«Будем меняться мужьями?»

Будем меняться мужьями? (fb2) - Будем меняться мужьями? [сборник] 896K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Симонова

Наталья Симонова Будем меняться мужьями?

© Симонова Н., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

Крестики-нолики

Инесса разгладила складки на юбке и опять уставилась в окно. Сидела в кафе уже полчаса – и это начинало раздражать. «Почему Лидка всюду опаздывает? Почему я никуда не опаздываю?» – думала Инесса, хмуро высматривая за окном нахалку Лидку.

Наконец в отдалении замелькал ее светлый плащ, подруга явно спешила, суетливо обегая прохожих, то есть все-таки понимала, что виновата. И это еще немножко подхлестнуло праведное негодование Инессы. Она полоснула ворвавшуюся в кафе разгильдяйку холодным взглядом.

– Лид, по-твоему, это нормально?

– Прости, Инуш! – запыхавшаяся Лида плюхнулась на стульчик напротив и с грохотом опустила рядом раздутую дамскую сумочку. Но сразу вскочила, снимая плащ и осматриваясь.

– Вешалка у входа, – процедила Инесса, из-за суетливости подруги раздражаясь опять.

Лида наконец угнездилась напротив, подняла глаза и вдруг заплакала, засморкалась. Ина оторопела.

– Ты что, Лид? Случилось что-нибудь? Что такое, что произошло?

Та вытирала слезы, мотала головой, но все не могла остановиться.

– От меня Юрка ушел, – прорыдала наконец.

– Упс! – выдохнула Ина. – Когда?

– Вчера. У него кто-то есть, это точно! – Лида снова захлебнулась рыданиями, а Ина молча застучала пальцами по столу. Лида подняла зареванное лицо, страдальчески глядя на Ину. – Ты понимаешь, двадцать лет!

Подруга молчала. И Лидия молчала, видимо, ожидая реакции.

– Двадцать лет, – повторила трагически, – коту под хвост. Сказал: достала. Сказал: ухожу… Я отдала ему лучшие годы! А он говорит, ухожу к другой…

Ина покривилась.

– Лучшие годы потратила на эту сволочь! – не унималась Лидия, все больше проникаясь драматизмом ситуации.

– Ты на него, – прохладно заметила Инесса, – а он на тебя.

Лида не слушала, словно погрузившись в самогипноз.

– Двадцать лет прожили – а теперь меня отшвырнули, как старую тряпку, – твердила она.

– Лид, не накручивай себя, – посоветовала Инесса. – Ну ушел – и ушел. Поживете отдельно. Потом помиритесь.

– Ты думаешь? – подскочила Лидия. – А эта его? Она же небось молодая, красивая. Это от старой жены легко уйти, а от молодой…

– А ты уверена, что у него кто-то есть? И что это серьезно?

– А куда ж он тогда подался?! – вскричала Лида.

– Все бывает, – сказала Ина.

– Ты такая странная… как будто тебе безразлично.

– Не вижу трагедии. Двадцать лет! Двадцать лет!.. – передразнила Инесса. – Я, между прочим, эти двадцать лет без мужа прожила – и ничего, не вою. У тебя были прекрасные двадцать лет, и их уже никто не отнимет! Так что нечего из меня слезу выжимать.

– Прекрасные! – взвилась не понятая в худших чувствах Лидка. – Я на него ишачила, детей ему родила, я… – Она собиралась перечислять свои заслуги и потери, но Ина перебила:

– Вот именно! И детей родила! Так что нефиг тут слезами умываться. Двадцать лет!.. Лучшие годы прошли в любви! Детей вырастили! И насчет «ишачила» – мне-то не рассказывай. Ты тоже не подарок. А Юрка все же был нормальным мужем. А то я не знаю! Двадцать лет… Двадцать лет секса! – все не могла она успокоиться. – У меня раз в год случалось – и ничего, не истерю. Я что – хуже всех? Вроде не хуже. А судьба такая. А у тебя, может, судьба сейчас с мужем разойтись. Почему нет? Тебе разве кто-то обещал, что все в жизни будет хорошо?

– Какая же ты дууууууура, – совсем раскисла подруга, заваливаясь от безудержных рыданий на стол. Инессу наконец пробрало раскаяние.

– Ну ладно, Лид… Ну, Лидуш, ладно тебе. Прости меня, я не права. Просто… ты опоздала опять… на полчаса. Задолбалась уже ждать тебя, вот и выбесилась.

Не сердись, Лид, не плачь.

– Юрка меня бросил, а ты добиваешь, – скулила подружка, ожидая новых слов утешения.

– Да Юрка твой еще одумается! – воскликнула Ина.

– Ты правда думаешь, что так может быть? – озарилась надеждой покинутая жена.

– Господи, у Юрки-то? Да он сам не знает, чего хочет.

– Ин, поговори с ним, – взмолилась Лидия. – Узнай, чего он… Верни дурака в семью, а?

– Я-то с какой стати! – возмутилась Ина.

– Он тебя уважает, и потом, если не ты, то кто?!

– Да о чем мне с ним говорить, – пробурчала Ина, уже сдаваясь.

– Ну пожалуйста, он тебя послушает, ты умеешь убеждать, ты же на работе начальник!

В общем, Инесса достала телефон и набрала номер Юрки.

– Привет, – приступила решительно, – поговорить надо.

В это время видный собою, но слегка, по мнению Инессы, недалекий муж Лидии и их общий одноклассник сидел в машине в двух кварталах от своего дома и не знал, что ему делать. К той девице, с которой иногда встречался, тащиться не хотелось. Во-первых, не со всякой же жить, с которой… А во-вторых… Во-вторых – достаточно и во-первых! Но и жена в последнее время дико бесила. Эти ее вечные ток-шоу по телику, главное – эти соцсети… Окончательно достала недавней выходкой, когда разместила в Фейсбуке скан его записки двадцатилетней давности, которую он написал ей, сгоряча и спьяну, после возвращения из армии. Что-то там про любовь и верность, и разные сюси-пуси. Так эта дура не только сохранила на него такой компромат, но и опубликовала в своей помойке! Просто зла не хватает! Он бы и не узнал никогда, что над ним все кому не лень потешаются, да приятель Ленька попенял, что вот-де ты жене сопливые письма пишешь, а та потом в соцсетях подружкам хвалится. И в результате его собственная баба заела, почему у людей, мол, чувства, а от тебя никогда ничего не дождешься, так что прямо нечего девочкам показать. И ведь тетки уже взрослые, а все туда же… Юра, как это услышал, оторопел, ничего, говорит, я ей не писал, что я – пацан, что ли, записочки писать? А Ленька планшет открыл и на страничке жены нашел в ленте эту проклятую записку, да еще с Лидкиными сюсюкающими комментариями. В общем, осрамила дражайшая супруга, и даже сама не понимает, чего, дура, наделала. Видишь ли, привычка у нее такая: чуть что – сразу отчет для подружек строчит.

И теперь Юра не знал, как быть – уйти-то ушел, а куда податься? Не обдумал. Можно было поехать к родителям, но там сестра с семьей… Можно квартиру снять – но это быстро не получится, да и вообще… Лучше бы всего зажить у хорошей женщины, красивой, любящей, без всяких там соцсетей… Да где такую возьмешь? Вообще-то он не знал точно, хочет ли в самом деле разводиться или просто попугать мартышку-жену, чтобы неповадно было личную жизнь перед всем миром выворачивать.

С Инессой они встретились в кафе, причем Инесса, прибыв на «свидание», даже помаду на губах не обновила – так безразличен ей был Лидкин муж. Юра между тем предложил выпить, она, конечно, отказалась. Взяли по кофе, уселись в углу.

– Так, – без предисловий начала Ина, – ты чего вытворяешь?

– А что я вытворяю? – пожал плечами Юра.

– Почему Лидка рыдает, говорит, ты из дома ушел.

– И ушел. Потому что с ней жить невозможно!

Поворчав, Юра хмуро и вяло, размазывая, но все же более-менее внятно, чтобы Ина поняла, в чем дело, рассказал про записку.

– Ты вот в соцсетях много сидишь? – воскликнул гневно, ожидая, что отрицательный ответ Инессы еще больше обличит его пустоголовую супругу.

– Сижу, конечно, – не оправдала ожиданий Ина. – Как все. Удобно. Сообщениями обменяться, деловые контакты поддержать на более коротком уровне.

– Во-от! – воздел палец Юра. – А она там – живет!

– Так. Это все обвинения? – уточнила практичная Ина.

– Не все, – возразил Юра. – Она достала уже своей глупостью.

– Ага, – кивнула Ина. – То есть теперь ты нашел умную, да?

– Умную! – самодовольно воскликнул Юра. – Что я – дурак, что ли, на библиотекарше жениться!

– То есть твоя новая – библиотекарша? – кивнула Ина, стараясь разложить все по полочкам.

– Да какая, на фиг… – отмахнулся Юра. – Ну просто ты сказала «умную», вот я и… Библиотекарша, говорю, сидит целый день, книжки читает – ну и типа она самая умная…

– Ясно, – перебила Ина. – Пошутил, значит. Так к кому ты ушел?

– Да ни к кому! Думаешь, все так просто?

– Ясно. И что тогда?

– Сам не знаю. А вот к тебе, Ин, я, кстати, всегда был неравнодушен, – неожиданно заявил беглый муж.

– Здрасте! – рявкнула Ина. – Только этого не хватало!

– Ну а что? – увлекся идеей Юра. – Ты одна, мужика нормального не нашла. А тебе хороший человек нужен, а то так и засохнешь без ласки. И мне ты… ну вот честно… вот прям то, что надо…

– Забудь! – жестко отрезала Ина. – Давай с Лидкой мирись. Она ж не со зла. Ну ты ее знаешь: что на уме, то и на языке.

– Ага, а что на языке, то и в Фейсбуке. Достала уже эта ее простота.

– А всё ведь так! – возразила Инесса. – Вот любое достоинство, посмотри его с другой стороны и увидишь недостаток. Лидка простодушная, открытая, незлопамятная, доверчивая… Тебе ж это нравится? Всегда нравилось. Небось сколько раз пользовался… А с другого конца болтливость и бестолковость.

– Все-таки ты умная, – сделал вывод Юра. – Вот поэтому и замуж не выходишь! – добавил назидательно. – Уж слишком умничаешь, мужику с тобой слова вставить некуда.

– Ты определись уже, умные тебе не нравятся или глупые.

– А ты что – согласна?

– На что?

– Ну, чтоб я у тебя пожил?

– Что значит ПОЖИЛ? – рявкнула Ина.

– Ну, чтоб к тебе, короче, переехал, чтоб типа вместе…

– Сдурел, что ли? Помимо всего прочего, мы с Лидкой подруги! Головой надо думать!

«Интересно, – вдруг мелькнуло у Инессы, – а если бы Юрка не был таким придурком и мне хоть чуточку нравился, я бы так же была непреклонна? Только ради дружбы с Лидкой? Или все-таки…»

– Подру-уги! – протянул насмешливо Юра. – Если хочешь знать, женской дружбы вообще не бывает.

– Ну а ты-то откуда знаешь?

– Все знают, – пожал плечами Юра.

Ина допила свой кофе и достала кошелек.

– Обижаешь, – возразил он, мягко отводя ее руку с купюрой. Ина взглянула кокетливо и мысленно поставила бывшему однокласснику маленький плюсик.

– Юр, ну брось дурака валять, – попросила миролюбиво. – Куда вам с Лидкой друг без друга, сам подумай.

– Ладно, подумаю, – улыбнулся тот.

В школе Юра ухаживал за Иной с пятого класса. Хотя она никогда не относилась к этому сколько-нибудь серьезно и вообще не воспринимала Юрку всерьез. Ей нравились совершенно другие парни, поумнее, поинтереснее. А в конце десятого он коротко сошелся с ее подругой Лидочкой, найдя в ней чувствительную слушательницу для своих жалоб на Ину, и очень скоро понял, что именно она – а не своенравная Инесса, от которой не знаешь, чего ждать, – и есть его настоящая судьба. Внезапно тихая и заурядная Лида, Инессина тень, оказалась не неприметной одноклассницей, а нежной блондинкой с огромными голубыми глазами и очень женственной фигурой. Юра ушел служить во флот – Лидочка ждала три года. Он вернулся, и они сразу поженились, и в браке родилось двое детей.

А вот Ина замуж так и не вышла, но даже теперь, когда ей было уже хорошо за сорок, она все надеялась на семейное счастье и все никак не могла привыкнуть к одиночеству. Не научилась воспринимать его как свободу. Свободу от чего? – всегда думалось. – От любви? От помощи? От поддержки? Зачем она нужна?..

Лет десять назад обращалась к психологу. Даже к двум. Сначала ходила к женщине. Сразу объяснила, что не складываются отношения с мужчинами. Та много расспрашивала, кивала, эхом повторяла за Иной ее слова. Ине нравилось отвечать на вопросы, казалось вот-вот – и специалистка воскликнет: ну так вот же в чем дело! И они вдвоем наметят план преодоления проблемы. Женщина сказала: будем разбираться. Но в результате они так и не разобрались. Психологиня все тянула, много молчала, на нетерпеливый вопрос Ины – что во мне не так? – отвечала уклончиво: дело, мол, не в этом, нужно работать, распутывать, вопрос не простой, не быстрый. Давала домашние задания. Ине они не нравились, казались нелепыми и бессмысленными. Поначалу она еще пыталась преодолеть собственное недоверие, писала по заданиям как бы письма к себе самой, к маме, к мальчику, в которого была влюблена в детстве… Потом тетю-психотерапевта покинула без сожалений. Но тему для себя не закрыла.

Следующей попыткой был психолог-мужчина. Он говорил умеренные комплименты, это бодрило. Его она тоже спросила сразу: что не так?

– Никаких изъянов у вас не вижу, Инесса, – весело отвечал специалист. – Давайте разбираться, что вы, собственно, хотите от жизни.

– Да я семью хочу, – прямо объяснила Ина.

Мужчина тоже ковырялся в ее биографии, интересовался подробностями. «А какие женщины нравятся мужчинам?» – спешила выяснить она. «Нравятся всякие, – обнадеживал доктор. – Но в практическом смысле этот факт важен только в одном аспекте: никакие недостатки не могут стать гарантированной причиной неспособности женщины привлечь мужское внимание. И если бы наша жизнь и наша молодость были вечными, я бы просто советовал вам подождать, Инесса. Потому что точно и обязательно существуют мужчины, которые ищут вот именно такую женщину, как вы. И вы бы спокойно и без суеты дожидались вашей судьбоносной встречи и десять, и пятьдесят, и сто лет – ведь, живя в вечности, спешить некуда. Но так как долго ждать мы по понятным причинам не можем, то важно расширить, так сказать, контингент заинтересованных в вас мужчин по возможности скорее. Правда, важно еще понять, действительно ли вы-то сами заинтересованы в серьезных отношениях».

Они принялись работать над распутыванием Инессиных запросов. Но все опять пошло не так. Психолог то и дело в чем-то ее уличал, к тому же был авторитарен. А Ина и сама привыкла командовать. В конце концов ей стало некогда выкраивать в своем напряженном графике время для встреч, и она забросила консультирование.

Между прочим, тот тип утверждал, что многих мужчин, не очень в себе уверенных, отпугивает такая, как у нее, жесткая самостоятельность. Опасаясь за собственную самооценку, они якобы избегают подавляющих женщин, иногда намеренно, а чаще неосознанно. То есть если Ина не хочет ничего менять в себе, то, во-первых, нужно задуматься, действительно ли она желает серьезных отношений. А во-вторых, партнеров, которых не оттолкнет ее жесткость, следует искать или среди самодостаточных мужчин с хорошим статусом, или среди тех, кто сам желает подчиняться и ищет сильную пару. В первом случае Ина с избранником могли быть ровней. Или же он бы доминировал. Во втором – ее мужчина стал бы классическим подкаблучником, а она всю жизнь играла бы при нем роль альфа-самки. Против первого варианта Ина точно не возражала. Но время шло, а самодостаточных мужчин, желающих создать с ней прочный союз, так и не находилось. Так что карьера-то, как и раньше, шла у нее хоть не быстро, но в гору, а личная жизнь все не складывалась.

После встречи с Юрой Инесса набрала номер подруги.

– Что? – убитым голосом откликнулась та. – Что он сказал? Рассказывай подробно.

– Ну что сказал, – обстоятельно начала Ина, – говорит, позору из-за тебя натерпелся. Говорит, ты семейную жизнь в Фейсбуке наизнанку выворачиваешь.

– А про ту что? – нетерпеливо вставила Лида.

– Про любовницу?

– Ну!

– Сказал, ушел не к женщине.

– А домой когда вернется? – жалобно пропищала Лида.

– Домой тоже не собирается.

– А куда ж подался?

– Куда попало, лишь бы не домой.

– А если я перестану в Фейсбуке светиться?

– Не знаю, про это мы не говорили. Но зол он на тебя конкретно.

– Так что же делать? – привычно зарыдала Лида.

Инесса вздохнула с демонстративным раздражением.

– Позвони. Извинись. Пообещай никогда больше этого не делать, – проговорила подчеркнуто внятно, как для тупицы.

– Я звонила. Он мои звонки сбрасывает. – Лида горько плакала, не считая слез, не жалея глаз. Инесса вздохнула уже без всякой демонстрации.

– Лид, перестань рыдать, – посоветовала. – Ну побегает Юрка – и вернется, куда он денется.

– А если не вернется? Если опять сбежит? Я ж умру от ожидания. Как я буду мальчишек тянуть одна? Они у нас знаешь какие трудные?.. Нет, вот кобель, ты подумай! – автоматом вскрутнула себя Лидия. – У детей трудный возраст – а у этого гон по телкам!

– О-о, как же все плохо с головой! – воскликнула Ина, теряя терпение. – Тебе бы хоть раз задуматься, почему он ушел. Ведь Юрка не к кому-то, он от тебя!

– Так и что мне делать?

– Во-первых, я тебе только что сказала, что делать: задумайся, отчего он сбежал. Изменись, пока не поздно. Его твои привычки напрягают, а тебе хоть бы хны. Нельзя так! Все личное вытрепываешь подружкам. Свое-то ладно! Но ты его задеваешь, а он это воспринимает как публичный позор, можешь ты это понять? Тебе прислушиваться нужно к другим людям, к их чувствам. А то как дитя неразумное резвишься, а тебе пятый десяток.

Лида молчала.

– А во-вторых, возьми себя в руки. Я с ним поговорю, чтобы он тебя выслушал. Но уж ты тоже, будь добра, не с претензий начинай, а с извинений.

Лида молчала.

– Что молчишь? – спросила Инесса, не слыша возражений.

– Я не знаю, что сказать, – вздохнув, призналась подруга.

– Ну не говори, подумай.

– Ладно. А ты скажи, чтоб домой возвращался. Скажи, я уже все поняла.

– Ох… – вздохнула Инесса. – Попробую, что с тобой делать. Но вообще-то у меня еще и собственная жизнь имеется, не только ваша. Так что сама давай как-то решай свои вопросы.

– Нет, нет, Инуш, не бросай меня! – взмолилась Лида. – Если ты меня бросишь, он вообще не вернется. А так хоть надежда есть. – Она снова заплакала. А Ина осознала, что так и будет оставаться миротворцем в их надтреснувшем союзе.

Завтрашний звонок Юры только подтвердил эти опасения.

– Слушай, Инк… не занята? Дело есть… – мямлил он. – Точнее, не дело, а… В общем, на душе как-то мутно. Я тут недалеко, может, заеду? Или ты спускайся.

– Конкретно можешь сказать, – попыталась структурировать информацию Ина, – чего от меня хочешь?

– То есть ты против встречи?

– Юр, не включай сразу дурака. Я не сказала: против. Я спросила, чего ты хочешь от меня. Конкретно.

– Понимаешь… К Лидке обратно не могу… Тем более что наговорили друг другу перед моим уходом… разного… Ну, в общем, после таких разговоров…

– Так. Вот отсюда поподробнее.

– Ну давай к тебе поднимусь.

– Нет уж. Лучше сама спущусь. Ты скоро подъедешь?

– Да я, если честно, давно уже у твоего подъезда.

Ине представилось вдруг, что она девочка-подросток и во дворе ее будто ожидает мальчик, который нравится (господи, при чем тут Юрка-то!). Топчется, смотрит на Инины окна… Она и сама не поняла, почему возникла такая фантазия и отчего потеплело на душе.

«Ну да, – тотчас подумала после согревшего душу промелька, – только я не подросток и мальчик мне совсем не нравится, да к тому же есть «другая девочка» – его жена и моя подруга, между прочим… – Она постаралась собраться. – Значит так, что мы имеем: Юрка мается, Лидка мается – они практически готовы к примирению», – решила, отправляясь краситься наспех.

Юра сидел в машине задумавшись, из магнитолы неслись бодрые звуки радио «Шансон», но вид у Юры был невеселый.

– Чего скис? – гаркнула Инесса, плюхаясь рядом на переднее сиденье. – Рассказывай, чего хотел.

– Так это… Может, знакомым маршрутом в кафе?

– Ладно. Только резину не тяни, объясни сразу, в чем дело.

– Ин, ну что объяснять? Ты ж не маленькая, – буркнул Юрка смущенно, быстро взглянув на нее и снова отведя взгляд.

У нее опять екнуло в груди, рой мелких мурашек пробежал по спине. Ей представилось, что «мальчик» хочет объясниться «девочке» в любви… Они помолчали. Ина была немного сбита со своего миротворческого курса.

– Как дела? – прервал молчание ее попутчик, выезжая со двора, крутя головой то влево, то вправо, то оборачиваясь назад.

– У кого? – настороженно покосилась на него Ина.

– У тебя, – пожал плечами Юра, глядя на дорогу.

– Нормально… – Она недоверчиво его разглядывала. – А у тебя как?

– И у меня нормально.

– А зачем вызывал?

– Ну не знаю, – признался Юра. – Одному как-то не по себе.

– Да ты где сейчас живешь-то?

– Не волнуйся, не у женщины. У друга. У него ремонт в квартире, семья к теще переехала, а сам за мастерами присматривает. Ну и я с ним пока кантуюсь. Потом видно будет. Ты как? Не подумала про мое предложение?

– Какое?

– Ну типа… ты и я…

– Что ты и я?

– Ну, могли бы вместе…

– Лидка все время звонит.

– И что?

– Жалуется на жизнь.

– Что там у них?

– Дети, говорит, от рук отбиваются. И сама в депрессии.

– А чего ей! – усмехнулся муж. – Изложит свои страдания в соцсеть поподробнее – и полегчает. Как она – поделилась уже со всем светом про мой уход или слова подбирает?

– Не знаю. Я в Фейсбук нечасто заглядываю. Тем более в групповых чатах не участвую.

– Во-от, – удовлетворенно кивнул Юра. – А Лидка…

– Да знаю я! – рявкнула подруга. – Ты что, нормально поговорить с ней не можешь? Просто договориться – вот это можно, а вот это – нельзя! Ни под каким видом. Ну она ж не дура, поймет.

– Да дура она.

– На себя посмотри, спиноза! Ты, знаешь, тоже не семи пядей во лбу.

– Лоб у меня обычный, – заметил уязвленный Юра, – а вот извилин в голове побольше, чем у моей жены. И их хватает, чтобы понять, что с женщиной, которая меня позорит, жить нельзя.

Ину тронуло, что на грубую критику Юрка не ответил раздражением, а реагировал сдержанно и вполне рассудительно. Мысленно она поставила бывшему однокласснику еще один плюсик. Так много плюсиков – целых два! – в глазах Ины у Юрки никогда еще не было, хотя знали они друг друга уже лет тридцать пять.

– Угу, – кивнула она, подумав, – допустим. Только ведь вам обоим поплохело от этого разрыва. И она плачет, и ты себе места не находишь.

– Да я не то чтобы… Просто непривычно как-то. Да и угла своего нет… Да и быт неустроен…

– Ага, домработницы лишился, – усмехнулась Ина. – А что ж к своей не побежал? Или не нужен ты ей для постоянного пользования?

– К какой своей?

– Лидка говорит, у тебя кто-то есть. – Она смотрела на Юру, презрительно сузив глаза.

– А хоть бы и так! – хмуро буркнул он. – Что ж мне, наблюдать спокойно, как она меня на всю страну позорит?! Баб вон много…

– Ага, – ядовито кивнула Ина, – то-то ты по ремонтам скачешь.

– Понимала бы чего! – захлебнулся возмущением Юра. – Да если хочешь знать… Баб этих недолюбленных… стаи, а мужиков стоящих… раз-два и…

– Это ты про себя? – усмехнулась Ина.

– А хотя бы! Да мне только свистнуть… Да у меня этих… баб этих…

От волнения Юра не договаривал почти ни одной начатой фразы.

– Да я, если захочу… Просто… Ты что – думаешь, мне идти некуда? Просто тебе хотел заодно вопрос решить. Тебе ж о себе подумать надо, где нормального мужика возьмешь, умная такая! А тут все сошлось…

– Что сошлось! – взвилась Ина. – По-твоему, у меня перевалочный пункт для бездомных мужиков?..

В общем, до кафе в этот раз они так и не доехали.

На следующий день уже с утра позвонившая Инессе Лида выступила с новым предложением: а давай, говорит, я ему в Фейсбуке покаянное письмо напишу! Он прочтет и…

– И вообще к тебе не вернется! – торжественно закончила Ина. – Вот все-таки прав Юрец: дура ты, Лидка, и даже сейчас ничего не поняла.

– Чего я не поняла?! – взвилась Лидия.

– Да и не читает он вашу трескотню в Фейсбуке, – задумчиво молвила Инесса, игнорируя ее возмущение. – Зато друзья или подружки расскажут. Твоя, мол, там на своей страничке тебе жалостливую месагу накатала, читай кто хочет. Тут он и убедится, что ты безнадежна.

– Тогда что делать? – заныла Лида.

– Просто. Позвони. Ему. Повинись. Устно! А не в Фейсбуке своем гребаном!

– Да он недоступен! Он меня, наверное, в «черный список» засунул, – снова заплакала она. – Инусик, солнышко мое, ну объясни ему, что мне очень плохо, очень-очень нужно поговорить…

На новый звонок Ины Юра откликнулся так быстро и взволнованно, точно сидел и ждал его, не сводя глаз с дисплея.

– Твоя в отчаянии, – как всегда, без лишних слов начала Ина. – Говорит, ты ее в своем телефоне в «черный список» поместил.

– Да психанул немножко, – смущенно признал Юра. – Пусть звонит, когда хочет, у нас же, в конце концов, дети.

– Ладно, – растерялась Ина. – Хорошо. Ну тогда… у меня все?

– Подожди, Ин. Ты прости за прошлый раз. Что-то нервы сдают.

– Да и ты меня прости. Я ж сама тебя завела, – улыбнулась она.

– А может… встретимся? – осторожно спросил Юра.

– Зачем?

– Просто так. Как старые друзья. Посидим, поговорим. Мозги мне на место поставишь, как ты умеешь.

Удивленная Ина мысленно отметила за Юрой третий плюсик. И был он третьим всего за несколько последних дней, так что уже существенно менял статистику всех десятилетий их знакомства.

Сидели в кафе целый час, общались в самом деле как старые друзья, много и с удовольствием. Собственно, так сложилось, что за все годы, что они знали друг друга, по-настоящему друзьями Ина и Юра так и не стали. В гости друг к другу ходили, так сказать, по-семейному, – а дружить не дружили. Не было разговоров по душам, взаимной помощи, общего языка, общего юмора… В школе она его очень мало ценила, окончательное мнение о нем составила еще классе в третьем. И теперь вдруг Юрка оказывался далеко не тем примитивным мужичком с манерами простолюдина, любителем пива и футбола, как она привыкла считать. Теперь в этом видном мужчине, так близко наклонявшемся к ней через маленький столик, она неожиданно рассмотрела человека неглупого и искреннего.

Юра рассказывал о детях – сильно тревожили подросшие сыновья.

– Что-то там с бизнесом мутить пытается, – озабоченно бубнил про старшего, – институт стал пропускать, понимаешь? Уже хвосты пошли, того гляди отчислят…

– Не дай бог, – кивала Ина, тоже доверительно к нему склоняясь. – Глаз да глаз нужен.

– А младший вообще оболтус, – ободренный ее вниманием, жаловался Юра. – Компании, гулянки, девчонки, через два года поступать – этому всё по барабану!

– Вот и представь, как там Лидка одна с ними будет справляться, – назидательно вставила Ина.

– И не говори. А тут еще обстановка. Сосед прям под нами живет – так он наркоман. Прям реальный наркоша. И ты только представь, еще и общительный, собака: смотрю – пацаны мои с ним здороваются чуть не за руку. Я в шоке был! Это ж какой пример детям!..

– Ну! – кивала Ина. – Ужас!

– То-то и оно! Да я вообще не понимаю! – вдруг переключился с отцовских забот Юра. – Не понимаю я этих наркоманов! Нет, если ты мужик – так и будь мужиком, да? Тяжело жить, это понятно, – так оно всем тяжело. А ты возьми бутылочку, посиди с другом, да?

– Ну, допустим, – согласилась Ина.

– Ты водки с другом выпей, – энергично взывал к далекому соседу ободренный Юра. – А не ширяйся, как педик, ну так или нет?

Прямолинейная Ина откинулась на стуле, резко увеличив дистанцию, и выпятила губу, скептически разглядывая собеседника.

– Что, не прав я? – смутился Юра.

– При чем тут педик-то? – нахмурилась Ина.

– А что?

– Да тупо это! – припечатала она. – Не нравится тебе сосед-наркоман – и фиг с ним. Педик-то при чем?

– Ну ладно, – благодушно снес наезд Юра, – не цепляйся к словам.

И Ина, только что мысленно отметившая Лидкиного мужа жирным минусом, не колеблясь, поставила ему новый плюсик.

– А зачем ты Лидке про свою бабу рассказал? – спросила для прояснения обстановки.

– Да понимаешь, зло такое взяло за эту записку, которую она в сеть выложила… Вот же тебе, думаю, получи, фашист, гранату!

– Так нет ее, бабы-то?

– Ну как нет? – смущенно ответствовал Юра. – Есть-то есть, да ерунда это все. Так, случайность. В общем, все равно что и нет ничего. Да я, если честно, Лидке-то почти не изменял, так, по мелочи, по пьяни. Без души, в общем, и раза четыре всего за целую жизнь.

– Ну молодец, – иронично одобрила Ина. – Четыре раза! Действительно все равно что ничего.

– А то, что ли, не молодец! – улыбнулся Юра. – Если уж я не молодец – тогда и свинья не красавица.

– Ну, в общем, волнуется, Юрка, – без энтузиазма докладывала Инесса Лидии. – Переживает и за тебя, и за детей.

– Ага, переживает он! – зло выдавила Лида, как раз перед Инессиным звонком накрутившая себя мыслями о неверном муже. – А переживает – значит, так ему и надо, кобелю блудливому.

– Лид, ну что ты мелешь! Какой кобель! Он вообще у друга живет.

– Не знаю я, где он там живет, да и знать не хочу.

– Ну и молодец, – сказала Ина и отключила связь.

Через полчаса подруга перезвонила.

– Инусь, – заблеяла, – ты на меня не обиделась? Что-то так разозлилась я на Юрку. Все-таки, знаешь, обидно, почему он так со мной?

– Да и сам он, наверное, все спрашивает себя: почему она так со мной, почему позорит меня на каждом углу, чем я заслужил? – совершенно несентиментально реагировала Ина.

– Да ну хватит уже об этом, – буркнула Лида. – Я ж больше ничего…

– Ага, а кто в Фейсбуке и в Одноклассниках жаловался, что Юрка ушел? Кто опять там семейным бельем трясет – я, что ли?

– Ну да! – взвилась Лидка. – Значит, он делай что хочешь, а мне слова сказать нельзя, да?

– Все, у меня времени нет на пустые разговоры, – отрезала Ина и снова прервала связь. Только на этот раз еще поместила номер подруги в черный список. «Пусть помается и подумает на досуге, а то никак до нее не доходит», – решила, уверенно нажимая «ОК».

Только на другой день Ина сняла с телефона Лидии черную метку. И почти сразу же получила звонок от нее.

– Если тебя еще интересует моя жизнь, – оскорбленно начала Лида, – то я у Юрки снова в черном списке.

– Так. С чего это? – не поняла Ина.

– Я вчера ему позвонила, потому что с ребятами у меня тут разные проблемы возникли. Знаешь, как трудно одной?.. Ну так вот. Я позвонила, и мы слово за слово, и как-то так с ним поругались, что он меня опять заигнорил. – Последние слова Лида произносила уже раскисшим от слез голосом.

– Так. А из-за чего поругались?

– Да буквально на пустом месте. Нет, ну я, вообще, конечно, сказала все, что о нем думаю… Но это же все правда, Ин! Почему я должна молчать? А он рассвирепел и…

– Понятно. Значит, так. Или ты хочешь с ним мириться…

– Хочу, хочу… – заверещала Лида.

– …Или хочешь высказывать все, что о нем думаешь, – жестким тоном закончила Инесса. – Ты поняла меня? Одно из двух. То и другое сразу – не получится. Ты поняла?

– Поняла.

– Короче. Я поговорю с ним, напомню, что он отец…

– Напомни, напомни! Это же надо же совесть иметь…

– Но ты должна определиться, чего хочешь точно: или чтобы он вернулся – и тогда уж придется простить и больше не поминать ему вашей ссоры; или ты не прощаешь и вы живете врозь, но вместе растите детей. И уже договариваться будем об этом, и детали все обговаривать, но семья развалится. Так. Чего ты хочешь?

– Я, конечно, хочу, чтоб вернулся, – раздумчиво отвечала Лида. – Но только как же я могу его простить, Иночка? Что же, он вот так ушел – а я даже слова не могу сказать, правды не могу сказать ему, да?

– Ты не только не должна его обвинять, но и сама должна пообещать Юре, что больше в Фейсбуке эксгибиционизмом заниматься не будешь.

– Ну ты скажешь! – возмутилась Лида. – И вообще… Я еще подумаю.

– Подумай. Только голову мне не морочь. Мне тоже надоело между вами мотаться. У меня, между прочим, и без вас проблем хватает.

– Ладно. Пусть возвращается, – буркнула Лида.

– Разогналась! – проворчала Ина. – Может, он еще и не захочет возвращаться…

Лида осталась волноваться и ждать, а Ина принялась звонить ее мужу.

«Да что ж за дела-то! – кипела возмущением, стремительно двигаясь к месту встречи. – И как они меня втянули-то ловко в свои крестики-нолики! Ношусь точно бобик, нервничаю… Зачем мне это надо?» Добежав до кафе, она успела подумать, что совсем ей это и не надо. А в предбаннике быстро подкрасила губы.

Юра уже ждал. Разулыбался, встал, выдвигая стул для нее. Она тоже улыбнулась, хлопнула ресницами.

– Отлично выглядишь, – пробормотал он дружелюбно. – Садись, что тебе заказать?

– Шоколадного тортика, что ли, съесть, – размышляла вслух Ина. – И кофе со сливками.

– С твоей фигурой можно и тортика, – опять польстил Юра.

Он метнулся к стойке. Ина осмотрелась. Почти за всеми столиками сидели парочки, парни с девушками. Иногда болтали две-три подружки. Но в основном влюбленные мальчики и девочки. Нежные сценки. Голова к голове. Рука в руке. Глаза в глаза… Ина подумала, что в последнее время стала постоянно замечать такие сюжеты. «Может, старость подкатывает? – забеспокоилась она. – Последнее извержение гормонов – и финал! А может…»

Ей не хотелось додумывать всплывшую бредовую мысль, и очень кстати вернулся Юра с куском торта, мороженым и кофе.

– Не соскучилась? – спросил, плюхаясь напротив и заботливо составляя все с подноса на столик перед Иной.

– А это что? – ткнула Ина в мороженое.

– Ешь-ешь, – подбодрил Юра. – Лишнего веса у тебя нет, а сладкое повышает настроение.

Ей приятна была его забота. Давно уже не доводилось чувствовать себя опекаемой мужчиной. Ина осторожно вскинула глаза, ей казалось, Юра в упор смотрит на нее. Но он смотрел на растаманского вида парочку, расположившуюся по соседству.

– Глянь на фриков слева, – прошипел заговорщически, склонившись к ней поближе. – Вот уроды!

Ину покоробило. «Очень хорошо, – подумала она, – а то совсем мне голову задурил. Еще немного – и начну ему на шею вешаться. Самое время брать себя в руки… А то вдруг показалось… Ерунда какая-то. А это всего лишь Юра – недалекий и заурядный Лидкин муж, с которым всегда было никак». Она тряхнула головой, сама с собой соглашаясь и приводя мысли в порядок.

– Я, как обычно, по Лидкиной просьбе, – начала деловито.

– Ешь мороженое, растает, – перебил Юра с мягкой улыбкой. – Пей кофе, остынет.

– Сам пей и ешь, – огрызнулась Ина. – Ты мне это все принес, чтобы теперь погонять, как мула, да? Тогда спасибо, не надо.

– Ну ты взрывная, – миролюбиво усмехнулся Юра. – Просто хочется, чтобы ты удовольствие получила.

Ина недоверчиво глянула и сказала чуть мягче:

– Юр, когда это все кончится? Я уж задолбалась от одного к другому бегать. Давай, что ли, возвращайся к Лидке.

– Возвращайся… – задумчиво откликнулся Юра. – В том-то и дело, что я пока не решил, нужно ли мне к ней возвращаться.

– А жить где собираешься, когда у друга ремонт закончится?

– Квартиру сниму. А то поселюсь у кого-нибудь, – подмигнул он Ине. – Ты-то как, не надумала еще про нас с тобой?

– Не надумала, – отвечала она устало. – Ты ж сам от меня в десятом классе к Лидке перебежал! Что ж теперь…

– Это когда было! Не знал, что ты такая ревнивица, – улыбнулся он. – В десятом ты меня от себя гоняла, а Лидуся слушала, сочувствовала. Я ее тогда совсем по-другому разглядел.

– Да я так, – отмахнулась Ина. – Просто ты мне совсем не нравился. Я только рада была за вас.

– А сейчас?

– Юр, ну что тебе все какие-то глупости в голову лезут? Соберись. Лидка готова на уступки. Вам бы встретиться и по-хорошему поговорить, а то какой-то испорченный телефон получается.

– Да не выходит у нас по-хорошему, вечно поцапаемся. Последнее время она вообще невыносима.

– Кризис. Пройдет.

– Не факт. Я серьезно думаю, что мне самому что-то в жизни менять нужно кардинально. – Он помолчал и вдруг нежно коснулся Инкиной руки, смотрел проникновенно. – А ты как раз подходящий человек, Ин, понимаешь? Вот как я в десятом нашел, как мне тогда показалось, родственную душу в Лидке, так я теперь понимаю, что все-таки родная-то душа мне ты. Недаром я по тебе все школьные годы сох.

Ину охватила паника. Мысли совсем запутались. Юрка тревожил ее. Его внезапное настойчивое внимание сбивало с привычного курса и бередило надежды на какие-то серьезные отношения, которые вот уже двадцать с лишним лет никак не сбывались.

– Так, – сказала она, пытаясь сосредоточиться. – Так… Что ты мне голову морочишь…

Но в этом вопросе было уже все меньше противодействия, все больше инерции.

– Да нет, я ж понимаю, что тебе не пара, – вдруг заюлил Юрка. – Ну ладно, давай пока кофе выпьем, а там все как-нибудь устроится.

«Все как-то устроится… как-то устроится… – бормотала Ина, поднимаясь в лифте на свой этаж. – А может, и правда… Ну не живется им с Лидкой! Ну не живется! Так хоть… Тьфу! Ну вот же голову задурил… путаник…» Она твердо решила глупые Юркины провокации игнорировать, рассматривая их, так сказать, в качестве обыкновенного безответственного трепа. Но внутри уже поселилась червоточинка, мешавшая ей смотреть на Юрку привычными равнодушными глазами, а Лидке оставаться верной подругой.

– Ты чего не звонишь? – Лидин голос звучал печально. – Говорила с Юрой?

– Поговорили, да… Не очень-то он настроен возвращаться, вроде общего языка не находите.

– И что теперь?

– Слушай, а почему бы тебе самой с ним не встретиться, пообщаться без посредников? Я уже вообще ничего не понимаю! Увольте вы меня от ваших разборок.

Да, так будет лучше всего, твердо решила Ина. Совсем выйти из их игры. А если Юрка уже независимо от их с Лидкой дел сам проявит инициативу… то… тогда… Она не знала, что тогда, но уверена была, что тогда-то и нужно будет об этом думать.

Соскочить, однако, сразу не удалось. Лидка все-таки упросила снова вмешаться. Обещала, что про Фейсбук вообще забудет… Готовясь к новой встрече, Ина нарядилась и накрасилась особенно тщательно. «Это просто для внутренней уверенности, – наврала себе. – Юрка ни при чем».

Юра начал с комплиментов. И в голове совершенно отчетливо заворочалось: а может, правда, может, наплевать на все… И на дружбу, и на то, что Юрка не совсем вроде тот человек… Ну а тот, не тот – теперь это не так и важно. Тем более что я его, получается, не так уж хорошо и знала… Не понимала Юрку, недооценивала… А просто на все наплевать и сойтись с ним. Потому что одной надоело. Так надоело – что хоть волком вой! У подруги двадцать лет счастья за спиной. Двадцать лет о ней мужик заботился, она и горя не знала. А тут – ничего. Ни разу не выпало не только брака, но и просто настоящего серьезного романа… Хотя именно об этом, о мужчине рядом, Инесса с самой юности больше всего мечтала. А может, это шанс переломить наконец судьбу и зажить с опорой на крепкое плечо. Как же ее достало одиночество!

Юрка был в ударе, кокетничал напропалую. Ину даже покоробило его легкомыслие, хотелось для начала чего-то более романтичного. Более глубокого и потому, может, на внешнем плане робкого… На этот раз он не спрашивал, подумала ли она о его предложении. Словно и предложения никакого не было. А может, ничего и не было? Просто показалось?.. Просто свободные, игриво настроенные мужчина и женщина тянутся друг к другу и подают один другому осторожные сигналы. И это не сигналы о серьезных намерениях, скорее похоже на приглашение к флирту. Отчего же и не пофлиртовать, Ина ничуть не против. Только в ее случае все флирты кончались или ничем, или коротким романчиком на несколько вечеров. Между тем Юркино обхождение и его достаточно ясное предложение жить вместе – причем не один раз высказанное! – давали основание надеяться на нечто большее.

После кафе ехали к Инессиному дому, он все хохмил, а она поглядывала ожидающе. Если бы сегодня он опять заговорил об этой возможности – поселиться вместе… Она бы не сплоховала! Она бы спросила: ты это серьезно? И он бы ответил: более чем. Она бы сказала: довольно неожиданно. Он бы возразил: я тебе давно говорил, что ты мне нравишься; я хочу, чтобы мы были вместе, потому что ты именно та женщина, которая мне нужна. И уж тогда бы она опять спросила: и что ты предлагаешь? А он бы…

На самом деле он шутил или замолкал. А потом сказал:

– Спасибо тебе, Ин, я теперь вижу, что женская дружба действительно есть. Раньше думал иначе.

– Из чего заключил? – вяло уточнила Инесса.

– Благодаря тебе много думал, ты меня как-то в мою правильную колею вернула, – ответил он уклончиво.

– И что теперь? – выдохнув, спросила она.

– Права ты, Ин, у нас дети, самим вон уже по сорок пять почти – нам ли мечтать о новой жизни? Да и Лидка – в общем-то, женщина для меня. Мне ведь на самом деле с умной женой не ужиться. Я сам-то парень простой, но бабы над собой не потерплю. Так что спасибо тебе.

На другой день он позвонил и снова поблагодарил ее. Сказал, что возвращается к Лидке, что она обещала про него в соцсетях ничего не писать, ну а некоторые ее тупаки он, уж ладно, готов и потерпеть. «Если бы не ты, – сказал, – не знаю, до чего бы мы с ней дошли. В общем, спасибо, считай, я должник твой».

– Угу, – улыбнулась Инесса, хотя улыбаться не хотелось.

И опять она осталась в одиночестве. И надежда, вдруг вспыхнувшая так нежданно, совершенно рассеялась. На душе стояла самая пасмурная погода, и неприятно было думать о подруге, которой еще недавно сочувствовала, для которой вроде бы от души хлопотала. Несмотря на Юрину благодарность, Ина чувствовала себя какой-то глупой идеалисткой, в очередной раз обманутой в ожиданиях. «Что я за человек, – думала с горечью, – кому плохо – жалею, кому хорошо – завидую. Все-таки друзья познаются не в беде, а в счастье…»

Ничто не помогало избавиться от черных мыслей, она почему-то чувствовала себя брошенной, словно ее, а не Лиду покинул Юрка. «Да не влюблена же я в него! – Ина чуть запнулась об эту мысль, но, промедлив секунду, ответила себе достаточно уверенно: – Уж конечно, нет! Тогда что? Что меня гложет?» Она быстро обнаружила ответ и на этот вопрос в душе своей: дело не в любви! А в одиночестве. «Я так и не научилась относиться к одиночеству как к варианту нормы», – меланхолично размышляла Ина, слоняясь по своему пустому дому. Юрка, дурак, предлагал встретиться, посидеть по дружбе…

– Не надо! – выпалила она резче, чем хотела, и тут же добавила, смягчая: – Я погулять хочу. Одна, понимаешь? Совершенно одна хочу погулять.

«Ха-ха! В том-то и дело, что больше всего я не хочу оставаться одна! – думала Ина, стискивая зубы, чтобы не плакать. – Ненавижу свое одиночество! И совершенно не умею видеть в нем свободу. А психолог говорил, что нужно видеть. Но для меня оно никакая не свобода, а только лишение. Целый ворох лишений!»

Да, Инесса воспринимала это именно так: будучи не хуже других, она была лишена многих важных вещей – заботы, поддержки, любви, домашнего теплого общения, стабильного секса, детей… «Когда я смотрю в зеркало, – размышляла Ина, – я, конечно, не вижу там красавицу. Но когда смотрю на Лидку, например, тоже не вижу. И вокруг толпы замужних женщин, вовсе не блещущих красотой… По-видимому, дело не в ней. Но в чем? Глупой меня не назовешь. Может, слишком умная? Чего мне не хватает? Может, глупости? Может, простоты? Может, запах у меня какой-то не такой? Может, тембр голоса раздражает?.. А впрочем, какая уж есть».

Ина готовила ужин и пыталась сама себе внушать поддерживающие, бодрые мысли. «Хочу оставаться собой, – твердила она. – Пусть и одна. Одиночество – не тюрьма желаний, одиночество – свобода! Свобода, да… От чего? Ну… От всего, что расстраивает… в общении с другим человеком. Вот от чего. А такого полным-полно! Например, свобода от критики, от насмешки… от всякого упрека…»

В голове теснились разные семейные неудобства и неприятности. Одиночество освобождает от тесноты в постели, невозможности уединиться, когда хочется, от необходимости считаться с другим, постоянно готовить еду, собирать по дому ношеные носки… Да что там! Свобода от крика, ругани, скандала, развода… Она перечисляла и перечисляла минусы не очень удачных долгосрочных союзов и потихоньку успокаивалась. Собственное положение уже не казалось таким безнадежным.

Спустя два года Юра снова ушел от Лиды, потянувшись за новой сотрудницей своей компании, сумевшей лихо взбодрить его остывающую мужественность. Но менее чем через год он запросился назад. Несмотря на настойчивый совет Инессы не принимать искателя приключений обратно, Лидия с беглым мужем примирилась, и раскаявшийся Юра воротился в семью, на чем свет кляня свою глупую доверчивость и безумный приступ мужского стремления к иллюзорной вечной молодости. Лида, успевшая в отсутствие мужа пережить глубокое отчаяние, в простоте душевной сумела искренне простить беглеца, и после встряски семья зажила лучше прежнего, накрепко сцементированная взаимным великодушием и новым снисходительным взглядом супругов на слабости друг друга.

А Инесса снова обратилась к психологу и после нескольких месяцев еженедельных встреч со специалистом осознала наконец, что обретение семьи – вовсе не ее путь. Смирившись со своим фатальным безбрачием, она полностью посвятила себя карьере… И через год вышла замуж за такого же, как и сама, карьерно ориентированного сослуживца. Союз их тоже вполне сложился и процветает до сих пор.

Остановиться. Оглянуться…

Из Любиной заначки пропали деньги. Люба много раз, не веря глазам своим, кидалась к заветному месту под стопкой старых сумок в большом одежном шкафу, вытаскивала и перетряхивала каждую кошелку, шарила на полке. Потом перерыла все белье во всех отделениях, перебрала одежду. Деньги не нашлись.

Тратить их сейчас Люба не собиралась, хотела только посчитать. Открытие ее поразило. Не в силах поверить в несчастье, она снова принималась за поиски, но наконец признала очевидность пропажи. И трагедия необъяснимого встала перед ней с той же неумолимостью, как и сама потеря. Кто это сделал? Как? Если б знать – было б, наверное, легче…

Бросилась к вернувшемуся с работы сыну.

– Сережка, у меня деньги пропали! – выкрикнула, забыв даже поздороваться.

Сын расшнуровывал ботинки.

– Какие деньги? – спросил, отдуваясь, так как, несмотря на молодость, у парня наметился уже пивной живот и наклоны вперед причиняли некоторое неудобство.

– Ну все деньги! Все, что я скопила.

– Много? – Сережа наконец сосредоточился на том, что она говорила. – Где они были?

– Много! Сто с лишним тысяч… – помедлив с ответом, призналась Люба. – Все, что удалось отложить после ремонта. Для меня много.

– А были где?

– В шкафу.

– В каком?

– В моем.

– Ты хорошо искала?

– Да все, кажется, перерыла. – Люба смотрела с надеждой. Сережка мог что-то придумать… деньги должны были найтись.

– Ну пойдем посмотрим.

Мать указала сыну место, опустошенное неизвестным злоумышленником. Сергей сначала осматривал нутро шкафа, а потом принялся одну за другой вытаскивать и трясти уже и так перерытые Любой сумки.

– Да смотрела я здесь, – пискнула мать.

– Так, может, ты в другое место переложила и забыла?

– Не перекладывала ничего! Зачем мне перекладывать?

Сергей опять стал копаться в шкафу. Люба подключилась, и вместе они снова перетрясли и переворошили его содержимое. Денег не было.

– Слушай, ты лучше вспомни, где они еще могут быть, – посоветовал сын. – А я пойду поем. Что там у нас на ужин?

Мать увязалась с ним на кухню, а в голове крутилось все то же – исчезнувшие деньги. В последнее время копить становилось все труднее, а оставаться без запаса – страшно. Необъяснимость потери сводила Любу с ума. Пропажа эта означала еще и то, что все усилия подстраховать себя благоразумным откладыванием средств бессмысленны, так как в любой момент накопленное неведомым образом может исчезнуть.

Сын сел ужинать. Мать устроилась рядом, напряженно думая, не могла ли она в самом деле переменить тайничок и забыть об этом. Но в это совершенно не верилось. Если переменила – то почему не запомнила? Да и зачем вообще было трогать? Для чего?..

Пока сидела, разнервничалась еще больше. Сын меланхолично жевал и включил телевизор. Люба стала торопить – ешь быстрее! ешь быстрее!

– Мать, да что ж такое! – рявкнул издерганный ею Сережа. – Дай мне нормально поужинать, в конце концов!

– Да не могу я сидеть, – со слезами в голосе выкрикнула Люба. – Деньги проклятые из головы не идут!

– Так не сиди! Иди ищи, меня только оставь в покое.

«А-а-а… – вдохнула Люба, в ужасе прикрывая рот рукой. – А ведь это он… Сережка украл…» – И, поднявшись с табуретки, на ватных ногах повлеклась назад в свою комнату.

Теперь она хоть и продолжала искать, но словно по обязанности. Наконец села на кушетку, уставясь в пол. «Это же… как же… У матери родной! Родной сын… А что ему мать, он еще в детстве из холодильника по ночам тянул все, что понравится. Икру найдет – сожрет до последней икринки. Конфеты любил – так сразу всю коробку, один. Тайно. И коробку там же оставит. Пустую… Или огурцы. Слопает и рассолом запьет. В холодильник утром заглянешь – а в банке пусто… С малолетства такой был – все к себе тянул».

Она захлопнула шкаф и, убитая открытием, побрела в кухню.

– Сереж, – позвала, глядя исподлобья, – я смотрю, ботинки вроде новые в прихожей… Откуда?

– С Танькой покупали, – самодовольно похвалился сын. – Танька в этих делах понимает.

– А деньги?

– Какие деньги?

– Где взял? Говорил, зарплату не дают. На что купили-то?

– Так это, дали уже! И премию сразу. Прямо перед самым моим увольнением. Мы и Таньке туфли купили. На свадьбу. Ничё такие, в тему. – Сережа был доволен покупками и рад похвастаться.

– Ага, ага, – покивала Люба, не спуская глаз с сына в усилии прозреть новые доказательства воровства.

Вернувшись в комнату, попыталась немножко собраться с мыслями. Открытие было ужасным. Но сейчас она шла по следу похитителя и думала больше о том, как половчее изобличить засранца Сережку. Это ж надо – у матери тырить! А ведь он с детства такой… Мысли снова привели к тайно съеденным в малолетстве продуктам и уже забегали по кругу. Икра… конфеты… огурцы… И главное, все до крошки подъест, эгоист чертов.

Люба вдруг почувствовала усталость. А что, если все-таки не он?.. Да кто ж тогда?! – тут же осадила она себя. Больше вообще некому. Она стала припоминать, кто здесь бывал в последнее время, кто мог в ее комнате пошарить. Ну соседка забегала, приятельствуют они. Но дальше кухни и прихожей не входила. Значит, не она. Сестра часто бывает. Но в этой жизни если есть родной Любе человек – так это Вера. Она точно не могла! Клиентки на примерку приходят – но Люба никогда никого в комнате не оставляла, да и не нужны ее обеспеченным клиенткам такие крохи…

Она совсем изнемогла от переживаний и снова выбежала на кухню. Сергей к тому времени уже поужинал, помыл посуду и ушел в свою комнату. «Может, все же не он?» – всколыхнулось в ней, когда она оценила наведенную парнем чистоту. Вспомнила, что сама не ужинала. Потопталась возле холодильника и, махнув рукой, потащилась обратно к себе. Включила телевизор и ненадолго отвлеклась от беды. А потом заснула.

Проснулась Люба раньше обычного, разбудила тревога, связанная с потерей. А потом уж она вспомнила и о еще более горьком – Сережкином предательстве. Украл у матери… как жить! Для чего? На кого рассчитывать… Есть, конечно, Вера, но у той своя семья. Как ни крути, без Сережки Люба оставалась совершенно одна. А доверять ему теперь невозможно… «Все ему скажу!» – с колотящимся сердцем решила она, вскакивая с постели.

Сергей еще спал. Дверь в его комнату оказалась запертой. Люба заметалась по дому, чувствуя деятельностное возбуждение, в коридоре взглянула с отвращением на новые ботинки. «На мои деньги жирует», – подумала горько. Через час поднялся Сергей и начал собираться на работу. Она решительно зашла в кухню, где он устроился завтракать, и без промедлений обрушилась на сонного сына.

– Ты деньги взял?

– Какие деньги? – вяло отозвался сын, не глядя на мать.

– Знаешь какие. Деньги из шкафа. И главное, еще искать помогал, шут гороховый! Как же так, Сережка, даже урки дома не крысятничают!

– А с чего ты решила, что это я? – занервничал Сергей.

– А кто же?

– Ну не знаю, – пробубнил он, криво улыбаясь, – кто-нибудь.

«Не оправдывается даже», – заметила про себя Люба, внимательно наблюдая за сыном.

– Да кто – кто-нибудь? – строго спросила.

– Мне-то откуда знать?! Может, соседка.

– Скажешь тоже! Я ее сто лет знаю.

– А со мной, значит, только вчера познакомилась, – съязвил Сережа.

– Тебя всякого видела. – Люба многозначительно покачала головой. – Потому и спрашиваю: ты взял?

– Соседке веришь, а сыну нет, – вяло отбивался он. – Нормально.

«Не оправдывается, – снова горько подумала Люба. – Точно украл».

– Да соседка и не заходила в комнату, мы с ней на кухне посидели.

– Ну не знаю. Клиентки твои. Сколько у тебя тут народу ходит!

– Да они все богатые, – отмахнулась Люба.

– Что ж, что богатые! – усмехнулся Сережка. – Денег много не бывает.

– Ну да, делать им нечего!

– А не они – так еще кто-нибудь.

– Кто?

– Мало ли кто приходил, пока я на работе! Кто-то был недавно… сантехник…

Люба вспомнила, что и правда приходил из дэза, на секунду ухватилась за эту идею.

– Так сантехник сразу в ванную прошел, – промямлила растерянно. – Ну еще в коридоре мы с ним поговорили немножко. И все.

– Да? А может, ты пошла на плите посмотреть, мало ли, может, подгорало у тебя там. И ты на минуточку в кухню. А он шасть в комнату – и спер.

Люба опять на мгновение задумалась.

– Так чтобы деньги из заначки достать, место знать нужно! Откуда сантехнику знать? – воскликнула мать.

– А я-то! Я ведь тоже твоих мест не знаю! – озлобленно гаркнул сын. И, двинув табуреткой, вскочил из-за стола. – Большое спасибо за завтрак! – свирепо крикнул на бегу и закрылся в ванной комнате.

– Ты поискать мог в любое время, а сантехник пришел и ушел! – прокричала мать ему в спину.

«Точно он! – в отчаянии убеждалась бедная Люба. – Сережка украл! Все сходится. И не оправдывается, и покупки у него, и злой вон как пес. Понятно, что злой – виноват, вот и злится, а потому что неловко ему…» Она пошла к себе, даже позавтракать забыв. И машинально снова стала перерывать все в шкафу. Но сосредоточиться не получалось, тыкалась словно слепая, сама не веря, что деньги найдутся. Знала уже, что они у Сережки.

Сын тем временем собрался и, хлопнув дверью, ушел на работу.

«Вот и с той работы уволился, – размышляла Люба. – На новой еще наверняка зарплаты не было, а деньги завелись… Откуда деньги? Говорит, на старой выдали. С чего бы? Тянули, тянули, а тут вдруг взяли – да выдали… А дело-то в другом! Жениться Сережка надумал – вот бес его и попутал. Хоть бы сознался, а то ведь… ну как жить…» – тосковала она. Однако поплелась в ванную приводить себя в порядок. Совсем скоро должна была прийти постоянная клиентка. Ее платье Люба дошила еще вчера. Но требовалось подгладить швы, напоследок проверить, все ли в порядке, и развесить обнову заказчицы на плечиках, чтобы сразу показать товар лицом. «Упахиваюсь на этом шитье-перешитье, откладываю по крохам, а потом мои денежки… И кто! Родной сын…» Люба пустила слезу, пока чистила зубы. Но постаралась взять себя в руки, все-таки жизнь продолжалась и требовала от нее выполнения многих обязанностей.

Она страдала. Буквально места себе не находила. Каждый день отыскивались новые улики против Сережки. Ни о чем больше думать не получалось. Пыталась телевизор смотреть – и не могла сосредоточиться, не понимала, что там происходит, на экране, ерунда какая-то. Только привычная портняжная работа немножко отвлекала. Звонила сестре, жаловалась на сына, на то, что осталась совсем без средств. Больше никому не рассказывала, стыдно было. Получалось, вырастила вора. А разве она учила его воровать?

– Может, еще не он взял? – сомневалась Вера.

– Не знаю. Я всю голову изломала – ну некому больше, Вер. Все на Сережке сходится. Вот правда.

Она в который раз принималась перечислять несомненные признаки сыновней вины. Вера сочувствовала, поддакивала, но в конце концов советовала не пороть пока горячку, все-таки не пойман – не вор.

– Да, конечно, – соглашалась Люба. – Просто покоя теперь нет. Если бы он хоть сознался, я бы уж как-то пережила…

Вера улучила минутку, забежала к сестре. Вместе снова немного порылись в шкафу. Потом посидели, обсуждая ситуацию. Люба поплакала.

– Ты знаешь, – выдавила, смахивая слезу, – эти деньги мне достались… Ну ты знаешь, как они мне достаются. А жалко все-таки не их. – Она вытерла щеки тыльными сторонами ладоней и взглянула на сестру сурово. – Я жить теперь не знаю как, Вера. Вот что… Давай, что ли, поужинаем?

– Да побегу я, – отказалась сестра. – Мои там без меня сидеть будут с раскрытыми ртами, как галчата, а сами для себя палец о палец не ударят, все им подай.

– Побудь со мной, – опять попросила Люба. – Тоска такая.

– Ну давай чаю выпьем, – сдалась Вера.

– Давай наливки.

– Давай. Сейчас своим позвоню, чтоб разогревали ужин. А не хотят – их дело, я не нянька при них, – неожиданно рассудила сестра.

Они с час посидели, мусоля одно и то же. Вера твердила, что все ж таки Люба Сережку за руку не ловила, а значит, какие-нибудь хоть полпроцента, да обязательно остаются на то, что это ошибка и не он взял деньги.

– Но кто, кто? – мучилась Люба.

Вопрос по-прежнему не получал ни малейшего проблеска ответа. А в голове крутились десятки подтверждений виновности Сергея.

Мать с ужасом понимала, что ненавидит сына. Когда он приходил домой с Танькой, это невозможное чувство становилось сильнее. Из своей комнаты она слышала смех, и ей казалось, что смеются над ней, над ее простоватостью, из-за которой она даже деньги нормально спрятать не смогла. «Да, может, Танька вообще ничего не знает, так он ей и сказал, в самом деле!» – пыталась она себя образумить. Но разъедающая ненависть все равно усиливалась, когда они были вместе. Любе начинало мерещиться, что сын и будущая невестка, наверное, мечтают выжить ее из квартиры, а может, выдавить из самой даже жизни, потому что она никому не нужна и из дома ей идти некуда.

Жизнь потихоньку превращалась в кошмар. Она жила рядом с подлым вором и одновременно лишилась близкого человека. Как это часто бывает, все подозрения подтверждались множеством мелких доказательств, которые сами по себе хоть и были косвенными, но вместе складывались в неопровержимую картину, изобличающую печальную истину. Все признаки Сережкиного преступления были налицо. И Любе при таком раскладе оставалось глухое одиночество, если не считать сестры, которая ее жалела и поддерживала. Но у сестры, как бы ни были они близки, все-таки была своя жизнь, она пестовала собственную семью, и Люба все равно оставалась одна. Даже хуже, чем одна: рядом гнездился враг! А мучительнее всего казалась неопределенность ее положения. Эта вот неокончательность.

Нет, в виновности Сергея она не сомневалась. Но если бы сын чистосердечно сознался – было бы легче, она как-то смогла бы, наверное, даже простить. Он, однако, вел себя нахально, жил себе беззаботной полной жизнью, а про обворованную мать и не думал, в то время как она ни спать ни есть не могла от разросшегося в ней чувства беды и ненависти.

Как-то попробовала снова заговорить с ним, когда они были дома одни.

– Как же так, Сереж, – начала и сразу запнулась.

– Ты о чем? – хмуро реагировал наглый парень.

– Я о деньгах, которые ты у меня… взял… А как же мы жить-то будем?

Он взглянул затравленно. И Люба решила наддать.

– Взял – так хоть повинись! – рубанула жестко. – Я же все равно знаю, что ты вор!

– Етить твою… Опять за свое! – сын вдруг сорвался в крик. – Не брал я денег! Сколько тебе повторять? Не брал!

– Но кроме тебя некому! – слезливо возразила Люба.

– А ты не подумала, что я скоро женюсь? – чуть спокойнее сказал Сережа. – Не подумала, что для меня эти отношения очень важны? Могу я, по-твоему… так… рисковать? – Он замолчал, сидел, теребил вилку на столе. Смотрел затравленно, вызывая злость и одновременно жалость Любы.

Она села рядом и постаралась успокоиться.

– Но ведь деньги пропали, – сказала.

– Да сама же их куда-нибудь и перепрятала! – недружелюбно буркнул Сергей.

– Не трогала я, зачем мне?

– Мне твои крохи тоже не нужны! Отец со свадьбой поможет, обещал!

Люба вздохнула, снова почувствовав себя ненужной и одинокой. Сережа ушел к себе. Все было хуже некуда. «А может, ну их, эти деньги? – горько подумала она. – Забыть все – и дело с концом. Так тоже нельзя, сын все ж таки важнее денег…»

Она ушла в свою спальню, включила телевизор и села шить. Руки автоматически выполняли привычную работу, мысли проплывали в голове, не задерживаясь. «Ну а как же тогда правда?.. – думала она. – Где же справедливость?.. А может, и правды выше сын-то… и справедливости… Только как же дальше?.. Ну, как-нибудь… Что ж, получается, он ко мне так – а я к нему как к сыну… А и пусть! Важнее справедливости… сын-то…» Руки привычно шили, заказы на шитье были единственным Любиным заработком, и она любила свою работу и справлялась с ней отлично.

«Ну не так уж все и плохо, – вдруг подумалось отчетливо. – Мастер-то я хороший. И потом, Сережка ведь всегда такой был… с закидонами… но все равно ж я его любила! И сейчас могу любить. Я просто обязана любить, я же мать. Какой он ни будь – всё мне сын. Да… В доме должна быть любовь», – вздохнула она, налегая ногой на педаль швейной машинки.

Несмотря на возникший новый настрой, принесший небольшое облегчение, мучения Любы продолжались. «Нет, ну как он так со мной!» – то и дело всплывало в ней – и она плакала от обиды. И все же продолжала теперь твердить себе и сестре, что, как бы то ни было, а Сережа – ее сын, и она сама же его таким и вырастила, хотя вроде бы хотела всегда только хорошего… И что все-таки надо стараться забыть и простить. И раздуть в себе крохи материнской любви, которые еще остались. Потому что нельзя строить отношения с родным сыном исходя из того, что ты в нем ненавидишь! Ну нельзя же… ну просто невозможно…

А беда обманутости и оставленности все-таки точила Любу, заставляя опять и опять осуждать Сережку – до ненависти, до желания ему каких-нибудь наказаний от высших сил.

У нее стали постоянно чесаться руки и ноги. На них проявились зудящие красные пятна. Люба испугалась, что клиентки, заметив, не захотят иметь с ней дела, и собиралась уже прорываться к дерматологу, надеясь на какую-нибудь чудодейственную мазь. Но знакомая врачиха, жившая с ней в одном подъезде, успокоила.

– Это не заразно, – сказала она. – Похоже на псориаз. Давно?

– С неделю. А может, две…

– Понервничала?

– Нервничаю, – Люба сглотнула и заморгала.

– Так не нервничай, – посоветовала доктор. – А в кожвендиспансер все же сходи, мало ли что…

«Проклятый Сережка», – подумала Люба, заплакав злыми слезами.

Однажды она сидела и шила, борясь с собой, пытаясь заставить себя не думать плохое о сыне. В этот раз злоба побеждала настрой на любовь. Зазвонил городской телефон, и она ответила, радуясь, что можно отвлечься от совсем ее замучивших жестоких мыслей.

– Здравствуйте, – услышала сквозь помехи строгий голос. – С кем я говорю?

– Шарова Любовь, – растерянно представилась Люба. На том конце послышались шипение и стуки.

– Мама! – вдруг разобрала она сквозь шум в трубке.

– Сережа? – неуверенно откликнулась мать.

– Ну конечно, – опять послышался не очень ясный голос. – Мама, это я, Сережа! Ты меня слышишь?

– Слышу! Но плохо! – крикнула она, думая, что и сын с трудом разбирает ее речь.

– Мама, я попал в трудное положение! Ты слышишь? – пробивался к ней едва различимый голос.

– Слышу, Сережа! Что случилось? – кричала Люба.

– Я в полиции… – После этого трубка наполнилась неясными звуками, которые она не знала как объяснить, но вдруг заподозрила, будто эти стуки, бульки и гул означают, что сына ее в полиции бьют.

– Сережа! Сережа! – позвала с отчаянием.

– Мама, мне нужна помощь! Срочно! – зачастил смазанный голос. – Ты можешь срочно передать деньги? Я попал в большую беду! Если ты не привезешь двести тысяч, меня посадят… – Ш-ш-ш – раздалось шипение, голос сына растворился в нем, но опять пробился сквозь посторонний шум. – Мам, с тобой сейчас будут говорить. Сделай все, как скажет человек.

– Сережа! Ты где? – крикнула Люба.

– Любовь Михайловна? – услышала она более отчетливо.

– Любовь Васильевна, – поправила машинально.

– Извините, оговорился. – Уже знакомый ей суровый голос сообщил: – С вами говорит дежурный патрульной службы… – Дальше сквозь гул она слов не различила, а потом послышалось более разборчиво: – …рший лейтенант Приходько. Сергей Шаров кем вам приходится?

– Это мой сын, – испуганно пролепетала мать. – Только он не Шаров, у него фамилия отца…

– Разумеется! – оборвал строгий абонент. – Это не существенно. А существенно то, что ваш сын задержан по подозрению в совершении преступления по статье… – шумы опять помешали ясности сообщения, – …и находится в отделении полиции… – В телефоне снова зашипело, и подробности местонахождения сына остались Любе неизвестными. – …серьезный срок, – неумолимо, хотя и обрывочно информировал полицейский. – Ваш сын уверяет, что ни в чем не виноват, но так, знаете ли, все говорят…

– А в чем его обвиняют? – вклинилась Люба.

– Это не по телефону, – строго возразил лейтенант. И помолчав, добавил: – Я слышу, вы женщина рассудительная. Вообще-то сын ваш тоже не производит впечатления преступника. Но потерпевшие настроены враждебно, к тому же составлен протокол… Это не так легко поправить, однако ради вас мы готовы попробовать. Но и вы должны, со своей стороны… – В трубке воцарилось молчание.

– Что? Как помочь Сереже?! – воскликнула Люба.

– Необходимо приехать по адресу… – Ненадолго шум в трубке почти прекратился, и лейтенант достаточно отчетливо продиктовал адрес. – В течение двух часов привезти двести тысяч российских рублей. Деньги нужны для достижения согласия с потерпевшими и полюбовного решения дела. Но, сами понимаете, все это не вполне законно и делается исключительно ради вашего блага. Поэтому не нужно привлекать других людей, просто привезите деньги, и мы тогда сможем отпустить вашего сына. В противном случае он будет отправлен в СИЗО.

– Но у меня сейчас столько нет! – взмолилась Люба.

– Это ваши проблемы! – отрезал полицейский. – Наши – договориться с потерпевшими и замять дело. Вы хотите помочь сыну? – рявкнул он.

– Конечно, – пискнула Люба сорвавшимся голосом. – Но я…

– Это единственная возможность! Решать нужно быстро! У вас есть родственники, друзья, соседи – займите у них, в конце концов! И срочно везите, пока дело не отправилось в производство. Иначе ничего изменить уже будет нельзя.

– Хорошо. Я что-нибудь придумаю, – залопотала Люба. – Я достану! Я привезу…

– Прекрасно, – оборвал ее полицейский. – Ждем вас через два часа с деньгами.

– А как я вас узнаю? – крикнула Люба.

– Не меня. Подъедет наш сотрудник. Светлая куртка, синяя спортивная сумка через плечо. Он сам вас узнает.

– А как? – еще больше оробела Люба.

– Не задавайте глупых вопросов! – строго осадил лейтенант. – И главное – приходите вовремя, точно на указанное место.

Голова у Любы пульсировала. Что делать? Столько денег! О соседях нечего и думать. Сестра сама еле концы с концами сводит… Генка! Сережкин отец… Но полицейский сказал, чтоб никому, а Генка может кипеш поднять! Люба знала взрывной характер бывшего мужа и побоялась, что тот устроит скандал и как-нибудь навредит Сереже.

Листала контакты в телефоне, пытаясь придумать, кому позвонить, чтобы наверняка… Машинально кликнула Сережкин номер. И вдруг услышала в трубке вполне внятный его голос:

– Ало!

«Не отобрали телефон!» – с испугом и радостью мелькнуло у матери.

– Сережа? – робко позвала она.

– Ну я, я, мам. Что хотела?

– А ты где? – опешила Люба.

– На работе, где ж еще! – возмутился сын. – Говори, чего хотела, а то я занят.

– Сере-ежа, – заплакала она, разом избавляясь от страха и напряжения. – Так ты не в полиции?

– Здрасте! Мам, ты че – прикалываешься?

– Сережа, – опять проскулила мать, – а мне из полиции звонили, сказали спасать тебя… деньги привезти… Да! И ты ж еще сам со мной вроде и разговаривал, хотя…

– Мам, – усмехнулся Сергей, – ну это ж старая разводка! Небось еще плохо слышно было, да?

– Ну да! – изумилась его прозорливости мать. – Я даже не сразу поняла, что это ты, просто услышала: мама! Сначала вроде ты, потом лейтенант полиции…

– Мам! Ты что, не знаешь этого трюка? Все уже давным-давно знают!

– Как это? – никак не могла до конца опомниться мать.

– Да на деньги тебя разводили! – вразумлял Сережа. – В следующий раз скажи: сам крутись, подонок! – Он заржал, радуясь собственной шутке. – Забей, в общем, и с такими мудаками больше не разговаривай. Сразу посылай! Поняла?

– Поняла! – радостно воскликнула мать.

– Ну бывай, я тогда еще поработаю, – дружелюбно попрощался Сережа.

– Целую, сынок, – улыбчиво откликнулась мать.

На душе было так светло, словно не мошенники только что пытались ее обмануть, а в ближайшем магазине сразу на все нужные продукты внезапно оказались бешеные скидки…

Люба позвонила Вере.

– Вот видишь, – рассудила сестра. – Что бы ни было, а родной человек всегда важнее.

– Да-а… Страшно подумать, если бы это была правда! Ну что бы я делала? У кого занять-то?

– Ну ты даешь! – засмеялась Вера. – Что сейчас об этом гадать! Сережка, слава богу, в порядке. И тебе теперь легче будет его простить.

– Да, наверное, – вздохнула Люба. – Если бы он еще сознался… Уже и бог бы с ней, с этой проклятой заначкой. Ему, видать, очень нужно было…

Через неделю деньги нашлись.

Они мирно лежали в одной из совсем старых и негодных сумок, которые Люба не решалась все-таки выбросить и хранила отдельно, на самой нижней длинной и узкой полке шкафа, предназначенной для обуви. Туда она залезла без каких-либо надежд, просто по сформировавшейся в последнее время привычке к поискам. Вытащив, тряхнула сумку за дно, а потом, уже убирая на прежнее место, не глядя повозила внутри рукой, бегло просунув ее в зев слежавшейся кошелки. И неожиданно поймала шершавый и плоский полиэтиленовый пакет, залипший в складке смявшегося дна и покоробившейся стенки, а вытянув, сразу различила сквозь мутный полиэтилен сложенные стопкой купюры. Все деньги были на месте. И Люба даже довольно отчетливо припомнила, как действительно перепрятывала отложенную сумму на эту нижнюю полку, в эту старую невзрачную сумку из кожзаменителя, вдруг показавшуюся более надежным местом.

Радость и ужас девятибалльной волной окатили и без того измученное сердце Любы. Ее материальный запас, необходимый и единственный «подкожный жир», таким трудом достававшиеся деньги, – оказались теперь возвращенными ей очередным зигзагом судьбы! К тому же становилось ясно, что Сережка ни в чем не провинился и никак ее не предавал! Это были мощные, уже не ожидаемые и потому еще более яркие радости. Но с другой стороны, получалось, что она все последние недели обвиняла и третировала, и ненавидела, и презирала родного сына совершенно напрасно! Он действительно ничего не крал у нее – она же призывала зло на его голову, не в силах справиться со злом в собственном сердце. И это было чудовищно. Это заставляло Любу содрогаться от осознания ужасной своей вины.

«Ты вор!» В голове ее гулом раздавался тогдашний собственный голос, клеймивший сына, – и ей делалось страшно. Она с такой готовностью отреклась от Сережки, совсем не цеплялась за его объяснения, наоборот, старой ищейкой неслась по следу, выискивала улики, спешила с разоблачением… Думать об этом было невыносимо. «Но все ведь сходилось…» – мысленно оправдывалась Люба. Все словно само собой подгонялось под подозрение – и оно становилось уверенностью. «Что я сделала! – терзалась преступная мать. – Нужно было хоть раз притормозить, остановиться, оглянуться… А я… Меня будто несло! Но где, где нужно было остановиться?» Люба перебирала в голове своей эпизоды последних дней и видела, как уверенность в Сережиной виновности уносила ее дальше и дальше от истины. А ей-то казалось, что она так вот в эту горькую истину и смотрит…

– Сереж… – Он пришел с работы, и она, выдохнув, чтобы собраться с силами, сжавшись, вышла навстречу в прихожую. – А я тут… это… деньги нашла…

– Какие деньги? – хмуро реагировал сын.

– Ну те… которые потеряла. – Люба смущенно переминалась с ноги на ногу, испытывая страшную неловкость, но желая покончить со всем разом. – Сереж, прости, я на тебя думала.

Он притормозил, стягивая ботинок с ноги, исподлобья посмотрел на нее с недоверием.

– Заначку, что ли, нашла? Из-за которой из меня душу вынимала?

– Прости, Сереж, – взмолилась мать. – Не знаю, что на меня нашло, сама теперь себя виню…

– А то все меня винила, – перебил сын. – Где нашла-то?

– Дык… Я ж ее раньше под одеждой хранила, где висячее отделение и внизу еще две длинные полки… там у меня сумки лежали, так я под ними… Но это еще раньше. А еще внизу другая полка, и там тоже всякие сумки, старые… – путано принялась объяснять мать.

– Короче, нашлись-то где?

– Ну я-то думала на верхней, а они на нижней оказались.

– А что ж ты там сразу не поискала?

– Да я вроде везде искала. Только, видать, невнимательно. Они оказались в белой. Она плоская, затвердела вся, слежалась, ну я, конечно, перетряхивала… – лопотала Люба, пытаясь оправдаться, – не понимаю, как пропустила… Просто не ожидала там найти, не помнила, когда переложила. А сегодня залезла опять и так, знаешь… в сумке-то в той пошарила… Ну и вот.

– Ага, – кивнул сын. – Зато теперь я знаю, как ты ко мне относишься. Чуть что – я у тебя и вор, и предатель, и черт знает кто.

– Сереж, – захныкала Люба, – ну прости-и… Бес попутал! А у меня – вот, – добавила жалобно, протягивая к нему руку, где на запястье краснело шершавое пятно. – Псориаз.

– Ух ты, – заинтересовался Сережка. – Заразное?

– Нет, – отмахнулась мать. – На нервной почве. Не дешево мне обошлась вся эта история! – Она многозначительно взглянула на Сережку, ожидая, что тот все прочувствует и будет вести себя с матерью соответственно.

– Ага, – кивнул сын. – То есть ты теперь еще хочешь на меня свой псориаз повесить.

– А может, не будь ты в детстве таким эгоистом, я б на тебя и не подумала! – сварливо крикнула мать. – Ты ж то одно, то другое тащил…

– Да когда это было! А может, не будь ты такой заполошной клушей, – перебив ее, рассерженно выдал сын, – я б таким и не был! У тебя любой пустяк – сразу ужас, ужас!

Люба вдруг осознала, что она опять обвиняет Сережу и они снова ссорятся. «Да, действительно ужас», – подумала она.

– Ладно, мать, – сказал Сережа, стягивая наконец ботинок с ноги. – Нашлись деньги – и слава богу. Хорош нервную почву устраивать, а то вся этой коркой покроешься. И я заодно с тобой.

От напоминания Люба ожесточенно зачесала руку, потом другую, потом прослезилась и поцеловала сына.

– Не сердись на меня, – сказала, обнимая его. – Просто ведь как получается? Если не ты виноват – то, значит, я. Ну ладно. Пусть. Виновата я. Признаю.

– Ну никакой связи, – пожал плечами Сергей. – Что, кто-то обязательно должен быть виноват?

– А как же?

– А вот как: никто не виноват! И все. И вообще – я на Таньке женюсь. – Он улыбнулся во весь рот, думая о хорошем. И Люба засуетилась с ужином, заскакала по кухне, решив, что Сережка просто молодой еще, еще не умеет о жизни судить толково. Ну ничего, вот заматереет – тогда и разберется. «Ишь ты, никто не виноват, – про себя опять усмехнулась она. – Так не бывает!.. Глупый еще, обомнется…»

Любовь после катастрофы

Люди Пути – будь они буддисты или, допустим, ищущие христиане – скажут, что у меня не любовь, а обыкновенный эгоизм. Скажут, любовь – это другое: когда желаешь человеку добра и отпускаешь его. Иди своей дорогой! Иди – и будь счастлив, мне ничего от тебя не нужно… И еще люди Пути скажут, что разрыв – не катастрофа. Что расставанья нет. Потому что любовь остается в тебе – та самая, которая отпускает любимого.

Но мне такое понимание недоступно. Оно недоступно, когда сердце не переставая плачет от боли моей невостребованной теперь нежности. Ведь добра и счастья я желаю всем. А вот необходим мне только один. Вероятно, «любовь» – просто такое многозначное слово, под которым прячутся совсем разные смыслы. Для меня разрыв с любимым – самая несомненная катастрофа. А любовь – когда без него я живу – будто не живу. В ней нет божественного бескорыстия, и к спасению она, наверное, не ведет. Но это самая реальная человеческая вещь, она пронизывает, как излучение. И я не первая и не последняя, кто был так счастлив и потом так несчастлив благодаря ей.

Мой любимый больше не имеет ко мне отношения – и любовь стала мучительной. Люди Пути не понимают мучительной любви. Но я-то мучаюсь, как будто из меня кусок выдрали и рана кровоточит. Слава богу, хоть нет уже того острого желания не жить, как тогда, после разрыва. Я просто не знала, куда себя деть в этом так для меня катастрофически изменившемся мире. Набирала его номер и не ждала ответа – зачем, если во мне теперь не нуждаются! Не для того я звонила, нет. Припадала к телефонной трубке как к кислородной подушке – гудок… еще гудок… И больше не надо. Я и на голос его не претендовала, просто слушала гудки. Они означали, что с Леней у меня все еще существует материальная связь. Прерванный звук эхом продолжал тосковать в голове. «Любимый! – кричало сердце. – Это из-за меня так оглушительно заливается телефон в твоем доме – нас все еще соединяют провода!»

Даже стихи тогда придумались сами собой:

Два раза грустный зуммер прозвучит Мне в ухо заключительным аккордом. И брошенная трубка замолчит, Моменту отвечая видом скорбным. И разорвется слабое звено Цепи, наитончайшей в целом мире, Связующей нас только тем в одно, Что МОЙ звонок звенит в ТВОЕЙ квартире…

Жизнь без любимого пуста и безвидна, совсем как земля до сотворения мира. Чувствую себя хронически подавленной, и вряд ли мне удается это скрывать. Настроение нервное, мысли суетливые. Ни внешних, ни внутренних сдерживающих факторов у меня больше нет, и я энергично вступаю в бессмысленные короткие отношения с мужчинами, почти ничего при этом не чувствуя.

С тех пор как с нами со всеми случилась Перестройка, многое упростилось. То есть если с продуктами стало труднее, то с формированием летучих любовных союзов существенно легче. Люди держатся свободней и развязнее. Наверное, потому, что общественность перестала вмешиваться в личные дела граждан. Ведь руководящая ее часть серьезно занялась политикой и предпринимательством, а подчиненная, из низов, вместе со всеми кинулась бороться за жизнь. Я же бросилась спасаться от тоски через нетребовательную сексуальную активность. Потому что секс, по моим наблюдениям, немного похож на любовь, а значит, способен ее в крайнем случае заменить.

Мой папа, кадровый военный, внезапно уволенный в запас, считает Перестройку катастрофой. Прямо смешно его слушать. Тем более что папа безработным не стал и теперь подвизается в администрации одного заводика. Он говорит: какую страну развалили! Это да, развалили, не спорю. Но разве катастрофа выглядит так? Подумаешь – страна! Милый папа, катастрофа – это когда твой любимый… Впрочем, ты все равно не поймешь. А к Перестройке я особых претензий не имею, даже как-то веселее стало. Но вот видел бы мой бывший, мой горько любимый Леня – Ленечка – Леонид, какими кавалерами я не брезговала весь минувший год!

Один спустился с абхазских гор и трудился, кажется, на ниве бандитизма. Он не прекращал материться, даже объясняясь в любви.

Другой – адвокат – сочетал ущербную амбициозность с вороватой похотливостью. Неопрятные усы роняли перхоть на брюки. Практика у парня была солидная, времени на ухаживания не хватало. Так что, управляя автомобилем одной левой, он имел обыкновение деловито шарить по мне правой рукой, как бы желая совместить целенаправленное движение с торопливой любовной возней.

Третий – из бакинских армян – демонстрировал всю ярость и беззащитность маргинальной личности. На поясницу наматывал шарф, грея отбитые почки. Днем изливался печальными стихами; вечерами в команде отравленных межнациональной рознью соотечественников вдохновенно лупил азеров…

Цену таким отношениям я, естественно, сознаю, но после разрыва с Леней стала воспринимать себя приблизительно как нечто, найденное на помойке. А раз с помойки – то уже и то хорошо, что хоть кто-то зарится. Знакомлюсь где придется, мне без разницы. И все на автомате – надо же как-то существовать и тогда, когда тебя больше не любят. На самом деле мне не нужен никто, кроме него; я никому ничего не могу отдать, у меня ничего не осталось. Я просто пытаюсь держаться на плаву.

А кроме того, на периферии сознания мечется еще что-то вроде надежды: вдруг новое яркое чувство все-таки украсит мою жизнь! Если же так ничего и не получится, через сколько-то лет подведу итог: тебе не в чем себя упрекнуть, бедная девочка, – скажу себе с любовью и состраданием, – ты сделала все, что могла. Просто тот, кто нужен, после Лени уже не появился.

– Как ты, дочка? – бегло поинтересовалась мама. И сразу жизнерадостно информировала: – Мы с отцом Барсика кастрировали. Только-только из ветеринарки.

– Как?! Так он же… – я с ходу взрыднула.

– Надюш, да как иначе? – огорчилась мама. – Что хорошего, если домашний кот каждый день в подъезд шляется, сама подумай!

– Ну да, – всхлипнула я. – И как он?

– Ну как? Отходит от наркоза. Да ему теперь только лучше будет, вот увидишь. Перестанет к своей задрыге таскаться и станет наслаждаться жизнью, – деловито пообещала мама.

В последнее время кот постоянно уходил из квартиры, но не для поисков сексуальных приключений, как я теперь, например, а для встреч с одной-единственной тощей палевой кошкой, живущей во дворе, – его избранницей. Странно, но Барсик не проявлял никакой обычной для котов неразборчивости, его интересовала только эта подружка.

Вот и я, когда была с Леней, ни в ком больше не нуждалась…

– Мам, – говорю, – а как он ей объяснит?

– А он не должен ничего объяснять, – безжалостно возразила мама. – Пусть ей теперь другие объясняют.

Представляю горе бедной кошки – за что? Почему? Все ведь было так хорошо…

– И потом, – продолжала рассуждать мама, – там столько ухажеров, эта помоечная и не заметит ничего. А нашему хватит уже грязь собирать, он культурный котик из хорошей семьи.

– Бедный, – говорю. – Проснется – а любви как не бывало. Катастрофа!

– Нет, – возразила мама, – это спасение. Он проснется и поймет, что бежать наконец-то никуда не надо. Обрадуется, поест и станет в окно смотреть. Вот тебе и счастье.

Как просто! А моя любовь корчится, но не умирает. Я постоянно думаю о Лене. Вспоминаю с привычной навязчивостью наши последние месяцы. Как тогда много плакала, требуя внимания (как будто не бессмысленно этого требовать!). А ведь совсем недавно мы с равным нетерпением ожидали встреч!.. Потом их стала ждать только я.

Вспоминаю все это и пытаюсь понять, что там можно было исправить, чтобы избежать разрыва… Вот мы с любимым подъезжаем к моему дому, и, еще не простившись со мной, Леня уже куда-то спешит: в гараж, на работу, на важную встречу. А я не имею сил попрощаться и уйти, хотя и слышу, как в его голове, сразу включившись, бодро затикал таймер. Пробую сопротивляться, сижу, вцепившись в сиденье. «Я… скучаю по тебе…» – выдавливаю слова. Мне тяжело говорить, потому что все это уже много раз сказано, и он меня давно не слышит. «И я по тебе скучаю, – с сентиментальной грустинкой сообщает милый. – Ну, давай, беги, а то уже опаздываю…» Некоторое злорадное утешение получаю, от души хлопнув дверцей ненаглядной его машинки – Леня этого ужас как не любит. «Я не опять обиделась, – возражаю на усталый вопрос. – У меня обида хроническая». Ему всерьез надоели мои жалобы, но я не могу остановиться – он ускользает от меня, и это мучительно. Я совершаю одну глупость за другой…

Шум на лестничной площадке вытолкнул из засасывающих воспоминаний. О господи! Да что там такое? Подбежала к глазку. Ну ясно: соседи опять дерутся. Обычное дело. Год назад, когда агонизировал наш с Леней роман, они тоже подрались и отец серьезно порезал сына. Вроде бы выпивали, заспорили, схватились за ножи… Парень лежал на полу у входной двери в темно-красной застывающей луже, и голова с перерезанной наискось шеей была неловко подвернута. «Скорая» выносила его на одеяле. Он качался, как в гамаке. И мы тогда думали, что он умер.

Между тем сосед выжил. Пришел из больницы с кривой шеей, и они с матерью забрали заявление из милиции. Покинув следственную тюрьму, домой вернулся слегка виноватый папаша. Жизнь благородного семейства почти тотчас же вошла в прежнюю колею пьянок и драк.

А у меня тогда так ничего и не наладилось, и через пару недель мы с Леней совсем расстались. Состоялось очередное объяснение. Я, по своему обыкновению, плакала и жаловалась: «Так тяжело… Все время жду чего-то, ты всегда не со мной…» Он сокрушенно кивал с виноватым видом. И тут я выпалила, словно ва-банк сыграла: «Ты что – разлюбил меня?..»

Ну разве такие вопросы задаются для прояснения реального положения дел?! Да нет же! Об этом спрашивают, только чтобы услышать горячее опровержение и чтобы после сентиментального объяснения, проникнутого взаимным страхом потерять друг друга, все сразу устроилось к лучшему. А Леня помялся и, не глядя на меня, пробормотал: «Не знаю… Как-то все разладилось…» Словно плетью ожег.

Оказалось, сколько я ни страдала от его охлаждения, а все-таки совершенно не готова была принять уже вполне определенную горькую правду. Залопотала нечто невнятное, глупое, беспомощное: ведь так не может быть… Мы же любим друг друга, да?.. Потом состоялось что-то вроде примирения. Он сказал: «Ну давай не будем расставаться. Давай встречаться, когда сможем, ну я постараюсь…» Где уж мне было потянуть такой безнадежный план, хотя я на него и согласилась! Сразу за тем у нас случилась «любовь», какая-то суетливая – Леня, естественно, спешил. Потом он повез меня домой, и по дороге, когда мчались в плотном потоке машин, я устроила такую истерику с открыванием двери на ходу, что мы уже не помирились никогда. И теперь, если случайно видимся, делаем вид, будто никакого общего прошлого у нас никогда не было.

Теперь я встречаюсь с Васей. Работаем в одном институте. Раньше и Ленька подвизался здесь же, но Перестройка вырвала из старой жизни наиболее деятельных, и Леня институт давно покинул. Он вообще из тех, кто, как говорится, умеет жить. И наукой занимался, пока это было перспективно; времена изменились – перестроился в бизнесмены. Вася – дело другое, тот реально тащится от своей математики, что мне, кстати, очень в нем нравится. Жаль, что душа у меня такая ободранная – не могу влюбиться в умницу Васю. А с другой стороны – может, и не стоит. Не уверена, что он сам ответил бы мне горячей взаимностью. В целом мы отлично ладим, но отношения эти – словно проходные дворы: будто с их помощью пытаемся только поскорее проскочить к настоящей жизни.

Как-то раз сгоряча предложила ему сходить в театр.

– В театр? – переспросил он, изумленно вскидывая брови. – Ты действительно хочешь в театр? – Словно я попросила сводить меня в мужскую баню.

– На оперу, – машинально уточнила, теряя интерес к собственному предложению.

…С Ленькой мы любили слушать оперу. Он увлеченно рассказывал о секвенциях Чайковского, о мелизмах и фиоритурах. А я внимала ему как оракулу, сердце рвалось навстречу любимому и пело: о, я люблю! как я люблю все эти секвенции и все фиоритуры!..

Вот лучше бы не вспоминала. Зачем постоянно гонять в голове всю эту тоску о невозвратном? И снова натыкаться на калечащее «никогда»? И на этот ворох безответных «почему»… Почему не удается радоваться тому, что было, а только тому – что есть или будет? Почему прошлое счастье не греет, а жжет? Почему оно не лежит в памяти нажитым богатством, а мучает как невосполнимая потеря, как опаленная дыра в нежной мякоти души?..

– Или, знаешь, давай лучше не пойдем в театр, – внесла я новое предложение.

– Нет так нет, – откликнулся Вася.

Со случайным партнером предпочтительнее заниматься сексом, чем посещать какие-то духоподъемные места, где переживания намного интимнее и требуют куда большей реальной близости. А с Леней я была счастлива и в сексе, и без. Ведь когда любишь, не так уж важно, что делать вместе.

Неожиданно это мое впечатление подтвердил и наш кастрированный Барсик. Вопреки маминым предсказаниям после операции кот не устроился в кресле и не возлег на подоконнике, чтобы всю оставшуюся жизнь провести в сладком сне и созерцании заоконных событий. На другой же день он утек в подъезд. Да так и повадился уходить ежедневно. С самого утра садился в прихожей и, задрав голову, выразительно смотрел на дверь, время от времени напоминая о себе звучным мявом. Если его не выпускали, терпеливо караулил чьи-либо приходы и уходы, ловко вышмыгивал в едва образовавшийся проем и отправлялся по знакомому маршруту. Потом возвращался. А через некоторое время снова дежурил у двери.

Никаких чудес, конечно, с Барсиком в подъезде не происходило. Обесточенную репродуктивную машинку запустить он уже не мог. Но, несмотря на половую несостоятельность кота, дворовая подружка все равно топталась на лестнице, ожидая его. И он сам, оставшись без главного аргумента самцов, почему-то не утратил интереса к палевой кошке. Встретившись, они часами сидели рядом, мелко перебирая передними лапами, словно устраиваясь провести в этой позе долгую жизнь и надрывая сердце моей бедной мамы, и без того давно раскаявшейся в совершенном над котом насилии.

Ну а я плакала от умиления. И от зависти к Барсиковой подружке: Ленечка никогда меня так не любил. Он был горяч и восторжен только в начале отношений, несколько месяцев, может быть год, пока все казалось новым и праздничным. А когда роман естественным образом вошел в фазу «принятия решений», начал тормозить на каждом опасном повороте.

С Васей вообще всё иначе. С ним здорово болтать, хохотать, упиваться оргазмами. Им можно любоваться. Его интересно слушать. Но любви нет. Ни я не люблю, ни меня не любят.

В сексе он как опытный диспетчер, сидящий за пультом сложного устройства. Грамотно трогает кнопочки, дергает рычажочки. Секс с Васей похож на занимательную математику. Но спасибо и за то. Благодаря ему я забываюсь и ухожу от тоскливых терзаний последнего года – я опять летаю. Не так уже беззаботно и не в такой огромности, как с Леней, но все-таки… лечу… И упасть не страшно – после потери любви полет мой невысок.

Это с Леней, бывало, сердце, как на русских горках, взмывало и обрушивалось вниз, норовя разорваться от перегрузок: взлет – на дикой высоте восторга, когда любовь и пик счастья; срыв – на жуткой глубине отчаяния, если ссора и охлаждение… Теперь же Вася не смог бы, даже если б захотел, запустить во мне эти качели. Механизм сломан, а как чинить, наверное, знает только Ленька.

С Васей у нас отношения довольно странные… После совместной постельной акробатики расслабленным голосом он вдруг начинает разговор.

– Не хотел тебя расстраивать, – говорит, – я тут кровь на СПИД сдавал…

– Ну!

– Не хотел… – бормочет опять Вася и надолго затихает.

– Ну уж начал! – Я резко села в кровати, готовясь к худшему. – Говори.

– Сколько лет донором… – замямлил он и замолк.

– Ага, молодец, – похвалила наспех. – Что там со СПИДом?

– Ну там предварительно нужно сдаться на RW и на… – Вася вздохнул.

– Я поняла! Давай дальше!

– Ты не волнуйся, с RW все нормально, сифилиса нет, – заверил он.

– Слава тебе господи!

– Со СПИДом хуже, – продолжил бесстрастно. – Завернули меня.

Пауза. Я уже не на шутку нервничаю, а он задумчиво молчит.

– Вась, что дальше?

– Похоже, того, говорят…

– Чего того?

– Известно, чего.

– Ну!

– Не понукай, Надюш. Сбиваешь. Говорят, надо перепроверить.

– Ну?

– Не понукай, – опять попросил он меланхолично.

– Вася!

– Возможна ошибка.

– Ну так надо же перепроверить!

– А как же, лапуль, сразу и перепроверил.

– И что?

– Ничего.

– В смысле?

– Не нашли.

– Чего?

– СПИДа. Поздравляю тебя, мы совершенно здоровы.

– Свинья! – Я легла и повернулась к нему спиной.

Немножко пообижалась. Потом помирились. Обнялись и поспали. А утром отправились на работу. В обед в столовой столкнулась с Ленькой. Какие-то дела его все еще забрасывают иногда в наш институт, и для меня эти встречи – всегда порция освежающего адреналина.

– Видел тебя сегодня утром у проходной, – буркнул он после нескольких натянутых фраз. – Как раз мимо ехал… Идут, понимаешь, ручонками сцепились… Сладкая парочка.

Вот это я удачно с Васькой прошлась! Так невзначай и уела милого. Ну и пусть у него это маленькая ревность собственника и ни капли завалящей любви! Все-таки больше, чем ничего.

Кто-то думает, лучше совсем не видеться с бывшим. Будто бы так легче пережить и забыть. Я, наверное, просто совершенно не готова забывать Леньку. Наверное, не хочу этого, как ни тяжело мне помнить. Может, все-таки надежда? Или предчувствие бессмысленной пустоты в душе, если его там не будет? Когда, например, представляю, что Леня перебрался в Америку – теперь ведь многие уезжают, – жутко становится от бесконечности километров между нами, от окончательной невозможности встреч. А когда вижу его, мне кажется, не все еще потеряно и в глубине души он тоже без меня скучает. Я говорю себе: это ведь не самое худшее – расстались! Пока все живы, всё не так уж плохо.

Папа мой считает, что голова у меня забита ерундой. Притом еще, что он, собственно, не в курсе, какой именно и до какой степени забита. Конечно, если посмотреть на мою несчастную любовь в мировом масштабе – она должна-таки выглядеть ерундой. Но мне-то что до того? Для меня важнее ничего в мире нет! Сам папа зато заморочен дисциплиной на заводе, его голова забита ею под завязку. И что? Разве в мировом масштабе это не ерунда? А если посмотреть на заводскую дисциплину из космоса – не ерунда? Просто так вся жизнь устроена, все зависит от системы координат. Вряд ли какой-нибудь муравей в муравейнике в мировом масштабе кажется значительнее других муравьев. Даже если он лично несет в общую кучу целого жука в двадцать раз тяжелее его самого. А все равно для муравья его жизнь – это целый космос. А космос для него просто не существует.

Васина голова забита математикой. Вася кандидат наук и трудится над докторской диссертацией. Я же в его голове существую, очевидно, совсем уже где-то на выходе, и к математике он меня не подпускает. На случай общения со мной у него всегда наготове большой набор дурачеств. Например, он совершенно серьезно спрашивает:

– А ты замечала, Надюш, какой у меня румянец?

– А что с твоим румянцем?

– Он же нежный, как у девушки! – Вася часто восхищается сам собой, когда смотрит на жизнь из той системы координат, которая предназначена у него для меня. Причем предметом восхищения всегда являются какие-нибудь пустяки, вроде румянца.

Ужасно смешно. Со мной он любит себя расхваливать с самым абсурдным бесстыдством, а серьезно практически никогда не говорит. Но я-то претендую на серьез.

– Слышала, статья твоя вышла, – осторожно подсказываю тему. – Событие! Может, про статью? А то затянул про румянец.

– Милая, не надо завидовать, – задушевно советует Вася. – Ты тоже неплохо выглядишь.

– Мог бы и похвалиться журнальчиком, мне интересно, – пытаюсь вернуть его все-таки к статье.

– Хвалиться? Ага… При моей скромности?

– Ха! А румянец?! – изумляюсь я. – Тебе ли говорить о скромности, только и превозносишь собственные достоинства!

– Вот, кстати, – оживляется Василий, – очень верное наблюдение. Действительно, я люблю поговорить о своих достоинствах – так отчего ж не отметить и скромность?

За своеобразный юмор и преданность науке прощаю Васе и невнятность симпатии ко мне, и явную небрежность наших отношений.

И сегодняшний свой одинокий вечер.

Пока жива была бабушка, в ее малюсенькой квартирке мы обитали вдвоем. Теперь я одна, переезжать к родителям не хочется, держусь за свою самостоятельность. Но одиночество… В пятницу возвращаюсь домой – и с отчаянием прикидываю, как опять протянуть эти бесконечные выходные. Ну хоть бы кто-то заглянул…

Вот правильно говорят: бойтесь своих желаний. На мысленный призыв заглянул бывший одноклассник. Только когда я думала «хоть бы кто-то», Валерка точно не имелся в виду. Неужели именно с ним я задыхалась когда-то от счастья и теряла смысл жизни из-за каждой короткой разлуки! Что, вот это сонное лицо, крокодилий взгляд – моя первая любовь? Никто из школьных друзей не изменился так неузнаваемо. Тут есть о чем задуматься.

В классе Валера был лидером. Его любили и девочки, и мальчики, и учителя. Десяти лет не прошло – из остроумца он превратился в пошляка, из вольнодумца – в пьяницу, из мудреца – в зануду. Великодушие выродилось в дешевую сентиментальность, а искренность – в обыкновенную грубость.

– Харчи есть? – совершенно не романтично поинтересовался гость. Видя мою нерешительность, добавил: – Твоя закуска – моя бутылка.

Конечно, вечер, «оживленный» его присутствием, можно считать скорее окончательно убитым. Но выбора нет. А в полном одиночестве меня сразу накрывает депрессией и безнадежными мыслями о Леньке. Так что, смирившись, я потопала в кухню, пожарила яишенку. Валерка сидел и два часа бубнил что-то неинтересное, и я напрасно надеялась, что, может, он еще как-то вырулит на романтику, может, повспоминаем с ним школьные годы, и от сердца отхлынет на время тоска. Или он поднатужится, пошутит смешно, и смех разгонит печаль.

Однако Валера допил водку и стал длинно рассказывать, как дела на работе.

– Тебе пора, – вклинилась я, так и не дождавшись ни паузы, ни свежей струи в этом мутном потоке.

– А секс? – равнодушно поинтересовался гость.

– Исключается.

– Ну и не надо, – не стал Валерка настаивать, однако для верности все же попытался прильнуть ко мне мокрым поцелуем. «Нет, не может быть! – подумала я, с неприязнью уворачиваясь. – Просто быть такого не может, чтобы подобная участь постигла в будущем и мои чувства к Лене! Его я никогда не смогу разлюбить, это же очевидно…»

Закрыв за нудным гостем дверь, зарыдала по заведенной в последний год привычке. «Леня! Ленечка… – кричала мысленно, чтобы не посвящать в свои терзания соседей. – Все кончено! Но что же делать, мне так не хватает тебя…»

Катастрофа нашего разрыва давно позади, а моя горькая любовь все еще со мной. Забиваю ее случайными встречами со случайными людьми. А она плачет, но не умирает.

Позвонил Вася – и я обрадовалась, что не буду одна. Только предложения погулять не одобрила – зачем терять время? Лучше сразу ко мне. Все-таки если любовь не связывает с парнем, то прогуливаться с ним не очень хочется. Как и ходить в театры. Другое дело секс – вполне конкретное дело. В нем достижимы некоторые желательные результаты даже при отсутствии любви.

И хотя с нетерпением ждала Василия, в голове, как обычно, крутились неотвязные думы о Леньке. Вспоминала, например, как бежала на свиданье, и внутри все замирало от нетерпения, как распахивала дверцу машины – и мой восторженный взгляд упирался наконец в его сияющее любовью лицо. Вот этот самый момент, когда захлестывало счастье… Сколько же их было с любимым – непереносимо счастливых минут! И сколько несчастья принесла мне любовь впоследствии.

Я так любила его! А он любил вкусно поесть. Эта вроде бы безобидная склонность когда-то меня ужасно мучила. Дела разной важности со временем оттеснили для Леньки наши отношения на задний план. И разные его занятия, даже элементарные гурманские радости, теперь, как равные, делили со мной любимого. А я и без того поминутно заливалась слезами, маниакально отыскивая во всем признаки нелюбви. Как же было не прийти в отчаянье от Ленькиной манеры весело жевать, болтая со мной! В любимом так мало оставалось романтики и страсти, а мне так явно изменяло чувство юмора. Вечерами, силясь ослабить горе, я сушила мозг длинными белостишными монологами:

…Сегодня снова было объясненье: Сначала вроде безобидной шутки, Но после все труднее и бездарней. (Что может быть нелепее попытки Мужчину упрекать по телефону?!) Мой милый, средь галдящих сослуживцев, Которые вокруг него толпились (Ибо вдобавок был он на работе!), Не знал, как отвязаться от меня. Так началась и кончилась беседа. Увы! Мой милый страстно любит сливы. Когда я позвонила, он их кушал И косточки выплевывал задорно. Вот это-то меня и доконало. Хотя не только сливы так он ценит, А многое… Всё – более меня…

Наконец явился Вася – красивый, черноусый, с красной розой в руке. И с шампанским в рюкзаке.

– Классно выглядишь, – поощрил, прицокнув. Наклонясь, обнял ладонью шею под волосами, мазнул щеку поцелуем. – Ты меня точно ждала?

– Еще бы! – Я потянула красавца в спальню, собираясь без промедлений доказать ему свою заинтересованность.

– Надин! – воскликнул Васька с укором. – Какая же ты приземленная.

Достал шампанское и полез в сервант за бокалами.

– М-м… В кооперативном купил?

– Сядь, – посоветовал он. – Сними фартук, ты уже не на кухне.

– Сыру добыла и томатной пасты, – похвасталась я. – Пиццу сделала. Будешь?

– Ну чё ж не быть? – откликнулся Вася.

Разлил шампанское и сам порезал пиццу, сам переложил с противня на тарелки. Молча поднял бокал, взглянув затуманившимся взором.

– Удивительное сочетание, – неспешно заговорил сгущенным баритоном, – красивых глаз, красивых рук, красивых губ…

Это был тост в виде многослойного комплимента. Слишком изысканный. Хотя нельзя не согласиться: после таких посиделок заниматься любовью приятнее, чем если бы удалось увлечь Васю в постель сразу от входной двери.

Приятнее! И это все, на что я теперь могу рассчитывать. И все, что могу предложить… А в Леньке, бывало, вся жизнь моя растворялась, когда он, прижимая меня к себе, бормотал на выдохе: «Так люблю тебя, даже сердце болит…» И я все готова была отдать ему, все на свете.

Когда долго его не вижу, начинаю нервничать. Мне кажется, именно в эти периоды полной оторванности от Лени, я теряю контроль над ситуацией, и она безнадежно ухудшается. Хотя какой там контроль! Он существует сам по себе, я ничего о нем не знаю. И дорожу каждой крохой информации от общих знакомых. Но в то же время боюсь услышать что-нибудь страшное: что женится, что живет с девушкой-красавицей, что счастлив без меня…

Вася тоже пропал, почти неделю не показывался. Жаль. С ним все-таки веселее, чем одной. Но и он, в общем, сам по себе и моих интересов особо не учитывает. Я самолет-невидимка. Меня не то что не видят приборы – их просто на меня никто не наводит. Наверное, я самолет такой старой модели, что на земле меня уже списали. То, что я все еще летаю, никого не интересует. А я летаю. Скорее просто падаю – никому не нужный самолет-невидимка.

Родители! Вот кому без меня плохо. Из-за затянувшегося несчастья, должно быть, я стала добрее, теперь навещаю маму и папу почаще. А дома царит беспокойство. Папа без устали честит Перестройку и отчаянно сражается «с разгильдяйством» у себя на заводике. Его попытки военизировать обывателей вызывают непонимание сослуживцев и критику мамы.

– Нормально, дочь! – рапортует папа бодро. – Бывших офицеров не бывает! Я и на гражданке не успокоюсь, потому что наше дело правое!

Маму он тоже ругает – за женскую логику в первую очередь. А мама, помимо папы, волнуется еще за кота. Между тем по сравнению со мной переживший катастрофу Барсик держится мужественно и последовательно: он по-прежнему настойчиво стремится в подъезд, а после платонических свиданий возвращается домой.

– Скитается, точно бездомный, – сокрушается мама. – Знаешь, что я решила? Возьму и ее, пусть оба живут, раз уж так все вышло.

Приняв решение, мама немного успокоилась и с нетерпением стала ожидать парочку домой. Но прошел день, неделя, месяц, наступило и потекло лето, а Барсик так и не вернулся. Исчезла и палевая кошечка. Странный поступок кота лишний раз подтвердил отсутствие единообразия в картине мира. Ведь первобытной дикости он никогда не проявлял, поесть любил, зова природы после операции, надо думать, не слышал. И все-таки отказался от домашних благ и ушел в неопределенность бродячей жизни… Леня никогда бы ради меня так не поступил. Всегда был практичным в первую очередь…

Прошло уже столько времени – а я не могу не думать о нем! Даже кот оказался сильнее обстоятельств, и кастрация его не прогнула. Даже мой папа, не привыкший особо рассуждать на военной службе, катастрофе своей активно сопротивляется. Перестройка не сбила его с ног, он полон планов. И ничто не помешало ни папе, ни Барсику начать новую жизнь, оставшись при этом собой. Только я мотаюсь, как тряпка на ветру: и себя потеряла, и живу исключительно прошлым. Все перемены в моей жизни до сих пор приходили извне и вопреки моему желанию. Ну хоть бы что-нибудь сделать самой!

– Лапуль, – уныло реагировал Вася на мое предложение немедленно взять отпуск и отправиться к морю. – Ты понимаешь, столько дел. Ну я бы с удовольствием, но не могу. Можем осенью попробовать… Не знаю, если у меня получится.

Можем попробовать… если получится… Не воодушевляет.

Очень хорошо, думала я, преодолевая разочарование, мне все равно. Уговорю кого-то из подруг – лишь бы вырваться, лишь бы только вырваться из этого безнадежного круга!

В профкоме толстушка с ямочками на щеках ставила крестики в тесном графике, сверяясь со списком. На меня взглянула озабоченно, но прочь не погнала, предложила присесть и подождать. Закончив свой «морской бой», открыла гигантскую тетрадь.

– Тэк-с… – бормотала, просматривая записи. – Что тут у нас имеется… Ага. Море, говорите? А в Бологое – нет? На озеро?

– Нет. Мне на юг.

– Угу. На юг, – задумчиво откликнулась женщина, продолжая поиск. – На юг у нас имеется следующее: Дагомыс, база отдыха… – Она оторвалась от книги и тихой скороговоркой прокомментировала: – Не советую. Честно говоря, условия не очень. Но питание неплохое, – добавила жизнерадостно.

– А еще что?

– Та-ак, – пропела дружелюбная женщина, – что еще… Вот. Сочи, дом отдыха… И вот – санаторий в Ялте. Эти подороже. Но вам платить только тридцать процентов за путевочку, знаете, да?..

– Мне на двоих.

– Лямур? – обрадовалась женщина.

– Если бы! С подружкой.

– Ну ничего, – успокоила она. – Там себе найдете!

«Там себе найду, – подумала и я решительно. – Все устрою сама…»

Удача в профкоме уныния не развеяла. И зачем мне, запоздало пугалась, этот дурацкий юг? Что там делать двадцать четыре дня?

С другой стороны, все-таки море, солнце. Да нет, нужен только настрой – и все изменится! И потом, я же там загорю, как мулатка, отосплюсь, фруктами отъемся – да я точно буду выглядеть сногсшибательно! А когда вернусь, обязательно случайно встречу Леню… И он, как меня увидит…

Так. Вот такой, значит, настрой на перемены, да?! Все тот же Леня!

Проворно собирала чемодан – путевка оказалась «горящей». Бубнила себе под нос, как мантру: здоровый образ жизни, солнце, спорт, витамины, флирт – и в Москву возвращается совершенно другая Надежда. С работы ушла пораньше, в радостном возбуждении сбега́ла по ступенькам крыльца.

– Стоп, девушка! – прозвучало откуда-то с неба. – Что выносите из засекреченного института? Ну-ка, покажите сумку!

Это музыка! О, какая музыка для моего сердца – его голос!

Я подняла глаза – ну конечно же! Это он, мой любимый шутник! Крутит на пальце связку ключей.

– Куда такая сияющая?

– В отпуск, – выдохнула я. От радости сердце совершило кувырок, нырнуло в пятки, скакнуло в голову.

Леня стоял передо мной, прекрасный, как ожившая греза, да так и светился приветливой улыбкой.

– А ты куда?

– А я к Пыжову.

– К Пыжову?

По моим глазам он, конечно, читал не это нелепое эхо, а совершенно другой текст: боже мой, какое счастье!

– А зачем тебе к нему? – спросила совершенно автоматически, чтобы что-нибудь спросить.

– Дела, – коротко отвечал Леня, глядя ласково.

И я читала в этом взгляде, что он тоже рад встрече.

– Очень спешишь? – спросил как-то особенно, словно упрашивал не спешить.

– Очень. Самолет утром. Еще ничего не собрано.

– Жаль. У меня там ненадолго.

– А на сколько?

– Полчаса… Потом подвез бы тебя.

Я колебалась. Почему все так глупо! В кои-то веки… Но мне действительно ужасно было некогда, каждая минутка на учете.

– Давай! – уговаривал он. – Я быстренько.

Подождешь совсем немножко? Мне все равно к нему на той неделе приезжать, сейчас только самое основное проговорим… Ну – да? Отвезу, хоть полчасика поболтаем.

– Ладно! – согласилась я со счастливым вздохом. – Минут за двадцать управишься?

– Да-да, пойдем в машину…

Скоро он вернулся и мы тронулись.

– Ну как ты? Как живешь? – Невзрачные слова с такой любовью выдохнул – будто пушистым облаком окутал. Откуда эта нежность в его интонациях? Весь последний год Леня разговаривал со мной иначе.

– Нормально. – Мои губы неудержимо растягивались до ушей. – А ты?

– Тоже хорошо. Дел много.

– Как всегда.

Он ответно улыбался. Бессодержательный вроде бы диалог на самом деле был полон смыслов.

– Жаль, что ты улетаешь, – вздохнул Леня. – Давно не виделись. Могли бы посидеть где-нибудь…

– Я вернусь.

– Хорошо…

– Через три недели.

Он улыбнулся и кивнул.

– Двадцать четыре дня, – уточнила я, судорожно вздыхая, измученная внезапно накатившим счастьем.

– Отлично. Какого числа?

– Двадцать девятого.

– Созвонимся…

Я даже не помню, как собиралась. Пустяки вроде отпускного багажа, еще вчера казавшиеся важными, перестали волновать совершенно. Я все делала на автомате и думала только о нем. О нашей бегло проговоренной будущей встрече. Об этом «созвонимся», которым Леня осчастливил меня напоследок.

И в аэропорту, и в самолете была словно в лихорадке. Подруга удивлялась моей рассеянности. В нетерпеливом ожидании курортных романов она болтала как попугай. Прежде я и сама не исключала любовных приключений в отпуске, но теперь только Леня занимал все мысли.

Отдых, конечно, был испорчен страстным ожиданием его окончания. Я не наслаждалась впечатлениями, не заводила романов, а занята была только тем, что считала дни и торопила часы. Зато впереди теперь маячило настоящее счастье! Подруга знакомилась с парнями и злилась на меня за отпугивающий кавалеров скучающий вид. Но я ничего не могла с собой поделать: перед мысленным взором неотступно стоял Ленечка, улыбаясь мне и посылая сигналы своего вернувшегося расположения. Ну и какие же Пети, Коли, Саши могли после этого меня заинтересовать?

Наконец нескончаемый отпуск доковылял до финиша. В микроавтобусе, в зале ожидания, в самолете, в такси – везде я считала минуты. Скорей, скорей…

Вот и дома. Приехали соскучившиеся родители с готовым обедом, я разобрала чемодан, постирала вещи, покрасила ногти, ни на минуту не расставаясь с телефонным аппаратом. Так и таскала его за собой повсюду, путаясь в шнуре. Телефон, однако, молчал или изводил посторонними звонками. Поздно вечером пришлось признаться себе, что сегодня он уже не позвонит. По-видимому, просто постеснялся обеспокоить в день приезда. Ну да… А что ж еще?

И опять ожидание с раннего утра. Подбегала к зеркалу – выгляжу неплохо: загорела, постройнела… Подбегала к телефону – точно работает? Вроде нормальный гудок… Ожидание опять стало почти единственным моим занятием. А может, Леня передумал звонить и решил сразу приехать? После этого озарения магнитом для меня стал не только телефонный аппарат, но и входная дверь. Что бы я ни делала – уши так и вытягивались сами собой в ее сторону, озабоченно ловя лестничные шорохи. И в этих прислушиваниях и гипнотизировании телефона протащились еще пара дней.

То есть все было как всегда. Он просто не позвонил. Может, забыл число? Перепутал дни? Я поняла, что больше не выдержу неизвестности и решительно схватила телефонную трубку.

– Привет! – попыталась вложить в свой голос самую отчаянную жизнерадостность – ведь мое нытье ему еще тогда надоело! – Я вернулась… Ты как?

– Привет… Вернулась, значит… – произнес он, кажется тоже силясь изобразить какие-то теплые интонации. – Ага… – Стало ясно, что Леня совершенно не помнил, откуда я могла, собственно, вернуться. И вообще, наверное, не очень помнил о моем существовании. – Это хорошо, – откликнулся он неопределенно. – Я нормально… Работы много.

Некоторое время между нами стояла набрякшая тишина. Он тяжело молчал. Я тоже не знала, что сказать.

– Отлично отдохнула, – сообщила наконец в ответ на так и не заданный вопрос.

Опять воцарилось молчание.

– Как там… вообще?.. – спросил наконец Леня. – Ты где была-то?

– В Сочи… Там-то как всегда, – выдавила я. Внутри закипала злость. Он опять меня бросал!

– Да… Отдыхать хорошо, – вздохнул Леонид. – Я сейчас немножко занят… Давай потом поговорим, а то как-то сосредоточиться не могу.

– Ну ладно. Звони, когда освободишься… – Я первой положила трубку. Какая же он все-таки свинья! Боже мой, какая подлая, бессердечная скотина! Утешала только злость на эту бездушную фальшивую тварь, так походя, так долго заставлявшую страдать меня, его любившую!

Сколько мне еще мучиться? Пребывать на грани истерики, скатываться в депрессии? Эти вечные качели: то радость и надежда – то разочарование и отчаяние. У меня нет больше сил на Леньку!

Новая тоска была сильной, но еще больше одолевала ярость. Как он смеет так со мной!

Вышла на работу. Явился Васька с сообщением, что скучал.

Угу, скучал он… А приглашала ехать вместе – так отказался.

– Душа моя, – оправдывался Василий, для убедительности прикладывая руку к левой стороне груди. – Если бы мог – был бы счастлив! Не от меня зависело.

И почему со мной общаются исключительно по остаточному принципу?! Случайно появилось время, не нашлось более интересных занятий…

В общем, новая жизнь моя так и не началась. Хотя я все меньше думала о Лёне. Да и мысли эти уже не причиняли той боли, а приносили почти одну лишь вялую злость. С Васькой тянулся тот же пунктирный роман. Мы виделись нечасто, сообща веселились и занимались любовью. При этом оба словно держали дистанцию: вроде бы зона приятного секса и ни к чему не обязывающего юмора – общая. А туда, где надежда, и боль, и искренность, и глубина – туда тебе нельзя, да и не нужно. Роман без близости не то чтобы меня устраивал – но близости просто не было, а роман был. И я по-прежнему боялась одиночества.

Прошло больше полугода с той поездки в Сочи. Начиналась настоящая весна, уже прорезались листья на кустах, воздух, небо, нежная шерстка травы, бодрые свечки мать-и-мачехи, – все дышало началом новой жизни. И как всегда, во мне вылуплялась яркая радость, совсем как будто беспричинная, без каких-либо особых счастливых событий, единственно от всех этих весенних обновлений. И можно было рассчитывать на несколько дней нетребовательного, незаслуженного почти-счастья. На это долгожданное чувство неизбежности новой – и прекрасной – жизни и для меня тоже.

Субботним вечером я собиралась выйти погулять. Зазвонил телефон, и Ленькин голос из трубки протяжно и улыбчиво воскликнул: «Приве-ет!..»

– Узнала? – звучным и улыбающимся голосом спросил мой мучительно любимый мужчина.

– Привет, – растерянно откликнулась я. И замолчала. И он помолчал, как будто не знал, что еще сказать. Будто ждал, что я сама с готовностью поддержу разговор.

– Ну как ты? – наконец-то придумал он новый вопрос.

– Да так… Ничего…

– Ничего? – уточнил Леня.

– Ну да… А ты как?

– А я плохо, – сообщил он уныло. Его голос больше не улыбался. – От своей ушел…

– От какой своей?

– От девушки своей. Надоело. Эти вечные условия! «Ты живешь в моей квартире!..» Достало все.

Он обрывочно и ворчливо делился сведениями, которые когда-то я так боялась узнать.

– Эти вечные попреки жилплощадью… – жаловался Леня. – На фиг! Домой вернулся, к своим… Вот куплю квартиру – буду сам условия ставить, – в интонацию опять проникла улыбка. – Ты-то как?

– Ты уже спрашивал, – я тоже улыбнулась. – Нормально.

– Все по-старому?

– Ну да… Наверное…

– Слушай, приезжай ко мне. Я один. Мои на дачу укатили. Приезжай!

Я молчала, пытаясь понять, что происходит. Вот теперь никакой неясности – из первых рук узнала то, о чем всегда догадывалась: у Лени есть девушка. У меня есть соперница… Но где этот острый удар в сердце, который вроде бы должен был случиться? Никаких ударов. Вообще почти ничего не чувствую. Даже любопытства… Он говорит: ушел от нее. То есть там у него разлад. Мало того, я слышу в его голосе большое-большое желание встретиться. Явную заинтересованность!.. Ну и где эта затопляющая радость, которая должна была бы на меня нахлынуть? И этот сердечный кульбит от страха, что что-нибудь не так и такое большое счастье просто не может быть правдой? Где эта буря эмоций?

– Приезжай, а? – снова воззвал Леня, еще просительней.

Я представила себя мчащейся к нему, представила квартиру, его комнату, кровать с неглаженым бельем, на которой так счастливо-тесно было нам вдвоем… Ночь, и утро, и обратный маршрут: везет домой, высаживает у подъезда, целует, улыбается, стремительно стартует – а в глазах уже другие дела, их много, их у него всегда очень много… Когда-то это ничего не меняло. Я все равно крутилась вокруг как спутник, страдая, но не в силах сойти с орбиты.

Конечно, все это лишь мелькнуло в моей голове, так что я промедлила только секунду и сказала:

– Нет настроения.

– Нет настроения? – эхом откликнулся он. – Ну приезжай, мы тебе его поднимем.

– Знаешь, я тоже с парнем рассталась. Хочу одна побыть.

Вообще-то с Васькой наша тягомотина все тянулась и о разрыве не было сказано ни слова. А другого парня у меня нет.

– Ну вот, – оживился Леня, – рассталась же! Значит, судьба. Приезжай!

– Н-нет. Хочу паузу взять. Подумать в уединении. – Все это говорилось таким скучным голосом, что я сама себе удивлялась. Ведь не театр, не игра – мне действительно было и ехать неохота, и от уговоров отбиваться лень. Не шевелилось больше ничего. А я и не заметила, когда пришло равнодушие к самому любимому в моей жизни мужчине.

Значит, все-таки новая жизнь началась? Может, и с Васькой тоже… И вообще – пора заканчивать всю эту антисанитарию. Может, оно и было оправданно, когда я выкарабкивалась из своей катастрофы, но сейчас некоторый период здорового одиночества мог бы, наверное, подлечить меня от затянувшегося распада. Пора собирать себя в кучу.

– А давай тогда я к тебе? – не отставал Ленечка.

– Да? – мямлила я, не намереваясь никуда ехать и никого принимать. – Ну не знаю… Да нет, не хочу ничего.

– Что ты такая скучная, Надь?

– Не знаю. Спать хочу.

Еще немного он поупрашивал, а я вяло поотказывалась, точно зная, что к нему не поеду и к себе не позову. «Ну ладно… – разочарованно протянул наконец Леня. – Значит, нет?» «Нет, – буркнула я. – Не хочу». Это странно было сознавать, но мучительная потребность в нем совершенно исчезла. Наоборот, предложение встретиться, когда я прокручивала его в голове, вызывало только скуку. Любовь прошла вместе с ощущением катастрофы. Прошла – и унесла чувство брошенности, неприкаянности и собственной никомуненужности. Я так и этак перекатывала внутри себя непривычное ощущение свободы. Оно было вроде бы приятным, но каталось в странной пустоте. Словно душа, раньше до отказа заполненная моим любимым, теперь превратилась в полость, в ничем не занятое пространство – и это показалось жутковатым. Пусто… Странно и непривычно пусто в душе.

Потом позвонил и в очередной раз пропавший было Вася. Давно заметила, если мужчины исчезают из твоей жизни – то исчезают сразу все, образуется полный штиль. А стоит появиться одному – тотчас же, как черти из табакерок, выскакивают и другие.

– Что делаешь, дорогая? – осведомился Василий без особенного интереса в голосе.

– Так понимаю, есть предложения? – откликнулась я, тоже без всякого энтузиазма.

– Точно! – обрадовался он моей понятливости. – Я вот все думаю, не пожить ли нам вместе?

– Я думала, предложение будет про погулять или про секс. Ты серьезно – насчет пожить?

– Как никогда, – степенно подтвердил Вася. – По-моему, пора попробовать.

– А можно узнать, что навело на, так сказать, судьбоносную мысль?

– Во-первых, моя квартирная хозяйка со следующего месяца отказывается сдавать квартиру… – начал он обстоятельно. Но я его перебила:

– Понятно. «Во-вторых» уже не обязательно. Тебе негде жить.

– Не совсем так. Во-первых, я могу пожить у родителей…

– Ну ты просто возвращаешь меня к жизни этим сообщением! – снова перебила я его, и довольно язвительно.

– Во-вторых, мы уже проверили наши отношения долгим периодом встреч, и я думаю, нужно переходить к следующему этапу, – продолжил он, игнорируя мою насмешливость.

– Лично я ничего не проверяла. Просто одной быть не хотелось. А вполне ли меня все устраивает, ты никогда не спрашивал.

Он помолчал.

– Неожиданный наезд, – промямлил наконец. – А что-то не устраивает?

– А ты меня вообще-то любишь?

Он опять помолчал.

– На такой вопрос сразу не ответишь… – сообщил задумчиво.

– Отлично! – воскликнула я. – Ответ засчитывается… А у тебя кроме меня все это время еще кто-нибудь был?

Он в очередной раз затих.

– Это сложный вопрос… – снова начал заплетать, как видно, соображая, стоит ли сознаваться.

– По-моему, простой. В общем, Вась, не нужны мы друг другу. Вернее, нам польза друг от друга есть, но это такой жалкий эрзац, что уж лучше расстаться. А вдруг еще сможем быть по-настоящему счастливы?

– А как это выглядит, – усмехнулся он, – по-настоящему счастливы?

– Как два союза по взаимной любви. Или как-нибудь иначе… В общем, я намереваюсь по-прежнему жить одна. Пока моя жизнь не изменится к лучшему.

– Зря ты так, – сказал непредсказуемый Вася, – нельзя же до такой степени комплексовать. Ведь красивая женщина!

Тем и кончилось. Он объяснил себе этот отказ моей безнадежной неуверенностью в себе. А я в очередной раз убедилась, что мы довольно случайные в жизни друг друга люди.

Все проходит. И любовь, казавшаяся вечной, прошла, оставив удивление и чувство пустоты. То, что было катастрофой, выглядит теперь просто поворотом судьбы. Боль потери испарилась, на ее месте образовалась словно вмятина, не заполненная ничем. Зато у меня появилась наконец способность думать обо всем на свете, а не все время об одном и том же.

Чем хороша пустота – она может быть чем угодно. Пока же освобождение от зависимости принесло мне не так уж много радости. Что-то я нашла – и что-то потеряла.

Ну а люди Пути не согласятся со мной. Во-первых, «любовь никогда не перестает», – утверждает апостол Павел в послании к Коринфянам. И во-вторых, все есть пустота, как говорят буддисты, ибо отсутствует собственная природа у вещей и явлений. А это означает, что, во-первых, любовь моя, если была, значит, и есть, и будет, а во-вторых – что ее вовсе никогда и не было.

На месте образовавшейся во мне пустоты я надеюсь взрастить в скором времени настоящую самодостаточность. Для самодостаточного человека и одиночество не велика беда, и счастливый союз по взаимности не самая распоследняя радость, вечно мучающая жгучим страхом потери. А еще, если верить Шекспиру, «любовь бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочь бежит, кидается на шею». Звучит обнадеживающе. Не вполне уверена, что у меня получится следовать этой установке. Но попробовать стоит.

Мама

Ева снова не ночевала дома. Ева ходила как шальная. «Как же нелегко быть мамой такой красотки! – с горделивым ужасом глядя на дочь, думала Мария Егоровна. – Что мне с ней делать…»

На самом-то деле не такая уж и красотка была ее Ева. Хотя привлекательность и загадочная женская манкость присутствовали – на дочку везде заглядывались. Но материнский глаз усматривал и неописуемую прелесть, и вообще все мыслимые достоинства. Мария определенно была запрограммирована природой на безудержное материнство, однако родить смогла только в тридцать шесть, без всякого мужа, уверив себя, что традиционный семейный проект у нее не состоялся, а остаться без детей ни в коем случае нельзя.

Все, наверное, было бы иначе, не повстречай Мария в молодости Руслана, парня с бесовской душой, который закрутил и запетлял ее жизнь так, что в бедной девушке после этой связи даже способности влюбляться не осталось. С год тянулись мучительные отношения, причем Руслан путался также и с другими женщинами и даже не особо это скрывал, а она любила его до потери себя. Потом ни с того ни с сего, как показалось Маше, он с ней порвал. Просто покинул, ничего не объяснив. Она долго еще его преследовала, не в силах поверить в случившееся. В конце концов Руслан удостоил несчастную Машу минутным прощальным разговором, сообщив, что не любит и что устал от ее приставаний. Однако и после примерно раз в полгода-год снисходил до нее – как подачку кидал. Являлся ближе к ночи, молча ел, выпивал, потом быстрое свирепое соитие – и сразу засыпал, а очнувшись, без лишних разговоров уходил восвояси. Вот и все. А Маша жила надеждами хотя бы на такие встречи, хотя бы даже на случайные столкновения – ведь говорят, что тесен мир! – почему не для нее?.. Так и прошла основная молодость.

После тридцати стала мечтать о ребенке. Ради этого сходилась иногда с мужчинами, хотя все они были ей безразличны. И как только поняла, что забеременела, сразу порвала последнюю связь, благо отец зачатого дитяти тоже не особенно был к ней привязан и слишком большого несчастья она ему не принесла.

Имя Ева придумала заранее. Красивое. Особенное. Имя Единственной! Дочка росла милой и домашней, они были как подруги, болтали обо всем. Училась Евочка неплохо, закончила институт и последние два года работала бухгалтером в маленькой компании. Мальчики у нее случались и в школе, и после, но все как-то быстро ей надоедали. Жаловалась матери – не получается влюбиться насмерть. Как накликала!

Поначалу она еще делилась, рассказывала: с каким я, мам, прикольным парнем познакомилась! Красавчик, веселый. Сам ко мне приклеился на улице. Телефонами обменялись… Однако с каждым днем как будто дальше отстранялась, погружаясь в омут любовной зависимости. Все меньше было рассказов, все больше рассеянности и безуминки в глазах. На вопросы не отвечала, уклонялась или отмахивалась. И Мария справедливо подозревала недоброе, но не знала, что предпринять, только задумывалась да тревожно наблюдала. «А что я могу-то? – размышляла печально. – Разве вот только любить… Каждый должен пройти свой путь».

С детства Машу тянуло философствовать. Все поверхностное казалось недостаточным, всякое понимание – неокончательным. Работе это не мешало, она трудилась шеф-поваром процветающего ресторана русской кухни и по службе всегда была успешна. А по жизни ее доморощенная философия даже пользу приносила: по дороге на работу и с работы, умиротворенная мерным покачиванием электрички, Маша разговаривала с собой о наболевшем, о личном, о самом важном, – и всегда норовила подняться над суетой, посмотреть на все с другой точки. И так ей удавалось немножко приводить в порядок смятенные мысли. Она любила поезда, их привычные убаюкивающие шумы – однообразные стуки колес, нераздражающий гул и невнятицу тихих разговоров.

Дома между тем наступили нелегкие времена. Томясь в неизвестности, Мария подслушивала у дверей дочкиной комнаты.

– Ха-ха-ха, – заливалась Евочка. – Да… да… да… Ха-ха-ха… – И что-то журчала уже совсем неслышно, не прекращая хихикать.

«С ним разговаривает, – сердцем догадывалась мать. – С прохвостом». – Невольно она испытывала неприязнь, даже ненависть к незнакомому парню.

– Хорошо… хорошо… Ну Вить… – изнемогая от нежности, выдыхала ее влюбленная дурочка. – О! Нет, только не это… Ха-ха-ха…

«Голову задурил… сволочь», – сокрушалась мать.

Дочь между тем говорила с таким придыханием, которого Маша никогда у нее раньше не слышала.

– Евочка, – в конце концов решилась она постучаться. – Детка, ты ужинать идешь?

– Мам, я же разговариваю! – рявкнула Ева. И своим новым «ненатуральным» голосом опять обратилась к трубке, где в тот момент сосредоточились все ее интересы и вся вообще ее молодая жизнь. – Алло, Вить… Да-да… Да нет, это мама теребит… Как это?.. Ну нет… ну все-таки мама есть мама… М-м… Милый…

Мария Егоровна поежилась, понимая, что вражина, сбивающий с пути ее девочку, наверное, что-то там интригует и против нее самой. Должно быть, посоветовал не обращать на материнские слова внимания… Или вообще послать мать подальше. А Евка хоть и возразила, но так невнятно, что чувствовалось, не долго еще она будет хранить верность домашнему воспитанию.

Она задумалась, привалившись к дверному косяку, из-за двери по-прежнему слышалась воркотня Евочки, не знающей жизни и такой беззащитной перед мужским злом.

– До-оча, ну остынет все, – очнулась наконец. – Пойдем!

– Мам, дай поговорить! – опять рассердилась Ева. И тут же забыла о ней. – Что?.. Как?.. Прямо сейчас? – шелестела своему злодею, исходя вся восторженной нежностью. – Да меня мама ужинать зовет… Ха-ха-ха! Нет, ну так нельзя… А как это?.. В ресторан? Ой, не знаю… Ну я сейчас маму предупрежу… Нет, конечно, но предупредить-то надо… Конечно… Ха-ха-ха… Целую…

Ева выскочила в коридор и бросилась к стенному шкафу – Мария едва успела отпрянуть от двери. Шальная дочь, вытащив коробку с любимыми туфлями, мигом обулась, разбрасывая тапки.

– Мам, я ужинать не буду! – прокричала на ходу.

– Как! Куда? – кинулась вдогонку Мария.

– Все-все, я побежала, меня Витюша ждет. В ресторане поужинаем. Пока! Вернусь завтра… или… не знаю… – нежным голоском договаривала Ева уже с лестничной площадки – и, по-видимому, эта нежность не была связана с матерью, а появилась в голосе дочки при упоминании имени Вити.

Она ждала лифта, от нетерпения вертясь на месте.

– Когда ты вернешься, дочка? – волновалась мать. А лифт уже поглощал ее до одури влюбленное дитя.

– Не знаю! – счастливо прокричала дочь в ответ. – Я позвоню.

С тоской в душе Маша опустилась на пуфик в коридоре. «А может, он приличный парень, – попыталась себя уговорить. – Может, у них любовь. Большая и настоящая. Может, все по-человечески, и свадьба будет… и внуки… А со мной даже не познакомился… Сволочь он, жопой чувствую… Руслан номер два…» Она вздохнула и побрела в кухню ужинать в одиночестве. Но вдруг подхватилась, набрала номер дочери. К радости ее, Ева трубу не выключила и сразу откликнулась на звонок:

– Мам, ну что?

– Ты так быстро убежала… – залепетала Мария. – Я даже не успела тебя обнять.

– Обнимешь еще, – пообещала дочка.

– Хорошего вечера, Евочка. И вообще… Ты звони почаще…

– Ладно, – отозвалась та нехотя.

– А может, твой Витя к нам придет?

– Ну мам… Не знаю. Я ему предлагала вообще-то. Но он правильно сказал, что мы еще и сами плохо знаем друг друга. Так что пока, наверное, нет.

– Плохо знаете… Спит с моей дочкой – и плохо знает… – отозвалась мать уныло.

– Ладно, мам, я побежала, потом поговорим.

– Целую, деточка. Храни тебя господь.

– И тебя, – рассеянно отозвалась Ева, возможно подходя уже к месту встречи и, разумеется, на ходу забывая про мать.

Дочь отдалялась, и Мария страдала. «А может, он нормальный, – опять пыталась внушать себе «правильные» мысли… – Может, даже хороший. И будет свадьба… Будут внуки…» Но душа не успокаивалась. Все равно Маша чувствовала, что не хорош он, этот Евкин паршивец, что плох он и все с ним будет плохо… Или очень плохо.

Прошло еще несколько недель, Ева объявила матери, что совсем уходит жить к Виктору.

– Как? – Мария осела, где стояла. Она только начала привыкать к укоренившейся уже самостоятельности дочери, с ее уходами и приходами – и вот тебе здрасте! – Ева, так он же… Я же его еще даже и не знаю совсем…

– А при чем здесь ты? – перебила дочь. И стала собирать вещи.

Она демонстративно морщила лоб, делая вид, что не замечает растерянности матери, всматривалась в содержимое шкафа, выбрав, швыряла вещи в чемодан и большую сумку.

– Дочка, как же так? – промямлила Мария, стараясь взять себя в руки. – Это ведь не по-людски!

– Что не по-людски? – на ходу огрызнулась Ева, не прекращая судорожных сборов. – Что тебе опять не по-людски? Слушай, мам, не мешай, меня Витя ждет, я и так сосредоточиться не могу, все перезабуду.

– Ну так… давай помогу.

– Давай! – обрадовалась Евка. – Сложи мне все мое, что в ванной стоит. В пакетик какой-нибудь. А я разберусь с одеждой. Так… За теплыми потом, пока только на первое время, – бормотала она.

– Соберу… – убито откликнулась Маша. – Только как же это? А познакомиться? А свадьба когда?

– Мам, ну какая свадьба! Ты со своими старомодными замашками просто смешна.

– Ага… Это он тебе объяснил?

– Мам, какая разница! Он – не он! У меня у самой голова на плечах имеется!

– Ева! – закричала мать. – У тебя сейчас нет головы! Ты в таком состоянии, что ничего не соображаешь!

– И пусть! – прошипела дочь. – Только я это свое состояние ни на что в мире не променяю!

Мария закивала убито, вполне понимая, что чувствует влюбленная девочка, и поплелась в ванную собирать ее пожитки. «Ну что делать, что делать… – бормотала про себя. – Дочка выросла, ну пусть попробует… Что ж я буду мешать… Вот ведь сволочь какая…» – Всплывшая мысль о «зяте» сразу вызвала горючие слезы. Маша опускала флакончики в пакет и беззвучно плакала.

А Ева металась по коридору, разыскивая по углам обувь. Выхватила ветровку из стенного шкафа. Бросила в сумку зонт. И наконец загремела ключами. Маша крепилась, стараясь сдерживаться.

«Этот поганец поиграет ею и бросит!» – ударило в голову.

– Не пущу! – закричала она вне себя от отчаяния, кидаясь дочке наперерез. Раскинула крестообразно руки, заслонив дверь.

– Пустишь! – яростно выкрикнула Ева. – Никуда не денешься! Что? Позавидовала моему счастью? Позавидовала? Хочешь, чтоб и я как ты? Чтобы всю жизнь одна и ребенка за христа ради на старости лет родить?

– Дурочка ты, – горько заплакала Маша. – Он тебе душу высосет. И потом тебя выбросит, а ты сюда прибежишь раны зализывать…

– Не прибегу! – рявкнула дочь, отталкивая в сторону ослабевшую мать.

Дверь за ней захлопнулась. Мария сидела в коридоре и плакала, прокручивая в голове сцену «прощания». И ругала себя за неосторожные слова «сюда прибежишь», прозвучавшие упреком. А вместо криков сказать бы дочке, что, как бы там ни было, а она ее любит, и что у нее всегда есть дом, куда она может вернуться хоть с горем, хоть с радостью… И вот тогда бы и себе оставила надежду, и Евке поддержку дала, и поцеловала бы ее по-матерински, обняла бы, перекрестила… «А что ж я сижу! – вскочила заплаканная Маша. – Ведь не поздно и сейчас позвонить и сказать ей все это!»

Но Ева была недоступна. В последнее время у нее завелась привычка часто выключать телефон, чтобы мать не доставала. «Сама виновата, – снова всплакнула Маша, обвиняя себя. – Была бы подобрей, потерпеливее – дочь бы твоя тебя не боялась, и телефон было бы незачем отключать».

Ева поселилась у Виктора и первые дни на материны звонки отвечала неизменно, что у нее все – лучше не бывает. Только это и успевала сообщить, потому что, как ни хотелось Маше расспросить подробнее, Ева всегда спешила. Маша огорчалась немного, но в целом была довольна: вроде бы все у ребенка хорошо, вроде бы счастлива – ну и слава богу.

Через неделю решилась спросить, где живет, в каком районе. И нельзя ли ее навестить.

– Мам, да мне некогда, – радостно отвечала дочка. – Да и, честно говоря, нам с Витюшей не до гостей, – рассмеялась счастливым смехом.

– Что ж, любит он тебя? – недоверчиво поинтересовалась мать.

– Ну конечно! – воскликнула Ева. – Мы очень сильно любим друг друга!

«Ну а что, может быть, – размышляла Мария Егоровна. – Не помню, было у меня так с Русланом хоть вначале… Кажется, нет. Не помню…» При мысли о «зяте», как она про себя саркастически называла Виктора, Мария неизменно испытывала ненависть. «Вот подонок! Выбрал самую красивую – и жизнь ей поганит…» – думала с горечью, и губы сразу тряслись, сердцу становилось тесно, так что только слезы и валокордин приносили облегчение.

Она звонила дочери почти каждый день. А думала о ней чуть не каждую минуту. Ева не звонила никогда. Очень скоро к тому же мать заметила, что девочка стала постоянно раздражаться.

– Как дела, дочка? – интересовалась Маша.

– Дела – отлично! – напряженно информировала Ева. – А что ты хочешь узнать конкретно? – добавляла с вызовом.

– Ну… на работе как?

– Работа как работа, мам! Что там может быть нового!

– Я не вовремя позвонила?

– Нормально ты позвонила, – недружелюбно вздыхала дочь. – Просто эти твои вечные вопросы…

– Да как же не спрашивать, Ева, как мне не спрашивать, когда ты оказалась в таком положении?!

– Мама! В каком еще ТАКОМ положении?!

– Ты как мушка в паутину попалась! К пауку этому!

– Мама!

– Я-то мама! А Витька твой гаденыш!

– Мам, я сейчас трубку брошу! – слезливо кричала Ева.

– Ну все, все, дочка, не злись, – спохватывалась Мария. – Просто очень по тебе скучаю, – добавляла более горестно, чем сама хотела. – И очень за тебя боюсь. Может, заедешь? Хоть повидаемся.

– Мам, когда мне ездить! Ну… ну я не знаю… Приезжай сама, что ли… Когда Витюши не будет…

У матери сжалось сердце.

– И вот твоя жизнь, доча! – воскликнула она опять недобро, не в силах сдержаться. – Так я отгул возьму. Днем он на работе?

– Днем и я на работе. А отгулов у меня нет. Вечером как-нибудь.

– А он?

– У него бывают дела… – туманно откликнулась Ева.

Они договорились, что дочь сама позвонит, когда можно будет приехать. И уже на следующий день оказалось можно. Мать отпросилась в своем ресторане, набрала вкусностей и понеслась чуть не бегом.

Евочка открыла хмурая, но, увидев маму, смягчилась лицом. Да тут же и расплакалась, обняв Марию. Маша покачивала ее, как маленькую, ласково приговаривала: «Доченька моя, солнышко мое, как я соскучилась… Доченька моя золотая…» Наконец Ева плакать перестала и, сердито утерев глаза, повела Марию на кухню. Выглядела она неважно – бледная, потухшая.

Сели за стол, Маша осматривалась. Ничего, довольно опрятно. Евка дома себя хозяйством не изнуряла, а здесь, видать, старалась как могла. Или этот прибирался? – прикидывала Мария Егоровна.

– Чистенько у вас, – улыбаясь, сказала вслух. – Это он сам порядок наводит? Или ты, Евочка?

Та хмыкнула, скептически помотала головой.

– Витька у меня знаешь какой хрюша! Я тут неделю срач выгребала!

– Ай да доча, – удивилась мать. – Ну а как вообще тебе живется, Евочка? Не обижает он тебя?

Ева с подозрением прищурилась.

– Нормально живем. Не знаю, что тебе вечно мерещится.

– Избави боже! Что мне мерещится! Что тут может мерещиться… – Мария настроилась на исключительно мирный визит. – Тут не мерещится, а просто все понятно! – брякнула вдруг, досадливо отворачиваясь. – Ясно, что от такого, как твой Витька, хорошего ждать не приходится.

Дочь сразу подобралась, опять недобро сузила глаза:

– Снова-здорово! Что ты вообще о нем знаешь?!

– Ничего не знаю, вот именно, Евочка, – заюлила Мария, срочно меняя гневливый тон на жалобный. – Ничего не знаю, ты ничего не рассказываешь! Потому-то вся душа у меня о тебе изнылась… Вот и выглядишь ты утомленной. Доченька, ты хоть ешь? Спишь?

– Ну естественно, – раздраженно отвечала Ева. – Говорю же, нормально все.

– Нужно беречь здоровье, пока оно есть, – назидательно заметила Мария, – потом поздно будет. И почему в молодости этого не понимаешь? Вот и я такая же была, теперь жалею.

Ева недоверчиво покосилась на ее оплывшую фигуру, сомневаясь, что мама могла когда-то быть «такая же».

– Ты как себя чувствуешь? – не унималась Мария.

– Нормально.

– Ой, Евка, а ты не беременна?! – всколыхнулась мать.

– Нет, – поморщилась та. – Мы предохраняемся.

– Он? – уточнила Маша, мотнув головой в сторону.

– Чего? – не поняла дочь. – А-а! Нет. Он не любит. Я таблетки принимаю.

Мать покивала печально.

– Не хотите, значит, детей-то?

– Ха! Да зачем нам сейчас дети?

– А потом?

– Потом и видно будет, – оборвала Ева.

– Ой, – всполошилась Мария, – я тебе поесть привезла!

Она засеменила в прихожую, где бросила пакеты и сумку, и с ними проворно вернулась назад.

– Вот… Вот… – доставала гостинцы, раскладывая на столе. – И вот еще тебе… – добавила интимно, вытащив из потайного кармашка сумки сверток с деньгами. – Спрячь, пригодятся. Мало ли что. У тебя обязательно должны быть свои деньги.

– Спасибо, – потупилась Ева, розовея от радости. «Видать, этот-то не слишком щедрый…» – поняла Мария.

– Ну ты расскажи мне хоть что-нибудь о себе, доченька моя, – подперши щеку рукой, попросила Мария Егоровна.

– Ну что рассказывать! Все у меня нормально. Хорошо, в общем…

– Любишь его?

– Ужасно! – воскликнула Ева.

– Так, значит, счастлива ты, детка?

– Ну конечно! Ты не представляешь, как я его люблю!

– А замуж как – не зовет?

– Мам! Ну при чем тут замуж? Тебе бы только чтобы все по правилам! И вообще, сейчас не время, если хочешь знать. У Вити очень много сложностей на работе. И… его там подсиживают… разные… Знаешь, как ему все завидуют! Ты хоть понимаешь, как сейчас трудно пробиться нормальному человеку! Да еще при его способностях!

Мария понимала только, что девочка ее, словно зомби, повторяет всякое слово за этим Витькой. И что верховодит во всем он, а Евка совсем себя потеряла и слушается его как собака.

Между тем в замке входной двери явственно заворочался ключ. Мать и дочь испуганно замерли, глядя друг на друга.

– Витя не должен был… – Лицо Евы после секундной паники озарилось радостью, она бросилась в прихожую, повисла на вошедшем. Красивый парень смотрел из глубины коридора на Машу. Она встала и пошла навстречу.

– Здравствуйте, – начала с фальшивой приветливостью. – Я Евочкина мама…

– Здрасте, – хмуро кивнул Виктор и перевел удивленный взгляд на Еву.

Она же, улыбаясь совсем глупой счастливой улыбкой, пожала плечами, словно и представить не могла, откуда взялась в их квартире ее мать. Виктор снял Евины руки со своей шеи.

– Надеюсь, недолго? – спросил тихо у Евочки, но Маша, конечно, услышала. А у дочери сразу сделался испуганный вид, она мелко закивала.

– Конечно, мы давно сидим… Не ждала тебя так рано… – зачастила, словно оправдываясь. – Мама скоро уйдет…

«Несчастная», – подумала Маша и, выдавив подобие улыбки, поспешила сообщить:

– Я уже, в общем-то, собиралась.

– Да зачем же? – вскользь и не глядя на Марию возразило дочкино божество. – Сидите… раз пришли… – Не оглядываясь, он протопал в комнату.

«Ишь ты, не угодили… – с ненавистью думала Мария. – Руслан… копия, та самая порода. Бедная моя Евка…» А дочка, оторвав тоскливый взгляд от закрывшейся за возлюбленным двери, растерянно посмотрела на мать.

– Что ж, Евочка, пойду я, – со вздохом сказала Маша, начиная обуваться. – Разбери там продукты, чтоб не испортились.

– Мам, ты не обижайся, – заблеяла дочка. – Витя так устает… Ну хочешь, я сама к тебе как-нибудь приду?

– Конечно, хочу, – грустно отвечала мать. – Ты, главное, постарайся быть счастливой, дочка. Я-то что! Лишь бы тебе хорошо было.

– Спасибо, мамочка. – Ева обняла Марию и поспешила выставить ее за дверь, оставив в одиночестве дожидаться лифта. Маша потопталась секунду-другую и, махнув рукой, заковыляла вниз пешком, глотая слезы.

Ева все не ехала, и Мария совсем приуныла. «Что же делать… что делать… – бормотала по дороге на работу после бессонной, полной бесплодных раздумий ночи. В городской черте электричка шла медленно, Маша всматривалась в заоконные пейзажи, то ли ища подсказки, то ли просто пытаясь отвлечься. – Какая скотина! Счастье украл! И у меня, и у бедной Евки», – словно ходя по кругу, автоматически думала, не в силах избавиться от навязчивых мыслей. Небо на сей раз было мутным и малоинтересным. Она вяло рассматривала много раз виденное. Мимо проплыл знакомый маленький дворик, задавленный сгрудившимися с трех сторон домиками. Посредине на небольшом пьедестале стоял задержавшийся здесь с советских времен крашенный серебряной краской гипсовый Ленин, взмахом руки указывающий в сторону снующих мимо поездов. Ленин был малюсенький, но уверенно тянулся вверх на своем постаментике, энергично выбросив твердую приоткрытую ладонь, словно выкладывая какой-то новый, непобиваемый аргумент. «Что же ты этим хочешь сказать мне, разлюбленный вождь? – мрачно глядя на крошечного бодрого Ильича, силилась разгадать его знаки Маша. – Я тоже брошенная, меня всегда бросали, и у меня уже нет сил бодриться».

Ленин остался позади, озарений не приходило, и Маша погружалась в свои самые черные мысли. «Одна я, одна на старости лет, – думала с горечью. – Никто не любит, никому не нужна. Евке не нужна… Может, животину завести? Хорошо бы… Да как? Собаку хлопотно, и кошка заскучает, я целый день на работе. Может, хомяка? Или попугая?.. Только разве это мне нужно? Мне Евка нужна! В ней вся душа моя».

Звонила дочери. Спрашивала про жизнь. Старалась звучать нейтрально. Ева по-прежнему твердила, что все хорошо. Но в ее голосе матери слышались досада и нетерпение. Сама же Маша собиралась говорить дочке о своей любви и тоске по ней, но невольно скатывалась на иронию, а затем и на брань в адрес Виктора. И разговор почти всегда заканчивался взаимными обвинениями.

– Хорошо, что я от тебя ушла! – со слезами кричала Ева. – Ты невыносима!

– Оно и видно, как тебе хорошо! – ругалась Мария. – С матерью ей плохо! Еще прибежишь к матери-то!

– Да я лучше повешусь!

– Ну ладно тебе, дочка, ладно… – ужасно сразу пугалась мать. – Что говоришь-то такое! Ты не сердись. Просто переживаю за тебя, а этот твой хмырь…

– Ну хватит уже!

– Да что хватит!.. Дурочка ты у меня. А он пользуется…

Маша снова раздумывала: может, все-таки взять котенка? Маленького. Как будто еще один ребенок. Стала даже головой вертеть в переходах метро, ожидая увидеть людей, раздающих котят… А в общем, все время думала о Еве, о нескладной ее судьбе. И о своем одиночестве. Ходила как в воду опущенная. И опять звонила дочери.

– Мам, что ты все выпытываешь! – злилась Ева. – Выспрашиваешь, вынюхиваешь… Что тебе неймется? Все у меня нормально. Как живем? Хорошо живем! Мне другой жизни не надо!

Мать тушевалась, боясь окончательно рассориться. Старалась отвлечься, успокоиться, не приставать к дочери совсем. Но, вытерпев сколько-то времени, снова звонила.

– Хорошо, – сдерживая раздражение, бубнила Ева в ответ на однообразные вопросы. – Все хорошо. Я люблю его и счастлива! Да! Счастлива!

– Так и слава богу, доченька, – лепетала Мария Егоровна. – Я ж разве… Что еще матери нужно, лишь бы ребенок был счастлив.

А сама не спала ночами, проклятый Витька не шел из головы. Знала, что дочка – для него только временная блажь… Подружки на работе спрашивали, не случилось ли чего – она лишь плечами пожимала.

– Евка-то у парня живет? – допытывалась старая приятельница. Лет тридцать держались вместе, сменили не один ресторан, в этом, последнем, Маша поднялась до шеф-повара, а Татьяна работала старшим кондитером и была ей наиболее близким человеком – но и с ней Мария не откровенничала о главном. Молча кивала: живет, дескать, у парня… И все.

– А ты одна, значит?

– Одна, – разводила руками Мария.

– А кошечку не хочешь взять? – озадачила как-то Татьяна. – Есть кошка. Ищет хозяев.

– Котенок?

– Ну… не совсем…

– Так я ж маленького хочу, и то еще думаю.

– Да зачем тебе маленький? Гадить будет.

– Не будет. Я его обучу. Если возьму, конечно.

– Маленького и без тебя возьмут, – вздохнула Татьяна. – А эту хоть усыпляй. Кому нужна, шестилетка… Я бы взяла, да мои точно откажутся. А там, в семье, малыш родился с аллергией – ну и некуда девать. Она еще и страшноватенькая…

Так появилась у Маши животинка.

– Хозяева-то ее любят, – рассказывала Таня, пока ехали забирать. – Но тут ситуация: ребеночек задыхаться начал. Боятся астмы. Врачи сказали – всех животных вон. Вот и ищут добрые руки, и каждый день им теперь в страх и в тягость. А куда ее? В приют нести жалко, на улицу выгнать – тем более.

– А зовут как?

– Мухой. Хорошая кошка, ласковая. Только такая, знаешь, чумазенькая будто… Но это ведь ничего?

– Ничего…

Хозяева вывели Муху знакомиться. Кошка оказалась худой, с тощей мордочкой и длинным носом, в самом деле словно чумазая, белая с грязно-серыми, беспорядочными пятнами. Одно большое покрывало щеку и половину носа. Еще одно «вымазало» ухо наискосок. Увидев это чудо, Маша совершенно растаяла.

– Ой, милота какая! – воскликнула, всплеснув руками. – Ну что, поедем в новую жизнь?

Носатая кошка жалась к прежней хозяйке, стараясь прошмыгнуть у той между ног обратно в комнату. Хозяйка чуть не плакала, но взять Муху на руки уже не решалась.

Отдали все кошкино приданое – переноску, миски, туалет, кошачьи игрушки… Доставили до квартиры.

– Ну вот мы и дома, – возвестила Мария. – Располагайся.

Кошка опасливыми шажками продвигалась по новому жилищу, осторожно ко всему принюхиваясь.

– Будешь мне дочкой, – улыбнулась Маша, наблюдая за приемышем. Она опустилась на тахту, отдуваясь, и, с грустной улыбкой разглядывая напуганную Муху, приговаривала: – И у тебя обстоятельства – и у меня обстоятельства, и ты стала лишней – и я. Будем жить вместе. Может, все и к лучшему.

Ночью Муха плакала, кричала на весь дом. Маша утешала, звала к себе на постель.

Утром позвонила Еве.

– У меня кошка, – сообщила радостно.

– Да? – безучастно откликнулась дочь. – И зачем она тебе?

– Плохо одной, – призналась мать, в который раз опечаленная Евиным безразличием.

– А-а… Ну молодец.

– Твой-то как?

– Нормально, – сквозь зубы процедила Ева.

Довольно быстро Муха тосковать перестала и вскоре вполне освоилась в своей новой квартире, облюбовала уголки для сна. По ночам забиралась на кровать, располагалась у самой спинки. А привыкнув, стала сворачиваться в уголке хозяйкиных коленок. Потом и вовсе повадилась залезать к Маше под одеяло, так и спали, прижавшись друг к другу.

Мария считала, что животное послано ей в утешение – с появлением Мухи жизнь снова расцвела осмысленностью. Теперь она возвращалась не в пустой дом. Муха выходила навстречу, степенная после сна, важно шествовала на кухню, предвкушая ужин, на ходу потиралась о Машины ноги. Мария приветствовала кошку, громко сожалея о ее вынужденном долгом ожидании, хвалила за терпение, наполняла миску кормом, рассказывала, как прошел день, сообщала новости. Муха ела и, казалось, внимательно слушала. Когда ужинала Мария, кошка сидела рядом, тщательно себя вылизывая, и на душе у Маши было по-семейному тепло.

Работал телевизор. Она то поглядывала на экран, время от времени комментируя увиденное, то вслух принималась рассуждать по обычной своей склонности. «Знаешь, Муха, мне ведь уже пятьдесят шесть, – объявляла не без изумления, – а я по-прежнему чувствую себя девчонкой. Понимаешь, у меня такое впечатление, что взрослая рассудительная женщина я только снаружи, а внутри – совсем другая. Иногда молодая девушка, а иногда и вовсе ребенок! И неужели это у всех так? Там, внутри, я Маша. Машка. Манюша. Совсем не то, что ты видишь, Муха. Я все еще Машенька… Только глупо, если тебя называют Машенькой, когда ты весишь восемьдесят семь килограммов и выглядишь на все свои пятьдесят шесть… Снаружи-то я – Мария Егоровна, и с этим не поспоришь, но внутри… Как ты думаешь, Муха, неужели и другие чувствуют то же самое?..» Кошка щурилась, задремывая. А Мария спешила поделиться с ней и прочими соображениями. «Я вот думаю, – рассуждала она, – совсем не обязательно понимать смысл жизни, чтобы верить в то, что он существует. Можно верить, что есть смыслы, которые нам недоступны. Если хорошо это себе представить, Муха, то тоска в душе становится меньше. Как-то допускаешь, что все идет правильно, как должно идти…»

Всласть поговорив с кошкой, ободренная ее поддержкой, Мария звонила дочери. Ева язвительно откликалась на звонок – без всякого «алло!» объявляла:

– Да, мама, я все еще довольна жизнью. У меня по-прежнему все отлично. Все просто потрясающе!

– Слава богу, Евочка, слава богу, – бормотала Мария, не успев до того сказать и слова. – Ты здорова? Ешь хорошо?

– Я здорова, ем хорошо, – холодно отчитывалась дочка. – Что-то еще?

– Хотелось бы услышать подробности, – взяв себя в руки, с достоинством отзывалась мать. – Что делаешь, где бываешь, как на работе. Ты же знаешь, у меня, кроме тебя, никого нет. Вот только Муха.

– Ой, мам, ну что рассказывать? Говорю же, все нормально… Ну вчера гости были… На работе ничего нового… В общем, все по-прежнему.

– А может, нужно что? Ты скажи.

– Ничего не нужно. Неужели трудно понять, что у человека может быть все нормально и без твоих хлопот?

– Почему так получается, дочка, что ты меня вроде как за врага считаешь? Я же просто люблю тебя и просто волнуюсь.

– Но ты хочешь доказать, что ты права, а я нет, – запальчиво возражала Ева. – Ты моего Витю терпеть не можешь. Что? Скажешь, нет?

– Любить мне Витю не за что, – вздохнув, смиренно соглашалась мать. – Он дочку у меня увел, а со мной даже познакомиться не удосужился. Но тебе я желаю счастья, Ева, – хоть с Витей, хоть без Вити. И важнее этого для меня ничего нет.

Ева недоверчиво молчала. Потом говорила:

– Ну ладно, мам, все хорошо у меня. Ты там тоже держись… Не волнуйся. Ну приедем мы к тебе, приедем…

– Когда? – хваталась, как за соломинку, мать.

– Ну… Ну я не знаю, не дави… Ты же знаешь, как Витя занят…

– Ев, а откуда мне это знать? Я с ним не знакома, ты ничего не рассказываешь. А мое дело материнское. Я по дочке скучаю. Вот и все.

Дочь вздыхала.

– Ладно, мам, не переживай… Вот почему ты, как ни позвонишь, всегда настроение испортишь?

«Потому что, пока я тебе не звоню, ты стараешься не думать о своей жизни», – мысленно ответила Маша.

– Потому что ты совершенно напрасно думаешь, что я тебе враг, – проговорила вслух. – А я тебя просто люблю.

– Ну… ладно, сейчас не могу больше разговаривать, – смягчалась Ева. – Не обижайся, ма-ам…

– Я не обижаюсь, Евочка, храни тебя Бог, родная.

И однажды дочь вернулась домой.

Был выходной, она открыла дверь своим ключом, с грохотом протащила по коридору багаж. Услышав шум, Муха забилась под Машину кровать и оттуда настороженно наблюдала за обстановкой.

Мария выбежала навстречу, всплеснула руками:

– Ева!.. Боже мой, доченька…

Та кивнула, не поднимая головы.

– Вот только не надо ничего говорить, – выдохнула скороговоркой. – Я и сама все знаю. – Сказав это, она закрылась в своей комнате. А Мария так и застыла в коридоре, пытаясь собраться с мыслями. Раньше казалось, вернись только дочка – и счастье тоже вернется в дом. Оказалось – не так.

Помедлив, Мария осторожно приоткрыла дверь в Евину комнату.

– Доча, есть будешь?

– Нет.

Ева лежала на диване, уставившись в потолок.

– А может, пирог поставить? – робко предложила Мария.

Дочь отрицательно покрутила головой.

– Ну ладно. Полежи, если хочется. Я все-таки приготовлю. Надумаешь – поешь.

Вздохнув, она отправилась на кухню, мужественно решившись поменьше беспокоить Еву, как бы ни хотелось поговорить с ней, покормить, обнять… Но главное все-таки – поговорить. Выяснить, что там у них произошло с этим Витькой и насовсем или на время вернулась дочь.

Закончив со стряпней, мать отважилась снова просунуть голову в комнату Евы. Та по-прежнему лежала на диване, не переодевшись, как была, в джинсах, только на бок перевернулась.

– Поесть не надумала? – спросила Мария спокойным, даже веселым голосом.

– А что там у тебя? – вяло поинтересовалась дочка.

– Пирожочков напекла, рассольничек есть. Могу курочку быстренько, а ты пока пирожков с супчиком… Или чего тебе хочется, Евочка?

– Пироги с чем?

– С капустой, с печенкой, с яблочком, – старательно-радостно перечисляла Мария Егоровна. – Плюшек накрутила с корицей, все как ты любишь.

– Я и так толстая, – пожаловалась дочь.

– Ха! Толстая! Ты, Евочка, такая, что лучше и не надо. Пойдем, покормлю, чайку попьешь.

Ева села на диване, глядя в стену.

– Мама, прости меня. Ничего у меня не получилось. – Личико скривилось, она глотала слезы, силясь скрепиться.

– Господь с тобой, дочура! – всплеснула руками Мария. – Получится еще!

– Мам, ты на меня сердишься?

– Золото ты мое! Да за что?!

– Что не послушалась тебя. А теперь вот как вышло.

– А что вышло, доча?

– Да он… – Ева заплакала безудержно, пытаясь что-то выкрикивать между всхлипами.

Маша кинулась, обняла ее, зашептала, так и растекалась водой над огнем.

– С Витькой невозможно! – рыдая, выплескивала дочь. – Совсем озверел… орет постоянно… вчера даже замахнулся… Изменяет мне с каждой встречной… ы-ы-ы… – выла она, коверкая лицо судорожной гримасой. – Говорит, дура… достала… А чем я его достала?! Молчала, терпела… – Ей хотелось выговориться, облегчить сердце, но слезы мешали. Она давилась словами, выбрасывала их из себя по одному, по два, преодолевая взрывы плача. – Терпела всё… до последнего… Говорит: не держу… Говорит: не нравится – дверь вон там… Сколько я слез пролила, мама-а-ы-ы-ы… – Мария прижимала ее голову к себе, желая принять на себя хоть часть дочернего горя. – Ма-ам, – вскинулась вдруг Ева. – А может, он еще позвонит?

– Все может быть, – промямлила мать, всхлипывая и думая только о том, как она ненавидит этого чертова Витьку.

– Нет! Не может! – закричала Ева, вырываясь. – Он вчера девку в дом привел! При мне! Смеялся надо мной!.. Мама!

Но мама бормотала, что всякое бывает, но плохое сменяется хорошим и другую разную бессмыслицу, что плохое пройдет, и все еще будет хорошо, хорошо, хорошо…

Ева жевала пирожки и снова принималась плакать. Вдруг замирала на секунду, что-то вспомнив, и содрогалась в слезных спазмах. Мать утешала. Дочка немножко успокаивалась и снова жевала.

Поела, наплакалась, отупела от слез и еды, вздохнув, спросила:

– Мам, я дура?

– Ничего не дура! Ты моя красавица, – любуясь и ласково поправляя дочери волосы, убежденно возразила Мария.

– Да какое там… – отмахнулась Ева. – Красавицу нашла. Уродина я. И дура. Мам, ты меня презираешь?

– Что ты, Евка! – взвилась Мария. – Я тебя люблю! И ты же ни в чем не виновата! Не повезло тебе, вот и все. Но ведь это временно, Евочка, это временно, жизнь то так повернется, то эдак…

– Ты просто не представляешь, как я жила последнее время, – перебила дочь.

«Еще бы я не представляла!» – подумала Ева.

– Я сама себя презираю, – сказала дочь. – Знаешь, позови он обратно – я б вернулась. – Она опять заплакала. – Почему так? Почему я люблю его? Он же сволочь!

– Ну а что тут удивительного? – Маша тихо водила рукой по Евиным волосам и так же тихо говорила, спокойно, задумчиво, как о деле для нее совершенно ясном: – Ну как бы ты не влюбилась? Знаешь, такие мужчины имеют дьявольскую силу против девушек. Я ж тебя о том и предупреждала, но уже, видно, поздно было… А этот – красивый, глазами так и прожигает… и голос такой, что прям в душу, и речи все сладкие… Как тут не влюбиться?

Ева удивленно посмотрела на маму:

– Откуда ты знаешь?

– А-а… – отмахнулась мать. – Догадываюсь.

Но дочка уже опять была вся в своем горе.

– Почему мне так не повезло? – бубнила, обливаясь слезами.

– Не в тебе дело, Евочка, – бормотала мама. – Так жизнь устроена, не можем мы идти только прямо. И без потерь не проживешь, и без боли не получится… Наверное, во всем есть смысл. И то, что мы не всегда его видим… Ну, может, это тоже имеет какой-то смысл.

Ева всхлипывала, роняя слезы.

– Мама, ну ты все не о том говоришь. Смысл какой-то… Что мне делать? Я без него жить не могу, а он меня знать не хочет. Мама, за что он так со мной? – И опять ревела в голос, поливая слезами материнское плечо. – Он самый лучший, он единственный… Как я без него буду…

– Не для жизни он, Ева.

– А для чего? – прогундосила дочь.

– Для вспышки. Такой уж человек тебе встретился. Идет по жизни, и везде от него короткие замыкания. Вспышка – и перегорают провода. С таким жить нельзя. Да и сам, как остановится, почти сразу бесится, места себе не находит.

– Да откуда ты знаешь?

– Живу давно. Видела таких. Сама была вспышкой. Всю душу пожег вот такой же мне, как твой Витька, – вздохнула мать.

– С ним было так хорошо, – бесцветно проговорила Ева.

– Ну и хорошо, что было хорошо, – кивнула Мария.

– А теперь плохо.

– Это пройдет, доча, вот увидишь, это пройдет, – убежденно тряхнув головой, заявила мать.

– Мне так больно, мама.

– Только немножко потерпеть – и все пройдет, следа даже не оставит, – уверенным тоном врала Мария Егоровна. – Вот точно знаю, и по жизни, и по собственному опыту.

Собственный ее опыт между тем принес такие разрушения, что след от них остался на всю жизнь.

Теперь Маша вставала рано. Понимала, что пирожками горе дочки не вылечить, но что она могла еще сделать? Вернуть Еве прежнюю безмятежную душу было не в Машиной власти. И она стряпала с азартом, надеясь доставить девочке хоть каплю утешения. Но Ева только больше мрачнела, а ела совсем как птичка. И даже для матери, привыкшей во всем ее идеализировать, было очевидно, как похудела и подурнела дочь. Ева жила словно по инерции. Тянула свои дни точно приговоренная – без надежды и смысла, вечно угрюмая, вечно злая. Мало что видела вокруг, была сосредоточена на своей боли. Всё теперь либо не существовало для нее вовсе, либо раздражало. И мать раздражала. С этой своей вечной готовностью услужить, со своими однообразными приглашениями к столу.

– Ты можешь думать о чем-нибудь другом, кроме еды? – брезгливо одергивала Марию.

– Так нельзя же без еды, Евочка, – оправдывалась та. – Да и радость это, когда вкусная еда.

– Радость – когда счастливая любовь, – тускло возражала дочь. – А еда – это просто еда. И больше ничего.

– Ну поешь, детка, а то ног таскать не будешь.

– Да не хочу я! – слезливо огрызалась Ева. – Оставьте уже меня все в покое! – И с плачем скрывалась в комнате.

В самый еще первый день, увидав в квартире кошку, спросила:

– А это что за чудовище?

– Это Муха, – смутилась Мария. – Кошечка наша. Я тебе говорила.

– Что, страшнее не нашлось?

– Ну что ты, Евочка, она просто немножко стесняется… – ненаходчиво заступилась мать.

Почувствовавшая неодобрение кошка жалась к стене и выглядела еще более тощей и чумазой, чем обычно. Однако Маша, смотревшая любящими глазами, находила свою зверушку чрезвычайно милой. Ева же, задумавшись о своем, тут же забыла о кошке. И потом если замечала ее – гнала прочь и сразу снова забывала.

Иногда Мария со страхом прислушивалась, как бормочет ее депрессивная дочь, собираясь на работу. «Хоть бы вы все провалились, – бубнила тихо и угрюмо, обувным рожком помогая себе надевать туфли в прихожей. – Как же меня от вас тошнит…» Время шло, а ей становилось только хуже. Теперь уже всякое предложение матери получало в ответ злобное «отстань!». Ева плакала и злилась постоянно. Дома было плохо, Машина предупредительность лишь подстегивала не проходивший негативизм дочери, она отрывисто хамила и сразу заливалась слезами.

Мария тоже страдала, но крепилась. Убалтывала себя как могла, старалась смотреть на житейские неприятности с философской отстраненностью, норовила выскочить из круга беспросветного быта в бесконечность абстракций. Очередная электричка везла ее на работу, и, всматриваясь в облака, Маша пыталась заразиться от них покоем и самодостаточностью. «На самом деле мне только кажется, что жизнь беспросветна. На самом деле я очень счастлива, – твердила себе Мария, надеясь расслабиться и укрепиться духом. – Счастье – оно во всем. Оно в этом небе, и в этой зелени, и в этом тепле… Отними у меня радость видеть и ощущать все это – и сразу станет ясно, что счастье действительно было, просто я не замечала…»

Женщина за спиной без умолку разговаривала по телефону, мешая сосредоточиться.

– …Нет, Андрей Егорыч, накладные я вам пришлю, вы не волнуйтесь… Не волнуйтесь… Да… Да… Не волнуйтесь…

Маша ждала, что разговор вот-вот закончится и наступит короткая гармония. Но женщина все возрождала беседу, все уверяла в чем-то далекого Андрея Егорыча, и напрягавшие звуки так и стремились прямиком в измученные Машины уши. Она злилась, и злилась, что злится. Вздыхала и включала аутотренинг. «Ну хорошо, – пыталась быть терпеливой, – в этом следует разобраться. Почему безобидное жужжание совершенно посторонней дамы должно помешать мне испытывать счастье от неба и лета?.. Ну а если бы этот голос был первым, что слышишь после полной глухоты?.. Допустим, я глухая. Абсолютно никаких звуков, как в вакууме. И вдруг – о чудо! – слух возвращается! Внезапно! И первое, что слышу, – вот этот самый разговор за спиной. Разве не покажется он мне тогда лучшей музыкой? Эх, все на свете относительно…» Рассуждалки помогали мало. Что толку внушать себе, что ты счастлива, если дома тенью слоняется горемычная Евочка и помочь ей, как ни бейся, не получается.

Время шло, а дочка от своей беды не отходила и прежней не становилась. Дико ее боявшаяся кошка Муха старалась держаться подальше. «Брысь!» – бушевала Ева, едва заметив животное где-то поблизости. Муха кидалась прочь, не разбирая дороги. И однажды так неловко рванулась наперерез младшей хозяйке, спасаясь от ее гнева, что та, споткнувшись, окончательно рассвирепела.

– Да что ж за дрянная зверюга! – взвизгнула, брызгая слезами и с силой отшвыривая кошку ногой. Муха отлетела к двери, стукнулась о косяк, попыталась отползти в сторону.

– Мама! – крикнула Ева, сев на пол.

Прибежала Мария.

– Мама, – едва просипела дочь, – я Муху убила.

Ева наклонилась к кошке.

– Она жива, – сказала, как могла, спокойно.

– Что случилось?

– Я сошла с ума, – все так же сипло поведала Ева.

– Ты не в форме, Ева. Что с Мухой?

– Я ее ногой… Она побежала, я споткнулась и…

– Это случайность, – перебила Мария. – Муха, Мушенька, это нечаянно, вот мы сейчас… сейчас, моя маленькая… – Маша старалась нагнуться пониже, чтобы рассмотреть кошкины травмы, но полнота и одышка мешали. Наконец она подняла пискнувшую Муху с пола. Поднялась и Ева. – Надо в больничку, – пробормотала Маша озабоченно.

– Куда? – прошептала дочь.

– Тут недалеко. Вызови, пожалуйста, такси.

– Я с тобой, – решительно заявила Ева.

В ветеринарке диагностировали вывих и шок, поставили капельницу, вправили лапу, укололи в бедро и холку. Наконец отпустили, и они быстро добрались обратно. Ева робко улыбалась, время от времени протягивая руку, чтобы осторожно погладить сонную кошку.

Дома проснувшуюся Муху тошнило от наркоза. Зато у Евочки прорезался аппетит, и она сметала со стола все без разбора. Наконец кошка опять заснула на кухонном диванчике возле Марии, и та поглядывала с любовью то на нее, то на оттаявшую и разохотившуюся к еде свою дочку.

– Ой… объелась, – выдохнула Ева, держась за живот.

– Ничего, тебе не повредит, – улыбалась мама. – Пойди приляг, доченька, устала, наволновалась…

– Мам, – Ева поджала губы, нахмурившись, – я ведь чуть Муху не угробила, а ты меня еще жалеешь.

– Да как тебя не жалеть, доча, – тихо и грустно отозвалась Мария. – Разве я не вижу, что тебе тяжело? Ну ничего, полегчает. Все пройдет, Евочка, все пройдет, точно говорю. И останется от всего этого только полезный опыт. – «И вечный шрам на душе», – невольно подумала.

Но после этого случая Еве действительно легче стало. Во всяком случае, клубок злости и отчаяния, гудевший в ней осиным роем и руководивший ее поступками, затих. И внутренний стержень, который она совсем было утратила, живя с Виктором, снова поддерживал ее. Теперь, когда она чувствовала, что вот-вот сорвется, невольно вспоминала, как отшвырнула кошку. Тот глухой звук, с которым Муха шмякнулась о косяк. Как мать потом ничуть ее не осудила и как мучительно было чувство стыда по дороге в ветеринарку и обратно…

Потихоньку Ева становилась похожей на себя прежнюю. «Боже мой, как же непросто быть мамой такой красотки! – пугаясь и восхищаясь одновременно, сетовала Мария. – Создал же Господь этакую красоту! И подумать только – выбрал меня! Я родила эту невозможную красавицу…»

Любуясь дочерью, она начинала верить в лучшее: все плохое пройдет, и встретится хороший человек, и будет свадьба, и родятся внуки… Но не оставляли и страшные мысли: а если тому-то, Витьке-то, блажь придет или минута такая случится, что бабы под рукой не окажется, – и этот дьявол позвонит моей девочке… И та понесется колбасой, стоит ему только пальцем поманить. И будет бегать по первому зову… О! Она все это знала наизусть! И с ужасом ждала, молясь о том, чтобы изверг забыл про Евку насовсем.

В электричке, как всегда, пыталась хоть сколько-нибудь привести в порядок мысли, подчиняя свои внутренние ритмы плавному движению поезда, укачивая свою тревогу. «Совсем не факт, что Витька прицепится снова… – рассуждала, призывая спокойствие. – Руслан ведь в конце концов просто исчез навсегда!.. Правда, сколько лет еще держал на коротком поводке… А куда денешься! И будешь смотреть ему в рот, как собака… Но этот Евкин все же не Руслан? О господи, хоть бы он вообще уехал куда-нибудь, чтобы и духу его никогда здесь не было, и слуху о нем не всплывало…»

– Мама! – Торжествующая Ева во все глаза смотрела на Марию. – Мне Виктор позвонил!

Маша сглотнула комок и обреченно кивнула, подумав только: «Началось…»

– Да… – выдавила наконец.

– Представь себе, встретиться предложил!

– Ну да… А ты что? – Маша постаралась взять себя в руки, решившись до конца нести этот крест вместе с дочерью.

– Мам, – усмехнулась Ева, – я что – дура?

– Ты… – Мария подумала, что дочка нашла в себе силы не сразу закричать восторженное «да!!!» и немножко потомить своего мучителя, чтобы хоть чуточку набить себе цену.

– Послала его! – воскликнула Ева. – Мам, я как представила, что все это начнется снова, эти унижения, страх… что он опять бросит меня… и вообще… Да я больше не выдержу, мама! А с ним же по-другому не будет!

Маша присела на диван. «Евка не только красавица, – проносилось в закружившейся голове, – она умница, не мне чета! И характер… Господи! Какой характер!.. Почему я так не могла?» Она обняла дочку и на радостях даже всплакнула у той на плече. «А может, я за нее отработала, и все это засчиталось девочке моей, – подбодрила себя Мария. – А может, я Евке соломки подстелила. Может, она благодаря мне дальше пошла…»

Она тихо кивала, пока Ева досказывала подробности разговора, рассуждая о том, как важно не терять головы и как надо знать себе цену. Маша думала, что не зря живет свою жизнь. И что так нелегко ей живется – тоже не напрасно.

Я тот же самый человек

…Я лишь слегка отяжелел И стал чуть более женатым, Но я все тот же человек, И не какой-нибудь другой. А. Иващенко, Г. Васильев

Когда многие бросились публично сжигать партийные билеты, Кирилл скоропостижно вступил в компартию, хотя прежде никогда и не думал о ней больше, чем требовалось для сдачи экзаменов по истмату. Вдруг захотелось утешить пожилых партийных коллег, научных руководителей, совсем растерявшихся среди разгула демократии и гласности. Приоритеты советской жизни теряли позиции, а для старичков компартия, как и раньше, олицетворяла идеалы справедливости, товарищества, торжества науки и уважения к культуре. А вовсе не кровавый режим, геронтократию, ограниченные возможности, тотальный дефицит и всеобщее равенство в бедности. Ценя в понятии «коммунизм» идеи, смутившие не одно поколение гуманистов, пожилые ученые в Кирином НИИ от его поступка приободрились.

А вот ровесники упрекали кто в беспринципности, кто в косности. Кирилл же и после эпохальных перемен оставался таким, каким был всегда: хронический оптимист и порядочный человек, он тяготился созерцанием несчастных и старался таковых по возможности поддержать.

Это все еще были безоблачно счастливые годы, естественное продолжение веселых институтских лет, когда в друзьях числился весь мир. Как же они гуляли тогда – здоровье позволяло. Пили до утра и, провалившись на пару часиков в молодой крепкий сон, спешили на занятия – в физтехе с дисциплиной строго. Экзамены, как бы то ни было, сдавались, «хвосты» отрабатывались. Наука была в почете. Ночные попойки сменялись бессонными ночами над учебниками, дни загулов – сутками воодушевленного труда в лабораториях. А как легко путешествовали, срывались с насиженных мест при всякой возможности, сплавлялись на байдарках, исходили пешком Крым и Кавказ, гоняли на выходные в Прибалтику… А дружба! Преданность друзьям считалась нормой, заинтересованность друг в друге была постоянной. Тянуло кучковаться, подпитывать друг друга энергией, уверенностью, сообща изобретать велосипед и делать настоящие открытия, и, конечно, затевать развлекухи, лихо отбивая друг у друга веселых подружек… Сил было много, всего хотелось. А денег не копили, относились к ним как… Да никак не относились. Деньги не имеют власти над теми, кто и так счастлив.

Вокруг веселых студентов бесперебойно крутились заводные девчонки. Женский вопрос всегда остро стоял на повестке дня. Кирилл не считался волокитой, он умел любоваться красотой с чисто эстетическим наслаждением, без обязательного желания обладать. Но женщины на его восхищенные взгляды и джентльменскую предупредительность реагировали обычно как на влюбленное ухаживание. Паренек-то был видный, перспективный, нрава веселого. В общем, он бескорыстно восхищался, а женщины охотно додумывали недостающее и активно поощряли к сближению. Примерно так вышло и с Катей.

Познакомил будущих супругов студенческий турслет. Состоялся массовый выезд на выходные в Подмосковье, и ничего особо туристического там не было. Спали в палатках, готовили на кострах – вот и весь туризм. Ну, провели несколько соревнований: заплыв, бег по пересеченке, оказание первой медпомощи. Для разнообразия Кирюша тоже поучаствовал, и даже получил шоколадную медальку на грудь. Но главной целью таких мероприятий все-таки была сама тусовка – веселое и неумеренное распитие алкоголя, флирт, романы, даже неразборчивый перепихон для любителей. На Катю Кирилл засмотрелся на вечерней спевке, когда, сидя у костра в большом кругу, пели бардовские песни. И могло бы ничего из этого не выйти, ибо в характере Кирилла было, например, полюбовавшись Катей, перевести восхищенный взгляд на звезды или вспомнить о какой-нибудь научной закавыке и про Катю забыть. Но она его внимание заметила и так заиграла глазами, засмеялась переливчатым смехом, так поманила – что он потянулся, как гвоздь за магнитом, и дотянулся с ней до самого загса, после чего они зажили дружной веселой семьей вместе с ее родителями.

Катя была красавицей с мозгами, достаточными для учебы в одном из самых сложных российских вузов – долгопрудненском физтехе. Для кого-то это в красивой девушке чересчур, но Кирюша сексистом не был. Разницу между мужским и женским рассудком если и замечал, то тему в целом воспринимал с безразличной снисходительностью. Как талантливый физик и жизнелюб, чья голова постоянно занята восхитительной интеллектуальной работой, а душа переполнена радостью бытия, он всегда оставался самодостаточным и великодушным. На их роман и брак Кирилл смотрел как на естественный ход событий. Счастье – к счастью, как деньги к деньгам.

Он быстро защитил кандидатскую, быстро рос в должности и зарплате. Катя потихоньку собирала материал для научной работы, в перспективе тоже собираясь защищаться, хотя к науке была довольно равнодушна. Жили в достатке. Детьми обзаводиться не спешили. На излете советского государства сообща с родителями купили кооперативную квартиру, еще по доперестроечной цене. И пока большая российская наука не покатилась в нищету, лишившись государственных инвестиций, отношения супругов можно было назвать почти безоблачными.

Впереди, казалось, ждало только счастье и преуспевание. Однако в конце восьмидесятых ситуация стала меняться, и к началу девяностых громада перемен смела почти все, что при прежнем режиме позволяло держаться в колее. Ученая степень больше не гарантировала ни денег, ни положения. Катя, не очень-то и прежде беспокоившаяся о научной карьере, одна из первых занялась поиском новой работы. Но Кирилл ни о чем таком и думать не хотел.

Между тем старая жизнь рушилась в самой непосредственной близости, а обещанная новая – свободная и изобильная – строилась, очевидно, в каком-то другом мире. Некогда процветавший институт Кирилла выглядел теперь совершенным пораженцем. Интерьеры обнищали, отопление отключили, в отделах появились разномастные печурки, и горделивые в прошлом сотрудники шныряли по едва освещенным лабиринтам коридоров разваливающегося гиганта закутанные, как французы на Березине, а из туалетов исчезли зеркала, сушилки и даже щеколды от кабин. Заказы неумолимо сокращались, зарплаты на фоне роста цен выглядели все более смехотворными, да и платили их с большими задержками.

Сначала Катя просто огорчалась из-за беспечности мужа, никак не желавшего озаботиться благополучием семьи в этих новых условиях, но, когда знакомые помогли ей устроиться риелтором в быстро развивающуюся компанию, начались ожесточенные споры с Кириллом. Раньше они всегда умели договориться или, в конце концов, свести все к шутке. Теперь их маршруты разошлись, муж-ученый обновленному жизненному сценарию жены не соответствовал, а содержать его и его «хобби», как Катя стала называть не приносящую доходов профессию Кирилла, она не собиралась. Выход маячил прямо перед глазами – Катя договорилась в своей компании, Кирилла брали с испытательным сроком. Но муж упирался насмерть, горой стоял за свою науку, а наука только смеялась над ним и такими, как он, слепцами, не желавшими признавать очевидного: жизнь изменилась, и назад пути нет. Катя же ни в коем случае не желала прозябать в бедности и завистливом созерцании неслыханно разросшихся, но недоступных материальных благ.

Из Кириного института тогда один за другим увольнялись подавленные безденежьем инженеры и физики. Торговля с готовностью протянула растерявшимся ученым свою чуткую лапу: пожалте за прилавок! В институте остались единицы – самые инертные, самые неуверенные и редкие подвижники, как Кирилл. Он готовился к защите докторской. Катя всё еще чего-то ждала. Надеялась, что, получив заслуженную степень, муж наконец успокоится, задумается о будущем и она сможет переманить его к себе.

Защита прошла как по маслу. Отметили на кафедре. Напились в зюзю. Не столько с радости, сколько от горечи – говорили о науке, о ее упадке, о том, что не понимают «эти, там», что творят. Одумаются, конечно, да как бы поздно не было. Падать легко, а подниматься трудно, отставание не просто остановка, оно отбрасывает назад, чем дальше, тем труднее потом наверстывать… Катя на банкет не пошла, предчувствовала это похоронное настроение, не хотелось участвовать в слезливой тризне по науке, не хотелось ныть и рыдать по безвозвратно ушедшему прошлому, не такой был настрой. Но Кирилла, конечно, поздравила, расцеловала, называла своим умницей. Даже подождала пару дней, пока и радость, и грусть осядут, и приступила к решающему объяснению. Сказала: пора задуматься о будущем, нам такие умненькие позарез нужны. Сразу договориться не рассчитывала, надеялась, посеет идею, поживет муж с идеей недельку – и даст согласие. А вышло не так. Кирилл все так же ходил на работу, задерживался иногда допоздна. Возвращался, сетовал на неудачи или делился радостью, если были удачи, с энтузиазмом планировал вслух дальнейшие шаги – и все там, все в этой своей лаборатории. Наконец Катя решилась прояснить обстановку.

– Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили? Я тебе предложила в нашу компанию перейти.

– Перейти? – удивился Кирилл.

– Ну конечно. Я могу тебя устроить. Зарплату сразу положат втрое больше теперешней. Плюс процент. Плюс перспективы, – сдерживая раздражение, по возможности спокойно повторяла уже говоренное Катя. – Что ты надумал?

– Надумал? – рассеянно переспросил Кира. – Ничего я не надумал… – И, словно придя в себя, воскликнул: – Кать, какие перспективы? У тебя там?! Не смеши меня…

Катя замкнулась. В ней проворачивалось что-то враждебное, она словно привыкала к мысли, что отныне никаких надежд с мужем не связывает. Перестала уговаривать, перестала и попрекать. И, кстати, потеряла свое обручальное кольцо. Вдруг заметила, что нет его на пальце, – но даже не расстроилась. «Одно к одному», – только и подумала.

Тем временем Кирилл с руководителем лаборатории ходили по инстанциям. Пробивали финансирование, цыганили по мелочовке, рассчитывая когда-нибудь получить серьезный грант. Но и каждый крошечный заказ был победой, помогал выстоять в ожидании лучших времен. Просили, убеждали, твердили, что без науки стране нельзя, объясняли: потеряем время – потеряем кадры! Потом ох как нелегко будет выкарабкиваться, страна рискует стать исключительно поставщиками сырья – больше нечего будет предложить. Иногда доводилось видеть искреннее сочувствие в глазах чиновников. Соглашались с очевидным, но разводили руками: нет, мол, денег, хоть ты тресни…

А Катя все больше молчала и часто теперь отсутствовала дома. Кирилл наконец почуял неладное. Теперь он пытался убеждать жену в собственной правоте. Не жалел слов, торжественно заверяя: там еще опомнятся, поймут, что лишать Россию научной базы – значит превращать ее в сырьевой придаток могущественных государств. И вот когда поймут, говорил он, тут и окажемся необходимы мы – верные хранители науки… Катя только усмехалась.

Между тем дирекция института сдавала в аренду одно помещение за другим. Как-то держались. С этой стороны все оставалось по-прежнему, Кирилл был занят любимой и важной работой, и научные озарения, несмотря на участие в вынужденном суетливом поиске денег, как и раньше, посещали его. Работа по-прежнему приносила счастливые мгновенья, которые совершенно ушли из семьи.

Катька бесилась. Злое чувство заливало ей сердце. Она хотела жить красиво – Кирилл тянул в яму безденежья. Он был неудачником, и, пока она оставалась рядом, принуждена была тоже чувствовать себя неудачницей. Следовало бежать из этого брака, признать, что семейный проект Кирилл-Катя провалился, – и она злилась за это на мужа. Все вокруг менялось, а этот жалкий идеалист пытался цепляться за свои консервативные ценности, которым цена теперь была три копейки. Он не желал перестраиваться под исторические перемены, произошедшие с целой огромной страной! Преданность науке Катя расценивала как предательство семьи. Именно из-за этой безответственной блажи мужа ей приходилось ставить крест на мужчине своей мечты, потому что мечта с грошовой зарплатой просто невозможна! Душа Кати страдала, и за все это она ненавидела Кирилла, совершенно потерявшего, как она считала, чувство реальности и своим глупым упрямством «отнимавшего» у нее самого себя.

Она не то чтобы приняла решение об уходе, но внутренне отреклась от их брака. И вскоре «подходящий вариант» в виде вполне обеспеченного мужчины, оборотливого бизнесмена, явился, как по заказу. А ей было, в общем-то, все равно, с кем, лишь бы уйти из серого прибежища неудачников в яркий мир любимцев судьбы. Пришла пора перевернуть страницу, и они с Кириллом очень быстро развелись, разменяли свой кооператив, разъехались, и следы Катерины для Кирилла затерялись.

Домой он теперь совсем не торопился. Чем больше была загружена работой голова, тем меньше думалось о Кате. Но стоило остаться один на один с собой – на утренних пробежках, к которым привык, еще когда бегали вместе с женой, или сидя в вагоне метро после очередного затянувшегося допоздна рабочего дня, – он вспоминал о ней, пытался понять, можно ли было что-то сделать иначе, чтобы не доводить до разрыва, и что именно сделать… Бесплодные мысли сверлили мозг, пока не вытеснялись более общими, а затем и более привычными. «Как все странно, – размышлял Кирилл, задремывая в вагоне от усталости, – странно… странно… Еще недавно я был обеспечен лучше многих, был женат на красавице… Теперь чуть ли не всех беднее, и красавица моя ушла к другому… Понять-то нетрудно: это у меня всегда есть чем жить, а молодой женщине сейчас тяжело… искушения… И как все странно! Особенно то, что я вовсе не убит своим горем, живу, работаю… Было и есть то, отчего по-прежнему стоит просыпаться каждое утро, – мой мир, полный открытий. В нем я богат, я всемогущ и окружен такими же счастливцами, мы одной веры… Именно сейчас, как никогда, наша наука почти совсем очистилась от случайных людей…» И всегда-то было так: начнет тосковать о Кате – а кончит мыслями о науке.

Вскоре он и вовсе привык к одинокому положению и, несмотря на маленькую зарплату и отсутствие семьи, так и продолжал считать свою жизнь в целом удавшейся – в чем-то удивительно счастливой, а в остальном в общем нормальной, жизнь как жизнь.

Случались и женщины. Хотя инициативы Кирилл по-прежнему не проявлял. Девушки находили его сами и затягивали в близкие отношения. Он, как и прежде, производил впечатление, не утратив ни внешней привлекательности, ни обаяния, ни юмора, трансформировавшегося, правда, из беззаботного в мрачноватый. Но это лишь придало ему пикантности. Вовлекаясь в роман с девушкой, был нежен, внимателен, даже стремился нести некоторую ответственность за подругу. Насколько позволяла ситуация. Ухаживал за заболевшей, поддерживал приунывшую, помогал с детьми, у кого имелись… Только вступать в брак больше не торопился. Слава богу, никто от него не забеременел, крайней необходимости в создании семьи, таким образом, не возникало, и Кириллу легче было проявлять необязательность. Но по той же самой причине все романы сопровождались для него чувством вины и большой радости не приносили. Кирилл никому ничего не обещал, однако нутром как-то чувствовал, что при определенных отношениях женщинам и не нужно ничего обещать, чтобы они считали обещание все-таки полученным.

Так и жил бобылем, ни к кому не переезжал и никого к себе не звал селиться. А если появлялась подружка, то ночью свидание заканчивалось, Кирилл неизменно уезжал к себе домой либо провожал до дома девушку и, галантно поцеловав на прощанье ручку у самых дверей ее квартиры, отправлялся восвояси.

Да и не частыми были эти встречи, больше его по-прежнему занимала наука. С несколькими единомышленниками продолжали они мотаться по начальственным кабинетам, подавали заявки, участвовали в конференциях и форумах. Верили в объективную значимость своей работы, делали все, чтобы не затеряться в научном мире. И усилия увенчались наконец успехом – действительно крупным и долгосрочным заказом…

Прошло еще несколько лет. Кирилл давно возглавлял лабораторию, с легким сердцем переданную ему ушедшим на пенсию прежним завлабом. Теперь в их большом проекте крутились уже совсем другие деньги. Сам он хоть и не был богатым человеком, но отнюдь не бедствовал. В остальном все оставалось как раньше: преданность делу, ухаживания женщин и одиночество. Бесшабашный юмор молодого, здорового, непуганого жизнелюбца окончательно сменился мягкой иронией мудреца. Но с друзьями они веселились почти по-старому.

Женского внимания стало даже больше, девушки теперь совсем не боялись сближаться с респектабельным ученым, так как это не грозило им жалким существованием возле нищего неудачника. А кроме того, расширился сам контингент потенциальных партнерш: многие ровесницы Кирилла уже развелись, пополнив ряды искательниц счастья, а тем временем и бывшие пятиклассницы выросли в двадцатилетних красоток. Утомленный мельтешней романов и неизменным чувством вины, Кирилл внутренне отменил для себя добровольный формальный целибат и стал задумываться о женитьбе.

Эля была на пятнадцать лет моложе и проявила достаточно активности, чтобы повести восхищенный и, как всегда, более-менее бескорыстный интерес Кирилла прямо в направлении свадебных приготовлений. Почти сразу родилась дочь, потом сын. Все как-то легко и радостно. По всем показателям этот брак удался. Правда, если для Эли на первом месте всегда оставались интересы мужа и семьи, то Кирилл, любя жену и детей, тем не менее проводил в лаборатории больше времени, чем дома. Женитьба его не изменила: стяжателем он не стал, науке оставался предан, жене и принципам верен.

Элька между тем оказалась идеальной женой – прощала мужу и ненормированные рабочие дни, и то, что основные проблемы семьи ложились на нее одну. Они практически не ссорились. Она даже подружилась со свекровью, советовалась с той по всем важным вопросам, охотно навещала… Умерла мама Кирилла внезапно. Без тяжелых болезней и какой-либо особенной слабости. До последнего дня была шустренькой, любила кулинарить, ездила по санаториям, чем могла, помогала сыну и дочери Гале. У дочки подрастали две девочки, но брак ее сложился неудачным: муж сильно пил, вечно терял работу, Галя и сама была издерганной, много работавшей, хронически несчастливой женщиной, с вечно маленькой зарплатой, всегда уставшей и невеселой. К ней для поддержки и помощи мать старалась ездить почаще. И вот ее не стало…

В свою последнюю ночь женщина просто легла и не проснулась, оставив безутешными резко и неожиданно осиротевших своих детей. Сильно горюющие Галя и Кирилл и подумать не могли, что вскоре покойница-мать поразит их еще одним ударом. Но по оглашении нотариусом завещания оказалось, что наследство родительница оставила только Кириллу. Почему она так распорядилась – спросить уже было не у кого. Только и квартира, и то, что в квартире, – все было завещано одному лишь сыну, вполне обеспеченному, беспроблемному сыну, и совсем ничего не перепало и без того обиженной судьбой дочери. Услышав это, Галя как будто лишилась дара речи. За время, прошедшее от похорон до встречи у нотариуса, она немного свыклась с мыслью, что мамы больше нет, и хоть с грустью, однако уже подумывала, как бы могла поправить ее дела продажа освободившейся квартиры. Или, может, сдавать?.. Тоже помощь…

Выслушав волю покойной, она только взглянула на брата, беспомощно развела руками и молча пошла в прихожую. Растерянный Кирилл вышел вслед за сестрой. Галя неловко обувалась, хмуро и страдальчески глядя на свои стоптанные сапоги.

– Знаешь, что я думаю, – сразу же начал брат, – мама нарочно так сделала, чтобы я как бы был ответственным за все. Ну, может, она рассудила, что забот у тебя и так слишком много и все эти хлопоты мне нужно целиком взять на себя.

– Какие хлопоты? – прошептала сестра.

– Да хоть с той же квартирой. Это ведь довольно трудоемкое дело… Она, я думаю, хотела, чтобы я сам все устроил и тебе уже в готовом виде передал.

– Что передал? – так же безжизненно уронила сестра.

– Ну квартиру, Галя, квартиру. Продадим ее или сдадим… как уж ты решишь…

– Ты что, – Галя посмотрела на него пристально, – хочешь разделить наследство на нас двоих?

– Нет, – сказал Кирилл, – я хочу, чтобы все досталось тебе – и квартира, и мебель, и всё. Мне ничего не нужно. Ты же знаешь, я в порядке. Тебе точно нужнее. Мама это, конечно, понимала и знала, что я так решу. Вот и оставила меня как бы своим душеприказчиком. – Он печально улыбнулся, а Галя сглотнула и взяла его за руку.

– Кирюша, ну зачем же так? Почему не разделить? – Она смотрела удивленными, прояснившимися от радости глазами. – Мама, наверное, хотела, чтобы нам обоим…

– Н-не думаю, – осторожно возразил Кирилл, – тебе все-таки нужнее. Ты, главное, не волнуйся, я все сделаю как надо. Обещай мне, что не будешь переживать хотя бы по этому поводу.

Она закивала и, всхлипнув, обняла брата.

Сначала они с Элькой подвезли Галю, и жена всю дорогу молчала, не зная, что сказать. Ситуация была щекотливой. В разговоре брата и сестры в прихожей нотариальной конторы она не участвовала, вместе с тем считала, что покойная свекровь, написав такое неравновесное завещание, поступила очень странно. Эля ставила себя на место матери Кирилла и Гали – и пыталась представить, что обидела так же кого-то из собственных детей. Например, дочь. Или сына. И то и другое было немыслимо. Нет, она не понимала свекровь… И ей неловко было перед Галей, словно они с мужем могли иметь какое-то отношение к этому странному завещанию. С другой стороны, щедрое наследство очень пригодится им с Кириллом. Квартира была неплохая, и продать ее можно было задорого. Но, как бы там ни было, рассуждала Эля, Гале тоже нужно будет что-то выделить.

Когда дверь подъезда за золовкой закрылась, она нерешительно посмотрела на мужа.

– Надо бы Галке хоть что-нибудь… – начала осторожно.

– Конечно! – горячо откликнулся Кирилл. – Только не что-нибудь, а все!

– То есть… ты хочешь отдать… всю половину? – уточнила жена.

– Нет, что ты! Я отдам Гале все. Но только после того, как вступлю в права наследства и сдам квартиру.

– То есть… – медленно, глядя перед собой, начала собираться с мыслями Эльвира, сбитая с ног заявлением мужа. – Если я правильно поняла, ты… хочешь… оплатить налог на наследство и остаться без наследства. Совсем. Совсем… – повторила Эля, словно пытаясь привыкнуть к чему-то невероятному. Она повернулась к Кириллу: – Ты… действительно так хочешь сделать?

– Ну да, – улыбнулся Кирилл. – Ты же понимаешь, для Галки это спасение. Если бы мама оставила что-то ей, у нее все равно не было бы средств свое наследство выкупить. Так что мне по-любому пришлось бы самому оплачивать налог. Кстати, я думаю, мама именно это и учла. Просто поговорить со мной и Галей не успела. – Он вздохнул. – Кто ж думал, что все вот так внезапно…

Эля сглотнула. Ей мерещилось, будто ее огрели чем-то тяжелым – таким неожиданным и сильным показался удар, нанесенный беззаботным великодушием мужа. Поразительно эгоистичным, как считала она, великодушием!

– То есть ты хочешь не только ничего не оставить собственным детям от их бабушки, но и забрать у них в пользу Гали и ее детей? – выразительно расставляя акценты, снова уточнила Эля. – Ведь налог-то придется уплатить немаленький.

«Ну, наверное, это может и так выглядеть», – подумал он. Хотя реакция Эли показалась неожиданной. Правда, даже наспех обдумав, он мог ее понять. Такая реакция любящей матери была до некоторой степени нормальной. Для него же самого в задаче теперь просто становилось больше переменных.

– Наши дети ни в чем не нуждаются, Эля. – Кирилл постарался говорить как можно осторожнее, чтобы жена не подумала, что он давит на нее. Ему хотелось, чтобы она его поняла и простила. – Дети наши всем обеспечены, а Галины нуждаются во всем и постоянно. Она хоть продохнет немного, если у нее будет этот дополнительный доход. Не могу я поступить как-то иначе.

– Не можешь, – повторила Эля, глядя перед собой. – Для Гали ты можешь все. А для меня и детей не можешь ничего.

– Эля, Эля! – взмолился Кирилл. – Ну когда я вас обижал! Просто это такой особый случай. Это шанс для моей сестры хоть немного разгрести свои проблемы. Ну смотри, какая там жизнь беспросветная: Валька пьет, ничего не зарабатывает, Галка крутится одна, да еще на работе – то сократят, то уволят, то зарплату понизят; набирает подработок, трудится как лошадь, девчонки вечно болеют, в учебе отстают, у самой – не понос, так золотуха… А теперь возможность появится хоть капельку заняться собой, детьми, понимаешь? Ну у нас же эти деньги уже на излишества пошли бы, а ей – на самое необходимое!

Но Эля не понимала. Эля смотрела расширенными от ужаса глазами, мелко-мелко мотала головой, словно хотела прогнать кошмар.

– Кирюша, Кирюшенька, ну послушай, – зачастила вдруг, от волнения хватая его за руки. – Я же не говорю, совсем не делиться. Поделиться надо, конечно! Даже много помочь! В конце концов, даже и половину, хорошо, пусть по справедливости… хотя мама твоя, видать, не того хотела… – добавила скороговоркой. – Ну ладно, пусть половина. Я согласна! Но, родной мой, ну не все же отдавать! Да ты подумай, мама твоя тебе оставила! Ты что – хочешь нарушить волю умершей матери?!

Кирилл поморщился. Ему было неловко за Элю и очень ее жалко. Жена перевела дух.

– Вот ты подумай, – сказала она, – и увидишь, что я права. И Галя рада будет. Она на эту половину теперь и не рассчитывает.

– Я ей уже сказал, что отдам все.

– И она согласилась!

– Н-не совсем. Но я ее уговорю, – решительно заявил Кирилл.

– Ты сумасшедший, – ужаснулась жена. – Твоя мать хотела другого! – Она зарыдала, сквозь слезы продолжая выхлипывать свои аргументы и соображения. – У нас ведь… тоже дети, они же растут, сколько всего нужно… а ты… Мать тебе добра хотела… думаешь, ей бы это понравилось?.. Что ж она, по-твоему… слабоумная была… да? Не ведала, что творила, по-твоему?..

– Элечка, ну Эль, – пытался успокоить жену Кирилл, – да забудь ты про это наследство, жили ж без него, и совсем неплохо жили, ну милая, ну не плачь…

– Да-а, не плачь… Мама нам добра хотела…

– Вот именно! – закивал он, вытирая ей слезы платком. – А если я поступлю как-то иначе, мне будет очень плохо. Не могла же моя мама желать, чтобы из-за ее наследства мне стало плохо! Элька, ну забудь ты об этом, как будто ничего и не было…

Но жену переубедить не получалось. Поступок Кирилла, казавшийся ей таким странным и эгоистичным, словно вдруг разрушил в ней какие-то глобальные представления о жизни. Если до этого случая она считала себя счастливой женой, защищенной от любой враждебности мира семейной крепостью, то теперь испытала внятное чувство неустойчивости собственного положения.

По прошествии полугода со дня смерти матери Кирилл вступил в права наследства со всеми вытекающими из этого расходами, сдал квартиру и открыл сестре счет в банке, куда ежемесячно должны были перечисляться деньги от квартиросъемщиков. С Элей, конечно, помирились, но она изменилась, стала как-то суше и самостоятельнее. Жизнерадостности в ней поубавилось, зато проявилась раздражительность и какая-то житейская женская цепкость.

Время шло, и многое менялось – но только не Кирилл. Как ни был он привязан к жене и детям, а видели они его дома по-прежнему куда реже, чем коллеги из лаборатории в институте. Сын и дочь скучали, Эля сердилась. С тех пор как они разошлись во мнениях о завещанной квартире, многие мелочи, на которые прежде она не обращала внимания, стали вызывать ее раздражение. Он замечал это и ждал, когда обида за передаренное наследство наконец утихнет. Но у Эли, похоже, уже вошло в привычку придираться по пустякам, провоцируя ссору.

– Ты, наверное, думаешь, что образование для дошкольников у нас бесплатное, мой бедный рассеянный муж, – начинала она делано невинным тоном. – И тебе, вероятно, кажется, что цены на детские вещички по-прежнему копеечные, прямо как в ваши времена. – Когда Эля злилась, она всегда любила подчеркнуть имевшуюся между ними разницу в возрасте. – А все изменилось, мой дорогой. А ты и не заметил, да? Конечно! Тебе ли заниматься такими пустяками!

– А что такое, Элечка? – миролюбиво откликался муж.

– А то, Кирюшечка, что мне денег не хватает. Я Стасика в школу искусств вожу. А Олю на балет. Не догадываешься, сколько это стоит? Про одежду уже и не говорю, скоро нам вообще придется детей по добрым людям одевать! – словно разбегаясь, больше и больше повышала Эля голос. – Тебе же на все плевать! Ты же не занимаешься ни детьми, ни домом, ни хозяйством, все на мне! Крутись как хочешь, дорогая жена. Ладно. Я готова. Но тогда хоть денег приноси достаточно!

– Эль, ну я же неплохо зарабатываю, – смущался муж.

– Не плохо. И не хорошо, – возражала жена. – Нам не хватает, говорю тебе!.. Зато мы благородные! – бормотала обиженно и зло. – Можем себе позволить швыряться наследством! А мне такое великодушие не по карману, мне приходится детей поднимать. Знаешь сколько всего детям нужно? Хотя откуда тебе знать…

Между тем работы у него только прибавлялось, проекты были один другого интереснее. С некоторых пор институт сотрудничал с Шеффилдским университетом, международный научный авторитет Кирилла рос, и в конце концов ему поступило прямое предложение переехать в Шеффилд на хорошую должность с хорошей зарплатой.

Новость ошеломила Элю.

– Это точно? – Она прижала сложенные кулачки к груди. – Это уже не сорвется?

– Предложение англичан вполне серьезное, – кивнул Кирилл задумчиво, – только…

– А когда? – еле вымолвила так и вспыхнувшая нежданным счастьем Эля.

– Формальности потребуют некоторого времени, но…

– Сколько? – перебила жена.

– Ну… сколько-то месяцев… не знаю… полгода, год… – неуверенно пожал плечами Кирилл.

– Так долго! – вскрикнула она, сразу становясь несчастной.

– Элечка, да подожди ты, дело же не в том. Я еще вообще не решил, нужно мне это все или нет.

– Как! Как так – не решил! Послушай, Кирюш, – залепетала напуганная Эля, – ты знаешь, я давно хотела тебе сказать… Тогда, с Галей, ты был прав. Тогда прав, точно, я теперь понимаю. У тебя же перспективы, ты умный, талантливый… А у Гали ничего. Ты молодец. Тогда… Но сейчас! Кира, сейчас! Как можно о чем-то думать, когда такое предложение?..

Теперь Эля почти ежедневно интересовалась, не пора ли уже собирать чемоданы в Шеффилд. Она без устали напоминала Кириллу, что нужно успеть сделать массу дел, хлопотать о сдаче квартиры, оформлять документы… Муж в основном отшучивался. Тянул время – от предложения не отказывался, но и не давал окончательного согласия. «Не то что не хочу… – рассуждал сам с собой. – Сложно это все. А собственно… и не хочу. Вообще не представляю, как я могу тут все бросить. Как?! Ту же лабораторию… Галю… Да все! Конечно, можно приезжать, но это ведь совершенно не то… Интересно Гумилев пишет – биополе человека от рождения настроено на этническое поле. А в другом этносе подстройки нет, нет интерференции волн, все идет вразнобой, отсюда, по его мнению, дискомфорт, называемый ностальгией… Да что там интерференция! Просто все мое здесь! Ну отрывать, что ли, с мясом? Зачем?! Смыться, оставить всех своих… Не думаю, что у меня это получится». Чем больше он задумывался, тем больше находил причин для отказа.

А Эля теряла терпение, болезненно реагируя на его уклончивость.

– Кира, – жалобно просила упиравшегося мужа, – подумай о детях. Здесь ни стабильности, ни безопасности.

– Да-а, – соглашался он рассеянно.

– Что да?

– Ни стабильности, ни безопасности, – вздыхал Кирилл. – Там тоже свои сложности, не думай, что в рай зовут.

– Я согласна на их сложности! – нервно вскрикивала жена. – Я от наших устала! Не понимаю, что тебя здесь удерживает. Что?

– А по-твоему, нечему? – улыбался он, не желая обострять ситуацию. – У меня тут вся жизнь… родные, друзья…

– Будем приезжать, – хватала его за руку жена. – Теперь это не трудно.

– Сама-то не боишься? Языка ведь толком не знаешь.

– Выучу!

Он улыбался.

– Довлатов пишет, на чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности, утрачиваем способность шутить, иронизировать…

– Это здесь нужно иронизировать, ничего другого не остается. А там я без всякой иронии отлично обойдусь!..

– Но мое место здесь, – мягко возражал муж. – Ведь тут у нас вроде все нормально. Положение, перспективы…

– Да какие… – Голос у Эли срывался от волнения, и, переведя дух, она старалась говорить спокойнее. – Какие тут перспективы! Каждый проект кончается – и дальше неизвестно что, возможно – тишина.

– А товарищи? Допустим, я сваливаю – думаешь, мне легко будет там знать, что я их всех бросил? Ведь мы же команда, Эля.

– А кто из них поступил бы иначе, кто? Да любому предложи – расцеловал бы товарищей, и адьёс!

– Здесь моя сестра, племянницы… Здесь могилы родителей. Тут, в конце концов, вся моя жизнь!..

Такие споры происходили постоянно. Эля страшно нервничала, опасаясь, что Кирилл упустит свой шанс.

– Кирюшенька, родной мой, а вдруг англичанам надоест ждать? – спрашивала она, просительно складывая ладошки и чуть не плача. – Вдруг они передумают!

– Да нет. Ничего. У нас пока еще с ними здесь дела.

– Ага, а вдруг они разозлятся, – недоверчиво скулила жена. – Возьмут и предложат твою позицию кому-нибудь другому. Вон как уже Рожнов тебе в затылок дышит. Да и не он один. Ты, конечно, талантливый – но ведь не единственный же!

Кирилл только смеялся. А в душе был раздрай, ехать не хотелось. Но он представить не мог, как теперь объясниться с женой, у которой на этой Англии весь свет клином сошелся. И зачем, дурак, разболтался! Поделился новостью… Смолчал бы тогда – не нажил бы проблем. Раздумывай себе спокойно, прикидывай без нервов… Все равно, наверное, отказался бы. А дома – мир и покой. И никто никуда не собирается.

Теперь же домашние скандалы возникали почти ежедневно. Эля страдала от неопределенности и изводила Кирилла слезами и жалобами. Срывалась даже на детях. Наконец Кирилл, поговорив с английскими коллегами, согласился на компромисс: едет с семьей на год. А там видно будет.

– На год, на год, – заливалась осчастливленная Эля. – Да тебя потом за уши не вытащишь оттуда, вот увидишь!

Глаза у нее разбегались от множества предстоящих хлопот. Но все заботы казались приятными, потому что были связаны со сбывавшейся мечтой, и Эля носилась, как девочка, вприпрыжку, и радостно напевала целыми днями.

Поселившись в милом зеленом Шеффилде – «самой большой деревне Англии», – Кирилл почти не покидал стен старого университета. Английская жизнь привлекала его мало, зато работа как будто интересовала больше прежнего. Собственно, в этом для Кирилла мало что изменилось: города он почти не видел, а в университете занимался все той же темой, что и в Москве. И даже ближайшим сотрудником был тот же самый Саймон, с которым работали в московском институте в рамках совместного проекта. В России он несколько раз пытался знакомить одинокого и застенчивого Саймона с девушками. Но дела не пошли. В компании Саймон был дружелюбен, но тих и безынициативен. А после встреч втроем или вчетвером никаких шагов для продолжения отношений с новыми знакомыми не делал. Отдельных усилий стоило внушить английскому другу, что в России принято платить за девушку в ресторане.

– Почему?! – изумлялся тот.

– Ни почему. Считай, это просто традиция. Мужчины платят за женщин.

– Но почему?! Они что – больные? Безработные?..

– Даже если ее зарплата втрое больше твоей.

– И они не протестуют?! Не обижаются?

– Наоборот. Тебя не поймут, если ты этого не сделаешь. Это будет значить, что ты не мужчина.

– Хм, – по-прежнему не понимал иностранец. – А кто же я?..

Кирилл в Англии тоже не сразу приспособился к повадкам европейских женщин. На международной конференции как-то поцеловал руку представленной ему симпатичной шведке. Та изумленно улыбнулась и тут же, проворно наклонившись, тоже горячо поцеловала его руку, очевидно приняв это за приветственный обычай русских. В другой раз он галантно заметил единственной женщине в проекте, что всегда приятно, когда мужской коллектив украшает симпатичная девушка. Через пару часов она явилась в его кабинет и, сдерживая прорывавшуюся горечь, сообщила, что и сама знает о своей непривлекательности, но не понимает, зачем нужно было это подчеркивать при всех?! Кирилл был смущен и обескуражен.

– Хорошо еще, что харассмент тебе не впаяла, – прокомментировал коллега из Минска. – Ты тут смотри поосторожнее с комплиментами.

– Так и форму потеряешь, – хмыкнул Кирилл.

Эля осторожно пыталась отвлекать мужа от работы в пользу семьи и адаптации. Но все, кроме научной деятельности, как будто перестало его интересовать. Это слегка пугало. Несмотря на не проходящий восторг от случившихся с ней перемен, Эля все чаще чувствовала себя неуютно и одиноко. Она знакомилась с соседями, старалась подружиться, выискивала, где случалось, русских. На Кирилла давить опасалась – вдруг именно такой сумасшедшей вовлеченности в работу ожидала от него принимающая сторона. Сама же прилежно учила английский, твердила историю Великобритании, ездила с детьми по экскурсиям, вывозила их на поезде в Лондон… Сомнений у нее не было – она не собиралась возвращаться.

Так они прожили почти весь год, годовой контракт Кирилла заканчивался. Ему снова поступило предложение о переселении в Англию на ПМЖ с хорошей должностью в университете. Глядя на прижившихся в Шеффилде жену и детей, Кирилл колебался. Но при всякой мысли об окончательной эмиграции душа его активно протестовала. Сестра с племянницами, живые и умершие близкие, друзья детства и юности, коллеги из московской лаборатории, с которыми выживали вместе в трудные времена – всё тянуло его вернуться домой. А без этого его занимала только работа, но и в ней, он понимал, неизбежно наступит депрессия, останься он тут навсегда. Кирилл привязан был множеством нитей к местам и людям, к языку и юмору, к традициям и привычкам страны, в которой сложилась и проходила его жизнь…

Глаза жены расширились ужасом, когда он попытался объяснить ей это.

– Ты до сих пор не понял, что жить нужно здесь, Кирюша?! – хрипло выдохнула она.

– Элечка… – он испугался ее реакции. – Но разве дома нам было плохо?

– Не плохо! Не плохо, как я тогда думала! – воскликнула жена, откашлявшись. – Но здесь у меня появились другие ориентиры! Теперь это мой дом! Я хочу жить здесь! – выкрикивала Эля. – И я буду жить здесь! Во что бы то ни стало! И дети мои будут!

– Наши, – тихо поправил Кирилл.

– Тогда подумай и ты о них, – понизив голос почти до шепота, с мольбой произнесла жена. – Мы и язык уже почти выучили… – жалко добавила с глазами, полными слез. – Слышал бы ты, как Стасик и Олька с местными детьми во дворе общаются. Ты же ничего не видишь, не знаешь про нас… – Слезы прорвались и потекли потоком.

– А твои родители? Твои бабушки, Эля? Ты всех их готова бросить? Как они будут без тебя и внуков?

– Будут только рады за нас! Нет большего счастья для родителей, чем знать, что дети счастливы!

Эля плакала, но была непреклонна. Оставалось еще почти два месяца на раздумья. И у обоих – капля надежды, что другой не захочет разрыва.

В лаборатории Кирилл отвлекался от горьких мыслей, но если выпадала какая-нибудь однообразная механическая работа, он невольно думал о жене, об их отношениях и странных обстоятельствах, так повлиявших на эти отношения. Для него очевидно было, что они попали в одно из тех положений, когда любое решение вынуждает какие-то свои принципы нарушить, а каким-то уступить. «Я люблю жену и детей, – размышлял Кирилл, – но по собственной воле должен буду расстаться с ними. А значит, часть моей личности будет если не разрушена, то покалечена». Получалось, что в сложившейся ситуации невозможно было оставаться собой до конца, потому что одна его часть требовала нести полную ответственность за семью и не разлучаться с ней, а другая обязывала к верности многим другим ценностям и многим другим людям, которые остались дома.

Они прекратили споры, но оба надеялись на лучшее. Каждый на свое. Эля лихорадочно искала выход.

– Ты сегодня поздно? – звонила ему на работу.

– Да… Нет. Не знаю.

– Когда на стол накрывать?

– Часам к восьми. Может, к девяти. В десять наверняка…

– Саймона захвати, – неожиданно распоряжалась жена, – хоть накормлю бедного мальчика.

Ужинали втроем. Эля была чрезмерно улыбчива, старалась вовлечь гостя в разговор.

– Как мило, что ты нас навестил, Саймон, – изображая чуть ли не восторг, щебетала тонким голосом. – И правда, что одному дома делать? А здесь тебе всегда рады… – Она ласково и кротко склоняла набок голову, словно любуясь гостем, и это казалось странным, потому что Саймон, хотя и был в общем-то симпатягой, но отличался упорной молчаливостью и даже угрюмостью, так что Эля обычно избегала общения с ним.

Говорили то по-русски, то по-английски. Она действительно очень продвинулась в изучении языка и надеялась, что коллега Кирилла это оценит. «Почему нет, – грустно думала, разглядывая приятеля мужа под новым углом. – В конце концов, мне все равно, лишь бы натурализоваться здесь…»

– Ешь, ешь, – Эля старалась поймать взгляд ошалевшего от ее ласк Саймона. – Нравится?

– Нравится, – пришибленно кивал тот, глядя в тарелку.

Саймон, и без того застенчивый, из-за такого напора совсем терялся. А Кирилл печально наблюдал Элины усилия. Он давно знал приятеля – очень закрытого и, похоже, привыкшего к одиночеству парня. Вряд ли тот сможет оправдать Элькины надежды на брак. Но у Эли совсем почти не оставалось времени, она, как утопающий за соломинку, хваталась за любые средства, даже нелепые – выбирать было некогда.

Ей действительно было почти безразлично, каким способом получить право остаться в Англии – лишь бы это право было бессрочным и неоспоримым. Она нервничала и осматривалась, прикидывая свои шансы на замужество; но в то же время проглядывала сайты с вакансиями, читала рекрутерские объявления больших компаний в надежде наткнуться на подходящую открытую позицию. Каждый вечер Кирилл видел в глазах жены лихорадочную решимость пополам с отчаянием. «У меня нет другого выхода, я должен помочь…» – подумал он наконец.

– Эля хочет остаться здесь, – обронил между делом, когда они с Саймоном изучали результаты очередного опыта.

Приятель молча кивнул. Прошла еще минута.

– Ее виза не годится, – возразил Саймон озабоченно.

– Конечно. Ей нужна работа.

Саймон внимательно посмотрел на Кирилла.

– Я тебя понимаю, – сказал он. – Женщины создают проблемы.

– Не в этом дело. Эля хочет остаться. Но мне нужно ехать. Я ничего не могу изменить. Ей нужна работа.

– М-м… Это возможно, – кивнул приятель. – Есть бутик, требуются продавцы из восточной Европы. Хозяин рассчитывает на туристов из России. Если она понравится, он сможет оформить рабочую визу.

Через месяц Эля по протекции Саймона получила место с обычным для Британии двухмесячным испытательным сроком. Перед отъездом Кирилла они снова, каждый со своей стороны, предприняли попытки повлиять на решение друг друга. Он задействовал самое больное – напоминание об оставленных родителях и двух старых бабушках. Она взывала к ответственности перед детьми. Аргументы лупили наотмашь – но оба стойко оборонялись.

– Я, в конце концов, патриот, – разводя руками, признавался Кирилл.

– Как это глупо! Что тебе дала эта страна? – горько спрашивала Эля.

– Даже перечислить трудно, что дала. Да и не такой вопрос, чтобы взвешивать: сколько мне, сколько я… Вообще не хочу это оценивать, тут все перемешано, я часть своей страны, она – продолжение меня… Может быть, у тебя просто чувства этого нет, так бывает.

– Зато у меня есть родительские чувства! – кричала жена. – Мне не наплевать, где и как будут жить наши дети!..

Эля поехала с ним в Лондон, проводила в аэропорт, смотрела измученно и грустно. Они обнялись и братски поцеловались.

– Буду приезжать, – пообещал Кирилл. – Звони почаще.

Эля кивнула, глотая слезы.

Он опять жил один. И перспективы нового брака не привлекали – Кирилл считал себя женатым. Формально он и был женат. Хотя знал, что Эля не упустит возможности выйти замуж в Англии, если таковая представится, – слишком уж важным для нее было закрепиться там.

Сидя на заседаниях коллегии, ворочаясь без сна в постели, Кирилл все думал об оставленной в Шеффилде семье. Часто звонил своим, дети не могли понять, что происходит. «Папа, когда ты приедешь?» – уныло спрашивали сын и дочь. Эля механически отчитывалась о здоровье, сообщала, что устает на новой работе, но жизнью своей довольна. Чувство безнадежности после этих звонков охватывало Кирилла сильнее. «Я жив, я здоров, – старался он быть рассудительным, – есть любимое дело… На что мне жаловаться?! Что жена выбрала другую жизнь? Ну пусть! Ведь надо же ей быть счастливой… Мне тоже пришлось сделать выбор. Дети, вот беда. Но не их, слава богу, а всего лишь моя… Все как-нибудь устроится. Надо чаще летать в Англию. Все уладится, иначе не бывает. Та-ак… А что, если мы сделаем чуточку по-другому…» – отвлекался он, вспомнив неудачный лабораторный опыт. И с удовольствием погружался в работу и в мысли о работе. Это всегда его спасало.

Проходили месяцы, минул год. Кирилл приспособился навещать своих в Шеффилде. Летал в Англию при всякой возможности. Эля стала совсем англичанкой, даже дома говорила по-английски, держалась с ним довольно отстраненно. С замужеством пока не получалось, но мысли этой она не оставляла и не скрывала ее от Кирилла, хотя формально они по-прежнему оставались супругами. Возможно, Эля надеялась, что ее новые брачные намерения подстегнут отступника-мужа все-таки воссоединиться с семьей. Муж, однако, казалось, совершенно втянулся в свое бессемейное положение, и не похоже было, чтобы он собирался что-то менять.

В Москве Кирилл много преподавал, вел нескольких аспирантов. Один за другим умирали его пожилые учителя, старые профессора, бывшие руководители. Похоронные хлопоты как-то сами собой ложились на Кирилла. Репутация порядочного и отзывчивого человека не позволяла расслабиться, во всех трудных ситуациях коллеги бежали к нему за помощью, и он долгом своим почитал помочь. С женщинами был мил и любезен, но романов избегал. Может, когда-нибудь, думал иногда. Если Элька там устроится… «Какой-то я все-таки дурак, – приходило ему в голову. – Словно дал обет безбрачия. С другой стороны, разбрасываться не хочется, а завязывать настоящие отношения при живой жене – не мой вариант. Да и не с кем».

Он часто общался со своими по Скайпу. Кроме того, завел страничку в Фейсбуке, куда ему писали жена и дети. Однажды нашел в почте фейсбуковское сообщение: Екатерина Винчковская приглашает вас дружить. На предложения виртуальной дружбы Кирилл обычно реагировал автоматическим согласием, так как совсем не придавал такой «дружбе» значения. Он кликнул на кнопку «Принять» и, минуя Фейсбук, вышел в Скайп. Эля была уже на месте.

– Добрый день, мэм, – приветствовал Кирилл. – Как дела, рассказывай.

– Хорошо, – возбужденно откликнулась жена. – Хогарт мне предложение сделал.

Кирилл молчал.

– Эй, Кирюш, – потеребила Эля. – Кирюша, ты онемел? Ты слышишь – Уильям сделал мне предложение!

– И что ты решила? – очнулся наконец Кирилл. Их английского соседа Уильяма Хогарта он знал прекрасно, прикидываться дурачком и задавать проясняющие вопросы, чтобы потянуть время, не имело смысла. Но он не думал, что такое, как ему казалось, ожидаемое известие настолько его заденет.

– Не знаю, – сникла она. – Пока решаю.

– А-а… от чего может зависеть решение?

– В принципе, я этого хотела. Но если ты…

– Он тебе хоть нравится?

– Это не так важно.

– Я тебя понимаю. Но с Уильямом ведь жить придется.

– Я готова. Моя работа не так надежна, как будет надежен брак с англичанином.

– Это так. Но ты все же подумай.

– Знаешь, – тихо возразила Эля, – я, конечно, подумаю. Но и ты подумай, пока есть время. Все еще можно изменить к лучшему для нас обоих. В университете тебя ждут по-прежнему, я узнавала. Может быть, это последняя возможность.

Он кивнул.

– Как дети? У Стасика кашель прошел?

Они с облегчением принялись обсуждать проблемы детей. Сколько морально ни готовился Кирилл к окончательному разводу, а оказался не готов. На душе было тяжело как тогда, когда он отрывался от семьи, покидая Шеффилд. Эля не блефовала, он это чувствовал. Ее приоритеты за время разлуки не изменились, и вариант с Уильямом был неплохой.

Они закончили разговор и разъединились. На почту Кирилла снова пришло письмо: «Екатерина Винчковская отправила вам сообщение». Он машинально открыл Фейсбук и сразу узнал на фотографии Катю, свою первую жену. «Отлично выглядишь, – писала Катя в личку. – Твой выводок?» Фотографию для аккаунта подбирали дети. На ней были все вчетвером, все улыбались… Кирилл засмотрелся на свою семью и вздохнул.

«Мои», – коротко ответил Катерине. Он прошел на Катину страничку, полистал фотки. Их было много. Подборка казалась намеренно шикарной. Сплошь модные курорты, дорогие машины, роскошные интерьеры. Подписи соответствовали. Все должно было свидетельствовать о том, что жизнь удалась.

«Как ты?» – снова напомнила о себе Катя.

«Нормально, – откликнулся Кирилл. – Работаю».

«Все там же? ☺»

«Угу ☺»

«И на жизнь хватает?»

«Конечно».

«Тебе всегда было нужно не много».

«Да, ничего не изменилось. Но заработки, правда, теперь получше».

«Да? А может, встретимся, расскажешь?»

«Можно».

«Посидим, поговорим. Столько лет не виделись. Я прямо в нетерпении, Кирюша».

«Готов».

«Где и когда?»

Кирилл назвал свой любимый ресторан, предложил выбрать время.

«Завтра», – тут же написала Катя.

«Прости, завтра не получится. Занят допоздна. Давай послезавтра, часов в восемь. Подойдет?»

«Хорошо. Напиши мобильный…» И она прибавила свой телефонный номер.

Через день они сидели в ресторане, и Катя хвасталась счастливой судьбой. Выглядела она прекрасно. Определить ее настоящий возраст по внешнему облику не представлялось возможным. Одета была явно дорого и стильно-небрежно. Подошел официант. Катя уверенно назвала несколько блюд из меню. Кирилл тоже назвал, не заглядывая, это меню он знал наизусть, так как часто здесь и обедал, и ужинал.

– Ты не волнуйся, я платежеспособна, – улыбнулась Катя.

– Это ты не волнуйся, – улыбнулся Кирилл.

Катя говорила быстро, видно было, что чувствует она себя несколько напряженно. Рассказывала о частых поездках, средиземноморском круизе, последнем посещении Миланской распродажи, об отдыхе на Лазурном Берегу… Будто отчитывалась. Посматривала на него настороженно. Кирилл слушал благодушно, но удивить его, похоже, не удавалось. Наконец поток Катиного сумбурного повествования прервался.

– Все это тебе не интересно? – предположила она.

– Что ты! – испугался Кирилл. – Очень интересно. Я же ничего о тебе не знал. А теперь, слава богу, вижу, что у тебя все хорошо.

Он так ясно улыбался, так искренне по-доброму смотрел, что Катя почувствовала себя наконец более спокойно. Она помолчала, тоже дружелюбно разглядывая Кирилла.

– Все-таки как же ты мало изменился, прямо удивительно. Не сердишься на меня? – спросила уже совсем по-человечески.

– Ну что ты, Кать, – опять запротестовал бывший муж. – Я так рад, что ты наконец объявилась.

– Да, но… все-таки я… виновата… наверно… Просто я тогда…

– Наверное, все сложилось так, как должно было сложиться, – прервал он ее покаянную попытку. – Я тебя понимаю, Катя.

Она облегченно выдохнула.

– Ты вроде бы тоже как-то выкрутился? – полюбопытствовала, окидывая взглядом его недешевый костюм. – Когда мы расставались, честно говоря, думала, опустишься на самое дно, извини, конечно. Неужели все еще в науке?

– Да… Может, вина? Ты не заказала…

– Я на машине. А ты?

– Тоже, – кивнул он.

Принесли еду. Кирилл был голоден. Он с удовольствием посматривал на объявившуюся наконец бывшую жену и с аппетитом ел. Она осторожно тыкала вилкой в тарелку, разглядывая Кирилла. Задержалась на обручальном кольце на безымянном, которое он так и не переставал носить… Вопросительно качнула подбородком, он подтвердил, что женат, но сейчас, объяснил, живет отдельно, потому что закончил работу по совместному проекту в Англии и уехал, а жена решила остаться. Но может быть, все еще наладится… Катя рассеянно возила вилкой по еде, цепляла по кусочку и надолго застывала. Отпивала воду из стакана и снова замирала.

– Я тебе столько рассказала, – заметила тихо.

– Ну уж и столько, – не согласился Кирилл. – Про путешествия – да.

– А ты… ездишь куда-нибудь? Получается?

Он пожал плечами.

– И да и нет. Ездить-то езжу, но мало что вижу. В основном по работе, это не совсем те путешествия, о которых ты рассказывала.

– А-а… Где успел побывать?

– Да много где. В Японии полгода работал. Давно, еще до женитьбы… Европу изъездил, недавно в Латинской Америке был, на конгрессе… Вообще, долго перечислять. Да я почти не вижу стран, где бываю, так много дел.

– Значит, все получилось? – никак не могла поверить Катя. – То есть вышло именно так, как ты рассчитывал?.. Только не говори, что российская наука все еще существует!

– Конечно, существует! – в свою очередь, удивился Кирилл.

Она уткнулась в тарелку и долго молчала. Возбуждение окончательно сменилось подавленностью, и она как-то вдруг поугрюмела, как если бы пьяное веселье завершилось неподъемной хмельной усталостью.

Катя вскинула голову, уставившись на бывшего мужа, и, заморгав, закусила губу, начиная плакать.

– Чертова жизнь, – сказала она, и слезы покатились по щекам.

– Катька, ты как пьяная, то смеешься, болтаешь без умолку, то без перехода слезы льешь… А может, в самом деле выпила?

Она кивнула. И ожидающе посмотрела на него красивыми, намокшими от слез глазами.

– Правда, что ль? – усомнился Кирилл. – Катюх, ну ты что? Часто так правами рискуешь?

– Случайно. – Она покаянно вздохнула. – Сама теперь боюсь за руль садиться. И как домой доехать?

– Домой-то довезу. А машину тут на стоянке оставим.

– Угу, – кивнула сразу вновь разулыбавшаяся Катя.

Она жила в дорогом новом доме затейливой архитектуры, в старом московском районе. Окна большой квартиры выходили на две стороны: с одной – на тихий переулок, с другой – на большой внутренний двор. Возле подъезда Кирилл хотел распрощаться – но Катя не отпустила, умолила подняться, посидеть еще немножко, сослалась на полное одиночество, тоску и невозможность расстаться вот так вдруг, после стольких лет разлуки. Снова пустила слезу. Кирилл сдался и отправился с ней. Катя сразу затеяла экскурсию по дому, гордясь своими интерьерами.

– Почти все сама, – хвасталась, путешествуя с гостем по комнатам. – Муж считает, у меня идеальный вкус.

Устроились в большой комнате с круглым эркером. Катя раздвинула шторы, за окном Кирилл рассмотрел обустроенную детскую площадку и подумал о сыне и дочери.

– А дети где? – обернулся он.

– Дети? – растерялась Катя.

– Мы толком не поговорили…

– Детей нет, – развела руками Катя. – Он не хочет. У него уже есть, от прежних браков. А я не настаиваю… А у тебя?

– Двое. Сейчас в Шеффилде с матерью.

– А-а, ну да, ты говорил. И фотки я видела, семейные такие… – Катя невесело усмехнулась и с непонятным раздражением заметила: – Дурцкие фотки! Ты всегда был какой-то правильный. Слушай, а давай выпьем? – Она вскочила и принялась доставать из бара бутылки и бокалы. – Сейчас сообразим закусить, – сообщала нараспев, поспешно сервируя низенький столик. Кирилл наблюдал задумчиво.

– Тебе не хватит? – озаботился наконец. – Ты и так на взводе. Кать, что у тебя случилось?

– Да вот, – Катя резко повернулась к нему. – Тебя встретила.

– Я рад нашей встрече, но не надо так беспокоиться. И хлопотать не надо. Есть я не хочу, пить не буду, а тебе, наверное, тоже не нужно, только хуже получится.

Она подсела к нему и, обняв, близко-близко посмотрела в глаза.

– Я не пила ничего, Кирюша, честно-честно! – Катя дыхнула ему в лицо.

– Ничего?

Она грустно помотала головой.

– А зачем врала?

– Боялась, ты ко мне не поедешь. – Мгновение она пристально смотрела на него. – Кирилл, что мы всё вокруг да около! Давай просто: ты сейчас один, и я одна, и нас многое связывает. Давай без всякой рассудительности, без раздумий – просто – давай… ну… – Непонятное смущение, несмотря на призыв к нерассудительности, помешало Кате договорить. Она обняла его, зарылась пальцами в волосы, стала целовать. Но… все это как-то быстро прервалось. Вроде бы и Кирилл в ответ приобнял Катю, вроде бы и губами как-то откликнулся на поцелуй – но будто далекое эхо, и не различишь, словно только намек на звук… И все. Кирилл сел и ее усадил рядом.

– Кать, давай лучше ничего не портить, – сказал со вздохом. – Ну что с тобой происходит, рассказывай.

Она было опять вскинулась к нему навстречу – и снова ничего. Губы у Кати задрожали.

– А тогда… зачем приехал? – еле выговорила она.

– Тебя привез. Ты сказала, что выпила.

– Значит, совсем меня больше не любишь?

– Люблю, – улыбнулся Кирилл. – Как младшую сестру.

– Что за дичь!

– Так бывает. Что было, прошло. Но чужими мы уже не станем. По крайней мере ты мне не чужая.

– Странный ты, – уныло пробубнила Катя. – И совершенно не меняешься, все такой же идеалист.

– Да и ты та же, Катюш. Просто то, что раньше жило внутри, теперь находится снаружи, и все время в актуальном режиме.

– Это вот я не поняла. Это ты меня сейчас обругал или похвалил?

– Какая разница. Я готов принимать тебя такой, какая есть. Было бы тебе хорошо. Но, похоже, тебе как раз сейчас довольно паршиво. Что-то случилось?

– Да ничего особенного не случилось, – отмахнулась Катя. – Обычное дело. Просто так пусто в душе, что жить не хочется. А дальше – только хуже, ждать нечего, – она махнула рукой и отвернулась.

Он молча погладил ее по голове, словно поощряя к дальнейшим жалобам. Катя растрогалась и сразу опять заплакала.

– Что меня ждет, Кирюш, что? Борьба с наступающей старостью, битва за красоту… А зачем? На фига это надо, когда все равно вокруг и внутри пустота.

– Внутри у тебя много всякого, уж я-то знаю, – улыбнулся Кирилл, снова погладив ее по волосам. – Ничего, Катюх, ты просто не в форме, пройдет.

Он говорил очень искренне, даже, как показалось Кате, с любовью. Она затихла, угревшись под его лаской.

– Да, ты действительно совсем не изменился. Все такой же человечище, – изрекла с гримаской преувеличенной серьезности и тоже погладила бывшего мужа по голове.

– Ну а с чего мне меняться?

– Так все же изменились. И всё изменилось. Как ты такой выживаешь?

Он пожал плечами.

– Некоторых ценностей внешние перемены не затрагивают, если ты об этом, – сказал, подумав. – Все, что было для меня важно, важным и осталось. Что могло бы это изменить?

Она задумчиво покивала.

– М-да, – протянула, разглядывая его. – Ты не изменился…

– Я не изменился, – согласился он, вставая. – Поеду.

– Как! – испугалась она. – Уже! И мы вот так расстанемся?!

– Почему расстанемся? Мы же близкие люди.

– Но мы так долго не виделись.

– Только потому, что ты этого не хотела.

– Посиди еще, – взмолилась Катя, – с тобой так спокойно. – Она вдруг схватила его за руку. – А давай поедем к тебе! Не хочу расставаться. С тобой словно что-то меняется, душа наполняется жизнью, как в молодости. Хочу до тебя дотронуться! – воскликнула она.

– Пожалуйста, – согласился он, протянув руку.

– Не так! Мне нужно большего!

– Прошлого не вернешь, Катька. Да и я женат.

– Какое это – женат! Ну где же женат! – зачастила Катя. – Женатые живут с женами, а твоя тебя бросила! Бросила!

– Она не бросала, просто я не смог с ней остаться. Это обстоятельства такие. Тут любой выход будет плохим. Так уж получается. Но все еще может измениться. Пока мы живы, многое возможно.

– Так мы с тобой тоже живы! – ухватилась Катя. – Почему у нас невозможно?

– Было возможно, пока я не женился…

Катя попыталась перебить, но Кирилл не хотел останавливаться и продолжил говорить, коснувшись ее руки:

– Ну зачем нам этот адюльтер на погорелом месте, Катюш? Он все только осложнит и запутает. Нужна тебе будет помощь, или терпеливая жилетка, чтобы выплакаться, – я буду рядом, если, конечно, захочешь. С этим тоже ничего измениться не может, рассчитывай на меня.

Катя заплакала, но внутри у нее словно развязался затянутый прежде узел. Так она себя чувствовала в детстве. Тогда были живы родители, и бабушка, и мир был полон чудес. Все, что составляло ее жизнь теперь, совершенно не походило на детство. В последнее время она и вовсе не могла никак вывернуться из депрессии, может, от отчаяния и разыскала Кирилла. Теперь подводила итоги: ей не удалось поразить его житейскими успехами; не удалось вернуть в качестве своего мужчины. Но и с этой своей старомодной постной верностью он оказался кстати. Она ничего не добилась, но холод, давно царивший в душе, сменился неожиданным, уже подзабытым теплом.

– Ну хорошо, – вздохнула Катя, с последней надеждой беря бывшего мужа за руку. – Пусть ты женат, я все понимаю. Но и я замужем! Речь ведь не о браке, да? И не о чем-то обязывающем. Почему бы нам просто сегодня не сделать друг другу такой подарок? Разве ты счастлив один? А со мной тебе будет хорошо. Тем более, как ты говоришь, не чужие люди.

– Нет, Кать. – Кирилл поцеловал ее руку. – Это не будет хорошо.

По дороге домой он вспомнил, что забыл включить звук телефона, который отключил еще в ресторане.

Оживленный аппарат сразу же зазвонил требовательными звонками.

– Кирюша! – кричала сестра. – Ну слава богу! Ты что – телефон, что ли, забыл? Я так переволновалась.

– Да все в порядке. У тебя как? Случилось что?

– У меня как обычно. Просто вот тебя потеряла, беспокоилась. Еще если бы телефон был выключен – не так тревожно. А когда просто трубку не берешь, сразу разные мысли в голову лезут – в аварию попал, лежишь раненый на дороге, а рядом звонит…

– Да все хорошо, – успокоил брат. – Буду теперь, если что, телефон выключать, если это лучше.

– Ты дома?

– Только еду.

– А где был?

– С Катькой встречался.

– С какой это Катькой? – насторожилась сестра.

– С моей. С первой женой. Помнишь свою бывшую невестку?

– Ой, уж и «с моей»! Ну какая она тебе «моя»? – возмутилась Галя. – А что это ты с ней встречаешься?

– Да просто так. Встретились – поговорили, она сама меня нашла. Посидели в ресторане, потом домой ее отвез.

– А телефон зачем выключил? – продолжала допытываться сестра.

– Не хотел, чтобы нам помешали. Все-таки давно не виделись.

– Ой, Кирюш, ну ты, честное слово, вот как ребенок – всем веришь! Просто встретились! А? Вы подумайте! Просто! Вот тебя облапошить – пара пустяков. Ты сам человек порядочный – и всех по себе судишь, – корила Галя. – А люди, Кирюш, волки. Сожрут – и не подавятся. Особенно такие, как эта твоя Катька!

Кирилл засмеялся. Галкины страшилки его очень забавляли.

– Что смеешься? Ты что, не понимаешь, что ей от тебя просто что-то опять понадобилось? Небось узнала, что известный ученый – и здрасте, нарисовалась!

– Ничего ей не надо, – успокоил Кирилл. – Не волнуйся, бдительная ты моя. Катя отлично устроена, все у нее хорошо.

– Ну и стервы же твои жены, – вздохнула Галя. – Что одна, что другая…

Реплика сестры заставила его вспомнить о предполагаемом замужестве Эли. «Ее сюда уже не выманишь, – размышлял Кирилл. – А я, наверное, не соберусь туда. Значит, общее будущее у нас возможно только в виде урывочных встреч, когда к ним приезжаю. Что ж делать, в общем-то, это с самого начала не исключалось… Если, конечно, она еще согласится выйти за Хогарта».

Эля позвонила уже на другой день, сказала, что предложение Уильяма принимает.

– Ты рад за меня? – спросила вкрадчиво.

– За тебя – да, – вздохнул Кирилл.

Она молчала, словно ждала еще чего-то.

– Конечно, рад, Элька, – скрепившись, повторил Кирилл.

– Ну и дурак, – сказала Эля, отключаясь.

«И что теперь? – думал Кирилл, руля на работу. – Девок своих разогнал. Детей моих воспитывать будет английский сосед. И я опять жених, что ли? – усмехнулся мрачно. – Свободен. Рад ли, нет ли – свободен… Теперь разводиться придется. Господи, как жить-то?.. Я спокоен за девчонок, но что мне-то делать? Что делать, что делать… – бубнил он себе под нос и даже принялся напевать эту фразу в задумчивости. – Что делать, что делать… Надо математиков озадачить со срочным расчетом, вот что… А начну сегодня прямо со спектрального анализа…» – энергично додумал Кирилл и, запустив в голове привычный творческий процесс, прибавил скорость, спеша в лабораторию.

Другая жизнь

Женя не сразу узнала голос школьной подружки.

– Юлька, ты, что ли?! – дошло до нее наконец.

– Да я, я. Не ожидала?

– Так сколько ж мы уже… Юлька! Лапа моя… Как здорово-то!

– А я не просто так, – деловито предупредила бывшая одноклассница. – Мне Алка Бачинская звонила. Помнишь такую?

– Ну конечно, – рассмеялась Женя. – Склероз у меня еще не начинался.

– Оказывается, уже пятнадцать лет, как мы школу закончили! Представляешь?

– Ну да… – удивилась Женя. – Хм… Действительно, пятнадцать получается…

– Во-от! И они с Маринкой Королевой организуют встречу класса. Я обещала позвонить тебе, Таньке и Ритке.

– О-ой, – умилилась Женя подзабытому звуку родных имен. – Танька с Риткой… девочки… Господи, сколько же мы не виделись, не слышались!

– Вот именно! – подтвердила Юля. – Значит, готовься. Алка с Маринкой такую деятельность развернули, думаю, всех разыщут и приволокут… Ну ты как живешь-то, Жень? Сколько детей?

– Сколько и раньше – два! А у тебя?

– А у меня одно. Ему пять, Ваське моему… И я, как забеременела, с тех пор почти никого и не видела. Сначала не до того было, а потом все как-то отодвинулось и вроде уже стало совсем далеким прошлым…

– Вот-вот, – согласилась Женя. – Жизнь засасывает. Забываешь обо всем и погрязаешь в куче хлопот. А про девчонок не знаешь?

– Да все нормально. Встретимся – поговорим. В общем, не забудь: через две субботы, на третью, в ресторане «Медведь» – помнишь, за желтым домом? Так что готовься, я еще позвоню.

Она отключилась, а Женя с задумчивой улыбкой направилась к платяному шкафу. Ужасно захотелось на эту вечеринку, и чтобы выглядеть там лучше всех. Вот ты приходишь – молодая, красивая, в сногсшибательном платье, и годы-то тебе нипочем, и в жизни твоей все окей… Она еще не бывала на встречах одноклассников, но знала, что это всегда выставка достижений. Все стараются выглядеть успешными людьми – и в глазах друзей действительно отражаются счастливчиками.

Жене-то и в самом деле не о чем было жалеть. Уже двенадцать лет она пребывала в счастливом замужестве и по-прежнему очень любила своего Славика. Семья ни в чем не нуждалась, подрастали славные дети-погодки, сын и дочка, неразлучные, как близнецы. Бабушки с дедушками с обеих сторон во внуках души не чаяли, посидеть всегда в радость, никогда не внапряг. И на работу Женя ходила с удовольствием, потому что могла и не ходить, семья бы не обеднела. Но она считала, что некоторая трудовая деятельность шла ей только на пользу, чтобы не закисать в быту, – тут тебе и тусовка, и развитие какое-никакое, и новые цели, и вообще – движуха. Для всей семьи лучше, если женщина не погрязает полностью в домашних делах, а с кем-то еще общается, в чем-то совершенствуется… И в целом, как ни посмотри, получалось, что они самая счастливая семья.

Только иногда, пусть и совсем изредка, Женю точили странные сомнения – словно бес на ухо нашептывал: вдруг ей казалось, что недобрала чего-то. Причем, говоря о своей жизни с другими, Женька неизменно видела себя счастливицей и благодарила судьбу. Собственная биография, вынесенная на люди, казалась весьма благополучной, наполненной чудесными событиями, к числу которых она уверенно относила, например, успехи детей, изобретательные сюрпризы от любящего мужа, частые путешествия… Но один на один с собой, когда случалось ей пребывать в плохом настроении, Женя чувствовала иногда какой-то неопределенный ущерб и недодачу – и томилась, словно сомневаясь в своем счастье.

Замуж она вышла не то чтобы рано: девятнадцать лет – вполне большая девочка. Но у юной отличницы всегда так мало было свободного времени! В свои девятнадцать ей как-то и осмотреться не успелось, и повыбирать не пришлось. Настоящий поклонник до Славика был всего один. А до того имелся еще школьный друг – только это уже совсем детство далекое.

В школе Жениным парнем считался Саша, но они даже целовались всего несколько раз, не говоря о чем-то более серьезном. А после и вовсе разошлись по разным учебам, и Женя иногда вспоминала с легкой обидой, как он тогда легко от нее отступился. Ну да, это она сказала на выпускном, что встречаться пока не получится, потому что времени не будет, ведь нужно готовиться к поступлению в универы. И действительно готовилась, не поднимая головы, – легко ей никогда ничего не давалось, зато целеустремленности было не занимать.

Тогда она отклоняла все Сашины предложения, а когда стало известно, что оба поступили, улетела с родителями на море. И Саша немножко надулся. Но что же можно было поделать? Все так завертелось – экзамены, радость неописуемая от поступления, отдых с родителями в Италии – она как в чаду была сначала от волнения, потом от счастья, а после – начало студенчества, опять учеба, в которой распускать себя не привыкла, новые знакомые, столько всего… Но ведь и сам он не был особо настойчив! Ну походил, позвонил немного – да и отстал. А в общем, детство это все было, ерунда, ясно же. И Женя о нем совсем не жалела.

В универе на втором курсе к ней приклеился Егор, гиперобщительный третьекурсник, отчаянный любитель клубов и шумных вечеринок. Ей самой новый поклонник очень нравился, и они целовались и обнимались на дискотеках, на улице и даже в стенах учебного заведения, хотя неопытная Женя стеснялась публичности. Но до окончательного сближения с Егором дело не дошло, потому что появился Славик – и мигом вскружил ей голову.

Как же ее тогда накрыло, какие яркие, восторженные переживания она испытала! Все сомнения о допустимости, о своевременности, о границах близости, столь заботившие с Егором, – рассеялись сами собой. Не было никаких сомнений и быть не могло! Только Славочка! И с ним можно все. Потому что именно с ним к ней пришло это чудо любви, которой, как она теперь понимала, до тех пор ей не доводилось испытывать. Сам Славик был влюблен не меньше, все закрутилось так быстро, предложение о браке возникло через месяц после знакомства. Через три – пышная свадьба! И Женька к тому времени уже была беременна Антошей. А потом – еще их большая семья не успела нанянчиться с первенцем, как и Анечка родилась. Чудесные дети. Чудесный муж. Счастливое семейство… Но все как-то быстро. Какая-то слишком правильная личная жизнь, как по учебнику.

И когда позвонила Юлька, Женя вдруг почувствовала волнение, которое бывало у нее в детстве перед дискотекой. И все дни, пока ожидала встречи и готовилась, это чувство не проходило. «Что-то будет… Что-то будет…» – так и пело в душе.

Ресторанный зальчик, снятый одноклассниками на вечер, был уже полон. Жене давно не доводилось участвовать в таком многолюдном, веселом и шумном собрании. Бывшие друзья и недруги обнимались как родные, кидались друг к другу с ликующими воплями, словно помолодели на пятнадцать лет, снова став пацанами и девчонками. Все были счастливы забыть про клубок забот, опутывающий каждую взрослую жизнь, и вернуться в беспечное детство. Женя тоже обо всем позабыла и радостно осматривалась, увлеченная общим энтузиазмом.

На столах уже стояли бутылки и кое-какая закуска. Официанты разносили коктейли для желающих.

– Женька-а! – завопила выскочившая откуда-то Юлька. – Девчонки, Женька приперлась!

Три школьные подружки бросились навстречу. Женя смеялась и чуть не плакала от умиления, нежность переполняла ее, словно не было этих долгих лет добровольного необщения. После первого сумбурного обмена сведениями, восторженными ахами и поцелуями девушки заняли наконец маленький столик.

– Мы совсем и не изменились, правда? Ну правда ведь? – тараторили возбужденно.

– Совершенно!

– Ты вообще ни капельки!

– И ты!

– Нет, я поправилась. Сразу после Васьки.

– Только чуть-чуть, ерунда!

– Тебя совсем не портит!

– Лучше на Маринку посмотрите, вот это хрюша!

– Да! А Аня Панищева, правда? Она же как я была! А теперь…

– Нет, а Людка Тихвина? Поросеночек рос-рос…

– Она хоть добрая.

– И то верно. Вот кто реально закабанел – так это Игорек Любимов.

– Ой, а ты красуля, лучше, чем была.

– Девочки, Алку вообще не узнать! Потрясающе выглядит!

– Ага! Стильная стала. И голосок хороший прорезался. Классно они с Маринкой все устроили, да?

– Ну! А была такой серой мышью!

– Кто?

– Да Алка! Кто ее в классе видел? У нее даже никогда в школе парня не было. У нас у всех кто-то был – у Женьки Сашка, у меня – Малинин, у Ритки – Павлик в девятом, а в десятом… – принялась перечислять Таня.

– В тебя еще Басов был влюблен, – перебив, напомнила Рита, посасывая коктейль. – А в Юльку – Белокуров и Орлов.

– В меня Орлов?! – яростно отреклась Юлька. – Орлов по Женьке сох! А я с Жарковым целовалась и, ты уж прости, Ритуль, с твоим Васиным повстречалась немножко.

– Да ладно, – отмахнулась Рита. – Будто я не знала! У меня к тому времени уже Ванечка был.

– Ага, – подтвердила Женька. – Симпатичный такой, постарше нас, он тогда уже в универе учился. – Ты с ним долго встречалась?

– Не-а, – мотнула головой Рита. – Сразу после школы разбежались. В одной компании были – и представляете? Почти одновременно себе там новых нашли, так что расстались друзьями.

– С тобой всегда такие истории, – сказала Таня. – Ты как-то умеешь не заморачиваться. – Она вздохнула. – Я бы с бывшим дружить не смогла, даже если бы у меня новый появился.

– Почему? – удивилась Ритка.

– Ну не знаю, – Таня пожала плечами. – Он же другую предпочел.

– Так и я предпочла другого! – простодушно рассмеялась Рита.

– Я понимаю… Но все равно он сволочь.

– Ну не знаю! – воскликнула Рита, лицо которой никогда не теряло радостного выражения. – Какая тебе польза, если бывший парень из-за тебя страдает? А так – все довольны, всем хорошо! Что еще нужно?

– Точно, – кивнула Юля. – У Ритули характер золотой. А у тебя, Танюх, – стервозный.

– Наверное, за это меня мужики и любят, – отбила Танюша.

– Жень, а ты с Сашкой общаешься?

– Вспомнила! Сто лет его не видела! – Женя зыркнула глазами в зал, с нетерпением высматривая школьную любовь. – Где он, кстати?

– Нужно у Алки спросить, она народ обзванивала.

– Не надо, – испуганно повернулась Женя. – Не спрашивай.

– Чего это?

– Неудобно.

– Че неудобно? Мне удобно. Может, я по нему соскучилась, – хихикнула Юлька, вскакивая.

Она вернулась через пару минут.

– Алка говорит, Сашка ничего не обещал. Сказал, маловероятно.

Женя кивнула и разулыбалась, чтобы скрыть разочарование.

– А все-таки самые серьезные отношения были у Женьки с Сашкой. – Юля с серьезным лицом принялась накладывать себе салат. – Ешьте, девочки, а то наберемся раньше всех.

– Ну прям уж! – возразила Танюша, цепляя на вилку колбасу. – Самые серьезные – это у Ритули с Иваном, а у Женьки – так, дружба, и всякие пустяки, ну там портфельчик понести да три каких-нибудь поцелуйчика.

– Два, – вставила Женя.

– И что! – не согласилась Юля. – У вас зато любовь была, а не просто так. А Ритка размениваться любит. Она со своими парнями, что бы между ними ни было, просто играет, правда, Ритуль?

– Ну почему же! – пожала плечами Рита, ковыряясь в салате. – Я своих мальчиков всех любила. И сейчас люблю, – засмеялась она. – И всех последующих тоже. И даже будущих! Ха-ха-ха! Все такие лапули, каждый в своем роде.

– Да это не то. У тебя, Ритуль, характер легкий, вот ты всех и любишь. Но Женька другая, и у них с Сашкой было все не просто так.

– Вообще-то, Юляш, настоящее у меня было потом, уже после Сашки, – собравшись с духом, возразила Женя, которую смущали откровенные разговоры. И словно придя ей на помощь, все голоса перекрыл объединяющий призыв Аллы прекратить галдеж и выпить наконец вместе за встречу.

Женька выпила охотно, уговаривая себя держаться посмелее. Насчет Сашки, конечно, Юлька ошибается: ничего серьезного у них не было, просто сейчас интересно было бы на него взглянуть, все-таки он был первым парнем, на которого она смотрела влюбленными глазами. Жалко будет, если не придет… А впрочем, фиг с ним! Она снова выпила и засмеялась, намереваясь славно повеселиться.

Алла продолжала ловко рулить классом, все по очереди рассказали о себе всякие пустяки, кто кем работает, куда поднялся, сколькими обзавелся детьми, мужьями, женами… Любимцы судьбы неторопливо перечисляли достижения, но и неудачники хвалились кто чем мог – в общем, получалось, у всех все как будто сложилось неплохо. Даже очень преувеличенные самопрезентации встречались подобревшими одноклассниками как правдоподобные и сопровождались поощрительными аплодисментами. Женя тоже не стала прибедняться – хорошая работа, чудесные дети, замечательный муж… И снова все обнимались и братались, сентиментально вспоминали истории детства, дурачились и выпивали. Четыре подружки хохотали, шептались, сумбурно спешили посвятить друг друга в обстоятельства своей взрослой жизни, торопливо наверстывая упущения последних лет. Выходило, что у всех Женькиных подруг нажит такой разнообразный и пикантный жизненный опыт, что ей, с ее годами беспорочной семейной жизни в единственном удачном браке, оставалось только глазами хлопать, внимая потоку житейской мудрости и сокровенной женской осведомленности.

Юлька была замужем второй раз, но опять ее что-то там не до конца устраивало в супруге, поэтому на стороне имелся еще друг, тоже, однако, далекий от идеала, так что останавливаться на нем Юля пока не собиралась. А на будущее смотрела чрезвычайно оптимистично. Таня замужем не была, зато имела такой богатый сексуальный опыт, что не помнила поименно некоторых из своих партнеров. Ее впечатления от жизни также были самыми радужными. Ну а Рита, самая веселая и легкая из четверых, для себя сумела совместить Юлину и Танину модели. Она состояла в очередном браке и часто вступала в короткие романы. Заметно было, что и Рита своей судьбой совершенно довольна.

Женьке на этом фоне совсем не хотелось выглядеть какой-то белой вороной. И ведь не то чтобы у нее имелись какие-то особо жесткие принципы во взглядах на брак, но просто первые же серьезные отношения оказались устойчивыми и счастливыми. Слушая подружек, она невольно задавалась вопросами: что, если нечто важное все-таки проходит мимо? Что, если упускается самое захватывающее и об этом придется пожалеть?.. Беспокойство не вспыхнуло ни открытием, ни отчетливой мыслью, но вдруг замелькало новыми искорками сомнений. «Совсем другая жизнь… Совсем другая…» – невнятно думала Женя.

Вообще-то она не привыкла к разговорам о сексе на людях. И хотя интерес к теме и к жизни подружек будоражил любопытство, краснела, пугливо оглядываясь по сторонам, не подслушивал ли кто ненароком их разговоров. И на вопросы о ней самой только нахваливала мужа, а заодно уж и свекра со свекровью, детей, родителей, даже свою кошку…

– А что с личной жизнью? – перебила этот поток Танюша.

– Все идеально! – как могла убедительно воскликнула Женя.

– Есть интересный друг?

Женю покоробил натиск, не хотелось отвечать ни «да», ни «нет». «Может, и хорошо, что не встречались все эти годы», – пронеслось в голове.

– У меня же идеальный брак, – сообщила она, неуверенно улыбнувшись.

– Но ты ведь не хочешь сказать, что это и все? – засмеялась Таня. – Или ты нам не доверяешь?

– Отстань от нее, – вмешалась Юлька. – У человека прекрасная семья – что еще нужно? Вообще, не все же такие бесстыжие! – Скорчив страшную гримасу, она ущипнула Таню за ногу.

– Уау! – вскрикнула та, со смехом отпихивая Юлю. Веселая потасовка перебила некомфортную для Женьки тему, а потом девушки в очередной раз выпили за дружбу и немножко помолчали.

– Жалко, что Сашка не пришел, – вздохнула Рита. – Правда, Женюр?

Та только плечами пожала. Подбежал Вася Рыбин, увлек Женю на танцевальный пятачок. Весело болтая с отпускавшим комплименты Васькой, она скользила по площадке, голова кружилась от выпитых коктейлей, от радостного возбуждения, и взгляд ее ни на чем не задерживался. Столики, одноклассники за столиками, иллюминация на окнах, танцующие пары, снова столики и за ними друзья детства, Васькины усы совсем рядом, столики, светлый проем двери, в проеме силуэт… Саша… Сердце замерло, пропустив удар. Всматриваясь в лица одноклассников, Сашка радостно узнавал парней и девчонок. И Жене казалось, что за грохотом музыки она явственно слышит смех и веселый разговор вокруг него. Он выпил с друзьями и встал.

– Женька! – воскликнул, подходя. – Васё-ок, привет!

– Санька, братуха! – довольно приветствовал Рыбин и, распавшись с Женей, обнял школьного товарища.

Она стояла молча, склонив голову набок, сцепив руки перед собой.

– Женечка, – ласково выдохнул Саша, отрываясь от Васи. – Ребята, как же я рад! Давайте за встречу!

Присели за столик.

– Еле вырвался, – пожаловался Саша, – дела были…

Выпили радостно. Рыбин куда-то скрылся, а Сашка потянул Женю обратно на танцпол и обнимал так нежно, что у нее дыхание перехватывало и по телу гуляла волна самого нескромного возбуждения. Добродетельная Женечка пугалась самой себя, но чем более недопустимыми казались ей собственные ощущения, тем с большим волнением она прижималась к Саше.

«Господи, – думала, – как хорошо! Как давно у меня ничего подобного…» Она совершенно не отдавала себе отчета в том, что было хорошо и чего у нее не было. Просто как-то комплексно и до сердечного томления чувствовала очарование вечера, своей словно бы вернувшейся юности и своей первой любви, показавшейся сейчас такой живой и вечной. «А ты помнишь…» – шептал Саша, перелистывая моменты их школьного романа. Она кивала: помню, да… Ой, разве? Мотала головой: нет… не помню… Правда? «Я ничего не забыл, Женька… – склонялся он к самому ее уху. – А ты только лучше стала…» Кончился танец, но они не пошли к столикам, стояли посреди зала, держась за руки. И снова танцевали, когда музыка возобновилась – и так бесконечно.

– Как живешь, Женечка? Рассказывай, – просил он. – Рассказывай все. Я почти ничего о тебе не знаю. И не понимаю почему. Почему мы расстались на столько лет, Женя?.. Рассказывай. Как ты?

– Я нормально, – улыбалась она. – У меня двое детей. И вообще… Все в порядке. – А глаза твердили: все просто потрясающе! Потому что мы встретились.

И он смотрел на нее так же. Любовь моя! – как будто излучал этот взгляд. – Мы снова вместе.

– А ты как живешь? – спрашивала она.

– Не очень, – вздыхал Саша. – Развелся недавно. С дочкой редко вижусь.

– М-м, – грустила Женя, проникаясь его грустью. – А почему развелись?

– Чужие люди. Понимаешь, не сошлись совершенно. Так бывает…

Она кивала сочувственно, крепче прижимаясь к Саше и задыхаясь от совершенно нежданного счастья.

– Вообще, как тебя, Женюр, я больше никого не любил, – говорил он, касаясь ее уха губами. Уху было щекотно, и это казалось таким возбуждающим, что у нее подкашивались ноги. Она переживала что-то невообразимое, такую бурю эмоций, какой в ее удавшейся, редкостно благополучной жизни еще не бывало. Во всяком случае, таких волнений она не испытывала ужасно давно, так давно, что уже забыла, что так бывает. Музыка почти оглушала, но они отчетливо слышали каждое сказанное друг другом слово.

– Какой же я был дурак, – каялся Саша. – Столько лет без тебя! По собственной глупости!

– Странно, что мы совсем не встречались, – вторила Женя. – Даже ничего не знали друг о друге. Словно чужие.

Еще недавно, если бы кто-то заговорил с ней о Саше – она бы вспомнила о нем как о далеком детском эпизоде. Но сейчас казалось, роднее нет во всем мире. Они танцевали, потом присаживались где-нибудь, где им никто не мешал, и говорили, говорили, смотрели друг другу в глаза не отрываясь, держались за руки, невнятно перешептывались, ностальгически обнимались, – и все это словно во сне, словно паря над будничной жизнью. Он шептал: «любимая» – беззвучно, одними губами, и она считывала это слово и пьянела от счастья.

«Так же было когда-то со Славой, – мельком подумалось Жене. – Но когда это было…» Думать о муже совершенно не хотелось. Боже мой! Как же не хотелось! Но пора было возвращаться домой. Минуло двенадцать часов, Женя, словно Золушка, должна была покинуть бал.

Они осторожно поцеловались, в последний раз всмотрелись друг в друга долгим взглядом, и, сев в такси, она помчалась домой, после некоторых колебаний оставив Саше все контакты.

Он стал звонить сразу. Она не успела еще доехать – а Саша уже набрал ее номер. Прошептал, что соскучился. Спросил, когда увидятся. Хотя бы просто погулять, посидеть в кафе. Хотя бы встретить с работы… Женя мямлила, вроде бы отказывалась, ссылалась на семью, но глупая от счастья улыбка проникала во все ее интонации, придавая отказу какой-то совсем уж формальный, вовсе не серьезный смысл.

Перезваниваться и переписываться вошло у них в привычку. Вроде бы всегдашняя устроенная жизнь протекала у Жени своим чередом, но в ней появился школьный друг – ее первая любовь. И Женя убеждала себя, что виртуальное присутствие Саши, кроме некоторого разнообразия в обычном жизненном распорядке, ничего не изменило, а главное – уж точно ничего не испортило и не осложнило. Она потихоньку склонялась и к мысли о встрече – ведь ничего не будет плохого, если они просто встретятся, посидят в кафе или погуляют и поговорят. В конце концов, в прошлом их довольно многое связывало. И разве это правильно – сознательно отталкивать близких людей, в то время как новых, таких же значимых, так и не появилось? Только Слава. Но Слава – тема отдельная, у него особенное место. Однако жизнь ведь не может ограничиваться единственно семьей…

Женя теперь общалась и со школьными подружками. Разговоры в основном были все те же: про мужчин. И они поселяли в ней все больше сомнений. Складывалось впечатление, что в свое время ее просто обманули. Обманули родители, любимый муж, сам этот миф о «второй половинке», внушенный с детства, надул ее. Оказывается, жить можно совершенно иначе – весело, бурно, разнообразно… И почему она застряла в семье, как в болоте, в то время как нужно двигаться, рисковать, экспериментировать с собственной судьбой!

Теперь Жене грустно было думать, что ее опыт взрослой женщины недалеко ушел от опыта ее же старшеклассницы. Теперь ей хотелось тоже бесстрашно плыть по жизни, как это делали подруги, встречаться, сходиться, расходиться с людьми, пробовать варианты, получать новые впечатления, расширять собственные границы, чтобы потом, как говорится, не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. К Саше ее тянуло и это открытие, и те чувства, которые она неожиданно испытала на встрече одноклассников. К ней словно вернулись юные эмоции – и сразу так все раскрасили, словно превратили спокойные, не доставляющие особых хлопот, но и не будоражащие душу будни в настоящие захватывающие праздники. Она не понимала, чего именно хочет от Саши, но очень дорожила своим внезапно вспыхнувшим ярким переживанием, которое тоже не знала как назвать.

Она сражалась с собой, не решаясь на встречу, и в то же время дерзко спорила с воображаемым обвинителем. Почему я не могу просто-напросто увидеться с одноклассником?! Встретились – посидели – разошлись. Вот и вся программа! Но зато я перестану потом считать себя робкой овцой, не смеющей даже в ресторан сходить с посторонним мужчиной. Вон девчонки как живут… А я? Я будто в матрицу попала, где все расписано, подогнано, обезврежено! Да точно ли это жизнь, и счастливая жизнь, как мне раньше казалось? Ведь нет ни душевных полетов, ни телесных рисков, ни экстремальных событий, ни побед над собой!

А Саша все звонил, все спрашивал, когда они увидятся. Она отвечала: не знаю. Когда-нибудь… Или вовсе уходила от ответа, задавала случайный вопрос, меняла тему. Но в конце концов согласилась.

Женя подходила к оговоренному месту с трепещущим сердцем, а когда заметила его, топчущегося под памятником, с цветами в руках, рванулась почти бегом, про все забыв, счастливо сияя влюбленным лицом. И сам он, едва увидел издали, так и полетел ей навстречу, словно подгоняемый волной… «Животик его совершенно не портит, – на бегу умилялась Женя. – И все у него какое-то особенное, все ему идет…» Они добежали друг до друга и обнялись. «Славка по сравнению с Сашей – Давид Микеланджеловский… И что? – мелькнуло у Жени, и она тут же почувствовала, что муж ее чем-то раздражает. – Вообще он весь какой-то убийственно идеальный…» – заключила с новой для себя неприязнью.

С того дня Женя и Саша уже не могли не встречаться. Свидания были в общем-то невинны, Женя не решалась на постельную измену, а Саша не торопил. Они гуляли, когда удавалось, встречались в кафе ненадолго. Дома она говорила, что засиделась с подругами, задержалась на работе, зашла в косметический салон… Вечерами Саша караулил за углом их офисного здания, и потом они шли, обнявшись, по бульварам до следующей станции метро. Целовались. Женя летала как на крыльях. Ей хотелось продолжения. Но она сама пресекала их объятия, отворачивалась, бормотала: «ну всё, всё…» – и чувствовала себя еще по эту сторону черты, за которой, казалось, ничто уже не сможет оставаться по-старому. Она боялась кардинальных перемен. И в общем-то не хотела их.

Но дома все равно что-то менялось. Собственная ложь мучила и, будучи вполне правдоподобной, самой же Жене казалась глупой и неубедительной. И на семейные будни она теперь смотрела куда более критичным взглядом. Непонятно почему, Слава стал раздражать. Даже его обычай дважды в день подтягиваться на домашнем турнике вызывал враждебные чувства. Она сама не понимала, чем именно могла не нравиться невинная и, в общем-то, похвальная привычка, но в душе́ злилась на мужа и напрягалась, когда он, легко подпрыгнув, приступал к своим силовым упражнениям. «Зачем это нужно? – думала недружелюбно. – Какое-то тупое стремление к внешнему совершенству…» Она сама же осуждала себя за эту критику, которой муж явно не заслуживал. Но на следующий день ее снова бесила его физкультура. «Дурацкий выпендреж, – злилась Женя. – Почему-то другие без этого прекрасно обходятся…»

На самом деле она почти понимала, чем не хорош стал ее Слава. Плох он был тем, что ей приходилось врать ему и скрывать от него все Сашины звонки и эсэмэски. Виноват муж был также и в том, что вечера и в выходные почти всегда проводил дома, с семьей. И если раньше в глазах Жени это выглядело одним из несомненных его преимуществ, то теперь сделалось явной помехой ее тайной жизни: Слава постоянно маячил перед глазами, требовал внимания. А Жене хотелось побыть одной, подумать о своей неожиданной и пылкой любви, перебрать в памяти все бесценные мгновения встреч, помечтать об этом новом и свежем чувстве, которое так оживило, так раскрасило жизнь. Дети вроде бы тоже совсем не способствовали безрассудному роману мамы – но они были ее дети! Ответить за несовершенства и сложности «двойной» жизни должен был только ни о чем не подозревающий муж.

Слава между тем присматривался к супруге, с тревожным удивлением замечая и странные придирки, и раздражительность, и хмурость, и скрытность. «Какой-нибудь кризис, – решил он беспечно. – Надо бы к ней повнимательней…»

«Конечно, Слава не виноват, – размышляла в то же время Женя. – Но ведь и я не виновата, что счастье мое оказалось не рядом с ним…»

Счастье! Еще недавно оно у нее было. И вот теперь лишь маячило. Она даже не могла себе представить, как на самом деле должно выглядеть ее новое счастье. Крепкая семья – и любовные встречи с Сашей? Так у нее явно не получалось. Еще ничего толком не было – а уже сплошные страдания… Развод с мужем – и новая семья с возлюбленным? Но от этой мысли сердце сжималось горькой тоской невозможности и вины. Нет, это не для нее. Попытайся она только лишить детей родного отца и навязать им другого «папу» – непременно сошла бы с ума от раскаяния. Было ясно, что в ее случае это ни капельки не вариант. Но что тогда? Расстаться с Сашей и попробовать вернуть прежнее благополучие в семье? Как?! Как отказаться от обновления? Внутри у нее словно все застоялось в этом невыносимо спокойном браке. Как пренебречь нежданной радостью, от которой словно разворачивались крылья?

«Никто ни в чем не виноват, – отбивалась Женя от укоров совести. – Просто жизнь такая. Просто я хочу счастья. И разве не глупо, не преступно противиться любви?» Закрыв глаза, она лежала в горячей ванне, это было единственное место в доме, дававшее возможность хоть немного побыть в одиночестве. На табуретке рядом валялся телефон – всякую минуту она ждала звонка от него. Но позвонила Юлька.

– Как дела? – спросила тускло.

– Да так себе, – неопределенно пожаловалась Женя. Ей вдруг ужасно захотелось посоветоваться с опытной подругой и разделить с ней ответственность за свое уже принятое в глубине души решение.

Юлька вздохнула. Женя помолчала.

– А у тебя как? – спросила наконец.

– Тоже фигня, – буркнула Юля, очевидно за тем и позвонившая. – Хотя – почему тоже? У меня в общем понятно. А у тебя-то что не так?

Теперь вздохнула Женя, собираясь с силами.

– Юль, я как раз посоветоваться хотела. У меня ситуация… Понимаешь, со мной никогда ничего подобного… Мы с Сашкой встречаемся… – призналась, точно в воду бросилась.

– Да ну! – воскликнула Юлька.

– Еще ничего такого не было, – поспешила сообщить Женя. – И я не знаю, как мне быть. Понимаешь, мы любим друг друга, но у меня семья. Объясни мне, Юль, ведь ты… ну, ты разбираешься в таких делах… Ну… как это бывает? Вот как это все устроить, чтобы дома муж и дети – а на стороне любовь. И чтобы всем хорошо и никому никакого ущерба, а? Понимаешь, у нас еще ничего не было, а я уже вся извелась и…

– А как ты хотела? – перебила Юлька. – Думаешь, все так просто? Нет, дорогая, чтобы, как ты выражаешься, никому никакого ущерба, нужно родиться нашей Ритулей. Но это отдельный талант. У меня, например, такого нет. А у тебя и подавно. Это всегда не просто и всегда больно. Причем обычно всем.

– Как! – не поверила Женя. – Я думала, ты счастливо живешь и все это как-то так ловко совмещаешь! Думала, ты купаешься в счастье!

– Как бы не так, – буркнула Юля. – В счастье купаюсь! Да я не помню, как оно выглядит, это счастье.

– Юль, но у меня же никого никогда, кроме мужа, не было, понимаешь? Я думала, вы все счастливые и опытные, думала, ты мне посоветуешь что-нибудь…

– А я тебе и советую, – решительно заявила Юлька. – Я тебе советую держаться за твоего Славу обеими руками и выбросить из головы всю ту пургу, которую мы тебе гнали там, на встрече. Потому что из нас троих счастливая только одна – это Ритка. Ну она так создана, для нее вот эта вся полигамия – вполне естественное состояние. Ну я не знаю почему, атавизм у нее такой, что ли. А ты совсем другая. Ты создана для нормальной хорошей семьи.

– Но…

– Да не но! Ты меня послушай. У тебя со Славой настоящий счастливый брак, и тебе действительно есть что беречь. А с Сашкой еще неизвестно что получится и насколько вас вообще хватит. Ты хоть понимаешь, что обычно это всё ненадолго?

– Почему? – убито спросила Женя.

– Потому! Когда все на химии – то быстро проходит. Потом отношения перерождаются во что-то другое, кому уж как повезет. Реже – в спокойную серьезную любовь, то, что называется «настоящая», вот как у вас со Славой. (И именно ее ты сейчас пытаешься развалить!) А чаще – всякая гадость, от равнодушия до ненависти. Поэтому счастливых семей не так много. А уж таких счастливых, где жена ходит налево, я вообще знаю только одну – все у той же нашей Ритули. Но, повторяю, для этого надо быть Ритулей!

– Но как же любовь? – пискнула Женя, думая только о Саше.

– А Славу ты уже не любишь? В ресторане нам все уши прожужжала!

Женя запнулась. Нет, она не могла наверняка сказать, что не любит Славу. Но Саша! Неужели нужно отказаться от Саши! Отказаться от счастья… Неужели!

– Жень, – постаралась быть терпеливой Юлька, – ты пойми, надо жить СВОЮ жизнь. Свою, понимаешь, а не за чужой гнаться! Из нас четверых так живете ты и Ритка. Потому что ты задумана для хорошей добродетельной семьи, а Ритка – для веселой и легкой карусели. Для нее этот мужской гарем – самое естественное дело. Но она такая одна на миллион. Да и отношения у нее всегда такие в общем игрушечные. Ну, для нее вся жизнь – игра, и вокруг себя она умеет создать такую же атмосферу. И всех вовлекает в игру. Ритка будто невесомая какая-то – и все у нее такое же. И ничего-то ее не тяготит. А мы с Танькой – как дерьмо в проруби плаваем: ни потонуть, ни выскочить, и сами себе не в радость.

– Юль, но почему ты-то?

– Да потому что я разрываюсь на части, я же не умею двойной жизнью жить. Ну просто мне все время словно не хватает чего-то, вот я и бегаю от одного к другому, шифруюсь, умираю от страха, что меня застукают, умираю от ревности, когда думаю, что муж или любовник мне тоже изменяют. Я бы, может, рада как Ритка, да не дано мне это, эта ее беззаботность и легкость. Или как у вас со Славой хотела бы – но не сложилось, не встретился такой. А счастливые дни свои могу по пальцам пересчитать! И, кстати, у Ритули тоже, знаешь, перспективы непонятные, – добавила она задумчиво.

– А Танька? – проскулила Женя.

– А Танька спит и видит замуж выйти и детишек нарожать. Вот как у тебя. Просто не получается, мужики все какие-то попадаются дурацкие, вот она и мечется! А знаешь, как ей это все уже надоело?

– Я думала, она так весело живет, думала, счастлива, много любви…

– Да какой, на фиг, любви! У нее проблема на проблеме, я б тебе порассказала, да… В общем, ни к чему это все, – пробормотала Юлька. – Так что ты забудь про наши сказки и радуйся, что у тебя все в жизни так правильно сложилось и что дров, как мы, не наломала.

Женя только ахала да мычала. Отповедь и признания подруги оказались ошеломляющими. Она просто в себя не могла прийти из-за всей этой неожиданной и странной информации, так безжалостно вываленной на нее Юлей. Наконец они попрощались, и Женя, швырнув трубку обратно на табуретку, съежилась в остывающей ванне. В сущности, подруга только подтвердила ее недавние твердые взгляды на жизнь. Подтвердила, что правильно и хорошо все сложилось именно у нее, а не у «весело» живущих девчонок. Но в том-то и дело, что в последнее время эта вроде бы правильная жизнь потеряла существенную часть своей привлекательности. Женю отчетливо тянуло к приключениям, к Саше, к новому захватывающему опыту. И чего теперь стоила сложившаяся, удачная, упорядоченная жизнь с мужем, в большой благополучной семье?.. Она и сама не знала – чего это теперь стоило. Но расстаться с Сашей, вот так вдруг взять – и все бросить, все то, что стало смыслом последних недель – к такому Женя не была готова!

От Юлькиных рассказов на душе сделалось еще более тоскливо и мутно, чем до их разговора. Юлька не добавила ей решимости, как она надеялась, а только подкинула новых сомнений. Женя снова схватила телефон, оживила дисплей – от Саши пришла эсэмэска. «Ну вот! – рассердилась она. – А я тут разлеживаюсь! Сколько раз собиралась подключить звуковые уведомления…» «Можно?» – только и писал Саша. Это означало, что он хотел и не решался позвонить.

Она вызвала его номер.

– Сашка, – зашипела в трубку невольно расползающимися в неудержимо счастливой улыбке губами, – я в ванной. А ты? – От тоски и сомнений не осталось следа – одна искрящаяся радость.

– А я на балконе, – невольно тоже переходя на счастливый полушепот, сообщил Саша. И она услышала, как он затянулся.

– Курильщик, – упрекнула так, словно произнесла: «Любимый!» «Славик не курит…» – подумалось мельком. – Саш, я соскучилась, – сказала она.

– Я больше соскучился, – улыбнулся он. – Когда?

– Не знаю, – вздохнула Женя.

– Я так хочу, чтобы ты ко мне приехала. – Он впервые выразил это желание так прямо, до сих пор ничем и никак не давил на Женьку.

– К тебе домой?

– Ну да. – Он выдохнул струю дыма, она ярко представила себе тающее белесое облачко возле его улыбающихся губ. «Странно, – подумала, – не люблю курильщиков, а с ним – словно все по-другому».

– Сашка, – прошептала она. – Я постараюсь взять отгул на послезавтра. И приеду к тебе. – «Хочу, чтобы все было», – подумала отважно.

Они стояли возле его двери, он возился с ключами, а у Жени слишком сильно билось от страха сердце.

Ей очень хотелось поскорее оказаться в квартире и не стоять тут, на виду у соседских «глазков». Наконец они проникли внутрь и стали молча раздеваться.

Саша снял ботинки и повернулся к ней. Обнял, прижал к себе.

– Ты что молчишь? – спросил тихо.

Она помотала головой.

– Я не молчу.

Он засмеялся. И стал целовать ее лицо, волосы и глаза.

– Что, прям здесь, в коридоре, что ли? – зашептала Женя смятенно. – Давай… поедим чего-нибудь.

– Давай. – Саша нехотя оторвался от нее и, взяв за руку, повел на кухню. Гремел холодильником, доставал еду.

– Ой, – сказала она, – а я не хочу есть. Может, чаю?

– Давай, – согласился он. – А может, вина? Есть красное, белое. Шампанское. Ну и крепкие… разные…

– Крепкие не надо. И шампанское не в тему. Давай белого.

Он разлил, нарезал сыру, все ловко, быстро, при этом часто посматривая на нее и улыбаясь. Она сидела на диванчике, безвольно бросив руки на коленки ладошками вверх и глядя в одну точку перед собой.

– Жень, Женька! – позвал Саша. – Не спи. Давай за нас!

Она машинально чокнулась и махом выпила вино из бокала. И сразу испугалась – «что я делаю!». Но тут же успокоилась и, взглянув на Сашу прояснившимся взглядом, сама потянулась к нему.

Все изнурительные, ходящие по кругу мысли, выматывающая рефлексия последних дней наконец-то покинули Женю. Закрыв глаза, она нырнула в свою безрассудную любовь, ни о чем уже не думая. Некоторое время они взахлеб целовались на кухне, потом Саша подхватил ее на руки, понес в спальню, обрушился с ней вместе поперек едва прикрытой постели, попытался расстегнуть пуговицы на платье, но те оказались пришитыми к декоративной планке и, покрутив их так и эдак, он ни к чему не приблизился. Это немножко сбило Сашу с толку, он на мгновение отвлекся, попытался всмотреться в то, что было у него под руками, улыбаясь и растерянно бормоча: «Что это? Как это открыть…»

Женя, засмеявшись, села, закинула руки себе за спину, начала расстегивать молнию, и он бросился ей помогать, еще энергичнее накатывая с поцелуями. Наконец платье было снято, Саша лихорадочно раздевался сам, Женя ему не помогала. Скинул рубашку и снова заключил ее в тиски объятий, нашарил застежку бюстгальтера. Она не открывала глаз и словно плыла по течению, переживая восторг оттого, что с ней происходит что-то долгожданное и необыкновенное. Ощущала его дрожащие руки, чувствовала сумасшедшее Сашино желание и отвечала таким же возбуждением, волнами проходившим по телу. «Вот это жизнь! – проносилось в голове. – Наконец-то…»

Саша сдернул плед, до того прикрывавший разобранную постель, они освободились от остатков одежды и удобнее устроились на широкой кровати. Все возможности любви развернулись перед ними и казались уже неотвратимыми. Бормоча признания и зацеловывая Женю куда попало, Саша вел свою партию крещендо прямо к желанной кульминации…

И тут раздался звонок в дверь. Женя замерла, словно дело происходило не в его, а в ее собственной квартире и она могла быть застигнута кем-то из близких в самый разгар любовного свидания. Настойчивый звук не прекращался, уверенно разрушая для Жени магию бездумной вовлеченности в любовный поток. Она напряглась и застыла, прислушиваясь. Саша реагировал на перемены в ней новым шквалом поцелуев, а звонков как будто и не слышал. Но Женю было уже не завести. «Что я делаю…» – билось в ее голове.

– Кто это? – прошептала она хрипло.

– Не знаю… – не сразу ответил он. – Какая разница… Женя… Женечка моя… – шелестел, еще не поняв своего поражения.

Она вывернулась из его объятий и села на постели, виновато улыбаясь.

– Что случилось? – испугался Саша.

– Звонили в дверь. Ты разве не слышал? Несколько раз.

– Слышал, конечно, ну и что? – не понял он.

– А вдруг это к тебе?

– Я никого не жду. – И снова обнял ее. – Мне никто, кроме тебя, не нужен. Чего ты испугалась?

– А вдруг у них ключ есть…

– Ну что ты говоришь, глупыш мой маленький… – Он улыбнулся, пытаясь ее обнять.

Она замотала головой, натянула на себя одеяло.

– Я не знаю, – сказала. – Просто страшно. Слушай, я не могу. Я лучше пойду.

– Куда! Что случилось?! Женя, подожди, что произошло?

Но она уже тянулась к своей одежде, отворачивалась.

– Женя! – воскликнул Саша, жестко хватая ее за плечи и встряхивая. – Что случилось?!

Она опустила голову и молчала, кусая губы.

– Что я сделал не так? – расстроенно спросил Саша, отпуская ее. Он не глядя взял сигареты со столика и привычно закурил прямо в постели.

«Все не так», – подумала Женя подавленно.

– Все так, – сказал она. – Просто я какая-то ненормальная.

– Ну какая ненормальная, Женечка, – потянулся к ней опять Саша, немножко обнадеженный, как ему показалось, обыкновенной женской неуверенностью в себе, – ты самая лучшая!

– Я не лучшая и не худшая, – поморщилась Женя. – Просто не могу, не умею… Никогда не изменяла мужу, и не получается у меня.

Ей хотелось одного: поскорее одеться и уйти. «Господи, ведь это всего лишь маленькое испытание – кто-то из соседей или Сашиных родственников мог застать нас здесь – только и всего! И мне уже так жутко. А что же будет дальше!»

Почему-то раздеваться было легко, а одеваться ужасно неловко. Женя путано объяснила растерянному, поверженному ее поступком Саше, что дело не в нем и просто она не создана для адюльтера – а в голове крутилось, что все это, все неизбежные страхи двойной жизни, можно терпеть, видимо, только при большой-большой любви. А ее нет! Теперь она это ясно почувствовала.

На работу не поехала, бежала домой, собираясь объяснить домашним, что немножко приболела и отпустили пораньше. Да она и чувствовала себя приболевшей. Кружилась голова, и тело было как ватное, хотелось лечь в кровать, напиться чаю, уснуть. «Ой, что могло быть! Что могло бы…» – твердила она себе, испытывая чувство избавления от едва не стрясшейся беды. Теперь ей казалось удивительным, как она могла решиться оказаться в постели чужого человека – она, семейная женщина, счастливая мать и жена, любящая мужа. А ведь ей действительно есть чем дорожить, Юлька права… Женя мысленно обозревала свои богатства – чудесные детки-погодки, неразлучные, как близнецы, такой золотой ее Славик, бабушки с дедушками с обеих сторон, всегда готовые посидеть с внуками… Дружная большая семья.

«Рассказать или не рассказывать… – мучилась она. – Если не говорить ничего Славе – значит, я продолжаю его обманывать. И так будет вечно…» Женя споткнулась на бегу и чуть не упала. В животе неприятно екнуло, она пошла тише, выравнивая дыхание и старательно глядя себе под ноги. «Сказать… Но зачем?.. Станет легче, – решила она, чуть подумав, и опять припустилась, очень уж хотелось как можно скорее оказаться дома, юркнуть в теплую норку. – Поговорю со Славиком, повинюсь, – на бегу настраивалась Женя. – Почувствую себя опять честным человеком, порядочной женщиной. Вот так».

Она наконец вбежала в свой подъезд с уже почти твердым намерением сегодня же повиниться перед мужем во всех заблуждениях. «Зато ничего у нас толком и не было», – вздохнула, мельком и болезненно припомнив себя саму голой, распростершейся под ласками Саши – «чужого мужчины», как она теперь называла недавнего возлюбленного. «И что – вот про это тоже рассказывать? – подумала сжавшись. – Ну нет… А тогда о чем можно, о чем нельзя?» – размышляла озадаченно, уже поднимаясь в лифте.

Ключ никак не хотел слушаться дрожащих пальцев и не попадал в замок. Женя нервничала. «Ничего не скажу, – вспыхнуло в ней вместе с поворотом наконец подчинившегося ключа. – Очистить свою совесть за счет его душевного покоя? Да кому она нужна, эта правда? И зачем еще удлинять ошибку…» Входя в квартиру, Женя уже понимала, что не станет облегчать себе чувство вины, загружая Славу собственными грехами.

Весь вечер она смотрела на мужа и детей словно обновленным взглядом, будто вновь узнавая. «Как я могла? Как могла?» – крутилось в голове. Но не столько с раскаянием, сколько с изумлением. Вспомнилось, что тогда, после поступления в институт, она действительно спокойно уехала с родителями в Италию. Еще думала, как приятно будет встретиться с Сашей после разлуки, как она успеет соскучиться… Черта с два! Вот когда познакомилась со Славкой и ее курс отправляли на практику, тогда действительно соскучилась. И перед поездкой белугой ревела, потому что даже день без него казался ей бессмысленно прожитым, да просто выброшенным из жизни! А тут… Так что же там было-то, в юности с Сашкой, кроме детского любопытства и элементарной симпатии?

И на другой день ее все не отпускала эйфория: господи, у меня же семья, и какая семья! Она даже начала считать, что вся эта история с ее неразроманившимся до конца романом со школьным другом была нужна как раз для того, чтобы снова остро ощутить и по-настоящему оценить то, что у нее есть. Даже взяла неделю отпуска на работе – так вдруг захотелось побыть дома и больше внимания уделить родным… Она много спала, но все время не высыпалась. «Эк меня! – думала, усмехаясь. – Все силы отдала этой дури дурацкой».

К концу отпускной недели радость от обнаружения вдруг у себя прекрасной семьи пошла на убыль. Женя приуныла. Все-таки с той памятной встречи с одноклассниками в душе, где-то в ее углу, поселилась неприятная пустота. «Ну чего мне надо? – мучилась она. – Все вроде есть… Только однообразно как-то. А у людей вон сплошной праздник, каждая новая встреча – восторг… Хотя какой праздник? Что Юлька-то понарассказывала! – тут же лечила себя Женя. – Мое счастье надежно, а там… Но там зато оно идет волной, а мне приходится собирать по крохам, складывать, копить. Муравьиная работа.

«Самолечение» помогало мало. Она опять позвонила Юльке.

– Понятно, что муравьиная, – согласилась подруга. – А то, что вроде бы лавиной прет, лавиной и уходит.

– Ну неужели всегда-всегда уходит? – не поверила Женя.

– Не знаю. Но лично я устойчивого счастья от адюльтера не наблюдала.

Женя вздыхала, соглашаясь и сомневаясь.

– Я, Юльк, сама для себя уже все решила. Не нужен мне Сашка! Только… Понимаешь, с той самой встречи одноклассников – вот словно отравили меня – так и крутится в голове вопрос: неужели больше ничего не будет? И как-то жутко мне делается.

– Жень, по-моему, это просто кризис, возрастной кризис, больше ничего. А между прочим, отними у тебя все это, что ты сейчас имеешь и что тебе таким маленьким вдруг показалось, – вот что ты тогда скажешь? Представь только, что твой Славик, допустим, влюбился, да так, что уходит из семьи… А? Вот что тебе тогда мелким покажется?

– Да-да, права ты, Юлька, спасибо, я знала, что только ты мне голову на место поставишь, – залепетала Женя, действительно мигом напуганная и снова с ясностью различившая доставшиеся ей от судьбы подарки.

– А насчет муравьиной работы – сама подумай, вот это все, что понимается под словами «хорошая семья», то есть счастливые дети, благополучие, традиции, веселье в доме, стабильный секс, который годами не надоедает, – это действительно требует трудов и затрат, но оно того и стоит! А хочешь сразу и много – можешь, конечно, попробовать, можешь даже и получить на какой-то момент, но потом – неизбежная расплата, в том или ином виде. Все имеет обратную сторону, и платить придется абсолютно за все.

Сонливость и слабость продолжали сопровождать Женю и на следующей неделе. А уж когда она почувствовала в желудке изжогу, знакомую по прошлым беременностям, купила в аптеке тест и насладилась созерцанием двух подтверждающих полосок.

– Ну вот, – пробормотала гинеколог, – как я и думала, шесть недель. – Она вскинула глаза на Женю. – Будем рожать?

– Рожать? – Та все не могла справиться с растерянностью. – А, ну да. Конечно. Что же еще…

– Очень хорошо. Тогда заводим карточку, встаем на учет и начинаем радоваться.

Она вышла в холл и, найдя уединенное местечко возле запертых кабинетов, присела на банкетку, доставая телефон.

– Да, Жень, – откликнулся Слава, – говори по-быстрому, у меня сейчас совещание.

– По-быстрому? – сбилась она. – Ну если совсем коротко – я беременна.

– Ничего себе! – среагировал муж. И замолчал. Она тоже молчала. – Ты уверена? – спросил Слава.

– Я в женской консультации.

– А-а, ага… – Он никак не мог переключиться с совещания, к которому готовился, на эту ошеломляющую новость. – Так… ты уже была у врача?

– Уже УЗИ сделали, – хмуро сказала разочарованная его реакцией жена. – Поправить ничего нельзя. У нас будет еще ребенок.

– Ага… А я все думаю, почему ты стала такая раздражительная в последнее время. А тут вот оно что… Ну что ж… хорошо! – наконец собрался муж. – Очень хорошо, Женечка.

– Да? – усомнилась она. – Так ты рад?

– Ну а как же!

– Но поначалу тебе удалось как-то скрыть свою радость.

– Что ты! Просто не осознал сразу. Так. И кто у нас будет – мальчик или девочка?

– Лучше спроси, какой у меня срок.

– А какой у тебя срок?

– Шесть недель.

– Ага. Ладно, кто бы ни был – все равно, здорово!

Несмотря на оптимистичный поворот разговора, Женя шла домой смутно неудовлетворенная. Дверь ей открыла свекровь. Они с внучкой заканчивали готовить обед. Сын вместе с Жениным отцом отправился в бассейн на занятия. Дочка вылетела в прихожую и повисла на матери. Женя почувствовала, как клубок напряжения, скрутившийся внутри из-за множества волнений, раскручивается и теряет силу. Вспомнив про беременность, она осторожно поставила девочку на пол и смачно расцеловала.

– Ты моя красавица, – сказала, отстранившись и любуясь дочерью. – А я есть хочу. Что там у вас? Супу хочу.

– Есть, есть, готово! – закричала Анечка, срываясь с места. – Сейчас налью!

– Осторожнее, свалишься, так бегать будешь! – напутствовала бабушка, горделиво любуясь внучкой. – Ты что же, и Антошку с дедом не подождешь? – удивленно взглянула на Женю.

– Не-а, – та отрицательно помотала головой.

Аня рисовала у себя в детской, а Женя, помыв посуду, присела рядом со свекровью.

– Светлана Николаевна, надо поговорить. – Она решила на этот раз начать издалека.

Оторвавшись от журнала, свекровь встревоженно подобралась.

– Ну-ну, Женечка, не пугай.

– Вам внуки не в тягость? – неожиданно справилась невестка.

– Господи! Женя! Что случилось? Что за вопросы!

– Вопрос как вопрос.

– Да какая тягость, помилуй! Они мне в радость! Неужели не видишь? Они же смысл всему, всему продолжение… Ну что с тобой стряслось? Ты какая-то все время напряженная. Вопросы какие-то… странные…

Женя чувствовала, что точно начала глупо, как-то слишком театрально.

– Да я знаю, вы их любите, все для них делаете, – поправилась она и снова смутилась, потому что опять не нашла правильного тона. – Я вам очень благодарна за помощь. Просто… Дело в том… ведь трудно с ними, правда?

– А что ж, лучше было бы звездой на диване лежать? – всплеснула руками свекровь. – Нет, оно, конечно, легче – а лучше ли?

– Ну да, ну да, – закивала Женя, уже совсем было решаясь выступить с признанием о новом ребенке.

– А то вон Галка моя, ну ты знаешь, все так и не дождется ничего от своего Андрюшки. Парню уж сорок! О семье и не думает, гулять привык, порхать по жизни – зачем ему дети! А Галка спит и видит внуков понянчить.

– Угу, угу, – закивала ободренная Женька.

– Ну! – расширив глаза, тоже кивнула Светлана Николаевна, с улыбкой глядя на невестку. – А у нас – такие ангелы подрастают! И внучка у меня, и внук. А ты говоришь… Это не то что у Лидухи, – снова пустилась в рассказы свекровь. – У Галки никого – а у Лидухи уже четверо! Вот тоже проблема… Невестка рожает и рожает. Жить негде, растить не на что, живут друг у друга на голове, а молодым хоть бы что. Знай себе штампуют детишек. Ох, бедная Лидочка! Бедная, бедная…

– Хы… – у Жени вырвался короткий смешок. Потом еще один. Потом она расхохоталась, глядя прямо на рассказчицу.

– А что смешного? – удивилась та.

– Я беременна, – сказала Женя, досмеиваясь.

– Не может быть! – выпалила Светлана Николаевна.

«И вот моя жизнь…» – подумала Женя.

– Может, – кивнула, вздохнув.

– Ты уверена?

– Даже УЗИ уверено.

– А-а… А Слава знает?

– Угу, – кивнула Женя, наблюдая замешательство свекрови.

– И что он?

– Сказал, что рад.

– Ну естественно, – словно приходя в себя, заметила свекровь. – Раз сказал – значит, рад, что ж тут еще думать… – забормотала, озадаченно глядя на невестку. – Так а что ты приуныла? Это же хорошо! Вон они у вас какие отличные получаются.

– Да я не знаю, – промямлила Женя. – Мне показалось, вы как-то не очень рады.

– Я не рада? Жень, я, конечно, не ожидала. Но с другой стороны – почему и не ожидать? У вас прекрасная семья, достаток есть, жилплощадь позволяет. Кому рожать, если не вам? Просто не думалось как-то об этом… А теперь я тебе говорю: все хорошо, Женя. Очень хорошо.

– В самом деле так думаете?

– Конечно. Действительно, кому и рожать, как не вам со Славой! – повторила Светлана Николаевна еще уверенней.

«Ну да, это МОЯ жизнь, – подумала Женя, продолжая диалог с собой. – Чужую уже попробовала. Не подходит».

Тем временем в прихожей открылась входная дверь – вернулись Антошка с дедом. Почти тут же до женщин донеслось: «Дура, что ты делаешь! Коза!..» Потом визг Анечки и новые выкрики Антона слились в какофонию привычной детской драчки.

Мать и бабушка, чуть промешкав, бросились разнимать своих быстровозбудимых чад, однако, прибыв на место происшествия, обнаружили детей уже на два голоса хохочущими. Вдвоем они неловко напяливали на кошку кружевную пелерину куклы. Кошка попискивала, осторожно пытаясь вернуть себе свободу. Наконец ее выпустили принаряженной, и она, спрыгнув с диванчика, вильнула в сторону, но далеко не отбежала, а села тут же и принялась озабоченно мыться. Пелерина топорщилась на ее шее и в этот рабочий момент смотрелась так торжественно-нелепо, что дети так и покатывались со смеху.

– Ну видишь, – сказала свекровь, не в силах сдержать улыбки, – отличные дети… Веселые…

– И деятельные такие, – кивнула Женя, тоже улыбаясь.

– Давай уж, – добавила свекровь, приобняв ее. – Где двое – там и третий.

Из ванной вышел помывший руки дедушка.

– Что у нас за праздник? – поинтересовался он.

– Дед, посмотри, как Кнопе идет воротник! – с трудом преодолевая спазмы смеха, выдавил внук.

– Дура-ак! – еле выговорила его хохочущая сестра. – Это пелерина!

– Сама ты балерина! – с трудом подавляя хохот, срифмовал брат.

Взрослые переглянулись, а детей накрыло новым пароксизмом веселья.

– Даже не знаю, кого лучше – мальчика или девочку, – скептически высказалась Женя.

– Сама видишь, без разницы, – в тон ей усмехнулась свекровь. И они отправились в кухню, накрывать на стол к обеду для своей веселой семейки.

Одноклассницы

Субботнее утро было таким солнечным! Насте до зуда в руках захотелось деятельности. Решила начать с уборки, потом французский, час выматывающей гимнастики, расслабляющая ванна, питательная маска… Вечер она надеялась провести как-нибудь романтично.

Но зазвонил телефон и все пошло не так.

– Настена! Слава богу, ты дома, – взбудораженно кричала школьная подружка Лена. – Несчастье! Галка Полоскунова отравилась! Таблетки…

«Не может быть! – пронеслось в голове Насти. – Такая оптимистка…»

– Стой, не падай! – предупредила Лена – Полоскунова таблетки съела, но тут же передумала и позвонила Милке, а Милка мне. Короче, не задерживайтесь, жду у подъезда.

Пока Настя растерянно металась между одежным шкафом и ванной, куда пристраивала таз с грязной тряпкой, прибежала Милка Данова, живущая с ней в одном доме. И через двадцать минут, захватив по дороге Ленку, они ворвались в незапертую квартиру Гали. Полоскунова вытекла навстречу измученная рвотой, бледная, взъерошенная, в растянутых трениках и старом мужском свитере – обычном своем домашнем наряде.

– Все сделала? – коротко осведомилась дипломированный доктор Данова и, получив утвердительный кивок, увлекла раскаявшуюся самоубийцу в спальню.

– «Скорая» не понадобится, – объяснила Насте Лена. – У Людки целый чемодан для неотложной помощи.

Вдвоем они посидели еще немного в гостиной, тревожно перешептываясь, наконец к ним присоединились Галя и Люда. Зябнущая Полоскунова вжималась в кресло, кутаясь в одеяло. Спутанные коричневые прядки колечками липли к болезненно-белым щекам.

– Ты даешь, Полоскун! – потрясенно воскликнула Лена. – Что случилось-то?

– Предательство! – воскликнула Галка, вырываясь из своего кокона и в ознобе стуча зубами. – Цибин сволочь!

– Окей, – хладнокровно реагировала Мила. – Ближе к делу. Допустим, Цибин сволочь. Ты-то почему чуть собственную дочь матери не лишила?

– Да он каждую неделю к бывшей таскается! – взвизгнула Галя. – Я и не знала ничего!

– Вот не знала – и хорошо, – вставила Лена.

– Насколько я помню, у Цибы там сын, – заметила Мила. – Естественно, что он, как ты формулируешь, часто туда «таскается».

– Действительно, человек сына навещает – по-твоему, это не нормально? – включилась Настя. – Самые чистые намерения и…

– Самые грязные, не сомневайся! – зло перебила Полоскунова.

– А даже если так! – рыкнула доктор Данова. – Это еще не повод травиться, дура! Тьфу… – Она отвернулась в раздражении.

– Да? А если бы твой муж спал с бывшей женой?

– У моего мужа нет бывшей жены, – презрительно реагировала Мила.

– Без разницы! Пусть с какой-нибудь другой своей бывшей… Понравилось бы тебе?

– Понравилось бы, – ухмыльнулась Данова. – Но речь не обо мне. У тебя дочь, у тебя родители живы, уродина! Мозгов только нет! Тьфу… Дура…

– Хватит ругаться! – взрыднула Полоскунова. – Он мне изменяет – постоянно, нагло, цинично…

– Откуда ты взяла? – перебила Ленка.

– Да сам разболтался, скотина пьяная! – хныкала Галка. – И что мне было делать?!

– О да! Травиться, что же еще! Лучший выход! – ядовито заметила Лена. – Просто решение всех проблем.

– Господи! – взвыла Милка. – Ну какая ж идиотка!!

В школе Данова с Полоскуновой были неразлейвода, теперь постоянно ссорились. Людмила стала успешным доктором, писала диссертацию по детской эндокринологии. Галя бросила и без того случайный для нее заштатный вуз еще на втором курсе. Профессии не получила, перебивалась нестабильными и непрестижными заработками, помогая разным людям по хозяйству. Материальные запросы ее были минимальны, как, впрочем, и статусные. Амбициозную Милку все это откровенно раздражало. А Полоскунову раздражало Милкино раздражение.

– Сама дура! – по новой зарыдала Галя. – С тобой бы так. Врач называется! Больному плохо, а она злобой исходит.

Плакала Галя очень горько. Едва успокоили. Некоторое время все молчали.

– Нет, я все-таки не понимаю, – не выдержала Ленка, – как можно не подумать о дочери! На кого ты ее бросала, когда с Цибой счеты сводила?

– Ой, Ленк, лучше молчи, – сквозь зубы процедила Милка. – Я ее убью сейчас, на фиг… Коза тупая! Свихнулась от своей тупой любви.

– Да! Свихнулась! – свирепо согласилась Галя. – А он мне изменяет! Как жить-то? Как?!

– В конце концов, ты тоже не ангел, – примирительно заметила Настя. – Когда еще с Пашкой была – параллельно уже с Цибой роман крутила. Чем он хуже? Потом дочь разлучила с отцом – это ничего?

– Ничего я не разлучала, – промямлила угнетенная общим осуждением Полоскунова. – Пашка в Светланке души не чает.

– О чем и речь! – сурово воскликнула Лена.

Пашка – отставленный Галкин муж – давно успел жениться снова, но дочку действительно обожал.

– Ну не люблю я его, понимаете, не люблю, – тоскливо объяснила Галя.

– Ну хорошо, это можно понять, – согласилась Лена. – Но как тебе в голову пришло травиться?!

– А дочь-то! Мать называется! – взорвались девочки недружным хором.

Галя затравленно огляделась и опять залилась слезами обиды.

– Никто не понимает! – взвыла она в надежде все-таки выдавить новую порцию сострадания из подруг.

– Кстати, о таблетках, – холодно информировала Мила, игнорируя этот пронзительный вопль. – Если снова надумаешь – учти: большинство попыток фармасуицида заканчиваются не смертью, а инвалидностью.

– Как так? – жалобно пропищала пристыженная Полоскунова.

– Спасают, деточка! – издевательски добила доктор. – Это же не цианид калия вообще-то! Но зато печень, почки, нервная система, глаза – все страдает. Так что, считай, повезло тебе, что колес не много засосала, что одумалась быстро, и вдобавок я тут со шприцами рядом.

– А если вены? – робко поинтересовалась любознательная Полоскунова.

– Галь, ты что! – рявкнула Ленка.

– И вены не советую, – спокойно откликнулась Мила. – Если, конечно, не все равно, как будет выглядеть труп, который ты, если я правильно поняла твою задумку, собиралась предъявить Цибину в качестве убойного аргумента. На романтичный вид даже не рассчитывай… – Она оглянулась на девчонок. – Ну… мне сейчас не хочется тут эти подробности… все-таки Ленка с Настей этого не заслужили. Но поверь, зрелище просто отвратительное.

– Ну и пусть! – опять вскипела Галя, видимо, припомнив наглую рожу изменника. – Чихала я! В следующий раз вообще удавлюсь на кухонной трубе, только в его присутствии! А то меня тут наизнанку выворачивает, а он там с Иркой развратничает, ссскотина!

– Слушай, а как она выглядит – эта Ирка? – полюбопытствовала Настя. – Мордашка у нее симпатичная?

– Еще какая! Такую мордашку в штанах носить! – с готовностью объявила Галя. – И злая как чертяка. Но у нее зато сиськи! – принялась опять плакать без перехода.

– Не плачь, – утешила Лена. – У тебя тоже сиськи. Зачем он тебе вообще рассказал, что с ней спит?

– Ты не понимаешь? Да он же придурок! – без запинки реагировала Галя. – Придурок и кобель! Да напрасно я травиться хотела! Его самого надо, вот что! Бритвой по горлу – и в колодец!

– Галь, не ори, а, – устало попросила Данова.

Настя пошла ставить чай. Полоскунова, сделав усилие над ослабленным интоксикацией мозгом, припомнила, где у нее лежат сушки.

– Не знаю, – сердито бормотала она, явно охваченная какой-то новой заботой, – может, мне имидж поменять?

– Голову поменяй, – вяло предложила Мила. – Или хотя бы Цибина на кого-то поприличнее.

– Ну как я его поменяю! – рассудила непоследовательная Галя. – Я ж его люблю.

– Фигня, – сказала Люда. – Это временно.

Временность любви как болезненного, маниакального чувства была теперь постоянной Милкиной идеей. Когда-то она обожала собственного мужа, но все изменилось. В последнее время их брак выглядел непрекращающимся утомительным турниром: супруги без устали соревновались друг с другом – кто круче, кто умнее, кто талантливей. Мила увлеклась карьерой и личностным ростом и, разлюбив мужа, на семейное строительство больше не отвлекалась. Андрей отвечал в общем тем же. Только с карьерой у него не очень ладилось. Зато он активно самовыражался в спорте и интеллектуальных занятиях. В общем, личная жизнь Милки на счастливую совершенно не тянула. Саму же ее настолько не тянуло в супружескую постель, что она время от времени пыталась уговаривать подружек «подменить» ее, закрутив с Андреем «тайный» роман. Но хотя и остальным девочкам тоже выпало не много радости в жизни, все они в ответ на это предложение только пальцем у виска крутили.

Между тем у Гали и Насти семьи распались. Галка хлебала лихо с любимым, но пьющим и гулливым Цибиным, а Настя давным-давно носилась в бесплодном поиске пары. Ленке же выпал не просто развод с мужем, а супермегагадостный развод. Когда-то ее беспечальный супруг-юрист с говорящей фамилией Жлобин составлял главную Ленкину радость. Подружки считали их союз нерушимым, полушутя объясняя его особую прочность пылкой нежностью, с которой муж относился… к совместно нажитому имуществу.

Смелый прогноз о нерушимости брака подтвердился наполовину: семью Жора все-таки оставил, зато не разлучился с добром. Отваливая в новую любовь, он почти все забрал с собой, великодушно и безоговорочно уступив покидаемой супруге лишь двоих малолетних сыновей. Оттяпал и часть квартиры, которую тут же с фантастической ловкостью обменял, подселив к бывшему семейству необратимо распадающегося алкоголика.

Подобно небесным птицам, которые облегчаются в полете и не придают отдельного значения акту дефекации, новоиспеченный Ленкин сосед не признавал отхожих мест. Он справлял большую и малую нужду прямо на ходу. К тому же в пьяном кураже обнаруживал навязчивое желание крепко дружить с Леной и ее мальчиками, а будучи в похмелье, делался агрессивным, орал и размахивал ножиком. Неизвестно, какая из его ипостасей была тягостнее для беззащитных соседей. И если бы не Ленкин приятель Ваня Ковров, в конце концов отселивший невменяемого деда, грустно представить дальнейшую жизнь маленького семейства в таком аду.

С Ковровым Лена дружила с детства. Точнее, дружили их родители. А они с Ваней унаследовали от этой дружбы уже что-то вроде родства. Впрочем, Ванино отношение к ней всегда выходило за рамки дружеских или родственных притязаний. Так что отнюдь не без труда он приобрел комнату в другом районе и выменял у экстремального соседа, казалось бы, навеки утраченную Ленкину жилплощадь, вернув ее подруге детства без каких-либо условий. Но и тут, кроме благодарности, ничего в ее глазах не приобрел. После опустошающего разрыва с мужем Лена и сама не понимала, чего хочет, скорее всего – ничего, кроме покоя…

Милка хмуро смотрела в окно. Галя пристально разглядывала свою некогда неразлучную подружку.

– Мил, а вот за что ты Андрея так ненавидишь? – наконец воскликнула с искренним недоумением. – Замуж выходила – счастливая была, совершенством его считала.

– Дура была, – скривилась Мила. – Никогда не надо циклиться на муже.

– Это как?

– Как если бы была свободна. Думаю в скором времени присмотреть себе парочку самцов побрутальней.

– Вот стервозина! – возмутилась Ленка.

– Ой, да иди ты на фиг! – отмахнулась Мила.

– Чудны дела твои, господи! – задумчиво бормотала Галка. – Красивый такой, фактурный мужчинка… и первый у тебя… да, Мил?

– Дай бог не последний, – ухмыльнулась Данова. – А тебе, Галь, и карты в руки: нравится – бери! Только спасибо скажу.

– Как всегда, – обиженно буркнула Галка, – у кого суп жидкий, а у кого жемчуг мелкий… А все же, как это вышло-то – обожала-обожала и вдруг возненавидела?

– Совсем и не вдруг, – неожиданно энергично принялась объяснять Данова. – Ведь оно все годами копилось, все гадости, высказанные в семейном гнездышке, – их уже не воротишь. Так что… – Она мрачно усмехнулась. – Ну, потом еще, я в свое время одну ошибку допустила, стратегическую: все обиды, всё что случалось, маме пересказывала. Андрей вообще эгоист ужасный, сколько раз он меня оставлял одну с моими трудностями, с болезнями, с проблемами… Ни помощи, ни сочувствия. М-да… Ну и я, чуть что – сразу к маме за поддержкой, она-то всегда на моей стороне. И добегалась: родители его не выносят! Он это, естественно, чувствует, платит тем же… Такая вот семейка. Поначалу еще ничего, пока любишь, а потом все хуже, хуже, и наконец от любви совсем ничего не остается.

– Может, утрясется еще? – неуверенно предположила Настя. – В любых отношениях бывают временные спады.

– Ну, может, – вяло усмехнулась Милка. – Только сомневаюсь. Любовника нужно заводить. Для гармонии.

– Мы когда с Цибой стали встречаться, пришлось в конце концов с Пашкой разойтись, – поделилась опытом Галя. – Не получается то с любимым, то с нелюбимым.

– Ну это у кого как, – пожала плечами Мила. – У меня получится.

– Кстати о Цибе! – воскликнула Ленка. – Чем закончили-то?

– Да послала его! – беззлобно реагировала Галка. – Пусть катится к своей секс-бомбе.

– Милые бранятся – только тешатся, – прокомментировала Данова.

– И не говори, – согласилась Галя. – Я когда таблетки проглотила, мне вдруг наша ссора такой пустяковой показалась. Ну и позвонила Данчику, чтоб воскресила по-быстрому.

– Угу, – мрачно прогудела усталая Данова, – приходи к нам, тетя доктор, нашу детку покачать.

Но Галя уже настроилась на свою всегдашнюю жизнерадостную волну.

– Так ведь хорошо получилось! Хоть встретились, посидели. А то так редко стали встречаться.

– Нет, ну не дура? – взвилась опять Милка.

Всю жизнь Галка действовала как холерик, импульсивно. Задумывалась только потом, если поспешные поступки и слова оборачивались нежелательными последствиями. Но и тогда, относясь к себе снисходительно, буквально все, что с ней происходило, умудрялась истолковывать позитивно. Милка наоборот – все просчитано и спланировано, и ни одного промаха себе не простит. Претендовала всегда только на высшие результаты, ставить цели и увеличивать нагрузки умела как никто – зато неудач, даже маленьких, не переносила.

Семейное безденежье и острое желание добиться успеха, а переразлюбленному мужу утереть нос вынудило Милку оставить врачевание и уйти в околомедицинский бизнес. Когда-то все свои достижения она посвящала любимому Андрюше, теперь все делала в пику ему. Назло зарабатывала, назло стремилась к карьерному успеху, назло затевала ремонт в квартире. У мужа дела не шли, и на его комментарий по этому поводу – интеллигенция, мол, всегда страдала – Милка цедила презрительно: «Ты-то здесь при чем?!»

Галка меняться не собиралась, претензий к себе не имела. Рисковать внутренним покоем никогда бы не стала. Предпочитала существование беззаботное, максимально обездвиженное, по возможности созерцательное. Но жизнь с такими предпочтениями не очень-то считалась. И если Данова выполняла собственную четко продуманную перспективную программу, то Полоскуновой, родившейся в сложной семье, приходилось крутиться по обстоятельствам.

В детстве непохожесть не мешала девчонкам дружить. Теперь «никчемная» Галя ужасно бесила амбициозную Данову.

Настя вышла из магазина и, на ходу пересматривая содержимое пакетов, пыталась понять, не забыла ли чего-то купить.

– Вот так встреча! – услышала вдруг.

Подняла голову – рядом топтался Андрей, Милкин муж.

«Ну как всегда, – подумала Настя с досадой, – стоит выйти из дома ненакрашенной и в старой хламиде – обязательно встретишь кого-то из знакомых». Андрей улыбался и тянул к себе пакеты из ее рук.

– Да давай дотащу, – бормотал укоризненно, преодолевая сопротивление смущенной Насти. – Ой, ну где у девочки мозги – такие тяжести тягать? Хочешь, чтобы руки до колен вытянулись?

«Ха, – подумала Настя, – и Милка любит мозгами попрекать. Что за дружная семейка…»

– А разве руки от этого растут? – хмуро поддержала разговор.

– Еще как! – припугнул Андрей.

Настя все-таки улыбнулась, но опять с огорчением вспомнила, что вышла из дома не в лучшем виде.

– А я как раз решил пройтись, – дружелюбно сообщил ее попутчик, – аппетит нагулять. Иду и думаю: хорошо бы встретить какую-нибудь симпатичную девушку, пригласить на обед. Людмила в командировке, я один-одинешенек, еды полно, без помощи не съесть. Пошли ко мне?

– Здрасте! – воскликнула Настя, совершенно не собираясь принимать приглашение. В первую очередь не хотелось и дальше позориться «голым» лицом, тем более рядом с таким красавцем. – Проводи меня, раз уж взялся, и иди ешь свой обед, – резко отказалась она, желая поскорее скрыться в подъезде и дав себе слово больше никогда-никогда не выходить из дому такой поломойкой.

– Ну пойде-ем, – заканючил Милкин муж. – Всего пути-то – два подъезда, а тебе зато готовить не нужно.

– А мне и не нужно. Я уже все приготовила.

– О, тогда я к тебе! – бодро перестроился Андрей.

«Только этого не хватало», – испугалась Настя окончательно.

Дошли до подъезда, и она решительно забрала свои пакеты.

– Ну нет, не отпущу без обещания, что придешь на ужин, – заартачился Андрюша, цепляя ее то за шарфик, то за рукав. Настя давным-давно не была у Дановой и никогда еще не заходила, когда той не было дома. «Милка всех уговаривает мужа соблазнить, словно с рук сбывает, – мелькнуло у нее. – Господи, при чем тут это-то…»

Они чуть поспорили. Насте, впрочем, приятна была его настойчивость. «Ну, ты из тех, кому легче отдаться, чем объяснить, почему нет», – смеялась она. Расстались, договорившись, что вечерком она все-таки заглянет по-соседски…

С ужином хозяин расстарался. Потчевал заботливо, развлекал разговорами, подпускал комплименты. Потом смотрели альбом каких-то кроваво-эротических репродукций современного немецкого художника, а потом… Настя и сама не понимала, как поддалась соблазну. Как это возможно, ведь все-таки Андрюшка – муж подруги!.. Оказавшись дома, она пыталась, но никак не могла понять, почему это обстоятельство ее не остановило.

«И главное – без всякой влюбленности, без всякой истории… – мучилась Настя. – Просто так! Как же это…» Никогда еще ей не доводилось столь грубо попирать законы дружбы. «Ну ладно, чего там, – пыталась она себя утешить. – Милка сама виновата: навязывает всем своего Андрюшу, словно ненужную вещь, вот и…» Но отбиться от терзаний совести не получалось. «Забыть – и как будто ничего не было», – в конце концов твердо решила Настя.

…Галя топталась возле Милкиной двери, не решаясь позвонить. «Раньше такого не было, – думала неопределенно, с неловкостью переминаясь с ноги на ногу, – не было этого чувства противного…»

Ей необходимо было увидеть Милку как можно скорее, чтобы попросить денег в долг. Приходилось срочно выручать «оступившегося» младшего братца. Всю сумму – Галя понимала – не одолжит никто. И она набирала по знакомым у кого больше, у кого меньше. Или уходила ни с чем, когда отказывали. «Теперь с ней как с чужой стало, – подумала, томясь, про Милку, – неудобно как-то…»

Неприятные перемены в докторе Дановой давно напрягали подруг, но, несмотря на обиды, они только и ждали, что Мила опомнится и вернется в лоно их проверенной дружбы. Она, однако, не опоминалась, а отрывалась все заметнее, так как сама чувствовала, что старые глупые, нерациональные связи не только не нужны, а и просто тянут ее куда-то назад и вниз, мешая взлететь к социальным высотам новой жизни.

Галя резко выдохнула и решительно вдавила кнопку звонка.

– О! Привет! – воскликнула некстати оживленно, когда дверь открылась и Мила сурово уставилась на нее.

Не ответив Гале, Данова вышла из квартиры, быстро прикрыв за собой дверь.

– Что случилось? – поинтересовалась сухо.

– У меня… Мне деньги очень нужны… – выпалила Полоскунова, смущаясь. – Большая сумма… Вовка под следствием… Собираю по добрым людям. Дай, сколько сможешь, Мил. Ты не волнуйся, – зачастила она, понимая, что уйти без денег нельзя. – Я уже кучу клиентов набрала, убираюсь, готовлю кое-где. Квартиру сдала, мы в Прудищи переехали… Так что не волнуйся, деньги будут, очень скоро отдам.

– На взятку? – спросила Данова. И тут же пожалела, что спросила. Зачем ей, в самом деле, вся эта чужая грязь!

– Ну естественно, – кивнула Полоскунова.

Дверь за спиной Милки приоткрылась, наверное, потянуло сквозняком – и Галя услышала невнятные обрывки разговора. У подруги, похоже, были гости.

– Подожди здесь, – коротко бросила Мила, снова скрываясь в квартире.

Галя прислушалась. Любопытства по поводу происходящего за закрытой дверью не было. Но следовало как-то отвлечься, раз уж старая подруга неизвестно почему не пускает ее на порог. «Не до обид», – пыталась быть рассудительной Полоскунова.

Мила в спальне копалась в шкафу, доставая деньги. «Какая ж ленивая дура, какая тупая корова, – с раздражением думала про Галку. – Никогда ей не вырваться из своего хлева, никогда. Блин! Убирается она! Квартиру сдала!.. Так и будет всю жизнь чужое дерьмо разгребать… Не могу больше. Не хочу! – Отсчитав некоторую сумму, Мила, болезненно морщась, направилась к Галке, мечтая поскорее проводить нежеланную гостью. – Господи, сколько можно! Не хочу… Вообще-то я и не обязана», – напомнила себе, выходя снова на лестницу. И хмуро вручила заемщице деньги.

– Да-а, – Ленка задумчиво качала головой. – Милка изменилась.

– Знаешь, как мне там было не по себе.

– А ты ей объяснила ситуацию?

– Объяснила. Коротко. Что Вовка под следствием сказала, что нужно выручать. И что скоро деньги отдам. Она спросила только про взятку. Деловая такая, непроницаемая… Смотрела на меня как на… какую-то… – Галка досадливо запнулась, подбирая слово, – как на докучливую попрошайку, как на нищенку! Но я же не нищенка, я просто попала в трудное положение.

– Да-а… – опять протянула Лена. – Да все понятно, Гал, успокойся. Ты-то вопросов не вызываешь. А вот Людмила…

– Пошла она на фиг! – обиженно и зло буркнула Галя. – Вот деньги отдам – и знать ее больше не желаю.

– Ну как это… Мы столько лет вместе.

– Были!

– Жалко…

– Плевать! Пусть катится! Я когда там стояла, за дверью, кое-что такое новое поняла… про дружбу…

Вообще-то, огорчить Галю до переоценки ценностей еще никому не удавалось. Испытания, неудачи и невезучести совершенно не мешали ей считать себя избранницей судьбы, задарма осыпаемой ее милостями. Хотя со стороны жизнь ее скорее могла показаться тяжелым кармическим наказанием. И сейчас она решала действительно серьезную семейную проблему.

Едва достигший совершеннолетия братец погорел на криминальных шалостях с чужими машинами, родители дружно ушли в привычный запой, туда же знакомой дорогой отправился и вероломный Циба, из-за которого Галя чуть было с собой не покончила. Да еще малолетняя подружка братишки Ирка внезапно оказалась глубоко беременной… Вот такая перед Галей развернулась почти безнадежная картина.

Главным, конечно, было то, что Володе грозил значительный срок. Но словоохотливый следователь намекнул на частичную поправимость положения. Правда, многое, по его словам, зависело не от него, а от других людей, которых удовлетворила бы вот такая-то сумма… Получив деньги, слуга закона заверил Галю, что «те люди» совершенно довольны. Однако тут же ввернул несложный комплимент и, посетовав, что в кабинете как-то абсолютно неудобно разговаривать, поинтересовался, нет ли возможности пообщаться в другом месте. Галя, вполне осознавшая этот тактичный намек, растерянно молчала: она не собиралась отступать, но ее квартира была уже сдана.

– Видите ли, – мягко объяснил майор, неправильно истолковав Галкину нерешительность, – следствию пока не до конца ясна степень вины вашего брата. Поймите, что от конкретной статьи зависит не только срок, но даже место отбывания наказания. Вот я и говорю: нам бы как-то потеснее, что ли, собраться, подушевнее… Вы понимаете?

– Конечно, – сказала Галка. – Но мне негде вас принять.

– Ну, хорошо! – согласился уступчивый майор. – В принципе, поговорить можно и здесь, лишь бы люди понимали друг друга, верно?! – Ударив себя по коленкам, он запер дверь на ключ и пересел поближе к Гале…

– Слава богу, – апатично рассказывала Лене с Настей измотанная хлопотами Полоскунова, – хоть проделал все быстро. Эх, Вовка! Нет, ну так вляпаться! Хороший же мальчишка.

– Сам-то что говорит?

– Что он может говорить! Свиданий пока не дают.

– А следователь?

Галка устало махнула рукой:

– Ну его в задницу!

– И то правда.

– А знаете, я все-таки точно счастливая! Мог же этот следователь оказаться и каким-нибудь извращенцем. Или садистом, да? И куда денешься, все равно ноги раздвигать. А этот еще ничего, даже себя не особо нудила, разве чуть-чуть.

– Свезло так свезло, – покачала головой Ленка, а Настя только вздохнула.

– Кстати, – вдруг радостно вспомнила Галя, – Ирка с Вовкой расписались, и она вот-вот родит! Я ее к себе забрала. У нее дома еще хуже, чем у нас, вообще алкаши беспросветные, пусть лучше у меня поживет.

В тот день, когда в отделении полиции Полоскунова отрабатывала братнины грехи с жизнелюбивым майором, Мила тоже посещала начальственный кабинет.

Она постучалась и сразу уверенно вошла. Хозяин радушно поднялся навстречу.

– Людмила Михална, – воскликнул, выходя из-за стола. – Счастлив видеть.

Это был не непосредственный начальник Людмилы, а начальник начальника ее начальника. И еще две недели назад Мила рассматривала его исключительно как правомочное лицо, способное оценить законность ее притязаний на быстрый карьерный рост. То, что она ему нравится, замечала и раньше, но не задумывалась о возможных перспективах этого расположения. В принципе, карьера ладилась благодаря профессионализму и упорству и в дополнительной стимуляции в виде романа с руководителем не нуждалась. Но вот мысли о новом партнере взамен опостылевшего мужа занимали теперь Милку постоянно. И в последнее время она смотрела на перспективных мужчин своего окружения с совершенно новым интересом. Так и завязался этот флирт – из ее вдруг вспыхнувшего кокетства и его мгновенной готовности включиться в игру.

– Вы удивительно любезны, Юрий Иванович, – многозначительно улыбаясь, заметила Людмила, садясь на ближайший к начальственному столу стул и картинно закидывая ногу на ногу.

Юрий Иванович подошел и сел рядом.

– Людочка, вы по делу или с дружественным визитом?

– Разумеется по делу. Но – с дружественным визитом.

– А тогда могу я вас пригласить сегодня поужинать?

Мила потупилась и взглянула исподлобья.

– А как же!

Он наклонился и поцеловал ее руку.

– Так, – сказал, вставая и направляясь обратно к своему столу. – Ну а что у нас по делу?

…К зиме малолетка Ирка родила крошку Вову, непутевый отец младенца к тому времени отбыл на зону – отзывчивый на чужое горе следователь в самом деле не подвел: по суду Вовка получил сравнительно небольшой срок, и Галочка ездила к нему на свидания в ИТК в Коломну, а не в Сибирь, с удовольствием предъявляя этот факт в доказательство собственной везучести.

Милка в это время активно занималась обновлением личной жизни и шаг за шагом поднималась по карьерной лестнице, изредка переживая свои перфекционистские депрессии. Амбиции, на секунду насытившись очередным успехом, требовали новой пищи в виде победоносной и безжалостной к себе деятельности. Галка оценивала ее усилия как глупую суету, уверенно предрекая Людмиле неизбежную, по ее мнению, хроническую несчастливость. Но как самой Гале плевать было на Милкино невысокое о ней мнение, так и Миле смешны были жалкие страхи убогой аутсайдерши, некогда являвшейся ее лучшей подругой.

Весной Мила поехала в Париж.

Галя отправилась в исправительную колонию в Коломну.

Из Парижа Мила привезла новые наряды, чувство удовлетворенности от исполненной мечты и лихорадочное желание работать больше. Галя вернулась из ИТК с уверенностью, что все не напрасно. Вовка содержался в приличных условиях и был серьезно настроен после отсидки начать новую жизнь.

Они опять встретились, Милка рассказывала про Францию. Галя отдала ей денежный долг. И тоже очень приподнято делилась сведениями об особенностях содержания заключенных в коломнинском ИТК, о настроениях брата и своей феноменальной везучести, воплотившейся на этот раз в легкой дороге туда и обратно и надеждах на светлое будущее Вовки. Мила тонко улыбалась очень светской улыбкой. А впрочем, была благодушна как никогда. В Париже она упивалась заслуженным и прекрасным настоящим, впереди лежало заманчивое, многокрасочное будущее, а здесь перед ней сидело ее смешное прошлое и рассказывало свои смешные пустяки…

Сели за стол. Милка рядом с Настей.

– Салфеточку дай, – попросила, рассеянно ковыряясь в салате. И добавила насмешливо: – Спасибо, подруга, развязала.

– Что?

– Спасибо, говорю, за салфеточку. Развязала по двум направлениям сразу, мерси, говорю тебе. – Она спокойно и радостно взглянула на школьную подругу и отвернулась. «Трудно с ней стало, – подумала Настя. – Все с подвывертом. А прояснять ничего уже не хочется».

…Жизнь катилась. Галка растила дочь, возилась с племянником, сдерживала запои родителей, изредка ездила к брату. Однажды застала невестку Ирочку со своим Валеркой за таким недвусмысленным занятием, что даже с ее оптимизмом не смогла принять увиденное за что-то хоть относительно невинное. Плача, рассказывала обо всем Насте с Леной. Девчонки ахали и дружно советовали взашей гнать обоих предателей из своего дома.

– Да как их гнать-то? – возразила Галка. – Ну Ирка же, ясно, – просто дуреха малолетняя, к тому же мать Вовочки – куда я ее погоню! А Цибина тоже понять можно, он ведь мужик: девка бедром качнула, глазками повела – ему больше и не нужно.

Вскоре у беззастенчиво гуляющей Ирочки появился постоянный ухажер. И когда стало очевидно, что молодую мать все меньше тянет домой, Галя сама предложила невестке перебраться к новому другу, а ребенка оставить у нее. Ира, девочка беспутная, но рассудительная, согласилась почти мгновенно. Поначалу навещала сына довольно часто, потом перестала. А вскоре погорела вместе с сожителем на ограблении продуктового ларька и отбыла на зону. Излишне говорить, что малыш по родительнице особо не скучал и в правильные сроки обратил свое первое «мама» к Гале.

…В это время Милка защитила кандидатскую и сразу выросла в должности в своей фармацевтической компании. В те же дни она развелась с Андреем, сразу отлучив его от сына, и вскоре вышла замуж за начальника начальника начальника. Кроме того, неожиданно и резко Мила стала недоступной для всех прежних подруг и друзей. Теперь ее телефон всегда отзывался автоответчиком или звучал безнадежным долгим зуммером, пока механический голос не сообщал, что в настоящее время абонент не может ответить на звонок. Но этот абонент больше никогда не отвечал и не перезванивал ни Галке, ни Насте, ни Лене.

Настя стояла над большущей кучей вещей, наваленных на диване, – за эти выходные она собралась тщательно перебрать свой гардероб, понять, что из имеющегося еще можно носить, а что уже совершенно неперспективно. Раскладывая одежду рядами, развешивая на мебели, озабоченно вздыхала, находя почти все туалеты устаревшими и никуда не годными.

Зазвонил телефон. Не отрывая взгляда от вызвавшей сомнение юбки, Настя в задумчивости взяла трубку и услышала встревоженный голос Лены.

– Настён, бросай все! – кричала подружка. – Срочно на выход. От Галки Циба ушел – представляешь, что она может натворить? Все, жду у подъезда.

Настя ахнула и поспешно стала собираться.

– Не знаю, что нам с ней делать! – тяжело выдыхала на бегу Ленка, семеня за Настей на высоких каблуках. – А если опять? А у нас даже телефона Людкиного нет.

– Да фиг с ней, с Людкой, – хмуро бубнила Анастасия, – еще не хватало! Если что – сразу «скорую» вызывем, и все дела.

– Не понимаю, как можно тосковать по Цибину, по этому тупому алкашу! Убрался – скатертью дорога! – Лена едва поспевала за подругой, но от волнения испытывала потребность говорить без умолку. – Просто дура набитая. Я ей все скажу!

– Ты что – обалдела? – Настя резко притормозила и обернулась к подружке. – Хочешь, чтоб она себе вены вскрыла?

– Да я не про то, что дура! Это потом, когда в себя придет… Я про Цибу! Что он пьянь, бабник и придурок. Скажу, что такие Цибины в базарный день – пятачок большой пучок, как моя бабушка любила говорить.

– Ну вот не надо этого, – на бегу возражала Настя. – Вот не любят женщины, когда им про любимых гадости говорят.

– Так он же свалил!

– И что? Все равно тогда получается, что, когда все вроде бы было хорошо, на самом деле тоже было плохо, а сама она – просто дура. Вот не поймет тебя Галка, если ты захочешь оплевать ее прошлое счастье.

– Да какое там счастье, о чем ты! Этому Цибину цена полкопейки! – совсем запыхавшись, гнула свое Лена.

– По-твоему полкопейки! А в Галкиных глазах, может, Циба миллион стоит. Сама-то ты сколько по Жлобину мучилась, когда он ушел! А Жлобин, между прочим, та еще гнида.

Лена недружелюбно покосилась на Настю и промолчала.

– Вот я и говорю, – опять затянула было та, но, искоса взглянув на подругу, не стала продолжать. – Господи… – вздохнула тревожно, вспомнив про Галку. – А вдруг она уже там что-нибудь…

Они припустились еще быстрее.

– Скажем, – еле переводя дух, сочиняла Лена, – что она его в сто тысяч раз лучше и еще найдет себе нормального парня.

– …и что все плохое пройдет, и жизнь приподнесет сюрпризы. Сама же всегда говорит, что счастливая! – тоже готовилась к встрече Настя.

Галя распахнула входную дверь, когда они только вырвались из лифта и не успели даже добежать до дверного звонка.

– Заходите, – говорит. – Я в «глазок» вас высмотрела.

– Ну как ты? – кинулась к ней Лена. – Не переживай, Галка!

– Да нормально все, – отмахнулась Полоскунова. – Думали, я из-за этого поросенка опять травиться буду? Фиг ему.

– А-а, – переглянулись девочки, – молодец. А то мы беспокоились…

– Да нет, я, конечно, расстроилась и, когда тебе звонила, Ленок, даже немножко всплакнула. Но на самом деле все ведь к лучшему, Цибин все-таки не подарок, устала я от него. Да и детям плохой пример.

Они расселись в комнате и помолчали. Хозяйка выглядела приторможенной, а гостьи никак не могли отойти от волнительной пробежки.

– Твои-то где? – спросила наконец Лена, осматриваясь. – В Прудищах?

– Юлька у отца, – сказала Галя. – А малыш с родителями, они сейчас в завязке. В Прудищах, естественно, – добавила после опять возникшей паузы.

Разговор не клеился. Сидели растерянные, словно сбитые с толку.

– Так, – сказала Лена. – Нас-то зачем вызывала?

– Ну как зачем? – вскинулась Галка. – А повидаться? Так редко стали видеться.

– А напугала чего?

– Чем я вас напугала?

– Ну… сказала, Цибин ушел, и все такое…

– Так он и ушел, – удивилась Галя. – А что нам Цибин? У него свое – у нас свое.

Лена и Настя переглянулись. Настя усмехнулась, Ленка нахмурилась, грозно взглянула на Полоскунову и неожиданно тоже хмыкнула. Снова посмотрела на Настю, которую потряхивало от смеха, и залилась. Девчонки смеялись как ненормальные, хохотали до слез, сгибаясь в спазмах стихийного веселья и наконец-то приходя в себя после волнения.

Потом весело чаевничали. А потом снова воцарилось молчание.

– Все-таки бесит, что Милка меня презирает, – сказала вдруг Галя. – И поэтому я ее тоже презираю. Вот.

– Думаешь, презирает? – Лена поежилась.

– По-моему, это давно заметно.

– Да она просто недовольна была, что мы как-то не так живем. По ее меркам, разумеется. Все пыталась наставлять на путь истинный. А нам-то оно зачем? У нас свой путь.

– Вообще ее поучения осточертели, – снова ожесточенно высказалась Галя. – Хорошо, что отвалила. Скатертью дорога.

– А мне ее не хватает, – грустно заметила Лена.

– В конце концов, – сказал Галя, – мы все потеряли по одной подруге. А эта коза – сразу трех. Так ей и надо!

– Правильно, Гал, нас-то трое, мы продержимся, – подтвердила Лена. И опять все умолкли.

– Насть, ну а ты что молчишь? – начала было Галка.

– Да я… думаю, может, из-за меня Милка… Я во всем виновата.

– Ну так уж и во всем! – поддела Лена, совершенно не понимая, о чем речь. – Не надо себя демонизировать.

– Ага, из-за тебя, – ехидно кивнула Полоскунова. – Характер у нее говённый, вот из-за чего.

– Галь, – поморщилась Ленка, – ну что ты, ей-богу… Она ж нам подругой была, тебе же в первую очередь. Нормальный у нее характер, бойцовский. Просто жизнь сейчас такая.

– Жизнь у всех, – перебила Галя, – а друзей предают только некоторые.

– Галк, девочки, так ведь это как раз про меня, – решительно начала каяться Настя. – Я же с Андреем… Не хотела вам говорить… Ну, в общем…

– Ты с Андреем встречаешься! – изумленно распахнула глаза Галка. – Серьезно?!

– Да нет! – затрясла головой Настя. – Какое там! Не встречаюсь я…

– Фу-у, – поспешно выдохнула Галя. – Я уж подумала…

– Правильно подумала, – вздохнула Настя. – У нас с ним было.

Галя и Лена потрясенно молчали.

– Слушай, давай все толком расскажи, – взорвалась Ленка. – А то встречаюсь, не встречаюсь… Еще одна разбежалась нервы мотать. – Она свирепо зыркнула на Галку. – Все. Давай по порядку.

– Ну… в общем…

Настя сжала губы, собираясь с мыслями, и вкратце пересказала всю короткую историю с Андреем.

– Ясно, – кивнула Лена. – В целом понятно. С ним. Но тебя-то как угораздило?

– А я ничего не вижу криминального, – не согласилась Галя. – Данова все время уговаривала: «Спите с моим мужем, спите! Он мне не нужен, помогите от супружеского долга уклониться!» – передразнила Людмилу. – Еще гадости всякие про Андрюшу рассказывала. Вот Настюху и спровоцировала.

– Я и сама так думаю. Отчасти… – подтвердила Настя. – Словно шлюзы открыла. Понимаю, что нехорошо это, как бы там ни было. Но когда ты одинока и привыкла не упускать маленьких радостей, если подворачиваются… Да я сама не понимаю, как это вышло. Вроде просто посидели, ну посмотрели альбомы, а потом как-то и целоваться стали, а там уж… Ну, в общем, все как всегда. Только случайный партнер – муж подруги.

– Да какая она нам подруга! – возмутилась Галя. – Она нас знать не хочет. Она первая стала всем своего мужа подсовывать.

– Что да, то да, – закивала Настя.

– Она и виновата. И вообще, тут не о вине говорить нужно, а о перспективах. – Галя склонила голову набок, прикидывая. – А что? Ты и Сомов… Я лично вас вполне вижу парочкой.

– Да ты что! – замахала руками Настя. – И не думаю! Да и Андрюша… Нет, конечно, звонит иногда, приглашает заходить… Но ведь он же, как я понимаю, сам что-то Милке сболтнул, вот ей-богу, мне кажется, ее отрыв как-то связан…

– Оч-чень может быть, – задумчиво кивала Лена. – Как-то уж она слишком резко…

– Знаете, – оживилась Настя, – она мне даже и сказала что-то такое, когда в последний раз встречались все вместе, я только теперь поняла, да-да… Говорит: спасибо, Насть, развязала. И еще так радостно улыбается, а на меня и не смотрит. И еще сказала: сразу по двум направлениям.

– Развязала?

– Да.

– Да что ты! – ахнула Галя.

– Так она же и его, и нас вычеркнула, – кивнула Лена. – А то всё тянула.

– Вот… – покаянно вздохнула Настя.

– И слава богу! – воскликнула Галя. – На фиг она нам сдалась, жаба скользкая. Такая стала противная. Молодец, Насть, так ей и надо. Давай теперь с Андреем полноценный роман замути, а там и…

Настя засмеялась, отмахиваясь.

– Галь, да я столько плохого про него слышала, спасибо Милке. После этих рассказов кому захочется оказаться на ее месте! Мне вот совсем не хочется.

– Ну и фиг с ним. Хотя его тоже жалко.

– А ты думаешь, он не виноват в том, что у них так вышло с Милкой, всё она? – воинственно встряла Лена. – Ничего не жалко! Милка поначалу такая влюбленная была, все для него делала. Он же ее и довел до ненависти. Еще и Настюху сдал.

– Да не защищай ты эту жабу, – поморщилась Галя.

– Галь, ну хватит уже. Жаба, жаба… Может, она еще одумается.

– Ха-ха!

Опять зависла пауза.

– Я вот вам сказала, – тихо проговорила Галя, – что мне Цибин по фигу. Но на самом деле… если честно, вот это чувство одиночества… Оно… И брошенности… особенно… И если бы не вы, девочки, было бы гораздо тяжелее.

– Ну вот, – Настя умилилась и сердито посмотрела на Ленку: – А ты: «Зачем звала! Зачем звала!..»

– Да я что, – смутилась Лена. – Я же просто так. Для прояснения обстановки, чтобы соответствовать.

– Спасибо, девочки. Хорошо, что вы есть, – вздохнула Галя. – С вами не так тяжело.

– Да мы ж всегда… – забормотала Настя. – Мы ж подруги. Если что…

Опять воцарилось молчание.

– Вообще, – снова прорезалась Галка. – Не хочется быть одной. Мне теперь Цибина очень не хватает. Наверно, как тебе, Лен, этой дуры Милки, – добавила ворчливо.

– Ага, – нахмурилась Настя, – очень не хватает пьяницы и бабника. А то как-то совсем никто не пьет и не гуляет.

– Так ведь хочется, чтобы и обо мне кто-нибудь заботился! – воскликнула Галя.

– Ёлы-палы! Цибин-то при чем! Нашла заботника…

– Да ты его совсем не знаешь! Вообще, не понимаешь ничего, – Галя отвернулась и сердито махнула рукой. – А может, – воспрянула вдруг с новой идеей, – может, мне собачку завести?

– Она что – о тебе заботиться будет? – усмехнулась Лена.

– Конечно! – воскликнула Настя. – Галька на работу – а собака ей ужин сготовит, с детьми посидит…

– Приберется, – подхватила Лена, – бельишко постирает…

– А когда я вернусь, – сквозь смех выдавила Галка, – останется только ее выгулять – и дело в шляпе!

Все снова зашлись неудержимым смехом, и каждой казалось, что именно она сумела так ловко разрядить обстановку. И все они думали, что, имея настоящих подруг, уж точно не пропадут.

Чужой каравай

Это была чудесная компашка – две красивые женщины, двое представительных мужчин. Толя выглядел хоть и щупловатым, но изящным, с породистым лицом и повадками аристократа. Петр возвышался гигантом, весельчак и здоровяк, тоже обаяшка. И жены были очаровательны: Толина Нина – аппетитная красотка, заводная хохотушка, Петина Яна – синеглазая стройняшка, задумчивая и молчаливая. Они превосходно ладили, дружили семьями уже несколько лет. И все, кто знал этих четверых, говорили, что более приятного общества даже представить себе невозможно – всегда неразлучны, всегда у них смех или интересные разговоры, и дружба, как видно, самая счастливая и надежная. Так оно и было, да и лучше того. Потому что связей, скреплявших эту яркую дружбу, на самом деле оказывалось даже больше, чем можно было заметить на первый взгляд.

Праздники справляли, конечно, вместе, и все что угодно могло стать поводом для встречи. На первое апреля собрались у Гельманов. Нина напекла пирогов, навертела салатов. Весело выпили за встречу, закусили. Глаза у всех блестели. Громадный Петя поднялся из-за стола.

– За хозяйку этого дома! – вполне ожидаемо воскликнул он, не будучи большим затейником в произнесении тостов. – За этот прекрасный стол и за Ниночку, отменную кулинарку! – выдохнул Орлов, восторженно глядя на жену друга.

– Петечка, ты как всегда, – тонко улыбнувшись, Яна потянула мужа за рукав. – Не оригинален.

– Золото наше, – в то же время искристо улыбнулась Нина, посылая мужу подруги воздушный поцелуй. – Отличный тост, Петюня, отличный! Мой Гельман развез бы на полчаса говорильни. А у тебя всегда коротко и душевно.

– Пьем за Ниночку! – ликующе выкрикнул Петя, садясь.

Нина снова чмокнула губами воздух. А Яна, пробормотав: «Шуму от вас…» – повела красивыми глазами в сторону Толи Гельмана, и они понимающе перемигнулись, как бы прощая своим простоватым близким их маленькие слабости.

– Жена у тебя, Толян! – не успокоился и после выпитого Петя. – Огонь-женщина!

Толя усмехнулся и встал.

– Ты, как всегда, прав, Петро, – начал поставленным голосом, – Ниночка отличная хозяйка, тут не поспоришь. Но хотелось бы выпить за обеих наших волшебниц, за наших неподражаемых спутниц, за этих удивительных красавиц. Ведь что бы мы делали без них? Жизнь превратилась бы в ад и хаос. Без этих восхитительных женщин мы погрязли бы в спорах и растворились в мелочах. Без них нас поглотила бы энтропия, нас ожидал бы распад! За вас, наши несравненные девушки, наше вдохновение и радость! За счастье любви и за стройную картину мира, которую мы обретаем с вами! – Он отсалютовал бокалом обеим женщинам, а затем предпринял попытку продолжить тост: – Чтобы стало понятнее, что я имею в виду…

– Садись, недоразумение мое, – с громким смехом потянула его за плечо Нина. – Ребята, клянусь, он только начал! Петь, закругли ты уже его тост, а то мы с этим цицероном так и не выпьем.

– Ниночка, ты не справедлива. Толян, потрясающе сказано, дал же бог талант! – вскочив, пророкотал Орлов. – За наших дам! Стоя!

Вечер удался, как обычно, было много смеху, и атмосфера дружеской приязни царила над столом.

– А какие у меня пирожные сегодня! – закатила глаза хлопотунья Ниночка. – Вы все языки проглотите.

Она вспорхнула с места, сияя предвкушением приятного сюрприза для гостей.

– Но нужен еще маленький штришок. Так… Кто поможет? Тебя, Толик, даже не приглашаю, – заметила насмешливо, – на рояле ты играешь неплохо, а на кухне все перебьешь-перероняешь. Янусик, тебе тут придется присмотреть за этим недотепой, пока мне Петечка поможет, он-то мужик хозяйственный.

Через минуту Нина и Петя самозабвенно целовались на кухне, обнявшись между плитой и кухонным столом. Петя прижимал Нину так, словно хотел с ней навеки срастись, а Нина таяла в его руках, закрыв глаза и почти забыв об опасности быть разоблаченной. Опасность эта, однако, не была такой уж существенной, так как в это же самое время Толя и Яна, сплетясь руками и нервно поглядывая на дверь, из-за которой, по их мнению, каждую секунду могли появиться их супруги, боязливо касались друг друга робкими от страха поцелуями, не рискуя увлечься и изнемогая от желания слиться в настоящем страстном объятии.

Дело в том, что пары внутри этого маленького сообщества давным-давно встречались наперекрест. И уже не вспомнить, кто кого увлек первым. Быть может, жадной до жизненных впечатлений Ниночке немножко наскучило существование возле интеллигентного, слегка занудного Толи, а может, сам утонченный Толя пленился загадочной молчаливостью и балетной пластикой их общей подруги Яны, чуть подустав от громкой, размашистой Ниночки. Или же Яна уж слишком оценила породистую красоту и изысканность хрупкого Толи на фоне своего громогласного, во всем чрезмерного Пети. Или сам Петечка, притомившись близ эфемерной причудницы Яны, неудержимо потянулся к манкой, яркой Ниночке. Возможно даже, все произошло одновременно. Как бы то ни было, но на базе этого союза четырех, помимо двух законных браков, возникли два тайных романа.

Вообще, обе девушки пользовались успехом у мужчин. К милашке Ниночке мужики тянулись, как мотыльки к лампе; те же, кому выпало испытание влюбиться в чаровницу Яну, шли за той будто отравленные за антидотом. Любовь ясной Нины обещала радость. Взаимность сумеречной Яны сулила избавление от мук неприкаянности.

На майские решили собраться у Орловых. По прогнозам тепла не ожидалось, и все-таки наметили отправиться на пару дней на дачу.

Девушки обсуждали меню.

– Так а что мы по телефону? – заметила Яна. – Приходите завтра с Толиком, устроим разминочный сбор. Давай? И все обсудим.

– Вряд ли, – отказалась Нина. – У меня сверхурочка, буду с начальником весь день счета разбирать… Может, Толька один придет, не знаю, вы позвоните ему. – На самом деле Нина почему-то была почти уверена, что муж без нее не захочет в гости, а останется дома поджидать труженицу жену.

На другой день она укатила, как и обещала, на работу. И Толя, согласно ее ожиданиям, к Орловым не собирался, сказал, лучше поваляется с книжкой. В действительности муж Ниночки только и думал, как бы поскорее отправиться к своей ненаглядной Яне. Но ему казалось, маленькая ложь будет надежной маскировкой для жены. Вроде бы не собирался, но друзья уговорили. В общем, Толя изобразил непреодолимую лень и нежелание выходить из дома, а между тем, едва дождавшись оговоренного часа, поспешил к Орловым, предвкушая быстрые поцелуи и жаркие слова, которые они сумеют сказать друг другу украдкой.

В это время его Ниночка мысленным взором окидывала незначительный, в сущности, объем работ, ожидавший ее на службе. По самым пессимистичным прикидкам, выполнение всего намеченного не должно было потребовать более двух часов. А в остальное время, как бы проводимое в трудах на авральной вахте, она сможет насладиться обществом милого Пети. Осознав такую счастливую перспективу, Ниночка бросилась расправляться со счетами с неслыханным энтузиазмом. И очень скоро, в то время как Толя Гельман, переживая тайное любовное томление, трепетал возле Яны за столом у Орловых, а хозяин дома, преодолевая печаль из-за отсутствия любимой, рассказывал жене и другу бородатый анекдот, Нина, закончив дела, звонила Пете на мобильный.

– Пардон, друзья… – Петр резко прервал анекдот, когда на дисплее высветилось имя абонента: Николай Натанович. Еще раз извинившись, Орлов выбежал в коридор, наврав, что звонок с работы, и с радостью узнал от Ниночки, засекреченной в телефоне под этим ником, что у нее образовалось несколько часов свободного времени с хорошей легендой для мужа. Нина предписывала Пете без промедлений объясниться с Яной, придумав какой-нибудь убедительный предлог для отлучки из дома, и поспешить в известный ему ресторан, в отдельный кабинет, где они не раз уже встречались.

Не желая медлить ни минуты, Петя поведал Яне и Толе, что свой человек из мэрии сообщил, будто на работе ожидается жесточайшая проверка. Так что придется ему срочно отправляться в офис спасать положение. Он проворно оделся и рысцой устремился на свидание. И едва за ним закрылась дверь, оставшиеся в квартире любовники бросились друг к другу, словно после долгой разлуки. Времени было много, они не торопились и в конце концов отчасти насытились объятиями, притащили в постель еду и принялись болтать на разные темы.

– Янусь, а можно я спрошу? Только не обижайся.

– Ну-у, – раздумывая, протянула Яна, – обещать не могу, начало настораживает.

– Ни-ни, – успокоил Толя, – это я так, вопросик простой. Вот скажи, почему ты Пете изменяешь? Мужик он хороший, опять же, видный…

– Ничего себе! – возмутилась Яна. – Я действительно должна отвечать?

– Как хочешь, – улыбнулся Толя. – Но я тебя ревную.

– А-а, тогда ладно. – Она взяла с тарелки кусочек сыра, аккуратно надкусила. – Понимаешь, Толечка, мой Петя – и правда неплохой. Добрый, щедрый, любит меня… Но он – простак, понимаешь? Он мистер банальность. Я, конечно, хорошо к нему отношусь, только он в принципе человек другого круга. Вот ты Нинке открытки подписываешь?

– Нет, – опешил Толя. – Зачем?

– А Петя мне на каждый праздник подписывает и в подарок подсовывает.

– Ну и что?

– А то, – терпеливо объясняла Яна, – что в них он желает мне много оригинального: сибирского здоровья, например, кавказского долголетия, успехов в работе и счастья в личной жизни. Представляешь, прикол?

– Свежо, – оценил Толя.

– Вот именно. И во всем он такой.

В это время Петя и Нина в отдельном кабинете любимого ресторанчика тоже беседовали о всяких пустяках. Встреча этих двоих получилась не менее бурной, чем объятия их законных супругов на квартире Орловых.

– А что ты Янке сказал? – поинтересовалась любопытная Ниночка после первых страстных ласк.

– Сказал, что грядут проверки на работе. Сказал, нужно подготовиться. Да она не особо расспрашивала, с ней же Толька остался.

– Так Толька все-таки к вам пошел? – Нина вывернулась из Петиных рук. – Подожди… Он же собирался дома сидеть и меня ждать!

– Не знаю. Может, передумал. Короче он давно у нас. Когда ты звонила, мы уж третий тост выпили.

– Даже так, – задумалась Ниночка. – И что? Говоришь, Яна не очень возражала, когда ты уходил.

– Не волнуйся. Она ни о чем не догадывается. Ей весело с Толяном, да и он не скучает. У нас уйма времени, – заключил Петя, потянувшись к милой с очередной любовной затеей.

Но Ниночку что-то смущало. Что-то ее, как говорится, все-таки сбивало с ритма. Петя ей, конечно, очень нравился. Но Толю она привыкла считать верным мужем! Его непоследовательное поведение чем-то задело Нину. Когда она собиралась на работу, он зевал, расслабленно ползал по дому и утверждал, что не собирается в гости к друзьям. И вдруг выясняется, что муж не только отправился-таки к Орловым, но и охотно развлекался в обществе Яны, и даже «не скучал». Несмотря на затянувшийся адюльтер с Петей, Ниночке как-то вовсе не хотелось, чтобы Толе тоже было хорошо в чьем-то обществе, кроме ее собственного. Но сейчас у нее неожиданно возникло самое отчетливое и неприятное подозрение: а вдруг Толя с Яной тоже… Возможно, в эту самую минуту он там, у Орловых, соблазняет Петину жену! А может, Янка завлекает его в сети преступной связи! Или вообще у них давным-давно роман, вот как у нее с Петей… Мысли эти вызвали в Ниночкое ярость, она задохнулась от возмущения и обиды. Сердце отчаянно застучало, мешая дышать. Нина вскочила с диванчика, на котором еще недавно забавлялась с Петей, и, как была, полуодетая, заходила по кабинету.

В дверь постучал официант. «Нет!» – рявкнула Нина. «Позже!» – одновременно с ней откликнулся ее возлюбленный. «У вас все в порядке?» – помедлив, спросил официант из-за двери «Да!» – хором крикнули Нина и Петя.

– Что случилось, Нинуль? – наконец осторожно поинтересовался Орлов.

– А тебе не кажется… – начала она, но задумалась и не закончила. – Петь, – сказала, садясь опять рядом. – А чем вы без меня занимались?

– Да все как обычно. За столом посидели, посмеялись, выпили, поели… Все как всегда. Потом ты позвонила, и я побежал.

– А они остались?

– Ну конечно!

– Толя собирался домой?

– Нет, по-моему, зачем ему? Это ж меня срочно вызвали, а Толян может себе позволить и отдохнуть, – улыбнулся Петя.

– Слушай, а ты не думал, что они там не отдыхают?

– А что ж они делают?

– А тоже работают, – раздувая ноздри, зло усмехнулась Ниночка.

– Как это? Ты что, думаешь, что они… Да нет! Не знаю… Я ничего такого не замечал… – Лицо Пети попеременно выражало широкую гамму его реакций – недоумение, сомнение, огорчение, протест, задумчивость… Он двигал глазами и губами, пожимал плечами, размышляя над подозрениями Ниночки. – Да нет, Нинуль, вряд ли.

– А почему это вряд ли? Они ведь про нас тоже не думают, иначе бы мы почувствовали. А мы с тобой уже полтора года встречаемся! Так, может, и Гельман с Янкой… – свирепо прошипела ревнивица.

– Нинуль, а что ты так кипятишься, – удивился Петя. – Во-первых, ничего еще не ясно, это только подозрение. А потом… мы ведь тоже не образцы супружеской верности.

– Да, только моя личная жизнь никому не во вред! – совершенно непоследовательно, но убежденно возразила Ниночка. – А Гельман, если он мне изменяет, – просто свинья! Я этого не заслужила.

Петя сообразил, что с женщиной в такую минуту спорить бессмысленно. К тому же подозрения Нины казались безосновательными.

– Короче, – решительно заявила она, – едем к тебе!

– Да как же мы приедем вдвоем? – удивился Петя. – А конспирация?

– Ерунда, – отмахнулась Нина. – Могли случайно встретиться у подъезда. Я раньше освободилась и сразу отправилась к вам. Ты тоже торопился с работы. Да ладно, не впервой. И не о нас теперь речь, Петя!

Ее было не остановить, и Орлов подчинился.

– Давай позвоним, – предложил он робко, когда они добрались до его квартиры.

– Щазз, – сердито буркнула Нина. – Доставай ключ.

Пришлось Пете выполнить указание, он с максимальным шумом открыл входную дверь, гаркнув от самого порога:

– Яна, мы пришли! Мы встретились с Ниной у подъезда… Случайно…

Но Ниночка уже неслась в комнаты с ликующим воплем «А вот и мы!». И через пару секунд заголосила:

– Петя! Ты только посмотри, чем тут наши законные половины занимаются! Петя, пока мы с тобой трудимся в поте лица… Если не поспешишь, много потеряешь! Значит, так, Толечка, да? – переключилась она на мужа. – Значит, пока я зарабатываю денежку для семьи, ты Яночку ублажаешь? А ты, подружка, что ж не напомнила ему, что он женат? Толя, ты женат, на минуточку! Да и ты, Яночка, вроде как девушка не свободная! Петя! Да иди же сюда… – Нина выкрикивала все это с ядовитым смехом, то поворачиваясь в сторону прихожей, то обратно к преступному супругу и неверной подружке. В то время как Петя топтался у входной двери, не решаясь подойти, и бубнил себе под нос: «Ниночка, ну не надо. Ниночка, ну ты, наверное, не так поняла…»

Меж тем Яна и Толя были застигнуты врасплох. Ворвавшаяся в комнату Нина застала их, когда они, испуганные шумом, пытались натянуть на себя хоть какие-то одежки и у них это очень плохо получалось. Яна смущенно улыбалась, Анатолий неопределенно гримасничал, не зная, что возразить. «И что ты такого увидела? Да я тебе сейчас все объясню…» – как будто говорили его гримасы. Из прихожей в это время доносился невнятный бубнеж топтавшегося там Пети, не решавшегося посмотреть внезапно открывшейся правде в глаза.

Толя нервничал и застегивал пуговицы рубашки не на те петельки. Но сумел-таки навертеть на себя что-то из одежды, конечно, очень приблизительно. Уверенности, однако, это ему прибавило.

– Ниночка, а что ты орешь, как на рынке? – не повысив голоса, поинтересовался он.

– А ты лицо сделай попроще, – посоветовала жена.

– Или ты посложнее, – реагировал муж.

– Не в твоем положении выступать! – довольно базарно выкрикнула она.

– Нинуль, ну не надо, мы же и сами с тобой не ангелы, – возразил наконец добредший до них до всех Петя.

Нина полоснула его уничтожающим взглядом.

– Как интересно, – обронила дотоле молчавшая Яна, тонко улыбнувшись Пете. – Ты, Нинуль, ничего не хочешь добавить по существу? – обернулась она к подруге.

– Да я с тобой вообще не собираюсь разговаривать, – огрызнулась Нина.

– А со мной? – осведомился муж.

– Конечно, дорогой. Мне очень интересно, что здесь происходит.

– Послушайте, – вклинился опять Петя. – Ну раз уж все так получилось, давайте просто сядем все за стол и обсудим создавшееся положение. Кто с кем и как быть дальше.

– Ну дура-ак, – взвыла Ниночка. – Ничего я не собираюсь обсуждать! – заявила она. – А с тобой, милый, дома поговорим! – Нина явно пребывала во власти двойных стандартов морали: подругу и мужа судила без всякого снисхождения, а о собственных шалостях с Петей даже не думала, словно о чем-то несущественном.

– Петь, ну ты сам видишь, не сможем мы ничего обсудить, – смущенно заметил Толя, перезастегивая рубашку. – Повезу ее домой, чтоб охолонула… Извини, если что… – Он судорожно одевался в прихожей, чувствуя себя очень неловко. Вообще, кажется, «ловко» было только его жене, остальные участники представления жались по углам, отводя друг от друга глаза. – Созвонимся! – буркнул Толя, выводя Нину из квартиры.

– Руки убери! – рявкнула жена.

Толя снова заизвинялся перед Орловыми, вызывая лифт, неопределенно пожимал плечами. «Держись, Ян», – прошептал напоследок, подавляя желание как-нибудь еще утешить подругу.

– «Держись, Ян»! – по-обезьяньи гримасничая, противным голосом передразнила Нина. – Ты держись, но подальше! На чужой каравай рот не разевай! – выкрикнула она, уже будучи утянута внутрь лифта. После чего двери его закрылись, и Орловы остались одни. Молча заперли квартиру, прошли в комнату, не глядя друг на друга.

– Даже не знаю что сказать, – смущенно усмехнулась Яна. – Честно говоря, не ожидала от тебя.

– Это ты мне говоришь?! – изумленно гаркнул Петя. – Ты – мне? Когда я застал вас вдвоем в постели!

– Не ты, а твоя любовница, – парировала Яна.

– Тебе бы хотелось, чтобы и я присутствовал? Уж извини. А про нас вы могли и не узнать. Просто показалось несправедливым, что Нина вас разносит, когда мы и сами, в общем-то…

– Нинон зарвалась, – согласилась жена. – Петь, ну ты извини меня. А может… – Она замолчала.

– Что?

– Тебе Нина очень нравится?

– Ну как сказать…

– Ну мне, например, Толя нравится. Очень.

– Вообще-то мне Нина тоже.

– Так, может, все это к лучшему?

– Хочешь сказать, чтобы и дальше так… – округлил глаза Петр.

– Еще чего! Это уже вообще какой-то разгул аморальности. Я думаю, может, рокировку…

– Это как?

– Ну, обмен фигур.

– Каких фигур?

– Тебя передвинуть к Нинке, если так понятнее. А Толю – ко мне.

– А-а… Но ты уверена?

– Ну сам смотри, ведь вы с Нинкой более гармоничная пара. Оба такие земные, практичные… шумные…

– А ты?

– И мы с Толей пара. У нас тоже много общего.

– Я не знаю. Все так неожиданно.

– Петь, тут одно из двух: либо мы остаемся в прежних союзах – и тебе придется забыть о Ниночке…

Петя вскинул на Яну испуганные глаза.

– …Либо вы с ней остаетесь вместе, а с нами разводитесь.

– Ну… если так получается…

В это время в семье супругов Гельман тоже обсуждалась сложившаяся ситуация. Набушевавшаяся Ниночка прекратила кричать и, будучи отходчивой, попыталась мирно объясниться с Толей.

– Все-таки не ожидала от тебя этого, – вздохнув, пожаловалась она мужу.

– Я мог бы сказать тебе то же самое, – заметил Толя.

– Знаешь, это разные вещи, – не согласилась Нина.

– Почему же?

– Ну хотя бы потому, что с тобой трудно жить – а со мной легче легкого.

Толя только хмыкнул.

– Не понимаю, чему ты улыбаешься, – пожала плечами Ниночка. – У нас ведь как? Все на мне! Я весь дом тяну, все хозяйство. А ты живешь беззаботной жизнью, что-то делаешь, только если вдруг захотелось для разнообразия поделать. А как на дачу ехать – у тебя всегда какая-нибудь выставка концептуальной живописи или уж не знаю что там еще. Деньги ты, конечно, зарабатываешь, но, опять же, вовсе не считаешь это своей обязанностью. Можешь немыслимые суммы спустить на какую-нибудь дурацкую антикварную книжицу. Так что, чтобы жить с тобой, нужно иметь такой ангельский характер, как у меня!

Толя опять усмехнулся.

– И нечего тут улыбаться! – взъярилась Ниночка. – Это я у нас все должна и обязана – и зарабатывать, и по дому шустрить, и дачу содержать, и обо всех приобретениях заботиться! Ты-то живешь в свое удовольствие!.. И вообще, – выпустив пар, спокойнее продолжила она: – Мне, как идеальной женщине, обидно, что, после того как я столько тебе всего прощала, ты же еще мне и изменил! Сам рассуди, кто из нас прав, – добавила Ниночка, принявшись переодеваться. Она сняла платье, желая заменить его на домашний халат, и Толя машинально разглядывал ее круглые гладкие плечи и руки, плотное женственное тело, обтянутое кружевом белья, и невольно сравнивал всю эту роскошь с эфемерной тонкостью Яны, которая так его манила. «Все-таки у Нинки склонность к полноте, – подумал отстраненно. – Когда-нибудь это проявится отчетливо».

– Так что сам видишь, – продолжала рассуждать Нина, неожиданно польщенная его пристальным взглядом. – Это ты передо мной виноват. А я всю жизнь стараюсь ради семьи.

– Ловко придумала, – улыбнулся муж. – То есть если ты ведешь хозяйство, то вроде бы как мне с Петей и не изменяла, да?

– Я, может, и изменила, но если учесть все наши плюсы и минусы, то получится, что это совсем не то же самое, что твоя измена, Толечка.

– Вот как?

– Вот так, – уверенно кивнула жена, завязывая на талии поясок кокетливого халатика. – Я для тебя – подарок судьбы, это понимать нужно!

– Не хочу тебя огорчать, Ниночка, – возразил муж, – но твое убеждение ошибочно. И что для меня идеальная женщина, знаю только я сам. И то очень приблизительно.

– Ах вот как! – возмущенно воскликнула Нина. – Ты еще чем-то недоволен? А может, Янка твой идеал? В таком случае, с ней и живи! А я буду жить с Петечкой. По крайней мере, он настоящий мужчина, в отличие от тебя!..

И на майские эти четверо опять собрались у Орловых. Только не на даче, как думали прежде, не для веселого пикничка, а в городской квартире – специально, чтобы обсудить создавшееся положение. Ограничились чаем. Дружеского застолья не получилось – сидели угрюмые, слабо переругивались. В конце концов кое-как договорились: Толя переселяется к Яне, Петя перебирается к Ниночке. Казалось бы, все должны были остаться довольны. Но, несмотря на вроде бы достигнутое согласие, участники переговоров выглядели мрачными и обиженными. Может, опасались, что удачный роман еще не гарантирует счастливой совместной жизни, а может, досадовали, что порок в лице предателя-супруга оказался не наказан, а представлен к награде в виде узаконивания преступных отношений. Однако – делать нечего – принялись обживать вновь сложившиеся брачные союзы.

Отходчивая Нина быстро смирилась с бессовестной изменой неверного Гельмана и энергично включилась в процесс вития нового семейного гнезда с Орловым. На Петечку она не могла нарадоваться – и домовит, и хозяйствен, и послушен, и в любви неутомим. На дачу ездили вдвоем, Петя всегда был рад потрудиться для преумножения семейного благополучия. И на грядках он, и в доме, и всё тащит в семью – чудо, а не муж. Еще живя с Толей, Нина завидовала Янке, догадывалась, что Петя для семейных целей – настоящий клад, действительный хозяин дома, не то что малахольный, вечно ухмыляющийся, ленивый и задумчивый Гельман. Теперь она чувствовала себя счастливой и устроенной. И только к шумливости и неуклюжести Пети трудно было привыкать.

– Петюнь, ну ты как слон трубишь! – укоряла с улыбкой будущего мужа. – В буфете посуда звенит!.. Кстати, о посуде: сегодня уже две тарелки разбил. Если так пойдет дальше – моих запасов не хватит.

– Ничего, Нинуль, – рокочущим голосом успокаивал счастливый Петр, – заново запасемся.

Он во всем с ней соглашался, и это тоже очень умиляло Ниночку. Толя никогда почти не спорил, но поступал всегда по-своему. А от Пети только и слышно: хорошо, Нинок, сделаю, Нинок… Правда, в бытовых привычках не уступал. Любил, например, ходить по дому в одних трусах – и хоть ты тресни, говорил – удобно. И в этом смысле очень проигрывал чистоплюю Гельману, вечно озабоченному пристойностью своего внешнего вида. Но в остальном все было просто супер, они планировали заняться наконец расторжением прежних браков, а там – веселым пирком да за свадебку.

А в квартире Орловых с некоторых пор благоденствовали Толя и Яна. Будущие супруги тоже жили душа в душу, вместе посещали выставки, обменивались впечатлениями от прочитанных книг, тонко шутили и всегда понимали юмор друг друга. Яна любовалась Толей. Проснувшись на рассвете, она любила разглядывать его спящее лицо – Толя был похож на молодого Алена Делона. К тому же выгодно отличался от ее бывшего мужа изысканностью вкуса и эрудицией. Да еще оказался чрезмерным чистюлей, что поначалу очень умилило Яну. Петька-то был, скорее, неряхой. Да и простоват ее бывший по сравнению с будущим.

Гельман тоже любовался Яной. В ней не было размашистой однозначности его жизнелюбивой жены. В облике новой избранницы мерцала загадка. И хрупкое ее изящество трогало Толю. И то, что она была, как говорится, девушкой из хорошей семьи, его круга. Безупречные манеры – за столом с ножом и вилкой ела, кажется, даже манную кашу.

В общем, и эти двое мысленно готовились к разводам, желая в скором времени сыграть свадьбу. Если что и стало смущать вскоре Яну, так это, пожалуй, Толин перебор с потребностью в чистоте и порядке. Например, раскладывая вилки, ложки и ножи в ящике буфета, он добивался, чтобы все приборы смотрели в одну сторону, как солдаты в колонне. А влажная уборка в квартире, по его мнению, должна была производиться ежедневно. Во всем, что касалось чистоты и порядка, Гельман оказался придирчив и требователен. Правда, свои упреки и пожелания паковал обычно в шутки и нежные просьбы. Но и то и другое произносилось с такой настойчивостью, что не оставляло Яне выбора.

Да и Толя кое-что не до конца одобрял в новой подруге. Ее ядовитый сарказм, например, почему-то заставлял держаться настороже, не давал расслабиться. Нинка его слыла хохотушкой и веселой остроумицей, и хоть все это у нее казалось ему обычно несколько грубоватым, но возле бывшей жены Толе самому как-то беззаботно острилось. Вечная ирония Яны казалась не столько забавной, сколько маркирующей принадлежность к избранному кругу, и Толя, хоть и был вроде бы снобом, вдруг обнаружил, что такая черта в женщинах ему все-таки не очень нравится. Он даже давал понять это Яне, но, будучи всегда погруженной в себя, она мало что замечала вокруг, включая и настроения возлюбленного.

Проходили дни и недели, и все было хорошо, кроме мелочей. Нину немножко злили Петины чрезмерности во всем, наносившие урон хозяйству. Петю капельку расстраивала Ниночкина придирчивость. Яна слегка уставала от Толиной требовательности. Толя желал бы, чтобы она была чуть меньше занята собой и чуть больше им. Вот и все. Но в целом в обеих парах царили покой и радость обновления. Компания, конечно, развалилась, не связанная больше ни дружбой, ни тайными любовными пересечениями. Вчетвером они уж не встречались, зато, успокоенные благополучием новых союзов, почти простили своих неверных бывших жен и мужей.

Однажды утром, лежа в постели рядом с Ниночкой, отдохнувший после бурного пробуждения Петя завел очередной разговор о неопределенности их положения.

– Раз уж так получилось, Нинуль, – заметил резонно, – надо бы нам всем внести поправки и в формальную, так сказать, картину.

– Петь, – откликнулась Нина, – вот когда ты стараешься говорить красиво, тебя очень трудно понять.

– Да что ж тут непонятного, – не согласился Орлов, – я живу с тобой, а женат на Яне. Ты замужем за Толей. Это все как-то ненормально. Раз уж мы всё переменили на деле, так и в документы следует внести соответствующие изменения.

– Вот сейчас уже гораздо лучше, – похвалила Ниночка, целуя своего красноречивца.

– Ты согласна со мной? – не удовлетворился поцелуем Петя.

– Еще бы! – подхватила Нина. – Мне надоело быть женой неизвестно кого! Я совершенно не собираюсь терпеть положение, когда мой так называемый муж спит в постели другой женщины! Связался с кем попало – на ней и женись, а я хочу быть женой человека, который меня действительно ценит, – заключила благоразумная и самолюбивая Ниночка и звонко поцеловала Петю в щеку – как печать поставила.

– Ну почему же с кем попало, – не согласился он. – Все-таки Яна моя бывшая жена.

– Ага, жена, – возмущенно кивнула Нина, – которая тебе наставила рога с твоим же другом!

– Нинуль, – смутился в который раз Петя. – Мне, конечно, неприятно, что Яна… И я… так сказать, не ожидал… Но все-таки мы с тобой в некотором роде тоже… так сказать… и… поэтому…

– Не волнуйся ты так. И нечего их защищать, они того не стоят! – непримиримо заявила Нина. – Всё, сегодня же позвоню Гельману и скажу, что хочу с ним развестись! Просто мечтаю! А ты поставь в известность Янку, хватит уже ей тянуть. Ишь ты, захотела на двух стульях усидеть, зараза!

– Да нет, – опять смутился Петя, – она тоже согласна. Ну что уж, раз уж так все вышло…

– Что ты заладил, – раздраженно воскликнула Нина, – «так вышло, так получилось…» Может, ты и женишься на мне только потому, что «так вышло»?!

– Ну что ты, Ниночка! Я просто думал, вряд ли они будут против… ну… чтобы оформить как есть, ведь все равно теперь живем наоборот…

– Ой, вот пока ты не начинаешь объясняться, тебе цены нет, – вздохнула Нина.

После завтрака она позвонила Толе.

– Мне это надоело, – начала без предисловий. – Нам пора развестись! Или ты так не считаешь?

– Считаю.

– А тогда почему не подаешь заявление?

– Думал, ты подала. Ты больше всех кричала о разводе.

– Конечно, чтобы я платила налог как истица, да?

– Нин, ну ты ж никогда не была мелочной.

– То есть ты не хочешь подавать заявление?

– Если честно, не хочу хлопот. А развестись – давно пора.

– Ну так иди в загс! – рявкнула формальная жена.

Толя помолчал.

– А Петя пойдет разводиться с Яной? – спросил наконец.

– А при чем здесь Яна!

– Нин, не ори. Ты что, не хочешь замуж за Петю?

– Я сама разберусь, чего хочу, а чего не хочу! Я не обязана перед тобой отчитываться!

– Началось, – буркнул Толя. – Включила свой рынок.

Нина отшвырнула трубку. Потом схватила ее и злобно нажала на сброс контакта. Она сама не понимала, что именно ее так разозлило в разговоре с Гельманом. Возможно, отсутствие с его стороны попыток удержать ее от развода. Хотя нет. Самое противное, что он опять хочет все свалить на нее. То есть развестись вроде не против, а вот ходить куда-то, подавать заявление – это пусть все Нина.

– Так вот фиг же ему, – мстительно буркнула она себе под нос.

Между тем Петя звонил Яне.

– Это я, – представился неопределенно.

– Я слышу, Петечка, – усмехнулась Яна. – Что тебе надо от обманутой тобой женщины?

– Наверное, развода, – объявил Петя, проглотив «наезд».

– Будет тебе развод, – томно откликнулась бывшая.

– Хорошо, Яночка. Значит, ты подашь заявление? Может быть, вы с Толей сразу оба…

– Мы прописаны в разных районах, у нас загсы разные, – дружелюбно объяснила Яна.

– То есть ты хочешь, чтобы я сам подал заявление? – уточнил Петя.

– Было бы неплохо.

– Ну хорошо. Я тогда сам.

– Удачи тебе, Петечка.

Петя задумался, соображая, когда лучше отправиться в загс. Решил посмотреть в интернете время работы и необходимый набор документов. Но Нина уже торопила завтракать, чтобы потом безотлагательно ехать на дачу. И он временно отодвинул неприятную процедуру, сообразив, что никуда теперь от него Ниночка и так не денется.

Однако время шло, радости шальной любви потихоньку вытеснялись заботами ежедневного сосуществования, безусловное принятие друг друга – сложностями взаимной притирки. В общем, протянулось еще несколько недель – и стало выясняться, что участники развалившегося квартета на самом деле не так много выиграли. Это ведь только в чужих руках краюха за ковригу да кус за ломоть!..

Петя, который раньше казался Нине почти идеальным, все больше раздражал ее бытовыми привычками. Оказалось, потенциальный муж храпит, потеет, разбрасывает вещи, а грязные носки вообще швыряет куда бог на душу положит. К тому же Петя был не очень чистоплотен, спокойно залезал в кровать, не помывшись, даже от души поработав на грядках, – после чистюли Гельмана Нина не могла к этому привыкнуть.

За столом, если не подсунуть ему салфетку под самый нос, Петя вытирал вымазанные жиром пальцы прямо о спортивные штаны, или об трусы, в которых очень любил разгуливать по дому. А принимая душ, от полноты жизни орал дурным голосом дурацкие песни, заливая пол потоками воды. И мокрое полотенце потом швырял прямо на постель. Говорил же и хохотал так громко, что хотелось зажать уставшие уши. И вообще все у него было как-то слишком, все через край, так что никогда не изнурявшая себя деликатностью Нина постоянно высказывала ему свое недовольство. Но недовольство это все равно копилось. И было уже таким серьезным, что неожиданно для себя Нина осознала, как ей хочется назад, в прежнюю семью, к деликатному и воспитанному Толе.

Петя, со своей стороны, никак не мог понять, почему его Ниночку столь многое бесит. Яна всегда принимала мужа таким, как есть. Точнее, она вообще мало что замечала вокруг, и Петю это вполне устраивало! А Нина заводилась даже по самому ничтожному поводу. Где молчаливая Янка только бы улыбалась загадочно, Нинуша была придирчива и сурова, напрягаясь, как виделось Пете, по совершеннейшим пустякам. Будучи по природе благодушным, он не стремился осуждать, хотя и огорчался, наблюдая частое плохое настроение Ниночки.

В принципе, некоторую прелесть Петя видел даже в ее раздражительности, привычно восхищался бурной эмоциональностью подруги, ее расчетливым житейским умом… Но вообще-то и бытовая беспомощность Яны умиляла Орлова. Даже теперь, когда все переустроилось и пересложилось в его жизни, беспокойство о бывшей жене нет-нет да и касалось сознания. Конечно, Ниночка ему нравилась безумно! Но и Януся была не чужая и тоже такая прекрасная… И вроде бы получалось, куда ни передвинь добряка Петю – к той ли, к другой, – ему было бы в общем-то нормально. Сам не понимая как, он любил обеих женщин, с обеими готов был уживаться. Вот только постоянная сердитость Ниночки…

В то же время Толя Гельман с тревогой присматривался к новой подруге жизни, ощущая смутное неудовольствие. То, что сближало его с Яной, существовало по-прежнему, но все это словно потеряло былую ценность. Он вдруг почувствовал, как ему с ней не то чтобы плохо, но… скучновато. В сущности, Нинкины манеры и привычки, и раньше и теперь казавшиеся Толе признаками ее неблестящего воспитания, никогда его по-настоящему не раздражали. Бывало, придерется к ней или поострит на ее счет – и вот они уже весело переругиваются, Нинка пошумит – и вскоре уже хохочет. К тому же, хоть она и не любила никогда вести «умные» разговоры, поговорить-то Толе и так было с кем. А зато он порой удивлялся, до чего здраво Нина судит о многих вещах. Яна казалась вроде и умной, и образованной, но об этом приходилось, скорее, догадываться. Суждения ее отличались чаще туманностью и намеренной незавершенностью. И Толя, вроде бы тяготившийся раньше Нинкиной незатейливой прямотой, теперь по этой прямоте заскучал.

Да и быт с Янкой складывался непривычно. У Нинки, бывало, в руках все горит. Все успевала, и ничто не казалось ей ни трудным, ни скучным, ни противным. А Яна считала геройством малейшее со своей стороны усилие по хозяйству, видела проблемы в любой мелочи, которую Нинка посчитала бы за ничто. Теперь простота бывшей жены в глазах Толи выглядела очень даже здоровой. А интригующая сложность Яны – фальшивой многозначительностью на пустом месте.

И сама Яна не смотрела больше на Толю с прежней влюбленностью. Навязчивый аккуратизм и параноидная чистоплотность Гельмана ее давно достали. Толя постоянно в чем-то упрекал, давал понять, что ей есть над чем работать. А с какой стати?! Его потуги «исправить» Яну были и смешны, и возмутительны. И главное, вдруг оказалось, что она скучает по великодушию Пети Орлова, своего бывшего мужа. Он-то принимал ее любой! И до чего же странной теперь казалась Яне прежняя ее привычка смотреть на эту снисходительность как на нечто само собой разумеющееся. Нет, она не ценила мужа, его дружелюбие, его невозмутимость, его готовность взвалить на себя все проблемы. Но стоило всерьез расстаться с Петей, и его благородная снисходительность к ней показалась самой нужной на свете вещью. И если раньше Яна сомневалась в серьезности их брака, потому что между собой и мужем видела мало общего, то теперь убеждалась, как, в самом деле, притягиваются противоположности…

В общем и целом выяснялось, что в этих заново сложившихся парах партнеры не так уж подходили друг другу. И тут-то все и вспомнили опять о намечавшихся разводах.

Первой засуетилась деятельная Нина.

– Толечка, – проворковала в телефонную трубку. – А это я.

– А это я, – с улыбкой откликнулся еще не разведенный муж. – Рад тебя слышать, Нинок.

Она смутилась и замялась.

– Ты… наверное, насчет развода? – уныло предположил Толя.

– Д-да… – пробормотала Ниночка, – то есть не совсем. Но вообще-то мы собирались. Может, встретимся, все обсудим?

– Конечно, если ты хочешь. – Нина чутко вслушивалась в интонации Толи, с удовлетворением замечая, что он ей рад и с разводом как будто не торопит. Главное увидеться – так она рассудила. А уж там посмотрим, что им требуется – развод или, может…

– Встретиться вчетвером, это же всех касается, – рассудил Толя, соображая, что так легче будет повести свою игру и, возможно, повернуть этот чертов развод куда-то совсем в противоположную сторону.

В этот раз они собрались на квартире Гельманов, где теперь обитали Петя с Ниночкой. Яна пришла в прелестном белом платье, с прелестной прической, глаза задумчивые и таинственная полуулыбка. Едва увидев Петю, своего бывшего мужа-гиганта, она почувствовала щемящую тоску в душе – так вдруг захотелось назад, в прошлое. Тонкокостный, мелковатый Толя, в хрупкости которого раньше видела она физический знак аристократизма, теперь показался щуплым и беспомощным со всем своим снобизмом. Ласковые взгляды, обращенные к Пете, были достаточно красноречивы, и Петя прямо таял, с умилением и нежностью взирая на жену.

Нина тоже принарядилась. Оделась во все яркое. На фоне неуклюжей громоздкости Петра законный муж в ее глазах выглядел изящной картинкой, драгоценным алмазом рядом с булыжником. Толя нежно улыбнулся Ниночке – и глаза его выражали что-то теплое, заветное, так что бойкая Нина вдруг утратила бойкость, засмущалась и от потрясения надолго замолчала.

Тем не менее разговор пошел, как и было заявлено заранее, о разводе. Получалось, что развод вроде бы дело решенное, но его детали как-то заминались. Нина встала и, промямлив какие-то невнятные слова про пирог, отправилась на кухню. Толя, немного поерзав на месте, извинился и тоже вышел, бормоча что-то о необходимости срочно позвонить.

Нина топталась на кухне, пытаясь успокоиться.

– Ну… ты что тут застряла… – подойдя к ней, почти прошептал Толя, накрывая своей рукой ее руку, которой она опиралась о стол. Они посмотрели друг на друга молча, а потом поцеловались.

В это время в комнате Яна, подойдя к Пете, произнесла:

– Мне так странно, Петечка, что тебя никогда нет дома… Все время нет и нет… Я скучаю по тебе.

Петя так растрогался, что чуть слезу не сронил. Недолго думая, он заключил Яну в объятия, утешая и что-то шепча ей нежное на ухо. Яна подняла голову, встав на цыпочки, приникла губами к губам мужа. Петя, тут же забыв обо всем, от восторга сдавил ее посильнее, и они упоенно принялись целоваться.

– Подожди, – сияя, оторвалась от него Яна, – вдруг войдут… эти… Давай лучше встретимся где-нибудь… не здесь… Лучше прямо там, у нас… Я скажу тебе, когда Тольки не будет… Петечка… Петечка мой, – нашептывала счастливая Яна – и они все-таки целовались, несмотря на страх и нежелание быть изобличенными.

На кухне тоже договаривались о свидании. Нина и Толя собирались уединиться в этой своей прежде общей квартире позднее, когда здесь не будет Орловых…

В общем, вопрос развода и на этот раз скомкали – в нем уже явно никто не был заинтересован. И, как это ни смешно, участники квартета снова стали встречаться наперекрест, шифруясь, конспирируясь и переживая острое счастье от своих тайных романов. Только теперь законные супруги скрывали интимные отношения от нелегитимных любовников.

Обе пары повадились встречаться на «старых» квартирах. Отношения обновились, сделались яркими и волнующими, словно в первые месяцы брака. Мужья снова стали предупредительны и галантны, жены восприимчивы и внимательны. Те и другие старались понравиться. Ниночку умиляли Толины деликатность и чистоплотность, Яну – Петина снисходительность, а уж мужчины просто не могли наглядеться на вновь обретенных своих женщин. Их свидания были такими праздниками, что, казалось бы, следовало немедленно открутить пленку назад и вернуть семьям первозданный вид, который они имели до разрыва и рокировки. Но, странное дело, никто на этом не настаивал, у всех словно интуитивный страх появился после общей не вполне удавшейся попытки активного поиска лучшей жизни.

Нина теперь была от Толи без ума. Она решительно полюбила его изящество и миниатюрность, и тонкий юмор, и даже его аристократическую лень, всегда как бы полную достоинства, как ей теперь виделось. Если и присутствовало еще какое-то неудовольствие, связанное с Толей, то это была, пожалуй, ревность. Теперь Нина куда болезненней воспринимала его отношения с Яной, чем когда ее душа была полна Петей. Всякий раз, когда он собирался домой, она отворачивалась, показывая, что рассержена.

– Ну что ты хочешь, чтобы я остался и вместе с тобой встретил Петю? – с улыбкой уточнял Толя.

– Нет конечно, – поспешно отвечала Нина. – Но мне бы не хотелось, чтобы ты возвращался к Янке с такой готовностью! Ишь, подхватился! Интересно, что вы там будете делать? Говори! – требовала она. – Будешь с Янкой в семейную жизнь играть? И ночью? А между прочим, у тебя законная жена имеется!

– Может, ты хочешь, чтобы мы все назад отыграли? Петю к Яне… – моделировал Толя, и Ниночка кивала, – а меня к тебе?

– Ты же знаешь, что сейчас это невозможно, – спешила отказаться она.

– В общем-то, да, – с интонацией неопределенности соглашался он.

Чувство ревности на этот раз не обошло и хладнокровную Яну, вынужденную постоянно отпускать Петю обратно к Ниночке.

– Иди-иди, – говорила она, натянуто улыбаясь. – Представляю, как тебя Нинка заждалась. Нравится на два фронта выкладываться, да, Петечка? – пыталась она поддеть его. Огорченный Петя снова присаживался рядом.

– Ну я вообще никуда не пойду, – бубнил расстроенно.

– Ага, – кивала Яна, – тут останешься, Толю ждать.

– А почему я должен уступать ему свою жену?

– Ну ты же знаешь, что так сложилось. Так получилось… – пожимала плечами Яна. – Что поделаешь? Пока еще все это как-то разрулится! Во всяком случае, сейчас у меня нет никакого желания объясняться с Гельманом, а тем более с Нинкой. Видеть ее не могу!

– Да, конечно, – сокрушенно кивал Петя, у которого сердце билось быстрее при упоминании имени Ниночки.

Они расставались, а в следующий раз Яна опять выражала неудовольствие, когда он уходил. А то и он сам вдруг приходил в неистовство, внезапно осознав, что оставляет собственную жену ожидать другого мужчину.

– Все-таки это совершенно ненормально! – восклицал, падая на диван рядом с Яной и рывком ослабляя узел только что повязанного галстука.

– Что? – меланхолично роняла Яна, глядя в сторону.

– Вот это всё! – шумно волновался Петя. – Что мы с тобой встречаемся тайно, а Анатолий сюда приходит как к себе домой.

– Ты ведь к Ниночке тоже – как к себе домой, – охлаждала Яна.

– Ну, значит… Значит… – волновался Петя, как всегда сбитый с толку упоминанием Нины. – Я не знаю тогда, что делать.

– Ну что тут поделаешь, – смиренно вздыхала Яна. – Не ко времени сейчас такие разговоры. Подождем, посмотрим…

Петя пожимал плечами, непонимающе тряс головой, но отступался и тему закрывал.

Так что оба мужчины уходили от законных и любимых жен к любовницам, с которыми уже мало что связывало, – и эти, вторые, союзы получались дважды фальшивыми: и формально, и фактически. Между тем отношения в них не то чтобы улучшались, но стали явно терпимее. Так как участники, постоянно обманывая партнеров, с которыми жили, чувствовали себя несколько виноватыми, они почти совершенно перестали придираться друг к другу, ведь неловко бывает обвинять того, перед кем и сам виноват. Возвращаясь от Нины, Толя брался за какую-нибудь работу по дому – чаще всего мыл посуду, чтобы хоть чем-то возместить Яне свои обманы, а заодно и спрятать виноватые глаза. Яна тоже была дружелюбна и предупредительна, спешила услужить, стараясь как-нибудь компенсировать Толе перемену в своем к нему отношении. Примерно так же было и у Нины с Петей – оба сильно продвинулись в снисходительности, оба робко улыбались, стесняясь тайного счастья, которое переживали, как думалось им, в ущерб партнеру.

Но то же самое чувство вины время от времени заставляло и слегка ссориться с любимыми, словно наказывая себя, а заодно и их. Тем более что все недостатки супруга, так хорошо известные в прежней, семейной, жизни, очень быстро стали опять заметными и всегда могли дать повод для придирок. Что ни говори, а Толя, например, в глазах Нины, оставался снобом и неисправимым себялюбцем. Да и Толе хватало причин для неудовольствий: как бы то ни было, а Ниночкины замашки он никак не смог бы назвать изысканными даже с самой большой натяжкой.

– Нинуль, ты не могла бы верещать чуть тише? – усмехаясь, спрашивал он, когда Нина, слегка притомясь его обслуживать, выражала неудовольствие особенно бурно.

– Янке своей будешь замечания делать! – огрызалась она. – Я тут хлопочу, как Золушка у печки, а он еще выступает! Лучше помог бы. – Гельман только насмешливо раздувал тонкие ноздри, не думая слезать с постели.

И Петя Яне недолго казался безупречным.

– О майн гот! – восклицала она, зажимая ладонями уши. – Все-таки ты мужлан, Петечка.

– Ничего не поделаешь, – разводил тот руками.

– Хороший ты, Петечка… – продолжала задумчиво Яна. – Но… как топором рубленный… И юмор у тебя такой же…

Петя опять вздыхал покаянно и думал, что его Яночке все-таки немножко не хватает по жизни легкости.

– Неудивительно, что Нинка так в тебя вцепилась, – хмурилась Яна. – Два сапога… А ты и рад, – добавляла, сердито взглянув на мужа.

В общем, разногласия опять появились. Зато теперь с теми, другими, партнерами тоже всё было ясно. Ясно, что чужой каравай только издали привлекательнее своего собственного.

Девушки все больше ревновали мужей и злились друг на друга. И как всегда, первой не выдержала заводная Нина.

– Надо поговорить, – рявкнула в телефонную трубку, едва лишь Яна ответила на звонок.

– Когда? – недружелюбно поинтересовалась Яна.

– Гельман дома? – вопросом ответила Нина.

– К маме поехал. Ты с ним собралась говорить?

– С тобой. Всё, я к тебе иду!

– Зачем? – едва успела откликнуться Яна.

– Отношения выяснять, – рявкнула Нина, отключаясь.

«А может, она и права… – Яна меланхолично бродила по квартире. – Что-то точно нужно выяснить. Ох, не хочу ругаться… Придет, разорется… Шумные они с Петькой, каждый в своем роде… Только уж пусть лучше Петька дома шумит, чем у Нинки. А эта… Вот о чем говорить с такой халдой?!»

Очень скоро явилась Нина, тоже настроенная воинственно. Привалилась к стене плечом, подбородок задрала… Ничего хорошего не обещали ни поза ее, ни взгляд, ни интонации. Яна прислонилась рядом.

– И что, – выдавила Нина, – какого черта ты на чужого мужика заришься? – Ногой притопывала нервно.

– А ты… про кого сейчас говоришь, – испуганно уточнила Яна.

– Слушай, не валяй дурака, – сдерживая себя, предприняла новый заход Нина. – Тебе что от Гельмана надо?

Яна облегченно выдохнула.

– Возможно, то же, что тебе от Орлова, – пожав плечами, парировала она.

– Знаешь, мне это надоело…

– Знаешь, мне тоже, – перебила Яна. – Давай нормально поговорим. Пройди хоть в комнату.

Нина недоверчиво поджала губы, помолчала, изучая хитрую соперницу.

– Тапки дай, – сказала наконец.

Они прошли в гостиную.

– Садись, – Яна указала на диван. «Не хочу ругаться, – подумала опять. – Подругами были… Не хочу. Надоело это все…»

Нина присела и машинально осмотрелась. Яна опустилась на стул.

– Может, выпьем, – предложила неуверенно.

– Ну давай, – согласилась Нина.

Яна открыла бар и достала две бутылки вина на выбор. Потом откупорила одобренную Ниной, они поближе придвинули к дивану стеклянный столик, и молча выпили. Разговор все не клеился.

– Еще по рюмке? За встречу? – предложила Нина.

И они снова выпили.

– Я чего пришла-то, – начала Нина, – мы, на самом-то деле, с Толькой обратно… встречаемся мы… Как-то так вышло. Не клеится у меня с Петькой твоим, вот что, – вздохнула виновато. – Ты уж прости, глупо все получилось.

Яна молчала, только бровями выражая реакцию на ее признания.

– Ну… что скажешь? – не выдержала Нина.

– Так ведь и у нас с Толей не получается, – сообщила наконец Яна. – А с Петей – наоборот.

Теперь подняла брови Ниночка.

– Мы тоже с Петей встречаемся, – подтвердила Яна. – Не знала? Вот и для меня ваши маневры новость. Так что ж это, выходит…

Она не договорила, а Нина только руками развела.

– Слушай, давай выпьем за сказанное. Такие новости переварить надо.

Они выпили еще. С каждым глотком вино делалось вкуснее.

– Ну и фигня, – весело ухмыльнулась Ниночка. – То есть ты открыто живешь с моим мужем и тайно встречаешься со своим. И то же самое у меня… Ну и хре-ень!

– Не то слово! – улыбнулась Яна.

Они снова налили, чокнулись рюмками и, не озадачиваясь тостом, просто выпили.

– А ты, это… Что у тебя с моим-то не получилось? – заинтересовалась Ниночка, снова наливая себе и подруге.

– Дык… – задумалась Яна. – Сначала вроде нормально было…

Нина немножко нахмурилась.

– Ну не то чтобы… – поправилась Яна. – Но поначалу на всякие мелочи просто внимания не обращаешь. А потом, когда каждый день рядом – уже начинаешь понимать, что все не так, как ты думала. Это уже будто бы другой человек, и ты его оцениваешь новыми глазами, словно прозревшими. И уже видишь, что у него, кроме достоинств, казавшихся такими неотразимыми, есть еще недостатки, к которым ты, как оказывается, вовсе не готова. У тебя так же было?

– Все то же самое! – подхватила Нина. – Я ведь раньше как на Петю смотрела? Видный такой, аж дух захватывает… – Яна потупилась, будто похвалили ее саму. – Ну да, – кивнула Нина задумчиво, – и видный такой, и голос… А хозяйственный! Ведь Гельмана моего с места не сдвинешь, а этот сам крутится! Я думала: Янка счастливая… А как стали вместе жить – ой, мамочки мои, он как утром гаркнет «Доброе утро!» – просто святых выноси! Вообще, ну все не то, понимаешь? Свой-то – он какой ни будь, а… – она долго подбирала слово, – ну свой, в общем! Вроде и недостатки у него, а не особо раздражают. А этот – вроде бы желанный, прямо то, что нужно, – но не срастается. Не знаю почему… У тебя то же?

– Абсолютно. – Яна улыбалась.

– Но вообще-то, знаешь, если задуматься, оба не без тараканов.

– Еще каких! – согласилась Яна.

Они так обрадовались достигнутому взаимопониманию, что тут же, хлопотливо наполнили рюмки и выпили. А потом сразу еще по одной – вдогонку. Бутылка почти опустела. Нина всплеснула остатки вина, всматриваясь.

– Пуста? – удивилась Яна. – Сейчас ту откроем, вторую.

– Эту еще допьем, – хозяйственно откликнулась Нина, разливая.

Затем новая бутылка была благополучно откупорена и сразу же опробована.

– Вот ты говоришь, Петя гаркнет, – нарезая сыр, заметила уже вполне хмельная Яна. – Но Петя-то гаркнет – и все сделает по-моему. А над Толькой самой порхать надо, да еще он тебе будет оценки ставить… Пипец, вообще!

– Ой, что там порхать – ерунда, – отмахнулась Нина. – Это не трудно. Ну да, он, конечно, не станет на даче выкладываться, как Петюня, зато чистю-юля какой… А одеколоны выбирает… М-м! Голова кругом…

– Что да, то да, – кивнула Яна. – Но вообще-то по барабану его одеколоны. Гельман эгоист – вот что напрягает.

– Ну нет, какой там эгоист! Просто мужчины – они такие дети! – улыбнулась Ниночка. – А мне в самый раз… Правда, нудный, – добавила, подумав, – это да, тут ты права. То ему не так, это не этак…

– Педант, придира, – бубнила Яна. – А башковитый.

– Петька-то парень простой, ничего не требует, всем доволен, – отметила Нина. – А Толька мой с претензиями… Да ведь мужик и должен быть такой! – воскликнула убежденно.

– Да, Петька заботливый, милый. Но простой, – хихикнула Яна. – А мне это нравится. Не то что Толька – весь из запросов. Эгоист…

– Петька всегда всем доволен, – соглашалась Нина. – Но жить с ним тяжело, все у него чересчур, – тут же добавила ложку дегтя.

– Да нет, нормально. А Толя начитанный, – смягчилась Яна.

– Но тебе он не подходит, – забеспокоилась Нина.

– Это точно! – подтвердила Яна. – А знаешь, Нинон, никакого смысла менять их одного на другого вообще нет. Ну нету идеальных мужиков, и быть не может.

– Это ты про что? – насторожилась Нина.

– Да про то, что зря мы этот развод затевали. А ты что подумала?

– Подумала, тебя все устраивает. Нет?

– Нет.

– И что предлагаешь?

– Вернуть все как было. Мужей по местам, и опять дружить компанией.

– Но без тайных романов, – уточнила Нина.

– Естественно, – согласилась Яна. После чего помирившиеся подруги с чувством выпили по паре рюмок и на радостях обнялись.

– Ты там моего упакуй, – попросила Яна. – А я Тольке помогу вещички собрать. Пусть уже… это… по домам, что ли. А то шляются… – Девушки привалились друг к другу головами и пьяно захихикали.

– И не говори! Твоего соберу, не волнуйся. Давай я и своего соберу, вы с ним наверняка все порастеряете.

– Ну давай.

– Так вставай, пошли, – подпихнула Нина подругу под локоток.

Они с трудом поднялись и, поддерживая друг друга, перешли в спальню. Распахнув створки шкафа, Яна попыталась всмотреться в шкафное нутро, но все расплывалось перед глазами.

– М-да… – произнесла озадаченно.

Ниночка постаралась собраться с силами.

– Так… – сказала она. – Начнем с вешалок. Давай чемодан!

– Сейчас. – Яна, кряхтя, отправилась в кладовку и попыталась стащить с высокой полки чемодан Толи. – Не достать, – сообщила подруге. – С-стремянку принесу, – с трудом выговорила она.

– Ладно, Янка, – бросилась к ней Нина, не так сильно опьяневшая и сохранявшая больше рассудительности. – Фиг с ним, с чемоданом, куда нам сейчас… – Она захихикала опять, и Яна с готовностью ее поддержала, тоже залившись глуповатым смехом. – А давай выпьем за нас, – предложила Ниночка.

– Ура! – пришла в восхищение Яна. – За нашу дружбу! – Они торопливо засеменили опять в гостиную, побросав накренившийся чемодан и распахнутый шкаф.

– Никогда им нас не понять, как мы друг друга поймем, – бубнила Нина, наполняя рюмки. – Слушай, может, нам с тобой теперь вместе жить, а с ними тайно встречаться?

– А-ха-ха! – восторженным смехом реагировала Яна. – Нинка, ты гений! Или так: жить будем с ними, а с тобой тайные свидания! А-ха-ха!

– Ах-ха-ха! – вторила Нина. – Вообще, чего мы сразу так не сделали! А-ха-ха! Прикол!

Зазвонил мобильный – заиграл «Экспромт» Шопена.

– Это Петька, – объявила Яна.

– Дай я с ним поговорю, – вырвала трубку Ниночка. – Петюня, – воскликнула радостно, – а ты где?

«О господи, Ниночкин нечаянно набрал», – испуганно подумал Петя.

– С работы пришел… Смотрю, тебя нет… – нашелся он. – А ты где?

– У Янки я! – расхохоталась Нина. – Ты ж сам ей и звонишь! Это же ее телефон! – Она все продолжала смеяться, а Петя глухо замолчал. – Петюня, мы тут подумали, ты вот что, собирай вещички и дуй домой. На старый адрес, – распорядилась она. – Мы с Янкой решили: пора вам по домам отправляться, загостились! – Она все смеялась, и подруга рядом подхихикивала, и только Петя никак не мог разобраться, что происходит, кому он звонил и в каком смысле следует понимать сказанное Ниночкой, и не разыгрывает ли она его – та еще шутница.

– Нинок, не понял, – наконец сознался он чистосердечно. – Куда, ты говоришь, мне теперь?

– К жене, Петь, – объяснила Нина, – к законной супруге.

– Дай я, – схватила трубку Яна. – Петь, это правда. Мы тут с Нинкой все обсудили и решили, что так больше жить нельзя. В общем, приезжай.

– А Толя? – растерянно спросил Орлов.

– И Толя домой отправится, Нинк, звони ему, надо же человека подготовить, а то вон Петечка у нас в какой оторопи… Петь, ну все, короче, кончаем эту свистопляску. Я тебя жду.

Растерянный Петя пытался еще усвоить новость, а Нина уже набрала номер Толи.

– Гельман, – распорядилась она, – сейчас же возвращайся к Янке и собирай вещи. Мы решили, что пора вам расходиться по домам.

– Ишь ты, – хмыкнул Толя. – Решили, значит… – В телефоне он уловил женское хихиканье и возню. – Вы что там – напились, что ли, девки?

– Выпили, – подтвердила Нина, – мировую. С Янусиком. Петька уже бежит.

– Куда?

– Домой, по месту прописки, – покатилась со смеху Ниночка. – Переселяем его обратно к Янусику.

– Хм… – только и ответил Толя.

– Ты меня понял? – перестав смеяться, строго поинтересовалась Нина.

– Не уверен, – отозвался Толя и, отключившись, принялся набирать Петю.

– Ну что, Петро, бежишь на зов?

– Собираюсь вот. Тебе тоже сообщили?

– Ну а как же, – усмехнулся Толя, – ведь если я там место не освобожу, куда ж тебе бежать-то?

– А-а… А ты что, не хочешь уходить? – смущенно пролепетал Петр.

– Да не в этом дело, Петь. Просто… Устал я от них.

– От кого?

– Да от наших девок.

– Тольк, ну какие ж они девки? – вступился Петя.

– Извини, если задел. Назови как хочешь.

– Да ладно… А что ты-то хочешь?

– Петь, а скажи, когда ты с Нинкой моей замутил, кто из вас первым начал?

– Я не помню… – замялся Петя. – Да все уж в прошлом, Толь, извини ты… Не надо и вспоминать.

– Что-то в прошлом, а что-то и нет. Во всяком случае, рулят они нами по-прежнему. Так кто у вас кого совратил? Вот у нас с Яной, ну ты уж прости, Петь, все четко – инициатива была поначалу в руках у девушки. Это уж потом я включился и постарался на себя одеяло перетащить. А начиналось-то с Яниной прихоти.

– С какой прихоти? – явно огорчился Петя.

– Да не в том дело в какой. Просто она захотела – и я повелся. А для нее это все и несерьезно было, как теперь понимаю. Думаю, у вас так же начиналось, Нинка тебя с толку сбила. Ну а ты уже за ней потянулся, так?

– Да нет, ну что ты, да я сам виноват… – забормотал Петр, явно желая выгородить Ниночку. – Ты на них не обижайся…

– Петь, вот ей-богу, никаких обид, речь вообще о другом. Просто получается, все по щелчку их пальцев происходит, понимаешь? Вот и сейчас – напились, обнялись и решили. Шахматистки! А мы получаемся шахматные фигуры, нас только переставляют с места на место.

– И что ты надумал? – грустно спросил Петр.

– Не знаю. Поживу, наверное, пока у матери, если затянется – квартиру сниму.

– А что затянется-то?

– Пока в себе разберусь, – развел руками Толя. – Так что ты не волнуйся, место в вашей квартире я больше занимать не буду.

– Господи, а Ниночка как же!

– Ниночка не пропадет. А вот ты как? Не боишься с этими артистками оставаться?

– Толь, так они же девочки. Меня еще бабушка в детстве учила: девочкам надо уступать.

– Петь, я тебя понимаю. Но сам просто устал от них. Нинка хочет все по-своему устраивать, а мое мнение как будто и ни при чем.

– Так а сам-то чего хочешь?

– Ну… наверное, того же самого. Еще недавно хотел быть с ней. А сейчас, когда дали отмашку, – даже не знаю. Меня угнетает это распоряжение.

– Да они пьяные, Толь, – воскликнул Петя, – не бери в голову вообще! Представь, как Нина расстроится. Они ж не поймут ничего, особенно Ниночка!

– Думаешь? – усомнился друг.

– Да конечно! Твой протест не дойдет. Просто Ниночка останется одна, когда совсем этого не ожидает. Или что – мне обеих опекать, что ли? А ведь придется, – пробормотал Петр, задумываясь.

Толя молчал. В голове отнюдь не теснились мысли – он просто взял паузу и ждал, пока удачное решение всплывет само собой.

– Почему они нас не позвали? Почему обсудили все вдвоем? У меня такое впечатление, что нас сдали с потрохами, – сообщил наконец.

– Кому? – изумился Петя.

– Друг другу, наверное.

– Говорю же, напились дурынды, – улыбнулся Петя, – и все дела. Слушай, давай просто сейчас вместе туда поедем, успокоим их и спать уложим.

– Лучше отлупим и на цепь посадим, – согласился Толя.

«Совсем у Тольки нервы ни к черту, – думал Петя, спускаясь на лифте, – надо бы его в спортзал вытащить. Хм… Тут просто девчонки пьяные, а он…»

«Надо Петьке сказать, чтобы не дарил Янке открытки на праздники, – осенило вдруг Толю. – Хм… Вот же стерва… Нинка все ж таки посердечнее…»

Толя проверил наличие ключей в карманах и, не переставая усмехаться, вышел из квартиры.

Оглавление

Крестики-нолики

Остановиться. Оглянуться…

Любовь после катастрофы

Мама

Я тот же самый человек

Другая жизнь

Одноклассницы

Чужой каравай Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg