«Курьи рожки»

Самит Алиев КУРЬИ РОЖКИ

Заместителю командира N-ской воинской части майору Ахадову с уважением и признательностью.

За это ему пообещали «шпангле» после войны.

И снова, снова, этот подбрасывающий тебя с кровати вопль: «Бёлюк, па-аааадъем!». (Кое-кто таки насобачился прямиком в ботинки влетать, прыжком с верхней койки, с сонной то рожей, у меня, например, не выходило, ну его на… была охота ноги ломать). Когда это закончиться, Господи? Когда-когда, скоро. Всего то 152 дня. Потерпи, солдат, это ж немного. 152 отбоя, 152 подъема, 456 завтраков, обедов и ужинов, 456 пайков масла. Во, масло! На гражданке не ел, нос воротил, а в армии жрал за милую душу, особенно, если оно относительно свежее было. «Относительно», это, мол, если зампотыл это масло куда-нибудь в другое место не отнес. Он это дело любит, таскать, в смысле, во какую ряху наел, в расположении части находится ну, потолок неделю в три месяца, сосало поперек себя шире, уууу, боров, бл. дь! Да, а это Сашка. Тощий, хитрый, жрет от пуза, правда, только то, что зампотыл, да прочие скоты сп…ть не успели, куда всё с Сашки девается, одному Господу известно. Ахмедлинский он. Койки двухэтажные, я сплю на верхней, Сашок на нижней. Он всегда вскакивает на сотую долю секунды раньше меня, сверху на его блондинистую голову валиться ваш покорный слуга, а так как я, скажем так, был бы забракован в сборную по очччччень легкой атлетике, Сашке приходиться не сладко. Вот он и материться. Это он умеет, мы с ним друзья, а в этом деле, в смысле, больше матов хороших и разных — соперники. Да, пустил он как-то слух, что кормят нас кенгурятиной, сам мол, видел на складе, тушка — ну точь в точь кенгуру, и весь, говорит, в болячках! Причем это было сказано за ужином, в момент, когда я подцепил ложкой кусок мяса, каким-то чудом оказавшийся в моей миске, ясное дело, подобные заявы аппетита не прибавляют, в особенности если в довесок говорят о каких-то мифических болячках. (Мне очень хотелось верить в то, что эти болячки мифические, да и сам кенгуру не более, чем плод Сашкиного воображения, а попросту говоря — пи…жа).

— Сашок, а ты после этого кто? Понимаешь, что пидар? Бойнува алырсан?

— Не-а (скалит зубы, издеваеться, нехороший человек)

Я попытался было достать его ложкой, да по лбу, Сашка откидываеться, маневр не удается, но краем глаза я замечаю прапорщика Годжаева (тоже кадр, выкормыш казарменный, скот жизни упрощенной, сучить не станет, но неприятности может устроить. Великолепный пример того, что советская власть могла сделать с отдельным, конкретно взятым человеком, а именно, родился он в глухой деревушке, в 18 лет попал в армию, служил в Хабаровске, остался на сверхсрочную, не обрусел, но и от азера в нем немного осталось, в ходе краткосрочного визита на историческую родину не был узнан собственным отцом и дюжиной дядюшек, после чего принял решение не возвращаться в Азербайджан никогда, но судьба распорядилась иначе, она развалила СССР, предварительно не посоветовавшись с прапором, в результате чего он на всё плюнул, и вернулся в родные пенаты). Да, короче, мы угомонились, точнее, угомонился я, а Сашка злодейски поджимал руки к груди, складывая их наподобии кенгурячьих лап, чем доводил меня до бешенства, которое отягщалось невозможностью до него дотянуться. Так, отъелись, а теперь курилка. Пять минут. Присели на корточки, болтаем о том, о сём, потягиваем одну сигаретку на четверых. Уговор, фильтр не слюнявить, а для губошлёпов тут же затяжки кончаються.

…..и нечего, нечего. Вода пол-окопа залила, какие козлы его копали, и отвода для воды не сделали? Нет, я, конечно, преувеличиваю, не так, чтоб воды по колено, но всё равно неприятно. Все равно козлы, и не только те, кто окопы копал. Копал то свой брат, солдат, кому ж еще лопату доверят? Не Кабинету ж Министров, оне не способны, животы болят, да держалка для ушей не работает. А мы расхлебываем. На пару с теми, кто копал. Они выкопали, может быть их потом закопали, а теперь наша очередь. Закапываться. В линию…

….А дождь шел всю ночь. А потом весь день. Мокро, грязь под ногам хлюпает, да и под носом тоже. Нет, не грязь, а сопли. Простыл я. Почему, говорите, не лечусь? Я б вылечился, да кого на хер это волнует и кто ж меня, шелудивого, лечить-то станет? Армия. Солдат много, людей еще больше, ну помрет один от простуды, и что с того? Бабы есть, нарожают, дело нехитрое. Арифметика простая, математика не высшая, так себе, уровень бухгалтера, составляющего отчет паршивому магазинчику. Да, я представиться забыл. Солдат срочной службы, призван сразу после института, разжалованный из сержантов не далее как полтора месяца назад за пьяное безобразие, и попытку хищения (удачную попытку, весьма удачную, надо сказать) курицы у местного населения. Местное население. Кулацкие рожи, куркули херовы, чуть чего «беженец я, гачгынам», мяня льгот дюшюрь. Нет, я не в том смысле, что кража курицы был актом, несущим пролетарский оттенок (гы-гы, пролетарий, в смысле, в пролете, как фанерка над…не, не Парижем, а… во, над Гедабеком — абсолютно правильное сравнение. Значитца, лечу это я над Гедабеком, одиннадцатый месяц, полет нормальный), или, там, против беженцев чего, (кстати, в отчете была попытка зафиксировать данное деяние как «кража мелкого…рогатого скота», а когда я вежливо указал на отсутствие у кур рогов, меня капитан Сейфуллаев обложил самым по его мнению страшным ругательством: «Грамотный, да? Саваддысан, ааа, кёрюрям!». Ну, нет рогов у кур, не бывает, и моё образование, или его отсутствие тут не при чем.). Ну, выпили, ну пошли с дружком поискать закусить, не всё ж коньяк за три «мамеда» гольем дуть. Да и в чайной нашей кроме него только дорогая «Метакса». Дорогая, сволочь, только писарям да каптерщикам по карману, им до фени, они при бабках. Да и продавщица, Гяшянг-ханум (да, да, так и зовут, не прикалываюсь) божиться, что «Грециядан гялиб, Хязрят-Аббас хакггы, тямиз малдыр, гызымын тойуну гёрмиим!» А это сто пудов. Я не про коньяк, я про свадьбу дочки. Не увидит она свадьбы дочки своей, ой не светит доченьке, ибо её доченьку не тер только ленивый, да еще Сеймур из 2-й роты. Почему не тер? Не дала? Да нет, она в этом баба добрая, понятливая, спасибо ей солдатское, без затей и запросов, милое украшение скромного казарменного быта, вроде пластмассовых цветочков на тумбочках (сука прапорщик, ничего цивильнее купить не мог, нет, чтоб постер с бабой поголее, и глаза бы радовались). Более чем скромного быта, и ужасно, я бы даже сказал, жутко скромное украшение. Но голод, как известно, не тетка, хотя я не про недоедание. Про «не», но другое. А Сеймур себе яйца отморозил. Почему всё еще в полку и не комиссован до сих пор? У родителей его денег нет. Служи, брат, яйцо не палец, хер не голова, дотяни до дембеля. Ты родине нужен, ей без тебя как тебе без яиц. Дискомфортно. Как яйца отморозил? В речку по пояс провалился. Да. Это вам в школе говорят, что Азербайджан страна теплая. Нет, есть такие речки, что и замерзают. Правда, не Россия, но всё же. Не Африка, экватор далеко. Хотя, это смотря чем мерять. И для нас ум — не мерило.

Кстати, о птичках, вернусь к курам. Жаль, что не к баранам, но, судя по шуму, который был поднят, за барана меня б судили как за измену родине минимум. Ага. «Сержант Алиев, совершил кражу курицы и тем самым нанес ущерб обороноспособности страны, сыграл на руку врагам, оппозиционным силам, кровно заинтересованным в дестабилизации… подал плохой пример….. опозорил….не оправдал высокого доверия…….». Тащусь. И даже больше. Хлопаю глазами Какие слова! Если б не слышал своими ушами, ни за что б не подумал бы, что наш замкомроты такие сложные слова не то чтобы произносить к месту и вовремя способен, но и выговорить в состоянии. Я то полагал, что его словарный запас ограничен «Фярягяд, равняйсь, наряд, налево, направо, ай ограш, ния сапогун чиркдир и нёш небритыйсан?» и прочими прелестями, ан нет. Хотя, дрессировке поддаются даже обезьяны. Гы, уместное сравнение. Да, к делу о хищении и плевке в лица товарищей. (Брехня, сожрал с друзьями, не один питался, и в рожи им не плевал, они на меня не в обиде, да и мне обижаться нечего, всё по честному было, правда, коньяка мало, но ничего, зато по справедливости). Ну, видим заборчик, невысокий вроде, я через него прыг-скок, коллега за мной, и мелкими перебежками к объекту, сиречь курятнику. Цап куру (каждый по одной), и обратно, таким же методом. Да вот незадача, то ли мы по пьяни нашумели, то ли куры галдеж подняли, но недобиток кулацкий заметил, выскочил, да такой вой поднял, куда там сирена гражданской обороны (вечная память советской власти и Леониду Ильичу персонально)! Мы бегом (вот оно, где пригодилось, изматывающие марш-броски с полной выкладкой!), он за нами, да куда ж ему, быдлятине, харе крестьянской, жадюга. Ага, догонит. Как же, как же! Так мы и остановились, сейчас, штаны приспустим, да нагнемся слегка. Уыгыгыгыгыгыга! Гогочем по лешачьи, пьяные всё-таки, куры полузадушенные болтаются, солдат раз не украдет, ему взять негде. Понимать надо, морда кулацкая. Нечего. Всё по справедливости, по честному. Когда ты, сука, к комполка пришел, барашка пригнал да пару пузырей тутовки, чтоб он тебе 10 солдат дал, мол, по хозяйству помочь, сарайчик ему отремонтировать? Комполка тоже не лох, выторговал себе еще несколько кур, и чегой-то еще по мелочи, и послал ребят на «добровольно-принудительное мероприятие в рамках программы „Армия — народу!“». Мы повелись, как клитор на палец, отожраться надеялись, губы раскатали, всё ж не казарменное довольствие, вышел десяток добровольцев, меня старшим поставили (ясный х… напросился), пришли и… Помнишь, гад? А как ты нас кормил, гнида? Так же, как и родина. Да и рожи у вас больно похожи. Один твой нос чего стоит! Точь-в-точь Апшеронский полуостров, нависший над Каспием слюнявого рта. Та же картошка, у тебя, сука, её зампотыл покупал. Поплоше, да погнилее. Чтоб подешевле вышло. За всё платить надо. Вот и сочтемся. Правда, ты всё равно нам должен. Мы с тобой посчитаемся, обязательно посчитаемся. Только срок дай, и мы сочтемся, обязательно сочтемся, потом будешь, иншаллах, с либором под глазами ходить. Вот подожди, приказ выйдет, за день до отправки подпалим тебя во славу Божию, да рыло раскровяним, сука, носом выйдет и картошка с воплями по поводу кур уворованных, и всё такое прочее. Каждый солдат дает себе такие клятвы. Отп…ть замполита, насс. ть на ворота части, поколотить прапора, заведующего столовой, да мало ли кто солдату жизнь портит? Немало, ой немало. И все такие сытые. Хотя, нет, надо должное отдать, были люди, золото люди, и огонь, и в воду за них, майор Ахадов, например. Честный мужик. Справедливый, волевой, честный. С рапортом не побежит, но если чего не так, сам вломает, да так, что мало не покажется. Ух, кулачище, глянешь на него, сразу зубы болеть начинают. А что вы думали? Бывший чемпион по борьбе в Московском Округе, а не просто так. Но и без пи…лей его ребята уважали. За глаза звали Мурсал-ами, получив посылку (счастье-то, какое привалило, подходи, куда, ты б поменьше входящих, отрывайся от миски, говорю, иногда воздуху вдохни, не один ты тут! Жратва домашняя, это вам не перловка на воде, небо цвета мяса, мясо цвета неба. Ням-ням-ням!) каждый за долг считал поделиться хоть пирожком, хоть луковицей, хоть ста граммами с майором. Тот сердился, но явно для виду. Нет, дело ясное, пирожки ему и в х… не впились, сто грамм он за свой век выпил, что не дай Бог, или дай, наоборот, Бог каждому, ему было просто приятно. И сто грамм само собою. Признание неформального лидера. Уважение, искреннее уважение, да не за погоны, не за возраст, а за совесть, диктовавшую ему не быть скотом в форме, не педерастничать, не гонять солдата почем зря, солдат ведь, тоже человек, хоть и сплошная задница, куда его не целуй. Для каждого находилась нужная фраза, и её было достаточно. Легче становилось. И на душе, и вообще. Дедовщина? Нет, ею и не пахло. Честно, и без прикрас. Все её проявления пресекались в корне и беспощадно. И не диво, не из лучших намерений и ангельских побуждений, а просто оружие ж на руках. Парни на нервах, обозленные отсутствием отпусков и увольнительных, в самоволку сходить некуда, рожи не выспавшиеся, брюхо пусто, или, точнее, не совсем доверху наполнено, так любого деда в расход пустят, чтоб не беспредельничал, вот в голову е…т, а в рожке 30 патронов, кому оно надо? Разве что военному прокурору, чтоб кормиться с того, бедный он, зарплаты не хватает, тоже, небось, на иномарке поездить хочеться. Короче, «красная часть». Как мартышкина жопа. Нет, драки, конечно, были, куда ж без этого, молодость, кровь играет, кипит, одной дочки Гяшянг- ханум на всех не хватает. Нет, её то хватит, конечно, она рада стараться, да очередь — с! Да, весьма уместное сравнение с мартышкиной жопой, так как на отсутствии дедовщины положительные стороны заканчивались. Теперь о съезде, как говориться. Жратва не ахти, говорил уже, не то, чтоб впроголодь, но из-за стола все выходили с чувством глубокого неудовлетворения. Холодно, казармы в щелях, поэтому мы предпочитали, как бы это странно не звучало, ходить на посты в окопы. Стоишь, посвистываешь, а раз в 3 часа в блиндаж офицерский залезть погреться можно. Баня. Безобразие, раз в неделю, совести нет, да водичка не то чтоб холодная, нет, нормально, если кто без барских замашек. Тут, брат, слуг не бывает, и мыла кусок чуть больше спичечного коробка, и времени в обрез, одну роту запустят, а тем временем другую к двери подгоняют, вот и колотят сослуживцы в двери, мол, надо и честь знать, ишь, чистюли, а ну, давайте на х… отсюда, нам тут вас дожидаться холодно. Демядим чыхун? Инсафуз олсун, сойугдыр. Чего? Нечя? Си. ирь, сказано, подождете, не поколеете, и до смерти не зачешетесь, готуры ёб..е. Что ты сказал? Банг, бум трах, ой бля, ай гёт…н, сюда его, гардашлар, салын ичяри, эшшяйчян дойяг. Инди дур с. рь бурдан, достарува да дэ, чох ос…а басмасыннар. Вот они, банные приключения. Раз в неделю. Всё по честному, по справедливости, все равны, как пуговицы на кителе. Огрызок черного мыла, его только и хватает на то, чтобы два раза помылиться, ну, при известной доле экономии (что чистое, то, соответственно, моешь меньше) можно и на три растянуть. Нет, понятно, когда родители приезжают, мыло поприличнее появляется, мочалочка, лезвия там, а то зае. шься одной и той же «Невой» сперва раз семь физиономию брить, а когда с лица от бритья одним и тем же лезвием кожа клочьями лезет, ты его под «окантовку» приспосабливаешь, и продолжаешь жить на зло проверяющему твой внешний вид лейтенанту. (он у нас сопляк, ребята по два-три года служат, а он после института с военной кафедрой, как появился, так пытался тут свои порядки навести, да ему как то раз, ночью около уборной синяков понаставили, подкараулили. Кто подкараулил? Да мир ведь (полк, полк, говорю) не без добрых людей, темно, а чтоб не узнал экзекуторов, мы всё делали тихо, профессионально так, уронили на сыру землю, замотали глупую голову бушлатом, и станцевали танец на молокососе в погонах, да и врассыпную, быстренько шмотьё скинули, да на кроватки, как паиньки, докажи, короче, спим снами праведников, защитников отечества, родина может спать спокойно, дочь Гяшянг-ханум тоже, умаялась за день, сердешная. Дневальный? А что, много вы дневальных видели, которые друзей закладывают? Мы ж продумали всё, а не просто так, чтоб и смена отдыхающая из наших состояла, и дежурный по роте пошел командиру чай относить, и ответственный захрапел. Так что, сговор, знаете ли, сделано с умом, куда там твой «Электролюкс», хоть и не Швеция, а за «нанесения телесных повреждений офицеру при выполнении им своих служебных обязанностей» (во как всё повернуть можно, оказывается, мы то думали, шел, понимаешь ли, покакать, а он, оказывается, службу несет) никому под суд идти не хочется, даже если и не под суд, так нам неприятностей не надо, это мы им нужны, неприятностям, в смысле, они, неприятности, придурков сами найдут, ведь если выяснят, кто, да как, разбираться особенно никто не станет. Несите денежку, а не то… Короче, гроза миновала, лейтенант прыгал перед строем, выяснял, а вот шершавого вам, товарищ лейтенант, разрешите доложить, никаких происшествий не было, картина Репина «Гаутама Будда допрашивает трижды Героя Советского Союза товарища Покрышкина, сбитого в районе дацана имени святого Шао — Линя», партизанен пу-пу, короче, нам то фиолетово, для пу-пу у тебя, лейтенант, бо-бо не велико, а когда он, гнида, до отчаяния доведенный «стеной молчания», жаловаться задумал, да рапорт малевать, на его майор Ахадов наорал, и разъяснил, что этот поступок окончательно подорвет его авторитет. Унизил его майор, опустил, короче, чуть под арест не посадил. Чтоб ума разума прибавить, не сучи, нехорошо это, неправильно, а еще офицер, приедет комиссия, скажи, упал, поскользнулся, и вот так несколько раз, а мне в полку таких дел не надо). Человеком будь, тогда и в уборную по ночам будешь спокойно ходить. Разве не правда? Вот и хорошо, уважаемые не служившие читатели, раз нет возражений, позвольте продолжить.

…..Ушли мы от гнавшегося за нами жадюги-крестьянина (ха, крестьянин, быдло, а не крестьянин), кур унесли, сп…ли, как цыгане кредит, добрались «домой», да в подсобку, ночь холодная, вот там печка и горела. Разбудили пару дружков, одолжили у каптерщика соли, достали хлеба, и…. Ну много ли солдату надо? Может дочь Гяшянг-ханум разбудить? Была б водочка, можно было б и самой Гяшянг «подъем», пусть, знаете ли, поднимается да поднимает, но на нет забудь про старческий отсос (ну, зачем так, старческий? Лет ей сорок шесть, ну, сорок восемь, а если выпить, то и за тридцать пять сойдет. Сойдет, сойдет, куда ж она денется? Нет, не она денеться, а мы. Нам деваться некуда. И от жратвы, и от секс подделки. И не надо высокомерно морщить нос, и с презрением коситься в мою сторону, уважаемые эстеты, в-первых, потому, что ваше мнение на этот счет мне, мягко говоря, по. й, а во вторых…. и во вторых тоже по. й).

………….а гранаты они ведь тоже не все одинаковые бывают. И если тебе, читататель, попадеться под руку так называемая «лимонка», ты перед тем как швырнуть её в недруга, (армянина, тещу, соседа, сам выбирай, гляди вокруг повнимательней, мало ли гадов вокруг?) нагляделся киношек, как же, ты дерни за кольцо, да гляди повнимательней, куда прятаться станешь. Ведь «лимонка», она, матушка, оружие оборонительное, а именно, сидишь в укрытии, швырнул, и ляг мордой в землю, да вжимайся крепче, как в бабу, попробуй сростись с ней, не бзди, как коммунист на партсобрании, все в неё, в землю, вернемся, кто раньше, кто позже, привыкай потихоньку, там тебе много возможностей представиться, ничего, что грязь, это не страшно, лучше с грязной физией, чем с осколком во лбу, как звезда, не тем будь помянута. Разлет осколков минимум 150 метров, учись, строчок, пойдешь в армию, дадут тебе «лимонку», ты её бросишь, и без яиц останешься. Или взрывом кому из своих яйца оторвет, а после тебе их рвать станут, чтоб обидно не было. И если ему еще повезет, срежет только одно, то тебе, будь уверен, отвинтят со знанием дела, начисто и оба сразу. А без них кому ты на гражданке нужен? Вот и я о том же. А за Калашников не бойся. Пусть за тебя с ним другие бояться. Надежный, выверенный, хоть орехи на прикладе ломай, хоть штык-ножом подмышки брей. Проверено временем. Ставить на автоматический режим нецелесообразно, но находились у нас волки, из такого режима одиночными палить умудрялись. А вы говорите 20 %. Лишь бы не румынский, параша, а не оружие, впихнуть бы его Чаушескам в анусы, да заодно и тем, кто их для нашей армии приобрел. Да, и еще. АК-74 гораздо лучше, чем другие модификации. Феллирует, феллирует с проглотом французкий карабин, и отдыхает чешский «Скорп» на складах Министерства Обороны. На мой взгляд, во всяком случае. Устойчивее. Надежней. Румыны таких не делали, дерево на приклады экономили, паршивцы. Приклад он же как девушка головой, в плечо упираеться, удобно, в смысле, не только прикладу, правда при отдаче, на первых порах, мягко говоря, ломы, (точь в точь как с бабой, врубаешься? Вот и хорошо) но не барин, привыкнешь. Были бы бабки, сидел бы на гражданке.

…………на посту хорошо, никто не дергает, разве что майор Ахадов. И не дай тебе Боже сигаретку зажечь, и чтоб майор это дело увидел. П….ц, причем незамедлительный. И небольшая просветительская лекция о том, за сколько километров ночью огонёк сигареты виден, и как это снайперам удобно. Лекия изредка прерывается увесистым «лещом», впрочем, совершенно заслуженным. Одно из его выражений, я вас, г….в, живыми принял, и живыми домой хочу отослать, мне здесь мамаши ревущие ни к чему. Семьи у него не было. Никогда. Так, по крайней мере, мы думали. Но много позже, много позже я таки узнал, что мы ошибались. Была жена у него. И сын у него был. Жену его звали Гиневар, армянкой была, и как вся карусель завертелась, в 88-м, взяла она сына и просто исчезла, ничего мужу не объяснив, и даже не попрощалась. Кто говорил, в Москву уехала, кто говорил в Болгарию, но с тех пор майор ни её ни сына так и снова и не увидел. И что примечательно, не было в нем ненависти к врагу, ни капли, а даже если и была, то прятал он её глубоко-глубоко, там, где никто её не увидит, не учует, не заметит. Для него, для кадрового военного, не полотера штабного, не портретчика, не икононосца, это была работа, и относился он к своему положению как к профессиональной обязанности, к тяжелой работе, которую кто-то должен выполнять, ведь кто-то должен быть мужчиной, должен быть несмотря ни на что, хоть кто-то. Ладно, не мне судить о жинке его, дело семейное, а вот у меня было положение самое что ни на есть военное, сиречь ничего хорошего не светит. Вот и я о том же. Четыре несчастных института без военной кафедры, ИнЯз, Политех, Строительный и Физкультурный. Вот и служи, студент, солдатом, раз приказано. Приказывать у нас умеют, благо, для этого ни ума, ни интеллекта особенного не нужно. Вот и я о том же. М-да, воистину, чистые погоны — чистая совесть. Плохая отмазка человека, недавно разжалованного в рядовые. Спасибо, что в порядке дисциплинарного взыскания налысо не постригли. Лажа была б. Холодно на посту, ветрено, мокро, как у дочери Гяшянг промеж ног, курить так хочеться, но….нельзя. Нет, не потому, что дисциплинованный солдат (хе-хе), просто в ухо от майора получать не хочеться. Совершенно. Кулак как дыня, ладонь как лопата. Он мне не раз говорил: «У тебя, Алиев, органическое неприятие устава воинской службы. Ты ж сам себе враг, Буратино». Я делал внимательные глаза, всем своим видом выражая искреннее и чистосердечное раскаяние, мол, «пи…дец как виноват, осознаю, и приму меры по недопущению подобной х…и впредь». Да, а до дембеля оставалось целых 124 дня, 124 долгих, тягомотных, паршивых как погода, опостылевших как портрет не будем говорить кого в ленкомнате, дня. А как то мы поймали…армяшку. Да, да, армяшку. Пробирался куда то, вот пацаны его и защучили. Молодца мы, зря еб. м не щелкали. Что сделали? С кем? А, с армяном… Ну что с ним делать то? Надавали по морде, рожок от калаша отобрали, пинок под жопу, и вали, сука, откуда пришел. Смех один. Как нас увидел лапами замахал, что-то по армянски залопотал, мол, «хайес?». Ща, говорим, хайес, обязательно, уже идем, только не совсем хайес, а совсем даже туркес. Он, бедолага, побледнел, растерялся, глазами хлоп-хлоп, не врубаеться, а мы ржем. (Сашка, мудило, увидал его, автомат на землю швырнул, штык-нож вынул, глаза вытаращил, зубы оскалил, задышал тяжело, русский, короче, что с долб. а взять-то?) А с чего отпустили да в плен не взяли? Да чего с ним делать прикажете? Во-первых, особист затаскает, где да как, да когда, да зачем, а где должны были находиться, во время отлова солдата противника, почему именно вы, а кто надоумил, и о чем оворили по дороге? Во вторых, был бы офицер, а то салабон, да зачуханный, китель грязноватый, не солдат, а чмо, ботинки нечищенны, небось в армии великих хаёв с не менее великой дучки не слезал, на фига ж нам такой сдался? И эдакого пенделя до части тащить? На фиг? Военную тайну о рационе армянской армии раскрыть (о нем он, вероятно, знает не понаслышке, потому как на очке с тряпкой, небось, служил стране и народу)? Ладно, нам он и в х. й не впился, вали, урод. Да, рожок отдай. Давай давай. Что, чурка ёб…я, по русски не понимаешь? (Мехир, бу гядя азярбайджанча данышмыр, гётювю джырма, сёй, сёймя, вечиня дя дейл. Сян мяним джаным, русча да данышма, диштярим агрыйир, бордждарымы яда салырам. Хара сойундурурсан оны? Аааа, айдындыр. Ну, короче, Мехир у него ремень забрал, у армяшки, видите ли, пряжка поновее была, приглянулась, занчит). Да, о Мехире. Ераз, еразище, голова как дыня, глаза с хитрецой, рот до ушей, рост под 2 метра, и добрая душа, как у вороны из мультика (а вы думали? Всего-то и ремень с хача снял, а мог бы и из штанов вытряхнуть). Друган, душа нараспашку, с губы сбежит, если надо друзей из говна вытащить, ничего не пожалеет, да и жалеть ему особенно не о чем, и о нем особенно никто реветь-убиваться не станет. Сирота Мехир, с бабкой живет. Прост, как валенок (с поправкой на национальный момент — как чарык), добёр, как Дед Мороз, рыло — как у Гиндебурга с монеты 32 года, вот так оно и есть, мотайте на ус, будет вам, вороги, Веймар, наплачетесь, завертим землю, да так завертим, что солнце снова взойдет на востоке. (Кто Высоцкого любит, в аллегорию врубиться) Делились последним, а когда у самих не было, искали, кто ж с нами чем поделиться может. Порой безуспешно, ну ладно, не о том речь. Речь теперь о том, как мы в первый раз под обстрел попали. Плохо попали. Тяжело. Ху. во. Не верьте тому, кто скажет, ерунда, мол, не страшно, смелый я, улыбнулся, сплюнул, выпрямился во весь рост, и подавил вражескую огневую точку, взял трех пленных, а потом меня наградили, и сам президент руку пожимал, и ласковые слова на ушко шептал. Не так, ой не так. И смело бейте грязной тряпкой врунишку прям по морде. Когда земля ходуном ходит, когда круги перед глазами, когда страх пропитывает бушлат и рвется наружу, хватает за горло липкими пальцами, разрывает легкие криком, шепчет в ухо Я-Син под аккомпанимент похоронного марша, ты чувствуешь то, чего доселе не испытывал, не чувствовал, и не пробовал. Новизна, новизна, без которой все было бы намного лучше. Все попытки забыться заканчиваются плачевно, забываться не надо, не пикник, не к бабе пришел, не выскакивай из окопа, не беги, пережди, стерпи, это в первый раз кажется, мол, всё, крышка, конец, понос, Армагеддон, а вот и нет, всё только начинается, а закончиться минут через 15–20, у армяшек боезапас не безразмерный, да и наши не молчат, из минометов вдарят, как в белый свет, правда, с запозданием, как всегда, и начинается потеха, и порой смех истерический, смех от ужаса, смех от осознания того, что вот-вот, и небо расколеться, рухнет на тебя, и раскроеться черепушка, как влагалище женское, с той лишь разницей, что оно вроде бы начало символизирует, жизнь, в некотором роде, а тут пи…ц, который совсем на начало не похож, под каким его ракурсом не рассматривай, и все мы под гневом живем, попадет ведь, и пойдет груз кодированный домой, пойдет, поедет, да не спецрейсом, а на той машине, которая в ближайшее время в место назначения, то бишь в место твоего бывшего проживания собереться, и х. й кто этот код знает, а кто знает, тот не скажет, а если и скажет, то не тебе, а когда оно будет, ведает один Аллах, а Он никому об этом не говорит, и ты просишь, просишь Его, чтоб не тебя, но это только в первый раз, потом ты начинаешь просить за друзей, за того, кто рядом, за того, кто в пятнадцати метрах, это твои, твои, и никуда тебе от этого не деться, не забыть, не убежать, а если и убежишь, то совесть догонит, возьмет, замучает, загрызет, от нее, как и от Бога не слиняешь, уроки жизни не прогуливают, а кто пытаеться сшаталить, то пи…ц тому скоропостижный, быстрый, который не за горами, и не сдристнешь, даже если до того ты дрался с ребятами этими, ненавидел, мочил заточенной бляхой и получал в ответ удары табуретом, и бит был ногами, теперь ты просишь Бога за всех их, за весь взвод, за роту, за полк. Весь атеизм, весь, как рукой снимает, верить начинаешь, да не просто верить, а веровать истово, исступленно, больше, чем патриархи, шейхи и и схимники вместе взятые, и молишся, молишься больше, чем весь монастырь Соловецкий, больше, чем весь медресе Куфский, и слова молитвы у всех солдат, всех вероисповеданий и на всех языках одинаковы, и интонация едина, хрип напополам с лязгом зубовным, Господи, Господи, не надо, не сейчас, Боже, подожди, Боже, я сукой был, я гад, гад, прости, Господи, я ж…. но у тебя милостей много, не надо, Боже, нет, нет, я… я… я… Боже, я исправлюсь, я обещаю, Ты добрый, Ты не возьмешь меня, правда ведь, не молчи, Господи, не молчи, прости, я не верил в Тебя, я плохо жил, я не буду, Боже, прости, нет, не сегодня, Господи, маму пожалей и сестренку младшую, Господи, я и не жил толком, нет, Боже, нет, не насмерть, нет, Боже, не калекой, нет, не совсем, нет, Боже, Боже, зачем я здесь, почему я, нет, Господи, что Ты со мной делаешь, зачем я Тебе, Господи, нет, нет, нет, Боже, не сегодня, нет, нет, Боже….. А мысль о том, что они, по другую сторону такой же страх испытывают совсем не греет, так как в случае чего выжить тебе не светит. Да хер с жизнью, лишь бы не калекой, осталное приложиться. И когда мольба перерастает в вой, а страх в ярость и безразличие к тому, попадет в тебя, или нет, и вот она, вот она, совсем близко мудрость солдатская, если кента в госпиталь поволокут, ты начинаешь молиться по другому, и эта молитва не похожа на предыдущую, совсем не похожа, другая она, о другом ты просить Его начинаешь, и тон у тебя другой, и слова меняются, и тембр, и смысл, и все равно одинаковы молитвы по всем фронтам, у всех солдат, что у нас, что в Боснии, не дай мне, Господи, испугаться, от страха избавь, Боже, да убоюсь я только Тебя, и никого боле, не дай, Господи, скурвиться, Господи, сделай меня сильным, не дай, не дай Господи, стыда перед ребятами испытать, как мне им в глаза смотреть потом, Господи, силы мне дай, силы, Господи, пожалуйста, успокой, Боже, а вот как сдохну, на всё воля твоя, упокой меня, Господи, спокойного, и омытого…… Да примет Аллах молитвы солдатские, и успокоит души их, и выполнит желания их, всё мечты их, простые да незатейливые……

Нет, о нем надо поподробнее, история мне не простит, если я умолчу о нем, он того заслуживает. Зовут Анаром, кличка Сакура. Махался ногами хорошо, ой как хорошо, умело, с душой, можно сказать, за это и прозвище получил, кто бы подумал, сам метр с кепкой (с каской, с каской), служит более трех лет (время херовое было, в запас не увольняли, то ли приказ до президента не доходил, то ли он ручку в Лиссабоне потерял. От радости. За победу азербайджанской дипломатии на над армянскими вооруженными силами. Короче, не про него речь, про Лиссабон, в смысле, а про то, что ребята по четыре с половиной года служили, вот он слегка и того…двинулся, говорю, сердешный), передние зубы погнуты, но парень сам по себе не вредный. Со странностями, правда, не без оных. (Проведение грани между странностью, причудой и долбо…змом оставляю на ваше усмотрение, уважаемые читатели). Мог, например, согнать дневального с тумбочки, и усевшись на нее, свесив ноги завывать «Дарыхырам, ууууййй-б. я!», чем приводил меня в состояние совершеннейшего восторга, и я с радостью думал о светивших мне перспективах так же съехать с остатков серого вещества. Отдельного упоминания заслуживает его фраза, произнесенная в адрес одного из ребят (бедолага всего три месяца как в часть попал, и по скудоумию попытался оттолкнуть Сакуру от доски, на которой мы автоматы смазывали, спец-столик такой, ниша, передняя стенка которй представляет собой щит, чтоб при случайном выстреле пульку гасить), к которому он обратился с просьбой не мешать ему оружие в порядок приводить: «Гага, джанувы ейим, гед си…рь буран, саладжайсан мяни поха, а!». Произнося эту, я бы сказал, несколько нелитературную, грубую, казарменную (гы-гы!) фразу, Сакура вроде б невзначай, черт его разберет, намеренно или случайно, но направил дуло в сторону его, салобона, брюха. Хорошо, что Сакурын одногодок подоспел, да ловко, ненавязчиво так перевел разговор и незаметно, технично, осозновая ответственность момента (еще бы, момент ответственный, причем с угрозой перехода оной ответственности в уголовную, кому ж оно на х. й надо?) так вот, бочком, бочком, отодвинул желторотика в сторону, подальше от Анара, котрый был явно не в духе. Без настроения. А это состояние для него было естественным, я бы сказал, перманентным. По жизни ли, из-за 3-лет казармы, науке это неизвестно.

…….Алиев, это ты, грамотей ху. в, Ганиеву про французкую революцию рассказал? А что, товарищ майор? Да по твоей милости он теперь отпуск требует, о правах говорит, в наряд не загонишь. Я, товарищ майор, в целях… Молчать, б. я! Три наряда вне очереди! Есть товарищ майор! Картошку чистить будешь, сволочь! Есть товарищ майор! (Рад, рад, кухня! Нажруся, там я еще вчера мешок с сухофруктами приметил, из них компот делают, бросают в чан, разводят кипятком, херня получаеться, да горячее, но летом я еще солдата не видел, кто бы кружку этой бурды, летом до конца выпил. Разве что Мехир, но ему по…, лишь бы брюхо набить. А чего? Тепло, беседа, чаёк, то ж не наказание, а наслаждение, напугали бабу х. м, товарищ майор, спасибо вам, за заботу и ласку, век не забуду).

………….А во время первого обстрела у меня в ушах звучала песня. Из «Гостьи из будущего». Да, о далёком. О том самом. И девчонку ту вспоминал, что главную героиню играла. Имя, правда, подзабыл. Кто ж на неё в детстве не дрочил? Все, все дрочили, а я нет. Я в то время в Свердловске жил, созревал, так сказать, и необходимости в дрочбе не было, своих героинь хватало. Из настоящего, во всяком случае, на тот конкретный отрезок времени. А теперь они все гости из прошлого. В настоящем их нет. И не нужно. Не место им здесь. Здесь с меня хватит реальности. Казарма, сырые простыни, свинцовое небо, калаш, уворованная банка тушенки, и конечно она. Подруга солдат всех времен и народов. Нет, не дочка Гяшянг ханум, нет. Тоска.

………так и приходит ночь, и ты забываешься для того, чтобы снова проснуться прям по её середине.

— Спишь?

— Нет.

— А с чего храп такой громкий?

— Это я яйца чешу.

Громкий смех разрывает тишину казармы. Как же, все спят, но всегда найдется пара идиотов, которые не только втихаря (да и не совсем) разговоры разговаривают но и остальным спать мешают.

— Б.я, гой ятаг да…. (этот зычный басина принадлежит Мехиру)

— Мехир, бяс гоймасам, ята билмярсян?

Смех еще громче, Мехир прокляв и заматерив всех и вся прикрывает тыкву подушкой, ворочается и засыпает. Сравнительный анализ звуков храпа и почесываемого лобка разбудил и меня, спать мне больше не хочеться, сейчас мне нужен собеседник.

— Саш, если вдруг у меня энурез начнеться, я ж на тебя помочусь, ты не против, надеюсь.

— Хррр. Угррр. А? Чего? (Приподнимаеться на кровати, и ударяться головой верхнюю часть, которая по совместительству является нижней частью моей кровати. Имеет, так сказать, непосредственное отношение).

— Поссу, говорю сверху сейчас, ты не против, орать не станешь? Заболел я. Энурезом. Знаешь, что это такое?

— Я тебе дам энурез, пошел на х…й.

— Не, не пойду, я вот ссать хочу, а вставать неохота. Хавало раскрой, да пошире, а то на подушку попадет. (Не правда ли, я очень изящен и крайне заботливо отношусь к казарменному имуществу?)

— Иди в п….у.

— Кого говоришь, будить?

— Зае…л ты, дай спать, вставать завтра…

— Ну и хули с того, что вставать? В первый раз, что ли? Ладно, сигаретку дай, отстану.

Сашка жадно ворочаеться, не желая делиться, но желание спать пересиливает собственнический инстинкт, а точнее, он просто знает, что я не отстану. Просто так, во всяком случае. А если сигарету даст, то замолчу. На время, разумеется.

— Подавись. (Сашка разозлился).

— (звук зажигаемых спичек).

— А спасибо, скот?

— Босого х…я, а не благодарность. Рот открой, пи пи охота. Гы гы!

— Спички брось.

— На. Нет, Саш, не «на», а подавись. Богазунда галсын, элюндя янсын.

— Мехир спит?

— А ты как думал?

— Может разбудим?

— Ага. И что все вместе делать будем?

— Давай разбудим, а там видно будет. А то непорядок, он спит, а мы нет.

— Правильно, чтоб всё по честному, по товарищески. Мехир, дур, давай, вставай, подъем. Дур, емяй гялди, Сакуранын бабасы гойун кясди.

— Ня ди, э? (опухшее от злости, сна, и пьянства лицо приподнимается над подушкой)

— Хеч, деирям, Саша ераз чыхды.

— Бясдир бу гичд…х зарафатуву.

— Хятрювя дяйди?

— Бяли.

— Си…мяки.

— Самит, дуруб бохарам сяни, сорам мейдювю си…м.

— Дири ола ола гё…ун чатмаз?

Вместе шепотом кричим: «Мехир, ераз, дур да, сизинкиляри говурлар». Маневр будит практически всех, кроме Мехира, его кровать почему-то дрожит.

— Саш, он, кажеться, дрочит.

Мехир просыпаеться, и злобно шипит: «Озюн дрочишсан».

— А, мян эля билдим, ки, атырсан, сян ися хорылдиирсан. Дэ да бя.

— Инсафуз йохдур? Сабах поста гедириг.

— Гед дя. Мян комисованныям. Сашка — увольтов (Почему увольтов? А Мехир сам его так прозвал, фамилия Сашкина — Войтов, вот и попал к остроумцам, развели смехуёчки, долго так извращались, Увольтов, Дебильтов, 220вольтов, и т. д.).

Обмен любезностями продолжается до тех пор, пока не появляеться дневальный, и робко так, можно даже сказать, вежливо просит нас заткнуться. В дневального летит ботинок (по-моему, эта сука…нет, ботинок не мой, а значить, и не сука, а совсем даже достойный человек и хороший товарищ). Дневальный исчезает, так как получать люлей ему явно не охота, к чему Мехир проявляет явную склонность. Нет, мне положительно это надоело, в том смысле, что клал я на беседы такие, ну их, спать пора, подъем через пару часов.

Да, сидим мы на продуктовом складе, я зпустил лапу в мешок с горохом, жую его сырьем, а другой рукой нащупал мешок с сахарным песком, и его, милого, в пасть отправляю. А вкусно было, очень даже ничего. Ну, не рыба по-монастырски, но все же. Нельзя быть привередой. И подошел ко мне Акпер, парнишка одного призыва со мной, доооолго так глядел на меня, слегка склонив голову набок, с жалостью на меня поглядывал, мол, окончательно спятил Самит, крыша едет не спеша, тихо шифером (да, о нем, о шифере, чуть позже, он заслуживает отдельного рассказа) шурша, и спросил, все ли со мной в порядке, не плохо ли мне, и не вижу ли я вокруг себя маленьких зеленых человечков? А если нет, то с чего я этим подножным кормом питаюсь? И трудно ли жевать? А глотать как? Я прервал его изощрения в остроумии тем, что предложил заткнуться, и попробовать навкус самому, а потом уж Милли Меджлис разводить. Акпер недоверчиво поглядел на мен, попросил разжать ладони (подвох подозревал!) и показать, вправду ли я горох с сахарным песком жую, а потом, сперва с опаской, но с каждой новой жменей все смелее и смелее, начал отправлять эту смесь в рот. Задумчиво пожевал, поглядел на меня, поглядел на мешки и сказал: «Пис дейл. Яхшидыр». После чего сделал паузу, и добавил: «Гойун олсайдуг, лап лязятти оларды». Такая вот реакция. Делай потом людям хорошее, угощай их горохом с сахаром. Вот оно как.

Да, насчет французкой революции. Вызывает меня как-то замполит, и говорит, речет, так сказать, мол, ты, Алиев, в институтах учился (?), грамотный, так подыми уровень своих товарищей, политзанятия проведи, чтоб не хуже других частей, да всё как у людей, а за это…ну….может быть отпуск дам. Поедешь домой, искупаешься по человечески (в оригинале это прозвучало как «адам кими», на что я мысленно ответил, «хейван атондыр, чянаб капитан», ведь втемяшили мне в голову отцы командиры, ой втемяшили, да и не только мне, ту простую истину солдатскую, что «тебя здесь назовут неряхой, попрут достоинство и честь, а ты пошлешь их в мыслях на х…й, и по привычке гаркнешь „есть!“»). Вот я и гаркнул. И как всякий смертный, решил из этого извлечь как можно больше пользы, раз уж все равно этой х…й заниматься придеться, попробуй откажи. Да, да. Прежде всего, я стал шевелить мозгами, как бы мне к этому делу дружков приспособить, ведь не годиться одному тащиться, может Мехира взять, чтоб книжки, газеты да конспекты (!) за мной таскал, а? Или, чтоб Сашка стоя рядом, с «мамедом», зажатым в лапе, в ходе «лекции» изображал собою прогрессивную деятельность славного сына азербайджанского народа в деле укрепления его же, народа, в смысле, благосостояния и независимости? Но вот незадача, о чем же вещать то? Идеологический вакуум опосля развала СССР не позволял мне рассуждать о том, о чем рассуждали когда-то отцы и деды (свято место стало пусто, все народы встали раком, 6-й флот США уже не угрожал безопасности ГДР, да и ГДР посыпалась к чертям, и вышеупомянутую пустоту стали спешно заполнять суррогатом, вроде того, о котором вещал замкомроты на одном из предыдущих политзанятий. Речь он толкал о том, что, мол, как Главком прикажет, все, как один, и т. д., и т. п., на врага, парам — тарам, тарам-парам. Здоровенный, под два метра ростом Сабухи выразился в том смысле, что он им, армяшкам, уши поотрезает, на что замкомроты ответствовал, мол, нет, этим, дескать, Рахимы Газиевы занимались, а у нас — цивилизация и женевские конвенции, строго-настрого запрещающие армяшкам уши резать, а тихий и безответный Сеймур, по глупости да простоте душевной, а может и по вере в демократию, возьми и спроси, за что ж тогда его, Рахима, упаковали-то, ежели он ворогу ухи отрывал? Что тут началось! Базару-то было! Дым коромыслом, децибелы ведрами. Шум, гам, вопли, угрозы. В общем, весело, мило и сердито. В храме Идеологии поселились Черти Пустоты, и ни обедни там больше не служат, ни хутб не читают, а если и служат, то только святого Сикария, что ни католикам, ни православным не годится, а мусульманам и подавно не надо). Короче говоря, загнали ребят в «ленкомнату» (Ленин помер, СССР развалился, коммунисты сделали себе гименопластику, прикинулись, значить, целочками, старички поменяли значки, раз последняя сласть — власть, а ленкомната стоит себе, и ничего ей не сделалось. Как впрочем, и губа. Тоже стоит, причем там же, где стояла при Советской власти, то бишь, при историческом материализме. Её режимы не е. ут. Хоть Эльчибей, хоть тот, кто всех мудрей, белей, старей, хитрей, и т. д, и т. п. Да, да, стоят столы дубовые (вру, как докладчики из Совета Европы по Азербайджану, ни хрена не дубовые), сидят дубы здоровые, и хари без понятия — идут политзанятия). Да, но тут-то меня и осенило, и это озарение имело следствием пренеприятный разговор с майором Ахадовым. Что ж мне делать то? Я насчет тематики. Если в соответствии с веяниями времени, оды на тему «Ура, ура, в ж. е дыра, ики дёвлят, бир миллят, Гейдар Алиев и Вооруженные Силы, Гейдар Алиев и Азербайджанская Филология, он же и развитие сельского хозяйства опосля второго пришествия, он и мы, мы до него, а вот про него до нас — не стоит, так и посадить могут», ну, вы, наверное, всё поняли, так во первых, на душе ж потом противно будет, и кроме того, поглядев на физии сослуживцев, мне в душу вкрались резонные сомнения на счет того, сможет ли народ «мёхтярям» от «гё…ярян» отличить, иди потом доказывай, что не Расул Гулиев. Так я и ступил на скользкий и неблагодарный путь вещателя о правах человека, того самого, у которого обязанностей, помимо прав, хоть отбавляй. Да, вот и взял балбес Ганиев сии тезисы в качестве аргументов при споре с прапором по поводу его (Ганиева, то есть) назначения во внеочередной наряд. Да, да. Встал, знаете ли, в позу, и заверещал: «Мян азярбайджан республикасыныны аскяриям, мяним хюгугларым вар, хаиш эдирям мяня тязиг гёстярмяин, вя шяхсиятимя тохунмайын, джанаб гизир». Прапорщик вполне резонно (для прапорщика, разумеется) выразился в том смысле, что, мол, «хюгуг си…н ики вагон гялиб», и не х. й тут права качать, сказано, наряд, значить, наряд, и вообще, отставить пи. ж, и вопиющее нарушение воинской дисциплины. Да, кстати, Ганиев, а от кого ты этих опасных сказок наслушался? Чего? От Алиева? От какого?! А, от этого…. Он чего, совсем? Так, так, подать его сюда! Подали. То есть, сам пришел. Куда ж деваться? Пришел майор, устроил мне грандиозный втык, разнос, короче, потом откричался, сел, вздохнул, и сказал: так, отложим погоны, сейчас я не майор, а ты не рядовой. Запомни, Алиев, время не то, чтоб об этом болтать, зажопят, я помочь не смогу, черт знает что пришьют, и никому ж ни хрена не докажешь. Понял? Так точно! Все, считай себя освобожденным от проведения политзанятий, ясно? А с замполитом я сам поговорю. Ты же ему на глаза старайся не попадаться. Ясно, говорю? Теперь пошел вон! Три наряда! Есть! Я отдал честь, развернулся, и строевым шагом вышел из кабинета (кабинетом это можно было назвать с большой натяжкой, ни телефона приличного, ни портрета). Значить, не кабинет. Ошибочка вышла.

А потом пришла весна, она ворвалась в казармы, в нервы, в гениталии и наши души, стало легче, шли дни, весенние дожди, и всё вроде бы нормализовалось, и мы делали зарубки на входной двери, отмечая дни, остававшиеся до дембеля, так же ходили на посты, так же таскали тушенку, которую не успел утащить зампотыл, так же…. да что повторять, всё шло своим чередом, куда оно денеться, и весенние грозы, и простыни, разорванные на подшивку, и пьянка до блевотины и последующей гауптвахты, пока не грянул мааааленький гром. А грянул он в лице Сашки. Сашка не ел три дня (почему — об этом не скажу, перебьетесь, вас не касается), вернулся, и дорвался до жирной тушенки. Руками жрал прям из банки, молол челюстями, глотал не жуя. Ну, ясное дело, брюхо не выдержало атаки со стороны жирной пищи, и засел он в уборной, как депутат в параменте, заседатель народный, туалетный, обжора ху..в. А врач, (доктор Таир, король санчасти, властелин отправки в Баку, в тот самый госпиталь, что на Папанина, и всё за пятьдесят баксов, а если нету, то валяйся себе здесь, в санчасти, причем, хоть с сепсисом, хоть с гонореей верхних конечностей, хозяин ящичка, где было много всякой интересной всячины, феназепам, например, уххх, хорошо, так, знаете ли, таблетки четыре, и айда мультики смотреть, лежишь колодой, и приказы до пи. ды, отдыхаешь, короче), то ли сдуру, то ли с перепою, а то ли с неистовых соитий с медсестрами решил, что у Сашка дизентерия. Пока «суд да дело», я имею ввиду, пока Сашкин кал рассматривали под микроскопом «ученый консилиум», вышел приказ комполка о необходимости перед каждым приёмом пищи, макать лапы в миску с раствором хлорки. Поди пожри потом, когда руки туалетом пахнут, не очень, знаете ли, аппетиту способствует. И еще, майор приказ отдал, чтоб все курящие переворачивали сигареты фильтром вниз, чтоб вытаскивая их из пачки, браться за ту часть сигареты, которую потом зажигать станет. Чтоб заразу не подхватить, а наоборот, сжечь её, да за милую душу, и остаться здоровым назло всем трепонемам да стафиллококам, или что там дизентерию вызывает. В общем, жизнь начала отдавать хлоркой. Или уборной. Кому как легче. Воспринимать, в смысле. (Вот она, теория о «позитивном отношении» на самой что ни на есть практике! Вот он, вот он, подлинный запах жизни, да не из флакона, а из миски, вдыхай, народы, макай, служивый, нравиться или не нравиться — дело последнее, никого не касаеться, приказ есть приказ). Нет, конечно, были попытки смухлевать, опустить руки в миску, и честно глядя в глаза прапорщику, постараться не коснуться поверхности воды кончиками пальцев, но и прапор ведь не пальцем делан, глядел грозно, рявкал громко, так что столь громкое воздействие имело своё соответствующее действие, логически завершавшееся тем, что лапы сами так и опускалисть в емкость с вонливой жидкостью. Ясно, надеюсь? Я было порассуждал, да предложил заменить хлорку на что-нибудь не столь вонючее (формалин, например, уыгыгыгыгы), шучу, заикнулся было про лимонную кислоту (sic!)? был, как того и следовало ожидать, послан подальже замкомроты, обиделся, и не стал спорить. Короче, а Сашка валялся в санчасти, и продлжал жить нам и себе на рабость, и гадить в сортире, больше, чем любой среднестатистический солдат части, к вящемуу неудовольствию чистивших очко хмырей (врачи не врубались, что Сашка гадил точно так же и до попадания в санчасть, и в их намерения не входило выпустить его оттуда, что, в свою очередь, было подкреплено тремя бутылками той самой «Метаксы», которые мы одолжили у дочки Гяшянг-ханум, поклявшись, я и Мехир, соответственно, Аллахом, а Сашка — святым Александром, его небесным покровителем. Да, об Аллахе девчонка слышала, об святом Александре — нет, но мы её уговорили, и, к нашей чести, впоследствии должок отдали, не кидать же бабу, фу, гадко, я хоть и не ангел, но до такой педерастии в жизни не опускался, так что, Аллах на нас, иншаллах, не разгневается). Да, а мы навещали Сашку каждый день, с чинными рожами испрашивая у комроты разрешения отлучиться, чтобы проведать больного товарища. Комроты ворчал, но разрешал, мы уходили, и сидя в палате, благополучно косили от всякого рода идиотских мероприятий, коими столь изобилует наша, да и не только наша армия. А Саша зажрался, оборзел, курил «LM», который настрелял у ребят, лежавших с ним в палате, и пользовался всеобщим уважением за умение говорит по азербайджански (руса бах, рус ола ола, неджя да данышыр! Халал олсун!) и правом беспрепятственного посещения уборной в любое время дня и ночи, а то, мол, нагадит прям в коридоре, не добежит, а причина то уважительная, болен-с, не придерешься. Сидели, ржали, травили анекдоты, (к нам примазался парнишка один, по кличке «Сантиметр», передвигался, держась за стенку, медленно, вот и прозвали его так, с башкой у него чего-то не так было) но всё когда — нибудь кончаеться. Явилась комиссия из города, и выкинула Сашку-сруля из уютной (сравнительно, разумеется) санчасти, мотивируя тем, что залежался, мол, нечего, ты уже здоров, и покоя тебе не требуется. И напрасно Сашка пытался изобразить невообразимые муки расстроенного желудка, кряхтел часами в уборной, к вящему гневу и неудовольствию остальных больных. Выставили, как миленького. Нам то, ясное дело, до лампочки, подкалывали, мол, бах а, казармада сычды йохдур, ий басар, эшшяюн олдю! Он вяло огрызался, в смысле, друзья называються, нет чтобы посочувствовать, помочь, я перебивал и говорил, мол, сочуствие бери, вон оно, на тумбочке лежит, а на помощь не надейся, с автафой за тобой бегать никто не собирается, на меня, во всяком случае, не надейся. Мехир поддерживающе хмыкал, Сашка злился, но расстройство не проходило. Но опять таки, все когда нибудь проходит (хорошее, то бишь, блаженное валяние Ваньки, уже прошло, что позволяло надеятся на то, что и плохое тоже когда-нибудь закончиться), мы отпаивали Сашку крепчайшим чаем, что возымело должное действие, и ему стало легче. А всё вокруг продолжало катиться своим чередом, наряды, караулы (как известно, в соответствии с Петровским Регламентом — наипочетнейшая служба, кою солдат исполняет), окопы, перловка, псевдокомпот, и все то, что когда-то было придумано злым прапорщиком, для того, чтобы солдату жить было сложнее. А то зажреться. Принцип «Чем бы солдат не занимался — лишь бы он за****ся» в действии. А потом был грандиозный базар. Шум-гам на всю округу. Неприятная история, а дело было в следующем. Привезли к нам шифер, здоровенные листы, а во первых, раз шифер есть, так его часть кто-нибудь обязательно скоммуниздит (догадались, кто? Умники вы мои, головы светлые), а оставшуюся часть надо донести до того места, где ей, оставшейся части, быть и полагается. А злыдня Годжаев взял, и меня к этому дело привлек, не взирая на мои вопли протеста (если не ты, то кто же, кто же если не ты?), что являлось небольшой местью и исполнением обещания, данного когда-то (как — то раз, я начал было ворчать, мол, вот, опять, грузить, мне ж на пост завтра, а Годжаев прямо так меня и спросил, ты, мол, чего добиваешься? А ему так и ответил, достать вас хочу, товарищ прапорщик, чтоб в следующий раз когда ребят отбирать на погрузку, или там разгрузку станете, меня завидев, замахали б руками, и сказали, что Алиев пусть из строя выйдет, видеть его не могу. На что Годжаев улыбнулся, ну прям как тот кот Чеширский, и сказал: «Хе, сынок, я сам мозго*б, и мозго*бов люблю, так что — не отвертишься», так оно и вышло, понимаете ли). Таскали мы, значиться, шифер, листы здоровенные, и появился, прям как в той присказке, откуда ни возмись, тот самый, братцы, врот***сь. Не совсем правда, зампотыл явился, солнце красное, оглядел нас оком соколиным, (погоны то, погоны, аки у генерала Саддамовского!) и высказался, в смысле, мол, осторожней таскайте, сиздян бахадыр. Меня как плетью ожгло, вот ведь сука, и пока я раздумывал о том, что ж ему, борову, возразить, и стоит ли, а если и стоит, то на х… нужно это, раздался голос Ганиева, того самого, просвещенного французской революцией, растленного ветрами информации о правах человека: «Джанаб полковник, хаиш эдярдим, аскерляри тяггир этмиясиниз». Жлобяра аж поперхнулся, глаза вытаращил, все, как водиться, заржали, все, кроме меня, у меня на душе почему-то так х***во стало, в предчувствии чего-то очень и очень нехорошего, как будто вот-вот должно случиться нечто такое, чего я до конца жизни не забуду. И это самое нехорошее не заставило себя долго ждать. Зампотыл взорвался, казалось, подпрыгнул на месте, сжал кулаки, заревел на Ганиева, мол, сгною, сопляк, а Ганиев ему коротко так, как удар снизу поддых: «Рапорт. Я рапорт подам, товарищ полковник». Полковник замолчал, приоткрыл рот, глаза выкатил еще больше (я уж думал все, сейчас лопнут, и грязная, вонючая жидкость брызнет прям нам на рожи) и сказал: «Рядовой Ганиев, ко мне!». Ганиев подошел к полковнику (а куда деваться, а?), и встал напротив него. Зампотыл отрывисто бросил: «Гял далымча», и направился к штабу. Все молчали, тишина была гнетущей, ситуация очень напоминала….ну, ничего хорошего ситуация не напоминала, препаскудная была ситуация, ну все, звездец, накрылся Ганиев лобком небритым, будет ему сейчас Совет Европы напополам с гаупвахтой в лучшем случае. Правило есть правило, если Ганиев напишет рапорт, и сей рапорт дойдет до МО, то там просто обязаны это дело рассмотреть (и вовсе не потому, что им так Ганиев, или, скажем, Велиев важен, а просто зампотылы, сами понимаете, люди не бедные вот и им перепадет, детишкам на «мерседесишко»). А с другой стороны…..ну, тоже, небось, понимаете, Ганиев и зампотыл, нет, не так, ганиев и ЗАМПОТЫЛ, во оно как, Аллах Гоголи ряхмят элясин, девяносто рублей и нуль! Быть Ганиеву биту и ободрану! Но…… Ни фига. Не выгорело у зампотыла. Волок он, значить, Ганиева, аки агнца на заклание, на наваляние, да в коридоре на Ахадова нарвался, который осведомился, в чем, мол, дело, а как узнал….. Ну, не обрадовался зампотыл, не сладко ему пришлось, лапе мохнатой. Вывел Ганиева майор, вывел из под гнева зампотыльева, отправил в казарму обратно, хотел было даже леща ему на прощаниедать, но видимо раздумал. Явился тот в казарму, завалился с ботинками на койку, уставился вверх, на ту койку, что выше была, и пялился в неё остекленевшими глазами. А я…Я подошел к Ганиеву, и тихо сказал: «Извини меня. Это я виноват». «В чем?» — оторопело спросил Ганиев. «В правах человка. Ну его на х… говорю, Робеспьера с Дантоном». «А кто это?» — вопросил тот. «Ну, блин, уё. к, недоделышь, убью, гниду!» возвопил я, и выкинул его с койки, хотел было задушить тупицу неграмотную, а потом здраво поразмыслил, и решил, черт с ним, меньше проблем будет (а то ляпнет еще про гильотину, а мне отдуваться, картошку чистить). Мехир оттащил меня от верещавшего Ганиева, угостил сигареткой, успокоил, отвел в каптерку, вынул из загашника пол-бутылки загодя припрятанного коньяка (в то время я пил как….. лошадь? Нет, не лошадь, пони, но очень большой пони), и спросил: «Но олуб, дялисян? Аз галыб богдун бядбахты. Нейняди сяня?». «Анадан олуб, ахмаг гядя». «Ааааа» — протянул Мехир, и вполне удовлетворенный моим ответом пошел поискать закусить. Я остался в каптерке, сидел на табуретке, с полубутылкой коньяка, отхлебывал потихоньку, и у меня в голове почему-то вертелся самый популярный за последние 200 лет на территории Евразии вопрос: «А кто ж виноват-то? Французы? Ганиев? Я? Или зампотыл? Аааа, Робеспьер, поганец».

А потом. А чего потом? Потом был дембель, и мы вернулись домой, закатив на прощанье пьяный дебош, весело нажрались до визгу, да повалились спать прям в столовой. Да да. Кто на столы, кто на скамейки, а кто прямо так, на пол. Пьяные и счастливые от того, что больше нас не будет будить предрассветный вопль, и закончилась шагистика, и прощай, Калашников, до свидания, мой полк, мой окончился срок и дому тепрь марш бросок……

Но все равно, все равно, пусть прошло уже целых пять лет, и пусть пройдет десять, двадцать, тридцать, но все так же, точно так же, мы, я, Мехир и Сашка будем встречаться раз в год, в годовщину дембеля, а именно, 30 октября, и мы выйдем в город, мы посидим где-нибудь, попьем чаю, пошляемся по улицам, и вспомним все, что было, и подумаем о том, что будет, мы ведь помним друг друга, мы всегда вместе, как и там, мы всегда, каждый день на расстоянии телефонного звонка, стоит только позвонить, и они, армейские друзья, обязательно, обязательно появятся, придут, в любое время суток, сквозь ночь и дождь, придут. Обязательно. И если завтра будет нужно, мы обязательно, мы обязательно туда вернемся. На то мы и армейские друзья. А такие вещи просто так из памяти не выветриваются, не забываются, не исчезают бесследно, и пусть только прикажет…Нет, не тот, о ком вы подумали, он тут не при чем, совсем не при чем, я про него, про другого, про майора Ахадова, мы готовы, слышите, товарищ майор, мы готовы. Мы ждем.

Все события описаны на основе реальных фактов. Все совпадения не случайны, почти все имена подлинные, все претензии отметаются на фиг.