«Личная жизнь женщины-кошки»

Личная жизнь женщины-кошки (fb2) - Личная жизнь женщины-кошки 1388K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Евгеньевна Веденская

Татьяна Веденская Личная жизнь женщины-кошки

DISCLAIMER

Нижеизложенное описание жизни, метаний и треволнений Фаины Ромашиной и Игоря (Малдера) Вячеславовича Апреля является вымыслом, допущением, шуткой, бредом и параллельной реальностью автора.

Конечно, ничего этого как бы никогда и не происходило на самом деле.

Когда страшно – это нормально, так и должно быть. Это даже обнадеживает. Когда смешно – это тоже нормально, это защитная реакция, замещающая страх. А вот если страшно и смешно одновременно? Тогда, конечно, проблема налицо. Но это не моя проблема, у меня своих хватает…

Фаина Ромашина «Ночные признания»

Как найти истину в бесконечно черной комнате с бесконечно малой кошкой, которой там нет?

Все самое плохое еще впереди…

© Саенко Т., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1 Нужно всегда доверять людям… и не жаловаться потом, что деньги сняли

Я мало чего понимаю в этой жизни, но одно я знаю наверняка: если кто-то говорит, что вам страшно повезло, есть смысл приготовиться к чему-нибудь плохому – просто так, на всякий случай. К примеру, за одно только сегодняшнее утро я услышала эту фразу аж четырежды, и каждый раз мне хотелось перекреститься, плюнуть через плечо, взяться за пуговицу и перейти на другую сторону улицы. И все это при том, что я вовсе не суеверная и даже наоборот, отлично понимаю, что никакая сторона улицы не может повлиять на мою судьбу. Но все равно… мало ли что.

Лучший день в жизни любой девушки…

Ну да, на свадьбу сестры я пришла не одна. И что? Да, я заявилась туда с Игорем Вячеславовичем Апрелем, мужчиной во всех отношениях достойным, внешне очень приятным (настолько, что хочется сделать из него постер и приклеить на стену), полным различных внутренних положительных качеств. В числе которых имеются спокойствие, уравновешенность, хороший характер и вдобавок к этому высшее медицинское образование и лицензия практикующего психотерапевта. Хотя для меня психотерапия – это скорее минус. Я ее не люблю и боюсь, как кошки воды. Но… должны же быть у Апреля хоть какие-то недостатки. Психотерапия, непредсказуемость и полная личностная самодостаточность. Такие вот минусы у этого идеального на первый взгляд мужчины.

Игорь относился к таким мужчинам, про которых Машка Горобец сказала бы: «И не раскатывай губу, такой тебе не по зубам». И я, кстати, в целом с ней согласна. Куда мне! Апрель в дорогом светло-сером костюме и с легкой улыбкой на губах был до того похож на Малдера, то есть на Дэвида Духовны в его лучшие «секретно-материальные годы», что жених Лизы и будущий отец ее второго ребенка, Сережа Тушаков, чудовищно проигрывал на фоне Игоря Вячеславовича. А уж насколько нелепо рядом с Апрелем смотрелась я – растрепанная женщина двадцати семи лет от роду, в нелепом розовом платье с рюшами, а на лице – жалкие попытки создания макияжа «смоки айс». Нет, определенно, Малдер мне не по зубам, но мне так нравится стоять с ним рядом и чувствовать его руку на своей талии. Ну… пока это не кончится, потому что все хорошее когда-нибудь кончается. Это только Сережа Тушаков всегда возвращается, как мертвецы в книгах Стивена Кинга.

Родственники многозначительно кивали в сторону моего компаньона и поздравляли меня так, словно я выиграла в лотерею. Меня тут же начинало терзать нехорошее предчувствие. Лучшее, на что я надеялась, что мой Апрель окажется маньяком, желательно сексуальным. Худшее… что все закончится так, как всегда.

А вообще, в такой-то день разве не должна была вся артиллерия родственного внимания обрушиться на Лизавету, мою сестрицу, невесту и виновницу сегодняшнего торжества? Разве не ради нее все эти люди, большую часть которых я не видела лет сто, приперлись сегодня в такую рань к академическому загсу? Разве не Лизе нужно говорить, что ей страшно повезло, даже если это вовсе не так? Но нет, сестре никто ничего такого не говорил, старательно обходя стороной вопрос ее персонального везения десятой дорогой. И в этом была своя правда. Свадьба, несмотря на всю шаткость ее основы, все же грозила состояться, и это обстоятельство огорчало меня.

– Ну что, когда они там откроют? Холодно же, не май месяц! – воскликнул раздраженный Сережа, и мне пришлось заставить себя сжать зубы и досчитать про себя до десяти. Так, как говорит мой психотерапевтический мужчина, можно справиться с приступом гнева. Я воспользовалась этим методом, наверное, в сотый раз за это утро. Помогало все хуже, ибо на жениха моей сестры реакция у меня одна – аллергическая. Я покрываюсь пятнами и вся чешусь, особенно руки – надавать бы ему по его такой обманчиво приятной физиономии.

– Май будет завтра, – пробормотала я, миновав число «десять». – Думаешь, погода изменится наконец?

– Должно же прийти тепло, – возмутился Сережа, и я снова принялась считать до десяти. Я смотрела на жениха моей сестры и вспоминала фильм про сбежавшую невесту. Может ли так случиться, что Сережа сбежит прямо из-под венца? Может быть, он забыл взять с собой паспорт? Оставил его, к примеру, в заднем кармане своих постиранных моей сестрой джинсов, а сам надел черный костюм, купленный на мамины деньги и выглаженный Лизой? Вся свадьба влетела нам в копеечку, и мне пришлось срочно оформить кредит на работе, чтобы покрыть банкет, а Сережа стоит и злится, что перед дверями загса слишком холодно. Неделю назад его вообще не было в Москве, и все мы надеялись, что свадьба сорвется. Но нет же, вернулся.

Семья. Я повторяла это себе – у Лизаветы будет с Сережей семья. Что, куда более ценно, у моего племянника Вовки и у его еще не рожденной сестры появится настоящий отец. Это важно, когда он есть. Хорошо, конечно, когда отец такой, какой был у нас с Лизаветой. Неплохо даже, когда отец такой, как дядя Дима, муж тети Оли, сестры нашего с Лизаветой папы. Хоть дядя Дима и был «отщепенцем, паразитирующим на теле науки и прогресса» – так его именовал мой папа за то, что дядя Дима преподавал в МАИ и занимался организацией всяких платных подготовительных курсов и программ по обмену вместо того, чтобы положить жизнь на алтарь настоящей науки. «Отщепенец» был приятным мужчиной, седовласым, в больших очках в роговой оправе, он любил рыбачить, рассказывал смешные анекдоты и, что самое важное, никогда не пропадал «в командировках» неделями, как Сережа. А ведь Сережа даже не особо работает.

Вовка подбежал ко мне, красный и задыхающийся от бега.

– Ты чего не в машине? – возмутилась я. – Тебя кто выпустил?

– Мама пласила спласить, не отклыли ли еще? – отчеканил мой гениальный племянник, преисполненный важностью данного ему поручения. Я покачала головой, поправила Вовкину шапку, перевязала шарф, который он явно пытался стянуть. Погода была переменчивой. Черт знает, как одевать ребенка. На солнце уже почти жара, в тени – все еще зима. Загс открывался с девяти, мы приперлись к восьми утра, боясь застрять в московских пробках. Девять – единственное время, которое нам дали после того, как мы сначала свадьбу отменили, а затем снова назначили. Потому что Сережа вернулся, мать его. Хотя о чем я говорю. Даже теория вероятностей говорит о том, что событие, которое может случиться, обязательно произойдет. Если на макаронной фабрике может случиться короткое замыкание, оно обязательно будет. Если моя сестра решила выйти замуж за Сережу, то даже сам Сережа не в силах этому помешать, сколько бы ни пытался.

– Так идти? – переспросил племяшка, и я было замотала головой, но тут двери загса вдруг открылись изнутри. К решетчатому забору и калитке, закованной амбарным замком, подошла строгая полноватая девушка в черной юбке и белой блузке – просто не сотрудник, а ода дресс-коду – и открыла нам вход.

– Пусть идет, – сказала я, а тощая речка из наших родственничков потянулась внутрь – греться.

Лизавета была счастлива. Я не знала, чем это объяснить, ведь еще вчера вечером, накануне этого знаменательного дня, сестра с Сережей чудовищно поругались из-за того, что у будущего мужа не было ни копейки на оплату торжества. Лиза плакала и запиралась от Сережи в комнате, она говорила, что у нее дурное предчувствие. Она спрашивала меня, нормально ли то, что даже кольца оплачивает мама, а я уточняла аккуратненько, какими критериями нормальности сестра хочет, чтобы я пользовалась. После этого неминуемо виноватой во всем становилась я. Лиза кричала, что я хочу всю жизнь человеческую разложить по алгоритмам и формулам и что так нельзя. Забавно, что жизнь человеческая – это во многом и есть алгоритм. Мы следуем знакомыми паттернами, повторяя опыт наших предшественников или, напротив, опровергая его. «Я никогда не буду жить так, как моя мать» мало чем отличается от «я хочу быть таким, как мой отец». От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Никто не говорит, «я хочу быть таким, как кактус, буду размножаться отростками». Я пристыженно кивала и обещала не раскладывать больше жениха сестры по формулам. Сережа в это время обижался и допивал настойку «Алтайскую». Я про себя молилась, чтобы он не напился до того редкого состояния, когда его поведение становится непредсказуемым.

Молилась, а сама немножко надеялась на это. Что, если он потеряется и мы не сможем найти его до девяти утра? Но Сережа прообижался до полуночи и спокойно уснул. К моему огромному сожалению. Всем нам нужно было вставать в шесть утра – душ, прическа, макияж. Главное, чего хотела Лизавета от своей свадьбы, чтобы все было как у людей. Белое платье на беременной невесте – это все как у людей. Родственники, банкет в кредит – как у людей. Денег нет, но Сереже туфли новые и костюм – жених все-таки. Сережа же вернулся – это важнее всего. Успел, подлюка, и вот мы в розовом зале с вульгарными, косящими под античность колоннами, вылепленными в стенах, – и моя сестра Лизавета сияет от радости.

Лиза улыбается, потому что выходит замуж после стольких лет одиночества, чувства стыда перед чужой разбитой семьей, после рождения сына и попыток что-то решить, принимая людей на кушетке, спрашивая у них, «не хотят ли они об этом поговорить»… Моя сестра – психолог, и она выходит замуж. Самое время надеяться, что теперь она будет счастлива по-настоящему, на законных основаниях. Лизавета наивна, она придает слишком большое значение обряду проштамповывания паспортов, но кто я такая, чтобы портить ей этот день. Все девочки хотят замуж. Может быть, я не радуюсь за нее лишь потому, что сама до сих пор одна?

Я вздрогнула и посмотрела на Игоря, то есть на мужчину, с которым пришла сюда, который организовывал нам лимузины, который стоял теперь рядом со мной и держал меня за локоть. И тут я густо покраснела, словно испугалась, что Апрель мог подслушать мои мысли. Кто его знает, что еще умеют эти психотерапевты. Да как я могла даже подумать такое, пусть не вслух, а про себя?! Какая же я «одна», если вот он – мой Игорь, мой Апрель, и я не могу отвести от него глаз, испытываю какое-то животное удовольствие от его прикосновений, от того, как звучит его голос, как насмешливо приподнимается бровь, когда он слушает меня.

– Ты чего? Все нормально? Ты не устала? – тихо спрашивает он, наклоняясь ко мне. Игорь выше меня почти на голову, а ведь я вовсе не маленькая. Среднестатистическая.

– Нет, все нормально, – вру я. Моя спина – крючок, я сгибаюсь и разгибаюсь, пытаясь найти удобную позу, а Игорь стоит спокойно, непринужденно оставаясь прямым. У него хорошая осанка, прекрасная форма, и я знаю, откуда она – Игорь плавает три или четыре раза в неделю, и так уже много лет. Он заботится о себе, а я… Можно ли считать пару месяцев хаотичного бега по бадминтонному корту спортивным образом жизни? Особенно если учесть, что после каждой тренировки я практически умираю.

– Давай, давай, врушка, у тебя нос вырастет, как у Буратино! Иди, обопрись вот на стену, а то ты скоро опадешь на пол, как осенняя листва, – хмыкнул Игорь и стрельнул своим фирменным взглядом Малдера. Я отошла к стеночке и попыталась сосредоточиться на происходящем, то есть на Лизаветиной свадьбе. Все выстроились полукругом и ждали, когда черно-белая девушка начнет, но та все перебирала какие-то бумажки.

Я разозлилась. Интересно, откуда вообще в моей голове взялось это «до сих пор одна»? На редкость я «не одна», как никогда в жизни! Мы с Апрелем собираемся съезжаться, он предложил мне переехать к нему! Совсем я уже свихнулась в своем пессимизме? Нужно верить в лучшее, может быть, мы поживем вместе, а потом вообще поженимся! И уже я буду стоять тут, может быть, даже в этом же самом омерзительно розовом зале и в таком же белом платье, и буду чувствовать себя в нем полной дурой. А потом заживем мы долго и счастливо.

Почему я никогда не могу поверить ни во что хорошее? Откуда эти бесконечные дурные предчувствия? Я напряглась, закрыла глаза и попыталась представить себя в качестве невесты. И чтобы все те же люди пришли, и баба Нина, папина мама, и дядя Степа из Дмитрова, и его дочка Вера, с которой мы в свое время вместе на даче от гуся бегали, потому что он был клевучим. Я буду принимать поздравления от Машки Горобец, моей старейшей подруги, и вообще весь народ с работы.

И заиграла музыка – не в моей голове, а на самом деле. Торжественный марш Мендельсона привел меня в чувство, я открыла глаза, огляделась. Все подтянулись и смотрели на Лизавету и Сережу. Они шли по ковровой дорожке, разложенной прямо по центру розового зала. Лизаветин животик был почти незаметен – правильно она сделала, что отказалась переносить свадьбу на июль. Там бы уже все было слишком заметно. А вот жениться в мае – потом маяться всю жизнь.

Как будто люди из-за этого маются.

– Сегодня самый важный день в вашей жизни. Сегодня в этих стенах сочетаются законным браком Елизавета Павловна Ромашина и Сергей Иванович Тушаков. Согласны ли вы, Елизавета Павловна…

– Да! – поспешно кивнула Лиза.

– Согласны ли вы, Сергей Иванович?

– Да, – спокойно, с достоинством ответил чертов Сережа. Чью фамилию я впервые услышала только сегодня. Значит, с этого момента моя сестра – Лизавета Тушакова. Что еще изменится в ее жизни? Ах да, у нее теперь семья. Семья. Такое странное слово, будто из какого-то иностранного словаря. У мамы с папой была семья. У тети Оли и дяди Димы – тоже, хоть он и «отщепенец от науки». Но мы с Лизой – другое дело. У нас обе ноги левые. Я не могу представить себя в белом платье, и от ощущения того, что я «совершенно одна», тоже избавиться не могу. И то, что мы с Игорем решили съехаться и жить вместе, пугает меня до чертиков. Вспоминается, как в «Иронии судьбы» Лукашин все боялся, что кто-то будет мелькать у него перед глазами туда-сюда. Я не верю в «долго и счастливо», я слишком хорошо знаю жизнь. Бывают, конечно, редкие исключения, такие, как мои мама и папа.

Игорь взял меня под руку и сжал мой локоть. Улыбнулся своей фирменной улыбкой Дэвида Духовны и склонил голову.

– Попробуй хотя бы изобразить улыбку, – прошептал он с нескрываемой иронией. – А то ты смотришь на них так, словно ждешь полицию, которая должна забрать Сережу в тюрьму.

– Не жду, но мечтаю, – прошептала я, надеясь, что настоящие мои мысли он прочитать не сумеет.

– Разве об этом надо мечтать?

– Ты знаешь, что восемь браков из десяти заканчиваются разводом? Восемь! Неплохая статистика.

– Сколько надежды в голосе. А про нас ты так же думаешь? – усмехнулся мой Апрель, обхватывая меня за талию.

– Про нас? Да что ты, конечно, нет. Я уверена, мы не дотянем до такого кошмара, как свадьба. Надеюсь, ты бросишь меня раньше.

– Надеешься? – подняв бровь спросил Игорь.

– Ну… делаю разумное предположение, – пожала плечами я. Тогда Игорь вздохнул так, как вздыхают, когда видят стену, разрисованную детским фломастером. Он притянул меня к себе и поцеловал – при всех, – заставив меня покраснеть еще больше. Никогда еще и никто не заявлял свои права на меня, да так «громко», на глазах у всех родственников – даже тех, что из Дмитрова.

– Это неприлично, – прошипела я.

– Совершенно неприлично. Ты против?

– Я не против, только представила, как буду переживать их сочувствие потом, когда ты меня бросишь. Меня же в нем утопят! Мне никогда не простят, что я тебя упустила.

– А ты все-таки совершенно точно планируешь меня упустить.

– Пфф! – фыркнула я, не совсем понимая, что имею в виду. Верочка смотрела на нас с Игорем в упор, яростно, даже зло, не скрывая простой и понятной мысли: «И что он в тебе нашел?»

Я вполне разделяла ее недоумение.

Почему так уверена, что он меня бросит? Да разве не этим все заканчивается – в восьми случаях из десяти? А Игорю уже тридцать три. Апрель красив, хорош в работе, умен и интересен. И один. Квартиру снимает. Аккуратен в быту. Раз уж он до сих пор один, с ним должно быть что-то не так. Почему бы ему меня и не бросить? Я сама себя с трудом выношу. Мне вообще приходится проводить с собой двадцать четыре часа в сутки. Хорошо еще, если удается восемь из них проспать. А что делать, когда бессонница? Нет, причин расстаться на свете миллион. Остаться вместе куда меньше. Дети. Деньги. Лень.

Любовь.

– И как мне понимать твое «пфф»? И перестань оглядываться на двери, никто не придет и не скажет ту причину, по которой эти двое, – Игорь кивнул на мою сестру и Сережу, – не могут быть вместе.

– Но я же хочу, чтобы моя сестра была счастлива! А она вместо этого замуж выходит! – шипела я, глядя на то, как Лиза и Сережа расписываются в свидетельстве. Сережа оказался честным человеком, в конце концов. Он ушел от одной жены и обзавелся другой. Это был факт. Неумолимая вещь.

– Вышла, – прошипел мне обратно Апрель. – Все, это уже свершившееся действие.

– Подожди, их еще не объявили мужем и женой.

– Я всегда знал, что ты «оптимистка», – хмыкнул Игорь, – но чтобы до такой степени? Ждешь до последнего. Значит, в свадьбе сестры нет совсем никаких плюсов?

– Плюсы, конечно, наверное, есть. Но ведь если вдуматься, то плюс – это всего лишь два скрещенных минуса, – пожала плечами я, провожая взглядом свою окольцованную сестру. Апрель посмотрел на меня одним из этих своих взглядов – когда он словно пытается раскодировать меня или понять, где у меня допущена системная ошибка, но затем только покачал головой и смахнул несуществующую складку на своем светло-сером дорогом костюме.

– Идем, Фаина, тебе надо набраться мужества и поздравить сестру, – сказал он. Я покорно кивнула. Вообще-то я по жизни человек довольно терпеливый. Наверное, потому, что когда не ждешь ничего особенно хорошего, то и удивить тебя чем-то довольно сложно. Видеть вещи такими, какие они есть, – вот самая большая загадка, вот недостижимый идеал и Рубикон человечества. Знать что-то наверняка почти невозможно. Я знаю наверняка очень мало вещей. Но всегда пыталась искать наиболее правильный ответ на любой вопрос – меня так учил отец, так учили в физтехе, и так научила жизнь. Самообман хорош, как блины со сгущенкой, но когда речь идет о принятии стратегически важных решений, лучше быть уверенной в их правильности хотя бы на восемьдесят процентов.

К примеру, я знаю наверняка – ни на ком другом костюмы не сидят так очумело хорошо, как на моем бойфренде. Странное, забавное слово – «бойфренд». В моем сознании оно рифмуется с бой-бабой. Игорь Вячеславович Апрель для бойфренда был слишком серьезным, солидным, высоким, красивым и непринужденным, со слишком ироничным взглядом умных зеленых глаз. Для бойфренда он слишком хорошо знал людей, слишком хорошо знал меня. Лучше, чем я сама себя.

В нем было очень много этого «слишком», и главное из них – он был «слишком хорош» для меня. Все это читалось не только в глазах Верочки, дочери дяди Степы из Дмитрова, – в глазах всех наших родственников, когда они смотрели на меня и на Апреля – мужчину с обложки журнала, лениво стоящего рядом со мной и поддерживающего меня за локоть. Это было хорошо видно в одобрительных улыбках бабушек Зины и Нины. Ничего себе наша Файка отхватила себе мужика! Что-то тут не так. Такого просто не может быть. Может, он из этих… ну, не к столу будет сказано… которые эти… которых вроде опять запретили…

– Господи, ты правда к нему переезжаешь! – то ли спросила, то ли просто с возмущением воскликнула Верочка, когда на банкете выпила достаточно вина и смогла опустить приличия. Чтобы задать этот вопрос, она специально пересела ко мне и дождалась момента, когда Игорь пригласил мою маму потанцевать.

– Я не господи, но все равно спасибо.

– Нет, ты скажи. Это что, серьезно? Или ты ему заплатила в службе эскорта?

– О, я столько не зарабатываю, – рассмеялась я, и Верка надулась еще больше.

– Так переезжаешь? – снова спросила она.

– Ну, пока не знаю, все раздумываю. Считаешь, стоит переехать? – спросила я, скорее просто чтобы подразнить двоюродную сестру. Но та посмотрела на меня, как на свихнувшуюся.

– Ты еще думаешь? Ты, а не он? – спросила она, яростно натыкая на вилку баклажановые рулетики с сыром. Я ее понимала, она бы на моем месте уже сидела бы в машине Малдера – со всем своим барахлом и сыном Лешкой шести лет. Вере не очень повезло в жизни, и хотя в ее манере держаться, а больше в выборе одежды и аксессуаров еще сквозила любовь к хипповскому образу жизни и Грушинским фестивалям, в ее движениях уже появилась определенная истеричная резкость, свойственная женщинам, на которых навалилось слишком многое. В ее волнистые волосы все еще была вплетена какая-то самодельная фенечка, но она то и дело взвизгивала, делая замечания Лешке. В позапрошлом году Вере исполнилось тридцать, но она никого не приглашала, сказала, что уедет праздновать в Египет, но поговаривали, что просто не хотела тратить деньги. Это я, кстати, могла понять.

– Ой, Файка, это тебя твой отец испортил, приучил слишком много думать. А это делать женщине вредно, – и тут Вера отвернулась и замолчала, а затем выпрямилась и тряхнула фенечкой в волосах. Я проследила за ее взглядом. Игорь усаживал мою маму на место, и Верочка смотрела на него так задумчиво и напряженно, как цыган на коня в чужой конюшне. Вот еще то, с чем мне предстоит иметь дело – с женщинами, которые будут биться в истерике при одном только виде моего мужчины. Если что-то может случиться, оно обязательно произойдет, а это значит, что, даже если я перееду к Апрелю, выйду за него замуж и нарожаю ему детей, когда-нибудь кто-нибудь моего Малдера обязательно у меня уведет и мое сердце будет не просто разбито – оно будет растоптано и стерто в порошок, как перец для специй.

Так стоит ли рисковать, если целая теория вероятностей говорит мне, что надежды нет?

– Не хочешь потанцевать? – спросил меня Апрель, вернувшись от мамы. Уж не знаю, как ему удалось вывернуться из ее цепких лапок. – Сейчас будет белый танец, дамы приглашают кавалеров, но ведь от тебя не дождешься, так что приходится все делать самому.

И он улыбнулся загадочной улыбкой Джоконды. Я протянула ему руку и встала. Плевать на все. Главное, что сегодня он рядом. А то, что Верочка пытается испепелить меня взглядом, – с этим я буду разбираться потом. Сегодня я гуляю. Лизавета ругается с Сережей в предбаннике ресторана, мама их успокаивает, а Вовка, сын Лизы, уже сговорился с Веркиным Алешкой, и они вместе потихоньку таскают со стола бутерброды с икрой, на которую у обоих может быть аллергия. Жизнь прекрасна, пока человек, по которому я схожу с ума, обнимает меня и неуклюже переставляет ноги по полу под песню Барбры Стрейзанд «Женщина в любви».

– А я думала, ты танцуешь лучше, – рассмеялась я, когда Малдер снова наступил мне на ногу.

– Ты сбиваешь меня с ритма. Вот с твоей мамой у нас все получалось.

– Значит, это я виновата?

– Конечно! – возмутился Игорь и тут же улыбнулся. – Ты же знаешь, женщины виноваты всегда и во всем. Это аксиома.

Тут я уже вполне специально наступила на ногу ему. В честь праздничка. Сережа вернулся в зал красный и злой. Он огляделся, вычислил опытным взглядом нашего самого пьющего родственника – дядю Степана из Дмитрова, подошел к нему и предложил «пропустить по рюмашке». Я покачала головой и сказала Игорю, что если кому сегодня и придется бегать за пьяным Сережей, то чур это буду не я.

– Бегать полезно, – хмыкнул Игорь и поцеловал меня в нос. В этот момент дядя Степан, совершенно уже вжившийся в образ тамады, объявил в микрофон на весь банкетный зал, что момент, ради которого мы все тут сегодня собрались, наконец настал.

– О чем это он? – нахмурилась я. – Ведь Лизавета уже при муже, или я что-то пропустила?

– Подходим, подходим, – руководил стайкой родственников пьяненький дядя Степан.

– Не дай бог сейчас начнет в ручеек играть, – вдруг неожиданно осенило меня. В ручеек играть дядя Степа любил, но не в обычный, а в такой, где проскакивать надо между широко расставленных ног гостей, желательно женского полу. То, что он сейчас делал, выстраивая всех женщин в очередь, очень напоминало подготовку, и я потихоньку отошла к стенке, надеясь слиться с ней. Никаких больше ручейков, только не я.

– Фая, иди к нам! Пропустите ее! – закричала вдруг почему-то моя сестрица, и я невольно подалась вперед на ее голос. Раньше, чем до меня дошло, в чем дело – а страх попадания в ручеек мешал мне думать, – я подошла чуть ближе. Лизавета стояла растрепанная, с немного сбившейся вправо фатой, с большим букетом в руках. Только тут до меня дошло, что сейчас мы все будем прыгать и пытаться поймать Лизаветину эстафету официального брака – ее немного завядший букет.

– Ну, девушки, приготовьтесь! – закричал в микрофон дядя Степа. Интересно, что среди «девушек» каким-то боком оказалась и моя мама, и вполне замужняя тетя Оля, и даже бабушка Нина. Лизавета развернулась к нам спиной, чуть присела, как если бы хотела подпрыгнуть повыше, а затем, используя всю силу своего пресса, швырнула букет. Он полетел над толпой, тяжелый, шипованный – траектория вполне понятная, криволинейная, непоследовательная, с резко взятой верхней точкой и хорошей скоростью, но с неминуемо резкой потерей высоты. «Девушки» ахнули, а Верочка аж подпрыгнула, пытаясь подцепить пролетающий мимо букет, но он пронесся над ней, как фанера над Парижем. Букет летел прямо в меня.

Что я могу сказать? Рефлексы – штука такая, непроизвольная, управляемая по большей части периферической нервной системой. У разных людей и рефлексы разные, и срабатывают они неодинаково. Кто-то, может, и успеет сообразить и подхватить букет. А я, во-первых, в приметы/обряды не верю, во-вторых, замуж не то чтобы не хочу – боюсь до обморока. Потому что все хорошее, что есть между мною и моим роскошным, захватывающим дух Малдером, замужеством можно уничтожить. А потерять мое чудесное виде́ние в светло-сером, с иголочки, костюме я была не готова. Если уж он меня и бросит, то потом, не сейчас. Если Игорь увидит меня с букетом, то сбежит прямо из зала.

Отчего при виде летящего на меня букета я ловко пригнулась – сказались все же бадминтонные тренировки, – и букет просвистел над моей головой, как средневековый свинцовый огненный шар. Просвистел и впечатался прямо в грудь Игорю Вячеславовичу Апрелю. Тот дернулся, неловко подпрыгнул – точь-в-точь как кот, на которого вдруг неожиданно подули из пылесоса, затем он начал перебрасывать букет из одной руки в другую, словно тот был обжигающе горяч – как картошка из печки. Мы стояли и смотрели, загипнотизированные этим зрелищем, и каждая из нас наверняка думала об одном и том же – уронит или нет, уронит или не уронит. Не уронил.

– Черт, что это было? – спросил мой Малдер, когда перестал наконец танцевать, как шаман из племени вуду.

– Ты выйдешь замуж, дорогой, – ухмыльнулась я, а Малдер растерянно протянул мне букет.

Глава 2 Каждый день приносит что-то хорошее… но крайне редко мне

Пустой стакан – наполовину пессимист. Верьте предчувствиям, особенно дурным, они имеют неприятное свойство сбываться. Моя жизнь стала слишком прекрасной, чтобы я могла позволить себе расслабиться и успокоиться. Что-то происходило, где-то готовилась буря – просто ради земного равновесия, как когда слишком уж безмятежный штиль превращает океанскую воду в зеркало, где-то внизу, в самой глубине океана, уже может нарастать мощь будущего цунами.

Штиль. Итак, у меня есть мужчина, и я к нему практически уже переехала. Вещи в коробках стоят в коридоре. Моя вторично беременная сестра вышла замуж, и даже за того же самого мужчину, от которого родила в свое время моего племянника Вовку, так что чисто технически теперь у всех ее ныне существующих, запроектированных и потенциальных будущих детей будет отец. Позитив? В том-то и дело. Моя сестра даже получила от нас с мамой в подарок некое подобие медового месяца – путевку в санаторий «Ручей» на Истре на все майские праздники, на десять дней. Она не позвонила мне оттуда с криками о том, что замужество было ошибкой, а я, признаться, ждала. Но нет, все было чинно-благородно. Сестра оздоровлялась в санатории, Вовка – с нами на даче. Мы забрали его на все майские, а Игорь звонил мне по вечерам, и мы болтали, как подростки в разлуке. В какой-то момент Апрель даже предложил забрать меня оттуда, и я чуть было не согласилась. Осталась только потому, что мама чуть не каждый вечер вздыхала и говорила, что теперь, когда и я вот-вот от нее уеду, ей и жить-то будет незачем.

– Может, мне тогда все-таки остаться с тобой? Ну куда я перееду? Я с тобой всю же жизнь прожила! – спросила я как-то вечерком, наслаждаясь таким долгожданным теплом. Девять долгих месяцев льда, снега и грязной воды, и вот даже в сумерках мое лицо не замерзает, ветер теплый и ласковый. Штиль.

– Ты что же думаешь, я хочу этого? И потом, двадцать семь лет – не вся жизнь. Твое счастье важнее! – ответила мама, а ее поза и жесты рук говорили, что она приносит себя в жертву своим любимым дочерям и что покойный наш отец сейчас гордился бы ее самоотречением и благородством. Но еле заметная, запрятанная хитринка в мамином взгляде говорила об обратном, о том, что она спит и видит, как бы ей избавиться от меня. Я вдруг вспомнила, как мы с Лизаветой, еще будучи подростками, все ждали, чтобы родители «свалили» куда-нибудь и оставили нам квартиру в полное наше девичье распоряжение.

– Ах, мое счастье! – ухмыльнулась я, а про себя вздохнула. Все было так хорошо, что очень плохо. Я представила, каково это – падать с таких облаков и каким должен показаться мир после того, как слетят мои очки с розовыми стеклами.

Мы решили, что я окончательно перееду к Игорю сразу после праздников, хотя его квартира уже была радиоактивно заражена моим присутствием – зубной щеткой, тапками, книжками, зарядными устройствами, которые торчали из розеток, как притаившиеся в уголках змеи. Я ни на чем не настаивала, не хотела торопить события, потому что одно дело – приходить в квартиру к моему Малдеру, где уже разогрет глинтвейн и нарезан сыр, а постель застелена свежим бельем, и совершенно другое – умываться перед работой в одной и той же ванной комнате. Это только Мила Йовович в ее фильмах, просыпаясь, смотрится невинной королевной, прекрасной в своей растрепанности и заспанности. Я, как и большинство смертных, просыпаясь, похожа на черта. И это моему несчастному Малдеру теперь предстояло видеть каждое утро?

А ведь еще все мои вещи! Я должна была собрать их все и окончательно уничтожить ухоженную, идеально чистую, даже стерильную квартиру, где ничего не жило, кроме мертвого деревца в камнях. Апрель жил так, что у каждого предмета было свое место, и все его вещи были нужными и на своих местах. Я же заполняла собой любые пустоты, закатывалась в ящики так, что все торчало и выглядывало, и ящики переставали закрываться до конца, а всякие носовые платки или «убитые» перьевые воланчики выпадали на пол, когда этого меньше всего ждешь. Я была хаосом, который Игорь добровольно пригласил к себе в дом, и это было только вопросом времени, когда он заметит разрушительные следы моего присутствия в его жизни. Пока ему все это казалось милым разнообразием. Он так и говорил:

– Ты вносишь такое милое разнообразие в скучное течение моей жизни! – и нес свой светло-серый костюм в прачечную в надежде, что следы от кофе все-таки смогут вывести. Эпичный финал первого же дня моего официального проживания в его квартире. Я пролила кофе на его костюм, а ведь мне даже нельзя кофе на ночь пить, я ведь потом не буду спать. Милое разнообразие. В новом доме я забыла все свои привычки, забыла, что люблю делать, а что нет. Я сидела в кресле, боялась пошевелиться, смотрела какую-то странную передачу про многодетную семью с восемью детьми. Реалити-шоу, в котором главной интригой оставался вопрос: «На черта им столько детей?» Игорь работал за столом за своим ноутбуком. Я больше смотрела на него, чем на многодетную семью, собирающую с пола кашу, которую туда налили два младших ребенка. Игорь не замечал… какое-то время. Он был сосредоточен, его немного усталое лицо было подсвечено холодным экранным светом, взгляд медленно скользил по строкам невидимого мне текста. Я знала, что завтра понедельник и что у Апреля семинар с самого утра, что на его занятие по психологии лидерства записалось какое-то рекордное количество участников – чуть ли не весь наш холдинг. Но это никак не нервировало моего Малдера: он был спокоен и уверен в себе. Я не понимала, как он делает это. Как не боится – все же боятся. Проиграть, быть уволенными, того, что их разлюбят и бросят, того, что разлюбят они. В конце концов, вся эта буря в моей крови, это цунами, которое я испытываю каждый раз, когда просто смотрю на это спокойное лицо, когда провожу ладонью по шершавой щеке, – вся эта биохимия вне моего контроля, я буквально ничего не могу с собой поделать. Мои гормоны, мое подсознание, вся я в целом, как личность и как биологический организм, на клеточном уровне хотела его. И от этого ощущения полной своей беспомощности хотелось визжать. А Игорь Вячеславович – мой Апрель – спокойно готовился к семинару. Это было, пожалуй, самым большим его преимуществом. Я хотела бы спросить Игоря об этом, но вместо этого молча сидела и смотрела на него. Штиль.

Утром мы поехали на работу на его вишневом «Опеле» – вместе в первый раз. Мы жили вместе, работали на одну и ту же корпорацию, геенну огненную, нефтяную, и охранник, дородный мужчина, которого я звала Джонни, так как его реальное имя было Сережа, многозначительно ухмыльнулся, заметив меня на пассажирском сиденье.

– Значит, не соврали? Переехали? Прямо взаправду? – спросил меня Джонни, специально покинув для этого будку охраны. – Фаина, а как же принципы? Феминистки всего мира рыдают.

– От счастья, что сплавили меня? – поинтересовалась я. – Ответь мне, Джонни, на два вопроса, только по возможности честно. Первый вопрос: с чего ты взял, что я хоть какое-то отношение имею к феминисткам?

– Ну… ты ж всегда одна, всегда в себе.

– Это делает меня замкнутым синим чулком, разве нет? – ответила я, краем глаза заметив, как откровенно наслаждается этим разговором мой новоявленный… кто, кстати? Бойфренд? Я уже давно решила, что это слово никак не применимо к Апрелю. Он не «бой», и уж точно не френд. То, что он делал со мной по ночам – друзья так не поступают… и славно. Муж? Нет-нет-нет, не стоит даже и начинать думать в этом направлении. Трудно предсказать, какое количество неврозов и разного беспокойства я себе обеспечу, если всерьез задумаюсь над своим будущим. Гражданский муж? Сожитель? Звучит как часть криминальной хроники. Слова, за которыми обязательно должны звучать другие, такие как «ножевое ранение», «домашнее насилие» и почему-то «настойка боярышника». В общем, статус не определен.

– Синим чулком? Ну да. А феминистки кто?

– Феминистки – это, в целом и скомканно, те, кто борется за права женщин работать. Я же всю жизнь боролась только за право поспать.

– Да? – опешил Джонни.

– В каком-то смысле я тебе по-доброму завидую. Я бы тоже хотела разгадывать кроссворды.

– Серьезно? – не сдержался и переспросил меня Игорь с соседнего сиденья.

– Я люблю шарады, – кивнула я. – А программировать надоело. Тем более что ничего ведь не дают довести до ума. Может быть, если бы я работала в «Майкрософт», тогда…

– А второй-то вопрос, а? – вдруг вспомнил Джонни, заметив, что к проходной поворачивает следующая машина.

– Второй вопрос, Джонни: кто тебе донес, что я переехала? Машка Горобец? Кто-то еще?

– Не могу сказать, – насупился Джонни.

– Конфиденциальная информация? – ухмыльнулся Малдер, проезжая внутрь, на территорию нашей «садомазонефтегазовой» богадельни, более известной в нашем скромном мире как «Муравейник».

– Людям свойственно ошибаться, ты знал об этом? Может, Игорь Вячеславович просто любезно согласился подвезти меня? Может, у меня нога болит после бадминтона?

– Так ты не переехала, что ли? – разочарованно протянул Джонни. Я только загадочно улыбнулась и проследила за ним победным взглядом. Джонни возвращался на свой пост, чтобы следить за потоками машин, людей с постоянными электронными пропусками, посетителей, которым нужно было оформить временные, и курьеров, доставлявших почту и море рекламы – этих нужно было гнать в три шеи. Утро – самая напряженная часть дня для охраны, ибо впустить кого-то куда хлопотнее, чем выпустить.

Все еще улыбаясь, я повернулась к Малдеру (статус не определен), чтобы еще разок возмутиться относительно того, как быстро разлетаются сплетни в «Муравейнике», но наткнулась на холодный, о-о-очень спокойный взгляд.

– Что? – тут же спросила я, испугавшись, что запоздалое осознание стоимости залитого кофе костюма все же накрыло Апреля.

– Ничего, – процедил он, отчего вызвал во мне еще большее беспокойство. Уже на клеточном уровне. Хоть я и не эксперт в человеческих взаимоотношениях, я больше по компьютерам, по циферкам и кодам разным, но если кто-то говорит мне, что «ничего не случилось», а сам смотрит таким взглядом, я сразу понимаю, что все очень даже «чего».

– Нет, ну правда, что такое?

– НИЧЕГО! – гаркнул Игорь. Я задумалась, и тут до меня вдруг дошло.

– Ты не хотел, чтобы нас видели вместе?! Я не подумала о Джонни. Надо было выйти еще на повороте, я бы прошла просто по пропуску, и все. Теперь, конечно, Джонни разнесет новость по всем корпусам. Вирусная рассылка.

– Слушай, а почему он Джонни, в самом деле? – спросил Игорь так зло, словно выяснял, куда я дела всю его зарплату. – Почему ты так его зовешь, ты ведь мне так и не рассказала?

И с этими словами он вышел из машины, хлопнув дверью так, словно хотел снести ее с петель. Игорь злился, но я не могла понять на что. Я посеменила за ним.

– Ну… в честь одной песни… Даже не знаю. Я не люблю имя Сережа.

– Мне пора, – пробормотал Игорь, словно вовсе не слушал меня. Он направился к дверям «Биг-Бена», корпуса, в котором работал. Его кабинет располагался на двадцать третьем этаже, и у него был умопомрачительный вид на город. У меня на двадцать шестом, в соседнем здании под «кодовым» названием «Поехавшая башня», не было ничего, кроме проводов и запыленного ковролина.

– Эй… пока! – неуверенно прокричала я вслед своему мужчине с неопределенным статусом, но он шел так быстро, что почти бежал, и вряд ли меня услышал. А я осталась стоять на месте, ошеломленная произошедшим на клеточном уровне. Непредсказуемость и независимость – не такие уж маленькие недостатки. Черт его знает, что у него в голове и что его разозлило! Я пошла в сторону «Башни», вместе со мной покорно, как на плаху, шли другие сотрудники холдинга. Менеджеры среднего звена, для которых праздник был окончен. Я настроилась на рабочий лад, прижала локти и почесала на работу, словно сваи заколачивала… когда Апрель вдруг развернулся и в три шага вернулся ко мне. Он взял меня за руку, развернул и посмотрел мне в глаза так серьезно, словно я была больна.

– Вот объясни, почему твои прогнозы всегда негативные? Ведь ты же умная женщина, училась в физтехе, со статистикой знакома не понаслышке, про котов мне все время говоришь, которые в коробках, но почему они у тебя всегда мертвые? Ни одного живого кота Шрёдингера! Ни единого!

– Я не понимаю, – растерялась я. – Коты Шрёдингера-то тут при чем?

– Потому что знаешь, что я иногда чувствую? Что этот кот – я! – рявкнул вдруг Игорь. – И это я в коробке, а ты просто ставишь на мне мысленно эксперимент. Думаешь, мне легко? Я ведь тоже не знаю, мертв я или жив.

Здесь стоит отступить немного и сказать, что еще на заре нашего, так сказать, случайного и необъяснимого романа мы любили вести романтические беседы о квантовой механике, в частности о том, что ничто в этом мире не может быть просчитано заранее на сто процентов, что львиная доля событий в нашем мире – это мысленные коты в коробках, которые могут быть одновременно и живы, и мертвы, и живы/мертвы одновременно. Мы говорили о котах, но подразумевали каждый раз что-то другое и так заплутали в квантовой механике, что теперь я смотрела на Игоря, словно он говорил на турецком.

– Да о чем ты, Игорь?

– Не понимаешь? – язвительно переспросил он и всплеснул руками. – Она не понимает! А ты у сестры своей спроси. Она наверняка поняла бы. Ладно, у меня нет времени сейчас, мне нужно идти к людям, которые хотят преуспеть в жизни. Понимаешь, а? Большинство хочет преуспеть, стать счастливыми, жить вместе с любимыми, а ты – нет. Ты ждешь, когда же «шарахнет». Твоя главная цель, чтобы как бы чего случайно не вышло. Чтобы, когда случится глобальный конец света, хотя бы не оказаться в эпицентре. Вот и все, что ты ищешь от жизни.

– Я что-то не так сделала? – гадала я, интуитивно чувствуя, что между нами происходит первая «семейная» разборка. Странная, но чему удивляться. С кем поведешься. – Или что-то не так сказала?

– Да ничего ты не сделала. И определенно ничего не сказала. Никому. Стесняешься, да?

– Это все из-за кофе, да? – предположила я, и тут уж Малдер застыл в немом изумлении, явно пытаясь понять, о каком кофе я говорю. Затем он тряхнул головой так, словно пытаясь сбросить любые сомнения, а потом совсем неожиданно взял меня одной рукой за затылок, притянул к себе и поцеловал.

Он поцеловал меня. При всех. Во дворе «Муравейника».

Я оказалась совершенно не готова к такому повороту. Я задохнулась, испугалась, у меня подкосились ноги, но одновременно мне захотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. И еще… Провалиться сквозь землю, желательно, вместе с Апрелем. Вдруг кто увидит? Конечно же, увидят, причем все. Но это не важно, потому что его горячие губы уже захватили меня. Игорь зажал мою нижнюю губу между своими, затем завладел обеими – грубо, даже чуть больно, но от этого было только хорошо. Я закрыла глаза и подумала – пошло все к черту. Это вам не просто так, не какой-то там жалкий «чмок» на прощание и не дежурный клевок уставшего от семейной жизни супруга. Настоящий «противозаконный» поцелуй, совершенно точно запрещенный на территории предприятия. Долгий, влажный поцелуй «с языком». Еще секунда, и я бы предложила Игорю «забить» на его дурацкий мотивационный семинар и запереться в его кабинете на двадцать третьем этаже – с шикарным видом на город и морем живых цветов в горшках. Но все кончилось так же неожиданно, как и началось.

Когда я открыла глаза, Игорь уже стоял как всегда спокойный и невозмутимый, словно вовсе и не целовался со мной только что прямо на парковке холдинга. Он смотрел на меня с интересом, словно пытаясь подобрать ко мне ключ.

– Ну, скажи мне что-нибудь, – предложил он.

– Чего сказать-то? – пробормотала я, чувствуя восхитительную неподатливость зацелованных губ.

– Не знаю. Что хочешь. Пожелай хорошего дня, например, – предложил он, поправляя мне волосы.

– Хорошего дня, – механически повторила я, краснея от каждого его прикосновения. – Ах да, удачного семинара. Чтобы у всех там… лидерские качества проклюнулись.

– Все? Больше тебе нечего сказать? – уточнил Игорь не слишком дружелюбным тоном. Я растерянно кивнула. Тогда Малдер развернулся и ушел в здание, так и оставив меня раздумывать над тем, что только что произошло. Вот почему к мужчинам не прилагается инструкция, чтобы понимать, когда у них идет системный сбой?

Думать долго у меня не получилось. Стоило только Малдеру исчезнуть за автоматическими стеклянными дверями, как ко мне подскочил, как черт из табакерки, Витя Постников, мой старый… как бы получше сказать кто? Не друг, но и не враг, не коллега, но и не просто знакомый. Раньше я бы сказала, что Витя Постников, с его понтами, персональным водителем и манией в вопросах карьеры, мой однозначный недруг. Но сейчас я была старше, а значит, мудрее – примерно на месяц, но мудрее. И знала, что Витя Постников все-таки не чистое зло. Чистым злом был мой старый босс Крендель. А Постников был таким, каким его создал Бог.

– Ничего себе, Файка! Прямо шоу ХХХ, а? Значит, не врут таблоиды? И тебя подобрали добрые люди?

– Подбирают бычки в подъездах, – разозлилась я. Прямолинейный, как кишечник плоского червя, Витя Постников хоть и не был чистым злом, а общаться с ним все равно не хотелось.

– Точно. Слушай, я только одного не понимаю, что он в тебе нашел? – спросил Постников. Я и сама не понимала этого, но не говорить же об этом Постникову.

– Ну… красоту мою неземную, – прошипела я, ускоряясь с каждым шагом. К сожалению, наши с Витей Постниковым офисы располагались в одной и той же части холдинга – в «Башне», так что он преспокойно пошел со мной.

– Нет, это вряд ли, – заметил он. – Может, ты что-то такое умеешь делать?

– О чем ты? – нахмурилась я. Витя осклабился и, дождавшись, чтобы двери лифта закрылись, уточнил:

– Ну, может, ты в постели… не знаю, сальто-мортале делаешь. На шпагат садишься? Хотя тоже вряд ли.

– Ты что, по роже хочешь схлопотать? – взорвалась я. – Да я сейчас на тебя заяву накатаю. Это уж ни в какие ворота.

– Не докажешь, – пожал плечами Постников.

– Забыл, что у нас лифты под видеосъемкой?

– Но не под аудио, – ухмыльнулся он. Мы оба были тертые калачи, но тут Витя был прав. Видео в лифте было без звука. Какая жалость. Постников внимательно считал мое выражение и довольно улыбнулся. – Ладно тебе, Фаина, не обижайся. Я ж так, любя. Ты, если уж на то пошло, не совсем потерянный для общества кадр. Ты борщ хоть варить умеешь? Хотя… этот твой щеголь борщ есть не станет. Нет, все-таки что ж такое в тебе, а? Мостик?

– Ты приехал! – прошипела я, еле сдерживаясь, чтобы на него не наброситься. Я знала, что если я не сдюжу, то уже не я, а сам Постников побежит катать на меня заяву. Избиение Постникова – по такой статье меня уволят? В принципе, это того бы стоило.

– Слушай, а у вас нового босса-то назначили? Вместо Кренделева?

– Не твое дело, – сказала я, с наслаждением проследив за тем, как противное лицо Постникова скрывается за закрывающимися дверями лифта. Вопрос о новом боссе нас всех волновал – весь наш отдел IT и информационной безопасности. Как я уже сказала, старый ушел при обстоятельствах весьма щекотливых. Вообще-то он был совсем не старый. Наоборот, Крендель был молодым, широкоплечим, красивым – не мужчина, а мечта. Он на протяжении года, пользуясь своим служебным положением, воровал деньги нашего холдинга, а потом, когда пошли проверки и запахло жареным, сделал так, чтобы в кражах обвинили его ни в чем не повинного заместителя, моего действительно хорошего друга и вообще приятного во всех отношениях парня, Сашу Гусева. Того чуть не уволили, а Крендель все это время притворялся, что всеми силами пытается нам помочь. Только чудом удалось вычислить его схему и отстоять Сашку. С тех пор все мы оставались как бы сами по себе, без босса. Формально после того, как Сашу восстановили в должности, именно он выполнял руководящие функции, и все надеялись, что его и назначат.

Когда я вышла на своем двадцать шестом этаже, то сразу почувствовала: что-то не так. И дурные предчувствия усилились, когда я обратила внимание, что весь наш программистский народец работает за своими компьютерами с такой яростной сосредоточенностью и концентрацией, словно за каждым из них сквозь матрицу наблюдает весь совет директоров нашего холдинга сразу. Оказалось, Сашу Гусева к нам в начальники не поставили. Мало того, случилось кое-что похуже. В точности по закону мистера Мёрфи.

Глава 3 Все люди одинаково важны для вселенной, хотя… кто ее спрашивал-то?

С лихим, придурковатым видом… Так хотел видеть своих сотрудников Петр Первый и даже издал соответствующий указ. Я с другим видом и не появляюсь. Работа. Восемь часов моей жизни, каждый день, кроме выходных и праздников, плюс время на дорогу, плюс обед, плюс отпуск. Плюс переработки, за которые нам никто не платил, и посиделки, которые были строго запрещены и карались, но практиковались все равно. Плюс бессонница, ноющая шея, красные от постоянной компьютерной работы глаза. И зачем? В чем смысл? Раньше такие вопросы не мучили меня, ибо все они крайне опасны для начала трудового дня. Но после такого поцелуя я не могла не задаваться вопросом: какую часть моего бессмысленного, но крайне для меня ценного времени моей жизни я трачу на всю эту ерунду вместо того, чтобы целоваться весь день напролет? Да я же практически живу на работе, и таких, как я, – полный «Муравейник», прямо настоящая армия муравьев, тысячи трудолюбивых насекомых, и все бегут, насупившись, тащат каждый свой прутик или щепочку, понятия не имея, к чему это и зачем. Но, что интересно, все преисполнены чувством неосознанной важности своей работы. Иллюзия небесполезности бытия.

Иллюзии, как и предчувствия, основываются на бессознательной работе мозга у тех, у кого он, конечно, есть. Главная задача иллюзий – защитить хилую, уязвимую психику индивидуума от какого-нибудь удара или опасности. Например, мою лично хилую и уязвимую психику. Иллюзия того, что я люблю свою работу.

– Ты чего крадешься? Ты где была? – прошипел главный представитель нашей офисной техподдержки, сладкоголосый толстяк Жора, когда я, как кошка, пробиралась мимо его стола. – Уже десять минут десятого!

– Господи, кошмар-то какой! – всплеснула руками я. – Сколько, говоришь, минут? Десять? Преступление века, вызывай полицию. А вообще не надо, я вот сейчас до рабочего места дойду и сама повешусь, раз такое дело. От мук совести.

– Ерничаешь? Все стрекозишь? Лето красное пропеть не боишься? С голой задницей остаться? – спросил Жора, а затем посмотрел на меня так, словно попытался вдруг визуализировать только что предложенный им образ, то есть представить меня с голой задницей. Я возмутилась и дала ему подзатыльник.

– На жену свою смотри, – предложила я, и Жора моментально утратил интерес ко всему окружающему. Такова была его нормальная реакция на слово «жена». Он потянулся за конфетой, но оказалось, что конфет на столе нет. На Жорином пухлом лице отразились одновременно удивление и разочарование. Обычно на его столе проживало очень много еды, а сейчас почти ничего не осталось: только жалкие следы былой роскоши – обертки от конфет да пустые «ракушки» из-под фисташек.

– Что, все слопал? – хмыкнула я, заметив, что Жора одет куда лучше обычного – на нем не пожеванная футболка, а рубашка, а еще потертый светло-коричневый пиджак с кожаными локтями (откуда, интересно, он его взял?). – А я-то думала, что это невозможно. С твоими запасами можно было бы апокалипсис пережить.

– Ну и что? Да, я люблю поесть, – пожал плечами Жорик. – Люблю, умею, практикую. Ты, Ромашка, не понимаешь, потому что ты – старый холостяк.

– Надеюсь, слово «старый» ты употребил в переносном смысле? – возмутилась я.

– Ну-у… ежели ты настаиваешь, – протянул Жорик, чуть не схлопотав от меня второй подзатыльник. – Однако в каком-то смысле для меня, как человека женатого, в соответствии с пирамидой Маслоу еда теперь составляет и смысл, и одновременно цель существования…

– В соответствии с пирамидой тогда ты к рождению внуков лопнешь, – добавила я, но была проигнорирована.

– … ибо к остальному я отношусь с равнодушием улитки, – невозмутимо продолжал Жорик. – Ты когда-нибудь наблюдала за улиткой, Ромаша? Ты хоть представляешь, каково это, когда у тебя на спине целый дом и нет никакой возможности его отстегнуть хотя бы на ночь? Хотя бы на часок, на минуточку.

– Я знаю, Жора, знаю, – кивнула я, присаживаясь к нему на стол. – Ты – отец-герой.

– Нет, Ромашка, я не герой, просто честный человек, что, по сути, почти синоним глупца, – грустно обронил Жора и совсем уж по «дядюшка Поджеровски» сложил ручки на животике поверх своего пиджака «с локтями». – А честные люди что делают?

– Добрые дела! – предложила вариант я.

– Нет, Ромашка, нет. Детей они делают. Бездумно, без расчета и без противозачаточных средств.

– Знаешь, так детей кто только не делает, – возразила я, и Жора кивнул.

– Делают все, но честные люди после того, как детей сделают, тут же принимаются жениться. Вот. Казалось бы, ну, какая связь?!

– Ну да, ну да. Вот и у моей сестры теперь муж есть. В паспорте как минимум.

– Серьезно? – оживился Жорик, как будто каждый раз, когда кто-либо новый женился, это снимало часть ноши с его персональных округлых и слегка сгорбленных плеч.

– Если откровенно, то наш Сережа переехал из одного паспорта в другой. Мы уже и не ждали. Сейчас вот медовый месяц в пансионате. Может, мне тоже нужно просто залететь? – потянулась я и усмехнулась тому, с каким ужасом на меня посмотрел техподдерживатель нашего хаоса. – Ладно, честный человек, обещаю просто так не залетать. Ну а еда-то твоя где? Неужели и правда ты все съел?

– Ничего я не съел, все выбросил, – поделился бедой Жорик.

– Ты? Но как? – неподдельно изумилась я.

– Пришлось!

– Нет, это неправильно, невозможно. И даже конфеты? К тебе же все шли в тяжелый момент за помощью и за сладким. К кому ж теперь?

– Да хоть к Малдеру твоему на психотерапию, – ощетинился он.

– Нет, Жора, ты как хочешь, а конфеты верни, – я склонилась и прошлепала дыроколом пару каких-то таблиц. – Мне Малдер самой нужен.

– А что это, он просто так зарплату получает?

– У него и без нас тренинги, мотивация, лидерство. Не хватало ему еще неудачников конфетами кормить. Нет, ты уж, пожалуйста…

– Ш-ш-ш… – неожиданно поведение Жорика изменилось: он весь вытянулся, расправил плечи и свел брови, одновременно напрягая все мышцы лица сразу.

– Ты чего? Жорка, ты меня пугаешь? У тебя что, спазм тройничного нерва?

– Слушай, шла бы ты работать, а? А то… ты меня отвлекаешь, Ромаша, – тихо процедил Жора, но в его тихом голосе прозвучала прямая и явная угроза. – Уходи ты.

– Гонишь, значит? – обиделась я, ибо работать мне не хотелось. Не в настроении я была, после таких-то поцелуев.

– Да! Иди уже. Отошла, слышишь.

– Как же все плохо-то, – вздохнула я, поднимаясь со стола Жоры. Он яростно перекладывал бумажки из одной стопки в другую, бормоча что-то про заявки. В конце концов даже до меня начала доходить нетипичность его поведения. В поисках источника этого трудоголического излучения я обернулась и стала искать вампиров или оборотней, которые явно покусали нашего айтехника.

И тут я заметила ее.

– Это кто? – прошипела я, старательно, но безрезультатно пытаясь оторвать взор от явления в нашем запыленном коридоре.

– Отойди от меня, Ромашка, – сдавленно просипел Жорик. – Богом молю, изготовителем всего сущего. Не хватало еще, чтобы меня с тобой увидели в первый же день.

– Сукин ты сын, – отреагировала я, получив в ответ пинок ногой. Явление направлялось прямо на меня. И я поняла, что ничего уже не изменишь.

Говорят, первое впечатление обманчиво. Еще говорят – с поразительной последовательностью, что оно и есть единственное, которое имеет значение. Второе, третье будут только попытками подтвердить правильность первого. Что ж, как бы там ни было, а первое впечатление, если что, я уже произвела.

Мысль об этой всеобщей энтропии впечатлений мучила меня, в то время как я стояла столбом и пялилась на некую женщину в белом. Она шла по нашему коридору прямо ко мне, а у меня в голове стучало:

Ну не может программист носить такую белоснежную шубу!

Энтропия чертова.

Женщина была высокая, но, несмотря на это, на ее ногах были сапоги на высоченных шпильках. Черные сапоги из лакированной кожи, черные брюки-галифе, черная же водолазка виднеется из-под сияющей белизной шубы. Мюллер. Штирлиц идет по нашему коридору.

Я как никогда близка к провалу. Кто эта черноволосая каланча в белоснежной песцовой шубе? Зачем вообще нужна шуба в мае? Ей не жарко? Нет, в таких шубках в Лос-Анджелесе актрисы получают «Оскар». Шуба и волосы создавали эффект черной королевы на шахматной доске. Как могут человеческие волосы так не по-человечески сиять? Чем их нужно для этого мазать? Душами младенцев? И почему она смотрит на меня так, словно я ей денег должна? Может ли статься, что я ей и вправду денег должна? А почему нет? Может быть, у нее Сережа занял, а сказал, что я отдам, и теперь она пришла, чтобы истребовать долг? Сколько же такая вот могла дать взаймы, если одна ее шуба только несколько тысяч чего-нибудь стоит? Каких-нибудь евро.

Я просто брежу.

Я боюсь женщин в белоснежных шубах: они меня нервируют, я не знаю, как вести себя в их присутствии. Как можно ходить в таком и не бояться посадить пятно? Если бы у меня была такая шуба, я бы испытывала муки и угрызения совести при одной только мысли о том, чтобы выйти в ней на улицу, мне было бы неудобно перед шубой за московскую грязь. Что она подумает обо мне? Нет, не шуба, конечно, а то, что в ней. Черт. В смысле кто. Я даже думать перестала связно, какое уж тут первое впечатление. Что белошубая обо мне думает, я уже знала. Ничего хорошего, это уж как минимум. Я растрепана. У меня нет никакой прически, на моей голове просто некоторое количество самопроизвольно разросшихся волос. На мне свитер в полоску. Джинсы драные. Черная майка безо всяких там рисунков. Я мучительно ненавижу себя за то, что слишком худа в одних местах и толста в других. У меня практически нет груди, особенно если сравнивать. С кем угодно причем. Если смотреть на меня и ни с кем не сравнивать – еще куда ни шло, но вот если поставить рядом с Памелой Андерсен… Сразу нужно расстрелять.

Энтропия. Информационная энтропия – успокаивала я себя. Какое первое впечатление я произвожу? Да откуда я могу знать?! У меня нет доступа к данным. Только собственная неуверенность в себе. Между прочим, вся эта энтропия оттого, как устроена наша дурацкая вселенная – ничего невозможно узнать наверняка. Куда ни копни, найдешь еще меньшие молекулы, атомы, кварки, черт знает что. Макромир тоже хорош – необъятен, собака. Как же искать истину в бесконечно черной комнате с бесконечно малой черной кошкой, которой там нет? Чего эта Черная Королева на меня уставилась?

– Наш новый шеф, познакомься! – процедил Жорик, когда белошубая с изяществом модели подошла к нам вплотную.

– Кто? – подавилась я и попыталась оправить складки с вопиющей неуклюжестью. Но было уже поздно, понятно, что мне влетит за мой внешний вид.

– Ваш новый шеф, – улыбнулась женщина, пока я продолжала самопроизвольно разлагаться на радионуклиды и изотопы. – То есть формально я пока только исполняю обязанности. А вы кто? Наверное, Фаина Павловна?

– Я… ну… наверное, – ответила я, заставив Черную Королеву слегка застыть от изумления. Диссонанс, н-да. По ее мнению, каждый человек должен как минимум знать свое имя. А если человек – идиотка?

– Вы… наверное, Фаина Павловна? Неточно? – переспросила белошубая, улыбаясь еще доброжелательнее, отчего кровь заледенела у меня в жилах. О, эти доброжелательные улыбки начальства, я не покупаюсь на них. Все они, Черные Королевы, рождены с такими вот выражениями лиц. А те, кому не повезло с рождения излучать поддержку и одобрение, тех, от Малдера знаю, специально этому учат. Как правильно улыбаться, чтобы завоевать друзей и оказывать влияние на людей. Особенно если они хотят оказывать влияние. И как произвести это самое чертово первое впечатление. Малдер-то этому и учит.

– Но у нас же Саша Гусев. Он же исполняет… супружеские обязанности, – бормотала я вместо того, чтобы прояснить ситуацию с моим собственным именем. Коллектив отдела от моего комментария онемел. Жорик даже откатился на сиденье подальше от стола – и от меня, – будто я внезапно сообщила, что болею чумой.

– Гусев… м-м-м… да-да, ему тоже должны были сообщить. Что-то у вас тут так темно и пыльно. Когда в последний раз пылесосили?

– Тут… как бы… должны были недавно, но… – это зашепелявила Яночка, умненькая бесполая девочка в кофте с капюшоном, уж не знаю, почему она почувствовала себя лично ответственной за чистоту.

– Но не пылесосили. Я догадалась. Меня интересует причина. Я не хочу знать, почему «нет». Я хочу знать, что было сделано, чтобы было «да».

– Случился один инцидент. У нас пылесосом провод засосали и пару коннекторов. Пылесос пришлось менять, но это-то ерунда. Сервер отрубили, уборщица даже не заметила.

– Ага, – прервала ее Черная Королева в белой шубе. Я буквально отказывалась верить происходящему. Из огня да в полымя. Да Саша Гусев был бы идеальным шефом для нашего IT-отдела. И вообще, он заслужил. Его несправедливо обвинили в краже, его имя было очищено от подозрений. Он, как и я, тут уже много лет. Почему шуба, зачем эти длинные ноги и доброжелательная до ужаса улыбка?

– Ему никто ничего не сообщал, – ляпнула я, еле сдерживая злость, направленную главным образом на судьбу.

– Гхм… я заверяю вас, что уже нет. Не исполняет, – на этот раз голос прозвучал куда суше. – Значит, провода уложены небезопасно, понятно. Скажите, э-э-э, – Черная Королева улыбнулась прямо Яночке в лицо, та побелела и ничего не ответила. Черная Королева кивнула и отошла, словно оставив мысль на потом. Повернулась к Рудику, осмотрела его со всей строгостью Эвелины Хромченко, не одобрила его шаманскую бородку, но отвернулась, продолжая улыбаться.

– Вам, может быть, показать ваш кабинет? – спросил Рудик чисто от неожиданности. На него никто и никогда не смотрел таким вот взглядом, после которого так и хочется выбросить всю одежду и немедленно вспрыгнуть на каблуки. Хотя это только вроде для женщин.

– Нет, спасибо, я знаю, где мой кабинет, – заявила Черная Королева, породив тут же бурю вопросов о том, как, когда и при каких обстоятельствах она это узнала. Была тут, пока мы, наивные, наслаждались майским теплом? Обманчиво ласковое солнышко. – Так, господа сотрудники отдела цифровой безопасности и создания интерактивных продуктов, во-первых, прямо с этого момента все сотрудники IT-департамента должны носить бейджики с именами и должностями. Хорошо? И не мычать, а отвечать на вопросы. Давайте поймем друг друга сразу, чтобы потом не было никаких разночтений. Если я встречу кого-то без бейджика, то таковой сотрудник будет оштрафован… на двадцать долларов.

Кто-то присвистнул, и Черная Королева нахмурила свои божественные брови. Я переваривала наше новое название отдела. Значит, я создаю интерактивные продукты… жизнедеятельности.

– А во-вторых? – спросила опять же я. Если бы Малдеру сейчас дать фонарик в руки, он бы им посветил мне в темную бездну моего бессознательного и увидел бы мое неосознанное желание быть уволенной. Только кто ж ему даст этот фонарик-то? Мало ли чего там еще понапихано, в моей черепушке. Черная Королева ожила, склонила голову и посмотрела на меня по-новому, словно прикидывая, как меня лучше готовить – мариновать подольше или сразу уж на гриль.

– Во-вторых, у меня в кабинете через десять минут состоится ознакомительное совещание, на которое прошу прибыть всех.

– Уже в бейджиках? – уточнила я, и Черная Королева усмехнулась. Затем кивнула.

– Уже в бейджиках. У меня все!

С этими словами Черная Королева развернулась, тряхнула своей белоснежной меховой мантией и направилась в глубь нашего двадцать шестого этажа. Мы все остались стоять (Жорик, правда, остался сидеть) с раскрытыми ртами.

– Ты с ума сошла, Ромашка? – прошипел Жорик. – Тебя куда понесло? Ты не могла ей просто по-человечески сказать, как тебя зовут? Язык бы сломала?

– Уже в бейджиках? – съязвил Рудик, пародируя меня, и отошел от нас своей легкой, вечно слегка танцевальной походкой. Дать бы ему… в бубен.

– Господи, она уволит меня прямо сейчас, на первом же совещании – за то, что у меня такие жирные икры, – простонала Яночка.

– За это не увольняют, – успокоила ее я, но Яночка только обиженно засопела.

– Откуда ты знаешь? Она похожа на фитнес-тренера из гестапо, – огрызнулась она, убегая.

– Слушайте, а где Гусев? И еще – кто-нибудь хоть знает, как ее зовут?

– Гусев тоже опаздывает, – ядовито заметил Жорик. – Где-нибудь бегает… за воланчиком. Пока над всеми нами сгущаются тучи. Черт, не помню я, как ее зовут. Может, в отдел кадров позвонить? Или твоей Горобец? Она все про всех знает.

– У нас десять минут на то, чтобы изготовить пятнадцать бейджиков, а ты говоришь – Горобец. Да! – закричала я.

– Что «да», вспомнила имя? – обрадовался Жорик.

– Нет, но зато я вспомнила, откуда эта пафосная фраза – «мне неинтересно, почему «нет», я хочу знать, что было сделано, чтобы было «да». Это же из фильма «Москва слезам не верит».

– Да, ну и что? – загрустил Жорик, пока я методично и быстро клепала имена на фирменные бирки. Подумала, не приписать ли каждому из нас цену, но не определилась с тем, сколько на нынешнем рынке стоит кучка нердов-айтишников, и забила на эту идею.

– Ее зовут Оксана Павловна, фамилия – Метлицкая, – услышала я знакомый голос за спиной и обернулась. В коридоре стоял Саша Гусев – бледный, какого-то даже зеленого цвета, он чем-то напомнил мне в этот момент Бэтмена, человека, который пришел, чтобы спасти весь город. Значит, Бэтмен все знал, его действительно предупредили.

– Новая Метла, – пробормотала я, Саша двинулся ко мне. Через пару секунд – и шагов – стало ясно, что такому Бэтмену вряд ли удалось бы спасти Готэм – не хватило бы топлива. От Сашки исходил забавный, ни разу мною еще не отмеченный аромат перегара, смешанного в пропорциях один к трем с арбузной жвачкой. Саша Гусев явно много пил накануне. – Откуда она взялась? – Я предпочла не замечать того, что Сашка едва стоит на ногах. Возможно, он даже успел уже похмелиться.

– Что, я смотрю, все уже в курсе изменения нашего курса?

– У тебя есть бейджик? – ехидно поинтересовался Жорик, затем принюхался и помахал рукой перед лицом. – Ты что, все майские, не просыхая? Ты мой герой.

– А ты мой геморрой. Что происходит? – спросил Гусев.

– Велено всем холопам и челяди ходить с бейджиками. Тебе тоже, как я понимаю. И еще – мы уже почти опоздали на совещание.

– Да? Ну, тогда пойдем, – легко предложил Саша. По этой невыразимой легкости его бытия я понимала – анестезия еще не отошла. Я прицепила к его свитерку бейджик, ибо лишней двадцатки не было ни у кого, – и мы отправились в геенну огненную, в бывший кабинет Кренделя, в котором с того самого момента, когда его выперли из «Муравейника», никто не появлялся.

Втайне я надеялась, что и Черную Королеву постигнет участь нашего предыдущего шефа. В конце концов, тот тоже был экстремально прекрасен собой. Так, что Машка Горобец млела и мечтала за него замуж. Теперь наш Крендель, вероятнее всего, обитает где-то на просторах Head Hunter. Туда им всем и дорога!

Глава 4 Опираться можно только на то, что оказывает сопротивление[1]

Кабинет бывшего босса Кренделя совершенно не сочетался с сапожками Черной Королевы, но ей, кажется, было на это наплевать – что странно, ибо она была из тех женщин, что не просто следуют моде или следят за ней. Она диктовала моду – Черная Королева унижала своим внешним видом других женщин и некоторых мужчин. Ее появление в кабинете Кренделя напоминало гламурное шоу в небольшой пивнушке неподалеку от станции Бирюлево-Товарная.

Черная Королева встречала нас у себя на Страшном суде, и все мы шли понурившись, ибо каждый чуял за собой тяжеловесные смертные грехи. Королева держала осанку, нужные паузы и соответствующий моменту тембр голоса. Жестко, по-деловому, она сообщила нам, что «давно пора менять», что «никакими словами не описать, насколько все плохо». При этих фразах весь наш дружный коллектив покосился на меня, что являлось прямым следствием того факта, что фраза «все очень плохо» – моя и употребляема мною сплошь и рядом во и вне всякого подходящего контекста.

Причина и следствие.

Все покосились на меня, а со стороны это выглядело так, словно в нашем отделе «все очень плохо» из-за меня и всем это известно. Черная Королева кивнула, что-то пометила в своем планшете, а затем добавила, что, уж конечно, «грядут перемены». Жорка, стоявший прямо рядом со мной, с серьезным видом кивал в такт, а сам вдруг склонился ко мне и прошептал мне на ухо, что, кажется, видел эту фифу с одним из наших биг-боссов из совета директоров. Информация была омерзительна сама по себе, но то, что мое ухо практически облизали, было уж совсем ни в какие ворота. Я отшатнулась от Жоры, а Королева, конечно, посмотрела на меня уничижительным взглядом.

Ваня Шариков, самый приличный из нас молодой человек, если говорить о первом впечатлении, наш «специалист по тарелочкам», антихакер (ха-ха) и спец по информационной безопасности (три ха-ха), зашипел на меня.

– Наверняка спит с ним, – снова принялся за мое ухо Жора. Во второй раз я практически подпрыгнула на месте, ибо к несанкционированным прикосновениям не приучена и не люблю их. Еще один пункт в списке, с которым мой божественный Апрель пока незнаком (а уже собрался со мной съезжаться, неразумный). Когда ко мне прикасаются, я кричу «караул» и убегаю – так, на всякий случай. Любовь любовью, но если меня, к примеру, ночью во сне схватить за руку, я могу ответить хуком справа. Ладно, об этом Игорь узнает и сам.

– Показатели корректной работы программного обеспечения на предприятии нижайшие. Несколько крупных процессов интеграции аутсорсингового программного обеспечения стоят на месте, – продолжала Черная Королева.

Про аутсорсинговые программы я слышала не впервые. Большие боссы очень не любили запускать в головы предприятия чужаков, предпочитали «растить кадры изнутри», но некоторые вещи просто невозможно написать отделом из трех с половиной горе-программистов. Большие тяжеловесные базы данных, программы размером с круизный лайнер. Однако налаживать-интегрировать все равно заставляли всю эту красоту нас. При этом мы же становились крайними в любых вопросах, когда, к примеру, в поле данных не влезала какая-нибудь спецификация или если у бухгалтерии в их программе 1С не отразилось неведомое законодательное изменение. Хотя, казалось бы, откуда ему там взяться, если вы его туда не ввели? Нам-то откуда взять такие данные?

По мнению бухгалтерии, к сожалению, включая Машу мою Горобец, «мыжпрограммисты», а значит, должны знать и предвидеть все.

– А уж теперь, после того как Крендель тут «нааутсорсил» так, что не отмоешься, никто не станет же нам поручать весь этот чертов аутсорсинг… – почти сожрал мое ухо Жорик.

– Слушай, а ты зубы сегодня чистил? – спросила я вдруг, поставив Жору в тупик. – И вообще, то, что ты со мной делаешь, твоя жена не будет считать изменой?

– Ты о чем? – возмутился Жора, но отодвинулся на шаг, хвала изготовителю (как говаривали тачки в моем любимом одноименном мультике).

– Приступаем к интеграции завтра же, – донеслось до меня. Черная Королева усилила громкость и принялась вещать о том, в каком порядке, и какие протоколы, и как распределять зоны ответственности, а у меня отчего-то сработал защитный механизм – черт его знает почему. Видимо, чисто из чувства противоречия, но где-то на этой радостной новости об интеграции я отключилась от «матрицы» и начала раздумывать над тем, не подать ли мне заявление на участие в арктической экспедиции. Откуда-то из темных глубин подсознания вдруг выплыла красивая, в глубоких синих тонах картина бездонного звездного неба, голубых льдов и маленького, почти игрушечного домика сотрудников какой-то экспедиции. В заиндевевших окошках горел свет. Я подумала: почему нет? Там ведь шельфы, нефть, движуха – все, как любят наши короли «Муравейника». А значит, там тоже нужны программисты. Я бы могла делать что-нибудь героическое. Спасать амурского тигра. Хотя… он не живет в Арктике, кажется. Я могла бы завезти туда с десяток амурских тигров, тогда их пришлось бы в любом случае спасать.

Или даже без героизма. Счастье в датском стиле Hygge. Шарфик, варежки, свечки, стаканчик глинтвейна. Все было бы очень уютно, все было бы hygge, что в переводе с датского означает как раз «уют». У нас были бы свечи, я захватила бы их с собой. Связала бы всем носки – специально для этого я бы даже научилась вязать. Настоящее датское hygge – это когда ты плачешь от радости, потому что не замерз насмерть в пурге.

Как раз для меня.

Или пусть все будет в русском стиле – все перечисленное убрать и заменить на водку. Я бы полюбила зиму, ибо нельзя не любить то, что длится одиннадцать месяцев и тридцать дней в году. Лето было бы прекрасным, самым лучшим днем в году.

Что-то пошло не так, и система автоматического срабатывания в чрезвычайных ситуациях принудительно подключила мое сознание обратно к «матрице». И не зря – Черная Королева смотрела мне в глаза и что-то вещала. Я вдруг с ужасом поняла, что обращается она ко мне лично, персонально. Причем, видимо, не в первый раз. Возможно, она даже говорит со мной персонально уже какое-то время. Бог весть о чем. Я вдруг вспомнила, как уютнейший мой Апрель рассказывал о способности людской психики к иннер-замещению (не путать с импортозамещением). Внутреннее замещение – это когда плевать я хотела на то, что мне говорят, думаю о всяких глупостях и витаю в облаках. Кажется, это мой любимый механизм.

– Так что скажет, м-м-м, наш ведущий программист? – спросила меня Черная Королева и с победным видом замолчала. Я впала в ступор. Медленно я подняла правую руку и сложила пальцы в кулак, подперла им губу, словно раздумываю, но выхода не было. Что бы я ни сказала, получились бы чушь и позор. Все было очень, очень плохо?

– Ты запросишь данные по шифрованию у бухгалтерии? Протоколы безопасности? – пришел мне на помощь Гусев, но легче не стало. Я, конечно, кивнула, что, мол, все запрошу в лучшем виде, но… «слишком мало, слишком поздно». Черная Королева не сводила с меня своих пронзительных, темных, я бы даже сказала, колдовских глаз. Она знала, что я ни черта не слушала. Больше того, она понимала, что я знаю, что она это заметила. Откуда? Черт его знает. Все говорят, что я не умею скрывать эмоции. Может, она читает мысли?

И вдруг – о чудо – у меня в кармашке драных штанов завибрировал телефон. «Первый-первый, ответь второму». «Первый-первый, ответь второму». Персональный звонок моей сестры – его мне поставил, конечно же, Вовка, ее сынок. Чего только мой племянничек не вытворяет с моим мобильником! Поубивала бы, но… тут вдруг на меня снизошло озарение. Я приняла позывной, бросила судьбе вызов. Достала трубку из джинсов, но, вместо того чтобы отключить сигнал, я с Очень Умным Видом посмотрела на экран, затем с Тем Же Очень Умным Видом кивнула, подняла ввысь указательный палец и изрекла:

– Это очень срочно. Я на минуточку.

И все! С этими словами я подалась к двери. Через секунду я была уже с другой стороны двери, вне темно-коричневых стен кренделевского кабинета, я оказалась на свободе. Да, я еще не знала и не хотела даже думать, какой ценой, но я ушла от ответа. Хотя… Из огня да в полымя.

– Я не знаю, что мне делать, господи! Я просто не знаю, понимаешь? Я с ума схожу! А что, если и правда? Что, если она сиганет из окна? Это же получается, она из-за меня? – мне прямо в ухо орала, разрывая мою и без того облизанную Жориком перепонку, сестрица. Значит, медовый месяц подошел к концу?!

– Что случилось? Кто сиганет и из какого окна? Ты вообще где? – спросила я, но, кажется, не была услышана.

Информация к размышлению:

Моя сестра Лизавета – та самая, что вышла замуж, сама не зная зачем, – по жизни была особа нежнейшая, раба и жертва Большой Любви. Несмотря на крайнюю неприспособленность к суровым реалиям этого мира, она, двадцати пяти лет от роду (то есть на два года младше меня), уже родила одного ребенка от мужчины, который и мизинца ее не стоил, и уже ждала второго. Крутые жизненные повороты заставили мою сестру задуматься, а жаль, над своим будущим. Так комфортное hygge-будущее бухгалтера-экономиста-банковского клерка (нужное подчеркнуть) сестра променяла на сомнительную радость оказывать народонаселению психологическую помощь и поддержку. Получив соответствующее образование в вузе, где ее по-быстрому научили «чему-нибудь и как-нибудь», теперь Лизавета трудилась в психологическом центре «Надежда». Невзгоды не сломили сестру, они куда больше сломили меня, если уж на то пошло. Лизавета любила психотерапию настолько, насколько меня пугала перспектива позволить кому-то копаться в моей голове. Я разделяла мнение ученых о том, что психология на сегодняшний день – это не совсем наука. Это нечто иное, только формирующееся, эмпирически недоказанное, состоящее из одних только тезисов, гипотез и счетов за сеансы.

Так уж случилось, что мой божественный Апрель тоже оказался психотерапевтом, только куда более образованным: с медицинским дипломом, научным образом мыслей и глубокими познаниями в своей профессиональной области. Когда я слушала его, получалось, что это и впрямь вполне возможно – покопаться у меня в голове. И даже не слишком сложно. Мысль, от которой меня бросало в дрожь.

– Клиентка. Она у меня в кабинете! – кричала Лизавета, в голосе паника и ужас. Моя, на минуточку, беременная сестра. Которой никак нельзя кричать и волноваться.

– Да черт с ней, с клиенткой. С тобой-то что?

– Ты не понимаешь, она же у меня на сеансе. Хочет прыгнуть в окно. Я же отвечаю за нее, да? Ну да, господи! Я не знаю, что делать, я никогда с этим не сталкивалась. Ты не можешь Игорю позвонить, он же все-таки клинический психиатр.

– Информация, которую я стараюсь забыть, – пробурчала я. – Слушай, да не прыгнет твоя клиентка в окно.

– Игорю позвони! – истерично вопила Лиза.

– Да пойми ты, у вас неоткуда прыгать. С первого-то этажа только разве ногу можно вывихнуть?

– Она по ночам плачет. Муж ее спрашивает: «Что с тобой», а она ему: «Я лук режу». Как в анекдоте. Только не смешно, потому что муж устал от ее истерик, он свою жену к врачу послал, а врач – ко мне. Официально, с записью в карту ее медицинскую. А она мне говорит, что после нашего сеанса поняла, что вообще жизнь не имеет никакого смысла и проще тогда в окно сигануть.

– Да шутит она, – пробормотала я, а Лизавета всхлипнула. Я огляделась, пытаясь снова нащупать свое место в этом пространственно-временном отрезке. Пустой отдел пестрил горящими экранами, действительно никакой безопасности. Никто ничего даже в спящий режим не переставил, так и побежали к Черной Королеве на прием. Что-то меня беспокоило. Что-то… ах да, сестра.

– Ничего себе шутки. После моего сеанса! Может быть, она даже так в записке напишет.

– В какой записке, Лиза, ты зачем себя накручиваешь?

– Ты понимаешь, ее вообще не должны были ко мне направлять. Я же самый обычный психолог. Не имею дела с патологией. Ей, может, таблетки нужны. Твой Апрель же прописывает лекарства? Ты говорила, он тебе прописал что-то.

– Ага, от бешенства, – разозлилась я. – Простое снотворное, совокупно с рекомендацией делать зарядку. Потому что я, знаешь ли, работаю много. И даже сейчас тоже как бы работаю.

– И ведь я сама просила этого невролога, если что, ко мне народ отправлять. Знаешь, психология ведь очень хорошо помогает при психосоматике. Ну там… при бессоннице, неврозах, – голос сестры затихал по мере того, как она осознавала, что перечисляет все мои диагнозы. Я усмехнулась.

– Не беспокойся, мне бы ты не помогла. Я – тяжелый случай.

– Да? Ты просто никогда бы ко мне и не пришла, – оправдалась Лизавета. – А тяжелый случай – это вот у меня в кабинете сидит. Так ты позвонишь Игорю, а?

– Слушай, а может, она у тебя уже сбежала? Выпрыгнула из окна и ушла? – предположила я, после чего в трубке раздались подозрительные звуки – шорохи и стуки. Ага, моя беременная сестра побежала проверять. Я усмехнулась и отодвинула трубку от уха. Тут до меня вдруг дошло, что именно мне не нравится, что конкретно беспокоит. Не сестра. Хотя и она тоже. Нет, не это. За одним из столов в глубине зала я увидела чью-то голову с ореховыми волосами неоднородного цвета, словно их обладательница или очень долго загорала на солнце, или сделала неудачное мелирование.

Кто бы это мог быть? У нас таких нет – кроме разве что меня. Летом мои волосы как раз примерно до такого орехового хаоса и выгорали. Но ведь это не я? Тогда кто? И почему не на совещании? Я сделала шаг по направлению к непонятному затылку. Может быть, это какой-то засланец Черной Королевы скачивает компромат на нас, пока мы мирно слушаем все ее «доколе» и «интегрировать немедленно, не дожидаясь перитонитов»? Может, под нас копают? А что? Ведь чисто статистически не могла Черная Королева прийти к нам одна. Такие личности всегда приходят со своей командой. Новая Метла всегда выметает старый сор.

– Что вы выпили? Что это? – раздалось в моем телефоне, и мое внимание переключилось на более неотложные вопросы. Сестра достигла комнаты, где явно происходило что-то не то. – Фая, она какие-то таблетки выпила! Господи, меня посадят в тюрьму. – Дальше была какая-то непонятная возня, напугавшая меня не на шутку. Одно дело – страхи моей сестры. Другое дело – слопанные таблетки, да еще прямо на приеме в кабинете моей беременной сестры, которая уже и так, спасибо Сереже, лежала один раз в больнице на сохранении.

– Лиза, не лезь к ней. Запри ее к чертовой бабушке и жди меня.

– Ты с ума сошла? Как это я ее запру? – запаниковала моя Лизавета.

Я развернулась и закричала:

– Делай, что я говорю. Я сейчас найду Игоря, а ты пока запри ее к чертям собачьим.

– Но что я им скажу. Ой, она… она встает…

– Вот черт! – Я перепугалась. – Отойди от нее. Слушай, не подходи к ней, пусть лучше уйдет. Говори со мной. Что там происходит? Не дай бог она тебе чего-то сделает.

– Она села прямо на пол, – сообщила сестра. – Рыдает.

– А таблетки?

– У нее в руке какие-то.

– Блин, да что за хрень эта твоя работа. Ладно, держись. Я иду! Я бегу! – И я понеслась на выход. Конечно, это было весьма самонадеянно, считать – что я могу попасть с Профсоюзной в Бутово достаточно быстро, чтобы лично спасти ситуацию. Вот если бы я и в самом деле была каким-нибудь мутантом – Человеком-Пауком или Капитаном Америкой, – тогда да. А так ну кого я обманываю? Где я и где Бутово. Но логика во мне умолкла, и я неслась в другое здание, которое у нас в народе называли «Биг-Беном» за большие часы на внешней стене. В лифт, на первый этаж, бегом по улице – только там я вспомнила, что забыла взять ветровку. Плевать. Всего-то пробежать по теплой улице несколько метров, прокрутиться в дверях-вертушках и снова в лифт, на двадцать третий этаж «Биг-Бена». А там в другой коридор, куда более красивый, чистый и стильный, чем наш. На стенах коридора висели фальшивые картины Кандинского, вдоль стен то тут, то там стояли кожаные диванчики. Я неслась так быстро, что чуть не проскочила мимо нужного кабинета с табличкой «Апрель И.А., психотерапевт». Я затормозила и чуть не перекувыркнулась через саму себя. Затем взялась за ручку двери, дернула – и ничего.

Тишина. Все ушли на фронт.

Такая возможность мне ведь даже и в голову не пришла. Игоря не было в его кабинете. Я убежала с совещания, бросила пост, так и не выяснила, что за ореховый шпион работал за нашими компьютерами, а его нет на месте?

– Алло, ты там? – робко спросила меня сестра. – Она легла на пол.

– В смысле? Она же уже была на полу.

– Да, была. Она на нем сидела. А теперь лежит. Лицом вниз. И не шевелится.

– А она таблетки съела или только достала?

– Да откуда я знаю. – Тут я услышала в голосе Лизы нотки, намекавшие на то, что сейчас она сама ляжет на пол и заплачет. Я заколотила кулаком по двери кабинета моего Апреля в бессильной злобе. – Я же выходила! Может быть. Эй, Зинаида… господи, забыла ее отчество. Зинаида, вы таблетки выпили? Сколько вы выпили? Я только хочу помочь.

Дальше я услышала вой. Настоящий, аутентичный бабий вой. Так, как в фильме «Любовь и голуби» выла Надюха. Лизавета взвизгнула. Сестра явно испугалась. А у меня отлегло.

– Не кричи, Лиза, не кричи. Воет – значит, живая. Верно? Ты ей, знаешь, скажи, чтобы она дышала! – «родила» я не по размеру ценный совет, всегда казавшийся мне самым странным и нелепым из всего, что выдавала моя сестрица. Ага, спасибо, а то я обычно забываю! Они бы мне советовали подогревать кровь до 36,6 градуса. Если уж на то пошло, все эти штуки находятся в ведении периферической нервной системы, и я не забуду о них, даже если буду спать или если потеряю сознание. Да что там, я буду дышать даже в коме.

Впрочем, насчет комы я не уверена. Но я вдруг подумала, что и такой совет – просто дыши – сейчас подойдет как нельзя лучше, просто так, чтобы отвлечь человека. Или чтобы заполнить паузу… пока я буду искать выход. Я сосредоточенно кусала губу, раздумывая над сложившейся ситуацией. Так, клиентка воет на полу. Анамнез неизвестен. Прошлое темное, будущее туманное. Что бы сделал Апрель, окажись он на моем месте? Черт, да он бы никогда на нем не оказался. Хорошо, не на моем – на Лизаветином. Как бы он поступил, будь он доморощенным беременным психологом, а на приеме у его клиентки вдруг поехала крыша?

Я закрыла глаза и представила Игоря – мужская тяжеловесная уверенность в себе, проникновенный взгляд, немного ироничный, словно он еле сдерживается, чтобы не сказать какую-нибудь колкость. Впрочем, я всех и всегда в этом подозреваю, но это уже имеет отношение к моей личной неуверенности в себе. Так, зеленые глаза, на щеках небольшое раздражение – кожа страдает от постоянного воздействия лезвия на нее. Чуть заметна щетина – бритье не убирает ее до конца. Интеллигентен, образован, статен. Он не станет теряться в подобных обстоятельствах. Игорь не станет звонить сестре. А кому? Кому он станет звонить?

Каждый отвечает только за свою жизнь.

Игорь Вячеславович всегда сохраняет холодную голову, он умеет отделять работу от личного. Не берет на себя чужого. Моя сестра только и делает, что берет на себя все – и свое, и мое, и того парня. Меня это бесит, потому что я люблю мою Лизу и мне постоянно обидно за нее. Я бы хотела, чтобы она тоже была такой – холеной, спокойной, рассудительной. И отвечала бы только за свою жизнь, даже когда твоя клиентка пытается покончить с собой у тебя на приеме.

– «Скорая»! – я подпрыгнула на месте. – Да! Лиза, вызови «Скорую». И дай ей воды. Нет, постой, воды не надо. Пусть уж лучше просто воет. И дышит.

– Зачем?

– Как зачем? – всплеснула руками я. – Дышать-то надо.

– «Скорую» зачем?

– Ах, это! Надо, надо. Не спрашивай, просто вызывай. И полицию.

– Ты уверена? – переспросила Лизавета, явно готовая последовать любому моему совету. Я зажмурилась еще раз – свериться с моим внутренним Апрелем. Голос внутри меня сказал, что Апрель, будь он на моем месте, именно так и поступил бы.

– Да, да. Вызови от имени центра своего. Должность свою назови.

– А клиентке что сказать?

– Ничего не говори.

– Она на меня смотрит, – прошептала сестра очень тихо. – Как будто гипноз пробует.

– Ладно, скажи ей, что ты ее понимаешь. Скажи, чтобы дышала. Попроси рассказать все сначала – люди любят трепаться. И не смей паниковать.

– А Игорь? Он с тобой?

– Да. Да. Он со мной, – соврала я. – Просто не может говорить.

– Хорошо. Ты только не отключайся, – сказала Лиза чуть более спокойным тоном. Одно только имя Апреля успокаивает людей. Я выдохнула и прислонилась к двери лбом. Дверь была шершавой и теплой. Внезапно она двинулась и исчезла, лишив меня опоры. Я провалилась внутрь кабинета и упала бы, если бы меня не поймал Игорь Вячеславович Апрель. Собственной персоной, он стоял передо мной в проеме раскрытой двери.

– Да ты откуда взялся? – возмутилась я, возвращая себе утраченное равновесие.

– Интересный вопрос. Вообще-то это мой кабинет.

– Да? А чего же ты не открывал, когда я стучала? – возмутилась я. Игорь помолчал, рассматривая меня, а затем вздохнул, словно я снова – в сотый уже раз – разочаровала его.

– Фаин, это мой кабинет, я в нем работаю! У меня идет сеанс. Разве можно так стучаться и кричать? – строго спросил он. Я только растерянно хлопала глазами. Игорь был без пиджака, в одной только светло-голубой рубашке с закатанными рукавами и без галстука. У него в кабинете было солнечно и жарко, отчего, кстати, его многочисленные цветы в горшках и кадках цвели, разрастались и благоухали, делая кабинет похожим на цветочную галерею.

– Здрасте! – пробормотала я, наткнувшись на возмущенный взгляд недовольного мужчины средних лет – тоже в рубашке и без пиджака. Он сидел на темно-коричневом диване для посетителей. – У меня вопрос жизни и смерти.

Глава 5 Каждый день приходит, чтобы начать жизнь с чистого листа… и закончить неразборчивыми каракулями

Мы добрались до «Надежды» раньше, чем «Скорая», что было бы вполне забавным, если бы не было печальным. Или даже пугающим. Я лично вообще не понимаю, как эти так называемые «кареты» успевают к своим больным в условиях тотального трафика и всяких придурков, мешающих проезду. Если бы я была водителем «Скорой», я бы, наверное, больше людей задавила, чем спасла. Потому что бесят, знаете ли.

Мы ехали спокойно и молча, потому что, если бы я начала говорить, то сразу стала бы кричать. Нервы. У меня их было слишком много – компенсация за нечеловеческое спокойствие Апреля. Откуда у человека столько хладнокровия, спрашивается? Неужели его ничего не может напугать или расстроить? Неужели даже на смертном одре он будет лежать – благородный высокий старец с прекрасной осанкой и красивым оттенком седины – и говорить, что это нормальный, естественный ход вещей и что нужно просто дышать?

– Ты какая-то напряженная, – сказал вдруг Игорь с неожиданно приятным беспокойством в голосе.

– Да, ты считаешь? А обычно, когда моя сестра одна сидит в комнате с какой-то чокнутой, это меня страшно расслабляет.

– Сарказм – защитная реакция, – примирительно бросил он.

– Она самая, – рявкнула я. Меня бесило все: и то, каким спокойным Апрель был, и то, каким красивым. Даже когда он усталый, раздраженный и без пиджака, на него хочется смотреть не отрываясь. И его хладнокровие аккуратно намекало на то, что его чувства ко мне не могут быть глубокими. Эта темная зелень, этот омут в глазах. Что я буду делать, когда Игорь разобьет мне сердце? Как я могла довести ситуацию до такого?

– Я не думаю, что у клиентки Лизы настоящая клиническая депрессия. Честно, я уверен, что все наладится. Ты зря только срываешься.

– Конечно, зря. Ведь люди нервничают и волнуются только и исключительно по собственному желанию, верно? Все в мире легко поддается контролю, да? Нет ничего невозможного для человека с интеллектом?

– Так, я списываю все это на остроту момента.

– С чего ты взял, что там не может быть ничего серьезного? Ну вот как можно такое говорить?

– Потому что она выла, – пожал плечами Апрель. – А пациенты в клинической депрессии ведут себя иначе. Рыдать, выть – это ведь нормальная реакция на стресс. А те, кто действительно в депрессии, могут вообще не вызывать подозрений, казаться совершенно нормальными, только очень тихими. Одна моя пациентка говорила, что задыхается, даже когда дышит. Она обычно сидела очень тихо, не двигалась, не шевелилась – совсем. А однажды ее нашли утром на полу, еле откачали. Задохнулась, пытаясь повеситься на простыне. Хотя это просто невозможно сделать, да там и не на чем – ни люстр, ни крюков. Это же психиатрическая больница, но она все равно пыталась. Привязала простыню к ножке кровати и тянула…

– Кошмар, – прошептала я. Игорь вздрогнул, посмотрел на меня так, словно только сейчас вспомнил, что я сижу рядом на соседнем сиденье.

– Да-а уж, – протянул он, сворачивая к психологическому центру «Надежда». – Смотри-ка, а «Скорой» еще нет.

– Может, уже уехали? В смысле увезли?

– Тогда бы твоя сестра уже взорвала телефон звонками, – резонно заметил Игорь, припарковываясь так, чтобы оставить въезд для «Скорой». Зона, размеченная специально для этих целей, была уже заставлена другими машинами. – Ты сегодня на тренировку поедешь? Саша тебя на весь день отпустил?

Два вопроса, каждый из которых застал меня врасплох. Про тренировку я забыла – весь этот переезд сбил меня с толку. Это ведь был первый день совместной жизни, и я словно ходила по минному полю, а сегодня утром из квартиры Апреля – нашей с ним квартиры, которую мы теперь арендовали вместе, если уж на то пошло, – я фактически сбегала, как дезертир с поля боя. Про форму я даже не подумала.

И Саша никуда меня не отпускал. Саша вообще больше ничего не решал.

– Как это ты просто ушла?

– У меня сразу крыша поехала, когда я услышала Лизкин голос. Ты же знаешь, она только недавно из больницы. А что, если ее опять заберут? А Вовка? Я запаниковала и не подумала. Там еще была какая-то девица, сидела за Ванькиным компьютером. Нас все равно всех выкинут и приведут новую команду.

– Так-так-так, дай мне подвести промежуточный итог, – перебил меня Игорь. – У вас в отделе новый босс, которого ты даже не поставила в известность, что уходишь. Я правильно понял? Это логично! Просто и со вкусом. Развернуться и уйти, не сказав ни слова после того, как этот самый босс спросил тебя о вашей интеграции… чего с чем?

– Не важно. Мне просто не везет. Каковы шансы, что меня не уволят? Ты же понимаешь, что уволят все равно! Им просто, наверное, нужны основания. Вот они их и ищут! – грустно пожала плечами я, открывая дверь в центр «Надежда». За ними, прямо передо мной, в просторном холле, выстеленном пыльным ковролином, стояла Лизавета.

– Как это уволит? Кто уволит, кого? Тебя? Почему? – тут же разразилась она вопросами.

– Так, я не понимаю, у тебя что, своих проблем не хватает? – окончательно озверела я. – Меня препарировать сегодня не будем. Где твоя сумасшедшая?

– Тише! – моментально вытаращилась сестра, и я поняла, что сумасшедшая сидит тут же, в коридоре, и смотрит на меня возмущенным и немного смущенным взглядом.

Сумасшедшую звали Зинаида. Ей было за сорок, точнее не скажешь, ибо ей могло оказаться и сорок два, и пятьдесят два – с одинаковой долей вероятности. Однако на сумасшедшую она никак не походила. Что, руководствуясь изуверской логикой моего всеведущего Малдера, как раз намекало на то, что сумасшедшей она вполне могла оказаться на самом деле. Зинаида была женщиной простой, без изысков. Бесформенный свитер с не до конца отстиранными пятнами неустановленного происхождения (вполне может быть, что и от кофе), темно-синие, немаркие джинсы туго обтягивали ее внушительный зад.

– Игорь, спасибо, что согласились приехать, – залебезила Лизавета, пока мы с Зинаидой враждебно сверлили друг друга глазами.

– Меня очень убедительно попросили, – серьезно сказал Игорь, слегка кивнув в мою сторону. Лизавета тут же зарделась.

– Я не хотела вас отрывать, но тут сложный случай.

– Фаина сказала, вы уже вызвали «Скорую»? Что именно произошло? Почему их до сих пор нет?

– Они передали куда-то вызов. В… психиатрическую. – Лиза была бледная, но держалась уверенно, особенно теперь, когда мы с Малдером были рядом. Как говорится, никто не умер, и ладно. Они разговаривали между собой так, словно ни меня, ни тем более Зинаиды тут вовсе и не было.

– Пила? – спросила я, прервав напряженное молчание.

– Смотря что, – обиженно буркнула Зинаида, откинув назад увесистую тяжелую косу. Я давно уже не видела женщин с косами. Молодые вообще их не носили, предпочитая отутюженные до неестественности ровные блестящие волосы. С возрастом волосы становились все короче – удобно ухаживать. Но у Зинаиды была шикарная коса. Раритет. Глаза тусклые, но большие, когда-то голубые, теперь помутневшие, с желтизной. Наверное, здоровье шалит.

– Таблетки?

– Фестал я выпила, – буркнула Зинаида.

Я пораженно замолчала. Лицо женщины было красным, помятым, с неровными пятнами от слез. Буря пронеслась, а следы остались. Я попыталась представить, как бы Зинаида прыгала из окна, но не смогла. Нет, прав Малдер: те, что воют, не вешаются.

– Муж бросил? – неожиданно спросила я.

– Не бросил, – покачала головой она.

– Гуляет? – продолжила зачем-то задавать вопросы я.

– Ну и что? – неожиданно обиделась она. – Ты-то что, тоже психолог?

– Боже упаси. Мне хватает этих двоих, – усмехнулась я, показав глазами на сестру с… да как бы его называть-то? Сожителем? Ха-ха!

– Красивый, – протянула Зинаида безо всякой зависти в голосе. – С такими-то хуже всего.

– Не говори. Страшное дело, – согласилась я.

– Мой тоже красивый… был. Да бабам разве есть разница? С пузом или нет, все одно. Он говорит. Улыбается. А я не могу прямо, хочется в морду дать. Я же знаю, я была у нее – у другой. Гуляет он от меня. Вот Лизочка все хочет, чтобы я примирилась с собой. Чтобы приняла свою жизнь. А на черта она мне такая? Сыну пятнадцать, и он тоже все знает. Обедать к ней ходил. Ты понимаешь, какой позор? Сын там жрал. Так она ему еще и денег дала на новые кроссовки. Целых три тысячи. Я работаю в кафе, помощник повара. Я что, кроссовки не куплю своему сыну? А? Она вообще какое право имеет в мои дела лезть?

– А муж чего? – спросила я.

– В смысле? – опешила Зинаида. – Муж ничего.

– Вообще ничего? Не знает, что ли?

– Конечно! Я не говорю ему ни о чем. Не дождется. – Зинаиду аж передернуло от возмущения. – Я скажу, ага, так он сразу к ней и ускачет. Знаю я такие истории. Поймают с поличным, а муж тут же лапки свесит и давай уходить к другой. И все. Так и кукуют.

– Кукуют, значит, – вздохнула я. – Из окна прыгать-то не будешь? По ночам рыдать?

– Не знаю пока, – покачала головой Зинаида и насупилась. – А тебе что за дело? Бессмыслица какая-то. Зачем психиатрическую-то вызвали?

– Ты хоть видела, что психолог твой беременная? А? Ну куда на полу валяться?

– Да пошло оно все, – Зинаида махнула рукой. Я заметила, что Игорь исподволь наблюдает за нами – всевидящее око Саурона. Вскоре подоспели и врачи. Зинаиду укололи чем-то, после чего долго писали что-то в карте, задавали вопросы, звонили куда-то, пытаясь сбросить проблему на кого-то еще. В конце концов женщину все-таки увезли куда-то на профилактику. Никто не хочет оставлять без присмотра человека, пусть даже и вполне адекватного, но у которого в карте написано, что он хотел прыгнуть из окна. И глотал таблетки. Даже пусть и фестал. Я чувствовала себя нехорошо, неловко – забрали-то ее из-за меня. Я ведь Лизке велела обязательно сообщить «Скорой» о попытке суицида. У страха глаза велики, у страха за сестру в частности. А с другой стороны, ну откуда я знаю, что лучше для Зинаиды этой? Игорь мой старательно не вмешивался в процесс принятия решения, демонстрируя полнейшую профессиональную этику, и это просто бесило.

Все было кончено, Лизавета доставлена домой, где отдыхал неизвестно отчего уставший безработный Сережа. Мы договорились, что заберем Вовку из сада к себе, чтобы не дергать Лизу лишний раз. Всю дорогу домой Апрель хмурился и молчал, а я, словно нарываясь, спросила, не будет ли он против, если Лиза захочет оставить Вовку у нас до конца недели.

Ну, вот такое у меня было настроение.

– Ты же знаешь, что я об этом думаю, – спокойно ответил Апрель. Обманчивое спокойствие, я бы сказала. Я опустила козырек у ветрового стекла и посмотрелась в маленькое зеркальце. Темные круги под глазами снова заявили о себе. Волосы растрепались, и я попыталась распутать их пальцами, но они не поддались. Краем глаза я покосилась на Малдера. Его спокойный профиль был возмутительно хорош в вечерних сумерках.

– Откуда мне знать, – пожала плечами я.

– Оттуда, что я много раз говорил тебе об этом напрямую. Ты слишком сильно включаешься в дела своей сестры.

– И вообще лезу не в свои дела, да? – уточнила я, старательно удерживая свой голос в удилах. Спокойствие, только спокойствие.

– Этого я не говорил.

– Но подразумевал, – все-таки раздражение немного прорвалось, и Малдер, конечно же, тут же заметил его. Он повернулся и посмотрел на меня так, словно пытался прикинуть, стоит ли со мной связываться.

– Хорошо, если желаешь. Я не люблю ругаться, но тебе, кажется, сейчас это совершенно необходимо. Слишком тяжелый день, – он не спрашивал меня, просто констатировал очевидные, по его мнению, факты.

– Ты думаешь, что знаешь меня лучше, чем я сама себя? Ты думаешь, что у тебя на все вопросы есть ответы? Что они вообще есть – правильные и неправильные ответы?

– Так, это уже интересно. – Малдер остановил машину на какой-то случайной парковке и повернулся ко мне. – Я так понимаю, что тебе есть что мне сказать. Ты полагаешь, я не знаю ни тебя, ни себя, ни правильных ответов.

– Тебе действительно настолько наплевать на людей? На мою сестру, на эту чертову Зинаиду? Зачем вообще ты пошел учиться в свой медицинский институт, если в тебе нет никакого сострадания к людям и к их ошибкам и промахам? Моя сестра хоть и дура полная, но она все-таки пошла в психологи, чтобы помогать людям. Хотя, по большому счету, она не может помочь даже самой себе. Но она сочувствует, понимаешь?

– А я не сочувствую, да? – еще ровнее уточнил Игорь.

– А ты действуешь в соответствии с распределенными зонами ответственности. Ты предлагаешь каждому нести только свою ношу, ты рационален и адекватен настолько, что рядом с тобой нормальные люди кажутся чокнутыми. А те, у кого не получается жить с таким же холодным разумом, чувствуют себя ущербными.

– Ты о себе? – тихо переспросил Апрель. – Неужели ты говоришь о себе, Ромашка? – В его голосе появилась мягкость, которой я так хотела, но теперь, как капризный ежик, только сильнее распушила иголки. Я не хотела мириться, я хотела ругаться.

– Мне ты посочувствуешь, потому что я – личное, я не бизнес, да? А Зинаида – работа. Поэтому к ней ты даже не подошел. А может, нужно было с ней поговорить? Может, зря мы ее в психушку запихнули?

– Никто ее в психушке держать не станет, – вдруг с уверенностью заявил Малдер. – Уж поверь мне. Привезут ее туда, осмотрят, проведут профилактическую беседу и отправят под наблюдение участкового психиатра. Мужу позвонят, он ее заберет. Или какой-нибудь сердобольной сестре.

– На меня намекать изволите?

– Ты убежала с работы. Сорвала мой сеанс. Ты приняла все правильные и нужные решения вместо твоей сестры, которая, на минуточку, профессионал. Ну, хотя бы считается таковым. Но в моменты кризиса она, как ребенок, ищет тебя. Лиза не должна была переваливать на тебя всю эту ситуацию, ты не согласна? Что вообще нормального, правильного в том, что она звонит тебе каждый раз, когда жизнь идет наперекосяк? Сережа ушел – она звонит тебе. Сережа вернулся – снова тебе. Сережа подрался пьяным – синяк под глазом опять-таки у тебя. Сережа сделал ей ребенка, но из садика его забираешь ты. И на майские ты с Вовкой сидишь на даче вместо того, чтобы поехать со мной куда-нибудь… я не знаю, в Прагу. А еще я точно знаю, что когда-то ты пожертвовала своей личной жизнью, чтобы остаться с сестрой. Что в этом нормального, скажи, Ромашка? Завтра ты пожертвуешь мной?

– Ты боишься этого? – вытаращилась на него я.

– А тебя бы это, конечно, порадовало, да? Потому что серьезные отношения – это не про любовь, а про то, кто кому нужнее, да? Кто уязвим, а кто нет. И кто кого первым бросит.

– Ого, какие повороты! – воскликнула я, ощетинившись еще больше. – И как быстро. Успокойся, ты меня первым бросишь, ты.

– Да? А ты, конечно, уверена в этом. Думаешь, что я неуязвим, и это так тебе не нравится, что ты готова бороться до победного, только бы найти мою ахиллесову пяту. А вот скажи мне, твой журналист – ты тоже ведь, наверное, думала, что это будет он?

– Я никогда так не думала! – прошептала я, пораженная тем, насколько мой Малдер прав. Нужно просто расстреливать людей, которые все время правы. Это же просто невозможно. – Откуда ты… как ты можешь знать, что произошло… ты что, говорил с кем-то обо мне?

Мы оба замолчали, задыхающиеся и утомленные этой перепалкой. Я тихо осознавала эту мысль – Игорь говорил с кем-то обо мне. С кем он мог говорить? С сестрой? Два психолога с наслаждением препарировали мое прошлое, которое до сих пор еще немного саднит, чувствуется, как неправильно сросшаяся кость.

– Я не должен был… – пробормотал наконец Игорь, потеряв хотя бы часть своей невозмутимости. – Но ты ведь ничего не рассказываешь. Никогда. Кто он был? Как его звали? Юра? Я видел его в новостях. Лиза сказала, он умолял тебя остаться с ним.

– Он не умолял, – помотала головой я. – Только ставил ультиматумы. – Я закрыла глаза ладонью, словно мне было больно от слишком яркого света. – Я спотыкалась о его требования на каждом шагу.

– Иди ко мне, – прошептал Игорь и притянул меня к себе, не дожидаясь моего ответа. И правильно сделал, его бы не последовало. – Прости меня. Никакой я не неуязвимый.

– Ты как Кощей, твоя смерть в яйце? – выпалила я, и мы оба расхохотались. Через мгновение мы уже целовались, и мир снова стал зеленым и голубым, как летом на мамином поле на даче. Игорь стянул с меня лифчик, не снимая моего свитера – черт знает, откуда такая ловкость пальцев и такие сомнительные навыки. Он ласкал меня и одновременно сурово отчитывал за мой скверный характер. Противоречивые сигналы, как очень горячий кофе вместе с ледяным мороженым. Я смеялась и кусала от нетерпения губы.

– Так мне нравится ругаться гораздо больше, – призналась я, вдыхая сложный микс ароматов мужского тела. Его туалетная вода, усталость долгого дня, запах машины, мой запах, оставленный на его предплечье, когда я целовала его туда.

– Ругаться нам предстоит очень много, – грустно подтвердил Малдер. – Только ты меня не бросай.

– Ты меня тоже, – попросила я в ответ. Это было как пакт о ненападении. Мы оба боимся того, что происходит. Мы не знаем, чего ожидать друг от друга. Я никогда не ожидаю ничего хорошего, не такой характер. Все очень плохо. Очень, но не прямо сейчас. Сейчас мы с трудом удерживаем наше желание и едем домой. Я млею от ощущения, что под свитером ничего нет, а мой лифчик валяется на заднем сиденье автомобиля. Мельком я ловлю свое отражение в маленьком зеркальце на козырьке, но я уже не кажусь себе такой нелепой. Мои щеки покрыл румянец, глаза блестят.

Я люблю. Меня любят. Как странно. Мы едем домой – ужинать.

Только ночью, сидя в чистой темной кухне – Игорь уже спал сном праведного психолога, – я вспомнила об этой странной ореховой голове над серыми разделителями наших офисных кубиков. И сразу дурное предчувствие, от которого я не могла избавиться все утро, вернулось ко мне. Я знала, что предчувствия иррациональны, что за ними могут стоять ошибочные данные, что система предпочитает останавливать нас на полдороге, нежели позволить двигаться в неизвестном направлении. Но на этот раз никакие рациональные доводы не помогали выкинуть это предчувствие из головы.

Над отделом нависли тучи, должна ли я снова пытаться развести их руками? Малдер бы нахмурился и сказал, что я снова беру на себя груз других людей и что мы только-только договорились, что я буду дышать и отвечать исключительно за себя. Но Малдер спал, а меня снова мучила бессонница, и я полезла за мобильным телефоном. Сонный голос Саши Гусева заставил меня устыдиться – лишь на секунду.

– Ромашка? – удивленно переспросил он. – Пожар?

– Почти, – тихо рассмеялась я. – Душа горит. Разбудила?

– Ну… соврать или сказать правду?

– Соври, – попросила я.

– Тогда нет. Не разбудила. Я как раз смотрел фильм… сама придумай, какой именно.

– «Талантливый мистер Рипли», – ответила я не раздумывая. Саша удивился такому моему быстрому и странному выбору.

– Смотрел я твоего мистера Рипли. Крипота какая-то. Все там такие талантливые, красивые, в джаз-клубах отдыхают, а в конце концов все одно – веслом по башке. Нет, этот фильм я бы не смотрел – жаль время тратить. Джуд Лоу еще куда ни шло, а этот… как его, Мэтт Дэймон и сотоварищи. Вруны и голубые к тому же.

– Там этого напрямую нет, – возразила я. – Там только иносказательно. Никакой пропаганды.

– Так, Ромашка, тебе чего нужно? Слишком уже поздно, чтобы спорить о вкусах. Хочешь знать, идти ли тебе завтра на работу? Стоит ли вообще вставать?

– Я так не ставила вопрос, – хихикнула я, а затем вдруг с ужасом поняла, что ведь Гусев-то прав. Я ушла с совещания! Считай, в самоволку. Да даже для поддержания уважения среди нового коллектива Новая Метла, ее величество Черная Королева, должна меня прилюдно выпороть у позорного столба и выгнать. Где у нас в «Муравейнике» позорный столб?

– Ты никак не ставила вопрос. Ты вообще выдала, – хмыкнул Гусев, в голосе – уважение и даже какое-то восхищение. – Но на работу приходи. Оксана Павловна отчего-то не стала тебя увольнять.

– Оксана… а, ну да. Может, она просто хочет сделать это лично?

– Все может быть. А на тренировку ты чего не пришла? Это вот вообще непростительно. Или тебя твой ловец человеческих душ не пускает? Ревнует?

– В этом замечен не был, – удивилась я. – Слушай, а что за баба у нас за компьютером работала? За Ванькиным?

– Чего? – опешил Саша. – Ты о ком?

– Ну, такая, волосы чуть светлее каштановых, ореховые, наверное, мелированные. Лица я не видела. Она там сидела, когда я вышла из кабинета. Все вы были на совещании.

– Никто у нас не работал. Тем более за Ванькиным компьютером.

– Нет, работала, – уперлась я.

– Может, ты сама и работала?

– Дурак, да? Слушай, может, она ушла уже, когда вы освободились. Я подумала, Черная Королева могла кого-то подослать. Созвать вас всех на совещание специально, чтобы в отделе никого не было. А эта ее… агентша… перешерстила наши компьютеры. Что она там могла искать?

– Слушай, Ромашка, у тебя началась паранойя. Это после всей этой истории с Кренделем. Говорю тебе, я вышел почти сразу за тобой, и никого там не было. Ни за Ванькиным компьютером, ни за каким другим. Глючит тебя. Ну, ошиблась, с кем не бывает. Может, там кофта какая-то висела?

– Может быть, – пожала плечами я, снова вызывая из моей ненадежной памяти воспоминание об ореховой голове. Теперь картинка стала нечеткой, смазанной. Ванькин стол стоял далеко, я была занята разговором. Переживала. Может, это и не голова была вовсе, а чучело?

– Ладно, разберемся. Ты только завтра приходи как человек, а? – попросил Гусев.

– Слушай, Саш, а тебе не обидно, что ее вместо тебя поставили? – вдруг «вспомнила» я. И тут же пожалела. Вопрос был за гранью дозволенного. Саша помолчал, а затем пожелал мне спокойной ночи и светлых снов самым сухим тоном на свете.

Глава 6 Лучше принять неправильное решение, чем не принять никакого, хотя… в вопросах с «красной кнопкой» все не так однозначно

«Прийти как человек» означало в моем случае с самого утра, пока сонный Апрель брился в ванной, вытащить в центр комнаты все доставленные из дома коробки и попытаться предположить, в какой из них притаился магически шрёдингеровский кот. Собирая коробки, я руководствовалась в корне ложным тезисом, что у меня будет достаточно времени на то, чтобы их разобрать. А что случается с теми, кто строит свои предположения на ложном тезисе? Правильно, они ничего не могут найти – ни блузок, ни юбок, ни тем более пиджаков.

– Я молчу! Молчу! – поднял руки вверх Игорь еще до того, как я разразилась правозащитной речью. Он просочился между коробок, достал из шкафа очередной идеальный костюм – на этот раз глубокого серого цвета – и эвакуировался одеваться на кухню. Я принялась распаковывать коробку за коробкой, матерясь про себя. Ведь математик же, ну что, не могла коробки пронумеровать? Ведь такое простое решение. Коробка № 1 – всякий хлам и книги. Коробка № 2 – всякий хлам и книги. Коробка № 3 – так, не нравится мне все это. Я словно не вещи для жизни сюда собирала, а пыталась очистить мамину квартиру от всякого хлама и книг. Только в коробке № 7, предпоследней, я нашла то, что именовалось у меня официальным тряпьем. А именно то, что я практически не носила. Пока Крендель царствовал в нашей цифровой крепости и крал потихоньку деньги наших учредителей, никто над стилем и внешним видом не задумывался. Столько лет счастья! Да я должна уже быть благодарна судьбе!

– Я тебя жду! – крикнул мне из коридора Игорь мой Вячеславович, уже бодрый и красивый, с чашкой кофе в руках. Осторожный от природы и наученный горьким опытом, он теперь с чашками кофе ко мне близко не подходил.

– Жди-жди, я никуда не пойду. Я не знаю, что это значит – «прийти как человек». Я никогда не приходила так на работу! – возмущалась я, рассматривая глупые бежевые блузки в стиле Бриджит Джонс и черные юбки-футляры. Как я вообще могла такое купить?

Я и не помню, чтобы я это покупала.

– Ничего себе. В этом ты похожа на учительницу старших классов, – рассмеялся Малдер, делая очередной глоток кофе. – Которую сейчас строго накажет директор школы.

– Вот и поделом, – кивнула я недовольно.

– Попробуй сменить юбку на брюки. А эту… м-м-м… прозрачную прелесть на что-то более тонированное.

– Девятку-баклажан? – хмыкнула я. В результате этого кризиса вещевого самоопределения я разозлилась, достала синие, цвета индиго, вполне приличные (не драные) брюки и черную водолазку с короткими рукавами-фонариками – она показалась мне вполне затонированной.

– Что-нибудь на каблуке? – предложил Малдер после долгих раздумий. Умный, опасливый, ничего говорить не стал против одежды.

– Как скажете, господин историк моды, как я понимаю. Что-то я не узнала вас в гриме.

– Ну, прости. Слушай, очевидно, нужно заняться твоим гардеробом.

– Или моим резюме, – упорно вредничала я. – Найти мне другое место, где меня не заставят носить ходули. Я – программист. А они, как известно, не моются, не красятся и не причесываются. Это наш фирменный профессиональный «лук».

– Ага, – еле сдержал смех Игорь. – Но на каблуках ты совершенно очаровательна. Знаешь, я ведь теперь весь день буду представлять тебя в этих странных ботильонах, но в прозрачной рубашечке и этой черненькой юбке БДСМ.

– Ого! Я не против! – рассмеялась я, ковыляя в сторону лифта. Ходить на каблуках я не умела и не любила. Ботильоны – единственная моя весенняя обувь на каблуках – достались мне от мамы, когда та пыталась превратить меня в Настоящую Женщину. Видимо, и блузку тоже купила она.

В «Муравейнике» мне удалось совершить чудо и не повстречаться с Джонни, с Витей Постниковым, с Машкой Горобец и даже с Сашкой Гусевым до поры – короче, со всеми теми, кто обязательно поднял бы меня на смех за мой нетипичный внешний вид. Я бы и сама подняла себя на смех, чего уж там. Но когда двери лифта на двадцать шестом этаже открылись, вместо дружного коллектива нашего отдела я была встречена грохотом, стуком и вибрацией какой-то гигантской дрели.

– Господи, что это? – проорала я, подойдя ближе к «нашим». Бедная Яночка сидела за своим компьютером в больших наушниках, явно пытаясь оградить свои нежные уши от этого кошмара. Я постучала по ее плечу, и она подпрыгнула, отчего наушники чуть не сорвались с ее головы. Затем она посмотрела на меня так, словно заподозрила в измене.

– Думаешь, поможет? – тут же поинтересовалась она, кивнув на мою водолазку. Я поправила кулончик-пульку, а на самом деле флешку – единственное украшение, одобрено моим королем моды Малдером – и пожала плечами. Рукава-фонарики поднялись и опустились.

– Нас сносят?

– Кабинет ремонтируют! – прокричала Яночка в ответ.

– А где Сама?

– Так вон! – И Яночка ткнула куда-то прямо в центр нашего зала. Я обомлела. Все было Очень Плохо и даже хуже. Черная Королева, сегодня в каком-то умопомрачительном, наверняка расшитом вручную сюртуке в стиле Средневековья, в узких брючках, с ноутбуком в руках, стояла в центре нашего безумия. Она не смотрела на меня (хвала Изготовителю), Черная Королева печатала одной рукой, держала телефон у уха, прижав голову к плечу, и что-то кричала. Она плевать хотела на шум.

Я пригнулась, невольно пытаясь спрятаться за серыми перегородками. С другой стороны зала на нас двигались сразу две уборщицы с пылесосами. Видимо, Черная Королева решила сразу бороться и со внешним видом своего кабинета, и с нашей всепроникающей непобедимой пылью.

– Что делаем? – крикнула я Яночке.

– Черт его знает. Я за тебя протоколы обрабатываю, – и она посмотрела на меня с укоризной. Я кивнула и скривилась – предполагаемое выражение лица, – я сожалею, но что ж тут поделаешь, если я вчера так неадекватно исчезла?

– Слушай, а ты вчера тут не видела непонятную даму за компьютером? Предположительно за Ванькиным? – уточнила я на всякий случай. Яночка посмотрела на меня с очевидным непониманием. Я кивнула, сделала шаг в сторону своего стола, чуть не упала, зацепившись каблуком за ковролин – чертов дресс-код! Прав Малдер, нужно купить какие-нибудь пригодные для жизни туфли на небольшом каблуке. Интересно, а не продают кроссовки на каблуке? Я бы купила. Хотя… они бы все равно не соответствовали имиджу организации.

Как все сложно!

– Я пойду за кофе. Тебе принести? – спросила я Яночку, но та помотала головой и уткнулась обратно в экран. Держится, малышка, за рабочее место. Я скользнула взглядом по все еще погруженной в разговор Черной Королеве. Какой красивый сюртук. Вот бы мне такой – вместе с фигурой и осанкой. Вот кто бы хорошо смотрелся рядом с моим Апрелем. Черт, нет, только не по этому пути. Гнать все негативные мысли прочь! Правда, если мне удастся прогнать их все, я останусь с пустой головой.

– Кофеек? – уточнил насмешливо Ванечка, когда я ковыляла мимо него обратно, пытаясь держать одновременно чувство собственного достоинства и наполненную до краев чашечку кофе. Я же не подумала о том, что понесу ее от столика с чайником до рабочего места, переступая по полу как на ходулях.

– Молчи, грусть, молчи. Слушай, погоди, Ванечка. Скажи мне как на духу, ты вчера у нас в отделе никого чужого не заметил? – Я остановилась и посмотрела на Ваню с надеждой. С последней, если уж на то пошло. Кому, как не ему… За его же компьютером…

– Да у нас вчера в отделе даже кое-кого из своих не хватало, – хмыкнул он. – Но ты кого имеешь в виду? Крендель, что ли, приходил?

– Да какой, к черту, Крендель, – расстроилась я. Никто никакой непонятной женщины у нас в отделе не видел. Телепортация? Гостья из будущего? Материализовалась, чтобы исправить что-то в прошлом, и тут же квантовым способом трансгрессировала к чертовой бабушке? Рациональный ум подсказывал, что тема с галлюцинациями куда более вероятна. Может, пора и мне поколоть витамины какие-нибудь?

– Фаина Павловна? – Голос Черной Королевы раздался посреди внезапно возникшей тишины так неожиданно, словно она тоже трансгрессировала ко мне за спину. И почему, интересно, затихли соловьи? В смысле дрели?

– Да-да, простите, – пробормотала я, осторожно, бочком подбираясь к своему столу. Черная Королева проводила взглядом мою титанического размера черную чашку, любимую, подаренную когда-то Сашкой Гусевым. На чашке шрифтом terminal были выбиты ряды кода, команды SSI, общий смыл которых сводился к тому, как и в какой последовательности следует готовить кофе. – Я только пришла.

– Я вижу, – кивнула Черная Королева.

– Оксана Павловна, м-м-м, я хотела… извиниться за вчерашнее, – забубнила я, пристраивая параллельно чашку на стол. Черная Королева смотрела на меня с интересом лаборанта, разглядывающего очередную белую мышь.

– Хорошо, давайте, – кивнула она.

– Давать… что?

– Извиняйтесь. Вы же хотели. Или перехотели?

– Нет, – покачала головой я, пожалев, что вообще пришла сюда. Определенно, она меня сейчас унизит и уволит. Если бы я не пришла, меня бы просто уволили. Лежала бы сейчас у Малдера в прозрачной блузке, смотрела бы что-нибудь смешное на YouTube. – Я не перехотела. В смысле… у меня вчера по семейным обстоятельствам было. Сестра беременная. Вызвали срочно. Я не хотела…

– Чего именно вы не хотели?

– Ну… – Тут я совершенно поплыла. Чего я не хотела? С совещания уходить? Выглядеть как привидение? Работать из рук вон плохо? Проявлять недопустимое неуважение к начальству? Что ей сказать?

– Так, я поняла вас, – сухо сказала Черная Королева.

– И? – спросила я, отчего та повернулась ко мне, как говорится, «фасом» и сощурилась.

– И, учитывая ваш стаж и рекомендации, которые вам дали ваши коллеги, я дам вам шанс перестроиться и стать частью обновленного отдела. Все-таки, если судить по некоторым вашим работам, программистом вы можете считаться.

Именно так. Она не добавила «хорошим» или «первоклассным». Просто согласилась, что с дипломом Физтеха и большим стажем безупречной (ну, как бы да) работы в нашем «Муравейнике» я программистом считаться могу. Какая честь!

– Могу, наверное, – пробормотала я, не зная, что еще сказать.

– Месячный испытательный срок. На профессиональное соответствие. У всех, но у вас в особенности, – отчеканила Черная Королева, смахнула невидимую пылинку с полы своего идеально ровного, красиво расшитого сюртука и ушла к своему импровизированному рабочему месту в середине нашего зала. Тут же заработала дрель, а уборщица принялась пылесосить мир под моими ногами. Я отступала и отступала, пока не оказалась буквально пришпилена к своему столу, и только тогда уборщица от меня отстала. Злой наноробот в форме с надписью «Чистый свет». Закрыв глаза, я поднесла чашку к губам, отпила кофе и обожглась – я привыкла пить с молоком, но сегодня его не было, корова, видать, сдохла.

– Черт! Что ж такое!

– Значит, месяц нам всем? – вздохнул Жорка, кивнув мне со своего стола. Я дула на кофе.

– Может, не мучиться и уйти гордо – самим? – предложила я.

– Нет уж, у меня семья, мне гордость не по карману. Слушай, никогда тебя такую не видел – это он о моем внешнем виде.

– Какую такую?

– Ну… нормальную. В одежде.

– Обычно я голая хожу, да. Сегодня вдруг с утра я вкусила с дерева добра и зла и вдруг смотрю – опа, а на мне ж ничегошеньки. Ну, думаю, нехорошо, непорядок. – Жорка кисло улыбнулся, но вид у него оставался каким-то жалким, вызывающим не столько сочувствие, сколько омерзение. Наверное, как и у меня сейчас. Гордость нам была не по карману.

– Думаешь, зачем она нам этот месяц дала? Добрая? – спросил он. Но я лишь пожала плечами.

– А сколько времени нужно, чтобы найти хороший, железный повод, чтобы уволить любого из нас, но меня в особенности? Месяц – это даже с запасом. Чтобы потом, знаешь, ни одна трудовая комиссия не придралась. Слушай, – осенило вдруг меня. – А ты «Мне бы в небо» видел? Может, она Клуни?

– Джордж Клуни? – на всякий случай уточнил Жорик, но тут до него дошло. – Ты имеешь в виду…

– Да, я именно это и имею в виду. Может, наша Черная Королева вообще не из IT-области? Может, плевать ей на интеграцию? И ее специально наняли, чтобы повыгонять кучу народа на законных основаниях. «Увольнитель дьявола»!

– Глубоко. Глубоко копаешь, – побледнел Жорик.

– Может, удастся ее закопать? – спросила я безо всякой надежды в голосе. Пить кофе без молока мне расхотелось, как и работать, впрочем. Я подумала было позвонить Апрелю. Одни только воспоминания о вчерашней ночи, мысль о том, что я чувствовала, когда проснулась рядом с ним, – и мое тело немедленно среагировало на картинки из головы повышением сердечного ритма и выбросом в кровь ряда гормонов положительного характера. Проще говоря, стало так хорошо, что я чуть не замурлыкала. Просыпаться рядом с Игорем – это форма допинга, за это должны снимать с дистанции атлетов. Нет, если я позвоню Апрелю, работать вообще не смогу. Буду сидеть и слушать его голос. Отрывать его от работы.

Интересно, а он думает обо мне?

– Ты куда это собралась? – спросил меня с подозрением Жорик, когда я решительно направилась в сторону лифтов.

– Я пойду и лично перепроверю все данные всех протоколов ошибок, что нам тут понаприсылали из бухгалтерии. В конце концов, это было поручено мне. Нужно же исправлять собственные недочеты! – И с этими словами я, наполнившись профессиональным пафосом до ушей, пошла искать Машку Горобец.

Машка – Мурка – Горобец сегодня была особенно блестящей девицей: обе ее кисти украшали каскады браслетов, а на некоторых особенно везучих пальцах было не по одному, а по паре колец. Парад был в честь весны, как я полагаю, и чтобы побыстрее забыть о безвременно ушедшем на биржу труда Кренделе, в которого Машка была влюблена несколько лет.

– Сегодня, Машуля, тебе не так страшно, если с тобой разведутся, – усмехнулась я, глядя, как, одетая во все светлое, летящее, Маша идет по коридору к лестнице, позвякивая браслетами. – Ты прямо как умная мусульманская жена, все нацепила. У тебя дома-то хоть что-то осталось?

– Осталось, не волнуйся. Еще на три развода бы хватило, – скривилась Машуля. – Было бы с кем развестись. Ну что, а ты, я смотрю, бьешься за место под солнцем? Прямо взялась за себя. Или это за тебя наш дорогой психотерапевт взялся? Ой, ты краснеешь. Это так мило, что тебя в твоем Физтехе не отучили краснеть.

– Ты путаешь нашу скромную техническую обитель с медицинскими институтами. Это оттуда люди выходят – ни стыда, ни совести.

– Разве не оттуда твой Апрель вышел? – поддела меня Маша, извлекая из бездонных глубин карманов своего летящего наряда сигаретно-паровую установку, в простонародье «вэйп». Мы вышли на лестницу. Официально в нашей богадельне было запрещено курить. Мы были за инновации и нанотехнологии, за экологию, тюленей в океанах и против курения, но вэйперы курильщиками официально не считались, поэтому с ними никто не боролся. В курилке, где раньше непривычный, неокрепший организм здорового человека мог быть разрушен за три-четыре вдоха, теперь можно было вполне прийти в себя после простудного заболевания. Курилка больше напоминала турецкий хамам, а жидкости, которые курила (то есть парила) моя Горобец, даже пахли как-то близко к смесям для ингаляции. Эвкалипт, ментол и сплошное здоровье. Да, и никотин, конечно, – иначе какой смысл! Машка затянулась и погрузила меня в густое паровое облако.

– Ну что ты трясешься, как сопля на ветру, никто тебя не уволит, – «успокоила» меня она со свойственными ей нежностью и девичьим тактом. – А если и уволят? Не знаю, у тебя такой мужик завелся, только подсекай. Я бы, наоборот, уволилась сама. Сначала залетела бы, потом замуж выскочила и дома бы засела – хранить очаг. Как тебе, кстати, очаг?

– Как у Буратино, сплошные картонные камины. Все завалено моими коробками, а в коробках барахло такое – хоть сейчас, не распаковывая, на помойку нести. Я не представляю, как это сидеть дома.

– А чего такого? Ты хоть помнишь, что тебе уже двадцать семь! – воскликнула Горобец.

– Ты забыла прибавить «сто».

– Что?

– Судя по тому, как ты это сказала, мне сто двадцать семь стукнуло.

– Я сама тебя сейчас стукну. Ну чего странного в желании родить, выйти замуж и сидеть дома – растить ребенка? Ты только представь, если ребенок будет такой же красивый, как твой Апрель, и такой умный, как ты.

– А если наоборот? – хмыкнула я. – Нет уж, пусть лучше будет в него и красотой, и умом. От меня пусть только… я не знаю… Лизкины голубые глаза. Хотя у Игоря зеленые, тоже очень красивые.

– Глупая ты, Ромашка. Умная, как энциклопедия, а дура. Ну зачем тебе эта работа? Эта твоя Новая Метла? Все эти нервы? Потихонечку начинай пить фолиевую кислоту. Я ее уже год как пью, теперь вот только не знаю зачем. Кренделя-то нет. В бухгалтерии у нас из мужиков только мой цветок в горшке.

– Откуда ты…

– Я знаю. Я его растила, поливала. Он – мужик. Неважно. Я тебе говорила, что у Панночки роман с Постниковым такой, что все столы в бухгалтерии трещат по швам.

– В буквальном смысле? Они что, прямо там, у вас… – вытаращилась я. Панночкой мы звали тощую Эльзу, коллегу-бухгалтершу. Была она зла, вредна и похожа на гоголевскую Панночку. А еще была она замужем, что задевало Машкино чувство мировой гармонии и справедливости. Замужество не помешало Панночке нашаманить себе в любовники главу финансовой аналитики. Когда я думала о Панночке, понимала, что совсем не знаю жизнь и не понимаю мужчин.

– Ладно, Ромашка, ты какого совета от меня-то хочешь? Как на работе удержаться или как замуж выйти? Я бы тебе рекомендовала второе.

– Я бы и сама выбрала второе, – призналась я. – Но пока первое. Я хочу разузнать про Черную Королеву, что она за фрукт. Темная она лошадка. Опять же, ореховая эта моя галлюцинация. Томит меня что-то, Машка. Чую, что неспроста все это. А ты знаешь, к войне лучше готовиться заранее.

– Ладно, у меня в отделе кадров есть подруга, я у нее спрошу, – пообещала Машка. – Как, говоришь, ее, Метлу вашу?

– Метлицкая Оксана Павловна.

– Серьезно? Метлицкая? Ну, тогда точно засланный казачок. Может быть, даже имя не ее.

– И грудь, – добавила я. – Грудь тоже не ее, силикон. Я не верю, что можно так выглядеть на самом деле. Только пластика и нанотехнологии.

– Нет, ты специально склоняешь меня к тому, чтобы вас навестить! – покачала головой Маша. – Восьмое чудо света ваша эта Черная Королева.

– Чудовище, – поправила ее я. Время вышло, а вместе с ним и весь пар из красной трубочки Машки.

– Протоколы-то пойдешь забирать?

– Да на черта они мне на бумаге нужны? Ты мне все переслала.

– Откуда я знаю? Может, ты бы хотела вернуться к себе с толстой пачкой бумаг? А как еще доказать людям, что ты не прохлаждалась в курилках? А?

Я посмотрела на часы. За разговорами и саботажем время почти добралось до двенадцати. В чем-то Машка была права. Нужно было захватить толстую стопку бумаги. Может быть, все дальнейшее, произошедшее со мной, не случилось бы, вернись я в свой отдел с толстой пачкой бумаги. Но я решила, что вместо показухи я лучше займусь настоящим делом. Я вернулась на двадцать шестой этаж, тихо, никого не тревожа, пробралась в свой кубик – это было несложно, ибо дрели все еще разрывали воздух периодическими надрывными трелями. Все были погружены в работу, кое-кого вообще не было на месте, включая саму Черную Королеву. Небось ушла на совещание, подумала я. У них там, в руководстве, тоже бывают собрания. Вдруг ее сейчас тоже за что-нибудь отчитывают? Нет, нечего и надеяться. Только не таких.

Я загрузила данные, полученные из бухгалтерии, и уставилась на экран, выискивая ошибки в программном коде устаревшей морально и физически бухгалтерской программы. Их софт конфликтовал со всем на свете – с самими бухгалтерами, с базами данных, с локальной компьютерной сетью, со складскими приложениями, с мудреными, тяжеловесными программами финансового департамента. Обновления бухгалтерии не помогали: нужна была другая программа, другая система, на другом языке, с другими возможностями по взаимной интеграции и шифрованию. Я рассчитывала собрать достаточно данных и составить отчет. Может быть, хоть Черная Королева заставит нашу бухгалтерию сменить софт!

– Что… ЧТО ЭТО ТАКОЕ? – раздался оглушительный крик, перекрывший даже грохот дрелей. Я дернулась и выглянула из-за серой пластиковой перегородки. Черная Королева вернулась, она стояла посреди комнаты и орала, глядя на что-то внизу, на столе. Что там было, я не видела – перегородка мешала, но, судя по выражению красивого лица, которое словно судорогой свело, произошло что-то жуткое.

Все повскакивали со своих мест, побежали к Черной Королеве, но я осталась сидеть, словно меня что-то парализовало. Я видела, как она поднимает вверх свой дорогущий, последнего поколения ноутбук, и заметила, что с него что-то капает, словно он истекает кровью. На лице Черной Королевы поэтапно отразилось омерзение. Она принюхалась, и лицо стало багроветь. Дальше ярость, бешенство, ядерная война. Она бросила ноутбук на стол, и тот упал с грохотом, несовместимым с жизнью. Я заметила, что Сашка Гусев растерянно озирается, а затем он заметил что-то и побледнел. Черная Королева тоже заметила это нечто, склонилась и достала откуда-то с пола предмет, который заставил и меня помертветь.

– Чья это чашка? – спросила Черная Королева, подняв в воздух черную чашку с элементами кода SSI. Саша Гусев смотрел на меня в упор и качал головой, словно умоляя меня не признаваться. Но я, двигаясь словно во сне, поднялась, растерянно посмотрела на то место, где вроде бы оставляла чашку с черным кофе без молока. Место было пусто. Моя чашка исчезла. Телепортировалась в центр пространственно-временного континуума, как раз туда, где стоял ноутбук Черной Королевы, и теперь он был испорчен, как и моя репутация.

– Это не я, – прошептала я, но даже сама не поверила бы себе в тот момент, до того нелепыми были эти детские слова.

Глава 7 Случайностей не бывает… А жаль!

Это было как внезапное извержение вулкана. Земля задрожала у меня под ногами, а затем столб ядовитого пепла заслонил от меня небо. Дальше, собственно, вулкан принялся лить на меня раскаленную лаву. За первые пять минут извержения Черная Королева успела сказать мне если не все, то многое. Я узнала о том, что пожалею о своем рождении на свет, что буду радоваться, если меня примут на работу хотя бы уборщицей, хотя и в уборщицы не берут людей, которые разливают кофе. Мне была сообщена точная стоимость залитого мною ноутбука – баснословная, надо сказать, и купленного Метлой на ее честно заработанные деньги. Она мне ясно объяснила, каково мое место в мире и в обществе, что номер мой – шесть, что я еще узнаю, каково это, переходить дорогу людям, о которых я ничего не знаю.

Я обтекала, лава прожигала мне кожу, та пузырилась и лопалась. Во всяком случае, моя ментальная оболочка, над которой вечно дрожит и с которой носится Лизавета, была повреждена куда больше, чем чертов ноутбук.

И все это при том, что я понятия не имела, как кофе из моей чашки попал в совершенно другую часть зала. Я в этом процессе точно не участвовала. Или… просто не помню?

– Нет, я не понимаю, какой смысл стоять тут в этой дурацкой кофточке и смотреть на меня так, словно я – Киркоров на конференции? – возмущенно всплеснула руками Черная Королева. Она прямо на моих глазах превращалась в Феликса Эдмундовича Дзержинского, и я сократила ее до ЧК. Чуяла, что скоро начнет она мне светить яркой лампой в глаза, а там не за горами и пытки. Ну как в таких условиях объяснить человеку, что не я ее ноутбук испортила? Или если я, то только в приступе острого сумасшествия, налетевшего и исчезнувшего без следа.

Могла ли я забыть, что пролила чашку кофе на компьютер начальства? Нужно будет спросить у Апреля. Но это потом, если я выйду из этих стен…

– Может быть, можно что-то сделать? Нужно посмотреть, – пробормотал Саша Гусев, пытаясь добраться до «пострадавшего». Оно и понятно, спасение «рядового Райана» в таком случае напрямую зависит от быстроты реакции. Ноутбук нужно обесточить, батарею по возможности извлечь, вытереть остатки жидкости. Что, мы с Гусевым не проливали жидкостей на оборудование, что ли? Но ЧК повернулась к Сашке, выпуская клубы пепла и преграждая путь к пациенту, валяющемуся на полу.

– Да-да, давайте просто посмотрим. Может, он и не сломался вообще после того, как через него, как через дуршлаг, целую чашку кофе пролили! Мне его, может, на батарее просто посушить? А то я тут панику сею на ровном месте. Надо еще посмотреть, насколько долго окисленные контакты проработают. Неделю или три? А чего там, это же такое нормальное явление.

– Я куплю вам другой ноутбук, точно такой же, – влезла я. Кажется, это была первая фраза, сказанная мною за все те полчаса, что ЧК «разорялась» на мой счет.

– И что? – невозмутимо переспросила меня она. – Конечно, купите. За свой счет, точно такой же. Этот мне не нужен. Только не в таком состоянии. Можете оставить его себе, если желаете. Но это не меняет того факта, что вы намеренно хотели испортить мне рабочий день. Возможно, вы пытаетесь таким образом дать мне понять, что возражаете против моего назначения.

– Нет-нет, что вы. Не возражаю! – тут же замотала головой я. – Я даже за. Я бы сказала, что это просто недоразумение.

– Недоразумение? Уничтоженные данные, все мои наработки, презентация – вы это называете недоразумением? Вы должны будете написать отчет о том, как все это произошло, и принести мне публичные извинения.

– Но как же я напишу отчет, если я не…

– Что? – ЧК сощурилась и замерла, разглядывая меня так, словно прикидывала, в какое место нужно ударить, чтобы нанести максимальный ущерб как можно большему количеству внутренних органов. Черная Королева не готова была меня слышать. Я ее понимала. Следствие, если бы таковое и проводилось, недолго бы сомневалось в своих выводах. Чашка была моя, кофе тоже, я имелась в наличии, причем вела себя странно с самого появления Черной Королевы в нашем офисе. Моя приверженность Сашке Гусеву – отягчающее обстоятельство. Просто поразительно, как можно за три секунды оказаться обвиненным в том, чего ты не делал, и не будет ни единого шанса оправдаться. Я оглядела всех присутствующих при расправе граждан и коллег. Ваня Шариков так старательно делал вид, что занят уборкой своего стола от всякого хлама, что у него, наверное, шея затекла выискивать этот самый мусор на идеально чистом столе. С превеликим трудом он выискал пару фисташковых ошметков и демонстративно выбросил их в маленькое ведерко на столе. Ваня был аккуратист. Яночки не было, она, видать, убежала при первых «толчках из-под земли». Жорик смотрел на меня с опасливым сочувствием, как на больную проказой. И жалко, конечно, но и подходить не станешь – зараза же. Сашка Гусев лез на рожон, но тоже вовсе не так, как я хотела и надеялась. Он хотел защитить виновного. В Сашке я не сомневалась, он бы, если что, мне и передачки в КПЗ носил. Но ведь я не проливала кофе. Невиноватая я. Шаман Рудик сидел далеко от эпицентра и спокойно печатал, вообще не обращая внимания ни на что: у него на ушах были плотно усаженные наушники, он, возможно, был даже не в курсе произошедшего. Во всяком случае, делал вид.

Никто, ни единая живая душа не сказала: постойте, это же не Ромашка, это же… я не знаю… Барабашка. Уборщица-киборг. Привидение. Баба с ореховыми волосами. Бог его знает. Может, кто-то из них сам разлил?

Кто-то же разлил этот чертов кофе, не сама же Чертова Королева его себе на ноутбук вылила?! Почему же этого никто не видел? Ни единая живая душа?! Хотя… почему не сама… Нет, не буду я думать сейчас об этом, она меня до цугундера доведет.

– Я напишу отчет. Напишу и извинюсь, – пробормотала я, внезапно почти потеряв голос. Признаться было проще и быстрее. Наверное, так были написаны и многие признания в преступлениях – от отчаяния.

– Что-что? Я не слышу? – тут же придвинулась ко мне ЧК.

– Я прошу вас простить меня за то, что я… случайно, ненамеренно, опрокинула кофе на ваш ноутбук. Если это возможно, простите меня, – повторила я, и именно тут, в этот момент в моей голове снова появилась версия, абсурдная на первый взгляд, вполне рабочая на второй. Могла ЧК сама опрокинуть мою чашку? Могла, конечно. Ей-то это сделать – раз плюнуть. Это же ее ноутбук, и никто не будет смотреть, что она с ним делает. Взяла бы мою чашечку незаметно, подождала, пока никто не смотрит в ее сторону, полила, ушла на совещание. Вернулась – устроила скандал. Зачем? Да именно за этим! Чтобы выпороть меня публично. Чтобы показать, что в гневе она страшна.

– Случайно? Через три ряда рабочих столов? – переспросила Черная Королева тоном начальника следственной группы гестапо. – Вы что же, бродили по офису с чашкой? Может быть, даже по телефону разговаривали?

– Я… получается, бродила, – согласилась я. – И да, вполне возможно, что и по телефону разговаривала.

– Недопустимое поведение, – чуть тише сказала ЧК. Дрели тоже вдруг утихли. Видать, все, что хотели на сегодня сделать, досверлили как-то разом и именно в этот момент. И стало очевидно, что ЧК тоже чувствует себя не совсем в своей тарелке. Еще бы, так орать. Такими выражениями. Про кофточку мою, про Киркорова. Не думаю, что такой выброс персональных личностных качеств на новый коллектив планировался специально. Нет-нет, ее вопль был искренним и спонтанным. Она не могла разлить этот кофе. Кто же тогда? Кто, если не я?

– Совершенно недопустимое. Прошу меня простить и требую наказать. Штраф наложить.

– Я вас не понимаю, – устало выпалила она и опустилась на сиденье. Кажется, Черная Королева окончательно растерялась под натиском моего раскаяния. – Зачем вы его разлили? Почему не признались сразу?

– Я не знаю, – ответила я, главным образом имея в виду то, что она, Черная Королева, мне не сказала, что именно она думает о моих мотивах. Я ведь просто повторяла то, что она хотела от меня слышать, а что она хочет видеть мотивом, не знала. Так и сказала. Но ЧК поняла меня по-другому. Как если бы я все же действительно разлила этот кофе, а потом просто впала в маразм и стала играть в молчанку. А теперь как маленький ребенок, как Вовка, мой племянник, просто завела ручки за спину и на все вопросы отвечала: «Не знаю». Она долго смотрела на меня пристальным, почти «рентгеновским» взглядом, а затем вздохнула и помотала головой – мол, «чего связываться».

– Ладно. Давайте работать. Вы получили протоколы от бухгалтерии?

– Да, Оксана Павловна, я все получила. Давайте я ваш ноутбук посмотрю.

– В смысле?

– Ну… хоть информацию спасти. Это прям сейчас надо делать, если не поздно. Просушу, подключу по удаленке, выкачаю данные. Если, конечно, там что-то секретное… – добавила я. Черная Королева молча оценивала мое предложение, она явно не ждала от меня ничего хорошего, с другой стороны – весь коллектив подчиненного ей отдела только что наблюдал, как она без остановки орала на человека. Держать себя в руках – с этим у нашей Королевы были проблемы. Она тоже, как и ее сказочная коллега, чуть что, сразу желала рубить всем головы. Я едва сдержалась, чтобы не усмехнуться. Стыдно, да? А если бы у меня были возможности следственного отдела гестапо? Я бы взяла отпечатки пальцев с чашечки, и там были бы мои, конечно – во множестве, и, возможно, ее королевские «пальчики». Как бы она это тогда объяснила? Сюртук вон какой красивый, а туда же, на подчиненных орать.

– Забирайте ноутбук себе. Я сильно сомневаюсь, что его можно починить, но если вы желаете попробовать – удачи! Я закажу другой, вам выставят счет, спишут с зарплаты. Господи, какой-то бред, а не день! – Это был последний всплеск, завершающий выброс, перед тем как вулкан снова погрузился в свою опасную, ненадежную спячку. Так я стала сильно обедневшим, но гордым обладателем громоздкого, немного липкого ноутбука с яблоком на крышке. Помимо следов от кофе у ноутбука по корпусу шла трещина – то ли конструкция была хилая, то ли ЧК у нас очень уж сильная. Но машинка, возможно, пострадала от удара об пол куда сильнее, чем от пролитого на него кофе.

Весь оставшийся рабочий день ноутбук Черной Королевы пролежал, как раскрытая книга, без батареи рядом с вентилятором, который имелся у нас в отделе на случай, если летом захочется посидеть под ветерком. Мы же тихо работали, как маленькие покорные миньоны, живущие в параллельном мире, где только работа имеет смысл. Когда Апрель зашел за мной – тоже уставший, он потирал глаза ладонями, словно ему туда песку насыпали, – я практически отключалась, обрывки кода мелькали у меня перед глазами, и не хотелось даже говорить.

Скучный, тяжелый день закончился предсказуемо, и я не смогла уснуть. Бессонница – жуткая тварь, она может свести с ума даже самых стойких. Я знала ее давно и чувствовала приближение по этому определенному, ни с чем не сравнимому тремору, нервному движению моих кистей, когда вилки-ложки выпадают из рук. Апрель подозревал что-то, он еще в машине начал задавать мне вопросы, но чем короче я пыталась отвечать, тем круглее становились его глаза. Он не мог понять, как можно разлить кофе на ноутбук в принципе. Это нарушало весь мировой баланс. Кофе нужно пить в кафе, ноутбуки же использовать в отдельном, специально оборудованном для этого месте. Я смеялась – впервые за весь день.

– Господи, какой же ты педант!

– Обидные вещи говорить изволите, – делано хмурился Апрель.

– Проблема не в том, что кофе пролили на ноутбук, проблема в том, что это была не я, – пыталась достучаться я, но Апрель только шутил – спрашивал меня классическим тоном психотерапевта из анекдотов: «Вы хотите поговорить об этом?» Я подумала, что да, так лучше. Давай обшутим все так, что события перестанут казаться важными, давай все приуменьшим до размеров мультика про Тома и Джерри, и пусть даже я буду там мышью Джерри, но буду умной мышью, которую никто никогда не съест.

Я просидела почти всю ночь на кухне, не хотела мешать Игорю, я вела себя очень тихо, но все равно несколько раз он заходил и смотрел на меня сонными глазами. Апрель был растрепанным, заспанным, длинным, еще более красивым в сумеречном свете уличных фонарей. От бессонницы я была словно чуть пьяной, сознание было болезненно обостренным. Я смотрела на мужчину, с которым теперь как бы живу вместе, и думала: как же так получилось? Он и я. Неужели это может быть всерьез? Хоть бы, хоть бы…

– Почему ты не выпила таблетку? – спросил Игорь утром.

– Я не помню, в какой коробке они лежат. Ненавижу распаковывать вещи, а искать таблетки ночью в темноте глупо, только тебя бы разбудила. Это ничего страшного – не поспать одну ночь.

– Ты ужасно выглядишь, – заметил он.

– А ты ужасно добрый, – ответила я, выдавливая зубную пасту на щетку. Я делала это, нажимая куда придется. Апрель аккуратно поправлял рытвины на тюбике, выдавливал пасту так, чтобы содержимое уменьшалось равномерно. Я с интересом прикинула, когда мы начнем ругаться из-за этого. Я знала, что такое совместная жизнь. Кому-то придется во всем уступать. В моей семье это был отец. Он ни в чем никогда не перечил маме, когда речь шла о ее домашнем тридесятом царстве. Она была у нас владычицей морской, и папа носил то, что она ему давала; ел то, что она ему готовила; читал детям книжки, которые мама вкладывала в его руки, – когда у папы вообще было время, чтобы читать нам.

Только мне он читал на ночь первый закон термодинамики. И классификацию научных методов. И про рыцарей и лжецов.

К следующему вечеру я была уже совсем никакой. Тридцать шесть часов без сна – и любой начнет видеть пришельцев. Вернувшись домой с работы – еще один день, состоящий из бесконечных линий кода, – я с ужасом думала о приближающейся ночи. Апрель смотрел футбол – какой-то мегаважный матч какого-то там дивизиона. Я же решила прочистить внутренности моего нового ноутбука – просто чтобы занять мозги и немного ослабить стресс. Лупа, обезжириватель, отвертки, плоские крышечки для того, чтобы складывать винтики и мелкие элементы, – все было под рукой, все успокаивало и вносило какое-то подобие структуры, иллюзию того, что я контролирую хоть что-то. Игорь мать его Вячеславович Апрель откровенно повеселился, наблюдая за тем, с какой скоростью я нашла в моих коробках ремонтный набор компьютерщика-реаниматора.

– Таблетки ты не могла найти, а все это за три секунды?

– Все это как твои цветы в офисе. Это мой фетиш.

– Мои цветы не фетиш, они способ создать непринужденную атмосферу. И потом, я просто люблю смотреть, как цветы растут, цветут, тянутся к свету. И клиенты на них реагируют хорошо.

– Вот и мои отвертки – та же история.

– Они тянутся к свету?

– Клиенты на них реагируют хорошо. Особенно когда удается восстановить ноутбук. Слушай, а у меня еще одна версия. Может, эта хрень уже была треснута? Тогда понятно, зачем эта ЧК залила ее кофе и потом швырнула на пол. Просто заставить меня купить ей новый ноутбук.

– Вполне валидная версия, однако что касается доказуемости…

– Знаю, знаю, недоказуемо. Ладно, посмотрим. А знаешь, футболист ты мой, что еще мне интересно? Эта моя новая игрушка стоит аж две мои зарплаты. Как я буду жить два месяца без денег?

– Ты будешь у меня на шее, – гордо заявил Игорь. – Это значит, я смогу тебя пилить, а тебе придется терпеть.

– А потом? Что ты будешь делать, когда два месяца пройдут?

– Я бы лучше спросил, как можно списать деньги официально, через бухгалтерию холдинга, если сломала ты частный ноутбук? Мне лично это кажется совершенно невозможным. И даже незаконным.

– Я его не ломала, – в который раз заметила я.

– Допустим, – согласился Игорь, снова превращаясь в дотошного Малдера. – Допустим, ты говоришь правду, но, как мы уже решили, теперь все это недоказуемо и никогда не прояснится. Ты сама призналась, значит, теперь ты – преступник. Принесла официальные извинения. Поздно, одним словом.

– Между прочим, в реальном мире, если ты даже признался в преступлении, это еще не делает тебя преступником, – заявила вдруг я, аккуратно вычищая следы от кофе и какую-то непонятную шелуху с клавиатуры. – Я смотрела документальный фильм, так там мать взяла на себя вину, чтобы выгородить сына. Но она не знала деталей преступления, поэтому не могла сказать, каким ножом зарезали жертву или в какое время. Потом видео нашли с камер наблюдения: в то самое время, когда совершилось преступление, в трех кварталах оттуда мать покупала галлон молока.

– Именно галлон? – рассмеялся Малдер, но тут же отвернулся – кто-то передал кому-то пас.

– Наверное, Черная Королева имела в виду, что придет и просто отберет у меня деньги, – пожала плечами я, говоря больше с самой собой. Взгляд моего любимого был прикован к бегающим по полю мужичкам в гольфах. – И в связи с этим еще один вопрос. Как она собирается уволить меня в течение месяца, если ей, чтобы отбить игрушку, нужно продержать меня в отделе как минимум два? А по-настоящему, три, ибо всю-всю зарплату я ей не отдам.

– Хороший вопрос, – усмехнулся Апрель. – И какой правильный вывод? Что ты пока при работе, она просто не может тебя уволить. Неплохо. Может, каждый раз при смене руководства заливать им вещи кофейком?

– Я не заливала!

– Не заливай! – покачал головой он, и я чуть не швырнула в него лупой. Если бы мне не было ее жалко… – Ну что, как там твои дела? Твой бриллиантовый ноутбук будет жить?

– Действительно, сто́ит как колье Миледи. Но у нашей ЧК все дорогое. Ноутбук, одежда, наверное, вставные зубы тоже.

– В смысле? – расхохотался Игорь, продолжая краем глаза следить за футбольным матчем. Я знаю, что он болеет за «Динамо». – Она что, старая? Ты видела, как она вставляет челюсть по утрам? Ты же говорила, что она какой-то сказочной красоты дама.

– Вот именно, сказочной. Я думаю, там все у нее искусственное. Не бывает таких белых шубок и зубов таких сияюще-белоснежных тоже. Только в рекламе. И не блестят так волосы, не бывает такой высокой грудь.

– Ого, да ты ревнуешь! – сделал вывод Малдер. Я посмотрела на него через лупу.

– Ага, конечно. Смысл ревновать к инопланетянам.

– Вообще-то это ты – инопланетянка, помнишь? Так тебя Вовка зовет? – Игорь улыбнулся и снова скосил глаза на экран. Я вздохнула и принялась завинчивать корпус, куда только что вставила вычищенную «мать». Снизу корпус тоже оказался липким от кофе, пришлось его тоже протереть, счистить мусор и крошки. Как-то разом в нашем отделе все превратились в свиней.

– Ноутбуку этому нет и месяца, вообще почти новый. Только загадили безжалостно. Я не понимаю, наша Черная Королева что, тоже всякую дрянь на рабочем месте ест? И вообще, я, если бы у меня были такие деньги, ни за что эту штуку не купила бы. Я взяла лучше HP. Блин, не люблю я эти яблочные поделки. Яблочники цены на все удваивают, такая у них логика: если к чему-то приставляется буква «I», то цена сразу взлетает.

– Тогда на тебя цена тройная. Ты же из IT.

– Ага, ага. Цена тройная, но работать буду за барщину и оброк. Не понимаю, как мне жить без денег.

– Чистой любовью, – рассеянно предложил Апрель. Я посмотрела на него и тут же против всякого своего желания покраснела. Он довольно улыбнулся и закричал. Я подпрыгнула от неожиданности, но кричал он не на меня. Эти два действия – улыбка и крик – между собой не были никак связаны, орал Игорь на игроков «Динамо».

– Идиоты, куда?! Нужно по мячу бить, по мячу!

– Надо же, какой ты все-таки болельщик, удивительно.

– Почему удивительно? – обиделся Малдер. – Что может быть более прозаического, чем мужчина, болеющий за «Динамо»?

– Вот именно! Оказывается, ты можешь быть прозаичным. Сколько я о тебе еще не знаю. – Я говорила и проверяла корректность установленных запчастей.

– И я о тебе. Похоже, Фаина, в нашем доме все ремонтные работы, а также сварочные, плиточные и любые другие, где требуется обезжириватель или отвертка, будешь делать ты.

– Обезжириватель бы не помешал вечно мечтающей похудеть Машке Горобец. А мне завязывать с кофе.

– Ты же сказала, что его разлила не ты? – вскользь заметил Апрель. – Что это коварные планы ЧК?

– Я уже ни в чем не уверена, – я зевнула и обрадовалась. Может, медитация над ноутбуком поможет мне уснуть? Впрочем, таблетки тоже были – Игорь купил их для меня сам, сказал, что если я не буду спать по ночам, то только по причинам, не имеющим отношения к бессоннице. Меня такой вариант вполне устроил.

– О, кто-то хочет спать, – усмехнулся Апрель.

– Сейчас, только дай мне протестировать результаты трудов моих скорбных, – я закрутила еще пару винтиков. – Слушай, а вдруг все же это была я? Что говорит твоя психиатрия? Возможно такое? Может, я во сне хожу? Вместе с кофе.

– Надеюсь, что у нас обойдется без раздвоения твоей личности. У тебя и одна такая, что пойди справься. Серьезно, Фая, шла бы ты спать.

– Сейчас. Ладно, вроде все. Ну что, с богом? – спросила я так, чисто для красного словца, ибо собиралась включать ноутбук после проверки и обработки в первый раз.

– При чем тут бог? – покачал головой Апрель. – Лучше почитать инструкцию.

– Ты сейчас звучишь как еретик, – хмыкнула я. – «При чем тут бог? Лучше почитай инструкцию». Ну что? Пан или пропали мои денежки? – и я врубила машинку. Она зажужжала тихонечко, и на экране появилось яблоко.

– Работает! – радостно потерла ручки я. – Не знаю, надолго ли, но вроде все работает. Действительно как дуршлаг. Надо же. Я и не надеялась. Ты понимаешь, полная же кружка. Хорошо хоть, кофе я пью без сахара. Сладкие жидкости куда хуже для таких ситуаций, от них «мать» летит без шансов на восстановление.

– Ну, кто ж так бьет! – снова возмутился Малдер. – Ну все, теперь точно проиграли. Не футбол, а форма сумасшествия.

– А уж газировка – вообще смерть. Знаешь какая хуже всего? Наш дюшес. Однажды Сашка залил дюшесом свой HTC – это мобильник такой, если кто не знает. Так он умер через три часа. Никакая реанимация не помогла. Чистая кома.

– Нет, ты скажи, им зачем такие деньги платят? Они же даже ногой по мячу не попадают. А если попадают, толку – ноль.

– Все считают, что нет газировки хуже фанты, но наш дюшес…

– Я вот думал пойти на живой матч в июле, но нет уж. Чтобы я вот за такое еще и платил? Ни за что.

– Интересный у нас разговор, да? – улыбнулась я, глядя, как яблочко на экране сменяется командной строкой. – Каждый говорит о своем, но вроде как получается диалог – и всем хорошо. У меня так мама с папой говорили. Если за ними записать – получилось бы два разных кино. Одно – мелодрама, другое – научно-популярный фильм. А у тебя, значит, спортивный канал.

– Так, все! Я буду делать вид, что мне интересно, как ты чинишь ноутбук, но ты за это послушаешь про мои пенальти, – предложил Игорь, но я тут же заворотила нос.

– Пенальти? Нет уж, лучше давай как есть, каждый о своем, – и я потянулась, снова зевнула, а потом встала, подошла к Игорю и обхватила его сзади за шею. Через секунду я уже сидела у него на коленях и подставляла губы для поцелуя. До неправдоподобия мирный вечер усыплял бдительность и создавал иллюзию того, что «все не так уж плохо на сегодняшний день». Мы целовались в кухне, компьютер работал, «Динамо» проиграло, и я было подумала, что с сюрпризами на сегодня все. Игорь переключил канал на новости, я пошла делать нам чай. На всякий случай выпила все же одну таблетку, чтобы наверняка уснуть. Бессонница страшна еще и тем, что, когда ее боишься, вообще невозможно уснуть. Нужно мне все-таки продолжить ходить на тренировки. После них я всегда засыпала как убитая.

– Фая… – тихо позвал меня Игорь. Я стояла спиной к телевизору, когда ровный голос ведущей сообщил:

– Прямо из Дамаска, с места недавнего теракта репортаж нашей журналистской группы Юрия Молчанова. Юрий?

– Да, Елена, спасибо. Итак, сегодня нам удалось добраться до места трагедии…

Я замерла и с силой сжала ручку беспроводного электрического чайника. Я заставила себя не оборачиваться и никак не реагировать. Я повторяла себе – просто дыши.

– Это ведь он, да? – тихо спросил Игорь. – Это тот самый Юрий Молчанов.

Я отставила чайник в сторону. Спать захотелось неимоверно.

Глава 8 Лекарство от всех страхов всегда внутри нас. А иногда в аптеке

Это был он. Тот самый Юра Молчанов. Я не могла вспомнить, когда говорила Малдеру, как его зовут, я вообще старалась не только не упоминать призраков моего темного прошлого, но и не помнить о них. Я жила, делая вид, что в моей жизни не было ничего, кроме мамы, Лизы, Вовки, каких-то подруг, поездок на дачу и сбора урожая по осени. Юра Молчанов? Какой Юра? Не было такого. Один морок.

Юра стоял на переднем плане и держал в руках микрофон, за его спиной что-то горело. Таким я его и помнила: Юра всегда лез туда, откуда все предпочитали убежать. Некоторые выбирают, кем им стать, некоторые долго ищут призвание, кому-то просто не задают этого вопроса – отдают в какой-нибудь вуз, и дело с концом. Юра был журналистом от бога, если можно так сказать. Там, где есть какая-нибудь баррикада, танк или что-то полыхает, то около обязательно стоит Юра Молчанов с микрофоном в руке.

– Он что, картавит? – удивленно спросил Игорь, и я вздрогнула так, словно Апрель случайно ткнул в меня швейной иглой. Юра не картавил, чуть комкал слова, словно пытался сказать их быстрее, чем это было физически возможно, и часто одно слово наступало на пятки другому. Но дело было, конечно, не в том, что Игорь обидел моего бывшего любовника – да он и не хотел обижать, просто спросил со свойственным только ему холодным, почти профессиональным интересом, не картавит ли человек. И если да, то как его в журналисты-то взяли? Но меня «заморозил» сам факт того, что мы стоим на чистой, безликой кухне моего «знатока душ» и говорим о Юре Молчанове. Это было личное. Да, я вдруг с ужасом поняла, что не готова разделить воспоминания о нем с кем-то, даже с Игорем.

Значит ли это, что со мной что-то не так?

– Нет, не картавит, – ответила я, глядя куда-то в пустоту за окном. – Я пойду спать.

– Теперь ты решила спать, – усмехнулся Игорь.

Я выпрямила спину, как делают люди, напряженные в ожидании удара, но больше он ничего не сказал. Тогда я развернулась и пошла в комнату. Я слышала, что новости продолжались, телевизор говорил, но голос Юры уже исчез, вместо него ведущая радостно сообщала последние подробности жизни недавно рожденных в каком-то зоопарке редких выдр. Мне захотелось одеться и уйти, позвонить с улицы сестре, поговорить с ней – не важно, о чем. Например, о том, что со мной что-то не так. Я до сих пор не могу смотреть на Юру Молчанова, хотя могу с уверенностью сказать, что не люблю его больше. В этом чувстве есть нечто другое: непостижимая преданность прошлому, которое хоть и было самым болезненным событием из всех, но оно же единственное, имевшее хоть какой-то смысл.

– Ты серьезно? – услышала вдруг я. Мои глаза были закрыты, а руки сложены на груди – только свечку вставляй. Я плохо умею притворяться, что сплю. Игорь стоял в дверях, я чувствовала его взгляд, но продолжала делать вид, что сплю, надеясь, что дешевый трюк прокатит.

– Нет, ты что, правда хочешь, чтобы я просто забыл все это и лег спать?

Не прокатило.

– Что забыл? – пробормотала я, открывая глаза. Кажется, снотворная таблетка, принесенная Апрелем, начала действовать. Говорить было сложно, я словно плавала в густом масле. Самое время устроить разборку.

– Что ты, интересно, почувствовала, когда увидела его?

– Кого? – Да, вопрос был глупым. Но я просто не знала, что говорить.

– Юрия Молчанова, журналиста с круглым лицом, как у хомяка.

– Не понимаю, зачем нужно его оскорблять, – я села на кровати и враждебно скрестила руки на груди. – У него нормальное лицо. И вообще, не всем же быть такими, как ты. Знаешь, в этой ДНК-лотерее не всем достались главные призы. Не стоит презирать людей только потому, что у них круглые лица. Эти лица тоже могут принадлежать интересным, сильным, неординарным личностям.

– Так что же ты почувствовала, увидев этого неординарного человека с лицом хомяка? – зло повторил Игорь. Он так и стоял, опираясь на дверной косяк, не в комнате, а на пороге, словно решая, стоит ли заходить.

– Не понимаю, почему я должна тебе об этом говорить? Ты что, ревнуешь? Ревнуешь меня к моему прошлому? Ну что ж, ты о нем хотя бы знаешь. Я же о тебе вообще не знаю почти ничего. Ты болеешь за лажовую футбольную команду.

– Она не лажовая. Что это вообще за слово такое – лажовая?

– От слова лажа, – едко пояснила я. – Тебе что, претит, когда в разговоре употребляют слова, которых нет в словаре Даля? Может быть, ты еще и ударения будешь у меня поправлять? Торты, торты!

– Сколько вы были вместе? – спросил Игорь, предпочтя проигнорировать мой странный филологический наезд.

– Сколько у тебя было до меня женщин? – Я ответила на вопрос весьма неприятным вопросом. – Где твоя семья? Почему ты такой красивый, умный, спокойный, аккуратный – и со мной оказался? Что-то с тобой должно быть не так, раз ты выбрал меня.

– Ты считаешь? Что-то со мной не так? Интересный список достоинств ты набросала – красивый, умный, спокойный и аккуратный? Аккуратный? АККУРАТНЫЙ? – Игорь зашел в комнату, повинуясь какому-то порыву, взял стул, повернул его, поставил перед кроватью спинкой вперед и сел на него верхом.

– А кто тебе сказал, что я говорила о достоинствах? – фыркнула я.

– Значит, это недостатки? Красивый, умный, спокойный. Недостатки?

– Да! Недостатки, конечно. Ты откуда такой взялся? Почему тревожишь меня, зачем порождаешь все эти надежды? Я все жду, когда ты начнешь меня бить или пить по ночам. Или окажешься маньяком, что вполне возможно.

– Подожди, дай угадаю – потому что все маньяки очень аккуратные, да?

– Именно, – согласилась я. – И профессия твоя. Ты разбираешь людей на составные части. В один тазик кладешь их страхи, в другой – мечты. В третьем тазике отмачиваешь, отбеливаешь их прошлое. Подкармливаешь им самооценку. Да ты даже хуже гинеколога.

– Что?

– Да! Тот, по крайней мере, не лезет ко мне в душу, – фыркнула я. Сна не было ни в одном глазу, но и нормальным мое состояние нельзя было назвать.

– Я, конечно, с самого начала знал, что ты недолюбливаешь психологов, но не до такой же степени. Назвать меня аккуратным! Это просто ни в какие ворота! – Он возмущался, причем не в шутку, а на полном серьезе. – Что думали мои родители, когда воспитывали меня! Как могли не понимать, какое чудовище растят!

– Самое интересное, неизвестно, есть ли они у тебя вообще – родители.

– Да ты что? Ты и в этом сомневаешься? И как же, по-твоему, я появился на свет? Порождение сатаны? Пришел напрямую из ада?

– Между прочим, ты никогда «Омен» не читал?

– Значит, все-таки я сын сатаны. Лестно, очень лестно.

– Судя по красоте…

– Ты его любишь, – вдруг тихо прошептал Игорь и отвернулся, словно не хотел, чтобы я видела его лицо в этот момент. Потом он встал со своего коня-стула, подошел к окну, отодвинул занавеску, словно вдруг решил проверить, как там его вишневый «Опель» – на парковке, забитой машинами в три ряда. Он так часто делал, я видела, я разгадала этот жест. На всякий случай проверить машину. Нормальный человеческий порыв.

– Я этого не говорила.

– Этого и не нужно говорить. Во всяком случае, не мне.

– Вы, психологи, все же знаете, круче любой Ванги. Разбираетесь, кто кого любит, а кого нет. Может, ты хочешь об этом поговорить? Ляжешь на кушетку? Расскажешь мне, с чего ты взял, что я могу любить двух людей сразу?

– А я и не говорил этого, – ответил Игорь зло.

– Ты ошибаешься, – покачала головой я. – Ты должен это признать, люди вообще ненавидят ошибаться, но, если уж ты психолог, ты должен уметь признавать собственную неправоту.

– Только не в этот раз. Ты не видела, как ты дернулась. На одно только упоминание его имени реагируешь всем телом. Что между вами произошло?

– Любопытной Варваре знаешь что оторвали? И, если уж на то пошло, я и на тебя реагирую всем телом, – ответила я. – Это ни о чем не говорит.

– Вот именно! Ни о чем!

– Ты просто пока не причинил мне столько боли, сколько он, поэтому у меня и нет с тобой этого, как его… «синдрома выжившего». Но ведь тут ключевое слово «пока». Дай только нам срок, и я буду вздрагивать от одного только подозрения, что ты где-то рядом.

– Знаешь, это просто гадко.

– Согласна. Пытаться перещеголять моего бывшего в степени моего ужаса перед его персоной.

– Гадко то, что ты так интерпретируешь мои слова. И еще тебе, чтобы поверить, что все серьезно и по-настоящему, необходимо сначала все разрушить, – заявил Игорь. Мы стояли и молчали, и я понять не могла, как мы оказались в этой точке пространства и времени, хотя всего минуту назад вроде были в другой. Сейчас мы словно оказались на Луне, где было холодно, одиноко и пустынно, а белый песок засыпал остатки признаков жизни.

– Я не люблю его.

– Меня тоже, – сухо добавил Игорь, а затем вдруг развернулся и ушел, как я надеялась, на кухню. Но потом вдруг услышала, как хлопнула входная дверь. Я вздрогнула – звук был как выстрел. Я вскочила и побежала, я не могла поверить, что Игорь ушел, хотя в этом не было ничего странного. Я наговорила кучу ерунды, но он тоже был хорош.

Два идиота.

Как он может не верить в мои чувства? Я сижу на его кровати, вокруг меня неразобранные коробки, я знаю слово «Динамо». Я подбежала к окну, отодвинула занавеску и посмотрела вниз – как раз вовремя, чтобы увидеть, как загораются фары у вишневого «Опеля». Выехать с парковки было невозможно: проезд загородило сразу несколько машин. Можно было, конечно, обзвонить всех этих людей, чтобы они выехали, освободили проезд, а затем дождаться, как злые и сонные мужчины будут выходить, ждать остальных, пытаться вырулить в узком дворике. Катастрофа. Нет, Апрель не стал этого делать. Он просто сидел в машине. Я допрыгалась. Чтобы не видеть меня, ему пришлось уйти и сидеть в машине. Я хотела пойти к нему, объяснить что-то, попросить вернуться, но меня останавливала мысль, что Игорь снова станет задавать вопросы. А я на некоторые была совершенно не готова отвечать – даже самой себе.

Тогда я легла в кровать, накрылась с головой и принялась считать до ста в шестнадцатеричной системе. Ноль – это ноль. Единица – это единица. Десять – это «а», одиннадцать – «b». Двадцать шесть – один «а» шестнадцать. И так далее. Таблетка все еще действует, и я хочу спать. Игоря нет. Неужели он просидит в машине всю ночь? Неужели я все еще люблю Юру Молчанова? Ведь нет же, тогда что это? Почему меня так трясет, стоит его круглому хомячьему лицу появиться на экране? Юрка никогда не был особенным красавцем и даже не был фотогеничным, что странно, учитывая то, сколько его снимали. Он был невысоким, без какой-то особенной грации, не урод, обаятельный парень, но что касается красоты… Это было совершенно не важно. Когда Юра начинал говорить, все планеты выстраивались вокруг него, как вокруг Солнца. Про таких людей говорят, что у них есть харизма. Юрку Молчанова любили все – коллеги, начальство, женщины всех возрастов, даже голуби на площадях.

Юру Молчанова любила я. Когда мы расстались, мне тоже иногда казалось, что я задыхаюсь, даже когда дышу.

Я здорово выучилась не думать об этом, сублимируя (слово не мое, Лизкино) все в бесконечные ночи за компьютером, в бессонницу, во что угодно. Но возможно же сублимировать, когда Юра появлялся на экране, все, что Лизавета называла «сублимированным хламом», вылезало наружу. Что ж, я просто перестала смотреть новости. Уж что-что, а сублимировать я умела. Сублимировать моего бывшего, например.

Утром проспала – я ведь забыла поставить будильник и вообще обо всем забыла. Я плакала, грезила во сне, потом провалилась в какой-то бездумный и бездонный сон-забытье, из которого вынырнула, только когда солнце залило всю комнату и достало сначала до кровати, а потом и до моего лица. Игоря не было. Он не вернулся. И вишневого «Опеля» на парковке не было.

Значит, все? Я похолодела, руки задрожали, а на глаза навернулись слезы, которые я пыталась – и не могла – проглотить. Господи, ну что такое случилось? Один кадр с моим бывшим по ящику. Такая малость – и все кончено? Тогда, может быть, так даже и лучше.

Самая тупая фраза на свете – «так, может, и лучше». И еще «все, что ни делается, к лучшему». Нет, все просто делается. А потом уже мы находим себе объяснение. К лучшему. Мне было очень плохо.

Я пошла на кухню, но поняла, что даже не знаю, где тут кофе. Мне не хотелось рыться в ящиках, отчасти потому, что я так и не успела почувствовать себя у Апреля как дома. Я подумала: может быть, поэтому у Игоря никого не было? Может быть, он расстается со всеми своими подружками вот так, уехав в ночь на «Опеле», стоит какой-то мелочи пойти не по плану? Я почувствовала, как ярость подступает к горлу. Да чем он тогда лучше Юры Молчанова? Тот тоже хотел, чтобы я бросила больную сестру и племянника, хотел быть единственным светом в моем оконце, хотел, чтобы я научилась готовить драники, чтобы ждала его из бесконечных командировок и сходила с ума от страха, что с ним что-то случится.

Игорь, по сути, желал того же. Плюс чтобы в моей голове не осталось и следа от Юры Молчанова. Но это невозможно, для этого пришлось бы делать мне лоботомию.

Или для Игоря это не такой уж нереалистичный сценарий.

Я сжала кулаки: желание надавать кому-нибудь по морде было почти непереносимым, но я решила сэкономить его до вечерней тренировки. Я пыталась убедить себя, что нет, я не скучаю по Игорю, нет, я не прислушиваюсь к звукам в прихожей в надежде, что он вернется. Я быстро оделась, достала из сумки телефон (слабохарактерная дура) и проверила сообщения. Телефон был на бесшумном режиме, но неотвеченный вызов только один – от Машки Горобец, зато она звонила пять раз за утро. Вот странно, я вроде не ставила. СМС от Гусева. Ясное дело, ему нужно про тренировку узнать. Никаких неопознанных номеров. Меня бросили. Кажется.

Я вылетела из подъезда, глотая слезы, я побежала к метро, словно за мной велась погоня. Я написала Машке, что буду через двадцать минут, а потом нацепила на уши наушники, завела в телефоне онлайн-радио и отключилась. Я кивала в такт ритмичной, бессмысленной музыке всю дорогу до работы, стараясь не думать ни о чем, я проскочила мимо Джонни, сделав вид, что занята разговором по телефону и не вижу его взволнованного лица. Небось мечтает узнать подробности того, отчего мы с Малдером приехали на работу порознь. Я была сама сосредоточенность, сама готовность к труду, мне было как бы не до разговоров. У входа в «Муравейник» стояла и пыхтела своей электронной сигаретой Машка. Она явно ждала меня.

– Бежишь? Спешишь получить пулю в сердце? – спросила она, склонив голову и выдохнув в меня целое облако пара. Ментоловый запах горчил.

– Пулю я, кажется, уже получила. Мы с Малдером поругались. Он ушел в ночь и не вернулся.

– Нервный, надо же, – кивнула Машка, причмокивая. – Как ты быстро его довела. И недели не прожила. Чем же ты его так? Все твои коты и спутанные фотоны. И бозоны Хиггса – на черта их открыли, теперь ты и о них будешь нам рассказывать.

– Вчера в новостях был сюжет, – пояснила я, и Машка все поняла сама.

– Юрка, значит. Ну конечно. А куда от него денешься? Увидишь, с ним еще какую-нибудь авторскую программу забабахают, вообще будет как Малахов в ящике круглые сутки. Старушек разнимать и беременных подростков из глубинки.

– Он не станет, – замотала головой я, а потом фыркнула. – Разве об этом речь?! Малдер ушел.

– Вернется.

– Не вернулся, – всхлипнула я.

– Характер показывает. Ревнует. А раз ревнует, значит, любит.

– Ты еще скажи, если бьет.

– А что, бил? – оживилась Машка. – Ладно, я тут ведь тебя по делу дожидаюсь. Я просто хочу понять. Хочу, но не могу. Ты чего вчера в бухгалтерии у нас наделала?

– В смысле? – опешила я. – Ничего.

– Слушай, у нас программа платежей потеряла часть данных. Если уж на то пошло, бо́льшую часть. Целую кучу данных, а точнее платежек за май. В бухгалтерии сейчас полный кошмар творится, приходится заново все платежки создавать. Мы платим один раз в месяц, но платежки формируем постоянно. Еще остается с прошлых месяцев. Вся бухгалтерия ходит на ушах, слетело больше ста заготовленных платежек.

– Да ты что? Кошмар, конечно, только при чем тут я?

– Как при чем? – озадаченно посмотрела на меня Машка. – Ты вчера заходила, а потом все и полетело.

– Да у меня нет бухгалтерской авторизации никакой! – выдохнула я. – Вы очумели там все? Как я могла удалить платежки? Там только бухгалтер и финансовый директор…

– А тебе и не нужны наши пароли. Это же не банковская программа, а наша, холдинга. У тебя самый высший доступ внутри системы. У тебя права администратора.

Я задумчиво посмотрела на Машку. Стало понятно, что имеется в виду та самая интегрированная программа, «багами» которой я занималась в последние дни. Но только я вчера ничего там не делала, всего лишь читала старые коды, тестировала блоки, которыми бухгалтерия вообще не пользуется. Я искала проблемы совместимости.

– И что, это сразу значит, что я что-то стирала? – спросила я тихо, но уровень агрессии в голосе все равно повысился. Энергия защиты порой даже выше энергии нападения. Машка «вкурила» дыма и сжала губы.

– У нас уже летела база данных в отделе продаж, помнишь? Теперь вот то же самое у нас. Ни одной платежки. И обратно невозможно откатать. Все утро уже этим занимаемся.

– Кто? Кто этим занимается? – спросила я, сощуриваясь. Машка помялась.

– Меня вообще тут не должно быть. Твоя Черная Королева рвет и мечет, хочет твоей крови. Ванька у нас всю систему перевернул: за май ни одной платежки. Целой папки нет. Мы теперь даже не знаем, что там было. Надо все заявки поднимать, договора.

– Бред какой-то. Я ничего не удаляла. Почему она моей крови хочет?

– Да потому что ты все удалила. Тебя видели. Понимаешь? Не нужно мне хоть врать. Сначала кофе на ноутбук, теперь мои платежки стерла. Спятила ты, что ли? Тяжело переживаешь уход Кренделя?

– Ты совсем страх потеряла? – вытаращилась я.

– Я не знаю, что с тобой. Может, ты вообще ходишь во сне. Ты же не спишь по ночам. Может, заболела. Я не знаю, что думать?! – Я с ужасом поняла, что Машка говорит совершенно серьезно. Ее платежки пропали, и она считает, что это сделала я.

– А может, тебе по морде съездить?

– Эльза видела, как ты с ноутбуком сидела на подоконнике около нашего отдела. А потом все исчезло. И это был твой логин. Ты что, не понимала, что это все равно увидят? Что ты зашла под своим логином?

– Да пошла ты! – крикнула я. – Как ты можешь так обо мне думать?

– А что мне думать? Меня уволят! Это же мои платежки. Эльза вообще в ужасе, она требует установить систему безопасности от вас, от нашего IT-отдела. И я ее понимаю.

– Я НИЧЕГО НЕ УДАЛЯЛА! – закричала я.

– Ага, – кивнула Машка, а люди вокруг смотрели на нас с опаской, как это всегда бывает, когда кто-то устраивает публичную сцену.

– И НИКТО МЕНЯ НЕ ВИДЕЛ! – продолжала орать я.

– Знаешь, подруга, – разозлилась вдруг Машка. – Все так говорят: не был, не делал, не проливал, а потом выясняется, что они просто хотели насолить кому-то.

– Потому что Я НИКУДА НИ С КАКИМ НОУТБУКОМ НЕ ХОДИЛА. Эльза твоя врет.

– Зачем ей? Ну вот зачем ей? Она тебя в упор не видит, не знает. Ты для нее лишь моя долбанутая подружка с двадцать шестого. Она тоже удивилась, когда тебя с ноутом заметила.

– Она ВРЕТ! Почему ты мне не веришь? – чуть не разрыдалась я.

– Почему? Ну… потому что, знаешь, ПЛАТЕЖЕК НИ ХРЕНА НЕТ.

– Ну подожди, мы разберемся! – кричала я и бежала за Машкой, но она развернулась и убежала в здание, ясно давая понять, что не желает дальше объясняться и иметь со мной ничего общего. Это был удар, которого я уже не могла выдержать. Я развернулась и пошла прочь от «Повернутой башни». Да, нужно было подняться и разобраться во всем, нужно было пойти и настучать кому-нибудь. Начать с Ваньки, который наверняка что-то напортачил, но у меня просто не было сил. Потерять за одно утро и мужчину, которого любишь, как ни пытаешься убедить себя в обратном, и подругу, с которой делила все много лет, – этого было для меня слишком. Я развернулась, вышла через проходную, села в троллейбус и поехала куда глаза глядят. То есть в Бутово, к сестре.

Глава 9 Родители учат не доверять незнакомым. Не доверять никому мы учимся сами

Приемная социально-психологического центра «Надежда» пустовала, никто ни на что не надеялся. Сестра и еще пара коллег по ее цеху пили чай – расслабленный рабочий день людей, которые подчищают свою психику почти каждый день. Коллеги – специалист по валянию из шерсти Наденька (в честь которой, подозреваю, и был назван центр) и йог-психолог Алина – наворачивали тортик, умело пользуясь тем, что время детское, до шести еще далеко. После шести они как бы не ели. Моя сестра свой тортик ко времени моего прихода уже съела.

– Что празднуем, дамы? Как ты себя чувствуешь, Лиза? – спросила я, держась максимально бодро и оптимистично, хотя само появление мое в их епархии было подозрительным.

– Да я-то в порядке. Тошнить перестало. Вовка в садике. Не жизнь, а сказка.

– Как Сережа? – спросила я скорее автоматически, нежели из желания позлить сестру. Но та посмотрела на меня, словно вывесила знак «за ограждение не влезать, убьет».

– Сережа как всегда, – пробормотала она. – А ты вот как перепутала свой «Муравейник» с нашей «Надеждой»?

– Оставь «Надежду» всяк, – пробормотала Наденька и взяла еще один маленький кусочек торта. – Пойду я писать отчет.

– А что твоя клиентка, Зинаида? Не выпустили ее из дурдома?

– А ее там и не держали. Вызвали мужа, укол сделали, написали направление в поликлинику. Зинаида сейчас на дачу ездит, хочет посадить помидоры какого-то редкого сорта, обещала угостить, когда соберет урожай.

– То есть до сентября она отменила суицидальные настроения? – порадовалась я. Лизавета улыбнулась, но в глазах ее читалось беспокойство.

– Ты чего приехала? Случилось чего? – спросила сестра, пододвигая ко мне остатки тортика. Я молча взяла себе кусочек, подцепила пластмассовой ложечкой розочку и отправила ее себе в рот. Тут же сморщилась.

– Пальма? – спросила я.

– Конечно, пальма. Где мы тебе на натуральные ингредиенты заработаем? – рассмеялась Наденька, а Алина забеспокоилась, принялась читать состав. Инструктор по йоге, что поделаешь – ее профессия обязывает волноваться о натуральности. Я пожала плечами и откусила еще кусочек. Вред здоровью меня не беспокоил. Лизавета пристально смотрела, с ожиданием. Я дожевала, проглотила и выдохнула-вдохнула воздух, словно готовясь нырнуть на глубину.

– Мы, кажется, расстались с Апрелем, – сказала я на выдохе.

– Да что ты. Уже? – усмехнулась Лизавета, пряча за иронией грусть.

– Только не говори, что ты так и знала, – попросила я.

– Я и не знала. Боялась этого. Все-таки разные вещи. Но ведь… Ромаша, это же просто ссоры, они у всех бывают. Невозможно реально прикасаться друг к другу и не задевать чувств. Вы просто поругались.

– Я не знаю. Может быть, – согласилась я. Мы зашли в ее маленький кабинет – стол из ДСП, простой обшарпанный стул, у которого не работает система регулировки спинки и отломан один подлокотник. Шкаф с книгами, один цветок на подоконнике – внешне похож на сорняк. Какой-то фикус. Ничто не говорит тут об успехе или, если уж на то пошло, о «надежде», но я знаю, женщины любят приходить сюда, любят разговаривать о себе, сидя на перетянутом клеенкой стуле, любят проводить «семинары» в соседней комнате, там, где хватает места, чтобы вместить десяток человек. Там же занимаются йогой. Шерсть валяют тоже там.

– Обязательно помиритесь, – пробормотала Лизавета, пока я в нерешительности застряла у шкафа с книгами. Я перебирала кончиками пальцев по книгам на полке в книжном шкафу рядом с Лизиным столом. «Психологическая коррекция», «Девиантное поведение», «Психология творчества», «Психология выживания», «Психология. Самоучитель». Я закрыла глаза ладонью.

– Самоучитель? Серьезно?

– У меня клиентка приедет через двадцать минут, – сухо ответила Лиза.

– Я, наверное, схожу с ума, – добавила я.

– Потому что приехала за помощью ко мне? Еще бы, я же сапожник без сапог. Как я могу помогать другим, если не могу помочь себе? Ведь нормальный психолог бы за Сережу замуж не вышел, да?

– Нет, Лиза, нет. Подожди, я на самом деле схожу с ума. Я не помню вещей, которые делала. Ну к примеру, я не помню, что была там, где меня видели. Не помню, как разлила кофе на ноутбук моего нового босса. Я не знаю, что-то происходит, но не могу объяснить, что именно не так. Может быть, я подсознательно разрушаю свою жизнь? Не хочу быть счастливой?

– Ты сейчас издеваешься надо мной? Ты думаешь, что все, что я могу сказать тебе, – это пара традиционных клише из самоучителя по психологии? Может быть, тебе тогда лучше уехать? – нахмурилась Лиза. Я села на клеенчатый стул.

– Лиза, я не проливала кофе. Самый разумный ответ, который я нашла на вопрос, как же так и какого черта – это что наша Черная Королева сама пролила его, чтобы заставить меня оплатить ей новый ноутбук взамен треснувшего. Но почему именно меня, я понятия не имею. Но я точно, точно, точно ничего не проливала.

– Я тебе верю, – произнесла Лиза так ровно, таким спокойным голосом, что я расхохоталась.

– Сегодня я уже потеряла подругу. Надеюсь, ты не говоришь так только из страха, что я, как твоя Зинаида, начну тут биться у тебя на полу в припадке. Я не проливала кофе.

– Может быть, твоя Черная Королева тебя ненавидит за что-то?

– За что?! Она в тот день видела меня во второй раз в жизни.

– А первый? Что случилось в первый? – спросила Лиза, и я задумчиво рассказала ей о совещании и о том, как я ушла с него, никого не предупредив. Это было разумно. Имело смысл. Черная Королева взбесилась из-за моего ухода из офиса и решила проучить. Это было так просто – взять мою чашку и пролить, а затем заорать на весь офис и заставить меня заплатить. Боль и унижение мне, а профит ей. Л – логика.

– Что дальше?

– Эльза.

– Эльза? – переспросила Лиза в непонимании.

– Панночка, – поправилась я, и Лиза кивнула.

– Что – Панночка?

– Она врет. Говорит, что видела меня с каким-то ноутбуком около их офиса. Но я не ходила к ним вчера. И ноутбука у меня нет. Она врет, но Маруська верит ей, потому что у нее пропали платежки, а логин там был мой.

– Как так? – нахмурилась Лизавета. – Как это мог быть твой логин?

– Иными словами, ты хочешь сказать, если Эльза сама стерла все платежки, могла ли она зайти в систему под моим логином и паролем администратора? Потому что только это и имеет смысл. Раз Эльза врет, значит, имеет самое прямое к этому отношение.

– Ну… да, вполне логично.

– Нелогично, Лиза. Не могла она ничего стереть, нет у Эльзы доступа к моим данным. Ни логина, ни пароля, ни шанса их у меня стырить. Эльза у нас на двадцать шестом не появлялась ни разу. Она никогда не видела меня за работой. Я же к Маруське Горобец не работать хожу на самом деле. И никогда не работала я за ноутбуком.

– Про ноутбук она врет, – поправила меня Лиза. – Если она врет про тебя и то, что тебя видела, то врет и про ноутбук. Ведь так?

– Так, и ты, Брут? Туда же? Если я там была, значит, я схожу с ума. Доставай свой самоучитель, меня надо серьезно лечить. Но я все-таки склоняюсь к мысли, что я все еще я и что мой разум мне служит не хуже, чем неделю назад. Может быть, не лучше, но и не хуже точно.

– Тогда кто-то дал твой пароль Эльзе.

– И зачем ей стирать все платежки?

– Ты сказала, что их делала Маша Горобец. И что ее за это по головке не погладят.

– Ее за это могут даже уволить, – кивнула я, и тут до меня начало доходить. Да, теоретически это мог быть мотив. Убрать из бухгалтерии монолитную Машку Горобец, которая сто лет там работала, всех знала, со всеми дружила, была почти всевидящей и всемогущей. Нет, это определенно мотив.

– Слушай, сестра, ты только не обижайся, но разве у тебя сейчас не рабочее время? – перевела тему Лиза. – Разве ты не даешь еще больше поводов для своих злоумышленников, чтобы тебя уволили, тем, что прогуливаешь работу?

– Я не могу туда идти. Не могу. Черная Королева, Эльза, Сашка Гусев с его сочувствием. Еще и Юрку вчера показывали.

– Ага! – только и сказала Лиза, а затем просто продолжила сверлить меня взглядом. Я сидела и молчала, терпела, сколько могла. Затем все-таки взорвалась:

– Я не понимаю, чего тут такого. Все реагируют на своих бывших, и это вообще ничего не значит, и не надо на меня так смотреть. Это нормально, понимаешь. Я же его любила и так тяжело его потом забывала.

– И не забыла до конца… – встряла Лиза.

– А кто забывает такое? Покажи мне хоть одного человека, который может сказать со стопроцентной уверенностью, что его память стерильно чиста? А откуда тогда все эти истории про звонки бывших в пять утра, про сожаления о том, что случилось? Это же наша жизнь, моя жизнь, Лиза. Она из этого состоит, понимаешь? Из учебы в школе, из папиной жизни и папиной смерти, из маминых слез, из твоего Сережи, из Вовки, из обрывков моей памяти.

– И из Юры Молчанова.

– Да! Из Юры Молчанова. Я никого никогда не любила так, как его. До него я не знала даже, что можно вот так просто встать и пойти за человеком, наплевав на то, что будет потом. И что можно вот так взорваться, словно ты – шахидка-смертница, нажавшая на кнопку. И словно от тебя больше ничего не осталось, только какие-то жалкие обрывки воспоминаний, но ты ими дорожишь как дура, хранишь, бережешь – старые фотографии, записка в блокноте, где он пишет тебе, что хочет только, чтобы ты была счастлива. И для меня было смертельно важно, что он тоже сожалел. Я не могла пережить мысли, что для него это просто минутная задержка в пути. А потом он позвонил, и наговорил мне кучу гадостей, и во всем обвинил, сказал, что я сама все разрушила, а я чувствовала себя почти счастливой, понимаешь.

– Понимаю.

– Да, Лиза, я знаю. Кому же, как не тебе, меня понять. И не потому, что у тебя есть самоучитель по психологии, а потому, что у тебя есть Сережа. И ты сама столько раз рыдала на моих плечах.

– Что ты чувствуешь сейчас, Ромашка? Что у тебя внутри?

– Сейчас? У меня внутри твой торт, черт бы его побрал, какая гадость.

– Ты снова превращаешь все в фарс, – обиделась Лиза. Я покачала головой, встала, подошла к сестре и положила руку ей на плечо.

– Не знаю. Я словно бы ждала этого, я не хочу больше повторения. Игорь, он… как бы тебе объяснить… он другой. Во многом мой точный антипод. Он спокоен, рационален, логичен. Знает, чего хочет. Делает зарядку по утрам.

– Негодяй! – рассмеялась Лиза, а я закатила глаза.

– Ну кто, Лиза, кто в здравом уме делает эту чертову зарядку? Нет, все очень плохо с Игорем. Нормальные люди только говорят о том, что надо бы, да, надо бы. В крайнем случае с понедельника, после новогодних праздников, когда совесть буквально прожигает дыры в ауре… А он просто словно хочет эту зарядку сделать, словно ему не лень. И вообще, если я полюблю его всерьез, что будет? Мы же обречены!

– Да, ты неисправима, – покачала головой Лиза. – И это не лечится.

– Не говори глупостей. Смотря какие препараты подобрать, – усмехнулась я. В дверь постучали, к Лизе пришла клиентка. Молодая, очень бледная девушка в вязаной кофте смотрела на меня с подозрением. Я раскраснелась. Мне определенно стало легче, а почему, я понять не могла. Выговорилась. Как ни отрицай, а есть в этом что-то магическое. Просто говоришь о том, что у тебя внутри, – и все становится меньше, проще, и огромная туча начинает казаться просто темно-серым воздушным шариком, который сдувается, сдувается, сдувается, пока не падает к твоим ногам резиновая тряпочка. Все ерунда, кроме пчел. Если вдуматься, то и пчелы тоже ерунда.

– Ты в порядке? – спросила Лизавета, стоя в дверях кабинета, я кивнула.

– У меня всегда все плохо, ты же знаешь. Просто сейчас вот такой период, вся моя зебра какая-то черная, или я просто иду не поперек, а вдоль.

– Что будешь делать? – спросила сестра.

– Поеду на работу.

– Серьезно?

– Ну… хоть в глаза этой Эльзе посмотрю, перед тем как меня уволят.

– А что ты будешь делать потом?

– Когда уволят? – я рассмеялась. – А что ж ты не убеждаешь меня, что все еще, может быть, обойдется? Теряешь хватку, мать.

– Иди ты… – отмахнулась Лиза. Я прошла в холл, кивнула Наденьке, которая распечатывала что-то на принтере, попрощалась с Алиной, подумав, что все же предпочитаю йоге бадминтон, хотя в смысле улучшения личной жизни йога куда более перспективна. Выдержка, гибкость, все такое… Выдержки мне явно не хватает.

Уже на улице я вспомнила, что еще забыла спросить у сестры. И не то чтобы она знала все ответы на мои вопросы, просто я сейчас не доверила бы себе даже выбор тортика. Я хотела знать, просить ли мне извинения у Апреля. И если да, то за что. За то, что было, или за то, что будет?

И имеет ли смысл…

Саша Гусев сидел на своем месте и сосредоточенно бил по клавиатуре. Весь «Муравейник» затих, словно наступил штиль перед бурей, и никто не делал резких движений. Увидев меня, Саша удивился и, кажется, немного огорчился.

– Зачем ты пришла?

– Не надо было?

– Почему не надо было? Надо было, даже очень. Только не сейчас, а утром. Когда у нас тут бушевало пламя ненависти и презрения. Дракон из бухгалтерии хотел пожрать тебя, а пожрал меня. Ты зачем стерла платежки?

– А совсем бессмысленно будет говорить, что я ничего не стирала?

– Если не ты, то кто же? Под твоим паролем. И Панночка тебя видела.

– Врет твоя Панночка, – в сотый раз повторила я. – Пойду ей морду набью.

– Я тебя не понимаю, Ромашка. Что с тобой случилось, а? Скажи, ведь ты никогда такой не была. Ходишь как во сне, как лунатик. Когда хочешь, приходишь, когда хочешь, уходишь. Врешь, хотя это и глупо. И как прикажешь мне тебя защищать?

– Ты мой рыцарь, Гусев. Рыцарь в сияющих доспехах. Спасаешь утопающего.

– Ага, а он отбивается и хватается за пудовую гирю, чтобы быстрее на дно пойти.

– Лучше скажи, как там наша Черная Королева? Уже подписала приказ о моем увольнении? Вряд ли она так понимает служебное соответствие.

– Я ее не видел. Она как на двадцать седьмой ушла, так от руководства и не вылезала. Ноутбук новый купила.

– Я так рада за нее, – сказала я с горьким сарказмом. – Значит, ты тоже считаешь, что я уничтожила платежки? И никакие заслуги… выслуга лет и все такое… Вот лучше скажи мне, Гусев, у кого, чисто теоретически, есть мой пароль?

– Смеешься? Ни у кого.

– Ну, Черная-то Королева доступ имеет ведь? И повыше моего. Хотя… она просто заходит со своим допуском.

– Не веди себя как выпускница ПТУ: твой логин, твой пароль.

– Ты тоже не веди, – обиделась я. – Не будь обезьяной, подумай, зачем бы мне идти к бухгалтерам в коридор? С ноутбуком, вечером? Я что, не могла сломать их систему отсюда? Если уж, чисто теоретически, мне это понадобилось бы?

Сашка задумался, причем глубоко и надолго. Он то вскидывал голову, поднимался, словно хотел что-то сказать, то снова опускал плечи. Уравнение, где данные противоречили друг другу, а ответ оставался неизменным. Мой логин, мой пароль. Моя чашка с кофе. Моя подруга, повернувшаяся ко мне задом, к лесу передом. Избушка на курьих ножках шаталась как пьяная.

– Я хочу поехать на тренировку.

– Да что ты?! – всплеснул руками Саша.

– Ты возьмешь меня с собой? – спросила я жалобно, как брошенный котенок, замерзший и промокший под дождем.

– А что твой божественный мужчина скажет?

– Божественный мужчина будет не против, – сказала я, едва удержавшись от того, чтобы добавить, что ему будет все равно. Я не знала, что делать с работой, не знала, что делать с собой. Бадминтон был уникальной возможностью отключить мозг.

Я залезла в компьютер. Мой доступ был заблокирован, пароль – снесен. Я знала это, но все равно проверила – на всякий случай. Сашка сказал: нечего тебе там искать, ты ничего не найдешь, ничего, что бы тебя порадовало. Черная Королева вернулась только к концу дня, увидела меня, застыла в задумчивом изумлении – она искренне недоумевала, что принесло меня обратно. Потом решила, что понимает меня. Наверное, я вернулась, чтобы не было повода уволить меня за прогул. На ней было темно-синее платье-футляр с изумительной драпировкой, золотая цепочка в классическом стиле, волосы завиты в локоны, губы – ярко-алые, как у Белоснежки.

Черт, какая же красивая баба! Ее бы поставить рядом с Малдером – и Анжелина Джоли умерла бы от зависти. Впрочем, Анжелине и так тяжело – она бросила Брэда. Вот она, жизнь. Ничто не вечно. Ни Брэд Питт, ни пароль администратора системы.

– Вы, надеюсь, не ждете от меня прощения? – спросила меня Королева, измерив снизу доверху своим презрительным, оценивающим взглядом. Я была снова в джинсах – не рваных, целых, но ей, кажется, было все равно. Я помотала головой. Я даже не поняла, о чем она говорит. То есть о чем именно. Какое конкретно из моих прегрешений ее не устроило на сей раз.

– Не жду, что вы. Какое прощение.

– Очень хорошо. Вы прогуляли половину дня…

– Я почувствовала себя плохо и пошла, чтобы получить медицинскую помощь. Она была мне оказана, – перед моим взором промелькнула Лизавета и «пальмовый» тортик. – У меня упало давление. Головокружение. Мне сделали укол. Могу показать куда.

– Будет достаточно справки, – фыркнула Черная Королева. Синий ей изумительно шел. Я еле удержалась, чтобы не сказать об этом.

– Справку предоставлю, – ответила я, подумав о тете Зине из нашей поликлиники. Уж она никогда не подводила со справками, еще со школы. Я с ее бумажками на лыжи никогда не ходила. Только теперь вот думаю – может, зря? Может, нужно было? Мама все боялась, что я на горе себе ногу сломаю, но что-то, я так вспоминаю, никто же не сломал.

– Вас вызовут для выяснения обстоятельств вчерашнего инцидента позже, но пока… вы не хотите дать мне какие-то пояснения? – спросила она, милосердный правитель двадцать шестого царства. Я пожала плечами.

– А я имею право хранить молчание? А то все, что я говорю, используют, причем не только против меня.

– Я вас не понимаю, – устало покачала головой Королева. – Вы нормальная?

– Вам и эту справку предоставить? – разозлилась я.

– Вы ведете себя так, словно ни в чем не виноваты.

– Ну… а что, если я так чувствую? – Я сцепила пальцы и пожала плечами, озираясь в поисках повода отойти от этой прекрасной женщины в синем, которой все равно ничего не докажешь.

– В конце концов, за все, что тут происходит, отвечаю теперь я. И я не потерплю подобного поведения. Я видела, у вас в записи была обязательная консультация штатного психолога. Вы прошли ее? С чем она была связана?

– Со стрессом на рабочем месте. Много у нас тут стресса… понимаете, Оксана Павловна, – ерничала я. – Вот его-то мне и лечили, уж очень отрос. Да нам тут всем за вредность феназепам выписывать надо. Честное слово. Но мне наш штатный психолог очень помог. Он сказал, чтобы я просто дышала.

– Дышала? – очумело переспросила ЧК.

– Ну да, это же первый из двух стандартных советов. Просто дыши – это раз. Не лезь не в свое дело – это два. Только они второй пункт переделывают на разный манер. Что-то про ответственность, про приятие. Они очень это слово любят. Но мне больше всего помогло дышать. Попробуйте как-нибудь. Дышите побольше – и не чем попало, а свежим воздухом.

– Вы что, больны? – начало доходить до Черной Королевы. Я фыркнула.

– Да чем я больна, что вы. Я просто мало свежим воздухом дышала. Все за компьютером сидела. И кофе пила. О, теперь я понимаю – от кофе все беды.

– Вы опять об этом? Мы же все уже выяснили. Или вы хотите что-то добавить к этому инциденту? – и Черная Королева сощурилась.

– Нет-нет, что вы. Я больше ни словом, ни полусловом. Я – никому. Я – могила. Я – каменная стена, надгробие. Я никому не скажу, что кофе пролила не я. – Я подняла руку, как школьники, когда рвутся ответить. – Оксана Павловна, можно пойду работать? Ах да, у меня же теперь ни логина, ни пароля. Может быть, поручите мне что-нибудь неопасное? Пропылесосить тут? Цветы полить?

– Фаина… – тихо позвал меня Саша из-за своего компьютера. – Замолчи и иди ко мне.

– Сейчас, Саша! – крикнула я. – Саша, наш всепрощающий Саша. Вечно пролетающий мимо Саша. Зачем трясти лодку, верно? Зачем нарываться? Ну, назначили не тебя, какая разница.

– Файка! – громко гаркнул он. Я развернулась и посмотрела снизу вверх на Черную Королеву.

– Вот говорят – каждому по делам его. Думаете, так и будет? Каждый получит по заслугам? Я-то чего, уже получила. Черт знает, как я и кому дала доступ к паролю, но, получается, дала. И кофе оставила без должного присмотра. Впрочем, если уж меня хотели подставить, все равно что-нибудь придумали бы, да? Вы согласны, Оксана Павловна? Но ведь есть же, как моя сестра говорит, высшая справедливость, космическое, мать его, благо. Кто-то тогда должен, я не знаю, раком заболеть, что ли. За все эти штуки.

– Иди сюда! – Сашка схватил меня за рукав и потащил в сторону. Черная Королева застыла словно в ступоре. Она ничего не говорила, только провожала меня задумчивым взглядом. Я бы хотела сказать, что она испугалась, но страха в ней не было, скорее удивление и озадаченность.

– Ты спятила! – заорал на меня Сашка Гусев, когда выволок в коридор к лифтам.

– Ого, ты уже не спрашиваешь, теперь ты это просто утверждаешь, – прошипела я, отчаянно отбиваясь. – А между тем такие диагнозы только мой Апрель может ставить. И таблетки выписывать. Знаешь, чем психиатр отличается от психолога? Ничем, но только он может выписывать таблетки.

– Господи, да у тебя нервный срыв.

– Я не стирала платежек. И кофе не проливала. Кто-то меня подставил. Эльза эта чертова. Ее надо пытать, как ведьму средневековую. Зачем она врет?

– Будем, будем пытать, – ласково убаюкивал меня Сашка. – Ты тише, тише. Горе ты луковое.

– И не люблю я никого, – хлюпала я, уткнувшись в Сашкино плечо. Он погладил меня по голове и больше не стал задавать никаких вопросов. Поверил он мне или нет, я не знаю, но только он аккуратненько вывел меня из здания, усадил на лавочку и велел его ждать. Через десять минут Саша вернулся с моими и своими вещами и заверениями, что Черная Королева отпустила нас обоих домой. Она не будет осуществлять никаких карательных действий. Во всяком случае, не сегодня.

– Она пообещала во всем разобраться, – сказал Саша, и у меня хватило ума не требовать подробностей. Я не хотела ничего знать, я лишь жаждала крови. И пусть весь мир катится в тартарары.

Глава 10 Скандалом ничего не решить. Может, просто грохнуть тебя?

Бадминтон – одна из древнейших игр на земле нашей грешной. Существует множество версий по поводу ее происхождения. Некоторые вполне определенные факты говорят о том, что современный бадминтон развился из древней игры в волан. Еще два тысячелетия назад в волан играли взрослые и дети в Древней Греции, Китае, Японии, Индии, странах Африки. В Японии была распространена игра под названием «ойбане». Она заключалась в перекидывании деревянными ракетками волана, сделанного из нескольких перьев и высушенной косточки вишни. У большинства людей, проживающих на территории современной России, бадминтон ассоциируется с дворовой или, скорее, дачной игрой, в которую играют от полной скуки, когда все грядки прополоты.

Играть в дачный бадминтон просто – самый цимес в том, чтобы волану не давать упасть на землю долго-долго, пока сентябрь не настанет и не придет пора снова идти в школу. Для этих целей по пластиковому воланчику бьют аккуратно и нежно, дабы своими резкими действиями не испортить счет.

Настоящий бадминтон – другое дело. Тут вся суть в том, чтобы посильнее жахнуть.

Мы приехали на тренировочную базу на такси, Сашке хватило одного взгляда на меня, чтобы понять – общественный транспорт сейчас не подойдет. Опасно для меня и для окружающих. У меня не оказалось с собой спортивной формы, но у Сашки в его бесконечно большой бадминтонной сумке оказались мои кроссовки – я забыла их еще в прошлый раз. Я так и пошла на корт – в джинсах, в майке и кроссовках, полная невыраженной, ни на кого конкретно не направленной обиды и злости. Я почти рыдала, я дышала и задыхалась одновременно. Я даже не проверяла телефон, чтобы узнать, искал ли меня Апрель.

Слишком много, слишком быстро. Как если бы на меня упала многотонная бетонная плита. Я чувствовала себя раздавленной, размазанной по земле, когда Сашка вставил в мои руки ракетку.

– Бей, – сказал он, и я с трудом удержалась, чтобы не ударить ракеткой по стене. Волан подкинули, я подпрыгнула и ударила, но промазала.

– Вот черт! – крикнула я. – Ничего не могу. Ничего. Бесполезное ничтожество.

– Давай, ничтожество. Еще раз, – усмехнулся Сашка и подал волан. Волан был с перышками, красивый, блестящий от лака, сделанный в Китае. Там выводили специальные сорта уток и гусей, чтобы из хвостовых перьев делать наших «птичек». Я невольно сочувствовала существам, из попок которых их выдергивали, но это было все равно лучше, чем быть съеденными на рождественском столе.

К тому же перо действительно лучше летало.

– Давай, Ромашка. Чего стоишь, как чурбан? – услышала я и задрала голову. Как раз вовремя, на меня сверху падал волан. Я вспомнила, с каким презрением на меня смотрела Черная Королева. Удар пришелся в самую середину ракетки. Волан отлетел обратно к Сашке с сочным звуком.

– Ого! Отлично! Еще! – И снова я вспомнила, как Машка Горобец развернулась и ушла от меня внутрь «Муравейника». Хрясь! Я снова залепила по волану со всей силы.

– Смотри, чтобы она у тебя плечо не вырвала, – крикнул кто-то со стороны. Кажется, это была Вероника, стройная моложавая женщина, занимавшаяся с нами вместе со своей дочерью. Ее дочь Даша играла по-настоящему, круто, беспощадно. Бадминтон, в который играли мы, имел своей целью не удержать волан в воздухе, а, наоборот, забить его в пол, в корт соперника, заработать очко, победить, вынести противника, выиграть, выстоять, отомстить, ответить. Смэш за смэш, срезка за срезку, сброс за сброс. Настоящий бадминтон был как большой теннис, только вчетверо быстрее.

Отбить волан. Я не думала больше ни о чем. Очень скоро из моего разгоряченного сознания исчезли и Черная Королева, и Машка, и Панночка, и даже холодный Апрель. Я забыла о себе и о непонятной боли, возникшей в колене, я била со всей силы, норовила попасть сопернику в корпус, я кричала от радости, если удавалось хоть что-то забить. Сашка смеялся и говорил всем, что наблюдает за рождением сверхновой меня.

– Любителей-бадминтонистов прибавилось. Куда теперь нам, старикам, деваться, – разводил руками он.

– Чего стоишь? Подавай! – командовала я. Плечо действительно разболелось. И ноги. Я сделала, наверное, тысячу приседаний и выпрыгиваний, пока бегала за «птичкой». Мама бы гордилась мною. Стресс – о, я выбивала его из себя, как пыль из ковра – с каждым ударом по волану. Я кричала, задыхалась, мои щеки раскраснелись, и кровь пульсировала в висках. Сашка смотрел на меня с подозрением и опаской, и не зря, не зря. В конце вечера я упала. Видимо, весь стресс вышел, но силы у меня вдруг закончились, ножки подкосились, и в самом деле закружилась голова, а сердце стучало как сумасшедшее – каждый удар я ощущала всей грудной клеткой. Оседая, я подумала – ну вот, пропустила волан.

Затем наступила темнота. Допрыгалась, Ромашка.

Бадминтонисты сбежались, столпились вокруг меня: кто-то ощупывал мои ступни, кто-то предлагал холодный лед. Кто-то плескал мне на лицо воду.

– Она у вас перегрелась. Кто придумал в штанах бегать? – возмущался перепуганный тренер.

– Непривычные нагрузки, – кивала Вероника.

– Для нее любые нагрузки непривычные, – услышала я. Голос принадлежал Сашке. – Ромашка, ты как? Жива? Ничего себе не вывихнула?

– Вроде нет, – неуверенно прошептала я, когда сознание медленно, понемногу возвратилось ко мне. – Воздуха как-то мало. Нужно просто… подышать. – И я рассмеялась, продолжая задыхаться.

– Ты в порядке? – нахмурился Саша. К своему удивлению, двух с половиной часов бадминтона хватило, чтобы я пришла в норму. Ну, насколько это вообще было возможно в данных обстоятельствах.

– Я в порядке, Саша. Кстати, а когда будет тот турнир, на который ты нас записал? – спросила я, хотя звезды, летавшие перед моими глазами, еще не рассеялись до конца. – Я решила, что точно на него пойду. И научи меня бить сильнее, чтобы волан летел как пуля.

– Слушай, я с тобой поседею, – ответил Саша Гусев и плюхнулся рядом со мной, прямо как был в спортивной форме, на корт.

Как потом выяснилось, ногу я все же немного подвернула – растянула связку. Ступня распухла и отдавала болью при каждом шаге. Саша читал мне лекцию по безопасности всю обратную дорогу, а я только и думала о том, куда мне теперь ехать – домой или к Апрелю. Эта неопределенность, когда ты вроде как переехала жить к мужчине и у него в квартире лежит десяток твоих коробок, твой новый треснутый ноутбук (вот он, символ всей моей жизни), твоя лупа и твои отвертки, но ты не уверена, что тебя там ждут.

Саша ничего этого не знал: он привычно назвал таксисту адрес моей мамы, и я не стала перечить. А вдруг это знак? Лизавета очень верит в знаки, хотя, честности ради, она всегда находит именно такие, которые подходят под ее текущие потребности. Если она устала – «внезапно» слышит гороскоп по радио, который рекомендует «попридержать коней». Если сестра не уверена, стоит ли ей делать покупку, она обязательно упрется в рекламу с фразой «время экономить». А уж если вопрос стоит о том, рожать или нет от Сережи во второй раз, то тут знаки просто валятся ей на голову. «Все получится!» «Отбрось сомнения!» «Время делать правильный выбор!» Кто сказал, что рожать от Сережи – это правильно? Впрочем, почему нет? Может быть, надо было и мне беременеть побыстрее, как советовала Машка Горобец?

Машка. Сердце сжалось, и стало холодно – наверное, сказывался перебор спортивной нагрузки на неспортивное тело. Мы дружили так давно и так крепко, что я просто поверить не могла в то, что она вот так легко отвернется от меня.

Подумаешь, платежки.

– Приехали, – окликнул нас таксист, и Саша вышел вместе со мной, достал из багажника мою сумку и пакет с кроссовками.

– Не забывай форму, – строго сказал он, но затем улыбнулся и похлопал меня по плечу. – И не переживай ты так, все наладится.

– Думаешь? Моя самая большая мечта теперь, чтобы мне дали уволиться по собственному желанию. Чтоб, знаешь, в суд не подали за что-нибудь. За халатность. Почему, кстати, халатность? При чем тут халат?

– Ты… тебе надо выспаться, – пробормотал Саша, а потом вдруг как-то напряженно выпрямился и посмотрел куда-то за меня. Я обернулась и обомлела – на лавочке около подъезда сидел, свернувшись в комок внутри дорогого пальто, Игорь Вячеславович, мой Апрель. – Ладно, я пошел.

– Пошел, так пошел, – усмехнулась я, отмечая, как вечер становится теплее, свет от уличных ламп – романтичнее. Даже соседский бульдог на поводке лает сквозь намордник как-то по-доброму.

– Фу, Мальчик, фу, – ласково рявкнул его хозяин. Игорь поднялся с лавочки – замерзший, несмотря на пальто. Он смотрел на меня сурово, без одобрения, но как бы Игорь ни смотрел – он же был здесь. Виновен в том, что искал меня. Виновен, что скучал.

– Я что, снова забыла телефон? – спросила я, просто чтобы начать разговор. Ну, и потому, что такое сто раз случалось.

Игорь отвернулся и посмотрел вдаль отъезжающему такси. Из открытого окна до нас донеслись звуки какой-то заезженной русской песни.

– Нет, не забыла. Я и не звонил тебе. Думал, ты сама наберешь меня.

– Ты убежал. Я так поняла, что ты не хочешь меня больше видеть, – пробормотала я, и жесткий комок подступил к горлу. – Такая, в сущности, глупость. Я же не виновата, что его показывают.

– Нет. Не виновата. Я не должен был… Не имел права.

– При чем тут право? – удивилась я. – Ну вот скажи, при чем тут какое-то право? Ты зачем убежал? Почему не вернулся? Почему не позвонил?

– А ты? – Мы забрасывали друг друга вопросами, два обиженных ёжика.

– Значит, ты получил высшее медицинское образование, работал в психушке, людей лечил, а теперь ведешь свои эти семинары, консультируешь людей, но мы все равно будем играть в эту игру – кто кому позвонил первым? Я не звонила, потому что не знала, что тебе сказать, чтобы не сделать все еще хуже. Ты ведь знаешь, что я шагу не могу ступить, чтобы не вляпаться в какое-то дерьмо. Но ты-то умнее меня! – Я возмутилась, потому что по ходу произнесения этой Возмущенной Речи я взаправду вляпалась в последствия жизнедеятельности бульдога Мальчика и теперь яростно счищала их со своей подошвы о бордюр. – Вот черт.

– Я не умный, а эрудированный. Хотя рядом с тобой сразу хочется перечитать что-нибудь из Эйнштейна.

– Перечитай теорию относительности. Потому что ведь все это очень относительно. Помнишь – нельзя одновременно лететь и стоять в каком-то определенном месте? Нельзя измерить скорость и положение частицы…

– В одно и то же время.

– Относительно моего прошлого Юра Молчанов очень большой, такой большой, что все еще обладает некоей остаточной гравитацией. Она тянет, все еще искривляет пространство, приближает мой горизонт событий, тех, что давно уже забыты.

– Значит, это все Эйнштейн?

– Именно, – рассмеялась я. – Он со своей относительностью не дает мне быть совершенно равнодушной, когда Молчанов появляется в твоем ящике. Но ведь относительно нас с тобой Юра Молчанов крошечный, не больше оловянных солдатиков. Говорящее эхо в телевизоре. Относительно моего будущего он – бесконечно малая величина.

– Ну вот! Что ж ты сразу так не объяснила? Так-то ведь все стало ясно! И даже без коробок с котами обошлись. Одним Эйнштейном.

– Ты что, проспал всю ночь в машине? – спросила я осторожно.

– А ты следила за мной? – Игорь улыбнулся, он был доволен.

– Тебе не кажется, что у нас с тобой на двоих слишком много терпения? Ну как вышло, что ни ты не прибежал обратно, ни я не побежала? Ну, мне простительно, ты ж меня сам накормил снотворным.

– Потому что я маньяк, – вставил он.

– Да, возможно. Но я просто лежала, плакала, считала до FF…

– До чего?

– Двести двадцать пять в шестнадцатеричной системе. Но там до них быстрее досчитываешь, если считать шестнадцатыми…

– Ага, ага, – задумчиво кивнул Апрель. – Поехали домой?

– Так мы не расходимся? Это правда? Когда ты уехал утром, я думала, что все. Прошла любовь, тапочки почтой.

– У тебя нет тапочек.

– Откуда ты знаешь? – с подозрением спросила я. – В коробках смотрел?

– Не то слово. Сама увидишь, – заявил он, заставив меня замолчать в раздумьях. А это ведь не так просто.

– Когда ты так и не позвала меня назад, я тоже думал, что все, – признался Игорь, щелкая пультом сигнализации. Голос немного обвиняющий. Плевать. Главное, вишневый «Опель» стоял тут же, на стоянке.

Неторопливый, спокойный Апрель усадил меня в машину, захлопнул дверцу, обошел «Опель» с другой стороны, сел сам, завел двигатель, включил музыку – что-то джазовое – и набросился на меня. Он словно постоянно хотел поймать меня в момент, когда я меньше всего ожидаю атаки. Апрель схватил меня за плечи, буквально силой притянул к себе, обхватил за спину, сжал так, что мне стало почти больно, – и это «почти», эта грань была такой острой, что я чуть не задохнулась от волнения. Как полет в небе с одним парашютом на двоих, мы цеплялись друг за друга, будто разделение стало бы смертельным. Игорь стянул с меня куртку, взял мое лицо в ладони, посмотрел на меня пристально, с обвинением.

– Почему мне постоянно кажется, что тебе наплевать на меня?

– Это тебя не было всю ночь. Ты ушел из дома, – ответила я, и тогда Игорь отпустил меня и тихо тронулся, машина покатилась по темной улице.

Через десять минут мы уже поднимались к Игорю в квартиру. В лифте мы молчали, он больше не прикасался ко мне и вообще вел себя настороженно, напряженно, словно ожидал от меня чего-то, но не говорил мне, потому что это секрет.

– Почему ты так смотришь? – наконец не выдержала я.

– Ничего, – ответил он, выходя из лифта. Тихо открыл передо мной дверь в коридор, прошел туда следом за мной, затем вставил ключ в дверь квартиры, но не повернул его. – Открой ты.

– Зачем это еще? – Я посмотрела на него с подозрением. Малдер не улыбался, он был сосредоточен, сконцентрирован, его глаза внимательно следили за мной.

– Открывай, открывай, – кивнул он. – Ты же тут живешь.

– Н-да? – Я с опаской повернула ключ и толкнула дверь. Еще до того, как включить свет в коридоре, я споткнулась обо что-то, отчего непроизвольно выругалась и ухватилась за все еще ноющую ступню. – Больно! Ой!

«Ой» не имело отношения к моей ноге, это относилось к тому, что я узрела, когда все-таки включила свет. Сначала я испугалась – мне показалось, что на квартиру напали, что ее ограбили, что грабители все еще могут быть внутри. Затем страх сменился шоком и изумлением. Я озиралась по сторонам, не в силах разгадать загадку ядерного взрыва, случившегося тут, в отдельно взятой квартире.

– Что тут случилось? Восстание вещей? – спросила я, переступив через то, обо что споткнулась – через обувь. По всей видимости, вся обувь, имевшаяся в доме, валялась тут, на полу в прихожей. Так же тут валялись круглые жестянки с гуталином, одежные щетки, тапочки и еще бог весть что.

– Теперь ты не считаешь, что я аккуратный, как маньяк? – спросил «виновник торжества», глядя на меня таким взглядом победителя, что я невольно расхохоталась. – Теперь я стал тебе ближе и роднее? Смотри, все валяется на полу!

– Значит, ты так представляешь мой мир? – уточнила я. – Ну-ка, ну-ка, глянем, – с этими словами я прошла дальше, в комнату. Настроение мое улучшалось с каждой минутой. Вот, значит, чем занимался мой дорогой «Апрель никому не верь», пока я выбивала пыль из воланов, – крушил свой комфортный мир. Все рубашки из шкафа теперь висели на спинке кресла. Носки валялись на полу, но валялись, надо сказать, аккуратно, такими художественными островками на паркете. Аккуратными горками лежали книги – оказывается, они у Апреля были, только лежали где-то в глубине шкафов. Я переступила через какие-то штуковины из черного металла и поролона, назначения которых даже не смогла предположить. Но и спрашивать на всякий случай не стала. Помолчу – за умную сойду.

В ванной на стиральной машине стояло все, что до этого лежало в белом шкафчике с зеркалом. Наполовину использованная мужская вода «после бритья», запах которой моментально заставил меня зажмуриться и промурлыкать что-то неразборчивое. Пена для бритья, механическая бритва, обычная бритва, ножницы, какой-то прибор, отдаленно напоминающий стоматологическое сверло в миниатюре – я таких и не видела никогда. Рядом – скромно, как приживалки – моя зубная щетка и дезодорант. А еще говорят, женщины заполоняют всю ванну. На кухне творился еще больший кавардак: посуда, пакеты, ложки, вилки, бутылки с вином…

– Сколько же ты тут потратил времени и сил?

– Весь вечер, – признался Игорь. – Очень сложно наводить… беспорядок.

– Но зачем? Только для того, чтобы доказать мне, что ты не маньяк? – усмехнулась я. – А что, если я больше всего ценю в тебе то, что ты маньяк? И вообще, я хочу тебе сказать, что у тебя даже бедлам какой-то художественный получился.

– Серьезно? – огорченно пробормотал Малдер. – А я так старался.

– Именно! Нет, настоящие неряхи добиваются результатов непринужденно, работая над беспорядком долгими месяцами, день за днем. А где слои пыли? Почему носки парные? Почему все так чисто? Ты уж извини, но быть растяпой – это талант, почти искусство. А у тебя получился какой-то этюд. Натюрморт с вином.

– Кстати, не выпить ли нам? – предложил Апрель, подняв вверх палец.

– Спонтанный ты мой, – рассмеялась я. – Какое оригинальное и свежее предложение. А штопор где? – Апрель задумался, растерянно оглядывая горы вещей на кухне.

– Не знаю! – в конце концов выпалил он весьма довольным тоном, словно это было бог весть какое достижение. – Представляешь, впервые в жизни я не знаю, что у меня где. И что же теперь делать? Не пить?

– Такого допустить нельзя.

– Не думаю, что могу выдавить пробку пальцем.

– Правда? Тогда отойди-ка, – скомандовала я деловито, а затем прошерстила поверхность острым, опытным взглядом. Нам с сестрой не раз приходилось открывать вино черт знает чем. Да и в институте… в общежитии, где я регулярно бывала по разным поводам…

– Что именно ты ищешь? – поинтересовался Малдер, но я покачала головой.

– Я скажу, когда увижу.

Я отмела несколько потенциально подходящих предметов, продолжая искать. Вскоре нашлись мои персональные принадлежности для ремонта – я-то не то, что некоторые: ни лупу, ни отвертки, ни щипчики никогда не убирала, бросила на кухне, на подоконнике. Там они и валялись, где я их оставила.

– Что ты собираешься делать? – спросил Игорь, глядя на меня, как на фокусника из цирка. Не хватало только кролика и шляпы.

– Понимаешь, дитя, есть три валидных способа, как открыть бутылку вина без штопора, и каждый из них я опробовала, причем не раз. Первый способ – с помощью ботинка, у которого есть нормальный каблук – у меня работает через раз, причем в такой последовательности – один раз я выбиваю пробку слишком сильно и проливаю вино на окружающие предметы, другой раз я разбиваю бутылку, и, опять же, все в вине и битом стекле. В третий раз, удачный, бутылку я открываю нормально, но ботинком отбиваю кусок штукатурки от стены. Так что я этот способ не очень люблю. Только если ничего другого нет.

– А второй способ?

– Второй – это ножом. Или ножницами, на крайний случай. Тут все дело в том, чтобы правильно воткнуть нож в пробку. Если обеспечить достаточное сопротивление материала, то пробку можно вывинтить – главное, ее не раскрошить.

– Подозреваю, тут тоже не все просто. Как я понимаю, в большинстве случаев пробка все же крошится.

– В половине, – кивнула я. – В оставшейся половине я режу себе руки. Не самый лучший результат. Остается третий способ – это когда под рукой есть отвертка и пассатижи.

– Конечно же, это все у тебя есть.

– Да. Теперь, как говорит ведущий какой-нибудь программы «Сделай сам», нам нужно внимательно посмотреть по сторонам и найти что-то, прикрученное винтом. Желательно найти довольно большой винт. Ага, вот. Столик твой как раз винтами и закреплен.

– Будешь вывинчивать?

– А что мне остается. Я не могу иметь с тобой дело на трезвую голову, – рассмеялась я, выворачивая винтик.

– Но у тебя нет пассатижей.

– Ничего, – покачала головой я, вытаскивая длинный винт из стола. – Хорошо, что пробка – материал нежный. Видишь, как легко винт ввинчивается туда? А для того, чтобы вытащить его оттуда, вполне подойдут мои щипцы, – и тут я с ловкостью фокусника извлекла пробку из бутылки. Игорь изумленно причмокнул и принялся аплодировать. Я подозревала, что если бы он захотел, то легко бы нашел свой штопор. Апрель не хотел портить шоу, не хотел портить вечер. Мы хотели разлить вино по бокалам, но я покачала головой.

– Нет? – удивился Игорь, но я уже отпила немного вина из бутылки и отдала ее ему.

– Мы будем пить так, – заявила я.

– Чтобы стать ближе друг другу? – рассмеялся Игорь, аккуратно отпивая из горлышка. – Гхм, так даже вкуснее.

– Что ты сказал, если бы с каждым глотком мы получили возможность задать вопрос? Любой вопрос? Не хочешь отвечать – пропускай глоток. Хочешь выпить – говори правду.

– Ничего себе, – присвистнул Апрель. – Давай, идет. Я согласен. А ты уже достаточно пьяна для правды? У меня много вопросов. – Игорь попытался отпить из бутылки еще, но я отобрала ее у него. Он проводил бутылку демонстративно обиженным взглядом, но я покачала головой.

– Не по правилам. Ты не ответил на вопрос. Зачем ты устроил этот кавардак? На самом деле.

– Ну, я же сказал…

– Хотел попробовать свою будущую жизнь со мной на зубок? Нет, не верю! – И я торжественно отпила из бутылки. – Правду, пожалуйста!

– Правда может сделать меня уязвимым, – ответил Малдер, улыбаясь. – Правда – она как человек без одежды.

– Человек без одежды? Ты специально уводишь мои мысли в сторону? – возмутилась я. – Так какая муха тебя укусила? И куда именно?

Малдер вздохнул, посмотрел на меня с какой-то подозрительной смесью сомнения и сожаления, словно прикидывал, смогу ли я перенести суровую правду, которую он собирается мне рассказать. Затем кивнул.

– Я решил… я достану все, пусть будет так, будто мы с тобой только что вместе сюда заехали. Знаешь, как будто у меня тоже все в коробках. Мы будем распаковываться, решать, где что лежит, как что у нас будет устроено. Потому что иначе ты так и будешь жить в десяти коробках, аккуратно стоящих в углу у балкона. Такой ответ принимается?

– То есть… ты разбиваешь мне сердце! – воскликнула я. – Мы что, не будем так жить всегда? Ты снова запихнешь все на свои места?

– Надеюсь, что да, только не «я», а «мы» – вместе, – ответил Малдер, забирая у меня бутылку. – Итак, как давно вы расстались с этим журналистом? Что ты в нем нашла? Почему вы расстались?

– Ого, сколько вопросов сразу. Я за них смогу всю бутылку осушить, – рассмеялась я, но Малдер только отвел бутылку подальше.

– Отвечай.

– Я нашла в нем, даже не знаю. Мне, может, нравятся хомяки. У меня в детстве был этот грызун, папа подарил.

– Фаина! – строго хлопнул себя по колену Малдер.

– Ты не хочешь этого, ну правда, зачем?

– Отвечай, – потребовал он. – Правду, голую правду.

– Правда может сделать человека уязвимым, – повторила я его же собственные слова. – Зачем тебе знать, как сильно я любила другого мужчину? – Затем я сделала приличный глоток вина, отдала бутылку и закрыла глаза, вспоминая лицо, которое так долго и так безуспешно пыталась выжечь из своей памяти. – Юра был не таким, как все. Знаешь, про него всегда говорили – харизма. Я бы сказала – клоун. Он всегда был таким, словно вот-вот начнется праздник. Ни к чему не относился серьезно.

– Даже к тебе?

– Ко мне? Это странно, поверь, даже для меня… Но ко мне он относился так, словно считал, что нашел меня первым и теперь имеет полное право оставить себе. Будто, знаешь, я была четвертаком, который он подобрал. Мое мнение ничего не решало. Он отдавал команды и ни на секунду не сомневался, что они будут выполнены. Но эти приказы были немного сумасшедшими. Команды сбрендившего шляпника. Что-то из серии «так, собираемся и идем гулять по крышам».

– Я так и думал, – мрачно заметил Малдер. Я открыла глаза и наткнулась на его злой, как из колючей проволоки, взгляд.

– Ты просил правду, – растерянно пожала плечами я. – Знаешь, он всегда был словно главный герой своего собственного фильма. Каждый человек играет главную роль, но фильмы бывают разные, разные и жанры. Юрка Молчанов играет в «Жизнь прекрасна», ты смотрел этот фильм?

– Да, – прошептал Апрель. – Грустный фильм.

– Очень. Но главный герой словно ничего не замечает – ни ужасов войны, ни концлагеря, ни неминуемой смерти. Он танцует и смеется. А я сидела рядом с ним и постоянно боялась, что что-то случится. Что он, знаешь, не вернется в один прекрасный день и я не буду знать почему.

– Как вы расстались? – неожиданно громко спросил Апрель. Я посмотрела на него, удивленная такой реакцией. Его глаза горели, вопрос был адресован не только мне.

– Ты уже задал один вопрос, теперь моя очередь. – Я отобрала у Малдера бутылку, дернула с усилием, потому что он вцепился в нее крепко, и сделала значительный глоток.

– Хорошо, – кивнул он. – Спрашивай.

– Кто ушел от тебя? Кто не вернулся к тебе в один прекрасный день? – Еще не закончив, я поняла, что попала в точку. Игорь замолчал и отвернулся в сторону Он долго стоял так, не шевелясь. Апрель, кажется, еле дышал, побледнел еще сильнее. Я хотела подойти к нему, сказать, что он может не рассказывать мне ничего, но Игорь уже заговорил – голос звучал глухо, как из подвала:

– Если ты говоришь, что все мы играем главную роль в своих фильмах, ее фильм был «Чистое сияние безупречного разума», и она была Клементиной. Я любил ее, да. Она тоже была не такой, как все. Мы знали друг друга еще со школы. Она постоянно что-то выкаблучивала, а я все время боялся, что ее накажут. Но почему-то этого никогда не случалось. Она как-то украла сигарету у нашей директрисы и заставила меня выкурить ее с ней пополам. Единственный раз в жизни, когда я курил. Она хотела, чтобы нас поймали, призналась при всем учительском составе, что взяла сигарету у директрисы. Потому что это, мол, несправедливо – наказывать нас за то, что мы берем пример с нее. Вот такая она была.

– А потом? – спросила я.

– Потом? – пожал плечами Малдер, моментально закрываясь. – Потом я тоже любил. И не единожды.

– Нет, нет, что стало с твоей Клементиной? Как ее звали? Какая она была? Красивая?

– Она была безумно красивой, – тут же ответил Апрель.

– Так. Мне нужно еще выпить, – вздохнула я. – Значит, безумно красивой. Ага. И что сподвигло тебя переменить взгляды и влюбиться в меня?

– Ты тоже красивая, – возразил Игорь, вынимая бутылку из моих рук.

– Ты тоже красивая, – передразнила его я. – Так утешают страшненьких девочек родители, когда те возвращаются с выпускного вечера, где их так никто и не поцеловал.

– Тебя никто не поцеловал на выпускном? – заинтересовался Апрель. – Отвечай, теперь моя очередь спрашивать.

– Без проблем. Меня никто не поцеловал, потому что я не ходила на выпускной.

– Почему? – удивился Малдер. Я затаила улыбку.

– А как ты думаешь? Какие могли быть причины?

– Ты заболела?

– Нет, я была совершенно здорова, – помотала головой я.

– Ты… ты не хотела кого-то там видеть? Тебе не нашли подходящего платья?

– Платья? – расхохоталась я.

– Ты что, даже тогда не носила платьев? – опешил Малдер.

– О, ты даже не представляешь, насколько я была далека от платьев. Видишь ли, мне пришлось сдать экзамены чуть раньше, потому что мой отец забрал меня с собой в Швейцарию сразу после окончания школы. Там шла научная конференция, в которой мой папа был одним из докладчиков, и он хотел, чтобы я посмотрела, как выглядит настоящий научный мир.

– И как он выглядит? Как-то иначе, не так, как наш?

– Это вопрос с вином? – улыбнулась я. Малдер вернул мне бутылку, я отпила немного. Кровь уже была горяча, и опьянение – от вина ли, от усталости ли – уже делало меня невесомой, словно я летала в космической кухне где-то неподалеку от Сатурна. – Нормальный мир, такие же люди – руки, ноги, страхи, всякие твои любимые психологические проблемы. И вовсе не все ученые страшненькие. Многие очень даже ничего. Мой отец, кстати, был очень красивым мужчиной. Как ты.

– Как я? – ухмыльнулся Малдер.

– Ты каждый раз удивляешься, когда я намекаю – весьма прозрачно, – что ты ужасно и непристойно красивый. Но у них там, в ЦЕРНе, некоторые целую жизнь готовы потратить на то, чтобы ловить кварки в адронном коллайдере. И внешность им побоку. Серьезно.

– Вы были в ЦЕРНе?

– Что ты, нет! Не в тот раз. Тогда ничего еще не было в ЦЕРНе, никакого коллайдера. Мы поехали в Женеву. Красивый город – сказка, но я почти не успела его увидеть. Одна обзорная экскурсия на автобусе, и все. Остальное время мы проторчали в корпусах их научного центра.

– Скука?

– Только не скука, – возмутилась я. – Представь себе море умных людей, и все с бейджиками, и все спорят друг с другом, но не так, как мы с тобой или как вообще кто угодно, не так, как в нашей Думе, когда все эти депутаты орут и швыряются вещами. Хотя такое везде может случиться. Научный мир – он ведь немного другой. За это наших и сжигали в свое время на кострах, потому что мы ищем ответы, а когда их нет, просто говорим: «Я знаю, что я ничего не знаю».

– Ничего себе у тебя аналогии. Просто «Я и Сократ», – рассмеялся Малдер.

– А чего такого? Да, именно так: Сократ, Аристотель, Фрэнсис Бэкон, мой папа, немножко и я, ну самую малость. Ты знаешь, что мой отец считал самым величайшим достижением человечества?

– Что?

– Белые пятна.

– Белые пятна на чем? – опешил Малдер.

– Само это явление. Сейчас все знают выражение – «белые пятна на карте». А откуда они взялись? Ведь человек так уж устроен, что с рождения уверен в том, что все-то он знает, все-то ему известно. Когда-то весь наш мир был настолько пропитан этим ощущением, что мы знаем все или почти все, что нужно и известно, о мире. Буквально не оставалось места для новых открытий. Была письменность, карты, лекарства от мигрени. Мы даже уже знали, что земля круглая, а не плоская. А чего еще надо? Что еще нового можно узнать в этом познанном вдоль и поперек мире? Никаких сомнений и, как следствие, никакого беспокойства.

– Но ведь люди продолжали искать.

– Ты считаешь? К примеру, древние ацтеки жили практически рядом с древними инками, но понятия не имели друг о друге. Даже о существовании. И знаешь, почему? Им ведь и интересно особо не было. Жили себе спокойно. Считали себя империей и всем миром. Они ведь даже не предполагали, что за морем есть другие земли. А в это время там уже шли корабли. Христофор Колумб был образованным человеком, но он тоже вырос в мире, где ему говорили: все уже открыто, мы все знаем. Вот и он, проплывая Америку, даже не смог предположить, что можно настолько ничего не знать о нашем мире, чтобы пропустить целый континент. Он просто исходил из того, что это обязана быть Индия. Больше ничего на карте не было. Единственный возможный вариант. А белые пятна… Это как сейчас тебе сказали бы, что в Москве есть еще один никем не познанный административный округ.

– Параллельный мир.

– Буквально в том же столетии была впервые составлена карта с белыми пятнами. Вот это-то мой отец и считал гигантским прорывом человечества. Мы официально признали, что чего-то не знаем. И сразу стало легче, можно было отделять то, что известно с большей долей вероятности, и то, чего мы, вероятнее всего, не знаем вообще. Закон притяжения – да, можно сказать, что знаем. Не на сто процентов, но исследовали. По крайней мере, в условиях Земли. А вот что там, в Космосе, – черт его разберет. Белое пятно размером с бесконечность. Бесконечно большая неизвестность и бесконечно малая неизвестность. И карта, на которую нанесли Америку – это сделал, кажется, Хуан де ла Коса, – это было фактически началом эры признания человечества в своем невежестве.

– Я никогда не думал об этом под таким углом, – пробормотал Малдер, и я дернулась, опомнилась, поняла, что меня опять занесло. Сколько раз меня сестрица ругала за эти мои «моменты».

– Я не хотела тебя грузить, – покраснела я.

– Думаешь, я убегу только потому, что ты понимаешь квантовую механику? Я уже давно понял, с кем связался, – рассмеялся Игорь. – Мне просто придется чуть больше пить начать, если что. Так понравилось тебе в Женеве? Не пожалела ты, что пропустила выпускной?

– Не пожалела. Там оказалось очень интересно. А потом я вернулась, и почти все мои одноклассники стали однокурсниками. Мы заканчивали спецшколу.

– Кто бы сомневался.

– Мой папа говорил мне, что, если ответ неизвестен, это значит, что кто-то уже как минимум поставил вопрос. А это почти полдела. Я понимаю, как мало знаю о тебе. Как ее звали, ту девушку, что ты любил? Ты ведь так и не сказал.

– Ты не выпустишь меня живым.

– Ты меня тоже, верно? Почему вы расстались? Неужели ты любил ее только за красоту? – Я протянула Игорю бутылку. Он отпил, выдохнул, словно это было не вино, а водка, затем принялся рассказывать:

– Ее звали Анной, если уж тебе это так важно. Как я сказал ранее, она была очень красива, знаешь, такой красотой, от которой столбенеешь. Которая в каждом движении, в каждом взгляде, в мелодичном голосе. Любое ее слово, любая мысль – и ты уже таешь, как масло на солнце. В школе, в старших классах мы сидели вместе. И все над нами смеялись, но нам было наплевать. После школы я поступил в медицинский, а она на модный тогда факультет менеджмента. Впрочем, я не сомневаюсь, что из нее получился топ-менеджер. Из Ани получилась бы даже английская королева. Мы хотели пожениться, когда я закончу интернатуру.

– Почему вы не поженились?

– Потом, как ты сказала, в один прекрасный день – вернее не прекрасный, а ужасный – она меня бросила. Знаешь, как Клементина – мне иногда кажется, что она просто решила стереть меня из своей памяти, пошла к кому-то и сделала это.

– Просто бросила? – удивилась я. – Вот так, ни с того ни с сего?

– Не просто бросила. Ушла, оставив записку, что любит другого и не хочет иметь со мной ничего общего. Почти не забрала вещей. Просто исчезла. Родители ее сказали, что она улетела в Израиль к жениху. К ЖЕНИХУ! А я тогда кем был? Главное, до этого она была совершенно невероятно мила со мной. Только потом понял, что она прощалась. Аня уже знала, что уйдет, у нее были другие планы. Этот ее чертов жених.

– Ты ее искал? – спросила я тихо.

– Искал? Ну естественно. Я поджидал ее около дома, умолял ее родителей передать Ане от меня записку, но ее не было – нигде не было. Просто с ума сойти можно было. Я почти и сошел. Ее мать меня выгоняла, кричала, чтобы я никогда больше у них не появлялся – так, словно я был в чем-то виноват. И ты знаешь, я винил себя, очень долго причем. Потом стал винить ее, даже возненавидел. А после просто забыл. Нормальный ход вещей.

Игорь отхлебнул из бутылки – он до сих пор злился на нее. Я прекрасно видела это в его движениях, в том, как была напряжена его челюсть.

– Я вот только сейчас подумала, а что было бы, если бы ты ее увидел в новостях? Да, если бы ты вдруг увидел свою Анну? – спросила я, и в воздух словно проник космический холод. – Как бы ты отреагировал?

Только задав вопрос, я поняла, что это был удар ниже пояса. Игорь сначала застыл, потом медленно повернулся ко мне и посмотрел совершенно ледяным взглядом.

– Я могу не отвечать, верно? – пробормотал он хрипло, отдавая мне бутылку. Мой хладнокровный Апрель, ты любил, тебе до сих пор больно. Ты тоже живой. Никого ты не забыл.

– Конечно, – кивнула я. – Ты прав, и без того уже слишком много призраков в этой комнате.

– Слишком много призраков. Ты будешь еще вино?

Глава 11 Если хочешь узнать человека, послушай, что он говорит о других. А сама молчи, молчи…

– Заметил, – спросила я, – что мы не спим всю ночь, а у меня нет паники и ужаса? И я не бегу искать снотворное, которое ты мне прописал.

– Ты хочешь сказать, что это прогресс в твоем состоянии? Не искать в панике снотворное? Ты меня пугаешь, дорогая инопланетянка, я начинаю думать, что ошибся в диагнозе.

– Мой диагноз – умопомрачение в связи со слишком близким нахождением с объектом чрезмерной красоты, – промурлыкала я, прижимаясь плотнее к плечу Игоря.

– Значит, ты любишь меня только за внешность? – усмехнулся Апрель, лежа рядом со мной на своей упругой, почти твердой кровати. Он говорил как обиженная девочка, и делал это намеренно, преувеличенно надувая губы. Я расхохоталась и кивнула.

– А как ты думал? Только за нее, – я потянулась, а затем вытянулась, лежа на боку рядом с ним, уставшая, измотанная этой ночью, полной разговоров и любви. То, чего мне так не хватало. – Слушай, я не представляю, как мне идти на работу. Я же на ноги не встану, а ты? Но не пойти для меня не вариант, мне обязательно нужно быть на месте. Хотя бы для того, чтобы успеть написать заявление по собственному желанию.

– Счастливая ты, – рассмеялся Апрель.

– Считаешь? Думаешь, счастье – остаться без работы?

– Счастливые, говорят, часов не наблюдают. Это про тебя. Сегодня суббота. Уже три часа как наступила, так что можешь смело не спать дальше, ибо работать тебе придется сегодня только надо мной. – Игорь приподнялся на локте, навис надо мной, рассматривая мое лицо. Легкая, блуждающая улыбка на его лице делала его похожим то ли на ребенка, то ли на восторженного ученого, нашедшего какой-то редкий экспонат. Я закрыла лицо ладонями и шумно выдохнула. Вот я дура, совсем упустила из виду, что была пятница. Все на свете забыла.

– Это все ты, – сказала я, с трудом сдерживая улыбку, поглядывая на Игоря сквозь пальцы. – Ты и твои разговоры.

– Разговоры? – удивленно переспросил Апрель и склонился чуть ниже, поцеловал мои пальцы, прикоснулся к моим губам сквозь разведенные ладони. – А я думал, что это по-другому называется. Что касается разговоров, так мы еще и половины друг другу не сказали. К примеру, расскажи мне, как ты решила, что хочешь пойти учиться в этот свой Физтех? Не самое логичное решение для девочки-школьницы.

– Мой папа не хотел, чтобы я шла на фундаментальную физику, хотя я хотела. Но отец сказал, что мама меня убьет, если я пойду по его стопам. Тогда я и подала документы в Долгопрудный. Я хотела уехать из дома к чертовой бабушке и жить сама по себе. А на факультете прикладной математики и информатики была пара моих друзей. Такой вот компромисс.

– Компромисс?

– Но я же пошла навстречу папиным желаниям? Мама, правда, все равно нас чуть не убила. Знаешь, это ведь было очень глупо – не идти в МГУ, учитывая, что жили мы на Ленинском проспекте. Но так уж у меня проходил переходный возраст. Я нарушила волю родителей и поступила в другой вуз.

– А куда тебя мама хотела определить?

– Она мечтала об экономическом факультете. Отчасти ее мечта сбылась, когда туда поступила Лизавета. Но, видать, такая уж у нас судьба – разрушать мамины мечты. Лиза бросила учебу и перешла в какой-то частный институт психологии. Надеялась «починить» Сережу.

– Починить? – нахмурился Апрель. – Люди не ноутбуки, их не развинтишь отвертками.

– Почему же? Сегодня в хирургии такие вещи делают, с ума сойти…

– Фая, я же не об этом.

– Да понимаю я, о чем ты. А как ты решил стать врачом?

– У меня родители медики.

– Просто династия? – разочарованно протянула я, но потом снова оживилась: – А почему психиатром? Это ведь тоже не совсем типичный выбор для мальчика-школьника. Господи, я не могу представить тебя мальчиком-школьником, – усмехнулась я. – Мне кажется, ты родился на обложке мужского журнала, в майке и шортах, сонный и лохматый – прямо как сейчас. Ты мог бы зарабатывать миллионы.

– А это уже и правда обидно! – возмутился Апрель, но без энтузиазма. – Я не только симпатичное лицо. А как же душа? Кстати, мне интересно, а из какого фильма у тебя я?

– Не скажу, – усмехнулась я.

– Нет уж, говори, – потребовал Игорь, навалившись на меня всем телом. Я молча наслаждалась этой истомой, этим проявлением власти надо мной, и без того покорной, я любовалась лицом, которое было так близко к моему – всего несколько квантов до поцелуя.

– Ты – Фокс Малдер. Мы так назвали тебя еще до того, как мы с тобой начали… как бы это сказать… встречаться? Без одежды.

– А кто это – Фокс Малдер? – переспросил он, без тени осведомленности. – И кто это «мы»?

– Ты говоришь серьезно? – вытаращилась я. – Ты не знаешь?

– Кого ты имеешь в виду под «мы»? Предполагаю, что себя и сестру. Или себя и твою эту Машу Горобец. Очень надеюсь, что не себя и твоего бадминтониста Гусева.

– Ты не знаешь, кто такой Фокс Малдер? Господи, да разве такое возможно? Откуда ты прилетел? С другой планеты?

– Почти. С Владивостока, – рассмеялся Игорь. – А что, этот твой Малдер – известный товарищ?

– Ничего я тебе не скажу, сам теперь выясняй. Постой, с Владивостока? – переспросила я и немедленно села на кровати, скрестив ноги и подтянув одеяло почти до шеи. – Как ты оказался во Владивостоке?

– Я там родился, – пожал плечами Апрель и спокойно наблюдал за тем, как я в шоке хлопаю глазами и заодно ртом. Меня же разрывала мысль о том, что я успела переехать к этому человеку, пролить приличное количество слез по поводу его возможной потери, устроить полный кавардак в его квартире, пару скандалов, несколько совместных завтраков, походов в магазины, посиделок с племянником Вовкой, но я понятия не имела, что он родом из Владивостока. Я вообще не знала, что он откуда-то родом, даже не задумывалась об этом. Я была уверена – непонятно почему, – что Игорь из Москвы. Все москвичи живут в наивной уверенности, что нет ничего в мире, кроме Москвы. И еще что все остальные в нее «понаехали».

– Скажи что-нибудь, инопланетянка, – попросил он, растерянно улыбаясь. – А то мне кажется, что тебя парализовало.

– Я – чудовище, – пробормотала я, еще сильнее заматываясь в одеяло. Отчего-то мне показалось хамством сидеть голой в присутствии этого идеального незнакомца.

– Нет, ты не чудовище.

– Я ничего о тебе не знаю. Я – черствое, бесчувственное чудовище.

– Если тебе что-то интересно, так спроси. Ты ничего никогда не спрашивала, не стоит делать так, чтобы я же тебя утешал, – ответил Игорь сухим голосом. Я приложила ладонь к губам. Перед моими глазами промелькнула вся наша с ним совместная жизнь так, словно я падала из окна, как герой Гарсии Маркеса. Я вспомнила, как увидела Игоря в первый раз, в дверях его цветочного кабинета, такого идеального, словно он был пришелец из параллельной галактики «Совершенство», вспомнила его тихий, размеренный говор, когда уснула у Игоря в кабинете, прямо на его психиатрическом диване, о том, как я стеснялась синяка. Я – я – я. Папа часто говорил мне: Фая, «я» – последняя буква в алфавите.

– Твои родители там и сейчас? – спросила я.

– Да. Они обожают Владивосток, – добавил Игорь.

– Я никогда там не была. Какой он?

– Ветреный, – улыбнулся Апрель. – Там много воздуха, гораздо больше, чем тут, в Москве. Там есть море, его видно из нашего окна. Наша квартира на пятнадцатом этаже шестнадцатиэтажки, одной из первых шестнадцатиэтажек Владивостока. Большая роскошь по тем временам. Мои одноклассники прибегали ко мне посмотреть на море.

– В твоем голосе столько нежности, – пробормотала я.

– А в твоем – столько раскаяния, – и Игорь откровенно расхохотался. – Ты должна понимать, я профессионально квалифицирован слушать людей, задавать им вопросы, подталкивать на откровенность. Со мной всегда так, мне рассказывают все.

– И никто не спрашивает тебя ни о чем. Нет, теперь у меня море вопросов. Какое море ты видел из своего окна?

– Японское море.

– Вот! Значит, у меня есть Японское море вопросов о тебе. Как родители отпустили тебя в Москву? Почему ты уехал? Они навещают тебя тут? Ты ездишь во Владивосток? Сколько тебе было лет, когда ты уехал?

– Остановись хоть на мгновение, ты прекрасна в этой жажде познать меня с новой стороны, но я могу забыть все твои вопросы. – Игорь стянул с меня одеяло и притянул к себе, словно пытаясь снова завладеть моим сознанием через тело.

– Не сбивай меня и признавайся во всем. У тебя есть фотографии семьи? У тебя есть братья? Сестры? С кем ты дружил в школе? Чего ты боишься? Высоты? Воды? Темноты? Кто привил тебе любовь к цветам?

– С чего ты взяла, что я их люблю? – переспросил Апрель, неожиданно оживившись.

– Твой офис утопает в цветах, с другой стороны, в твоей квартире нет ничего, кроме мертвого искусственного деревца.

– И что же это говорит обо мне?

– Что ты двуличный? – предположила я.

– Я начинаю бояться тебя, – рассмеялся Апрель. – Господин Эраст Фандорин. Итак, по порядку. Родители отпустили меня в Москву, так как это было уже после ординатуры, которая идет после интернатуры. Меня пригласили в Москву работать, и не было никаких причин отказываться. Кроме того, я хотел уехать из Владивостока.

– Почему? – сощурилась я, и смутный образ незнакомой женщины без лица промелькнул где-то в моем подсознании. Интуиция подсказала. Если мужчина покидает любимый город, он бежит от женщины. Игорь отвел взгляд, помолчал, а затем ответил, но на другой вопрос.

– Родители приезжали в Москву один раз. Я езжу к ним каждое лето. Во Владивостоке прекрасная рыбалка.

– Ты рыбачишь? – переспросила я, пытаясь представить моего холеного мужчину в резиновых сапогах «по самое не могу» и с удочкой в руках.

– Рыбачишь? Во Владивостоке все рыбачат, моя дорогая. Мы с отцом рыбачили везде, где только можно и нельзя. Но я больше всего люблю морскую рыбалку, это когда на большом катере или, скорее, яхте выходишь в море – подальше, чтобы никаких берегов видно не было. Для этого нужно идти не меньше двух часов, только там рыба будет не потревожена. Там и ловишь. По полчаса на одном месте, затем меняешь локацию. Можно поймать камбалу, черного окуня, даже гипероглифа. Крабов ловили, кальмаров.

– Ты скучаешь по дому?

– В Москве живу уже почти десять лет. Я привык, – ответил Игорь так, что стало совершенно ясно, он хоть сейчас запрыгнул бы на корабль.

– У тебя есть фотографии? – спросила я вдруг. Игорь со вздохом повернул меня к себе и щелкнул по носу.

– Отчего ты перестала быть нормальной эгоисткой, которая говорит только о самой себе?

– Это было неизбежно, разве ты не понимаешь?

– Ты же любишь меня только за внешность, – поддразнил Апрель. Я потянулась, чмокнула его в изгиб между носом и щекой, посмотрела в сторону окна – небо неумолимо светлело. Мы ужасно устали, но это была та усталость, которую не заполучить, если ты не влюблена.

– Я влюблена в тебя, – удивленно пробормотала я. – Всерьез, по-настоящему.

– Почти так же, как была влюблена в своего журналиста?

– Фотографии! – потребовала я.

– Может быть, мы немного поспим? – взмолился Игорь, но я помотала головой. Покой нам только снится. – Я не так молод, Ромашка, чтобы вести задушевные разговоры ночи напролет.

– Это ты просто не пробовал, – возразила я.

– Знаешь, что? Я больше не могу. Я спать, а ты как хочешь. Где-то в этом бардаке валяются и мои альбомы с фотографиями, – и Малдер демонстративно откинулся назад, разбросал руки в стороны и закрыл глаза. Его грудь мерно вздымалась вверх и вниз, вверх и вниз.

– Ты еще захрапи, чтобы было убедительно, – хмыкнула я, и он немедленно последовал моему совету. Я подобралась к Игорю поближе, принялась тихонько дуть на его волосы на груди. Запах его сильного тела отбивал всякое желание спать. Я прикасалась губами к волосам, не касаясь кожи, я знала – это щекотно, но Апрель терпел. Вдруг я подумала, что если когда-нибудь выйду за него замуж, то тоже стану Апрелем. Вечный день дурака. Я поцеловала его в изгиб посередине груди, затем поднялась выше и поцеловала в ямочку под горлом. Запрокинув голову наверх, Игорь открыл мне туда доступ. Я приподнялась и посмотрела на его якобы спящий лик. Потом поцеловала в щеку, в висок. Я могла нацеловаться вволю, и Игорь мог сколько угодно делать вид, что ничего не чувствует, – спящая красавица, но было кое-что, что выдавало его. Кое-что, чего я и добивалась, чему не может противостоять ни один мужчина.

– Доигралась? – спросил Малдер, внезапно открыв глаза. Он откинул одеяло, и я улыбнулась шаловливой и немного победной улыбкой.

– Хочешь мне отомстить?

– Я накажу тебя. Ты лишаешь меня сна.

– Так и было задумано, – прошептала я, когда Игорь набросился на меня с наигранной яростью. Он схватил меня за запястья, не давая мне больше пошевелить руками. Эта любимая игра, в которой я – слабая женщина, легкая добыча, сопротивление которой только распаляет страсть.

Страсти между нами было предостаточно.

Позже Игорь все же заснул, усталый, довольный покоритель влюбленных в него женщин, а я окончательно потеряла желание спать. Тело болело, ныло, стонало от счастья, и я наслаждалась каждым мгновением этого чувства. Мои руки и тело пахли Апрелем, но мне этого было мало: я нацепила его рубашку на голое тело и пошла осматривать устроенный нами кавардак.

«Я хочу, чтобы мы будто вместе заехали в эту квартиру. Вместе раскладывали вещи, искали им место».

Хорошая мысль. Надо признать, с чем с чем, а с хорошими идеями у Игоря перебоев нет. Значит, мы только переехали сюда. Сняли вместе квартиру. Молодая пара. Хорошая игра. Никакого прошлого, только будущее, светлое, как его нежно-голубые и бежевые рубашки. Я смотрела на вещи, трогала их, подносила к лицу. Запах – самый мощный индикатор совместимости. Мое тело хотело рожать детей от мужчины с таким ароматом. Апрель вывалил все вещи из шкафов, словно открыл мне свой внутренний мир, просто вытряхнув содержимое шкафов. Как «психологично» это его решение. Я неторопливо перебирала его рубашки, рассматривала галстуки, костюмы – прямо из химчистки, в плотных пленочных пакетах. Я обратила внимание на кучу старых ежедневников, которые тоже лежали на виду, словно предлагая себя прочитать. Там были расписания встреч, обведенные в кружок часы и приписанные адреса. В них были чьи-то номера телефонов, какие-то суммы денег – то ли данные в долг, то ли полученные в зачет чего-то. Там были номера электронных билетов на самолеты до Владивостока, маленькая фотокарточка: на ней Игорь был совсем еще ребенком, он сидел на пластмассовом коне на колесиках, рядом с ним стояла его мама (предположительно) – высокая женщина с каштановыми волосами, в коричневом платье, с усталым лицом. Красивая, сухопарая – эдакая грациозная мама-жираф, а с другой стороны, словно и не с ними вовсе – его папа-жираф, от которого Апрель унаследовал свою холодную, с сигналом «стоп», внешнюю привлекательность. Его отец был высокий и стройный: военная выправка, строгое лицо, внимательный взгляд. Мужчины высшей пробы. Руками не трогать.

Я отложила фотографию и подумала: а ведь мы с ними когда-нибудь можем познакомиться. Что они скажут про меня? «Господи, где ты ее взял?» «Сынок, что с тобой не так?»

Я и правда вела себя как сыщик, пытаясь наверстать упущенное из-за моей баснословной черствости. Я даже не знала, откуда Игорь родом. Любой нормальный человек спросил бы о таком еще на первом свидании. Мы говорили о котах в коробках, мертвых и живых, но не говорили о таких простых вещах, как детство, первая любовь.

Его Анна. Мой Молчанов. Наши скелеты в шкафах, которые вылезали и подсматривали за нами. Я не могла понять, как она могла бросить Игоря, что должно было быть в голове у этой безумной девицы, чтобы уехать в Израиль к какому-то дурацкому жениху, разбить такое сердце, заключенное в таком теле, присоединенное к такому сознанию, у человека с такими зелеными глазами.

Короче, как она могла, тварь?!

Так же, как и Юра Молчанов, наверное. Хотя, опять-таки, чисто технически (как говорит моя сестра) Молчанова я бросила сама.

Я уложила книги Апреля в стопки, предварительно прочитав их названия. Хотела узнать о нем все: книги были словно говорящие информаторы. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Я предположила, что не задавала ему все это время никаких вопросов, потому что знала, как больно бывает терять тех, к кому сильно привязалась. Теперь я знаю, что он читал «Властелина колец», что купил трехтомник Толстого «Война и мир», но, кажется, ни разу не открыл его. Может, просто хотел перечитать и забыл? А возможно, купил, потому что у каждого образованного человека в библиотеке должно быть? Нет, это не похоже на моего Апреля. Большая часть книг зачитанные, с потертостями, с загнутыми уголками страниц. Мой папа не понимал такую привычку, злился страшно. Мог даже накричать, но я все равно загибала уголки.

«Бойцовский клуб». Гхм. Странная книга. Мне ее сунул один мой одногруппник: кричал, брызгая слюной, что это книга всех времен и народов. Что-то в ней, безусловно, было. После нее я ходила и повторяла, улыбаясь, что «первое правило бойцовского клуба…» и так далее. Машка Горобец злилась и швырялась в меня вещами. А я обвиняла ее в вещизме и обещала взорвать.

Собрание сочинений Джека Лондона. Читал, читал, страницы затертые, уголки загнутые. Я не люблю Лондона, для меня там слишком много грусти. Когда я читаю этого автора, я словно каждый раз замерзаю где-то в горах, в снегу. Впрочем, книги отличные, никто не спорит. Пусть лежат.

Поразительно мало книг по психологии. Видимо, все они остались в офисе. Ничего по саморазвитию и отношениям. Дом моей сестры-психолога набит этой литературой. С помощью ее библиотеки можно саморазвить целую африканскую деревню, если предположить, что местные жители читают по-русски. Иногда я «гадаю» по книгам сестры, моя любимая – «Дифференциальная психофизиология мужчины и женщины», из которой можно почерпнуть такую абсурдицу, как, к примеру, то, что в моем случае «вопрос о половых различиях остается достаточно запутанным, и одна из задач заключается в том, чтобы выяснить, в какой мере полоролевые стереотипы целесообразны». То, что я не нашла подобной литературы в доме Апреля, было очень даже хорошо.

Зато я нашла его семейные фотоальбомы, как он и обещал, где-то там, посреди этого кошмара кромешного. Они были сложены в стопку между книг: три больших, тяжелых альбома в кожаных переплетах и пара маленьких книжек в дешевых полиэстеровых обложках. Там была вся жизнь моего мужчины, все то, что я хотела и боялась спросить. Его первый класс – он шел туда с таким серьезным лицом, словно уже понимал: ничем хорошим это не закончится. Я узнала, что Игорь умеет кататься на водных лыжах. Он смотрится потрясающе в гидрокостюме. Кстати, я так и не нашла признаков гидрокостюма в его квартире. Видимо, он не занимается ничем подобным в Москве и не держит такие вещи для отпуска.

Я заподозрила, что Игорь проводит все свои отпуска дома, с родителями. В маленькой книжке-альбоме он был уже взрослым, почти таким, как сейчас. Апрель рубил дрова на какой-то даче в простых заляпанных джинсах и клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Я немедленно захотела поехать с Игорем к нам на дачу. Мы так много еще не делали вместе, так много даже не пробовали. Я увидела фотографии его квартиры, той самой, где он, по-видимому, родился и вырос. Первый кожаный альбом – самое детство, свадьба родителей. Его мама такая счастливая в белоснежном платье до колен. Фотография черно-белая, счастье – яркое, лучистое. Не меньшее счастье, только уже на руках – замотанный в одеяло комок, внутри которого Апрель. Подпись сбоку: «Игорек, одна неделя». На моих глазах выступили слезы, хотя я не совсем понимаю, о чем плачу. Наверное, от умиления, что этот роскошный представитель рода мужского когда-то тоже был маленьким и его, как и всех, заворачивали в одеяло.

Второй кожаный альбом – цветной, фотографии старые, выцветшие. Самые интересные. Обои в комнате Игоря светлые, чуть облезлые, с поблескивающими серебристыми цветами. На стене простые деревянные полки с книгами. На фоне стены Игорь демонстрирует «мускулы» – ему, наверное, лет двенадцать. Он уже очарователен, его зеленые глаза смотрятся большими на еще не до конца взрослом лице. Наверное, все девчонки в классе тихо мечтали о нем, проигрывая в своих головах миллион разных сценариев любви, которой было не суждено сбыться.

Я смотрела на фотографии, но искала ее, Анну. От любопытства кошка сдохла, но я-то не кошка. Они учились в одном классе, но ее не было в его детстве, ее не было на тех немногих классных фотографиях, что я нашла в альбомах. Я всмотрелась в каждое лицо, обведенное в овал. 9 «А», 10 «А» класс – и ни одной Анны: ни красивой, ни даже страшненькой. Вот мой Игорь в институте. На нем белый халат, мой Малдер совсем юн – не больше восемнадцати. У него юношеские усы, это невероятно смешно. В альбоме также есть фотографии с каких-то вечеринок, и я гадаю, мучаясь от ревности, где тут Анна. Нет никого, о ком можно было бы сказать: «она была безумно красивой». Какие-то люди в белых халатах, наверное коллеги. Может быть, Анна-Клементина и стерла Малдера из своей жизни и памяти, но он, теперь я была в этом уверена, тоже поработал над своими фотоальбомами.

Игорь спал, я слышала его глубокое, ровное дыхание. Я сидела в двух шагах от него, тихо перелистывая страницы, узнавая, пуская в свою память образы людей из его прошлого и настоящего. У него не было братьев и сестер, он был один у родителей. Я не могла представить себе, как это – расти одному.

Ни одной фотографии Анны. Игорь уничтожил их после того, как она уехала? В последнем, маленьком альбоме было несколько пустых отделений посреди других фотографий. Наверное, Игорь достал их и выкинул или сунул куда-то между книг – там, во Владивостоке, не для того, чтобы досадить этой Анне, а просто для того, чтобы не видеть ее лица. Если бы Анну показали вдруг в новостях по телевизору, Апрель наверняка так же, как и я, одеревенел и испытал бы трудности с дыханием. Он тоже очень сильно любил, но не меня.

Я почти уже закрыла альбом, думая о том, чтобы пойти и сварганить себе кофейку с молоком, ведь спать в пять утра было совершенно бессмысленно, но тут почти в конце последнего альбома я наткнулась на то, что искала. Я увидела Анну.

Глава 12 Многие знания – многие печали… и проблемы

Я не знала, зачем мне это. Любопытство не нуждается в оправданиях, ему не нужны причины и цели. Познание – самоцель настолько всепоглощающая, что не стоит недооценивать его жажду в человеке, которого всю жизнь приучали к тому, чтоб зарисовывать белые пятна на карте и искать ответы на поставленные вопросы.

Я смотрела на Анну. Она была настолько красива, что от ее вида можно было остолбенеть.

Я не думаю, что Игорь осознавал, что все-таки одна фотография Анны осталась в его тщательно отсортированной коллекции, затаилась там, где он мог меньше всего ожидать, – в одном из самых «свежих» его фотоальбомов. Да и сама фотография явно была сделана в один из последних визитов Игоря к родителям во Владивосток. На фотографии дружная семья и какие-то неопознанные родственники-друзья праздновали на даче что-то всенародное, всероссийское, если судить по украшениям на стенах. Скорее всего, Новый год. Может быть, даже этот Новый год. Я легко узнала сухопарую маму-жирафиху, хотя на этой фотографии она была значительно старше, ее лицо стало острее, морщинистее. На ней была теплая безразмерная кофта – такие не носят на людях, такие отвозят на дачу. Они и были на даче, потому что таких пространств, таких потолков не бывает в квартире. Папа-жираф тоже несколько изменился за прошедшие годы: он прибавил чуть-чуть в области талии, и его лицо чуть «поплыло», потеряло контуры, однако он оставался весьма привлекательным мужчиной для своих лет.

Хочешь узнать, как твой любимый будет выглядеть через много лет, посмотри на его отца. Но я смотрела не на папу Игоря, а сквозь него, за его спину. Я смотрела на Анну. Я была почти уверена, что это она.

Дача у родителей моего Апреля была с камином, с деревянной лестницей и диваном, прислоненным к стенке с перилами, уходящими вверх. Семья сидела и частично стояла около дивана, но все это легко поместилось на фотографии, что говорило о размере помещения в целом – снимали наверняка с другого конца комнаты. Вещи на даче родителей Апреля были старыми, с историей – это мне очень понравилось. Их явно копили и собирали много лет. Дом смотрелся неожиданно цельным, несмотря на отсутствие какого бы то ни было ярко выраженного стиля или дизайна. Это не был «Прованс» или кантри, не контемпорари и не арт-деко, но смотрелось все вместе так же хорошо, как лоскутное одеяло, сшитое из миллиона разномастных кусочков ткани. Российская эклектика с бордовыми пледами на креслах и деревянными балясинами на перилах лестницы. По стене около лестницы на новомодный манер висело множество фотографий в белых рамках из «ИКЕА». Но мое внимание привлекли три самые крупные фотографии. На первой Игорь в возрасте пяти лет, на второй ему лет двенадцать. Вокруг них висели несколько дачных фотографий чуть помельче: вся семья за праздничным столом, семья в огороде, семья на речке и так далее. И наконец, третья большая фотография. На ней Игорю лет шестнадцать. Он сидит в своей комнате в квартире, за письменным столом. За окном Японское море, но я его не вижу, лишь могу себе представить. За минуту до того, как Игоря сфотографировали, он делал уроки, но его отвлекли. Я представила, как его папа-жираф вошел в комнату с фотоаппаратом в руках, окликнул сына, и тот, недовольный, обернулся и скривился, скуксился, требуя оставить его в покое.

Конечно, папа-жираф не оставил сына в покое, а сделал множество фотографий – прямо с таким вот недовольным, взъерошенным подростком в рубашке с коротким рукавом, с обгрызенной ручкой на столе. Лучший кадр был распечатан, положен под рамку и зажил своей жизнью. Этого снимка не было в альбоме моего Апреля, но он был на стене в дачном доме его родителей, и я разглядела фото среди других на семейной «лестнице славы».

На стенке над письменным столом Игоря висела фотография. Кто-то вешает на стене постеры рок-звезд в этом возрасте, но только не мой Апрель. Над столом висела фотография Анны. Формат, наверное, А4, может, чуть меньше. На моей фотографии из альбома, которую я держала в руках, фото на стене было крошечным, едва заметным. Я чувствовала себя Алисой из Страны чудес, которая заглянула в замочную скважину: за ней был сад, в котором была дверь, где была замочная скважина, за которой можно было увидеть еще один сад. Тогда я притащила лупу. Я старалась ступать так бесшумно, как только была способна. Я понятия не имела, зачем это делаю и что мне делить с женщиной, которая разбила сердце моему мужчине много лет назад. Но любопытство брало свое. Я была почти уверена, что это Анна. А «почти» лишь потому, что мой отец приучил меня никогда не быть уверенной ни в чем на сто процентов.

«Любые данные всегда требуют проверки, – говорил он. – И даже если проверка в определенных специфических условиях показала положительные результаты, это не значит, что ты можешь признать что-то на сто процентов. Остается еще теория относительности, никогда не забывай об этом. Что, если рядом окажется черная дыра?»

Девушке на фотографии, которая висела над столом Игоря, было лет шестнадцать, как и Апрелю. У нее были волосы цвета темного меда, балтийского янтаря: не рыжие, не каштановые, а совершенно уникальные. Такой цвет бывает один на миллион среди коричневых голов. У девушки, предположительно Анны, были идеально правильные черты лица, чуть заостренный подбородок и, кажется, голубые глаза – до этой детали было сложно добраться даже с лупой.

Зато то, что было вокруг Анны, говорило само за себя. Она стояла в окружении самых разных цветов в горшках – зеленые, большие, с крупными листьями, маленькие, кустистые, цветущие. Герань, черт его знает, что еще там, были и орхидеи того же нежно- лилового цвета, что у Апреля в кабинете. На Анне был фартук, на руках резиновые перчатки, перемазанные в земле. Она держала руки так, чтобы не запачкать одежду. А еще на снимке она смеялась: наверное, фотограф застал ее врасплох. И, скорее всего, это был Игорь. Улыбка Анны и ее смех были, наверное, такими заразительными, что невозможно было не засмеяться тоже. Но я не смеялась.

Я отбросила лупу и захлопнула альбом. Моя самооценка лежала на полу и билась, как рыба без воды. Мне захотелось вскочить и убежать. Я не понимала, что делаю тут, в этой кухне. Мне хотелось разбудить Игоря и спросить его о том, как и почему он решил встречаться со мной. От какой тоски, с какого отчаяния? И только чудовищные усилия воли помогли мне остаться сидеть на стуле. Затем я собралась с духом, дотянулась до моего телефона, открыла приложение фотокамеры и пересняла фотографию в безумной надежде, что эта янтарная «красавица в цветах» – все же не Анна.

Потому что если это она, то у нас с Апрелем нет никаких шансов. Учитывая то, что Игорь каждый день растит и поливает точно такой же сад, который был у Анны. Это даже хуже, чем Юра Молчанов в новостных передачах, хоть даже если каждый день. Это битва с ветряными мельницами темно-медового цвета балтийского янтаря.

– Чего это ты тут делаешь? – спросил Игорь несколько мгновений спустя, застав меня за невинным разглядыванием фотографий. Я сонно потянулась, сказала, что теперь знаю о нем все и даже больше, при этом с затаенным страхом вгляделась в его лицо. А вдруг догадается? Но блаженны неведающие, они живут с легким сердцем. Игорь склонился над столом, положил руку мне на плечо, посмотрел на фотографию, где он вместе с отцом позирует на фоне какой-то огромной рыбины.

– У тебя очень приятные родители. Почему у тебя нет брата или сестры? Тебе не было скучно одному в детстве? И, кстати, ты знаешь, что единственные дети в семьях обычно вырастают страшными эгоистами? Прям как ты.

– Значит, такого ты обо мне мнения, да? – усмехнулся Игорь. – И как же ты решилась влюбиться в такого эгоиста?

– Ты слишком красив, – невозмутимо ответила я.

– Так, теперь я в самом деле начинаю беспокоиться.

– Не беспокойся. Красота скоротечна, – добавила я, и Игорь закатил глаза.

Выходные мы потратили на то, чтобы забрать остатки моих вещей от мамы и перевезти их на вишневом «Опеле» к Игорю домой. Нам потребовалось сделать несколько ходок. И каждый раз мама воспринимала такой визит как нашествие и личное оскорбление с моей стороны. Это было странно, учитывая тот факт, что она сама подталкивала меня к тому, чтобы я устраивала свою личную жизнь. Теперь она категорически отказывалась верить в то, что все происходит всерьез и что Игорь, ожидающий меня внизу, в машине, это не прикол, а реальность.

– Что, если тебе придется ночевать здесь? У тебя не осталось ни одной пижамы! – возмущалась она.

– Мам, я могу поспать и без пижамы, – удивлялась я. – Чего тебе сдались эти пижамы?

– Но что-то же лежало у тебя на полках. Мало ли что? Зачем очищать полки полностью? Оставь немного на всякий случай. Мало ли что. Не сойдетесь характерами, – в ее голосе звучала надежда. Я усмехнулась и покачала головой:

– Мам, ты пессимист, я всегда знала.

– Я не это имела в виду, – тут же сдала назад моя мама. О, пессимизм – это у нас семейное, это у нас в нее. Все будет очень плохо, и лучше начать готовиться заранее, что, впрочем, не поможет, потому что плохо будет все равно.

– Мамчик, я не очищаю полки, а просто даю тебе возможность использовать пространство как-то иначе.

– Да как я его должна использовать? – пожимала плечами мама. – Что мне теперь, зимний сад разбить?

– Почему сразу зимний сад? Не надо, пожалуйста, никаких садов! – отреагировала я неприлично резко. Идея выращивать цветы мне теперь совсем не нравилась.

– А почему Игорь не поднимется, не поможет тебе? Почему это ты должна таскать тяжести? – Мама принялась искать в Апреле недостатки, но если они у него и были, то не имели отношения к галантности. Прагматизм – да. Холод, спокойствие, умение всегда держать себя в руках – да.

– Мама, у нас некуда запарковать машину, он сидит в ней, чтобы, если что, отъехать. Как только будет место, Игорь поднимется. Если нет, то я позвоню ему, и он придет, чтобы помочь с вещами.

– Какой заботливый! – всплеснула руками мама, а потом высунула голову в окно, словно пытаясь поймать меня, как в детстве, на лжи. Но вишневый «Опель» стоял именно там, где я и сказала, – прямо у подъезда. Когда маме не нравился Юра Молчанов, я ее понимала. Мне и самой он не очень нравился. Вернее, сводил с ума, лишал свободы воли. Когда мама искала подводные камни в моем Апреле, я боялась, что она что-нибудь найдет. А мне, между прочим, хватило и Анны. С Игорем я могла просто лежать рядом и смеяться. Я бы не хотела, чтоб мне пришлось возвращаться к маме.

Потом мы с Игорем шумно, с руганью и поцелуями делили полки и ящики: пространства было немного, а вещей достаточно. Мы бились не на жизнь, а на смерть за каждую пядь и откровенно веселились, погружаясь в это почти семейное виртуальное пространство, где каждый точно знает: как бы там ни было, он больше не одинок. Но мы так и не пришли к единому мнению, поэтому бо́льшая половина вещей так и была разбросана по квартире и стояла в коробках.

Одиночество. Вот чувство, которое я испытала, оказавшись в понедельник на двадцать шестом этаже в дурацкой черной юбке, бежевом свитере-водолазке, растрепанная и с ноутбуком Черной Королевы под мышкой.

– Я подумала… мне не понадобилось «сносить» систему, так что, если хотите, можно скачать всю информацию из вашего ноутбука. Или даже просто забрать машину обратно – она вполне рабочая.

– Вам же известно, что я уже приобрела другую? Я не могла допустить простой, – фыркнула Черная Королева, оглядывая меня взглядом, полным удивления, словно она вообще не надеялась меня снова тут увидеть.

– Я понимаю. Но речь не об этом, – растерялась и запуталась я. – Я просто хотела как-то восстановить хоть что-то.

– Система для бухгалтерии запущена, – зачем-то сообщила мне Черная Королева, а затем, перед тем как уйти, добавила, чтоб я была на месте и готова прийти по ее вызову в любой момент. Это звучало как угроза, но я была к ней, в принципе, готова. Сашки Гусева еще не было, а остальная часть нашей когда-то дружной команды отдела IT обходила меня десятой дорогой. При других обстоятельствах я бы рванула к Машке Горобец: постояла бы с ней, подышала бы ее ароматизированным никотиновым паром, пожаловалась бы на жизнь, но сейчас я не была готова услышать еще одно вежливое холодное «извини, я занята», которым меня уже наградила наша Яночка.

Одиночка. Пария. Персона нон грата. Отщепенец, оказавшийся за бортом. Мой компьютерный логин был заблокирован, бумаги с моего стола тоже исчезли. В бешенстве я вскочила и ушла бродить по холдингу, пытаясь придумать какой-то выход из этого положения.

Звонок от Черной Королевы раздался около трех часов дня: она звонила на мой мобильный.

– Ромашина? Почему вас нет на рабочем месте?

– Я обедала, – ответила я, сказав первое, что пришло мне в голову. Черная Королева явно прикидывала, сказать ей что-то или нет по поводу заработанного мною обеда, но она промолчала. В планах все равно стояло мое «распятие», зачем же портить его какими-то жалкими подначками?

– Ага, понятно. Пройдите, пожалуйста, на двадцать седьмой этаж в конференц-зал. – И она бросила трубку. Что ж, оставалось только пойти и послушать, под каким соусом меня уберут из холдинга, где я проработала, считай, всю свою сознательную жизнь.

Как я оказалась в таком положении? Как могла все это допустить?

– Можно? – Я постучалась в открытую стеклянную дверь, с ужасом оглядывая комнату, в которой оказалось куда больше людей, чем я ожидала. Черная Королева возглавляла круглый стол. Сегодня на ней был бежевый костюм «в облипочку», под пиджаком майка на бретельках. На запястьях несколько браслетов. Наверное, каждое утро она подбирает и наряд, и аксессуары, и даже духи в соответствии с тем, какой ожидает день. Бежевый день – наверное, она планирует пойти обедать с кем-то из руководства, ибо одета так, чтобы вызывать приятные эмоции и ощущение «своего». Бежевый – цвет доверия. Вряд ли она так одевалась для меня.

– Проходите и садитесь на ту сторону, – Черная Королева махнула на противоположный край стола, туда, где не было никого. Я сделала шаг, под ногами что-то хрумкнуло, какой-то мусор – то ли чипсы, то ли ракушки, чешуя от фисташек. Что-то у нас хреново работает служба уборки.

– Добрый день, – я вежливо поздоровалась и тут же изумленно застыла с раскрытым ртом. Постников, Панночка-Эльза, дядечка из руководства, имени которого я не помню, – их я ожидала увидеть. Даже Машку Горобец, которой тут не оказалось. Но Малдера я никак не ждала.

– Добрый день, – проговорил он, явно стараясь дать мне понять, что не планирует афишировать наши с ним нерабочие отношения. – Спасибо, что пришли.

– Спасибо? – возмутилась Панночка. Как всегда, ее губы были ярко-красными – чудовищный контраст с ее бледной кожей. Сегодня она была даже бледнее, чем обычно. – Да при чем тут спасибо. Мы все выходные восстанавливали то, что эта… м-м-м… сотрудница уничтожила одним нажатием кнопки. И как теперь нам работать? Как оставлять документы в системе, которая настолько уязвима?

– Спасибо всем, кто пришел на это совещание, – более жестко добавил Апрель. – Мы здесь, чтобы разобраться в ситуации.

– Да? А я думал, мы здесь, чтобы уволить Ромашину, – возмутился Постников, чье появление тут было явно связано с его неформальным романом с Панночкой. Ну и отчасти с его личной, персональной неприязнью ко мне. Ненавистью, которую мы растили, как герань, много лет.

– Если бы речь шла о том, чтобы меня уволить, ваше бы присутствие, Виктор Аркадьевич, не потребовалось, – брякнула я. – Вы-то каким образом связаны с тем, что произошло?

– Я здесь для того, чтобы дать объективную характеристику вашим персональным и профессиональным качествам, Фаина Павловна, – холодно ответил Постников, утягивая инициативу, как неподатливую кобылу, за гриву. – Итак, начнем. Фаина Павловна Ромашина работает в компании много лет, имеет ряд существенных нареканий, неоднократно была под дисциплинарными санкциями. Также проводилась проверка на предмет ее отношения к алкоголю и наркотикам.

– Что? – Я увидела злое удивление на лице у Черной Королевы.

– Да-да, проводились анализы. Асоциальное поведение. Неприемлемый внешний вид, позорящий корпорацию. С синяком ходила, – бил наотмашь Постников. Я молча зверела, краснела, старалась «просто дышать», но в данных условиях это давалось мне с большим трудом.

– Это правда? – спросила меня Черная Королева. – Вы подтверждаете?

– Зачем вам нужны мои слова? – спросила я чуть более агрессивно, чем того требовала ситуация. – Пусть лучше Виктор Аркадьевич предъявит документы, подтверждающие его обвинения. И я хотела бы уточнить, ведется ли запись, видео и аудио, нашего так называемого совещания? Потому что я бы хотела иметь потом расшифровку.

– В каких целях? – уточнила Королева.

– В целях защиты достоинства и деловой репутации, – ответила я. Повисла некоторая пауза, на лице Постникова появилась сильная тень сомнений. Он, как всегда, не подумал, что аудиозапись на двадцать седьмом этаже – это не миф, а реальность, и кому, как не мне, знать об этом.

– Я только напомнил о том, что анализы проводились в целом. В отделе IT.

– Что вы говорите? А результаты их не напомните? И еще, раз уж вы упомянули о моем синяке. Я была направлена руководителем моего отдела на психологическую реабилитацию к специалисту нашего холдинга, который, так уж вышло, находится в этой комнате. Я бы хотела услышать его комментарий о моем асоциальном поведении. – Я провоцировала намеренно, и Постников, конечно же, это понимал, но также он понимал и другое. Стоит ему открыть ящик Пандоры и начать говорить о моем вполне легальном романе с Апрелем, как я могу заговорить о его нелегальном и нарушающем все морали и принципы романе с Панночкой – замужней женщиной и, на секундочку, матерью двоих детей. Только вот Постников не знал точно, в курсе я их романа или нет, а также не имел понятия, какие фактические доказательства я могу предоставить.

У меня могло оказаться предостаточно сведений. Я имела доступ к системе видеонаблюдения. Постников имел доступ к финансам. Каждому, как говорится, свое.

– Я считаю неэтичным упоминать историю с синяком в контексте происходящих сейчас событий. В любом случае и речи не может идти ни о каком асоциальном поведении, – добавил Апрель. Его голос звучал авторитетно, так, что никому и в голову не пришло бы спорить.

– Но почему Фаина Ромашина была направлена к вам? – спросила Черная Королева, не обращая внимания ни на мои слова, ни на постниковские. Она следовала какому-то своему сценарию, записанному в ее черненьком кожаном ежедневнике, и отступать от него не собиралась.

– Это был рутинный вызов, мы проводили профессиональную аттестацию всего персонала.

– И какова была ваша аттестация? Что вы можете сказать по поводу компетентности Ромашиной? – продолжала Черная Королева.

– Я не могу предавать огласке результаты конфиденциального обследования.

– Но это правда, что вы прописали Ромашиной снотворное? – Это было неожиданно. Это было опасно. – Снотворные препараты, у которых имеются побочные эффекты?

– Любые медицинские препараты имеют возможные побочные эффекты, но это не значит, во-первых, что они обязательно проявятся, а во-вторых…

– Я понимаю вас, – попыталась прервать его Черная Королева. Значит, вот, зачем она его вызвала.

– А во-вторых, информация о прописанных препаратах также является конфиденциальной. И я не понимаю, каким образом вы могли получить доступ…

– Я получила доступ к этой информации, потому что рецепт, выписанный вами, валялся на полу в нашем отделе. Нет, не надо! – Черная Королева посмотрела на приподнявшегося с места Малдера, на меня. Я сидела, совершенно опешив, я не только не помнила, чтобы теряла рецепт, но даже и то, чтобы вообще доставала его из рюкзака с тех пор, как купила пачку таблеток, из которых и выпила-то, может, штуки три. Я не люблю всякую химию. – Вопрос не в том, что рецепт потерялся. И не в том, что его побочным действием является рассеянное, ослабленное внимание. Вопрос в том, что вам пришлось прописать препарат.

– Это некорректный подход, я протестую, – воскликнул Малдер.

– Не протестуйте, мы не в суде, никого не судят, – оборвала его Черная Королева.

– Да? Никого не судят, но, кажется, уже приговорили. Я хочу напомнить всем об этике.

– Об этике мы поговорим потом, отдельно, – заверила его Черная Королева. Где-то примерно в этот момент мое терпение, как говорится, взяло и лопнуло. Я, как мне показалось, даже услышала легкий взрыв.

– Давайте прекратим этот балаган, – сказала я, вставая.

– Вам слова не давали, – полезла было Черная Королева, но меня было уже не остановить.

– Давайте спишем все на мою уже упомянутую психическую нестабильность, ладно? Или на рассеянное внимание. Да на что хотите, на то и списывайте. Вам нужно что? Чтобы я ушла сама? А может, чтобы вы меня могли уволить как-нибудь поинтереснее? По статье о халатности? Или даже о вредительстве? Вы что, хотите возбудить какое-нибудь следствие? Я не возражаю. Давайте сэкономим всем время и силы, закончим этот цирк. Можете сразу переходить к следующему пункту.

– Я хочу разобраться! – взвилась Черная Королева.

Я вытаращилась на нее так, словно это не я, а она была сумасшедшей. Возможно, кстати, так и было. Я-то знала, что не сошла с ума. Хотя это так сложно – сказать точно, кто нормальный, а кто нет. Согласно шкале вероятности… Я вздрогнула и посмотрела на Черную Королеву. К черту вероятности.

– Хотите разобраться? Тогда извольте. Я вам скажу, как все было на самом деле. Я НЕ проливала кофе на ваш ноутбук. Нет, не надо об этом спорить, не надо даже больше об этом говорить. Я купила вам другой, но я и близко не подходила к вашему в тот момент, когда моя чашка на него опрокинулась.

– Да что вы говорите, Фаина Павловна! – воскликнула Черная Королева. – Опять?

– Не опять, а снова. НЕ проливала я кофе.

– Не виноватая я, – передразнил меня Постников.

– Да, не виновата. И файлы я НЕ стирала. Понятия не имею, кто это сделал. Получается, кто-то из тех, у кого есть доступ в систему.

– Но это же был твой пароль, я сама видела! – выкрикнула необычно тихая сегодня Панночка. Выкрикнула, а затем сделала глубокий вдох, после выдох, словно ей было нехорошо. Может, Постников заделал ей третьего ребенка? То-то радости будет Панночкиному мужу!

– Ну и что? Мало ли кто знает мой логин и пароль из сотрудников нашего отдела. Мы же все тут хакеры, если уж положить наши чистые руки на холодные сердца.

– Вы, конечно, утверждаете, что вас кругом подставили. Но ведь даже ваша подруга Мария из бухгалтерии против вас. – сказала Черная Королева.

– Она лишь настроена против меня фактом пропажи файлов из системы. Самое забавное, что исчезновение файлов меня тоже ОЧЕНЬ беспокоит. Система не защищена. Что-то с ней не так, и вы, вместо того чтобы заниматься мною, лучше бы попытались разобраться с ситуацией в целом. Видеозаписи посмотрите, я не знаю.

– Если предположить, что вы сейчас говорите правду, – строго добавила Черная Королева.

– Но вы-то этого, конечно, делать не будете. Вам же хочется простых объяснений, – перебила я ее.

– Потому что они, как правило, самые верные, – пожала плечами Королева.

– В любых правилах есть исключения, – выдохнула я.

– Значит, ты кругом ничего не делала? – переспросил Постников язвительно.

– Кроме разве что того греха, что вообще пью кофе, – нет, ничего не делала, – ответила я. В этот момент Панночка вдруг вскочила и без всякого предупреждения побежала к выходу. Добежать у нее не получилось, ее начало рвать прямо на серо-бежевый ковролин. Все повскакивали со своих мест, Постников засуетился, начал вызывать местную медсестру. Но телефон ее не отвечал.

Глава 13 Если наступит апокалипсис, то не без моей помощи

Майский гром был как предзнаменование. Облака налетели, за нашими большими окнами на двадцать седьмом резко потемнело. Солнце зашло за тучи, птицы исчезли, и воцарилась тишина. Затем полил ливень такой силы, что вполне мог бы вызвать потоп. Все шло к тому, что пора было строить новый ковчег, потому что все, он наступил – апокалипсис. Панночка валялась на полу, прижавшись спиной к стене, и стонала. Ей было плохо, а Витя Постников, перепуганный и растрепанный, бегал вокруг и причитал. Я видела, как сильно ему хочется сбежать из этой комнаты, но он не мог – Панночка была не просто бухгалтер, которого тошнит на полу конференц-зала. Она была его любовницей, поэтому он проявлял внимание.

– Ты что, что с тобой? Ты… как? Как ты? – спрашивал каждую секунду Постников.

– Как я? Да что же это такое? – простонала Панночка, держась одновременно за сердце, за живот и за горло. Ее снова начало тошнить.

– Где медсестра? – верещал Постников. Я застыла, как в ступоре, не зная, что предпринять. Черная Королева сидела на своем месте так, словно была на троне в средневековом государстве, куда неожиданно пришла чума. Она не шевелилась, ни к чему не прикасалась и даже, по-моему, не дышала, чтобы, не дай бог, не заразиться неведомой хворью. Мы все оказались не готовы к тому, что происходило. Панночке становилось хуже прямо на глазах. Она бледнела, ее губы, кажется, начали синеть. Это было заметно даже через ее красную помаду.

– Чертовщина какая-то, – прошептала я, когда мой Малдер вдруг склонился над Панночкой, бросил по-медицински небрезгливый взгляд на то, что изверг ее желудок, затем Игорь приложил ладонь ко лбу Панночки, потом измерил пульс, сверяясь с часами на стене. И наконец, задал вопрос, который нужно было задать с самого начала.

– Вы сегодня что-нибудь ели, Эльза Германовна?

– Я… да, ела, – простонала она.

– Где? Что именно? Дома? – продолжал допрос Малдер. Панночка попыталась сосредоточиться, часто и неглубоко дыша.

– Нет, в столовой. Я ела в столовой, – выдохнула она.

– Как давно?

– Не помню.

– Она ела в двенадцать, – пробормотал Витя Постников, бледнея. – А что, вы думаете, ее могли там… отравить? – Последнее слово он проговорил почти беззвучно.

– Вы тоже были там? – нахмурился Малдер. – Как вы себя чувствуете? Дайте я посмотрю, – Постников покорно открыл рот, дал проверить что-то в глазах, предоставил пульс.

– Вы вроде в порядке.

– Это хорошо, – бормотал Постников.

– Виктор Аркадьевич, нужно вызвать «Скорую», займитесь этим, – скомандовал Игорь, с беспокойством глядя на то, как посинели губы у Панночки. – Фая, ты была в столовой сегодня?

– Нет, не была, – покачала головой я.

– Уже легче, – кивнул Малдер и принялся обследовать меня, хотя я и не была в группе риска.

– Так, Оксана Павловна, а вы?

– Нет, я не ем в столовых, – скривилась моя начальница.

– Да, да! – кричал Постников, дозвонившись куда-то. – Профсоюзная. Офисный комплекс. Вы… я сейчас распоряжусь, чтобы пропустили. Мы в главном корпусе, на двадцать седьмом этаже. Что? Нет, в сознании. Сейчас! – Постников передал трубку Малдеру. Тот представился и сухим медицинским языком принялся перечислять симптомы Панночкиного предполагаемого отравления, включая какую-то чистую тарабарщину.

– Симптомы мускариноподобные. Бронхиальная секреция. Да, медик. Нет, просто случайно оказался рядом.

– Он что, медик? – переспросил меня удивленный Постников. Я гордо кивнула.

– Что? Пятая? Наверное… тогда да, я сейчас уточню. В любом случае я собирался… Хорошо, – кивнул Малдер, поправив галстук. Затем он прервал связь. Игорь молчал, явно собираясь с мыслями.

– Ну что, они приедут? – спросила Панночка.

– Да-да, конечно, они уже едут, – кивнул растерянный Малдер. – На самом деле… представляете, это уже пятая «Скорая», вызванная в наше здание за последний час. Нужно срочно звонить в столовую. Что именно вы ели, Эльза Германовна?

– Ох, я и думать не могу о еде. Я… салат этот, с китайской капустой и майонезом. И фасоль. Суп, солянку. Еще эскалоп с пюре, – перечисляла Панночка, неглубоко и часто дыша. Я поразилась, как такая тощая женщина может так много есть, но этот вопрос был сейчас вторичен.

– А вы что ели? – спросил мой Игорь тоном заправского следователя. Постников с напряжением принялся вспоминать.

– Я горошек брал. Котлету и кофе.

– Так, значит, это в чем-то одном.

– Что это? – поинтересовалась Черная Королева. Малдер пожал плечами.

– Сальмонеллез, бактериальная инфекция. Трудно сказать точно. – Черная Королева кивнула, а Малдер повернулся к Постникову: – Виктор Аркадьевич, вы не могли бы остаться тут и, если вдруг Эльзе Германовне станет хуже или вы почувствуете какой-то симптом…

– Я вам позвоню, – кивнул Постников. Мы тут же направились к выходу – я, мой Малдер и Черная Королева, поглядывающая на меня с какой-то неприятной смесью задумчивости и подозрительности.

– Я просто не могу поверить, что нас отравили в столовой, – пробормотала я. Но то, что мы увидели, когда добрались до места, исключало любые разночтения. Все говорило само за себя.

Вообще-то столовая у нас была большая, светлая, с блестящими металлическими трубками, по которым мы толкали подносы с разнообразной вкуснятиной. В столовой была отдельная стойка с десертами, имелась и роскошная стальная кофемашина, поклонницей которой я являлась с самого первого дня ее появления тут. И не только я. Вообще, иногда мне казалось, что многие в нашем «Муравейнике» работали, занимаясь какой-нибудь мурой – охранники, менеджеры по продажам, администраторы на телефонах, – только ради того, чтобы один-два раза в день посетить столовую.

Высокое руководство, в принципе, всегда заботилось о сотрудниках. Хотя понятно, что в идеале они бы предпочти держать нас в кандалах и лохмотьях, прикованными к рабочим местам. Черная Королева ходила бы по рядам и била нас плетью, чтобы мы быстрее печатали, а кормили бы нас раз в день, вечером, какой-нибудь баландой. Но эти мечты так явно противоречили принципам гуманизма и прочей толерантной ереси современного мира, что приходилось давать нам некоторую свободу маневра и кормить регулярно, три раза в день, разумеется, за наши же деньги.

Столовая открывалась в одиннадцать и работала до шести, чтобы те преданные работе сотрудники, что планируют остаться трудиться после того, как отзвенит гудок, делали это на сытый желудок. В среднем в день через нашу столовую проходит, наверное, человек двести – немалая нагрузка, надо сказать. За сегодняшний понедельник нашу сияющую чистотой столовую успело посетить почти все население Земли, когда апокалипсис накрыл столовую с головой.

Войдя в зал, мы сразу заметили, что несколько человек с аналогичными симптомами сидят в уголке за столом. Они добрались до столовой, потратив на это часть своих малых сил, чтобы спросить, что за фигня творится в родимом учреждении. За кассой никого не было, стальная дорожка для подносов пустовала, в баках и чанах дымилась никому не нужная еда. В углу, около окна, рыдала наша кассирша, девочка с тоненькой косичкой – я, к сожалению, не знала ее имени. Запах в столовой был кислый, тошнотворный.

– Сколько случаев отравления? – тут же перешел к делу Малдер. Он зашел за ограждение, вызвал из подсобки бледную, но неотравленную повариху и принялся осматривать чаны с пищей. – Когда вы закрылись?

– Я не знаю, что произошло! Клянусь, все же всегда было нормально.

– Как давно вы закрылись? – повторил вопрос Игорь. Повариха закрыла лицо полотенцем и разрыдалась.

– Час назад, – прорыдала она.

– Значит, надо ожидать новых пострадавших. Так, давайте составим список того, что ели те, кто отравился. Начнем с того, что ела Панночка. Ромашка, пиши, – Малдер оставался спокойным и сосредоточенным и с каждой минутой все больше напоминал киногероя фильма, снятого по мотивам романа Стивена Кинга. Кто-то в таких фильмах всегда принимает руководство на себя.

– Пишу! – кивнула я, взяв листок с кассы. – Эскалоп, салат, фасоль, солянку.

– Я тоже ела солянку, – простонала девушка, прерывисто дышавшая в приоткрытое окно в углу столовой.

– И я, – кивнул мужчина рядом с ней.

– Так, – хлопнул в ладоши Малдер. – Необходимо по громкой связи объявить, что все, кто сегодня ел солянку, должны немедленно явиться в холл на первом этаже для проверки. Столовую мы сейчас опечатаем. Ромашка, сможешь это организовать?

– Да, конечно, – кивнула я и как настоящий боевой солдат побежала выполнять данное мне поручение. Через полчаса холл первого этажа напоминал гудящий растревоженный улей. Туда приползли те, кто ел солянку, те, кто сидел с ними рядом, когда они ели солянку, кто проходил мимо солянки и также те, кто слышал о том, что наша солянка отравлена. Иными словами, все, кто только был в нашем учреждении, явились в холл первого этажа, чтобы нагнетать обстановку. Паникующее людское море: кто-то начал кричать и требовать справедливости, кто-то просто рыдал, потом появились первые медики – все это и в самом деле напоминало настоящий конец света.

Все было очень плохо, и на этот раз мой пессимизм был совершенно ни при чем. Репутации предприятия был нанесен серьезный ущерб. Большие боссы с двадцать седьмого бегали, смотрели на то, что происходит в холле, затем вызывали юристов на консультацию, но старший юрист сам любил солянку, так что теперь лежал вместе со всеми отравленными и раскидывал предварительные фишки на будущий судебный иск к руководству «Муравейника». Боссы нервничали и кричали, что столовая – это отдельная организация, что это чистый аутсорсинг, так что отвечать они ни за что не будут. Кто-то снимал все это на видеокамеру. Особенно художественно смотрелся массовый вывоз отравленных – совсем как в зарубежных детективных сериалах, где много «Скорых», носилок и крови.

У нас крови не было, и все отравленные солянкой – их оказалось чуть больше тридцати человек – были успокоены, уколоты чем-то и тихо-мирно доставлены в инфекционное отделение местной больницы. Людей увезли, холл первого этажа опустел, остались только мусор, пустые бутылки из-под воды, шприцы, разбитые ампулы, свернутые в пакеты. Уборщицы не спешили, некоторых из них тоже увезли. Вскоре после медиков прибыли и представители полиции, начались допросы-опросы. «Муравейник» кипел, у каждого было что-то, что он хотел сообщить полиции. Я не могла сообщить ничего интересного, ибо в столовой не была.

Малдера допрашивали дольше. Он вышел из комнаты, где работала полиция, усталым и задумчивым, кивнул мне и жестом показал, чтобы я проследовала за ним. Мы забрались в его кабинет, полный цветов – что немедленно напомнило мне об Анне, – и устало плюхнулись на психотерапевтический диван Игоря.

– Тебя не будут искать больше? Ты же вроде главного свидетеля получился? – улыбнулась я, устало закрывая глаза.

– Позвонят, если что.

– Ну да, конечно. Знаешь, меня вообще удивила полиция. Хотя, с другой стороны, – массовое отравление, конечно. Думаешь, будет следствие, суды какие-то? Жалко нашу повариху. Вообще-то она хорошо готовит, и ничего такого никогда не было.

– Уголовное дело возбудят, это точно, – сказал Малдер, устало снимая галстук.

– Халатность, да? Или антисанитария? Вообще, у них всегда было очень все чисто.

– Что-то тут не так, – протянул Малдер, глядя на свой великолепный панорамный вид за окном. – Что-то не так.

– В смысле? – удивилась я.

– Очень быстро. Понимаешь? К примеру, при отравлении сальмонеллезом первые симптомы проявляются часов через шесть. Хотя у нас сальмонеллез маловероятен, это же суп, а не салат с яйцами. Но любая бактериальная инфекция развивалась бы, вероятнее всего, по другому сценарию.

– По какому?

– Медленнее, с более разнообразными реакциями. Разные люди по-разному переносят такое отравление.

– Тогда что это может быть, если не отравление? – удивилась я.

Малдер посмотрел на меня, затем кивнул:

– Конечно, отравление. Но не бактериальное, а токсическое. Иными словами – отравление химическими веществами, проще говоря, ядом.

– Ты думаешь… кто-то специально… – прошептала я. – Умышленно подсыпал что-то?

– Я не знаю, не знаю, – вздохнул Малдер. – Я так чертовски устал! Какой-то не день, а полный кошмар.

– Считаешь? – хмыкнула я, осторожно вставая с дивана.

Игорь сидел, закрыв глаза, практически дремал, а я подошла к окну и посмотрела на сияющий город. И еще немного покосилась на цветы, на оранжевую лейку, в которой Малдер отстаивает воду для полива, какие-то баночки-скляночки, корзиночка для мусора, куда он бросает листики и веточки, обрывая их по мере необходимости. Заботливый, умелый цветовод. Я ненавижу цветы. Я подцепила с подоконника какую-то веточку и швырнула ее в мусорку. Та пролетела мимо, пришлось нагибаться и поднимать ее с пола, где, надо сказать, хватало мусора. Давно тут не было уборщицы из общества «Чистый свет» или как их там. Я присела на корточки и принялась убираться. Вот чего я добиваюсь? Я же понимаю, что дело не в цветах? И все же эта мысль меня мучила и колола. Неужели Игорь растит их, потому что они напоминают ему о его настоящей любви? Я не узнаю об этом никогда, потому что о таком ведь не спросишь.

– Ты чего там высматриваешь? – услышала я, а затем обернулась. И улыбнулась, чтобы замаскировать предательские мысли. Мало ли, может быть, он всегда любил цветы, а та фотография была сделана напротив его цветов, а не Анны. Я отряхнула ладони.

– Да я тут у тебя намусорила. Слушай, а я вот тут подумала, действительно, почему у тебя нет цветов дома?

– Потому что… я не собираюсь в этой квартире жить долго, – заявил Игорь, поставив меня в полнейший тупик. Не дав мне и дух перевести, он продолжил: – Впрочем, ты права, в любом случае можно пару горшков туда перевезти. Какие ты бы взяла домой? Большие тащить тяжело, надо парочку маленьких. Хорошие вот те, красные. Не помню, как называются, но ухаживать за ними легко. Ах да, бегония.

– Ты уезжаешь? – прошептала я.

Малдер замолчал, словно раздумывая, стоит ли делиться со мной этой информацией. Но решил, что в этом нет необходимости.

– Не завтра, не волнуйся, – бросил Апрель, словно это могло меня устроить. – Поехали домой, Ромашка. У меня даже язык устал, так много я сегодня говорил.

Я решила обидеться. Считаю, я имела на это полное право. Этот закрытый, застегнутый на все пуговицы товарищ имеет какие-то неизвестные мне планы, уезжает куда-то не завтра и ничего, никогда не говорит мне. Видите ли, у него язык устал. Я видела, что Малдер, сказав «А», пожалел об этом и не продолжил с «Б». Не хотел Апрель говорить мне, что уезжает. Куда он собрался? Обратно во Владивосток? От этой мысли мне стало почти дурно.

Я молчала всю дорогу домой, а зайдя в квартиру, забралась в кресло в комнате, поджав под себя ноги, и принялась ковыряться в телефоне с таким видом, словно искала там сокровище древних инков. Игорь не трогал меня: он сам заварил нам чай, принес мне чашку, а затем ушел в ванную и надолго застрял там – наверняка уснул. Устал, блин.

Я позвонила Сашке Гусеву, но он не взял трубку. Я позвонила Лизавете, но она купала Вовку, тот вырывался и пытался сбежать из ванной, словно у него началось кошачье водяное бешенство. Лизавета, конечно, выслушала вполуха все о моих проблемах, но куда больше ее интересовало то, что Вовкина голова осталась немытой. В конце концов Лизавета уронила телефон в ванну, и разговор наш закончился. Я позвонила Машке Горобец.

– Я не понимаю, ты что, всерьез решила со мной раздружиться? – спросила я прямиком. – Мне без тебя плохо.

– А кому сейчас хорошо, а? – Машка отреагировала со свойственной ей невозмутимостью. – У нас тут вообще дурдом, бухгалтерия на ушах ходит.

– Из-за этих моих платежей, да? – огорчилась я.

– Да плевать на платежи. Муж Панночки приходил с адвокатом, грозил нам карами небесными, как будто я лично готовила эту солянку. А в это время Постников прибежал узнавать, как дела у его возлюбленной вампирши. В итоге они, как два тигра, чуть не сожрали друг друга.

– Ее муж-то понял, что Постников…

– Да черт их знает. Вроде нет. Но вел себя так, словно дагадался. Вот я хочу спросить: почему мы с тобой, две молодые, неуродливые барышни, свободные, с хорошим характером, а не замужем? А Панночка и замужем, и при любовнике. Вот если бы я слегла с отравлением, за мной с адвокатом никто бы не бегал.

– Ты красивая, но у тебя планка высокая, – утешила ее я.

– Планку я под стол убрала, чтобы не мешалась. Нет, в самом деле. Не понимаю. Слушай, скажи честно, это же ведь не ты платежки мои удалила? – Вопрос прозвучал неожиданно, но я на него надеялась.

– Нет, не я, Маша. Как ты вообще могла на меня подумать?

– Да мне Панночка так заморочила голову с твоим паролем, – вздохнула она. – Пароль-то твой. Ладно, надо будет как-нибудь пересечься. Тебя вообще хоть не уволят?

– Не знаю, – протянула я. – Какой-то кошмар, а не неделя. Думаю, может, начать всерьез пить?

– А ты что обычно делаешь? – хохотнула Маша. – Не боись, уволят, так мы тебя пристроим. Или замуж выйдешь. Будешь пеленки стирать. Как у вас там совместная жизнь с твоим психиатром? Хорошо, когда секс не только по телевизору?

– Машка, фу!

– Я тебе не собачка, фукать.

– С психиатром моим тоже все сложно. Знаешь, статусы такие любят в социальных сетях ставить? А я на лбу себе его выбью.

– Не знаешь ты, что такое «все сложно», – заверила меня Машка, перед тем как бросить трубку. А я, наивная, даже не представляла, насколько она была права. Я и понятия не имела, что такое проблемы. Уже на следующее утро, заходя в офис родного «Муравейника», я поняла, что в моей жизни начинается новый этап.

Все началось, когда мы с Игорем поцеловались на прощание на парковке и я отправилась в свое здание, заранее предчувствуя новые малоприятные эпизоды, связанные с Черной Королевой. Что ж, могу сказать одно – я ошибалась.

– Фаина Павловна Ромашина? – окликнули меня, когда я вышла из лифта на двадцать шестом этаже. Мужчина, интересовавшийся моим именем, был невысоким, неприятным, неизвестным мне и еще множество неприятных «не», связанных с ним.

– Да, это я. С кем имею честь…

– Старший уполномоченный Серафимович, – представился мне «некто», не добавив к этому имени или отчества. Нехорошее предчувствие охватило меня, но я отмахнулась от него. С чего бы? Разве может бомба попадать столько раз в одно и то же место, то есть в меня?

– Уполномоченный на что? – переспросила я, продолжая тупить.

– Уполномоченный разобраться с тем, что происходило вчера в вашем учреждении. Вы не возражаете, если мы побеседуем?

– Ну… даже не знаю. – Я оглядывалась в поисках поддержки, но в родном отделе было пусто, почти никто еще не пришел. – А чем я могу вам помочь. Вы всех опрашиваете?

– Да-да, всех, – сказал он каким-то совсем уж неприятным тоном. Отдельно меня удивило то, что для старшего уполномоченного Серафимовича уже был выделен отдельный кабинет, где стоял ноутбук, лежала бумага, на край стола был аккуратно установлен маленький диктофон. На стульях около противоположной от окна стены сидела пара незнакомых мне людей, скорее всего, сотрудников нашего же «Муравейника».

– Кто это – свидетели? Свидетели чего, что это за дурь?

– Вы же не возражаете? – не столько спросил, сколько просто бросил он.

– Ну, хорошо. А в чем дело-то?

Серафимович нажал на кнопку записи. Я села на краешек стула и уставилась на него, пытаясь проникнуть в его мысли. Серафимович был непроницаем.

– Скажите, Ромашина, где вы вчера были в промежуток с одиннадцати тридцати до двенадцати?

– Я? Работала, наверное! – ответила я с вызовом, одновременно пытаясь вспомнить, что делала в это время. Я ушла из офиса, хотела забежать к Машке Горобец, но не решилась и ушла в ее «паровую» курилку, надеясь, что она туда выйдет. Не вышла. Дальше я пошла в серверную, где и проторчала, пока Черная Королева не позвонила мне и не позвала на «заклание».

– Прошу вас быть предельно точной в своих ответах. Вы же понимаете, мы тут занимаемся серьезным делом, расследуем возможное преступление.

– Преступление? Но я ничего не могу сказать, меня и близко у столовой не было, – развела руками я. – Если хотите, я расскажу, конечно…

– А вот ваш непосредственный руководитель уверяет, что вы ходили обедать, – заявил вдруг Серафимович, и я похолодела. Я же действительно говорила об этом Черной Королеве. Ну и что, это ничего не меняет. Меня там не было.

– Я просто так сказала, чтобы оправдать свое отсутствие на рабочем месте, понимаете? – В моем голосе против моей воли появились какие-то неприятно-заискивающие нотки. – Я не хотела сидеть в отделе. У меня сейчас сложности на работе.

– Расскажите, – радостно кивнул Серафимович, и я тут же передумала быть с ним объективной. Мне вдруг стало интересно: он сам додумался допросить Черную Королеву или она пришла и настучала на меня? Могу поспорить, что настучала. То-то она на меня так смотрела – с подозрением. Откуда ж я знала, что в это время в столовой такое будет происходить. Если б знала, из отдела ни ногой.

– Особо и нечего рассказывать. Кто-то пролил мой кофе на ноутбук моей начальницы, а на меня свалил.

– На вас свалил, как интересно. А кто свалил? – Серафимович имитировал сочувствие хуже, чем проститутка оргазм.

– Да не знаю. Чашка была моя, вот меня и обвинили.

– А вы не проливали.

– Не проливала.

– И в столовую не ходили?

– Нет, не ходила. Я не была голодна.

– Интересно как. Обычно всегда ходите, а вчера не пошли.

– Вы уже у всех тут про меня выспросили, да? А зачем? Что ни говорите, а к инциденту в столовой я вообще не имею отношения.

– Позвольте с вами не согласиться.

– Позвольте вам не позволить, – разозлилась я. – Мало ли кто вам что наговорит про меня, и что же, сразу меня во всем обвинять?

– Давайте посмотрим кино, – радостно предложил Серафимович и резко развернул ко мне свой ноутбук. Я бросила взгляд на экран. Столовая. Черно-белая картинка, не слишком четкая, снято явно откуда-то сверху и сбоку и мелковато. – Вы знали, что в столовой ведется видеосъемка?

– Я… нет, не знала.

– Я так и думал, – Серафимович кивнул и нажал на пуск. Запись ожила. В уголочке отматывались цифры, одиннадцать часов сорок три минуты. Людей немного, некоторые сидят и едят, погруженные в свои смартфоны, другие, также уткнувшиеся в смартфоны, стоят на кассе.

– Ну и что?

– Погодите, – многообещающе улыбнулся Серафимович. – Сейчас-сейчас, не пройдет и минуты. Вот. Смотрите, это же вы?

В столовую захожу… я?! Я смотрела на себя и не могла не признать того факта, что это была я. Я захожу в столовую. Как такое возможно? Одиннадцать часов сорок четыре минуты. Откуда я там взялась? Какого черта? Это что, фотомонтаж? Я расстегиваю свой рюкзак, о господи! Я стою вполоборота к камере, читаю что-то в телефоне, бросаю что-то в рот, затем убираю телефон.

– Так это вы?

– Я не понимаю, – пробормотала я.

– Дальше будет еще интереснее! – пообещал Серафимович, и я сжалась: плохое предчувствие заставило меня облиться холодным потом. И вот, как он и обещал, на видео я беру поднос, ставлю туда какие-то миски – салат, кажется, ватрушку. Я люблю ватрушки. Но вчера я не съела ни одной. Кажется, я схожу с ума. Я снова достаю что-то из кармана и бросаю в рот. Затем, о боже, я воровато оглядываюсь и достаю из сумочки какую-то бутылочку. Быстро скручиваю с нее крышку, затем оглядываюсь снова.

– Нет! – шепчу я, а Серафимович не сводит с меня глаз. – На экране я молниеносно протягиваю руку и переворачиваю бутылочку прямо в огромную кастрюлю с солянкой. На этом месте Серафимович останавливает запись, и на экране застываю я, моя спина, дурацкая черная юбка и моя рука с бутылочкой, перевернутой горлышком вниз над кастрюлей с солянкой. Заставка, полностью доказывающая мою вину.

– Я этого не делала, – говорю я, но голос меня не слушается, да это и не важно. Я понимаю, что случилось что-то страшное, непонятное, необъяснимое и пугающее.

– Не делали? – удивленно смотрит на меня Серафимович. – А что же это тогда вы совершаете? Добавляете в солянку витаминки?

– Я… я ничего не понимаю. Я… мне нужно подумать.

– Вот подумать у вас будет время. – Серафимович встал и кивнул сидящим на стульях людям. – Фаина Павловна Ромашина, в присутствии понятых вам была предъявлена видеозапись, на которой вы подливаете в солянку неизвестную жидкость.

– Что? – вытаращилась я.

– Вы задерживаетесь в качестве подозреваемой в умышленном причинении средней тяжести вреда здоровью двум и более лицам. Вам понятна суть обвинения?

– Нет! – прошептала я. – Мне ничего не понятно. Ничего!

– Просто скажите, что вам понятны мои слова, – устало повторил Серафимович.

Перед моими глазами застыла картина. Я раскручиваю крышку бутылки с какой-то гадостью и опрокидываю ее содержимое в кастрюлю. Невозможно. Невозможно. И все же на экране я стою с бутылкой в руке. Свихнулась, свихнулась. Мне вдруг стало невыносимо тяжело дышать.

Глава 14 Невезение – повод для самоанализа. Если только не надо сушить сухари

Мы начали в кабинете на нашем этаже, а кончили в следственном управлении полиции. Как говорится, начали за здравие, а кончили за упокой. Я знала, что около проходной нашего «Муравейника» дежурили журналисты, мы были горячей новостью дня – отравление в газопромышленном холдинге, пострадало больше тридцати человек. Некоторые до сих пор находятся в тяжелом состоянии.

В отделении у следователя работал телевизор, и я пока сидела и ждала черт его знает чего, наверное, у моря погоды. Погода, кстати, была чудесной, и было так тепло, словно настало молочное июльское лето, хотя на календаре все еще был май. У меня забрали мобильный телефон в качестве вещественного доказательства чего-то, все еще неведомого мне, сумку, сняли отпечатки пальцев, намазав руки какой-то грязной липкой гадостью. Возможно, в этот самый момент я и подумала в первый раз:

А ведь меня могут посадить в тюрьму!

Сначала мысль была чисто теоретической, и я подумала об этом, но как-то отвлеченно, как мы думаем о том, что, возможно, в следующем году не получится поехать в отпуск, так как все подорожало. Потом я сидела и смотрела по новостям о том, как наши сотрудники в состоянии «средней тяжести» лежат в госпиталях, смотрела в повторе, как целое море «Скорых» собралось у проходной холдинга, как Джонни метался, не зная, что делать и кого куда пропускать. Носилки, визг сирен, паника и стоны. Один журналист пробрался в холл на первом этаже, где Игорь собрал людей. Он снимал, как людей тошнило и рвало, снимал, как кто-то рыдал без остановки. Журналисты умеют накалить атмосферу до беспредела, но в данном случае ничего не нужно было накалять – все было очень плохо. Куда хуже, чем обычно. Совершенно пустой стакан и разбитый к тому же. И тогда я подумала:

Я могу попасть в тюрьму прямо сегодня, прямо отсюда, из этой комнаты в полицейском участке.

И я тут же позвонила сестре, воспользовавшись правом на один звонок. Я не знаю, почему не набрала номер Игоря, но точно знаю, почему не позвонила маме. Ее я не хотела нервировать раньше времени, потому что, положа руку на сердце, я была в тот момент – полная катастрофа, не человек, а какая-то размазня. Я позвонила Лизе, потому что помнила ее номер наизусть. Мобильный-то мой отобрали. Все системы моего ошалевшего организма работали неверно. Я еле говорила, отвечала на вопросы невпопад, не верила самой себе.

– К тебе можно приехать? – спросила Лизавета без малейшего промедления. Уже позвонив, я вспомнила, что сестра беременна и что не надо было впутывать ее в это.

– Ко мне можно приехать? – спросила я непослушным голосом. Руки дрожали. Страшно хотелось пить. Следователь Серафимович посмотрел на меня с такой очевидной смесью жалости и презрения, что меня передернуло.

– Можно, – кивнул он. – Адвоката вам можно. Мы пока проводим предварительное разбирательство.

– Разбираетесь, – кивнула я. – Ага. А сестру можно?

– Сестру… ну, пусть приедет. В случае чего сопроводит вас. – От этих слов мне поплохело так, словно я сама наелась пресловутой солянки. А Серафимович снова, уже не в первый раз, задал мне вопрос, на который я никак не давала ему тот ответ, на который он рассчитывал. Впрочем, он не слишком-то огорчался.

– Вы подтверждаете, что на видео с камеры наблюдения столовой именно вы выливаете неизвестную жидкость в чан с супом?

– Нет. Не подтверждаю, – выдохнула я, и Серафимович отбросил ручку в сторону.

– Тогда как объяснить эту запись?

– Я не знаю, не знаю. Я ничего такого не помню, понимаете?

– Провалы, значит? Такая у вас тактика? – с пониманием кивнул Серафимович. – Понимаю. В анамнезе что-то есть?

– В анамнезе? – не поняла его я.

Следователь вздохнул и покачал головой:

– Вы испытываете вражду по отношению к кому-то из сотрудников вашего предприятия?

– Нет, не испытываю.

– Совсем ни к кому? Ни к одному человеку? Всех любите? Просто в духе заповедей Евангелия.

– Я не всех люблю. Но и вражды не испытываю.

– А к Виктору Аркадьевичу Постникову тоже относитесь хорошо? – спросил Серафимович, и я закрыла руками лицо. Все выходило как-то до странности просто. По версии следствия, я из чувства личной неприязни и бог знает еще каких чувств решила отомстить Вите Постникову, подлила какую-то дрянь в суп и теперь косила под психа. Все было логично, все удовлетворяло следователя.

– Я не подливала ничего в суп. Даже не ходила в столовую вчера.

– Но и на рабочем месте вас не было. Это подтвердили все сотрудники вашего отдела. Кроме того, в недавнем времени у вас уже были эпизоды, верно?

– Вы про кофе? – устало вздохнула я.

– Я про кофе. И там вы признали свою вину и даже согласились оплатить ущерб.

– Да я просто не хотела связываться, – ответила я.

Серафимович с пониманием кивнул. Он не верил ни единому моему слову, но вел себя на редкость спокойно и дружелюбно. Мужчина, по всей видимости, уже признал дело раскрытым и закрытым и предчувствовал премии и бонусы. А может, просто был спокойным и уравновешенным сотрудником полиции. В конце концов, работать ему приходится с разным контингентом. Воры и убийцы, среди которых оказалась и я. Вор и убийца.

Дверь в кабинет распахнулась, и внутрь влетела моя разъяренная беременная сестра – животом вперед.

– Фая! Фаечка, ты тут? Что происходит? В чем бы вы ее ни обвиняли, она ни в чем не виновата! – Серафимович подскочил и тут же отступил, поставленный в тупик этим самым животом.

– Вы кто? Адвокат? Не адвокат? Так, пожалуйста, остановитесь. Вы не можете присутствовать при допросе.

– Допрос? – ахнула Лиза, и я заметила, как ее глаза распахнулись в неподдельном ужасе. – Что случилось?

– Ты новости смотрела? – бросила я, и она помотала головой. Еще бы, зачем смотреть новости, когда есть сериалы!

– Я требую прекратить обмениваться сообщениями. Пожалуйста, покиньте помещение… э-э…

– Елизавета Павловна Тушакова, – бросила Серафимовичу сестра, но прозвучало это так, словно она его обвиняет в предательстве Родины.

– Елизавета Павловна, подождите в коридоре.

– Подождать чего? – спросила сестра.

– Окончания допроса. Оформления документов.

– Каких документов?

Я заметила, как губы Лизы дрогнули. В любой другой день я бы вскочила и принялась защищать ее и оберегать, но не сегодня. Сегодня я с удовольствием присоединилась к ней, и мы принялись вместе рыдать в кабинете следователя Серафимовича.

– Ничего, ничего. Я даже не представляю, где его брать, этого адвоката. А какого тебе надо?

– Уголовного, – всхлипывала я. Серафимович, раздавленный нашей женской солидарностью и частичной беременностью, махнул рукой и не мешал нам больше «обмениваться сообщениями», которые, впрочем, по большей части были бессмысленными. Затем Лизавета все же покинула кабинет, предварительно тоже, о господи, сдав отпечатки пальцев. Она была не обязана этого делать, но на предложение Серафимовича она вскочила, гордо подняла голову, расправила плечи и протянула ему обе руки.

– Делайте, что хотите!

Позже я слышала, как в коридоре моя сестричка «доставала» Серафимовича попытками доказать ему, что «Фаечка не могла» и это все «ерунда какая-то, все разъяснится», и под конец начала просить отпустить меня домой. Судя по тому, с каким злым лицом Серафимович вернулся в кабинет, отпускать меня домой никто не собирался.

– Фаина Павловна Ромашина, – сухо отчеканил он. – Вы задерживаетесь на сорок восемь часов для вынесения обвинения. Вам понятно?

– Да, понятно, – тихо ответила я. Я хотела было снова заплакать, но оказалось, что у меня уже не было слез. Дальше все напоминало дурной сон. На меня надели наручники и повели к выходу из здания. Весь этот путь: коридор – лестница – коридор – еще один коридор – несколько поворотов – рядом со мной молча шла побелевшая Лизавета. Я прокляла себя за то, что не позвонила Игорю вместо нее. Я не помнила его номер наизусть. Я не была уверена, что теперь, когда я подозреваемая в такой жути, он станет иметь со мной дело.

– Что мне делать? Что сделать? – спросила Лиза, когда мы стояли у дверей.

– Позвони Игорю! – ответила я – Может, он что посоветует.

– Да-да, я позвоню! – крикнула Лизавета, и двери раскрылись. Все было как в кино, только хуже. Когда меня выводили в наручниках, у Лизаветы чуть не начались преждевременные роды. Мое восшествие на Голгофу, в какую-то квадратненькую полицейскую машинку с решетками везде и всюду, снимали журналисты. Они даже попытались взять у меня интервью. Журналисты кричали:

– Зачем вы это сделали?

– Что вы использовали?

– Как так можно?

Они меня уже осудили и приговорили, и я знала, что вся эта чушь немедленно пойдет в эфир. И мама узнает. Эта мысль была отчего-то самой ужасной. Плевать, если бы меня посадили хоть на десять лет, хотя, конечно, нет, не плевать, но мама! Что она подумает? Как будет плакать одна, как запрется дома, чтобы не отвечать на вопросы своих подружек по йоге. Я вроде ничего не сделала, но отчего-то в моей голове звучало:

Как ты могла!

В машине рядом со мной осталась сидеть молчаливая женщина в форме. Она скучала, для нее все происходящее было обыденным и серым. «Какая скука, безмозглая дура из офиса дошла до ручки и вместо того, чтобы уволиться к чертовой матери и уехать на Алтай за просветлением, отравила половину офиса какой-то дрянью и теперь едет просветляться в места, куда менее приятные, чем Алтай». Я сидела на скамеечке: наручник крепко держал меня, его пристегнули к какой-то трубке, я подпрыгивала на кочках, иногда, если кочка была слишком глубокой, руку резало болью, но не слишком сильной. И вот странно, я не думала ни о чем: ни о том, как спастись, ни о том, что же произошло и как я могла сделать такое и даже не помнить об этом. Я думала про себя: «Поехали-поехали в лес за орехами, орехами калеными, Вовке даренными, по кочкам, по кочкам…» Когда еще я увижу Вовку.

– Выходим, подозреваемая! – сказала мне вдруг женщина в форме. Я очнулась, огляделась и поняла, что машина остановилась. Я так забылась и ушла в себя, что не заметила этого. Мы находились во внутреннем дворе напротив серого, обклеенного на новомодный манер плиткой здания. Женщина в форме посмотрела на меня и неожиданно пробормотала: – Это хороший изолятор, тут нормально.

– Да? Спасибо! – ответила я так, словно это именно ее заслуга, женщины в форме. Та покачала головой и отвернулась. Интересно, что за всю дорогу она ни разу не спросила меня, виновна я или нет, ее этот вопрос не интересовал. А теперь ее работа была выполнена, и меня уже забирали другие люди. Это было странно, словно я снова попала в детство, только не мое, а другое – ужасное, сиротское, бездомное, с чужими людьми, которые распоряжаются тобой, с серыми металлическими дверьми, закрывая которые замки издают громкий лязгающий звук. Я не принадлежала себе, я не могла больше решать, что я хочу надеть, куда хочу пойти, что мне делать сейчас и чего не делать.

– Раздевайтесь, – попросила меня сухо, но вежливо еще одна равнодушная женщина, которую я даже не стала запоминать. В изолятор временного заключения привозили людей, которые теоретически еще не являлись даже обвиняемыми, но это ничего не меняло. На сорок восемь часов, до решения суда о нашей дальнейшей судьбе, каждая из нас переселялась в мир, где все мы становились только объектами. Нас нужно было раздеть, осмотреть, описать ссадины и рубцы, переписать и пронумеровать все вещи, которые мы оставляли в камере хранения. Нас нужно было проверить на предмет педикулеза – о, эта процедура чуть не заставила меня сломаться и забиться в конвульсиях прямо на полу. Затем нас нужно было помыть – душевые были вполне приемлемыми, куда лучше, чем я ожидала. Чем-то внутреннее наполнение изолятора напомнило мне больницу, в которой не так давно лежала на сохранении Лизавета.

Сейчас казалось, что все мое прошлое: беременность сестры, все наши распри по поводу Сережи, свадьба, в которую до самого последнего момента никто не верил, – все отошло куда-то вдаль, словно всю мою жизнь уложили в маленькую лодочку, а затем кто-то подошел и оттолкнул ее ногой от берега. И вот она уплывает за покрытый дымкой горизонт. Лодка плывет по течению, а я стою на пустом крошечном островке размером с мою комнату. Рядом со мной спали еще две такие же потерпевшие крушение. Я – помытая, усталая, голодная и очень-очень сонная. Самый большой парадокс – то, что я спала в ту мою ночь в изоляторе как убитая.

На следующее утро нас подняли рано, мы заправили кровати – мои коллеги по клетке сообщили, что если не сделать этого, то придет страшная женщина «начальница» и будет карать. Как именно, они не сказали, а я не стала уточнять, только усмехнулась про себя. Мама всю жизнь пыталась приучить нас с Лизаветой стелить постели. С Лизой все получилось, и теперь она той же пыткой сносит мозг моему племяннику. Со мной весь «педагогизм» потерпел полнейший крах.

Просто мама никогда не «карала» меня должным образом.

Я застелила кровать, следуя подробным инструкциям черноволосой Карины, очень милой и приятной: ее взяли в магазине на воровстве вещей, она хотела приодеться к лету. Вторая, Захра, обвинялась в карманной краже кошелька, но нам она клялась, что не делала этого. Клялась громко и четко, явно рассчитывая на то, что наша камера прослушивается. Я же, к сожалению, вела себя совершенно неадекватно: представилась даже не Фаиной, а Ромашкой, черт его знает почему. Обе дамы, Карина и Захра, на это мое представление обменялись такими взглядами, что я тут же пожалела об этом. На вопросы их я так мало могла сказать о том, в чем меня обвиняют, что женщины быстро перестали спрашивать о моей «статье» и «за что взяли» – пожалели, видать. Так мы болтали между собой о своем, о девичьем. О росте цен, о том, что невозможно же в самом деле продавать авокадо за почти сотку. О том, что нынче везде понатыкали видеокамер – большой брат следит за нами, что это нарушает нашу конституционную свободу на частную жизнь (и косвенно затрудняет процесс бесплатного приобретения вещей на лето). Больше всего возмущалась Захра, и ее возмущение было, как бы тут сказали, «инкриминирующим». Но надо же человеку высказаться.

За болтовней прошел завтрак, который, кстати, тоже во многом напомнил мне ту баланду, которой кормили Лизавету в больнице. Я не смогла ее съесть. Я вообще не совсем нормально себя чувствовала – видимо, тотальное подавление стрессом сделало меня нетипично сонной, вялой и апатичной. Как будто я уже принимала снотворные таблетки Малдера без перерыва несколько месяцев. Сидение в маленькой комнате, где было вообще нечем заняться, еще более усыпляло. Я просто сидела на кровати, как воробей на жердочке, и ждала у моря погоды. Иногда пыталась прикинуть, смогу ли провести вот так много лет?

Хотелось повеситься. Но от этих мыслей и без того становилось очень трудно, почти невозможно дышать.

– Ромашина? На допрос! – позвали меня. Я не могла сказать, сколько было времени. В камерах все были очень счастливые, часов ни у кого не было. Я даже обрадовалась тому, что меня позвали, хотя и не планировала особенно сотрудничать со следствием. Я знала, что все, сказанное мной, может быть, и будет использовано против меня. Машка Горобец часто говорила – «молчи, за умную сойдешь», и теперь я планировала использовать эту народную мудрость по полной программе.

– Ромашина? – спросил меня другой следователь, не Серафимович. Я не знала, радоваться мне или огорчаться переменам.

– Да, – ответила я, справедливо считая, что признание своей фамилии меня глубже не закопает.

– Хорошо. Как поспали?

– Как в раю, – буркнула я, и следователь поднял голову от бумаг. Ох, сколько же они уже бумажек понаписали, мне же из-под них не выбраться.

– Извините, – зачем-то сказал он. Затем откашлялся, перебрал несколько листков А4, переложил их по-новому, словно готовясь к какой-то атаке на меня. Я косилась на бумажки, но не понимала ни слова. – Фаина Павловна, вы по-прежнему утверждаете, что не подливали концентрат эмульсии пиримифос-метила в суп в вашей столовой?

– Не подливала что? – спросила я, так как это был первый раз, когда таинственному яду было дано имя. – Это хоть что такое?

– Это концентрат эмульсии пиримифос-метила, – сухо ответил следователь. Он явно считал, что я тут ему «комедию ломаю».

– Нет, я не подливала. Я по-прежнему отрицаю.

– Ага, ага, – кивнул следователь и снова переложил бумажки. А дальше он задал мне вопрос, от которого я подпрыгнула на месте и принялась нервничать заново. Он спросил, как хорошо я знаю Игоря Вячеславовича Апреля.

– Что? Почему? Зачем вы спрашиваете? Он тут при чем? Какое отношение это имеет к вашему этому следствию?

– Почему вы нервничаете? – совершенно по-своему отреагировал на мои слова следователь. – Вы хотите сказать, что не знаете его?

– Я не хочу этого сказать. Я его знаю, я с ним живу. Он мой… как это говорится…

– Сожитель? Даже так? – присвистнул следователь. Теперь он мне не нравился совсем. А слово «сожитель» мне не нравилось еще больше, оно было как часть сюжета криминальной хроники. Обычно сожитель либо кого-то пырнул ножом, потому что не поделил последний стакан боярышника, либо его самого пырнули по той же причине. Я села на место и скрестила руки. Затем подумала и спросила едко:

– Я ведь могу не говорить без адвоката? – следователь скривился и ухмыльнулся.

– Я вам больше скажу, Фаина Павловна. Вы и в присутствии адвоката можете молчать как рыба. Только это ничего не поменяет. Концентрат эмульсии пиримифос-метила – это удобрение такое. Вернее, не удобрение, а пестицид для борьбы с жучком в цветах. Знаете, у кого был такой пестицид в офисе? У вашего сожителя Игоря Вячеславовича Апреля. Он сам нам сообщил об этом, как и о том, что большой флакон этого концентрата у него исчез прямо из офиса.

– И его вылили в суп! – воскликнула я.

– Именно так. Видите, у нас с вами уже наметился прогресс. Потому что именно вы, Фаина Павловна, подмешали его в суп. А потом вышли из столовой и спрятали флакон в укромном уголке на парковке. Но мы его нашли.

– Какие молодцы, – кривлялась я.

– Мы – да, мы – молодцы, и мы знаем об этом, – спокойно отвечал проклятый следователь. – Таким образом, когда придут результаты экспертизы, мы будем с вами говорить уже как с обвиняемой. Так зачем запираться?

– Я не запираюсь, вы сами меня запираете! В камере, – продолжала ерничать я. А потом вдруг мне в голову пришел вопрос: – Вы нашли флакон на парковке? А где именно, можете сказать?

– Зачем же, если вы сами его туда положили? Вы и сами знаете, – в тон мне отвечал следователь.

– Ну, давайте считать, что у меня продолжается амнезия. Вам ведь, верно, уже рассказали про мои провалы?

– Рассказали, – кивнул следователь задумчиво. Ему явно не нравился мой пофигизм. Он мне и самой не нравился. Я попыталась вспомнить, где именно в тот злополучный день Апрель поставил машину. Кажется, с самого края парковки, почти у проходной Джонни. Мест было мало. Где там можно спрятать флакон?

– Так где же? Откройте тайну?!

– Может, вам еще и следственный эксперимент на вашей подземной парковке провести? Чтобы все было, как у Жеглова с Шараповым? Фаина Павловна, хватит ломать комедию. «Помню – не помню» вам не поможет.

Следователь устало переложил еще одну бумагу с места на место, а я сидела в глубокой задумчивости, понимая, что, кажется, ничего вообще не понимаю. Подземная парковка? Да мы с Апрелем на ней сроду не парковались? Что это значит? Что это все, черт возьми, значит?!

– Не лучше ли пойти на сотрудничество со следствием, пока еще не поздно? – вздохнул следователь.

– Уже поздно, понимаете? Слишком поздно! – пробормотала я и попросила проводить меня в камеру.

Глава 15 Еж – птица гордая, пока не пнешь – не полетит! (из этих ваших интернетов)

Я возвращалась в камеру, глубоко погруженная в себя. Автоматически выполняла команды охранницы, вставала к стене, ждала, поворачивалась, заходила и выходила, откуда скажут, проходила через проемы огромных металлических дверей. Оставь меня тут одну, и я бы никуда не сбежала. Не смогла бы просто найти выход.

– Ну что? – подскочила ко мне Карина, когда я, все в той же задумчивости, застыла на пороге камеры. – Чего говорили? Как прошло?

– Нормально, – бросила я, опять же на автопилоте, ибо что нормального может быть в допросе? Карина скривилась и, кажется, обиделась – ей было скучно: Захра рассказала ей все, что только можно было, и немного из того, о чем говорить категорически нельзя, и я была у них вместо программы новостей и ток-шоу «Пусть говорят» в одном флаконе.

– Какая-то ты… другая, – обратила внимание Захра. Что ж, карманникам положено быть наблюдательными. Как говорил Жеглов? Щипачи-карманники – элита воровского мира. Захра на элиту не тянула. Может быть, она была начинающей? Я прошла внутрь, подсела к небольшому обеденному столу и собралась с мыслями. Мне все равно нужно было с кем-то поговорить, а неизвестно еще, когда мне удастся поговорить с кем-то, кроме этих двух женщин. Почему бы и нет?

– Я не знаю, как понять то, что со мной произошло, – призналась я, отпивая из чашки еще теплый компот. Оказывается, пока меня не было, уже прошел обед. Компот – единственное, что мне осталось, но я была не в обиде. Все равно есть не хотелось.

– Ты расскажи все по порядку! – воскликнула Захра, которая уже сутки как пыталась меня разговорить.

– Да нет никакого порядка! – воскликнула я в ответ и принялась сбивчиво рассказывать всю эту странноватую историю. Я говорила минут десять – больше не потребовалось, чтобы выложить все нагромождение моих сомнений и спутанных воспоминаний. Женщины слушали внимательно, не перебивали, иногда только задавали вопросы. Вопросы были такие:

– И этого ты тоже не помнишь?

– А ты у доктора давно была?

– А что за таблетки тебе прописали?

Нормальная реакция.

– А ты что, правда так хороша в компьютерах? – спросила Захра с придыханием, выдающим уважение. В ее мире не карманные, а компьютерные преступления были самыми элитными. Это ж не преступление, а мечта. Сидишь себе на хате, чего-то там тыркаешь, кнопочки жмешь, а тебе виртуально денежки капают. Ее представление о хакерах выглядело именно так.

– Значит, так, – сказала Карина, перебив Захру. – Если только ты не врешь, не придумываешь и не больна на голову, остается только одно – тебя кто-то методично пытается подставить.

– Но зачем? И кто?

– Ну, вот как ты говорила – эта твоя Черная Королева?

– Но я ей вообще ничем не мешаю. Ей от меня избавиться – как раз плюнуть. Одно ее слово – и меня уволят. Да что там, одно ее слово – и я сама уволилась бы, я уже всего боюсь, даже своей тени!

– Вот этого кто-то и добивается. Чтобы ты тени своей боялась. А зачем, я не знаю. Черт его разберет, кому ты там дорогу перешла. Сама подумай, тебе видней. Но одно скажу: тебе нужен адвокат.

– Адвокат? Зачем? В смысле, хорошо, я думаю, сестра сейчас уже кого-то ищет для меня. Это ж еще какие деньжищи, да?

– Да уж недешево, но все-таки без адвоката ты не разберешься.

– Ну, почему… – протянула вдруг Захра. – Попробовать можно. Делать-то нам тут все равно нечего. Давайте, девчонки, начнем сначала. Итак, ты ничего не делала, Ромашка, верно? – Захра произносила производное от моей фамилии на кавказский манер, получалось нечто вроде «раамашкаа».

– Я ничего не делала. Во всяком случае, не помню.

– Нет-нет-нет, стоп. Мы считаем, что ты, Раамашкаа, ничего не делала. Тогда что это значит?

– Что все это делал кто-то другой, – тут же сказала Карина.

– Логично, – согласилась я. – Только никто не видел никого чужого.

– Точно никто? – переспросила Карина.

– Абсолютно. Никто и ни разу.

– Тогда, значит, это делал кто-то из своих.

– Черт, не знаю, – покачала головой я. – Не думаю. Мы все друг друга сто лет знаем.

– И что? – рассмеялась Захра, и я почувствовала, что у меня горят кончики ушей. Я не хотела думать плохо про моих коллег, но что мне оставалось?

– Нет, я не знаю, кого подозревать.

– Это, конечно, проблема, – согласилась Карина, и Захра тоже кивала так, словно мы были научный консилиум, решающий сложную, возможно, не имеющую решения проблему. Я тоже на всякий случай кивнула. Затем подскочила на стуле.

– Разве что… знаете, я ведь видела кое-кого чужого.

– Ты видела? – оживилась Карина. – Кого?

– Честно говоря, не знаю. Только затылок, – ответила я и рассказала про ореховую бабу, что сидела за компьютером Ваньки Шарикова. – Только ореховый затылок.

Все оживились. Даже затылок подозреваемого лучше, чем отсутствие такового.

– Да, если предположить, что я не брежу и не страдаю галлюцинациями и прочими психическими расстройствами, кроме разве что бессонницы, тогда следует предположить, что и ореховая баба существует. Это же чистая алгебра. Одно без другого невозможно. Цепочка последовательностей, – «несло» меня. – Одно – логическое следствие другого. Без первого не было бы второго. Нужно определить неизвестные. Вычислить событие «х», первое событие в цепочке последовательности.

Только тут я заметила, какими странными, растерянными взглядами смотрят на меня мои сокамерницы. Я кивнула и извиняющимся тоном объяснила:

– Нужно понять, с чего именно и когда все началось.

– Ну, это же просто. С прихода вашей Новой Метлы? – пожала плечами Карина. Я покачала головой.

– Тогда получается, что все события, происходящие со мной, непосредственно связаны и с ней. Но ведь положа руку на сердце с ней связана только история про ноутбук. Остальное – неизвестно, связано ли с нею. Отравление в столовой, к примеру.

– Может, да, может, нет, – философски заметила Захра.

– Равновероятностный тезис, – механически кивнула я и снова поймала неодобрительный взгляд.

– А что ты имеешь в виду, когда говоришь «ореховая баба»? – поинтересовалась Карина. – Опиши подробно.

– Как можно описать подробно затылок? – возмутилась я. – Растрепанная такая баба.

– А может, мужик?

– Нет, не мужик, – уверенно сказала я. – Хотя я не могу сказать, почему. Просто волосы длиннее.

– Насколько длиннее? Ты же видела только затылок.

– Ну, она крутила головой. Волосы средней длины.

– Как мои? – показала Захра на свои волосы, черные, как вороново крыло. Я помотала головой.

– Твои короче. Скорее, как мои. Такой вот неопределенной длины.

– И лохматая, как ты? – усмехнулась Карина. Я кивнула. Потом подумала и добавила:

– Да и цвет похож на мой.

– У тебя не орех. Ты русая. Темно-русая с какими-то странными прядями, отдающими в медь.

– Я выгораю на солнце, – оправдывалась я.

– Где ты нашла солнце в Москве зимой? – хмыкнула Карина.

– Ну… летом. Да, прошлым летом, – обе женщины смотрели на меня с осуждением. – Да, я редко крашу волосы. Вернее, никогда не крашу.

– Так ты говоришь, цвет у той был похож на твой?

– Наверное. А по-вашему, орех – это как?

– Слушай, ты грецкий орех видела? – всплеснула руками Захра. – Вот такой.

– А, тогда нет. Тогда как мой, – поправилась я. Повисла пауза, в конце которой Карина встала, подошла к окну, оперлась на подоконник, скрестила ноги и посмотрела на меня так, словно я была дитя неразумное.

– То есть ты хочешь сказать, что в день, когда твоя сестра тебе позвонила, ты видела у вас в отделе женщину, которая работала за компьютером и у которой были волосы точь-в-точь как твои?

– Ну… выходит, что да, – пробормотала я.

– А потом на ноутбук твоей начальницы кто-то пролил кофе, и все решили, что это была ты. Так?

– Да, – снова кивнула я.

– Затем твоя хорошая подруга Гробец…

– Горобец.

– Да не важно. Твоя хорошая подруга сказала, что тебя видели с ноутбуком около бухгалтерии.

– Только я не пользуюсь ноутбуком на работе. Ноутбук вообще был дома, – напомнила я.

– Но кто-то был рядом с бухгалтерией. Кто-то работал за ноутбуком. Кто-то стер платежки. Кто-то знал твой пароль, и этого кого-то все спутали с тобой.

– Но это же бред! – развела руками я, но Карина меня остановила:

– А потом кто-то обзавелся флаконом яда из офиса твоего сожителя и отравил ваших менеджеров среднего звена, так? И на видео ты, да?

– Да, – покорно кивнула я.

– А видео вообще очень качественное? – спросила Карина.

– Не очень, – пробормотала я. – Черно-белое, небольшого разрешения.

– Разрешения? – нахмурилась Захра.

Я поправилась:

– Нечеткое. Если увеличить, расплывется.

– Значит, в столовой была женщина…

– Сознательно маскирующаяся под меня, – я закончила фразу за нее.

– Именно так! – выдохнула Карина. Я стояла, пораженная простотой решения и одновременно его невероятностью, невозможностью. Зачем, кому, почему? Но если из всех невозможных ответов остается единственно возможный, то только он и будет верным, да? Разве не воспользовались мы только что снова «бритвой Оккама», отсекая версии, связанные с моим помешательством, а также с тем, что я отравила людей?

Так, если это правда…

– Мне нужен адвокат! – воскликнула я. – Хочу снова посмотреть ту видеозапись. Ведь тогда на ней не я, и это улика. Наверняка можно как-то вычислить, что это не я. Взять записи с других мест. Эта женщина где-то ходила. Она спускалась на подземную парковку, прятала флакон. Она где-то еще могла попасть в кадр. Эта женщина может замаскировать под меня волосы, но лицо-то нет.

– Зачем, интересно, ей это все вообще нужно? – фыркнула Захра. – Дура какая-то психованная. Может, как в сериалах, она – твоя тайная внебрачная сестра, которая хочет отомстить тебе за поруганное детство? Тогда она может вообще быть твоим близнецом!

– Что ты сказала? – переспросила я, дергаясь так, словно уже сидела на краешке электрического стула и меня било током.

– Что у тебя может быть тайная сестра-близнец, – повторила Захра, явная фанатка телесериалов.

– Нет, до этого. До этого, – переспросила я. – Ты сказала, что она психованная.

– Ну, не нормальная, это точно.

– Факт номер один. Какая-то психованная хочет уничтожить меня, верно?

– Да, с этим мы уже все согласились.

– Факт номер два. Она подлила в суп яд, который взяла у моего, как вы его называете, сожителя, верно?

– Ну… допустим, – согласилась Карина. – Но она вообще у вас по зданию бродит, как у себя дома. Работает там, наверное.

– Скорее всего, – согласилась я. – Только наш-то отдел находится в большом холле, туда можно попасть по обычному пропуску. Серверная охраняется, конечно, и кабинеты, но наш холл с кубиками словно проходной двор. Около бухгалтерии тоже можно ходить, как у себя дома. Не вопрос, никто и не заметит. В столовой тем более. Но вот закрытый кабинет моего… господи, сожителя – это другое дело. Туда только его клиенты попадают, и то не все, а исключительно те, кому дали персональные консультации.

– А твой сожитель…

– Любовник. Давайте называть его моим любовником, – взмолилась я.

– Ну, как скажешь. Он у вас в фирме кто?

– Он психолог.

– Ага.

– И он занимается всякими бизнес-тренингами, мотивацией и прочим, но раньше! – Я подняла палец вверх. – Когда-то он ведь был психотерапевтом, работал с настоящими психами!

– Да ты что! – всплеснула руками Карина.

– Да!

– И знаете что! – продолжила я. – Кажется, я знаю в таком случае, что стало событием номер один. Не приход этой Черной Королевы – это просто совпадение, не больше. Нет. Еще кое-что случилось именно в этот момент.

– Что? – хором переспросили Карина и Захра.

– Мы с моим сожителем… тьфу, то есть с любовником, стали жить вместе. Я переехала к нему – вот что случилось. После майских праздников был первый день, когда мы с ним вместе приехали на работу и вместе уехали с нее.

– Событие номер один, говоришь? – хмыкнула Карина. – Значит, ревность и месть? Самые распространенные мотивы после наживы, между прочим.

– Но все это только наши предположения, к сожалению, – пробормотала я расстроенно. Карина и Захра переглянулись, а затем Карина хмыкнула.

– А ты не оптимист, Ромашка, верно?

Я рассмеялась в голос.

– Мистер Холмс, ваша дедукция безупречна! Курите дальше! – ответила я. Захра посмотрела на меня с неодобрением, и я вдруг заподозрила ее в том, что она не читала этих книг и ничего не знает о Шерлоке и его трубке.

Мы еще долго теоретизировали, развивая мысль до совершенно абсурдных пределов, но все это от скуки и невозможности провести ни единой реальной проверки. Я не хотела, как в кино, стучать в дверь, звать следователя, проситься на допрос только ради того, чтобы сообщить этому мерзкому, к тому же скептически ко мне относящемуся следователю, что меня подставили.

А то они не слышат это ежедневно по двести раз!

Я дождалась ужина – давали макароны, надо же, все как в кино – и съела все подчистую. Надежда на то, что мой рассудок здрав, привела меня в чувство. А после ужина случилось невероятное. Меня отпустили. Отпустили даже раньше, чем истекли мои сорок восемь часов.

– Я что, действительно могу идти? Прямо на самом деле, прямо на улицу? – спрашивала я у следователя, который встретил меня в комнате допросов, где зачитал постановление о моем освобождении.

– Можете идти хоть на улицу, хоть в парк! – Следователь был злой и красный, а рядом с ним стоял представительного вида адвокат, молодой мужчина с уверенностью в себе, соответствующей стоимости его дорогущего костюма, – Владилен Курасов. От того, как выглядел этот «мой» адвокат, мне стало немного не по себе. Это во что же мне встанет мое освобождение, если он даже ручку для подписи документов мне протягивает золотую, перьевую? Но меня отпускали, и я не собиралась с этим спорить. Мне даже не было предложено подписать что-нибудь о невыезде. Освобождение было полным и тотальным – видимо, хороший был адвокат.

– Я не понимаю. Вы нашли ее? – спрашивала я, пока мы с адвокатом шли по коридорам на выход. Адвокат повернулся ко мне и приложил палец к губам. Он вывел меня на улицу, так и не сказав ни слова, потому что, конечно же, глупая я, у стен есть уши. Только около ворот, пока мы стояли и ждали, чтобы нам открыли калитку, защищенную колючей проволокой, адвокат повернулся ко мне и сказал тихо:

– Мы ее не нашли, но найдем, не волнуйтесь. В любом случае вы в безопасности, и вас ждут друзья.

– Ох да, спасибо вам! И Лизе спасибо, и Игорю спасибо, – бормотала я, когда неожиданно за воротами к нам подъехал видавший виды внедорожник «Тойота» с внушительного вида кенгурятником – металлической трубой, изначально предназначенной для отбивания выбежавших на дорогу кенгуру в Австралии. Машина была в высшей степени странная. Болотного цвета, обклеенная баснословным количеством наклеек с самых разных соревнований, она просто никак не подходила ни адвокату, ни моему Игорю. Я растерянно переводила взгляд с адвоката на внедорожник и обратно, пока дверь с тонированным стеклом не открылась и из салона не выпрыгнул невысокий, в простых темно-коричневых штанах из грубой ткани и такой же ветровке Юра Молчанов.

– Наконец-то! – выдохнул он. – Мы тут с бригадой уже торчим четвертый час. Владик, что так долго-то?

– Да они файл с экспертизой долго не желали доставать. И постановление. А… все как всегда. – Владилен махнул рукой, а затем пожал руку, господи боже мой, Юре Молчанову! Я поверить не могла, что смотрю на него – живьем, взаправду. Я с трудом подавила желание ткнуть в Юру пальцем, чтобы убедиться в реальности происходящего.

– Фаечка! Деточка! Господи, Юрочка! Лизочка! Сережа! Игорь! – нас накрыл крик моей матери, которая выходила из другой машины. Я не заметила ее сразу, так я была потрясена внедорожником, из которого вывалился мой бывший. Вишневый «Опель» тоже был здесь, и из него, перепрыгивая через лужи, ко мне летела мама, не оставляя мне даже и тени надежды на то, что она могла каким-то образом «проглядеть» случившиеся события. Нет, мама знала все, она с самого начала была в курсе, была первой, кто увидел новости со мной в главной роли. Еще бы, она же телевизор в кухне вообще не выключает. Выбросить его надо. Телевизор – это вредно.

А вторым человеком, который увидел меня по телевизору, был Юра Молчанов. Оказывается, и такое возможно.

– Ну, привет, Ромашка, – тихо произнес Юра, подходя ко мне. Он был таким, словно мы не расставались и на день. Все та же улыбка – заводной апельсин, горящий бенгальский огонь.

– Я не верю глазам своим, – пробормотала я. Краем глаза я видела, как чуть поодаль стоял, не двигаясь, Игорь, и что-то странное, словно наложение двух миров, сбой в матрице, заставило меня на секунду зажмуриться.

– Я не исчез? – улыбнулся Юра.

Я покачала головой:

– Нет, к сожалению.

– Вот она, благодарность, – укоризненно кивнул он.

– Как так вышло, я не понимаю? Откуда ты тут взялся?

– Слушай, ты интересная такая, подруга моя, я вижу по телевизору, как ОМОН тебя валит на землю, ты раскидываешь с десяток кабанов, но они тебя вяжут, и ты в наручниках, как я всегда хотел, идешь в тюрьму на пожизненное. Разве я мог оставаться в стороне?

– Господи, ты ничуть не изменился! Какой бред!

– Вовсе не бред. Это просто версия новости про тебя, Фая, по Рен-ТВ. Хроника неопознанных преступлений. А если серьезно, я же сразу понял, что не могла ты никого отравить.

– Не могла, – согласилась я.

– Если бы это была ты, то весь чан с солянкой просто на пол перевернула!

– Не поэтому! – расхохоталась я.

– И потом, ты же готовить совершенно не умеешь. Ты бы выбрала другой способ человекоубийства.

– Юрка!

– Ты бы начала читать лекцию по сопромату на какой-нибудь площади. Люди бы сами начали стреляться. – Юрка не собирался останавливаться, и я подняла руки и повернулась, сделав вид, что ухожу.

– Да ладно тебе! – примирительно бросил Молчанов. – Поехали в кабак, поговорим. Нам есть о чем поговорить.

– Ты считаешь? – и против воли я оглянулась на Игоря. Тот отвернулся и делал вид, что смотрит что-то в телефоне.

– Поехали, поехали. Пусть твоя делегация тоже едет, если хочешь, – кивнул Юра, а потом, совсем как в старые добрые (или, скорее, злые) времена, подтолкнул меня к своему внедорожнику. Практически втолкнул в него.

Уже сидя, как Юрка изволил выразиться, в кабаке, мне удалось, не без труда, восстановить цепочку событий, приведшую меня в эту точку. Оказалось, что Юра, как только увидел меня по телевизору, тут же нашел телефон моей сестры и позвонил ей. Конечно, это не должно было меня удивить, Молчанов ведь журналист, он никогда не стирает номера телефонов. Мало ли что. Вдруг пригодится.

Вот, пригодилось.

– Хорошо, ты позвонил сестре. А мама?

– Мама твоя позвонила сама, когда я уже искал адвоката, – сказал Юра.

– Спасибо, Юра, спасибо за адвоката. – Я чуть не расплакалась, стресс и ужас последних почти сорока восьми часов накатили на меня, как волна на неумелого сёрфера. Я почти тонула в этом ужасе. – Вы так быстро меня вытащили!

– Понимаете, Фаина Павловна, мы не сразу получили информацию даже о том, где именно вас содержат, – вставил слово адвокат, наворачивая с аппетитом какой-то супец. – А уж добиться от них документов вообще было непросто. Я понимаю, почему. Основания-то были хлипкие, как вырванные петли в калитке. На соплях все.

– Скажите мне, а все живы?

– Вы о чем? – опешил адвокат.

– Я о тех, кого отравили, кого увезли в больницу. Как дела у них?

– Я не уверен, – покачал головой адвокат.

– Точно никто не умер, мне бы сообщили, – вмешался Юра. Конечно, ведь он бы тут же побежал делать материал для своего канала. Впрочем, не могу же я снова винить его только за то, что он хорош в своей профессии. Юра с одинаковым цинизмом воспринимает людей вокруг и рвущиеся бомбы где-то в Ираке. Для него все – потенциальная новость, а уже потом нечто «про него». Когда-то Молчанов рассказал мне историю про фотографа – реального фотографа, – работавшего в горячих точках. Он видел столько, что уже не реагировал ни на что по-человечески. Если рядом кто-то падал на землю, тот фотограф не звал врача – он хватал фотоаппарат. Но крыша, как говорил Молчанов, ехала все равно. И вот однажды, после особенно тяжелого рейда, где их группе пришлось снимать почти целиком уничтоженную деревню, всю группу привезли на перевалочный пункт – не отдохнуть, конечно, просто поработать на менее опасной точке. На перевалочном пункте было море местных, там раздавали скудную гуманитарную помощь, но даже той на всех не хватало, очереди были, как Млечный Путь в космосе.

Все фотографы из группы делали фотографии несколько дней. Негативы разбирали позднее, и даже не они. Одна девушка-редактор нашла на пленке снимок, который позже «взорвал» весь мир, – маленькая девочка, худая, умирающая от голода, лежит согнувшись на земле, уже не надеясь ни на что, а неподалеку от нее сидит огромный стервятник. Хищная, умная птица ждет смерти ребенка. Птицам не свойственно сочувствие, но не людям. Фотография потрясла всю общественность. Ее напечатали везде, где только можно, дали Пулитцеровскую премию, а затем задали вопрос, на который фотограф никак не смог ответить: «А что стало с той девочкой?» Фотограф ничего не знал о девочке, он даже не мог вспомнить точно, как и когда сделал этот кадр – один из сотен, тысяч подобных кадров. Фотографа сделали персонально ответственным за смерть ребенка: в конечном счете, не выдержав общественного прессинга, он покончил с собой. Юра Молчанов тогда сказал: «Мы не умеем кормить детей, мы умеем только судить людей». Я тогда только поняла, какая вывернутая наизнанку его работа. Но если бы кто-то из моих коллег умер, ему бы точно сообщили.

Я выдохнула, кивнула и потянула к себе корзинку с теплым лавашем.

– На видео ведь не я? Это доказали? – спросила я.

– Да, на видео не вы, – ответил адвокат. Хотя с первого взгляда это и сложно определить. Зато вот отпечатки на флаконе с пестицидами точно не ваши, и это доказано.

– А могут они сказать, что я их стерла? – заволновалась я.

– Нет, не могут. Понимаете, Фаина Павловна, когда отпечатки стирают, то на вещи либо нет их вовсе, либо наблюдаются следы смазывания отпечатков, затертости. А тут нашлись прекрасные пальчики. Два отпечатка принадлежат, собственно, вашему психологу. Большой палец и средний, с правой руки. Так люди часто берут флаконы. Типичнее, конечно, когда все пять и плюс чуть-чуть ладони, но, как говорится, ничего противозаконного.

– Его не могут обвинить? – перепугалась я. Игорь не поехал с нами, он только кивнул мне – сухо, как будто хотел сказать, что не хочет мешать, – и уехал, убедившись, что я на свободе. Я представляла, каково ему – видеть рядом со мной Юрку Молчанова. Мы ругались из-за него на прошлой неделе.

– Кого? – переспросил адвокат.

– Ну, Игоря.

– Да бог с ним, с Игорем, – вмешался Молчанов, но я только продолжала сверлить вопросительным взглядом адвоката.

– Не могут, если только вы не предположите, что именно ваш психолог переоделся в женщину вашего роста, в парике. Но он ведь крупный мужчина, ваш психолог?

– Да, да.

– Таким образом, остаются вторые отпечатки. Их – два набора, но оба оставлены одним и тем же человеком. Один набор – большой палец и указательный, как ни странно, левой руки, как раз на горлышке флакона. Наша отравительница – левша, и на видеозаписи это, кстати, отлично видно! – Адвокат говорил удовлетворенным тоном, он был доволен, а я спокойна. – Вы же не левша?

– Нет.

– Ну и отлично. Сейчас мы направили ходатайство с требованием проверить всех клиентов вашего психолога, выяснить, кто из них левша.

– Вы – гений, – пробормотала я. – Просто не могу поверить, насколько все оказалось просто. – И дальше я решилась задать вопрос, который сильно беспокоил меня. Я слышала, как люди разоряются на том, что только пересекаются с тенью хорошего адвоката. А меня практически вытащили из тюрьмы. – Сколько я вам должна?

– Что? – Адвокат посмотрел на меня так, словно вообще обычно он работал забесплатно, чисто за идею, и мое предположение о его комиссии оскорбило его в лучших чувствах. Потом он кивнул на Юру: – Это все к нему.

– Да-да, подруга моя. Это мне ты теперь по жизни должна! – усмехнулся он. – Но если говорить по делу, Влад – наш адвокат с телеканала. Я пообещал руководству твое интервью – большое, жирное, с подробностями того, как тебя пытали, мучили, издевались, так что в любом случае расплачиваться будешь натурой. Идет? – И он подмигнул мне так, что я тут же покраснела, совершенно вопреки желанию.

– Господи, какой же ты пошляк! – фыркнула я, а Юрка захохотал, довольный как черт. Затем он склонился ко мне и, подмигнув, тихо добавил: – А не хочешь интервью, можешь просто так натурой отдать. Если что, я возьму.

– Ты… ты… – Я остолбенела, не зная даже, что сказать.

– Да шучу, шучу, – «успокоил» меня Молчанов. – Эх, Ромашка, я по тебе скучал.

– А я по тебе нет.

– Да я уже понял, – вздохнул Юра Молчанов и очень недобро на меня посмотрел. Так, словно он о чем-то и в самом деле сожалеет. – Кто этот щеголь, на кота похожий? У вас с ним все серьезно?

– Серьезно, – ответила я, и долгую, невыносимую минуту мы сверлили друг друга взглядами. Мы не виделись уже больше двух лет, но мое сердце все равно принималось стучать, когда я смотрела на это не слишком красивое лицо. Он в самом деле похож на хомяка. Что со мной в самом деле? Я отвела взгляд в сторону, и тогда Юрка хлопнул себя по коленке.

– Так что насчет интервью? – уточнил он как ни в чем не бывало. Вот же сукин сын!

Глава 16 Идет Фая по лесу, глядь – машина горит. А она возьми да и сядь в нее. Так и сгорела…

У меня с Игорем Вячеславовичем Апрелем все было серьезно. Я поняла это особенно ясно сейчас, когда рядом со мной оказался Юра Молчанов – моя главная Любовь с большой буквы. Я не знаю, у кого как, а у нас с сестрой понимание Любви с большой буквы всегда было странным. Мы обе как-то, не сговариваясь, решили, что при этой самой Любви обязательно нужно побольше страдать. Вот она и страдала – с Сережей, а я – с Юрой. А с Игорем моим Вячеславовичем, на кота похожим, высоким, таким, что дух захватывает, я не страдала. Я все ждала, когда же начну. Когда же мы будем кричать друг на друга, кидаясь всякими подручными предметами, когда Игорь скажет мне, что я не-воз-мож-на-я!!! Практически прокричит мне это в лицо. Когда мы уже обвиним друг друга в том, что не умеем чего-то, не понимаем ничего и совершенно ничем не хотим жертвовать?

Ничего этого не происходило, и я боялась, что это потому, что мой Апрель – не настоящая Любовь с большой буквы. Но теперь я знала, что ничего такого не случается, просто потому что он – нормальный человек и не собирается на меня орать.

Я бежала домой. Мне нужно было с ним поговорить. Что-то объяснить, в чем-то признаться. Например, в большой любви. Рассказать о том, что узнала от адвоката, и о том, что напридумывала с моими сокамерницами. Я бежала и наслаждалась свободой. Мама, конечно, обиделась, что я не поехала с ней домой: ей-то хотелось теперь запереть меня в каком-нибудь обложенном ватой бомбоубежище, пуленепробиваемом сейфе, убаюкивать, кормить и гладить по голове. Но мне нужно было срочно увидеть Игоря.

Хорошо, что меня посадили в местный изолятор Юго-Западного округа! Недалеко!

Я не воспользовалась любезным предложением Юры Молчанова подвезти, мне не хотелось проводить в его обществе больше, чем самый необходимый минимум времени. Когда-нибудь, возможно, я смогу смотреть на него и не переживать заново всю ту турбулентность, которая меня охватывает против моей воли, но пока я запрыгнула в троллейбус, простояла всю дорогу на ногах, хоть и были в салоне свободные места – не сиделось мне, насиделась, знаете ли. Я перебежала дорогу на красный свет и в неположенном месте, не было никакого терпения. Покрутилась, пробираясь через запаркованные как попало, вповалку, машины. Парковка в три слоя – и вся забита. Где вишневый «Опель»? Я не увидела, но я знала, что он где-то тут.

Я открыла дверь в подъезд своим ключом, поднялась на пятый этаж, открыла замок в тамбуре, подошла к металлической двери, за которой играла какая-то веселая громкая музыка.

Дверь не открывалась. Я вертела ключом, но замок был заблокирован дополнительным рычагом запирания изнутри, и ключ был бесполезен. Я позвонила в дверь, но мне никто не ответил. Я позвонила еще раз. Музыка играла довольно громко, и даже в тамбуре я не слышала дверного звонка. Ладно, подумала я, доставая телефон. Помню, я в тот момент вдруг подумала: «Наверное, Игорь готовит ужин и ждет меня». Я улыбнулась и набрала его номер.

Я не могла ошибиться сильнее, даже если бы очень захотела.

Апрель ничего не готовил и даже не собирался меня ждать. Музыка затихла, я услышала, как его аппарат звонит – простой громкий сигнал, какой был у старых дисковых телефонов. Затем в моем телефоне раздался его голос.

– Фая? – устало спросил он.

– Я тут не могу открыть дверь, – пожаловалась я. – Ты закрылся на внутренний замок.

– Я знаю, – ответил Игорь после долгой паузы.

– Ты знаешь? – переспросила я, пытаясь понять, что это все значит. Что за фигня, товарищи?!

– Да. Я закрыл дверь, чтобы ты не могла войти. Мне нужно было… некоторое время. – Его голос звучал глухо и странно. Я перепугалась так, что стало трудно дышать.

– Ты что этим хочешь сказать? Ты что, обиделся? На что? На то, что я… что Юрка был там? Но это же не я! Я его не звала, понимаешь? Его Лизавета позвала. Вернее, он сам ей позвонил. Но не потому, что я ему дорога. Просто хотел сделать новость. Ну что ж такое?! – Я всплеснула руками и огляделась. Сбывалась моя мечта, наконец-то Игорь закатывает мне сцену.

– Да, Фая. Я думаю, ты все еще его любишь, – сказал он очень, очень холодным тоном.

– Ты с ума сошел? Я тебя люблю. Клянусь! – Я чуть не рыдала. Он что, разобиделся настолько, что бросает меня?

– Не надо, – пробормотал он. – Уходи. Пожалуйста, уходи, Фаина. Я не хочу тебя видеть.

– О господи. Нет, этого не может быть, – я начала рыдать. – Я ничего не сделала, понимаешь ты? Дурак ты, что ли? Я не уйду никуда, буду сидеть тут и плакать, пока ты меня не простишь. Думаешь, не смогу? Думаешь, у меня есть гордость? Никакой! Ладно бы ты меня бросил из-за чего, но из-за Молчанова? Ты что, он же на хомяка похож! Сам говорил.

– Молчанов твой совершенно ни при чем, – ответил Игорь, и я, к радости своей, отметила, что тон его голоса сменился с отрешенно-философского на злой, раздраженный. Любые эмоции лучше, чем их отсутствие.

– Вот и я о том же. Слушай, открой дверь, ну что за детский сад. Нам нужно поговорить.

– Не о чем нам говорить. Уходи. Убирайся. Достала ты меня, что ты унижаешься? – ответил он, тон его голоса сменился на отчаянный.

– Не верю, – брякнула я. – Давай спокойно обо всем поговорим, и, если в конце разговора ты все еще захочешь меня бросить, я уйду. Но только не через дверь. Ты что, не знаешь, что это просто некультурно – бросать девушку через железную дверь? Это даже хуже, чем бросить по СМС.

Ответом на эту мою тираду было долгое молчание. Я стояла, упершись лбом в стену, которая была холодной и шершавой, как наждак. Затем я посмотрела вниз – просто так, автоматически, ибо не так уж много куда было можно посмотреть. Взглянула на коврик у двери, он сбился в сторону. Затем обратила внимание на соседскую дверь – там в глазок за мной, кажется, кто-то подглядывал. Люди любят скандалы.

Но что-то меня беспокоило. Я поправила коврик ногой.

– Ты еще там? – спросил Игорь.

– Я же сказала, что не уйду, – ответила я, переставляя телефон на громкую связь. – И потом, мне нужно рассказать тебе про следствие. Ведь там теперь новый подозреваемый. Ты знаешь, что всех отравили пестицидом из твоего кабинета. Ах да, конечно, ты знаешь. Ты же сам сказал полиции, что они у тебя пропали. Так вот, флакон нашли. Это ты знал?

– Нет, не знал, – после долгой паузы ответил Игорь.

– Ага. А еще я знаю особую примету преступника. Думаю, тебе будет очень интересно узнать. Это связано с тобой. Впусти меня.

– Фая, – начал было Игорь, но передумал и вдруг бросил трубку.

– Черт! – выругалась я и принялась набирать номер, но еще до того, как я услышала гудки, щелкнул дверной замок. Я взялась за ручку двери, и она подалась. Сим-сим открылся, и я прошла внутрь, оставив входную дверь открытой. Теперь в квартире было совсем тихо, даже слишком. Свет нигде не горел. Я застыла в прихожей в нерешительности, не зная, куда пойти – в кухню или в комнату.

– Игорь, ты где? Ты в порядке? – Я сделала несколько шагов и оказалась в комнате. Не угадала – в комнате никого не было. Вдруг я услышала, как за моей спиной звякнула железная дверь.

– Фая, уходи! Убегай! – крикнул откуда-то Игорь.

– Куда уж там, – донесся до меня женский голос. – Добегалась, да?

Я оглянулась и невольно закричала от неожиданности. Передо мной стояла… я сама. Только моя копия была чуть ниже обычного, плюс несколько неестественное выражение лица. Слишком много грима, но в остальном все было пугающе точным. Даже так называемая «любимая мамина квантовая запутанность» моих волос, их цвет, форма, растрепанность.

– Чего кричишь? – спросила меня «Я». – Страшно?

– Неожиданно.

– Ну… это можно понять, – пожала плечами «Я». И засунула руку в карман дурацкой бесформенной кофты с карманами – в такой меня тоже вполне можно было представить – и достала оттуда фисташку. Я кивнула ей – моему второму альтер эго.

– Где научилась?

– Чему? – переспросила моя копия.

– Так гримироваться, – пояснила я. – Нет, я, конечно, ожидала чего-то подобного, но не такого сходства. Неудивительно, что меня все кому не лень видели в самых разных местах.

– Хорошая работа? – спросила другая «Я». – Я вообще-то когда-то заканчивала Щуку.

– Так ты актриса? Профессиональная? Это много объясняет, – хмыкнула я. – Хотя все же не грим. Актеры сами себя не гримируют.

– Это точно. Скажем так, это мой побочный талант.

– Ну и как тебе?

– Что – как? – не поняла она.

– Каково тебе быть мной? Я почему спрашиваю, потому что я вообще сомнительный персонаж. Мне самой, например, быть собой совсем никогда не нравилось. А тебе ведь, чтобы правильно меня изображать, нужно было вжиться в роль. Как это у Станиславского? Верю – не верю! Блин, я бы не хотела себя играть. Размазня, а не роль. Слушай, но голос-то у тебя другой. Ты бы ни с кем не смогла поговорить от моего имени. А что ты делала, когда к тебе подходили с разговорами?

– А с тобой не так уж много людей пытается заговорить, – пожала плечами эта «Я», явно начиная уставать от нашей светской беседы. Я осторожно покосилась на ее руки. У нее в руках не было никакого оружия, не было даже ножа, хоть она и вышла с кухни. Но и Игорь не показался, а это означало, что каким-то образом контроль все же находится в руках этой сумасшедшей. И она устала со мной говорить. Все очень плохо.

– Я не очень популярна среди людей, это правда.

– Ему ты нравишься, – бросила мне она, и в ее тоне вдруг мелькнула звериная ярость.

– Ты тоже, – бросила я наугад и не прогадала. Она шумно выдохнула и немного расслабилась.

– Я это всегда знала, хоть он и пытался меня убедить в обратном. Но я-то видела. Он приходил ко мне каждый день, по два, три раза в день. Знаешь, что он говорил? Что ему просто хочется спокойно посидеть. И мы разговаривали. Я рисовала. Он приносил мне краски. А ты знала, что он спас мне жизнь?

– Нет, – покачала головой я. – Этого я не знала.

– Что ты вообще знаешь! – воскликнула женщина и махнула рукой. – Иди за мной.

– Куда? – дернулась я, хотя выбор был из двух вещей – пойти в кухню или в комнату.

– Не делай глупостей, ладно?

– А то что? – спросила я и тут же наткнулась на взгляд темных глаз. Ее глаза ничуть не напоминали мои: карие, бешеные, неспокойные. Как она маскировала это? Может быть, линзы? Сейчас их не было. Женщина смотрела на меня прямо, зло, и я могла сказать, что вижу перед собой глаза убийцы. – Отравишь меня пестицидами, как половину нашего офиса?

– А это не я, – заявила вдруг она. Затем посмотрела на меня так, что мне показалось на секунду, она меня загрызет, как зверь.

– Не ты? А кто же?

– Как кто? Ты! – И она расхохоталась. Я вдруг испытала отчаянное желание залепить ей пощечину, но сдержалась. Выдержка. И потом, не время еще.

– Я не понимаю, такие риски, и все только ради того, чтобы подставить меня?

– Какие риски? – продолжала хохотать моя копия. – Ну какие такие риски?

– Ты что, хочешь в тюрьму?

– Игорь, хоть ты ей скажи, что психов в тюрьму не сажают! – крикнула она, явно обращаясь к моему Апрелю. Она прошла в кухню. Я бросилась за ней. Значит, Апрель там. Не в ванной, разделанный на куски. Уже хорошо. Почему же он молчит?

– Почему вы сидите в кухне? В комнате же места больше! – крикнула я, и получила в ответ изумленный взгляд.

– Ты дура, что ли? Чего ты мелешь? – спросила меня эта чокнутая, и я не знала, что ей ответить. Я ничего не придумала, но и не нужно было. В этот момент я вдруг увидела Игоря. От ужаса я поднесла ладонь к губам и вскрикнула.

– Игорь! Игорь! – Апрель сидел верхом на стуле, руки его разведены в стороны и привязаны веревкой к ножкам кухонного стола. Дальше веревки соединялись на его шее. Его голова свисала набок – безвольно, без напряжения мышц. Мне стало так страшно, что я заорала.

– А ну заткнись, – прошипела чокнутая.

– Ты что, убила его? – прокричала я, и тут же получила сильный удар по лицу – с левой руки. Сильный – не то слово. Это было как землетрясение, как внезапное падение с высоты. Чокнутая ударила меня не по-женски, а по-мужски, с оттягом, совсем как когда-то охранник, которому я попалась под руку, спасая непутевого Сереженьку, мужа моей сестры, когда он, пьяный, пытался стащить молоко из какой-то местной лавки.

Видимо, карма моя – ходить с синяками на лице. Ну и ладно, лишь бы ходить!

Я еле-еле устояла на ногах. Ничего не смогла сделать, хотя ведь знала, куда шла, знала, кто предстанет передо мной, во всяком случае, догадывалась и должна была ожидать чего-то подобного. Но эта яростная, быстрая атака была такой нечеловеческой, почти звериной, что я только ловила ртом воздух. А затем я увидела, что Игорь открыл глаза и поднял голову. Жив, жив. Тяжело дыша, я бросилась к нему, но была тут же остановлена, меня резко потянули назад. Психичка выкрутила мне руки, подцепила с пола моток веревки – продумала все, зараза – и принялась меня обездвиживать.

– Я не хотела! – растерянно бормотала сумасшедшая, краснея от напряжения. – Мне пришлось, Игорь, честно. Она не хотела уходить. Ты видел сам. Решила, что я могу убить тебя. Ты представляешь? Это просто смешно! Да? Смешно! Мы же любим друг друга. Ты же знаешь, я никогда, никогда… – Она говорила, говорила, а сама при этом сматывала мои руки. Я визжала, пиналась, вырывалась, но эта женщина была удивительно сильной, куда сильнее, чем можно было предположить. Наконец мне удалось сильно пнуть ее в ногу. Женщина вскрикнула и залепила мне пощечину. Я попыталась вцепиться ей в руку зубами. Она увернулась, а затем с неожиданным умением затянула узел на моих руках и притянула свободный конец веревки к моей шее. Через секунду она замотала веревку так, что мне стало сложно дышать. Какой-то специальный узел, из-за которого каждое движение только добавляло мне страданий и способствовало затягиванию веревки еще чуть-чуть. Точно такой же узел был завязан на шее и у Игоря.

– Где… ты… выучилась… этой… дряни… – прохрипела я.

– Не дергайся, себе же хуже сделаешь, – дала мне «добрый совет» эта психическая. – Если, конечно, задохнуться не твоя самоцель.

Я с ненавистью посмотрела на эту замаскированную под меня ненормальную, и тут меня вдруг озарило, вспомнила все с невероятной ясностью…

– Так это ты… Это твоя самоцель! Ведь это ты задыхаешься, даже когда дышишь? Да?

– Что? – прошептала ненормальная. – Откуда ты… черт… Игорь что, рассказывал тебе обо мне? – вытаращилась на меня она.

– Вера, отпусти ее. Оставь Фаю, ведь она тебе не нужна, – сказал Игорь очень тихо, хрипло, но как-то не по-хорошему спокойно. Так говорил Лео в «Титанике», когда уже понимал, что на его долю досочки не хватит. – Вера, пожалуйста.

– Я не могу, – ответила она. Так она перестала быть каким-то безымянным «Летучим голландцем», из-за которого я так тотально налетела на рифы. Теперь я знала, что ее зовут Верой.

– Почему? – спросил Апрель.

– Она нас выдаст! – ответила Вера.

– Не выдаст, – покачал головой Игорь. – Мы уедем. Как мы хотели. Далеко-далеко, туда, где море, где очень много воздуха и вовсе нет людей. На остров. Как в твоем сне.

– Как мы хотели, да? Ты рассказывал ей обо мне! – повторила Вера с гордостью и посмотрела на меня взглядом победителя. – Я поверить на могла, что ты забыл меня. Когда ты стал встречаться с этой… – она снова покосилась на меня, – я терпела. Но ты зачем-то решил с ней жить. Неужели это серьезно?

– Нет, конечно, – убаюкивал ее Игорь. Я считала про себя до ста и одновременно ждала чуда. Вера повернулась ко мне.

– Ты бы не смогла с ним жить. Ты посмотри вокруг – это же хаос. Почему вы все вещи разбросали? Мне придется убираться тут неделю, чтобы вытравить твои следы. А какие у тебя ужасные вещи! Невозможно же так выглядеть. Ты ходишь, как какой-то бомж. Ты хоть понимаешь, какой он? – И Вера посмотрела на Игоря. – Ему нужна такая женщина, на которую все будут оборачиваться. Такая, как его Анна. Или такая, как я. Ты же – чучело огородное!

Вера повернулась к Игорю и нахмурилась, сжав кулаки. Ее эмоции менялись, как картинки в трубе-калейдоскопе.

– Почему ты уволился из больницы, Игорь? Как ты мог?! Я же тебя ждала. Я жила только потому, что ты спас меня, а ты ушел! – Вера повернулась ко мне. – Я знаю, он ушел, потому что любил меня. Ты ведь даже не знаешь Игоря, а еще считаешь, что живешь с ним.

– Я и живу-то с ним всего ничего, – хмыкнула я, стараясь дышать неглубоко и ровно. Я сидела на полу, закинув голову назад, чтобы экономить воздух. Чертов узел, голова кружилась, и думать было почти невозможно. Что-то я хотела спросить, что-то еще нужно было спросить. Оружия нет – это хорошо, но она сама оружие. Сильная какая, тварь. Нельзя, нельзя так о больных людях. Все равно тварь.

– Тебя заставили? – спросила Вера. – Правильно, да, Игорь, тебя уволили? Запретили ко мне приходить? Я ведь так и думала.

– А ты что, спортом каким-то занималась? – спросила я громко, поймав очередной недоуменный взгляд от Веры. – Удар какой поставленный. Синяк останется… опять.

– Слышала я эту историю о твоем синяке.

– От кого? – удивилась я.

– От Постникова слышала, – ухмыльнулась Вера. – Он, правда, меня знает в немного другом обличье. Я же в вашей богадельне уже давно.

– Серьезно? – удивилась я.

– С тех пор, как он туда устроился, – и Вера кивнула на Игоря. – Почти с самого начала.

– Но как? – искренне удивилась я. – Не могла же ты постоянно под меня гримироваться?

– Нет, конечно. Я и не собиралась.

– Она украла пропуск у одной нашей беременной сотрудницы. Она в декрете, на работу не ходит уже полгода. Вера, оказывается, по ее пропуску проходила, – сказал Игорь.

– Но к тебе я ходила под другим именем, – поправила его Вера. – И ты меня даже не узнал, да? Вот скажи, – Вера резко подскочила к Игорю и села на стул рядом. – Скажи, ты хоть раз почувствовал, что к тебе на прием пришла старая знакомая? Я тебе много рассказывала.

– Ты многое придумала, – поправил ее Игорь. – Неправду.

– Да ну, какая разница. Настоящий профессионал должен был догадаться.

– Я теряю квалификацию, – прохрипел Игорь. Вера повернулась ко мне.

– Все гениальное просто, да? Я сказала, что у меня проблемы с мужем, что он мне изменяет, что он на стороне живет с любовницей. Я ведь рассказывала про тебя! – улыбнулась она. – В каком-то смысле я говорила чистую правду.

– Я никогда не был твоим любовником, – опять поправил ее Игорь.

– Ты просто не мог нарушить этику. Я понимаю. И потом, я же была ужасна. Сейчас я изменилась, совсем другая. Я же изменилась, да? Уже не та безвольная лунатичка, что пыталась покончить с собой. Сколько я уже могу умирать в самом деле! – устало выдохнула Вера.

– Понимаю, – пробормотала я.

– Ничего ты не понимаешь. Не знаешь, каково это – задыхаться, даже когда воздуха слишком много. Он говорил, что у меня талант. Только с его Анной я не могла справиться – так она в его голове засела. Думаешь, он любит тебя? По-настоящему он только ее любил. И продолжает любить. Так ведь, Игорь?

– Продолжаю, – ответил Апрель ровно.

– Продолжаешь? – повысила тон Вера, и вдруг, снова совершенно неожиданно, она бросилась ко мне. Она схватила за веревку и начала душить меня. – А если я ее задушу, твою Ромашку, разлюбишь ты Анну?

– Не разлюблю, – процедил Игорь тем же ровным тоном, но что-то показалось мне странным в том, как он это сказал. Я подумала – вот и все. Сейчас она меня придушит. Весь мой план – глупость, глупость. Все, как всегда очень, очень плохо. Тихо, стало тихо, как в танке. Игорь что-то бормотал. Я скосила глаза и скорее прочитала по губам, чем услышала:

– Держись, Ромашка!

Я увидела, как побагровело лицо Апреля. Все случилось очень быстро, Игорь рывком поднялся, откинув ногой стул, затем рванул на себя стол, к которому он был привязан. Веревка впилась ему в горло, но Игорь, кажется, даже не обратил на это никакого внимания. Он вдохнул поглубже, а Вера отпустила меня и попыталась остановить его.

Через долю секунды Игорь бросился на Веру – как был, столешницей вперед, двигая ею, как тараном, наваливаясь столешницей на свою бывшую пациентку, подминая ее под себя с ужасным рычанием и хрипом. Вера повалилась назад, на спину, но потянула меня за собой, зацепила веревку и еще сильнее ее натянула. Я задыхалась. Ни одной мысли, даже «все очень плохо» – сейчас в голове было только то, что мы тут подохнем все в этих мерзких веревках, какая нелепость.

И я ничего не могу сделать. Темнеет в глазах. И какой-то тарарам и грохот. Последнее, что я еще регистрирую своим тающим сознанием. Я хочу жить.

Глава 17 Человек на 70 % состоит из воды, а огурец – на 80 %. Внимание, вопрос: на сколько процентов огурец – человек?

Люди говорят, что у всех есть свои скелеты в шкафах, у всех имеется какое-никакое темное прошлое, но еще никогда чье-то темное прошлое не пыталось поставить крест на моем вполне счастливом настоящем. Конечно, я могла всего этого избежать. У меня же было предчувствие нехорошего. Я могла просто не заходить в квартиру, дождаться специально обученных людей, которые сделали бы все правильно, и мне бы не пришлось рисковать здоровьем. Ведь я поняла, что что-то не так, в тот самый момент, когда увидела мусор на полу в тамбуре, там, где лежал скошенный придверный коврик. Неизвестно, сколько времени прошло с того момента, как я ступила на порог квартиры, по которой ходил этот весьма неприятный, смертельно опасный призрак прошлого – Вера, – но знаю, что не могла не войти туда.

Я не была готова потерять Игоря.

Нет, конечно, у меня был план. У Фаи Ромашиной всегда есть план, и он, как правило, фигня полнейшая. После того как Вера захлопнула за мной дверь, единственное, на что я рассчитывала, так это на Юрку Молчанова. Нашла, на кого надеяться! Конечно, в целом Молчанов предпочтет брать интервью у живой меня, нежели фотографировать мой труп. Может быть, мертвая я для его новостей даже лучше.

Сознание возвращалось ко мне медленно, в час по чайной ложке, я словно плавала в молоке, где также были размешаны звуки, движения, какие-то ударно-волновые явления, которые заставляли меня то подниматься на поверхность, то снова опускаться на дно. Я понимала: Юрка Молчанов опоздал. Может быть, рассказов про очистки от фисташек не хватило для полиции, чтобы выписать ордер на взлом двери. Может быть, СМС, которую я отправила Юрке, разговаривая с Игорем через дверь по громкой связи, вообще просто не дошла. Или, возможно, я написала что-то не то, и Молчанов просто не смог разобрать мой суматошный бред и не понял, что мы оба – и я, и мой похожий на красивого, грациозного кота любовник Игорь Вячеславович Апрель – подвергаемся реальной опасности. В любом случае Юрка Молчанов опоздал.

– Ромашка, ты как? – услышала я, когда вместо молочно-кисельного мира мой взгляд снова смог уцепить краешком часть нашего подлунного мира. Надо мной нависало лицо Игоря. Я попыталась убедить себя, что мы с ним оба в раю, что материалисты все же оказались не правы и посрамлены, но Апрель был таким лохматым, бледным и с кровоподтеком в районе губы – в общем, не мужчина, а мечта. Нет-нет, вряд ли мы в раю.

– Все очень плохо, – прохрипела я, и Игорь с облегчением улыбнулся.

– Это очень хорошо, – кивнул он, растирая мне потерявшие чувствительность запястья. У Апреля по шее шел ярко-бордовый след – неровная, неприятная линия. Я подозревала, что и на моей «красуется» такое же «колье».

– А она? Где Вера? – Я дернулась и инстинктивно пригнулась, ожидая по привычке, что веревка вцепится мне в горло. Как быстро возникают привычки, когда хочешь жить.

– Ш-ш-ш, – покачал головой Игорь, обнимая меня. – Не волнуйся ни о чем. Ее уже увезли. Ты в полной безопасности. Все хорошо.

– Игорь! – всхлипнула я и, уткнувшись носом ему в грудь, принялась судорожно рыдать. Он мне не мешал, его психологического образования хватило, чтобы понять – мне это сейчас нужно. Я успокоюсь… как-нибудь потом, позже, через минуточку, через полчасика.

– Ну, ты даешь, подруга! – услышала я еще один голос. Я шмыгнула носом и осторожно посмотрела наружу из-под крепкой руки Игоря. Я не хотела ничего, кроме этого чуда – рыдать в его объятиях. Но рядом с нами стоял Юра Молчанов собственной персоной. – Ну что ты полезла? А если бы я не понял?

– Я и не надеялась, что ты поймешь, – пробормотала я, глядя на Юркино улыбающееся лицо. А следом за ним, откуда-то сбоку появился еще и доктор с прибором для измерения давления в руках.

– Но я же тут?! – обиделся Молчанов. – Все я понял. И вопли твои слышал. «Чего это вы сидите на кухне?» – Он попытался передразнить меня, но получилось так кривенько, что я засмеялась. – Ты чего смеешься?

– Как здорово… – выдохнула я, – что все мы здесь… сегодня собрались.

– Тоже, что ли, с ума сошла? Доктор, сделайте ей еще укол какой-нибудь, – ерничал Молчанов. – Знаешь, Игорь Вячеславович, ты, кажется, сводишь женщин с ума. Она же чокнутая была, эта, которую мы скрутили?

– Извините, Юрий… не знаю вашего отчества, но я не собираюсь обсуждать жизнь Веры Турчиновой в таком ключе. Она больной человек. Убежала из больницы. И не виновата, просто запуталась…

– Да ладно, не напрягайся! Не напрягайтесь, то есть. Проехали, – махнул рукой Молчанов. – Я что ж, не видел? Больной человек, пена изо рта. Но сильная!

– Рукав заверните, пожалуйста, – попросил доктор.

– Я в порядке. В порядке, – попыталась увернуться я.

– Вам надо в больницу, – тут же нахмурился он.

– Я в порядке, не поеду, – заявил Игорь. – Только если поеду с ней.

– Я тоже не поеду, – как эхо повторила я.

– Вы оба ненормальные, – процедил доктор, натягивая на меня прибор.

– Не поеду, – уперлась я, не желая даже думать о больничных койках.

Доктор нахмурился, измерил давление, потом ощупал мое горло, осмотрел синяк под глазом, затем сделал мне какой-то укол и временно отступил. Сел что-то писать. Я обратила внимание, что стол уже снова стоит на своем месте.

– Файка, ты уж лежи, лежи, – потребовал Юра, увидев, что я пытаюсь подняться.

– Зачем это я буду придерживаться горизонтального положения относительно земного притяжения, если для мозгового кровообращения это даже хуже? – возмутилась я.

– В принципе, лучше чуть сидя, – вмешался доктор. – Голова не кружится больше? После укола?

– Ничего у меня не кружится, – проворчала я, а Юрка рассмеялся в голос.

– Точно, вижу. Ромашка пришла в себя. По крайней мере, относительно земного притяжения, – сказал он, и только тогда недовольный (читай, ревнующий, ура!) Игорь принялся ощупывать мои руки-ноги на предмет их целости. Подозреваю, что он просто хотел показать Юрке, кто тут вправе ощупывать меня, а кто нет. Тогда Молчанов склонился ко мне, разглядывая синяк, а затем даже ощупал голову, словно выискивал черепно-мозговую травму.

– Вы оба спятили? – возмутилась я.

– Не, ну как же эта пациентка тебе по лицу-то так съездила? Ничего себе синячище! – Юра показал руками размер синяка, словно это был пойманный им огромный сом.

– Такой большой? – огорчилась я, и тогда Игорь склонился и поцеловал меня прямо туда, где, как я подозреваю, был самый эпицентр удара.

– Ну зачем ты в квартиру полезла? – спросил он с укоризной. – А?

– Я просто не могла поверить, что ты решил меня вот так бросить.

– В такое, конечно, поверить невозможно, – рассмеялся Игорь. – А если серьезно? Как додумалась? Как поняла, что она тут?

– Ну… были у меня свои приметы. – Я попыталась сесть, но Игорь тут же принялся причитать и требовать, чтобы я лежала. – Фисташки на коврике.

– Фисташки? – опешил Юрка, но – журналюга проклятый – потянулся за блокнотом. Я хотела было возразить, а затем плюнула. Пусть пишет.

– Да, фисташки. Раньше я не видела связи, но помнишь, я тебе говорила, что видела, как кто-то работает за компьютером Ваньки Шарикова. Я видела, но больше никто не видел. Оно и понятно, ведь я видела только затылок, а все остальные видели меня. Но вот потом заметила, как Ваня вычищает со своего стола фисташковые очистки. Несколько штук всего, но я удивилась. Понимаешь, это же не Жорик-свин. Ванька – парень щепетильный, за работой не ест. Я тогда просто решила, что очистки Жоры. Мало ли где ОН ел, верно? У него на столе тоже они были.

– Очистки?

– Да, – кивнула я. – Только вот проблема, фисташка – довольно дорогой орех. Жорка предпочитает арахис. Он дешевый. Или вообще чипсы и домашние пироги с мясом. Дальше – больше, когда дома я реанимировала ноутбук Черной Королевы, я счистила очистку, налипшую на днище ноутбука, который предположительно залила кофе. Твоя Вера, вероятно, фисташкозависимая, она даже тут их ела. Прибавь сюда очистки, на которые я наступила в конференц-зале на совещании. Блин, если вдуматься сейчас – я все последнее время ходила по фисташковым следам, как Гензель и Гретель.

– Гензель разбрасывал хлебные крошки, – поправил меня Игорь.

– Не важно. Я подошла к квартире и увидела на коврике у двери фисташку. Видимо, она ела орехи, когда звонила в дверь. Тут-то до меня и дошло. Я быстрее стала писать тебе, Юра, эсэмэс.

– Эсэмэс? Но на что ты рассчитывала? – вдруг взорвался Игорь. – Что твой Юра моментально материализуется тут, в квартире? Ты хоть понимаешь, как сильно рисковала? Он же мог не успеть. Да он и не успел!

– Я почти успел, – возразил Юра обиженно. – Мне нужно было еще полицию организовать и врачей.

– Вы выломали дверь, когда я уже распутывал ее веревку, – напомнил Молчанову Игорь.

– Ага, связанными руками ты бы разматывал ей веревку до второго пришествия!

– Шею я уже освободил. Не забывайте, я же врач, знаю, что делаю. Дышать она могла.

– Вот именно, врач, а не Рэмбо. Как только ты стол поднял? – возмутился Юра.

– Да уж поднял как-то!

– Прибил женщину столешницей.

– Цельное дерево! – бросил зачем-то Игорь, и тут я не удержалась, рассмеялась в голос. И Юра, и мой Малдер повернулись ко мне.

– Надо же, сразу два Дон Кихота прибежали спасать прекрасную даму! – подколола их я. Полицейский эксперт, до этого невозмутимо снимавший отпечатки пальцев, не удержался и хмыкнул. Все как-то вдруг расслабились и заулыбались.

– Но чего Вера хотела? Зачем она проникла в ваш холдинг? – спросил Юра. Мы с Игорем переглянулись, следователь полиции подсел и включил диктофон. Тогда Игорь вздохнул и начал рассказывать:

– Вера Турчинова была моей пациенткой, как вы уже поняли. Она действительно всегда любила фисташки. Мы ей их приносили, многие из медперсонала ей сочувствовали. Я лечил ее два года, до меня она лежала в разных больницах несколько лет. У нее было сложное, достаточно редкое сочетание депрессии, невроза и фобии. Вера боялась, что ей не хватит воздуха.

– Задыхалась, даже когда дышала, – пробормотала я, и Игорь кивнул.

– Я думаю, она решила, что, если мы с ней будем вместе, ее болезнь пройдет. Иногда такое самовнушение может помочь на определенных этапах. Видимо, тогда Вера и решила найти меня.

– Но ведь ты бы узнал ее – рано или поздно, – сказала я. Игорь покачал головой и отвернулся, и долго смотрел куда-то в стену, прежде чем ответить.

– Вера Турчинова до того, как заболела, была актрисой.

– Да она и после того, как заболела… – бросил Юра.

– Нет, ты не понимаешь. Она училась в Щукинском училище, была талантливой, красивой, подавала надежды. Такая тонкая эмоциональная чувствительность очень хороша для актрисы, но в ее случае все же было бы лучше, если бы она выбрала другую профессию. Хотя заболевание все равно бы ее настигло, скорее всего. Даже в детстве она боялась ездить в метро – ей казалось, что ее там засыплет.

– Это уже была фобия? – спросил следователь.

– Начальная стадия, – кивнул Игорь. – Много было таких вот звоночков но однажды, уже после учебы, Веру пригласили играть в одном сериале: согласно сценарию, персонаж Веры должен был тонуть. Но ее, почти задохнувшуюся, должен был спасать герой-любовник. Ну и поцелуи, счастье, следующая серия. Однако на площадке с Верой случился тяжелейший приступ: она кричала, что не может дышать. Ее не смогли успокоить, увезли в больницу. С тех пор она и мотается по больницам уже почти десять лет.

– Какой ужас, – пробормотала я.

– У психов часто бывает большой талант, – влез Юра.

– Тогда это не про тебя. Ты обладаешь какой-то цементной психикой. Значит, никакого таланта, – поддела его я.

– Между прочим, твой бывший не так уж и не прав, – заметил Игорь, поставив акцент на слове «бывший». – Мы все видели, до какой степени она способна к перевоплощению. Но Вера никогда не была агрессивной, не была опасной. Она просто ужасно страдала.

– Ну… значит, что-то поменялось! – предположил Юра.

– Может быть, может быть. Она всегда была образцовой пациенткой, за исключением периодов обострения. Знаете, она ко всем умело подбирала ключик. Вера ведь частично рассказала правду. Я часто приходил к ней, сидел у нее, мы разговаривали. Я рассказал ей об Анне.

– Да кто такая Анна? Еще одна пациентка? – переспросил Юра, но я шикнула на него.

– Анна – это просто старая, забытая история из моей молодости. Теперь я понимаю, что Вера копила все, что я ей говорил, создавала своего рода параллельную реальность. Но я видел положительную динамику.

– И в чем же она выражалась? – спросил следователь.

– У Веры были периоды ремиссии и периоды обострения, были множественные попытки суицида. Но за те два года, что я ее лечил, у нее была только одна попытка самоубийства. Я рассказывал тебе, – Игорь повернулся ко мне, и я кивнула.

– Помню. Она пыталась повеситься на спинке кровати, – прошептала я.

– Ничего себе, какой кошмар. Ее спасли? – спросил следователь, а Юрка склонил голову к плечу и фыркнул.

– Нет, не спасли. Нас тут призрак навестил, Фаине синяк поставил.

– Ну да, – кивнул следователь и, кажется, покраснел.

– Юра! – возмутилась я.

– Ладно, ладно! – поднял руки он, а потом снова принялся делать пометки в блокноте. Игорь продолжил:

– Я пробовал тогда новый метод, он, кажется, начал ей помогать. Во всяком случае, рецидивов не было. А потом Вера решила, что у нас с ней взаимная любовь. И что это только вопрос времени, чтобы я тоже это понял. Я отметил это в ее карте, предложил заменить лечащего врача, а Вере сказал об этом так мягко и корректно, как было возможно, а она…

– Попыталась покончить с собой, – закончила за него я.

– Да, – тихо кивнул Игорь. – Пришлось уволиться. Мне предлагали перейти в другую клинику, но я решил – хватит. Буду помогать тем, кто хочет сделать свою жизнь лучше. Тем, кому помочь невозможно – этого мне хватило.

– Да уж, – кивнул следователь. – Но как вы могли не узнать ее? Как вообще она выглядит на самом деле? У вас нет фотографий?

Игорь задумался, а затем поднялся и пошел в комнату. Вернулся он с фотоальбомом в руках – с тем самым, где у него лежали последние фотографии, где имелась и фотография Анны, о которой он не знал.

– Вот как Вера выглядела тогда, – сказал он, протягивая фотографию следователю. – А сейчас не знаю. Она приходила ко мне под видом сотрудницы из отдела продаж и выглядела неузнаваемо. Ну а сегодня в дверном глазке я увидел Фаину. Поэтому и открыл дверь, собственно. Еще удивился, чего это она звонит в дверь, когда у нее есть ключи, но решил, что она их потеряла.

– Это так на меня похоже! – обиженно пробормотала я. Игорь только виновато пожал плечами.

Следователь посмотрел на фотографию и отдал ее обратно Игорю. Я пыталась вспомнить, что это могла быть за фотография, я ведь просмотрела этот альбом совсем недавно, но сейчас я не смогла вспомнить никого, хоть отдаленно напоминающего эту Веру, ее темные, больные глаза. Но вот Игорь протягивает мне снимок, и я вижу ее, но не узнаю. Вера Турчинова стоит там, в больнице, в коридоре, неподалеку от группы врачей в белых халатах. Я не обратила тогда на нее внимания. Невысокая, худая, тоже в белом, но не в халате, а в платье, темные волосы собраны в неаккуратный хвост, черные несчастные глаза, осунувшееся, изможденное лицо. На вид ей на снимке было лет сорок пять, не меньше. Что-то потустороннее читалось в ее взгляде, словно каждый день она видит то, чего не видит никто другой. Мир, полный чудовищ.

– Не узнать! – ахнула я. – Что же с ней будет?!

– А тебя это волнует? – хмыкнул Юрка, но Игорь посмотрел на него, словно молча просил заткнуться. Черствость – фирменный знак качества у журналистов.

– Думаю, теперь ее положат в другую больницу, – грустно сказал Игорь. – Конечно, теперь Вера стала опасной, и ее не смогут оставить в обычной палате. Я знаю, как это происходит в таких случаях. Я работал с пациентами на принудительном лечении. Основная цель этого так называемого лечения – обеспечить безопасность общества. Это совсем другая история.

– Так ее не будут судить?

– Тут Вера была права, – заметил Игорь. – Судить ее не будут, она недееспособна.

– А по виду и не скажешь, – возмутился Юра.

– Вот почему люди сходят с ума?! – спросила я, с ужасом представляя себе ту больницу, в которую отправляют людей, представляющих угрозу для общества.

– А ты считаешь, эта женщина должна и дальше гулять на свободе, что ли? – спросил Юра.

– Я считаю, что мир ужасно несправедливое и грустное место.

– Это точно, – согласился Игорь. Следователь дописал протокол, мы расписались в нем, ответили на несколько дополнительных вопросов от Юры – он, кажется, был просто счастлив, что идея с интервью трансформировалась в репортаж с места событий.

– Но знаешь, Фая, – прошептал Игорь, наклоняясь ко мне, когда мы все уже стояли в коридоре. – Когда в моем мире вдруг появляются женщины с синяками под глазами, все становится совсем не так уж плохо.

– Он что, уже тебя бил? – возмутился Юра, натягивая ветровку. Молчанов встал в свою любимую позу – руки в боки – и посмотрел мне в глаза. – Ты только скажи, и мы это тоже дадим в эфир!

– Хватит с тебя, – бросила я. Мы с Игорем переглянулись и рассмеялись. Потом все ушли, а мы заварили чай и принялись пить его с тортиком, который так кстати нашелся в холодильнике, Игорь купил его, чтобы кормить им Вовку на выходных, но племянник не приезжал. Я вспомнила про Вовку и тут же про маму, Лизу и про Сережу тоже. Я встрепенулась и побежала звонить. Я рассказала урезанную, облегченную версию того, что случилось, ибо вовсе не хотела, чтобы мама снова узнавала о моей судьбе из телевизионных новостей. А, зная моего бывшего, понимала: новость выйдет «жареной».

Глава 18 Мужчины – это такие люди, которые не женщины (из виртуального)

Я думала, что никогда не приду в себя после этого кошмара, что со мной произойдет нечто похожее на то, что свело с ума в свое время Веру Турчинову, несчастную пациентку моего Апреля. Я думала, что воспоминания не отпустят меня, станут трансформироваться во что-то, получая власть надо мной, и мне будет страшно ходить по улицам, приходить на работу, смотреть в глаза незнакомым людям, говорить о том, что случилось. Я боялась, что стану просыпаться по ночам в промокшей от пота ночной сорочке, со слезами на глазах, а кошмары будут преследовать меня, и что мне тоже будет казаться, будто воздуха стало слишком мало.

Но я спала безо всяких сорочек, совершенно голая, рядом с моим Апрелем, как дитя.

Психика – гибкая штука, и для большинства нормальных людей нет такого предела, после которого она не может восстановиться, по крайней мере до определенных пределов. Игорь смеялся, говоря, что меньше всего я похожа на нормального человека, однако то, что я все еще не убежала из его дома и от него самого, показывает, насколько крепкая у меня психика. Я возражала, что это не психика крепкая, а я – глупая женщина. Наивная Золушка, которая все прибирает в доме мачехи.

– Такая мы с тобой парочка, – смеялся Игорь. – Золушка из Физтеха и Принц с дипломом психиатра. Пополним коллекцию странных сказок твоего отца.

– Итак, в тридевятом царстве, тридесятом государстве, всего ничего от МКАД, недалеко от станции метро «Профсоюзная» стоял замок, окруженный рвами и колдобинами на дороге. И охранял его тролль по имени Джонни, – кивала я, переворачиваясь на бок, подставляя обнаженное плечо теплому утреннему солнышку.

– Иди ко мне, – прошептал Игорь, положив руку на мое бедро. – Иди, и я покажу тебе, что Принц делал с Золушкой после бала.

– Ну покажи, – нехотя соглашалась я, потягиваясь, совсем как кошка, разомлевшая на горячем капоте автомобиля. Лето накатывалось стремительно, полновесно, показывая свою огненную сущность еще до того, как мы перевернули последние листки календаря.

Я вернулась в «Муравейник» только через две недели после того, как случился весь этот кошмар. Игорь вообще предлагал уволиться нам обоим к чертовой матери и уехать куда-нибудь – залечивать душевные раны, но я не поддержала эту инициативу. Во-первых, это слишком напомнило мне план, который лелеяла Вера Турчинова. Это она хотела сбежать от всего мира куда-то, где ее не найдут косые взгляды и большие проблемы. Во-вторых, я просто не представляла, что буду делать «у чертовой матери», ибо никаких особенных душевных ран, как уже сказала ранее, я у себя не нашла. А ведь искала.

Законный больничный, выписанный нам обоим ненаглядной тетушкой Зинаидой из поликлиники, мы отгуляли на полную катушку. На этом настаивал Игорь, на этом настаивали мама и Лизавета. «Болели» мы вместе, но только от меня почему-то все требовали, чтобы я больше кушала и гуляла, а я все возмущалась, что ненавижу и то, и другое. Зато за время этого «больничного» я все же сумела окончательно разложить свои вещи на новые места. Консенсуса удалось достичь не сразу. Игорь и я – мы имели настолько разное представление о том, как именно нужно вести совместное хозяйство, поэтому я уже с самого начала стала шутить, что быт нас обязательно убьет.

Мы пошли на компромисс: поделили шкафы и ящики так, чтобы мой педантичный Апрель мог наслаждаться упорядоченностью своих отделений, а я могла пихать все без разбора в любые из своих. Эдакий полупорядок, напоминающий отчасти первозданный квантовый хаос, подходил мне лучше всего.

– Главное, чтобы ничего не было на поверхности, – говорили мы хором. Хотя, по большому счету, проблемы всегда приходят из-за того, что спрятаны очень глубоко.

В начале июля я вернулась на работу. Было немного странно снова входить в те же самые двери, здороваться с показушно доброжелательным Джонни, искать взглядом Постникова, чтобы, если получится, спрятаться от него за каким-нибудь углом или стеной. Мы снова целовались с Игорем на парковке и расходились по разным зданиям, как будто ровным счетом ничего не произошло.

– Тебя, может, проводить? – спросил Игорь, поглядывая на часы. – Не страшно возвращаться в царство Черной Королевы?

– Думаешь, она все еще может меня уволить? – спросила я в ответ.

– Господи, нет, конечно. С чего бы ей тебя увольнять теперь?

– А мне лично кажется, что именно теперь ей захочется меня уволить, чтобы не вспоминать о том, как несправедлива она ко мне была. Никто не любит видеть каждый день перед глазами напоминание о собственных ошибках, – философствовала я. На деле все оказалось гораздо проще, чем я думала. Я вышла из лифта на двадцать шестом этаже, когда весь отдел, как оказалось, уже сидел на совещании. Все-таки как Черная Королева любит собрания! Я проходила между пустыми рядами, с удовольствием отмечая, что нигде, даже на столе Жоры, нет никаких признаков фисташек. Я попробовала свой пароль на одном из компьютеров, но он, конечно, не работал. Из совещательной комнаты высунулась и побежала к кулеру Яночка, на этот раз она была в платье, из-за чего я ее вообще не сразу признала. Вот что с людьми лето делает. Она посмотрела на меня с искренним недоумением, а потом спросила:

– Вернулась? А Гусев сказал, твой телефон отключен.

– Блин, я не проверяла его. Вы мне звонили?

– У нас у всех другие номера. Старые симки были скомпрометированы. Твоя сумасшедшая у нас всю информацию слизала. Пароли, номера, даже выкачала какие-то программы из системы. Она, оказывается, прилепила под потолком веб-камеру и потихоньку за нами наблюдала.

– Она вовсе не моя сумасшедшая, – возразила я. – Веб-камеру, серьезно? То-то я думаю, как она так выбирала моменты, чтобы творить свой беспредел? Хотя… она ж маскировалась под меня, ее бы все равно не заметили.

– Ты знаешь! – вытаращилась на меня Яночка. – Я ведь ее вспомнила. Однажды подхожу к тебе, зову тебя, а ты поворачиваешься, смотришь на меня, а затем встаешь и уходишь. На вопрос даже не ответила. А я спрашивала, какой алгоритм взять, чтобы в блок вписать возможность кастомизации. Ну, не важно. А ты смотришь так, словно впервые меня видишь. Это была она?

– Что вы тут делаете? – спросил, выглянув из переговорной, Жорик. Он заметил меня, тут же подскочил, принялся жать мне руки и говорить, как он «ни на секунду не сомневался» и что «если мне только что-то понадобится, то он в ту же секунду»…

– Денег дашь? – оборвала его я, улыбаясь. Жорка покраснел и улыбнулся.

– У меня самого нет. Зарплата-то еще когда! – На шум-гам из кабинета выпал Рудик, который, как я заметила, вернулся обратно к своим любимым футболкам с двусмысленными, а порой и вовсе бессмысленными шаманскими картинками. И сразу за ним выглянул Ваня Шариков, одетый в пристойную голубую рубашечку с короткими рукавами и светлые брючки.

– Я не понимаю, там что, никого не осталось на вашем собрании? – возмутилась я.

– Я так понимаю, оно стихийно перенеслось сюда, – сказала, выходя из дверей, Черная Королева. Она выглядела роскошно, просто великолепно. Терракотовое платье из тонкого крепдешина с изящным рисунком – изогнутые линии изысканных цветов. Ее ступни удобно возлежали на прозрачной подошве совершенно невозможных босоножек на высоченном, таком же прозрачном каблуке. Я не могла ничего с собой поделать, просто пялилась на ее обувь. Из-за осанистой спины Черной Королевы на меня смотрел, улыбаясь, Сашка Гусев. Он был загорелый, какой-то еще более подтянутый, и лысина его почти совсем не портила. Сашка выглядел как Брюс Уиллис.

– Вот это да! Ты что, летал в Таиланд, пока меня не было? Ты же черномазый! – воскликнула я.

– Эй, осторожнее, это же чистый расизм.

– Грязный тогда уж, – влез в разговор Жорик.

Черная Королева посмотрела на меня так, словно прикидывала, стоит ли со мной вообще говорить. Я уже поняла, это не оттого, что ей и вправду все так ненавистны. Просто вот такой человек: на всех смотрит сверху вниз, как на червяков в банке для наживки. Спасибо, хоть не душит.

– Фаина Павловна, вам нужно получить новую сим-карту, оформить компенсацию – вам выписали в бухгалтерии – и сгенерировать новый пароль.

– Ага, – только и смогла вымолвить я. Значит, не увольняют. Ну и хорошо, ну и ладненько. Только за компенсацией я не пойду, это ж надо в бухгалтерию идти, а там Машка Горобец, а вместе с ней воспоминания о том, как легко и быстро она сменила свое мнение обо мне. Я бы не хотела употреблять слово «предательница», но оно так и просится на язык. К тому же за все это время она ни разу мне не позвонила. Черт с ней, с компенсацией.

– Вам все понятно? – спросила Черная Королева. – После совещания зайдите ко мне на летучку, я дам вам фронт работ.

– Да, конечно. Хорошо, – кивнула я. – Фронт – это хорошо. Зайду.

– И на совещание тоже идите с нами. Что вы тут сидите? – спросила она.

– Иду. Да, иду.

– За ноутбук с вас тоже ничего не удержали, можете не волноваться. Вся ваша зарплата поступила в полном объеме, – бросила Черная Королева, и это был ее личный максимум, в смысле извинений. Я большего и не требовала. В конце концов, ну откуда она могла знать? Никто ж не знал. Даже сам Игорь, и тот проворонил свою пациентку. А кофе-то кто-то пролил.

– Спасибо, Оксана Павловна. Я это очень высоко ценю, – ответила я, и Сашка Гусев скривил рожицу, передразнивая меня и мой пафос. По пути на совещание он подскочил ко мне и спросил, помню ли я, какой сегодня день.

– Четверг? – пожала плечами я.

– А число? – не унимался Гусев.

– Ну… третье… вроде.

– Третье! Вроде! А ты помнишь, что будет пятого июня, Ромашка? – налетел на меня он. Я даже остановилась, чтобы подумать.

– Суббота? – родила я после яростного мозгового штурма.

– Правильно. Пятое июня, суббота. Думай, Ромашка, думай.

– Я не могу думать, отвыкла! – капризно пожаловалась я.

– Это у тебя слишком в жизни стало много секса.

– Эй! – одернула его я, но Гусев даже не отреагировал.

– Между прочим, ты перестала тренироваться вообще. Это просто никуда не годится.

– Нет! – ахнула я и встала на месте. Гусев наткнулся на меня, затем повернулся, кивнул и рассмеялся.

– Да-да-да.

– В эту субботу?

– Именно! И я тебе звонил, хотел предупредить. Потом решил, что ты сдулась. Но раз ты здесь…

– Я не пойду. Действительно сдулась!

– Ты не шарик с Губкой Бобом, чтобы сдуться. И ты пойдешь, – настоял Гусев. – Бери своего кота апрельского, пусть болеет. Бери шоколад и бананы – и все, никаких разговоров. И сестру свою зови.

– В эту субботу? – чуть не разрыдалась я.

В субботу был турнир по бадминтону. Я уже забыла, как ракетку держать, путалась в сторонах света, не знала, куда бежать, но Сашка Гусев был категоричен и велел мне ваньку не валять и отмазок не искать. Обещала – значит, обещала. Подумаешь, какая-то сумасшедшая пыталась тебя убить. Подумаешь, ты переехала к своему мужчине, и он хочет провести субботу как-то по-другому. Пусть тоже приходит. Сестра беременная? Ну, так не рожающая же. Да даже и рожающая. Роды длятся до суток, а партия в бадминтон – пятнадцать-двадцать минут максимум, учитывая мое полнейшее неумение играть. Мама? А что мама? Скучает? Одиноко ей с тех пор, как все дети по мужикам разъехались и замуж повыходили? Так тем более пусть приходит.

– Ты меня умаял, – разозлилась я. – Смотри, Гусев, продуем – ты меня потом четвертуешь. Не боишься опозориться? Сам-то ведь сгоришь. Мне-то все равно, а у тебя друзья.

– Идущие на смерть приветствуют тебя, Ромашка, – ерничал Сашка. – Конечно, мы продуем. И что? Наша с тобой задача-максимум – выйти из подгруппы.

– И не выйдем, – пообещала ему я. Но на турнир я все-таки пошла. Нацепила свою спортивную форму, кроссовки, «мастерку» на молнии, которую мне принесла Лизавета, чтобы мышцы не мерзли между играми. На «мастерке» были цветы и узоры, она была крутая и патриотичная, Bosco.

– У меня нет мышц! – кричала я, но мама стояла рядом и поправляла мне воротничок.

– Ты хорошо играешь, – говорила она. – Ты в детстве на даче все время играла в бадминтон. Вы обе – и ты, и Лиза.

– Мама! – стонала я. – Это не тот бадминтон.

– Не тот? – удивлялась она, а Вовка все время норовил стащить у Сашки Гусева волан. Вся моя группа поддержки была словно жужжащий улей. Мы прибыли все на машине Игоря, еле поместились. Даже Сережа изволил приехать и поболеть за меня, хотя я лично была уверена, что он просто хотел посмотреть на мое позорное (и неминуемое) поражение. Бадминтонный центр, новенькое здание из красного кирпича и стекла, располагался в самом центре Москвы, недалеко от станции метро «Китай-город», прямо во дворах, зажатый старыми каменными домами. И я увидела, сколько там бадминтонистов – стройных, прыгучих, веселых, серьезных, сосредоточенных, взволнованных. И все они разминаются, протягивая свои мышцы, связки, обсуждают какую-то там тактику и стратегию. Я оглянулась в панике, поняла, что хочу сбежать или как минимум провалиться сквозь землю.

– Ну что, Ромашка, готова? – подбежал ко мне Гусев. – Этого дня мы ждали столько лет! Сегодня у тебя появится рейтинг!

– Серьезно? А какой? А бывает отрицательный рейтинг? – скалилась я, пока Гусев обменивался рукопожатием с моим возлюбленным Апрелем. Самое обидное – я так надеялась, что Игорь «отмажет» меня от этой пытки, взревнует к Гусеву, запретит ехать. Но мой дорогой котик только сказал:

– Это пойдет тебе на пользу, спорт как воздух.

– Ага, прямо надышаться не могу, – съязвила я. И убежала на корт – разминаться. Нет, вообще я против бадминтона ничего не имела. Даже поняла вдруг, что за всеми этими событиями как-то соскучилась по острому чувству точного удара. Я хотела играть, но не хотела турнира. Однако списки были составлены, а Сашка уже говорил мне что-то без остановки о том, чтоб я стояла на сетке, не мешала ему работать сзади, но и не расслаблялась, не пропустила бы «низкий волан», чтобы свое добила – уж будьте-нате.

– Я боюсь, Сашка, – призналась я, когда судья в микрофон вызвал нас на корт. – У меня сердце стучит как сумасшедшее.

– Адреналин пошел. Так всегда бывает. А вообще, Фаина, ты меня удивляешь. Как ловить сумасшедших преступников – ты первая. А как выйти и надавать ракеткой по волану – ты трясешься как заяц. Неправильно это. Смотри, вон, Машка приехала.

– Какая Машка? – оглянулась я.

– Как какая? Твоя Машка. Она мне все уши прожужжала про то, как виновата перед тобой и как ты ее никогда не простишь.

– И не прощу, – кивнула я, но ничего не могла поделать – обрадовалась. Горобец стояла, держа в руках свою дурацкую электронную пыхтелку. Она смотрела на меня с вопросом, с ожиданием, а затем помахала мне рукой и покачала головой. Я вздохнула, кивнула и помахала ей в ответ. Что ж поделать, никто не совершенен. Психологи, особенно такие, как моя сестра Лизавета, часто говорят, что при желании любой человек может измениться, нужно только очень сильно захотеть и, конечно же, ходить на психологические сеансы вместо завтрака, обеда и ужина. Я же не была уверена, что психология может изменить Машку Горобец, и еще меньше была уверена, что хочу этого. Мы с ней были как две березы в саду около дома моей мамы. Мы были высокими, уже пожившими, склонившимися в сторону от дома в поисках солнечного света. Мы не были идеально прямыми, но наши ветки сплелись, наша пыльца летала, перекрестно опыляя нашу жизнь, ошибки и мечты.

– Файка, ну-ка быстро иди сюда. Вставай на сетку, потом со своей Машкой помиришься.

– Фая, вперед! – крикнула Лизавета, и Вовка подпрыгнул на месте и кинул в воздух волан. Я посмотрела на соперников. Волан разыграли, подача была нашей. Высокий бугай с широченными плечами готовился принимать подачу. Стройная, упругая девушка в голубой футболке с надписью Yonex смотрела на меня из-за сетки в полуприседе. Я стояла почти у сетки, пригнувшись так, чтобы не помешать Сашке подать волан. И в этот момент все остальное вдруг исчезло, и все мое существо собралось в какую-то точку, единый сгусток энергии, и я приготовилась ко всему. Главное в тот момент было – суметь отбить волан. Бадминтон упрощает вещи, делая все кристально ясным. Вот ты, и вот корт, и ничего больше. Только твое тело и твое сознание, и то, что они сделают вместе. Командуй, сознание. Нам надо отбить волан.

Сашка Гусев подал на другую сторону корта так, что бугай не успел правильно отбить волан: он ударил по его перьям слишком сильно и закинул волан в аут. Я глянула на Сашу: тот только кивнул, оставаясь молчаливым и серьезным, Гусев перешел на другую половину корта и уже готовился к следующей подаче. Откуда-то сзади кто-то из наших крикнул: «Так держать!» Я присела и выставила ракетку вперед. Игра только началась. Каким бы ни был баланс сил, исход битвы всегда неизвестен. В этом-то и вся прелесть!

Примечания

1

Стендаль «Красное и черное» (1830 г.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Нужно всегда доверять людям… и не жаловаться потом, что деньги сняли

Глава 2 Каждый день приносит что-то хорошее… но крайне редко мне

Глава 3 Все люди одинаково важны для вселенной, хотя… кто ее спрашивал-то?

Глава 4 Опираться можно только на то, что оказывает сопротивление[1]

Глава 5 Каждый день приходит, чтобы начать жизнь с чистого листа… и закончить неразборчивыми каракулями

Глава 6 Лучше принять неправильное решение, чем не принять никакого, хотя… в вопросах с «красной кнопкой» все не так однозначно

Глава 7 Случайностей не бывает… А жаль!

Глава 8 Лекарство от всех страхов всегда внутри нас. А иногда в аптеке

Глава 9 Родители учат не доверять незнакомым. Не доверять никому мы учимся сами

Глава 10 Скандалом ничего не решить. Может, просто грохнуть тебя?

Глава 11 Если хочешь узнать человека, послушай, что он говорит о других. А сама молчи, молчи…

Глава 12 Многие знания – многие печали… и проблемы

Глава 13 Если наступит апокалипсис, то не без моей помощи

Глава 14 Невезение – повод для самоанализа. Если только не надо сушить сухари

Глава 15 Еж – птица гордая, пока не пнешь – не полетит! (из этих ваших интернетов)

Глава 16 Идет Фая по лесу, глядь – машина горит. А она возьми да и сядь в нее. Так и сгорела…

Глава 17 Человек на 70 % состоит из воды, а огурец – на 80 %. Внимание, вопрос: на сколько процентов огурец – человек?

Глава 18 Мужчины – это такие люди, которые не женщины (из виртуального) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg