«Жажда»

Алексей Шурыгин ЖАЖДА

— Ы-ы-с-с, черт! — с мрачным удивлением воскликнул Семен, выворачивая набекрень челюсть, и почти вплотную прильнул к овальному зеркалу с каемочкой из розочек.

Странная щепетильность для человека, собравшегося застрелиться меньше чем через четверть часа, заметил он про себя без лишней эмоциональности. Словно в очередной раз оценивал ситуацию на шахматной доске. Там шах, там мат, а вон в то болото при всем желании потянуть время вообще соваться не стоит. На том и порешил. Не надо туда соваться. А в общем, ерунда все это, если кому порассказать.

Семен настороженно прислушался к журчанию воды и плотоядному побулькиванию душевого вентиля. Этот агрегат постоянно протекал, но не дай бог, если кто-нибудь вздумывал принять душ. Он тут же намертво забивал протоку и, вообще, вел себя как последняя сволочь. Семен убрал руку с раковины и поднял бритву в исходное положение. Лезвие чисто соскаблило со щеки бледную пену, и сразу задышалось свободнее. С бритьем покончено. Порез оказался неглубоким. Даже не выступила кровь. Только сдавали нервы. Существо Семена отчаянно отбрыкивалось, льстиво стремилось отвлечься на какие-нибудь бытовые проблемки. Как бы пописать да покимарить. Поменьше эмоций. На том свете внешний вид играет незавидную роль.

Он промыл старинный «Золинген» и спрятал в потертый кожаный футляр. Этой бритвой Семен пользовался в особо торжественных случаях, согласно завещанию прадеда, героя Империалистической войны. Знал бы, до чего внучек дожил, в гробу бы перевернулся. Хрена ж, про внучека даже узнать не успел…

Сполоснув лицо теплой водой, смердевшей хлоркой и пузырившейся между пальцами, Семен оценил свою виртуозность. Из зеркала погладывало истерзанное существо со следами недавних пыток. Впрочем, в то утро весь мир виделся Семену под таким углом. Внутри же продолжала крепнуть решимость.

Он еще слегка погремел, раскапывая на стеклянной полочке свой одеколон, потом набрал пригоршню пахучей жидкости и отхлестал себя по щекам, натер шею и подбородок. Над кафелем стелился голубой туман. Жить оставалось меньше десяти минут.

Сквозь неплотно прикрытую дверь до Семена буднично доносились разговоры соседей, музыка из радио, шипение жира на сковородках. «Кто ты есть?» — хотелось бы ему спросить себя отвратным голосом профессора Соплеева, но он не смел. Он только закрутил флакон, поставил его на полку и тщательно причесался. Жить оставалось меньше восьми минут.

Выходя из ванной, Семен услышал, как на верхнем этаже спустили воду. Он закрыл дверь, с трудом вошедшую в рассохшийся косяк, и потушил свет. Проходя мимо кухни, Семен подвергся моральному перевоспитанию со стороны Варвары Степановны, бывшей работнице ЖЭКа, почетной членки чего-то, заслуженной работницы того-то, горячо любимой кем-то.

— Хорошо, Варвара Степановна, — со всей пылкостью уверил ее Семен, я понимаю, что все жильцы за свет платят одинаково. И конечно же при дневном свете гораздо приятнее и полезнее для глаза расчесывать свои волосы, как я раньше этого не замечал. Всенепременно.

Дальше по коридору пронес свое пузо «братан» Коля, раскачивая на груди позолоченную цепь. Семен молча, с монашьей покорностью пробрался к своей комнате. По длинному, нороподобному коридору носились полураздетые дети на ораньжевых велосипедах, похожих на пасти крокодилов. Огибая пыльные углы и залежи спрессовавшегося хлама, они достигали кухни, и тогда там поднимался гвалт. Все, хватит…

Под настойчивое пиликанье скрипки соседского мальчишки Семен выложил из почти черного полированного шифонера рубашку, галстук и светлый костюм. Мальчишка с ходу перескочил с ля-бимоль на си-бимоль. На самом-то деле в музыкальных пристрастиях он был обезьяной. Вечером, когда родители уходили на «ко-онцерт», он втихоря заводил на папином «Панасонике» «АС/DC» и прыгал по комнате как баран. Постояв у окна, словно Наполеон перед сражением, Семен облачился в приготовленную одежду, уселся за круглый стол, прочистил оглохшее ухо и перепроверил письмо.

Старые ходики на стене настороженно затикали. Меньше минуты, господи, а за окном все так же будет извергать дозы рокота и гудков копошащийся проспект. И никто даже не забеспокоится. Разве что Колян, я ему десятку должен. И Верка, ей с хахелем встречаться негде. Где же здесь вопросы бытия, которые я должен решать, чтобы всего достичь?!

Семен встал и ровным шагом приблизился к старому серванту. Взгляд его задержался на шахматной доске за стеклом. Неоформившееся увлечение. Что такое второй разряд в мире, где есть гроссмейстеры? Он присел на корточки, выдвинул нижний ящик и достал оттуда тяжелый ТТ. Семен не умел обращаться с таким оружием, но надежда, как известно, умирает последней. Он справится. Его решимость переросла в тупое безразличие. Пальцы сами забегали по холодной стали, снимая пистолет с предохранителя и передергивая затвор, который хрустнул подобно суставу. «Эй-эй! Спокойнее»- едва успел охладить свой пыл Семен. Он испугался, что не успеет добраться до кресла. Хотелось до последнего мгновения сохранить хладнокровие. Оружие никуда не убежит- оно его. И этого-то у него не отнять. Похолодев, Семен остановил тянувшийся к виску пистолет и поднялся с корточек.

Подойдя к креслу, Семен тяжело сел и ссутулился. Он чувствовал себя почти уютно в углу под прикрытием комода. Сердце билось ровно и дыхание было свободным. Только губы пересохли. Жаль, что не догадался напиться в чертовой ванной. Рукой подать было. А возвращаться туда нету сил. Лучше прочь от страстей. Вечно вот так боишься, что чего-то не успеешь. А потом оглянешься- и в самом деле что-то забыл, чего-то не успел. Вот они вопросы бытия полезли. Только куда их опять с собой тащить? Долой!

Прощайте, что ли. Кто знал. И кто еще узнает. Думали, нашли себе дурачка, болванчика, да? Вы просчитались. Помог случай, вот и спасибочки ему…

Семен поднял руку и прижал холодное дуло к виску. По бесстрастному лицу пробежала судорога. В самый последний момент сделалось боязно. Ведь будет очень больно. А если он не убьет себя, а только покалечит, и из-под него всю оставшуюся жизнь будут выносить судно? В ушах разлился отчаянный звон. Прочь!.. Указательный палец сдвинулся с мертвой точки. Выстрел раздался где-то совсем в противоположной стороне.

«Так быстро?» — растерянно и разочарованно подумал Семен, теряя сознание.

— Сеня, твою мать! — дверь, распахнутая настежь, хлопнулась о стену, и он понял две вещи: он до сих пор жив и, более того, даже не ранен. — Сеня! Сколько можно орать, я уже охрипла! Ты эта, слышь: я видала у тебя старый мамашкин фарфор с такими вот голозадыми ангелочками…

Тетя Надя, соседка из торцевой комнаты, вся колыхаясь, вкатилась в комнату и прямиком направилась к серванту с посудой.

— У меня времени нет. Ко мне ж директор наш обещался зайти!

Она присела, не переставая говорить. Спортивные штаны обтянули ее грандиозные ляжки. На волнистой от бигудей голове была повязана косынка.

— Ткну его жидовской носярой в свою конуру. Пусть подергает за свои ниточки, какие они у него там есть. А то срам один. Зрелая женщина ютится в конуре. Ей замуж уже вчера было пора, а она как крыса церковная.

Ее голос переливался подобно жидкости в сообщающихся сосудах. Было даже немного странного в том, как такая полная женщина способна на такое многообразие интонаций. Пухлые руки зашурудили в распахнутых глубинах серванта. Брякнули тарелки. Мельком тетя Надя глянула на Семена. Она всегда безошибочно угадывала, где находится собеседник.

— А ты чего туда забился? И не найти-то сразу. Ты тоже приходи. И плюнь на своих шоферюг. Знавала я этих соколов. Ты за них будешь подштаники стирать, а деньги получат они. Это тебе не бумажки марать, Ландаю-Лившиц ты доморощенный. А у меня с директором познакомишься, грузчиком тебя возьмет. Я Клаву подобью, будем за тебя вместе стоять. Ты паренек крепенький. Зато три лестницы прошел — и на работе! Это ведь кто такие чудеса науки видал? — Она загоготала.

— Спасибо, тетя Надя, — выдавил из себя Семен.

— Ты брось этих «теть-дядь». Не мальчик поди, — строго приказала она, нагромоздив на руках гору из посуды. — Сколько учить буду? Надя я для тебя. Чего ты из меня старуху делаешь?

— Прости, — тускло улыбнулся Семен.

— Бог подаст, — Надя тяжело поднялась и толстенной ногой в элегантном тапочке захлопнула дверцу серванта.

— Ты главное не робей. Приходи и бери жидовню за рога. Мы подсобим.

Она вышла из комнаты, другим универсальным движением ноги захлопнув дверь.

Теперь сердце Семена действительно зашлось в нервном тике. Рухнувшая рука болталась между ног.

Он мрачно посмотрел на облупившуюся штукатурку над дверью. Потом перевел взгляд на пыльную вентиляционную решетку, за которой вчера отыскал завернутый в маслянистую бумагу ТТ. Раньше, очень давно, в этой квартире селился НКВДист. Один в семи комнатах. Потом его, как водится, забрали, и здесь он больше не был замечен. Странно, на какой пожарный случай он прятал пистолет? А сорок (пятьдесят?) лет спустя решетка упала на голову Семену. Он поставил стул и нащупал в дыре жирный сверток, развернул и подумал: «Раз так, то это даже к лучшему.»

Пистолет снова медленно пополз к виску. Галстук неожиданно стиснул горло стальной удавкой, и Семен свободной рукой ослабил узел. Руку пронзила судорога. Но пальцы только сильнее стиснули рукоять. Семен задержал дыхание, как перед погружением в воду… Нет, не сейчас. Увидят, помешают. Только закрою дверь. Где же ключ? Может в замке?

Дверь отлетела в сторону во второй раз. Весело галдя, на колени Семену взобрались две девочки-близняшки и наперебой стали требовать показать книжку с картинками или поиграть с ними в бирюльки. Пистолет вывалился из рук и немыслимым образом отлетел за спину. Семен цыкнул зубом и вымученно заулыбался.

Следом вошла молодая мамаша и стала выпроваживать дочек в коридор.

— Дядя Семен занят, — приговаривала она, бросая на Семена теплые и смущенные взгляды.

— Ты уж извини, Сеня. Дети. — Пожала она плечами и улыбнулась.

— Ничего-ничего, Оля, — ответил он.

Ольга помедлила и вышла из комнаты, притворив аккуратно дверь.

Семен бесцельно пошарил глазами по полу. Потом, покряхтев, достал изпод кресла пистолет, стер с него пыль и взвесил в руке. Пить хотелось еще сильнее, но он только сжал зубы и сел. Скоро ничего этого не будет. Надо закрыть дверь. Семен разогнулся и встал.

Едва его пальцы коснулись ключа, как с той стороны послышались шаркающие шаги, а за ними раздался осторожный стук. Семен посторонился, и в комнату вошел остролицый седовласый старичок.

— Здравствуйте, Сеня. Вы мне на днях книжку давали почитать. Библию. Помните?

— Да, — обречено ответил Семен. — Вон она, на второй полке.

— Я хотел еще почитать, — нерешительно произнес старичок.

— Конечно, берите, Федор Тимофеевич.

— Спасибо! — глаза старика просияли. — А то знаете, всю жизнь за кульманом проторчал, а только сейчас стал замечать, что жизнь эта самая не в две гостированые линии.

Он достал книгу и задумчиво полистал ее.

— Вы знаете, как открою ее, сразу словно светом наполняюсь. «И я скажу вам: просите, и дано вам будет; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам…»

Семен запихнул ТТ сзади за пояс и протянул руку:

— Дайте-ка.

Старик умиленно подал ему Библию. Семен перелистнул страницы одной рукой и злорадно ткнул пальцем в строчку.

— Кто не с нами, тот против нас… — прочел старик шелестящими губами. Веки его дрогнули. — Как же так? — спросил он растерянно. Бормоча себе под нос, он удалился.

Семен вздохнул. Светом значит наполняется. И зачем было старика расстраивать? Скорее отсюда. Он запер дверь, положил ключ в карман и вернулся в угол. Теперь пусть попробуют достать.

С каждой минутой становилось тяжелее и больнее все обрывать. Обидно становится за бесцельно выстраданное. И еще беспокоило Семена, как он будет умирать. Сколько продлится агония? Что, если это окажется мучительная смерть? Каждая клеточка размозженного, опаленного мозга будет вопить о пощаде и гаснуть, как искры, улетающие в темноту от костра. Семен оторвал дуло от виска. На коже отпечаталось бордовое кольцо.

О чем ты жалеешь, глупый, спросил он себя?

Дуло прижалось к виску. Указательный палец налился свинцом и стронулся с места. Курок последовал за ним.

Во входные двери позвонили. Два раза. Это к нему.

У нас все дома, криво ухмыльнулся Семен. На глазах навернулись слезы.

Снова два звонка.

Щелкнул замок. Раздались голоса. Опять эта Марья Антоновна, безобидная старушка с бездумными серыми глазами. Вечно она некстати. Кто бы это мог быть, со скрипом провернулись мысли в голове Семена. И тут он узнал голос бывшей жены.

— Марья Антоновна? Здрасти. Семен дома?

— А не знаю, дочка. С утра был. А сейчас не знаю… Я не слежу ведь.

— Ну хорошо, Марья Антоновна. Я только заберу свои вещи. Нашла квартиру.

— Ну не знаю, — равнодушно протянула старуха. — Это ваши дела. Я ведь не лезу…

— У меня есть ключ. Заодно и его оставлю.

Семен постучал себя кулаком по лбу. Как можно было забыть про ключ?! Рука с пистолетом опустилась на колено. Кисть мелко подрагивала, вены набухли.

Но что это? Кроме Веркиного звучал еще один голос. Где-то Семен его уже слышал.

К комнате приблизились, порылись в сумочке, вставили ключ в скважину, но, передумав, сначала постучались.

— Сеня, это я. Ты дома?

Семен хмуро промолчал, погруженный в невеселые мысли. За окном проплывали облака.

Ключ повернулся два раза.

— Спасибо, Марья Антоновна. Можете идти. Мы предупредим когда будем уходить.

Старуха зашаркала тапочками по досчатому полу.

— Сеня? — проговорила Вера, приоткрыв дверь. Молчание. Она вошла на цыпочках и поманила кого-то пальцем, ожидавшего за спиной. В комнате появился моложавый мужчина в серо-голубом плаще при галстуке и золотых часах.

— Нет его, Ромка.

Мужчина оглянулся вслед уходившей старухе.

— Тебе не показалось, что она тебя не узнала? — удивился он.

Мужчина, с виду уверенный в себе, держался немного скованно. Атмосфера чужого жилища побуждал вести себя подобающим образом.

Вера схватилась за лацканы плаща и притянула «Ромку» к себе.

— Ай, какая тебе разница. Ты понимаешь, что его нету дома?! Это же какой случай побесить тою мегеру!

— Да неудобно, Верунчик, — пробормотал он.

— Брось, — она пихнула дверь и стала вплотную разглядывать его лицо. О чем еще мы мечтали целое утро? Смотри, как здесь уютно. А кровать-то какая!

Семен, сжав губы, отвернулся к стенке и покачал головой.

— Кто в конце концов тут мужчина?!

Роман заколебался и взял Веру под локоть. Она хитро прищурилась, запуская руку под плащ.

— Только быстро, — сдался Роман.

Они повалились на кровать и стали, хихикая, ласкать друг друга. Когда Роман добрался до груди, Вера самозабвенно улыбнулась и повела головой в сторону.

Увидав Семена, она сначала моргнула. Потом закричала.

— Что такое?!? — Роман поднял голову, пустыми глазами уставился на Веру и только потом глянул в угол. Оба тут же, не сговариваясь, засуетились.

— Ну знаешь… — обозленно процедила Вера. — Я не предполагала, что ты способен на такие подлости. Что угодно!.. Но не это.

— Вер, — напряженно позвал ее ухажер и указал на ТТ в руках Семена. Парочка замерла.

Лицо Веры стало песочного цвета.

— Ты что, вообще обалдел?!

— Послушайте, Семен, — начал осторожно Роман, поднимая руки ладонями вперед. — Мы просим прощения. Мы не знали…

Семен смотрел на них ничего не выражавшими глазами. Рука с пистолетом продолжала мелко подрагивать. Губы тоже дрожали, то стремясь растянуться в улыбке, то уголками опадая вниз.

— Только не надо этого, — продолжал уговаривать мужчина, — не сходите с ума.

— Да что ты его упрашиваешь! — взбесилась Вера. — Эту сволочь! Я не твоя вещь, Сенечка! Слышишь!

— Да подожди ты! — не выдержал мужчина. — Да поймите, что это обычное дело!

Они боком стали пятится к дверям. Держась друг за друга, прокрались в коридор. Семен не шевельнулся, внимательно следя за ними.

— Ну, знаешь! — воскликнула Вера, просунув в щель голову. — Лечись.

Она вытянула руку, схватила с комода сумочку и шмыгнула в коридор.

— Мы зайдем попозже! — крикнула она обалдевшей старухе в дальнем конце квартиры. Хлопнула входная дверь.

Семен, сжав губы, ухмыльнулся. Он опять взвесил пистолет в ладони. Оказывается, опасная штука эти вопросы бытия. Или быта. Стреляться ему расхотелось. Он швырнул ТТ на измятую кровать, снял пиджак и с наслаждением стянул галстук. Письмо он разорвал на мелкие кусочки и засунул обрывки в карман. Эти ближние к чему угодно вызовут отвращение. Он постоял над столом и, отстучав пальцами глухую дробь, направился в ванную. Наконецто он сможет хотя бы напиться.