«Судный день»

У всего есть имя. У каждой твари на земле, у живого и неживого, и у самой земли, и у других, крутящихся в тёмном пустом пространстве космоса небесных тел, у всего видимого и невидимого, у всего того, что было, есть и будет когда-нибудь, у предполагаемого и воображаемого и даже у невообразимого есть имя. Есть, конечно, есть, только пока до него доберёшься, пока проступит оно через туман неузнанного, пока дотянешься через бездну непознанного…

Что за наказание такое выпало человеку: всё описать, каталогизировать, отнести туда или сюда, соотнести, сопоставить, выделить и пришпилить табличку названия. Назвать как-то. То есть, человек заранее предполагает, что если ему удалось что-то назвать, то оно — это названное им, — откликнется на зов.

Вот собаки, например, у них тоже есть свой язык, язык запахов и в одной из умных книжек, которой он не запомнил, Авруцкому довелось прочесть, что собаки различают до 25000 запахов и это язык, которым мир разговаривает с собакой.

— Стоп, стоп, — оборвал себя тогда Авруцкий, — что же каждая собака уже рождается с такими способностями к своему индивидуальному языку? Ведь ни передать его, ни обучить кого-нибудь этому языку она никогда не сможет. Получается, что сколько на свете собак, столько и языков. И переживание каждого акта познания для каждой собаки неповторимо, уникально.

Вот и мистическое озарение у людей также неповторимо, индивидуально и по сути своей непередаваемо. Что-то подобное, наверное, чувствуют волки, когда воют на луну, какую-то потребность выразить то невыразимое, что носят они в себе и с чем уйдут когда-нибудь в ночь, в беспамятство, так и не поведав об этом миру.

Авруцкому тоже хотелось выть по ночам, выть от невозможности высказать то, что мучило его, от того, что приоткрылось ему.