«86400 секунд счастья»

86400 секунд счастья (fb2) - 86400 секунд счастья (Простая жизнь селебрити) 895K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алина Делисс

Алина Делисс 86400 секунд счастья

Спасибо моей учительнице под названием ЖИЗНЬ.

Моим близким и родным, вы в моем сердце!

Огромное спасибо МОЕМУ ЛЮБИМОМУ БРЮНЕТУ!

И да не оставит нас Бог жить вне любви.

С любовью, ваша Алина Делисс

Лучшее, что я могу дать миру, – это свою способность любить. Где-то вдалеке я всегда видела отблески, я слышала эхо прекрасного и совершенно незнакомого мне чувства. Знаки его были разбросаны повсюду. Это чувство не отпускало, оно стучало мне в сердце, давало знать, что оно есть, что существует, – и я должна его найти.

Мысли разбросаны словно листва осенью. Собрать бы их и сжечь. В облаках на закате растворяются формы счастья. Об этом ли ты мечтала В детстве?

Глава 1 Случай на концерте

То, что произошло на концерте певицы Полины, еще долго обсуждали в кулуарах и на страницах желтой прессы. Хотя все, кто не видел случившегося своими глазами, слушая сплетни, удивлялись, почему эта история вызвала такой переполох, ведь в ней ровным счетом не было ничего выдающегося. История как история, случай как случай, ничего необычного. Но те, кто сидел тогда в зале и видел, как Полина, оборвав песню, уставилась куда-то вдаль, на невидимую точку, словно перед ней появился призрак, не могли забыть ее странный, с поволокой, взгляд, в котором было то, чего никто так и не сумел прочитать.

Назойливая журналистка светской хроники Женя Курицына подкараулила певицу после того выступления и, схватив за руку, развязно спросила:

– Может, расскажете, что случилось на концерте? Если будет эксклюзивчик, то поставим ваше фото на обложку.

Полина вырвала руку и, оглядев журналистку, обратила внимание на ее простоватое платье, украшенное яркой бижутерией, какую продают в переходах метро. Злость тут же испарилась, она улыбнулась и сняла с журналистки дешевые бусы. Девушка, растерявшись, смотрела на нее, вытаращив глаза. Тогда Полина, расстегнув застежку на своем жемчужном ожерелье, сняла его и протянула Курицыной. Та продолжала удивленно хлопать ресницами, глуповато приоткрыв рот.

– Так что насчет эксклюзивчика? – повторила она, но уже не так самоуверенно.

Вместо ответа Полина надела на нее свой жемчуг и, отступив на шаг, оценивающе оглядела.

– Вот так намного лучше, – улыбнулась она и, помахав ей рукой, сбежала по ступенькам, швырнув дешевые бусы в урну.

А журналистка так и осталась стоять, поглаживая пальцами крупные, гладкие жемчужины, и уже не думала ни о певице, ни о журнале, ни об эксклюзивном интервью, которое только что упустила. Она вспоминала, как в детстве, разглядывая фото в глянцевых журналах, мечтала о жемчужном ожерелье, в несколько рядов круглых бусин, которое снились ей ночами. А потом жизнь закрутила, замотала ее, и в пустой суете, планерках, встречах, тусовках и интервью она совсем забыла о своей детской мечте. И вот теперь эта мечта внезапно сбылась, и Курицына была абсолютно счастлива. Она подумала, что редактор, который потребовал у нее эксклюзивное интервью Полины, будет в бешенстве, узнав, что она его не получила. Но у нее на шее были жемчужные бусы, и ей было совершенно плевать на все.

А случилось в тот вечер вот что.

Ресторан, один из самых известных и модных в городе, находился на крыше высотки. Два стеклянных лифта, стоя в которых можно было видеть Москву, лежащую в ногах, едва вмещали гостей, спешащих на вечерний концерт. Женщины были в платьях с такими глубокими декольте, что в них хотелось бросить монетку, мужчины были в дорогих костюмах, а охранники, угодливо открывая перед ними двери в зал, слегка кланялись.

С больших афиш, которыми были оклеены стены, улыбалась белокурая певица с прической а-ля Мэрилин Монро, с тонкими чертами лица и лучистыми глазами.

Проходя мимо афиш, гости слегка замедляли шаг, словно здороваясь с Полиной, и обсуждали ее между собой.

– Какое у нее аристократическое лицо.

– Да, сегодня такое редко встретишь.

В дамской комнате у огромного, до пола, зеркала красотки поправляли макияж.

– На ее концертах всегда аншлаг. И что в ней все находят? Не понимаю…

– Но ты ведь и сама здесь.

– Я пришла, чтобы потусить, – капризно протянула девушка, обводя губы помадой.

Шел июль, и на веранде было тепло. У стола с шампанским собрались журналистки, молодые девчонки, сотрудницы глянцевых изданий и репортеры светской хроники, которых можно было узнать по дешевеньким платьям.

– Я не понимаю, вокруг нее столько мужчин, почему она не выходит замуж?

– Может, она просто скрывает от всех свои отношения? Может, у нее есть кто-то, кто женат?

– Да что там скрывать, просто нет никого. Эти певицы – несчастные бабы. У них и слава, и поклонники, а счастья нет. Недаром она на Монро так похожа.

Запустив в рот канапе, журналистка Женя Курицына, спешно вытерев рот салфеткой, громко сказала:

– Нет, девочки, все не то. Я столько несчастных баб повидала на своей работе. Тут что-то другое. Посмотрите, как у нее глаза светятся. Как будто пожар внутри.

– Думаешь, у нее кто-то есть?

– Убеждена! – И она снова потянулась за канапе.

Она не сказала остальным журналисткам, что пообещала главному редактору выяснить все секреты Полины, а он за это поклялся отправить ее в отпуск на дорогой курорт за счет журнала.

На сцене суетились рабочие, звукорежиссер настраивал звук, и гости, смеясь, расползались по залу, занимая столики. Певица, ради которой все сегодня пришли на этот вечер, была в гримерке, приводила себя в порядок, прихорашивалась и набиралась сил.

Женщина с микрофоном, освещенная рампой и яркими огнями, пятнами лежащими у ее ног, всегда вызывает любопытство и зависть. Она стоит на сцене, как будто на ладони, и чувствует чужие взгляды, восхищенные, завороженные, завистливые, обожающие, раздевающие, злые, как будто все, кто смотрят на нее, дотрагиваются до нее пальцами. Она знает, что должна быть совершенной, от корней волос до кончиков ногтей, ведь ее разглядывают, словно под лупой, оценивая улыбку, маникюр, прическу, платье, туфли, выискивая каждый промах, каждую ошибку, которую можно будет потом обсуждать, прикрывая рты ладонями: «Помните, как из-под платья у нее торчала бретелька от бюстгальтера!» или: «Эти туфли она уже надевала на прошлом концерте». И какие бы чувства ни переполняли ее, какой бы ни была она грустной или уставшей, скучающей или невыспавшейся, выходя к зрителям, она должна быть совершенной, счастливой, улыбающейся, вызывающей восхищенный шепот за спиной: «Ах, какая женщина, сколько же в ней энергии, счастья и любви!»

Последний раз взглянув на себя в зеркало, Полина вышла из гримерки и направилась на сцену. Каждый раз она, полная любви, выходила в зал к зрителям, которые скучали, думали о бытовых заботах и рабочих делах, плохо себя чувствовали или страдали из-за неразделенных чувств. А уходила опустошенная, расхристанная, оставляя своих слушателей счастливыми и переполненными чувствами, которые переливались через край. Такова была ее доля. За этим и приходили к ней слушатели, за это и обожали ее.

Полина вышла на сцену, взяла микрофон, и зал зааплодировал ей. Заиграла музыка, и она запела:

Болей, болей душа, Гори! Ведь как только ты сгоришь дотла, Начнешь жить заново! Не бойся печальной быть, Не бойся плакать, падать и орать! Не бойся… Не бойся умирать! Не бойся на небо Волком выть, Когда слов нет, А только боль…

Вдруг со сцены, поверх голов слушателей, она увидела бедно одетую девушку, которая робко вышла из лифта, растерянно озираясь. У нее были белокурые волосы, такие лохматые, будто она не причесывалась целую неделю, одета она была в растянутую майку и заляпанную черную юбку, а на плече держала странную хозяйственную сумку. Она была красивая, это было заметно, несмотря на ее бедность и запущенность, но вызывала странное впечатление. Девушка восхищенно оглядывала красивую публику, прикрыв ладонью рот. На секунду Полина встретилась с ней взглядом, и ее как будто ударило током.

Певица замерла, и песня оборвалась. Музыканты, удивившись, продолжали играть, но гости, которые не раз слышали эту песню, начали переглядываться. Кто-то обернулся, пытаясь проследить взгляд певицы.

Охранник схватил девушку за локоть и одернул, не пуская в зал. Второй охранник, вызвав лифт, затолкал ее в открывшуюся кабину. Лифт захлопнулся и пополз вниз, увозя с собой девушку.

Музыка перестала играть. Гости зашептались, оборачиваясь, чтобы понять, что происходит и куда смотрит Полина. А она продолжала стоять, как будто застывшая статуя, и ее глаза поразили всех своим загадочным выражением, которое никто не мог объяснить. Вдруг кто-то из гостей стал напевать песню, так хорошо знакомую всем, и остальные подхватили его пение, а музыканты вновь заиграли.

Засмеявшись, певица протянула микрофон в зал, и все хором запели:

Не бойся… Не побоялась я тогда, Когда разум отговаривал меня В любви осторожней быть! Теперь же гори! Пламенем, дотла! Ищи… Своего возрождения!

Дальше концерт прошел без заминок, Полина исполнила свои лучшие песни, и зал долго не отпускал ее.

Хотя все были растерянны из-за произошедшего, но решили списать на внезапную усталость или дурное самочувствие певицы.

Попрощавшись с гостями, она ушла в гримерку, и охранник помог ей донести огромные букеты из роз, гиацинтов, лилий, тюльпанов, хризантем и орхидей. Эти букеты она отвозила домой, расставляя в вазах, и весь дом наполнялся чудесным свежим ароматом, напоминавшим ей цветочное поле.

Полина опустилась в кресло, уставившись в отражение в зеркале, и ждала, пока охранник, разложив цветы, закроет за собой дверь. Тогда она обессиленно вздохнула, спрятав лицо в ладонях, и перед глазами у нее вновь встала девушка, увиденная на концерте.

Глава 2 Мужчина, увиденный во сне

Было темно, в небе блестела россыпь звезд, которые отражались в лужах, и Полина шла на ощупь. Впрочем, она могла идти по этой дороге, закрыв глаза, даже зажмурившись, потому что знала ее наугад, каждый овраг, каждый поворот, каждый дом. Она ходила по этой дороге уже семнадцать лет. Ей казалось, что даже в темноте она видит старые, изъеденные временем дома, покосившиеся заборы, застиранное белье, развешанное на протянутых веревках, дырявый таз, брошенный у дороги, из дырки в котором уже пробивалась трава, и красное маковое поле, тянущееся за домами в сторону железнодорожной станции, откуда доносился стук поездов. Поезда на станции останавливались редко, чаще проносились мимо, мелькая горящими огнями, и девушка, прислушиваясь, пыталась представить, куда идет этот поезд, как будто в стуке колес могла прочитать название города: Кишинев, Киев, Одесса, Минск, Москва… Она знала, что скоро, очень скоро один из этих поездов увезет ее в Москву, город, где сбываются мечты.

Свои мечты она прятала за пазухой, словно боялась, что, выболтав, сглазит их. Она хранила их, как другие девушки хранили драгоценности в шкатулке, и перебирала в своем воображении, как подружки перебирали бусы или позолоченные колечки, любуясь своими сокровищами. Среди самых заветных желаний была мечта выспаться. Упасть в мягкую, пахнущую цветами кровать и проспать в ней столько, сколько захочется. Эту мечта была у нее с самого детства, когда по утрам она просыпалась от стука совка о задвижку печи. Мать вставала рано и, прежде чем растопить печь, собирала совком золу. А Лина лежала и считала, сколько раз она соберет золу и выбросит ее в ведро. «Один, два, три…» – начинала она считать и досчитывала до тридцати пяти, сорока двух… Как же она ненавидела этот звук! На часах было шесть утра, а в семь нужно было собираться в школу, которая ютилась в двухэтажном деревянном здании, в соседней деревне, куда Лина шла, досматривая свои сны с открытыми глазами. Дорога была неровная, ухабистая, по обеим сторонам цыганской улицы тянулись покосившиеся домишки, с латаными крышами и полусгнившими бревнами, из ворот выходили заскорузлые, измученные тяжелой жизнью старухи и грубые, с утра пьяные мужики, но в ее снах ей виделись шумный проспект, запруженный машинами, высокие дома со сверкающими неоновыми вывесками, спешащие куда-то прохожие, красиво одетые, обворожительные женщины и опасные мужчины. И девушка была уверена, что рождена для другой жизни. Не для этой пыльной деревни, которая была ей тесна, как детские платья, из которых она давно выросла, а для того красивого, яркого города, который она видела во сне и в который шел тот поезд, громыхавший сейчас за маковым полем.

Лина просунула руку в заборную щель, откинула щеколду и открыла калитку. Глухо залаял старый пес, гремя цепью, подбежал к ней и, уткнувшись мокрым носом в ноги, обнюхал. На крыльце загорелся свет, и мать, открыв дверь, уперла руки в бока.

– Ну и где ты ходишь в такое время? – окрикнула она дочь.

Оплетенная паутиной лампа горела тускло, все время подмигивая, и большой мотылек со стуком бился об нее, обжигая крылья, пока, опалившись, не упал.

– Вот, смотри, – кивнула мать, – что тебя ждет, дуреху. – И для пущей убедительности замахнулась на дочь. – Что молчишь? – повысила она голос и, стоя на пороге, не пускала в дом. – Нечего сказать? И за что мне такая дочь, у всех дочери помощницы в огороде, в доме, а ты?

Отмеряя каждый шаг тяжелым вздохом, мать ушла в дом, приговаривая: «И за что мне такая дочь… И за что…»

Но Лина не сердилась на мать. Растянувшись на постели, она лежала, положив руки под голову, и шептала: «Бедная, бедная мама!» Конечно, матери было в тягость иметь такую непомощницу-дочь, и она награждала ее упреками от безысходности, оттого, что ничего не могла исправить ни в своей жизни, ни в ее. Лина закрыла глаза. Далеко-далеко стучали колеса, которые здесь, в доме, были едва слышны, и в этом стуке ей слышались звон стаканов из-под чая, который разносит проводник, приглушенные разговоры в купе, смех в тамбуре, как будто все это можно было услышать. «Моск-ва, Моск-ва, Моск-ва», – стучали колеса, и она засыпала, забывая обо всем: и о материнских окриках, и об узкой, неудобной кровати, и о запахе подгорелого лука, казалось, въевшегося в стены дома, и о том, что она совершенно не знает, как, когда и на какие деньги она уедет в Москву. Она просто знала, что она туда уедет, и все.

Утром она проснулась, услышав, как мать гремит кастрюлями на кухне. Свет ложился пятнами на старый дощатый пол, и Лина, потягиваясь, долго лежала, любуясь, как в солнечном свете кружатся и танцуют пылинки.

– Что, королева, проснулась? – зло крикнула мать, заглянув в комнату. – Вся деревня уже встала и работает, одна ты спишь.

Лина нехотя поднялась, босиком прошла в кухню, заглянула в маленькое зеркало, осмотрев по очереди глаза, губы, шею, и умылась холодной водой из умывальника, который мать смастерила своими руками. Мужчины в доме не было, и женщине приходилось быть и матерью, и отцом, тянуть на себе все хозяйство и работать с утра до поздней ночи, чтобы прокормить себя и дочь.

Мать поставила перед дочерью чашку, плеснула из банки молока, огромным ножом, резким движением, отрезала горбушку от круглого хлеба, который пекла сама, замешивая тесто в огромной кастрюле, помятой с одного бока. Хлеб она накрыла расшитым полотенцем, чтобы не черствел, а молоко убрала в сени. Холодильника в доме не было, вместо него был подпол, спрятанный под старым ковриком, поэтому из молока, когда оно уже подкисало, мать готовила сметану или творог, который мяла руками, а соленья и картошку держала в погребе. Посмотрев на ее натруженные руки, потрескавшуюся, как старый холст картины, кожу на лице, Лина опустила глаза. «Бедная мама», – в который раз подумала она о матери, несчастной женщине, не знавшей в своей жизни никаких радостей. И обида за многолетние окрики отступала.

Глядя, как дочь ест, отламывая хлеб двумя пальцами, мать качала головой:

– И в кого ты такая уродилась? Посмотри, я живу честно, правильно, всю жизнь работаю не покладая рук. А ты? Позоришь меня перед соседями! Все в округе шепчутся, сплетни разносят, смеются надо мной, что такую распутницу вырастила.

Лина не отвечала, вытирая ладонью рот, над которым белой кромкой отпечаталось молоко. На окне, жужжа, ползала толстая муха, и часы громко отсчитывали время. Был уже полдень.

Из одежды у Лины было совсем немного вещей: пара юбок, которые мать перешила из своих старых платьев, и сарафан, короткий, цветастый, в ромашках, на которые, путая с настоящими цветами, все время садились шмели. Старые туфли с обтрепавшимися кожаными ремешками Лина носила в руках, чтобы не изнашивались, и бегала босиком, подставляя ступни колючей траве. Натянув юбку и белую, застиранную майку, она покрутилась перед треснутым зеркалом, которое рассекало ее надвое, и, спешно причесавшись, вышла из дома. Она была так молода и хороша собой, что, даже обмотавшись драной половой тряпкой, все равно была бы красива той свежей, яркой красотой, которая выделяла ее из всех деревенских, смотревших на нее исподлобья.

– И куда ты опять потащилась? – окрикнула ее с огорода мать. – Опять шляться? С кем?

Лина только махнула матери рукой и, сжимая в руке туфли, побежала по дороге.

Из-за соседнего забора показалось чернявое, сморщенное лицо.

– Посмотри, кого ты растишь! – крикнула соседка матери. – Посмотри, как она ходит, как она вертит задом. Для кого это все?

Лина знала, что ей завидуют. Она все время находила иголки, воткнутые в одежду, натыкалась на горсть земли, присыпанную у порога, или куриные яйца, лежащие в доме и, по приметам, приносящие большие несчастья. Однажды к ней в гости заглянула одноклассница, попросила тетрадку, чтобы переписать задание, а после ее ухода Лина нашла под своей кроватью черный мешочек с солью. Как наводить порчу солью, в деревне знали все – нужно выйти в шестой день новолуния, прочитать заговор, пожелать врагу того, что должно с ним случиться, и отнести соль в его дом. Выбрасывая соль в овраг, Лина размазывала ладонью крупные, катившиеся по щекам слезы. Она не понимала, за что ее так не любила эта одноклассница, с которой они никогда не ссорились. «Проклятие – твоя судьба!

Отныне и навсегда!» – крикнули ей как-то вслед на улице, но, обернувшись, девушка не увидела никого, кроме стада коз, бредущего по дороге.

У одного из домов, стоявшего без забора, сидели смуглые женщины в цветастых юбках. Вокруг бегали чернявые, чумазые дети, девочки и мальчики разного возраста, которые играли с выструганными деревянными игрушками, резвились в лужах, скопившихся на дне овражка. Пузатый младенец, голый, с пухлыми ножками, стоял, держась за юбку матери, молодой цыганки, которая, закатав рукава, перебирала гнилую картошку. Мужчины собрались вокруг битой, ржавой «копейки», которую никак не могли завести, и, открыв капот, чесали затылки. Цыгане жили так, как жили их предки сто, двести, пятьсот лет назад, бедно и весело, перебиваясь воровством, гаданием и попрошайничеством.

– Эй, красавица, заглянуть в твое будущее? – крикнула цыганка Лине.

– Я его и так знаю, – засмеялась девушка. Молодой цыган, бросив машину, выбежал на дорогу, попытавшись перерезать ей путь:

– Линка, пойдешь за меня? Буду тебя на руках носить, золото дарить.

– Не могу, у меня есть жених, – ответила Лина, уворачиваясь от него. – И он меня ждет.

– Какой жених? Как зовут его? Эй, скажи? – кричал ей вслед цыган. – Он из Цариграда или из соседней деревни?

Мать не зря беспокоилась, в деревне о Лине и правда шептались. Говорили, что каждый день она уходит из дому, а возвращается только за полночь, и где проводит все это время – никто не знает. Это была ее тайна, которую она хранила от всех и ни с кем не делилась. Эту тайну кроме нее знало только маковое поле, широкое, алое, которое разрезала, словно нож, железная дорога.

Лина приходила сюда каждый день, падала в траву, вдыхая ее прелый, пряный запах, смотрела в небо, на проплывающие облака, в которых ей виделись силуэты животных и лица людей. А однажды над ней проплыла длинная цепочка облаков, похожая на вагоны поезда, и она разглядела даже дым, тянущийся из паровоза. Грохоча колесами, проезжали настоящие поезда, оставлявшие в воздухе запах дыма и колесной смазки, и Лина, дурачась, танцевала под этот стук, словно слышала музыку, а пассажиры, прильнув к окнам, завороженно смотрели на нее. Заметив ее светловолосую макушку, машинисты гудели ей короткими гудками, а она махала им рукой. Ей представлялось, что однажды поезд Кишинев – Москва, заскрежетав тормозами, вдруг остановится, а проводник первого вагона, открыв дверь, спустит сходни и протянет ей руку. И тогда, в последний раз оглянувшись на крыши домов, которые едва можно было разглядеть за полем, она вскочит на подножку и уедет отсюда навсегда.

Она не могла себе представить, как скоро это произойдет на самом деле. Пусть и не так, как виделось ей в мечтах.

Однажды Лина задремала в поле, подложив туфли под голову, и увидела мужчину. Он был таким высоким, что она едва доставала до его плеча, со смоляными волосами и пронзительными черными глазами, а Лина, заглянув в них, прочитала свою судьбу. Мужчина стоял, сунув руки в карманы, и во всем его облике сквозило что-то роковое. Он достал из кармана игральную фишку и, подмигнув Лине, спросил: «Ты приносишь удачу?» А она покачала головой: «Мужчинам я приношу любовь». И в этот момент проснулась, разбуженная чьим-то криком. Приподнявшись на локтях, она заметила вдалеке стадо коров, поднимающее на дороге клубы пыли, и старую пастушку, которая, покрикивая, гнала их домой. Лина зажмурилась, чтобы досмотреть сон, но больше не смогла уснуть. Уткнувшись лицом в траву, снова и снова пыталась представить мужчину, но он больше не возвращался. Зато в сердце поселилось какое-то будоражащее, сладкое чувство, которое щекотало ее, словно кто-то водил травинкой. Не в силах сидеть на месте, она вскочила и побежала по маковому полю, задохнувшись от счастья.

С тех пор она ходила, загадочно улыбаясь своим мыслям, и в деревне стали шептаться, что Лина спуталась с каким-то мужчиной, но с каким – никто не знал.

Возвращалась она, как всегда, за полночь, когда все уже спали и дома чернели в ночи. Только кое-где, как светлячки, мелькали фонарные огоньки, значит, кто-то тоже возвращался домой, как она, но, боясь заблудиться или оступиться на неровной дороге, освещал себе путь. Лина не понимала зачем. Если человеку суждено оступиться, он оступится и с фонариком в руках, и под светом прожекторов, и в ясный, солнечный день, а если суждено пройти по своей дороге, он пройдет и в кромешной тьме.

– Лина! – окрикнул ее знакомый голос.

Она вгляделась в темноту. Мелькнуло короткое белое платье, и к ней, почему-то из кустов, вышла ее подружка Ленка. Они дружили с тех пор, как познакомились на качелях, смастеренных одним из деревенских стариков. Качели были простые, бесхитростные, сделанные из шины, привязанной за веревку к толстому разлапистому дубу. Но других деревенские дети и не знали, поэтому очень их любили и все время спорили, чья сейчас очередь кататься. Лина любила раскачиваться все сильнее и сильнее, так, чтобы захватывало дух, а ноги касались сначала крыш домов, потом яблоневого сада, растущего за деревней, а потом и неба, голубого и в заплатках из облаков. Ленка, худая, чумазая, стояла в стороне, с завистью глядя, как катаются другие, пока Лина, взяв ее за руку, не усадила на шину. «Я боюсь! Боюсь!» – визжала Ленка. Качели раскачивались все выше и выше, а ветка дуба похрустывала, пока наконец не отломилась, и качели, вместе с перепуганными девчонками, рухнули на землю. Остальные дети замерли, прижав ладошки к губам, и не решались подойди ближе, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Но тут Лина с Ленкой, лежавшие на шине вверх ногами, переглянувшись, расхохотались. И, протыкая друг друга пальцами, так смеялись, что слезы брызнули из глаз, а животы свело от натуги. Качели потом перевесили на другую, толстую и сучковатую, ветку, а девочки с тех пор были неразлучны.

– Ты чего тут делаешь? – удивилась Лина, глядя на подругу.

– Денег не хочешь заработать? – вместо ответа спросила та.

Лина вспомнила, как уже трижды пыталась скопить на билет до Москвы, складывая монетки. Но первый раз мать, найдя ее тайник, забрала деньги. Второй раз, когда она стала носить их с собой, чтобы не нашла мать, деньги отняли на улице шпанистые мальчишки. На третий раз она стала прятать деньги в яму у калитки, прикрывая ее камнем, но кто их взял оттуда, она так и не узнала. Впрочем, ее накоплений не хватило бы даже на то, чтобы прокатиться на подножке поезда.

– Хочу, конечно!

Лена быстро рассказала свой план. Он, правда, оказался не таким уж оригинальным, но был вовсе не плох. До ближайшей железнодорожной станции от деревни нужно было идти около часа. Там, на вокзале, разные торговки ждали проходящих поездов, а когда те останавливались, на пять минут или всего на минуту, продавали пассажирам пирожки, вареную картошку, фрукты и ягоды, которые раскладывали по пластиковым стаканчикам. Подруги решили нарвать кукурузу на колхозном поле, которое охранял старик сторож с лохматой собакой, сварить початки и пойти на станцию, чтобы продать их там. Прикинув, сколько сможет выручить за день, Лина подумала, что на билет до Москвы, если очень повезет, ей придется копить целый месяц – но разве это так много, всего-то тридцать дней!

– Хорошо, завтра же начнем, – согласилась она.

И подруги договорились встретиться здесь же, на этом месте, ранним утром.

Солнце уже повисло на горизонте, а трава была мокрой от росы. Деревенские жители вставали рано, и, когда Лина, с трудом разлепив веки, проснулась, ее мать уже возилась в огороде. Спешно одевшись, девушка умылась холодной водой и побежала к подруге, которая наверняка уже ждала ее.

– Ты куда в такую рань? – поразившись, окрикнула ее мать.

Но Лина только помахала ей в ответ рукой.

Ленка стояла у калитки, кусая ногти, и, расцеловавшись, они побежали в сторону кукурузного поля.

– А тебе на что вдруг деньги понадобились? – спросила Лина, задыхаясь от бега.

– Деньги всегда нелишние, – по-деловому ответила подруга. – Надоело в нищете прозябать.

Кукурузное поле было огромным, следом за ним начинался заброшенный яблоневый сад, с невысокими, кривыми деревцами, а по бокам были картофельные поля, на которые ближе к осени наведывались дети и местные воришки, так что старый сторож целыми днями обходил поля вместе со своей овчаркой. Работы не было, люди перебивались с хлеба на воду и кормились со своих огородов, так что воровали по нужде, чтобы прокормить детей. Девочки бежали, пригнувшись, чтобы их нельзя было увидеть издалека, и, устроившись в глубине кукурузных зарослей, уселись на землю, открыв тряпичные сумки. Они быстро набили их до отказа кукурузными початками, но когда уже решили возвращаться, услышали лай собаки.

– А ну, кто тут шастает? – донесся до них сиплый крик сторожа, и девчонки перепугались.

Зашелестели заросли, раздался собачий хрип, и Ленка, взвизгнув, бросилась наутек, забыв про свою сумку. А Лина, онемевшая от страха, продолжала сидеть на земле, прижимая добычу к груди.

– Ах ты засранка! – крикнул старик, выйдя из зарослей. – Ах ты воровка!

Лина молча смотрела на него, распахнув глаза.

– Чего уставилась? Сейчас в милицию пойдем. Она продолжала сидеть, растерянно глядя на него снизу вверх.

– Не сердитесь, – пролепетала Лина. – Я не хотела сделать ничего плохого.

– А что воровать плохо, этому тебя не учили? – не успокаивался старик.

Лина закусила губу, потупившись. Сторож неловко перетаптывался, почесывая искусанную комарами шею.

– Зачем тебе столько кукурузы? – вдруг спросил он. – Есть будешь?

Она покачала головой:

– Хотела сварить и продать.

– Да кому она нужна? – засмеялся сторож.

– На станции, где останавливаются поезда, говорят, хорошо можно заработать.

– А-а-а, ну это дело. Моя покойница-жена там тоже торговала, на то и жили. А деньги куда потратишь?

– На билет. До Москвы, – пояснила Лина. Старик протянул ей свою мозолистую руку и помог подняться.

– Ладно, бог с тобой. Иди, – отмахнулся он. – И кукурузу возьми. Все равно уже нарвала, не пришьешь же эти початки назад к стеблям.

Лина не верила своим ушам. В деревне о старике ходило много страшных историй, рассказывали, что однажды он выстрелил солью в лицо парнишке, который выкапывал картошку, а одну женщину заставил съесть всю украденную кукурузу, сырой, на его глазах, пока держал ее под прицелом. Лина не знала, было это правдой или нет. Она недоверчиво посмотрела на старика, но он улыбался, обнажив свои гнилые зубы.

Девушка схватила обе сумки, которые пришлось волочь по земле, такими тяжелыми они были, и пошла в ту сторону, куда убежала, сверкая пятками, Ленка.

– Только осторожно иди, стебли мне не поломай, – строго сказал старик. – И в Москву не езжай, не надо! – крикнул он ей вслед, когда она уже была далеко. – Опасная она, эта Москва!

Ленка ждала ее в яблоневом саду и, глядя исподлобья, грызла яблоки. Лина насмешливо посмотрела на нее и швырнула к ногам ее сумку:

– Ты кое-что потеряла.

Подруга молчала, швыряя огрызки в сторону. Лина тоже нарвала яблок, рассовав их по карманам, и, приобняв подругу, поцеловала в щеку.

– Я на тебя не сержусь, – сказала она.

– Вот еще! – вспыхнула Ленка. – А чего это ты должна на меня сердиться?

И, перебросив тяжелую сумку через плечо, пошла вперед, упрямо задрав подбородок. Лина шла следом, удивляясь, почему в их дружбе всегда одно и то же: Ленка набедокурит, а Лина отдувается и чувствует себя виноватой. Но несмотря ни на что, подругу она любила такой, какой та была. И, глядя ей в спину, думала о ней с нежностью.

– Эх, Ленка-Ленка, – вслух сказала она и, швырнув ей в спину огрызком, засмеялась.

Подруги разошлись по домам, чтобы приготовить кукурузу. Матери Лины не было дома – наверное, она ушла по делам, – и девушка, достав две огромные алюминиевые кастрюли, с трудом затолкала туда все початки, залив их водой. Она достала банку с солью и отсыпала из нее в кулек.

– Ты что это делаешь? – ахнула мать на пороге. – Готовишь?!

– Я тебе потом объясню, – попросила Лина. Мать удивленно заглянула под крышки, убавила газ.

– Вот уже не думала, что ты плиту включать умеешь, – съязвила она, но чувствовалось, что ей приятно – наконец-то дочь сделала хоть что-то, что делают все девушки и женщины в их деревне.

Лина затолкала горячие вареные початки в сумку и, взвалив ее на плечи, вышла за калитку. Ленки еще не было, и она, опустившись на траву, достала початок, обжигавший ладони. Когда прибежала подружка, она уже доедала его, и весь рот был в кусочках кукурузы.

До станции они шли долго, останавливаясь, чтобы передохнуть. Было жарко, девушки изнывали от духоты, а горячие от кукурузы сумки обжигали плечи. От их тяжести ныла спина и болели ноги, так что, растянувшись на траве, они долго лежали, глядя в небо.

– Знаешь, на что мне нужны деньги? – спросила Ленка.

– Мм? – Лина кусала зубами травинку и разглядывала проплывающие облака.

– Я, похоже, залетела.

Лина не сразу поняла, о чем она, потом привстала, с недоверием посмотрев на подругу:

– Да ты что?! От кого? А твоя мать знает?

Подруга покачала головой:

– Не знает.

– А отец ребенка? – не отставала Лина. Ленка вскочила, подняв сумку:

– Не хочу о нем говорить.

Они долго шли молча, и Лина долго думала о том, что подруга, оказывается, не все рассказывала ей. А потом все же не выдержала:

– Лена, что ты собираешься делать? Ты же такая юная…

– Что собираюсь, что собираюсь… – пробубнила та. – Рожу, а там посмотрим.

Железнодорожная станция была маленькой, с одноэтажным вокзальчиком и двумя скамейками.

Пахло колесной смазкой и тепловозным дымом, и Лина блаженно зажмурилась. Этот запах манил ее далекой дорогой, о которой она так мечтала, и ей было приятно просто сидеть на вокзале, слушая, как хриплый голос объявляет по громкой связи поезда. Лена, поставив сумку на землю, нырнула внутрь вокзала и, вернувшись, приобняла подругу:

– Через полчаса московский поезд. Сейчас подзаработаем.

Лина чмокнула ее в щеку и внимательно посмотрела на ее живот, пока что еще плоский.

– Ты это серьезно? – на всякий случай спросила она. – Про ребенка?

Ленка хмуро кивнула.

– Не бойся, все будет хорошо.

– Да уж, – кисло улыбнулась та.

– Я тебе обещаю, – повторила Лина. – Все будет хорошо. Когда я буду жить в Москве, у меня будет столько денег, что я смогу помогать тебе.

Ленка засмеялась и, достав теплый початок, стала грызть.

– Ты же ничего не умеешь делать, – сказала она с набитым ртом. – Чем ты будешь зарабатывать?

Истошно гудя, мимо станции прополз старый тепловоз с закопченной трубой, из которой валил черный дым. Откуда-то появились торговки, смуглые, сморщенные старухи с ведрами, полными слив и абрикосов, две цыганки в длинных пестрых юбках, которые тащили в руках бутылки с пивом и водой. Потом появились другие женщины, у всех были в руках ведра, корзинки, коробки, и Лине стало не по себе.

– Посмотри, как их много, – пихнула она Ленку вбок.

– Ну и что? – Подруга оставалась невозмутима. – Пассажиров-то еще больше.

Объявили прибытие поезда. Стоянка была всего пять минут. Девушки достали несколько початков из сумок и подошли к платформе. Остальные женщины зашумели:

– Вы кто такие? Убирайтесь отсюда. Нам самим места мало.

– Места всем хватит, – возразила Лина, но женщины закричали еще громче.

– Мы платим за то, чтобы нам разрешали тут торговать, – сказала им одна из женщин. – А вы просто пришли и встали на нашей территории. Уходите.

– Кому вы платите? – не поняла Лина. Женщина кивнула в сторону, и Лина увидела двух смуглых мужчин, отиравшихся у входа на вокзал. Одна из цыганок подбежала к ним, указывая пальцем на подруг, и они, отшвырнув окурки, направились к платформе.

Вдали уже показался поезд, похожий на зеленую змею. Мужчины обступили Лину, и она, выставив перед собой початок, словно это был пистолет, втянула голову в шею.

– А ну, идите отсюда.

– А кому мы мешаем? – возмутилась Ленка.

– Всем мешаете! – закричали женщины.

Один из мужчин, схватив Ленкину сумку, вытряхнул кукурузу на платформу, и золотистые початки покатились вниз, упав на пути. Поезд загудел, приближаясь к станции, и, грохоча вагонами, стал замедлять ход.

Мужчины оттолкнули Ленку, и она, споткнувшись, упала, разбив коленку.

– Тебе что, сто раз повторять нужно? – повернулись они к Лине.

Завизжав тормозами, поезд остановился. Проводники открыли двери и выбросили сходни, а торговки, зашумев, бросились к вагонам. «Горячие жареные пирожки, с капустой, с картошкой, с луком!», «Алыча, яблоки, малина в стаканчиках!», «Пиво, минеральная вода, лимонад!», «Мороженое, мороженое, кому мороженое?» Пассажиры не сходили на станции, стояли в тамбуре, глядя сверху на шумных торговок. Кто-то протягивал деньги, покупая пирожки или пиво, но по большей части люди просто стояли, насмешливо глядя на женщин.

Красный свет семафора сменился зеленым, поезд загудел, и проводники стали отгонять торговок от вагонов. «Отправляемся, отправляемся!» – кричали они, и пассажиры стали расходиться. «Ну купите, купите, пожалуйста!» – канючили женщины, и Лине стало горько и обидно за них.

Двери вагонов закрылись, и поезд медленно двинулся. И тут Лину больно пихнули в плечо. Она обернулась, а над ней, ухмыляясь, нависал смуглый мужчина.

– Ну что, платить будем? – спросил он, оглядывая Лину.

Она испуганно обернулась, но Ленки нигде не было.

– За что?

– За то, что стояла здесь.

– Слиняла твоя подружка, – сказал ей второй, прикуривая дешевую папиросу. – Так что придется тебе за двоих расплачиваться.

Поезд набирал скорость, и уже показался последний вагон.

Скамейки перед вокзалом пустовали, людей не было, и никто не мог ей помочь. Женщины, устало ссутулив плечи, расходились. Кто-то подсчитывал небольшую выручку, но в основном торговки уходили с пустыми руками. На Лину и мужчин они не обращали никакого внимания, словно не видели их.

– Что стоишь? Пойдем с нами! – грубо толкнули ее.

И тут Лина, швырнув в мужчин початком, который до сих пор держала во взмокшей от страха ладони, вскочила на подножку последнего вагона. Опешив, те не сразу побежали за ней, а когда кинулись следом, уже не смогли догнать поезд.

Лина испуганно вцепилась в поручни, прижавшись к двери, и с ужасом смотрела, как мелькают дома и деревья, а поезд идет все быстрее и быстрее. Она боялась сорваться, разбившись насмерть, и ругала себя за то, что не бросила тяжелую сумку с кукурузой. Мимо проносилось маковое поле, красивое, издалека как будто бы покрытое сотнями красных поцелуев, и Лина вспоминала, как проводила здесь дни, мечтая уехать в Москву на одном из проезжавших мимо поездов. Она с трудом держалась, руки ныли от усталости, к тому же скользили по поручням, и ей казалось, что она уже совсем не чувствует свое тело. Она смотрела на покосившиеся домишки своей деревни, с латаными крышами и цветастыми пугалами, насаженными на длинные палки, и тщетно пыталась разглядеть свой дом. По лицу потекли слезы – ей, как никогда, хотелось сейчас домой, к матери. Бедная мама, она с ума сойдет, когда Лина не вернется домой. Но поезд уносил ее все дальше и дальше от родной деревни. Поезд шел в Москву.

У Лины больше не было сил держаться за поручни. Руки слабели, тело обмякло, как у тряпичной куклы, и она уже была готова упасть, как вдруг дверь распахнулась и чьи-то сильные руки втянули ее в вагон.

– Я тебя в окно увидел, – сказал толстяк и надавал ей пощечин, чтобы она пришла в себя. – Совсем с ума сошла, а если бы разбилась насмерть?

Лина сидела, уставившись в грязный пол тамбура, и не могла отдышаться. От ветра волосы сбились в колтун, а по щекам текли слезы, и она дрожала от холода, потирая затекшие руки.

– Далеко собралась? – не отставал толстяк.

– В Москву, – еле слышно пробормотала она.

Толстяк хмыкнул, оглядев ее с головы до ног, и махнул рукой:

– Эх, сколько там таких, как ты, сгинуло.

Он закурил, пуская колечки, и уставился в окно, словно уже и забыл про Лину. В тамбур зашли другие пассажиры, которые курили пахучие папиросы, и у девушки от дыма защипало глаза. Она подняла свою сумку и вошла в вагон.

Наверное, нужно было идти по вагонам и громко кричать: «Кукуруза, горячая кукуруза!», но она не могла себя заставить, ей казалось это стыдным. И она просто подходила ко всем и тихо предлагала: «Кукурузу не хотите?» Люди отворачивались, качали головами, морщили носы, презрительно кривились, иногда доставали кошельки и покупали початок или два, так что, когда Лина прошла шесть вагонов, ее сумка стала заметно легче.

В одном из вагонов, усевшись на сумку, она съела один початок, почувствовав, как сильно она проголодалась, а потом запила его водой из-под крана в туалете. Ее подкараулил проводник, грозно нависший над ней, и ей пришлось отдать ему все заработанные деньги, чтобы разрешил ей пересидеть в тамбуре. Там было накурено, душно и грязно, стены были исписаны любовными признаниями и неумелыми рисунками, а Лина, слушая стук колес, различала в них: «В Моск-ву, в Моск-ву…» И ее сердце замирало от счастья.

Сутки прошли в беспамятстве, она сидела, согнувшись, на своей сумке и боялась даже выходить на остановках. Ей казалось, что стоит ей сойти с поезда, как он тронется, оставив ее на платформе.

А потом все зашумели, забегали, захлопали дверьми, стали собираться, и Лина услышала в разговорах: «Москва, Москва, подъезжаем!» Она причесала пятерней взлохмаченные волосы, отряхнула грязную юбку и, осмотрев себя, подумала, что, наверное, выглядит не очень. Но ей было все равно.

Открыв дверь, проводник первой выпустил Лину.

– Удачи тебе в Москве, – сказал он так, будто был уверен, что у нее ничего не получится, а может, она вообще пропадет бесследно в этом огромном городе.

– Вам тоже, – пожелала Лина, перекинув сумку через плечо.

На платформе стояли грузчики и назойливые таксисты, по громкой связи объявляли прибывающие поезда, а на огромном рекламном щите красовалась белокурая женщина, похожая на Мэрилин Монро, а ниже было написано о концерте певицы Полины. Напевая, Лина улыбнулась женщине с афиши и направилась уверенным шагом, как будто знала, куда ей нужно идти.

От этого прекрасного, яркого, шумного города у нее захватывало дух. Грызя кукурузу, она бродила по улицам и разглядывала нависавшие над ней дома, неоновые вывески, окна ресторанов и кафе, где сидели за столиками красивые и счастливые люди, бутики и магазины с нарядно одетыми манекенами, туристические агентства, супермаркеты, автосалоны. От всего этого великолепия у Лины рябило в глазах. Разевая рот она смотрела на грохочущие трамваи, которых никогда в жизни еще не видела, и испуганно шарахалась от машин, истошно сигналящих ей. Но быстро разобралась, что шоферам не нравится, когда она идет по дороге, а если не сходить с ее края, идти вместе со всеми пешеходами, то никто не будет сигналить ей.

Она остановилась у дорогого ресторана. На рекламных афишах она увидела певицу, похожую на Мэрлин Монро, и, поправив прическу, зашла внутрь. Охранники неприязненно покосились на нее, но она этого даже не заметила. Внутри все сверкало, и Лина, восторженно ахая, разглядывала роскошные интерьеры холла. Она увидела, как люди заходят в лифт, и зашла вместе с ними. Лифт был стеклянным, и сверкающая огнями Москва вдруг оказалась перед ней как на ладони, так что Лина, вскрикнув, прикрыла ладонью рот. Люди в лифте, хмыкая, разглядывали ее бедную одежду, но она даже не замечала их, потому что, не отрываясь, смотрела на Москву, лежащую у нее под ногами.

Лифт остановился на верхнем этаже, и девушка оказалась в роскошном зале, полном женщин в длинных вечерних платьях и мужчин в костюмах. Такие платья она видела только по телевизору. Официанты, перекинув белые полотенца через руку, сновали по залам, разнося напитки. На сцене возились какие-то люди, настраивали звук, направляли свет, и Лина представила, что скоро здесь появится та певица, чьи фотографии она видела на афишах. Белокурая женщина, похожая на Мэрилин Монро, с алыми губами и в блестящем платье.

Но как только она сделала шаг, дорогу ей преградили охранники.

– Куда? – грубо спросил один, оттолкнув ее. Лина, задохнувшись от волнения, не знала, что ответить.

– Куда приперлась, спрашиваю?

Второй охранник вызвал лифт, и мужчины затолкали в него Лину.

– Чтобы больше тебя тут не видели, нищебродка! – со смехом крикнули ей вслед.

Москва, которая лежала у ее ног, стремительно приближалась, дома становились все больше, улицы шире, и, наконец, лифт опустился на первый этаж. Лина вышла из ресторана с упрямым чувством, что когда-нибудь снова вернется сюда. «Еще будете расшаркиваться передо мной!» – мысленно грозила она кулаком охранникам, выгнавшим ее.

В сумке лежали еще два початка на ужин, и Лина брела по кривым московским улочкам, гадая, как ей быть дальше. У нее не было ни копейки, и она не знала, где ей ночевать и как быть, просто шла наугад, словно надеялась, что решение придет само собой, а деньги свалятся на нее с неба.

У входа в клуб собралась молодежь: девушки в коротких джинсовых юбках и обтягивающих топах, с пирсингом в носу и в пупке, парни в ярких брюках и со смешными прическами. «Девушкам бесплатный вход» – было написано на объявлении, и Лина зашла внутрь. В клубе все сверкало синим и лиловым светом, горели прожекторы, мелькавшие под ритм музыки. Все вокруг пританцовывали, потягивали коктейли, курили, и у Лины закружилась голова. От громкой музыки и непривычного света ей на минуту стало нехорошо, и она зашла в туалет. У большого зеркала прихорашивались расфуфыренные красотки, которые подводили глаза и красили губы. Лина оглядела себя с головы до ног и ужаснулась: грязная юбка, растянутая майка, исцарапанные руки, дурацкая хозяйственная сумка через плечо, лохматые волосы. Девушка приуныла. Но потом встряхнула волосами, поправила майку, одернула юбку, так что красотки недоуменно покосились на нее, и вышла из туалета с гордо поднятой головой. И, нырнув в атмосферу клуба, начала танцевать.

«Я в Москве, – повторяла она, – я в Москве». И от счастья ей хотелось петь. Она танцевала, отдавая всю себя танцу, и на нее стали обращать внимание.

– Эй, малышка, ты под чем? – спросил ее белокурый красавчик.

Но она не понимала вопроса. Она бросила свою сумку на пол и побежала в центр танцпола, где вокруг нее образовалось пустое место. Люди танцевали и смотрели на нее, заряжаясь ее энергией. Если бы они знали, что это заводной девчонке негде сегодня ночевать!

Вдруг ведущий объявил со сцены, что он выбрал трех лучших танцовщиц вечера. И теперь они должны подняться на сцену. Он спустился на танцпол, чтобы указать на трех счастливиц, и, когда подошел к Лине, она не поверила своей удаче.

– Ты классно зажигаешь! – прокричал ей ведущий на ухо. – Ты просто супер!

Три девушки поднялись на сцену. Две соперницы Лины были хорошенькие, обе в красивых ярких платьях, с уложенными волосами, одна брюнетка, вторая рыжая. Рядом с ними она смотрелась странно и нелепо. Но до тех пор, пока не начала танцевать.

Победительницей выбрали не Лину, а рыжеволосую девчонку. Ей долго аплодировали и подарили мобильный телефон. Но она, взяв Лину за локоть, отдала ей свой приз.

– Это будет справедливо, – сказала она. – Ты сегодня танцевала лучше всех.

Глава 3 День длиною в жизнь

Бывает, что один день становится длиною в жизнь. У Полины был такой день, который стал для нее и точкой отсчета, и часом икс, и роковым событием, через призму которого она теперь смотрела на всю свою жизнь. Она была благодарна этому дню, подарившему ей любовь. И иногда приезжала пообедать в «Метрополе», чтобы обновить свои чувства и воспоминания о том, что здесь случилось с ней.

Это было много лет назад. Азартные игры еще не были под запретом, и казино «Метрополь» входило в десятку лучших казино мира. Здесь собирались самые-самые из людей: самые красивые женщины, самые опасные мужчины, самые большие негодяи, самые безумные игроманы, самые богатые и самые азартные москвичи. В воздухе пахло деньгами и страстью, здесь проигрывались в пух и прах, искали богатство и смысл жизни, пытались забыться в игре, приходили, чтобы найти I'amoure pourtoujours, или любовь на одну ночь. Полина бывала здесь нередко, но приходила сюда не за тем, зачем другие.

В тот вечер на ней было белое кашемировое пальто, край которого теребил сильный ветер, словно хотел увидеть, что спрятано под ним. У входа в «Метрополь» стоял мужчина, одетый в старомодный фрак, будто сошедший с исторической киноленты о XIX веке. Прислонившись к стене, он курил толстую сигару, уставившись в невидимую точку перед собой. Судя по его облику, он только что спустил огромную сумму денег и теперь пытался примириться с той мыслью, что обеднел буквально за одну ночь. Скользнув по нему взглядом, Полина подумала, что есть что-то комичное в мужчинах, которые курят толстые сигары.

– Как вы думаете, что означает эта «М»? – спросил ее мужчина во фраке, преградив дорогу.

Полина с удивлением посмотрела на вывеску, огромную выпуклую букву М, знаменитый символ гостиницы и казино.

– Осмелюсь предположить, что «М» означает «Метрополь», – насмешливо ответила она и попыталась обойти мужчину, но он ее не пропускал.

– М – это Москва, миллионы, миллиардеры, магнаты, мужчины, монополия…

– Поезжайте домой и хорошенько выспитесь. – Полине наконец удалось пройти.

Швейцар, слегка поклонившись, открыл перед ней дверь. А Полина, слушая, как мужчина во фраке продолжал бормотать под нос слова на «м», протянула швейцару деньги:

– Очень прошу, вызовите ему такси и проследите, чтобы он в него сел.

За высокими окнами «Метрополя» мелькали огни большого города, проезжали машины, спешили мимо редкие прохожие, прятавшиеся от моросившего дождя под зонтиками. К Полине подошел гардеробщик, чтобы помочь снять пальто. Дождливая Москва осталась снаружи, а здесь все сверкало роскошью, и сама Полина, в своем маленьком черном платье, подчеркивающем ее роскошную фигуру, была здесь очень уместна. На ней было дорогое бриллиантовое колье, ничего не значащий подарок поклонника, прорвавшегося за кулисы только для того, чтобы вручить ей бархатную коробочку с украшением. Колье было из белого золота, с бриллиантами и огромным, похожим на каплю, сапфиром. Покрутившись перед зеркалом, Полина подумала, что в ее жизни очень много подарков, от мужчин, от женщин, от судьбы, но перед этим ей пришлось пройти такой трудный путь, столько вынести и столько потрудиться, что теперь каждый подарок воспринимался ею как заслуженная награда, словно ангел-хранитель вознаграждал ее за все, делая это руками других людей.

Полина вошла в зал. Высокие окна были задернуты тяжелыми гардинами, так что в этих комнатах всегда была ночь. Низкие лампы с тканевыми абажурами, сделанными по моде прошлых веков, светили неярко, скрадывая тусклым светом морщинки на лицах и синяки под глазами утех игроков, которые проводили за столом сутки или даже двое.

– Рады вас видеть! – поприветствовал ее охранник у входа, высокий, элегантный мужчина в хорошем костюме, которого можно было бы принять за гостя, если бы его не выдавал наушник от рации, чей провод спускался от уха в карман.

Полина подошла к рулетке. «Чертово колесо» – так звали рулетку игроки за то, что сумма всех ее чисел равнялась «666». Интересно, было ли это случайностью или специально задуманным ходом? Но во всяком случае, вокруг этих трех шестерок ходило немало легенд, в том числе и о том, что основоположник игры Франсуа Бланк заключил сделку с дьяволом, заложив собственную душу. Услышав эту легенду, Полина усмехнулась и подумала, что многие игроки в рулетку были бы счастливы отдать свои душу дьяволу, но их не примут даже в ломбарде.

Ставить можно было на красное/черное, чет/ нечет, малые/большие, колонны/дюжины, можно было поставить на номер, на три номера, на шесть номеров, на угол или крест. Играть можно было, полагаясь на случай или изучив все стратегии игры в рулетку, которым были посвящены целые книги и математические расчеты. О, рулетка была целой вселенной, за этой игрой можно было провести несколько ночей напролет, не чувствуя усталости, не сводя глаз с маленького шарика, способного разрушить жизнь или, наоборот, обогатить человека, превратив из нищего в миллиардера.

Наша жизнь – это тоже рулетка, чет/нечет, красное/белое, зеро, безумные ставки, безумные риски, головокружительные удачи и падения, и все это под равнодушным взглядом невозмутимого крупье. Люди приходят играть в рулетку, чтобы найти свое счастье, но, увы, даже те редкие счастливчики, один на миллион, которым удается с помощью завидной удачи заполучить здесь богатство, с удивлением и горьким разочарованием понимают вдруг, что счастья здесь не найти. Его здесь нет.

Полина не искала счастья в игре, она изредка делала маленькие ставки, больше для вида или от скуки, немного проигрывала и немного выигрывала, не испытывая ни огорчения, ни радости. Не потому, что она не любила играть, нет, не поэтому. Просто она приходила в казино не ради игр. Она приходила сюда ради игрока. Одного-единственного, которого в одни вечера встречала здесь, а в другие – нет, но все равно чувствовала его незримое присутствие.

Окинув зал взглядом, она увидела его за столом в углу, но не стала подходить сразу. Он тоже заметил ее, поймав отражение в зеркале, и тоже сделал вид, что поглощен игрой в пунто-банко, хотя на его лице и читалась легкая скука. Он был красивый, высокий, жгучий брюнет, с черными – не карими, а именно черными, как угольки, – глазами. Яркий, дерзкий, всегда заметный в толпе, он выделялся среди других мужчин, как будто был глянцевой вырезкой, вклеенной на черно-белую фотографию. Они были знакомы уже семь лет, но дальше ничего не значащего флирта и разговоров дело не заходило.

– Делайте ваши ставки, господа! – крикнул крупье, и со всех сторон послышалось: «на черное», «на красное», «на 13-й номер», «на нечет». Полина поставила на двойку, без надежды, да и желания выиграть. Просто эта цифра многое значила для нее. Два – это двое, он и она, мужчина и женщина, инь и ян, добро и зло, да и нет. В алхимии двойка символизировала противоположности, царя и царицу, луну и солнце, серу и ртуть – которые вначале противостояли друг другу, а потом смешивались и растворялись, рождая нечто новое. В буддизме двойка – это мужское и женское начало, теория и практика, а еще слепой и хромой, которые объединились, чтобы видеть путь и идти по нему. А Пифагор говорил, что двойка – это разделенное земное существо, две половинки, которые ищут друг друга, чтобы стать целым. Полина уже не искала свою половинку, она давно ее нашла. Эта половинка сейчас сидела в углу и, скучая, играла в пунто-банко, проигрывая по мелочи.

– Двойка! – выкрикнул крупье, и вокруг разочарованно выдохнули.

– Двойка? – Полина удивленно смотрела на гору фишек, которые крупье придвинул ей. Скосив глаза, она удовлетворенно отметила, что для брюнета в углу не остался незамеченным ее выигрыш.

Ставка была тридцать пять к одному, и небольшая сумма, которую Полина поставила, сильно увеличилась. Крупье смотрел на нее вопросительно, но она, обворожительно улыбнувшись, покачала головой. В конце концов, она пришла сюда играть в любовь, а не в рулетку.

Взяв у официанта бокал белого, она прошлась по залу, слегка задержавшись у стола, где играли в покер. Забавно, что у игроков были как на подбор вытянутые, постные лица – и у мужчин, и у женщины, которая, впрочем, неплохо блефовала. Полине всегда казалась скучной эта игра, с ее роял-флешами, стрейт-флешами и каре, выигрышными комбинациями и поднятием ставок, она была похожа на биржу или коммерческие операции, и от одной мысли о покере Полина неумышленно зевала. Она и сейчас с трудом подавила зевок, чтобы ее игрок в пунте-банко не раскусил, что она только делает вид, что наблюдает за покером, а сама только и думает, что о нем.

– Похоже, милая, вы приносите удачу, – обернулся к ней мужчина, рядом с которым она стояла.

Обведя глазами своих соперников, он, одну за другой, наслаждаясь моментом, выложил пять карт пиковой масти, от туза до десятки. А Полина поспешила отойти от стола, чтобы счастливый победитель не надумал пригласить ее выпить вместе.

Откинувшись на спинку кресла, брюнет смотрел на нее, не сводя глаз, и она направилась прямиком к нему.

– Красавица, говорят, ты приносишь мужчинам удачу? – спросил он Полину так, будто они не были знакомы. – Может, постоишь и у моего стола? А то я весь вечер в проигрыше.

– Мужчинам я приношу любовь, – улыбнулась она, а он так посмотрел на нее, что она почувствовала себя голой и даже провела рукой по платью, чтобы убедиться, что это не так.

Когда Полина думала или говорила о нем, она всегда называла его «он», хотя знала его имя и оно нравилось ей. И все же это «он», даже «Он» – с большой буквы, всегда выделяло его среди других мужчин. Увидев его семь лет назад, она сразу поняла, что он – это Он, тот единственный, которого каждая женщина ждет в своей жизни. Он был опасным мужчиной, игроком по жизни, пускающимся во все тяжкие только ради азарта. Он любил все острое: острые ощущения, острую еду, острые ножи, острые шутки и женщин с острыми каблуками, он был удачлив в бизнесе, любви, в игре, в дружбе и любил проверять свою удачливость, заигрывая со своей судьбой в казино. Полина приходила сюда ради него вот уже семь лет. Что и говорить, она умела ждать.

– Знаешь, как появилась эта игра? – спросил он, проигрывая очередную партию.

Она опустилась в кресло рядом с ним, и он с удовольствием оглядел ее округлые бедра, подчеркнутые обтягивающим платьем. А Полина почувствовала, как по ее спине рассыпались мурашки, а внизу живота сладко заныло, будто он погладил ее не взглядом, а рукой. Ощущения были такими сильными, что она могла провести так всю жизнь – сидя перед ним в кресле и наслаждаясь, как он ласкает ее взглядом, разглядывая каждый изгиб ее тела.

– И как? – приготовилась она слушать.

– Итальянец Феликс Фальгуере создал ее на основе этрусского ритуала. Этот ритуал состоял в том, что с помощью девятигранных костей решал судьбу девственниц. Если девушке выпадало 8 или 9, она становилась жрицей, если 7 или 6, то ей запрещали принимать участие в религиозных обрядах, а если меньше 6 – то бедняжку бросали в море.

Он пристально посмотрел Полине в глаза, и она с трудом выдержала его взгляд. У нее закружилась голова, а во рту пересохло, и она удивилась, как не грохнулась в обморок.

– Я уже не девственница, – сказала она, взяв себя в руки, и невинно захлопала ресницами.

– Правда? – делано удивился он. – А я-то думал…

Крупье раздал карты, и брюнет, раскрыв их, чертыхнулся – он опять проиграл.

– Что ж, раз ты не девственница, плюнем на пунто-банко и пойдем играть в рулетку.

Вскочив, он потащил ее за руку, и она едва поспевала за его широкими шагами. Они направились в VIP-зал, куда пускали только членов клуба, поэтому публики в нем было меньше, только богатые и влиятельные мужчины со своими спутницами, иностранцы и политики, которые хотели оставаться инкогнито. Здесь не было охотниц за богатыми мужчинами, которые бродили по другим залам, хищно поглядывая на всех, не было бедных, которые принесли в казино последние сбережения в надежде разбогатеть. Обстановка была более свободная и расслабленная. Игроки столпились у рулетки, где принимала ставки девушка-крупье, высокая, плечистая и с короткой стрижкой, издали делавшей ее неотличимой от парня.

Полина со спутником подошли к бару, и он разлил коньяк, перед этим оценив этикетку. Янтарная жидкость плескалась в бокале и пахла древесной корой и хорошим табаком. Они сомкнули бокалы, посмотрев друг другу в глаза, и Полина поняла, что сегодня наконец-то они уйдут вместе. Коньяк был дорогой, стойким вкусом восточных специй, и она оценила его хороший выбор. Да, этот мужчина был хорош во всем.

– Мне кажется, что все женщины похожи на алкогольные напитки, – задумчиво сказал он, нежно поправив Полине сползшую на плечо бретельку платья.

«Боже, какие у него нежные руки», – подумала она и выпила залпом. Он удивленно вздернул бровь, но тут же подлил ей еще, а она не успела прикрыть бокал ладонью.

– На напитки? – переспросила она, пританцовывая под музыку.

– Да. Есть женщины, похожие на очень дорогое коллекционное вино, у которого этикетка дороже содержимого.

Улыбнувшись, она оглянулась на посетительниц казино.

Он засмеялся:

– Да-да, таких тут немало.

– Ну, продолжай. – Полина оперлась о стену, приготовившись слушать его забавную теорию.

Он бесцеремонно оглядел ее, а потом приблизился, пристально посмотрев в глаза, и Полина почувствовала себя бабочкой, которую пришпилили булавкой.

– Есть женщины, которые напоминают мне шампанское – они игривые, легкие, но утром после них болит голова.

Откинув голову, Полина расхохоталась: – Так-так, интересно.

– Есть женщины – как коктейли. В них много чего намешано, и их приятно попробовать, так сказать, для разнообразия. Но они на один раз. Есть женщины-пиво, с ними хорошо дома перед телевизором. Есть женщины-водка, свои в доску, простые, понятные, бесхитростные.

– О, какой ты циник, – смеялась она, поглаживая бокал. – Интересно услышать о себе.

– Не боишься? – Он вдруг стал серьезным и смотрел прямо, без улыбки, будто хотел сказать что-то важное.

Полина внутренне сжалась, напряглась, но он, увидев это, расхохотался и притянул ее к себе. Она была высокой, к тому же на каблуках, но все равно не доставала до его плеча и уткнулась лицом в его грудь, почувствовав, какой он был мускулистый и упругий. «Наверняка проводит по несколько часов в зале», – почему-то подумала она, представив его в облегающем спортивном костюме, и сама развеселилась несвоевременной мысли. Он зарылся лицом в ее волосы, вдохнул их запах и, заурчав, приподнял ее голову, заглянув в глаза. Нет, она не могла сопротивляться ему ни минуты, не могла заставить себя играть в «мадам неприступность», она смотрела на него так, словно они были не в казино, а в гостиничном номере, совершенно одни, и он машинально потянулся к пуговицам на рубашке, расстегнув первые три.

– Эй-эй! – Она накрыла его руку ладонью. – Мы не одни.

– Черт! – Он смутился, и она с облегчением вздохнула – не она одна этим вечером потеряла голову.

Крупье громко предложил делать ставки, и вокруг рулетки зашумели. Опустошив залпом бокал, он потянул Полину к рулетке, и как она ни пыталась вернуться к разговору о напитках – он делал вид, что не слышит ее.

– Красное или черное? – спросил он, решая, на что делать ставку.

– Красное, как страсть, или черное, как разлука? – вместо ответа переспросила она.

– Страсть, однозначно страсть. Ставим на страсть! – сказал он крупье. – На красное, – обворожительно улыбнувшись, пояснил он.

На лице мужеподобной крупье появилось подобие улыбки, и Полина в который раз подумала, что у брюнета определенно дьявольское обаяние. В его силах заставить улыбнуться даже мраморную статую.

Красный цвет проиграл, и он состроил разочарованную гримасу.

– Разлука победила? – грустно сказала Полина.

– Ох уж эти женщины, во всем видят скрытые смыслы, – улыбнулся он ей и, властно притянув к себе, поцеловал в губы.

Она отстранилась, делано рассердившись, но он почувствовал, как она задрожала в его объятиях, и ему это нравилось.

– Делайте ваши ставки, господа! – громко произнесла девушка-крупье, и Полина лишний раз отметила про себя ее мужскую фигуру и низкий голос.

Ее спутник сел в освободившееся кресло и усадил Полину на подлокотник.

– Страсть или разлука? – спросил он ее, подмигнув.

– Страсть, – упрямо сказала она, и он расхохотался.

– Всегда знаешь, чего хочешь, да? – восхищенно провел он рукой по ее бедру.

«Тебя хочу!» – чуть не сорвалось с ее языка, но она, сдержавшись, тихо ответила:

– Всегда.

Но он уже, не отрываясь, следил за шариком, выстукивая пальцами барабанную дробь. «Черное!» – громко вскрикнула какая-то женщина, и сердце Полины сжалось от предчувствия.

– Разлука или страсть? – в третий раз спросил он ее, на этот раз без тени улыбки.

– Страсть, – повторила она.

– Страстная женщина, – ухмыльнувшись, пробубнил он под нос, но послушался.

Крупье закрутила рулетку, и маленький белый шарик метнулся по кругу. Все собравшиеся вокруг рулетки, мужчины и женщины, молодые и старые, следили за ним, словно завороженные. И только Полина смотрела не на шарик и не на мелькающие цифры, а на мужскую руку, лежащую на ее бедре. Длинные пальцы, холеные ногти правильной формы, стильный перстень – так мало мужчин умеют носить перстни, – смуглая кожа. Этот мужчина был хорош во всем, от самых кончиков ногтей до корней своих роскошных смоляных волос.

Снова выпало черное, и он растерянно посмотрел на Полину. Три раза подряд – довольно много. Рискнуть еще раз? Она грустно покачала головой:

– Может, лучше поставить на число?

Они сложили его день рождения и ее, предварительно сплюсовав день, месяц и год, и поставили на полученное число.

– Я принесу нам выпить, – сказала Полина. – Заодно проверим, не повезет ли тебе без меня.

Делались ставки, над игровым полем мелькали руки, слышались перешептывания, приглушенный смех и вздохи. Кто-то пил вино, кто-то кофе, чтобы взбодриться, ведь уже было два часа ночи, кто-то утирал взмокшее лицо платком.

Полина подошла к бару, разлила коньяк по бокалам. Ей хотелось пару минут побыть одной, привести в порядок вскруженную голову и расхристанные чувства, к тому же три раза выпавшая «разлука» не давала ей покоя. К ней несколько раз подходили мужчины, но она, смущенно улыбаясь, давала понять, что она не одна. «Очень жаль», – уходили они и на прощание скользили взглядом по ее безупречной фигуре.

– Забавно, что первое казино было открыто в церкви, – с сильным акцентом сказал ей пожилой чернявый итальянец, подошедший к бару, чтобы долить себе вина.

– Правда? – удивилась Полина. – Как же все запутано и переплетено в нашем мире!

– А на моем языке casino, с ударением на второй слог, означает «публичный дом».

Пожав плечами, Полина подумала, что в этом что-то есть. А вслух ответила итальянцу:

– В казино, как и в публичном доме, люди утоляют свои страсти, и хотя кажется, что их приводит сюда только похоть, они на самом деле ищут любовь. Наверное, люди всегда и во всем ищут любовь, так уж они устроены.

Итальянец с удивлением посмотрел на нее.

– Жаль, что я уже слишком стар, чтобы ухаживать за такой женщиной, как вы, – с искренним сожалением, без тени наигрыша, сказал он. – Очень жаль.

И галантно поклонившись, пошел к столу, за которым играли в блэк-джек.

Полина посмотрела туда, где играли в рулетку, и ахнула. Рядом с ее брюнетом стояла молодая девушка, с длинными белокурыми волосами, в простеньком, даже бедноватом платье, перетянутом поясом. Она положила ему руку на плечо, а он теребил край ее платья. Полина выпила коньяк и, взяв лед из ведерка, провела им по разгоряченному лицу. Затем встряхнула волосами, как всегда делала, чтобы придать себе уверенность, и направилась к рулетке. Но когда она подошла, мужчина уже был один.

– Мы опять проиграли, – хмуро сказал он ей, и ей понравилось это «мы».

Полина вспомнила о сегодняшнем нечаянном выигрыше.

Протянув мужчине бокал, она глубоко вздохнула и, окинув всех взглядом, поставила столбик фишек на зеро:

– Все на зеро!

В конце концов она выиграла большую сумму денег. А выигранные деньги, как вода, проходят сквозь пальцы: что были они, что их не было. Могла она позволить себе хоть раз проиграться? Да, ставка на «зеро» – это выигрыш один на тысячу. Но что это значит в сравнении с тем, что шанс встретить мужчину своей мечты один на миллион?

– Милая, похоже, ты слишком много выпила, – попытался пошутить мужчина ее мечты, но она приложила палец к его губам.

Остальные игроки смотрели на нее по-разному: кто снисходительно, кто с восхищением, кто с изумлением, как на сумасшедшую. Но ей было все равно. Крупье запустил рулетку и бросил шарик. Тот с костяным стуком запрыгал по желобку. Вначале цифры мелькали так быстро, что нельзя было их разглядеть, но потом рулетка крутилась все медленнее и медленнее, а шарик все замедлял и замедлял бег… пока не остановился на «зеро».

– Зеро… – ошарашенно выдохнули игроки.

Крупье зло стрельнула глазами, сгребла лопаткой в одну кучу все фишки, расставленные по полю, и придвинула к Полине. Потом стала отсчитывать фишки, лежавшие перед ней, пока не отдала почти все. Подошел сотрудник казино и, поздравив с выигрышем, протянул серебряный поднос, на который крупье сложила все фишки.

– Я хочу поставить все на число 2, – сказала Полина, и игроки зашумели, обсуждая это между собой.

– Красавица, может, не стоит? – попытался остановить ее брюнет.

– Все на двойку, – упрямо отчеканила она по слогам.

– Ох уж эти женщины, никогда не умеют вовремя остановиться, – улыбнувшись, сказал он не то ей, не то остальным игрокам.

Оглядевшись, Полина заметила, что почти все подошли к столу рулетки, чтобы посмотреть, проиграет или нет та удивительная женщина, что поставила все на «зеро» и сорвала банк.

– Ладно, хочешь проиграть – проигрывай, – милостиво разрешил он ей, как будто она спрашивала его разрешения. – В конце концов, самый хороший учитель в жизни – это опыт. Берет, правда, дорого, но объясняет доходчиво.

Крупье громко произнесла фразу, которую повторяла по сто раз на дню: «Ставки сделаны, ставок больше нет!» – и, закрутив рулетку, бросила шарик. Все смотрели, как он бежит по кругу, и только Полине было все равно. Она разглядывала людей, их лица, поджатые губы, неискренние улыбки, мешки под глазами, глубокие декольте, черные бабочки на шеях, и думала, что раскусила их. Она знала, зачем они приходят сюда и играют в рулетку. Они приходят за надеждой, и, пока крутится рулетка и бегает шарик, их сердца наполняются этим забытым чувством. В отличие от них Полина была полна надежд и без рулетки.

Выпал тринадцатый номер. Все уставились на Полину, но она, встряхнув волосами, искренне рассмеялась, словно ни о чем не жалела. Вторя ей, зазвонил чей-то мобильный телефон, на котором вместо звонка запела Пиаф: «Non, Rien de rien…» И Полина подхватила, запев вместе с ней: «Non, je ne regrette rien! Ni le bien qu'on m'a fait. Ni le mal tout a m'est bien gal!» Гости казино громко зааплодировали ей.

– Знаешь, какая вероятность выиграть ставку на одно число? – устало спросил ее брюнет, поднимаясь из-за стола. – Ноль целых двадцать семь тысячных.

– Это немало, – серьезно ответила она. – Думаю, вероятность встретить мужчину всей своей жизни – одна миллионная.

Он польщенно улыбнулся, облизнув губы, и Полина вспыхнула румянцем.

– Почему ты решил, что я о тебе? – шутливо оттолкнула она его, но все равно не смогла разубедить в сказанном.

«Да и черт с ним, – подумала она про себя. – Не хочу ни о чем думать, не хочу играть, делать вид, подбирать слова, видеть себя со стороны, следовать советам психологических журналов, предвидеть будущее, выстраивать отношения… Хочу быть собой, хочу быть счастливой!»

Он взял ее под локоть и повел через просторный гостиничный холл к лифту. На часах было пять утра, в холле было пусто, только сонная девушка на ресепшн сидела, сложив перед собой руки, как будто за партой на уроке. Наверное, здесь были установлены камеры, и все сотрудники боялись даже на секунду расслабиться. Они подошли к ней, и девушка, улыбнувшись, протянула ключи. Мужчина расписался в документах и оставил ей на чай.

– Что происходит? – делано удивилась Полина. Не ответив, он повел ее к лифту с деревянными дверями и стеклянными витражами.

– Куда мы? – спросила она, но он не отвечал, а улыбка гуляла на его губах, как кошка, сама по себе.

Кабина открылась, и он легонько втолкнул ее внутрь. Лифт, как и все в «Метрополе», был стилизован под старину. Он был отделан деревом и позолотой, а в высоких, до пола, зеркалах множились отражения.

– И все же, куда мы?

Он не отвечал, разглядывая ее в зеркале лифта. Они удивительно подходили друг другу, высокий брюнет и стройная блондинка, черное и белое, инь и ян. Оба смотрели на отражения и, не скрывая, любовались собой и друг другом.

– А знаешь, какой напиток ты? – вдруг спросил он, вернувшись к старому разговору, о котором она уже успела позабыть.

– Какой?

Они вышли на втором этаже. Поигрывая ключами, он остановился у номера, повернувшись к Полине:

– Ты кампари. Сладкая, ароматная, но с горчинкой, ты женщина, полная секретов, как и этот напиток, у которого сотни вкусовых оттенков. Ты обманчиво вкусная, но очень крепкая и ударяешь в голову.

– А еще я повышаю аппетит, – попыталась пошутить смущенная Полина. – Меня можно добавлять в коктейли и даже в десерты.

Он засмеялся и повернул ключ. Это был президентский люкс, больше похожий на музейный зал, чем на гостиничный номер. Когда кто-то открывал дверь, звонил дверной звонок. Стены были обиты шелковой тканью, в просторной гостиной стоял рояль, венецианские кресла, каменные часы работы французского мастера, даже вместо бара был старинный комод. В спальне находилась огромная кровать, достойная каких-нибудь европейских монархов или русских царей, а антикварная мебель, витражи и лепнина на потолке поражали воображение. Полина, восхищенно прижимая ладони ко рту, бродила по стометровому номеру и чувствовала себя так, будто ее пригласили провести ночь в Лувре, а брюнет, следуя за ней, наслаждался произведенным эффектом.

– Ты сейчас похожа на маленькую девочку, – хрипло произнес он, любуясь ею.

– В каждом из нас живет тот ребенок, которым мы когда-то были, – с ноткой грусти в голосе сказала она. – Мы меняемся, взрослеем, приобретаем лоск, деньги, влияние, но все же остаемся теми, кем были в детстве.

Открыв крышку рояля, она провела пальцем по клавишам, а потом вдруг заиграла.

– Спой мне что-нибудь?

Брюнет сидел в кресле с деревянными резными ручками и был похож на сон.

– Спою песню, которую никогда не исполню со сцены. Это будет только твоя песня, и ее будем знать мы двое, я и ты.

Я задыхаюсь… мне не хватает любви, Твоей, Безумной! Того океана, Не зная глубин, Не зная краев, Мне не хватает любви, Любви, твоей! Я скитаюсь, ищу тебя, Все мои стихи о тебе, про тебя, Где ты, любовь моя? Где ты, нежность моя? Где ты, тот, Что задыхается без моей любви? Где ты, тот, Что смотрит вдаль? Просторы? Где ты, тот, Кто, не останавливаясь, готов идти Во имя жизни, во имя любви! Где ты…? Кого душа моя жаждет, Без кого не успокоится… Хотя иногда и заблуждается. Где ты… Любовь моя? Устала играть в прятки я, Найди же, найди меня! Найди меня, Любовь моя!

Доиграв, Полина встала, откинув волосы рукой назад. Он вскочил с кресла и, обхватив ее за талию, поцеловал. Их обоих словно током ударило. Прильнув к нему, Полина стала лихорадочно раздевать его, стянула пиджак, рубашку и расстегнула ремень. Он взял ее на руки и понес в спальню, хрипло шепча ей на ухо нежности, которые она с трудом могла разобрать.

Освещенная только двумя лампами, комната казалась огромной. Он опустил ее на кровать, и она ощутила, как пахнут лавандой накрахмаленные простыни. Брюнет стянул с нее платье и, поглаживая живот, опустился перед ней на колени.

– Полина, я больше не могу, – прошептал он ей на ухо.

Она прильнула и, поцеловав, прошептала:

– Как же долго я тебя ждала…

Он закричал, задохнувшись от наслаждения, а она, взяв его голову обеими руками, смотрела на него. Он был безумно красив в эту минуту. Потом он замер, обессилев, и прильнул к ее груди.

– Прости, со мной так обычно не бывает. Как-то быстро… Просто не было сил сдерживаться, – смущенно бормотал он, покрывая ее тело мелкими поцелуями.

– Я счастлива, – шептала она ему, поглаживая его взмокшую спину. – Счастлива, и все.

Они уснули, крепко обнявшись и переплетясь руками и ногами, как лианы. За окном уже начинало светлеть, и сквозь щель между гардинами пробивался солнечный свет, ложившийся пятнами на их мятую постель.

Когда он проснулся, то долго гладил ее по волосам, по спине, спускаясь все ниже и ниже, любовался ее красивыми руками, щекотал шею, целовал ее, бормотал ей на ухо «люблю, люблю, люблю», а она проснулась оттого, что, выгнувшись в дугу, громко застонала.

– Как приятно просыпаться от наслаждения, – прижалась она к нему и, мельком взглянув на часы, увидела, что уже утро.

Когда Полину разбудил шум за окном, она обнаружила, что в постели одна. Ее платье было аккуратно переброшено через спинку антикварного стула, колье лежало на столе. Полина потянулась, как кошка, и стала разглядывать расписной потолок. Она чувствовала себя превосходно, так, словно всю ночь провела не в темном зале казино, а в спа-салоне. Вскочив, выглянула в окно: оно выходило на Большой театр. В этом номере жила Марлей Дитрих, останавливались Хулио Эглесиас, Джорджо Армани, королева Испании София, Монсеррат Кабалье, которая, быть может, тоже пела здесь, как вчера пела Полина.

– Уже проснулась?

Он стоял на пороге, в белом халате, подчеркивающем его черные волосы, и держал в руках поднос с завтраком. До Полины донесся терпкий аромат свежесваренного кофе, и она, прикрыв свое тело шторой, разыграла смущение.

– Убери эту тряпку со своего роскошного тела, – потребовал он, ставя поднос на стол. – Я ведь вчера тебя даже не разглядел как следует…

Она отошла от окна и, сделав пару глотков кофе, поцеловала его в губы.

– Ты не жалеешь, что у нас все случилось так быстро? – спросил он, поглаживая ее грудь.

– Быстро? Через семь лет знакомства? Впрочем, тебя я могла бы ждать и десять лет, и двадцать.

Она взяла кончиками пальцев клубничный конфитюр и размазала по его губам. Затем поцеловала, и, застонав, он отставил чашку, расплескав кофе по столу.

– Любишь сладкое? – рассмеялся он. – Очень!

Днем они спустились в ресторан, чтобы пообедать. Было тихо и безлюдно, ведь время обеда прошло, а время ужина еще не наступило, так что они оказались совсем одни. Переодеться было не во что, поэтому он был в том же костюме, слегка неряшливом оттого, что был смят и брошен на пол, а она в маленьком черном платье и без белья. О последнем, впрочем, знал только он. Оба выглядели уставшими, но счастливыми, и на их лицах без труда можно было прочитать, что они только что нехотя встали с постели и после обеда поспешат в нее вернуться.

Официант отвел их за столик у окна, из которого можно было видеть кремлевскую стену и Театральный проезд. Шел дождь, вода ручьями стекала по стеклу, искривляя силуэты прохожих, а автомобили, застрявшие в пробке, гудели клаксонами.

– Что ты будешь? – спросил он, просматривая меню.

– Реши за меня сам, – откинувшись на мягком стуле, промурлыкала Полина. Ей все время приходилось принимать решения и делать все самой, так что сегодня хотелось, чтобы ее мужчина решал за нее, пусть даже и в таких мелочах, как заказ блюд.

Он заказал карпаччо с трюфельным маслом и ягненка, запеченного в пармезане и травах, а на аперитив, заговорщицки подмигнув Полине, попросил два бокала кампари.

– Знаешь, Полина, что такое любовь? Она вопросительно вздернула бровь.

– Любовь – это счастье. А счастье – это покой и удовлетворенность.

– А покой не для такого, как ты? – договорила она за него.

Он задумчиво посмотрел за окно и сделал глоток ликера. А она разглядывала его лицо, в который раз удивляясь, каким красивым мужчиной он был.

– Да уж, я не создан для покоя, это точно. Я игрок.

– Я знаю. – Она попыталась улыбнуться, но вышло не очень убедительно.

Официант принес закуски, и они замолчали, пока он расставлял блюда.

– Знаешь, любовью нужно делиться, – сказала Полина. – Любовь нужно отдавать. Я делаю это через свои стихи и песни. Все это – тоже акт любви.

– Мне нравится, как ты поешь, – вставил он.

– В конце концов, любовь – это не скучный семейный быт с тремя детьми и совместным отпуском.

Он посмотрел на нее с интересом:

– А что же?

– Любовь – это чувство, это огонь внутри тебя. Он может вспыхнуть и потухнуть, а может гореть в тебе до самой смерти. И неважно, рядом с тобой мужчина, которого ты любишь, или нет. И этот огонь нужен обоим, он поддерживает и ведет по жизни.

Брюнет задумался, уткнувшись в тарелку. В этот момент в зал вошла пара, он немолодой, обрюзгший, с крашеными волосами, она – лет восемнадцати, с еще детским кукольным лицом. Полине нравилось наблюдать за людьми, разгадывая их отношения, и она с интересом следила за парой. Очевидно, что они не были дочерью и отцом. Обрюзгший мужчина гладил ее под столом по коленке, а ей было это неприятно, и она даже неумела скрыть свои чувства. Но она согласилась быть с ним, за еду, за деньги, один раз или несколько. Это было ужасно.

Брюнет почувствовал, что Полина чем-то заинтересовалась в зале, и, обернувшись, бесцеремонно уставился на пару. Девушка потупила взгляд, а обрюзгший мужчина самодовольно улыбнулся.

– Мне нравится наблюдать за людьми, – сказала Полина. – Но я люблю смотреть, когда люди действительно любят друг друга. Я вижу любовь на расстоянии, чувствую ее всей кожей. Когда человек любит, в нем словно бы зажигается лампочка, и я ощущаю это сияние.

– Ты просто соткана из любви, – пробормотал он. – Так нельзя, сгоришь раньше времени, надорвешься.

Официант принес ягненка, и по его улыбке Полина поняла, что ему приятно смотреть на них и обслуживать их столик. Наверное, со стороны они были очень красивой парой. Мужчина и женщина, которые идеально подходят друг другу, но которые никогда, никогда не будут вместе. Где-то в глубине души она чувствовала это, но не решалась в этом признаться самой себе.

– Все зло совершается от нелюбви. Человек, в чьем сердце поселяется любовь, становится лучше. Нужно, чтобы кто-то кого-то любил.

По его лицу она чувствовала, что он не в своей тарелке. Он не привык говорить о любви, не привык обнажать свои чувства, делиться любовью. Словно прочитав ее мысли, он накрыл ее ладони своими:

– Любимая, давай мы отбросим все лишнее, не станем загадывать будущее, а будем просто любить друг друга.

– Я хочу этого больше всего на свете, – прошептала она.

Не дождавшись десерта, они спешно расплатились и пошли в свой номер. В лифте с ними ехала пожилая супружеская пара, так сильно наскучившая друг другу за много лет, что муж и жена стояли в разных углах. Если бы не старички, то они бы набросились друг на друга прямо в лифте. В коридоре, не удержавшись, он стал раздевать ее, повалив на диван рядом с номером, и оба чувствовали себя сумасбродными подростками.

– Нас выселят, – хохотала она, но он не обращал внимания на шум на лестнице.

Вдруг открылись двери лифта, и из него вышла та парочка, которую они видели в ресторане. Полина, ахнув, спешно поправила платье, а брюнет, нисколько не смущаясь, продолжал целовать ее шею. Обрюзгший мужчина посмотрел на них с завистью, а его спутница, кусая губы, без стеснения разглядывала брюнета. Похоже, она была готова отдать все деньги, которые заработает сегодня, чтобы брюнет хотя бы просто поцеловал ее. Что ж, каждая женщина сама выбирает, с кем ей быть.

– Умоляю, пойдем в номер, – взмолилась Полина. – Не хватало только, чтобы нас еще кто-нибудь увидел.

Засмеявшись, он подхватил ее на руки и, открыв ключом номер, внес, шутливо скорчив торжественную гримасу.

«Ах, будь что будет, – подумала Полина, крепко обхватив его шею рукой. – Хоть ночь, да моя».

А утром она проснулась, услышав, как он крадется из спальни, стараясь не разбудить ее. Брюнет закрыл за собой дверь тихо-тихо, так что она едва услышала ее стук.

Приподнявшись на локте, Полина посмотрела на часы. Было ровно пять утра. Значит, они провели вместе ровно сутки, ни часом больше, ни минутой меньше. Но часы пробили, и сказка кончилась.

Глава 4 Черное и красное

Кафе, куда Лине удалось устроиться, было дешевенькой забегаловкой недалеко от вокзала. Столики стояли тесно, так что приходилось протискиваться между ними, держа над собой поднос, а окна упирались в глухую стену соседнего дома, и в кафе всегда, в любую погоду и любое время суток, было темно. Лампы светили тускло, внутри было холодно, потому что хозяин экономил на свете и отоплении, и Лине казалось, что она целыми днями сидит в какой-то темной сырой норе. Руки коченели, девушка хлюпала простуженным носом и часто приходила на кухню, чтобы погреться у плиты, протянув ладони над газовой конфоркой. Здесь пахло пригоревшим луком и сбежавшим молоком, и эти запахи напоминали Лине дом, из которого она уехала. Она вспоминала мать, Ленку, у которой, наверное, уже начал расти беременный живот, старые, покосившиеся дома, разбитую дорогу и, сжав кулаки, клялась себе, что никогда не вернется жить на цыганскую улицу.

Первый месяц в Москве прошел для Лины как одно мгновение, а дни слиплись, словно пельмени из пачки, которые повар варил на кухне, высыпая их в кипящую воду. Девушка падала с ног от усталости, а из-за недосыпаний уже путала сон с явью, так что ей казалось, будто она спит с открытыми глазами, а эта темная, холодная забегаловка просто мерещится ей в дурном сне.

По утрам, когда в кафе почти никого не было, разве что какой-нибудь сонный мужчина с пузатым чемоданом, зашедший выпить кофе в ожидании поезда, Лина набирала воду в ведро и мыла пыльные окна. Удивительно, что эти окна всего за несколько дней становились такими грязными, будто их вообще никогда не протирали.

– Эй, малышка, иди сюда! – кричали ей из зала только что пришедшие посетители. – Налей пива, да поживее.

Лина не сердилась на этих кургузых, грубых мужчин, которые нахальничали с ней и неуклюже заигрывали, отпускали ужасные, пошлые шуточки. Она знала, что на самом деле они не желают ей зла и хотят сказать что-нибудь приятное, просто по-другому не умеют. Она ставила перед ними кружки с пенящимся пивом, тарелки с мелкой соленой рыбешкой, которую они заказывали на закуску, и дарила им улыбку. И они улыбались ей в ответ, скаля свои щербатые, с вкраплениями золотых зубов, рты.

Иногда в кафе приходила жена хозяина. Хозяин был толстопузый, вечно небритый мужчина, с виду угрюмый, но на самом деле большой задира и хохотун. А она была моложе его лет на двадцать, высокая, широкоплечая, с таким прокисшим взглядом, словно она состарилась раньше времени, и рядом со своим старым мужем казалась старше его. Она носила в груди горечь от несбывшихся мечтаний и оттого срывала свою злость на окружающих людях. Особенно на Лине.

– Плохо вымыла! – кричала она ей, тыча пальцем в окно. – Вымой еще раз.

– Но оно чистое! – чуть не плакала девушка. – Посмотрите сами.

– А это что такое?

– Это скол, – возмущалась Лина. – Это не грязь, это скол. Кто-то разбил ваше окно.

– Я сказала, вымой еще раз! – орала женщина, покрываясь красными пятнами, и Лине ничего не оставалось, как мыть еще и еще раз, пока жене хозяина не надоедало издеваться над ней.

Ночевала Лина в кафе, когда, после двух часов ночи, оно закрывалось до шести утра. Перед этим она поднимала стулья на столы, ставя их вверх ножками, протирала тряпкой полы, а потом составляла вместе три стула, стелила на них скатерти и, подложив под голову сумку, проваливалась в сон. Хозяин разрешал ей проводить здесь ночи, радуясь, что можно сэкономить на ночной охране, но не показывал виду, что доволен, а, наоборот, всячески давал понять, будто оказывает Лине большую милость, пуская на ночлег. Она так уставала, что засыпала быстро, словно кто-то бил ее камнем по затылку, и до утра пребывала в небытии, в котором не видела никаких снов.

Просыпалась она от стука в дверь, когда приходил на работу повар, чернявый немой кавказец, изъяснявшийся жестами и мычанием. Говорили, что когда-то он был заправилой в банде, обчищавшей на вокзале приезжих, но однажды напоролся на криминального авторитета, бывшего здесь проездом. Он заболтал его, спрашивая, не знает ли тот, как доехать из Москвы до Баку, и, пока мужчина отвлекся, вытащил из его кармана туго набитый кошелек. Обнаружив пропажу, авторитет быстро нашел карманника и, чтобы проучить, приказал отрезать тот язык, которому удалось заговорить ему зубы. С тех пор кавказец раскаялся в своей неправедной жизни, ударился в религию и научился готовить, чтобы зарабатывать честным трудом. Поваром он был неплохим, и привокзальные воришки любили приходить в забегаловку, чтобы отведать его кухни.

Лина работала без выходных, но однажды, когда в кафе заявились какие-то странные люди с проверкой, хозяин дал ей немного мелочи и отпустил до ночи. Обернувшись в дверях, девушка увидела, как проверяющие, рассевшись за столом, достали бумаги, а жена хозяина, улыбаясь, хлопотала перед ними, расставляя выпивку и бокалы. Лина первый раз увидела, как эта злая женщина улыбалась.

Воспользовавшись неожиданным выходным, девушка решила погулять по Москве. Спустившись в метро, перемахнула через турникет, чтобы сэкономить на проездном, и поехала куда глаза глядят. Станции метро были такими красивыми, что ей казалось, будто она никогда не видела более красивых помещений. Впрочем, так и было на самом деле. Много ли она видела в жизни: свой старый домишко, вокзал, клуб, в котором протанцевала тогда всю ночь, да темное сырое кафе, где проводила теперь сутки напролет, работая и ночуя. В сравнении с этим станции метро казались ей настоящими дворцами, с высокими потолками, лепниной, округлыми сводами, круглыми хрустальными люстрами, спускавшимися с потолка, мраморными полами, статуями и цветной мозаикой на стенах, которую она долго разглядывала, ощупывая пальцами. Она даже застеснялась своей бедной одежды, словно в таком роскошном дворце следовало находиться только в длинном платье со шлейфом и с бриллиантами в ушах. И ей казалось странным, что лица людей в метро угрюмые, измученные, злые. Разве можно было оставаться такими злыми среди всей этой роскоши и красоты?

Лина зашла в электричку, которая едва не прищемила ее захлопнувшимися дверьми, а вышла на первой попавшейся станции, название которой понравилось ей на слух. Поднявшись по эскалатору, она вынырнула на шумной улице и, ахнув, разглядела красные кирпичные стены Кремля. У метро толпились торговцы цветами и безделушками, рекламщики раздавали листовки, громко зазывая в свои магазины, а красивые дома сверкали витринами дорогих магазинов.

Лина постояла у гостиницы, над входом которой высилась огромная буква «М», и, плюща нос о стекло, заглядывала в ресторан. От увиденного ее сердце забилось, как птица, попавшая в силки. Огромный зал, с хрустальными люстрами и столами, накрытыми белоснежными скатертями, казался ей виденным в каком-то давнем сне, приятном, но забытом. За столиками сидели женщины в коктейльных платьях, а мужчины, в костюмах и белоснежных рубашках, внимательно изучали меню. Лина удивилась, что все эти мужчины и женщины так нарядились только для того, чтобы сходить на обед, и, улыбнувшись, подумала, что это здорово, когда люди хотят быть красивыми не по какому-нибудь поводу, а просто так. Девушка с тоской вспомнила темную забегаловку у вокзала, в которую ей нужно будет вернуться вечером, и в груди защемило.

Она прошлась по широкой улице, полной магазинов и ресторанов, со столиками, выставленными на тротуарах, и ей безумно захотелось есть. В животе урчало, и Лина, заглядывая в чужие тарелки, представляла, как ест без разбору все, что видит: спагетти, овощные супы, пирожные, желе с фруктами, политое шоколадным сиропом мороженое, пиццу, свиную отбивную с картошкой и много чего еще. И от этих фантазий боль в животе на время стихала. Но потом накатывала с новой силой.

В огромных витринах магазина стояли манекены, с застывшими в воздухе руками и нарисованными улыбками. Они были наряжены в красивые платья, яркие, броские, и Лина, разглядывая их, представляла, будто надевает эти платья, попеременно то красное, то черное, рисуя в своем воображении, как идет по Москве и мужчины оборачиваются ей вслед. Молодая продавщица, прогуливавшаяся по залу, заметила ее в окно и неприязненно покосилась. Магазин был дорогим, и, наверное, бедная девушка, стоявшая у окна, по мнению продавщицы, портила его репутацию. Лина посмотрела на ценники, стоявшие в ногах у манекенов, и не поверила глазам. Она несколько раз пересчитала нули, поражаясь, что у кого-то есть деньги на такие дорогие вещи. Среди развешанных в магазине платьев ходила белокурая женщина, которая иногда брала какую-нибудь вещь и, приставляя к себе, крутилась перед зеркалом, пытаясь представить, пойдет та ей или нет. Лина с легкой завистью смотрела, как перед ней угодливо хлопочут продавщицы, пока вдруг не узнала певицу, чьи фотографии часто видела на афишах. Она была удивительно похожа на Мэрилин Монро, не только прической или обликом, но и движением тела, мимикой, жестами.

Лина никому никогда не завидовала. Она была наполнена внутренним огнем и уверенностью, что все в ее жизни сложится так, как она того хочет, и это делало ее вдохновленной и счастливой, оберегая от зависти к чужому благополучию. Она оставалась такой в самых трудных ситуациях, когда висела на поручнях несущегося поезда или, валясь от усталости, засыпала на составленных стульях, зная, что через несколько часов придется опять вставать и работать. Но сейчас вдруг почувствовала укол зависти, быстрый и острый, как будто кто-то кольнул ее иголкой в бок. Да, она завидовала и безумно хотела быть той белокурой, похожей на Мэрилин красоткой, которая ходила сейчас по магазину, выбирая себе наряды.

Отмеряя каждый шаг вздохом, Лина побрела прочь. Она уже не разглядывала сверкающие витрины, не любовалась роскошными особняками и рекламными афишами, люди на которых были красивыми и улыбчивыми, какими они ей всегда виделись в мечтах. Она просто шла, уныло глядя себе под ноги, так что прохожие, чертыхаясь, постоянно сталкивались с ней. «Смотри, куда идешь!» – кричали ей вслед, но она ничего не слышала.

Она уже ушла от магазина довольно далеко, как кто-то крепко схватил ее за плечо. Девушка обернулась и вскрикнула. Перед ней стоял мужчина, высокий, черноволосый, с такой обольстительной улыбкой, что у Лины закружилась от нее голова. Она смотрела и не верила своим глазам. Это был тот красавец-брюнет, которого она видела в своем сне, привидевшемся ей тогда на маковом поле. Улыбаясь, он протягивал ей большой бумажный пакет.

– Красивая девушка должна носить красивые платья, – сказал он ей, отдавая пакет, и, развернувшись, поспешил прочь, затерявшись в толпе.

Растерянно хлопая ресницами, Лина открыла пакет. В нем лежали два платья, красное и черное, какими она любовалась в витрине дорогого магазина, примеряя их в своем воображении. Она достала их, с восхищением разглядывая роскошные наряды, а потом бросилась догонять мужчину, расталкивая прохожих, но, как ни бежала, озираясь по сторонам, так и не смогла его найти. Она стала заглядывать в окна ресторанов, надеясь увидеть мужчину среди обедающих там посетителей, но его нигде не было. Лина опешила, испугавшись, уж не привиделась ли ей эта встреча, даже хотела себя ущипнуть, но пакет с платьями в ее руке был абсолютно реальным, а значит, она действительно только что встретилась с мужчиной из своего сна. Не менее реальным был и чек, который он забыл выбросить, и на нем значилась такая сумма, что у Лины потемнело перед глазами.

Она вернулась в кафе поздно, почти за полночь, как когда-то в родной деревне возвращалась домой с любимого поля. И от спутанных мыслей, волнительных фантазий и удивительных воспоминаний о брюнете она чувствовала себя абсолютно пьяной, хотя была совершенно трезва. Забегаловка была заперта, на двери была приклеена записка: «Закрыто по техническим причинам», и, сколько Лина ни колотилась, никто ей не открыл. Ничего не оставалось, как опуститься на ступеньки и, положив голову на сумку с платьями, больше для того, чтобы ее не украли, попытаться уснуть.

Проснулась она от сильного удара по ребрам. Разлепив глаза, увидела нависшего над ней привокзального полицейского.

– Чего разлеглась? – зло спросил он.

– Я здесь работаю.

Лина протерла глаза, зевнула, потянувшись так сладко, словно спала в постели.

– Закрыто, – кивнул мужчина на объявление.

– Это вчерашнее объявление.

– Я же сказал, закрыто, – сплюнул полицейский. – Иди отсюда, кафе больше не откроется. Его совсем закрыли.

Девушка вскочила, потирая заломившие отболи виски:

– Этого не может быть! Мне ведь не заплатили за работу!

Мужчина сочувственно оглядел ее с ног до головы.

– Знаешь, что. Уезжала бы ты отсюда, – сказал он неожиданно мягко. – Я столько на вокзале девчонок перевидал… Приезжали с большими надеждами, а пропадали ни за грош.

Лина покачала головой:

– Я приехала, чтобы остаться здесь навсегда. Мужчина порыскал в карманах и достал ворох смятых купюр:

– Вот, возьми, на билет должно хватить. – И, уже уходя, добавил: – Видел я и таких, которые оставались здесь навсегда. Их ногами вперед выносили с той свалки, которая за вокзалом. Так что брысь домой, и чтобы я тебя больше не видел.

Последнюю фразу он уже произнес злобно, резко, выплевывая изо рта каждое слово, так что Лина даже откусила от одной купюры кусочек, чтобы убедиться, что этот подарок не померещился ей.

Делать было нечего, оставалось идти куда глаза глядят, размышляя о том, что многие сны в ее жизни превращаются в реальность, а реальность иногда очень похожа на сон. Она шла, напевая себе под нос, и, хотя под ее глазами чернела усталость, а уголки губ были опущены, словно за месяц в Москве она успела состариться, все равно в ее сердце жила уверенность, что все будет хорошо. Правда, чем дальше она уходила от вокзала, тем больше эта уверенность становилась обреченнее и призрачнее. Лина с ужасом понимала: все, что у нее есть, это немного денег, которые дал полицейский, и пакете платьями. Не удержавшись, она остановилась посреди улицы и, достав платья, стала разглядывать их. Прикладывая к себе, как это делала женщина в магазине, она любовалась собой в зеркальной витрине и думала о том, что, пока у нее есть такие платья, ее мечты не могут предать ее.

Ночевать ей пришлось в подворотне, спрятавшись за припаркованной машиной, и дворовые кошки, мяуча и мурлыкая, терлись об ее ноги. Как и в детстве, она мечтала наконец-то выспаться, чтобы проснуться, ощущая, как отдохнула, освежилась, стряхнула с себя усталость от прожитого, но, очнувшись от криков дворников, подметавших тротуар, почувствовала себя еще более уставшей, чем когда засыпала. Оглядев себя в боковое зеркало машины, Лина ужаснулась. Под глазами набрякли мешки, кожа стала бледно-желтой, словно у неизлечимо больной, и все лицо, шея и руки были перепачканы в грязи. В таком виде ее, пожалуй, даже в уборщицы не возьмут. Убедившись, что все вещи на месте, она вышла из своего укрытия, и дворники, увидев ее, закричали:

– А ну, проваливай отсюда, бомжиха!

Лина зашла в первое попавшееся кафе, на тусклой вывеске которого так и было бесхитростно написано: «Кафе». Но ее едва оттуда не выгнали, приняв за бродяжку, зашедшую погреться, так что ей пришлось показать деньги. Официант, поморщившись, разрешил ей остаться. Кафе было дешевеньким, с бумажными скатертями на столах и пластиковой посудой, и Лина, засмеявшись, даже не обиделась на сердитого официанта. Она вспомнила роскошный ресторан при гостинице, который видела вчера, с картинами на стенах, словно в музее, и с женщинами, наряженными так, будто они пришли в театр, и с тоской подумала, что вот куда бы ее никогда не пустили, так это в тот роскошный ресторан. И, поймав свое отражение в пыльном зеркале, висевшем над замызганной барной стойкой, поклялась себе, что когда-нибудь войдет в тот ресторан в роскошном платье, а официанты, в белоснежных рубашках и с угодливыми улыбками на лице, будут прислуживать ей и подливать вино в бокал.

Заказав себе двойную порцию макарон по-флотски и кусок яблочного пирога, Лина спешно поела, почувствовав, как еда легла в животе, словно тяжелый камень. Девушка так долго голодала, что ее затошнило, и она поспешила укрыться в туалете. Он был грязным и тесным, и в нем едва умещался унитаз и раковина, полотенец не было, бумаги тоже, а с потолка свисала на проводе тусклая лампочка. Лину вырвало, и она, спуская воду, с грустью попрощалась с макаронами по-флотски и яблочным пирогом, уплывавшими в канализацию.

На раковине лежал небольшой обмылок, и Лина, оглядев себя в мутном зеркале, решила, что пора привести себя в порядок. Включив воду, она кое-как засунула голову под кран и вымыла волосы мылом. Затем намылила шею и грудь, отскребла грязь с живота и, закинув поочередно то одну ногу, то другую, вымыла заляпанные икры и черные от грязи пятки. Мыло было дешевым, но пахло приятно, цветами и свежестью. Она вытерлась своей старой одеждой, постирала нижнее белье и, оглядев платья, решила надеть красное. «Красный цвет – цвет страсти, а черный – цвет разлуки», – подумала она тогда. И, бросив старые тряпки под раковину, вышла из туалета преображенной. Она была в том возрасте, когда бессонные ночи и перипетии судьбы легко смывались водой с мылом, а неприятности решались сменой одежды. И, несмотря на то что волосы были мокрыми и свисали сосульками, а роскошное платье совсем не шло к дешевым туфлям, тем самым, которые она когда-то бережно носила в руках, чтобы не износить, выглядела она неплохо. Даже хорошо.

Официант с недоумением посмотрел на нее, но подарил ей улыбку, ту, которую берег для особых случаев. Лина вновь заказала макароны по-флотски и яблочный пирог, и он, поцокав языком, пошутил что-то про хороший аппетит. А Лина, вспомнив, как ей только что было плохо, только с грустью покачала головой. Последний раз она ела два дня назад, когда немой повар, работавший в забегаловке, разрешил ей доесть пригоревшую картошку. Вот и весь секрет ее хорошего аппетита. Но вслух этого не сказала, пообещав себе, что никому и никогда не расскажет ни о подгоревшей картошке, ни о мытье волос в туалете, ни о том, как ей хотелось расплакаться от усталости и отчаяния, но не получалось, потому что не было сил плакать.

– Вам идет красный цвет, – сказал официант, ставя перед ней тарелку.

– Мне все цвета идут, – ответила ему Лина. А потом добавила: – Зря смеетесь, я совсем не шутила.

И сама рассмеялась вместе с ним. И только когда он ушел, пожелав ей приятного аппетита, вдруг поняла, что засмеялась первый раз за целый месяц.

В Москве много работы. Но за нее чаще всего платят унижением, реже-деньгами. Этот урок Лина усвоила быстро. Она находила новую работу, срывая объявления на фонарных столбах, но, работая в поте лица, все равно оказывалась на улице и без денег. «Москва – хороший город, – сказала ей как-то одна женщина, мыкавшаяся здесь уже много лет. – Вот только люди в ней злые». Но Лина не унывала. Она нанималась официанткой и разносчицей пиццы, расклеивала объявления и раздавала листовки, подрабатывала уборщицей и валилась с ног от усталости, а ночевала то в общежитии, то на работе, если разрешали. И все равно находила хотя бы несколько часов в неделю, чтобы вырваться в центр города, пройтись по улицам, разглядывая витрины и кафе, читая афиши и рекламные листовки, любуясь пролетавшими мимо дорогими машинами и прогуливавшимися по тротуарам красивыми людьми. Лина им не завидовала. Потому что знала, что когда-нибудь этот город примет ее, подарив ей и машину, и платья, и любовь.

Однажды она увидела объявление на дверях небольшого отеля в центре и, заглянув туда, тут же устроилась горничной. Зарплата была крошечной, но зато сотрудников отеля кормили три раза в день. Лине выдали униформу, серое платье с белым фартуком, похожим на школьную форму, смешной белый чепчик и белые чулки, а еще туфли, немного старомодные, с толстым каблуком. Оглядев себя в зеркале, Лина покатилась со смеху.

В ее обязанности входило застилать постели, убирать в номере, раскладывать банные принадлежности, менять грязные полотенца и разносить завтраки в номер. Отель был небольшой, находился в обычном жилом доме, на трех этажах, и работы было немного. Ночью Лина запиралась в каком-нибудь пустом номере и, чтобы не поймало начальство, забиралась под кровать, где спала до утра.

И вот в одно утро, открыв глаза, увидела из-под кровати чьи-то ноги. Она затаила дыхание, сжавшись, но мужчина, поселившийся в номере, возился с чемоданом и ничего не замечал. Он ходил из угла в угол, что-то бормотал под нос, насвистывал, а затем, как было видно по упавшим на пол брюкам, стал раздеваться. Кровать просела от тяжелого тела, и Лина слышала, как, ворочаясь, он пытается найти удобную позу. Между тем ей уже пора было заниматься своей работой, прибирать в номерах, из которых выехали жильцы, разносить завтрак, уносить грязные простыни и полотенца в прачечную, находившуюся на первом этаже.

У мужчины зазвонил телефон.

– Не поверишь, я в отеле, – громко сказал он, ответив на звонок.

Лина едва удержалась, чтобы не чихнуть.

– Поругался с женой, достала меня своей ревностью! – между тем жаловался мужчина, и пружины под ним жалобно скрипели. – Пашу как проклятый, с утра до ночи на работе, а она мне сцены закатывает. Довела!

Лина заметила, что на ее белом чулке поползла стрелка, и подумала, что ей влетит от начальницы.

– С жиру бесится, – продолжал мужчина. – Все есть, деньги, тряпки, цацки, машины, все ей покупаю. С подружками на курорты мотается за мой счет. А при этом меня своей дурацкой ревностью изводит. – В дверь постучали. Сначала тихо, нерешительно, затем громче. Но мужчина, казалось, не слышал. – А я пришел в первый попавшийся отель, прямо в соседнем доме. А она еще из окна мне что-то вслед кричала. Я отпуск взял. Отдохну от всех, и от нее, и от работы. Я же последний раз, знаешь, когда отдыхал? Не поверишь, шесть лет назад.

Снова постучали, на этот раз громко и настойчиво. Мужчина выругался и, приподнявшись на локте, крикнул, что у него открыто.

Лина решила, что это пришли за ней, и внутри все оборвалось от страха.

– Слушай, я тебе перезвоню, – попрощался он со своим собеседником.

Между тем дверь открылась, и на пороге, как Лине было видно из-под кровати, появилась какая-то женщина.

– Милый, – заворковала она, – ну что ты, зачем же ушел?

– Что, испугалась, что без денег останешься?

– Ну при чем тут деньги? – обиделась она. – Ты измучила меня своей ревностью! – взорвался мужчина.

– Милый, – не унималась она, – возвращайся домой. Я так больше не буду, – засюсюкала она.

Дверь оставалась открытой, и Лина услышала, как в коридоре отеля раздаются крики ее начальницы: «Ну и где эта новенькая? Где ее носит?» Между тем мужчина и женщина замолчали, он продолжал лежать на кровати, а она стояла в дверях. «Если она через пять минут не появится, я ее уволю!» – не унималась начальница. И тогда Лине ничего не оставалось, как выбраться из-под кровати.

– Кто это? – опешила женщина и с недоумением уставилась на мужа.

Тот, открыв рот, изумленно смотрел на вылезшую из-под кровати горничную.

– Ах ты подлец! – Женщина задохнулась от возмущения. – Ах ты кобель! Я же говорила, что у тебя кто-то есть!

Мужчина продолжал молчать, растерянно почесывая живот. А Лина с невозмутимым видом одернула платье, поправила чепчик и, направившись к выходу, вдруг обернулась к нему:

– Знаете, если ваша жена постоянно устраивает вам сцены ревности и обвиняет в измене… – Лина пристально посмотрела на женщину. – Возможно, что на самом деле она сама изменяет вам. Давно. И регулярно.

И, прикрыв за собой дверь, из-за которой раздались вопли семейной ссоры, поспешила на кухню.

– Ты где шлялась? – уткнув руки в бока, накинулась на нее начальница.

– В пятый номер въехал новый жилец, – нашлась Лина. – Я делала уборку.

– Он же только въехал?

– Да, но номер показался ему грязным.

И, расставив на подносе чашки и тарелки с горячими булочками, отправилась разносить завтраки. А когда позже проходила мимо пятого номера, узнала, что мужчина, который въехал сегодня утром, почему-то собрал вещи и ушел, хотя заплатил за неделю вперед.

Поблагодарив небеса, что ни он, ни его жена не пожаловались на вылезшую из-под кровати горничную, Лина и думать забыла об этой нелепой истории. Правда, после этого случая она уже боялась ночевать в пустых номерах и запиралась в кладовке, тесной, холодной, где спать приходилось на полу, среди ведер со швабрами, положив голову на пылесос и укрывшись спецовкой. Зато можно было не бояться, что кто-нибудь въедет в номер, обнаружив у себя под кроватью спящую девушку.

Но внезапно в один из вечеров, когда она, переодевшись в свое черное платье, подаренное ей незнакомцем, вышла прогуляться по улице, ее окрикнули. Обернувшись, она узнала жильца из пятого номера. Лина на секунду испугалась и даже подумывала убежать, но он, засмеявшись, схватил ее за руку:

– Не бойся меня. Давай прогуляемся. Освободившись от его цепких пальцев, Лина, помявшись, согласилась.

– Не расскажешь, что ты делала под моей кроватью? – спросил мужчина.

– Спала, – пожав плечами, просто объяснила Лина. – Мне негде жить, и сплю я в отеле. Правда, теперь в кладовке, чтобы никто меня не поймал.

– Вот оно что… – растерянно протянул мужчина и внимательно оглядел девушку.

Они шли по Тверской. Был вечер, сумерки уже начинали сгущаться, хотя еще было светло, зажглись фонари, и желтели окна домов. Лина шла, любуясь городом.

– Давно в Москве? – спросил ее мужчина. – Третий месяц уже.

Он вздохнул. Потом что-то хотел сказать, но передумал. Впрочем, Лина и так знала, какие слова едва не слетели с его языка: зачем ты приехала, ничего не добьешься, жизнь поломаешь, сгинешь, пропадешь ни за грош. Она слышала это по сто раз на дню.

– Вы помирились с женой? – спросила она, чтобы перевести разговор.

Он покачал головой:

– Наоборот, разводимся.

Девушка невольно вскрикнула, прикрыв рот ладонью:

– Из-за меня?

– Из-за кого же еще, – засмеялся мужчина. – Хотите, я поговорю с ней? – предложила она. – Объясню ей, что я делала под кроватью…

Он остановился, положил ей ладонь на затылок, пристально посмотрев в глаза. А затем ущипнул за нос, как маленькую:

– Ты же сама сказала, что она мне изменяет. «Давно и регулярно».

Лина покраснела:

– Ну, я так подумала… Но я же не знаю точно…

– Зато я знаю! – зло перебил ее он. – Я нанял детектива и уже на следующий день узнал то, что знали все вокруг: друзья, коллеги, подружки жены. Она уже много лет изменяла мне с моим другом, с которым я всем делился. Вот тебе и причина всех ее истерик.

– Это тот друг, который звонил тогда вам по телефону? – догадаласьЛина.

– Точно, он самый. Да только какой он мне после этого друг.

Они зашли на летнюю веранду кафе. Девушка в униформе, похожей на ту, в которой Лина работала в отеле, с улыбкой встречала гостей. Увидев Лину, она нахмурилась, и улыбка тотчас слетела с ее лица. Но, оглядев мужчину, она снова заулыбалась, причем им обоим. А Лина с грустью подумала, что в Москве все можно купить за деньги: улыбки, поцелуи, отношения, даже брак, как купил его этот несчастный мужчина. Только любовь купить нельзя, сколько бы денег у тебя ни было. У Лины в кармане было только немного мелочи, которой не хватило бы в этом кафе даже на стакан воды. Зато любовь у нее была. Она вспомнила мужчину из сна, который материализовался в реальности, подарив ей платья, и в ее груди разлилось приятное тепло.

Их отвели за столик в углу, и Лина, устроившись в мягком кресле, почувствовала себя королевой.

– А ты ничего, красивая, – сказал вдруг мужчина. – Хоть и одета ужасно. И прическа у тебя на паклю похожа.

Лина не обиделась.

– Между прочим, это дорогое платье, – возразила она.

– Вижу, – ухмыльнулся он, а она удивилась, что мужчина разбирается в женских платьях. – Но все остальное ужасно.

Она развела руками.

– У меня есть деньги, – вдруг сказал он.

– Я не продаюсь, – брякнула Лина. И прикусила язык.

Он насупился:

– Я тебя и не покупаю. Проститутки в Москве не проблема, от уличных до элитных за пару тысяч баксов за ночь.

Лина выкатила глаза:

– Тысячи долларов? За одну ночь? Боже, что же они такое делают, чего не делают другие женщины?

Мужчина развеселился ее непосредственности и, сделав знак приблизиться, ответил, понизив голос:

– Они делают вид, что любят тебя!

К столику подошла официантка, прервавшая их разговор. Мужчина, заметив, как Лина долго выбирает блюда, с ужасом глядя на цены, быстро сделал заказ за двоих.

Ему было слегка за сорок, хотя из-за полноватой фигуры и ранней седины он выглядел чуть старше. Было видно, что на свидания он ходит нечасто и как вести себя с женщинами, несмотря на кажущуюся самоуверенность, совершенно не понимает. Не зная, чем развлечь Лину, он рассказал ей все анекдоты, которые знал, а она хохотала, не потому что они были смешными, а просто чтобы сделать ему приятное. Когда с его лица на мгновение слетали угрюмость и сосредоточенность, он становился даже симпатичным, и Лине нравилось видеть, как он, откинувшись на спинку кресла и расслабившись, меняется на глазах.

– Короче, – вдруг по-деловому сказал он и выпрямил спину. – У меня к тебе деловое предложение.

Лина отодвинула десерт, приготовившись слушать.

– У меня в Москве сеть клубов. Не бог весть каких, но публика их любит. Доходы они приносят хорошие.

– А я при чем? – не поняла девушка.

– При том, что я твой должник. Ты помогла мне, раскрыла глаза на то, что я рогатый идиот, о чем знали все, кроме меня. Я не люблю оставаться в долгу и хочу помочь тебе.

– Хотите дать мне денег? – обрадовалась Лина. Он покачал головой:

– Ну, дам я тебе деньги, а что дальше? Ты их потратишь и опять окажешься ни с чем. Лучше я дам тебе работу в моем клубе. Куплю тебе одежду и обувь, чтобы не ходила по Москве как деревенская дурочка, сниму комнату. Это все, что я могу для тебя сделать. А дальше сама.

– А что я должна буду делать в вашем клубе? – спросила Лина.

Вместо ответа мужчина подозвал официантку и, сунув ей в карман сложенные купюры, попросил сделать музыку громче. На летней веранде не было танцпола, но между столиками находилось небольшое пространство, куда, взяв Лину за руку, мужчина вывел ее, внимательно оглядев:

– Два варианта. Или будешь делать то же, что в своем отеле, мыть, стирать, убирать, напитки разносить. Либо танцевать.

Музыка стала громче, и Лина поразилась, что мужчина, задвигавшись под ее ритм, танцевал довольно умело и пластично, несмотря на свою обрюзгшую фигуру.

– Я люблю танцевать! – засмеялась Лина, кружась вокруг него.

Посетители кафе, оторвавшись от еды и разговоров, обернулись на них. Кто-то приплясывал в такт, кто-то просто хлопал в ладоши, а кто-то смотрел недовольно, раздражаясь, что другие веселятся. А Лина танцевала и была счастлива.

– Ну все, решено! – задыхаясь, плюхнулся он в кресло. – Будешь танцевать.

Лина не верила своим ушам.

– Когда же я смогу выйти на работу?

– Послезавтра. – Он вытер платком взмокший лоб. – А завтра я отправлю тебя со своей секретаршей по магазинам.

– Вы мой ангел-хранитель, – выдохнула она, пытаясь осознать свалившийся ей подарок судьбы.

Мужчина накрыл ее руки своими толстыми, взмокшими ладонями и серьезно, без тени улыбки, ответил:

– Кто чей ангел-хранитель, я твой или ты мой, это еще большой вопрос.

Глава 5 Миллион оттенков любви

На эту вечеринку Полина идти не хотела, зная, что брюнет тоже был приглашен. Ей все труднее было встречаться с ним, играя на публику свою расслабленность и уверенность, раздавая направо и налево улыбки, шутя и веселясь, заигрывая с мужчинами, обсуждая последние новости с женщинами и выглядя при этом естественной и довольной жизнью. Ведь на самом деле все ее мысли и чувства притягивались им, словно он был черной дырой, засасывающей в себя все живое. И когда он был рядом, ее сердце болело так сильно, что она даже испугалась за свое здоровье.

После одной из таких встреч она отправилась к врачу, который, сняв кардиограмму, только пожал плечами. А потом, прозорливо посмотрев ей в глаза, заметил, что сердечные переживания не всегда по части кардиологии. А в любовной науке он, увы, совсем не сведущ. Врач был добродушным стариком, называвшим всех женщин «дорогими» и «милыми», и Полине почему-то было рядом с ним приятно и спокойно.

– Знаете, доктор, мне часто кажется, что в Москве вообще нет любви, – сказала Полина, застегивая блузку. – Люди здесь только изображают: влюбленность, привязанность, страсть, женщины имитируют оргазм, а мужчины – любовь. Они притворяются счастливыми, но на самом деле глубоко несчастны.

Врач, спустив очки на нос, с интересом посмотрел на нее:

– Знаете, дорогая, ко мне часто приходят молодые люди, мужчины и женщины, мучающиеся болями в груди. Они так страдают, что на стену лезут от боли. И по всем признакам я должен бы диагностировать у них как минимум обширный инфаркт. Но их кардиограммы, как и ваша, вполне себе хороши.

– Что же их мучает? – заинтересованно спросила Полина.

– Одиночество, милая. Оно разъедает их сердца, как черви яблоко.

Помолчав, Полина спросила:

– А вы женаты, доктор?

– А как же!

Он показал ей фотографию на столе, на которой улыбалась красивая молодая женщина. Полина недоуменно посмотрела на доктора, которому было уже к семидесяти.

– Это ваша жена? Такая молодая? – Она не скрывала удивления.

Старик заразительно засмеялся:

– Это моя жена сорок лет назад, когда мы с ней поженились. Я ее очень любил. И сейчас люблю. И хотя она уже седая и старая, как и я, для меня она молодая и красивая, такая, какой была раньше. Потому что, милая, люди стареют не внешностью, а сердцем. Это я вам как кардиолог ответственно заявляю. Бывает, приходят ко мне молодые, а сердцем старики. А бывает, что старые с виду, а сердцем молодые.

– Как вы, дорогой доктор, – с восхищением сказала Полина.

Старик, улыбнувшись, стеснительно промолчал. А вместо прощания пожелал:

– Берегите свое молодое сердце, милая. И не давайте ему стареть.

– Обещаю оставаться молодой! – шутливо подняв руку, поклялась Полина. И чмокнула доктора в щеку.

Что ж, ей предстояла новая встреча с любимым мужчиной, и нужно было быть во всеоружии. Полина вернулась домой после салона красоты и, пробыв в гардеробной комнате несколько часов, долго выбирала подходящее платье. У нее был целый шкаф красных платьев, всех оттенков и фасонов, от коротких, едва скрывающих наготу, до длинных, в пол, для особо торжественных случаев, от кумачовых, словно знамя, до цвета давленой клубники, от бордо до алого, от кораллового до багряного. Полина примеряла каждое и со смехом думала, что ей пора уже открывать музей красного платья. В конце концов, она остановилась на алом, в обтяжку, чуть ниже колен. В нем она выглядела совсем девчонкой, несмотря на то что не за горами маячило сорокалетие, а слова кардиолога о молодых и старых сердцах все никак не шли у нее из головы. Да, она решила, что в этот вечер она хочет затмить своей молодостью юных девушек. Полина надела шпильки с тонким-тонким каблуком, подумав, что этими шпильками пронзила немало мужских сердец. Кроме сердца того единственного, чьи поцелуи горели на ее губах так ощутимо, как будто прошла минута, не больше, а не целых одиннадцать лет ее жизни. Одиннадцать лет, которые она жила им одним.

Вечеринка проходила в центральном парке, в кафе у пруда, спрятанном от посторонних глаз в глубине деревьев, за густыми ивами. Под белыми зонтиками стояли плетеные кресла и низкие столики, вокруг был высажен можжевельник, барбарис и кусты роз, в вазах стояли пальмы и фикусы. Приглашенные музыканты играли легкий, ненавязчивый джаз. Здесь терялось ощущение времени и места, и всем гостям кафе казалось, что они переместились из Москвы в какой-то затерянный в безвременье райский уголок. Вечеринку устраивала супруга банковского управляющего, шестидесятилетняя женщина с бронзовой загорелой кожей и очередной подтяжкой лица. Она упорно боролась со своим возрастом, но, как и все женщины, все равно в этой битве проигрывала. Из-за частых пластических операций у нее была странная мимика, а лицо старело неестественно, так что она была совершенно не похожа на собственные фотографии двадцатилетней давности. Но, несмотря на патологическую заботу о внешности, она была славной женщиной и безумно любила шумные компании. Ее супруг не жалел денег на вечеринки своей жены, на которых всегда собирались самые разные люди, богатые и бедные, знаменитые и никому не известные, умные и глупые, интересные и не очень. На этих встречах всегда было много музыки, много вина, много разговоров и много новых знакомств. Последнее особенно привлекало Полину, которая любила знакомства с новыми людьми.

Когда она приехала, гости уже собрались, свободно прогуливались вокруг пруда или сидели за столиками, а хозяйка вечера порхала между пришедшими, умело подхватывая разговоры и знакомя всех с новыми гостями. Жена банкира расцеловалась с Полиной и побежала на кухню, чтобы узнать, почему до сих пор не вынесли закуски.

В центре пруда, к которому вели ступеньки, был домик для птиц, белый, с коричневой крышей. Рассекая гладь, плавала пара белых длинношеих лебедей, и дети, стоявшие у кромки воды, кормили их хлебом.

– Лебеди живут парами, – сказала Полина, задумчиво потягивая вино. – Когда один лебедь умирает, второй сходит с ума от тоски и морит себя голодом, не в силах жить без любви.

– Совсем как люди, – вздохнула стоявшая рядом женщина, жена какого-то чиновника, как шепнула Полине на ухо устроительница вечеринки.

Но Полина покачала головой:

– Лебеди без любви умирают. А люди – нет. Точнее, им так кажется. Они живут, развлекаются, зарабатывают и тратят деньги, пытаясь не замечать пустоту в груди. Обзаводятся семьей или проживают жизнь, все время меняя партнеров, и так никогда и не испытывают настоящего чувства. Настоящей любви.

Жена чиновника раскрыла рот, глотая воздух, и стала похожей на глупую рыбу. Ее чем-то разозлили ее слова, но чем – Полина не понимала. Вроде бы она не сказала ничего, что та могла бы принять на свой счет.

– Чушь! – наконец-то нашлась она, что ответить.

Полина удивилась, пожав плечами. Но тут догадалась, почему так разозлилась женщина. К ним, довольно улыбаясь, походкой вразвалочку направлялся сам чиновник, в котором Полина узнала сотрудника правительства, изредка мелькавшего на центральных каналах. Он был грузный, одышливый, хотя и не старый мужчина, судя по фигуре много евший, а судя по красному лицу– много пивший. Наверное, это единственные удовольствия, которые он мог себе позволить в жизни. Обернувшись на мужа, жена чиновника перехватила взгляд Полины и разозлилась еще больше, как будто певица разгадала тайну ее расчетливого и несчастливого брака.

– Девочки, как настроение? – спросил чиновник, улыбаясь.

– Прекрасно! – вспылила его жена и, развернувшись на каблуках, отправилась к пруду, кормить лебедей.

Полина смущенно посмотрела на растерявшегося чиновника, который, видимо, привык к тому, что жена все время недовольна, и виновато втянул голову в плечи:

– Я помешал?

Полина покачала головой.

– Я что-то не то сказал?

Заглянув в его погрустневшие глаза, Полина почувствовала жалость к нему. Видимо, неудачная семейная жизнь оставляла отпечаток на всем, проступая в его взгляде побитой собаки и понурых плечах.

– Мы говорили о любви, – осторожно сказала Полина. – И наши взгляды оказались совершенно противоположными.

К ним присоединилась хозяйка вечера и, услышав последнюю фразу, всплеснула руками:

– Полина, дорогая, как можно спорить о любви? Разве на этот счет у всех не одинаковое мнение?

Полина улыбнулась, сделав глоток вина. К ним подошел ее старый знакомый, продюсер:

– Я не знаю, о чем вы тут говорите, но тоже хочу вставить слово.

Женщины засмеялись.

– А слово мое такое. – Продюсер поцеловал руку хозяйке, чмокнул в щеку Полину и продолжил: – Все люди хотят одного – любви вечной, взаимной и счастливой.

– Какое глубокомысленное изречение! – сыронизировал чиновник. – Сами бы мы, конечно, не додумались до такого.

В этот момент Полина увидела, как по ступенькам, от пруда с лебедями, поднимается брюнет. «Моя вечная, взаимная и счастливая», – с грустью подумала она, чувствуя, как по ее шее рассыпаются мурашки, будто он целует ее мелкими поцелуями. Брюнет был, как всегда, хорош, в кажущейся небрежности костюма на самом деле проглядывались тщательная продуманность и хороший вкус. Он был в летнем сером костюме в едва заметную клетку, с одной пуговицей на животе и укороченными рукавами. Замшевые туфли были надеты на голые ноги, и Полина в который раз подумала, что он умел быть идеальным до кончиков ногтей, этот знойный красавец. Годы его не портили, только добавляли какой-то умудренности и печали, еще сильнее волновавшей ее. Она смотрела за ним краем глаза, так, чтобы он этого не заметил, и со стороны казалось, что Полина внимательно слушает, что говорят ее собеседники.

Между тем вокруг нее уже собралась компания, к разговору присоединились и другие гости, и, очнувшись, Полина услышала, что все оживленно спорят о любви.

– Полина, а ты чего молчишь? – спросил ее продюсер.

Все повернулись к ней.

– Ты говорил о вечной, счастливой и взаимной любви, – напомнила она ему его слова. – Так вот, вечной, взаимной и счастливой не бывает в природе.

– Как же так! – капризно вытянула трубочкой губы какая-то девушка. – Как же не бывает!

Полина увидела, как брюнет остановился позади нее, и, почувствовав какое-то странное тепло, разлившееся по спине, ощутила, что он совсем рядом. Она осторожно, как будто небрежно, обернулась и обнаружила, что он находится прямо за ней, но стоит, отвернувшись от нее к своим собеседникам, спиной к спине Полины.

– Представьте пирамиду с тремя сторонами. Представили? Пусть одна сторона будет счастьем, вторая – взаимностью, третья – вечностью. А теперь попробуйте удержать перед собой пирамиду так, чтобы одновременно видеть все три грани. Как ни старайтесь, не получится. Максимум, что вы можете, это видеть одну грань или две, но по половине.

За спиной громко хмыкнули, и она едва не запнулась.

– Так и чувства. Если вы выбираете любовь счастливую и взаимную, то вечную можете вычеркнуть. Взаимное счастье может длиться недолго, со временем и счастье и взаимность будут ослабевать, пока чувство не умрет. Выбираете вечную и взаимную? Забудьте про счастье. Чтобы любовь длилась, не прекращаясь, придется мучиться, страдать, переживать взлеты и падения своей любви, расставаться и вновь сходиться, изматываясь чувствами. Любовь не должна застаиваться, как вода в болоте, она должна нестись стремительно, как река. А если хотите счастливую и вечную любовь, то придется вычеркнуть взаимность.

– Как же так? – недоумевала хозяйка вечера.

– Очень просто, – грустно улыбнулась Полина, и ее сердце билось так сильно, что ей мерещилось, будто все слышат его стук. – Можно пронести свою любовь через всю жизнь, можно любить одного-единственного мужчину и быть счастливой оттого, что тебя переполняет это великое чувство. И при этом не испытывать взаимности.

– Так не бывает, – покачал головой продюсер. – Полина, это что-то из дамских книжек.

Но она только пожала плечами. В конце концов, как можно поделиться чувствами с теми, кто таких чувств не испытывал? О любви написаны миллионы книг, миллиарды стихов, спеты триллионы песен. И все же людям, произносящим слово «любовь» по сто раз на дню, по поводу и без, все равно трудно говорить об этом чувстве и, самое главное, нелегко его испытать.

И вдруг она услышала, как за ее спиной начался другой разговор. Брюнет своим вкрадчивым, бархатистым голосом, как ни в чем не бывало, сказал почти что ее словами:

– Да, любовь может быть либо вечной, либо взаимной. Что ни говори, отношения убивают чувства и любовь. Мужчина и женщина – как земля и солнце. Пока на расстоянии, им хорошо, земля вращается вокруг солнца, а оно ее согревает и освещает. Но как только они сойдутся – все, взрыв, ночь, смерть. Чтобы любить, нужно оставаться на расстоянии.

Гости, собравшиеся вокруг него, стали спорить. Мужчины поддерживали, женщины отстаивали отношения и семейные ценности.

Тогда Полина, подхватив беседу, обратилась к своим собеседникам:

– Впрочем, любовь бывает разная, согласитесь. Так уж получилось, что одним словом мы называем и любовь к сладким десертам, и любовь к детям, и любовь к родителям, и безумную, изматывающую любовь-страсть, и тихую, семейную любовь-счастье, и быструю любовь-интрижку, которая дарит мужчине и женщине легкое, ничем не обязывающее развлечение, и любовь к морю, и любовь к хорошему вину, и еще сотни разных Любовей… Может, просто из-за бедности нашего языка мы путаем понятия, путаем себя и своих возлюбленных? Может, если бы у каждой любви было особое название, мы бы перестали морочить друг другу голову?

– Ох, а я люблю умных женщин! – поднял бокал один из мужчин, предлагая выпить за Полину.

– Знаешь, Полиночка, ты права, все дело в словах, – поддержала ее хозяйка вечера. – Вот на турецком языке для слова «капля» есть несколько значений. Например, «дамла» – это капля, уже упавшая на землю. А «сибель» – это капля в полете. Это мне один турок рассказал, – мечтательно протянула женщина и, спохватившись, покосилась на супруга, стоявшего вдалеке со своими приятелями.

В этот момент подошли официанты, разносившие закуски на широких подносах, и Полина отступила на шаг, пропуская одного из них. Но тут же и брюнет, видимо, сделал то же самое, так что на мгновение они сомкнулись спинами, и она почувствовала, как ее обожгло его прикосновением. «Мои чувства к тебе – это «сибель», капля в полете, еще не прикоснувшаяся к земле, а твои ко мне – «дамла», – подумала Полина. Но не отступила. Да и он продолжал стоять, так что они подпирали друг друга и, наверное, довольно забавно смотрелись со стороны. Но никто из гостей этого, похоже, не замечал.

– Ой, это как любовь Наташи Ростовой, – радостно вставил слово чиновник. – Любовь к Болконскому – это одно чувство, а семейное счастье с Безуховым – это, как говорится, совсем другая история.

Вокруг засмеялись тому, как он по-чиновничьи коряво интерпретировал Толстого. Но чиновник этого не заметил, а похоже, вспомнив собственную семейную жизнь, опять приуныл. Так что Полине захотелось подбодрить его.

– А вообще жизнь у нас одна, а мы ее проживаем так, будто у нас их, как у кошек, девять. Как будто у нас сейчас не жизнь, а репетиция. Тратим свое время на людей, которые нам неприятны, на жен, которые нас не любят, на мужчин, которые нами пренебрегают, на ложь в чувствах и словах, на затянувшиеся отношения, в которых есть только привычка и усталость. Кажется, что мы готовы тратить жизнь на все, кроме любви и счастья. Так не должно быть!

Она чувствовала спину брюнета, удивляясь, как мало ей самой нужно для счастья.

– А как же должно быть? – робко спросил чиновник.

– Очень просто: в жизни нужно делать то, что хочешь. Любить тех мужчин, которых любишь, говорить то, что думаешь, пить и есть сколько хочешь… – Тут она покосилась на обрюзгшую фигуру чиновника: – Но все же не злоупотреблять этим, – со смешком добавила она. – Нужно петь – если хочешь петь, спать столько, сколько хочешь спать, плакать – если слезы просятся наружу, смеяться – если смешно, целовать того, кого очень хочется поцеловать.

Тут чиновник громко чмокнул ее в щеку оставив на ней след от вина. Вокруг засмеялись и захлопали. А он уже и сам испугался своей смелости.

– Для начала неплохо, – развеселилась Полина. И подумала, что, пожалуй, сегодня он задаст своей надменной женушке хорошую трепку.

И в этот момент она услышала за своей спиной:

– И все же есть поступки, которые нужно совершать только в фантазиях. Есть слова, которые лучше оставлять недосказанными. Есть мечты, которые должны оставаться мечтами. Без мечты ведь так трудно жить…

Он говорил так, словно обращался к ней, и Полина услышала в его словах горечь. Его собеседники опять стали спорить, а Полина чувствовала, как ее спина взмокла, а голову бросило в жар. Было душно, и они, соприкасаясь телами, заводили друг друга и распаляли.

– Глупо скрывать свои чувства, ведь другой жизни у нас не будет, – ответила на это Полина, обращаясь к своим собеседникам. – Если мы не скажем тому, кого любим: «Я люблю тебя!», то не скажем этого никогда. И человек будет жить без нашей любви, даже не подозревая о наших чувствах.

Ей показалось, что гости потеряли нить разговора, как, впрочем, и те, кто стоял рядом с брюнетом. Ведь они говорили не с ними. Они говорили друг с другом. Но тут зазвучала музыка, и хозяйка вечера, взяв в руки микрофон, объявила белый танец. Полина почувствовала, как брюнет вздрогнул и его спина напряглась. Интересно, ждал ли он, что она пригласит его на танец, или, наоборот, испугался этого? Но она не собиралась испытывать судьбу и навязываться ему. Поэтому, обворожительно улыбнувшись, пригласила на танец молодого блондина, который, как она заметила, весь вечер поглядывал на нее, не решаясь подойти ближе. Казалось, что его губы были испачканы в помаде, но, приглядевшись, Полина увидела, что это не помада, а красное вино. И это еще больше очаровало ее.

Он был высокий, красивый, хотя и слишком молодой, еще недостаточно мужественный, зато от него исходил потрясающий запах, терпкий, волнительный. И Полина, уткнувшись ему в плечо, невольно замурлыкала, как кошка. Он удивленно посмотрел на нее сверху вниз. А она, засмеявшись, прильнула к нему ближе, и ей было приятно почувствовать, как его сердце бешено заколотилось, а тело напряглось. Он был еще слишком молод, чтобы уметь прятать свои чувства и мучить женщин напускным равнодушием, все его желания и эмоции были как на ладони. А это то, чего ей сейчас так не хватало.

– Вы говорили, что существует много разных любовей… – хрипло прошептал ей на ухо. – А вы сами любите кого-нибудь? Ваше сердце занято или свободно?

Вместо ответа Полина притянула его и тихонечко поцеловала в ухо, так что жилка на его шее учащенно забилась, а руки взмокли.

– Занято или свободно? – повторил он вопрос. Но она опять не ответила. Врать не хотелось, а правду знать никому было не нужно. Она тайком, из-за плеча своего кавалера, посмотрела на брюнета. Он танцевал с хозяйкой вечера, так же исподтишка поглядывая на Полину. Она зажмурилась, подумав, что сегодняшний вечер хочет провести в объятиях этого милого молодого парня, который так страстно сейчас сжимал ее руку, что ей даже было чуть-чуть больно. Ей хотелось, чтобы ее любили, и она чувствовала, что любовь – это то, что он готов был бросить к ее ногам. Она в последний раз посмотрела на брюнета, что-то рассеянно рассказывавшего немолодой супруге банкира, и, расслабившись, окунулась в новые чувства.

Полина думала, что никто сегодня не заметил, как они с брюнетом стояли спиной к спине, а потом, танцуя с другими партнерами, поглядывали друг на друга, стараясь не встретиться взглядами. Но она ошибалась. За одним из столиков, допивая уже третий бокал бордо, сидела журналистка светской хроники Женя Курицына. Она поигрывала своим жемчужным колье на шее и, загадочно улыбаясь, смотрела то на певицу, то на известного бизнесмена, красавца брюнета. Она получила хороший нагоняй от главного редактора за то, что не взяла у Полины интервью, но теперь, похоже, у нее появлялся материал получше. Она подозвала официанта и попросила еще один бокал. А потом, окрикнув его, потребовала еще и закуску. И десерт. Когда у Жени Курицыной поднималось настроение, у нее тут же разыгрывался нешуточный аппетит.

Глава 6 Любовь: игра и блеф

Клуб был небольшим, с тремя залами, в двух из которых танцевали, а в третьем сидели за столиками. Во всех залах были огромные плоские экраны во всю стену, на которых можно было видеть танцующих на сцене девушек, «заводивших» толпу. Если публика была кислая и скучная, девушки спускались со сцены в зал и танцевали с гостями клуба. От их настроения зависело и настроение зала, так что улыбки, позитивные эмоции и драйв входили в их служебные обязанности.

Лина работала в клубе уже полгода. За это время она почти не встречалась со своим боссом, который устроил ее сюда и снял комнату, оплатив ее на год, так что о жилье можно было не беспокоиться. Ей казалось, что мужчина избегал ее. Наверное, ему было нелегко вспоминать, что танцовщица его клуба так много знает о его несложившейся семейной жизни. Лина на него не обижалась, она была многим обязана ему и никогда об этом не забывала.

Из ее облика выветривались деревенские черты, и уже ничего в ней не напоминало о той девчонке с цыганской улицы, еще совсем недавно приехавшей в Москву с сумкой, набитой вареными кукурузными початками. Крутясь перед зеркалом, она и сама удивлялась происходившим в ней переменам, иногда не узнавая себя в собственном отражении. Наверное, она с детства так много проводила времени в своих фантазиях, что реальность, грубая, неприглядная, а порой и просто жестокая, не оставляла на ней никаких отпечатков, и, оборачиваясь ей вслед, мужчины и подумать не могли, что главная мечта этой самоуверенной девушки – просто-напросто выспаться.

Работа в клубе хоть и не шла в сравнение с привокзальной забегаловкой или отелем, но все же не была сказкой. Она возвращалась домой, в комнату на окраине, утром и, падая от изнеможения на постель, засыпала в одежде, чувствуя, как ее тело ноет от усталости. Да, она любила танцевать, но танцевать по двенадцать часов каждый день было невыносимо. И выспаться ей так и не удавалось.

Отдохнув, она просыпалась ближе к вечеру, спешно принимала душ, кое-как приводила себя в порядок и отправлялась в клуб, дорога до которого занимала полтора часа. Уронив голову на грудь, она дремала в метро, пытаясь досмотреть свои сны, а входя в клуб, встряхивала головой, словно сбрасывая с себя накопившуюся усталость, и начинала пританцовывать, точно музыка давала ей новые силы.

Ни с кем из танцовщиц ей не удалось подружиться. Она пыталась сблизиться, но их пустые разговоры и злые сплетни не были ей приятны, а притворяться она так и не научилась. Лина знала, что у нее за спиной шепчутся, называя «королевой», и не понимала, почему эта кличка должна быть ей обидной. Наоборот, ей нравилось, что ее зовут так. Танцовщицы сплетничали об ее странных отношениях с владельцем клуба, ведь все знали, что именно он привел Лину на работу, но ей не хотелось оправдываться. Махнув рукой, она решила: пусть сплетничают.

В дни, когда уныние и усталость накатывали на нее с особой силой, Лина сидела за барной стойкой, потягивая коктейль, и чувствовала себя на миллион лет. Под утро, когда расходились последние посетители, гас яркий свет и цветные лампы, а диджей выключал колонки, так что вместо музыки звучали звон стаканов, крики, переругивание сотрудников клуба и мат охранников, и клуб из роскошного места превращался в темный, неказистый подвал. В такие моменты собственная жизнь тоже казалась Лине темным, неказистым подвалом. Оглядываясь вокруг, она понимала, что нафантазировала себе волшебную сказку, которая так и останется сказкой, и все ее мечты обречены остаться мечтами. Она как будто просыпалась от сладких сновидений, которые развеивались, оголяя суровую реальность. А в этой реальности она была тем, кем была: девушкой из молдавской деревни, работающей танцовщицей в ночном клубе.

Но судьба вела ее за руку, как поводырь слепца. И однажды утром, когда Лина, болтая с барменом, допивала сок и готовилась отправиться домой, двери резко распахнулись, и она поняла, зачем вообще оказалась здесь. Все эти месяцы, бессонные ночи, окрики, громкая музыка, закладывавшая уши, усталость и синяки под глазами – все было ради этого утра. Потому что, подняв глаза от барной стойки, Лина увидела вошедшего в зал брюнета.

Он был зол, даже почти взбешен, и, нервно озираясь, кусал губы. Было раннее утро, и клуб уже не работал.

– У нас закрыто! – грубо окрикнул его охранник с бульдожьей челюстью.

Брюнет даже не взглянул на него. Он просто достал бумажник, отсчитал доллары и швырнул в его сторону.

Лина чувствовала, что должна броситься к нему и спросить, будто официантка: «Чем могу вам помочь?», но не находила в себе силы встать со стула. Вместо этого она просто смотрела на брюнета, чувствуя, как проваливается в пропасть. На ней было красное платье, то самое, которое он подарил ей, и Лине пришлось больно ущипнуть себя за руку, чтобы удостовериться, что все это происходит в действительности и она видит брюнета в реальности, а не во сне.

– Чем могу вам помочь? – позевывая, спросила администратор клуба. – У нас закрыто уже.

– Вижу, не слепой, – ответил он ей. – Я к вам не танцевать пришел. – Он огляделся, брезгливо поморщившись. – Мне нужна девушка.

Бармен громко хмыкнул, а администратор ошарашенно выкатила глаза.

– У нас танцевальный клуб, а не бордель!

– Если бы мне нужна была проститутка, я бы так и сказал, – парировал он. – Но проститутка мне не нужна. Мне нужна девушка.

– Для каких целей, можно узнать? – Администратор была вне себя.

Танцовщицы, которые уже собирались домой, услышали странный разговор и выглянули в зал.

– Эй, красавчик, а я не подойду? – нахально выкрикнула одна из них.

– Выйди покрутись, – тут же позвал он ее. Девушка прошлась перед ним, демонстрируя свою красивую фигуру, а он осматривал ее так, как будто делал покупку на невольничьем рынке.

– Нет, не подойдешь, – отмахнулся он, тут же потеряв к ней интерес. – Эй, вы там, – позвал он остальных, – вы тоже покажитесь.

В дверях столпились охранники, со смехом наблюдавшие за происходящим. Администратор от бешенства уже покрывалась красными пятнами.

– Вы мне скажете или нет, чего вы, собственно, хотите?! – не отставала администратор.

Мужчина поморщился:

– Я же сказал, мне нужна девушка. Заплачу хорошо, не пожадничаю.

Он вытащил пачку долларов, туго перетянутую резинкой, и девушки возбужденно зашумели.

– Зачем вам девушка?! – отчеканила администратор. – Или вы объяснитесь, или я вызову полицию.

Брюнет с ухмылкой посмотрел на нее сверху вниз и, не ответив, продолжил оглядывать девушек, которые из кожи вон лезли, чтобы понравиться ему.

– Нет, это все не то, – капризно поморщился он. – У вас других нет?

Девушки разочарованно выдохнули.

– Я вам повторяю в последний раз, – не унималась администратор клуба, – здесь не бордель!

Брюнет поднял на нее глаза и обворожительно улыбнулся. Она растерялась, вся ее злость как будто улетучилась, и ей стало немного стыдно за свой крик. Мужчина вздохнул.

– Понимаете, – начал он объяснять терпеливо и подробно, – мы с друзьями целую ночь просидели в казино, играли в рулетку и немного в крэпс. Мне сегодня не везет, просадил все деньги, так что пришлось отправить водителя за наличными…

Девушки хоть и были сердиты, но не расходились и слушали его рассказ.

– И вот у меня появилась идея – может, я проигрываю потому, что один? Без девушки? Я слышал, они приносят мужчинам удачу. – Он подмигнул администратору, и та покраснела.

Бармен, покачав головой, принялся протирать стаканы полотенцем. «Во дает!» – буркнул он про себя. А Лина продолжала сидеть, боясь шевельнуться.

– Ну так что, есть у вас еще какие-нибудь девушки? – уныло спросил брюнет, еще раз оглядев собравшихся танцовщиц.

– А чем вам эти не подходят? – вмешался охранник. – Хорошие девчонки, классно танцуют. Они и за сотню баксов пойдут, если ничего от них больше не требуется.

Брюнет раздраженно покосился на него:

– Мне денег не жалко. Главное, чтобы девушка была подходящая…

Тут он заметил Лину, которая нервно крутила в руках пустой стакан из-под сока. И, подойдя ближе, оглядел ее.

– Да, вот эта ничего, – сказал он то ли охраннику, то ли себе.

И, отступив на шаг, принялся беспардонно разглядывать Лину, а на его губах появилась хитрая улыбка.

– Ты приносишь мужчинам удачу? – спросил он девушку, и она едва не рухнула с барного стула, услышав слова из своего сна.

«Нет, я точно сплю, этого не может быть на самом деле», – прошептала она, проведя тыльной стороной ладони по лбу.

Брюнет наморщил лоб.

– Приносишь удачу или нет? – повторил он вопрос.

– Мужчинам я приношу любовь, – сказала она онемевшими губами тихо-тихо, едва слышно.

Но он услышал:

– Любовь? Не знаю, нужна ли мне она.

Лина наконец-то почувствовала, что она обрела хоть немного самообладания, и, встав, подошла к брюнету. Ноги были ватными, руки дрожали, и она гадала, узнает ли он ее и то платье, которое сам же ей подарил. Но он смотрел на нее так, будто видел в первый раз.

– Я готова, – сказала Лина, поправляя бретельку платья.

Он протянул ей руку, чтобы она смогла взять его под локоть, и на глазах удрученных и надутых танцовщиц они вышли из клуба. Лина только и подумала, что теперь они возненавидят ее. И никогда ни за что не простят, что брюнет выбрал ее. Если бы они только знали, что деньги были совершенно ни при чем. Она бы пошла с ним просто так. Но танцовщицы, с обидой глядя ей вслед, об этом даже не подозревали.

Утро было холодным и серым, шел мелкий, похожий на туман, дождь. Брюнет снял пиджак и накинул Лине на плечи. Затем, достав сигарету, прикурил, шумно выдохнув дым. От дневного света у девушки, всю ночь протанцевавшей в клубе, слезились глаза, а ноги подкашивались от усталости. Но рядом с ней, пахнущий дорогим парфюмом и коньяком, стоял мужчина из ее сна, и она блаженно улыбалась. Они вышли из подворотен, в которых прятался клуб, на широкую улицу.

– Ну что, поедем в «Метрополь»? – сказал он, даже не взглянув на нее.

В этот момент к ним подъехала машина, и он, открыв перед ней дверь, усадил Лину на заднее сиденье, а сам сел рядом с водителем. Девушка почувствовала укол обиды, удивившись, что он предпочел сесть вперед, а не рядом с ней. Тем самым он будто подчеркивал, что ей не на что надеяться. Глядя ему в затылок, Лина вдруг подумала, что он даже не спросил, как ее зовут. И не представился сам. Но он, посмотрев через зеркало, подмигнул ей, и она, откинувшись на удобном сиденье, подумала: будь что будет. «Что бы ни произошло, делай вид, что ты именно этого и хотела», – дала Лина мудрый совет самой себе.

В «Метрополь» они приехали через десять минут, и брюнет протянул ей руку, чтобы помочь выйти из машины. Лина была в восторге, он вел ее прямиком туда, где ей так хотелось побывать, в то потрясающее здание с красивыми интерьерами, хрустальными люстрами и картинами на стенах, у которого она любила прогуливаться, заглядывая в окна.

Увидев, как Лина робко переступила порог «Метрополя», брюнет взял ее за талию, слегка подтолкнув вперед.

– Ты прекрасно выглядишь, – шепнул он, чтобы подбодрить.

Лина оглядывалась на золоченые статуи, фонтаны, огромные мраморные вазы, колонны и чувствовала себя крошечной и беззащитной. Ей вдруг захотелось сбросить с плеч его пиджак и кинуться прочь от стыда и смущения, но чего она стыдилась, Лина и сама не понимала.

– Глупышка, говорю же, все хорошо, – приобнял он ее.

Они спустились в казино. Посетителей было немного, сонные официанты ходили по залам, разнося бокалы с вином, уставшие, измотанные ночной игрой мужчины сидели за длинным столом, уныло глядя в свои карты. Засмотревшись, как они выкладывают козыри на зеленый стол, Лина подумала, что любовь – это тоже игра, в которой оба блефуют: мужчина – чтобы выиграть, женщина – чтобы проиграть.

У рулетки стояло несколько гостей, которые, потягивая напитки, не отрываясь следили за шариком. Шарик остановился, и все разочарованно зашумели. Видно было, что дела у всех игроков сегодня шли не очень. Брюнет устроился в кресле, а Лину властно притянул к себе, усадив на подлокотник, и, сделав несколько ставок, принялся потирать переносицу, словно о чем-то сосредоточенно думал. Лина болтала ногой и с любопытством оглядывалась.

– Ставки приняты, ставок больше нет! – объявил крупье.

Когда шарик остановился на семерке красное, брюнет всплеснул руками. Его ставки проиграли.

– Так ты приносишь мужчинам удачу или нет? – шутливо толкнув Лину, спросил он.

– Я говорила про любовь, а удачу я не обещала.

– Вот как, – засмеялся он и снова сделал ставки.

Лина обернулась, чтобы еще раз осмотреть красивый зал казино. И у стола с напитками вдруг увидела певицу с афиш, похожую на Мэрилин Монро, в блестящем платье, в котором переливались и сверкали огни зала. Она стояла, опершись о колонну, и потягивала коньяк. Лина встретилась с ней взглядом. Певица долго и пристально смотрела на нее, и на ее губах блуждала задумчивая улыбка.

– Вот черт! – услышала девушка, вздрогнув. Брюнет опять проиграл, ни одна из его ставок не выиграла. Лина приуныла.

– Ну что ж, последний раз – и все, спать, – зевая во весь рот, проговорил он, делая ставки.

– Ставок больше нет! – объявил крупье и закрутил рулетку.

Властно положив руку Лине на колено, брюнет повернулся к ней и впервые за все время, что сидел за рулеткой, посмотрел на нее:

– Тому, кто может позволить себе играть в рулетку, не нужны деньги. А тот, кому нужны деньги, не имеет возможности играть в рулетку. Понимаешь?

Шарик остановился на зеро, обнулив все ставки. Брюнет снова проиграл.

– Зачем же ты играешь? – спросила Лина.

– Потому что я игрок, – расхохотался он и поцеловал ее в губы.

Поднявшись из-за стола, он проводил ее до дверей и протянул тяжелую пачку долларов. Она едва не выронила ее из рук – такую сумму Лина держала в руках в первый раз.

– Мой водитель отвезет тебя домой, – сказал он, зевая в кулак. – Скажешь ему адрес.

Он забрал свой пиджак, в котором она так и ходила, и Лина почувствовала странную пустоту на плечах, привыкших к нему. Он еще раз поцеловал ее, шепнув на ухо: «Спасибо!», и исчез в глубине «Метрополя». Лина ждала, что он обернется, помашет ей еще раз на прощание, но он этого не сделал. Что ж, зато теперь она знала, где искать мужчину из своего сна. И от этого взбудораженное сердце учащенно билось в груди.

Уже садясь в машину, она увидела в окне певицу, которая стояла, прислонившись щекой к стеклу, и с грустной улыбкой смотрела на Лину. Девушка махнула ей рукой и захлопнула дверцу.

Глава 7 Чтобы кто-то кого-то любил…

Журналистка светской хроники Женя Курицына подкараулила Полину у студии звукозаписи. Песню записывали с самого утра, последний куплет долго не выходил так, как ей того хотелось, и певица была уставшей. Даже улыбка ей далась нелегко.

– Как насчет эксклюзивчика? – нахально спросила журналистка.

Полина вздохнула, подумав, что все, что ей сейчас нужно, это горячая ванна с травяным отваром, легкий ужин и бокал вина. Но от Курицыной просто так было не отделаться, она это уже поняла. Поэтому пришлось пойти на компромисс со своими желаниями.

– Может, просто поужинаем? – спросила Полина, подняв бровь. – Мм?

– Так уж и быть. Только за ваш счет, – заявила Курицына.

Полина засмеялась, подумав, что девчонка не пропадет.

– Договорились.

Был вечер пятницы, все заведения Москвы, дорогие и дешевые, знаменитые и не очень, были переполнены, а Полине безумно хотелось тишины. И она повела журналистку в «Театр Корша», маленький ресторан в переулке, с интерьерами XIX века, русской кухней и большим роялем, на котором вечерами играл молодой пианист. Этот ресторан был редким местом, которое никогда не рекламировало себя, о нем знали немногие, зато сюда приходили избранные: и члены правительства, и знаменитые актеры, и олигархи, которым надоели модные и шумные московские рестораны.

Седой консьерж, бывший военный переводчик, в чем он однажды признался Полине, раскланялся и позвонил в колокольчик. Пока женщины поднимались по деревянной лестнице, их уже встречал администратор зала. Оглядевшись, Полина порадовалась, что посетителей мало и заняты только два столика, и выбрала место у окна.

– Прикольное местечко, – развязно заявила Курицына.

А Полина, догадавшись, что журналистка просто смущается, чувствуя себя здесь не в своей тарелке, положила ей руку на плечо. Молоденькая нахалка ее совсем не раздражала, хотя, несомненно, именно такие чувства Женя Курицына обычно и вызывала в людях. Просто Полина видела в ней то, что она так усердно и, надо сказать, успешно прятала за ширмой своей наглости: ранимую, закомплексованную девчонку, страстно мечтавшую об иной, яркой и столичной жизни, но не знавшую, как ее обрести.

– Женя, а давайте сегодня просто поболтаем? Как подруги, а не как журналистка и объект ее журналистского расследования? – предложила Полина, увидев, как Курицына достала диктофон.

Девушка наморщила лоб:

– Как подруги? Вы серьезно?

Подошел официант, и они, на минуту отвлекшись, сделали заказ. Точнее, делала Полина, а журналистка предоставила ей выбрать блюда на свой вкус.

– Я знаю, что вам интересно, с кем я сплю, как и в каких позах, сколько в моей жизни было мужчин, как я их бросала и, главное, как они меня бросали, сколько у меня денег, на что я их трачу… – перечисляла Полина, загибая пальцы.

Курицына облизнула губы:

– Именно это мне интересно, да.

Полина вздохнула:

– А зачем вам все это знать, Женечка? Неужели это и правда интересно?

– Читателям интересно, – насупилась журналистка.

– А я думаю, что читателям интересно совсем другое. Просто ваши журналы превращают их в каких-то вуайеристов, которые целыми днями заглядывают под чужие одеяла и в чужие тарелки, в чужие дома и в чужие жизни, словно в замочную скважину подсматривая за знаменитостями с вашей помощью.

– Можно подумать, вам это неприятно? – скривилась Курицына. – Сами же любите позировать перед фотографом. В прошлом номере была ваша фотосессия.

Официант принес вино и разлил по бокалам.

– Я такой же человек, как и все. Что я ем и с кем я сплю должно быть интересно только мне.

– Люди обожают сплетни, так уж они устроены! – не согласилась Курицына.

– Это ужасно! Вместо того чтобы проживать свои жизни, люди интересуются чужими. Так быть не должно!

– Вы хотите запретить желтую прессу? – засмеялась журналистка.

– Я ничего не хочу запрещать, – отмахнулась Полина. – Просто я считаю, что известные люди должны делиться не сплетнями, а мыслями и чувствами. Вот что нужно людям. Это поможет им разобраться в собственных жизнях, привести в порядок собственные чувства, выстроить отношения со своими любимыми. Я могу им в этом помочь, поделившись самым сокровенным, что у меня есть: моими выстраданными переживаниями.

Журналистка слушала, внимательно разглядывая ее.

– А то, что у меня влиятельный любовник, туфли за десять тысяч евро или холодильник, забитый черной икрой, – да кому это нужно знать? – продолжала Полина. – Или наоборот, что у меня вообще нет мужчин, на концерте каблук сломался и я сижу на строгой диете? Кому какая разница?

Курицына хмыкнула, и было заметно, что она не может пока понять, согласна она с Полиной или нет. Она привыкла общаться со знаменитостями по шаблону, но певица этого шаблона не признавала, и журналистка, хотя и не подавала вида, но растерялась.

– Никому не нужны чувства, – все же не сдавалась сотрудница желтой прессы. – Люди хотят знать про сломанный каблук и черную икру в холодильнике. И про любовников: кто с кем, где, зачем и почему. Людям нравится читать про жизнь знаменитостей, что ж с этим поделать? Людям нравится завидовать им и восхищаться ими. А знаменитостям нравится, что ими восхищаются и, самое главное, завидуют. А вы нет?

Полина улыбнулась. Ее усталость как рукой сняло, и ей нравился этот разговор.

– Историю любой жизни можно рассматривать как предмет для зависти или предмет для сожаления. И моей жизни можно не только позавидовать, но можно и пожалеть меня. Ведь, по большому счету, признаюсь, мне не везет с мужчинами. Однако по своему внутреннему ощущению я абсолютно счастлива. Ведь я не разочаровалась в жизни. Я верю и не перестаю искать. Помните, как в строках Поженяна:

Нужно, чтоб кто-то кого-то любил. Это наивно, и это не ново. Нужно, чтоб кто-то кого-то любил. Нужно, чтоб кто-то кого-то любил: толстых, худых, одиноких, недужных, робких, больных – обязательно нужно, нужно, чтоб кто-то кого-то любил.

Официант, выждав, пока она прочитает стихотворение, расставил блюда.

– Вы правы, всем нужно, чтобы кто-то их любил, – тихонечко шепнул он Полине, когда ставил перед ней тарелку.

Журналистка незаметно включила диктофон, предательски загоревшийся красным огоньком.

– Вы богатая и успешная певица. Люди вам завидуют и потому хотят знать, как вы всего добились. Почему бы им этого не рассказать? Это интереснее, чем какие-то стихи.

– Все, что у меня есть, благодаря любви, – пожала плечами Полина.

– Физической или духовной? – тут же спросила Курицына.

– Я не разделяю любовь на эти типы. Вспомните миф об Амуре и Психее. Их союз стал возможен, несмотря на то что Амур был богом телесных наслаждений, а Психея, душа, была другой ипостасью любви. Психея – еще и бабочка, метаморфоза. Она способна превращать любовь телесную в любовь духовную. Когда я сплю с человеком, я люблю его. Я ищу в нем любовь, и в этом нет ничего противоестественного.

Пока ужинали, обе замолчали, думая о своем. И если журналистка лихорадочно гадала, как бы ей вытянуть каких-нибудь пикантных подробностей для статьи, Полина размышляла о сплетнях. А сплетен вокруг нее всегда было немало, и таких, о которых говорят: «Дыма без огня не бывает», и тех, которые она с изумлением узнавала последней, поражаясь, откуда взялись эти выдумки. Так в кулуарах много шептались о ее бурном романе с одним олигархом, но ни он, ни Полина не могли понять, почему появились слухи, ведь они едва были знакомы. За ее спиной все время шептались, в разговорах сквозили многозначительные намеки, а когда олигарх встречался ей в гостях у общих друзей или на светских приемах, окружающие чуть ли не подмигивали Полине. И все, от подруг до едва знакомых людей, все время спрашивали у нее, правда ли, что у нее роман с этим мужчиной. Мужчина был хорош, но не в ее вкусе, они не были друзьями, не флиртовали и за все время, что были знакомы, едва перекинулись двумя-тремя фразами. Сам он конечно же слышал, что говорили вокруг, но или не придавал значения, или даже сам поддерживал всеобщее заблуждение, льстившее ему. А слухи все росли и росли, они жужжали, как рой надоедливых мух, и в конце концов Полина не выдержала. На одном из благотворительных концертов после своего выступления она спустилась в вип-зону, где за столиком сидел тот самый олигарх, и, как ни в чем не бывало, опустилась к нему на колени, чего не делала никогда: она не позволяла вести себя так со своими мужчинами, что уж говорить о незнакомце, которого едва знала. Вокруг удивленно ахнули, сидящие за соседними столиками прекратили разговоры, с любопытством уставившись на нее. Олигарх опешил и смотрел настороженно и удивленно. Полина обвила его шею руками и, поцеловав, спросила: «Милый, тебе понравилось мое выступление?» – «Да, очень…» – растерянно пробормотал он. Полина еще раз поцеловала его долгим, страстным поцелуем и, одернув платье, направилась к своему столику. «А ты слышала, что у нас с ним бурный роман?» – спрашивала она в тот вечер своих приятельниц и знакомых. Те смущенно терялись и, хотя без устали могли сплетничать о ней за спиной, в лицо не решались ничего сказать. А Полина каждый разговор начинала с этого вопроса, обращаясь то к сидящим за ее столом, то к тем, кто проходил мимо: «О, вы знаете, у нас такой бурный роман! Не хотите ли подробностей?» В конце концов она превратила эту историю в такой фарс, что вскоре уже никто и слушать не хотел о ее романе с олигархом. А на следующий день о них и вовсе перестали говорить. Так она прекратила нелепые, надоевшие ей сплетни. А олигарх, так и не понявший, что произошло, подкараулил Полину в тот вечер, когда она уже собиралась домой, и, неловко улыбнувшись, предложил провести вместе отпуск на Альбарелле. Полина, рассмеявшись, отказалась, и он удивился. «Может, тогда для начала поужинаем вместе?» Но она покачала головой и, попрощавшись, поспешила уйти, оставив растерявшегося мужчину наедине с самим собой. Вспоминая эту историю, Полина всегда удивлялась тому, что люди обожают сплетничать, но только до тех пор, пока жертва их сплетен не продемонстрирует, что эти сплетни ее нисколько не смущают.

Сделав знак официанту, Полина попросила счет.

– Что, больше говорить ни о чем не будем? – Курицына не скрывала разочарования. – Может, про любовников?

Певица покачала головой:

– Я не рассказываю о мужчинах не потому, что скрываю что-то. Мне нечего скрывать, я ни о чем не жалею, ничего не стыжусь.

– Ну так расскажите! – аж взвизгнула Курицына.

– Женя, если захотите еще поговорить, в следующий раз. Хорошо? – И, достав из сумки коробочку дорогих духов, которую купила для себя, Полина, поборов сожаление, положила перед журналисткой: – Это вам. Мой любимый аромат. А теперь я пойду. Вы не сердитесь, просто я правда очень устала.

И, расплатившись, она вышла из зала, оставив девушку одну.

Досадливо поморщившись, журналистка выключила диктофон и спрятала его в сумку. Затем распечатала духи, понюхала их и, причмокнув, надушила виски и запястья. Открыв чек-бук, она увидела, какие большие чаевые оставила певица официанту, и, не удержавшись, стыдливо стащила пару купюр.

Глава 8 Ставка на любовь

Как бы поступила любая девушка, получившая ни за что ни про что толстую пачку долларов? Открыла бы счет в банке, поехала бы на курорт, начала бы кутить в лучших местах, обошла бы все магазины в округе, накупила платьев, туфель, украшений и косметики, обставила бы квартиру, пусть и съемную, новой мебелью. Но Лина была не любой девушкой, она была упрямой мечтательницей, которая шла к своей цели наперекор всему. И этой целью был мужчина, являвшийся к ней в мечтах и наяву как гром среди ясного неба. Он любил играть в рулетку, испытывая судьбу. Но для Лины вся жизнь была рулеткой. И она сделала ставку – поставив все на любовь.

Она не обольщалась, что красавец брюнет, властный обольститель, влюбится в девушку, приехавшую покорять Москву из молдавской деревни. Такому мужчине нужна была совсем другая женщина, но она готова была совершить все возможное и невозможное, чтобы стать ею.

Первое, что сделала Лина, – собрала нехитрые пожитки и переехала в новую квартиру, тесную, простенько обставленную, но зато в центре Москвы. Ее окна выходили на шумную улицу, и, открыв раму, она высовывалась по пояс, любуясь крышами домов и слушая шум большого города. Кого-то раздражал этот шум, сотканный из криков, рева машин, клаксонов, несущейся из ресторанов разноголосой музыки. А Лина его обожала. В нем ей слышался пульс города, в ритме которого она хотела жить.

На почте она отправила два денежных перевода, один – матери, второй – Ленке. Представив, как мать, получив деньги, тайком смахнет слезу, Лина и сама чуть не расплакалась. Наверняка она не удержится и похвастается соседям, показав квитанцию перевода, мол, вот ведь, непутевая моя устроилась в Москве. А женщины будут зло шептаться, сплетничать, гадая, чем Лина занимается в столице, где работает и сколько зарабатывает. Лина не обманывалась, зная наперед, что о ней будут ходить злые слухи. Есть женщины, о которых всегда сплетничают, независимо от того, живут они в борделе или монастыре, ведут себя распутно или чинно, носят короткую юбку или бесформенную хламиду. И Лина как раз была из таких женщин. Почесав лоб, она решила отправить матери еще и телеграмму: «Никого не слушай тчк У меня все хорошо тчк А будет еще лучше вскл знк».

Затем, взяв в клубе отпуск за свой счет, еще сама не зная, вернется ли туда, она отправилась на всевозможные курсы: макияжа, стиля, этикета, красивой походки и актерского мастерства. Она чувствовала себя героиней сентиментального романа, бедной девушкой, которая выходит замуж за короля и, чтобы соответствовать будущему мужу, учится быть королевой. Правда ее «король» уже и забыл о ее существовании, но Лина не вешала нос. Упрямства ей всегда было не занимать, а сейчас оно было нужно ей как никогда. В конце концов, в наше время королевами не рождаются – ими становятся.

На курсы этикета пришли и молодые девушки, как она, и взрослые, представительные мужчины, а инструктором была седая, высокая пожилая женщина, которую язык бы не повернулся назвать старухой, хотя ей было за семьдесят: у нее была прямая, горделивая осанка и приятное лицо, сохранившее былую красоту. Она рассказывала, как вести себя за столом, как входить в ресторан и как из него уходить, как правильно садиться за стол и правильно вставать, как подзывать официанта, о чем можно говорить в личной беседе и о чем – в деловой, чего не стоит делать и прочему, прочему, прочему. А на одном из занятий рассадила учеников за столами, стоящими напротив огромного зеркала, размером во всю стену, чтобы научить сервировке, объяснить предназначение бокалов и столовых приборов. Увидев перед собой кучу ножей и вилок, Лина даже испугалась, не зная, что с ними делать. Дома она ела ложкой, иногда вилкой, а то и руками, когда это было удобнее. И, глядя в зеркало, как неумело управляется с приборами, признавала, что выглядит жалко. Иногда ей казалось, что у нее ничего не выйдет. «Девушку можно вывезти из деревни, а деревню из девушки – никогда», – услышала она как-то злую шутку, и та засела в ее голове, словно заноза. Лина еще мучилась, путаясь в вилках, а инструктор курсов уже рассказывала о бокалах, для какого вина какой выбрать, как правильно его держать, как красиво приподнимать, и у девушки уже голова шла кругом. Она вспоминала свою чашку с отколотой ручкой, которую приходилось держать словно стакан: из нее она пила и воду, и молоко, и чай. И от этих воспоминаний ее сердце сжималось от жалости к самой себе. Все валилось из рук, все путалось, Лина все время брала не ту вилку, не тот бокал, забывала про салфетку, которую то и дело пыталась заткнуть за воротник, роняла еду, краснела, бледнела, утирала слезы, которые катились по щекам. «Знаменитая Мирей Матье приехала в Париж из глухой провинции, Коко Шанель родилась в маленьком городишке, долгое время работала в магазине и кабаре, а Эдит Пиаф в одиннадцать лет пела на улице, чтобы прокормить себя и сестру, – шепнула ей инструктор курсов, положив руку на плечо. – Неужели ты думаешь, что все великие женщины рождаются в богатых домах, с хорошими манерами, безупречным вкусом и с золотой ложкой в руке?» Приободренная ее словами, Лина воспрянула духом. «У тебя все получится!» – подмигнула она самой себе.

На курсах красивой походки тоже оказалось не так уж просто, как ожидалось. Сначала девушки, слушая советы тренера, дружно хихикали, вспоминая знаменитую сцену из фильма «Служебный роман». Но потом поняли, что хотя все они молодые, симпатичные и длинноногие, но от героини Алисы Фрейндлих не сильно-то отличаются. Отрабатывая свою новую походку, Лина гуляла по улицам Москвы, и мужчины сворачивали шеи, глядя ей вслед. А она смеялась про себя, представляя, как бы все они удивились, если бы могли сейчас прочитать ее мысли. А мысли были такими: «От бедра, нет, не так, слишком широкий шаг, да, а вот теперь отлично. Носок, пятка, носок, пятка…» И с каждым днем девушка с удивлением отмечала, что походка удивительным образом влияет и на ее самочувствие, и на ее настроение. Красивая, отработанная походка, казалось, меняла в ней и то, что с походкой не было связано. Она чувствовала себя уверенной и красивой, с удовольствием собирала восхищенные улыбки мужчин и посланные ей воздушные поцелуи. Лина даже замечала, что у нее пропадает смешной деревенский говорок, растворяется, словно сахар в чае, что платья сидят на ней, как шитые на заказ, и что продавщицы в магазинах и официанты в ресторанах становятся все любезнее с ней, словно улавливая нечто новое, появившееся в ее облике.

Еще у нее были курсы светских приемов и светской беседы, курсы делового этикета и личностных отношений, курсы правильной речи и владения собственным телом. Лина думала о том, что женщины часто обращаются к помощи макияжа, косметологии и пластической хирургии, чтобы поправить и улучшить то, что дано природой. А она сейчас улучшала свою жизнь, делая что-то вроде светского мейк-апа и пластической хирургии собственной судьбы. В конце концов, если можно исправить форму груди и носа, то почему нельзя то же самое сделать со своей биографией?

Однажды, вдруг почувствовав внезапный приступ одиночества, похожий на укол булавкой, Лина вспомнила Ленку, их совместные шалости, секреты, которые они нашептывали друг другу на ухо, и письма, которые писали, оставляя их в дупле старого дуба. Лина улыбнулась: в этих письмах они и сами не знали, что написать, кроме: «Привет! Как дела? У меня все хорошо. Гулять пойдешь?» Правда Ленка писала обычно вот так: «Превет! Как дила? У миня харашо». А что еще можно было выдумать, если они и так виделись каждый день? Зато сам процесс написания писем и, главное, отправка их через дупло дерева вызывали у них неуемный восторг. А еще им было приятно, что у них есть тайна, о которой никто не знает.

Лине невыносимо захотелось услышать голос подруги, ее смех, шутки, хлюпанье вечно простуженным носом. Она тут же отправилась на телефонную станцию и, так как у подруги в доме не было телефона, заказала звонок на следующий вечер. Как сказала телефонистка, Ленке принесут телеграмму и, когда она приедет в назначенное время на телефонную станцию, они смогут поговорить.

«Разговор с Цариградом, третья кабина!» – объявили по громкой связи, и Лина бросилась в кабину, в которой загорелся свет. Сняв трубку, услышала родной голос и чуть не расплакалась.

– Ленка, это ты? – зачем-то спросила она, хотя и так знала, что это она.

– Ну, ты же мне звонишь, – угрюмо ответила подруга. – Деньги получила, спасибо. Я верну.

– Да брось ты, не нужно ничего возвращать! Как ты? Расскажи! Я так соскучилась!

– Нормально, – односложно ответила Ленка. – А ты как?

– Да я-то нормально. Ты про себя расскажи, как ребенок?

– Родился.

– У тебя что-то случилось? – на всякий случай спросила Лина, удрученная тем, как говорила с ней подруга.

– Нет.

– А как там моя мама?

– Нормально.

Повисла пауза, в которой слышался треск проводов.

– Ну а все же, как ты там? – сделала еще одну попытку Лина.

– Нормально, – повторила Ленка. – А как там Москва?

В ее голосе послышались колючие нотки зависти.

– Москва – прекрасная! Это мой город, я люблю его, а он скоро полюбит меня. Вот увидишь!

– Понятно.

Лина вздохнула:

– Ленка, что с тобой?

– Со мной все нормально.

Подруги вновь замолчали.

– Ну ладно, пока! – попрощалась Ленка и первой положила трубку.

Расстроенная разговором с подругой, Лина долго бродила по проспекту, вспоминая детство, мать, старый дом, деревню, цыганскую улицу, по которой могла ходить с закрытыми глазами, потому что знала там каждый закоулок, каждый дом, каждый овраг и каждую колдобину на дороге. И клялась себе, что когда-нибудь она сможет пройти, зажмурившись, по всем лучшим улицам Москвы.

В ее жизни стали появляться мужчины, молодые и не очень, обеспеченные и без гроша в кармане, интересные и скучные, высокие и по плечо, толстые и худые. И от них у Лины зарябило в глазах. С ней знакомились в кафе и на улицах, приглашали на ужин, прогуливались по бульварам, дарили подарки, и Лина с восторгом погружалась в эту новую для нее жизнь, полную поцелуев, комплиментов, подарков и обещаний, которые часто давались для того, чтобы никогда не быть исполненными. Она сама чувствовала, как хорошела, и, вертясь перед зеркалом, с удивлением разглядывала свое отражение.

Скучая по брюнету, она решилась прийти в казино. Надела лучшее платье, сделала прическу и, взглянув на себя перед выходом из дома, нашла, что выглядит сногсшибательно. Но у входа в «Метрополь» оробела, вдруг почувствовав себя в дешевенькой одежде, с туфлями в одной руке и сумкой, набитой кукурузой, в другой. Она уже было развернулась, чтобы уйти, но швейцар, поздоровавшись, открыл перед ней двери, и Лине не хватило духу сбежать.

Она вошла в зал и, оглядевшись, приуныла. Брюнета не было. Лина подошла к рулетке и поставила немного денег на красное, отдав их не без сожаления. Но, проиграв, удивилась, что не расстроилась.

– Какая хорошенькая, – улыбнулся ей стоящий рядом мужчина.

– Спасибо, – потупилась Лина и поспешила уйти.

Мужчина был хорош, но ей не хотелось ни с кем знакомиться. Она просто бродила по залам, потягивая шампанское, которое ей принес официант, и, разглядывая интерьеры, лица и наряды людей, игральные столы и невозмутимых крупье, наслаждалась атмосферой казино.

Но ближе к ночи появился и брюнет, и Лина ощутила, как задрожали ее руки. Она вдруг вспомнила мотылька, который бился о лампу, висевшую на летней веранде дома, и подумала, что ее сердце сейчас как тот мотылек.

Брюнет прошел мимо, не без интереса скользнув взглядом по ее груди, но, похоже, не узнал ее. Удивительно, какой легкой была его память, стиравшая все, что не входило в круг его сиюминутных интересов.

Брюнет сел за игральный стол, и Лина, расположившись в углу с бокалом, битый час простояла, любуясь им. Мужчине везло, на его губах блуждала улыбка, и он был хорош, безумно хорош собой. Впрочем, как всегда. Почувствовав на себе чей-то взгляд, он, оторвавшись от карт, принялся вертеть головой, и Лина отвернулась от него к стене, делая вид, что увидела на ней нечто интересное. Проходивший мимо официант с удивлением посмотрел на нее, потом на стену, но не решился спросить, что же она там обнаружила.

Затем брюнет перешел за другой игральный стол, и Лина тоже сменила место, откуда опять смогла смотреть на него. К трем часам ночи ее стало клонить в сон, от стояния на высоких каблуках разболелись ноги, и все, чего ей хотелось, это скинуть шпильки, сбросить платье и забраться в мягкую постель. Ведь это была ее первая победа над судьбой – она спала теперь столько, сколько хотела, не заводила на утро будильник, не вставала с кровати, пока не надоедало лежать, и, казалось, отсыпалась за все годы, полные коротких ночей и снов, оборванных стуком печной заслонки.

Но она не могла заставить себя уйти, пока брюнет был здесь. Он притягивал ее, словно магнит – маленькую, беззащитную перед его притяжением стружку. И ей ничего не оставалось, как стоять, прислонившись к стене, и смотреть, как он просаживает деньги за игрой. К четырем утра она попросила у официанта кофе, и тот, принеся ей большую чашку капучино, казалось, хотел спросить теперь, кого она ждет. Но опять не решился.

Иногда к ней подходили мужчины, пытались познакомиться, принимая ее за охотницу за богатыми бизнесменами, которые тут были частыми гостьями. Но Лина, улыбаясь, качала головой. Если она и была охотницей, то только за одним мужчиной. Впрочем, скорее все-таки жертвой.

– Скучаете? – сделал попытку познакомиться какой-то толстячок в дорогом костюме, который не мог скрыть его круглый живот.

– Вы не поверите, – отозвалась Лина, – но совсем не скучаю. Даже наоборот.

Мужчина пожал плечами и, непонимающе оглядев ее, отошел.

Лина почувствовала, что без второй чашки кофе уснет, стоя на ногах, и отправилась к бару, чтобы взять еще один капучино. А когда вернулась, на ее месте, медленно потягивая кьянти из высокого бокала, стояла певица. Лина поразилась, как же все-таки она была похожа на Мэрилин Монро.

– С мечтами нужно быть осторожнее, – сказала женщина и, кивнув на брюнета, играющего в рулетку, улыбнулась кончиками губ.

– Иначе не сбудутся? – захлопала ресницами Лина, не понимая.

– Наоборот! Сбудутся, свалятся на твою голову, и ты не будешь знать, что с ними делать и как с этим жить.

Обе вновь посмотрели на брюнета.

– Какие у тебя отношения с ним? – спросила Лина.

Певица без лишних объяснений поняла, о ком она говорит.

– Нашим чувствам и отношениям еще не придумано название, – сказала она, приподнимая бокал. – А те названия, которые уже существуют, для них не подходят.

– Существует миллион слов, – не довольствовалась ее ответом Лина. – Любовь, страсть, секс, роман, романчик, адюльтер, ничего не значащие встречи… И все же, какие у вас отношения?

Она сделала большой глоток кофе, но когда повернулась к «Мэрилин Монро», той уже не было. И ее вопрос так и повис в воздухе, оставшись без ответа.

Наконец, позевывая в кулак, брюнет посмотрел на часы и, вскинув брови, решил покинуть казино. Лина, которая уже расположилась в кресле, откуда продолжала все так же наблюдать за ним, тоже встрепенулась. Попрощавшись с другими игроками, брюнет отправился к выходу, а когда Лина вышла вслед за ним в холл, мужчины уже и след простыл.

А ей, хоть и сильно уставшей, хотелось еще побыть здесь. Она так часто разглядывала «Метрополь» в окно, с улицы, и вот теперь была здесь, внутри, и не могла уйти, не попав в ресторан, так долго завораживавший ее. Расположившись на антикварном диване, она посмотрела на часы. Было почти шесть. Оставался час, который нужно было провести здесь, умудрившись не уснуть. Она прикрыла глаза, слушая, как в фонтане, установленном в холле, журчит вода, как официанты в ресторане готовятся к завтраку, звенят посудой, разносят блюда, сонно переговариваясь, как ранние гости отеля, чьи чемоданы несли за ними портье, подходят к ресепшн и, негромко называя свои имена, протягивают документы. На мгновение Лине показалось, что она спит, а Москва, новая жизнь, встречи с брюнетом и холл «Метрополя», в котором она сидела зажмурившись, только видятся ей во сне, так что она, распахнув глаза, испуганно огляделась. Но вокруг было не маковое поле, на котором она так любила проводить дни, и не бедный деревянный дом, где она выросла, а слепящие глаза позолоченные стены, зеркала, статуи, высокие потолки, исчезающие где-то в вышине, свисающие хрустальные люстры, округлые своды, картины… Лина вновь закрыла глаза и опять открыла. «Метрополь» не исчез.

Несмотря на то что деньги у нее были, все равно, услышав стоимость завтрака, Лина была обескуражена и едва скрыла свои чувства. Сотрудница отеля, как ей показалось, заметила ее замешательство, и от этого на лице Лины проступил румянец. Ей снова стало мерещиться, что она, как Золушка после двенадцати часов ночи, стоит в рваном платье и с тыквой вместо кареты, а все вокруг брезгливо морщатся.

Она нерешительно вошла в ресторан, замешкалась у входа, не зная, куда идти и что делать. Официант приветствовал ее кивком головы, и она в ответ едва не сделала книксен. Эта нелепость рассмешила ее саму, и Лина слегка расслабилась. Она села за стол, оглядев приборы, и, поймав в зеркале свое отражение, подумала, что выглядит хорошо, и к ней вернулась былая уверенность. Она еще немного помучилась, озадаченная, куда деть руки, устроить на коленях или на столе, но в конце концов сложила их на подлокотниках. Долго ждала, глядя в окно, вспоминала, сколько раз стояла по другую его сторону. Но официант все не подходил к ее столику. Она слушала музыку, любуясь девушкой, перебиравшей пальцами струны арфы. Закинув голову, рассматривала витражный потолок. Оглядевшись, нахмурилась, удивляясь, почему же к ней никто не подходит. И только тогда заметила, что посетители ресторана подходят к столам, на которых расставлены блюда, и сами берут себе то, что захотят.

Лина залилась краской. Она поняла, что к ней никто и не должен был подходить, и снова почувствовала себя неуместной и глупой. Она поднялась, вздрогнув от шума, с которым отодвинула стул, и, уверенная, что все, абсолютно все, кто находится в ресторане, включая арфистку, официантов и даже бронзовую скульптуру в фонтане, насмехаются над ней. Она подошла к столу, и ей мерещилось, что шла она ужасно, привлекая всеобщее внимание неуклюжей походкой и нелепым видом, хотя на ней было красивое платье, да и выглядела она замечательно, несмотря на бессонную ночь в казино.

Лина взяла тарелку, как ей показалось, загрохотав посудой на весь ресторан, и растерялась, глядя на расставленные блюда. Сырные и мясные нарезки, блины с икрой и семгой, омлеты, яйца пашот, сырники, йогурты, творог, каши, ягоды, фрукты, графины со свежевыжатым соком, свежая выпечка, от которой разбегались глаза. Лина положила на тарелку сырники, неловко уронив один на стол, и ей подумалось, что все это заметили. Раскрасневшись, она не решилась взять что-нибудь еще и вернулась к столу, стараясь вести себя как можно естественнее. Поковырявшись вилкой в сырниках, она попыталась съесть кусочек, но выронила его, отправив в рот пустую вилку. И снова ощутила, что все, кто был в ресторане, видели это. Она нехотя доела сырники, которые вставали у нее поперек горла, и чувствовала себя на редкость неуклюжей.

И вдруг увидела за столиком напротив певицу, похожую на Мэрилин Монро. Она словно сошла с рекламной афиши, была эффектна и самоуверенна, а ела так изящно, словно была аристократкой в десятом колене. Певица и Лина встретились взглядами, певица подмигнула, и девушка, глубоко вздохнув, вдруг поняла, что никто не обращает внимания на ее маленькие неловкости, что выглядит она прекрасно и совсем не выделяется среди других посетителей ресторана и что мужчины, жильцы «Метрополя» и официанты, которые скользят по ней взглядами, вовсе не насмехаются над ней.

Она встала и, встряхнув волосами, прошагала к шведскому столу. Взяв тарелку, положила блины, омлет, сыр, бекон, затем взяла вторую, положила выпечку, фрукты и ягоды и с переполненными блюдами вернулась к своему столу. Затем, мурлыкая под нос и подпевая арфистке, отправилась за напитками. Налила себе кофе, чай и стакан апельсинового сока.

– Вам помочь? – спросил официант.

Лина улыбнулась:

– Будьте добры. – И, протянув ему чашки, добавила: – Раз у меня освободилась рука, я возьму еще десерт.

– Моя мама говорит, что я должен искать себе жену с хорошим аппетитом, – доверительно сказал официант.

– Серьезно? – удивилась Лина. – Почему?

– Если женщина любит поесть, значит, в ней полно энергии, значит, она любит любить. Уж простите за тавтологию.

Лина села за стол, официант поставил ее чашки.

– Но если кто-нибудь узнает, что я говорю такое посетительнице нашего ресторана, меня уволят, – хрипло прошептал он.

Лина перекрестила пальцем губы:

– Обещаю, это будет нашим секретом.

Она оглядела свои тарелки и, покачав головой, подумала, что ей будет нелегко все это съесть. Она чувствовала себя расслабленно и уверенно, и ей вновь стало казаться, что на нее смотрят все, гости, официанты, арфистка, позолоченные скульптуры, прохожие за окном… Только теперь все любуются ею.

Сделав глоток апельсинового сока, она обернулась на арфистку, которая закончила играть, и зааплодировала ей. Остальные, подхватив ее аплодисменты, тоже захлопали.

Позавтракав, Лина сделала знак официанту, а когда он подошел к ней, попросила вызвать ей такси.

Но в машине вдруг ощутила себя такой изможденной, что обмякла, будто тряпичная кукла. Оглянувшись на «Метрополь», который остался за поворотом, Лина чувствовала себя так, словно взяла напрокат дорогое платье, в котором красовалась всю ночь, а теперь ей пора было его возвращать. И от этого ей вдруг стало горько и тоскливо. «С мечтами будь осторожнее…» – вспомнила она слова певицы.

На Лину, случалось, накатывало какое-то тупое безразличие и растерянность. Ей казалось, что все, чем она занимается, это гонка за химерой, за мечтой, которой не суждено сбыться. Она пыталась представить свое будущее, но не видела ничего, и только красавец брюнет, делающий ставки в рулетку, появлялся перед ней, стоило ей только закрыть глаза. Подперев щеку рукой, Лина думала о том, что, может, ей нужно быть как все и, чтобы не потратить свою жизнь на нелепые, неисполнимые фантазии, поставить перед собой простые, понятные цели, какие ставят все девушки, приезжающие в Москву. Ей нужно найти москвича, быстро выскочить за него замуж, родить ребенка, а лучше двух, чтобы муж ее не бросил, и жить обычной, благополучной жизнью жены и матери. Может, ей стоит обучиться какому-нибудь ремеслу, окончить полезные курсы или устроиться в офис, пополнив тем самым армию молодых офисных сотрудниц с опустошенным сердцем и зло поджатыми губами. А выскочив замуж, стать мамочкой, которая гуляет в сквере с коляской и думает только о том, хорошо ли поел ребенок и что приготовить на ужин мужу, который поздно вернется со службы.

От этих мыслей Лину аж передернуло. Ну уж нет, лучше прожить в фантазиях и мечтах, чем в скуке.

Лучше любить недоступного мужчину, чем выйти замуж за нелюбимого человека. Лучше ловить журавля в небе, чем готовить на ужин жаркое из синицы.

Если уж падать, то только вверх.

Глава 9 Бумажные самолетики

Открыв окно, Лина забралась на подоконник и посмотрела на город, свернувшийся у ее ног. Если бы спешащие по улице прохожие, запрокинув головы, посмотрели наверх, они бы увидели блондинку в шелковом белом халате, сидящую с бокалом белого вина. Но никто не поднимал головы, люди спешили, не обращая внимания ни на девушку в окне, ни на голубое, без единого облачка неба, низко нависавшее над городом. Люди так и живут, спешат, бегут, не поднимая головы, не замечая, что рядом творятся удивительные вещи, и умирают, так и не узнав, сколько чудес ждало их в их собственной судьбе.

Лина была не такой. Она проживала дни в мечтах, уверенная, что чудеса ждут ее буквально за каждым поворотом, и, оглядываясь вокруг, умела удивляться самым обыденным, простым вещам и любоваться ими. В груди у нее росло непонятное, будоражащее чувство, что-то вроде любви, томительного трепета, но направленного не на мужчину, а на весь мир. Это чувство развивалось в ней, словно зародыш, и ей казалось, будто она беременна им. Оно все росло и росло, и Лина чувствовала, что если не разродится, то умрет, захлебнувшись этим странным чувством.

И тогда она попыталась писать стихи, поверяя свои ощущения бумаге. Поначалу они выходили корявыми, беспомощными, но Лина не унывала, переписывая их вновь и вновь. Спустившись в магазин, она принесла пачку белой офисной бумаги, на которой писала все, что просилось наружу, и вся комната была в смятых бумажных шариках, валявшихся под ногами.

Однажды, написав стихотворение, она захотела им поделиться. Но было не с кем. Ей даже захотелось броситься на телефонную станцию, позвонить Ленке, прочитать ей свой стих, но, вспомнив их последний разговор, смурной и настороженный голос подруги, она передумала. Сложив лист пополам, она тщательно протерла сгиб, затем сложила самолетик, как мальчишки делали в школе, и запустила им в окно. Сделав несколько поворотов, бумажный самолетик отрывисто сорвался вниз, рухнув под ноги прохожим. Кто-то удивленно посмотрел вверх, недоуменно пожав плечами, но самолетик с земли не поднял, и скоро его затоптали ноги прохожих.

Лина сделала еще один и вновь запустила его. Сделав круг, он спикировал в раскрытое окно дома напротив. Оттуда выглянул какой-то мужчина в костюме – судя по всему, окно принадлежало офису. Он развернул самолетик и прочитал стихотворение, а затем, увидев Лину, деловито кивнул ей. А потом вдруг смастерил свой самолетик, запустив его обратно. Правда, тот был подхвачен ветром и унесен куда-то на крышу. Мужчина досадливо поморщился, а Лина расхохоталась и, спрыгнув с подоконника, захлопнула окно.

Ночью ей снился сон, будто она пишет свои стихи на обоях, стенах подъезда, на обрывках газет, выводит строчки губной помадой на окнах кафе и витринах магазинов и, забравшись на высокий парапет, декламирует их, как в школе у доски, по-ученически сложив руки. Проснувшись, она чувствовала, как это новое, странное чувство, поселившееся у нее в груди, переполняет ее через край. И тогда решила, что будет писать стихи и раскладывать послания по почтовым ящикам. Она так и сделала, исписав все листы, так что у нее с непривычки заныло запястье, а потом разнесла стихи, разбросав их в ящики в пяти подъездах своего дома. Лине безудержно хотелось делиться чувствами, и она готова была стоять на дороге, раздавая листочки со своими стихами спешащим мимо прохожим, как это делают рекламные агенты, которые пытаются всучить свои листовки.

Она стала писать стихи на салфетках, которые оставляла на столиках в кафе, вкладывала записки в книги, бросая их на скамейках, а однажды просто протянула молодому человеку, понуро отирающемуся у метро с букетом цветов – на его лице было написано, что девушка обманула его и не приехала, а он целый день ждал, то и дело звоня ей на выключенный мобильный. Лина сунула листочек ему в руку, а когда через некоторое время обернулась, увидела, как молодой человек подарил цветы проходившей мимо женщине и пружинящим шагом уходил прочь от метро.

Однажды, когда она еще нежилась в постели, в ее окно влетел бумажный самолетик. Развернув его, Лина не нашла на нем ничего, ни строчки, ни рисунка. Она накинула халат и выглянула на улицу, обнаружив еще один самолетик, застрявший на карнизе. На нем тоже ничего не было написано. В окне напротив стоял мужчина в костюме и, широко улыбаясь, смотрел на нее. Высунувшись по пояс, Лина рассмеялась: под ее окнами лежало десятка два бумажных самолетиков, не достигших цели. Похоже, мужчина хотел познакомиться, но просто не мог подобрать слов, отправляя ей чистые листы.

Теперь каждое утро начиналось для нее с самолетика, влетавшего в ее окно. И каждый раз, разворачивая листок, Лина неизменно ничего не находила. Через две недели, развернув лист, уверенная, что там как обычно ничего нет, она вдруг нашла напечатанный на компьютере текст: «Познакомимся?» В ответ Лина написала на листке свой номер и сложила новый самолетик. Долго прицеливаясь, она отправила его в окно напротив и, попав с первого раза, радостно захлопала в ладоши. Через пять минут у нее зазвонил телефон.

Они встретились в обеденный перерыв, в кафе в ее доме. Он понравился Лине, серьезный, правильный, хоть иногда и нудноватый директор фирмы, доставшейся ему от отца. Уже на первом свидании он рассказал ей о своей семье, не забыв о бабушках и дедушках, жизни которых Лина теперь знала во всех подробностях. На втором заявил, что он одинок и ему не везет с женщинами, а вообще он мечтает о семье. На третьем предложил познакомиться с его мамой, так что Лина поперхнулась чаем. А на четвертом спросил, не хотела бы она стать его женой, и протянул кольцо. Что и говорить, он все рассчитал, словно речь шла не о браке, а о бизнес-плане, и он не хотел терять ни минуты. Ведь у него было так много работы!

Лина, разглядывая его приятное, сосредоточенное лицо, думала, что он столько времени проводит в офисе, куда приезжает ранним утром, работая до полуночи, что у него нет никакой возможности знакомиться с женщинами. Его окружали только сотрудницы его фирмы и деловые партнеры, и, прочитав ее стихи, он почувствовал какое-то необычное, удивительное чувственное возбуждение, которое было ему незнакомо.

– Ты станешь моей женой? – повторил он вопрос, удрученный ее долгим молчанием.

– Ты очень хороший человек… – начала было Лина.

– Так говорят, когда собираются сказать «нет»? – спросил он, поникнув.

Вот она, мечта любой провинциалки, думала про себя Лина. Москвич, красавец, бизнесмен, пусть и не высокого уровня, с квартирой в центре и хорошей машиной, протягивает тебе обручальное кольцо. Любая нормальная женщина, умирая от счастья, побежала бы с ним в ЗАГС прямо сейчас, не теряя времени, чтобы он вдруг не передумал. А она сидела, растерянная и смущенная, и не знала, как ей отказать ему, не обидев.

– Мы будем несчастливы.

– Почему? – хмуро спросил он, убирая кольцо в карман.

– Потому что ты ищешь себе жену, а я – любимого мужчину. Ты мечтаешь о семье, а я – о любви. У нас разные цели, нам не быть вместе.

А про себя подумала, что пройдет немного времени, как этот красавчик женится на собственной секретарше, которую Лина нередко видела в окно – для той не осталось тайной ни их общение с помощью самолетиков, ни встречи в кафе. Пару раз они столкнулись с Линой на улице, и секретарша ошпарила ее, словно кипятком, ревнивым, полным обиды взглядом.

– Мне кажется, ты ищешь не там, где нужно. Иногда счастье живет буквально у тебя под носом, а ты его просто не замечаешь.

Лина представила, как он будет проводить с ней годы в благополучном, скучноватом, но вполне процветающем браке. Во всяком случае, она от души желала ему этого.

– Я надеюсь, что мы продолжим общаться? – спросил он.

– Конечно!

Но после ее отказа вечер был скомкан и смят, как грязная салфетка. Они молча поели и попросили счет. Вставая из-за стола, Лина понимала, что это их последняя встреча.

Так и было. Хотя иногда, выглядывая на улицу, она видела в окне напротив мужчину в костюме, который стоял, спрятав руки в карманы брюк, и смотрел на окна ее квартиры. Пока однажды к ней в комнату не влетел бумажный самолетик. Развернув его, Лина прочитала набранный на компьютере текст: «Счастье и правда было под носом. Женюсь на своей секретарше. Спасибо тебе за все». Покачав головой, Лина усмехнулась сухому, телеграфному стилю, которым была написана записка. И пожелала мужчине счастья.

Нет, не тихая, скучная семейная жизнь виделась ей в ее мечтах. Она мечтала о страсти, о безумных, безудержных отношениях, от которых можно потерять голову, об обжигающей, даже ранящей любви. Пусть будет больно, лишь бы не было скучно.

Глава 10 Провинциалки и столичные штучки

Лина брела по вечернему городу, любовалась собой в зеркальных витринах и, постояв в свете фонаря, словно под театральным прожектором, улыбнулась проезжавшей мимо машине, из окна которого на нее засмотрелся водитель. Обернувшись, она увидела певицу, похожую на Мэрилин Монро. Та стояла у входа в ресторан и, кивнув Лине, пригласила войти. Открывая дверь, девушка обратила внимание на большую афишу, на которой красовалась певица, в красном платье с открытым плечом, с волосами, чуть растрепанными ветром, и раскрасневшимися щеками. Разглядывая ее, Лина подумала, что эта женщина выглядит очень счастливой.

Певица села за столик у окна, и официанты почтительно раскланивались ей. Лина опустилась напротив и, увидев перед собой приборы, вспомнила свои курсы по этикету.

– Ты все время смотришь на себя со стороны, – сказала певица, – боишься, что похожа на провинциалку. А хочешь быть столичной штучкой.

– Думаешь, у каждой женщины на лбу стоит клеймо: провинциалка или москвичка?

– Нет, это не клеймо. Это облик и манеры. Когда я говорю о манерах, я не имею в виду привычку держать чашку, оттопырив мизинчик, или умение отличить салатную вилку от рыбной.

– О чем же ты?

– Провинциалка наивна, неуверенна, слишком осторожна. И комплексует из-за своей провинциальности.

– Хочешь сказать, как только я стану уверенной и перестану комплексовать, что приехала из деревни, я сразу стану столичной штучкой?

– Да, моя девочка. Как это ни странно, но именно так.

Подошел официант. Они заказали по бокалу вина.

– Знаешь, что такое провинциальность с точки зрения психологии? Это узость границ личности, закомплексованность твоего «я». Провинциалками могут быть и столичные штучки, а столичными штучками – провинциалки. Все в голове, – постучала пальцем по лбу певица.

– Забавно, – хмыкнула Лина и залпом осушила бокал.

Певица сделала знак официанту, чтобы принес еще вина.

– У меня есть богатые подружки, жены влиятельных мужей. Жизнь подарила им все: деньги, положение в обществе, дома, яхты. Но они как были провинциалками, так и остались. Свои украшения они хранят под замком, надевают их только по особым случаям, хотя их шкатулки доверху набиты золотом и бриллиантами. Их роскошные шубы висят в чехлах, они носят их только когда выходят на светский раут. И так во всем. Они не умеют быть роскошными «просто так», хотя могут себе это позволить!

Официант долил вина, принес сырную тарелку.

– Понимаю, им не удается соотнести свою жизнь с быстротечностью времени, – откликнулась Лина, когда официант ушел. – Неизживаемая привычка беречь хорошие наряды, боязнь испортить, износить вещь… Я тоже носила свои туфли в руках, а сама бегала босиком…

Певица покачала головой:

– У тебя тогда не было другой обуви. И другого выбора. А вот у тебя появилось немного денег, и ты тратишь их на хорошую одежду, жилье в центре Москвы и курсы этикета… Вместо того чтобы хранить под матрасом.

– Думаешь, это глупо и расточительно?

– Наоборот! Нельзя откладывать жизнь «на потом», нужно жить здесь и сейчас, наслаждаться, любить, идти к своей цели, учиться… Ты все делаешь правильно. Ведь делать правильно – это далеко не всегда означает делать как все.

Лине, как никогда, нужны были сейчас слова поддержки.

– А еще ты должна благодарить бога, что родилась на цыганской улице, а не у стен Кремля.

– Да уж… – скривилась Лина.

– Родиться в столице – значит получить несколько очков форы. Тем, кто приехал из глубинки, приходится эту фору наверстывать. Для этого нужно, стиснув зубы, быть упрямым, настойчивым, целеустремленным, уметь не унывать и не опускать руки. И тогда через несколько лет, уровняв положение, провинциалка и дальше идет к цели упорнее и стремительнее. Потому что знает – она не имеет права останавливаться на достигнутом и успокаиваться… Впрочем, я встретилась с тобой не для того, чтобы читать тебе лекции.

– А для чего?

– Чтобы поддержать тебя и не дать отчаяться. Моя жизнь не раз показывала мне, что безвыходных ситуаций и впрямь не существует. Никогда не нужно говорить о безысходности. Если ты не смог чего-то достичь – значит, ты недостаточно любил.

– Что же мне делать?

– Все что угодно – только будь счастлива. Несчастливой быть нельзя. Кто будет виноват, что ты не смогла прожить нормально? Ищи то, что тебе нравится, то, от чего ты получаешь удовольствие. Если ты понимаешь, что ты несчастлива в этом городе, меняй город. Несчастлива с этим мужчиной – без сожаления бросай и ищи того, с кем будешь счастлива. Несчастлива на этой работе-увольняйся без сожалений и раздумий. Не бойся и не думай: «Ах, что я буду есть, на что я буду жить?..» Уходи, и все. Делай только то, что хочешь, никогда не делай то, что делает тебя несчастливой.

– Да, так многие хотели бы жить: говорить что хочешь, делать что хочешь.

– Ничего подобного! Не все на самом деле смогут так жить. Люди не хотят раскрепощаться, не хотят быть счастливыми. Не не могут, а именно не хотят! Это трудная работа – искать свое счастье во всем и везде. Это труднее, чем плыть по течению и жить простой жизнью равнодушного обывателя, приспосабливаясь ко всему, что подбрасывает тебе судьба.

– Трудная работа? – не поверила Лина.

– Да, моя девочка. Быть несчастливым просто. Для этого не нужно ровным счетом ничего делать, несчастье само тебя найдет. А вот счастье на голову само не свалится! Ты готова работать над своим счастьем?

– Если нет любви и счастья, тогда вообще зачем жить?

Певица накрыла ладонями ее руки и, пристально посмотрев ей в глаза, улыбнулась:

– Не сдавайся.

И Лина, улыбнувшись в ответ, тихо прошептала:

– Не сдамся.

Певица помедлила, но все же сказала:

– И еще. Знаешь, родиться женщиной в нашем мире – это ходить по краю пропасти. Этот мир только мужской, жестокий, в нем комфортно могут чувствовать себя только мужчины. Женщинам опасно быть даже женой. Мужчине стоит лишь щелкнуть пальцами – и твое счастье исчезнет. Поэтому каждой женщине, чтобы оставаться женщиной, нужно быть сильнее мужчин.

Официант ресторана, оглядывая зал, долго смотрел на сидящую за столиком у окна девушку. Она пила вино, шепча что-то под нос, и загадочно улыбалась.

Глава 11 Две судьбы

В дверь позвонили. Громко и настойчиво. Полина нехотя открыла глаза и посмотрела на часы. Звонок повторился. Она отбросила одеяло и, натянув халат, отправилась открывать, гадая, кто бы это мог быть.

Открыв дверь, вскрикнула от неожиданной радости. На пороге, с двумя огромными чемоданами, стояла подруга детства.

– Прости, что я не предупредив… – начала она. Но Полина, обняв ее, расцеловала в щеки:

– Ты же знаешь, что я тебе всегда рада. Подруга смотрела хмуро, исподлобья, и Полина, поймав в зеркале ее злой взгляд, подавила тяжелый вздох. У них было так много общего: общее детство, общие воспоминания, – что она готова была простить подруге все. Даже злую зависть.

– У меня проблемы, – привычно начала Ленка, и Полина, покачав головой, подумала, что ничего не меняется – годы идут, а фраза: «У меня проблемы!» – остается неизменной.

Закусив губу, Полина едва сдержалась, чтобы не спросить: «Что на этот раз?» Вместо этого, поставив вариться кофе, спокойно произнесла:

– Рассказывай.

– Денег нет, работы нет. – Подруга плюхнулась на диван. – Старшая учиться поехала, младшая в школу пошла, сыну пеленки с подгузниками приходится покупать – сплошное разорение!

Полина налила кофе, сделала тосты.

Ленка, намазав тост джемом, затолкала в рот и продолжала говорить, так что крошки сыпались ей на грудь:

– Накупила шмоток, продать не смогла, вся в долгах. Теперь вот везу новую партию, не знаю, смогу ли распродать ее. Рынки заполонили китайцы, как с ними конкурировать?

Полина с грустью отметила, что годы не прошли для Ленки даром. Подруга стала грузной, огрубела и телом, и лицом, и манерами.

– Ленка, времена челночников уже лет десять как закончились.

– Знаю, – угрюмо отозвалась подруга. – А что делать-то? Поздно жизнь-то менять.

Полина, покачав головой, подумала, что жизнь менять никогда не поздно. Впрочем, коммерсантка из Ленки всегда была никудышная, что сегодня, что пятнадцать лет назад, работала она себе в убыток. А потом приезжала со своей неизменной фразочкой: «У меня проблемы», и Полина давала ей деньги, чтобы подруга расплатилась с долгами.

– Осуждаешь? – спросила Ленка.

– Бог мой, да за что?! – всплеснула руками Полина.

– За все, – угрюмо отозвалась подруга. – За бестолковую жизнь.

Полина села рядом с ней и обняла ее:

– Не говори глупостей, ну какая у тебя бестолковая жизнь? Ты мать троих детей! Это же чудо, это трудная, тяжелая работа – рожать и растить детей. Не всем она под силу.

– Думаешь? – с сомнением отозвалась Ленка.

– Лена. – Полина нежно взяла ее за подбородок и посмотрела ей в глаза. – Нужно учиться любить себя, понимаешь? Принимать саму себя такой, какая ты есть.

На самом деле Полина хотела бы ей сказать, что женщина в любом возрасте и в любых обстоятельствах должна оставаться женщиной. Что она должна следить за собой, одеваться, краситься, делать прическу так, словно вот-вот, с минуты на минуту, ей предстоит встреча с мужчиной ее мечты. Что бы она ни делала: спешила на работу, выносила мусорное ведро, шла в ближайший магазин за хлебом или гуляла по вечернему бульвару, – она должна выглядеть так, чтобы мужчина, встретив ее, воскликнул: это она! Нет, это не значит, что мусор нужно выносить в вечернем платье, а прежде чем идти за хлебом, сперва отправляться в салон красоты. Просто нужно уметь быть женщиной во всем и везде, не позволяя быту или трудностям лишать себя самого важного и восхитительного, что есть в жизни каждой женщины: восхищенных взглядов мужчин, оборачивающихся тебе вслед.

Полина вспомнила забавный случай, как она, внезапно захотев капустного салата, спустилась в магазин. Ей было лень переодеваться, и она отправилась в шелковом халате и домашних туфлях, а Полина даже дома ходила на каблуках. На улице, сама того не желая, она произвела фурор, женщины хмыкали и указывали на нее пальцами, а мужчины присвистывали, забывая о стоящих рядом женах, за что получали от них большую взбучку. Да, Полина шла в халате, но была похожа на женщину, спустившуюся с рекламного плаката. В магазине, достав деньги из кармана халата, она купила огромный кочан, в обнимку с которым и отправилась домой. Как вдруг рядом с ней притормозила иномарка. Окно медленно опустилось, и Полина увидела сидевшего за рулем мужчину, седого, но не старого и довольно привлекательного.

– Вы прекрасны, – серьезно сказал он ей.

Полина улыбнулась в ответ, но не остановилась, и ему пришлось медленно поехать рядом с ней.

– Можно вас подвезти?

Она покачала головой:

– Спасибо, но я живу рядом.

– Но у вас тяжелая капуста, – шутливо свел он брови вместе.

– Можете довезти ее, – ответила она и положила кочан на переднее сиденье. И, назвав опешившему мужчине адрес, помахала рукой.

А когда подошла к подъезду, машина уже была припаркована поперек дороги, а мужчина стоял, держа кочан в руках.

– Может, поужинаем? – смущенно предложил он Полине. – Я знаю хороший ресторан неподалеку. Да, кстати, я видел в меню блюда из капусты.

– Мм, почему бы и нет? – пожала она плечами. – Подождете, пока я переоденусь?

– Я готов ждать сколько скажете, хотя вы и в этом наряде прекрасны.

– Но в ресторан, боюсь, меня в нем не пустят, – засмеялась Полина.

Мужчина оказался генералом полиции, достойным человеком и довольно несчастным в браке, но слишком правильным, чтобы разводиться с женой. Их знакомство закончилось прекрасным, хоть и платоническим романом, переросшим в крепкую дружбу, и на своих концертах Полина часто видела его на последних рядах. Он преданно любил ее, но не мог отказаться от привычной, скучной, размеренной жизни с женой, детьми и внуками. Но он любил ее, и Полина была ему благодарна за эту любовь.

Все это ей хотелось рассказать Ленке. Встряхнуть, как в детстве, взъерошить ей волосы, расцеловать в щеки и крикнуть: «Что же ты, дуреха, делаешь с собой! Ты же женщина, ну почему же ты так себя не любишь?!» Но уже давно прошли те времена, когда она могла говорить подруге все, что ей хотелось. И Полина, вздохнув, произнесла вслух:

– Конечно, тебе есть за что себя любить! Пока себя не полюбишь, счастливой не станешь.

Но Ленка, выпив кофе залпом, словно это была водка, громко звякнула чашкой о блюдце:

– Хорошо тебе говорить о любви к себе! Если бы я в сорок выглядела на двадцать, если бы была роскошной, ухоженной блондинкой и жила в Москве, в квартире у Кремля, я бы тоже себя любила. Да я бы себя так любила, просто безумной любовью, каждое утро бы зеркало зацеловывала!

Полина расхохоталась:

– Ленка, ты невыносима.

– А как я могу любить себя, располневшую от родов, постаревшую, едва сводящую концы с концами тетку?

– Послушай, может, для начала тебе перестать быть располневшей и постаревшей теткой? Сесть на диету, заняться шейпингом?

– Да какой шейпинг? – грубо перебила ее подруга. – Ты видишь, какие я сумки таскаю? Пока дотащишь их с оптового рынка до вокзала, потом с вокзала до дома, потом из дома развезешь по точкам, пока походишь с этими тюками по чужим домам, предлагая: «Купите то, купите это…», так сто потов сойдет. И какой после этого шейпинг? Это ж тяжелая атлетика.

Полина пожала плечами, не зная, что на это сказать.

– Мне и на диету нельзя садиться, – не успокаивалась Ленка. – Откуда силы брать, чтобы сумки носить? Ты-то, поди, не ешь ничего?

– Ем все, что хочу, – покачала головой Полина и вспомнила вдруг разговор с официантом «Метрополя», произошедший, страшно сказать, сколько лет назад. – Говорят, хороший аппетит – признак страстности…

Она пожалела, что сказала это. Подруга разозлилась и вспылила:

– Знаешь что, не надо советов, просто помоги материально!

Полина поднялась, плотнее запахнув халат:

– Сколько тебе нужно?

Ленка молчала, жуя губы.

– Лена, – ласково произнесла Полина. – Ну скажи, сколько тебе нужно? Чтобы расплатиться с долгами, отправить дочке на учебу и чтобы на жизнь хватило?

Ленка назвала сумму.

– А сколько ты должна заработать на этих тряпках? – спросила Полина.

Она долго думала, что-то подсчитывая, и наконец сказала сколько.

Полина принесла чековую книжку и выписала чек:

– В эту сумму я вписала еще и те деньги, которые ты должна получить за продажу. – Полина кивнула на сумки. – Поэтому ты оставь их здесь, а я попрошу домработницу, чтобы отнесла их в ночлежку. Там всегда требуется одежда. А ты считай, что эти вещи уже продала. Идет?

Подруга хмуро закивала.

– Не хочешь остаться в Москве? Хотя бы на пару дней? Сходим куда-нибудь.

– Мне нечего надеть, – не поднимая глаз, ответила Ленка.

Полина почувствовала, как сжалось ее сердце. Она смотрела на сидящую перед ней женщину, такую родную и такую чужую, и вспоминала, как они катались на качелях, смастеренных из старой шины, как делились мечтами, секретами и платьями, как были похожи – обе юные, наивные, белокурые и смешливые. Из-за внешнего сходства их часто принимали за сестер, а они и сами звали друг друга сестричками. И матери, глядя на них, смеялись между собой и шутили – уж не один ли у них отец?

Они с детства шли одной дорогой. А потом, на одном из ее перекрестков, свернули каждая на свой путь и с годами уходили друг от друга все дальше и дальше, удаляясь и удаляясь от того перекрестка, на котором разошлись. Теперь у них все было разным: жизни, цели, мечты, они жили в разных городах, любили разных мужчин, проживали разные судьбы. А внешне были настолько не похожи, что никому и в голову не пришло бы назвать их не то что сестрами, но даже подругами. «О, у вас новая домработница?» – спросила как-то Полину соседка, столкнувшись с ними улифта. Полина как раз провожала Ленку до поезда. «Это моя подруга», – смутившись, ответила Полина. А Ленка, закусив губу, зарделась от стыда.

И все же Полина, разглядывая рано состарившуюся подругу, думала о том, что все могло быть иначе. Для них обеих. Если бы жизнь повернулась по-другому, то Ленка могла бы сейчас быть на ее месте, а она – на месте Ленки. И думала, что судьба в лице подруги, как всегда нагрянувшей без звонка, постоянно напоминает ей об этом. Быть женщиной – огромный труд, это миссия, которой нельзя пренебрегать. Нельзя опускать руки, нельзя плыть по течению, нельзя предавать собственные мечты, иначе они вернутся неудовлетворенной усталостью, которая будет тяжким грузом висеть на шее всю жизнь. Нельзя переставать следить за собой, нельзя позволять себе быть некрасивой и неухоженной, нельзя носить одежду, которая тебе не к лицу, даже дома, даже в те часы, когда никто, кроме зеркала, тебя не видит. Нельзя позволять быту разъедать твою жизнь, словно ржавчина, нельзя становиться домработницей собственной квартиры, нельзя проводить жизнь с тряпкой в руках. Быть женщиной – каждый день, каждый час, каждую минуту! – это кажется таким простым. Но оказывается невероятно сложным.

И дело совсем не в деньгах. Ну, точнее, не только в них. Полина видела немало жен богатых мужчин, выглядевших не лучше, чем их бедные ровесницы, которые не могли бы позволить себе дорогих нарядов или услуг косметологов. Ей встречалось множество бизнесвумен, построивших головокружительную карьеру, но вынужденных покупать молодых мальчиков за деньги – за те годы, что они работали не покладая рук, они стали бесполыми существами. Да и мальчики эти им были нужны только для того, чтобы доказать миру и самим себе, что они не зря положили свою жизнь на алтарь работы. А еще она видела простых, небогатых женщин, остававшихся женщинами во всем и везде, светившихся молодостью и любовью. Нет, все же дело было совсем не в деньгах.

– Знаешь, мне пора, – сказала Ленка. Очнувшись от своих мыслей, Полина растерянно захлопала ресницами:

– Уже? Ты ведь только пришла.

– Поезд, – развела подруга руками и стала собираться.

Вот уже много лет они так встречались: спешно обменивались ничего не значащими новостями – и расставались. Никаких разговоров по душам, никакой сердечности, никакой душевности – ничего! Полине от этого было очень горько, ведь она скучала по подруге, той Ленке, которая исчезла, растворилась в этой огрубевшей, измученной трудной жизнью тетке, как она сама называла себя.

Сама Полина, глядя на себя в зеркало, отмечала, что стала совсем другой, утонченной, элегантной, в ее облике все было продумано до мелочей, движения выверены, от поворота головы до походки – все только казалось импровизацией, а на самом деле были результатом трудной работы над собой. У нее была другая фигура, другая прическа, другой макияж, она одевалась в дорогих магазинах, и ее туфли стоили больше, чем дом на цыганской улице, в котором она родилась. И все же в блеске глаз, в озорной, девичьей улыбке она узнавала ту девушку, которой когда-то была. Как бы она ни менялась, та трогательная, мечтательная глупышка всегда жила в ней. Все, что сейчас было у Полины, далось ей очень непросто, жизнь обрушивалась на нее непереносимыми трудностями и такими тяжкими испытаниями, какие выдержит не каждый мужчина. А она выдержала и вышла из всех перипетий своей непростой судьбы той женщиной, которую она сейчас и видела в зеркале. Она ни о чем не жалела. Единственное, чего ей страстно хотелось, – это встретиться с той девчушкой, приехавшей с набитой кукурузой сумкой покорять Москву, и, обняв ее, заглянуть ей в глаза, прошептав: «Девочка моя, не сдавайся, у тебя все будет хорошо!»

Полина спешно умылась, оделась, готовясь отвезти Ленку на вокзал, но когда вышла из ванной, подруга уже стояла в дверях.

– Подожди меня, – попросила Полина.

– Нет, не беспокойся, – отмахнулась Ленка. – Я сама доберусь.

– Зачем? Я отвезу тебя!

– Сказала же, не нужно. Я сама.

И, спешно поцеловав Полину, взяла свои тяжелые сумки.

– Ленка, ну куда ты их потащила? Мы же договорились. Тебе не нужно продавать эти вещи, я же дала тебе деньги!

Но подруга, ничего не ответив, вышла и захлопнула за собой дверь.

Глава 12 Красавица и нищенка

Приезд подруги не давал ей покоя, и, чтобы заглушить тоску, поселившуюся в сердце, Полина отправилась на вечеринку. Ресторан на 30-м этаже московской высотки был закрыт на спецобслуживание, среди гостей были сплошь медийные персоны и влиятельные бизнесмены, строчки списков Форбс, и Полина, зайдя в зал, окунулась в ту наэлектризованную, искрящую атмосферу, когда в одном помещении собирается множество красивых женщин, соревнующихся между собой в нарядах, и множество мужчин, хвалящихся друг перед другом успехами в делах.

Среди гостей она увидела своего брюнета, который, приобняв какую-то молоденькую длинноногую красотку, стоял в компании друзей. Мельком взглянув на его спутницу, Полина покачала головой: с развитием пластической хирургии молодые женщины, неизменно увивающиеся вокруг богатых мужчин, становились неотличимо похожи друг на друга, словно двойняшки. Увы, к этому неизменно приводил стандартный перечень косметических операций, которым подвергали себя эти женщины. Подтянутые скулы, припухлые от гиалурона губы, правильный носик, у всех одинаковый, форма бровей, накладные ресницы и волосы, неотличимые от настоящих, силиконовая грудь – вот он стандартный набор стандартной красавицы. Глядя на одинаковых женщин, оставалось только удивляться, как мужчины умудряются узнавать своих любовниц, не путая их с другими. Или все же они их путают?

Полина взглянула на себя в зеркало, поправив прическу, и поблагодарила природу за то, что подарила ей внешность, которая выделяла ее в толпе, словно цветную картинку на черно-белой фотографии. Однажды какой-то косметолог, на прием к которому она зашла по совету подружки, известной телеведущей, посоветовал ей довести до совершенства то, что подарено природой:

– У вас все прекрасно. Но если мы слегка уменьшим носик, чуть-чуть подправим губки, закачаем немного гиалурона под глаза и изменим форму скул, будет просто идеально.

Но Полина засмеялась:

– Хорошо, что Мэрилин Монро не довелось сидеть в этом кресле. Представляю, сколько пластических операций вы бы ей прописали.

– А вы зря смеетесь, времена меняются, и стандарты красоты тоже. Современные женщины стремятся к идеалу.

– Знаете, доктор, помяните мое слово: пройдет немного времени, и ваши «идеальные» пациентки будут возвращаться к вам, чтобы слегка увеличить носик, уменьшить губки, переделать скулы и превратить лицо, похожее на картинку глянцевого журнала, в лицо живой женщины.

– О, да вы в будущее умеете заглядывать? съязвил косметолог, обидевшись.

– Для этого не нужно быть провидицей, – ввернула ему Полина. – Просто то, что вы называете неидеальностями, на самом деле – женские особенности. Знаете, чем вы занимаетесь? Вы выковыриваете из женщин их «изюминки».

Насчитав в ресторане как минимум семь девушек, неотличимых от спутницы брюнета, Полина, улыбнувшись, в который разубедилась в своей правоте. Косметология и пластическая хирургия – это великая помощь женщине в ее битве со временем. Но безумная гонка за стандартом красоты – это великая беда. Разве стандарт может быть красивым?

Хотя вечеринка была закрытой, без журналистов и фотографов, но вездесущая репортерша светской хроники Женя Курицына сумела попасть в ресторан. Она бродила между гостями, прищурив глаз, и с профессиональным интересом прислушивалась к разговорам, собирая сплетни и слухи, которые можно будет опубликовать в журнале.

– А я думала, журналистов сюда не пускают, подкравшись к ней, шепнула Полина на ухо.

Девушка вздрогнула и почему-то схватилась за шею, прикрыв ладонью жемчужное колье, которое Полина когда-то подарила ей.

– Вы меня сдадите охране? – спросила Курицына.

– Конечно нет! – всплеснула руками Полина.

– А как насчет эксклюзивчика? – нахально, с вызовом задала журналистка свой излюбленный вопрос.

«Эх, провинциалочка ты моя, – улыбнулась про себя Полина, – и другой тебе не стать».

– «Эксклюзивчик» – вряд ли, – ответила она, иронично сделав ударение на слове «эксклюзивчик», – а вот если заскучаешь, можем поговорить.

– Ой, опять о любви, бла-бла-бла, о счастье, бла-бла-бла… – скривилась Курицына. – Мне не до этого, работать нужно.

Полина, запрокинув голову, расхохоталась и, оставив журналистку, направилась к друзьям. У стола с фруктами она встретила приятеля-продюсера в компании жены банкира и толстого чиновника, который на этот раз был без своей стервозной жены.

– Он разводится, – шепнула ей жена банкира на ухо.

Полина вспомнила свой разговор с чиновником и удивилась, насколько круто может измениться жизнь человека после одной беседы. И сколько же людей живет в потемках, не понимая, что их судьба в их собственных руках, и все потому, что рядом нет человека, который произнесет единственно правильные и очень нужные слова.

– Знаете, я хочу спеть, – внезапно сказала Полина.

Вокруг шумно поддержали ее.

– Давно я не пела караоке, – засмеялась певица и попросила принести ей микрофон и пульт.

Она нашла в списке композиций несколько своих, выбрав «Мои мысли истощены…». Забавно было петь караоке собственную песню, но что поделать, из музыкантов в ресторане сегодня были только скрипачи и виолончелисты.

Мои мысли истощены… Означает это ли, Что истощилась я сама От подпитки самой себя? Означает ли это, Что любовь Отстранилась от меня? Предпочитая Другую душу, более Возвышенную, чувствительную… И впредь я больше никогда Не почувствую этого чувства… И буду тенью бродить Безликой, бесцветной… За что? За какие грехи Любовь покинула меня? Влюбись же, сердце! Влюбись, не раздумывая! Влюбись… поверь, Не умирай! Не умирай… Летай со сломленными крыльями, Только не умирай! Только не умирай… Как мне с тобой жить, сердце? Без любви – опустевшей… Как чувствовать тебя в груди? В ожидании любви… В надежде живу я, сердце, Что это ненадолго, Ненадолго лишила меня жизни, Ненадолго казнила… Сердце… помилуй! Мы ведь – едины!

Гости зааплодировали, попросив спеть еще, но Полина отказалась. Достаточно было одной песни, которая, как ей показалось, была нужна сейчас очень многим из тех, кто был в зале. Ведь что такое песня, как не важный, доверительный разговор о главном, в котором певица делится своими мыслями и чувствами, а слушатели, выступающие в роли собеседников, примеряют эти чувства на себя. Ее песни, как камертон, настраивали их мысли и чувства на нужный лад.

– Ну что, поболтаем, – по-свойски подошла к ней Женя Курицына.

– Бла-бла-бла о любви? – передразнила ее Полина.

– Ой, ну а что остается. Такая скукотища тут…

Полина усмехнулась. Журналистка так комплексовала и смущалась, чувствуя себя чужой на этой вечеринке, что за хамовитостью просто пыталась спрятать свои расхристанные чувства. Полине она казалось ужасно трогательной и смешной. Но чтобы не обидеть и без того угловатую и настороженную девушку, она за притворной предупредительностью всячески старалась прятать свое отношение к ней. В конце концов, она была не такой уж плохой, эта Женя Курицына.

– О чем на этот раз будет наше бла-бла-бла? – с напускной скукой спросила Курицына. А сама тайком включила диктофон, что, правда, не осталось не замеченным Полиной.

– Погорим о зависти? – предложила певица.

Они вышли на крышу, поежившись от холодного ветра. Лето почти заканчивалось, и в воздухе пахло осенней сыростью.

– О'кей, о зависти так о зависти.

– Люди часто завидуют тем, кого на самом деле стоит пожалеть. И жалеют тех, кому надо завидовать.

Курицына посмотрела на нее с недоумением:

– Это как?

– Вот, положим, женщина на рекламном щите, красавица de lux в изумительном платье, за спиной которой стоит красавец мужчина. Она прекрасна, у нее идеальные черты лица, пронзительные глаза, роскошная фигура, грудь, от которой мужчин начинает лихорадить от возбуждения… Рекламные щиты можно встретить повсюду, и там и сям, образ красавицы также мелькает в глянцевых журналах и на рекламных модулях новостных газет. Глядя на нее, все завидуют.

– Ну, предположим… – осторожно вставила Курицына.

– Но кому завидуют? Красивой женщине, ее счастью и богатству, которые обманчиво рисует нам реклама? Удивительно то, что фотомодель, позировавшая для этой рекламы, и сама завидует той женщине, которую изображает!

– То есть?

– Что прячет этот рекламный щит от наших глаз? Чего мы не знаем об этой женщине? И о чем мы можем догадаться, если немножко пофантазируем? Фотомодель получает за фотосессию ровно столько, чтобы хватило на месяц, что в общем-то немало. Но не de lux. Изумительное платье ей дали для позирования, а потом забрали. На такое платье у нее нет денег. Красавец, стоящий за ее спиной, фотомодель. А у нее, может, вообще нет постоянного мужчины, и она в активном поиске и очень одинока. А еще ей к тридцати, для модели это – предпенсионный возраст. Реклама, на которой мы все ее видим, ее последний хороший заказ. Через месяц лицом этой рекламы станет другая женщина, а ей останется позировать для недорогих брендов, за меньшие деньги, и экономить на всем. Кроме всего прочего, она больше ничего не умеет в жизни, кроме как красоваться перед объективом, и понятия не имеет, чем ей вообще заняться, когда ее перестанут приглашать.

– Но это ведь только фантазия? – после долгой паузы задумчиво произнесла Курицына.

– Которая вполне может быть реальностью. Когда вы смотрите на рекламные щиты, вы завидуете людям, на них изображенным?

Журналистка кивнула.

– Теперь, глядя на них, всегда стану вспоминать наш разговор. И не буду им больше завидовать, – засмеялась она.

К ним на крышу поднялся сотрудник ресторана и принес пледы. Женщины, порядком замерзшие, завернулись в них, чтобы согреться.

– А обратный пример? – спросила журналистка.

– Вечерами, прогуливаясь по Арбату, я встречаю одну старушку. Она одета бедно и чудаковато, в какие-то пестрые обноски, и на голове у нее огромная широкополая шляпа. Взобравшись на парапет, она поет. Голос у нее хриплый, изношенный, как и ее одежда, но поет она не голосом, а сердцем, и оттого ее приятно слушать. Я все время останавливаюсь рядом с ней.

– Да таких полно, – отмахнулась Курицына. – Ходят по электричкам, стоят в переходах, поют, чтобы собрать на еду или выпивку.

– В том-то и дело, что нет, – покачала головой Полина. – Я тоже первое время думала, что она просит денег. И оставляла ей большие купюры. Правда, положить их было некуда, перед ней не лежало никакой шапки или коробки, как обычно бывает, когда уличные музыканты зарабатывают себе на жизнь. Но люди кидали ей деньги под ноги, а я, найдя большой камень, придавила им купюры, чтобы они не разлетелись. Так я делала всегда. Пока однажды, заслушавшись, не задержалась допоздна. И когда уходила, обернувшись, увидела, что женщина не взяла эти деньги. В следующий раз я захотела убедиться в увиденном. И все повторилось с точностью до деталей – женщина прекратила петь, слезла с парапета и ушла, растворившись в толпе. А деньги остались.

– Так зачем же она поет? – удивленно воскликнула журналистка.

– Чтобы поделиться своими чувствами, – пожала плечами Полина. – Поет от души, просто потому, что ей нравится петь. И удивительно, как приятно ее слушать! Бывает, что певицы с роскошным голосом поют так, что их тоскливо слушать. А тут – старушка, почти нищенка, с хриплым, надреснутым голосом, а мимо нее невозможно пройти мимо.

Женщины смотрели на вечерний, светящийся миллионами огней город.

– Эту старушку жалеют прохожие. Из жалости бросают ей деньги, думая, что она несчастна и нуждается в их сочувствии. И даже не подозревают, что она-то как раз – самый счастливый человек из всех, что гуляют в этот момент по Арбату. Она поет – и счастлива.

Женя Курицына молчала, погрузившись в свои мысли. Казалось, она пыталась нарисовать поющую старушку в своем воображении и представить себе ее голос, надтреснутый и хрипловатый.

– Вчера я опять слушала ее песни. Села за столик кафе, заказала фруктовый чай и целый час провела там, чуть слышно подпевая ей. Я представила, что было бы со мной, если бы жизнь моя повернулась иначе, если бы я была бедной и никому не нужной, если бы я была нищенкой. Я бы стояла вот так же на улице и пела! Правда, я не шучу. И поверьте, я была бы счастлива. Ведь что такое счастье для меня – это возможность делиться своей любовью, переполняющей меня через край. Будете смеяться, но в этом мы с той нищенкой очень похожи… – Полина посмотрела на часы: – Уже поздно, и мне пора.

Курицына с сожалением закивала. Было видно, что ей понравился разговор, который она насмешливо называла «бла-бла-бла».

– А хотите знать, как я начала петь? – спросила Полина, когда они спустились в зал.

– Хочу! – встрепенулась Курицына и потянулась за диктофоном, который уже успела выключить.

– Тогда загляните как-нибудь в гости. И я вам все расскажу.

Глава 13 Девушка под номером «20»

Лина продолжала приходить в «Метрополь», чтобы хоть иногда, хоть мельком увидеть брюнета. Он появлялся не часто, иногда один, иногда в компании какой-нибудь женщины, и Лина сгорала от ревности. Бесшабашный, яркий, с несходящей с губ усмешкой, он привлекал не только ее внимание. Казалось, где бы он ни появлялся, все головы тут же поворачивались в его сторону. Такому мужчине нужна была равная ему женщина. Он все чаще обращал внимание на Лину, попадавшуюся ему на глаза то у рулетки, то у бара с напитками, но, одаривая улыбкой, не заговаривал с ней. И она не начинала разговор первой. А терпеливо ждала.

Танцовщицей в клуб она не вернулась и, хотя деньги, которые ей дал брюнет, стремительно таяли, о работе не думала. «Делай только то, что хочешь делать», – звенели в ушах слова певицы, которая мерещилась ей, и Лина не унывала и не тревожилась. Несколько раз ее звали на модный показ, и она попробовала себя в роли модели, поняв, что ходить по подиуму и позировать перед фотографами не для нее. Она томительно искала свое призвание, но не могла найти. Пока призвание не нашло ее само.

Она сидела в маленьком кафе за столиком у окна и, разглядывая посетителей, пила кофе. Она любила наблюдать за людьми, представляя их жизнь и отношения. Вот молодой парень и девушка, она смазливенькая, а он стеснительный, пока еще не возмужавший и не знающий, что скоро – очень скоро – будет хорош собой. Она скучает, смотрит в сторону, а он крутит в руках чайную ложку и что-то говорит ей, спотыкаясь о слова. А за соседним столиком другая пара: она смотрит ему в рот, заискивает, отчаянно флиртует, а он, не таясь, глазеет на других женщин в кафе, едва слушая, что ему говорит его спутница. Женщины крутят мужчинами, мужчины крутят женщинами… Неизменный круговорот в природе. А вот дама в элегантном костюме, накрашена так, словно собралась на свидание или концерт. На столе лежит книга, с закладкой где-то среди первых страниц. Она ощупывает глазами зал в надежде познакомиться с мужчиной, и, судя по тому, что на ее безымянном пальце нет кольца, этой надежде уже много лет. Двое мужчин, разложив на столе бумаги, обсуждают дела, громко спорят, и до Лины доносится что-то о бирже, котировках, ставках и игре на понижении валюты. Она тайком улыбается, глядя, какие серьезные лица у этих «бизнесменов», которые, похоже, никогда не смогут сколотить состояние, о котором так мечтают. А вот зашла занятная парочка: она – толстушка, розовощекая, смешливая, с большой грудью и лишними килограммами, а он – высокий, худой, симпатичный. Глядя, как официант несет ей молочный коктейль, десерт со взбитыми сливками и грушевый пирог, окружающие улыбаются. Ну а ей все равно, ведь ее молодой человек смотрит на нее с нежностью, почти с обожанием, мнет ее руку в своей, что-то рассказывает, пока она лопает свой десерт. И оба счастливы. И на них приятно смотреть.

Улыбаясь своим мыслям, Лина отвернулась к окну и вздрогнула, едва не выронив чашку из рук и расплескав кофе на столе. Мимо нее, разговаривая по мобильному, шел брюнет. Лина спешно оставила на столе деньги, не став дожидаться сдачи с крупной купюры, и выскочила из кафе. Но мужчины уже нигде не было. Она бросилась в одну сторону, потом в другую, решив, что брюнет ей и вовсе померещился, как вдруг разглядела его вдалеке переходящим улицу. И, под вой клаксонов перебежав дорогу в неположенном месте, догнала его, едва не подвернув ногу на шпильках. Она не собиралась подходить к нему и напрашиваться на свидание или прогулку, просто хотела получше узнать его. Просто смотреть на него, любуясь им и не веря, что вот он, мужчина твоей мечты, можешь протянуть руку и потрогать. Впрочем, она и сама толком не знала, зачем побежала за ним. Он шел, продолжая говорить по телефону, и Лина едва поспевала за ним, любуясь его самоуверенной походкой, кричавшей всем: «Посмотрите, как я хорош!»

Он остановился у входа в клуб, где собрались люди. Все были одеты так, словно собирались на вечеринку, и недалеко от них крутились репортеры с фотоаппаратами, которые они держали все время наготове. Прищурившись, Лина прочитала на афише, что сегодня вечером в этом клубе какая-то вечеринка или конкурс, но не разобрала, что именно, и, увидев, как брюнет входит внутрь, решила не отставать. Поздравив себя, что надела беспроигрышное платье, в котором можно и кофе пить в кафе, и танцевать в клубе, Лина на ходу обновила на губах помаду и, улыбнувшись широкоплечим охранникам, уверенно вошла внутрь, хотя понятия не имела, что ее ждет внутри.

– Ваш пригласительный? – спросили ее на входе.

– Он у моего спутника, я возьму у него… сейчас-сейчас… – буркнула Лина и, опустив голову, поспешила смешаться с публикой.

В огромном зале горел приглушенный свет, прожекторы окрашивали помещение то в синий, то в фиолетовый, и лица людей тоже становились то синими, то фиолетовыми. Гости сидели за столиками, расставленными вокруг сцены, или бродили с бокалами по залу, и фотографы, ослепляя вспышками, фотографировали пришедших.

– Вы гостья или участница? – подошла к ней девушка в белом платье. – У вас есть пригласительный?

– Участница, – брякнула Лина первое, что пришло в голову.

– Тогда вам нельзя здесь быть! – воскликнула девушка. – Отправляйтесь за кулисы, все уже давно там.

Лина еще больше растерялась, но, боясь, что ее выставят, не решилась признаться. Она послушно отправилась туда, куда ей указала девушка в белом, решив, что сбежит по пути. Но та пошла за ней следом и, чуть подтолкнув в спину, указала на дверь с табличкой «Служебный вход». Лина вошла внутрь, оказавшись в каком-то длинном коридоре, с тусклой лампочкой и потертыми стенами, и, озираясь, побрела куда глаза глядят.

– Участница? – спросила ее женщина, вынырнувшая из-за угла.

– Да, участница, – вздохнула Лина.

– Ну так поспеши в гримерку, скоро начало.

«В какую гримерку? Какое начало?» – спрашивала она про себя.

– Участница или нет? – увидев ее растерянность, опять спросили ее.

Лина терялась в догадках.

– Да, – уже настороженно ответила она.

– Я провожу, – вызвалась женщина.

Она привела ее в помещение, в котором уже находилось двадцать девушек. Все они были в разных платьях, кто-то в длинных, вечерних нарядах, кто-то в вызывающих мини-юбках и топах, больше напоминавших верх от бикини. У всех были разные прически, у одних – распущенные волосы, у других – накрученные букли. Зачем здесь все эти девушки, такие разные, Лина не могла понять. Многие напевали что-то себе под нос, кто-то пританцовывал, как будто репетировал выступление, кто-то подкрашивал губы или пудрился.

– Какой номер? – спросила Лину женщина, ходившая среди девушек с большим блокнотом, в котором делала какие-то пометки.

– Не знаю… – пролепетала Лина.

– Как не знаю?! – всплеснула женщина. – Скоро уже начало, а она свой номер не знает.

Никто из девушек даже не посмотрел в сторону Лины, все были заняты собой.

– Будешь последней! – отрезала женщина. – Поняла?

И протянула ей табличку с номером «20».

– Хорошо, – закивала Лина, гадая, что ей теперь делать – просто извиниться, объяснить ошибку и уйти или остаться, узнав, что же здесь происходит.

Наткнувшись на дверь с указателем «Выход на сцену», она решилась выглянуть в зал, посмотреть, там ли брюнет, да и что вообще происходит. Она просунула голову в дверную щель, увидев, что брюнет сидит прямо перед сценой, за столиком с табличкой «Жюри». Таких табличек она насчитала еще семь. За другими столиками находились какие-то мужчины и женщины, которые, скучая, пили вино, то и дело поглядывая на часы.

– Уйди оттуда! – крикнула ей женщина с блокнотом. – Ты, похоже, не успокоишься, пока тебя не выгонят отсюда.

Лина спешно прикрыла дверь.

– А ты вообще как сюда попала? – подозрительно оглядев ее, спросила женщина. – Я что-то тебя не помню. Ты вообще допущена к конкурсу?

– Естественно! – резко ответила Лина, напустив на себя надменную холодность.

Женщина, пожав плечами, еще раз сверилась со своими записями. Но все же, похоже, поверила Лине и, махнув в сторону комнаты, где ждали девушки, отрезала:

– Тогда отправляйся туда. Все равно последней пойдешь.

Лина развеселилась. Ее начинало забавлять это приключение, и она, шутливо отдав честь сердитой администраторше, вернулась в гримерку. Ей оставалось только прислушиваться к разговорам, пытаясь понять, что же за конкурс здесь проходит.

Одна из девушек, так крепко сжимавшая свою табличку «1», словно боялась, что ее отнимут, стала петь, громко, протяжно, приплясывая на месте. Лина удивленно покосилась на нее, но остальные не обратили на нее никакого внимания, словно не замечали ее. «Надеюсь, это не конкурс певиц? – подумала Лина. – Час от часу не легче!»

Женщина с блокнотом, громко хлопнув, чтобы привлечь к себе внимание, встала посреди комнаты:

– Начало через десять минут. Еще раз рассказываю сценарий вечера, чтобы все было отработано быстро и без заминок. Это в ваших интересах – чем лучше все пройдет, тем более благосклонным будет к вам жюри.

Девушки засмеялись.

– Итак, как только одна певица заканчивает свое выступление и уходит со сцены, тут же, после аплодисментов, к микрофону выходит другая. Ведущий будет подстраховывать вас, развлекая зал, но лучше, если вы не будете задерживаться. Не забывайте, что вас двадцать… если хотите, чтобы жюри вытерпело ваши выступления и подвело итоги, постарайтесь быть на уровне… – Она оглядела обступивших ее девушек: – Вы все сдали записи звукорежиссеру?

Девушки хором закричали:

– Да, да, сдали!

– Так, двадцатый номер, а где твоя запись? – подошла она к Лине.

Лина не смогла сдержать тяжелый вздох.

– Что, забыла?!

Лина растерянно молчала.

– Запись? – переспросила она, чтобы оттянуть время.

– Да, запись! – зло повторила женщина. – Музыка, под которую ты будешь петь, идиотка.

Похоже, ее опасения подтверждались. Видимо, это был один из тех конкурсов пения, которые в огромном количестве проходили в Москве, словно весь город только и делал, что пел и танцевал.

Может, все-таки стоило сознаться и уйти?

– Нет-нет, – замахала руками Лина. – У меня нет музыки.

– Как это нет? – не поняла та.

– Так. Я пою без музыки.

– А капелла, что ли? – грубо спросила женщина.

«Господи, что такое эта а капелла?» – ахнула про себя Лина.

А вслух пробормотала:

– Да, а… а… а капелла, да.

Женщина закатила глаза:

– Бедное жюри, оно со скуки помрет тебя слушать. Хорошо, что ты последняя.

Остальные девушки засмеялись.

Не на шутку разозлившись, Лина сжала кулаки: «Ах так? Ну я вам покажу!» Она подошла к зеркалу оглядела себя, изящную и стильную в своем черном платье, и честно признала, что уступает остальным девушкам в яркости. Усевшись на круглый, вертящийся стул, она осмотрела разложенную на столике косметику и, выбрав яркие тени, щедро накрасила ими глаза.

– Возьми еще румяна, – сказала ей девушка, сидевшая рядом. – У тебя сейчас бледное лицо.

– Бледное? – не поверила Лина, оглядывая себя.

– Глупая, на сцене будешь выглядеть бледно. Лина нарумянилась и, подкрасив губы алой помадой, ужаснулась:

– Мне кажется, я похожа на проститутку.

– Мы все похожи, – засмеялась девушка. – Но на стене будем выглядеть так, как нужно. Ты что же, на сцене никогда не была?

– Нет, – призналась Лина. – А ты?

– Да я просто выросла на сцене. С детства пою. А у моих родителей звукозаписывающая студия.

Лина вспомнила цыганскую улицу, старый деревянный дом, почерневший от печной копоти потолок, мамин огород, на котором та трудилась, не разгибая спины, чтобы поставить на ноги дочь, и на глаза навернулись слезы.

– И зачем тебе этот конкурс, если у родителей студия?

– Так принято, – без обиняков ответила она. – Чтобы не говорили потом, что я стала певицей, потому что у меня крутые родители. Чтобы писали, что я всего добилась сама.

– Но это ведь не так, да? – напрямую спросила Лина, глядя ей в глаза через зеркало.

– Нет, не так. – Девушка не отвела взгляд. – Этот мир жесток и циничен. Но он придуман не мной…

Лина вздохнула и добавила еще румян.

– А зачем этот конкурс? – спросила она.

– Мне? Или всем?

– Всем.

– В основном девчонки ищут себе богатых и влиятельных покровителей. Кто-то надеется, что ее заметят продюсеры или музыканты. Кто-то самолюбие тешит. – Она с интересом посмотрела на Лину. – А ты-то сюда зачем пришла? Ты как будто не из нашей тусовки…

– Судьба привела, – улыбнулась Лина.

Девушка хмыкнула, решив, что она просто не хочет отвечать.

– Если все так цинично, так, может, уже известно, кто выиграет конкурс? – спросила Лина.

– Конечно! – Девушка обернулась и указала на блондинку в аляповатом зеленом платье. – Она.

– Почему? – удивилась Лина.

– Потому что ее любовник оплатил ее победу – вот почему.

– Оплатил жюри? – удивилась Лина, вспомнив брюнета.

– Организаторам. А уж те сами договорятся с жюри. Не со всеми, но с большинством.

– Но это ужасно!

– Да расслабься ты. В конце концов, это просто вечеринка и развлечение. Не стоит к ней относиться так серьезно.

Между тем, пока они разговаривали, конкурс начался, и до них донеслись аплодисменты, ворвавшиеся за сцену из приоткрытой двери. Первые выступившие участницы, раскрасневшиеся и возбужденные, возвращались после выступлений, и их, обступая, расспрашивали о том, как все прошло. Остальные девушки, готовясь, громко распевались, репетировали, танцевали, и комната наполнилась шумом, гамом и пением. Пожелав Лине удачи, ее новая подружка встала из-за стола, держа под мышкой табличку с номером «13», и Лина с усмешкой отметила, что девушка не была суеверной. Впрочем, чего ей бояться 13-го номера, если у ее родителей звукозаписывающая студия.

– Ты что, последняя пойдешь? – спросила ее одна из участниц. – Не повезло тебе.

– Наоборот, повезло, – развеселилась Лина.

Она судорожно попыталась решить, что ей делать: сбежать или идти до конца? Может, выйти на сцену? Взять да и спеть. Или просто выйти и молча стоять, глядя на брюнета. Или отправить ему воздушный поцелуй. Или взять микрофон и признаться в любви. Или, может, все-таки спеть? Лина попыталась подготовиться, хотя бы мысленно, к своему выходу на сцену. Но мысли путались, и в голову не шло ни единой мелодии, ни единого слова. Лина вспоминала стихи, которые писала на обрывках листов, пыталась придумать песню, сымпровизировать, но ничего не выходило. Она представляла, как выйдет на сцену, с дурацкой табличкой в руке, и будет стоять с открытым ртом, глупо пялясь на жюри. Нет, все же еще не поздно было уйти.

После выступления вернулась девушка в зеленом платье, чей любовник купил ей победу, и, глядя на ее спокойное, надменное лицо, Лина почувствовала приступ упрямой злости. Ей захотелось вырвать победу из ее рук и проучить ее. Она представила, как брюнет сидит в зале, смотрит на певиц, мысленно их раздевая, и ей страстно захотелось стоять перед ним на сцене, петь ему, ему одному и никому больше.

Лина заткнула уши, чтобы не слышать шума вокруг, и попыталась запеть, тихо, под нос, чтобы никто не услышал. Строчки появлялись, но опять исчезали и никак не хотели собираться в песню. «Я хочу утонуть в твоих руках… Упасть, раствориться в них… И быть уверенной, что ты не разомкнешь их…» Нет, не то. Она отвернулась к зеркалу, уставившись своему отражению в глаза. «Мне много не надо… Так, немного праздника и любви… Немного полета над землей, немного радости… и покой…» Нет, опять не то. Она оглядела комнату и подумала, что ей следует уйти. Но что-то держало ее здесь.

– Боже, я думала, что в обморок упаду! – делилась участница после выступления.

– Ой, а я сфальшивила пару раз. Так обидно!

– А я слова забыла, черт!

Обернувшись, Лина увидела, что со сцены вернулась девушка под номером «10». Прошел уже час или даже больше, но ей казалось, что время пролетает, словно виды за окном поезда. Она чувствовала дрожь во всем теле, а еще какое-то странное, будоражащее чувство, которое щекотало ее и веселило, так что она рассмеялась, будто бы от щекотки. Стоявшая рядом девушка недоуменно покосилась на Лину.

Выдохнув, она решила, что будет петь то, что первое придет в голову. Не готовясь, не придумывая, а импровизируя и веселясь, обращаясь к своему любимому мужчине, глядя ему в глаза. Она вдруг поняла, какое преимущество дает пение, когда со сцены ты можешь говорить все что хочешь: признаваться в любви, делиться грустью и неразделенными чувствами, соблазнять, смеяться, провоцировать, говорить по душам – с тем, с кем хочешь, и со всем залом одновременно.

Со сцены вернулась девушка с табличкой «13». Уже выступившие конкурсантки маялись в ожидании финала конкурса, слонялись по комнате или, скинув туфли на шпильках, полулежали в креслах, закинув ноги на подлокотники. Уже почти никто не пел, кое-где обсуждали других участниц и членов жюри, сплетничали, делились впечатлениями. Одна из девушек горько, надрывно плакала в углу из-за того, что ее освистали, и никто ее не утешал. Другая девушка одну за другой глотала успокоительные таблетки, пытаясь унять дрожь и волнение.

– Сделать тебе прическу? – неожиданно спросила Лину брюнетка, сидевшая на крутящемся стуле. – А то у тебя на голове незнамо что.

– Ты умеешь?

– Конечно, я же парикмахер, – засмеялась она. – Все равно мучаюсь, не знаю, чем себя занять. Так хоть не буду нервничать и переживать, выберет ли меня хоть кто-то из жюри.

– Если ты парикмахер, что ты делаешь здесь?

– А я люблю петь караоке, – бесхитростно объяснила девушка. – Я даже конкурс выиграла, была лучшей певицей караоке Москвы. Два года назад.

Лина посмотрела в зеркало.

– Мне нравится моя прическа… – попыталась она вяло протестовать.

– Нет, ты просто не пробовала ничего другого. – Брюнетка уже открыла свою сумку и вытащила несколько ножниц, расческу и мусс для волос. – Это не твоя прическа. А я знаю, какая тебе пойдет, я же профи! – И она шутливо залязгала ножницами.

– Ты что, стричь меня собралась? – опешила Лина. – С инструментами повсюду ходишь?

– Не бойся, я быстро. Все равно у тебя двадцатый номер. Расслабься.

Лина даже не успела испугаться этому предложению, как брюнетка, смочив волосы прямо из пластиковой бутылки, принялась ее стричь. Лина так растерялась, что не смогла отказаться. Она просто зажмурилась, надеясь, что парикмахерша хорошо знает свое дело или хотя бы не сильно изуродует ее, и ругала себя за то, что позволила ей прикоснуться к ее волосам. Лина представила в красках, как она выйдет на сцену, с дурацкой, наспех сделанной стрижкой, с мокрыми волосами, без музыки и без песни, которую будет придумывать на ходу, и вся ситуация вдруг предстала перед ней довольно нелепой.

Зажужжал фен, и Лина была потрясена:

– Господи, у тебя и фен с собой? Нуты даешь!

– Конечно, я мастер своего дела, – со смехом отвечала брюнетка.

Между тем кто-то уже кричал в коридоре: «Двадцатый номер! Где этот чертов двадцатый номер?!»

Парикмахерша уже укладывала Лине волосы, мурлыкая себе что-то под нос.

– Понимаешь, когда я нервничаю, мне обязательно нужно чем-то занять руки, – говорила она, укладывая локоны. – Я всем предлагала подстричься, но никто не захотел. Ну и зря, это ж бесплатно. Зато и я успокоилась.

Лина вздохнула, надеясь, что не упадет в обморок, увидев новую прическу.

А когда парикмахерша, закончив, повернула ее лицом к зеркалу, ахнула.

– Ну? Как тебе твоя новая прическа?

Лина, опешив, с изумлением хлопала ресницами. Из зеркала на нее смотрело ее новое отражение – женщина, похожая на Мэрилин Монро.

– Прическа а-ля Мэрилин. Я знала, что тебе будет к лицу.

В комнату вбежала женщина с блокнотом.

– Двадцатая, где ты шляешься? – надрывно кричала она. – Что ты тут сидишь?

Ойкнув, Лина вскочила, едва не забыв свою табличку:

– Бегу…

– Все нервы мне истрепала, – бежала следом за ней женщина. – Девятнадцатая уже почти закончила.

– Как тебе прическа? Понравилась? – кричала ей вслед парикмахерша, складывая в сумку свои инструменты. – Мне кажется, очень круто!

У выхода на сцену сердце Лины забилось, как мотылек, попавший в паутину. За дверью уже слышались аплодисменты, через секунду ей нужно было выходить, а она не знала, что будет делать. В ее голове не было ни строчки, ни ноты, только звенящая пустота. Она решила сбежать, огляделась, не понимая, как быть. Может, выйти на сцену, а оттуда спуститься в зал и слинять из клуба?

Женщина с блокнотом вцепилась ей в плечо, сжав его до боли, и на коже остались следы от ее пальцев.

– Я проверила, конкурсанток должно было быть всего девятнадцать, – прошипела она Лине на ухо. – Двадцатая задержалась за границей, и ее выступление отменили.

Лина ойкнула, прижав к груди табличку. Женщина уставилась ей в глаза:

– По-хорошему я должна тебя выгнать отсюда, понимаешь?

Она закивала.

– Но я не буду, пущу тебя на сцену.

– Почему?

– А просто так. Должен же хоть кто-то делать в жизни хорошие вещи просто так, без всякой выгоды, правда? Чтобы ты меня добрым словом вспоминала. Только смотри не подведи.

Перед тем как дверь распахнулась и предыдущая конкурсантка выпорхнула оттуда, провожаемая аплодисментами, Лина еще успела подумать, что, может, было бы хорошо, если бы женщина не пустила ее на сцену. Но в этот момент та толкнула ее в спину, и Лина выскочила, задохнувшись от волнения, накрывшего ее с головой.

Ей в лицо светили прожекторы, и глаза заслезились. Она выставили руку с табличкой, чтобы спрятаться от слепящего света, но не могла разглядеть зал, который был укрыт темнотой. Аплодисменты стихли, и повисла тишина. Лина неловко стояла на сцене, не зная, что делать и как себя вести, и по залу пополз удивленный шепот.

Может, просто спрыгнуть со сцены в зал? И выбежать на улицу? Все равно никто не успеет ее запомнить. Кроме брюнета…

Лина развернулась на каблуках и бросилась к двери, но, дернув за ручку, обнаружила, что та заперта. Ничего не оставалось, как вернуться на сцену. Между тем зрители, не на шутку заинтригованные и позабавленные ее поведением, громко перешептывались, и их приглушенные разговоры напоминали Лине жужжание роя мух.

Что же ей делать?

Наконец она увидела микрофон, стоявший прямо перед ней. Подошла к нему, попыталась снять его со стойки, но он взвизгнул в ее руках. В зале засмеялись. Лина чувствовала, что, еще даже не раскрыв рта, потерпела полное фиаско. Ну, а чего она ожидала? Что выйдет на сцену и запоет, как настоящая певица?

И тут ее глаза, привыкшие к темноте зала и слепящему свету прожекторов, наконец-то разглядели сидящих за столом людей, мужчин и женщин, смотревших на нее, вздернув брови. Лина встретилась взглядом с брюнетом – он улыбался. Приветливо, дружелюбно, словно хотел поддержать ее. И она почувствовала, что он, как камертон, задал ей звук, настраивая ее, словно инструмент. Она услышала музыку.

Между тем напряжение в зале возрастало. «Почему музыка не играет? – громко спросила женщина из жюри. – Что там случилось, какие-то неполадки?» Остальные переговаривались, уже не шепотом, а в голос, так что зал клуба наполнился шумом, напомнившим вокзал или рынок.

Брюнет смотрел Лине в глаза и улыбался, а ей мерещилось, что в зале никого нет, кроме них двоих, и время как будто бы остановилось.

– Я задыхаюсь… – пропела Лина так тихо, что ее никто не услышал.

Она поднесла микрофон ближе и пропела громче:

– Я задыхаюсь…

В зале стало тише, но кое-кто еще продолжал шуметь, возмущаясь возникшей на сцене заминкой.

– Я задыхаюсь… – пропела она в третий раз уже в полной тишине.

Брюнет пристально смотрел на нее, и в его глазах плясали чертики.

– Я задыхаюсь… Мне не хватает любви, Твоей, безумной!

Она пела, обращаясь к нему и только к нему. И он это знал.

– Мне не хватает Того океана, Не зная глубин, Не зная краев. Мне не хватает любви, Любви твоей! Я скитаюсь, ищу тебя, Все мои стихи о тебе, про тебя, Где ты, любовь моя? Где ты, нежность моя? Где ты, тот, Кто задыхается без моей любви? Где ты, тот, Кто смотрит вдаль?

Ее голос звучал неуверенно, но креп с каждой строчкой.

– Где ты, тот, кто, Не останавливаясь, готов идти Во имя жизни, во имя любви! Где ты?..

Брюнет уже не улыбался, а просто слушал ее, скрестив руки на груди. А Лине казалось, что если он перестанет смотреть на нее, закроет глаза или отведет взгляд, то она лишится сил и упадет на сцене без чувств, как тряпичная кукла, которой обрезали леску, ведущую к кукловоду.

– Кого душа моя жаждет, Без кого не успокоится… Хотя иногда и заблуждается; Где ты… Любовь моя? Устала играть в прятки я, Найди же, найди меня! Найди меня, Любовь моя!

Допев, Лина едва не уронила микрофон. Зал зааплодировал, но она толком не знала, хлопают ли ей за то, что она хорошо выступила, или за то, что наконец-то спела. А может, просто радуются окончанию конкурса.

Ей казалось, что сейчас она просто грохнется в обморок. На негнущихся ногах Лина пошла к выходу, а когда обернулась, увидела, как брюнет, подмигнув, посылает ей воздушный поцелуй.

Лина вышла, а у дверей уже толпились остальные девушки.

– Ох и напугала ты меня, – процедила ей женщина с блокнотом в руках. – Черт бы тебя побрал!

Но Лина, приобняв, поцеловала ее в щеку.

– Спасибо! – прошептала она ей на ухо, и ее трясло от не отпускавшего ее страха.

Участниц позвали в зал. Девушки пошли на сцену, немного потолкавшись в дверях, потому что каждая хотела пройти первой. Закатив глаза, Лина поражалась, как можно было так глупо и смешно вести себя, как можно было вырядиться в дорогие платья и сделать роскошные прически, но манерами оставаться похожими на рыночных теток. Не хватало еще им подраться, с визгом таская друг друга за волосы. Но женщина с блокнотом, тоже, видимо, опасавшаяся такого развития событий, пыталась успокаивать возбужденных участниц и, выстраивая их в очередь, не давала девушкам окончательно переругаться. Во всеобщей потасовке не участвовали только три участницы: Лина, дочка владельцев звукозаписывающей студии и девица в зеленом платье, с табличкой «7», чья победа была уже предопределена.

В конце концов все вышли на сцену и выстроились перед жюри. А у них уже наготове были таблички с номерами понравившейся участницы. Организаторы не стали мучиться, выдумывая правила конкурса, и каждый член жюри должен был просто выбрать одну из певиц. Кто получит больше голосов, та и выиграет.

Зал затаил дыхание, ведущий призвал жюри голосовать.

Один за другим члены жюри поднимали таблички с номером «7», только изредка кое-кто предлагал другой номер. Девушка завизжала от восторга, остальные разочарованно выдохнули. Зал взорвался аплодисментами – победа седьмого номера была очевидна.

Ей вручили корону, ленту победительницы и контракт с продюсерской фирмой, обещающей выпустить ее первый альбом.

Но Лина, чувствуя, что с трудом сдерживает слезы, знала, что победила вовсе не девушка в зеленом платье, чья победа была куплена ее любовником. Она знала, что этот вечер – ее вечер, да и победа – ее, безоговорочная и оглушительная.

Потому что брюнет, улыбаясь своей умопомрачительной, хитроватой улыбкой, крепко держал перед собой табличку с номером «20». Предательская слеза покатилась по ее щеке, размазывая тушь, и Лина, отвернувшись, тайком смахнула ее.

Заиграла музыка, вспыхнул яркий свет, и в зале засуетились официанты, разносившие между столами горячее. Участницы конкурса спускались со сцены, осторожно, пытаясь не упасть на своих высоченных шпильках, и мужчины встречали их, протягивая руки. Лина видела, что брюнет, пританцовывая под музыку, идет к ней, и догадывалась, что он предложит провести вечер вместе. Она понимала, что это шанс один на миллион, что она должна вести себя как ни в чем не бывало, сидеть с ним за столиком, говорить о пустяках, флиртовать, соблазнять, как он того ждет. Но чувствовала, что не может сделать этого. Ее трясло от необъяснимого рыдания, которое просилось наружу, и она понимала, что, как только брюнет, протянув ей руку, поцелует ее и обнимет за талию, она не сдержится и расплачется, словно ребенок. Напряжение вечера давало о себе знать, все пережитое было слишком внезапно и оглушительно для нее.

Все девушки уже спустились в зал, где начиналась обычная вечеринка, с разговорами, выпивкой и танцами, а журналисты фотографировали победительницу, расстреливая ее фотовспышками. На сцене осталась одна Лина. Брюнет стоял, запрокинув голову, и ждал ее, а она не могла сделать ни шагу. Вздернув брови, он протянул ей руку. Но, повернувшись как на шарнирах, она бросилась за кулисы. И там, задыхаясь, разрыдалась, громко и надрывно.

– Ты чего? – вбежала в гримерку женщина с блокнотом, услышав ее плач. – Чего ревешь? Но Лина рыдала и не могла ничего ей ответить.

– Да ладно тебе, глупышка, – погладила ее по голове женщина. – Не плачь, все хорошо. За тебя даже проголосовали, считай, что ты тоже сегодня немножко победила.

Но Лина плакала навзрыд, размазывая по лицу слезы. У нее поплыла тушь и растерлась помада, так что все ее лицо было в черных и красных пятнах от косметики.

– Ох, ну что за девчонка, – махнула рукой женщина. – Все у нее не так, как у всех.

И вот тут Лина расхохоталась. Теперь она и смеялась и плакала одновременно, так что встревоженная женщина уже и не знала, что и думать.

– Знаешь, принесу я выпить, у меня был коньяк, – сказала она Лине. – А то ты не успокоишься.

– И поесть, – сквозь хохот и рыдания просипела Лина. – Что-нибудь сладкого.

Глава 14 Разговор

– И так вы стали певицей? – потрясенно спросила Женя Курицына.

Она сидела, закинув ногу на ногу, в мягком кресле и потягивала коктейль.

– Скажем так, в этот день во мне родилась певица, – уточнила Полина. – А стать ею было не так просто. Мне нужно было много учиться, много работать. Хотя, конечно, в жизни мне много везло, не буду отрицать. Как, например, с той нервной парикмахершей, которая придумала мою прическу – теперь она стала моей визитной карточкой, – или с женщиной, которая не выгнала меня с конкурса. А потом еще целый вечер отпаивала меня коньяком и помогла устроиться в школу пения. Но мое везение – это тоже результат моих трудов.

Курицына задумчиво болтала ногой, пытаясь представить клуб, конкурс, зал, набитый гостями, членов жюри и певиц, сжимающих в руках таблички с номерами.

– С тех пор 20 и 2 – мои любимые числа. Они приносят мне удачу.

На диване были разбросаны платья, которые Полина подарила журналистке, и та, не удержавшись, примерила их, с восторженным визгом крутясь перед зеркалом.

– Лина и Полина – это разные имена? Вы взяли псевдоним? – делая пометки в блокноте, спросила Курицына.

– Это одно имя, – ответила Полина, – просто с детства меня звали Линой. Полина – слишком красивое и претенциозное имя для молдавской деревушки, в которой я родилась. А Лина – слишком простенькое имя для той женщины, которой я стала.

– Да, имя многое значит, – согласилась Курицына. – И фамилия.

– Мы придумаем вам другую, – сказала Полина, отрезая ей торт. – Это известно: хочешь изменить судьбу– измени имя.

Журналистка закивала. Она даже не стала спорить, делая вид, что ей нравится ее фамилия. Наверное, она немало натерпелась в жизни из-за нее.

– А что было после того конкурса?

– Многое, – грустно ответила Полина. – Были вечера в караоке-клубах, единственно возможных для меня мест, где я могла петь. Были песни, которые я сочиняла, была музыка, которую я слышала, чем бы ни занималась, куда бы ни шла, с кем бы в тот момент ни была.

– А потом?

– В моей жизни, Женя, не все было гладко, – сказала Полина, вздохнув. – Не все давалось мне легко, не все падало с неба, как манна. Счастье сменялось несчастьем, удача – неудачей, радость – горечью, уверенность в себе – полной растерянностью. Бывало, что меня накрывало отчаяние, и я была готова все бросить и вернуться домой. Или отказаться от своей мечты. Или выпрыгнуть из окна, до такого отчаяния я иногда доходила.

– Что помогало? – деловито спросила Курицына. – Может, антидепрессанты?

Полина засмеялась, отмахнувшись:

– У меня свои антидепрессанты. Это мои мечты. Они утешают меня в трудные минуты и не дают отчаяться. Знаете, что я фантазировала себе в самые тяжелые моменты своей жизни? Я представляла, как ко мне приходит одна женщина, красивая, успешная, богатая и старше меня. На самом деле, она – это я. Такая, какой я стремилась стать. И вот эта выдуманная женщина садилась напротив меня и, глядя в глаза, говорила: «У тебя все будет хорошо! Посмотри на меня, у меня есть все, чего ты хочешь. Соберись, потерпи, и ты всего этого добьешься». Понимаете, я как будто говорила сама с собой, с той собой, какой хотела быть.

– И что, помогало? – озадаченно спросила Курицына.

– Еще как! Кто-то из мудрых сказал: по-настоящему близкий человек – это тот, кто все знает о вашем прошлом, верит в ваше будущее и принимает вас таким, какой вы есть, в настоящем. Удивительно, но таким человеком для себя я всегда была сама, – рассмеялась Полина.

– Вы и сейчас так лечите свои депрессии? – заинтриговалась Курицына.

– Нет. – Полина покачала головой. – Теперь я представляю себя той, которой я когда-то была.

Она вспомнила случай на концерте, когда замерла, оборвав песню, потому что увидела, как охранники выталкивают из зала бедно одетую девушку. Ту девушку, которой она, успешная и богатая, когда-то была.

– Я не могу отделаться от воспоминаний, как будто что-то держит меня и тянет вниз, в прошлое. В прошлое, в котором есть что-то такое, что я давно должна была отпустить, но не могу…

– Что же это? – спросила журналистка, жадно облизнув губы. – Какая-то тайна, секрет, которым вы ни с кем не делились, нечто ужасное, что с вами произошло?

– Наоборот, – покачала головой Полина. – Нечто прекрасное.

Она вновь и вновь возвращалась мыслями в маковое поле, на котором проводила дни, слушая грохочущие поезда, мужчину, появившегося в ее сне, а потом вдруг материализовавшегося в Москве, у магазина, где он подарил ей, незнакомой девушке, дорогие наряды, она вспоминала, как он под утро пришел в клуб, взъерошенный, взбешенный проигрышами, как, взяв ее за руку, повел в казино, как, сунув пачку денег, потерял к ней интерес, как она искала с ним встреч, как преображалась, тянулась к нему, стараясь быть достойной своего мужчины. Закрыв ладонью глаза, она вновь оказывалась в «Метрополе», в ту ночь, когда они остались вместе, когда провели ровно сутки, двадцать четыре часа, ни минутой больше, словно большего им не было отмеряно Провидением. Долгие годы она проживала в мечтах эти сутки, каждая минута которых осталась в ее памяти до мельчайших подробностей, удивляясь, как встреча с этим мужчиной делала ее одновременно такой несчастной и такой счастливой, такой одинокой и такой любимой.

– И? – спросила журналистка, шумно втянув в трубочку остатки коктейля. – Расскажите об этом «нечто прекрасном»?

Полина откинулась на спинке кресла, долгим оценивающим взглядом посмотрела на Курицыну а потом, закусив губу, закивала:

– Знаешь, пожалуй, что и расскажу. Может, именно этого мне и не хватает, чтобы распрощаться с прошлым, которое я ношу, как кандалы на ногах?

– Я вся внимание! – воскликнула Курицына, приготовившись слушать.

Но Полина, долго собираясь с мыслями, вдруг покачала головой:

– Нет, я не готова. Мне кажется, мне нужно что-то осознать самой, прежде чем этим делиться.

Журналистка разочарованно выключила диктофон.

Глава 15 Лина и Полина

Семь лет – это огромный срок, за который можно смертельно устать ждать. Лина барахталась в шумном, штормящем московском море, которое то выносило ее наверх, то затаскивало на дно. Но она продолжала жить своей упрямой мечтой.

Ее образ жизни был из тех, о которых говорят: «Не по средствам». Лина никогда не откладывала деньги, не задумывалась о том, чтобы отказаться от своих новых привычек, не экономила, не страшилась плохих времен. Если она хотела позавтракать в «Метрополе», она делала это, даже если у нее в кошельке не оставалось денег на такси. Если она видела красивое платье, то покупала его на последние, не раздумывая. Она обедала в ресторанах, не отказывала себе в безделушках, спала до обеда. И все для того, чтобы музыка, звучащая в ее голове, не смолкла, чтобы не перестали являться стихи, наполнявшие ее жизнь смыслом, чтобы не отпускало ощущение близкого, ждущего за ближайшим поворотом счастья, которое не оставляло ее даже в минуты отчаяния.

Посмотрев на нее со стороны, можно было подумать, что она обеспеченная женщина, дочка богатых родителей или подружка какого-то бизнесмена. Кто бы мог подумать, что этой красотке ведомы были и лишения, и голод, и нищета, которые время от времени возвращались в ее жизнь. Она прекрасно понимала, что, будь она рачительнее и разумнее, откладывая деньги и соизмеряя свои желания и капризы с возможностями, которые у нее были, она жила бы спокойнее и ее жизнь не была бы похожа на американские горки. Но тогда она превратились бы в одну из сотен тысяч других женщин, которые шли на поводу у своей судьбы, не пытаясь ее изменить. А Лина знала: если хочешь быть знаменитой, веди себя так, как будто ты уже точно знаешь, что вот-вот ею станешь; если мечтаешь встретить любовь – живи так, словно она может постучать в дверь в любой момент; если хочешь ни в чем не нуждаться, живи, будто уже ни в чем не нуждаешься. Она следовала этим правилам, и судьба и правда была к ней благосклонна. Ее окружали богатые мужчины, дарившие ей дорогие подарки, влиятельные женщины, вводившие ее в свой круг, люди, которые чувствовали в ней свою, такую же, как они, безошибочно распознавая в ней ту знаменитую, богатую певицу, которой она еще тогда не была на самом деле, но которой уже скоро должна была стать. А что такое мечта? Это та подставка, к которой ее мать привязывала слабые растения на своем огороде, – через некоторое время подставку можно было убирать, потому что растение, окрепнув, росло вверх уже без посторонней помощи.

За семь лет она прошла немалый путь, головокружительный и опасный, как дорога, вырубленная в скале, от участницы полупрофессионального конкурса пения до певицы, выступавшей в клубах и ресторанах. Ее первый клип можно было увидеть на музыкальных телеканалах, пока еще не очень раскрученных, ее фотографии появлялись в глянцевых журналах, правда не самых тиражных, и для девочки из молдавской деревни, приехавшей покорять Москву с мешком вареной кукурузы в руках, ее карьера уже была головокружительной. Мать плакала, получая от нее посылки с журналами, которые она собирала для того, чтобы ее порадовать, и в деревне только и говорили, что о своей удачливой жительнице, которая уехала в столицу и всего там добилась. Но Лина смотрела на все иначе. Она понимала, как мало из того, о чем мечтала, она достигла, и, стиснув зубы и сжав кулаки, упрямо шла вперед, боясь остановиться хоть на секунду.

В ее жизни были мужчины: одни проходили, не оставляя ничего, кроме недоумения и разочарования, другие оставались приятными воспоминаниями. Но тот, кого она видела в своих мечтах, тот, для кого она создавала себя, высекала, как скульптор прекрасную женщину, – из бесформенного камня, по-прежнему был для нее недостижим. У него была короткая, легкая память, в которой не оставалось ничего лишнего. В их встречах было так много судьбоносного для нее: платья, подаренные нищей девушке, пачка долларов, которая изменила ее жизнь, выступление на конкурсе, которое помогло найти, открыть свое призвание, – каждое событие было невероятным, без каждого она не могла бы стать той, кем она стала. Они все так же встречались в казино, куда она неизменно приходила ради него, иногда обменивались улыбками или заинтересованными взглядами, иногда он заговаривал с ней, обворожительный и развязный мужчина, которому не могла отказать ни одна женщина.

Мысли о нем поддерживали ее, будоража, заставляли все время работать над собой, становиться женщиной, достойной его. И хотя иногда, отчаявшись, она думала, что между ними ничего не возможно, потом вновь собиралась с силами. Она верила, что он создан для того, чтобы быть с ней, что он сделает ее абсолютно счастливой, что подарит ту любовь, о которой мечтает каждая женщина и без которой жизнь вообще не имеет смысла. Но часто, не выдерживая, роптала на судьбу, не понимая, зачем та вообще послала ей это мучительное чувство, вившее из нее веревки.

А потом случилось то, чего она так ждала. Они были вместе. Одни сутки. Двадцать четыре часа. Тысяча четыреста сорок минут. Восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд. Восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд ослепительного счастья – не так уж и мало, не правда ли? Миллиарды людей проживают, так и не испытав того, что испытала она. Она была благодарна судьбе за время, которое они провели вместе в «Метрополе». Она была благодарна брюнету за то, что подарил ей любовь и счастье. Она была благодарна своей упрямой мечте, приснившейся ей когда-то на цветочном поле, за то, что скрашивала ее жизнь, и за то, что сбылась.

И все же, опустошенная и несчастная в своем одиночестве, она не понимала, почему все случилось так, как случилось. Почему всего сутки? Всего двадцать четыре часа? Всего тысяча четыреста сорок минут? Всего восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд? Неужели она не достойна этого мужчины? Неужели она недостойна большего счастья? Не достойна того, чтобы быть с ним всегда, всю жизнь и дарить ему свою любовь?

Ей казалось, что она по-прежнему не дотягивает до его уровня. Что она должна стремиться вверх, чтобы он, увидев, какой она стала, пожалел, что отпустил ее. Все ее мысли и чувства были только об этом, каждый день, каждая минута были нацелены на то, чтобы доказать ему и самой себе, что она его достойна. Мокрые от слез подушки сменялись головокружительными удачами, минуты отчаяния – триумфом, одиночество – новыми знакомствами, от которых пухла ее адресная книга. Глядя на эту певицу, кружившую головы своим поклонникам и вызывавшую зависть, смешанную с восхищением, никто никогда бы и подумать не мог, что все это ради одного-единственного мужчины. Вся ее слава, деньги, успех, вся ее жизнь были для него – и больше ни для кого. «Почему судьба ко мне так не справедлива?» – не понимала она, страдая, и часто думала, что лучше бы им двоим никогда и не встречаться.

А теперь, спустя одиннадцать лет после ночи в «Метрополе», Полина, вспоминая свою жизнь, вдруг вскрикнула, словно укололась о догадку, как о булавку. И все, произошедшее с ней и между ними, вдруг предстало в своей прекрасной наготе и очевидности. Она вдруг поняла, что судьба послала ей этого мужчину не для того, чтобы она была с ним. А наоборот, чтобы они были врозь, чтобы он оставался всегда недостижимым для нее.

И она заплакала.

Она закрыла глаза, и в тот момент две женщины, такие разные, словно были абсолютно отдельными, почти незнакомыми и чужими людьми, встретились лицом к лицу. Как бы она хотела, чтобы тогда, много лет назад, этот разговор состоялся и утешил ее. Она представила его так, словно он был реальным, словно происходил здесь и сейчас, в гостиной ее квартиры.

Две женщины сидели напротив друг друга. Одна была молоденькой, наивной, в простеньком платье, другая – старше ее на восемнадцать лет, ухоженная, искушенная, но не утратившая озорного, юного блеска в глазах. Мечты одной уже были воспоминаниями для другой, воспоминания одной были еще мечтами для другой. Одну звали Лина, другую – Полина.

– Зачем я встретила его? Чтобы страдать? – в отчаянии спросила Лина.

– Наоборот, чтобы быть счастливой!

– Как можно быть счастливой, если любимый мужчина тебе не принадлежит?

– Он тебе принадлежит. Целиком и безраздельно.

– В мечтах? – скривилась Лина.

– Да, в мечтах, – закивала Полина. – Это немало.

– В недостижимых мечтах, – дополнила Лина.

– Есть мечты, которые так и должны остаться мечтами! Они появляются не для того, чтобы быть исполненными.

– А для чего? Для того чтобы я страдала, умирая от тоски и неразделенной любви?

– Нет, для того, чтобы быть твоим маяком, чтобы указывать тебе твой путь.

Маковое поле, грохочущие мимо поезда, высокое, без облаков, небо над головой, босая девушка, лежащая в траве, подложив под голову туфли.

– Помнишь, как брюнет приснился тебе тогда? – спросила Полина.

– Помню.

– И твоя жизнь изменилась, раз и навсегда. Ты поняла, что ты должна все бросить и уехать в Москву. И ты все бросила. И уехала. А если бы этого не случилось?

– Я и так мечтала уехать, без всяких снов, – покачала головой Лина.

– Ленка тоже много о чем мечтала, – с грустью возразила Полина, вспомнив подругу. – Мечтала-мечтала, да перестала. А у тебя была цель.

– Химера, выдумка, глупость…

– Нет, не глупость! В тот момент она была твоей целью – и ты пошла на ее свет.

Центральная улица Москвы, шумная, крикливая, яркая. Спешащие мимо прохожие, бедная девушка, стоящая у окна дорогого магазина. Платья на манекенах, красное и черное. Мужчина, протягивающий ей подарок – пакет с покупками.

– Те платья стоили больше, чем вся твоя жизнь. Чем дом на цыганской улице, – сказала Полина.

– И что? – пожала плечами Лина.

– Примерив их, ты примерила свою будущую жизнь. В тот момент, когда ты, нищая, отчаявшаяся, никому не нужная, посмотрела на себя в зеркало, ты поняла – все получится. Ты будешь входить в те магазины, чьи продавцы кривились при виде твоих грязных волос и бедного платья, и будешь покупать все, что захочешь, и эти же продавцы будут услужливо бегать за тобой.

– Мало ли какие глупости приходят в голову…

– Эти глупости были как спасательный круг, державший тебя на поверхности и не дававший тебе утонуть.

Утро в клубе, усталые танцовщицы собираются домой, когда в зале вдруг появляется он. Красивый, дерзкий, держащий в руках пачку денег. «Мне нужна девушка!» – оглядываясь вокруг, говорит он. А потом берет Лину за руку и ведет в «Метрополь», который она так долго видела только с улицы, плюща нос о стекло.

– Мне стыдно вспоминать, как я приходила под окна ресторана и разглядывала людей, которые там обедали, – поделилась Лина. – Какая же я была неотесанная деревенщина!

– Вот чушь! – всплеснула руками Полина. – Ты была наивная, хорошая девочка, мечтавшая о другой жизни, недоступной тебе, но так манившей тебя. Одна мечта тянула за собой другую, как крючок – петельку. Ты мечтала о «Метрополе», ты мечтала о мужчине – он появился и, взяв за руку, повел тебя туда.

– Те деньги круто изменили мою жизнь, – признала Лина. – Если бы не они, я бы до сих пор танцевала в ночном клубе.

– Не деньги, а мечта, – покачала головой Полина. – Чем были бы эти деньги без твоей мечты? Вспомни, на что ты их тратила: училась, ходила на курсы, получала от жизни то, чего она не дала тебе с рождением, наверстывала упущенное. С каждым днем ты делала новый шаг, приближаясь к тому, чтобы стать мной. Ты все время видела певицу, похожую на Мэрилин Монро, она была твоим наваждением, твоей целью. Ты хотела стать ею – и ты ею стала.

Большой клуб в несколько этажей, модный и дорогой. Конкурс певиц, на который она попала, увязавшись за брюнетом. Сцена, на которую вышла, чтобы увидеть его. Песня, которую она спела для него, и только для него.

– А смешно вышло, – не сдержала смех Лина. – С конкурсом.

Полина тоже засмеялась:

– И не говори. Вышла на сцену, здрастье, я певица. Никогда не пела, никогда не выступала. Музыку придумывала на ходу, слова брала первые попавшиеся.

– А все же неплохо выступила!

– Кто знает, может, ты бы никогда и не стала певицей без этого дня. А с чего началось? С того, что, увидев брюнета в окно, ты побежала за ним, сама не зная зачем.

«Метрополь», ночь, которую она ждала семь лет. И о которой еще одиннадцать лет вспоминала. Одни сутки. Двадцать четыре часа. Тысяча четыреста сорок минут. Восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд. Восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд ослепительного счастья. А потом – тихо-тихо закрывшаяся за ним дверь.

– И все для того, чтобы ты не останавливалась, шла вперед.

– Чтобы страдала? – зло спросила Лина.

– Да, и для этого. Абсолютно счастливый человек нередко останавливается и не идет дальше. А зачем, если все уже есть?

– У меня не так много было: съемная квартира, немного денег на счету, два записанных альбома, туманная перспектива.

– Ну, сравни с тем, с чего ты начинала! – возразила Полина. – Знаешь, сколько девушек, приехавших покорять Москву, завидовали тебе?

– Я себе не завидовала, – насупилась Лина.

– И слава богу! У тебя была мечта, и ты упрямо шла к ней.

Полина открыла глаза и огляделась. Она была одна, в искусственном камине горел огонь, на часах была ночь.

Она прошла к бару, достала бутылку кампари. «Ты – кампари, – вспомнила она слова брюнета. – Сладкая, ароматная, но с горчинкой, ты женщина, полная секретов, как и этот напиток, у которого сотни вкусовых оттенков. Ты обманчиво вкусная, но очень крепкая и ударяешь в голову». Она помнила его слова наизусть.

Налив в бокал, вернулась в кресло и, потягивая ликер, вновь закрыла глаза.

Затем потянулась к телефону. Пролистала двадцать эсэмэсок, которые прислал молодой блондин, не теряющий надежды увидеться с ней вновь, и набрала номер Курицыной:

– Женя, приезжайте.

– Что, прямо сейчас?

– Ну, вы же хотите «эксклюзивчик»…

– Еду! – взвизгнула та и нажала «отбой».

Глава 16 Интервью с кампари

На часах было пять утра. Бутылка кампари давно опустела, а Полина с журналисткой были под хмельком и, раскрасневшиеся, расслабленные, смотрели друг на друга осоловевшими глазами. Они уже были на «ты», что страшно льстило журналистке. Полина, проговорив без остановки несколько часов, рассказала ей все, что так долго хранила в себе, таила от других и берегла как тайну. Она рассказала даже о том, как увидела себя, бедной девушкой, на том концерте, когда, оборвав песню, ошарашенно уставилась вдаль. Курицына слушала, завороженно подавшись вперед, и казалось, что она примеряет на себя все услышанное.

– Знаешь, наше сердце умнее нас, – вдруг сказала Полина.

– Как это?

– Люди часто и сами не могут понять, чего хотят от своей жизни, и блуждают в потемках. Проживают чужие судьбы, мечтают чужими мечтами, выходят замуж не за тех, кто был предназначен им, разменивают счастье на обыденность, спокойную и сытную. Иногда люди просто боятся быть счастливыми. А иногда и вовсе не знают – как им такими стать.

– И что тогда делать?

– Прислушиваться к своему сердцу – вот что. Не отмахиваться от его желаний.

– Может, мое сердце хочет, чтобы у меня было много денег и собственный журнал! – воскликнула Курицына.

– Женя, так стремись к этому! Не беги от своей судьбы.

– Да это нереально!

– Если ты будешь считать, что это нереально, тогда точно ничего не получится. Мечта должна стать целью и ориентиром. Иначе она и правда останется только мечтой.

Полина решила сварить кофе. Разговор был еще не окончен, да и спать обеим не хотелось.

– Нет, мне кажется, это самообман, – грустно сказала Курицына, пока Полина засыпала кофе в турку.

– Разве все, что я тебе рассказала о себе, не подтверждение того, что в этой жизни возможно все?

Курицына пожала плечами.

– Посмотри на меня, – не отставала Полина. – Ты можешь представить, что я приехала в Москву, уцепившись за поручни поезда, и все, что у меня было, это мешок вареной кукурузы, которую я продавала и ела сама.

Журналистка с сомнением посмотрела на женщину в шелковом кремовом халате, даже ночью с роскошной прической, как будто только вернулась из салона.

– Честно говоря, мне кажется, что эту историю ты слегка приукрасила, – призналась она Полине.

Та расхохоталась:

– Если бы! Нет, Женя, все правда: и деревня, и поезд, и кукуруза, и скитания в Москве. Но со мной была моя мечта, и она не дала мне погибнуть. Так что не бойся мечтать.

Она разлила свежесваренный кофе по чашкам, добавила молотой корицы.

– Ты должна понимать: каждое событие, каждая встреча, каждые отношения, каждая любовь, каждое расставание – это шаг, который приближает или удаляет тебя от твоей цели.

– То есть ты ни о чем в жизни не жалеешь? Полина вдруг вспомнила, как в ту самую ночь в «Метрополе», когда она проиграла свой большой выигрыш в рулетку, у одного из игроков запела Пиаф. «Нет, я не жалею ни о чем, ни о добре, которое мне сделали, ни о зле…» Полина тихонько пропела куплет.

– Нет, ни о чем!

– Но ты ведь несчастлива?

– Я выгляжу несчастливой? – поразилась Полина, поперхнувшись кофе.

– Нет, – смутилась Курицына. – Ну, ты ведь сама рассказала мне о мужчине, с которым не можешь быть…

– Да, это так. Но я не несчастлива. Наоборот. Я много лет любила его, и эта любовь стала для меня путеводной звездой. К тому же любовь – это счастье. Она наполняет тебя чувствами, становится твоим источником энергии, а как без этого?

– А с точки зрения химии, любовь – это гормоны: дофамин, серотонин, адреналин, окситоцин, вазопресин и эндорфины… – нудным голосом заученно перечислила журналистка. – Я об этом статью писала.

– Ты неисправима, – щелкнула ее по носу Полина.

– А что, представь: хочется тебе быть влюбленной – пошла к врачу, сделала укол гормонов, и все, счастлива и влюблена, – фантазировала Курицына.

– А зачем это нужно?

– Как зачем? Сама же всю ночь твердила о любви и счастье…

– Глупенькая, любовь и счастье – это ведь не только химия и гормоны. Это, в первую очередь, возможность сделать счастливым другого человека. Любовь – это не только ты влюбленный, это и тот, кого ты любишь. Люди часто любят не своего партнера, а себя, в них влюбленного, но такая любовь не сделает другого счастливым. Нет, лучшие чувства – это те, которыми ты можешь поделиться. Это парадокс, но когда ты делишься своими чувствами, они удваиваются для тебя самой.

– Ты бы хотела быть с этим мужчиной? – спросила Курицына, глядя ей в глаза.

Полина выдержала ее пристальный взгляд. Она не называла имени мужчины, но знала, что журналистка понимает, о ком речь: она видела их вместе на вечеринке жены банкира. И все поняла, она ведь совсем не глупая.

– Честно? Сама не знаю. Для того чтобы это узнать, я должна попробовать.

Полина посмотрела на часы и поразилась, что было уже семь. И предложила позавтракать в «Метрополе», в том месте, о котором она так много рассказывала сегодня, пускаясь в плавание по своим воспоминаниям. Все равно спать не хотелось, а днем ждали дела, запись новой песни, которая обещала получиться восхитительной.

– Я там никогда не была, – втянула голову в плечи Курицына. – Там дресс-код небось?

– Не бойся, там будут такие же люди, как и ты. И придут туда за тем же, зачем и ты: просто позавтракать.

Они приехали в отель, и Полина чувствовала, как интуитивно жмется к ней Курицына, хоть и делает вид, что уверена в себе. Все равно за ее напускной уверенностью, как вылезшая из-под платья бретелька, торчала ее провинциальная закомплексованность. И Полина, вздохнув, подумала, что, как бы она ни хотела помочь девушке, это ох как нелегко, а может, и невозможно. Все-таки без мечты, которая дарит тебе упрямую уверенность, ты остаешься тем, кем родился, и не в силах что-либо изменить в судьбе. А жизнь – как карточная игра. Если тебе выдали плохие карты, то приходится блефовать, ведь иначе как выиграть? Если хорошо блефовать, то можно обыграть тех, с кем судьба обошлась гораздо благосклоннее, раздав им лучшие карты, и тем самым сорвать банк. Полина свой банк сорвала, но зато как она блефовала!

– Прекрати стесняться. Ты хорошо выглядишь, и никто на тебя не смотрит, – приобняв, прошептала она Жене Курицыной, которая явно чувствовала себя так же, как и она сама когда-то.

Она взяла тарелку, вспомнив, как первый раз завтракала здесь и, усевшись за стол, ждала официанта, как боялась, что весь зал смотрит на нее, насмехаясь над ее неловкими манерами. Теперь все это было позади, несколько гостей подошли, чтобы поздороваться, а какая-то девица с излишне пухлыми губами даже попросила сделать с ней селфи. И все равно та наивная, нескладная девушка была ею любима, и у Полины замирало сердце, когда она вспоминала обо всем, что испытала.

– Ну как, вытанцовывается «эксклюзивчик»? – со смехом спросила она, усаживаясь за стол и глядя, как журналистка сосредоточенно пишет что-то в блокноте.

– Ага, – довольно закивала та и отправила в рот блин с икрой. – Редактор будет доволен. А может, добавим немножко «бла-бла-бла» о любви?

– Почему бы и нет, – улыбнулась Полина. – Я готова.

Курицына залпом выпила яблочный сок и включила диктофон.

– Ну, начинай, – с набитым ртом проговорила она. – Про любовь.

Полина прикрыла глаза ладонью и начала, обращаясь то ли к журналистке, то ли к самой себе:

– Знаешь, когда женщина влюбляется, она становится слабой и уязвимой, открывая свой мир и свою душу. Нередко влюбленная женщина становится неинтересной мужчинам, они часто пользуются ими: влюбляют в себя и затем бросают. Это предательство, но нужно собираться с духом и идти дальше, не отчаиваясь в поисках и ни о чем не жалея.

– Разве тебе знакомо предательство мужчин? – не поверила Курицына.

– Конечно, я же женщина!

Телефон пискнул от полученной эсэмэски. Полина открыла сообщение: «С добрым утром!», сопровождавшееся кучей сердечек и смайликов. Да, молодой блондин был не менее упрямым, чем она сама. Полина усмехнулась и выключила телефон.

– Но нельзя думать, что такие отношения были случайными и ненужными. Мы же любили! Пусть и недостойного мужчину, не оценившего нас и наши чувства. Зато, кто знает, может, именно наша любовь сделала его чуточку лучше.

Полина верила: если каждый, абсолютно каждый сделает счастливым хотя бы одного человека, все люди на земле будут счастливы. Без исключения.

Глава 17 Мужчина и женщина

Брюнет подкараулил ее у дома и, когда она вышла из подъезда, встретил ее, в несколько широких шагов преодолев расстояние от своей машины до Полины. Она опешила, зарделась и, ругая себя на чем свет стоит за предательски забившееся сердце, попыталась сделать вид, что не узнала его. Но он улыбался, как всегда обольстительно и дерзко, и его было не провести.

– Я прочитал, – сказал он, показав свернутый в трубочку журнал.

– Не думала, что ты читаешь светскую хронику, – как можно непринужденнее пожала плечами Полина.

В статье, где она с такой обнажающей откровенностью рассказала все о себе, не было указано имя таинственного любовника, но брюнет конечно же себя узнал.

– Такое откровенное интервью, сегодня его все обсуждают… – проворковал он, разглядывая ее так, словно она была без одежды.

Да, у Полины сегодня с утра разрывался телефон, так что пришлось его выключить. А одна из подруг, не поленившись приехать, заламывала руки и рассказывала, что ее откровения стали просто сенсацией. Хотя Полина не могла понять, что в написанном было такого удивительного: неужели так странно, что простая деревенская девушка стала знаменитой певицей? О том, как любовь к мужчине помогала ей проделывать этот трудный путь, в статье говорилось намеком, и Полина не знала, понимает ли брюнет, чем она так сильно обязана ему.

– Может, пообедаем? – предложил он, устав стоять посреди дороги.

– Давай просто прогуляемся? – отказалась она. Она так часто представляла себя рядом с ним, под руку идущей по Москве, что не могла удержаться, чтобы не воплотить это сейчас наяву.

– Как твои дела? Как жизнь? – спросила Полина так, будто была в курсе всех его дел.

– Я давно развелся, – ответил он, и она вспомнила, что слышала что-то о его семье – жене и детях, которые жили за границей и почти его не видели.

– Почему? – просила Полина, хотя ей это было совсем не интересно.

– Между нами давно не было никаких чувств.

Они шли по бульвару, она держала его под локоть, пока он, высвободив руку, не приобнял ее за талию. Полина не стала возражать, просто сделала вид, что не придала этому никакого значения.

– Я одинок, – сказал он после долгой паузы, и Полина почувствовала, что он не врет и не рисуется. – У меня много женщин и одновременно ни одной. Понимаешь?

– Понимаю, – ответила она.

А у нее были разные мужчины, но на самом деле только он один.

– Наверное, я просто не встретил свою женщину. – Он сделал ударение на «свою».

Остановившись, брюнет посмотрел ей в глаза долгим, пристальным взглядом, и Полина почувствовала, как, словно много лет назад, она готова упасть без чувств. Ну что он за мужчина, который умеет сводить ума с полоборота!

– А теперь я думаю, может, я ее встретил, но сам этого не понял?

Полина почувствовала, как девушка, которой она когда-то была, заплакала от счастья.

– Какой же я был слепец, – хрипло пробормотал он, притянув ее к себе, но Полина отстранилась, уперев руки ему в грудь.

Да, девушка, которой она когда-то была, мечтала услышать эти слова. Но она уже давно не та девушка.

– Знаешь… – Она долго подбирала слова. – Иногда любовь должна оставаться любовью, не перерастая в отношения.

– Почему? – растерялся он.

– Потому что у нее другое предназначение.

Он засмеялся и, взяв ее за подбородок, поднял ей голову:

– Какое еще может быть предназначение, как не любить и быть любимыми? Заниматься любовью и дарить друг другу любовь?

В его глазах плясали чертики, и Полина любовалась им, красавцем и игроком, который играл свою жизнь дерзко и красиво. Она не переставала обожать его, но в глубине души чувствовала, что их партия игры закончена. Ставки сделаны, ставок больше нет.

– Любовь бывает разная. Иногда человеку как воздух необходимо, чтобы его кто-то любил. А бывает, что ему нужно любить кого-то – и без этого чувства он погибнет.

Полина с тоской подумала о том, как, наверное, они здорово смотрятся вместе. Мужчина и женщина, созданные друг для друга. Мужчина и женщина, которые никогда не будут вместе.

– Наверное, тебе очень нужно, чтобы тебя кто-то любил. Любовью чистой, настоящей, большой, даже великой, которая выдержит любые испытания. – Полина знала, что брюнет не терпел сентиментальностей, но что поделать, она должна была ему это все высказать, раз и навсегда. – А мне нужно было кого-то любить. Очень нужно было.

– И ты любила? – спросил он, погладив ее по щеке.

– Я тебя и сейчас люблю, – ответила она.

Он опять попытался обнять ее, но она вырвалась:

– Я люблю и всегда буду тебя любить. Но твоей не буду.

– Я тебя не понимаю! – Он слегка разозлился. – Это игра, флирт? Что это за дурь: люблю, но твоей не буду?

Пискнул телефон. Полина открыла очередное сообщение от блондина – ни одного слова, зато десяток сердечек.

– Ты не можешь простить меня? – по-своему понял он ее слова.

Полина покачала головой:

– Ты ни в чем не виноват. Наоборот, ты многое сделал для меня, и я буду всегда это помнить.

Он уже не на шутку разозлился, а когда он злился, он становился еще привлекательнее. Удивительный мужчина.

– Что, что я тебе сделал? Бросил тебя и сделал несчастной?

Она покачала головой:

– Ты сделал меня счастливой. Пойми же ты это наконец! Ты сделал меня той женщиной, которая стоит перед тобой.

Телефон вновь запищал. Сразу пять эсэмэсок. Полина открыла их и усмехнулась – опять одни сердечки.

– Может, поженимся? – сказал он с вызовом. «Игрок», – улыбнулась про себя Полина. Ставит на зеро. А если вдруг она согласится, что он будет делать?!

– Ты лучший мужчина, который был в моей жизни, – сказала она и, прильнув к нему, поцеловала его, задохнувшись в поцелуе.

Он напрягся, задрожал, и Полина ощутила, как трудно ему сдерживаться.

– А ты лучшая женщина, – просипел он, тяжело дыша.

– Я женщина, которая всегда будет тебя любить. Прощай.

Она подарила ему еще один поцелуй и, спешно поправив прическу, зашагала по бульвару. Он не догонял. Просто стоял посреди улицы и смотрел, как она удаляется от него все дальше и дальше, и ничего не делал. Смотрел, и все.

А Полина достала мобильный и, немного помявшись, все же отправила блондину эсэмэску. Сердечко. Будь что будет, в конце концов, ей тоже нужно было, чтобы ее кто-то любил.

Мобильный запищал. Потом запищал опять и опять. Она открыла сообщения и, смеясь, смотрела, как валятся ей эсэмэски, десять, двадцать, тридцать: сердечки, смайлики, пляшущие фигурки – все, что только имелось в арсенале мобильного телефона.

Глава 18 Шкатулка с воспоминаниями

Ее память была похожа на шкатулку, полную драгоценностей и украшений, а еще ранящих зеркальных осколков, битого стекла и черных камней. И все это было так перемешано, что невозможно было, сунув руку за украшением, не порезаться об осколок. Хорошие воспоминания тянули за собой плохие, а плохие, наоборот, тут же вызывали в памяти хорошие. Истории, в которых окружающий мир был к ней жесток, сменялись теми, в которых ее судьба представала восхитительной и завидной. И все это превращало ее жизнь в полную приключений и секретов удивительную, невероятную мелодраму с хеппи-эндом. Но только потому, что она сама умела смотреть на свою жизнь именно так, и все трудности, все несправедливости и унижения, проходили, словно песок сквозь пальцы, не оставляя в ее душе ни разочарования, ни озлобленности. Она умела смеяться, вместо того чтобы плакать, петь, когда другие бы только кричали и стонали, подниматься и идти дальше, когда остальные лежали на земле, не в силах собрать волю в кулак. Если судьба подбрасывала ей трудности, она относилась к ним как к неизбежности, которую нужно побороть, чтобы продолжать свой упрямый путь.

Если судьба сводила ее с подлецами, она не держала зла на судьбу и, даже обманутая, не ожесточалась сердцем. Если люди приносили ей страдания, она прощала их, не желая им в ответ ничего дурного.

Несчастливыми нас делают не неудачи, считала она, а наше отношение к ним, наше страдание и долгая память, которая отзывается щемлением в сердце. А она никогда не мучилась, мечтая забыть, отрезать из памяти пережитое, просто, оглядываясь на прошлое, жалела не только себя, но и людей жестоких, циничных, обманувших или бросивших ее. Ведь именно жалости достойны люди, которые живут, доставляя горе другим, и они гораздо несчастнее в жизни, чем была она в тот горестный момент, когда повстречалась с ними. Ведь ее горести сменились удачей, а они так и остались в том страшном, липком болоте, из которого уже не могли выбраться, потому что в их сердце не было любви.

Многие люди, принесшие ей зло и страдание, с удивлением бы узнали, что она не чувствует к ним ни ненависти, ни злобы. Что она не мечтает о мести и никогда не попытается посчитаться с давними обидчиками око за око и зуб за зуб. Даже если ей представится удобный случай. Эти люди, глядя, как она возвышается, достигая все новых и новых успехов, страшились пересекаться с ней, ожидая расплаты за сделанное ей зло. Но она, помня обо всем, не хотела умножать зла. И, представляя их жизнь, полную лжи, презрения и вражды, искренне жалела за то, что природа создала этих людей неспособными испытать того восторга и ликования, которые испытывала она от каждого дня, полного переполнявшей ее любви.

Однажды с Линой познакомился концертный директор. Так он представился ей, сунув золоченую визитку. Она тогда уже немного пела, выступая в маленьких ресторанчиках, и он, услышав ее выступление, подошел к ней, без лишних предисловий предложив сделать ее знаменитой. Он был в черном костюме, невысокий, с большим, округлым животом, делавшим его похожим на беременного мужчину. Редкие смоляные волосы были уложены гелем и зачесаны назад, над губой чернели усики – директор словно сошел с экрана какого-нибудь старого голливудского фильма. Именно такими в старом кино изображали музыкальных продюсеров и импресарио.

– Я сделаю из тебя суперзвезду, – причмокнув губами, сказал он.

И сердце Лины забилось от восторга.

На следующий день они встретились в ресторане. Он разложил перед ней какие-то каталоги, фотографии, музыкальные диски, небрежно показывая, с кем из певцов работает. Лина не верила своим глазам – среди его клиентов были сплошь знаменитости.

– Ты будешь одной из них, – закивал он. – О тебе будет говорить весь мир.

– И что для этого нужно?

Она смотрела на него, распахнув глаза, как на музыкальное божество, всесильное и судьбоносное.

– Проведем твой концерт, позовем влиятельных людей, селебрити, журналистов…

– Запишем новый альбом?

– Нет, пока обойдемся старым, – отмахнулся он. – Я работаю с одной крупной компанией звукозаписи, мы сделаем тебе новый диск, но после.

На его пухлых пальцах сверкали золотые перстни.

– Итак, начнем с концерта, – повторил он. – Но, сама понимаешь, тебе придется в него вложиться.

Лина опешила.

– Не волнуйся, – успокоил он. – Ты отобьешь свои деньги с лихвой, даже заработаешь. Зал будет полон, билеты раскупят. Но ты еще совсем начинающая певица, поэтому, прежде чем вкладывать в тебя деньги, я хочу удостовериться, что ты на самом деле стоишь того.

У Лины заворочалось в груди нехорошее предчувствие, но мужчина, заметив это, ткнул пальцем в фотографию одной знаменитой певицы, собиравшей огромные залы:

– Она тоже так начинала. А потом я вложил в нее большие деньги, и ее карьера была стремительной и блестящей.

Она закивала.

– Нет, ты можешь отказаться, – пожал он плечами и поморщился, словно жалел о потраченном времени. – Жди у моря погоды, пока тебя не позовет какой-нибудь продюсер. Вот только как он о тебе узнает, а?

Лина испугалась, что мужчина уйдет, и поспешила согласиться.

– Вот и умница, – заулыбался он. – Давай прокатимся, выберем площадку. И начнем готовиться. Ты ведь хочешь начать поскорее?

– Как можно скорее! – нетерпеливо воскликнула она.

Перед тем как официант принес счет, мужчина собрал фотографии и диски со стола и, убрав их в кожаную сумку, сказал Лине, что будет ждать ее в машине. И ей ничего не оставалось, как расплатиться за них обоих. Она не придала тогда этому значения – в конце концов, о жадности музыкальных дельцов ходили анекдоты.

У него был черный «мерседес», с кожаным салоном, номером «007» и предупредительным водителем, который открыл перед Линой дверцу, чтобы она устроилась на заднем сиденье. И она, забыв досадную историю с чеком, уже предвкушала скорые умопомрачительные изменения в своей жизни.

– Где бы ты хотела выступить? В концертном зале? В клубе? Может, на театральной сцене?

Лина вспомнила одно место, о котором много читала: старинный особняк на центральной улочке, без вывески, с охраной у входа, где проводились закрытые концерты для избранной публики. Выступать там считалось особым шиком. Она нерешительно сказала мужчине об этом, уверенная, что он ее высмеет, но он только пожал плечами:

– Почему нет? Все возможно, если очень захотеть.

И назвал водителю адрес. Пока они ехали, он выспросил об ее финансовом положении, так что Лина рассказала как на духу, сколько у нее есть на счету.

– Немного, совсем немного, – покачал он головой.

Они вышли у особняка, долго стояли, разглядывая парадный вход. Директор по-деловому вышагивал, перечисляя:

– Так, значит, на входе будет двое охранников. Трех барышень поставили в холле, чтобы встречали с напитками. Дресс-код – коктейльный. Пресс-вол, отдельные столы для журналистов, чтобы не путались под ногами. Обязательно банкет, тут уж фуршетом не обойтись. Еще всем гостям подарим твой диск.

Он делал пометки в записной книжке.

– Во сколько же это обойдется? – со страхом спросила Лина.

– Господи, о чем ты думаешь? – поразился мужчина. – Это будут сущие копейки по сравнению с тем, что ты получишь взамен.

– Да-да, конечно, – потупилась она.

Они расстались на том, что Лина подготовит деньги для первых трат: аренды репетиционного помещения, подготовки зала и еще чего-то, чего она не запомнила. Он обещал, что наймет ей музыкантов, для начала малоизвестных, а затем уже пригласит работать тех, с кем обычно выступают его особо именитые подопечные.

– Слушай, а ты потянешь такой концерт? – вдруг спросил он, слегка скривившись, словно съел лимонную дольку. – Может, что-нибудь попроще поищем? Обычный клуб, привычная публика, бесплатный вход…

– Справлюсь, конечно, – с вызовом сказала Лина, выправив спину. – А люди придут? – с опаской добавила она.

– Это оставь мне, я соберу тебе лучшую публику Москвы.

На следующий день Лина отдала ему деньги и, кусая губы, страшилась, хватит ли ей средств на этот концерт. Но дата была назначена, и она принялась готовиться.

– Может, мне стоит заказать новое платье, – спросила она его, – чтобы соответствовать такому месту?

– Нет-нет, – отмахнулся он. – У тебя полно нарядов, выбери из того, что есть. А деньги лучше употреби в дело.

За несколько недель они виделись несколько раз, и Лина отдавала ему все новые и новые суммы. А он, чтобы поддержать ее, расписывал, как будет проходить концерт, и демонстрировал ей список гостей, от которых у нее кружилась голова и рябило перед глазами.

– И они все придут? – не верила она. – Все-все?

– А как же, – уверял он. – Мне они не откажут. Ее деньги таяли, как мороженое, оставленное на солнце, и, чтобы заплатить за банкет, пришлось продать все дорогие подарки, которые дарили ей мужчины. Золотые украшения, роскошные наручные часы, огромный домашний кинотеатр – все пришлось отнести в ломбард, чтобы собрать нужную сумму.

– У меня уже совсем ничего не осталось, – ужасалась она, отдавая директору последние деньги.

– Скоро у тебя будет все, что захочешь, – приободрял он ее.

– Но я даже не смогу поехать на концерт на такси! Я просто на мели.

– Я дам тебе своего водителя, не переживай. Так даже будет лучше – доставим тебя как «звезду», на «мерсе» S-класса. А после этого вечера начнется твоя новая жизнь.

Он выдал ей несколько советов, как себя вести, что говорить, проверил, не забыла ли она, что нужно поблагодарить особо важных гостей со сцены, и, расцеловав, пожелал как можно лучше отдохнуть перед завтрашним событием.

– Я даже ни разу не репетировала в самом особняке. Так не делается, мне нужно попробовать себя на этой площадке, – высказала опасения Лина. – Может, я смогу это сделать днем, перед концертом?

– Днем там будут готовить зал. Успокойся, зачем тебе там репетировать? Залы везде одинаковые, микрофоны – тем более. Придешь и споешь, не выдумывай проблемы на пустом месте.

Лина не решилась спорить. Хотя все это казалось ей странным, тем не менее он был опытным концертным директором, а она – начинающей певицей. Ему было виднее.

Ночь перед концертом она провела в беспокойном, нервном полусне, боясь, что не справится, будет вести себя неподобающим образом, забудет от волнения слова и разочарует гостей. Несколько раз вставала, пила мятный чай, чтобы успокоиться, но будоражащее волнение не отпускало.

Днем готовилась, прихорашивалась, напевая, и, закрывая глаза, уже предвкушала умопомрачительный вечер. За окном лил дождь, стекал ручьями по стеклу, и Лина не находила себе места, удивляясь, как же медленно идет время.

Но вот часы наконец-то пробили пять, а водитель до сих пор не подъехал. Она набрала номер директора, но его телефон был выключен. Лина ругала себя на чем свет стоит, что не взяла номер водителя, и решила спуститься вниз. Быть может, он уже ждет ее у входа?

У подъезда никого не было, и она испугалась, что водитель перепутал адрес или застрял в пробке. Дождь был таким сильным, что вода ручьями лилась по тротуарам, а ветер рвал зонтики из рук прохожих. Лина поежилась от холода и спряталась под козырьком, стараясь не замочить туфли. Прошло полчаса, но водителя не было. Она не на шутку разволновалась. Снова и снова пыталась дозвониться до директора, но его телефон оставался недоступен.

Она запаниковала. На концерт ей пришлось отдать столько денег, что ей не на что было купить себе продукты на ужин или заказать такси. Она в ужасе кинулась домой, схватила зонтик, решив, что с водителем по дороге что-то случилось и ей придется добираться на метро.

В такой дождь зонтик не очень-то спасал, и она быстро вымокла, а в туфлях хлюпала вода. Прическа растрепалась, тушь размазалась, и Лина была на грани нервного срыва. Нырнув в метро, она едва не подвернула ногу, спеша в электричку, и захлопнувшиеся двери прищемили ей платье.

Она в изнеможении оперлась о двери, пытаясь успокоиться и привести в порядок мысли, но отчаяние комом застряло в горле. Ну почему ей так не везет? Где этот проклятый водитель? Как мог не приехать за ней? Она попыталась позвонить, но директор был вне зоны действия сети.

Пассажиры в вагоне с любопытством разглядывали ее платье, такое неуместное для метро, и гадали, как эта вырядившаяся женщина здесь оказалась. Лина посмотрела на свое отражение и, увидев певицу, похожую на Мэрилин Монро, почувствовала себя чуть-чуть увереннее. «Что меня не убивает, делает меня сильнее» – миллионы раз проговоренные слова, но как нельзя лучше подходящие к ее жизни. Она шумно выдохнула, пытаясь унять дрожь. В конце концов, главное – не опоздать на собственный концерт. А вымокшие туфли и чуть подпорченная прическа – такие мелочи, кто их заметит?

На улице между тем уже вовсю грохотал гром, и прохожие с трудом могли обойти огромные лужи, разлившиеся на тротуарах. Лина бросилась к чернявому таксисту, караулившему клиентов у метро. У него была неказистая «семерка», помятая с одного бока.

– Красавица, куда подвезти? – обрадовался он, опустив стекло.

– Мне тут совсем недалеко. Только у меня денег нет.

Он тут же сморщился и потерял к ней интерес.

– Не, милая, без денег – это пешком. Тем более что недалеко, – сказал он и закрыл окно.

Тут порыв ветра вырвал из ее рук зонтик, который, кувыркаясь, понесся по улице, и она тут же вымокла до нитки. Таксист открыл дверь:

– Ладно, черт с тобой. Прыгай в машину. Лина, насквозь промокшая, с сосульками мокрых волос, забралась в салон.

Водитель стрельнул по ней глазами через зеркало:

– Куда едешь-то?

– На концерт, – жалобно ответила Лина. – На свой.

– Серьезно? А ты кто вообще?

– Певица, – вздохнула она.

И представила, как выберется из мятой «семерки», мокрая и взъерошенная, а гости будут презрительно кривиться, глядя на нее. А может, кто-то даже передумает идти на ее концерт. Она сделала попытку позвонить директору – опять безрезультатно.

– Ну, спой тогда, расплатись песней. А то бесплатно нельзя возить пассажиров – это плохая примета.

Лина удивилась, услышав это, но не стала отказывать, а откашлялась и запела. А когда пропела последний куплет, они как раз и приехали.

Посмотрев в запотевшее от ее дыхания окно, Лина аж вскрикнула, задохнувшись от восторга: у входа уже толпились гости, которые выходили из машин и, сопровождаемые помощниками, держащими над ними зонты, спешили внутрь.

– Спасибо! – крикнула она таксисту и выскочила из машины под дождь.

Держа над головой сумочку, что, впрочем, уже было бесполезно, Лина бросилась ко входу.

– Добрый вечер, – учтиво, но немного надменно преградил ей дорогу охранник. – Вы есть в списках?

Лина немного растерялась:

– Да, конечно.

Она назвала свое имя.

Охранник спешно посмотрел списки и покачал головой. Между тем остальные гости входили, никем не останавливаемые.

– Почему вы не спрашиваете их? – удивилась Лина.

– Это постоянные гости, – ответил он. – К тому же они знамениты, и я их знаю в лицо.

– Ой, я забыла пояснить. Сегодня я здесь выступаю. – Лина мысленно выругала себя за оплошность – надо было сразу сказать это.

– Выступаете? – удивился он.

Охранник стоял под черным зонтом, и вся вода с него стекала прямо на Лину. Она уже не на шутку сердилась – в конце концов, она немало заплатила за сегодняшний вечер.

– Я певица, – сказала она. – Посмотрите, я вся вымокла. Мне нужно привести себя в порядок перед концертом.

Охранник подошел ближе, чтобы спрятать ее под зонтом:

– Девушка, вы, похоже, перепутали место. Проверьте адрес.

Лина возмутилась:

– Ничего я не перепутала. Мой директор занимался концертом, он наверняка здесь.

Охранник скривился, но пообещал все выяснить и, записав имя директора и Лины, ушел внутрь.

– Барышня, не стойте на проходе, – одернули ее гости, спешащие войти, и Лине, мокнущей под проливным дождем, пришлось отойти в сторону.

Она дрожала, больше от отчаяния, чем от холода. Но пока еще переживала из-за прически, платья и потекшей косметики, не зная, что самое ужасное в том, что все это ей сегодня вовсе не понадобится.

– Тут о таком первый раз слышат, – сказал ей охранник, вернувшись. – Может, адрес перепутали?

– Да нет же! – настаивала Лина. – У меня концерт. Спросите у них, – показала она на гостей.

Охранник смотрел на нее с сочувствием:

– Девушка, не мешайте работать. Поверьте, вы ошиблись адресом.

Лина попыталась дозвониться до директора, но его телефон по-прежнему был выключен.

– Спросите у гостей, на чей концерт они идут! Они вам скажут, что на мой, – в отчаянии просила она.

Но охранник уже начинал злиться:

– Я же сказал вам, отойдите отсюда. Не то придется применить силу.

– Скажите, вы на концерт пришли? – кинулась она к женщине, идущей под руку с мужем. – Я – певица! Вы на мой концерт?

– Боже, кто это? – взвизгнула та. – Что она от нас хочет?

– Дорогая, не обращай внимания, – сказал муж, отворачиваясь. – Просто какая-то сумасшедшая.

Лина заплакала, и дождь, стекая по ее лицу, смешивался со слезами.

– Вы на мой концерт? – спрашивала она всех, кто приезжал.

И охранники, не выдержав, в конце концов грубо схватили ее под руки и отвели от особняка.

– Ты чего, не поняла, что ли? Какой концерт? Тут сегодня вечер известной актрисы. У нас такие гости, что тебя бы даже полы мыть не пустили, ясно? Вали отсюда.

Лина все никак не хотела осознавать горькую правду:

– Но мой концерт! Он должен быть сегодня! Я заплатила за банкет!

Охранники расхохотались.

– Мой концерт… – прошептала она и, уронив голову на грудь, разрыдалась.

Между тем все гости уже собрались, и двери особняка наглухо закрылись. Уютно светились желтым светом высокие окна, в которых можно было увидеть хрустальные люстры и яркие платья гостей, а из приоткрытой форточки слышались смех и музыка.

Лина подошла к окнам, и нога, подвернувшись, застряла в решетке водостока. Каблук сломался. Теперь она ходила, прихрамывая, припадая на одну ногу, так что в конце концов, чтобы не выглядеть совсем уж нелепой и жалкой, просто скинула туфли. И оказалась босиком, как в юности, в родной деревушке, по дорогам которой бегала, сверкая пятками.

Привстав на цыпочках, она заглянула в окно. Гости общались, попивая вино, и мимо них, разодетые в костюмы, сновали официанты с подносами. Затем все захлопали, и на небольшую сборную сцену вышла известная актриса. Лина ощутила, как внутри нее все сковало холодом и горечью. Да, сегодня точно был не ее вечер. И не ее концерт.

Она опустилась на тротуар, усевшись на парапет, и поджала колени. В груди вместо сердца у нее зияла сквозная дыра. Она чувствовала себя раздавленной и униженной и, с ужасом вспоминая, сколько денег отдала аферисту, плакала в голос. У нее больше не было украшений, не было денег, не было надежд. Ей казалось, что все ее мечты обрушились и впереди ее не ждет совсем ничего. Какой же наивной, глупой, восторженной она была, доверившись этому жулику. Она размечталась о концерте перед влиятельной, избранной публикой, о том, как будет блистать на сцене, а вместо этого, вымокшая и зареванная, босая, трясущаяся от озноба, сидела на тротуаре рядом с особняком, в который ее даже не пустили.

В тот момент мир казался ей лишенным красок, а будущее – счастливых ожиданий.

И тогда она запела. Захлебываясь слезами, шмыгая носом, запела, сама не зная зачем. Деревья стонали от ветра, капли гулко стучали по карнизам, отбивая такт, гудели клаксонами проезжавшие мимо машины, обдававшие ее грязью, а она пела, и все эти звуки, ветер, дождь, клаксоны казались ей музыкой. На улице было пустынно, и только какой-то прохожий, услышав ее, долго стоял на противоположной стороне улицы, слушая ее, а потом подошел и, накинув на нее пиджак, протянул свой зонтик. И побежал, тут же вымокший от дождя, скрывшись за углом дома.

А Лина, кутаясь в чужой пиджак, крепко прижимала зонтик. Сидя по щиколотку в дождевой воде, она пела и пела.

Глава 19 Концерт для победительницы

На закрытый концерт, устроенный перед презентацией альбома, пришло немало гостей. Собрались в старинном особняке, с сохраненными интерьерами и деревянными лестницами, где, казалось, остановилось время. Мужчины и женщины, едва переступая порог, превращались здесь в дам и господ, а официанты, разносившие напитки, были невозмутимы и красивы, словно сошли со старых картин.

Нашумевшее интервью вышло несколько месяцев назад, но о нем не переставали шуметь, обгладывая, как косточки, каждые детали. «Ах, представляете, родилась в молдавской деревушке, кто бы мог подумать…» – говорили одни. «Работала официанткой и танцовщицей в клубе…» – усмехались другие. Но стоило только Полине появиться, все эти разговоры стихали. А она поражалась, что ее совершенно не смущают сплетни, хотя еще недавно она так боялась, что кто-то узнает о ее прошлом. Хотя что в нем было такого, чего нужно было смущаться?

– Это было удивительное интервью, – взяв ее за руку, прошептала пришедшая на концерт жена банкира. – Такое смелое, дерзкое.

– О, да, теперь вся Москва смотрит на меня и представляет, как я бегала босиком по траве.

Жена банкира засмеялась:

– Милая моя, кто ж не бегал! Неужто у меня было другое детство? Но такую интересную, умопомрачительную жизнь прожить – это большое искусство.

А друг-продюсер смотрел на ее историю со своей колокольни:

– Это же готовый фильм! Бери да снимай! Такой сюжет, столько поворотов и такой хеппи-энд.

– Да, – соглашалась Полина, – в жизни не так уж часто случаются хеппи-энды.

– Ну, признайся, что ты немало там напридумывала того, чего не было, – понизив голос, заговорщицки просил он. – Уж слишком много всего, как будто сценарист мелодрамы писал.

– Не только не напридумывала, но еще немало умолчала, – скрестив пальцем рот, ответила она ему.

Полина подмигнула Жене Курицыной, слонявшейся среди гостей и подслушивавшей разговоры, в надежде найти информацию для статей.

За интервью с Полиной она получила от журнала путевку на курорт и вернулась отдохнувшей и загорелой.

Кто бы мог подумать, что Полина так привяжется к этой нахалке – наверное, в этой провинциальной девчонке она видела себя. И чувствовала, что ее, одинокую и неказистую, никто не любил. А ведь людям так нужно, что бы их кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь любил.

Как вспышка молнии в темном небе появился брюнет.

– Ты роскошно выглядишь, – сказал он ей.

И протянул букет из роз, темно-бордовых бутонов, налитых страстью и зрелой любовью.

– Ты тоже, – не найдя других слов, брякнула она.

И подумала, что, похоже, они поменялись ролями: теперь он будет любить ее, как умеет, конечно, а она – будет любимой им. Что ж, может, им так на роду написано, один всегда будет любить, второй – всегда будет любимым, но вместе они не будут никогда…

– Это еще что за розы? – сгорая от ревности, подбежал к ней блондин.

– Это тебе, – подначивая, ущипнула его Полина и вручила букет.

А сама поднялась на невысокую сцену и взяла микрофон.

В этот момент музыканты заиграли, и в зале раздались аплодисменты.

Полина обвела глазами гостей и уже поднесла микрофон ко рту, как вдруг заметила в глубине зала, у стены с мраморным камином, босоногую девушку.

Она держала в руках туфли со сломанным каблуком, с мокрых волос и платья стекала вода, так что вокруг нее собралась лужа, а тушь, размазавшись, чернела под глазами.

«Твои мечты – это мои воспоминания, – хотелось сказать Полине. – Мои воспоминания – твои мечты». Она понимала, что ей нужно отпустить прошлое, расстаться с ним, как это ни было грустно. Нужно попрощаться с той девушкой, которой она когда-то была, с ее мечтами, с ее чувствами, с ее любовью.

И жить дальше. Искать новые мечты, новые чувства и новую любовь.

Перехватив ее взгляд, Женя Курицына, обернувшись, вытянула шею.

Потом, долго высматривая что-то, вновь посмотрела на Полину. Музыканты закончили играть, так и не дождавшись ее пения, и, непонимающе пожав плечами, заиграли снова. Полина встретилась взглядом с журналисткой и заговорщицки подмигнула ей.

Потом она вновь взглянула в сторону камина, но босоногой, вымокшей под дождем девушки там уже не было.

Королевы не плачут при всех, Не покажут любовь или гнев. И в улыбке сдержанный смех Так привычен для королев. Разыграв эту жизнь по ролям, Ждет она своего короля. И не смотрит направо и лево, Потому что она Королева. Разобью я о судьбу свой хрустальный бокал, Разобью на счастье, только чтобы ты знал: Жизнь рулетка, я иду к звездам до конца, В этой жизни я всегда победительница! Но когда королева одна, Вдруг нахлынет тоска, как волна. Но смахнет она слезы с лица, Победительница она, победительница!

Оглавление

Глава 1 Случай на концерте

Глава 2 Мужчина, увиденный во сне

Глава 3 День длиною в жизнь

Глава 4 Черное и красное

Глава 5 Миллион оттенков любви

Глава 6 Любовь: игра и блеф

Глава 7 Чтобы кто-то кого-то любил…

Глава 8 Ставка на любовь

Глава 9 Бумажные самолетики

Глава 10 Провинциалки и столичные штучки

Глава 11 Две судьбы

Глава 12 Красавица и нищенка

Глава 13 Девушка под номером «20»

Глава 14 Разговор

Глава 15 Лина и Полина

Глава 16 Интервью с кампари

Глава 17 Мужчина и женщина

Глава 18 Шкатулка с воспоминаниями

Глава 19 Концерт для победительницы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg