когда раздастся сердцебиение, но не услышали ничего, кроме треска помех.

Акушерка сказала, что такое бывает.

— Все зависит от того, как лежит ребенок, — объяснила она. — Иногда ничего не удается расслышать. — И предложила перейти к УЗИ. — Давайте-ка взглянем на вашего малыша! — весело проговорила она.

— Может быть, он помашет нам ручкой? — сияя, прошептала мне Дженни.

Акушерка отвела нас в комнату для УЗИ и уложила Дженни на стол, рядом с которым стоял большой экран.

— Я принес кассету, — поспешно сообщил я.

— Пока не надо, — ответила акушерка и, приподняв Дженни блузку, принялась водить по ее животу каким-то инструментом, напоминающим хоккейную клюшку.

Мы во все глаза смотрели на экран — но видели там лишь какую-то бесформенную серую массу.

— Хм, что-то его не видно, — совершенно спокойно проговорила акушерка. — Попробуем вагинальное исследование.

Появилась медсестра по имени Эсси. Она ввела какой-то прибор Дженни во влагалище, и на экране выступило из серого тумана нечто, похожее на крохотный мешочек. Щелкнув «мышкой», Эсси увеличила изображение: однако мешочек оставался бесформенной и безжизненной массой. Где же ручки и ножки, которые, как уверяют нас книги о беременности, к десятой неделе уже сформированы? Где голова? Где бьющееся сердечко? Дженни — она лежала, вывернув голову к экрану, — с нервным смешком спросила медсестер:

— Там вообще что-нибудь есть?

Я взглянул в лицо Эсси и понял, что ответ будет для нас неутешительным.

— Для десяти недель картина нехарактерная, — уклончиво ответила она.

Я положил руку на колено Дженни. Вместе мы напряженно смотрели на бесформенную массу на экране, словно наши взгляды могли вернуть ее к жизни.

— Дженни, кажется, у нас проблемы, — сказала Эсси. — Я позвоню доктору Шерману.

В молчании мы ждали доктора Шермана. В ушах у меня звенело; казалось, вся кровь отхлынула от головы. «Надо сесть, — промелькнуло у меня в голове, — иначе, чего доброго, грохнусь в обморок!» Я попятился и, не выпуская руку Дженни, присел на краешек скамьи для осмотра.

Доктор Шерман подтвердил, что плод мертв.

— Иначе мы, несомненно, слышали бы сердцебиение, — добавил он.

Затем он, видимо желая нас утешить, сообщил, что каждая шестая беременность заканчивается смертью плода и выкидышем.

— Мне очень жаль, — закончил он. — Через пару месяцев попробуйте еще раз.

Оба мы молчали. Рядом на скамейке валялась чистая кассета — памятник нашему наивному оптимизму, напоминание об эпохе радостного ожидания, от которой мы оказались внезапно и безвозвратно отрезаны.

— Что же нам теперь делать? — спросил я у врача.

— Нужно удалить плаценту, — ответил он.

Это, объяснил он, простая операция. Время терпит — мы можем сейчас уйти и вернуться сюда в понедельник. Но Дженни ответила, что хочет поскорее с этим покончить.

— Чем быстрее, тем лучше, — сказала она.

— Ладно, — ответил доктор Шерман.

Он дал ей какое-то средство для расширения шейки матки и вышел. Оставшись одни, мы с Дженни сжали друг друга в объятиях и молча сидели так, пока нас не потревожил легкий стук в дверь. Перед нами стояла пожилая женщина, которую мы видели в первый раз. В руках у нее — стопка бумаг.

— Мне очень жаль, милая, — сказала она Дженни. — Очень-очень жаль!

И показала, где Дженни должна подписать, что согласна на выскабливание.

Вернулся доктор Шерман, деловой и сосредоточенный. Сделал Дженни уколы валиума и демерола. Вся процедура заняла несколько минут.

В машине Дженни молчала и не отрываясь смотрела в окно. Глаза у нее покраснели, но она не плакала. Я напрасно искал для нее слова утешения. Что тут можно сказать? Мы только что потеряли ребенка. Да, можно сказать, что мы обязательно попробуем еще раз, что многие пары проходят через то же самое. Но я не хочу об этом говорить, а она не захочет слушать.

Мы вошли в дом; я помог Дженни раздеться и прилечь на диван, а сам пошел в гараж, где с обычным радостным нетерпением нас ждал Марли. Увидев меня, он схватил в зубы игрушку из сыромятной кожи и принялся умолять, чтобы я попробовал ее отнять.

— Не сейчас, приятель, — сказал я и вывел его во двор.

Он пустил длинную струю, затем вернулся, шумно попил из миски, расплескивая воду, и побежал на поиски Дженни. Я задержался в гараже на несколько секунд, вытирая лужу, а затем отправился за ним.

Войдя в гостиную, я остановился в изумлении. Я мог бы поставить свою недельную зарплату на то, что это просто невозможно! Однако факт был налицо: наш непоседа, наш озорник, наш сгусток энергии, не способный ни минуты усидеть на месте, спокойно стоял возле Дженни, положив голову ей на колени. Хвост его тихо висел между ног: в первый раз я видел, как он не виляет хвостом, когда кто-то из нас до него дотрагивается. Глядя на Дженни, он тихо, жалобно поскуливал. Она гладила его по голове; а затем вдруг, без предупреждения, зарылась лицом в его густую шерсть и горько разрыдалась.

Глава четвертая Хозяин и зверь

На следующее утро, в субботу, проснувшись, я увидел, что Дженни лежит спиной ко мне и тихо плачет. Марли тоже не спал: он сидел, положив голову на матрас, снова соболезнуя ей в ее горе. Я встал, сварил кофе, выжал апельсиновый сок, достал из почтового ящика газеты. Несколько минут спустя появилась Дженни: она храбро улыбалась, словно говоря: «Теперь со мной все в порядке».

После завтрака мы решили отвести Марли поплавать. Поблизости от нашего дома широкий бетонный волнорез и кучи камней надежно преграждали доступ к воде. Однако стоило пройти дюжину кварталов к югу, и нам открывался небольшой песчаный пляж, кое-где усеянный бревнами плавника.

Дойдя до пляжа, я отстегнул поводок Марли и помахал у него перед носом палкой. Он воззрился на палку, словно умирающий от голода — на ломоть хлеба.

— Взять! — скомандовал я и забросил палку в воду.

Одним живописным прыжком Марли перемахнул через бетонную стену, промчался по пляжу и, в ореоле пенных брызг, прыгнул в воду. Я следил за ним с гордостью. Вот, думал я, то, для чего предназначены лабрадоры.

Никто не знает точно, где были выведены лабрадоры, но точно известно одно: не на мысе Лабрадор. Эти мускулистые, короткошерстные водоплавающие собаки впервые появились в XVII веке на Ньюфаундленде. Местные рыбаки брали этих псов с собой в море, приучая их нырять в море и ловить рыбу, сорвавшуюся с крючка. Густая шерсть позволяла собакам не бояться ледяной воды, а неистощимая энергия, ловкость в воде и способность осторожно сжимать рыбу в зубах, не повреждая чешую, сделала их идеальными рабочими собаками для суровых условий Северной Атлантики. Вслед за рыбаками их взяли на службу охотники на водоплавающую дичь.

У Марли были славные предки — и он оказался их достоин. По крайней мере в преследовании добычи ему не было равных. Правда, пока он не понимал, зачем приносить палку хозяину. «Если она тебе так нужна, — должно быть, думал он, — прыгай в воду сам!»

Он выскочил на берег, сжимая добычу в зубах.

— Сюда, неси сюда! — крикнул я и хлопнул в ладоши.

Марли в восторге заплясал вокруг меня, обдавая меня брызгами воды и песка: ему хотелось, чтобы я за ним погонялся. Я сделал несколько выпадов — однако и скоростью, и ловкостью он явно меня превосходил.

— Эй, тебе положено приносить добычу, а не убегать с ней! — кричал я ему, но кричал напрасно.

Я подобрал с земли другую палку и начал разыгрывать с ней спектакль: поднимал ее над головой, перебрасывал из руки в руку. Упрямство Марли таяло на глазах. Палка в зубах, несколько секунд назад казавшаяся ему ценнее всех сокровищ, вдруг потеряла всякую привлекательность. Моя палка властно влекла его к себе. Он подкрадывался все ближе… ближе… и наконец оказался от меня всего в нескольких сантиметрах.

— «Пока живут на свете дураки…» Правда, Марли? — пропел я медовым голосом и повертел палкой у него перед носом.

Марли следил за ней тоскливыми глазами.

— Ты же хочешь ее… — прошептал я.

Конечно, так оно и было! Вот рот его приоткрылся — а в следующий миг он рванулся вперед, пытаясь схватить вторую палку и не выронить первую. Миг — и я торжествующе вздернул обе палки над головой.

— А все потому, что ты — животное, а я твой хозяин, — наставительно сказал я.

Я бросил одну палку в воду — и он с лаем кинулся за ней. Вернувшись, он уже не подходил ко мне близко — прошлый опыт его кое-чему научил. Остановившись от меня метрах в пяти, он жадно следил глазами за новым (бывшим старым) предметом своих вожделений — первой палкой, которую я теперь высоко поднял над головой. Мозг его снова напряженно работал. Он думал: «Подожду, пока он ее бросит — тогда у меня снова будет две палки, а у него ни одной».

— Надеюсь, ты не считаешь меня полным идиотом? — поинтересовался я.

А затем отступил назад, испустил воинственный вопль, размахнулся… Марли, разумеется, кинулся в море. Но палку-то я не бросил! Думаете, Марли это понял? Да он едва не до Палм-Бич доплыл, прежде чем сообразил, что палка по-прежнему у меня в руке!

— Хватит издеваться над животным! — сквозь смех простонала Дженни.

Наконец Марли выбрался на берег и плюхнулся на песок, по-прежнему сжимая в зубах свою палку. Я показал ему свою, напомнив, как он о ней мечтал, и приказал: «Брось!» И еще раз: «Брось!» Сработало не сразу, но наконец он подчинился. И едва его палка упала на песок, я бросил ему свою. Мы повторяли это вновь и вновь, и наконец Марли усвоил урок.

— Так устроена жизнь, малыш, — объяснял я ему. — Чтобы что-то получить, надо что-то отдать.

По дороге к дому я заметил Дженни:

— Знаешь, мне кажется, он начинает понимать.

Она взглянула на Марли, трусящего рядом с палкой в зубах, и ответила:

— Я бы не стала на это рассчитывать.

На следующее утро, до рассвета, меня разбудили тихие рыдания Дженни. Я обнял ее, она уткнулась мне в плечо, и моя футболка мгновенно промокла от слез.

— Со мной все хорошо, — бормотала она. — Правда-правда. Просто… ну, ты понимаешь…

Да, я понимал. И сам, хотя и старался держаться бодро, ощущал ту же тупую боль потери.

В тот же день я взял Марли с собой в поездку по магазинам. На обратном пути заглянул в цветочный киоск и купил огромный букет цветов в вазе, надеясь немного приободрить Дженни. Чтобы ваза не перевернулась, я пристегнул ее к заднему сиденью рядом с Марли. Проезжая мимо зоомагазина, я вдруг сообразил, что Марли тоже заслужил подарок.

— Будь хорошим мальчиком! — приказал я. — А я сейчас вернусь. — И побежал в магазин, чтобы купить ему кость.

Несколько минут спустя мы подъехали к дому. Дженни встречала меня у дверей, и Марли радостно выскочил из машины, чтобы с ней поздороваться.

— А у нас для тебя сюрприз… — начал я.

Однако сюрприз поджидал меня самого. Я точно помнил, что букет состоял из белых маргариток, желтых астр, лилий и красных гвоздик. Так вот: теперь гвоздик не было!

В конце концов я поймал Марли, разжал ему зубы — и получил неопровержимые доказательства вины. Глубоко в пасти, между зубами, застряла одинокая красная гвоздичка. Остальные, видимо, уже благополучно переваривались в желудке. Я готов был его убить.

Я поднял глаза на Дженни. По щекам ее струились слезы… слезы от смеха! Что мне оставалось? Только засмеяться вместе с ней!

— Что за пес! — проговорил я сквозь смех.

— Ничего, я все равно не люблю гвоздики, — ответила она.

А Марли, довольный тем, что все смеются и никто на него не сердится, пустился в пляс вокруг нас.

Когда Марли было около шести месяцев, мы записали его на курсы дрессировки. Видит бог, ему это было необходимо! Приносить палку в тот день на пляже он научился, но в остальном был типичным «трудным ребенком» — упрямым, порывистым, неспособным сдержать переполнявшую его энергию.

Ветеринар рассказал нам, что клуб собаководства в нашем районе проводит по вторникам вечером на автостоянке занятия по дрессировке. Обучением занимаются добровольцы из клуба — опытные собаководы. Курс из восьми уроков стоит пятьдесят долларов: на наш взгляд, очень недорого, тем более что ботинки за пятьдесят долларов Марли мог сожрать за полминуты. При регистрации мы познакомились с преподавательницей, ведущей наш класс, — суровой, бескомпромиссной женщиной, убежденной, что неисправимых собак не бывает, бывают лишь нерадивые хозяева.

Первый урок, казалось, доказал ее правоту. Не успели мы выйти из машины, как Марли заметил на тротуаре группу собак и их хозяев. В одно мгновение он выпрыгнул из машины, бросился к незнакомым псам и принялся обнюхивать их интимные места, потрясенный пиром чужих запахов.

Инструктор смотрела на нас с нескрываемым презрением.

— Пожалуйста, займите свое место, — сухо сказала она, а затем, когда мы с Дженни с трудом оттащили Марли от новых знакомых, добавила: — Вам нужно решить, кто из вас будет тренировать собаку.

Я начал объяснять, что мы хотели бы заниматься вместе, но она меня прервала.

— Собака признает только одного хозяина, — объявила она.

Я хотел спорить, но одним взглядом она заставила меня замолчать. Пришлось мне поджать хвост и уйти с дороги, оставив власть Хозяйке Дженни.

Возможно, я совершил ошибку. Марли был значительно сильнее Дженни. Не успела суровая преподавательница произнести несколько вступительных фраз о том, как важно для собаки понимать, кто в доме хозяин, как Марли решил поближе познакомиться с симпатичной пуделихой напротив. Он ринулся вперед, волоча Дженни за собой. В этот миг моя жена очень напоминала водного лыжника, мчащегося за катером. Мне хотелось провалиться сквозь землю.

Наш Марли был парень не из стеснительных: он смял пуделиху своим весом и немедленно сунул нос ей под хвост. Видимо, в переводе на человеческий язык это означало: «М-м… и часто ты здесь бываешь?»

Лишь когда Марли провел полный гинекологический осмотр красотки пуделихи, Дженни удалось оттащить его на место.

— Сейчас, — спокойно проговорила инструкторша, — вы видели перед собой пример пса, которому позволяют считать, что он — вожак стаи.

Словно желая подтвердить ее правоту, Марли бросился в погоню за своим хвостом, при этом опутав поводком ноги Дженни.

Обучение началось с команд «сидеть» и «лежать». Смотреть на это было невыносимо. В какой-то момент я открыл глаза и увидел, что Дженни лежит на мостовой лицом вниз, а Марли радостно скачет вокруг нее. Потом она рассказала, что пыталась объяснить ему команду «лежать» на собственном примере.

Наконец урок закончился. Инструкторша подошла к нам.

— Так или иначе, но вам придется заставить это животное вас слушаться, — сурово объявила она.

Домой мы ехали в глубоком молчании, раздавленные собственным ничтожеством. Тишину нарушало лишь шумное дыхание Марли; он разлегся на сиденье и вывалил язык, явно очень довольный своим первым уроком.

— Одно утешает, — сказал я наконец, — судя по всему, учиться ему понравилось!

На следующей неделе мы с Марли снова отправились в собачью школу — уже без Дженни. Когда я осторожно заметил, что, пожалуй, больше подхожу на роль вожака стаи, она согласилась и с радостью передала мне бразды правления.

Этот урок был посвящен команде «рядом» — для нас с Марли больная тема. Мне очень надоело бороться с ним на каждой прогулке. Пора бы ему наконец научиться спокойно трусить со мной рядом. Я усадил его рядом с собой на тротуар и заставил сидеть спокойно. Инструкторша выдала каждому из учеников короткую цепь со стальными кольцами на обоих концах. Это, объяснила она, «удавки» — оружие, которое научит наших собак не убегать от нас на прогулках. «Удавка» устроена просто и гениально. Пока собака ведет себя прилично — она просто болтается у нее на шее. Стоит ей забыться и броситься вперед — и она сдавливает ей шею, перекрывая доступ воздуха. Чтобы не задохнуться, собака вынуждена сбавить скорость.

Я попытался надеть на Марли ошейник, но он вцепился в него зубами. Кое-как я разжал ему зубы, вытащил ошейник из пасти и наконец натянул ему на шею. Затем, как мне было велено, надавил ладонью на его филейную часть, заставив его сесть, а сам встал рядом, касаясь левой ногой его правого плеча. На счет «три» мне предстояло скомандовать: «Марли, рядом!» — и шагнуть вперед с левой ноги. Если Марли понесет куда-нибудь в сторону, я должен буду дернуть за поводок.

— Итак, на счет «три»! — объявила инструкторша. — Раз… два… три!

— Марли, рядом! — скомандовал я.

Стоило мне сделать шаг — и он рванулся вперед, словно истребитель с палубы авианосца. Я изо всех сил дернул за поводок: ошейник стиснул ему горло, он судорожно закашлялся и отпрыгнул назад. Но, едва давление ослабло, пережитая неприятность для Марли ушла далеко в прошлое: он снова прыгнул вперед. Я вновь натянул поводок. И так продолжалось до бесконечности: прыжок вперед — дерганье за поводок — кашель — прыжок назад — передышка — все сначала.

— Держите его рядом с собой! — рявкнула инструкторша.

Я старался, очень старался, но ничего не выходило.

— Смотрите, — нетерпеливо бросила она, протянув руку. — Я покажу.

Я передал ей поводок. Она решительно подтащила Марли к себе и, нажав на ошейник, приказала сидеть. Можете не сомневаться — он сел и устремил на нее внимательный взгляд.

Дернув за поводок, инструкторша тронулась с места. Но почти сразу Марли рванулся вперед с такой силой, что едва не выдернул ей руку из плечевого сустава. Я ощутил странное удовлетворение. У нее тоже ничего не вышло! Другие собачники переглядывались и хихикали, а я сиял от какой-то извращенной гордости. Выходит, мой пес страшен не только для меня!

Преподавательница бросила на меня взгляд, ясно говоривший, что я пересек некую невидимую черту и пути назад не будет. Марли публично ее унизил. Она отдала мне поводок и как ни в чем не бывало повернулась к классу.

Окончив урок, она попросила меня на минуту задержаться. Мы с Марли стояли и ждали, пока другие ученики забрасывали ее вопросами. Наконец, когда все они разошлись, она повернулась ко мне и объявила:

— Мне кажется, ваш пес слишком молод для наших занятий.

— Марли — псина с характером? — усмехнулся я.

— Он просто к этому еще не готов, — поправила она. — Ему надо подрасти.

Я начал понимать, к чему она клонит.

— Вы хотите сказать, что…

— Он отвлекает других собак.

— …что нам в вашем классе делать нечего?

— Приходите через шесть-восемь месяцев.

— Значит, вы нас выставляете?

— Да, — твердо ответила она. — Я вас выставляю.

Марли, умный пес, поднял ногу и налил всего в нескольких сантиметрах от ноги грозной инструкторши лужицу.

Возвращаясь домой, я кипел от ярости. Мой Марли — прекрасный чистокровный лабрадор, гордый представитель породы собак-поводырей, собак-спасателей, собак — охотников и рыболовов. Как посмела эта мегера списать его со счетов после каких-то двух уроков? Да, он непоседлив и упрям, но сердце у него золотое! И я решил доказать, что Марли не безнадежен.

На следующее утро, еще до завтрака, я вывел Марли на задний двор.

— Они еще пожалеют, что тебя выгнали! — объявил я. — Необучаемый? Сейчас увидим, кто тут необучаемый!

Тот запрыгал вокруг меня в знак согласия.

Начали мы с команды «сидеть»: эту команду Марли разучивал еще щенком и хорошо ее освоил. Твердым голосом истинного вожака стаи я приказал ему: «Марли, сидеть!» Он сел — и получил заслуженную похвалу. Это упражнение мы повторили несколько раз. Затем перешли к команде «лежать», с которой Марли также был знаком. Он пристально вглядывался мне в глаза, вытянув шею и ожидая приказа. Я медленно поднял руку и замер. Секунда или две прошли в напряженном ожидании, а затем я резко опустил руку, щелкнув пальцами, указал на землю и произнес: «Лежать!» Марли с грохотом рухнул наземь, как будто рядом с ним разорвался снаряд.

— Получилось! — в восторге завопила Дженни — она сидела на пороге с чашкой кофе в руках.

Несколько раз успешно повторив пройденное, я решил перейти к следующему этапу: команде «ко мне». Эта задача оказалась посложнее. Собственно, по части подбегания к хозяину у Марли проблем не было, но он никак не мог взять в толк, почему надо сидеть смирно, пока его не позовут. Нам просто не удавалось отойти подальше — наш ласковый щен не желал расставаться с нами даже на несколько секунд!

Я усадил его перед собой, внимательно и пристально взглянул ему в глаза. Затем, не отводя взгляда, поднял перед собой открытую ладонь.

— Сидеть! — приказал я и сделал шаг назад.

Он замер, тревожно глядя на меня, ловя малейший знак, позволяющий ему ко мне присоединиться. На четвертом моем шаге он не выдержал и бросился ко мне. Я пожурил его и начал все сначала. Каждый раз он выдерживал чуть дольше. Наконец мне удалось отойти от него метров на пятнадцать. Он сидел, неотрывно глядя на меня, — вулкан энергии, готовый взорваться. Я досчитал до десяти. Он не трогался с места. «Ладно, хватит его мучить», — сказал я себе и резко крикнул:

— Марли, ко мне!

С безумным восторгом он рванулся ко мне. Слишком поздно я понял, какая опасность мне угрожает. Мой пес летел на автопилоте — близилось собакокрушение. На изучение последней команды оставались доли секунды…

— СТОЯТЬ! — завопил я что есть мочи.

Бам! Он врезался в меня, не снижая скорости, и я полетел вверх тормашками. Несколько секунд спустя, открыв глаза, я обнаружил, что Марли прижал меня к земле всеми четырьмя лапами и взволнованно облизывает мне лицо. «Ну как, хозяин, ты доволен?» Формально говоря, он все сделал правильно.

— Я ухожу, — высунувшись из окна кухни, объявила Дженни. — Когда закончите беситься, не забудьте закрыть окна. После обеда обещали дождь.

Я покормил Марли, принял душ и отправился на работу.

Вечером, когда я вернулся, Дженни ждала меня у дверей; видно было, что она расстроена.

— Пойди в гараж и посмотри, — сказала она.

Я открыл дверь в гараж — и прежде всего увидел Марли, обессиленно распростершегося на полу. Морда и передние лапы его были покрыты коркой засохшей крови. Когда я огляделся кругом, у меня перехватило дыхание. Наш гараж — сверхпрочный бункер — превратился в руины. Подстилка на полу изорвана в клочья, с бетонных стен содрана краска, гладильная доска перевернута, от ее обивки остались какие-то жалкие клочки. Но хуже всего выглядит дверь, возле которой я стою. На ней, с внутренней стороны, вмятина, словно по ней били тараном. Вокруг полукругом разлетелись щепки; сама дверь, косяк и стены рядом — в пятнах крови.

— Когда я вернулась домой пообедать, — послышался сзади голос Дженни, — все было прекрасно. Но я заметила, что собирается дождь.

Во второй половине дня разразилась гроза. Пару часов спустя Дженни вернулась домой — и застала Марли измученного, в пене и крови.

За ужином мы пытались представить, что же произошло. По всей видимости, Марли, напуганный грозой и одиночеством, решил искать спасения в доме. Но кто бы мог подумать, что он способен принести такие разрушения?

Помыв посуду, мы с Дженни отправились в гараж. Марли, уже совершенно успокоившийся, жевал свою игрушку; он радостно запрыгал вокруг нас, надеясь, что мы с ним поиграем. Я придерживал его, пока Дженни смывала кровь с густой шерсти. Затем мы прибрались в гараже, а он наблюдал за нами, виляя хвостом. Мы выкинули изорванную подстилку и приведенную в негодность гладильную доску, вымели щепки, смыли кровь со стен и составили список покупок для ремонта — первый из бесчисленных ремонтов, к которым вынуждал нас Марли.

— Интересно, чему ты радуешься? — хмуро поинтересовался я у пса и повел прогуляться его перед сном.

Глава пятая Из чего состоит мужское достоинство

Всякой собаке нужен хороший ветеринар. А еще больше он нужен новичку-собаковладельцу — главным образом для поддержки, ободрения и добрых советов. Повезло нам не сразу, но наконец мы набрели на доктора нашей мечты. Звали его Джей Бьютан — для всех, кто его знал, просто доктор Джей. В первые месяцы мы звонили ему беспрерывно и по самым идиотским поводам.

Но сегодня мы с Дженни обсуждали с ним серьезную проблему — растущий страх Марли перед грозой. Поначалу мы надеялись, что гаражное буйство останется случайным инцидентом, однако оно оказалось лишь началом фобии длиною в жизнь. Лабрадоры слывут отличными охотничьими собаками; но нам достался пес, приходящий в ужас от фейерверков, громких автомобильных выхлопов и вообще от любого звука громче стреляющей бутылки шампанского. Но страшнее всего был для него гром. Один намек на грозу превращал Марли в трясущегося невротика.

Доктор Джей выдал мне пузырек с таблетками и сказал:

— Не стесняйтесь давать ему вот это.

Это успокоительное, объяснил он, оно должно снять тревожность.

— Надо надеяться, — добавил он, — что благодаря успокоительному действию таблеток Марли научится справляться со своим страхом и действовать более разумно. Страх грозы довольно обычен для собак, особенно во Флориде, где в весенние месяцы грозы бушуют почти каждый день.

Марли обнюхал пузырек: похоже, перспектива просидеть всю жизнь на психотропных препаратах его не смущала.

Доктор Джей пожевал губами, словно хотел что-то сказать, но не решался.

— И вот еще что, — проговорил он наконец. — Возможно, вам стоит подумать о кастрации.

— Кастрации? — повторил я. — Вы хотите сказать…

Видимо, на моем лице отразились сильные чувства, потому что он поспешно добавил:

— Это совершенно безболезненно, и ему самому станет намного комфортнее.

Доктор Джей слышал о поведенческих проблемах Марли — и о гиперактивности, и о жевании ботинок, и о наших неудачных уроках дрессировки. А в последнее время семимесячный Марли приобрел привычку прыгать на все, что движется, в том числе на наших гостей.

— Это уберет невротическую сексуальную энергию и сделает его спокойнее и счастливее, — пояснил он, добавив, что на жизнерадостный характер Марли операция не повлияет.

— Не знаю, — проговорил я. — Просто это звучит как-то очень… безвозвратно.

А вот у Дженни таких сомнений не было.

— Надо отрезать ему яйца — значит, отрежем! — объявила она.

— А как же потомство? — спросил я.

— Думаю, вам стоит подумать об этом реалистично, — посоветовал врач. — Марли — прекрасный пес, но я не уверен, что он обладает всеми достоинствами производителя.

Он выразился так дипломатично, как только мог, но на лице у него было написано крупными буквами: «Боже правый! Ради блага будущих поколений не позволяйте этой генетической ошибке закрепиться в потомстве!»

Я пообещал подумать.

В тоже самое время, когда мы размышляли о том, стоит ли лишать Марли мужского достоинства, на мое собственное достоинство свалилась нежданная напасть. Доктор Шерман объявил Дженни, что ее организм готов к новой беременности, и моя жена взялась за дело с целеустремленностью спортсмена, борющегося за олимпийскую медаль. Остались в прошлом те дни, когда мы просто откладывали в сторону таблетки и смотрели, что из этого выйдет. В войне за новую жизнь Дженни перешла в наступление. И мне в этом наступлении предназначалась весьма ответственная роль. Ночная забава превратилась в медицинскую процедуру — с измерением влагалищной температуры, схемами овуляций и так далее.

Дженни привыкла к тому, что я, как говорится, всегда готов, и считала, что так будет продолжаться в любой обстановке. Я мог, например, мусор выносить — и тут на пороге кухни появлялась моя жена с календарем в руках и объявляла:

— Месячные у меня были семнадцатого, значит… — тут она бросала последний взгляд на календарь, — значит, нам надо сделать это СЕЙЧАС!

Мужчины из семейства Гроган — в том числе и я — плохо переносят давление. Несколько таких случаев — и передо мной вырос в полный рост страшнейший из мужских кошмаров: неудача в постели. Чем сильнее я ощущал свой супружеский долг, тем труднее мне было расслабиться и делать все естественно. Дошло до того, что при одной мысли о сексе меня начал охватывать смертельный ужас.

Однажды утром (в то время я работал в редакции газеты Западного Палм-Бич, всего в десяти минутах от дома) Дженни позвонила мне и спросила, не хочу ли я в обеденный перерыв заехать домой?

— Может быть, лучше встретимся в каком-нибудь ресторане? — предложил я.

— Лучше дома, — ответила она и, понизив голос, добавила: — Сегодня хороший день. Видишь ли, я… ну… мне кажется… у меня… овуляция.

Меня охватил ужас. Хотелось взмолиться: «Боже мой, только не это! Только не проклятое слово на букву О!» Но я ответил так спокойно и небрежно, как только мог:

— Конечно. Буду в полпервого.

Когда я вошел в дом, Марли, как обычно, бросился мне навстречу, но Дженни не показывалась. Я позвал ее.

— Я в ванной! — откликнулась она. — Сейчас выйду.

Чтобы убить время, я принялся разбирать почту. Мне было очень не по себе.

— Привет, морячок! — раздался сзади голос моей жены.

Я обернулся. Дженни стояла передо мной в чудном шелковом лифчике и почти прозрачных трусиках-стрингах. Плоский живот… потрясающие длинные ноги… никогда еще моя жена не выглядела так соблазнительно!

— Ну, как я выгляжу? — поинтересовалась она.

Моя любимая выглядела ПОТРЯСАЮЩЕ! И сама это знала.

Она впорхнула в спальню, я — за ней. Мы бросились на кровать, сжимая друг друга в объятиях. Закрыв глаза, я ощутил, как возвращается магия страсти. Да, на этот раз все получится. Я чувствовал ее дыхание — горячее, влажное, бурное…

Но… стоп! Чем это пахнет? К сладкому аромату ее дыхания примешивается что-то… одновременно знакомое и чуждое, не неприятное, но и не слишком соблазнительное. Я знал этот запах, но не мог подобрать ему название. Что-то съестное — да, но что? Не крекеры. Не чипсы. Не салат из тунца. Вот-вот, что-то близкое… Ах да!..

Собачье лакомство «Милк-бонс»?!

Да, «Милк-бонс»! Но почему? Я уже готов был спросить вслух: «Дженни, зачем ты ела „Милк-бонс“?» А она тем временем целовала меня в шею… Но стоп! Как ей удается одновременно целовать меня в шею и дышать мне в лицо?

Я открыл глаза — и увидел перед собой огромную собачью башку. Марли, положив голову на кровать, увлеченно пускал на простыни океан слюней.

— Ах ты тварь! — заорал я, кубарем скатываясь с кровати. — Плохой пес! Пошел отсюда! Лежать!

Но было поздно: магия бесследно исчезла.

Я записался к ветеринару, чтобы кастрировать Марли. Черт возьми, думал я, раз уж мне больше не суждено нормально заниматься сексом, то и он не будет! Доктор Джей посоветовал нам привезти к нему Марли утром, по пути на работу, и забрать по дороге домой. Неделю спустя мы так и сделали.

Пока мы с Дженни одевались, Марли радостно носился по дому, предчувствуя интересную поездку. Я почувствовал укол вины. Бедняга так нам доверяет, а мы собираемся лишить его мужественности.

— Иди-ка сюда, — позвал я его и, не без труда опрокинув на спину, принялся чесать ему брюхо. — Ничего страшного. Знаешь, секс — это не самое главное в жизни…

Но кого я обманываю? Даже я сам, в нынешнем своем плачевном состоянии, ясно понимал, что высшего удовольствия в жизни нет. Мне было невыносимо стыдно.

И еще стыднее стало, когда я свистнул ему — и он, безоговорочно мне доверяя, радостно помчался к машине. Дженни села за руль, я — на пассажирское сиденье. Марли, по своей всегдашней привычке, поставил лапы на центральную консоль и уткнулся носом в зеркало заднего вида. Всякий раз, как Дженни нажимала на тормоза, Марли стукался носом о стекло, но это его не смущало. Он едет на прогулку с двумя лучшими друзьями. Жизнь прекрасна — лучше и быть не может!

Я приоткрыл окно, и Марли повернулся к нему, жадно ловя незнакомые запахи. Скоро он устроился у меня на коленях и прижал нос к узкой щелке приоткрытого стекла. Почему бы и нет? — думал я. В последний раз он едет по улице как полноценный член мужского братства: так пусть подышит свежим воздухом. Я открыл окно пошире, чтобы он мог высунуть морду. Он так наслаждался новыми ощущениями, что скоро я открыл окно еще шире, и из него высунулась собачья голова целиком.

— Джон, может быть, не надо? — спросила Дженни.

— Все нормально, — ответил я. — Он просто хочет подышать свежим…

И в этот миг Марли высунул за окно передние лапы по самые плечи.

— Джон, держи его! Держи!

Я и пошевельнуться не успел, как Марли соскочил у меня с колен и принялся выбираться из окна движущегося автомобиля на плотно забитом машинами шоссе. Еле-еле я успел схватить его левой рукой за хвост. Дженни ударила по тормозам. Марли повис в воздухе, колотя передними лапами по асфальту: я крепко сжимал его хвост. К несчастью, положение тела не позволяло мне даже схватить его другой рукой.

Под истошный вой чужих гудков Дженни кое-как добралась до крайней полосы и остановилась.

— А дальше что? — крикнул я.

Я оказался в ловушке. Втащить Марли обратно в окно — не получится. Открыть дверь — тоже. Черт возьми, я не могу даже перехватить его правой рукой! А стоит отпустить — и он помчится в погоню за какой-нибудь из тех машин, что объезжают нас, сердито гудя.

Дженни выскочила из машины, бросилась ко мне и схватила Марли за ошейник. Я вышел, и вдвоем мы затолкали его в машину. Эта сцена разыгралась прямо перед бензоколонкой, и все механики высыпали оттуда на нас поглазеть.

— Спасибо, ребята! — бросил я им, пока Дженни заводила мотор. — Рад, что мы сумели скрасить вам рабочий день!

Когда мы добрались до клиники, я надел на Марли тугой поводок на случай, если он снова попытается сбежать. Чувство вины испарилось как не бывало.

— Ну нет, парень, от судьбы не уйдешь, — злорадно проговорил я, передавая его помощникам доктора Джея.

Вечером, после работы, я заехал за ним. Марли ходил неуклюже — видимо, еще болела рана. Глаза его были налиты кровью и слезились после анестезии. А там, где прежде гордо болтались чудесные тугие яички, теперь… не было ничего. Только какой-то сморщенный лоскут кожи. Никогда теперь у нас не будет маленьких Марли.

Работа постепенно захватывала всю нашу жизнь. Работа в газетах. Работа по дому. Работа в саду. Работа над оплодотворением. Да еще и работа по воспитанию Марли — честное слово, одного этого хватило бы с лихвой! Во многом он напоминал ребенка — так же требовал времени и забот, так же давал нам ощутить вкус ответственности. Во многом, но не во всем. Даже ничего не понимая в родительских обязанностях, мы не сомневались, что детей не следует запирать на целый день в гараже с миской воды.

Мы еще не отпраздновали и двух годовщин свадьбы, а уже в полной мере почувствовали, что такое взрослая семейная жизнь. Нам двоим нужен был отдых от повседневных забот. Вот почему в один прекрасный вечер я преподнес Дженни сюрприз: два билета в Ирландию. Отпуск на три недели. Взятая напрокат машина, дорожная карта и адреса мотелей.

Однако, прежде чем ехать отдыхать, нужно было решить несколько проблем, и главная из них — Марли. От собачьего приюта мы отказались почти сразу. Марли слишком молод, энергичен и непоседлив, чтобы три недели продержать его в клетке. Как и предсказывал доктор Джей, кастрация не изменила его жизнерадостный темперамент. К сожалению, уровень энергии она тоже не снизила, да и на буйные выходки не подействовала. Правда, он больше не пытался наскакивать на неодушевленные предметы, но в остальном оставался все тем же неуправляемым зверем. Отдать буйного, невоспитанного, да к тому же подверженного приступам паники пса на передержку друзьям? Нет, мы с друзьями так не поступаем. Нам требовался профессиональный «собачий нянь» — человек ответственный, очень терпеливый и достаточно сильный, чтобы справиться с сорокакилограммовой мохнатой тушей.

Мы составили список друзей, соседей и сослуживцев, а затем начали вычеркивать одну фамилию за другой. Наконец у нас осталось только одно имя. Кэти, моя коллега, живет одна и любит животных. Рослая, сильная женщина, спортсменка. То, что нужно! И — ура! — она согласилась.

Я подготовил ей такую подробную инструкцию, словно оставлял на ее попечение тяжело больного младенца. «Руководство по уходу за Марли» составило шесть страниц, исписанных с двух сторон.

Эту инструкцию я вручил Дженни и попросил прочитать — проверить, не упустил ли я чего.

— О чем ты только думаешь? — поинтересовалась Дженни, вчитавшись в инструкцию. — Это нельзя ей показывать! — Она возмущенно взмахнула листками в воздухе. — Если ты ей это покажешь, об Ирландии можешь забыть. Она бросится бежать и не остановится до Ки-Уэста!

Но я верил, что честность — лучшая политика, так что предъявил Кэти свою инструкцию. Во время чтения она несколько раз заметно поморщилась, однако удержала свои чувства при себе. К концу текста лицо ее приобрело нежно-зеленый оттенок, но эта благородная женщина не стала брать свое обещание назад.

— Приятного вам путешествия, — мужественно пожелала она. — У нас все будет хорошо.

Ирландия оказалась именно такой, как мы ее себе представляли. Чудная, идиллическая страна, идеальное место для отдыха. Погода была отличная: почти все три недели светило солнце. Как мы и обещали себе, мы не строили планов и не сверялись с путеводителями — просто катались по побережью, останавливаясь тут и там, чтобы пройтись, купить сувенир, выпить по бутылочке «Гиннесса» или посмотреть на океан.

Каждый вечер мы искали, где бы сегодня остановиться на ночлег. И все ночлеги были одинаковы — комнаты в частных домах, гостеприимные ирландские вдовушки, чай, мягкая перина и обязательный вопрос: «А вы, уж простите за любопытство, женаты или так?» А затем понимающая улыбка и деликатно прикрытая дверь.

Мы с Дженни вскоре уже не сомневались, что ирландские законы предписывают в обязательном порядке вешать на стенку в каждой спальне портрет Папы или картину с Девой Марией (а иногда и то и другое). Кроме того, другой закон, видимо предназначенный охранять целомудрие путешественников, распространялся на кровати — такие скрипучие, что даже повернуться с боку на бок без шума нам не удавалось.

К романтике такие условия располагали не больше, чем ночлег в монастыре. Мы спали в чужих домах — в домах добрых католиков — с тонкими стенами, скрипучими кроватями, любопытными хозяйками и бдительными статуями святых.

Секс в таких местах казался совершенно недопустимым. Мы как будто снова стали школьниками. Нас могли «поймать» — и это означало неминуемое унижение на следующее утро за общим завтраком. Это означало, что миссис О’Флаэрти, подавая нам яйца, поднимет брови и спросит с усмешкой: «Надеюсь, кровать вам понравилась?»

В Ирландии секс перестал быть обязанностью — он превратился в запретное удовольствие. Это-то мне и требовалось. Все три недели мы не могли оторваться друг от друга.

Но Дженни не переставала беспокоиться о своем малыше, оставшемся дома. Каждые два-три дня, зажав в кулаке мелочь, она закрывалась в телефонной будке и выслушивала от Кэти подробный отчет. Я стоял снаружи и, естественно, слышал только половину беседы.

— Что сделал?.. Прямо на дорогу?.. Но вы не пострадали?.. Слава богу… Что? Туфли?.. О боже мой! И сумку?.. Да-да, конечно, мы заплатим… Нет-нет, не спорьте, заплатим…

И так далее. Каждый звонок превращался в список прегрешений, одно хуже другого; некоторые удивляли даже нас, закаленных ветеранов собачьих войн. Марли был трудным учеником, а Кэти, похоже, в собачьи учительницы не годилась.

Когда мы вернулись, Марли встречал нас у калитки. Кэти стояла в дверях: вид у нее был усталый, даже измученный. Взгляд затуманенный, словно у контуженного солдата. Рядом с ней на пороге стояла собранная сумка: она собиралась уйти немедленно. Мы вручили ей подарки, долго и красноречиво ее благодарили, попросили не беспокоиться о разодранных шторах и прочем. Она вежливо распрощалась — и была такова.

— Бедняжка Кэти, — сказала Дженни. — Боюсь, больше она присматривать за Марли не согласится.

— Мне тоже так кажется, — ответил я. И, повернувшись к Марли, добавил: — Итак, шеф, медовый месяц окончен. С завтрашнего дня начинаем дрессировать тебя по всем правилам.

Утром мы с Дженни вышли на работу. Но перед этим я надел на Марли «удавку» и вывел его на прогулку. Он немедленно рванулся вперед, даже не притворяясь, что готов гулять спокойно.

— Куда спешим? — поинтересовался я и изо всех сил дернул за поводок, сбив его с ног.

Он поднялся, откашлялся и устремил на меня обиженный взгляд, словно говоря: «А вот Кэти так не делала!»

— Привыкай, — ответил я, заставив его сесть.

Он смотрел на меня очень скептически.

— Марли, рядом! — С этими словами я зажал поводок в горсти, так что моя рука почти касалась ошейника, и шагнул вперед с левой ноги.

Пес бросился вперед — я натянул поводок.

— И не стыдно тебе было пользоваться слабостью женщины? — бормотал я. — Ну нет, со мной этот номер не пройдет!

К концу прогулки я сжимал поводок до боли в пальцах; однако Марли, кажется, уразумел, кто здесь хозяин, а кто — домашнее животное. Когда мы свернули к дому, мой пес послушно трусил рядом со мной — не безупречно, но вполне прилично, если учесть, что он это делал в первый раз.

— Так-так, — промурлыкал я. — Теперь понял, кто здесь босс? Несколько дней спустя Дженни позвонила мне на работу.

Она только что записалась на прием к доктору Шерману.

— Кажется, нам подвалила ирландская удача, — объявила она. — Я снова беременна.

Глава шестая Его меню

Эта беременность проходила совсем по-другому. Предыдущий выкидыш нас кое-чему научил. Теперь мы держали свои новости в тайне.

Все химикаты и пестициды мы заперли в самый дальний шкаф. Все на свете — даже слюну Марли со стен — Дженни теперь отчищала уксусом. А самого Марли и его подстилку мы обрабатывали от блох борной кислотой.

Каждое утро Дженни поднималась с рассветом и выводила Марли гулять. Я просыпался как раз к их возвращению. Здоровье моей жены не оставляло желать лучшего, за одним исключением: в первые недели ее постоянно тошнило. Однако каждую волну тошноты она встречала, если можно так выразиться, с радостным смирением — ведь это подтверждало, что эксперимент внутри нее проходит нормально.

Так оно и было. На этот раз медсестре Эсси удалось заснять на кассету первые расплывчатые, зернистые кадры с нашим малышом. Мы слышали биение маленького сердечка, видели, как пульсируют четыре крошечные камеры. Мы разглядели головку, ручки и ножки. Доктор Шерман торжественно объявил нам, что развитие ребенка соответствует сроку, а затем, взглянув на Дженни, спросил:

— Что же вы плачете, милочка? Радоваться надо!

Эсси выразительно посмотрела на Дженни из-за его спины и закатила глаза, словно говоря: «Ох уж эти мужчины — ничего-то они не понимают!»

По правде сказать, я и сам мало что понимал в беременных женах. Однако делал все, что мог: старался не докучать Дженни, сочувствовал, когда ее тошнило, безропотно выполнял все ее прихоти. Не раз мне приходилось среди ночи бежать в круглосуточный супермаркет за мороженым, или яблоками, или какими-нибудь неизвестными мне пряностями.

— Она просила гвоздику, — говорил я продавцу из ночной смены, с которым уже сошелся по-дружески. — Вы уверены, что это гвоздика?

Вместе с беременностью продвигалось обучение Марли. Я работал с ним каждый день и скоро уже мог развлекать друзей представлением — по команде «Воздух!». Марли падал на землю плашмя, разбросав лапы. Если я командовал громко и сурово, он подчинялся, иногда даже с охотой, но по умолчанию существовал в режиме «полное непослушание».

А еще он обожал манго, что дюжинами сыпались с ветвей у нас на заднем дворе. Крупные тяжелые плоды, такие сладкие, что от них ныли зубы. Марли обычно распластывался на траве, выбирал плод посочнее, зажимал между лапами и вонзал в него зубы, с хирургической точностью очищая от шкурки.

Ел он и многое другое: полотенца, губки, носки, использованные прокладки, белье.

На день рождения Дженни я купил ей восемнадцатикаратное золотое ожерелье — тонкую изящную цепочку с крохотной застежкой. Она тут же надела украшение. Но несколько часов спустя поднесла руку к горлу и воскликнула:

— Мое ожерелье! Где оно?

Очевидно, она плохо закрепила застежку, и ожерелье соскользнуло.

— Не паникуй, — сказал я. — Из дома мы не выходили. Оно где-то здесь.

Мы принялись искать ожерелье, а Марли весело прыгал вокруг. Постепенно до меня начало доходить, что он как-то очень уж возбужден. Я обернулся к нему — он отпрянул. Черт побери! «Мамба Марли!» Это могло означать только одно!

— Что это свисает у него из пасти? — с тихим ужасом в голосе поинтересовалась Дженни.

«Что-то» было тонкое, изящное… и определенно золотое.

— Только без резких движений! — прошептала Дженни.

Мы застыли на месте.

— Все хорошо, малыш, все хорошо, — начал я медовым голосом. — Мы на тебя не сердимся. Просто хотим, чтобы ты вернул нам ожерелье.

Осторожно, словно по тонкому льду, мы с Дженни принялись обходить его с двух сторон. Казалось, перед нами бомба, способная взорваться от любого неосторожного движения.

— Спокойно, Марли! — проворковала Дженни самым ласковым и убедительным голосом, на какой только была способна. — Просто положи ожерелье, и никто не пострадает…

Марли подозрительно смотрел то на меня, то на нее. Мы загнали его в угол, но он понимал: у него есть что-то такое, что нам очень нужно.

Мы с Дженни переглянулись. Не прозвучало ни слова, но мы знали, что делать. Не в первый раз мы вытаскивали семейные ценности из пасти Марли. Ей предстояло схватить его за ляжки, я хватал за голову, разжимал челюсти и извлекал контрабанду. Однако был у этого плана один серьезный недостаток — Марли уже знал, как это делается.

Мы были уже в полуметре от него. Я кивнул Дженни и беззвучно прошептал:

— На счет «три»!

Но прыгнуть мы не успели — Марли запрокинул голову и издал громкий чавкающий звук. Конец цепочки исчез у него в пасти. Я бросился вперед, разжал ему челюсти и сунул руку в пасть.

— Поздно! Он ее проглотил!

Дженни принялась колотить Марли по спине, приговаривая:

— Выплюнь, черт тебя побери, выплюнь!

Все напрасно. Марли громко, удовлетворенно рыгнул.

Быть может, Марли и выиграл битву, но до победы в войне было еще далеко. Зов природы работал на нас. Мы знали: рано или поздно проглоченное выйдет наружу. Как ни отвратительно об этом думать, теперь мне предстояло копаться в его какашках — иначе утраченного не найти.

Итак, я приготовил Марли его любимое слабительное — огромную миску нарезанных переспелых манго — а сам приготовился ждать. Три дня, вместо того чтобы закапывать экскременты в песок на заднем дворе, я подбирал их совком, аккуратно раскладывал на широкой доске и ворошил веткой, а затем поливал из шланга, словно золотоискатель, промывающий кучу пустой породы в поисках нескольких крупинок золота. Посторонние предметы — шнурки, гитарные струны и так далее — попадались довольно часто. Но ожерелья не было.

На четвертый день мое упорство было вознаграждено. С обычным восклицанием: «Не могу поверить, что роюсь в собачьем дерьме!» — я разложил последний вклад Марли на доске и принялся за поиски. Уже готов был бросить это дело, как вдруг заметил что-то странное: коричневый комок размером с орех. На ожерелье он совсем не походил, однако было ясно, что это что-то инородное. Подцепив странный предмет веткой, я подтащил его к себе поближе и окатил из шланга. Вот в очистительных струях блеснуло что-то удивительно яркое…

Ожерелье слиплось в плотный, необыкновенно маленький шарик — я даже не думал, что такое возможно. Но под напором струи из шланга оно постепенно приняло прежнюю форму — не порванное, не поврежденное. Как новенькое. Нет, даже лучше, чем новое! Я понес его в дом, чтобы показать Дженни: она запрыгала от радости, несмотря на сомнительный путь, проделанный ее подарком. Ожерелье ослепительно сияло — самое сверкающее золото, какое я когда-либо видел. Очевидно, его очистили желудочные ферменты Марли.

— Господи боже! — проговорил я, присвистнув. — Может, нам открыть фирму по очистке ювелирных изделий?

Дженни отправилась дезинфицировать свой вновь обретенный презент. Эту цепочку она носила еще много лет, и всякий раз, взглянув на нее, я вспоминал свою недолгую карьеру золотоискателя.

Первый ребенок в семье рождается не каждый день, поэтому, когда в больнице Девы Марии в Уэст-Палм-Бич нам предложили родильную палату класса «люкс» за дополнительную плату, мы с Дженни не раздумывая ответили согласием. Палата-люкс напоминала номер в первоклассном отеле — просторная, светлая, прекрасно обставленная. Для молодого отца предназначалась удобная складная кушетка-кровать. Вместо стандартной больничной еды «гостям» предлагались различные деликатесы.

— Бог ты мой, да это просто праздник какой-то! — воскликнул я, плюхнувшись на мягкую кушетку.

Палаты-люкс обслуживались специальной командой персонала и приносили больнице большую выгоду — немало пар соглашались заплатить деньги, чтобы рожать в комфорте. Возможно, это сибаритство, думали мы, но… почему бы и нет?

Но когда наступил решающий день и мы с Дженни, собрав вещи, прибыли в больницу, нам объявили, что возникла небольшая проблема.

— Проблема? — переспросил я.

— Похоже, сегодня удачный день для родов, — с улыбкой объявила медсестра в приемной. — Все палаты уже заняты.

Заняты? Но сегодня самый важный день в нашей жизни!

— Подождите секунду, — начал я. — Мы заказали палату несколько недель назад…

— Мне очень жаль, — без всякого сострадания в голосе ответила медсестра. — Но, знаете, когда женщина начинает рожать, тут уж не до выяснений.

В ее словах был смысл. Действительно, не выгонять же нам из палаты какую-нибудь незадачливую роженицу! Медсестра отправила нас на другой этаж, где располагались стандартные палаты. Но там нас ждала еще одна дурная новость.

— Можете себе представить, — воскликнула тамошняя дежурная, — у нас все палаты заняты!

Нет, такого мы себе представить не могли.

— И что вы предлагаете? — рявкнул я. — Где нам рожать — на автостоянке?

Медсестра, видимо хорошо знакомая с нервами молодых отцов, успокаивающе улыбнулась мне и проворковала:

— Не беспокойтесь. Найдем для вас местечко.

Сделав несколько телефонных звонков, она отправила нас вперед по длинному коридору. Пройдя двойные двери, мы оказались в точной копии родильного отделения, которое только что покинули, за одним исключением — медсестры здесь разговаривали с пациентками по-испански.

Палм-Бич известен как округ богачей: но еще это и земля огромных ферм, раскинувшихся на территории осушенных болот. Эти фермы обеспечивают зеленью и овощами большую часть восточного побережья. Тысячи рабочих, в основном из Мексики и Центральной Америки, каждую осень приезжают во Флориду, чтобы подзаработать на сборе перца, помидоров, латука и сельдерея. Теперь, кажется, мы узнали, где эти иммигранты рожают детей. Воздух звенел от жалобных стонов и криков: «Mi madre!» Время от времени то из одного, то из другого угла доносились пронзительные женские вопли.

Медсестра ввела нас в крошечную комнатку с кроватью, стулом и электронными мониторами и вручила Дженни больничную ночную рубашку.

— Добро пожаловать в роддом для бедных! — бодро объявил доктор Шерман, влетевший в палату несколько минут спустя. — Обстановка здесь, конечно, небогатая, но это только видимость.

Дальше он поведал нам, что эти родильные палаты укомплектованы самым современным медицинским оборудованием в больнице и что здесь работают самые опытные и умелые медсестры. Жены бедняков, как правило, не наблюдаются у врачей во время беременности, что повышает риск осложнений при родах. «Вы попали в хорошие руки!» — заверил он нас и снова исчез.

Когда у Дженни отошли воды и начались болезненные схватки, обнаружилось, что мы действительно в хороших руках. Опытные медсестры излучали уверенность и заботу. Я беспомощно суетился рядом. В какой-то момент Дженни прорычала сквозь стиснутые зубы:

— Еще раз спросишь, как я себя чувствую, и я тебе глаза выцарапаю!

Я попятился и выскользнул из палаты. В холле, прислонившись к стене, ждали еще несколько мужчин — моих товарищей по этому испытанию. Они не говорили по-английски, а я — по-испански, но переводчик нам не требовался.

Тянулись часы. Дженни тужилась. Я изнывал от волнения. Наконец, когда на город уже опустилась ночь, я вышел в холл, сжимая в руках сверток размером с футбольный мяч.

— Es el nino! — объявил я своим новым друзьям, показывая им своего новорожденного сына.

Лица мужчин осветились широкими улыбками; в интернациональном жесте одобрения они подняли вверх большие пальцы.

В отличие от имени для пса, имя для сына мы подобрали легко и без споров. Малыш стал Патриком — в честь первого Грогана, прибывшего в Соединенные Штаты из Ирландии.

Задолго до родов мы с Дженни разрабатывали стратегические планы, призванные помочь Марли привыкнуть к появлению в доме нового члена семьи. Нашему псу предстояло потесниться и освободить место для нового Любимого Существа; мы не хотели, чтобы это стало для него травмой. Превратив гостевую спальню в детскую, мы запустили туда Марли и позволили ему тщательно изучить кроватку, колыбель и все прочие предметы обстановки. Пока Дженни в больнице восстанавливала силы после родов, я часто ездил домой навестить Марли и привозил с собой пеленки и подгузники, хранящие запах младенца.

Наконец мать и дитя вернулись домой. Дженни поставила автомобильное креслице с малышом Патриком на кровать в спальне, а затем мы отправились в гараж поздороваться с Марли. После радостной встречи мы повели его в дом. Специально показывать ему ребенка мы не собирались — пусть сам познакомится с новым обитателем дома. Предполагалось, что мы как ни в чем не бывало займемся своими делами, однако будем следить за псом не спуская глаз.

Марли вошел вслед за Дженни в спальню: он еще не подозревал, что на кровати есть что-то живое. Но вот Патрик заворочался и издал слабое чириканье, вроде птичьего. Марли застыл на месте, насторожившись. «Что это такое? Откуда?» Патрик снова пискнул; Марли замер, подняв переднюю лапу, словно охотничья собака. Боже мой, промелькнуло у меня в голове, что, если он воспримет нашего малыша… как добычу?!

Марли прыгнул вперед. Не охотничьим прыжком — не было ни рычания, ни оскаленных зубов. Но и особого гостеприимства в нем не чувствовалось. Мы были наготове: Дженни бросилась к ребенку, а я схватил Марли обеими руками за ошейник и оттащил, приговаривая:

— Все хорошо, парень, все хорошо. Не волнуйся.

Дженни отстегнула Патрика от кресла, а я заставил Марли сесть между своих ног, по-прежнему крепко сжимая его ошейник. Теперь оба мы видели, что он не желает малышу зла. Марли улыбался широкой собачьей улыбкой и вилял хвостом; глаза его блестели радостью и любопытством. Дженни подошла ближе, осторожно дала ему обнюхать младенца, начиная с крошечных ступней и выше — колени, бедра…

Бедный малыш! Ему выпало тяжкое испытание: всего в полтора дня отроду познакомиться с нестандартными гастрономическими вкусами Марли! Добравшись до памперса, наш лабрадор впал в какой-то транс: на морде его отразился священный восторг пилигрима, добравшегося до Святой земли.

— Марли, одно лишнее движение — и отправишься на собачьи котлеты! — свирепо предупредила Дженни.

Если бы он попытался напасть на ребенка — несомненно, так бы оно и было. Но скоро мы поняли, что такого быть не может. Проблема в другом: как отучить его жрать памперсы?

Дни складывались в недели, а недели — в месяцы, и постепенно Марли начал воспринимать Патрика как лучшего друга. Он понял, что этот новый человечек очень хрупок и беззащитен, так что рядом с ним двигался очень осторожно. Когда Патрик играл в кроватке, Марли подходил и нежно облизывал ему лицо. Когда Патрик начал ползать — Марли распластывался на полу и позволял малышу карабкаться на себя, как на гору. Патрик мог тянуть его за шерсть, трепать за уши — но Марли, добродушный гигант, этого словно не замечал.

У нас с Дженни установился новый распорядок дня. Ночью она вставала каждые несколько часов, чтобы покормить Патрика. Первое утреннее кормление — в шесть часов — я брал на себя. Полусонный, я извлекал малыша из колыбели, менял ему памперсы и давал бутылочку с молочной смесью. Перед глазами у меня за окном разгорался рассвет, а на коленях лежал, сладко причмокивая, крохотный живой комочек. Накормив Патрика и заставив его как следует срыгнуть, я одевал его, одевался сам, подзывал свистом Марли, и мы втроем отправлялись на утреннюю прогулку по набережной. Мы купили трехколесную прогулочную коляску, которую можно было катать не только по асфальту, но и по земле или песку. Должно быть, втроем мы представляли изумительное зрелище: Марли рвется вперед, я изо всех сил тяну его назад, а между нами хохочет и машет ручками Патрик. А дома меня ждала Дженни и горячий кофе.

Оба мы оказались словно созданы для родительства. Мы легко укладывались в его ритмы, наслаждались его простыми радостями, а неприятности встречали с улыбкой, зная, что скоро они уйдут в прошлое и превратятся в забавные воспоминания. У нас было все, что только можно пожелать. Обожаемый сын. Невыносимый, но такой любимый пес. Домик у моря. И конечно, любовь. А в ноябре редактор нашей газеты дал мне колонку — возможность три раза в неделю писать обо всем, что меня интересует. Словом, жизнь наша была прекрасна, и, когда Патрику исполнилось девять месяцев, Дженни заговорила о втором ребенке.

— Ну, не знаю, не знаю… — неуверенно откликнулся я. Оба мы хотели еще одного ребенка, но о сроках пока не задумывались. — Может быть, ты просто перестанешь пить таблетки — и посмотрим, что получится?

— Ага! — усмехнулась Дженни. — Старая добрая школа планирования семьи: «Что будет, то и будет».

Так мы и сделали. Если Дженни забеременеет в следующем году, решили мы — это будет вполне нормально.

— Полгода на то, чтобы забеременеть, девять месяцев на вынашивание — значит, между родами пройдет два года, — подсчитала Дженни.

И я согласился, что это вполне нормально. Два года — долгий срок. Почти вечность.

На следующей неделе у Дженни не пришли месячные.

Глава седьмая Крик в ночи

Вместе со следующей беременностью к Дженни вернулись ночные приступы голода.

— Нет ли у нас «сникерса»? — поинтересовалась она как-то после полуночи.

Похоже, мне предстоял очередной визит в ночной универмаг. Я подозвал свистом Марли, нацепил на него поводок и вышел из дома. За углом на стоянке нам встретилась хорошенькая блондинка с ярко-сиреневой помадой на губах и на таких шпильках, каких я еще никогда не видывал.

— Ах, какой миленький! — проворковала она. — Привет, пушистик! Как тебя зовут?

Марли был счастлив новому знакомству; мне пришлось изо всех сил натянуть поводок, чтобы он не выпачкал своими лапищами ее белый топик и пурпурную мини-юбку.

Пока мы болтали, я спрашивал себя, что эта милая девушка делает одна на Дикси-хайвей в такой час. Непохоже было, что у нее здесь машина; и в то, что она идет в магазин или из магазина, тоже верилось с трудом. В этот миг к нам подъехала машина. Окно ее приоткрылось, оттуда высунулся пожилой толстяк.

— Это ты Хезер? — спросил он.

Девушка смущенно улыбнулась мне, словно говоря: «Вот на что приходится идти, чтобы платить за квартиру».

— Мне пора, — проговорила она, садясь в машину. — Пока!

— Смотри не влюбись, Марли, — со вздохом сказал я, глядя им вслед. — Тебе такое удовольствие не по карману.

Не мне одному приходилось наблюдать, как женщины торгуют своим телом на Дикси-хайвей. По жалобам местных жителей полиция начала облавы: женщины-полицейские, замаскированные под проституток, останавливались на углах и ждали, пока потенциальный клиент попадется на приманку.

Одних проституток и их клиентов мы могли бы стерпеть, но на этом местный криминал не исчерпывался. С каждым днем в нашем районе становилось все опаснее. Патрику не было еще и года, когда в нашем квартале произошло убийство. Жертвой стала одинокая пожилая женщина. Она жила в первом доме по Черчилль-роуд, напротив круглосуточной прачечной; я знал ее в лицо и, встречая на улице, с ней здоровался. Убил ее грабитель, забравшийся в дом ради денег. Полиция быстро его вычислила — он околачивался в зале игровых автоматов. В его карманах нашли шестнадцать долларов с какой-то мелочью. Цена человеческой жизни.

В такие минуты мы особенно радовались тому, что в нашей жизни есть Марли. У нас был ребенок и вскоре ожидался еще один. Мы не могли больше наплевательски относиться к собственной безопасности. Мы с Дженни часто размышляли о том, как поведет себя Марли, если кто-то попытается напасть на нас или на малыша. Я склонялся к мысли, что наш пес — пацифист и самое страшное, что он сможет сделать с врагом — зализать до смерти. Дженни в него верила и не сомневалась, что в трудную минуту преданность нам позовет его в бой. Но однажды ночью Марли разрешил наши споры раз и навсегда.

В тот вечер, посмотрев одиннадцатичасовой выпуск новостей, я прогулялся с Марли во дворе, взглянул на спокойно спавшего в колыбельке Патрика, выключил свет, лег в постель рядом с Дженни и через несколько минут уже спал глубоким сном. Марли, как всегда, испустив шумный вздох, устроился на полу у кровати и тоже мгновенно заснул.

Из царства Морфея меня вырвал пронзительный резкий звук. Меня подбросило на кровати: сна как не бывало. Марли тоже вскочил и насторожился. Крик. Громкий женский крик — звук, который ни с чем не спутаешь. В нем звучали ужас и отчаяние. Сомнений не было: женщина попала в беду.

— Пошли, парень! — прошептал я и встал с кровати.

— Не ходи! — послышался из темноты голос Дженни. Я и не заметил, что она тоже проснулась.

— Позвони в полицию, — сказал я. — Я буду осторожен.

Надев на Марли «удавку», в одних трусах я вышел на порог — и увидел темную фигуру, убегавшую по направлению к каналу.

Снова раздался вопль, подобные которому я прежде слышал лишь в фильмах ужасов. В соседних домах начали зажигаться огни. Из дома напротив выбежали двое молодых людей, оба в одних трусах, и побежали в ту сторону, откуда доносились крики. Я последовал за ними, крепко держа поводок Марли. Они остановились на лужайке в нескольких домах от нас, а затем бросились обратно.

— Помогите девушке, она ранена! — крикнул один из них.

— Мы — за ним! — добавил другой.

И они умчались.

Я отпустил ошейник Марли и бросился туда, откуда доносились крики. Через три дома от нас я увидел нашу соседку, семнадцатилетнюю Лайзу — милую девушку с золотистыми волосами до плеч. Она жила с разведенной матерью, которая работала медсестрой в ночную смену; с ее матерью я пару раз разговаривал, но дочь знал только в лицо. Лайза стояла, согнувшись, посреди улицы; из груди ее вырывались прерывистые всхлипы. Руки она прижимала к груди; меж пальцев на блузке расплылось кровавое пятно.

— Он сказал: «Не ори, а то пырну»… — задыхаясь от рыданий, объяснила она. — Но я закричала, и он ударил меня ножом. — Подняв футболку, она показала мне кровоточащую рану.

Я положил руку ей на плечо, чтобы успокоить; ноги ее подкосились, и она бессильно привалилась ко мне. Я осторожно усадил ее на мостовую и сел рядом, поддерживая ее за плечи. Она все повторяла:

— Он велел мне не кричать…

— Ты молодчина, — отвечал я. — Ты его отпугнула.

Ясно было, что она впадает в шоковое состояние. «Где же „скорая помощь“? Скорее!» Я утешал ее, как собственного ребенка: гладил по голове и по щекам, утирал ладонью слезы. Она слабела на глазах, но я просил ее держаться.

— Все будет хорошо, — говорил я, хотя сам был в этом не уверен.

Казалось, мы просидели на мостовой несколько часов — хотя из позднейшего полицейского рапорта следовало, что прошло всего три минуты.

Не сразу я вспомнил о Марли. Когда я поднял глаза, он стоял метрах в пяти от нас, повернувшись мордой к улице; в его позе чувствовалась какая-то угрюмая решимость, какой я никогда прежде не видывал. На холке вздулись мускулы, челюсти были крепко сжаты, шерсть на загривке вздыбилась. Передо мной стоял бойцовый пес, пес-телохранитель, готовый ринуться в атаку. В этот миг я осознал, что Дженни права. Если бандит вернется — нет сомнений, что Марли будет драться с ним смертным боем, но не подпустит его к нам. При этой мысли на глаза у меня навернулись слезы. Собака — лучший друг человека? Видит бог, так оно и есть!

— Полиция уже едет, — говорил я девушке. — Держись, милая. Пожалуйста, держись.

Наконец появились полицейские, а вслед за ними «скорая помощь» со стерильными бинтами и кровоостанавливающими тампонами. Я уступил им место, рассказал полиции все, что знал, и вернулся домой — Марли бежал впереди.

Дженни встречала меня у дверей: вместе, стоя у окна, мы наблюдали за драмой, разворачивающейся на нашей улице. Наш квартал казался сценой из боевика. Над головой кружил полицейский вертолет. Копы перекрыли дороги и окружили квартал. Но все их усилия были напрасны: подозреваемого так и не поймали. Наши соседи, бросившиеся в погоню, потом рассказывали мне, что даже не видели его.

Наконец мы с Дженни вернулись в постель.

— Мы можем гордиться Марли, — сказал я ей. — Странно, но он каким-то образом понял, насколько все серьезно. Почуял опасность — и превратился в совершенно другого пса.

— Я же тебе говорила! — ответила она.

Действительно, моя жена оказалась права.

Для криминальной ситуации в Южной Флориде характерно, что нападение на девушку-подростка у дверей ее собственного дома заняло в утренних газетах от силы шесть строчек. В «Сан-Сентинел» не упомянули ни обо мне, ни о Марли, ни о парнях из соседнего дома, которые в одних трусах гнались за преступником. О других соседях, набравших 911, тоже не было сказано ни слова. В Южной Флориде такие истории никого не удивляют. Подумаешь, удар ножом!

Нож пронзил легкое Лайзы; пять дней она провела в больнице и еще несколько недель лечилась дома. Мать рассказывала соседям о состоянии ее здоровья, но сама Лайза не показывалась. Я беспокоился о том ущербе, какой могло нанести это нападение ее психике. Сможет ли она теперь без страха выходить на улицу? Линии наших жизней сплелись всего на три минуты, но я чувствовал себя кем-то вроде ее старшего брата. Мне хотелось убедиться, что с ней все в порядке.

Однажды в субботу, когда я мыл во дворе машины, а Марли весело прыгал рядом, я поднял глаза — и увидел ее. Сильную, стройную, загорелую — еще красивее, чем я ее помнил. Никаких следов болезни.

— Помните меня? — с улыбкой спросила она.

— Дай-ка подумать, — ответил я, притворившись, что не могу ее припомнить. — Что-то знакомое… Может быть, я тебя видел на концерте Тома Петти?

Она рассмеялась.

— Как ты, Лайза? — спросил я.

— Хорошо, — ответила она. — Уже почти нормально.

— Прекрасно выглядишь, — похвалил я ее. — Определенно лучше, чем в прошлую нашу встречу.

— М-да… — протянула она. — Ну и ночка была!

— Да, ну и ночка! — повторил я.

Больше мы об этом не говорили. Она рассказывала о больнице, о врачах, о том, как ее допрашивали полицейские, о бесконечных корзинах фруктов, о том, как скучно было несколько недель безвылазно сидеть дома. Но о самом нападении ни она, ни я не сказали больше ни слова.

— Рад, что ты зашла, — сказал я на прощание.

— Я тоже рада, — ответила она.

Больше я не беспокоился за девушку. Она сильная. Она справится с этим ужасом и будет жить дальше.

Много лет спустя я узнал, что так оно и случилось. Лайза сделала блестящую карьеру на телевидении, сейчас она работает телеведущей. У нее все хорошо, и я этому рад.

Глава восьмая Послеродовой ультиматум

— Джон! — Сквозь туман предутреннего сна я услышал, как кто-то повторяет мое имя. — Джон, проснись! — Дженни трясла меня за плечо. — Кажется, я рожаю.

Я протер глаза и приподнялся на локте.

— У меня болезненные схватки, — объяснила она. — Частые — я засекала время. Звони доктору Шерману.

Сон исчез. Дженни рожает? Мы с нетерпением ожидали появления на свет нашего второго ребенка — снова мальчика, как показало ультразвуковое исследование. Однако, похоже, наш младший сын решил появиться на свет раньше, времени. Дженни была на двадцать второй неделе беременности — чуть больше половины обычного сороканедельного срока. В это время плод так мал, что его шансы на выживание вне материнского чрева очень невелики.

— Может быть, это еще ничего не значит… — бормотал я, торопливо набирая номер гинекологической консультации.

Две минуты спустя нам перезвонил доктор Шерман.

— Возможно, это просто газы, — сонным голосом предположил он, — однако лучше проверить.

Он приказал мне немедленно везти Дженни в больницу. Я заметался по дому, собирая вещи. Дженни позвонила своей подруге и коллеге Сэнди, тоже молодой матери, жившей от нас в нескольких кварталах, и попросила разрешения оставить у нее Патрика. Проснулся Марли и запрыгал вокруг меня в предвкушении ночной прогулки.

— Извини, дружище, — сказал я и, несмотря на его явное разочарование, отвел его в гараж. — Тебе придется остаться и сторожить дом.

Я взял из колыбельки Патрика, пристегнул его к детскому сиденью в машине, и мы выехали из дома.

В предродовом покое больницы Девы Марии медсестры быстро взялись за работу. Они переодели Дженни в больничное и подключили ее к монитору — измерителю схваток. Скоро выяснилось, что схватки повторяются каждые шесть минут. Да, это были определенно не газы.

Доктор Шерман приказал вколоть бретин — средство, расслабляющее матку. Схватки прекратились, но через два часа возобновились. Пришлось сделать второй укол, затем третий.

Следующие двенадцать дней Дженни провела на сохранении, в окружении специалистов-перинатологов, подключенная к мониторам и капельницам. Я взял отпуск и сидел с Патриком: все домашние дела — кормление, стирка, уборка, работа в саду — легли на меня. И конечно, на моего мохнатого сожителя. Бедняга Марли — с положением второй скрипки в семейном оркестре ему пришлось распрощаться.

Однако жизнь его не превратилась в кошмар: была в ней и светлая сторона. Оставшись в одиночестве, я вернулся к холостяцкому (читай: свинскому) стилю жизни. Властью единственного взрослого в доме я приостановил действие Брачного Кодекса и вернулся к прежде запретному Холостяцкому Законодательству. Пока Дженни лежала в больнице, я не стеснялся надевать одну рубашку два и даже три раза подряд и плевать на пятна; молоко я пил прямо из пакетов, а сиденье в туалете перестал опускать вообще. К большой радости Марли, дверь в ванную была теперь открыта двадцать четыре часа в сутки. Кого стесняться — ведь женщин в доме нет! Я даже оставлял кран в ванной открытым, чтобы Марли в любой момент мог попить холодной водички. Дженни, узнай она об этом, пришла бы в ужас.

По телефону я уверял Дженни, что у нас все под контролем.

— Все отлично! — говорил я, а затем, поворачиваясь к Патрику, спрашивал: — Правда, старина?

На это Патрик давал стандартный ответ:

— Па-па-па!

Но однажды, когда мы с Патриком пришли ее навестить, Дженни уставилась на нас в изумлении и спросила:

— Господи помилуй, что это ты с ним сделал?

— А что я с ним сделал? — поинтересовался я. — По-моему, с ним все нормально. Все нормально, а, парень?

— Па-па-па!

— Его комбинезон! — проговорила она. — Как ты…

Только сейчас я заметил, что с комбинезончиком Патрика в самом деле что-то не в порядке. Штанины у него какие-то слишком тугие, рукава слишком длинные и широкие, между ногами — какой-то странный вырез, и с воротником тоже явно что-то не то… О черт!

— Да ты его надел вверх ногами! — воскликнула Дженни.

— Это тебе кажется! — не сдавался я.

Но с холостяцкой свободой было покончено. Дженни села на телефон — и пару дней спустя моя любимая тетушка Анита, медсестра на пенсии, жившая в соседнем штате, возникла у нас на пороге с чемоданом в руке и бодро начала наводить порядок. Холостяцкое Законодательство ушло в историю.

Наконец врачи отпустили Дженни домой — но с самыми строгими указаниями. В бедро ей вставили катетер, подключенный к мини-насосу, который постоянно закачивал в кровь расслабляющие препараты. Если она хочет доносить ребенка до срока, сказали ей, то не должна подниматься с постели и по возможности даже шевелиться. Вставать только в туалет. Не поднимать ничего тяжелее зубной щетки (ребенка это тоже касается — едва не произошедший выкидыш был вызван тем, что она носила на руках Патрика). Полный покой, никаких волнений и усилий. И так самое меньшее двенадцать недель.

Дженни старалась держаться молодцом, но бездействие и тревога за здоровье нашего нерожденного малыша подтачивали ее силы. Тяжелее всего ей было переносить постоянное присутствие пятнадцатимесячного сына, которого нельзя взять на руки, нельзя покормить, если он голоден, нельзя приласкать и утешить, если он плачет. Я подносил его к постели Дженни — Патрик протягивал к ней ручонки и говорил:

— Ма-ма-ма!

Дженни улыбалась ему — но, конечно, этого ей было недостаточно. Тоска и тревога медленно сводили ее с ума.

Незаменимым компаньоном для нее в эти трудные дни стал, конечно, Марли. Он расположился лагерем у ее постели, разложив вокруг огромное количество игрушек — на случай, если Дженни передумает, вскочит с постели и захочет с ним поиграть. Ни днем ни ночью он не покидал свой пост. Придя домой, я заставал тетушку Аниту на кухне, занятую готовкой; рядом с ней сидел на детском стульчике Патрик. Затем я заходил в спальню — и видел там Марли: он клал голову на матрас, утыкался носом Дженни в плечо, и она читала или дремала, обняв его за могучую шею.

Наконец — Дженни оставалось лежать еще целый месяц — тетушка Анита собрала чемодан, расцеловала нас на прощание и укатила. Она и так задержалась у нас гораздо дольше, чем собиралась; дома ее ждал муж, и, возможно, она не так уж шутила, когда уверяла, что боится, как бы он без нее не одичал.

Я делал все, что мог, чтобы удержать семейный корабль на плаву. Вставал на рассвете, купал и одевал Патрика, кормил его завтраком, гулял с ним и с Марли. Затем отвозил его к Сэнди, а сам ехал на работу. В обеденный перерыв возвращался домой, чтобы покормить Дженни, отдать ей почту, вывести во двор Марли и хоть немного прибраться в доме, который понемногу начал зарастать грязью. Дженни, наблюдая за моими усилиями, вертелась в кровати и тяжело вздыхала. Вся сила воли требовалась ей, чтобы не вскочить с постели и не начать наводить порядок по-своему. Вечером, уложив Патрика, я отправлялся за продуктами и порой возвращался за полночь. Мы жили на консервах, готовых блюдах и макаронах.

Наконец на тридцать пятой неделе беременности Дженни в дверь к нам позвонила медсестра из больницы.

— Поздравляю, милочка, — сказала она. — Вы прошли через это. Теперь вы свободны.

Она отключила насос, извлекла катетер, забрала монитор и вручила Дженни письменные предписания врача. Теперь Дженни могла вернуться к нормальной жизни.

Дженни с восторгом окунулась в привычную жизнь — таскала на руках Патрика, выгуливала Марли, занималась домашней работой. В тот же вечер мы отпраздновали ее освобождение в индийском ресторане, а затем пошли на выступление юмориста в местный клуб. На следующий день праздник продолжился — мы все трое отправились в греческий ресторан. Однако не успели нам подать жаркое, как у Дженни начались роды. От каждой схватки она буквально сгибалась пополам. Мы позвонили Сэнди и помчались домой, чтобы передать на ее попечение Патрика и Марли. Пока я метался по дому, собирая сумку, Дженни ждала меня в машине; она скорчилась на сиденье и тяжело дышала. К тому времени, когда мы добрались до больницы и оказались в приемном покое, матка Дженни расширилась на семь сантиметров. А вскоре — не прошло и часа — я держал на руках своего новорожденного сына, здоровенького и крепкого, с круглыми красными щечками и любопытными глазками.

— Поздравляю! — сказал доктор Шерман. — У вас прекрасный малыш!

Конор Ричард Гроган появился на свет 10 октября 1993 года. Я был так счастлив, что не сразу сообразил: и на этот раз нам не удалось насладиться роскошными родительскими люкс-апартаментами! Не до того было — ведь еще немного, и Дженни родила бы на стоянке возле больницы!

Казалось бы, можно ли быть счастливее? И действительно, это были счастливейшие дни нашей жизни. Теперь у нас было два сына с разницей всего в семнадцать месяцев — новорожденный младенец и карапуз, делающий первые шаги. Ничто не может сравниться с той радостью, которую доставляли нам Патрик и Конор. И все же какие-то тучи сгущались над нами — особенно над Дженни. Казалось, несколько недель вынужденного бездействия оставили на ней тяжелый след. Большую часть времени она была бодра, энергична и прекрасно справлялась со своими нелегкими обязанностями; но порой без причин мрачнела и замыкалась в себе. Эти перепады настроения могли длиться несколько дней. Оба мы очень уставали и почти не спали. Патрик по-прежнему будил нас минимум один раз за ночь, а Конор — еще несколько раз. Нам редко случалось проспать хотя бы два часа подряд: дети будили нас плачем, и мы, словно зомби, в полусне брели к сыновьям.

В довершение всех этих проблем нас очень беспокоило здоровье младшего сына. У Конора, который и без того родился недоношенным и очень маленьким, обнаружились проблемы с пищеварением. Когда Дженни давала ему грудь, он жадно сосал, а затем одним махом срыгивал все, что успел проглотить. Врачи говорили нам, что средств против этого не существует — нужно ждать, со временем это пройдет само и Конор начнет набирать вес. Так оно и вышло; но четыре долгих месяца нас снедала тревога. Дженни почти беспрерывно кормила Конора — а затем беспомощно смотрела, как он отрыгивает пищу.

— Наверное, я плохая мать, — говорила она. — Не могу даже накормить ребенка!

В эти дни она стала очень раздражительна; малейший непорядок — скажем, крошки на столе или открытая дверца буфета — выводил ее из себя.

К счастью, Дженни никогда не срывала свое раздражение на детях. К ним она относилась с бесконечным терпением и заботой. Все грозы обрушивались на мою голову, а еще чаще — на голову Марли. С ним она не стеснялась. Каждое его прегрешение (а грешил Марли часто и помногу) вызывало у нее взрывы ярости. Но Марли все было как с гуся вода: он продолжал жить так, как ему нравилось. В честь рождения Конора я купил цветущий куст и посадил его в саду: в тот же день Марли выкопал его и изжевал. Однажды он сбежал из дому и вернулся с женскими трусиками в зубах.

Несмотря на успокоительное, страх Марли перед громкими звуками усиливался с каждым днем. Его вгонял в панику даже шум воды в душевой. При малейшем шуме он бросался к нам и обильно орошал нашу одежду слюной. Если нас не было, пытался сбежать, подкапываясь под дверь, причем ни линолеум, ни бетонные полы его не останавливали. Дженни злилась на нас обоих; в результате я начал покрывать его фокусы. Найдя изжеванный ботинок, я прятал следы преступления, чтобы их не обнаружила Дженни.

Однажды, вернувшись с работы, я обнаружил, что мы дошли до предела. Открыв дверь, я увидел, как Дженни бьет Марли. Истерически рыдая, она со всей силы осыпала его ударами.

— Зачем? Ну зачем ты это делаешь? — вопила она. — Объясни, какого черта ты все портишь?

Что он натворил на этот раз, я понял сразу: на полу посреди комнаты валялась разодранная в клочья диванная подушка. Марли стоял, опустив голову, словно пережидал ураган. Он не вырывался, не пытался убежать, не сопротивлялся.

— Эй! Эй! — закричал я, схватив Дженни за руки. — Ну-ка прекрати! Прекрати сейчас же!

Я вклинился между ней и Марли и развернул ее лицом к себе. В этот миг Дженни показалась мне чужой. Лицо знакомое, но выражение… Я не узнавал свою жену.

— Убери его отсюда, — сказала она монотонным, невыразительным голосом. — Убери его сейчас же.

— Хорошо, хорошо, — отвечал я, — я его уведу, только успокойся.

— Уведи куда хочешь, и чтобы больше я его не видела! — потребовала она все тем же мертвым голосом.

Я открыл входную дверь, и Марли радостно выбежал наружу. Когда я повернулся, чтобы взять со стола поводок, Дженни добавила:

— Я серьезно. Этого пса в нашем доме больше не будет.

— Да ладно! — воскликнул я. — Ты же не всерьез!

— Я всерьез, — ответила она. — Или ты найдешь ему новый дом, или это сделаю я.

Нет, не может Дженни говорить это всерьез! Она же обожает Марли, несмотря на его хулиганские замашки. Она просто очень устала и расстроена; надо дать ей успокоиться. Она передумает, обязательно передумает! Так я тогда думал.

Не сказав больше ни слова, я вышел за дверь. Марли радостно скакал по двору: как видно, трепка Дженни ему не повредила. Я знал, что она даже не сделала ему больно. Во время наших игр мне случалось давать ему тумаки гораздо сильнее, и ему это нравилось — он прыгал вокруг меня, прося еще.

Выйдя на улицу, я надел на него поводок и приказал:

— Сидеть!

Марли послушно сел. Об инциденте с Дженни он, как видно, уже забыл; я от души надеялся, что и она о нем забыла.

— Ах ты хулиган! Что же мне с тобой делать? — спросил я.

Марли вскочил, словно на пружинах, и лизнул меня в губы огромным мокрым языком.

В тот вечер мы с Марли прошли несколько километров, и, когда наконец вернулись домой, он едва держался на ногах от усталости. Дженни, держа на коленях Конора, кормила Патрика детским питанием. Выглядела она вполне спокойной. Может быть, взрыв ярости рассеялся без следа? Быть может, сейчас она чувствует себя виноватой и подыскивает слова извинения? Но, когда мы с Марли проходили мимо, она не оборачиваясь тихо и спокойно произнесла:

— Я сегодня говорила совершенно серьезно. Я хочу, чтобы этого пса здесь больше не было.

В следующие несколько дней Дженни повторяла свой ультиматум достаточно часто, чтобы я поверил: это не пустая угроза. Отмолчаться не удастся. Мне было страшно думать о том, что же теперь делать. Как ни пафосно это прозвучит, Марли стал мне другом, товарищем, родной душой, почти что «вторым я». Буйный, неукротимый, непокорный, не политкорректный, не признающий правил… таким мог бы быть я сам, будь я чуть посмелее. Его проделки были мне по душе. Как бы сложна ни становилась жизнь, он напоминал мне о ее простых радостях. Какие бы обязанности ни лежали на моих плечах, он не давал мне забыть, что и радостное непослушание порой окупает себя. В жизни, полной начальников, он был сам себе господином.

Мысль о разлуке с ним разрывала мне сердце. Но у меня на руках двое детей и жена, которая нужна нам всем. От меня зависит хрупкое благополучие нашего дома. Если расставание с Марли вернет нам спокойствие, как могу я не уважить желание Дженни?

И я принялся прощупывать почву: осторожно интересовался у друзей и коллег, не нужен ли им двухлетний лабрадор, живой и ласковый. К несчастью, слава Марли бежала впереди него.

Каждое утро я разворачивал газету, надеясь увидеть там чудесное объявление: «Требуется буйный, невоспитанный лабрадор с кучей фобий. Разрушительные стремления приветствуются. Возьмем с доплатой». Увы, вместо этого взор мой скользил по столбцам объявлений о продаже и бесплатной отдаче молодых собак. Многие из них, чистопородные псы с родословными, еще несколько месяцев назад продавались за хорошие деньги — теперь же хозяева готовы были отдать их за символическую плату или вовсе бесплатно.

Читая эти объявления, я грустно улыбался — мне было слишком ясно, что скрывается за уклончивыми эвфемизмами.

«Подвижный… любит людей… требуется место, чтобы побегать… всегда веселый… типичный лабрадор». Все сводилось к одному: пес, с которым не справляются хозяева. Пес, превратившийся в тяжкую обузу. Пес, на которого махнули рукой.

У меня ныло сердце. Я не предатель, и Дженни тоже не предательница. Мы не из тех, кто спихивает свои проблемы в раздел платных объявлений. Да, с Марли много хлопот, но ведь он старается быть хорошим псом! И как бы там ни было, он наш пес. Член нашей семьи. Нашу привязанность он возвращает нам стократно. Такая преданность не продается.

Нет, я не мог его бросить.

Продолжая неохотно расспрашивать потенциальных собаковладельцев, я принялся серьезно работать с Марли. Личная «невыполнимая миссия»: реабилитировать нашего пса, доказать Дженни, что он небезнадежен. Наплевав на сон, я вставал на рассвете, сажал в коляску Патрика и вместе с ним выводил Марли на набережную — на тренировку. «Сидеть!» «Стоять!» «Лежать!» Каждое упражнение мы повторяли снова и снова.

К тому времени, когда я снова записал Марли в школу дрессировки, это был уже не тот малолетний правонарушитель, что появлялся там в прошлый раз. Да, он по-прежнему отличался дикостью и буйством, но теперь ясно понимал, что я — хозяин, а он — подчиненный. Он больше не прыгал на других собак, не скакал, как безумный, по лужайке, не кидался обнюхивать чужие ширинки. Все восемь занятий (по одному в неделю) он прошел охотно и с удовольствием, не доставляя мне хлопот, — и усвоил всю программу. В конце последнего занятия инструктор — милая, спокойная женщина, полная противоположность нашей прошлой Строгой Госпоже, — подозвала нас и вручила диплом. Марли прошел базовый курс дрессировки; по своим успехам он стал седьмым в классе. И что за беда, если седьмое место оказалось предпоследним? Я не мечтал о золотой медали. Марли — мой неисправимый пес — все-таки прошел курс. Я едва не заплакал от радости; даже наверняка заплакал бы, но именно в этот момент Марли подпрыгнул, вырвал у меня свой диплом и немедленно его сожрал.

По дороге домой я распевал во весь голос: «Мы чемпионы!»

Однажды утром, вскоре после этого, я вновь проснулся рядом со своей женой. Дженни — прежняя Дженни — ко мне вернулась. Мрачное облако уныния и раздражения, окутывавшее ее в последние недели, испарилось без следа. Послеродовая депрессия растаяла, как сон. Казалось, рассеялись злые чары, и мою жену покинули мучившие ее демоны. Снова сильная, снова бодрая и энергичная, теперь она не просто легко справлялась с двумя маленькими детьми — она наслаждалась своим материнством. Вернул себе ее расположение и Марли. Часто, держа на обеих руках по малышу, она наклонялась, чтобы поцеловать пса в лохматую макушку. Она играла с ним в «принеси палку» и угощала остатками гамбургеров. Порой, когда мы слушали какую-нибудь хорошую песню, она вскакивала, брала Марли за лапы и пускалась с ним в пляс по комнате. А иногда по вечерам, когда он привольно раскидывался на полу, ложилась рядом и зарывалась лицом в его густую шерсть. Моя жена вернулась ко мне.

Глава девятая Марли-кинозвезда

В жизни порой случается такое, чего никакому лгуну не выдумать, поэтому, когда Дженни позвонила мне на работу и сказала, что киностудия приглашает Марли на кастинг, я сразу поверил.

— Для кино? — переспросил я.

— Ну да, дурачок, для кино, — ответила она. — Для полнометражного фильма!

Я попытался вообразить себе нашего пожирателя гладильных досок в роли героического пса, вытаскивающего детей из горящего дома. И не смог.

— Нашего Марли? — переспросил я еще раз.

Да, все оказалось верно. Неделю назад начальница Дженни в «Палм-Бич пост» попросила ее оказать услугу одной ее подруге. Эта подруга, фотограф Колин Мак-Гарр, работала сейчас на нью-йоркскую киностудию под названием «Шутинг гэллери», на съемках художественного фильма. Основные съемки разворачивались в городке Лейк-Уорт к югу от нас. От Колин требовалось найти «типичный южнофлоридский дом» и перефотографировать его сверху донизу — книжные полки, холодильник, шкафы и так далее, — чтобы помочь декораторам сделать фильм реалистичным.

— В съемочной группе одни геи, — объяснила Дженни ее начальница. — Они плохо представляют, как живут в этих местах семьи с детьми.

— Звучит как какое-то антропологическое исследование, — заметила Дженни.

— Так оно и есть.

— Ладно, — согласилась Дженни. — Надеюсь, мне не придется ради этого устраивать уборку.

Приехала Колин и начала снимать — не только наши пожитки, но и нас самих. Как мы одеты, как причесаны, как сидим на диване. Снимала наших мальчишек в кроватках. Словом, снимала типичную семью и их типичного кастрированного пса. По крайней мере, если удавалось поймать его в кадр.

— Боюсь, Марли у нас получится несколько смазанным, — заметила она.

Колин отсняла все, что хотела, и уехала — а я невольно задумался о том, что может из этого выйти. Мне было известно, что большую часть актеров на второстепенные роли и всех статистов режиссер собирается нанять на месте. Что, если в ком-нибудь из нас он откроет кинозвезду? Бывали на свете и более удивительные случаи.

Я почти видел, как режиссер сидит за столом, заваленным фотографиями. Вдруг замирает над одним снимком, а затем кричит своим помощникам:

— Приведите сюда этого человека! Я должен его снять!

Меня долго ищут. Когда находят, я долго отнекиваюсь — но наконец, как бы нехотя, соглашаюсь сняться в кино.

Колин поблагодарила нас за съемки и ушла. Она не давала нам поводов думать, что сама она или кто-то другой из съемочной группы нам перезвонит. Но когда несколько дней спустя Дженни позвонила мне на работу и сказала:

— Я только что говорила по телефону с Колин Мак-Гарр — и угадай, что она мне предложила! — сомнений у меня не было.

— И что же? — с сильно бьющимся сердцем поинтересовался я.

— Она сказала, режиссер хочет попробовать Марли.

— Марли?! — переспросил я, уверенный, что ослышался.

— Видишь ли, — как ни в чем не бывало пояснила Дженни, — ему нужен большой, глупый, недотепистый пес.

— Недотепистый?

— Так сказала Колин. Большой, глупый и недотепистый.

Что ж, характер Марли режиссер определил очень точно.

— А обо мне он ничего не говорил? — со слабой надеждой поинтересовался я.

— Да нет, — ответила Дженни. — С чего бы?

На следующий день Колин приехала за Марли. Понимая важность первого впечатления, наш будущий киноактер показал себя во всей красе: влетел в гостиную, как метеор, со всего маху врезался в кофейный столик, отлетел, наткнулся на кресло, опрокинулся на спину, вскочил на ноги и на полном ходу врезался в Колин, едва не сбив ее с ног.

— Может быть, дать ему успокоительное? — предложила Дженни.

Но Колин заверила нас, что режиссеру нужно увидеть Марли в его естественном состоянии и настроении, и укатила, увозя счастливого пса в кузове своего красного пикапа.

Два часа спустя «Колин и компания» вернулись с вердиктом: Марли прошел кастинг.

— Не может быть! — взвизгнула Дженни.

Наш восторг не угас, даже когда выяснилось, что Марли — единственный из всех актеров — будет работать бесплатно.

Я спросил, как прошел кастинг.

— Ездить на машине с Марли все равно что водить автомобиль в джакузи, — ответила она. — Он обслюнявил все, что только мог.

Когда они прибыли в отель «Гольфстрим» — поблекший остаток былого туристического величия Южной Флориды, где расположилась съемочная группа, — Марли немедленно выпрыгнул из машины и принялся скакать по автостоянке, выписывая причудливые фигуры.

— Как сумасшедший! — заметила о нем Колин.

— Да, характер у него не из смирных, — скромно ответил я.

Марли без труда убедил режиссера, что сможет сыграть свою роль. В сущности, играть ему предстояло самого себя. В фильме под названием «Последний гол», бейсбольной фантазии, в которой семидесятидевятилетний обитатель дома престарелых на пять дней становился двенадцатилетним, чтобы исполнить свою давнюю мечту — сыграть в Малой бейсбольной лиге, Марли должен был сыграть пса — талисман команды.

В день начала съемок, ранним утром, мы отправились в отель «Гольфстрим». Нам было велено прибыть к девяти: однако оказалось, что в квартале от отеля дорога перегорожена и полицейский направляет водителей в другую сторону. О съемках сообщалось в газетах, и теперь вокруг отеля столпились любопытные. Медленно-медленно мы продвигались вперед: поравнявшись наконец с полисменом, я открыл окно и сказал:

— Нам нужно попасть в отель.

— Нечего вам там делать, — ответил он. — Мы никого не пропускаем. Проезжайте.

— Мы на съемку! — настаивал я.

Полицейский окинул семью с двумя малышами очень скептическим взглядом.

— Сказано вам, проезжайте! — рявкнул он.

— Наша собака снимается в фильме, — твердо ответил я.

Вдруг подозрение во взгляде полицейского сменилось уважением.

— Так вы с собакой? — спросил он. Очевидно, людей с собакой ему велели пропустить.

— Да, с собакой, — повторил я. — Наш пес Марли снимается в фильме.

— Играет самого себя, — вставила Дженни.

Полицейский поднял шлагбаум и махнул нам рукой.

— Сюда, пожалуйста, — вежливо сказал он.

Я ощутил себя коронованной особой.

На автостоянке возле отеля собралась уже вся съемочная группа. Повсюду лежали кабели, стояли камеры, висели микрофоны. По сторонам стоянки, в тени, стояли трейлеры с костюмами и столы с закусками для съемочной группы.

Режиссер, Боб Госс, поздоровался с нами и вкратце объяснил, что за сцена нам предстоит. К тротуару подъезжает грузовичок: за рулем — «хозяйка» Марли, роль которой исполняет актриса Лайза Хэррис. Ее дочь (симпатичная девочка-подросток из местной театральной студии по имени Даниэль) и сын (тоже местный, мальчик лет девяти) сидят на заднем сиденье вместе с собакой, которую играет Марли. Дочь открывает дверь и выпрыгивает наружу, следом за ней выходит сын с Марли на поводке. Они идут прочь от камеры. Конец сцены.

— Звучит очень просто, — ответил я режиссеру.

И я отвел Марли в сторону, чтобы по сигналу посадить его в грузовик.

— А теперь все слушайте меня, — обратился Госс к съемочной группе. — У этого пса не все дома. Но мы будем его снимать, какой он есть.

И он пояснил свою мысль: Марли должен вести себя как обычный домашний любимец обычной семьи.

— Так что пусть он делает, что хочет, а вы подстраивайтесь под него, — заключил он.

Я усадил Марли в грузовик и вручил нейлоновый поводок маленькому мальчику, который, кажется, его побаивался.

— Марли очень добрый, — заметил я, чтобы его успокоить. — Самое страшное, что он может сделать, — всего тебя облизать. Вот, смотри! — И я сунул руку в огромную пасть Марли.

Дубль один. Грузовик подъезжает к тротуару. Едва дочь открывает дверь, огромный пушистый шар вырывается из машины, словно ядро из ствола, и со страшной скоростью мчится мимо камер, волоча за собой красный поводок.

— Стоп!

Я догнал Марли и привел его назад.

— Ладно, ребята, попробуем еще раз, — скомандовал Госс. И, повернувшись к мальчику, мягко добавил: — Этот пес — парень с характером. В следующий раз держи его покрепче.

Дубль два. Грузовик подъезжает к тротуару. Открывается дверь. Дочь начинает выходить — и в этот миг мимо нее проносится Марли, на этот раз волоча за собой мальчишку.

— Стоп!

Дубль три. Я сажаю Марли в грузовик и закрываю дверь. Прежде чем скомандовать: «Мотор!», Госс несколько минут о чем-то совещается со своими помощниками. Наконец начинается съемка. Грузовик подъезжает к тротуару. Открывается дверь. Выходит дочь. За ней появляется мальчик; на лице у него тихий ужас. Он поворачивается к камере и молча поднимает руку. В руке у него — перегрызенный поводок, с которого обильно капает собачья слюна.

— Стоп! Стоп! Стоп!

Мальчик объясняет, что, едва мы закрыли дверь, Марли принялся грызть поводок и не остановился, пока не сделал свое черное дело. Актеры и съемочная группа взирают на остатки поводка в изумлении. Мы же ничуть не удивлены: за свою недолгую жизнь Марли отправил в мир иной столько веревок, шнуров и поводков, что и не сосчитать.

— Ладно, перерыв! — объявляет Госс. И, повернувшись ко мне, с удивительным спокойствием спрашивает: — Сколько времени вам нужно, чтобы достать новый поводок?

Ему не приходится объяснять мне, сколько стоит каждая минута простоя актеров, известных на всю страну.

— Недалеко есть зоомагазин, — отвечаю я. — Буду через четверть часа.

— И на этот раз купите что-нибудь такое, что ему не по зубам, — советует мне Госс.

Я возвращаюсь с прочной металлической цепочкой, которая, на мой взгляд, больше подошла бы для льва, и съемки продолжаются — дубль за дублем. В одном дубле Марли так шумно отдувается, пока Даниэль говорит по телефону, что звукооператор с отвращением срывает с себя наушники и кричит:

— Я не слышу ни слова — только пыхтение и сопение! Черт побери, у нас же не порнофильм!

— Стоп!

Так бесплодно прошел день. С Марли не было никакого сладу. «А чего еще они хотели за бесплатно?» — утешал я себя.

К концу дня помощник режиссера, подойдя к нам, объявил, что расписание съемок на завтра еще не утверждено.

— Так что завтра можете не приезжать, — продолжил он. — Если Марли нам понадобится, мы позвоним. Ясно?

Ясно, конечно. Что уж тут неясного. «Не звоните нам, мы сами вам позвоним» — классическая формула отказа.

— Марли, — обратился я к псу по дороге домой, — ты мог стать кинозвездой — и так бездарно профукал свой шанс!

На следующее утро, когда я горестно размышлял о своих рухнувших мечтах, зазвонил телефон. Это был помощник режиссера: он попросил, чтобы мы как можно скорее привезли Марли в отель.

— Вы что, берете его сниматься? — переспросил я.

— Да, и прямо сейчас! Он нужен для следующей сцены.

Через полчаса, еще не вполне веря, что нас действительно пригласили сниматься, я был в отеле. Госс встретил меня с распростертыми объятиями. Как выяснилось, он просмотрел отснятую вчера пленку и пришел в восторг.

— У вас потрясающий пес! — восклицал он. — Таких гениальных актеров я и среди людей не встречал!

Я почувствовал, что раздуваюсь от гордости.

— Мы всегда знали, что Марли себя еще покажет, — скромно заметила Дженни.

Съемки в Лейк-Уорт продолжались еще несколько дней — и главным их героем стал Марли. Вся съемочная группа, особенно женщины, безмерно его баловали. Стояла страшная жара, и на одного из помощников режиссера была возложена обязанность всюду следовать за Марли с кувшином ледяной воды, чтобы тот мог в любой момент утолить жажду. Я на пару часов заехал на работу, оставив Марли на попечение киношников, а когда вернулся, обнаружил, что мой пес царственно разлегся посреди стоянки, задрав в воздух все четыре лапы, а красавчик-гример с наслаждением чешет ему живот.

Звездный хмель ударил в голову и мне. Я уже ловил себя на желании представляться как «хозяин того Самого Марли» или небрежно ронять фразы типа: «В следующем фильме хотелось бы получить роль со словами… то есть с лаем».

На съемочной площадке мы с Дженни провели четыре полных дня — и к концу этого срока уже чувствовали себя полноценными членами семьи «Шутинг гэллери». Пусть неоплачиваемыми, что за беда?

— Спасибо вам, ребята! — восторженно восклицала Дженни, садясь в грузовик на исходе четвертого дня. — Ждем не дождемся, когда увидим смонтированный фильм!

Однако пришлось набраться терпения. Нам посоветовали позвонить через восемь месяцев и попросить, чтобы нам выслали пленку. Но когда я позвонил, мне сказали:

— Знаете… позвоните, пожалуйста, месяца через два.

Я ждал, и звонил, и снова ждал, и снова звонил — и каждый раз меня отсылали ни с чем. В конце концов я перестал звонить. Быть может, думал я, директор студии счел, что слишком накладно будет вырезать этого чертова пса из каждой сцены. Два года прошло, прежде чем мне выпала возможность насладиться актерским талантом Марли.

Зайдя в пункт видеопроката, я вдруг, по какому-то наитию, спросил клерка, не слышал ли он о фильме под названием «Последний гол». Оказалось, что слышал, более того — этот фильм нашелся в прокате, и даже в нескольких копиях!

Только позднее я узнал его печальную историю. Не найдя благоволения у национальных дистрибьюторов, «Шутинг гэллери» вынуждена была подвергнуть кинодебют Марли самой незавидной судьбе. «Последний гол» был отправлен прямиком на видео. Но в тот момент меня все это не волновало. Я влетел в дом с кассетой в руках, крича Дженни и ребятам, чтобы они скорее включали видеомагнитофон. В общей сложности Марли показался на экране минуты на две — но для нас это были самые интересные минуты во всем фильме.

— Марли, это Марли! — кричал маленький Конор.

— Марли — кинозвезда! — вторил ему Патрик.

Только сам Марли принял свою славу с полным равнодушием — зевнул и улегся спать под кофейным столиком. К финальным титрам он уже спал сном младенца. По экрану плыли имена двуногих актеров, а мы напряженно ждали. Что, если Марли в титрах не упомянут? Но вот и он — огромные буквы на экране: «ПЕС МАРЛИ… В РОЛИ САМОГО СЕБЯ».

Глава десятая В стране Бокахонтас

Через месяц после окончания съемок «Последнего гола» мы распрощались с Уэст-Палм-Бич и со всем, что связывало нас с этим городком. В нашем квартале произошло еще два убийства; однако в конечном счете не криминал, а теснота выгнала нас из маленького бунгало на Черчилль-роуд. Дети росли, и им требовалось больше места. Да и Марли вымахал будь здоров; бегая по дому, он постоянно натыкался на мебель, все опрокидывал и переворачивал.

Кроме того, Дженни, решив совмещать воспитание детей с карьерой, работала теперь на полставки в отделе очерков «Пост». Писала она в основном дома. Так что у нас были все причины переехать поближе к моей редакции.

Жизнь полна иронии, и одной из ее милых шуток стало то, что спустя несколько месяцев напряженных поисков мы обосновались в том самом городке, над которым я любил посмеяться в своих статьях. Называлось это место Бока-Ратон, что в переводе с испанского означает «Крысиная пасть».

Бока-Ратон — крепость богатых республиканцев. Большая часть городских богачей — нувориши, и большинство из них не умеют тратить деньги, не выставляя себя при этом на посмешище. Бока-Ратон — край роскошных «седанов», красных спортивных машин и ядовито-розовых особняков с высокими оградами и охраной у ворот. Мужчины здесь носят льняные брюки, итальянские мокасины на босу ногу и обожают звонить друг другу на сотовый в публичных местах. Женщины загорают до цвета своих любимых туфель от Гуччи, а волосы красят в серебристо-платиновый цвет. Лучше всего живут в Бока-Ратон пластические хирурги. Если вы женщина из Бока-Ратон — силиконовые имплантанты и подтяжка лица для вас не роскошь, а жизненная необходимость.

В своей колонке я жестоко высмеивал город Бока и все его атрибуты, начиная с названия. Жители Бока-Ратон никогда не называют свой город «Бока-Ратон». Они используют сокращение «Бока». В то время в кинотеатрах шел диснеевский мультик «Покахонтас», и в своей колонке я начал многосерийную пародию под названием «Бокахонтас». Моя героиня — городская «принцесса», с ног до головы увешанная золотом, водила розовый БМВ, которым управляла без рук — руль она крутила силиконовой грудью, одной рукой придерживая сотовый телефон, а другой поправляя волосы перед зеркалом заднего вида.

Я издевался жестоко. Немилосердно. Если и преувеличивал, то совсем немного. Реальные «Бокахонтас» из Бока читали все мои колонки, гадая, кто из них послужил прототипом для моей героини. (Этого я, конечно, никогда не скажу.) Меня часто приглашали выступить перед местными жителями, и всякий раз кто-нибудь непременно задавал вопрос:

— Скажите, за что вы так ненавидите Бока?

Я отвечал на это, что вовсе не ненавижу Бока — просто люблю посмеяться.

Что же удивляться, что мы с Дженни в конце концов обрели новый дом прямо посреди знаменитого города — между прибрежными особняками Восточного Бока-Ратон и величественными усадьбами Западного?

— Ты с ума сошла! — говорил я Дженни. — Нам нельзя переселяться в Бока-Ратон! Меня же там линчуют!

— Ну хватит, — отвечала она. — Ты преувеличиваешь.

Но я вовсе не считал, что преувеличиваю. «Сан-Сентинел» продавалась по всему Бока-Ратон, а в начале еженедельной колонки неизменно красовалась моя фотография.

— Да они меня освежуют живьем и выставят скелет в витрине «Тиффани»! — стонал я.

Однако этот дом — первый и единственный за много месяцев — отвечал всем нашим требованиям. Школы были хороши, как везде во Флориде, а парки — даже лучше, чем в Майами и Палм-Бич. Так что я покорился своей участи.

Наш новый дом, ранчо 1970-х годов с четырьмя спальнями, был вдвое больше старого, но обаяния нашего прежнего бунгало ему недоставало. Впрочем, и у этого жилища был свой потенциал, который мы постепенно раскрыли. Мы сняли пожухлый паркет и настелили вместо него дубовые полы. А пустынный дворик я постепенно превратил в тропический сад, полный цветов, привлекающих к себе и бабочек, и прохожих.

Были у нашего дома и два несомненных достоинства — правда, не связанные с самим домом. Во-первых, из окон гостиной открывался вид на небольшой парк, где под качающимися соснами была разбита чудесная детская площадка. Ее обожали все окрестные ребятишки, не исключая и наших сыновей. А на заднем дворе имелся бассейн. Поначалу мы опасались селиться в доме с бассейном — все-таки у нас было двое маленьких детей. Однако мальчишки (когда мы переехали, Патрику исполнилось три года, а Конору — девятнадцать месяцев) почти мгновенно начали плавать, как пара дельфинов. Скоро мы поняли: бассейн возле дома — единственное, что позволяет не терпеть жаркое флоридское лето, а наслаждаться им.

Но никто не любил бассейн больше, чем наш водоплавающий пес, гордый потомок лабрадоров с побережья Ньюфаундленда. Стоило нам открыть дверь во двор — и Марли пулей вылетал из гостиной, молнией проносился по кирпичному патио и со страшным шумом плюхался в воду, вздымая вокруг себя фонтан брызг. Купаться вместе с Марли было страшновато — словно плавать в фарватере океанского лайнера.

Однако в нашем новом доме не было одной важной вещи — непроницаемого бункера. Гараж на две машины здесь был, но абсолютно непригодный для собачьего жилья (да и вообще для любого живого существа, неспособного жить при постоянной температуре в 50–60 градусов выше нуля). Окон в гараже не было, и в любую погоду здесь царила страшная жара и духота. Кроме того, стены в нем были не из бетона, а из гипсокартона — материала, как нам было уже известно, неспособного устоять под напором Марли.

В первый раз, оставляя Марли одного в новом доме, мы заперли его в чуланчике возле кухни, где у нас стояла стиральная машина, постелив на полу одеяло и оставив ему большую миску воды. Вернувшись через несколько часов, обнаружили, что он исцарапал всю дверь. Ущерб был невелик и нас не обеспокоил — обеспокоило недоброе предзнаменование.

— Может быть, ему просто нужно время, чтобы привыкнуть к новой обстановке, — с надеждой предположил я.

— На небе ни облачка, — скептически заметила Дженни. — Что же с ним будет при первой же грозе?

В следующий раз, оставив его одного, мы это выяснили. Когда с небес донеслись первые раскаты грома, мы заторопились домой, однако опоздали. Дженни, влетев в чулан, остановилась как вкопанная на пороге и воскликнула:

— О боже мой! — таким голосом, словно обнаружила на люстре повешенного.

Я заглянул ей через плечо. Все оказалось еще хуже, чем я предполагал. Марли, тяжело дыша, стоял посреди комнаты: морда и лапы его были в крови. Повсюду — клочья шерсти, как будто страх перед грозой не только поднял ее дыбом, но и отделил от тела. Стена чулана буквально разодрана в клочья: торчат балки и провода, по всему помещению — куски штукатурки, щепки, гнутые гвозди. Пол и стены заляпаны кровью.

— О боже мой! — только и смог повторить я.

Несколько секунд мы стояли молча.

— Ладно, — сказал я наконец. — Ничего страшного. Все это можно починить.

Дженни бросила на меня скептический взгляд; мои способности к ремонту были ей хорошо известны. Я сунул Марли в пасть успокоительную таблетку, мысленно молясь о том, чтобы его буйство не вогнало Дженни в тот же мрачный настрой, что охватил ее после рождения Конора. Однако она отнеслась к происшествию с философским спокойствием.

— Несколько сотен баксов — и чулан станет как новенький, — улыбнулась она.

— Вот и я о том же, — подхватил я. — Несколько материалов сверх плана, за наличные, — и дело сделано.

Через несколько минут успокоительное начало действовать. Глаза Марли налились кровью, веки отяжелели, как всегда после приема таблеток.

— Эх ты, чокнутый пес, — вздохнул я. — Что же нам с тобой делать?

Не поднимая головы, он устремил на меня серьезный пристальный взгляд, словно хотел сказать мне что-то важное.

— Знаю, знаю, — ответил я. — Ты и рад бы, но ничего не можешь с собой поделать.

На следующий день мы с Дженни и ребятами отправились в зоомагазин и купили огромную клетку. Гигантскую клетку, в которой спокойно уместился бы лев. Из прочных стальных прутьев, с двумя засовами на двери. Настоящий портативный Алькатрас. Конор и Патрик залезли внутрь, и я закрыл засовы, чтобы они на минуту почувствовали себя в заключении.

— Ну что, ребята? — спросил я. — Как думаете, удержит эта клетка нашего суперпса?

— Я в тюрьме! — в восторге завопил Конор.

— Мы с Марли будем играть в тюрьму! — подхватил Патрик.

Вернувшись домой, мы поставили переноску возле стиральной машины. Портативный Алькатрас занял почти половину чулана.

— Марли, иди сюда! — позвал я, когда клетка была готова.

Я положил внутрь его любимое лакомство — печенье «милкбон», и Марли радостно прыгнул в клетку. Я закрыл за ним дверь и запер ее на оба засова. Марли, казалось, этого не заметил: он невозмутимо жевал кость.

— Здесь ты будешь жить, когда нас не будет дома, — бодро объявил я.

Марли довольно пыхтел, не показывая никаких признаков беспокойства. Затем шумно вздохнул и лег.

— Добрый знак, — прошептал я Дженни.

В тот же вечер мы решили подвергнуть собачью тюрьму полевым испытаниям. На этот раз мне даже не пришлось заманивать Марли внутрь лакомством. Стоило открыть дверцу и посвистеть — он послушно вбежал внутрь, звучно колотя хвостом по металлическим прутьям.

— Будь паинькой, Марли, — попросил я на прощание.

Когда мы усадили мальчишек на заднее сиденье и выехали из гаража, Дженни сказала:

— Знаешь что?

— Что? — спросил я.

— В первый раз с тех пор, как мы взяли Марли, я уезжаю из дома, не боясь оставлять его одного, — призналась она.

— Понимаю, о чем ты, — ответил я. — Вечная игра в угадайку: «Что испортит наш пес на этот раз?»

Мы чудесно поужинали в кафе, а затем прогулялись по пляжу в лучах заката. Мальчишки плескались на мелководье и гонялись за чайками. Дженни была удивительно спокойна и довольна. И сам я наслаждался жизнью, сознавая, что Марли надежно заперт в нашем портативном Алькатрасе, лишенный возможности навредить себе или нашей домашней обстановке.

— Что за чудесный вечер! — проговорила Дженни, когда, поставив машину в гараж, мы шли по дорожке к дому.

Я уже готов был с ней согласиться, как вдруг заметил боковым зрением: что-то не так. Повернув голову, я взглянул на окно возле двери. Ставни были закрыты, как всегда, когда мы уходили из дому. Однако я увидел, что примерно в тридцати сантиметрах от подоконника металлические полосы погнуты и разведены в стороны, а между ними…

Что-то черное. Мокрое. Прижатое к стеклу.

— Что за… — еле выговорил я. — Как он… Марли?!

Я открыл дверь — и комитет по встрече в одном-единственном лице (точнее, в одной морде) радостно бросился нам навстречу. Мы кинулись осматривать комнаты в поисках следов бегства Марли. В доме все было в порядке. Вбежали в чуланчик. Клетка стояла открытая. Я присел, осмотрел дверцу… Так и есть: засовы отодвинуты, и оба они — в собачьей слюне.

— Открыто изнутри, — проговорил я. — Ну и ну!

— Поверить не могу! — воскликнула Дженни.

Мы привыкли потешаться над глупостью Марли — однако, как видно, он оказался не так уж глуп. По крайней мере ему хватило ума использовать свой длинный и сильный язык, чтобы выбраться на свободу. Как видно, мириться с недобровольной госпитализацией он не желал.

Ложное чувство безопасности нас покинуло. Теперь, уходя из дому даже на полчаса, мы гадали, что встретит нас по возвращении. Разодранный диван? Раскуроченная стена?

К жизни в Бока-Ратон Марли был приспособлен еще хуже, чем я. Нет, собаки в Бока были, и даже много, но что за собаки! Нигде я не встречал такого количества крошечных, хрупких, избалованных пушистых созданий. Местные Бокахонтас относились к ним, как к модным аксессуарам — подстригали и завивали им шерсть, сбрызгивали одеколоном, иногда даже красили им коготки. Этих томных аристократок собачьего мира часто можно было увидеть на коленях у хозяек в «лексусах», «мерседес-бенцах» и «ягуарах».

На прогулках Марли вел себя довольно прилично — в конце концов, не зря он прошел курс дрессировки и получил диплом. За одним исключением. Увидев что-то интересное для себя, он бросался вперед, таща за собой меня или Дженни, и останавливался, хрипя и кашляя, лишь когда давящий ошейник врезался ему в горло. Бокианские собачки смотрели на Марли с ужасом и отвращением, и бокианские хозяйки в снобизме от них не отставали. Сколько раз я наблюдал, как эти дамочки в ужасе подхватывали на руки своих Фифи или Шери, словно спасая их из пасти аллигатора! Но Марли все было нипочем.

Важнейшим элементом бокианского досуга было посещение ресторанов, и многие местные рестораны предоставляли посетителям возможность поужинать на открытом воздухе, под шелест пальм, подсвеченных крохотными лампочками. Здесь назначались свидания, здесь мужчины болтали по сотовым, пока их спутницы, рассеянно глядя в пространство, потягивали капуччино. И конечно, встречи в ресторанах не обходились без миниатюрных бокианских собачек. Пары приводили их с собой, привязывали поводки к гнутым чугунным ножкам столиков, и собаки мирно дремали у их ног, а порой даже сидели за столом рядом с хозяевами.

Однажды жарким воскресным днем мы с Дженни решили причаститься бокианскому стилю жизни — пойти всей семьей в один из популярных местных ресторанов.

— В Бока жить — по-бокиански выть, — согласился я.

Мы направились в «Мизнер-парк», торгово-развлекательный центр, спроектированный на манер итальянской пьяццы, с широкими дорожками, вдоль которых располагалось бесчисленное множество кафе и ресторанов.

Мы припарковали машину, вошли в ресторан, чье меню было нам более или менее по карману, и немного подождали у входа, дожидаясь, пока освободится облюбованный нами столик. Место было прекрасное — в тени, с видом на фонтан в центре дворика; кроме того, столик был тяжелый и прочный. Я привязал поводок Марли к ножке стола, и мы заказали напитки на всех — два пива и два яблочных сока.

— За прекрасный день с прекрасной семьей! — произнесла тост Дженни.

Мы чокнулись; мальчишки тоже сдвинули свои стаканчики. И тут СЛУЧИЛОСЬ ЭТО. В первый миг мы даже не поняли, что именно. Только что мы сидели в чудном ресторане на открытом воздухе и пили за прекрасный день — а в следующий миг наш стол с жутким, душераздирающим скрежетом железа по бетону поехал куда-то в сторону, круша соседние столы и натыкаясь на ни в чем не повинных прохожих. В первую долю секунды мне показалось, что в него вселились демоны. Но в следующий миг я сообразил: одержим не стол, а наша собака. Стол двигался не по собственной воле — его, напрягая все силы, натянув поводок, как струну, тащил за собой Марли.

А в следующую долю секунды я понял, что подвигло нашего пса на такой геркулесов подвиг. Метрах в пятнадцати от нас сидела рядом со своей хозяйкой хорошенькая пуделиха. Помню, в голове у меня мелькнуло: «Мать честная, что ж его так на пуделей-то тянет?» На миг мы с Дженни застыли с напитками в руках, быть может отчаянно надеясь, что путешествие стола обернется страшным сном и ничто не испортит нам чудесный воскресный день. А в следующую секунду вскочили на ноги и бросились в погоню за столом. Я настиг беглый стол первым, вцепился в него и изо всех сил уперся ногами в пол. Скоро ко мне присоединилась Дженни.

Наконец мы остановили стол и Марли — всего в паре метров от пуделихи и ее смертельно перепуганной хозяйки. Я обернулся, проверяя, все ли в порядке с детьми. Только сейчас мне удалось как следует разглядеть лица наших сотрапезников. Весь ресторан замер. Царило глубокое молчание. Мужчины застыли с сотовыми телефонами в руках. Их спутницы глазели на нас, открыв рты. Молчание прервал Конор.

— Марли пошел гулять! — в восторге завопил он.

Пока Дженни держала Марли, все еще не сводившего глаз со своей кудрявой пассии, мы вдвоем с официантом оттащили стол на место.

— Я найду вам другой столик, — предложил официант.

— Спасибо, не нужно, — решительно ответила Дженни. — Лучше заплатим за напитки и пойдем — от греха подальше.

Вскоре после нашей волнующей экскурсии в мир бокианского досуга я обнаружил книгу «Плохих собак не бывает!», принадлежащую перу известной английской дрессировщицы собак Барбары Вудхауз. Из названия явствовало, что автор придерживается тех же убеждений, что и первая наставница Марли: что лишь вздорные, нерешительные, слабовольные хозяева мешают «неисправимому» псу достичь совершенства. По словам Вудхауз, проблемой всегда являются не собаки, а хозяева. Высказав этот тезис, далее она переходила к описанию «клинических случаев», от которых у меня волосы вставали дыбом. На страницах книги встречались псы, беспрерывно лающие, воющие, роющие землю, дерущиеся и кусающиеся. Были даже такие, что поедали собственные фекалии. «Слава тебе господи, — думал я, — по крайней мере, фекалий Марли не ест!»

Читая эту книгу, я начал понимать, что наш неуправляемый лабрадор не так уж плох. Приятно было сознавать, что существует столько грехов, к которым наш Марли непричастен. Он начисто лишен агрессивности. Почти не лает. Не кусается. Не нападает на других собак (разве что в поисках любви). Всех вокруг считает своими лучшими друзьями.

Так я дошел до главы двадцать четвертой, «Жизнь с психически неуравновешенной собакой». И тут мне поплохело. Вудхауз описывала Марли так верно, с таким пониманием, словно сама сидела с ним в стальной клетке. Неконтролируемые приступы страха, склонность портить вещи, оставаясь в одиночестве… все точно. Не остались без ее внимания и попытки хозяев «оборудовать в доме или во дворе собаконепроницаемое место». Упомянула она и об успокоительных — как о последнем (и чаще всего неэффективном) средстве.

В следующей главе, озаглавленной «Психические расстройства у собак», Вудхауз меланхолически писала: «Не устаю повторять: если вы решились держать в доме собаку, страдающую психическими расстройствами, вам придется смириться с тем, что это наложит на вашу жизнь некоторые ограничения». Значит, смертельный страх выйти из дому — хотя бы за пакетом молока — теперь называется «некоторыми ограничениями»?

Вудхауз запечатлела для вечности и Марли, и наше жалкое совместное существование. У нас было все: и злополучные слабовольные хозяева, и неуравновешенный, неконтролируемый пес, и бесчисленные жертвы и разрушения среди домашней обстановки. Случай из учебника.

— Поздравляю, Марли, — обратился я к псу, мирно посапывающему у моих ног. — Ты у нас ненормальный.

Услышав свое имя, он открыл глаза, зевнул и лениво перевернулся на спину.

Я ожидал, что Вудхауз предложит владельцам «дефективных» собак какое-нибудь решение проблемы — однако кончалась книга мрачно: «Лишь сами владельцы неуравновешенной собаки могут сказать, где проходит грань между здоровьем и психической болезнью. Что делать с психически больным животным, также не может решать никто, кроме самого владельца. Я, проработав с собаками много лет и любя их всей душой, придерживаюсь мнения, что самый гуманный выход в этом случае — усыпление».

Усыпление? Я тяжело сглотнул. Даже Барбара Вудхауз, любительница животных, собственноручно выдрессировавшая тысячи псов, которых их владельцы считали безнадежными, считает, что некоторых собак гуманнее всего отправлять в большую собачью психолечебницу на небесах…

— Не бойся, парень, — сказал я и наклонился к Марли, чтобы почесать ему живот. — В нашем доме ты будешь засыпать лишь для того, чтобы проснуться.

Марли шумно вздохнул и вновь погрузился в дремоту.

После рождения Конора все наши друзья и знакомые полагали, что детей у нас больше не будет. В нашем кругу, где работают и муж, и жена, один ребенок считается нормой, двое — уже некоторой экстравагантностью, а о троих никто и слыхом не слыхивал. Если же вспомнить о том, как мучительно проходила вторая беременность Дженни, то никто и вовсе не мог понять, как мы решились снова подвергнуть себя такому испытанию. Но мы оказались созданы для родительства. Двое сыновей приносили нам такую радость, какой мы прежде и представить себе не могли. Их существование определяло всю нашу жизнь.

Вот почему, когда УЗИ подтвердило тайную надежду, что на этот раз у нас родится дочь, Дженни крепко обняла меня и прошептала:

— Я так счастлива, что подарю тебе дочурку!

Счастлив был и я.

Девятого января 1997 года Дженни преподнесла мне запоздалый рождественский подарок: розовощекую девчонку трех с половиной килограммов весом, которую мы назвали Колин. Теперь мы почувствовали, что наша семья стала полной.

Когда Колин исполнилась неделя, Дженни в первый раз вынесла ее из дому. Стоял чудный солнечный день; мы с мальчишками сажали цветы во дворе. Марли, привязанный к дереву, сладко спал в тенечке. Дженни присела на травку неподалеку от него, а рядом с собой поставила переносную колыбельку со спящей Колин. Несколько минут спустя мальчики подбежали к матери, чтобы показать свою работу, и гордо повели ее вдоль цветочных клумб, а малышка Колин осталась спать поддеревом. Мы зашли за куст, откуда нам была хорошо видна колыбелька, но прохожие с улицы не могли заметить нас. Обернувшись, я остановился и поманил рукой Дженни. Сквозь ветви куста мы увидели, как какая-то пожилая пара остановилась и с удивлением смотрит на наш двор. Поначалу я не понял, что привлекло их внимание. Но в следующий миг меня осенило: со своего места они видят только крошечного младенца в колыбели, а рядом с ним — огромного пса!

Мы застыли на месте, с трудом подавляя смех. Марли шумно отдувался и каждые несколько секунд принюхивался к нашей дочери, словно проверяя, все ли с ней в порядке. Представляю себе, что должны были подумать бедные Старички! Должно быть, негодяи родители пьянствуют сейчас в каком-нибудь баре, а бедную крошку бросили на попечение этого лохматого чудовища… Словно почувствовав юмор ситуации, Марли изменил позу, положил морду на живот Колин и громко вздохнул, как будто говоря: «Когда же они наконец вернутся домой?»

Мы с Дженни, стоя в кустах, широко улыбались друг другу и не спешили развеивать заблуждение старичков. Велико было искушение не показываться и посмотреть, как станут развиваться события дальше; но тут мне пришло в голову, что старички, пожалуй, могут и в полицию позвонить. Мы вышли из кустов, помахали пожилой паре — и увидели на их лицах явное облегчение.

— Вы, как видно, очень доверяете своему псу, — осторожно заметила женщина, видимо считавшая, что собакам рядом с беззащитными младенцами не место.

— Пока он еще никого не съел, — ответил я.

Через два месяца после рождения Колин я отпраздновал свой сороковой день рождения самым скромным образом из всех возможных — в одиночестве. Сорок лет принято считать важным рубежом, юбилеем, достойным пышного празднества. Но для меня все было иначе. Недавно мы стали родителями третьего ребенка; Дженни не отходила от кроватки Колин. Словом, забот у нас хватало.

В тот день я пришел с работы, доел то, что осталось от семейного ужина, искупал мальчишек и уложил их спать, пока Дженни нянчила Колин. К половине девятого все дети спали; спала и моя жена. Я открыл банку пива и присел на заднем дворе, глядя в чистые голубые воды бассейна. Марли, как всегда, верной тенью сидел у моих ног. Я наклонился, чтобы почесать его за ушами — и в этот миг мне пришло в голову, что он сейчас в каком-то смысле мой ровесник. Мы взяли его шесть лет назад; в пересчете на человеческий возраст ему сейчас сорок с небольшим. А по нему и не скажешь — ведет он себя совершенно по-щенячьи! Он здоров и крепок (не считая повторяющейся время от времени ушной инфекции, от которой он лечится у доктора Джея). Не то что не стареет — даже, кажется, и не взрослеет.

— Что ж, парень, — проговорил я и прижал банку к его пушистой морде, словно чокаясь с ним. — Выпьем за нас с тобой. За сорок лет. За средний возраст.

Несколько дней спустя я вдруг получил от давнего коллеги по имени Джим Толпин неожиданное приглашение. Джим ушел из журналистики и начал получать юридическое образование примерно в то же время, когда мы переехали в Бока-Ратон; мы с ним не общались уже несколько месяцев. И вдруг он позвонил и предложил мне выпить по кружечке пива в ближайшее воскресенье, то есть послезавтра.

— Конечно, с удовольствием, — ответил я.

Джим заехал за мной в шесть, и мы вместе отправились в английский паб. Пили там эль, рассказывали друг другу, как живем, вспоминали старые времена и отлично проводили время, пока вдруг бармен не позвал из-за стойки:

— Есть здесь Джон Гроган? Джона Грогана к телефону!

Звонила Дженни; судя по голосу, она чуть не плакала.

— Малышка плачет, парни хулиганят, и я не могу с ними справиться, и к тому же я только что раздавила свои контактные линзы! — простонала она в трубку.

— Не расстраивайся, — ответил я. — Скоро буду.

Я повесил трубку. Бармен бросил на меня взгляд, в котором ясно читалось: «Эх, тяжело быть подкаблучником!» — и сказал:

— Мои соболезнования, приятель.

— Пошли, — позвал Джим. — Я тебя отвезу.

На въезде в наш квартал я увидел, что обе стороны улицы заставлены припаркованными машинами.

— У кого-то вечеринка, — сказал я.

— Похоже на то, — отозвался Джим.

— Ты посмотри, — добавил я, когда мы подъехали к дому. — Ну что за люди! Кто-то припарковался прямо у наших дверей!

Мы осторожно объехали незваного гостя, и я пригласил Джима зайти. Я все еще ругал неизвестного, загородившего мне подъезд к дому, как вдруг входная дверь распахнулась. На пороге стояла Дженни с Колин на руках — и, кажется, вовсе не расстроенная. Позади нее стоял волынщик в килте, а за спиной у волынщика я заметил накрытый стол и за ним — несколько дюжин моих друзей, соседей и сослуживцев. Не успел я сообразить, что все эти машины возле дома принадлежат им, как они воскликнули в унисон:

— С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, СТАРИНА!

Глава одиннадцатая В Пенсильванию!

Вскоре после того, как Колин исполнилось два года, я, сам того не желая, запустил серию судьбоносных событий, приведших нас к отъезду из Флориды. Все началось с клика компьютерной мыши. Закончив раньше обычного свою колонку, я, сам не зная зачем, решил заглянуть на сайт журнала, который мы выписывали со времен покупки дома в Уэст-Палм-Бич. Это был журнал «Органическое садоводство», созданный в 1942 году чудаком по имени Дж. А. Родейл, а затем, в 60–70-х годах, ставший библией движения «назад, к природе».

Родейл жил в Нью-Йорке и торговал электрическими выключателями. Когда здоровье его пошатнулось, он, не доверяя современной медицине, переехал из города на ферму неподалеку от крохотного поселка Эммаус в штате Пенсильвания и принялся копаться в земле. Он не доверял техническому прогрессу и глубоко верил в то, что пестициды и химические удобрения постепенно отравляют землю и ее обитателей. И вот он начал экспериментировать с технологиями, основанными на подражании природе. На своей ферме он воздвиг горы компоста — гниющих растений, постепенно превращающихся в жирный черный гумус, богатый питательными веществами. Этот гумус он вводил в почву и использовал как удобрение. Он разводил в своих садах божьих коровок и других полезных насекомых, уничтожающих вредителей. Сад его процветал, а болезни скоро исчезли без следа — и обе свои победы Родейл восславил на страницах основанного им журнала.

К тому времени, когда я начал читать «Органическое садоводство», и Дж. А. Родейл, и его сын Роберт, создавший на базе журнала издательский дом «Родейл пресс», давно ушли в мир иной. Нынешний журнал не мог считаться качественным изданием: создавалось впечатление, что его делают увлеченные садоводы, не имеющие никакой журналистской подготовки. Однако сама идея органического садоводства все больше меня привлекала, особенно после того, как у Дженни — возможно, из-за использования пестицидов — случился выкидыш. К моменту рождения Колин наш садик в Бока-Ратон представлял собой маленький органический оазис в море ядовитых сильнодействующих химикатов.

Итак, в тот день у себя в кабинете, лениво перелистывая страницы сайта , я заглянул и в раздел «Вакансии». До сих пор не совсем понимаю, зачем мне это понадобилось. Работой колумниста я был вполне доволен, мне нравилось ежедневно общаться с читателями. Я любил шумную, нервную, суетливую обстановку редакции. Словом, я принялся просматривать список вакансий из чистого любопытства. И вдруг, посредине списка, остановился как вкопанный. Журнал «Органическое садоводство» ищет нового выпускающего редактора. Мое сердце пропустило такт. Сколько раз я размышлял о том, как мог бы профессиональный журналист изменить этот журнал к лучшему! И вот он — мой шанс.

В тот же вечер я рассказал о вакансии Дженни, в полной уверенности, что она назовет меня сумасшедшим. Однако, к большому моему удивлению, она уговорила меня послать резюме. Мысль оставить влажную жару, духоту, толчею и опасности Южной Флориды и зажить простой деревенской жизнью показалась ей привлекательной. Она скучала по холмам, полям и лесам, по настоящей зиме. Ей хотелось, чтобы наши дети (и, как это ни смешно, наш пес) познали радости снега и мороза.

— Бедный Марли, он ведь никогда не играл в снежки! — проговорила она, гладя босой ногой его густую шерсть.

— Прекрасная причина сменить работу, — заметил я.

— Тебе ведь любопытно, правда? Ну так удовлетвори свое любопытство. А если тебе предложат это место — ничто не мешает отказаться.

Приходилось признать: я разделяю ее желание вернуться на север. Хотя двенадцать лет в Южной Флориде мы прожили счастливо, порой мне хотелось сбежать в свой личный рай — не крохотный садик, а солидный участок земли, где можно будет разбить огород, разводить костер, гулять вместе с Марли по окрестным лесам.

И я послал резюме — просто для проформы. Две недели спустя зазвонил телефон: со мной хотела поговорить Мария Родейл, внучка Дж. А. Родейла. Я был так потрясен тем, что ко мне обращается владелица компании, что попросил ее повторить свою фамилию. Да, сказала Мария, им очень нужен профессиональный журналист, который сможет вернуть журналу его былую славу. В журнале должны появиться увлекательные проблемные статьи об окружающей среде, генетической инженерии, развитии органического движения; он должен стать более профессиональным и интересным.

Я прибыл на собеседование, настроившись сыграть роль «крепкого орешка»: однако стоило мне выехать из аэропорта и свернуть на деревенскую двухрядную дорогу — и я пропал. С каждым поворотом передо мной открывались новые виды: старинная каменная ферма, крытый мост, холмы, по склонам которых вьются седые нити ручьев… И простор — бескрайний простор до самого горизонта.

Два месяца спустя рабочие погрузили все наши пожитки в огромный грузовик. Автомобиль и семейный мини-вэн отправились на платформу автовоза. Мы отдали ключи новым хозяевам и последнюю нашу ночь во Флориде провели на полу у соседей, сгрудившись вокруг Марли.

— А мы уже путешествуем? — в восторге спрашивал Патрик.

На следующее утро я поднялся на рассвете и вывел Марли на его последнюю прогулку по флоридской земле. Он нюхал воздух, весело прыгал и скакал вокруг меня в счастливом неведении о том, что за перемены его ожидают. Я уже купил прочную переноску и по совету доктора Джея запихнул Марли в пасть двойную дозу успокоительного. К тому времени, как сосед привез нас в аэропорт, Марли совершенно успокоился.

И вот у терминала выстроилось все семейство Гроган: двое непоседливых мальчишек, возбужденных предстоящим путешествием, голодный младенец в коляске, измученные родители и обкормленный таблетками пес. А также мелкая живность: две лягушки, три золотые рыбки, краб-отшельник, улитка по имени Слизун и коробка с лягушачьим кормом — живыми сверчками. Пока мы ждали своей очереди, я собирал переноску. Переноска была поистине огромная; однако, когда мы дошли до терминала, женщина в форме взглянула на Марли, затем на клетку, затем снова на Марли и сказала:

— Мы не можем разрешить вам везти собаку в этом ящике. Он слишком маленький.

— В зоомагазине мне сказали, что это самый большой размер, — жалобно отвечал я.

— Федеральные правила перевозки животных требуют, чтобы собака могла свободно вставать и поворачиваться в переноске, — объяснила она, затем добавила скептически: — Ну ладно, попробуйте.

Я открыл дверцу и подозвал Марли. Однако он явно не горел желанием залезать в переносную тюремную камеру. Ну почему, когда нужны собачьи лакомства, их никогда нет под рукой? Обшаривая карманы в поисках чего-нибудь вкусненького для подкупа, я наконец наткнулся на коробочку мятных леденцов, достал один и повертел у него перед носом.

— Марли, хочешь леденец? Держи! — И я бросил леденец в переноску.

Разумеется, он заглотнул наживку — послушно двинулся следом.

Дама в форме была права: переноска оказалась маловата. Нос Марли уже уперся в дальнюю стену, а хвост все еще торчал снаружи. Я надавил ему на ляжки, вталкивая его внутрь, и не без труда захлопнул дверцу.

— Он должен иметь возможность повернуться, — строго сказала служащая.

— Марли, мальчик, ну-ка повернись! — приказал я.

Марли бросил на меня через плечо терпеливый взгляд затуманенных, налитых кровью глаз, словно говоря: «Я бы с удовольствием — только объясни как!»

Если он не сможет повернуться — его не пропустят на борт. Я взглянул на часы. До окончания посадки на самолет осталось двенадцать минут.

— Марли, сюда! — отчаянно взмолился я. — Повернись!

Я уже готов был бухнуться перед ним на колени, как вдруг сзади послышался треск, а следом голос Патрика:

— Ой!

— Лягушки удрали! — вскочив, закричала Дженни.

— Квак! Брекекекс! Домой! — хором завопили мальчишки.

Моя жена, опустившись на четвереньки, скакала по терминалу следом за лягушками, неизменно опережавшими ее на шаг. Пассажиры начали останавливаться и оборачиваться.

— Прошу прощения, — сказал я так спокойно, как только мог, встал на четвереньки и присоединился к Дженни.

Мы вдоволь развлекли пассажиров, вылетавших и прибывавших в этот ранний час, но наконец поймали Квака и Брекекекса и водворили их назад в коробку. В этот момент из собачьей переноски донесся шум. Марли каким-то образом ухитрился повернуться!

— Видите? — гордо обратился я к женщине из багажного отделения. — Он может поворачиваться. Никаких проблем!

— Ну ладно, — нахмурившись, сказала она. — Под вашу ответственность.

Двое грузчиков водрузили переноску с Марли на тележку и покатили ее прочь. А мы помчались на самолет.

Наконец мы сели на свои места, и я позволил себе вздохнуть спокойно. Марли летит с нами. Лягушки смирно сидят в коробке. Мы успели на самолет. Можно расслабиться и отдыхать. Через окно я видел, как в багажное отделение грузят огромную собачью переноску.

— Смотрите-ка, — сказал я ребятам. — Вон наш Марли!

Они принялись махать в окно и кричать:

— Привет, Марли!

Стюардесса начала произносить обычную речь о правилах безопасности, а я развернул журнал. И тут до меня донеслось ЭТО. Под нашими ногами, глубоко в чреве самолета, раздавался приглушенный, однако ясно различимый звук. Жалобный, скорбный вой дикого зверя. Кстати, для сведения: лабрадоры вообще-то не воют. Воют волки. Воют гончие. Лабрадоры просто не умеют выть. Но Марли, видимо, об этом не знал.

Пассажиры начали поднимать глаза от журналов и романов. Женщина напротив нас спросила своего мужа:

— Ты слышишь? Кажется, это собака.

Дженни, сжав губы, смотрела прямо перед собой. Я уткнулся в журнал.

— Марли плачет, — сказал Патрик.

Мне очень захотелось ответить: «Нет, сынок, это плачет какой-то незнакомый пес, которого мы никогда не видели и абсолютно ничего о нем не знаем!»

Взревели моторы, заглушая вой, и самолет покатился по взлетной полосе. Мне представилось, как Марли сидит в тесной переноске — в какой-то темной дыре, одинокий, напуганный, накачанный лекарствами. Бедняга.

Едва самолет оторвался от земли, как послышался треск, а затем:

— Ой!

На этот раз «ой» сказал Конор.

Я взглянул вниз, затем поспешно поднял глаза и воровато оглянулся вокруг. Убедившись, что на нас никто не смотрит, я прошептал на ухо Дженни:

— Не смотри вниз! У нас разбежались сверчки.

Мы поселились в просторном деревенском доме на крутом склоне холма. В наши владения входило 0,8 гектара земли, лес, где я мог в свое удовольствие рубить дрова, и ручей, берущий начало в роднике, который мальчишки и Марли скоро научились взбаламучивать. Из окна кухни открывался вид на соседний холм, вершину которого украшала белая церковка.

К дому прилагался сосед — рыжебородый медведь, словно вышедший из фильма про деревенскую жизнь. Жил он на каменной ферме постройки конца XVIII века и по воскресеньям любил посиживать на заднем крыльце и ради развлечения постреливать из винтовки по стволам деревьев — к большому испугу и неудовольствию Марли. В первый же день нашего приезда он принес нам бутылочку домашней вишневой настойки и корзину черники. Себя он называл Копальщиком.

Как легко догадаться по прозвищу, Копальщик владел экскаватором и зарабатывал себе на жизнь рытьем ям и канав. Если нам потребуется выкопать яму или перенести землю с одного места на другое, объяснил он, пусть мы только свистнем, и он мигом примчится.

— И если собьете на дороге оленя, тоже дайте мне знать, — добавил он, подмигнув. — Мы его быстренько освежуем и приготовим, а дорожной полиции ничего не скажем.

М-да, подумал я, здесь нам не Бока-Ратон!

Жизнь в сельской глуши оказалась мирной, удивительно спокойной… и чуть-чуть одинокой. Во Флориде меня раздражала постоянная толчея, и я не сомневался, что здесь буду наслаждаться уединением. Однако по крайней мере в первые месяцы я не раз ловил себя на том, что сожалею о своем решении переехать в место, в котором, как видно, никто, кроме нас, жить не желает.

А вот Марли не знал таких сомнений. Для пса, у которого энергии больше, чем здравого смысла, наш новый дом стал идеальным местом. Он носился по лужайке, продирался через заросли, поднимал тучи брызг в ручье. Беспрестанно и безуспешно ловил кроликов, коих здесь водилось множество — наш сад они рассматривали как бесплатный салат-бар. Марли «подкрадывался» к кролику, производя при этом шум не меньший, чем марширующий взвод солдат, и, разумеется, потенциальная добыча вскакивала и исчезала в лесу. Пробовал Марли ловить и скунсов — к счастью, с тем же успехом.

Пришла осень, а с ней — новая веселая игра: нападение на кучу листьев. Во Флориде деревья осенью не сбрасывают листья, и Марли не сомневался, что разноцветные хрустящие кружева, летящие с неба, — подарок специально для него. Пока я сгребал желтые листья в кучи, Марли сидел и терпеливо ждал своего часа. Лишь после того, как посреди лужайки вырастала гора листьев, он, пригнувшись, бросался вперед. Через каждые несколько шагов останавливался, замирал с поднятой лапой и принюхивался, словно лев в Серенгети, выслеживающий ничего не подозревающую газель. И наконец, именно в тот момент, когда я опирался на грабли, чтобы полюбоваться своей работой, он прыгал, приземлялся на самую вершину кучи, а затем по неясным для меня причинам принимался исступленно гоняться за собственным хвостом и не останавливался, пока моя аккуратная куча не оказывалась опять разметана по всей лужайке. Тогда он оборачивал ко мне довольную морду, словно спрашивая: «Правда, здорово я тебе помог?»

На первое Рождество в Пенсильвании мы заказали снег. Нам с Дженни пришлось немало потрудиться, убеждая детей, что на новом месте нам будет лучше, и одной из главных «приманок» стало обещание снега. «Только представьте, — говорили мы, — просыпаетесь вы на Рождество, а вокруг все белым-бело, и только чернеют у дверей следы саней Санта-Клауса».

Целую неделю до великого дня все трое ребятишек часами сидели у окна, уставив взоры в свинцовое небо.

— Где же снег? — снова и снова спрашивали они.

Но тучи никак не желали расщедриться.

За несколько дней до Рождества вся наша семья села в мини-вэн и поехала на соседнюю ферму, где мы срубили елку, вдоволь повалялись на соломе в амбаре, посидели вместе с хозяевами у очага и выпили горячего яблочного сидра. Именно по таким зимним праздникам я тосковал во Флориде! Лишь одного недоставало. Где же этот чертов снег? Мы с Дженни уже начали жалеть о том, что пообещали детворе снежную зиму.

В рождественское утро мы обнаружили под елкой новенькие сани — однако за окном расстилался все тот же унылый пейзаж: голые ветви деревьев и бурые поля. Я разжег огонь в камине и посоветовал ребятам набраться терпения.

— Наверное, другим мальчикам и девочкам где-то в другом месте снег сейчас нужнее, чем нам.

— Хорошо, папа, — грустно ответил Патрик.

После Нового года прошло три недели — и погода наконец избавила меня от мук совести. Снег выпал глубокой ночью, когда все спали; первым поднял тревогу Патрик. На рассвете он вбежал в нашу спальню и распахнул ставни.

— Смотрите! Смотрите! — вопил он. — Там снег!

В самом деле за окном падали мягкие снежные хлопья.

Скоро в холл выбежали, волоча за собой одеяла, Конор и Колин. Марли тоже был тут как тут: чувствуя общее возбуждение, он радостно скакал по дому и колотил хвостом по мебели.

— Кажется, заснуть нам сегодня уже не удастся, — сказал я Дженни. Когда она подтвердила, что не собирается спать, я повернулся к детям и объявил: — Ладно, пошли на улицу! Только сначала надо одеться по-зимнему!

Следующие полчаса мы сражались с молниями, рейтузами, капюшонами и перчатками. Когда мы наконец были готовы, ребятишки очень напоминали мумий. Я отворил дверь — и Марли вылетел первым, едва не опрокинув Колин. Едва лапы его коснулись незнакомой белой субстанции (Ой, она холодная! Да еще и мокрая!), Марли передумал и попытался затормозить и повернуть. Всякий, кому случалось водить машину в снегопад, знает, что тормозить и разворачиваться на полном ходу не слишком хорошая идея.

Лапы Марли заскользили, и он с размаху врезался головой в сугроб. Секунду спустя, вынырнув оттуда, оказался похож на гигантское пирожное, густо обсыпанное сахарной пудрой. Только нос и глаза остались черными — все остальное стало снежно-белым. Большой и Страшный Снежный Пес. Марли явно не понимал, что делать с этим странным веществом. То он зарывался в него носом, после чего начинал фыркать и чихать, то терся мордой. Наконец вскочил, как подброшенный, галопом бросился прочь и вскоре исчез из виду.

Мы шли по следам Марли, изумляясь их причудливости. То он поворачивал назад, то прыгал далеко в сторону, то принимался выделывать на снегу круги — как будто следовал какому-то загадочному алгоритму, ясному лишь для него самого. Ребятишки с радостным визгом носились по сугробам и катались по снежной целине. На крыльцо вышла Дженни с чашкой горячего какао и объявлением: по радио сказали, что занятия в школе отменены. Я понимал, что в ближайшее время не смогу даже вывести свой маленький «ниссан» из гаража, не говоря уж о том, чтобы вести его по горной дороге, так что решил на работу сегодня не ходить.

Я счистил снег с каменного круга на заднем дворе, который выложил этой осенью для разведения костров, и скоро посреди двора весело затрещало пламя. Дети с радостным визгом катались на санях с вершины холма, а за ними с лаем носился Марли. Я повернулся к Дженни и спросил:

— Если бы тебе сказали год назад, что наши дети будут кататься на санках на заднем дворе, ты бы поверила?

— Ни за что! — ответила она, затем наклонилась, слепила снежок и кинула им в меня. В волосах ее запутались снежинки, на щеках играл румянец, при каждом выдохе из уст вырывалось облачко пара.

— Иди сюда, я тебя поцелую! — позвал я.

Чуть позже, пока ребятишки грелись у костра, я решил прокатиться на санях сам. Поднялся на вершину холма, сел на сани, откинулся назад, уперся ногами в подножку. Приготовился качнуться вперед, чтобы сани поехали. Марли не так уж часто удавалось посмотреть на меня сверху вниз — и мою нынешнюю позу он расценил как приглашение. Он бросился вперед и одним прыжком оседлал меня, рухнув мне на грудь.

— Слезай, скотина! — завопил я.

Но было поздно. Мы уже скользили вниз по склону, быстро набирая скорость.

— Счастливого пути! — крикнула снизу Дженни.

Мы летели с холма, вздымая клубы снега; Марли распростерся на мне и страстно облизывал мне лицо. Наш общий вес был куда больше, чем у ребятишек, — соответственно разогнаться нам удалось куда сильнее. Мы проехали место, где обрывались их следы, и помчались дальше.

— Марли, держись! — завопил я. — Мы едем прямо в лес!

Мы промчались мимо толстого старого орешника, проскользнули между двумя дикими вишнями, каким-то чудом избежали столкновения со всеми деревьями на нашем пути и врезались в густой подлесок. Только тут я сообразил, что в нескольких метрах от нас — берег ручья, не замерзающего даже зимой. Очень крутой берег, в сущности, обрыв. Туда-то мы и несемся во весь дух. Я успел только обхватить Марли руками, зажмуриться и заорать во весь голос:

— А-а-а-а-а!

Сани вылетели на берег, перевалились через обрыв и ухнули вниз. На миг мне показалось, что мы застыли в классической позе из детского мультика — когда герой замирает в воздухе, прежде чем рухнуть вниз. Только в этом мультфильме я висел в воздухе в обнимку с лабрадором, отчаянно поливающим меня слюной. Вцепившись друг в друга, мы приземлились в глубокий сугроб и подкатились к самой воде.

Я открыл глаза, осторожно попробовал пошевелить руками, ногами, головой. Вроде все цело. Марли прыгал вокруг меня, явно сгорая от желания повторить эксперимент.

— Извини, Марли, — проговорил я, со стоном поднимаясь на ноги, — для таких развлечений я староват.

Но и сам Марли не молодел — в следующие несколько месяцев мы ясно это поняли.

К концу нашей первой пенсильванской зимы я начал замечать, что Марли уже не молод. В декабре ему исполнилось девять лет, и он начал понемногу сдавать. Однажды мы вместе спустились с нашего холма и стали взбираться на крутой соседний холм, на вершине которого белела церквушка, а рядом с ней — кладбище времен Гражданской войны. По этому маршруту мы гуляли часто, и еще осенью Марли преодолевал этот путь без труда. Но сейчас я заметил, что он отстает.

— Что же ты, Марли? Неужели ты мне уступишь? — ласково спросил я, наклонившись над ним.

Стоял ясный морозный день, и в лучах неяркого зимнего солнца я ясно видел, что золотистая морда Марли подернулась сединой. Наш вечный щенок превратился в почтенного пенсионера, а мы этого даже не заметили.

Впрочем, если вы думаете, что он начал вести себя приличнее, то глубоко заблуждаетесь. Жизненный темп Марли несколько замедлился, но вкуса к фокусам и проказам он отнюдь не потерял. Он по-прежнему таскал еду. По-прежнему глотал самые разные предметы, вовсе для этого не предназначенные. По-прежнему пил из раковины и переворачивал миску с водой. А услышав рокот грома, по-прежнему впадал в панику и, если нас не было рядом, начинал крушить мебель и предметы обстановки. Однажды, вернувшись домой, мы обнаружили, что он разодрал в клочья матрас Конора.

С годами мы научились относиться к ущербу, причиняемому Марли, с философским спокойствием, тем более что теперь, вдали от ежедневных флоридских гроз, такие случаи стали намного более редкими. Когда заводишь собаку — будь готов к порче ковров и подушек. Как и в любых отношениях, тебе приходится чем-то платить. И мы были готовы платить за ту радость и удовольствие, которое доставлял нам Марли. Тех денег, что мы потратили на собаку (включая расходы на ремонт и покупку новой мебели), хватило бы, чтобы купить небольшую яхту. Но многие ли яхты станут весь день ждать у дверей вашего возвращения? Многие ли яхты живут ради того, чтобы забраться вам на колени или прокатиться вместе с вами на санях, восторженно облизывая вам лицо?

Марли стал членом нашей семьи. Мы принимали его таким, какой он есть, — и все сильнее его любили.

— Эх, Марли, старина… — проговорил я, остановившись рядом с ним на обочине дороги.

Наша цель — белая церквушка — виднелась далеко впереди, в конце крутого подъема. Но здесь, подумалось мне, как и в жизни, важна не цель — важен сам путь. Я опустился на одно колено, положил руку на загривок Марли и сказал:

— Ладно, давай отдохнем немного.

А затем мы пустились в обратный путь — домой.

Глава двенадцатая Пернатые друзья

Весной мы решили заняться разведением сельскохозяйственных животных. Нам теперь принадлежало восемьдесят соток земли в деревне и казалось вполне разумным разделить эту площадь с какой-нибудь неприхотливой скотинкой. Кроме того, я теперь работал редактором «Органического садоводства» — журнала, в котором, помимо всего прочего, пропагандировалось широкое использование в садоводстве естественных удобрений. А кто у нас производит естественные удобрения?

— Можно завести корову, — предложила Дженни.

— Корову? — переспросил я. — Ты что, с ума сошла?

— А как насчет овец? — спросила она. — Овечки такие миленькие…

Я молча смерил ее своим фирменным взглядом, означающим: «Опять ты взялась за эти женские штучки!»

В конце концов мы остановились на курах. Для садовода, отказавшегося от химических удобрений и пестицидов, куры, пожалуй, самый лучший выбор. Они неприхотливы и относительно недороги в содержании. Небольшой курятник и несколько горстей кукурузных зерен в день — вот и все, что им нужно для счастья. При этом они не только несут свежие яйца, но и — если пускать их гулять по саду — усердно уничтожают вредных насекомых и удобряют землю фекалиями с высоким содержанием азота.

Итак, куры. Дженни поговорила с матерью одного из одноклассников Патрика, семья которого жила на ферме, и сообщила, что эта женщина с удовольствием продаст нам нескольких цыплят из следующего выводка. Я рассказал о наших планах Копальщику, и он согласился: в самом деле, три-четыре курочки нам не помешают.

— Только хочу вас предупредить, — добавил он, складывая на груди мясистые лапищи. — Делайте с ними, что хотите, но не позволяйте ребятишкам давать им имена. Стоит придумать им имена — и вы пропали. Для вас это будут уже не яйца и курятина, а домашние любимцы.

— И то верно, — согласился я.

Я понимал, что разведение кур не предполагает сантиментов. Курица может прожить лет пятнадцать и даже больше, но несется лишь первую пару лет. Перестает класть яйца — отправляется в суп. Сурово, но так устроен мир.

Копальщик смерил меня скептическим взглядом, словно не вполне мне поверил, и повторил:

— Стоит вам придумать им имена — и все.

— Я понял, — подтвердил я. — Никаких имен.

На следующий вечер, когда я приехал с работы домой, навстречу мне с радостными криками выбежали ребятишки, и каждый держал в ладошках свежевылупившегося цыпленка. Вслед за ними вышла Дженни с четвертым птенцом в руках. Ее подруга Донна привезла цыплят-однодневок. Они вертели крохотными круглыми головками и смотрели на меня так, словно хотели спросить: «Ты наша мама?»

Первым главную новость сообщил Патрик:

— Я свою назвал Перышко!

— А я свою — Пискля! — подхватил Конор.

— А мою зовут Пуфика! — вставила Колин.

Я поднял брови.

— Пушинка, — перевела Дженни. — Ее зовут Пушинка.

— Дженни! — запротестовал я. — Мы купили кур не для того, чтобы с ними нянчиться. Все, что нам от них нужно, яйца и мя…

— Спустись на землю, фермер Джон, — улыбнулась она. — Ты прекрасно понимаешь, что ни одна из них не отправится под нож.

— Дженни! — недовольно воскликнул я.

— Кстати, — добавила она, протягивая мне четвертого цыпленка, — познакомься с Ширли.

Перышко, Пискля, Пушинка и Ширли поселились в коробке на кухонном подоконнике; для тепла над коробкой постоянно горела лампа. Росли они прямо на глазах. Через несколько недель после появления в доме цыплят меня разбудил еще до рассвета какой-то необычный звук. Я сел в кровати и прислушался. Снизу доносилось хриплое и ломкое, словно кашель туберкулезника, однако несомненное: «Ку-ка-ре-ку!»

Я потряс Дженни за плечо и спросил:

— Когда ты покупала у Донны цыплят, ты попросила ее проверить, что они все точно курочки?

— Нет, а ты? — сонно пробормотала Дженни, повернулась на другой бок и снова заснула сном праведника.

Фермеры, хорошо знающие свое дело, обычно могут с вероятностью 80 процентов определить пол только что вылупившегося цыпленка. В деревенских магазинах цыплята, чей пол точно известен, продаются по более высокой цене. Задешево можно купить «кота в мешке» — цыплят неопределенного пола. Покупатель дожидается определенности, затем режет молодых петушков, а курочек оставляет на яйца. Игра в «кота в мешке» предполагает, что ты готов прикончить, освежевать и съесть лишних петухов. Всякий, кому случалось иметь дело с курами, знает, что два петуха в одном курятнике — это ровно на одного больше, чем нужно.

Как выяснилось, Донна не определяла пол наших цыплят — в результате трое из четырех «яйценосных дам» оказались кавалерами. Проблема с петухами в том, что ни один из них никогда не удовлетворится вторым местом в стае. Они будут бесконечно драться за первенство.

Достигнув подросткового возраста, наши петушки начали проявлять характер. Я спешно заканчивал возведение курятника, а они тем временем не давали спать всему дому. Бедная Ширли, единственная девушка в компании трех озабоченных парней, явно не знала, куда деваться от их внимания.

Я думал, что постоянная петушиная возня будет выводить Марли из себя, но он сладко спал по утрам, словно и не слышал шума и грохота. Тогда-то мне впервые пришло в голову: может быть, он действительно не слышит?

Уши у Марли с детства были слабым местом. Как, многие лабрадоры, он был предрасположен к ушным инфекциям, и мы целое состояние потратили на антибиотики, мази, капли и визиты к ветеринару. Но пока у нас в доме не появились новые шумные постояльцы, мне не приходило в голову, что многолетние проблемы с ушами могли сказаться на слухе.

Не скажу, что ему это сильно мешало. В деревне Марли чувствовал себя прекрасно, и проблемы со слухом, казалось, не оказывали никакого влияния на его беспечное существование. Наоборот, глухота давала неоспоримое медицинское оправдание для непослушания. Как можно выполнить команду, если ее не слышишь? Мне казалось, что Марли отлично научился использовать глухоту к своей выгоде. Бросаешь ему в миску кусок мяса — и, глядь, он уже трусит из соседней комнаты. Выходит, глухой звук мяса, падающего в стальную миску, он прекрасно слышит. Но попробуйте подозвать Марли, когда он занят чем-то другим и подходить не хочет, — и он как ни в чем не бывало двинется прочь.

— По-моему, наш пес нас дурачит, — говорил я Дженни.

Она со мной соглашалась: какая-то уж больно выборочная у него глухота. Однако, как мы его ни проверяли, результат получался один: на наш зов, свист, крик, хлопанье в ладоши Марли не реагировал — зато безошибочно подбегал всякий раз, когда ему в миску клали еду.

Однажды, вернувшись с работы, я обнаружил, что дома никого нет. Дженни с ребятами куда-то ушли. Я позвал Марли, но ответа не дождался. Пса я обнаружил на кухне… и отнюдь не за добрым делом. Поднявшись на задние лапы и положив передние на кухонный стол, он увлеченно уминал остатки сэндвича с сыром.

Я решил проверить, как близко сумею подобраться, прежде чем Марли заметит, что он тут не один. Я подкрался к нему на цыпочках — так близко, что мог протянуть руку и до него дотронуться. Он продолжал хрустеть сэндвичем, не сводя глаз с двери в гараж, откуда, как ему было известно, должны были появиться Дженни и ребята. Очевидно, ему не приходило в голову, что папа тоже может вернуться домой, причем проскользнуть через парадную дверь.

— Марли! — окликнул я его, не повышая голос. — Чем это ты занимаешься?

Он продолжал пожирать сэндвич.

Вот он доел сэндвич, удовлетворенно отодвинул носом тарелку и потянулся ко второй тарелке, где виднелись аппетитные крошки.

— Ах ты негодник! — громко сказал я — и с этими словами протянул руку и шлепнул его по заду.

С тем же успехом можно было поднести спичку к пороховой бочке. От испуга старик едва не выпрыгнул из шкуры. Он рухнул на пол и перекатился на спину, в знак покорности подставляя мне живот.

— Скотина ты прожорливая! — упрекнул его я.

И тут же почувствовал, что бранить его мне вовсе не хочется. Он стар, он потерял слух, его уже не переделаешь. Забавно было к нему подкрадываться, и я от души засмеялся, когда он подпрыгнул от испуга. Но сейчас, когда он валялся у моих ног, моля о прощении, мне стало грустно.

Я построил на заднем, дворе курятник — фанерную постройку в форме буквы А, с насестом, на котором наши куры могли укрываться от хищников по ночам. Донна любезно согласилась обменять двоих из трех наших петушков на курочек со своей фермы.

Каждое утро куры выходили гулять во двор. Поначалу Марли пробовал защищать свою территорию — подбегал к ним, гавкал пару раз, затем терял кураж и удалялся. Скоро птицы усвоили, что этот страшный лохматый зверь никакой угрозы не представляет, а Марли научился делить двор с новыми пернатыми жильцами. Однажды, пропалывая грядку, я поднял голову — и увидел, как Марли, петух и три курицы гуляют по двору вместе, одной компанией.

— Марли, ты же охотничий пес! — поддразнил я его.

Марли поднял ногу, величественно оросил помидоры и двинулся дальше вслед за своими новыми товарищами.

Глава тринадцатая Время взаймы

У стареющего животного можно многому научиться. Недели складывались в месяцы, Марли дряхлел — и напоминал нам о конечности жизни. Мы с Дженни еще не достигли даже среднего возраста. Легко было воображать, что старость — это то, что нас не касается, что неумолимый ход времени каким-то образом обойдет нас стороной. Но Марли не мог позволить себе таких фантазий. Он постарел, поседел, оглох, и, глядя на него, мы не могли закрывать глаза на старость и неизбежную смерть — ни его, ни нашу собственную.

Собачий год равен приблизительно семи человеческим; значит, двенадцатилетнему Марли было по нашим меркам почти девяносто. Зубы его, когда-то белоснежные и острые, потемнели и стерлись, превратившись в бурые пеньки. Трех из четырех клыков недоставало — он потерял зубы во время приступов паники, пытаясь прогрызть себе путь к свободе. Дыхание, и в лучшие годы отдававшее рыбой, теперь приобрело благоухание мусорного бака в солнечный денек. В довершение всего он приучился есть куриные экскременты. Непонятно почему Марли считал их редким лакомством и бросался на них, словно на черную икру.

Пищеварение у нашего пса тоже было не то, что раньше; он часто и шумно испускал газы, воняя, словно метановый завод. Бывали дни, когда мне казалось, что стоит зажечь спичку — и весь дом взлетит на воздух. Порой запах становился так силен, что нам приходилось выбегать из комнаты — причем сила его, кажется, увеличивалась прямо пропорционально числу гостей за столом.

— Марли! Ты опять!.. — кричали дети и выскакивали из-за стола первыми.

Зрение у Марли затуманилось: теперь он не замечал кроликов, даже если они сновали в каких-нибудь трех метрах от него. Шерсть лезла из него в огромных количествах; Дженни каждый день пылесосила весь дом — и все равно не справлялась. Собачья шерсть забивалась в каждую щелку, скапливалась на одежде, не раз попадала даже в еду. Марли всегда сильно линял, но теперь клочья его шерсти на деревянном полу напоминали гонимые ветром шары перекати-поля.

Но больше всего нас беспокоили его задние лапы. Суставы Марли поразил артрит, причинявший ему нешуточную боль. Он стонал от боли, ложась, и снова стонал, когда вставал. Я не понимал, насколько ослабели его лапы, пока однажды не шлепнул его легонько по заду; от этого легкого толчка у Марли подкосились ноги, и он рухнул наземь.

Ему становилось все труднее взбираться по лестнице на второй этаж, но спать в одиночестве на первом этаже Марли не желал. Он любил общество людей: любил положить голову на подушку и дышать нам в лицо, когда мы спим, любил войти в ванную, когда мы принимаем душ, отодвинуть мордой занавеску и сунуть под струю свою лохматую башку. И сейчас он не сдавался. Каждый вечер, когда мы с Дженни отправлялись в спальню, Марли начинал восхождение на второй этаж. Осторожно нащупывая ступеньку передней лапой, с трудом поднимая одну лапу за другой, поскуливая от боли, преодолевал он препятствие, которое еще не так давно не составляло для него никакой проблемы.

— Давай, мальчик мой, давай. Ты сможешь! — подбадривал я его сверху.

Иногда ему удавалось без остановок пройти всю лестницу; иногда он надолго замирал на середине; иногда спускался и начинал заново. Бывали и неприятные случаи, когда он терял равновесие и позорно съезжал вниз на животе.

Как у всякого старика, у Марли бывали «хорошие» и «плохие» дни. Иногда трудно было поверить, что перед нами — один и тот же пес. Однажды вечером весной 2002 года я вывел его на короткую прогулку по двору. Вечер был холодный и ветреный. Я решил пробежаться, чтобы согреться, и вдруг Марли затрусил галопом рядом со мной.

— Смотри-ка, Марли, — сказал я ему, — похоже, в душе ты все еще щенок!

Вместе мы быстрым шагом вернулись к дому. Марли радостно пыхтел, высунув язык, и глаза у него блестели.

У дома Марли попытался, как прежде, одним прыжком взлететь на крыльцо — но в этот миг задние лапы под ним подогнулись, и он рухнул на ступеньки.

— Давай, Марли, вставай! — крикнул я.

Марли изо всех сил напрягал лапы, но не мог подняться. Наконец я взял его под передние ноги и опустил на землю. Здесь, на ровной поверхности, после нескольких попыток он встал. Попятился, несколько секунд подозрительно смотрел на ступеньки, затем осторожно поднялся на крыльцо и вошел в дом. С этого дня он потерял уверенность в себе: перед тем как подняться на эти две пологие ступеньки, он останавливался и долго собирался с духом.

Марли напоминал мне о краткости жизни, о ее быстро уходящих радостях и упущенных возможностях. Он напоминал мне о том, что ни у кого из нас не будет второй попытки. Все чаще я возвращался к одному и тому же вопросу: жизнь у меня одна — так почему же я трачу ее на журнал о садоводстве? Не то чтобы мне не нравилась моя работа. Я гордился тем, как преобразил журнал… и все же отчаянно скучал по газетам. Мне не хватало людей, которые их читают, и людей, которые в них пишут. Не хватало выплеска адреналина, когда стараешься уложиться в срок, и удовлетворения, которое испытываешь, когда на следующее утро после выхода газеты находишь в почтовом ящике письма читателей, жаждущих поделиться с тобой своими мыслями. Словом, я хотел снова писать.

Так что, когда бывший коллега мимоходом упомянул при мне, что «Филадельфия инквайрер» ищет колумниста, я отослал резюме не раздумывая. Места колумнистов освобождаются очень редко, и, как правило, такая вакансия заполняется кем-либо из редакции. «Инквайрер» — одна из крупнейших газет в штате. Я всегда читал ее с удовольствием. И чтобы работать там, мне даже не придется переезжать! Редакция находится в сорока пяти минутах езды от нашего дома по Пенсильванскому шоссе — расстояние вполне приемлемое.

Так в ноябре 2002 года я сложил с себя садоводческие полномочия и поступил на работу в «Филадельфия инквайрер». Я вернулся туда, где было мое место, — снова стал колумнистом.

В следующем году, в начале летних каникул, Дженни собрала чемоданы и отправилась вместе с детьми погостить к сестре в Бостон. Я остался в Пенсильвании — не отпускала работа. Выходило, что Марли придется целыми днями сидеть дома одному. Это представляло серьезную проблему: дело в том, что из всех неприятностей, причиняемых почтенным возрастом, самого Марли больше всего беспокоила потеря контроля над мочевым пузырем. Все предыдущие годы, при всем его шкодливом нраве, с этим проблем не было — Марли ходил в туалет только на улице. С самого нежного щенячьего возраста он никогда, никогда не делал луж на полу, даже если оставался дома один на десять-двенадцать часов.

Но в последние месяцы все изменилось. Марли утратил способность терпеть дольше нескольких часов. Ощутив позыв, он не мог сдерживаться, и, если некому было выпустить его на улицу, у него не оставалось выбора. Сам Марли страшно этого стыдился. Войдя в дом, мы сразу понимали, что с ним опять произошел «конфуз»: он не встречал нас радостно у дверей, как обычно, а пятился в глубину гостиной, опустив голову к самому полу и буквально излучая стыд. Разумеется, мы его за это не наказывали. Как можно? Ему почти тринадцать лет — для лабрадора, в сущности, предельный возраст. Мы понимали, что это от него не зависит; кажется, понимал это и он сам.

Дженни купила паровой очиститель для паркета, и мы начали планировать свое расписание так, чтобы не оставлять Марли одного дольше чем на два-три часа. Но теперь Дженни и ребят не было дома, а я не мог манкировать только что полученной работой. Что же делать с Марли?

Мы решили отправить его в местную гостиницу для домашних животных, которой пользовались каждое лето, когда уезжали в отпуск. Гостиница располагалась при большой ветеринарной клинике, предлагавшей высокопрофессиональные, хотя и несколько обезличенные услуги. Всякий раз, когда мы туда приходили, нас направляли к новому врачу, не знающему о Марли ничего, кроме того, что написано в его медицинской карте. Мы даже не всегда узнавали, как их зовут. В отличие от нашего дорогого доктора Джея, оставшегося во Флориде, это были незнакомцы — хотя незнакомцы вполне компетентные.

В воскресенье вечером я отвез Марли в собачью гостиницу и оставил на столе у секретаря номер своего мобильника — на всякий случай. Утром во вторник, когда я входил в Дом независимости в центре Филадельфии, раздался звонок.

— С вами хотела бы поговорить доктор такая-то, — сообщила секретарша.

Очередной ветеринар, фамилию которого я слышал в первый раз. Через несколько секунд она сама взяла трубку.

— У Марли неотложная ситуация, — сообщила она.

Сердце у меня подпрыгнуло и забилось где-то в горле.

— Неотложная… что?

Ветеринар объяснила, что желудок у Марли вздулся от обилия пищи, воды и воздуха, а затем, растянувшись до предела, перекрутился (она сказала, «закрылся») таким образом, что вход в кишечник оказался перегорожен. Газы, выделяемые при переваривании пищи, не находили себе выхода, и желудок начал болезненно раздуваться. Это опасное для жизни состояние, добавила она, называется расширением желудочного вольвулуса. Почти всегда оно требует хирургической операции, а без лечения приводит к смерти в течение нескольких часов.

Она добавила, что ввела Марли в горло зонд и откачала большую часть газов, скопившихся в желудке, что несколько уменьшило вздутие. Затем, манипулируя зондом, сумела, как она сказала, «раскрыть» желудок; сейчас самое страшное позади, Марли не чувствует боли и спокойно отдыхает.

— Значит, теперь все хорошо? — осторожно спросил я.

— Боюсь, это ненадолго, — ответила врач. — С текущим кризисом мы справились; но если это случилось один раз — скорее всего, начнет повторяться снова и снова.

— Скорее всего… — повторил я. — А можно поточнее?

— Я бы сказала, существует один шанс из ста, что это не повторится, — ответила она.

Один из ста?! «Господи боже, — подумал я, — да у него больше шансов поступить в Гарвард!»

— Один из ста? Быть не может!

— Мне очень жаль, — ответила она. — Он действительно в очень тяжелом состоянии.

Если желудок Марли снова перекрутится и перестанет пропускать пищу в кишечник — а судя по тому, что сказала врач, это практически неизбежно, — у нас останутся две возможности. Первая — операция. Хирург сможет разрезать Марли и пришить стенку его желудка к стенке брюшной полости так, чтобы такого больше не происходило.

— Это будет стоить две тысячи долларов, — добавила врач. Я сглотнул. — И должна вас предупредить, что операция очень серьезная. В таком возрасте ваша собака, скорее всего, ее не переживет.

— А второй выход? — спросил я.

— Второй выход, — секунду поколебавшись, ответила она, — это усыпление.

— Понятно, — только и мог проговорить я.

Трудно было все это переварить. Еще пять минут назад я входил в «Колокол Свободы», не сомневаясь, что Марли, счастливый и довольный жизнью, отдыхает в собачьей гостинице. А теперь от меня требуется решить, жить ему или умереть. О том, что у собаки может расшириться и перекрутиться желудок, я слышал в первый раз. Только позже я узнал, что это довольно частая болезнь у некоторых пород собак, особенно у тех, что, как Марли, отличаются широкой грудной клеткой. Особому риску подвергаются собаки, склонные есть торопливо, заглатывая пищу большими порциями.

— Давайте просто подождем и посмотрим, что будет дальше, — предложил я.

— Именно это я сейчас и делаю, — ответила она. — Жду и смотрю. — И добавила: — Если желудок снова «закроется», мне придется принимать решение быстро.

— Мне нужно посоветоваться с женой, — выдавил я наконец. — Я вам перезвоню.

Дженни в этот момент находилась вместе с детьми на переполненной палубе туристического теплохода посреди Бостонской гавани. Связь была из рук вон плохая. Сквозь шорох и треск до нее долетали лишь обрывки моих слов. «Марли… очень болен… желудок… операция… усыпить».

И… молчание.

— Алло! — позвал я. — Ты меня слышишь?

— Слышу, — ответила Дженни… и снова замолчала.

Оба мы знали, что рано или поздно это произойдет, но никто не ожидал, что это произойдет сегодня. Дженни с детьми — в другом городе, они не могут даже попрощаться с Марли; я — в центре Филадельфии, в полутора часах езды от клиники, и уже опаздываю на важную встречу. Мы проговорили еще несколько минут; оба понимали, что выбора, в сущности, нет. Врач права. Марли сдает по всем фронтам. Жестоко подвергать его тяжелой операции лишь для того, чтобы немного отсрочить неизбежное. Если для Марли настало время умереть, значит, наша задача — дать ему умереть достойно и без мучений.

Я перезвонил ветеринару и сообщил о нашем решении. Врач (я уже знал, что ее зовут доктор Хопкинсон) одобрила и поддержала наш выбор.

— Он прожил долгую жизнь, — заметила она. — Все когда-нибудь кончается.

— Это верно, — ответил я.

Однако мне не хотелось, чтобы Марли усыпили без меня. Я хотел сперва с ним попрощаться.

— Давайте созвонимся через час, — сказала она.

Через час голос доктора Хопкинсон звучал чуть более оптимистично. Марли поставили капельницу; он чувствует себя неплохо. Шансы его поднялись до пяти процентов.

— Не хотела бы внушать вам ложные надежды, — оговорилась она. — Он очень тяжело болен.

Но на следующее утро ее голос звучал еще радостнее.

— Марли хорошо провел ночь, — объявила она.

Позвонив в полдень, я узнал, что доктор Хопкинсон отключила капельницу и дала Марли немного каши из мяса и риса.

— Он очень проголодался, — пояснила она.

Когда я позвонил в следующий раз, Марли уже мог вставать на ноги.

— Отличные новости, — сообщила доктор Хопкинсон. — Один из наших служащих вывел его во двор, и Марли сходил по-большому и по-маленькому.

Я был в таком восторге, словно он выиграл главный приз на собачьей выставке.

— Ему определенно лучше, — добавила ветеринар. — Сейчас он подарил мне страстный и очень слюнявый поцелуй.

Да, это наш Марли!

— Вчера я сказала бы, что это невозможно, — продолжала доктор, — но сейчас думаю, что завтра вы сможете забрать его.

На следующий вечер после работы я так и сделал. Марли выглядел ужасно — слабый, исхудавший, — словно восстал из мертвых. В каком-то смысле так оно и было.

Я потрепал по холке своего чудесного пса, выигравшего один шанс из ста.

— Едем домой, приятель, — сказал я ему.

Санитар клиники помог мне погрузить его в машину, и мы вернулись домой, вооруженные лекарствами и письменными инструкциями.

Нельзя разрешать Марли есть и пить помногу. Прошли времена, когда он нырял в миску с водой и играл там в «подводную лодку». Отныне он будет есть четыре раза в день мелкими порциями, и воды будет получать понемногу — по полчайной чашки. Тогда, как сказала врач, есть надежда, что его желудку больше не будет грозйиь ни расширение, ни вздутие. Кроме того, ему нельзя волноваться. В собачьей гостинице, среди множества незнакомых псов, ему больше делать нечего; я не сомневался, да и доктор Хопкинсон, кажется, тоже, что непривычная и волнующая обстановка сыграла свою роль в его встрече со смертью.

Этим вечером, приведя его в дом, я разложил на полу в гостиной спальный мешок. Подниматься по лестнице на второй этаж Марли больше не мог, а у меня духу не хватило бы оставить его в одиночестве. Я знал, что он не сможет спать спокойно, если меня не будет рядом.

— Что ж, Марли, эту ночь мы проведем вместе! — объявил я и лег с ним рядом.

Я гладил его по седой лысеющей спине, от головы до хвоста. Вытирал слизь, скопившуюся в уголках глаз. Чесал за ушами, пока он не заворчал от удовольствия.

Утром приедут Дженни и ребята. Дженни заахает над Марли и пойдет варить ему диетическую рисовую кашу. Тринадцать лет понадобилось прожить нашему псу, чтобы заслужить человеческую еду — не объедки, а полноценные блюда, приготовленные специально для него. А дети будут обнимать его, не зная, что могли никогда больше его не увидеть.

Завтра наш дом снова станет шумным, многолюдным, полным жизни. Но сегодня нас здесь только двое — Марли и я. Я лежал рядом с ним, прислушиваясь к его шумному дыханию, и вспоминал нашу первую ночь вдвоем, когда я только привез его от заводчицы — крохотного щенка, впервые разлученного с братьями и сестрами. Я вспоминал, как принес коробку в спальню, опустил руку ему на голову, чтобы ему было не страшно, — и так мы заснули вместе. Мне вспоминалось его щенячье детство и юность: разодранные диваны, съеденные матрасы, безумная беготня по набережной, танцы под музыку из стереопроигрывателя. Вспоминались бесчисленные сожранные вещи, изжеванные банковские чеки — и чудные минуты взаимопонимания. Но больше всего я думал о том, каким добрым и верным товарищем был нам Марли все эти годы.

— Знаешь, старина, ты меня не на шутку напугал, — прошептал я. Он вытянулся рядом со мной и сунул морду мне под руку, чтобы я его погладил. — Хорошо, что ты снова дома.

В следующие несколько недель ничто не напоминало нам о том, что Марли побывал на краю гибели. Он быстро поправился: глаза снова лукаво заблестели, нос стал прохладным и влажным, исхудалые бока вновь немного округлились. Казалось, болезнь прошла без следа. Марли снова наслаждался жизнью — целыми днями дремал на солнышке возле стеклянной двери в гостиную. Из-за новой низкокалорийной диеты он постоянно хотел есть — и выпрашивал и воровал еду еще нахальнее обычного.

После пережитого ужаса мы с Дженни должны были бы задуматься о том, что Марли не вечен, однако мы быстро вернулись к удобному мнению, что теперь, когда случайный кризис миновал, все пойдет по-старому. Несмотря ни на что, нам хотелось верить, что у Марли впереди еще много-много лет. Ведь, несмотря на свою дряхлость, он оставался все тем же счастливым и беспечным псом. По-прежнему лаял на почтальона, гулял по двору вместе с курами, часами наблюдал за кормушкой для птиц, бродил по дому, звучно стуча хвостом о стены и мебель. Порой нам казалось, что ничего не изменилось.

Но Марли жил взаймы — это было нам ясно. В любой день мог прийти новый кризис — и я знал: когда это случится, я не стану бороться с неизбежным. В этом возрасте любая операция будет для него очень опасна; жестоко подвергать старика такому испытанию лишь для того, чтобы очистить нашу совесть. Мы любили этого сумасшедшего пса, любили, несмотря на все его безумные выходки — или, быть может, благодаря им. Но теперь приближалось время прощания.

Второй кризис разразился осенью. Я одевался у себя в спальне, чтобы идти на работу, когда снаружи послышался ужасный грохот, а затем крик Конора:

— Помогите! Марли упал с лестницы!

Выбежав на лестничную площадку, я увидел внизу Марли: он беспомощно копошился на полу, пытаясь подняться на ноги. Мы с Дженни бросились к нему, в четыре руки ощупали спину, ребра, лапы… Вроде ничего не сломано.

— Повезло ему! — заметил я. — Такое падение могло его убить!

— Не могу поверить, что он ничего себе не повредил, — согласилась Дженни. — Похоже, у него, как у кошки, девять жизней.

Но мы рано обрадовались. Уже через несколько минут Марли начал приволакивать лапы, а вечером, когда я вернулся с работы, уже не мог двинуться с места. Казалось, у него болело все тело, как будто его избили до полусмерти.

На следующее утро Марли немного полегчало, но все равно он волочил лапы, как инвалид. Мы вывели его на улицу — и, к нашему облегчению, он без проблем сходил по-большому и по-маленькому. Но на крыльцо мы с Дженни вдвоем занесли его на руках.

— У меня такое чувство, — сказал я ей, — что второго этажа нашего дома Марли больше не увидит. Придется ему привыкать жить и спать на первом этаже.

В тот день я работал дома, у себя в спальне, на портативном компьютере, как вдруг услышал на лестнице какое-то движение. Я перестал печатать и прислушался. Неожиданно знакомый звук — громкое цоканье, как будто лошадь стучит подковами по деревянному настилу. Я затаил дыхание. Несколько секунд спустя в дверях показалась голова Марли. Когда он увидел меня, глаза его вспыхнули радостью. «Вот ты где!» Он вошел в комнату и положил голову мне на колени, ожидая, что я почешу его за ухом — ласка, которую он вполне заслужил.

— Марли, какой же ты молодчина! — воскликнул я. — Не могу поверить, что ты это сделал!

Позже, когда я сел рядом с ним на пол и стал чесать ему шею, он повернул голову и игриво ухватил меня зубами за запястье. Добрый знак, подумал я, доказательство, что Марли до сих пор молод душой. Еще вчера он, казалось, был на краю гибели, а сегодня по-щенячьи играет с моей рукой! Наш Марли снова победил смерть.

— Марли, старина, — тихо попросил я, — ты ведь скажешь мне, когда придет твое время? Я не хочу решать за тебя. Когда почувствуешь, что устал от жизни, дай мне знать.

Глава четырнадцатая Под вишнями

Зима в этом году пришла рано: дни становились все короче, ветер яростно раскачивал голые ветви деревьев, и мы старались пореже выходить за пределы уютного теплого дома. Я колол дрова и складывал их возле задней двери, Дженни готовила наваристые мясные супы и пекла хлеб, а дети часами сидели у окна, ожидая, когда же пойдет снег. Я тоже предвкушал снегопад, но к моему нетерпению примешивался страх. Я спрашивал себя, как переживет Марли еще одну зиму? Как будет ходить по глубокому снегу и обледенелым тропинкам?

В середине декабря мы начали паковать вещи, чтобы провести рождественские каникулы во Флориде, в Диснейуорлде. Дети прыгали от радости — впервые в жизни им предстояло провести Рождество вдали от дома. Накануне отъезда Дженни отвезла Марли в ветеринарную клинику и договорилась о том, что эту неделю он проведет в палате интенсивной терапии, под постоянным присмотром врачей и медсестер.

Вечером, заканчивая собирать чемоданы, мы с Дженни заговорили о том, как странно вдруг оказаться без собаки. Как-то удивительно, что никто не путается под ногами, не следует за тобой огромной лохматой тенью. Приятно ощутить свободу, но в то же время дом, несмотря даже на звонкие голоса детей, кажется непривычно тихим и опустевшим.

На следующее утро все мы сели в грузовичок и отправились на юг. В нашем кругу принято высмеивать Диснея и все, что с ним связано; однако должен сказать, мы прекрасно провели время. Мы избежали всех ловушек, стоящих на пути туристов с детьми: никто не потерялся, никого не тошнило в машине, никто не капризничал и не устраивал истерик. Словом, каникулы прошли как нельзя лучше.

На обратной дороге у меня зазвонил сотовый телефон. Звонили из ветеринарной клиники. Марли плохо себя чувствует: он почти не встает, задние лапы совсем ослабели и, по всей видимости, болят. Ветеринар просила нашего разрешения на то, чтобы сделать ему укол стероидов и дать обезболивающее. «Разумеется, — сказал я. — Сделайте все, чтобы ему было хорошо и спокойно, а завтра мы его заберем».

На следующий день, 29 декабря, когда Дженни приехала за Марли, он выглядел усталым и немного не в своей тарелке, однако видимых признаков болезни не было. Но дома не прошло и получаса, как его стало рвать. Из пасти текла густая слизь. Дженни вывела его во двор: там он лег на мерзлую землю, то ли не желая, то ли не в силах встать. В панике Дженни позвонила мне на работу.

— Я не могу увести его в дом, — говорила она. — Он лежит здесь, на морозе, и, кажется, не может встать.

Я бросил все и помчался домой. Через сорок пять минут я был дома, но за это время Дженни сумела поднять Марли на ноги и увести в дом.

Я нашел его в столовой: он распростерся на полу, и с первого взгляда было видно, что ему очень нехорошо. За все эти тринадцать лет не было случая, чтобы Марли не приветствовал мое возвращение домой так радостно, словно я вернулся с полей Столетней войны. Но не в этот раз. Сейчас он лишь следил за мной глазами, даже не поворачивая головы. Я присел рядом с ним и потрепал его по морде. Никакого ответа.

С каждой минутой становилось все яснее, что с Марли творится что-то очень неладное. Вот он медленно приподнялся на дрожащих лапах и снова попытался вырвать — на этот раз безуспешно. Только сейчас я обратил внимание на его живот — больше обычного и твердый на ощупь. У меня упало сердце: я знал, что это значит. Я позвонил в ветеринарную клинику и рассказал, что у Марли вздут желудок. Секретарша попросила меня минуту подождать, затем снова взяла трубку и сказала:

— Доктор просит вас приехать немедленно.

Слова нам с Дженни не понадобились — оба мы поникали, что нас ждет. Мы обняли детей и сказали им, что Марли придется поехать в больницу: врачи сделают все, чтобы ему помочь, но он очень, очень болен. Выходя, чтобы вывезти машину из гаража, я бросил взгляд через плечо. Дженни и ребята столпились вокруг больного Марли, бессильно распростертого на полу. Дженни с трудом удерживалась от слез. Дети не верили, что с Марли может случиться что-то дурное — с самого их рождения он был частью их жизни.

— Выздоравливай, Марли! — прокричала на прощание Колин своим тоненьким голоском.

Вдвоем мы погрузили Марли на заднее сиденье машины. Дженни обняла его в последний раз, и я сел за руль, пообещав позвонить немедленно, как только что-то станет ясно. Марли спокойно лежал на заднем сиденье. То и дело я отводил одну руку за спину и гладил его по голове.

На автостоянке перед ветеринарной больницей я помог Марли выбраться из машины. Он остановился, чтобы обнюхать дерево, возле которого поднимали ногу все остальные собаки — даже в таком состоянии его не покинуло обычное любопытство! Я не торопил его, понимая, что это, скорее всего, его последняя прогулка. Вместе мы вошли в холл. Едва оказавшись в помещении, Марли решил, что теперь можно и отдохнуть, и опустился на кафельный пол. Подошли санитары, погрузили его на носилки и отнесли в смотровую.

Через несколько минут ветеринар — опять новая девушка, которую я никогда прежде не видел, — провела меня в смотровую и показала несколько рентгеновских снимков. На них было ясно видно, что желудок у Марли вдвое больше нормы. Как и в прошлый раз, она сказала, что введет ему снотворное, а затем попробует откачать газы, вызвавшие вздутие.

— Может быть, мне даже удастся с помощью зонда вернуть желудок в нормальное положение, — добавила она.

— Ладно, — сказал я. — Вы уж, пожалуйста, постарайтесь!

Полчаса спустя врач вышла, и вид у нее был нерадостный.

Три раза она пыталась разблокировать желудок с помощью зонда — и потерпела неудачу.

— Теперь, — заключила она, — единственное, что нам осталось, — операция. — И, помолчав, добавила: — Но мне кажется, гуманнее всего было бы его усыпить.

Пять месяцев назад мы с Дженни уже приняли решение: если это произойдет, мы не станем продлевать страдания Марли. Но сейчас, стоя в комнате ожидания, я ощутил, как внутри у меня все холодеет.

Я сказал врачу, что хочу выйти на улицу и позвонить жене. На автостоянке я набрал номер Дженни и рассказал ей, что ветеринар испробовал все… и безрезультатно. Несколько секунд длилось молчание, затем Дженни тихо сказала:

— Я люблю тебя, Джон.

— И я тебя люблю, Дженни, — ответил я.

Я вернулся в клинику и сказал, что хочу на несколько минут остаться с Марли наедине. Врач предупредила меня, что он сейчас под наркозом.

— Не спешите, попрощайтесь спокойно, — добавила она.

Марли без сознания лежал на носилках с капельницей в лапе.

Я опустился рядом с ним на колени и погладил его, зарываясь пальцами в густую шерсть — так, как он любил. Потрепал лохматые уши, всю жизнь доставлявшие ему столько проблем и стоившие нам целого состояния. Сжал в ладони огромную теплую лапу. Прижался лбом к его лбу и сидел так долго-долго, словно старался передать ему свои мысли. Я хотел, чтобы он кое-что понял.

— Помнишь, что мы всегда о тебе говорили? — прошептал я ему. — Ужасный, невыносимый, неисправимый… Не верь, Марли. Пожалуйста, не верь. Все это неправда.

Он должен был узнать еще кое-что. Кое-что такое, чего он никогда не слышал. Ни от меня, ни от кого-то другого.

— Марли, — прошептал я, — ты самый лучший пес на свете.

Врач ждала меня в холле.

— Я готов, — сказал я.

Много месяцев я готовился к этому моменту, но теперь голос мой дрогнул, и я понял, что, если скажу еще хоть слово, разрыдаюсь. Поэтому я молча кивнул и подписал все необходимые бумаги. Затем мы вместе вошли в смотровую, где лежал Марли. Я присел рядом с ним и обхватил его голову руками.

— Вы готовы? — еще раз спросила врач.

Я кивнул, и она сделала смертельную инъекцию. Челюсти Марли дрогнули — совсем чуть-чуть. Послушав сердце, врач сказала, что оно стало биться медленнее, но не остановилось. Он большой пес, ему нужна двойная доза. Она сделала второй укол — и минуту спустя, снова послушав сердце, сказала:

— Вот и все.

Еще на несколько минут мы остались наедине. Я осторожно приподнял веко Марли. Доктор не ошиблась; его больше со мной не было.

Я вышел в холл и оплатил счет. Врач предложила кремировать Марли, но я ответил, что заберу его домой. Несколько минут спустя санитар выкатил тележку, на которой лежал большой черный полиэтиленовый мешок, и помог мне уложить этот мешок в машину. Врач пожала мне руку и в последний раз сказала, что очень сожалеет.

Обычно я не плачу, даже на похоронах, но по дороге домой почувствовал, как по щекам текут слезы. Это длилось всего несколько минут; когда я подъехал к дому, слезы уже высохли. Я оставил Марли в машине и вошел в дом, где сидела, ожидая меня, Дженни. Дети уже спали; мы решили, что скажем им утром. Мы обнялись и молча заплакали. Я пытался что-то ей рассказать, пытался сказать, что Марли умер во сне, не чувствуя ни боли, ни страха… но слова застревали в горле. Мы просто плакали, обнявшись, пока слезы не иссякли. А потом вышли на улицу, вместе вытащили из машины тяжелый черный мешок, положили его на садовую тележку и вкатили в гараж. Там Марли предстояло провести свою последнюю ночь.

Измученные, мы заснули тяжелым сном. Я проснулся за час до рассвета, поднялся с постели, оделся тихо, чтобы не разбудить Дженни. На кухне выпил стакан воды — кофе подождет — и вышел на улицу, под моросящий дождь. Взяв лопату и кирку, я отправился на место, которое выбрал для упокоения Марли.

По счастью, температура была выше нуля, и земля не замерзла. Я начал копать в полутьме. Сразу вслед за тонким слоем плодородной почвы пошла тяжелая, плотная глина вперемешку с камнями. Копать было тяжело. Я скинул куртку и остановился, чтобы перевести дух. Через полчаса я весь взмок, но не углубился в землю и на полметра. Через сорок пять минут на дне ямы показалась вода. Ее становилось все больше; скоро глина на дне превратилась в раскисшую грязь. Ни за что на свете я не согласился бы похоронить Марли в этом ледяном болоте. Никогда.

Я бросил копать и осмотрелся в поисках места получше. Внимание мое привлекли две дикие вишни внизу, у подножия холма, там, где лужайка переходила в лес; в тусклом предрассветном свете эти два дерева, сплетающиеся ветвями, напоминали вход в собор. Я положил лопату и задумался. Те самые вишни, столкновения с которыми мы с Марли чудом избежали год назад, во время безумной гонки на санях…

— Да, — сказал я вслух, — здесь будет лучше всего.

Здесь копать было гораздо легче: скоро я выкопал овальную яму около метра в длину, чуть меньше в ширину и чуть больше метра в глубину. Вернувшись в дом, я увидел, что все уже встали. Ребята хлюпали носами — Дженни только что рассказала им, что произошло.

При виде их слез мне самому захотелось плакать. Впервые в жизни наши дети столкнулись со смертью. Да, Марли был всего лишь собакой, а собачий век недолог по сравнению с человеческим. Всего лишь животное… и все же, когда я наконец собрался с силами и заговорил, голос у меня предательски дрожал. Я сказал, что собаки, к сожалению, живут намного меньше людей, поэтому каждому хозяину однажды приходится хоронить своего питомца. Не стесняйтесь плакать, говорил я, это нормально. Еще я сказал, что Марли умер во сне и ничего не почувствовал. Просто заснул и не проснулся. Колин была особенно расстроена, потому что не попрощалась с Марли как следует — она не сомневалась, что он вернется. Я заверил ее, что попрощался с ним за всех нас. Конор показал мне свой последний подарок для Марли. Он нарисовал большое красное сердце и написал под ним: «Для Марли. Я всю жизнь очень-очень тебя любил. Ты всегда был рядом, когда был мне нужен. Я буду любить тебя и в жизни, и в смерти. Твой брат Конор Ричард Гроган». Колин по примеру брата нарисовала девочку с большой желтой собакой, а под ней с помощью Конора написала: «Я тебя никогда не забуду».

Я вышел из дома, выкатил тележку с телом Марли из гаража и подвез ее к могиле. Затем срезал несколько сосновых веток и устлал ими дно ямы. Взял на руки тяжелый черный мешок и уложил его в яму — так осторожно, как только мог. Открыл мешок, в последний раз взглянул на Марли, уложил его в естественную и удобную позу — так, как он любил лежать у камина.

— Прощай, друг, — сказал я.

Затем закрыл мешок и вернулся в дом, за Дженни и детьми.

Всей семьей мы подошли к могиле. Конор и Колин положили свои послания в полиэтиленовый пакет, и я положил их рядом с головой Марли. Патрик срезал карманным ножом пять сосновых ветвей — по одной на каждого из нас. Одну за другой мы опустили их в могилу. Секунду помолчали, а затем, словно после долгих репетиций, сказали хором:

— Марли, мы тебя любим!

Я поднял лопату и бросил в могилу первую горсть земли. Мокрая земля с тяжелым, глухим звуком упала на полиэтилен, и Дженни тихо заплакала.

Закопав могилу до половины, я сделал перерыв; мы вернулись в дом и, сев вокруг кухонного стола, стали вспоминать, каким был Марли. Мы рассказывали друг другу веселые истории о нем, и смех в наших голосах мешался со слезами. Дженни рассказала, как Марли снимался в кино; я говорил о том, сколько он за свою жизнь порвал поводков, сколько изжевал и съел разных ценных вещей. Теперь над всем этим можно было смеяться. Чтобы успокоить ребят, я говорил им то, во что сам не очень верю.

— Душа Марли теперь в собачьем раю, — говорил я. — Он бегает в свое удовольствие по огромному, залитому солнцем полю. Он снова молод: хорошо видит, хорошо слышит, все зубы у него на месте, и лапы не болят. Он снова гоняется за кроликами. Он снова счастлив.

Так прошло утро; пора было ехать на работу. Я в одиночку вернулся к могиле, закончил свою работу, осторожно разровнял землю лопатой. Потом принес из леса два больших камня и поставил их в головах. Вернулся в дом, принял горячий душ и поехал в редакцию.

В первые дни после смерти Марли вся семья погрузилась в молчание. То, что было любимой темой для разговоров на протяжении многих лет, оказалось под запретом. Мы старались вернуться к нормальной жизни; говорить о Марли было слишком больно. Особенно страдала Колин — она не могла ни слышать его имени, ни видеть его фотографий. На глазах у нее вскипали слезы, она сжимала кулачки и кричала:

— Я не хочу, не хочу о нем говорить!

Я жил по обычному расписанию: работа — ежедневная колонка — дом. Тяжелее всего было возвращаться домой. Впервые за тринадцать лет Марли не встречал меня у дверей. Без него дом казался молчаливым и пустынным, как будто чужим.

Я хотел написать прощальную колонку о Марли, но боялся, что не справлюсь со своими чувствами и текст получится слезливым. Поэтому всю неделю обращался к темам, не вызывающим столь сильных эмоций. Однако постоянно носил с собой диктофон и записывал все приходившие в голову мысли. Мне хотелось рассказать о Марли, каким он был, а не каким мы хотели бы его видеть. Многие любители животных после смерти своих любимцев начинают их приукрашивать, превращают их в каких-то идеальных созданий, которые все делали для своих хозяев — разве только яичницу им не жарили. Но я хотел остаться честным. Марли никогда не был идеален. Говоря откровенно, он был кошмарным, невыносимым псом… и нашим лучшим другом.

В течение недели после его смерти я несколько раз приходил на его могилу у подножия холма. Отчасти для того, чтобы посмотреть, не являются ли туда по ночам дикие звери. Могила оставалась нетронутой, но я понимал, что весной придется насыпать на нее еще земли. Но прежде всего мне хотелось побыть с Марли. Стоя у могилы, я ловил себя на том, что вспоминаю разные забавные случаи из его жизни. Сам я был потрясен тем, как глубоко подействовала на меня смерть моего пса. Всю неделю я ходил с какой-то тупой болью внутри. Эта боль была почти физической. Я чувствовал себя так, словно подхватил грипп: вялый, подавленный, постоянно усталый.

Новый год мы встречали в гостях у соседей. Друзья вполголоса выражали нам соболезнования, но все мы старались держаться молодцами — как-никак мы отмечали Новый год. За столом рядом с нами оказались Дейв и Сара Пэндл, ландшафтные архитекторы, переехавшие в Пенсильванию из Калифорнии и перестроившие под жилье старый каменный амбар; мы познакомились с ними не так давно, но уже стали друзьями. Мы долго говорили с ними о собаках, любви и потерях. Пять лет назад Дейв и Сара усыпили свою любимую шотландскую овчарку Нелли и похоронили ее за домом на холме. Дейв — один из самых несентиментальных людей, которых я знаю, тихий стоик, какие часто встречаются в Пенсильвании среди потомков голландских поселенцев. Но я видел, что, вспоминая о Нелли, он и по сей день испытывает глубокую скорбь. Как сказала, смахивая слезы, Сара: «Когда собака входит в твою жизнь — ты уже никогда ее не забудешь».

Выходные я провел в долгих прогулках по зимнему лесу, а в понедельник, отправляясь на работу, уже точно знал, что напишу о псе, который вошел в мою жизнь.

Я начал колонку с рассказа о том, как на рассвете спустился с холма с лопатой на плече, как странно мне было куда-то идти без Марли, который тринадцать лет сопровождал меня повсюду. «А теперь, — писал я, — я иду один, чтобы выкопать ему могилу».

Дальше я привел слова своего отца, который, узнав, что нам пришлось усыпить старика, произнес в его адрес самый щедрый комплимент, какой мне приходилось слышать о моем псе:

— Другого такого, как Марли, нет и никогда не будет.

Я долго думал, как его описать, и в конце концов остановился на таком варианте: «Никто никогда не называл его замечательным псом. Честно говоря, даже хорошим псом его никогда не называли. Сильный, как буйвол, и безумный, как баньши, он мчался по жизни, круша все на своем пути, с той беспечностью и непредсказуемостью, что мы обычно приписываем стихийным бедствиям. Да что там говорить — вы когда-нибудь слышали о псе, которого бы выгнали из собачьей школы?» И дальше: «Марли жевал диванные подушки, грыз двери, уничтожал шторы, переворачивал мусорные ведра. Что же касается его ума — достаточно сказать, что до самой смерти он гонялся за своим хвостом в полной уверенности, что в один прекрасный день все-таки его поймает». Но, конечно, была у Марли и другая сторона — и следующий абзац я посвятил его интуиции, чуткости, доброте, его чистому и преданному сердцу.

Больше всего мне хотелось рассказать о том, как этот пес затронул наши души и преподал нам несколько важнейших уроков. «У собаки — даже такой безалаберной, как Марли, — можно многому научиться, — писал я. — Марли научил меня проживать каждый день беспечно и радостно, наслаждаться настоящим и следовать желаниям своего сердца. Он научил меня ценить простые радости — прогулку по лесу, снегопад, скупые лучи зимнего солнца. Постарев и одряхлев, он научил меня мужеству и оптимизму перед лицом старости и болезней. Но прежде всего он дал мне пример дружбы, самоотверженности и непоколебимой преданности».

Удивительно, что я понял это только после его смерти: Марли действительно стал для меня наставником. Возможно ли, чтобы собака — тем более такой невыносимый сумасшедший пес, как наш, — указывала людям на то, что в жизни имеет значение? Да, так оно и было. Верность. Мужество. Преданность. Простота. Радость. Вот что важно. А что не важно? И об этом тоже можно спросить у собаки. Собака не интересуется ни роскошными особняками, ни дорогими машинами, ни костюмами от известных модельеров. Для собаки ничего не значат статусные символы — для счастья ей достаточно обычной палки, которую можно таскать в зубах. Собака судит о людях не по цвету их кожи, не по вероисповеданию, не по толщине кошелька, а по душе и сердцу. Собаке не важно, умен ты или глуп, богат или беден. Она просто любит тех, кто любит ее. Как это просто! Почему же мы, люди, такие мудрые, так сложно устроенные, тратим столько времени и сил на погоню за ненужными побрякушками и забываем о том единственном, что по-настоящему важно?

Я закончил колонку, отослал ее редактору и поехал домой. Не скажу, что боль ушла, но мне стало немного легче.

На следующее утро, придя на работу, я увидел мигающую на телефонном аппарате красную лампочку. Набрав код доступа, я услышал предупреждающее сообщение, которого никогда прежде не слыхивал.

— Число сообщений на вашем автоответчике исчерпано, — объявил механический голос. — Пожалуйста, удалите ненужные сообщения.

Я включил компьютер и открыл электронную почту. Та же история: несколько экранов новых писем! Утреннее чтение почты было для меня важным ежедневным ритуалом — барометром, позволяющим понять, насколько вчерашняя колонка затронула души читателей. Когда приходило всего пять — десять писем, я знал, что колонка не удалась. Несколько десятков означали удачный день. Но сегодня утром мне пришло несколько сотен писем — столько я никогда еще не получал! Заглавия гласили: «Мои глубочайшие соболезнования», «О вашей потере» или просто «Марли».

Любители животных — люди особой породы: щедрые, сострадательные, быть может, немного сентиментальные, с сердцами, огромными, как безоблачные небеса. Большая часть тех, кто написал мне письма, просто выражали соболезнования или рассказывали, что сами они тоже столкнулись с этой трагедией и знают, через что пришлось пройти нашей семье. Другие писали, что их собаки стареют и приближаются к неизбежному концу; они страшатся неизбежного так же, как еще совсем недавно страшились его мы.

Однако многие читатели писали и звонили мне и по другому поводу. Они оспаривали центральную часть моей колонки — ту, в которой я заявлял, что пса хуже Марли и вообразить себе трудно. «Прошу прощения, — таков был типичный ответ, — но ваш Марли никак не мог быть худшим псом в мире: худший — это мой!» И дальше, чтобы доказать свою правоту, читатели начинали подробно описывать ужасное поведение своих собак. Упоминались разодранные в клочья занавески, украденное нижнее белье, уничтоженные праздничные торты, безвозвратно погубленные сиденья в автомобилях, грандиозные побеги и даже проглоченное обручальное кольцо с бриллиантами! (Согласитесь, по сравнению с этим бледнеет даже любовь Марли к золотым цепочкам.) Мой почтовый ящик напоминал телешоу «Ужасные собаки и их любящие хозяева», в котором добровольные жертвы гордо хвастались не достоинствами своих питомцев, а их недостатками.

Одна женщина по имени Нэнси решила вырезать мою статью, чтобы сохранить ее на память — Марли очень напомнил ей ее собственную лабрадоршу по имени Грейси. «Я оставила газету на кухонном столе и пошла за ножницами, — писала Нэнси. — И что же вы думаете? Когда я вернулась, газеты уже не было — Грейси ее сожрала!»

Как ни странно, мне стало намного легче. Выходит, Марли был не таким уж ужасным псом. По крайней мере в Клубе Невыносимых Собак ему найдется большая компания. Несколько самых интересных писем я распечатал и принес домой, чтобы показать Дженни. Она читала и смеялась — в первый раз после смерти Марли.

Дни складывались в недели, и зима постепенно уступала место весне. На могиле Марли расцвели подснежники, а несколько месяцев спустя две дикие вишни осыпали ее лепестками своих цветов. Постепенно мы привыкали к жизни без него. Шло время, и мы научились вспоминать о нем без боли — лишь с тихой грустью. Порой в моей памяти ярко вспыхивали давние, почти позабытые сцены — словно кадры из старого домашнего видео, переписанные на DVD: вот Марли снимается в кино; вот ест манго, аккуратно сжимая сочные плоды в передних лапах; вот выпрашивает, словно лакомство, свои успокоительные таблетки. Порой эти кадры возникали на моем мысленном экране в самое неподходящее время и в самых неподходящих обстоятельствах. Одни заставляли меня широко улыбаться, другие застывать, прикусив губу.

Например, я ехал на интервью — и вдруг из ниоткуда выплывала сцена, относящаяся к первым месяцам нашего брака: романтический уик-энд на двоих в коттедже на солнечном острове Санибель. Счастливые молодожены — и Марли. Я совершенно забыл об этом уик-энде — и вдруг он предстал передо мной в ярких красках, словно я переживал его снова: вот мы едем через весь штат, и Марли сидит между нами, время от времени тыкаясь носом в приборную панель. Вот после дня, проведенного на пляже, мы купаем его в ванной — вода, песок и мелкие камешки летят во все стороны. А вот мы с Дженни любим друг друга на прохладных, простынях, в дуновениях океанского бриза, а Марли, сидя рядом, стучит хвостом по кровати.

Он стал главным героем счастливейших глав нашей жизни. Глав, полных любви, радости и надежды, повествующих о юной страсти, об успехе, о появлении на свет наших детей. О головокружительных достижениях и тяжких разочарованиях, об открытиях, свободе и самореализации. Он вошел в нашу жизнь именно в тот момент, когда мы начали жить по-настоящему. Он был рядом с нами в испытаниях, через которые проходит каждая любящая пара; вместе с нами он претерпевал трудный и порой болезненный процесс слияния двух прошлых в одно будущее. Он стал яркой нитью, вплетенной в ткань нашей жизни. Он научил нас любить — дарить и принимать свободную, ничем не обусловленную любовь. А там, где есть такая любовь, все остальное приложится.

Весна сменилась летом. Как-то Дженни заметила, что теперь, когда в доме нет собаки, уборка стала куда более легким делом — ни тебе клочьев шерсти, ни собачьей слюны, ни грязных следов на полу. В самом деле, согласился я, очень приятно гулять босиком по траве, не боясь наступить в кучу собачьего дерьма. Несомненно, без собаки жить куда проще и легче. Мы можем ездить куда хотим, не ломая голову, где и с кем оставить Марли. Можем уходить из дома по вечерам, не подвергая риску семейное имущество. Дети могут есть спокойно, не опасаясь за свои тарелки. Я могу свободно бродить по дому — без огромного золотистого магнита, липнущего к моим ногам.

И все же нашей семье чего-то не хватало.

Однажды утром, когда я спустился к завтраку, Дженни протянула мне газету, раскрытую на странице объявлений.

— Посмотри, — сказала она. — Ты просто не поверишь!

Раз в неделю в нашей местной газете печатался очерк о ком-либо из жильцов собачьего приюта, ищущих себе новый дом. Материал включал в себя фотографию собаки и краткое описание от первого лица — как будто пес сам рассказывал о себе. Этот нехитрый трюк придавал подопечным приюта дополнительное очарование. Нас всегда забавляли эти собачьи резюме.

Но сегодня мне стало не до смеха. С газетной страницы смотрела на меня собачья морда, которую я сразу узнал. Марли! По крайней мере этот пес мог бы быть его братом-близнецом. Крупный палевый кобель-лабрадор с огромной головой, лохматыми бровями и забавно вздернутыми висячими ушами. Он смотрел прямо в камеру — так напряженно и сосредоточенно, что я почти увидел дальнейшее развитие событий: не успел фотограф сделать снимок, как пес бросился на него, повалил на землю и попытался проглотить камеру. Под фотографией стояло имя пса: Лаки. Я прочел вслух его резюме. Вот что Лаки рассказывал о себе: «Обожаю веселье, шалости и проказы! Энергии у меня хоть отбавляй, но хотелось бы научиться ее контролировать. Ищу новую семью, которая будет со мной терпелива и научит меня хорошим собачьим манерам».

— Боже мой! — проговорил я. — Это же он! Восстал из мертвых!

— Переселение душ! — подхватила Дженни.

Невероятно: не только сам Лаки, но и его описание напоминало Марли как две капли воды! «Шалости и проказы»? «Энергии хоть отбавляй»? «Научиться хорошим манерам»? «Быть с ним терпеливыми»? Как часто мы слышали эти эвфемизмы, да и сами их использовали! Наш безумный пес вернулся в этот мир: он снова молод, силен и готов к новым приключениям. Мы долго молчали.

— Мне кажется, стоит съездить туда и на него взглянуть, — сказал я наконец.

— Да, просто для развлечения, — откликнулась Дженни.

— Вот именно. Просто из любопытства.

— Взглянем на него, и все.

— Да, просто взглянем, — согласился я.

— В самом деле, почему бы и нет?

— Конечно. Что мы теряем? Посмотрим — и больше ничего.

Об авторе

На протяжении многих лет Джон Гроган развлекал друзей, семью и читателей своей газетной колонки историями о лабрадоре Марли. Он составил летопись жизни Марли, которая в конце концов превратилась в книгу.

Гроган говорит, что со смертью Марли его дети осиротели: «Я и моя жена потеряли любимую собаку, но для них он был братом. Он всегда был рядом и всегда был готов вылизать их с головы до ног. Собака — это лучший подарок, который родители могут подарить ребенку. Ну, может быть, на втором месте после хорошего образования». Гроган обнаружил, что записки о Марли оказывали терапевтический эффект на членов его семьи. «По мере написания я читал вслух отрывки из книги своим детям. Чаще всего мы смеялись. Смеялись сквозь слезы».

Сейчас у Гроганов, которые живут в Пенсильвании, появилась лабрадорша по имени Грейси. «Мы все сходимся на том, что она, конечно, не Марли. И я это говорю не в качестве упрека».

Оглавление

Джеффри Арчер Ложное впечатление

  9/10

  9/11

  9/12 — 9/13

  9/14

  9/15 — 9/16

  9/17 — 9/18

  9/19 — 9/20

  9/21

  9/22 — 9/23

  9/24

  9/25

  9/26

  Об авторе

Ричард Пол Эванс Подсолнух

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Эпилог

  Об авторе

Мэри Хиггинс Кларк Две девочки в синем

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  Эпилог

  Об авторе

Джон Гроган Марли и я

  Предисловие

  Глава первая Она, я и щенок

  Глава вторая Маленький аристократ

  Глава третья

  Глава четвертая Хозяин и зверь

  Глава пятая Из чего состоит мужское достоинство

  Глава шестая Его меню

  Глава седьмая Крик в ночи

  Глава восьмая Послеродовой ультиматум

  Глава девятая Марли-кинозвезда

  Глава десятая В стране Бокахонтас

  Глава одиннадцатая В Пенсильванию!

  Глава двенадцатая Пернатые друзья

  Глава тринадцатая Время взаймы

  Глава четырнадцатая Под вишнями

  Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg