«Пройдя долиной смертной тени…»

Пройдя долиной смертной тени… (fb2) - Пройдя долиной смертной тени… 618K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Варавин

Александр Варавин Пройдя долиной смертной тени…

«Ужасен бон, почтителен буддизм; поэтому я буду носить обе эти религии…»

Тисрондевцзана, Ценпо Тибета, VIII век

Часть первая. Бакалавр

Я давно мечтал побывать в Непале, видимо, где-то в глубине души надеясь прикоснуться к каким-то мистическим тайнам Гималаев и волнующим воображение экзотическим древностям рассвета цивилизации. Однако Катманду не произвел на меня никакого впечатления, что было очень странно. Не могу, впрочем, сказать, что испытал какие-то особенно неприятные эмоции. Прямо сказать — почти ничего и не испытал. Сойдя с автобуса Лумбини — Катманду в декабре 1999 года, я арендовал моторикшу до отеля, договорившись проделать обзорную поездку вокруг дворцовой площади и старого города.

На первый взгляд столица Непала предстала довольно яркой и экзотичной, но практически сразу у меня возникло смутное ощущение какой-то театральной бутафории в окружающих строениях и движениях человеческой реки. Словно я оказался внутри съемочного павильона с хорошо выполненными декорациями. Как будто — пришло на ум такое сравнение — на выкопанный из глубин земли скелет динозавра натянули пластиковую кожу и покрасили разноцветными бодрыми красками.

Индуистские и буддийские храмы, тесно соседствующие друг с другом, но построенные в разные века и даже в разные тысячелетия, хоть и радовали глаз экзотическим колоритом, но оставляли ощущение легкого дискомфорта и производили впечатление какой-то неподлинности. Так в детской коробке с игрушками можно увидеть старый латунный чайник, наполовину заваленный пластиковыми кирпичиками «Лего» и придавленный сверху деревянной пожарной машиной с отломанными колёсами. Я, взрослый, вломился в эту детскую комнату. В кукольный мир.

Узкие средневековые улочки старого города с огромным количеством святилищ, казалось, были покрыты толстым слоем воска и отполированы для придания большей нарядности. Даже грязь и лужи на земле выглядели творчеством неизвестного художника-оформителя. Сотни маленьких мастерских по изготовлению всего на свете, монахи в красном и желтом, пестро одетые женщины, непальцы, индусы — всё здорово напоминало огромную съемочную площадку и актеров в ожидании раздачи сценария для новой постановки. И толпы, толпы туристов. Европейцев, японцев, американцев и прочих жующих, галдящих, таскающих камеры и пакеты с сувенирами и барахлом из бутиков. Бары, рестораны и шоу.

Десятки храмов и пагод разных эпох, которые прятали заплаты многочисленных реставраций среди бетонных современных зданий, наверное, должны были поражать контрастом разделяющей их пропасти времени, но воспринимались мной как строения одной эпохи. Даже всемирно известные и вызывающие туристический ажиотаж пагода Катх Мандир и ступа Сваямбунатх со «следами присутствия» царя Ашоки смотрелись глянцево и неубедительно. Я так и не смог принять для себя их оригинальность.

Конечно, выглядело всё очень красиво и не было сомнений в культурной ценности этих сокровищ, однако мною они не воспринимались как настоящие. От них не исходило никакой энергии. Просто сотни лет подряд шел какой-то спектакль. Костюмированная драма.

Тысячи статуй и барельефов с гротескными фигурами людей, божеств и демонов цинично разочаровывали при внимательном рассмотрении. Появлялась уверенность, что столетия назад были запечатлены подлинные изображения всех этих существ, но с течением времени каждые поколения добавляли поверх оригиналов новые и новые детали, пока не превратили живые образы в мертвые маски и уродливые фигуры.

В один из вечеров, когда я ужинал в кафе с «чудесным видом» на храмовый комплекс Боднатх, подсвеченный гирляндами разноцветных ламп, я внезапно понял, что именно смутно чувствовал все эти дни. Этот город — будто огромное кладбище. Не буквально, хотя и обычных мертвых здесь хватало, но кладбище богов, духов и демонов, давно канувших в Лету. Памятники архитектуры с их золочеными символами и фресками — просто великолепные надгробия существ и знаний, ушедших в небытие.

Однажды мне довелось побывать в Варанаси, центре индийского индуизма, где на берегу Ганга ежедневно сжигаются сотни умерших со всей Индии и жирный пепел от сгоревших и отправленных в реку тел можно ощутить на собственных губах. Там я почувствовал, что сами божества, демоны, герои и их деяния воспринимаются как нечто существующее по сей день. Культ смерти в индуизме вызывающе ярок и силен, но тем более подчеркивает жизнь. И древние стены храмовых построек, несмотря на возраст, словно излучают энергию жизни.

Здесь, в Катманду, не так… Мертвые камни. Жизнь била ключом в деловом центре города, в безумном дорожном трафике, в толпах спешащих куда-то непальцев и распахнутых дверях бистро и магазинов. Но то была обычная суетливая современная человеческая жизнь, без загадочной мистики древности и прикосновений оккультных тайн.

Прожив неделю в недорогом, но опрятном отеле близ буддийского монастыря Копан, покрутив лубочные молитвенные колеса и вдоволь послонявшись по живописным окрестностям, я впал в легкую меланхолию и скуку.

Единственным событием, которое немного подняло мой упавший дух, была поездка в таинственные пещеры со «Спящими Предтечами», прямо по следам «экспедиций» известного российского офтальмолога. Предложение со стороны местных проводников — шерпов — на тот момент серьезно превышало спрос и сопровождалось недюжинным напором. Так что за сто двадцать долларов — в которые входили еще и ланч, ужин и ночевка на развалинах древнего монастыря — я легко договорился об экскурсии непосредственно на рецепции отеля, предварительно ознакомившись с рекламной брошюркой.

В пещерах, как и было обещано, в грудах кварца или еще какой-то геологической слюды, я с легкостью и удовольствием опознал замурованные тела лемурийцев и даже загадочных гипербореев. Особенно понравился ланч, который состоял из традиционной тибетской цампы. Большая пиала чая с ячменной крупой, мукой и жиром яка. Выглядело и пахло это блюдо непрезентабельно, но на вкус оказалось очень неплохо. Жаль, что «древний монастырь» оказался остатками каменного загона для скота с окаменевшими залежами навоза и растянутым над ним ветхим брезентовым тентом.

Вернувшись в гостиницу на следующий день и получив совет от компетентного «Lonely Planet», я решил двигаться в Лхасу, на китайскую сторону. Для меня это была последняя надежда прикоснуться к сокровенной мистике Тибета, пусть хотя бы и визуально. Самый простой способ — купить трёхдневный тур за триста долларов с доставкой на самолете и обратно. Но я решил ехать автобусом, тем более, что справочник уверял об отсутствии проблем с китайской визой на пограничном переходе в Кодари-Жангму, конечно, если через туристическое агентство подготовить необходимые разрешения и попасть в организованную группу туристов.

Из любопытства я купил билет на обычный «местный» автобус, проигнорировав полноценный лайнер, следующий по стандартному туристическому маршруту. К тому же, мысль двигаться по старой объездной грунтовой дороге, заезжая по пути в аутентичные непальские деревни, показалась мне вполне в духе серьезного путешествия.

К полудню следующего дня, добравшись до автобусной станции и разглядев измученный возрастом тарантас, я едва было не отказался от своего намерения, но, собрав волю в кулак, а может, из желания быстрее уехать, решил пойти до конца. На крыше автобуса был привинчен решетчатый самодельный багажник из сваренных прутьев ржавой арматуры, наполовину заваленный котомками и деревянными баулами пассажиров. Мой рюкзак был достаточно компактен, и водитель нехотя разрешил мне взять его с собой в салон.

Когда автобус тронулся, я почувствовал недюжинное облегчение и даже некоторый эмоциональный подъём.

Случилось так, что свободное место оказалось в середине автобуса, рядом с молодым парнем европейской внешности. Парень сидел у окна и меланхолично грыз ногти на правой руке. Выглядел он угрюмым, необщительным и, как мне показалось, не на шутку встревоженным. У парня был серо-землистый оттенок лица и голубые водянистые глаза. На вид ему было не более тридцати, и мое жизнерадостное приветствие он проигнорировал, недовольно подвинувшись ближе к окну.

Внешне сосед выглядел экстравагантно даже для раскованного туриста из среды западной молодежи, предпочитающей носить оборванную одежду в стиле хиппи или панков. Спутанные, грязные, торчащие из-под войлочного колпака волосы, длинный острый нос и толстое шерстяное одеяло в качестве верхней одежды. В центре одеяла было вырезано круглое отверстие для головы, а надето оно было поверх старой куртки, на манер мексиканского пончо. Подпоясанное толстой веревкой одеяло выделялось даже среди ветхой одежды небогатых деревенских жителей Северного Непала, каких в автобусе было предостаточно. Сзади на одеяле, в области правого плеча я заметил большое бурое пятно, центр которого украшал налепленный крест-накрест канцелярский скотч. Таким же скотчем в несколько слоев был заклеен лоб моего соседа, что меня необычайно заинтриговало. Завершали его облик сандалии на шерстяной носок и обтрепанные войлочные штаны.

На втором часу пути я, не имея возможности заснуть на жестком узком сиденье и изнывая от вынужденного безделья, предложил попутчику утолить жажду литровой бутылкой виски, чем вызвал у него неподдельный интерес к своей персоне. Более того, насколько я мог судить, парень совершенно искренне обрадовался. Захмелел он быстро и, очевидно смягчившись, представился Эриком из Дюссельдорфа, путешественником и ученым. Ученых такого типа мне еще не приходилось встречать, и поэтому я большим удовольствием, но соблюдая осторожность, вступил с парнем в беседу.

Обычный дорожный разговор: где кто бывал, как вообще там-то и там-то, как тебе местная еда, где дешевле гостиницы… Стоило серьезных усилий, поддерживая разговор, не пялиться на его заклеенный скотчем лоб. По мере исчезновения виски наш диалог усложнился и перешел на более «высокие» материи. Буддизм, индуизм и другие культурологические изыски. Когда же бутылка сделалась на три четверти пуста, я аккуратно высказал свое откровенное мнение о так называемых восточных учениях, обо всех этих непальских артефактах и медитациях.

Неожиданно мой попутчик разволновался. Он покраснел и, вытянув шею над спинкой сиденья, внимательно оглядел автобус. Затем, помолчав с минуту, шумно выдохнул, словно принимая какое-то решение, и придвинулся ближе ко мне:

— Послушай, — сказал он, понизив голос до шепота, — ты кое в чём прав. Здесь все не так, как кажется, и пишут всё не так… Иностранцам вообще не понять. Я тебе расскажу…

Наблюдая странное поведение Эрика, я попытался возразить, ссылаясь на незаинтересованность в каких бы то ни было тайнах, но парень явно хотел выговориться, да и дорога была неблизкой. Так что я примирительно кивнул, соглашаясь.

— Ну вот, послушай… — торопливо начал он, напряженно оглядывая других пассажиров автобуса. — Ты же знаешь, как появился буддизм, знаешь о жизни Будды Шакьямуни?! Конечно, я же вижу, что ты человек образованный. Все нормальные люди знают. Ты не думай, я не просто так здесь. Дома я закончил колледж и даже получил степень бакалавра. Я, если хочешь знать, с детства пропадал на курсах йоги, буддизма и всякой восточной эзотерики. Дело в том, что мой дед — он бывал в этих местах много раз перед войной. Нет, конечно, он не был каким-нибудь наци или эсэсманом. Он ученый был — археолог или антрополог, я точно не могу сказать сейчас. Дед очень интересно рассказывал детям о своих экспедициях, я многое помню со слов матери. Она и записи его мне передала для того, чтобы я их хранил. И не просто какой-нибудь старый блокнот, а целый чемодан с толстенными тетрадями. Там рисунки были, дорожные дневники, фотографии и карты, нарисованные от руки. Я все детство с этими тетрадями провозился. Ты знаешь, наверное, что была такая организация в Германии, ну, оккультизм и мистика всякая.

Гитлер сам там заправлял, и ваших, русских, эмигрантов каких-то, много было… Экспедиции в Тибет отправляли в то время очень часто. Дед мой почти во всех поучаствовал и даже, как я понял из его записей, был одним из руководителей. В этих экспедициях много чего нашли, странного и опасного. Ваши коммунисты там в то же самое время, что и немцы, рыскали; но они, как я понял, что-то другое искали. Дед писал, что секреты долголетия или как-то так… Немцы, в первую очередь, конечно, оружием интересовались…

— Немцы Ваджру искали, — не удержался я и уверенно перебил рассказчика, — скипетр бога Индры. И еще Виману — летательный аппарат на антигравитации. А русские искали секрет вечной молодости и рецепты борьбы со старостью.

Прерванный на полуслове, Эрик бросил на меня подозрительный взгляд.

— Я книгу читал, — успокоил я его. — В библиотеке. У нас сейчас об этом много пишут. И оккультное общество в Германии называлось «Аненербе», оно было реорганизовано из подобного же общества «Туле» в 1935 году.

Эрик задумчиво помолчал, видимо, осмысливая уровень моей образованности. Отвернувшись к окну, спросил:

— Ну и как? Нашли что-нибудь?

— Есть правдоподобная версия о том, что Ваджра была вручена регентом Тибета Квотухту главе немецкой делегации в знак дружбы и глубокого уважения к «королю Гитлеру». В 1938 году, если я правильно помню. В обмен на военную помощь против британской экспансии.

— Это многое объясняет, — будто для себя прошептал Эрик после недолгой паузы. — Р., видимо, значит регент… — добавил он и вовсе непонятное.

Автобус, натужно кряхтя и раскачиваясь, начал подъем на некрутой перевал. В салоне запахло горящим сцеплением. Мой попутчик сидел ссутулившись и смотрел в окно. Я уже было подумал, что ненароком сказал что-то обидное для немецкого национального самосознания, но он снова заговорил. Теперь уже мне пришлось к нему наклониться, прислушиваясь.

— Ну да, большого секрета в этом сейчас уже, наверное, нет. Говоря откровенно, из-за этих дедовых записок у меня возникло некоторое нервное расстройство. Мне даже назначали сеансы психотерапии по причине повышенной нервозности. Особенно после того, как я в одной из тетрадей деда нашел перевод старинной тибетской рукописи, где некоторые детали становления буддизма на Тибете описывались не так, как принято в классической буддийской литературе, известной у нас в Европе. Я столько раз перечитывал записи деда, что помню их практически дословно. И позднее, в колледже, я выбрал вовсе не экономику или право, а религиоведение. Можешь не верить, но ничто другое меня вообще не интересовало…

Честно говоря, под эти подробности биографии соседа я собрался было немного вздремнуть, но его изменившаяся манера речи и строгое выражение лица, отражавшееся в стекле автобусного окна, развеяли призрак подступающей дремоты.

— Мало кто из людей может вспомнить во всех подробностях, что происходило вчера, не говоря уже о том, что было сотни лет назад. Поэтому те, кто составлял буддийские тексты, просто выполняли поручение руководителей общин, и, конечно, они записывали не то, что было, а то, что необходимо сейчас — то, что выгодно. Я расскажу тебе…

Эрик откинулся на спинку сиденья и потянулся за бутылкой. Отхлебнув изрядный глоток, уверенно продолжил:

— Достигнув просветления, Будда Шакьямуни начал читать свои проповеди многочисленным ученикам, приходящим к нему, невзирая на их сословия и касты. Однако записаны тексты были только спустя четыреста лет после нирваны Учителя. Остается только догадываться, кто был подлинным автором «Трипитаки», сборником сутр Хинаяны, буддизма Малой Колесницы. Я потратил на их изучение достаточное количество времени, чтобы утверждать: это просто литература, или, если хочешь, необычный тип поэзии. Уверен, что всё это представляет несомненную культурную ценность, но не более того. Для меня всегда было непонятно, каким образом можно достичь просветления, читая и осмысливая эти тексты. Никаких конкретных инструкций или практических техник для достижения нирваны они не содержат. Прекрасные тексты о добродетели, гуманная философия, загадочные и красивые слова. Кстати, этот предмет был темой моей дипломной работы.

Уже учась в колледже, я посещал дацан, при котором были курсы так называемого светского буддизма. Занятия вел сам настоятель, человек, выглядевший в высшей степени компетентно. Однако вскоре я убедился, что к просветлению эти занятия могут привести разве что через пару тысяч лет. Хорошая йогическая практика, медитативные техники, остроумные диспуты. Нисколько не жалею потраченного времени и денег. Это было гораздо полезнее для меня, чем сеансы у психотерапевта. Но меня здорово смущали молитвы монахов, обращенные к Будде. Я пытался выяснить, каким образом Будда, находящийся в нирване, может воспринимать молитвы и славословия земного мира. Исходя из сути самой нирваны, которая подразумевает полное избавление от всех переживаний, страстей и тревог, это невозможно.

Я получил массу «ответов» на свой вопрос, но даже не смог их осмыслить. Буддисты очень сильны в софистике. Еще бы: больше двух тысяч лет тренировки. Естественно, я не имел цели становиться буддистом. Мне было необходимо убедиться, что я правильно понимаю некоторое тексты из архива деда. Главное, что я вынес из этого опыта: буддисты рассматривают нирвану скорее как состояние сознания, тогда как нирвана — это место.

Будда ушел в нирвану. Буддисты уверяют, что некоторые из его учеников оказались способны последовать его примеру. Однако неизвестно, кто именно. Более того, я точно знаю, что никто. Самые близкие из учеников, вопреки прямому запрету Будды, который дал последнее наставление: «следовать учению, но не учителю», возглавили несколько буддийских общин на территории Индии.

Эрик замолчал и откинулся на спинку сиденья, демонстративно сложив руки на груди. Судя по взглядам, которые он искоса бросал на меня, молодой человек, видимо, решил удостовериться в моей образованности еще раз. Я протянул бутылку, к которой он с удовольствием приложился. Вытащив из-под сиденья рюкзак, я достал из него пачку чипсов и передал ему. Эрик благодарно захрустел немудреной закуской. Было неясно, ждет ли он от меня каких-то комментариев, и если да, то о чем конкретно. Я никогда особенно не интересовался такими подробными деталями истории буддизма и, тем более, нюансами понятия нирваны. Но, судя по всему, сосед был уверен, что я понимаю, о чем идет речь.

— Действительно, — я решил попробовать и громко откашлялся. — Звучит немного странно. Мне тоже… доводилось читать некоторые Сутры. Откровенно говоря, смысл уловить сложно. В практическом смысле. Я думал, что проблемы в переводе. Что касается нирваны, то я с тобой полностью согласен. Нахождение в нирване должно полностью прекращать связь с миром людей. И к тому же, Будда никогда не объявлял себя богом.

Закрыв глаза, Эрик удовлетворенно кивнул:

— На протяжении десятилетий Будда путешествовал по всей Индии и читал свои проповеди. Наконец, достигнув возраста восьмидесяти лет, Гаутама, Просветленный и Пробужденный, пришел в Кушинагар. Сидя под деревом, окруженный многочисленными последователями и праздными зеваками, Будда проповедовал свою Дхарму. Архаты — вставшие на путь просветления йогины — со всей Индии приходили к нему, внимали и поражались великой безмятежности и светлой энергии покоя, исходившей от Великого Учителя. Никто и не подозревал, что достигший неземного совершенства принял решение умереть. И в один из дней, когда Учитель готов был огласить время своего ухода, с северной стороны, где возвышались горные пики Гималаев, пришел человек в синей тоге. Человек был высок, широкоплеч и властен. Пройдя через ряды благоговейно внимающих Учителю, он сел напротив Будды и посмотрел ему в глаза. Поднялся холодный ветер, и окружающим показалось, что на одно лишь мгновение Великая Безмятежность Будды растворилась в ярком голубом небе. Миг был краток, но для окружающих длился целую вечность. Будда обратился к своим последователем и попросил оставить его. Недовольные и непонимающие ученики покинули его, бросая на человека в синем раздраженные взгляды. К закату, когда верные ученики начали возвращаться в благословенную рощу, они обнаружили Учителя сидящим в одиночестве. Человек в синем исчез. Оглядев своих последователей ясным и безмятежным взором, Будда объявил, что его время уйти наступило.

Потребовалось немало времени, споров и даже конфликтов, чтобы последователи пришли к согласию: Будда Шакьямуни ушел в Нирвану. Но есть основания полагать, что Будда не произносил этого слова: «Нирвана».

Я, как сумел, изобразил лицом вопросительный знак.

— Это отрывок из тибетской рукописи, — пояснил Эрик. — Нирвана — это область посмертия, которая была создана только для Гаутамы. До этого момента ее не существовало. Нирвана, или Париниббана, — это слова, которые были подобраны составителями текстов буддизма Хинаяны. На санскрите это значит: затухание, исчезновение, уход. Возможно, просто умирание. На самом деле Будда ушел в место, которому еще не было названия, и, видимо, нам так и придется довольствоваться словом «нирвана».

— Кем было создано это место? — уточнил я.

— Человеком в синем… Ушедшему пришлось стать божеством. Так был заложен фундамент церкви Будды. На тот момент пока еще секты. Зарождающийся буддизм столкнулся с серьезными проблемами. Организацию необходимо было содержать. Возникла острая необходимость в притоке платежеспособных учеников. С этим было непросто. Большинство людей не способны не только совершенствовать свое сознание и тело, но и попросту понять, о чем говорится в Сутрах. Это касалось не только индийских крестьян, парий или касты убийц, но также и множества монахов из самих буддийских общин. Поэтому «Нирвана» Будды так и осталась для большинства обычной теорией, а для многих и вовсе непонятой сказкой. Буддизм Хинаяны. Для обычного человека, не брамина и не кшатрия, просто неприемлемо. Можешь представить себе, как неграмотный шудра или мелкий торговец с сельского рынка слушают наставника в буддийской общине и проникаются отточенной мудростью изречений Гаутамы?

Но если такие слова говорил бог, то непонимание не мешает. Требуется простая помощь посредника-жреца, который растолкует мысль божества. В нашем случае это буддийский настоятель. Растолкует так, как требуется для благоденствия общины.

Спустя двести лет скромного прозябания буддизму выпал шанс благодаря первому «объединителю» Индии царю Ашоке из рода Маурьев, принявшему светский буддизм. Учению удалось распространиться по всей Индии и за ее пределами в Малой Азии. Вернее, Учение распространялось волей царя, его армией и щедрыми пожертвованиями из казны. С упадком империи пришел в упадок и буддизм. В Индии перспектив для развития внутри страны у Учения не осталось. Брахманизм, изрядно потесненный при Ашоке, вновь начал набирать силу. С таким соперником тяжело бороться секте, оставшейся без поддержки имперской казны. В стране уже существовали тысячи храмов, куда индусам следовало нести пожертвования, и боги, каким следовало молиться.

Интересно, что именно борьба буддизма и брахманизма за влияние на население способствовала появлению и укреплению собственно индуизма, каким мы его знаем сейчас. Если изначально каждый брамин был независимым жрецом при своем боге: принимал пожертвования, договаривался о чудесах для своих прихожан, прорицал, учил и передавал волю божества; то в результате конкуренции со стороны буддизма верховные боги, или их жрецы, объединились в Тримурти. Брама, Вишну и Шива. И весь остальной пантеон божеств был упорядочен согласно строгой иерархии. Индуизм состоялся, и вытеснение буддизма с территории Индии успешно продолжилось.

История описывает немало случаев, когда разгневанные индуисты, особенно представители низших каст, умело направляемые жрецами, жгли бритоголовых буддистов на кострах. Сейчас, в нашем «цивилизованном мире», антагонизм уже не так очевиден, но, в любом случае, брамины исправно пасут свое уменьшившуюся паству. Уменьшившуюся за счет не буддизма, а гораздо более мощной силы — ислама.

Что могли предложить ученики и последователи Будды тому обществу, где основные создатели материальных благ — многодетные крестьяне? Набор поэтических Сутр, смысл которых может разобрать далеко не каждый представитель высших сословий. «Нирвана», как стало понятно, и вовсе недостижима. К тому же, встань на путь архата или вовсе уйди способный кормилец в нирвану — кто обеспечит пищей его многочисленных родных? Если правоверный индуист регулярно жертвует в храм Шиве-Разрушителю скромные дары, то и шансы получить «отдачу» очень велики. «Отдачу» материальную, конечно: успех в торговле, хороший урожай или здоровье детей. Не через сотни реинкарнаций, но непосредственно в текущей жизни. Что же мог предложить буддизм в то время? Благоприятное перерождение и просветление через миллион лет? Благонравному индуисту это будущее было уготовлено в любом случае. Необходимо было нечто, что можно было предлагать будущей пастве здесь и сейчас. Учение, для того, чтобы стать полноценной религией, нуждалось в реформе. Реформе, которая сделала бы его максимально привлекательной для масс.

В рукописи, которую нашел дед, упоминается Тайный Собор руководителей буддийских общин, состоявшийся в середине первого века. Его основной целью было создание основных постулатов нового направления в Учении. Буддизма Большой Колесницы. Махаяны.

Гениальной находкой Махаяны стал сознательный отказ просветленных, бодхисаттв, от недостижимой нирваны и перерождение в другом теле на земле. Тем более, что нирвана недостижима в принципе. Единственная благородная цель в жизни — оказание помощи простым страдающим людям, убогим и страждущим. Конечно, необходимо соблюдать и некоторые условия. Страждущим следует посещать буддийские общины и участвовать в их жизни по мере своих материальных возможностей, выполнять предписания и накапливать заслуги. Как, впрочем, и в любой другой религии. И как-то постепенно выяснилось, что сам Будда Шакьямуни — Великий Бодхисаттва, не раз перерождавшийся в земных телах для того, чтобы нести просветление многим поколениям людей. Появился и грядущий мессия — Будда Майтрейя, преемник Шакьямуни, чье пришествие ознаменует собой начало Золотого Века добра и справедливости на земле.

Кроме бодхисаттв — перерожденцев, способствующих просветлению людей в реальном мире, — возникло значительное количество вечных будд, обитающих в мире нематериальном, к которым можно обращаться с молитвой за помощью в обычной жизни. Эти будды должны были обладать властью и силой, сравнимой с мощью брахманских божеств. Такой вариант буддизма вполне был способен заявиться как серьезная мировая религия, пусть и не полностью оригинальная.

Так у Махаяны появились хорошие шансы на расширение за пределы Индии. Серьезным препятствием являлось только отсутствие мистических практик и невозможность воочию демонстрировать чудеса. Блестящими постулатами и утонченными догмами мир не завоевать. Это касается всех основных религий, которые завоевывали свое место под солнцем. Завоевывали мистикой и чудесами. И было решено привнести в учение магические и мистические ритуалы, позволяющие человеческому существу достигать совершенства в течение его настоящей жизни, обеспечивая благоприятное перерождение в круговороте сансары, и, что самое главное, служили бы доказательством могущества и сверхъестественности самого Учения.

Всё это существовало в Тибете. Конечно, ко времени становления Махаяны в Тибетской Империи уже присутствовали буддийские общины, но находились они в состоянии унылого упадка и вызывали лишь отторжение у подавляющего большинства населения.

Эту часть своей «лекции» Эрик излагал как по конспекту. Насчет бакалавра, видимо, не врал. Уткнувшись головой в спинку впереди стоящего сиденья и засунув ладони рук между колен, он монотонно бубнил. Особым откровением услышанное для меня не было. Все сказанное им без труда укладывалось в мое собственное восприятие буддизма как религии. Я снова начал испытывать приливы сонливости. Но просто задремать было бы невежливо, да и хотелось все-таки услышать более-менее интригующую концовку. К тому же, я чувствовал, что Эрик к чему-то ведет.

— Шаг за шагом началась активная экспансия буддизма Махаяны в Азию и, в первую очередь, в Тибетскую Империю, где в то время безраздельно царствовало мистическое учение — Бон, или Бонпо. Правители Тибета — ценпо, аристократия и простой народ тысячи лет находились под влиянием и управлением священников Бон. Это Учение было принесено в Тибет человеком, известным как Тонпа Шенраб Мивоче. Великий Учитель Бон материализовался у подножия священной горы Кайлас в стране Жанг-Жунг четыре тысячи лет назад. Явился он из Олмо Лунгринг, где был не просто Великим Учителем, но и царем. Это место более известно как Шамбала. Если исходить из того, что Шенраб Мивоче появился в Гималаях еще до того, как было создано Колесо Сансары, то время его появления выглядит достаточно правдоподобно. Хотя некоторые современные бонские учителя упоминают даже 20 000 лет до нашей эры.

Эту фразу я не понял. «Было создано Колесо Сансары»… Звучит необычно. Я вынужден был прервать Эрика, чтобы выразить свое недоумение.

— Это непросто объяснить, — Эрик задумчиво пожевал губы, — но первое упоминание о цикле перерождений встречается в Упанишадах, древнеиндийских трактатах, относящихся к священным писаниям Ведам и появившимся не ранее тысячи лет до нашей эры. Я точно знаю — не спрашивай откуда, — что на момент появления Шенраба Мивоче Сансары еще не существовало. Области реинкарнации в загробном мире просто не было. Тонпа Шенраб был первым Великим Учителем, который начал упорядочивать и разделять миры существования.

— А-а… Так ты имеешь в виду развитие религиозных представлений? — вовремя вспомнил я о специализации бакалавра.

— Да, конечно, религиозных и… мифологических, — как-то не очень уверенно ответил Эрик и продолжил: — Учитель передал своим первым ученикам не просто Пути Просветления, но и магические знания, посредством которых можно было укрощать демонов, договариваться с сонмом божеств, исцелять больных и управлять природой. Бон не являлся религиозной организацией, не имел монастырей или общин. Священники бон жили вместе с народом, правителями, воинами. Знания передавались напрямую от учителя ученику и восходили прямо к самому Шенрабу Мивоче. В Тибетской Империи традиция бон была практически всемогущей.

Период завоевания Тибета называется «дхармараджа», что можно перевести как Воцарение Учения. Воцарение, основанное на насилии.

Почти тысячу лет буддизм боролся с бон за влияние на правителей Тибета и народ и зачастую далеко не бескровными методами. Фактически это была война. Счет смертей шел на сотни и тысячи. То одно, то другое учение брало верх. Огромное количество манускриптов с тайными знаниями бон были найдены и присвоены буддистами. Еще большее количество было просто уничтожено. Но многое бонцы успели спрятать и сохранить. До сих пор в глухих деревнях живут священники бон, хранящие исконную устную традицию и мистические знания, полученные от учеников самого Тонпа Шенраба. Многие из них скрылись от преследования на территории Непала и Бутана и до сих пор практикуют в отдаленных горных деревнях. Используют искусство и знания, полученные в дар от Великого Тонпа Шенраба Мивоче, творца Колеса Сансары и Нирваны Будды.

Эрик выглядел просто торжественно. Он выпрямился на узком сиденье и повысил голос.

— Тот самый человек в синем, пришедший к Будде перед его уходом? — уточнил я, стараясь выглядеть максимально простодушно.

— Да, — твердо заявил Эрик, — человек в синей тоге, Великий Учитель Бон. Я уже обратил внимание на внезапные перепады в настроении своего попутчика. По-моему, я где-то читал, что это называется циклотимией. Такой синдром расстройства личности. Но до прибытия в Кодари оставалось еще часа три, и терять собеседника мне совершенно не хотелось. Поэтому я приложил максимум усилий для корректного выбора слов и выражения лица.

— Интересный факт, — «задумчиво» прокомментировал я. — Будда жил, если я верно помню, в пятом или четвертом веке до нашей эры, а Шенраб Мивоче, по твоим словам, как минимум на тысячу пятьсот лет ранее.

— Срок жизни человека — если он вообще был человеком, обладающего силой разделять и создавать миры, — определяется только лишь его собственной волей, — достаточно спокойно отреагировал Эрик на мое «скрытое» возражение. — Если даже для людей существует возможность продолжить свое существование в мирах посмертия, то что можно сказать о возможностях того, кто создал эти миры?

С позиции оккультизма аргумент был железный. Но я все-таки хотел бы прояснить для себя еще один вопрос.

— Мне непонятно, для чего нужно было создавать колесницу перерождений? Чтобы тысячи лет вновь и вновь рождаться в этом мире, страдать, стариться, умирать и снова рождаться?

Эрик глубоко вздохнул.

— Человек с чистой кармой без труда проходит в области небес для вечного существования среди дэвов. Но одной лишь чистой кармы недостаточно. Вес кармы складывается только из поступков. Чтобы существовать вечно в блаженном мире, необходимо еще и просветленное сознание. Даже с чистой кармой сознание в благоприятном посмертии разрушается от невежества и непонимания причинности существований. Область перерождения во временном посмертии была создана для просветления сознания. Раз за разом попадая в мир реинкарнации, сознание совершенствуется под влиянием особой энергии этой области.

Когда буддисты или индуисты говорят о том, что твое будущее перерождение зависит от груза кармы в текущей жизни, то это не совсем правильно. Повторное рождение всегда представляет более совершенное сознание, чем предыдущее. Так установил творец Сансары.

На тот момент, когда Тонпа Шенраб появился в Тибете, там уже существовала линия шаманов, практикующих некромантию и примитивную магию. Шенраб дал им огромную магическую силу и Девять Путей Просветления — так называемый Путь Девятеричной Свастики. Однако первое поколение учеников Шенраба не сумело принять пять путей Высшего Бон… Они и составили первую линию исконного Бонпо, линию учеников самого Шенраба.

Невежи часто называют этот подлинный Бон — Черным Боном, в противовес Белому Бону, подогнанному под буддийские каноны. Официальный буддизм относит их к обычным шаманам-язычникам и отрицает любую связь с этой ветвью. Особенную неприязнь буддистов вызывали и вызывают тайные оккультные практики бон, позволяющие очистить карму умирающего и позволить сознанию умершего пройти в слой обитания дэвов или область благоприятного перерождения вопреки всем догмам буддизма. Без утомительного служения общине, без исполнения предписанных учением ритуалов, без накопления заслуг.

Война за влияние между двумя традициями в Тибетской Империи породила время кровавых интриг, предательств и убийств. Именно битвы за «духовную власть» и разрушили когда-то могущественное царство. Завершили разрушения внешние враги.

От попыток «переварить» услышанное у меня разболелась голова. Пришлось снова потревожить заветную бутылку.

— Мне не очень понятно, — обратился я к Эрику, — ты говоришь о кровавых распрях между буддистами и бон, но насколько я знаю, в буддизме существует запрет на убийство.

— Христос тоже говорил: «Не убей!», — равнодушно произнес Эрик. — Чем занимались христиане в последние две тысячи лет после распятия Христа? Я тебе могу привести несколько примеров из истории борьбы религий в Тибетской Империи. Все эти факты в публичном доступе. Можешь сам проверить где-нибудь у себя… в библиотеке. Этот период войны буддизма с бон было бы правильно назвать временем истребления. Он хорошо известен и задокументирован историками, в том числе и западными. К примеру, в середине VIII века регентами при малолетнем наследнике Тисрондевцзана стали бонские аристократы Машан и Такралукон, которые издали закон, запрещавший исповедовать буддизм. Почти все буддийские храмы были разрушены, тысячи буддистов обезглавлены. Но Машан увлекся властью и потерял осторожность — буддисты заманили его в пещерную гробницу, а выход завалили камнями. Там он и умер в жутких мучениях.

Ценпо Тисрондевцзана, искусно лавируя между двумя религиями, все же отдавал большее предпочтение буддизму. Был отравлен женой, ненавидевшей буддистов. Фанатичный буддист, Ценпо Ральпачан привел экономику империи к краху, растратив казну на содержание буддийских общин. По всему Тибету одновременно возводились сотни буддийских храмов, и каждый буддийский монах получил во владение по семь рабов для все того же «накопления заслуг». Правительство Ральпачана, возглавляемое буддийским монахом Йонтеном, активно истребляло «бонских воров, разбойников, интриганов»; а те подданные, которые не чтили буддизм, жестоко наказывались. Имущество конфисковалось, а сами они заканчивали жизнь в нищете. Некоторых аристократов-бонцев казнили только за то, что они «любили своих жен больше, чем Будду». Однако «святейший» Йонтен неожиданно для себя лишился головы, а вскоре был задушен и «благочестивый» буддист Ральпачан, имевший титул «почетного бодхисаттвы».

Когда на престол взошел фанатик бон Лангдарма, буддийские книги и святыни уничтожили, а монахов, которым религия «запрещала убивать», превратили в придворных мясников и охотников.

В 842 году буддийский монах Балдорчже, претендент на титул «бодхисаттвы», пошел на смертный грех и убил Лангдарма во время аудиенции.

Смерть Лангдарма была ключевой точкой, которая столкнула Тибетскую Империю в пропасть. Буддизм одержал победу, но привел страну к разрушению. Только в одиннадцатом веке, после трехсот лет полной разрухи, тибетское государство начало возрождаться, объединенное новаторским буддийским учением ламаизмом, известным как буддизм Ваджраяны, Тантры или Алмазной Колесницы. Учением, включившим в себя мистические практики бон, магические ритуалы и классические догмы Махаяны. Учением, предлагающим достижение состояния будды в течение одной человеческой жизни.

С самого начала меня заинтересовало то, как Эрик с легкостью употреблял слова «магический ритуал» и «магическая практика».

— Я не уверен, что понимаю… Что ты подразумеваешь под Магической практикой? — спросил я.

— Магию… — Эрик удивленно посмотрел на меня, затем добавил: — Не волшебство, конечно, из палочки Гарри Поттера. Я говорю «магической» просто потому, что так написано в дневниках деда и во многих других источниках. Такой способ взаимодействия с окружающим миром. Возможно, это какой-то тип природной энергии, которой могут управлять знающие люди.

Эрик поморщился и почесал скотч на лбу. Заметив мой скептицизм, принялся объяснять:

— Некоторые йогины могут левитировать, что никакая наука не в состоянии объяснить. Как, по-твоему, обыватель может назвать человека, парящего над землей? Полагаю, что магом. Ну, или фокусником, наверное… Кто-то исцеляет наложением рук или предсказывает будущее. Экстрасенсы есть в любой стране. Разве они не маги?

Эрик замолчал и как-то по-детски скривил лицо.

— Нет, пожалуй, что не маги… — продолжил он. — Экстрасенсы добиваются результата неосознанно, полагаясь на инстинктивное чувство. Их тела, видимо, изначально каким-то образом настроены на определенные энергии. Или, может, это генетический дефект. Конечно, у них существует свое объяснение того, что они делают. Специальные псевдологические теории. Но они не осознают этого по-настоящему.

— Уверен, что шаманы осознают, — решил я внести свою лепту в развитие разговора. — Шаманы, способные вызывать дождь или, наоборот, ясную погоду, до сих пор встречаются в разных частях земли. Видимо, они делают это сознательно. Если бы это было случайностью или совпадением, люди за века должны были заметить.

— Да, скорее всего, — согласился Эрик. — Но я, если честно, никогда не задумывался над тем, чтобы разъяснить для себя эту… терминологию. Просто с детства принимал как данность. Но с другой стороны… Может быть, я просто психически нездоров. Вот и доктор говорил маме…

Эрик тоскливо взглянул на меня. Я почувствовал, что краснею, и смутился. И в самом деле: парень с первого взгляда показался мне слегка «не в себе».

— Нет, я так не думаю! — поспешно заявил я. — Необъяснимые вещи постоянно происходят и в обычной жизни, и вообще… существует же мистика и какая-то магия, наверное. В христианстве тоже много таких фактов.

Эрик оживился:

— Да, так и есть! К примеру, буддизм Ваджраяны ассимилировал значительное количество магических техник бон, которые позволяют не только полностью контролировать ресурсы собственного тела и сознания, но и оказывать влияние на окружающих и внешний предметный мир. Мы можем называть это ментальной техникой или психофизической тренировкой, но можем и магической. На результат не влияет. Христианские святые творили вообще непредставимые чудеса. Эта энергия как вода: где-то ее много, где-то нет вообще.

— Святые творили чудеса божьей волей, — возразил я.

— Всё в мире является частью бога, поскольку им же и создано. К тому же, бог и есть высшая магическая сущность. Разве не так? — довольно хмыкнув, ответил Эрик. — Хотя здесь, в Гималаях, свои боги. И демоны. Я думаю, что в этих горах самое большое количество этой самой энергии. Видимо, способность творить чудеса как для святых, так и для шаманов как-то зависит от настройки тела и сознания на эту энергию, что бы она из себя не представляла. Поступая в ученики к священнику бон, неофит проходил очень серьезную психофизическую подготовку, в сравнении с которой йога — просто физкультура для начальной школы. К тому же, многие исследователи, которые изучали методы обучения учеников шаманов у эскимосов Канады, индейцев Северной и Южной Америки, утверждают то же самое.

Бонцы относили магию к неотъемлемой части существования всего живого, которая является своего рода регулятором жизненной активности животных, растений и вообще всех явлений природы.

Однако во времена расцвета Тибетской Империи адепты раннего бон предпочитали самый эффективный вид магической практики — «магию крови». Речь идет даже не о кровавых человеческих жертвоприношениях, а просто о массовых убийствах и казнях, которые они совершали. Тибетская армия в начале первого тысячелетия состояла целиком из бонцев. Захватывали и грабили не только небольшие окрестные государства, но и вторгались глубоко в Китай. Одно упоминание о бонской армии наводило ужас на жителей тибетского нагорья и Малой Азии. В городах, которым не повезло быть захваченными, почти не оставалось выживших. Это было не только уничтожением врага, но и ритуальным магическим действием. Один умный монах когда-то писал, что человек, совершающий убийство, часто испытывает состояние, подобное молитвенному экстазу. Словно причиняемая им смерть на мгновение открывает врата в иные сферы, давая почувствовать связь с кем-то или с чем-то потусторонним. И люди часто убивают, опьяненные этим состоянием, инстинктивно пытаясь постигнуть то неведомое, что ждет их самих после смерти. В практике шаманов смерть, причиняемая ритуальным орудием, открывает им прямой доступ к потусторонним силам. И они делают это осознанно, накапливая и используя силу, которую дает им смерть жертвы.

— Как майя… — вставил я свое замечание.

Эрик вопросительно посмотрел на меня.

— Цивилизацию майя ученые считают высокоразвитой, — пояснил я. — Астрономия, математика, письменность. В то же время — массовые жертвоприношения с вырезанием сердец и отрубанием голов.

Эрик удовлетворенно кивнул:

— Да, как майя, как шумеры… как все мы…

— Если, как ты сказал, Тонпа Шенраб принес в Тибет не только магическое искусство, но и Пути Просветления, отчего бонцы выглядят так кровожадно в твоем описании? Я всегда считал, что просветление ведет к определенному развитию гуманности сознания.

— Подлинное просветление приводит не к гуманности, как ошибочно считают некоторые западные «буддисты», пытаясь понять наставления лам во время своих поездок в Тибет или Непал. Просветление приводит к полной свободе сознания от всего, что делают или чувствуют люди. Сознание, отягощенное гуманизмом, любовью или другими привязанностями, не имеет шансов на просветление. Равно как и сознание, зависимое от убийств и насилия.

Что касается Учения Шенраба Мивоче, то не все сумели понять и принять его Пути. Большинство бонцев всем другим дарам Шенраба предпочли только силу и магическое искусство. Убедившись в том, что люди не состоянии воспринять высшие Пути бон, Тонпа Шенраб стал учить только Четырем Путям Причины, которые касаются собственно магических знаний и физических отношений человека с природой и с другими мирами. Пути Пяти Плодов, или Пяти Результатов, которые относятся к последующим жизням, он оставил для будущего, когда люди будут готовы.

Что касается «кровожадности» бонцев, то это и было связано с тем, что до появления Учителя все реальности существований были смешаны друг с другом. Мир людей приходилось делить с демонами, природными духами и дэвами. В первую очередь, Шенраб разделил миры существования, но границы этих областей оставались размытыми. Многие сущности, захваченные актом деяния Шенраба, оказались запертыми в мире живых. Еще не одно столетие физически воплощенные в нашем мире силой Тонпа Шенраба демоны, природные духи и дэвы воевали между собой и людьми. Поэтому первое поколение учеников Шенраба было наделено силой бороться и управлять этими созданиями для защиты людей. Может быть, это явилось одной из причин того, что для бонца разница между жизнью или смертью тела в нашем мире вообще не имела значения. И страх, который впоследствии внушала тибетская армия, в значительной степени был основан на магических техниках священников, применяемых во время войн. Есть упоминания о том, что, открывая проходы в нижний мир, бонцы выпускали на врага демонов, которые живьем утаскивали солдат противника в свои области обитания. Ужас вечного существования в мире демонов без какой-либо надежды на перерождение был самым мощным оружием бонской армии.

Я не был уверен, что Эрик правильно понял мой вопрос, и зашел с другой стороны:

— Честно говоря, когда я спрашивал о Путях Просветления Тонпа Шенраба, я скорее имел в виду, что конкретно они из себя представляют и где это можно найти. Это какие-то тексты или…

— Думаю, что нигде, — строго ответил он. — Некоторые части Учения были приведены в соответствие буддийским канонам и вошли в тибетскую традицию Дзогчен. Часть была уничтожена теми же буддистами. Самое важное бонцы успели спрятать — об этих частях Учения никому ничего не известно. Предположительно, они могут находиться в Бутане, в какой-нибудь затерянной бонской деревне.

— Как насчет самого Тибета? — спросил я. — Уверен, что самые ценные знания бон должны находиться именно там.

— Я не знаю, — усталым голосом проговорил Эрик, — как китайское правительство относится к истинным бонцам, если, конечно, они еще остались там. У меня никогда не возникало желания как-то убедиться… Может быть, от того, что я слишком был увлечен архивом деда. Я думаю, что китайцы, просто по причине многовековой вражды и кровавых войн, также впитали магию тибетского бонпо. И, наверное, отдали должное тщательным поискам спрятанных знаний… Но, у меня есть сомнения, что даже эти ненайденные знания имеют отношение к истинному бон. Сам Шенраб Мивоче ничего не писал.

— В таком случае, становление буддизма на Тибете нужно расценивать как благо, — озвучил я пришедшую в голову мысль. — Можно представить, как бы развивалось Тибетское Царство под влиянием бон.

— Это зависит от того, какой бон имеется ввиду.

— Не понял, — удивился я, — разве бон не один?

Эрик отрицательно покачал головой.

— Как и любое учение. Бывает, что посаженное дерево разрастается ветвями настолько, что сам ствол становится невидим. За прошедшие тысячелетия появилось с десяток направлений этого учения. Каждое относит себя к истинному. Тем более, что изначально устную традицию спустя столетия принялись записывать. Можешь представить, что насочиняли люди за эти года! И каждая ветвь называет своим источником Шенраба Мивоче. Потребуются годы жизни, чтобы разобраться только в классификации учений, якобы раскрытых Шенрабом, и запас таблеток от мигрени. А сейчас, после того, как буддизм густо вплелся в эту традицию, может и жизни не хватить.

— А ты сам? Что ты считаешь стволом?

— Сейчас я думаю, что истинным Учением следует считать Старый Бон и Причинные Пути, привнесенные Шенрабом. Только это, на мой взгляд, и составляет Истинный Бон. Всё остальное — просто религиозно-философский коктейль, почти неотличимый от буддийских постулатов. С одиннадцатого века начал формироваться так называемый Новый Бон, якобы основанный на «вновь открытых тайных манускриптах», почти полностью соответствующий буддийской традиции и официально признанный далай-ламой.

Я немного напрягся, ожидая, что Эрик собирается вывалить на меня все эти Причинные Пути или традиции Нового Бон, но он лишь вздохнул и расслабленно прислонился к окну, закрыв глаза.

Автобус противно заскрипел тормозами и остановился. Пассажиры, негромко переговариваясь, принялись собираться на выход. Я предложил Эрику выйти и размять ноги, но тот отрицательно покачал головой.

С толпой непальцев я сошел на деревенскую площадь, окруженную десятком побеленных хижин. Деревня уютно располагалась в небольшой горной долине между нависающими хребтами. Подножия гор вокруг долины ярко зеленели густыми зарослями кустов, сосен и деревьев, совершенно неотличимых от нашей русской березы. Над зеленой кромкой, ближе к скальному основанию, то и дело вспархивали стайки разноцветных птиц, квохтая, чирикая, каркая и издавая звуки, которые, при всем своем воображении, я никак не смог бы отнести к птичьему пению.

С одного из крутых склонов, примыкавших к деревне, сверкая золотистыми каплями в лучах заходящего солнца, струился неширокий ручеек, падающий водопадом в придорожную канаву и образующий неглубокую заводь. Две молодые женщины, громко смеясь, шумно полоскали белье в этом маленьком озерце. Любопытные пестрые курицы суетились вокруг, норовя протиснуться к воде.

Прямо напротив дверей автобуса исходила дымом глиняная печь. Рядом, под соломенным навесом, стояло несколько обшарпанных пластиковых столиков в комплекте с такими же стульями. Пахло чем-то вкусным.

Заправляла в этом «кафе» пожилая женщина с коричневой лоснящейся кожей и толстыми губами. Приложив усилия, я выяснил, что меню состоит из одного блюда — свежеиспеченной лепешки с начинкой из цыпленка и чили. На второе — имбирный чай с молоком. Пока я выяснял состав меню, стайка деревенских коз окружила меня со всех сторон и принялась ласково мекать, обтираясь о мои штаны. Женщина, ухватив грязную тряпку и ругаясь, с трудом отогнала от меня навязчивых «девчонок».

Съев лепешку и запив ее чаем, я почувствовал, что легкая головная боль, начавшаяся еще в автобусе, отпустила. Деревня была достаточно аутентична, воздух прохладен и свеж. Вытянув затекшие в автобусе ноги, я умиротворенно наблюдал за вечерними хлопотами непальского селения, прикладываясь к кружке с ароматным чаем.

Неожиданно я вспомнил, что уже слышал о насильственном воцарении буддизма в Тибете. И само это слово — бон. В 1988 году мне удалось побывать на публичной, одной из последних, лекции Льва Николаевича Гумилева именно на тему истории Тибета. В ЛГУ, на Васильевском острове. Помню, что хотел произвести впечатление на смазливую однокурсницу из Сыктывкара или Перми…

На деревенскую площадь, хрустя шинами на мелких камешках, медленно въехал видавший виды пикап «Тойота». Водитель аккуратно припарковал машину на противоположной от автобуса стороне площади и вышел наружу. Довольно высокий, крепкий и широколицый парень, одетый по-городскому. Туфли, брюки со «стрелками», пижонская ветровка.

Парень положил руки на крышу кабины и уставился прямо на меня. Только спустя несколько минут по характерным движениям его головы я понял, что он вглядывается в салон автобуса. Было что-то неприятное в его манере вытягивать шею и склонять голову набок и вниз в попытке рассмотреть происходящее внутри.

Со своего стула я хорошо видел Эрика. Прислонив голову к стеклу, он бездумно смотрел на горы. Типаж, конечно, необычный. Излагает текст компетентно, но история болезни явно присутствует. Возможно, он и правда ученый бакалавр. Поехал в Гималаи собирать научный материал, да и двинулся рассудком на этой почве. Хотя, кто знает…

Водитель автобуса, открыв дверь, громко закричал, делая призывные жесты. Туалет я не успел найти, поэтому попросту зашел за ближайший дом и облегчился. И, конечно же, влетел ногой в коровью лепешку. Оттирая подошву о скудную траву у дороги, бросил случайный взгляд на пикап и заметил, как наблюдавший за автобусом человек торопливо скользнул на водительское сиденье и захлопнул дверь. Зайдя в автобус, я протиснулся по проходу и уселся на свое место. Эрик даже не пошевелился.

Автобус тронулся, и мы двинулись дальше, навстречу спускающимся с гор сумеркам.

Некоторое время сидели молча. Сосед опустил голову на грудь и, казалось, впал в глубокую задумчивость. Испытывая неудобство от затянувшейся паузы, я достал бутылку с остатками виски и протянул ему, слегка толкнув в плечо. Тот встряхнулся, отпил приличную порцию и, немного запинаясь, произнес:

— Слушай, я расскажу тебе… Мне нужно кому-то рассказать… Понимаешь, там, дома, я не могу… не то, чтобы некому, а просто… как-то не приветствуется. Придется до конца жизни к психоаналитику ходить, если не хуже.

Мой дед, я уже упоминал о нем, искал общины, практикующие подлинные обряды бон. Особенно его интересовал погребальный обряд и практика пховы, которая в нем используется: перенос сознания умершего в жертвенный символ и сопровождение его в нижний мир для того, чтобы безопасно провести через области обитания демонов в миры дэвов или реинкарнации. Практика пховы была достаточно широко распространена на Тибете, особенно в добуддийские времена. Наверное, читал Тибетскую Книгу Мертвых? Написана была «великим учителем буддизма» ламой Падмасампхавой, также известным как «Второй Будда», в период активных завоеваний буддизма в Тибете, где-то примерно в девятом веке нашей эры. Заполучив бонские тайные манускрипты о нижнем мире, он попросту разбавил их буддийскими словоизлияниями, от которых нет никакого практического эффекта. Интересно то, что отцом Падмасампхавы был великий мастер бон Дранпа Нампха, публично признавший буддизм, но втайне продолжавший практиковать бонские обряды и сохранять преданность своей традиции. Конечно, и сам смысл Книги был приведен в соответствие буддийским представлениям о мирах посмертия. В этом буддийском варианте чтение Книги умершему в первые двадцать четыре часа якобы позволяло миновать обиталища демонов и пройти в область перерождения. Заметь — не освобождения, но только лишь для нового перерождения. Не для всех, конечно, а для имеющих заслуги перед общиной.

В текстах же, которые нашел дед, был описан настоящий древний бонский погребальный обряд со всеми деталями и описанием части нижнего мира. Обряд очищения кармы и полного освобождения от сансары, по желанию умирающего. А самое важное, что… — здесь Эрик выдержал интригующую паузу, — описан способ войти живым в нижний мир и выйти из него не просто невредимым, но и с одной замечательной способностью — бессмертием. И судя по всему, деду удалось это сделать.

Я и сам любитель удачно пошутить, но надо признать, что это было очень эффектное заявление бакалавра. Я пристально всмотрелся в лицо собеседника, надеясь обнаружить признаки насмешки или сарказма.

— Значит, твой дед до сих пор жив? — утвердительно спросил я.

— Я точно не знаю, — после недолгого молчания неуверенно пробормотал Эрик. — Мама рассказывала, что его арестовали в начале пятидесятых. А может, просто похитили. Пришли трое в костюмах, показали какие-то документы, и дед просто исчез. Мама говорила, что один из них был похож на китайца. Никто и никогда больше деда не видел. Мама обращалась в полицию, но безрезультатно. Остался только его чемодан с бумагами, фотографиями и картами мест, где он побывал.

Часть вторая. Лугонг

Эрик продолжил свой рассказ:

— По окончании колледжа, я и несколько друзей из моего выпуска решили пару месяцев попутешествовать по миру перед университетом или работой. Я, конечно, в университет хотел поступить, но теперь, наверное, не буду… Ну ты же понимаешь, что путешествие не в Антарктиду. Туда, куда и все едут — Индия, Таиланд или Египет. У меня уже тогда своя цель была, и я, конечно, настаивал на Индии. Поближе к Гималаям.

Почти месяц мы раскатывали по Индии. Пьянствовали в барах в Гоа, ходили голышом в Ошо — ашраме в Пуне, покуривали гашиш — словом, ничего выдающегося…

Наконец, я прямо предложил друзьям двигаться в Непал и вкусить горной экзотики. Особого энтузиазма у них мое предложение не вызвало. Предпочтение было отдано валянию на пляжах и безделью. Такое решение меня полностью устраивало, и я с радостью поехал один. С картой деда.

В Катманду я остановился в небольшом отеле, в двух кварталах от дворцовой площади. Атмосфера города произвела на меня неописуемое впечатление, и я постоянно чувствовал себя в состоянии эйфории и легкого возбуждения, как от экзотики вокруг, так и от близости к своей цели. В действительности же я слабо представлял себе, как добраться до нужного мне места. На основании пометок на карте я сделал вывод, что мне нужно двигаться на северо-восток, следуя чернильной линии, нарисованной дедом. Ранее я наивно предполагал, что попросту найму пару шерпов непосредственно у отеля, мы усядемся на яков и преспокойно тронемся в путь. Конечно, никаких шерпов верхом на яках у отеля не было. Гораздо позднее я узнал, что экспедицию на яках можно увидеть разве что в высокогорном Тибете, на севере, где-нибудь у подножия Эвереста или горы Кайлас. На тот момент я даже не понимал, в какое конкретное место меня необходимо доставить. На карте не было названия — только чернильный крестик. Исконный бон — это не организация, в отличии от буддийских школ. Священники бон жили и живут среди обычных людей, не отличаясь никакой специальной униформой. Узнать священника можно только во время проведения обряда. Если, конечно удастся на него попасть. Я пытался высмотреть на старых улицах Катманду широколицых и коренастых тибетцев в митрах и шелковых кафтанах, но без какого-либо успеха. Делал это машинально, под влиянием своей навязчивой идеи. Несколько раз мне показалось, что где-то в толпе в старом городе мелькали фигуры в характерных головных уборах, но все мои попытки настигнуть кого-нибудь из них оканчивались неудачей.

Вдоволь было только праздношатающихся буддийский монахов: говорливых, смеющихся и размахивающих руками. Монастырей же настоящего бон изначально никогда не существовало. Первые монастыри были созданы в пятнадцатом веке теми же буддистами. Еще в VIII–IX веках некоторые бонские тексты были адаптированы согласно буддийскому канону и сведены в учение Ньингма. Буддийский вариант Бон. Сам же Новый Бон представлен парой монастырей Бон Юндрунг. Сам далай-лама признает эту линию бон «единственно подлинной и соответствующей культурным традициям Тибета». К моему делу все это ни имело никакого отношения. Я пытался обращаться к торговцам в старом городе, к тем из них, кто, на мой взгляд, выглядел как тибетец, но без успеха. Все они только пожимали плечами и непонимающе таращили глаза в карту деда.

Учитывая все эти обстоятельства, я никак не мог составить сколько-нибудь разумный план действий. Какую-то пользу, наверное, могли принести пометки вдоль линии маршрута на карте с названиями местности или, возможно, деревень. Однако надписи были сделаны на немецком и звучали для местных как абракадабра. Вдоволь натрудив язык в попытках произносить эти надписи на разный манер, я, наплевав на самолюбие, поступил, как и положено инфантильному иностранцу-туристу. Попросту обратился к человеку на рецепции, который одновременно был и портье, и официант, и, очень может быть, хозяин отеля. Мне он показался настоящим индусом — невысокий, с темной кожей, напомаженными усами и блестящими глазками. Я показал ему карту и спросил о возможности добраться до указанного места. За деньги, разумеется. Парень долго всматривался в карту, шевелил губами и причмокивал, время от времени бросая на меня странные взгляды. Наконец, когда я уже готов был ретироваться, он сказал, что у него есть друг, ученик священника, и он может с ним посоветоваться. Скорее всего, завтра…

Я благодарно кивнул и повернулся, чтобы уйти…

— Бонпо?! — услышал я шепот позади. — Зачем тебе, немец?

Через три дня утром в дверь моей комнаты постучали. Открыв, я увидел на пороге человека с рецепции и стоящего рядом с ним крепкого тибетца, одетого на европейский манер: брюки, легкие туфли, светлая рубашка и куртка из блестящей ткани. Портье сказал, что я могу называть его друга Лугонг и он может помочь мне в моем деле.

— Мне нужно взглянуть на карту, — произнес Лугонг на хорошем английском и протянул руку.

Чуть поколебавшись, я достал карту и отдал ему. После пятиминутного разглядывания карты Лугонг вернул ее мне.

— Я знаю, где это. Мы называем это место Ахмес. Оно находится в двадцати километрах от моей деревни. Что тебе нужно там и кто нарисовал эту карту?

Я немного растерялся от такой прямоты, но помявшись, все же ответил:

— Понимаете… Я ученый из университета… Моя работа как бы… изучать ритуалы бон. Карту рисовал мой дед, давно, еще в начале века. Он тоже был ученым…

Лугонг хмыкнул и пожал плечами:

— Я могу свозить тебя туда и обратно за пятьсот долларов.

— Это не совсем то, что мне нужно. Я бы хотел принять участие в каком-нибудь ритуальном обряде бон — это нужно для моей работы.

— Какой именно ритуал тебя интересует: заклинание духов, обряд магического танца или еще что-нибудь?

Я собрался с духом и сказал:

— Мне хотелось бы присутствовать при проведении погребального обряда и увидеть применение практики пховы. Дело в том, что сейчас я работаю над диссертацией о древних религиях народов тибетского нагорья…

Лугонг неожиданно весело рассмеялся и подмигнул мне:

— Для этого, мой немецкий друг, нужен кто-то умирающий. Но с другой стороны — может, тебе повезет.

Мы договорились как-то подозрительно быстро. Но что мне могло угрожать? Пасть жертвой нелегальной туристической индустрии и лишиться пары дорожных чеков? Не так страшно в сравнении с моей целью.

К полудню мы погрузились в старый пикап и тронулись в путь. На выезде из долины Катманду Лугонг съехал на грунтовую дорогу и дальше наш путь продолжился через довольно густой подлесок, чередующийся с возделанными полями и небольшими деревнями с глинобитными домиками, покрытыми плетеной соломой. Пейзаж был практически неотличим от окрестностей Северной Индии, только на месте ровной линии горизонта возвышались горные пики Гималаев с вершинами, покрытыми снегом.

— Ты не похож на непальца, — решился я заговорить с Лугонгом, — непальцы, на мой взгляд, значительно меньше ростом, и тип лица отличается.

— Мой отец родом из Лхасы, — охотно поддержал разговор Лугонг, — непальцы слишком долго смешивались с индусами, поэтому и выглядят по-другому.

— А ты действительно ученик священника бон? — перешел я к важной для меня теме.

— Можно и так сказать, хотя бонцы называют это иначе. Мой отец был лунгомпа. Кстати, ты можешь говорить: Юнг-друнг ги Бон, как сейчас принято.

— Хорошо. Что это значит?

— Это значит «произносить секретные заклинания», если дословно. Гималаи — центр мира. Здесь, и особенно выше в горах, реальности людей, нагов и дэвов почти всегда пересекаются между собой. Если ты не способен направлять богов или заклинать демонов, то тебе просто не выжить, — Лугонг повернулся и взглянул мне в глаза. — Скажи мне, что ты хочешь получить от погребального обряда? Ты живой и умирать будешь не в Гималаях. Там, в городах, на равнине, совсем другое посмертие. Тебе не поможет то, что увидишь или узнаешь здесь.

От его слов и неожиданно холодной манеры говорить неприятный холодок пробежал по позвоночнику.

— Все люди одинаковы, — возразил я. — Посмертное существование или есть, или его нет. Совсем не важно, что каждая религия описывает загробную жизнь по-своему. Это вообще может быть вымыслом.

— Зато смерть не вымысел. Твое посмертие начинает формироваться с момента рождения в зависимости от сил, которые его создают. Если ты родился, жил и умер в христианской стране, то в любом случае после смерти ты попадешь в христианский ад или рай. Совсем не важно, был ли ты крещен, ходил ли в церковь и, вообще, веришь ли в своего бога.

— Ты хочешь сказать, что религия как бы… создает загробный мир?

— Конечно, — кивнул Лугонг. — И создает, и владеет им. Поэтому религии существуют и процветают, несмотря на полеты в космос и все ваши технологии. Не имеет значения, что большинство людей даже не думают о смерти, если здоровы и обеспечены. Так называемая «жизнь» до предела наполнена материальными заботами для одних или материальными наслаждениями для других. И то и то другое — не более чем попытки тела принудить наше сознание не думать и не осознавать неизбежность умирания. Отрицание материальности смерти и поддержание иллюзии вечной жизни для тела. Наши тела — это подлинная проблема. Каждое из них, в меньшей или большей степени, властвует над сознанием. Человек, прожив долгую жизнь, часто даже не подозревает, что все его поступки, мысли и желания, какими бы возвышенными они ни были, просто навязаны жаждой тела жить. Именно это двигающее мясо и бурление желудка препятствуют нам принять смерть как иную форму существования. Вне тела.

Лугонг выдал эту длинную сентенцию равнодушно и не делая пауз. Я едва сумел уловить смысл его высказывания и даже растерялся.

— То есть… — попытался я уточнить, — эта проблема возникает не из-за нашего ума, как утверждают многие учения, а тела?

— Да, все проблемы из-за тела, — не задумываясь, подтвердил Лугонг. — Чувства, фантазии, интеллект — в основном, побочные эффекты, которые порождает наше физическое воплощение. Почти каждая твоя мысль или желание — продукт биохимии организма. Для того, чтобы отделить собственное сознание от влияния своего же кишечника, люди, стремящиеся к просветлению, используют йогу, схиму и изнурительные посты. Ты можешь использовать это для своей диссертации. Ты же ученый, верно?

Я принужденно кивнул, почувствовав скрытую издевку. Мне не понравился его поучительный тон, и я счел долгом возразить:

— Не все живут повинуясь потребностям тела, даже на Западе. Я сам знаю многих достойных людей, которые проживают жизнь осознанно, отдавая предпочтение ментальной и духовной жизни в ущерб телесным потребностям. Многие великие ученые жили и живут так же, как и монахи в схиме. И отношение к смерти у них соответствующее.

Лугонг понимающе закивал, не отрывая глаз от дороги.

— Конечно, существуют исключения. Я не крестьянин, и мне приходилось бывать в других странах и наблюдать самые разных людей. Поэтому я не понимаю твоих слов: «соответствующее отношение к смерти». Соответствующее чему?

Действительно, чему соответствующее? Как можно соответственно относиться к тому, что с тобой никогда не случалось?

Я решил взять паузу и отвернулся к окну. Мне довольно часто приходилось думать о смерти. Нет, не в смысле самоубийства или под влиянием депрессии, но как об одном и самом важном этапе человеческой жизни. Тем более, что моя навязчивая цель, которой я задался с детства, способствовала размышлениям на эту тему. Я был согласен с некоторыми высказываниями Лугонга. С ранних лет моей жизни у меня очень часто вызывало недоумение, а порой даже и злость, что люди, окружающие меня, всегда отказывались говорить на эту тему свободно и вдумчиво. Я очень хорошо помню выражение их лиц, когда я пытался говорить о смерти. Они всегда смотрели на меня, как на больного, и старались перевести разговор на что-то глупое и не имеющее никакого значения. Я не понимал почему.

Они тратили часы и дни, обсуждая достоинство и недостатки стиральных машин, автомобилей, преподавателей в школе, таймшера на Канарах. Даже мама, когда я пытался поговорить с ней о смерти отца, который погиб, когда мне было двенадцать лет; ласково гладила меня по голове и отсылала меня в мою комнату, скрывая слезы. Но больше всего меня выводили из себя моменты, когда речь заходила об умерших и близкие мне люди вдруг понижали голос и делали постные лица, не глядя друг другу в глаза. Будто речь шла о чем-то постыдном… Сейчас я знаю, что когда мой двоюродный брат, который был старше меня на три года, умер от передозировки наркотиков, мама обратилась к психотерапевту за «помощью» для меня. Всё потому, что на одном из семейных ужинов, дядя Генрих, проливая пьяные слезы, пел дифирамбы умершему сыну. Тогда я высказался о том каким мерзавцем и подонком был его сын, который частенько избивал меня и отнимал деньги на карманные расходы. Я искренне не понимал тогда, почему умершего негодяя нельзя назвать негодяем громко и вслух.

Повзрослев, я понял: большинство из нас отрицают смерть даже стоя на ее пороге. Завещают имущество, открывают банковские счета на детей и родственников. Словно бессознательно стремятся продлить свое физическое существование. Другие же, страхуя собственное посмертие, регулярно посещают церковь, дацан или синагогу, заблаговременно уплачивая налог за будущее существование, пытаясь вступить со смертью в имущественные отношения, одновременно отрицая ее неотвратимость и материальность. Третьи и вовсе, полностью находясь под властью нашего предметного мира, наивно полагают, что, умерев, возможно сидеть у какого-то окна и наблюдать счастливую жизнь своих родных, наслаждаясь своими земными «свершениями». Тем более, что для этого всё приготовлено: обучение детей оплачено, наследство разделено и «грехи отпущены». Отношение к смерти как к преходящей иллюзии, которая заканчивается с установкой надгробия. После этого жизнь продолжается, как будто ничего не произошло. Но только не для мертвого.

Для благополучного большинства смерть непонятна, отвратительна и, что самое важное, рационально никак не объяснима и не нужна. Ты проживал жизнь, как тебе предписывало общество, следовал наставлениям родителей и учителей, работал, обзаводился имуществом, выращивал детей, жертвовал на благотворительность. Ты исполнил все предписания и награда для тебя — смерть. Страшно и невозможно принять собственную смерть по-настоящему. Какой в ней смысл? Если Лугонг прав и отрицание смерти — это влияние тела, пусть изношенного или больного, тогда зачем было рождаться вообще? Чтобы еще одно тело, вставая в очередь, росло, питалось, испражнялось и умерло? Строить города, создавать культурные ценности или технологии, цивилизацию, вносить свой вклад… Для чего? Для будущих поколений и выживания человечества? Уверен, что те, кто будет жить после меня, даже не узнают о том, что я когда-то был. Как и мне, уйду ли я окончательно или окажусь в загробном мире, будет неизвестно, кто живет после меня и зачем.

Я люблю детей и, еще будучи подростком, с удовольствием возился со своими младшими кузенами и их друзьями и тоже хотел бы иметь ребенка. Это хорошая и достойная цель в жизни. Но я отчетливо понимал, что, когда я умру, мои дети так же исчезнут, как и весь мир. Это невыносимое чувство не раз ставило меня на грань нервного срыва. Умирая сам, я словно уничтожаю своих детей и других близких. Никакие слова никаких священников или мудрецов не смогут убедить меня в обратном. Весь мир и все, кого мы любим, существуют только пока мы живы.

Люди обычно отказываются принимать необратимость смерти и, теряя близких, в первые мгновения и дни не представляют собственного существования без ушедшего близкого человека. Но постепенно, проживая все этапы утраты, привыкают жить с этой потерей, которая постепенно становится всё более и более иллюзорной. Есть воспоминания, каждодневные хлопоты, фото и видео, могила на кладбище, которую можно посещать. Постепенно боль от потери становится более терпимой, и жизнь входит в накатанную колею повседневности.

Но для умершего всё гораздо страшней. Умирая, мы теряем всех оставшихся в живых окончательно и бесповоротно. Если сознание продолжит существовать после смерти, то это настоящий ад. Потерю близких при жизни мы можем пережить. С помощью близких людей, общества, церкви. Но как помочь умершему пережить потерю живых? И я уже давно принял для себя, что основная цель религии, особенно восточных практик, — примирить и подготовить нашу душу, или сознание, к безвозвратной утрате всего мира живых. Через отстранение от мира и чувств к людям еще при жизни. Но разве это жизнь? Может быть, есть более действенный способ — просто отменить смерть?

Я вспомнил похороны мамы. В лютеранской церкви священник говорил проникновенные слова и цитировал библию. У мамы было много друзей и знакомых, поэтому зал был почти полон. Мужчины в строгих черных костюмах и женщины в черных платьях, украшенных бриллиантами или просто блестящими поделками, также поднимались на кафедру и произносили проникновенные речи. Некоторые из них делали это, читая текст, написанный на бумаге. Играла негромкая печальная музыка, и я плакал. Слева, через проход, доносилось негромкое хихиканье и шуршание одежды. В той же стороне кто-то, понизив голос, обсуждал что-то связанное с выплатами по кредиту на строительство коттеджа. Сидящий позади меня дядя Генрих шепотом выговаривал одной из своих толстенных дочерей что-то злое по поводу проблем с ее парнем, который оказался в тюрьме. Справа от меня какая-то молодая пара негромко, но оживленно о чем-то спорила.

Когда служба окончилась, дядя Генрих подошел ко мне, по-отечески обнял и, дыша перегаром от шнапса, утробно произнес: «Крепись, малыш, эта участь ждет нас всех. Твоя мать теперь в лучшем из миров». Я сдержался и ничего не ответил. Для всех этих людей смерть моей матери была сродни ее переезду в другой город или другую страну. Как, наверное, и их собственная смерть. Позднее я понял, что, наверное, в тот самый момент принял решение сделать всё возможное, чтобы не умирать никогда.

На кладбище, как и на поминки, я не пошел.

Я почувствовал, как Лугонг успокаивающе похлопал меня по плечу. Видимо, на моем лице как-то отразилось это воспоминание.

Еще я задумался над тем, говорит ли Лугонг как священник бон или это просто мнение человека, живущего в Гималаях.

— В вашей… традиции, — осторожно, чтобы не навредить устанавливающемуся между нами контакту, спросил я, — существование после смерти — безоговорочно подразумевается?

— Если ты имеешь в виду людей, — не задумываясь ответил Лугонг, — то не всегда. Некоторые, даже будучи настоящими бонцами, умирают окончательно. Случайное падение в пропасть или неожиданная смерть от руки врага. Человек не успевает сосредоточиться на предстоящем переходе, и страх тела разрушает сознание. Если рядом не окажется священника, то шансы на посмертное существование невелики. Безоговорочно существуют только сами миры, в которые подготовленное сознание может попасть.

— И как можно подготовить свое сознание?

Лугонг насмешливо хмыкнул:

— Я думаю, что ты и сам все понимаешь. Следует заранее оплачивать свое посмертие. Ходить в свою церковь или дацан, выполнять предписания священников, сдавать деньги, проникаться существованием своего загробного мира. Словом, накапливать все необходимые заслуги. И, конечно, необходимо шаг за шагом освобождаться от земных привязанностей, заменяя их всеобъемлющей любовью к богу. Так, я слышал, говорят ваши священники. И они совершенно правы. Если ты, даже искренне веруя, уйдешь в иной мир, сохраняя земные привязанности, твое сознание будет разрушаться, не имея возможности достигнуть вашего рая и соединиться с богом. Это и будет твоим адом.

— И это всё? — не удержался я от сарказма. — Избавился от привязанностей — и можешь спокойно ждать смерти?

— Этого не так просто достичь, но хватит, если ты действительно веришь и осознаешь свое существование в посмертии. Если нет — тебя ждет ничто и нигде. Или участь блуждающего вихря.

Я недоуменно посмотрел на Лугонга:

— Блуждающего вихря?

— Мы называем это так, потому что… — он задумался, подбирая слова, — это выглядит как небольшие завихрения песка и мелких камней от ветра, небольшие смерчи, которые иногда возникают на горных тропах или склонах оврагов. Это просто фрагмент сознания или сильной эмоции, которая владела человеком в момент смерти. Часто это повторяющая фраза или крик. Их довольно много в нижнем мире, но встречаются и здесь.

На фоне зеленых палисандров и пихт, растущих вдоль дороги, потрясающей горной гряды и ярко светящего солнца, слова Лугонга звучали как-то дико и неубедительно.

— Как же сами бонцы готовятся к посмертию? — наконец задал я вопрос, приближаясь к предмету, интересующему меня больше всего.

Лугонг пожал плечами.

— Для жителей Гималаев смерть — такая же естественная и осознаваемая часть жизни, как и ежедневное потребление пищи. Люди, живущие в горах, готовятся к ней с самого рождения. Их не нужно убеждать в существовании нижнего и других миров. Слишком часто они имеют дело с потусторонними силами здесь, в мире людей. Им требуется только пройти обряд очищения кармы и найти проводника, который проведет их в нужное место посмертия.

Главное помнить, что путь через смертную границу всегда только в одну сторону. Неважно — умираешь ты окончательно или переходишь в другой мир. Вернуться невозможно. Ничего невозможно исправить. Мир живых полностью закрывается, если, конечно, ты не божество.

Я разволновался. Разговор все ближе клонился к тому, ради чего я и приехал сюда.

— Но если существует способ полностью очистить карму и попасть после смерти на небеса, то тогда нет никакой разницы между добром и злом, — сказал я.

Казалось, Лугонг искренне удивился.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, очень правдоподобно изображая непонимание.

— Я имею в виду, что нет разницы между плохими и хорошими поступками, — поправился я. — Если после смерти ты все равно попадешь в область небес.

Лугонг неодобрительно посмотрел на меня.

— Я бы посоветовал тебе думать о том, что делаешь, и заботиться о своей карме. На всякий случай…

— Лугонг, может быть, я неправильно выразился, — не отступал я, — но мне бы хотелось понять… У вас, бонцев, существует какая-то мораль или принципы, что правильно или нет… как у других религий?

— Бонпо не религия! — твердо ответил Лугонг. — Когда Тонпа Шенраб явился в Тибет, реальности всех миров, включая миры мертвых, духов и богов, были единым целым здесь, в Гималаях. Силой своего магического искусства он сумел частично разделить эти миры, но битвы между богами и демонами продолжаются до сих пор. И те, и другие имеют возможность вторгаться в мир живых людей и бороться друг с другом, равно как и разрушать наш мир и приносить вред живущим. Человеку непросто выживать здесь, лавируя между этими могучими созданиями. Тонпа Шенраб дал людям линию учеников, способных своими действиями облегчать выживание в нашем физическом мире и помогать в мирах посмертия. В отличие от остальных учений, униженно поклоняющихся богам или демонам, мы, бонцы, совершаем свои обряды для того, чтобы направлять силу дэвов и укрощать существ нижнего мира, внимая просьбам людей, живущих рядом. Запомни: мы не молимся и не просим. Мы совершаем поступки и деяния, как и наш Учитель. Именно поэтому пришлые религии почти уничтожили нас.

Я, признаться, был смущен напором, с каким это было сказано. Однако Лугонг выглядел спокойным и беззаботным.

Сомнения начали терзать мой рассудок. Мы знакомы всего несколько часов, а он уже разглагольствует о своей бонской доктрине во весь голос. Я неоднократно встречался в Индии с так называемой «работой с туристами». Эти «работники» навязываются к путешествующим, заманивая показом экзотических чудес и мистических тайн; набиваются в экскурсоводы и «друзья», рассказывая оккультные небылицы, основанные на интересе туристов к древним тайнам, происхождении индийской культуры и прочему. Конечно, под любым предлогом выманивая деньги. Я решительно не имел ничего против, понимая, что большинству из них просто не на что содержать свои семьи. Но мне не хотелось бы, чтобы Лугонг оказался из этой когорты. Слишком важна была для меня моя цель, чтобы впустую тратить время. К тому же, насколько я знал, все те вещи, о которых мы говорили с Лугонгом, не приветствуется властями Непала.

Я украдкой глянул на водителя. Невозмутимое и взрослое лицо.

Солнце светило по-прежнему ярко, но мягко. Горные хребты были реальны и незыблемы. Постепенно я успокоился.

Дорога запетляла между рисовыми полями, окруженными чахлыми пыльными деревьями. Лугонг беззаботно смотрел вперед, уверенно объезжая валуны и рытвины. Но мне все равно казалось, что он смотрит мне в глаза и видит каждую мою мысль. Сама собой всплыла строка из дедовых записок: «…достижение небес во время погребального обряда в действительности означает обретение прекрасного тела, вечной жизни и счастья еще при существовании в мире людей…». Я внезапно почувствовал сильную головную боль, усталость и голод.

— Скоро приедем, — будто отвечая на мое состояние, сказал Лугонг. — Переночуем в моей деревне, а с утра начнем собираться в горы. — Все расходы на тебе, — добавил он, подумав.

Деревня Лугонга внешне мало чем отличалась от обычной индийской деревни где-нибудь в центральных штатах. Глинистые набитые дорожки, убогие дома и, конечно, козы, куры и утки, свободно бродящие по всей деревне. Исключением являлось только наличие отеля. Понять, что это отель, можно было по вывеске, приколоченной под крышей: «Hotel». Приземистое одноэтажное здание, сложенное из плоских камней и покрытое глиняной черепицей. Удивительно, но в окнах были настоящие стекла. Однако деревянная дверь была закрыта на амбарный замок со следами ржавчины.

Лугонг достал из кармана ключ и, повозившись с замком, открыл дверь. Минуя захламленный пыльный холл со стойкой рецепции, сооруженной из кривых необструганных досок, мы прошли в небольшое затхлое помещение, где находился грубо сколоченный топчан, покрытый неопрятным одеялом, сложенная из плоских камней печь с железной трубой, уходящей в потолок, и обшарпанный трехногий табурет. На цементном полу лежал толстый слой пыли. Стены комнаты были обклеены картоном из-под коробок, в каких обычно доставляют консервы или пищевые полуфабрикаты. Сильно пахло нежилым и крысами.

— Располагайся, я принесу тебе поесть, — распорядился Лугонг, выходя из комнаты. — Дрова за печью, если холодно.

Я осмотрел комнату. Видимо, электричество не было предусмотрено вообще, в чем я убедился, выйдя на улицу и не обнаружив никаких проводов, ведущих к зданию. В комнате на узком подоконнике я нашел пару недогоревших свечей, с трудом растопил печь, которая немедленно заполнила помещение едким дымом, и прилег на топчан.

Меня разбудил Лугонг. Он принес закопченный котелок, из которого пахло чем-то невообразимо вкусным. Пока я уплетал теплое вкуснейшее рагу прямо из котелка, он, сидя на табурете, насмешливо меня разглядывал.

— Ты привез его? — неожиданно спросил он.

Я едва не поперхнулся.

— Что привез? — с трудом выдавил я из себя.

— Ты знаешь, и я знаю. Просто ответь.

Это было как удар током. Я понял, что он действительно знает. Для того, чтобы живому пройти через погребальный обряд и получить бессмертное нестареющее тело, требуется один предмет — Истинное Дордже. Индуисты называют ее Ваджрой, оружием бога Индры. Оно же и Алмаз, и Молот, и Копье, и Меч. Для буддиста это побрякушка, один из символических предметов для почитания и пустых церемоний. Для бонца — практический атрибут непредставимой мощи. Артефакт, с помощью которого Тонпа Шенраб изменял Миры. По официальной версии буддистов, Истинное Дордже хранится в монастыре Сера, близ Лхасы. Но я знал, что там просто копия. В этом и состояла цель экспедиции деда в тех местах. Я всегда старался избегать мысли о том, каким образом ему удалось получить этот артефакт. И чего это могло стоить…

Согласно копии формального отчета деда, экспедиция подверглась нападению какой-то дикой народности на обратном пути в Непал. Артефакт был утрачен, и все погибли. Кроме моего предка…

— У меня его нет, — с трудом выговорил я, — но я знаю, где оно спрятано…

— Где? — спросил Лугонг.

— Там, куда мы пойдем.

Лугонг пристально посмотрел на меня.

— Хорошо. Выходим завтра с рассветом. Отшельник, к которому мы идем, — мой бывший наставник. Он очень стар. Уже много лет он готов уйти. Теперь я понимаю, что последние годы он ждал кого-то вроде тебя. А скорее всего, именно тебя. Когда всю жизнь имеешь дело с горными демонами, карма становится тяжелой и черной, как кусок антрацита. Обычное очищение не поможет умирающему. Но Дордже обладает силой, способной сделать карму легче гусиного пуха. Тогда наставник сможет пройти в область обитания дэвов и достигнуть вечного блаженства. Ты пойдешь с нами и получишь то, что хочешь. После этого ты уедешь, но оставишь Дордже здесь. Согласен?

Я лихорадочно закивал, соглашаясь. Лоб и спина покрылись липким потом. Сердце готово было выскочить из груди. Лугонг поднялся и двинулся к двери. Постояв минуту, вернулся и снова уселся на табурет.

— Ты еще совсем молод и здоров, как я вижу. Зачем тебе бессмертие? Я знал стариков, которые отдали бы своих детей, лишь бы прожить еще день: так сильно их тела боялись разрушения. Почему ты боишься смерти, если никогда не стоял на ее пороге? Что ты будешь делать, проживая вечную жизнь? Заработаешь миллионы ваших денег, купишь сотни автомобилей и домов. Съешь гору пищи, пусть и самой лучшей, удобришь землю тоннами своих испражнений. Поимеешь тысячи женщин. И так тысячу лет, день за днем?

— Тебе не понять. — сглотнув комок, выдавил я. — У меня есть своя цель.

— Хорошо, что есть. Только бессмертие не имеет смысла, если нет цели за пределами собственного кишечника. Вечная жизнь нужна не для тела…

Внимательно всмотревшись в мое лицо, он добавил:

— Завоевать страны или разрушить их, осчастливить или уничтожить людей или всю землю — для этого могло бы пригодиться бессмертие и время для действий, которое оно дает. Достигнуть совершенства в какой-либо практике или искусстве. Существование же бессмертной обезьяны не имеет никакого смысла…

Лугонг встал и неторопливо вышел.

Я чувствовал, как разваливаюсь на куски. Половину ночи ворочался на узком топчане без малейших признаков сна. Я переживал подъем и тревогу одновременно. По манере себя вести было понятно, что Лугонг никакой не ученик. Он сам священник или больше того. Хотя и выглядел слишком молодо. Но здесь внешность могла быть обманчива, особенно у шаманов. Дед писал о том, что непальские служители бон в горах — настоящие шаманы, обладающие огромными возможностями. Как и сам Тонпа Шенраб, который был заклинателем демонов и магом. Говорят, что «Шен» и означает «шаман» на каком-то из старых языков, и сами бонцы называют себя шенами.

Ко всем моим сомнениям примешивалась изрядная доля страха. Мне уже стало ясно, что моя встреча с Лугонгом была совсем не случайна. Меня ждали. Не знаю, каким образом это возможно, но точно ждали. И кем бы ни был этот отшельник, теперь я был уверен, что он встречался с дедом. Иначе откуда бы они оба знали о Дордже? Меня тревожило столь быстрое развитие событий. Как будто кто-то подталкивал… И Лугонг этот: странно как-то говорит, прямо как ножом режет… Может быть, меня так и прирежут — после того, как я отдам им артефакт. Или принесут в жертву во время погребального обряда. Раньше, насколько я знал, такое практиковалось. Упоминалась, правда, жертва в виде туши или головы оленя, но, может, человеческая лучше… Его отец был лунгомпа. Тибетский скороход. Говорят, что, пребывая в состоянии особого транса, лунгомпа способен преодолевать расстояние до двухсот километров за сутки. Но дед в своем дневнике упоминал, что лунгомпа проходит эту дистанцию, сокращая путь через нижний мир. Лугонг — сын тибетского скорохода, а значит… Не знаю, может, все не так страшно, но как-то тревожно…

Еще меня здорово задели его пафосные слова о бессмертии. «Достигнуть совершенства в искусстве…» Глупость. Все живое стремится жить вечно. Жизнь — самодостаточна. Пусть обезьяна, но бессмертная. Лучше, чем разлагающийся труп просветленного человека. Если мне выпал шанс — я им воспользуюсь.

От всех этих мыслей я здорово разволновался. Заснуть удалось только под утро.

Где-то в деревне гулко и тоскливо выла собака.

Проснулся я от хлопанья двери. В комнату зашел Лугонг, одетый в войлочный кафтан, подпоясанный кушаком. В руках он держал закопченный чайник и глиняную чашку. Через левое плечо у него была перекинута полосатая торба. Лугонг налил мне чай и, пока я ковырял ложкой в котелке с остатками вчерашнего ужина, критически меня осмотрел.

— Тебе следует одеться теплее, — сказал он, — в горах будет холодно.

— У меня нет теплого, — прошамкал я, давясь холодным карри.

Лугонг подошел к топчану и ловко выдернул из-под меня шерстяное одеяло. Затем он достал из-под кафтана зловещего вида тесак и принялся вырезать отверстие в центре полотна. Вырезав круглую дыру, он протянул мне одеяло и веревку.

— Твое пальто готово.

Я продел голову в отверстие и затянул одеяло веревкой на поясе. Лугонг одобрительно хмыкнул, наклонился и достал из-под топчана два войлочных сапога огромного размера. Сапоги я натянул прямо на сандалии.

Тропа в гору начиналась сразу за «отелем». Сначала утоптанная, глинистая, далее по мере подъема сменялась твердой каменной галькой и камнями. Проложена она была вдоль горного склона, по спирали, поднимаясь к вершине. Первые пару часов я довольно бодро отшагал за Лугонгом, но постепенно становилось холоднее, и уклон тропы сделался круче. Когда же мы вошли в полосу густого тумана, где я едва мог различить спину своего спутника, я сдался.

— Лугонг! — громче, чем требовалось, закричал я. — Подожди… Ты идешь слишком быстро! Мне нужен отдых!

Туманная фигура впереди обернулась:

— Привал через час, — донесся спокойный голос.

— Этот туман!.. — продолжал я орать. — Я не могу дышать!

Лугонг остановился и снял торбу с плеча. Я с облегчением уселся на камни и постарался восстановить дыхание. Тем временем Лугонг разжег небольшой костерок, поставил на него чайник и достал из торбы несколько полотняных мешочков. Сноровисто замешал в чашках цампу. Я, не показывая отвращения, принялся есть.

— Что ты знаешь о пхове? — спросил Лугонг, с явным удовольствием прихлебывая горячую густую похлебку.

— Ну… В общем-то, немного, — осторожно проговорил я. — Перенос сознания умершего в ритуальную фигурку или голову жертвенного оленя во время погребального обряда. В сочетании с чтением заклинаний происходит очищение кармы… Или умершему читается Книга Мертвых, чтобы направить его сознание в область дэвов или нирваны и избежать попадания в места обитания демонов…

Лугонг усмехнулся:

— Для человека, знающего о существовании Истинного Дордже, ты говоришь глупо. Какой смысл читать покойнику книги? Он не слышит и не осознаёт. Это просто мертвое тело. Хотя, я думаю, что ты лукавишь и не говоришь того, что мог бы.

Конечно, мне было что скрывать из того, что я прочитал в записках деда. Я хотел, чтобы Лугонг или этот отшельник, к которому мы шли, сами бы рассказали мне детали обряда, а мне бы оставалось лишь сравнить на случай какого-нибудь подвоха. Наивно, но что еще я мог придумать? Сейчас, конечно, я начал понимать, что в присутствии Лугонга я не более чем овца, которую пастух тащит на веревке. Все случится так, как он захочет.

— Пора, — сказал Лугонг, собирая походную утварь в торбу. — Полагаю, что ты уже знаешь, как попасть в нижний мир в своем физическом теле? — неожиданно задал он мне вопрос, с самым что ни на есть серьезным видом.

Я уверенно кивнул, не отвечая. Это был вопрос с подвохом. Я неоднократно обдумывал эту ситуацию и не находил подходящего решения. Из записок деда, получить бессмертие можно было лишь оказавшись по ту сторону в собственном живом теле. Без каких-либо «переносов сознания». Для этого и требовалось Истинное Дордже. Но обряд совершал священник, проводник мертвых; дед не оставил конкретных инструкций о том, как все должно происходить. Я серьезно опасался, что во время перехода не смогу хоть как-то контролировать этот ритуал. Моя жизнь полностью будет в руках проводящего обряд. Было еще одно: несколько последних страниц, касающихся самого обряда, из дневника деда были вырваны, и сколько я ни копался в остальных бумагах, найти их не смог.

Мы снова принялись подниматься по склону горы. Появился прохладный ветер и постепенно разогнал туман. Теперь я ясно видел, что горная стена слева из пологой, как мне казалось сначала, превратилась в почти отвесную скалу. Сама тропа уже не имела четких очертаний и скорее выглядела как неширокий уступ, змеящийся вдоль гранитной стены. На секунду я остановился на краю обрыва и заглянул вниз. Голова тошнотворно закружилась. Вниз уходила такая же отвесная скала. Странно, но в деревне мне казалось, что горный склон не был таким отвесным. Я поспешил за Лугонгом, который равномерно и быстро вышагивал над обрывом.

— Смотри под ноги, — не оборачиваясь сказал Лугонг, — здесь пастухи гоняют коз.

И действительно, под ногами то и дело попадались кучки козьего помета, смешанные с комочками шерсти. Я замедлил шаг, высматривая эти экскременты, но когда понял, что постепенно теряю Лугонга из виду, припустил изо всех сил, гулко шлепая своими огромными сапогами. Вышагивая за ним, я незаметно начал терять чувство времени, как будто вошел в какой-то транс или гипноз и потерял представление о том, сколько часов мы уже идем — четыре, пять или десять. Очнулся, когда влетел головой в спину остановившегося Лугонга. Я огляделся. Оказывается, уже начинало смеркаться.

Мы стояли на краю круглой каменной площадки, из центра которой выходили четыре ровные тропы, расходящиеся в разные стороны, образуя крест. На одной тропе стояли мы, другие же терялись в тенях от вершины горы. В самом же центре находилась каменная Ступа. Мое сердце почти выскакивало из груди. Это была та самая Ступа, описание и фотография которой хранились в архиве деда.

— Оно там? — бесстрастно спросил Лугонг, вглядевшись в мое лицо.

— Да… Внутри, — с трудом произнес я, пытаясь сглотнуть ставшую вязкой слюну.

Такие ступы нередко попадаются на горных тропах в Гималаях. Это своего рода жертвенный камень, колонна, украшенная левосторонними и правосторонними свастиками — символами Дордже. Любой пастух или житель ближайшей деревни, проходя мимо, совершает незамысловатый обряд. Если это бонец, то он обходит камень девять раз против хода солнца, читая мантру. Если буддист — семь раз по ходу солнца. Обычно в основании ступ вырезаны пары правосторонних и левосторонних свастик. Так что удачу и защиту в горах можно получить исповедующим обе традиции. Но только не с помощью ступы, на которую мы смотрели. Это сооружение, в отличие от гладких цилиндрических конусов, высеченных из цельного камня, было сложено из плоских камней, не скрепленных между собой, но плотно уложенных. Высотой в полтора метра, она покоилась на круглом гранитном основании, внешняя плоскость которого была рассечена на квадраты с выдолбленными свастиками. На ней не было правосторонних свастик, а только лишь свастики бон и другие непонятные мне символы. Кроме того, верхушка ступы в виде цельного гранитного колпака была покрыта черно-коричневыми потеками в несколько слоев. Кровь от многочисленных жертвоприношений. Хотелось верить, что это была кровь животных. Я заметил, что северная сторона Ступы, включая гранитное круглое основание, была покрыта множеством выщербленных вмятин. Словно кто-то, вооруженный зубилом и молотком, пытался хаотически пробить дырки в камне. Показалось даже, что внутри некоторых щербин тускло отсвечивает медно-зеленым.

— Мы заночуем здесь, — услышал я голос Лугонга. — Но не в пределах круга.

Я обратил внимание, что он вышел за пределы площадки и снял с плеча торбу. Расчистив место от мелких камней, достал из торбы и бросил на землю два разноцветных одеяла. Подойдя ближе, я понял, что эти куски ткани раскроены и сшиты, как спальные мешки, только не из синтетики, а из толстой шерсти. Разжигать костер Лугонг не стал. На мой намек на возможный ужин он пояснил:

— Нельзя есть за сутки до обряда. Пей воду, — и поставил объемную флягу между мешками.

Поначалу лежать было холодно, но постепенно тело согрелось. Тело… Я прислушался к ровному дыханию Лугонга, доносившемуся слева из темноты.

— Лугонг! Лугонг, ты спишь? — шепотом окликнул я его и протянул было руку, чтобы толкнуть.

— Спрашивай! — громко ответил Лугонг, так что я вздрогнул от неожиданности.

— Ты говорил, что тело мешает сознанию правильно воспринимать собственную смерть. Я понял так, что это мешает и правильно жить. Почему тогда мы рождаемся в таких телах? В традиции шенов есть объяснение?

Лугонг шумно задвигался в темноте, словно устраиваясь удобнее.

— Тело очень важно, — заговорил он. — Оно вырабатывает эмоции. Особый вид энергии, управляя которой человек способен входить в резонанс с энергиями всего существующего и управлять ими. Способность тела к движению — одна из дополнительных функций.

— Ты имеешь в виду такие эмоции, как радость, печаль, гнев или удовольствие?

— Ты перечислил очень скудный набор. Каждому действию или мысли соответствует своя эмоция. Тело способно вырабатывать сотни разных эмоций. Если ты обучен управлять своим телом, ты можешь заставить его производить нужную эмоцию в любой момент по собственному желанию. Ты же занимался йогой? Разве наставник тебя не научил?

Я не говорил Лугонгу, что занимался йогой. Да и назвать наставником молодого паренька из дацана, который был буддистом и инструктором по йоге три раза в неделю с семи до девяти вечера, не поворачивался язык. Остальное время этот парень посвящал продаже сухого корма для собак в одном из супермаркетов Дюссельдорфа.

— Я понимаю, — тем не менее продолжил я, — это может выглядеть, например, как ярость бойца, вопреки неравенству сил бьющегося и побеждающего врагов.

Лугонг рассмеялся.

— Да, как ярость бойца. В бонпо ребенок, попадающий в обучение к наставнику, учится определять каждую эмоцию, вырабатываемую телом, и привязывать ее к любому своему движению. В течение многих лет, благодаря особым упражнениям, ученик тренирует тело производить и запоминать эмоции. Благодаря этим упражнениям, тело становится не просто послушным инструментом шена, но и обретает способности воспринимать энергии, пронизывающие все миры. Когда наступает пора магических практик, ученик тренируется входить в резонанс эмоцией своего тела с выбранной энергией. Священники-маги, «плетущие веревку от земли до небес», привязывают эмоцию к движениям особого танца и энергии дэва, что позволяет им управлять этим созданием. Заклинатель погоды, используя свою последовательность ритуальных действий и эмоцию, входит в резонанс с силами природы. У каждого священника свои инструменты, хотя принцип один. Это Искусство было получено нами от Тонпа Шенраба.

— По такому же принципу проводит обряд проводник в нижний мир? — спросил я.

— Я и так сказал тебе слишком много, — насмешливо ответил Лугонг. — Не боишься сломаться под грузом знания? Спи, завтра будет трудный день.

Я лежал, глядя в ночное небо, и вспоминал строки из записок деда: «…проводящий обряд священник бон проговаривает особые заклинания, которые поначалу звучат как обычные буддийские мантры, произносимые наоборот. Однако, если внимательно вслушиваться в слова, создается впечатление, что звучит осмысленный текст на каком-то языке. Целью наговора является попытка извлечь сознание умершего и поместить его в жертвенную фигурку или камень лха. Ритуал сопровождается постукиванием в двойной барабан. Таким образом создается “магическая тропа”, по которой сознание постепенно перемещается в выбранный предмет. Непонятно, каким образом переносит свое сознания сам проводник, и переносит ли вообще. Возможно, это вопрос очень специфического обучения с детства. Каждый адепт бон с ранних лет предназначен для узкой специализации: заклинатель погоды, проводник умерших, целитель, предсказатель или заклинатель демонов… Все высшие ступени контроля собственного тела и разума, равно как и окружающего мира, для потомственного шена — ежедневная рутина. Изначально высшее мастерство йоги пришло из Тибета. Некоторые трактаты бонцев упоминают о том, что само искусство йоги было одним из даров Шенраба Мивоче людям. Владеющий же Истинным Дордже способен проходить в нижние и верхние миры в своем физическом теле, равно как и возвращаться обратно. Именно так совершал свои подвиги Тонпа Шенраб… Возможно ли, что проводник входит в нижний мир в живом теле, не используя помощь этого мощного атрибута? Это также предстоит выяснить».

Проснулся я, когда уже рассвело. Лугонга рядом не было. Я обнаружил его сидящим в позе лотоса на границе площадки со Ступой. Глаза его были закрыты, а губы шевелились, как если бы он что-то проговаривал про себя. Наконец он резко выдохнул и повелительно указал мне пальцем на Ступу.

— Мне нужен нож, — взволнованно сказал я.

Лугонг молча протянул мне свой огромный тесак рукояткой вперед.

Я пошел к центру, пошатываясь от возбуждения. Возле Ступы я опустился колени и пополз вокруг нее против часовой стрелки, внимательно вглядываясь в стыки резьбы между свастиками. Между седьмым и восьмым фрагментами я увидел то, что искал — идеально круглый камень сантиметров пятнадцати в диаметре, глубоко утопленный в стенку круглого основания. На камне был вырезан какой-то символ, сильно поврежденный временем и погодой. Концом ножа я принялся ковырять едва заметную щель, окружающую камень. Полчаса спустя, обливаясь потом, я почувствовал, что фрагмент начал сдвигаться. Удвоив усилия, я расшатал его до такой степени, что ощутил, как он начинает вращаться и выдвигаться наружу. Отложив нож, я взялся за него обеими руками и сильно дернул на себя. Тяжелый камень, длиной не менее тридцати сантиметров, вывалился из отверстия в сопровождении облака пыли и песка. Тут же раздался громкий вой, больно ударив по барабанным перепонкам. От неожиданности я упал набок, едва не обмочившись. Страх почти парализовал меня. Несколько минут я валялся на земле и ждал, когда мое сердце разорвется и я умру. Вой продолжался, но ничего не происходило. Наконец, скосив глаза, я увидел, как небольшие вихри пыли втягиваются в отверстие. Собрав все силы, я закрыл отверстие трясущейся ладонью. Вой тут же стих. Наверное, это был ветер. Задувая в отверстие и, возможно, проходя через внутренние щели в ступе, он издавал этот дикий звук. Я решил не задумываться о том, было ли это сделано кем-то или являлось результатом какой-нибудь природной эрозии. Мне предстояло совершить нечто невыносимое. А именно: засунуть руку в темное отверстие. Самым благоприятным, что подкидывало мне воображение, было лезвие гильотины или голова огромной змеи, ожидающая возможности откусить мне руку.

Я осторожно выглянул из-за Ступы. Лугонг продолжал неподвижно сидеть с закрытыми глазами. Помогать мне он явно не собирался. Наконец, набравшись храбрости, я просунул руку глубоко в отверстие. Мои пальцы нащупали матерчатый сверток, и я быстро вытащил его наружу. Торопливо схватил камень и вставил его обратно в отверстие, забив его поглубже рукояткой ножа. Взяв нетяжелый сверток обеими руками, я направился к Лугонгу, все еще неподвижно сидящему на границе площадки. Не зная, что мне делать дальше, я уселся рядом и принялся ощупывать сверток.

— Ты можешь открыть, — почему-то шепотом сказал Лугонг, не глядя на меня.

Нащупав завязки, я развернул промасленное полотно…

Я держал в руках два увесистых жезла длиной не более тридцати сантиметров длиной. Короткая округлая рукоятка на каждом оканчивалась с обеих сторон бутонами лотоса из девяти литых лепестков.

Я видел достаточно много сувенирных копий и изображений Ваджры, и некоторые из них производили совершенно фантастическое впечатление. Однако то, что я держал в руках, выглядело не в пример более просто. Кроме того, каждый жезл был окрашен в два цвета до середины рукояти: один в белый и красный, другой в синий и зеленый. Вернее, я так подумал с первого взгляда. Присмотревшись внимательней, я понял, что каждый жезл был сделан из двух разных материалов. Судя по весу, из разных металлов; хотя я не имел ни малейшего представления о том, какой металл имеет синий или красный цвет.

Лугонг требовательно протянул ко мне руки. Я осторожно положил жезлы на его раскрытые ладони.

— Истинное Двойное Дордже, — с благоговением прошептал Лугонг и, наклонясь, приложился лбом к артефакту.

Я в изумлении уставился на его руки. Как только он приподнял голову, бутоны на обоих жезлах раскрылись и начали вращаться, зависнув над его ладонями. В воздухе снова повис дикий терзающий уши вой, такой же, что я слышал у Ступы, но более пронзительный и раздирающий каждую клетку тела. Я рухнул на спину, поджав ноги, и вцепился в голову, пытаясь закрыть уши. В тот момент, когда я почувствовал, что мой мозг начинает сочиться сквозь черепные швы, вой стих.

Я отнял руки от головы. На них была кровь. Кровь текла у меня из ушей, изо рта, из носа и, кажется, даже из глаз. Я с трудом поднял голову и взглянул на Лугонга. Он продолжал не моргая смотреть на Дордже, все так же с благоговением держа его на ладонях. Никакого вреда, похоже, звук ему не нанес.

— Что это было? — с трудом прошепелявил я.

— Приветствие Дордже! — торжественным шепотом сообщил он, радостно, но как-то по-звериному, скалясь. — Теперь мы готовы…

У меня возникло смутное предчувствие, что эту его улыбку я не раз увижу в кошмарных снах. Если еще когда-нибудь буду спать…

Оторвав от футболки полоски ткани, я соорудил себе затычки в уши и нос. Лугонг аккуратно упаковал Дордже в ткань и сунул себе за пазуху. Взвалив свою торбу на плечо, он бодро зашагал по тропе, которая круто поднималась к вершине. Я плелся за ним, стараясь не отставать и не терять его из виду. Мое состояние было просто ужасным. Все страхи всколыхнулись с новой силой. Дордже у меня не было. Как я смогу пройти обряд без него? Если Лугонгу нужен только артефакт, то почему он не бросит меня здесь и не уйдет? Еще я вспомнил, что он за все это время ни разу не назвал меня по имени. Эта его манера обращаться ко мне в какой-то безличной форме… Я слышал, что у некоторых народностей принято никогда не обращаться по имени к человеку, которого собираешься убить…

Наверное, мне стоило развернуться и бежать обратно, но что-то заставляло меня переставлять ноги и подниматься дальше за моим проводником. Вдруг я вспомнил, что меня задело несоответствие между определением деда и словами Лугонга. Дед писал о сопровождении умершего человека, тогда как Лугонг говорил о том, что умерший ничего не слышит и не осознает. Я решил выяснить, что это значит, и зашаркал своими сапожищами быстрее, намереваясь прояснить этот вопрос. Лугонг обернулся и, увидев меня, уселся на ближайший камень.

— Ты говорил, что во время обряда человек не является умершим, — спросил я его, решив использовать такую же безымянную форму обращения, как и он сам. — Если это так, то кем он является?

— Он является умирающим, Эрик, — спокойно пояснил мне Лугонг.

От того, что он снова прочитал мои мысли и назвал меня по имени, мой рассудок попытался было запаниковать, но я вовремя успел осознать абсурдность какой-либо паники. Может ли по-настоящему беспокоиться человек, который совершенно серьезно собирается пройти через мир мертвых; человек, который связался с непальским шаманом, читающим его мысли? Это даже смешно. Рациональность моих рассуждений позволила мне успокоиться.

— В этом и заключается смысл пховы, — продолжил Лугонг, — поймать момент умирания и с помощью магического искусства перенести сознание в другой сосуд. Успех почти целиком зависит от мастерства проводящего обряд.

— Ты имеешь в виду свое мастерство? — не удержался я от язвительного вопроса.

— Да, я имею в виду свое мастерство, — так же спокойно подтвердил Лугонг, — а еще силу Истинного Дордже.

— А в других случаях? Тебе всегда удавалось очищать карму умирающего и успешно проводить его мимо демонических областей, безо всяких артефактов?

— Почти всегда. Любой священник с детства учится этому искусству. Но даже хорошему пастуху случается иногда терять овец. Тем более если твоя овца слепо бредет в нижнем мире. И да, мне случалось терять овец в мире мертвых. Иногда обряд проходит не чисто.

— Ты говоришь всегда о нижнем мире. Для меня это звучит как ад.

— Здесь, в Гималаях, посмертный путь всегда начинается с нижнего мира. За исключением праведников. Сознание таких людей во время перехода уходит сразу в мир дэвов. Это выглядит как вертикально раскрывающаяся ярко-фиолетовая щель. Помощь шена практически не требуется. Я видел это не раз, во время обрядов над праведниками. Сознание умирающего просто проскальзывает внутрь, и щель закрывается. Вход через нижний мир — для обычных людей с нечистой кармой. После ритуала очищения демоны нижнего мира предоставляют бонцу один шанс пройти мимо них. Пройти в правильную область можно только с проводником. Я думаю, что ты прав. Ад — это очень близкое слово. Но возможно, что для западного человека скорее подошло бы слово «чистилище». С той лишь разницей, что в твоем христианском Чистилище ты находишься один на один со своей кармой, или что там у вас есть. Никто не укажет тебе путь наверх. Но в ад, обиталище демонов, тебя приведет любая тропа, если ты не сохранишь в должном порядке свое сознание. Я слышал, что для этого вам необходимо покаяться, причаститься как-то или к чему-то. Полагаю, что тебе лучше поговорить об этом с кем-то из ваших священников. Впрочем, ты скоро увидишь сам. Может быть, — Лугонг оборвал разговор и встал, чтобы продолжить путь.

Тропа в гору сделалась круче. Неожиданно задул сильный встречный ветер, наполненный мелкими колючими снежинками. Подняв голову, я увидел, что огромная черная туча опустилась на вершину горы. Тень от тучи накрыла склон неровными полосами, придавая окружающему зловещий сюрреалистичный вид. Ветер усилился. Несколько раз порывы достигли такой силы, что меня едва не сбросило с тропы. Инстинктивно я бросился к Лугонгу и схватил его сзади за кушак. Он на мгновение остановился, затем кивнул и двинулся дальше. Я волочился сзади, топая тяжеленными сапогами и держась за него. Чувство времени снова исчезло. Я не мог определить, как долго продолжается эта пытка. Все силы уходили на то, чтобы не упасть и не отцепиться от кушака Лугонга. Ветер усилился настолько, что превратился в настоящий ураган. Даже за спиной Лугонга я ощущал бешеные порывы, пытающиеся сбросить меня в обрыв. Я чувствовал, как из-под моих безразмерных сапог вываливаются камни и падают в пропасть. Меня трясло от холода и страха. В какой-то момент под моей правой ногой обвалился целый кусок тропы, и, упав на левое колено, я завопил от ужаса. Вцепившись в кушак Лугонга до боли в ногтях, я лихорадочно пытался нащупать край тропы болтающейся в воздухе ногой. Наконец мне удалось подтянуть правую ногу и поставить колено на острые камни. Лугонг шел медленно, наклоняясь вперед и опираясь левой рукой на отвесную стену. Не в силах заставить себя встать, я полз за ним на коленях, скуля и подвывая. Лугонг свернул влево и практически втащил меня в скальный разлом. Ветер неожиданно стих. Лугонг проволок меня еще пару метров и, протянув руку за спину, оторвал мои скрюченные пальцы от своего кушака. Лежа на камнях, я вытер слезы, с трудом перевернулся на спину и приподнял голову, чтобы оглядеться. Мы находились в скальной расщелине длиной в несколько метров и шириной в два или три. Стены разлома сужались кверху, и оттуда ощутимо тянуло прохладой. Я понял, что эта расщелина выходит наружу где-то на вершине горы. Ветер сюда не проникал. Только со стороны отверстия, через которое мы пролезли, доносилось завывание непогоды. Меня лихорадило.

— Сильный ветер. Нужно переждать, — сухо сказал Лугонг и прошел в дальний угол, где лежала куча какого-то тряпья.

Куча тряпья оказалась задубевшим брезентом, из-под которого Лугонг вытащил аккуратно связанную пачку мелкого хвороста и кусок сухого помета какого-то животного.

— Пастухи здесь часто пережидают непогоду, — прокомментировал Лугонг и принялся складывать небольшой костер из хвороста.

Водрузив на хворост кусок помета, он ловко разжег огонь с одной спички. Я поднял голову выше и увидел, что стена над сложенным им костром была черна от копоти. Костер разгорелся, и дым нехотя потянулся вверх, лениво огибая выступы на скале. Постепенно я согрелся и дрожь улеглась. Лугонг вытащил из торбы свой закопченный чайник и, наполнив водой из фляги, поставил на огонь. Сам же уселся рядом, скрестив ноги.

— Лугонг, ты умеешь успокаивать ветер? — спросил я, лишь бы не молчать и не переживать заново мгновения над пропастью.

— Нет, — помедлив, ответил Лугонг, — я этому не учился. Это дело для шамана природных духов.

— Но ты бы смог научиться?

— Уже нет, — покачал головой Лугонг. — Учиться нужно начиная с детства, когда тело обладает особыми свойствами и энергией. Человеческое тело не в состоянии освоить весь диапазон эмоций за один период детства.

— Как же тогда Шенраб Мивоче? — заинтересовался я. — Если он дал своим ученикам все эти искусства, то, значит, он владел всеми видами магии.

— Почему ты думаешь, что Шенраб был человеком? — криво усмехнувшись, спросил Лугонг.

— Но ведь существует же его биография, — немного растерялся я. — И даже в бонских трактатах есть его жизнеописание. Многие исследователи подтверждают, что такой человек действительно существовал. Я понимаю, что всё это писали люди сотни лет спустя после его смерти, но…

— Почему ты думаешь, что Шенраб умер?

Уже не впервые я почувствовал раздражение и злость на Лугонга, когда слышал его высокомерный тон.

Чайник забулькал, выплескивая воду из носика на тлеющий помет. Наше убежище наполнилось отвратительной вонью. Лугонг снял чайник с костра и, достав из торбы горсть какой-то травы, бросил внутрь и закрыл крышку.

— Тонпа Шенраб — Царь Шамбалы. Шамбала находится вне мира людей и сущности, обитающие в ней не имеют тел. Однако могут их создавать. Что и делал Шенраб, материализовавшись в Тибете.

Лугонг разлил жидкость из чайника в две чашки, протянув одну мне. Из чашки пахло неприятно, вкус у жидкости был не лучше.

— Пей, — сказал Лугонг, заметив мою кислую гримасу. — Это взбодрит тебя. Мы еще не дошли.

— Люди веками ищут Шамбалу, — не сдавался я, глотая теплую жидкость. — И даже знают, где искать. Это в районе горы Кайлас или рядом. Некоторые утверждают, что внутри самой горы.

Лугонг усмехнулся.

— Шамбала находится внутри Горы Юндрунг, или Горы Свастики, — снисходительно пояснил он. — Гора Свастики находится в другом мире. Гора Кайлас не имеет отношения к Шамбале. Пусть люди ищут где хотят. И Тонпа Шенраб не умер. Он вернулся на свой трон, но время от времени возвращается в созданные им миры людей, нагов и дэвов для того, чтобы вливать силу в границы между ними. Границы, которые под влиянием энергии миров истончаются. Или ты думал, что плоть Шенраба состояла из такого же мяса и костей, как и твоя? И просто сгнила после его так называемой смерти?

— Да, из такого же, — упрямо заявил я, — в нашем мире у него были дети, их потомки известны до одиннадцатого века. Но вполне возможно, что и до нашего времени.

Лугонг презрительно посмотрел на меня и постучал пальцем по лбу:

— Я и не подозревал, насколько ты недалек. Когда Шенраб разделял области обитания, тысячи демонов и дэвов остались в нашем мире, навечно прикованные к миру живых силой Учителя. Надеюсь, ты не думаешь, что они жили среди людей в виде призрачных плаксивых призраков или черных теней, рыскающих по ночам? Сила деяния Учителя наделила их телами. Их потомков от смешивания с людьми знающий шен может встретить и сейчас.

Я уже было почувствовал себя оскорбленным, но, подыскивая достойный аргумент, вдруг спонтанно начал размышлять в продолжение слов Лугонга. Действительно, чем отличалось бы тело Геракла, сына бога и женщины, от моего? Такая же плоть и кости. Но Геракл обладал невероятной силой и сверхъестественной удачей. Конечно, это миф. Но мифы не возникают на пустом месте. Интересно, сумел бы какой-нибудь генетик найти разницу в наших телах на своем пробирочном хромосомном уровне? Отличалось ли тело Христа, и насколько, и чем? В чем разница между плотью Саи Баба, индийского чудотворца, и моей? Или христианский сатана…

— Мы можем идти, — тронул меня за плечо Лугонг, который, пока я предавался своим рассуждениям, успел выглянуть наружу и взвалить свою торбу на плечо. — Ветер стих. А ты потерял сапог.

Действительно, сапога на правой ноге не было. Должно быть, пока я барахтался на тропе, сапог упал в пропасть. При этом воспоминании меня снова пробрала дрожь. Я снял второй сапог и прислонил его каменной стене.

— Я же смогу так дойти? — спросил я Лугонга.

Тот неопределенно пожал плечами и протиснулся наружу. Я поспешил за ним, проклиная ободранные колени.

Когда мы снова вышли на тропу, уже вовсю светило солнце. Только лишь тонкий слой снежной пыли, таявший прямо на глазах, напоминал об урагане, который едва не лишил меня жизни. Сейчас, на солнце, в безветрии, тропа выглядела широкой и безопасной. Я даже осмелился бросить торопливый взгляд вниз, в пропасть, где клубился редкий туман. Ничего страшного, хотя и высоко.

Почувствовав нежданный прилив бодрости, я прибавил шаг и с удовольствием зашагал вплотную за Лугонгом, нисколько не опасаясь обрыва, ловко перепрыгивая через козьи экскременты и большие камни. Тропа постепенно расширялась, а левая отвесная стена принимала все более пологий вид. Спустя пару часов энергичного шага мы подошли к огромному куску горной породы высотой не менее двадцати метров, преграждавшему путь. Тропинка огибала справа этот кусок скалы и исчезала в узком проходе между двумя валунами. Минуя эти камни, Лугонг повернул налево. Мы вышли на небольшую поляну и остановились перед самым пиком горы, посреди которого зияла огромная трещина.

Видимо, когда-то скала разломилась, и отколовшаяся часть съехала по склону, образовав клиновидную щель шириной в несколько метров. Стены раскола не были плоским и бугрились выступами от каменных фрагментов. На этих выступах достаточно обильно росла трава и бурые мхи. Сужающиеся стены через двадцать-тридцать метров упирались в сплошной, на первый взгляд, гранит. Вглядевшись внимательнее в эту каменную стену, я увидел дверь, криво сколоченную из старых досок и хвороста, утопленную внутрь каменного проема.

— Мы пришли? — спросил я.

Лугонг молча кивнул, достал из-за пазухи сверток с Дордже и протянул мне.

— Когда мы войдем — поклонись и оставайся у входа, — сказал он. — Я подойду к Наставнику для приветствия. Я подам тебе знак, ты тоже подойдешь и еще раз поклонишься. Затем сядешь на колени, и склонив голову, протянешь ему Дордже. Когда он его возьмет, ты встанешь и вернешься к двери, не поворачиваясь спиной. Слева ты увидишь большой камень. Сядь на него и жди, пока я к тебе не подойду. Не произноси ни слова. Ты все понял?

— Да, — ответил я, начиная нервничать, — я все понял.

Мы подошли к двери. Лугонг толкнул ее и вошел. Я последовал за ним.

Когда глаза привыкли к сумраку, стало ясно, что мы оказались в пещере, скорее всего, образовавшейся естественным образом и впоследствии обработанной изнутри. Все округлое пространство справа было ограничено сплошной скальной породой, закопченной, но легко узнаваемой как природный гранит. Левая стена, по всей видимости, изначально была отверстием пещеры, сейчас заложенным плоскими камнями. У этой стены стояла примитивная печь, сделанная из таких же плоских камней. Железная ржавая труба уходила в стену, из которой для этой цели был вынут один камень. Справа внизу, стена пещеры переходила в длинный и достаточно широкий каменный выступ, очень напоминающий топчан или широкую лавку.

Лугонг деловито достал из кармана спички и, подойдя к противоположной от двери стене, утопавшей в сумраке, зажег свечу, прилепленную к каменному выступу. Затем, не поворачиваясь, вернулся к двери и встал рядом со мной. Свеча вспыхнула неожиданно ярко и осветила прямоугольную нишу, вырубленную в скале. В нише, скрестив ноги и глядя прямо на меня полуоткрытыми глазами, сидела мумия…

Мой испуг был настолько велик, что я едва не выскочил за дверь. Помешала рука Лугонга, охватившая мое плечо стальным зажимом.

Темно-коричневая кожа плотно обтягивала кости черепа мумии. Губы настолько высохли, что верхняя треснула в двух местах, обнажая черные десна и зубы. Немного подкожного жира оставалось только в опущенных веках, которые на фоне остального лица выглядели несоразмерно большими. Верхняя часть головы была обмотана красным платком, расшитым бисером. Одет отшельник был в бархатный грязный кафтан с широкими рукавами, из которых торчали высохшие кисти рук с длинными черными ногтями, больше похожими на когти хищной птицы.

Лугонг, кланяясь, приблизился к отшельнику и принялся что-то шептать ему в ухо, почти касаясь губами сморщенной кожи на виске. Меня замутило. Вскоре Лугонг, чуть повернув голову, скосил на меня левый глаз и, шевельнув пальцами, сделал знак подойти. Непроизвольно копируя движения Лугонга, я, кланяясь, подошел к нише и опустился на колени, протягивая отшельнику Дордже. Я увидел, как птичьи когти протянулись к моим рукам и цепко схватили артефакт. В этот момент я заметил, что кожа на мизинце левой руки, держащей Дордже, треснула до самой кости. Желудок скрутило в рвотном спазме. Я вовремя почувствовал, как Лугонг легко пинает меня ногой, подавая знак отойти. Сдерживая рвоту, я поднялся и с поклонами заспешил обратно к двери спиной вперед. Вздохнув с облегчением, уселся на камень. Со своего места я видел, что глаза отшельника полностью открыты, а «птичьи лапки» виртуозно вращают два жезла в разных направлениях.

Внезапно раздался громкий металлический щелчок, и вместо двух жезлов в руках отшельника оказалась цельная металлическая свастика. Полный Дордже, изображение которого в Гималаях и Индии я видел сотни раз.

Лугонг с поклоном принял артефакт из рук отшельника, не оборачиваясь, спиной подошел ко мне и повернулся:

— Засунь под одежду и прижми к голому телу левой рукой, — приказал он.

Я взял в руки Дордже и попытался рассмотреть крестовину крепления. Два жезла оказались соединены между собой точно посередине рукояток, но никаких признаков крепления не было! Ни щелей, ни подобия замка. Внешне это выглядело как сплошная конструкция.

— Поторопись! — грубо окликнул меня Лугонг.

Секунду поколебавшись, я оттянул вырез одеяла и воротник куртки и просунул Дордже внутрь, прижав к голой груди левой рукой. Лугонг одобрительно кивнул.

— Сколько мне так держать? — спросил я.

— Можешь не держать, — равнодушно ответил он, — оно и так будет с тобой. На время…

И верно, едва я отпустил руку, артефакт словно прилип к моей груди.

— Учитель будет готов к закату, — произнес Лугонг, — а сейчас выйди и принеси дров. Нам нужен будет огонь.

— Он… Твой учитель? Как Тонпа? — попробовал я уточнить.

— Мой и других. Да, как Тонпа.

— Тонпа как Шенраб Мивоче?

— Нет, не как Шенраб. Просто сильный маг, — снисходительно ответил Лугонг.

— Почему он так выглядит? — не унимался я. — Ты извини, конечно, но я видел, что его кожа трескается до кости.

— В горах это обычное дело. Сухой воздух.

— Я не об этом… Почему он так выглядит, если он живой?!

— Я думал, ты знаешь… Ему больше ста лет. Последние несколько лет он находится в самадхи. Уверен, ты понимаешь, о чем я говорю. Это был единственный способ дождаться момента, когда ты принесешь Дордже. Сейчас он может спокойно уходить.

Я не стал заострять внимание на словах «когда ты принесешь Дордже». Я уже ясно сознавал, что не был свободен в своих решениях и поступках и что здесь ждали именно меня и с самого начала вели в это место.

Кучу хвороста я обнаружил справа от двери, когда вышел наружу. Укладывая сухие кривые палки на согнутые предплечья, я почувствовал, как глаза защипало от слез. Мне стало одиноко и страшно. Я вспомнил маму, наши походы в парк аттракционов, как мне было весело кататься на карусели и настоящем живом рыжем пони. Вспомнил, как соседская собака укусила меня за руку, когда я пытался угостить ее сливочной тянучкой; как мама прижимала меня к груди и ерошила мне волосы… И старый чемодан с чертовыми записками деда. Тоскливое предчувствие туманило мне рассудок. Набрав тяжеленную связку хвороста, я направился ко входу. У двери стоял Лугонг и пристально смотрел на меня. Мои слезы моментально высохли, и я почувствовал злую решимость дойти до конца и какую-то необычную для меня ненависть. Ненависть к Лугонгу, к этой мумии, горам и еще ко всему на свете…

— Чувствуешь что-нибудь необычное? — громко спросил Лугонг.

— Еще как чувствую! — сквозь зубы процедил я. — Вы все…

Внезапный спазм в ребрах сбил дыхание, и я ощутил, как Дордже шевельнулось на моей груди, давяще и нестерпимо горячо. Невыносимые судороги охватили все тело, и я скорчившись опустился на колени вслед за водопадом из хвороста. Судороги были столь сильны, что, скуля сквозь зубы, я ждал, когда лопнут все мои мышцы, внутренние органы и даже голова. Я провалился в глубокий обморок. Придя в себя, увидел улыбающееся лицо Лугонга. Он протягивал мне надтреснутую фарфоровую чашку с плескавшейся в ней черно-коричневой жижей.

— Выпей, это поможет, — успокаивающе произнес он, — сейчас сила Дордже входит в тебя и предоставляет шанс пройти обряд.

Трясущейся рукой я схватил чашку и, задержав дыхание, опустошил ее. Спустя минуты моя злость исчезла, уступив место спокойствию и даже бодрости. Давление на грудь продолжалось, но становилось более терпимым и где-то даже приятным. С помощью Лугонга я собрал рассыпавшийся хворост и занес в пещеру. Пока я разжигал печь, Лугонг, зашедший вместе со мной, куда-то исчез. Когда огонь в печи разгорелся и отблески огня осветили оставшиеся темные места пещеры, я обратил внимание на одеяло в виде занавеси, висевшее слева от ниши учителя. От теплого воздуха, идущего из печи, оно начало колыхаться, загибаясь внутрь стены. Наверное, там было еще одно помещение. Бросив беглый взгляд на отшельника, я заметил, что глаза его по-прежнему открыты и не мигая смотрят прямо на меня. Я сел на свой камень, сомкнул веки и прислонился спиной к каменной стене. Было очень неуютно. Я просто физически чувствовал на себе взгляд из ниши. Стараясь выглядеть сонным, я «естественным» движением натянул колпак себе на глаза. Стало немного комфортнее, и, разморенный идущим от печи теплом, я задремал…

«…когда зрение прояснится после перехода, ты обнаружишь себя стоящим на холмистой равнине, полого уходящей вниз к горизонту. Равнина усеяна огромными валунами и каменными сооружениями причудливых форм. Из-за горизонта пробивается свет, в котором можно различить меняющие друг друга цвета: синий, оранжевый, багрово-красный. На самой нижней кромке горизонта видна полоска ослепительно белого цвета. Это область сансары, которую Шенраб Мивоче сотворил для людей, желающих продолжить череду перерождений в мире живых. Краем глаза время от времени можно заметить ярко-зеленые сполохи, перечеркивающие остальные цвета. Это область Нирваны Будды, созданная Шенрабом только для одного сознания. Достигнуть ее нельзя ни живому, ни мертвому. Пристально смотреть — опасно. Энергия нирваны может разрушить сознание, лишить цели и желаний. Достигнуть синего цвета — цель Проводника и Мертвого. Область обитания дэвов. Остальные цвета — миры демонов.

Между камнями можно заметить движущиеся тени существ, населяющих этот мир. Нельзя фокусировать зрение на этих тенях. Нельзя сидеть или останавливаться. Слева от себя ты будешь видеть Проводника и Мертвого, идущих рядом и удаляющихся к левому краю равнины. Ты должен следовать за ними на некотором расстоянии, не приближаясь, но и не теряя из вида. На тропе, которую видит только Проводник, будут встречаться каменные арки, изнутри которых будет выходить свет. Яркость свечения и последовательность появления цветов зависит только от кармы Мертвого. За тусклыми оттенками света можно различить ожидающего демона. Проводник и Мертвый останавливаются перед аркой, но продолжают притоптывать на месте, имитируя движение. Проводник ждет, когда тусклый оттенок сменяется насыщенным, и толкает в арку Мертвого. Сам же обходит арку слева и присоединяется к нему. Если Проводник ошибается в выборе момента — Мертвый исчезает, если оттенок был выбран верно — путь продолжается. Во время прохода арок карма Мертвого очищается. Живому нельзя входить в арки, поэтому ты обходишь слева за Проводником. Четвертая и последняя арка находится на краю неглубокого оврага, по дну которого течет полноводный ручей. Пройдя последнюю арку, Проводник и Мертвый поднимаются по склону невысокого холма и постепенно исчезают в голубом тумане. Ты же спускаешься к ручью и идешь по левому берегу, следуя течению. Ничего не бойся и не обращай внимания на то, что происходит вокруг. Опусти голову и смотри только на береговую кромку ручья. Скоро ты подойдешь к расщелине, в которой исчезает ручей. Смело входи в нее. Яркая фиолетовая вспышка лишит тебя зрения на некоторое время, но затем ты обнаружишь себя стоящим возле Ступы на тропе в пещеру Ахмес. В мире живых. Но следует опасаться…»

Часть третья. Пхова

Я проснулся. Впервые в жизни я слышал записки деда во сне. Чей-то знакомый голос читал мне вслух. Может, это голос моего предка? Но я никогда не слышал его голоса: дед исчез до моего рождения.

Еще не очнувшись полностью ото сна, я почувствовал, как Дордже дернулось у меня на груди и соскользнуло вниз, на живот. Перетянутое веревкой одеяло не позволило ему выпасть наружу. Я просунул руку снизу под веревку и достал артефакт. Не в силах совладать с любопытством, развязал узел и скинул свое «пальто». Расстегнув куртку и оттянув ворот футболки, я осмотрел, а затем и ощупал свою грудь. На ней было выдавлено изображение. Именно выдавлено, а не выжжено или нарисовано. На ощупь мне показалось, что отпечаток был слишком глубоко вдавлен в мое тело, хотя никаких болезненных ощущений я не испытывал. Тиснение полностью совпадало со всеми деталями артефакта, который сейчас находился в моих руках. Я еще раз ощупал грудь, стараясь надавливать посильнее. Никакого дискомфорта или боли. Как будто я родился с этой печатью.

Занавеска у ниши колыхнулась сильнее, и, отодвинув ее в сторону, из проема вышел Лугонг. Выглядел он необычно и устрашающе. Синий длиннополый шелковый кафтан, подпоясанный кушаком цвета крови. На голове высокая черная митра, украшенная вышитыми золотыми свастиками и символами луны и солнца. Митру опоясывала диадема, состоящая из фрагментов костей, нанизанных на плетеную веревку. Лоб его был раскрашен черной и белой краской и разделен над переносицей красной линией. Веки также были густо окрашены черным. В левой руке Лугонг держал ритуальный четырехгранный кинжал пхурбу из темно-желтого металла с навершием на рукояти в виде головы демона Кьябха. В правой — двойной ритуальный барабан, сделанный из человеческих черепов и перевязанный шелковой тесьмой. Поставив барабан на пол и положив сверху кинжал, он подошел к печи и запалил лучину. Обойдя помещение, Лугонг зажег четыре толстые свечи, до этого момента неприметно стоявшие на каменных выступах по периметру пещеры. Повернулся к отшельнику, церемонно поклонился, затем подошел ко мне и с поклоном взял из моих рук Дордже.

— Мне нужен твой камень лха, — требовательно произнес он.

Я удивился. У меня была одна вещь из «наследства» деда, которую я повсюду таскал с собой. Костяной медальон в виде головы яка. Может быть, он сойдет за камень духа?

Увидев сомнение на моем лице, Лугонг требовательно протянул руку. Я просунул руку в карман куртки и достал медальон. Лугонг взял его, поднес к глазам и одобрительно кивнул. Меня охватили сомнения. Зачем Лугонгу мой камень лха? Насколько я знал, при совершении пховы лха используется как замена ритуальной фигуры или жертвы — для перемещения сознания. Но я должен пройти в нижний мир в своем теле и сознании. Я забеспокоился.

В это время Лугонг, стоя у ниши, засунул руку за воротник отшельника и вытащил округлый предмет размером с половину ладони. Так же подняв его к глазам, кивнул головой и скрылся за занавесью. Вернулся он через несколько минут, держа в руках глиняную чашу. Подойдя ко мне, он протянул чашу к моим губам.

— Выпей половину, — услышал я.

Я непроизвольно сжал челюсти и откинул голову назад, больно ударившись затылком о стену.

— Ты должен выпить половину, — громко сказал Лугонг и твердой как камень рукой сжал мою нижнюю челюсть.

Глаза его гипнотически сверкали в слабом свете свечей. Больше из страха, чем по собственной воле, я принялся пить, не в состоянии оторваться от его мерцающих глаз.

— Хватит! — убрал он чашу от моего рта. — Сейчас иди и ложись на спину головой к двери.

Он помог мне встать и подтолкнул к каменному ложу, выступающему из правой стены. Пошатываясь, я добрел до гранитного выступа и лег на спину. Я чувствовал сильную расслабленность и небольшую путаницу в мыслях. Должно быть, в чаше был какой-то наркотик.

Ниша с отшельником находилась прямо перед моими глазами. Я увидел, как Лугонг подошел к своему учителю, поднял перед собой Дордже, к которому уже успел привязать шнурок, и надел его отшельнику на шею. Затем он достал из рукава кисточку с длинным ворсом и, обмакивая ее в чашу, принялся смазывать отшельнику губы и полость приоткрытого рта. Это действие продолжалось довольно долго.

Я закрыл глаза, как мне показалось, всего на минуту. Когда же я снова посмотрел на Лугонга, то увидел в его руке кинжал, которым он что-то вырезал на лбу отшельника. Странно, но это зрелище меня ничуть не испугало. Гораздо более необычным было то, что я слышал монотонный стук барабанов. Кто-то размеренно стучал в барабан, но это точно не был Лугонг, который, засунув кинжал за кушак, сосредоточенно обмакивал кисть в кровь на лбу отшельника и красил какой-то предмет, лежащий на ладони. Когда же наконец он повернулся ко мне, я увидел, что это овальный комок цвета сырой глины, густо покрытый кровью. В комок была вставлена разноцветная тесьма.

Лугонг подошел ко мне. Одной рукой он приподнял мне голову, а второй ловко надел мне на шею эту тесьму, пристроив комок в центре моей груди. Затем перед моими глазами мелькнул кинжал, и я почувствовал, как острие воткнулось мне в лоб. У меня возник слабый порыв закричать, вскочить или сделать что-то еще, но я сдался, когда понял, что не могу управлять своим телом. Стук барабанов сделался громче. Как только Лугонг закончил свою процедуру, я увидел дедов медальон, окрашенный кровью, и тесьму, пропущенную через отверстие между рогов яка.

Лугонг вернулся к нише и надел медальон на шею отшельника. Неожиданно резко пахнуло благовониями. Лугонг обхватил лицо учителя ладонями, прижался лбом к его лбу и принялся нараспев читать заклинание, попадая в такт ритмичному барабанному бою. Мое зрение начало затуманиваться. Звуки постепенно отступали на второй план, и последнее, что я услышал, перед тем как мир исчез, был дикий визг Ваджры…

Когда зрение прояснилось, я увидел, что стою на вершине невысокого холма, покрытого крупным песком и галькой. Вокруг расстилалась бескрайняя холмистая равнина, утыканная каменными глыбами. Сумеречный свет исходил, казалось, из самой земли и рождал движущиеся тени у горизонта. Нет, не у горизонта, потому что небо отсутствовало. Там, где всегда существовала линия, отделяющая землю от неба, висела ровная тусклая серость, словно сама равнина, простираясь вдаль, постепенно загибалась вверх и назад, переходя в нечто нависающее над головой. Глаза невозможно было сфокусировать на перспективе. Я оглянулся назад и увидел такой же серый унылый ландшафт. Поодаль стояли Лугонг и отшельник, повернувшись спинами ко мне. Лугонга я видел достаточно отчетливо, но очертания отшельника, казалось, расплывались в воздухе. Я закрыл глаза и обхватил себя за плечи. Подпрыгнул, прислушиваясь к ощущению в ногах. Резко вдохнул и выдохнул. Помахал руками. Я действительно находился в своем теле, с привычными физическими ощущениями. Лугонг обернулся и приглашающе махнул мне рукой. Они двинулись вперед, и я поспешил следом, стараясь держаться на расстоянии нескольких метров. Как я и ожидал, эти двое начали постепенно сдвигаться влево. Я старался в точности следовать их маршруту, выбрав ориентиром спину Лугонга. Несмотря на тусклый свет, я отчетливо видел все детали его фигуры. Складки на кушаке, раскачивание пол кафтана и даже движение митры вверх-вниз, когда он переступал с ноги на ногу. Отшельник же, несмотря на то, что шел рядом с Лугонгом, воспринимался скорее как облако тумана, сгустившееся в человеческую фигуру. Наиболее отчетливо я видел только красную повязку на его голове. Детали одежды, рук и ног едва угадывались. Возникло непроизвольное желание подойти ближе и всмотреться, но я подавил его, вспомнив наставления деда.

Я не понимал, как долго мы шли. Ощущения времени просто не было. Лишь увидев впереди нагромождение каменных глыб, я догадался, что мы приближаемся к первым вратам. Когда наша процессия вошла в этот каменный «остров», появились Звуки.

Свист ветра, смешанный с криками, чьим-то плачем, рычанием зверей, гулким топаньем огромных ног, обрушился на мой рассудок, как ледяной водопад. Звуки вызывали настоящую вибрацию в моем теле. Чувство нестерпимого зуда в голове начало сводить меня с ума. Закрыв уши, я машинально опустил голову вниз и увидел множество небольших вихрей, кружащихся вокруг моих ног. Однако никакого ветра я не чувствовал. «Блуждающие вихри», — вспомнил я слова Лугонга. Я терпел и, держа руками голову, старался не отстать от Лугонга и его спутника. Маленькие смерчи следовали за мной, как стая собак.

Первая арка возникла при очередном повороте налево. Звуки исчезли так неожиданно, что меня зашатало. Я увидел, как Лугонг и отшельник остановились перед проемом, в котором тускло светило коричневым и мелькали какие-то тени. Черные кляксы, меняя форму, густели и складывались в изображение огромной головы на туловище какого-то животного с шестью ногами. Стали различимы огромная зубастая пасть и рога. Я остановился, притоптывая на месте и соблюдая свою дистанцию. Существо в арке, если это было существо, а не игра теней, меня нисколько не испугало. Может быть, оттого, что я не считал его реальным.

Постепенно свет в арке начал густеть, превращаясь в сочно-коричневый. В тот момент, когда цвет сделался резким и насыщенным, черная фигура внутри исчезла. Лугонг взмахнул руками и, проделывая странные пассы, быстро толкнул отшельника внутрь арки. Настолько быстро, что мне показалось, будто он сделал это, вовсе не касаясь руками полупрозрачного тела. Свет в арке тотчас приобрел прежний тускло-коричневый оттенок. Лугонг повернул налево и зашел за арку. Я двинулся следом. Огибая левый столб, я неожиданно почувствовал на своей груди сильное жжение и пульсацию, которые исчезли, как только я оказался с обратной стороны проема.

Лугонг с отшельником уже успели отойти на приличное расстояние. Боясь потерять их из виду, я прибавил шаг. Удивительно, но мне показалось, что фигура отшельника приобрела более четкую форму. В призрачном существе начали проявляться четкие формы человеческого тела. Можно было разглядеть довольно отчетливые контуры рук и ног.

Здесь я заметил свет. Далеко справа, где должен был находиться несуществующий горизонт, появились сполохи красного и синего света. Как я ни вглядывался, белого света не было. Показалось, что воздух сделался более плотным. Однако дышалось легко, без каких-либо усилий.

Мы продолжали идти, забирая влево. Вскоре из-за невысокого холма показались ровные ряды камней. Когда же мы приблизились, я с удивлением понял, что это развалины древней стены, сложенные из плоских каменных блоков. Пройдя через пролом в стене, Лугонг и отшельник проследовали по остаткам мощеной гранитом дороги к гигантским многометровым воротам, вокруг которых лежали развалины самого настоящего города…

Я едва не остановился от удивления. Я смотрел на развалины дворца с колоннами, сложенного из глиняных кирпичей, остатки фундаментов огромных строений, гранитные стелы с барельефами и статуи Нагов и Ракшасов. Кто бы ни строил этот город, они точно не были людьми. От развалин ощутимо веяло злом и тоскливой безнадежностью. Над руинами возвышался огромный невероятной красоты храм высотой с Эверест. Яркая красная крыша в форме классической пагоды венчала чудовищных размеров строение с золотыми стенами. Нижняя терраса, опирающаяся на античные колонны, резала глаза ослепительно белым песчаником. Верхние этажи украшали раскрашенные красным резные бойницы. Вокруг храма виднелись четыре огромные золотые Ступы, украшенные бонскими молитвенными флагами. Все сооружение мерцало — оно то проявлялось отчетливо перед глазами, то выцветало, будто стираясь из поля зрения в тусклую контурную картинку.

Почему дед не упоминал это место? Может быть, этот город описан на странице, которая была утеряна? Я почувствовал укол смутного беспокойства. Какая-то мысль, что-то связанное с…

Грудь полыхнула огнем. Погруженный в себя, я почти упустил из виду Лугонга. Подгоняемый тревогой, я бросился к арке.

Из проема сооружения лился слабый красный свет. Лугонг и отшельник смотрели внутрь, быстро пританцовывая на месте. На этот раз в арке не было пляшущих теней. Всё внутреннее пространство занимала блеклая фигура многорукого существа с головой тигра или кошки. Фигура не шевелилась. Когда исходящий из арки свет налился ярко-багровым, кошачьи глаза сверкнули желтым и чудовище исчезло. Лугонг повторил свои пассы, и отшельник влетел внутрь. Обогнув сооружение слева, Лугонг присоединился к нему, и путь продолжился. Я последовал за ними. Пройдя несколько шагов, я не выдержал и оглянулся на оставленные развалины. Статуи монстров, повернув свои мерзкие головы, смотрели мне вслед.

Мы снова брели по серой унылой равнине. Тоскливая безысходность этого мира тяжелым грузом давила мне на плечи и пригибала к земле. Я чувствовал очень сильную усталость. Хотелось лечь и не вставать уже больше никогда. Впереди ровно вышагивали Лугонг и его наставник. Оба двигались уверенно и бодро. Если ранее очертания фигуры отшельника расплывались в легкий туман, то сейчас он выглядел так же реалистично, как и Лугонг. Глядя на его спину, я ясно видел отскакивающие от его сапог мелкие камешки, прыгающий на ходу кончик красного платка и распахивающиеся полы кафтана. Я попробовал было подумать о значении этой перемены в его облике, но, как ни старался, не мог заставить себя сосредоточиться.

Арка возникла из ничего за очередным поворотом налево. Даже не арка — просто три огромных валуна, образующие подобие врат. Сооружение стояло на краю довольно крутого оврага на мелкой гальке и круглых камнях. Из проема пробивался слабый желтый свет. Внутри можно было разглядеть контуры трехголовой змеи, стоящей на хвосте. Головы выбрасывали раздвоенные языки и дергались, словно танцуя. Лугонг с отшельником остановились и затоптались напротив прохода. Свет сделался ярче и насыщенней. Лугонг обернулся и приглашающе махнул мне рукой.

Уже подозревая, что происходит что-то неправильное, я покорно подошел к нему, с трудом переставляя ноги. Лугонг втолкнул отшельника в проем, а затем, когда я оказался рядом, быстро схватил меня за руку и с нечеловеческой силой вбросил следом…

Пролетев сквозь арку, я кубарем прокатился до самого края оврага. Прилагая невероятные усилия, встал на ноги. Отшельник стоял спиной ко мне и смотрел в овраг. Мне показалось, что сейчас, вблизи, он выглядит меньше ростом и гораздо более крепким, чем мумия из пещеры. Я стоял в полной прострации, пока не почувствовал тяжелую руку на левом плече.

— Садись, — услышал я голос Лугонга.

Рука надавила на мое плечо с такой силой, что я буквально упал, с глухим стуком приземлившись на ягодицы, у края оврага. Лугонг стоял слева и немного позади меня, так что я мог видеть только размытую тень его фигуры и белеющее пятно лица. Я скосил глаза и попробовал повернуть голову, чтобы посмотреть на него, но слабость и странный спазм в мышцах не позволили мне это сделать.

— Помни, — торжественно сказал Лугонг, — самое важное уже позади, но пока Тонпа не пройдет долину Демона Кьябха, ты должен оставаться на этом месте, иначе весь обряд закончится неудачей и обернется великим горем для всех нас. И еще — тебе может привидеться вода. Помни, если хоть одна капля воды этого мира коснется тебя, ты останешься здесь навсегда. Жди, скоро я вернусь за тобой…

Я почувствовал, как он встал и начал медленно подниматься по склону. Моя шея и тело одеревенели так, что я мог только неподвижно сидеть и двигать зрачками глаз. Только в самых кончиках пальцев рук я чувствовал слабый зуд и покалывание.

Я услышал, как к звуку шагов Лугонга присоединились шаги отшельника. Изо всех сил скосив глаза влево, я смог заметить, как две фигуры, поднимаясь под углом на склон, вдруг изменили направление и начали спускаться обратно к кромке оврага, явно смещаясь вправо! Я попытался окликнуть Лугонга, но вместо крика из моего горла вырвалось только слабое хриплое сипение. Тем временем, две фигуры продолжали удаляться следуя изгибам склона, спускающегося к ручью.

Нужно было встать, но окаменевшее тело отказывалось отвечать на мои усилия. Лишь в левой руке я чувствовал слабое подобие движения. Напрягаясь изо всех сил, я пытался приподнять руку и одновременно тянул голову вниз, стремясь использовать встречное усилие. Раздался громкий хруст, и моя голова расслабленно опустилась на грудь, повиснув на поврежденной шее. Руки оказались прямо перед моими глазами. Тонкие птичьи пальцы, обтянутые сморщенной пергаментной кожей с длинными загибающимися грязными ногтями. На мизинце левой руки я отчетливо видел трещину, в которой белела кость.

Озарение молнией раскололо мой рассудок. Я закричал. Я кричал и кричал, пока не понял, что изо рта по-прежнему не доносится ни звука. Лишь где-то в гортани булькало и хрипело.

Осознание произошедшего со мной скрутило мышцы живота в жестоком спазме, в желудке громко хрустнуло. Меня вырвало густой черной жидкостью.

Деду как-то удалось обмануть этих шаманов, я же угодил в ловушку, как глупая овца. Ясно вспомнилось, как Лугонг снимает с шеи чертовой мумии покрытый кровью амулет и надевает мне на шею. Режет мой лоб, красит моей кровью медальон и цепляет его на мумию. Я добровольно прошел через пхову в погребальном обряде, отдал свое тело учителю Лугонга и — самое ужасное! — отдал инструмент бессмертия — Истинное Дордже. Я не верил, не готов был поверить и не мог принять случившегося. Разрывающее душу чувство необратимости затопило меня. Дикое, невероятное желание вернуть все назад и никогда, никогда не появляться в этом месте. Я не хочу, не хочу… безнадежно…

Отчаяние сменилось ступором. Как робот, я твердил одно и то же: «Ненавижу, ублюдки, ненавижу…».

Видимо, я потерял сознание. Очнулся от смутно знакомых, но непонятных звуков. Долго и напряженно вслушивался, пока не узнал. Звуки текущей воды. И несмотря на то, что головой я шевелить не мог, исподлобья я видел край оврага. Вспомнил, что на дне оврага, как описывал дед, течет ручей. Я чувствовал, что если останусь на этом месте еще на какое-то время, то по-настоящему сойду с ума. Надо что-то сделать. Надо заставить это древнее тело спуститься к ручью. И не позволять себе думать о том, что произошло. Сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, краем сознания отметив, что могу чувствовать мышцы живота.

Первым делом, сосредоточившись на ногах, попытался подтянуть себя за край оврага скребущими движениями. Ноги шевелились, но сдвинуть тело никак не удавалось. После тщетных попыток я начал пробовать «подключать» руки. Постепенно тело оживало, и я уже был способен шевелить конечностями, как полудохлый краб, однако при этом не продвигаясь ни на сантиметр. Живот скрутило, и я снова выблевал черную маслянистую жидкость. В момент рвотного спазма я почувствовал, как тело качнулось вперед и назад. Через секунду я повторил это движение сознательно. Отклоняясь назад, как только мог, я напряг мышцы живота и качнул туловище вперед. Послышался звук хрустящей гальки. Кромка оврага была достаточно пологой, и мне удалось сдвинуться на пару сантиметров.

Я повторял это движение раз за разом, сто или тысячу раз, пока, наконец, ноги полностью не свесились на склон. Сильно выдохнув, я рванулся животом к ногам. Сначала медленно, затем все быстрее и быстрее тело заскользило вниз по склону. Ударившись о выступающий из гальки большой булыжник, я подлетел в воздух и, кувыркаясь, покатился вниз. Треск ломающихся костей был оглушителен, но боли я не чувствовал.

На какое-то время я отключился. Очнулся, лежа на правом боку в прохладном ручье. Попробовал перевернуться на живот, опираясь на левую руку. Кисть левой руки была вывернута из сустава, и два пальца на ней отсутствовали. Правую ногу практически полностью выломало из бедренного сустава, искореженная ступня находилась на уровне глаз. Я видел в воде отражение лица — лица проклятой мумии с треснутыми и разорванными до десен губами. Еще одно усилие, и я сумел оказаться на левом боку, лицом к правому берегу.

Там, где я лежал, ручей был неглубок, но к своей середине набирал достаточно воды и течения, чтобы сойти даже за небольшую речку. Мне пришла идея переместиться ближе к середине ручья и воспользоваться течением воды. Напрягая мышцы живота уже знакомым мне способом, я попытался сдвинуть тело ближе к середине. Лежа на левом боку, я сумел также использовать ограниченное движение левой руки в плечевом суставе. Так я начал ползти к середине ручья сантиметр за сантиметром, обдирая изломанное тело о донные камни. Время от времени приходилось останавливаться, чтобы, толкая плечом в челюсть, забрасывать болтающуюся на сломанной шее голову назад и вверх за глотком воздуха. В один из таких моментов амулет отшельника, сверкнув разноцветной тесьмой, соскользнул в воду. Странно, но мне показалось, что после этого двигаться стало немного легче.

Не знаю, что заставляло меня продолжать эти уродливые телодвижения. Может быть, попытки что-то делать просто отвлекали от того, что со мной произошло и, судорожно дергаясь в ручье, мой разум защищал себя от безысходности моего положения.

Мне удалось доползти до середины ручья, где вода начала мягко подталкивать тело вниз по течению. Очень мешала выломанная из тазобедренного сустава правая нога, торчавшая под прямым углом к течению. Ступня скребла по каменистому дну и здорово тормозила и без того небыстрое продвижение. Казалось, что это сам отшельник запрещает своему бывшему телу двигаться. Тем не менее, я заметил, что чувствительность в левой руке и ноге значительно улучшилась, однако боли я по-прежнему не испытывал. Видимо, от многолетнего пребывания в самадхи, да и просто от старости, мышцы и нервные окончания этого тела почти полностью атрофировались. Поймав себя на том, что пытаюсь рационально осмысливать свои телесные ощущения, я снова впал в пучину отчаяния. Я уже ясно осознавал, что все еще не был готов к принятию своей личной катастрофы, и отказывался признавать подлинность происходящего, потому и защищался мыслями о каких-то простых физиологических проблемах.

Временная жажда действия сменилась апатией. Я вяло размышлял о том, что со мной произойдет, если ручей не закончится расселиной с выходом в мир живых. Я так и буду немощно валяться в воде и смотреть на противоположный берег оврага? Как долго? Тысячу лет или вечность? А если мне удастся вернуться, то в каком виде? В разрушенном теле отшельника? Если останусь здесь, мне придется находиться в полном одиночестве. Как я помнил из записей деда, это просто место перехода из мира людей в нижний. Здесь никто не задерживается. Души уходят в миры демонов или дэвов. Через арки или тропами, которые видит Проводник. При мысли о Проводнике я вспомнил Лугонга и заскрежетал зубами от гнева. Мысленно заскрежетал. Челюсти мумии не способны были на такое активное действие.

Неожиданно меня осенило. Тысячи людей умирают в Гималаях, не проходя погребального обряда. Буддисты, бонцы и даже атеисты. Как они уходят отсюда в другие области? Напрашивался ответ, что умершие тоже видят тропы и проходят в разные миры в зависимости от кармы или прижизненных наставлений. Краткое воодушевление сменилось еще более глубоким душевным упадком. Умершие не имеют тел. Их путешествие — движение сознания. Значит, для того, чтобы уйти отсюда, мне нужно умереть здесь по-настоящему. Я же не хотел умирать вообще. И к тому же не видел способа умереть в этом полудохлом крабьем теле, если даже перелом шеи его не убил. Может, попробовать утонуть?

С глухим стуком я врезался головой в большой валун, торчащий прямо посередине ручья. Набегающая волнами вода сначала перевернула тело на спину, так что лицо полностью скрылось под водой, а затем течение перевернуло меня на правый бок и голову выдавило волной на поверхность камня. Теперь я смотрел на левую сторону оврага, склон которого опускался до самого уровня воды. Поначалу я подумал, что в глаза попал песок, но когда вгляделся пристальнее, то понял, что действительно вижу на берегу человеческие фигуры. Сотни сидящих людей на берегу и немного дальше и выше по склону. Настоящих живых людей.

Все они были очень стары и выглядели изможденными. Большинство имело внешность непальцев или индийцев, однако я смог заметить и нескольких человек с европейскими чертами лица, одетых в какие-то старинные одежды. Некоторые еле заметно шевелили головой или руками, но в основном же все сидели неподвижно и смотрели прямо на меня. От их взглядов исходила такая волна тоски и ужаса, что я сразу осознал, кто это. Такие же, как и я, жертвы бессмертия гималайских шаманов.

В панике я начал напрягать мышцы живота и судорожно дергать левой рукой, пытаясь сдвинуться с тормозившего меня валуна. И уже соскальзывая головой в воду, увидел две фигуры, неторопливо спускающиеся со склона к берегу ручья. Лугонга и молодого парня европейской внешности, одетого в черный кафтан, с головой, обвязанной красным платком.

Я видел себя. Свое тело, занятое чертовой мумией.

Течение ручья усилилось. В этом месте начинался сильный уклон русла, и меня с увеличивающейся скоростью потащило вниз, болтая и кувыркая, как тряпку. Краем глаза мне удалось заметить, как Лугонг указал на меня рукой и пустился бежать в мою сторону. За ним, нелепо размахивая руками, побежал и его спутник.

Меня несколько раз сильно ударило о дно, затем подбросило в воздух, и я понял, что вместе с потоком воды стремительно проваливаюсь вниз. Ослепительная красная вспышка.

Я очнулся, лежа на каменном полу, мокрый и слабый. Напряг шею и приподнял голову. Она послушно поднялась. Вскочил на ноги и огляделся. Я находился в пещере отшельника. Оглядел себя, ощупал тело, руки и ноги. Никаких сомнений — я находился в собственном теле!

Я разрыдался от невероятного облечения. Щипал и стучал по животу, бедрам, плечам. Трогал свои глаза, мял щеки ладонями и чувствовал соленую влагу на своих губах. «Господи! Спасибо тебе, Господи!» — шептал я. Упал на колени, с наслаждением прочувствовав боль от удара о каменный пол, и продолжал истово, как никогда в жизни, молиться. Постепенно рыдания, непроизвольно сотрясавшие мое тело, стихли. Всхлипывая и вытирая нос рукавом, я поднялся на ноги. Успокаиваясь, осторожно огляделся вокруг. По периметру пещеры все еще горели свечи. Судя по несгоревшему остатку, времени прошло не очень много. Или это новые свечи? В печи равномерно догорали угли хвороста. Как будто ничего и не произошло. Сделав усилие, я повернулся лицом к нише. Под ней, вне освещаемого свечами пространства, лежала бесформенная темная куча. Взяв свечу с одного из выступов, я подошел ближе.

В колеблющемся свете на меня уставились мертвые и мутные глаза проклятой «мумии». Никогда не думал, что вид мертвого тела может доставить мне такое удовольствие. Посередине лба, поднимаясь в сторону темени и скрываясь под красной повязкой, зияла широкая трещина, обнажая отвратительную серо-белую массу под костью. На левой руке отсутствовала кисть. Обрывки темной кожи обрамляли белеющий сустав. Правая нога, полностью оторванная от бедра, лежала рядом с телом. Я присел и поднес свечу ближе. Из оголенных разломанных суставов не просачивалось ни единой капли крови. Только кости с остатками хряща и лохмотья желтых сухожилий. С тела и одежды обильно стекала вода, образовывая настоящую лужу под трупом. С отвращением я засунул руку под кафтан мертвеца и сорвал с него амулет деда. Мой камень лха.

Выпрямляясь, я бросил случайный взгляд на пустую нишу в стене. В глубине ее что-то белело. После секундного колебания я подошел к нише и, протянув руку, вытащил из дальнего угла портмоне светлой кожи с тисненой нацистской свастикой, набитое какими-то бумагами. Не раздумывая засунул портмоне в карман куртки.

Неожиданно я почувствовал непреодолимое желание заглянуть за занавес, скрывающий вход во второе помещение. Грудь зажгло огнем. Я уже понял, что Дордже находится там, внутри. Оно притягивало меня как магнит, парализуя волю и способность управлять собой. Словно марионетка, я подошел к занавеси и протянул руку. За моей спиной раздался шорох.

Повинуясь какому-то животному инстинкту, мое тело резко дернулось влево. Острая боль пронзила правое плечо. Я завопил и быстро обернулся. Позади меня, бешено сверкая глазами, стоял Лугонг и держал в руке окровавленный тесак. Вывернув голову, я увидел, что из моего плеча хлынула кровь. Я снова взвыл и, пригнувшись, ринулся в сторону двери. Лугонг успел ударить ногой по моей пояснице, придав мне еще большее ускорение, и сила инерции бросила мое тело на деревянную дверь. Проломив гнилые доски, я вывалился наружу в предрассветные сумерки.

Тропа, по которой мы пришли сюда, была едва различима. Я рванул по ней что было сил, сбивая ноги о крупные камни. Выскочил из расщелины и быстро обернулся назад, бросив взгляд на пещеру. В дверном проеме я увидел силуэт Лугонга со скрещенными на груди руками. Глаза его светились красным.

Подгоняемый страхом, я бежал по тропе в сумерках, ежесекундно рискуя свалиться вниз с горы или сломать ноги в каком-нибудь каменном капкане. Остановился я лишь тогда, когда влетел на плоскую площадку и сильно ударился о стоявшую в центре Ступу.

Занимался рассвет. Я лежал возле Ступы и отчаянно хватал ртом прохладный воздух. Сердце бешено колотилось. Каждая часть моего тела жутко болела. Моего тела! Страх постепенно сменился облегчением. Несмотря на то, что моя мечта обернулась кошмаром, я испытал прилив радостного возбуждения. Я смог избежать уготованной мне участи и сохранить себе жизнь для этого мира.

Раненое плечо напомнило о себе уколом тупой боли. Я просунул руку под одежду и нащупал неширокий разрез, покрытый уже свернувшейся кровью. Могло быть и хуже.

Задерживаться у Ступы я счел опасным. Отряхнув одежду, попытался определить тропу, по которой мне следовало спускаться. Выйдя за пределы круга, я начал всматриваться в каменистую почву, пытаясь выяснить место своей недавней ночевки. Однако меня ждал неприятный сюрприз. Вместо четырех троп, которые вели к площадке Ступы, я обнаружил девять. Но мне отчетливо помнилось, что их было только четыре. Опустившись на колени, я принялся ползать по кругу, пристально вглядываясь в мелкий щебень и слежавшуюся глину. Наконец, мне удалось найти мелкие ворсинки — явно из моего одеяла — на одном из вытоптанных глиняных пятен. Показалось, что я даже сумел обнаружить след от своего войлочного сапога. Определив направление, я зашагал прочь, стараясь поддерживать максимально быстрый темп. Жутко хотелось пить и есть.

Спустя несколько часов я наткнулся на ручеек талой воды, едва заметно струящийся по гранитной скале. Я присосался к нему и пил до тех пор, пока от холодной воды не заломило лицо и горло. Оставалось пройти совсем немного. С края тропы, уходящего в крутой спуск, я уже отчетливо видел негустую рощу и возделанные поля. Однако я хорошо помнил, что путь в гору начинался прямо от деревни Лугонга.

Никакой деревни внизу не было.

Наверное, к этому моменту я перешел внутри себя какой-то предел способности удивляться. Нет деревни — значит, и не было, хотя я точно знал, что иду правильной тропой.

Я уселся у скалы и прислонился ноющей спиной к прохладному граниту. Засунул руку в карман куртки и достал украденное из пещеры портмоне.

Желтая кожа портмоне выглядела старой и пересохшей. На одной стороне тисненая нацистская свастика в круге, на другой — символ «Аненербе», свастика с закругленными «хвостами», и вертикально расположенное лезвие Копья Судьбы, заключенные в овальный щит с руническими надписями на ободе. Открыв портмоне, я обнаружил внутри несколько сложенных пожелтевших от времени листков, исписанных знакомым мне почерком. Недостающие страницы из дневника деда…

Несколько минут я пытался сообразить, каким образом вырванные страницы оказались в пещере отшельника, но никакое логическое объяснение не приходило в голову. Во втором отделении портмоне лежали старые фотографии, также затронутые временем. Я знал, что в состав экспедиций на Тибет входили фотографы и даже кинооператоры. В архиве деда мне уже попадались подобные снимки.

Одна из фотографий, хранившихся в портмоне, сразу привлекла мое внимание. На фоне развалин древней стены, у подножия горы стояли рядом три человека. Крайний справа — мой молодой дед в рубашке и в штанах на подтяжках, в центре — пожилой человек во френче, слева — улыбающийся рослый тибетец в национальной одежде, со скрещенными на груди руками. Человека во френче я уже видел на фотографиях дома. Коллега деда — Фридрих. Но стоящий слева…

Я почувствовал, как меня прошиб холодный пот, и руки противно задрожали. Поднес фото ближе к глазам. Слева стоял Лугонг…

На обороте карточки было написано: «г. Кайлас, апрель 1938 г.».

Не может быть! Наверное, просто похож или… Я всматривался в карточку, пока глаза не начали слезиться. Лугонг упоминал о том, что его отец из Тибета, но человек на фото выглядел скорее как брат-близнец. Брат из 1938 года?

Я принялся рассматривать остальные фотографии. Снимок Ступы, вокруг которой расположились несколько носильщиков и пара огромных черных собак. Дворец Потала, на фоне которого дед стоит с этим тибетцем, дружески обнимая за плечи. Фото лица тибетца крупным планом. Сомнений почти не осталось — это был Лугонг…

Меня снова охватил страх. Я вспомнил его горящие красные глаза, когда он стоял у входа в пещеру. Руки затряслись еще сильнее. Взяв один из сложенных вчетверо исписанных листков, я как можно бережнее развернул его. Пожелтевшая бумага, похрустывая, лопалась на местах сгибов. Чернила сильно выцвели, но часть текста еще можно было разобрать:

«…коварства этих шаманов. Пройдя в нижний мир, ты оказываешься в полной власти Проводника. Мне посчастливилось узнать последовательность прохода через области очищения кармы из рукописи, которую мы нашли еще в тридцать пятом в пещере у горы Кайлас. Главной же моей страховкой являлось Истинное Дордже, которое висело у меня на шее. Я следовал за Проводником и Мертвым, тщательно соблюдая все правила, описанные в рукописи. Единственный момент, который встревожил меня, — это видение огромного храма, окутанного дымкой, что появилось после прохода первой арки. На секунду мне показалось, что Проводник замедлил шаг, будто раздумывая, куда идти. Я знал, что это за храм.

Когда Шенраб Мивоче появился в Гималаях, его первым и главнейшим деянием было разделение миров и создание границ между ними. Используя магические способности и силу Истинного Дордже, Шенраб разделил измерения и закрепил каждый строительством храмов. В измерении дэвов он построил “Нерушимый пик” — Крепость Лха. В измерении нагов — “Континент Ста Тысяч Гесаров” — Крепость Нагов. В измерении людей он осуществил эманации, направленные на благо живых существ, что позволило и позволяет его последователям передвигаться из мира людей в нижние и верхние области существования.

Именно храм Ста Тысяч Гесаров, который находится в сердце столицы мира Нагов, и виделся мне, когда я следовал за Проводником и Мертвым. Попасть в это место в живом теле значит подвергнуть себя немыслимой опасности остаться там навеки…»

Остальной текст на этом листке полностью выцвел. Оставалось только гадать, насколько важные вещи могли быть там описаны.

Следующий лист выглядел совсем ветхим. Мутные коричневые разводы говорили о том, что когда-то вода или другая жидкость попала на бумагу:

«…надеялся, что договор, который мы заключили с…, позволит мне успешно выйти из нижнего мира с необходимым результатом и удержит Проводника от причинения мне вреда. Я обещал отдать Дордже сразу, как только окажусь после выхода у Ступы Ахмес. Лугонгу это не понравилось, но меня поддержал Тонпа, которому уже пришла пора менять тело… Мне удалось несколько раз поговорить с Тонпа, когда Лугонга не было рядом. Оказалось, что они принадлежали к разным линиям шаманов. Четыре Пути Причины, полученные тибетскими шаманами от Шенраба, были разделены между четырьмя линиями устной традиции. Первый: Путь Шен Предсказания — прорицание, астрология, ритуалы, исследование причин, проявление силы в мире живых. Второй: Путь Шен Видимого Проявления, к которому принадлежал и сам старик — происхождение и природа богов и демонов, практика изгнания и управления духами, выкуп причины событий. Третий: Путь Шен Магической Силы — целительство, укрощение вредоносных энергий мира, управление силами природы. Четвертый: Путь Шен Бытия — смерть, миры посмертия и сопровождение сознания в области освобождения или перерождения. Лугонг принадлежал к последней линии.

Когда я разговаривал с Тонпа, у меня появилась твердая уверенность в том, что старик очень боится Лугонга. Как я понял, старый шаман в силу обстоятельств не смог найти ребенка, которому мог бы передать свою часть традиции. Ему пришлось послать “весть грифа” (не знаю, что это значит) во все сообщества шенов. Весть о том, что его линия готова прерваться. Р…, пользуясь неограниченной властью, пока далай-лама еще ребенок, отправил с нами Лугонга, шена из своей линии. Карьерист Шеффер, конечно, не удосужился посвятить меня во все детали договоренностей с Р., но уже проинформировал канцлера о том, что Дордже и тропа в Шамбалу находятся в наших руках. Какой дурак назначил его руководителем германской делегации в Тибете? Этот мерзавец специально не предупредил меня и команду, что готовится нападение. Под утро, когда мы ночевали у Ступы, наш отряд был атакован группой ряженых с автоматическим оружием. Шесть преданных солдат рейха и наши верные мастифы были расстреляны в какие-то считанные секунды. Нападавшие вели огонь откуда-то с северной стороны. Я и Фридрих едва успели укрыться за Ступой. Лугонг же будто растворился в предрассветных сумерках. Пули барабанили по каменной кладке так, что нас сыпалась мелкая крошка и пыль. Я успел достать пистолет и начал стрелять в ответ, не целясь, просто высунув руку из-за Ступы. Неожиданно беспорядочная стрельба прекратилась.

Со стороны нападавших послышалась возня, звуки ударов и вопли. Раздалось несколько одиночных выстрелов. Фридрих стоял на коленях и, упираясь головой в Ступу, трясся от страха и громко молился, подвывая. Я услышал хруст гальки. Кто-то, неторопливо и тяжело ступая, шел к нам. Готовясь к самому худшему, я сжал пистолет дрожащими руками. Слева, со стороны Фридриха, появился Лугонг, держащий окровавленный нож. Лицо его искажала дикая гримаса, а глаза просто вылезали из орбит. Я знал, что мне нужно что-то сказать и объяснить Лугонгу, что я не имею никакого отношения к произошедшему. У меня не хватило сил и воли. Я осторожно положил пистолет на землю и непонимающе развел руками. Было мгновение, когда напряжение сгустилось до такой степени, что я уже чувствовал, как тесак Лугонга отсекает мне голову. Я понимал его ярость. Вопли и крики, которые доносились со стороны напавших на нас, были на немецком. Лугонг сдержался, повернулся и исчез из виду. Этот идиот Шеффер, не сумев наложить свою лапу на Дордже в Лхасе, видимо, хотел добраться до него другим способом. Пытаясь встать на трясущиеся ноги, я уперся правой рукой в круглое основание ступы и почувствовал, как один из каменных фрагментов вышел из паза наружу…

Я отправился посмотреть на нападавших. Шесть тибетцев и десять немцев, одетые непальцами, с лицами, зачерненными сажей, лежали, как бараньи туши в разделочном цеху. У некоторых тел головы лежали отдельно…

Позднее я узнал, почему старый шаман боялся Лугонга. Старик успел сообщить мне, что Лугонг — прямой потомок Тонпа Шенраба. И самое важное, что он сказал: карты в Шамбалу не будет. Так решил Лугонг».

Листок выскользнул из моей руки. Все-таки Лугонг.

Несколько минут я сидел, тупо уставившись в землю. Клеймо на моей груди, казалось, пыталось прожечь меня насквозь. Я принялся глубоко дышать, пытаясь справиться с шоком. Наконец мне удалось совладать с собой, и, взяв последнюю хрупкую бумажку, я осторожно развернул ее:

«…Тонпа хотел взять Фридриха. Мне как руководителю и ответственному за артефакт пришлось согласиться. В Вайшеншельде, в штаб-квартире общества, не одобрили бы мои действия, не проведи я испытания в полевых условиях. Особенно после “подвигов” Шеффера.

Я посвятил Фридриха во все детали обряда, приказав ему следить за действиями Лугонга и Тонпа в то время, когда я буду находиться без сознания. Я подозревал, что эти люди могут попытаться завладеть артефактом, не выполнив своих обещаний. Я работал с Фридрихом более десяти лет и поэтому знал, что он в точности выполнит все мои указания.

Умирающего привезли к вечеру второго дня нашего нахождения в пещере. Дряхлого старика притащили на волокуше двое молодых непальцев. Видимо, сыновья. Низко поклонившись, они передали туго набитый холщовый мешок Лугонгу. Должно быть, это была плата.

Несмотря на обещания Тонпа, я как можно крепче привязал левую руку к Дордже, висящему на моей груди. Конечно, для меня это не было гарантированной страховкой, учитывая размеры тесака Лугонга, но в тот момент я не мог придумать ничего лучшего. Фридрих был моей главной надеждой. Я верил, что он не подведет…

Все прошло так, как я и надеялся. Придя в себя близ Ступы, я первым делом озаботился тем, чтобы спрятать Дордже как можно надежнее. Конечно, я не собирался отдавать артефакт туземцам. Это никогда не входило в мои планы. Откопав спрятанное Фридрихом оружие на месте нашей ночевки, я помчался вверх, к пещере Тонпа. Энергия переполняла меня, и каждая клетка тела будто взрывалась от выбросов силы. Все удалось, и я был почти счастлив.

Очень осторожно, стараясь не производить ни малейшего шума, я приотворил дверь в пещеру. Фридрих сидел слева от двери на камне, свесив голову на грудь, и тихо посапывал. Справа на каменном выступе лежало тело мертвого старого непальца с отвисшей челюстью и раскинутыми руками. Приставив парабеллум к затылку Фридриха, я прошептал: “Прости, дружище”, — и спустил курок. Грохот выстрела вбился в стены пещеры и, вернувшись, ударил по моим ушам. Полуоглохший, я быстро вышел наружу. Уже за дверью я скорее почувствовал, чем услышал, как за занавесью, во второй пещере, кто-то шумно задвигался…»

Эрик замолчал и привычно отвернулся к окну. Автобус грохотал по грунтовой дороге в черноте ночи. Большинство пассажиров дремали, время от времени подпрыгивая на особо глубоких рытвинах.

Я долго молча сидел под впечатлением от рассказа Эрика. Наконец, любопытство пересилило. Убедившись, что мой попутчик не спит, я толкнул его в плечо:

— Как тебе удалось вернуться? — почему-то шепотом спросил я его.

Эрик повернулся ко мне лицом и пожал плечами:

— Просто спустился с горы. Никакой деревни я не видел, хотя очень хорошо помнил место, где начинался подъем. Но там были только поля и роща. По этой же тропе спустя час я вышел на проселочную дорогу. Какой-то крестьянин на мотороллере с кузовом подвез меня до самого пригорода Катманду.

Мы допили остатки виски. Я поерзал на сидении и, откашлявшись, решился задать нетактичный вопрос:

— Слушай, а эта штука у тебя на груди… Она еще там?

— Хочешь посмотреть? — Эрик грустно взглянул на меня и, неловко повозившись, стянул свое одеяло через голову. Расстегнул куртку и задрал грязную футболку к подбородку.

Я достал карманный фонарик и направил желтый луч на голую грудь Эрика.

В круглом пятне света, будто выдавленное мощным прессом, располагалось тиснение Двойного Дордже, хорошо знакомое по многочисленным изображениям на ритуальных сооружениях Непала. Свастика Бон.

Я непроизвольно протянул руку и указательным пальцем дотронулся до перекрестия и бутонов. Отпечаток артефакта был глубоко вдавлен в тело Эрика. Даже в слабом свете фонаря я заметил, что ребра и грудная кость были серьезно деформированы. Левая ключица под давлением переместилась значительно выше правой, практически упираясь в трахею. Отпечаток нижнего бутона свастики уходил глубоко в область солнечного сплетения. Казалось, что он находится прямо в желудке. Я почувствовал себя неуютно.

— Больно? — машинально задал я банальный вопрос.

— Нет, — равнодушно ответил Эрик и запахнул куртку.

Я почувствовал смесь печали и сожаления.

— Куда ты теперь? — спросил я Эрика.

— Пока не знаю, — ответил он с закрытыми глазами, — но не домой, это точно. После всего — там мне никак… Может быть, в Китай, в какой-нибудь монастырь…

Автобус въехал на широкое шоссе с асфальтовым покрытием и мягко покатил, плавно покачиваясь на поворотах. Откинувшись на спинку сиденья, я начал погружаться в сон. Что-то светило мне в глаза. С трудом разлепив веки, я увидел, как в зеркале заднего вида у водителя отражается свет фар автомобиля, следующего сзади. Какой-то идиот упорно держался за автобусом, не обгоняя и не выключая дальний свет. Водитель автобуса негромко ругался сквозь зубы.

Далеко впереди, за спуском с перевала, виднелись огни города. Кодари. Граница с Тибетским Автономным Округом Китая.

Судя по всему, заснул я очень глубоко. Проснулся с тяжелой головой от гомона и суеты в стоящем автобусе. Пассажиры шумно проталкивались на выход, гремя котомками со своим скарбом. Эрика рядом не было. Я удивился тому, как он сумел выйти, не разбудив меня, учитывая то, что мои колени почти упирались в спинку впереди стоящего сиденья. Я глянул вверх на узкую багажную сетку. Рюкзака Эрика не было. Заглянул под сиденье — пусто. Поднимаясь со своего места, краем глаза заметил светлое пятно у боковой стенки под сиденьем, где сидел мой попутчик. Наклонившись, я засунул руку внутрь войлочной обивки, которая покрывала пол автобуса, наползая на часть боковой стенки.

В моих руках оказалось потертое портмоне светло-желтой кожи с тисненой нацистской свастикой. Не раздумывая, я сунул находку за пояс, прикрыв сверху свитером.

Меня действительно заинтересовало, куда мог деться мой сосед. Я протиснулся к водителю и принялся выяснять. Водитель почти не говорил по-английски, а понимал, видимо, и того меньше. Тем не менее, после десятиминутного жестикулирования и коверкания языка мне удалось выяснить, что «ю френд гоу ту жип виз азер френд». После уточняющих вопросов я интерпретировал эту информацию как: «твой друг уехал с другими друзьями на джипе»

Выйдя на станционной площади, я арендовал навязчивого велорикшу и отправился в гостевой дом, который посоветовал всё тот же вездесущий «Lonely Planet». Впрочем, как оказалось, этот гостевой дом располагался всего в трех минутах ходьбы от автобусной стоянки. Успешно заселившись в опрятную комнатку с удобствами на этаже, я вышел наружу в поисках съестного. Несмотря на то, что едва светало, небольшое кафе у гостевого дома было открыто. Заказав омлет с зеленым чили, я примостился в дальнем углу и осторожно вытащил из-за пояса свою находку.

Портмоне выглядело в точности как его и описывал Эрик. Светло-желтая, высохшая от времени кожа с нацистскими символами. Немного волнуясь и пряча руки под столом, я развязал кожаный шнурок и открыл его. Несколько пожелтевших листков и фотографий. Положив фотографии на стол, я принялся их разглядывать. Одна сохранилась лучше всех остальных. Трое мужчин на фоне развалин. Я всмотрелся в лицо крайнего справа. Даже не зная ни о чем, я с уверенностью мог бы опознать деда Эрика. Такой же овал лица, длинный нос и близко посаженные светлые глаза. На следующем фото: крупный план лица тибетца с насмешливым взглядом. Почему-то очень знакомого лица. В памяти всплыла картинка деревни, в которой останавливался автобус. И парень из пикапа, разглядывающий сидящих в салоне… Да нет, ерунда… Европейцу очень легко спутать лица людей, относящихся к другим расам. Хотя у тибетца на фото было очень запоминающееся лицо.

Неожиданно я вспомнил деталь, которой не придал особенного значения. Водитель автобуса, когда я расспрашивал его об Эрике, твердил не просто «жип», а «жип-трак, жип-трак». Джип-грузовик? Грузовичок? Пикап?

Под влиянием внезапного импульса я вскочил, опрокинув стул и ударив бедрами по столу. Но затем опомнился… Что я собирался сделать? Помчаться на автобусную станцию, найти водителя, показать ему фотографию? Может быть, он вообще никакой не Эрик. Может, он Ганс или Уве. Что дальше? Обратиться в полицию с заявлением, что какие-то непальские шаманы похитили или даже убили моего попутчика по автобусу? Абсурд…

Я решил поесть как следует и затем поспать. Спиртного не было, но я с удовольствием съел отличный омлет с зеленым чили и запил стаканом свежего лэсси. Вернувшись в гостевой дом, решил не тратить время на гигиену в виде душа и чистки зубов, а попросту залез под одеяло. Уже засыпая, поймал себя на мысли, что ни разу не усомнился в том, что рассказывал Эрик. Как-то на меня не похоже. Должно быть, виски на голодный желудок…

Проснулся я к полудню. Группа туристов, к которой я был «приписан», должна была прибыть только к вечеру, поэтому я отправился прогуляться по городку. День был солнечный, и живописный поселок, протянувшийся вдоль склона горы на краю ущелья, по дну которого текла бурная горная речка, выглядел очень освежающе и умиротворенно. Настроение было превосходным. Только одна колючая мысль на самом краю сознания не давала мне полностью насладиться этим местом. Странное исчезновение моего попутчика.

Я вышел к автобусной станции. Автобус, на котором я приехал, все еще находился на стоянке. Водителя не было. Я уселся на стоящую неподалеку скамью и, достав блокнот, записал номер автобуса.

Я не понимал, что еще мог сделать, и поэтому просто встал и отправился на поиски кафе с какой-нибудь местной едой, стараясь побыстрее выкинуть из головы всю эту историю.

Минивэн с «моей» группой туристов прибыл к пяти часам вечера. Тибетский гид Дэнцум из Тибетского Туристического Бюро зашел за мной в гостевой дом, и, быстро собрав свой тощий рюкзак, я протиснулся в машину. Кроме меня в минивэне находилась пожилая скандинавская пара, двое индусов и рыжеватый доброжелательный англичанин, вежливо предложивший мне место рядом. Через десять минут мы оказались у пограничного пункта возле Моста Дружбы, ведущего на тибетскую сторону, над ущельем с рекой. Очередь на пункт была просто огромной. Дэнцум собрал наши бумаги и паспорта и юрко просочился сквозь толпу ко входу.

Выгрузившись из машины, мы оказались в окружении толпы непальских женщин, требовательно тянущих руки к нашим сумкам и рюкзакам. Заранее предупрежденный, я отдал одной из них, нагруженной тремя чемоданами, свой рюкзак, попутно сунув ей в руку пару непальских купюр. Традиционный подработок для местных непальских женщин. Мужчины в этом «бизнесе» не участвуют.

Дэнцум вернулся минут через десять и вручил каждому из нас по номерку. Мой оказался «108». Однако, несмотря на кажущее столпотворение, очередь двигалась довольно быстро. Уже через полчаса я получил в серо-зеленой будке свой паспорт со штампом и пачку бумаг для китайской стороны и вместе со всей толпой зашагал по мосту над ущельем. Дойдя до конца моста, женщины, тащившие наш багаж, сложили весь груз у китайского КПП в Жангму и, негромко переговариваясь, тронулись в обратный путь.

Здесь все было серьезней. Десяток китайских солдат в касках и с «калашниковыми» строго и пристально вглядывались в толпу, изо всех сил хмуря брови. Узкий проход с временными деревянными ограждениями оканчивался просторными стойками для досмотра. Пока наша группа вместе с Дэнцумом ожидала своей очереди, впереди на досмотре возник небольшой переполох. Какая-то тетка в натянутой поверх свитера желтой буддийской тоге громко возмущалась на русском и, жестикулируя, пыталась что-то объяснить. Я приподнялся на носках и увидел, как досмотровый офицер сует ей в лицо немаленький портрет далай-ламы в деревянной рамке. Эта недалекая россиянка несла с собой в сумке фото далай-ламы в изгнании, что равносильно преступлению в Тибетском Автономном Округе КНР. Уверен, что при оформлении разрешения на въезд в Тибет в агентстве ей объяснили все правила. К тому моменту, когда подошла моя очередь идти на досмотр, тетка, ругаясь, шла по мосту обратно в Кодари, ведя за руку великовозрастную дочь, также облаченную в желтую накидку.

Я не вез с собой ничего запрещенного и поэтому чувствовал себя достаточно расслабленным. С интересом пронаблюдал, как офицер, оттянув мне ворот свитера, засунул мне ртутный градусник под мышку. Сохраняя полную невозмутимость, я смотрел, как второй офицер вывалил мое скудное барахло на стол и принялся прощупывать швы и стенки моего рюкзака. Сам рюкзак не вызвал никаких подозрений. Однако, когда, перебирая мои пожитки, пограничник извлек из кучи светло-желтое портмоне, я немного напрягся. Негромко переговариваясь между собой, оба офицера принялись рассматривать и мять пальцами «добычу». На тот момент я еще не видел поводов для беспокойства. Тщательно ощупав и потерев обложку со всех сторон, старший из них, тот, что выглядел более высокомерным, раскрыл портмоне. Первым делом он извлек из него фотографии. Это было неожиданностью для меня, но фотографии их серьезно заинтересовали. Более того, старший удивленно вскрикнул и принялся тыкать пальцем в одну из них, что-то возбужденно объясняя своему напарнику. Следующим предметом, извлеченным из портмоне, оказалась нарисованная от руки карта с пометками на немецком. Я понял, что у меня проблемы. Рука старшего офицера легла на кобуру. Стоящий рядом Дэнцум побледнел и обреченно прошептал: «Мне конец…».

Я пытался отчаянно сообразить, что такого они увидели в этой карте. Стратегические объекты? Ядерные шахты КНР? Додумать я не успел: раздалась громкая команда на китайском и в живот мне уперлись два автоматных ствола. Двое молодых солдатиков в касках с красными звездами держали побелевшие пальцы на спусковых крючках автоматов. Краем глаза я заметил, как бледно-зеленый Дэнцум медленно опускается на землю, закатив глаза. Раздалась еще одна команда, и на моих руках, рывком завернутых назад, защелкнулись стальные браслеты. Получив пару чувствительных ударов по позвоночнику, я проследовал за офицером в каменное двухэтажное здание, стоящее за КПП. Солдатики шли позади меня, время от времени, втыкая стволы мне в ребра.

Изолятор оказался достаточно приличным для моего положения. Компактная комната приблизительно в девять квадратных метров, стены окрашены светло-зеленым, бетонный пол. Посреди комнаты — деревянный стол с обшарпанной лакировкой и двумя стульями, узкая скамья под забранным решеткой грязным окном.

Наручники с меня сняли, но солдатик, уходя, угрожающе что-то прошипел на китайском и громко захлопнул стальную дверь, крашенную в бежевый цвет. Скрипуче лязгнул внешний замок. На столе стоял граненый графин с желтого цвета водой. Стаканов не было.

Первые два или три часа я развлекал себя тем, что пересаживался со стула на стул, пытаясь определить, какой из них комфортнее. Так и не придя к определенному выводу, я улегся на жесткую скамейку под окном. Удивительно, но спустя минуты я уже начал погружаться в какое-то подобие дремы, чудесным образом балансируя на скамье шириной в двадцать сантиметров.

Проснулся я от звука хлопнувшей двери. Лихорадочно дернулся и сел на скамье, больно ударившись головой о железную выступающую решетку окна.

В комнате, засунув руки в карманы брюк, стоял светловолосый европеец, одетый в светло-серый костюм и белую сорочку с небрежно повязанным синим галстуком. Пока я протирал глаза, мужчина уселся за стол и облокотился на спинку, сложив руки на груди. Я изо всех сил пытался стряхнуть липкую сонливость, для чего разминал лицо, тер щеки и лоб. Тем временем, человек в костюме, этот очевидно важный человек, небрежно бросил на стол черный кожаный портфель с золотыми застежками. Я подумал, что будет вежливо сесть напротив него. Для допроса или того, что у них здесь принято…

— Хочешь чай или кофе? — отрывисто спросил «важный человек»

— Да, конечно… Спасибо… Кофе, если возможно…

Мужчина протянул руку под стол, и я услышал, как за дверью, в глубине коридора, едва слышно прозвенел звонок. Дверь отворилась, и в образовавшейся щели появилась голова солдатика, теперь уже без каски. Мужчина повелительно произнес какую-то фразу на китайском. Голова исчезла.

Мужчина открыл портфель, лежащий на столе, достал из него серую пухлую папку и светло-желтое портмоне, доставшееся мне от злосчастного Эрика. Медленно положил портмоне на стол, положил на него левую руку и, размеренно постукивая пальцами по старой кожаной поверхности, громко и отчетливо спросил:

— Где. Ты. Это. Взял?

Я посмотрел в его голубые водянистые и очень знакомые глаза. Вгляделся в острый длинный нос, светлые зачесанные назад волосы и принялся рассказывать, стараясь говорить кратко и опуская такие ненужные подробности, как виски или проблемы с психическим здоровьем Эрика.

Поначалу я хотел было умолчать о встрече Эрика с Лугонгом, об обряде, через который он прошел, но, поразмыслив над ситуацией, в которую я попал, решил выложить всё, что от него услышал. У меня появилось странное предчувствие, что мистика Гималаев, которой не хватало мне в Катманду, уже начала вторгаться в мою жизнь. Почему-то меня это нисколько не обрадовало. Мужчина рассеянно слушал, не глядя на меня, и легко постукивал указательным пальцем по портмоне.

— Послушайте, мистер, э… — сказал я, переходя к истории встречи Эрика с Лугонгом.

— Виктор, — равнодушно подсказал мне важный человек. — Называй меня Виктор.

— Понимаете, Виктор, Эрик рассказал мне очень странную историю, которой я… не то чтобы не поверил, но не знаю, как ее оценивать…

— Не надо оценивать. Просто рассказывай, — снисходительно перебил меня Виктор.

— Да. Хорошо, я понял. Эрик говорил, что приехал в Непал с целью принять участие в каком-то шаманском обряде. В Катманду он познакомился с тибетцем, которого звали Лугонг…

Виктор резко поднял голову и уперся мне в глаза жестким взглядом. Лицо его закаменело. Он пружинисто встал и, засунув руки в карманы брюк, подошел к окну, которое находилось за моей спиной.

— Продолжай, — услышал я сдавленный голос сзади.

Оборачиваться я не стал и просто продолжил рассказывать все, что запомнил, светло-зеленой стене и пустому стулу, стоящему напротив.

Когда я закончил говорить, Виктор молча вернулся к столу, сел и взял портмоне. Достав из него фотографии, он спросил, не глядя на меня:

— Ты их видел?

— Нет, — уверенно соврал я. — Я карту смотрел, так, из любопытства… И бумаги эти. Но они на немецком, а я не понимаю…

«И тебя я не узнал», — добавил я про себя.

Виктор понимающе кивнул, чуть усмехнувшись. Он действительно нисколько не изменился с тех лет. Такое же молодое лицо, близко посаженные светло-голубые глаза. Даже прическа была в точности как на том старом фото.

Виктор вернул портмоне на стол, открыл портфель, громко щелкнув застежками, и достал тонкую пачку бумаг, среди которых я заметил свой паспорт, разрешение на въезд и копию резервации отеля в Лхасе. Еще он вытащил несколько фотографий, судя по качеству, цифровых, и протянул мне.

— Узнаёшь его? — спросил он.

На всех фото был запечатлен один и тот же человек, снятый крупным планом с разных ракурсов. Тот самый водитель пикапа, которого я видел в деревне. И еще на фото из портмоне. Лугонг.

— Да, это тот парень, который следил за автобусом в деревне. Он был на пикапе «Тойота».

Виктор вздохнул и протянул мне мои бумаги.

— Здесь указано, что ты пробудешь в Лхасе две недели.

Я кивнул.

— Если потребуется дополнительная информация, я с тобой свяжусь. Захочешь уехать раньше — позвони по этому номеру и предупреди меня. Если меня не будет, сообщи тому, кто поднимет трубку.

Виктор протянул мне карточку с номером телефона.

Кофе мне так и не принесли.

Когда мы шли по коридору на выход, солдаты и офицеры отдавали Виктору честь. Рюкзак мне вернули вместе с визой в паспорте. Выйдя на территорию КПП, Виктор указал мне на автобус с туристами, вокруг которого нервно прохаживался бледный Дэнцум. Виктор махнул мне рукой и зашагал к вертолетной площадке, на которой прогревал двигатели камуфлированный МИ-8. По дороге к нему присоединилась группа китайских офицеров в полевой форме с оружием. Я направился к автобусу, издалека заметив вытаращенные глаза Дэнцума.

— Что случилось? Что случилось? — затараторил Дэнцум. — Нас держат уже четыре часа, никого не выпускают! Ты знаешь, кто это был? Ты знаешь, кто это?!

— Всё в порядке, — я успокаивающе похлопал его по плечу и полез в автобус. — Просто знакомого встретил.

Санкт-Петербург, 2017 г.

Оглавление

Часть первая. Бакалавр

Часть вторая. Лугонг

Часть третья. Пхова Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg