«Частный доктор»

Частный доктор (fb2) - Частный доктор 1079K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Ринальдович Караев

Владимир КАРАЕВ ЧАСТНЫЙ ДОКТОР

Все персонажи, характеры, действующие лица являются вымышленными, несуществующими в реальности.

Все совпадения с реально существующими людьми — абсолютно случайны и непреднамеренны,

Странные миры Владимира Караева

Романом «Частный доктор» Владимира Караева издательство «Бослен» начинает серию «Писатели-врачи».

Примеров в мировой литературе немало. Это и Чехов, и Вересаев, и Булгаков, и Конан Дойл, и Кронин. Все они очень разные, но задавшие своим творчеством очень высокую планку проникновения в alter ego. Каждодневное соприкосновение не только с болью пациента, но погружение в возможность ухода его из жизни и возвращения в жизнь создают особую атмосферу повествования.

На литературном горизонте Израиля и России появился автор, продолжающий европейскую традицию; и это понятно — в его биографии соединяются итальянские, российские и еврейские корни. В литературу входит автор со своим почерком. Владимиру Караеву удается сбить сюжет благодаря элементам остросюжетного повествования, но самое главное, благодаря сосуществованию материального и метафизического аспектов жизни.

Как и в случае с Булгаковым, вечный город Иерусалим зримо и незримо присутствует в прозе Караева. Это и Стена плача, и Гроб Господень, и мечущиеся души его героев. Отсюда сочетание дыхания современного большого города и мистического присутствия вечного мифотворения. Добиться такого симбиоза в прозе дело не простое, что говорит о внимательном изучении и постижении автором мировой литературной традиции.

Владимир Караев — автор нескольких поэтических сборников, повестей. И если внимательно ознакомиться с его творчеством, то видно, как раны двадцатого века: ГУЛАГ, аресты близких, эмиграция, личные трагедии, жизнь на чужбине — проступают в его прозе.

Назвать прозу Караева религиозной было бы неверно. Это скорее проза плачущей и мятущейся души. Недаром художник, оформлявший книгу, предпочел в качестве этического эпиграфа фрагмент знаменитой картины Эдварда Мунка «Крик».

Через преступления и наказания, через реальное и виртуальное автору удается подвести читателя к Стене Плача, вдохнуть в него энергетику вечного города, соотнести бытовое с Божественным.

На этом полотне контрастнее проявляются мотивации поступков и намерений разных персонажей, и сам автор со своим истинным талантом врачевания людей…

Екатерина Гениева

5 июля 2015 года Тель-Авив

1

Телефонный звонок раздался в самое неудачное время — в тот тонкий момент погружения в сон, когда мозг балансирует на непостижимой грани между реальностью и загадкой.

И от этого он прозвучал особенно тревожно, заставив сердце подскочить и панически забиться в горле. Низкая, почти инфразвуковая вибрация телефона привносила в тревожную палитру оттенок неясной тоски.

Леша накрыл аппарат рукой, как комара прихлопнул, — на звук. Поднес близко к глазам — жест, выдающий близорукость. Инесса. Его зам по фирме «Исцеление».

— Добрый… хотя, наверное, уже доброй ночи, Инна. Что случилось?

Знал: по пустякам беспокоить не будет. За семь лет работы накоплен достаточный опыт.

Инна тяжело вздохнула:

— Алексей, наберитесь мужества. Поплакову совсем плохо.

Леша застонал:

— Господи Всемогущий! Только не это!

Инесса тактично молчала, давая возможность хозяину смириться с неизбежностью.

Поплаков был давний, надежный и благодарный Лешин больной. Приезжал в Израиль на обследование, лечение и прочее один-два раза в год. Никогда не требовал разъяснений, «почему этот анализ такой дорогой», платил по счетам сразу и сполна.

Единственный, но зато большой его минус заключался в упомянутом выше «прочем».

Так, с обычным для чиновников всех рангов умением маскировать расплывчатыми формулировками истинное значение слов, Поплаков под этим словом прятал второй, тоже маскировочный смысл: «снимать стресс от напряженной работы». Эту фразу он использовал крайне неохотно, поскольку ее смысл был уже общеизвестен — напиться до полного изумления, как своего, так и всех окружающих.

Работа заключалась в том, что его больной и тезка Алексей Николаевич Поплаков уверенно правил среднестатистическим во многих отношениях городом. Зато в других отношениях город среднест-т-т… (вы меня поняли!) не являлся: в нем текла невидимая простому, не фээсбэшному глазу, но от этого не менее бурная секретно-научная жизнь.

Это обстоятельство способствовало резкому укреплению вертикали власти в городе, делало ее, говоря советским новоязом, еще более вертикальной и придавало особую напряженность и без того непростой — ни грамма иронии, господа! — и весьма нервной работе господина Поплакова.

Весьма нервная работа требовала периодической разрядки и прочего. И тут-то возникала вполне определенная проблема, вызванная публичностью и открытостью образа Алексея Николаевича, созданного его имиджмейкерами. «Прочее» в образ, понятный народу и любимый им, может, и уложилось бы, но не в таком количестве и не с таким размахом! Не говоря уже о начальстве…

Выход Алексей Николаевич нашел для себя в модной нынче в России теме — лечении за рубежом, стыдливо и жеманно именуемом медицинским туризмом. Не название, а фарисейство чистой воды. Сами посудите: приехал, скажем, турист с раком желудка в третьей стадии для прохождения лучевой терапии. Разве это туризм? Достопримечательности в виде линейного ускорителя обозревать?

Страну лечения господин Поплаков выбрал легко и без колебаний. Выбор его был неслучаен, как, вероятно, и любой «свободный» выбор в нашей с вами жизни, вполне предсказуем, логичен и заслуживает более подробного обсуждения.

Среди стран, предлагающих на экспорт медицину как один из видов национального продукта, раскрученного бренда, на самом деле серьезные позиции на рынке занимают лишь несколько: Швейцария, Соединенные Штаты, Германия, Израиль, может быть, Франция. Вот, собственно, и все.

Франция в этом списке стоит особняком, возрождая в памяти СССР своим бюрократизмом, крючкотворством и презрительным отношением к пациентам из-за рубежа, но не к их деньгам. Да и медицинская школа там обычная — крепкая Европа. Ничего более… Врачи, пожалуй, не любят лечить иностранцев — гонорары идут не в их карман, а в бюджет клиники. Разве что конвертик незаметно в карман белого халата… Но неэтично, господа, согласитесь.

Искусственное оплодотворение стоит упомянуть отдельно, поскольку развито у бонжуров действительно неплохо.

Швейцария… как много в этом слове…

Ее выбирает для лечения высший эшелон. Дорого, очень дорого, кичливо дорого. Еще один признак статуса, как, например, сумка «Биркин» от “Hermes”.

Идеальный там порядок, и поезд следует строго по расписанию, и никогда нет расхождения между графиком обследований и его действительным выполнением.

Швейцария дает именно то, что от нее ожидают: стерильность обстановки, холодность обращения, возможность причислить себя к сонму небожителей, осознание собственной значимости и исключительности.

В остальном — тот же немецкий продукт, но по утроенной цене. Чисто европейская школа, и никаких — упаси Господь! — заокеанских новомодных выдумок.

Швейцария — выбор небожителей по принципу «понты дороже денег». Из категории тяготеющих к русской классической аристократии и видящие себя ее естественными наследниками.

Из одежды мужчин этой категории (а мы начнем именно с мужчин, да простят нас дамы, ибо тут именно они правят бал) отличают костюмы от Бриони, туфли от Джона Лобба, галстуки от Балдини. Добрая вечная классика с легким запахом кирзы.

Пока, увы, неистребимым.

Небожители-технократы: массивные очки в черепаховой оправе, костюмы могут быть и от Бриони, но преобладают более демократичные от Зилли, рубашки Итон в полоску, что делает возможным отсутствие галстука, часы Бит Бэнг (Hublot), обувь, конечно, от Берлути.

Аромат кирзы, однако, присутствует в той же мере. Грустно, но факт.

Эта каста предпочитает США. Скорость, натиск, обилие сверкающей медицинской техники, доктор Хаус, помноженный на политкорректность и профсоюзы. Инвазивность обследований, возведенная в абсолют!

Цена — полторы Швейцарии и выше. И никаких «вне очереди»! Демократия! Fast line (в режиме «срочно») — за дополнительную плату!

Нормальные, не кичливые олигархи, богачи и просто состоятельные разумные люди всегда выбирают одну из двух оставшихся в нашем с вами списке стран: Германию или Израиль.

До недавнего времени отношение к поездкам к медикам в Израиль у российского бомонда было, как бы сказать… двойственным. С одной стороны, их немного стеснялись, как обычно стесняются столичные жители шумного, лишенного светского лоска и хороших манер знакомого еврея из провинции. А с другой — этот знакомый, представьте себе, прекрасный профессионал! Кудесник в своей области, может сделать все то же, что и герр доктор, и с тем же, если не лучшим, результатом! Но — заметьте! — за меньшие деньги, майн херц, за существенно меньшие!

К тому же, скажу я вам, майн херц, израильский климат греет озябшую московскую душу куда лучше тевтонского. И окинет свысока турист местный народец прищуренным имперским глазом, а он окажется несравненно теплее и отзывчивее бюргеров и иже с ними прочих бошей. А русская речь повсюду, не надо складывать, пыжась от унижения, обломки английских слов в шутовские фразы. Хотя, вздохнет наш турист сокрушенно («тяжело бремя белого человека»), конечно, у фашистов порядок и дисциплина. — И цокнет уважительно языком.

Именно исходя из этих соображений прирастает с каждым годом число пациентов в клиниках и больницах Израиля.

Именно такими соображениями руководствовался в свое время господин Поплаков, когда взвешивал все «за» и «против», держа на одной чаше весов Израиль, а на другой — Германию. И Израиль перевесил. А приняв решение, стал наводить справки, куда именно податься. И тут уже сработали Лешины способности… Но об этом позже, не будем забегать вперед.

Обследование и лечение — назовем их «визитами» господина Поплакова в Израиль — протекали всегда по одному и тому же сценарию, или, как бы выразился он сам, согласно рамкам принятых решений.

Первая неделя пребывания на Святой земле посвящалась «прочему». Как правило, «прочее» начиналось немедленно по прилете, уже в аэропорту Бен-Гурион, и продолжалось всю дорогу до Эйлата.

Поплаков быстро выходил на плато, то есть добивался устойчивого равновесного содержания алкоголя в крови, когда скорость его поступления равнялась скорости метаболизма, и почивал в этом блаженном состоянии несколько дней, после чего реанимировал себя сам и прибывал в Тель-Авив на обследование.

И если — будем называть вещи своими именами — до запоя его состояние было удовлетворительным, то после него анализы, диагнозы и консультации обеспечивали целую неделю интенсивной работы.

Но на этот раз Поплаков превзошел самого себя. Пил он не просыхая уже десять дней, на телефонные звонки отвечал редко и сумбурно, в ключе: всё пучком, всё зашибись. Врал или просто перестал понимать, что происходит. Приходилось обращаться на ресепшен, к консьержам и только там получать хоть какую-то информацию о его состоянии…

— Так… — сказал Леша обреченным голосом человека, осознающего свой приговор еще до его оглашения. — Давайте, Инна, бейте меня. Что случилось? Живой, не умер?

— Нет-нет, Алексей, — поторопилась Инна успокоить босса. — Живой!

— Уже хорошо, — выдохнул Лешка.

— Но на этом хорошие новости, пожалуй, заканчиваются, — горестно вздохнула Инна. — Позвонил мне полчаса назад, плачущим голосом ребенка жаловался, что не может найти свой кошелек, спрашивал, какой сегодня день.

— Понятно… — протянул Леша со стоном.

Расписание на завтра необратимо рушилось. Да и сам день вместе с ним валился в тартарары будней, таяла и исчезала из него приятность легкой интриги, сбитой из воздушного платья Наты, аромата ее духов, прогулки по тель-авивской томной вечерней набережной с ужином в одном из ресторанчиков старого порта и заслуженным финишем в его квартире.

— А еще через полчаса мне позвонили с ресепшен, что он носится в истерике голый по номеру, все швыряет и ищет свой бумажник… Балконную дверь в осколки — вазой в нее запустил.

— Господи! — вновь простонал Леша, полный черных предчувствий. — Из номера голый не выходил? Морду никому не бил? Полиция не вмешалась?

— Не выходил, не бил, не вмешалась, — по-военному четко отчиталась Инна и уточнила: — Пока.

Как всегда, все заранее выяснила, полностью владела обстановкой, предвидела последствия. За это он ее и ценил, потому и платил щедро.

— Угу… — на секунду задумался Леша, вытянув губы трубочкой — привычка, против которой оказались бессильны все попытки от нее отказаться. В голове стали проявляться основные черты алгоритма действий, зажужжали колесики решений, запустили сложившийся механизм в ход:

— Так! Он в гостинице «Президент бич», верно?

— Да, Алексей.

— Кто у нас там… Толстый Моти в смене?

Отель «Президент бич» был одной из немногих эйлатских гостиниц, которую согласна была принять капризная и избалованная роскошью различных ривьер душа русского туриста, пусть и с горестным вздохом и брезгливо поджатыми губами.

Основная масса Лешиных больных до или после лечения отправлялась либо сюда, либо в гостиницу «Натаниэль» на Мертвом море, естественно, после обязательного посещения Иерусалима и Храма Гроба Господня (на сленге экскурсоводов фамильярно именуемого ХГГ). Поэтому Леша посчитал необходимым иметь в этих отелях своего человечка, а то и нескольких, из числа администрации среднего звена, радеющего всей душой за комфортный отдых измученных лечением россиян.

Радение бесплатным не бывает, но и обходилось оно Леше недорого, и окупалось полностью — чуткая и неусыпная забота компании «Исцеление» и лично ее генерального директора, доктора Алексея Романова — прошу любить и жаловать, господа! — незримо присутствовала в жарком воздухе курорта, согревая сердца пациентов.

Пациенты возвращались домой довольными, и фирма «Исцеление» получала новые заявки на успех…

— Так что у нас с Толстым Моти? — прикусив губу, торопил ее Лешка.

— Секунду! Проверяю по второй линии…

Лешка услышал приглушенные расстоянием гудки стационарного телефона. Это Инна набрала номер на домашнем аппарате. Вот они прекратились — на другом конце линии сняли трубку.

Инна бойко и нахраписто, подчеркивая голосом: я имею право на такой тон, мы даем вам работу! — загортанила на иврите, призывая к порядку и требуя немедленного содействия.

— Здесь он, Лешенька! — Она от радости невольно сбилась на фамильярность. — На работе!

— Очень хорошо, Инна. — Леша холодным тоном вернул прежнюю дистанцию: — Действуем в следующем порядке: Толстый Моти пусть бежит в номер Поплакова! Стакан холодной водки в одной руке, два бутерброда с черной икрой — в другой… да! Пусть берет два-три эклера, глюкоза Поплакову нужна. Не жрал ведь, поди, мерзавец, с неделю, да?

Инна затараторила, переводя на язык праотцов четкие Лешины указания.

— Уже бежит!

— Господи, ну что за нетерпеливость! Ничего до конца дослушать не могут! Налла, йалла, и все дела, пусть вольет в него стакан. Пусть Моти заставит Поплакова съесть бутерброды и пирожные. И дальше сиднем сидит в номере и сторожит его спящего. Он после стакана отрубится сразу, гарантирую. Работа для Моти непыльная… и чтобы из номера ни ногой!

— А почему вы думаете, что…

— Заснет-заснет, — отрезал Леха, отсекая резким взмахом руки все сомнения. — Выжрет стакан, заест икрой и заварным кремом — вырубится, как пить дать, на несколько часов. Мы как раз и доберемся.

— Мы? — переспросила испуганно Инесса.

— Мы — это я с Левоном, — рассмеялся Леша. — Не пугайтесь, вы остаетесь в лавке… Поехали дальше! Звоните Левону, выдергивайте его: от жены, любовницы, с дежурства, трезвого или пьяного — меня не колышет, но чтобы был готов и ждал вашей отмашки на старт.

— Ой, мама! — пропела Инна. — Вы знаете, сколько он запросит за срочный вызов?

— Инна, тебя учить надо? Как маленькая, честное слово! — огорченно всплеснул Леша руками и еле успел подхватить айфон на лету:

— Свои кадры надо знать! Уменьшай его цену на сорок процентов, смело называй ее в ответ и стой на своем — это его обычный маневр: «А вдруг проскочит?» Конечно, цена и так будет нехилая, но Поллаков платит.

— Поняла…

— Ближайший самолет на Эйлат… — продолжал Леша, уже вскочив с кровати и расхаживая бесцельно взад-вперед по гостиной (обычная его манера вести телефонный разговор). — Узнайте, когда, и два билета должны меня ждать…

— Алексей, — замирающим голосом позволила себе перебить его Инна, и он отчетливо представил себе, как она привстала на цыпочки, выставив защитой перед грудью полусогнутый подрагивающий пальчик, — я не уверена, что есть ночные полеты…

— Сейчас только пол-одиннадцатого, — близоруко сощурился Лешка на экран телефона, только сейчас сообразив, что он так и не надел очки, и снова горестно матюкнулся в душе — эпитафия по безвозвратно ушедшему завтрашнему выходному. — Я выеду через, скажем, двадцать минут и буду в Сде-Дов минут в двадцать двенадцатого, пробок сейчас нет. Уверен, полеты есть, и горе вам, Инна, если билетов не будет!

Инна нервно хихикнула, впрочем, не особенно и нервно — Романов мог и наорать, мог и уволить (но не ее, будем откровенны!), но в целом был человеком отходчивым, да и боссом неплохим.

— А почему именно в Сде-Дов, Алексей? Я думаю, есть рейсы из Бен-Гуриона, и даже чаще…

— А потому, Инна, что если уже нет полетов или все билеты проданы, — Лешка мстительно ухмыльнулся, — из Сде-Дов можно заказать частный самолет, а из Бен-Гуриона, думаю, нет, или же это будет много сложнее.

— Леш, ты чего? — Инна опешила по-настоящему. — Ты?.. Какой?.. Какой частный самолет?! Ты представляешь, СКОЛЬКО это нам будет стоить?!

— Инка! — удивился Леша. — Нам это не будет стоить ни копейки — Поплаков все оплатит, не пикнет! Посмотрит в мои честные глаза — и оплатит… все оплатит: и балаган в гостинице, и Толстого Моти, и мои нервы, и мой убитый выходной… Думаю, счет увидит и враз протрезвеет… Может, еще и пить бросит.

— Ну-ну, — с сомнением протянула Инна, вновь застегивая пуговицы официальных отношений, — насчет «бросит пить» — это вы, Алексей, погорячились… Из какого коэффициента оплаты строить счет?

— Если частный самолет и все дела… — Лешка снова вытянул губы трубочкой. — Один и три десятых. — Он вновь подумал о безжалостно отнятом у него выходном дне и коварно улыбнулся: — Вот так будет правильно!

— Ого! — уважительно охнула Инна, и он представил себе, как она подняла свои тонкие, выщипанные брови под аккуратной ровной челкой. Волосы у нее были необычайно густые, иссиня-черные, она их стригла и укладывала пышным каре, которое шло необыкновенно ее тонкому лицу обаятельной стервочки.

— Дальше поехали… Мой тревожный саквояж! Он в офисе, сами знаете. Убедитесь лично…

— Мне что, в офис сейчас мчаться? — упавшим голосом спросила Инна.

— Убедитесь лично, — проигнорировал вопрос Леша, — что в нем лежат АМБУ[1], интубационные трубки размера семь с половиной и восемь, ларингоскоп с набором клинков…

Мысленно представил себе Поплакова — тучный, конечно, как это водится у российских чиновников, но если придется принимать экстренные меры, интубация[2] не должна быть тяжелой.

— Бросьте из холодильника пару литров раствора Хартмана без кровяного фильтра[3], шприцы всех размеров, иглы, венфлоны, конечно… Что еще? Атропин, адреналин, мидазолам, пропофол… Спросите у Левона, что ему может понадобиться… Вы еще дома?

— Да нет! — язвительно ответила Инна, ее голос звучал гулко — так бывает, когда телефон ставят на громкоговоритель, чтобы освободить руки. — С вами разве дома усидишь? — Вздохнула, зазвенели ключи на связке. — Уже оделась наспех, как на войну, честное слово, выхожу… скоро буду в офисе.

Инесса, за глаза прозванная сотрудниками «Исцеления» за свою преданность хозяину и общему делу и вместе с этим цепной нрав Кане-Корсо[4], или попросту Канька, жила одна в съемной трехкомнатной квартире неподалеку — в пяти минутах неспешного шага — от новой престижной резиденции фирмы.

Понять, насколько серьезна фирма, занятая святым и богоугодным делом лечения иностранных граждан в Израиле, можно было по нескольким внешним признакам, один из которых — близость офиса к флагману израильской частной медицины, сверкающему стеклом и металлом громадному зданию Paracelsus Medical Centers, Ltd. — «Парацельс Медицинский Центр, Лтд», сокращенно ПМЦ.

Больница без всяких оговорок была великолепна. Прежний ее генеральный директор строил это новое здание, сменившее старое, обветшалое, вошедшее в строй задолго до того, как в лихих, кучерявившихся рыжим руном молодых еврейских головах зародилась «Ха-Тиква» — гимн независимости Израиля.

Идея спланировать и организовать внутреннее пространство здания так, чтобы оно меньше всего напоминало больницу, удалась и оправдала себя на все сто.

В огромном, полном воздуха прозрачном вестибюле неслась негромко из невидимых динамиков классическая музыка, а вместо запаха карболки и хлорки стоял крепкий аромат свежесваренного кофе и вкусной ванильной выпечки.

Пациент, входя в двери клиники, не чувствовал себя больным человеком, считал: заскочит на секунду и сразу на море с друзьями… Иногда так действительно и случалось.

Вышколенный младший и средний медицинский персонал, прекрасные анестезиологи, одним из которых был Алексей Романов, и современное оборудование — все это вместе взятое позволяло больнице справляться, пока успешно, с негласно поставленной перед ней задачей догнать и перегнать «Мэйо Клиник»[5] в далеком и ничем более не примечательном Кливленде.

Имидж ПМЦ на постсоветском небе разгорался ярче с каждым днем, и поток иностранных граждан, а на деле бывших соотечественников, захлестнул коренных израильтян, вдруг ощутивших себя иностранцами в одной отдельно взятой больнице.

Поэтому, чем ближе к больнице находился офис фирмы — организатора лечения, тем больше закреплялась у пациента ассоциативная связь между ней и клиникой ПМЦ и тем больше росло его доверие к фирме.

— Гриша сейчас подъедет к офису. — В телефоне раздался усиленный эхом лестничной клетки хлопок закрываемой двери, гулко застучали каблучки по лестнице: Инна не стала дожидаться лифта. — Сказать, чтобы забрал саквояж и ехал за вами?

Гриша был разъездным водителем фирмы. Фирма «Исцеление» держала двух постоянных водителей, в том числе «престижного», которому Леша отдал свой «кадиллак», продав его фирме.

«Престижным» водителем был Ави Кутник — молодой улыбчивый парень, только закончивший службу в армии и решивший заработать денег на учебу в универе.

Честно говоря, мог бы и не работать — не из бедной семьи. Но такие желания надо поощрять, и Авин папа, Лешкин друг и классный ортопед, нашел сыну непыльную и неплохо оплачиваемую работу. Леша положил ему очень нехилый оклад, а Авин папа, в свою очередь, делал большую скидку всем Лешкиным ортопедическим больным.

В официальные обязанности «престижного» водителя входила и встреча и проводы в аэропорт после лечения, вежливость, обаятельность с соблюдением должной дистанции.

Главными, однако, были его неофициальные обязанности. Ави родился в Израиле, был смугл, кучеряв и черноглаз, говорил на иврите без акцента — никто из пациентов и не подозревал в нем свободного владения русским языком.

Соответственно, говорили при нем о фирме и о Романове что думали и как хотели. Все это незамедлительно передавалось Леше и помогало воссоздать истинную картину работы компании.

(Тут мы подмигнем лукаво и заметим, что из сотрудников фирмы об этой особенности знали только Леша и Инесса и хранили ее в секрете по тем же соображениям.)

В обязанности разъездного водителя входили поездки с пациентами на обследования и с обследований в гостиницу, по делам фирмы — работы хватало.

Гриша переехал в Израиль из Питера в середине девяностых, и поэтому от него исходил легкий криминальный флёр, как и от большинства россиян, даже никаким боком не связанных с криминалом (если таковые еще оставались).

Алексею с большим трудом удалось отучить его запускать на полную громкость русский шансон, курить в машине и добавлять «нах» через каждые два слова. Честно говоря, он бы Гришу уволил, если бы не его уникальное чутье на «пробки» в сочетании со знанием всех до единого закоулков Тель-Авива много лучше своих пяти пальцев. Гриша мог дать фору любому навигатору и точно рассчитать время прибытия из одной точки в другую в любое время суток! В их напряженной работе, когда необходимо совместить доставку одного больного на обследования с госпитализацией второго и выпиской третьего, — качество совершенно незаменимое. Поэтому Гришу приходилось терпеть, но Леша находился в перманентных поисках замены — все-таки криминальный аромат, окружавший Гришу, не мог быть таким терпким совершенно беспричинно…

— Алло, Алексей! Леша, вы меня слышите? — Инна запыхалась, голос звучал прерывисто.

— А? Да-да! — Леша стряхнул раздумья. — Отдайте ему саквояж, и пусть едет за мной.

— Окей. Тогда всё… — Голос звучал глуше, отстранение. — Я должна ключи найти в сумочке… попробуйте отыскать что-нибудь в женской сумочке…

— Инна! Подождите! — вскинулся Лешка, неизвестно почему пронеслась мысль о Сережке. «А вдруг?»

— Не надо! Не надо Грише за мной заезжать! — крикнул он в трубку. — Я сам поеду! Вы меня слышите?

— Слышу, Алексей, слышу хорошо, даже ключи перестала искать. — Недоумение звучало в ее голосе. — Гриша поедет сразу в Сде-Дов… — Помолчала немного: — У вас все в порядке, Алексей?

— Да, все в порядке, Инна, — ему стало неловко за свой выкрик. — Большое спасибо. Ночью вас будить не буду, позвоню завтра. Не забудьте про Левона!

— Не беспокойтесь, Алексей. Живым или мертвым!

— До свидания!

— Удачи вам, босс!

Как он и думал, Сережка ждал его в машине.

2

— Ну, привет, Романыч!

— Привет, Серый!

Они подмигнули друг другу.

— Давно тебя не видел.

Леша пристегнул ремень, пробежался по пульту сигнализации, нажал стартер. «БМВ-650» отозвался, как и должен отзываться холеный баварский зверь, — мощно, ровно и тихо.

— Давно тебя не видел, — повторил Леша.

Сережка неопределенно пожал плечами. Мол, как посмотреть!

Подземная парковка. Минус второй уровень. Шины повизгивают на выездной дорожке — круто водит хозяин. Да, круто! Потому и тачка такая. Открываются без задержки шлагбаумы. Тормознул на выезде, машина присела, качнув мордой. Никого? Темно-синий хищник взревел пещерно и помчал по пустой в этот час улице.

— Месяц — это давно? — снова пожал плечами. — А два? Два ореха — это кучка?

— Достал ты своими орехами! — фыркнул Леша. — Двадцать пять лет уже!

— Ладно тебе. — Сережка толкнул его кулаком в плечо. — Скажи, про моих что-нибудь знаешь?

— С нашей с тобой последней встречи ничего не изменилось…

Остановился резко на красный свет. Единственный светофор перед выездом из его переулка на главную улицу, но он всегда натыкался на долгий красный.

— А ты… — осторожно начал Леша, смотря прямо перед собой. — Ты сам никак… никак не можешь… к ним зайти?

— Нет, — отрезал Сережка. — Больше не спрашивай никогда. Только разозлишь…

Лешка зябко передернул плечами: холодом повеяло.

Сзади яростно загудели — зеленый!

Нажал на газ, повернул на трассу, заехал в автобусный «карман», остановился, включив «аварийку».

— Ладно, я пойду. — Сережка посмотрел на него, Лешка отвел взгляд. — Слушай внимательно, зачем я приходил… Всё, абсолютно всё, что предложит тебе Поплаков, очень серьезно! Ты должен принять его предложение. Оно имеет все шансы на успех. Не просто успех, а нереальный, космический взлет, понял?

Поджал губы, скривил лицо в своей коронной обаятельно-презрительной гримасе. Торговая марка «Сергей Лазари».

— Поплаков та еще птица… очень высокого полета. Самого высокого.

— Неужели? — недоверчиво покосился Леша.

Лазари только фыркнул: мол, сомневаешься в моих словах?

— Человек такого уровня, как Поплаков, не будет светиться перед каким-то… доктором. На деле мэр — всего лишь необходимое прикрытие.

Вокруг было пусто. Шуршание шин редких машин. Мерные щелчки аварийки, ритмичные желтые вспышки поворотников.

— Каким бы пьющим он ни был, остается человеком умным. Дальновидным и порядочным. Порядочным в рамках моего определения.

— Ага! — Леша кивнул.

Умный человек. С чувством меры. Порядочный, то есть тот, кто за мелкую выгоду большой подлости не сделает, — это определение родилось в застольной беседе Лазари, Леши и их друга, ортопеда Вадика Кутника. Впоследствии Лазари ненавязчиво потеснил их в сторону, оставив лишь одного автора — себя.

— Поэтому отнесись к его предложению серьезно. У вас с ним все выйдет наилучшим образом. Понял?

Лешка кивнул.

— Беседер…[6]

— Ладно, старик. — Сережка снова толкнул его кулаком в плечо, подмигнул. — Я пошел.

— Мотоцикл, как всегда, за углом? — ответ Леша знал заранее.

— Где же ему еще быть? — философски пожал плечами Сережка, распахнув дверцу и ступив одной ногой на тротуар. Повернулся к нему вполоборота, усмехнулся: — Конечно, ждет меня за углом.

Вышел, нырнул в густую ночь и исчез.

Лешка нервно зевнул, зябко передернул плечами. Выключил аварийку, ударил по педали. Машину чуть повело юзом, пахнуло жженой резиной, но немецкая слаженность механизма — айн, цвай, полицай! — победила, выровняла «бэху», и она рванула к аэропорту.

3

Гриша нагло припарковал «кадиллак» перед самым въездом на платную стоянку, почти перегородив его, заставляя водителей резко сбавлять ход и аккуратно протискиваться мимо.

Над машиной навис рекламный щит, и в его отсветах жемчужный металлик переливался радугой. В сочетании с мерно мигающими красным стоп-сигналами аварийки это создавало настроение радостной дискотеки.

Гриша засек хозяйскую машину, как только она свернула с дороги, и уже стоял рядом с дверцей с саквояжем наготове.

Леша притормозил, стекло поехало вниз.

— Добрый вечер, босс! — Гриша просунул в окно портфель, положил его на сиденье рядом с водителем. — Удачи вам!

— Да уж… — вздохнул Леша. — Удача нам нужна… Счастливо, Гриша!

— До скорого, босс! — Гриша отсалютовал, как честь отдал. Подхалимаж с глубоко спрятанной издевкой.

«Уволить бы его, барин! — назидательно сказал сам себе Алексей и вздохнул: — Ты же знаешь — пока не могу… Кто тебе еще так в одиночку больных развезет, где другие бы закрутили три машины, а? Молчишь? Вот и молчи, пока замены не будет…»

Аэропорт Сде-Дов отличается от пронизанного ароматами парфюма и шоколада имперского Бен-Гуриона, как заношенный любимый домашний халат с неистребимым бурым пятном на правом рукаве (след неизвестного, но стойкого напитка) отличается от элегантного токсидо[7], увитого атласно-алым кушаком.

Платная стоянка. Выщербленный колесиками тележек асфальт дорожки. Южная ночь, особенно темная от желтых пятен света из окон одноэтажного здания аэровокзала и красных углей сигарет, мерцающих светлячками тут и там.

Широкая спина Левона была видна издалека благодаря росту и белой тенниске. Когда-то она светилась в темноте гордым атлетическим треугольником, обрушенным вершиной вниз, — плод многолетних занятий классической борьбой. Сейчас — увы! — треугольник превратился в квадрат, сдающий свои позиции овалу.

Левон курил — привычка, вернувшаяся на свое место после двух лет ежедневной борьбы с самим собой. Вот он развернулся всем своим мощным торсом, взгляд радаром прочертил пространство и наткнулся на Леху.

«Если Инка его сторговала, — подумал Леха, легкая улыбка осветила изнутри глаза, — он, как только меня увидит, задерет возмущенно подбородок».

Густая, иссиня-черная ассирийская борода Левона воинственно взметнулась вверх, нацеливаясь острым концом на Лешу. Он развел руки в стороны, призывая небо и высшие силы в свидетели своей правоты, и сделал первый шаг навстречу Лешке.

«Сейчас поймет, что раз он здесь, значит, сам согласился, никто его насильно в наручниках не тащил и, следовательно, возмущаться мной нечего, а надо жаловаться на сучку Инну».

Щеки Левона надулись, словно у обиженного ребенка, а мощные ноздри взволнованно затрепетали, но тут же застыли.

«Дошло — факт приезда говорит сам за себя: сучка знает его истинную цену, и виноват в этом он сам. Жаловаться хозяину сучки — глупо, если не унизительно, означает полный крах и капитуляцию».

Лицо Левона, как, впрочем, и почти всех, с кем Лешке приходилось сталкиваться (спасибо тебе, Лазари!), читалось, словно школьный букварь.

Разведенные в стороны руки, только что призывавшие в помощь небесные силы, развернулись теперь ладонями к Алексею, и Левон экспансивно потряс ими в воздухе, подчеркивая жестом радость встречи:

— Леша, дорогой, тысячу лет! — Левон говорил на правильном русском, но с неотчетливым, мягким бакинским акцентом, на который накладывалась еще и певучесть иврита.

Это придавало некое очарование его речи и, как ни странно, дополнительный вес его словам, когда он беседовал с больными. Они послушно следовали его советам, как бандерлоги за Каа, — для нарколога плюс немалый. Имя Левона передавалось с трепетом по цепочке и обрастало легендами — возникло стойкое убеждение в успехе его лечения и полном отсутствии неудач.

Он прирастал клиентами, все чаще задумывался о переезде в новый дом, где его многочисленным и шумным домочадцам — жене, теще, трем детям, кошке, двум здоровенным псам, попугаю-матерщиннику и постоянно проживающей в доме под видом прислуги любовнице (какая из двух ее функций была первичной — не знал никто, а сам Левон молчал партизаном) — было бы просторно и вольготно.

В кругу друзей ходили упорные слухи, документально, впрочем, ничем не подтвержденные, об обоюдном знании его женщинами своих функций, их молчаливом согласии на такое разделение домашних забот и вполне мирном, если не сказать идиллическом, сосуществовании.

Сплетни на эту тему в мужском кругу друзей Левона мгновенно превращали их из крепких, состоявшихся мужчин, солидных глав семейств, в шипящих баб с черными от полыхающей в них зависти глазами.

Женщины Левона, — судачили обычно друзья за обильным столом (в отсутствие героя, конечно), — перебрасываются за домашней работой — постирушкой, варкой борща — звонкими шутками-прибаутками по поводу его мужских качеств с полным взаимопониманием…

Мрачнели лицами, вздыхали и выпивали по полной, до дна, не чокаясь… Поминки по своей ушедшей молодости.

Рукопожатие Левона было крепким, но не чрезмерно.

— Привет, дорогой! — Лешина улыбка — его фирменный торговый знак. Собеседник мгновенно чувствовал искреннюю расположенность Лешки к нему и светлую радость от встречи именно с ним, единственным и неповторимым.

Устоять перед ней было невозможно, и Левон просиял в ответ.

— Левон, родной, ничего не забыл?

— Обижаешь, начальник! — осклабился тот на тюремный манер, указывая на чемоданчик, и перешел на рыночный говор с азербайджанским акцентом: — Всё здесь! Дормикум, вабен, валиум… всё есть, э! Бери что хочешь…

— Как это? — удивился Лешка, приостановился. — И это всё?

— А что еще? — пожал плечами Левон, наивно хлопнув ресницами. — Больше ничего на этом этапе не надо…

— Черт! — огорченно цокнул языком Романов. — Ни тебе блокеров, ни другой экзотики… Знал бы — один бы справился…

И спохватился — уж больно невинным был взгляд Левона.

— Ты кому заливаешь, лиса старая? — ухмыльнулся Романов. — Куда ты без блокеров и прочей твоей секретной атрибутики, а?

— Блокеры и секреты за отдельную плату! — подмигнул Левон.

— Клиент платит, — беспечно отмахнулся Леша. — Погнали!

4

Всего за сорок минут полета, а может, и чуть меньше, ночь на улице успела превратиться из просто южной в утробу остывающей духовки. Огни аэровокзала неотчетливо мерцали в жарком мареве, а сам воздух, казалось, потрескивал, освобождаясь от дневного зноя.

Тенниска Левона моментально прилипла к спине и потемнела.

— Ты не растаешь? — спросил Леша, бросив любопытный взгляд на истекающего влагой Левона, пока они топали по расчерченной зеброй дорожке. Аэропорт в Эйлате без затей, как шашлык на рынке, — просто, быстро и сердито.

— Как же ты в Баку-то держался, а?

— В Баку во мне было килограммов на двадцать пять меньше, — пропыхтел Левон и быстро перешел на более интересную тему: — Народ говорит, бизнес у тебя прет в последнее время — только успевай мешки таскать, да?

Когда они в самолете щелкнули застежками ремней и Левон, глянув на Романова любопытным влажным восточным глазом, открыл было рот, Леша упредил его вопросы.

Заявил, позевывая, о смертельной нехватке сна и, смежив веки, ушел в притворную дрему.

Но сейчас хочешь не хочешь, а поддерживать беседу надо.

— Не жалуюсь, — нейтрально кивнул Леша.

— Он не жалуется! — хмыкнул Левон. — Ты уже лет пять как не жалуешься. А сейчас все другие жалуются. Конкуренты, в смысле. Без работы, говорят, всех оставить хочешь?

— Я тебя умоляю! — махнул рукой Леша. — Плачут они! Наши еврейские дела — лишь бы поплакаться. Как работали, так и работают.

Отшутился, ушел от ответа. Левон, правда, скорчил недоверчивую гримасу. Но весьма кстати подошли ко входу, смешались с тягучей толпой, медленно вползающей в проем дверей, а тут и лента багажа закрутилась, выплевывая багаж, — в Израиле с этим быстро.

Тема закрылась. Лешка понимал — временно. Левон обязательно влезет ему в печенки. Мысленно поставил для себя галочку: успех, хотя он никак его не афишировал, без внимания окружающих не остался.

Ладно, разберемся… ежу понятно, что это в любом случае вопрос времени.

— Лешка! Не лети, дай покурить, — взмолился Левон, когда они получили багаж и Леша во главе их маленькой команды устремился к такси. — Один хрен пять минут ничего не изменят! Да и тебе названивали бы, случись чего с твоим мэром.

Леша еще в самолете, с ударом шасси о землю, проверил телефон, или, как он его называл, «кислород».

Почему кислород? Ясно же! Стоит забыть его, оставить на пять минут вне пределов досягаемости, как начинает Романов крутить по сторонам головой, задыхаться.

Все тихо, ни одного сообщения, ни одной панической эсэмэски, слава богу.

— Ты как — держишься? — Левон поднес зажигалку к сигарете, прикрывая огонек от ветра ладонью. Красный, неприятный отсвет в глазах.

— Девять месяцев. Хотя тянет иногда… — Леша вздохнул. — Сил нет, как иногда тянет.

— А я вот, видишь, в Москве сломался. Друзья, кабаки, хавчик, сам понимаешь, выпивка. — Левон мощно затянулся, шумно выдохнул. — Два года псу под хвост… — Решительно тряхнул головой: — Ничего! Вот увидишь — брошу! Скоро! — Посмотрел на Лешу в упор: — Не понимаю, чего ты бросил! Живешь один, ни детей, ни жены. Ответственности ни перед кем никакой. Денег — выше крыши! Гуляй, пей, кури…

— Ладно! — непонятно для самого себя вспыхнул вдруг Леша. — Поехали, проповедник. Хорош болтать!

— Не сердись! — Левон примирительно выставил руки ладонями вперед. — Извини, не хотел тебя зацепить.

— Не извиняйся, не зацепил… — буркнул Леша, распахивая дверцу машины.

5

— Да-а… — протянул задумчиво Левон, когда белл-бой проводил их до дверей сюита Поплакова и, открыв дверь служебной карточкой, пустил их в номер: — Идиллия, однако…

В сюите стояла ностальгическая атмосфера пионерского «тихого часа».

Все следы пьяного дебоша были аккуратно ликвидированы, включая разбитую балконную дверь. Номер чисто прибран, ни одного брошенного носка в пределах видимости.

От взгляда внимательного наблюдателя из школьных учебников физики, возможно, не укрылась бы пальма в кадке — аналог российского гостиничного фикуса, — чьи листья были посечены осколками стекла. Единственный не устраненный свидетель чиновничьего безобразия.

В гостиной, раскинувшись в кресле, выкатив далеко вперед из-под задравшейся майки арбузное огромное брюхо, мощно храпел Толстый Моти. Из спальни ему вторил, не уступая в силе, невидимый с этой точки обзора Поплаков.

Первый же вдох полностью уничтожал аналогию с пионерлагерем.

(А может — вовсе и нет? Кто его знает, что творится в обителях нынешних бойскаутов?)

В воздухе — острый спиртовой дух, какой может дать только недавно разбитая бутылка водки. На него накладывался тяжелый многодневный перегар и запах стоялых пепельниц. Витал еще и аромат какой-то неопределенной, но острой пищи — авторство добавки явно принадлежало Толстому Моти.

— М-да… — хмыкнул Леша, сморщив нос. — В углу валялись старые валенки дворника… — И безо всякого перехода звонко гаркнул: — Р-рота, подъем!!!

Левон шарахнулся в сторону от неожиданности. Толстый Моти перестал храпеть, заворочался и непонимающе распахнул глаза. Поплаков команду проигнорировал начисто — так и продолжал храпеть.

— Доктор! — просипел Толстый Моти на иврите и прокашлялся. — Я тут задремал немного… ночь… устал…

— Бэседер гамур[8], Моти! — Романов перешел на иврит, развел руками, всем своим видом демонстрируя полное удовлетворение от выполненной работы. — Вы тут просто молодцы! Слов нет — тишина, порядок… Жалоб не было? Полиция не приезжала?

— Не-а… — довольно осклабился Моти. — Успели предотвратить.

— Молодец! — повторил Романов. — Как он?

— Вроде в порядке. — Толстяк пожал плечами. — Всё как вы сказали. Дал выпить водки. Уговорил заесть икрой…

— На каком языке уговаривал? — сверкнул глазами любопытный Левон. — Ты же по-русски ни бум-бум, а он больше ни на каком языке не рубит.

— Доктор Алексей, а это кто? — осведомился Толстый Моти, разглядывая Левона с легкой неприязнью.

— Это доктор-похметолог! — Романов значительно потряс указательным пальцем, подмигнул Левону — Самый важный сейчас врач, понял?

— Poh — me — to — log, — по слогам, кивая в такт головой, уважительно повторил незнакомое слово Моти.

— Все, дорогой, свободен. — Несколько зеленых сотенных купюр прошуршали и затерялись в пухлой кисти толстяка.

— Доктор Алексей, в самом деле, зачем?.. Я же только из уважения… я же к вам, как к старшему брату… — прижав руку (в которой, впрочем, денег уже не было) к груди, бормотал Моти, исчезая за предусмотрительно раскрытой Романовым дверью. — Я же для вас…

И, вздохнув с укоризной, растворился в полумраке коридора, будто и не было его вовсе — отличительная особенность вышколенной гостиничной прислуги, адвокатов и демонов.

— Ну-с, снимайте ваш бурнус! Начали, коллега! — Леша с силой помассировал щеки, пытаясь снять усталость. Взглянул на Левона и увидел в его лице отражение своего: воспаленные от недосыпа глаза, опухшие тяжелые веки. Хмыкнул, скривил губы — сколько еще он протянет в таком ритме?

Поплаков выглядел откровенно плохо. Густые спутанные волосы пропитались потом насквозь и походили на свалявшуюся шерсть.

— М-да… — протянул Левон, сморщив нос. — Помнишь, в старое доброе застойное время выпускали совместный совково-французкий одеколон. Рекламировали его топорно, типично по-нашему: «Каскад естественных ароматов»… Здорово сейчас ложится, в тему, скажи?

— Делом займись, генацвале, делом!

Леша споро собирал «полевой военный госпиталь». Раздвижная тренога с крючком на макушке, с подвешенным на нем литровым пакетом с раствором Хартмана, уже высилась в изголовье кровати. На прикроватный столик водрузили кардиограф, рядом с ним тонометр, миниатюрный пульсовой оксиметр.

В отдельном пластиковом ящике со множеством отделений — Леша во всем, что касалось работы, аккуратист был невероятный — лежали иглы, шприцы, пластиковые внутривенные канюли и прочие одноразовые друзья анестезиолога.

— Да? — надменно поднял Левон брови, усаживаясь в кресло и закинув ногу на ногу. — Ты мне его для начала в порядок приведи, пускай глазки откроет, соображать начнет. Кто из нас двоих реаниматолог?

— Господи! Как же я вас ненавижу! — с чувством гаркнул Леша, прижав руку к сердцу. — Всех! Терапевтов, хирургов, наркологов… Всех! А уж пластиков — вдвойне! Строите из себя белую кость, носик морщите при виде черной работы. Аристократы, блин, это не для ва-ас! Для этого есть рабочие муравьи, морлоки…

— Кто-кто? — заинтересовался Левон.

— Классику надо читать, а не только деньги считать, модный доктор! — язвительно сузил глаза Леша. — Приедешь, залезь в Википедию, посмотри, кто такой Герберт Уэллс, понял?

— Понял-понял… — покивал Левон. — Давай дальше, интересно излагаешь…

— Ага, интересно ему… А как с больным чего случается, тут же глаза навыкате, морда белая, ручки трясутся, и бегом к анестезиологу: «Спаси нас, дяденька доктор!»

— Работать будем, спасатель? — благожелательно улыбнулся Левон. — Ночь на дворе! — И длинно зевнул: — А-а-а… — потянулся блаженно. — Модный доктор… На себя посмотри, миллионер от медицины!

— Я бы попросил… — Леша закончил развертывание полевого военного госпиталя, оценил придирчивым взглядом результаты своего труда и поставил мысленно себе «отлично». — Считай свое бабло, а со своим я справлюсь.

Вздохнул тяжело — ничего не поделаешь! — и потряс Поплакова за плечо:

— Алексей! Встаем! Доброе утро!

Неопределенное мычание, в котором, однако, опытное ухо человека, воспитанного в русскоязычной среде, улавливало скрытое присутствие великого трехбуквенного слова.

— Давай, Алексей Николаевич! — Леша без церемоний тряханул Поплакова до клацанья зубов.

— Нахъёлядь! — громко высказался чиновник и после паузы добавил с интонацией гроссмейстера: — Мать!

— Господин Поплаков! Алексей!

— О-о… — разлепил наконец веки Поплаков и уставился на Романова мутными голубоватыми глазами.

Леша почти ощутимо увидел, как по зрительным нервам, разбрасывая по сторонам вспышки коротких замыканий, идут в мозг импульсы. Взгляд стал приобретать осмысленность, и пришло — слава богу! — узнавание:

— О-о… гас-спадин Романов… — Поплаков расплылся в улыбке. — Царь-батюшка наш, мжжно сказать…

Попробовал сесть, распахивая неуверенные объятия, но тут же грузно осел и неуклюже, словно рыбацкий баркас, завалился на бок.

— Лежите, Алексей, отдыхайте. — Леша мягко придавил Поплакова к кровати, выпрямляя его руку и разглядывая ее в поисках вен. — Сейчас мы вас, батенька, полечим маненько, все пройдет и все будет очень хорошо…

Левон сидел, скрестив руки на груди, неуловимо напоминая боксера в углу ринга перед боем.

— Что-то мне, Лешенька, хреново, — уже вполне членораздельно пробормотал Поплаков. Из глубин его большого, когда-то налитого мышцами, а сейчас просто рыхлого тела рвалась наружу нервная дрожь.

Леша втянул в себя воздух. Поморщился — многодневный перегар, но…

— Ацетоном не пахнет? — расшифровал его движение Левон.

— Слава богу! Ни ацетоном, ни мочевиной…

— Прошу прощения? — В глазах Поплакова замерцали неоновыми бликами искры разума.

— Я говорю — все в порядке, Алексей Николаевич! — улыбнулся Леша, накладывая жгут. Вены у Поплакова мощно ветвились — маленькие радости анестезиолога.

Взял из ящика розовый венфлон[9].

Укол. Поплаков не шевельнулся, как и подобает правильному пацану.

Черная кровь в павильоне иглы. На месте. Зафиксировать прозрачной клейкой пленкой «тагадерма». Подключить систему. Всё.

— Мой выход. — Левон со вкусом потянулся, хрустнул шеей. — Иди, отдыхай. Приходи через час. Будет как новый.

И зашелестел упаковками лекарств, наклонившись над своим саквояжем.

— А чего делать будешь? Посмотреть можно?

— Иди-иди… Любопытный, понимаешь, — проворчал Левон как бы в шутку, но на деле всерьез. Сегодня посмотрит, завтра поймет, а послезавтра сделает без дяди Левона. — Иди, кофе пей, по набережной пофланируй… Ты когда последний раз на море был, приморский житель?

Леша неопределенно хмыкнул.

— Вот-вот… Иди, отдыхай! — кивнул ему Левон.

Лешка помедлил, затем пожал плечами — собственно, почему бы и нет? — кивнул согласно в ответ и вышел, почему-то осторожно, словно уходящий любовник, прикрыв за собой дверь. Чуть слышно щелкнул замок.

6

Ночь догорала.

Нет, жаркое марево, не покидающее летний Эйлат, все так же дрожало огоньками кораблей на рейде, и подмигивал им в такт с левого берега залива иорданский город Аккаба.

Все так же плыл со скамеек на набережной дымок сигарет, смешанный с неразличимой беседой и легким смехом.

Откуда-то слева доносилась порывами лихая песня с пьяным надрывом, на английском, но при этом рождающая в душе вечный «Эх-х, мороз, мороз». Справа еще слышалось глухое «Туцц…Туцц!» басов дискотеки, и по небу еще метались красно-зеленые лазерные лучи, но ночь догорала.

По набережной тек слабый людской ручеек сплошь из усталых юных пар — ни детей, ни одышливых степенных дам, ни лиц солидного супружеского возраста. Из огромной, устремленной в небо рогатки уже не летел бешено крутящийся шар с парой визжащих в нем мазохистов под садистские крики толпы внизу.

Курорт вымотался и блаженно засыпал сном горячих, в бисеринках удовлетворенной страсти молодых тел, разбросанных в самых различных позах на самых разнообразных ложах.

Лешке вдруг пронзительно, до мгновенного пота на лбу захотелось курить. Взгляд уже и рванулся услужливо — я мигом, хозяин! — направо, где метрах в ста светилась реклама супермаркета «24/7». Романов глубоко вздохнул и медленно выдохнул, безжалостно подавив искушение.

«Ну и? Кому и что ты сейчас доказал? — зло подумал Алексей. — Уважение в своих глазах завоевал в очередной раз? Не скажет ведь верная супруга назидательно детям: берите с папы пример, вот у кого сила воли! Не подумает старший сын, продолжатель рода: буду во всем, как папка… нет! Даже в кругу друзей пожмут недоуменно плечами: нахрена ему этот здоровый образ жизни?»

Лешка направился было к морю, но передумал — песок набьется в туфли, носки… не терпел он этого. Остановился у ограды, оперся на нее подбородком.

«Прав Левон. Пей, кури, трахайся… впрочем, в неисполнении последнего завета меня никто упрекнуть не может». — Лешка скривил рот в подобии улыбки, что смотрелось скорее оскалом.

Куда он летит загнанной, в мыле и пене, лошадью? Для кого миллионная квартира в Рамат-Авиве? Постоянно растущая, как зубы у крысы, компания?

А крысиные клыки, между прочим, если она, крыса, не будет их безостановочно стачивать, в своем безудержном росте пробьют ей же мозг. Это надо помнить. Законы биологии…

Банальные вопросы из мексиканских сериалов. Только это не сериал, а его реальная жизнь. А банальные вопросы, как правило, требуют тяжелых ответов. Они, наверное, для того и названы банальными, как лазейка от ответа. А раз приклеен ярлык, то можно с полным правом просто пожать плечами и сказать: «Это же банально, старина!» — И весь сказ…

Прав Левон, прав, хотя и завидует отчаянно, но сказал от сердца. На самом деле все просто — давай посмотрим правде в глаза: гонится он за Сережкой. Всегда гнался, пытался доказать, что не хуже, и сейчас продолжает уже по инерции, всё всем доказано, и им с Сергеем, и всё всем понятно, и Сережка сейчас зависит только от него… В прямом смысле этого слова, между прочим…

Лешка вздрогнул и резко дернул головой по сторонам: легкий тычок кулака в плечо, коронное Сережино приветствие, — был он или показалось?!

Нет, пусто, никого. Показалось.

Лешка вздохнул, грустно или, наоборот, облегченно — сам не знал.

Сережка запросто мог и в Эйлате объявиться. Всегда был непредсказуем, легок на подъем, всегда готов учинить очередной прикол, с горящими, завидущими глазами, а уж сейчас тем паче, как два пальца об асфальт…

Лешино лицо осветилось той особенной улыбкой, которую рождают лишь радостные воспоминания, — одно воспоминание рождало другое, как зубчики одной шестеренки запускают весь часовой механизм.

7

«ГОСПОДИ, декабрь здесь, как май у нас!» — первая мысль на исторической родине.

Такси довезло до дверей назначенной ему Министерством абсорбции гостиницы в столице Юга. Он, новый репатриант, напоминает взъерошенного воробья — голова крутится по сторонам, готов клюнуть врага. Смешон он, наверное, со стороны — в меховой шапке, длинном пальто под южным небом.

Радио в номере — полное отчаяние! Ухо не улавливает ни одной ассоциации, ни одного слова — набор гортанных звуков. Боже, я этот язык никогда не осилю!

Министерство абсорбции. Обшарпанное здание. Ветер носит смерчиками песок, крутит бесчисленное множество оранжевых пластиковых пакетов. Как грязно! Куда меня занесло?! И как разобраться с лифтом, где вместо цифр непонятные символы на кнопках? Спасибо улыбчивым прохожим — помогли. А в самом министерстве потрясла искренняя, и от этого еще более неожиданная радость чиновниц министерства: с возвращением домой тебя, Алексей Романов, «оле хадаш»[10]!

Домой? Я вернулся домой?! Я вернулся домой!

И внезапно для самого себя, раскинув руки в стороны и глубоко вздохнув, он раз и навсегда, бесповоротно и окончательно принял Страну.

Принял ее такой, какая она есть: всегда шумная, иногда бестолковая, подчас неприбранная, но никогда-никогда — чужая!

Экзамен на подтверждение врачебного диплома? Ерунда-то какая! После Первого Меда, да после «Бакулевки», да после «Склифа» — это нам как два пальца об асфальт… Письменный? По американской системе «вопрос — ответ»? Ну-ка, взглянем на вопросы… Стоп-стоп! Это что за… это мы не… это нам не…

Даже сейчас, в Эйлате, со всеми сданными экзаменами за плечами, сердце екнуло и залило вены холодом, как тогда, двадцать пять лет назад, когда он ясно осознал, что медицину-то он знает не очень…

И это внезапно осознали все или почти все (кроме самых недалеких) бывшие врачи, вновь ставшие студентами с одним и тем же озабоченным выражением лица — где учить, что учить? Все кучкуются, перешептываются, информация — на вес золота!

Курсы подготовки к экзамену на подтверждение диплома. Врачей все больше и больше. Открылись шлюзы — поток репатриантов затопил Израиль. Ходят слухи о новых правилах пересдачи, пересмотра, ужесточении и т. д. «Где на всех зубов найти? Значит, безработица!» — как справедливо пел Высоцкий.

Леша кожей чувствовал оправданность слухов, на экзамен надо было идти сейчас — каждый последующий обещал быть много жестче предыдущего.

В решении своем он укрепился на первом же занятии на медицинских курсах. В зале сидели не менее двухсот потенциальных конкурентов. Их всех необходимо было опередить.

— Конкурентов считаешь? — жилистый, спортивный блондин с ранними залысинами, которые, как ни странно, лишь добавляли к его харизме. Как и голубые, полные отчаянной жизни глаза. Поджарый, пластичный, ни дать ни взять русская борзая. Он протянул руку. Протянул легко и открыто, без камня за пазухой.

— Лазари. Сергей.

Ответное крепкое, мужское рукопожатие.

— Романов. Алексей. — И неожиданно для себя добавил: — Только вряд ли еще увидимся. Я лично иду учиться сам.

Глаза Лазари округлились и стали совершенно детскими.

— Как — сам? По каким источникам? Английский знаешь?

— Как родной, — усмехнулся Лешка.

Лазари подскочил, и его взгляд приобрел бронебойную пронзительность:

— Слушай! — проникновенно зашептал он. — Давай вместе учиться? Давай, а? У меня с женой квартира классная. Обед, ужин — макароны, всё обеспечим! Только давай учиться вместе! Ты один?

— Один, — ответил Леша, мысленно удивляясь, почему не посылает незнакомого наглеца на три буквы.

— Вот! — Лазари радостно хлопнул себя по бедрам. — Будешь на домашнем довольствии… Ты откуда?

— Москва…

— Класс! — подмигнул Лазари. — А я — питерский! Видишь? Судьба! Общий язык!

— Ага… — съязвил Леша. — Скажи «подъезд».

— Парадная, — невинно откликнулся Лазари.

И Леша, вместо того чтобы откланяться под вежливым предлогом, поддавшись этому наглому, ходячему обаянию (а кто бы устоял?), улыбнулся и услышал сам себя со стороны:

— Ладно, попробуем! Чем рискуем? Максимум разругаемся через пару часов.

Оба встали и не оглядываясь вышли навсегда из лекционного зала.

— Слышь, Леха, — озабоченно поинтересовался Лазари, — а по каким источникам будем учиться?

— Слышь, Серый, — в тон ответил Романов, — а вот это твоя задача — узнать, по каким. Моя задача — нас учить, окей?

Глаза Лазари озорно сверкнули неслышной голубой молнией:

— Сто пудов! Это я обеспечу.

Стрелки часов памяти отмерили первые десять минут из пятнадцати сочных лет, застыли на мгновенье и разом перескочили на полгода вперед.

8

— Начало положено, — уныло сказал Леша, когда свирепая радость от сдачи экзамена сменилась на следующее утро похмельем. — Теперь надо этот, как его… «эйтмо-хут» искать.

Новое пока слово. Не обкатанное. Нет аналогов ни в прежнем словаре, ни в прежней жизни. Стажировка? Нет, слабо. Ординатура? Теплее, но тоже не отражает сложности процесса. Точно соответствует только американское название — «резидентура», правда, русское звучание придает этому слову отчетливый, но абсолютно неверный шпионский оттенок. Нет здесь страстей в стиле плаща и кинжала, а только тяжелая рабская пахота. Ибо с получением диплома врача муки становления только начинаются. Диплом общего врача означает одно — ты есть никто и звать тебя никак. Хочешь стать специалистом — начинай пяти-, а то и семилетнюю учебу. Работай как каторжный и учись как проклятый. Зубри наизусть тысячи страниц английского текста по хирургии, внутренним болезням, физиологии. Сдавай тяжеленные экзамены шлав «алеф» и шлав «бет»[11] — экзамены первой и второй ступени на пути к вожделенному званию специалиста. И терпи, стиснув зубы, презрительное к себе отношение. Ибо пока ты через это не прошел, помни: ты пустое место в медицинском мире, и как звать тебя?.. Правильно! Никак…

Стрелки часов еще на месяц вперед.

— Странно, — пожал плечами Лазари. Шел первый день резидентуры. — Я говорю всем «шалом», а в ответ — тишина.

— Некому отвечать, — фыркнул Леша. — Не видно нас. Не существуем мы для них. Они «синьоры»[12], а мы тени для черной работы. Но это, Серый, временно. Отвечаю.

Стрелки вперед еще на два года.

Шлав «алеф», говоря русским языком — экзамен первой, начальной ступени к званию специалиста, — висел на носу. Получили месячный учебный отпуск, и хватит! Леша не давал продыху. Тексты в книжных кирпичах — наизусть! Чтоб от зубов отлетало! Пощады нет: вопрос — четкий ответ. На русском, на иврит перевел! Отчеканил мне, как устав!

Нет? Не выходит? Пошли по новой! И еще! И еще! Левой, левой… Не отставать!!

Сережа пыхтел, заводил к небу мученические глаза, хмыкал, строил угрюмые рожи — ничего Лешу не брало. Ленин сказал учиться — значит, учиться! Пятнадцать часов в день с перерывом на пятнадцать минут каждые полтора часа и одним перерывом на обед (в пятнадцать часов не входит!). В пять утра — подъем, холодный душ, смертельно опасный кофе, и в половине шестого сели, как дети в школе!

— Романыч! Романыч!!! — взмолился Лазари как-то вечером, на второй неделе боевой учебы. — Слышь? Давай сегодня на час раньше закончим, по пивку тяпнем?

— С дуба рухнул? — отрезал суровый Романыч и сглотнул набежавшую слюну — Забыл про пиво, будто амнезией накрыло, понял?

— Понял, Романыч, понял! — согласно закивал Сережа. — Давай тогда на полчаса раньше закруглимся?

Он сочно зачмокал губами:

— «Лёфф-Блонд»! Холодное, запотевшее! В остуженных заранее стаканах. Полчаса ведь не вопрос, один раз, а?

И точно, скотина, изобразил шипение пивной пены в стакане.

— Нахал ты, Лазари! — взвыл Леша. — Черт с тобой! На полчаса, не больше…

Но уже падал отброшенный мощным Сережиным скачком стул. Уже быстро распахнулась и со стеклянным звоном захлопнулась дверца холодильника на кухне.

— О! — радостно гаркнул Лазари, возникая в дверях кабинета.

В руках он сжимал бутылку замороженной водки «Кеглевич» — роскошь по тем нищим дням, когда «Абсолют» высился недосягаемым Эверестом, — и две заиндевевшие стопки.

— Ты с ума упал, Лазари! — растерялся от неожиданности Романов. — Какая, к чертям, водка?

— Так ведь пива нет! — просиял лучезарно Сережа.

Было три часа дня.

В котором часу они подкатили к заправке на полпути к Тель-Авиву, никто из них потом вспомнить не мог; за первым «Кеглевичем» без перерыва пошел второй — но ночь уже уверенно вошла в свои права. Оба потом сошлись на том, что на улице было темно.

Леша вылез в люк раздолбанного Сережкиного «ситроена», по числу пройденных им до Лазари хозяйских рук приближающегося к Будде, уселся на крыше и сорванным голосом орал уличному движению: «Лыжню! Лыжню!»

Уличное движение делало круглые глаза и поспешно разбегалось кто куда.

Следующая картинка, застрявшая в памяти: занюханная кафешка в районе Центральной автобусной станции — излюбленный задний фон телерепортажей на тему нищеты и бесчеловечности израильского капитализма.

Две большие порции хумуса[13] с фалафелем[14] и две большие кружки бочкового пива.

— Сорок шекелей, — буркнул хозяин.

— Не буду платить, пока не принесут счет, как-к па-алложено, — вдруг вскинулся Леша.

Хозяин поднял на него грустные, философские, одним словом — еврейские глаза, вздохнул и на первом же лежавшем на прогорклом прилавке клочке бумаги написал коряво карандашом: «40 шек.». И со словами: «Счет, сэр!» — торжественно вручил его Леше.

Сережа булькнул пивом и покатился со смеху.

Хозяин улыбнулся и налил им две большие стопки водки — за счет заведения.

Потом смутно помнился пробег по крышам длинного ряда припаркованных машин (платная стоянка?). Испуганно и нервно включались одна за другой сигнализации, мигали аварийки. Чья-то ругань вслед их бешеному бегу, под одобрительные крики прохожих… и — всё. Провал. Черная дыра.

Леша усилием воли повернул глаза в глазницах. Сережа застывшим истуканом острова Пасхи сидел в позе лотоса и смотрел на серое рассветное море.

Уловив Лешкино шевеление, посмотрел на него и подмигнул:

— Доброе утро, болезный!

— Здорово! — прохрипел Романов. — Ну чего? Два дня учебы псу под хвост? А дома твоя Галя нас порубит на фарш, лишь только мы объявимся.

— Ага… — Лазари со вкусом потянулся, с хрустом напрягая тело. — Порубит в любом случае! Поэтому — купаться! Раз уж приехали!

И, морщась от головной боли, запрыгал на одной ноге, стягивая пропитанные ночной влагой липкие джинсы.

— А плавки? — глупо заморгал Романов.

— У меня трусы — супер! — ухмыльнулся Сережа. — А ты, Романыч, как знаешь…

И, окатив редких ранних, изнуренных фитнесом дамочек тучей брызг, врезался торпедой в воду.

Лешка крякнул, сбросил штаны и с гиканьем помчался за ним, сверкая белыми подштанниками.

Какой скандал разразился по их возвращении, вспоминать совсем не хотелось…

* * *

Романов моргнул, свет улыбки мигнул короткой вспышкой и пропал. Вновь огляделся — нет, не мелькнул нигде долговязый силуэт! Сверкнул серебром циферблат часов под луной.

Пожалуй, пора…

Лешка вздохнул устало и побрел неспешно по ярко освещенной, разноцветной набережной назад к гостинице…

И замер тотчас настороженно — невдалеке мощно рыкнул мотор мотоцикла. На такой рык способен лишь один зверь на свете — «Харлей Дэвидсон». Но он больше не повторялся, растворился в ночи.

9

Леша ТИХО постучал в дверь номера, прислушался. Из-за двери доносилось приглушенное, неразборчивое, на два голоса бормотание.

— Это ты, дорогой? — голос Левона приблизился к двери, стал отчетливым. — Ждем-с, ждем-с! Открываю…

Леша вошел в гостеприимно распахнутую дверь. Сощурился яркому свету номера после коридорного полумрака, и… лишь опыт врача и бизнесмена удержал его от глупого выражения лица с выпученными глазами и отвисшей нижней челюстью.

Чисто выбритый, благоухающий «Шанелью» Поплаков чинно сидел в кресле — у Романова мелькнул в голове старинный оборот «в креслах», — одетый в безупречно белые полотняные штаны и попугайную шелковую «гавайку», униформу состоятельных русских на южном курорте.

Гладкие русые волосы аккуратно причесаны и влажно блестят, голубые глаза прозрачны и благостно, как ни в чем не бывало, взирают на Лешу.

Левон стоял чуть сбоку, скрестив руки на груди и гордо вскинув бороду, — ни дать ни взять Пигмалион, представивший Галатею суду почтенной публики.

— Доктор Романов! — широко развел руками Поплаков и тут же их опустил, обозначив тем самым намерение обнять и посчитав это достаточным. С кресла тем не менее встал и сдавил кисть крепко и долго, пристально посмотрев Романову в глаза.

Чиновничий язык жестов. Выражение одновременно и благодарности, и просьба о неразглашении, и угроза на случай неисполнения оной.

— Я вам очень благодарен… — Поплаков замялся, подыскивая нейтральные слова. — За ваш совместный с доктором Левоном… своевременный визит.

— Алексей Николаевич! — Леша недоуменно пожал плечами. — Бога ради, врачи проведали своего пациента! Всех дел-то… право, не стоит благодарности! Как самочувствие?

— Да как вам сказать… — неопределенно качнул головой чиновник. — В принципе, всё ничего, только вот, — он поводил рукой перед грудью, — тревога какая-то.

Леша вопросительно посмотрел на Левона.

Тот беспечно махнул рукой — пустяки!

— Алексей Николаевич! — Он повернулся к своему саквояжу и зашуршал там лекарственной фольгой. — Примите сейчас, пожалуйста!

Левон протянул ему маленькую таблетку.

— Бензодиазепины, доктор Романов, банальные бензодиазепины, — прокомментировал он. — Никаких секретов. Обычный валиум.

Поплаков схватил таблетку и не колеблясь проглотил ее, посмотрев при этом на Левона преданными собачьими глазами.

«Да-а! — поразился про себя Леша. — Кудесник Левон. Матерый человечище, профи, нечего говорить! Руки не трясутся… вообще трясучки нет! Взгляд совершенно ясный, не потеет… Красота! Так снять за час последствия десятидневного запоя… Легкая паника, ерунда! Аплодисменты в студию!»

— Через полчасика все пройдет, как не было, — улыбнулся Левон и протянул Поплакову руку. — Ну вот и все, Алексей Николаевич, рад был познакомиться.

Поплаков обхватил его кисть обеими руками и мощно потряс:

— А уж как я рад, доктор Левон… от всего сердца. — Он замялся: — А телефончик… если что…

— У доктора Романова есть все мои координаты, — продолжая улыбаться, тактично ответил Левон. — Поверьте, Алексей Николаевич, он меня из-под земли достанет.

«Правильно, Левончик, — мысленно одобрил Леша. — Знает собака, чье мясо ест».

— Левон прав! — широко улыбнулся Романов. — Вы же меня знаете, Алексей Николаевич, — найду всех и каждого за пять минут!

— Согласен, Алексей, — кивнул Поплаков. — До сих пор накладок у нас с вами не было.

— И не будет, господин мэр, и не будет! — подмигнул ему Леша в меру фамильярно и сменил тему: — Пойду, провожу нашего дорогого доктора…

— Только до двери, Леша, из номера — ни ногой, — шепнул суфлером Левон.

— До дверей, — не моргнув глазом, закончил фразу Леша, вытаскивая мобильник. — Поздновато… точнее, рановато уже… Всем отдохнуть пора.

Нашел номер Толстого Моти.

— Сейчас, Левончик, пристроим тебя поспать до самолета…

— Без проблем! — откликнулся Моти.

— Смотри, — тихо сказал в дверях Левон, — спиртного в номере нет, и блокер я ему дал…

— А, таки дал!

— Это в счет не входило! — быстро добавил Левон.

— Вот Инессе и скажешь! — улыбнулся ласково Леша. — Ладно, это потом, давай дальше.

— О’кей, — не стал препираться Левон, хотя при упоминании Инессы болезненно поморщился. — Но все равно может еще сорваться. Побудь с ним пару часов, а потом — велик наш Бог!

— Не вопрос. — Лешка подмигнул. — Колись, что ты ему дал?

Левон недоверчиво посмотрел на него:

— Ты в самом деле думаешь, что я тебе вот так запросто выдам все свои тайны? Все, что накоплено годами работы? Отсеяно из мировой литературы?

— Нажито непосильным трудом! — в тон ему подхватил Романов. — Два магнитофона, две кожаные куртки…

По уголкам глаз обоих проскочили лучики понимающей улыбки. «Мы с тобой одной крови».

— Не, Левоныч, не думаю! — покачал головой Леша. — Дурачусь, ваше благородие…

— Алексей! — капризным тоном позвал его Поллаков. — Можно вас на секунду? Прежде чем вырублюсь, хочу вас что-то спросить.

— Секундочку, господин мэр! — выразительно закатил глаза к небу Романов и беззвучно, но экспансивно выматерился, поймав сочувственный взгляд Левона. — Уже иду!

— На месяц его должно хватить, а дальше… — пожал плечами Левон.

— А дальше — его проблемы, — отрезал Леша.

— Угу, — кивнул Левон и вышел.

Лешка смотрел ему вслед.

У лифта Левон повернулся:

— Леша, ты же классный доктор! Брось это нахрен! Женись, детей заведи, живи…

— С себя начни! — отрезал Романов.

— А что я? — опешил Левон. — У меня жена… — Замялся на мгновение. — И вообще… дети, собаки… У меня все нормально!

— Вот ты и брось, нормальный ты наш! — Злость Леше удалось погасить, но прозвучало все равно резко.

Левон фыркнул:

— А мне-то зачем бросать? Я доктор, я людей лечу. Своим делом занимаюсь, дорогой.

— Спокойной ночи тебе! — тихо сказал Леша, тепло улыбнулся и закрыл дверь.

Постоял лицом к закрытой двери, смотря прямо перед собой, глубоко вдохнул и длинно выдохнул:

— Иду, Алексей Николаевич, иду!

10

Все познается в сравнении.

Банально, но факт, — подумал Леша, плетясь по ступенькам трапа за толстой молодой мамой, чья двухлетняя дочка захотела самостоятельно (и, вероятно, впервые в жизни) спуститься на землю из «самайёта».

И теперь вся пассажирская толпа покорно и терпеливо шла приставным шагом за перегородившей трап парочкой — ковыляющим златокудрым младенцем и его необъятной мамашей с выкрашенным в морковный цвет ежиком волос, в когда-то розовых лосинах, обтянувших гигантский зад до барабанной гулкости, голубой блузе парашютного размера и артериально-алого цвета кроксах.

Кроксы так же невозможно отделить от израильтян, как парнокопытность от коровы. В любой стране мира, на любом континенте, включая Антарктиду, увидя обутые в резиновое уродство ноги, можете смело обращаться к их обладателю на иврите — не ошибетесь.

Толпа перекликалась между собой, посмеивалась и совершенно искренне не обращала внимания на причину затора — в Израиле к детям и их маленьким прихотям относятся свято.

«Все познается в сравнении» — мысль, мелькнувшая у Леши, только он ступил на трап, относилась к тель-авивскому лету, которое по сравнению с эйлатским мартеном сейчас тянуло лишь на его рахитичного младшего братца.

Весь полет (правда, назвать этот получасовой переход из взлета в посадку полетом — некоторое, мягко говоря, преувеличение, но пусть уж оно будет) — в масштабах крошечного Израиля. И это, господа, единственная внутренняя авиалиния страны… Будем снисходительны!

На протяжении всего полета Леша возвращался к их беседе с Поплаковым, прокручивал ее в голове, анализировал.

11

— Присядьте, доктор! — улыбнулся Поплаков, призывно похлопав по подлокотнику указал на кресло рядом с кроватью (так хозяин хлопает по ноге, подзывая пса). — Пусть эта короткая беседа послужит лишь началом, запустит мыслительный процесс в вашей голове.

И он неуклюже и медленно описал в воздухе обеими руками нечто похожее на тяжелое вращение мельничного колеса, наглядно изобразив, в его понимании, течение мыслительного процесса.

— Алексей, это безобразие долго продолжаться не может, — внушительно заметил чиновник.

— Простите, господин Поплаков, что вы имеете в виду? — внутренне напрягся Леша.

— Я имею в виду медицинский туризм. Медицинский бизнес в Израиле.

— Не уверен, что понимаю вас правильно. — Леша кашлянул и расправил плечи. — Вы считаете нужным его прекратить? Считаете лечение за рубежом непатриотичным? Считаете…

— Господи, доктор Романов! — поморщился Поплаков и зевнул. — Не считаете же вы меня дураком, правда?

Я…

— Алексей, не перебивайте, пожалуйста! Нет, конечно! Никто не собирается эту тему прекращать, напротив! — Поплаков улыбнулся. — У меня, знаете ли, господин доктор, мозги работают вполне замечательно, несмотря на… — Он неопределенным жестом обвел комнату. — …некоторые обстоятельства.

— Не сомневаюсь, Алексей Николаевич! — искренне ответил Романов.

— Вот и хорошо. Кто хозяин всего… этого «туризма»? Кто этим бизнесом-то управляет, знаете?

Леша пожал плечами:

— Хозяин? На мой взгляд, нет никакого хозяина. Дикий Запад. Кто хочет, тот им и занимается. В меру своих способностей. Любой, кто мало-мальски говорит по-русски, тот считает…

Поплаков прервал его небрежным взмахом руки:

— Оставьте, Алексей! Детали неважны. Вы в точку попали. Да только случайно. А на случай в делах полагаться нельзя. Опираться надо на знание, информацию, а она у меня есть. Я давно и аккуратно навожу справки, беседую с компетентными товарищами. Странно, но факт — бизнес этот бесхозный. И долго таким не останется. У вас есть цифры в руках, Алексей? К примеру, сколько людей в год приезжают на лечение в Израиль?

Лешка прищурился:

— Полагаю, тысяч двадцать?

— Около двадцати пяти — тридцати. Каждый год. И цифры растут. Вы представляете, о каких суммах идет речь?

Леша хмыкнул:

— Миллиард?

— И не один. В евро. Прямо у нас под ногами. Наклониться и подобрать.

Леша рассмеялся:

— Господин Поплаков! Вы представляете, что будет с человеком, который замахнется на такие деньги?

Чиновник вздохнул:

— Это зависит от человека, доктор. С человеком вашего уровня, например, ничего не будет. Потому что у такого человека просто ничего не получится. — Он мягко похлопал Лешу по руке. — Не обижайтесь, Алексей. Я не конкретно про вас говорю. Ваша фирма растет. В последние годы растет очень бурно. Вы ведете дело правильно, без лишнего шума и ненужной огласки. Вы хороший врач и хороший бизнесмен. Но в делах такого масштаба этого недостаточно. Нельзя прибрать к рукам миллиард, особенно российского происхождения, без определенных и значительных связей. Но и этого недостаточно. Надо иметь соответствующее… — Поплаков замялся на секунду, подыскивая определение. — …соответствующее молчаливое согласие определенного круга. Разрешение. Без которого, конечно, ничего не будет. — Он посмотрел Леше прямо в глаза и улыбнулся. — Как не будет и человека, решившего взяться за дело без него.

«Все, что будет говорить тебе Поплаков, — очень серьезно», — сказал ему в машине Лазари.

— Это мой уровень, господин доктор.

Пауза в два, ставших гулкими, удара Лешкиного сердца.

— И такое согласие у меня есть.

Он остро взглянул Леше в глаза и остался доволен расширенными золотым маревом, словно белладонной, зрачками:

— Мне нужен партнер с израильской стороны. И таким партнером я вижу вас, вашу фирму, Алексей. Такое предложение бывает раз в жизни. И оно изменит вашу жизнь раз и навсегда…

«Ты должен принять его предложение, — сказал Лазари. — Это будет космический взлет».

— Вы согласны, господин доктор, стать моим партнером?

«Ты должен принять его предложение. У тебя все сложится наилучшим образом. Космический взлет. Космический».

— Согласен, господин Поплаков. — Адреналин иссушил внезапно горло, голос треснул. Леша кашлянул и повторил твердо: — Согласен.

Крепкое рукопожатие.

— Я рад, Алексей!

Поплаков сладко зевнул и встал.

— Извини, таблетка действует. Пойду-ка я спать. Детали обсудим позже. Схема готова. Мы ее с тобой на днях обсосем, естественно, но она проста, как чайник, и посему надежна.

Леша на «ты» переходить не стал.

— Спокойной ночи, Алексей Николаевич!

— Спокойной ночи, партнер! — отозвался Поплаков из спальни, шумно ворочаясь в кровати.

12

Парковочный аппарат жадно проглотил талон и выставил счет. Леша в очередной раз изумился наглости владельцев паркинга и расплатился карточкой компании.

Соскучился, соскучился по машине! С радостью скользнул на водительское место. Вдохнул с наслаждением крепкий кожаный дух нового салона — нет лучшего парфюма для мужского носа!

Каждый раз, садясь за руль своей шестой бэхи, он испытывал такой же кайф, как в первый, — настолько удобно облегала его машина, превращаясь в продолжение его тела. Может, «астон мартин» или «мазерати» еще естественнее вживляют плоть в металл — Леша об этом судить не мог. Пока. (Хотя… если он будет развиваться и дальше такими темпами — тьфу-тьфу! — кто знает!) Совсем скоро — с Божьей помощью! — такая возможность представится! Вон как все закрутилось, спасибо тебе, Сережка! О вилле надо подумать, начать листать Интернет — Лазурный берег или где там еще принято у нас, миллиардеров… Не дели шкуру неубитого медведя? Не тот случай, Серый ясно сказал — все срастется!

Улыбнулся, врубил музыку. Блюз «Like an angel» — то, что доктор прописал! Он хлестанул по газам и погнал в офис.

13

Рабочий день в компании «Исцеление» начинался, как и в большинстве таких фирм, в девять утра, а заканчивался для каждого только с окончанием работы. Иногда и за полночь.

Все сотрудники, а число их — хвала Господу! — медленно, но неуклонно росло, начинали его по-разному, как и весь трудовой люд по всему свету.

Кто в хорошем настроении:

— как результат классного секса с мужем, другом, любовником, случайным партнером (нужное подчеркнуть, и необязательно ограничивать себя одной чертой);

— из-за улыбок детей или их хороших оценок;

— из-за того, что еще чуть — и отпуск…

Кто в плохом:

— жуя жвачку и невнятно отвечая на приветствия, стараясь не выпустить наружу тяжкий похмельный компромат;

— как результат неудачного секса с… (смотри пункт первый);

— из-за плохого самочувствия, болезней детей, их плохих оценок, недугов родителей, близких, друзей и просто знакомых;

— из-за неудач близких, друзей и просто знакомых;

— или, наоборот, из-за успехов близких, друзей и просто знакомых;

— из-за своего мерзкого отражения в зеркале;

— из-за суки-соседки и ее классного отражения в зеркале…

Кажется или же действительно причины плохого настроения побеждают? Их большинство?

А как каждый для себя решит, так оно и будет…

Новый помпезный офис компании медицинского туризма «Исцеление» занимал пол-этажа большого нового здания «Парацельс Медицинские Центры» — ПМЦ.

Такое расположение создавало у пациентов полную, но ничем не обоснованную уверенность в тесной связи «Исцеления» с крупнейшей и самой передовой частной клиникой Израиля, превращая компанию в неотъемлемую часть ПМЦ. Фирма уверенность эту не подтверждала, но и не разрушала — руководство и сотрудники скромно опускали глаза и обходили тему стороной.

Кстати сказать — весьма достойное поведение в современных условиях рынка медицинских услуг, когда кто только не пытается внаглую прислониться к могучим стенам клиники «Парацельс Медицинские Центры»!

Страницы Интернета пестрят объявлениями: «Единственный представитель ПМЦ», «Официальный…», «Полномочный…», «Реальный…» В реальности не имеет и не может иметь клиника ПМЦ партнерских отношений ни с одним из посредников или так называемых организаторов лечения. Так, раз и навсегда, объяснил Романову в частной беседе Бени Варон — главный менеджер ПМЦ.

— Бени, — задушевно просиял Леша (впрочем, с таким же успехом можно было расточать улыбки тяжелому танку), — посмотри, как может все чудесно у нас получиться — все русские туристы ПМЦ получат не неуклюжее сопровождение от нашей, во всех других отношениях замечательной клиники, нет! Но! — Он потряс воздетым к небу перстом: — Профессиональное, вежливое и предупредительное обслуживание в лице моих красавиц, и — заметь! — за символическую для нашей клиники цену!

Тяжелый танк равнодушно сверкнул смотровыми щелями очков.

— Выигрывают все! — воодушевленно продолжал Романов. — Больница…

— Доктор… — снисходительно прервал его Бени. — Как только твои красавицы начнут сопровождать больных ПМЦ, я предвижу следующее развитие событий. Алеф — больные естественным образом перетекут под крылышко «Исцеления» и помашут «Парацельсу» ручкой. И бет — все остальные посредники…

— Бени! — обиженно вскинулся Леша. — Мы не посредники, а организаторы лечения.

Бени невозмутимо продолжил:

— Все остальные посредники съедят меня без соли за такой протекционизм.

Он внушительно покачал волосатой сарделькой указательного пальца:

— А я еще никогда, заметь, доктор, никому, ни одному из агентов, посредников и организаторов лечения не оказывал предпочтения! Это — золотой принцип моей клиники!

И он не кривил душой — больница уважала всех ее кормивших. Но не всех в равной степени.

Некоторые равны были более, чем другие, — система взаимоотношений в полной мере подпадала под гениальное определение Джорджа Оруэлла.

А во время той беседы Леша Романов — конечно, уважаемый специалист высокого класса, ведущий анестезиолог клиники, но как бизнесмен — салага, — в глазах менеджмента больницы был равен почти больше всех…

Но сейчас… в кино на экране мелькнули бы титры «В наши дни».

Сейчас распахиваются широкие двери матового итальянского стекла с витыми золотыми ручками в виде текущих часов Сальвадора Дали — намек на быстротечность жизни: добро пожаловать в компанию «Исцеление», лидер в сфере медицинского туризма! Добро пожаловать в мир высокой медицины! Добро пожаловать в мир надежд!

14

В НОВЫЙ офис Леша вложился не скупясь.

Часами спорил с Сережкой о дизайне и отверг все его предложения — кроме одного: нанять профессионального дизайнера. Затем обсуждал с… пожалуй, больше ни с кем: попытка посоветоваться с Инессой на второй минуте разговора вылилась в армейское единообразие ответов: «Да, босс», «Нет, босс», «А как вы думаете, босс?», и на третьей минуте беседа тихо скончалась надгробной фразой: «Спасибо, Инна! Вы мне очень помогли, идите, работайте!»

Профессиональный дизайнер, лихая девица лет тридцати, летящая в облаке из аромата Chanel Noir и звона бесчисленных золотых браслетов, колец, цепей и побрякушек, тоже не была расположена к обсуждениям.

Два табурета прозрачного пластика посреди пустой, довольно большой прихожей. Они сидели на них рядышком и смотрели вдоль длинного коридора, на который, как на позвоночный столб, нанизывались помещения офиса.

Весь офисный мусор, оставшийся от предыдущих хозяев, вывезен. Уже выполнили свою работу мойщики окон, уборщики. Помещение дышало свежестью, было залито ярким белым цветом и чем-то неуловимо напоминало новую, не сданную в эксплуатацию прозекторскую.

Она сидела, закинув ногу на ногу (черное маленькое платье, красивые щиколотки, туфли как будто с сайтов женского доминирования), терпеливо выслушивала Лешины сентенции и концепции, держа на отлете пахитоску в длинном черном с золотом мундштуке.

Он долго рассуждал о японском минимализме, открытом пространстве, чистоте линий, цвета и прямых углах. Остановился перевести дыхание.

Чем доминатрикс[15], как он мысленно окрестил дизайнершу, воспользовалась моментально:

— Доктор Романов…

— Алексей, прошу вас, госпожа Шторц.

— Сандра, — кивнула она. — Алексей, на кого в первую очередь рассчитан офис? Для кого и на кого работает ваша фирма?

— Фирма занимается лечением состоятельных пациентов постсоветского пространства. — Бросил на нее Леша взгляд из серии «и ежу понятно». — Россия, Украина, Казахстан… нет, не только! — Сионизм вдруг постучал в его сердце: — Из Франции, Англии, например, много приезжают на ЭКО[16]! Уровень нашей…

Звякнули сигналом «стоп» браслеты на взметнувшейся кисти с длинными черно-красными ногтями:

— Я поняла, Алексей! Фирма работает на русских. — Вновь звякнули браслеты, голубым льдом сверкнул бриллиант кольца, стоило ей качнуть тонким пальцем. — Я не имею в виду этническую группу Я говорю о ментальности, образе жизни, правильно?

Леша кивнул.

— Ну тогда, Алексей, какие открытые пространства и чистые линии! — Взглянула снисходительно: — Версаче, доктор, шпарьте им Версаче!

Это неожиданное, вульгарное, но оказавшееся совершенно уместным «шпарьте» заставило Лешу вздрогнуть.

— Какое, к черту, Версаче, Сандра! Вы представляете, сколько…

— Господь с вами, Алексей! — улыбнулась Сандра, и браслеты прозвенели еле слышно и нежно, словно висящие за дверью гирлянды в касании ветерка. — Кто говорит о настоящем бренде! Я имею в виду стиль, только стиль!

Она встала, простерла руки в сторону, выигрышно взметнув грудь, и до того заслужившую у Леши пять баллов.

— В приемной, — правая рука очертила воображаемый полукруг, — массивная полукруглая стойка черного лакированного дерева или дорогого пластика, с геометрическим золотым орнаментом под античную Грецию. На нее поставим статую Фемиды, богини правосудия, что будет подспудно вызывать у больных ассоциацию с объективным, не завязанным на их деньгах подходом к лечению…

— Думаете, если на одну чашу весов положить пачку баксов — не перевесит? — вставил Леша.

Замечание услышано не было либо было полностью проигнорировано.

— Здесь, — левая рука твердо указала на место в противоположном от стойки углу, — кресла для посетителей: высокие, загнутые вверху спинки, по бокам золотые шишечки, а-ля Венецианская республика, деревянная золотая рама, обивка из голубой тяжелой ковровой ткани с золотым стилизованным под Средневековье изображением солнца, сиденья — черный ковер с золотыми звездами. Три. Три таких кресла — в самый раз…

— Сандра! — взмолился обалдевший Романов. — Меня сейчас вырвет от такой помпезной безвкусицы! Это же… — он возмущенно замахал руками, не находя слов. — Это же дворец по понятиям какого-нибудь Коляна Косого!

— Ошибаетесь! — торжествующе уткнулся ему в грудь черный мундштук. — Туше, доктор! Никакого Коляна Косого и иже с ним! Это модный сейчас в России стиль: эпатаж, кричащий безвкусием! Стиль богемы, хай класс! — Она помолчала и добавила: — Хотя лично я считаю, что он на самом деле упал на их душу. Стиль царей, Лувра, Ниццы.

— Поймите, Сандра! — Леша прижал обе руки к груди. — Я, я его терпеть не могу! Это же мой офис, и я буду его кроить, как…

— А вот и нет! — подняла брови и сложила губки бантиком Сандра. — Не ваш это офис, вовсе не ваш! Это офис ваших клиентов! — ответила она на молчаливый вопрос в его удивленно раскрытых глазах. — И его назначение — нравиться им, а не вам. Его назначение — сделать передачу денег в вашу фирму быстрой, легкой и приятной для клиента. Офис должен расслабить вашего пациента, создать у него уверенность, что он, больной, попал — слава богу! — именно в то единственное солидное место, где действительно займутся его исцелением. Это ИХ офис! Вот так, господин Романов, и только так!

— Не моя, значит, контора, — процедил сквозь зубы задумчиво Леша. — М-да… Нравится — не нравится, спи, моя красавица.

— В таком вот аспекте, — кивнула Сандра и подмигнула. — Да будет вам, Алексей! Привыкнете, еще и понравится вам в итоге. Свыкнется — слюбится, как говорится.

Потянулась, прогнув спинку, улыбнулась лукаво:

— Конечно, ваши пожелания будут учитываться и по возможности приниматься во внимание… если они не выходят за рамки концепции. Вот дом свой можете обустраивать, как вашей душе угодно.

— Спасибо, Сандра, — улыбнулся в ответ Леша. — Кстати, я недавно закончил ремонт своей квартиры. Пентхаус на тель-авивской набережной…

Быстрый взгляд — впечатлил или нет? Любой израильтянин знает, на сколько миллионов тянет такая квартира.

Никакой реакции. Нейтральная улыбка: «Ну и?..»

— Квартира у меня закончена, но я бы с радостью показал ее вам. Посоветоваться.

Как ни старался, а улыбка все равно вышла двусмысленной.

— Возможно, — взгляд Сандры был нейтрален, как у игрока в покер. — Но только после того, как закроем данный заказ, вся работа будет окончена, вами принята и оплачена.

Окурок выпал из мундштука прямо на пол и был безжалостно расплющен лакированной остроносой боевой женской туфелькой.

15

Сережка одобрил дизайн полностью.

— Ничего иного я и не ожидал, — буркнул Леша, пожав плечами. — С твоим-то вкусом… Какой смокинг на тебя ни надень — все одно деревню из тебя не выбьешь! Тебя из деревни — еще туда-сюда, но деревню из тебя — никогда!

Короче, аристократ ты наш, я еще раз тебе говорю — она все подсказала правильно, и если послушаешь — не пожалеешь! Я это ясно вижу.

Контракт был подписан на следующий же день.

Сандра стоила чертовски дорого, но дело свое знала крепко и рабочих и подрядчиков держала железной рукой.

Аврал отделочных работ пришелся на День Катастрофы. В этот день в десять часов утра по всей стране звучат сирены. Их много, но многоголосый пронзительный вой сливается в один плач. Минута поминовения шести миллионов. В эту минуту страна замирает. Останавливаются станки, терпеливо мигают застывшие курсоры дисплеев. Машины тормозят на обочинах, выпуская седоков склонить головы, почтить память.

Все рабочие, Сандра, Леша, заскочивший в офис проверить ход работ, — все замерли на полуслове, кто уставившись в пол, кто — прямо перед собой.

Все, кроме одного. Высокий мускулистый юнец. Темная кожа сплошь в подтеках известки.

Он продолжал спокойно мешать раствор — невозмутимо дымила сигарета в углу рта, заунывный арабский напев. Другой рабочий, араб постарше, мягко тронул его за плечо. Парень брезгливым движением сбросил руку:

— Не моя трагедия, не моего народа. Жаль, что не всех…

Сандра не дала закончить фразу. В одно скользящее стремительное движение — через всю комнату — оказалась рядом с ним, два пальца резко вздернули подбородок. Взгляды столкнулись.

Парень вздрогнул. Сигарета брызнула искрами об пол и была растерта ногой в заношенной кроссовке. Парень выпрямился — рот в ниточку — и не проронил больше ни слова.

У Леши зазвенело в голове от желания узнать, что же увидел молодой палестинец в глазах Сандры, но оказаться для этого на его месте — увольте! Зато одно он понял совершенно ясно — его контроль не нужен, да и не эффективен в сравнении с Сандрой. Вздохнул с облегчением и в следующий раз в офисе появился получить ключи и подписать акт о приемке.

16

В честь открытия офиса Романов устроил небольшой прием, человек так на сто. Друзья, нужные люди, никого из сослуживцев по ПМЦ, никого из сотрудников «Исцеления», кроме Инессы. Живая музыка: блюзы и рок его молодости. Изысканный кейтеринг, дорогие напитки.

Сам он пришел за час до начала приема. Официанты уже заканчивали сервировку. Тонкий звон бокалов о металл столовых приборов. Тихий перебор настраиваемых гитарных струн под шелест беседы и смех персонала.

Три венецианских кресла были сдвинуты к стене, освободив место для столов. Леша подошел к ним, хмыкнул и сел в среднее, как на трон. Да, трон и есть. Справа, одесную, сидел бы сейчас Лазари, а ошую — конечно… Он вздохнул и заставил себя мысленно произнести имя, которое вычеркнул из памяти…

«Добро пожаловать!» — на белом фоне монументальными кумачовыми буквами было написано, словно высечено, на стене Зала ожидания для новоявленных граждан государства Израиль. И от кумачовости этой повеяло на Лешу знакомым духом советского Первомая и «Взвейтесь кострами». От ужаса передернуло — неужели за что боролись, на то и напоролись?!

Сходство дополняли канцелярские столы, расставленные по залу, и сидящие парами за ними сотрудники эмиграционной службы с выражением легкой брезгливости на лицах. Не хватало только примкнувшего к ним Шепилова.

В целом было тихо — пугливые советские граждане привычно замерли перед лицом номенклатуры. Там и сям возникали в тишине бунтарские вспышки детского плача, подавляемые в зародыше напряженными родителями.

Романов чувствовал себя неуверенно. Вокруг него все переговаривались со значительными лицами, полунамеками, понимающе щурясь и кивая головой в ответ на реплики собеседника. Сыпали словами, значения которых он не понимал, хотя и осознавал со страхом, что должен был хоть чуть-чуть подготовиться к такому перевороту в своей жизни, а не ехать в новую страну наивным дурачком: «Здрасьте! Я к вам пришел навеки поселиться…»

— А я говорю — только в Тель-Авив, и никуда больше! Иерусалим молится, Хайфа работает, а Тель-Авив — живет!

— Не, товарищи, я-то знаю, как себя с ними вести! У меня тут двоюродный брат уже пять лет…

— Да меня на работу из аэропорта выхватят…

— Надо из них сразу выбивать мерказ клиту[17]…

— Они смотрят — мезузу[18] целуешь или нет. Я, конечно, подошел так, поцеловал небрежно. Вижу, они так переглянулись, заулыбались мне, конечно…

Если замечали, или им казалось, что замечали, постороннее чуткое ухо, резко переходили на полушепот, отходили в сторонку.

Единичные товарищи словно отгородились невидимым барьером от остальных. К ним подбегали служащие, шептали неслышно под завистливые взгляды всех прочих, равных между собой.

И тут Леша с ужасом осознал звенящую пустоту в голове во всем, что касалось государства Израиль, его устройства, языка, культуры… Да хрен с ней, с культурой этой! Мирские, насущные вопросы, например нужны ли здесь врачи, и если да, то какие?

Ноль, полный ноль! Нет, какая-то обрывочная информация текла тоненькой струйкой, а порой просто капала ржавыми каплями на всех этапах эмигрантского тракта. Но только теперь Леша с тоской понял, какие это ничтожные крохи! За глухими стенами ждала его полная и, похоже, не очень дружелюбная неизвестность…

В животе заныло, Лешка нащупал в кармане куртки пачку «Мальборо» — купил, не смог удержаться, на пересадке в Будапеште. Поплелся в курилку в углу зала. (Благословенные времена! Кури, где хочешь!).

— Извините, можно попросить сигарету?

Лешка оторвал невидящий взгляд от цементной стены, усеянной черными пятнами — надгробиями загашенных бычков. Лысая голова, карие, с грустной поволокой глаза, черные густые усы. Помесь Розенбаума с золотистым ретривером.

Лешка протянул пачку.

— Последнюю даже вор… — замялся Розенбаум-ретривер, шевеля неловко нависшими над пачкой пальцами.

— Да что вы! — поморщился Романов. — Берите, выйдем же отсюда в конце концов! Куплю.

— Спасибо! — Два пальца нырнули в пачку, аккуратно вытянули сигарету.

— Вы случайно не гинеколог? — поинтересовался Леша, следя за процессом.

— Да, — Розентривер вскинул на него удивленные глаза. — А как догадались?

— Пальцы. — Леша повторил жест, сложив пальцы в клешню. У него это вышло совсем не так изящно. — Очень характерно.

— Просто Шерлок Холмс! — Быстрый оценивающий заново взгляд, рука протянута для пожатия. — Александр Духин. Саша.

— Очень приятно! — Руки сошлись. — Алексей Романов. Просто Леша.

— Коллега, подозреваю? — прищурился Духин.

— Да, тоже доктор. Кардиолог.

— Только правильнее сказать — бывшие коллеги, — уточнил Духин. — Вы ведь в курсе…

— Может, перейдем на «ты»? — предложил Леша. — Люди мы еще молодые.

Духин согласно кивнул:

— Ты ведь в курсе, что нам надо подтверждать диплом? Сдавать экзамены?

— Слышал что-то такое, — пренебрежительно махнул рукой Леша. — Ты, прости, откуда?

— Питер. Первый Мед. А ты?

— Москва. Тоже Первый.

Они тепло, с пониманием кивнули друг другу. Атмосфера Незримого Братства Двух Столиц. Единственные стоящие города СССР, во веки веков, аминь.

Невидимые нити симпатии, как черточки в формулах учебников по химии, пока еще слабые, не валентные, протянулись от одного к другому.

— С семьей? — поинтересовался Духин.

— Нет, — отрицательно качнул головой Романов. — Один, как перст. С чемоданом и коробкой книг. А ты?

— Я с женой и ребенком. Вон там, видишь, — И показал в отдаленный угол. На грани тени и света одинокий солнечный луч, косо упавший из узкой щели окна под потолком, выхватил неясный женский силуэт, склонившийся над детской коляской.

— Дочка. Света. А жена — Аня. Пойдем, познакомлю.

Леша кивнул. В этот момент динамик захрипел и громко позвал:

— Алексей Романов. Романов. Стол номер три.

Лешка вздрогнул, торопливо бросил сигарету, чиркнув ею по поминальной стене.

— Всё. Пошел!

Духин прищурился:

— Хоть знаешь куда, зачем и почем?

— Ни малейшего представления! — быстро дернул головой Леша. — А что?

— Он еще спрашивает! — закатил глаза Саша. — Короче, никуда, кроме Бэр-Шевы, не соглашайся. Понял? Стой насмерть!

— Романов! — с раздражением позвал динамик.

— А что? — оборачиваясь на ходу, спросил Романов.

— Это единственное место в стране, где есть нормальные курсы для врачей, понял? — бросил вслед Духин. — Ни на что больше не соглашайся! Потом «спасибо» скажешь! Стой не на жизнь, а на смерть!

17

Леша вынырнул из воспоминаний. Криво улыбнулся: «Стой не на жизнь, а на смерть!» Вот и выстоял. Выстоял, как и приехал — один, как перст. Правда, вместо чемодана и коробочки книг — миллионный пентхаус и роскошная бибика под задницей.

Входная дверь распахнулась, влетела Инесса. Волосы красиво уложены в каре, черное длинное платье в блестках, бархатные красные туфельки, красная сумка на золотой цепочке.

«М-да, — рассеянно подумал Леша, — откуда у нее восточный вкус? Все блестящее и золотое. И ведь не скажешь — обиду только причинишь и отношения разрушишь».

Вздохнул и сверкнул улыбкой:

— Ну, хозяйка, правьте балом!

Инесса вспыхнула от удовольствия и понеслась между столами, поправляя сервировку и отдавая четкие указания официантам. Персонал, почувствовав хозяйскую руку, подобрался. Прекратился громкий смех. Ансамбль переглянулся. Ударник отдал команду: «Раз, два, три!», слаженно зазвучал первый ритмичный блюз. Открылась дверь, впуская первых гостей. Первые восторженные, с оттенком зависти, дамские возгласы. Первые уважительные, с тем же оттенком, кивки мужчин.

— Добро пожаловать, дамы и господа, в компанию «Исцеление»! Ура генеральному директору, доктору Романову!

Вечер удался, чему немало способствовали в равной степени вкусная еда и прекрасный ассортимент напитков. Ровный гомон, смех, чей-то пьяный бас, тщетно пытающийся перекрыть музыку, звон фужеров, тосты за здравие, пожелания дальнейших успехов и долгих лет — банкет входил в колею. Романов неспешно прошелся по офису: кому руку пожал, с кем обнялся, от кого стойко вытерпел пьяный слюнявый поцелуй, где пришелся к месту пикантный, а где и менее тонкий анекдот. Уф-ф! Всё! Банкет прошел острую фазу начала, качнулся на распутье. Леша кожей почувствовал момент. Подозвал тамаду — указал на буйного гостя; подскочил к музыкантам — полилась лирика медленного танца; мигнул Инессе — та, скромно улыбаясь, под аплодисменты вывела на танцплощадку важную персону.

Любое торжество в своем развитии проходит через стандартное начало к перекрестку. Это самый сложный момент. Как дальше сложится событие, зависит от множества факторов: состава и интеллигентности гостей; возраста и числа провокативно одетых дам и свободных мужчин; энергии, агрессивной или доброй, разлитой в вечере, в свою очередь, тесно связанной с фэншуй зала.

С перекрестка торжество может свернуть на одну из трех дорог: «европейская тоска», «русский разгуляй» с мордобоем и «классно посидели». Вот в этот критический момент его надо подтолкнуть в нужном направлении.

Вечер качнулся, направляемый чуткой Лешиной рукой, и… свернул на колею «классно посидели»!

Уф-ф! Теперь можно и себе чутка налить, расслабиться.

— Доктор Романов, какой-нибудь смешной случай из вашей практики?

Журналистка популярной ежедневной газеты «Взгляд». Коренастая упитанная бульдожка лет сорока пяти, грубый смех, желтоватые прокуренные клыки; отсутствие украшений призвано подчеркнуть мужественность и оттенить женственность второй половинки лесбийской пары — тонкой, голубоглазой блондинки с выражением постоянного недовольства на лице.

Леша усмехнулся.

— Пожалуй… В начале «эйтмохута», помню, только-только начал ставить «эпидуралки» роженицам. Боялся, конечно! Две опасности. Первая — не пройти иглой слишком глубоко, проколоть твердую спинномозговую оболочку, тогда из иглы брызнет «ликвор» — жидкость, окружающая спинной мозг. Может привести к тяжелым головным болям. Но это не так страшно — боли могут пройти сами, если нет — есть эффективное лечение. Вторая опасность — задеть нервные корешки. Это хуже. Последствия могут быть длительные. Идешь медленно длинной иглой, и в ожидании парестезий…

— Простите? — не поняла журналистка.

— Парестезии. Ощущения, возникающие в нерве при касании инородного тела. Чаще всего будто электрический ток пробежал.

— Понятно, — кивнула блондинка.

— Стою сзади сидящей, напрягшейся в схватках молодой женщины, аккуратно веду иглу и спрашиваю у роженицы, точнее, думаю, что спрашиваю: «Ат маргиша зерем бэ реглаим?»[19] А иврит еще слабенький. И вместо этой фразы выходит у меня: «Ат маргиша зера бэ реглаим?»[20] Сам-то не понимаю, что спросил. Вижу только медленный поворот головы и два огромных, очумелых глаза, в ужасе уставившихся на меня.

Блондинка прыснула и уткнулась с хохотом в грудь подруги. Сейчас та решает, поддел ли я их сексуальную ориентацию, подбиваю клинья к партнерше или невинно рассказал смешную историю. Придет к последнему заключению.

Лицо журналистки сменило быстрым калейдоскопом несколько выражений, разрешившихся веселым проблеском глаз и коротким смешком.

— Хорошо отдохнуть, девушки! — улыбнулся им Леша и пошел дальше с бокалом рома «Пират-ХО. Резерв». Лучший напиток для таких вечеров.

— Алексей! — Инесса спешила к очередному гостю с приветственной улыбкой, но словно споткнулась на полпути, замерла рядом с Романовым. — Госпожа дизайнерша пожаловала без приглашения?

Приветственная улыбка застыла на ее губах, обернулась неприязнью. Повеяло холодом. Ром горячил Леше кровь, музыка волновала душу, и он беспечно ответил, выискивая взглядом Сандру:

— Почему же без приглашения? Я не нашел ее в вашем списке, представленном на подпись. Сам и вставил. Имеет право полюбоваться на свое произведение.

— Угу, — туго сжав губы, кивнула Инесса. — А то не налюбовалась за время работы. Не успела. Занятая, стало быть, девушка.

Сандра поймала его взгляд, браслеты скользнули золотым переливом по поднятой приветственно руке. Темно-синее платье до пола, белая кожа бедра в высоком разрезе, черные шпильки босоножек на красной колодке. Все вместе создавало впечатление яркой фертильности без единого намека на вульгарность.

— Лабутены, небось, на наш гонорар куплены, — презрительно фыркнула Инесса.

Леша пропустил и слова, особенно подчеркнутое «наш», и тон, каким они были сказаны, мимо ушей. Ничего не поделаешь — мужские уши! Женские мигом бы уловили, распознали и сохранили бы в памяти — и слова, и тон. В первую очередь тон.

Он лишь кивнул рассеянно Инессе и протиснулся через толпу гостей к Сандре.

— Рад, что нашли время!

— Интересно же! — улыбнулась она. — Интересно, как круг ваших знакомых отреагирует на мою работу.

— Ну, я общаюсь с самыми разными людьми…

Веселые лучики сверкнули в ее глазах:

— А мне они все показались одинаковыми. На первый взгляд во всяком случае…

— Леша, милый, познакомишь с красавицей?

Эрик, худощавый брюнет со скандинавской бородкой физика-атомщика, трубкой капитана дальнего плавания в углу рта и театральными манерами, подчеркнутыми шелковым шейным платком. Застарелый холостяк, любитель тенниса и женщин и в свободное от этих занятий время заместитель министра туризма.

— Сандра. — Она первая протянула руку.

— Сандра — дизайнер, вдохновитель и строитель… — хотел пояснить Романов, но Эрик его перебил:

— Всей этой красоты. Слов нет, как замечательно, с каким вкусом! А я…

— Я знаю, кто вы, Эрик, — кивнула Сандра, — я смотрю телевизор. Иногда.

— Меня практически не показывают. — Эрик был явно польщен, только не зарделся, что красна девица. — Показывают министра….

— В то время как вы денно и нощно трудитесь на благо страны. — Сандра была абсолютно серьезна, ни тени иронии.

Эрик смешался:

— Э-э, а не выпить ли нам в честь, так сказать, знакомства. — Кашлянул. — Можно обсудить возможные заказы. Для такого мастера, как вы… — Он широким жестом обвел офис, словно он был его собственным, а сейчас, с его широкой руки, переходил в безвозмездный дар Леше. — Всегда найдется…

— Я пришла развлечься, а не работать. — Сандра качнула головой. — Деловые предложения не сегодня. А от предложения выпить не откажусь.

Эрик просиял:

— Что будете пить?

— Односолодовый островной виски. Двойной.

— Слушаюсь, — склонил Эрик голову в притворной манере официанта. — Сейчас исполню…

— Идемте вместе, господин стюард! — рассмеялась Сандра, первой направляясь к стойке ресепшен, временно превращенной во вполне сносную барную.

— А я-то думал, вы пришли изучать повадки моего круга общения, госпожа дизайнер! — кисло бросил в пространство Леша. Развернулся круто на каблуках, вернулся к своим обязанностям радушного хозяина.

Не раз еще на протяжении вечера бросал взгляды в сторону Сандры, болтающей весело и легко со множеством гостей, почти исключительно мужчин, не подозревая, что все они до единого были перехвачены Инессой.

— Алексей!

Леша обернулся. Музыка гремела, все изрядно выпили. Гул голосов, гомон разгуляя. Веселье достигло пика.

Сандра легко коснулась его плеча. Одна. Без Эрика.

— Я ухожу. Пора.

— Жаль, — с сухой вежливостью ответил Леша.

— Позвоните мне завтра в офис, в одиннадцать, ладно? Поедем смотреть вашу квартиру. — И снайперски сощурилась: — Поддается ли ее интерьер спасению.

Леша от неожиданности быстро мотнул головой, словно ребенок в страхе, что отберут обещанное.

— Чудесно! Не провожайте, оставайтесь с гостями.

И ушла. Точнее, исчезла, растворилась разом в шумной толкучке танцующей молодежи, грациозно скользнула, никого не задев.

Леша подмигнул неизвестно кому и лихо влился в танец.

— Вы, мужчины, существа примитивные. — Инесса опустошила рюмку водки и поставила ее перед барменом. Кивнула — наливай! Какая она по счету? Все равно!

— Примитивные, да! — Бармен согласно кивнул.

— А современные мужчины еще и пош-шлова-тые… Еще одну!

Бармен кивнул и налил.

— Хотя… Наверное, с момента сотворения и были пошловатыми. Ведетесь на всю эту броскую дрянь — корсеты там всякие, пояса с ажурными чулоччками! — Она неопределенно повела руками в области таза: — Вся эта похабщина вас притягивает, не так разве?

Бармен скорбно вздохнул — да, мол, падки мы на это, что поделаешь!

— Вот-т, я и говорю! — Погрозила Инесса пальцем. — Женщина-вамп. Летите вы на этот образ, что мотыльки на свет. — И усмехнулась жестко: — Единственное ваше отличие от чешуее… от чешуекрылых в том, что вы осознаете неизбежность сгорания, а все равно ведь летите…

Бармен сочувственно кивнул.

— Ладно, не бери в голову…

Инесса порылась в сумочке, вытащила ключи от машины.

— Может, вам такси вызвать? — встревожился бармен.

— Ты за меня не волнуйся, мальчик! — Инесса растянула губы в механической улыбке. Бармен опустил глаза. — Меня ничем не возьмешь!

Грузно слезла с высокого стула и твердо стала на ноги:

— Я пошла, а ты тут следи за порядком.

* * *

Леша еще и не подозревал, а «Период Сандры» уже вступал в свои права.

Он привык давать названия отрезкам своей жизни по именам женщин, шедших рядом в каждый из них. Это придавало его хронологии определенную схожесть с Всемирной метеорологической организацией, присваивающей разрушительным ураганам женские имена: «Катерина», «Вера», «Дженни»… Теперь есть Сандра. Неистовый ураган с локальными последствиями. Ураган не разрушающий, но… Какой? Леша не знал ни в тот момент, когда Сандра впервые появилась на его пороге, ни сейчас. В одном он был уверен — жизнь его обрела… звучание? Да! Некую неясную вибрацию в глубинах души. Обретет ли музыка свою гармонию, станет ли она минорной или зазвенит мажором? Партитура только пишется.

18

За ДЛИННОЙ СТОЙКОЙ полированного черного дерева, с золотым геометрическим, естественно, орнаментом находилось рабочее место Кати Лифшиц, прозванной Лешей Лапшенниковой по аналогии с булгаковской «секретаршей редакции Лапшенниковой со скошенными к носу от постоянного вранья глазами».

Катя, бойкая, разбитная девица тридцати пяти лет, узкая талия, черная челка, мать-одиночка: поджарая лисичка, растящая дочь. Одна из ключевых фигур в компании «Исцеление».

Все больные, ступившие ногой на Святую землю, находились под ее неусыпной опекой, пока шасси серебристых лайнеров, уносящих их домой, не отрывались от этой самой земли под ее вздох облегчения. Фирма развивалась бурно, больные сменялись все чаще, и вздохи облегчения переросли в нервную одышку.

Все проблемы, все недовольство (иногда и благодарность, но недовольство чаще) первым делом обрушивались на Катю. Она должна была держать удар, обволакивая клиента патокой вежливости, поглотить взрывную волну, находя (выдумывая) любые объяснения, обращая в итоге все на пользу фирме: «Видите, Михаил (Сергей, Елена и т. д.), как все удачно для вас сложилось?»

Скажем, забыли глупые девчонки сопровождения проследить за отменой аспирина, и больной продолжал глотать его беспечно, а теперь хирург матерится, отменяя в последний момент операцию, и все прячут глаза от стыда.

Как ответить на исконные вопросы русской души: «Что делать и кто виноват?»

А Катя уже летит по коридору навстречу черным грозовым тучам и первым багровым всполохам, предвестникам беды:

— Господи, Петр (Алена, Дмитрий, Шахназар)! Как все удачно сложилось — и аспирин не прекратили, и кардиолог наш хоть и дал разрешение на операцию, но для полной уверенности хотел бы сделать дополнительно ЭХО сердца! Оно, конечно, все прошло бы чудесно и без него, уверяю вас! Но у нас — Святая земля, и неспроста, значит, судьба вот так распорядилась. Вдумайтесь, Фома, в ее веления! Вот сделаем ЭХО, отменим аспирин со спокойной совестью, и через пять дней — вуаля! — просим вас покорно на операцию… Господи, как я за вас, Евдокия, рада!

И т. д. и т. п… Катя была прирожденным психологом и импровизировала блестяще, находя для каждого свой подход.

«На ходу подкорку режет!» — уважительно поджимая губы, отзывался о ней Романов.

Приемную было принято называть комнатой отдыха. Черные плоские кожаные поверхности диванов и кресел в обрамлении полированной стали. Низкий стол черного стекла, на который всегда так неудобно ставить кофейные чашки, — никак не дотянуться с дивана, натыкаясь на собственные колени. Приходится сидеть с чашкой в руках — тоже не комфорт. Есть элементы некоего пыточного садизма в современном офисном дизайне, согласитесь. Три кресла, стилизованные под Средневековье, удачно перекликались с этой концепцией. Три кресла — в середине высокое и два пониже по бокам — у просвещенных пациентов рождали ассоциации с Венецианской республикой, Дворцом дожей и мостом Вздохов. Пациенты попроще задумывалась о сталинской тройке. Кто усматривал в связи с болезнью олицетворение Божьего суда… Так или иначе, но пациенты в кресла эти садиться избегали, в них обычно усаживалась Катя, что придавало дополнительный вес ее словам.

Стена напротив пыточного уголка была занята черной зеркальной поверхностью, в которой загорался экран огромного телевизора, а под ним мерцали искусственные поленья в камине и вился эрзац дыма, химический пар, немедленно поглощаемый системой рециркуляции.

Из приемной выходил коридор и после короткого разбега упирался в массивную дверь темного дерева со сверкающей сталью надписью, выдавленной в деревянном массиве: «Генеральный директор, доктор Алексей Романов».

— Таблички на дверях — фи! — сморщила носик Сандра. — Табличка намекает на эфемерность вашего здесь пребывания. Выдавленная металлом надпись внушает: вы здесь навсегда.

Справа от этого символа власти и мощи компании Сандра исхитрилась не только выстроить предбанник секретарши, но и впихнуть в него кроме секретарских обыденностей еще и неожиданные, но очень оживляющие саму секретаршу орхидеи.

Эллочка Маневич — серая юбка, розовая в рюшечках кофта и вечно испуганные карие глаза — результат частого общения с Инессой. Была принята на работу в основном из-за сочетания имени и фамилии. Леше оно — сочетание — почему-то слышалось идеальным для секретарши интеллигентной еврейской фирмы.

Отличалась умением латать прорехи и неувязки в живой паутине адженды босса, говорить и писать на высоком иврите, английском и, что большая редкость для поколения наших гортанных детей, на великолепном русском. Да! И ухаживать за орхидеями, конечно.

Сразу за приемной слева находилась комната заседаний: черный стеклянный стол, дорогие кожаные кресла на колесиках, итальянские плоские вазы, заполненные непонятного назначения шариками разноцветного стекла. Из низко нависших над столом никелированных ламп лился холодный хирургический свет. Проектор Эйч Ди. Торжество стиля хай-тек.

Справа кабинет первичного осмотра терапевта — гибрид Четвертого главного управления (ковры и тяжелый диван, кожа в золотых пампушечках) с приемной доктора Хауса (красивая аппаратура пастельных тонов, вся в зеленых огоньках).

Всё. На этом пыль в глаза исчезала и вплоть до кабинета Леши не возникала. Дальше все было не предназначено для взыскательного клиентского ока, поэтому просто и функционально: дверь налево, дверь направо, налево, направо…

В одной из этих скромных комнат на самом деле — средоточие нервных волокон фирмы, ее оперативный центр, определяющий судьбу как компании, так и каждого ее сотрудника, — отдел продаж и связей с больными. Там и находился простой и строгий, как сталинская шинель, стол Инессы.

Инесса Вайс. Она же Кане-Корсо, она же Кань-ка, она же заместитель генерального директора Романова, преданная ему так, как может быть предан только внутренний орган собственного организма.

Природа этой преданности обсуждалась не раз. Выдвигались самые разнообразные гипотезы.

Практические — непомерный размер зарплаты, исключающий саму возможность измены.

Романтические — невероятная, безответная страсть ее к Леше. Все стены ее квартиры (в которой никто из сотрудников, включая, кстати, и самого генерального, ни разу не был), уверяли новичков, увешаны его фотографиями. Также новичкам намекали расплывчато на наличие в квартире алтаря, над которым висел портрет Романова в «зеленке» анестезиолога со стетоскопом на шее и скрещенными на груди руками. Якобы об этом рассказала неизвестно кому сама Инесса, находясь в сильном подпитии. Факт бредовый хотя бы потому, что Инессу, выпивавшую легко на спор бутылку водки, пьяной не видел никто.

Гипотеза, навеянная мексиканскими сериалами: Инесса — результат внебрачной связи Лешиного отца, обожает сводного брата и вырастила его сама (sic!). Леша об этой теории не знал, а жаль! Повеселился бы от всей души! Отец его — интеллигент, профессор, математик-задохлик, зашуганный властной Лешкиной мамой, мог дать фору фашистской Германии по полноте и безоговорочности капитуляции. И у него связь на стороне?! Бред!

Гипотеза, навеянная американскими сериалами: Романов — подставная фигура, а на самом деле все деньги и фирма принадлежат Каньке, которая и управляет марионеткой. Однако достаточно увидеть, как Инесса подтягивается при появлении Хозяина, чтобы понять — либо она великая актриса, либо гипотезе место на свалке истории.

Гипотеза мистическая: Инесса — реинкарнация Лешиной мамы (и мать, и отец сгинули бесследно в бездне «Нахимовского» кораблекрушения).

Так или иначе, но Инесса действительно была предана фирме, — пресловутое Романовское везение (тоже притча во языцех).

Она отказалась от кабинета (а Леша планировал его не меньше своего, урезав на чертеже оперативный зал) и предпочла стол в центральном, по своей значимости, подразделении фирмы.

Отсюда она правила, слегка натягивая или, наоборот, ослабляя невидимую паутину, опутавшую сотрудников, сотканную из ее пяти чувств. И интеллект — как шестое.

Кнут и пряник, слитые воедино в одушевленном виде… Кстати, небезынтересно было бы рассмотреть дихотомию кнута и пряника как национальное российское воплощение идеи Инь и Ян.

Сейчас перед Инессой сидела — ни жива ни мертва — недавно принятая на работу сотрудница по сопровождению больных, Елена Зеленович, прозванная Лешей в цвет ее фамилии Ленка Доллар.

— Скажи, Лена, — задумчиво поинтересовалась Инесса, не отрывая глаз от карандаша, который она медленно и равномерно крутила в руках, — почему наш пациент, господин Назарбеков, вдруг заинтересовался ценой своих обследований и требует предоставления ему… — Инесса аккуратно отложила карандаш, покопалась в бумагах на столе, нашла нужную и, отставив лист от себя — жест, выдающий дальнозоркость, — зачитала: — «Я требую предоставления мне как лечившемуся в настоящем у вас лицу…» — Инесса оторвала глаза от письма: — Авторский стиль и пунктуация полностью сохранены.

Зеленович на всякий случай хихикнула.

— «…необходимой и полной денежной информации по стоимости всех обследований, как проведенных мне, так и в будущем…»

Подняла лишенный всякого выражения взгляд на Зеленович. Ленка нервно сглотнула.

— Учитесь, Киса! Хорошо излагает! — И вернулась к письму: — «…так и в будущем. Информацию прошу предоставить непосредственно от лечебного учреждения (Клиника ПМЦ), на фирменном бланке с круглой печатью». Бла-бла-бла… Дальше неинтересно. Так вот, гражданка Зеленович! — Безразличие во взгляде Инессы сменила сталь, пока еще в ножнах. — Почему господин Назарбеков написал компании «Исцеление» такое письмо? Как ты думаешь?

Ленка пожала плечами, не поднимая глаз. Хотела сказать с вызывающей бравадой: «Ничего не думаю, Инесса!», но только тоненько пискнула, остро ненавидя себя за трусость.

— А вот у меня ответ есть! — И сталь покинула ножны. — Потому что госпожа Зеленович забыла свои обязанности и вместо того, чтобы отсекать всякие попытки контакта с больным любых посторонних лиц, трындела по мобильнику…

— Я… — попыталась вставить Лена.

Тр-рах! Тяжело хлопнула по столу рука Инессы.

— Сейчас хоть помолчи и не перебивай! Трындела по мобильнику, счета за который оплачивает, между прочим, все та же многострадальная компания и лично господин Романов! А господин Назарбеков, предоставленный самому себе, в это время активно общался со всеми, кто понимал его русско-станский язык! — В ее глазах замерцал нехороший огонек: — И догадайся, о чем он спросил первого откликнувшегося доброго самаритянина?

— Инесса, да он вовсе не из Самары был, дурак этот! — вскинулась Лена. — Местный, наш, «русский» израильтянин.

Инесса прижала пальцы — кстати, длинные, ухоженные, с дорогим маникюром — к вискам и то ли застонала, то ли засмеялась.

«Кадры решают все», — отметил в свое время И.В. Сталин. Это было гениальное прозрение проблемы медицинского туризма в Израиле!

Огромный спрос на действительно великолепную, а возможно, и лучшую медицину в мире породил то, что только и мог породить такой спрос, помноженный на людское отчаяние и желание спасти здоровье, а может, и саму жизнь, — ничем и никем не контролируемое предложение.

На этом хлебном поле не резвился лишь ленивый! Кадровый голод замаячил в полный рост, как на плакатах о страданиях Поволжья раннего советского периода.

Всем остро были нужны сопровождающие. При своей внешней невзрачности функция это была важная, и солидные компании относились к ней с особым вниманием. Лучше всего на эту роль подошел бы Фигаро: «Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро здесь, Фигаро там… Фи-га-ро-о!»

Здесь просиять, там подмигнуть; здесь замять, там утрясти. Улыбнуться, ужом извиться, проскочить, всюду успеть, разрулить, перевести с еврейского на «человеческий».

Разбитная/ой, миловидная/ый…, а ну ее — эту политкорректность! Конечно, «-ая», а не «-ой»! Готовых таких не было, каждый кроил из подручного материала, стремясь к идеалу. Получалось же — как всегда.

На глазах зарождалась новая профессия, и у Романова даже возникла бизнес-идея: организация курсов по сопровождению больных, или, по его терминологии, курсов «медицинских ассистентов» — в таком варианте ассоциаций с древнейшей профессией не возникало. Пока же выбирать не приходилось. Альтернативой гражданке Зеленович была — увы! — лишь другая гражданка Зеленович.

Спинами к Инессе и лобному месту сидели четыре «телефонные барышни». Они могли увольняться, меняться, говорить фальцетом или грудным басом — для Леши они оставались все теми же «Галкин, Палкин, Малкин, Палкин», или ГПМЧ.

Интернет-девочки, их функции — ответ на запрос, вопрос. Первый ответ — желательно, живой, по телефону! «Компания “Исцеление” благодарит вас! Доверив нам свое здоровье, вы оказали нам неоценимую честь. Но доверие это зиждется на заслуженно высокой репутации фирмы. Заверяем вас — мы сделаем все возможное для восстановления вашего здоровья! Вы только что осуществили выгодное капиталовложение, инвестировав ваше здоровье в солидные фонды!»

Примерно так звучало обращение для бизнесменов, банкиров. Для чиновников было продумано несколько иное обращение, для их жен — совсем другое. Менялись и интонации телефонных барышень: от чуть ироничных до вкрадчивых, с неуловимым хрипловатым обещанием. Неизменным оставалось лишь слово «здоровье», звучащее постоянным рефреном. Никаких упоминаний о болезни! Здоровье, здоровье, «Исцеление», вновь здоровье. И начинает виться-биться под коркой, где-нибудь в районе мозжечка, мысль: «А ведь здоровье свое лишь с “Исцелением” обрящешь!» Потом мысль прорывалась в действие, выталкивая больных из глубин интернет-виртуальности в реальную жизнь. Они обретали имена, паспорта и первые свои клички — они «оживали».

«Живые» больные немедленно покидали ГПМЧ. Их теперь окружали своей постоянной и чуткой, как волчье ухо, опекой только два человека — знакомые уже нам Катя Лифшиц и Инесса.

Картина «ГПМЧ за работой» отличалась унылой статичностью. Неизменные четыре спины в гипсокартонных загончиках, одинаковые наушники на головах. Различить затылки можно было только с помощью парикмахерского искусства — слабая, честно говоря, надежда в наши дни.

Сейчас все четыре девушки застыли — они привыкли слушать спиной, как кузнечики ногами. Спины выдавали напряженное и сладострастное ожидание публичной казни сотрудника. Любимое развлечение конторского люда всех времен и народов.

— Местный — это еще хуже! — рявкнула Инесса. — Местный получает медицину за копейки, если вообще не даром! А наш Назарбеков решил, что ему открыли глаза на факт его развода, словно последнего лоха!

Инесса сверлила взглядом переносицу злосчастной Ленки Доллар. Выдержала паузу.

— Выводы? — спросила Инна.

Лена посмотрела в сторону ГПМЧ. Спины девушек мгновенно и непреклонно выпрямились. «Поддержки нет и не будет!»

— Виновата я, Инна, — скорбно вздохнула Лена.

— Дурочку не строй! — поморщилась Инна. — Он вернется в свой Урюкгвай и прикажет всем абрекам забыть про ворюг из «Исцеления». И кому помогут твои извинения?

— А чего делать? — шмыгнула носом Доллар, не отрывая глаз от паркета.

— Вот уж точно не то, что подумала! — съязвила Инесса. — Не путай жанры!

Ленка покраснела. Впрочем, умеренно.

— Раз. — Инна одернула блузку, критически осмотрев ее на предмет микроскопических пятен, и осталась довольна. — Летишь в гостиницу к этому Махмуду Эсамбаеву, падаешь в ноги и везешь его сюда. Поняла? — И не дала даже открыть Ленке рот: — На такси за свой счет! — Взгляд переместился на блузку бичуемой. Инесса брезгливо наморщила носик. — Два! Привезешь его в контору и отдашь Катьке. Дальше — не твоя забота, поняла? — И, не дожидаясь ответа, махнула рукой: — Тогда вперед!

— Уже бегу! — вскочила обрадованная легким исходом дела Ленка.

— Да! — добавила ей вслед Инесса: — Тысяча шекелей с твоей зарплаты снимается в счет оплаты неурочной Катькиной работы. Письмо с предупреждением ложится на стол Хозяину на подпись. Второе письмо — приказ об увольнении. Если не согласна — увольняйся хоть сейчас, публично. Мне лично все равно!

Плечи Зеленович поникли.

— Нет-нет, Инна, все нормально…

Инесса уже шелестела клавишами ноутбука, забыв про сам факт существования белкового тела по кличке Ленка Доллар. Спины ГПМЧ выразили Ленке свое ликующее (хорошо, что не я!) сочувствие.

Вдруг Инесса резко вздернула голову, прислушалась, глаза ее ожили за мгновение до того, как дверь офиса распахнулась уверенно, по-хозяйски, и веселый Лешкин голос пророкотал:

— Ну что, бездельники, соскучились?! Я сделаю из вас честных людей!

Инна встала, одернула кофточку. Спины ГКМЧ еще усердней отразили рабочее рвение.

— Инесса! Можно вас на минутку?

— Иду, доктор Романов!

19

Изначально Леша не собирался уделять большого внимания дизайну кабинета — все просто. К дереву он относился равнодушно, мебель признавал только темно-красных тонов. Таким и виделся ему кабинет в новом офисе — клон кабинета офиса старого. Но когда обставляли старый офис, не было Сандры.

— Алексей, ваше видение… — Она прижала руку к груди, туго затянутой в нечто напоминающее солдатскую гимнастерку. С той только разницей, что гимнастерки не имеют глубокого декольте. — Не обижайтесь, оно очень типично для советского прогрессивного чиновника или, что одно и то же, постсоветского миллионера. Но у них, Леша, возможности куда больше ваших, не в обиду сказано!

Леша пожал плечами: мол, какая разница.

— Никаких проблем в старом офисе не было! Они и так понимают, что я им не чета.

Сандра посмотрела на него с укоризной, ему показалось, и с сожалением.

— Вот в этом, Алексей, ваша проблема. Вы как бы сравниваете себя с ними, равняетесь на впереди идущих товарищей. Но вы — другой. Никакой общности с клиентами. «Мы разной крови!» — вот что говорит ваш кабинет посетителям. И от непривычности такого обращения их уверенность в себе снизится — чужая, непривычная территория!

Леша недоверчиво и довольно хмуро посмотрел на Сандру.

— Леша, положитесь на меня! Только светлый африканский орех в массиве. Рисунок подберем — красота будет необыкновенная! Стол массивный с передней стенкой до пола — полностью отсекает от посетителя. Чтобы панель не смотрелась тяжело — создадим на ней древесным рисунком своего рода картину в рельефной раме.

— Компьютер… — заикнулся Романов.

— Алексей! — Офисная техника была сметена небрежным жестом. — Прошу вас! Компьютер сейчас есть у любого. Книги, Леша, книги! Мощный, во всю стену и до потолка книжный шкаф. Множество томов по медицине — толстых, с названиями, написанными яркими буквами. Много альбомов живописи. Музеи Ватикана, Прадо, д’Орсе и тому подобное…

— Я живопись люблю, — вставил Леша.

— Тем более… На стене напротив — конечно же, молитва врача.

— Клятва Гиппократа?

— Нет, Алексей, — вздернула она подбородок. — Молитва врача на иврите!

— Клятва Гиппократа на русском! — отрезал Леша.

— Хорошо! — вздохнула Сандра. — Пусть будут обе. Дальше, в углу — красивый салонный винный холодильник с хорошо подобранной коллекцией элитных вин… Не очень большой, средний холодильничек, — улыбнулась Сандра, поймав испуганный Лешин взгляд. — Рядом стеклянный шкаф, простой, как бы для хранения медицинских инструментов, в котором виски, коньяки, бокалы и, конечно же, сигарный хьюмидор.

Леша застонал.

— Все-все, — рассмеялась Сандра. — Не нервничайте, Алексей, мы почти закончили потрошить счет вашей компании. — И цепко прищурилась: — На стене за вашим креслом… Кстати, о кресле. У вас есть достойное кресло? — спохватилась она.

— Есть, есть! — заторопился Леша. — Бренд нью, стиля хай-тек. Сплошь хромированная сталь, всё движется в трех плоскостях и четырех измерениях, со всеми возможными степенями свободы.

— Да-а? — недоверчиво протянула Сандра. — Ладно… На стене за вашим креслом развесим ваши многочисленные дипломы и сертификаты.

— Их есть у меня, — улыбнулся Леша. Улыбка вышла невеселая с поминальным оттенком.

Диплом Первого московского меда, лицензия на право врачебной практики в Израиле (их первая с Серегой большая победа), диплом Национальной ассоциации анестезиологов (вторая их большая победа)… И пошло-поехало: разные витиеватые американские сертификаты, удостоверяющие, что их обладатель прошел, прослушал, подтвердил. Европейские — оформленные строже, но свидетельствующие о том же.

Отдельно от остальных красовался диплом «Лучшая научная публикация года», за статью, написанную в соавторстве с Лазари. Писал он, а Сережа, закусив губу, рубил несчастных крыс — безвестных солдат науки, чьи бесчисленные тела устилают путь прогресса.

— Очень хорошо, — одобрила Сандра, — вот все мы и развесим. Остается создать пару ярких цветовых пятен с помощью картин, желательно абстрактных…

— «Крик», — перебил ее Леша.

— Простите? — вскинула голову Сандра.

— «Крик». Картина…

— Эдварда Мунка. Поняла. Недурно-недурно… — насмешливо заломила бровь: — Ну что ж, сто двадцать — сто пятьдесят миллионов долларов, если владелец согласится продать…

— Сандра, ладно вам подкалывать! Репродукция, конечно!

— Милый, милый Леша! — в голосе прорезались нотки сочувствия культурного человека к деревенщине. — Репродукции на стенах — признак дурного вкуса…

— Одной из картин будет репродукция Мунка, — твердо сказал Леша. — Не штамповка. Художник напишет. Хороший художник. Должно же быть что-нибудь мое в этом кабинете.

Тогда впервые Сандра посмотрела на него с интересом. «Крик» — лицо, состоящее из одного рта, взорванного ужасом и болью одиночества…

* * *

Потом было приглашение на банкет в честь открытия нового офиса, которого она никак не ожидала, — достаточно было одного взгляда на Инессу, которая, не скрывая, едва ее терпела и только не рычала, стоило Сандре приблизиться к Хозяину. Угроза ее территории, ее фирме. Конечно, это Романов включил ее в список — больше некому. Собственно, только поэтому она решила пойти на банкет — подразнить, позлить, показать язычок — и уйти! Романов ее не интересовал. Ну, почти не интересовал. Он, безусловно, яркий харизматичный лидер. Видный мужчина. Но весь ушедший в служение золотому тельцу. Ей хорошо был знаком этот типаж с золотым отсветом в глазах, когда деньги становятся самоцелью и подчиняют себе личность. Потерянные люди. Отомстим за надменность и уйдем! Но на приеме оказался этот напыщенный придурок, Эрик. В глазах Романова отразилось столько боли, детской растерянности, когда она пошла с этим дураком пить виски, что Сандре стало его искренне жаль. По главное — Лешу окружала некая тайна, чье-то незримое присутствие. Словно еще один мир участвовал в приеме, незаметный никому. Кроме нее. Сандра это присутствие распознавала мгновенно. С некоторых пор. С момента ее Возвращения. Наверное, именно поэтому совершенно неожиданно для самой себя она дала согласие на его давнее приглашение. Дизайн квартиры, не так ли? И только…

20

Дверь распахнулась со стремительной готовностью, вызванной нетерпеливым ожиданием.

Она была пугающе красива. Черные волосы взлетали вверх тугим хвостом, перехваченным блестящей стальной, с шипами, спиралью и рассыпались локонами на плечи. На выбеленном, словно у гейши, лице — кровавая помада губ, черная, поблескивающая слеза, застывшая у внешнего угла глаз, превращенных тушью в око тайфуна. Черное с белым платье слилось с телом, повторяя его изгибы, открывая стройные ноги, алый лак ногтей, хрупкость тонких каблуков. Она была желанной и недоступной одновременно — как Снежная Королева.

Леша оторопело отступил на шаг, что можно было счесть за приглашение войти.

— Ну что, доктор Романов? — Сандра подошла, легко коснулась поцелуем губ. — Ты ведь так представлял дизайн квартиры?

Секс был великолепен, первозданен и чист.

Потом, когда время вернулось в свои права, они действительно обошли квартиру. Сандра шествовала в белой тоге из простыни — наместница богини правосудия. Ответчик шел впереди, показывая владения.

— Ничего менять нельзя, — вынесла вердикт Сандра, завершив обход.

Романов приосанился — левая рука скользнула за обшлаг халата, правая — в карман.

— Увы, треуголки нет, мой император, — иронично подметила она и продолжила: — Ибо если менять, то сносить все и делать абсолютно иначе. — Присела в реверансе: — Вот так, мои сир. — И, не дав Леше расстроится, прильнула к нему, поцеловала и шепнула: — На самом деле все очень неплохо. Очень. Просто — не мой стиль.

21

— Да-a.. — озабоченно покачала головой Инесса, — вид у вас, Алексей…

— Уставший?

— Замученный, я бы сказала.

— Неудивительно… — Лешка передернул плечами. — После бессонной ночи-то. Годы мои уже не те.

— Зато спасли положение. Поплаков свеж и бодр. Полон желания обследоваться.

— План обследования готов?

Инна взглянула с укоризной:

— План был готов заранее. Сегодня с самого утра связала врача-куратора с Левоном, и после беседы в план были внесены необходимые коррективы. Расписание составлено. Все очереди заказаны. Господин Поплаков прилетает завтра утром. Люкс апартаменты ждут, как он любит, в «Хилтоне». Встречает в аэропорту Ави. Все. По-моему, ничего не упустила.

— Как всегда, — улыбнулся Леша, — как всегда.

— Ваше решение, Алексей, поехать в Эйлат было абсолютно правильным, ничего не скажешь.

— Да… — потянулся Леша. — Ох-х! Правильным и перспективным. Весьма.

Инесса вопросительно подняла бровь, но Леша уже сменил тему:

— Завтра у Поплакова свободный вечер?

— Секунду… — Ее пальцы заскользили по планшету, листая расписание. — Да.

— Очень хорошо. Проведу его вместе с ним. Передайте Элле, чтобы заказала столик. На двоих.

— В «Китчен Маркет», полагаю?

— Да. Оптимальный вариант.

22

Когда все началось? С его полета к Поплакову? С его «Мы сделаем вам предложение, от которого вы не сможете отказаться»? С совместного ужина в ресторане?

Ресторанчик со второго этажа бестолкового амбарного строения наблюдал широкими окнами за жизнью базара на первом этаже. Часть столов располагалась в зале, выходящем витринами на море: маяк, набежавший на него бурун, косая полоса паруса, и все это на фоне пламенеющей готики облаков заката и шороха прибоя. Классика жанра для влюбленной слезоточивой пары. Очередь на лучший стол в левом углу веранды — минимум две недели. Второй зал был обделен этим великолепием, смотрел, как уже было сказано, на рынок, пусть и гурмэ, но все ж — не вид на море! Недостаток этот хитроумные хозяева компенсировали названием «VIP-зал».

Место это Лешка открыл для себя случайно — бродил с Ингой (тогда был еще ее период) по разным закоулкам города в поисках пищи для взгляда или ума. Оба они были очарованы непринужденной атмосферой, классной кухней, гомоном толпы под ними, текущей меж разноцветных овощных развалов, духанов, огромных сковородок, скворчащих маслом, сырных бутиков. Потом уже выяснилось, что это ресторан высокой кухни, весьма популярный в городе. Леша избрал его своей резиденцией для приемов гостей и бизнес-встреч. Стол для него находился всегда.

Он пришел раньше времени — день выдался очаровательно бездельный. Такие дни надо смаковать, словно бокал редкого вина, налитого тебе неожиданно скупым коллекционером из старой запыленной бутыли, — берег себе, берег, и вдруг решил бесшабашно раскупорить!

Заказанный столик был уже накрыт, через распахнутые двери доносился из соседнего зала морской бриз, колыхал легкой волной скатерти. В ресторане царила ленивая сиеста. До прихода гостя оставалось с полчаса. Леша присел, удовлетворенно вздохнул и отпил из бокала с холодным коктейлем. Соседние столы были заняты бездетными парами, и тихий их говор не прерывался неистовыми детскими требованиями.

В этот момент в зал и вошел Лазари. Поискал взглядом, кивнул Лешке — будто и не ожидал его повстречать! — и подсел к столику. Скрип черной толстой кожи мотоциклетной куртки, запах бензина.

— Привет, Серый!

— Привет, дружище!

— Нам удается видеться чаще? — спросил Лешка.

Сережа пожал плечами:

— Не знаю. Не я решаю. В этом плане я ничего не могу видеть. Ладно, давай к делу. Поплаков придет с предварительным договором. У него нет желания искать нового партнера, поэтому подними свой процент с двадцати пяти до тридцати пяти. Начинай с пятидесяти. Покажи ему мышцы. Но тридцать пять — это последнее слово. Замнет разговор и найдет вместо тебя еще кого. Свято место, сам знаешь.

— Понял.

— Схема, которую он тебе даст, выглядит нереальной. Но с его возможностями она легко осуществима. И будет осуществлена. Как только подписанный договор уйдет в Москву, ты почувствуешь, как завертятся колесики. — Посмотрел Леше в глаза — как всегда, по коже пробежал холодок — и повторил: — Почувствуешь.

Леша выдавил улыбку:

— Скажи, про Сандру что знаешь?

Лазари помрачнел:

— Ничего. Ничего не знаю и не вижу. Все закрыто. Странно, впервые так. — Пожал плечами. Растерянно? Нет, наверняка показалось. — Ничего не могу сказать.

— С остальными как?

— Без изменений.

— Включая Инессу?

Сережа сверкнул глазами:

— Что — Инесса?! Инесса преданна тебе и ждет не дождется выйти за тебя.

Леша вздохнул:

— Б-ррр! Даже не думай! — передернул плечами. — Ты что — и это видишь?!

— Нет, не вижу, — хмуро ответил Лазари.

— Ну, слава богу! — облегченно вздохнул Романов. — Оставь ты эту тему с Инессой.

— Как скажешь, — неожиданно легко согласился тот. — Я тебя предупредил.

— Угу. Спасибо! — махнул рукой Леша. — Лучше про Сандру посмотри.

Он поймал себя на том, что боится. Боится зыбкости их отношений с Сандрой, которую так ценил во всех предыдущих своих отношениях с женщинами, шедшими рядом в тот или иной отрезок его жизни.

Они просто шли вместе — иногда быстро, иногда медленно, иногда долго, иногда коротко, — он всегда оберегал отстраненность и тщательно соблюдал вежливую дистанцию. Потом неизбежно наступало время перекрестка. Точнее, он сам возникал из ниоткуда, иногда по обоюдному желанию, но чаще — по горячему желанию Леши. Так или иначе, разбегалось дрожащее миражом дорожное полотно в разные стороны. Теплая улыбка, короткий кивок, и бывшая попутчица, оглянувшись, могла видеть лишь силуэт Лешки, обозначенный вдали небрежным мазком кисти импрессиониста.

Сам Романов не оборачивался никогда, максимум мог вздохнуть философски: пришло время.

— Время, — констатировал Лазари и встал.

Как всегда, где бы они ни находились — в каком-либо городе или стране, в ресторане с мишленовскими звездами или в простом пабе, — вокруг них неспеша, но вместе с тем и неуклонно формировалось безлюдное пространство, некая зона отчуждения, как назвал ее Сережка, и они приняли это название в свой лексикон.

Вот и сейчас оживленный говор и смех стали стихать, прерываться паузами, а потом и вовсе сошли на нет. Официанты быстро разнесли счета. Зал опустел. Новые посетители обрадованно улыбались, видя свободные столы, торопливо входили, но останавливались у входа, недовольно морщась, и предпочитали подождать, но получить столик в другом зале. Менеджер растерянно моргал и окидывал VIP-зал встревоженным оком.

— Да. Время, — согласился Леша. — Так с Сандрой…

— Тема закрыта.

Ушел, обозначив прощание, как обычно, тычком в плечо.

Оживились официанты. Потянулись посетители. Степенно вошел Поплаков, сопровождаемый Ави Кутником. Ави отсалютовал боссу и спустился ждать в машине.

— Ну, вероятный партнер, выпьем, закусим, побеседуем… Пардон, только закусим да побеседуем, — поправил себя Поплаков, широко улыбнувшись.

— А как же! — ответил такой же улыбкой Леша. — Непременно!

23

С тех пор прошло… Какая разница? В каких единицах считать время, когда оно может сжимать годы и растягивать секунды до бесконечности? Или же терять всякий смысл, как произошло с ним, когда ушла Сандра… Нет, с того момента жизнь утратила вкус. А изменилась она раньше. Наши решения меняют жизнь незаметно, накапливаясь по крупицам, пока их количество не переходит в качество, и тогда всё летит в тартарары или, наоборот, взмывает ввысь. Совершенно, казалось бы, непредсказуемо. Ан нет! Очень даже предсказуемо — просто незаметное количество внезапно перешло в заметное качество — так истребитель с громовым ударом пересекает звуковой барьер.

Изменился ли он с рождением фирмы? В какой-то степени да… Но это малое изменение, лишь начальное звено в цепи его превращений…

Пятнадцать лет. Пятнадцать лет назад перед ними на кухонном столе в квартире Лазари стояла легендарная бутылка виски Canadian Club. Легендарной она была вовсе не из-за качества или древности напитка, нет! Легендарной сделало ее происхождение. Бутылка была украдена преступной группой, состоящей из врачей отделения, из кабинета заведующего! В группу входили неразлучная связка Романов — Лазари и примкнувший к ним Духин.

Духин выманил начальника из кабинета под благовидным предлогом консультации сложного больного. Таковой действительно существовал, был припасен, взлелеян загодя и приглашен на предоперационную проверку в заранее оговоренное шайкой время — не выглядеть же идиотами в глазах заведующего — умницы и знатока медицины!

Романов стоял на атасе, а Лазари своровал бутылку, благо стояла она в незапертом шкафу.

Дело было не в бутылке. Никто не помнил, как именно и у кого родилась идея спереть у начальника бутылку виски, чтобы распить ее только после удачной сдачи экзамена «Шлав бет» — грозного и тяжелого, как машинный пресс, финального экзамена на звание специалиста-анестезиолога.

И — наконец! — это свершилось! Экзамен, о необходимости сдать который они так долго говорили, сдан! Впереди — светлые перспективы избавления от пятилетнего ярма рабства и дедовщины резидентуры; впереди колышутся в ожидании серпа пышные хлеба частной практики!

Преступная троица в полном составе собралась в квартире Лазари исполнить задуманное.

Сама квартира находилась в состоянии перманентного ремонта, к тому же хаотично и непрестанно меняющего свое направление — итог неистощимой фантазии хозяина. Ремонт и в опытных руках — дело опасное и непредсказуемое, а уж если его проводит сам и только сам хозяин…

«Ну не сварщики мы, понимаешь?» — проникновенно нашептывал Лазари, зашивая рану на голове Романова, — сваренная им на балконе высоченная конструкция из металлических прутьев — каркас будущего розария — развалилась, стоило пытливому Леше подергать ее, проверяя на надежность.

«Не каменщики мы, понимаешь?» — подмигнул он Лешке, когда выпавший бордюрный камень из сложенной им стойки бара задел слегка, по касательной — слава богу! — Лешкину ногу.

Вперемешку со стройматериалами по квартире были разбросаны прочие экзотические атрибуты кипучей и бесшабашной жизни Сергея Лазари:

— Каталоги фирмы, производящей воздушные шары для обзорных полетов над городом.

«Романыч, прикинь! Берем ссуду в восемьсот тысяч баксов, выкупаем площадку вблизи от Старого города в Иерусалиме, завозим шар… та-ак, по сорок человек в гондолу, поднимаем — опускаем, работаем по ночам тоже… РОМАНЫЧ!!! Это же сумасшедшие бабки!!!»

(Проект был похоронен Лешей немедленно, на стадии предварительного обсуждения — трудно представить себе более лакомую и эффектную мишень для РПГ террористов, чем огромный шар, неподвижно зависший в иерусалимском небе.)

— Велосипедная рама с уныло повисшими на ней цепями.

В начале израильской жизни у Сережи родилась идея переезда в Америку, и, не раздумывая дважды, он рванул туда, прихватив в багаже велосипед (Манхэттен в пробках, а мне пофиг, старик!), на котором объездил весь Нью-Йорк. Заблудившись в огнях большого города, пронесся кометой по закоулкам «Джамайки» — единственное белое пятно на абсолютно черном фоне. Невероятность самого зрелища, абсолютная сюрреалистичность происходящего ввергли аборигенов района в шок и временное оцепенение, благодаря чему Сереже удалось выскочить оттуда живым и невредимым. «Старик, ну не негры мы, понимаешь? Я и не думал, что могу так быстро ездить. Веришь?»

— Останки странного аппарата — мертворожденного гибрида наркозного аппарата, респиратора и автогена.

Чудесный реквизит для съемок фильма по мотивам произведений Жюля Верна! Лазари увлекся идеей самому воссоздать акваланг заново, много дешевле и интересней готового. Воплощенная в материю творческая мысль полностью соответствовала двум указанным требованиям. Во всем остальном, и в особенности в части надежности, конструкция вызывала здоровый скепсис. Романова особенно тревожил резиновый баллон от списанной дыхательной машины — тревожил своей невероятной емкостью и пугающе черным, траурным цветом. Его предназначение было неясно и Леше, и, судя по невнятному определению «резервуар для стравливания», самому создателю. Аппарат должен был очищать выдыхаемый воздух от углекислого газа при помощи абсорбента, обеспечивая за счет рециркуляции низкий поток свежего газа.

Два дня кряду Романов и Сережкина жена тщетно хватали Лазари за руки, падали на колени и трясли его за грудки в попытке отговорить «человека-лягушку» от практических испытаний в морской стихии, благо пробное погружение в ванне прошло успешно и этого-де вполне достаточно для удовлетворения творческого тщеславия. На третий день Леша осознал тщетность дальнейших попыток и сдался, поставив три безоговорочных условия капитуляции:

Первое — они идут вместе.

Второе — Романов страхует ныряльщика накрепко привязанной к его поясу веревкой, концом, по морской терминологии.

Третье — глубина погружения не более трех метров.

Условия были приняты.

Вечернее море было безмятежно, и ничто, как пишут в женских романах, не предвещало беды. Леша зашел в море по пояс, вытравил метров пятнадцать веревки. Друзья сурово посмотрели друг другу в глаза, и Лазари мужественно направился в объятия седого океана, покачиваясь под тяжестью агрегата. Вот вода стала ему по грудь, он повернулся, помахал рукой Лешке. Тот стиснул зубы, покрепче зарываясь ногами в донный песок.

Лазари опустил забрало маски и стремительно исчез под водой, увлекаемый бездушным механизмом.

Леша затаил дыхание. Пару минут ничего не происходило. Затем вода в омуте запенилась, забурлила — вспомнилась опешившему Романову фраза из какой-то сказки. На поверхности взбух огромный водный пузырь, прорвав который, на волю, словно ракета, выпущенная из лихой субмарины, вырвался невероятных размеров черный шар. За ним из воды показалась бледная задница в красных плавках и ноги в ластах, молотящие воздух не хуже лопастей лодочного винта. Шар с оглушительным треском лопнул, с издевкой, от души, оттянув Лазари по жопе куском толстой латексной резины. Лешке показалось, что сквозь толщу воды до него донесся яростный вопль «Бляяяя!!!». Всхлипнув от накатившего смеха, повалившись в воду и захлебываясь морем и хохотом, он изо всех сил потянул веревку.

Повторных погружений не было, несмотря на увещевания друзей и заверения предприимчивого Романова в том, что продажа билетов на выступления обеспечит Сережке безбедное будущее. «Ну не Кусто мы, старик, понимаешь?»

— Рядом с аквалангом капитана Немо валяется том инструкций по планеризму — неугомонный Лазари полетал и на них, вкрадчиво совращая Леху примкнуть к нему Романов удачно сослался на плохой вестибулярный аппарат и избежал полетов.

— Тут же ворохом накиданы интернет-распечатки мотоциклов, придавленные балластным мешком с воздушного шара — на нем Сережка тоже побывал в небе.

— Рядом пристроилась толстенная лоция. Сережка вознамерился управлять судами, пройдя шкиперский курс.

— Особняком стоял огромный черный пластиковый чемодан. Тяжелый, как гранитный монолит. В нем разместился удивительно ладно собранный Сережкой и работающий, как швейцарские часы «Bregget Marine», портативный наркозный аппарат (составные части были позаимствованы Романовым и Лазари в разных клиниках, дело прошлое, Бог простит!) с монитором ЭКГ и оксиметром. Машина, совершенно необходимая в деле будущей частной практики. «Старик, общая анестезия в израильской стоматологии вот-вот расцветет пышным цветом, и полностью автономный анестезиолог будет просто нарасхват».

Как Сережкиной жене удавалось поддерживать функционирование систем жизнеобеспечения в этом вечно кипучем бедламе, оставалось для других жен загадкой. Их мужья не задавались этим вопросом вовсе.

Сейчас весь этот хлам был сдвинут в стороны, освободив место для стола, где стояла лампой Аладдина бутылка вышеупомянутого виски, в янтаре которого плескались их желания и устремления, еще не родившиеся тостами.

В качестве прелюдии к основному блюду были использованы две бутылки модной тогда водки «Бриллиант», чьи обезглавленные и обескровленные тела покоились под столом. Водка шла под «курятинку» — московское скоропомощное выражение, означающее банальное курево, — и ненавязчивый закусон из одного огурца, двух помидоров и трех ломтиков сыра. Соотношение закуски и алкоголя ниже оптимального привело к тому, что лица участников застолья стали красными, мимика — экспансивной, а речь — спутанной.

Прелюдия закончилась. Сокровенная бутылка открыта. Сережка принес из кухни, чуть покачиваясь на поворотах, специально купленные им бокалы для виски.

Все встали. Лазари поднял бутылку и аккуратно наполнил стаканы до краев. Упала тишина. Напиток подрагивал, играл желтыми искорками. Непонятное напряжение наполнило воздух сладкой тоской — это судьба незримо вошла в комнату и незаметно стала рядом, готовясь исполнить их повеление.

— Ну что? — неуверенно сказал Духин. — За нас с вами и…

Сережа и Леша поморщились.

— Это не то, мелковато будет. Это же заветная бутылка, Алексашка! — Лазари укоризненно покачал головой и сохранил равновесие, вовремя схватившись за спинку стула. — Давайте за наточенную косу, которой мы будем рубить капусту… — Он посмотрел на друзей, сбился, разом утерял мысль и даже чуточку протрезвел. — Романыч, ты чего?

Леша уставился вперед отсутствующим взглядом, словно смотрел невидимое для остальных, только ему предназначенное немое кино. Кожа стала гусиной, а волосы на руках напряглись проволокой. Алкоголь ли был тому причиной, нервное ли истощение от тяжелого экзамена и изматывающего марафона подготовки к нему или же всё вместе — неважно и значения не имеет.

Потом Романов скажет, что его посетило видение. Словно на полотне проектора в формате Power Point и в виде слайд-шоу, в пространстве перед ними запестрили картинки, диаграммы, надписи. К нему снизошло со слайдов Будущее.

Однако никогда, ни при каких обстоятельствах, трезвым или пьяным, он никому не расскажет о привидевшихся ему вдали, за прозрачным полотном экрана, смутных силуэтах — мужском и женском, взявшихся за руки в попытке предостеречь? Остановить? Наоборот, поддержать? Он не разгадал ни тогда, ни сейчас. Одно он знал определенно и никогда после не усомнился в своем интуитивном знании: это были отец и мать.

Леша вздрогнул, выходя из состояния, которое у шаманов, медиумов, пифий и берсеркеров называется транс.

Друзья, синхронно сведя брови, встревоженно смотрели на него, их взгляд все отчетливее приобретал профессиональный прищур психиатра. «Белка?!» — легко читалось на их лицах.

— Слушайте меня внимательно, пацаны, и не перебивайте, — Лешин голос налился той силой убеждения, которую дает истинное знание. — Я скажу вам, за что мы выпьем. — «Я» прогремело приказом. — Мы выпьем за нашу будущую… нет, уже настоящую совместную фирму. Фирму, которая будет диктовать больницам, клиникам, директорам, профессорам и просто всем врачам Израиля, кого, когда и где обследовать, лечить, оперировать. Фирму, которая принесет нам дома и пентхаусы, «мазерати», отдых в Куршавеле и на Мальдивах! Мы выпьем за нас в ипостаси миллионеров!

Он прервался, вздохнул и посмотрел на друзей.

Лазари слушал, как мог слушать только он: глаза сверкают, рот полуоткрыт, казалось, коснись Сережку раскаленное железо — он и не заметит. Лицо Духина, как всегда, выражало настроение скептического аналитика.

— Частная практика, стоматология — это все мелко, господа! Рабский труд…

— Скажешь тоже! — фыркнул Духин. — Рабский!

— Любой почасовой труд по принципу больше работаешь — больше получаешь является рабским! — отрезал Романов. — Он может дать крепкий достаток, а мы, мать вашу, хотим разбогатеть! — Махнул резко рукой и покачнулся.

Лазари согласно кивнул и тоже покачнулся. По лицу Духина последовательно пробежали сомнение, неуверенность, неопределенный страх человека перед недобрыми знамениями, но в слова так и не прорвались.

— Не туда смотрим, не туда! — продолжил Романов. — Мы все приехали из Совка. Тысячи врачей, которым надо было переучиваться, доказывать себя. И все мы, как один, — ну, те, что не дураки, конечно! — поняли, что медицину в Совке учили хреново. Так?

Так, кивнули друзья.

— А значит, и лечат так же. И если мы это поняли, то — поверьте мне! — умные люди постсоветского пространства поняли это тоже, а если нет, то поймут своей шкурой очень и очень быстро! А кто они, эти умные и сильные люди новой России?

— Б-бандиты! — икнул Духин и покачнулся.

Они улыбнулись.

— Это те люди, что сейчас богатеют, поднимаются, хотят приобрести западный лоск и манеры. А потом, как и их коллеги на Западе, поймут, что самая главная инвестиция богатого человека — в здоровье! А где его приобрести, если в России его не получить и не купить? Потому что не у кого?

— Хрена они поедут в наше местечко! Им америки со швейцариями подавай, — пробурчал Лазари. — Хорош уже… свистеть, давай выпьем! — И потянулся за стаканом.

— Нет! — Леша прижал его руку. — Нет, за что мы сейчас выпьем — так наша жизнь и сложится, я это твердо знаю!

И столько было в интонации его слов веры, абсолютной убежденности в своей правоте, что своенравный, непокорный Лазари и задиристый, неуемный спорщик — я дерусь, потому что дерусь! — Духин отдернули руки от бокалов, словно нашкодившие подростки.

— Да, — продолжил Романов, — поначалу они поедут в Штаты, в Швейцарию. Потому что это круто и потому что вся аристократия…

— Естественными наследниками которой они себя считают, — ядовито фыркнул Духин и покачнулся. — Может, присядем?

— Именно! — кивнул Леша. — Куда? Стоять! — остановил он их, готовых с радостью упасть на стулья. — «Именно» относилось к наследникам русской аристократии. Так вот, сперва они поедут на классику. Но! — Он веско покачал указательным пальцем. — У нас есть шансы. И знаете почему?

— Короче, Склифосовский! — рявкнул Лазари. — Хочу выпить и закурить!

— Дайте договорить, сукины дети! Потому что медицина — еврейская профессия. Это сложившаяся стигма. Готовый бренд! Его только надо чуть закрутить и раскрутить! У нас классная медицина, синтез Америки и Европы!

— Синтез немножко обрезанный получился. В национальных традициях, — съязвил Духин и покачнулся.

— Отстань! — махнул рукой Леша и тоже покачнулся. — Короче, мы будем завозить страждущих, в смысле страж-ду-щих, — выговорил он по слогам, сдавая водке бразды правления языком, — и жаж-ду-щих…

— Это я, — кивнул Сережа с серьезным видом, указал на Духина и покачнулся. — Это он, это мы сейчас жаж-ду-щие. Давай уже выпьем!

Духин энергично кивнул в подтверждение, не совладал с подлым законом Ньютона и рухнул на стул.

— Саша, встань, пожалуйста, — тихо попросил Леша. — Сереж, помолчи минутку.

— Я пью за нас. — Леша поднял бокал, налитый до краев. Гладь янтарного будущего, покоящаяся в нем, — загадочный факт! — даже не шелохнулась, словно жидкость на мгновение подчинилась законам физики твердых тел. — За нас, создателей новой профессии, создателей нового бизнеса.

Он посмотрел им в глаза — они были серьезны и абсолютно трезвы.

— Я пью за создание новой области медицины, — он задумался на один удар сердца. — Я нарекаю ее «организацией лечения». Я пью за первую в этой области фирму, — еще один удар сердца в висках, — фирму «Исцеление». Я пью за русских больных, клиентов наших. Я пью за наши миллионы! Ура, товарищи!

И бокалы столкнулись с громовым звоном.

«Желание принято и будет исполнено, — растворился в звоне бокалов неслышимый хрустальный вздох, — со всеми его последствиями…»

Если б дано нам было знать, предвидеть все последствия исполненных желаний… вряд ли бы загадали хоть одно…

По комнате пронесся легкий ветерок, скользнул в открытое окно, и напряжение от незримого присутствия Судьбы покинуло их.

Бокалы осушены до дна. Троица со стоном облегчения рухнула на стулья. Зашелестели сигареты, покидая пачку, щелчок зажигалки — обычная пострюмочная пауза.

Леша затянулся. Тяжелое опьянение исказило вкус дыма до непереносимой тошноты. Желудок спазматически дернулся, застыл на мгновение и неудержимо рванулся к горлу. Лешка еле успел отвернуться от стола, и его вывернуло наизнанку прямо на пол Сережкиного кабинета.

— Бляяя! — тоскливо заорал Лазари, осознание перспективы немедленной уборки вторглось чугунной бабой в бухую блаженную виртуальность, легко сокрушая ее карточные стены.

Свинцовая тяжесть зашумела в висках, неумолимой волей закрыла веки. Последним усилием, перед тем как уйти в пьяную кому, Леша рывком бросил свое пикирующее тело на диван в углу кабинета, успев мстительно и внятно, как заика на уроках логопеда, сказать Лазари:

— Ну не шотландцы мы, старик, понимаешь?

24

Наша ЖИЗНЬ течет одновременно в нескольких плоскостях реальности. Каждый поступок, каждая воплощенная мысль или желание вызывают к жизни новую плоскость. Она до поры развивается параллельно, пока не пробьет ей час войти в вашу осознанную реальность, изменить ее навсегда. Например, друг детства укатил давным-давно в страну на краю света, Австралию, скажем. Вы уже и не помните о его существовании — в лучшем случае черно-белая фотка с замятым углом забыта в одной из картонных архивных коробок: две пары пухлых щек, два коротких драповых пальтеца, две пары хмурых глаз глядят в папин фотоаппарат «Смена».

А друг детства тем временем вырос, вовсю разводит кенгуру с утконосами, разбогател невероятно и за месяц до своей свадьбы, которую так ждет светский Мельбурн, разбирает свой архив и натыкается на дубликат той самой фотографии. Вздохнет он ностальгически… и плоскость вашей доселе неосознанной реальности — бац! — ворвалась в вашу обыденность. Их слияние породило новый жизненный вектор: оплаченный билет в первый класс в оба конца — подружка невесты в розовом платье — любовь с первого взгляда. И вот вы уже не клерк в фирме «Зубило», а владелец ранчо вблизи Большого Барьерного рифа и белого «мерседеса» в непременном антураже.

Так, лишь только был подписан договор, Поллаков сделал несколько телефонных звонков. Его люди поднимали трубки, получали команды, согласно кивали, уточняли моменты. После чего звонили другим, отдавая распоряжения. Другие, в свою очередь, звонили третьим. Схема, разработанная Поплаковым, стала оживать, обрастать исполнителями.

Она стала заметна другим людям, в чьи обязанности входит хранить деловой покой хозяев и отслеживать новые, скрытые течения в деловом мире, поскольку скрытый — всегда потенциально опасный. Ищейки насторожились, принялись методично собирать и анализировать информацию на предмет ее ценности или, наоборот, никчемности. Первичный анализ привел к положительному решению и, соответственно, к докладной записке на следующий уровень, обладающий качественно иными возможностями сбора данных.

Выводами, содержащимися в записке, заинтересовались всерьез. Доложили Второму. Он задумчиво поджал губы, покрутил, покатал ручку по столу и постановил:

— Быстро мне все отшлифуйте и в подробном коммюнике на стол. Конкретные имена, кто, почему, зачем и почем. Всё!

Так родилась новая, неосознанная еще Лешей параллельная реальность, угрожающая параллельность свою быстро утратить и войти в Лешину жизнь под крутым углом.

Впервые новая реальность дала о себе знать по дороге в больницу обычным звонком мобильника.

25

— Да! — бодро откликнулся Леша. Кофе. Свежее утро. Классный день.

Тогда все было только хорошо. Сандра осталась на ночь. Проснувшись рано, до будильника, он тихо скользнул в гостевую ванную, чтобы не тревожить ее сон. С одной стороны сбившегося в уютный ком пухового одеяла виднелась лишь черная макушка, а с другой — безмятежно обнажилась узкая стопа. Конечно, классный день! Пора в операционную…

— Доктор Романов?

— Он самый, — благожелательно откликнулся Леша.

— С вами говорят с телеканала «Мы». Тамара Кац, ассистентка Влада Лау.

Сердце застучало громче.

— Влад приглашает вас на очередную передачу «Не на жизнь, а на смерть». В качестве бойца.

Пауза — дать время обдумать ответ. Леша поперхнулся, быстро приткнулся к обочине. В голове звонкая тишина.

— Вы поднимаете перчатку, доктор Романов?

Если бы она сказала просто «Вы принимаете приглашение?» или «Вы даете свое согласие?», он бы нашел повод отказаться. Но в ее голосе прозвучало: «Вы принимаете вызов или струсили?», и Леша, не задумываясь, ответил:

— Конечно!

— Чудесно! — откликнулась коварная Тамара. — Вам перезвонит помощница, согласует детали. Всего наилучшего!

— Ты конченый идиот! — Романов в сердцах врезал кулаком по рулю.

— Алекс, готовы? — перекроил его имя на привычный лад худой паренек в джинсах, балансирующих на грани падения с тощей задницы, и в белой майке с надписью «Команда “Не на жизнь, а на смерть”. Помощник». Отошел, с видом критического одобрения осмотрел плоды своего труда.

— Угу, — буркнул Романов. Наклейка на груди на вдохе неприятно тянула волоски. Но в целом — апгемахт[21]. Все будет хорошо. Наше дело правое, враг будет разбит. Самое главное — внутренний настрой!

Влад Лау, известный военный корреспондент русскоязычного, но еврейского телеканала «Мы», был популярен не только и даже не столько в Израиле, сколько по всему миру. Его седобородое лицо старины Хема мелькало до недавних пор в самых напряженных репортажах из горячих точек нашей планеты. Его дюжий организм переборол несколько огнестрелов. А знаменитый жилет — «разгрузка», перечеркнутый наискось авторской строчкой «Калашникова», словно самурайским ударом «ласточка», стал символом стрингеров.

Но все же организм Влада не выдержал соревнования в стойкости с его несокрушимым боевым духом и поставил ультиматум: либо Влад меняет свой образ жизни, либо их пути расходятся. Организм уходит на заслуженный покой, а Влад может либо найти себе новый, либо сесть за пиршественный стол в Валгалле вместе с другими такими же придурками. После чего послал первое предупреждение хозяину в виде непроникающего инфаркта миокарда.

Влад понял и оценил «звоночек». Знаменитая «разгрузка» заняла почетное место в Музее журналистики. Машу Лау, бессменную жену и медсестру из больницы имени Виднэ, хрупкое голубоглазое воплощение среднерусской красавицы в миниатюре, возлюбили больные. «Она теперь уколы делает нежно, — шептались в очереди в процедурную. — А раньше словно в сердце Бен Ладена метила!»

Как и следовало ожидать, Влад взвыл через неделю просиживания штанов за редакционным столом. Даже табличка «заместитель главного редактора» не могла обуздать его мятежную душу.

Помогла Универсальная Мужская Формула Решения Вопросов — из запоя Влад вышел через неделю. А еще через три дня, подтянутый и гладко выбритый, он вошел в кабинет главного продюсера телеканала «Мы» с тонкой папкой в руках. Вышли они вместе с продюсером лишь поздним вечером. Впрочем, самостоятельно вышел только Влад, и то с помощью «звонка другу». Продюсера выносили под рученьки два здоровых улюлюкающих бугая — его сыновья, впервые видящие отца пьяным до изумления.

В тот вечер была утверждена первая программа и, благодаря кипучей энергии Влада, связям и его харизме, вышла в эфир в ударно короткие сроки. А благодаря правильному рекламному анонсу и в не меньшей степени популярности ее ведущего, аудитория была многочисленной изначально. Счетчик просмотров сгорел бы через десять минут, не будь он виртуальным.

На следующий день масс-медиа взревели — кто гневно, кто восторженно. Три депутата кнессета от разных партий сплотились на основе ненависти к Лау и объявили ему войну «не на жизнь, а на смерть!», подняв на щит само название передачи. Матери добропорядочных семейств потребовали программу запретить, а ее создателя и ведущего вернуть в зону боевых действий и впредь оттуда не выпускать.

Вторая передача вышла в прайм-тайм. Стоимость рекламного времени на третью зашкаливала, а руководству канала дали понять, что некий медиамагнат из страны, где понятие «героическое прошлое» является синонимом слова «темное», желает начать переговоры о покупке авторских прав.

Темы для передач и «гладиаторов» Влад отбирал по принципу актуальности и борьбы противоположностей.

— У меня в программе Инь сожрал бы Ян, — сказал как-то он на очередной презентации и вздохнул: — Жаль, что это невозможно.

— Я? — Влад искренне удивился заданному на одном из интервью вопросу: почему он, Влад Лау, возрождает жестокость обычаев Древнего Рима?

— Я возрождаю Древний Рим? Вы разве не видите, что он возродился самостоятельно и задолго до моей передачи? Современный Древний Рим?

И весело рассмеялся:

— Побойтесь Бога! Все уже давно существует, вне государственных границ! Древний Рим есть почти в каждой стране нашего мира. Зажиточный плебс жаждет крови и зрелищ — хлеб у него уже есть! Проведите референдум… кстати, — Лау посмотрел немигающим взглядом в камеру. — Давайте не будем использовать ханжеские названия, а возьмем старую добрую римскую терминологию и назовем это действо, как оно того и заслуживает, плебисцитом.

— Влад, но ведь это совсем не одно и то же! — с тонкой улыбкой попыталась возразить ведущая.

— Неужели? — ядовито осведомился Влад, и ведущая запоздало осознала собственную глупость: так подставиться язвительному Лау! Но было поздно. — Вы искренне считаете референдум и плебисцит разными формами выяснения мнения большинства? А почему, позвольте вас спросить?

— Э-э… — проблеяла ведущая овечкой, отданной на заклание, мысленно проклиная себя и суку Лау.

— А меж тем никакой разницы нет, — продолжил Влад. Ведущая вздохнула с облегчением. — Изящный образец «новояза» Оруэлла, когда одно слово фарисейски подменяется другим с целью маскировки истинного значения. «Плебисцит», ясное дело, ассоциируется с плебсом, людским стадом низшего пошиба. Кому же приятно, когда тобой же выбранная власть выказывает таким образом свое истинное отношение?

Ведущая выдавила нейтральную улыбку. Улыбка вышла затравленной.

— «Референдум» же звучит благородно, весомо, значимо и возвеличивает избирателя в его собственных глазах.

Влад сделал паузу, отпил воды.

— Так вот, проведите плебисцит на тему «“Да” или “нет” возрождению реальных гладиаторских боев с муками, кровью, ревом публики с налитыми алкогольным бешенством глазами»! Проведите, и вы получите жирное «ДА!!!» с трехкратным перевесом.

— То есть, — ведущая программы круто заломила бровь (она слышала, что это придает лицу интеллекта), — вы хотите сказать, что мы идем по пути…

— Прошу вас! — Влад взмахом руки остановил ее на полуслове. — Никуда мы не идем! Мы уже прошли весь путь Древнего Рима!

— Но он же был разрушен варварами! — воскликнула ведущая, по-детски радуясь возможности проявить эрудицию.

— Э-э, полноте, голубушка! — досадливо поморщился Влад. — Имеющий глаза да увидит! Современный западный мир, сирень современный Древний Рим, наводнен современными варварами! Им даже и делать ничего не надо — только ждать, пока источенный демографической тлей плод сам рухнет к их ногам!

В другом интервью, данном журналу «Мат и Глянец», модному в кругу жен чиновников, Влад так ответил на вопрос о стимуле создания такой передачи:

— Стимулом, конечно, послужила сидячая, степенная редакторская работа, от которой только волком выть… — задумчиво прищурился, — …что натолкнуло на идею… Знаете, в Лондоне я как-то зашел в музей… названия не припомню, да это сейчас и неважно! Музей в центре города, из серии «Юному естествоиспытателю — испытай сам!» Можно опустить палец в бадью с ледяной водой температуры, какая была на месте крушения «Титаника», и приблизиться к пониманию мучений несчастных жертв. Всякие такие развлекухи, ясно, что я имею в виду? Так вот, среди всего прочего стоял там муляж электрического стула с заключенным, приговоренным к смертной казни. Кукла, очень натурально исполненная. Голова замотана мешком, полосатый костюм, ну и все такое. Рядом стенд с большой красной кнопкой. Нажимаешь — и приговоренный начинает корежиться в судорогах, испуская страшные стоны. Вы себе не можете представить, сколько было желающих нажать на кнопку и поглазеть на человеческие муки! Более того — почувствовать себя палачом, соучастником казни, Верховным Судией! Очередь выстроилась на весь павильон. А многие норовили и по нескольку раз нажать… От сидячей бездейственности эта сцена вспомнилась и стала обрастать деталями, проситься в жизнь.

* * *

— Ну, раз готов… — парень из команды Лау хлопнул Романова по плечу. — Тогда вперед, смертник!

Леша глубоко вдохнул — в желудок забрался откуда-то ледяной ком и лег тяжело на дно. Бросил последний взгляд в зеркало: черный строгий костюм, белая рубашка, галстук не надел, две верхние пуговицы расстегнуты. Нормально.

— Секунду, Алексей, — гримерша коснулась кисточкой щек, — все. Удачи!

Леша благодарно кивнул. Тощий парень распахнул дверь. В глаза ударил слепящий белый свет. Взвизгнули какие-то древние варварские дудки.

— Вот он, гладиатор правой половины! — зазвенел в голове голос ведущей, Тамары Кац, в точку прозванной коллегами Томка-стерлядь. — Для тех, кто смотрит нас впервые — если такие еще есть! — Тамара звонко рассмеялась — нет таких, конечно! — По условиям программы противники не увидят друг друга, пока не выйдут на арену.

Леша улыбнулся, поднял руку приветственным жестом, от души надеясь, что смотрится естественно и уверенно.

— А мы идем к арене с гладиатором левой половины! — прозвучал голос невидимого Лешке второго ассистента ведущего, Гиндераса Пинского. — Эй, да его надо вести на цепях! Его разум кипит, он готов разорвать на куски любого, кто осмелится ему перечить!

Леша пренебрежительно сплюнул и уверенно зашагал к выходу на арену Ледяной ком в желудке стремительно рос.

— Вы нашего не видели! — выкрикнула Тамара. — Да и хорошо — сбежали бы от страха!

— Тю! Напугала, дивчина! — бросил с усмешкой невидимый Лешке Гиндерас. — Смотрите сами не сбегите!

Романов подошел к черному тяжелому занавесу. Медленно выдохнул, сердце отчаянно колотилось, ладони стали влажными и холодными, захотелось вытереть их о брюки, но в последний момент сдержался.

Языческие дудки — где только Лау откопал эту первобытную музыку? — взвились в особенно варварском финальном аккорде, и на один взмах ресниц обрушилась тишина.

Черный занавес взлетел вверх, открыв пустую студию, разделенную пополам прозрачной стеклянной стеной и цветом пола. Синяя половина, по ней крупными буквами бежала надпись «ЛЕВАЯ». Красная половина, она же — совершенно верно! — «ПРАВАЯ». Всё, ничего более. Студийный пол, залитый безликим пластиком. Место поединка. Ровно посередине — трибуна на одного зрителя. Он же судья. Он же единственный и бессменный ведущий и автор программы «Не на жизнь, а на смерть».

Леша столько раз видел эту студию по телику, да под банку холодного пива или под вискарь, слышал крики, доносящиеся из уличных кафе, забитых во время трансляции: «Давай, мочи его, мочи, добивай, падлу!!!»

Черную дыру правого входа на арену обнажил второй занавес.

Леша сглотнул, лед в животе ожил, тяжело перевернулся, и Романов вышел под свет дышащих жаром прожекторов. Прищурился, пытаясь разглядеть своего противника, шагнувшего вперед одновременно с ним. Ощерился недобро. Мог бы и сам догадаться! Еще когда получил приглашение, дурак ты безмозглый! Лау же славится своим умением подбирать противников, воистину не на жизнь, а на смерть!

Навстречу ему шел с зеркальным отражением Лешиной злобной усмешки и с такой же разлитой в глубине глаз неожиданной растерянностью его бывший друг. Третий член некогда легендарной, ныне исчезнувшей команды, их великолепной троицы.

— Ну, что? Попали мы! — шепнул в правое ухо Лазари.

Романов шарахнулся, словно испуганная лошадь, только в воздух не вскинулся.

Дико закосил глазом. Показалось?

Мысленно выматерился — нервный стал. Сережка, правда, еще и не на такое способен. Да и прав он — попали.

На трибуну вышел Влад Лау. Поднял руку, музыка стихла. Он перегнулся через перила и обратился к Леше:

— Боец, смертник!

Леша запрокинул голову, посмотрел в глаза — серые, холодные. То ли волчьи, то ли снайперские.

— Что-то ты бледноват… В порядке?

— В полном! — широко улыбнулся Леша.

Он поднял правую руку жестом гладиаторов из фильмов:

— Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!

Лау криво усмехнулся и выпрямился:

— Мы рады вам, дорогие наши зрители!

Он покосился на прозрачное стекло перед ним, в котором бежали компьютерные строки, широко улыбнулся:

— Передо мной наш виртуальный счетчик! Я могу сказать только одно — и десять римских Колизеев не могли бы вместить всех наших зрителей! Я горд и счастлив, мои единомышленники!

Он потряс крепко сжатым кулаком над головой.

— А теперь…

Снова завыли варварские дудки под низкий и тревожный рокот барабанов.

Лау махнул рукой, призывая тишину.

— А теперь я прошу всех выслушать мои указания! В эфире программа «Не на жизнь, а на смерть!». Для тех, кто смотрит нас впервые! Предупреждаем — это жесткая, мужская передача. Слабонервным, беременным и детям смотреть категорически запрещено! Немедленно увести их от экранов или переключить на другой канал! — Он уставился тяжелым взором в камеру и процедил сквозь зубы: — И пеняйте потом на себя, а не на меня, я вас предупреждал! Итак, для тех, кто остался с нами, объясняю правила. У нас в студии два противника. Их взгляды противоположны. — Влад выдержал паузу. — Взгляды на что? — спросите вы. На все! Решительно на все! — отвечу я. Ни один из них не знает темы передачи, а точнее, поединка. И каждый из них до сей минуты терялся в догадках, кто же будет ему противостоять сегодня. — Он посмотрел вниз. Усмехнулся уголком рта. — А сейчас наверняка клянут себя за свое поспешное согласие. Но ничего не попишешь… — Он тряхнул головой в знаменитой бейсболке. — Вскоре я объявлю тему программы и задам противникам первые вопросы, втяну их в контакт. Моя задача — начать диалог.

Над ареной засветился огромный экран. На нем появились две фигуры. В белых туниках до середины бедер, на плечах скрепленный пряжкой красный плащ у одного, синий — у второго. Поножи сверкают бронзой, в левой руке — большой прямоугольный щит, в правой — прямой короткий меч — «гладиус». Черты лица одного из гладиаторов шаржированно повторяли Лешины, а второго — понятное дело — Духина.

Фигуры подняли мечи, грянули ими о щиты и медленно закружили друг против друга. На экране их не разделяла стеклянная стена.

— Все мы знаем, что меткое словцо, ирония, сарказм могут причинять раны не хуже боевого оружия. Моя цель — воплотить это расхожее и верное мнение в реальность.

Камеры нацелились на «бойцов».

— Сегодня, как и всегда, к поясу обоих участников поединка подвешены электрические разрядники. Это не шокеры, но! — Лау значительно покачал пальцем. — Уверяю вас, разряд может быть весьма и весьма чувствителен. Насколько, спросите вы? — Он задумчиво покачал головой. — Это, дорогие мои зрители, вы же и судьи поединка, решать вам, и только вам! Возьмите, пожалуйста, в руки трубки ваших телефонов, не важно, стационарных или мобильных. Посмотрите на них.

Клавиша с цифрой один означает бойца левой половины. Сегодня мы приветствуем на левой половине господина Александра Духина, известного врача-терапевта, заведующего отделением внутренних болезней больницы «Врата Надежды». Наше почтение!

Леша заставил себя повернуть голову. Саша улыбался и махал над головой руками.

— На щите или со щитом! — выкрикнул он своим красивым оперным баритоном.

В студии зазвучали аплодисменты.

Леша поморщился.

Камеры тотчас выхватили его выражение лица и швырнули крупным планом в эфир.

— Кнопка с цифрой три — код бойца правой половины. Сегодня гладиатор правой половины…

Лау посмотрел на Романова. Камеры уставились на Романова своими черными вампирскими зрачками. Весь мир смотрел на Романова. Смотрел и жаждал крови, мелькнула предательская мыслишка. Лешка мысленно прогнал ее пинком.

— Старший врач отделения анестезиологии крупнейшего частного медицинского центра страны, клиники «Парацельс Медицинский Центр», мы ее привычно и кратко зовем ПМЦ, единоличный хозяин и генеральный директор фирмы «Исцеление», одной из ведущих израильских фирм в сфере медицинского туризма… Алексей Романов!

— Или Цезарь, или ничего! — Леша подивился своему голосу — словно ворон прокаркал. Или это только так показалось?

— Итак, прежде чем начнется бой, — Лау кровожадно ухмыльнулся, — я хочу еще раз вернуться к правилам поединка.

К обоим участникам подскочили симпатичные девушки с застывшей улыбкой, кукольными глазами. Черные колготки выгодно подчеркивали длину стройных ног, на минимально допустимом уровне прикрытых полоской узкой юбки. В руках — бумажные папки.

— Primo, гладиаторы, вам надлежит подписать отказ от предъявления медицинских или иных судебных исков программе «Не на жизнь, а на смерть!», телевизионному каналу «Мы» и лично мне, белому и пушистому Владу Лау. — Влад перегнулся через трибуну к бойцам. — Можете, конечно, и не подписывать, — он презрительно сморщил нос, — ваше полное право. Я пойму, зрители поймут, но сегодняшняя наша программа на этом закончится, — сказал он, показывая всем своим видом, что простить такую трусость невозможно. — Правда, тогда непонятно, чего вы сюда пришли? И как будете потом смотреть людям в глаза?

Девушки протянули ручки. Лешка подписал не глядя. Духин тоже.

— Secundo, — Влад оторвал взгляд от гладиаторов и посмотрел пристально и немного грустно в камеры, на зрителей, словно смотрел на каждого по отдельности. Выдержал паузу. — Я вновь вручаю жизнь участников нашей программы «Не на жизнь, а на смерть!» в ваши руки, дамы и господа. Как в славные времена Великой Римской империи судьбы гладиаторов решал опущенный или поднятый большой палец, так и сейчас — вы, и только вы примете на себя роль парок, прядущих жизни нить или… отсекающих ее.

Драматическая пауза. Дать зрителям возможность проникнуться своей ролью, ощутить себя вершителями судеб.

— Только вы, выслушав вопрос и ответ противника, нажмете на ту или иную кнопку телефонного аппарата, выпустите на волю мощь электричества! Импульс пронесется со скоростью света в студийные серверы и там сольется с другими, себе подобными… — Лау потряс воздетыми к небу налитыми силой кулаками. — Или же столкнется с импульсами с иным, противоположным знаком, спущенными с цепи другими судьями…

Кулаки его ударили друг о друга. Студию пронзила вспышка молнии, грянул гром.

— Наш сервер мгновенно подсчитает все «рго» и «contra», по сумме станет ясно, довольны ли вы вопросом, поведением бойцов и ответом, переведет ваше решение вновь в электрический импульс и вернет его на арену. И станет ясно: нанес ли спрашивающий удар, парировал ли его отвечающий и достиг ли цели ответный выпад.

Камеры дали крупный план Романова и Духина.

— Как вы видите, у каждого бойца на поясе подвешены разрядники.

На экранах телевизоров появилось изображение черных матовых коробок с отходящими от них проводами. Провода исчезали под одеждой участников.

— Наклейки, оканчивающие провода, находятся в области руки, верхней части спины и… — Лау ухмыльнулся, похлопал себя по заднему карману брюк. — …скажем так, на филейной части. Боец, проигравший вопрос, получает разряд. Проиграл с небольшим перевесом — слабый разряд; перевес ощутим — средней силы. А если зрительские симпатии оказались целиком и полностью на стороне второго участника поединка? Увы, увы! — удар будет сильным.

Лау перевел дух, щелкнул пальцами. К нему подскочила девушка с запотевшим стаканом. Влад отпил глоток, прочистил горло. Улыбнулся:

— Предвосхищая ваш вопрос: «А что же этот алкаш пьет?», отвечаю — только воду! Но не будем отвлекаться! Область поражения определяете тоже вы, дорогие зрители! Кнопка с цифрой пять означает верхнюю треть туловища, нажимайте ее, пожалуйста, ответственно! Ведь это означает очень интересный вопрос или исключительно сильный ответ! Цифра девять — код средней трети корпуса, а ноль — это разряд в нижнюю часть тела. Остальное — дело наших компьютеров. Подсчитают мгновенно ваши нажатия и поведут себя в соответствии с их алгебраической суммой… — Помял подбородок: — А для тех наших зрителей, кто не помнит математику, поясню: короче, как сходняк решит, туда пацан и огребет. Теперь всем ясно? Бой идет до смерти аватара!

Камеры дали его лицо крупным планом. Серые немигающие глаза тяжело смотрели на зрителей:

— Представляю себе впечатлительных дамочек, испуганно прикрывших ладонью рот, и спешу их успокоить — не на самом деле, конечно! Да, гладиатору, получившему три сильных разряда, мало, конечно, не покажется! Но и умирать на самом деле тут у нас никто не будет, дамы и господа, повторю еще раз, читайте по губам: н-и-к-т-о!

Лицо Лау посуровело, рука выпрямилась, указательный палец выстрелил в грудь гладиаторов.

— Кроме аватаров на экране, конечно. Они будут получать удары, будут стоны и крики, будет кровь и, возможно, отсеченные конечности. Будет много варварства и жестокости. Еще раз напоминаю — уложите детей в кроватки, уведите беременных от экранов, дайте успокоительного слабонервным! А настоящие мужики — сдвиньте кружки, налейте стопки и приготовьтесь биться не на жизнь, а на смерть! — Лау помолчал с секунду, ноздри его раздувались, перевел взгляд вниз. — Так, бойцы, теперь вы. Слушайте и запоминайте — повторять не буду!

Романов стоял с невозмутимым видом. От души надеялся, что стук его сердца не гремит в микрофоне.

— Вам позволено почти все. Вы можете материть друг друга, но! Имейте в виду — мат может публику покоробить, и она зачтет вам оскорбления как поражение — получите удар. Конечно, крепкое, к месту сказанное словцо — всегда плюс. Но все должно быть в пропорции. Помните об этом. — Он снова щелкнул пальцем, глотнул воды. — Дальше. Не медлите с ответом. Компьютер даст время собраться и ответить.

Оба кивнули.

— Секунд пятнадцать примерно будет, чтобы начать отвечать. У нас тут не шахматный турнир. Не откроешь рот — проиграл вопрос. Разряд. Это ясно?

— Да, — односложно и в унисон ответили они. Друг на друга так и не смотрели.

— И разряд, думаю, сильный. Ибо всех болельщиков разозлишь своим молчанием или невнятным мычанием. — Помолчал. — Ну и последнее. Что у нас запрещено. Эта часть короткая. Запрещено оскорблять семью, близких, друзей противника. Высмеивать его физические недостатки. А также выдавать государственные тайны.

Камеры дали крупным планом его указательный палец, предостерегающе постукивающий по красной кнопке.

— Нарушитель будет немедленно мною наказан жестким электрическим ударом. Эфир — прекращен, а недостойный гладиатор с позором будет изгнан из студии.

Он уставился на Лешу сверлящим взглядом:

— Вам. Это. Ясно, Романов?

Лешка небрежно пожал плечами:

— Абсолютно!

Лау нехотя перевел взгляд на Духина:

— А вам, доктор?

— Аналогично, — кивнул Духин.

«Почему он назвал его доктором, а меня нет? — промелькнуло у Леши в голове. — Случайно или подвох?»

«Чушь! — одернул сам себя. — Извечная твоя паранойя! Лау повсюду декларирует свою объективность. Сохраняй спокойствие. Кто сорвется, тот и проиграл».

— Ну, коли так…

Лау повернулся через левое плечо, и телекамеры, пастухи современного мира, перевели послушный взгляд телезрителей вслед за ним, в глубь студии.

— Петрович, ты здесь? — окликнул Влад кого-то невидимого.

— А то! — охотно откликнулся Петрович. Камеры показали румяного здоровяка с гусарскими усами, в зеленой медицинской униформе.

— Последний участник нашей программы, наш бессменный доктор Владимир Дорфман по кличке Петрович! Прошу любить и жаловать! — с цирковыми интонациями выкрикнул Лау, указывая широким жестом на доктора.

— Только я думаю, Влад, сегодня мое присутствие излишне, — пробурчал, смущенно разводя руками, Петрович. — Два таких врача… специалисты такого класса… уж как-нибудь один другому поможет в случае необходимости.

— Уверен, Петрович? — усмехнулся ему Влад. Улыбка крупно пошла в эфир. — А вдруг наоборот? При их-то отношении друг к другу, знаешь, я не удивлюсь…

Леша вспыхнул, открыл было рот — крикнуть, что такое предположение оскорбительно. Вовремя прикусил язык, сообразил — Влад нарочно колет их словом, словно пикадор быка, злит, раззадоривает. Искоса взглянул на Духина. Тот тоже прикусил губу. Сашка никогда дураком не был.

По обе стороны от Влада заняли свои места ассистенты гладиаторов.

Тамара подмигнула Леше, выкинула кулак жестом «но пасаран!». Гиндерас показал ей язык. Тамара фыркнула, выставив средний палец.

— Ну-с! — Влад хищно потер руки, улыбнулся камерам. — Тема нашего сегодняшнего боя…

Пауза. Влад задумался, хотя, конечно, тема была им продумана, выстроена и отточена задолго до того.

— Ясный перец, я пригласил врачей большого калибра не для того, чтобы узнать их мнение о влиянии творчества Модильяни на формирование личности Лаврентия Павловича Берии. — Он подмигнул камере: — Естественно, речь пойдет о медицине, точнее — о той ее области, которая кроется в сумраке, прячется от света и не любит широких, открытых пространств, равно как и таких же обсуждений. Речь, дорогие мои друзья, у нас сегодня пойдет о медицинском туризме! — И тотчас мощно махнул рукой: — Нет-нет! Я не собираюсь вновь мусолить одно и то же, выяснять, чья медицина лучше, у кого сиськи больше, а ноги длиннее. Меня не волнует, как поток денежных больных оттесняет в сторону больных наших, родных, еврейских. Для этого у нас есть министерство здравоохранения. Вот пусть и охраняет нас. Здраво.

По залу прошелестел хохоток.

«Запись?» — промелькнула мысль.

— Это все, други мои, восстановимо. Подбавит государство наше денежек и вернет утраченное равенство.

«Вот ведь обожает себя, нарцисс! Поет и поет, остановиться не может», — с неприязнью подумал Лешка.

— А вот что происходит с нашими врачами? А? — Лау удачно изобразил ленинский прищур. — Наши врачи — это тот самый уязвимый человеческий фактор, который и выводит нашу медицину на мировой уровень. Столько было вложено сил и труда, чтобы выпестовать эту чувствительную к любым изменениям окружающей среды касту…

Лау задумчиво покачал головой.

«Можно подумать, ты и выращивал, — мысленно ответил Лешка. — Ваша каста обычно все и разрушает…»

— Вот вопрос, вот и начало сегодняшнего поединка — как этот нежданный водопад зелени влияет на наших эскулапов?

Камеры вывели его лицо на экран.

— И начнем с названия. Как окрестить этот денежный поток?

Он обратился к противникам:

— Ну, бойцы, название!

— Я предлагаю — болезнедоллары! — усмехнулся Духин, ни секунды не раздумывая, и повернулся к Леше.

Его аватар на экране тоже развернулся к романовскому, занося меч над головой.

«Началось!» — пискнул кто-то тоскливо в Лешкиной голове.

— А я предлагаю, — услышал Леша чей-то голос и сообразил: «Мамочки! Это же я говорю!» — Здоровоевры! Звучит оптимистичнее!

И сверкнул Духину широкой улыбкой.

На экране мечи грянули друг о друга.

Лешка напрягся в ожидании удара.

Ничего! Братцы, ничего!

А вот Духин поморщился. Показалось? Нет, не показалось!!!

Мечи разошлись. Но у Сашки, то есть у его аватара, левый бицепс украсился алой полоской.

— Царапина! — улыбнулся Духин.

— Зрители с небольшим перевесом приняли «здоровоевры», — констатировал Лау. — Пусть будет так! Название и в самом деле лихое. О’кей, так как же, бойцы, эти лихие здоровоеврики влияют на наших дорогих эскулапов?

— Очень плохо, — рубанул рукой воздух Духин.

— А я уверен — хорошо! — небрежно дернул плечом Леша.

На экране гладиаторы пошли по кругу, друг против друга.

— Чем плохо? — Леша развернулся к Духину и впервые посмотрел на него в упор. — Тем, что страна получает дополнительные миллиарды? Дополнительные, но не лишние?

И его меч описал сверкнувшую на экране дугу.

— Романов, — легко парировал удар Сашка, — не убегай от ответа! Мы не о стране, мы о врачах говорим!

И лезвие его меча зацепило по касательной Лешино плечо. Бац! Правое плечо на секунду онемело, а потом вспыхнуло жгучей болью.

— Е-ё! — выдохнул Леша, роняя меч, но успев подхватить его левой рукой.

— Плохо тем, что врачи ошалели, так же как шейхи от нефтедолларов! Дармовые бабки на них повалили!

— Ага! — Леша красиво отвел удар, и Духин по инерции качнулся ему навстречу. — Тебе, значит, не нравится, что врачи богатеют? Может, потому, что ты оказался лишним на этом празднике жизни?

И рукоять Лешиного меча с маху дала Духину по зубам. Кровь выстрелила струйкой из губы, и зал довольно взревел.

Духин качнулся, но тотчас отскочил упруго назад, восстанавливая равновесие.

— У меня, Леша, свой праздник жизни! И он, слава богу, не зависит от денег! Плоха та жизнь, счастье которой измеряется в монетах!

Леша зашипел от острой боли в левом боку, прижал локоть к ране.

Они оба перестали в горячке поединка разделять себя и свои аватары. Слились с ними кентаврами. Исчез линялый студийный линолеум, и раскаленный желтый песок арены жжет босые ноги, и рев потной толпы стоит в ушах.

«Почему я получил удар? — заметалась быстрая мысль. — Ведь Духин ничего не сказал по делу?»

Что-то важное проскочило стремглав перед внутренним взором, но Леша не успел ухватить. Метнулось вновь. Стоп! Поймал!!

Не важно, насколько ты прав или нет, насколько мысль твоя остра и логична, а умозаключения красивы и верны. Все зависит от того, как оценила тебя толпа. Большой палец вверх или вниз — он решает дело! И если это даже ложь, но черное ты умело выставил белым — ты победил! Демократия и демагогия если и не близнецы-братья, то очень похожи.

— Нет, Леша, отвечая на твой вопрос, — мне не нравится не то, что врачи богатеют, мне не нравится, как они богатеют.

— Моральный облик? Облико морале? — презрительно сморщил нос Романов.

Мечи со скрежетом скрестились, выбросили сноп искр и разошлись.

— Не строй из себя клоуна, Романов! Не прячься за словами! Ты же прекрасно видишь картину. Израильские врачи всегда славились высоким уровнем знаний…

— А русские, значит, эту планку опустили? — сплюнул Леша, и его меч небрежно скользнул по бедру Духина, оставляя за собой кровоточащую полосу.

Тот со стоном отскочил, припал на ногу подраненным волком. Ощерился.

— Перестань ерунду нести, Романов! При чем здесь русские?

Леша хотел было съязвить, но понял — перебирает. Наберет очки, проявив великодушие к поверженному противнику. Отошел, опустил меч. Дал отдышаться.

— Наши врачи — это краеугольный камень, основа всей нашей медицины. Они отбирались по крупицам из общей массы абитуриентов. Самые светлые головы плюс этика, разве не так?

Никогда нельзя соглашаться с противником!

Леша возвел очи к небу, мол, к чему вся эта болтовня? Улыбнулся в камеру, поиграл мечом, показывая всем видом — рубись, а не болтай!

— Они долгими годами шли к успеху Конкуренция жестко отбирала лучших. Для того чтобы удержаться на рынке, надо было беспрерывно читать, учиться, повышать. Больные знали, кто почем, ху из ху. Репутацию надо было заслужить. Годы учебы в Америке, во Франции, в Англии… Всю жизнь учились, оттачивали мастерство.

Духин встал, растер, морщась, ногу, усмехнулся.

— И тут — поток денег! Водопад! Хорош ты или плох — неважно! Всем хватит! Врачи стали бизнесменами! Ты, Леша, врач или бизнесмен?

— Конечно, врач! — широко улыбнулся Леша, легко отводя по широкой дуге меч врага. — И бизнесмен, конечно!

— То есть, хапаешь прибавочную стоимость на горе?

— Ты еще плюнь в бюро ритуальных услуг — они только на смертях и живут!

— Хорошая бизнес-идея для тебя, Романов! Организуй «дочку» на своей базе — будешь хоронить тех, кого не вылечил, — безотходное предприятие с ударным коэффициентом прибыли.

Увлекся Духин. Всегда любил пикировку, славился острым языком. Погнался за Лешей, машет мечом. Не видит, как Леша заманивает его на свое поле.

— Мне зарплату, Леша, больница платит, а не больные люди!

— А частные приемы, Духин? Твоя «Клиника боли» котируется неслабо…

Мечи сверкали вверх-вниз, неслись размытыми стальными полосами по экрану, скрежетали, сходились с искрой.

— Мне люди платят за лечение, Романов. Понял? И я их лечу! Ты тоже, кстати, когда-то этим занимался…

— А мне, по-твоему, платят за то, чтобы я их мучил? За эвтаназию мне платят?

Духин широко и нарочито благодушно улыбнулся.

«Капец, подставился», — обреченно сказал Леше внутренний голос.

— Тебе, Леша, платят комиссионные, как квартирному маклеру. Ты посредник, Леша, сводник, так сказать.

— Я не посредник, я организатор лечения! — запоздало выкрикнул Леша в неуклюжей попытке блокировать удар.

Меч Духина красиво по спирали взлетел над Лешиной головой, обманув неловкую защиту.

У-ух!! Тяжелый мощный удар в грудь. Свет в глазах померк. Тело скрутила судорога, и Лешу отшвырнуло метра на два назад. Затылок крепко приложился об пол. В ушах трубно зазвенело, и темнота одним плавным прыжком накрыла Лешу.

Противный запах.

— Эй, боец, ты как?

Круглое лицо с запорожскими усами, пропахшими табаком, нависло над Лешей.

Кто это?

«Петрович! — Осенило Лешу. — Фельдшер этот студийный. Господи, нашатырь в нос сует!»

Леша поморщился, приподнялся на локтях. Студия поплыла в сторону.

Израиль, двадцать первый век, а этот недоучка лезет с нашатырем под нос…

— Классно я, Петрович! — фыркнул Леша.

— Стоп-стоп! — раздался с судейской трибуны голос Лау. — Вы ушли от темы нашей сегодняшней передачи. Мы говорим о врачах, о влиянии на них… как мы денежки обозвали? Здоровоевры? Вот, а не о посредниках, маклерах, организаторах, называйте как вам удобно.

Леша сел. Ржавый вкус, конечно, от крови. Язык прикусил. Но ничего, не смертельно. Встал. Качнуло. В ушах пискнуло…

— Поэтому последний удар, нанесенный доктору Романову, я не засчитываю. Он не по теме. Доктор Духин?

Духин кивнул.

— Вам замечание. Еще один такой уход в сторону — и вам будет штрафной удар. В грудь. Это понятно?

Духин буркнул неразборчиво.

— Понятно? — повысил голос Лау.

— Да понятно-понятно, — повторил Духин.

— Ну, вот и славно, — хмыкнул Влад. — Вы как, Романов?

— Да в порядке я. В полном порядке, — улыбнулся в камеру Леша.

— И не давайте себя заманить в ловушку. Не подставляйтесь, — веско заметил Лау.

«Спасибо, дядя Лау! — подумал Леша. — Уж и без твоих советов постараюсь…»

— Ладно, нечего время терять! Грянули!

— Тебе, значит, Саша, по теме и сказать нечего? — с ходу атаковал Романов. — Все только денежки считаешь?

— А по теме — легкие деньги развращают! — пожал плечами Саша. — Губят! Вот посмотри на себя — был доктор, и всё, кончился… Бизнесмен Романов!

— Неужели? — заломил бровь Леша. — А то, что моя фирма только за последний год поставила правильный диагноз более чем двумстам больным, которым не смогли этого сделать на их родине?

— Ну! — начал было Духин, но Леша напористо продолжал атаковать: — А куда записать тех, которым было отказано в лечении на родине, якобы из бесперспективности? Взяли и списали живых людей, похоронили. А мы их поставили на ноги. Сотни людей. Понимаешь, сотни! Они живы по сей день. Каждый день в фирму «Исцеление» приходят благодарственные письма. От матерей, отцов, детей, жен и мужей. Каждый божий день! Да, лечил не я. Но я, моя фирма это все организовала! Мои врачи выстроили план диагностики и привели в итоге к успеху. А теперь ты скажи… — Романов посмотрел на него в упор и тихо уронил, выделяя каждое слово: — В каком денежном эквиваленте ты сосчитаешь продление сотен человеческих жизней?!

Пауза. Дзинь!!!

Со звоном упал на арену Сашкин меч. Аватар его зашатался от размашистого удара. Красная широкая рана на груди. Неровными толчками выплеснулась на песок арены кровь. Трибуны взорвались хищным криком.

Леша поднял правую руку вверх. На экране его аватар потряс воздетым мечом — победа! Чистая и заслуженная победа!

Духин хотел что-то сказать, но его тело вдруг скрутила страшная судорога, и он обрушился на арену, выгнувшись мостиком. Он страшно замычал, из прокушенного языка на пол студии хлынула кровь. Леша застыл от ужаса, бросился к судейской трибуне. Лау там не было. Его место занял Поплаков и с наслаждением бил кулаком по красной кнопке…

26

Он И сейчас отчетливо помнил, как он проснулся от собственного крика, сидя на кровати. Его квартира. Его спальня. Его кровать. Белье сбилось в один мятый влажный ком. Запах крови?! Померещилось, слава богу…

В ту ночь он больше не заснул, как и не мог уснуть сейчас — сердце бухало в висках, руки тряслись.

Ну и сон, твою мать! Откуда? Почему? Чем он навеян и о чем предупреждал?

Он не смог разгадать ни тогда, в ту ночь, в которую привиделся ему этот кошмар, ни в ночь нынешнюю — ночь воспоминаний.

Воспоминания, воспоминания… Почему они его одолели? Нет, Сандра учила: «Почему — вопрос неверный. Спрашивай себя — зачем?»

Зачем именно сегодня его мучают воспоминания? Зачем?

В кино воспоминания — стандартный образ подведения итогов. Леша покачал головой — нечего пока что подытоживать. Так, что еще? Ничего! Никаких веских причин: куда ни глянь — безоблачный горизонт.

От Поплакова сообщили — проект идет полным ходом, все пучком. Все пучком, да только Сандра ушла… все хорошо, только очень тоскливо и тревожно. Одним словом — все хорошо, да ничего хорошего.

Леша невесело улыбнулся.

Если бы сон привиделся ему сегодня, вчера — было бы логично. Незадолго до завтрашнего эфира, а не… когда это было? Когда он приснился? В расцвет «Периода Сандры», вот когда! И почему он ей сразу не рассказал? Не доверял? Впрочем, сейчас уже не имеет значения. Тогда он собирался идти к Левону, советоваться — уж очень был напуган реалистичностью сновидения. Но представил, как тот свесит носатую голову набок, посмотрит косо — точь-в-точь недоверчивая ворона: «Колись — на кислоту подсел, дружище?», и раздумал.

Влад Лау, его передача… в ней нет ничего общего с тем ночным кошмаром! Солидное ток-шоу. Острые дебаты — да; брань и ругань в прямом эфире — да. Максимум — особо экспансивные противники успеют схватить друг друга за грудки, но мгновенно вмешаются ассистенты…

Время прошло, а сон, стоит лишь о нем подумать, встает перед глазами в мельчайших деталях. Лицо Духина, искаженное судорогой… Брр!

Кстати, сон — вполне в духе современности. Может, перенести на бумагу, запатентовать идею да и продать каналу «Мы»…

Поднялся с кровати — все равно не уснуть! — вышел на балкон.

Пентхаус возвышался над старой приморской застройкой времен британского мандата, словно замок феодала над ленными деревнями.

Ночь пропиталась душной влагой. Ровный постоянный шум города без перерыва создавал привычный фон. Мерцание бесчисленных разноцветных огней обрамляло черный провал моря.

Их отношения с Духиным стали иными сразу после… сразу после того, как Лазари «изменился».

Леша криво усмехнулся — обтекаемый, удобный термин он придумал, ничего не скажешь…

По правде говоря, они с Сашей никогда не были близки. Каждый из них дружил с Сережей. Он удерживал их вместе, как атом кислорода в молекуле воды удерживает два атома водорода — гремучих и взрывоопасных. Духин поначалу пытался вести фирму по своему пути, постоянно возражал. Пришлось напомнить, в чем заключаются обязанности медицинского директора. Конфликт. Мыльные страсти по Духину.

«Ты мне указал место, как какой-то… какому-то псу!» Да, указал. И правильно сделал — генеральный может быть только один. А если их два — то нет ни одного!

Духин попытки руководить оставил, все чаще стал проповедовать идеи несовместимости бизнеса и медицины. Его излюбленный девиз — «где начинаются деньги, кончается медицина», и тому подобная прекраснодушная чушь. Вернулся в общественную больницу — поначалу на четверть ставки, потом — на половину. Начались конфликты в семье — жена вовсе не хотела отказываться от маленьких радостей жизни, да и дочь тоже. Народничество их не прельщало совершенно. В конце концов она ушла, забрав дочь, к оптовому торговцу обувью, миллионеру. К сожалению, познакомил их именно Леша, на очередном приеме. Знакомил-то супружеские пары. Кто же знал, что Аня Духина так умело использует свои плюсы — хрупкую фигуру, фиалковые глаза и длинные пшеничные локоны — и лихо уведет мужика от его стокилограммовой коровы, давно променявшей секс на стряпню? Но Духин во всем обвинил только его (кого же еще? Не себя же!). Разразился скандал. Вылили друг на друга все накопленное годами.

Леша досадливо поморщился — стыдно вспоминать, что он только ни нес… Духин, правда, был не лучше. Правду говорят — не делай бизнес с друзьями, потеряешь одно из двух. Разругались вконец. Закономерно хлопнула дверь. Навсегда.

Лешу во всей этой истории волновали акции Духина. Его тридцать процентов. По стандартному договору у Духина не было другого выбора, как продать их доктору Романову. Анька могла только слюной истечь… А Духин возьми и обдури всех — нашел нестандартное решение, ай да сукин сын!

Разболелась голова. Надо заставить себя заснуть, принять таблетку и заснуть. Завтра тяжелый день и в завершение — эфир.

Но заставить себя лечь Романов не мог. Печаль лежала на сердце, вызывая к жизни бесконечную ленту воспоминаний.

Часто мы не в состоянии объяснить странную тревогу, беспокойство, внезапно охватившее нас без всяких, казалось бы, на то причин. Постфактум это состояние часто называют предчувствием. Причины меж тем есть всегда, но не всегда дано их осознать, понять угрозу суммы событий, накопившихся в параллельной, неосознанной реальности, готовых ее прорвать, ворваться лавиной в повседневную жизнь, навсегда изменив ее ход.

27

«Период Сандры» только восходил в зенит, Леша счастливо разрывался между ней, работой в ПМЦ и стремительно увеличивающей объемы фирмой. Сотрудники «Исцеления» не вылезали из сверхурочных, а Инесса сорвала голос постоянными указаниями. Интернет России проявил внезапный интерес к лечению сограждан в Израиле. Между сайтами доменных зон «RU» и израильской «CO.IL» разгорелась жаркая полемика, в которой все чаще стал участвовать Романов, пройдя стремительную эволюцию от врача, через промежуточные ступени развития «известный врач», «эксперт», «признанный эксперт», до почетного места третейского судьи на этом поле, с правом последнего, решающего слова.

Никакая тоска тогда не бередила его душу, не прозвучал никакой тревожный звоночек, когда первое коммюнике по теме «Поплаков — Романов», составленное аналитиками, легло на стол Второго.

Второй изучил факты, ознакомился с выдержками из интервью и аналитических обзоров российской и израильской прессы, внимательно прочитал заключения специалистов. Потеребил задумчиво подбородок. Вздохнул. Сделал несколько звонков. Вызвал заместителя, передал короткие инструкции, заметив: «Меня несколько дней не будет». Где он будет, сообщить не посчитал нужным, а заместитель, естественно, и не посмел поинтересоваться.

Второй появился на работе, когда посчитал нужным. Секретарша отметила, что он посвежел, загорел и явно набрался сил. Второй снисходительно кивнул и попросил, как обычно, двойной капучино. Когда дверь кабинета закрылась, пошевелил пальцами, как хирург перед началом операции, нажал нужный номер на золотом «Верту» и, дождавшись ответа Первого, сказал сакраментальную фразу: «Надо встретиться, поговорить».

Судьбоносная для Леши Романова встреча, о которой он и не подозревал, ибо Лазари не счел нужным его проинформировать, состоялась в географической точке, отнесенной от него на тысячи километров.

— Часто здесь бываешь? Нравится? — осведомился Первый у Второго, скользя безразличным взглядом по знакомому интерьеру веранды ресторана «Ветерок», частого места встреч обитателей Рублевского шоссе.

— Завтракать. — Второй откинулся на спинку плетеного кресла. — Люблю иногда здесь завтракать. По субботам. Мне, знаешь ли, нравится здешняя атмосфера во время бранча.

— Да-а? — вежливо поднял бровь Первый. — И чем же?

— Посмотри. — Рука Второго описала дугу.

Большинство столиков были сдвинуты, составлены для приема больших, чрезмерно веселых — на публику — семей. Лен, сатин, игривый шелк, всполохи бриллиантовых серег, подчеркивающие хрупкость шеи и тонкость стана молодых мам. Петруши, Ванечки и Сашеньки — звонкие, из рекламных роликов детские голоса.

— Видишь? И мое семейство здесь. Журчат, смеются, флиртуют. Оно, конечно, неискренне, ну да ладно. Важно, что я смотрю на них и думаю — добился. Как в кино.

— Глыбко, — кивнул Первый.

Второй пронзил его взглядом, но лицо Первого было безмятежно и нейтрально, как у крутого игрока в покер, коим он, впрочем, и являлся.

— А ты никогда здесь не бываешь?

— Почти что. Может, пару раз за все время. — Первый поморщился. — Достают.

— Кто? — изумился Второй. — Кто тебя тут достать может?

И действительно! Шум и перенесенное незамысловатыми актерами в жизнь плоско сыгранное киношное веселье бурлили рядом, но невидимую границу подле длинного, самого длинного на веранде стола, за которым сидели обе Важные Личности с домочадцами, не пересекали.

И Первый, и Второй были личностями воистину известными и Неприкасаемыми. До поры до времени. Поскольку вечно Неприкасаемых, как учит нас история, которую почему-то никто из них не учит, не бывает. Ну а если бы кто из посетителей вдруг по незнанию пересек границу, то немедленно осознал бы всю тяжесть своего проступка, ибо незнание, как известно, не освобождает от наказания.

— Взглядами, — брезгливо шевельнул Первый пальцами, — взглядами достают. Будто лапами своими трогают. Жирными и трусливыми.

— А-а! — уважительно кивнул Второй и даже приосанился, настолько в мазу вставило высказанное его визави замечание. — Это, конечно, так…

Время, отпущенное на вежливые пустяки, истекло.

— Отойдем? — предложил, вставая, Второй, поскольку был стороной принимающей и вызвавшей на базар.

И тут же неявно, но чутко засуетились официанты, задвигались стулья, среди посетителей проявилась охрана, окружая неусыпным вниманием столик на двоих, ставший совершенно обособленным и опасным.

— Про Поплакова слышал? — спросил Второй, как только суета улеглась и начальники охраны дали добро началу беседы.

Первый усмехнулся, развел руками: мол, кто же про Поплакова не слышал, глупый вопрос, ты поясни — в каком контексте?

Второй мысленно обругал себя за поспешность и проигрыш очка в незримом поединке.

— В контексте медицинского бизнеса, — и по дрогнувшим векам Первого понял, что очко отыграл. Не был тот в курсе. Злиться будет! Это хорошо…

— И что же наш неутомимый друг придумал на этот раз? — изобразил на лице вежливый интерес Первый, но Второго не обманул — интерес был истинным.

— Желание очень простое — подмять под себя весь медицинский туризм, все лечение за рубежом, — холодно улыбнулся Второй. — Начнет с Израиля. Обкатает схему на провинции, прощупает все слабые места, отшлифует — и дальше: Германия, Швейцария, Штаты.

— Наполеон прямо, — усмехнулся Первый.

Человеку непривычному от такой усмешки захотелось бы убраться куда подальше, но Второй был привычным, сам частенько так усмехался, поэтому лишь согласно кивнул.

— Ну и в чем у него фишка? И о каких суммах идет речь?

Второй кашлянул.

— Давай начнем с бабла. По моим прикидкам, — он деланно прищурился, хотя весь расклад давно был выучен назубок, — в год в Израиль на лечение из постсоветского пространства уходит примерно миллиард евро.

Первый кисло поморщился.

— Это только на лечение! — заторопился Второй. — Маржа из этих денег половина.

— Ну, пятьсот лимонов… — вяло протянул Первый.

— Заметь! Все деньги практически налом, ну, процентов семьдесят. А там еще гостиницы, проживание, экскурсии… Миллиарда три минимум.

— Ну, это вообще смешно — прибыль в этом секторе с гулькин член. Неинтересно.

— Во-первых, ты не совсем прав, и если зацепить этот сектор, через него можно попробовать влезть в строительство суперотелей. Я вижу здесь лазейку в строительный бизнес, в который, как ты знаешь, в Израиле нас хрен пустят.

Первый кивнул.

— Но это дальний прицел. А ближний — прикинь: где в Израиле миллиард, там в Германии три, если не четыре.

Первый промолчал. Молчание, как известно, — знак согласия.

Второй не торопил, опустил взгляд на свои колени. Пусть подумает, прокачает ситуацию. Сам поймет.

— Не деньги нас должны волновать…

Второй в который раз высоко оценил скорость мышления собеседника и порадовался, что в свое время мудро сел в его лодку.

— …а монополия на медицину. Плюс монополия на здоровье, если ты, конечно, пургу не гонишь, хотя прежде за тобой такого не водилось.

— Не гоню, поверь — не гоню, — развел углы рта в улыбку Второй. — И еще один аспект…

— …тайна медицинской информации, — перебил его Первый и поджал задумчиво губы. — Точнее, полное ее отсутствие. Все идет через твоих людей… ты в курсе состояния здоровья влиятельных лиц… тут и сокрыты несметные сокровища! — И посмотрел на Второго. — И как же он собирается это провернуть?

— Довольно простая схема. Требует длительного времени для инициации, зато потом должна сработать легко и просто, как мясорубка.

— Ну это кому как, — возразил Первый и кивнул на соседний стол, где его жена-«дочка» играла с сыном в возрасте внука. — Моя, например, долго хотела понять принцип ее работы.

— Мясорубки-то? И? — заинтересованно поднял брови Второй.

— Я тебя умоляю! — безнадежно махнул рукой Первый и страдальчески поморщился.

— Не умоляй, у меня аналогично, — откликнулся Второй.

Они посмотрели друг на друга с секундным взаимным пониманием. Согласно неписаному этикету одновременно отвели глаза в стороны.

— Ну, давай схему, — вернул беседу в русло Первый. — Чувствую, лазутчики твои поработали неплохо.

Второй скромно улыбнулся.

— Тут вся мулька была во времени. Главное было — не спешить. Он и не спешил. Вырастил в России своего человечка — доктора. Поднял его в академики. Создал под его эгидой Общество частных врачей России. Казалось бы, херня? Есть общество, нет его — как лечил, так лечить и буду! А вот хрен! Те врачи, что на членство забили, один за другим прошли через налоговый, эпидемиологический и прочие круги ада. Мелкую рыбешку отпускали, а вот все именитые в обществе теперь состоят и не рыпаются.

— Угу… — упер нос в руки домиком Первый — признак глубокого внимания.

— Общество, между прочим, имеет свои представительства в девяноста двух субъектах Федерации.

— Молодее-ц! — нехорошим голосом откликнулся Первый. — Как же это я…

— Да не только ты, — тактично упредил его Второй. — Все мы! Все мы лоханулись. Да и невозможно за всем уследить. Да и кому наша медицина сдалась-то! В Швейцарию как ездили, так и ездим…

— Дальше расклад я представляю, — перебил его Первый. — Аналогичное общество создается в Израиле. На некоммерческой, естественно, основе. В прессе, в нашей и израильской, поднимается большой шум. У нас — по поводу того, что наших сограждан беззастенчиво грабят и плохо лечат, у них — по поводу того, что лучшие врачи стригут деньги на богатых туристах, а для своих, родных израильских граждан — нет ни времени, ни операционных. Плач и стенания с обеих сторон, вопли: «Доколе?!» Принимается у нас — волевое, а у них — демократическое решение о необходимости регуляции процесса. А кто будет регулятором? Опа-на! И искать-то не надо, господа-товарищи, вот они, наши белые рояли в кустах! Два готовых, белых и пушистых, абсолютно, подчеркиваю — аб-со-лютно! — некоммерческих общества, которые уже заключили к тому времени договоры о взаимном сотрудничестве в рамках принципа «чистые руки, горячее сердце».

И оба хохотнули. Коротко, как выстрел.

— Почти что так, как ты сказал, — кивнул Второй. — Но он сработал еще проще и элегантнее. Это мы, белые и пушистые, и других нам не надо. Люди едут от нас, мы сидим на трубе в этом смысле, мы и будем регуляторы! Наше общество Беззаветной Любви к согражданам, сирень частнопрактикующих врачей, и есть искомый регулятор. А с той, другой стороны нам регуляторы не нужны! С другой стороны нам нужно принимающее юридическое лицо, не связанное никакими обязательствами ни с одной из израильских клиник, больниц, с министерствами и ведомствами. Компания, скажем, зарекомендовавшая себя в сфере медицинского туризма как высокопрофессиональная, кристально честная, с задушевным подходом к людям.

— Понятно теперь, чего он все время в Израиль мотается, — покачал головой Первый.

— Бухать он ездит. Бухать и потом лечить последствия запоя.

Первый резко вздернул голову и скептически посмотрел на Второго. Тот глазом не моргнул, хотя внутренне напрягся: «Никак косяк упорол?»

— А дома он, значит, вообще не пьет? И ты веришь?

Кадык Второго нервно дернулся:

— Верю ли я, что он не пьет?

— Веришь ли ты, что за этим он зачастил на Святую землю?

Первый откинулся на спинку кресла и улыбнулся:

— Может, он и бухает там, отрывается слегонца. Ну и лечится, естественно. Но не в этом причина. Человека он там ищет… человека! Принимающую сторону.

Настал черед улыбаться Второго:

— Не ищет он. Нашел.

И протянул, не глядя, руку в сторону. В ладонь тотчас был почтительно вложен айпад.

— Полистай. — И протянул Первому.

Замелькали заголовки газетных статей, интервью: «Лечение в Израиле — обман или реальность?», «Зачем нужны посредники в лечении за рубежом? Интервью с доктором Романовым», «Посредники и организаторы лечения. В чем разница? Доктор Романов отвечает», «Компания “Исцеление” — как стать миллионером, помогая людям», «Доктор Романов — символ успеха, помноженный на гуманность», и еще, еще, еще..

— Обратил внимание, как растет со временем частота публикаций? — поинтересовался Второй.

— И не только, — кивнул Первый. — И хвалебный тон нарастает в адрес «Исцеления». Успех, помноженный на гуманность… Прикинь, и нам такой заголовок отлично подошел бы!

Второй от души рассмеялся.

Первый продолжил:

— А еще по ТВ прошла волна передач об отвратительном обмане наших граждан в Израиле, взяточничестве и непомерной алчности израильских врачей. Причем, заметь, одновременно подчеркивается невероятно высокий профессиональный уровень врачей, оснащенность Израиля самым современным оборудованием и технологиями на уровне передовых стандартов. Читай меж строк — если взять евреев за жабры стальными руками российского контроля, то лучше и быть не может! — И оценил с уважением: — Да-а… ай да Поплаков, ай да сукин сын! Растет, сучара!

— Пора и тормознуть! — в тон ему заметил Второй.

Первый недовольно поморщился:

— Не болтай ерунды! Ты представляешь себе последствия…

Он многозначительно замолчал.

— Даже и мысли такой не было! — обиженно фыркнул Второй. — Мы ему намекнем. Доктором его израильским и намекнем.

Первый задумался. Ненадолго.

— Врача, конечно, можно. Говно вопрос. Ну а дальше-то что?

— А дальше как раз у нас все готово! — торжествующе улыбнулся Второй. — Дальше у нас все срастается. — И, спохватившись, добавил: — Как мне кажется. Но это тебе решать, конечно.

Первый промолчал. Очевидная аксиома. Солнце всходит на востоке, заходит на западе, а он, Первый, принимает решения.

— Говори, что там у тебя припрятано.

— В фирме интересный расклад. Изначально партнеров было трое, три друга. Основоположник идеи, этот наш Романов, и есть организатор, генератор идей. Второго друга сейчас нет в живых — разбился в аварии. Он отвечал за связи, контакты, реализацию идей генерального. Третий, Духин, был ответственным за медицинскую часть, классный терапевт.

— А Романов?

— Романов — анестезиолог. Сейчас скорее бизнесмен. Руководит фирмой. Правит, как положено. Умело.

— А третий… в смысле, сейчас второй…

— Духин?

— Да, он же партнер? Он что, не принимает решений?

Второй хмыкнул:

— Да разосрались они вконец. Романов пер вперед, как бульдозер, укрупнял фирму, крушил мелких посредников, подминал под себя их связи…

— Правильная бизнес-тактика, — отметил Первый.

— …Духин орал, что они теряют моральные принципы, гребут бабло, взвинчивают цены, требовал отказаться от имперских планов. Пока был жив этот их второй партнер, Лазари, он как-то все выравнивал. А после его смерти…

— Когда он умер?

Второй покрутил кистью. Сверкнули платиновые Breguet Marine на спортивном каучуковом ремешке.

— Прилично уже. И знаешь, что интересно?

— Ну?

— Сразу после его смерти фирма пошла круто вверх. Исключительно верные, дальновидные решения! Ни единой промашки! Романов круто фишку рубит, ничего не скажешь. Фирма стала ведущей в своей области. Пацаны мои, гении компьютерные, перетрясли все, наизнанку вывернули и дали ему очень лестную оценку.

— Видать, покойный-то тормозил процесс, а не помогал… А что доктор расстался с третьим другом — это нормально. Кто же бизнес с друзьями-то строит? Он бы и с первым разошелся, если б тот не погиб… — Вздохнул тяжело и, между прочим, искренне, от всего сердца: — Жаль… «намекать» таким толковым парнем… единственное решение, считаешь?

— Ты же знаешь — всегда есть варианты. Этот самый неприятный, зато самый действенный.

— Объяснись! Что нам дает фирма без этого доктора? Намек Поплакову? Ладно, не дурак, поймет, кто ему привет посылает, и что дальше? В страхе затрясется и приползет на коленях? Да никогда! Он прекрасно понимает, что лично ему никто и ничто при сегодняшних раскладах угрожать не может.

Второй огорченно крякнул:

— Ты меня за кого держишь?

— Ладно-ладно, — мирно пробурчал Первый улыбаясь. — Не кипятись.

— Ты же расклада еще не слышал, — обиженно дернул плечами Второй. — Все просчитано, все должно быть в ажуре… У каждого из компаньонов было изначально по тридцать три процента акций. Акции покойного перешли к его вдове, она никуда не лезет, довольна дивидендами, которые, кстати, Романов платит ей честно. Когда они с третьим, с Духиным, разругались, тот безвозмездно передал всю свою долю фонду помощи сиротам…

— Нашему или их? — подался вперед Первый.

— Ихнему, ясный перец. И без права перепродажи.

— Романтик херов, — поморщился Первый.

Второй выдержал небольшую паузу, ожидая реакции Первого: недовольно нахмурится, расстроится, скажет «хреново» или на худой конец задумается.

— Хорошо, — выпятил губу Первый — верный признак довольства собой. — Это хорошо.

Второй опешил.

— Раз ты мне это так преподносишь, значит, нашел выход из положения. Скорее всего, подбил концы к директору фонда, небось, он из «бывших»? Впрочем, какая разница! И как же ты разрулил проблему?..

Первый на секунду задумался:

— «Без права продажи» не означает без права передачи в доверенное управление третьему лицу с целью увеличения дохода фонда и более эффективной помощи сиротам и обездоленным. Необязательно при этом указывать весь доход — дети директора ничуть не хуже сирот.

— Примерно так, — кисло прокомментировал Второй. — И сделать их сиротами он тоже не стремится.

— А что с долей вдовы?

— Вообще не вопрос! — махнул рукой Второй. — Она после смерти мужа фирму возненавидела…

— Есть вариант, что Романов его?.. — поднял брови Первый.

— Нет-нет! — пожал плечами Второй, полностью отметая такую возможность. — Там все чисто. Гнал на своем «Харлее» и влетел во встречный автобус. Лоб в лоб. На ста восьмидесяти. Она чисто по-женски ни Романова, ни фирму знать после этого не хочет. Видит в них причину своего горя, корень зла, как говорится.

— Психологически ложится, — рассудил Первый. — Как решил?

— Когда я понял, что Поплаков начинает обхаживать фирму, я провел разведку и подбил к ней… ходы.

— Ходы либо прокладывают, либо роют. Клинья подбивают, — тоном наставника отметил Первый.

В соответствии с модными тенденциями он покровительствовал Академии русского языка и таким образом имел полное право считаться его знатоком.

— Трахался?

— Я?! — удивился Второй. — Да нахрен мне это сдалось?! Славик ею занимался. Не думаю, что трахались… Это важно?

— Абсолютно нет! — Первый махнул рукой, словно отгоняя муху. — Не вязни!

— Короче, скупили у нее акции по цене, перед которой она не смогла устоять, вместе с подпиской о неразглашении тайны сделки. На подписание Славик взял Малыша. Для усиления пункта о неразглашении.

— Мне эти детали неинтересны, — нахмурился Первый, — твоя идея, ты и отвечаешь.

Второй кивнул. Все как обычно. В случае чего — он виноват.

— В теории у нас шестьдесят шесть процентов акций.

Первый утвердительно кивнул.

— А дальше-то что? Кому их передать?

— Тут все срастается — будто судьба на блюдечке поднесла.

— Не люблю я, знаешь, подарки судьбы, — вздохнул Первый. — Если она что и дарит, так либо во временное, как потом выясняется, пользование, либо берет с процентами — потому как оказывается, что это был не подарок, а краткосрочная ссуда под большой процент.

— По-философски ты, безусловно, прав, — уважительно наклонил голову Второй, — но в нашем случае, сдается мне, судьба берет проценты не с нас, а с Романова. Видать, досадил ей чем-то.

— Объясни… — Первый пошевелил пальцами, охватывая воображаемый бокал, мгновенно материализованный официантом в фужер холодного «Шабли».

— У него с самого основания фирмы служит девка такая, толковая. Инесса. Его заместитель и правая рука. В делах разбирается от и до. Знает всю клиентуру. Она и замкнула всю клиентуру на себя, дабы хозяин не перетруждался.

— Не дабы, а якобы! — веско заметил Первый и аккуратно отпил глоток. Прикрыл на секунду веки. Посмаковал. «Шабли» — чудесное вино! Нейтральное, корректное, держит дистанцию, не навязывает свой вкус, наоборот, на языке оборачивается именно тем, что от него ждешь. Но если утратить контроль, перебрать — по голове даст крепко… Модель поведения Второго. Но потому он и Первый, что контроля не теряет.

— Кличка ее в фирме — Кане-Корсо. Собаки такие, итальянские…

— Римские. Времен Римской империи, — поправил Первый и отпил еще глоток.

— Одним словом — злобные и беззаветно преданные хозяину. Только ошиблись они с погонялом.

Коварная и злобная. Спит и видит, как подмять фирму под себя. Никаких других интересов в жизни. Одинокая злобная тварь, помешанная на деньгах!

— Неужто? — усомнился Первый. — Прямо вот такая дальновидная сука? Изначально знала — фирма поднимется, хозяин станет миллионером и… Что дальше? Знала, что партнеры разбегутся? Что один из них гикнется? Не верю я в такую дальновидность, тут другая причина…

— Ты прав, — кивнул Второй. — Как только я засек интерес Поплакова к фирме, сразу начал материал собирать. Короче, до недавнего времени квартира ее была увешена фотографиями Романова — Хозяин смеется, Хозяин с ней в обнимку, Хозяин на подписании, Хозяин в подпитии… много разных, и в основном они вместе…

— Безответная любовь?

— Вроде того. Романов — тот еще ходок. Денег море. Богатый холостяк, без семьи, без родни.

— Плохо. — Первый покачал пальцем. Бриллиант перстня сверкнул гневно, вторя хозяину. — Мужик его возраста должен семью иметь. Иначе посчитает Господь бесполезным материалом да и заберет на переплавку.

— Именно так, — кротко подтвердил Второй. — Но пока он шлялся с однодневками, молодняком и прочими шлюшками, она терпела — типа, отгуляет свое, да и поймет, кто на самом деле достоин идти с ним по жизни.

— Ты сказал — до недавнего времени? Про фотографии. Значит, больше их нет?

— Точно. Нет больше фоток и портретов.

— Угу. — Первый задумчиво вытянул губы трубочкой. — Женщина?

— Да. Женщина, — в голосе прозвучало уважение и… еще что-то?

Да! Первый с удивлением уловил в его голосе искреннюю тоску.

Но лицо Второго было невозмутимым, а весь вид выражал обычную деловитость.

— Фото есть? — неожиданно спросил Первый.

— Вот, — вновь протянул ему айпад Второй. — Но оно не передает…

Первый внимательно изучил фотографию Сандры.

— Не согласен. Передает.

И вернул планшет.

— С Инессой этой все ясно. Говоришь — умная, расчетливая, решительная? Просчитала — шансов нет. Все ее труды и надежды прахом. Все ее беззаветное служение хозяину тоже не нужно. Надо полагать, выла и рыдала, а потом решила уничтожить.

— Бабы — страшное дело, — кивнул Второй.

— Да-а… — протянул Первый и бросил на него быстрый взгляд. — Ты это помни, на случай, если Сандра тебе башку вскружила.

Второй открыл рот, чтобы возразить, но, перекусив слова пополам, кивнул коротко, по-военному.

— Вот и славно, — сухо отметил Первый. — Выходит, теперь у Инессы ничего в жизни нет. Осталась у разбитого корыта.

— Кроме бизнеса. И желания им управлять, выставив Хозяина нахрен. Ищи любовь с голой задницей.

— Надо полагать, наш вариант устраивает ее больше, — усмехнулся Первый.

— Угу. — Второй посмотрел ему в глаза. — Даже не представляешь, насколько.

Помолчали.

— Кто с ней общался? — спросил Первый.

— Я. Я и общался, — пожал плечами Второй, как бы говоря: кому же доверить?

— Хорошо, — сдержанно похвалил Первый. — Верное решение.

— Слетал под видом больного.

— Ну?

— Особо напрягаться не пришлось. Только позвал в ресторан…

— Секс?

— Отрезала с ходу — не интересует.

— Интересная женщина. Деловая, — отметил Первый, но добрых интонаций в его голосе не прозвучало. — Сработаемся.

— Я только завел разговор про Поплакова и его деловой интерес, как она сама предложила свои услуги. Сказала — можем ей доверять, не подведет.

— Не подведет, — согласился Первый. — Она же Кане-Корсо, которая вновь обрела хозяина и смысл жизни.

— И бизнес, — добавил Второй.

— Я же сказал — смысл жизни, — вздохнул Первый. — Шестьдесят шесть процентов акций у нее. В смысле — у нас. Что с акциями Романова?

— После смерти переходят к сотрудникам фирмы поровну. Сучка с ними быстро разберется.

— Пробили завещание?

— Конечно! — усмехнулся Второй.

— Мудак! Полез во взрослую игру, ничего не просчитав! — укоризненно покачал головой Первый, незаметно переведя Романова в прошедшее время. — Бабе влюбленной доверял… и путался со всеми у нее перед глазами. Мудак, одним словом!

Отпил глоток, поморщился — вино нагрелось, утратило прелесть — протянул руку в сторону. Бокал незамедлительно исчез. И вынес вердикт:

— Делай, как решил!

«Черт возьми! — зло подумал Второй. — Опять на меня стрелки перевел. Если не так пойдет — мое, значит, решение».

Но только молча кивнул.

28

Беседа, хоть и протекала на расстоянии в тысячи километров, несколько часовых поясов и валютных зон от балкона дома Романова, вмешалась в его жизнь — параллельная реальность вступала в свои права.

Неясная тревога заставила Сандру приподняться на локтях, прислушаться и сесть, спустив ноги с шезлонга. В этот момент Второй набрал номер Посредника, тот ответил сразу, словно ждал.

— Что случилось? — расслабленно спросил Леша с соседнего шезлонга.

Сандра обвела балкон взглядом, пожала плечами:

— Показалось… — Откинулась вновь на спинку кресла.

Он затянулся в последний раз — самая сладкая, крепкая, чуть потрескивающая затяжка.

Ночное море отливало тягучей черной смолой в рассеянном облаками свете луны.

— Как старая кровь, — сказал Лешка.

— М-м? — Сандра вопросительно приподняла бровь.

— Море, — пояснил Леша, неопределенным жестом пытаясь объять всю бездонность водного пространства. — Ночное, спокойное, тягучее, как сейчас, море удивительно напоминает цветом и консистенцией старую кровь в пакетах. Срок ее годности вот-вот выйдет и…

— Поэт ты наш… — лениво поморщилась Сандра. — Понесло тебя…

Лешка фыркнул:

— А как тебе видится море? Каким ты его представляешь? Как темную бездну? Как энергетическую гиперсферу? Как бесконечное неопределенное начало…

— Нет, птица-говорун, как вполне определенный конец! — тихонечко пискнула Сандра, не в силах устоять перед захлестывающей ее волной смеха, и перед тем, как ее накрыло окончательно, успела выкрикнуть: — Я тебе скажу, ей-богу, если смогу хоть слово вставить…

И с рыдающим всхлипом зашлась смехом.

Лешу тоже скрутила судорога безудержного хохота, он сучил ногами по шезлонгу в попытке вздохнуть и скатился на пол. Веская причина для нового приступа неудержимого веселья.

Наконец вал вселенского веселья выпустил их временно, до следующей волны, из своих объятий.

Леша встал на ноги. Пол блаженно поплыл под ним, качнулся и остановился. Он с толком использовал остановку и бухнулся назад в шезлонг.

Время растянулось и убыстрилось одновременно. Тело утратило вес и растворилось, унеслось в пространство. Замерло в космосе. Ничто обратилось во все и наполнилось энергией Нирваны. Нет никакой возможности поднять веки, губы слились между собой. Из центра галактики донесся голос Сандры:

— Леша - Пауза. Длиною в час или в секунду. Он ощутил, как его губы неохотно разошлись в стороны, выпуская на волю слова.

— Да, — слышит он свой голос со стороны, но не чужой, как в записи, а просто со стороны.

— Скажи, Леша, зачем ты здесь?

Странный вопрос. Какой интересный и яркий вопрос! Зачем Я здесь? Он готов дать ясный и пронзительный, всеобъемлющий и полный метафизический ответ!

— Потому что я здесь живу. Это мой дом.

И снова унесся в безбрежный, бестелесный океан чистой энергии.

— Нет, — донеслось до него через световой год длиною в полминуты. — Зачем ты здесь?

Он здесь… здесь — это всюду, здесь — это там? Здесь — это на планете Земля? Земля… третья планета от Солнца… Солнце — могучий, желтый, удивительно приятный теплый шар.

— Леша, ты меня слышишь?

Солнце превратилось в клубок желтого смеха.

— Слышу, волк, слышу!

И снова безудержный хохот.

И вдруг все схлынуло, исчезло, оставив Лешку распластанным на песке реальности. Он повернул голову к Сандре. Она лежала на боку, опершись на локоть, и пристально смотрела на Лешу. Подол юбки высоко обнажил млечный путь бедра с узкой чертой алых стрингов. Глаза в свете луны стали одной крови с черной смолой моря.

— Ты не понял — не почему, а зачем? — сказала она грудным, певучим и совершенно не своим голосом. Леша вздрогнул — так должен был звучать голос Кассандры. — Зачем ты еще здесь? Странно… — Она пожала недоуменно плечами: — Ты не весь здесь, в нашем мире… тебя влечет за собой нечто, что ты не в силах отпустить. Оно сильнее тебя. Не отпустишь — подомнет, уйдете вместе.

Романов замер на полувдохе. Под ложечкой морозно и тоскливо заныло. Но новый тягучий карамельный вал обрушился на него и закружил в своих глубинах.

Он увидел необыкновенно красивую, волшебную линию груди Сандры.

И все мысли исчезли, испарились в огне кузнечного молота, застучавшего в его чреслах.

Леша встал с шезлонга и медленно опустился на колени возле Сандры. Глаза ее были прикрыты, рот приоткрыт, и чуть вздернутая верхняя губа обнажала линию зубов — влажный жемчуг в свете луны.

«Господи! Я ее поцелую, а она мне скажет — не сейчас, я не хочу…»

И одна только мысль стала смыслом бытия:

«…лишь бы не оттолкнула — Господи! — лишь бы не оттолкнула…»

Губы нежно коснулись ее губ. Совпали. Слились. Сандра застонала.

Стон донесся из другого мира, пространства, времени. Он манил, звал за собой, и накрывшая Лешу с головой новая волна понеслась на пенистом гремящем гребне вслед за ним, чтобы обрушиться в полночь его стоном, которому вторил в ночи рев мотоцикла «Харлей Дэвидсон».

29

Серый депрессивный свет пробивался сквозь небрежно задернутые шторы. Утро переживало нелегкую фазу рождения. Ни в одном процессе рождения, тем более нового дня, нет и не может быть ничего привлекательного, только страдание и мука. Позже энергия солнца зальет мир розовым зефиром, но это произойдет потом, на стадии младенчества, а пока — несправедливо рано наступившее серое утро!

Леша вздохнул. Шаббат — Святая Суббота: все и всё отдыхает. Можно нежиться в постели, дрыхнуть хоть до обеда. Где справедливость?!

Леша вздохнул вновь. Но Высшая Справедливость не восторжествовала, Небесная Благодать не снизошла на него и не даровала ему сон. Впрочем, он чувствовал себя отдохнувшим, посвежевшим и… полным сил!

Он покосился влево. Сандра спала глубоко и безмятежно. Леша тихо сел на кровати, нашарил сандалии — никаких мягких тапочек, только жесткая кожа — и побрел тихонечко в душ.

Сквозь шум меняющих свое направление и напор хитрых массажных струй услышал завывание кофейной машины, мелющей кофе, и просиял — встала Сандра, ура!

Божественный аромат утра выходного дня, сотканный из запахов крепкого неспешного кофе, свежевыжатого апельсинового сока в высоких студеных бокалах и круассанов с нежной, как принцесса на горошине, корочкой, на которой еще чуть пузырятся капельки масла… Благословенна будь, Царица Суббота!

Кухня — спящая красавица холостяцкого дома — проснулась от женского присутствия, взволнованно задышала, зашумела, соблазняя временную хозяйку (останься с нами!) модерновыми дизайнерскими агрегатами, нежно заскворчала сковородой, вздыхая распахнутыми дверцами по своей мечте.

— Зачем тебе все это кухонное великолепие?

Сандра ловко перебросила шипящую гренку на тарелку, одновременно прикурив сигарету от спички — трюк на грани циркового этюда.

— Мне? — Леша быстро уселся на свое место, окинув и Сандру, и завтрак одинаково плотоядным взглядом. — Ты же сама перестроила! Себя и спроси!

— Да ну! — Сандра брезгливо дернула плечиком. — Старая ни на что не годилась! Стандарт журналов для новорусских миллионеров! Фу! — сморщила носик и без видимой логической связи добавила: — Эта, правда, тебе тоже не нужна!

— Если не нужна, то зачем делала? — промычал Леша с набитым ртом.

— Потому что это было совершенно необходимо, — Сандра взглянула на него с ласковым сожалением, с каким обычно смотрят на непонятливого ребенка.

— Женская логика непобедима! — кивнул он, смакуя кофе. Кофейная машина была единственной кухонной привязанностью. По цене и стремительности своих линий это был маленький настольный «бугатти», зато кофе варил необыкновенный.

Сандра села напротив. Мелькнул черный с золотом декадентский мундштук, с шорохом упал пепел в необъятную сигарную пепельницу.

— Ты ничего не будешь? — Леша беззаботно намазывал масло на круассан.

— Почему же ничего, — Сандра улыбнулась. Ирония к самой себе. — Кофе. Сок. Сигарета. Легкий завтрак — хрупкий стан.

Волны мерно шелестели внизу. Морская пыль наполняла утренний бриз свежестью и ароматом моря, оседая влажной солью на коже. Но вот шелест волн стал уходить на задний план, уступая место нарастающему жужжанию кондиционеров — дневной зной израильского лета безжалостно вступал в свои права.

Тяжелое темное стекло балкона отсекло уличные шумы. Тишина. Прохлада.

Кондиционированный воздух придал дыму сигареты неприятный металлический привкус. Курение в его квартире находилось под строжайшим запретом. Но — удивительно! — на Сандру запрет не распространялся. Во всяком случае, она так решила.

Сандра встала из-за стола, потянулась, закинув руки над головой, тело вытянулось, спина прогнулась. Узел простыни лопнул, не выдержав напора груди, и красный шелк заструился вниз, замедляясь на изгибах тела. Обнаженная Сандра — ни капли смущения — прошла в гостиную. Охнула экстатически от соприкосновения с шершавой и холодной шкурой дивана и блаженно замерла.

Сок, кофе, круассан были преданы немедленному забвению, Леша оказался подле Сандры, сидя на полу — ни дать ни взять преданный пес или верный паж — в соблазнительной близости от ее нежных пальчиков с тонким педикюром.

— Скажи, Романов… — обращение прозвучало сухо, по-чиновничьи: сюда бы графин с кипяченой водой, граненый стакан, красный кумач скатерти. — Зачем ты здесь?

На это раз никакой мистики, эзотерики в голосе. Обычный анкетный вопрос. Перед пятым пунктом или сразу после него. Не Кассандра из греческих легенд, а товарищ Кассандра в хрустящей комиссарской тужурке с маузером в кобуре. Пока что в кобуре.

— Где? — усмехнулся Леша. — В этом мире?

— Нет, — решительным тоном она закрыла тему. — Почему ты уехал в Израиль? Нет-нет! — быстро поправила. — Почему ты уехал из Совка?

Щелк, щелк… в голове замелькали… раньше сказали бы «воспоминания», а в наши дни говорят «картинки в формате JPEG».

Пятый класс. «Леха, а ты еврей, да? А мне мамка сказала, что евреи не так подтираются».

Ошеломляющий факт — бац! — и ты уже не такой, как все. Чужой. И даже подтираешься не как люди…

Хамство, грязь, слякоть безотносительно к национальности. Гордая интеллигентская нищета дома. Серые здания, грубая психология.

Щелк-щелк…

Выкрик грузчиков возле магазина, беззлобный, как констатация факта: «Мойша, уйди с дороги — задавим!»

Желание изогнуть позвоночник, как все, в общем строю, а он даже гнется иначе, невостребованно гнется. Всё не выходит, везде он лишний, повсюду крайний. Не потому что еврей, потому что чужой.

— Почему уехал из Совка? Совок меня выталкивал. Это не значит, что я хороший, а Совок плохой, или наоборот. Мы просто не подходили друг другу, и все. Америка была еще открыта для всех. Как в песне поется?

«Великая, могучая, с баблом, не-по-бе-димая!»

Страна сбывшейся Великой Советской Мечты! Мечты, будоражившей души со времен сказок о щучьем велении, скатерти-самобранке и лежании на печи… Страна мультиварки! Возможности жить, не работая, на пособие! Вот в чем сокрыт истинный смысл этого сладкого слова — свобода!

Сандра улыбнулась.

— Но в Америку я не поехал. Совершенно неожиданно пришло осознание — кроме как в Израиль никуда не поеду. Если хочешь, Израиль позвал меня. Считай, мистически.

Он усмехнулся.

— Смотрели на меня тогда, как на полного идиота. Пальцами у виска крутили: из Москвы собрался в захолустье.

— «Если выпало в Империи родиться…» — задумчиво протянула Сандра. Желтая звезда Давида, вытатуированная на ее левой груди, Маген, Давид, колыхнулась в такт дыханию, капелька влаги в основании одного из шести лучей сверкнула в луче света.

— «Лучше жить в глухой провинции, у моря»? — Леша покачал головой. — Не-а, не было у меня таких мыслей. Что в Израиле легче будет сдать экзамен, чем в Америке, легче будет пробиться в одиночку — было. Но не это было главным.

— А-а! — протянула Сандра. — Значит, было главное?

Ирония? Не обращай внимания!

— Да, — сказал он просто, — было. Неизвестно, из каких глубин мозга, подсознания, коллективной памяти еврейского народа пришло осознание необходимости жить именно в Израиле. И нигде больше. Смешно?

Она не смеялась, не улыбалась. Скрещенные ноги медленно скользнули одна против другой, меняясь местами — шелковое шуршание кожи, взвихрившийся дурман духов, сумрак отливал сталью на шпильках туфелек. Дежа вю «Основного инстинкта».

— Почему же? Ничего смешного я не вижу. Противиться судьбе и бесполезно, и вредно… Мы этого часто не понимаем. С глупым упрямством идем против течения, бодаемся с дубом, прошибаем лбом каменные стены. Выдаем свою неспособность понимать посланные нам знаки, читать между строк за непреклонность силы воли и стойкость характера. Увы!

Сандра с сожалением вздохнула, задумчиво сощурилась:

— Ты поступил правильно, принял предначертание… — Покачала недоуменно головой: — Тогда, прости, я не понимаю, почему ты возвращаешься?

— Теперь не понял я. Куда я возвращаюсь?

— В Россию, Леша, в Россию. — Сандра села, ноги легко скользнули с дивана. — Зачем?

— Я?! — Леша ошеломленно ткнул себя пальцем в грудь. — Я — в Россию? Да мысли такой не было и никогда не будет!

Леша встал с пола, застенчиво сутулясь из-за ничем не прикрытой обнаженности своего тела — характерная черта ранимого человека, — сел в кресло напротив дивана. Спину и ягодицы куснула неприветливая кожа обивки.

До знакомства с Сандрой он либо заматывал бедра полотенцем немедленно после постельных баталий, либо стремительно влетал в халат, путая от скорости рукава, либо — за неимением подручных средств — прикрывался по-библейски ладошкой.

— Ностальгия меня не тревожила никогда, ни на секунду! И мысли вернуться тоже не возникало.

— А на мой взгляд, — Сандра посмотрела сочувственно, — ты одной ногой уже там — в стране исхода.

— Неужели? — Леша задиристо вскинул подбородок. — Обоснуй!

— Еще кофе будешь? — вместо ответа. Она встала одним легким, грациозным движением. Качнувшись на каблуках, наклонилась, не сгибая колен, подобрала с пола красный шелк простыни, скользнувшей вверх по тонким щиколоткам. — Я лично умру, если не выпью прямо сейчас!

— Да! — запоздало крикнул вслед Леша, вздохнул и пошел в ванную за халатом.

Визг кофемолки, шумный выдох пара, аромат кофе.

— Все очень просто, Романов, — она, закутанная в алую тогу, несла на подносе две чашечки крепкого, как серная кислота, эспрессо и запотевшие стаканы с холодной водой и тонкими ломтиками лимона. — Ты сколько лет занимаешься бизнес-лечением?

— Что за новый термин? — удивился он. — Правильно называть этот вид нашей деятельности «организация лечения». «Бизнес-лечение» — это своего рода оксюморон, внутренний парадокс, когда одна часть предложения противоречит второй.

— Что бы я без тебя делала, учитель? — съязвила Сандра. — Вот именно! Чтобы убрать противоречие, надо исключить что-то одно. В данном случае либо бизнес, либо лечение.

Она быстро наклонилась и поцеловала Лешу, убивая протест в зародыше. Как говорили в далеком романтическом восемнадцатом столетии, «запечатала уста поцелуем».

— Дай сказать! Вы же лечите… то есть организуете лечение только иностранцев?

— Да, — осторожно ответил Леша.

— То есть правильно называть ваш бизнес «организация лечения иностранных граждан в Израиле»? Господи, какое тяжеловесное название, нагромождение слов! — с чувством сказала она.

— Ну-у… в целом… да, — еще осторожнее протянул Леша.

Сандра допила кофе, поставила чашку на пол, в ней же, к Лешиному недовольству, погас с обреченным пшиком бычок (он не терпел окурков, загашенных где попало, — привычки застарелого холостяка медленно проступали в его характере, как проявляются с возрастом пигментные пятна).

Она забралась с ногами на диван, и алый шелк покрыл ее всю, словно плащ-палатка.

— Леша к чему словоблудие?

Леша гневно подался вперед. Сандра вскинула хрупкие руки — замаскированная под защиту женская атака. Узел тоги не выдержал, и грудь испуганно качнулась в обнаженном великолепии. Мужской гнев привычно и охотно капитулировал.

Сандра затянула узел.

— Ты же давно в этом бизнесе, милый?

— Один из первых, — кивнул Леша.

— Ты все больше и больше говоришь по-русски, общаешься с русскими, думаешь, как они.

— Сандра, что за шовинизм, в самом деле! — недовольно поморщился Леша. — А то ты общаешься исключительно с израильтосами!

— Леша! — сказала Сандра якобы нейтральным тоном, под поверхностью которого кипела раскаленная магма. — Мне странно слышать от тебя выражения, типичные для неудачников русской улицы. Уважай страну, гражданином которой ты являешься, и говори как положено — израильтяне! И отвечу тебе — да! Да, я израильтянка и общаюсь с израильтянами. Мне не важно, кто они по происхождению — русские, марокканцы, эфиопы или европейские ашкенази.

— Солнце, ну что ты вскипела? — примирительно пробурчал Леша. — Я ничего такого не имел в виду.

— Я? — она удивленно подняла брови. — Я абсолютно спокойна. Когда я сказала «русские», то имела в виду твоих больных олигархов из России и прочих советских стран, а этнические ли они русские, евреи ли или лица кавказской — оказывается, есть и такая — национальности — мне совершенно неважно. Они все одинаковые, как матрешки, отличаются друг от друга только размерами состояния. И духовная составляющая тоже матрешкина — вилла трех- или четырехэтажная, яхта трех- или пятипалубная, любовница двадцатипяти- или двадцатилетняя.

Сухо щелкнула зажигалка, дымовая завеса символически разделила их.

— Что они губят свою страну, мне, честно говоря, все равно, — это их страна. Что они несут заразу своего губительного мировоззрения в другие страны мира — это еще полбеды. Но они несут заразу нам — это беда!

— Господи, Сандра, солнце мое! Куда, скажи на милость, тебя понесло?!

— Меня? Меня никуда не несет. А вот тебя, мой милый, несет назад в страну исхода. На спине золотого тельца с кондиционированным комфортом и бесшумной подвеской.

— Прямо похищение Европы, — фыркнул Леша.

— Европа, увы, давно похищена исламом. — Сандра смежила веки. — Интереса уже не представляет. Тебя никто не похищал, сам пошел на поводу, легко и добровольно.

Повернула к нему голову.

— Золотой телец — это вовсе не отлитый из желтого металла идол, которому якобы стали поклоняться наши предки, стоило лишь Моше Рабейну уединиться с Господом.

Романова всегда весело поражало в Сандре сочетание преклонения с некоторой фамильярностью в ее общении с Всевышним. Сродни отношению к отцу у детей из многолюдных патриархальных семей, не забывших мшистых устоев.

— Золотой телец живет в каждом из нас. Это всепоглощающая страсть к материальному. Деньги — как смысл жизни и способ существования белковых тел.

— А ты, значит, у нас бессребреница, — недобро усмехнулся Леша.

Сандра приподняла голову и пристально посмотрела на него.

— Ты, Леша, прекрасно знаешь, что бессребреницей меня при всем желании не назовешь. — И вновь откинулась назад. — Но это деньги для меня, а не я ради денег. Кто из великих сказал: «Деньги — хороший слуга, но плохой господин»?

— Френсис Бэкон. И где же ты проводишь границу? За которой начинается плохой господин?

Сандра неопределенно пожала плечами.

— Я чувствую ее по-женски, интуитивно. А ты?

— Я думаю, ты пересекаешь эту границу, когда прекрасный в целом девиз «Не останавливайся на достигнутом!» значит для тебя лишь «Зарабатывай больше!»

— Неплохо, Романов! — одобрила Сандра после недолгого раздумья. — Деньги как единственное мерило достижений.

— Угу, — кивнул Леша, — именно так. Надо обратиться в парижскую Палату мер и весов. Ввести сантидоллар, децидоллар и так далее.

— Если ты все так хорошо понимаешь, Лешка, почему не видишь, что сам ринулся через эту границу вслед за своими больными?

— А они-то чем виноваты?

— Тем, что тянут за собой. Есть мощная притягательная сила в их бесшабашной, нагловато-веселой психологии «Умри ты сегодня, а я завтра». Ты не видишь, как становишься одним лицом с ними. А мне со стороны видно хорошо. Да и навыки у меня есть — все подмечать. Е1атаскали неплохо.

30

Явный намек на ее прежнюю работу. Отвечать на вопрос о ее армейской службе Сандра отказалась. «Лучше так, чем врать или отнекиваться, правда, милый?»

В одну из первых их совместных ночей — в самую первую он просто постеснялся — Леша коснулся двух неправильной формы, столь хорошо знакомых из практики шрамов под левой и под правой грудью.

«Пулевые?» — спросил он. Сандра только фыркнула, и в спальне повеяло темным холодом служебных тайн, которые лучше не знать, не бередить, не касаться.

— Да никому я не подражаю! — поморщился Леша.

— Окей, — согласно кивнула она. — Не подражаешь. Перенимаешь. Перенимаешь их образ жизни, ментальность. Не только ты. Все, кто занимается бизнес-лечением. Болезнь-то оказалась заразной. Неучтенный бизнес-риск. Вы все превращаетесь в «мерсаче».

Словечко «мерсаче» было Лешиным изобретением. Результат слияния двух тез, двух сильнейших стимулов прогресса — «мерседес» и «Версаче». Впервые брошенное Лешей на рабочей летучке новое словцо быстро вошло в рабочий сленг всего рынка. Оно, дав четкую характеристику клиенту, помогало определить основную линию поведения в работе с ним.

Под определение подпадали владельцы или партнеры средних во всех смыслах фирм и госчиновники того же ранга. Характерной особенностью «мерсаче» были их жены, чья молодость была единственным достоинством, но нивелировалась — увы! — кричащей вульгарностью.

Удивительно, как слияние названий двух известных брендов в одно определение породило тусклый сплав, словно неопытный алхимик неудачно соединил в своем эксперименте два благородных металла и теперь брезгливо морщит нос при виде результата.

— Вы подшучиваете над их замашками, рассказываете друг другу анекдоты про их понты. — Сандра усмехнулась. — Помнишь совет этой тощей дылды?

Она изобразила жеманную жену одного из Лешиных больных: «Доктор, когда будете менять машину — берите “мерседес”…»

Похлопала ресницами.

«…вы удивитесь — весьма неплохой автомобиль, для своего класса, конечно!»

Леша рассмеялся:

— Кто бы мог подумать! Ну, эта не «мерсаче», она рангом повыше… А ту помнишь? Которая на пляж ходила в «Шанели» и ковыляла по доскам настила на невероятной высоты шпильках?

— А-а! — улыбнулась Сандра. — И что?

— Ее совет помнишь? «Доктор, никогда не покупайте старинные английские особняки: куда гвоздь ни вобьешь — все сыпется!»

Леша оживился, задорный огонек в глазах:

— Еще, помнится, хороший был совет не покупать дорогих вин. Помнишь? «Доктор, послушайте меня, я не покупаю дорогие вина и вам не советую — разницы во вкусе, поверьте, нет. Никогда не платил больше десяти тысяч евро за бутылку!»

— Вот-вот! — кивнула Сандра. — Видишь, как ты повеселел? Это же не насмешки, не анекдоты. Это цитаты! Ты и все твои коллеги — вы же их на самом-то деле цитируете! Говорите о них с восхищенным трепетом. Вы канонизируете их тривиальные высказывания, превращая анекдоты в священное писание наших дней… — Она пренебрежительно фыркнула: — Современное «Житие святых», понимаешь…

— Значит, ты считаешь этот бизнес ненуж…

— Нет-нет! — серьезно сказала она. — Он очень нужен. Я говорю совершенно искренне — действительно необходим. Не может больной человек из чужой страны разобраться самостоятельно в хитросплетениях израильской медицинской бюрократии, понять, какой именно специалист из длинного списка занимается именно его проблемой. Он не может сам назначить себе необходимые обследования и разобраться, что делать с их результатами. Да мало ли в чем ему надо помочь! — Она покачала головой: — Я просто не могу понять, почему ты этим занимаешься? Ты замечательный врач! Писал прекрасные статьи! Тебе-то зачем? Деньги? У тебя и так в десятки раз больше, чем ты сможешь потратить! Да и врачи в Израиле зарабатывают неплохо — ни для кого не секрет! Слава богу, на вершине пирамиды… Брось ты это дело — оно сжигает тебя изнутри… — Она запнулась и тихо добавила: — И очень боюсь, что уничтожит тебя…

31

Леша не успел ей тогда ответить. А был ли у него ответ? Сейчас уже не важно. Что случилось потом — он не вспоминал, забыть, конечно, не мог, но никогда не возвращался к событиям того дня. Самого Длинного Дня в его жизни.

Впервые с тех пор он мысленно вернулся к их разговору лишь несколько дней назад. Беспричинно и неожиданно. Но даже тогда он вспомнил только беседу, но не то, что произошло потом. Потому что потом в комнату вошел Лазари…

Не мог знать Романов, почему разговор и — самое главное! — рассказ Сандры, рассказ, который надо было бы выжечь из памяти каленым железом, — почему он вдруг вновь зазвучал в его мыслях за несколько дней до сегодняшней ночи.

Беспричинно, решил он. Но нет в нашей жизни беспричинных событий. Все имеет свою причину, но часто она недоступна рациональному восприятию. Так и тогда — причина была, неизвестная Леше, но не менее от этого реальная. И причиной этой был Витя Гвоздь.

32

Витя Гвоздь не помнил, кто, как, когда, почему и за что прицепил ему это погоняло. Да это его особенно и не волновало, не напрягало, как сказал бы он сам. Гвоздь и Гвоздь, хрен с ним.

Поначалу в интонациях, с которыми к нему обращались окружающие, звучало пренебрежение. Со временем и с карьерным ростом пренебрежение сменилось уважением, которое, в свою очередь, сменил страх. Не у всех, но у большинства. Изменения были связаны, конечно, с профессией, и его, Гвоздя, не последним местом в ней.

Витя Гвоздь был наемным убийцей. Известным в определенных кругах наемным убийцей с крепкой репутацией надежного и опытного исполнителя. Заказчики предпочитали называть его застенчиво киллером, пряча за гордо звучащим иностранным словом, как это всегда было принято в России, истинное значение. Больше его так не называл никто — некому было. Жил он одиноко, друзей не имел, часто переезжал с места на место, трахался редко, по необходимости, исключительно со шлюхами. Из всего живого ежедневно общался лишь с Тошкой — двухметровым питоном. Тошка к Гвоздю был привязан (по крайней мере Гвоздю хотелось так думать), но, понятное дело, называть его никак не мог, да и сам Гвоздь себя никак не называл, называть не любил, как и профессию свою. Но… но это было единственное, что у него получалось действительно хорошо и, так же хорошо и оплачивалось, поэтому относился он к делу своему профессионально и ответственно.

Сейчас Гвоздь стоял, спокойный и равнодушный ко всему происходящему, в длинной очереди к стойке паспортного контроля международного аэропорта Бен-Гурион, Израиль. Очередь продвигалась неторопливо и неравномерно, иногда оживая (и тогда, казалось, толпа как единый организм испускала нетерпеливый вздох облегчения в недолгом рывке вперед), но чаще подолгу застревала на каком-нибудь бедолаге с характерной восточной внешностью. Плакали младенцы, сводя с ума окружающих, заставляя кривиться и без того раздраженных долгим ожиданием людей. Плачущих младенцев перекрывал порою чей-то смех, визгливый материнский окрик — Гвоздя все это не волновало, к его миру не относилось, поэтому попросту им не воспринималось. Умение ждать — необходимое качество в его бизнесе.

Ждать умел и стоявший рядом невзрачный, щуплый паренек — русые волосы, не длинные, но и не бандитский ежик. Рост — средний. Глаза светло-голубые, обманчиво наивные.

После шумного успеха фильмов Джейсона Стэтхэма за ним прочно закрепилась новая кликуха — Перевозчик. Старую Гвоздь и не помнил: ненужные, лишние или ставшие лишними вещи, образы, детали прошлого немедленно стирались из памяти за ненадобностью — Гвоздь был прагматиком до мозга костей.

Родина не всегда знает своих героев. Перевозчик к славе не стремился, известности избегал, как черт ладана. Стены его квартиры не были увешаны победными вымпелами и грамотами, не стояли на полках хрустальные и иные кубки, заботливо протираемые любящей женой (ее, впрочем, не было тоже). Но в определенном кругу криминального мира — в Круге Седьмом, сказал бы Данте, — он пользовался заслуженной известностью.

Когда Гвоздю нужен был водитель, он всегда обращался к нему — одному из лучших, а может быть, и лучшему мотоциклисту России, несравненному мастеру стритрейсинга, миллиметровщику самоубийственных обгонов и, говоря языком судебных протоколов, сообщнику Гвоздя по многим делам.

Однако сейчас оба бросались в глаза, смотрясь на фоне очереди елочными игрушками в лотке с наваленной картошкой, притягивали любопытные, а нередко и брезгливые взгляды. Гвоздь чувствовал себя омерзительно, словно облитый помоями, но понимал — необходимый эффект достигнут и надо вести себя в соответствии с легендой. Он претворил ее в жизнь ценой немалых усилий, затраченных на убеждение заказчика.

33

Посредник, обозначив сроки и цель, выслушал условия Гвоздя, покивал и, оставив его в кабинете, пошел перетирать с заказчиком. Вернулся быстро и развел руками:

— Заказчик против. Ничего не попишешь. Считает участие еще одного гастролера ненужным. На месте тебя обеспечат извозчиком и стволом, путями отхода. Там все схвачено и гарантировано.

— Не понял, — нахмурился Гвоздь. — Гонорар я обозначил вполне реальный. Понятно, объект не бог весть какая фигура. Может, гонорар и чуток выше обычного. Так это тоже нормально — регион неспокойный. Того гляди в теракт попадешь или ракетой накроет арабской, новости смотришь? Обоснованная надбавка за риск.

— Нет, — Посредник кивнул, — про цену базара нет, все по чесноку… не в бабле дело. Заказчик считает еще один левый паспорт неоправданным риском. Внимание может привлечь на контроле.

— Да ну? — недоверчиво дернул бровью Гвоздь. — А я вот слышал, что в Израиле на въезде в страну как раз недоверчиво относятся к одиноким молодым мужчинам. Их-то и трясут… Тут у меня есть одна идея. В общем, без разницы мне, но только с чужим водилой я не пойду.

— Что за идея?

— А чего впустую молоть? Идея нормальная. Заказчик согласится на двоих исполнителей — скажу.

— А чем тебе плохо? — с искренним недоумением переспросил Посредник. — Не пойму! Местные и встретят, и хатой обеспечат…

— Это я уже слышал. Вот местные пусть и исполнят, — невозмутимо ответил Гвоздь. — В чем проблема?

— Это не нашего ума дело, — отрезал Посредник. — Исполнишь или нет?

— Исполню, — согласно кивнул Гвоздь. — Но только со своим водилой.

— Опять двадцать пять, — сморщился Посредник. — Сказал ведь — не согласны на двух. Короче! Отдаю заказ на сторону?

— Тебе решать, — философски заметил Гвоздь и встал. — Ну, бывай…

— Не гони! Сядь… — недовольно буркнул Посредник. — Подожди минуту… колы себе налей, что ли…

— Колу можно.

Гвоздь спиртное пил исключительно редко. Позволял себе только в отпуске, раза три в год, редко когда чаще. Было одно глухое место, в забытой людьми — ибо Бог ничего не забывает! — и властью, затерянной в пространстве и времени дыре, где Гвоздь уходил в недельный запой. Потом приходил в себя, блевал, отпаивался рассолом, молоком пару дней, еще денька два — банька с квасом и вениками, и готов к делу, как отлично прочищенный, хорошо смазанный ствол.

— Нет. Один не поедет. — Посредник кружил во время разговора по кабинету — старая привычка. Дверь была особой, закрывалась, точнее задраивалась, наглухо, полностью изолируя происходящее в комнате, не только разговор по Скайпу, как сейчас. Разное случалось в этом кабинете. — Точно говорю.

— Ну так поговори с другими, — голос Второго раздраженно звучал с экрана, безликая заставка вместо изображения.

— Вы меня извините, — почтительно, но твердо сказал Посредник, — но в таком случае ручаться я не могу. Он у меня лучший на данный момент.

— Вот ведь упертый. Какая ему разница? Местные лучше территорию знают.

— Я так и сказал, слово в слово. Не согласен. Или вдвоем, или не берет заказ.

Слышно было в наушник, как Второй отбил пальцами дробь раздумья по столешнице.

— Он, кстати, в чем-то прав, — заметил Посредник. — Одинокий молодой мужчина вызывает у них повышенный интерес на паспортном контроле.

— А двое молодых, специфического вида мужчин, значит, не вызовут? — с явной иронией фыркнул Второй. — Там не дураки сидят, с лица лепят без рентгена.

— Он что-то придумал, по-моему. Говорит, есть отмазка.

— А чего не спросил? — с явным недовольством поинтересовался Второй. — Так и будем играть в вопросы — ответы?

— Спросил, конечно! — тон Посредника подразумевал — «не держи меня за лоха». — Сказал, пока согласия не будет — нечего впустую молоть.

— Ну-ну… — задумчиво и недобро процедил сквозь зубы Второй, решая про себя некое уравнение с несколькими неизвестными. — Сам-то что скажешь?

— Чужая душа — потемки, — дипломатично ускользнул от прямого ответа Посредник. — Но мужик в принципе дельный.

— Блядь! — в сердцах бросил Второй расхожее междометие любого начальника среднего звена, которому ох как не хочется, но приходится брать на себя ответственность. — Хрен с ним! Скажи — согласны на двоих. Пускай колется, чего там задумал… стратег, блин!

— Супер! — обрадовался Посредник. — Закрыли тему. Сейчас узнаю.

— Пидарами, — кратко ответил Гвоздь, мрачно уставившись в пол. — Пидарами пойдем.

Посредник поперхнулся.

— Информацию надо обрабатывать, — поучительно отметил Гвоздь, взгляда от пола по-прежнему не отрывая. — Тель-Авив — чуть ли не самый терпимый к пидарасам город мира. У них там почет и полная уважуха. Не дай бог какому-то пидару покажется, что его дискриминируют — вой на всю страну! С работы погонят, заклеймят на всю жизнь!

— Мир в тартарары катится, — вздохнул Посредник.

— Согласен, — ухмыльнулся Гвоздь. — Только это действительность. Из нее и исходим. Значит, погранцы отнесутся к парочке влюбленных пидаров если не как к лицам с дипломатической неприкосновенностью, то очень похоже. Пропустят поскорее, лишь бы не заподозрили в нетерпимости. Только паспорта должны быть, в натуре, крепкие! Несколько штампов приличных стран Европы и никаких арабских штемпелей!

— Это ясно.

— И еще. — Гвоздь не мигая уставился на Посредника, в глазах которого мелькнули было смешливые искорки. Взгляд он заимствовал у Тошки, хорошо отрепетировал, и действовал он безотказно. Посредник заерзал в ставшем вдруг неуютным кресле.

— Кому скажешь…

— Заказчику сказать обязан, — быстро ответил Посредник.

Гвоздь потеребил в задумчивости нос, но делать нечего — подписался.

— Короче, если поймаю на себе кривые взгляды или пацаны начнут подначивать — урою нахрен!

— Нет базара, понятное дело! — сочувственно кивнул Посредник. — Я зуб даю, а за Заказчика я не в ответе, но он человек с понятиями… Может, с местным все-таки пойдешь, а, Гвоздь?

— Да не могу! — Гвоздь тоскливо, протяжно выдохнул. — Я их не знаю, запорют мне в горячке случай, отвечай потом…

— Ну, лады, — подытожил Посредник, и они пожали руки. — Закрыт вопрос.

34

Посему сейчас Гвоздь был одет в цветастую гавайскую шелковую рубаху — радостное сочетание красных, зеленых и желтых пятен — под белым льняным пиджаком, вздернутые рукава которого открывали золотой браслет, и белые же свободные, легкие брюки. Звался он теперь Федоровым Петром Ивановичем.

Судя по паспорту — не новому, но и не затрепанному, — господин Федоров был человеком достатка выше среднего — из России выезжал, но ограничился несколькими приличными странами: Германия, Италия, Австрия, Франция (как же русскому человеку без Франции?). Наличие шенгенской визы свидетельствовало о законопослушности владельца паспорта в глазах Объединенной Европы. Паспорт партнера был свежее, но и владелец его был лет на пять моложе. Сверяя печати в паспортах, можно было заметить, что даты последней поездки в обоих паспортах были одинаковыми — не первый совместный выезд за рубеж. Перевозчик стоял, подхватив Гвоздя за локоть, и с интересом поглядывал вокруг густо накрашенными глазами с удлиненными тушью густыми ресницами, не забывая кокетливо посматривать на Гвоздя. Звался он также непритязательно — Михайлов Михаил Валентинович. Одет был в туго приталенную красную рубашку с небрежно, в один отворот, подвернутыми манжетами и черные джинсы, обтянувшие бедра на пределе возможности ткани.

Очередной пассажир с улыбкой облегчения получил свой паспорт обратно и перешагнул границу государства Израиль.

Девушка в кабинке контроля подняла глаза — подходите!

Гвоздь, который держал оба паспорта, обозначая себя тем самым мужской стороной сладкой парочки, и Перевозчик дружно шагнули к стойке.

— Гуд дей! — нейтрально улыбаясь, поздоровался Гвоздь.

— Хай! — прижавшись к нему, игриво мелькнул пальцами Перевозчик.

— Добрый день! — на чистом русском языке откликнулся сфинкс из будки, раскрыв российские паспорта. — Ваша цель приезда в Израиль?

— Туризм, конечно, — улыбнулся Гвоздь. — Святые места. Три религии. Храм Гроба Господня. У вас есть что посмотреть.

— Но самое главное, — подмигнул ей Перевозчик и прижался к локтю Гвоздя, — мы слышали, что у вас к представителям сексуальных меньшинств относятся совсем не так, как у нас! Здесь мы будем нормальными людьми, а не изгоями!

Девушка невнятно вздохнула, скорее с сожалением, чем с одобрением, но печать с сухим треском опустилась на паспорта, открывая парочке путь в гомосексуальный рай.

Подождав багаж минут пять под перекрестными любопытными взглядами пассажиров рейса, словно в лучах прожекторов, Гвоздь и Перевозчик подхватили чемоданы с черной резиновой гусеницы транспортера и беспрепятственно прошли через зеленый коридор таможни в холл. Правильнее было бы сказать — протиснулись через густую толпу, затопившую холл прилета — бурлящую, кипящую эмоциями и невероятно крикливую толпу.

— Г-господи! — в сердцах сплюнул Перевозчик, остервенело выдирая из толпы свой чемодан. — Шумные-то какие, мать твою!

— Восток — дело тонкое, Петруха! — бросил через плечо Гвоздь, пробиваясь вперед. — К такси налево.

Улица ударила под дых влажным тропическим зноем.

— Ух, ни хера себе! — ошеломленно отметил Перевозчик. — На море надо сходить…

— А что? Думаю, разок успеть вполне реально, — согласился Гвоздь.

Такси подкатывали исправно одно за другим, будто огромная карусель, споро, на ходу подхватывая седоков.

Водитель распахнул багажник, ловко разместил в нем чемоданы, и если и не являлся поборником прав сексуальных меньшинств, то и неудовольствия своего никак не выказал — насмотрелся достаточно.

— Address?

— Шдерот Ротшильд, мисада «Брю-Хаус», — выдал Гвоздь на иврите заученную фразу.

— Do you speak Hebrew? — бросил на него в зеркальце быстрый взгляд водитель, трогаясь с места.

— Ноу, — коротко пресек Гвоздь попытку контакта. Водитель поймал в зеркальце его ответный взгляд, осекся и больше на пассажиров не смотрел. Тишина, наступившая в машине, не была тем не ме-нее, напряженной или гнетущей, она просто была привычной для его пассажиров.

Прервана она была всего один раз, когда тугой поток машин, мчавших по трассе «Аялон», влился в центр Тель-Авива.

— В принципе — сойдет, — вынес вердикт Перевозчик, обозревая окрестные зеркальные небоскребы критическим взором колонизатора, попавшего в туземную страну. — Не Европа, но типа нормально.

— Европеец! — фыркнул Гвоздь.

В центре движение замедлилось, стало вязким и нервным. Все пытались подрезать дорогу всем и каждому, проскочить вперед, втискиваясь в несуществующие — математики сказали бы «мнимые» — промежутки между машинами, раздраженно огрызаясь гудками и размахивая руками.

Шум заставлял Гвоздя морщиться и материться про себя, удивляясь долготерпению водителей, ибо в Москве подобное вождение было бы наказано, в лучшем случае, битьем морды.

Благо ехать недалеко. Другая страна, другие мерки, другие расстояния.

— «Брю-Хаус»! — таксист показал на приземистое двухэтажное здание справа. Гвоздь кивнул и достал кошелек. Доллары — они и в Африке доллары.

Солнце било по полной программе, мстило за кондиционированную прохладу салона машины, стремительно наверстывая упущенное.

Хлопнул багажник водитель выгрузил чемоданы, улыбнулся, и такси, без намеков на поворотник, нагло влезло в самый центр потока, наплевав на яростные гудки.

Гвоздь проводил машину взглядом, пока она, мигнув на прощание солнечным бликом, не скрылась за поворотом.

— Куда теперь? — спросил Перевозчик.

— Пошли, пройдемся по бульвару.

— Умрем от жары, нахрен! Переться с чемоданом по такому пеклу!

— Пошли-пошли, не ной! Естественная смерть нам не грозит, а вот неестественная — легко!

В ресторан они не зашли, а пересекли узкий проезд, отделявший их от пешеходной зоны, и пошли вверх по широкому бульвару.

— Мы здесь прямо свои! — оглядевшись, хмыкнул Перевозчик.

В это время дня бульвар Ротшильда не был многолюден, но все равно бросалась в глаза особенность публики — обилие мужских пар (хотя встречались и женские тоже). Смешанные пары, которых было совсем немного, смотрелись на этом фоне лишним элементом, не враждебным, но явно чужеродным.

— Куда нам до них! — Гвоздь криво улыбнулся. Улыбка вообще не была его сильной чертой. — Тебе весь прикид сперва сменить надо, на золотистые «Версаче», что ли. А так на местного гея ты не тянешь, только на простого пидара.

Перевозчик надул губы и, демонстративно дернув плечиком, отвернулся.

— Смотри! Войдешь в роль, потом не выйдешь!

— Даже не мечтай! — скорчил рожу Перевозчик. — Ничего тебе не обломится, противный!

Гвоздь весело фыркнул, закатив глаза к небу.

Они шли, волоча проклятые чемоданы, совершенно лишние и нахрен не нужные. Но пассажир без багажа — это подозрительно, а двое мужчин, путешествующих налегке, — подозрительны вдвойне! Тащи теперь на себе эту обузу, словно кандалы, блин, и потей! И ведь не оставишь, не бросишь, не швырнешь украдкой в мусорный бак! В этой стране это не пройдет — бдительный народ, пусть и пидары, в момент засекут, сфоткают на телефон, вызовут полицию и — аллилуйя! Доказывай, что ты не аллах акбар. И писец мохнатый — спалился, дело завалил, беда!

— Ладно! Стой! — Гвоздь давно скинул пиджак, но это не помогло — пот пропитал лихую гавайку — Километр протопали, хватит! Давай присядем…

Под мощным стволом неизвестного Гвоздю дерева (Гвоздю, собственно, все виды деревьев были до фонаря. Они интересовали его исключительно с утилитарной точки зрения — в качестве укрытия) стояла пустая скамейка. К тому же — о чудо! — стояла она в тени! Благословенны дела твои, о Господи!

35

Гвоздь считал себя человеком богобоязненным, церковь посещал регулярно, так же регулярно ставил свечки. Со свечками поначалу случилась некая проблема — Гвоздь вознамерился ставить свечки святому покровителю.

Покровителю кого? Или чего? — ломал он голову. Понятно, что непосредственному покровителю своего профессионального цеха. И он принялся за поиски. Естественно, смущать батюшку вопросом: «А не подскажете ли, кто является покровителем профессиональных убийц?» — он не стал. Благо есть Интернет. К большому удивлению Гвоздя, святые покровители его профессионального цеха не только отыскались быстро, но и выяснилось, что их не один, а как минимум трое!

— Святой Владимир Святославович, князь Киевский, крестивший Русь. Мощный святой!

— Святой Николай Мир-Ликийский, он же Николай Чудотворец, всенародно любимый и почитаемый святой!

— Некий неизвестный простому русскому человеку святой Гонтран.

Тут Гвоздь крепко призадумался. По нескольким причинам. Во-первых, он не ожидал, что у него с коллегами окажется святой покровитель! Во-вторых, почему Господь посчитал необходимым его назначить, причем не одного, а сразу троих, он понять не мог!

Однако его считали человеком неглупым, сам Гвоздь был о себе того же мнения, поэтому он подошел к делу с позиции логики.

Если посмотреть на историю со стороны, рассуждал Гвоздь, то каких деяний в ней окажется больше всего? Убийств! Конечно, убийств! Убийств любыми средствами, любыми путями и во имя достижения любых, в том числе — и в особенности — самых великих целей.

Поскольку убийства, совершаемые во имя Высшей Цели, переставали считаться преступлениями и переходили в разряд святых деяний, должен существовать и некий Высший Контролер, который, меняя статью, производит перевод.

Конечно, такую должность абы кому доверить нельзя, — весомо покачивая пальцем, доказывал Гвоздь Тошке. Тошка, не мигая, пристально смотрел на Гвоздя, что говорило, по мнению Гвоздя, о его внимании. (По правде, Тошка, как и все змеи, не мигал никогда.) Такую должность можно доверить только большому признанному авторитету. С этим разобрались, пока все гладко.

Далее, почему не одному? Да потому, что убийств совершается столько, что один святой, пусть хоть каких семи пядей во лбу будет, с таким потоком дел просто не справится! Захлебнется враз, и все! Поэтому и понадобилось три! Двое из них были настоящими большими авторитетами — Святой Владимир Святославович и Николай Угодник. Им свечки надо было ставить однозначно.

Со святым Гонтраном у Гвоздя вышла заминка. Относительно святого Гонтрана он засомневался.

В отличие от первых двух, св. Гонтран большим авторитетом не являлся, так, вроде положенца, не больше. Довольно хлипкий… да и корона ему досталась, как прочитал Гвоздь, больше по блату, благодаря св. Григорию, епископу Турскому, а не на сходке, как у признанных святых.

«Как бы апельсином не оказался, а, Тоша?» — рассуждал вслух Гвоздь.

Тоша промолчал.

Молчание, конечно, знак согласия… но если посмотреть с другой стороны? Не могут же авторитеты сами заниматься тяжелой работой? Должен же быть у них кто-то на подхвате? Кто будет ворошить дела? А кто будет «Принеси мне то», «Унеси мне сё», «Подай мне это»?

Вот св. Гонтрана и назначили, значит, к тузам в подмогу. Логично? Логично! Значит, и свеча ему тоже положена, хотя и меньше по размеру. Согласно статусу.

Дальше у Гвоздя возникла заминка с обнаруженным попутно, в ходе поисков, святым Исидором, епископом Севильским, официально назначенным Папой Иоанном Павлом II покровителем Интернета. Кем его считать?

С одной стороны, через Интернет проходит каждый день столько призывов к смерти, убийствам, насилию! Столько инструкций по сборкам бомб, изготовлению взрывчатки! Тысячи, десятки тысяч мафиозных переговоров, инструкций секретных служб своим агентам по уничтожению террористов и инструкций глав террористических организаций своим террористам по уничтожению агентов секретных служб и сотен тысяч обычных граждан! То есть, с одной стороны, св. Исидор ложился в масть на должность покровителя убийц. А с другой стороны — по Интернету идет столько нужной и полезной, просто необходимой информации! Одна порнуха, например, чего стоит…

Так что, прикинул Гвоздь, у каждого пусть будет ему назначенная свыше грядка, и не его ранга забота решать, кому и чем заниматься. Посему остановился окончательно на троих заступниках своей профессии.

Но! Этого недостаточно! Чтобы быть гражданином действительно богобоязненным и справедливым, необходимо почтить и, так сказать, других необходимых участников процесса.

Здесь Гвоздь определился быстро. Со стороны жертв он для себя выбрал причисленную к рангу святых царскую семью. Гвоздю очень импонировало несомненное и активное участие царя в работе его, Гвоздя, цеха. Вторым заступником потерпевшей стороны он назначил святого младенца Румвольда Бакингемского. Младенец напомнил Гвоздю «Трех мушкетеров» — обожаемую им в детстве книгу.

Трое заступников, три свечи. Поклон и уважение двум заступникам потерпевшей стороны. Еще две свечи. Краткая молитва. Пожертвовать церкви. В меру — дабы не привлечь к себе внимания, но не скупо — дабы не прогневать. Выйти из церкви умиротворенным и просветленным. В следующий раз сменить храм, дабы не примелькаться, не засветиться на постоянном месте.

36

— Уфф! — блаженно выдохнул Перевозчик, развалившись на скамейке.

Гвоздь, наклонившись, коротко пошуршал в недрах чемодана и выпрямился, зажав в руке простенький мобильник с заранее вставленной в Москве симкой. Набрал по памяти продиктованный Посредником номер.

Трубку сняли после четвертого гудка. Как они и договорились с Посредником перед вылетом.

— Алло!

— Добрый день! Это Петр? — произнес Гвоздь условную фразу и замер, отрешился от всего, обратился в слух, готовый впитывать, анализировать интонации ответа, неуверенный тон, колебания голоса, выдающие подставу. Вслушиваться одновременно в фон — нет ли неясного треска, неявного эха, странного шума.

— Здравствуйте! — бодро откликнулась трубка крепким мужским голосом. — А кто его спрашивает?

Посторонних шумов нет. Голос чистый.

— Семен. Друг его. Я проездом из России. Думал, сможем повидаться.

— Он вышел минут на пятнадцать, а телефон дома забыл. Вы перезвоните позже, ладно?

Все слова на своих местах, ни фальши, ни нервной напряженности, ни адреналиновой дрожи в голосе.

— Ага, обязательно перезвоню, спасибо!

Отбой.

— Ну? — поинтересовался Перевозчик.

— Нормально пока. Через пятнадцать минут заберут.

— Что сейчас?

— А сейчас… — растянул губы в улыбке Гвоздь, вытащил и разломал симку, батарею бросил в стоящую рядом урну, а корпус телефона — в кусты. — Пошли назад! Я рядом с этим рестораном кафешку приметил, из нее вход в «Брю-Хауз» хорошо просматривается.

— Твою мать! — простонал Перевозчик, но поплелся вслед за Гвоздем, уже бодро шагавшим впереди.

Через четверть часа у входа в пивной ресторан «Брю-Хауз» остановилась белая, как и большинство израильских машин, «Тойота Камри».

Водительская дверца выпустила наружу высокого, спортивного вида молодого человека в белой тенниске, потертых джинсах и остроносых черных лакированных туфлях. Он потянул дверь ресторана и скрылся внутри.

— Мы чего, внутри должны были ждать? — оторопело спросил Перевозчик.

Они сидели в кафе напротив и с наслаждением потягивали ледяную «Колу Зирро».

— Угу.

— А вместо этого по жаре бродили?

— Угу.

— Ты параноик, Гвоздь! В натуре.

— Угу. Зато живой.

— Мы же не шпионы, Гвоздь!

— Угу. Пошли. Он нас в баре не найдет и выскочит через пару минут наружу звонить хозяину. Машина выглядит вроде пустой, как и договаривались, а вдруг на заднем сиденье лежит кто? Пошли, проверим.

— Ты настоящий гребаный параноик!

— Угу.

Через пару минут дверь ресторана нервно распахнулась, и на улицу выскочил тот же молодой человек, покрутил головой по сторонам, вытягивая мобильник из заднего кармана джинсов.

— Здорово, Петр! — негромко сказал Гвоздь, неожиданно вырастая у него за спиной.

Тот вздрогнул, шарахнулся в сторону.

— Уфф! Напугал! А я вас внутри ищу, как договаривались!

— А мы под кондиционером замерзли, вышли погреться, — развел руками Гвоздь.

Перевозчик, яростно шевеля губами, произнес, глядя в сторону, немую скороговорку с вполне очевидным смыслом.

— Ну, поехали, дорогие друзья! — с лучезарным гостеприимством улыбнулась принимающая сторона, избавляя их от проклятых чемоданов и демонстративно показывая, что их внешний вид — ну вот ва-аще, ну ни капельки! — не кажется необычным.

Хлопнули дверцы. Гости расселись: Перевозчик сел на переднее сиденье, а Гвоздь, как обычно, позади водителя. Так они полностью контролировали ситуацию. Машина тронулась.

Гомосексуальная община Тель-Авива — увы! — так и не приняла в свои гордые ряды двух неофитов. Исчезли, растворились в городе и перестали существовать. В данном облике. Они возникнут вновь уже в своем истинном обличье, в нужном месте и в нужное время.

37

И время их быстро приближалось. Параллельная реальность неуклонно входила в Лешину жизнь. Стремительность слияния порождала энергетические завихрения, водовороты. Нам не дано физически осязать, видеть или обонять окружающую нас энергию. Но мы можем ее чувствовать, как сказал герой монолога Хазанова, «спинным мозгом». Волны возмущенной энергии бурлили вокруг Леши, создавая атмосферу напряжения, нервозности, ожидания неясных неприятностей, невидимой бури за горизонтом — Гвоздь обживался, готовился к очередному «случаю».

Изначально Гвоздь определил место «исполнения». Оно должно быть недалеко от дома клиента — тихая улица, долгий красный свет на единственном светофоре, много путей отхода. Место, в свою очередь, определило время — раннее утро. Клиент выезжает на работу в шесть утра. Богатый район в это время спит, движения практически нет. Логичное транспортное решение — мотоцикл. Тут у Гвоздя были некоторые сомнения: нельзя долго плестись за машиной на ярком спортивном мотоцикле — больно подозрительно. Клиент может обратить внимание, не ровен час заподозрит неладное. Но преимущества мотоцикла преобладали — маневренность, легкость и множественность путей отхода, возможность неожиданного рывка к цели. Гвоздь вздохнул и утвердил его в качестве транспортного средства. Сам «случай» надлежало решить огнестрелом, тут сомнений у Гвоздя не было. Определившись со стратегией, они вместе с Перевозчиком занялись тактикой.

Время с момента начала преследования и до исполнения — три минуты. Дальше мотоцикл может привлечь внимание клиента. То есть — до светофора. Есть вероятность, что какой-нибудь случайный прохожий или оконный зевака обратит внимание на яркий спортивный мотоцикл. Во-первых, где в ранний час сторонние наблюдатели в элитном районе? А если и заметят, то все равно полиция наткнется на брошенный мотоцикл в паре кварталов от места исполнения. Камер слежения на выбранном участке нет — так, во всяком случае, выходило из плана их размещения в этом районе. План обеспечила принимающая сторона, мамой поклявшись в его стопроцентной достоверности.

Гвоздь и Перевозчик безвылазно сидели на хате, изучая в Гугле карту нужного района, сопоставляя ее с планом городских коммуникаций и схемами общественного транспорта и графиком движения каждой автобусной линии. Затем запоминали наизусть названия улиц на иврите и английском в квартале объекта, их длину, расстояния до светофора. И в завершение пехом обошли весь прилегающий район, ни разу не показываясь на одной и той же улице повторно, снимая на телефоны каждые несколько метров. Потом они составляли на компьютере подробные панорамные ряды зданий и отмечали расположение относительно них автобусных остановок. Ствол, банальный китайский «ТТ», был им получен два дня назад, проверен с величайшим тщанием, разобран, выверен и собран вновь. Кобура подогнана, Гвоздь много раз вытаскивал из нее «ТТ» в позе, имитирующей седока мотоцикла, пока не остался доволен легкостью, с которой тот ложился в руку.

Ну, вроде всё, с божьей помощью! Будет красный — отлично! Исполняем и с ходу уходим влево. Зеленый — равняемся с машиной, исполняем на ходу, что хуже, но терпимо, и на следующем перекрестке уходим влево.

38

Чем ближе подходил Гвоздь в своих приготовлениях к Лешиной реальности, тем больше становился тот раздраженным, агрессивным, тревожным. По любому поводу срывался на сотрудниках. Атмосфера в фирме «Исцеление» накалилась. Мимо кабинета генерального старались проскочить тихой мышкой, и даже Инесса не заходила к Романову без особой необходимости.

В операционной и того хуже, здесь раздражительность просто опасна. Еще опаснее вызванная ею рассеянность, невозможность концентрации на четких, последовательных действиях. Анестезиолог все время работает на пределе концентрации. Ее отсутствие приведет к неспособности вычленить сбой в стандартном течении операции, анестезии, мгновенно проанализировать причины, просчитать последствия, принять правильное решение.

Понять, в чем причины его настроения, Леша не мог, и это угнетало его больше всего. Он чувствовал себя одиноким, затравленным зверем: загнан, выхода нет, и охотники это знают. Сейчас выпьют по последней, выкурят сигаретку, проверят заряд в ружьях и займут не спеша позиции.

В конце концов, Леша сломался:

— Мне необходимо пару дней побыть дома, — сказал он боссу Время летнее, отпуска, работать некому Все это босс собирался немедленно Леше высказать, все это Леша знал сам и без него. Но тот посмотрел на Романова, пожевал губами, вздохнул и согласился:

— Пару дней. Не больше. Ты же знаешь.

— Все знаю, — твердо ответил Леша. — За пару дней приведу себя в порядок. Разберусь с собой.

Инессу поставил в известность — в фирме не появится, звонками не беспокоить. Занят.

— Да, Алексей. Вам отдохнуть совершенно необходимо!

39

Поэтому и кружит Романов второй день по дому, не выходя на улицу, отключив телефон. Вспоминает, анализирует, сопоставляет. Ищет причины тоски. Вновь вспоминает. «Зачем?» — сказала бы Сандра. Но давай ты будешь честным сам с собой, господин Романов! На самом деле ты хорошо знаешь, где спрятано это «зачем». И кроется оно в последнем разговоре с Сандрой. В ее рассказе. В ее воспоминаниях. И нечего делать — надо глубоко вздохнуть и пройти вновь эту беседу, которую ты так хотел вытравить из памяти и которую помнишь в малейших деталях, до последнего слова и интонации…

40

Лазари вошел в гостиную. Он никогда не появлялся внезапно, не возникал из воздуха, но всегда обыденно входил в дверь или поворачивал из-за угла ближнего дома, если дело было на улице.

Он посмотрел в бешеные глаза Романова, сделал шаг назад и растворился в сумраке прихожей.

Сандра превратилась в живую статую. Кожа ее похолодела, напряглись и застыли в ожидании команды «Бей или беги!» мышцы. Сердце быстрыми и резкими толчками било в грудь, зрачки расширились, залив взгляд темнотой.

Леша замер, завяз в сумбуре и глупости невысказанных слов, не зная, что сказать. Что-то произошло с ее лицом, оно стало незнакомым, он не мог понять, почему, и вдруг со страхом понял: прическа — волосы распушились и приподнялись.

Прошло, наверное, не больше минуты, и зрачки сузились, стали обычными, пульс замедлился. Сандра глубоко вздохнула, мягко, но настойчиво уперлась ладонями в Лешину грудь, выскользнула из объятий, быстро подхватила с пола его халат и, закутавшись в него наглухо, забралась в кресло напротив. Всё в полном молчании.

— Что случилось? — спросил Леша и мысленно поморщился от фальши, с которой прозвучал вопрос.

Короткий взгляд исподлобья. Чиркнула спичка. Медленная, глубокая затяжка.

— Ты понимаешь, что я понимаю, что ты понимаешь, — выдохнула Сандра, и сигаретный дым окутывал ее лицо при каждом слове. Пауза.

— Два шрама под грудью… конечно же, ты был прав. — Она усмехнулась. — Такие шрамы остаются только после пуль. Если выживешь. Как я. А двое из моей группы — не выжили. Два моих близких друга. — Она затушила сигарету и потянулась за новой. — Как в классическом полицейском сериале. С обоими я служила с первых дней. С обоими прошла… — запнулась и выразилась обтекаемо: —…все круги ада. А дальше — не как в сериалах, во всяком случае не в американских. — И, смотря Леше прямо в глаза, спокойно уточнила: — С обоими я спала. Одновременно.

Леша дернул кадыком и спросил глупо и сипло:

— В каком смысле?

— В прямом, — кивнула Сандра, — одновременно. Они умерли, Леша. Погибли. А вместе с ними умерла и эта часть меня. Той Сандры уже нет. И никогда больше не будет, понимаешь? Ревновать некого и не к кому.

Леша неопределенно повел плечами. Она не обратила внимания. Все так же плотно закутавшись в его халат, прошла на кухню. Дверца холодильника. Бульканье бутылки. Водка или виски? Виски, решил Леша. Бутылка забулькала снова — вторая порция. Сандра вернулась. Отрешенный взгляд. В одной руке очередная сигарета. В другой — пивной бокал, полный на треть. Он не угадал — водка.

— Но это уже другая история, и нам ее знать нет никакой надобности. — Сандра тактично подчеркнула «нам», хотя имела в виду одного Лешу — Так же, как незачем знать, — она запнулась, стиснула зубы, — как нас подловили, как лажанулась оперативная разведка.

Замолчала. Ушла в прошлое.

41

В памяти царила темнота, обреченная безнадежность ночного уличного молниеносного боя — избиения? — попавшей в засаду группы. Они так и не успели ничего понять. Вспышки, тупой страшный удар в грудь, для которого кевлар[22] — детская забава. Полосы мрака на фоне белого света. Ее несет туда течением — в свет или во мрак? Не понять… Второй удар в грудь — уже не страшный, а нежный, как материнский поцелуй. И весь мир втянулся в одну первородную точку, черную дыру, в которой нет ни пространства, ни времени, ни даже Слова.

— А потом? — треснувшим, пересохшим голосом разбил тишину Леша.

Сандра тихо качнула головой:

— Там нет потом. Есть только сразу.

42

Большая армейская палатка. Багровый тусклый свет от печки-буржуйки, в которой неровно мечется огонь. Два ряда походных кроватей, застеленных серыми солдатскими одеялами со штампом «Армия Обороны Израиля», — на одной из них полулежит она.

Стол, чья грубая доска истерта частыми царапинами. На столе — закопченный до черноты боков чайник медленно остывает струйкой пара. Свет пламени не дотягивается до стен палатки, и они тонут в темноте. Зато хорошо виден сырой нависший потолок, пропитанный дождем, чьи капли глухо и монотонно стучат в одном неизменном ритме.

— А чайник, Леша, все исходит и исходит себе паром на столе — ине остывает…

В одном месте потолок провис тугим, полным дождя брюхом. И там набухали медленные капли, редко срываясь вниз, чтобы тут же впитаться в земляной, гладко утрамбованный пол.

Стоял запах осени, грустных прелых листьев — запах очаровательный, и дышалось приятно, но… плотно как-то, словно легкие втягивали воду, а не напоенный влагой воздух.

Полог палатки приподнялся, и в нее вошел Давид. Ее Давид. Библейский мальчик, победитель Голиафа. С тонким, чуть удлиненным носом, чувственными, так часто искусанными ею губами и раскосыми зелеными бесшабашными глазами под жесткой проволокой тугих черных кудрей.

Исчезли замызганные известкой обноски — его последний наряд, нехитрое обличье арабского строителя. Исчезла и куфия. Была на нем полевая форма израильского солдата без знаков отличия.

— Привет, наша радость! — просто и грустно сказал он, смотря на носки своих побитых песком и жизнью красных десантных ботинок. Оседлал возмущенно скрипнувший стул и, положив руки на спинку, а на руки — голову, впервые поднял на нее глаза.

— Чаю хочешь?

Глаза зелеными не были. Их красила в свои ночные цвета полнившая их через край смертная тоска и печаль.

«Пить нельзя», — шепнул Сандре Суфлер, вдруг возникший в ее мозгу, и она поверила ему сразу и безоговорочно.

— Нет, Дава, спасибо — не хочется…

— Как хочешь, — вздохнул Давид, не отрывая от нее глаз, — может, попозже попьешь.

Полог приподнялся снова, и в палатку скользнул, привычно настороженно щурясь, Рон, прежде опасный и хищный, как клинок спецназа. Сейчас из походки ушла ртутная гибкость и готовая к взрыву эластичность мышц. И от этого он непривычно ссутулился, словно принял на свои плечи чрезмерный и непосильный груз.

«Ему больше не надо быть готовым, — вновь шепнул Суфлер, — он знает, что от него ничего не зависит».

Одет он был вопиюще непривычно, странно — черный смокинг, сорочка с накрахмаленной до тугого звона грудью, лента развязанной бабочки, свесившейся набок, черные вечерние туфли, покрытые налетом белого, тончайшего, словно пепел, песка.

Второй стул развернулся спинкой к Сандре и, обреченно скрипнув, покорился седоку.

— Привет, наша радость!

«У них одинаковый взгляд. Они стали близнецами в каком-то смысле, — сообщил ей Суфлер. — Так и должно быть».

— Привет, мои единственные! — улыбнулась Сандра. Обоим вместе и каждому порознь. Их тайная улыбка, соединяющая троих в триединую суть. — Где мы?

Они переглянулись.

— Ты и так знаешь, — ответил Рон. Он всегда отвечал первым. — Ты знаешь, где мы…

— А вот где ты? — качнулся на стуле Давид. — ты с нами? ты идешь с нами? ты прикроешь нас?

Он был требователен. Ее мягкий, веселый и игривый плюшевый Дава никогда и ничего у нее не требовал! А сейчас его голос был по-прокурорски сух и тверд.

— Дава, Дава! — поморщился Рон и положил руку ему на плечо. — Успокойся! Дай ей время понять…

— Время? — фыркнул Давид, и длинная гримаса скривила рот. — Где его взять, время? Нет его — времени!

— Ну, раз его нет, так и нечего дергаться! — рассудительно ответил Рон. — Раз его нет — значит, его у нас сколько хочешь.

Прозвучало нелепо, нелогично, с интонациями еврейского местечка, тоже нелепыми для аристократичного, всегда невозмутимого Рона с его манерами и внешностью лондонского денди. Но Давид внезапно успокоился, покивал задумчиво, лицо разгладилось:

— Да, Рончик, раз времени нет, значит, его навалом. — И хихикнул.

Холодок пробежал по ее коже. Тоска обреченно, но пока еще тихо заныла в ее груди. Давид, которого она знала и который исступленно любил ее часами, исчезал, менялся, словно некто завладел его телом.

Рон ласково потрепал его по голове, ни дать ни взять старший брат, хотя они, да и Сандра, были одногодками. Давид неотрывно смотрел туда, где в темноте угадывались очертания задней стенки палатки.

— Ты видел? — нервно спросил он.

Изменчивость его настроений была поразительна. Только что он улыбался Рону, а вот уже кожа туго натянулась на сжатых скулах, обнажая зубы.

— Ничего там нет, — рассудительно ответил Рон.

— Нет, есть! — тоненько всхлипнул Давид. — Есть, я тебе говорю! Они шевельнули снаружи палатку! Они ждут нас там, снаружи!

Дождь на мгновение замер и с новой силой обрушился на брезент шаткой крыши.

Адреналин выплеснулся в сосуды Сандры, иссушил в секунду губы и погнал галопом сердце — она поняла, что Давид боится. Давид, никогда не упускающий случая дернуть Смерть за усы, исходил сейчас липким, парализующим волю страхом.

— Никто сюда не зайдет, — все тем же рассудительным маминым тоном продолжал Рон, — не может зайти…

— Нет, может! — взвизгнул Давид. — Если она нас отпустит!

— Успокойся, Дава, — поморщился Рон. — Никто нас пока никуда не отпускает.

— И не собираюсь, — отрезала Сандра.

— Пока, — уточнил Рон. — Пока не отпускаешь.

Сандра вскинулась строптиво — возразить…

«Он прав, — остановил порыв Суфлер, — не лезь. Лучше просто слушай. Старайся понять».

— Пока… — эхом откликнулся Давид. Сандру ужаснула тоска в его голосе. — Пока… А потом?! А потом она бросит нас, как ненужные уже игрушки, и уйдет?! А мы… — Он запнулся, кивнул в сторону выхода. — А нас…

— Мы, — поправил Рон, — не нас, а мы. А мы пойдем в другую сторону. Но подожди, не пори горячку! Еще никто никуда не идет!

И улыбнулся Сандре. Словно кто-то невидимый ухватился за краешки губ и развел их в стороны.

— Леша, Леша!

Романов вздрогнул, возвращаясь к реальности.

— Тебе ведь тоже теперь понятен истинный смысл слов «мертвая улыбка»?

Он ничего не ответил. Она и не ждала ответа, который был ей очевиден.

Конечно же, Давид ухватился за спасительную соломинку.

— Да! Да! Мы будем бесконечно заниматься любовью! Да! Конечно, мы будем любить друг друга! Да, да! — горячо и быстро зашептал он. — Никто никуда не идет и не пойдет! Мы будем здесь всегда! Мы будем говорить, танцевать, веселиться! — Он закинул голову и счастливо засмеялся.

Стул под ним начал раскачиваться, ножки мерно постукивали по полу.

— Эй, Дава, перестань! — мягко остановил его Рон. — Ты можешь ее расстроить! Посмотри — у нее слезы на глазах…

Он протянул Сандре белоснежный батистовый тонко надушенный платок.

— Не грусти, наша радость, все хорошо. Все случилось так, как должно было случиться. Не плачь, мы вместе и все хорошо!

Но я плакала, Леша, потому что не были мы вместе. Они вдруг стали чужими. Не как чужие, незнакомые люди… а «чужие», пришедшие из иного мира.

От его слов Давид мгновенно сник, скукожился, замолк, и даже стул под ним замер испуганно.

— Он иногда ведет себя совсем как большой ребенок, — пожал плечами Рон. — Ты же знаешь.

Она не знала и не помнила такого за Давидом никогда. Но согласно кивнула, ведомая своим Суфлером.

Рон развел руками:

— Что с ним поделать… Ну, хватит о Даве! И ты, Дава, улыбнись — нечего грустить!

— Скажи, наша радость, — он улыбнулся ей своей прежней непревзойденной, светлой улыбкой, — что, по-твоему, означает «здесь»?

— Здесь? — Сандра обвела глазами палатку.

Мокрый брезент, монотонный шум дождя, чайник, кипящий без огня на исцарапанной походной жизнью столешнице.

— Здесь — это место, в котором мы находимся. То место, в котором нет «сейчас».

— Умница! — вновь его улыбка, от которой ей стало невыносимо тоскливо. Улыбка принадлежала ее миру, и ей не было место «здесь».

— Поэтому мы определяем, каким будет наше «здесь»!

43

Музыка обрушилась на нее, словно тигр из засады. Поток из белых, шуршащих платьев и черных фрачных пар подхватил ее, понес стремительно за собой, чтобы, схлынув, оставить в центре огромной залы и закружить вокруг в кипящем кружевами венском вальсе.

— Как тебе такое «здесь»?

Она подскочила от неожиданности. Рон стоял за ее спиной и старался перекричать торжествующие скрипки.

Зала была необыкновенно хороша. Закинутые ввысь своды потолков, небесная и розовая цветовая гамма ампирных росписей, в золотом блеске бесчисленных завитков и с неизбежными амурчиками и ангелочками, страдающими развернутой формой детского ожирения. Но даже они не могли лишить залу ее странного очарования.

— Как тебе такое «здесь»? — подмигнул он, повторяя вопрос.

Сандра лишь растерянно пожала плечами.

Музыка вдруг замерла. Пары остановились и, держась, словно школьники, за руки, выжидательно смотрели в сторону оркестра.

Дирижер, статный высокий красавец — фрачная пара, тугая манишка, седая растрепанная грива в стиле «Эйнштейн элегант», — требовательно постучал палочкой по пюпитру По зале пробежала волна робких, спешных покашливаний, предвестница концертной тишины.

— «Торсад де пуант»[23], дамы и господа! — объявил дирижер и печально кивнул: — Да-с, медам и месье! Грустное и торжественное вступление к главной теме — «Бред сердца»[24]!

Залу ощутимо тряхнуло, испуганный звон пробежал по подвескам и хрустальным цепям огромных царских люстр и отразился неожиданной болью в груди, сбивая с ног. Сандра ойкнула, прикусив губу, и повисла на руке Рона.

— С тобой все в порядке? — встревоженно склонился он к ней. — Ты побледнела!

— Все хорошо! — нашла она в себе силы улыбнуться. Боль отпустила, но Сандра понимала — наверное, благодаря суфлеру: ненадолго. Точит, затаившись, когти. — Что это было? Землетрясение?

Рон недоуменно склонил голову набок, хотел спросить, но…

По зале заструилась, поплыла нежная музыка, полная тихой печали и глубокой грусти.

«Сожаления по жизни, моя дорогая! — прошептал Суфлер. — Именно так — сожаление и смирение пред неизбежностью».

И тут же пары пришли в движение, закружились плавно и ритмично по зале. Раз-два-три… раз-два-три. Равномерное кружение черно-белого калейдоскопа. Шуршат белые платья, кружат фраки, размахнув свои крылья. Как хорошо и покойно! Как хорошо… Раз-два-три…

— Может, присядешь? — озабоченно спросил Рон и повернулся порывисто к шеренге венских стульев, четким строем замкнувших периметр зала.

«Даже не думай! — рявкнул Суфлер, да так, что невольно дернулась голова, словно от хлесткой пощечины. — Даже и не думай садиться! Нельзя!»

— Нет-нет! — удержала она его за рукав. — Все в порядке, я постою… — Она закинула голову назад и улыбнулась, надеясь, что улыбка не вышла натянутой. — Может, потанцуем?

«Не бойся его, — вновь вмешался Суфлер. — Он не пытается заманить тебя хитростью, он сам чужой здесь и не знает правил. Такой же гость, как и ты. Только с другой стороны».

— Конечно! — просиял Рон. — Как же я сам не догадался! Один момент…

Он придирчиво оглядел себя, и тотчас брюки натянулись острой складкой, а фалды пиджака удлинились, трансформируясь во фрак. Озабоченно покачал головой при виде туфель, покрытых серо-белым налетом мельчайшей пыли, потер о штанину, и они благодарно засверкали черным глянцем.

Позже, много позже, меня, Леша, осенило — не пыль это была, а зола. Мельчайшая, тщательно просеянная зола. Прах, так это называется, Леша, прах…

— Вот теперь совсем другое дело! Разрешите, сударыня, пригласить вас? — Рон склонил голову и церемонно протянул руку.

— Отчего ж? — все с той же механической улыбкой Сандра уронила свою кисть в его ладонь, ожидая с замиранием сердца ощутить ледяной холод кожи. И невероятное облегчение от теплоты его рук!

Она закинула голову назад, счастливо улыбнулась и приказала:

— Веди меня, мой рыцарь!

Рон крепко обнял ее за талию, и они плавным разворотом влились в принявший их, словно ласковая вода, бальный круг.

Вальс подхватил их, как осенний прозрачный ветерок кружит багряную листву, и понес, понес, понес…

Только летящие пары вокруг, только ритм — раз-два-три, раз-два-три, как пузырьки шампанского в звонких бокалах.

— Кто эти люди, Рон? — Музыка звучала все громче, и ей приходилось почти кричать.

— Понятия не имею! — беспечно крикнул он. — Разве это имеет значение?

Действительно! Рон прав!

— Никакого! — рассмеялась она в ответ, откинувшись назад, и его рука, не дрогнув, приняла ее вес. — Ровным счетом никакого!

А лиц, Леша, я никогда не могла вспомнить, никогда! А может, их и не было вовсе — лиц? Или маски… мне кажется иногда, что все они были в масках. Мужчины в черных бархатных полумасках, а женщины в венецианских, на все лицо… белый раскрашенный фарфор, знаешь? Или это я уже после додумала-придумала? Не знаю и не узнаю никогда… Надеюсь!

Ей неожиданно стало легко, под ложечкой сладко засосало ожидание: «вот-вот что-то произойдет». Что-то новое, что-то неизвестное, что-то пропитанное веселым от отчаяния страхом.

Навощенный, сияющий отраженным светом зеркальный паркет вдруг повело под ногами, зал накренился. Гулкий удар перекрыл музыку, заложил уши ватой, тревожно зазвенели, заметались на цепях люстры, словно пойманные бабочки.

Удар вновь отразился болью в груди, но только бледным подобием первого толчка — словно кто-то тупо толкнул в грудину боксерской перчаткой.

Вальсирующие пары заскользили по вдруг накренившейся зале, подобию палубы «Титаника», и сбились в нелепую черно-белую кучу в ее конце. Миг — и залу накренило в другую сторону. Куча распалась на пары, которые пронеслись мимо них, чудесным образом никого не задев, чтобы вновь смешаться в груду в другом конце. Груда тел немедленно ритмично задергалась, и Сандра поняла — они пытаются продолжать танцевать!

Невидимый оркестр в оркестровой яме — крутые профессионалы! — не сбился с ритма ни на йоту. Красавец-дирижер только яростнее махнул палочкой, глаза хищно сверкнули.

— Крещендо, дамы и господа, крещендо! — победно выкрикнул он, вздымая палочку к небу. — «Бред сердца»!

Музыка замерла на долю мгновения, чтобы обрушиться на Сандру с новой силой громом литавр и торжествующим криком труб.

Пол покачнулся и выровнялся. Человеческий ком немедленно распался на пары, образовавшие бешено закруживший вокруг Сандры и Рона круг.

— Что это было? — еле прошептал Рон побелевшими губами.

— Землетрясение! — расхохоталась Сандра, ощущая приближение чего-то неизвестного, страшного, но одновременно неудержимо влекущего к себе и за собой. — Последний толчок!

Люстры согласно и грустно прозвенели хрусталем, и звон их перекрыл рев оркестра. Между ее телом и руками Рона внезапно возник тонкий, но непреодолимый барьер. Его руки заскользили вниз по ее телу, но она поняла — нет! Это она начинает медленный взлет.

— Сандра! Нет! Я умоляю тебя — нет!!! Вернись! — отчаянно закричал Рон, но крик потонул, захлебнулся в реве музыки. Сандра хотела ласково сказать в ответ, чтобы он не боялся, — с ней все хорошо и будет хорошо, но голос исчез, мышцы оцепенели, и изо рта не вырвались ни шепот, ни даже дыхание. Танцующие пары слились в один стремительно несущийся круг.

Она посмотрела вниз. Закинутое вверх абсолютно белое лицо Рона. Черная дыра рта с каймой алых губ. Налитые кровью от крика глаза. Простертые к ней в отчаянии руки.

«Он плачет по себе, — проснулся Суфлер. — И по тебе, конечно, но больше он боится за себя. Только ты держишь его и Давида. Здесь. Он знает: ты уйдешь, и его немедленно призовут, он должен будет дать Ответ. Это воистину страшно».

Она согласно кивнула Суфлеру и подняла голову. Увидеть то, куда ее ведут.

«Не смотреть! — одернул ее Суфлер. — Рано! Только вниз! Только вниз!»

Ее голову пригнули насильно книзу. Она увидела под собой скрытый доселе в яме оркестр. Одни лишь инструменты, музыкантов нет. Несущиеся слаженно смычки, литавры, парящие в воздухе, и ветер в такт листает партитуру.

Дирижер вскинул голову — седая грива растрепалась, волосы змеились вокруг головы, рот перечертил лицо черной трещиной — ужасный Шалтай-Болтай! Из глаз неслись к ней два спиральных черно-белых луча, охватывая тело клещами, и стремили ее вверх.

«Вверх иногда означает вниз! — шепнул Суфлер. — Ты должна захотеть остановиться! Захотеть так, как никогда и ничего не хотела! Только остановись, и тебе помогут».

— Я хочу! — крикнула про себя Сандра. — Я требую остановиться!

И ничего! Только еще больше распахнулась черная трещина рта дирижера, а волосы перестали клубиться возле его головы, с черным шипением устремились к ней, и концы их набухли змеиными головами.

Сандра почувствовала, как просыпается, поднимает голову ее гнев. Гнев боя. Гнев, превращающий ее в валькирию, несущую смерть в извитых до душной узости ночных переулках Хеврона и Газы. Гнев берсеркеров, грызущих край щита в кровавую пену и презирающих смерть.

— Слышишь, ты, козел! — проорала она. Гнев вернул ей голос, перекрывший рев музыки. Палочка на мгновение дрогнула. Смычки дернулись, теряя ритм, не к месту пропел хрипло тромбон, заполошно ударили литавры. — Я, Сандра, идущая на смерть, презираю тебя, понял?!

Она вдохнула полной грудью, и воздух ворвался в легкие, наполняя их до отказа. И только когда она, грудная клетка, была готова взорваться, Сандра посмотрела прямо в бездонные, как безлунная ночь, глаза дирижера и прокричала во всю свою силу, разрывая голосовые связки:

— Я! Никуда! Не иду!!!

Дирижер хрипло завыл, щель рта разошлась, откидывая черепную крышку назад и обнажая черноту пропасти на месте мозга. Давление черно-белых спиралей уменьшилось, и Сандра зависла без движения. Ни вверх, но и не вниз.

— И что теперь? — воззвала она отчаянно к Суфлеру. — Что теперь?!

Суфлер молчал.

— Достала эта классическая муть! Roll over, Beethoven!

На сцене одним длинным прыжком из неведомых кулис оказался огромный негр. Красная бейсболка козырьком назад. Толстая, в два пальца и три оборота золотая шейная цепь. Три бугристых белесых рубца — след когтей? — перечеркивают левую щеку. Белоснежная майка с низким вырезом и надписью «Белый мир — отстой!» открывает мощную, отливающую машинным маслом грудь и бугры бицепсов. Даже широкие треники не могут скрыть мощные мышцы ног.

— Достал! — кричит негр. — Достал! Пошел вон, ублюдок! И это говорю тебе Я!!!

Мощный пинок сметает дирижера с пульта, мгновенно занятого рэпером.

— Я! Меня знают все! Я это…

Одним движением он рвет на себе майку. По черному торсу бежит красная татуировка: «360 J»[25].

И она именно бежит! Как бежит рекламная строка по экрану на фасадах домов. Сандра, не отрываясь, завороженно смотрит на ее бег. Полоса стремительно вьется вокруг черного торса. Из красной становится раскаленной, наливается белым пламенем.

Негр простирает руки вверх. Низкий дрожащий рык рвется из груди.

Татуировка взрывается ослепительной водородной вспышкой, уничтожающей мир вокруг. В ее белом пламени тонут танцующие пары, танцевальная зала, безлюдный оркестр и его страшный дирижер. Тонет и Рон, и сама Сандра, тонет все. Тонет безмолвно, безболезненно и безвозвратно.

44

Вновь армейская пропитанная сыростью палатка, обезличенная множеством прошедшего через нее служивого люда. Все так же неустанно бурлит чайник на исцарапанной столешнице походного стола.

Сандра открыла глаза. Низкий брезент потолка. Рассеянный серый свет наполнял палатку сумраком. Огонь буржуйки погас, и она остывает с хрестоматийным тихим потрескиванием.

«Откуда свет? — мелькнула мысль. — Ведь нет окон».

Взгляд вокруг, по сторонам. Она лежала на армейской раскладушке, поверх серого казенного одеяла с легким запахом дезинфектанта. Сандра села, опустила ноги на земляной пол. Кровать под ней привычно и лениво откликнулась ржавым скрипом, больше по служебной обязанности, чем по необходимости.

Давид и Рон все так же сидели верхом на стульях, каждый на своем месте, словно не было ни бала, ни залы, словно ничего не произошло.

«А ничего и не произошло», — вернулся Суфлер, и Сандра радостно улыбнулась.

Он был сейчас единственно близким ей… кем? Человеком? Духом? Галлюцинацией? — Она мысленно махнула рукой. Не имеет значения! Он был сейчас ее единственным другом, и лишь это имело значение.

Они не отводили взглядов от ее лица, следили за каждым движением глаз, за каждым напряжением — вольным или нет — мимических мышц, за мимолетностью морщинок. Чего ждали? Что они искали и что надеялись от нее получить?

Она огляделась. Два ряда кроватей, радующих армейскую душу своим уставным единообразием. Стол, стулья, вечно кипящий чайник. Два входа, словно отражения друг друга, забранные пологами брезента…

Стоп! Ее взгляд метнулся назад. Это не были два входа в палатку. Это были вход и выход. Вот только как понять, где какой?

— Вот именно, радость наша, — потянулся к ней Давид (звать его Давой она больше не могла даже в мыслях). — Смотри не ошибись! На тебя вся надежда.

— Вечно ты торопишься, братец! — нахмурился Рон и отвесил шутливый подзатыльник. Шутливый-то шутливый, но и вполне полновесный — голова Давида ощутимо дернулась. — Вся фишка в том, что нам вообще не нужен ни вход, ни выход. Нам нужно только быть здесь, и только сейчас… Правда, наша радость?

— Здесь? — Сандра недоверчивым прищуром обвела замкнутое в брезент пространство.

— А! — небрежным взмахом руки отмел Давид в сторону ее сомнения. — Любое «здесь» и любое «сейчас», согласно вашему, мадам, желанию и по нашему велению! Хочешь президентские апартаменты «Плазы»? Или Копакабану с Мальдивами? Бесконечное веселье; лимузины, помноженные на шампанское; освежающий альпийский ветерок после полуденного зноя Лас-Вегаса? Хочешь?

Он завелся, глаза блестели, но блеск не мог затмить черноту, плещущую в их глубине.

— Нам это легко! Раз плюнуть, наша радость! Скажи, Рон?

— Раз плюнуть! — подтвердил Рон с механической улыбкой.

— Искусственный рай? Копакабана без вкуса и запаха? — усмехнулась Сандра. — Как резиновая баба?

— Не понял… — нахмурился Давид.

— Безликие танцоры? Как в той танцевальной зале?

— А-а… — с облегчением протянул Давид и вкусно, с хрустом потянулся. Он явно все больше успокаивался. — Это ерунда! У Рона просто нехватка воображения. Ты же знаешь нашего Рона — танк, помноженный на блестящую логику и математический подход. И при этом — почти полный ноль по части воображения! Натурально, мадам, увы-увы!

Глаза блестели все больше и больше, но блеск никак не мог победить или хотя бы скрасить круживший в них мрак.

— У меня же, как ты знаешь, с воображением все в порядке! Копакабана будет настоящей, и морской бриз будет нести в себе соль, покрывая тонкой корочкой твое загоревшее лицо, придавая законченность «Маргарите» в твоих тонких пальцах и сверкая голыми бриллиантами твоих серег… Да что там какой-то жалкий бразильский пляж, тьфу!

Он картинно сплюнул на пол.

— Сияние ночного Лас-Вегаса! Костяной перестук шарика рулетки, завистливые взгляды дам и раздевающие — мужчин, когда прозрачная кабина лифта президентских апартаментов несет тебя вниз, с Олимпа в игорный зал, решившую снизойти до простых смертных…

— Я в коме… — тихо сказала Сандра, поджав под себя ноги и смотря в земляной пол.

Давид сбился на середине фразы, издав неясный горловой звук. Рон не пошевелился, только поднял на нее глаза и смотрел не отрываясь.

«Ты умница, — сказал ей Суфлер, и ей почудилась теплая интонация в его голосе, но, наверное, лишь почудилась. — Продолжай!»

— Я в коме, — повторила она и нашла в себе силы оторвать взгляд от пола.

Давид сидел с растерянным видом кошки, из лап которой вдруг чудесным образом исчезла, испарилась мышка. Лицо Рона не дрогнуло, но выражение его изменила проступившая на нем печаль. Он поднялся, повернулся к ней спиной, присел у буржуйки, поколдовал над ней. Пыхнуло пламя, потянуло дровяным духом, печка уютно и тихо запела, гася повисшее в палатке напряжение.

Ты знаешь, Леша, я никогда не забуду лиц погибших в боях рядом со мной бойцов. Никогда. Я буду помнить их всех, пока живу. Но что такое «смертная тоска», я поняла лишь тогда, сидя между Ничем и Нигде и глядя на прекрасное лицо моего великолепного Рона…

— Я в коме, — вновь повторила она, отчаянно цепляясь за слова, словно умоляя их вернуть реальность. — И это я держу вас… точнее, нас здесь, где нет ни жизни, ни смерти… ничего нет.

По стене палатки пробежала легкая волна, словно нечто большое, но грациозное коснулось ее в своем непрерывном движении. Брезент набухшего водой потолка колыхнулся, пролившись редкими, крупными каплями на пол.

Давид застыл восковой статуей. Рон повел плечами, грустно улыбнулся.

— Точно, сестричка, в десятку. Ты в коме.

— И где я нахожусь?

— Не понял. Здесь, конечно, где же еще?

— Не глупи, не строй из себя дурака и не зли меня. — Кровь бросилась Сандре в лицо, в висках тотчас зло и хлестко застучал молот.

В углу палатки раздался громкий треск. Сандра от неожиданности подскочила. Давид и не шевельнулся. Рон лишь скосил глаза в сторону источника шума.

— Что, уже и рацию отличить не можешь? — съязвил он.

Сандра досадливо поморщилась. Господи, совсем мозгами поехала — не распознать характерный треск! И улыбнулась сама себе: «Да, подруга, где еще, как не в коме, поехать мозгами-то!»

Рация вновь разразилась треском:

— …ление… лзет… дав… Рут, авор![26]

— Шлили![27] Не принято! Рут, авор, — задрав голову к потолку, неизвестно кому и неожиданно для себя выкрикнула Сандра. — Шлили! — И замолчала, напряженно прислушиваясь к тишине.

— …ление ползет! — послушно откликнулась невидимая рация. — Давление! Рут, авор.

— Подтверждаю, — растерянно ответила Сандра. — Принято: давление ползет. Рут, авор.

Рация хрипнула и замолчала. Тишина. Редкие капли срываются с брезента, глухо бьются о земляной пол.

— Итак, — она обратилась к Рону. — Ты знаешь, где я нахожусь?

— Ты лежишь в реанимации больницы Тель-ха-Шомер[28], — вмешался в разговор Давид.

— Да, — подтвердил Рон. — И ты в коме. «669»[29] тебя доставили. Нас тоже туда привезли. Но мы лежим… э-э… находимся в другом месте.

Давид криво ухмыльнулся.

— Понятно, — нейтрально отметила Сандра. — Значит, я в коме…

— Ага! — закивал Давид. — И на искусственной вентиляции. Аппарат дышит. Трубка в горле. Жидкость капает.

— И давление у меня, я так понимаю, ползет. То есть — растет?

— Да, — стул скрипнул облегченно, когда Рон поднялся и пересел на кровать к Сандре. Она судорожно сглотнула, но внешне ничем не выдала страх. — Вспомни, как ты на меня разозлилась. Конечно, давление подскочило! В твоем состоянии волноваться категорически нельзя! — покачал он рассудительно пальцем.

— Спасибо, командир, за заботу. А что со мной, ты знаешь?

Они молча переглянулись. Давид уставился в пол, выражая своим видом: «Ты командир, ты и разбирайся».

— Ну… знаю, — он посмотрел ей прямо в глаза. — Два пулевых ранения. Оба навылет, и оба тяжелые. Оба прошили кевлар, как масло. Одна пуля пробила грудную клетку, осколки ребер прорвали легкое в двух местах, вызвали напряженный пневмоторакс с коллапсом. Вторая разбила десятое ребро слева, соскользнула и пошла вниз в брюшную полость, прошив насквозь селезенку, и вышла через переднюю брюшную стенку.

— Откуда терминология! — поразилась Сандра. — Прямо настоящий доктор.

— Пустяки, — небрежно отмахнулся Рон.

— Точно! — энергично кивнул Давид. — Мы в нашей новой ипостаси эксперты во всех областях. Профессионально. Досконально. Исчерпывающе. Прояснение прошлого и предсказание будущего. Хотите знать, кто убил Кеннеди? Вступайте в наш клуб, и все тайны истории раскроются перед вами в одно мгновение!

— Ну, стендапист из тебя, прямо скажем, пока так себе, — съязвила Сандра.

— Подожди! Дальше — лучше, дальше — больше, — обнадежил ее улыбкой Давид. Улыбка вышла двусмысленной.

— Скажи… — голос сорвался, заставив ее повторить: — Скажи…

— Да, — Рон понял ее с полуслова. — Тебя еле довезли. Уже в приемном дефибриллировали. Восстановили. Бегом в операционную. На операции еле вытащили. Били еще неоднократно. Впрочем, часть ты и сама помнишь.

— Да. — Слезы легко побежали по щекам, сливаясь в дорожки. — Это в зале, да? Люстры… я еще сказала «землетрясение», да? И потом, когда этот парень, ну, негр, рванул на себе майку, «триста шестьдесят джей»? Я решила, что это Диджей Триста шестьдесят…

— Не-а, — грустно заметил Давид. — Это сила разряда. Триста шестьдесят джоулей.

— А дирижер? — почему-то шепотом спросила Сандра. — Это…

— Молчи-и-и!!! — страшно зашептал Давид. — Молчи, я тебя заклинаю, молчи!!!

Он слетел со стула и стоял перед ней на коленях. Глаза расширились, и мрак, плескавшийся в них, прорвался наружу, наполняя палатку тоской.

Возле одного из входов послышалась неясная возня, будто большая собака там, снаружи, принюхивалась к происходящему, напряженно втягивая воздух большим носом. Ко второму входу нечто еще более могучее продралось, судя по треску, сквозь мокрые кусты и застыло в терпеливом ожидании.

— Перестань! — устало поморщился Рон. — Ничего с нами не случится… пока, во всяком случае. Но вообще-то я с Давидкой согласен — давай сменим тему.

«Он прав, — проснулся Суфлер. — Меняй тему!»

— Скажи… скажите, — обратилась она к обоим, — а вы…

— Да, — сухо кивнул Рон, — мы оба…

— Уи, мадам, умерли! Натурально умерли, — подхватил Давид с шутовскими интонациями. — Погибли на месте, исполняя свой воинский долг!

— Прекрати балаган! — вспыхнула Сандра. — Что ты видишь тут смешного?!

— А чего теперь делать? — пожал плечами Давид. — Плакать, что ли? Лучше станет? Это что-то изменит?

— Ну… это как-то кощунственно, — смешалась Сандра, — высмеивать свою смерть.

— Правда, глуповато звучит? Сама чувствуешь? — улыбнулся Давид. — А оплакивать свою собственную смерть — это, по-твоему, благороднее? Или звучит умнее? Может, еще и покойному другу, погибшему со мной практически одновременно, поплакаться? Как тебе это выглядит? И потом — мы хоть и умершие, но не совсем!

— Это как? — недоверчиво сощурилась Сандра.

— Я называю нас «неотпущенцами», — вступил в разговор Рон, — по аналогии с невозвращенцами. Мы и не там, и не здесь. Мы и не умерли, но мы и не существуем.

— «Неотпущенцы»… хм-м, — протянула Сандра, пробуя звучание на вкус. — Те, которым нечто не дает уйти… И что же вас удерживает, други мои?

— Не что, а кто, — уточнил Рон.

— Я, — поставила точку Сандра.

Молчание.

— Значит — я. А почему именно я? Не ваши родители, не школьные друзья, не подруги, не…

— Потому что ты, — философски пожал плечами Рон. — Так случилось. Потому что наша чувственная связь оказалась самой крепкой и истинной. Настоящей. И наша любовь, наш menage a trios, оказалась той самой нитью, что удерживает нас.

— И это так здорово! — Голос Давида наполнился страстью, исчез шутовской тон, глаза зажглись, отливая красноватым оттенком в пламени буржуйки. — Мы будем неразлучно вместе! Всегда! И везде! Ибо теперь для нас Всегда и Везде значит Сейчас и Здесь!

— Остановись, мгновенье, — ты прекрасно! — прошептала Сандра.

— Именно! Именно так! — обрадованно воскликнул он, не поняв истинного смысла ее слов. — Смотри!

Рука Давида нырнула во внутренний карман солдатской куртки, чтобы тут же вынырнуть назад. Огромное, в полный рост зеркало развернулось перед Сандрой. Давид, слегка посапывая от натуги, удерживал его. По краям венецианской рамы вспыхнули матовые колбы светильников.

Сандра охнула, прижав потрясенно ладони к лицу.

Это было не ее лицо. Нет, конечно, это было ее лицо… но! Все дефекты, все меты времени, перенесенной боли и потрясений исчезли. Канули в Лету, будто и не было их никогда, паутинки у глаз; глубокие межбровные складки — результат принятых не раз жестоких, вынужденных решений — разгладились вчистую, а сами брови взлетели воздушно над распахнувшимися глазами, из которых исчезла краснота постоянного недосыпа, а из взгляда ушла никотиновая нервозность. Белоснежная, сияющая молодостью кожа туго обтянула скулы, подчеркивая сексуальность их обладательницы. Из зеркала на Сандру смотрело совершенство, абсолютная красота.

— Видишь? — В голосе Рона звучали нежность и любовь. — Ты чудо!

— Ты наша единственная радость и счастье! — подхватил Давид. — Мы будем лишь для тебя и с тобой!

— Мы выстроим огромный дворец, окруженный неприступными стенами. Внутри будут тенистые аллеи, пруды, полные розовых кувшинок и лилий, оранжереи из садов Живерни[30] или Бучарт-Гарденс[31]…

— А когда захотим и если захотим, то наш дом будет полон гостей! Танцы, салюты, фейерверки, лучшие диск-жокеи! Наши вечеринки превзойдут Великого Гэтсби…

Они перебивали друг друга и самих себя, кружили вокруг Сандры, принимая смешные позы, изображая в красках их будущее бытие, заставляя ее улыбаться, сперва грустно, а потом и не грустно, а затем и вовсе рассмеяться до слез.

— Послушайте! — отсмеялась она, смахивая слезинки с ресниц. — Идите к черту с вашими шутками… Ой! — остановилась испуганно на полуслове. — Я в переносном смысле…

— Да уж! — хмыкнул Давид. — Надеемся…

— А если говорить серьезно — сколько времени продержусь я в коме? Полгода, год?

— О-о, наша радость, — поджал губы Рон, а Давид со значением покачал головой. — Мы будем поддерживать тебя изо всех сил — может, пять, а может, и все десять лет…

— Но не бесконечно же! — перебила его Сандра. — А что потом?

— А что сейчас? Ты сперва задайся этим вопросом, наша радость, — а что сейчас?

Давид крутанул зеркало, повернул обратной стороной к ней. Точно такое же зеркальное полотно. Отражение.

Больничная кровать в реанимационном отсеке, окруженная стойками с автоматическими шприцами, аппаратом искусственной вентиляции легких. Чуть слышно щелкают электронные реле вдоха-выдоха. Экраны монитора с разноцветкой бегущих строк: зеленая — кардиограмма, синяя — насыщение крови кислородом, красная — прямое артериальное давление. Булькает пузырьками воздуха пластмассовый прямоугольник торакального дренажа; медленно растет, подрагивая, капля мочи из катетера, прежде чем упасть в мочеприемник.

Все это либо присосалось разномерными полыми трубками, кабелями к ее застывшему на кровати телу, либо, наоборот, выходило из него, неся электрические импульсы или же различные соки и жидкости организма.

Ее бедное, измученное тело покрывают пластыри, клейкие повязки с проступившими местами пятнами крови. Лица на этой картине не видно. Распухший кожный мешок с чертой рта, покрытого сухими спекшимися корками. В углу рта — дыхательная трубка, идущая в гортань, а от нее к аппарату искусственного дыхания осьминожатся шланги.

С лица стерто выражение. Его просто нет! Нет ни боли, ни грусти, ни страдания. Нет ничего. Пустота. Космос с его абсолютным нулем во всем.

— Посмотри! — шепчет Рон. — Тебя там нет. Нет для тебя ни боли, ни этих медицинских щупалец, ни страха, ни надежд, ни отчаяния. Смотри!

И она смотрит. Смотрит пристально, впитывая все детали. Чтобы не забыть никогда. Никогда и ни за что.

— А знаешь почему? — Это уже Давид. — Потому что ты с нами. Ты настоящая, истинная, не там — нет! — ты здесь, наша радость. И тебе хорошо, и это правильно! Нам всегда было вместе хорошо, сказочно хорошо! А теперь это продлится вечность… целую и неповторимую вечность. Только ты и мы, и блаженство…

— Почему люди находятся в коме? — Рон сухим тоном ученого. — Как ты думаешь? Потому что они хотят в ней находиться. Они проживают настоящую, полную чудес и счастья жизнь. И раз испытав, более не в силах от нее отказаться. Счастье без горестей, радость без последствий, удовольствия без расплаты.

— И все это мы принесем к твоим ногам… Весь мир у твоих ног.

Почему Давид ей показался незнакомым? Что за бред! Это же ее Дава, Давидка, с его невинной улыбкой и собачьей преданностью.

Он обнимает ее, объятия сочатся негой и страстью. Она потерлась щекой о его щеку. Как же восхитительна его кожа! Нетронутая бритвой кожа подростка… а-ах!

— А если тебе наскучит общение с Нашим Миром, мы устроим путешествия в миры других держателей.

Это Рон. Мужественный и великолепный Рон. Рон-покоритель, Рон-завоеватель, Рон — ужас ХАМАСа.

— Держателей? — блаженно мурлыкнула Сандра, одна рука обнимает Даву, вторая щекочет шею Рона. — Кто такие держатели?

— Держатель — это ты, наша радость, — горячий шепот Давида теребит мочку уха. — И ты не одна. Все те, кто не дает нам уйти. Все те, благодаря кому мы стали «неотпущенцами», понимаешь?

— Мы называем вас держателями, потому что вы удерживаете нас. — Пальцы Рона почти касаются ее, не хватает нескольких мучительных микронов до желанного прикосновения. — Но и мы — ваш капитал, как ценные акции, понимаешь?

— Понима-аю… — шепчет Сандра, покусывая по-кошачьи его пальцы.

— У тебя, например, две акции — мы с Роном. — Язык Давида пробегает воздушно по мочке уха… Ахх!

— У большинства их всего одна.

— Есть и по три, редко когда больше. — Пальцы Рона причиняют ей боль и несут наслаждение… больше наслаждения! Больше!!! Ахх…

— Они смогут навещать нас со своими Мирами, а мы их — со своим. Смотри!

Они висят в бесконечном пространстве. Пустота. Вдруг! Вспыхивает справа голубая звездочка, слева — еще одна, и еще одна — прямо перед ней. И еще, и еще! Все пространство наполняется туманным голубым светом. Это не звездочки. Это светящиеся голубоватые облака, словно галактики, кружащие вокруг своего центра. Одни окружены одним таким облачком, у других их два, а некоторые заботливо окутаны несколькими слоями призрачного света, так что центр почти невидим, скрыт от чужого глаза.

— Видишь, как это красиво? Как великолепен наш союз! — синхронный шепот льется в уши.

Так что же в центре?

Сандра потрясенно охает, замерев дыханием.

В центре каждого размытого вращением голубого облачка — человек! Мужчины и женщины, дети и старики — люди, люди, люди… Лежащие неподвижно на своих разных, но в то же время одинаковых — больница делает всех похожими — кроватях. Застывшие без движения в безличности больничной укладки. Дыхательные аппараты мерно вздымают грудь. Лица со стертыми выражениями. Отсутствие присутствия. Лица без лиц. Единообразие военного строя, солдаты на службе…

Видение задрожало, побежало полосами, словно помехи на экране старого телевизора. Космос вспыхнул яркой и бесшумной вспышкой сверхновой звезды, сжался в точку и исчез.

45

Кровать и палатка. Сандра плавным движением выскользнула из обвивших ее рук на стул — лицом к ним.

Они оба напряженно всматривались в ее лицо, уловив изменения в настроении.

Огромное зеркало вновь возникло перед ней.

— Что скажешь, наша радость? Твой ход и твой выбор.

— Давид, не спеши! Не торопи… — воскликнул Рон.

Но зеркало уже неспешно поворачивалось вокруг своей оси.

Утонченная красота, покой и блаженство — с одной стороны.

Рубцы, боль и страдание — с другой.

Зеркало вращается, чуть поскрипывая, красноватые отсветы пламени буржуйки скользят по палатке.

Неразборчивый хрип, бульканье в углу палатки. Сандра нервно дернулась, обернулась на шум.

В невидимом радио вертелся верньер настройки. Шумы, невнятные голоса на разных языках, обрывки музыки. Эфир жил своим постоянным многообразием. Через-секунду шум прекратился. Неведомый настройщик нашел искомое. Чисто, без помех зазвучал низкий вибрирующий голос. Она тотчас узнала одну из любимых ее песен одной из любимых ее певиц — Дайаны Кролл.

Temptation, temptation, temptation, Oh, temptation, temptation, I can’t resist…

Радио замолчало, вернулась тишина.

— Это… это все неправильно. — Нет у нее сил оторвать взгляд от пола, посмотреть им в лицо.

— Конечно, это все неправильно.

Это Рон. Как всегда: начать тяжелую беседу, вступить в перестрелку или пустить хладнокровно пулю в затылок — он не дрогнет и не отступит.

— Неправильно, что мы погибли, выполняя наш долг. С честью, заметь, выполняя. С честью погибли. Неправильно, что ты в коме. По той же причине. Пока в коме. Ты удерживаешь нас. Мы удерживаем тебя. Вот это правильно. Только друг на друга полагаемся. Только друг на друга надеемся. Так было всегда, так есть и сейчас.

— Так было, так есть, — эхом откликнулся Давид.

Тяжело, тяжело и невозможно отрывать взгляд от пола, и, пожалуйста, не надо! Нет, надо! Смотри им в лицо! Все, что собираешься сказать, скажи им в лицо — они это заслужили. Они заслужили много, много большего, но это все, что ты можешь им дать…

— Да, так было. Так было всегда. — Она подняла голову и смотрела на них. — Но так не есть. Это неправильно, — и добавила, словно уговаривая себя: — Это неправильно!

— И что же неправильно, наша радость? — улыбнулся Давид. Грустно улыбнулся, обреченно.

— Всё неправильно, Давид, понимаешь — всё! Мир живых и мир мертвых не должны переплетаться между собой, это…

Она искала слова, чтобы выразить свои мысли. Но не могла их найти.

Наверное, потому, Леша, что это были не мысли. Мысли ты всегда можешь облечь в слова, выразить. А врожденные инстинкты — нет! Это нечто, вложенное в тебя на таком глубинном уровне, что не выразить. Не для того вложили…

— Верно, наша радость. Все так. — Он помедлил, как медлят перед тем, как огорчить собеседника, и сказал сочувственно: — Только как быть с тем, что миру живых ты не принадлежишь?

Сочувствие придало Сандре сил.

— Пока не принадлежу. Но и миру мертвых я не принадлежу тоже, правда?

— Но будешь принадлежать! — с болью выкрикнул Давид. — Будешь, если не останешься с нами!

— Это не тебе решать. Не тебе и не мне, — тихо ответила Сандра и указала пальцем вверх: — Только Ему!

Она почувствовала, как слезы тяжело выплескиваются из глаз, струятся по щекам.

— Я больше, к моему великому горю, не ваша радость, мои любимые. Я ухожу от вас в мир живых…

— В страдание и боль, — прошептал Рон.

— Или в мир мертвых! — простер руки Давид.

— Не нам решать! — Сандра резко встала. Упал отброшенный стул.

Два выхода! Как не ошибиться? Как выбрать верный, как?

— Прощай!

Два голоса слились в один.

Не раздумывая и не колеблясь, Сандра подняла тяжелый, насквозь пропитанный влагой, похожий на саван полог палатки и вышла в слепящий белый свет, разрывающую тело боль, страдание и кошмар реанимационной палаты.

46

Молчание. Тишина. Сигаретный дымок. Сколько сигарет она успела сжечь до фильтра за время рассказа? Груда окурков могильным курганом на блюдце, а кондиционер тянет сизый воздух. Стакан с водкой! Она потянулась за ним.

— Стой! — севшим голосом попросил Леша. — Дай мне!

Она протянула ему стакан, улыбнулась и ушла в спальню, откуда донесся шелковый шорох одежды.

Давясь и морщась, но не отрываясь, Леша пил водку мелкими глотками, словно воду, пока не допил всю. Побледнел — водка рвалась наружу. Размеренным дыханием сумел вернуть желудок на место. Встал. Водка, как ни странно, не пьянила, а наоборот вернула миру толику реальности. Заглянул в сигаретную пачку и, удовлетворенно хмыкнув, вытянул одну из двух оставшихся сигарет.

— Смотри, Романов, начнешь ведь курить! — придержала руку Сандра, уже успевшая одеться.

— Нет, не начну! — Леша погладил ее пальцы, пожал плечами. — А может, и начну.

Неважно! — И решительно щелкнул зажигалкой. Никотин немедленно закружил голову, ноги налились сладкой тяжестью.

— Садись! — Сандра похлопала по дивану рядом с ней. Но не вплотную — обозначила дистанцию. Плохое предчувствие закралось Леше в душу и свернулось калачиком, устраиваясь основательно.

— Знаешь, Леша, я ведь тогда умерла, понимаешь? Я тебе уже сказала: той прежней Сандры нет. И это правда. Ты, слава богу, знаешь только другую меня — новую… — Она криво улыбнулась. — Господь уберег тебя от встречи с Сандрой прежней.

— Понимаю.

— Понимаешь, говоришь? — Она с сомнением посмотрела на него. — Боюсь, не очень. Ну да ладно, речь не об этом… Как долго ты, — помедлила, прежде чем сказать, — с «ним»?

Лешка открыл рот, сдавленно хмыкнул и стиснул зубы, так ничего и не сказав.

— Понимаю. Не можешь рассказать то, о чем не собирался рассказывать никогда, никому и ни при каких обстоятельствах.

Леша молчал.

— Ладно, — вздохнула Сандра. — Не говори ничего. Дело твое. Как хочешь.

Холодок в груди разросся, сердце заныло. Леша понял, что сейчас произойдет.

— Только вот я не могу оставаться больше с тобой. Не могу. На самом деле и ты не можешь быть со мной. Не только со мной, но и ни с кем. Ты обречен на вечное одиночество, милый. Он постепенно лишает и лишит тебя всего. Но ты этого не понимаешь, мой дорогой, не понимаешь. Надеюсь — пока не понимаешь. От всей души надеюсь.

Столько в ее голосе было горькой жалости к Леше, к себе, к их так внезапно умирающим отношениям, но больше всего — к Леше, что ему захотелось прижаться лбом, обнять, зарыться лицом в колени. Помешал возникший из ниоткуда и быстро растущий барьер отчуждения.

— Постой! — наконец смог выдавить из себя Леша. Вышло сипло и пискляво. — Постой! Почему? Он мой друг! Он мой самый близкий друг!

Сандра села обратно, окинула его внимательным взглядом, сродни доктору, наблюдающему за развитием болезни.

— Он был твоим другом. Он, безусловно, был преданным, верным твоим другом. До того как он ушел, понимаешь? Все это было до! А после это все исчезло. Ушло. Должно было уйти и остаться только в твоей памяти. Но ты не отпустил. Не отпускаешь. Не даешь ему уйти.

— Он и сейчас мой друг! — отрезал Леша, сузив глаза. — А может… Может, он и вовсе не хочет уходить? Откуда тебе знать?

— Э-э, мой милый, — покачала головой Сандра — вспышка гнева в его глазах никак ее не задела. — Вот ты на меня уже и злишься. Ни дать ни взять злой кот.

— Я не злюсь, что ты! — поспешно возразил Леша.

— Да ладно, оставь! Скажи лучше, — она повернулась к нему, ее глаза расширились и поглотили его. — Скажи, как это случилось. Расскажи мне. Ты столько говорил мне о Сереже, что мне кажется — я знаю о нем, о вас всё. И ты мне ничего не рассказывал о его смерти. Только сам ее факт. Констатация. Сухая констатация. Я хочу слышать. Я хочу знать. Я хочу помочь. Расскажи мне теперь. Расскажи мне все! Расскажи!!!

— Как это случилось… — сказал кто-то, и Леша понял, что слышит свой голос. — Это случилось…

47

Валкий армейский автобус, подвывая и жалуясь мотором всему миру на свою загнанную старость, тащился по жаркой, выжженной солнцем до белизны проселочной дороге, возвращая Лешу Романова со товарищи из очередного милуима[32] на гражданку И плевать, что кондиционер в автобусе не работает и белый мелкий песок сушит горло и скрипит на зубах, плевать! Через десять минут — база, еще полчаса — сдать оружие и все армейское барахло, расписаться в журнале. И — прости-прощай, ЦАХАЛ[33], до следующего года!

Автобус качался на кочках, публика рассказывала анекдоты, материлась, орала разную чепуху хриплыми, сорванными в попытках перекричать друг друга голосами.

Романов усмехнулся сам себе — не подумайте, что автобус заполнили молодые солдатики срочной службы, нет! Все — пузатые, лысоватые, а то и откровенно лысые дядьки. Убеленные, можно сказать, сединами отцы семейств. А по поведению — молокососы! Нет, правильно говорят: разница между мальчиком и мужчиной в цене их игрушек…

Телефон? Телефон. Жарко, потно, трясет… Хрен с ним, пусть звонит, кому надо — тот дозвонится, лень руку тянуть к карману, отстегнуть клапан, нашарить мобильник… Целая куча последовательных и тяжелых физических действий. Не хочу! Замолчал, слава богу. И тут же зазвонил вновь. И снова. И снова.

Романов от души послал изобретателей сотовой связи на три буквы и выполнил цепочку последовательных и тяжелых, но необходимых физических действий.

Голос Духина прогнал сон, лень, пот. Хотя он сказал только:

— Леша, ты? — обычные, ничего не значащие слова, но из них прорывалось, рвалось наружу нечто страшное, неимоверно тяжелое. Из них рвалось наружу горе.

— Ну я, — словно застуканный с поличным школьник, выдавил из себя Романов.

48

Мотоцикл был огромен и подавляюще череп. Его всепоглощающий мрак выгодно подчеркивали начищенные до слепящего сияния выхлопные трубы. Он застыл в безмолвии с выключенным мотором, но не стал от этого менее опасным, скорее наоборот — приобрел в тишине бесшумность хищника, затаившегося в засаде.

Леша обошел вокруг с некоторой опаской, словно тот мог неожиданно поддать колесом — мощным, с рельефным, мускулистым протектором.

— Ely? — в десятый раз спросил Лазари, с чистой детской гордостью в голосе.

Еамма чувств, ни одно из которых не было положительным, отразилась на Лешином лице.

Лазари расценил их по-своему.

— Ага, скажи — впечатляет! — Он счастливо сверкнул глазами и повернул ключ. В тесном пространстве крытой стоянки взорвалась ракета.

— Тысяча четыреста кубов, понял? — проорал в ухо Лазари, еле пробиваясь через рев мотора и треск выхлопа. — Четыре горшка, понял?

Леша, страдальчески морщась, быстро кивал головой, одновременно показывая жестами: «Выключи к е… матери!!!»

Лазари покосился на мученическое Лешкино лицо и, вздохнув с сожалением, повернул ключ.

Наступившая тишина была физически плотной и желанной.

— Серый, я тебя прошу так, как никого и никогда не просил! — с расстановкой и максимально убедительно сказал Леша. — Продай мотоцикл!

Лазари поперхнулся, покрутил пальцем у виска и отрезал:

— Да ни за что в жизни!

— Ну я, а кто еще? — с ехидной агрессивностью повторил Леша.

Духин, впрочем, внимания не обратил. Он заплакал, громко, навзрыд, не стесняясь.

— Серый… — прорвалось через плач. — Серый… мотоцикл… насмерть… Лешка, насмерть!

Мир, его прежний, привычный, так хорошо сложившийся, словно пазл на тысячу кусков, успешный мир дернулся нелепо, подскочил в горле остановившимся на миг сердцем и рассыпался — навсегда.

Телефонный звонок Духина смял календарь, скомкал листки дней в один большой неровный шар, словно запущенный неким игроком по огромному полю для гольфа. Шар поскакал по кочкам: встречи — проводы, постоянная водка, бесчисленные сигареты, женские лица в черных от туши слезах, нарочито крепкие рукопожатия настоящих мужчин с непременными ударами по плечу, деловые партнеры. Особняком стояло в памяти лицо Сережиной жены, с которого горе стерло всякое выражение, отчего оно стало похоже на посмертную маску…

Организационные хлопоты, и опять, рефреном, водка, сигареты, да еще одинокий, волчий вой у себя в квартире, когда никому не видать, никому не слыхать…

Так и прокатился этот шар из вырванных из жизни календарных дней по полю, пока не скатился под ружейные залпы в единственную предназначенную для него свежевыкопанную лунку.

49

Леша вздрогнул, вынырнул из воспоминаний в реальность.

Стемнело, вечерний бриз озорным щенком вытянул край занавеси на балкон и весело трепал ее, расцветив в желтую клетку отражениями окон небоскреба напротив. Снизу поднимался шум бесконечной вереницы машин, в синкопах автомобильных гудков, смеха, девичьего игривого визга — все то, что создает неповторимую джазовую атмосферу летнего тель-авивского вечера.

Странно, но погружение в память, этот день самоанализа, помогло! Тревога улеглась, тоска отпустила. Даже пустота, образовавшаяся в жизни после ухода Сандры, будто заполнилась… чем? Леша пожал плечами — неясно. Но раз так — продолжим анализировать, вспоминать, благо немного осталось до подведения итогов… время собирать камни.

На самом деле все обстояло совсем иначе. Возмущения энергии, вызванные вторжением в его жизнь иной, неосознанной реальности, улеглись. Оба потока слились и дальше потекут вместе. Аура Гвоздя все сильнее влияет на Романова — так близнецам неосознанно передается все происходящее друг с другом. А палач и жертва на какое-то время становятся близнецами, как Ян и Инь составляют единое целое. Перестал думать Гвоздь о Романове — отпустила тревога Лешу.

50

Гвоздь незадолго до этого в который раз прокрутил мысленно ленту предстоящего «случая» и остался доволен подготовкой.

Всё! Теперь можно и нужно немного расслабиться перед завтрашним делом.

— Лады. Вроде полный порядок. Можно и на море сгонять. Отдохнуть маненько.

— Велик наш Бог! — возвел глаза к небу Перевозчик. — Море, песочек, пиво…

Гвоздь метнул острый взгляд.

— Ну, без пива, — обаятельно улыбнулся Перевозчик. — Все равно классно!

Несмотря на будний день, на пляже было многолюдно. Ветер шумно трепал флаги, парусиновые тенты, раскачивал пляжные зонтики. Рефреном звучали удары мячей о деревянные ракетки. Детских криков — хвала Создателю! — почти не было слышно: заботливые еврейские мамы оберегают свои чада от опасных последствий полуденного зноя.

— Держи!

Перевозчик ленивым и одновременно стремительным движением, присущим крупным хищным кошкам, перехватил брошенный Гвоздем тюбик.

— А нафиг крем от загара? — Он недовольно поморщился. — Средиземноморский загар…

— Давай-давай! — Гвоздь уже натирался сам. — Обгоришь, работу еще сорвешь.

Перевозчик скорчил рожу, но согласно кивнул — солнце жалило зло.

Лежали на шезлонгах под зонтиками, перебрасываясь редкими фразами, погрузившись в пляжную полудрему. Вопреки расхожему мнению — заслуга кинематографа и бульварной литературы, — вовсе не раздумывали о своей судьбе или горькой доле изгоев, оторванных от общества. Кстати, спроси их, ответили бы, что являются необходимой и неотъемлемой частью этого самого общества. Чего тут думать? У каждого из них была своя, вполне достижимая благодаря работе цель в жизни. Не заоблачная, но и не самая скромная — и посему надо пахать и пахать… а не размышлять.

Отдохнули, в меру поплавали, и домой — выспаться.

51

Раз погружение в память лечит, успокаивает тревогу, тащит из сердца ее длинную иглу — Романов сильно потер лицо, помассировал веки, вздохнул, — надо продолжать. Изопьем, так сказать, чашу до дна…

— Я бы сказала — это начало всего, милый, а вовсе не конец. Я понимаю, поверь мне, очень хорошо понимаю тебя, — сказала Сандра. — Понимаю тяжесть твоей утраты.

— Я верю, — прокаркал пересохшим горлом Леша.

— Но… но это лишь начало твоего… — она прищурилась, подбирая слова. — Твоего ужаса.

— Ужаса? — недоверчиво усмехнулся Леша. — Почему — ужаса? Может, это начало чуда? Волшебного изменения моей жизни?

— Может, и так, — согласно кивнула Сандра. — Ты расскажи, а мы потом и решим.

— Рассказать? — и неожиданно недобрая усмешка искривила его губы. — А почему я должен тебе вообще что-либо рассказывать?

Он поднял на нее вдруг потемневшие, незнакомые глаза. Чужие глаза.

— А ты уйди, — спокойно сказала Сандра, обращаясь к кому-то в глубине Лешиного сознания: — Уйди на время, пожалуйста. Дай нам поговорить. Никто тебя никуда не гонит и не хочет гнать. Мы просто беседуем. Просто говорим. Ему надо выговориться, сам знаешь. А то ведь все это добром не кончится. А кому это надо? — Она пожала плечами. — Ни мне, ни тебе. Да и не ему.

Ночь в Лешиных глазах мигнула, поколебалась мгновение и растаяла.

— Может, водочки? — тоскливо спросил он, зябко передернув плечами.

— Отчего ж! — улыбнулась Сандра. — Непременно! Куда же мы без водочки…

Первым возникло неверие. Неверие в гибель Сережи. Похороны в закрытом гробу. Почему? Продиктовано состраданием — не дать увидеть изуродованное катастрофой тело? А может, и не было никакого тела? Кто его видел? Опознали армейские должностные лица. А вдруг это продуманная секретная операция? Лазари вычеркивают из списка, создают ему новую личность?

Леша понимал, с одной стороны, всю бредовость такого сценария, подходящего лишь для голливудских средней руки боевиков. Но, с другой стороны… кто его знает? Не мог Лазари взять и уйти так просто и глупо.

«Мы же заговоренные, Романыч, ты же знаешь!» — подмигивал он, вылезая без царапины из перевернувшейся на повороте и смятой до неузнаваемости «Ауди ТТ»; планера, вошедшего в пике и чудом угодившего в огромный стог сена; выпутавшись из застрявшего в кораллах акваланга. «Мы же заговоренные…»

Конечно, заговоренные! Не мог уйти — и все тут! С ним произошло что-то непонятное. Неизвестное. Загадочное. Мы просто этого еще не понимаем… но поймем, обязательно поймем! Естественно, никому ни слова, ни намека — запишут в психи мгновенно. Будем думать и ждать… Чего ждать? Пока неизвестно, но будем.

Мысль эта со временем только крепла, отвоевывая себе место в рациональности сознания, пока не стала приобретать черты уверенности. Уверенности в скором чуде. Немного подождать, и случится чудо. Случались ведь чудеса? И продолжают случаться. Немного терпения.

Все равно это было неожиданно. Пугающе неожиданно. Телефонный звонок посреди ночи. Сколько ночных звонков выпадает на врачебную долю? Без счета, часть профессии. Телефон у кровати прозвонил длинно и требовательно, заставив подскочить, вырывая из сна.

Лешино встревоженное «Алло!» осталось без ответа. Молчание, шорох и стон статических помех, словно возродилась к жизни старая междугородняя связь.

— Алло! — повторил Леша, просыпаясь окончательно.

Шорох статики усилился до воя. Вой нарастал, терзая слух, но не было сил оторвать трубку от уха. Он достиг пронзительного максимума, и через него совершенно отчетливо прозвучало:

— Заждался, Романыч?

— Заждался, Серый, — тихо ответил Леша и просиял широкой улыбкой.

— Ну, тогда скоро буду.

— Когда, Серый, когда? — Рука на трубке побелела от напряжения.

— Не знаю, Леха, не от меня зависит. Здесь все непросто.

«Где?» — хотел спросить Леша, но не спросил — боялся получить ответ.

Связь прервалась.

Сколько он простоял с мертвой трубкой, прижатой к лицу, Леша не знал, но когда ранний серый свет забрезжил сквозь ставни, он тряхнул головой, и тело ответило тупой мышечной болью и судорогой в ногах.

— Он стал приходить к тебе, милый? — Сандра мягко гладила его по руке.

— Да. — Леша отрешенно кивнул. Поискал глазами водку, выпил, как воду, глотками, полстакана. — Дай сигарету, пожалуйста…

Как соскучились тело, душа по затяжке!

— Он всегда приходит в одной и той же одежде. Которая была на нем в день его… ну, когда это с ним случилось.

— Что случилось, милый?

— Господи! — раздраженно дернул ртом Леша. — Ну ты же понимаешь прекрасно!

— Ладно, — не стала настаивать Сандра.

— Черный этот мотоциклетный костюм — кожаная куртка, специальная такая…

— Угу, — кивнула Сандра.

— Шлем снимает — обычное лицо, Сережкино. Глаза вот… — он передернул плечами и глотнул еще водки.

— Не снесет тебя, милый? — встревожилась Сандра. Уровень в бутылке падал стремительно.

Его взгляд был абсолютно трезвым.

— Как будто воду пью… И еще сильный запах бензина. Постоянный. Его, наверное, тогда бензином залило… ну, в тот момент. И еще — мотоцикл. Мотоцикл всегда рядом. Я его не вижу, но он где-то поблизости.

— Скажи, Леша, — она запнулась. — Он… он показывает тебе… волшебный мир?

— Нет-нет. Мы беседуем. Просто беседуем о жизни. С кем мне еще было говорить? До тебя, конечно. И еще — он дает мне советы.

— Вот как? — настороженно спросила Сандра. — И что за советы?

— По бизнесу. Большей частью по бизнесу. Он знает, что случится, как себя вести и что предпринимать. Он видит будущее. И никогда не ошибается.

— Да? — недобро улыбнулась она. — И относительно нас он тоже дает советы?

— Нет, — задумчиво покачал головой Леша. — Ты единственная, кроме его… бывших близких, кого он не видит. Теперь я понимаю почему. Ты смогла уйти. Нашла в себе силы вернуться. Теперь ты закрыта от них.

— Ты прав, милый. И ты тоже должен найти в себе силы.

— Я не в коме! — отрезал Леша.

— И чем твое состояние лучше? — сочувственно улыбнулась Сандра.

— Я… я в ясном сознании, — растерянно возразил он.

— Часть твоего сознания пока принадлежит не нашему миру. Это состояние ты называешь ясным?

Леша смешался.

— Он ведет меня, наш бизнес вперед…

— Он ведет тебя путем, известным лишь ему одному, — наклонившись вперед, перебила его Сандра. — Понимаешь?! Лишь ему. Куда тебя заведет этот путь, ты не можешь знать.

— До сих пор он вел меня к процветанию, — возразил Леша.

Сандра фыркнула:

— Если это для тебя синоним слова «вперед».

— Я не могу его оставить, — упрямо сказал Леша. — Я его здесь удержал…

— Ты его и должен отпустить. Ты должен восстановить порядок вещей. Иначе его восстановят без тебя, понимаешь?

Леша опустил голову, губы сжались в плотную линию.

— Я не могу сейчас, милая, прямо сейчас не могу… Сейчас все поставлено на кон… От меня зависят люди, много людей, в конце концов!

Сандра вспыхнула:

— Ты не понимаешь, что на самом деле стоит на кону?! Бизнес, сотрудники… — фыркнула. — Ты стоишь на кону! Ты!

Она наклонилась к нему и нежно поцеловала в щеку.

— Я тебя люблю. Но я люблю тебя, а не мистера Хайда, в которого ты неизбежно превратишься.

Она встала. Леша продолжал сидеть сутулясь, не поднимая глаз.

— Я не могу жить с человеком, который принадлежит миру мертвых. Это все равно что оплакивать его при жизни.

— Я…

— Ты придешь, если найдешь в себе силы. Ты придешь, а я буду тебя ждать.

— Долго? — детский, глупый вопрос. Но дверь за ней уже закрылась.

52

Все, сказал себе Леша устало, вот я воскресил в памяти все главные события своей жизни.

Помогло это тебе? Развеяло тоску? Добавило позитива? Что у тебя осталось в сумме, Романов? Негусто — на одной чаше весов твое иррациональное бытие, которое любой ученик психиатра назвал бы шизофренией, на другой… другая чаша пуста.

Ты совершил тяжкий грех — поместил на чашу весов любимую женщину. Решил: стану олигархом — весь мир брошу к ее ногам. Только парадокс в том, что статус олигарха требует сначала отказаться от нее. Статус требует жертвы. Человеческого жертвоприношения.

Ты ведь врал себе, Романов, прикрываясь дружбой. Не так дорог тебе Лазари, как его неоценимая помощь — видеть будущее, вести вас к успеху…

Ерунда, тряхнул головой Лешка, никогда я таким не был! Может, и не был, — усмехнулся его внутренний голос, — да стал! Миллионер, без пяти минут олигарх Леша Романов. Одинокий плейбой…

Леша улыбнулся — как всегда красиво звучит иностранное слово! «Плейбой»… есть в нем и смокинг, и сигары, и яхты. Есть в нем Джеймс Бонд. А скажи то же самое по-русски — «потаскун», — и эффект будет совсем иной. И эффект этот, увы, полностью соответствует содержанию. Так что, господин Романов, ты одинокий потаскун, у которого друг один, и тот…

Леша преодолел себя и сказал громко вслух: «Покойник». Слово разнеслось по пустому дому и повисло в воздухе эпитафией по самому себе. Стало страшно и неуютно.

Леша рванул на кухню. Побеспокоенное брюхо холодильника отозвалось недовольным глухим бутылочным звоном. «Белуга» из горлышка. Еще глоток. И еще. Хватит! Всего хватит! И пить, и вспоминать, и тосковать… Спать! Завтра тяжелый день и эфир этой чертовой передачи с этим долбаным Лау.

Водка — слава богу! — ударила, прибила и заглушила. Леша нетвердым шагом побрел в спальню и неуклюже, словно башенный кран, рухнул на кровать — в чем был, не раздеваясь.

53

Звонок.

Леша проснулся мгновенно, словно кошка, на которую среди сна наезжает колесо телеги, сгруппировался и перекатился в дальний угол кровати. Телефон продолжал звонить. Мобильный. Значит, не Лазари.

Еще один звонок. «Абонент не определяется», — высветилось на экране.

Кто может звонить в такое время? Больница? Его «русские» больные на сегодня все выписаны. Он не дежурный и не конан[34].

Звонок.

Больной из России? В такое время? А почему бы и нет — плохо человеку. Не в первый же раз… Пусть в фирму звонит. Есть телефон круглосуточной связи на сайте. А я буду спать!

Звонок.

Кто бы ни был — не отвечу.

Звонок.

Леша сел, спустил ноги на пол и уставился пристально на телефон. Не то чтобы он пытался его загипнотизировать или молить перестать звонить, но все же…

Звонок.

И Леша с пронзительной тоской осознал: если не ответить, телефон не перестанет звонить никогда.

Чертыхнулся и поднял трубку.

— Слушаю! — буркнул недовольно.

— Господин Романов, — вопроса в голосе звонившего не было. Уверенность и простая констатация факта. Ивритская речь с легким незнакомым акцентом.

— Да, — на иврите ответил Леша.

— Канцелярия премьер-министра, — собеседник не посчитал нужным ни извиниться за столь неурочный звонок, ни хотя бы тоном выразить свое сожаление. Голос человека, облеченного полномочиями звонить людям в любое нужное для страны время, будить их без объяснения причин, вытаскивать из дома и причинять еще множество иных больших и малых неудобств. Голос власти.

— Господин премьер-министр просит вас срочно приехать. Машина будет выслана незамедлительно. Сопровождать вас буду лично я.

— А по какому поводу? — ляпнул растерявшийся Леша первый пришедший в голову вопрос.

— Десяти минут вам на сборы хватит? — неизвестный представитель власти даже не счел нужным заметить вопрос. — Костюм, галстук вам ни к чему. Встреча пройдет в исключительно узком кругу и в атмосфере полной — подчеркиваю! — полной секретности.

Иврит был абсолютно свободный, как принято говорить в Израиле — «высокий», но акцент указывал на выходца из иной страны, уроженца не Святой земли, а скорее ближнего ее окружения — Италии, Греции, соседей по Средиземноморью.

— Хватит мне десяти минут, но все-таки хотелось бы знать…

— Не имею полномочий разглашать причину, — отрезала канцелярия премьера. — Я позвоню вам снизу.

Трубка замолчала.

Леша посидел, тупо смотря на крепко зажатый в руке телефон, поймал себя на этом, перевел взгляд на часы — 03:47. Спохватился и, мобилизовав себя универсальной для русского человека во всех критических ситуациях фразой «Е… твою мать!», ринулся в ванную.

В десять минут он уложился — что мужчине надо? Быстро ополоснуться, без всяких там мочалок, щеток, намыливая себя ладонью, пожужжать бритвой — вот и все. Может, формальный дресс-код соблюдать и не надо, но премьер-министр — это премьер-министр! Посему — лучшая белая сорочка тончайшего льна. Висит, слава богу, тщательно отутюженная домработницей, черные брюки и начищенные до блеска «оксфорды». Немного тонкости одеколона «Айзенберг» — и все, вперед!

Звонок. Быстрый взгляд на часы. Пунктуально! Ровно десять минут…

— Готовы, господин Романов? — вновь уверенность, не терпящая возражений и не нуждающаяся в ответе. — Спускайтесь. Черная «ауди» напротив подъезда.

Отбой.

— С-сука! — зло выкрикнул Леша в пустоту, одновременно вылетая на лестничную клетку.

Желтый прямоугольник света в подъезде падал на асфальт, придавая завершенность черноте ночи, и помогал спрятать в ней автомобиль, если бы не созвездия «ледовских» светлячков в контурах фар. Тихое урчание мотора. Черные тонированные окна: ночь снаружи, ночь внутри. Высокий черно-белый силуэт, застывший подле передней дверцы, отделился от машины и направился к Леше.

Черт! — в сердцах мысленно сплюнул Леша. — Сказал ведь — без формальностей!

Клерк, или охранник, или кто еще там, был одет в классический смокинг, белоснежную рубашку с бабочкой, лакированные, безукоризненной выделки туфли. Он вошел в желтое пятно света, и Леша понял истинный смысл затертого книжного выражения «красив, как бог». Длинные, цвета могучего воронова крыла, вьющиеся волосы, схваченные в хвост, рассыпаются по плечам, по уложенному поверх смокинга шелковому белому шарфу с кичливо выставленной напоказ надписью «Hermes». Слева под шарфом на груди отливал золотом странный для госслужащего нагрудный знак — жезл, увитый змеями с обращенными друг к другу головами. Изумрудного цвета — необычайно живые и невероятно лукавые — глаза под густыми черными бровями, жесткие скулы и саркастически изогнутый контур рта.

Он подошел к Леше и оказался высок, очень высок — на голову, а то и на полторы выше Леши с его метром восемьюдесятью двумя.

— Господин Романов! — воскликнул он, и Леше мгновенно стало тепло на сердце и радостно. — Рад с вами познакомиться!

Франт протянул руку. Крепкое, дружеское рукопожатие. Господи, какой невероятно приятный человек! Он подумал про него «франт»? Вот дурак!

Леша опустил глаза, сгорая от стыда. Как он мог такое подумать? Это же Человек, которому можно довериться на сто процентов! Да что там довериться — за таким Человеком на край света с закрытыми глазами!

— Здравствуйте! — Леша от души надеялся, что он не просиял лучезарной улыбкой слабоумного. — Простите, а как вас…

— Это я прошу у вас прощения, — одарил его улыбкой — воистину царский дар — незнакомец и протянул запаянное в пластик удостоверение. Мелькнуло знакомое ивритское словосочетание «Служба внутренней безопасности». Чья-то самоуверенная размашистая подпись, придавленная круглой печатью, фотография, имя, фамилия.

Удостоверение помаячило перед Лешиным лицом положенное время и порхнуло во внутренний карман смокинга. Все бы хорошо, но только ни фамилии, ни имени Леша не запомнил (от волнения, что ли?), хотя вот ведь только что стояли перед глазами, отпечатанные четким черным по ясному белому! Как же теперь быть? Добавить последний штрих к портрету дурака вопросом: «Простите, пожалуйста, а как вы называетесь?»

— Доктор Романов, Алексей, — сгладил неловкость сам незнакомец, одновременно переходя на русский язык все с тем же мягким понтийским акцентом. — Зовите меня просто Гера, ладно? А я вас — Алексей, не возражаете?

— Господи! — от души воскликнул Леша, желая показать, что лично его такое обращение обрадует необычайно. — Конечно же, нет!

— Ну, вот и познакомились! — Щенячий Лешин восторг Геру не трогал, не смущал и явно был для него делом привычным. — Прошу в машину, время не ждет!

За время короткой беседы они совершенно незаметно для Леши оказались рядом с воплощенным в сталь совершенством германского автомобилестроения.

— Восьмая «ауди», — обрадовался Леша возможности козырнуть перед Герой своими познаниями.

— Именно так! — снисходительно вздохнул тот и распахнул перед Романовым заднюю дверцу — Прошу вас!

Волна аромата духов выплеснулась из салона. «Voyage» от «Hermes» — узнал Леша один из своих любимых парфюмов, опускаясь на кожаные подушки.

Перед ним застыл монументальный затылок водителя. Короткий редковатый ежик на жестком черепе, переходящий в точно такую же щетину на щеке. Руки в тонких лайковых перчатках, спокойно лежащие на руле. Белый контур рубашки над воротником пиджака.

— Доброй ночи! — Леша постарался вложить в пожелание, передать всю бушующую в нем радость от этой невероятной встречи.

Водитель ничего не ответил, но обернулся. Леша от неожиданности громко охнул. Перед ним сидел Джейсон Стэтхэм собственной персоной. Причем не просто, а в сценическом образе из фильма «Перевозчик» — те же перчатки, тот же костюм. И машина абсолютно та же! — мелькнула мысль с неким тревожным оттенком.

— Я — это не он, — сказал скучным голосом водитель, видимо привыкший к реакции окружающих и к необходимости давать одни и те же объяснения.

— Хотя профессия та же. Я — Перевозчик. Именно так — с заглавной буквы.

Машину ощутимо качнуло — великолепный Гера, усевшись на заднее сиденье рядом с Лешей, сообщил тем самым о своей немалой мышечной массе. Дверца закрылась бесшумно.

— Вакуумный подсос! — восхитился Леша. — Замечательный автомобиль!

— Ты не мог бы вернуть его в нормальное состояние, — поморщился Перевозчик. — Он сел сам, без принуждения. Дверь закрылась сама. Все условия соблюдены.

— Ну-у… — с сомнением протянул назвавшийся Герой. — Не знаю, можно ли считать серверный мотор и вакуумный подсос самостоятельным закрытием двери.

Леша с застывшим восторгом в глазах переводил взгляд с одного на второго.

— Зевс всемогущий! — закатил глаза к небу назвавшийся Перевозчиком. — Оставь риторику перипатетикам[35]!

— Ты трогай, — решил Гера, — а уж я потом.

— В Мундус? — скорее уточнил, чем спросил Перевозчик.

— А куда же еще? — искренне удивился Гера.

— Так ведь речка рядом, — заворчал Перевозчик, как ворчат водители и таксисты всех времен и народов. — Крутить придется…

— Ты что — в Венеции, милейший? — В голосе франта послышались отзвуки приближающейся грозы. — Израиль! Одна река, которую в нормальных северных странах и ручьем-то назвать постеснялись бы! Давай-давай, поехали! Забываешься, Харон!

— В Венеции, между прочим, проблем вообще нет — там не река, а море! — сварливо возразил названный Хароном, но снял ручку скоростей с паркинга, и седан совершенно бесшумно, но стремительно рванул по асфальту. Дома по обе стороны улицы отпрыгнули назад и превратились в размазанные скоростью, подсвеченные цветным неоном реклам неровные ленты.

— Bay… — прошептал зачарованный невероятной скоростью Леша. Гера повернулся к нему впился взглядом в переносицу с шипящей скороговоркой причмокнул по-вампирски губами, всосав нечто невидимое.

Бум!

Тяжелый удар по голове, словно мешком с песком. На секунду все в мире перевернулось вверх ногами и поколебалось, а затем вернулось на место. Все, кроме чувства блаженного восторга. Ему на смену пришел липкий страх. Где я? Почему я здесь? Кто эти люди? Почему я, как последний идиот, сел к ним в машину?! Как я мог так облажаться?! Кто они — Гера и Перевозчик? И вообще — они люди или…

От последней мысли чертовски неприятно засосало под ложечкой и заныл затылок. В его похитителях? конвоирах, за исключением внешнего облика, ничего человеческого не ощущалось.

Гера сидел, отстранившись от Леши, как будто между ними возникла невидимая, но абсолютно непроницаемая стена, и смотрел в окно, за которым, между тем, исчезла пестрота улиц Тель-Авива и стоял полный мрак. И хотя машина словно зависла в нем, шестое чувство шептало Леше о невероятной скорости. То же шестое чувство — а может, уже седьмое? Поди разбери в этом сумасшествии… — подсказывало Леше, что ничего плохого с ним не случится. Мысль глупая, но успокоительная.

— Вижу, доктор Романов, вас гложет вполне объяснимое беспокойство, — заметил Гера и радушно улыбнулся. — Незамедлительно постараюсь его развеять! Скажу сразу же — вам никто и ничто не угрожает.

Перевозчик скептически хмыкнул.

— Не обращайте внимания на Харона — профессия сделала его циничным, как патологоанатома.

— Клянусь богами! — обиженно вскрикнул Перевозчик и ударил со всего маху по тормозам. Машина встала мгновенно. Леша инстинктивно сжался, ожидая мести инерции, разбивающей его лоб о ветровое стекло. Ничего. Ноль. Даже не шелохнулся! Да и остановились ли они? Мрак за окном. Как клубился, так и клубится. — Как ты мог сравнить меня со смертными! — Перевозчик повернулся, глаза горели черным гневом. — Да еще с трупокопателями! Меня — Перевозчика, имеющего дело с тонкой материей еще не упокоенных душ! Постыдился бы!

Высокий стиль его речей был несколько нарушен смачным плевком в приоткрытое окно. Водитель — Перевозчик ли он с большой буквы или просто бомбила на частной подвозке — он и в Африке водитель…

— Все-все! — мирно ответил Гера, весело улыбаясь и подмигивая незаметно Леше. — Неудачная шутка, прошу прощения!

Перевозчик посверлил его взглядом, проверяя на искренность, и недовольно отвернулся:

— Гермес! Когда ты наконец станешь серьезным…

— Тогда я перестану быть Гермесом, мой уважаемый Харон, не так ли?

Тот только махнул рукой с осуждающим вздохом и вдавил газ в пол.

Леша понял, что он сходит, а может, уже и сошел с ума. В голове звенело, а сердце готово было прорвать грудную клетку и трусливо ускакать назад, в родную постель, из которой его так коварно и подло выманили.

— Итак, дорогой доктор Романов… могу ли я воспользоваться любезно данным мне разрешением обращаться к вам по имени?

Леша издал неопределенное междометие, которое франт с именем, благоухающим французским парфюмом, посчитал согласием.

— Замечательно! Алексей, в свою очередь и вы зовите меня запросто — Гермес.

— В каком смысле — Гермес? — тупо переспросил Леша.

— В самом прямом, — весело улыбнулся тот. — Не в парфюмерном, сумочном или вещевом. — И задумчиво прищурил глаза: — Я бы сказал, вам ближе всего будет древнегреческое значение моего имени и моей, так сказать, сущности.

— Вы хотите сказать… — Леша замялся, пошевелив от неудобства пальцами, как человек, который боится, что из-за сказанного его сочтут за душевнобольного, но все-таки рискнул: — Вы хотите сказать… Вы — бог?

— Право, Алексей, — поморщился Гермес, — кому, как не вам, знать: Бог един. Что же касается моей природы, суждения о ней предоставим теософам, они этим зарабатывают свой хлеб насущный. Вас же больше должен волновать мой род занятий, точнее… — Он улыбнулся, как показалось Леше, несколько хвастливо. — …одна из моих многочисленных профессий.

Он доверительно похлопал Лешу по руке. Прикосновение оказалось совершенно обычным. Теплая, твердая ладонь уверенной в себе личности.

— Как видному представителю, можно даже сказать, одному из отцов-основателей нового вида предпринимательства — медицинского туризма… простите, организации лечения иностранных граждан в Израиле…

Показалось, или это прозвучало с легкой издевкой? Этакой злой иронией?

Лицо Гермеса было невозмутимо, как Мертвое море в безветренный день (впрочем, и в ветреный оно не сильно меняется).

— …она близка и понятна. На вашем арго, я — ваш сопровождающий, куратор вашего случая. Вы понимаете, Алексей?

— Не понимаю, — помотал головой Леша, инстинктивно вжимаясь в подушки сиденья, подальше от ставшего вдруг грозным Гермеса.

— Ну как же! — развел руками Гера. — Я — психопомп[36], это одна из моих сущностей! Я сопровождаю души на их последнем пути, помогаю им без страха расстаться с их временным телом. Я — важный и необходимый участник цепи развоплощения. Теперь вам ясно, доктор Романов?

— А чего тут неясного? — поддакнул, не оборачиваясь, Харон. — Тоже мне — бином Ньютона!

В голове у Леши раздался оглушительный звон.

— Алексей, дорогой мой! — встревожился Гермес. — Вы в порядке? Что-то вы побледнели стремительно, голубчик!

— Побледнеешь тут! — встрял в беседу черствый Харон. — Он небось уже с жизнью распрощался! — И цинично фыркнул.

— Я у-умер? — с заметным усилием смог выдавить из себя Леша, скривив рот в подобие улыбки. — Развоплощаюсь… то есть вы меня развоплощаете?

— Ну что вы! — рассмеялся Гермес веселыми колокольчиками. — Будет вам! Живы-живехоньки! Многие лета вам!

— Я же говорю…

Леша впервые увидел в отражении зеркальца живые искорки, закружившие в глазах Харона.

— …решил, что помер! Я-то специально кружил! Реку-то мы не пересекли!

— Именно так! — подтвердил Гермес. — Раз реку ты не пересек…

— То помирать тебе не срок! — подхватил Харон, довольный необычайно своим поэтическим даром. И хохотнул при этом. Как показалось Леше — плотоядно.

— В принципе верно, — поморщился Гермес рифме, но согласно кивнул. — Так что опасаться вам нечего. Наоборот — вам надо радоваться, ибо мало кому из смертных выпала честь, которой удостоились вы, мой дорогой доктор Романов!

Опять иронизирует?

— Я говорю абсолютно искренне, без намека на иронию, — вы приглашены в качестве почетного гостя…

Харон издал некий звук, видимо, выражающий несогласие.

— Именно почетного гостя! — повысив голос, недовольно покосился Гермес на Харона. — …Всемирного съезда Перевозчиков.

— В.В. и И.! — добавил Харон, значительно покачав указательным пальцем. — Всех Времен и Народов!

— Я высоко ценю оказанную мне, боюсь, незаслуженно столь высокую честь, — приободрился Леша и прижал руку к сердцу. — Но позволю себе спросить: а нет ли здесь какой ошибки…

— Мы, доктор, работаем без ошибок! — широко улыбнулся ему в зеркальце Харон. — Это сапер ошибается один раз…

— Это сапер думает, что он ошибается, — возразил ему Гермес. — А на самом деле никакой ошибки нет, пряжа парок вьется верно! Что суждено — того не избежать.

— Пусть так! — кивнул Харон, но продолжил: — Это сапер ошибается один раз, а нам ошибаться нельзя.

— Зевс всемогущий! — саркастически скривил рот Гермес. — Тебя послушать — так прямо ангел смерти! Архангел Гавриил собственной персоной! Я не умаляю ваше предназначение, господа Перевозчики всех времен и народов, оно, безусловно, велико, но надо и меру знать!

— А что такого? — запальчиво повернулся к нему Харон, держа руль одной рукой и совсем не глядя на дорогу — В чем я не прав-то?

«Можно ли назвать наш путь дорогой? — метались бестолковые мысли в очумевшей Лешиной голове, расталкивая и натыкаясь одна на другую. — А вдруг по встречке сейчас кто выскочит? А есть ли тут встречка? Дорога, наверное, с односторонним движением… вдруг овраг или речка… Речка?! Река!»

— Харон, уважаемый! — завопил Леша. — Вам не надо за дорогой следить? Не ровен час — реку и пересечем, не глядя, по ошибке!

— А доктор наш прав! — Гермес озорно замахал руками, веселясь от души. — Следи за дорогой, водитель!

— Зевс с тобой! — гаркнул Харон и от возмущенья поперхнулся. — А ты… тебя-то… ты-то чего? Какая тут дорога?

Но повернулся обратно, сумрачно уставившись в ветровое стекло.

— Ты прав во многом, но не во всем, Харон, — и в голосе Гермеса проявился гром, а мрак за окном расколола молния.

Гермес — сын самого Зевса, громовержца, — услужливо подсказала Леше память. — Наверняка способности от папеньки передались по наследству…

— Это Ангел Смерти работает безошибочно, а ваше дело — собрать переданные вам души и перевезти их через Реку. Не преувеличивай вашу роль, Перевозчик!

— И не думаю, Гермес! — смиренно ответил Харон. — Но и здесь важно не забыть душу на берегу, согласись?

— По беспечному недосмотру или по корыстолюбию? Не так ли, любезный Харон? Как насчет драхм и оболов?

Харон скосил глаза к носу и, пробурчав нечто невнятное, вроде «кто не без греха», продолжил:

— Не в этом суть! Я повторюсь: важно не только не забыть душу на берегу, чтобы она не металась без пристанища, но и забрать ее, когда ее с берега не отпускают, когда ее удерживают!

— Да, согласен, это проблема! — без тени иронии кивнул Гермес. — И это как раз тема нашей встречи, если не ошибаюсь.

— Не ошибаешься. — Харон посмотрел на него в зеркальце и ехидно добавил: — И это напрямую связано с твоими неудачами в развоплощении.

Гермес поперхнулся, неловко почесал нос и, не найдя ничего возразить, молча проглотил намек.

— Что тоже входит в повестку дня! — торжествующе добил его Харон и поторопился оставить за собой последнее слово, переведя ручку скоростей на паркинг. — Приехали!

— Куда? — попытался изобразить небрежный тон Леша, но вышло немного пискляво. — Куда приехали?

— Добро пожаловать на конференцию! — Харон на правах хозяина хотел гостеприимно улыбнуться, но широко осклабился. — Добро пожаловать в наш паб! Единственный в своем роде паб «Мундус Цере-рис»! То есть «Мир Цереры»!

Серебром блеснул значок на нагрудном кармане пиджака — длинное весло с широкой лопастью.

Церера — услужливо подсказала память, хотя лучше бы она этого не делала, — в мифологии Древнего Рима правительница Подземного мира.

Харон распахнул дверцу Леша с небрежным видом (хотя сердце ойкнуло, да еще как!) выбрался из машины на ночной, довольно свежий воздух. Огляделся.

Машина стояла на обычной городской улице, точнее, в увеселительном переулке, каких в каждом столичном или просто большом городе любой развитой страны предостаточно. Схожи они между собой, словно клонированные близнецы: мощный басовый «бумс-бумс!» из-за замазанных черной краской витрин неясного назначения, горланящие разношерстные толпы молодежи и разновозрастных туристов, застывшие статуями «Оскаров» охранники у лакированных, с непременным золотом позументов дверей частных клубов.

Этот переулок отличался от собратьев. Шум, гам и разноцветье реклам бурлили рядом. Смех и разнообразный визг доносились отовсюду, но данный отдельно взятый переулочек обтекали стороной.

Народ шел бесконечным потоком по главной улице. Возможно, кто-то и заглядывал в эту странную черную дыру в злачном пространстве, но по каким-то причинам бесшабашный людской ток несся мимо, не оставляя за собой даже любопытствующих завихрений.

Асфальт под ногами был совершенно обычным. Он не тек потоками раскаленной магмы, не дышал серой, не разбегался под ногами багровыми трещинами. Шершавое, щербатое, побитое долгими годами службы дорожное покрытие.

Машина остановилась у короткой красной ковровой дорожки. Ее ограничивали с обеих сторон золотые столбики, соединенные провисающими черными с золотом траурными лентами. Дорожка упиралась в массивную наклонную дверь в тротуаре, указывающую на находящийся за ней вход в подвал. Черную поверхность двери перечеркивали серебром скрещенные весла, на которых играли красные блики мигающего неоном названия «Mundus Cereris». Охранников перед дверью не было.

Еще бы. Леша замер, боясь шелохнуться и стараясь не дышать: кому нужна охрана, когда есть такой пес… Мамочка! Это же Цербер!

Тибетский мастиф на его фоне смотрелся бы недоношенным щенком. Сидя по левую сторону двери, пес возвышался над землей метра на три. Черная шерсть стекала с холки сверкающими волнами, переливалась на скалистой груди, переходящей в столпы огромных передних лап, обвитых в несколько витков длинным хвостом. Хвост непрестанно шевелился, густая шерсть скрывала нечто в нем затаившееся. Глаза пса были прикрыты, из-за неплотно смеженных век вырывалось голубое свечение, словно за ними билась в постоянной готовности вольтова дуга.

Харон потянулся, разминая затекшую после езды спину, и подошел к псу. Протянул руку вверх, едва дотягиваясь до середины груди, и ласково пробежал пальцами по холеной шерсти. Пес раскрыл пасть в подобии улыбки, показались длинные сабли клыков в красных отсветах пламени. Харон произнес короткую фразу из одних шипящих звуков с раскатистым «р-р» в конце.

Пес исчез. Мгновенно, без промежуточных стадий. Вот он был, а вот его нет. Леша облегченно перевел дыхание.

Не Чеширский кот — улыбка не осталась медленно таять в воздухе, — мелькнула глумливая мысль, не подобающая моменту.

— Мы в Риме? — осведомился Леша, зябко передернув плечами, переводя взгляд поочередно с Ха-рона на Гермеса, удобно облокотившегося на раскрытую дверцую

Гермес удивленно вздернул брови, переглянулся с Хароном, оба снисходительно посмотрели на Лешу.

— Э-э, доктор, — начал Харон, — вход в Подземный мир, в Аид, Царство Цереры, называйте как вам удобно, конечно, был в свое время в Риме…

— Но вовсе не потому, что это был Рим, а потому что это был Рим, — перебил его Гермес. — Вовсе не город, а имя нарицательное, олицетворение жажды страстей, власти, денег. Средоточие потоков темных и светлых, но более всего — черных энергий, кружащих в себе мечты большей части человечества. Все это было в сердце великой империи. В свое время. Конечно, и вход в Подземное царство располагался там же. Логично, удобно со всех точек зрения.

— Особенно логистика, — поддержал его Харон. — Быстро, коротко, эффективно. Опять же, вероятность ошибок меньше.

— Именно, — согласился с ним Гермес. — Но империи возникают и умирают, чтобы родиться вновь, и кочует вместе с ними вход в «Мундус Церерис», появляясь в месте наивысшего накала страстей и пороков человеческих… вот таким вот образом, Алексей. Возвращаясь к вашему вопросу — нет, вы не в Риме в Италии. Вы в Новом Риме.

— И что же сейчас именуется Новым Римом? — заинтересовался Леша.

— А какое это имеет для нас значение? — улыбнулся Гермес. — Не так ли, Харон?

— А никакого! — отрезал Харон, раздвигая в стороны тяжелые дверные створки и скрываясь внутри. — Идите сюда!

— Секунду! — Леша рискнул удержать Гермеса за рукав фрака. Гермес остановился, обратив на Лешу молчаливый взгляд. Леше без слов стало ясно, что он ни за что, то есть ни-за-что и ни-ког-да не позволит себе снова коснуться его.

— Да, доктор? — сухо спросил Гермес.

— Я приношу вам свои извинения за свою непозволительную дерзость…

Гермес прервал его коротким кивком:

— Извинения приняты. В чем вопрос, Алексей?

— Люди. Люди, живущие поблизости от «Мундус Церерис», от входа в Подземный мир, — они как-то чувствуют его близость? Он каким-то образом влияет на них?

— Хороший вопрос, Алексей! — В глазах Гермеса сверкнули темные искорки. — Ответ: конечно! Люди, живущие в Новом Риме, становятся необычайно агрессивными, беспричинно злобными, черствыми. Меньше души, больше хлеба и зрелищ, помните девиз Рима? Он актуален и поныне…

— Долго вас ждать? — нетерпеливо окликнул Харон. Голос звучал снизу и гулко, словно из погреба. — Собрание задерживаем! Уважаемые Перевозчики заждались!

— Все, доктор, довольно разговоров! — поторопил Гермес. — Да и простудиться вам недолго на ночной сырости, что, мягко говоря, здесь совсем нежелательно. Идемте!

Широкие ступени черного гранита, освещенные двумя рядами смоляных факелов, круто уходили вниз и, заворачивая налево, скрывали от взгляда само помещение, из которого доносились отзвуки музыки, неясный шум беседы, отголоски раскатистого смеха.

Леша замер в нерешительности, задержав дыхание в ожидании волны удушливых запахов — сырости? тлена? серы? Осторожно втянул в себя воздух. Аромат, окутавший его, нельзя было сравнить ни с чем. Никакая богемная парфюмерия не отражала и сотой доли кружившего вокруг великолепия. Запах уносил за собой, заставляя забыть все на свете, сулил неизмеримое блаженство, переходил в фейерверк ярчайших цветов, звучал фанфарами, отрывая от земли. Леша пошатнулся, и если бы не каменная рука Гермеса, сжавшая его локоть, скатился бы кубарем по лестнице.

— Что… что это? — благоговейно прошептал он, смотря прямо перед собой и не видя ничего. — Божественный аромат…

— Хорошо быть вхожим на Олимп! — подмигнул Гермес и легко провел рукой по его спине. Наваждение ослабло, хотя в голове все еще раздавался веселый хрустальный звон.

— Нектар, Алексей, нектар! Лично позаботился. На Олимпе не убудет, а Перевозчиков надо уважить в их тяжелом и непростом труде, не так ли?.. Идти можете?

Леша кивнул, и они пошли вниз по крутым ступеням.

— Хотя, надо сказать, это строго воспрещается. Но на то я и Гермес, клянусь отцом моим Зевсом, чтобы нарушать законы Олимпа, не так ли? — Покосился на факелы, неодобрительно фыркнул: — Натуральные факелы в золотых кольцах, коптят, к слову, нещадно, черный гранит… любят они этот болливудский антураж. Перевозчики, одним словом. Стиля им не хватает… Прошу вас! — Они спустились к входу в зал, и Гермес вежливо отступил в сторону, пропуская гостя вперед. А так как гость замешкался нерешительно, то и подтолкнул его в спину, как командир подталкивает салагу-десантника в бездну первого прыжка.

Рука у Гермеса была сильна, как и подобает герою мифов. Леша приданным ему ускорением влетел чуть ли не в центр зала и замер в неловкой позе, озираясь по сторонам.

Разговоры, смешки, словом, общий обычный фон каждого сборища разом оборвались, и Леша ощутил себя в перекрестье множества разнообразных взглядов, ни один из которых добрым не был. Впрочем, злых не было тоже. Скорее это были взгляды холодного любопытства. Так смотрит ученый-энтомолог на редкий, мутантный экземпляр досконально изученного вида насекомых.

Он ожидал полумрака, мерцания звезд и луны или красного свечения геенны огненной, но ошибся. Зал освещался, в модных нынче традициях, неярким электрическим светом, скрытыми под навесным потолком светильниками. По нему были разбросаны в кажущемся беспорядке многочисленные круглые столики, за которыми сидели, чаще по одному, реже по двое или по трое, разглядывающие Лешу люди. Нет, явно не люди, скажем — личности… нет, и личностями их не назовешь. Некие сущности.

— Перевозчики вечности! — Харон стоял сбоку от Леши на небольшом возвышении, полукруглой эстраде. Романов его не заметил и от неожиданности вздрогнул.

— Согласно Кодексу, при появлении Резистора, нарушающего случайно или преднамеренно механизм нашей деятельности, в обязанности председателя сообщества, коим я имею честь являться, входит его своевременное выявление…

— Короче, Склифосовский! — негромкий, с блатной ленцой голос уверенного в себе человека. Леша скосил глаза в его сторону. Говоривший сидел неподалеку, справа, и был хорошо Леше виден.

Круглоголовый крепыш. Когда он сидит, рост не очень-то определишь, но, похоже, не выше среднего. Белая футболка оставляла мощные бицепсы открытыми. Под густым и коротким, как щетина кабана, серым ежиком волос — низкий выпуклый лоб, со спрятанными под ним узкими, хищными, серыми же глазами. По майке шла кругом надпись «Придет Серенький Волчок и укусит за бочок». В центре круга — изображение волчьей морды. Не печатный штамп на дешевой ткани, но выписанный рукой великого мастера шедевр! Невероятной экспрессии, наполненная жаждой плоти оскаленная пасть живого волка! «Только коснись меня — пополам перекушу!» — читалось во взгляде зверя.

— Мы можем делать ставки, Председатель? — механический, мертвый голос слева. У обладателя голоса была густая и, похоже, колючая проволока черных волос, квадратная ассирийская борода и неестественно белая кожа. Глаз же не было! Были две глазницы, из которых наружу лился черный и абсолютный ноль Вселенной.

Он стоял возле своего столика, раскачиваясь с пяток на носки мягких сапог с задранными острыми носами. Его черная, продернутая по рукавам серебряными нитями, длинная, до пола, хламида была горделиво выставлена на обозрение.

По ней, во всю ее длину падали безвольно в бездонную пропасть марионетки, нити которых только что обрезал огромный, заточенный до остроты атомной грани, сверкающий белым светом палаш. По груди шла надпись наанглийском: «I am THE RIPPER!», призванная устрашить читателя, — и предназначение свое она выполняла. Сочетание материалов и цветов выдавало тяготение хозяина к Ближнему Востоку.

По правую руку от Потрошителя — перевел надпись Леша — за столиком сидел небольшого роста горбатый человечек с неприятно подвижным лицом. Оно беспрестанно меняло свои формы: то вытягивалось книзу, то становилось квадратным, то, наоборот, устремлялось вперед, придавая своему владельцу схожесть с бультерьером, и тогда в оскале пасти становились видны сплошные ряды треугольных акульих зубов.

На предложение Потрошителя зал отозвался одобрительным ропотом, но Харон поднял руку, требуя тишины:

— Не может быть и речи о ставках, пока не прочитана Нить!

— Вот это дело говоришь, Хозяин! Дайте пацану оклематься, пусть придет в себя маненько, — одобрил его коренастый качок и поманил Лешу рукой: — Иди сюда, братуха, присаживайся. Ты хоть и иудей, но с моей земли. Не боись, садись! — похлопал он по свободному стулу за своим столиком. — Всё с тобой путем будет, мое слово!

— Идите, доктор! — согласился Харон. — Посидите, побеседуйте, привыкните к обстановке…

И повел рукой мягким дирижерским жестом. Тут же полилась прямо из воздуха негромкая музыка, а в зале возобновились шорохи, тихий звон бокалов, шум многоголосых приватных бесед.

— Хозяин, Харон досточтимый! — взмолился крепыш, скривившись, словно от зубной боли. — Ну сколько же можно одно и то же! Уж поди лет тридцать слушаем эту «Boat on the River». Слов нет, песня классная, и группа «Стикс» в свое время была полный отпад. Я понимаю, традиции почтенного собрания надо чтить, базара нет! Но нельзя чего повеселее — рок-н-ролльчик там забойный или хотя бы про фраера дерзкого, а? Господин смотрящий?

Но Харон только сверкнул глазами в его сторону, и парень вздохнул горько:

— Всё-всё… молчу!

Лешка замялся, переступил с ноги на ногу, и поскольку выбора все равно у него не было, подошел к столику и, осторожно присев, стараясь выглядеть непринужденно, кашлянул вежливо:

— Добрый вечер! Простите, как вас… как мне к вам обращаться?

— К нам можно запросто — Серый Волк.

Изображение волка на майке явственно улыбнулось Лехе.

— Это не погоняло, как ты решил, — ухмыльнулся Серый Волк. — Это мое имя. Стыдно не знать, брателло, верований и поверий страны, в которой родился и вырос. Я — Перевозчик славян с незапамятных времен. Это мной пугают детей: «Придет серенький волчок», «Серый волк утащит в лес». Вот так-то, братуха. — Взгляд его упал на пустой бокал перед ним на столе, и он тяжко вздохнул: — Чего-то я заболтался с тобой. Так и времени для отдыха не останется. — И подбросил пустой хайбол высоко в воздух.

Стакан взлетел почти до потолка, кувыркнулся, начав падать, но завис в воздухе на долю секунды, чтобы размазанной от скорости чертой исчезнуть за занавешенной стойкой бара. Через секунду что-то прочертило воздух в обратном направлении, и перед Серым Волком снова возник его стакан, но уже полный до краев огненной в прямом смысле этого слова, но одновременно и прозрачной жидкостью. Закуски на столе не было и следа.

Серый Волк с резким выдохом метнул в глотку все содержимое и тут же занюхал подолом футболки. Лицо покраснело, потом побелело, а из глаз волка на рисунке брызнули слезы.

— Уфф, — блаженно произнес Серый Волк и откинулся на спинку стула. — Теперь можно и поговорить… тебе, кстати, выпить не предлагаю — на пользу не пойдет, поверь на слово.

Леша, на грани шока от всего происходящего, только тупо кивнул.

— Не, без балды — тебе нельзя. — Серый Волк нахмурился, подумав, наверное, что не убедил. — Ни одному смертному нельзя. Все напитки, что послабже, замешаны на воде из Леты; которые позабористее — для тех я сам из Смородины черпаю…

— А нектар? — невпопад спросил Леша, ощущая себя персонажем театра абсурда.

— А чего — нектар? — презрительно дернул плечами Серый Волк. — Ни крепости, ни огня… Не, ну ясный пень — аромат, цвет, послевкусие — ну вся эта хрень! Это для ценителей, истинных знатоков, — скривил он губы, а волк на майке подразнил длинным красным языком. — Типа вот этих. — Он небрежно махнул подбородком вправо. Леша проследил взглядом.

Гермес подсел за столик к некоему существу двухметрового роста. «А может, и выше», — подумал Романов. Мощная грудь с золотым нагрудным знаком, классический торс клином. Все в нем было прекрасно: и одежда (белоснежная, тончайшего полотна туника, расшитая золотыми египетскими иероглифами), и тело — в меру рельефные мышцы придавали складкам ткани особую живописность; была ли в нем душа — неизвестно; вот только голова подкачала однозначно — крупная песья голова с вытянутой острой мордой вносила резкий диссонанс в общее впечатление.

— Анубис! — ахнул Леша.

— Ясный пень, не Барак Обама, — хмыкнул Серый Волк. — У них с Гермесом много общего — и божественное происхождение, и бизнес близкий. Аристократы, блин, особняком держатся. Вот пусть нектар и пьют. А мы народ попроще… — И вновь метнул опустевший стакан в воздух. — Нам чего покрепче, — и с наслаждением отхлебнул новый, на этот раз голубоватый напиток. — Ух-х!!!

Глаза его затуманились, веки тяжело смежились, зато нарисованный волк оскалил огромные, как у саблезубого тигра, клыки, став на страже захмелевшего, задремавшего хозяина.

— Господин Серый Волк! — аккуратно позвал Леша. Ноль реакции. — Э-э… братуха! — рискнул он сломать дистанцию.

— О-о-о… — тихий томный вздох прошелестел под ухом. Леша от неожиданности подскочил.

За его спиной стояла дева красоты невероятной. Густые волосы тончайшими молодыми ветвями плакучей ивы рассыпались по плечам и спускались до хрупкой талии, перетянутой широким, траурного бархата поясом. Из-под копны волос сияли печальными бриллиантами голубые глаза. Бирюзовое мини безнадежно пыталось прикрыть, но скорее обнажало чудесные длинные ноги мечты, тонкость щиколоток которых выгодно подчеркивали стилеты ажурных туфелек на ярко-красной колодке.

— Юноша печальный! — прошептала нараспев дева. — Какая жалость! Хотите, я вам спою, юноша?

Леша судорожно дернул кадыком.

Дева пробежала длинными пальцами по его лицу, едва касаясь щек, и осторожно опустила руки на плечи.

— Посмотри мне в глаза, юноша, посмотри! — прошептала она.

Леша сошелся с ней взглядом, и тотчас и зал, и Серый Волк, и Харон, и весь мир с его страхами и тревогами ушел, перестал быть. Перестала быть и пустая, полная мелкой ненужной суеты жизнь — ее надо отбросить, прекратить немедленно — это простая и неотложная к исполнению аксиома!

Леша блаженно выдохнул.

— Переведи меня через Майдан! — тихо запела девица. Красота и печаль ее голоса были невероятны, неизъяснимо притягательны и неповторимы. Краски мира стали исчезать, теряться, сменяться быстро густеющим серым туманом.

Волк на рисунке прижал уши и низко зарычал. Его хозяин тряхнул головой и, мгновенно перейдя от дремы к действию, схватил деву за руку.

Пение прекратилось. Туман колыхнулся и исчез, краски мира хлынули в Лешу со всех сторон, возвращая к жизни. Волосы стали дыбом, и он с колотящимся от первобытного страха сердцем отшатнулся от дивы.

— Слышь, Моряна, — очень вежливо, но твердо сказал Серый Волк. — Не время еще! Ты иди-иди, вон, к Манале присядь, а то, видишь, она в одиночестве скучает!

— Да она все время такая, прибалтийка тормозная, — неожиданно вульгарно ответила Моряна, выдергивая руку. Повернулась к Леше, пообещала хищно: — Я вам еще непременно спою, юноша!

И, независимо качнув бедрами, пошла к столику, за которым сидела, подперев рукой щеку, дебелая большегрудая девица с абсолютно белыми длинными волосами.

— Тут у нас клювом не щелкай, братан, — неодобрительно покачал головой Серый Волк. — А то, сам понимаешь, в нашем клубе много всяких разных, зазеваешься — и ага! И глазом моргнуть не успеешь, как переведут тебя… через Майдан. Порошенко пускай переводит! Да и я хорош — после смородиновки пить двойной из Стикса… это перебор, — вздохнул тяжко, — меру-то знать надо…

— А смородиновка — это?..

— Ну, ты вообще без понятия! — возмутился Серый Волк, а его нарисованный двойник откликнулся неодобрительным ворчанием. — Смородина — это моя вотчина, Огненная Река, я через нее перевожу! Да ты глаза от Моряны отклей, посмотри по сторонам! Разберись, где сидишь! Такая возможность, может, одному из сотен миллионов смертных выпадает!

Леша вздрогнул, покраснел — действительно, незаметно для самого себя смотрел безотрывно на влекущую к себе и опасную, как сама смерть, красавицу.

Стены зала от потолка до пола были задрапированы тяжелыми старинными гобеленами. Все их объединял один мотив — реки, точнее, Реки. Именно так! Это были мрачные, угрюмые потоки не воды, но какой-то жидкой, летящей быстрым течением субстанции. Некоторые низвергались с крутых утесов в невидимую глазу бездну, иные струились гладью меж плоских берегов, не становясь от этого мирными, зовущими путника окунуться, смыть дорожную пыль. Все они вызывали одно желание — как можно дольше держаться от них подальше.

На каждом гобелене вилась надпись на своем языке, и ни один из них Леше знаком не был — набор разнообразных символов, иероглифов и рун.

— Ты выбери один, — зевнув, посоветовал Серый Волк, — и смотри внимательно. Сам все увидишь.

Леша остановил взгляд на тканом полотне с изображенным на нем бурным, явно ледяным потоком меж двух крутых скальных обрывов. Берега реки соединял мощенный неотесанными камнями, горбатый, шириной в повозку мост.

Гобелен немедленно стал расти в размерах. Или это Леша приближался к нему? Надпись, выложенная затейливыми рунами, подернулась рябью, затем прояснилась, теперь уже четкой кириллицей, и Романов прочел: «Река Гъелль». Изображение все росло, надвигалось на Лешу, зал «Мира Цереры» заволакивал серый полумрак. И вот он уже стоит на гранитном суровом берегу. Вокруг — ничего, кроме черных скал, уходящих ввысь насколько хватает глаз. Но даже там, на невероятной высоте, ни единого пятна снега не лежало на сверкающем чернотой, словно отполированный могильный камень, граните. Поток гремел так, что берег под ногами содрогался под его ударами. Но воздух, хоть и ледяной, оставался затхлым — ни дуновения ветерка, ни мороси от бурлящего внизу течения.

— Викинги.

Леша вздрогнул, крутанул головой по сторонам. Серого Волка не было видно, но голос его звучал ясно, перекрывая шум потока, словно он стоял рядом.

— Суровые ребята. Ты стоишь перед входом в Хель. Это мост Гьяалларбу, переход в подземное царство. Его охраняет… да! А где она? Чего-то не видно ее на сходняке-то…

— Можно ступить на мост? — осмелел Леша.

Серый Волк от души рассмеялся.

— Ну ты даешь, доктор! Это же картинка! Считай, 6D-кино! И скажи — Слава Творцу, что ты не стоишь тут на самом деле. Пошел бы по нему живой — он бы зазвенел, тут бы тебя Мотгуд и выпотрошила! А неживой — тоже не подарок, у викингов все сурово! Душу Мотгуд выдирает из тела без затей — раз, и весь сказ! Никаких тебе новомодных штучек. — В его голосе зазвучала неприкрытая ирония: — Ах, развоплощение! Такой деликатный процесс! Надо дать душе возможность атравматично покинуть тело, нужен Проводник, Куратор, Психопомп… Необходимость подготовки, гуманность перехода, уроки психологии послесмертия… Словом, бред политкорректности в полном объеме. Не иначе как у смертных дури набрались? Ладно, давай назад! Цигель-цигель!

Леша сделал шаг назад, и мгновенно ущелье устремилось от него, сворачиваясь, теряя многомерность. Бац! Головокружение, мгновенная тошнота, и он вновь сидит за столиком.

— Господин Председатель! — воззвал Серый Волк. — А где Дюймовочка? На мосту ее нет, в зале не видно.

— Мотгуд занята у Одина, — сухо ответил Харон.

Моряна переглянулась с альбиноской Маналой, и обе недвусмысленно хихикнули.

— Я бы попросил! — шикнул на них Харон.

Девицы дружно уткнулись в свои коктейли, но плечи подрагивали от смеха.

— Она что — крошечная? — почему-то шепотом поинтересовался Леша. Волк на футболке издевательски взвыл.

— Мотгуд? Как тебе сказать, — метнул на него насмешливый взгляд его собеседник. — В зависимости от настроения. Чем хуже — тем она выше. Меньше пяти метров я ее, честно говоря, ни разу не видел. Она великанша. А кликуху я ей дал. Типа с юмором. Удачно, прикинь?

Леша энергично кивнул, к полному удовольствию обоих волков.

— Вы уже готовы? — осведомился Харон, а Потрошитель довольно потер руки. — Можем приступить к ставкам?

— Еще чуток погодим, лады? — попросил Серый Волк.

Харон недовольно покачал головой, но дал согласие, махнув рукой. Потрошитель нахмурился, а человечек с акульей пастью проворчал неразборчиво и несогласно, но открыто возразить не посмел.

— Это кто? — тихо спросил Леша, указывая глазами на неприятную парочку.

— О! — значительно поднял палец Серый Волк. — Это крутые перцы! Одетый в хламиду с марионетками — сам Намтару.

— Намтару? — переспросил Леша, стыдясь своего незнания.

— Чему вас только учат, — закатил глаза Серый Волк. — Великий демон смерти! Про шумеров хоть знаешь?

Леша кивнул.

— Слава Семарглу! Он режет нить жизни и передает дальше, Перевозчику. У него их два. Один, кстати, сидит рядом — его имя… — он начертил по столешнице острым стальным ногтем: — Читай. Но только про себя! Вслух не произноси… сходка сходкой, конечно, но так надежнее.

«Ур-Шанаби», — прочел Леша.

— А второй…

«Хумут-Табал».

— …сейчас в баре. Он у нас бессменный бармен.

Серый Волк доверительно наклонился к Леше и прошептал:

— Он в своем истинном обличье. Поэтому и стойка занавешена. Тебе нельзя видеть нас в нашей истинной сущности — тогда нет тебе возврата. Мы принимаем тот облик, который для тебя приемлем.

Серый Волк осекся и с сомнением посмотрел на Лешу. А не туповат ли парень? — легко читалось во взгляде.

— Неужели ты и в самом деле думаешь, что Харон — вылитый Джейсон Стэтхэм?

— Нет-нет, конечно же, нет! — поспешил ответить Леша.

«И куда исчез его блатной жаргон?» — мелькнула мысль.

— Так вот, он, — ткнул в имя Хумут-Табала, выцарапанное на столе, — он наш бессменный бармен по одной простой причине: он многорук… — с сомнением покачал головой. — Вряд ли руками назовешь то, что у него есть… да и ногами тоже не назовешь… конечности, вот! У него множество всяких разнообразных конечностей, — и для убедительности пошевелил пальцами. — Представить его в более или менее приемлемой твоему сознанию оболочке — значит лишить его этих самых… оконечностей. А что это будет?

Леша вымученно улыбнулся: мол, откуда мне знать?

— А это будет — замедлить работу бара! — веско сказал Серый Волк, а его нарисованный собрат заскулил — коротко, но тоскливо. — Вот что это будет! Поэтому оставили уж как есть, а стойку занавесили — и нам хорошо, и крышу твою на место возвращать не нужно…

Гортанный смех за столиком в дальнем углу.

Гермес поморщился, недовольно дернул щекой — кто позволил себе помешать их с Анубисом беседе?

— Зря это Кола Вельды себе позволяет, — сморщил нос Серый Волк. — Харон за подобное нарушение порядка собрания и Цербера может призвать.

Но Гермес уже навис над столом, где три маленького росточка человечка монголоидной внешности, схожие меж собой, как Петров — Иванов — Сидоров, стали еще меньше ростом, быстро кивая в молчаливых извинениях. Над столом медленно кружила, потрескивая и переливаясь жидким пламенем, шаровая молния.

— Один из них — Дохооло Агэ, второй — Куль Отыр, властелин подземного царства. Маньчжуры, короче, с мансийцами. Кто из них кто, поверишь, сам путаю… да и в общем-то нам без разницы… Посмотри-ка лучше, братан, на Стикс… Нет-нет! — поспешно остановил его Серый Волк, а его нарисованный собрат прихватил Лешу зубами за руку, когда тот уставился на изображение большой мутной реки, густым варевом текущей меж низких берегов. — Стикс — он напротив, в центре. Выделяется из всех. А к этому не приближайся. Это река индийская… Вайтарани. Она… — Нарисованное второе его «я» сморщило брезгливо нос. — …в основном из крови, костей разложившихся и волос… Запах соответствующий. Им, индусам, после Ганга, наверное, привычно, а нам тяжко будет… давай без нее обойдемся.

И Леша перевел взгляд на Стикс.

Гобелен с изображением Страшной Реки, хотя и был одного размера с другими, но отличался ото всех, отгородившись от прочих рек невидимыми барьерами. Смотреть на него не хотелось.

— Смотри, братуха, смотри! — прозвучало жестко, приказом.

Леша нервно дернул веком, и Стикс устремился к нему, перевернув мир. Леша отшатнулся в страхе быть поглощенным, выпитым рекой без остатка. Ощутил сталь пальцев Серого Волка на локте, и Великая Река потекла через него. Через его мысли, его душу — есть ли у меня душа? — через его сердце, а Леша, замирая, понял, что он и стоит на берегу, и тонет одновременно в Стиксе.

Его обуял дикий страх. Страх того, что с ним произойдет сейчас нечто необратимое, чему нет имени, а есть только первобытный ужас неизведанного.

Он понял, что это страх Смерти. Но тут подул грустный легкий ветерок, воды Реки подернулись рябью, как глаз застилает слеза, и Река изменилась, потекла Сожалением и Раскаянием. Поток темнел, наливался бездонно-черным цветом, и имя ему стало Скорбь. Скорбь по всем близким, друзьям, любимым и врагам, оставшимся на том, покинутом берегу.

Скорбь стала нарастать Расставанием, перед которым никто и никогда не мог устоять. Оно подхватило Лешу, оторвало от берега и понесло к другому, высокому и мрачному, с низко нависшим багровым небом и раскаленной добела луной в нем, стекающей на землю жидким серебром.

И тут, в своей самой стремнине, течение вдруг вздыбилось и остановилось. Лешу подхватило в свою колыбель Смирение. Он тихо и умиротворенно вздохнул, провел рукой по груди. Под его пальцами распахнулась надвое грудина, выпуская сердце из клетки на волю.

И он принял Реку, и его приняла в свое лоно Великая Река, отпуская ему грехи, страдания, измены и победы, превращая доктора Джекила и мистера Хайда, Инь и Ян каждого из нас, в одну возлюбившую самое себя, светлую суть…

— Нить прочитана! — торжественно объявил Харон. Голос его отозвался громовыми отзвуками под потолком паба.

Леша вздрогнул. Он сидел за столом, по лицу, не останавливаясь, ручьем текли слезы. Напротив него сидели два волка — живой и нарисованный — и одинаково задумчиво смотрели на него.

— Как ты думаешь, смертный, — спросил Серый Волк, и не было в его голосе ни тени блатного говорка, ни окраинной безграмотности, — зачем ты был вызван сюда?

Леша молчал, слезы на его щеках высыхали, оставляя тонкую прозрачную корочку.

— Ты — Резистор. Ты сопротивляешься порядку вещей, не приемлешь, отвергаешь его. Благодаря случайному стечению многих неизвестных вам, смертным, флуктуаций Мироздания, неприятие твое упало на благодарную почву, и всё вместе в недалеком будущем внесет возмущение в естественный ход событий…

— Утукку! — страшно проревел Намтару. Марионетки на его хламиде заметались, понеслись в обратном порядке — вверх из преисподней. Ур-Шанаби зарычал, шерсть на голове встала дыбом, пасть вытянулась вперед, закапала шипящая слюна, оставляя на полу обугленные пятна.

Леша лишь коротко обернулся на крик, сразу же вернулся к Волку.

— К чему это приведет, как распорядишься ты своей судьбой, смертный? Вот в чем вопрос, вот в чем наше развлечение, единственное, если хочешь знать. Призвание наше невеселое… — вздохнули тяжело оба Волка и посмотрели друг на друга. — Какие наши радости? Вот так вот собраться, потешиться немного. Да и раз в несколько… — Он осекся, задумчиво сощурив глаза, — …во много, поверь мне, в очень много лет, обнаружив Резистора и прочитав Нить, сделать наши ставки. Сделать ставки, узнав тебя. Нельзя же играть без карт на руках, согласись.

— Ставки на что? — голос сел, вышло у Леши сипло, с надрывом.

— Не на что, а на кого, — улыбнулся уголком рта Серый Волк. — На тебя, конечно. Тут больше нет никого. Анекдот помнишь?

— На что ставки? — упрямо переспросил Леша.

— На то, как сложится твоя судьба. Как ты ей распорядишься, доктор, — вздохнул Серый Волк, — на это мы делаем ставки. На то, как ты поступишь.

— Поступлю с чем? С чем я должен поступить? — Леша резко подался вперед, и волк на футболке оскалился, предупреждая: «Не подходи!» Его хозяин прикрыл изображение ладонью, из-под которой доносилось рокочущее рычание.

— Скоро все сам поймешь. Обещаю.

— А вам, бессмертные Перевозчики, знающие секреты Той Стороны, вам, служители Вечности, — неужто вам неизвестна моя судьба? — Трах! Затрещала столешница под Лешиным кулаком. — Что за чушь! Не верю!

— У тебя, смертный, есть то, чего нет у нас, — неожиданно кротко ответил Серый Волк. — То, что Он в мудрости своей бесконечной даровал вам, и обделил своим даром нас. У тебя есть, был и всегда будет величайший Его дар! Дар, который вы, люди, часто клянете нещадно — свобода выбора, смертный, свобода выбора! И посему что ты выберешь, как ты решишь — неизвестно никому, в том числе — пока и тебе самому.

Тишина. Тишина повисла в зале. Все смотрели на него. И палач Намтару со своим приспешником, и Гермес с Анубисом, и красавица Моряна, и еще многие-многие другие, до этой минуты не находившиеся в пабе, — неизвестные бородачи в этрусских тогах, звероподобные существа в звериных шкурах и иные, чьи сущности были Леше не видны, но чье незримое присутствие, как и дуновения множества невидимых крыл, он вдруг ощутил.

— Иди-иди, смертный, — улыбнулись ему Волки. — Возвращайся домой. И помни: будет так, как ты решишь. Иди. Анубис, Отворяющий Пути, проводит тебя.

— А может, Харон, а? — упавшим голосом попросил Леша. Перспектива идти за собакоголовым божеством не вдохновляла.

— Харон, как и все мы, перевозит только в одну сторону, — впервые отозвался нарисованный волк и хищно облизал клыки. — One way ticket[37], милейший!

— Иди смело! — вернулся в образ братана Серый Волк. — Все будет путем. Никто тебя не тронет. Во, зуб его даю! — И ткнул пальцем в пасть на футболке. Нарисованный волк обиженно тявкнул.

— Иди за мной! — приказал Анубис нейтральным тоном, каким говорят с кем-либо, к кому обращаться ниже своего достоинства, но приходится. — Ступай за мной шаг в шаг, смертный, иначе превратишься в разорванное на куски мясо!

— Что да, то да! — развел руками Серый Волк. — Уж будь внимательным! А то костей не соберешь. Раскидает тебя по разным местам, никто не поможет!

Лешка встал, надеясь удержать невольную дрожь в ногах, и удержал. Вот так-то, господа Перевозчики, лицо мы перед вами сохраним!

Анубис остановился в шаге от стены.

— Встань точно у меня за спиной! — скомандовал он, не повернув головы. — Начинаем с правой. Тебя потащит за мной. Не сопротивляйся. Как пассажир на мотоцикле, тебе ясно, смертный?

«Не сопротивляйся, слейся со мной, я влево — и ты клонись влево, а то свалимся, понял?» — говорил ему Лазари, прежде чем вылететь на дорогу на своем «Харлее» на скорости в двести км.

— Я понял… — выдавил Леша, понял ошибку и тут же добавил: — Я понял, о великий Анубис! — надеясь, что он не слышится Волей из «Старика Хоттабыча».

Судя по небрежному кивку, попал в точку! Ну…

— Правой! — крикнул с гулким эхом его нежданный поводырь.

И они шагнули в стену. Стена мигом перевернулась и обратилась потолком.

Леша прошел через запах иссохшей известки, сменившийся запахом сырой многотонной толщи земли, он шел через гранитные массивы, проталкивался через скелеты юрского периода и через скелеты периода нового времени. Вокруг метались чьи-то неясные тени, иногда заполошно, иногда — с угрозой, и тогда Анубис высовывал длинный язык, мгновенно расцветающий пламенем, и тени со стонами и воем исчезали в складках земных пород.

Он шел через угар автомобильных выхлопов и наполненные керосином баки огромных авиалайнеров, он шел по живым и по трупам, через плоть и через кровь.

Он шел, пока Анубис не отступил вдруг в сторону, пропуская его вперед, и он прошел сквозь скрип матрасных пружин и хруст свежего постельного белья, которое сам и поменял накануне, и не оказался распластанным на кровати своей спальни.

54

Он распахнул веки. Разноцветные сполохи тель-авивской ночи играли на белом тюле занавесей. Рывком поднял голову — оглядеть себя. Лежал в чем упал на кровать — никакой белой рубашки и черных брюк. И телефон лежал там, куда он его положил. Время — три сорок семь утра, или еще ночи? Собачья вахта у моряков.

Голова была ясная и трезвая, ни похмелья, ни пьяного дурмана. Леша прошлепал босиком на кухню. Порылся в ящике с полотенцами — там Сандра обычно хранила сигаретный НЗ… есть! Заглянул в пачку. Негусто, всего две, но лучше, чем ничего.

Так, сесть, затянуться.

Это был не сон. Определенно.

— Неужели, Романов? — ехидно поинтересовался внутренний голос. — А кто тебя раздел, одел заново в то, в чем ты был до того, и уложил в постель? И сделал это так, что ты не помнишь?

— Не знаю, — раздраженно ответил Леша. — Но это не сон. Сны такими не бывают. Не могут быть.

— И как же это назвать? — вкрадчиво спросил внутренний голос.

— Ну-у… не знаю. Иная реальность.

— Ясно. Тебе не кажется, Романов, что ты окончательно запутался в реальностях? Какая из них истинная, Романов? В которой ты убиваешь своего бывшего друга электрическим током, защищая свои деловые интересы?

— Чушь! Вот это был сон, и ты прекрасно это знаешь!

— Та, в которой ты, один как перст, владеешь огромной фирмой, скупой рыцарь? Или…

— Замолчи, — тихо попросил Романов. Внутренний голос не унимался.

— …та, в которой ты отказываешься от любимой женщины?

— Я не отказался! — выкрикнул с отчаянием Леша. — Я просил ее подождать!

— Подождать? Ждать, пока ты в своей, уже не знаю какой по счету реальности вынашиваешь олигархические планы?

Я…

— Или ей ждать покорно, пока ты в иной, шизофренической ипостаси не прекратишь якшаться с покойным другом?

— Заткнись! — Леша вскочил. Зазвенел металлом на итальянском мраморе пола отброшенный стул. — Если ты все понимаешь, скажи, какая из них истинная?

— Все, — ответил внутренний голос. — Все реальности истинные. Они не могут существовать одновременно, как бы тебе этого ни хотелось. Исключают друг друга. Аннигилируют. Их постоянные взрывные столкновения разрушают тебя изнутри. Пока не уничтожат окончательно.

Леша поднял стул, аккуратно вернул его на место. Сел, выудил из пачки последнюю сигарету.

— То есть единственный выход…

— Правильно. Выбрать одну и забыть остальные. Очень просто.

— Выбор, — кивнул Леша. — Свободный выбор.

Внутренний голос молчал.

— Просто, говоришь…

Леша докурил сигарету, тщательно загасил окурок и пошел в кабинет, дверь которого открывал все реже. Помедлил, и потянул на себя дверную ручку.

55

В кабинете было прибрано чисто, но как-то… торопливо? Словно домработница стремилась быстрее закончить работу и закрыть за собой дверь комнаты: по углам стола остались разводы от мокрой тряпки; мраморный письменный набор стоял косо; кресло придвинуто небрежно…

Всю заднюю стену кабинета занимал забранный в красно-черную полированного дерева раму стенд. На черном его бархате никелированные скрепы удерживали неподходящие к обстановке предметы: зазубренный обломок пластика ветрового щитка мотоцикла; ручку газа с оборванными проводами; огромный глушитель, весь во вмятинах, полировка содрана и прорвана наждаком дорожного полотна. И щиток, и глушитель покрывала россыпь ржавых, в прошлом бурых, а изначально алых пятен.

Постоял молча. Подошел к стенду, положил руки на глушитель. Никелированная труба неожиданно легко соскочила с креплений, выскользнув из рук, с грохотом обрушилась на паркет.

— Спасибо, Серый! — пробормотал Леша. — Мне нечего тебе сказать. Наверняка ты это предвидел. И раз не помешал, значит, понимаешь меня. Я… я не могу больше удерживать тебя здесь. Извини.

Он неловко нагнулся, подобрал глушитель и, не оглядываясь, быстро вышел из комнаты, к входной двери, в лифт, волоча за собой громыхающую железку, из лифта на первом этаже, мимо остолбеневшего секьюрити с выпученными глазами, мимо картин и деревьев богатого подъезда в комнату для мусора. Прислонил глушитель к стенке, прошептал: «Все будет хорошо», ни грамма себе не поверив.

Поднялся назад, домой, первым делом — в душ! Побриться. А сейчас — к Сандре, конечно, к Сандре и только к Сандре!

— Поехали возвращать смысл жизни! — подмигнул своему отражению в росистом от пара зеркале. Капли слезами стекали по лицу зеркального двойника. Ассоциация неприятно кольнула сердце. К черту ассоциации! Поехали, поехали…

Остановился. Приедет, а она… Тряхнул головой — обещала ждать! Раз Сандра обещала — слово сдержит…

Страстно захотелось курить. Может, еще где сигареты завалялись, а?

Глухо и недовольно застучали металлом раскидываемые ножи и вилки, еще какая-то кухонная хрень, которую он купил неизвестно для чего, можно подумать, готовил сам хоть раз… Ба! А он откуда взялся?! Нашелся!

— Господи! — прошептал Леша с детской радостью. — А уж думал, что потерял тебя! Спасибо тебе, Боженька!

56

Это было за месяц до поспешного, безалаберного и глупого ухода ЦАХАЛа из Ливана.

Их опорный пункт, «басис» на иврите, стоял на самой передовой. Они да соседний Бофор. Хизболла праздновала победу, упоенно закидывая их минами. Сам пункт — или на жаргоне «подлодка» — представлял собой сплошной массив бетона с проделанными в нем ходами-норами к спальным и оперативным помещениям, медпункту. Редкие оконные проемы зияли пустотой — все стекла вынесло взрывной волной. Мины ударяли в бетон, заставляя подлодку содрогаться. Пробить его они не могли, но по голове било сильно, да и на психику давило: сперва крик дозорного, заметившего вспышку выстрела, по громкой связи: «Мина! В укрытие!» — это для постов на внешней стене, он как доктор и так все время сидел в укрытии, не имел права покидать базу; потом несколько секунд застывшего ожидания — нас накроет или соседей? — и в финале либо тишина (к соседям пошла), либо рвущий уши грохот.

Сменный доктор должен был прибыть через сутки. Последние сутки на войне. В смысле — в этот заход. Сколько таких суток и таких войн им еще предстояло, не знал никто, но ближневосточная традиция диктовала — еще немало. Ему, и тем более этим двадцатилетним пацанам, святым пацанам, которые в трудном и жестком отборе завоевали себе право защищать свой дом, — в боевые части конкурс несколько человек на место.

Сменщик приедет, а он за три недели этих сборов снаружи ни разу не был. В общем, напялил Романов бронник и вылез на ночной, свежий и очень душистый воздух. Тишина…

— Док! — удивленный окрик. От танка, прикрывавшего главный вход на басис, отделилась в его сторону темная фигура. Лешкины глаза привыкли к темноте, и он различил несколько тлеющих огоньков — экипаж в полном составе, грубо нарушая инструкцию, вылез покурить.

— Завтра меня сменят, хочу вот посмотреть, как тут снаружи, — на иврите ответил Леша.

— Док, ты спятил! — Субординация — не сильная сторона нашей армии. Командир танка от такой глупости просто руками развел. — Кто в последний день нос наружу кажет?! Примета — хуже нету! Давай-давай, быстро двигай назад, док!

— Ладно-ладно… — примирительно проворчал Леша и, уже повернувшись, неожиданно для себя самого вдруг соврал: — Помочь не сможете? Надо тут тяжелый ящик с растворами подтащить!

— Не-а… — хмыкнул собеседник. — От танка нельзя…

— Да тут пара метров, у входа стоит, — продолжал врать Леша, одновременно изумляясь, зачем он это делает, и испытывая необоримую потребность продолжать, лишь бы увести бойцов с этого места хоть на минуту.

— Ладно, — вздохнул командир танка. — Пацаны, пошли, поможем доктору ящик оттащить.

Они завернули за бетонную стену, вошли внутрь.

Танкист недоуменно посмотрел на пустой земляной пол:

— Где ящ…

Пол под ногами пошел крутой волной, стена коридора страшно ударила Лешу в плечо, послав его футбольным мячом к противоположной. Удар головой. Грохот. Звон. Темнота.

Ракета, посланная умелыми натруженными руками бойцов Хизболлы, ударила точно в тот пятачок, с которого он увел танкистов. «Меркаве»[38] это что слону дробина, но танкистов-то в ней как и не было!

Факт, мгновенно ставший достоянием самого разнообразного начальства, пошел вверх по командной цепочке и спустился оттуда обратно уже в виде увесистых «дюлей» экипажу в полном составе. Полный состав, однако, пребывал в эйфории от своего чудесного спасения, и ничто, особенно начальственные «дюли», ее омрачить не могли.

С Лешей начальство попало в трудную ситуацию: его, по идее, надо было наградить за спасение экипажа танка, однако как? Медали «За боевое пророчество» или «За предвидение в бою» не существовало. Чудесное совпадение? Начальство философски пожало плечами и решило, что посещения госпиталя, куда Лешу уложили с сотрясением мозга средней тяжести, крепкого генеральского рукопожатия, корзины фруктов и пожеланий скорейшего выздоровления будет вполне достаточно.

Экипаж танка решил иначе. В дверь Лешиной палаты осторожно постучали. Танкисты тихо вошли, выстроились по стойке «смирно» у стены. Взметнулись руки, застыли у виска, отдавая честь. Командир подошел к Лешке, поклонился, развернул бело-голубое знамя Израиля. По нему бежали написанные разными почерками, разноцветными чернилами, красками, карандашами, фломастерами строчки.

Слова разбегались по знамени, покрывая все полотно. Здесь были и корявые строки, и откровенно детские каракули, и аккуратно педантичные. А где не было строчек, были рисунки: сердечки, губы, сложенные в поцелуй, домики, смайлики, человечки и прочее, и прочее, и прочее…

— Это пожелания от всех наших близких, от всех наших семей, пожелания счастья, здоровья, благополучия… и еще они все просили передать, что никакие слова не могут выразить всей благодарности к тебе. Они просили передать, что ты, док, теперь часть всех наших семей.

Леша хотел сказать что-то в ответ, но слова застряли в высохшем мгновенно горле и вышли ржавым хрипом, как у Железного Дровосека без масленки.

— Ты молчи, молчи, док! — испугался командир. — Тебе нельзя волноваться!

— Херня! — смог выдавить Леша. — Все в порядке!

— А это тебе лично от нас.

Танкист развернул сверток. Большой, очень большой Маген Давид — «звезда Давида» по-русски, но точный перевод с иврита — «щит Давида».

Размером с ладонь, из грубого серого, в щербинках, металла. Леша протянул руку. Маген Давид неожиданно удобно улегся в ней. Увесистый кусок стали без затей, с ушком для цепочки.

«Скорее — цепи», — подумал Романов, рассматривая подарок.

— Он выточен из вольфрамовой стали моим дядей. Потом мы все вместе, — он обернулся к экипажу, танкисты дружно кивнули, — поехали в Цфат…

Загадочный и мистический город. Могилы праведников и великих раввинов. Город, пронизанный духом Каббалы, наполненный ее энергетикой, что подпитывает многочисленных ее адептов, живущих в нем.

— …и отдали на благословение одному из самых известных каббалистов. Теперь он твой. Он призван хранить и оберегать тебя, как ты сохранил и сберег наши жизни.

Экипаж вытянулся по стойке смирно, руки взметнулись и застыли у виска, четко отдав честь. Не проронив больше ни слова, солдаты вышли из палаты — бойцы не должны быть свидетелями мужской слабости в виде набухших, покрасневших век, тщетно пытающихся удержать слезы.

57

— Г-господи! — шептал Леша, разглядывая радостно вновь обретенный Маген Давид. — Как же ты в кухонном-то ящике очутился?

Почему он его снял? Ведь носил же годы не снимая… Щит Давида придавал уверенности, настоящий такой… как это называется во всяких фэнтези и у гадалок народных? Оберег, точно! Оберег… Как же вышло, что он от него отказался?

Чем больше Леша старался вспомнить, тем сильнее становился холодок под сердцем. Оберег влиял на Серого. Точно! Серый после своего возрождения старался держатся от Леши подальше, когда на нем был Маген Давид. Стоило Лешке забыть его надеть, как настроение Лазари улучшалось. И как-то постепенно, незаметно для себя, Леша все реже и реже носил свой талисман, пока не оставил его совсем, и он вдруг пропал, исчез. Леша потом хватился его, обыскался, перевернул весь дом — нету, исчез, будто и не было его вовсе! А в ящике кухонном он разве не смотрел?.. Хрен ведь вспомнишь, смотрел или нет… Весь дом тогда раком поставил… Хотя, может, и не смотрел.

Слава богу, нашелся — примета хорошая! А теперь — к Сандре и только к Сандре!

Телефон? Здесь! Кошелек? Хлопок по заднему карману джинсов — на месте! Ключи? Где, блин, ключи?! А, вот они! Ну, всё!

Присел коротко, как делал всякий раз перед отъездом или важной встречей. С Богом!

Входная дверь захлопнулась. Стрелки висящих над ней настенных часов указали точное, с обычной Лешиной пунктуальностью, время выхода на работу.

58

Гвоздь проснулся одновременно — вдох-вдох — с Романовым, на два удара сердца опередив звонок будильника. Три тридцать.

Перевозчик привычно соорудил легкий завтрак — яичница с колбасой, по чашке крепкого кофе. Завтракали молча — о чем говорить, когда все ясно?

Гвоздь тихо кашлянул. Дал знать: все, пришло время работать. Перевозчик кивнул, аккуратно убрал посуду со стола в мойку, тщательно протер стол, поставил на чистую столешницу пять восковых свечей. Свечи по просьбе Гвоздя привезли из храма Гроба Господня.

Гвоздь с благоговением, задержав дыхание, зажег их. Каждому покровителю — по свече. Крайне важно зажечь все пять от одной спички, в одно касание, и чтобы огонек не затрепетал и не погас. Уф-ф! Удалось!

Гвоздь прикрыл глаза, ушел в себя. Перевозчик не мигая смотрел на мерцающее пламя. Гвоздь молился, и мешать ему было нельзя. О чем конкретно Гвоздь просил покровителей, Перевозчик не знал, но, ясный перец, просил за успех дела, за них обоих… В общем, хуже от этого не будет, — решил Перевозчик.

Молитва была недолгой. Меньше чем через минуту Гвоздь открыл глаза и кивнул Перевозчику: мол, ты младший, тебе первому и вставать. Перевозчик потянулся, с наслаждением хрустнув суставами, и одним плавным движением оказался на ногах. За ним встал и Гвоздь, аккуратно уложил ствол в кобуру скрытного ношения.

— Паспорта, документы, бабло?

Перевозчик молча похлопал себя по груди — все на месте, во внутреннем кармане куртки.

Они оба были одеты в одинаковые легкие ветровки, только разных цветов — у Гвоздя светло-бежевая, у Перевозчика — светло-голубая. Перед исполнением они вывернут их наизнанку, и ветровки превратятся у одного — в белую с красной полосой, а у второго — в темно-синюю. Ветровки для израильского лета — наряд не очень подходящий, выпадают из привычного глазу ряда, и, конечно, потом их легко вспомнят те, кого будет допрашивать полиция. Но, во-первых, по большому счету Гвоздю было плевать — к этому времени они будут, даст Бог, уже далеко; а во-вторых, скорее всего куртки отвлекут на себя внимание, и запомнятся именно они, а не их владельцы. Кроме того, черные очки — деталь для Израиля вполне органичная, ватные валики за щеки и усы щеточкой (у Гвоздя рыжеватые, а у Перевозчика русые) тоже должны были сделать свое дело.

Такси подвезло их по адресу — за квартал до нужного дома, на параллельной улице. Метрах в пятидесяти впереди стоял красный «Кавасаки-Ниндзя», его водитель заглушил мотор и, экспрессивно жестикулируя, говорил с кем-то по телефону. Но стоило им подойти, как он снял с себя шлем, повесил на руль, похлопал по багажному ящику, мол, второй шлем здесь, и, не оборачиваясь, продолжая говорить по телефону, скрылся за углом.

Гвоздь и Перевозчик переглянулись, на несколько секунд исчезли из глаз возможного случайного наблюдателя за стволом дерева у соседнего подъезда, молнией вывернув куртки и надев шлемы. Мотоцикл сразу признал уверенную руку всадника, как лошадь тотчас чует и признаёт опытного наездника, и, подчиняясь его воле, легко и стремительно развернулся, исчез за поворотом, чтобы через полминуты занять обозначенную ими заранее позицию — скрытную, но и не подозрительную.

59

— Вовремя. — Гвоздь хлопнул Перевозчика по плечу, слегка сильнее обычного — он был доволен. Бог помогает! Не задержался, тютелька в тютельку! Гвоздь высоко ценил пунктуальность в клиентах. Такие люди заслуживали исключительно тщательного, гуманного исполнения — уйти в мир иной, не успев даже осознать, как это произошло.

Темно-синий БМВ клиента, мигнув стоп-сигналом, вылетел с подземной стоянки. Присел перед выездом и, рыкнув мотором, разогнался по пустынной, как всегда в этот ранний час, улице.

Перевозчик кивнул, не поворачивая головы, — сосредоточился. Мотоцикл подобрался — удивительно, как может подобраться неживой механизм! — и тихо начал охоту за жертвой. Гвоздь был уверен, что Перевозчик обладал такой способностью — временно одушевлять подвластные ему машины, вливая в них энергию своей жизни. Мотор мотоцикла не взревел, как обычно, разбивая вдребезги сон целого квартала, а тихо заурчал — утробно и нетерпеливо: хищник в предчувствии свежей и скорой крови.

Внешне все выглядело буднично и обыденно: ехала по улице обычная для этого района дорогая машина, вслед за ней ехал неторопливо тоже привычный для этих мест красный спортивный мотоцикл.

Гвоздь и Перевозчик понимали всю подозрительность такой неспешности мощного мотоцикла. Понимали, что обязательно найдется тот, кто обратит на это внимание, но это хрен с ним — полиция все одно найдет брошенный «Кавасаки» в паре кварталов от места исполнения. Но вот Романов обязательно обратит внимание на то, что за ним едет медленно и неотступно гоночный мотоцикл, созданный и купленный с целью обгона всех и вся. Поэтому времени они отпустили до первого светофора.

Гвоздь коротко сжал плечо Перевозчика. Пора! Мотоцикл качнулся влево, прибавляя ход, настигая БМВ. Водитель машины не обращал на них внимания. Плечи напряжены, затылок водит немного из стороны в сторону — так бывает, когда человек разговаривает по мобильнику… или сам с собой? А какая им разница!

Пятьдесят метров. Зеленый свет мигнул и сменился желтым. Помчится или затормозит примерно? Велик наш Бог! Стоп-сигналы налились красным огнем. Останавливается!

Время!

Ствол легко вылетел из кобуры и ладно лег в руку. Мотоцикл поравнялся с машиной. Стекло рядом с водителем поднято, но это ожидаемо, эт-то мы ожидали, кто же в Израиле ездит с опущенными стеклами, эт-то ерунда…

Рука согнулась в локте на девяносто градусов, Гвоздь вдохнул и на выдохе медленно и ровно выбрал холостой спуск. Первый выстрел в корпус — обездвижить, лишить способности уйти из-под обстрела, ну а второй — классика, в голову…

60

Леша нажал на тормоз, и машина послушно остановилась перед светофором. Красный. Лешка подмигнул светофору — мы рулим, парень.

Сердце испуганно пропустило удар — мотоцикл, мотоцикл слева! Неужели Лазари?!

Краем сознания успел заметить, как боковое стекло вдруг стало молочным, теряя прозрачность, и в ту же секунду он понял, что не сидит за рулем, а лежит на боку. Врачебный опыт шепнул ему: жизнь покидает тело вместе с током крови, струящейся уже не по сосудам, а льющейся свободно внутрь и наружу. Картинка подернулась черно-белой рябью, как экран старого телевизора. На заднем фоне — звук улетающего вниз и в сторону мотора мотоцикла. Картинка дрогнула, стала ярко-белой, непереносимо контрастной. Пассажирская дверца распахнулась. Крепкая рука схватила его за запястье и неудержимо потащила из машины.

— Скорей! — крикнул Лазари. — Нам пора!

61

Гвоздь нажал на курок, почувствовал отдачу и мистическим чувством, отличающим прирожденных стрелков, за долю секунды «увидел» траекторию ее полета, как она входит точно в середину грудной клетки. Не задерживаясь, перевел незримый прицел на голову объекта и повторно нажал на курок.

Со стороны два выстрела прозвучали как один. Но этого крохотного промежутка времени между ними хватило Щиту Давида, чтобы взлететь в воздух, подброшенным то ли силой удара пули в тело, то ли другой силой, не имеющей отношения к обычным физическим законам, но являющейся краеугольной частью мироздания.

Вторая пуля, летящая точно в цель, ударила в оберег, впечатала его в висок и тихо скатилась на сиденье, оставив после себя только вмятину на стали.

Одновременно со вторым выстрелом мотоцикл под Гвоздем вздыбился, пришпоренный Перевозчиком. Гвоздь, теряя равновесие, клещом вцепился в его куртку. Мотоцикл, крутанувшись на месте, улетел в поворот, исчезая в переулке. Кувыркнулся, звеня металлом, и затих на асфальте отброшенный назад «ТТ». Мотоцикл понесся дальше.

— Стой! — крикнул в ухо водителю Гвоздь. — Стой! Пора его бросать!

Мотоцикл продолжал нестись. Перевозчик и не шелохнулся. Тогда Гвоздь, сильно рискуя, врезал ему кулаком по шлему. Мотоцикл вильнул, накренился, теряя сцепление с асфальтом. Гвоздь зажмурился, группируясь в предчувствии удара, но Перевозчик сумел удержать машину, бросил ее на тротуар, загоняя в небольшой садик возле подъезда.

— Ходу! — Гвоздь сорвал куртку и шлем. — Давай!

Перевозчик стянул шлем, скосил на него диковатые, ставшие раскосыми глаза и бестолково затоптался на месте.

— От, твою мать! — прошипел Гвоздь. — Давай уже!

Перевозчик наконец стащил с себя куртку, перчатки. Солнцезащитные очки закрыли глаза.

— Вперед-вперед!

На улице — никого.

Они быстрым шагом дошли до перекрестка с главной артерией района и, завернув за угол, неспешно побрели по уже заполненной народом улице к автобусной остановке.

— Ты охренел? Куда полетел, будто в жопу раненый? — спросил Гвоздь. Он готов был прибить Перевозчика. — Я не видел, как второй выстрел прошел!

— Уходить надо было, — уверенно сказал Перевозчик, огромным усилием подавляя дрожь, разлившуюся по телу от картины, вновь вставшей перед глазами:

Боковое стекло разлетается. Объект падает на бок. Второй выстрел. Мимолетный отблеск металла. Наперерез им неизвестно откуда вылетает черный, нестерпимо сверкающий никелем, мотоцикл. На всаднике нет шлема. Белое лицо с вырванной нижней челюстью, черные провалы глазниц распахиваются шире и шире, заполняются клубами мрака. Сейчас они засосут его и Гвоздя и высосут заживо! Мотоцикл под Перевозчиком оживает, как бы сам по себе, встает дыбом и несет их прочь от ужаса смерти.

Никому, ни за что и никогда Перевозчик не расскажет правды. Пускай на куски режут — врать будет до смерти, язык себе откусит, но не расскажет! Крыша у Перевозчика поехала, скажут. «Призрачного гонщика», дурак, насмотрелся и сбрендил. Лучше по-тихому уйти. Гвоздь скажет: «Спекся!» — это приговор. В их мире этого достаточно — любая новость разносится в момент, куда там дворовым бабкам. И хорошо — пора, пора валить нахрен! Добраться бы до дому… да хрен с ним, с домом-то… До России бы добраться и линять, линять в деревню, в храм, в монастырь или просто нахрен, куда глаза глядят!

— Я должен быть уверен, что попал! — холодно процедил Гвоздь. — А ты, сука, чё рванул?

— Ты — да не попал?! — фыркнул Перевозчик, возвращаясь в реальность.

На самом деле сбрендил, мерещится вон всякое… Пора, пора уходить из этого бизнеса. Не зря, видать, пацаны говорят, что мертвяки с годами все больше на ногах виснут, выше по телу ползут, наваливаются… и не успокоятся, пока за собой не утащат…

— Конечно, попал! Я сам видел, как его башку подбросило. А рванул, потому как вдалеке менты засветились — «дискотека» замигала.

Гвоздь с сомнением покосился на него. Готов, спекся, сливай воду! Менты ему привиделись… А может, и в самом деле замаячили? Всегда ведь вылезают там, где меньше всего надо. Не, спекся Перевозчик, все! А попасть он, ясный перец, попал — как иначе? И выстрел «увидел» волчьим этим своим чутьем — в цель шла пуля, ровно в висок шла.

Но что-то бередило, смущало его душу перфекциониста. Блеск там был какой-то неясный, словно сверкнуло что-то металлическое в воздухе…

Автобус шумно, кашалотом, выдохнул тормозами, открыл дверь, припав на переднее колесо к тротуару — галантный кавалер в поклоне.

Гвоздь мысленно пожал плечами — исполнение доложим, попал он, конечно! Да и первая пуля хорошо пошла, в грудь сбоку, точно сосуды порвет на раз. Однозначно можно доложить аккуратную работу! Ну всё, забыли, стерли из памяти, поехали.

Двери закрылись, унося напарников в толпе пассажиров дальше и дальше от застывшего на светофоре БМВ с работающим мотором, к которому уже слетались в сполохах красно-синего света непременные спутники городского преступления — полиция, скорая помощь, в окружении возбужденных зевак с горящими от радостного предвкушения глазами — убийство, настоящее убийство!

62

— Быстрее, быстрее, мать твою! — торопил Лазари, вытягивая ничего не соображающего Лешу из машины. — Давай, ну же!

«Сейчас взорвется!» — сообразил Леша и ловко выскочил из бэхи. Легкость во всем теле, ничего не болит! А что это было? Что с ним случилось?

В мозгу тотчас всплыла картинка: мотоцикл рядом с ним, вытянутая к нему рука седока (бутылка, что ли, у него в руке?), стекло, превратившееся в молочное крошево, удар в грудь, удар в голову Леша бросил взгляд на машину и застыл с раскрытым ртом.

Между ним и БМВ возникла стремительно растущая, пока еще прозрачная стена. Она на глазах становилась толще, и прозрачность ее терялась на глазах, сменяясь темно-синей дымкой, — так день рождает южную ночь. Дымка эта поглощала все звуки — вокруг машины замело цветной бесшумной круговертью. — Лазари, что происходит? — Романов оторопело посмотрел на Серого. Тот молчал, смотрел в сторону.

В наступившей тишине проявилось нежное журчание. С таким обычно проливается на песок тонкой струйкой вода.

Леша перевел взгляд — на левом боку полотно белой рубашки вошло в тело жженой дырой с обугленными краями. Изнутри к ране подступала и выплескивалась на песок его кровь. И исчезала в песке бесследно.

Лешу удивило его полное безразличие к ране — своей ране. Ране явно тяжелой, если не смертельной. И кровотечение его не волновало — течет себе, и пусть течет… «Потом разберемся», — мелькнула мысль. Когда — потом? Леша не знал, и думать, когда наступит это потом, ему не хотелось. Страшно не хотелось. Страшно. Ладно, рана, кровь, весь этот бардак — с чего все началось? Хотя и это не главное. А что для него сейчас главное? А вот что: откуда здесь взялся это хренов песок? В центре дорогого района Тель-Авива? Где дорожное полотно, асфальт?

Дорожного полотна больше не было. Стояли они на белом, чистейшем песке. Дюны, небо, выгоревшее и оттого бледно-голубое. Яркий свет без солнца. Песок струился под ногами, беззвучно и в полном безветрии, увлекаемый своим песчаным течением. Леша проследил за ним взглядом. Песок тек к кружащейся дымке, отрезавшей его от машины, домов, дороги, мельтешащих за ней фельдшеров скорой, полицейских. Песчинки втягивались в это равномерное кружение, поднимались в воздух, отчего дымка менялась, наливаясь тяжестью, обещая в скором времени стать непроницаемой.

Леша посмотрел в другую сторону. Там дюны полого сбегали к берегу моря. Нет, не моря! — пронзила тяжкая догадка — реки…

«Какая же это река, — это внутренний голос попытался ухватиться за соломинку здравого смысла, в отчаянной надежде ускользнуть от правильного ответа. — Если не видно другого ее берега? Какая, нахрен, еще река в Израиле?»

— А вот такая это река, — ответил ему кто-то. — Нет в ней ни берегов, ни дна, ни поверхности. Да ты и сам знаешь, что это за река.

Ответил и вздохнул с сожалением. И Леша немедленно понял, чей голос он услышал, узнал его, вспомнил. Серый Волк говорил с ним. Серый Волк из его сна. Который сном-то, наверное, и не был.

И стоило ему только узнать голос, как немедленно на реке возник древний, неимоверно древний челн. Размеренные взмахи весел, с которых не стекало ни капли и лопасти которых не рождали ни всплеска, ни брызг, несли его к берегу. Правила челном одинокая, могучая фигура, в которой мало было человеческих черт. Но Леша сразу узнал в ней Серого Волка. И Харона. И Намтару, и Анубиса, и всех других, сидевших тогда в зале его сна. Ибо правил челном Великий Перевозчик, единый в его несчетных лицах и образах.

Лодка причалила к берегу и застыла, не колыхнувшись. Весла поднялись и легли бесшумно. Фигура Перевозчика застыла. Он ждал, не проявляя нетерпения, как может ждать сама Вечность.

Леша перевел взгляд на Лазари, и то, что он увидел, ему не понравилось. Перед ним стоял некто совершенно ему незнакомый. То есть внешне это был, безусловно, Лазари. Сережка, Серый, с его голубыми глазами, всегда сияющими жизненным восторгом, с его худощавой, мускулистой фигурой, подтянутый, как русская борзая. Вот только глаза не горели, а были пустыми и отчужденными. И голубыми они не были — в них плескалась ночь, подступая мраком к самой кромке глазниц. И стоял он отстраненно, скрестив руки на груди, безучастно наблюдая за Лешей.

— Ты кто? — спросил Леша. — Ты ведь Лазари? А, Серый?

— Я Лазари, — усмехнулся тот. — Я был Давидом, я был Роном, я был и я есть многие и многие другие. Я — плод твоей мысли, порождение твоей жизненной энергии. Я — Утукку. Живой мертвец.

Леша облизал пересохшие губы.

— Кто ты? — переспросил он.

Лазари или уже вовсе не Лазари? А может, он никогда им и не был?

— Я сказал тебе, кто я.

— Ты мой близкий, мой лучший друг, нелепо погибший из-за своего бесшабашного лихого характера и желания дергать смерть за усы.

— Погибший. Это верно.

— Но не умерший. И это также верно. Ты был жив силой моего желания. Я не знаю, как это у меня получилось, но получилось.

— Да. И это верно. Не мертвый, но и не живой. Как и ты сейчас. Сейчас мы с тобой по одну сторону.

— Я умираю?

— Да.

— Я умру?

— Несомненно.

В том, как он это сказал, не было ни тени сочувствия, сожаления. Простая констатация.

— Почему я здесь? Что случилось? Как?

Лазари посмотрел ему прямо в глаза:

— Сейчас ты все поймешь.

В одно неисчислимое мгновение Леша увидел, понял и прочувствовал все. Он сидел за одним столом с Первым и Вторым. Он стоял за спиной Инессы, его верной Кане-Корсо, когда она длинной иглой прокалывала глаза на его фотографиях, а после рвала их в клочья и жгла, бормоча неразборчивые проклятия с побелевшими в неистовом трансе глазами. Он сидел плечом к плечу с ней за столиком кафе в Старом порту Тель-Авива напротив Второго, и легкий ветерок освежал горевшую огнем кожу — результат вершившегося на его глазах предательства. Он увидел, как Поплаков, философски пожав плечами, принял новые условия сделки. Впрочем, какие же они новые — «по чину брать и по чину делиться»… И еще — он увидел и понял все о нем и Лазари.

— Ты привел меня сюда! — угрюмо сказал Леша, и рана в боку плюнула на песок кровью. — Ты убил меня!

— Неужели? — нехорошо улыбнулся Утукку. — Ты сам сюда пришел. Ты шел сюда долго и неотвратимо. Не смотря на других, не смотря по сторонам. Ты шел с зашоренными деньгами глазами. А убил тебя не я, а ты. Вы-с, вы-с себя и убили! — Хихикнул тонко и противно: — Ну, не сам, а посредством киллера. Гвоздь, кстати, его погоняло. Достойный, между прочим, представитель своего цеха.

— Не-ет! — ощерился в ответ Леша. — Это твои советы, твои! Твоя опека, твоя дружба…

— Дружба? — перебил его Утукку. — Дружба? С кем ты дружил, Романов? С покойником? С моим ЗD-отображением в твоем воспаленном мозгу?

Леша запнулся. Замолчал.

— Так ты скажи — с кем ты дружил? С тем, кого ты насильно держал, не давал уйти, пойти назначенным путем?

— Ты! Ты сам не хотел уходить! — Леша выстрелил рукой в сторону Перевозчика. — Ты не хотел встречи с ним! Ты боялся, боялся умирать!

— А кто не боится? — Утукку пожал плечами. — Кто хочет умирать? Кроме самоубийц. Но за ними не присылают Перевозчика. Их забирают. Это другая история. Да, я боялся, да, я не хотел уходить, да, да и да! Ну и что? Это не оправдание тому, кто хочет удержать покойника на чужой стороне. Как бы он ни умолял и как бы ни мечтали о том же на оставленной им живой стороне. Ты понял?

Леша хмуро уставился в песок. Кровь уже не стекала струйкой, а сочилась ленивыми тягучими каплями.

Это песочные часы моей жизни, — осенило Лешу. — Время мое истекает.

Словно в подтверждение Перевозчик шумно вздохнул, шевельнулись уключины, приподнялись весла.

— А зачем? Зачем ты сделал это? — печально выдохнул Леша и поднял глаза на Лазари.

— Ты меня не отпускал. Ты сотворил из меня Утукку. Тяжелый грех — оставить душу меж жизнью и смертью, не дать ей обрести поход. Чтобы искупить его, Утукку ведет за собой…

— Своего держателя, — шепнул песок и улыбнулся кровавой улыбкой.

— Именно так, — кивнул Утукку, и на мгновение проступил в этом жесте прежний, живой Серый, Лазари, с его необыкновенной харизмой и жаждой жизни. Хитрый, едкий, грубый, но и надежный, как Железный купол[39], друг.

— А куда попадет его держатель? — сердце пропустило удар, затормозило и стало биться медленно и гулко — то ли предчувствуя страшный ответ, то ли изможденное кровопотерей.

— Я не знаю, — с явной жалостью ответил тот. — Я предвижу мир живых. Дела мира мертвых мне неведомы.

Серый или Утукку? Кто говорит, кто управляет его языком, его чувствами? Какие чувства могут быть у живого покойника? Он и не Лазари вовсе. А просто собирательный образ живого мертвеца. Един во многих лицах… Е1ет-нет! Это же Серый, его, блин, друг и ныне, и присно, и навсегда, аминь!

Утукку стоял молча и неотрывно смотрел на него. Глазницы залила тьма, и не видно в ней просвета… или мелькнул просвет?! Мелькнул и погас, и зажегся вновь почти невидимый голубой отсвет.

— Ты! Ты решай сам, Лазари! — выкрикнул Леша. — Ты мертв или ты жив! Решай — Утукку ты или Серый, Лазари, Сережка! — Голос его сорвался, сломался на хрип: — И если ты Лазари, то ты мой друг! Ты — Мой — Друг! Понял?! Мой! Друг!

Утукку вздрогнул, покачнулся, по его телу прошла крупная дрожь. Прокатилась волной снизу вверх, замерла и пошла в обратном направлении.

А затем…

— Болван ты, Романыч! — сказал Утукку ироничным голосом Сережки. — Настоящая, огромная подлая жопа!

И голубой огонь в его глазницах мигнул, чтобы смениться просто голубыми, живыми и такими знакомыми, горящими восторгом жизни Сережкиными глазами:

— Как всегда, всю грязную работу за тебя выполнять мне!

— А с тобой? С тобой что будет после этого? — выкрикнул Леша, понимая, предчувствуя наитием, что сейчас произойдет. — Что будет с тобой?

— Откуда ж мне знать! — лихо выкрикнул Лазари, в котором уже не осталось ничего от Утукку. — Сказал же: я мира мертвых не знаю! Но узнаю, как и все мы! Рано или поздно!

Перевозчик в лодке резко выпрямился, предвидя нечто ускользающее из-под контроля. Последние человеческие черты словно смыла с него невидимая струя, так тугой ливень смывает с холста свежую акварель.

— Так что вали-ка ты отсюда, куда завела тебя твоя дурья башка! — подмигнул Серый, подмигнул отчаянно, словно в последний раз… словно? Нет, не словно! В последний, последний раз!

— И возьмись ты за голову, выбей из нее дурь, понял?! Ибо шанса такого у тебя не будет больше никогда! Нет больше у тебя друзей — был один, да и тот нынче помер! Заведи новых! Живи, живи, живи! За себя и за меня…

Лешка почувствовал, как он летит назад, отброшенный нечеловеческой силой. Спиной врезался в марево, окутавшее машину, и закричал от боли — настолько жестким оно оказалось. Боль пронизала все тело. Погружаясь в кружащий мрак, успел увидеть, как туша Перевозчика, вылетевшего одним махом из лодки, накрыла и погребла под собой Сережку…

63

Боль, невероятная боль в спине. От удара? Боль раздирает грудь, рвет сердце. Дышать, он не может дышать! А-а-а-а-а! Воздух! Дайте мне воздух! Почему нет воздуха!!!

Нет, есть. Есть! Есть!!! Но это не он, не он дышит. Сумрак проясняется. Горло грубо дерет нечто жесткое, проникающее в тело, в грудь, легкие.

Господи, это же труба! Интубационная трубка! Легкие раздувает внешняя равнодушная механика — его «дышат». Все тело трясет — его везут, везут очень быстро, по тряской дороге. Сирена. Слышно через толстую вату, но слышно. Амбуланс. Господи, как же больно!

— Он очнулся! — голос человека, увидевшего чудо. — Док, он очнулся!

Пыхтение. Сопение. Одутловатое лицо немолодого человека. Яркий свет фонарика в глаза.

— Очнулся, твою мать! — оторопел доктор. — Ты смотри! Я был уверен — труп привезем…

— Эй, парень! — фельдшер с бешеными веселыми глазами оттеснил доктора в сторону. — Эй, парень!

В Израиле с его фамильярным, семейным общением всех между собой называют исключительно на «ты», начиная с Господа, — до самой смерти остаешься парнем или девушкой.

— Хранит тебя Господь! — выкрикнул фельдшер, улыбаясь так радостно, будто его родной брат ускользнул от смерти. — Воистину хранит! Близкие есть? Кому, кому звонить?

Он держал в руках Лешин телефон, перепачканный кровью, но уцелевший. Приложил его большой палец к кнопке. Быстро вошел в «Избранные».

Первым в списке стоял номер Сандры.

— Здесь, в этом разделе?

Лешка прикрыл глаза.

— Первый, да, первый? — возбужденно крикнул паренек.

Лешка снова прикрыл веки.

— Сейчас, парень, сейчас! — фельдшер коснулся номера. — Жена, да? Ты не бойся — я ее не напугаю! Все будет хорошо! Я обещаю! — выкрикнул быстро он, видя крупные слезы, выступившие на Лешиных ресницах. — Не бойся, с тобой все будет хорошо! Верь мне! У меня опыт большой! Все будет хорошо!

И никак не объяснить этому святому парнишке, так искренне радующемуся спасенной человеческой жизни, что оттого и плачет Леша, что знает — будет хорошо, теперь все будет хорошо.

Эпилог

Я и не думал, что наши частые беседы с автором послужат ему материалом для книги, и не просто книги, а книги обо мне. Да, я, Алексей Романов, и думать не мог, что стану героем произведения. «Причудливо тасуется колода», — было сказано, и сказано верно.

Мы с автором провели вместе чудесные студенческие годы в Первом Московском Меде, общались тесно, но потом наши пути как-то разошлись и сошлись вновь уже в Израиле, после всех описанных им событий. «Заведи себе новых друзей!» — крикнул мне Лазари. А получилось — обрести заново старых. Жизнь моя, конечно, изменилась круто… но это уже «совсем другая история», — сказал в свое время Редьярд Киплинг.

Впервые после долгой разлуки мы повстречались в Сан-Франциско, на Всемирном съезде анестезиологов, где я докладывал свою новую работу, принятую, кстати, с большим интересом. Но это тоже другая и не самая интересная история.

По возвращению в Израиль крепко посидели у меня дома. Сандра приготовила чудесный ужин. Всю ночь провели за разговорами, да и следующий день тоже. Вовка, оказывается, стал писать. Дал почитать свой первый роман «Душа взаймы». Кто же знал, что хитрец положит наши посиделки в основу новой книги?! Хорошо хоть принес рукопись перед публикацией!

Вот тут я, конечно, возмутился! Я ему сказал: какого черта ты, человек далекий от мира медицинского туризма, рассуждаешь на эту тему? Да еще и необъективно, потому как принял в основном точку зрения Сандры!

(Надо заметить справедливости ради, что всякий мужик, пообщавшись с Сандрой, принимает ее точку зрения — у меня, правда, иммунитет, не стопроцентный, но хоть какой-то.)

Я, говорю, согласия на книгу не дам, если ты (дальше — непечатное) не поместишь в конце книги мнение объективного профессионала.

— Это ты, что ли, — объективный? — фыркнул автор (будем дальше обозначать его инициалами — В.К.).

— Само собой! — сказал я и налил по первой. — Я в этом деле собаку съел. У меня огромный опыт. А объективный — потому как больше мед. туризмом не занимаюсь, интересов никаких в этом бизнесе не имею.

— Ну, тогда за объективность! — торжественно провозгласил В.К., и мы выпили.

— И в чем заключается твое объективнейшее мнение? — спросил В.К., удачно изобразив ленинский прищур.

— В том, что нельзя больному человеку ехать на лечение в незнакомую страну самому, ему необходим тот, кто правильно организует весь процесс. Это ведь только кажется — нашел по Интернету, посидел в форумах, поспрашивал знакомых, и все в ажуре! Человек, не знакомый с медициной, даже не может себе представить, сколько подводных камней его ждут!

— Пример?

— Легко! Возьмем… коленный сустав. Скажем, необходима операция по замене сустава. Выяснил вышеназванными методами, что есть такой в Израиле доктор Пупкин, лучше всех! Во-первых, то, что друга он хорошо прооперировал, еще ничего не значит — и у середнячков бывают удачи. Во-вторых, то, что Пупкин блестящий ортопед по голеностопному суставу и делает на нем уникальности, еще не значит, что он спец по колену, правильно?

— Угу.

— О’кей. Допустим, поступил хитрее. Заслал запросы во множество фирм, и они все рекомендовали Пупкина. А хитрец решил приехать сам, сэкономить. Пупкин говорит: «Надо повторить КТ, вот вам направление, сделаете — приходите. Следующий!» Выходит наш горемыка — куда идти-то? Где тут у вас КТ? Потому что принимает его Пупкин в своей частной клинике, а не в больнице — там прием частных больных запрещен.

— Ну, больной-то не дурак, пойдет в международный отдел любой больницы. Там его примут с удовольствием.

— Безусловно! Только займется им служащий отдела — клерк, к медицине отношения не имеющий. Когда пройдет наш больной КТ — клерку все равно, на зарплату не влияет, не горячо ему, не холодно. А в государственной клинике, между прочим, в первую очередь обслуживают граждан Израиля…

— И это правильно! — значительно сказал В.К.

— Кто бы спорил? Только больной наш что делать будет, если очередь на КТ через три дня?

— Платить за гостиницу.

— Именно! Экономия уже не та, так? О’кей, КТ сделано. Схватил диск и на прием к Пупкину. И Пупкин говорит — да, показана операция. Секретарша смотрит в расписание и объявляет: «Потому как вы турист, мы идем вам навстречу и можем вас поставить в план через… секундочку… четыре дня. Самое раннее. Вот вам список необходимых анализов».

— Да, — вздыхает В.К. — знакомая картина. Делает стандартный набор анализов, идет на предоперационное интервью к анестезиологу, и там выясняется, что у него пару лет назад был инфаркт, или у него астма, или диабет несбалансированный.

— Вот именно! Операцию анестезиолог отменяет, пока не будет консультации кардиолога. До свиданья! Где же взять кардиолога?!

— Секретарша Пупкина поможет?

— Допустим. А кардиологу необходимо назначить изотопное сканирование сердца, снять вероятность активной ишемической болезни. Тут уже секретарша Пупкина никак не поможет.

— В общем, ясно. Надо с самого начала списываться с международным отделом больницы.

— Какой? В которой Пупкин работает? Он не имеет права оперировать в государственной клинике частных больных. Да и у больного нет права выбора врача. Оперировать будет тот, кого назначит заведующий.

— Значит, в международный отдел частной клиники.

— Лучше. Но и там клерк работает. Будет ходить без четкого плана операционной подготовки, и тоже уйдет уйма времени. А ведь мы еще не рассмотрели вариант, в котором наш страдалец прошел-таки все обследования и получил разрешение анестезиолога. А Пупкин говорит: «Я, конечно, дико извиняюсь, но завтра я улетаю на конгресс в Балтимор, я там главный докладчик. Вернусь через неделю — и тогда пожалуйста!» Вот вся экономия и ушла в песок. Плюс время. А отпуск подошел к концу.

— Реальный вариант.

— Это в том случае, когда Пупкин говорит по-русски. А если иврит и английский? В Израиле все врачи свободно владеют английским, а туристы?

— Значит — посредники?

— У всех одна ошибка! — улыбнулся я. — Есть огромная разница между посредниками и настоящими организаторами лечения. Посредники в массе своей просто передают больного в международный отдел клиники и…

— …смотри вышеизложенное!

— Да. Серьезные фирмы первым делом обработают полученную от больного медицинскую информацию. Переведут ее на иврит, передадут на консультации первичным специалистам, составят план первичного обследования и предварительную смету… у меня в «Исцелении» этот этап был бесплатным… Да, чуть не забыл! Важно же определить порядок обследования. Некоторые нельзя проводить после других! Тут временной интервал чрезвычайно важен! Так… составят смету, согласуют все сроки. Если пациент дает о’кей — назначат все очереди. Поверь мне, больному обойдется ненамного дороже. А если учесть, что время — деньги, то разница вообще невелика.

— И к кому идти?

Я посмотрел на В.К. укоризненно:

— Мы же говорили об объективности. Но могу назвать несколько важных признаков, свидетельствующих о серьезности фирмы. Как правило, это большая компания, со своим штатом водителей и транспортом. Дальше — в ее составе должен быть медицинский директор или врач, и не просто врач, а врач с израильской лицензией. Должны быть профессиональные сопровождающие… — Я спохватился: — Заболтались! Еще по одной?

— Она и последняя, мальчики! — улыбнулась Сандра.

— Знаешь, — сказал В.К., — у меня родилась идея. А не написать ли нам с тобой, господин частный доктор, некий «Путеводитель по медицине для туристов»?

Я улыбнулся.

— Я слишком много времени провел во всевозможных делах. У меня тогда не было Сандры. А теперь она есть. И…

Сандра мягко потрепала меня по голове:

— В чем проблема? Конечно, напишем!

От автора

Эта книга не была бы задумана, написана и издана без участия и поддержки нескольких дорогих мне людей.

Начну с первого этапа: «Задумана».

Ни один человек не может мыслить творчески, если его Ян не находится в гармонии с его Инь. Кто-то изначально состоит из этих двух половин, и тогда его личность самодостаточна. Но чаще всего вторая половина находится вне нас, и мы подсознательно находимся в ее постоянном поиске. Кому-то выпадает удача найти, и тогда жизнь приобретает смысл, кому-то — увы! — нет. Мне Господь подарил счастье обрести свою вторую половину — мою любимую Наташу. Наташа, благодаря тебе стала возможна эта книга, благодаря тебе она задумана. И вместе с тобой она написана, мой любимый соавтор!

Второй этап: «Написана».

Строчки компьютерной виртуальности могут и не воплотиться в реальность, если не найдется человек, способный критично оценить книгу и сказать: «Вы знаете, Володя, это интересно! Я покажу вашу книгу издателю».

Встречи не бывают случайными. Мне выпала большая радость знакомства с редким по своим душевным качествам человеком. Необычайно волевой, поразительно стойкой, необыкновенной по своему обаянию и интеллекту женщиной — Екатериной Юрьевной Гениевой. Эта книга увидела свет только благодаря ее дару распознать в груде сырого материала нечто заслуживающее внимания! Я вам признателен от всего сердца, Екатерина Юрьевна!

Третий этап: «Издана».

Груда сырого материала так бы и осталась пригодной лишь к домашнему чтению в узком кругу скучающих друзей, если бы не тонкое, но и безжалостное, когда надо, редакторское перо. Госпожа Николаевская Алла Георгиевна! Благодаря вам, и это истинная правда, бесформенная груда материала превратилась в законченное произведение. Спасибо!

И, конечно, большое спасибо моим верным друзьям и первым читателям, прекрасным врачам Марку Шустерману и Вадиму Хазину!

Владимир Караев

POST SCRIPTUM

В эту книгу вдохнула жизнь Екатерина Юрьевна Гениева. Вдохнуть жизнь — значит отдать частичку своей. А предисловие к книге диктовала уже с больничной постели. Шопотом — не было сил, но, как всегда, стремилась сдержать данное ею слово.

К сожалению, я познакомился с Екатериной Юрьевной в очень непростой и тяжелый период ее жизни. Увы, мне не пришлось видеть Екатерину Юрьевну в расцвете ее сил. Но у меня нет и тени сомнения в том, что она щедро делилась своей жизненной энергией, жизнью на всем ее протяжении, помогая множеству людей в их творчестве, да и не только в нем. Встреча с такой личностью, какой была Екатерина Юрьевна, запоминается навсегда. Личности такого масштаба творят историю, творят культуру. С их уходом меняется время.

Тем не менее, ее уход — это лишь уход из мира физического. Ее энергия, сила, истинная интеллигентность навсегда останутся с нами, незримо присутствуя в судьбах людей, их удачах, карьерах, радостях и воспоминаниях. Множество произведений, увидевших свет, родившихся благодаря Кате, будут хранить память о ней вечно. А сердца их авторов — до конца означенного нам всем Свыше срока.

11.07.2015

Примечания

1

АМБУ — ручной аппарат для искусственной вентиляции легких.

(обратно)

2

Интубация — введение интубационной трубки в трахею посредством ларингоскопа для последующей вентиляции легких.

(обратно)

3

Раствор Хартмана — солевой раствор для внутривенного введения, близкий по своему составу к плазме крови.

(обратно)

4

Кане-Корсо, или итальянский мастифф, — одна из древнейших пород собак, известна своей преданностью хозяину.

(обратно)

5

Одна из ведущих клиник в мире.

(обратно)

6

Беседер (ивр.) — здесь: заметано.

(обратно)

7

Смокинг.

(обратно)

8

Полный порядок (ивр.).

(обратно)

9

Внутривенные канюли, «венфлоны» — пластиковые полые трубочки для внутривенного введения жидкостей и лекарств — имеют разные калибры, по цветам: от коричневого — самого крутого, до голубого — младенческого. Розовый венфлон — это как бы детская, нелюбимая крутыми спасателями всех стран канюля.

(обратно)

10

Оле хадаш — новый репатриант (ивр.).

(обратно)

11

Алеф и бет — первые две буквы ивритского алфавита.

(обратно)

12

Синьоры — старшие врачи отделения, специалисты.

(обратно)

13

Хумус — густая паста из растертого со специями гороха.

(обратно)

14

Фалафель — обжаренные в масле соевые шарики.

(обратно)

15

Доминатрикс — повелительница, владычица.

(обратно)

16

ЭКО — экстракорпоральное оплодотворение.

(обратно)

17

Мерказ клита — общежитие для новых репатриантов.

(обратно)

18

Мезуза — кусочек пергамента с отрывками из Торы, прикрепляемый к косяку входной двери.

(обратно)

19

«Ты чувствуешь "ток" в ногах?» (ивр.)

(обратно)

20

«Ты ощущаешь сперму, стекающую по ногам?» (ивр.)

(обратно)

21

Апгемахт — кончено, решено (нем.).

(обратно)

22

Кевлар — материал, из которого изготавливают пуленепробиваемые жилеты.

(обратно)

23

Торсад де пуант — тяжелое нарушение сердечного ритма, часто предшествующее фибрилляции и остановке сердца.

(обратно)

24

Бред сердца — так в комплексе называют агональные, неэффективные сокращения, подергивания сердечной мышцы.

(обратно)

25

Триста шестьдесят джоулей — максимально сильный разряд дефибриллятора, удар электрическим током для восстановления сердечной деятельности.

(обратно)

26

«Рут, авор!» — в израильской армии означает окончание передачи по рации и переход на прием.

(обратно)

27

Шлили (арм. сленг) — отрицательно, не принято.

(обратно)

28

Тель-ха-Шомер — одна из крупнейших больниц Израиля.

(обратно)

29

Часть «669» — спасательная вертолетная команда в израильской армии.

(обратно)

30

Живерни — поместье французского художника-импрессиониста Клода Моне.

(обратно)

31

Бучарт-Гарденс — небыкновенной красоты огромные сады в Канаде (Британская Колумбия, остров Ванкувер).

(обратно)

32

Милуим (ивр.) — ежегодные армейские сборы, продолжительностью для врачей около месяца.

(обратно)

33

ЦАХАЛ — Армия Обороны Израиля.

(обратно)

34

Конан — старший врач, который находится на домашнем дежурстве и может быть вызван для экстренной консультации или для помощи дежурному младшему врачу. Аналогично американскому «on call».

(обратно)

35

Перипатетики — одна из философских школ Эллады. Последователи Аристотеля.

(обратно)

36

Психопомп — существо, во многих религиях ответственное за сопровождение душ умерших в иной мир; одна из функций Гермеса в древнегреческой мифологии.

(обратно)

37

One way ticket (англ.) — билет в один конец.

(обратно)

38

«Меркава» — танк израильского производства, состоящий на вооружении ЦАХАЛ.

(обратно)

39

Высоко эффективные батареи противоракетной обороны. Израильская разработка.

(обратно)

Оглавление

Странные миры Владимира Караева

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

Эпилог

От автора

POST SCRIPTUM Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg