«Тревожная осень»

Тревожная осень (fb2) - Тревожная осень 889K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Семенович Дымов

Андрей Дымов Тревожная осень

Посвящаю эту книгу моей семье

Сюжет книги основан на реальных событиях, все имена и фамилии вымышлены

© Андрей Дымов, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Глава I

В последнюю пятницу июля Андрей Семенович Дымов проснулся необычно рано – около шести часов утра. Как правило, он, типичная сова, мог спокойно работать до двух-трех ночи, а заставить себя встать раньше половины восьмого ему удавалось с трудом.

Андрей Семенович попытался снова задремать, но не получилось.

– Ладно, бог с ним. Придется просыпаться.

Он встал и подошел к окну. Ближний пригород Петербурга нехотя пробуждался, хотя людей и машин на главной улице еще было мало. На небе – ни облачка, а столбик ртутного термометра, прикрепленного к оконной раме, уже подкрадывался к 21 °C.

«Похоже, сегодня опять будет жуткая жара», – решил Андрей Семенович.

Можно прилечь и поразмышлять, что делать. С планами на несколько следующих недель все было ясно: сначала – короткая командировка, затем – отпуск. Целых три недели он проведет с семьей. Возьмет жену, обеих дочерей, пятилетнюю внучку – и на Майорку, к любимому и ласковому Средиземному морю. Он планировал как можно меньше сидеть в номере, общаться с офисом и лабораторией, а все время уделять родным, особенно внучке, отношения с которой пока не очень складывались. Они редко виделись, а если такое и случалось, то, как правило, после его привычного 12-часового рабочего дня, когда язык двигался будто несмазанная шестеренка, и говорить о чем бы то ни было получалось плохо.

Да и что он, 57-летний генеральный директор большой компании, доктор наук, заведующий научно-исследовательской лабораторией, прошедший через жернова постсоветского лихолетья, мог рассказать своей маленькой внучке?

Нет, Андрей Семенович Дымов вовсе не был скучным человеком, которому нечего сказать людям. Многие считали его эрудированным, интересным собеседником и хорошим рассказчиком. Научившись читать в шесть лет, он и в школе, и в университете, и позднее «глотал» книги одну за другой – в свободное время, которого с каждым годом становилось все меньше, а также выкраивая часы за счет сна и других… развлечений. При этом знания Андрея Семеновича отнюдь не были исключительно книжными. Опытом судьба его тоже не обделила. Но почти пятнадцать лет отчаянной борьбы за существование, на которую были обречены все, кто при советской власти занимался наукой, особенно отраслевой, иссушили его, сделали жестким рационалистом. Вот почему ему было трудно рассказать что-нибудь захватывающее пятилетней девочке.

Ничего, перед отъездом он просмотрит несколько сказок, до которых его Дашенька была большая охотница, и во время отпуска будет как можно чаще с ней общаться. Постарается растопить ледок в маленьком сердечке, подружиться с внучкой.

Андрей Семенович посмотрел на часы. Было 6.45.

«Вот черт, – подумал он, – еще час валяться, а никак не заснуть. Неужели до сих пор сказывается усталость после защиты?»

Около двух месяцев назад Андрей Семенович успешно защитил докторскую диссертацию, которую, в основном, писал в 1980-х. В те годы ему не дали бы защититься по конъюнктурным соображениям, а в 1990-е было не до защиты: приходилось драться за кусок хлеба для себя и своей команды.

Институт, в котором он работал, был основан в 1920-х годах академиком с мировым именем и в советское время гордо назывался головным. В начале 1990-х гордость и «головитость» испарились одновременно с прекращением государственного финансирования науки. Андрей Семенович с ужасом и страхом наблюдал, как население института сокращалось, все больше напоминая шагреневую кожу. Сначала одна за другой закрывались комнаты, где работали рядовые сотрудники, но завлабы, а также старшие и ведущие научные сотрудники по-прежнему приходили на работу к 9.15. Их звала многолетняя привычка и страх быть уволенными за прогул, как в советское время. Заставить этих людей не ходить на работу могла только организация платного входа в институт, да и то, наверное, одолжили бы, продали что-нибудь и ходили. Ведь работа была их жизнью, въелась в каждую клеточку организма и стала частью обмена веществ.

Так и сидели они с 9.15 до 17.00, боясь отлучиться с рабочего места, словно это имело какой-то смысл и значение. За счет арендных платежей генеральный директор начислял сотрудникам символическую зарплату, а они и ее боялись потерять, по-прежнему надеялись на чудо.

Вот раздается звонок секретаря генерального – зовут на срочное заседание ученого совета. Выходит Орлов, их генеральный директор, и говорит:

– У меня для вас хорошая новость. Пришла телеграмма из министерства, и в ней сказано, что по указу президента РФ нас начинают финансировать в полном объеме из госбюджета, так как страна осознала особую ценность таких людей, как мы, видит нас в авангарде строителей нового капиталистического строя, который сейчас создается.

Все с радостью и чувством собственной значимости, приодетые в костюмы, купленные еще до Горбачева (при нем деньги хоть и водились, да покупать уже было нечего), начинают с важным видом задавать вопросы. Интересуются тематикой, спрашивают, не мало ли денег отвалил им Борис Николаевич, принимал ли он решение лично или с чьей-то подачи, сыграли ли роль письма, которые они отправляли в разные инстанции в несметных количествах.

Однако 1990-е были не только лихими, но и жестокими. Телефон молчал, телеграммы от президента не приходили, Орлов на заседаниях ученого совета (если его можно было назвать таковым) требовал финансировать хотя бы свое крайне скудное существование, грозился всех выставить даже не за двери, а за ворота.

Андрей Семенович, как правило, избегал этих сборищ, посылая на них своего заместителя. Орлов смотрел на это сквозь пальцы, так как Дымов приносил деньги, и немалые. Но, когда его все-таки вынуждали приходить на «посиделки», облик сотрудников института вызывал тихий ужас. Не потрепанная одежда – люди науки всегда обращали мало внимания на внешний вид, – а резкое старение большей части коллектива и беззубые рты. Ведь 1990-е для научных работников были еще и голодными. Время буквально ударило этих людей по зубам, а протезировать было не на что.

Потихоньку последние кадры некогда прославленного института стали сначала расходиться, а потом и разбегаться кто куда: одни – на пенсию, другие – сторожами, слесарями в ЖЭК, челноками, торгашами… Для них жизненные устои и понятия вдруг перевернулись на 180 градусов. То, что раньше называлось спекуляцией и за что светила статья Уголовного кодекса, стало называться заморским словом «бизнес», а бизнесмены – те самые, которых они когда-то своими руками отлавливали за фарцовку во время рейдов ДНД (добровольной народной дружины), стали самыми обеспеченными и, что совсем удивительно, уважаемыми членами общества. А они, гордость советской науки, доценты с кандидатами, бедствовали, так как, будучи людьми в возрасте, переучиваться не могли и, в общем-то, мало что умели делать в жизни, кроме непосредственной работы – производства научной продукции, которая, как по мановению волшебной палочки, оказалась никому не нужна.

И, самое главное, перестал четко, два раза в месяц, приходить кассир, чтобы выдавать зарплату и аванс. А когда нужно ехать в командировку, приказа, подписанного директором института, теперь было недостаточно – требовались деньги на счету лаборатории, без которых не выписывали командировочные.

В общем, грустная получилась история: государство всю жизнь опекало научных работников, создавая им условия для безбедного существования, и вдруг опекун исчез. Это стало трагедией для большей части тех, кто при советской власти назывался представителем научно-технической интеллигенции. Хотя государство и мордовало эту интеллигенцию нещадно (вспомнить хотя бы пресловутые шарашки 30 – 40-х годов), тем не менее, даже работавшие в шарашках технари, по сути дела заключенные, не голодали, в отличие от других зэков, а получали фронтовой паек. При этом ученым создавались хоть какие-то условия для выживания и работы. А начало 1990-х просто уничтожило отраслевые НИИ и их сотрудников.

Сия участь, к счастью, миновала Андрея Семеновича. Причем не только благодаря стечению обстоятельств, а еще потому, что его работа в НИИ была ориентирована на конкретные нужды заводов. За четверть века он внедрил более пятидесяти изобретений с многомиллионным экономическим эффектом. Его вызывали на предприятия, когда те не выполняли план. Он не только находил причины, но и определял, что нужно сделать для ликвидации последствий, и не уезжал, пока его рекомендации не превращались в тонны готовой продукции. Дымов и его лаборатория были необходимы заводам, а в 1990-е принцип полезности стал определяющим. Понятия многолетней дружбы и количества совместно выпитой водки стали вытесняться на обочину жизни новыми капиталистическими отношениями.

В начале 1992 года он приехал к своему давнему другу и «товарищу по оружию» (как они друг друга называли) Олегу Николаевичу Вартанову, генеральному директору одного из крупнейших предприятий страны, депутату, делегату и обладателю прочих заслуженных регалий. Андрей Семенович решил попросить совета, что ему делать.

– Денег нет: министерство, которое финансировало институт, исчезло, как кулаки во время коллективизации, а твой завод взял у меня новую технологию, необходимую для выпуска собственной продукции, и ничего не платит, – заявил Дымов.

Разговор состоялся в конце рабочего дня. Глядя на Вартанова, можно было подумать, что он разгрузил несколько вагонов: работа генерального директора в 1992 году, когда рушились десятилетиями наработанные связи между предприятиями, старые правила игры не действовали, а новые еще не придумали, требовала гораздо больше физических и моральных усилий, чем погрузка-разгрузка вагонов.

– Ладно, Андрей, – сказал Вартанов, – это разговор серьезный и долгий. Идем ко мне в комнату отдыха. Выпьем по рюмке, закусим, там и поговорим.

Пропустив граммов сто пятьдесят, Вартанов продолжил:

– Андрей, времена грядут тяжелые. Большинство твоих сослуживцев быстро сойдут с дистанции. Но такие, как ты, должны выжить. Ты нам нужен: ты работяга, твои люди тоже. Пока у нас есть кусок хлеба, мы будем с тобой делиться. У меня нет денег, я не выплачивал людям зарплату уже месяца три. То, что получаю на расчетный счет, забирают все кому не лень: налоговики, энергетики, транспортники. Но я – на виду, а ты маленький. Открывай свою фирму, и я начну отдавать тебе долги продукцией. Будешь учиться торговать, тогда и сам выживешь, и лабораторию сохранишь. Через несколько лет, когда все разбегутся, такой коллектив, как у тебя, станет огромным богатством. Соглашайся! Ну а если не хочешь, давай еще по рюмке – и Бог тебе в помощь. Поедем по домам. Устал я сегодня.

Дымов рискнул спросить:

– Учиться торговать? В одном месте купить подешевле, в другом продать подороже? Так это же спекуляция. Вон у нас на третьем курсе одного студента за спекуляцию отчислили, а мы его еще и из комсомола выгнали. Хотя где сейчас этот комсомол?

С другой стороны, какой выход ему предлагала держава. Никакого! Если он хочет заниматься своей наукой, должен защищать себя и своих людей. Должен! Он не может сказать им: «Я больше не несу за вас ответственности».

– Я согласен, Олег Николаевич, – подумав, твердо сказал Дымов.

– Давай попробуем.

– Нет, будем не пробовать, а работать. В конце концов, не бином Ньютона. Хотя хорошо торговать – тоже наука. Или искусство? А может, то и другое.

– Так-то лучше, – резюмировал Вартанов. – За такое можно и по две, а то и по три. Давай – и по домам. Завтра кладем все на бумагу в виде договора – и вперед. Не волнуйся, у тебя все получится.

Так Андрей Семенович начал торговать, не прекращая работу в лаборатории. Поначалу он в балете разбирался лучше, чем в коммерции, хотя балетов за всю жизнь видел – по пальцам пересчитать. Но ничего, выдюжил. Других вариантов просто не было. Как сказал один из героев Великой Отечественной Василий Георгиевич Клочков: «Велика Россия, а отступать некуда: позади Москва!» И не сдали Москву. Так и у Дымова: отступать было некуда. Только в нищету и унижение. А нищету после смерти отца, когда ему исполнилось всего пятнадцать, он познал сполна и возвращаться к прошлому не хотел. Раньше нормой был 12-часовой рабочий день, теперь он плавно увеличился до 16-часового, а выходные исчезли. Зато дело пошло, лаборатория оказалась востребована и продолжала работать.

Результаты ее деятельности оплачивались готовой продукцией, которую созданная Андреем Семеновичем компания через длинную цепочку взаимозачетов превращала в живые деньги. На них коллектив мог существовать. Войдя во вкус новой деятельности, Дымов осознал, что торговля – процесс творческий. На вырученные деньги он проводил торговые операции с заводами. Часть заработанного шла на жизнь лаборатории. Это дало возможность сохранить коллектив научных работников, которым в то время было от 40 до 60 лет, использовать их знания, опыт, навыки и защитить этих людей от всех «подарков судьбы», на которые оказались так щедры лихие 90-е. В 1993 году подвернулся контракт с исследовательским центром «Дженерал Моторс». Затем его стали каждый год продлевать. Слава Богу, партнерские отношения продолжаются, подтверждая, что Дымов и созданный им коллектив приносят пользу не только отечественной промышленности.

За несколько лет фирма во много раз увеличила оборотный капитал. Удалось освоить несколько независимых направлений деятельности и выкупить у института корпус, где располагалась лаборатория. А значит, обрести свободу проживания, или, как говорил Андрей Семенович, «переселиться из общежития в отдельную квартиру». Однако, несмотря на коммерческие успехи, главным и любимым делом Дымова по-прежнему оставалась научная деятельность.

В середине 1990-х он уже работал не только как «пожарная команда», оперативно реагирующая на сиюминутные нужды заводов, но приступил к разработке нового процесса получения одного из сплавов, который к тому времени более 30 лет входил в перечень стратегически важной для государства продукции. Создаваемый им новый метод должен был вытеснить старый, экологически опасный и энергетически затратный, внедренный в СССР в 1950-х годах. Тогда такие термины, как энергосбережение и экология, были еще неизвестны руководству страны. Передовая технология создавалась на деньги, получаемые компанией от торговых операций, используя фанатизм и целеустремленность сотрудников, забывших об отпусках и выходных. Процесс был внедрен в прошлом году на крупнейшем комбинате страны. Запуск установки прошел без сучка и без задоринки. Буквально сразу же стало очевидно: все, что Дымов обещал до начала строительства, выполнено. Он не подвел людей, которые поверили ему и дали деньги на реконструкцию завода. А теперь строится еще одна установка. Через год старая технология канет в Лету и будет эксплуатироваться только новый процесс – процесс XXI века, как назвали его специалисты.

Что ж, все хорошо – тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить! Будучи суеверным, Дымов поискал глазами кусочек дерева, чтобы постучать по нему. Кстати, он забыл еще одну вещь: в недрах президентской администрации бродил проект указа, завизированный всеми, кем положено, о присвоении ему звания «Заслуженный деятель науки РФ».

«Не перехвали, – посоветовал самому себе Андрей Семенович и таки постучал по дереву. – Все, 7.30, пора собираться, а то еще опоздаешь на работу, проснувшись ни свет ни заря».

Он встал, подошел к окну. И тут что-то словно кольнуло его. Два смутных облачка – не белоснежных, а скорее темно-серых висели над ним, хотя небосклон был девственно-чист.

«Что же это такое?» – подумал Андрей Семенович. У него часто бывало: чувствует что-то неприятное, помнит об этом, но не может сказать, что именно. Сейчас было именно так. Что вдруг возникло прямо по курсу?

Про одно облачко вспомнил: сегодня он должен заехать в больницу и получить результаты анализа крови на РSA, который делал почти неделю назад, но не удосужился получить из-за своей вечной занятости. Вообще-то ни обследоваться, ни лечиться Андрей Семенович не любил – на это времени точно не хватало. Но годы брали свое, и здоровью приходилось уделять внимание. Лет пять назад он случайно набрел на одну ведомственную больницу и с тех пор периодически в ней появлялся. Хотя дело было не в самóй больнице и не в отделении, а в работавшем там враче – Анне Ивановне. Она была прекрасным врачом – умница, обладающая энциклопедическими знаниями, причем как в области медицины, так и в искусстве и литературе. Но суть не в этом. Глядя на нее, он вспоминал строки Н. Заболоцкого:

«…что есть красота, // И почему ее обожествляют люди? // Сосуд она, в котором пустота, // Или огонь, мерцающий в сосуде?»

В Анне Ивановне не огонь мерцал, а бился свет ста сорока зенитных прожекторов, использованных Жуковым при наступлении на Берлин. И жар от этого света превосходил тепло, которое давала любая доменная печь. А ее голос? Завораживающий и успокаивающий. И как успокаивающий! Шутя, он называл ее дальней родственницей сирен, которые едва не погубили экспедицию Одиссея.

– Но от своих предков вы унаследовали только очаровательный голос, – подчеркивал Андрей Семенович.

Около этого «источника» света, тепла и успокоения он, когда припекало, и стал появляться в последние годы. Сначала Андрей Семенович каждый год ложился на двухнедельное обследование, прокапаться всякими витаминами и т. п. Потом спираль времени сжалась еще на один виток, а может и на несколько, и он оставался всего на два дня. Все делал в бешеном темпе, одновременно разговаривая по нескольким мобильным, и терпеть это могла только Анна Ивановна с ее ангельским характером.

Потом Андрей Семенович с удовольствием сидел с ней рядом, причем, что было для него нехарактерно, терпеливо и никуда не торопясь. Слушал ее назначения и клялся себе, что непременно будет выполнять все, хотя в глубине души понимал – скорее всего, выполнит не более 50 процентов рекомендаций.

Анализ крови на PSA до сих пор не получил не только из-за занятости: он откладывал визит, как поход к зубному врачу, пока не прижмет так, что дальше некуда. Что такое PSA, Андрей Семенович не разбирался – вроде бы простатический специфический антиген, или как там его. Но знал наверняка, что, если результат на уровне 4 мг/л, все в порядке, а если выше – ничего хорошего, велик шанс рака простаты.

Несколько лет назад с PSA была неприятная история, которую он не очень любил вспоминать. В больницу пришел новый уролог, который долго работал в онкологической клинике и поэтому сразу погнал всех пациентов сдавать анализ крови на PSA. Попал в эту выборку и Андрей Семенович. Пошел, сдал, а результат – 8,4 мг/л. Он с содроганием вспоминал, как стоял перед Анной Ивановной и урологом, словно ученик, разбивший футбольным мячом стекло, перед директором школы и классным руководителем. Дымов сбивчиво начал говорить, что последние тридцать пять лет под его началом трудились больше ста лаборанток, и они все путали колбы, реактивы, пипетки и часто выдавали дурацкие результаты. Может, сходить и пересдать анализ в другом месте? Все это говорилось таким жалким тоном, что было противно и гадко себя слушать. Тем не менее уролог сдался.

– Ладно, – сказал он. – Идите в центр на Сикейроса и пересдайте, хотя я мало верю, что это что-то изменит.

Андрей Семенович пулей вылетел из кабинета, успев сказать «спасибо» и услышать в ответ недоуменное «За что?» Анны Ивановны. Минут через пятнадцать он уже был в названном центре, чуть не сшиб какую-то старушку в дверях, заплатил в кассе за анализ и, не надев бахил, рванул на второй этаж в нужный кабинет. Постучался, вошел. Увидев молоденькую медсестру за лабораторным столиком, произнес, стараясь выговаривать слова как можно спокойнее:

– Я, наверное, к вам, милая девушка. Мне анализ крови на PSA, пожалуйста.

Но «милая девушка» оказалась не очень-то милой. Не пригласив его сесть, она сказала:

– Это лабораторное помещение, здесь нельзя находиться без бахил. У вас есть бахилы?

– У меня нет бахил, – убитым голосом произнес Андрей Семенович, – но зато есть анализ PSA в количестве 8,4 мг/л, а к вам я пришел сделать его повторно. Не гоните меня, пожалуйста, – взмолился он.

И тут же загадал: если погонит за бахилами, все плохо, а если удастся ее уговорить, хорошо. Однако медсестра была непреклонна:

– Бахилы можно купить внизу за пять рублей. Наверное, у вас есть пять рублей? – то ли утвердительно, то ли вопросительно произнесла она.

Андрей Семенович разглядел надпись на бейдже: «Алла».

– Аллочка, милая, не гоните меня. У меня старшую дочь зовут Аллой. Она тоже врач, – сам того не сознавая, он пытался льстить медсестре. – Хотите, я потом куплю двадцать бахил? Надену их все на руки и ноги, приду к вам на четвереньках, – неудачно пошутил он. – Только сначала сделайте мне анализ.

Вообще-то за последние лет двадцать он привык разговаривать с женщинами не в просительном, а скорее в «предлагательном» или даже повелительном тоне. Чувствуя его силу, напор и энергетику, обычно они делали то, что от них требовалось. Но сейчас был другой случай, и Андрей Семенович это понимал. Перед симпатичной девчушкой двадцати пяти лет стоял не генеральный директор крупной компании, а толстый 57-летний мужчина (к счастью, хоть не лысый) с большим содержанием онкомаркера в крови. Все остальное – его должности, диссертации, деньги, хорошая машина, почетные звания, членство в элитном клубе, уверенность в себе – даже не отошло на задний план, а девальвировалось.

Вероятно, что-то в его облике или бессвязном бормотании тронуло сердце молоденькой медсестры.

– Ладно уж. Раз пришли, садитесь, – велела девушка, доставая жгут и шприц. – Да вы не волнуйтесь: этот анализ ничего не значит. Знаете сколько у меня перебывало таких больных, как вы? Анализ плохой, а они здоровы. Только в следующий раз приходите в бахилах.

– Лучше бы нам, Аллочка, в следующий раз встретиться где-нибудь в другом месте и по другому поводу, – Андрей Семенович снова почувствовал прилив сил.

Он выдал двусмысленную фразу не потому, что хотел пофлиртовать. Упаси Бог! Только этого сейчас не хватало. Просто показалось, что со стороны он выглядит жалким, а таким Андрей Семенович никогда не был и быть не хотел, изменять себе самому не собирался. Как поется в песне: «Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому».

– Спасибо, милая Аллочка, – быстро справившись с минутной слабостью, произнес Андрей Семенович, застегивая рукав рубашки. – Когда будет готов результат?

– Сегодня среда, завтра будем делать. Вы в пятницу приходите, – ответила Алла, колдуя с пробиркой, полной взятой у него крови.

– Спасибо еще раз, миленькая, что не выгнала меня без бахил, – попрощался Андрей Семенович.

– До пятницы.

Эти два дня были точно не самыми легкими в его жизни. Ситуация осложнялась тем, что в пятницу, во второй половине дня, ему предстояло дать ответ очень серьезному человеку о покупке здания – берет он его или нет. Эта сделка была связана с большой суммой залога, оформлением кредита и т. п. Очень вовремя! Хотя разве болезнь приходит вовремя, да еще такая?

В пятницу, в 11.55, он подъехал к медицинскому центру. Пересиливая себя и внимательно глядя перед собой, не бежит ли наперерез темная кошка, поднялся на второй этаж. Вот и нужный кабинет. Надо постучаться, сглотнуть слюну и, широко улыбаясь, открыть дверь и сказать: «Здравствуйте, Аллочка!»

Но, открыв дверь, он не успел поздороваться. Аллочка словно ждала его и сразу выпалила:

– 4,42. Почему вы не радуетесь?

Милая, светлая девочка. Он не радовался потому, что на радость не было сил. Просто на долю секунды застыл, готовый расцеловать все веснушки на ее добром лице. Не как мужчина или отец, а как хомо сапиенс, несказанно благодарный другому хомо сапиенс за сопереживание.

– Спасибо, милая Аллочка, – он слышал свой голос, но ему казалось, что говорит кто-то другой. – Спасибо, дорогая. Дай Бог тебе счастья. Ты добрая девочка. Я сейчас приду.

Будто первоклассник, услышавший звонок на переменку, он пулей слетел по лестнице в вестибюль, к ларькам, торговавшим конфетами, и с полным пакетом сладостей вернулся к Аллочке, а затем помчался в больницу к Анне Ивановне. Не выдержал – позвонил ей с дороги.

Влетев в кабинет к урологу, Андрей Семенович буквально припечатал к его столу бумажку с результатом анализа:

– Вот! 4,42.

– Ну ладно, – внимательно изучив результаты анализа, пробурчал уролог. – Я-то хотел отправить вас на биопсию. Агрессивная процедура, скажу я вам. В общем, идите.

Выскочив из его кабинета и поклявшись ни при каких обстоятельствах больше там не появляться, Андрей Семенович отправился на работу.

Через год он повторил анализ: 3,2 мг/л. Успокоился. Не совсем, конечно, но полегчало. Сейчас, спустя еще один год, он решал: ехать сначала на работу, а потом к Анне Ивановне или наоборот? И еще, что за второе облачко его тревожит? Не вспомнить. Ладно, об этом потом.

«У меня все в порядке. Я целый год принимал лекарства, – убеждал он себя, а в голове почему-то вертелось число 2,7».

«Поеду сначала на работу, а потом к Анне Ивановне», – думал Андрей Семенович, открывая дверь машины. Но, едва сел, услышал будто со стороны прозвучавший собственный голос, обращающийся к водителю:

– К Анне Ивановне, Ванечка.

В отделении Анны Ивановны царила напряженная, деловая и немного праздничная атмосфера, как бывает в учреждениях в последний день перед отпуском, особенно коллективным. По привычке энергично шагая, Андрей Семенович прошел в отделение, дошел до сестринского поста и сделал дежурный комплимент насчет стройности ножек медсестре Валечке, хотя мысли его в этот момент раздирались между величиной PSA, которую ему должны были сообщить, и утренним облачком. Он никак не мог вспомнить вторую причину для беспокойства.

И тут он столкнулся лицом к лицу с уже замученной с утра Анной Ивановной. Всех больных нужно было выписать, дать рекомендации по лечению, снабдить рецептами и, что самое важное, напутствовать, ободрить так тепло, как умела делать лишь она. А еще одарить на прощание своей замечательной улыбкой.

Обычно при встрече или телефонном звонке он спрашивал ее: «Как поживаете, Анна Ивановна?» Она ему отвечала: «Потихонечку, Андрей Семенович. А как вы себя чувствуете?» И только после этого у них начинался серьезный разговор. Но сегодня, то ли Анна Ивановна торопилась, то ли по другой причине, она без вступления перешла к делу:

– Анализ PSA неважный: 5,64 мг/л. Вам нужно дойти до вашего уролога.

Большая капля холодного пота поползла по спине Андрея Семеновича. Он ждал, что ему, как обычно, скажут что-то вроде «надо решать проблемы по мере их поступления» или «анализ – не диагноз». Однако она молчала и вела себя отчужденно.

Пытаясь переломить ситуацию, Андрей Семенович начал пересказывать историю двухлетней давности. Он клял вечно ошибающихся при выполнении анализов лаборанток и говорил о битой посуде, понимая, впрочем, что разговор не к месту и не ко времени, а главное, бесцельный и глупый. Чего он хотел от Анны Ивановны – индульгенции? Так она не папа римский, чтобы ее выдавать. И неизвестно, помогла бы ему в этой ситуации индульгенция.

Андрей Семенович никогда особенно не вникал в то, что ему говорила Анна Ивановна, а информацию черпал в добрых серых глазах. Но сейчас ее глаза, хоть и открытые, были пусты – в них не удалось ничего прочесть. Это напугало его гораздо больше, чем PSA, равный 5,64 мг/л.

Андрей Семенович предпринял последнюю попытку: сказал, что через неделю улетает в отпуск, и его не будет в Петербурге почти месяц, поэтому нет смысла срочно бежать к урологу. Он спросил, дает ли она ему месяц, прекрасно понимая, что вопрос, мягко говоря, кретиничен: 57-летний мужик сам должен принимать подобные решения. Ему даже слушать себя в тот момент было противно и тошно. Речь его была путаной и нервной, что неудивительно. Но при чем тут Анна Ивановна, у которой и без него тысяча дел и пятнадцать больных?

Он замолчал и тут же, чего ранее не бывало, Анна Ивановна резко, даже грубо прервала его, воспользовавшись маленькой паузой:

– Андрей Семенович, я вас очень прошу: дойдите до уролога.

Стало очевидно, что говорить дальше бесполезно. Если он не хочет идти к урологу и продолжать обследование, это должно быть его решение и ответственность. И не надо ничего перекладывать на плечи этой милой и уставшей женщины.

Поблагодарив Анну Ивановну, он пожелал ей хорошего отпуска и попросил разрешения позвонить один раз, пока она будет отдыхать. Потом сказал: «До свидания», повернулся и пошел к выходу, стараясь не сутулиться и не быть угрюмым. Навстречу шла Валечка, и он, желая скрыть свое состояние, повторил свой комплимент: «Валечка, тебя бы надо поместить на рекламу, на пляже, чтобы видны были твои очаровательные стройные ножки, и написать: „Отдыхайте на самых дорогих курортах мира!“»

Она ответила ему что-то, что полагается говорить в таких случаях, и Андрей Семенович подумал про себя: «Молодец. Держишься на уровне». Хотя, видит Бог, его мысли были далеки от женских ножек.

Выходя из отделения, Дымов почувствовал, что его как током ударило. Он вдруг понял, что за второе облачко зависло над ним. Лет пять назад из Таллина в гости приехала сестра его тещи, по возрасту – старушка восьмидесяти лет, а по факту – излучающая протуберанцы энергии молодайка не старше тридцати. Когда после отделения Эстонии жизнь русскоязычного населения стала совсем кислой, 70-летняя Лизавета Ивановна освоила компьютер и закончила курсы гадания по руке, астрологии и еще чего-то подобного.

Воспитанный в духе диалектического материализма, Андрей Семенович, хоть и верил в приметы, оккультные науки всерьез не принимал. В душе он был верующим человеком, считал, что есть высшее начало, и Бог должен быть не в голове, а в сердце каждого человека. Причем заповеди Христовы он старался соблюдать. Однако не выдержал напора энергичной тети и позволил ей погадать по руке. В конце она сказала ему: «Бойтесь 57-летнего возраста». Вот что сидело в нем – вот какое облачко!

Ссутулившись, Андрей Семенович быстро направился к машине. Работать-то все равно надо. Или, точнее, тем более надо.

Через полчаса он был на работе. Пружинистым шагом прошел в свой кабинет, по пути бросил что-то обычное секретарю. У него действовало железное правило: перед подчиненными шеф всегда должен быть здоров и подобающе одет: костюм и рубашка с галстуком. Это как форма для военного. Никаких футболок, джинсов и прочих современных наворотов. А главное, шеф обязан всегда быть в хорошем настроении и излучать уверенность в завтрашнем дне. Иначе сотрудники начнут искать чего-нибудь на стороне, что вредно для компании. Он был очень ревнив, и от тех, кто «поглядывал налево», старательно избавлялся.

Около получаса Андрей Семенович работал со срочными бумагами. Затем вызвал финансового директора, и они обсудили платежи. Наконец он остался в кабинете один.

«Ну что, – подумал Дымов, – кокетничать не перед кем, советоваться не о чем и, по сути дела, не с кем, кроме как с урологом. Поэтому нужно прекращать валять дурака и звонить шефу клиники «Вирайл», доктору Жизневу, который, по его (и не только) мнению, был первоклассным врачом-урологом. К тому же он долго стажировался и работал в известной американской клинике».

Вспоминая историю знакомства с Жизневым, Андрей Семенович расценивал ее как чудо и знак свыше, дарованный судьбой. В 1995 году его друг, Олег Николаевич Вартанов, которого в узком кругу называли просто Николаичем, ушел на пенсию и пропал. Дома его не было, мобильный не отвечал, хотя Андрей Семенович звонил много раз. Он справедливо считал, что человек, который отработал более сорока лет на таких должностях (Николаич в двадцать пять лет стал главным инженером завода, в тридцать четыре года – генеральным директором), резко отойдя от дел, может впасть в апатию, и это негативно скажется на его здоровье. Поэтому Дымов упорно названивал Николаичу, желая обсудить несколько рабочих вопросов. И делал это не только для того, чтобы тот не сомневался – несмотря на пенсионное удостоверение в кармане, он по-прежнему в обойме. Андрей Семенович был уверен, что его компании может быть полезен жизненный и профессиональный опыт старшего друга, его технические знания.

Вдруг месяца через три Николаич объявился в Петербурге, нашел Андрея Семеновича и пригласил его на ужин в ресторан гостиницы «Европа».

– Куда вы исчезли, Олег Николаевич? – набросился Андрей Семенович на друга. – Небось с аппетитной молодайкой обживал необитаемый остров?

– Если бы, – ответил Николаич. – Пойдем-ка сядем. Выпьем для аппетита по сто пятьдесят с прицепом, и я все тебе расскажу.

Как выяснилось, у Николаича был рак простаты. Оперировали его в Америке. Сопровождающим был хороший петербургский врач, то ли уролог, то ли геронтолог, который сам долго работал в Штатах.

– Надо бы тебя с ним познакомить, – сказал Николаич. – Вдруг когда-нибудь понадобится. А пока пусть расскажет, как нам с тобой по-научному с бабами обращаться. Правда, хоть мы с тобой, в отличие от него, Военно-медицинскую академию не кончали, насчет баб сами можем доктора чему-нибудь научить. Заодно выпьем вместе.

Услышав, что врач, долго работавший в Штатах, может ему понадобиться, суеверный Дымов решил с ним не знакомиться: не буди лихо, пока оно тихо. Боялся Андрей Семенович всего этого.

Года два назад он попросил врача, который лечил его семью более десяти лет, порекомендовать хорошего уролога. Добрейший Эдмонд Протасович выполнил просьбу и записал его к врачу. Но, как на зло, за десять минут до того момента, когда Андрей Семенович должен был выехать из офиса, к нему ввалилась толпа сотрудников с завода, с которым он четыре года поддерживал тесные связи. Какой врач?! Секретарь стала спешно накрывать стол прямо в кабинете. Предполагалось, что здесь будут только бутерброды, а на основное блюдо они поедут в ближайший ресторан.

Андрей Семенович позвонил семейному доктору с просьбой перезаписать его на другой день.

– Вы знаете, может, это и к лучшему, – ответил Эдмонд Протасович. – Я запишу вас к самому шефу.

Через пару дней они вместе приехали в клинику «Вирайл» на улице Подковырова. В регистратуре Андрей Семенович обратил внимание на одну из фотографий, висевших на стене: мужчина тридцати пяти – сорока лет, снятый на фоне какой-то американской клиники. Память услужливо напомнила ему рассказ Николаича о докторе из Штатов. Но Андрей Семенович отмахнулся от воспоминания: «Мало ли в Петербурге врачей, которые бывали в Америке?».

Их позвали в кабинет Жизнева. За столом сидел крепко сбитый мужчина, явно когда-то занимавшийся спортом. По привычке Андрей Семенович протянул доктору свою визитную карточку. Как только Александр Владимирович взял ее в руки, тут же сказал:

– Я слышал о вас много хорошего – от Николаича.

Тот самый врач! Все-таки Земля маленькая и очень круглая.

Они сразу понравились друг другу. Андрей Семенович почувствовал в докторе крепкого профессионала – на таких людей у него был нюх. Александр Владимирович тоже разгадал своего пациента. На прощание он сказал:

– Вам бы прийти ко мне через полгодика, но ведь не придете. Можете не обещать. У вас командировки, наука, бизнес, приемы. Ну дай вам Бог.

Он крепко пожал руку Андрея Семеновича и этим еще больше ему понравился. Рукопожатие дает первое представление о человеке: у настоящего мужика оно должно быть крепким. У Дымова была своя идея на этот счет. Руку при встрече начали протягивать в древние времена, показывая, что в ней нет оружия. Хорошо, оружия нет, но рука должна быть сильной, чтобы дать понять: если что пойдет не так, возможны варианты и без него. Что-то вроде: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути».

Андрей Семенович набрал телефон Жизнева, напомнил о себе и, не называя причину визита, договорился о встрече в 6 часов вечера.

Весь день, трудный и предкомандировочный, он работал с остервенением, пытаясь хотя бы на время забыть утренний разговор с Анной Ивановной. Но не тут-то было! Число 5,64 впечаталось в памяти и не желало исчезать, как Андрей Семенович его оттуда ни гнал. Это крепко мешало. Он, достаточно сильный и волевой человек, ничего не мог поделать.

«Ну его на фиг, – подумал Андрей Семенович около пяти. – Поеду пораньше, так будет легче».

Он попросил секретаря вызвать машину и через 30 минут входил в «Вирайл».

Жизнев стоял у регистратуры, словно поджидая его.

– Здравствуйте, Александр Владимирович. Как поживаете? – Дымов говорил спокойным веселым голосом, а сам лихорадочно подыскивал тему для продолжения разговора, не связанную с причиной своего визита.

Жизнев выглядел усталым. Он был явно не настроен поддерживать светскую беседу.

– У вас что-то не так, Андрей Семенович? – в лоб спросил он.

– Видите ли, – игриво начал Дымов. – Сделал я PSA, а мне говорят «5,64». Вот я и думаю, не многовато ли?

– Нужно делать биопсию, – резко, словно выстрелом, прервал его Жизнев.

Андрей Семенович рассказал ему историю двухлетней давности – о переделанном анализе, своем тридцатипятилетнем опыте работы с лаборантками, которые только и делают, что ошибаются, поэтому их надо контролировать, а анализы переделывать.

Желая перевести разговор в другую тональность, он хотел сказать что-нибудь двусмысленное о хорошеньких лаборантках, но не успел – Жизнев снова его прервал:

– Андрей Семенович, нужно делать биопсию.

Дымов немного растерялся, что бывало редко, а в последние годы, когда он стал заниматься коммерцией, такого почти не случалось. Он взялся разрабатывать новую тему – бессмысленно что-то делать, так как он уезжает на месяц.

– Ведь так, Александр Владимирович?

Но Александру Владимировичу, видимо, надоели препирательства. Да что там – бессмысленность вялотекущего спора была очевидна для обеих сторон.

Жизнев повернулся к регистратору:

– Танечка, дай, пожалуйста, журнал биопсий.

Взглянул на Дымова:

– Есть время на завтра, 10 часов утра. Вас устраивает?

Андрею Семеновичу стало ясно: нужно соглашаться либо уходить – входная дверь из-за страшной жары была широко распахнута. Как же она манила.

Удерживать в клинике силой или уговорами его никто не будет. Всем своим видом Жизнев показывал, что в его деньгах он не нуждается. Но главное, как человек, всю жизнь занимавшийся точными науками, Андрей Семенович понимал: доктор прав, на его месте он повел бы себя точно так же или даже более резко. В конце концов, речь идет о его здоровье. Тем противнее и глупее выглядело его поведение.

Надо было кончать балаган.

– В десять? Вполне. Спасибо, Александр Владимирович. Всего хорошего, извините за сомнения. До завтра, доктор.

Он повернулся и вышел из клиники. В конце концов, сегодня пятница. Нелегкий рабочий день закончился, и надо ехать домой – реализовать конституционное право на отдых.

Андрей Семенович не успел сесть в машину, как раздался звонок на мобильный.

– Папусик, миленький, ты, наверное, забыл, что твоей младшей доченьке послезавтра исполняется восемнадцать лет, и не подумал, что ей надо купить хороший подарочек? – щебетал в трубке голосок дочери. – И вообще, куда ты пропал? Мы ждем тебя, не садимся ужинать.

– Ну что ты, доченька, разве я могу забыть про твой день рождения? – пересилив себя, ответил Дымов. – Я сейчас приеду, и мы все обсудим.

– Но сначала поужинаем, папусик. Мы с мамочкой приготовили тебе что-то очень вкусное, а вот что, я не скажу – это секрет. Приедешь и попробуешь.

– Хорошо-хорошо, конечно. Я буду минут через сорок.

От одной мысли о еде становилось не по себе. Андрей Семенович не представлял, как будет запихивать в себя это вкусное. Но делать нечего. Он должен не только оценить кулинарные способности своих женщин, но и похвалить их.

Когда умер отец, и на плечи Андрея легла забота о больной матери и сестре, ему было пятнадцать лет. Это закалило юношу. Он уже в девятом классе знал, что свои проблемы должен решать сам, а близких необходимо ограждать от неурядиц, которыми в молодые годы его щедро «баловала» жизнь. Такое поведение по отношению к близким стало частью его натуры. Вот почему со всеми неприятностями и тревожными вопросами, какие можно скрыть от жены, Андрей Семенович разбирался сам. Зачем грузить супругу и подрастающих дочерей проблемами, решать которые он будет сам? События сегодняшнего дня тоже должны остаться тайной для семьи. Будет ли ему тяжело это скрывать? Конечно. Но на то он и мужик – глава семьи. Такова доля, определенная Всевышним, который создал его мужчиной.

За ужином они обсуждали, что купить дочке на день рождения и где его отмечать. Ни по выражению лица, ни по интонациям Андрея Семеновича никто из домашних не догадался, что его мысли были очень далеки от семейного торжества и вкусной творожной запеканки. Пока семья в полном составе сидела за столом, Дымов мечтал об одном: посоветоваться с кем-нибудь, делать ли завтра биопсию.

Если бы Андрея Семеновича спросили, зачем ему нужен совет, он, наверное, не смог бы ответить. После встречи с Жизневым он прекрасно понимал, что биопсию делать надо и тянуть с этим до окончания отпуска бессмысленно. Ведь после почти месячного отсутствия на работе появится гора неотложных дел и пара срочных командировок, которые не отложить. И что в результате? Двухмесячное затягивание с ответом на вопрос. Глупо.

За тридцать пять лет работы в НИИ, где все важные вопросы официально разбирали на ученом совете, то есть коллегиально, Андрей Семенович привык, принимая решение, для проформы с кем-нибудь советоваться. Сейчас он поступит так же.

Под предлогом необходимости срочно написать статью Андрей Семенович закрылся в комнате и набрал номер Эдмонда Протасовича:

– Помните, как познакомили меня с доктором Жизневым? Сегодня я был у него. Меня направила к нему Анна Ивановна. Он (Дымов соврал для вежливости) просил привет вам передать. Мой последний PSA равен 5,64. Но вы же помните, как я его переделывал?

И Андрей Семенович в третий раз за день затянул песню про ошибающихся лаборанток и месяц грядущего отсутствия, от которой его самого уже тошнило.

Добрейший Эдмонд Протасович молча слушал, и Андрей Семенович представлял себе, как доктор покачивает своей большой лысоватой головой в такт его словам, а может, еще и ногой в уютной домашней тапке. Покачивает и думает, как бы повежливее послать разговорчивого пациента, причем, с точки зрения самого Андрея Семеновича, вполне заслуженно.

– Вам, конечно, виднее, – наконец вклинился в монолог Андрея Семеновича Эдмонд Протасович. – Делайте как вам удобнее. Может, действительно есть смысл подождать начала сентября. Месяц в этой ситуации ничего не решает. Можно и анализ на всякий случай пересдать.

Дымов решил, что благословение получено, но вдруг, прощаясь, Эдмонд Протасович достаточно жестко для своего мягкого характера сказал:

– Но лучше не тяните. Знаете, всякое бывает. Я стучу по деревяшке.

Закончив разговор, Дымов с минуту слушал короткие гудки в трубке, пока не сообразил, что ее надо положить. Такие слова в переводе с языка Эдмонда Протасовича могли значить одно: «Беги срочно».

«Позвонить Анне Ивановне или нет? – думал Андрей Семенович, прохаживаясь по комнате. – Нет. Зачем ее мучить и тратить кредит хорошего отношения? Что еще я хочу услышать? В конце концов, завтра она улетает в отпуск. Может, сейчас чемодан собирает, и у нее нет времени переливать из пустого в порожнее».

Но все-таки он не выдержал и позвонил, рассчитывая, что Анна Ивановна скажет ему своим привычным успокаивающим голосом: «Андрей Семенович, надо сделать этот анализ и забыть».

Он услышал эти слова только минут через двенадцать разговора. А до этого текла все та же бессмысленная беседа о переносе анализа на сентябрь и нерадивых лаборантках.

Спохватившись, что и терпение ангела имеет границы, Андрей Семенович пожелал доктору хорошего отпуска, раз десять извинился за назойливость и повесил трубку.

«Ну что, Бог троицу любит», – подумал Андрей Семенович и набрал номер Марины.

Они познакомились года два назад: Дымов пришел к массажистке, которая оказалась кандидатом наук и представилась врачом-вертебрологом. Потом, видимо желая произвести впечатление, Марина стала объяснять причины его проблем, а в конце лекции заявила, что все болезни – от позвоночника.

– Что вы говорите? – тут же оседлал ситуацию Андрей Семенович. – Когда я был такой же молодой, как вы, и, кроме того, длинноногий да политически грамотный, считалось, что все болезни от нервов и только сифилис – от удовольствия.

Марина прыснула, помягчела, и после нескольких сеансов массажа они подружились. Кроме того, он стал ее советником, дуэньей и кредитором. Хорошо зарабатывая, она бестолково тратила деньги и частенько сидела на мели.

Марина быстро прервала монолог Андрея Семеновича, в котором он напирал на бессмысленность биопсии, и применила хорошо известное в России средство – стала крыть его матом. Что самое удивительное, ему полегчало.

– Да вы просто трусите, как все мужики. Несмотря на ваши степени и должности, – орала она в трубку. – Вам бы, мать вашу, родить хоть раз! Сразу все поняли бы. Чего боитесь? Что вам в ж… залезут? Некоторые мужики за это еще и деньги платят!

После этого они оба расхохотались. Чтобы выйти из неловкого положения, в которое сам себя загнал, Андрей Семенович перевел разговор на странные привычки патрициев, а потом на лесбиянок. Несколько минут они мило общались.

Андрей Семенович понимал, что грубостью Марина пыталась задеть его мужскую гордость, подталкивая к обследованию. Невероятно, но это подействовало. Он отвесил ей пару неуклюжих комплиментов и попрощался. Ладно, пора кончать с этим словесным онанизмом, решил Дымов. По его мнению, назвать иначе то, чем он занимался, было невозможно.

Он снова снял трубку и набрал номер водителя:

– Завтра в 9 утра приезжай за мной, Ванечка. Поедем в город.

Теперь спать и ни о чем не думать.

На следующий день ровно в 9.55 он вошел в регистратуру клиники «Вирайл», где его ждал Жизнев.

– Я думал, вы не придете, струхнете в последний момент, – начал доктор.

– А я знал, что вы так подумаете, и пришел из принципа.

Они рассмеялись, и смех снял напряжение, которое вклинилось в их отношения вчерашним вечером.

– Идемте, – сказал Жизнев. – И не бойтесь: это не так больно, как все думают.

– А я и не боюсь.

И началось… Сама процедура, как бы получше выразиться, явно перекочевала в медицину из пыточного арсенала гестапо или инквизиции. Доктор всаживает в тело пациента, а правильнее сказать – пытуемого – палку, на конец которой насажено что-то типа шприца, а затем выхватывает изнутри кусок живого мяса и помещает его на предметное стекло, которое молча держит в руках сестра.

И так целых двенадцать раз. Кто через это проходил, никогда не забудет. Правда, Жизнев успокоил, сказав, что японцы делают это сорок восемь раз. И хотя, как технарь, Андрей Семенович понимал, что чем больше проб, тем выше точность анализа, в тот момент он не завидовал мужчинам Страны восходящего солнца.

«Спасибо хоть сестра среднего возраста», – одобрил он выбор Жизнева. А то однажды зашел в частную клинику, обещавшую продлить жизнь до 200 лет, так там у всех медсестер униформа состояла из юбки, едва прикрывавшей пупок, причем чувствовалась готовность расстаться с одеждой вовсе в обмен на содержимое клиентского кошелька. После первого же приема Андрей Семенович закончил посещение той клиники: и так все ясно. Да, такой медсестры тут только и не хватало.

Ну вот, вроде бы двенадцатый, последний по счету удар гарпуном, и, наконец, Жизнев произнес:

– Можно вставать, одевайтесь.

Доктор потрепал Андрея Семеновича по коленке и очень тепло сказал:

– У вас простата мягкая. Все будет в порядке. Если появятся вопросы, не стесняйтесь и звоните мне на мобильник.

– Помочь вам одеться и дойти до регистратуры? – предложила сестра.

– Что вы! – Андрей Семенович выступил в своей манере. – Да я вас сам на руках, куда скажете, донесу.

С Жизневым договорились так: он не будет беспокоить доктора в отпуске, а позвонит в первых числах сентября. На этом попрощались. Дымов, чуть пошатываясь, пошел к выходу.

«Хорошо, что я не японец, – подумал он, – а то до сих пор подвергался бы мучительному обследованию».

Андрей Семенович вышел из «Вирайла» на улицу. Хотел сесть в машину, но что-то его остановило. Что? На улице Подковырова (или как там ее сейчас называют?), где находилась клиника, прошло его детство. Недалеко отсюда он родился, здесь прожил восемнадцать лет, кончил школу с медалью и поступил в университет – тогда единственный на весь город. Здесь было все: и горе, и радости.

Пора садиться в машину и ехать – дел много. Но вместо этого он начал вспоминать эпизоды из школьной жизни и поступление в университет.

«Это что такое? Подведение итогов? Тьфу-тьфу-тьфу!» – Он автоматически собирался постучать по дереву, но протянутая рука будто натолкнулась на каменную стену. В конце июля дерево имело осенний вид: листья желто-зеленые и готовые опасть. Больное дерево или… кто-то намекает ему на осень жизни? Ведь рядом совершенно нормальные деревья. На мгновение страшно захотелось выпить. Нет – даже напиться до бесчувствия.

Усилием воли Андрей Семенович переломил себя и чуть не закричал на всю улицу.

«Тебе Жизнев сказал, что все будет в порядке? – с яростью убеждал он самого себя. – Веришь ему или нет, другой вопрос. И нечего устраивать сцену подведения итогов, вспоминать классиков с их „Осенью патриарха“.

Лето сейчас, лето, – продолжал внутренний монолог Дымов. – Мало ли какой идиот кинул полкило соли под дерево. „Пошел в машину, к такой-то матери“, – скомандовал он себе!»

Предстояло выбрать дочке подарок и забыть обо всем до 31 августа. Хотя нет, 31-го он уже вернется. Звонить Жизневу прямо из аэропорта? Не годится! Тогда в четверг? Вроде бы четверги, как и понедельники, считаются тяжелыми днями. Ты позвонишь Жизневу лучше в пятницу, 2 сентября, и не с утра. Сначала надо отправить документы в банк и посмотреть почту. В общем, 2 сентября, часиков в 12–13. А до этого – никаких простат, PSА и иной дребедени! И никто не должен ничего заметить. Еще не хватало испортить отпуск семье, все больше распаляясь и кляня себя за малодушие, думал Андрей Семенович.

В детстве мальчики из его класса учили наизусть и декламировали письмо Онегина к Татьяне. Андрею Семеновичу, тогда просто Андрею, очень понравилось одно из наставлений, которыми Евгений щедро одарил девушку: «Учитесь властвовать собой». Можно сказать, что эти слова стали одним из девизов его жизни.

«Так властвуй же собой, твою мать!» – чуть не крикнул сам себе Андрей Семенович и рванул дверь машины на себя.

– В Гостинку, Ванечка, – сказал он водителю. – Будем искать Нине подарок. Восемнадцать лет бывает раз в жизни.

Андрей Семенович решил думать о другом, переключиться. И вдруг какой-то голос, идущий прямо из его собственной головы, спросил:

«Интересно, а была ли у Онегина простата?»

«Была, черт возьми, была, – сам себе ответил Андрей Семенович. – Ведь приставал же он со вполне определенными целями к уже замужней Татьяне Лариной.

Все, хватит про это, – мысленно взмолился Андрей Семенович. – Думай о чем-то другом».

И вдруг он ощутил, что кроме него и Ванечки в машине по-хозяйски, вольготно обосновался третий. Этим наглым непрошеным пассажиром был страх. Его Величество Страх. Он, Дымов, должен и будет с ним бороться. Только сумеет ли победить в этой схватке?

Легко давать указания другим властвовать собой. Себе – немножко труднее, но тоже возможно. Но принять этот призыв к исполнению и следовать ему – неимоверно трудно. Внезапно Андрей Семенович понял, что ближайшие тридцать семь дней до звонка Жизневу ему жить с этим страхом, он будет преследовать его, «как тень или верная жена», ходить по пятам и ни на шаг не отступать. Андрей Семенович думал о том, что на этот раз у него, в общем-то достаточно волевого человека, может не хватить сил побороть эту вязкую субстанцию, которая, проникнув в каждую пору его тела, вот уже второй день заполняла его целиком. И, что хуже всего, страх отравлял его сознание. Вцепился в него и не хотел отпускать. Прав был Гоголь, когда писал, что страх прилипчивее чумы.

За день до отъезда Андрея Семеновича в отпуск в Петербург из Израиля прилетел его давний друг Павел с женой. Они давно мечтали съездить в Финляндию с супругами и, ничего не делая, отдохнуть несколько дней на суровой и прекрасной северной природе, вдоволь накупаться в аквапарке хорошего SPA-отеля и всласть поговорить.

А поговорить им было о чем: они дружили больше тридцати лет, были очень близки и после Павликова отъезда в Израиль друг по другу скучали. Жена Павлика говорила, что их отношения – пример настоящей мужской дружбы.

Однако поездку с женами на природу снова пришлось отложить. Из-за командировок и отпуска Андрея Семеновича на этот раз время «стыковки» друзей составляло лишь сутки. Конечно, в другой ситуации он затащил бы их домой и оставил ночевать – чисто номинально, так как они всю ночь пили бы водку, закусывая изощренными вкусностями, в приготовлении которых жена Андрея Семеновича была большой мастерицей.

Между длинными тостами они, постоянно перебивая друг друга, разговаривали бы обо всем, о чем можно и нельзя… Потом, если бы совсем не напились, может быть, начали бы петь то «Хава Нагилу», то «Катюшу». Жены при этом выражали бы свое глубокое неудовольствие, и утром супруга Андрея Семеновича отпаивала бы их огуречным рассолом вперемешку с пенталгином, а Павликова Надя крыла матом проклятых пьяниц, от которых нет в жизни покоя ни днем ни ночью. И Павел улыбался бы виновато, а «верный ленинец» Андрей Семенович, усвоивший высказывание вождя о том, что «нападение – лучший способ обороны», кричал на обеих женщин:

– А куда вы смотрели, когда замуж выходили? Вот и терпите теперь, дуры.

К обеду они бы протрезвели, чинно попили чаю, долго целовались при расставании, у женщин навернулись бы слезы. И потом водитель Андрея Семеновича отвез бы гостей к их родственникам, у которых они обычно останавливались. Так бывало уже не раз.

Однако на следующий день вся семья улетала. Ему-то что, а жене надо собираться. Но главное, Андрей Семенович вряд ли бы выдержал разгульную ночь после всех своих «предстательных» событий. Сейчас ему была больше по душе таблетка снотворного, чтобы забыться – как можно быстрее и на максимально долгий срок.

Поэтому они с женой пригласили Павла и Надю в хороший ресторан. Чтобы загладить свою «вину» за то, что не позвали близких друзей домой, они с женой организовали роскошный ужин – заказали чуть ли не все меню. Андрею Семеновичу очень хотелось поговорить с Павлом о РSA и биопсии, поделиться проблемами и, вероятно, переложить часть собственных переживаний на плечи близкого, но все же не родного человека. Но что-то остановило. Может, просто не хватило характера.

Он завел общий разговор о простате и о том, чем ее лечат в Израиле в их возрасте (Павел был на тринадцать лет старше). Ведь этой болезнью природа щедро «наградила» почти всех мужиков. Павел обещал прислать лекарство, которое принимал сам и все их общие знакомые.

Но это было не из той оперы. Тема была исчерпана.

Перед встречей с Павлом Андрея Семеновича волновало, сможет ли он забыть о своих проблемах, сидя с женой и друзьями в ресторане. Была жива надежда на несколько часов пусть относительного, но покоя. Однако, увы: часть его сознания выпивала и закусывала, рассказывала о детях и работе – в общем, говорила все то, что говорят близкие люди после долгой разлуки, а вторая половина думала о Жизневе, PSA и результатах анализа.

Так продолжалось и потом – весь отпуск. Сознание и мысли Андрея Семеновича раздвоились. Одна его часть радовалась восемнадцатилетию дочки, развлекала семью на Майорке – наверное, вполне удачно, ведь жена, дочки и внучка то и дело покатывались со смеху. А он в это время думал о другом: о том, как кто-то берет кусочки его тела, обрабатывает их чем-то, помещает на предметное стекло и рассматривает под микроскопом. А потом пишет, пишет, пишет диагноз, думая в это время о чем-то другом: может быть о вчерашней ссоре с женой и завтрашней встрече с любовницей – да о чем угодно, только наверняка не о том, что его знания, его глаза, его авторучка решают в этот момент судьбу другого человека. Да разве только судьбу!

Если бы он был на работе, то ему было бы легче, ведь дело – лучшее успокоительное. Но он отдыхал, был до неприличия долго свободен – целых три недели. Они дались ему тяжело, несмотря на близких и бесконечно дорогих людей вокруг. Если бы удалось все рассказать, ему стало бы легче, зато им – несоизмеримо тяжелее. А этого Андрей Семенович допустить не мог.

Находясь в отпуске, он много раз набирал телефон Жизнева, и его палец уже тянулся к зеленой кнопке вызова, но в последний момент он быстро, как вор, прятал телефон в карман. Если все хорошо, то хорошо. А если, не дай Бог, все плохо, ему голубое небо и теплое море покажутся с овчинку. Нет, он будет ждать 2 сентября.

В довершение ко всему начались боли в животе. Несколько лет назад Анна Ивановна нашла у него в желчном пузыре песок. Когда начинались боли, он говорил себе, что расстанется с пузырем, но, как только боль отступала, обо всем забывал. Планируя поездку на Майорку, Андрей Семенович решил выгнать песок ударными дозами испанского оливкового масла. Приехав, он за первым же ужином хлопнул четверть стакана масла, считая, что проблемы желчного пузыря его оставят. Однако через несколько дней начались боли в животе, а он все пил и пил масло, не связывая эти два факта. Боли усиливались. Временами ему хотелось плюнуть на все, вызвать по страховке «скорую», и пускай испанцы вырезают желчный пузырь. Одной проблемой станет меньше. Хватит с него и PSA! Только нежелание портить отпуск жене и дочерям, страх напугать их удерживали его от этого шага.

Не выдержав боли и свалившихся проблем, он как-то позвонил Анне Ивановне и все ей рассказал. Услышав его сбивчивый рассказ, обычно сдержанная Анна Ивановна сорвалась:

– Что вы творите с собой? – закричала она. – Кто же так чистит желчный пузырь? Немедленно прекратите пить оливковое масло – это сильнейшее желчегонное! Вам что, вместо пляжа хочется оказаться в больнице?

– Спасибо, Анна Ивановна, и извините за беспокойство в отпуске. Я больше и не взгляну на масло, – испуганно тараторил он, представив себе, что могло случиться, не догадайся он посоветоваться с врачом.

Вскоре после завершения идиотского эксперимента с маслом ему полегчало, хотя время от времени желчный пузырь прихватывало.

В один из бесконечно длинных отпускных дней ему позвонил сын давнего приятеля Леонида, главного инженера одного из заводов Поволжья.

– Папа серьезно болен, у него самое плохое. Помогите найти в Петербурге хорошего хирурга. В нашем городишке, сами понимаете, какие врачи, – услышал он в трубке взволнованный голос.

Андрей Семенович тут же позвонил в Петербург своей знакомой, директору одной из крупных медицинских страховых компаний, и попросил о помощи. Александра Алексеевна заверила его, что он может спокойно отдыхать, она все решит.

Случись это до начала его собственных «предстательных» проблем, он бы немедленно набрал номер Леонида, расспросил обо всем и пообещал, что его знакомая все сделает в лучшем виде, и принятым в их среде начальственным матерком высказался бы насчет того, что операция пройдет «на ура» и друг выйдет из больницы здоровеньким. Андрей Семенович хорошо знал Леонида и понимал, что мог бы немного отвлечь его разговором от невеселых мыслей. Но, сведя приятеля с Александрой и тем самым оказав ему реальную помощь, он был не в силах оказать еще и моральную поддержку: на это не было сил. Как гласит пословица, «в доме повешенного не говорят о веревке».

Андрей Семенович презирал себя за эту слабость. «Наверное, такие стрессы в первую очередь ослабляют волю и характер, а это и есть самое тяжелое испытание, – думал он. – Но ведь ты сильный. Возьми и позвони Леониду». Однако превозмочь себя, к своему стыду, не смог.

В предпоследний день отдыха Дымов с дочерьми и внучкой поехал в дельфинарий. Почти физически ощущая радость Дашеньки, наблюдающей за ловкими морскими артистами, он едва не забыл о своей гистологии. Но тут сидящий глубоко внутри него голос тихо и раздумчиво произнес: «Интересно, а у дельфинов бывает предстательная железа?»

«Черт, – подумал Андрей Семенович, – достали и здесь. Никак не отпускают, ну прямо как бальзаковская шагреневая кожа какая-то. Кстати, а ведь, когда человек голоса слышит, это ж верный признак шизофрении? Достукался ты, генеральный директор. Слабак. Как подчиненными командовать, ты тут как тут, а как себе приказать, так и нет тебя».

Ему безумно хотелось напиться. До беспамятства, как в студенческие годы. Но как объяснить это семье? В их представлении у него все замечательно и нет совершенно никакого повода напиваться, так что, если он это сделает, они могут заподозрить неладное. А кроме того, потом ведь будет похмелье. Во много раз тяжелее обычного – из-за нервного ожидания результатов гистологического анализа.

«Ладно, не буду, – решил Андрей Семенович, – осталось продержаться всего каких-то три дня».

И вот наступило 31 августа. Суматошные сборы, безумство в аэропорту Пальма-де-Майорка, передача внучки встречавшему их в «Пулково» мужу дочери и первый послеотпускной рабочий день, во время которого Андрей Семенович наконец действительно забыл о том, что его мучило в последнее время. Вечером большая таблетка снотворного – и вот долгожданное (если можно так выразиться) утро 2 сентября.

Встал Андрей Семенович удивительно поздно – где-то в полдевятого. Ничего, что можно было бы трактовать, не снилось. Уже хорошо! Побриться, душ, запихнуть в себя стакан чая – ничего больше в рот не лезло, и на работу. На лестнице в парадном ни уборщицы с пустыми ведрами, ни соседской кошки. Отлично!

– На работу, Ванечка, – сказал Андрей Семенович, сев в машину.

За время его отсутствия на работе скопилось множество дел, которые теперь надо было разгребать. Андрей Семенович иногда шутил: «Я раб, прикованный к своему директорскому креслу цепями, причем приковал себя сам».

Зачем? И возможно ли освободиться? Это вопросы не для сегодняшнего дня. Но раб должен работать, так что «в офис, Ванечка».

Оказавшись в офисе, Андрей Семенович погрузился в привычную утреннюю рутину генерального директора большой компании, требующую концентрации внимания и быстрой реакции на множество новых задач. Но вот все оперативные вопросы решены, почта просмотрена и разослана исполнителям, банк отправлен. На часах – половина первого. Надо звонить Жизневу. Дальше тянуть незачем, да и просто глупо: все равно что прятать голову в песок. А это не для него.

Набрал отпечатавшийся в мозгу телефонный номер. Нажал зеленую кнопку вызова. То есть повторил ту самую операцию, которую десятки раз пытался проделать в отпуске. Черт, короткие гудки. Еще раз. То же самое.

«С кем он там трындит? Черт бы его побрал», – с поднимающимся раздражением подумал Андрей Семенович, но тут же начал себя сдерживать. Если телефон занят, значит, Жизнев здесь, на связи, – уже хорошо.

Дозвонился с четвертой попытки.

– Здравствуйте, Александр Владимирович. Дымов беспокоит. Не забыли такого? Как поживаете? – вежливо начал Андрей Семенович.

– Спасибо, ничего поживаю, Андрей Семенович, – ответил Жизнев после секундной паузы.

И сразу, в лоб, без вежливых прибамбасов (типа «как отдохнули, Андрей Семенович?» да «что почем на Майорке?»):

– Нам нужно встретиться, Андрей Семенович. Сегодня я не могу, уезжаю. Так что давайте в понедельник, часа в два, в «Вирайле». Вас устроит?

«Вот и ответ на вопрос, мучивший тебя столько дней. Можно не продолжать, все ясно», – думал Андрей Семенович, чувствуя, как спина, руки и лоб покрываются гадкой, липкой и вязкой испариной. Понятно, почему Жизнев не хочет говорить с ним о результатах анализа по телефону. Ответ плохой. Иначе почему не сказать?

– А у вас, Андрей Семенович, все в порядке?

Нет, он не будет сидеть в неведении до понедельника. «Не люблю, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе. Я игрок, а не болван» – так говорил Штирлиц Мюллеру в фильме «Семнадцать мгновений весны».

– Все-таки, Александр Владимирович, как анализ? – еле ворочая сухим языком, спросил Андрей Семенович.

– Видите ли, – нехотя продолжил Жизнев, – из двенадцати проб у вас две плохие. Извините, у меня действительно нет времени, я очень тороплюсь.

Доктор закончил фразу совершенно другим, извиняющимся голосом.

– Хорошо. Спасибо. Извините. До понедельника, – короткими фразами «выстрелил» Андрей Семенович и повесил трубку.

Он оглядел свой кабинет. И внезапно все вокруг взорвалось безумной вакханалией звуков.

– Два плохих анализа из двенадцати! – закричал вдруг Петр I с картины «Медный всадник», висевшей на стене прямо перед Андреем Семеновичем.

– Два из двенадцати! – заорал вахтенный матрос с самой верхушки мачты настольной модели парусника. Андрей Семенович повернул голову налево и поглядел на стенку, где висели картины с так любимыми им видами Петербурга, и тут же граф Суворов-Рымникский, запечатленный в бронзе великим Козловским, открыл рот и во всю мощь своей луженой глотки начал утешать его:

– Два плохих анализа, а десять хороших, два против десяти, два против десяти, два против десяти, два против десяти.

И еще какое-то лицо на другой картине, ехидно улыбаясь и ернически подмигивая ему, с каким-то гадким подхахатыванием начало выкрикивать название его болезни, короткое и беспощадное, как выстрел.

В отчаянии, весь мокрый, как будто только что из сауны, он ударил кулаком по столу что было сил и гаркнул:

– Да заткнитесь, мать вашу!

Однако злобно-торжествующий хор не унимался. Наоборот, словно грозный тайфун, он набирал силу и мощь.

И только Альберт Эйнштейн жалобно глядел на него со стены своими большими грустными глазами и, пытаясь утешить, приговаривал:

– Ну всего лишь два из двенадцати, то есть один к шести, и вообще, в мире все относительно. Не так ли, Андрей?

– Хотя все и правда относительно, а вот две пробы не относительны, а абсолютны, – попытался он возразить гению. Но не получилось.

Он словно впал в ступор. Сидел в своем кожаном кресле съежившись, в прилипшей к телу одежде и сжав кулаки, чтобы вступить в драку со всей этой орущей братией. Он хотел наброситься на них и бить, кусать, рвать зубами, хотя сражаться у него не было сил. Неведомый вампир высосал из него всю энергию, и осознание этого вжало его в кресло, как космонавта на старте космического корабля.

Выйти из оцепенения помог телефонный звонок. Нечеловеческим усилием воли Андрей Семенович заставил себя взять трубку. Звонила его заместитель, Алёна Викторовна: у нее был последний день перед отпуском, и она просила срочно ее принять по неотложному делу.

Он сидел и ждал ее прихода, потный, жалкий и раздавленный свалившимся на него испытанием. Хотелось крикнуть: «Алёна, не уезжай! Анатолий, финансовый директор, тоже в отпуске, и мне не потянуть войну на два фронта: биться с напастью, выполнять обязанности генерального директора и еще работать за вас двоих. Мне этого просто не вынести».

Но боязнь показаться «хромой уткой», американским президентом, который царствует, но уже не управляет, остановила его. Вдруг пожалеет его и правда останется?

«Жалость? Да никогда!» – подумал Андрей Семенович.

Много лет назад, на похоронах, он горько плакал, потому что ему было безумно жалко отца, глупо и по недосмотру врачей ушедшего из жизни. Плакал из-за того, что безобразно и жестоко говорил с отцом вечером накануне его смерти. Ему было невообразимо больно, что он никогда не сможет попросить прощения. Эта боль преследует его всю жизнь. И вдруг он услышал слова тети: «Смотрите, как Андрюша плачет. Жалко его».

Память тут же подбросила цитату из «Поединка» Куприна: «Ромочка, вы такой жалкий. А ведь жалость – сестра презрения».

Быть презираемым? Никогда! Он никогда и никому не позволит жалеть его.

Андрей Семенович рывком поднялся с кресла, вышел в комнату отдыха, подержал лицо под струей холодной воды, вытерся махровым полотенцем и вернулся в кабинет. Подошел к зеркалу. Кажется, ничего не заметно.

Он вполуха слушал Алёну, торопливо перечислявшую дела, которые нужно сделать в ее отсутствие.

– Ты лучше все напиши, – сказал ей Дымов. – Я на слух плохо воспринимаю, ведь скорость света в 300 000 раз больше скорости звука.

«Отлично, – подумал он, – ты уже шутишь».

Перехватив вопросительный взгляд Алёны, он снова порадовался тому, что выдержал первый экзамен на прочность.

После ухода зама Андрей Семенович посидел еще какое-то время, уставившись в стену. Это было не то состояние, в котором он пребывал до прихода Алены. В нем зрело решение. Он не сдастся без яростного боя и не доставит радости людям, которые могли бы быть довольны его сегодняшним положением. У него есть за кого биться: семья, которая его любит и которую любит он; друзья; сотрудники, которым он нужен как опора (любят они его или нет, дело десятое). Во имя всех этих людей он не имеет права сдаваться и сидеть здесь мокрый, как половая тряпка.

Нет! Он использует всю свою бешеную энергию, весь жизненный опыт, связи, изобретательность (недаром у него тьма патентов). В общем, все. Он будет драться всеми известными и неизвестными человечеству способами. Он не побоится вступить в схватку с болезнью, кокой бы она не была всемогущей. Не доставит радость своим недругам, которые, как у всякого человека, у него, естественно, были. Он не сдастся. Вот хрен им всем. Он победит.

Андрей Семенович поднял трубку прямой связи с секретарем:

– Людочка, мне как обычно – стакан свежезаваренного чая и через десять минут Ванечку в машину. Поеду сегодня пораньше.

Хотя раньше ли? Шесть часов уже. Время быстро пролетело.

Приехав домой, он уединился и набрал номер Марины – надо поскорее собрать информацию.

– Здравствуйте, Марина Александровна. Как поживаете? – начал он.

– Явились из отпуска, и до сих пор ни слуху ни духу, – ласково защебетала Марина. – А сейчас чего звоните? Поди нужно чего от доктора? А то опять пропали бы на год.

Не успел Андрей Семенович по своему обыкновению сказать что-то типа: «Я соскучился по тебе как по человеку и женщине», – как она резко прервала пустой треп быстрым вопросом:

– Постойте-ка, что у вас с биопсией? Анализ должен быть уже готов. Или сбежали в последнюю минуту, храбрый вы наш?

– Да не сбежал я, Марина, – почти спокойным голосом ответил он. – Из двенадцати проб две плохие.

– Кто вам это сказал? – возбужденно прорычала Марина.

– Жизнев сегодня сказал. Я в среду прилетел, а позвонил ему только сегодня. Подробности будут в понедельник. У него сегодня времени нет.

– Времени нет? – заорала Марина. – Да он… ваш Жизнев!

– Подожди, Марина. Я, конечно, предполагал, что ты – женщина темпераментная, но не настолько же, – Андрей Семенович пытался ввести беседу в привычное русло.

– Ладно, – перешла Марина на спокойный тон, – теперь слушайте меня, ведь я кандидат и без пяти минут доктор медицинских наук. Во-первых, гистологи могут ошибаться, особенно у нас.

Она снова начала заводиться:

– И вообще, этих гистологов надо вешать за одно место, потому что они чудаки. Во-вторых, делать операцию или нет, нужно думать. Существуют и другие методы. Например, в простату вставляют радиоактивные изотопы, и вы через два дня обо всем забываете, а дней через десять можете уже и на бабах упражняться. Так что в понедельник заберите у Жизнева стекла с пробами – будем перепроверять. Все в порядке. Расскажите лучше, как отдыхали. Поди всех испанок на Майорке перещупали? – вернулась к обычной теме Марина.

Поболтав с ней в этом же ключе еще минут десять, он вежливо попрощался и повесил трубку.

«Так, – подумал Андрей Семенович, – значит, дела хреновые».

Он ни на минуту не поверил Марине, прекрасно понимая, что она устроила цирк только ради того, чтобы отвлечь его, успокоить и снять стресс. Гистологи-чудаки, которых нужно повесить за какое-нибудь место? Может, и есть такие, но, пообщавшись с Жизневым, Андрей Семенович не верил, что этот человек работает с чудаками.

«Будем разбираться дальше. Позвоню-ка я Эдмонду Протасовичу».

– Здравствуйте, Андрей Семенович, – услышал он в трубке немного замедленный голос доктора. – Как поживаете?

Вместо того чтобы начать, как обычно, с разговоров и вопросов ни о чем, Андрей Семенович решил сразу взять быка за рога:

– Эдмонд Протасович, помните, до отпуска я сделал биопсию простаты у Жизнева? Так вот из двенадцати проб две плохие, – выпалил он и замер в ожидании ответа.

Обычно доктор мгновенно реагировал на слова собеседника, но на этот раз тянул с ответом.

«Ну чего ты всем тарабанишь, – рассердился на самого себя Андрей Семенович. – Неужели тебе и так не все ясно?»

– Видите ли, – заговорил наконец Эдмонд Протасович, – как бы вам сказать…

«Так и скажи», – чуть не выругался про себя Дымов.

– Дело, по всей вероятности, серьезное.

«Будто без тебя не ясно», – сказал кто-то в ухо Андрею Семеновичу.

– По-видимому, надо узнать, как это лучше сделать, – тянул Эдмонд Протасович. Наконец, ему удалось справиться с собой. – Я завтра же проконсультируюсь с моим знакомым урологом, – решительно произнес доктор.

Чувствовалось, он был рад тому, что может не говорить Дымову тяжелую правду прямо сейчас. Но в этом и не было необходимости: Андрей Семенович все понял после разговора с Мариной. Беседа с Эдмондом – так, бантики.

Выслушав напоследок, что пока волноваться не следует, но и тянуть тоже, Дымов тягучим голосом попрощался с доктором до завтра и, еле сдерживая себя, чтобы не выматериться, повесил трубку.

«В общем, все ясно. Пожалуй, больше звонить некому и незачем. Но у тебя опять не хватило смелости спросить о самом главном: каковы твои шансы выжить».

Андрею Семеновичу казалось, что все эти мысли проносятся не в его голове, а над ней. «Ладно, Бог троицу любит, – подумал он. – Позвоню-ка я Анне Ивановне. Не убьет же она меня за это, в конце концов».

Услышав как всегда мелодичный и успокаивающий голос Анны Ивановны, Андрей Семенович начал приходить в себя. С большим трудом поборов желание тут же выпалить свою новость, стал вежливо расспрашивать ее, как она провела отпуск и как поживает внучок. В этот вечер Анна Ивановна, по всей вероятности, никуда не торопилась, и они достаточно долго рассказывали друг другу о своем отдыхе. Вдруг доктор спохватилась.

– Андрей Семенович, вы биопсию-то делали перед отпуском? – спросила она.

– Конечно, делал, Анна Ивановна.

«Почему меня все принимают за труса или идиота?» – вяло подумал он.

– Результат? – быстро спросила она.

– Две пробы из двенадцати плохие. Вот так, Анна Ивановна.

– Что вам сказал ваш уролог?

– Это все, что он мне сказал. Основной разговор будет в понедельник.

– Андрей Семенович, убиваться не надо. Но, бога ради, не тяните с визитом к урологу.

– Да, конечно, – согласился он.

– По результатам разговора обязательно позвоните мне, не стесняйтесь.

– Да-да, – снова поддакнул Андрей Семенович, в душе проклиная себя за «конечно».

Попрощавшись с Анной Ивановной, он подумал: «А чего же я ей звонил? Ведь хотел спросить, насколько это опасно, есть ли шанс и, если совсем плохо (тьфу-тьфу-тьфу!), сколько времени у меня еще есть. И не спросил».

Как говорил первый президент России, «не хватило политической воли». Ну и черт с ним, с этим вопросом, политической волей и тому подобным. Надо взять листок бумаги, сесть и составить список проблем, которые могут возникнуть при, мягко говоря, не самом благоприятном стечении обстоятельств. Сделать это сегодня, что ли? Андрей Семенович посмотрел на часы: 21.00. Ровно, минута в минуту. Нет, пожалуй, поздно. На сегодня и так хватит. Но, если лечь спать, точно не заснешь.

Какая проблема лежит на поверхности? А-а-а, вот она. Если все сложится не очень хорошо, семья может остаться без служебного водителя, а также без него самого как шофера на выходные дни. С учетом того, что они живут за городом, добираться до Петербурга жене и дочке будет непросто. Что ж, Нине уже восемнадцать лет, пора сажать за руль. Да и жену обучить вождению, чтобы она имела права. Почему он не подумал об этом раньше? Может, потому, что был против женщин за рулем, считая, что от них одни проблемы. Но кого сейчас волнует его мнение? Необходимо думать о семье, так что нечего тянуть. Сегодня вечером и начнет учить дочку шоферить, благо движение приутихло.

Андрей Семенович поднялся и вышел в гостиную.

– Дочь, поехали, – сказал он.

– Куда вы на ночь глядя? – удивилась жена.

– Пап, ты что, переутомился на работе? Сначала уединился в комнате и с какими-то бабами секретничал, а теперь в ресторан, что ли, меня в ночи зовешь? А мамочка, может, не отпустит нас вдвоем. Ты у нас мужчина больно видный, – иронично заметила дочь.

– Да не то, – улыбнулся Андрей Семенович. – Я хочу, Нина, научить тебя машину водить. И сейчас самое подходящее время, чтобы начать. Лучше не придумаешь: народу на улицах нет, и машин поубавилось. Так что поехали. Кстати, Вера, – обратился он к жене, – насчет тебя я в понедельник договорюсь. Будешь с инструктором ездить.

– Что с тобой, Андрюшенька? Случилось что-нибудь? – испугалась жена. Она смотрела на мужа с тревогой.

«Пережал ситуацию, – подумал Андрей Семенович. – Надо срочно их успокоить, свести дело к шутке или иначе свернуть разговор».

– Да что вы, девушки, – широко развел челюсти Андрей Семенович, надеясь, что в результате у него получилась веселая улыбка. – Я просто забыл поделиться с вами хорошей новостью. Я же сегодня контракт подписал. По моим старым работам, 1980-х годов. Причем делать почти ничего не надо. Все данные – здесь (он постучал себя по голове). Месяца за два отчет напишу, и деньги получим. Приличную сумму! Имею я после этого право поменять машину, а свой джип отдать дочке? И тебе что-нибудь прикупить, – он ласково приобнял жену за плечи, а затем пошел в наступление: – Кого же мне радовать, как не моих дорогих и любимых женщин? – Андрей Семенович бросил быстрый взгляд на жену.

Вроде бы отлегло у нее, но не полностью. Недаром говорил Горбатый из известного сериала: «Баба, она сердцем видит».

«Вроде подрассосалось, – с облегчением думал Андрей Семенович, глядя, как дочка начала радостно одеваться, а жена взялась за какое-то домашнее дело. Но озерцо недоверчивости все же плескалось в ее глазах. – Надо быстрее уходить. Когда вернемся, все должно утонуть в эмоциях дочки, а они обязательно будут, да еще какие! Ведь девочка первый раз в жизни сама поведет автомобиль».

Через десять минут они уже сидели в машине, рывками двигавшейся по пустынному пригороду Петербурга. Ухабистую дорогу покрывал ковер из опавших желтых листьев. Глядя на дочку, которая безумно волновалась и одновременно радовалась обрушившимся на нее новым впечатлениям, Андрей Семенович вдруг почувствовал гадкий привкус. Показалось, что неведомая сила засунула ему в рот охапку гниющих листьев и заставила их сосать, как монпансье. Пытаясь избавиться от омерзительного ощущения, он с силой ударил кулаком по торпеде, опустил стекло и сплюнул накопившуюся во рту слюну.

– Что ты, папуля? Тебе плохо? – обеспокоенно встрепенулась уже порядком измученная вождением дочка.

– Все в порядке. Веди машину, не отвлекайся, – спокойно ответил Андрей Семенович.

Примерно через час автомобиль стал идти ровнее, прекратил вылезать на встречную полосу и появляться в опасной близости от канав. Андрей Семенович даже отпустил ручник и перестал хвататься за руль.

– Молодец, – похвалил Дымов дочку. Он на секунду забыл о своих проблемах. – На сегодня хватит, пора отдыхать. Двадцать два километра проехали – и всего минут за семьдесят. Ну чем ты не Шумахер?

– Может быть, я и Шумахер, только моя повышенная стипендия во много раз меньше его зарплаты, – отшутилась дочка. Она буквально светилась от счастья.

«Что ж, с почином, – подумал Андрей Семенович. – В понедельник найду для нее инструктора, через месяц будет ездить. Права – это проще. Вроде бы одно дело сделал или, скорее, начал делать».

«Главное – доделать», – глухо зашептал внутренний голос, и что-то больно царапнуло Дымова по груди.

Придя домой, он даже инициировал выпивку «на троих»: Андрей Семенович, жена и дочь, с привлечением тещи, в честь первой Нининой, как он выразился, «пробы руля». Беспокойство, казалось, ушло из глаз жены, растворилось в потоке дочкиных восторгов, и он решил, что теперь можно идти спать.

– Ну, на сегодня хватит, – с удовлетворением произнес он, – воистину хватит. Теперь таблетку ивадала – и в постель.

На следующий день, в субботу, он, едва проснувшись, подумал: «После разговора с Жизневым прошли почти сутки, а я до сих пор ничего не сделал. Хотя почему ничего? Нину посадил за руль. Договорился, что дочка и жена на будущей неделе начнут заниматься с инструктором. Вопросы хоть и не стратегические, но важные и срочные – в свете открывшихся обстоятельств».

После завтрака он снова погрузился в мысли о том, что делать дальше: иначе, без дела, просто сойдет с ума. Сегодня главное – решить вопрос, где лечить эту заразу.

Кто ему в этом поможет? Прежде всего надо позвонить Александре Алексеевне. Она – не только директор крупной медицинской страховой компании, но и сама прекрасный врач. Откуда звонить? Из дома, пожалуй, не стоит – хватит с него вчерашнего испуга жены. Нужно выйти куда-нибудь и позвонить с мобильника. Кстати, Марина как-то говорила, что риск заболевания онкологией снижает «Селен-Актив». Значит, нужно зайти в аптеку, купить эту дрянь и начать жрать в максимальной дозе. Хуже точно не будет!

Теперь необходим повод выйти на улицу. Что ему утром в субботу там понадобилось? Обычно такого не бывало, а сейчас главное – не делать ничего необычного, чтобы жена и дочка не заподозрили неладное. Этого ему только не хватало! Войну на три фронта – работа, болезнь и успокаивание своих женщин – будет трудновато выдержать. Так что никаких резких движений.

– Послушай, Верочка, – начал он за завтраком, – мне сказали, что во вчерашних «Известиях» опубликована статья моего однокурсника, Генки Козлова. Я тебе про него никогда не рассказывал? – Он назвал первые имя и фамилию, которые пришли в голову.

– Нет, вроде не рассказывал, – ответила жена.

– Говорят, пишет о путях вывода прикладной науки из кризиса. Как раз обо мне, получается. Почитаем? Я за газетой сбегаю.

Андрей Семенович вышел на улицу. Сначала он хотел сесть на скамейку в садике напротив дома и позвонить. Но встревоженный мозг подсказал: «Нельзя! Из окна тебя может увидеть жена или дочка».

Хотя, с другой стороны, ему звонили сотни людей, могли позвонить и сейчас. Но Андрей Семенович не хотел будить в своих женщинах даже малейшую тревогу, притом что она, вероятно, существовала только в его воображении.

В последний месяц он напоминал себе большого хищного зверя, который все время прислушивается, принюхивается и загнанно оглядывается в постоянном ожидании чего-то малоприятного.

Наконец он добрался до скамейки, которая не была видна из окон его дома. Ну вот, теперь можно позвонить Александре Алексеевне. Спросить в лоб? Неудобно. А-а, он же обещал пригласить ее в ресторан, в «Благодать» кажется. Да-да. Она сделала ему какое-то одолжение и не взяла денег, предложив взамен сводить ее в ресторан, чтобы прояснить за ужином свою позицию по вопросу, в котором он считал себя высококвалифицированным экспертом: что главное в отношениях между мужчиной и женщиной – секс или духовная близость.

– Что ж, прочтем лекцию, – и он набрал номер Александры Алексеевны.

Поболтав о проведенных отпусках, они договорились в понедельник, в 18.00, встретиться у входа в «Благодать».

«Уже после свидания с Жизневым», – отметил про себя Андрей Семенович.

С удовлетворением от выполнения пусть небольшой, но важной работы, которую обязательно нужно сделать, Андрей Семенович отправился за газетой.

«Я уже начал что-то делать, не стою на месте, готовлюсь к сражению», – думал он, покупая абсолютно ненужный номер «Известий».

Дома Андрей Семенович прочитал газету от корки до корки, не нашел в ней никакой информации о своем неведомом однокурснике и яростно обматерил пустобрехов, отвлекающих его, занятого человека, от важных государственных дел. Причем сделал это так искренне, что даже сам себе поверил.

Заполняя ежедневник на понедельник, он чуть не подскочил в кресле: его внезапно осенила идея. Если ехать за границу, очевидно, выбирать следует из трех стран: США, Германия, Израиль. Может, еще о Канаде стоит подумать. В Германии и Штатах у него было много знакомых, но все они партнеры по работе – не друзья, а посвящать партнеров в личные дела Андрею Семеновичу хотелось меньше всего. Зато в Израиле и Канаде у него есть верные друзья, Павел и Дима, причем с Павлом они виделись меньше месяца назад.

Так, трубку в руки, и, пока жена пылесосит, а дочка занята своими делами, он позвонит и Павлу, и Диме.

– Здорово! – заорал он, услышав знакомый и родной Павкин голос. – Ну как ты? Успел в Петербурге после моего отъезда кого-нибудь из старых знакомых оприходовать? – забыв о своих проблемах, продолжал Андрей Семенович.

– А ты мне ключ от своей квартиры оставил, умник? Или считаешь, что мне нужно было на глазах у жены и родственников это делать? – игриво подхватил тему Павлусик.

Поболтав еще минут пять о всякой ерунде и обсудив анатомические особенности испанок на Майорке, они перешли к институтским темам. Наконец Андрей Семенович решился:

– Слушай, Пашка, я ведь тебе вот по какому делу звоню, – и в подробностях рассказал другу о своей июльско-сентябрьской эпопее, включая пятничный разговор с Жизневым.

Павел тяжело дышал в трубку и странно молчал.

– Так что, Павлусик, добывай мне самого лучшего врача в своей израильской Петах-Тыкве, я к тебе приеду.

– Да-да, конечно, – неуверенно промямлил Павел, – я все узнаю.

И вдруг – как засадил промеж ног:

– Но вообще-то лечиться лучше дома.

Андрей Семенович на мгновение растерялся, но тут же, усилием воли подавив неизвестно (или, наоборот, известно) откуда возникшую душевную боль, спокойно сказал:

– Может, ты прав. Дома, говорят, и стены помогают, в том числе ободранные больничные. Так что ничего не надо, Павлусик, не бери в голову.

– Да нет, ты не думай, я все узнаю, – неуклюже начал расшаркиваться Пашка, но Андрей Семенович прервал его:

– Слушай, меня Вера зовет, что-то ей помочь надо. Так что давай, до связи, целуй своих, – выдавил он и быстро повесил трубку.

Постоял у телефона пару минут, надеясь, что Пашка опомнится и перезвонит. Но телефон молчал. Как же так? Ведь месяц – нет, меньше месяца назад они действительно были друзьями. В их отношениях не было фальши: что-что, а фальшь Андрей Семенович чувствовал за версту. Что случилось? Неужели неудобства, связанные с его возможным визитом, перевесили тридцатилетнюю дружбу? Или ты ничего не понимаешь в людях, чудак хренов.

Черт с ним. Как любил говорить Дима, «леди с кабриолета – пони легче», и Андрей Семенович решительно отошел от телефона.

«А чего ему, собственно, мне помогать? – думал он. – Может, ко времени следующего визита в Петербург ты уже не сможешь быть полезен (типун мне на что-нибудь за такие мысли). Ладно, пусть. „Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так… Ты его не брани – гони“. В этой ситуации лучше Высоцкого, наверное, не скажешь.

Ну что, звонить Диме?» – опять начал себя терзать Дымов.

Для одного дня двух разочарований, пожалуй, будет многовато. Хотя одним меньше, одним больше – какая разница? И он решительно набрал код Канады.

– О, привет ударникам капиталистического труда, – обрадовался Дима, услышав голос Андрея Семеновича. – Как дела, когда обмываем диплом доктора наук? Кстати, Андрей Семенович, не становитесь вы профессором. Ведь вы, наверное, знаете, что думает жена профессора, лежа в постели с водопроводчиком? Не знаете? Ну так надо узнать обязательно прежде, чем выбиваться в профессора. Она думает, что ум, конечно, хорошо, а то, что ниже пояса, – еще лучше. Так что подумайте, Андрей Семенович, перед тем как отправлять документы в ВАК.

Они побалагурили в том же ключе еще с полчаса, и Андрей Семенович вспомнил о причине звонка:

– Дмитрий Евгеньевич, у меня проблема нарисовалась.

И начал рассказывать свою невеселую «простатную» историю, с замиранием сердца ожидая Диминой реакции. Но опасался зря. Друг не дал ему даже договорить до конца.

– Спокойно, – сказал бывший одессит, – теперь слушайте меня. Вы, надеюсь, помните товарища Володю Пенкина, нашего самого молодого доктора наук? Так вот восемь лет назад у него нашли такую же заразу и засадили в простату две радиоактивные иголки. И что? Живет себе и здравствует наш Володя Пенкин. Это раз.

Второе. Один из кандидатов в президенты США лет пять назад заболел той же хворью. Так его прооперировали, и врачи дали гарантию на семь лет беззаботной жизни. И сказали, мол, если что будет не так, они сделают один – я подчеркиваю, один – укол, и все станет нормально. А президента Франции Франсуа Миттерана от такой же болезни лет десять назад вылечили уколами, так как делать операцию он отказался. Это третье.

В общем, успокойтесь. Выпейте стаканчик чая за семейным столом, а с Верой Николаевной можете еще и по стаканчику портвейна с Майорки хлопнуть, и идите заниматься общественно полезным трудом. Оперироваться можно в Канаде, все устроим в лучшем виде. А когда оклемаетесь, лично повезу вас смотреть Ниагару. Так что потрудитесь захватить с собой Веру Николаевну. А если не хотите возить свою попу через всю Атлантику – нет вопросов. Летите в Израиль. Есть телефон Паши? Дайте мне, я ему позвоню и прикажу все организовать и поработать у вас таксистом. Не переломится. Так что думайте. Звоните в любой момент, я в вашем распоряжении. И выкиньте все дурное из головы. Ясно? Все, поехал за внучкой в школу. Целую и жду звонка. Пока.

– Спасибо, дорогой друг, – только и смог вымолвить Андрей Семенович и, едва сдерживая слезы, повесил трубку.

«До понедельника больше ни с кем никаких разговоров, – решил он. – Единственное, что надо сделать, это купить „Селен-Актив“». До встречи с Жизневым он о своей болезни забывает и никаких разговоров о ней ни с кем больше не ведет. Ну нет у него простаты. Родился он без нее, таким уродом его сотворили родители. И баста! Он занимается семьей, учит дочку водить, а кроме того, два его аспиранта принесли на просмотр диссертации и авторефераты. Так что до понедельника – антракт.

В понедельник утром его словно пружиной подняло с постели. Первая мысль, которая вцепилась в него, как голодный тигр в пойманную антилопу, была о том, что прошло три дня, а ничего не сделано. Он напомнил себе: начало положено, а все, что дальше, – после свидания с Жизневым.

Придя на работу, Андрей Семенович почти забыл о своем «простатизме» (так по дороге в офис он окрестил рухнувшую на него проблему). И, лишь случайно взглянув на часы, с удивлением обнаружил, что уже 13.10, а в два он должен быть у Жизнева, причем внешний вид угрюмого доктора явно не подразумевал опоздания.

– Людмила, срочно машину, я уеду часа на полтора, – сказал он секретарю.

Ровно в 14.00 он вошел в «Вирайл» и уже через минуту сидел перед Жизневым в его кабинете.

– Вот рисунок предстательной железы, – Жизнев положил на стол перед Андреем Семеновичем небольшой плакатик, выполненный в желто-кровавых тонах.

– Только не это, – обеими руками словно отбрасывая от себя красно-желтую жуть, закричал Дымов. – Александр Владимирович, я верю вам на слово.

– Хорошо, на слово так на слово, – Жизнев помрачнел, чем еще сильнее оттолкнул от себя Дымова.

– Для исследования взяли двенадцать проб ткани вашей предстательной железы, – начал он монотонно.

«Да помню я каждую пробу», – хотел прервать его Андрей Семенович, но что-то заставило его промолчать.

– В десяти пробах, – продолжал Жизнев, – результат отрицательный. Это хорошо.

«Наверное, так читают лекции на пенсии, захлебываясь от скуки и необходимости много раз повторять перед полной дебилов аудиторией одно и то же», – мелькнуло в голове Дымова. Но следующая фраза доктора накрыла его с головой, как мощная приливная волна неопытного пловца:

– А две пробы дали положительный результат, причем эти точки находятся в разных долях железы.

– Ошибки быть не может? – забыв о вежливости, прервал доктора Андрей Семенович. – Вы знаете, – он попытался затянуть прежнюю песню о своем тридцатипятилетнем исследовательском стаже и ошибающихся лаборантках.

Теперь его так же невежливо оборвал Жизнев:

– Я не работаю с ошибающимися гистологами. Но, если вы хотите и у вас есть лишние деньги, я могу отправить стекла в Штаты.

– А можно мне их забрать и показать еще кому-нибудь здесь?

– Бога ради. Завтра после двух часов дня можете получить стекла в регистратуре.

Андрею Семеновичу показалось, что Жизнев насупился еще больше. Эх, не надо было слушать ненормальную Марину. Но что сделано, то сделано.

– Вернемся к нашей теме, Андрей Семенович, – произнес Жизнев.

«Может, кажется, что он мрачный, – подумал Андрей Семенович. – Просто мне самому невесело, и поэтому все выглядит сумрачным».

– В этом случае нужна операция, которая называется радикальной простатэктомией. Если ее делать в Петербурге, я рекомендовал бы вам… – Жизнев назвал две авторитетные больницы. – Операцию я могу провести сам, вместе с коллегой, который специально приедет из Москвы. Он очень хороший хирург, – кажется, в голосе доктора впервые за сегодняшнюю встречу начали пробиваться человеческие нотки. – Операция и послеоперационный период займут около двух недель, и все это будет стоить…

Андрей Семенович не услышал сумму – так далеко в этот момент он был от всех мирских ценностей. Господи, разве можно сейчас говорить о деньгах?

– Операция опасная, Александр Владимирович? – почти шепотом спросил он у Жизнева.

– Серьезная. И с большой кровопотерей, – ответил Жизнев. – Как вариант, ее можно провести за границей. Я рекомендовал бы Америку, куда сам возил Николаича. Еще возможны Германия и Израиль, – он обозначил суммы, в которые это «удовольствие» обойдется в каждой стране.

– А надо? – по-прежнему шепотом, ненавидя и презирая себя за это, спросил Андрей Семенович.

– Если с сердцем проблемы, обязательно, если нет, можно делать и у нас, – более дружелюбно ответил Жизнев.

– Вы будете меня сопровождать, как Николаича? – спросил Андрей Семенович, как ему показалось, уже нормальным голосом.

– Да, конечно. Это решаемо.

– Подождите-подождите, – вдруг встрепенулся и почти закричал Дымов. – Вам, наверное, Николаич рассказывал, что у нас был сотрудник, Володя Пенкин, самый молодой профессор в институте. Он потом уехал в Штаты, и у него там обнаружили аналогичную опухоль. Так ему вставили две радиоактивные иголки, и он несколько лет живет и горя не знает.

– Это не ваш случай, Андрей Семенович. У вас две плохие пробы, взятые из разных долей железы. И вообще, данный метод не слишком хорош. Вы как технарь должны понимать: стопроцентный успех возможен, если вы попадете иглой прямо в центр новообразования, что маловероятно. В вашем случае этот метод непригоден.

– Да, но Миттеран вообще лечился таблетками, – начал снова гнуть свою линию Андрей Семенович.

Жизнев сразу его прервал:

– И поэтому умер раньше времени от рака простаты.

Андрей Семенович хотел сказать, что раньше или позже это ждет всех, но промолчал. Да и устал он возражать. Короткий разговор забрал у него все силы.

– Ладно, Александр Владимирович, спасибо за информацию. Я подумаю и позвоню вам.

– Хорошо, Андрей Семенович, – голос Жизнева внезапно потеплел. – Звоните.

Дымов подумал о Марине, и как она будет ругаться, если он не заберет стекла.

– Да, кстати, Александр Владимирович, завтра мой водитель заедет за стеклами в регистратуру? Только мне не хотелось бы посвящать его в суть дела. Пусть это будет пакет для Дымова, и водитель его просто заберет.

– Все будет как вы хотите, – непривычно смиренным голосом сказал Жизнев, и после крепкого рукопожатия Андрей Семенович оказался на улице.

Подойдя к машине, он посмотрел на часы: половина третьего. Странно, ему казалось, что он разговаривал с Жизневым часа два или три, а оказалось – тридцать минут.

«К Жизневу было два важных вопроса, – подумал Андрей Семенович. – Во-первых, каковы шансы выбраться, и, во-вторых, если шансов нет, сколько осталось. Но задать их не хватило духу. Кишка оказалась тонка, или, как говорил его приятель Володька, „писенька тонкая“».

Что делать сейчас? В шесть вечера он договорился поужинать с Александрой Алексеевной. До встречи с ней оставалось около трех часов. Ехать в офис не было сил: мысль о повседневной рутине вызывала тошноту. Куда податься? Здорово, когда все хорошо. Хорошее легко пережить. А если все плохо? К плохому исходу событий тоже надо быть готовым – насколько возможно. В том числе решить, цитируя вождя мирового пролетариата, «главный вопрос всех революций – вопрос о собственности». С ней у него (вернее, уже не у него) может оказаться полный бардак.

Андрей Семенович всегда боялся слова «завещание». Он вспомнил, как в детстве спорил с дядей, который при жизни купил себе место на кладбище.

– Зачем ты это сделал, дядя Митя? – кричал шестнадцатилетний Андрей.

– Я хочу, чтобы после моей смерти у моих детей было хотя бы на одну заботу меньше, – спокойно ответил дядя почти выпрыгивавшему из штанов Андрею.

– Ты что, умирать собираешься? – опять закричал Андрей. – И не все ли тебе равно, что будет потом? У твоих детей есть долг перед тобой.

– Вырастешь – поймешь, – спокойно, но твердо сказал дядя.

Кажется, он вырос. У него были две хорошие адвокатессы, которые вели сложные хозяйственные дела его компании. Отношения с ними у Дымова были скорее дружескими, чем рабочими. И главное, он им доверял, потому что знал – не продадут, на них можно положиться, как на самого себя. К ним он и поехал перед рестораном.

К счастью, «девушки» или «юристки», как он их называл, были на месте и свободны, что случалось редко: хорошие специалисты и (сейчас это даже важнее) порядочные люди ныне в дефиците.

Поболтав с ними о том да сем минут тридцать, он решил перейти к делу. Сказать все как есть? Нет, это не для него. И он применил свой излюбленный прием: начал советоваться как бы в интересах друга, попавшего в ситуацию, в которой находился он сам. Андрей Семенович сделал это настолько артистично, что ему поверили. А чтобы ситуация выглядела совсем правдивой, он попросил разрешения связать стороны напрямую.

– Можно я дам моему другу ваш телефон, и он получит платную консультацию из первых рук?

– Нет, Андрей Семенович, консультацию – пожалуйста, но профессионально мы этим не занимаемся, поэтому никаких денег. А телефон дайте: поможем, чем сможем. Или, еще лучше, запишите телефон нашего друга. Он отличный нотариус, за него мы ручаемся.

Андрей Семенович был готов расцеловать своих дорогих «юристок». В наше время, когда деньги стали символом эпохи и ее единственным культовым героем, отказаться от платы за ни к чему не обязывающую консультацию было поступком.

Уже прощаясь, одна из «девушек», Ольга Дмитриевна, сказала – как резанула:

– Андрей Семенович, передайте вашему другу, чтобы он не тянул в любом случае. Еще при советской власти мы участвовали в паре процессов о разделе имущества между родственниками. И, скажу я вам, с заседаний люди выходили больными. Каждому цивилизованному человеку при наличии более одного наследника необходимо составить завещание. Пусть берет эту мысль на вооружение.

«Уже взял, – подумал Андрей Семенович, садясь в машину. – Вот я и начал делать то, что нужно сделать до операции. Пора называть вещи своими именами».

Он взглянул на часы.

– Поехали, Ванечка, в «Благодать».

Сидя за столиком в ресторане, он болтал с Александрой Алексеевной о всякой всячине, о меню и прекрасном виде из окна на Летний сад и Неву, но чувствовал себя так, будто его поджаривают на сковороде. Больше всего ему хотелось достать справку, выданную Жизневым, и спросить:

– Ну что?

Однако это было бы поступком слабого человека, а выглядеть слабым, да еще в присутствии женщины, он не мог себе позволить. А еще ему очень хотелось поскорее встать из-за стола и поехать домой, к жене и дочери. Но он повторял про себя: «Учитесь властвовать собой» – и делал все, чтобы оставаться приятным собеседником. Только после десерта, когда пришло время попросить счет, Андрей Семенович вытащил из бумажника справку и передал ее ничего не понимающей докторше.

– У меня, вероятно, проблема, Александра Алексеевна, – произнес он лишенным эмоций голосом, а сам жадно впился глазами в ее посуровевшее лицо.

– Да, – сказала она и попыталась отхлебнуть из пустой чашки.

– Еще кофе, Александра Алексеевна? – встрепенулся Андрей Семенович.

– Спасибо, нет, и так перекормили. Проблема действительно есть, – потирая виски, сказала она. – Нужна операция, и чем раньше, тем лучше. Вы должны знать, что она является инвалидизирующей.

– Что значит «инвалидизирующая операция»?

– Я называю эту операцию так, потому что, если она пройдет неудачно, может возникать непроизвольное мочеиспускание, особенно когда человек волнуется. В этом случае ему до конца жизни придется пользоваться памперсами.

У Андрея Семеновича перед глазами мгновенно встала сцена из кинофильма «Вор» Павла Чухрая, в которой главный герой под грозным взглядом отчима в буквальном смысле описался. Причем сначала камера оператора показала испуганное лицо мальчика, оцепеневшего от стыда, а потом позорную лужицу под ногами и капли, предательски падающие с брюк на землю. Затем воображение показало, услужливо и в подробностях, его самого во время нервного разговора в одном из больших кабинетов (посещение которых при его работе являлось суровой необходимостью) и лужицу уже под его ногами. Он чуть не взвыл от душевной боли, захлебываясь в волне пахнущего мочой позора, и едва не закричал:

– Нет, нет, нет, Александра Алексеевна! Что мне делать?

– Нужно оперироваться в хорошем месте, хорошими руками и лучше за границей. Так надежнее.

– Помогите, Александра Алексеевна. Я буду благодарен, – сказал Андрей Семенович и почувствовал, как тяжело двигается сухой язык во рту, а пот, казалось, заливал его целиком – от макушки до пяток.

«Это вид лужицы под ногами довел меня до такого», – отрешенно, как будто не о себе самом, подумал Андрей Семенович.

– О какой благодарности может идти речь, Андрей Семенович, – как-то слишком спокойно сказала Александра Алексеевна. – Конечно, я вам помогу. Я сейчас этим не занимаюсь, но у меня есть знакомый профессор, хозяин и генеральный директор фирмы, отправляющей пациентов на лечение за границу. Завтра же ему позвоню. Не беспокойтесь, все будет хорошо.

Она даже положила свою сухую узкую ладонь на его руку и на миг ласково прижала ее к белоснежной скатерти, чего ни разу не бывало за 15 лет их знакомства.

– Все будет нормально, – уже с большей убедительностью сказала она. – Завтра я ему позвоню, и, думаю, послезавтра появятся новости.

Андрей Семенович понял, что пора заговорить о чем-то другом. О чем хотел, он уже спросил, узнал даже кое-что сверх плана. Да, задал не все вопросы – кишка опять оказалась тонка, но снова мусолить тему болезни было неудобно. И вообще, как говорил Штирлиц, в разговоре запоминается последняя фраза, а Андрею Семеновичу не хотелось, чтобы в их разговоре в его любимом ресторане в этот погожий вечер последней была фраза о болезни. Он резко переменил тему, и они начали перемывать кости общим знакомым.

Через полчаса ужин завершился. Они поблагодарили друг друга за прекрасный вечер, и Дымов проводил Александру Алексеевну до ее машины.

– Теперь можно и домой, Ванечка, – блаженно растягиваясь на заднем сиденье, сказал Андрей Семенович.

Господи, неужели этот, казавшийся бесконечным, день закончился, и можно перестать думать, что и кому говорить, как он выглядит со стороны? Все, домой, к жене, дочке и теще, которую он, вопреки общепринятым нормам, любит. Он запустил процесс, завтра-послезавтра к нему начнет стекаться информация, так что можно будет не переживать, а действовать, бороться. Все! Пора вырубить рубильник, питающий энергией бег мыслей. До завтра.

Проснувшись на следующий день, как обычно, в 8 утра, Андрей Семенович решил: «Сегодня никаких мыслей и действий, касающихся „простатных“ проблем. Просто жди ответа от Александры Алексеевны и работай. Ты уже два дня по-настоящему не работал, и это становится ощутимо, ведь оба зама в отпуске. А какая кипа непросмотренной почты скопилась в офисе!»

Плотно поработав часа три, Андрей Семенович почти забыл о своих проблемах. На грешную землю его вернул звонок Марины. Своим обычным бодрым голосом она сообщила, что сегодня в 15.00 они должны быть у одного известного профессора, который расскажет Андрею Семеновичу, что делать. Кроме того, он должен передать ей стекла, чтобы она могла вывести Жизнева на чистую воду.

Договорившись о месте встречи и поблагодарив Марину за заботу, он подумал: «Если Жизнева можно вывести на чистую воду, зачем идти к профессору? А если нужно идти к профессору, значит, Жизнева вывести на чистую воду нельзя».

Еще пару месяцев назад он, несомненно, всласть поиздевался бы над отсутствием логики у всех женщин и у нее, Марины, в частности. Но сейчас ему было не до шуток. Поэтому без пяти три он ждал ее в условленном месте со стеклами в кармане.

На вопрос гардеробщицы, куда они идут, Марина ответила: «На четвертый этаж», – и Андрей Семенович был удостоен ехидной усмешки разбитной тетеньки в гардеробе. В недоумении Дымов взглянул на поэтажный план больницы и понял причину ехидных подмигиваний: на четвертом этаже располагался Центр репродуктивной медицины.

– Ты видишь, – сказал он Марине, – она подумала, что у нас с тобой не получается завести детей. Вот ты и ведешь старого перечника лечиться, а может, и учиться делать детей.

– Да ладно, – отмахнулась она, – чтоб это было вашей единственной проблемой.

И вот они у профессора, точнее говоря, не у одного – в кабинете сидели целых два доктора наук.

– Ну-с, – сказал первый, – что вас ко мне привело, батенька?

– Привела меня к вам эта справка, – Андрей Семенович протянул доктору листок.

Ему очень хотелось в ответ на «батеньку» назвать профессора «маменькой», но он сдержался.

– Так, – сказал профессор, прочитав справку, – можно и операцию сделать. Хотите, я сам ее вам сделаю?

– Можно или нужно? – мгновенно отреагировал Андрей Семенович.

– Понимаете, все зависит от вас, – неопределенно протянул профессор.

– К сожалению, не от меня, – Андрей Семенович снова встрепенулся, – тут не я начальник, а вы. Вы врач. А меня партия и родина учили не на врача, а на инженера. Так что, как вы скажете, так я и должен делать.

– Эту хворь можно лечить и уколами, и таблетками.

– А как лучше? – Андрей Семенович едва сдерживался, чтобы не сорваться на крик.

И опять ответ прозвучал неопределенно:

– Это зависит от многих факторов.

В этот момент открылась дверь, в кабинет вошла женщина в белом халате и протянула профессору прозрачный полиэтиленовый пакет, заполненный, по всей вероятности, разными хирургическими инструментами. Во всяком случае, несколько скальпелей Андрей Семенович видел точно. Профессор бережно поместил инструменты в пустой мятый пакет с логотипом магазина «Пятерочка», на котором на букве «о» были отчетливо видны следы томатной пасты. Все это он положил в дипломат. Заметив недоумевающий и даже негодующий взгляд Андрея Семеновича, будто оправдываясь, сказал:

– Пригласили делать операцию в другой больнице, а я всегда оперирую своим инструментом. Он стерилизованный, но, когда приеду, его там еще раз простерилизуют.

Может, то, о чем говорил профессор, и было обычной практикой, но от мысли, что живого человека будут резать скальпелем, принесенным в грязном пакете из «Пятерочки», Андрею Семеновичу стало не по себе. Он решил задать последний вопрос и попрощаться с этим человеком. У него возникло ощущение, что содержание кислорода в воздухе, заполнявшем кабинет, катастрофически падает.

– Профессор, не знаете ли вы, где эту операцию можно сделать за рубежом?

– Через две недели я еду на конгресс в Малайзию. Там увижу коллег, переговорю с ними и спустя примерно месяц сообщу вам через Марину.

– А мне целый месяц гулять с этой заразой в теле? – вероятно, излишне резко спросил Андрей Семенович.

– Это неопасно, спешки нет, – заявил профессор, и под его настойчивым взглядом нечто подобное, но очень неубедительно стал говорить второй доктор медицинских наук. – Да, кроме того, я сейчас выпишу вам лекарство, зилодекс называется. Принимайте его и спите спокойно до моего приезда.

Андрей Семенович хотел съязвить что-то вроде «спать-то спать, да не заснуть бы навеки с этим лекарством», но вместо этого покорно достал бумажник и спросил:

– Сколько я вам должен, доктор?

– Ну, в общем-то, я для вас ничего не сделал…

Андрей Семенович молча вытащил тысячерублевую купюру и положил ее на дипломат со стерилизованным инструментом, покоившийся на пустом столе. Банкнота проворно перекочевала в профессорский брючный карман, после чего Дымов встал, поблагодарил докторов и обратился к Марине:

– Пойдем, а то морочим головы занятым людям.

Марина все поняла.

– Ладно, Андрей Семенович, давайте стекла и учтите, что из ста возможных путей к истине у вас осталось девяносто девять. Я полетела, а вы уж меня извините. Просто мне обоих рекомендовали как…

– Перестань, – неожиданно смягчился Дымов, – даже при Сталине сын за отца не отвечал, а тем паче ты за профессора. Все, разъехались, а то у меня через полчаса совещание. Будем на связи.

Он чмокнул Марину в щечку и побежал к машине.

Едва он вошел в приемную, секретарь сообщила:

– Андрей Семенович, вам звонила Александра Алексеевна по какому-то очень важному делу. Кроме того, через две минуты у вас начинается совещание.

– Склероза у меня еще нет, а часы есть, – в необычной для себя грубоватой манере ответил Дымов. – Соедини меня с Александрой Алексеевной и никого ко мне не впускай. Совещание начнется через 5 – 10 минут.

Александра Алексеевна, как дела? – спросил он, услышав в трубке ее голос.

– Все в порядке, Андрей Семенович. Мне прислали факс из Израиля. Сбросить его секретарю?

– Ни в коем случае, – он чуть не выпал из кресла. – Только этой информации секретарю не хватало. Вернее, не хватало, чтобы она оказалась у нее. Я сейчас пришлю к вам Ванечку. Запечатайте конверт и передайте, пожалуйста, ему. Да, кстати, Александра Алексеевна, хочу сказать, что все ваши головные боли, связанные со мной, будут обильно компенсированы анальгетиками.

Этими словами Дымов давал понять, что все заботы о нем будут оплачены.

– Ладно вам, Андрей Семенович. Лечитесь лучше, – так просто, словно речь шла о лечении тонзиллита, сказала Александра Алексеевна. – Кстати, человек, приславший факс, завтра вам позвонит, чтобы обсудить варианты, как с Израилем, так и с Германией. Ну пока. Всего наилучшего.

Дымов снял трубку прямой связи с секретарем:

– Людмила, отправь Ванечку к Александре Алексеевне. У нее для меня есть письмо. И созывай народ на совещание.

«Пошел процесс, пошел, – он чуть не хлопнул в ладоши от удовольствия. – Все-таки командовать парадом буду я! Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить».

За два часа, пока шло совещание, он ни разу не вспомнил о своей хвори.

«Почему?» – подумал Андрей Семенович, осознавший этот факт только после того, как сотрудники встали и начали покидать кабинет.

Он посидел несколько секунд, закрыв глаза, и вся его жизнь, начиная с детства, пронеслась перед ним. Чуть покачиваясь в кресле, как в поезде, он пролетал сквозь полустанки прожитых лет.

Если Лев Толстой помнил себя с крестин, то Андрей Семенович, оглядываясь назад, все первые годы своей жизни до школы видел будто в тумане. Хотя нет, не все. Он отчетливо помнил: когда ему исполнилось три года, отец привез подарок – трехколесный велосипед. Сопровождаемый родителями, он сразу поехал кататься. Папа с мамой говорили о чем-то важном и вспомнили о сыне, лишь отойдя от дома километра на три. Оба всполошились, и отец захотел взять его на руки, но маленький Андрюша категорически отказался и продолжал крутить педали уже ничего не чувствующими, одеревеневшими ногами. Когда они наконец добрались до дома, Андрюша почувствовал привкус крови во рту: он так сжал зубы, что прикусил губу. С тех пор в его лексикон вошло выражение «на зубах». Оно буквально было родом из детства и означало нечто весьма трудное.

И еще один эпизод из дошкольной поры стоял у него перед глазами. 5 марта 1953 года. Андрюша с матерью идут по Кировскому проспекту. Только что объявили о смерти Сталина. Из всех громкоговорителей доносится траурная музыка, кругом флаги с черной окантовкой, многие плачут. Услышав разговор двух женщин о том, что Сталина убили, он выхватывает игрушечный пистолет и начинает стрелять, желая поразить насмерть врагов, поднявших руку на вождя. Испуганная мать пытается утащить его поскорее с людских глаз, а он вырывается и рвется отомстить неизвестно кому.

Ну а потом – это уже хорошо запомнилось – школа, в которую он пошел с твердым пониманием, что у него старые и не совсем здоровые родители и больная сестра, и, чтобы выбиться в люди, ему нужно быть первым, всегда и везде. Дальше понеслось. Школа с медалью. Университет с отличием. И работа, работа, работа, а с 1992 года – не столько во имя познания и совершенствования, сколько как средство борьбы за существование, ради куска хлеба. И для себя, и для семьи, и для команды – людей, которые ему поверили. Все бегом и бегом, постоянное сопротивление окружающей среде кулаками и зубами.

И вдруг он понял, почему на совещании, где обсуждали планы и перспективы команды на ближайшие пять лет, он забыл о напасти. Всю жизнь, с раннего детства, он провел в движении и борьбе и в этом состоянии чувствовал себя как рыба в воде. Болезнь пыталась его остановить. Лишь теперь он осознал, что даже кратковременный отказ от привычного образа жизни, простая остановка станет его поражением. Значит, останавливаться нельзя. Но ему надо не просто не отступать, а наступать, двигаться вперед. Только вперед!

Он позвонил секретарю:

– Людочка, Ваня должен был привезти мне конверт от Александры Алексеевны.

– Да-да, сейчас, Андрей Семенович.

Через секунду Людмила внесла в кабинет тщательно запечатанный конверт. Вскрыть его трясущимися руками не удалось. Дымов выругался, выскочил в приемную, схватил ножницы со стола Людмилы и, не обращая внимания на ее недоуменный взгляд, влетел обратно в кабинет. И вот перед его глазами лежат два листка бумаги.

«Уважаемая Александра Алексеевна, – прочел он на первом листке, – посылаю вам сообщение наших израильских партнеров о решении вопроса с вашим протеже. Было бы целесообразно, чтобы я напрямую вышел с ним на связь. Если вы сочтете нужным, сообщите мне его телефон. С уважением, академик какой-то академии, доктор медицинских наук, профессор».

Дальше шла неразборчивая подпись.

«Рядом с заявлением о членстве в такой академии неплохо бы писать размер вступительного взноса», – молнией пронеслось в голове Андрея Семеновича.

«С другой стороны, какое мне дело? Лишь бы свел с нормальными людьми, и пусть членствует хоть во всех академиях мира», – подумал он и жадно схватил вторую бумагу.

«Дорогой Василий Михайлович, по вашей просьбе мы провели срочный консилиум по вопросу лечения господина Д.

В консилиуме принимали участие: доктор медицинских наук, профессор Zvi Ben-Avraham…» И далее еще четыре профессора с типично израильскими фамилиями. Не еврейскими, типа Коган или Гуревич, а именно с их непонятными Веn’ами и т. д. Ну да бог с ними. И дальше: «Было принято решение о проведении срочной операции. Операция будет проводиться в пригороде Тель-Авива, в частной клинике». Название клиники ему ни о чем не говорило. «В операции будут принимать участие …». Те же пять фамилий из перечня. «С решением прошу не затягивать. С уважением. Профессор такой-то».

«Круто, – подумал Андрей Семенович. – Ох, круто. Прямо веет отчетом директора завода секретарю райкома партии перед началом партсъезда в семидесятые годы».

«Маленькая ложь рождает большое недоверие», – сказал Шелленберг Штирлицу в известном фильме. А от этой бумаги тянуло большой неправдой – начиная аж пятью профессорами с нарочито израильскими фамилиями (и без единого врача!) и заканчивая частной клиникой под Тель-Авивом, о которой в Интернете наверняка нет ни слова. А как торопятся, суки, как торопятся-то! И консилиум срочный, и ответ притарань немедленно. Уж слишком все не соответствует тому, что пытался рассказать об операции Жизнев. Во всяком случае, то, что Александр Владимирович собирался делать ее вдвоем с коллегой, он уловил в тот жуткий день. А тут целых пять на одного. Попахивает бывшими соотечественниками, изголодавшимися по твердой валюте своих старых земляков.

Зазвонил мобильный.

– Еще раз здравствуйте, Андрей Семенович, – раздался в трубке звонкий голос Александры Алексеевны. – Ну как, прочли послание моих знакомых?

– Прочел, Александра Алексеевна, прочел.

– И что скажете?

– Вы знаете, уж больно суетятся израильские товарищи. Так и хочется рассказать им анекдот, в котором семидесятилетнюю хозяйку публичного дома спрашивают, как она умудрилась хорошо сохраниться. Знаете, что она ответила? Что никогда не суетилась под клиентом. Вот так-то! Тем не менее сообщите мой телефон Василию Михайловичу, если не затруднит. Завтра в 10.00 я буду в офисе, пообщаемся. Может, он чего еще предложит, например в Германии. Послушаем.

– Хорошо, Андрей Семенович. Он завтра вам позвонит. Будьте здоровы, – и в трубке раздались гудки.

«Обиделась, что ли? – размышлял Дымов. – А чего она хотела? Чтобы я тут же, как Карлсон с пропеллером в том месте, где спина теряет свое благородное название, полетел в объятия пяти профессоров?»

На следующий день, ровно в 10.00, зазвонил мобильный. На экране высветился неизвестный номер. «Точность – вежливость королей», – подумал Дымов, уверенный в том, что звонит знакомый Александры. И не ошибся.

– Здравствуйте, Андрей Семенович, – проворковал вежливый баритон. – Меня зовут Василий Михайлович, вам должна была рассказать обо мне Александра Алексеевна.

– Да-да, я понял, – не очень вежливо перебил его Андрей Семенович. – Слушаю вас, Василий Михайлович.

– Как вам понравились мои израильские коллеги? – начал баритон.

– Ну как они могли мне понравиться? Пять мужиков и ни одной девушки. Я вообще придерживаюсь обычной ориентации, несмотря на свои хвори. А у вас какие-нибудь немецкие коллеги есть? – задиристо спросил Андрей Семенович.

– Что ж, хозяин – барин. Если говорить о Германии, обычно с такими проблемами, как у вас, мы боремся в университетской клинике города Грюнберга. Профессор Везер – прекрасный хирург, специализируется на операциях подобного типа.

– Вот, уже теплее, профессор. А какие условия?

Андрей Семенович имел в виду не материальные вещи. Но баритон сразу оживился – чувствовалось, окунулся в свою стихию.

– Операция будет стоить двадцать тысяч наличными и где-то на четыре тысячи больше, если по безналу. Обналичка, сами понимаете, чего-то стоит.

Андрей Семенович не занимался обналичкой и не использовал сероконвертные зарплаты. Он всегда с гордостью говорил: «У нас достаточно хорошие головы, чтобы заработать на налоги для государства». Искренне верил, что каждый гражданин должен платить налоги, иначе и на скудную зарплату для милиции не хватит. А без нее, даже такой, как сегодня, кранты. И это коснется всех: и бедных, и богатых. Но как бизнесмен, вращающийся в определенных кругах, он знал стоимость обналички. Поэтому оценка почетного профессора казалось смешной. Однако Андрей Семенович решил дослушать до конца, чтобы получить больше информации.

– В эту сумму входит стоимость не только операции, но и авиаперелета эконом-классом, трансфера аэропорт – госпиталь и обратно, постоянного сопровождения нашим врачом, если нужно – в круглосуточном режиме. Вероятно, вы захотите взять с собой родственников, например жену. Пожалуйста! Тогда цена увеличится тысяч на пять. Вашей супруге мы можем устроить прекрасный шопинг.

Тут Андрей Семенович не выдержал:

– Вы что, считаете возможным такое совмещение – операция для меня и шопинг для жены? Да она ни в какой магазин не пойдет. Это кощунство.

Баритон осекся, но пауза была недолгой. Видать, профессор – крепкий орешек.

– А что такого, батенька? – вальяжно продолжал он. – С месяц назад по такому же поводу, как у вас, мы возили оперировать к профессору Везеру одного замминистра. Его сопровождали жена и дочь, так они накупили товаров тысяч на двадцать пять евро. А пациенту под присмотром нашего доктора сделали прекрасную операцию. Через десять дней он уже ловил щук на Финском заливе. Меня, правда, с собой не взял.

«И правильно сделал», – подумал Андрей Семенович и тут же вспомнил, как Жизнев говорил ему, что после операции нужно минимум две недели провести в больнице. Жизневу он почему-то верил больше, чем профессору.

Дымов почувствовал, что пора заканчивать разговор, иначе у него поднимется давление. Поэтому спросил:

– Скажите, профессор, а почему такая разница между суммами оплаты наличным и безналичным путем? Я понимаю, что вы, может быть, свою часть хотите получить наличными. Ничего не имею против. Но профессор Везер и сама больница – они что, тоже хотят получить за оказанные услуги «под столом»? Как я понимаю, чтобы не платить с полученного налоги? Это, правда, не мой вопрос. Пусть на эту тему голова болит у профессора и немецких налоговых органов. Меня волнует другое: я при такой системе оплаты буду чем-то вроде «левого» больного?

На этот раз последовала более долгая пауза, а когда голос у профессора снова прорезался, он звучал гораздо менее баритонисто:

– Видите ли, Андрей Семенович…

Стоило только на яйца наступить, так уж и не «батенька», – отметил про себя Дымов.

– У нас есть разные детали и методы, которые, как бы объяснить подоступнее…

– А не надо объяснять. По трем причинам. Во-первых, меня это не касается. Во-вторых, мне это неинтересно. В-третьих, ко всему прочему, я еще и тупой. Так что дайте мне денек подумать, и тогда созвонимся.

– Вы не думайте ни о чем плохом, – уже совсем без вальяжности встрепенулся баритон. Впрочем, баритон совсем уже куда-то исчез, и трубка теперь говорила заискивающим фальцетом: – Если для вас это принципиально, несомненно, вы можете сделать безналичный платеж с вашего счета в российском или зарубежном банке.

– Нет у меня счета за рубежом. Все, созвонимся послезавтра, – и Андрей Семенович повесил трубку.

Ясно, это не вариант. Если маленькая ложь рождает большое недоверие, что должна родить ложь типа рассказа о ловле щук в Финском заливе через десять дней после операции? С шопингом еще куда ни шло. В его семье такое невозможно, но семьи бывают разные. Допустим, некоторые жены могут спокойно шляться по магазинам, пока муж лежит на операционном столе. Но мухлеж с оплатой операции, с точки зрения Андрея Семеновича, – веская причина отказаться от их услуг.

Немецкий профессор Везер был явно ни при чем. Возможно, он действительно хороший специалист. Почему, собственно говоря, не воспользоваться информацией, полученной от вальяжного баритона (так Андрей Семенович окрестил посредника).

Он зашел в Интернет, и через пять минут у него был телефон секретаря профессора Везера.

– Hallo! Do you speak English? (Алло! Вы говорите по-английски?) – спросил он у женщины на другом конце провода.

– Yes, of course. Can I help you? (Да, конечно. Могу я вам помочь?)

– I have a problem. I would like professor Vezer operates my prostate. (У меня проблема. Я хотел бы, чтобы профессор Vezer оперировал мою простату.)

– Where are you from? (Откуда вы?)

– I am from Russia. (Я из России.)

– You have to address to our Russian department. They will solve your problem. (Вам нужно обратиться в наш русский отдел. Они решат вашу проблему.)

– Fine. Could you give me the telephone number? (Отлично. Не могли бы вы дать мне телефонный номер?)

– Of course. Just a moment. (Конечно. Одну минуту.)

Еще минута – и он набрал номер русского отдела. В ответ на вопрос «Do you speak English» ему сразу предложили говорить по-русски.

Андрей Семенович рассказал о своих проблемах и спросил, можно ли сделать операцию у Везера, причем так, чтобы оперировал сам профессор.

– Это возможно, – ответил представитель русского отдела, назвавшийся менеджером Михаэлем.

«Да уж, – раздраженно думал Андрей Семенович, – Михаэль, твою мать. Жил бы ты Америке, был бы Майклом, в Израиле – Моше, а в ленинградском или московском ЗАГСе родители тебя наверняка Мишей зарегистрировали».

Ладно, хрен с тобой, Михаэль, давай рассказывай, чего там у вас и как.

Но Михаэль, вместо того чтобы отвечать по существу, внезапно оживился и начал спрашивать, откуда Андрей Семенович узнал его телефон.

– Мне его дала секретарь профессора Везера, – стараясь не вскипеть, ответил Дымов. – А это имеет значение, Михаэль? И мои евро, в зависимости от того, где я взял ваш номер, имеют разную ценность? Я не понимаю вопрос, – Андрей Семенович начал заводиться.

– А вы можете заплатить за свою операцию в Петербурге и наличными – той фирме, с которой я вас сведу.

«Теперь все ясно! При оплате в Германии много денег с немцев не получишь, а если я рассчитаюсь в Петербурге, хороший откат гарантирован. Интересно, профессор в доле или это самодеятельность Михаэля? Ладно, сейчас проверим» – такие мысли со сверхзвуковой скоростью пронеслись в голове Андрея Семеновича.

– Слушайте, может, мы прекратим обсуждать место оплаты, – он сделал акцент на слове «место», – и поговорим по существу? Или по этому поводу мне надо связаться лично с профессором Везером?

– Он не будет с вами разговаривать, – торопливо пискнул Михаэль.

– Насчет этого не беспокойтесь. У меня в Германии есть несколько влиятельных друзей, они помогут связаться с господином Везером.

– Я думаю, что вы меня не так поняли, Андрей Семенович. Я вам сейчас все расскажу. Смотрите: сначала мы оформим визу вам и тем, кто поедет с вами. Потом купим билеты.

– Спасибо, виза у меня есть, а билеты купит мой секретарь.

– Подождите, Андрей Семенович, – голос Михаэля снова окреп. – У нас есть один врач, эмигрант из наших. Он будет вас сопровождать, станет опорой. Как отец родной.

«Этот цирк пора прикрывать. Хватит тянуть резину с этим сучонком», – подумал Андрей Семенович.

– Слушай меня, Михаэль, – властно произнес Дымов. – Мне пятьдесят семь лет, моему отцу должно быть минимум семьдесят шесть. В таком возрасте человек вряд ли может быть опорой. Так что давай на сегодня закончим. Я пару дней подумаю и, если надумаю, позвоню тебе. А если нет, не обессудь.

Андрей Семенович не сомневался, что до конца дня ему позвонит герр профессор Василий Михайлович – если он, Дымов, хоть что-то понимает в бизнесе, позвонит точно. И тот позвонил. Видимо, он хорошо изучил труды Ленина, особенно тот, где лучшим способом обороны названо нападение. Не иначе поэтому рванул с места в карьер:

– Уважаемый, мне вас рекомендовали как порядочного человека. А вы что себе позволяете?

– Так, герр профессор, – Дымов чувствовал, что начинает свирепеть. – Либо вы сбавляете тон на две октавы, либо я посылаю вас по известному адресу и вешаю трубку. Я ясно выразился?

Очевидно, выразился он предельно ясно. Профессор тут же сбавил тон даже не на две, а минимум на три октавы:

– Вы неправильно меня поняли, Андрей Семенович. Просто мне казалось, что мы с вами обо всем договорились. И вдруг я узнаю трудно объяснимую вещь. Оказывается, вы без моего ведома позвонили сначала секретарю профессора Везера, а потом в русский отдел, его руководителю господину Михаэлю Фридману, и устроили ему скандал.

– Подождите, два часа назад он представился мне менеджером этого отдела. Его что, так быстро повысили в должности? Теперь давайте без шуток – к делу. Во-первых, контракт я с вами не подписывал и подписать не обещал. Во-вторых, я имею право обращаться к кому захочу, когда захочу и столько раз, сколько захочу, – как любой свободный человек. И пока я не приму решение, говорить нам с вами не о чем. Вы все поняли?

– Да-да, что вы, конечно, – залебезил бывший вальяжный баритон, и Андрей Семенович подумал, что профессору хватит ума немедленно откланяться и повесить трубку. Но жадность и, наверное, податливость других клиентов сделали свое дело:

– Знаете, Андрей Семенович, с учетом того, что мы с этой клиникой давно работаем и у нас там большая скидка, я мог бы из уважения к вам поделиться частью этой скидки. В знак коллегиальной солидарности, как доктор наук – доктору наук. Что скажете, коллега?

Дымов хотел сказать, что не в скидке дело и что тамбовский волк герру профессору коллега, а еще – что в знак протеста против таких товарищей по цеху готов лично отнести свой будущий диплом доктора наук в ВАК. Но он понимал, что говорить с этим хамелеоном бесполезно: хоть плюй в глаза, все божья роса.

Да и черт с ним! Каждый зарабатывает как может, в соответствии со своими жизненными принципами.

«Успокойся и разожми зубы, – приказал себе Андрей Семенович. – И вообще, „не судите да не судимы будете“».

– Я позвоню вам в течение двух дней, если надумаю, – спокойно ответил он и повесил трубку.

Дай бог, чтобы ни сам «коллега» больше не звонил, ни Александра по его поводу. Уж очень не хотелось разочароваться в этой женщине. Интересно, у них и профессорский секретарь в доле? Да, велика сила советско-социалистической цивилизации, особенно ее «лучших» отпрысков. Даже благопристойную Германию пытаются переделать на свой манер. И, что самое неприятное, некоторые представители законопослушного бюргерского сообщества начали поддаваться тлетворному влиянию людей с востока.

«В общем, не мое это дело, – решил Андрей Семенович. – Пора домой ехать, с дочкой вождением заниматься. Хоть что-нибудь сделаю за день».

Когда они с Ниной возвращались домой после трехчасовой езды по вечерним пустынным улочкам курортного предместья Петербурга, Андрей Семенович увидел своего доброго приятеля и соседа – Шуру-адмирала. Тот явно кого-то поджидал.

Восьмидесятилетний Шура был в своем роде уникальной фигурой. Морской пехотинец, кавалер нескольких орденов, он после войны окончил Академию ВМФ и Академию Генштаба, а в возрасте пятидесяти пяти лет демобилизовался в звании вице-адмирала. Вопреки общепринятой практике, после армии он не пошел работать в ДОСААФ, Военно-морской музей или какое-нибудь другое скромное, но хлебное место, а устроился в НИИ. Там за пять лет, начав с научного сотрудника, дослужился до заведующего лабораторией и защитил кандидатскую. Когда грянула перестройка, Шура не растерялся и создал кооператив по сборке приборов для ВМФ. По иронии судьбы, кооператив этот располагался в том же институте, где адмирал работал до перестройки, а потом стал генеральным директором преуспевающего предприятия. Теперь из окна Шуриного кабинета открывался вид на его заброшенную и полуразрушенную бывшую вотчину.

Кроме успехов в работе адмирал был известен как удачливый ловелас – даже в восемьдесят. При этом он страстно и преданно, до самозабвения любил свою последнюю, пятую жену, которая была моложе его на тридцать лет.

В выходные Дымов иногда натыкался на соседа, и, если был один, Шура всегда говорил ему одно и то же: «Андрюша, уважь старика. Давай сходим в парк, на молодые жопы посмотрим». Если Андрей Семенович торопился, он отшучивался: «Ну что ихним жопам до таких старых перечников, как мы с тобой». Но, когда спешить было некуда, они с Шурой бродили по парку, и тот рассказывал свои армейские истории. Рассказывая, адмирал то и дело сбивался с мысли: стоило пройти мимо симпатичной молодайке, как Шура начинал жадно разглядывать все ее выпуклости и отпускать соленые шуточки. В такие моменты ему было не до армейских воспоминаний.

Выйдя из машины, Андрей Семенович обнял Шуру.

– Поговорить бы нам с тобой, Андрюша. Минут этак полчаса, – с напором сказал старый моряк.

– Ну давай поболтаем, Шура.

– Папа, я иду домой. Мне еще к завтрашнему коллоквиуму надо подготовиться, – сердито сказала дочка и ушла.

– Пошли погуляем, Андрюша, – предложил адмирал, и они медленно направились к станции. – Слушай, Андрей. Самое дорогое, что у меня есть, – моя жена Лиза, – с не свойственной ему серьезностью начал Шура. – Дети вспоминают обо мне, только когда им нужны деньги. Причем тратят гораздо быстрее, чем я зарабатываю. А Лиза для меня – все. А для нее самое дорогое в жизни – сын Паша. Кстати, хороший парень. Не пьет и не курит, двадцать шесть лет. И не бабник, в отличие от меня.

Андрей Семенович начал понимать, куда клонит адмирал. Чувствовалось, что этот разговор был продуман заранее до мельчайших подробностей, и его результат очень важен для Шуры.

– Значит, идем дальше. Лиза сказала, что хочет, чтобы Паша стал зубным доктором. И он стал. Лиза мечтала видеть его кандидатом наук, и он через два месяца защищается. Захочет, чтобы стал профессором, какие проблемы: через три – пять лет будет профессором. А ты же знаешь, какой у меня главный жизненный принцип? Если Господь известит человека, что через две недели случится всемирный потоп, тот будет благодарен Богу. Знаешь, за что? За то, что он будет знать, что эти две недели последние, а значит, прожить их надо как можно лучше. Если об этом узнаю я, две недели буду учиться жить под водой. Жабры у какого-нибудь великого светила, типа доктора Сальватора, вставлю или еще что-нибудь подобное сделаю. И через пятнадцать дней, как миленький, словно рыба начну плавать под водой. Ты, кстати, тоже из таких, как я понимаю.

Они впервые говорили о таких серьезных вещах. Дымов внимательно слушал адмирала, стараясь не потревожить ни лишним словом, ни взглядом.

– Но при всем этом я уже старый, – продолжал Шура, – хотя пока еще и дамский угодник. Ты ведь знаешь мою точку зрения: «Если мужчина – дамский угодник, он орел, а у орлов всегда все в порядке». Правда, вопрос в том, сколько будет длиться это «пока». А Лиза моя серьезно больна. И мы с ней хотим, чтобы Павел попал в хорошие руки, в порядочную семью. Мы боимся, что он может стать легкой добычей какой-нибудь провинциальной охотницы за благосостоянием. А у тебя дочка – красавица и умница. Ты сам еще молодой мужик и сможешь защитить Павла, если что. Но ты не думай, он тебя не подведет и нахлебником не будет. Согласен? Если согласен, давай их знакомить, а через несколько недель – поженим. В паре ЗАГСов у меня есть связи, так что зарегистрируют хоть в тот же день. И будем ждать внуков.

Адмирал и представить себе не мог, насколько удачной показалась Андрею Семеновичу его идея. Конечно, будь Дымов здоров, он отнесся бы к ней иначе. Скорее всего, отшутился бы, заметив, что браки заключаются на небесах, а не на вечернем тротуаре. Но сейчас… Сейчас он и не думал шутить. Какие шутки: его собственная дочь, случись с ним самое страшное, останется без надежной мужской опеки. Так что пусть Павел добивается Нины и старается ей понравиться. Главное, чтобы делал это без участия родителей. Ничего, справится! Если, конечно, он настоящий мужчина, а не маменькин сынок. А в этом вопросе у Андрея Семеновича полной уверенности не было. Он мог бы сказать Шуре, что настоящий мужчина никогда не станет покупать ни любовь, ни диссертацию. Что он, Дымов, в свои пятьдесят семь лет сам написал докторскую, причем занимался ею не днем, в рабочее время, а вечерами и по ночам. Хотя мог бы решить вопрос гораздо проще, как многие другие, наняв научно-литературного «негра».

Но все эти замечания были уместны в жизни, которая закончилась в тот момент, когда он узнал о своем диагнозе. Сегодня Андрей Семенович так же уязвим, как адмирал, отчасти выступавший в роли просителя. Теперь они были на равных: оба до потери пульса боялись за судьбу близких и искали для них защиты у других людей.

Правда, в отличие от Шуры, Андрей Семенович не спешил раскрывать карты. Ведь в сложившейся ситуации трудно сказать, кто из них двоих более сильный, а главное, более перспективный защитник.

– Хорошо, – сказал Андрей Семенович адмиралу. – Я согласен. Как будем устраивать сватовство?

– Это я уже обдумал, – оживился адмирал. – Предлагаю такой вариант: в воскресенье Паша поведет маму прогуляться на свежий воздух, а ты выйдешь с дочкой. Встретитесь около дома, как бы случайно. Завяжется разговор. Ну а дальше все в руках Господних. Договорились?

И он протянул Андрею Семеновичу свою огромную ладонь.

– Договорились, – ответил Дымов, с удовольствием ощущая крепкое рукопожатие этого могучего человека.

Зная характер дочери, Андрей Семенович мало верил в успех предстоящей операции. Но почему не попробовать? Тем более что история со сватовством – шанс хотя бы на время отвлечься от тревожных мыслей, которые в выходные дни, когда для решения проблемы ничего не сделать, его особенно угнетали.

На следующее утро он внезапно проснулся около четырех утра. Казалось, огромная неведомая рука с силой тряхнула его, мгновенно заставив выйти из зыбкого состояния, которое и сном-то можно назвать с большой натяжкой.

Он чувствовал себя разбитым и понимал, что уже не заснет. Что делать? Может, принять какое-нибудь успокоительное типа фенибута? Эти таблетки он пил горстями, когда несколько лет назад его компанию пытались обобрать люди, за несколько месяцев до конфликта позиционировавшие себя как близкие друзья. Тогда фенибут здорово помог. Однако сегодня он боялся прибегать к этому снадобью: кто знает, как лекарство может повлиять на засевшую в простате гадость? Придется рассчитывать только на собственную силу воли и не пропускать отрицательные эмоции дальше пуговиц на пиджаке.

«Почти неделю назад ты позвонил Жизневу и узнал результаты биопсии, – размышлял Андрей Семенович, лежа в постели и глядя жаждущими сна глазами в темное окно. – Давай вспомним, что ты за эту неделю сделал, чтобы решить свою проблему. Вроде все время что-то делал. Но толку-то от суеты? Ты ничего не сделал. Ничего! Ноль, зеро. Почему? У тебя даже не хватило силенок спросить, сколько тебе осталось».

Эти мысли были неотвязны и невыносимы, причиняли почти физическую боль. Дымов почувствовал, как по спине, между лопатками, вниз стекает холодная капля пота.

«Так, успокойся. Ты должен что-то сделать, и ты сделаешь! У тебя слишком много обязанностей в этой жизни, чтобы не бороться за нее изо всех сил, сверх всяких сил. Стоп! Кто-то дал телефон уролога-онколога из солидной клиники и очень хвалил врача…»

Телефон доктора был записан на листочке, который лежал, кажется, в ежедневнике. Андрей Семенович торопливо встал с постели и, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не разбудить семью, почти бегом, как спринтер по пересеченной местности, рванул в кабинет, к дипломату. Все в порядке, листочек на месте. Дымов прочитал: «Юрий Иванович – врач-уролог (о)». И номер телефона. Он не решился написать слово «онколог» полностью и поставил букву «о» в скобках.

Проклятая суеверность! Завтра, вернее, уже сегодня утром он позвонит этому Юрию Ивановичу и попросит о встрече. Вопрос в том, скажет ли ему врач что-нибудь новое или начнет пережевывать ту же кашу. Но это будет понятно только после звонка. А теперь – попытаться заснуть. Силы ох как нужны!

Как всегда, без одной минуты десять Андрей Семенович был на работе и входил в приемную. Бросил секретарю дежурное:

– Здорово, новости есть?

Новостей, к счастью, не было. Как говорится, no news is good news. Открывая дверь своего кабинета, он, как обычно, распорядился:

– Чайку покрепче, Людочка.

Сотрудники ничего не должны знать о происходящем. Их не касается, что шеф полночи не спал, и у него свинцовая тоска. Все хорошо, босс всегда впереди с шашкой наголо и на лихом коне. Враг не пройдет, наше дело правое и победа будет за нами! Причем на всех фронтах. Только так, и только тогда у руководителя за спиной – сомкнутый строй бойцов, а не армия Врангеля после прорыва «красных» под Каховкой.

Итак, звонок Юрию Ивановичу. После второго гудка быстро ответил молодой голос, и они тут же договорились встретиться полтретьего в восьмом кабинете. Посмотрим, что врач грядущий нам готовит.

«До того как сесть в машину в 13.30, ты будешь думать только о работе, – приказал себе Андрей Семенович. – Иначе ты не мужик, а что-то вроде амебы».

И тут же, не оставляя ни минуты на вольные мысли, позвонил секретарю:

– Начальника отдела продаж ко мне, и быстро: одна нога здесь, другая там.

Он снова стал обычным Андреем Семеновичем.

Ровно в 14.30, как и было договорено, он постучал в дверь, на которой висела табличка «Доцент Юрий Иванович Скуратов». Мерзость молчания была ему ответом. Никого. Все вымерли.

«Что ж, погуляю по коридору», – решил Андрей Семенович и начал бродить по погонным метрам больничного туннеля, видевшим последний ремонт в годы первых советских пятилеток. Походив так минут двадцать, он вспомнил выражение, популярное в его молодые годы: если девушка опаздывает на свидание на 5 минут, это признак хорошего тона, если на 10 – это невежливо, а на 15 – уже хамство.

«Интересно, – размышлял Андрей Семенович, – какое опоздание можно считать хамством, если речь идет о враче? А, черт с ним! Я хоть и болен, но это я плачу деньги ему, а не он мне», – и он с ожесточением набрал Юрия Ивановича.

«Ой, вы знаете, – без элементарного „извините“ бойко проговорил доктор, – я тут зашел к коллегам чайку попить, через пять минут буду».

«Ах ты, сучонок! – вскипел про себя Дымов. – К тебе не какой-нибудь бомж пришел, и ты меня не по линии благотворительности принимаешь. Так, стоп! Взял себя в руки. Хоть ты ему и заплатишь, он тебе нужен больше, чем ты ему». Так что засунь свое раздражение внутрь себя в известное место.

Минут через пять в коридоре появился молодой человек лет тридцати в развевающемся белом халате и улыбнулся такой приветливой улыбкой, что все ожесточение Андрея Семеновича против этого юнца мгновенно испарилось.

– Заходите, давайте знакомиться, – сказал доктор. – Меня зовут Юрий Иванович. Я кандидат медицинских наук, доцент, четыре года назад защитил диссертацию – как раз по решению такой проблемы, как ваша. Так что вы пришли по адресу.

Тут доктор наконец приостановился, и Андрей Семенович, как опытный переговорщик, мгновенно этим воспользовался, чтобы прервать затянувшийся монолог.

Он представился, дал свою визитную карточку, а затем вытащил из дипломата выданную Жизневым справку. Бегло просмотрев написанное, Юрий Иванович отложил бумагу в сторону и, взяв в руки глянцевый плакатик с красно-коричневым рисунком человеческих органов, попытался объяснить Дымову суть проблемы.

– Доктор, извините, пожалуйста, но я это слушать не люблю и не буду, – решительно и, вероятно, излишне жестко сказал Андрей Семенович и стал демонстративно глядеть в окно.

– Нет, вы послушайте, – не отступал Юрий Иванович, которого Дымов про себя успел окрестить Юрасиком.

Но в Дымове уже проснулся генеральный директор.

– Извините, сколько я вам должен за визит, доктор? – твердо спросил он и полез за бумажником.

– Да нет, что вы, что вы, – не принял боя Юрасик. – Не хотите – не смотрите. А в чем, собственно, ваш вопрос ко мне?

«Боишься лишиться гонорара, сучонок, – со вспыхнувшей в душе злостью подумал Андрей Семенович. – Ну ладно, раз я к тебе пришел, надо попробовать получить хоть какую-то информацию».

– Мой вопрос к вам заключается в следующем. Мне поставили известный вам неприятный диагноз. Предложили операцию. Есть ли другие способы борьбы с этим недугом?

– Господи, конечно, есть! О чем вы говорите! В Бельгии разработан способ лечения этой болезни ультразвуком. Пять или шесть сеансов воздействия на простату специально разработанным зондом в течение 15–30 минут – и вы здоровый человек. Зонд вставляется в анальное отверстие, так что боли никакой. Ощущения, конечно, своеобразные, но, вы знаете, Андрей Семенович, некоторым женщинам такой вариант нравится даже больше, чем классический. А вы знаете, почему?

«Ну и мерзота же ты», – подумал Андрей Семенович, но, боясь испортить отношения, буркнул ради вежливости:

– Извращенки.

Эскулап мгновенно перевел разговор на тему раннего обнаружения рака простаты.

Говорил он достаточно убедительно, так что к концу разговора все обиды Дымова растаяли, и на какой-то момент он даже забыл, зачем пришел. Позднее он понял, что Юрасик его переиграл. По всей вероятности, молодой врач просто хотел нейтрализовать обиды пациента и потенциального финансового донора. Сообразительный мальчик…

Прошло, наверное, полчаса, прежде чем Андрей Семенович спохватился: он ведь не просто так пришел.

– Юрий Иванович, что вы скажете про операцию? – спросил он.

– Что вам сказать про операцию, – явно подстраиваясь под тон Андрея Семеновича, начал Юрасик. – Нетравматично, безболезненно, просто, амбулаторно и не слишком дорого. Плюс, конечно, оплачиваете дорогу и гостиницу. И через две недели будете вспоминать обо всем как о кошмарном сне. А лучше вообще не вспоминать.

Андрея Семеновича распирала радость: сработала поговорка «кто ищет, тот всегда найдет». Нашел! Наверное, единственный нормальный вариант. Все-таки настойчивость – великая штука. Теперь надо договариваться и ехать, и чем быстрее, тем лучше. Можно даже предложить этому мальчику съездить вместе (не бесплатно, конечно). Хоть он и засранчик, все-таки вдвоем легче, а общие темы у них всяко найдутся – будет о чем в поездке поговорить.

Он был почти готов поделиться с Юрасиком своей идеей, как вдруг почти физически ощутил, что в него будто залетела муха. Но это была не муха, а зашевелился в душе червь сомнения. Андрей Семенович не мог сформулировать, какое именно сомнение, но ответ был близок. Сейчас, еще секундочку.

В этот момент дверь кабинета открылась, и вошел мужчина в белом халате. Поздоровавшись, они сразу узнали друг друга: им приходилось встречаться в доме одного общего знакомого, причем при далеко не радостных обстоятельствах.

Сначала разговор зашел о первой встрече, затем перекинулся на другого общего знакомого (Петербург – город маленький), и только минут через десять Юрасик, встряв в их беседу, напомнил о причине визита Андрея Семеновича.

В отличие от молодого доцента, его шеф (а знакомец Андрея Семеновича оказался шефом Юрасика) внимательно прочел жизневскую справку. Затем молча стал рыться у себя в столе и вытащил из ящика глянцевый рекламный буклетик.

– Английским владеете? – обратился он к Дымову.

– Да, и без словаря.

– Ну тогда читайте.

Он протянул буклетик Андрею Семеновичу и продолжил:

– Если есть деньги, надо ехать в указанное место. Как говорится, дешево и сердито. Я думаю, Юрий Иванович вам уже все рассказал – и про ультразвук, и про то, как с его помощью борются со всякими гадостями в простате.

– Да, конечно, я все понял, – начал Андрей Семенович, но вдруг сообразил, что за сомнение чувствовал, разговаривая с Юрасиком. В ту же секунду оно трансформировалось в четкий и важный вопрос, который оставалось задать.

– Скажите, если все так просто и надежно, почему Жизнев ничего не сказал мне об этой методике? – быстро спросил Андрей Семенович. – Он произвел на меня впечатление знающего и думающего врача.

Задавая вопрос, он использовал прием, которому его научил бывший эфэсбэшник: спрашивать быстро и не глядя на человека, а заканчивая вопрос, резко повернуться в его сторону и посмотреть прямо в глаза. Если что-то не так, скорее всего, по глазам все будет ясно.

Посмотрев в глаза Юрасикова шефа, Андрей Семенович уловил в них легкое замешательство. Оно длилось доли секунды, но этого было достаточно. Дымов понял: врут. Он давно научился определять такие вещи, без этого не обойтись. Вот уже тридцать пять лет его работа связана с крупным производством. Выезжая на заводы, чтобы выяснить, почему сорван план и как исправить случившееся, Дымов всегда анализировал и взвешивал не только факты, но и слова, и поступки персонала. Нередко работники по каким-то причинам скрывали правду, а иногда просто ее не знали. Без умения вычислять обман по косвенным признакам и едва уловимым сигналам было невозможно понять, что в действительности происходит на производстве.

Когда шеф заговорил, предположение переросло в твердую уверенность: точно врут.

– Видите ли, – начал шеф, медленно и осторожно подбирая слова, – Жизнев – хирург, я бы даже сказал, глашатай хирургии. Поэтому для него других методов лечения просто не существует.

Он продолжал говорить, но Андрею Семеновичу было уже неинтересно. Наверняка либо грант получили, либо Юрасик докторскую пишет. А может быть, рассчитывают на вульгарный откат. К величайшему сожалению, российскому человеку много не надо. Но думать об этом смысла нет. Надо вежливо попрощаться, взять время подумать, расплатиться и уходить. Кажется, Ремарк сказал, что если чудеса еще и случаются, то в худшую сторону.

«Болван я, размяк и поверил в чудо!»

– Что ж, был рад познакомиться, – сказал Андрей Семенович. – С вашего разрешения, я подумаю два-три дня и, скорее всего, приму сделанное мне предложение.

Он отступал по всем правилам военного искусства, обнадеживая противника бонусами в светлом будущем. Кроме того, его правая рука демонстративно полезла в карман за бумажником, поэтому было сложно догадаться, что с этими людьми он никогда и ни при каких обстоятельствах встречаться не планирует.

Но тут Юрасик хлопнул себя рукой по лбу – несильно так, почти ласково:

– Слушайте, сегодня же пятница. ЯМР еще работает, давайте сделаем исследование? Надо же определить, как далеко у вас все зашло. Тем более что это в любом случае понадобится – и для операции, и для ультразвукового лечения.

Конечно, после всей истории Андрею Семеновичу хотелось поскорее распрощаться с этими людьми. Но где гарантия, что в другом месте будут другие врачи, свято чтущие клятву Гиппократа? С другой стороны, официальная зарплата этих докторов наверняка невелика, так что кидать в них камень рука не поднимается. И потом, даже святые больше любят, когда им приносят, а не когда у них уносят. А если учесть, что все равно придется тратить время, чтобы найти клинику, где делают это исследование… Добраться туда, снова знакомиться.

«Ладно, раз необходимо сделать анализ, делаем».

– Давайте, Юрий Иванович, сделаем. Буду благодарен, – сказал Дымов.

– Тогда пойдемте, – с готовностью вскочил Юрасик. – Мы сейчас быстренько все организуем.

Они долго шли какими-то коридорами и переходами, почти дружески болтая о всякой всячине. И Андрей Семенович, несмотря на произошедшее полчаса назад, снова подпал под обаяние этого парня, даже сказал ему, что, если он лечится у доктора, кроме отношений «врач – пациент» обязательно возникают приятельские отношения. Иначе, мол, у него не получается.

Наконец они подошли к двери с табличкой «Рентгенологическое отделение». Кроме таблички дверь украшал плакатик с черепом и костями.

– Подождите меня, пожалуйста, в коридоре, я на секундочку, – попросил Юрасик и скрылся за грозной дверью.

Минут через пять он появился и сказал:

– Заходите, Андрей Семенович, снимайте пиджак и ложитесь поудобнее.

Дымов послушно лег, что-то на него наехало, потом пощелкало, и минут через десять ему сказали, что он должен подождать минут пятнадцать, пока проявят пленку и врач напишет заключение. Андрей Семенович достал бумажник и спросил Юрасика, сколько должен за обследование и ему лично за прием.

– Со мной потом, Андрей Семенович, а за обследование – три тысячи рублей.

К нескрываемому удовольствию всей троицы, присутствовавшей в кабинете, синеватые купюры быстро перекочевали в карман Юрасика. Но в этот момент ничего, кроме чувства благодарности, Дымов к этим ребятам не испытывал. Никто ведь не должен обследовать его бесплатно.

– Подождите меня в коридоре. Я посмотрю снимок и сразу к вам выйду, – сказал Юрасик.

Прогуливаясь по обшарпанному коридору, Андрей Семенович вспомнил фразу героя А. Ширвиндта из кинофильма «Вокзал для двоих»: «Какова кухня, такова и песня». Нет, вряд ли в этих крашенных грустно-синей краской и облупившихся, грязных стенах стоит ожидать первоклассного лечения.

Прошло минут двадцать, а Юрасика все не было. «Неужели опять уселся чай пить? – меряя шагами коридор, мрачно думал Андрей Семенович. – Или они там бабки не могут справедливо поделить?»

Через полчаса, показавшихся Дымову целой вечностью, дверь с черепом и скрещенными костями открылась, и из нее строевым шагом вышел Юрасик. Куда делась его приветливая и лучезарная улыбка? Нет, это был уже не Юрасик, а доцент Юрий Иванович собственной персоной. На его лице застыло выражение глубокого сожаления, и он весь казался хмурым, погруженным в неприятные переживания. Кроме того, во рту доцента появилась трубка (правда, пустая), и он с озлоблением кусал ни в чем не повинный мундштук. А ведь расстроен Юрий Иванович мог быть одним – плохим результатом исследования. Сухим жестом руки он показал Дымову в направлении выхода.

– Идемте, Андрей Семенович, я провожу вас до проходной, – бесстрастно, почти как робот, сказал Юрасик.

– Подождите, Юрий Иванович, – начал Дымов. – А как же результат?

– Сегодня я вам ничего не скажу, – быстро ответил врач. В его голосе отчетливо звучала истерическая нотка. – В понедельник будет завотделением, он посмотрит снимок, и во вторник вы можете забрать заключение. А пока увольте: я – уролог и не расшифровываю снимки. Так что пойдемте. Но я буду молчать, – чуть ли не с угрозой добавил он и двинулся вперед.

Андрей Семенович чувствовал себя так, словно побывал в жаркой сауне после обильного чаепития. Все его тело покрылось холодным липким потом. Приложив неимоверные усилия, он догнал Юрасика, придержал его за руку и жалким просительным голосом произнес:

– Правду в песне поют: «И молчание, и молчание нам понятней всяких слов»?

Не произнеся ни звука в ответ, Юрасик оторвал его руку от своей и продолжил движение.

«Вот ты и получил ответ на вопрос, сколько тебе осталось. Не конкретный, но и не оставляющий сомнений, – думал Андрей Семенович. – Ладно, нужно расплатиться. Нельзя оставлять после себя долги».

– Юрий Иванович, сколько я вам должен за визит? – громко сказал он в спину убегающему Юрасику.

Доктор мгновенно остановился и, обернувшись, посмотрел на Дымова.

– Видите ли, Андрей Семенович, я никогда не называю больным точную сумму своего гонорара, ведь больные специфические, – ласковым голосом затараторил Юрасик. – А с вами у нас установились почти дружеские отношения. Вы знаете, я вообще начинаю дружить со своими больными, не задумываясь, сколько им осталось.

Дымов чуть не взвыл от резкой боли, которая рванулась изнутри и в тот же миг окатила его с ног до головы, как штормовая волна. «Вот тебе и конкретика, – подумал он. – Понятнее и „тактичнее“ не скажешь: как будто кованым сапогом между ног».

Он скрипнул зубами, от чего, как ни странно, стало полегче, достал бумажник и спросил, как ему показалось, обычным, разве что слишком тихим голосом:

– Так сколько?

– Вообще-то я для вас ничего не сделал.

– Как хотите.

И тут Юрасик униженно спросил:

– Пятьсот рублей дадите?

Видно, решил, что больше трех тысяч, которые Андрей Семенович дал в кабинете, ничего не будет.

Негнущимися пальцами Андрей Семенович протянул крупную купюру, а может, и не одну. Купюры мгновенно впорхнули в карман докторского халата.

– Ну и ладушки, – весело проговорил Юрасик и медленно, вальяжно повел Дымова к проходной. – Мы в понедельник посмотрим и оценим, насколько поражены лимфоузлы, а вы вечерком позвоните, и все решим. Потом во вторник подъедете – сделаем компьютерную томографию.

Так, степенно беседуя, они шли к машине. Юрасик вежливо и с почтением поддерживал Андрея Семеновича за локоток, а у него не хватало сил оттолкнуть руку прохвоста, послать его подальше и сказать, что дружбы не будет ни при каких обстоятельствах. Дружба без доверия невозможна, а Дымов ни капли не верил Юрасику. Однако плелся с ним к проходной, вынужденный выслушивать его рассказ о том, как он завидует шефу из-за крутой тачки, мечтает о такой же или даже лучшей и не сомневается, что защитит докторскую, накопит денег и купит себе такую машину, что все в больнице высохнут от зависти.

Наконец они дошли до машины Андрея Семеновича. Он из последних сил протянул руку Юрасику и произнес дежурное:

– Было приятно познакомиться. Я позвоню в понедельник.

И что-то еще в таком же роде.

Наконец Дымов остался один. Больше всего ему хотелось сесть, закрыть глаза и так молча сидеть, ни о чем не думая. Но он не мог себе этого позволить: рядом Ваня – офисный водитель. Шеф лишь до тех пор остается шефом, пока силен и не вызывает жалости. Жалкий шеф – груша для битья за нанесенные сотруднику обиды. И совершенно неважно, были обиды реальными или вымышленными.

Он сел в машину и, улыбнувшись, сказал:

– Поехали домой, Ваня. На сегодня хватит.

Автомобиль тронулся, и Андрей Семенович погрузился в мысли о случившемся с ним за два последних часа. Условно все события можно разделить на две части. В первой пытались втюхать липовый метод лечения. «Почему ты уверен, что он липовый?» – размышлял Дымов. Он вспомнил, о чем подумал в самом начале беседы с Юрасиком. Жизнев говорил: биопсия показала, что в простате есть две точки с локализованными раковыми клетками. Точных координат нет. Значит, чтобы их разрушить, надо обрабатывать ультразвуком всю простату. (Тактика выжженной земли – так называют подобные методы военные.) И если ультразвук разрушит больные клетки, та же участь, по логике, ждет и здоровые. Какова дальнейшая судьба разрушенных здоровых клеток?

А что станет с разрушенными больными? Вытаскивать их из простаты явно никто не планирует, да и вряд ли такое вообще кому-то под силу. И никто наверняка не изучал еще, как влияют разрушенные больные клетки на «выжившие» здоровые.

«Однако это, – говорил себе Андрей Семенович, – всего лишь твоя точка зрения, но ты не врач, а инженер». Хотя он нутром чувствовал собственную правоту. И ее подтвердило секундное замешательство шефа Юрасика в тот момент, когда прозвучал вопрос об отношении Жизнева к лечению ультразвуком. Значит, пытались подсунуть бракованный товар, хотя речь идет о смертельно опасной болезни. Зачем? Ведь у каждого действия есть своя цель. Целей у этих ребят может быть предостаточно. Например, кто-то из них заинтересован в диссертации: Юрасик – в докторской или его аспирант – в кандидатской. Поставка «кроликов» какому-нибудь голландскому светилу, а в обмен – грант на совместную работу. По большому счету, это не его проблемы: попытки сделать из него подопытный материал за его же деньги останутся на совести этой парочки.

Со второй частью сложнее. Когда Юрасик пошел его провожать, он фактически объявил ему смертный приговор. Личный интерес доцента (или кого-то другого) в этом не просматривается. Значит – правда? Но почему не назвали сроки? Юрасик лишь намекнул, что дружить им с Андреем Семеновичем осталось недолго. Чистой воды иезуитство, если не сказать хуже. Вспомнилась история про Героя Советского Союза летчика Девятаева. Во время войны он попал в плен и был определен немцами на аэродром для выполнения вспомогательных работ. Вскоре он в чем-то провинился, и комендант лагеря назначил Девятаеву наказание «10 дней жизни». Это значило, что жить ему осталось 10 дней, а на одиннадцатый его казнят. В лагере такой вид казни считался самым тяжелым. Правда, на седьмой день Девятаев вместе с товарищами угнал «юнкерс» и улетел к своим, за что Хрущев присвоил ему звание Героя, уже после ХХ съезда партии.

Юрасик, как тот комендант, объявил приговор: столько-то дней жизни. Правда, не сказал, сколько именно, а намекнул, что немного. Как говорится, Бог ему судья. Вопрос в том, есть ли у Дымова возможность «угнать самолет». Это нужно выяснить поскорее, чтобы не сойти с ума.

Андрей Семенович очень хотел позвонить Марине. Но не при водителе же!

В таких невеселых думах он не заметил, как подъехали к дому.

– Нам еще нужно куда-нибудь? – робко спросил Ваня. – А то уже минут двадцать как подъехали и стоим, а вы все молчите.

– Нет-нет, все, спасибо. Задумался, – сказал Андрей Семенович и вышел из машины.

Поднимаясь в лифте, он почувствовал жар. Казалось, температура была под сорок.

Чтобы жена ничего не заподозрила, войдя в квартиру, он широко улыбнулся и сказал что-то веселое и ласковое. Не прошло – она тут же спросила:

– Слушай, ты не болен? Что-то весь красный, – и заботливо положила руку ему на лоб. – Да нет, вроде холодный.

– Какое там «болен», – Андрей Семенович изобразил веселый смех, а затем ляпнул первое, что пришло в голову: – Просто пришлось выпить с одним козлом чуть больше нормы.

– Не пил бы ты, Андрюшенька, со всякими, как ты говоришь, козлами. У нас дочь растет, ее надо на ноги поставить. Да и старшей, и внучке мы нужны. Сами тоже не молодые, – и Вера пытливо посмотрела на него.

Только этого не хватало…

– Что еще за «не молодые», – громко возмутился он с той всепобеждающей искренностью, с какой когда-то выступал на комсомольских собраниях, обличая американский империализм. – Ты у меня еще хоть куда, а я вообще тебя на полгода моложе, – весело напомнил Андрей Семенович.

И Вера вроде бы успокоилась.

– Лучше накорми меня, Верочка, чем-нибудь вкусненьким, а то устал я сегодня как собака.

Он прошмыгнул в туалет, захватив с собой термометр. Ртутный столбик остановился на отметке 34,8. Положил руку на лоб: ледяной, хотя такое чувство, что все тело горит. И вдруг он вспомнил. Это было тридцать восемь, да, ровно тридцать восемь лет назад. Он уже был студентом, когда однажды вечером раздался звонок и его пригласили на вечеринку одноклассников. Ему девятнадцать лет, месяц май, а мини у девушек выше всех его возможностей. Кровь бурлила, он пошел провожать какую-то одноклассницу. Ну и, в общем, пришел домой в четыре утра, не удосужившись предупредить мать. Подходя к подворотне, он увидел старшую сестру, которая давно не жила вместе с ними. Ожидал, что та начнет его ругать, но она только сказала: «Мама разорвала на себе рубашку». Когда Андрей зашел в комнату, увидел мать. Она сидела в разорванном халате и рубашке, что ей, всегда аккуратной, было не свойственно. Мать не ударила его, не заплакала, чего он ждал и боялся больше всего. Она просто сидела и излучала тепло. Казалось, в ней работает теплоизлучатель, топливом для которого служила она сама – ее тело, кости, нервы, ночные переживания за него, годы жизни. Андрей положил руку на лоб матери, опасаясь высокой температуры, но его рука будто коснулась льда. Он торопливо сунул градусник матери под мышку. Тело безвольно подчинилось. И через десять минут – он как сейчас помнит – ртутный столбик застыл на отметке 34,8.

«Впрочем, неудивительно, – подумал Андрей Семенович, – ведь предмет переживаний один и тот же: моя жизнь».

Дымов хотел позвонить Марине, но по телевизору начался фильм про его любимую пару – Симонова и Серову, и домашние сильно удивились бы, если бы он в это время спрятался в ванной и начал звонить. Он и так не мог понять, знает Вера что-нибудь или нет. Она, с ее тактичностью, могла чувствовать что-то и молчать, боясь расстроить его еще больше. В любом случае, он был очень благодарен жене за то, что она не задает вопросов. Вон Германия не выдержала войны на два фронта и потерпела поражение. А у него права на поражение не было.

Андрей Семенович сидел перед телевизором, слушал стихи Симонова, посвященные Серовой, и думал: «Какой смысл был Юрасику надувать меня по второму вопросу? А если он не надувал и говорил правду, сколько мне осталось? Что я точно успею сделать? И, кстати, непонятно, чему вообще их учат в мединститутах. Ведь все знают, первая заповедь врача – не навреди. Так что же он, не мог все сказать в понедельник, а не сегодня? Вот сволочь!»

Видимо, последние слова были произнесены вслух: боковым зрением Андрей Семенович уловил недоуменно-испуганный взгляд жены. И тут же вывернулся из ситуации:

– Слушай, – как бы продолжая свою ругань и обращаясь уже к жене, сказал он, – ну хорошо, разлюбил. Но зачем еще и портить ей жизнь? Зачем делать так, чтобы ей не давали роли в театре? Какими мелочными иногда бывают мужики, причем даже великие.

– И я не понимаю, как он мог так поступить, – согласилась жена.

Пронесло.

«Впредь надо быть аккуратнее», – подумал Андрей Семенович.

Наконец фильм про Симонова закончился. Он сделал пару нейтральных звонков и только после этого набрал Марину:

– Слушай, Мариночка, вот какая со мной произошла сегодня история, – и Дымов в подробностях рассказал о своем визите к Юрасику.

Марина слушала его, не перебивая, что было на нее непохоже.

«К чему бы это?» – еще больше испугался Андрей Семенович.

Он перестал говорить, повисло молчание, а потом Марина взорвалась:

– Слушайте, гребаный доктор наук, что вы ходите ко всякой шелупони? Информирую вас, как хирург, что при удалении простаты автоматически – вы слышите? – автоматически убирают все, подчеркиваю – все лимфоузлы малого таза. Поэтому шлите вашего Юрасика к такой-то матери, – Марина так рассердилась, что почти прокричала эту фразу. – А что касается так называемого «нового метода лечения», вы как инженер должны понимать: если удастся уничтожить ультразвуком раковые клетки, продукты распада останутся. И гулять вам с этим дерьмом внутри всю оставшуюся жизнь. И вы, доктор технических наук, автор ста пятидесяти с гаком работ, считаете это нормальным? Может, вы думаете, что этот вопрос изучен? Да его на вас и хотят изучить. На вас, умный вы наш!

Я вам наглядно объясню, – продолжала Марина. – Представьте себе, что в багажнике вашего автомобиля лежит граната. Ее никто не собирается никуда бросать, и вроде вероятность взрыва близка к нулю. Но вы все равно – слышите меня? – все равно попытаетесь скорее избавить автомобиль от такой «запчасти». А эти суки предлагают вам поместить гранату в ваше собственное тело. Причем неизвестно, когда и при каких условиях она взорвется. Оно вам надо?

– Так я же первый сказал тебе о своих сомнениях насчет этого долбаного метода, – едва не взревел Андрей Семенович.

– Если поняли, что вам предлагают мерзость, зачем еще и на исследование пошли? – парировала Марина. – Слушайте, езжайте во вторник к Юрасику, заберите снимок и на этом прикрывайте знакомство. И не вздумайте дать ни копейки! Нет, давайте-ка я лучше поеду с вами – дам этой сволочи ногой по яйцам. Такой сволочи нельзя позволять размножаться!

«Вроде полегчало, – подумал Андрей Семенович. – Но ведь Юрасик мог увидеть на снимке что-то такое, чего не исправить операцией». Он побоялся спросить об этом у Марины. Поэтому облегчение было шатким. Немножечко отпустило, и все.

Дымов не помнил, как прожил два выходных дня. Все время чувствовал жар, «горел». Попытка сватовства, о которой они договаривались с Шурой-адмиралом, закончилась полным провалом. Дочь долго не хотела никуда идти. Андрей Семенович настаивал, и в конце концов они вышли на улицу, «случайно» столкнулись с адмиральской семьей в полном составе. По сценарию встали поговорить. Нина поскучала рядом с ними минуты две, а потом сказала: «Папа, мне надо в канцелярский магазин. Я сбегаю ненадолго».

Робкую попытку адмиральского сына проводить ее Нина пресекла таким яростно-ледяным взглядом, что стало ясно: сватовство не удалось. Правда, прощаясь, адмирал успел тихо сказать Андрею Семеновичу: «Все равно поженим». Но это больше походило на заклинание, чем на утверждение.

Лишь необходимость доработать статью для институтского сборника, которую, чтобы не подвести издателей, нужно было сдать в понедельник, помогла Андрею Семеновичу пережить выходные: работая, он забывал обо всем.

Дымов выжал из этой необходимости максимум, использовав ее еще и для того, чтобы понаблюдать за самим собой. Как исследователю эксперимент доставлял ему искреннее удовольствие: он обнаружил, что, работая, не чувствует жара. Но стоило заняться какими-то не связанными с работой вещами, будь то еда, разговоры с домашними или просмотр телепрограмм, и жар возвращался, а температура падала ниже тридцати пяти.

Сложнее было по ночам. В первую ночь Андрей Семенович не спал вовсе. В следующую, с субботы на воскресенье, стало понятно, что пытку бессонницей ему не выдержать. Тогда он каждые четыре часа стал принимать по таблетке ивадала. Лекарство помогало забыться на какое-то время – назвать это состояние сном было невозможно.

И вот наступил понедельник. На этот день было запланировано много дел, включая три важных совещания и один не менее ответственный официальный обед.

«Ровно в четыре позвоню Юрасику и прямо спрошу его обо всем, как бы тяжело это ни было, – думал Андрей Семенович, собираясь на работу. – В конце концов, сколько можно задавать вопросы самому себе, не получая ответов? Если будет отнекиваться, прижму. Я умею это делать, когда надо».

С самого утра Дымов с головой погрузился в дела, так что время летело быстро. Лишь иногда он вдруг отвлекался, и сознание мгновенно оккупировала отчаянная мысль: «Может, все бессмысленно?» И всякий раз Андрей Семенович сердито отвечал самому себе: «Типун тебе на язык!»

И вот, наконец, без пяти четыре. «Подождать еще пять минут или позвонить сейчас? Нет, буду ждать. Я же не схватил трубку и не позвонил ему с утра. А тут – пять минут осталось… Ну все, можно звонить».

Юрасик снял трубку мгновенно, словно давно ждал звонка.

– Юрий Иванович, добрый день, как поживаете? – бархатным голосом, будто и не было страшных семидесяти двух часов, спросил Андрей Семенович.

У него даже хватило сил спросить, как Юрасик провел выходные. В ответ он услышал обстоятельный рассказ о загородном пикнике и о том, что надо ловить последние теплые дни на природе. Затем Андрею Семеновичу прочитали лекцию о пользе хождения босыми ногами по росе – причем когда восходит солнце: вода, видите ли, имеет в этот момент особое строение. Дымову очень хотелось сказать, что «строению воды» он мог бы поучить не только Юрасика, но и Юрасиковых учителей. Но это было бы грубостью, а на грубость Андрей Семенович не имел права. Он посмотрел на часы: 16.20. Значит, докторун говорит уже двадцать минут. Андрей Семенович понял свою ошибку. Если бы он позвонил не на городской телефон, за который не надо платить из своего кармана, а на мобильный, эскулап, наверное, был бы лаконичнее. Кто же своим языком будет работать против собственной хрустальной мечты – покупки крутой тачки?

Наконец, уловив микропаузу в монологе доктора, Андрей Семенович вклинился с вопросом:

– Ну а как мои дела? Вам удалось поговорить с заведующим отделением?

– Да-да. Мы с ним посмотрели и обсудили ваш снимок. И в общем-то не нашли ничего страшного. Кроме того, я подумал, полистал литературу и, знаете, не вижу ни малейшего повода говорить о полной необратимости процесса. Так что завтра, в 14.00, я вас жду. Сделаем еще КТ и будем готовы к принятию решения.

«Ах ты, сучонок, – подумал Андрей Семенович, – садист ты гребаный. За что же ты поджаривал меня на костре трое суток? Почему издевался? Даже последние двадцать минут изгалялся, ни слова не сказав о том, что знал уже в пятницу. Что я сделал тебе плохого? Дал мало денег? Так сказал бы, сколько хочешь, я бы не стал торговаться. А если бы с твоими родителями так поступили, тварь?»

Андрей Семенович даже не чувствовал облегчения. Наоборот, на него навалилось ощущение свинцовой усталости, и еще его начало тошнить. Поэт Симонов вспоминал, что, когда он услышал о Победе, его стошнило. А ему до победы так далеко…

«Так, – решил Дымов, – теперь надо аккуратно обойтись с этой сволочью, чтобы не нагадил. Снимки, например, не подменил».

– Юрий Иванович, я подумал на выходных и сформулировал основные задачи, которые поставила передо мной жизнь. Во-первых, делать что-то определенно надо: либо хирургическую, либо ультразвуковую операцию. Во-вторых, делать надо за границей. Но тут вот какое дело: я не знаю медицинского английского. Значит, мне нужен врач– переводчик. И лучшей кандидатуры, чем вы, я не вижу. Поедете со мной? На возмездной основе, естественно, если вы согласитесь. Да, и последнее. Раз мы с вами все равно едем за границу, куда вы решите, то не проще ли там сделать КТ, чтобы не заморачиваться здесь? А завтра я бы просто приехал за снимком и вас отблагодарил материально за все заботы, ну и заодно обсудим наши стратегические планы. Что скажете?

Когда после небольшой паузы Юрасик заговорил, Дымов вспомнил детскую песенку про волшебника в голубом вертолете, который «наверно, оставит в подарок пятьсот эскимо». Казалось, пять сотен порций с воздушного судна сгрузили прямо в рот Юрасику, а потом туда же пошла месячная выработка кондитерской фабрики имени Крупской.

Едва не задыхаясь, эскулап сладчайшим голосом говорил:

– Ну, если вы приняли такое решение, конечно, мы с вами поедем и вылечим вас, чтобы вы стали как молодой… Когда и куда скажете.

«Ну и сука же ты», – подумал Андрей Семенович, но из вредности, желая, чтобы разочарование молодого мерзавца было максимально болезненным, добавил:

– Хочу подчеркнуть, что материальное вознаграждение будет адекватно вашему профессионализму, Юрий Иванович. Я убежден, что уровень цивилизованности общества определяется тем, сколько оно платит хорошим врачам, учителям и юристам.

Андрей Семенович действительно был в этом уверен. Кстати, кто-то из великих сказал, что лечить, учить и судить – от Бога, остальное – от людей. (Правда, к таким, с позволения сказать, врачам, как Юрасик, высказываение не относилось, потому что это был не врач, а циничный рвач.)

– Так что, Юрий Иванович, гонорар ваш будет соответствовать уровню цивилизованности общества, в котором всем нам хотелось бы жить, – добавил он с целью усилить завтрашнее разочарование мерзавца.

Сердечно распрощавшись с Юрасиком до следующего дня, Андрей Семенович положил трубку, подпер голову руками и так сидел, наверное, минут десять. Кто-то сунулся к нему в кабинет без спросу и был резко послан по известному адресу. В другое время он мгновенно выдрал бы секретаря за расхлябанность: а если шеф сидит в кабинете раздетый? Но сейчас на выяснение отношений у него не было сил. За столом сидел очень усталый человек зрелого возраста, из жил которого в течение трех дней подряд молодой подонок высасывал волю к жизни. Не до конца (еще чего не хватало!), но потрепал его изрядно. Ничего, он регенерируется!

Где-то через полчаса Дымов встрепенулся и позвонил Марине.

– А я что вам говорила, уважаемый? – в ответ на его рассказы проворковала она. – Слушайте мудрую женщину. Кстати, если бы диагностика болезней вашего мужского хозяйства была такой простой, все бы раз в год делали ЯМР: вот вам и полная профилактика рака простаты. А теперь хочу напомнить, Андрей Семенович: завтра, когда поедете к Юрасику, не давайте ему ни копейки. Максимум – набор презервативов, чтобы не размножался. Поняли? Или все равно дадите? Знаете, лучше, для уверенности, я с вами поеду.

– Мариночка, милая моя, теперь послушай меня. Я поеду и дам ему пятьсот рублей или тысячу. Хочу посмотреть, как он их возьмет, чтобы, знаешь ли, испытать садомазохистское удовольствие. Могу я за такую сумму купить себе удовольствие?

– Ладно, вас не переделаешь. Но я вас и таким люблю. Только скажите доценту, что когда-нибудь он нарвется на нервного человека, который набьет ему морду. Ну, целую. Чао-какао!

Когда-то, много лет назад, у Андрея Семеновича был шеф, который любил говорить: «Из каждого свинства можно вырезать кусок ветчины». Юрасик насвинячил с избытком, но что в этом «ах, каком сказочном свинстве» можно назвать кусочком ветчины? «А вот что, – сказал себе Дымов, – ты не связался с подонком всерьез. Это главное».

Пробираясь на следующий день через пробки на встречу к Юрасику, Андрей Семенович, конечно, понимал, что его ждет теплый прием. Но действительность превзошла все ожидания. Эскулап прогуливался перед входом в больницу. В руках он держал большой пакет, в котором, по всей вероятности, лежали снимки. Завидев Дымова, доцент чуть не вприпрыжку побежал ему навстречу. Двумя руками схватил правую руку Андрея Семеновича и долго тряс ее, приговаривая: «Ну здравствуйте, дорогой. Как я рад вас видеть!» И далее что-то в том же духе. Андрей Семенович заметил, что приветствовать его таким образом Юрасику было неудобно: мешал пакет. Сообразив это, доцент повесил пакет на свой мизинчик и продолжал интенсивно трясти руку Дымова. Наконец теплое приветствие прекратилось, и Андрей Семенович получил свои снимки.

– Видите, все хорошо, – весело щебетал Юрасик, – я вчера и с заведующим отделением лучевой диагностики переговорил, и шефу снимки показал, и оба в один голос утверждают, что ничего опасного. Я же говорил вам в пятницу: повода для огорчений нет. А вы, я видел, расстроились.

«Оказывается, ты еще и аферист. Может, вдобавок склеротик? Чтоб твоего папашку кто-нибудь так обрадовал под выходные, как ты меня в ту пятницу, – подумал Андрей Семенович. Но тут же мысленно шлепнул себя по языку: – Никогда не желай людям зла!»

В конце концов Андрею Семеновичу удалось завладеть снимками. Он привычным жестом залез в карман и извлек из него бумажник. Юрасик затих, внимательно наблюдая за руками Андрея Семеновича, словно то были руки фокусника. Дымов на секунду задумался и вытащил из бумажника пятисотрублевую купюру. Насладившись выражением разочарования на лице целителя, он подумал: «Не слишком ли большие аппетиты у тебя, маленький засранец? Не знаешь еще, что жадность ведет к бедности».

А вслух произнес:

– Вот ведь какое дело, Юрий Иванович. Кажется, я говорил вам о своем контракте с «Дженерал Моторс». Так вот, я позвонил паре друзей из числа топ-менеджеров этой корпорации, и они пообещали дней через пять дать мне кое-какую информацию – о методе лечения, который вы мне предложили. Я позвоню вам, когда буду готов, и мы встретимся, обсудим детали и примем решение о поездке. Вас это устраивает? – И он заглянул Юрасику в глаза.

Свет вожделения, с которым доцент встретил Дымова, мгновенно погас – словно кто-то повернул выключатель в мозгу эскулапа.

«Понял, – подумал Андрей Семенович. – Понял, что не все кругом дураки, годные служить навозом, на котором вырастет твоя крутая тачка. Ну довольно: финита ля комедия. Надо прощаться».

И он решительно протянул руку Юрасику:

– Всего наилучшего, Юрий Иванович. Где-то через недельку я вам позвоню.

И тут, пожимая ему руку, доцент выдал себя с головой:

– Спасибо вам огромное, Андрей Семенович. Спасибо за все, – проговорил он жалобным тоном. – Вы уж не обессудьте, если что не так. Я ведь хотел как лучше. Все ради вас, – и он виновато развел руками, втянув голову в плечи, словно боялся, что его сейчас ударят.

«И куда делась твоя пятничная гордость, – брезгливо подумал Андрей Семенович. – Ладно, уходить надо, и поскорей, а то стошнит».

Дымов еще раз сказал: «До связи», повернулся и направился к машине.

Открывая дверцу, он думал о том, что нужно поскорее вымыть руки, чтобы избавиться от липкой мерзости, которая ощущалась на ладонях после прикосновений Юрасика. А еще надо выпить горячего чая, обязательно с лимоном. Кислый чай растворит пленку отвращения, осевшую в горле и на стенках желудка и вызывающую тошноту.

– К ближайшему ресторану, Ванечка, – сказал он водителю.

Выпив три стакана чаю, позвонив Марине и выслушав ее (наверное, справедливые) пятнадцатиминутные нотации, Андрей Семенович понял, что делать.

Он давно чувствовал острую потребность прислониться к сильному человеку и переложить на него часть своих проблем. Родные для этого не годились, потому что самым сильным в семье по определению был он сам, и их силы разнились не в разы, а в десятки раз. Ни при каких обстоятельствах он не изменит данное правило. Это касалось жены, дочерей и – он сам не мог сказать, почему, – даже зятя. Хотя тот был вполне преуспевающим доктором медицинских наук, уже не говоря о сестре. Может, это объяснялось привычкой всегда и во всем занимать позицию лидера. Кто остается – Марина? Нет, Марину он воспринимал как советчицу, но не как человека-опору. Почему? В какой-то мере из-за сложившегося в бурные молодые годы феодально-байского отношения к женщинам.

Кто же тогда? И вдруг он понял: ему нужен Жизнев. Не родственник, не друг, но, несомненно, сильный и волевой человек, в профессионализме которого Дымов не сомневался. Но как отреагирует Жизнев? Там видно будет. Андрей Семенович набрал номер доктора. Это был, по всей вероятности, удачный день: Жизнев откликнулся мгновенно и сказал, что они могут встретиться через час.

– Ваня, вперед, в «Вирайл».

Жизнев, как всегда, показался ему очень усталым. «Может, эта вечная усталость и есть причина его отстраненности?» – подумал Андрей Семенович и начал рассказ о своем визите к Юрасику. Завершая повествование, он протянул Жизневу снимки.

– Послушайте, Андрей Семенович, при PSA меньше десяти процесс поражения лимфоузлов, (ли, что вы боитесь произнести вслух, процесс метастазирования, невозможен. И вообще, ЯМР-исследование в данной ситуации бессмысленно. Если доктор, которого вы выбрали, этого не знает, мне жаль вас, потраченных вами денег и времени. При желании вы можете позвонить Юрию Ивановичу и попросить его связаться со мной. У него есть мои контакты. Я готов назвать ему источники, где все эти вещи подробно описаны.

Теперь что касается лечения рака простаты ультразвуком. Действительно есть такая технология. Она совсем новая: пока сделано около ста операций. Это ничто. Последствия такого лечения неясны. Клиническая послеоперационная картина абсолютно не изучена. Так что ваши опасения по поводу неприцельного воздействия ультразвукового луча на пораженные участки простаты и беспокойство насчет, так сказать, ее дальнейшей судьбы совершенно справедливы. Но если у вас есть желание стать подопытным кроликом… В таких ситуациях я вынужден смириться с желанием пациента.

Кстати, несколько лет назад была предпринята попытка вылечить рак вымораживанием простаты. И что? Пятьдесят человек стали инвалидами. Еще раз повторю: единственный эффективный метод лечения этой болезни в вашем возрасте – радикальная простатэктомия, то есть хирургическое удаление простаты. Все! Другого пути нет. Были бы вы лет на двадцать постарше, или будь по каким-то другим причинам операция невозможна, лечили бы химией. Но в вашем случае – только операция.

Жизнев перевел дыхание, сел поближе к Андрею Семеновичу и вдруг сказал уже другим, теплым и родным голосом:

– Послушайте, Андрей Семенович, вы сейчас мечетесь, и я понимаю, почему. Но поверьте мне, это худшее из возможного в вашей ситуации. Вы мучаете – нет, даже истязаете себя.

«Все знает, – подумал Андрей Семенович. – Все как есть».

– Если вы приняли решение оперироваться, есть два варианта: делать это в России либо за рубежом, – продолжал Жизнев. – Если хотите в России, я могу выполнить операцию вместе со своим коллегой. Не хотите у меня, давайте я устрою вас в Военно-медицинскую академию к Петрову. Хирург Божьей милостью. Не хотите у Петрова, я могу подсказать еще пару мест, где прекрасно делают эту операцию. Решили оперироваться за рубежом – можете ехать туда, куда я вам порекомендую, или в другое место, которое сами выберете или кто-то подскажет. Можете ехать в одиночку, со мной или с кем-то еще. Только перестаньте метаться и мучить себя, сделайте выбор! Потому что непринятие решения ухудшает ваше состояние и может повлиять на исход операции.

До этого момента Андрей Семенович чувствовал себя жалкой щепкой в океане. Теперь все изменилось. Он вдруг вспомнил случай, произошедший… тридцать пять? Нет, тридцать восемь лет назад. После смерти отца они с матерью и сестрой обезумели от горя и, плохо понимая, что делают, в стремлении сменить квартиру, воздух которой был пропитан болью воспоминаний об ушедшем дорогом человеке, переехали из своей коммуналки в другую, худшую. Соседние комнаты занимала семья алкоголиков: немолодая женщина, ее гражданский муж и великовозрастный сын. Они превратили жизнь семьи Дымова в ад: с утра до ночи – пьяные крики, оскорбления и издевательства. Мать и сестра тяжело заболели, 18-летнему Андрею приходилось одновременно ухаживать за ними, учиться в университете и подрабатывать. И все – в условиях жесточайшей экономии, или, если называть вещи своими именами, нищеты.

В довершение всего соседке удалось перетянуть на свою сторону каких-то домовых активистов, по совместительству «профессиональных» выпивох, которые взяли моду приходить почти каждый вечер к ним в квартиру и куражиться над матерью и сестрой, которым врач запретил волноваться. Из-за этого Андрей пропускал вечерние занятия в университете и лишился подработок: ему приходилось выступать живым щитом между матерью и «общественниками», которые грозили выселить семью из квартиры.

И вот однажды, в разгар очередного набега нетрезвых варваров, из комнаты Дымовых на кухню вышел мамин брат – он в это время приехал в гости. Дядя был номенклатурным работником, его возможности были написаны у него на лице. А связи и положение даже в шестидесятые годы значили многое, вероятно даже больше, чем сейчас, потому что сейчас игру делают еще и деньги, а тогда все были равно неимущими. Дядя вышел и сказал: «То, что вы творите с семьей моей сестры, – беззаконие. Вы позволяете себе это лишь потому, что считаете их беззащитными. Но они не беззащитны: у них есть я. И если вы еще раз здесь появитесь, я приму меры, чтобы прекратить это безобразие». Он повернулся и ушел в комнату. Через пару минут исчезли и «общественники». Больше они в квартире не появлялись.

После дядиных слов Андрей ощутил, что есть человек, который не даст обидеть семью. Сейчас, после слов Жизнева, Дымов чувствовал то же самое. Словно в него вдохнули новые силы, сделали чудодейственную инъекцию, мгновенно поднявшую жизненный тонус.

– Большое спасибо, Александр Владимирович, я все понял. Вы мне очень помогли. Я решил оперироваться за границей.

Он понимал, что скрыть операцию от домашних легче, если ее делать не в России.

– Если вы найдете возможность поехать со мной, буду рад. С вашей поддержкой мне будет легче перенести это испытание.

– Хорошо, – ответил Жизнев. – Сейчас почти середина сентября. Пока то да се, визы, билеты, считайте, уже октябрь. А 4 октября мне необходимо быть в городе – в этот день я оперирую. После я в вашем распоряжении.

– Договорились, Александр Владимирович. Давайте сделаем так: в течение пяти дней я обобщу все заграничные варианты, которые мне предложили, а вы посмотрите, какие у вас есть возможности. Понедельник – день тяжелый, не стоит принимать никаких решений. Так что я к вам приеду, с вашего разрешения, в пятницу или во вторник. Мы все обсудим и решим. Годится?

– Вполне, – одобрительно кивнул Жизнев и впервые за все время, что они были знакомы, улыбнулся.

– Александр Владимирович, какие-нибудь анализы до поездки нужно сделать?

– Только ЭКГ и общий анализ крови. Остальное на месте. Моя помощь нужна?

– Спасибо, я сам справлюсь. Единственная просьба: можно оставить у вас снимки, которые дал Юрий Иванович?

– Конечно. Хотя ценности для хирурга, который будет делать операцию, они не представляют.

Андрей Семенович попрощался с Жизневым, вышел на улицу и впервые за два последних месяца заметил, что небо не всегда серое, бывает и голубое. А осень, судя по деревьям, еще не вступила в свои права. Он посмотрел на засыхающее дерево, напугавшее его месяц назад. О, чудо, оно снова зазеленело! «Барометр моего внутреннего состояния, что ли?» – подумал Андрей Семенович и на всякий случай три раза постучал по дереву.

Отъехав километра три от «Вирайла», Андрей Семенович увидел вывеску ресторана и почувствовал зверский голод.

– Остановись, Ванечка. Пойдем-ка поедим. Мы ведь с тобой не обедали сегодня.

Оказалось, что на свете существует потрясающе вкусное мясо и жареные королевские креветки изумительны. Наевшись, Андрей Семенович сидел и думал о том, как странно устроен человек. Вроде бы с вечера пятницы принципиально ничего не изменилось: болезнь никуда не ушла, и с ней надо бороться. Просто исчез страх, внушенный Юрасиком. А такое ощущение, что изменилось все. Неужели, чтобы стало хорошо даже в очень плохой ситуации, человека надо поместить в еще более плохую, а потом вернуть обратно, и он будет счастлив? Все так просто? Нет, в его случае все сложнее. Просто он понял, что надо перестать метаться, составить план действий и следовать ему.

Главное, при этом не должно быть страшных пробуждений в четыре часа утра с мыслями, что прошел еще один день, а он ничего не сделал. Тем более что это не так.

Во-первых, он принял решение и делает операцию по удалению простаты. Поиски «альтернативных вариантов лечения», типа пресловутого ультразвука, прекращаются. Любой из них может стоить жизни. Хватит!

Во-вторых, он принял решение оперироваться не в России, а за рубежом. Где именно? Тут тоже появляется ясность: в Штатах, Германии или Израиле. Он сегодня же позвонит своему другу Джону Митчеллу, одному из топ-менеджеров «Дженерал Моторс», и попросит помочь получить визу в Штаты месяца на три. Она понадобится, если ехать с Жизневым к его учителю, профессору Фишману, у которого оперировался Николаич и которого очень хвалил Жизнев: Николаич не стал бы делать серьезную операцию у кого попало. И потом, в Нью-Йорке, где работает Фишман, живет сестра. Все-таки рядом будет родная душа. Но есть и минусы: уж больно далеко лететь, а после операции дорога будет особенно тяжелой.

В Израиль после разговора с Пашей и историей с якобы проведенным консилиумом из пяти профессоров ехать не хотелось.

Остается Германия. Сегодня вечером надо позвонить Николасу Зонгу, его первому учителю в зарубежной торговле, за пятнадцать лет ставшему другом, и попросить о помощи.

Причем не для себя (Андрей Семенович не хотел огласки среди «импортных» знакомых и друзей), а для лучшего друга, как в случае с «юристками». Николас, с его-то немецкой педантичностью, наверняка все сделает быстро и грамотно.

Еще можно попросить Жизнева позвонить в клинику профессора Везера и попроситься на прием, не светя свою фамилию. Другой вариант – позвонить университетскому другу Мишке. В отличие от израильского Павлика, он был ему настоящим другом и, как стало очевидно в последнее время, одним из немногих людей, на поддержку которых можно рассчитывать при любых обстоятельствах. Но сможет ли русский эмигрант, относительно недавно живущий в Германии, найти хорошего врача? Единственное, что Андрей Семенович знал твердо: Мишка сделает все возможное и невозможное, чтобы помочь ему.

Что, собственно, тянуть до вечера? Ванечка ушел дожидаться в машину, официантка оживленно беседует о чем-то в дальнем конце зала с барменом и точно ничего не услышит. Вперед! Минут за двадцать Андрей Семенович обзвонил всех. Результаты – клятвенное заверение со стороны Зонга, что он в течение трех дней (то есть до конца недели) представит всю необходимую информацию, а также обещание Жизнева сегодня-завтра связаться с клиникой профессора Везера и сбивчивые матюги Мишки, не понимающего, что делать, но собирающегося действовать. Итак, процесс пошел. Теперь можно расплачиваться по счету и ехать на работу.

Нет, вот еще что. Он позвонил Марине и сказал, что снимает шляпу перед ее провидческим даром (прямо Ванга!), а также попросил подумать, получится ли у нее найти в Германии хорошую клинику. Получив утвердительный ответ, он подумал: «Вот теперь – на работу. Хотя… Стой! Есть еще ряд вопросов, которые нужно решить до операции».

Андрей Семенович снова подвинул к себе лист бумаги с перечнем неотложных дел.

– Начнем с самого простого. Пункт № 1: разобрать сейф с документами.

Он до омерзения не любил этим заниматься и обычно дотягивал до момента, когда уровень бардака начинал зашкаливать. Тогда, как правило, звал Алёну, вываливал перед ней кучу бумаг и через час получал несколько аккуратно подписанных папок, в которых все документы лежали в вызывающем у него отвращение порядке. Хотя скорее это было не отвращение, а белая зависть к тем качествам Алёны, которыми его самого природа обделила. Но сейчас звать Алёну ему не хотелось, поэтому он внес разбор документов в личный перечень обязательных дел.

Пунктом № 2 стояло решение вопроса о погашении кредита. Дело в том, что на его компании висел огромный долг. Кредит был отдаваемый, но не сразу, а в течение лет трех.

Есть ли у него эти три года? Минут десять Дымов сидел, пытаясь понять, как решить проблему за месяц. Но выхода не было. Откладывать операцию? Нельзя. И, как ни больно, он понял, что, если все пойдет плохо, этот вопрос может сильно проехаться по его близким. Однако ничего не поделать. Поэтому он жирно зачеркнул второй пункт и подумал, что, если не хочет проблем для своей семьи и близких людей в компании, которых он называл «товарищами по оружию», войну с болезнью нужно выигрывать во что бы то ни стало.

«Ты же решил биться, в конце концов, а это должно означать победу. Все! Закрыли тему», – сказал он себе.

И последнее. Для Дымова, как для большинства советских людей, слово «завещание» означало нечто, связанное с кончиной, которую нормальный человек приближать не торопится. Кроме того, это слово пришло от героев какого-нибудь Бальзака, мучивших своих родственников неопределенностью даже после смерти. Так что понятие «завещание» было запретным. При советской власти, когда во главе угла стояла государственная собственность, личную имели только чуждые антисоциалистические элементы. Но о ней помалкивали в тряпочку. Следовательно, завещать было нечего.

Однако через пятнадцать лет после старта капитализма в России ситуация изменилась. Хотя бы потому, что большинство людей стали жить в приватизированных квартирах, что-то имели за душой. И, выдавливая из себя по капле хомо советикус, Андрей Семенович записал новый пункт № 3: обратиться к нотариусу.

«Теперь вроде все, – подумал он и хотел сунуть листок в карман, но вовремя спохватился. – Есть еще одна задача. Вероятно, даже более трудная, чем все остальные, вместе взятые. Как объяснить жене необходимость поездки?»

Конечно, если бы он не сомневался в результате операции, сказал бы, что уезжает в командировку. Но… дальше шли одни «но». За долгие годы совместной жизни Дымов приучил жену к тому, что звонит ей ежедневно, где бы ни находился. Даже в советские годы, когда он, практически без денег, был в командировке в Румынии, и то умудрялся регулярно звонить домой. Но вряд ли он сможет звонить в день операции, да и сможет ли в следующие дни? А если, не дай бог, что-то пойдет не так? Такой «сюрприз» для жены способен устроить только настоящий садист.

Что же делать? Ничего не сказать нельзя, сказать все – тоже. Да здравствует великое ленинское учение о компромиссах! Если и ноль, и сто процентов плохо, значит, нужно выбрать пятьдесят процентов, а в этом случае даже меньше: процентов десять – двадцать. Сказать, что надо ехать на какую-нибудь простенькую операцию. Например, чтобы удалить аденому. За границей это делают очень щадяще. А что? Годится!

«Да, не зря тебе собираются присвоить звание „Заслуженный деятель науки РФ“ – врешь ты складно», – со щемящей грустью подумал Андрей Семенович.

Он еще немножко посидел, подумал: «Теперь, кажется, действительно все. Можно рассчитываться и ехать на работу, хотя уже довольно поздно».

Зайдя через час к себе в приемную, он понял, что сегодня должен сделать еще что-нибудь, от чего полегчает. Ему надо было с кем-то поделиться «обрушившимся счастьем», чтобы стало хоть чуть-чуть спокойнее и на главную схватку, именуемую операцией, осталось бы больше сил. Но такая «дележка» возможна только с близкими людьми, которые, узнав о его проблемах, начнут сопереживать. То есть (если быть до конца честным с самим собой) он хотел эгоистично переложить часть нелегкой ноши на плечи другого человека. Всю свою сознательную жизнь он презирал такое поведение и никогда не считал его позволительным для себя. Но за эти три дня скотина Юрасик высосал из него слишком много сил. И, внутренне ненавидя себя, Дымов попросил секретаря: «Нору ко мне, если не ушла».

Вместе с Норой он работал со дня прихода в институт. Иногда они жестко спорили, причем споры могли переходить в настоящую ссору. Тем не менее во всем, что касалось работы, Нора была его правой рукой, а вне офиса они были просто друзьями. Лет двадцать назад произошло событие, которое сблизило их еще больше: он поругался с шефом, и тот отобрал у него почти всех сотрудников. Хотел отобрать и Нору, но она отказалась уходить от Андрея Семеновича. Нора была кандидатом наук, но младшим научным сотрудником и, соответственно, имела оклад в 200 рублей в месяц и 24 рабочих дня отпуска. Шеф сделал ей царское предложение: если она переходит в другую группу, становится старшим научным сотрудником, а это значит, что ее оклад увеличивается до 300 рублей, отпуск – до 36 дней (мечта всех советских женщин). По советским временам, это было все равно, что клад Монте-Кристо.

Расчет шефа был прост: Андрей Семенович остался бы с одной бестолковой лаборанткой. Всю документацию вела Нора – он и тогда не любил это делать, да и не мог. Так что в результате эффективность работы группы резко упала бы, а Дымов превратился в мальчика для ежедневного битья. В этом расчете были учтены все факторы, кроме одного – порядочности, а значит, неподкупности Норы. Несмотря на все посулы и проклятия шефа, она была непреклонна и осталась с Андреем.

Конечно, став заведующим лабораторией, а потом директором компании, Андрей Семенович воздал Норе сторицей за когда-то принятое решение. Но поступала она так не ради будущих пряников (кто в 1982 году мог предвидеть такой ход событий?), а потому, что была честным и порядочным человеком. С тех времен Дымов, вспоминая Нору, мысленно неизменно добавлял определение «верная». Так и звал ее про себя: «Верная Нора». И вот теперь на плечи этой маленькой хрупкой женщины он собирался взвалить часть своих проблем. Стыдно. Но даже пулемету нужна передышка, чтобы не перегрелся. Поэтому Дымов позвал к себе Верную Нору.

В кабинет вошла седая женщина с правильными чертами лица и огромными, как автомобильные фары, серыми глазами.

– Проходи, садись, Нора, – предложил Андрей Семенович. – Чай будешь?

– Что ты вдруг стал таким внимательным? – с улыбкой спросила она. – В последнее время только и рычишь на меня по поводу и без, причем яростно.

И тут очень добрым и в то же время встревоженным голосом она спросила:

– У тебя неприятности, Андрюша?

Необычной была даже не интонация, а то, что она назвала его по имени, как называла в те далекие годы, когда он только пришел на работу и был «зеленым» младшим научным сотрудником, а она для него – хоть и не матерью, но старшей сестрой. Потом ситуация изменилась, и он из Андрюши превратился в Андрея, а затем, после того как стал начальником лаборатории и руководителем компании, в Андрея Семеновича.

Потягивая похожий на хороший коньяк свежезаваренный чай, Андрей Семенович неспешно рассказал Верной Норе о своих злоключениях, начиная с визита к Анне Ивановне за результатами анализа PSA и заканчивая сегодняшним днем.

– Вот так-то, Нора! А ты говоришь, рычу. Должен бы кусаться.

Верная Нора немножко подумала и сказала грустно, но не с огорчением:

– Плохо. Но ты выпутаешься. У тебя все будет хорошо. Вот увидишь! Я правду говорю.

Последнюю фразу она произнесла как-то по-детски.

– Почему ты так думаешь? – расслабленно спросил Андрей Семенович.

– От тебя зависит благополучие очень многих людей. Подсчитай, скольким пенсионерам ты даешь работу, а значит – возможность достойно жить. И сколько человек сядут на хлеб и кефир, если с тобой что-нибудь случится. Ты должен, понимаешь, должен выкарабкаться.

Андрей Семенович расхохотался. Он смеялся долго и с удовольствием, чего давно не случалось.

– Слушай, а ведь не зря тебя в лаборатории в прежние годы Матерью Терезой называли. Ну ладно, не обижайся. Я любя.

Он подошел и поцеловал ее в макушку.

– Забавно, но твой подход меня устраивает.

Они еще немножко поболтали, и Верная Нора ушла.

Андрей Семенович посидел какое-то время один. Он чувствовал, что безумная тяжесть, которая в последние недели пригибала его к земле, исчезла, и боялся шевельнуться, опасаясь ее возвращения. Но минуты шли, и все оставалось по-прежнему.

Андрей Семенович поверил: это всерьез и, вероятно, надолго. Он понял, что должен быть благодарен за это сегодняшнему визиту к Жизневу и разговору с Норой. Но главное – тому, что начал действовать, двигаться вперед, а не шарахаться из стороны в сторону. Что ж, на один извечный российский вопрос – что делать? – ответ получен. А на второй – кто виноват? – когда-нибудь ответит медицинская наука.

К вечеру следующего дня стали поступать отклики от друзей. Первым позвонил Николас и с чисто немецкой педантичностью выдал краткий отчет о проделанной «работе». Утром ему удалось встретиться с Удо Еринсом, шефом клиники урологии и ученым с мировым уровнем. Тот согласился принять «давнего друга» из России и сказал, что при необходимости готов сам провести операцию, которую считает достаточно рутинной, как язвительно отметил Николас.

«Понял, что речь идет обо мне, и обиделся за неправду, – подумал Андрей Семенович. – Ладно, потом извинюсь».

– Но больше я ничего не буду делать. До получения дальнейших указаний, – предупредил Николас.

– Хорошо. И спасибо вам. В течение нескольких дней я позвоню.

Дымов сразу набрал в Googl’e «Удо Еринс», просмотрел список его статей и перечень конгрессов, на которых тот выступал с пленарными докладами, а также индекс цитируемости. Все выглядело впечатляюще.

Поздно вечером позвонил друг Мишка с заявлением, что он решил все вопросы. А именно был у врача-уролога, к которому прикреплен своей больничной кассой, и тот предложил Андрею Семеновичу приехать на осмотр.

– Подожди, косой, – перебил друга Андрей Семенович. – Мне твой участковый немецкий врач не нужен. Может ли он порекомендовать профессора, известного специалиста в области лечения рака простаты?

Мишка взорвался:

– Что ты крутишь мне голову и другие части тела? Сказал найти тебе немецкого врача, вот я и нашел. А профессор он или нет, какая тебе хрен разница?

Все ясно. Страховка оплачивает Мишке только рядовых врачей, найти профессора он не может. Но как запасной вариант сгодится. И друг будет рядом – все полегче.

Итак, либо вариант Зонга, либо нужно думать о ком-нибудь другом.

В этот момент позвонила Марина:

– Ну что, Андрей Семенович? Вы же меня не любите и не цените, правда?

Минут пять он заверял, что ей это приснилось, а она, жеманясь, рассуждала о способности умных женщин (к которым причисляла и себя) видеть мужскую подлость. Минут через пять он озверел и рявкнул на нее в трубку. Тогда Марина сказала:

– Ладно. Нашла я вам вариант через своего друга, который живет в Германии. Даже не один, а два, и оба хорошие. Первый – профессор Майер из Вюрцбургского университета, второй – в Мюнхене. Вас уже записали на термины 11 октября: в девять утра – в Вюрцбурге и в три часа – в Мюнхене. Эти города расположены недалеко друг от друга, все успеете. Особенно хорош и известен профессор Майер. Ну, когда вы приедете меня поцеловать, неблагодарный мой?

– Приеду, дорогая моя Мариночка, завтра же приеду. А что, действительно хорошие варианты?

– Не сомневайтесь. Я все проверила. Кстати, вы можете сами посмотреть в Интернете и оценить.

– Ладно, если крутой доктор вроде тебя говорит, что все в порядке, значит, так и есть. Закрыли тему. Кстати, один немецкий друг нашел мне во Франкфурте еще одного профессора. Как думаешь, не стоит ехать к нему на прием?

Дымов сразу понял, что сказал глупость, но было поздно.

– Ах, так! Вы, оказывается, еще и многостаночник! Бегаете всюду с просьбами. Больше не обращайтесь ко мне! Пусть вас обслуживают ваши немецкие друзья, а у меня и без вас дел выше крыши.

И в трубке раздались короткие гудки.

Андрей Семенович набрал номер Марины, но, как только она услышала его голос, связь снова оборвалась.

«Ладно, – решил Дымов, – позвоню завтра, а сегодня вечером Ванечка завезет ей букет роз. Как говорил один из героев моего любимого Ремарка, цветы покрывают все, даже могилы».

На следующий день он решил позвонить Марине после утренней планерки, но она опередила его.

– Простила я вас, – замурлыкала Марина, – но больше так не поступайте. Иначе никакими цветами не откупитесь. Вы доверяете мне либо своему немецкому другу. Третьего не дано. Договорились?

– Договорились, Мариночка. Только я тебя очень прошу, не бросай трубку. Я, конечно, сейчас в таком положении, что меня можно обижать, но лучше не надо.

Он все явственнее ощущал себя прежним, «допэсэашным» Андреем Семеновичем.

«Это хорошо, – радовался он. – Возврат к прежней жизни. Если бросит трубку, больше не позвоню».

Марина, видимо, почувствовала происходящую в нем перемену.

– Ладно вам дуться, – снова заворковала она, – знаете же, что я вас люблю.

В глубине души Андрей Семенович понимал, что Марина, скорее всего, нашла лучший вариант и на нем пора остановиться. Но естественный для исследователя процесс непрерывного поиска и природное упрямство толкали на новые подвиги.

У него в памяти остались слова Александры Алексеевны о том, что Везер удаляет простату каким-то уникальным способом. Один раз Дымов уже пытался попасть на прием к этому профессору, но натолкнулся на «удушающие объятия» бывших соотечественников. А если попросить Жизнева обратиться прямо к секретарю Везера и получить назначение к нему на термин?

Он позвонил Жизневу и рассказал о своем плане.

– Что ж, давайте попробуем.

На этот раз голос доктора был живым – словно оправдывал фамилию. Но Дымов все же не преминул сказать:

– Это не метания, доктор, а поиск оптимального варианта.

– Да будет вам, Андрей Семенович. Я займусь этим вопросом.

Через час взбешенный Жизнев позвонил Дымову. Казалось, даже телефонная мембрана тряслась от ярости.

– Вы представляете, что там происходит, Андрей Семенович?! Секретарь профессора отказалась записать нас на термин. Она сказала, что россиян обслуживает специально созданный для этого отдел. Я позвонил туда.

– Вам ответил, наверное, менеджер Фридман, – мгновенно среагировал Дымов.

– Откуда вы знаете?

– Да общался с этой сукой.

– А, так вы представляете, что он мне загнул? Он посмел, гаденыш, сказать, что, если мы поедем не через них, он позвонит в консульство и нам не оформят визы. Естественно, я послал его и бросил трубку.

– Все, Александр Владимирович. Я вам клянусь, даю торжественное обещание, как пионер, больше не искать никаких вариантов. И еще, мне позвонила Марина и сказала, что мы записаны на термин к профессору Майеру в Вюрцбурге 11 октября в восемь утра, а в три часа дня должны быть в Мюнхене. Главный вопрос: вы со мной едете?

– Куда же я от вас денусь, Андрей Семенович, – с легкой добродушной усмешкой ответил Жизнев. И добавил: – Слушайте, вы заехали бы на днях. Я сделаю вам укол золадекса.

– Это что такое? – встрепенулся Андрей Семенович.

– Не беспокойтесь. Просто вы гуляете с вашим плохим анализом почти два месяца. Надо затормозить дальнейшую экспансию дряни, которая в вас сидит. Но я вам со всей ответственностью говорю: волноваться не о чем. Завтра у меня операция, приходите часа в два послезавтра.

И, словно прочитав мысли Дымова, добавил:

– Только не надо завтра меня ловить где-нибудь после операции. Успокойтесь, это действительно не срочно. Иначе я попросил бы вас приехать сегодня. Ну что, правильно я прочел ваши мысли, Андрей Семенович?

– Правильно-правильно.

И оба расхохотались.

«Так, теперь Михаэль, – подумал Андрей Семенович, повесив трубку. – С работы его снять не удастся. Но напугать нужно так, чтобы хоть на какое-то время перестал травить больных людей».

Спасти от посягательств этого подонка хоть нескольких человек – это уже богоугодное дело. Дымов набрал врезавшийся в память номер телефона.

– Михаэль Фридман слушает.

Из трубки доносился голос человека, абсолютно довольного своей жизнью. В нем читался подержанный 500-й «мерседес» и милый домик в окрестностях Дюссельдорфа. Все бы ничего, если бы эти дары цивилизации не были получены за счет облапошивания пациентов.

«К делу!» – свирепея, подумал Андрей Семенович.

– Слушай, говнюк, это Дымов говорит. Узнал меня?

– Как вы смеете? – попытался взвизгнуть Михаэль, но Андрей Семенович гаркнул свое знаменитое «Молчать!!!», которому научился у Николаича на его генеральских планерках, и почувствовал, что из Михаэля выпустили воздух.

– Сейчас тебе звонил доктор Жизнев, по моей просьбе. А ты, гнида, посмел его припугнуть отказом в визе. То, что ты так сказал нам, не страшно, потому что мы бываем за границей несколько раз в год. А вот если тебе попадется неопытный в данном вопросе человек, да еще с тяжелым недугом, это плохо. Поэтому я решил наказать тебя, мерзавец.

В трубке раздалось что-то, похожее на всхлип.

– Ты слышишь меня, говнюк? – опять в стиле Николаича спросил Андрей Семенович.

– Слышу, – жалобно пропищал Михаэль.

«Удар парень явно не держит, а все потому, что подлый. Что ж, пора начинать порку на расстоянии».

– Ты уже откликаешься на говнюка. Это хорошо, а главное – самокритично и соответствует действительности. Теперь вот что я буду с тобой делать.

Дыхание в трубке становилось все более нервным и прерывистым. Отлично!

– У меня для тебя есть два варианта развития событий. Но сначала – введение. Ставлю тебя в известность, что у меня лет пятнадцать как действует контракт с «Дженерал Моторс», и они очень довольны моей работой. Курирует меня один из вице-президентов компании, с которым у нас прекрасные отношения.

До этого момента все было почти правдой, затем Андрей Семенович перешел к блефу. Для богоугодного дела не грех и блефануть!

– Так вот, я позвонил ему и рассказал грустную историю о человеческой подлости, которую ты олицетворяешь. Первое, что он теперь желает сделать, – передать эту историю президенту вашего университета. Второе, он дал мне телефон своего друга, главного редактора газеты, – Дымов назвал известное немецкое издание, – и разрешил обратиться к нему с преинтереснейшим рассказом. Его, говорят, хлебом не корми, дай разработать такую тему. Третье, он сообщил мне координаты своего адвоката. Уверен, ты понимаешь, что у него хороший адвокат. Я с ним связался, и мне уже описали замечательные перспективы твоего судебного преследования. Ведь ты посмел уравнять себя в правах с правительством страны – я имею в виду выдачу въездной визы. Понимая справедливость предъявленных мною претензий, адвокат берется за дело за символическую плату. Я в принципе занимаюсь благотворительностью, так что с удовольствием ему заплачу. Это, как я уже сказал, введение.

Дымову вдруг показалось, что из трубки повеяло общественным туалетом. Это радовало – значит, эффект есть.

«Обделался, наверное», – с радостью подумал Андрей Семенович.

– Думаю, после любого из названных действий ты вылетишь из университета, как пробка из бутылки. Что, несомненно, хорошо. Но есть и плохой момент.

Из трубки донесся робкий писк:

– Может, я лучше оплачу вам моральный ущерб?

– Ах ты, сучонок! – теперь уже по-настоящему взорвался Андрей Семенович. – Почему ты всех меряешь по лекалам своей мерзкой душонки? Ну почему, гнида? И не смей меня перебивать, твареныш! Так, на чем мы остановились? Что плохого, если тебе засадят пендаля в задницу? Ты ведь выпадешь из поля моего зрения, устроишься в какое– нибудь другое место и будешь там гадить людям. Иначе просто не сможешь. Поэтому я решил – работай. Но учти: мои знакомые будут регулярно звонить тебе с просьбой о лечении и записывать телефонные разговоры. И если ты опять попытаешься нагадить кому-нибудь, я тебя посажу. Так мне будет спокойнее, а другим мерзавцам – хороший урок. Понял? Ты почему молчишь?

– Понял, – жалобно всхлипнул Михаэль.

– Ну все, – сказал Дымов. – А теперь иди в туалет и хорошо помойся. От тебя же за две тысячи километров, даже по телефону смердит.

Андрей Семенович с отвращением бросил трубку, попросил секретаря принести чистое полотенце и пошел смывать с себя грязь человеческой души.

«Все, – решил он, – больше никаких поисков. 11 октября, в 8.00, профессор Майер. А то так можно совсем разувериться в роде человеческом. Нужно работать и переходить к решению вопросов по списку, который составил в ресторане после памятного визита к Жизневу».

После разговора с мерзавцем Михаэлем у Андрея Семеновича почему-то стало спокойнее на душе. Остаток дня он посвятил работе и обучению дочки езде на машине.

К выполнению своего плана Дымов приступил на следующий день. Времени оставалось мало: предстоящая неделя была последней перед отлетом. При этом нужно было заниматься не только личными проблемами, но и работать. Все-таки он – генеральный директор серьезной компании, обязанностей с себя не снимал и снимать не собирается. Понятно, что каждый день будет загружен до предела. «Завтра с утра еду к Анне Ивановне, вечером – к Жизневу, – планировал Дымов. – С учетом пробок, считай, день прошел. Значит, сегодня надо пробиваться к нотариусу».

Каждому юристу, и тем более нотариусу, в первую очередь нужно понять, чего хочет клиент. Чего же ты хочешь, Андрей Семенович? Ответ надо было сформулировать быстро, так как приемная у нотариуса переполнена. Юрий Николаевич (так звали нотариуса) принял его без очереди из уважения к своим коллегам, рекомендовавшим ему Дымова.

Стараясь быть максимально кратким, Андрей Семенович рассказал, что ему предстоит операция, о которой не знает его семья. А так как исход любой операции заранее никому не ведом, он решил составить завещание – тоже втайне от семьи. В этом документе он хотел бы максимально защитить интересы жены, дочерей и внучки. Особенно его беспокоит младшая дочь, так как она – студентка второго курса, а бесплатное образование кончилось вместе с советской властью. Еще его волнует внучка, которой всего пять лет. В нее нужно вкладывать и вкладывать, а будут ли в состоянии это делать старшая дочь с мужем – вопрос.

– Вы исключаете любую возможность поставить в известность о завещании вашу жену? – быстро спросил нотариус.

– Несомненно, – подтвердил Андрей Семенович.

– Тогда дальнейший разговор бесполезен. Ваше имущество, приобретенное в браке, принадлежит как вам, так и вашей супруге. Без ее согласия вы ничего не можете сделать.

– Это можно обойти законным образом? – спросил Андрей Семенович, привыкший, как и большинство советских людей, считать, что наши законы более чем гибкие.

– Если вы хотите, чтобы ваше завещание нельзя было оспорить, обойти ничего нельзя.

– Хорошо, – сказал Андрей Семенович. – Спасибо, что избавили меня от необходимости решать этот вопрос прямо сейчас. До операции совсем мало времени, а сделать нужно много. Сколько я вам должен за консультацию?

Не замечая бумажник, Юрий Николаевич, глядя ему прямо в глаза, сказал:

– Все нужно делать вовремя, Андрей Семенович.

– Да, это правда. Спасибо. Так сколько я вам должен?

– Послушайте, вы мне ничего не должны, – Юрий Николаевич слегка повысил голос. – Я не нищий и не беру деньги за несделанную работу. Если захотите, придете после операции с супругой и составите завещание. И главное, никогда не выпускайте из рук оружие. Жизнь любит бойцов.

– А я и не сдаюсь, – возразил Андрей Семенович, – и то, что я делаю сейчас, не отступление, а подготовка тылов для наступления… И все же, сколько я вам должен? Я не привык быть должным. У меня такой жизненный принцип.

– Что ж, когда придете после операции, составим завещание, и я включу стоимость сегодняшнего визита в сумму гонорара. А если вам так дороги ваши принципы, Андрей Семенович, с операцией извольте справиться на пять. Иначе грош цена вашим принципам. Удачи, – Юрий Николаевич крепко пожал ему руку. – И не обижайтесь: у меня полный коридор посетителей.

– Спасибо, – вдруг почему-то севшим голосом сказал Дымов, – я обязательно к вам приду.

– Вот так-то лучше, – улыбнулся Юрий Николаевич.

«А улыбка у него добрая», – думал Андрей Семенович, пробираясь к выходу через разгневанную очередь.

Список дел стал на один пункт короче. Но Дымову не хотелось, чтобы он и дальше сокращался таким образом. Сегодня он планировал задержаться на работе и разобрать накопившуюся почту, завтра – сходить к Анне Ивановне и сделать анализы для подготовки к операции. Оставшиеся до отъезда десять дней пролетят быстро, а в его «ресторанном списке» оставалось еще много пунктов.

Следующее утро началось удачно. Андрей Семенович вообще любил пятницу, особенно утренние часы, предвкушение выходных и громадье планов, которые хотелось реализовать в субботу и воскресенье. Тут еще Ванечка домчал его до Анны Ивановны всего за тридцать пять минут вместо привычного часа. И за Анной Ивановной не тянулся длинный хвост больных, как бывает в пятницу перед выпиской. А отсутствие очереди на ЭКГ и забор крови казалось и вовсе чем-то из области ненаучной фантастики.

– Андрей Семенович, кардиограмма у вас прекрасная. Анализ крови будет готов к концу дня. Сами не тратьте время, пришлите вашего Ванечку. Я передам ему анализы в запечатанном конверте. Да знаю я, что вы мне сейчас скажете, – предвосхитила его просьбу Анна Ивановна. – Конечно, позвоните мне, и я сообщу результаты анализов. Но они точно будут хорошие, так как за полтора месяца, которые прошли со времени вашего последнего обследования, ничего не могло произойти. Поверьте моему опыту, Андрей Семенович, – чуть не взмолилась доктор.

Она сказала это так, будто просила о чем-то, а не утешала Андрея Семеновича, как было на самом деле.

Дымов подумал, что пора откланяться, но Анна Ивановна продолжила:

– Еще я хочу сказать вам следующее. Надо сделать операцию как можно быстрее и забыть об этой проблеме. Операция не очень приятная, но угрозы для жизни нет.

– Как это нет? – потрясенно спросил Андрей Семенович. – Это же не какая-нибудь доброкачественная опухоль, а…

Анна Ивановна не дала ему произнести страшное слово.

– Угрозы для жизни нет, – отчеканила она.

«Утешает», – догадался Андрей Семенович.

– Да не утешаю я вас, – доктор будто прочла его мысли. – Слушайте, – он впервые за много лет знакомства увидел, как милая докторша начинает выходить из себя. – Вы говорите, что анализируете любое событие в жизни. Так давайте анализировать вместе. PSA, который вы делали летом прошлого года, было, насколько я помню, около 3,2.

– Да, ровно 3,2, – тихо сказал Андрей Семенович, удивленный ее способностью запоминать сведения о чужих болячках.

– Через год, – продолжила врач, – PSA поднялся до 5,42. Значит, повышение свежее, не застарелое. В общем, сверх нормы оно у вас точно меньше года. Из двенадцати проб плохими были всего две. Это подтверждает тот факт, что процесс едва начался. Далее. Малигнизация происходит в замкнутом капсулированном пространстве. Поэтому дальнейшего распространения процесса, который нам всем, естественно, внушает страх (зная вас, я даже не называю его вслух), не могло произойти. К счастью, благодаря тому, что вы вовремя сделали анализ, у двух плохих точек не было времени выйти за пределы простаты. Поэтому я со всей ответственностью еще раз заявляю, что угрозы для жизни нет.

Андрей Семенович не переставал поражаться тому, как на его глазах эта милая женщина превратилась в жестко отстаивающего свою точку зрения, уверенного в собственной правоте, можно даже сказать, оратора.

– И я, поверьте мне, не утешаю вас, – продолжала Анна Ивановна. – Всякая операция – риск. Например, удаление аппендицита – тоже операция, и возможно всякое. В конце концов, можно порезать палец, занести инфекцию и получить летальный исход. Так что перестаньте убиваться, летите, делайте операцию, и через год вы забудете об этой странице своей биографии. Во всяком случае, будете редко вспоминать тревожную для вас осень. У меня сегодня большая выписка, поэтому давайте подведем итог: угрозы для жизни нет.

У Андрея Семеновича чуть не вырвался обычный для него вопрос: «А правда ли это?..» Но, к счастью, он вовремя понял, что после такого монолога Анны Ивановны задавать его даже не наивно, а глупо. Глупцом Андрей Семенович выглядеть не хотел, поэтому решил попрощаться:

– Огромное вам спасибо, Анна Ивановна.

Он хотел поцеловать ей руку, но в последний момент удержался от этого театрального жеста. Хотя желание было искренним. Он с радостью и на колени встал бы перед этой женщиной. Причем тоже от всей души. Анна Ивановна была первым и единственным врачом, который сказал ему то, в чем он сильно нуждался два последних месяца: «Угрозы для жизни нет». Еще не родился на свет композитор, способный сочинить столь же прекрасную музыку, какой прозвучали для Андрея Семеновича эти великие чудотворные слова: «Угрозы для жизни нет».

Дымов еще раз поблагодарил доктора и сказал:

– Я не прощаюсь с вами, а говорю: «До свидания».

– Удачи вам, Андрей Семенович, и позвоните мне после операции.

– Конечно, Анна Ивановна. Сразу после того, как позвоню жене. И еще раз спасибо.

Уже выйдя на улицу, он окончательно понял, что готов к бою.

Всю пятницу работа шла как никогда удачно. Под вечер Дымов позвонил Анне Ивановне и узнал, что анализ крови не просто хороший, а очень хороший.

«Может, раз день такой удачный, сказать вечером жене о предстоящей операции? – подумал он. – Хотя нет, не стоит гневить Всевышнего. Удача – дама с изменчивым характером, судьбу лучше не испытывать. Кроме того, сегодня пятница, улетаю я в следующее воскресенье, и можно сказать все жене послезавтра».

Как бы тщательно и искусно ни скрывал он правду от своей Веры, прекрасно ее зная, понимал: она будет волноваться. Так пусть волнуется хотя бы на два дня меньше.

«Лучше поеду к Жизневу, сделаю укол золадекса и заплачу какую-нибудь денежку вперед, а то неудобно», – решил Андрей Семенович.

Через час, получив укол в живот, он усилием воли подавил в себе рвавшийся наружу вопрос: «Не начало ли это химиотерапии?» Местечковая назойливость, да еще в больших дозах, должна вызывать сильное раздражение, а зачем ему вызывать изжогу у Жизнева, уставшего под вечер, да еще после интенсивной трудовой недели?

Перед тем как уйти, Андрей Семенович достал бумажник и спросил:

– За сколько дней я должен вам заплатить, Александр Владимирович?

Жизнев на секунду задумался и сказал:

– Ну заплатите дней за пять.

Расплатившись и выйдя на улицу, Андрей Семенович подумал: «Если бы этот разговор происходил дней десять назад, решил бы: Жизнев считает, что через пять дней его услуги по вполне понятной причине уже не понадобятся. И начался бы второй акт психопатии. А сейчас какой-то частью мозга понял, что как человек порядочный он просто не хочет брать всю сумму вперед».

«Что ж, и в пятьдесят семь лет исправиться не поздно, – усмехнулся он. – Ладно, теперь пауза до воскресенья, когда нужно раскрыть часть правды дома и употребить все свое искусство, чтобы не расстроить жену».

В воскресенье после обеда Андрей Семенович решился на разговор с женой. Он никогда не готовился к публичным выступлениям: не писал черновики и тезисы докладов, даже перед защитой диссертации у него не было заранее приготовленного текста. Все происходило экспромтом и, как правило, получалось не просто хорошо, а очень хорошо. Вот и сейчас у него вдруг само выскочило:

– Слушай, зайка, у меня хорошие плавки есть?

– А зачем тебе плавки? – удивилась жена. – Дело к зиме. Или ты решил в моржи податься на старости лет?

– Ой, я совсем забыл тебе рассказать, – на Андрея Семеновича накатило вдохновение. – Недели три назад Николай Сергеевич (он назвал имя начальника службы безопасности компании, потому что обмен информацией между женой и молчуном – полковником КГБ в отставке был крайне маловероятен) познакомил меня с доктором Жизневым, у которого дядя живет в Германии. Причем дядя этот – топ-менеджер «Дойче Банка». Зовут его Гюнтер Шильке (как говорил друг Мишка, врать – не мешки ворочать), и он взялся свести меня с каким-нибудь немецким банком, который может дать кредит на строительство установки. Но не под двенадцать процентов, как я плачу сейчас нашему банку, а лишь под шесть. Представляешь, сколько денег сэкономим? Поэтому мы с доктором, которого зовут Александр Владимирович Жизнев, в следующее воскресенье летим в Германию, в город Вюрцбург. Там неподалеку лет пять назад нашли какой-то суперцелебный источник с минеральной водой, и в этом месте построили пятизвездочный отель с изумительным бассейном. Вот поэтому я спросил тебя о плавках. Да, знаешь, что Жизнев мне предложил? При отеле есть клиника. В ней практически амбулаторно делают операции по удалению аденомы. Вот я и решил совместить приятное с полезным: позаниматься нужным для компании бизнесом, отдохнуть на водах, а заодно убрать аденому. Жизнев сказал, а он – известный в городе врач-уролог, что к шестидесяти годам вопрос с аденомой обязательно надо решать. Конечно, если не хочешь неприятностей.

Теперь нужно эффектно выйти из разговора, помня, что всегда запоминается последняя фраза.

– Так слушай, у меня плавки-то есть, Веруль?

«Ну вроде пронесло, – с облегчением думал Андрей Семенович. Хотя какая-то тревога во взгляде жены появилась. Не в мыслях эта тревога – уж больно складно он все сочинил и изложил так, что любой сказочник позавидовал бы. В подсознании. Значит, нельзя останавливаться. Нужен какой-нибудь козырь, настоящий козырный туз, и быстрее. – Давай, Семеныч, не останавливайся!»

Кажется, туз нашелся:

– Да, кстати, я в отпуске посмотрел, какая у Дашки одежда, и пришел в ужас. Хочу ей прикупить что-нибудь в Германии. Как ты думаешь?

Какая бабушка после этого не забудет обо всем? Жена мгновенно расцвела:

– Андрюша, как здорово ты придумал! Я тоже посмотрела на нее и расстроилась: ребенок просто раздет. Стыдно даже стало перед окружающими.

Теперь главное – не останавливаться, развить достигнутый успех. Надо чтобы его поездка в Германию ассоциировалась у жены с пополнением Дашкиного гардероба. Тогда все будет хорошо.

– Слушай, Веруля, я буду занят на следующей неделе, так что давай сейчас составим список, что купить, с размерами и пояснениями. Ты мне подробно распиши, чтобы я твои записи мог показать продавцу. Знаешь ведь, что магазины – не мое. Давай?

И Андрей Семенович схватил бумагу, ручку и положил их на стол перед женой.

«Пронесло», – решил он, глядя, как Вера с увлечением и радостью составляет список. Но каким-то седьмым чувством догадался, что она что-то заподозрила, и ему лишь на время удалось избавить ее от беспокойства, отвлечь составлением списка покупок. Кроме того, в глубине души Андрея Семеновича зрело ощущение, что его Верулька сама обрадовалась переводу разговора на внучкин гардероб.

«Лучше так, чем никак», – подумал Дымов и стал вымарщивать из себя вопросы по плану будущих покупок.

Его подозрения подтвердились: за вечер жена не сказала ему ни слова о предстоящей операции, что было совсем на нее не похоже. Он понимал, как тяжело ей дается молчание, и был искренне благодарен, что она, переживая сама, щадила его и не задавала вопросов. Врать было бы больно, а говорить правду – невозможно.

В понедельник, проходя через приемную, Андрей Семенович вместо обычного «Чаю, пожалуйста» велел пятнадцать минут никого не впускать. Потом спохватился, сообразив, что чай можно пить и в одиночестве, и попросил стакан чая покрепче.

Минут пять он сидел, прихлебывая чай из своего любимого хрустального бокала в серебряном подстаканнике – единственном дорогом предмете в кабинете, и тупо смотрел на макет парусника, стоявший на столике, как раз напротив его директорского кресла. Потом встрепенулся и вытащил из портфеля свой «ресторанный список». Он славно поработал и сделал практически все, что намечал, кроме составления завещания и разборки документов в сейфе. Завещание ему не составить (будем считать, что оно и не нужно), а навести порядок в документах он запланировал во вторник. Однако, зная свой характер, понимал, что сделает это в пятницу – в последний день на работе перед отъездом в Германию. Значит, можно заниматься текущими делами, которых накопилось великое множество.

Раздался звонок. Дымов взял трубку.

– Андрей Семенович, скажите пожалуйста, билет Алёны Викторовны у нее? – услышал он голос секретаря Людмилы.

– Какой, к черту, билет? – с недоумением спросил он и тут же сообразил, в чем дело. Все привыкли, что в заграничные командировки он ездит с Алёной, и вдруг с каким-то Жизневым.

Первым его желанием было наорать на Людмилу, чтобы не лезла с вопросами без надобности. Но вовремя спохватился: по офису пойдут разговоры, а это ни к чему. Дымову пришлось терпеливо втолковывать Люде сказку о работе Жизнева с крупными немецкими банкирами. Он еще и сдобрил все это шуткой о том, что когда два серьезных мужика едут добывать большие деньги, то бабу им брать с собой ни к чему. На этой игриво-шутливой ноте Андрей Семенович закончил разговор.

«Вроде бы Людка успокоилась», – подумал он, вешая трубку.

Еще нужно сказать о своем отъезде финансовому, но, конечно, не бред про дешевые западные кредиты. Что-нибудь про обследование. На этом информационная часть подготовки к поездке будет выполнена.

Андрей Семенович яростно набросился на работу. Так прошло четыре дня. Они были серыми, будто штаны пожарника, и похожи друг на друга, как однояйцевые близнецы. Более-менее спокойное пробуждение, завтрак, машина, изнурительная работа, снова машина, ужин и катание с дочкой по вечерним улицам: его очень радовало все более уверенное поведение дочки за рулем. И, пожалуй, все. Первые дни он боялся, что жена заведет разговор о предстоящей операции. Но она молчала, и он был благодарен Богу и ей за это молчание.

Наступила пятница, последний рабочий день перед отъездом. Как обычно, он появился в офисе около десяти, попросил чая и велел пятнадцать минут никого к себе не пускать. Несколько минут тупо глядел на Петра I, сидевшего на коне прямо перед ним. Потом встал, обошел весь кабинет, останавливаясь перед каждым любимым предметом: картиной с разведенными ленинградскими мостами, моделью парусника, фигуркой Суворова-Рымникского и фотографией Эйнштейна с большими плачущими глазами. Он был достаточно бесхозяйственным, чтобы что-то покупать себе самому. То, что висело на стенах и стояло на полочках, подарили близкие (как ему хотелось думать) люди, и от этих предметов должна была исходить положительная энергия. Он еще раз подошел к Петру, и в этот момент в голове пронеслись слова Анны Ивановны: «Угрозы для жизни нет». Петр, казалось, их услышал и ободряюще подмигнул, и Андрей Семенович отчетливо услышал шепот царя:

– Не дрейфь, мужик, все будет хорошо.

«Еще не хватало в последний день рехнуться», – подумал Андрей Семенович, сел, залпом выпил остывший чай и, сам того не желая, резко сказал секретарю:

– Финансового ко мне.

В общем, рабочий день начался. Дымову хотелось, чтобы он никогда не кончился. Ведь конец именно этого рабочего дня знаменовал для него завершение определенного этапа жизни. А в его пятьдесят семь не было желания ничего завершать. Однако в эту пятницу время не шло, а летело со скоростью сверхзвукового самолета. И вот уже час, а в два нужно идти обедать, потому что, как он и предполагал, разборка сейфа с документами останется «на сладкое» – самый конец последнего (последнего до отъезда) рабочего дня.

«Так, надо звать Алёну, – подумал он. – С ней разговоров как раз на час».

– Алёна, что у нас есть срочного?

После обеда он строго-настрого велел секретарям никого к нему не пускать вплоть до особого распоряжения. Переключил телефоны на приемную и вывалил из сейфа ворох накопившихся бумаг. И начался сизифов труд. Проблема заключалась в том, что разобраться в этих бумагах Вере и дочерям без его комментариев будет трудно. Но, если делать эту работу придется им, спрашивать будет уже не у кого. И он, скрипя зубами и матерясь, целых два часа скачущего галопом времени сортировал бумаги по папкам, писал комментарии, стараясь делать это как можно понятнее. Со злостью рвал казавшиеся неудачными пояснения и писал новые. При этом он приказал себе стать бездушной машиной, тупым железным роботом без всякой простаты и PSA в ней, чтобы мысли не расплылись, как бесформенное и безвольное тесто. И вот последняя папка готова, а подавляющее большинство бумаг оказалось никому не нужным спамом, достойным лишь корзины для мусора.

Сложив все в сейф, Дымов подумал: «Приеду и девяносто процентов оставшегося выкину».

Через минуту он вспомнил, что, говоря о будущем времени, не сплюнул трижды по своему обычаю и не постучал по дереву. За что грубо сам себя выматерил:

– Дымов, будь мужиком, твою мать.

Вот уже и четыре часа. Он велел секретарю принести море чая, снять блокаду с его кабинета и телефонов.

– Андрей Семенович, вас Элеонора Ильинична больше часа ждет в приемной, можно ей зайти? – чувствуя раздражение в голосе шефа, робко спросила Людмила.

– Конечно, пускай заходит, – рыкнул он. – Ну что, моя дорогая, сейчас будем чай пить, много чая, – объявил он Верной Норе.

– Да я уже море всего выпила, ожидая, когда ты меня впустишь, – засмеялась она.

– Еще выпьешь со мной – столько, сколько надо, – Андрей Семенович понимал, что незаслуженно резок с близким человеком. Вероятно, под нарочитой грубостью он пытался скрыть свое нежное отношение к этой маленькой женщине. – И давай выпьем чай молча, – сказал он ей, боясь во время разговора сморозить что-нибудь обидное.

– Когда ты едешь, Андрюшенька? – после двух больших чашек чая осмелилась спросить Элеонора.

– В воскресенье, в 5 часов вечера. Конечно, позвоню, когда что-нибудь решится, – предвосхищая ее просьбу, сказал он.

– А Вера знает? – робко и, наверное, боясь еще раз получить на орехи, спросила Нора.

– Правду – нет.

– Ты считаешь, это правильно? – тихо спросила Нора.

– В лоб не хочешь? – ласково спросил он, и они оба рассмеялись.

– Ладно, иди, мне еще кое-что нужно сделать, а скоро пять. Хочу сегодня пораньше уйти домой.

Он подошел и поцеловал Нору. Она начала что-то говорить, но он прервал ее:

– Позвоню. И не раз. Только не смотри на меня так. Я не на фронт ухожу, и сейчас не грозное лето 1941-го, а… – он пытался найти более точное определение, – тревожная осень 2004-го. Тревожная осень, и ничего более. И нечего на меня так смотреть.

Верная Нора встала на цыпочки, поцеловала его и спокойно сказала:

– Все будет хорошо, только звони почаще и ругайся поменьше.

После ее ухода Дымов посидел немного и понял, что делать, в общем-то, нечего: все уже сделано и сказано. Уходить раньше привычных восьми-девяти вечера было странно, но необходимо. Заехать в магазин, купить вкусненького и посидеть подольше с женой, дочкой и тещей. А может, купить что-нибудь и для старшей дочери с внучкой и мужем, завезти им.

Он начал собирать портфель, но в этот момент в кабинет без спроса вошла Анна Георгиевна – офис-менеджер компании. Он хотел сказать, что никого не приглашал, однако она быстро подняла руку и молча перекрестила его:

– У вас все будет хорошо, Андрей Семенович, – тихо и с необычной серьезностью сказала она.

Агрессивность мгновенно испарилась, и он немного растерянно спросил:

– С чего ты, Аннушка, взяла, будто что-то может быть плохо? И вообще, сядь, если не хочешь вырасти.

– Но вы же не в командировку едете, Андрей Семенович, правда?

– Тебе приказ на командировку показать, что ли? – добродушно спросил он.

– Если вы едете в командировку, почему Алёна Викторовна не летит? Кроме того, летите с каким-то доктором. Вы, конечно, умнее нас, но мы тоже не по уши деревянные.

«Да, – подумал Андрей Семенович, – скорость распространения сплетен в офисе выше скорости света. Аннушка наверняка болтала об этом в курилке с тремя – пятью бабами. Ну и коллективчик».

Словно прочитав его мысли, Анна Георгиевна возразила:

– Вы не думайте, в офисе никто об этом не говорит. Мы все действительно хорошо к вам относимся, тем более что ваше здоровье неразрывно связано с нашим благополучием.

Таких песен за время существования фирмы, особенно за последние полтора месяца он наслушался предостаточно.

– Слушай меня внимательно, Аннушка. Ваше ко мне хорошее отношение я ценю, и оно для меня много значит. Но у меня все хорошо, а будет еще лучше.

Он жестом оборвал ее попытку еще что-то сказать.

– У меня много дел. Так что спасибо за заботу, и в награду за хорошее ко мне отношение я отпускаю тебя домой на час раньше.

В другой ситуации Аннушка через тридцать секунд была бы уже вне офиса. Но сейчас она не торопилась, и это свидетельствовало об ее искренности. Она еще немножко посидела, глядя, как Дымов разбирает бумаги, потом встала, снова его перекрестила и, уже выходя, сказала:

– Да хранит вас Господь.

«Все, хватит с меня на сегодня, – подумал Андрей Семенович, проглатывая щиплющий горло ком. – Собираюсь и еду домой».

Еще накануне, планируя последний день перед отъездом, он решил, что, уходя, скажет «до свидания» каждому любимому обитателю своего кабинета. Потрогает шляпу капитана, коснется фигурки царя-реформатора на коне, поглядит на ночные петербургские мосты, остановится около графа Суворова, а напоследок проведет рукой по небритой щеке грустного Эйнштейна. Но сейчас, после визита Аннушки, он понял, что ему не выдержать такой обход. Он не сможет убедить себя, что это кратковременное, обыденное при его частых командировках расставание, а не прощание. Не хватало появиться в приемной с глазами на мокром месте! В общем, долгие проводы – лишние слезы. Все! Он решительно открыл дверь и сказал, как отрубил:

– Ванечку – в машину. А ты, Людмила, без меня не скучай. И чтобы вы тут не пускались в пляс, как мыши без кота! Учти, я вас по телефону буду контролировать. В общем, пока.

В последние дни его все чаще мучила мысль, что, если он станет недееспособным (назовем это так), фирма, обремененная огромным кредитом, может лишиться драйва. А ведь жена тоже была ее сотрудницей. Вера уже в пенсионном возрасте, найти другую работу почти нереально. И тогда встанет вопрос, получит ли образование младшая дочь.

Старшая, хоть и окончила институт, зарабатывала ровно столько, сколько миллионы других бывших советских людей с высшим образованием, но без предпринимательской жилки или супервезения. То есть почти ничего. Под этим он понимал жизнь не голодную, но без излишеств, явно не предусматривающую материальной помощи кому бы то ни было. Младшая дочь училась на бюджетном отделении, но сейчас даже «бесплатная» учеба обходится недешево. Андрей Семенович часто думал, что, если бы он сейчас был нищим студентом с больными неработающими матерью и сестрой, получить диплом, да еще красный, одного из лучших вузов страны не смог бы. Учеба была бы ему просто не по карману. И перспектива того, что младшенькая останется без высшего образования, пугала его и заставляла переживать за это сильнее, чем за вероятность печального исхода операции. Его мучило чувство вины, что он не создал, пусть даже в ущерб делу, хотя бы минимального запаса средств, тратя которые жена с дочерью смогли бы дотянуть до окончания института.

В одну из своих недавних бессонных ночей Дымов сообразил, что на самый крайний случай есть старая родительская дача, которую построили в «лохматом» 1950 году. Место, правда, престижное, на Карельском перешейке. Он запретил себе ее продавать – это была память о родителях и, прежде всего, об отце, подорвавшем здесь здоровье. «Если возникнет форс-мажор, дачу можно продать и, живя очень скромно, протянуть до окончания младшей дочерью института. Ну и отложить что-то на внучкино образование», – решил он.

Будучи человеком, привыкшим решать и за себя, и за других, Дымов хотел и в этой, к сожалению возможной, ситуации принять решение за жену. Но как это сделать? Завести сейчас разговор о продаже дачи нельзя: он бы до смерти напугал жену. Уже подъехав к дому, Андрей Семенович решил написать Вере письмо и передать его в аэропорту с Ваней, снабдив того подробными инструкциями.

Важный вопрос: кому именно передать? Жене нельзя, она сразу вскроет конверт и прочтет. Даже если не вскроет, точно перепугается. Дочерям или зятю? Еще хуже. Вдруг его осенило: он попросит Ваню передать письмо Верной Норе. Но не в понедельник, а, допустим, во вторник. Не поволокут же его в первый же день на операцию. А в первый день, то есть в понедельник, скорее всего, скажут, когда ее будут делать. Тогда он позвонит Верной Норе и попросит ее, если он в течение двух-трех дней после операции с ней не свяжется, передать письмо Вере. Он понимал, что это перепугает близкого человека, но другого выхода не было.

«Не много близких друзей ты нажил за свою жизнь, – сказал он себе. – С другой стороны, сколько есть, столько есть». Он вспомнил слова одного из героев Фейхтвангера: «У меня было много знакомых, но очень мало друзей».

«Странно, что у меня очень мало близких друзей среди мужчин», – подумал Андрей Семенович. Вообще, это было не так. Были у него друзья. И самый главный – Мишка. В восемнадцать лет, поступив в университет, он познакомился и крепко подружился с Мишкой – тем самым, который сейчас жил в Германии. Главной ценностью их союза была взаимная преданность, которая скорее свойственна родственным отношениям, нежели дружеским. Потом безумная занятость Андрея Семеновича начала их разводить. В этом разводе виноватой стороной он считал себя: за ним числилась пара поступков, недостойных их дружбы. Повиниться перед Мишкой ему не позволяли гордость и самолюбие. А после перестройки дело усугубилось еще и его трансформацией из научного работника в начинающего буржуина. Это тоже не могло не сказаться на отношениях.

Он все время хотел приехать, посидеть-поговорить, как они это делали прежде, и отделить наконец зерна истиной дружбы от недостойных плевел. Но – время, время. Где было его взять в те окаянные годы?

В одном Дымов был уверен на двести процентов: если что-то серьезное понадобится ему от Мишки, или наоборот, они оба все сделают мгновенно.

Когда Андрей Семенович стал заниматься бизнесом, вероятность подружиться с кем-то, как с Мишкой, начала приближаться к нулю. После перестройки в стране наступила эпоха всеобщего озверения, а возможна ли дружба среди зверей, зоология почему-то умалчивает.

После ужина Андрей Семенович начал планировать завтрашний, последний перед отъездом день – субботу. Он хотел провести его с семьей, не думая ни о чем и ни о ком, кроме своих женщин. Может, пообедать где-нибудь в ресторане на берегу Финского залива с женой, тещей, семьей старшей дочери и, конечно, с младшей, если она не ускачет куда-нибудь с подругами? Очень хотелось прижать к себе внучку (дочерей поди-ка прижми – в ответ так прижмут, что мало не покажется). Но вдруг он вспомнил, что приглашен на 50-летие к одному знакомому, управляющему банком. Конечно, в нынешней ситуации ходить на такие мероприятия было не с руки, но уж больно мужик хороший и вызывающий уважение, а это сейчас редкость. Дымов считал, что социальное положение обязывает его прежде всего думать о деле, а личные вопросы должны находиться на втором плане. Не пойти на юбилей было бы равнозначно смене жизненных приоритетов, чего Андрей Семенович допустить не мог.

И вот он сидит в ресторане, среди приятных людей и старается, как обычно, быть на виду, а не молчаливо жевать вкусненькое. Это с трудом, но получается. Вероятно, он даже говорит что-то остроумное и смешное, потому что все вокруг хохочут. При этом его сильно тянет домой, к жене и дочке. Хочется прилечь на любимый диван, посадить рядом своих женщин, взять их за руки и держать долго, насколько возможно, – до самого вылета. Еще бы старшую с внучкой и зятем в гости. Вот было бы счастье! Но он не дома.

В реальность его вернул вопрос тамады, интересовавшегося, будет ли Андрей Семенович выступать с поздравлением юбиляру.

– Конечно, а как иначе? Вы что, думали, я только девушек обхаживать сюда пришел? – спросил он, стараясь снова стать самим собой.

– Тогда вы следующий, Андрей Семенович, – провозгласил тамада, который в обычной жизни возглавлял канцелярию банка.

Ни разу в жизни у Дымова не возникало проблем с речами. Более того, его выступления никогда не были формальными, типа: «Желаю успехов в труде и счастья в личной жизни». Но сейчас он шел к микрофону, держа в руках подарок (огромный набор каких-то импортных штуковин то ли для охоты на дичь, то ли для того, чтобы эту дичь готовить), и с ужасом понимал, что ему нечего сказать. Положение усугублялось тем, что рядом с юбиляром, сидевшим вместе супругой за центральным столом, были друзья его боевой молодости, теперь занимавшие высокие государственные посты.

Андрей Семенович не мог ударить лицом в грязь, при таких людях и подавно. Ему казалось, что он идет очень долго. Несколько метров от его места за столом до импровизированной трибуны превратились в десятки километров, а идея выступления все не приходила. В голове вертелись лишь мысли о том, как завтра он будет выходить из дома. Встав к микрофону, Дымов думал об одном: «Готов драться на всех фронтах».

Эта глупая фраза, услышанная им когда-то с экрана телевизора, вдруг сотворила чудо. И он заговорил:

– Мы познакомились с Иваном Алексеевичем в жаркие, раскаленные августовские дни 1998 года. Как вы все хорошо помните, земля горела под ногами нарождающегося класса буржуазии.

По залу прокатился одобрительный смешок, Андрей Семенович окончательно успокоился и уверенно продолжил:

– Вчера еще незыблемо-могущественные банки лопались, как большие мыльные пузыри, оставляя многомиллионные долги, тянувшие на дно, а проще сказать, топившие многие успешные бизнесы. Я метался из одного банка в другой, ища какое-нибудь надежное место, куда можно было бы перевести счет компании. Банк Ивана Алексеевича был седьмым по счету из тех, в которые я ездил в тот день. После предыдущих походов у меня созрел вопрос: «Почему управляющие этих банков со своими деньгами и связями (которые, если судить по их словам, были колоссальные), работают в Петербурге, а не в Нью-Йорке или Лондоне?» Зайдя к вам в кабинет, уважаемый Иван Алексеевич, я увидел очень уставшего человека, который заявил, что может дать мне всего одну гарантию: он сделает все возможное и невозможное для сохранения моих денег. Других гарантий у него нет. Знаете, что меня поразило? Вы, Иван Алексеевич, были первым банкиром, чья бабушка не ходила в один детский сад с Наиной Иосифовной, и только от вас я не услышал рассказов, как вы играли в школе в футбол с Чубайсом.

В зале пронесся одобрительный гул.

– От ваших слов, – продолжал Андрей Семенович, – веяло забытой социалистической надежностью. И, видит Бог, это ощущение меня не обмануло.

Дальше пошла классика с пожеланиями здоровья, долгих лет жизни и все той же надежности – семьи, сотрудников банка и клиентов, число которых будет только расти, а обороты – множиться.

Судя по аплодисментам из президиума и настроению зала, он все сказал как надо.

«Есть еще порох в пороховницах, – думал Андрей Семенович, возвращаясь на свое место. – Теперь можно посидеть с полчаса, выпить несколько рюмок – вон сколько незнакомых людей сразу захотели чокнуться – и домой».

Дома он почувствовал, что набрался: граммов пятьсот-шестьсот принял на грудь. Его хватило на полчаса, чтобы посидеть с семьей и рассказать, как прошел юбилей, а потом – спать, спать, спать…

Как обычно после обильных возлияний, Дымов заснул мгновенно, но часа через три проснулся. Вокруг была темнота. Только через пару минут он понял, что находится дома, уже ночь и все уснули. Он хотел закрыть глаза и вздремнуть, но боковым зрением увидел, что жена не спит. Это было на нее не похоже. Обычно она спала крепко. Не поворачивая головы и не шевелясь, Андрей Семенович скосил глаза и посмотрел на нее – очень осторожно, словно боялся, что жена услышит шум, издаваемый движением его зрачков. Но беспокойство было напрасным: Вера смотрела в потолок широко раскрытыми глазами, не видя и не слыша ничего вокруг. И в этих родных глазах было столько страдания, что ему на миг стало плохо.

«Что делать? – лихорадочно думал он. – Она все-таки что-то поняла. Что же делать?»

Остатки алкогольного дурмана мгновенно испарились, и голова заработала четко, как мощный компьютер.

«Может, не мучить жену неведением и рассказать всю правду? Нет!» Зная его характер и привычку всегда, в любых ситуациях стараться ее не беспокоить, Вера решит, что настоящая правда хуже, чем то, что он ей сказал.

Дымов уже был готов наброситься на нее с криком: «Чего это ты надумала?!» – как он накидывался на своих противников на комсомольских политбоях в школе, доказывая, что на Диком Западе безработные спят на скамейках, а у нас для рабочего класса сплошное благоденствие, а отсутствие продуктов в магазинах – происки того же Запада и временные трудности. Но быстро сообразил, что, если начнет так мелко проституировать, Вере станет еще хуже. И тут натренированный мозг выдал единственно правильное решение.

Дымов взял со своей тумбочки упаковку ивадала, вытащил из нее две таблетки, протянул одну жене и непринужденно сказал:

– Роднуленька, давай по-братски дерябнем по таблеточке. Я сейчас воды принесу.

Они синхронно запили жуткую гадость водой, и через пять минут оба спали.

Утром после завтрака Андрей Семенович сел собирать командировочный портфель. Документов, которые нужно взять с собой, оказалось много, а бардака в папках, где они лежали, еще больше. Он автоматически хотел матернуть Алёну, которая не привела ворох бумаг в идеальный порядок, но подумал, что нецензурно крыть за такие вещи в первую очередь нужно самого себя. Превозмогая свою натуру, он быстро собрал портфель. Теперь в него оставалось положить только конверт с письмом для Веры. Придется сесть и написать его, это письмо, которое может оказаться последним. Написать прямо сейчас. Дальше тянуть некуда.

Морщась от внезапной зубной боли, он достал листок бумаги, и выстраданные строчки полились как горячий чай из треснувшего стакана.

«Заинька моя!» – написал Дымов. И потом – с места в карьер:

«Младшенькой нашей надо во что бы то ни стало дать возможность получить высшее образование. В течение года в компании могут возникнуть проблемы с деньгами. Если прижмет, без сожаления продавай родительскую дачу. Это, конечно, не современный коттедж, но деньги, которые позволят Нине окончить университет, ты получишь. Только тяни с продажей как можно дольше – цены на недвижимость будут расти. Сделку пусть оформят Ольга с Катериной (это были его юристы, которым он доверял не меньше, чем себе). Скажешь им, что я просил это сделать. Уверен, они не откажут. Ни на какие ячейки не соглашайся, деньги должны быть отправлены только на счет. Раздели их, допустим, на две части: пусть одна часть лежит в „Сбербанке“, другая – в „ВТБ“, лучше в валюте.

Если наши старшие дети не устроят Дашеньку в хорошую школу, попроси Инну помочь. – (Инна была его давней знакомой, можно сказать подругой и работала завучем в одной из лучших городских школ. Дымов не сомневался, что Инна выполнит его просьбу, хоть он и не сможет ее отблагодарить. Она никогда не жила согласно модному нынче принципу: ты – мне, я – тебе. Так что насчет устройства внучки в школу он был спокоен. Но с первоклассников сейчас так много спрашивают! Поэтому он продолжил письмо к жене.) – Заинька, наверное, Дашеньке было бы неплохо нанять перед школой репетитора, чтобы подтянул ее до общего уровня. Ведь ребенок не детсадовский…»

Андрей Семенович на секунду задумался, что бы еще посоветовать жене, но то ли сказать было больше нечего, то ли мыслей слишком много – так много, что можно и на самолет опоздать. Поэтому он размашисто написал: «Целую. Твой Андрей» – и быстро засунул обжигавшее руки письмо в конверт.

Ну вроде он сделал все, что мог.

До отъезда оставалось часа три. Дымов специально вызвал Ванечку пораньше – под тем предлогом, что надо заехать за Жизневым.

И вот наступил обед. Обычный воскресный обед, но явно испорченный предстоящим отъездом Андрея Семеновича. И еще его непрекращающаяся трескотня про подарки. Названия фирм и магазинов, которые он собирался посетить, сыпались из него, как из рога изобилия. Дымова, в принципе ненавидящего походы за покупками, которому после свадьбы всю одежду покупала жена (причем в его отсутствие и без примерки), тошнило от этой темы. Но есть такое слово: надо. Ему надо было усыпить бдительность жены.

И тут вмешалась дочка:

– Папуля, а чего ты вдруг стал так хорошо разбираться в бутиковых покупках? Уж не с женщиной ли ты едешь в Германию?

Андрей Семенович с ходу возразил, что Жизнев очень хорошо одевается и следит за тем, чтобы его семья была на уровне. Мол, ему не хочется выглядеть серым валенком рядом с таким человеком.

– А, тогда понятно, – сказала дочка уже без обличительных ноток в голосе.

«Вот так-то! – подумал Андрей Семенович. – Мала ты еще, моя заинька, с комсомольскими функционерами шестидесятых годов вступать в полемику».

Так незаметно пролетели три часа, и подошло время отъезда. Андрей Семенович с ужасом понял, что впервые в жизни торопится уехать из дома. Он считал, что это грешно. Ведь хороший дом есть крепость для каждого человека. У него был хороший дом, а в крепости всегда безопаснее, чем в открытом поле. Но иногда обитатели должны покидать ее стены, чтобы принять бой и отвести подальше войну. Наверное, та же идея заложена в поведении птицы, уводящей хищника от гнезда с птенцами. Вот и он хотел быстрее принять бой в Вюрцбурге, отвести беду и боль от своей крепости и ее жителей.

Как только Ванечка унес чемодан в машину, Андрей Семенович закричал:

– Присядем на дорожку. Жалко опоздать на самолет, билеты в бизнес-класс больно дороги, – и первым плюхнулся на стул.

Повинуясь его призыву, все три женщины – жена, дочь и теща – сели на диван.

– Главное, не волнуйтесь, если я сегодня не позвоню, – сказал Андрей Семенович, как обычно перед отъездом. – Не беспокойтесь: значит, позвоню завтра.

– Попробуй только не позвонить, – хором сказали жена и дочка, а теща, как всегда, спросила:

– Ты надолго, Андрюшенька?

– Дней на восемь – десять, Александра Васильевна, – быстро ответил он. Затем, взглянув на часы, скорчил жуткую гримасу и побежал в переднюю одеваться.

Дальнейшее было делом техники. Надеть куртку, поцеловать жену, дочку и тещу, потом схватить портфель, выйти на лестничную площадку и, обернувшись, сказать:

– За меня не волнуйтесь, берегите себя.

И – в подошедший лифт.

Все, уехал нормально. Дымов боялся, что жена заплачет. Но она не заплакала, молодец. Спасибо, что выдержала. Теперь – в машину к Ванечке, там можно перевести дух.

– Ладно, Ванечка. Вышел я заранее, так что езжай медленно, не торопись.

И Ваня повез его через весь город.

В начале перестройки, чувствуя кожей надвигающийся голод и разруху, люди стали покидать страну. Уезжали не только евреи в Израиль, а все кто куда, стараясь попасть в сытые и благополучные страны: США, Канаду, Австралию. Ценилась даже ЮАР, так как, по слухам, там белым людям давали солидное начальное пособие. Многие друзья Дымова двинулись «не знаю куда». Ему, как «буржуину», владеющему машиной, приходилось отвозить их в аэропорт. Самолет на Вену вылетал часов в шесть утра, в аэропорт нужно было приехать в три, поэтому Андрей Семенович стартовал в своем битком набитом «москвиче» около часа ночи. Так получилось, что друзья, как правило, жили в северных районах, и ему приходилось ездить за ними через весь город. Он вел машину по ночным улицам и проспектам, с ужасом думая: «А что, если и мне придется уезжать? Как я расстанусь с этим великолепием?»

Ленинград был для него не просто местом проживания – этот город стал частью его самого. В молодые годы после месяца командировки в Куйбышев или Волгоград ему начинало физически не хватать сырого ленинградского воздуха. Потом, после падения «железного занавеса», когда судьба забрасывала его во всемирно известные города, например в Рим или Париж, он невольно сравнивал их с Ленинградом и с гордостью говорил себе: «Мой город лучше». Но только во время своих ночных поездок в аэропорт он наконец понял, чем, а вернее, кем был для него Ленинград, – первой женщиной, тепло и тело которой не забыть даже после долгих лет жизни и разлуки.

Он дал себе слово: если судьба заставит покинуть родину (а дело тогда шло к этому), он напишет книгу о ночной поездке по городу, каждая улица и дом которого являлись частью его жизни. И если, прочитав книгу, хотя бы одна семья не совершит ошибку, он сделал доброе дело (отъезд из страны, в которой родился, в чуждый анклав Дымов считал ошибкой).

И вот они с Ванечкой ехали по Ленинграду, снова переименованному в Санкт– Петербург, который оставался таким же прекрасным, как прежде. Ехали примерно той же дорогой, которой пятнадцать лет назад он вез в аэропорт своих друзей.

Как же прекрасен был его город ранним октябрьским вечером! Вот любимая Петроградская сторона. Здесь он родился и прожил восемнадцать лет, которые должны были стать самыми прекрасными в жизни. Вот его школа, из которой российский капитализм сделал не то большой магазин, не то маленький бизнес-центр. А вот рядом со школой дом, где в детстве жила его Вера. Они познакомились во втором классе во время урока. В класс вошла завуч, за ней – светловолосая большеглазая девочка и высокий седой полковник-артиллерист, как выяснилось, отец новенькой.

– Вот новый член вашего коллектива – Вера Комякова. Прошу любить и жаловать, – сказала учительница. – Вас будут принимать в пионеры только месяца через три, а Вера – уже пионерка. Так что вы должны на нее равняться.

Равняться на нового члена коллектива Андрюше не хотелось – уж больно Верка гордилась тем, что уже состоит в пионерской организации, и подчеркивала свое превосходство. В результате отношения между ними не заладились. Почти каждый день после школы, вдали от строгих учительских глаз, Андрей бежал за Веркой по улице и кидался в нее своим портфелем. У него было преимущество в силе, помноженной на вес портфеля, у нее – быстрота длинных стройных ног. Поэтому, как правило, портфель не достигал Веркиной спины и со смачным звуком падал на тротуар, а девочка скрывалась в дверях своей парадной. Преследовать ее Андрей боялся и ограничивался выкрикиванием угроз, касавшихся завтрашнего дня.

А вот Стрелка Васильевского острова, где чуть больше года назад они с женой проспали в машине всю ночь, карауля младшую, которая праздновала выпускной. Старшая дочь выслала к ним подкрепление – своего мужа, и утром все трое получили от выпускницы на орехи за чрезмерную опеку. Как выяснилось, аттестат зрелости, лежавший в маминой сумке на хранении (к тому же в паре с золотой медалью), придал младшенькой ощущение взрослости и самостоятельности. Суровая отповедь была прочитана Ниной без оглядки на ученые степени мужской части отряда.

Вот выехали на Дворцовый мост. Как-то раз, лет тридцать назад, Андрей Семенович засиделся у девушки на Васильевском острове. Они встречались больше года, и тогда еще младший научный сотрудник Андрей (без всякого Семеновича) чувствовал, что созревает для женитьбы. Но девушка чем-то обидела его и в половине второго ночи предложила отправиться к маме, чтобы та не волновалась из-за отсутствия сына.

Это было жестоко, так как путь домой преграждала Нева, и нужно было переплывать реку либо гулять до утра около одного из разведенных мостов, а лето в тот год выдалось холодное. И, всласть налюбовавшись белыми ночами возле разомкнутой дуги Дворцового моста и замерзнув до полусмерти, Андрей все-таки решил, что жениться ему рановато. Особенно с учетом явно садистских наклонностей потенциальной избранницы.

Через два дня девушка осознала свою неправоту. Она ждала Андрея после работы у института, каялась в своем проступке и приглашала домой, обещая угостить редкими в то время молдавскими фруктами и хорошим вином. Но Андрей был непреклонен. Года четыре назад, случайно встретив бывшую подругу на улице, Дымов понял, что он, без сомнения, ее должник. И в благодарность за ту ночь, когда она резко исключила любую возможность создания с ним новой ячейки общества, обязан до гробовой доски поить ее водкой (судя по лицу некогда любимой женщины, в последние годы это был самый употребляемый ею напиток) или хотя бы послать роскошный букет цветов. Однако, боясь поселить в ее душе несбыточные надежды, Андрей Семенович не стал покупать ни того ни другого. Он просто вытащил из бумажника несколько купюр и отдал своей бывшей пассии. Судя по выражению собачьей благодарности, появившемуся в ее глазах, он поступил правильно. Как говаривал герой Ильфа и Петрова, «судьба играет человеком, а человек играет на трубе».

А вот и Невский, 5, где располагался известный на весь город магазин контурных карт, который Андрей, как все ленинградские дети, посещал каждый сентябрь в течение одиннадцати лет. Но что с ним сделали? Вспомнилась песня Высоцкого: «Клуб на улице Нагорной // стал общественной уборной. // Наш родной Центральный рынок // стал похож на грязный склад. // Искаженный микропленкой, // ГУМ стал маленькой избенкой. // И уж вспомнить неприлично, // чем предстал театр МХАТ».

Казанский собор – еще одно памятное для него место. После окончания университета, вручения дипломов и торжественного ужина с танцами курсовое сообщество разбрелось кто куда и кто с кем. А он с тогдашней своей курсовой любовью, Ириной, отправился гулять по Невскому. Проходя мимо Казанского собора, они начали спорить, какой памятник – Кутузову, а какой – Барклаю де Толли. Слева или справа? Но что за спор без интереса? Нужно спорить на что-то, а на что мог поспорить нищий студент? И, щадя самолюбие Андрея, Ирина предложила поспорить на пятьдесят поцелуев. Только в пылу дискуссии они забыли договориться, относительно чего будет «лево» и «право». Вступили в спор, не определив его предмет. В конце концов они начали целоваться просто так. Первые пятьдесят поцелуев перед памятником Кутузову, а следующие пятьдесят – перед памятником Барклаю де Толли. Потом оба забыли о подсчетах и обо всем на свете, целовались как ненормальные. В охватившем любовном исступлении они пытались растворить горечь скорого прощания: Ирина собиралась замуж.

Тогда, в 1970-х, если судить по сегодняшним меркам, все были нищими. Но уровень нищеты был разный. В начале карьеры Андрею светила «огромная» зарплата аж в 98 рублей в месяц, а суммарная пенсия по инвалидности матери и сестры составляла около 90 рублей. Поэтому стать мужчиной, с которым такая женщина, как Ирина, была бы «за мужем», он не мог. Она говорила Андрею, что они могли бы принимать финансовую помощь ее родителей – пока он сам не встанет на ноги. Но жить на чужие деньги, пусть даже временно, он не хотел.

В общем, они поругались и перестали встречаться. А через месяц Иринина подруга Люська то ли по глупости, то ли намеренно проболталась: «Твоя девушка случайно познакомилась с подполковником». И не просто с подполковником, а с таким, который четыре года отслужил то ли в Египте, то ли в Сирии, так что у него полный карман чеков Внешпосылторга. Ему тридцать восемь лет, он холост и до безумия влюблен в Ирину. Вроде предлагает ей сыграть свадьбу. Причем Ирка уже показала его своим ленинградским теткам (родители девушки жили в Петрозаводске), а те сказали, что их племянница наконец привела в дом настоящего мужчину.

«А не какого-то голодранца-отличника», – подумал про себя Андрей.

– Что ж, Люся, передай Ире, что я искренне рад за нее. Она поступила разумно.

Сказать, что ему было больно, – значит не сказать ничего. Но – «учитесь властвовать собой». Примерно через две недели этот совет Онегина начал помогать. А тут вдруг снова – «и все былое», они с Ириной стоят у памятника кому-то из великих полководцев, судорожно вцепившись друг в друга. Кажется, не было на свете силы, способной оторвать их друг от друга. Но невидимая тень приближающейся свадьбы уже легла на спины и давит свинцовой тяжестью, делая прощание одновременно и горьким, и сладостным.

В сознание их привел даже не окрик, а гневный рык милиционера, озверевшего от такой «картины маслом».

– Да вы что себе позволяете? – Сержант изо всех сил старался найти слова, соответствующие ситуации, но потом, видимо, растерялся, глядя на их счастливые лица, и, окончательно смутившись, голосом на три тона ниже сказал: – Да ведь это ни в какие ворота не лезет. Это… грубое нарушение морального кодекса строителя коммунизма!

(Тогда эта тема была в моде, правда, уже на излете.)

– А ну, быстро гони документы, шпана развратная.

Андрей не придумал ничего лучше, как протянуть грозному стражу порядка свой университетский диплом с отличием.

«Идиот ты, – тут же мысленно отругал он себя, увидев заветную книжицу в руках сержанта, – сейчас заберет, и с чем послезавтра пойдешь на работу?»

Но большая красная книжка произвела на представителя власти должное впечатление. Даже не раскрыв диплом, он с почтением отдал его Андрею, посмотрел на часы и сказал:

– Вы тут, ребята, не очень… Уже 4 утра, скоро бегуны появятся на улице, неудобно будет.

Сержант почему-то козырнул, а потом сказал:

– Я тоже в университете учусь, первый курс закончил. Правда, на юридическом, – добавил он, помолчав.

Снова козырнул и попрощался:

– Счастья вам и удачи.

– Спасибо, и вам! – хором сказали Ирина и Андрей.

Ирина снова прижалась к нему, и они долго смотрели вслед сержанту, а потом одновременно расхохотались.

Выйдя из своего укрытия в конце соборной колоннады, они залюбовались просыпающимся Ленинградом, освещенным ярким июльским солнцем. И отступила куда-то и надвигающаяся Иринина свадьба, и волнения по поводу его способностей, теперь уже не ученических, а производственных. Андрей нежно обнял девушку, и они вместе дошли до моста через канал Грибоедова, а там, облокотившись на перила, смотрели на купающийся в лучах солнца Невский. Как же им было хорошо и спокойно вдвоем в самом центре огромного города!

Удивительно, они были почти одни на этом огромном, вымытом ночью всемирно известном проспекте. Даже машины боялись нарушить их счастливое уединение. Но все хорошее заканчивается слишком быстро. Когда непонятно откуда взявшаяся большая туча на секунду закрыла солнце, безмятежно счастливое лицо Ирины резко преобразилось. И, главное, глаза. Вернее, их цвет: из ярко-зеленого он вдруг стал серо-стальным – верный признак плохого настроения.

– Ну ладно, Андрюшенька. Давай прощаться. Дальше меня провожать не надо, я живу рядом, а у дома меня может ждать Борис. Встреча испортит наше прощание, а это никому из нас троих не нужно.

Она нервным жестом поправила волосы и быстро поцеловала его в щеку. Андрей понял, что через мгновение Ира уйдет. Хотел удержать ее и снова прижать к себе, но девушка отвела его руки и сказала:

– Будь счастлив, Андрюша.

Затем быстро развернулась и пошла по направлению к Московскому вокзалу. Он запомнил ее именно такой: точеная фигурка в синем плаще, уходящая вдаль по пустынному утреннему Невскому.

Больше они не виделись, за тридцать четыре года даже не позвонили друг другу. Через неделю после той прощальной ночи, в день свадьбы Ирины, он разыскал ее подругу, толстую добрую Люську, и передал ей огромный букет для своей бывшей девушки. Желтые розы, двадцать три штуки. Почему столько? Наверное, потому, что и ей, и ему тогда было по двадцать три года. А желтый цвет – символ разлуки. Андрей понимал, что поступает нехорошо, ведь букет испортит невесте настроение, но он не мог не поздравить Ирину – по-своему.

Он не помнил, как в то утро добрался до дому. Осознавал только, что шел пешком, почти бежал, потому что ему нужно было куда-то деть рвущуюся изнутри энергию, и непрерывно курил, благо в карманах обнаружилось целых две пачки сигарет.

Придя домой, он похвастался своим красным дипломом перед матерью и сестрой. И вдруг почувствовал острое, мучительное желание выпить. Он пошел в их крошечную кухоньку и дрожащими нетерпеливыми руками достал из старенького холодильника «Саратов» бутылку водки, которая год дожидалась, пока о ней вспомнят. Увидел на полке соленый огурец и подумал: «А это уже удача».

Первый стакан он выпил почти залпом, словно воду. Второй – медленно. С хрустом закусил соленым огурцом, зажевал четвертинкой хлеба. Только через год Андрей понял, что таким образом справил поминки по длившимся почти два года отношениям с Ириной.

Чувствуя, что стены кухни начали кружиться в медленном фокстроте, он сказал:

– Вот это-то мне и нужно было. Теперь главное – до кровати добраться и мать с сестрой не напугать.

Надо было выспаться, ведь послезавтра его ждал первый рабочий день в известном отраслевом институте, на высокой должности младшего научного сотрудника, сокращенно – мэнээс.

«Интересно, где она теперь? – подумал Андрей Семенович. – Когда вернусь, надо будет ее найти, узнать, как живет, и, если что не так, помочь. Но это уже после Германии».

Андрей Семенович стряхнул с себя воспоминания и рассмеялся.

«Нет, с тобой ничего не может случиться. Тьфу-тьфу-тьфу! Ты сам едешь на сложную операцию, а думаешь о том, кому помочь. У тебя слишком много дел и обязанностей, чтобы… Нет, все будет в порядке».

Кстати, когда тетка жены нагадала ему неприятности в 57-летнем возрасте, она сказала: «Ваша карма – помогать другим, тогда у вас все будет хорошо».

Что ж, раз карма такая, куда деваться? Будем помогать!

Машина повернула направо. Они направлялись к Фонтанке, сейчас проезжали Публичную библиотеку. Все-таки интересно устроена человеческая память: без пробок по Невскому проспекту от Казанского собора до Публичной библиотеки ехать минуты три, а в голове за эти минуты промелькнуло несколько лет жизни. Какова же скорость человеческой мысли, измерял ли ее кто-нибудь и можно ли ее в принципе измерить?

С Публичной библиотекой у Дымова тоже были связаны воспоминания молодости. Как только он начал работать, стало ясно, что знаний, полученных в университете, недостаточно (хотя учили в те годы очень хорошо). Чтобы стать полноценным специалистом и вырваться из нищеты, Андрей завел строгое правило: каждый день после работы, а также в выходные он ехал в Публичку и занимался до закрытия библиотеки, то есть до 10 вечера. И так все первые пять лет службы. Когда голодный и в одежде, купленной еще в школьные годы, он выходил из библиотеки на залитый вечерними огнями, заполненный беспечно гуляющими людьми Невский проспект и смотрел на редкие вывески недоступных ресторанов, думал: «Когда-нибудь я тоже так смогу».

И вот теперь он может. Вопрос в том, когда он был счастливее, тогда или сейчас. Вопрос, на который ему нечего ответить, особенно в сложившейся ситуации.

Смотри-ка, уже метро «Электросила». Здесь он работал первые четыре года после университета. Как быстро они с Ванечкой пролетели на машине путь от метро до его института, после перестройки превратившегося в бизнес-центр.

Остановка 39-го автобуса у станции метро «Московская». Сколько раз в молодые «безмашинные» годы он стартовал на этом автобусе в свои командировочные вояжи. Тысячу раз, две тысячи? Кто ж считал? Во всяком случае, очень много.

Но если бы не было его бесчисленных командировок и каторжного труда, как в институте возле «Электросилы», так и в Публичке, он и сейчас ехал бы в аэропорт не на машине с водителем, а сначала на метро, а после – автобусом или маршруткой с этой остановки. Хотя нет, не было бы этого. Ни в какой аэропорт он не ехал бы, так как на Германию просто не нашлось бы денег. Не дай Бог, операцию пришлось бы делать у какого-нибудь Юрасика, собрав предварительно по родным и друзьям кто сколько может для удовлетворения корыстной душонки этого подонка.

Андрей Семенович думал об этом очень спокойно. Он вообще расслабился после поездки по Петербургу. Город, как родное существо, подпитал его энергией и убедил, что все будет хорошо.

– Все будет хорошо, – уверенно сказал он себе.

Через полчаса, предварительно заехав за Жизневым, они были в «Пулково».

Благодаря солидному командировочному опыту Андрей Семенович прекрасно ориентировался в аэропорту. Все его шаги были доведены до автоматизма, поэтому уже через две минуты они с доктором находились у границы, отделяющей пассажиров от провожающих. Он хотел, как обычно, сказать Ванечке: «Ладно, отдыхай от меня», – но вдруг вспомнил, что не отдал водителю письмо для жены. Его опять охватили сомнения, нужно ли это делать. Тогда он решил: «Посмотрю на входную дверь павильона вылета. Если первой войдет женщина, отдам письмо, если мужчина – заберу с собой».

Он бросил взгляд на дверь и чуть не выматерился вслух: мужчина и женщина вместе тащили к входу неподъемный баул. Толкая друг друга, они одновременно прошли через дверь.

Андрей Семенович понимал, что слишком долго стоит у дверей. Жизнев может это неправильно истолковать: подумает, что он в последний момент испугался и хочет удрать. Дымов решительно вытащил из внутреннего кармана конверт, передал его Ивану и быстро сказал:

– Если я не позвоню, обязательно, слышишь, Ванечка, обязательно в следующий понедельник отдай это письмо Элеоноре Ильиничне. Ты понял?

– Да-да, конечно. Не беспокойтесь: все будет сделано.

Дымов в этом не сомневался.

– Ну, Ванечка, отдыхай от меня, – сказал он, круто повернулся и направился к таможенному посту.

Через час они с Жизневым пошли на посадку. Поднявшись по трапу, Андрей Семенович остановился перед открытой дверью. Позади – полная труда и проблем, но не такая уж плохая жизнь, а впереди неизвестность. Он поднял глаза и увидел вежливо-напряженное лицо немецкой стюардессы с натянутой, как маска, улыбкой. Еще мгновение он постоял в дверях, но, чувствуя закипающую в вежливых глазах стюардессы ярость, решительно шагнул в распахнутый зев самолета.

Глава II

В самолете Андрей Семенович и Жизнев подружились. После взлета стюардесса принесла им двести пятьдесят граммов водки, и они их по-братски разделили: Жизнев, которому через три часа нужно садиться за руль арендованной машины, налил себе пятьдесят, Андрею Семеновичу он великодушно разрешил выпить оставшиеся двести.

– Пейте, Андрей Семенович, пейте. Это я как врач говорю. Лучше вам завтра быть немножко с бодуна, чем сегодня вечером тратить невосполняемые нервные клетки.

После выпитого они впервые за время знакомства разговорились. Жизнев долго работал за рубежом в разных медицинских учреждениях, посетил почти все урологические конгрессы и прекрасно знал, как устроена медицина «у них» и «у нас». Причем он не говорил, что там все прекрасно, а здесь плохо. Это было бы неинтересно и не отличалось бы от кухонных посиделок. Наоборот, Жизнев утверждал, что у нас есть и хорошие руки, и светлые головы, но отсутствие нормальных стандартов здравоохранения и нищенское финансирование делают систему в целом крайне неэффективной.

И что, наверное, самое главное, Андрей Семенович наконец понял, почему Жизнев поехал с ним. Да, он платил ему за работу. Но доктор попросил у него столько, сколько мог бы заработать и в Петербурге, не отрываясь от семьи и бизнеса. Так что для Андрея Семеновича, любившего за каждым человеческим действием видеть причину, оставалось загадкой, зачем уважаемому доктору это путешествие.

Теперь он понял, что, кроме желания помочь, за решением Жизнева стояло такое прекрасное качество, как любознательность. Доктор хотел увидеть новую немецкую клинику и ее авторитетного руководителя, изобретателя какой-то важной операции и автора более трехсот пятидесяти научных публикаций с огромным индексом цитирования.

Андрей Семенович вспомнил, как он сам в молодости, без начальственного приказа, по собственному желанию мотался по заводам в маленьких городках Союза, где не то что нормально поесть, а в плохонькую гостиницу было сложно устроиться. И все для того, чтобы своими глазами увидеть разные производственные процессы. Зато как ему было интересно, сколько нового он узнал – такого, о чем не написано ни в одном учебнике. Это были его университеты, может быть даже более познавательные, чем у Горького. А в ЛГУ им. Жданова этому точно не учили. Кто знает, вероятно, без этих профессиональных скитаний-поисков в молодости не было бы у него сейчас ни защищенной докторской, ни собственной компании – ничего.

Андрей Семенович понял, что его сопровождает не просто наемный работник, а родственная душа, можно сказать пролетарий умственного труда. Два таких «пролетария» – настоящая сила, которой многое по плечу.

Дымову даже стало казаться, что он, как в молодости, летит со своей бригадой на завод решать какую-то важную, очень трудную, но вполне подъемную задачу. Ему стало легче, когда на какое-то время он забыл об истинной цели полета.

Три с половиной часа пролетели незаметно, и вот уже стюардесса с приветливой, но ничего не значащей улыбкой на лице приглашает их к выходу. А дальше – все на автопилоте. Звонок семье – чтобы не беспокоились, звонок заму, паспортный контроль, багаж, и вот они у окошечка Rent-a-car (аренда автомобилей), и через десять минут колеса их новенького «фольксвагена» принялись наматывать километры прекрасного автобана.

В организме Андрея Семеновича плескалось еще граммов сто непереваренной водки, рядом сидел симпатичный интересный собеседник, за окном пролетали ухоженные домики, а впереди был вкусный ужин в хорошем ресторане с еще, как минимум, ста граммами, которые он заранее выпросил у Жизнева.

И так было хорошо Дымову, что он подумал: «Вдруг произойдет чудо, и они будут ехать не два часа, как планировалось, а четыре или шесть. Причем, спроси его кто-нибудь, что бы это дало, он не смог бы ответить. Хотя что отвечать? И так ясно – бессонную ночь перед визитом к профессору.

Однако чудеса случаются крайне редко. Как черная кошка на дороге, на обочине всплыл дорожный знак «Вюрцбург – 120 км». С учетом скорости, на которой Жизнев вел машину, они будут на месте меньше чем через час. Едва он подумал об этом, как голос внутри него с ехидцей проговорил:

«Врешь, не уйдешь. И даже не уедешь».

Это что? Привет из августа?

Андрей Семенович сморщился, как от боли, и твердо сказал:

– Да, не уеду, но выпутаюсь – тебе назло.

Перехватив на себе удивленный взгляд Жизнева, он понял, что сказал это вслух, прервав при этом какую-то интересную беседу. Но объясняться не пришлось: тактичный доктор сделал вид, что ничего не произошло, и через секунду они уже продолжали свой очень, по всей вероятности, важный разговор.

В гостинице их ждал приятный сюрприз: администратор, взглянув на паспорта, сказала:

– Господа, пятнадцать минут назад звонила секретарь профессора Майера, фрау Кирштенмайер. Она интересовалась, как вы доехали, и просила напомнить, что завтра в 8.00 вы должны быть в клинике. Натощак. Обязательно! – подчеркнула симпатичная блондинка. – Естественно, только господин Дымов. Кроме того, она рекомендовала вам поужинать в ресторане «Флора». Он рядом, за углом. Там подают великолепную жареную картошку с домашними соленьями и вкусным венским шницелем. Кроме того, у них есть настоящая итальянская граппа. Фрау Кирштенмайер сказала, что лучше сходить в ресторан сегодня, так как после операции господину Дымову придется отказывать себе в этом удовольствии в течение примерно двух недель.

«Она дает мне понять, что после операции будет обыкновенная жизнь, как раньше. Низкий тебе поклон, секретарь профессора Майера», – подумал Дымов.

– А мы в надежных руках, Андрей Семенович, – сказал довольный Жизнев. – Молодец! До чего заботливая.

На следующее утро ровно в 7.55 они подъехали к урологической клинике. Подходя к конторке администратора, увидели стоявшую к ним спиной даму, от взгляда на точеную фигурку которой у обоих перехватило дух.

– Однако, – сказал Жизнев, – кроме урологических операций профессор Майер, по всей видимости, неплохо разбирается и в кадровых вопросах.

Когда они подошли, женщина повернулась, и они поняли, что ей, наверное, за шестьдесят. Но какая фигура! А еще роскошно вьющиеся белые волосы и, главное, огромные бездонные голубые глаза, излучающие доброту и приветливость.

– Здравствуйте, господа, – обратилась к ним женщина на хорошем английском. – Вы, наверное, господин Дымов и господин Жизнев?

Получив утвердительный ответ, она представилась:

– Я секретарь профессора Майера. Рада вас видеть. Надеюсь, вы добрались нормально и хорошо устроились?

– Конечно-конечно, – поспешил включиться в разговор Андрей Семенович, – все хорошо. Но самым приятным впечатлением вчерашнего вечера была ваша забота о нас и обо мне лично, – искренне сказал он. – И спасибо за ресторан: шницель и граппа были восхитительны. Если бы не бдительность моего доктора, я бы нанес гораздо больший урон запасам этого чудесного напитка в рекомендованном вами заведении.

Так, непринужденно болтая, они заполнили все необходимые документы.

– Кстати, – сказала фрау Кирштенмайер, – я уже несколько дней сохраняю за вами лучшую палату. В ней вам будет удобно коротать время после операции.

– А телефон там есть? – спросил Андрей Семенович.

– Конечно. И вообще, у вас будет все, что пожелаете. Телефон дадут, как только вы проснетесь после операции, в реанимационном отделении. Вы ведь должны позвонить домой и сообщить вашей супруге, что все позади и все прошло хорошо.

«Черт возьми, – подумал Андрей Семенович, – она все время внушает мне, что жизнь после операции будет точно такой же, как до нее. И главное, что жизнь будет. Вот молодец, баба. Ей бы психотерапевтом работать».

Ему вспомнился Юрасик и то, как он говорил, что дружит с больными вне зависимости от того, сколько им осталось. Хорошенький контраст, ничего не скажешь! На мгновение ожили воспоминания о тех жутких выходных, выжигавших дотла сознание и душу. Усилием воли Андрей Семенович избавился от них.

– Теперь, господин Дымов, нужно сделать несколько анализов, – улыбаясь, сказала фрау Кирштенмайер. – Идемте, я провожу, иначе вы можете тут заблудиться. А потом вас примет профессор Майер.

Часа через два, «отанализированные», как выразился Жизнев, они заняли передовую позицию у дверей, гордо украшенных табличкой с надписью: «Доктор медицины, профессор Майер».

Андрей Семенович впал в оцепенение. Мысли в его голове проносились со скоростью курьерского поезда, и остановить их, вдуматься не было ни сил, ни желания. Вроде бы он сделал все, что от него зависело. Наконец, впервые после сентябрьского звонка Жизневу, распахнувшего новую, не самую веселую главу в его жизни, можно ничего не делать и никуда не торопиться. Наверное, он действительно сделал все возможное. Вероятно, не так быстро, с излишней суетой и истеричными метаниями от врача к врачу, от одного дела к другому, но сделал же. И честно заслужил право на краткосрочную нирвану – сидеть в оцепенении и хотя бы пятнадцать минут ни о чем не думать.

Вскоре дверь профессорского кабинета отворилась, и из нее вылетел пожилой немец с безумными от счастья квадратными глазами. Он быстро заговорил по-немецки с фрау Кирштенмайер. Андрей Семенович понял только, что PSA у немца ноль и что он очень «цуфридн», что соответствует русскому понятию «рад».

Андрей Семенович хотел спросить у Жизнева, что такое PSA ноль, но не успел: их пригласили к профессору.

Господин Майер оказался плотно сбитым крепышом невысокого роста лет шестидесяти. Внешность профессора можно было бы назвать обычной, если бы не его руки. По ним чувствовалось, что их хозяин немолод, но они вполне могли быть руками и борца, и скрипача. Снова вспомнилась фраза Жизнева: «Мы в надежных руках». Хотелось сказать: «Ну и провидец же вы, Александр Владимирович!»

Далее все пошло в рамках устоявшихся традиций: приветствия, рукопожатия, обмен визитками. Затем профессор перевел разговор на сугубо деловые рельсы.

Жизнев развесил на демонстрационной доске так дорого стоившие Андрею Семеновичу снимки, которые сделал Юрасик, положил на стол перед профессором анализ крови и результаты биопсии. Профессор внимательно посмотрел и данные биопсии, и анализы, только что сделанные в его клинике, предложил Андрею Семеновичу раздеться и лечь на диван.

Александр Владимирович, которого Дымов заранее попросил обратить внимание профессора на Юрасиковы снимки, начал что-то говорить Майеру. Профессор на секунду взглянул на них и, почти брезгливо отмахнувшись, уже с нетерпением предложил Дымову улечься на «пыточную» кровать.

После осмотровой «пытки» Майер еще раз изучил сегодняшние анализы и обратился к Жизневу. Из сказанного профессором Андрей Семенович понял, что тот подтверждает диагноз русского коллеги и единственным выходом из создавшейся ситуации является операция. Жизнев начал переводить слова немца, но Андрей Семенович перебил его:

– Я все понял, – сказал он, обращаясь одновременно к обоим.

– У вас будут какие-нибудь пожелания? – спросил Майер, повернувшись к Дымову.

Тот на мгновение задумался: «А что можно пожелать? Хотя, наверное, можно».

– Господин профессор, у меня есть одно пожелание. Я хочу, чтобы вы сделали операцию как можно быстрее. Если можно, прямо сейчас.

Кажется, впервые за полчаса, которые они втроем находились в кабинете, на лице Майера появилась улыбка (а то просто «человек в футляре»).

– Сегодня не могу, а завтра – пожалуйста. Вы готовы, господин Дымов?

Господин Дымов хотел сказать, что он всегда готов, как пионер, но вовремя сообразил, что мэтр не поймет шутки.

– Конечно, я готов и благодарю вас за предложение.

– Хорошо, – сказал профессор и начал смотреть свой ежедневник, в котором, наверное, было расписание операций. – Я могу вас прооперировать завтра в 9 утра. Согласны?

– Конечно, профессор, – со скоростью ученика-зубрилы выпалил Андрей Семенович.

– Но тогда вам придется сегодня же лечь в госпиталь, предварительно уладив все формальности с фрау Кирштенмайер.

– Если надо, сделаю, – выпалил Андрей Семенович.

«Вот пруха, – подумал он, – быть прооперированным менее чем через двадцать четыре часа. И все, кончится состояние болтания определенной субстанции в проруби».

Видимо, он был так глубоко погружен в свои мысли, что последний вопрос Майера донесся до него издалека:

– Надеюсь, в последние дни вы не принимали кроверазжижающие препараты, такие, например, как аспирин?

– Я принимал аспирин вчера утром, – уже не так быстро ответил Андрей Семенович. Он понял, что на это скажет профессор. И услышал:

– Прием препаратов типа аспирина должен быть прекращен минимум за пять дней до операции. Минимум, – с нажимом повторил мэтр. – Поэтому я смогу взять вас на операцию только в пятницу, и ни днем раньше. Вы согласны?

«Сопротивление бесполезно», – подумал Андрей Семенович.

– Я согласен, господин профессор, – тихо, как нашкодивший ученик, произнес он.

– Ну вот и отлично, – сказал профессор. – Следующие два дня вы свободны, а в четверг к 8.00, на всякий случай, натощак жду вас. Я попрошу фрау Кирштенмайер подготовить все необходимые документы.

И тут же, переходя на человеческий язык, Майер заговорщицки подмигнул:

– Я вам завидую, господа. В Мюнхене в эти дни проходит фестиваль пива. С удовольствием составил бы компанию, но, увы, работа не пускает.

Поняв, что они свободны, Жизнев и Дымов почти по-дружески попрощались с профессором, сказав в конце дежурное «увидимся в четверг». И не очень довольные, но уставшие вышли из профессорского кабинета.

Когда через пять минут они зашли в кабинет фрау Кирштенмайер, она уже все знала. И не только знала, а на столе перед ней лежали распечатанные карты Мюнхена и Штутгарта, а рядом – листочек с записями о том, что и где посетить.

«Ну не баба, а просто электровеник какой-то», – с восхищением думал Андрей Семенович, пока помощница Майера втолковывала Жизневу, куда идти.

«Что ж, надо перекантоваться два с половиной дня, считая сегодняшний, – уныло размышлял Андрей Семенович. – Как-нибудь перетерплю».

Они сели в машину. Жизнев включил двигатель и тут же выключил.

– Слушайте, Андрей Семенович, а вы помните, что у нас через час двадцать минут консультация в Мюнхене? Звоним, что опаздываем, и едем?

– Кто мне говорил «Не мечитесь»? – напомнил Андрей Семенович. – Анекдот про хозяйку публичного дома помните?

Жизнев расхохотался:

– Значит, не суетимся?

– Не суетимся. Ни в коем случае. Кроме того, я уже не могу без этой фрау Кирштенмайер. Не могу ее бросить. Так что, Александр Владимирович, давайте позвоним в Мюнхен, откажемся под благовидным предлогом от рандеву, а затем – обедать, полдничать, ужинать. В общем, давайте устроим праздник живота, обильно все запив восхитительной граппой. Поехали!

На следующий день рано утром Андрею Семеновичу позвонила Наталья Ивановна – именитый профессор из их института, консультировавшая Дымова при написании докторской. Можно сказать, крестная мама его защиты.

– Андрюшенька, у меня для тебя хорошая новость: только что звонили из ВАКа. Ты – доктор наук, мой дорогой. Я тебя целую и поздравляю. Будь здоров и стань академиком.

– Спасибо, Наталья Ивановна, – Андрей Семенович с трудом проглотил комок в горле. – Вы бы знали, как это вовремя. Я вам так благодарен за звонок, за помощь, за все. Вы же знаете, какой я суеверный. И какая хорошая примета – ваш звонок.

– Ладно, Андрюха, приедешь – проставишься.

У него чуть не слетело с языка: «Если приеду, проставлюсь», – но настрой неожиданно ставшего прекрасным утра не соответствовал этой мысли, и она мгновенно испарилась.

– Конечно, проставлюсь, Наталья Ивановна.

– Ну, Андрюня, приезжай скорее. Целую тебя. Пока.

«Что ж, – подумал Андрей Семенович, – это знак Божий. А уж какой нужный и своевременный! Все: душ, завтрак и, как договаривались, берем сегодня Мюнхен, завтра – Штутгарт, а послезавтра – в койку к фрау Кирштенмайер. То есть, правильнее сказать, в койку, приготовленную ею для меня. Но без фрау…»

Прошло около получаса после того, как их «жук» взял курс на Мюнхен, и Андрей Семенович почувствовал, что в машине едут не двое, а трое. Первый был, несомненно, Жизнев. Второй – генеральный директор научно-технической компании, заслуженный, почетный, уважаемый в своей отрасли ученый. Эти два креативных человека делились друг с другом массой интересных вещей, обсуждали их, и, несомненно, им было комфортно вместе. У второго не возникало никаких проблем с PSA и здоровьем. У него была одна задача – создать и реализовать как можно больше проектов, и даже не во имя возможных будущих гонораров (хотя и они были ему не чужды), а для того, чтобы убедиться: его идеи реально воплотить в жизнь. В общем, это был Андрей Семенович до прихода к Анне Ивановне в конце июля. Вместе с ними ехал третий – еще один Андрей Семенович, – и общего с первым у него была только оболочка. Это был настоящий Андрей Семенович, но только находившийся в состоянии полного оцепенения. Он понимал, что через три дня ему предстоит серьезная операция. Но вроде бы это не касалось его и, следовательно, не волновало. Он ничего не мог делать, кроме как внимать оживленному разговору своего двойника с Жизневым, не понимая услышанного. То есть он понимал все слова, но не мог составить из них связную фразу. Да, это было оцепенение, правда не такое, в которое он впал после известия Жизнева о результатах биопсии, – потное, жалкое, без малейшего лучика света в конце не туннеля, а лаза, подобного кротовьему. Сейчас он находился в оцепенении, которое обычно вызывают медикаментозно.

Он испытывал подобное и ранее, но когда? Его мозг – его компьютер – находился будто бы в спящем режиме, и в нем медленно перелистывались страницы жизни. Вдруг он вспомнил: это было девять лет назад, сразу после смерти матери.

Дымов безумно любил свою мать. Отец рано ушел из жизни, умер как бы случайно, хотя смерть вряд ли бывает случайной, несмотря на неизбежность. Приехал с дачи, плохо себя почувствовал. Как пожилой человек, прошедший две войны – Гражданскую и Отечественную, – имел больное сердце. Лечь бы в больницу для серьезного лечения, но в начале 1960-х годов это было трудно. Поэтому участковый врач, желая сделать как лучше, предложила «завысить» диагноз – вызвать «скорую» как к больному с инфарктом. Ну а из больницы врачи наверняка не выкинут. Приехала «скорая», по действовавшим тогда нормативам ввели легкий наркотик, чтобы купировать боль. Отец не переносил наркотики и через двенадцать часов умер.

Он любил Андрея так, как любит единственного сына мужчина, впервые ставший отцом в возрасте под пятьдесят. Дымова всю жизнь мучила вина перед отцом, с годами все больше и больше. Почему он не поехал с ним в больницу? Почему в последние минуты не держал его за руку, не позволяя уйти туда, откуда никто никогда не возвращается? Андрей Семенович не мог себе простить, что, когда отец умирал, он, сын, сладко спал у сестры на диване. И, может быть, поэтому нерастраченную любовь и угрызения совести перенес на свои отношения с матерью.

Он ехал к матери, когда узнал, что ее не стало. Влетев в дом, бросился к ней сам не свой и попытался оживить рассказом о внучке, которую она любила больше всех на свете. Со стороны, должно быть, это выглядело жутко. Обычно медлительный Эдмонд Протасович кинулся к нему и чуть не силой заставил выпить чашку с каким-то снадобьем (позднее Андрей Семенович узнал, что это был реланиум). Минуты через три Дымов не то что пришел в себя – вырубился. Не заснул, а превратился в оболочку, хотя его мозг продолжал работать в «спящем режиме».

В такую же оболочку превратился настоящий Андрей Семенович за два последних дня. Как и чем его «нареланил» Жизнев, он не знал. Но то, что Жизнев что-то с ним сделал, Андрей Семенович был уверен и готов поклониться за это доктору в пояс.

Они гуляли по Мюнхену и Штутгарту, заходили в музеи, обедали, ужинали, выпивали, и оба Андрея Семеновича были безмятежны: первому нечего бояться, а у второго непонятным образом отключена реакция на происходящее.

Вот и вечер среды. Они приехали из Штутгарта. Перед ужином Жизневу надо было просмотреть почту, а Андрей Семенович отправился погулять по Вюрцбургу. Он нашел скамеечку около небольшого водопада, сел и бездумно глядел на льющийся в запруду поток воды. Его тело воспринимало только звуки, ничего больше. Но постепенно два Андрея Семеновича начали соединяться, превращаясь в одного.

«Видать, Жизнев издали „реланить“ не может», – с ехидцей подумал Дымов.

Наверное, этот поток воды так же падал в запруду две тысячи лет назад. А люди так же сидели на берегу, слушали шум воды и думали о своих проблемах, которые могли быть даже более серьезными, чем его переживания. Через две тысячи лет кто-нибудь тоже будет здесь сидеть, слушать музыку падающих струй и мучиться – по каким-то своим причинам, которые люди ХХ века, вероятно, даже не поняли бы.

«Интересно, – подумал Андрей Семенович, – а кому лучше: мне, который знает свой диагноз и которому послезавтра предстоит операция, или моему далекому предку, сидевшему здесь две тысячи лет назад? Допустим, у него были те же проблемы с простатой, что и у меня. Естественно, он не знал, что ждет его в недалеком будущем, – Жизнева с биопсией тогда еще не было.

Тьфу, – сказал он себе с негодованием. – Опять страдания молодого Вертера, мудила. Какие тут могут быть еще сомнения. Безусловно, мне лучше. Ведь у тогдашнего моего ровесника не было никаких шансов спастись, и впереди у него были только жуткие мучения. А сейчас людей с твоим диагнозом, судя по всему, излечивают. И вообще, знание – лучше, чем незнание».

Последние слова он прокричал вслух, и, похоже, не так уж и тихо, потому что проходившая рядом пожилая немка посмотрела на него как на сумасшедшего.

Окончательно Дымова привел в чувство звонок мобильника. Приложив трубку к уху, он услышал голос старшей сестры, звонившей из Нью-Йорка.

– Валечка, милая, как здорово, что ты меня нашла. Спасибо тебе огромное! Ты не представляешь, как мне приятно тебя слышать, и именно сегодня.

Он воспринял звонок сестры как хорошую примету.

– У тебя что-то случилось? – встревожилась Валя.

– Да нет, сестренка, я просто рад тебя слышать, и все.

– Ты смотри, – и Валя начала читать ему нотацию, текст которой он помнил наизусть ровно столько, сколько самого себя: – Я – твоя старшая сестра и должна знать все. Ты можешь полагаться на меня на сто процентов. Ты же знаешь, я всегда приду на помощь.

«Дорогая моя, – подумал Андрей Семенович, – в той войне, которая мне предстоит послезавтра, есть только один человек, на которого я могу положиться. Это герр Майер. И, естественно, его команда, их мастерство, опыт и самообладание. Они на ринге, вместе с болезнью. А все остальные, как бы хорошо они ко мне ни относились, – лишь болельщики в зале. Хотя не совсем. На моей стороне, прежде всего, я сам – со своим спокойствием и генами, подаренными родителями, той силой, которую они влили, дав мне жизнь. Так что на моей стороне – целая команда, а в противоположном углу ринга – одна болезнь, она в меньшинстве. Давай, – жестко скомандовал он себе, – сопли вытри. У тебя еще два дела на сегодня – поужинать и собраться. Хотя стой, – вспомнил он, – дела-то три, а не два. Нужно же еще с Жизневым переговорить, и разговор-то такой малоприятный».

Перед отъездом Дымов договорился с Жизневым об оплате его труда. К взаимному удовольствию, они решили, что за каждый день сопровождения доктор будет получать вполне разумную сумму. Предоплату за пять дней Андрей Семенович отдал сразу. Но пятый день уже завтра, послезавтра – операция, и, если что-то пойдет не так (тьфу-тьфу-тьфу!), у семьи перед Жизневым появится долг. Дымов не хотел нагружать жену такими проблемами и решил поговорить с Жизневым немедленно. Но как и когда?

«Ужин не надо портить разговорами такого рода, – решил Андрей Семенович. – Поговорим потом».

Андрей Семенович уже хотел уйти, но что-то заставило его приблизиться к ручью. Сев на корточки и опустив в хрустальную воду ладони, он ощутил, как поток вымывает что-то мутное из его тела, забыл о времени и зачарованно глядел на водную гладь, пока холод, сковав пальцы, не вывел его из оцепенения.

Торопливо вскочив – еще не хватало простудиться накануне операции, – Дымов взглянул на часы: прошло всего десять минут, но они показались вечностью. Он торопливо пошел в сторону ресторана, где его ждали сто пятьдесят граммов граппы. С души будто смылось что-то поганенькое, ноги пружинисто шагали по земле, а руки двигались в такт движению. Одним словом, наступило благоденствие. Его университетский преподаватель по философии сказал бы, что это «идеализм чистейшей воды».

Ужин, как всегда, был великолепен. Волшебник Жизнев, наверное сам того не зная, минут за десять «нареланил» своего пациента. Поэтому, как не удивительно, за столом Андрей Семенович забыл о предстоящей операции. Лишь пройдя с половину пути от ресторана до гостиницы, он понял, что откладывать разговор нельзя, и решительно прервал Жизнева, который что-то ему рассказывал:

– Послушайте, Александр Владимирович, с послезавтрашнего дня у меня начинает образовываться долг перед вами. Как бы его хотя бы частично погасить?

Доктор ответил в тон Дымову:

– Вы мне ничего не должны: еще в Петербурге рассчитались. Так что теперь все разговоры на эту тему – перед отъездом из Германии, а то и дома.

Все было произнесено так же безоговорочно, как когда-то прозвучал «приказ» явиться на биопсию. И, как и в том случае, было понятно, что «торг неуместен», продолжения разговора не будет. Андрею Семеновичу хотелось расцеловать такого молодого, но умудренного жизненным опытом парня. В общем-то, он годился ему в сыновья – разница в семнадцать лет.

А утром понеслось. Быстрые сборы. То ли из солидарности, то ли из-за вчерашнего обильного ужина Жизнев тоже отказался от завтрака. И вот они с вещами стоят перед фрау Кирштенмайер.

Голубоглазая, с ярким румянцем на щеках, заработанным на пятикилометровой пробежке по лесу перед работой, она выглядела совсем как Барби, сошедшая с витрины игрушечного магазина. Однако, несмотря на кукольные черты красивого лица, была чертовски живой.

«Эх, – подумал Андрей Семенович, – если бы не завтрашняя операция…»

Но фрау Кирштенмайер быстро прервала его игривые мысли:

– Джентльмены, – сказала фрау Кирштенмайер, – берем вещи мистера Дымова и заносим их в палату. А дальше у нас масса дел.

Палата действительно была прекрасна: большая, светлая, с двумя окнами, выходящими в тронутый позолотой больничный сад. «Еще совсем не осень», – благодушно хмыкнул кто-то внутри Дымова.

Кровать и ванная комната были нашпигованы разными техническими приспособлениями, призванными обеспечить пациенту максимальный комфорт. Но больше всего Андрея Семеновича поразил телефон: не номер на общем коммутаторе, заставляющий десяток больных ждать, когда освободится линия, проклиная звонящего, а персональный, который можно сообщить кому хочешь и звонить по всему миру, хоть в Антарктиду пингвинам.

– В конце коридора стоит автомат, герр Дымов. Если вы опустите в него купюру, он выдаст карточку на соответствующее количество минут, – любезно объяснила секретарша.

Он вспомнил, что, когда жена лежала в больнице на сохранении с младшей дочерью, он бегал по всем киоскам и униженно просил поменять бумажные купюры на «двушки» – двухкопеечные монетки. Где-то меняли, а где-то раздраженно посылали подальше. Но задатки изобретателя в нем сидели давно: он покупал газету «Правда», давая бумажный рубль, и получал на сдачу желанную мелочь. «Правду» он покупал потому, что эта газета расходилась достаточно вяло и всегда была в наличии. Газеты он складывал дома, вероятно, чтобы продемонстрировать будущему ребенку глубину своих родительских чувств. Где теперь эти пожелтевшие страницы? Наверное, во время очередного переезда жена безжалостно отправила их на ближайшую помойку… Получив от близких горсточку бесценных монет, беременные женщины устремлялись к единственному на все отделение телефону-автомату. И наиболее ретивые дамы кричали счастливице, державшей в руках трубку: «Разговаривать не больше трех минут! Персональных телефонов тут нет. Вот приедете домой, говорите сколько хотите».

А у него в палате – личный телефон. «Живи да радуйся, – подумал было Андрей Семенович, но тут же мысленно крепко обматерил себя: – Мудак ты хренов, не „живи да радуйся“, а выживай да отваливай отсюда как можно скорее. Ишь ты, любитель личных телефонов выискался».

Его даже тряхнуло от такой глупой мысли. Нашел себе, называется, место для житья.

– Ну вот, герр Дымов, располагайтесь, а затем подойдите, пожалуйста, ко мне, и я отведу вас в кассу, – сказала фрау Кирштенмайер и тактично оставила Андрея Семеновича наедине с Жизневым.

В кассе их ждал облом. То ли не работал терминал, то ли немцы не доверяли кредитным картам российских банков, но оплата не проходила. И тут Андрей Семенович совершил глупость. Ему бы сказать кассирше, чтобы она сама решала проблемы с терминалом. Так нет, он вызвался съездить в город и снять наличные в банкомате. Но, вставив карточку в щель терминала, понял, что создал себе новую проблему: из-за дневного лимита снятия денег с кредитной карты у него был дефицит в 2000 евро. Не унижаться же в клинике, обещая, что завтра Жизнев донесет эти деньги. Та же секретарша почти наверняка примет его условия, но ничего хорошего о нем не подумает.

Дымов быстро перебрал все возможные варианты. Позвонить в Америку кому-нибудь из друзей и срочно попросить выслать деньги? Не годится: они проснутся, когда в Германии все закончат работу. Звонить в банк и просить управляющего срочно увеличить лимит снятия наличных в банкомате? Неизвестно, сколько времени это займет, – тоже отменяется. Следующий вариант – позвонить немецким партнерам. Правда, им придется объяснять, почему деньги необходимо перевести в госпиталь. Партнеры, конечно, выручат, но рассказывать о своих проблемах не хотелось. Был и еще один вариант, не идеальный, но делать нечего: он позвонит Анатолию, своему заму, и попросит его сделать перевод через Western Union. Анатолий – человек тактичный и без лишних вопросов выполнит просьбу шефа.

Андрей Семенович рассказал о своей идее Жизневу, но доктор ее не поддержал:

– Подождите, ваш лимит действует только в банкомате. В банке с вашей «Визой Голд» наверняка можно снять больше. Пойдемте, за углом я видел отделение «Дойче Банка».

– Да уж, они разбегутся и как дадут! А когда будем подлетать к двери после первого пинка, еще поддадут, – невесело пробурчал Андрей Семенович, но послушно последовал за Жизневым.

В банке произошло чудо. Правда, сначала в ответ на просьбу Андрея Семеновича клерк скорчил кислую гримасу, будто ему в рот попал лимон. Но, услышав слова Жизнева о предстоящей операции и необходимости оплаты, банковский служащий мгновенно взял трубку и начал кому-то звонить. Из немецкой тарабарщины Дымов понял два слова: «операция» и «завтра». Повесив трубку, клерк взял паспорт и обе кредитки Андрея Семеновича, стал что-то распечатывать. Одновременно он спрашивал Жизнева, что и где завтра будут делать. Услышав фамилию Майер, он просиял и произнес успокаивающе:

– Вы знаете, в прошлом году Майер удалял простату моему дяде. Он на год моложе вас, герр Дымов, а причина операции была такой же. Рутинное мероприятие, скажу я вам. Через две недели дядя уже был дома. Сейчас он работает и гораздо активнее, чем до операции.

Вручив Андрею Семеновичу требуемую сумму, клерк выскочил из-за конторки, тепло и сердечно пожал руки обоим визитерам и пожелал удачной операции, а также осторожности после нее.

– Эх, была бы с собой бутылка нашей водки, я с радостью подарил бы ему, – сказал расчувствовавшийся Дымов.

– Подарите, Андрей Семенович, подарите потом, – успокаивающим тоном произнес Жизнев, а потом добавил: – А вообще, он просто добросовестно выполнил свои обязанности.

– А ведь он мог бы послать нас в ближайший пункт Western Union, – сказал Дымов. – Впрочем, что об этом говорить? Давайте лучше просто сходим в Nordsee и предадимся чревоугодию. В больнице, несмотря на прекрасное меню, которое нам демонстрировала сегодня фрау Кирштенмайер, такого, как там, все равно не дадут.

После роскошного пиршества в рыбном ресторане они оплатили операцию и уже сытые и довольные около двух часов чаевничали в палате Андрея Семеновича. По пути в палату успели узнать у врача-анестезиолога, что при переливании крови вероятность заражения СПИДом составляет 1: 10 000 000.

– Это много или мало? – спросил Андрей Семенович Жизнева.

– Это ничто, хотя и не ноль, – сообщил доктор.

– Ладно, – ответил Дымов, стараясь представить себе величину угрозы. – Будем надеяться, что я успею получить кровь у 9 999 999-го.

На том и разошлись.

Около четырех часов в палату вошел профессор, за ним – весь цвет клиники: старший врач, лечащий врач Андрея Семеновича, мистер Тобол, старшая медсестра Марта и дежурившая в тот день медсестра красотка Даниела.

– Ну, как дела? – обратился герр Майер к Дымову. – Не собираетесь сбежать сегодня вечером, ускользнув от бдительного ока Даниелы?

– Профессор, – потупившись, сказал Андрей Семенович, – я, несомненно, сделаю это, если вы раскроете мне секрет, как я могу оставить вам свою простату, а сам сбежать? Если вы знаете способ, давайте я помогу вам его запатентовать. Мне как автору ста пятидесяти изобретений это нетрудно. И вы станете миллиардером, да еще нобелевским лауреатом.

Тут все увидели, что профессор Майер, «человек в футляре», умеет смеяться, к тому же раскатисто.

– Увы, мне не стать миллиардером, я не знаю такого секрета, – улыбаясь, признался мэтр.

– Ну тогда мне некуда бежать, профессор.

– Слушайте, он мне нравится, – заметил Майер. – Кстати, герр Жизнев, вы хотите посмотреть, как мы будем лишать простаты вашего веселого друга?

– Я мечтаю об этом, профессор.

– Тогда я жду вас завтра в 9.00 в своем кабинете. Вместе и пойдем. Вашего друга привезут в операционную к 8.00. Раньше 9.30 нам там делать нечего.

Энергично пожав руки Дымову и Жизневу, профессор развернулся и вместе со «свитой» через секунду исчез.

После ухода представительной делегации в палате на несколько минут воцарилось молчание. Андрей Семенович и Жизнев пили чай, каждый думал о своем.

Наконец Дымов не выдержал:

– Слушайте, Александр Владимирович, я всегда думал, что меня трудно удивить, но, как говорится, век живи – век учись. Ну взяли у меня кровь на анализ, увидели PSA выше нормы – значит, я действительно болен. Кроме того, здесь сделали ксерокопию моего паспорта, кассирша записала номер моей кредитки и так далее. Со мной все ясно. Но вы-то? Ни паспорта, ничего – одна визитка. И вас спокойно пускают в святая святых – операционную. Где их служба безопасности?

– Есть много, друг Горацио, на свете, – начал Жизнев, но тут в дверь постучали. Стук был тихий, но настойчивый. Затем дверь открылась, и в палату вошел медбрат.

– Извините, господа, что побеспокоил, но через пять минут я хочу принести господину Дымову легкий ужин, – объявил он. – А после ужина нужно заняться приготовлением к операции.

– Слушайте, есть совсем не хочется, – сказал Дымов.

Мысль о еде вызывала у него рвотный рефлекс.

– Надо, Андрей Семенович, – жестко перебил его Жизнев. – Тем более что много не принесут, и еда будет легкая, диетическая. Завтра вам есть точно не дадут. Так что поешьте, для моего спокойствия.

– Когда вы говорите таким тоном, Александр Владимирович, я могу делать только одно – выполнять. Кстати, когда они будут готовить меня к операции?

– После ужина вам дадут таблетку снотворного, чтобы вы спали до утра сном младенца.

Было около шести вечера. Дымов понимал, что ему пора прощаться с доктором. Впереди – ужин, подготовка к операции, а еще нужно сделать несколько звонков.

– Спасибо вам огромное, дорогой мой человек. Езжайте и отдохните от меня, – сказал он Жизневу. – У меня к вам всего одна просьба и один вопрос. Положите, пожалуйста, пятьдесят евро на мою телефонную карточку, а еще объясните мне такую вещь. Босс сказал, что меня заберут к 8.00, а вы с ним подойдете к 9.30. Я буду ждать вас полтора часа или операцию мне будет делать кто-то другой?

– Вы мне верите, Андрей Семенович? – сурово спросил Жизнев.

– Больше, чем себе.

– Тогда не волнуйтесь. Сидеть и ждать вам не придется, вы будете спать. Операцию вам будет делать сам Майер. Если хотите, потом я в деталях расскажу вам, что происходило.

– Увольте от подробностей, – взмолился Андрей Семенович. – Принесите мне карточку, я постараюсь сделать все как можно быстрее. И спать.

Через час, покончив с ужином и санитарными процедурами, Дымов попросил у медбрата разрешения 30 минут поговорить по телефону. Тот скорчил недовольную гримасу. Тогда Андрей Семенович извинился и умоляющим тоном сказал:

– Ну хотя бы двадцать минут.

И, не дожидаясь ответа добродушного медбрата, схватился за трубку.

Звонок заму дался легко. Андрей Семенович просто сказал, что завтра с утра будет занят и сможет позвонить только вечером. Затем они быстро обсудили завтрашние неотложные дела. Это делалось по отработанной годами схеме. Зам прекрасно справился бы и сам, но так уж повелось, так что же менять обычай?

Тактичный Анатолий не задавал вопросов, и через пять минут разговор был закончен.

Потом Андрей Семенович позвонил Верной Норе, коротко рассказал о последних событиях, затем грубо прервал ее, несомненно, искренние пожелания и повесил трубку. Можно было и не звонить Норе – особого смысла в этом не было. Просто он оттягивал разговор с женой. Зачем лишний раз ее дергать?

Ему многое хотелось сказать Вере. Вспомнить, как много лет назад они познакомились и вместе шли по жизни. Надавать уйму советов, поговорить о дочках и внучке. Но сейчас нельзя вести такие беседы – жена могла что-нибудь заподозрить. Два труднейших месяца нести эту жуть в себе и провалиться в последний вечер было бы не только безумием, но и преступлением по отношению к жене.

Поэтому, несмотря на активно выражаемое медбратом недовольство, Андрей Семенович посидел немного с закрытыми глазами, собрался с мыслями и только после этого набрал домашний номер. Минут десять он рассказывал жене, как сегодня утром они с Жизневым поехали в старинный немецкий город, где их принимал крупный банкир. Самозабвенно врал, перечисляя блюда, которые подавали во время обеда, и рассказывал, как потом им с доктором повезло: в местный костел приехал мастер настраивать старинный орган, их по блату пустили в церковь, и они слушали изумительный концерт – Бах, Бетховен, Гендель. В общем, супер и впечатлений, как говорится, выше крыши. Кроме того, с органистом они обменялись визитными карточками.

– Я пригласил его приехать вместе с женой в Петербург, на фестиваль «Белые ночи», а он обещал пригласить нас с тобой на концерт органной музыки, который состоится в Кельнском соборе. Поедем? Ты же любишь органную музыку, моя дорогая.

– Конечно, поедем. Ты только береги себя, – своим обычным, спокойным и ласковым голосом сказала жена.

«Теперь надо скороговоркой сообщить, что завтра удалю аденому. Здесь это делают амбулаторно. Пойду в поликлинику очень рано, поэтому с утра звонить не буду и, если устану, позвоню утром следующего дня. Затем нужно плавно выйти из разговора. Спрошу, как продвигаются дела с уроками вождения. Жена и дочка обожают эту тему, обсудим ее, а там можно и закончить».

Иногда Дымову казалось, что жена давно его «расшифровала», все поняла и просто поддерживает его игру – чтобы ему было легче. Но в предоперационный день он боялся даже думать об этом.

Повесив трубку, Андрей Семенович еще минут десять лежал без сил. Затем он подумал, что хамом даже в его состоянии быть не стоит. Вышел в коридор, нашел в сестринской медбрата, принял большую зеленую таблетку снотворного и через десять минут спал, как после приема пол-литра водки с весьма скромной закуской…

Андрей с закадычным другом Мишей спешат на пляж. Они только что приехали в Коктебель, сняли комнату (курятник, где зимой у хозяйки живут гуси с курами), схватили купальные принадлежности – и бегом к морю. Двадцатипятилетние, налитые силой, энергией, желаниями и надеждами на светлое будущее два младших научных сотрудника приехали в Крым. Планов – громадье.

И вот заветный пляж с излучающими зной загорелыми телами женщин. Через одну – Софи Лорен и Мэрилин Монро, огромные возможности для курортного романа.

– Так, – хищно оглядывая пляж, сказал Мишка. – Расходимся – ты направо, я налево. Смотрим, где лежат не самые уродливые девушки, будем надеяться, не сверхтяжелого поведения и чтоб без всякой мужской одежды рядом. И далее – как обычно.

– Подожди-подожди, – прервал друга Андрей, – посмотри-ка налево. Вон те две цыпочки – прелесть же? И мужчин рядом не видно. У меня глаз-алмаз, даром что очки ношу. В атаку!

Через минуту друзья лежали рядом с двумя очаровашками, как выяснилось москвичками, и спрашивали, о чем таком интересном благородные леди читают в своих толстых журналах. Но, как только молодые люди выступили с предложением устроить сегодня вечером из их «люкса» избу-читальню, Андрея кто-то начал трясти за плечо.

«Муж, что ли, из Москвы прилетел проверить состояние пояса верности супруги», – подумал Андрей Семенович и проснулся.

Над ним стоял вчерашний медбрат и тряс его за плечо:

– Пора просыпаться, герр Андрей. Уже семь утра, а в 7.45 вы должны отправиться на вашу маленькую операцию. Но до этого вам нужно принять душ и выпить таблетку снотворного. В общем, у нас масса дел. А если мы не будем готовы через пятнадцать минут, старший врач может прийти в операционную раньше вас. И тогда сестра Даниела получит строгий выговор, а то и вылетит с работы. Так что скорее в душ, – тараторил югослав (как потом выяснилось) на своем жутком английском.

На ватных ногах Андрей Семенович побрел в ванную и под несмолкающие причитания медбрата с трудом совершил требуемое. После горячего душа вроде стало полегче.

Ровно в 7.45 открылась дверь и в палату вошла красотка Даниела в компании с прыщавым юношей, похожим на школьника-стажера. «До чего же они пунктуальные», – не то с одобрением, не то с завистью подумал Андрей Семенович.

– Доброе утро, герр Дымов, – сказала обворожительная Даниела. – Сейчас мы отвезем вас в операционную. Можете не беспокоиться: для нашего профессора эта операция – рутинная процедура. Завтра утром вы уже будете бегать по коридорам и смотреть на женщин своим жадным раздевающим взглядом. Так, как умеете только вы.

И она опять улыбнулась ему изумительной, чарующей улыбкой. В это время стажер что-то делал с кроватью, и она превратилась в каталку, которую они вместе с Даниелой тихонечко вывезли в центр комнаты.

– Зачем меня везти, Даниела? – возмутился Андрей Семенович. – Я и сам дойду до операционной, да еще и вас на руках донесу.

– Я бы с радостью воспользовалась вашим предложением, но боюсь, что за ваш подвиг профессор лишит меня работы. А вы ведь не возьмете меня на содержание, не правда ли, герр Дымов? Вы все здесь только обещаете, а когда выписываетесь, забываете о нас, бедных девушках. Так что, если вы не хотите мне плохого, лучше думайте о лечении. А вот после операции носите на руках, сколько пожелаете.

Тут Даниела подошла ближе, наклонилась над ним и показала свой алый язычок с двумя вставленными в него небольшими металлическими сережками. Андрей Семенович чуть не задохнулся от терпкого запаха духов, смешанного с ароматом кожи этой молодой и божественно красивой женщины.

– Даниела, общение с тобой нужно прописывать каждому, кто отправляется на операцию, – сказал он, но тут же поправился: – Нет. Не каждому, а лишь избранным счастливчикам. Ладно, поехали! С тобой можно и в Антарктиду, не то что в операционную.

И Андрей Семенович в изнеможении упал на подушки. Общение с этой очаровательной чертовкой отняло у него много сил. «С такой девушкой точно нужно разговаривать до наркоза, – думал он, – а можно и вместо него».

По всей вероятности, он на какую-то долю секунды заснул. Проснулся, почувствовав, что его кровать поехала, и тут же сообразил: нужно позвонить жене. Он просто обязан сказать ей что-то хорошее и очень теплое, поблагодарить судьбу за то, что она свела их вместе, дать какие-то указания, посоветовать что-нибудь на тот случай, если сегодня… В общем, ясно, что «если сегодня». Дымов разозлился на себя и истошно, прилагая огромные усилия, чтобы открыть глаза, закричал:

– Стой!

Кровать остановилась, и он увидел над собой полные ярости глаза Даниелы.

– Что-нибудь случилось, герр Дымов? – злобно спросила она. – Вы не поняли, что должны быть в операционной ровно через девять минут? Может, вам приспичило в туалет? Или вы испугались и хотите отказаться от операции? Такое бывает.

«Господи, – подумал Андрей Семенович, – куда делась очаровательная чертовка, и как она сумела так быстро превратиться в мегеру? Может, она с самого начала была ею? И весь этот ласковый, ни к чему не обязывающий треп входит в оплаченный больничный сервис?»

– Мне надо срочно позвонить домой, – жестко, даже грубо заявил он. – Надо, – властно повторил он, причем это было сказано тем непреклонным тоном, которого до ужаса боялись его сотрудники, потому что знали: если возразить шефу в те минуты, когда он говорит таким голосом, можно и выговор схлопотать.

Однако это был не его кабинет, где он привык к подчинению, а глаза Даниелы по-прежнему излучали бешеную ярость. Но в какой-то момент профессионализм победил эмоции, она махнула рукой и с показным безразличием сказала:

– Ладно, звоните. Только быстро.

И тут его с трудом двигающиеся, заторможенные снотворным извилины сумели породить здравую мысль: «Что же я делаю? Получив такой звонок накануне операции, жена все поймет, и два месяца мучительной конспирации коту под хвост. Нет, жене, да еще заплетающимся языком звонить нельзя. Может, позвонить на работу?»

«Да пойми ты, – вдруг напомнил ему о себе внутренний голос, – нельзя тебе ни с кем разговаривать в состоянии медикаментозного сна. Все, проехали!»

И тут Андрей Семенович понял, что внезапное желание кому-нибудь позвонить есть не что иное, как попытка вопреки обстоятельствам продолжить повседневную жизнь.

«Так, надо с этим заканчивать», – злясь на самого себя, подумал он и нечеловеческим усилием растянул губы в подобострастной улыбке:

– Простите, фрейлейн Даниела. Извините меня, если можете. Никуда звонить я, конечно, не буду. Я схватился за телефонную трубку, чтобы как можно дольше любоваться вашей красотой, которая достойна кисти великих мастеров. Поехали, и еще раз извините.

«Как быстро меняется выражение ее лица, – размышлял Андрей Семенович, медленно плывя по коридору на своем ложе и изо всех сил стараясь не думать, пройдет ли он еще когда-нибудь здесь своими ногами. – Минуту назад была мегера мегерой, а сейчас сияет, хоть на обложку глянцевого журнала», – мелькнуло в голове Дымова, и он заснул.

Когда очнулся, увидел, что лежит на столе. Поза была неудобной, и он попытался привстать. Не получилось.

«Чертово снотворное, – подумал он, – валит с ног не хуже стакана водки.

Помогите мне», – закричал он, но из горла вырвались какие-то унизительные кряхтящие звуки. Услышав их, над ним захлопотал бородатый мужик в зеленой униформе, и Дымов опять провалился в сон.

Очнувшись, он долго не мог понять, где находится. Минуть пять, пока мозг просыпался, Андрей Семенович лихорадочно пытался вспомнить, с кем он вчера так надрался, что находится в отключке даже на следующее утро. Повертел с трудом двигающейся шеей: комната, мало похожая на гостиничный номер, в которых ему часто приходилось ночевать. Странное приглушенное освещение. Так, а на чем он лежит? Это какой-то подвешенный к потолку гамак, а не кровать. И рядом висит еще один такой же, и в нем лежит мужчина. Сосед начал вдруг скорострельно пукать. Дымов засунул руку под одеяло. Что за трубка торчит из его стратегически важного органа?! Господи, да ведь это палата реанимации. А трубка – катетер, из которого лениво течет моча, смешанная с кровью. Значит, операция прошла! Андрей Семенович окончательно проснулся. Нужно срочно позвонить жене. Где, черт возьми, телефон, обещанный фрау Кирштенмайер? И он попытался кого-нибудь позвать.

«Помогите мне», – крикнул он, но это был не крик. Пересохшее горло явно не было приспособлено для нормальной речи. Что же делать? Вставать опасно: еще оторвешь трубку вместе с важнейшим мужским органом. Нет уж! Лучше попытаться чуть-чуть смочить горло слюной. Может, тогда получится закричать.

Вдруг, словно услышав его глухое сипение, в палату вошел Жизнев. Его сопровождали незнакомые Дымову врач и медсестра.

– Ну как вы, Андрей Семенович, проснулись? – спросил Жизнев, подойдя к кровати. – А то я пришел вас будить. Пора просыпаться. Кстати, хочу сказать, что вы попали в правильное место. Во время операции возникла сложная ситуация, и старший врач применил штуку, которая меня потрясла. Поверьте, это было нечто! За свою жизнь я присутствовал, наверное, на пятистах подобных операциях, не меньше, но такого не видел. Так что все в порядке. Вы – молодец, и все позади.

– Какой сейчас день и сколько времени? – спросил Андрей Семенович.

– Утро субботы, дорогой, начало восьмого. Вы проспали часов двадцать. Не волнуйтесь, вашей жене я позвонил. А если хотите, можете сами ей позвонить прямо сейчас.

– Конечно, хочу, только, если можно, глоток воды, чтобы не скрипеть по телефону.

– Да сколько угодно. Сейчас организуем.

После стакана воды голос стал получше, и Андрей Семенович позвонил домой:

– Заинька, уже все в порядке. Меня сейчас, вернее, часа через три, когда придут врачи, выпишут, и мы с Александром Владимировичем уедем в гостиницу. А там перекусим и, может быть, в театр на оперетту сходим, – самозабвенно врал он.

На просьбу жены побыть хотя бы до понедельника в больнице, он важно ответил, что тут здоровых людей в больницах не держат. Однако он поговорит с врачом и только ради нее, может быть, на несколько дней и останется в больнице. Он поговорил о чем-то с дочкой, но усталость и желание спать сказывались все больше. Надо было прощаться:

– Пока, позвоню позже.

Он отдал трубку медсестре.

– Пока не засыпайте, – попросил Жизнев. – Сейчас вы должны что-нибудь съесть и выпить стакан чая. Фрау Кирштенмайер распорядилась, чтобы вам заварили не из пакетика, а в чайнике, как вы любите.

– Я боготворю эту женщину, – мгновенно оживился Андрей Семенович.

Перспектива выпить настоящего чая придала ему сил.

– Потом вы поспите, а часа в четыре мы со старшим врачом вас разбудим и, если все будет нормально, отвезем в палату. Дальше нужно будет поправляться и лететь домой. Принимается?

– Я двумя руками «за», но есть одно «но». Есть не могу. Гадкое какое-то ощущение во рту. И потом, я никогда не ем немытым, а в ванную меня сейчас вряд ли пустят. Так что…

Жизнев нетерпеливо перебил его:

– Послушайте, вы домой хотите?

– Даже отвечать на этот вопрос не буду.

– А с катетером вы долго хотите гулять?

– Как вы думаете, Александр Владимирович? Кроме того, что это крайне неудобно, еще и унизительно. Кстати, когда из меня вынут эту штуку?

– Если все будет нормально, через двенадцать дней.

– Значит, в следующую среду, – мгновенно подсчитал Андрей Семенович.

– Да, но только если вы будете делать все, что положено пациенту после такой операции. Короче, есть будем?

– Будем, – с досадой ответил Дымов.

– То-то же. Кстати, судя то тому, как быстро вы вычислили день, когда снимут катетер, вы отходите от наркоза абсолютно нормально.

– Я же должен был понять, когда смогу предстать перед Даниелой и фрау Кирштенмайер галантным кавалером, а не зассыхой с трубочкой.

– Я понял, Андрей Семенович, для вас это мощный стимул. Но пора переходить к делу.

Жизнев позвал медсестру, которая, оказывается, сидела в этой же комнате, в темном углу, за пультом, больше похожим на кабину трансконтинентального авиалайнера. Она подошла, почитала, что написано на доске, закрепленной над кроватью Андрея Семеновича, и сказала: «Аллес гут». Потом вытащила из кармана халата телефонную трубку и дала кому-то указания.

Минуты через три в палату вошла еще одна медсестра. Она катила перед собой тележку с двумя подносами. На них лежало несколько влажных салфеток, а также одноразовая зубная щетка, маленький тюбик зубной пасты и две чашки с водой.

В четыре руки медсестры протерли его потное тело сначала мокрым полотенцем, а потом насухо. После этого он сам вытер руки и лицо горячей влажной салфеткой и осушил мягкой махровой тканью. Наконец, вместо мокрой, соленой рубашки женщины надели на него чистую и сухую. Одна из медсестер нажала кнопку пульта, и изголовье гамака начало подниматься.

– Удобно? – спросила медсестра, подняв спинку градусов на сорок пять.

– Отлично, – подтвердил Андрей Семенович, наслаждаясь чистотой, удобством и профессиональным отношением к себе.

Из тележки выдвинули полку – как в самолете, и на нее поставили принадлежности для чистки зубов. Ощущая огромное удовольствие и прилив сил, Андрей Семенович долго водил щеткой во рту, освежая его от последствий наркоза.

– Теперь можно и поесть, Александр Владимирович, – потянувшись, сказал он.

И тут же перед ним, как в сказке, «по царскому велению и по моему хотению», появился поднос с маленькими баночками йогуртов, маслом, творогом, сметаной, двумя плавлеными сырками и несколькими кусочками обычного сыра, хлебом, булкой, джемом. В общем, всем тем, что должен есть человек после серьезной операции.

– По указанию фрау Кирштенмайер вам специальным способом заварят чай, – сказала одна из медсестер.

И ему действительно принесли чай, причем не в белой больничной чашке, а в красивом заварном чайничке, рядом с которым на подносе стоял стакан в красивом подстаканнике. Лепота! Живем, господа!

И тут, как черт из табакерки, появился аппетит. Да и как ему, спрашивается, не появиться, когда такой поднос. А до этого две симпатичные, по-немецки во всех нужных местах упитанные молодайки так умело поработали мокрыми и сухими мохнатыми полотенцами!

– Молодцом! – сказал Жизнев, все это время с удовольствием наблюдавший за возрождением Андрея Семеновича. – Теперь отдыхайте, а я пошел. До вечера, – попрощался доктор.

В этот момент дверь широко раскрылась, и в палату вошел профессор, за ним – три-четыре врача и две медсестры, в том числе Даниела.

– Здравствуйте. Ну как вы? – серьезно спросил Майер.

– Профессор, это я вас должен спросить, как я. Лежу тут и жду, когда вы что-нибудь мне скажете. Ведь вы здесь босс, а я ваш подчиненный, – слегка развязно сказал Андрей Семенович.

У него было такое ощущение, что от вкусного завтрака и крепкого свежезаваренного чая он немножко опьянел. Он и в самом деле был пьян – ощущением освобождения от двухмесячных страданий.

Профессор усмехнулся, поглядел на висевшую над изголовьем кровати Дымова доску, потом о чем-то спросил медсестру и наконец сообщил:

– Вы – хорошо.

И вдруг добавил по-русски:

– Молодец.

Это прозвучало так смешно, что рассмеялись сначала Андрей Семенович с Жизневым, а потом весь эскорт. Последним улыбнулся герр профессор. Он пожал Андрею Семеновичу руку, подошел к соседу-пердуну, поговорил с ним, а затем направился к выходу. Эскорт сделал поворот кругом, и все поспешили за профессором. Лишь Даниела на секунду задержалась, показала Дымову язык, вытянула вперед руки (мол, поноси-ка меня на руках), подмигнула, повернулась и ушла.

«Эх, встретилась бы ты мне в другом месте, а главное, в другое время, – подумал Андрей Семенович, – показал бы я тебе. Да, видать, не судьба. И к счастью, наверное».

По-видимому, сил у него действительно было не много, так как, не сумев (точнее, не успев) сказать и слова Жизневу, он мгновенно заснул.

Проснулся, похоже, не сам. Наверное, его разбудил Жизнев.

– Надо ответить на вопросы старшего врача, Андрей Семенович. Вы уж извините, что пришлось потревожить. Как вы себя чувствуете?

– Очень даже ничего, Александр Владимирович. Сил вроде прибавилось, – сжимая и разжимая руки в кулаки, ответил Дымов.

Жизнев о чем-то поговорил с врачом и огласил решение немецкого эскулапа:

– В реанимации вам делать нечего. Едем в палату. Только сейчас старший врач вытащит вам из живота… – и Жизнев произнес какой-то медицинский термин.

– Ой, а что за банка воткнута в мой живот? – изумился Андрей Семенович.

Он только сейчас заметил эту небольшую баночку с наконечником. Она процентов на двадцать была заполнена сероватой жидкостью. Подойдя к кровати, врач левой рукой уперся ему в живот, а правой резко выдернул банку. Тут же появились два здоровых санитара, отсоединили пациента с кроватью от многочисленных шлангов и трубочек, а затем превратили гамак в каталку и повезли его в палату.

Он лежал и думал, что арифметика хоть и точная наука, но далеко не всегда. Например, расстояние от его палаты до операционной точно такое же, как расстояние в обратную сторону. Но вчера даже сквозь сон он каждой клеточкой своего тела чувствовал, как длинна и изнурительна дорога. В тот момент у него не было часов, он не знал времени «переезда», но было ясно, что его везли долго, очень долго. А обратный путь занял минуты три, и уж точно не более пяти. Ходили люди, было много света. Просто удовольствие.

Палата показалась ему люксом в каком-нибудь «Хилтоне». А вид из окон на горящий багрянцем сад! Вот уж точно, осенняя пора – очей очарованье.

«Да, – подумал Дымов, – иногда и осень бывает весной. Написать бы как-нибудь книгу „Из осени в весну“. Ладно, хватит фантазировать, а то еще, не дай бог, рехнусь».

Из лирического состояния его вывел спокойный и рассудительный голос Жизнева:

– Андрей Семенович, сейчас начало шестого. Через час вам принесут ужин. Не обильный – нормальный. Вам нужно будет что-нибудь съесть. Немного, но это обязательно. Вы же технарь, должны понимать: человеческий организм – тот же завод, и после капремонта его нужно запускать заново. Если вы хотите в туалет по-большому и сможете это сделать сами – делайте. Если нет – позовите медсестру, она подаст вам утку. Стесняться не надо, это естественные вещи.

Андрей Семенович упрямо покачал головой:

– Показаться перед какой-нибудь Даниелой немощным засранцем? Никогда! Поползу, но сам.

– А вот ползти не надо, Андрей Семенович. Но не беспокойтесь, судя по вашему состоянию, вы справитесь. Только будьте осторожнее с катетером. Когда поужинаете, можете звонить по телефону сколько хотите, но лучше часиков в восемь ложитесь спать. Надо «выспать» наркоз. А завтра утром вы позавтракаете, и мы с вами начнем ходить: не менее 30 минут будем прогуливаться утром и час вечером. Это необходимо, чтобы избежать послеоперационных осложнений. Вот такие наши планы на завтра, то есть на воскресенье. А в понедельник утром мы будем гулять уже час. Во вторник и среду добавим еще полчаса. И так далее. Договорились?

– Конечно, договорились, Александр Владимирович. А кишку, которая продолжает мое мужское естество, нельзя снять пораньше? – умоляюще спросил Андрей Семенович.

– Скажите спасибо, если у вас все заживет через двенадцать дней, и не гневите Всевышнего, пожалуйста.

– Все понял, молчу, – смиренно произнес Дымов.

– Не хотите узнать, как проходила операция? – совершенно другим тоном спросил Жизнев. Похоже, он почувствовал, что был слишком резок, и пытался сгладить впечатление.

– Ой, не надо, пожалуйста. Давайте без сексуальных подробностей. Цел – и хорошо.

– А чего вы сейчас хотели бы больше всего, Андрей Семенович?

– Прежде всего, снять катетер. Но, так как это невозможно, перейдем сразу ко второму пункту. Я хочу попить свежезаваренного чая, который мне с собой дала жена, и с хорошей черной шоколадкой. Причем заварить чай нужно в специальном чайничке, который жена мне тоже положила в чемодан. Но я все это сделаю сам, так как заваривание чая – одновременно искусство и сложный технологический процесс.

С этими словами Андрей Семенович по привычке спрыгнул с кровати. Он даже не закричал, а заскулил и одновременно взвыл от боли. Причем боль была пронизывающей, всепроникающей и беспощадной. Что-то впилось в тело и рвало его на части, как акула беспощадными челюстями рвет попавшего в ее пасть пловца. Катетер! Конечно, он. В подтверждение акульей природы этого устройства в приемную емкость хлынула густая струя крови.

Подскочивший Жизнев схватил Дымова, словно ребенка, и стал успокаивать:

– Что вы, миленький мой, разве так можно? Вам нужно беречь себя. Ну? Сядьте на кровать, сейчас станет полегче. Давайте я вам чайку заварю. Спокойнее, мой дорогой, все будет в порядке.

Боль отступала. Медленно и тяжело, но отступала.

– Александр Владимирович, подождите, я сам заварю чай. – Дымов вытолкнул из себя эти слова прикушенными до крови губами и жестким, как напильник, языком.

Осторожно, как ребенок, который учится ходить, поддерживаемый Жизневым, он добрел до чемодана, нашел там чайные принадлежности, и минут через десять они чаевничали за больничным столиком.

Да, крепкое существо человек!

После чая потолковали еще полчаса ни о чем, потом Жизнев решительно сказал:

– Теперь спать, Андрей Семенович. Я уйду пораньше, но не потому, что мне надоело ваше общество, а потому, что так надо. Вам нужно отдохнуть, поспать. Я разрешаю вам сделать вечерний звонок жене, а потом на боковую.

– Подождите, – чуть не подпрыгнул Дымов. – А моему заму? Ему необходимо позвонить. Подчиненные должны знать, что их шеф в полном порядке.

– Мы поступим следующим образом, – не терпящим возражений тоном сказал Жизнев. – Вы сейчас идете в ванную и делаете все, что положено делать перед сном, затем я помогаю вам улечься в постель и найти удобное положение, после чего выхожу на пятнадцать минут. Через пятнадцать минут, если вы еще не закончите говорить, я забираю у вас телефонную карточку и все ваши мобильники, и мы прощаемся до восьми часов утра. Договорились?

– Договорились, Александр Владимирович. Смотрите, а вы щедрый человек. Я думал, дадите мне минут пять, а то и три.

– Андрей Семенович, извините, я совсем забыл. Еще в пятницу вам звонила какая-то Нора, спрашивала, как у вас дела. У нее был очень взволнованный голос.

– Это не какая-то Нора, а моя Верная Нора, Александр Владимирович. Можно даже сказать, подруга дней моих суровых и голубка, ничуть не дряхлая моя.

– Еще вот что, – сказал, улыбнувшись, Жизнев. – Если вам что-то понадобится, ничего не делайте сами. Не стесняйтесь, вызывайте медсестру. Тут это не считается предосудительным.

Через двадцать минут Дымов спал сном младенца.

Он безобразно заснул сразу после того, как начался ученый совет, на котором должен был выступать в качестве оппонента. Он понимал, что, если окружающие заметят его спящим, неминуем вселенский позор, и пытался проснуться. Но однообразный шум за окном и приглушенный свет в зале не позволяли ему это сделать. И каждой клеточкой своего тела боясь захрапеть в переполненном зале, он, тем не менее, все глубже погружался в блаженную нирвану сна.

Вдруг в зале зажегся свет, и громкий голос профессора Майера спросил:

– Как дела, мистер Дымов? Как вы себя чувствуете?

С трудом пробравшись сквозь тернистые заросли пробуждения, Андрей Семенович открыл глаза. Господи, он в своей палате, в Вюрцбурге. И вокруг его кровати целый сход во главе с профессором. Тут и старший врач, и его палатный доктор Тобол, и пара медсестер. На заднем плане он увидел Жизнева.

Огромным усилием воли Дымов заворочал языком, напоминавшим напильник с крупной насечкой:

– Все отлично, герр профессор, если не смотреть на цвет жидкости, которая вытекает из трубочки – той, что воткнута в мой стратегически важный орган.

Профессор снял маску вечной серьезности и вполне человеческим голосом спросил:

– А вы знаете, что было написано на кольце царя Соломона?

– И это пройдет, – уже почти проснувшись, ответил Андрей Семенович. – Но, господин профессор, я бы хотел, чтобы именно это «удовольствие» прошло как можно скорее.

– Если все будет в порядке, на двенадцатый день катетер вам будет не нужен.

На этом, сказав дежурное «увидимся», он повернулся и увел за собой свиту.

Андрей Семенович машинально посмотрел на часы. Было 7.15.

– Здравствуйте, Андрей Семенович. Вы уже проснулись или просто спите с открытыми глазами? – с легкой усмешкой спросил Жизнев, глядя на недоуменно-заспанное лицо Дымова.

– Вы можете мне объяснить, зачем профессор к семи утра в воскресенье явился ко мне в палату? Да еще не один, а со «свитой»? Чтобы спросить, как у меня дела, и услышать, что все гуд? Лежал бы себе в койке со своей фрау или пил кофе с молоком на теплой кухне.

– Таким уж он уродился. В смысле гены у него такие. И поэтому, замечу вам, он – общепризнанный мировой авторитет в области урологии. Вы знаете, какой у него индекс цитируемости? Кстати, прошу обратить внимание на состав пациентов – полный интернационал, скажу я вам. А все потому, что ранним воскресным утром профессор не лежит со своей фрау в уютной постели, а уже в 6.30 сидит в ординаторской и смотрит, как прошла ночь в его клинике. Кстати, вон там у входа стоит его новенький BMW последней модели, купленный тысяч этак за сто евро. И это тоже результат того, что каждое воскресенье рано утром он уже на работе. Впрочем, ничего нового я вам не сказал. Все о том, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда. В Одессе за такую «оригинальную» мудрость меня забросали бы гнилыми помидорами.

Жизнев на какое-то время замолчал, но, видимо, эта тема волновала его, и он продолжил:

– Знаете, Андрей Семенович, ведь Майер приезжал бы в воскресенье на работу и на трамвае, а не на личном BW, как сейчас. Он давно работает не за деньги. В молодости, наверное, хотел сделать карьеру, добиться определенного имущественного статуса, а потом уже нет. Ведь ему лет шестьдесят – шестьдесят пять. Он мог бы спокойно уйти на пенсию, при этом в материальном плане его жизнь не пострадала бы. Да вообще ни с какой стороны. Ни по условиям проживания, питания, лечения, отдыха. Однако он работает, летает на конгрессы, выступает, встречается с коллегами, пишет интересные статьи, готовит подрастающее поколение. Смотрите сколько у него учеников! Да что я вам это говорю! И ведь вы сам – такой же. Дай вам сейчас огромную сумму денег, ушли бы с работы? Зная, что хватит с избытком и вам, и детям, и внукам? Что вы скажете на это, Андрей Семенович?

– Что я вам скажу, Александр Владимирович? Что ж я вам скажу? Деньги – это, конечно, хорошо, и даже очень. Не будь денег – не лежать бы мне сейчас в одноместной палате люкс, не делал бы мне операцию профессор Майер и, кто знает, каким был бы результат операции. А поскольку ни у меня, ни у близких мне людей нет возможности получить медицинскую помощь такого уровня бесплатно (дай Бог, чтобы она никогда никому не понадобилась), я буду работать ради денег. Это несомненно. Но только ли ради них?

Андрей Семенович задумался.

Он вдруг вспомнил, как тридцать лет назад ему предложили должность начальника отдела в банно-прачечном бюро при горисполкоме с окладом в целых триста рублей. Он отказался, хотя в то время получал сто тридцать рублей, а триста были для него сопоставимы с доходами Рокфеллера. Но уж больно неинтересно было заниматься прачечными. Слава Богу, он не клюнул на деньги.

– Как бы получше сформулировать. Вы, Александр Владимирович, застали меня врасплох своим вопросом. Наверное, в любой ситуации я, как сейчас и происходит, работал бы за интерес, при этом старался бы заслуженно получать достойные деньги. Подчеркну: заслуженно. А если бы ничего не получилось…

Андрей Семенович опять задумался.

– А если бы не получилось, я стал бы еще больше стараться совмещать интерес к работе и ее результативность. В общем, мне нужно подумать, чтобы ответить. Хотя, наверное, ответ ясен и сейчас. Пока скажу одно: я боюсь быстро состариться без интересной работы, а это меня страшит. Деньги же вторичны.

– Я понял, Андрей Семенович. Интересный у нас получился разговор. Теперь пойдем гулять: вам нужно вставать на ноги. Когда вернемся, я положу еще 20 евро на ваш телефон, а потом уеду. Вечером вернусь: по глазам вижу, двадцатник – это вам на пару часов. Все, пошли работать.

Начались серые больничные будни. Утром – обход профессора со «свитой», потом умывание, обремененное дьявольским устройством, именуемым катетером, и завтрак. После этого минимум час разговоров с женой и офисом, потом обязательная полуторачасовая прогулка с Жизневым. Далее – процедуры, обед, сон, снова прогулка, телефонные разговоры и сон.

Так незаметно прошло три дня. В среду утром, почти сразу после обхода, в палату к Андрею Семеновичу ввалился его лечащий врач – доктор Тобол.

– У меня для вас хорошие новости, герр Дымов, – радостно сообщил он. – В нашем исследовательском центре изучили удаленную у вас предстательную железу. Плохая ткань обнаружена только в глубине железы, по крайней мере не ближе трех миллиметров от поверхности. Так что, в общем, вам нечего бояться.

Андрей Семенович не понял, о чем идет речь, но на всякий случай обрадовался за компанию с симпатичным доктором, начал благодарить его и приглашать в Петербург на белые ночи, обещая не формально, а по-дружески показать город.

Как только доктор ушел, Андрею Семеновичу позвонили с работы, и он забыл об этом разговоре. Вспомнил через несколько месяцев, уже дома, когда пришел на консультацию к Жизневу.

– Слушайте, Александр Владимирович, а чего Тобол так радовался результатам анализа моей вырезанной простаты? – шутливо просил он.

– Вы что, не понимаете? – набросился на него Жизнев. – Это значит, что операцию провели вовремя, и после нее делать ничего не надо. Я не буду говорить вам, что обычно делают после удаления простаты, если это запущенный случай, а то вы приметесь разыскивать что-нибудь деревянное, чтобы постучать. А у меня, бедного российского врача, нет денег, так что в кабинете все из пластика.

Андрей Семенович вспомнил, как Марина предложила ему представить себе, что в багажнике его автомобиля лежит граната, которая в любой момент может взорваться. Какое счастье, что он избавился от этой мерзости в своем теле, пока она его не разрушила.

И снова уныло потекли серые больничные дни. Все бы ничего, но мучил катетер: малейшее неосторожное движение, на которые Дымов был мастер, – и адская боль пронзала весь живот, а потом быстрым потоком перетекала в ноги. Моча в приемнике сразу краснела, и Андрей Семенович, испуганно матеря себя, думал: «Что же я делаю? Не даю ране затянуться. Получается, сам отдаляю момент, которого так жду, – избавления от пыточного устройства внутри меня». Эта мысль терзала его с той же безжалостной силой, с какой катетер мучил мочевой пузырь.

После того как Тобол объявил, что операция была проведена очень своевременно, Андрей Семенович спросил доктора, когда снимут катетер. Тот сказал, что через неделю будет сделан анализ, который покажет, как срослись ткани, и, если выяснится, что все в порядке, его стратегически важный орган тут же освободится от устройства, которое Андрей Семенович про себя называл мочесосом.

Дымов начал просить сделать анализ не через неделю, а дней через пять. Он даже приготовился завести свою вечную пластинку с песней о том, что на нем все заживает, как на собаке. Но доктор одарил его таким красноречивым взглядом, что стало ясно: торг неуместен.

Тогда Андрей Семенович приготовился умножить число дней на двадцать четыре часа, а полученную величину – на шестьдесят, чтобы узнать количество минут, оставшихся до избавления, и следить, то и дело поглядывая на часы, как приближается свобода.

Исполнение этих планов остановила мысль о том, что ускорять время – тяжкий грех. Власть над временем принадлежит высшей силе, в эту область человеку вмешиваться нельзя. Так что Андрей Семенович смирился с необходимостью терпеливо ждать назначенного срока и, по наущению Жизнева, прогуливался по коридору из конца в конец, причем каждый день старался увеличивать количество «челночных рейдов» хотя бы на два.

Однажды, примерно дней через десять после операции, он, проснувшись, почувствовал прилив сил в каждой клеточке тела. Резко вскочил и тут же взвыл от боли, причиненной мочесосом. Выждал минуты две – слезы вроде бы прошли. Помывшись, он решил до завтрака нагулять аппетит. Тщательно рассчитывая каждое движение и нежно обнимая штангу, на которой висел мочесборник, он фланировал (если то, чем он занимался, можно назвать вальяжным словом «фланирование») из одного конца коридора в другой.

Раньше он шагал, неотрывно глядя себе под ноги. Лишь изредка они с Жизневым обменивались короткими репликами. Но в это утро к нему впервые после операции вернулось желание глазеть по сторонам, перебрасываться с незнакомыми людьми ничего не значащими фразами, а уж медсестер, особенно молоденьких, он и вовсе не пропускал без комплимента.

Вот на горизонте появилась Даниела, и, забыв про висящий на боку позорный мешок, заполненный дурно пахнущей жидкостью желтовато-красного цвета (именуемой в народе ссаками), Андрей Семенович стал приглашать красотку в Петербург, обещая носить ее на руках по красивейшим местам великого города. А на прощание искупать ее в ванне, наполненной «Абрау-Дюрсо» – любимым игристым последнего русского императора Николая II. Кстати, на самом деле последним императором России был не Николай II, а его брат Михаил II, который отрекся от престола в пользу народа. А знает ли фрейлейн, почему Михаил II не захотел быть императором всея Руси? Только потому, что рядом с ним не было такой женщины, как Даниела. Ради нее каждый мужчина точно согласился бы на любую работу – даже руководить такой непростой страной Россией.

Даниела хохотала, слушая Андрея Семеновича, кокетливо прикасалась к нему своим соблазнительным плечиком и говорила, что согласна не только приехать и выкупаться в ванне с вином, но даже стать императрицей.

Вдруг она закричала:

– О, мой Бог! Я тут с вами болтаю – ведь разговаривать с таким мужчиной одно удовольствие, – а мимо нас уже два раза проходила старшая сестра Марта. А она…

Тут Даниела, дотянувшись до его уха, шепнула:

– А она – большая стерва. – И вдруг лизнула его в ухо своим горячим до невозможности язычком. – Понимаете, если она заложит меня фрау Кирштенмайер, я вылечу с работы быстрее, чем вылетает пробка из бутылки «Абрау-Дюрсо». И вы тут же забудете меня, негодник. Так что я побежала работать. Но я все равно вас люблю.

Привстав на цыпочки, Даниела звонко чмокнула его в небритую щеку, чуть коснувшись ее зубками, и стремительно унеслась прочь.

«Господи, как глупо устроены мужики», – думал он, несясь по коридору в обнимку со штангой и подвешенным к ней мочеприемником. Проходя мимо зеркала, висевшего в коридоре, остановился и посмотрел на себя. «Ну и зрелище: увидишь – упадешь и не встанешь. А туда же, за Даниелой. Ну куснули тебя в щеку, старый мудак, ну и что, думаешь, молодость вернулась, древний ты хрен с пластиковой трубкой в члене?»

Он пытался вернуться к обычному состоянию, но душа пела. Как это ни смешно, как ни странно, он снова чувствовал себя тем востребованным человеком, каким был до момента, когда прозвучали страшные слова Жизнева: «Из двенадцати анализов у вас два плохих». Прекрасно понимая комичность ситуации, Дымов, тем не менее, запрыгал козликом – насколько позволяла его привязанность к штанге с мочесборником – в конец коридора, где призывно мелькнула туго обтянутая белым халатиком попка Даниелы. И так ему было славно, так хорошо, что он на мгновение забыл, что в этом здании находятся не только смазливые кусающиеся медсестры, но и менее счастливые люди.

Женщина с измученным и заплаканным лицом, пулей выскочившая из палаты, чуть не сбила его с ног. Она прижалась лбом к оконному стеклу, и слезы полились из ее глаз. Она плакала молча, раскачиваясь всем телом в бессильном отчаянии, и казалось, что это отчаяние создало вокруг нее сферу, к которой невозможно приблизиться.

Андрей Семенович остановился. Восторженное кобелиное состояние, в которое его привела Даниела, мгновенно исчезло. Пересилив себя, он решил дотронуться до этого сгустка человеческого горя.

– Простите, я могу вам чем-нибудь помочь? – обратился он к женщине.

Она отрицательно покачала головой и намертво сжала губы, видимо боясь снова расплакаться.

Через несколько секунд женщина тихо сказала:

– Помочь мне нельзя. Муж уже три дня ничего не ест. Сегодня он попросил вызвать сыновей. Мне никто не может помочь, никто.

Последние слова она произнесла звенящим шепотом, в который ушла энергия готового сорваться с губ крика. Пот прошиб Андрея Семеновича, будто он зашел в общественную парную.

Он пробормотал: «Извините», развернулся и уныло заковылял в свою палату, раздумывая о том, как легко девальвируется значимость молодых аппетитных попок при столкновении с настоящим человеческим горем.

Захотелось лечь: на то, чтобы сидеть, стоять и, тем более, ходить, не было сил. Андрей Семенович решил воспользоваться своим правом больного, от которого он пугливо отказывался ранее, позвать сестру и попросить перестелить кровать.

Минуты через три в палату маленьким колобком вкатилась старшеклассница, проходившая в клинике альтернативную повинность.

– Юля, дорогая, пожалуйста, перестели постель, а то мне штанга мешает, – ласково, даже слегка униженно попросил Андрей Семенович.

– Вы сами должны перестилать постель, так как вы – ходячий больной, – услышал он в ответ на свою нижайшую просьбу.

– ОК. Больше у меня никаких просьб нет, – раздраженно сказал Дымов и с напором добавил: – Ты свободна.

А про себя подумал: «Вот сука малолетняя. Имела бы уважение – если не к тому, что я после операции, так хотя бы к возрасту. Ладно, и вправду сам справлюсь».

Он начал неловко натягивать пододеяльник на одеяло. За этим занятием его застал Гриша, массажист, зашедший попить искусно заваренного Андреем Семеновичем чайку. Говорил, что хороший чай помогает ему вспомнить искренне и горячо любимую, но навсегда покинутую Россию.

По профессии Гриша был зубным техником. Лет десять назад он эмигрировал из Москвы в Германию. И, освоив профессию массажиста, неплохо устроился на новой родине. Он работает, жена тоже – воспитателем в детском саду, а дочка ходит в школу. Купили квартиру, машину. Правда, в рассрочку, а машина маленькая и подержанная, но все равно неплохо, если довольствоваться только этим и не желать большего.

А Гриша имел все основания и желать, и иметь больше. У него был талант: кончики его пальцев будто сами притягивались к больным местам на теле пациента, и боль выдавливалась из организма. У Андрея Семеновича после операции часто болела шея, и Гриша, как волшебник, за несколько минут приводил ее в норму. В благодарность Дымов пытался совать ему деньги, но безуспешно. Гриша делал большие испуганные глаза и свистящим шепотом говорил:

– Майер уволит, если узнает.

Объяснять ему, что Майер не узнает, так как в стукачестве Андрей Семенович за свои пятьдесят семь лет ни разу замечен не был, смысла не имело. Поэтому для себя Дымов решил, что, если все будет нормально, после выписки он подарит Гришке бутылку дорогого коньяка.

В самом начале их знакомства Гриша рассказал Андрею Семеновичу, что придумал новую гимнастику для больных, перенесших операцию по удалению простаты. У тех, кто занимается ею регулярно, меньше чем за две недели прекращается неконтролируемое мочеиспускание. Дымов предложил Грише помощь с оформлением патента для последующей продажи методики, но инициатива уперлась в фирменное Гришино: «А зачем?»

– Зачем? Денег получишь, твою мать, – взорвался Андрей Семенович. И в первый раз в жизни в ответ на заманчивое предложение получить денег услышал нечто новое:

– У меня и так все есть.

– А больным помочь не надо? Чтобы не ссали под себя? – закричал Андрей Семенович, но, встретив удивленный взгляд Гриши, понял, что иногда лучше молчать, чем говорить.

Однако массажист ничуть не обиделся и продолжал пару раз в день приходить в палату к Дымову побаловаться чайком и покалякать.

Когда они начали чаевничать в этот раз, не отличающийся проницательностью Гриша вдруг спросил:

– Андрей Семенович, что вы сегодня такой встрепанный?

Чтобы избавиться от обиды на малолетнюю засранку, Дымов рассказал Грише о своей нижайшей просьбе к Юле и ее хамском отказе. Услышав это, Гриша остолбенел и с минуту о чем-то думал. Потом поблагодарил за чай, сказал, что забыл о делах, и метеором вылетел из палаты.

«Дернул же черт за язык, – досадовал на себя Дымов. – Обиделся на меня парень, посчитал барином. Небось думает сейчас: „Ишь, новый русский приехал, постель за собой застелить не может!“»

Он услышал робкий стук в дверь и раздраженно крикнул: «Come in!» В палату вошла целая делегация. Ее возглавляла старшая сестра Марта с огромной вазой фруктов, следом плелась зареванная Юля, а замыкал шествие смущенный Гриша. Марта остановилась перед Андреем Семеновичем и срывающимся голосом сказала:

– Уважаемый господин Дымов! От лица всей нашей клиники и лично профессора Майера приношу извинения за безнравственный поступок нашей практикантки Юлии. Мы хотим, чтобы этот случай не остался в памяти и ваше дальнейшее пребывание в нашей клинике было таким же приятным и сладким, как эти фрукты.

Закончив монолог, Марта поклонилась и поставила вазу на стол.

– Что касается Юлии, я уверена: этот случай послужит молодой особе хорошим уроком и подобное не повторится. А теперь, Юлия, немедленно извинись и убери постель господина Дымова, – громко, как на плацу, рявкнула Марта.

Плачущая Юля попыталась что-то ответить, но рыдания и волнение сделали свое дело, так что у малолетней засранки вместо слов изо рта вырывалась лишь отчаянно-громкая икота. Воцарилось молчание, нарушаемое только звуками, издаваемыми молодой дурой.

Дымов хотел сказать, что это ерунда и не нужно затевать сыр-бор – все равно плохое воспитание в Юлином возрасте уже не исправить. Но он вовремя понял, что таким выступлением испортит торжественность момента. Поэтому сдержанно поблагодарил Марту, сказал, что ценит Юлино раскаяние и что, если постель будет убрана, он лично будет считать инцидент исчерпанным.

Юля стрелой метнулась к его постели, и через минуту моральное раскаяние девицы обрело материальные формы. Марта еще раз извинилась, аккуратно пнула Юлю, задав направление движения в сторону дверей, и Андрей Семенович остался в палате с Гришей.

Тут Дымов дал волю бурлившим в нем чувствам:

– Что ты наделал, чудак на одну букву? Маму твою за ногу, – он орал так, что бедный Гриша вздрогнул. – Знаешь, что ты натворил? Эта дура малолетняя теперь может меня ночью придушить. Или еще хуже – ошпарит мне яйца кипятком. Или дернет за эту гребаную трубку и вырвет катетер вместе с моим мужским достоинством. Потерю яиц в моем возрасте пережить, вероятно, можно, но только не мужского достоинства! – Андрей Семенович вытянутым пальцем правой руки уперся что было сил в Гришину грудь, пригвоздив его к бельевому шкафу.

Припертый к стенке, испуганный Гриша жалким шепотом сказал:

– Я не мог поступить иначе. Если бы я не сообщил о дурном (так и сказал: «о дурном») поступке Юлии старшей сестре или любому другому руководителю, меня, в соответствии с подписанным контрактом, тут же уволили бы. И ничто бы не спасло. Меня просто вышвырнули бы на улицу.

Андрей Семенович хмыкнул и отошел от Гриши, осторожно волоча за собой штангу с висящим на ней постыдным пакетом желто-розового цвета.

– Чудны дела Твои, Господи, – вырвалось у него.

Только через минуту, после того как Андрей Семенович отъехал от Гриши, бедный перепуганный массажист снова обрел возможность говорить:

– Вы не думайте, что я доносчик. Просто, устраиваясь на работу, мы подписываем контракт, в котором сказано, что, если действия персонала приводят к ухудшению положения больного в клинике, мы обязаны немедленно доложить об этом руководителю сотрудника, причиняющего вред пациенту. Если мы не делаем этого, подлежим увольнению, это не обсуждается и не может быть прощено. Я вас уверяю, что, если бы я ничего не сказал Марте о случившемся, а она узнала бы о грубости Юлии и о моем молчании, меня уволили бы в течение двух часов. Отмечу, что мы с Мартой – почти друзья, и я бесплатно делаю массаж, который ей очень помогает. Но это не сыграло бы никакой роли, и меня уволили бы, потому что Марта подписала точно такой же контракт. Ее за нарушение тоже выгнали бы, хотя Майер очень ее ценит. Если я причинил вам неприятности, прошу прощения. Видит Бог, я этого не хотел. Но долг превыше всего.

Непривычный к таким длинным монологам Гриша затих, но вдруг встрепенулся и с видимым усилием выпалил еще одну фразу:

– Поверьте, вы можете не бояться – Юля ничего вам не сделает. Наоборот, теперь она будет прыгать вокруг вас, как дети вокруг новогодней елки в ожидании подарка. И еще раз извините меня.

Закончив речь, Гриша протяжно вздохнул.

– Это ты меня извини за матюги – нервы совсем никуда стали с этой простатой. Так что ты на меня не обижайся. Ведь ты хотел как лучше, а я на тебя наорал. Сейчас заварю хорошего чайку, и давай утопим этот неприятный инцидент в благородном растворе прекрасного «Липтона». Забыли – и еще раз прости за грубость.

После ухода Гриши Андрей Семенович долго сидел, тупо глядя на еловую ветку за окном. Он думал о происшествии с Юлей, но мысли были какие-то аморфные. Предательство всегда отвратительно. Даже в первом классе, когда учительница рассказала о «благородном» поступке Павлика Морозова, он не спрашивал себя, смог бы предать отца во имя, как ему тогда казалось, великой идеи. Для него был один ответ: нет. Кстати, он не сомневался и в обратном. Даже если бы он сделал что-нибудь очень плохое, отец скорее пожертвовал бы собой, чем предал его. Любовь к сыну – та, что больше любви к собственной жизни, была заложена в натуре отца. И, наверное, так должно быть у каждого нормального человека.

– Почему вас это удивило? – спросил Жизнев, когда Андрей Семенович поведал ему об инциденте с Юлей. – Сотрудник не выполняет должностную инструкцию, вот Гриша и доложил старшему по службе. Прошу отметить – не заложил, а доложил. И старший по команде отреагировал правильно. Я думаю, молодая засранка больше никогда так не поступит. А вы за хамство собираетесь одарить ее коробочкой конфет. Правда ведь, собираетесь?

– Ну собираюсь, – без энтузиазма ответил Андрей Семенович.

– Вы зря это делаете, – возмутился Жизнев. – За свинские действия надо давать по пятаку. Это же ваше выражение, не правда ли, Андрей Семенович?

– Не мое, а моей соседки по даче, но я с ним полностью согласен. А коробку я ей собираюсь подарить из-за страха перед ней как человеком, от которого в моем нынешнем положении что-то зависит. Этот страх сидит в каждом советском человеке, а значит, и во мне. Но согласитесь, Александр Владимирович, в нашей системе здравоохранения подобное не могло случиться.

– Тем хуже для нашей системы здравоохранения, Андрей Семенович, – усмехнулся Жизнев. – Но я могу вам сказать, что в моей клинике было бы то же самое. Да-да, не улыбайтесь. Человек, нарушивший должностную инструкцию, у меня тоже вылетел бы с работы за пять минут. А все почему? Потому что я безжалостно ломаю все уродливое, что есть у нас. И, прежде всего, я сломал это в себе. А вы пытаетесь насадить нашу систему даже в Германии. Так что, я считаю, не президент виноват, что сестра в частной клинике может послать больного, а хозяин этой клиники и пациент, который боится или ленится донести эту информацию до хозяина. Кто у нас тут неправ, Андрей Семенович?

– Конечно, я. Однозначно.

– То-то же! Советую вам выдавливать из себя раба, и не по капле, а поинтенсивнее. И для этого не надо ходить по пустыне сорок лет, как Моисей. В эпоху космонавтики и Интернета все нужно делать гораздо быстрее. Кроме того, я уверен, что пройдет немного времени, и в российской системе здравоохранения будут тоже увольнять сотрудников, причиняющих зло больным. И это станет рядовым явлением, а не чем-нибудь из ряда вон выходящим. Вот увидите, дорогой Андрей Семенович, так будет, и очень скоро.

И еще скажу я вам, мой дорогой Андрей Семенович, – Жизнева явно завел разговор о российской медицине. – Качество и разнообразие услуг растет. Если в 1990-х годах этот процесс шел достаточно медленно, то, начиная с миллениума, он значительно ускорился. Может быть, все идет не так быстро, как хотелось бы, но движение к лучшему есть, и за четыре года прогресс заметен. Уверяю вас, что через десять – пятнадцать лет, если существующая стабильность сохранится, невыполнение просьбы пациента, что мы сейчас наблюдаем в благополучной Германии, и в России станет невозможным. Даст Бог, мы с вами еще застанем времена, когда больные начнут ездить на лечение не только из России в Германию, но и в обратном направлении.

– Слушайте, Александр Владимирович, есть предложение. У меня припасена бутылка водки. Закуски навалом: я свой больничный паек целиком не съедаю, и от того, что вы приносите, тоже остается. Давайте по пятьдесят грамм за качественную систему здравоохранения у нас в стране, и чтобы жить в эту пору прекрасную пришлось бы и мне, и вам. Разрешаете?

– По такому поводу, да под хорошую закуску семьдесят грамм разрешаю.

– Тогда поехали, – сказал Андрей Семенович, и через пять минут напряжение было снято веками проверенным способом.

Так пролетел еще один день после операции. До среды, когда должен был решиться вопрос о проклятом катетере, оставалось три дня. Это так много…

Главная трудность состояла в том, что завтрашний день был воскресным, и те три часа, которые он обычно тратил на рабочие звонки, в расписании не значились. Слоняться по коридору надоело. Погода стояла такая, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Гриши в клинике не было. Жизнева Андрей Семенович упросил не приезжать – должен же быть у Александра Владимировича хоть один выходной. В общем, жесть, как говорил один приятель.

После обеда Дымов решил поспать. Но не тут-то было – сон не шел.

«Почему такая несправедливость? – думал Андрей Семенович. – В рабочий день после обеда приходится даже кофе пить, а тут, казалось бы, спи себе до вечера, так нет же – не получается».

Неловко повернувшись, он задел штангу ногой, и она полетела на пол. Молнией мелькнула мысль: «Сейчас натянется шланг, и тогда…» Он бросился на пол вслед за штангой, чтобы компенсировать силу натяжения. Ему удалось это сделать лишь частично.

Боль была ужасной, но, главное, оскорбительной. Лежа на полу рядом с растекающейся лужей мочи, он буквально выл от бессильной обиды на себя и отсутствия возможности быстро подняться с гребаного больничного пола, от собственной ничтожности в данный момент. А что может быть более оскорбительным для уверенного в себе, состоявшегося, уважаемого человека, чем осознание собственной ничтожности, граничащей с полной недееспособностью?

Вонючий ручеек желтоватого цвета медленно, словно гадюка, подкрадывался к его лицу. Дымов понял, что, несмотря на боль, нужно встать: мордой в свое дерьмо – хуже любой боли. Он осторожно собрал себя в кучку и сначала сел, обнимая штангу с моческладом, «как жену чужую», а затем, опираясь на тумбочку правой рукой, встал. Сердце работало быстрее, чем пламенный мотор, а боль бушевала в нижней части живота. Зато он не попал в собственное дерьмо. Это победа, а быть победителем всегда приятно.

Минут через пять, сидя в позе нахохлившегося воробушка на кровати, он почувствовал, что боль почти ушла. Однако сил радоваться не было. Перед ним стояла еще одна трудная задача: убрать вонючую лужу с пола. Стоило коснуться пальцем звонка, и через несколько минут в палате было бы чисто. Но после этого он перестал бы быть самим собой. А ведь худший вид измены – измена себе самому.

Прошло еще минут двадцать, и пол стал чистым. Уборка далась бы Андрею Семеновичу с большим трудом даже в том случае, если бы он не таскал на себе проклятый мочесос: больно пузо большое, сгибаться трудно. А с мочесосом и того хуже. Но он сделал все сам, и это для него было очень важно.

Как он хотел, чтобы его кто-нибудь пожалел, ласково погладил по голове! Но рядом никого не было, да и быть не могло. Конечно, он мог бы позвонить жене, но это было запрещено для него теми правилами, которые он установил сам себе много лет назад. И тут он сообразил, что есть человек, перед которым почему-то (так вышло по жизни) он мог быть слабым. Как же он раньше не догадался позвонить Верной Норе?

– Нора, я больше не могу. Этот чертов мочесос, эта долбаная установка довели меня до ручки. Временами мне хочется вырвать его из себя собственными руками, не думая о последствиях. Ты слышишь меня, Нора? – едва не заревел он.

Дымову показалось, что связь нарушилась. Но он тут же понял, что ошибся. Видно, Нора всхлипнула сначала, услышав его вопли, но справилась с собой.

– Андрюшенька, миленький, потерпи еще немножко. Пара дней – и ты станешь свободным человеком. Будешь разгуливать по клинике и, по своему обыкновению, флиртовать со всеми сразу.

Надо отдать должное Норе, она уловила, что ему требовалось: легкий пустой треп. И через час Андрей Семенович забыл о своем цирковом прыжке вслед за штангой. Теперь его волновало другое. До того времени, когда хитрый анализ определит, можно ли снять катетер, оставалось часов сорок. И прожить их нужно было так, чтобы не сойти с ума от мысли, что будет, если таскать мочесос придется еще какое-то время. В конце концов, Андрей Семенович просто запретил себе думать на эту тему, и это стало спасительным лекарством для него.

Наступило утро среды. Вроде бы он и сам себя успокаивал, и Жизнев накануне успокаивал, приводя статистику, которая доказывала, что скорость заживления тканей после таких операций, какую перенес Андрей Семенович, довольно высокая. Но все-таки на душе было неспокойно.

Наконец 10.00. Нежно обняв штангу, Андрей Семенович двинулся в кабинет УЗИ. В кабинете он увидел доктора Тобола, оживленно обсуждавшего что-то (по-видимому, личное) на немецком языке с другим врачом.

Андрей Семенович терпеливо ждал, матеря их обоих про себя на чем свет стоит. Жизнев, видя, как вибрирует Андрей Семенович, вмешался в разговор докторов:

– Коллеги, посмотрите на господина Дымова. Он от волнения энергию производит, почти как ваши ветряки.

Все расхохотались, даже Андрей Семенович из вежливости хихикнул. После короткой паузы его положили на стол, вкололи в вену контрастное вещество и начали водить скользким датчиком аппарата УЗИ по животу. Через пять минут был вынесен вердикт: здоров. Значит, уже сегодня он освободится от чудесного изобретения человеческого гения, именуемого катетером.

Андрею Семеновичу помогли встать со стола, и врачи вместе с Жизневым тут же принялись увлеченно беседовать на медицинские темы, забыв о пациенте. Возмущенный таким наглым отношением к своей измученной персоне, Андрей Семенович заверещал, обращаясь, в основном, к Жизневу:

– Да освободите же меня, наконец, от гребаного мочесоса! Не могу я больше его терпеть.

На немецких эскулапов крик его израненной души не произвел никакого впечатления. Лишь Жизнев на секунду отвлекся от дискуссии:

– Андрей Семенович, идите в палату. Катетер снимут после обеда.

И, предвосхищая бурную реакцию на свои слова, добавил:

– В каждом монастыре действует свой устав, и не в наших силах его изменить, даже если очень хочется.

Время снова остановилось. Чего только не делал Андрей Семенович за эти четыре часа, с кем только не поговорил! Голодный, измученный ожиданием, он стоял в центре палаты, когда в дверь неторопливо вплыла представительная делегация: старший врач, доктор Тобол и медсестра Кристина.

«На колени, что ли, броситься перед ними, – подумал Андрей Семенович. – Так ведь мочесос не даст».

Дымова завели в туалет. Он не стал смотреть, какие манипуляции выполняет медсестра, но уже через несколько секунд услышал слова старшего врача: «Вы свободны». Посмотрел вниз и увидел, что его тело отделено от штанги-мучительницы.

Врачи заставили Андрея Семеновича выполнить несколько движений и вынесли «приговор»:

– У вас не будет самопроизвольного мочеиспускания.

«Господи, до чего же прекрасные слова! Почему я не слушался родителей и не учился музыке? Может, написал бы на них песню», – начал растекаться мыслью по древу Андрей Семенович.

Он хотел расцеловать всю врачебно-сестринскую бригаду, но не тут-то было. Им предстояло обойти палат двадцать. И, кроме того, для них его освобождение от мочесоса не было событием. Не успел он сказать и двух слов, как их и след простыл.

– Ну, что скажете, свободный мужчина? Чего больше всего хотите сейчас? Наверное, Даниелу увидеть? – с ехидной улыбкой спросил Жизнев.

– Вот и не угадали, дорогой мой человек. Больше всего я хочу помыться жесткой мочалкой. Стоять под душем, драть свою кожу, как дерут кожу врага, и не бояться – вы слышите – не бояться задеть долбаную штангу и испытать приступ такой боли, от которой темнеет в глазах и едва слезы не льются. Это в пятьдесят-то семь лет! Слушайте – и еще я хочу выйти из этого заведения как можно скорее.

– А это идея, – одобрительно улыбнулся Жизнев. – Сегодня, наверное, уже не получится, а завтра, то есть в четверг, можно попробовать.

– Давайте прикинем, что нам нужно сделать, – Андрей Семенович присел на кровать, делая это очень осторожно, как хорошо выдрессированный щенок. Но тут же вспомнил, что свободен, черт возьми, от дурацкой связи со штангой, и грохнулся на постель так, что она жалобно заскрипела.

– Во-первых, я хочу сделать подарок профессору. Что Николаич дарил после операции?

– Тут все стандартно, Андрей Семенович.

Жизнев развалился в кресле и глядел на него с нескрываемым удовольствием.

– Надо купить золотые запонки или заколку для галстука, причем на определенную сумму, не больше и не меньше. Надеюсь, вы понимаете, почему.

– Конечно, понимаю, – бодро отрапортовал Дымов. – Меньше нельзя, потому что он профессор, а не медбрат. А если больше, я поставлю его в неловкое положение, так как за меня ему и так заплачено. Хорошо, с профессором мы решили. Я буду очень вам признателен, если вы подберете что-нибудь из золота на небольшую сумму. Теперь – фрау секретарша. Для нее у меня есть маленькая палехская шкатулочка. Как думаете, подойдет?

– Андрей Семенович, вы решили устроить из этой клиники нашу районную поликлинику? Может, еще конвертик кому-нибудь сунете в карман халата? Что за пережитки социализма!

– Вы знаете, Александр Владимирович, к социализму у меня, как ни странно, двоякое отношение. С одной стороны, не за что его любить, а с другой… Если отблагодарить человека, который меня спас, называется социализмом, считайте, что я – ярый социалист. Кстати, я неправильно выразился. Майер – один из руководителей команды, которая меня спасла. Вы тоже меня спасли. Даже больше, чем герр профессор.

– Ну ладно, – сказал Жизнев. – Вы в этом вопросе главный, так что делайте как хотите.

– Нет, Александр Владимирович, я вам кое-что скажу. Смотрите, секретарша профессора должна устроить меня в какую-нибудь палату. Они все здесь приблизительно одинаковые – большие, удобные и хорошие. Но она поступила иначе, помните? С ее слов, выбрала лучшую палату, которую специально держала для меня несколько дней. Может быть, это и неправда. Но в тот момент мне было радостно, что вдали от близких кроме вас у меня есть человек, который заботится обо мне чуть больше, чем положено по долгу службы. Дальше – в предоперационный день она рассказала о том, как я буду звонить домой из реанимации, очнувшись от наркоза. То есть она мне, как само собой разумеющееся, сказала, что после операции будет обычная жизнь. Вы понимаете – будет жизнь! Поэтому я и хочу, чтобы кроме денег, часть которых придет к ней в карман, она получила от меня маленький сувенир и вспоминала меня с таким же хорошим чувством, с каким я буду вспоминать ее.

– Наверное, вы правы. По-человечески я прекрасно вас понимаю, – сказал Жизнев после некоторого раздумья.

– Тогда идем дальше, Александр Владимирович. Гришу-массажиста я спрошу, сколько стоит бутылка коньяка, который он хотел бы иметь в своем баре, и отдам ему эту сумму. Кто-то мне сказал, что в сестринской стоит баночка для мелочи, чтобы там всегда был чай, кофе и сладости. Сестры кладут туда, кажется, по 10 евро в месяц. Туда я тоже что-нибудь положу. И вроде бы на этом все обязательства можно считать выполненными. Согласны вы со мной, Александр Владимирович?

– Если принять вашу точку зрения на взаимоотношения пациента с медицинским персоналом, наверное, да.

– Тогда за дело, Александр Владимирович.

Дымов пружинисто вскочил с кровати и в первую секунду жутко испугался, что его накроет волна боли (кажется, у Павлова это называется условным рефлексом), но вспомнил, что он свободен (сво-бо-ден!!!), и радостно рассмеялся.

– Александр Владимирович, если можно, давайте я составлю список даров, а вы съездите и купите. Я схожу к секретарше и попрошу ее устроить нам завтра аудиенцию у профессора для решения формальностей. Может, я что-то еще должен.

– Сомневаюсь, Андрей Семенович, – возразил Жизнев. – Во-первых, как правило, страхуя себя, в больнице при госпитализации насчитывают сумму с большим свободным запасом (своеобразный депозит). И, во-вторых, вы выписываетесь на день раньше, поэтому, скорее всего, они вернут вам какую-то сумму.

– Думаете, вернут? – удивился Андрей Семенович.

– Не думаю, а уверен. Иначе просто быть не может, – почему-то с вызовом в голосе ответил Жизнев. – Буду у вас завтра утром, а вечером, пожалуй, поработаю. Сейчас я поеду, с вашего разрешения. Но перед этим зайду к кому-нибудь из боссов и попрошу выписать вас завтра. И смотрите, так как вы уже без катетера, да еще с отдельной палатой люкс, не набросьтесь на кого-нибудь ночью. Вам нужно недельки две, по крайней мере, воздерживаться от «скоротечных огневых контактов».

– Ой, Александр Владимирович, слушайте, хорошо, что вы напомнили. Купите, пожалуйста, самую большую, дорогую коробку конфет лично для Даниелы, а то еще скажет, что все мужики – сволочи, bastards. Я ей очень благодарен: ведь ни к чему не обязывающим трепом она помогала перенести все мои почти двухнедельные тяготы. Так что пусть кушает шоколад, милая девочка.

– Ну, Андрей Семенович, хорошо же вам Майер операцию сделал – ничего, видать, лишнего не вырезал, если вы и Даниелу вспомнили.

– Да бог с ней, с Даниелой. У меня еще одна идея. Завтра, то есть в четверг, я рассчитываю отсюда выйти. Билеты у нас на воскресенье. Что мы будем делать два дня в этом городишке? Давайте я попрошу секретарей перебронировать билеты на пятницу. Хорошая идея?

И они, не сговариваясь, хором протянули:

– Ведь к семьям хочется.

Как только Жизнев уехал, чтобы ничего не забыть, Андрей Семенович записал на бумажку перечень вопросов, которые ему предстояло решить перед отъездом. Набралось целых восемнадцать пунктов. Он подумал, что слишком много, стал перечитывать и понял, что добрая половина написанного относится к рабочим делам, которые нужно решать, по крайней мере, на будущей неделе, и что он занес их в список автоматически. Это позволило ему сделать для себя важный вывод: он снова в обойме.

Часам к восьми Дымов почувствовал жуткую усталость и, отказавшись от ужина, завалился спать. Последняя мысль, которую лениво гонял по извилинам засыпающий мозг, была о том, что только после двухнедельной жизни с катетером можно осознать всю прелесть сна без него.

Последние дни, уже прооперированный, он спал очень плохо, часто просыпался и думал, какой будет жизнь после случившейся с ним напасти и каким станет он сам. Андрей Семенович понимал, что два последних месяца сильно его изменили. А в эту ночь он не проснулся ни разу и, посмотрев на часы, присвистнул: проспал целых двенадцать часов, чего с ним никогда не случалось, даже в детстве.

Он встал под душ, но не почувствовал той радости и свободы, которую испытал вчера, будучи едва освобожденным от мочесоса. «До чего быстро человек привыкает к хорошему, – подумал Андрей Семенович. – Вот я принимаю душ, как в обычный рабочий день, и уже не на седьмом небе от счастья».

Он взглянул на часы и начал быстро делать то, что в обычной жизни делал каждое утро: бриться, завтракать, прикидывать план действий на день.

Вошедший с двумя пакетами Жизнев был искренне удивлен, увидев Андрея Семеновича при галстуке и в пиджаке, сидящим за столиком и что-то лихорадочно записывающим в своем ежедневнике.

– Вы собираетесь на какую-то важную планерку? – с долей иронии спросил Жизнев.

– Нет, Александр Владимирович, просто составляю план работы на понедельник, чтобы ничего не забыть. Меня почти месяц не было на месте, – отрешенно произнес Дымов. Мыслями он, несомненно, был уже в своем кабинете.

– Андрей Семенович, миленький, Майер вас сейчас выпишет, но я, лечащий врач, еще не выписал вас в понедельник на работу.

– А что, нельзя? – растерялся тот.

– Да можно-можно, неуемный вы человек. Но сейчас идите и поработайте часок Дедом Морозом. Только сильно не увлекайтесь, в 11.00 нам нужно быть у профессора. Из уважения к нам обоим, он, несмотря на занятость, выделил для встречи целых 30 минут. До или после этого нам необходимо подойти к секретарше. Так что идите и больше получаса около Даниелы не фиксируйтесь. Кстати, держите себя в руках, а то у нее сегодня юбка выше всяческих, скажем так, сил, а у вас еще швы не зажили.

Дымов схватил оба пакета и пулей вылетел в коридор. Даже спина перестала болеть. Он любил делать подарки, искренне считая, что дарящий получает большее удовольствие, чем одариваемый. И все пошло в привычном для него порядке:

– Ой, зачем?

– Ой, спасибо!

– Не нужно было, но все равно очень приятно!

– Зачем вы беспокоились?

Чему тут удивляться: даже святые любят, когда им приносят, а не когда у них уносят.

И только с Даниелой все получилось иначе. Увидев огромную коробку швейцарского Lindt’a, она испуганно то ли сказала, то ли спросила:

– Зачем? Я слышала, вы сегодня выписываетесь.

– Как тебе не стыдно, Даниела? Ты так много для меня сделала. Видя твою красоту и молодость, я понимал, что у меня нет другого выхода, кроме как выздороветь. Для меня было очень важно предстать перед тобой не с вонючим отвратительным катетером, а так, в пиджаке и при галстуке. Хотя между нами возрастная пропасть, и мужчины моего поколения должны вызывать у тебя только исторический интерес.

– Герр Дымов, разве возраст имеет значение? Мужчины вашего поколения, как мне кажется, умеют не только любить, но и ухаживать. Спасибо огромное за этот знак доброго отношения ко мне. Можно я вас поцелую – как любимого мужчину?

Не дожидаясь ответа, она на мгновение прижала его к себе, и у Андрея Семеновича замерло под сердцем.

– Даниела, дорогая, я же, наверное, для тебя – как старое, пропахшее нафталином платье. Ты можешь мне рассказывать что угодно, но у меня перед глазами стоит очередь из молодых высоких красавцев, добивающихся твоего расположения и желающих пригласить тебя в любую точку земного шара.

– Не надо, господин Дымов. Они умеют приглашать только на ужин, а пригласить на завтрак уже не в состоянии.

Тучка, опустившаяся на лицо Даниелы, показала, что эта тема для нее достаточно грустная и болезненная.

Желая выйти из неудобного положения и сделать девочке приятное, Дымов молча протянул ей свою визитную карточку и серьезно сказал:

– Если ты решишь когда-нибудь приехать в Петербург, позвони мне заранее, дней за пять. В твоем распоряжении будет машина с водителем. И хотя у меня всегда мало времени, я приглашу тебя на завтрак в лучший ресторан города без последующего приглашения на ужин.

Он взял ее руку, нежно поцеловал, потом осторожно поцеловал девушку в губы и сказал:

– У тебя все будет в порядке, Даниела. Ты найдешь достойного мужчину.

Желая сменить тему разговора, а лучше совсем его закончить, он спросил:

– Даниела, откуда у тебя такой хороший английский?

– Мой первый, и пока единственный муж был англичанином, и я пять лет прожила в Бирмингеме.

Предвосхищая его вопрос, она пояснила:

– В Англии – левостороннее движение, в Германии – правостороннее. У нас в семье было два разносторонних движения одновременно. Поэтому нормальное сосуществование оказалось невозможным. Я не такая молодая, какой вам хочется меня представлять. Мне уже тридцать три, господин Дымов.

Превозмогая себя, Дымов посмотрел на нее и, как в детстве, когда он проявлял фотографии, увидел, что на ее прекрасном лице проявились черты хлебнувшей жизненных невзгод женщины. Он захотел сказать ей что-нибудь хорошее и доброе, но, заметив слезы в глазах, понял, что надо прощаться.

Андрей Семенович низко поклонился Даниеле, еще раз поцеловал ее руку и заковылял к своей палате.

«Что ты за старый потаскун, довел девушку до слез», – решил он и ускорил шаг, боясь обернуться и увидеть Даниелу, которой неожиданно для себя доставил неприятности.

И вдруг приостановился, почему-то вспомнив о матери и старшей сестре, ушедших из жизни несколько лет назад. Он ни разу не подумал о них за эти жуткие два с половиной месяца. Интересно, почему? Может, это была защитная реакция? Жутко представить, как он трясся бы за мать и сестру, уезжая в Германию и понимая полную беспомощность и неприспособленность обеих к жизни без него.

«Так, – он опять остановился. – Сегодня один из прекраснейших дней твоей жизни, ты родился заново и должен запретить себе думать о плохом. Все, точка!»

В палату Дымов вошел уже совершенно другим человеком, и даже его походка, по выражению Жизнева, смахивала на пружинистую.

– Судя по вашему лицу, с Даниелой вы попрощались. Идемте. Через трицать минут мы должны быть у профессора. А зная вашу любовь к общению с женщинами, я могу заранее сказать, что оторвать вас от фрау секретаря будет проблематично.

«Все-таки приятно делать подарки хорошим людям», – думал Андрей Семенович, наблюдая, с каким удовольствием фрау Кирштенмайер вертит в руках маленькую палехскую шкатулочку.

– Спасибо, господин Дымов, но я, право, не заслужила такого прекрасного подарка, – искренне сказала эта прекрасная женщина.

– Что вы, фрау Кирштенмайер, за одно то, как буднично, почти между прочим, вы сказали мне, что сразу после операции у меня будет телефон, чтобы я мог позвонить семье, и не просто позвонить, а сказать, что со мной все в порядке, я должен каждый день до конца жизни дарить вам цветы.

– Это моя работа, в конце концов, – засмеялась секретарша.

– В том-то и дело, фрау Кирштенмайер, что вы сумели сказать это не как сотрудник клиники, а просто как друг.

Он низко поклонился и поцеловал руку этой посторонней, но вдруг ставшей ему близкой женщины. У него даже в глазах начало щипать.

«Хорошо, что это последняя женщина, которой я должен здесь дарить подарок, а то так и до старческой сентиментальности недалеко, – подумал Андрей Семенович. – Ладно, с профессором наверняка все будет по-другому».

С профессором действительно было иначе. Молча выслушав речь Дымова, герр Майер вежливо поблагодарил его за подарок. Было очевидно, что он у него – не первый и не последний. В общем, и в магазин заколку сдавать не понесет, но и носить не будет. Оживился профессор, только когда они с Жизневым стали обсуждать количество заболеваний раком простаты в разных странах и на разных континентах.

Когда Андрею Семеновичу удалось влезть в разговор и спросить о рекомендациях профессора на послеоперационный период, он услышал вежливо-отстраненное:

– Вам очень повезло с лечащим врачом, герр Дымов. Он вам все расскажет и сделает это лучше меня.

Еще раз профессор оживился, когда они с Жизневым заговорили о «Вирайле» и биопсиях, которые делает Александр Владимирович. Дымов с легким злорадством подумал: «Вот сейчас ты, наверное, сбросишь свой футляр и предложишь Жизневу подгонять тебе больных за соответствующее вознаграждение». Но ничего подобного не произошло. Через пару минут стало ясно, что дорогие гости начинают утомлять хозяина. Андрей Семенович с Жизневым встали, профессор сердечно с ними попрощался и пожелал никогда больше не посещать Вюрцбург по такой необходимости, какая привела их сюда на этот раз. Затем, извинившись, он сообщил, что через десять минут начинается прием: к нему записаны двенадцать пациентов, а перед этим организм требует крепкого кофе. В общем, через тридцать секунд они были в коридоре.

– Не обижайтесь на Майера, Андрей Семенович, – сказал Жизнев, увидев разочарование на лице Дымова. – Ему шестьдесят три года. Мне это Гриша-массажист сказал. То, что «оберартц» и он сделали для вас в тот день, – высший пилотаж, требующий огромного расхода нервной энергии. Поверьте мне, я знаю. И потом, в тот день были еще два непростых больных. Сейчас профессор принял нас после операции, а теперь у него новые пациенты. С точки зрения заботы о вашем здоровье, наша встреча с ним была бессмысленной. В его возрасте новых друзей и знакомых, как правило, не заводят. И вообще, представьте себе, если бы каждый пациент становился его другом или знакомым? Я понимаю, вы хотели выразить ему свою благодарность, пригласить в Петербург, пообещать машину и гида, и так далее, и тому подобное. А он в этом не нуждается – сам достаточно зарабатывает, чтобы купить себе прекрасный индивидуальный тур и вечера проводить с женой, а не с вами на званом ужине, который не нужен вам обоим. Как вежливый человек, он потратил на нас очень нужные ему тридцать минут, а вы – не менее вежливый человек – потратили на него свои евро. Так что стороны квиты – баланс. Как профессионал профессионала я его прекрасно понимаю.

Но главное в другом, – оживился Жизнев, – если бы ему нужно было сказать что-то важное относительно вашего здоровья, он, несомненно, и от кофе отказался бы перед приемом, и сидел бы с нами не полчаса, а сорок минут. Но сказать ему было нечего, и это прекрасно.

Жизнев нашел кусок дерева, постучал по нему три раза и сказал:

– Заразили вы меня, черт возьми. А теперь идемте в вашу палату. Вы заварите ваш прекрасный чай, мы с наслаждением выпьем его здесь в последний раз, соберем вещи и уедем. И, как вы говорите: «Дай нам Бог сюда не возвращаться – тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить».

Документы им выдали только через три часа. Ох уж эта немецкая бюрократия! Причем они трижды предупредили, что герр Дымов переплатил, но бухгалтера на этой и будущей неделе не будет, поэтому не угодно ли господину Дымову оставить номер своего российского банковского счета, чтобы не позднее чем через три недели выслать деньги переводом.

Под эти благостные обещания Дымов с Жизневым покинули больницу. Выйдя во двор, Андрей Семенович вдруг остановился и начал лихорадочно оглядываться.

– Что с вами, Андрей Семенович? – удивился Жизнев. – Мы же столько раз здесь бывали. Ничего не могло измениться.

– Я изменился, – хриплым голосом ответил Дымов и схватился за колючую еловую ветку.

Так он стоял пару минут, не обращая внимания на боль от впившихся в ладонь иголок.

– Ладно, пошли, Александр Владимирович, надо ехать.

Когда они сели в машину, Жизнев включил двигатель, но трогаться с места не стал.

– Слушайте, Андрей Семенович, только что вы сказали, что надо ехать. Правильно, нам нужно ехать. А вам еще и возвращаться в нормальную жизнь. И чем быстрее вы забудете кошмар, который отчасти усилили своими метаниями и прочими неразумными действиями, тем будет лучше для вас и ваших близких. Вы – здоровый человек, победитель. И на этом давайте поставим точку в данном вопросе. По рукам?

– Договорились, Александр Владимирович. Вы как всегда правы. Спасибо вам за все.

И он с благодарностью пожал руку этого сильного, щедрого и доброго человека.

Через пару часов они уже сидели в ресторане, каждый – с огромной тарелкой, на которой лежала свиная ножка, кислая капуста, жареная картошка и какие-то соленья. Ну прямо ле-по-та! Кроме того, на столе стоял графинчик с тремястами граммами буквально гелеобразного от низкой температуры «Абсолюта». Причем вначале Жизнев предложил заказать двести, максимум двести пятьдесят граммов:

– Послушайте, Андрей Семенович, у вас швы больно свежие.

Едва речь зашла о швах, Дымов вспомнил рассказ Олега Николаевича о том, как ему плохо зашил швы американский доктор и как в Самаре их пришлось зашивать снова.

Услышав эту историю, Жизнев взбеленился, велел официантке принести триста граммов водки и жестко сказал:

– Давайте-ка, Андрей Семенович, я вам внакладку к швам расскажу еще одну историю. У меня был больной, которому мы сделали простатэктомию. И вот пришла пора вытаскивать катетер, а он не вылезает. Я перепробовал все. Нулевой эффект! Я позвонил в Америку моему учителю, а он мне говорит: «Отпусти его домой, и все будет нормально». И действительно, вечером во время мочеиспускания катетер выскочил. Почему я вам раньше не рассказывал эту историю? Да вы выдали бы на-гора такой спазм, что мы с вашим катетером летели бы до Петербурга. В общем, швы ваши заживают, катетер валяется на свалке, а вы здоровы, и мы сейчас выпьем по сто пятьдесят.

Впрочем, Андрею Семеновичу хватило и пятидесяти. Сегодняшний день, такой богатый на события, оказался для него эквивалентен огромной дозе алкоголя. После первых двух тостов за их здоровье, здоровье всех близких им людей и за Жизнева он уже ничего не помнил.

До гостиницы и койки добрался с помощью Жизнева и автопилота. По всей вероятности, заснул в тот же миг, как голова коснулась подушки.

Спал он недолго: когда проснулся, за окном была глухая ночь. Коктейль, настоянный на алкоголе и адреналине, еще бродил внутри. В этой смеси были и радость, и опасение, и ликование, и боязнь, и еще черт знает что. Он долго лежал в темноте и думал, что жизнь надо менять в лучшую сторону: заботиться о своем здоровье и здоровье близких, больше времени уделять дочерям и внучке. Хотя бы для того, чтобы передать молодым огромный опыт, обладателем которого он является. Он думал о том, что ему, со всеми его женщинами, обязательно нужно записаться в бассейн, и о том, как у них все будет хорошо и по-другому.

И вдруг память услужливо подбросила, как фотографию, страничку ежедневника с планом на понедельник: восемнадцать встреч, звонков и совещаний. Он сразу понял, что все, о чем думал полчаса назад, – маниловщина. В понедельник к нему вернется ад привычной сумасшедшей жизни, когда он будет нужен всем и сразу, а ему – всё, причем вчера. И он будет счастлив, потому что любит быть нужным и жадно набрасываться на жизнь, как на врага или женщину.

«Все возвращается на круги своя», – подумал Андрей Семенович и крепко заснул.

А дальше были быстрые сборы и четырехсоткилометровая изнурительная дорога (хоть и по прекрасным автострадам, а все равно тяжко). Его маленькая победа в автобусе, который вез их к самолету: он уступил место молодой девушке, а сам стоял, хотя спина и ноги молили об обратном.

Наконец они летят. Еще по пятьдесят граммов, налитых щедрой стюардессой, сладкая дрема и резкое тревожное пробуждение: перед Андреем Семеновичем стояла медсестра Кристина с подносиком, на котором лежали лекарства.

«Где я? Что случилось? Как я, сам того не заметив, снова попал в больницу?» Мысли были одна тревожнее другой. И вот он проснулся. «Господи, это же стюардесса с подносом леденцов. Совсем ты психом стал, Дымов!»

Вслед за ним проснулся Жизнев.

– В чем дело? – быстро спросил он.

Услышав сбивчивый рассказ, бросил резко:

– Пройдет. Максимум через две недели, даже с учетом вашей реактивной психики, – и снова задремал.

Посадка, паспортный контроль, испуганные, а потом радостные лица жены и младшей дочери. «Видно, больница не красит», – подумал Андрей Семенович.

Господи, какое счастье ехать посередине заднего сиденья, когда тебя за руки держат жена и дочь. А ты сидишь и заливаешь, как вас с Жизневым принимали важные немецкие банкиры, да что вы едали с ними в ресторанах.

Когда подъехали к дому Жизнева, и Андрей Семенович вышел из машины, чтобы попрощаться, еще раз за все поблагодарить, доктор шепотом сказал ему:

– В вас умер секретарь ЦК партии по идеологии. Даже я под конец вашего проникновенного спича во все поверил и ощутил во рту вкус фуа-гра, которым нас угощали.

Они расцеловались, и Ванечка погнал машину в сторону дома, причем вез почти тем же маршрутом, каким они ехали в аэропорт три недели назад. Но какие это были разные дороги! Как ни бодрился Андрей Семенович, дорога в Германию была путем возможного прощания, а обратная – дорогой торжествующего победителя. Дымов чуть не повторил слова Жизнева про победителя, но вовремя осекся и подумал: «Не перехвались».

И вот уже – дом, поцелуи тещи, родной запах квартиры, уютные домашние тапочки. Весь кайф был в том, что левая тапка чуть рваная, так что Андрей Семенович большим пальцем чувствовал пол. Жена умоляла его выбросить старые тапки и купить новые, но он упрямо повторял: «В моем возрасте ничего не нужно менять».

«Молодец, зайка, не выбросила тапки в мое отсутствие. Наверное, что-то подозревала, – кольнула Андрея Семеновича неприятная мысль. – Но, в общем, какое это теперь имеет значение?»

Как только они перекусили (хотя кусок не лез в горло, несмотря на обилие и разнообразие приготовленного), все его планы посвятить вечер жене и младшенькой, позвонить внучке и старшенькой рухнули под шквалом звонков оживших телефонов. Он снова стал генеральным директором, заведующим лабораторией, и снова госпожа – нет, даже Ее Королевское Величество Работа забрала вернувшегося подданного в свое царство.

Однако часа через полтора Дымов почувствовал, что даже работе не побороть его свинцовую усталость.

– Шел бы ты спать, Андрюшенька, – ласково сказала жена.

– Папа, у тебя глаза квадратные, иди быстрее спать. Я хочу, чтобы ты пораньше встал, и мы поехали кататься. Я должна тебе показать, насколько поднялся мой водительский уровень за три недели.

– Конечно, доченька, конечно.

Он был дома больше трех часов, но смутные больничные видения его не покидали. И, только улегшись в заботливо постланную руками жены постель, еще раз глубоко вобрав в себя все родные запахи дома, он позволил себе подумать, что эту непростую главу его жизни можно закрыть.

Он хотел, на всякий случай, плюнуть три раза через левое плечо, но неудобно плевать в собственную постель. Тогда он стукнул два раза рукой по деревянной спинке кровати, хотел стукнуть в третий, но рука бессильно упала. Андрей Семенович Дымов крепко спал.

2009–2013 гг.

Вместо послесловия

Автор выражает признательность Е. Ф. за большую творческую помощь, оказанную при написании этой книги

Я хочу пояснить моим читателям – если таковые, конечно, будут, – зачем я написал эту книгу. Не для того, чтобы стать писателем. Уже состоявшихся двухсот моих публикаций и пяти монографий, а также двух недавно сданных в печать достаточно, чтобы удовлетворить любые писательские амбиции. Хотя я сам таковыми, к счастью, не страдаю.

Цель моей книги – создать подобие инструкции для людей, попавших в такое же трудное положение, в каком оказался я. И если хотя бы один мужчина, прочтя мою книгу, сделает анализ крови на PSA, я буду считать, что не зря на короткое время влез в шкуру писателя.

Прежде всего, я рекомендую людям, услышавшим короткое как выстрел слово «рак», не считать его приговором. За последние годы медицинская наука шагнула далеко вперед, и появилось много разных способов лечения этой тяжелой болезни.

Если слово «рак» все-таки прозвучало, нужно быстро, не теряя ни дня, сделать три вещи:

1. Найти медицинское учреждение, где успешно лечат это заболевание.

2. Выбрать врача, который вам нравится и которому вы готовы доверить свою жизнь.

3. Собрать максимум информации о вашем случае болезни, используя Интернет, литературу и прочие источники. Не стесняясь, пообщаться с людьми, перенесшими аналогичную болезнь, и попытаться получить какие-то сведения у них.

Это поможет вам как можно быстрее найти врача и место для лечения. Ни в коем случае не следует думать, что лечиться можно только за границей. В России есть прекрасные врачи, преданные своему делу и любящие пациентов. Кроме того, полезно учесть, что описанные в книге события относятся к 2004 году, а сейчас на дворе 2016-й, и за двенадцать лет отечественная медицина сделала гигантский шаг вперед.

Любую болезнь лучше диагностировать на ранней стадии. Если говорить конкретно о раке простаты, мужчинам старше сорока необходимо раз в полгода делать анализ крови на PSA. Это не займет много времени и не потребует больших затрат.

Мужчины, будьте бдительны! Следите за содержанием PSA в крови!

И самое главное, что я хочу сказать людям, на которых обрушилось подобное испытание, – помните слова доктора Жизнева: «Не мечитесь».

И да поможет вам Бог!

Оглавление

Глава I

Глава II

Вместо послесловия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg