«Хроники Эспартания (калейдоскоп судеб)»

Хроники Эспартания (калейдоскоп судеб) (fb2) - Хроники Эспартания (калейдоскоп судеб) (пер. Ирина Шеломенцева) 2942K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Антонио Фернандес Ортис

Антонио Фернандес Ортис Хроники Эспартании (калейдоскоп судеб)

Посвящается моим родителям

Антонио и Марии

Наставление

В связи с предсказуемым и умышленным намерением соотнести персонажей и события, описанные в настоящем повествовании, с лицами и историями из реальной жизни, автору не остается ничего другого, как предупредить читателя, что все найденное на следующих страницах является чистым вымыслом и что любая возможная связь между изложенным и реальной жизнью представляет собой случайное совпадение. Реальными являются только некоторые географические названия и созвучие прозвищ или кличек. Первые как знак уважения родной земле. Вторые, которые ни в коем случае не совпадают с реальными именами или лицами, были позаимствованы из коллективной памяти жителей Эспартании в попытке воздать почести тем людям, которые населяли и до сих пор населяют эти особенные земли.

Автор

В течение всего XIX века крестьянское население Испании переживало радикальный процесс лишения своих земель, который оставил миллионы людей буквально с пустыми руками. Эти крестьяне вынуждены были стать мятежниками, разбойниками, бунтовщиками, бандитами, контрабандистами, убивая друг друга вследствие социально-структурного насилия, которое во многих случаях выражалось в форме столкновений между семьями и семейными кланами.

Лишенные собственного социального и политического проекта, в течение всего XIX в. они участвовали в войнах и конфликтах «других людей». Не имея своего «слова», сначала под крик «Да здравствуют цепи!» крестьяне восстали против современности, которая оставляла их без ничего, а потом принялись сражаться в рядах карлистов, либералов, консерваторов и республиканцев, не осознавая исторического значения этих войн и битв.

Только с наступлением последней четверти XIX века под влиянием великих идей социальной справедливости посредством социализма, анархизма и католических синдикатов начало формироваться политическое сознание этой массы населения, наполовину крестьянской и наполовину пролетарской. В конце концов, эхо русской Октябрьской революции 1917 года, дало «голос» крестьянскому и рабочему миру, выведя его на новый уровень социальной и политической мысли, что позволило объединить в одной идее его милленаристские принципы о социальной справедливости с проектом о будущем в индустриальном и современном обществе.

Роман Антонио Фернандеса Ортиса «Хроники Эспартании (калейдоскоп судеб)» является одним из самых важных произведений последних лет в испанской художественной литературе, хотя он и мало известен широкой публике.

Действие романа происходит в Испании на фоне важнейших исторических событий первой половины XX века: гражданской войны 1936–1939 гг. (последняя крестьянская война западной Европы) и послевоенного времени, поменявших жизнь как в деревнях и городках, так и в крупных городах и, в целом, по всей Испании до почти полного исчезновения этого мира.

Это многогранное произведение объединило в себе все самые интересные аспекты художественной литературы: героические и трагические истории, любовные перипетии, описания исторических реалий и исчезнувших укладов жизни, а мастерство автора и его яркий живой язык, наполняющий необыкновенной художественной силой речь героев, помогают читателям в полной мере почувствовать себя участниками тех далеких событий.

Глава I Рамиро Валера и Кудряш

Прадед Рамиро Валера, отец бабушки Амалии Хесус Валеры, был человеком слова, отличался добрым нравом и преданностью семье. Двери его дома всегда были открыты для всех нуждающихся. Именно чрезмерное чувство гостеприимства и послужило причиной конфликта с его братом, которого все звали Кудряшом.

Кудряш слыл человеком чести и отличался буйством страстей. Он влюбился в Агеду, девушку из небольшого посёлка Эль-Рольо, находившегося на землях Мурсии, около городка Бульяса, в окрестностях реки Кипар, где семья жила с незапамятных времен. Агеда была девушкой красивой, хорошо сложенной, крепкой – такой, какие нравились деревенским мужикам. Ее пышные формы привлекали взгляды и провоцировали мужчин, ощущавших сексуальность во всех ее движениях. Кудряша, ревнивца, каких не сыскать, из тех, кто держал в кармане наваху[1] из Альбасете, ходил с перекинутым через плечо ружьем и всегда был готов отстоять свою честь при малейшем намеке, эта безграничная женская чувственность делала особенно нервным и яростным.

На Агеду положил глаз крестьянин из соседнего городка Сеехин. Точно никто никогда не знал, как этот человек попал в поселок Эль-Рольо и увлекся Агедой. Никто уже даже не помнит имени незнакомца. Сходя с ума от глаз и бедер Агеды, он решил рискнуть и испытать судьбу, хотя его и предупредили о том, что этой девушки добивался Кудряш.

В Эль-Рольо существовала символическая традиция продавать с торгов право потанцевать с незамужними девушками, даже если у них и были женихи. Но жители посёлка знали, что есть предел наглости, и всегда чувствовали тот момент, когда один должен уступить на аукционе другому. Возможно, чужаку это было неведомо. По словам очевидцев, помнящих эту историю, кто-то из мужиков дал ему понять, что он пересекает опасную черту. Однако женщины рассказывали также, что его глаза продолжали блестеть от желания и вожделения, вызванных Агедой. Одним весенним вечером незнакомец не сумел или не захотел остановиться на аукционе. В порыве смелости и расточительности он похитил первый танец с Агедой у Кудряша, почувствовавшего себя глубоко униженным.

Несмотря на всеобщее ожидание, Кудряш повел себя благоразумно. Терзаемый сильной злостью изнутри, но все же сдерживая себя, он подошел к незнакомцу и сказал:

– Крестьянин, предупреждаю тебя, у Агеды есть с кем танцевать, не прикидывайся слишком умным, ежели не хочешь, чтоб я вспорол тебе кишки своей навахой.

Чужак ответил, не теряя хладнокровия:

– Пускай Агеда сама решает, коль она не отказалась танцевать со мной…

И он подмигнул Кудряшу, снова направляясь в сторону девушки.

Незнакомец играл со своей жизнью, о чем сказали ему несколько человек из посёлка. Но тайная улыбка и глаза Агеды рассеяли все его сомнения. Эта девушка явно чего-то от него хотела.

* * *

Прошло несколько дней, и снова были организованы танцы. Чужак пришел. Все этого ждали. Особенно Агеда. Кичась своими деньгами, он снова выиграл аукцион у Кудряша, который, почувствовав унижение, засунул руку в карман, где держал наваху, и с силой сжал ее. Сразу после танцев вместе с другими мужиками, своими друзьями, он подошел к незнакомцу и выпалил:

– Последний раз говорю тебе. Оставь Агеду в покое, иначе я убью тебя.

Чужак пристально посмотрел ему в глаза. Смочив губы кончиком языка, он довольно долго молчал, как будто обдумывая ответ. Казалось, что пауза длилась вечность. Затем крестьянин достал заткнутую за пояс двустволку и, взводя курок, ответил Кудряшу:

– Так вот, послушай, что я тебе скажу. Прежде чем ты убьешь меня, я убью тебя.

И он в упор выстрелил в Кудряша – тот попятился назад и упал, покатившись по земле.

Незнакомец был напуган еще до того, как прозвучал выстрел. Ему еле хватило времени, чтобы удрать, воспользовавшись ночными тенями. А друзья Кудряша не успели отреагировать. Когда они бросились бежать вслед за крестьянином, того уже и след простыл. Никто не знал, куда он запропастился.

В Эль-Рольо, как и во всех деревнях и посёлках в сельской местности, дома никогда не запирались на ключ. В одном из таких домов, убегая, спрятался мужик из Сеехина. Веря в удачу, он надеялся, что его никто не заметит и он сможет переждать необходимое время, а потом скрыться. Об Агеде он уже не вспоминал. Мужик думал только о том, как спасти свою шкуру. Возможно, когда пройдет время, он сможет снова ее увидеть. Но сейчас для него было важно спастись бегством. Крестьянин вошел в дом. Казалось, что там никого не было. Наверное, хозяева еще не вернулись с танцев. Поднявшись на чердак, он нашел место рядом с окном, чтобы выпрыгнуть на улицу, когда это будет возможно. Вероятно, на рассвете.

* * *

Прадед Рамиро узнал на танцах, что в его брата выстрелили в упор во время спора из-за Агеды. Услышав рассказ свидетелей, прибывших к нему, чтобы поставить его в известность, Рамиро Валера не сомневался в том, что его брат умер. Он не стал терять время и смотреть на тело, а сразу направился домой, чтобы найти ружья и отправиться на охоту за крестьянином. Он был так зол, что первым хотел дважды выстрелить незнакомцу в живот, чтобы тот умер медленно, вдыхая запах экскрементов своих собственных кишок.

Рамиро Валера вошел в дом, схватил ружье, которое держал в спальне, затем поднялся на чердак, в верхнюю часть здания. Он хотел взять еще два ружья, хранившиеся в сундуке на чердаке. Рамиро собирался дать их двум сыновьям двоюродного брата Мигеля, вызвавшимся помочь в поисках чужака. При свете коптилки он едва мог различить силуэт человека, спрятавшегося между стеной и сундуком с оружием. Рамиро вскинул ружье на плечо, готовый выстрелить при малейшем сомнении.

– Кто тут? Отвечай или убью тебя прямо там…

– Не стреляй, божий человек. Я никакой не вор. Мое единственное преступление состоит в том, что я убил подёнщика[2], который мне угрожал.

Из потаенного места уверенно звучал голос незнакомца, приближавшегося к собеседнику в ходе разговора.

– Надо ж, так, значит, это был ты? – сказал прадед Рамиро Валера. – Ты знаешь, кто я? – спросил он.

– Нет, не представляю, но думаю, что ничего хорошего от тебя ждать не придется! По крайней мере, так мне говорит черное дуло твоего ружья, когда оно в меня целится.

– Я брат умершего. Тебе не повезло. Ты пришел затаиться в моем доме и значительно облегчаешь мне дело.

– Не облегчаю и не усложняю, это просто судьба. Она меня сюда привела. Может быть, Бог пожелал, чтоб меня убил ты…

Сказав это, он снова сел на пол, даже не воспользовавшись своим ружьем, как будто ему было совсем не важно, что произойдет дальше.

Рамиро Валера решительно поторопил его:

– Хватит, вставай, пошли вниз! Поглядим, убью я тебя или нет.

Спускаясь по лестнице с чердака, они услышали, как поток людей приближался к дому Рамиро. Один голос вызвал у прадеда мурашки.

* * *

Кудряш закричал с улицы:

– Окружайте дом, чтоб этот обреченный не сбежал, а я-то уж не промахнусь.

Рамиро Валера вышел на улицу и столкнулся со своим братом. Никто не знал, как произошло чудо. Кудряш был жив. На самом деле незнакомец промахнулся, и часть патронной дроби пролетела мимо. Правое плечо Кудряша и верхний участок груди были в крови. Под кровавым месивом, которое он показал своему брату, проглядывали кости плеча и руки. Выстрел дробью вырвал у него большие куски кожи и мяса.

В момент ранения Кудряш потерял сознание и остался лежать неподвижно, истекая кровью, поэтому все подумали, что он уже умер. Несколько мужиков понесли его домой, почти волоча за собой, а несколько женщин сопровождали их, причитая, включая саму Агеду. Кое-кто из жителей считал, что она виновата в случившемся, и открыто упрекал ее в безответственности.

Агеда уже представляла себя незамужней на всю жизнь. Она думала, что навсегда останется в девках. Незнакомец уже не рискнул бы вернуться, а в посёлке никто не отважился бы взять ее в жены. В лучшем случае она могла бы тайком сбежать с чужаком, но это подразумевало бы отказ от традиционной свадьбы и, как следствие, от нормальной жизни. На самом деле Агеда мало задумывалась о Кудряше. Она сожалела о его смерти, но плакала без отчаяния женщины, которая потеряла большую любовь.

Тело Кудряша было запачкано землей и грязью. Оно истекало кровью. Никто не знал, что делать: то ли обмывать его и готовить к захоронению, то ли ждать жандармов. Все же решили его обмыть, одеть в траурный костюм и подготовить к похоронам на следующий день. В любом случае сельчане уже подняли и переместили труп безо всякого на то разрешения властей. Они были там властью.

Бездыханное тело положили на крыльце дома, на большом столе, где забивали свиней. Там его собирались сначала обмыть, а затем отнести на кровать, чтобы одеть в траурный костюм. Женщины нагрели воду, достали белые простыни, полотенца и лучший костюм Кудряша, который лежал у него в сундуке. Несколько соседок начали одновременно обмывать его лицо, грудь, бедра, мужские принадлежности, сильные ноги. Агеде не позволили помочь: она была девственницей и в то же самое время непосредственной скорбящей. Бедняжка безутешно плакала, никто не знал, из-за усопшего ли или из-за мрачного будущего вдовы, так и не вышедшей замуж.

Что бы сказал Кудряш, увидев себя на столе для забоя животных, на котором он самолично обезглавил столько свиней своим разделочным ножом?! Завершив обмывание, ему туго перевязали рану, чтобы она не кровила и не испортила костюм. Несколько мужиков перенесли Кудряша в постель, где женщины стали его одевать. Прошло уже много времени, они привыкли к присутствию смерти. Когда закончили одевать покойника и собрались было надеть на него новые туфли, одна из женщин истошно закричала: мертвец открыл глаза.

– Пресвятая Дева Мария… он ведь воскрес, – ахнула другая соседка.

Никто не верил тому, что видел. Напуганные, они выбежали из комнаты, будто души, которых забирал Дьявол.

– Воскрес, Кудряш воскрес! Чудо, чудо! – кричали в доме и у входной двери.

Один из мужиков, что был в доме и готовил заупокойное бдение, начал бранить тех, кто кричал, выбегая из комнаты:

– Замолчите, черт возьми, не болтайте глупостей. Вечно вы со своими историями святош…

Однако это были не выдумки. Хотя о чуде речь тоже не шла. В любом случае чудо произошло раньше, когда незнакомец промахнулся и часть патронной дроби пролетела мимо тела Кудряша. Как сказал врач на следующий день, «рана серьезная, и имеется риск потери руки, но она не должна быть смертельной, если не будет никаких осложнений».

Кудряш поднялся с кровати и, спотыкаясь, направился в столовую, где собрались мужики.

– Сволочи, вы уже хотели меня похоронить, да к тому же живым. Но вы ошибаетесь. Кудряш еще надолго тут останется. Где этот незнакомец, сукин сын? Трус, подлюга, выстрелил в меня, не дав мне среагировать.

Он схватил свое ружье и, шатаясь, будто пьяный, вышел в траурном одеянии, даже не сняв костюм, который на него надели для захоронения. Мужики, стоявшие возле дома, не верили своим глазам. Они подбежали к Кудряшу и, выслушав его спешные объяснения, поняли, что произошло и куда он шел – убить своего обидчика!

Вскоре к нему присоединились другие мужики: те, кто уже искал незнакомца, и те, кто ожидал прадеда Рамиро Валеру, который как брат покойника должен был отомстить. Вдруг пришел Хасинто, один из друзей семьи, и сказал:

– Мой сын видал, как чужак спрятался в доме твоего Рамиро. Пойдем, он залез в волчье логово, сам того не подозревая.

Услышав это, один из присутствовавших добавил:

– А ведь Рамиро пошел в свой дом, чтоб взять ружья… Кудряш скомандовал:

– Все к моему Рамиро, как бы этот чертяка не убил брата.

* * *

Когда Рамиро Валера открыл входную дверь и увидел своего брата, он его обнял.

– Брат, я думал, что ты умер. Как я рад тебя видеть.

– Это был всего лишь испуг, – сказал Кудряш. – Но этой сволочуге мы зададим жару. Где он? Хасинто сказал, его сын заметил, как он вошел в твой дом. Ты его видал?

– Да, видал. Не бойся, он связан и находится в надежном месте. Нам надо подумать, что мы будем с ним делать.

– Да убьем его, черт возьми, что ещё с ним делать после того, как он выстрелил в меня без предупреждения. Этот тип – трусливый индюк, который не дал мне времени ни отреагировать, ни защититься.

– Ну, сейчас нет нужды его убивать, ведь ты жив. Припугнем его и передадим жандармам, ежели хочешь.

– Жандармам мы ничего не должны. Это дело мы порешим между собой, всадив в него четыре пули, чтоб он сдох как собака среди кактусов. Не забывай, что этот мерзавец уж несколько недель норовит увести у меня Агеду. Чего он хотел? Жениться на ней после похорон? К тому ж у меня есть еще огромное желание всадить четыре пули в эту курву Агеду, чтоб она катилась в ад вместе со своим заезжим ухажером.

– Послушай, брат, давай лучше успокоимся. Убив этого типа, мы ничего не выиграем. Ты жив, а это самое главное. Все произошло в разгар танцев, на глазах у всех, и, ежели ты его убьешь, тебя посадят или даже могут повесить. Какая в этом надобность? К тому ж этот человек забрался в мой дом в поисках укрытия. Не могу я его убить. Это идет вразрез с нашими обычаями.

– Слушай, брат, не болтай глупостей, этого типа мы убьем, и все тут. Мы здесь все взрослые люди, и никто не пойдет стучать жандармам. Убьем его, и делу конец. Выводи его.

* * *

Братья к согласию не пришли, а остальные мужики из посёлка не решились вмешаться в семейное дело. Прадед Рамиро Валера не захотел и не выдал незнакомца, потому что считал, что уже не было необходимости убивать беднягу. К тому же тот человек укрылся в его доме, и это было очень важно для прадеда. Он знал, что, даже если бы его брат умер, он не смог бы убить чужака после того, как тот переступил порог его дома, и, конечно, не мог выдать его разъяренным мужикам. Это нарушило бы его собственный моральный кодекс и обычай предков. Ведь они не дикари!

В ту ночь оба брата крепко повздорили. Они разругались на всю жизнь. Рамиро Валера не выдал незнакомца. Кудряш не решился вторгнуться к своему брату, но окружил его дом с наиболее преданными ему людьми, чтобы помешать чужаку выйти.

Никто никогда не узнал как, но незнакомец все же смог убежать из дома. Кто-то говорит, что Рамиро Валера дал крестьянину уйти, увидев, что его брат жив, еще до того, как встретился с ним на пороге своего дома. Другие говорят, что прадед вывел его через свинарник и кактусы незадолго до наступления рассвета, когда мужики, уставшие от беспокойной ночи, забылись продолжительным сном до восхода солнца.

Оба брата перестали разговаривать друг с другом. В течение оставшейся жизни они делали все возможное, чтобы не встретиться ни на танцах, ни в церкви, ни на редких улицах посёлка, ни на сельских тропах. Первым умер прадед Рамиро Валера. Он тяжело заболел и знал, что уже не вылечится, он это чувствовал. Рамиро попросил позвать своего брата Кудряша, чтобы попрощаться с ним. Но тот не пришел. Он столько лет точил зуб на брата, что это отравило его душу, и, хотя он сгорал от желания его увидеть и попросить у него прощения, гордыня не позволила ему это сделать. Кудряш только украдкой выглянул из окна, чтобы посмотреть на погребальную процессию своего брата Рамира Валеры, который помог ему не стать преступником и в лучшем случае не окончить свои дни в тюрьме. С тех самых пор и до своей смерти он чувствовал себя ужасно одиноким, болезненно одиноким. Грусть наполнила его душу, и он умер, измученный, тринадцать месяцев спустя.

* * *

Вскоре после перепалки Кудряш все-таки женился на Агеде, простив ее. Девушка в свою очередь поклялась больше ни с кем не заигрывать. У них было несколько детей, которые уже с детства поддерживали родственные отношения со своими двоюродными братьями и сестрами, детьми Рамиро Валеры. Ссора родителей не распространилась на их детей. Эта дружба продолжала крепнуть с годами и в следующем поколении стала чем-то совсем иным – две внучки Кудряша, Долороса и Хуана Мария, вышли замуж за двух внуков Рамиро Валеры, Дамиана и Рамиро. Но это уже другая история.

Глава II Антон Красный

Дед Антон Красный родился прежде, чем закончился век. Кличка Красный досталась ему от семьи отца – прадеда Дамиана Красного. Семья деда была бедной. Огромное количество детей в каждом поколении заставило родственников разделить земли на мельчайшие участки таким образом, что каждому внуку прадеда Дамиана досталось лишь по несколько таулей[3] суходола[4], которые едва ли давали несколько селеминов[5] пшеницы или ячменя. Антон Красный получил скромное наследство, поэтому с ранних лет вынужден был наниматься подёнщиком, рабочим или шахтером.

Он из тех мужиков, что были одновременно крестьянами и рабочими, из тех, кто привносил в городской и промышленный трудовой мир сельское поведение и мировоззрение.

Хотя в истории происхождения клички не было политических мотивов, дед был красным. Никто не знает, когда он им стал. Возможно, дедушка уже родился красным. И он никогда не переставал им быть, даже после горького поражения 1939 года. Ему нравилось повторять с завидной энергией, что, хоть он и был побежден, но так и не сдался. Это было правдой. Дед Антон продолжал бороться до самой смерти. Символом же этой постоянной борьбы стал тот факт, что он ни разу не сдал своего оружия.

* * *

С ранних лет, если не сказать с детства, Антон Красный начал работать подёнщиком. Сначала он ухаживал за скотом: порой за овцами, иногда за козами, а также за обозными животными. Затем постепенно освоил ремесло подёнщика в поле, и перво-наперво – работу жнеца. Каждый год он сначала косил в полях Кахитан, а затем поднимался в Ла-Манчу, где работал до конца сенокосного сезона. Только в некоторые годы он косил на полях Сьесы, но там работы было мало. Дед также жал рис в полях Каласпарры, где выращивают самый лучший в мире рис «бомба». И, конечно же, он доходил до Королевства Валенсия, как ему нравилось говорить, чтобы тоже жать рис. Это было одно из его самых любимых мест работы, хотя он всегда отмечал, что жатва риса была более трудоемким занятием, чем жатва пшеницы или ячменя.

Также дед Антон вел еще и ремонтные работы на некоторых участках канализационной системы Мадрида и занимался прокладкой и строительством канала Тайбилья. Однако больше всего его привлекала работа шахтера. В течение многих лет он трудился на шахте по добыче железа, которая находилась между Эль-Чапаралем и Эль-Рольо, а также на шахтах Хилико, чуть подальше Эль-Рольо, в направлении Каласпарры.

Там он освоил ремесло бурильщика. Дед обладал особой способностью, даром, который сохранил в течение всей жизни. Некоторые говорили, что у него глаз-алмаз, поэтому он был настолько востребован как бурильщик. Слава о его таланте распространилась по всему региону, и всегда, когда была какая– нибудь инженерная работа, приходили к нему, даже когда он уже отошел от дел. Так было на работах в Эль-Сальто-де-Альмаденес, где он бурил всю штольню подземного канала, проводящего воду от платины Ла-Мулата до места сброса воды, а также в Эль-Сальто-дель-Прогресо, где его шпуры[6] открыли канал, ведущий воду от плотины Ла-Ойя-Гарсия до турбин, которые сбрасывают ее ниже по течению. Эта профессия деда всегда тяготила бабушку Амалию Хесус. Она очень боялась, что какой-нибудь шпур его разорвет. Страх усиливался с годами и в конце концов превратился в панику, возникающую всякий раз, когда приходили за ним уже старым и рассеянным. К счастью, у деда никогда не было промахов.

Антон Красный всегда использовал небольшое количество шпуров, чтобы двигать землю. Приехав на место, он тщательно его изучал. Дед говорил, что видит землю изнутри, что земля указывает ему, в каком месте нужно устанавливать шпуры. Своим глазом-алмазом он проникал в структуру почвы и почти без усилий и, что было важнее, с малым риском для всех делал несколько почти совершенных срезов, которые исключали любые возможные обрушения. Во время порученных ему работ никогда не было никаких непредвиденных разрушений.

В какой-то момент Антон Красный вступил в профсоюз. Он точно не помнил когда. Возможно, это случилось в разгар одного из конфликтов по повышению заработной платы. Однако деда всегда больше всего интересовали глубоко нравственные аспекты рабочей борьбы. Он постоянно говорил о справедливости и равенстве. У него были высокие представления об этих понятиях. Даже когда выступления были узконаправленными, посвященными требованиям по повышению заработной платы, Антон Красный старался вынести на обсуждение вопросы социального характера. Особенно важными были те, что касались трудовой безопасности рабочих, а также времени на подготовку и обучение самых молодых специалистов и детей шахтеров. Он всегда говорил, что спасение рабочих состоит в умении читать и писать.

Насколько Антон Красный был востребован как бурильщик, настолько же он стал известен и как член профсоюза. Дед также состоял в Испанской социалистической рабочей партии, а после русской революции 1917 года сделался интернационалистом и был одним из первых членов Коммунистической партии Испании. Его популярность осложнила ему отношения с хозяевами шахт и Жандармерией. Порой Антон Красный был вынужден скрываться, поскольку в определенные периоды за ним пристально следили. Власти надеялись, что он совершит какую-нибудь ошибку и это позволит им упрятать его за решетку.

Дед не умел ни читать, ни писать. Но он помнил наизусть большие отрывки из «Дон Кихота» и других классических произведений испанской литературы. И даже знал целые главы из «Пиноккио», которые в различных придуманных им вариантах рассказывал детям в виде сказок. Антон Красный выучил их, когда слушал, как другие люди читали вслух в Эль-Рольо. Тот факт, что он не умел ни читать, ни писать, не помешал ему активно участвовать в организации Партии и профсоюза в ближайших районах. Днем дед работал на шахте, а ночью проезжал много километров, чтобы вести свою политическую и профсоюзную деятельность. В один особо опасный период, в годы диктатуры Примо де Риверы, Жандармерия, которая уже знала о работе Красного, устраивала засады, чтобы задержать его. Они хотели поймать деда с поличным.

Но Антон Красный не давал себя схватить. Он сбивал жандармов с толку своей изобретательностью. Они не понимали, как он может работать днем на шахте, а ночью быть на расстоянии многих километров, председательствуя на собрании Партии или профсоюза. У деда не было машины, которая позволила бы ему такого рода передвижения, к тому же шоссе и подъездные дороги к шахтам, где он работал, были под контролем жандармов.

Антон Красный покидал шахту и возвращался на нее, используя в качестве транспортного средства постоянно работавший и днем и ночью фуникулер, на котором перевозили минералы до железнодорожного вокзала в Каласпарре. Дед забирался в одну из вагонеток и спрыгивал в заранее оговоренном месте, где его встречали сподвижники. После собраний и других мероприятий они провожали Антона Красного до фуникулера, который снова отвозил его на шахту.

Жандармы долго не могли разгадать загадку. Но в конце концов им это удалось, и они ликовали.

– Теперь-то мы его схватим, – говорил сержант Жандармерии. – Как только он снова залезет в фуникулер, мы отключим электричество, он окажется в ловушке и не сможет сойти. Мы зададим ему по полной.

Жандармы планировали задержать фуникулер на рассвете. Чтобы пресечь побег, они поставили посты наблюдения по маршруту вагонеток на безопасном расстоянии от шахт. Но стражи порядка плохо рассчитали время и очень долго пытались отключить электричество. Вместо того, чтобы сделать это в таком месте, где расстояние между вагонетками и землей было бы очень большим и никто не решился бы спрыгнуть, они обесточили дорогу, когда вагонетка с Красным проезжала по склону одной из ближайших гор. И в довершение всего в той зоне не было установлено наблюдение.

Когда прошло некоторое время, а электричество так и не восстановилось, дед догадался, что все это было организовано, чтобы его схватить. Он выбрался из вагонетки и спрыгнул на землю на склоне горы. Понимая, что это была ловушка, Антон Красный через поля вернулся на шахту вместо того, чтобы пойти на собрание профсоюза. Жандармы увидели вдалеке его прыгающую тень, освещенную полной луной.

Этот же способ передвижения дед использовал и для земных потребностей. Красный имел славу сердцееда. Никто не знает, почему он всегда пользовался вниманием женщин, ведь он не был особо красив. Естественно, бабушке Амалии Хесус не нравилось, когда до нее доходили пикантные истории, обсуждаемые в посёлке и ближайших окрестностях. Тем не менее она всегда относилась к этим случаям с пониманием и никогда не устраивала скандалов, даже наедине с дедом. Бабушка говорила, что лучше поделиться таким добрым и храбрым мужчиной, чем потерять его.

* * *

Антон Красный был противником насилия, несмотря на то что всегда носил с собой наваху, пистолет, а иногда и ружье. Он никогда не участвовал в многочисленных прениях и ссорах, возникающих из-за женщин, воды или границ участков. Возможно, история прадеда Рамиро Валеры и Кудряша послужила в семье примером того, что нельзя делать. Оружие он носил для защиты. К тому же это было для него делом чести. В те времена безоружный человек был никем на территории Эспартании. Позже, в годы политической активности, было рискованно носить оружие, поскольку это могло стать прямым поводом для того, чтобы оказаться за решеткой. Особенно это касалось пистолета. Но быть безоружным, когда жандармы наступали тебе на пятки и любили нажимать на курок, также было рискованно. В нескольких случаях деду пришлось выстрелить в них пару раз, но мимо, только чтобы припугнуть. И, кстати, это дало результат. У жандармов был условный рефлекс, как у собаки Павлова: когда звучал выстрел, они бросались ничком на пол.

Несколько раз в профсоюзе возникал спор о необходимости прямых действий, таких как в НКТ[7]. Дед участвовал в подобных спорах в качестве лидера профсоюза и опытного бурильщика, но он всегда был против применения насильственных мер и наотрез отказывался использовать эти методы. Антон Красный, как правило, говорил, что рабочие не могут вести себя так же, как хозяева, что насилие не является средством политической борьбы. Рабочие не дикари и не убийцы.

Только однажды, в 1934 году, все вышло из-под контроля на шахтах, где работал дед, что было отголоском Астурийских событий. Жандармерия захотела задержать наиболее активных. По их словам, это были предупредительные аресты. Но шахтеры не дались. Они установили баррикады на подходах к шахтам, вырыли траншеи, достали оружие, которое было у каждого из них, а дед и другие бурильщики подготовили почву, чтобы везде заложить динамит в случае необходимости.

Зазвучали фугасы, и жандармы смылись так быстро, что их треуголки едва сверкали вдали. Прошел слух, что они получат подкрепление и нападут на шахты. Но дело не зашло так далеко. И самое любопытное, что позже, когда все успокоилось, они задержали всего лишь четыре или пять человек. Жандармы хотели поймать и Антона Красного, но не нашли его. Деда не было дома, а они понятия не имели, где его искать. Красный же, зная, что его будут разыскивать, особенно после демонстрационных взрывов фугасов, благоразумно предпочел спрятаться. Он ушел в горы, и в течение нескольких месяцев о нем не было ни слуху ни духу. Только иногда ночью дед, идя на риск, приходил навестить семью и уходил до рассвета. Затем обстановка стала спокойной, и он открыто появлялся в посёлке, продолжая испытывать судьбу. Никто не реагировал. Однажды он столкнулся с парой жандармов, с которыми был знаком, они поприветствовали друг друга и обменялись табаком. Жандармы склеили себе несколько сигарет, и дед дал им прикурить от веревочной зажигалки с тем же фитилем, которым зажег фугасы.

– Да, Красный, давненько мы не виделись, куда ты запропал?

– Ну, где мне быть? Работал далеко отсюда. Это единственное, что мы, бедняки, умеем делать.

После этого короткого разговора дед подошел к шахте. Все его поприветствовали, кто-то ему подмигнул. Он приблизился к одному из управляющих.

– Хосе, есть для меня работа?

– Надо ж, Красный, ты здесь? Давненько не виделись. Ну да, приятель, для тебя всегда есть работа. По мне так можешь начать прямо сейчас, ежели хочешь.

После этих слов дед пошел смотреть землю на участке, на который ему указал управляющий. И никто не вспомнил о том, что произошло несколько месяцев назад.

За исключением двух или трех семей, включая семью Амалии Хесус, в Эль-Рольо все были красными. Одни состояли в ИСРП[8], другие – в КПИ[9], самые юные – в молодежных организациях. Победа Народного фронта была отмечена очень шумно. В посёлке были организованы танцы, и мужики без перерыва стреляли в воздух из своих пистолетов и ружей.

Но веселье длилось недолго. Когда пришли новости о восстании Франко, страсти накалились. Самые молодые решили защищать Республику с оружием в руках. Организация объединенной молодежи в Эль-Рольо в полном составе собралась оборонять Мадрид. Все они были мальчишками, которым едва исполнилось 18 лет. Секретарем молодежной организации в Эль-Рольо был 17-летний дядя Дамиан. Когда он рассказал об этой идее Антону Красному, своему отцу, тот безоговорочно ее отверг.

– Ну куда, черт побери, вы поедете? Да вы же все ещё дети. Вы останетесь здесь, и посмотрим ещё, как дело пойдет. Потом, когда все немного прояснится, мы поглядим, как поступить.

Но дядя Дамиан был непреклонен.

– Отец, мы уж все организовали. Мы поедем с вашего согласия или без него.

– Да ладно, что вы там организовали?

– Ну, больше, чем организовали, все решили. Мы украдем грузовик в Бульясе, и все члены молодежной организации поедут защищать Мадрид. Мы запишемся добровольцами.

– Но вы ведь даже не умеете водить. Кто поведет грузовик-то?

– Это нас меньше всего волнует. Каоба однажды водил машину. Он говорит, что немного помнит, как это делать, что все машины одинаковы в управлении. По пути отсюда до Мадрида у него будет достаточно времени, чтоб научиться.

– Вы с ума посходили. И как вы собираетесь достать грузовик? Вы думаете, его вам дадут просто так, по-хорошему.

– По-хорошему или из-за этого, – Дамиан показал деду пистолет, – это мы увидим. Так или иначе мы заберем грузовик.

Антон Красный довольно долго молчал. Он ходил взад-вперед, думая о чем-то. В конце концов подошел к своему сыну и сказал:

– Ты уже мужчина, я не стану тебя задерживать. Ты должен знать, что, ежели ты сейчас уйдешь, то, скорее всего, не вернешься. Больше вероятности в том, что тебя убьют, чем в том, что ты вернешься. Возможно также, что ты вернешься только с одной ногой или без обеих ног, что на самом деле будет хуже, чем ежели бы тебя убили. Я абсолютно уверен. Скажи об этом своим друзьям. Не все воротятся. Вы должны знать об этом, хотя сейчас не отдаете себе отчета, и вам это кажется невероятным. Вы идете на войну, на которой понесете большие потери. Грузовик я беру на себя. Чем меньше вы засветитесь здесь, тем лучше. Вы ещё очень молоды, и вам рано заводить врагов. Война, независимо от результата, однажды закончится, а потом, ежели повезет, те, кто выживут, должны будут продолжать жить здесь. Попрощайся с матерью.

Антон Красный взял пистолет и ружье, а потом разыскал нескольких товарищей по профсоюзу. Среди них был Лукас, который умел водить и который больше, чем один раз, снимал его с подножки фуникулера. Они отправились пешком до Бульяса. Там дождались, пока наступит ночь, глухая ночь, предпочитая украсть грузовик ночью, а не днем, чтобы не сталкиваться с рабочими транспортного предприятия. Чем меньше конфликтов будет в эти смутные времена, тем лучше, потому что люди начинают горячиться и легко взводят курок.

Уже рано утром они вошли в гараж и уехали на грузовике в Эль-Рольо. Молодежь ждала их там, на крыльце дедова дома, который с того момента стал местом новостей о войне для всех в Эль-Рольо. Все парни, которые собирались ехать на грузовике, были вооружены ружьями. Те, у кого их не было, получили оружие от своих отцов. Каждый из них нес с собой заплечный мешок с едой, одеяло, вино и воду. Парни были довольны, но немного испуганы. Одно дело было говорить, что они поедут, и другое – идти навстречу неопределенной судьбе, особенно учитывая тот факт, что никто из них не выезжал с горной территории своего района.

– Направляйтесь по шоссе до Сьесы, а дальше по королевской дороге на Мадрид через Эльин и Альбасете. Спрашивайте о том, как проехать, по пути, чтоб не заблудиться. Будьте очень осторожны. Ситуация неопределенна во многих городах. Ежели возможно, заезжайте в городки или в города только для того, чтоб заправиться.

Такое напутствие дал дед Антон, когда прощался со своим сыном Дамианом и остальными ребятами, которые ехали в Мадрид на украденном грузовике. Он крепко обнял сына и подождал на площади посёлка вместе с другими родителями, пока машина скроется из виду. Затем они вышли на одну из сторон села, чтобы проводить взглядом фары грузовика, который вскоре исчез за поворотом дороги.

Рядом с Антоном Красным был другой его сын, дядя Рамиро, родившийся после Дамиана. Деду пришлось чуть ли не связать его, чтобы тот не ушел с братом. Он был почти на два года младше его, но обладал таким же боевым духом. Рамиро вступил в ряды красных позже, в марте 1938 года.

Антон Красный вернулся в дом расстроенный. Там его ждала бабушка Амалия Хесус, грустная, с красными глазами от большого количества слез. Она уже считала своего Дамиана потерянным. Дед лег спать, не произнеся ни слова, и так и не смог уснуть в течение всей ночи.

* * *

Годы войны были тяжелыми для всех. В посёлке Эль-Рольо, в Ла-Копе и Бульясе обстановка сначала сильно обострилась из-за восстания. Возмущение росло. Это был очень сложный период. Несколько представителей самых крайних, которые, что любопытно, не являлись членами Партии, организовали группы, казнившие фашистские элементы, как они их называли, используя при этом несвойственную им официальную терминологию.

Страсти накалились еще больше, когда пришли первые известия о погибших. Именно тогда эти группы вооруженных мужиков попытались организовать «прогулки» для лиц, которых они считали сторонниками восстания. В Эль-Рольо было несколько семей, известных своими правыми идеями и религиозной деятельностью. Среди этих людей был старый сержант вооруженных сил, известный в Эль-Рольо как Королевский Сержант. Однажды в его дом пришла группа из семи человек родом из Ла-Копы, ближайшего посёлка к Бульясу.

– Мир вашему дому, Сержант. Разрешите войти? – спросили они его с порога.

Такое приветствие не дало дяде Сержанту времени подумать, кто бы это мог быть, и он машинально ответил:

– Проходите с богом, чем могу вам помочь?

– Сейчас будет тебе мир, хренов святоша, – ответили они ему, входя в дом с ружьями на плечах.

– Давай, надевай пиджак, пойдем прогуляемся. Поглядим, в каком состоянии находятся поливные плотины в овраге.

Сержант был вдовцом, он жил только со своим сыном, слепым от рождения пареньком такого же возраста, как дядя Дамиан. Пришедшие мужики не обратили внимания на мальчишку, они искали только отца… Мальчик сразу же все понял и, когда они вышли, направился к дому Антона Красного, дорогу к которому он превосходно знал, так как практически был воспитан бабушкой Амалией Хесус.

Он пришел к ним домой, задыхаясь, нервничая…

– Тетя Хесус, тетя Хесус, где вы? Моего батьку увели. Они хотят отвести его на «прогулку», они его убьют.

– Что ты такое говоришь, Мануэль? – спросила его бабушка.

– Да, они его только что увели, – скажите это дяде Красному.

Бабушка побежала искать деда. Она нашла его в доме одного из его братьев.

– Антон, беги, увели дядю Сержанта, его собираются убить. Эти зверюги из шайки хотят убить его сегодня ночью.

Дед выбежал, схватив ружье и пистолет. Он зашел за отцом Каобой, товарищем по Партии и профсоюзу, и они вдвоем отправились искать эту шайку. Оба боялись не успеть. Самым важным было пойти по нужной дороге, попасть в цель с первого раза. Дед поднялся на самую высокую точку Кокона, природного водохранилища, из которого жители посёлка брали дождевую воду для питья. Оттуда в тумане ночи он увидел, как внизу по оврагу скользили тени. Это были те, кого они искали. Дед в этом не сомневался, он позвал отца Каобу, который ждал внизу, и они помчались к оврагу.

Антон Красный и его товарищ пришли, когда Сержант стоял на земле на коленях. Главарь группы старался всячески унизить его.

– Святоша Сержант, сейчас ты заплатишь за все сразу. Мы отрежем тебе яйца, а после всадим в тебя четыре пули, чтоб ты отправился на небеса присоединиться к своим святым. Почему бы тебе не попросить помощи у своего короля? Может, он придет тебя спасти? Хотя это будет нелегко: ведь мы отправили его пожирать дерьмо за границу. Этот жалкий трус побежал, как будто у него была петарда в заднице.

Таков был тон разговора или, лучше сказать, монолога, когда дед пришел к тому месту, где была эта группа.

– Здравие и Республика, друзья. Что у нас за дело сегодня ночью?

– Надо же, это Красный. Ну, гляди, мы собираемся прикончить твоего соседа, святошу Сержанта.

– Почему? – спросил дед. – Что за преступление он свершил?

– Да он правый и святоша, тебе кажется этого мало?

– Ну, мужик, ежели смотреть с этой точки зрения, то ни много, ни мало. Мне вообще ничего не кажется. Я думаю, ты берешь на себя полномочия, которые тебе никто не давал. Насколько я знаю, дядя Сержант не совершил никакого преступления. Нынче быть набожным человеком – это не преступление против Республики. Ежели так рассуждать, то преступницами были бы все женщины посёлка и Ла-Копы. Ежели хочешь, то мы можем начать прямо сейчас и всех их прикончим. Конечно, сначала мы пойдем в Ла-Копу и перво-наперво убьем твою жену, которая и есть самая первая святоша.

– Красный, я тебя знаю. Ты хочешь все запутать. Сержанта не спасешь ни ты, ни кто бы то ни было, уже несколько лет у меня на него виды.

– Свое желание расквитаться с ним ты оставишь при себе. Ты здесь никто, чтоб саморучно вершить правосудие. Ежели у тебя есть какие-то невыясненные дела с дядей Сержантом, ты их решишь как мужик, обсуждая их с ним лицом к лицу, а не прячась в ночи и не ища поддержки у группы бандитов, которую ты собрал. Это самая настоящая трусость.

– Красный, ты-то и берешь на себя полномочия, которые тебе никто не давал. Ты такого высокого мнения о себе, потому что коммунист. Ты ведь считаешь себя главой посёлка, но, что бы я ни сделал с ним, тебя это не касается.

Быстрым и неожиданным для мужиков этой группы движением дед поднял ружье и приставил его прямо к голове Агустина, который взял на себя роль главаря шайки.

– Послушай, что я тебе скажу, мы уж долго толкуем. Во-первых, ты бросишь свое ружье на землю, потому что ежели ты сделаешь какое-нибудь лишнее движение, твою голову будут собирать на капустном поле там, внизу. И, как ты знаешь, у меня кишка не тонка, чтобы всадить в тебя две пули прямо сейчас. А ежели ты сомневаешься, то не принимай мои слова всерьез. Хочешь рискнуть?

Все знали Антона Красного и то, что он не пугает понапрасну, поэтому Агустин бросил взгляд на членов своей группы. Те даже не взвели свои курки. Ошеломленные, они смотрели на деда и на отца Каобу, который нацелил на них два ружья, по одному в каждой руке.

Спорить было не о чем. Агустин бросил свое ружье, а за ним это повторила вся шайка. Отец Каоба собрал ружья, затем попросил пистолеты, которые были почти у каждого из них. Всем, за исключением Агустина, позволили уйти, предварительно сказав, что с этого момента угрозы в отношении жителей Эль-Рольо должны прекратиться и что тому, кто появится там, сначала всадят пулю, а потом спросят о цели визита.

С Агустином был отдельный разговор. Парню влепили пару пощечин. Кто-то засунул ему дуло пистолета в задницу и сказал, что, если он будет продолжать убивать, ему поставят свинцовую клизму, чтобы он срал быстрее. Затем Агустина, связанного, отвели в поселок, где он провел пару дней в свинарнике со свиньями. И в конце концов его отпустили, хорошенько объяснив, что если он появится еще раз, то уже не уйдет.

Похоже, что Агустин усвоил урок, потому что он не только не появлялся в Эль-Рольо, но и немного погодя ушел из Ла-Копы со всей своей семьей. Мужик вернулся многие годы спустя после окончания войны. Никто никогда так и не узнал, где он был.

Дядя Сержант поблагодарил деда Антона и отца Каобу за то, что они для него сделали. Будучи немногословным человеком, он едва смог сказать «спасибо». Взволнованный дядя Сержант ушел домой, где его ждал сын.

В ту же самую ночь Антон Красный, отец Каоба и другие жители организовали группу патрульных, которые оберегали общественный порядок в деревне до конца войны. Там уже не было больше нападений на жителей, независимо от их политических предпочтений.

* * *

В Ла-Копе удача от них отвернулась. Туда дед не смог прибыть вовремя. Он только успел забрать труп Брюхача, лавочника из Ла-Копы. У этого человека был свой магазинчик по продаже разных мелких товаров, от инструментов для работы в поле до одежды и продуктов питания. Его дом на окраине Ла-Копы также служил трактиром на дороге, которая вела в Эль-Рольо. Там мужики останавливались, чтобы пропустить по рюмочке коньяка, агуардьенте[10] или анисовки[11]. К тому же этот человек был перекупщиком и ходил в поле продавать свой товар в посёлках и деревушках. Его все знали.

Паскуалю Брюхачу приписывали богатства, которые были, скорее всего, предполагаемыми. Хотя нужно было признать, что бедным он не был и его достаток на фоне нищеты людей из тех мест многим казался оскорбительным.

К тому же благодаря трактиру, где некоторые мужики выпивали лишнее и где возникали опасные споры, он нажил себе несколько врагов среди крестьян. Но эта неприязнь не подвергала опасности его жизнь. Или по крайней мере он так думал.

Паскуаль Брюхач был из правых и в довершение всех бед в те конфликтные годы слишком часто ходил в церковь. Говорили, что он чрезмерно набожен. По всем параметрам он подходил для того, чтобы в первые месяцы войны кто-нибудь нанес ему визит.

Любопытно, что первоначально не произошло никаких происшествий, связанных с его личностью. Он вел себя довольно осторожно после того, как узнал, что несколько человек из соседних городков уже отвели на прогулку. Ему также стало известно о том, что случилось в Эль-Рольо, когда некоторые его жители решили прогуляться с дядей Сержантом. В течение тех месяцев Брюхач не выходил в поле для перекупки вещей. Он открывал трактир только днем и закрывал его до наступления темноты. Дом запирал крепко-накрепко, а когда выходил на улицу, всегда носил с собой ружье.

Но давность событий, а также тот факт, что прогулки в Ла-Копе и соседних городках уже прекратились и там царила нормальная жизнь, дали Брюхачу повод расслабиться. Хотя Паскуаль по-прежнему предусмотрительно не открывал трактир ночью, он начал выходить в поле. Как в сельской местности, так и в больших городках, таких как Бульяс или Сеехин, была потребность в продуктах. Он стал заниматься куплей-продажей или, лучше сказать, товарообменом. Брюхач покупал и обменивал все сельскохозяйственные продукты, которые только мог. Затем продавал их в больших городах, где также начала ощущаться нехватка некоторых товаров. Торговец ликовал. Он зарабатывал много денег. Но это и привело его к гибели.

Было известно, что Брюхач становится все богаче от своего товарообмена и что к тому же, воспользовавшись ситуацией, он завышает цены. Это стало последней каплей. Старые обиды и зависть послужили идеальным поводом для серьезных событий. Несколько его соседей – казалось, мужики из Ла-Копы не могли такое затеять – собрались в группу. Дело затянулось во времени. Несмотря на общую нелюбовь к Брюхачу, люди не были настроены на такие жестокие меры в отношении него. Однако в конце концов благодаря своим активным усилиям организаторы смогли убедить нескольких человек сформировать шайку, чтобы предать Брюхача смерти.

Убить Паскуаля не представлялось легким делом для заговорщиков. Практически невозможно было войти в его дом ночью. Жилище Брюхача казалось хорошо охраняемой крепостью, и, конечно, он не собирался открывать им дверь добровольно.

Совершать расправу днем было рискованно. Это могло спровоцировать большой скандал с печальными последствиями для всех. Мужики решили выследить соседа в полях и подождать на въездах к Ла-Копу, на разных подъездных дорогах, когда с наступлением сумерек он приедет туда на своей телеге.

Для него подготовили ловушку. Собралось восемь мужиков. Однажды, когда Брюхач был в поле, они решили дождаться его на разных подъездных дорогах к городку, разделившись на группы по двое. Уговор был таков: первые, кто его увидит, задержат, нацелив на него ружье, затем позовут всех остальных и убьют его все вместе. Должны были участвовать все, чтобы потом никто не смог пойти на попятную, если дело примет дурной оборот.

Среди членов группы был Родриго, житель Эль-Рольо, сын Хавьера и одной из дочерей Кудряша, молодой горячий парень. Он был такого же возраста, как и те, кто давно уехал в грузовике защищать Мадрид и Республику. У него был свой взгляд на вещи. По крайней мере, он так думал. Парень считал, что был более полезен на месте, убивая таких несчастных людей, как Брюхач.

Родриго был большим хвастуном, и, несмотря на то что все участники поклялись не рассказывать о том, что они подготовили, не смог удержаться. Юноша упомянул об этом в разговоре с приятелем из Эль-Рольо, который был младше его, казалось, с намерением произвести впечатление. Паренек оказался более разумным и рассказал обо всем отцу. В тот же самый день, когда подкарауливали Брюхача на дорогах Ла-Копы, слух об этом деле достиг Антона Красного.

Как и все в Эль-Рольо, дед знал владельца трактира, и, хотя ему не нравились ни его характер, ни его мировоззрение, задуманное показалось ему глупостью. Он собрал патрульных из Эль-Рольо и сообщил им об этом деле. Они предупредили других жителей, которые с удовольствием к ним присоединились, и с ружьями наготове все быстрым шагом пошли к Ла-Копе. Собравшиеся не знали, когда заговорщики собираются убить Брюхача, но им было известно, что это должно произойти скоро. Идея состояла в том, чтобы предупредить Брюхача и оставить с ним несколько человек для защиты. Другая часть должна была найти Родриго и через него узнать, кто остальные члены группы. Патрульные были в ярости и хотели преподнести заговорщикам хороший урок. Эти дикари своими варварскими действиями разрушали идейную основу Республики и левых – деду всегда нравилось говорить во множественном числе, когда он имел в виду левое движение, и он продолжал это делать до конца жизни.

В тот день удача от них отвернулась. Все было не так, как в ночь прогулки Сержанта. Патрульные приближались к Ла-Копе. К тому времени уже стемнело. Вдруг они услышали выстрел. А затем еще несколько. Всего насчитали восемь. Последний, должно быть, раздумывал, потому что тянул время дольше других.

– Стреляли около овражка Мачанес. Пошли! – сказал дед.

Они ускорили шаг и разделились на небольшие группы, чтобы охватить больше территории на тот случай, если им удастся поймать исполнителей до того, как те убегут. Патрульные подошли незаметно, но уже никого не было. Они только обнаружили изуродованный труп бедняги Брюхача. Ему ничем нельзя было помочь. Тело было разорвано полученными выстрелами в упор. Расправу произвели быстро, кругом оставляя следы. Исполнители даже не подобрали патроны, которые своими яркими цветами выделялись на земле вокруг трупа.

Прибывшие решили не притрагиваться к Брюхачу. Четверо мужиков остались около тела, чтобы никто не сдвинул его с места. Впервые в жизни дед решил обратиться к властям. Сначала он зашел в Ла-Копу, где несколько человек, услышавших выстрелы, столпились на улице, спрашивая друг друга о том, что случилось. Увидев Антона Красного с другими мужиками, да еще с ружьями на плечах, они начали подозревать, что произошло нечто скверное, и удостоверились в этом, когда дед направился к таверне.

– Хосефика, ты здесь? – спросил дед, стуча в дверь дома.

– Кто это? Таверна закрыта, а моего мужа нет, – ответила Хосефика, жена Брюхача.

– Это я, Антон Красный из Эль-Рольо.

– А, дядя Антон, я вас не узнала. Что вам надо? – спросила его жена Брюхача, выглядывая в одно из окон верхнего этажа дома. – Ежели вы ищете моего мужа, то он еще не пришел. Нынче он задерживается дольше обычного. Думаю, пошел до Моратальи со своей телегой.

– Хосефика, спустись, пожалуйста, я ищу не твоего мужа, а тебя.

– Что-то стряслось с моим мужем? – встревоженно спросила Хосефика.

Женщина стремительно сбежала по лестнице. Когда она открыла дверь, то была уже белого цвета. У нее не получалось задать вопрос. Дед сразу перешел к делу, поскольку не мог иначе.

– Хосефика, твоего Паскуаля только что убили на въезде в Ла-Копу. Когда мы прибыли, чтобы предупредить его о заговоре, он был уже мертв. Мне очень жаль, нам не повезло. Его тело находится в овражке Мачанес. Не трогайте его, поскольку я собираюсь сообщить об этом жандармам из Бульяса.

Хосефика издала такой крик, что его было слышно во всей Ла-Копе. Затем она упала на пол без памяти. Пришли соседки, которые с помощью нескольких мужиков занесли ее в дом и положили на кровать, чтобы она пришла в себя.

Дед добрался до Бульяса пешком с ружьем наготове. Прибыв в штаб жандармов, Красный также сразу перешел к делу. Он был очень зол.

– Только что убили владельца таверны из Ла-Копы, Паскуаля Брюхача. В него несколько раз выстрелили в упор в овражке Мачанес. Его тело все ещё там. Должно быть, оно еще теплое. Вам бы получше делать свою работу и понадежнее охранять, а не то пойдете на фронт, потому что другие точно сделают это лучше вас. Надо быть на улицах и в полях, а не сидеть взаперти в штабе, как вы. Ежели вам что-то нужно от меня, вы знаете, где меня найти.

Дед развернулся и пошел в направлении Ла-Копы и Эль-Рольо. Он был слишком рассержен, чтобы продолжать разговаривать с этими лживыми трусами, которые уклонялись от фронта, используя службу в качестве предлога.

Несколько дней спустя, когда Родриго, один из членов шайки, появился в Эль-Рольо, дед и отец Каоба поговорили с ним наедине.

– Родриго, есть к тебе разговор, – сказал Антон Красный.

– Слушаю вас, дядя Антон.

– Тут говорить не о чем. Поскольку тебе нравится нажимать на курок, завтра же ты запишешься добровольцем в Армию. Там увидишь, как у тебя появится возможность стрелять и срывать злобу в свое удовольствие. Не показывайся в Эль-Рольо, покуда не закончится война. Ежели мы увидим тебя здесь, даже ежели ты будешь в увольнении, мы тебя убьем. Да, и попробуй не записаться!

Во время войны расследование властей не пролило свет на случившееся. Когда война закончилась, также не было никакого результата, хотя все вокруг изменилось. Через несколько дней после того, как прибыли войска Франко из Гранады, новые власти растрезвонили, что задержали нескольких виновников смерти Брюхача. Кажется, двое из них действительно принимали участие в убийстве, а остальные, не были виноваты, но были известны в Ла-Копе в силу своих социалистических убеждений. Именно из-за своих идей они и были быстро расстреляны после военно-полевого суда, хотя их обвинили в преступлении, которого они не совершали. Другие участники были приговорены к тюремному заключению. И, хотя в свое время заговорщиков было восемь, из-за стольких обвиненных казалось, что вся Ла-Копа была замешена в убийстве Брюхача.

Среди приговоренных к смерти оказался и Родриго. Этот парень изменился на фронте. Он вернулся в Эль-Рольо некоторое время спустя после окончания войны. Первое, что он сделал, так это пошел повидать деда, чтобы попросить прощения за то, что совершил, и сказать ему, что на фронте осознал, насколько глупыми были его действия и что именно там он понял истинный смысл той войны. Парня задержали через какое-то время по возвращению в Эль-Рольо. Его обвинили в участии в прогулке Брюхача и приговорили к смерти. Но Родриго повезло: уже прошла первая истерия, и его переместили в тюрьму Мурсии. Там царила неразбериха. Он проводил в заключении месяцы, потом годы, а его все не убивали. Парня переводили из одной тюрьмы в другую. Кто-то забыл, что его надо расстрелять, и он продолжал жить, отбывая срок, который так и не был ему назначен. Но Родриго не мог протестовать, поскольку, если бы после всего в него всадили полдюжины пуль, то это было бы уже игрой дьявола. Он жил «втихую». Никто точно не знал, на какой срок его приговорили и какова была причина вынесения приговора. Его документы не всплывали, что и спасало ему жизнь. Прошло время, и однажды его выпустили на свободу. Должно быть, кому-то показалось, что он провел достаточно лет в тюрьме.

* * *

Война закончилась поражением для земель Эспартании. На следующий день после прибытия войск Франко в Эль-Рольо появились представители новой власти. Они собрали всех жителей у дверей церкви, прочитав несколько обязательных для исполнения указов. Среди них было распоряжение сдать личное оружие, даже если оно было охотничьим.

Прибывшие направились к деду и сказали ему, что он больше не командует в Эль-Рольо. Это было парадоксально, потому что дед никогда не обладал никакой официальной властью. Если в какой-то момент он и исполнял функции властей, то потому что одни ему это позволяли, а другие признавали его авторитет.

Дед пожал плечами в ответ на такие слова. Но это было не то, что его беспокоило.

– Ты должен будешь также сдать оружие, – сказали ему.

– Да ведь у меня есть только наваха, но и та без острия. Она разломилась однажды, когда я колол ею орехи, – ответил дед.

Представители новой власти испепеляли его взглядом: вдобавок ко всему этот хренов красный позволяет себе иронизировать. Он еще свое получит.

– Потолкуем еще, – сказали они ему очень спокойно. – Для вас, красных, это лишь начало.

В действительности никто не имел ничего против деда Антона. Более того, ему все были благодарны. Он символизировал власть в тех богом забытых местах, и благодаря ему и его товарищам все не окончилось большой трагедией. Правые это знали и были обязаны ему жизнью.

Только один раз, в начале апреля 1939 года, его забрали фалангисты из Бульяса, спровоцированные какими-то деятелями из Мурсии, прибывшими для организации политической работы в городке. Его увели утром на глазах у всех. По посёлку прошел слух, что забрали Антона Красного. Все ожидали самого худшего. Бабушка и все женщины плакали. Деда уже считали мертвым. Еще повезет, если выдадут его тело.

Процессия на нескольких машинах направилась к Ла-Копе и Бульясу. За нею быстрым шагом шел мужчина. Он был одет в свой самый лучший костюм, шляпу и опирался на трость. Иногда он ускорял шаг, когда считал, что расслабился и шел слишком медленно. Это был дядя Королевский Сержант.

Он прибыл в Бульяс и сразу же направился поговорить с кем-нибудь из богатых домов. Затем сел в машину, которая доставила его в Караваку. Дядя Сержант вернулся в тот же самый день с несколькими мужиками. Они сразу же пошли в дом, где располагался центральный штаб испанской Фаланги. Антон Красный находился там. Его лицо было в кровоподтеках, а губы и скулы опухли. Глаза представляли собой кровавое месиво. Ему дали вдоволь слабительного, и там пахло так, что хотелось выйти. На полу было несколько кирок и лопат с остатками сырой земли. Ими заключенные сами вырывали себе могилы в поле.

Королевский Сержант проявил такую силу характера, о которой никто не подозревал. Сопровождавшие его совершенно не вмешивались в происходящее. С пистолетом в руке он назвал имя и вытащил официальный документ, который показал всем.

Через мгновение присутствующие отдали честь документу. Указывая пальцем на деда, дядя Королевский Сержант сказал:

– Этого мужика больше никто никогда не тронет. А тот, кто решится, сразу же будет иметь дело со мной и с этим человеком, – и он поднял руку, в которой держал документ.

Франкисты снова отдали честь. Этого было достаточно. Больше никто и никогда не подходил к деду.

– А сейчас вы его сами вымоете в моем присутствии. И глядите у меня, ежели он пожалуется на то, что вы делаете ему больно. Ты, подпиши расписку, чтобы сейчас же ему принесли новый костюм из сукна, рубашку, нижнее белье и туфли. А ты, позови врача. Молитесь, чтобы с ним все было в порядке.

В тот же самый вечер дед вернулся на машине в Эль-Рольо в сопровождении Сержанта. Они не перемолвились об этом ни единым словом ни тогда, ни потом. Выйдя из машины, дед обернулся, его лицо было деформировано от ударов, и, будучи не в силах говорить, он положил руку Сержанту на плечо. Этим жестом было все сказано.

Когда дед поправился, он стал думать о том, что делать с оружием. Красный не хотел давать новый повод фалангистам из Бульяса. К тому же один раз его уже увели, и он не хотел подарить им второй шанс. Живым они его не возьмут!

Дед все раздумывал, как поступить с оружием, когда однажды, весной 1939 года, по прошествии первой недели мая, на пороге дома появился Дамиан. Был закат, и его фигура сливалась с тенями заходящего солнца. Бабушка Амалия Хесус сразу же его узнала. Она его больше, чем узнала, она его почувствовала. Он шел пешком с фронта, из Мадрида. Бабушка заключила сына в объятья и осыпала поцелуями. Ее Дамиан был жив! Она залечила его раны и язвы на ногах. Покормила и уложила спать. Парень проспал два дня подряд, не просыпаясь ни на секунду. На третий день он встал.

Дед ждал сына на крыльце дома. Шахты были закрыты, и работы не было. В поле было мало дел, и Антон Красный еще не совсем оправился от ударов, которые получил от фалангистов.

– Дамиан, жандармы говорят, что мы должны сдать оружие, которое есть у нас дома. Уже прошел срок, я его не сдал и не собираюсь этого делать. Сегодня ночью мы спрячем его в диких кактусах. Надо смазать его маслом и завернуть в масляные тряпки, чтоб оно как можно дольше сохранилось. Я уверен, что оно еще пригодится. А ежели нет, то мне все равно. Мы проиграли войну, но я не сдаюсь. Что ты скажешь, сын?

– Отец, война проиграна, и надолго. Мы так быстро от нее не оправимся. Как вы скажете. К тому же ежели мы его сдадим, нам вдобавок ко всему еще дадут слабительного… у меня нет большого желания доставлять им такое удовольствие…

– Тогда так и поступим, сегодня ночью мы его закопаем, а Бог решит.

Так они и сделали. Закопали оружие в диких кактусах не очень далеко от дома, на тот случай, если оно срочно понадобится.

Огнестрельное оружие деда, два ружья и три пистолета никогда не попали в руки врага. Дед в качестве акта сопротивления предпочел спрятать его, а не сдать, чтобы воспользоваться им при необходимости. К счастью или к несчастью, в зависимости от того, как на это посмотреть, оно больше никогда не пригодилось.

Затем семья переехала в пойму Сегуры, а оружие осталось на прежнем месте. Никто никогда его так и не наглел, а дед его не перепрятал. Прошли годы, и дед умер. Семейный дом и земли в Эль-Рольо были проданы, а оружие по-прежнему было там. Дядя Дамиан, единственный, кто вместе с дедом наверняка знал, где оно было зарыто, давно потерял память. Сегодня в семье осталось только мифическое воспоминание об этом оружии. О символе сопротивления.

Глава III Дамиан Красный

Дамиан Фернандес Валера, Красный, родился в 1920 году в посёлке Эль-Рольо, хотя местом его рождения был зарегистрирован Сеехин. Он был первым сыном Антона Фернандеса Красного и Амалии Хесус Валеры. Дамиан рос здоровым и крепким. С детства он проводил часы напролет, слушая разного рода истории, которые рассказывали и читали вслух старшие в доме дедушки и бабушки на закате.

Дамиан очень рано начал работать в поле. Дед так и не захотел отвести его на шахту. Он говорил, что работа там слишком опасна и достаточно иметь одного шахтера в доме. С раннего возраста Дамиан стал работать на семейных землях. К тому же он ходил с дедом косить в поля Кахитан, в Ла-Манчу или в Королевство Валенсия.

* * *

Лучшим другом детства и юности Дамиана всегда был Мануэль, сын Королевского Сержанта. Этот ребенок родился слепым. Его мать умерла от послеродовых осложнений, когда ему едва ли исполнился месяц. В то время бабушка Амалия Хесус все еще кормила грудью своего Дамиана, поэтому также выкормила и Мануэля. Они росли скорее как братья, нежели как друзья. Мальчики постоянно играли вместе. Дамиан заботился о Мануэле и брал его с собой, когда шел куда-нибудь со своими друзьями. Они вместе собирали гнезда и подбирали выпавших птенцов, вместе ругались с ребятами из других компаний.

Дамиан научился читать в доме Мануэля Слепого. Сам Королевский Сержант обучил его этому на религиозных текстах.

Затем, когда дед начал водить его на свои ночные собрания, мужики из партии и профсоюза давали ему и другие материалы. Они просили, чтобы он читал им вслух газеты и брошюры, которые приходили из Мурсии или Мадрида. В Народном доме Бульяса Дамиан Красный открыл мир литературы, нашел книги мудрых людей, которые хотели изменить мир.

Дамиан никогда не отказывался от своих первоначальных истоков. Когда он превратился в идейного человека, как говорили в те годы, то никогда не прибегал к антирелигиозным действиям, а наоборот, всегда с большим уважением относился к религии и считал выпады в отношении церковных служителей непозволительной роскошью и развлечением либеральных республиканцев, которые, чтобы убить время, занимались тем, что сжигали монастыри и подстрекали к этому рабочих.

Скоро почти все парни Эль-Рольо стали друзьями. Это была особая ситуация, о которой не припоминали уже долгое время. Ребята этого поколения выросли вместе и стали очень сплоченными. У всех них рано появилось сильное чувство единства и солидарности. Все хотели построить другой мир без бедности и нищеты. Они сменили игры и ловлю птиц на членство в социалистических молодежных группах, а также на общение с девушками.

Объединенная молодежная социалистическая организация в Эль-Рольо стала самой многочисленной в регионе. Ее секретарем был избран Дамиан, который вскоре унаследовал кличку своего отца и тоже стал Красным. В ней также состоял Мануэль Слепой, который постоянно сопровождал своих товарищей.

Когда стало известно о восстании Франко, все члены Объединенной молодежной социалистической организации решили идти добровольцами защищать Мадрид и Республику. У них была одна проблема: они не знали, как добраться до столицы. Юные добровольцы не хотели терять время в официальных инстанциях Мурсии, потому что они были слишком молоды и бюрократические формальности не позволили бы им записаться в ряды республиканцев. Они думали пойти пешком в Сьесу или Каласпару и потом поехать в Мадрид на поезде, но это было дорого, а их было много. К тому же это было опасно. Им бы не позволили сесть в поезд со всеми их военными запасами, потому что стало бы очевидно, что они пришли с ружьями и пистолетами. Железнодорожники могли позвать жандармов, которые задержали бы их и отобрали оружие, а то и того хуже.

Мануэлю Слепому пришла в голову идея конфисковать в Бульясе грузовик и на нем добраться до Мадрида. Так их наверняка никто бы не побеспокоил, и они смогли бы везти оружие, а также еду и теплую одежду. На самом деле парни из Эль-Рольо были небольшим отрядом вооруженных молодых людей. Они думали, что едут делать революцию, и уже видели себя атакующими какой-нибудь Зимний дворец.

Но как заполучить тот грузовик? Кто его поведёт? Никто из них не умел водить. Ребята быстро нашли решение первой проблемы. Через два дня они приедут в Бульяс в транспортную компанию «Ла Бульенсе» и, оказавшись там, от имени Республики заберут один из грузовиков, оставив бумагу, подписанную всеми, в которой объяснят причину, вынудившую их принять такие меры, – зашита Республики. В том же самом документе парни возьмут на себя обязательство вернуть машину компетентным органам, когда доберутся до места назначения. Добровольцы поедут с оружием, чтобы быть более убедительными в том случае, если хозяева или управляющие компании будут оказывать сопротивление в процессе конфискации грузовика.

Первая проблема, казалось, была решена. Оставался вопрос о том, кто поведет грузовик. Подойдя к этому пункту, Каоба, другой паренек из Эль-Рольо, выступил с очень рискованным предложением.

– Я готов повести грузовик.

– Но, Каоба, единственное, что ты водил в жизни, была ослица твоего отца, – сказал ему Антоньете, один из ребят.

– Послушай, умник, ежели ты не знаешь, то однажды, не так давно, я водил машину в Бульясе. Мне позволил Перико, шофер Гонсало Агуабравы. Не так уж это и сложно. К тому ж Перико сказал мне, что все машины водятся одинаково.

– Да ты знаешь, что говоришь? Мы толкуем о грузовике, и мы должны доехать до Мадрида, – сказал Мануэль Слепой.

– Ежели у кого-то есть идея получше, пускай ее выскажет. Я выступаю добровольцем. И, ежели я говорю, что мы приедем в Мадрид, то, черт побери, мы приедем, яйцами клянусь.

– Ладно, думаю сейчас у нас нет иного решения, – сказал Дамиан. – Ежели до завтра мы не найдем другого водителя, доверимся Каобе. И еще, пускай каждый приготовит теплую одежду на ночь, хоть сейчас и лето, мы не знаем, сколько все это продлится. Надо также надеть самую добротную обувь, которая есть, взять одеяло для каждого человека и еды достаточно для того, чтобы добраться до Мадрида и провести там несколько первых дней, пока не увидим, куда нас распределят. Мы возьмем с собой столько ружей, сколько сможем. Тот, у кого нет, пускай попросит у своего отца. У них есть запасные, я-то уж знаю.

По окончании собрания Яд и Антоньете обратились к Дамиану.

– Дамиан, ты должен поговорить с Мануэлем. Он только тебя послушает. Мы не можем его с собой взять. Мы будем стрелять, а он слепой. Мы не можем взять на себя ответственность за него. К тому ж как только его увидят в Мадриде, отправят обратно сюда, одного, при этом никто о нем не позаботится.

– Ладно, я тоже об этом подумал, но не мог решиться. Пойдемте со мной.

Они подошли к Мануэлю, который все еще сидел, разговаривая с Каобой.

– Мануэль, есть к тебе разговор, – сказал Дамиан.

– В чем дело? – с тревогой спросил Мануэль.

– Ты должен понять, что не можешь поехать с нами. Мы будем стрелять и не знаем, что произойдет, когда приедем в Мадрид, ежели приедем… короче… ты не сможешь поехать.

– Ничего себе, вы решили оставить меня здесь. Я от вас этого не ожидал. Я слеп, но это не значит, что я труслив. Я не смогу стрелять сам, поскольку не вижу, но я смогу выстрелить туда, куда вы мне скажете, к тому ж кто-то должен будет готовить еду. Я также могу заряжать ружья, покуда вы убиваете этих подлюк.

– Это несерьезно, и ты это знаешь.

– Ты должен посмотреть на это с другой стороны. Мы оставляем тебя за главу организации в Эль-Рольо, – сказал Яд иронично.

– Во Яд дает, мать твою, еще и с иронией. Вы меня оставляете за главного и за вояку. На самом деле я остаюсь один. Ладно, больше это не обсуждается. Я остаюсь. Но, чтоб вы знали, вы отнимаете у меня мечту моей жизни. Хоть я все понимаю или притворяюсь, что все понимаю.

Больше этот вопрос не поднимался.

В день отъезда Мануэль остался в Эль-Рольо. Он попрощался со своими товарищами на площади посёлка вместе с остальными и вернулся домой, терзаемый чувством одиночества и безделья, которые никогда ранее в своей жизни не испытывал.

* * *

Юные добровольцы проехали через Сьесу по дороге на Мадрид и выехали на шоссе Мадрид-Картахена. Они прибыли на постоялый двор «Вента-дель-Оливо». Там друзья остановились и купили табака и еще немного вина. Они никому ничего не говорили, и их никто ни о чем не спрашивал. Друзья направились к перевалу Пуэрто-де-ла-Мала-Мухер в горной цепи Кабеса-де-Асно. Грузовик трясся на откосах моста, Каоба все никак не мог уяснить, как переключать скорость. Они уже проехали дома у перевала, когда в них начали стрелять с левой стороны шоссе. Это были выстрелы из винтовок, а не из ружей. Никто не вышел к ним, чтобы остановить их или попросить у них объяснений. Просто начали стрельбу. Несколько пуль вцепились в кузов грузовика. Яд почувствовал жжение в ноге. Это была царапина от ослабевшей пули, которая прошла через один из слоев дерева в прицепе грузовика. Страх, охвативший ребят, предупреждал о том, что их ждет. Они не стали прятаться и начали стрелять из своих ружей. Проблема была в том, что они не знали точно, откуда исходили выстрелы. Каоба прибавил скорости, добавил газу грузовику, который продвигался как черепаха. Он чуть было не остановил машину, переключившись на другую скорость. Наконец, ребята смогли выехать из зоны, где в них стреляли, и увидели, как на склоне горы напротив домов у перевала двигались огни. Друзья решили не останавливаться. Они боялись, что их экспедиция прямо там и закончится, всего в нескольких километрах от того места, откуда они начали свой путь. Каоба поддал газу, и грузовик уехал в темноте ночи с погашенными на всякий случай фарами.

Хотя парни этого и не знали, то были мужики из Эльина и Альбасете, из шайки повстанцев. Они разместились в стратегическом пункте, коим стал перевал Пуэрто-де-ла-Мала-Мухер, чтобы контролировать любое передвижение в тот важный период. Неожиданное появление грузовика в неурочный час застало их врасплох. В ту самую ночь они только начали копать траншеи и еще не были готовы. Несколько дней спустя, когда этот вооруженный заслон уже был хорошо организован, а траншеи, которые и сегодня видны на земле, вырыты, за эту позицию развернулся кровавый бой. Повстанцев выгнали, и значительная их часть погибла в столкновении. Те, кто остался в живых, убежали по горной цепи Кабеса-де-Асно, и о них больше никто никогда ничего не слышал. Кажется, они перешли в банду мятежников где-то в провинции Гранада несколько недель спустя.

После этого противостояния грузовик приехал в Мадрид без осложнений. Друзья оказались в гуще хаоса. Они не знали ни куда идти, ни к кому обращаться. Ребята расспросили о расположении штабов Партии, там их ввели в курс происходящего и дали назначения, но другим делом было найти место своего назначения. Они бродили по городу от управления к управлению, совсем не представляя, как ориентироваться в улицах Мадрида. Наконец их определили в один батальон ополченцев. Всех вместе. Разлуки наступили потом. Они были против их воли и на целую вечность.

* * *

Друзья были на разных фронтах. Мадрид, Эстремадура, Гуадалахара, Белчите, Теруэль, снова Мадрид… Практически с самого начала Дамиан вместе с Каобой и Ядом были распределены в отделение связи в батальоне, в котором они все состояли. У них была бестолковая ослица, которая несла все снаряжение, необходимое им для выполнения задачи, в основном, провода, много проводов и магнитные телефоны.

Дамиан Красный был единственным в группе, кто умел читать и писать. Товарищи диктовали ему письма, и он к тому же сообщал новости обо всех ребятах в своих письмах, хотя они его об этом и не просили. Парень знал, что все семьи Эль-Рольо собирались в доме дедушки и бабушки, чтобы прочитать письма, когда те приходили. И не важно, кто был получателем. Дамиан рассказывал о радостях и печалях, которые их окружали. О поражениях и победах. Постепенно хорошие новости стали иссякать.

Самое ужасное было, когда убили первого из них. Это стало настоящим столкновением с реальностью. Смерть, которая долго окружала ребят на фронте, казалось, про них забыла. В течение года никто из них не получил даже царапины. И скоро пришло настоящее горе. Почти все пали. И Дамиан вынужден был сообщать о следующих одна за другой смертях своих товарищей родственникам каждого из них в Эль-Рольо.

Первым, кто погиб, был Каоба, самый веселый из них. Его убил один франкистский стрелок, сукин сын, убийца, как рассказывал Дамиан. Казалось, он выслеживал их несколько дней, когда они выходили натягивать и прокладывать телефонные кабели. Вражеский стрелок выбрал свою мишень, навел на нее прицел и выстрелил. Только один раз. Пуля прошла через спину и грудь Каобы и открыла кровавый источник. Яд был ближе всех. Каоба лежал лицом вниз, наполовину спрятавшись за розмарином, натягивая кабель. Невидимая сила вынудила его прильнуть к земле. Ему едва хватило времени, чтобы поднести руку к груди. Должно быть, ему было очень больно. Он не кричал. Он попытался задержать кровь, которая сочилась сквозь пальцы. Яд перевернул его и увидел, что парень посмотрел на него с агонией в глазах и улыбнулся улыбкой, которая была уже гримасой. Каоба умер у него на руках до того, как пришел Дамиан, встревоженный криками Яда.

Ребята хотели отправить тело Каобы в Эль-Рольо. Собрали деньги между собой для этого предприятия, но им не позволили это сделать или не могли этого позволить. В конце концов они были вынуждены похоронить его под падубом. Все собрались и выпили вина в честь Каобы, много вина. Когда закончилось то, что у них было, они попросили еще, и так, пока не напились. Друзья сильно перебрали.

Три дня Дамиан обдумывал идею, которая терзала его, как сообщить в Эль-Рольо о смерти Каобы. Все письма, которые парень писал, свои собственные письма, он отправлял своей матери, бабушке Амалии Хесус, и там, в их доме, они читались вслух для всех. Дамиан набрался храбрости, начал письмо так, как будто оно было просто еще одним письмом. Он рассказывал о том, каким хорошим был паек, о холоде, который начинался, о простуде одного их них, о том, как другой подвернул ногу, пока не написал: «…Вы знаете, мама, Каобу застрелили…». Потом парень зачеркнул эту фразу, оставив ее почти неразборчивой, но не настолько, чтобы глаза, жаждущие новостей не могли ее расшифровать. Он продолжил писать письмо и уже почти в конце написал: «Каобу убили выстрелом в грудь».

И снова зачеркнул эту фразу, оставив ее почти неразборчивой. Дамиан знал, чьи глаза будут читать то письмо в Эль-Рольо.

* * *

Затем пали остальные, один за другим. Как в нескончаемых четках. После того как убили Антоньете, остались только Яд и Дамиан. У них было предчувствие, что оба умрут, только они спрашивали себя, в каком порядке. Убили Яда. Его разорвала бомба немецкого самолета. От него мало что осталось. Об этом Дамиан не написал в письме. То, что осталось, он захоронил своими собственными руками у подножья одного падуба. Затем, как будто совершая мрачный ритуал, написал заключительное письмо, сообщив о смерти своего последнего друга. Когда парень протрезвел от выпитого вина, то попросил нескольких товарищей из своего батальона, когда его убьют, сообщить об этом ему домой в письме и оставил адрес и бумагу.

Но плохое предчувствие не сбылось. Смерть периодически ходила за ним по пятам. Предпоследний раз он встретился с ней еще на фронте, только она пришла сзади, с тыла. Анархисты, которые перешли на сторону Касадо, напали на отряд Дамиана ночью, не просили сдаться, а просто напали. Республиканские солдаты вынуждены были защищаться на расстоянии выстрела. Сподвижники Франко не шевелились, позволяя им убивать друг друга. Дамиан и его товарищи оборонялись хорошо, так что касадисты ушли, поджав хвост. Затем события развивались с головокружительной скоростью. Капитан батальона и политический комиссар собрали всех, чтобы сказать, что война окончательно проиграна и фронты разбиты. Каждый должен будет спасаться, как может. Тот, кто захочет, может дождаться войск Франко, тот, кто пожелает затаиться или возвратиться домой, может это сделать. Командир не будет им препятствовать. Затем мужики сформировали круг из самых преданных, они хотели обсудить ситуацию, чтобы принять окончательное решение.

Дамиан и его друзья решили отправиться до Аранхуэса, а там каждый пойдет своей дорогой. Те, чьи маршруты совпадают, смогут продолжить путь вместе. Прибыв в Аранхуэс, Дамиан остался один, хотя ему и было по дороге с несколькими товарищами. Солдаты не достигли согласия в том, каким образом вернуться. Дамиан не хотел проходить через посёлки или населенные пункты. Он планировал вернуться на проселочную дорогу, чтобы избежать нежелательных столкновений в те смутные времена. Остальные попутчики, которые направлялись в Мурсию и Альбасете, не разделяли мнения Дамиана. Они думали, что ничего не произойдет, даже хотели поехать на поездах, которые все еще могли ходить. Товарищи разошлись, пожелав друг другу удачи.

На следующий день все еще недалеко от Аранхуэса, вернувшись на поворот конной тропы, Дамиан столкнулся лицом к лицу с лагерем марокканских солдат Франко. У него не было времени, чтобы отреагировать и потянуться к пистолету. Может быть, это спасло ему жизнь. Его сильно избили, сняли с него ботинки, карманные часы, прослужившие ему всю воину, заорали пистолет, подаренный комиссаром батальона, уже ни на что не годившиеся республиканские деньги и перьевую ручку, которой он писал все письма во время войны, сообщая о смерти своих товарищей. Марокканцы были готовы перерезать ему горло, когда случайно появился франкистский младший лейтенант и стал наносить удары хлыстом и крыть их матом. Он спас ему жизнь. Дамиан остался лежать посреди поля.

Паренёк так и не узнал, сколько часов ему понадобилось, чтобы прийти в себя. Затем, спотыкаясь, начал идти. Дамиан никогда не мог вспомнить, как ориентировался в последующие часы, но он думал, что все время шел в правильном направлении. Шагая, шагая, шагая, Красный дошел до Альбасете, затем до Эльина, потом пересек перевал Пуэрто-де-ла-Мала-Мухер в горной цепи Кабеса-де-Асно в направлении, противоположном тому, куда он шел в июне 1936 года с совсем другим настроением, и вошел в земли Эспартании через муниципальный округ Сьеса.

Спускаясь с перевала, он натолкнулся на человека, спрятавшегося среди кустов эспарто. Тот затаился. Он ждал, когда стемнеет. Дамиан хотел его обойти, так как никому не доверял. Парень прибавил шагу и шел, как будто не заметив этого человека.

– Эй, солдат, – заговорил с ним незнакомец тихим голосом. – Куда ты идешь? Ежели хочешь, пойдем вместе. Я тоже направляюсь домой. Я родом из Гранады и иду из Валенсии.

Дамиан остановился. Он с осторожностью и недоверием подошел к незнакомцу.

– Я иду из Мадрида и тоже направляюсь домой.

Приблизившись к нему, Дамиан увидел, что тот был в форме. Он все еще был одет в китель, и на нем были отличительные погоны капитана.

– Ты уже должен был снять хотя бы звезды. Ежели тебя увидят, то задержат или всадят четыре пули в то самое место.

– Да, но я не знаю, что делать. Не могу до конца принять все это. В конце концов, мы проиграли войну самым ужасным способом из всех возможных.

– Я не думаю, что есть хорошие способы проиграть войну. Поражение – это всегда поражение, – сказал Дамиан. – Что ты здесь делаешь?

– Жду пока стемнеет, чтоб подойти к дому, что виднеется слева, рядом с большой сосной. Там живет хорошая семья. Они кормят солдат, которые идут домой, и, ежели хочешь, дают старую одежду, чтоб ты мог снять форму. Мне рассказала об этом пара солдат, направлявшихся в Валенсию, которых я встретил около Хумильи.

Капитан говорил правду. Речь шла о доме Хусто Сумы и его семье в краю Эль-Элипе. Этот земледелец с высокими этическими и моральными принципами был известен среди своих соседей как дядя Сума. Он, как мог, помогал тем остаткам Республиканской армии, которые приходили к нему в дом, расположенный на том стратегическом пересечении дорог.

Ночью тайком он приносил им еду и питье. Тем, кто хотел, давал старую одежду, чтобы они могли отделаться от формы. Особенно это касалось начальственного состава. Некоторые, кто уже был рядом с местом назначения, оставляли ему свое оружие. Так их возвращение домой было менее компрометирующим.

Когда стемнело, парни осторожно подошли к дому, около которого толклось много людей. Семья дяди Сумы была большой. У него было десять детей, помимо других родственников, которые жили с ними. К тому же в то время года там находились еще и подёнщики, трудившиеся на землях у дома.

Собаки начали лаять, когда почуяли запах недавно прибывших людей. Вышла какая-то женщина, молодая девица. Увидев тени под большой сосной, она снова вошла в дом. Чуть погодя появился высокий и статный Хусто Сума в сопровождении своего рослого сына Хункаля.

– С богом, господа, что вас принесло сюда?

– Послушайте, как вы видите по нашей форме, мы идем с фронта. Я из Валенсии, а этот, – он указал на Дамиана, из Мадрида. Мы идем к себе домой. Мы уже несколько дней не ели и пьем воду из луж. Не могли бы вы дать нам что-нибудь поесть и попить дождевой воды из резервуара около дома. Уверяем вас, что мы мирные люди.

– Еды у нас мало, к тому же у нас много ртов в этом доме, но что-то съестное найдется. Здесь мы все христиане. Проходите в дом и садитесь за стол.

Они ели ту же еду, что и вся семья. Попробовали хорошего вина, которое приготовил дядя Сума, и напились вдоволь свежей дождевой воды из резервуара около дома. Им уже готовили место для сна на сеновале, но Дамиан Красный и чужак сказали, что предпочитают продолжать свой путь ночью, чтобы не сталкиваться с большим количеством людей. Когда они уже собирались проститься, Хусто Сума спросил их, не хотят ли они избавиться от формы. Он сказал, что мог бы дать им бывшую в употреблении одежду, которой в его доме было предостаточно.

– А что вы сделаете с формой? – спросил его Дамиан.

– Пускай тебя это не беспокоит, сынок. Ту, что можно, мы используем. В поле всегда нужна крепкая одежда, чтоб работать. А ежели не сможем, то она пойдет на заплатки.

Капитан воспользовался случаем, чтобы избавиться от своей формы. Ему было жаль оставлять свой китель, но он полагал, что это было самым разумным решением. Ему все еще предстоял долгий путь домой, и чем меньше он будет привлекать внимание на тех богом забытых дорогах, тем лучше.

Дамиан решил не переодеваться. Ему было уже недалеко до дома, и в любом случае опасность могла его подстерегать и в самом Эль-Рольо, поэтому там ему будет все равно, идет ли он как крестьянин или как солдат.

Как только капитан переоделся, они отправились в путь и прошли вместе большой отрезок дороги в западную сторону. Затем они расстались. Капитан продолжил идти на запад, а Дамиан свернул на юг. По сельской тропке, как и на протяжении всего пути, он держался пика горы Алморчон, направляясь к реке Сегура. Дамиан перешел ее около Вередильи и поднялся до полей Кахитан, оттуда до посёлка Эль-Рольо было рукой подать.

* * *

Красный не решился сразу пойти в свой дом в Эль-Рольо. Дамиан думал, что его будут ждать, и это не могло предвещать ничего хорошего. Он направился к слиянию рек Кипар и Сегура, в каньон Альмаденес, к водам повыше Ла-Мулаты. Там Дамиан устроился в укрытии под туфом. В течение нескольких дней, когда темнело, он ходил в Бульяс и Эль-Рольо. Паренек хотел посмотреть, какая была обстановка. В темноте его не узнавали. Он очень изменился с тех пор, как ушел в 17 лет. Дамиан осторожно расспрашивал жителей. В Эль-Рольо его все же узнали. Ему рассказали о положении дел в посёлке, о том, что произошло после окончания войны, о случившемся с его отцом, Антоном Красным. Пареньку посоветовали вернуться. До того дня, не считая ситуации с его отцом, в Эль-Рольо не было гонений против жителей. Казалось, что Королевский Сержант взял ситуацию под свой личный контроль, и фалангисты там не появлялись, боясь имени, написанного в документе, который он всегда хранил в кармане своего пиджака и перед которым все они отдавали честь в один голос.

Дамиан решил вернуться. Однажды парень пришел домой на закате. Бабушка Амалия Хесус чувствовала, что он придет тем вечером и ждала его скрепя сердце. Она предчувствовала его появление, но боялась, сомневаясь в своей собственной правоте, думала, что ее особое чувство может сыграть с ней плохую игру из-за желания снова увидеть своего Дамиана. Бабушка его буквально зацеловала, когда он оказался на пороге дома. Она не сдерживала себя. Антон Красный терпеливо ждал, пока бабушка насладится этим моментом. Затем он медленно подошел к сыну и обнял его по-особому, как никогда раньше не делал и как никогда больше не сделал.

Вся семья села обедать и ела то, что приготовила бабушка. За едой говорили мало. Затем Амалия Хесус принялась лечить раны своего Дамиана, мыть его. В это время приходили жители Эль-Рольо, по одному или группами. Они хотели увидеть Дамиана, единственного выжившего из тех, кто уехал на грузовике. Последнего героя. Бабушка им не позволила. Проведя столько времени без сына, она не хотела делить его ни с кем хотя бы только один день. Амалия Хесус вышла на порог дома и сказала, улыбаясь своей лучшей улыбкой:

– Дамиан хорошо себя чувствует, но он очень устал. Дайте ему поспать, завтра вы его увидите.

И они ушли, довольные тем, что парень вернулся. У них еще будет время поговорить с ним долго и обстоятельно.

Амалия Хесус позволила войти только Марии, невесте Каобы. Девушка вся в траурном одеянии заключила ее в долгие объятья и поцеловала в щеки. Она ничего не сказала бабушке, вышла из дома рыдая, но никто не видел ее слез. Бедняжка плакала внутри. Слезы закончились у нее из-за долгого плача по Каобе.

Дамиан встал на третий день внутренне очистившимся. Первое, что он сделал, это спрятал оружие деда. Они с Антоном Красным зарыли его среди кактусов, хорошенько смазав на всякий случай, как говорил дед. Но Дамиан знал, что этот случай не наступит еще многие годы, поэтому он не скупился, смазывая оружие маслом.

Парень оставался дома в течение нескольких дней. Он не знал, что делать: искать ли ему работу, явиться в уполномоченный орган в Бульясе или спрятаться в горах. В конце концов Дамиан решил подождать. Днем и ночью в посёлке посменно дежурили, чтобы предупредить его на тот случай, если за кем-нибудь придут фалангисты. Украдкой дежурили те же самые, кто патрулировал во время войны, чтобы избежать «прогулок». Но никто не пришел.

Однажды в поселок прибыло два жандарма. На лошадях. Они прошли по всем домам, спрашивая, вернулись ли солдаты с фронта. Зашли они и в дом дедушки с бабушкой и задали тот же вопрос. Амалия Хесус сделала серьезное лицо и сказала им:

– У меня двое сыновей на фронте, но еще ни один не воротился.

– Так пускай как только придут, – сказал жандарм, – направляются в Муниципалитет Бульяса. Лучше, если они принесут с собой поручительство о хорошем поведении и верности доблестному национальному восстанию.

И стражи порядка ушли в неизвестном направлении. В доме начали дежурить. Нужно было найти то чертово поручительство. Дед знал только одного человека, который мог его подписать, – дядю Королевского Сержанта. Когда Антон Красный вошел в его дом на закате, дядя Сержант сказал ему:

– Красный, тебе не надо даже просить меня о том, что тебе нужно. Я знаю, зачем ты пришел. Я подпишу поручительства для всех в посёлке, и особенно для твоих Дамиана и Рамиро, дай бог, они вернутся. Что я не смогу написать, так это то, что твой Дамиан верен восстанию. Черт побери, в Бульясе этому никто не поверит! – воскликнул он, добавив немного ехидства в такой напряженный момент.

* * *

С тем поручительством дядя Дамиан направился в уполномоченный орган в Бульясе, и его оставили в покое до тех пор, пока снова не призвали в войско Франко, чтобы служить. Сначала его направили в Лорку. Там он пробыл более шести месяцев. Затем его перевели в Кадис. Это был транзитный пункт по пути на Канарские острова, около Лас-Пальмас-де-Гран-Канария, где он находился на службе три года.

Дамиана шокировали обычаи островитян, особенно один из них, противоречащий обычаям, существовавшим в Эль-Рольо. Пребывая на острове, Дамиан начал ухаживать за одной красивой девушкой из тех мест, когда им уже позволили иногда гулять по вечерам. Дело зашло далеко, и эта девушка пригласила его в свой дом. Дамиан стал официальным претендентом на ее руку. Больше всего его удивило то обстоятельство, что он встречался с ней в доме родителей, наедине в ее комнате, где их никто не беспокоил. Единственным и важным условием были всегда открытые двери в комнату, но при этом никто не совал туда свой нос. Такое поведение было немыслимым в Эль-Рольо. Неженатый мужчина и незамужняя женщина одни в комнате без контроля и наблюдательного взгляда тещи или дежурного ружья! Это бы опорочило доброе имя любой девушки. Дамиан, здраво рассуждая, пришел к выводу, что в каждом месте свои собственные обычаи и в каждом месте нужно поступать так, как заведено.

Первые месяцы в штабе были самыми тяжелыми. Плохо накормленные, плохо одетые, плохо обутые, они слонялись без дела. Хорошо еще, что климат был благоприятным. По крайней мере, мужики не мерзли. А вот обращались с ними ужасно: одни оскорбления и удары хлыстом, а порой и прикладом винтовки. Сержанты Франко слишком распускали свои руки, и пощечины сыпались с удивительной легкостью. Солдаты еще не успевали понять, в чем дело, как пять пальцев руки какого-нибудь сержанта, пробившегося с низов, оставляли жгучие следы на их лицах.

Настроения постепенно накалялись. К этим действиям добавлялись еще оскорбления от «козлы» и «сукины дети» до более сильных. Затем фразы о том, что вы красные, что мы отрежем вам яйца, что вы трусы, что мы у вас выиграли войну, что вы ни на что не годитесь, что лучше заморить вас голодом, чем тратить на вас пули.

При таком положении вещей произошло то, что должно было произойти. Однажды утром в разгар построения чаша переполнилась. Солдаты Национальной армии переборщили с одним пареньком. Должно быть, он пошел на войну с самыми молодыми призывниками. Его били руками, хлыстами, швырнули на землю и стали пинать. Франкисты продолжали издеваться, когда вдруг какой-то Калаорра, храбрец, которых мало, нагнулся, схватил камень, сжал его, взвесил и, недолго думая, с завидной меткостью запустил в голову одного из сержантов, участвовавших в избиении юноши. Мужик кинул его, чтобы причинить боль. От сильного толчка сержант опустил голову и поднес руку к тому месту, куда пришелся удар. Он не понял, что произошло. Только чувствовал что-то теплое и влажное между пальцами. Когда франкист убрал руку, кровь полилась с большей силой. Он смотрел вокруг и не осознавал, что случилось, пока не увидел камень примерно в метре от себя и все понял.

– Какой сын красной суки решился на это? Ежели кишка не тонка, то пусть скажет, ядрить его мать, убью его прямо сейчас.

Калаорра уже собирался подскочить к сержанту, когда сзади посыпались камни всевозможных размеров в этого и других франкистских сержантов, капралов, солдат и офицеров. Никто этого не ожидал. Все они вынуждены были бежать и прятаться за углом. Красные начали руками рыть землю. Никто не знал, где они смогли достать столько камней. Республиканцы не двигались с места. Они стояли там, швыряя камни в тех, кто приближался.

Солдаты Национальной армии начали угрожать. Они говорили о том, что убьют всех прямо на месте. Расстрельная группа заняла позиции на безопасном расстоянии, таком, куда не долетали камни. Раненный в голову сержант уже жаждал расквитаться с красными.

С той стороны, откуда летели камни, раздался возглас:

– Мы проиграли войну, но не потеряли достоинства. Ежели вы будете продолжать так с нами обращаться, лучше убейте нас всех сейчас. Мы храбрее вас, и мы больше испанцы, чем вы. А ты, раненный в голову сержант, снимешь погоны и сразишься с одним из нас. На равных. И поглядим, у кого кишка не будет тонка.

Страсти достигли своего апогея, когда прибыл командир полка. У него было достаточно способностей и ума, чтобы навести порядок. Он заговорил успокаивающим голосом.

– Господа, война закончилась, и мы здесь никого убивать не станем. Все по своим местам и забыли о своих обидах. Я не хочу видеть, как еще летят камни. Из-за того, что произошло, не будет гонений, и с сегодняшнего дня отношение к вам изменится. По крайней мере, пока я командую.

И это было правдой. Полковник Франко сдержал слово. С того дня прекратились систематические унижения. Хотя некоторые солдаты Национальной армии пользовались малейшей возможностью, чтобы напомнить красным об их положении побежденных. Полковник даже увеличил паек, дал лучшие одежду и обувь, а также позволил прогулки по вечерам и по воскресениям после церковной службы.

Глава IV Рамиро Фернандес Валера

Рамиро Фернандес Валера был вторым сыном дедушки Антона Красного и бабушки Амалии Хесус. Когда все юноши старше 18 лет уехали на грузовике в Мадрид, Рамиро остался в Эль-Рольо с младшими.

Он проводил время с Мануэлем Слепым, сыном Королевского Сержанта. Было не важно, как Рамиро приближался к нему. Хотя он делал это бесшумно, Мануэль всегда его узнавал. Он поднимал голову, принюхиваясь и прислушиваясь…

– Рамиро, это ты? Не притворяйся, я знаю, что ты там… Давай, пойдем, я тебе покажу гнездо, которое сегодня нашел.

Часто к ним присоединялся Хуанико Ослиный Убийца. Это был немного сумасшедший малый. Он лишился отца, когда ему было восемь лет, и с тех пор взял на себя заботу о матери и младшей сестре. Паренек зарабатывал себе на жизнь тем, что в течение нескольких лет возделывал небольшой участок земли своей матери и возил дрова для дома, используя упрямого осла.

Затем Хуанико стал работать на шахтах Хилико. Там он зарабатывал больше и получал зарплату регулярно. Однажды в субботу, вскоре после начала войны, Хуанико не вернулся домой по окончании рабочего дня. Его мать, очень взволнованная, пришла в дом Антона Красного, чтобы справиться о своем сыне. Дед сказал ей, что встречался с ним на работе и даже видел, как тот шел по направлению к дому. Красный сказал этой женщине, чтобы она не волновалась, что, может быть, Хуанико отправился с каким-нибудь приятелем в Сеехин или Бульяс пропустить по стаканчику вина. Была суббота, и им заплатили подённую за неделю.

Но паренёк больше не появился. Его искали в полях и в горах. Даже спускались на плотину реки Кипар в поисках тела, но безрезультатно. Мать подумала, что сына убили, чтобы украсть заработок, и облачилась в траурные одежды.

* * *

Прошло время, дядю Рамиро отправили на войну в марте 1938 года. Он был направлен на фронт Эстремадуры в провинции Кордоба около городка Инохоса-дель-Дуке. В тех землях он провел большую часть времени, что был на войне.

Его фронтовой опыт был ужасен. Говорили, что фронт Эстремадуры был спокойным, но там солдаты дохли как клопы, когда развязывался какой-то бой. Бригаду дяди Рамиро истребили через несколько недель после прибытия. Их отозвали, чтобы пополнить отряды и дать им отдохнуть. В тылу в течение нескольких дней Рамиро видел то, что осталось от других частей.

Однажды, когда их снова снарядили и они ждали подкрепления, чтобы сменить другую бригаду на первой линии фронта, Рамиро сел на холм на дороге посмотреть на проходивших солдат, которые только что вернулись с первой линии. Их вели еще дальше в тыл, чтобы они отдохнули. Парню показалось, что среди тех потерпевших неудачу мужиков он увидел знакомое лицо. Рамиро присмотрелся получше:

– Черт возьми, быть не может, да он ведь похож на моего Дамиана. Блин, да это ж мой брат. Эй, Дамиан, Дамиан, сюда, это я, Рамиро.

Они крепко обнялись и плакали от радости в течение довольно долгого времени. Остальные солдаты похлопывали их по плечу, поздравляли…

– Откуда ты идешь, Рамиро? Как ты оказался здесь? Ты что, записался добровольцем?

– Нет, Дамиан, я пришел по призывной повестке…

– Как родители и братья, как вся семья? В посёлке есть еда? Они голодают? Расскажи мне быстро… потому что я не могу остаться с тобой.

У них едва ли было время, чтобы поговорить, так как бригада, к которой был прикреплен Дамиан, должна была продолжать свой путь в направлении, противоположном тому, куда вели его брата. Рамиро шел с ним на протяжении большого участка дороги, отвечая на все вопросы. Одновременно он осознавал, в каком плачевном состоянии находится его брат. Дамиан сильно похудел, все его обмундирование было изорвано в клочья, на нем даже не было обуви. Вся одежда пребывала в ужасном состоянии, к тому же он был грязен и не брит.

– Погоди, – сказал ему Рамиро и побежал к своему отряду.

Дамиан не мог оставаться на месте и продолжал медленно идти, чтобы дать своему брату время себя догнать. Через несколько минут пришел Рамиро со штанами, мундиром, альпаргатами[12]. Он также принес мыло и смену нижнего белья. Все это он отдал своему брату.

– Помойся и надень эту одежду, когда сможешь. Приведи себя в порядок и береги себя. Ты плохо выглядишь.

– Рваная одежда не убивает, брат. Убивают бомбы и пули. Но ты не волнуйся, я это надену, как только мы сделаем первый привал. Об одном тебя прошу, Рамиро, будь осторожен, чтоб тебя не убили или сильно не покалечили. Смотри, мы сейчас вдвоем на фронте, и не можем оба погибнуть. Мать умрет от горя, ежели не вернется по крайней мере один из нас. А так как ты самый младший, то ты должен больше беречь себя. Не делай глупостей… – сказал Дамиан брату, улыбаясь в ответ на проявленное с его стороны внимание.

Пришел момент, когда Рамиро уже не мог больше отдаляться от своей бригады и должен был проститься с братом. Он пообещал ему беречь себя. Они обнялись, попрощались, тогда парни еще не знали, что встретятся в день, когда закончится война.

* * *

Рамиро не курил, но брал свою порцию табака, как все остальные солдаты. Затем он дарил его своим товарищам или менял на какую-нибудь нужную вещь. Одним утром на первой линии фронта во время перерыва после боя парень угостил своих товарищей табаком. Рамиро убирал табакерку с тем, что осталось, когда позади себя услышал голос:

– Солдат, поскольку ты не куришь, продай мне табаку.

– Я не продаю табак. Я дарю его друзьям… На, скрути себе сигарку, – ответил Рамиро, поворачивая голову.

Он сразу же встал и отдал честь. Это был капитан, который обходил первую линию фронта.

– Ладно, солдат, дай мне этого табаку.

Они сели на землю, и капитан стал скручивать себе сигарку.

– Как тебя звать, солдат? Откуда ты? – спросил капитан.

– Меня звать Рамиро, я родом из одного городка в Мурсии.

– И как дела, Рамиро? Как ты поживаешь? С тобой здесь хорошо обращаются?

– Мы находимся здесь, капитан, сражаемся, как умеем… Да, с нами хорошо обращаются… проблема не в этом…

– А есть какая-то проблема, Рамиро?

– Проблема, проблема… нет, но, меж нами говоря, у нас здесь больше погибших, чем ожидалось. Люди стараются сделать невозможное… В общем, лучше не вдаваться в подробности…

– Отнесись серьезно к тому, что я тебе скажу. Хоть ты и не заметил, но я уж несколько дней за тобою наблюдаю. Ты храбрый и сильный парень. Мне нужен подобный человек для особых заданий, кто-то проверенный. Я подумал, что, возможно, ты захочешь пойти со мной.

– Но как я уйду вот так, бросив всех моих товарищей? Где я больше всего нужен, так это здесь, на фронте… Они подумают, что я уклоняюсь от службы.

– Послушай, ты не волнуйся из-за этого. На войне солдаты идут туда, куда им приказывают их командиры. Единственное, что ты делаешь, это подчиняешься приказам.

– Ну, ежели это так, то командуйте…

На том и закончился их разговор. Однако командирам части, к которой относился Рамиро, совсем не понравился такой поворот событий, и они сделали все возможное, чтобы помешать молодому солдату уйти. Офицеры уступили тогда, когда пришел письменный приказ из штаба бригады.

Капитан и Рамиро ушли в тыл, где базировался их штаб. Они вели свою работу на различных участках фронта. Кстати, дядя Рамиро никогда не рассказывал, в чем она состояла. Однажды он упомянул, что в ряде случаев они переходили на вражескую территорию, чтобы выполнить порученные им задания.

Прошло несколько недель с тех пор, как Рамиро находился под командованием капитана. Однажды во время отдыха он увидел, как прибыл грузовик с припасами, который вез паёк его прежним сослуживцам. Он остановил водителя и попросил отвезти туда, где тот будет раздавать еду. Когда Рамиро прибыл к товарищам, они обрадовались, увидев своего старого приятеля.

Солдаты ели свой паёк, запивая его небольшим количеством вина, когда бывшие командиры Рамиро прошли рядом. Они удивились, увидев его здесь.

– Ну, Рамиро, раз твоя особая служба уже закончилась, то останешься с нами.

– Она еще не закончена. Я по-прежнему закреплен там, просто сегодня пришел повидать друзей.

– Ну, отсюда ты не уйдешь, даже ежели будешь стараться. К тому ж этим утром ожидается нападение. Мы поставим тебя в самом лучшем месте, чтоб ты насладился боем.

Рамиро совсем не понравились эти угрозы. Он подумал, что если останется на ночь, то, возможно, не вернется живым отсюда. Парень повел себя разумно и не стал с ними спорить. Он собирался уехать на том же грузовике, на котором приехал, после того как тот закончит развозку. Так Рамиро и сделал. Но один командир догадался о его намерении и попытался задержать. Поскольку грузовик не остановился, он выстрелил из своего пистолета. К счастью, ни одна из пуль не достигла ни грузовика, ни солдат, которые ехали в кабине. Самое любопытное, что больше никто не стремился схватить их.

Командиры незамедлительно сообщили о предполагаемом дезертирстве солдата. Рамиро спасло одно: по прибытии к месту своего назначения он поговорил со своим капитаном и рассказал ему о случившемся. Сначала Кардона сильно отчитал Рамиро за то, что он уехал без разрешения, а затем пошел в штаб бригады и все уладил.

* * *

Лейтенант Америко Кардона принадлежал к майоркинской семье торговцев, в который все были либеральными республиканцами. Юный Америко, к неудовольствию своего отца, решил вступить в вооруженные силы. Через некоторое время, благодаря связям семьи, он получил пост атташе в военном ведомстве Посольства Испании в Париже. Завидная должность для молодого военного с либеральными взглядами.

Вскоре республиканские идеи показались Кардоне слишком узкими. Он постепенно радикализировался и в итоге проникся социалистическими идеями. После победы народного фронта образовалась свободная вакансия в военном ведомстве Посольства Испании в Москве. Америко попросил назначить его в столицу большевистской революции. Там его и застало восстание Франко и других военных. Он подумал, что произойдет то же, что и с санхурхадой[13] несколько лет назад, и все отделаются испугом. Однако когда стало очевидно, что все будет по-другому, он попросил, чтобы его перевели на полуостров и отправили на фронт.

Но хаос, царивший в различных министерствах, вынудил Кардону остаться в Москве. К тому же не было большого доверия к профессиональным военным. В Мадриде считали, что будет лучше, если он продолжит службу в Посольстве, далеко от фронта, пока ситуация немного не стабилизируется. А пока Кардона был очень полезен в переговорах с советским правительством по поводу отправки военной помощи в Республику.

Позже Америко Кардону отправили в Испанию, его повысили до звания капитана и распределили в особое разведывательное подразделение вооруженных сил. Он прошел почти через все фронты, а в начале лета 1938 года получил назначение на фронт Эстремадуры. Кардона набирал людей, чтобы пополнить силы, когда столкнулся с Рамиро. Ему понравился паренек, и он увел его в свой разведывательный отряд.

Кардона стал членом Компартии в декабре 1937 года. Когда в начале 1939 года ситуация стала критической после падения Каталонии, он выступал за ведение войны до конца. Капитан полагал, что международная ситуация может стать благоприятной уже через несколько месяцев, и поэтому нужно было сопротивляться любой ценой. Так или иначе, было бы лучше проводить поэтапное отступление до портов восточного побережья и организовать эвакуацию всех тех, кто хотел, на сильном республиканском флоте, который еще сохранился. Но в начале 1939 года все усложнилось с побегом флота в Алжир и государственным переворотом Касадо.

Одним мартовским утром капитан Америко Кардона получил радиограмму. Нужно было без ослабления фронта собрать все верные правительству доктора Негрина силы, которые только было возможно, и направиться в Мадрид. Он выполнил полученные приказы и с помощью Рамиро и других преданных людей объединил силы, которые смог, а потом срочно отправился в Мадрид. Отряд прибыл на следующий день в самый разгар сражений и присоединился к людям Гильермо Асканио, стойко воевавшим в центре города с мятежниками, которых им удалось загнать в Министерство финансов и его окрестности.

* * *

Когда Америко Кардона и его люди прибыли в Мадрид, то вступили в бой еще до того, как слезли с грузовиков. Солдаты забрались почти в пасть волка, сами того не зная. Они сражались без перерыва более 48 часов, без сна и отдыха. Рамиро потерял счет времени и уже не мог с точностью сказать, сколько дней длились бои.

Однажды вечером все стихло. По просьбе Касадо было объявлено перемирие. Побежденные касадисты сдали свои позиции и отступили. Мужики, с которыми шел Рамиро, стали занимать эту территорию, чтобы выдержать возможную ночную контратаку. Они вошли в подъезд одного дома и обнаружили там девять тяжелораненых человек, валяющихся на полу.

Те не жаловались. Не кричали. Они были в полуобморочном состоянии, и их мучила агония. Кто-то заговорил о том, чтобы добить этих солдат прямо там, но в конце концов решили, что их должны осмотреть санитары. Однако те так ничего и не смогли сделать: все мужики были смертельно ранены. По приказу капитана Кардоны Рамиро подошел к ним с намерением установить личность каждого и зафиксировать смерть. Но они едва ли могли говорить.

Когда Рамиро выполнял это поручение, ему показалось, что он увидел знакомое лицо в полумраке подъезда. Оно очень изменилось, но у парня не возникло сомнений: это был Хуанико Ослиный Убийца.

– Эй, Хуанико, это ты? Приди в себя, мужик. Это я, Рамиро, сын Антона Красного.

Хуанико открыл глаза, но не узнал своего собеседника, а только попросил воды, чтобы смочить свои засохшие губы.

– Но, черт побери, Хуанико, прийти, чтоб позволить всадить в себя пулю, когда война уж скоро закончится. Как тебя угораздило сражаться против своих здесь, в Мадриде?

– Нам сказали, что ежели поможем войне закончиться, нас не привлекут к ответственности, когда мы вернемся домой, – успел сказать Хуанико, пока держал Рамиро за руку. – Слушай, ты взаправду сын дяди Красного из Эль-Рольо? Ну, гляди, какое совпадение, что мы встретились нынче, когда я умираю…

– Да, это я… Спокойно, приятель, ты не умрешь… мы еще вместе пойдем в наш городок, когда ты поправишься.

– Да нет, Рамирико, мне теперь не выбраться. Не говори в Эль-Рольо, что я умер, сражаясь против Негрина. Никто этого не поймет. Даже я не понимаю, почему, черт возьми, я здесь. Скажи моей матери, ежели она еще жива, что ты видел, как я умер, и что я не умер, как трус. Бедняжка, верно, страдает, потому что я ей ничего не сказал перед уходом, не писал ей и не навещал ее все это время… теперь я сожалею об этом…

Когда Хуанико остался без отца, он вынужден был сводить концы с концами, чтобы содержать мать и сестру. Парень занимался всем, чем только мог, даже воровал. Однажды он сломал ролик фуникулера на шахте, чтобы украсть кабель, да так неудачно, что ему на ногу упало железное колесо и перебило кости в нескольких местах. Хуану наложили на ногу шину в Бульясе, но кости срослись плохо, и он остался хромым на всю жизнь. Это была не очень выраженная хромота, но она была заметна при ходьбе. Так он стал Хуанико Хромым. Паренёк всегда был сердит, и некоторые утверждали, что это из-за хромоты и постоянной боли в ноге. То и дело Хуанико срывался на большого осла, который у него был, постоянно бил его и наказывал. С ним он зарабатывал на жизнь, возя дрова для домов и хлебных печей в Эль-Рольо, Ла-Копе и Бульясе.

Но осел не отставал. Как и следовало ожидать, от подобного обращения он взъелся на своего хозяина и возвращал ему наносимые им удары в форме ляганий и укусов, которые, в свою очередь, раздражали хозяина еще больше. Походы в горы за дровами превращались в настоящую битву. Осел сопротивлялся всеми силами, чтобы не везти груз, а когда, наконец, после применения всех возможных хитростей Хуану удавалось погрузить дрова, бедный осел кричал как зверь. По шуму, который их сопровождал, все в Эль-Рольо знали, когда приходил Хуанико с ослом, везущим дрова. Животное возвращалось такое сердитое, что снять с него груз тоже было проблемой, поскольку оно кусалось и пинало, куда попало.

Хуан жил с ним в постоянной вражде, но осел выигрывал у хозяина партию. Жители Эль-Рольо говорили ему:

– Хуан, будь осторожен с этим ослом, он тебя убьет…

Вдруг осел поменял стратегию. Он перестал вести себя плохо и стал слушаться Хуана. Когда хозяин начал ему доверять, однажды во фруктовых садах в пойме оврага он бросился без предупреждения и сильно искусал Хуана. Осел кусал его за руки, за ноги, за бок, и за задницу… В другой раз животное так его лягнуло, что мимоходом задело голову. Хуану повезло: осел только порезал его над ухом. Цирюльник зашил ему рану…

– Хуан, ежели бы он ударил тебя в полную силу, то сразу убил бы. Он тебя там бы и оставил… Пресвятая Дева, с этим чертовым ослом…

Однажды Хуан отправился с ослом в горы за дровами. Они пошли в Ла-Пенья-де-Ангостос. Осел опять заупрямился, и Хуан затащил его на самую высокую точку Ла-Пеньи и бросил с обрыва. Бедное животное сильно пострадало от удара, но не умерло, а ревело в агонии. Хуан спустился к ослу, схватил самый большой камень, который смог поднять, и несколько раз ударил им его по голове, пока тот наконец не перестал кричать.

– Хуанико, ну какая же ты скотина! Слушай, как можно было вот так убить бедного ослика. Ты бы мог продать его цыганам, по крайней мере, выручил бы какие-то деньги за это животное…

– Ну, осел умер так, как заслужил, из-за того, что пытался убить меня, – говорил Хуан, как будто вынося ему приговор.

После того случая Хуан перестал быть Хромым и стал Хуанико Ослиный Убийца. В субботу, когда парень исчез по дороге домой, он просто пошел в Сеехин выпить немного вина. Там он встретился с друзьями. До вечера мужики ходили по тавернам, выпивая и кичась тем, что пойдут добровольцами в Железную колонну[14]. Никто не помнил как, но все закончилось тем, что на следующее утро они сели в поезд на Мурсию и через несколько дней были записаны в анархистский батальон Панчо Вилья Железной колонны.

– Вот так я и записался, не совсем представляя, что делал, – рассказывал он Рамиро, корчась от боли в подъезде незнакомого дома в Мадриде. – Будь оно неладно, отвезли меня на большой склад, который там был, и сказали, чтобы я взял оружие, которое захочу. Но, черт побери, какое же мне было взять, ежели я никогда никакого в руках не держал… И тогда один мужик из Сьесы, который был рядом, посоветовал мне карабин, потому что, по его словам, им легче управлять.

– А где ты был потом? – спросил его Рамиро.

– Черт возьми, лучше спроси, где я не был. Да я был на всех фронтах. Мне всадили пули во все бока. Но, Рамиро, самым дурным местом был Теруэль, мать твою. Это была настоящая бойня, везде пули лились дождем. Стоило только отвлечься, как твоего товарища, который находился рядом, уже разрывало выстрелом. На самом деле, я не могу себе объяснить, как я избежал пули. И все это для того, чтобы приехать сюда и чтобы меня убили…

– Спокойно, Хуанико, я тебе уже сказал, что ты не помрешь. Вот увидишь, что это поправимо. Сохраняй спокойствие, скоро мы отвезем тебя в больницу…

– Рамиро, я хочу спать, я вздремну, а потом продолжу рассказывать тебе о своем приключении.

– Не засыпай, Хуанико, продолжай рассказывать мне что-нибудь. Ты говоришь интересные вещи…

Но Хуанико Ослиный Убийца, закрывая глаза, положил голову на бедро Рамиро, думая, что для того, чтобы поспать, но оказалось, чтобы умереть. Рамиро сидел неподвижно, как будто боялся разбудить его каким-нибудь своим резким движением. Так он провел несколько часов, пока за ним не пришли товарищи. Они унесли безжизненные тела девяти касадистов, в том числе и труп Хуанико Ослиного Убийцы. Солдаты погрузили их в грузовик, который уехал в неизвестном направлении.

* * *

Пока длились переговоры о перемирии, Касадо перевел в Мадрид подкрепление из Эстремадуры, с восточного побережья и из Монтес-Универсалес. В Мадрид также прибыли силы IV военного корпуса, которым командовал Сиприано Мера. Мятежникам было ясно, что перемирие является лишь способом выиграть время. У анархистов Мера был особый интерес убить коммунистов. Меж ними прошел слух, будто им разрешили отомстить за то, что произошло в Барселоне в мае 1937 года[15].

Наконец стороны пришли к соглашению после нескольких дней переговоров и перемирия, которое так и не было соблюдено. Коммунисты поверили в достигнутые договоренности и вернулись на свои позиции. Но мятежники не сдержали своего слова даже в течение 24 часов. Они сразу же стали делать перестановки в кадрах коммунистов и арестовали весь военный командующий состав и гражданских руководителей. Многие были сразу же расстреляны, а остальные переданы Франко несколько дней спустя.

Пока Касадо вел переговоры о перемирии с коммунистами в Мадриде, в то же самое время он обсуждал с Франко условия передачи того, что осталось от Республики. Но ему практически не о чем было договариваться с Франко. Оставалось только принять условия, которые тот навязывал, что Касадо впоследствии и сделал. 28 марта передовые отряды Франко вошли в Мадрид. Командир Прада от имени Совета обороны официально передал город. В этот же день были заняты города Аранхуэс и Оканья, и войска Франко начали продвигаться по территории Республики в направлении Аликанте. Рано утром 29 марта группа войск центрального района Испании получила письменный приказ об окончании военных действий. Многие наивно подумали, что был достигнут достойный мир.

Но общая паника началась раньше, когда в столице все уже было ясно. Дядя Рамиро с капитаном Кардоной и всеми выжившими мужиками из той колонны противников Касадо решили пойти в направлении Эстремадуры, в то место, откуда они отбыли несколько дней назад. Солдаты остановились, чтобы устроить небольшой привал в окрестностях Аранхуэса. Прошел слух, что некоторые республиканские части, которые уже начали распадаться, покидали фронт без всякого приказа.

Несмотря на всю очевидность происходящего, капитан Кардона по-прежнему был убежден, что нужно продолжать сражаться, поэтому он настаивал на возвращении в место отбытия на фронт Эстремадуры. Необходимо было держать фронтовые линии любой ценой. Он спорил об этом со своими людьми на одном из перекрестков Аранхуэса, когда Рамиро почувствовал, что его трогают за плечо.

– Рамиро, это ты? Боже мой, брат, я с трудом тебя узнал.

Обернувшись, Рамиро увидел своего брата Дамиана. Сейчас тот выглядел намного лучше, чем год назад, когда он его встретил, хотя был серьезным и молчаливым. Они оба стали мужчинами на войне. Братья обнялись и поцеловались.

– Дамиан, ты жив! Как долго не было от тебя вестей. Я уж давно не получал от тебя никаких писем и начал думать самое худшее.

– Что ты здесь делаешь, брат? Как хорошо, что мы встретились, сейчас мы оба можем вернуться в Эль-Рольо.

– Что ты говоришь, Дамиан! Я никуда не буду возвращаться. Война ещё не закончилась. Нам нужно продолжать сражаться, а не то это обернется бедой.

– Брат, – ответил ему Дамиан, – война закончена, и она проиграна. К сожалению, здесь уж нечего делать, надо только уйти, как можно дальше от войск Франко, чтобы не дать им всадить в себя пулю.

– Да что ты говоришь? Ещё не все потеряно. Хоть Мадрид и пал, в Эстремадуре фронты оказывают сопротивление, да и в Валенсии тоже. Помимо этого, у нас ещё есть Альбасете и Мурсия… К тому ж…

– Не упорствуй, брат. Ситуацию уж не исправить. После того, что произошло с Касадо и другими мятежниками, нам уж ничего не остается. Все готовятся к возвращению домой или к побегу из страны. Те, кто продолжает сопротивляться, делают это, чтобы уехать из Испании или, по крайней мере, вернуться домой или в горы, не попавшись в руки к сторонникам Франко. Я иду домой и рекомендую тебе пойти со мной. Не делай никаких глупостей. Нам и так сильно повезло, что мы остались живы.

– Дамиан, не сердись, но я пойду с моим капитаном. Мы как раз только что решили, что вернемся в нашу часть, на первую линию фронта. Говорят, что оттуда никто не ушел.

– Как хочешь, брат. Делай то, что считаешь нужным. Ты уже мужчина. Как я тебе и сказал, я иду в Эль-Рольо. Пешком. Ежели передумаешь, возвращайся, может, меня догонишь. Ежели решишь вернуться, избегай посёлков, шоссе, дорог и железной дороги. Иди по полевым тропам. Так будет надежней.

Братья еще довольно много времени провели вместе, даже немного поели. В конце концов они расстались. Все спешили. Когда парни простились, странное чувство овладело ими. Они подумали, что это был последний раз, когда они встретились. Дамиан пошел в направлении Мурсии, а Рамиро – в направлении Эстремадуры.

На следующий день, когда люди капитана Кардоны пересекли Сьюдад-Реаль, они встретились с большим количеством республиканских солдат, идущих в противоположную сторону. Кто-то шел пешком, другие ехали на машинах и в грузовиках… Люди капитана расспросили нескольких человек, и в итоге им стало ясно, что фронт исчез. Они размышляли над тем, что же теперь делать, когда увидели вдалеке пыль, поднимаемую на дороге колонной машин, движущейся в их направлении. Что-то подсказало им, что эта колонна не была республиканской. Отряд отошел от дороги и начал занимать боевую позицию, воспользовавшись неровностью земляного покрова.

Колонна Национальной армии, движущейся в противоположную сторону, остановилась. Франкистские солдаты наблюдали издалека, как красные занимали позиции, и наконец лейтенант и сержант были отправлены поговорить с республиканцами. Лейтенант был молод, и на нем была безупречная форма. Его удивило, что такая многочисленная группа солдат с машинами двигалась в том направлении, где днем раньше все еще был фронт. Он отдал честь республиканскому капитану и задал ему несколько вопросов:

– Куда вы идете?

– Мы идем на наши позиции, но, судя по тому, что я вижу, они уже не найти. Поэтому мы здесь. Не знаем, что нам делать: идти охотиться или продавать собак… идти домой или оставаться здесь… – ответил капитан Кардона.

– Мы останемся здесь… и не дадим никому пройти… – прозвучало несколько голосов республиканских солдат, располагавшихся за горами.

– Вам решать. Фронта уже нет. Война закончилась. Будет глупо, если мы поубиваем здесь друг друга. Вам лучше сдать оружие и вернуться домой, как это делают все…

– Нам никто не сказал, что война закончена, поэтому мы не должны пропускать вас…

– Капитан, вам нужно следовать моим указаниям. Будет лучше, если вы сдадите оружие. Сложите его в грузовики, на которых едете, и отойдите от них. Возвращайтесь в Сьюдад-Реаль или куда каждый захочет. Грузовики и остальные машины, которые у вас есть, мы сейчас конфискуем.

У республиканских солдат были недовольные лица, и было слышно, как кто-то скрипел зубами. Но было очевидно, что ничего уже не оставалось делать, как следовать указаниям лейтенанта Национальной армии, чтобы не позволить убить себя прямо там.

В конце концов солдаты сделали то, что им приказали. Все сдали винтовки. Те, кто смог, оставили себе пистолеты, которые у них были. Смельчаки спрятали их среди растений и камней, а самые отчаянные – в одежде. Солдаты Национальной армии не предприняли ни одной попытки обыскать их. После того как у республиканцев отняли винтовки и оружие большого калибра, наличие пистолетов казалось уже чем-то несущественным. Их заберут у них в Сьюдад-Реале или в каком-нибудь другом месте.

Когда закончили складывать оружие в грузовики, прибыло несколько солдат Национальной армии, которые поднялись в кабины, завели моторы и уехали на машинах в направлении колонны, все ещё находящейся на безопасном расстоянии. Затем уже вместе с новыми, вошедшими в нее грузовиками, колонна двинулась и, не останавливаясь, проехала среди республиканских солдат. Солдаты Национальной армии не обращали никакого внимания на республиканских. Они смотрели на них с некоторой грустью, как будто зная, что их ждало. Только некоторые решились отпустить пошлые шутки, но больше ничего не произошло. Колонна быстро проехала, оставив за собой только клубящуюся сухую дорожную пыль. Солдаты Национальной армии спешили прибыть в пункты назначения.

* * *

Когда солдаты Франко уехали, красные понемногу начали расходиться. Они были полностью дезориентированы. Многие рыдали от злости, сидя на земле. Республиканцы думали, что возвращались после нейтрализации путча касадистов, а на самом деле оказывалось, что они только что проиграли войну. Это было первое осознание всеобщего поражения. Образовывались маленькие группы, которые шли в различных направлениях. Америко Кардона попытался навести хоть какой-то порядок, но никто уже ни на кого не обращал внимания. Рамиро и его капитан вместе с другими мужиками, с которыми они сформировали группу, отправились в Сьюдад-Реаль.

Когда они пришли, была уже почти ночь. Республиканцы встретили патрули солдат Национальной армии, которые направили их к Площади быков[16]. Им сказали, что там раздают одеяла, и они смогут поспать, а также съесть небольшой паёк. Республиканские солдаты пошли к указанному месту и там провели ночь. Действительно, им кое-что дали на ужин, но совсем чуть-чуть.

Должно быть, люди не переставали прибывать всю ночь: на следующее утро площадь была заполнена. В полдень, когда солнце поднялось высоко, начало тлетворно пахнуть. Люди были грязными и к тому же мочились, где придется, думая, что находятся во временной ситуации.

В течение нескольких дней им позволяли покидать Площадь быков и возвращаться на нее, не чиня никаких препятствий. Многие выходили погулять по городу и окрестным полям. Они искали воду и еду. Постепенно время прогулок сократили и пленных заставляли возвращаться раньше.

Ни Америко, ни Рамиро не сдали свои пистолеты. Никто их не обыскивал и не спрашивал, вооружены ли они. У Рамиро был советский пистолет, который подарил ему сам Кардона. Однажды, в одну из прогулок по городу, они заметили, что прибыли марокканцы. Встречаться с ними было опасно. Марокканцы были очень задиристыми и затевали разного рода стычки как с гражданским населением, так и с солдатами, выходившими с Площади быков. Они уже избили нескольких республиканцев, и прошел слух, что стало рискованно ходить в город.

Через несколько дней после прибытия марокканцев Рамиро и капитан Кардона решились выйти прогуляться. Был вечер, после обеда. Они довольно далеко отошли от центра города в поисках еды на ужин в огородах нескольких домов, стоявших уже почти за чертой городского сектора. Вдруг они столкнулись лицом к лицу с командиром Национальной армии. Он шел один с хлыстом в руке.

– Что, мать вашу, вы здесь делаете? Обратно на площадь сейчас же. Разве вы не знаете, что запрещено выходить с Площади быков?

– Мы искали что-нибудь поесть… – ответил Рамиро.

– Поесть… Да мне насрать! Я тебе дам еду, козел! Сейчас же валите на Площадь быков и не выходите оттуда больше! – ответил командир, одновременно делая вид, что хочет поднять хлыст, который держал в руке.

Рамиро и капитан послушались его беспрекословно и быстро пошли по дороге обратно на площадь. Командир следовал за ними с рукой на кобуре пистолета. Казалось, он был очень зол… Завернув за угол, они вошли в глухой переулок и столкнулись лицом к лицу с двумя марокканскими солдатами, которые сопровождали двух девушек из города. Казалось, все указывало на то, что они собираются завязать отношения, хотя бы и на короткий срок.

Рамиро и капитан продолжали идти, зная, что командир следует прямо за ними. Когда они прошли, марокканцы начали кричать им что-то. Мужики не понимали, что солдаты говорят, но те кричали очень громко и махали руками. Рамиро и капитан ускорили шаг, желая избежать конфликта… Ситуация усложнялась. Они повернули на другой конец улицы и уже могли дышать спокойно, избежав возможной стычки с марокканцами, как вдруг услышали женские крики и два выстрела.

Что им делать? Вернуться назад и посмотреть, что произошло или продолжать идти, как будто они ничего не слышали? В конце концов мужики вернулись. Их одолело любопытство. Они осторожно выглянули из-за угла и стали наблюдать трагическую картину. На земле неподвижно лежали две девушки и один марокканский солдат. Другой крепкий мужик дрался с командиром, которого почти одолел, приклоняя навзничь к земле. Он собирался ударить его в шею кинжалом…

Для Рамиро и Кардоны, привыкших думать со скоростью света, ситуация была абсолютно очевидна. Командир застал солдат в момент убийства девушек. Рамиро и Кардона действовали рефлекторно: достали свои пистолеты и наставили на марокканца.

– Эй, ты… Тихо… Тихо, а то выстрелю, – сказал Кардона.

Марокканский солдат совсем не собирался останавливаться. Он даже не обратил внимания на крики и предупреждения капитана. Возможно, марокканец их и не понимал. Упорствуя в своих действиях, он почти одолел сопротивление командира и уже был готов всадить ему кинжал в глею.

Республиканский капитан не стал долго думать – он выпустил две пули, которые ранили солдата в плечо и в левый бок. Мужик рухнул на командира Национальной армии. Когда Рамиро и Кардона подошли, то смогли оценить весь масштаб стычки. У обеих девушек было перерезано горло, и они лежали на земле в огромной луже крови. Один из марокканских солдат получил пулю от командира и был тяжело ранен.

Другой, который сражался с ним, также смертельно раненный, лежал на земле, поскольку командиру удалось снять его с себя. Солдат все-таки смог нанести удар штыком в руку офицера, и, если бы не выстрелы Кардоны, он уже порезал бы ему яремную вену.

Командир посмотрел на республиканского капитана, подошел к нему…

– Откуда, черт побери, у вас пистолет? Где вы его взяли?

– Это мой уставной пистолет, командир… – ответил Кардона.

– Ну, я рад, что вы его сохранили. Спрячьте его, чтобы у вас не забрали его сейчас. Большое спасибо… вы спасли мне жизнь. Этот козел был сильнее меня, и уже почти воткнул мне свой штык в шею…

В этот момент прибыл патруль национальных солдат под командованием одного сержанта. Командир изложил им свою версию, и объяснил, что столкнулся с марокканцами, которые убивали женщин. Он не знал причину их действий, попытался задержать их, но не смог. Марокканцы напали на него, и он защищался оружием. Республиканский капитан спас ему жизнь, потому что схватил его пистолет с земли и выстрелил в марокканского солдата, который был готов вонзить в его шею кинжал. Кардону и Рамиро отправили на Площадь быков, а командира отвезли в больницу.

На следующий день уже никому не разрешали уходить с площади. Красные были заперты, и у национальных солдат был приказ стрелять в любого, кто попытается выйти силой. Таким образом, они стали военнопленными.

Началась нехватка воды и еды. Красные стали нервничать, и между ними возникли первые столкновения. В конце концов они вынуждены были самоорганизоваться. Несколько республиканских офицеров взяли ситуацию под контроль и наладили нормированное распределение воды и еды. К тому же отделили перегородкой участок земли для туалета.

Однажды ночью, почти на рассвете, без предупреждения увезли несколько человек. Это был первый вывоз. Никому ничего не сказали. Их увели под предлогом того, что собирались перевезти в другое место. Красные спокойно вышли. Республиканцев посадили в грузовик и отправили в неизвестном направлении. В ночной тишине вдали были отчетливо слышны винтовочные выстрелы.

На следующую ночь все повторилось, и на следующую, и на другую… Запертые на площади, мужики по ночам уходили как можно дальше от двери, через которую входили солдаты Национальной армии. Они жались к ограждению, как быки, которые в преддверии смерти ищут защиты у досок. Но все было бесполезно. Солдаты Национальной армии приходили с фонариками, никто не понимал логику этой процедуры. Иногда они спрашивали имя и выбирали тех, кто, казалось, совпадал с именами в каком-то списке. В другие разы, похоже, они выбирали наугад первого, с которым сталкивались.

Капитан Кардона сказал Рамиро:

– Рамиро, ты оставайся около двери. Не показывай, что боишься, но и не демонстрируй дерзость. Кажись немного равнодушным.

Рамиро попытался сделать то, что посоветовал ему капитан, но на самом деле он боялся, оттого что не знал, жив ли он потому, что делал то, что говорил ему капитан, или потому, что еще не пришла его очередь. Дело было в том, что они терпели эту ужасную ситуацию в течение двух недель. Было невыносимо думать, что на следующую ночь могли выбрать тебя только из-за того, что ты пересекся взглядом с начальником смены в неподходящий момент.

Однажды вечером, около пяти, несколько солдат пришли за капитаном Америко Кардоной. Рамиро, который в тот момент был вдалеке от своего друга, выразил намерение подойти ближе и даже поднес руку к поясу, где хранил пистолет. Но Кардона смог жестом остановить юношу до того, как тот совершит необдуманный поступок. Они простились взглядом. Им было ясно, что они больше не встретятся.

Но… это было не так. Кардону вывели с Площади быков и отвели к зданию в центре города. Его запихнули в кабинет и оставили там одного в течение нескольких минут. Он думал, что его хотели допросить. Но он ошибся. Из боковой двери вышел командир Буэндиа, человек, которому он спас жизнь.

– Добрый день, капитан, как вы?

– Добрый день, командир, пока еще жив, что немало, хотя не знаю, надолго ли.

– Попытаемся, чтобы было как можно дольше. Это будет во многом зависеть от вас. Значит так, мне поручили собрать пшеницу и ячмень от прошлогоднего урожая, которые могут быть спрятаны в окрестных посёлках и полях. В Мадриде недостает хлеба, ну и не только в Мадриде. У Национальной армии есть более важные задачи, чем эта, поэтому нам необходимо сотрудничество людей, которые у нас здесь есть. К тому же хватит уже бездельничать.

– Любое дело лучше, чем ждать с перекрещенными руками, когда тебя убьют как ягненка.

– Однако не делайте из этого трагедии… все не так страшно. Дело в том, что мы создадим три трудовых лагеря по триста человек в каждом. Мы уведем туда тех, кто есть здесь, на Площади быков. Из них мы организуем поисковые группы, которые в сопровождении вооруженных солдат поедут на грузовиках по окрестностям.

– Командир, я буду говорить с вами откровенно. Если нас будут использовать, чтобы искать пшеницу, а по ночам уводить, чтобы расстреливать, лучше оставьте нас здесь и убейте сразу. При таких условиях ни я, ни кто-либо другой не пойдет искать пшеницу. А если пойдем, то чтобы попытаться сбежать…

– Ну, смотрите, первого, кто попытается сбежать, мы убьем на месте. Что касается всего остального, мы никого не собираемся убивать без разбору. Пребывание в лагере будет временным. Мы не станем никого задерживать дольше, чем необходимо. По мере того как мы будем получать новости с родных мест каждого солдата о его поведении до и во время войны, мы постепенно будем отпускать всех тех, у кого руки не запачканы кровью.

– А почему вы обращаетесь ко мне? Делайте, что хотите… Я здесь ничего не значу.

– Вы ошибаетесь, капитан, значите, и много. Вы назначаетесь ответственным за людей в вашем лагере. Ищете себе помощников, каких хотите, наладьте распределение еды и воды и следите за гигиеной. Я назначаю вас главным. Завтра утром пусть все садятся в грузовики, которые будут у двери, и хорошо ведут себя во время поездки.

* * *

Трудовой лагерь для интернированных, назовем его так, был устроен в уцелевших постройках одного посёлка. По периметру установили колючую проволоку и несколько наблюдательных постов. В центре сохранились два больших помещения, которые служили в качестве импровизированных зернохранилищ. В них были собраны весь ячмень и вся пшеница, которые пленные смогли найти в окрестностях. В конце концов они собрали большое количество зерна. В том лагере командир установил свой штаб управления, откуда координировал деятельность двух других лагерей. У него были четкие указания в отношении собираемого зерна. Он должен был передать его интендантской службе войска, не потеряв и не использовав не по назначению ни одного зернышка. Однажды, немного погодя после прибытия, он обратился ко всем заключенным.

– Того, кого увижу хотя бы с одним зерном ячменя или пшеницы, расстреляю тут же, понятно?

Никто ничего не сказал, но для всех было ясно, что командир не шутит. В тот же самый вечер он приказал позвать капитана Кардону.

– Капитан, у вас еще есть пистолет?

– Да, он все еще у меня.

– А вы не думаете его сдать? Я должен буду конфисковать его силой?

– Вам виднее, как поступить. Когда он вам понадобится, просто поищите его.

– Ну, еще посмотрим, что будет с этим пистолетом… – ответил командир. – Сейчас меня больше волнует другое. Как вы знаете, Кардона, пшеница и ячмень, которые были собраны по окрестностям, хранятся в зернохранилище. Мои солдаты уже вынуждены были избить нескольких человек, которые пытались украсть зерно. Предупредите их, что пшеница неприкосновенна, и я буду вынужден расстрелять того, кого застану за воровством. Ячмень также нельзя трогать, по крайней мере, официально, но если исчезнет немного от каждой кучи, я это не замечу.

Капитан посмотрел на командира и ничего не сказал. Он продолжал идти рядом с ним и слушать его.

– Я знаю, что люди голодают, очень голодают, но мне не дают достаточно еды для них. Вы организуйте это, как сможете, но я не хочу, чтобы от голода здесь кто-то умер, ясно? И пшеницу трогать запрещено…

– Мы будем довольствоваться тем, чем сможем, – наконец сказал капитан.

Кардона позвал Рамиро. И рассказал ему о разговоре с командиром. Вместе с двумя надежными мужиками они сделали дырку под одной из стен, рядом с кучами ячменя. Пшеницу они не трогали, но кормили в течение нескольких месяцев всех заключенных ячменем и крепким бульоном, который им давали два раза в день в качестве официальной доли пайка. Ячмень они поджаривали ночью в консервных банках и ели его еще горячим. Некоторым было трудно его переваривать, но, несмотря на то, что все были чрезвычайно худыми, когда уходили из лагеря, благодаря ему они выжили и не умерли с голоду.

Командир так никогда и не узнал о пропаже ячменя. Он выполнял свои обязательства, отправляя грузовики с пшеницей и некоторые с ячменем. В лагере ответственным за распределение ячменя среди мужиков был Рамиро. Все его уважали, потому что он был справедливым и беспристрастным. Парень использовал разные жестяные банки как меры измерения в зависимости от количества зерна в зернохранилище. Но он всегда отмерял одинаковую порцию ячменя каждому пленному.

Рамиро долго пробыл в том импровизированном лагере, а когда он вышел, ячменя там практически не осталось. Его весь съели. Парень покинул лагерь вскоре после получения поручительства, подписанного господином Педро Хименесом. Этот документ попросила у него тетя Милагрос Фернандес, Красная, сестра деда Антона Красного. Сначала господин Педро отказывался давать его, говоря, что не знает юношу и не хочет рисковать, подписывая эту бумагу для красного, который может оказаться преступником. Но тетя Милагрос настояла и, защитив честное имя племянника, в конце концов получила поручительство. И, кстати, оно было не единственным. Однако командир лагеря не очень хотел отпускать Рамиро. Тот казался ему очень полезным. Поэтому он скрыл от него, что документ пришел.

Однажды приехал совсем другой грузовик. Он вез закрытый прицеп, заполненный солдатами, и сопровождался тремя машинами. Командование было настороже. Все понимали, что они приехали не за пшеницей. Так и оказалось. Солдаты увезли двенадцать мужиков по списку, который у них был с собой. Их якобы вызывал военный трибунал Сьюдад-Реаля.

Когда грузовик уехал, несколько солдат пришли за Рамиро и привели его к командиру.

– Юноша, поручительство, которое мы получили, очень хорошо вас характеризует. Завтра вы пойдете в ваш городок со свидетельством о возвращении, которое я вам дам. Как только прибудете, отправляйтесь к мэру. Там вам скажут, что вы должны будете делать.

– Я не уйду отсюда без моего капитана, – сказал Рамиро. – Все это время, что я провел на фронте, я был с ним, поэтому не уйду. Я подожду, пока придет его поручительство.

– А если не придет? – спросил его командир.

– Тогда посмотрим.

– Парень, ты завтра же отсюда уйдешь. Или ты хочешь, чтоб тебя погрузили в такой же, как сегодня, грузовик и расстреляли в Сьюдад-Реале или на каком-нибудь пустыре? Завтра ты уйдешь домой без возражений. Здесь каждый должен заботиться о себе. Война закончилась, ты еще ребенок и должен жить своей жизнью, – такими были слова командира.

Между двумя мужчинами установилась тишина. Ничего не говоря, командир вышел из служебного помещения, где он находился, одновременно отдавая приказ не выпускать красного.

Все еще была ночь, когда два солдата Национальной армии вошли в комнату, где был Рамиро. Он заснул на каких-то досках. Его разбудили и отвели в штаб командира. Когда они прибыли и Рамиро вошел внутрь, он застал там капитана Кардону.

– Здесь для каждого из вас свидетельство о возвращении, чтобы вы вернулись в свои родные места или туда, куда захотите. Для меня это уже не важно. Уходите сейчас же из лагеря и воспользуйтесь ночью, чтобы оказаться как можно дальше. У вас есть 10 минут, чтобы взять то немногое, что вы припрятали, и проститься с друзьями. Через 15 минут я закрою дверь лагеря, и оттуда уже никто не выйдет. Вам ясно? Тогда давайте, убирайтесь отсюда.

Они пожали друг другу руки. Без ярко выраженной сердечности, но очень эмоционально. Ведь этим мужикам удалось найти общий язык.

Рамиро и капитан направились в сторону Альмагро, но не собирались заходить в сам город, а хотели пойти в Вильянуэва-де-лос-Инфантес. Они намеревались добраться до подножья горной цепи Алькарас, а потом на месте решить, что будут делать. Когда они шли уже несколько часов, капитан рассказал Рамиро, что, по словам командира, прибывший утром военный привез ему приказ и список из 15 человек, которых должны были забрать на следующий день, и что в этом списке было его имя, Америко Кардона Пуйоль. Его хотели расстрелять после полевого суда.

Товарищи провели в пути несколько дней: ночью шли, а днем отдыхали. Несколько раз они чуть не столкнулись с солдатами Национальной армии, но им повезло, и они сумели вовремя спрятаться. Добравшись до горной цепи Алкарас, друзья расстались. Рамиро предложил капитану вернуться с ним в Эль-Рольо и прятаться в доме дедушки и бабушки, сколько потребуется, но Кардона сказал ему, что это невозможно, поскольку существует большой риск того, что его раскроют и накажут за это отца Рамиро и всю остальную семью. Капитан все обдумал: он спрячется в горных цепях Сегуры и Касорлы. Кардона знал те земли с детства, когда сопровождал своего отца, закоренелого охотника, во время охоты. Он планировал скрываться там до тех пор, пока страсти немного не утихнут, а затем, когда сможет, спуститься на побережье через Мурсию, Альмерию или Гранаду и, если получится, добраться до Африки, а оттуда до Америки. Должно быть, ему это удалось, потому что несколько лет спустя пришла загадочная открытка из Аргентины на имя Рамиро Фернандеса Валеры, в которой один друг сообщал ему, что наконец-то прибыл в свой желаемый пункт назначения.

В свою очередь Рамиро было ясно, что он хочет, как можно быстрее попасть к себе домой в Эль-Рольо. Но парень выбрал самую сложную дорогу. Он полагал, что так избежит встречи с солдатами Национальной армии. Рамиро забрался в горную цепь Алькарас и направился к Риопару. Затем из Риопара через Летур, Соковос и Мораталью пошел в Караваку, а оттуда по тропам и дорогам, которые знал с детства, однажды безлунной ночью прибыл к двери своего дома.

Когда паренёк переходил горную цепь Алькарас, он думал, что умрет. За годы своей жизни Рамиро не узнал, что у него есть аллергия на молоко. Он всегда думал, что оно ему просто не нравится. Рамиро не мог переносить даже его запах. Однако в горах, когда у него закончился ячмень, который он смог вынести из трудового лагеря, и ему нечего было есть, он почувствовал, что умирает с голоду, и подошел к одиноко стоящему дому, который заприметил, чтобы попросить поесть… Старушка сказала, что у нее почти ничего нет. Она вынесла ему домашний творожный сыр и козье молоко. Рамиро был так голоден, что даже не подумал, нравится ли ему молоко или нет, он просто съел сыр и выпил все молоко, что дала ему старушка.

Паренёк простился с этой женщиной довольный и с полным животом. Он не прошел и трех километров, когда почувствовал себя плохо. Его полностью вырвало. Рамиро подумал, что вышел даже ячмень, который он съел три месяца назад. Парень был в полуобморочном состоянии, возможно, обезвожен. Ему повезло, и он смог пить чистую воду из ближайшего ручья. Так юноша провел более 24 часов. Рамиро полагал, что умирает, таким слабым он себя чувствовал.

Его нашли браконьеры, которые пришли охотиться на кабана. Они дали ему поесть то немногое, что у них было, и приготовили ему постель из листьев и сухих веток в укромном месте под камнями рядом с ручьем. Туда мужики носили ему много еды в течение трех дней. Рамиро отведал мяса кабана – роскошь, которую не видел уже целую вечность.

Когда Рамиро почувствовал себя лучше, он сказал браконьерам, что уйдет этой же ночью. Паренёк поблагодарил их за помощь и попросил не приносить ему еду на следующий день. Мужики постарались убедить его, что еще слишком рано, что он еще слаб и что к тому же опасно ходить в горах. Там было много солдат, которые обходили дороги и тропы в поисках всех тех, кто ушел из городков, чтобы избежать репрессий. Националисты заполнили замок Йесты людьми и каждую ночь расстреливали многих без суда и следствия. Их отводили в овраги около городка и прямо там убивали. Но Рамиро настоял на своем и ушел. Кстати, это был последний раз в жизни, когда он попробовал молоко.

* * *

Рамиро пришел домой одной августовской ночью 1939 года. Он появился из-за кактусов, которые росли на склоне оврага. Паренёк осторожно постучал в окно, он не хотел сильно шуметь, чтобы не разбудить соседей. Наконец Рамиро увидел глаза своего брата Дамиана, выглядывающего в окно. Он улыбнулся и сказал шепотом:

– Открывай, это я, Рамиро.

– Мать, отец, Рамиро у дверей, он жив… – сказал Дамиан Красный, заглядывая в комнату, где спали бабушка и дедушка.

Когда Амалия Хесус вышла из комнаты, Рамиро уже был в доме, так как старший брат открыл ему дверь. Они долго и крепко обнимались. Бабушка зацеловала его. Проснулись сестра и все братья, которые стали обнимать его и дотрагиваться до него, как будто не веря, что он жив.

Дедушка и Дамиан засыпали его вопросами, и Рамиро начал рассказывать всю свою одиссею с тех пор, как простился со своим братом в Аранхуэсе. Младших отправили спать, чтобы они не услышали то, что не должны были знать, но те легли на полу, просунув головы в дверной проем, чтобы попытаться выведать, о чем говорят взрослые.

Бабушка нервничала: пришел ее Рамиро, а у нее даже не было продуктов, чтобы приготовить ему поесть. Она обшарила все закрома, которые у нее имелись на случай крайней необходимости, подумав, что это был хороший момент, чтобы израсходовать их содержимое. Все ее дети собрались вместе. Никто не умер на войне.

Бабушка только зажгла огонь, чтобы приготовить еду, как кто-то постучал в дверь. Воцарилась тишина. Все подскочили. Кто бы это мог быть в такое время? Наверняка кто-то видел Рамиро, и, возможно, за ним уже пришли, чтобы увести…

– Тетя Амалия, тетя Амалия… – откройте дверь, это я, Канделария, жена Хусто, – донесся женский голос с улицы.

– Открой дверь, отец, это твоя золовка, Канделария, жена твоего Хусто, – сказала бабушка.

– Мой Дамиан! Пришел мой Дамиан. Он жив и невредим! – говорила женщина входя.

Она была женой Хусто Фернандеса Красного, брата деда. Ее старший сын, которого тоже звали Дамиан, только что пришел, и женщина хотела разделить эту радость со своей семьей. Она приятно удивилась, встретив только что прибывшего в дом Рамиро. И хотя это было неблагоразумно, Канделярия привела мужа и сына, а также принесла небольшое количество еды, которое смогла найти дома. Вместе с бабушкой они готовили для своих мужчин, радуясь, что по крайней мере их дети вернулись живыми с этой войны.

На следующий день Рамиро показал своему брат Дамиану советский пистолет, который все еще был у него. Они решили спрятать его в другом месте, не там, где закопали остальное оружие. Братья хорошо смазали его маслом и завернули в старые куски ткани и газеты. Ночью Рамиро и Дамиан взяли каждый по пустому кувшину и отправились в Кокон за водой. Прибыв на место, они спрятали кувшины в розмарин и продолжили подниматься вверх по горе. Братья скрылись в темноте ночи и закопали пистолет под кустом эспарто. Затем они вернулись в Кокон, наполнили кувшины водой и возвратились домой. Прошли годы, братья потеряли память, а советский пистолет все еще зарыт в горах под надежной защитой кустов эспарто.

Рамиро был уже больше месяца в Эль-Рольо, когда встретился с солдатским патрулем, идущим из Сеехина. Паренёк нес за спиной вязанку дров с горы и направлялся домой. Сержант попросил у него документы и спросил, что он несет. Не довольствуясь очевидным, он приказал Рамиро снять вязанку дров, чтобы его солдаты переворошили ее. Кто знает, может быть, он так замаскировал оружие. Возвращая юноше документы, сержант сказал…

– Так, так, значит, вы были на фронте… Это свидетельство о возвращении уже бесполезно, потому что вы в своем городке. Вы должны предстать в Сеехине перед Военной комиссией, чтобы получить окончательное одобрение.

– Ну, я думал, что этого уже достаточно…

– Так вот, не достаточно. Скажите мне свое имя и место жительства. Если вы не появитесь в течение трех дней, за вами придут… Понятно?

– Да, да, ясно, – ответил Рамиро, немного нервничая.

На следующий день он предстал в Сеехине перед Военной комиссией, расположенной в господском доме в старой части города. На улице стояли люди, ожидающие своей очереди. Рядом был охраняемый солдатами грузовик, в прицепе которого сидели несколько человек со связанными руками.

Комиссия вела приём на входе в дом, также охраняемом несколькими солдатами. Допросы проводил один лейтенант. Ему помогал сержант, оказавшийся в данном случае тем же самым человеком, который накануне попросил документы у Рамиро. Рядом с ними был Пако Портильщик Девок.

Пако держал бар-таверну, куда наведывались самые разные люди. Он был очень известен в городке, и во время войны никто бы не сказал, что он поддержит восстание, наоборот, ему нравилось общаться с социалистами, коммунистами и республиканцами всех мастей. Однако Пако сразу же стал служить новой власти. Портильщик Девок давал сведения о людях, предстающих перед Комиссией. Военные никого не знали в городке, и им нужен был кто-то, кто был бы знаком с его жителями.

Пако звали Портильщиком Девок, потому что с юности он бахвалился тем, что, как и Дон-Жуан, специализировался на лишении девственности молодых девушек. Затем в баре, будучи тем еще грубияном, он любил говорить:

– Вчера, я протаранил дочь одного мужика из района Кальварио (или в Бульясе, или в Эль-Эспаррагале…)

– Портильщик Девок, однажды кто-нибудь тебя поколотит за твое нахальство…

– Э, следи за языком! Я ведь никого не назвал. Я говорю о грехе, но не называю грешницу.

Когда закончилась война, Пако Портильщик Девок сменил тактику, и ему вздумалось рассказывать о том, что он считал политическими грехами соседей. Когда кто-то приходил в Военную комиссию, он сообщал лейтенанту обо всей подноготной человека или просто вмешивался в разговор:

– Слышь, да ты же состоял в ВСТ[17] еще до войны… К тому ж ты ушел добровольцем.

Подобные заявления были очень опасны. Они могли означать расстрел или долгие годы в тюрьме. Придя, Рамиро с улицы заглянул внутрь и увидел Портильщика Девок, сидящего рядом с лейтенантом… Как же ему не повезло: этот мужик был знаком со всей семьей Рамиро и знал, что он, как и Дамиан, состоял в Объединенной молодежной социалистической организации и несколько раз порывался уйти добровольцем в начале войны. Рамиро думал о том, как скверно все складывается для него, когда на улицу вышел один парень из Сеехина, с которым он был знаком с войны.

– Как дела, Фулхенсьо, ты уже покончил с этим?

– А, Рамиро, это ты… Ну, да, я уже покончил, но мне сказали, чтоб я ждал у двери. Парень уже заканчивал фразу, когда вышел сержант и рукой позвал двух солдат.

– Этого в грузовик… – сказал он, указывая на Фулхенсьо.

– Что? Ведь я ж ничего не сделал. Должно быть это ошибка, черт побери, сержант ошибается, ведь я ничего не сделал…

– Цыц, или я тебе всыплю. В грузовик, и без разговоров мне. Не бойся, на хрен, только поедешь в тюрьму, пока не прояснится пара вопросов. Ежели ты ничего не сделал, ты не должен бояться.

Парень промолчал. Он был бледен от страха и направился в грузовик, не сопротивляясь. Прежде чем посадить его туда, ему связали руки веревкой из эспарто.

Те, кто ждал у двери, были напуганы. Их обуял страх. Никто не хотел входить. Они услышали голос сержанта, который приглашал следующего, но все смотрели друг на друга, и никто не входил.

– Следующий, черт возьми! Мы что здесь будем весь день торчать? Так, солдат, приведите следующего.

Один из солдат, который охранял домину, подошел к группе, схватил первого, кто встретился ему на пути, и, волоча, сопроводил до стола.

– Да ладно, мужик, не бойся, – сказал лейтенант. – Скажите мне ваше имя и в какой организации вы состояли.

– Ну, меня звать Хуан Мария… и я состоял… ну… в… НКТ.

– Как долго? – спросил лейтенант.

– Да с начала войны до 1937 года или около того.

– Нет, нет, нет, нет… этот хочет быть умнее всех, – сказал Пако Портильщик Девок. Насколько я знаю, Хуан Мария, ты состоял в НКТ задолго до начала войны.

– Ну, дело в том что… дело в том… ну, у меня было удостоверение еще раньше, но я не платил взносы, не ходил на собрания и ничем там не занимался. Просто меня обязали вступить в профсоюз, когда я работал на шахтах в Хилико, но, по сути, это не имело никакого значения…

– С каких пор? – спросил его лейтенант.

– Ну с 1925 года или около того.

От полученного по лицу удара лейтенанта Хуан Мария упал на пол навзничь. Сержант поднялся и начал пинать его ногами. С удовольствием к нему присоединился Портильщик Девок. Бедный мужик кричал и закрывал голову руками.

– Этот козел был одним из первых революционеров, которые во всем виноваты, которые побуждали людей делать глупости… Давай с ним в грузовик. Этот сукин сын еще узнает что почем, – сказал лейтенант, стараясь не казаться слишком возбужденным.

Вошли еще два солдата. Пока один держал беднягу, другой связывал Хуану Марии руки. Все втроем они подняли его и отвели в грузовик.

– Следующий, быстро! – приказал сержант.

– Пока они решаются войти, я пойду отолью, – громко сказал Портильщик Девок, которого, должно быть, замучила простата.

Действительно, люди, стоящие в дверях, стали канителиться. После того, что произошло, никто не хотел входить. Рамиро, услышав, что сказал трактирщик, и увидев, как он поднялся и направился внутрь здания, не стал думать дважды. Парень решил воспользоваться случаем, пока тот мочился. Рамиро в три шага оказался около стола, за которым сидели лейтенант и сержант.

– Я пришел в Комиссию, потому что мне вчера вручил повестку сержант… – сказал Рамиро, осознавая, что не знает ни имени, ни фамилии военного.

– Медина, сержант Медина, – добавил лейтенант.

– Мне нравится, солдат, что вы дисциплинированы. Вы начали очень хорошо. Достаньте свидетельство о возвращении, которое показали мне вчера, – приказал сержант.

– Как вас зовут, в какой части вы служили и с каких пор? – спросил лейтенант.

– Меня зовут Рамиро Фернандес Валера. Я служил в смешанной бригаде номер XXX Войска Эстремадуры с марта 1938 года до конца марта этого года.

– Вы ушли добровольцем?

– Нет, господин, я ушел по призыву моего возраста.

– Вы имели какое-то звание в войске?

– Нет, да что вы, я простой солдат.

– Вы состояли в какой-нибудь политической организации в своем городе или на службе?

– Нет, господин, ни в какой.

– Что вы делали в концентрационном лагере?

– Ну, мы занимались тем, что собирали пшеницу и ячмень в полях по соседству, чтобы обеспечить едой армию.

– Ладно, парень, достаточно, мне симпатичны именно такие люди, которые говорят правду не задумываясь, – подбодрил его сержант. – Ты мне понравился еще вчера, когда мы встретились.

– Посмотрим, – сказал лейтенант, взяв слово. – Свидетельство о возвращении в порядке, но оно вам уже не годится, потому что, среди прочего, послужившее вам гарантией поручительство подписал господин из другого города, некий Педро Хименес Манчеганос из Сьесы. Необходимо, чтобы вам дали другое поручительство по месту жительства, коим является Эль-Рольо. И это все. Живите спокойно. Договорились?

– Так точно, мой лейтенант, завтра же я пойду в Эль-Рольо, чтобы мне сделали там поручительство.

– Ну, когда оно у вас будет, зайдите, и мы вынесем окончательное решение. Можете идти, – закончил разговор лейтенант.

– Так точно, – сказал напоследок Рамиро, поворачиваясь и быстро выходя оттуда до того, как вернется Портильщик Девок.

В этот раз парень чудом избежал отправки в тюрьму Мурсии или чего-нибудь похуже. Но это было не последнее испытание, которое ему оставалось пройти.

Глава V Амалия Хесус Валера

Дочь Рамиро Валеры, бабушка Амалия Хесус Валера, родилась в начале века. Прадед оставил ей в наследство несколько таулей семейных земель. Большинство из них были суходолом, и на них, как почти на всех землях в Эль-Рольо, выращивались пшеница, ячмень и виноград. На скудных поливных таульях выращивались овощи.

В Эль-Рольо было мало орошаемых земель, к тому же процесс использования воды всегда вызывал конфликты между соседями. Основным источником был ручей Уртадо, впадающий в реку Кипар. Но его воды были мелкими и нерегулярными, и на них не распространялся никакой режим управления.

Тот, кто первым построил свою земляную насыпь – так сельские работники Эспартании называют небольшие отводные перегородки из земли, возводимые ими с помощью мотыги, – и был первым, кто поливал. Но, если вода надолго задерживалась в верхнем течении, у поливальщиков вниз по течению ручья возникали проблемы. Часто ночью или во время сиесты перегородки разрушались неизвестными. Если авторы устанавливались, то это вызывало недовольство и приводило к стычкам. Тем не менее кровь никогда не попадала в реку, и соседи всегда находили способ понять друг друга. Их было мало, и они были обречены жить вместе.

В первые послевоенные месяцы некоторые соседи решили не давать воду из ручья деду, который вынужден был изворачиваться, чтобы иметь возможность орошать землю. Однажды ночью дядя Рамиро в сопровождении своего брата Антона вышел с намерением поливать, несмотря ни на что. Долго виляя по землям суходола и по горам, чтобы их не заметили, они добрались до семейных земель и соорудили небольшие отводные перегородки, которые позволили бы им привести воду к сухой земле, когда она подошла. Потом парни направились к землям вверх по ручью и разломали все перегородки, возведенные собственниками земель, которые отказывались давать им воду. Братья поливали почти до рассвета, затем сломали свою собственную перегородку и дали воде в ручье течь вниз по течению в направлении реки Кипар. Возвращаясь домой, снова идя в обход по склонам суходола, они случайно натолкнулись на выводок куропаток, которые испуганно взлетели, устроив такой шум и гам, что Рамиро и Антон были вынуждены вернуться по своим следам и направиться в глубь гор, где легли спать под покровом кустов эспарто. Они вернулись домой уже днем с несколькими вязанками сухих дров, служащих им алиби в ответ на вопросительные взгляды.

Любопытно, что в отношении родников, используемых для полива орошаемых земель, был установлен режим пользования и потребления воды, со своей очередностью и своим объемом. Большинство родников стекали в пруды, где хранилась и откуда распределялась эта ценная жидкость.

В редкие годы земли суходола давали нормальный урожай, но, как правило, они производили мало. Дед, с юности работающий подёнщиком и шахтером, вдобавок еще возделывал и семейные участки, те, которые он и бабушка получили в наследство. Однако Красному работа на шахте нравилась больше. К тому же она давала семье более стабильный доход и помогала прожить, если удача отворачивалась, когда подводили погодные условия, от которых каждый год зависел урожай. По мере того как дети становились старше, они тоже начинали заниматься землей.

* * *

Бабушка Амалия Хесус родилась с даром. Она снимала сглаз. Люди, имеющие дар, должны были соответствовать хотя бы одному из следующих условий: плакать в животе у матери или родиться в Святую пятницу. Амалия Хесус также лечила телесные боли и душевные раны, но не была знахаркой. Когда к бабушке приходили люди с просьбой вылечить их, и она не в силах была изгнать боль, то четко говорила:

– Мне жаль, но это не ко мне. Я не могу вам помочь.

Дед и дети никогда не верили в сглаз, и никто из них не относился серьезно к способностям бабушки. Им казалось чем-то естественным, что она успокаивала их боль и рабочие травмы массажем с эссенциями из диких горных трав или лечила их внутренние боли настоями из других растений. Но они не верили в силу сглаза из-за своих принципов, говорили, что все это суеверия. На самом деле, это был отказ от того, что они считали отсталостью или невежеством. Им казалось, что они принадлежали к миру Разума, который, впрочем, тоже является мифическим.

Однако люди из соседних районов приходили к бабушке с детьми и семьями, чтобы она сняла с них сглаз и вылечила другие болезни и травмы. Когда кто-то обращался к ней за помощью, бабушка всегда провожала его в комнату, которую использовала для этого занятия. Затем она проверяла, был ли на самом деле наложен сглаз на того человека, который просил о помощи. В качестве средства проверки служило чистое оливковое масло, смешанное в стакане с другими, только ей известными ингредиентами.

После обряда и соответствующих молитв, по прошествии нескольких минут, она сообщала своим пациентам результат. В случае, если подтверждалось наличие сглаза, бабушка читала им несколько молитв, продолжала проводить необходимый ритуал, и сглаженный человек выходил из дома очищенным и практически здоровым.

Но не всегда наличие сглаза подтверждалось, и в таком случае нужно было искать причину недуга и лечить его. Именно тогда бабушка говорила тому, кто к ней обратился, что она не может помочь и ему надо идти к городскому врачу, или, напротив, рекомендовала чай, массаж или паровые ванночки с определенными растениями, которые росли в ближайших полях и горах.

Бабушка не брала никаких денег за лечение. Она никуда не ходила и не обходила сельские земли в поисках «пациентов». Ее слава понемногу росла, и люди в поисках помощи по своей инициативе приходили в дом дедушки и бабушки. Амалия Хесус никогда ничего у них не просила взамен. Они оставляли свою благодарность при выходе, на находящемся у двери месте для хранения кувшинов или рядом с ними. Каждый сколько мог. Люди оставляли самые разные вещи: свежие яйца, несколько литров коровьего молока, петуха или курицу, кролика, несколько селеминов пшеничной муки, рис «бомба» из Каласпарры, картофель. Когда приходила какая-нибудь богатая сеньора из Бульяса, Сеехина или Караваки, чтобы бабушка сняла сглаз с ее детей, то она оставляла деньги. Но поскольку бедным нужно было мало для жизни, богатые сеньоры оставляли мало денег, зачем же давать больше, если те их не тратили.

Бабушка могла предсказывать некоторые события, которые произойдут в ближайшее время. Как будто она «чувствовала» будущее. К тому же Амалия Хесус знала внутренний порядок веще, и общалась с предметами, с их духом, с их сущностью, как она говорила. Бабушка разговаривала с деревьями, растениями и животными. Она утверждала, что все было живое, даже камни. У всего был свой внутренний порядок, который, в свою очередь, был связан с внешним миром и составлял с ним единое целое. С тем внутренним порядком бабушка общалась на особом языке, говоря тихим голосом, таким тихим, что едва ли можно было уловить что-то, кроме ритмического шепота.

Этот особый язык имел лечебную силу во многих случаях. Бабушка говорила, что она помогает устанавливать связь между двумя мирами, внутренним и внешним, а также восстанавливать нарушенную гармонию. Так, например, Амалия Хесус снимала зубную боль, «разговаривая» с зубами. Когда приходил кто-то с зубной болью, бабушка сажала его на низкий камышовый стул, а сама располагалась очень близко, но с противоположной стороны от той, которая болела. Она складывала руки в форме рупора между ртом и лицом и говорила прямо с зубами в течение некоторого времени, которое порой казалось бесконечным, затем пересаживалась и начинала тот же ритуал с другой стороны лица, где сначала и была боль. Когда бабушка заканчивала ритуал, зубная боль к этому времени уже проходила и лишь в редких случаях возвращалась. Никто никогда не знал, о чем Амалия Хесус разговаривала с зубами, что именно она им говорила, но результат был таким очевидным, что за несколько лет бесчисленное количество людей прошло через дом бабушки, чтобы она вылечила у них зубную боль, разговаривая с зубами.

Когда Амалия Хесус гуляла по полям или по горам, собирая свои травы, она передвигалась, не касаясь земли. Казалось, бабушка летала в пяти сантиметрах над поверхностью. Бесшумная и быстрая, она не сдвигала ни один камень, не спугивала ни одно животное. Амалия Хесус все время молилась, чтобы защитить природу, которой наносила урон. В горах она никогда не срывала никакое растение с корнем, чтобы не уничтожить его.

Бабушка называла всех своих внуков по имени, хотя их было много, всегда добавляя при этом ласковое обращение «голубок».

– Антонио, голубок, возьми еду, – говорила она, одновременно протягивая руку с большим ломтем испеченного ею хлеба, хорошо смоченного зеленым оливковым маслом.

Амалия Хесус всегда носила черное. У нее было круглое личико, совсем без морщин, очень белое. Несмотря на жизнь в сельской местности, она была из тех, кто предпочитал защищаться от солнца. Бабушка говорила, что женщины должны сохранить свою кожу белой, в противном случае солнце слишком быстро их старило. Как за ней, так и за дедом были закреплены особые места в доме. Они всегда садились на одни и те же места за столом или рядом с камином, стараясь никогда не посягать на пространство других. У бабушки были длинные волосы, очень длинные и седые, все седые. Каждый день она их долго расчесывала, иногда сама, а иногда ей помогала тетя Мария или какая-нибудь другая женщина в доме. Амалия Хесус натирала волосы эссенциями диких растений, которые сама готовила, потом собирала в тугой пучок.

Когда дедушка и бабушка переехали из сельской местности в городок Сьеса, как правило, внуки очень часто их навещали. Если они приходили в обед после школы, то знали, что еще при входе получат порцию хлеба с маслом. Затем бабушка разговаривала с ними, пока они перекусывали, интересуясь вещами, о которых никто из них уже не помнит. Внуки спрашивали ее о дедушке, а она всегда говорила, что он еще был в Лос-Чаркос[18], в поле. Из-за названия ребята представляли себе этот сельский край Сьесы болотистым участком, заполненным водой и грязью.

Закончив есть, внуки выходили на улицу посмотреть, как приходит дед. Он всегда шел пешком позади своей большой белой ослицы, которая им казалась огромной. Если они узнавали его вдали, то бежали к нему. Это был обычай, который всегда повторялся. Дед брал их на руки, поднимал, целовал каждого по паре раз, едва обращаясь к ним, сажал их на ослицу, и они превращались во всадников до приезда домой. Он всегда позволял им въезжать в дом на этом животном и спускал их только тогда, когда они добирались до хлева и нужно было снимать с ослицы сбрую.

Однажды утром внукам сказали, что они не пойдут в школу. Каждого из них у себя дома нарядили в выходную одежду. Взрослые также оделись очень элегантно, все в черное. Дети не знали причину, но они были довольны, что им не надо идти на занятия. Шагая по улице, сами того не осознавая, ребята оказались у дома дедушки и бабушки на дороге Камино-де-Абаран. Там было много народа. Все очень нарядно одеты. Это походило на праздник, только у всех были серьезные лица, и внуки не знали почему. Навстречу всем вышла бабушка, поприветствовав каждого двумя поцелуями. Она наклонялась к самым маленьким и в тот момент, когда их целовала, говорила сбивчивым голосом:

– Внук, голубок, деда больше нет с нами, он ушел навсегда.

Когда ее лицо отдалялось, ребята чувствовали, что их щеки были влажными. Это были слезы бабушки, которые прилипли к ним. Потом, годы спустя, они осознали, что в такой форме им сообщили о смерти деда Антона Красного. Но тогда ребята ничего не поняли. Они думали, что дедушка был в Лос-Чаркос и ожидали его вечерами, пока ели свои куски хлеба с маслом. Когда внуки спрашивали бабушку, почему дед задерживается, она целовала их и ничего не говорила. Что-то внутри каждого из них подсказывало им, что дед уже не вернется, в тот день, когда они увидели, что конюшня была пустой и чистой, и не осталось ни следа белой ослицы, ни ее сбруи.

Дед перестал физически быть рядом, не предупредив. У него на это не было времени. Внуки снова увидели его только много лет спустя, когда хоронили бабушку. Та попросила, чтобы их положили вместе в один гроб. Так и было сделано. Амалия Хесус и Антон Красный вновь были вместе на веки вечные.

Бабушка умерла незаметно для себя. Это произошло в доме дяди Дамиана, куда Амалия Хесус переехала после смерти тети Марии. Она была на кухне, стояла и вдруг потеряла сознание, не вскрикнув, не застонав. Ее перенесли в кровать, там ее и нашли внуки, когда пришли навестить. Амалия Хесус все еще была жива, но так и не пришла в себя. Она тихо угасала в последующие дни. Однако выражение ее лица не изменилось. Бабушка умерла счастливой. Возможно, благодаря своим особым силам, она знала, что вся семья находилась рядом с ней.

* * *

В Эль-Рольо было мало людей, кто умел читать и писать. Дом дедушки и бабушки всегда был местом собраний. В него приходили люди всех возрастов: соседи, родственники, друзья… Было принято собираться по вечерам, чтобы почитать книги или газеты вслух. Их читали те, кто умел это делать, а остальные слушали и запоминали.

Во время войны этот обычай сохранился. Однако к тому же в доме дедушки и бабушки читались еще и письма, которые приходили с фронта. Обычно почту читала Мария из семьи Кудряша, внучка Кудряша, брата, который рассердился на прадеда Рамиро Валеру из-за выстрела чужака, добивавшегося Агеды. У Марии было две сестры: Долороса и Хуана Мария. Долороса стала невестой дяди Дамиана, а Хуана Мария – дяди Рамиро. Мария была невестой Каобы, близкого друга Дамиана, с которым тот уехал в Мадрид в конфискованном грузовике.

Дамиан знал, что все письма, которые он отправлял в Эль-Рольо читались вслух Марией. Когда ему пришлось сообщать о смерти Каобы, он не представлял себе, как это сделать. Паренёк понимал, что девушка прочтет письмо и узнает новость без подготовки.

– …Знаете, мама, Каобу застрелили.

И Дамиан зачеркнул написанное так, чтобы нельзя было ничего разобрать, но оставил Марии возможность расшифровать. Он был убежден, что должен был сообщить это известие девушке, но не знал как. Парень продолжил писать письмо и почти в конце снова упомянул о смерти своего друга.

– Каобу убили выстрелом в грудь, – и вновь зачеркнул фразу.

Однажды вечером в доме дедушки и бабушки собралось несколько соседей, родственников и друзей. Пришел ряд писем с фронта, и Мария намеревалась прочитать их. Как и в других случаях, Амалия Хесус достала агуардьенте и коньяк для мужиков и анисовку для баб. Бабушка всегда просила Марию оставить письмо своего Дамиана напоследок.

В этот день Мария читала все письма. Царила атмосфера некой радости. Хотя строки не вселяли большого оптимизма по поводу хода военных действий, но, по крайней мере, они не приносили плохих известий.

У бабушки возникло плохое предчувствие, когда девушка открыла письмо Дамиана. Мария принялась его читать с таким же воодушевлением, как и предыдущие. Когда девушка дошла до зачеркнутого куска, у нее поменялся цвет лица. Она побледнела. Все испугались. Возникла абсолютная тишина. Никто ничего не говорил. Присутствующие слушали произносимые Марией варианты… она нашла следующий зачеркнутый кусок в конце письма, пробежала глазами по тексту, даже не читая строчки.

– Здесь написано что-то странное. Почему Дамиан стер эти фразы? Ай, Пресвятая Дева, это же несчастье… Боже мой! Мой Каоба, убили моего Каобу!

Мария вскрикнула и зарыдала. Ее плач взволновал всех присутствующих и всю деревню. Это было безутешное рыдание, которому не было конца. Девушку попытались успокоить, но было бесполезно, они не смогли. Мария плакала не переставая в течение многих дней и ночей. Она прекратила рыдать внезапно, когда однажды у нее высохли глаза и закончились слезы. Грусть превратилась в злость, и больше никогда в жизни девушка не смогла заплакать. Мария потратила все слезы на Каобу и носила траур по своему любимому бесконечно долго. В конце концов через много лет после окончания военных действий она вышла замуж за одного из тех немногих мужчин из Эль-Рольо, у кого война не отняла жизнь на фронте.

* * *

В отличие от всех других женщин, которые готовили своим мужьям запасы съестного ночью, бабушка поднималась раньше деда, чтобы приготовить ему еду на день, когда он уходил работать на шахту или в поле. Амалия Хесус говорила, что так он, по крайней мере, съест первый завтрак горячим, а второй завтрак – еще теплым. Эту традицию бабушка пронесла через всю жизнь. Она вставала приготовить еду и всем своим детям по мере того, как те начинали работать. Когда тетя Мария выросла, она стала помогать бабушке, и утром обе женщины собирали корзины для мужчин своего дома. Это было проявлением любви, за которое мужчины умели их благодарить.

Одним послевоенным утром Амалия Хесус встала рано, чтобы приготовить съестное. Дед отправился в шахты Хилико, а дядя Дамиан и дядя Рамиро пошли в поля Кахитан попытаться найти работу. Чтобы не замерзнуть от утренней прохлады, дядя Рамиро надел старую и просторную толстую рубаху в многочисленных заплатках на одежду, которая была на нем.

– Рамиро, сынок. Не надевай эту рубаху, чтобы ходить по полям вдали от Эль-Рольо.

– Подумаешь, она старая, мать. Пригодится, пока не пройдет ночная сырость…

– Сынок, не в том дело, что она старая, а в том, что пестрая…

– Да ладно, мать. Не будьте вы такой пугливой. Теперь нам что, и одежду красного цвета не носить?

– Сынок, не те времена, чтоб шутить… Люди очень злые и цепляются за любую отговорку, чтобы причинить боль… А вы под прицелом…

– Ничего страшного. Я уверен. К тому ж я сниму ее, как только взойдет солнце, чтоб вы были спокойны.

– Тебе виднее, сын… но спокойнее мне не станет.

Выйдя из дома, Рамиро и Дамиан обсудили в шутливом тоне бабушкины опасения. Они продолжили путь, беседуя о своем, и забыли о разговоре, который вели дома за завтраком.

Братья уже далеко зашли в поля Кахитан, когда солнце начало подниматься над горизонтом. Оставалось уже недалеко до имения, в котором Дамиан и Рамиро шли просить работу, когда вдали они разглядели силуэт двух жандармов на лошадях.

Парни насторожились, сменили тему разговора и потрогали свои карманы, чтобы найти документы, которые официально позволяли им находиться в этих полях. Они успокоились, когда убедились, что у обоих документы были в порядке.

Братья продолжили беседовать и поприветствовали жандармов, поравнявшись с ними. Мужчины поздоровались в ответ и даже не спросили, куда они шли. Все продолжили свой путь.

Но через десять минут братья услышали тяжелое дыхание лошади прямо за собой, очень близко. Они не заметили, что жандармы настигли их сзади.

– Еще раз добрый день, сеньоры. Куда направляемся? – спросили жандармы, не спускаясь с лошадей.

– Мы идем в дом семьи Амако попробовать устроиться на работу этим утром, – ответил Дамиан.

– Посмотрим, документы.

– Они у нас здесь, – сказал дядя Рамиро, доставая документы из кармана.

– Подойди, мужик, лошади ничего не сделают. Не бойся.

– Да нет, мы не пугаемся. Мы уже знаем, что лошади хорошо обучены, – ответил дядя Дамиан, подходя к одному из жандармов.

– Иди сюда… – сказал другой жандарм дяде Рамиро.

– У этого все в порядке. Он был на фронте, но документы у него в норме.

– У этого тоже бумаги в порядке. Так значит, вы были красными…

– Послушайте, мы были на войне, поскольку нас увели силой, а не по другой причине. Мы не совершили никакого преступления или проступка.

– Да, это все говорят. А для большей издевки ты одет в красную рубаху, будто хочешь сказать: смотри, я красный, и я ни от кого не прячусь…

– Нет, сеньор, не думайте так, у нее уж и цвета-то нету. Ведь она вся в заплатках, и я ношу ее, чтоб хоть немного спастись от утренней сырости.

– Сырость обеспечу тебе я, чертов красный. Давай, сыми сейчас же эту поганую рубаху, – и, говоря это, он достал саблю, которая висела у седла. – Слушай, эту саблю я отобрал у одной красной шишки после того, как его прикончил. Дам тебе попробовать твое собственное лекарство…

Еще не закончив говорить эти слова, жандарм нанес удар широкой стороной клинка сабли по спине дяди Рамиро. Удар пришелся на всю спину, от затылка до бедра. Он был страшной силы. Одновременно жандарм стукнул паренька рукояткой по голове.

Рамиро упал на землю в беспамятстве между двумя ногами коня, который чудом не наступил ему на голову. Дядя Дамиан выразил желание приблизиться к брату, и другой жандарм сказал ему:

– Спокойно. Не двигайся, или я всажу в тебя пулю. Веди себя смирно, ведь ничего не случилось. И чтобы больше вас не видели в такой одежде. Войну вы проиграли. Вбейте это уже себе в голову. А мы, давай, поедем отсюда, – обратился он к своему приятелю.

Дамиан подошел к брату, который все еще лежал на земле без сознания. Он предполагал самое худшее. Звук удара был жутким. Рамиро не приходил в себя. Дамиан положил ему под голову заштопанную красную рубаху вместо подушки и бегом побежал к колодцу с дождевой водой, расположенному близко от того места, где они были. Он наполнил ведро водой и отрезал веревку из эспарто, которой оно было привязано. Когда парень приблизился к Рамиро, тот все еще пребывал в беспамятстве.

Дамиан смочил ему водой лицо и лоб. Затем перевернул его и положил на живот, поливая его голову и затылок. Постепенно Рамиро стал приходить в себя. Когда он очнулся, то почувствовал острую боль в голове и на спине. Парень приподнялся, насколько смог, и попросил брата посмотреть под одеждой.

– Что у меня там, Дамиан? Черт возьми!

– У тебя по всей спине борозда обнаженного мяса в два пальца шириной. Сочится кровь, потому что он порезал тебя острием рядом с лопаткой.

Братья решили вернуться домой, чтобы бабушка вылечила Рамиро. Парень едва мог ходить. У него все еще кружилась голова, и брат вынужден был несколько раз тащить его на своей спине.

Бабушка ничего не сказала, когда увидела, как они пришли. Она поняла, что что-то произошло. Пока Амалия Хесус лечила Рамиро травами, тот сказал шутливым голосом:

– Да, мать, в следующий раз мне придется отнестись всерьез к вашим предупреждениям.

Рамиро был пару дней не в себе из-за удара по голове. На его спине осталось украшение в виде щедрого шрама до конца жизни.

* * *

– Родненький, не хочу, чтоб убили моих детей теперь, когда война закончилась. Мы должны что-то сделать. Они здесь в постоянной опасности.

– Да, надо что-то делать, но я не знаю что, – ответил ей дед.

– А почему б тебе не поговорить со своей сестрой Милагрос, с той, которая живет в пойме Сегуры, в Сьесе? Может, она сможет нам подсобить.

– И как она нам поможет?

– Ну, пусть поговорит со своим хозяином, авось, мы сможем пойти туда работать.

– Это будет трудно. Куда мы пойдем? Кто нам вот так даст крышу?

– Ты спроси ее. Посмотрим, как дело пойдет.

– Но, жена, подумай хорошо, потому что ежели мы уйдем, то должны будем оставить дом и земли. У нас немного есть, но, по крайней мере, мы можем сводить концы с концами.

На том и закончился разговор. Однажды утром дед разбудил Хусто, одного из младших сыновей, высокого и сильного парня.

– Хусто, сынок, вставай, нам надо идти.

– Уже иду, отец.

Бабушка приготовила им обильный завтрак с козьим молоком и ломтями хлеба, смоченного оливковым маслом. Она собрала им корзину со съестным и поцеловала каждого, когда они выходили из дома.

Дед и дядя Хусто отправились в Кахитан. Затем спустились к реке Сегура по отрогам Алморчона. Пересекли Вередилью и в низовье реки дошли до Ла-Парры, лежащей в центре орошаемых земель Сьесы.

Двоюродная бабушка Милагрос переехала в пойму реки Сегура в начале 30-х годов и стала работать горничной в семье Хименес Манчеганос, известной в городе как семья Самокруток. Старший из братьев Хименес, Дамасо Самокрутка, был республиканским политиком, хорошо осведомленным о планах модернизации сельского хозяйства в бассейне реки Сегура, которые рассматривались в Мадриде. Где-то в те годы широко обсуждался и разрабатывался проект по перекачке туда вод из реки Тахо.

Семья Хименес владела большим количеством земель в окрестностях реки Сегура. Но большинство из этих участков оставалось за пределами поливных границ водных каналов, поэтому на них можно было сажать только культуры, пригодные для суходола. Хименесы были первыми в Сьесе, кто разработал планы по расширению поливных полей и воплотил их в жизнь. Их семья начала с земель, которые находились внутри поливных границ водных каналов, тщательно их подготовила и засадила фруктовыми деревьями, задумав современную эксплуатацию этих территорий. Затем они установили мотор для подъема воды одного из каналов и отвели под поливное земледелие небольшую часть суходола. Хименесы устроили там рассадник, посадив фруктовые саженцы местных и других сортов, которые привезли из разных мест.

Бенедикто, земледелец из соседнего городка Абаран, работал в угодьях семьи Хименес. Одним летом, когда Дамасо Хименес поселился в сельском доме в Ла-Парре с частью слуг, Бенедикто познакомился с двоюродной бабушкой Милагрос. Он начал ухаживать за ней жаркими ночами сьесанского августа, и в конце концов они поженились некоторое время спустя.

Бенедикто был умельцем в разведении фруктовых деревьев и мастером в выведении новых сортов. Должно быть, у него был какой-то особый дар, потому что все почки у него прицеплялись. Семья Хименес возложила на него ожидания по улучшению и разведению своих сортов фруктовых деревьев. Но вследствие войны все парализовалось.

Дед Антон Красный поговорил с сестрой Милагрос и попросил ее походатайствовать о нем и его детях перед доном Педро Хименесом. Она уже это сделала, когда просила два поручительства для Дамиана и Рамиро. Сьесанский барчук хотел довести до конца планы по расширению поливных полей, которые были у его брата Дамасо до войны, но времена были неподходящие, и из-за военных разрушений проект по перекачке воды точно мог приостановиться на долгое время. Он сказал тете Милагрос, что пока не может принять на работу еще людей.

Но двоюродная бабушка настояла. Злые языки в сельской местности говорили, что Милагрос имела большое влияние на мужчин семьи Хименес. Все получилось, и она смогла добиться, чтобы господин Педро позволил бабушке и дедушке жить в доме в краю Ла-Парра, а также нанял на работу дедушку и его старших сыновей. Однако условия того соглашения никогда не были полностью ясны и со временем породили много недоразумений и конфликтов.

Первое недоразумение не заставило себя долго ждать. Дон Педро Сакокрутка полагал, что в обмен на проживание в доме дед, дядя Дамиан и дядя Рамиро должны были бесплатно работать на землях имения, не получая никакой материальной компенсации или даже продуктов питания. Когда по прошествии нескольких недель работы мужики убедились, что им не выплатят никакой зарплаты, они просто пошли в горы дергать эспарто.

Так никогда и не стало известно почему, но именно двоюродная бабушка Милагрос сообщила дону Педро, что дяди и дедушка ушли теребить эспарто в горы. Возможно, это был момент слабости. Барчук разозлился.

– Да как эти босяки осмелились? Чтоб завтра же они покинули дом. Не хочу снова видеть их на моих землях.

Милагрос испугалась. Двоюродная бабушка не ожидала такой категорической реакции. Она только стремилась снискать большего расположения своего барчука. Но вред уже был нанесен. Меньше чем через месяц после приезда в пойму Сегуры дедушка и бабушка остались на улице на неопределенное время.

– Господь прижимает, но не душит… – говорил дедушка.

Один из жителей Ла-Парры, у которого был маленький пустующий дом, предложил его дедушке, чтобы они с бабушкой в нем жили, пока не найдут что-нибудь получше. Вся семья переехала туда. Они подремонтировали дом, как смогли, и использовали его несколько лет.

Через некоторое время после случившегося дон Педро, должно быть, признал, что переборщил, и сказал дедушке, что тот может вернуться в дом, из которого ушел, и снова работать на его землях. Но для Антона Красного такое проявление своевольной и своенравной власти было достаточным для того, чтобы вежливо отказаться от предложения. Он не хотел иметь рабскую зависимость от барчука. Однако из-за нужды, которую испытывала его семья, дедушка с радостью принял предложение о работе в имении, но в качестве подёнщика с регулярной еженедельной оплатой.

– Дон Педро, пока мы не будем возвращаться в ваш дом, лучше мы останемся в этом. Так мы избежим конфликтов и недопонимания. Каждый в своем доме, а Господь в доме каждого.

Отношения между двоюродной бабушкой Милагрос, дедушкой и бабушкой стали прохладными вследствие того инцидента, и, хотя они по-прежнему общались, между ними сохранялась дистанция. Однако, иная ситуация была с ее мужем, Бенедиктом, и с их детьми, потому что с каждым днем отношения с двоюродными братьями становились все теплее.

В свою очередь Милагрос по-прежнему сообщала своему барчуку обо всем, что происходило в посёлке и в его имении. Ее одержимость доном Педро усиливалась со временем и приобрела нелепые формы, так, например, она не позволяла своим собственным детям есть плоды инжирных деревьев, которые полудико росли на склонах водных каналов.

С самой вершины холма, где располагался дом, в котором жила Милагрос, она держала в поле зрения все орошаемые земли, прилегающие к нему, и контролировала все, что там происходило. Ей нравилось мочиться стоя. Тучная, одетая в черное платье, она уходила далеко от дома и устраивалась на краю откоса, где начинался спуск со склона холма. Там Милагрос производила осмотр угодий, пока мочилась. Вдруг раздавался её грозный голос…

– Деееетка, не ешь инжир, проклятый, он для хозяина.

* * *

Переезд в пойму Сегуры происходил в несколько этапов. Сначала дед и старшие братья перевезли мебель и домашнюю утварь, которые посчитали необходимыми. Остальное они оставили в доме в Эль-Рольо. Затем в последующие поездки привели домашний скот. Дамиан остался, чтобы ухаживать за ним и кормить его.

Последний поход предприняли ранним утром. Этой ночью они едва ли спали. Бабушка приготовила плотный завтрак. Когда все собрались, то вышли на улицу, и дед запер дверь дома на три оборота ключа.

– Пусть будет так, как захочет Бог. Самое худшее, что может произойти, нам придется вернуться с пустыми руками, – сказал дед, засовывая ключ в карман пиджака.

– Еще посмотрим, родненький… еще посмотрим. Нужно верить в Бога, – сказала бабушка.

Процессия состояла из деда Антона, бабушки Амалии Хесус и их детей: Марии, Рамиро, Хусто, Антона, Марсьяля и Федерико, одного большого серого осла, двух черных коз мурсийской породы, пяти козлят, семи кур-несушек и одного петуха-певуна. Осёл был запряжен парными корзинами из эспарто. С одной стороны была одежда, некие предметы домашнего обихода и дядя Федерико, который тогда был маленьким мальчиком. С другой – некоторые предметы утвари, которые бабушка решила взять в последний момент.

Открывал шествие дед, рядом с которым шла бабушка. За ними следовал дядя Рамиро, тащивший осла. Тетя Мария шла рядом с животным, следя за тем, чтобы Федерико не выпал из корзины при одном из толчков на дороге и не упал бы ничком на землю. К тому же существовал дополнительный риск, что на него могла наступить ослица задними лапами. Дальше шел Хусто, жизнерадостный, гордый, сильный. Он вел на веревке двух черных коз, которые иногда отказывались идти, и пять козлят. Сзади, замыкая семейную группу, играли и шутили Марсьяль и Антон, получавшие удовольствие от переезда, который казался им интересным приключением.

На дороге и по её краям проступали зубчатые следы танков, входивших в состав колонны армии Франко, которые, направляясь из Гранады через Караваку, пересекли те поля, чтобы в последних днях марта войти в городок Сьеса.

Семья решила, что пора немного поесть и набраться сил, когда дошла до центра поля Кахитан, где, как говорится в местной поговорке, «за хороший танец давали бесплатный хлеб», поскольку там в изобилии росли зерновые культуры. Антон Красный очень хорошо знал всех земледельцев этой местности. С юности дед косил пшеницу на всех пахотных полях, и, хотя он всегда любил спорить с земледельцами при согласовании оплаты и содержания, им нравилось, что люди из группы Красного, приходившие косить их поля, были трудолюбивы и серьезно относились к делу.

Рядом находились дом и пахота семьи Амако, которую дед знал очень хорошо. Они подошли к дому, чтобы подогреть немного козьего молока для самых маленьких. Дед спешил и потому не хотел терять время на разведение огня. Он подошел к двери и сильно постучал, ударяя ладонью.

– Кто-нибудь есть дома?

– Кто стучит? Входите… проходите… – ответил изнутри Бонифасьо Амако и подошел к двери, выйдя из полутемного внутреннего пространства дома.

Когда он увидел деда, у него изменилось выражение лица. Бонифасьо немного прищурил глаза, и его лицо приняло циничное выражение.

– Добрый вечер, дядя Антон, что вы хотели?

– Добрый вечер, Бонифасьо, да вот, иду со всей семьей. Мы спешим, и мне бы не хотелось специально останавливаться разводить огонь, чтоб подогреть немного молока для маленьких детей. Быть может, моя Мария подогреет молоко на твоей кухне.

– Ну… мне жаль, дядя Антон, но это невозможно. Ничего личного, но сейчас все очень серьезно, всех сильно контролируют, и Жандармерия запретила нам давать приют незнакомым и тем, кто бежит.

– Значит, теперь я незнакомец в твоем доме? Ты ведь так не считал в течение последних трех лет, правда?

– Сожалею, я вам серьезно говорю, что дело скверное. Лучше бы вы шли своей дорогой и не ставили нас в неловкое положение. Жандармы проходят здесь очень часто… Не подобает, чтоб вас и ваших детей с их прошлыми делишками… видели в моем доме. Разве ваш Дамиан не идет с вами?

– Какая тебе, черт возьми, разница, где сейчас мой Дамиан?

– К тому же вы идете со всей семьей, как будто убегая от правосудия…

– Прощай, Бонифасьо. Лучше тебе никогда не оказываться в подобной ситуации… и не забывай, что мы погонщики и на дороге встретимся…

Антон Красный развернулся и увел всю свою семью от этого дома. Деду было сложно понять, как этот человек мог нарушить элементарные нормы гостеприимства. Проклятая война вывернула людей наизнанку. Но Красный больше не придавал значения этому случаю. Они продолжили путь до отрогов Алморчона, где в изобилии были сухие дрова. Там семья села в тени сосен, и дед разжег маленький костер, чтобы наконец-то вскипятить козье молоко, пока оно не поднимется три раза. Все поели и хорошо отдохнули, прежде чем продолжить свой путь.

Семья пришла к реке Сегура на высоте оврага Барранкоде-Мота, около домов Вередилья, выше устья Каркабо. Дед помог бабушке и тете Марии пересечь реку. Рамиро перенес Федерико, самого маленького. Марсьяль настоял на том, чтобы переправиться через реку, сидя высоко на спине ослицы. Дед снова перешел реку, дабы тянуть за собой животное, пока Хусто будет поддерживать его, чтобы течение не увлекало за собой.

Антон переводил коз и козлят, но река их унесла. Рамиро, внимательно следивший с берега, побежал вниз по течению и стал доставать животных одного за другим; все оказались живы. Семья пересекла реку и направилась в Ла-Парру, чтобы начать новую жизнь на землях, которые также составляли часть территории Эспартании.

* * *

Это были годы лишений в трудный послевоенный период. Некоторые женщины зарабатывали себе на жизнь как знахарки среди сельчан. Они являлись шарлатанками без дара и знаний, но должны были кормить свои семьи. Одной из этих женщин была Франсеса. Она жила на въезде в Сьесу, на Куэста-де-ла-Вилья, и зарабатывала тем, что ходила по сельским домам, леча травами и молитвами, не прибегая к спиритическим сеансам. Но ее средства были неэффективными, поэтому ей приходилось самой искать себе пациентов. Мало кто приходил к ней добровольно, но она была очень настойчивой и обладала талантом убеждения.

Вскоре после того, как семья Антона Красного устроилась в пойме Сегуры, в краю Ла-Парра, до ушей Франсесы дошли слухи о способностях Амалии Хесус, которые распространились по всему району и привели к тому, что в дом дедушки и бабушки начали приходить люди. Франсесу беспокоило присутствие Амалии Хесус в тех местах. Она стала видеть в ней соперницу. К тому же шарлатанка боялась встретиться с ней. Пациенты Франсесы уходили от нее, по горло сытые тем, что не излечивались от своих болезней и должны были постоянно платить ей за лекарства, которые не приносили результата.

В краю Лос-Чаркос дед взял в аренду кусок земли, орошаемой из водного канала с тем же именем. Он уже несколько недель проделывал путь от дома до этого участка и обратно, когда однажды, на закате, столкнулся с Франсесой, которая возвращалась после лечения одного из своих пациентов. Так шарлатанка узнала, что этот высокий и худощавый мужчина – муж тети Амалии Хесус.

В одной семье, живущей в домах на склоне Гурулья, заболел сын. А лучше было бы сказать, используя подходящий язык, их сына скрутило. Его часто рвало, он не хотел есть, исхудал и был бледен. Франсеса всегда спрашивала соседей, знают ли они кого-нибудь, кому могут понадобиться её забота и внимание. Так шарлатанка и выяснила, что юноша из Куэста-де-ла-Грулья был болен уже несколько недель. Одним утром она пришла в дом этой семьи в тот момент, когда там были только женщины. Франсеса знала, что с ними будет легче найти общий язык.

Само собой разумеется, она уговорила мать позволить ей увидеть сына. Диагноз был сокрушительным: его сглазили. После привычного ритуала парень якобы был освобожден от зла, и Франсеса получила хорошую оплату картофелем и овощами с огорода.

Однако когда два дня спустя стало очевидно, что результата лечения нет, эту женщину позвали снова. Поскольку она не могла вылечить мальчика, родители начали сомневаться в эффективности её средств. Время шло, а состояние ребёнка оставалось прежним. Франсеса уже много раз приходила в этот дом, чтобы снять с парня сглаз, но зло не отступало. Родителям уже осточертели визиты этой женщины, и они боялись за здоровье сына. Франсеса была вынуждена найти виновника сглаза.

Ежедневный маршрут дедушки пролегал каждый день через Куэста-де-ла-Гурулья. Однажды, когда Франсеса пошла в дом юноши на закате, как раз в тот момент, когда дед проходил по склону Куэста-де-ла-Гурулья по дороге домой, она сказала родителям:

– С мальчиком творится неладное, потому что кто-то постоянно его сглаживает.

Родители посмотрели на неё с изумлением. Как это могло быть, если паренёк никогда не покидал тех мест, а все соседи были хорошими людьми.

– Это не дело рук ваших соседей. Я осторожно за ними наблюдала, и это не они. Я знаю, кто виновен, и думаю, что он делает это нарочно.

– Да будет вам. Кто это может быть, да еще чтоб делать это намеренно? – спросили родители юноши.

– Ну, я не хотела этого говорить, чтоб не создавать проблем, но, поскольку я вижу, что мальчик не поправляется, я должна вам это сказать. Видите человека, который идет по склону в направлении Ла-Парры, что одет в шапку и опирается на палку? Так вот, он и виноват. Этот мужик сглаживает вашего сына. Когда я столкнулась с ним, то почувствовала это.

Родители мальчика не верили в то, что слышали. Они уже были знакомы с дедом и знали, что он переехал со своей семьей в Бульяс несколько месяцев назад и обосновался в одном из домов в Ла-Парре. Родственники мальчика даже слышали, что его жена именно тем и занимается, что снимает сглаз. На самом деле, они даже думали сходить к ней. Возможно ли, чтобы один сглаживал, а другая снимала сглаз, вытягивая таким образом деньги из крестьян? Если это правда, то все не может так больше продолжаться. Эти чужаки еще узнают, как люди в пойме умеют за себя постоять.

Вот таким было положение вещей. Франсеса добавила яду, а семья теперь распространит его по всем окрестностям. Однако ситуация развивалась не так, как она ожидала. В течение какого-то времени родители юноши прятали его от глаз деда в те часы, когда тот обычно проходил по склону Куэста-де-ла-Гурулья, но это не давало никакого результата. Паренёк по-прежнему был болен, а Франсеса продолжала получать деньги за свои посещения. Его отец уже начал подозревать деда и однажды вечером, не раздумывая больше, дождался его на дороге.

– Добрый вечер, дядя Антон.

– Добрый вечер, Кармело. Что у тебя за дело ко мне?

– Ну, послушайте, дядя Антон, я уж несколько дней хочу с вами потолковать, чтоб узнать, сможем ли мы решить один вопрос. В общем, у меня болен сын, его скрутило, и каждый день его состояние здоровья ухудшается, он никак не может поправиться. Нам сказали, что вы его сглаживаете и что вы виноваты в том, что происходит с пареньком. Ежели это так и вы это делаете ненамеренно, то я хотел сказать вам об этом, чтоб вы это знали. А ежели вы делаете это специально, то я хотел бы вас попросить, чтоб вы перестали это делать. Как бы наш мальчик не умер.

Дед не мог оправиться от удивления. Он прилагал большие усилия, чтобы не расхохотаться, но грустное лицо этого человека заставило его сдержать себя.

– Бог мой, какую ерунду вы говорите. Послушайте, меня обвиняли в разных вещах в этой жизни, но первый раз в сглазе. Бросьте ваши глупости и забудьте об этих суевериях. Отведите своего сына к врачу в городе, ему это больше поможет, чем все целительницы и святоши. В любом случае, поскольку вы верите в сглаз, можете прийти с мальчиком ко мне домой. Говорят, что моя жена от него избавляет. Она сможет вам помочь и не возьмет с вас ни цента. Ежели хотите, можете пойти со мной прямо сейчас. Пойдемте, так вы окончательно разрешите свои сомнения и успокоитесь.

Мужик обомлел, не ожидая такой реакции. Он побежал к дому, сделав деду жест руками, чтоб тот его подождал. Кармело вернулся через несколько минут, таща за собой жену и сына, каждого за руку. Жена не хотела идти, боясь, что дед окончательно испортит ее ребенка. К тому же она побаивалась бабушку и опасалась, что та причинит ему большой вред из чувства мести.

Амалия Хесус уже готовила ужин дома, когда пришли все четверо. Дед заставил гостей войти. Он попросил их сесть и направился к бабушке, которая ничего не понимала.

– Матушка, – сказал он, как всегда говорил ей, – пойди посмотри этого паренька, родители говорят, что его сглазили.

Бабушка не верила тому, что слышала из уст деда. Это был первый раз, когда он приводил кого-то по этой причине, и первый раз, когда он говорил с ней об этих делах…

– Мир вам, что вы хотели? – спросила их бабушка.

– Ну, правду сказать, мы не знаем, – сказал мужик встревоженно. Кажется, у мальчика сглаз, но, хоть ему несколько раз снимали его, по прошествии некоторого времени, он снова появляется. Это уже давно у сынишки, и он никак не может поправиться.

– Пойдемте, посмотрим, что происходит с этим мальчуганом, – сказала бабушка, взяв его за руки и подняв со стула, чтобы отвести в отдельную комнату.

Мать выразила желание пойти за ними, но муж ее остановил. Бабушка и паренёк достаточно долго были в комнате. Снаружи был слышен только шепот губ Амалии Хесус, бормотавшей свои слова. Когда они вышли, мальчик был уже другим. У него изменился цвет лица и поменялось настроение. Он вышел с улыбкой. Бабушка сказала им, что у него, действительно, был сглаз уже долгое время, что никогда раньше ему его не снимали и что человек, который от него избавлял паренька, был шарлатаном. Теперь они заметят это сами, начиная со следующего дня. Затем Амалия Хесус зашла в кладовую и вынесла в руках несколько флакончиков с приготовленными ею эссенциями из растений, а также какие-то травы. Она объяснила матери, что та должна делать с ними и как ей следует давать их мальчику. Нужно было разбудить в нем аппетит, чтобы он быстро восстановил здоровье, и заодно промыть кишечник. Через несколько дней паренёк был как новенький и очень хотел есть.

Семья ушла, почти не выразив благодарности. Они были под очень большим впечатлением. Бабушка сказала им, что они не должны ничего платить. Она не берет денег за свои услуги и помогает людям, которые ее об этом просят, когда может. Родители мальчика были поражены еще больше, осознав разницу в поведении бабушки и Франсесы.

Одним утром, через восемь дней, явились мать и сын. Они пришли очень довольные. Мать несла в одной руке курицу-несушку, а в другой – петуха яркой окраски с красным гребешком. Она пришла выразить благодарность и подарить этих птиц. Паренёк, на самом деле, стал другим. Он уже начал восстанавливаться, и, что самое главное, у него поднялось настроение. Женщина попросила прощения у Амалии Хесус и рассказала ей историю, которую придумала Франсеса.

Прошло несколько недель. Дедушка и бабушка уже обустроились, и бабушка чаще уходила из дома, чтобы сделать мелкие дела или собрать растения в ближайших полях или горах. Одним утром на тропинке среди орошаемых полей встретились две женщины. Они не были знакомы, никогда раньше друг друга не видели, но когда встретились и поздоровались, то узнали друг друга. Франсеса поняла, что эта женщина была тетей Амалией Хесус. Она это почувствовала, благодаря исходившей от нее силе. Бабушка узнала Франсесу по страху и смущению, которые отражались на ее лице.

* * *

После недолгого проживания в пойме Сьесы, в первые послевоенные годы, бабушке пришлось вступить с конфликт с доном Педро Хименесом Самокруткой, хозяином дома, где сначала обосновалась семья, придя на земли Сегуры, и где иногда работали дед и его сыновья.

Антон, один из младших сыновей дедушки и бабушки, будучи всего одиннадцати лет отроду, уже работал пастушком, следя за большим стадом овец семьи Хименес. Он помогал старшему пастуху выполнять различную работу по уходу за скотом. Проходили месяцы, но никто не оплачивал труд сына Антона, никто даже не заикался об этом и не упоминал, когда ему собираются заплатить. Бабушка задавала вопрос старшему пастуху, дяде Хуану Полному Дому, доброму человеку, который очень хорошо обращался с мальчиком. Хуан сказал бабушке, что ничего не знает, что он несколько раз спрашивал дона Педро об оплате, когда ходил в город, чтобы дать ему сведения о скоте, но барчук ему даже не ответил.

Из-за ситуации, сложившейся с конца войны, и трений, которые уже возникали с ним у деда и старших сыновей, бабушка решила, что будет лучше, если она сама поговорит с доном Педро. Так Амалия Хесус и сделала. Она вышла из дома еще ночью, когда мужчины уже ушли на работу, оставив тетю Марию присматривать за младшими. Бабушка пришла в город уже засветло и направилась прямо в дом дяди Самокрутки. Она попросила служанку, открывшую ей дверь, предупредить дона Педро, что у нее есть к нему дело.

В полях Сьесы можно было встретить различные типы барчуков. Одни испытывали отцовское чувство по отношению к своим испольщикам и работникам. Они едва ли беспокоились о том, что производили их земли, и довольствовались животными и продуктами, которые им приносили испольщики на праздники и в согласованные даты. Это был довольно распространенный тип. Они жили на средства своих старых заслуг, многие из них были потомками дворян, приехавших в Сьесу во времена заселения ее территории Орденом Сантьяго. Годы спустя, после описываемых здесь событий, многие из них разорились, когда ренты, которую платили им испольщики, не хватало даже на покрытие расходов по их домам.

У других же был совершенно противоположный подход. Они житья не давали ни своим испольщикам, ни подёнщикам. Все, что им приносили первые, казалось им мизерным, а все, что они платили своим подёнщикам, чрезмерным. Эти барчуки разбогатели за счет лишений одних и других. Потом они вложили свои средства в производство эспарто, в сделки с недвижимостью и во все сферы, где пахло легкими деньгами и спекуляцией. И, хотя некоторые разорились, когда обанкротился весь сектор по обработке эспарто, многие переродились и справились с этой переменой, превратившись в современных богачей капиталистов при переходе XX века в XXI.

Дон Педро был промежуточным персонажем между этими двумя типами. У него были сильные отцовские чувства по отношению к своим работникам, но иногда он мог вести себя как настоящий скупец. Его капризные выходки сложно было предвидеть. К тому же он был высокомерным и гордым, но при этом образованным человеком с либеральными идеями. Республиканец, но из правых, как и вся его семья.

Его брат Дамасо Хименес был довольно хорошим адвокатом с республиканскими взглядами и стал губернатором провинции Уэльва. Во время своих поездок в Севилью он познакомился и подружился с Кейпо де Льяно. Дамасо был задержан в Уэльве в первые дни восстания, когда старался сбежать от войск своего знакомого Кейпо де Льяно, и расстрелян в ходе побега, будучи предварительно униженным и избитым.

У Педро же не было проблем с режимом. Он стал одной из самых влиятельных фигур в политической и социальной жизни послевоенной Сьесы. Хотя этот барчук был советником Муниципалитета в период с 1940 по 1944 годы, он никогда не отказывался от определенного покровительства в отношении рабочих. Некоторые местные рабочие лидеры спасли свои жизни, благодаря его вмешательству, как было в случае с Пепе Наблюдателем, когда тот был заключен в тюрьму Сьесы по окончанию войны.

Через многие годы после произошедшего в городке стало известно об одном особом факте. В Сьесу только что пришли национальные войска. Собралась активная часть населения, в которую входили богатые люди города. Некоторые из них были очень недовольны рабочими городка, особенно теми, кто был занят в отрасли по обработке эспарто. Барчуков раздражало не только их участие в защите Республики и членство в социалистических, анархических и коммунистических организациях, но также захват компаний по обработке эспарто и их участие в Совете по обработке эспарто. Озлобленные богачи были готовы организовать жесткие репрессии в отношении всех рабочих, даже говорили о том, чтобы заморить их голодом и мизерными зарплатами. Это были не пустые слова, они говорили серьезно. Барчуков переполняла жажда мести, но дону Педро Хименесу это казалось зверством. Однако в то же самое время он не мог защищать работников из-за прошлого своей семьи. Это могли расценить как стремление выступить на стороне побежденных красных. Педро должен был построить обсуждение в другом ключе.

– Если мы не заплатим хотя бы минимум, люди будут голодать, заболеют и со временем у нас не будет рабочих рук ни чтобы обеспечивать производство на фабриках эспарто, ни чтобы трудиться в полях.

Аргумент оказался убедительным, и, хотя в первые годы зарплаты были минимальными, а бедность большой, постепенно люди примирились с этим доводом.

Так вот, чтобы поговорить с тем барчуком, бабушка и отправилась в город. Ему совсем не понравилось, когда сообщили, что жена одного испольщика пришла увидеть его, хоть ее и не звали. У него были более важные дела, которым следовало уделить внимание. Он заставил бабушку ждать почти час, чтобы она научилась не беспокоить. Затем Педро Самокрутка велел ей войти.

– Что вас привело сюда, тетя Амалия Хесус? – спросил он её.

– Добрый день, дон Педро. Дело в том, что мой Антонсико ухаживает за вашим скотом вместе с Хуаном Полным Домом. Он уже пять месяцев работает, а мы до сих пор не получили никакой оплаты. Я подумала, что, может быть, мне следует самой прийти за деньгами, поскольку так вам не придется беспокоиться и ехать в поле.

– Ну и ну, тетя Амалия. Так вот, вам пришла плохая идея прийти ко мне с этим делом. Все вопросы по скоту решают мои сестры. Поэтому, если вы хотите поговорить с ними о чем-то, что касается скота, идите в дом, где они живут.

Он позвал служанку, чтобы та проводила тетю Амалию Хесус до дома его сестер. По дороге служанка, молодая и смышленая девушка, сказала бабушке, что она потеряет свое время: женщины даже ее не примут. Однако Амалия Хесус, набравшись терпения, пошла к основному дому семьи, который занимал покойный Дамасо до своего расстрела и где теперь жили его сестры, две старые девы. По пути бабушка сама себя убеждала в том, как хорошо, что пришла именно она. Дед не выдержал бы этой ходьбы туда-сюда и такого пренебрежения. В Эль Рольо выходили сверкать своими навахами и пистолетами из-за меньшего, хотя, по правде сказать, сейчас были другие времена.

Сестры Хименес Манчеганос, Самокрутки, никогда не знали мужчину. Они жили дома одни, в окружении служанок. Всю свою жизнь женщины посвятили своему брату Дамасо, республиканскому барчуку. Когда они получили известие о его смерти, то думали, что сойдут с ума. В течение какого-то времени сестры предпочитали не верить этой новости. Затем они объявили, что будут носить вечный траур и поклялись никогда не выходить на улицу, что выполняли с необыкновенным усердием. Самокрутки никогда не выходили из этого дома, за исключением того случая, когда их отнесли на кладбище после смерти. Теперь сестры развлекались, занимаясь ведением дел, связанных со скотом, который передал им брат Педро, чтобы они не скучали и оставили его в покое. Они также проводили благотворительные мероприятия с детьми, о которых заботилась Социальная помощь, и одевали фигуры святых, чем обычно и занимались старые девы, так как это занятие больше всего им подходило по их семейному и социальному положению. Как уже было сказано, все эти мероприятия сестры осуществляли, не выходя из дома.

Самокрутки встретили бабушку вместе, как обычно все делали. Они не были знакомы с тетей Амалией Хесус, хотя слышали о ней. Поскольку сестры были очень набожными, они считали, что бабушка была почти ведьмой из-за ее способностей снимать сглаз, поэтому были настороже. По их словам, женщины не верили в эти вымыслы… но лучше быть подготовленными… и они надели все свои скапулярии, медали дев и святые сердца Иисуса.

– Добрый день, сеньора. Что вам от нас нужно?

– Добрый день. Видите ли, мой сын Антон работает пастушком с Хуаном Полным Домом, ухаживая за вашим скотом, и, дело в том, что паренек трудится уже пять месяцев, и я подумала, что, возможно, пришло время заплатить ему подённую и что, быть может, вы не знаете, как это сделать, поэтому я сама пришла в город.

– Да, кажется, здесь есть какое-то недоразумение. Мы не можем заплатить вам никакую подённую за работу вашего сына, сеньора. На самом деле, то, что делает ваш сын, мы не можем назвать работой. Мы его приютили, чтобы он не голодал в вашем доме, поскольку знаем, что у вас очень плохо с деньгами. Да ведь мы же вам делаем одолжение. Мы оплачиваем его содержание едой, которую даем Полному Дому, и к тому же вы не можете утверждать, что мы его плохо кормим. Полный Дом нам сказал, что за эти месяцы паренёк даже немного вырос. Сожалеем, сеньора, но, давая ему еду и ночлег, мы совершаем акт благотворительности в это ужасное время. Если вы не согласны, можете забрать мальчика, у нас есть куча семей, которые с удовольствием предлагают своих детей на содержание.

Бабушка вышла из дома, начав лучше понимать деда. Те змеюки, старые девы и святоши, были настоящими лицемерками. Она пошла по сельской дороге без единого цента от подённой, которую должны были ее мальчугану. И хуже всего, что сам дон Педро попросил у неё паренька во время одного из своих визитов по Ла-Парре, пообещав ему некоторую зарплату, если он будет работать хорошо.

А что касается хорошей кормежки, так это была большая ложь. Хуан Полный Дом должен был ходить в город раз в неделю, чтобы получить там такое количество еды, которого едва хватало на одного человека и которым он по доброй воле должен был делиться с юношей, ходящим у него в помощниках. Но, если и этого мало, то та ничтожная порция делилась до бесконечности, пока добиралась до Ла-Корредеры, где был скот. Когда Хуан Полный Дом получал свой недельный паёк еды, он пользовался моментом, чтобы зайти к себе домой и увидеться с женой и двумя детьми, где и оставлял значительную часть недельного пайка, который ему вручали сеньоры. В конце концов первоначальное количество еды, и так недостаточное и мизерное для одного человека, делилось между пятью ртами. Бабушка знала об этом, потому что сам Полный Дом рассказал ей. Мужик ничего не скрывал, не мог. Он говорил, что должен был кормить свою семью. Бабушка тоже это понимала и не упрекала хорошего человека в том, что он беспокоился о своих детях в те годы бесконечной нищеты; к тому же она знала, что больше одного раза этот мужик оставался без ужина, чтобы ее Антон мог поесть.

Об этом думала Амалия Хесус, когда остановилась. Она находилась у подножья холма, ведущего к скиту Святого Христа Утешителя, рядом с Паровой машиной. Бабушка развернулась и снова направилась в дом дона Педро. Она была полна решимости высказать все этому неблагодарному человеку.

Амалия Хесус знала, что именно дон Педро командовал в семье, а поэтому он был единственным, кто мог решить этот вопрос.

Когда служанка открыла дверь, она услышала голос бабушки:

– Предупреди хозяина, что я здесь, чтоб поговорить об одном срочном деле, и не могу уйти, пока не обсужу его с ним.

На этот раз дон Педро сразу её впустил. Он знал, что его сестры не дали ей ни цента, поэтому позволил себе спросить ее с иронией:

– Ну как, уже все решено, тетя Амалия Хесус?

Бабушке было не до шуток. Испуганная, нервная, она встала перед ним, смотря ему прямо в глаза, но ее взгляд при этом был мягким. Не поднимая голоса, твердым тоном и не прерывая свою речь, она сказала дяде Самокрутке:

– Я пришла поблагодарить вас, потому что вы и ваши сестры показали мне, что вы за люди, какая у вас гадкая натура и какого подлого поведения от всех вас нужно ожидать. Вы способны сломать себе грудь ударами кулака, произнося молитву «Я грешник», и в то же самое время можете воспользоваться работой одиннадцатилетнего паренька, которого едва ли кормите и которому не платите за работу. Все это нищенская ситуация, в которой мы живем из-за организованной для нас войны. Мы, бедняки, должны умереть все одновременно, чтоб никого не осталось для работы в полях и на фабриках, чтоб вы насильно были вынуждены работать и подыхали от нищеты, как мы. Завтра же я пойду в Ла-Корредеру, заберу мальчика и уведу его обратно домой. Не просите нас никогда, чтоб мы работали на семью Хименес. И еще одно, мой муж ничего не знает о моем визите. Я пришла по своей воле. Будет лучше, ежели он не узнает, так мы избежим возможной беды.

Не дав ничего возразить господину Педро, бабушка развернулась, чтобы уйти, сказав напоследок:

– Спасибо за все и пускай все у вас будет хорошо.

Молодая служанка господина Педро слышала весь разговор и не могла поверить своим ушам. Вот так тетя Амалия Хесус, какой же у нее характер!

В тот вечер подробности разговора между бабушкой и невыносимым господином Педро Самокруткой мгновенно распространились между служанками улицы Сан-Себастьян. В следующую среду, после еженедельного рынка, эта новость была известна всем женщинам в городе.

Когда бабушка вышла на улицу, ее спокойствие улетучилось. Она испугалась из-за всего того, что наговорила господину Педро прямо в лицо. Не за себя саму, а за своего мужа и старших сыновей. Амалия Хесус собралась с духом и, сказав себе, что все равно уже ничего не изменишь, направилась в поле. Она должна была прийти раньше, чем мужчины вернутся с работы.

* * *

На следующее утро, около одиннадцати, когда Амалия Хесус развешивала постиранную в реке одежду, она услышала сопенье коня. Бабушка выглянула из-за угла дома и увидела, как приближается дон Педро на повозке, которую тянула одна из его белых кобылиц.

Дон Педро посмотрел на неё, слегка улыбнулся и сказал ей:

– У вас очень скверный характер, тетя Амалия Хесус.

Слезая с повозки, он дал бабушке конверт с подённой паренька. Затем стал снимать с телеги кувшины с вином, оливками, маслом, несколько мешков пшеничной муки, картофель и рис из Каласпарры, снова сел в повозку и, погоняя лошадь, удалился в сторону Ла-Парры.

Глава VI Адриано Авельяно, сын любителя служанок

В городке Сьеса, на суходоле, земли белые, и когда летнее солнце наказывает эти голые места, земля ослепляет путника. Раскаленный свет, белый и молочный, бьет в глаза тех отчаянных, которые летом выходят на улицу в дневное время. На лицах людей из этих мест рано появляются морщины, поскольку они постоянно жмурятся, стараясь не допустить, чтобы солнечные лучи проникли в них и просверлили их мозг.

В прежние времена люди, которые шли из Кастильи к морю, пересекая перевал Мала-Мухер, встречали мрачный, суровый пейзаж. Такими были тогда земли суходола. Белые глиняные земли, где, если год был богат на дождевые осадки, едва ли можно было собрать несколько селеминов пшеницы или ячменя. Продвигаясь на юг и восток, навстречу морю, путник наталкивался на Сегуру – реку с нерегулярными потоками воды, по крайней мере однажды в год выходящими из берегов. Там пейзаж менялся: появлялись фруктовые сады, красная земля с цветными брызгами, возделываемая людьми с незапамятных времен.

На плодородной багряной орошаемой земле не было места для всех жителей Сьесы. Её малая площадь не позволяла кормить столько ртов. Просторы белых глиняных участков суходола из-за скудного урожая также не обеспечивали их нужды. Сухой климат не позволял земле давать то количество плодов, на которые они были способны.

Жителям Сьесы приходилось зарабатывать на жизнь работами, не связанными с сельским хозяйством. С давних времен в городке обрабатывалось эспарто. Это текстильное волокно составляет часть естественной флоры обширного региона и появляется во всех зарослях кустарника на землях, которые не пригодны для посадок, в широкой зоне на юго-востоке Испании. В древности эту территорию римляне называли campus spartarius, а позднее жители стали именовать ее Эспартания – земля эспарто.

Никто не знает, как начала развиваться эта отрасль, но дело в том, что на рубеже XIX и XX веков Сьеса была, возможно, самым важным центром обработки эспарто во всей Испании. Конечно, в Эспартании, этот сектор сохранял свое лидерство до тех пор, пока в 70-х годах окончательно не развалился, не в силах выдержать конкуренцию, которую создали экзотические волокна, в особенности искусственные.

На фабриках по обработке эспарто работала особая категория людей, непосредственно связанных с крестьянским миром, не разорвавших связей со средой, к которой они принадлежали, вынужденных стать наёмными работниками. Многие из них продолжали держать небольшой кусок земли, за которым ухаживали и который возделывали в выходные дни, когда могли. Другие работали подёнщиками на сельскохозяйственных работах в периоды сбора урожая.

К тому же сама отрасль по обработке эспарто была напрямую связана с полями, с природой и с горами. Основная часть работников состояла из теребильщиков – людей, которые выдергивали эспарто в горах и на отмежеванных участках, где оно росло, и которые в буквальном смысле жили горами и чувствовали их. Но, будучи крестьянами, все мужики и женщины, работавшие в отрасли по обработке эспарто, в горах и на фабриках, независимо от того, были ли они теребильщиками, крутильщиками, вращальщиками, чесальщиками, трепальщиками и т. д., вместе с тем имели особое представление о самих себе. Они гордились тем, что за свой труд получали зарплату и не должны были терпеть покровительственное отношение хозяев имений в полях, а также своими способностями и результатами своей работы. Как ни в одном другом секторе, именно от их золотых рук зависел результат труда.

С самого раннего возраста работников зачисляли в два больших профсоюза: НКТ или ВСТ. Их крестьянские, религиозные и хилиазматические представления о солидарности смешивались с рационалистическими идеями о социальной справедливости анархического и социалистического толка. Образовалась взрывная, страшная смесь, и со временем в условиях кризиса гражданской войны она породила ужасные формы насилия.

У работников этой отрасли было очень развито чувство солидарности, и они могли организовывать масштабные забастовки. Однажды молодая трепальщица Карменсика Блошка получила травму в результате несчастного случая на работе. Деревянный молоток, которым она трепала эспарто, придавил ей верхние фаланги двух пальцев на правой руке. Девушка не могла работать, пока не заживет рана, и Галисиец, владелец фабрики, ее уволил. Это был не первый случай, а скорее, наоборот. Из-за рабочих травм или профессиональных болезней работников постоянно просто-напросто выгоняли с их мест работы, без заработной платы или каких-либо пособий. Те, кто мог, находились на попечении друзей и родственников, другие вовсе голодали, пока снова не возвращались на предприятие.

Трепальщицы фабрики решили, что не могут продолжать так работать, и потребовали от хозяина дать больничный Карменсике. Как и в других случаях, владелец фабрики отказался. Однако женщины были настроены решительно и прервали работу. Деревянные молотки стучали по плоским камням, на которых должны были раздавливаться пучки эспарто, но никто ничего на них не клал. Управляющие попытались запугать работниц, однако это не помогло. Те решительно стояли на своем. Пришел сам владелец, призывая их начать работу и оставить свои глупости, обещая, что в противном случае он закроет фабрику и отправит всех по домам. Галисиец не понял, что на этот раз все было серьезно. Женщины рассмеялись ему в лицо, назвали его хреном отмороженным и помянули его мать.

Обиженный, он приказал остановить колотушки и закрыть фабрику. Женщины собрались у двери и решили, что не вернутся на работу, пока он не даст больничный получившей травму девушке и пока эта практика не станет постоянной во всех последующих случаях. Конфликт приобретал все больший размах. Были назначены делегатки, которые отправились на другие фабрики трепальных машин. На некоторых из них колотушки тотчас перестали трепать эспарто. На следующий день все трепальщицы городка участвовали в забастовке.

Владельцы предприятий собрались и решили, что нужно прекратить стачку и преподнести урок тем женщинам. Нельзя было уступать.

Сначала забастовка была спонтанной, но вдруг она приняла другой характер. Трепальщицы собрались в профсоюзе. В большинстве своем они были из НКТ. В этом профсоюзе в основном состояли работники по выдергиванию эспарто, теребильщики. Они также присоединились к забастовке. Мужики решили больше не дергать эспарто, пока хозяева не изменят свой подход. Была создана комиссия для переговоров с владельцами, но она не добилась никакого результата.

При таком положении вещей представители двух профсоюзов организовали общее собрание. Крутильщики решили присоединиться к забастовке. Почти все они были из ВСТ. С ними отправились на стачку остальные секторы отрасли по обработке эспарто. Забастовка распространилась повсеместно.

Хозяева предприятий испугались. Они позвонили Губернатору. Прибыли жандармы, как пешком, так и на лошадях. Они искали работников, штрейкбрехеров в других соседних городках. Все напрасно. Забастовка продолжалась, и фабрики стояли. В городок приехал Губернатор в сопровождении Комиссии по трудовым спорам, которая должна была решить исход стачки. Но это также не принесло результата. Соглашение не было достигнуто, и работники не приняли решение этого органа.

Начались аресты наиболее известных мужчин и женщин. Произошли поджоги нескольких мест для сушки эспарто. Ходили слухи о том, что спалят все фабрики, если аресты продолжатся. В конце концов все работники были освобождены. Галисиец и остальные владельцы образумились. Девушке дали больничный, и в будущем такая практика стала нормой. Забастовка закончилась. Но хозяева фабрик ничего не забыли. Прошли недели, и начались выборочные увольнения. Они хотели наказать тех рабочих, которые приняли наиболее активное участие в стачке. Многие были вынуждены пойти в горы дергать эспарто, кто-то пошел на работу в поле, некоторые просто перешли на другую фабрику.

* * *

Трахано Авельяно Камачо был типичным представителем местного имущего класса. Он получил в наследство огромные земельные участки, расположенные в муниципальных округах: Сьеса, Абаран, Каласпарра, Рикоте и даже Хумилья. Унаследовал он также и несколько фабрик по обработке эспарто, фабрики по изготовлению плетеных фильтров для оливкового масла, фабрики по трепанию эспарто и несколько бассейнов для выдерживания и ферментации эспарто.

Его отец, Хосе Авельяно, был образованным деспотом, помешанным на классической культуре, особенно Риме. По этой причине, нарушив местную традицию, он нарек трех своих сыновей именами римских императоров. Возможно, они тоже завоюют мир и создадут империю, хотя бы и семейную. Дочерям он дал имена греческих богинь. К несчастью, два сына умерли, так и не став взрослыми. Из мальчиков остался только младший, Трахано, который после смерти своего отца унаследовал большую часть семейного хозяйства, включая старинный семейный дом, расположенный на одной из улиц, граничащей с Пласа-Майор, главной площадью городка.

Трахано Авельяно принялся расширять семейное наследство. Он изучал право в Мадриде, как отец, но, когда тот умер, перестал вести адвокатскую деятельность и взялся за управление своей собственностью. Вскоре в городке он приобрел славу закоренелого холостяка, а также стал известен своими пристрастиями.

Семья Авельяно владела четырехэтажным домом с подвалом. В том доме жили все члены семьи: его мать, две сестры, одна из них замужем и с пятью дочками, а также служанки. Авельяно принимал у себя родственников и друзей из других городов. Помимо этого, у него были комнаты для ночлега испольщиков, которые приезжали с дальних земельных участков, чтобы передать продукты и отчитаться за ведение хозяйства в угодьях.

Этот большой дом нуждался в многочисленных служанках, которых Трахано Авельяно вызвался отбирать. Он предпочитал юных, худых девушек с округлыми бедрами и большой грудью. Трахано был настоящий бабник и, когда их выбирал, думал о предстоящих любовных утехах. Он с удовольствием соблазнял служанок, ему так нравился сам процесс, что это занятие стало его слабостью. Слух о похождениях барчука вышел за пределы дома, и в городе вполголоса его называли Трахано Авельяно Любитель Служанок.

Хотя Трахано и пользовался своей силой, которую давало ему положение хозяина и владельца дома, он все же умело соблазнял горничных. Если какая-то из них и отказывала ему, она не становилась объектом мести, и он ее не увольнял. А вот с девушками, которых Трахано соблазнял, он поступал совсем иначе. Когда они ему надоедали или когда он замечал, что каприз мог перерасти в любовь, он избавлялся от них. Однако при этом Любитель Служанок вел себя как джентльмен, по крайней мере, он так считал. Барчук находил достойный предлог для их ухода из своего дома, выдавая замуж за какого-нибудь рабочего одной из своих фабрик.

Порой девушки беременели. Трахано искал для них наиболее выгодную партию и выдавал замуж за сыновей испольщиков с территорий, расположенных в других муниципальных округах, чтобы в городок не доходили слухи и сплетни и не портили его отношения с новой пассией.

Но, как говорят в народе, «повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить». Конча вместе с другими девушками пошла наниматься на должность горничной в доме Любителя Служанок. Все они знали о славе своего возможного хозяина, но их давила нужда, и к тому же они считали, что обладают достаточной силой воли, чтобы отказаться от притязаний местного Дон-Жуана.

Трахано понравились бедра и грудь Кончи, проглядывающие через одежду. Он сразу же остановил свой выбор на ней. Ему приглянулась эта девушка, и он едва ли мог сдерживать себя. В течение нескольких дней барчук скрывал свой интерес к служанке. Трахано хотел дать Конче время привыкнуть к дому, проникнуться доверием к хозяину. Потом он начал ее домогаться. Любитель Служанок пытался завоевать ее не один раз, но девушка сопротивлялась. Она не давала ему ни одного шанса. Конча была прыткой и легко ускользала из его рук. К тому же она была веселой, юной девушкой, ей нравилось шутить, и на кончике ее языка всегда вертелось какое-нибудь озорное словцо, помогавшее достойно выйти из двусмысленного разговора.

Это поведение еще больше возбуждало Трахано. Одержимость девушкой возрастала по мере того, как она отказывала ему, пока не переросла в безудержную страсть. Сам того не зная, не осознавая, уже в годах, Трахано Авельяно все же влюбился в эту девушку.

Дело в том, что Конча тоже влюбилась в него и в конце концов уступила его притязаниям. Их свидания длились почти год, и каждое последующее было более страстным, чем предыдущее. Вскоре в доме все узнали об этой связи и думали, что все закончится так же, как и в других случаях, то есть Конча выйдет замуж за какого-нибудь работника отрасли по обработке эспарто.

Однако события стали развиваться по наименее ожидаемому сценарию. Конча забеременела и вопреки всем прогнозам Трахано не нашел ей мужа. Время шло, а хозяин все больше привязывался к служанке. Злые языки говорили, что она разожгла в нем страсть, прибегнув к привороту. Даже утверждали, что видели, как она выходила из дома Франсесы на склоне Куэста-де-ла-Вилья.

Беременность подошла к концу. Родился здоровый и крепкий ребенок. Трахано так полюбил его, что не отходил ни на минуту. Он дал ему свою фамилию и, следуя введенной отцом традиции, нарек именем римского императора – Адриано.

Донья Манолика, мать Трахано, была возмущена. Она не должна была позволить этому ребенку родиться в их доме. Но все уже всё узнали. В городке это стало настоящим скандалом. В такой ситуации будет почти невозможно найти для девушки мужа. Нужно было выжить ее из дома. Однако этот вариант донье Манолике тоже не нравился, потому что Конча, конечно же, захочет денег, и к тому же ребенок станет потом докучать в вопросах наследства.

Но Трахано не только не выгнал девушку, а с каждым днем любил ее все сильнее. Уже некоторое время он обдумывал идею жениться на ней. Когда барчук сказал это своей семье, все были против.

– Мой сын – глупец, – говорила донья Манолика. – Ему взбрело в голову жениться на служанке с улицы Лас-Морерикас, которая к тому же работала трепальщицей на фабрике Галисийца. Знать бы, какие отношения имела эта шлюшка с мужиками фабрики.

Вот такие проблемы беспокоили всю семью, когда однажды вечером после сиесты у Трахано случился приступ. У него возникла сильная и резкая головная боль, пропало зрение, и в конце концов он потерял сознание.

На следующий день Трахано пришел в себя, но не мог говорить. У него было перекошено лицо и правая сторона тела не двигалась. Любитель Служанок был практически парализован. Все говорили, что его одолела дурная болезнь, хотя дон Хасинто Кабальеро Красавец, врач Трахано, сказал, что это было кровоизлияние в мозг. Оно было довольно сильным, но пациент сможет оправиться, если подобное больше не повторится. Трахано нужно было отдохнуть, ни о чем не беспокоиться, а главное, не испытывать негативных эмоций.

Трахано испугался. Но впервые в жизни он испугался не за себя, а за своего сына и Кончу – любовь всей его жизни. Он знал, что мать и сестры захотят выгнать ее и сына из дома, воспользовавшись его болезнью. Трахано попросил Кончу, чтобы она не разлучалась с ним и не выходила из его комнат. Через несколько дней, когда Любитель Служанок немного оправился, он втихую позвал Пепито Тельеса, своего друга и адвоката, которого попросил составить ему завещание.

Трахано помогал себе левой рукой как мог, выводя каракули, которые адвокату едва ли удалось разобрать. Он оставил своей матери семейный дом и самое большое угодье. Каждой своей сестре – по одному угодью среднего размера. Все остальное наследство он отписал своему сыну и назначил Кончу в качестве душеприказчицы. Чтобы им не пришлось жить в большом семейном доме, он благоразумно решил купить дом за чертой городка и записать его на имя Кончи.

Через три недели Трахано достаточно восстановил силы и какое-то время мог находиться на ногах. Он решил жениться на Конче. Любитель Служанок сообщил это донье Манолике и приказал позвать дона Дионисьо, приходского священника из церкви Успения, более известного в городке как священник Лис. Трахано хотел жениться как можно скорее и попросил священника провести церемонию в часовне дома. Но разговор, который должен был быть коротким и учтивым, перерос в скандал.

Дон Дионисьо, наученный доньей Маноликой, попытался убедить Трахано в неприличии этого брачного союза. Конча была женщиной, недостойной его класса и положения. Священник советовал ему подождать. Возможно, с божьей помощью, Трахано станет смотреть на все по-другому. Он всегда сможет помочь девушке, найдя ей превосходного мужа и дав хорошее приданое. Говорят, что эта ссора стоила Трахано жизни. Часы в гостиной показывали 19:40. Священник Лис едва успел выйти из дома, когда у Трахано Авельяно Камачо произошло повторное кровоизлияние, которое его убило.

* * *

Конча осталась с пустыми руками. Она чувствовала себя опустошенной, когда умер ее любимый Трахано. Девушку выгнали из дома еще до похорон. Ей даже не дали присутствовать в церкви. Конча смогла подойти к пантеону только на закате, когда все уже ушли с кладбища. Затем она вернулась в дом своих родителей.

Конча не знала, что делать. Заболев, Трахано сказал ей, что если он умрет, то все его имущество перейдет к сыну, а она будет управляющей. Кроме того, он сообщил ей об одном доме, от которого даже дал ключи. Но бедная девушка ничего не понимала в таких вещах и еще меньше в юридических формальностях. Как она получит всю эту собственность? Наверняка, семья Авельяно убьет ее раньше.

Было мартовское утро. Одетая в строгую траурную одежду, Конча сидела в лучах утреннего солнца, наблюдая за тем, как ее сын играл на полу тока Эрика-дель-Осписьо. Прибежал один паренек, ее сосед:

– Кончика, твоя мать говорит, чтобы ты шла домой. Там пришел какой-то барчук и спрашивает тебя.

Господин Хосе Тельес Гамес был особенным человеком. Сын Хуана Тельеса Мартинеса, крупного землевладельца из Сьесы, ведущего активную политическую деятельность. Дон Хуан, его отец, был близким другом главного мурсийского консерватора господина Хуана де ла Сьервы Пеньяфьеля и руководил крупными местными землевладельцами в различных городках района, которые гарантировали выбор лиц близких к Хуану де ла Сьерве и его самого. Пепито Тельес, как его знали в городке, был предпринимателем, адвокатом, а также политическим деятелем. Он два раза становился мэром Сьесы от консервативной партии во время диктатуры Примо де Риверы. Но в то же самое время Пепито Тельес был приветливым и великодушным. Несмотря на свои консерваторские идеи, у него было странное политическое видение. Некий вариант мессианского коллективистского анархизма. Пепито был очень культурным человеком и большим любителем книг. Отец привил эту любовь ему и его брату, Антонио Тельесу, который был известным библиофилом с международной славой и который, кстати, стал мэром Сьесы в апреле 1939 года, когда войска Франко пришли в городок.

Дон Хосе Тельес читал Фурье, Бакунина и Кропоткина, но кто оказал на него самое большое влияние, так это Толстой. Его навязчивой идеей было создание справедливых рабочих кооперативов по типу коммун. Но он не мог найти способ, как осуществить это на практике. В то же время эти взгляды не помешали ему стать во главе консервативной партии в Сьесе и области и поддерживать важные, унаследованные от отца отношения с лицами, оказывавшими ему личную протекцию. И, наконец оба брата были известны в городке и по всей области как адвокаты-защитники рабочих в судах, особенно анархистов НКТ, которым они отдавали особое предпочтение. Однако братья никогда не отказывали в помощи ни одному рабочему, независимо от того, из какой он был партии или профсоюза.

За несколько лет до событий, описываемых здесь, дон Хосе Тельес разорился. Он потерял все до последнего цента. Хосе Тельес открыл фабрику по производству консервированных фруктов, на которой дал работу только женщинам из Сьесы. Он действительно попытался создать кооператив, но у него ничего не вышло. Хосе Тельес сопротивлялся до последнего. В конце концов он должен был от всего отказаться, когда остался без средств. На самом деле, сами женщины с фабрики вынуждены были убедить его в этом. Представительницы рабочего коллектива, состоящие в Совете управления кооперативом, знали, что происходит. Они не позволили ему продать старинный дом на улице Сид, чтобы оплатить долги.

– Дон Хосе, оставьте это дело. Не настаивайте на своем. Это безвыходная ситуация. Вы останетесь без денег и без жилья. Зачем вам нужны эти проблемы? Не волнуйтесь за нас. Мы бедные и умеем жить бедно. Но вы другого типа, другой породы. Вы не сможете жить, как бедняк. И к тому же мы не хотим вас видеть таким, в безнадежном положении.

В конце концов они его убедили, он не продал дом и закрыл кооператив. В городке Сьеса, где так любят давать прозвища и клички, ему досталось самое длинное и самое почетное прозвище, которое из уст мужиков звучало как Пепито Тельес, тот, что разорился из-за рабочих.

– Конча, ты знаешь, кто я?

– Да, дон Пепито Тельес, – сказала девушка.

– Ну, к тому же ты должна знать, что я был адвокатом Трахано и продолжаю оставаться адвокатом всей семьи Авельяно. Тебе нужно внимательно выслушать все, что я скажу.

– Вам виднее, дон Пепито, – едва ли смогла выговорить девушка, напуганная визитом адвоката.

– Трахано оставил твоему сыну большую часть своей собственности: сельскохозяйственные угодья, фабрики по обработке эспарто, толчейные фабрики, бассейны для выдерживания и ферментирования эспарто, магазины и еще кое-что.

– И кто же нам все это даст?

– Подожди. Как ты понимаешь, семья не согласна с завещанием и намерена оспорить его в суде. Я буду вести дело, поскольку, как я тебе уже сказал, я являюсь их адвокатом. Я знаю, что это против воли Трахано. Он составил завещание в моем присутствии, поэтому я не согласен с ними.

– Ах, Боже ты мой! Они у нас все отнимут. Оставят моего сыночка ни с чем.

– То, что я тебе скажу, должно остаться между нами. В противном случае я не смогу тебе помочь, к тому же ты мне нанесешь большой вред. Я буду вести это дело, но постараюсь помочь как смогу. Если я не возьмусь за него, это сделает другой адвокат, который не окажет тебе абсолютно никакого содействия, и ты все потеряешь. Что касается тебя, то ты не сможешь найти ни в городке, ни в Мурсии адвоката, который бы защитил твои интересы. Более того, думаю, что тебя обманут, заберут твои деньги и в конце концов вынудят проиграть дело. Ты должна иметь в виду, что семья Авельяно очень влиятельна и у нее много знакомых в судебных органах. Отец твоего возлюбленного, дон Хосе Авельяно, был престижным адвокатом, и многие из его близких друзей сегодня юристы, судьи и прокуроры в Мурсии, Альбасете, Аликанте и даже в Мадриде.

– И как вы мне поможете?

– Дело очень трудное, поскольку твой сын не был признан Трахано. Он только носит его фамилию, но самого официального признания нет. Ты можешь все потерять. Так вот, семья Авельяно предлагает тебе хорошую сумму денег, если ты откажешься отстаивать наследство своего сына. С этими деньгами и с домом, который Трахано записал на твое имя, ты сможешь комфортно жить многие годы, пока твой сын не вырастет. Если ты найдешь себе какую-нибудь подработку, то сможешь растянуть деньги на более длительный срок.

Конча была напугана этими юридическими сложностями. Она ничего не хотела для себя и думала только о своем сыне. Если отец мальчика решил оставить ей всю свою собственность, кто были те люди, чтобы мешать исполнению воли умершего.

С другой стороны, Конча переживала, что ее обманут. Она боялась все потерять из-за жадности. Девушка вспомнила поговорку: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь». Конча не знала, подходит ли она к этому случаю, но подумала, что, возможно, будет лучше довольствоваться малым, но, действительно, его получить. Самым худшим было бы потерять все. После этого она будет вынуждена пойти работать, но ее вряд ли возьмут служанкой, по крайней мере, в течение нескольких лет, пока не забудется скандал. Она снова должна будет трепать эспарто длинными рабочими сменами по 12–14 часов под монотонное и оглушительное там-там-там деревянных молотков, к тому же вынося вульгарные шутки и анекдоты других работниц.

– Дон Хосе, помогите мне. Я не понимаю в этих вещах. Я не жадная. Пусть оставят себе все, что захотят, а мне дадут, по крайней мере, что-то, чтобы я могла достойно вырастить своего сына.

– Конча, ты решишься управлять сельскохозяйственным угодьем или фабрикой по обработке эспарто? – спросил ее адвокат прямо. – Для этого нужны деньги, и надо иметь представление об этой сфере. Учти, что от тебя будет зависеть несколько семей. Если ты решишь продать угодье или закрыть фабрику, то эти семьи останутся на улице без работы.

– Я ничего не понимаю в сельском хозяйстве, но разбираюсь в том, как трепать эспарто, – простодушно и честно сказала девушка. – Тогда скажите им, я отказываюсь от всего, ежели они дадут мне деньги, которые предлагают, и фабрику по трепанию эспарто.

Одна мысль промелькнула в голове Хосе Тельеса:

– Девчонка, ты на самом деле на это решишься?

– Да, решусь.

Адвокат на мгновенье задумался. Он смотрел куда-то, не обращая внимания на рой мошек, которые кружили в центре комнаты, контрастируя со светом, входящим с улицы. Идея, которая раньше пронеслась в его голове, снова вернулась, чтобы вызреть. Затем, будто думая вслух, он сказал:

– Фабрика по трепанию эспарто не представляет интереса. Трепанное эспарто ты будешь вынуждена продавать городским фабрикам, а поскольку все владельцы являются друзьями семьи Авельяно, они не купят у тебя даже полкило. Лучше проси фабрику по кручению эспарто, ту, что в Альбаресе. По крайней мере, у тебя будет вариант продажи крученой нити в любой части Испании.

– Помогите мне, дон Хосе, – снова попросила девушка.

– Дайте мне хороший совет, чтобы мы с сыном не остались на улице.

– Хорошо. Доверься мне. Посмотрим, что мы сможем получить. Ты пока не выходи из дома. Если кто-то придет подписать какую-нибудь бумагу, даже не вздумай этого делать. Ни одного документа. И никуда ни с кем не ходи. Если придут за тобой, пусть твоя мать скажет, что тебя нет. Я пойду уладить некоторые формальности. Вернусь послезавтра. Еще поговорим.

* * *

В ту ночь дон Хосе Тельес украдкой вошел в дом Паскуаля Поятоса Полого Тростника. Паскуаль был мастером-крутильщиком на фабрике, которой владела семья Авельяно в краю Альбарес на окраине городка, в направлении Мурсии. Он был очень харизматичным человеком. Член ВСТ и ИСРП, хотя и из тех, кто был ближе к Третьему интернационалу. Его очень уважали не только на фабрике, но и во всей отрасли по обработке эспарто. Его слово было законом на собраниях рабочих. Он обладал особым даром убеждения неистовых анархистов из городского НКТ.

Дон Хосе Тельес не раз защищал его в судах. Он объяснил, что происходит с Кончей. Полый Тростник слышал о скандале, но не знал деталей, о которых ему рассказал адвокат.

– Послушай, Паскуаль, я думаю, что смогу убедить семью Авельяно, чтобы они оставили Конче фабрику в Альбаресе в обмен на отказ отстаивать свои права на наследство ее сына. Это намного больше, чем девушка могла получить за двадцать жизней, которые бы прожила. Я смогу уговорить семью Авельяно, сказав им, что если они пойдут в суд, то могут ничего не добиться. Проблема в том, что будет делать Конча с фабрикой. Она и понятия не имеет об этом деле. Ей потребуется помощь, чтобы обеспечить функционирование предприятия. В юридических вопросах мы с братом сможем ей помочь. Мы даже найдем ей клерка, чтобы он вел административные дела, включая счета и отчеты по нескольким коммивояжерам, но на рабочем месте, на фабрике все будет зависеть от тебя и преданных тебе рабочих. Я думаю, что вы могли бы организовать кооператив трудящихся. Девушка тоже может работать. Назначьте ей более высокую зарплату, чтобы по прошествии времени, если дела пойдут хорошо, она не чувствовала себя обиженной, а также сокращенный и гибкий график, чтобы она могла воспитывать паренька. Вы сможете получать более достойную оплату за день, постоянное место работы, больничный по болезни и в связи с несчастным случаем на рабочем месте, а также организовать кооперативный магазин, чтобы обед был более дешевым. Мы даже сможем сделать школу для ваших детей, они будут учиться читать, писать и считать, а вам не нужно будет переставать работать. Это хорошая возможность. Что скажешь?

– Дон Хосе, вы совсем не похожи на барчука. Ежели бы я вас не знал, я бы подумал, что вы смеетесь надо мной. У вас в голове неразбериха, как у того Бакунина. Да как мы сможем организовать кооператив трудящихся?

Ежели бы вы были, по крайней мере, мэром города. Как только об этом узнают другие хозяева фабрик, они устроят нам скандал. Натравят на нас жандармов и не продадут нам ни одного килограмма эспарто.

– А мы должны быть ловчее и умнее их. Пока мы ничего не можем сделать официально. Это будет джентльменская сделка. Без бумаг или прочих гарантий. Все только на словах. О существовании кооператива будем знать только Конча, ты и я. Потом, если увидишь, что это необходимо и возможно, расскажешь об этом какому-нибудь надежному человеку. Подождем, пока изменится положение дел и появится возможность оформить все законно. А я тем временем буду готовить документы. Когда работники заметят, что их дневная оплата труда увеличивается или появляются прочие преимущества, скажем, что это любезность Кончи.

– Ну, я полностью согласен. Рассчитывайте на мою поддержку и на помощь рабочих с фабрики. Хотя мне по-прежнему кажется, что это сумасшествие. Да, еще один важный момент. Нужно выгнать Матео Гуаданью, уполномоченного семьи Авельяно. Это преданный пес барчуков.

– Не волнуйся, он сам уйдет, когда узнает о смене владельца. Ну ладно, так и договоримся. Завтра я потолкую с доньей Маноликой, надеюсь уговорить ее с первого раза. Спокойной ночи, Паскуаль.

– Доброй ночи, дон Хосе.

* * *

Донье Манолике было сложно уступить фабрику в Альбаресе. Она хотела сохранить все имущество. Мать барчука ненавидела Кончу и ее сына. Она считала их виновными в смерти Трахано. Донья Манолика не хотела давать им ничего, ни глотка воды. Даже тот факт, что мальчик был ее внуком, не вызывал в ней ни капли сочувствия к ним.

Однако страх потерять всю собственность, если конфликт будет разрешен в судебном порядке, в конце концов вынудил ее удовлетворить просьбу Кончи. Очевидно, что за этим стоял Хосе Тельес.

В итоге было решено, что у Кончи останется дом на окраине, который Трахано записал на ее имя, и фабрика по кручению эспарто в Альбаресе. Она также получила приличную денежную сумму наличными, намного больше той, что первоначально предлагала донья Манолика.

Конче ничего не стоило договориться с Полым Тростником о том, чтобы он представлял интересы рабочих. Помощь этого человека была огромной. Они смогли организовать кооператив. Фундаментальной была также и поддержка Хосе Тельеса. Благодаря представителям, которых он нашел, вскоре у них появились заказы.

Фабрика по кручению эспарто была оформлена на имя сына Кончи – Адриано Авельяно. Она представляла собой кооператив рабочих, но не было ни одного официального документа, который бы это доказывал. На ней зародился и был получен опыт, ставший чрезвычайно важным в 1936 году, когда были сделаны первые шаги к коллективизации отрасли по обработке эспарто. В марте 1937 года это привело к учреждению Совета по унификации отрасли по обработке эспарто, известного в городе как Совет отрасли по обработке эспарто.

На фабрике Кончи впервые были утверждены минимальные ежедневные нормы выработки, которые каждый рабочий должен был соблюдать, а также оплата за них. Они были установлены не для увеличения прибыли, а для достижения баланса между хорошим ритмом производства, отдыхом и образованием рабочих. Там было неукоснительно реализовано правило: 8 рабочих часов, 8 часов на образование, 8 часов отдыха. Поскольку в окрестностях фабрики имелась свободная земля, на ней было построено новое здание, которое должно было стать конторой и складом. Однако оно стало использоваться как центр для общения рабочих. Кроме того, построили столовую, чтобы завтракать и обедать летом в тени. Была там и образовательная комната с книгами и газетами, которые присылали оба профсоюза, где учитель Машина учил читать, писать и совершать четыре основных математических действия ребят, трудящихся на фабрике, в большинстве своем детей рабочих кооператива.

К Конче было особое отношение. Все знали, что на самом деле она была владелицей, хотя девушка никогда не демонстрировала, что фабрика принадлежала ей. Она трудилась, как и все, выполняя работу, которую было положено делать. В течение многих лет дела на производстве шли хорошо, за исключением колебаний продаж, что было следствием конъюнктуры национального рынка эспарто.

Адриано в буквальном смысле вырос на фабрике. Все о нем заботились не только когда он был маленьким, но и когда подрос. С ним обращались так же, как и с остальными детьми рабочих. Он получал как любовь, так и строгие порицания.

Как только Адриано стал достаточно сильным, его поставили работать вращальщиком, как и всех детей не только фабрики, но и всего городка. Эту работу выполняли самые маленькие ребята. Она не требовала большой физической силы, но была монотонной и выматывала из-за длинного трудового дня. Дети были главным источником двигательной энергии, которая вращала колеса. Те, в свою очередь, посредством веревок из эспарто, выполняющих роль шкивов, на большой скорости вращали ролики, из центра которых выходил крючок. На него накручивалось волокно эспарто, являвшееся основой различных типов крученых нитей.

При вращении крючка наматывалось волокно, которое мастер-крутильщик всякий раз очень искусно добавлял, пока шел спиной по ходу своего движения. Вращение должно было быть единообразным, не слишком быстрым и не слишком медленным. В противном случае нить обрывалась или имела разную толщину и плохо скручивалась, что делало ее бракованной и ломкой.

Каждое колесо, за которым стоял один ребенок, вращало три маленьких ролика; от них шли нити, формируемые тремя крутильщиками. Количество работающих колес и, соответственно, детей-вращальщиков зависело от количества крутильщиков на фабрике. На производстве Кончи в периоды наибольшей активности работало в одно и то же время тридцать крутильщиков, то есть было десять колес с десятью детьми– вращальщиками.

В основном отношения между крутильщиками и вращальщиками были хорошими. Но когда дети дремали от монотонности работы или отвлекались, разговаривая между собой, а также по другой причине меняли ритм вращения колеса, реакция крутильщиков могла быть очень скверной, особенно если нить обрывалась.

– Мать твою! Козел! Сукин сын! О чем ты думаешь, малыш? Парень, крути колесо как надо… Отхреначил бы я твоих предков! Ежели я сейчас сам подойду к тебе, то влеплю такую пощечину, что у тебя лицо окажется сзади.

Ребята сразу реагировали и возвращались к нужному ритму работы, пока снова не отвлекались, поскольку были детьми. И вновь начинался нескончаемый поток слов и оскорблений. Дети знали, что крутильщики просто кричат, впрочем, так было не всегда. Когда какой-нибудь вращальщик повторял одну и ту же ошибку или у крутильщика просто был плохой день, могли последовать шлепок или подзатыльник, которые обижали детскую гордость, но не из-за причинённой боли, а из-за сопровождавших наказание шуток и насмешек других детей.

В городке сохранилась присказка в форме загадки, с помощью которой мастер-крутильщик грозил вращальщику возможным наказанием:

– Парень, чем хочешь получить шапкой или «гавьей»?

Поскольку гавья была деревянным инструментом, применяемым в работе крутильщика, и ребенок это знал, он отвечал:

– Шапкой, мастер.

Но не шапка и не гавья выполняли наказание, а мозолистая рука мастера-крутильщика. Следовал короткий плач прямо у колеса, а затем работа продолжалась. Хотя, если наказание было слишком суровым, ребенок мог мстить, на что решались очень немногие: он саботировал рабочий день мастера-крутильщика, делая так, чтобы нить несколько раз рвалась. Таким образом, мастер терял ритм и не мог закончить дневную норму вместе со всеми. Это было очень рискованно для детей, поскольку их могла ждать сильная порка веревками. Кроме того, на некоторых фабриках вращальщиков даже увольняли.

* * *

Все свое детство Адриано Авельяно работал вращальщиком на фабрике, и к нему относились так же, как к другим детям. Он тоже терпел взбучки и порки. Волей-неволей Адриано вынужден был посещать занятия учителя Машины, но в конце концов перестал это делать. Мальчик едва умел читать и писать, хотя математические действия давались ему хорошо.

Он рано понял, что не является простым рабочим. Наверняка кто-то ему сказал. Возможно, его мать. Со временем Адриано начал демонстрировать непослушание, чем доводил конфликтные ситуации до того предела, когда мужики боялись наказывать его еще больше. Обычно сами родители делали это со своими детьми. Никому из мужиков не нравилось смотреть, как посторонний человек, будь то даже друг или коллега, поднимал руку на его ребенка. Если ситуация ограничивалась криками для привлечения внимания или пощечиной, то все было в порядке, и даже слышался голос отца, который соглашался с наказанием и одобрял его. Но, если требовалось более сильное вмешательство, это уже становилось делом отца.

У Адриано отца не было, и к тому же он являлся сыном хозяйки. Все чаще, получив взбучку, мальчик саботировал работу крутильщика. В конце концов никто не хотел работать с ним как с вращальщиком, и все вынуждены были занимать его другой работой. Когда парень немного подрос, его научили профессии крутильщика раньше положенного возраста, по крайней мере, так они его утихомиривали.

Однако Адриано превратился в настоящего деспота по отношению к детям-вращальщикам. Вся вина за его ошибки ложилась на бедных ребят, которые боялись работать с ним. У него было много стычек с родителями из-за того, что он слишком часто и со злостью поднимал руку на детей.

Полый Тростник обучил Адриано профессии крутильщика. Мальчик хорошо ее освоил и вскоре крутил веревки высокого качества. Но в ходе обучения его поведение изменилось. Паренёк стал грубым и непочтительным. Он не уважал никого: ни взрослых, ни детей. Вдобавок ему вздумалось отпускать занудные шутки.

Адриано был еще подростком, когда однажды утром, войдя на фабрику, рабочие нашли его повешенным. Он висел на перекладине каркаса крыши одного из складов. Все вошедшие были напуганы. Рабочие смотрели по сторонам, не зная, как поступить. Они говорили о том, что нужно позвать врача и жандармов, предупредить его мать… Это были бесконечные минуты нерешительности. Наконец кто-то сказал, что нужно снять Адриано, что, возможно, он еще жив. Пока одни поддерживали его за ноги, другие принесли лестницу. Они уже прислонили ее к перекладине, на которой висел Адриано, когда тот открыл глаза и начал громко хохотать. Своими собственными руками он развязал ложный узел, завязанный на своей шее. Затем, ловко орудуя двумя руками за спиной, отпустил страховочную систему обвязки из веревок, которая позволяла его торсу висеть на балке. Парень спрыгнул на пол, веселясь и насмехаясь над всеми. Рабочие фабрики были еще более смущены, чем когда увидели так называемый труп.

Позднее они поняли, что это был ужасный розыгрыш, подготовленный вместе с Мигелико Блохой, еще одним молодым рабочим его возраста, который в свое время работал вращальщиком с Адриано. Эта дружба не принесла Мигелико ничего хорошего.

Прошли годы, и Блоха был уволен с фабрики своим же закадычным другом. Он начал работать на фабрике семьи Саморано и через несколько недель захотел там произвести впечатление на своих коллег. Ему вздумалось поиграть со смертью, а смерть забрала его. Кажется, он попытался устроить розыгрыш, похожий на тот, что помог организовать в свое время Адриано. Однако куча несуразностей заставила его расстаться с жизнью. Блоху подвела страховочная система обвязки: ложный узел оказался настоящим, и к тому же его ноги потеряли опору. Парня нашли еще теплым, с руками между веревкой и шеей. Он попытался развязать узел, но ему помешал вес собственного тела. Мужики уже несколько раз предупреждали, что такое поведение убьет его, так и произошло.

Однажды Адриано заявил своей матери, что фабрика его и он хочет управлять ею. Парень ничего не знал о кооперативе. Он сказал матери, что ему не нравится, как она ведет дела на производстве, что рабочие получают больше, чем на других фабриках городка, что они работают меньше часов.

– Мама, мы хозяева фабрики, а живем как бедняки. Почему, черт возьми, мы не живем, как другие владельцы фабрик?

Конча попыталась переубедить его, подчеркивая, насколько трудными были времена: крученые нити плохо продавались. К тому же она попыталась объяснить сыну, что платила рабочим более высокую зарплату в знак благодарности, потому что они с самого начала помогли ей обеспечить функционирование фабрики.

Юношу не убедили ее аргументы, и он неоднократно настаивал на том, что сам будет управлять фабрикой. Он был хозяином. Отец оставил фабрику ему. Конча знала, что, если отдаст фабрику сыну, кооператив прекратит свое существование. Она снова и снова отказывалась. В конце концов женщина поговорила с Хосе Тельесом и сообщила ему о намерениях Адриано. Адвокат сказал ей, что, как только парень станет совершеннолетним, она вынуждена будет передать ему управление фабрикой. Единственным решением было легализовать кооператив, хотя в будущем он сможет отменить соглашения.

Мать не решилась. Прошло время. Адриано Авельяно стал совершеннолетним и возглавил фабрику. В свой первый день в качестве хозяина он пришел на работу к обеду, когда все были в столовой.

– День добрый! – сказал Адриано, входя в комнату, где все ели. – Я пришел сказать вам, что теперь владелец фабрики я, и моя мать больше здесь не при чем. Начиная с сегодняшнего дня я даю указания, глупости на этой фабрике закончились, и теперь все будет всерьез. Здесь нужно больше работать.

Адриано практически перестал общаться с матерью и даже запретил ей приходить на фабрику. Он снизил зарплату, повысил ежедневную норму выработки продукции, увеличил количество рабочих часов, закрыл школу и библиотеку, а столовую превратил в склад. Мужикам, которые его вырастили, сказал, что в течение многих лет они обманывали его мать, но теперь все будет по-другому. Кому не понравятся новые условия работы, тот может убираться, поскольку в городке хватает рук.

То была смутная пора для рабочих. До окончания диктатуры Примо де Риверы оставалось еще несколько лет. Мужики предпочли отмолчаться. Еще наступят лучшие времена.

Несчастья не приходят в одиночку. Через несколько недель после совершеннолетия к Адриано заявилось несколько адвокатов из Мурсии. Они сообщили ему, что он получил всю собственность семьи Авельяно. Так решила его бабушка, донья Манолика, которая в конце концов оставила все своему единственному внуку. Адвокаты также передали ему письмо от этой женщины, в котором она излагала ему свою версию произошедшего.

Характер Адриано радикально изменился. Он стал часто посещать казино и связался с компанией молодых богачей городка. Теперь он считал себя одним из них. Однако не все они видели в Адриане ровню. Что уж говорить о главах наполовину буржуазных, наполовину дворянских матриархальных семейных кланов. Для них сын трепальщицы был никем. Парню пришлось долго ждать приглашения в их дома. Но со временем его состояние открыло все двери, особенно учитывая тот факт, что богатство Адриано Авельяно превратило его в первоклассную партию для созревших для женитьбы дочек состоятельных семей Сьесы. Дочерей надо было выдавать замуж, а Авельяно являлся отличным женихом, хоть и был грубияном.

* * *

Уже в период республики, после победы правых, Адриано Любитель Служанок, как теперь его звали в городке, многое себе позволял. Он жестоко обращался со всеми. Бил горничных, с которыми, кстати, спал, следуя отцовской традиции. Лупил проституток из публичных домов Красной и Курносой, к которым ходил почти каждую ночь. Частенько его выпроваживали мертвецки пьяного.

Шел октябрь 1934 года, когда до городка дошло эхо революции. Полый Тростник, Пепе Наблюдатель, Ручей и другие лидеры местных левых при поддержке профсоюзов ВСТ и НКТ провозгласили Сьесу Советской Социалистической Республикой. Это произошло на балконе Муниципалитета, рядом с площадью, занятой рабочими отрасли по обработке эспарто. При поднятых руках присутствующих единодушным голосованием частная собственность и наследство были упразднены, а предприятия по обработке эспарто, банк и сельскохозяйственные угодья переданы во владение государству.

Для контроля за процессом национализации были созданы комиссии рабочих. Комиссию отрасли по обработке эспарто возглавили Полый Тростник и Пепе Наблюдатель. У первого были свои счеты с Адриано Авельяно. Фабрика в Альбаресе была национализирована в первую очередь. За ней последовали все остальные фабрики, принадлежавшие Любителю Служанок.

Но долго владеть предприятиями им не удалось. На следующей неделе в городок прибыла правительственная комиссия в сопровождении жандармов и внушительного отряда военных. Рабочие решили сопротивляться. Они воздвигли баррикады в центре городка, вокруг Муниципалитета и церкви Успения, воспользовавшись узкими переулками. Выстрелы были слышны в течение нескольких дней. С обеих сторон были раненые. В связи с невозможностью разгона рабочих правительственные силы перешли к осаде. В конце концов ситуация стала невыносимой для Советской Республики Сьесы. Однажды на закате дня революционеры провели собрание и решили не сдаваться. Они слышали, что в Астурии и в других местах расстреливали на месте тех, кто так поступал. Рабочие договорились организовать побег той же самой ночью. Они собирались сбежать по крышам. Мужики планировали достичь горы Аталая, а оттуда по горам области добраться до горной цепи Сегура.

Владельцы предприятий организовали народное ополчение, чтобы помочь правительственным силам установить порядок. В нем участвовали самые ярые сторонники правых. Другие же вместо себя предпочли отправить своих надежных помощников, которые горели желанием услужить хозяевам. Ополчением руководил Адриано. У него были свои счеты с этими чертовыми революционерами.

Паскуаль Поятос Полый Тростник был уже в годах. В шестьдесят три года ему не хватало сил и сноровки убегать по крышам. Он сказал своим товарищам:

– Вы идите, а я останусь. Не могу бегать по крышам, как коты. Я спрячусь, где получится. Ежели меня и найдут через несколько недель, то к тому времени они поостынут и ничего мне не сделают. Не волнуйтесь, я знаю, где схорониться.

Товарищи Полого Тростника были против, они не хотели оставлять его одного. Мужики попытались помочь ему. Но это было бесполезно. Он уже принял решение и не пошел с друзьями. С ним также остался паренёк Пепе Наблюдатель. Он не хотел бросать своего старого мастера из профсоюза.

Со звонницы церкви Успения Полый Тростник и Пепе Наблюдатель увидели, как тени беглецов бесшумно пропали в ночной мгле. Мужики взяли все карбидные лампы, оставшиеся после осады, воду и еду, которую смогли найти, и несколько одеял. Они направились к главному нефу храма. Потом к правому нефу, к часовне, где воздавались почести Богоматери Милосердия. Там, в глубине ниши, подвинув немного образ Богоматери, Полый Тростник наконец обнаружил то, что искал. Ложный надгробный камень, который на самом деле был входом в склеп, расположенный под нефом церкви. Спустившись туда, они направились вглубь, прямо под главный алтарь. Там на стене крутильщик потрогал какие-то спрятанные пружины, и открылась завуалированная дверь. За нею был просторный зал, из которого шли коридоры в разных направлениях. Это было общее хранилище, где с древних времен складывали кости умерших, когда назревала необходимость освободить место в склепе для новых захоронений. Это помещение Полый Тростник знал с тех пор, как был алтарным мальчиком. Он несколько раз помогал приходскому священнику переносить кости из склепа в подземное хранилище.

Уже много лет в склепе не хоронили людей, и несколько раз сменились приходские священники в церкви Успения. Паскуаль Поятос надеялся, что Лис, тогдашний приходской священник, понятия не имел о хранилище костей.

Спускаясь в склеп, мужики зажгли карбидную лампу. Наблюдатель был напуган. Он проявлял большое уважение к мертвым. Его рука была на пистолете, на что Полый Тростник сказал ему, что с теми господами ему не нужно расходовать пули, лучше приберечь их для живых там, наверху.

Они провели внутри склепа больше недели. Было невозможно дышать. Беглецы потеряли счет времени. Когда у них закончилась вода, они решили, что Наблюдатель, которого не очень хорошо знали в городке, выйдет за водой и едой. Поскольку они толком не понимали, который был час, то, когда паренёк вышел первый раз, он почти лицом к лицу столкнулся с несколькими набожными верующими, приводившими в порядок образ Девы Марии. Наблюдатель остался у входа в склеп, под плитой ложного надгробного камня. Он хотел услышать звон колоколов, чтобы определить время. Услышав дневные колокола, парень вернулся к своему товарищу. Пепе вышел на следующий день рано утром. Он купил хлеб в пекарне Ящерицы на улице Нуэва и немного еды в магазине Цветочницы на улице Ларга. Наблюдатель прошел незамеченным среди жителей, которые делали покупки рано утром, чтобы сразу пойти в поля или в горы на работу. Затем он взял воду в одном из кранов на улице Кабесо. Поскольку Пепе был из района Сараиче, и у него не было знакомых на тех улицах, его принимали за еще одного рабочего, направляющегося на свою фабрику.

Пепе не раз еще выходил за те полтора месяца, что они прятались в склепе. Мужики уже хотели покинуть свое укрытие. Наблюдатель слышал от некоторых жителей у пекарни Ящерицы, что через несколько дней Жандармерия собиралась снять патрульных с въездов в городок. Тогда они смогли бы убежать в горы и направиться к горной цепи Сегура, чтобы скрыться там, пока все окончательно не уладится.

Однажды утром Наблюдатель чуть дольше задержался, когда пошел за водой. К несчастью, дон Дионисьо, священник, находился в церкви, готовясь к празднованию предстоящих рождественских праздников. Он пришел раньше обычного. Священник не мог спать в доме «Де ла Терсья», в здании, где он жил, и вышел прогуляться по храму.

Будучи уверенным в безнаказанности, как и в прошлые разы, Пепе вошел в склеп, нисколько не заботясь о производимом им шуме. А у священника Лиса был тонкий слух, и он услышал странный тихий звук, металлический удар. В храме никого не должно было быть так рано. Он осторожно подошел к тому месту, откуда раздался шум. Лис ничего особого не увидел. Он приблизился к нише, которая хранила Богоматерь Милосердия, и заметил несколько лужиц воды.

Входя в склеп, Наблюдатель нечаянно задел ведро с водой, которое нес. В результате удара немного воды вылилось на пол прямо рядом со входом. Парень не позаботился о том, чтобы растереть ее ногой.

Дон Дионисьо присмотрелся и понял, что надгробная плита в глубине ниши была недавно подвинута. Он слышал о существовании склепа в церкви, но никогда не пытался найти его и спуститься внутрь. В итоге оказалось, что эта надгробная плита и была входом. Священник не рискнул войти туда. Он подумал, что там могли прятаться восставшие рабочие.

В то утро в 7 часов священник провел службу только с одним из двух алтарных мальчиков, которые обычно присутствовали. Второго, Пепико Сороконожку, он отправил за Адриано Авельяно, начальником народного ополчения. Мальчик должен был попросить барчука как можно скорее прийти в церковь, чтобы поговорить о важном деле со священником.

Адриано вынуждены были разбудить. Он пришел домой пьяным пару часов назад из публичного дома Курносой. Любитель Служанок не слишком торопился, помимо того, что он страшно хотел спать и его мучило похмелье, он еще и не выносил священнослужителей. Что, черт возьми, хотел этот священник? У него были более важные дела, чем терять время в церкви.

Дон Дионисьо принял его в ризнице. Там он рассказал ему, что слышал и видел, а также что он думал о возможном укрытии рабочих в склепе. Это уже показалось Адриано интересным. Он все быстро организовал. Менее чем через час собралось несколько человек из народного ополчения. Они подняли надгробную плиту и тихо прошли в склеп. Вошедшие хотели застать там рабочих и не дать им времени отреагировать. Они спустились, но никого не нашли. Ополченцы искали и искали, но безрезультатно. Чудаковатый священник со своими выдумками заставил их потерять время.

Все уже выпели из склепа. Внизу царили тишина и темнота. Адриано был последним. Он решил еще раз пройтись по тому загадочному месту, освещая себе дорогу карбидной лампой. Вдруг вдалеке он услышал шум и шепот еле слышных голосов. Кто-то разговаривал, но он не мог понять, откуда исходил звук. Адриано вышел из склепа, никому ничего не сказал и присоединился к группе своих людей.

Затем барчук вернулся в склеп в сопровождении священника Лиса. Они провели весь день, прячась в темноте, но напрасно. Время от времени Адриано и Лис слышали шепот, казавшийся им разговором. Но понятия не имели, откуда он исходил. Они уже начали думать, что это далекое эхо от молитвы каких-то прихожан. Священник покинул склеп, закрыл двери церкви, чтобы никто не вошел, и подождал, пока выйдет последняя набожная верующая. Храм был пуст, и его крепко закрыли на замок. Когда они встретились с Адриано в подвальном помещении церкви, то снова услышали голоса. Стало ясно, что в каком-то месте склепа находились люди или покойники играли партию в картишки.

Адриано попытался понять логику скрывающихся. Скорее всего, они покинут свое укрытие ночью, как и в прошлый раз, когда священник услышал шум. Адриано и Лис вышли из склепа и решили вернуться в ночное время. Они пришли в сопровождении двух участников народного ополчения: Малыша Холостяка, сына семьи Мартин-Барвьехо, пятидесятилетнего бездельника, который в свои годы был еще холост, то есть не женат, и Эулохьо Парры Портасго, Кота Волнистого Попугая, молодого радикального консерватора, наследника семьи Портасго по линии матери, который со временем станет врачом, местным главой Фаланги и мэром Сьесы.

Группа спустилась в склеп с пистолетами в руках. Им пришлось возвращаться туда две ночи подряд, пока в конце концов, когда им уже наскучило ожидание в темноте, они не услышали шум открывающейся двери хранилища костей, исходящий от металлических петель. Белый свет карбидной лампы показался из только что открытой двери и поглотил часть склепа. Вышел Пепе Наблюдатель. Его силуэт играл с тенями, пока он говорил Полому Тростнику, что вернется через час. Паренёк едва сделал дюжину шагов, когда три человека неожиданно набросились на него и повалили на пол. Ему заткнули рот платком и связали руки за спиной. Потом Адриано направился в хранилище костей. Он осторожно вошел. Любитель Служанок точно не знал, сколько человек могло быть внутри и было ли у них оружие.

Он увидел Паскуаля Поятоса. Тот стоял спиной к двери и не изменился в лице, когда, повернувшись, увидел своего прежнего вращальщика.

– Ну и ну! Так это ты, Адрианико. Тебе что, нечем больше заняться, как преследовать твоего старого крутильщика?

Адриано не ожидал встретить там своего прежнего мастера-крутильщика. Даже не посмотрев на Полого Тростника, он толкнул его в грудь так, что тот пошатнулся.

– Давай, наверх, – это было единственное, что он ему сказал.

Паскуаль Поятос был спокоен. Он прошел склеп и поднялся в храм. Его отвели в ризницу, где уже находился привязанный к стулу Пепе Наблюдатель. Не успев войти, Адриано начал бить Пепе, пока у того не пошла кровь из носа и рта.

– Сукин сын! Козел! Я тебе покажу! Так ты хотел отнять у меня фабрики? Зачем? Чтобы были твои? Вшивый говнюк…

Наблюдатель не мог произнести ни слова. Сзади послышался голос Полого Тростника:

– Не проси у того, кто сам просил, и не прислуживай тому, кто сам прислуживал… Бог ты мой, Адрианико, а мы-то думали, что ты был таким же рабочим, как мы, что ты знаешь, что такое работать и как это тяжело… Как ты можешь отказываться от своего положения вот так? Ежели бы тебя сейчас видела твоя мать, такого разъяренного…

Это было последнее, что сказал Полый Тростник. Адриано Трахано разозлили слова мастера-крутильщика – человека, который кормил его из своих рук, когда, будучи ребенком, он едва мог жевать из-за усталости после рабочего дня, в течение которого вынужден был вращать колесо. Адриано сделал два выстрела в голову в упор из пистолета, который держал в руке.

Паскуаль Поятос Полый Тростник, пораженный выстрелом, упал на пол ризницы. Его разорванная голова представляла собой кровавую массу. Все помещение было запачкано кровью и мозгами мастера-крутильщика. Шкаф с одеждой священника для проведения службы был открыт, и все покрылось кровью.

– Мать твою, Авельяно! – сказал Малыш Холостяк. – Ты его прикончил, чертов козел! Что ты натворил? Мы все из-за тебя попадем в тюрьму.

– Ты что наделал, полоумный! – закричал священник Лис. – Смотри, какой бардак ты устроил? Как я смогу вести службу в этой одежде? Ты осквернил церковь. Да ты на самом деле выродок! Если ты так хотел его убить, мог бы сделать это в склепе.

– Заткнитесь все! – только и мог сказать Адриано. – Здесь ничего не произошло. Я не собирался убивать его. У меня лопнуло терпение от того, что он мне сказал, вот и все. Сам допрыгался со своими наставлениями. Убьем этого ублюдка, – сказал он, показывая на Наблюдателя, – и похороним их обоих в склепе. Здесь все вымоем, и никому ни слова!

Пепе притворился мертвым. Никто из присутствующих не нашелся, что сказать, от удивления. Все были под впечатлением от произошедшего. Вдруг из глубины шкафа, вылетели два испуганных ребенка. Это были алтарные мальчики. Они залезли через окошко ризницы, как делали всегда, когда приходили раньше священника, чтобы помочь вести службу в семь часов. Дон Дионисьо забыл об этом нюансе. Услышав первоначальный гам, дети испугались и спрятались между ризами в шкафу с одеждой.

Когда взрослые спохватились, алтарные мальчики уже бежали по улице Картас, вниз, в направлении улицы Ринконде-лос-Пинос. Это сильно усложняло все дело. Они были свидетелями, которые присутствовали и все слышали. Сами того не желая, дети спасли жизнь Наблюдателю.

Кот Волнистый Попугай, который в тот момент казался самым спокойным из всех, сказал, что нельзя было уже убивать Пепе. Это могло бы их скомпрометировать, поскольку они видели парня живым и привязанным к стулу. Теперь нельзя было захоронить мужиков в склепе. Нужно найти убедительное объяснение для произошедшего с Полым Тростником и передать Наблюдателя жандармам.

Адриано настаивал на том, чтобы убить парня. Остальные боялись последствий этой мясорубки и поддержали Парру Портасго. Наконец они убедили Адриано, хотя прежде им пришлось повалить его на землю и отобрать оружие. Кот Волнистый Попугай и священник держали его на полу, чтобы дать время Малышу Холостяку отнести оружие в связанном узле. Затем они отпустили Адриано. Он поднялся уже более спокойный и сказал:

– Большая глупость сохранить жизнь этому козлу! – Любитель Служанок показал на Наблюдателя. – Он пойдет с этой историей к приятелям по профсоюзам и к жандармам. Еще увидите, как этот ублюдок Пепе Тельес его защитит.

– Ничего подобного, – сказал Парра Портасго. – Наблюдатель будет молчать, иначе мы убьем его. Мы предложим ему сделку, от которой он не сможет отказаться. Мы его освободим при условии, что он будет говорить, что никогда не был в церкви, не видел и не знает, что там произошло. А если он рискнет заявить на кого-нибудь или сболтнуть что-нибудь в профсоюзе, мы его убьем. Но еще раньше покончим со всей его семьей, начиная с отца и матери. Потом отрежем ему яйца, прежде чем выстрелить в печень, чтобы он умирал, видя, как из него выходит черная кровь…

– Что касается Полого Тростника, – продолжил Парра Портасго, – скажем, что он набросился на тебя из шкафа, когда ты отвлекся, и во время стычки ты выстрелили в него два раза, не давая себе отчета в том, куда стреляешь. То есть это была самозащита. Что касается мальчишек, не волнуйтесь, они расскажут это только своим родным. К тому же мы заявим, что от страха пареньки не поняли, что на самом деле произошло, особенно учитывая тот факт, что они быстро выбежали. Ну, Наблюдатель, твое слово? Мы тебя ждем. Разве нам придется тебя убивать сейчас? – спросил Парра Портасго, окончив говорить.

Установилась гробовое молчание. Все посмотрели на Пепе. У парня оставалось мало вариантов. На самом деле ни одного, и он это знал. Он подумал, что было глупостью позволить убить себя там, как идиота. Настанут лучшие времена для мести. Наконец, бормоча из-за нервного напряжения и будучи едва в состоянии произносить слова из-за губ, распухших от ударов, он попросил их отпустить его и заверил, что никогда никому не расскажет о произошедшем.

Адриано приблизился к его лицу, прежде чем дать ему уйти, и непреклонно сказал:

– Ежели сумничаешь, перебью весь твой род, начиная с твоей сучки-матери. Убирайся и намотай на ус.

Наблюдателя отпустили, он вышел из ризницы, спотыкаясь. Люди Любителя Служанок прихватили с собой стул и веревки. Они плотно закрыли хранилище костей и склеп. Затем, как и договорились, рассказали обо всем жандармам. В период репрессий, последовавший за 1934 годом, случай Полого Тростника не вызвал никаких подозрений или какого-либо беспокойства у властей. Это был еще один революционер, который умер при сопротивлении властям. Дело было закрыто еще до того, как похоронили мастера-крутильщика.

* * *

Пепико Гонсалес Гуардиола, Сороконожка, был сыном работников отрасли по обработке эспарто. Его мать, Паскуалика Гуардиола Марин, Тростинка, была трепальщицей и, когда он родился, едва ли по прошествии одной недели должна была выйти работать на фабрику. В противном случае ее место заняла бы молодая и незамужняя девушка. Эта практика была обычной среди замужних женщин. Поскольку они не могли оставить детей, которых должны были кормить молоком, то брали их на работу, где те проводили весь день вместе с ними. Дети спали между снопами эспарто, где время от времени их и кормили. Так вырос Пепико, и так прошли первые годы его жизни в окружении запаха и пыли эспарто под шум колотушек.

Отец, Хуан Гонсалес Эрреро, Сороконожка, был чесальщиком на одной из фабрик эспарто, которой владела семья Саморано в краю Альбарес, рядом с фабрикой семьи Авельяно. Он стал выполнять эту работу еще до 15 лет, с тех пор как у него появилась достаточная сила, чтобы проводить пучки трепанного эспарто через расческу длинных зубьев, которые отделяли волокно от покрывавшей его корочки. Прежде, как и все дети в городке, он был вращальщиком.

У этого мужика легкие ни на что не годились, как и у всех чесальщиков. Пыль эспарто проникала в них и закрывала бронхи. Много лет спустя хороший врач из Мадрида, направленный в городок Сьесу на долгий период, определил это заболевание и назвал эспартозом. Но, несмотря на многочисленные попытки специалиста, компетентные медицинские органы отказались признать его профессиональной болезнью, связанной с отраслью по обработке эспарто.

Пепико Сороконожка жил со своими родителями в доме на Куэста-де-ла-Капитана, и еще с детского возраста ему нравилось приходить в церковь Успения. Торжественность базилики очаровывала его. Священник Лис обратил на него внимание и стал постепенно вовлекать в церковное дело, пока не сделал своим алтарным мальчиком.

Хуану Сороконожке не нравилось, что сын общался со священниками, но Паскуалика Тростинка была другого мнения. Ежели ему повезет, то с помощью священников он сможет учиться. Возможно, его даже отправят в семинарию в Мурсии, чтобы он стал священником. В конце концов это был хороший способ убежать от бедности, в которой они жили и из которой не могли выбраться сами или помочь своим детям это сделать.

Пепико вырос среди ряс приходской церкви Успения. Но, как и все дети рабочих в городке, с раннего возраста был знаком с обработкой эспарто. Он совмещал религиозную службу с работой вращальщика и еще посещал вечерние занятия в муниципальной школе дона Кармело Марина Пачеко.

Отец водил его на собрания профсоюза каждый вечер. Он во что бы то ни стало хотел противостоять губительному влиянию священников на своего сына. Для Хуана Сороконожки большая проблема состояла в том, что он не мог запретить сыну ходить в церковь. Это сердило его жену, а Хуан боялся скандалов, которые та устраивала всякий раз, когда они затрагивали этот вопрос.

Пепико нравилось ходить в НКТ на улице Перес-Сервера. Он любил читать журналы и газеты профсоюза, а также любые книги, которые только мог. Сначала в профсоюзе смеялись над отцом, потешаясь над тем, что его сын был алтарным мальчиком. Но, услышав объяснения отца о семейных спорах, все замолкали с понимающей улыбкой на губах. Мужики знали, что легче было совершить революцию, чем противоречить жене в вопросах священников и святых.

Так паренёк Хуана и Паскуалики вырос с двойным мировоззрением: в нем сочетались католическое милосердие и сострадание с анархической хилиастической солидарностью. Все шло хорошо до того дня, когда он стал свидетелем смерти Полого Тростника в ризнице церкви Успения. В этот день они с приятелем убежали испуганные. Ребята неслись, не оборачиваясь назад. По улице Картас добрались до улицы Ринкон-де-лос-Пинос, и оттуда, перейдя улицу напротив пекарни Рикардо, спустились по Барбакане до моста Пуэнте-де-Йерро. Ребята пересекли реку и вошли в поливные земли через первую дорогу слева, ту, что ведет до Молино-де-Себольо и Эстречо.

Пепико не знал ни что делать, ни куда идти. Он боялся возвращаться домой. Его отец, который во время ночной осады скрылся по крышам, находился в бегах, а мать теперь жила одна. Профсоюз закрыли по распоряжению правительства, и оставшиеся в городке мужики не собирались. Они ждали, пока опасность отступит. Наконец он вспомнил о плотнике Хихонесе, парне из НКТ. Мальчишки побежали по поливным землям, среди апельсиновых деревьев, пока не добрались до моста Пуэнте-де-Аламбре. Затем по тропам Вереда-де-Пунча дошли до тока Ла-Эра и оттуда поднялись к дому-мастерской Хихонеса, в конце переулка Кальехон-де-лас-Пьедрас.

Пареньки вошли в дом, стараясь, чтобы их никто не увидел. Хихонес испугался, когда увидел их искаженные и испачканные кровью лица. Мальчики начали говорить наперебой:

– Убили Полого Тростника и Наблюдателя.

Они слышали угрозы в адрес Пепе и подумали, что он тоже был убит. Сын Сороконожки очень расстроился. Он сильно любил Полого Тростника, который был близким другом его отца и всегда жестом или словами выражал свое уважение мальчику. Как правило, они встречались каждый день, когда шли на работу или после нее, и даже в периоды отдыха. Фабрики располагались почти рядом друг с другом.

Хихонес едва понимал, что ребята ему говорили. Он попросил их успокоиться и медленно все объяснить. Парень снял с них одежду, запачканную кровью, помыл их и дал козьего молока с булочками из теста «пан дормидо». Это успокоило ребят, и они постепенно смогли рассказать в деталях о том, что произошло в ризнице. Хихонес попросил их остаться дома. Он соорудил большой матрас из деревянных стружек и положил ребят спать наверху, на чердаке, вдали от любопытных глаз. Парень попросил свою мать, чтобы она за ними присмотрела и не позволяла им выходить на улицу ни под каким предлогом, а сам пошел узнать, что происходит в городке.

По переулку Кальехон-де-лас-Пьедрас он поднялся к улице Ларга в направлении церкви, затем по переулку Кальехон-де-ла-Вирхенсика пересек улицу Картас. Оттуда уже были видны группы людей около церкви Успения. Когда Хихонес подошел к ней вплотную, то заметил, что вход в храм и в ризницу охранялись жандармами. Парень потихоньку начал узнавать сплетни. Люди говорили, что Полого Тростника нашли спрятанным в ризнице и во время стычки сын Любителя Служанок два раза выстрелил ему в голову и убил его. Жители Сьесы сомневались, что все произошло именно так, но тогда это была единственная версия событий, которая ходила по городу.

Никто ничего не говорил о Наблюдателе, и когда Хихонес задавал вопросы, все на него смотрели странно. Он решил больше ничего не спрашивать. Через какое-то время, пока парень говорил то с одним, то с другим, он увидел, как из ризницы вышли судмедэксперт и судья, а сзади следовали носилки, которые несли два мужика. В них транспортировали тело какого-то человека, завернутое в белые простыни. Хихонес подождал, пока вынесут труп еще одного революционера, но никто больше не вышел. Парень подумал, что здесь что-то не сходится с версией мальчишек.

Наконец в конце дня Хихонес смог встретиться с несколькими мужиками из НКТ. Он поведал им историю, которую услышал от ребят. Все решили, что будет лучше спрятать пареньков на какое-то время, чтобы в результате дьявольского искушения эти три сумасшедших барчука не совершили еще одну большую глупость. Мальчишки скрывались в доме Хихонеса в течение нескольких дней, пока однажды ночью их не перевезли в дом родственников матери Пепико Сороконожки в поле Рикоте.

В последующие дни страсти постепенно утихли. Уже все знали версию алтарных мальчиков и верили ей. Люди спрашивали себя, что случилось с Наблюдателем. Детали произошедшего в склепе и хранилище костей стали известны несколько недель спустя, когда Пепе Наблюдатель вернулся в городок с почти зажившим лицом.

Он встретился с товарищами из ВСТ и НКТ. Приехали даже два адвоката из Мурсии. Пепе рассказал обо всем случившемся, включая угрозы. Он попросил у них совета о том, что делать? Мужики взвесили все варианты и пришли к выводу, что было бесполезно и очень опасно для Наблюдателя и его семьи начинать любую законную процедуру против трех барчуков из народного ополчения и священника Лиса. Надо было подождать прихода лучших времен для рабочих. Так они и сделали. Стали ждать.

Прошло время, и, казалось, что в Сьесе все успокоилось. Тем не менее среди рабочих росло скрытое очень сильное чувство гнева и безысходности, которое в некоторых людях превратилось в ненависть к Адриано Авельяно и всем барчукам в городке.

* * *

Пепико Сороконожка возвратился в городок совсем другим. Он больше не переступал порог церкви, ни одной, пока не прошло несколько лет, и сделал это по совсем иным причинам, о которых мы еще узнаем. Он ненавидел священника Лиса, а с ним и всех священников в мире. Вернулись также мужики, которые объявили Сьесу Советской Республикой. Никто их ни о чем не спросил. Даже отпустили нескольких, кого задержали на «всякий случай». Хуан Сороконожка, отец Пепико, попросил работу на фабрике семьи Саморано, на которой всю жизнь работал и которую несколько месяцев назад помог «национализировать». Управляющий сказал, чтобы он начинал в тот же день, поскольку его чесалка свободна и ожидает его.

Когда Пепико вернулся в городок, первое, что он сделал, так это пошел навестить своего деда, который жил в одном из домов на улице Нуэва. Войдя, он крепко обнял старика и начал рассказывать ему, чем занимался в поле Рикоте. Его приводили в восторг те дикие земли и особенно сосновый бор горных районов Рикоте. Вдруг дедушка спросил:

– Сколько тебе лет, внук?

– Тринадцать, дед.

– Так ты уже мужчина.

Дед Пепико налил две рюмки коньяка. Одну – для себя, а другую – для внука.

– Пей, ты уже мужик. И скажи своей матери, чтобы этим летом она тебе больше не надевала шорты, эта одежда только для маленьких мальчиков.

Мужчина стал рыться на полке стенного шкафа, стоявшего около камина. Когда он вытащил руку, в ней был какой-то предмет, завернутый в серый платок. Дед развязал небольшой узел, и там оказался складной карманный нож среднего размера из блестящей стали с перламутровой рукояткой. Это была наваха из Альбасете. Дед вложил нож в руку внука и сжал кулак мальчика вокруг него, сказав:

– Ты мужчина и должен научиться защищать свою честь. Возьми эту наваху и постарайся никогда ее не открывать, чтобы оказывать сопротивление другому мужику. Всегда следуй здравому смыслу и избежишь драк и конфликтов, в которых можешь поранить и убить других или пострадать сам. Но… ежели для защиты от агрессии другого, ты вынужден открыть и использовать ее, тогда… не сомневайся… коли и режь, пока твоей чести или жизни не будет ничего угрожать.

Потом старик начал читать стихи, которые знал наизусть с тех пор, как еще его отец заставил выучить их много лет назад:

«Моя наваха – это сокровище. Своей толедской сталью Она срезает на ветру соломинку, А я, будучи цыганом И зная, как обращаться с ней, Всегда ношу ее на поясе, Чтобы она была под рукой. Я унаследовал ее от моего старика, И мне сказал разбойник: Если достаешь наваху, то за дело, А если нет, то молчи и уходи. Но, если тебя предаст какой-то мужик, Коли и режь, Пока не расплавится сталь Этой цыганской навахи».

Стих очень нравился Сороконожке. Когда он стал взрослым, попытался разузнать имя автора, но не нашел. Пепе так никогда и не узнал, принадлежат ли эти строки перу какого-то известного поэта или народу.

Когда вернулся отец, Пепико стал работать с ним на фабрике Саморано. Каждый день во время обеда он выбегал с фабрики в направлении дома. Его бабушка готовила корзинку со съестным для него и отца. Паренёк сразу же возвращался обратно, чтобы поесть вместе с ним. Ему нравилось время обеда. Мужики расслаблялись и рассказывали очень интересные вещи.

Однажды Сороконожка встретился лицом к лицу с Адриано Авельяно. Любитель Служанок посмотрел ему пристально в глаза. Мальчик испугался. Он не смог выдержать его взгляд и опустил глаза вниз. Адриано понял, что мальчишка его боится. Барчук улыбнулся про себя. Он ничего не сказал пареньку и дал ему пройти.

Эти встречи частенько повторялись во время обеда, на закате после завершения рабочего дня, порой даже ночью, когда мальчик возвращался с отцом из профсоюза. Дело было не в том, что Адриано его преследовал. Ночью их нечаянные встречи были обусловлены праздным образом жизни Любителя Служанок. Рядом с конторами профсоюзов НКТ и ВСТ был публичный дом Курносой, очень часто посещаемый Адриано.

Барчук чувствовал себя хозяином положения во время тех встреч, и ему нравилось запугивать мальчика. Он отпускал уничижительные шутки разного рода, которые в большинстве случаев заканчивались битьем. Похожим образом Авельяно вел себя с другими пареньками в городке, но с Пепико он был особо жесток. У него была любимая шутка в отношении мальчиков и подростков. Он предлагал им песету в обмен на щелбан, сухой удар большим пальцем в затылок.

– Парень, поди сюда, – говорил он мальчикам. – Я дам тебе песету, ежели дашь поставить щелбан.

Сначала дети не понимали смысла шутки и наивно позволяли грубияну Адриано ударять себя. Он это делал с яростью, чтобы им было больно. Ему нравилось бить их по затылку и по лбу. Иногда ноготь Любителя Служанок делал царапину на нежной коже мальчиков.

Пепико никогда не подходил к нему добровольно. Адриано преграждал ему дорогу, брал за руку и, чередуя насмешки с угрозами, ударял его. Когда барчук ставил ему щелбан в лоб, он царапал его до крови. Униженный мальчик никогда ничего не говорил. Он вытирал лоб платком и продолжал свой путь.

* * *

Шел январь 1936 года. Сороконожка превратился в крепкого парня. Он вырос и был очень силен для своего возраста. Паренёк по-прежнему встречался с Адриано, который унижал его своими шутками и наводил на него ужас. Однажды в полдень, когда Пепико нес корзинку со съестным, чтобы пообедать со своим отцом, он столкнулся с Адриано лицом к лицу рядом со входом на фабрику. Барчук направлялся в бар «Исидоро» на улице Сан-Себастьян, чтобы перекусить что-нибудь со своими закадычными друзьями.

На улице около фабрик не было ни души. Было время обеда. Увидев паренька, Адриано сказал ему с иронией:

– Ух ты, мой любимый алтарный мальчик. Поди сюда, поди. Я тебе дам песету, ежели дашь мне поставить тебе щелбан.

Пепико удалось избежать удара и одновременно освободиться от руки барчука, поворачиваясь вокруг себя. Адриано, смеясь, припер его к ограде фабрики, отрезав ему любой путь для побега.

– Поди сюда, поди. Я подарю тебе песету… – и дал ему звонкую пощечину.

У Сороконожки горело лицо, но еще больше его жгла задетая гордость. На его левой щеке остался отпечаток пяти красных пальцев. Он увидел, как Адриано повернулся и пошел прочь, смеясь и говоря:

– Тебе достаточно этой песеты или хочешь еще?

Паренёк не ответил. Он засунул правую руку в карман своих штанов. Дотронулся до перламутровой рукоятки навахи. Сжал ее с силой в руке и достал из кармана.

Пепико открыл складной нож, пока приближался к Адриано Авельяно. Он обогнул барчука справа и обогнал его на несколько шагов. Мальчик повернулся и встал перед ним как вскопанный.

Адриано не ожидал такой реакции от паренька.

– Что, хочешь еще? Тебе показалось мало?

Сороконожка не ответил ему. Он стремительно выставил правую руку, в которой на полуденном солнце блестела наваха с перламутровой рукояткой.

Барчук увидел блеск складного ножа. Он понял, что удар придется в живот. У Адриано было время только для того, чтобы толкнуть мальчика рукой в предплечье. Пытаясь избежать острого удара, он одновременно отставил левую ногу назад.

Сталь из Альбасете вонзилась в правое бедро Адриано, около паха. Сын Любителя Служанок почувствовал укол, и его начало бросать то в холод, то в жар.

– Мать твою, козел! Сейчас ты узнаешь…

Он попытался добраться до Пепико, но, когда подвинул ногу, почувствовал острую боль и странное ощущение. Казалось, что он мочился на ноги. Из него выходила горячая струя. Он посмотрел на себя, дотронулся до паха, увидел и почувствовал, как кровь льется из раны. Любитель Служанок испугался. Барчук повернулся к пареньку и сказал:

– Я тебя поймаю, козел! Яйца тебе отрежу!

Хромая, он направился на фабрику семьи Саморано, которая находилась ближе, чем его. Адриано с трудом дошел до конторы. Барчук вошел, толкаясь и крича:

– Гуардиола, позови врача… меня ранили ножом в ногу…

Гуардиола, административный сотрудник семьи Саморано, выбежал во двор фабрики и закричал первому рабочему, которого встретил:

– Беги, приведи дона Марселино или дона Хасинто Красавца, того врача, которого найдешь первым. Скажи, что дона Адриано Авельяно ранили навахой в ногу, и он теряет много крови. Живо!

Любитель Служанок не знал, но наваха перерезала ему бедренную артерию почти на уровне паха. Он был уже ходячим трупом, когда вошел в контору, слыша звук собственной крови, выходящей из его тела.

В конторе образовалась большая лужа крови. Адриано чувствовал тошноту и лег на стол, который стоял в кабинете. У него был туман перед глазами. Гуардиола схватил полотенце и попытался заткнуть рану, но это не помогло.

В помещении стали собираться рабочие. Они столпились у двери и у открытого окна. Все с удивлением смотрели этот зловещий спектакль. Кто-то принес кусок веревки, чтобы сделать жгут и попытаться остановить струю крови. Но это тоже не принесло результата. Рана была так близко к паху, что кровотечение не прекращалось.

Все наблюдали, как Адриано истекал кровью, и никто не испытывал жалости или сострадания. Начиная с 1934 года никто не хотел видеть его в городке. К тому же после того инцидента он говорил со всеми на повышенных тонах и даже не один раз хвастался, что сам убил Полого Тростника. Барчук не переставал провоцировать рабочих. Он говорил, что нужно приструнить их, внушить им страх, чтобы они больше не поднимали голову.

Пришел врач дон Марселино Камачо… Потом прибыли жандармы. Ни тот, ни другие ничего не смогли сделать. Адриано Авельяно, сын Любителя Служанок и сам Любитель Служанок, умер еще до двух часов дня, истек кровью на письменном столе конторы. Когда врач объявил о его смерти, сначала раздался возглас среди столпившихся рабочих, присутствовавших при его кончине:

– Одним мерзавцем меньше в мире.

Затем, будто хором, несколько голосов ответили:

– Как веревочке не виться – концу быть.

* * *

Хуан Сороконожка своими собственными глазами видел смерть Адриано и, как и многие другие рабочие, почувствовал, что с него свалился груз. У него появилось ощущение внутреннего спокойствия. Не радость, а просто облегчение.

Во дворе рядом с конторами фабрик образовалась большая толпа. Новость стремительно разнеслась по городку. Чтобы не толпиться там, рабочие семьи Саморано решили постепенно войти внутрь фабрики. Им уже нечего было делать перед конторами.

Хуан был одним из первых, кто ушел. Он это сделал, когда жандармы стали просить, чтобы все разошлись. Мужик вернулся на то же место, где он находился, когда узнал новость. Каждый день все садились там обедать. Хуан удивился, увидев своего сына. Из-за поднятой шумихи, отец не обратил внимания на то, где тот находился.

– Пепико, сынок, где ты был? Ты знаешь, что убили сына Любителя Служанок?

– Да, я узнал, когда нес еду. На входе столпилась куча людей. А я пришел сюда, чтобы поесть.

Хуан заметил что-то странное в голосе паренька и его необычном взгляде. Мальчик был слишком спокоен. Отец посмотрел ему в глаза. Пепико ел одно из блюд, не обращая большого внимания ни на еду, которую отправлял в рот, ни на слова отца. Хуану показалась странной отрешенность мальчика. Пристально глядя на него, он спросил:

– Сынок, ты ведь не наделал никаких глупостей?

Паренёк посмотрел на отца в течение нескольких коротких мгновений, сказав:

– Папа, ешьте, у вас остывает еда.

У Хуана Сороконожки все перевернулось в животе, когда он услышал ответ своего сына. Он молча подошел к корзинке и, достав второе блюдо, сел рядом со своим Пепико. В тот вечер они должны были еще работать, чтобы выполнить дневную норму.

Глава VII Пепе Сороконожка

Пепико почувствовал, как стальное лезвие навахи вошло в бедро и как горячая жидкость намочила его руку. Он отступил на несколько шагов и увернулся от попытки раненого схватить его за руку. Парень услышал угрозы, когда подбирал корзинку с едой. Потом, идя быстрым шагом, он скрылся среди оливковых деревьев.

Сороконожка сполоснул наваху в оросительном колодце. Затем он помыл руки. Парень побродил среди посадок оливковых деревьев и снова вышел на дорогу, которая ведет из города к фабрикам в краю Альбарес. Встретившие его люди подумали, что он шел из дома, взяв еду, как и каждый день.

Пепико вошел на фабрику, когда Адриано уже перестал биться в агонии. Не дав задать вопрос, приятели стали рассказывать ему, что кто-то ударил Любителя Служанок складным ножом в причинное место и теперь он истекал кровью. Сороконожка притворно сделал удивленное лицо и в тот же момент увидел своего отца со спины, напротив окна в контору. Парень, даже не остановившись, направился на свое обычное место, где каждый день обедал. Там его и нашел Хуан Сороконожка, когда он делал вид, что ест. После короткого разговора, во время которого отец почувствовал, что Пепико убил Адриано, они больше никогда не возвращались к обсуждению этого вопроса.

* * *

Прошло время, по правде сказать, не много, и Пепико Сороконожка стал мужчиной. Не в силу своего возраста, а благодаря своей мудрости. Когда началась война, он попытался записаться добровольцем в анархические отряды народной милиции, но его не приняли из-за юных лет. Однако, благодаря демонстрируемой им зрелости, в местном отделе НКТ ему поручили ответственную работу.

С самого начала Пепико отвечал за организацию охраны. Он создал патрули и разработал саму систему охраны, с графиком, постоянными и передвижными постами контроля внутри городка, на въездах к нему, в полях и в посёлках. Он сам в сопровождении группы из пяти человек днем и ночью контролировал посты охраны. Часто у него случались яростные стычки с членами ВСТ, с социалистами и особенно с коммунистами.

Первые месяцы после начала войны были самыми худшими. Некоторые люди в городке поддержали Восстание и попытались организовать народное ополчение, как и в 1934 году. Их ждала неудача, но это послужило поводом к тому, чтобы в Сьесе прозвучали первые выстрелы и накалились страсти. Несколько человек были задержаны и сидели в окружной тюрьме в ожидании суда. Парадоксально, но среди тех людей находился дон Пепито Тельес, тот, что разорился из-за рабочих. Никто не понимал, почему он присоединился к восставшим. Когда его спросили об этом в тюрьме, он только сказал, что не хотел допустить, чтобы коммунисты пришли к власти. Над ним взяло верх анархическое начало.

Среди задержанных были: Хосе Родригес Вильяльба, муниципальный судья, Фулхенсьо Монтаньес Родриго, заместитель судьи, Педро Молинеро Рамос, рабочий-чесальщик, и Пепито Тельес, адвокат. Оказался также причастным и священник Лис, но ему удалось сбежать как раз в тот момент, когда его собирались задержать.

Дон Дионисьо был решительным человеком. Он всегда привлекал внимание в городке своим немного необычным, а иногда и вызывающим поведением. Ему нравилось кататься на лошади, охотиться, пить и наслаждаться женщинами. Он решил противостоять Народному фронту всеми доступными ему средствами. Когда восстание провалилось в городке и Лис чудом избежал задержания, он продолжил свою миссию с амвона. Однажды его пришли навестить мужики из Дубинной комиссии[19]. Ноги, один из членов комиссии, сказал ему:

– Дон Дионисьо, мы пришли сказать вам, что вы больше не можете вести службу. Довольно уже критикующих речей с амвона. Черт побери, вы что, не можете остепениться и вести службу как полагается, не оскорбляя Республику?

– Я в своей церкви делаю то, что мне вздумается. Если хочу вести службу, веду, а если хочу оговаривать Республику, так и делаю. Хотите вы того или нет. Здесь я главный, понятно?

– Как вам угодно, дон Дионисьо. Только потом не говорите, что мы вас не предупреждали, – ответил ему Ноги.

Мужики из комиссии ушли, больше ничего не сказав, а священник не оценил свои силы и не осознал, как далеко зашло новое положение вещей, созданное войной. Лис продолжил вести службы и произносить антиреспубликанские речи с амвона. Его не раз еще предупреждали, чтобы он прекратил свои выпады против Республики, но он не обращал на это внимания.

Однажды мужики из комиссии подошли к дверям церкви. Когда началась служба, они вошли в здание и стали слушать речь священника с видного места. Лис не испугался, а, наоборот, усилил свою резкую критику в отношении Республики. Члены Дубинной комиссии не вмешивались. Они сдержанно молчали, наблюдая. Когда закончилась служба и прихожане покинули храм, они направились в ризницу, где священник переодевался. Прямо там, не говоря ни слова, мужики его сильно избили. С того момента дон Дионисьо стал бояться и осознал новое положение вещей. Он перестал выступать с критикой Республики, но по-прежнему вел службу.

* * *

Слушая длинные антиклерикальные речи республиканских и радикальных барчуков в течение многих лет, в августе 1936 года рабочие НКТ в городке решили взять на себя инициативу и приступить к активным антирелигиозным действиям. Они говорили, что наступило время покончить с властью церкви. И сделали это в чудовищной форме. Однажды на закате члены НКТ собрались в конторе профсоюза, чтобы выработать план действий. Они решили сжечь все религиозные фигуры вместе с их одеждой и украшениями, расплавить серебро и золото на благо революции и анархистского коммунизма, а в завершении спалить религиозные сооружения вместе со священниками. Некоторые также выступали за то, чтобы сжечь святош и богатых барчуков, но это предложение не было одобрено.

Даже в моменты наиболее безрассудного человеческого поведения появляются капли здравого смысла. Паскуалика Ящерица и Хуаника Пастушка выступили против принятия такого решения. Они были трепальщицами эспарто, едва умели читать и писать, но обе сошлись на том, что не надо было никого сжигать или что-то разрушать.

– Что нам следует сделать, так это превратить церкви в народные музеи и библиотеки. Фигуры и одежду, церковные чаши и все остальное мы оставим там, как будто бы это музей, а люди, которые захотят увидеть эти предметы, пусть платят за вход. Вырученные деньги пойдут на содержание дома престарелых.

Многим женщинам и некоторым мужчинам приглянулась идея двух девушек. Однако участники собрания открыто проголосовали за то, чтобы покончить с Церковью. К тому же разве не сказал Асанья, что Испания перестала быть католической? Нужно немедленно все разрушить.

В связи с такими крайними мерами несколько товарищей, которые были против подобных разрушений, вошли в сговор. Они тоже были анархистами с известными именами в профсоюзе. Возражавшие мужики думали, что не должны были позволить осуществить поступки, которые казались им варварскими и бессмысленными.

Паскуаль Бердехо, Картошка, один из самых старых рабочих-крутильщиков из местной НКТ, возглавил группу лиц, следящих за тем, чтобы не убили священников и богомольных женщин в городке. Этот человек слабо представлял себе, как сделать это таким образом, чтобы часть собственных товарищей не обвинила его в предательстве. Он направился в дом своего кума Миньяно, который состоял в ВСТ и был коммунистом. Картошка рассказал ему, что должно произойти на следующий день. Нужно было избежать этого любым путем. Мужики отвергли идею о предупреждении жандармов. Единственное, чего бы они добились, обратившись к ним, это вооруженного столкновения и, возможно, смерти нескольких человек.

Картошка и Миньяно стали действовать так, как им казалось разумным. Они направились в церковь Святого Хоакина. Тот храм принадлежал к архитектурному комплексу старинного монастыря Босоногих францисканцев Святого Хоакина и Святого Паскуаля. Монахи францисканцы прибыли в Сьесу в 1603 году и обосновались в ските Святого Себастьяна, откуда позднее взяла свое название будущая улица Сан-Себастьян. В 1671 году король Карл II выдал монахам разрешение на строительство монастыря в Сьесе, и в 1682 году городок выделил землю для его строительства. Монастырь был открыт в 1699 году и выполнял свою функцию до тех пор, пока не был национализирован и приватизирован вследствие конфискации государством церковной собственности, проводимой Мендисабалем. Только через много лет после конфискации, почти в конце XIX века, храм был возвращен Церкви и снова освящен. Пристройки к все еще сохранившейся обители были превращены в дом престарелых, который стал опекаться монахинями Конгрегации Малых сестер Непорочного Сердца Марии.

В те годы приходским священником монастыря Святого Хоакина был Матео Поятос Марин, сын Кайетано Поятоса Чехла На Руку из Сьесы, рабочего отрасли по обработке эспарто, которого все так звали, поскольку он умел производить большие защитные чехлы из кожи и дерева для пальцев рук.

Матео, сын Чехла На Руку, работал вращальщиком, как и все дети из бедных семей в городке Сьеса. Его приятели-вращальщики пели ему дразнилку: «Матео, Матео, вижу твой зад, если ты его не прикроешь, то в нем будет дырка…» Со временем Матео стал алтарным мальчиком, благодаря ярко выраженной настойчивости священника монастыря Святого Хоакина, который также сделал все возможное, чтобы паренёк пошел в семинарию Святого Фулхенсьо в Мурсии. Затем он сам был священником в разных местах Испании, пока в 1935 году не вернулся в свой городок в качестве приходского священника монастыря Святого Хоакина. Матео хотел жить рядом со своими родителями, которые уже были очень старыми. К тому же ему нравился городок и его жители. Будучи человеком передовых социальных идей, парень считал, что рабочая среда в городке являлась идеальным местом для проведения иной пасторской работы, чем та, которую осуществляло большинство священников на Иберийском полуострове. Однако рабочие Сьесы радикализировались гораздо быстрее, чем священник мог себе представить, и, хотя он всегда хорошо ладил с самыми умеренными рабочими, ситуация вышла из-под его контроля.

Когда Картошка и Миньяно рассказали ему о том, что произойдет на следующий день, дон Матео мгновенно понял серьезность ситуации. Они попросили его помалкивать об источнике этого предупреждения, поскольку в противном случае их жизням будет угрожать опасность. Мужики посоветовали ему и остальным священникам монастыря Святого Хоакина покинуть городок, по крайней мере, на несколько недель, пока страсти не улягутся и вода не вернется в свое русло. Священнослужители не верили тому, что слышали. Сначала они не хотели уходить и оставлять разъяренным людям храм, а также все вещи, которые там находились.

– Вы должны покинуть это место. Иначе мы не знаем, что может случиться. Возможно, какой-нибудь мужик в иступленном состоянии сделает глупость. Будет достаточно, чтобы кто-то начал, все остальные бросятся за ним, и тогда никто не сможет вас спасти. Вам лучше уйти или схоронится в доме какого-нибудь барчука, которому доверяете, – сказал им Паскуаль Картошка.

В конце концов священнослужителей убедили. Они взяли с собой немного личных вещей и часть наиболее ценных предметов из церковной утвари. Все вместе они пошли уговаривать монахинь из дома престарелых, в обязанности которых входила забота о стариках, живущих в еще сохранившихся от старого монастыря пристройках. Те женщины категорически отказались покидать своих подопечных. Их было невозможно убедить, и они остались.

Затем Картошка, Миньяно и дон Матео пошли в приходской дом «Де ла Терсья». Там находились священники церкви Успения, которые, кстати, очень испугались, когда их разбудили. Они думали, что их пришли убивать. Дон Дионисьо, Лис, был приходским священником, и именно он принимал все решения. Священник Лис предпочел остаться, захотел дать отпор тем подонкам. Он думал, что в его присутствии они не осмелятся тронуть ни храм, ни его содержимое. Тем не менее дон Дионисьо приказал всем остальным священникам уходить, поскольку в глубине души не был полностью уверен в том, что его присутствие будет достаточным для того, чтобы остановить анархистов. Затем он договорился с доном Матео Чехлом На Руку, чтобы беглецы увели с собой монахинь из школы Божественной Пастушки и из монастыря Святой Клары.

Поскольку священнослужителей уже было много, а присутствие стольких людей на улицах в такие поздние часы могло быть подозрительным, они решили разделиться на три группы. Одна, наиболее многочисленная, останется в доме «Де ла Терсья», ожидая там новостей и указаний к действию. Другая направится в школу Божественной Пастушки и в скит Святого Христа Утешителя. Третья, в которой шел дон Дионисьо, пойдет в дом семьи Мартин-Бланчес, покровительствовавшей монастырю Святой Клары. Только глава этой семьи имел достаточно власти, чтобы заставить монахинь нарушить свой обет затворничества без предварительной консультации с епископом.

Проблема состояла в том, как подойти к большому дому семьи Мартин-Бланчес. Это было огромное и неприступное здание, расположенное на главной площади Пласа-Майор, рядом с Муниципалитетом и церковью Успения. Оказалось, очень сложно предупредить кого-то в этом доме в такие часы. Если бы они подошли к парадной двери, то должны были бы стучать так сильно металлическим кольцом, что весь городок узнал бы об их приходе раньше, чем сами обитатели этого дома.

Священники и рабочие пошли к задней части здания, где находилась дверь. Они попробовали постучать. Никто не ответил, хотя удары, которые были слышны на всей улице, звучали так, будто били молотом. В конце концов один из молодых священников решил добраться до балкона на третьем этаже по оконной решетке… Это оказалось очень сложно, и дважды парень поскользнулся и чуть не упал, но он был сильным юношей и в итоге смог залезть наверх. Его силуэт пропал среди ночных теней. Священник не знал дома, поэтому стучал во все двери. В этой зоне находились комнаты прислуги. Наконец он вошел в одну комнату, где спала молодая служанка. Парень закрыл ей рот, чтобы она не кричала. Девушка чуть не умерла от страха. Она выворачивалась, как одержимая, пытаясь ускользнуть из рук юноши, который заговорил с ней и принялся объяснять, в чем дело.

– Не бойся, я Симплисьо, священник из церкви. Мне нужно прямо сейчас поговорить с твоим барчуком. Это срочно. Ты меня слышишь? Тебе понятно?

В конце концов девушка кивнула головой в знак согласия.

– Я уберу руку, не кричи, если не хочешь, чтобы нас всех поубивали, – сказал священник, стараясь еще больше припугнуть ее. – Предупреди своего барчука. Скажи ему, что приходской священник дон Дионисьо и другие священнослужители находятся на улице у задней двери и хотят поговорить с ним прямо сейчас.

Служанка немного успокоилась. Она оделась и вышла из комнаты в сопровождении юноши. Девушка не решилась потревожить дона Марьянито, хозяина, поэтому вошла в комнату Хинесы, самой старой служанки дома, которая непосредственно и обслуживала господ.

– Хинеса, Хинеса, проснитесь. Здесь люди. Они говорят, что хотят поговорить с барчуком. Эти мужики на улице, у задней двери.

– Да что ты такое говоришь, девочка? Ты знаешь, который сейчас час? Пусть приходят утром.

– Они говорят, что это срочно. Это вопрос жизни и смерти. Один из них, который, по его словам, является священником, находится в доме: он вошел в мою комнату и разбудил меня.

Хинеса испугалась. Это было уже слишком. Посторонний человек в доме. Женщина подумала самое худшее. Она встала, как можно быстрее оделась и отправилась предупредить своего барчука. Хинеса спустилась на нижний этаж дома, вышла во внутренний двор, пересекла его и вошла в ту часть здания, где жили господа. Служанка поднялась на первый жилой этаж и постучала в дверь комнаты дона Марьяно.

– Дон Марьянито, дон Марьянито, проснитесь. Это я, Хинеса.

Она постучала в дверь несколько раз, но ничего не произошло. Через какое-то время из комнаты послышался мужской голос:

– Что случилось, Хинеса? Что ты хочешь?

– Дон Марьянито, здесь вас спрашивают какие-то люди. Говорят, что они священники. Один из них проник в дом с задней стороны. Он утверждает, что дело срочное и что надо обсудить его с вами.

Дон Марьяно Мартин-Бланчес и Мартин-Барбьехо, известный в городке как дон Марьянито Мартин, был врачом и одним из самых богатых людей городка. Он являлся прямым наследником семьи Мартин-Бланчес, а его мать происходила из еще одной аристократической семьи Сьесы, Мартин-Барбьехо. Семья Марьянито всегда была одной из самых влиятельных в городке, с тех пор как они там обосновались в XVI веке. Под ее патронатом в 1750 году был построен монастырь Святой Клары или монастырь Непорочного зачатия, куда пришли монахини из монастыря Ордена, находившегося в соседнем городке Мула. С момента основания монастыря любое важное решение не могло приниматься без консультации или, скорее, согласия семьи Мартин-Бланчес.

Дон Марьянито вышел из своей комнаты. Он казался сильно обеспокоенным. Были не те времена, чтобы приходить к кому-то в такое время суток. Кругом царила смута, и новости о прогулках некоторых лиц в других местах уже дошли до Сьесы. Он не собирался выходить из дома, и, конечно, не позволил бы никому войти.

– Так, Хинеса, объясните, что происходит. Не время меня будить.

– Послушайте, дон Марьянито, дело в том, что эта девушка… – и Хинеса показала рукой на сопровождавшую ее молодую служанку, – разбудила меня, сказав, что в доме молодой священник из церкви Успения, который проник в дом через балкон в задней части дома и разбудил ее. Он внутри и, по его словам, хочет поговорить с вами о каком-то очень важном деле.

Дон Марьянито еще больше встревожился. Как посмел этот человек войти в дом? Кто он такой, черт возьми? Священники не залазят тайком в дома. Обдумывая это, Марьянито зашел в свой кабинет. Он открыл ящик стола и достал револьвер. Барчук проверил барабан и убедился в том, что тот был заряжен. Марьянито засунул револьвер в карман и вместе со служанками направился в заднюю часть дома, где его якобы ждал предполагаемый священник.

Он приказал женщинам зайти в комнату, а сам пошел дальше по коридору галереи[20] с револьвером в руке в сторону комнаты молодой служанки. Еще до прихода на место дон Марьянито увидел вдалеке силуэт в галерее. Барчук сказал вполголоса:

– Руки вверх. Живо, а то пристрелю. Кто вы?

– Успокойтесь, дон Марьяно. Это я, Симплисьо, один из священников церкви Успения. Вы меня знаете.

Марьянито Мартин узнал священника. Он был достаточно близко знаком с ним. Тот подготовил его детей к первому причастию и часто приходил в их дом.

– Да что случилось? Что вы делаете здесь, дон Симплисьо? Как вы вошли в дом?

– Я сейчас вам объясню, дон Марьяно.

Священник рассказал ему все, что произошло этой ночью. Он упомянул, что на улице прятались дон Дионисьо и два рабочих отрасли по обработке эспарто. Они хотели лично объяснить, в чем дело, и сообщить о необходимости предупредить и убедить монахинь монастыря Святой Клары, чтобы они той же ночью покинули его.

Дон Марьяно позволил войти в свой дом только дону Дионисьо. С рабочими барчук говорить не хотел. Он их боялся и к тому же испытывал некое презрение к этим людям. На его взгляд, они были всегда плохо одеты и не ухожены. Дон Марьяно выслушал священника. Он понял, что происходит, но отказался выходить из дома. Барчук не хотел рисковать. Помимо всего прочего, он не был уверен в том, что это не ловушка и что его не убьют, как только он выйдет за порог. Дон Марьяно своей рукой и почерком написал записку для старшей монахини, объяснив суть дела и прося ее покинуть монастырь той же ночью. Барчук закрыл заднюю дверь, как только священники вышли из дома. Он отправил служанок спать и запретил выходить из своих комнат. Затем дон Марьяно поднял свою жену и своих братьев. Они собрали все ценные вещи, которые посчитали нужным сохранить, и спрятали их в подвале под большими глиняными сосудами, наполнив те оливковым маслом, в надежде, что эти предметы не найдут нападавшие, если проникнут внутрь. Обитатели дома вытащили охотничьи ружья и организовали охрану в различных частях здания, не забыв о его задней части, через которую так легко вошел дон Симплисьо.

Когда два священника и два рабочих по обработке эспарто прибыли во внутренний двор напротив главного входа в монастырь Святой Клары, они погасили зажженный в нем свет, чтобы скрыться под покровом темноты и не привлекать внимание случайных прохожих. В конце концов они смогли поговорить со старшей монахиней, хоть им это и стоило больших усилий. Женщина оказалась очень храброй. Она впустила четырех мужчин и выслушала из уст Картошки то, о чем говорили на собрании и что, вероятно, должно произойти на следующий день.

– Я никогда не уйду из моего монастыря. Если хотят, пусть меня убивают, но отсюда я не сдвинусь. Ни я, ни сестры.

Дон Дионисьо настаивал на своем. Он передал ей записку дона Марьянито и сам попытался убедить ее в том, что все сообщество священнослужителей подвергается большому риску. Монахиня сказала, что без разрешения епископа ни она, ни сестры не нарушат обета затворничества. После многочисленных увещеваний женщина наконец позволила трем послушницам покинуть монастырь под опекой тех людей. Когда все уже уходили, она подошла к Меньяно и Картошке, взяла их за руки и поцеловала в лоб. Монахиня поблагодарила их обоих за то, что они сделали, и вместе с этим вручила им фигуру младенца Христа, шедевр Салсильо, к которому монахини испытывали большую приверженность:

– Большое спасибо, дети мои. Именно в такие трудные времена познаются хорошие люди и настоящие христиане. Столько лет нам говорили, что семья Мартин-Бланчес была нашим покровителем, а этот тщедушный дон Марьянито не способен был прийти лично, чтобы предупредить нас. На все воля господа. Смотрите, чтобы ничего не случилось с фигурой младенца, – сказала им напоследок старшая монахиня, когда они уже выходили из здания.

Группа пересекла внутренний огород монастыря и вместе с тремя послушницами вышла через заднюю дверь, выходящую на дорогу Камино-де-Мадрид, прямо напротив школы Божественной Пастушки. Они перешли улицу и вошли в школу. Там их уже ждали. Туда прибыли два священника из скита Святого Христа, а сестры из школы Божественной Пастушки собрали вещи, чтобы покинуть городок. Оставалось только обговорить детали плана ухода, поскольку, хотя еще и было раннее утро, контрольные посты на основных дорогах могли засечь такую большую группу и задержать их всех, а может, и того хуже. Пока они это обсуждали, священник Лис вернулся в дом «Де ла Терсья», чтобы остаться там и предупредить остальных, кто находится в здании. Он отправил священнослужителей в школу Божественной Пастушки, где их ждали, чтобы немедленно отбыть.

Беглецы договорились выходить группами с интервалом в полчаса и встретиться в огороде Калисто. Он был известен всем жителям городка. Это место так называлось с незапамятных времен, и в нем всегда выращивали цветы. Они там росли почти круглый год, и люди покупали их для разных целей: украшать церкви, свадебные торжества, троны во время процессий или могилы на праздник умерших.

Священнослужители, Миньяно и Картошка покинули школу через заднюю дверь, которая выходила на поливные земли в районе дороги Камино-де-Молино. По этим землям путники дошли до моста через канал Каусе, по нему попали на остров. Так назывался кусок орошаемой территории, который оказался обнят рекой Сегура и каналом Каусе, несшим воду на фабрику по трепанию эспарто, а также на небольшую электростанцию, собственность Галисийца, и на мельницу Сгоревшего, называемую так, потому что в один трагический день на ней умер мельник, сожранный ненасытным огнем. Говорят, что его остатки вмещались в измерительную тару одного селемина. Таким образом священнослужители и рабочие избежали двух контрольных пунктов, установленных на этом выходе из города.

Объединившись, беглецы отправились в путь. Миньяно шел первым, открывая дорогу с фигурой младенца Христа в руках. Иногда мужик чувствовал себя нелепо. Он, коммунист до мозга костей, помогает священникам и монахиням убежать из городка, да к тому же с младенцем Хесусом в руках. Боже мой, какой позор, если это увидят его товарищи. Путники были очень осторожны, чтобы не производить практически никакого шума. Но их присутствие распугивало ночных животных и насекомых, которые наполняют поливные земли особыми звуками. Там, где проходило шествие, темнота встречала их безмолвием.

Тишина насторожила Пепико Сороконожку, который как раз находился на контрольном пункте у Паровой машины около подножия скита Святого Христа. Он никому ничего не сказал. Только предупредил своих товарищей, что пойдет прогуляться. Пепико пересек канал Каусе, перепрыгивая через ветви тополей, покрывающих оба его берега. Он услышал, как вдали, в поливных землях, кто-то задевает ветви апельсиновых и лимонных деревьев. Сороконожка понял, что на острове находится группа людей, которая хочет выйти из города так, чтобы их никто не увидел. Пепико знал, где они будут проходить, и не собирался давать им ни единого шанса. Он уже собрался вернуться, чтобы предупредить своих товарищей и подождать группу у водочерпального колеса Каньядо-дель-Панда, рядом с шоссе Эль-Ачо, когда услышал звучание женских голосов в доносившемся шепоте. Пепико передумал и решил посмотреть, кто там идет.

Он обошел внутреннюю часть острова по посадкам апельсиновых и персиковых деревьев. Ему хорошо были знакомы эти тропинки, и он легко ориентировался в них в ночной темноте. Не раз Сороконожка ходил искать овощи и фрукты безлунными ночами. Пепико добрался до того места, откуда, как он думал, должны были выйти беглецы, и ему едва ли хватило времени, чтобы спрятаться в императе, росшей по краям посадок.

Сороконожка видел, как прошла группа людей, и, хотя не узнал всех, по их манерам понял, что это были священники и монахини из городка. Пепико также узнал Картошку и Миньяно. Он улыбнулся про себя и обрадовался, что священнослужители уходят из Сьесы. Парень и сам понимал, насколько опасным было их присутствие в городских храмах. Миньяно же и Картошка оставили в его душе неприятный осадок. Сороконожка был доволен, что священнослужители покидают городок, но действия своих товарищей-рабочих он расценивал как предательство.

Пепико проводил группу людей до дома семьи Агуадо-Мохадо в Лос-Прадос. Сороконожка увидел, как они вошли в то большое здание. Там им позволили укрыться на несколько дней до тех пор, пока ночью маленькими группками не отвели на остановочный пункт «Ла-Масетуа», где они смогли сесть на почтовый поезд до Мадрида. Парню было абсолютно все равно. Как только он понял, кто убегает, у него не возникло ни единого намерения сообщить о них или задержать их. Наоборот, в душе он повторял поговорку, гласившую: «Убегающему врагу – серебряный мост».

Пепико вернулся довольным на контрольный пост у Паровой машины. Он никому ничего не сказал, чтобы избежать каких-либо помех, и прилег на площадку, которую в начале войны очистили и отремонтировали рядом с берегом канала. Сороконожка склеил себе сигаретку из измельченного табака из своей табакерки и заснул, пока курил. В тот почти буколический период мира и спокойствия он думал, что анархический коммунизм уже был на расстоянии вытянутой руки.

* * *

На следующее утро по городку уже прошла новость о том, что анархисты собирались сжечь все церкви и что они хотели начать с церкви Святого Иокима при старом монастыре францисканцев. На площади Эскина-дель-Конвенто собралась толпа. Прошлой ночью, пока священники и монахини из монастыря Святой Клары покидали городок, в доме на площади Пласа-де-Колон собрались пять женщин: Мария Гонсалес Плутовка, Хосефика Вильегас Черствый Хлеб, Паскуала Лукас Поедательница Котов, Херонима Вилья, та, что из Фортуны, и Кармен Йепес Убийца Мавров. Все пятеро были плетельщицами с фабрики Прелестного на углу улиц Камино-де-Мадрид и Камино-де-ла-Фуэнте. Все пять были членами НКТ. Уже много лет назад они перестали ходить в церковь и делали исключения только для крестин, свадеб и похорон.

Этим женщинам понравились предложения, сделанные на собрании Ящерицей и Пастушкой. Они не хотели, чтобы разрушали храмы и все, что в них находилось. Собравшиеся думали, что глупо уничтожать такие красивые и дорогие вещи. Ежели их так любили священники и барчуки, значит, они должны представлять собой большую ценность. Избавиться от них было непозволительной роскошью, пустым расточительством, которое рабочие не могли себе позволить. Все это являлось результатом стараний самих же рабочих. Они собственными руками построили храмы и создали одежду, драгоценности, деревянные скульптуры, картины. Барчуки и священники воспользовались ими. Теперь достаточно будет вернуть их обратно. Пришло время отдать эти вещи в руки рабочих, но для того, чтобы сберечь, как сокровища. Не для того, чтобы уничтожить.

Женщины размышляли о том, как поступить, и решили спасти все ценные предметы, которые смогут, и отнести их к себе домой. Затем, когда война закончится и страсти улягутся, они достанут их и посмотрят, что с ними делать.

Чтобы не вызвать подозрений, женщины сделают вид, что это их прихоть. Они скажут, что несут их для себя, в качестве утвари для дома. Собравшиеся даже решили подговорить других жительниц городка, чтобы те тоже принялись относить к себе домой все предметы, которые только возможно, но при этом предпочли не сообщать им свои истинные намерения.

Лучше, если одежда и утварь из церквей и монастырей будет распределена по домам. Пусть некоторые вещи и потеряются, но не сгорят и не превратятся в золу. Позднее они найдут способ собрать все в одном месте.

Тем утром, около семи часов, на площади Эскина-дель-Конвенто уже собралась толпа людей. Они спонтанно организовали собрание, обсуждая, как начать, что сжечь и как это сделать. Казалось, в течение долгого времени лидировало мнение о том, что нужно спалить храмы со всем их содержимым. Вдруг на импровизированную трибуну вышел Картошка. Похоже, успех операции, проведенной предыдущей ночью, придал ему мужества. Он открыто предложил, чтобы храмы не сжигались, и привел свои аргументы. Отрасль по обработке эспарто, теперь находящаяся в руках рабочих, и Совет по снабжению продовольствием, также контролируемый профсоюзами, нуждались в складах. Лучше было превратить здания в хранилища и склады, чем безосновательно их уничтожить.

Хихонес, плотник, обладающий большим весом в профсоюзе, поддержал предложения Картошки. Он сказал, что глупо разрушать церкви и монастыри. Лучше использовать их в качестве складов. Парень был не согласен с любыми действиями против церкви и являлся сторонником того, чтобы представители духовенства продолжали то, что и делали до этого времени. Хихонес считал, что, когда народ станет более образованным, он забудет о священниках и святых, а духовенство перестанет существовать. Услышав доводы Картошки, он сразу безоговорочно их поддержал. Лучше было превратить храмы в склады, чем разрушить. Самое важное сейчас было их спасти.

К разочарованию некоторых антиклерикальных барчуков-республиканцев, уже представлявших, как они будут наслаждаться спектаклем, во время которого анархисты сожгут городские церкви и монастыри, предложения Картошки и Хихонеса были приняты.

Вот так оказались спасены все религиозные здания Сьесы. В последний момент люди открыто проголосовали за то, чтобы монастыри и церкви не были сожжены. В этот раз коллективный дух анархистов сыграл против самых крайних из них. Многим религиозным людям было обидно смотреть, как на время войны храмы стали складами для апельсинов или эспарто, однако это позволило тем уцелеть, а позже дало возможность восстановить свою первоначальную функцию.

Воспользовавшись царившим на собрании стремлением сберечь все ценные предметы, Паскуала Лукас Поедательница Котов предложила, чтобы женщинам позволили отнести домой все желаемые предметы из утвари храмов. Она аргументировала это тем, что церковь всегда обирала бедных, и теперь настало время, чтобы богатства церкви вернулись к своим настоящим хозяевам – рабочим. Раздались выкрики против. Ее обвинили в желании обогатиться, в буржуазном духе. Только голоса Черного Хлеба и Плутовки, агитирующих остальных работниц взять то, что им понравится, в конце концов спасли ситуацию. Еще одно голосование с помощью поднятой руки – и предложение Поедательницы Котов было принято большинством голосов. Собравшиеся решили позволить жительницам вынести всю утварь, что те хотят, за исключением золотых и церковных драгоценностей, которые будут конфискованы профсоюзом для дела анархии.

Это был самый лучший способ, найденный женщинами, чтобы спасти богатство городка, которое могло бы быть уничтожено в те безумные времена. Туники, одежда для фигур святых и девы Марии, и даже, несмотря на запрет, серебряные и золотые канделябры и церковные чаши были собраны и сохранены в сундуках с нафталином. Эти женщины думали, что, когда закончится воина и страсти улягутся, придет время вытащить их и вернуть церквям или музеям.

Но события развивались совсем не так, как они планировали. Парадоксально, но по окончании войны, новый режим, представляемый местными собственниками, жаждущими крови, упрямо расценил наличие религиозных артефактов в домах тех женщин и их семей как неопровержимые доказательства преступлений, совершенных в период власти красных. Многие люди были приговорены к длительным тюремным срокам, а некоторые из них даже расстреляны. Кстати, те либеральные антиклерикальные барчуки, которые остались разочарованы тем, что храмы не были сожжены, как Саулы, упавшие со своих лошадей, всего несколько лет спустя превратились в ревностных католиков и непосредственных исполнителей божественного наказания.

* * *

Самые радикальные представители собравшихся на площади Эскина-дель-Конвенто уже проявили слишком много терпения. Мужики одновременно вошли в церковь Святого Иокима, не собираясь соблюдать решение, принятое на том собрании. Они не хотели лишать себя права осуществить рабочее аутодафе[21].

Мужики вошли, одержимые желанием все уничтожать. Они стали сбрасывать религиозные скульптуры на пол и крушить все, что встречалось на пути. Вошедшие препирались с женщинами из-за вещей, которые хотели спалить. Те вынуждены были вырывать церковную утварь у них из рук, поэтому то там, то тут возникали гневные споры и колкие стычки из-за того, кто завладеет предметами. Тем, кто выступал за уничтожение всего, пришлось выставить охрану у многих предметов, которые они хотели сжечь, чтобы жительницы не забрали то, что им уже удалось насобирать. Когда мужики сочли, что количество собранного было достаточно велико, они подожгли его. Присутствующих поразили языки пламени. На некоторых лицах было удивление, на других даже страх. Они пресекли черту, сами не зная, смогут ли ее перейти, даже несмотря на бахвальство на собраниях.

У народного гнева тоже был предел. Рядом с разграбленным храмом, в старых кладовых монастыря францисканцев, находился дом престарелых, управляемый монахинями ордена служителей Девы Марии. Очевидно, что все знали о его существовании, но никто не отважился пройти за дверь этого приюта, которая, кстати, была открыта все это время. Более того, в течение всей войны Комитет по снабжению продовольствием, управляемый представителями НКТ и ВСТ, гарантировал поставку продуктов в приют и всегда отбирал товары высшего качества, особенно фрукты, зелень и овощи с поливных земель. У стариков также были в достатке как мыло и другие средства для уборки, так одежда и ткани, необходимые для обеспечения гигиены и должного функционирования приюта.

Эта деятельность профсоюзов в отношении приюта и других подобных учреждений всегда была всем известна. Но вдобавок о ней сообщили сами монахини в конце войны в военной комиссии по расследованию преступлений, организованной в городке с приходом войск Франко. Однако указанные факты не послужили смягчающим обстоятельством для тех нескольких человек, расстрелянных по окончании войны, которые своими усилиями помогли избежать смерти не только монахиням, но и беспомощным старикам, о коих те заботились.

В костре напротив монастыря Святого Иокима были сожжены несколько фигур, часть из которых представляла собой большую художественную ценность. Среди мужиков даже возник философский спор, когда они собрались сжечь скульптурную группу «Бичевщики». Под этим названием в Сьесе известна скульптурная композиция, состоящая из образа привязанного к колонне Христа и стегающих его кнутами двух евреев-извергов. В народной традиции Сьесы изверги являются воплощением зла, поскольку они пытали своими кнутами беспомощного Христа-человека, который, если бы даже хотел, не смог защититься. Были те, кто предлагал освободить Христа от пыток и не сжигать его, а наоборот, спалить извергов – представителей власти. Но, как это ни парадоксально, победили другие мотивы, и был сожжен Христос, а пытающие его изверги прощены рабочими и спасены ими от огня. В конце концов одержало верх мнение о том, что Христос был образом, воплощающим собой Церковь, и для того, чтобы антирелигиозная компания была более эффективной, нужно показать людям пример: сжечь Христа и освободить тех, кто с самого начала боролся с опиумом для народа.

Эти действия повторились в монастыре Святой Клары, в школе Божественной пастушки, в ските Святого Христа, в ските Святого Варфоломея и в церкви Успения. Когда мужики прибыли в последнее место, то поняли, что чудаковатый священник Лис спрятался там с ружьем в руках. Он выстрелил пару раз, но мимо. Присутствующие стали смеяться над ним. Они намеревались его убить прямо в церкви, когда пришел Пепико Сороконожка. Тот попросил, чтобы никто не трогал священника, поскольку это его дело. Некоторые подумали, что Сороконожка застрелит Лиса в ризнице, где несколько лет назад Любитель Служанок убил Полого Тростника.

Пепико разговаривал с доном Дионисьо из того же окна, через которое, будучи ребенком, обычно залазил в ризницу по утрам, когда приходил в церковь раньше него.

– Дон Дионисьо, позвольте мне войти. Я Пепе Сороконожка, ваш алтарный мальчик. Хочу с вами поговорить. Не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого.

Этот бедный священник на самом деле был напуган. Он намеревался сопротивляться, но не ожидал, что мужики решаться зайти так далеко. Его положение в ризнице было очень плачевным. Единственная возможность выйти живым исходила от этого алтарного мальчика. Он открыл дверь ризницы и разрешил ему войти.

– Дон Дионисьо, я знаю, что у вас тонкий слух, поэтому я не буду повторять вам дважды. Сейчас же выходите из церкви, зайдите домой, возьмите все, что сможете унести и покиньте город. Я не хочу вас больше здесь видеть. Я знаю все, что случилось с Полым Тростником.

Знаю, что часть вины была вашей. Но из-за любви, которую я к вам испытываю с тех лет, как был вашим помощником, я позволю вам уйти. Исчезните и никогда не возвращайтесь, даже по окончанию войны.

Лис послушал его и ушел в тот же самый день. Надежные люди Сороконожки проводили священника до железнодорожной станции. Они посадили его на поезд до Мадрида и не ушли с вокзала, пока не увидели, как поезд пропал за поворотом Кабесо-де-ла-Фуэнсантилья.

* * *

Дон Дионисьо сошел с поезда в Альбасете. У него были там друзья, которые дали ему жилье и взяли под свою охрану. Он провел в этом городе несколько недель, а затем переехал в Элче-де-ла-Сьерра в той же провинции, но рядом с горной цепью. Там он пробыл до января 1937 года, когда захотел обосноваться в Эльине.

Похоже, священник Лис решил вернуться в Сьесу. Но вместо того, чтобы сделать это сразу, он действовал постепенно, прощупывая почву. Поэтому Эльин стал одним из этапов в его стратегии возвращения. Дон Дионисьо знал, что новость о его пребывании в Эльине скоро дойдет до Сьесы. Он хотел посмотреть, какую реакцию вызовет его присутствие там.

Так и произошло. Вскоре в Сьесу добрался слух о том, что священник Лис находился в Эльине. Говорили даже, что он проводит службу, исповедует своих прихожан и причащает их. Но хуже всего, по мнению некоторых, было то, что он продолжает выступать со своей резкой антиреспубликанской критикой с амвона.

Однажды вечером, когда Сороконожка пришел в профсоюз, ему сказали:

– Пепе, ты знаешь, что священник Лис находится в Эльине и не перестает нести антиреспубликанскую пропаганду с амвона?

– Да будет тебе, все не так серьезно. Не думаю, что он решился остаться так близко от городка. Наверняка речь идет о другом священнике, – сказал Сороконожка, стараясь не вступать в разговор.

Эта новость не понравилась Пепико. Если дон Дионисьо действительно находится в Эльине, то он ставит его в трудное положение. Казалось, что этот человек вызывает его на дуэль своим присутствием и своими дерзкими речами. Прошло еще несколько дней, и появилось еще больше подтверждений того, что священник находится в Эльине. Все говорили об этом Сороконожке, чтобы показать ему, что дон Дионисьо его провоцирует. Все знали об участии священника Лиса в событиях 1934 года, когда убили Полого Тростника. Комментарии, по большей части саркастичные, лишили терпения юного Сороконожку, который решил собраться с надежными мужиками и нанести визит дону Дионисьо. Его единственным намерением было напугать священника и обязать его уйти далеко от Эльина, за пределы провинции Альбасете.

Прошло несколько недель с тех пор, как пришла новость о пребывании дона Дионисьо в соседнем городке в провинции Альбасете. Как всегда происходит в таких случаях, через некоторое время люди в итоге забыли об этом священнике.

* * *

Бар «Исидоро» всегда являлся символическим местом в городке Сьеса. В течение многих лет он был открыт для населения на улице Сан-Себастьян. Это заведение стало местом встречи для представителей местной буржуазии, работников Муниципалитета и независимых профессионалов, которые располагали достаточным свободным временем для того, чтобы перекусить в полдень или на закате.

Многие рабочие испытывали классовую враждебность по отношению к этому бару. В годы войны, когда прошла первая неразбериха, он так и остался местом встреч правых представителей буржуазии и независимых профессионалов, тех, кто не покинул городок или не спрятался в полях. Многие из клиентов бара «Исидоро» потеряли свои фабрики по обработке эспарто, которые перешли в собственность Совета отрасли по обработке эспарто. Они чувствовали, что это заведение было их территорией и, входя внутрь, не стеснялись высказывать свои антиреспубликанские взгляды.

Об этом странном месте, где царили антиреспубликанские настроения, было известно в городке. По прошествии первых месяцев войны рабочие из профсоюзов и республиканские власти в конце концов перестали обращать внимание на людей, собиравшихся в баре, если только их идеи не выходили за пределы дверей и они не переходили к действиям.

Однажды в феврале 1937 года, когда часы на площади Эскина-дель-Конвенто перешагнули отметку 13:30 и жар дискуссии привел к потере самоцензуры и элементарной осторожности завсегдатаев, в бар вошел Пепе Сороконожка со своим неразлучным охотничьим ружьем-двустволкой.

Кое-кто из присутствующих не сразу понял, что он пришел, и продолжал громко высказывать свое мнение о Республике и ходе войны. Несколько человек побледнело, прикусив язык. Однако Сороконожка ничего не сказал. Он ограничился тем, что сел, облокотившись за стойку бара, рядом с кухней, где обычно находился Матиас, сын покойного Исидоро, являвшийся на тот момент официантом и владельцем заведения.

По мере того как люди замечали присутствие Сороконожки, они начинали замолкать, пока в конце концов не наступила полная тишина. Пепе подождал, когда все утихнут, попросил бокал вина и направился к хозяину бара:

– Матиас, что у тебя есть к вину?

– Ну, местная еда, Пепе, ты же знаешь, из-за войны у нас нет возможности шиковать. У меня есть мичеронес[22], немного пипирраны[23], оливки из городка, караколес чупаэрос[24]…

– Тогда на, приготовь это на гриле, а то я хочу пригласить завсегдатаев, – сказал Сороконожка, осторожно бросив бумажный кулек на барную стойку.

Все в баре пристально следили за разговором, хотя делали вид, что были заняты своими делами. Их удивляло присутствие Пепико в баре. Некоторые подумали, что он ищет кого-то, чтобы арестовать. Поэтому они стали вставать из-за своих столов, намереваясь заплатить за свои заказы и как можно раньше покинуть заведение.

Громкий высокий возглас задержал всех, одновременно усилив напряжение в баре:

– Обосраться, Пепе! Да что это, черт возьми, такое? Бог ты мой! Так это же человеческие уши! – сам себя спросил и сам себе ответил официант Матиас.

– Не волнуйся, Матиас. Они не человеческие. Это уши лиса, которого я поймал в горах, около Эльина, – ответил Сороконожка.

Все в баре сразу поняли, на что намекал Сороконожка. Но они не могли в это поверить. Возможно ли, чтобы этот парень на самом деле убил дона Дионисьо?

– Ты с ума сошел, Пепико. Сынок, ты выбрал плохую дорогу. Надо же… а такой молодой, – ласково ответил ему Матиас.

Сороконожка пристально посмотрел в глаза владельца бара. Ему не понравился тот покровительственный тон в его речи.

– Приготовь их на гриле и порежь на кусочки, я приглашаю завсегдатаев отведать их с глотком вина.

– Ты не дружишь с головой, Пепе! Вали отсюда побыстрее с тем, с чем пришел, и не провоцируй людей.

Так ответил ему Матиас, оставив в демонстративной форме пакет с ушами на барной стойке, рядом с бокалом вина Сороконожки.

Завсегдатаи начали вставать и направляться к выходу. Никто не думал платить. Они это сделают в другое время. Самое важное в тот момент было побыстрее удрать.

Два или три человека, которые вышли из бара, вернулись. С ними вошли три товарища, обычно сопровождавшие Сороконожку. В руках, на уровне пояса, они держали ружья. По указанию Сороконожки, предвидевшего такую реакцию завсегдатаев бара, они оставались на улице у входа.

– Все внутрь и сидите тихо, мы выпьем по глотку вина… все вместе… в честь анархии, – сказал Хуанико Калканья, заместитель Сороконожки.

Пепе Сороконожка снял ружье с плеча и, направив его вверх, выстрелил. Раздался оглушительный звук. Бар наполнился пылью и маленькими кусочками гипса и тростника с потолка.

– Всем сейчас же сесть. Отсюда никто не уйдет. А ты, Матиас, приготовь уши на гриле, ежели не хочешь, чтобы я сделал тебе еще большую дырку в потолке, чем эта.

И Сороконожка нацелил свое еще дымящееся ружье в живот Матиаса. Бедный мужик был напуган и не знал, что делать. Он машинально добавил дров в огонь и положил на языки пламени железную доску, чтобы та нагрелась.

– Помой уши, а то на них земля, – сказал Сороконожка с иронией.

Все молчали, ожидая развязки. В душе они надеялись, что это была пошлая шутка и в скором времени Сороконожка и его люди покинут бар.

Однако уши были настоящими, а Сороконожка и его товарищи не шутили.

– Довольно, а то спалишь их, и мы не сможем насладиться вкусом. Давай, Хаунильо, посчитай, сколько здесь людей.

– Тринадцать, не считая нас самих.

– Тринадцать? Подержись за «него», может, он станет больше! – ответил Сороконожка, засмеявшись над своей собственной шуткой. – Ну как ты сам догадываешься, Матиас, их надо разрезать на семнадцать кусочков, поскольку мы все должны попробовать, насколько вкусны уши священника, – сказал Сороконожка.

Бедный Матиас не знал, что делать. Его лицо было бледным как стена, руки чрезмерно тряслись. От неуклюжести и нервозности, одно ухо, которое он попытался разрезать, выскочило у него из рук и упало на пол.

– Твою мать, Матиас! Ведь придется же мне в тебя выстрелить. Проснись, черт побери! Подними его с пола! Какой неповоротливый этот мужик…

Все это говорил Сороконожка, целясь в Матиаса ружьем.

Наконец, видя, что у хозяина бара ничего не выходит, он забрал у него наваху из рук и сам порезал уши на семнадцать кусочков. Затем со своего места снова положил уши на сковороду, чтобы они разогрелись, и попросил Матиаса налить всем вина.

Когда поданное вино стояло на барной стойке, Сороконожка положил куски уха на тарелку, говоря:

– Так, все встаньте здесь рядом, поскольку мы сейчас перекусим…

Под угрозой ружей завсегдатаи встали у барной стойки. Пепе подошел к тому, кто был ближе всех:

– На, ешь. Приятного аппетита!

Тот взял кусок из его рук. Поднес его к носу… понюхал… Потом дотронулся им до губ, будто пробуя вкус. Закрыл глаза и положил в рот. Он стал жевать его, в этот момент все присутствующие в сакральной тишине слушали звук хруста, пока хрящ размельчался зубами.

Сороконожка смотрел с удивлением. Он не ожидал такой реакции. Закончив жевать, этот человек проглотил все, что было во рту, запил глотком вина, посмотрел Сороконожке прямо в глаза и, бросив на него каменный взгляд, сказал громким голосом:

– За ваше здоровье и анархию!

Сороконожка и его люди ответили тем же. Затем Пепе каждому дал его кусок уха, последний – Матиасу, хозяину бара.

– Давайте, ешьте уши, пока не остыли. Холодные они не вкусные, – сказал Сороконожка, засунув свой кусок в рот и начав жевать его. – Черт! Да они отличные! Кажется, что это заяц, – и он захохотал. – Давайте, сеньоры, приступайте, а то они остынут.

Все присутствующие съели эти уши. Никто не решился отказаться. Никто даже не возразил. Загадки человеческого поведения. Даже те, кто не присутствовал в баре «Исидоро», хвастались потом, что съели уши священника Лиса. Конечно, тогда эти люди не могли подумать о последствиях, которые вызовут их слова всего пару лет спустя.

В итоге, когда все закончили есть свой аперитив, Сороконожка и его товарищи покинули бар «Исидоро» под крик: «За ваше здоровье и анархию!»

* * *

В 5 часов утра они отъехали от конторы НКТ на улице Сальвадор-Сеги на одной из машин, конфискованных профсоюзом. Их было пять человек. Все были со своим соответствующим обмундированием: у каждого двуствольное ружье, а в карманах – запас патронов и наваха.

Сороконожка и его люди остановились на постоялом дворе Ворующего С Улыбкой, чтобы выпить вареный кофе и пропустить по рюмочке агуардьенте. Кличка Ворующий С Улыбкой досталась Томасу Мелгарехо, хозяину двора, в первые дни войны: когда по приказу Совета по снабжению продовольствием ввели нормирование продуктов, этот постоялый двор превратился в раздаточный пункт в сельской местности.

Томас был известен своим вечно хорошим настроением. Он всегда смеялся. Но Ворующий С Улыбкой также был знаменит своими постоянными обвесами при продаже или распределении продуктов. На его постоялом дворе килограммы всегда насчитывали меньше положенных тысячи граммов.

Взвешивая продукты и отмеряя нужное количество, мужик всегда улыбался, а пока улыбался, крал немного муки, немного риса, еще немного масла и т. д. В шутку и серьезно сельчане, снисходительные к человеческим слабостям, стали звать его Ворующий С Улыбкой, потому что он воровал, улыбаясь.

Так вот, Сороконожка и его товарищи остановились на постоялом дворе Ворующего С Улыбкой, чтобы выпить кофе. Как всегда, в те часы постоялый двор был заполнен людьми, которые шли в горы или в поле на работу. Сороконожка наблюдал за ними, стараясь найти кого-то, кто уклоняется от мобилизации. Он подошел к одному мужику и спросил, сколько ему лет. Пепико был знаком с ним и знал, что по возрасту тот уже не подходит для призыва, но спросил его об этом, чтобы немного припугнуть присутствующих.

Сороконожка и его люди закончили есть и покинули заведение. Большинство завсегдатаев с облегчением вздохнули. Хотя все они были сторонниками Республики, а некоторые даже членами НКТ, присутствие Пепико и его вооруженных товарищей всегда заставляло мужиков нервничать. Сороконожка и его люди добрались до дороги Камино-Реаль-де-Кастилья, до той, которая начинается за постоялым двором и заканчивается около остановочного пункта узкоколейной железной дороги Сьеса-Вильена, находящегося в краю Лос-Прадос.

Они продолжили ехать в направлении Мадрида, переправившись через овраг Рамбла-дель-Худио, потом проехали через Ла-Корредера и Эль-Элипе, прибыв на постоялый двор «Вента-дель-Оливо», где снова остановились, чтобы выпить кофе и пропустить по еще одной рюмке агуардьенте. Там было мало людей, только несколько мальчишек и женщин, покупающих еду. Мужики направились к перевалу Пуэрто-де-ла-Мала-Мухер и въехали в провинцию Альбасете.

Было без двадцати восемь утра, когда они прибыли в Эльин. Их задержали на контрольном пункте при въезде в городок. Они предъявили документы и попросили, чтобы их отвели в контору НКТ.

Придя в профсоюз, мужики объяснили, что искали священника из Сьесы, который был известен своей антиреспубликанской пропагандой и который, по их сведениям, находится в Эльине, выступая с речами против дела Республики. Похоже, он имеет такое большое влияние на определенные слои населения, что весть о его деятельности дошла до Сьесы.

Там Сороконожке и его товарищам дали некоторые сведения и в конце концов они легко смогли найти священника. Лис жил за городом, в доме одного богатого землевладельца. Войдя внутрь, мужики никого не увидели. Они нашли дона Дионисьо в одном из внутренних дворов огромного особняка, когда тот завтракал. Им было трудно узнать его без сутаны. Лис даже казался еще моложе, чем раньше.

Священник испугался, увидев вооруженных людей. Он встал и попытался убежать, но пару секунд спустя понял, что это было напрасно, и покорно остался стоять у стола, не произнося ни слова.

– Добрый день, дон Дионисьо, – сказал ему Сороконожка. – А вы оказывается упрямец. Я попросил вас держаться подальше от городка и оставить ваши мятежные выступления, но вы не послушали меня. С каждым днем вы все ближе к Сьесе и говорите все больше глупостей. Что нам сделать, чтобы искоренить это упрямство?

– Можем выстрелить ему в живот, – сказал, смеясь, Хуанильо Калканья, который сопроводил Сороконожку внутрь дома.

– Ну, если он не остепенится, придется так и сделать, – также шутливо ответил Сороконожка. – Давай на улицу.

Они вышли на улицу. Там священник увидел остальных мужиков из группы Пепико.

– Хаунильо, иди-ка посмотри, кто есть в доме. Собери их всех и приведи сюда. Выясним, почему, черт возьми, они приютили этого священника.

Товарищи Сороконожки пошли осматривать дом и его окрестности. Пепико оставил ружье на полу, прислонив его к машине. Он вытащил табакерку и бумагу для самокруток и начал склеивать сигаретку. Когда Сороконожка закончил это делать, поднес ее к губам и стал искать в карманах веревочную зажигалку. Достал ее, поднял вверх фитиль и начал прокручивать колесико. Появились искры, и фитиль загорелся. Пепико поднес его ко рту и начал на него дуть, чтобы ускорить горение, в то время как пальцами левой руки держал сигаретку. Именно в этот момент парень поднял голову и увидел, что священник наставил на него револьвер, который вытащил из штанов.

– Бросьте эти глупости, дон Дионисьо. Что вы хотите сделать с этим пистолетом? Убить вашего алтарного мальчика? Разве вы не понимаете, что, услышав выстрелы, мои товарищи придут и прикончат вас? – сказал Сороконожка.

– Отойди от машины и от ружья. Медленно. Дай мне уйти, и я не стану использовать пистолет. Давай! Пока остальные не вернулись.

Сороконожка не хотел испытывать судьбу. Он знал, какой у священника был характер. Пепико послушал его и отошел от машины.

Лис схватил ружье и засунул его в салон машины. Он собирался уже было сесть за руль, как услышал выстрел и почувствовал толчок в левый бок. Недолго думая, священник обернулся и разрядил всю обойму пистолета в том направлении, откуда услышал выстрел. Ему едва ли хватило времени увидеть, как тело одного из товарищей Сороконожки упало на пол. Потом рядом с машиной рухнул и он сам.

Пули из револьвера дона Дионисьо достигли Перико Перепачканного, молодого анархиста едва ли 16 лет, до войны работавшего механиком в «Гарахе Инглес», автомастерской, которую держала семья Брунтон на дороге Камино-де-Мадрид, напротив школы Божественной Пастушки. Друзья звали мальчугана Перепачканный из-за постоянных жирных пятен на его ладонях, руках и лице.

Две пули из тех, что отправил в него священник, достигли груди малыша Перепачканного, а третья попала в живот. Раны были смертельными. Когда Сороконожка подошел к пареньку, он услышал, как тот захлебывался своей собственной кровью. Пепико ничего не мог сделать. Он также ничего не сказал. Сороконожка только поднял с пола ружье мальчика, в котором все еще оставался один целый патрон. В тишине он направился к священнику, который зря пытался подняться с земли. Дон Дионисьо был тяжело ранен и терял много крови. Ослепленный злостью, не останавливаясь, Сороконожка выстрелил в священника в упор, когда поравнялся с ним.

Тело Лиса снова упало на землю, и он так и не понял, что произошло. Через несколько минут священник начал задыхаться, как будто ему не хватало воздуха. Некоторые говорят, что дон Дионисьо все еще был жив, когда Сороконожка наклонился над ним и двумя сухими ударами навахи, той, что с перламутровой рукояткой, отрезал ему оба уха.

Пепико отошел от тела с ушами в левой руке. Он внимательно смотрел на них. В это время на шум выстрелов прибежали остальные члены группы. Они перестали искать жильцов дома, услышав перестрелку. Им не потребовались долгие объяснения, чтобы понять, что произошло.

Сороконожка и его люди решили быстро оттуда уйти, пока не появился кто-либо из владельцев дома. Они загрузили оба трупа в машину и закидали землей кровавые следы, пытаясь их скрыть.

Пепико и его товарищи не воспользовались дорогой Камино-Реаль-де-Кастилья и направились в Сьесу по тропам для вьючных животных и тропинкам для скота. На одном разветвлении дороги в тени горной цепи Кабеса-дель-Асно, рядом с тамарисками, они закопали тело дона Дионисьо. Труп паренька мужики отвезли в Сьесу и оставили его в здании НКТ. Там сказали, что в него выстрелили из машины, которая попыталась скрыться, когда они хотели проверить ее. В тот момент никто не потребовал от них дальнейших объяснений, а Перепачканного похоронили как героя. Детали инцидента стали известны после войны, хотя на следующий день после похорон все жители городка знали, что Сороконожка убил священника Лиса в Эльине.

По дороге домой с трупами паренька и священника в задней части машины Сороконожка думал о том, как скверно все вышло. Он не хотел убивать дона Дионисьо, а всего лишь собирался напугать его и заставить уехать из Эльина. Пепико испытывал странную гамму чувств по отношению к человеку, которого только что убил. Сороконожка был ему очень благодарен за любовь и внимание, которыми священник окружал его с тех пор, как он ребенком стал часто посещать церковь. Но Пепико не смог простить ему участие в событиях, стоивших жизни Полому Тростнику в 1934 году. Более того, Сороконожка полагал, что священник был виноват в случившемся, поскольку рассказал о присутствии рабочих в склепе.

Пепико поехал в Эльин, чтобы доказать Лису, что именно он, Сороконожка, управлял ситуацией. Но не потому, что он был Пепе Сороконожка, а потому, что являлся представителем рабочих. В душе он хотел показать тому доносчику-священнику, примкнувшему к барчукам, какой властью располагали рабочие. Он хотел выгнать Лиса далеко за пределы Сьесы и соседних городков, таких как Эльин, и продемонстрировать ему насколько широко распространяется правосудие трудящихся, которое не простило дону Дионисьо его союз с хозяевами предприятий.

Но тот священник со своим скверным характером все испортил. Бедный Перепачканный вернулся в городок мертвым, а ему, Сороконожке, ничего не оставалось, как убить Лиса, несмотря на испытываемую к нему любовь, применив рабочее правосудие в упрощенном порядке, как его понимал сам Сороконожка.

В машине, когда они были уже рядом со Сьесой, Пепико засунул левую руку в карман пиджака и вытащил сделанный из газеты пакет. Парень открыл его и увидел уши священника. Он подумал, что все еще должен продемонстрировать имеющуюся у него власть толпе врагов дела Республики. Пусть они наконец-то поймут, что их ждет, ежели они продолжат свою бунтарскую деятельность.

На следующий день Перико Перепачканного похоронили на кладбище в роскошном пантеоне семьи Агуадо Батрес. Мужики с уважением относились к умершим и не совершили вандализма. Они даже не тронули высеченные из камня религиозные скульптуры, которые украшали маленькое погребальное здание в неоклассическом стиле. Просто захоронили паренька в богатом пантеоне. Бедняки тоже имели право на достойные похороны.

На выходе из кладбища группа разделилась. Сороконожка, Калканья и остальные товарищи, которые были в Эльине, вернулись в городок через площадь Пласа-де-Торрос, район Саранче и дорогу Камино-де-Мурсия. На площади Эскина-дель-Конвенто Сороконожка дотронулся до кармана, чтобы проверить, там ли бумажный кулек, в котором лежали уши дона Дионисьо. Затем он проследовал еще несколько метров по улице Сан-Себастьян и вошел в бар «Исидоро».

* * *

Когда закончилась война, Сороконожка был в Мадриде. Он не имел ничего личного против коммунистов, среди которых у него были даже очень хорошие друзья в городке. Однако Пепико принадлежал к тем анархистам, которые участвовали в восстании Касадо и в боях, где они выступали основной силой против коммунистов, продолжавших сопротивляться Франко. Сам толком не понимая почему, Сороконожка считал Коммунистическую партию еще более страшным врагом, чем франкисты. Он говорил, что из-за них не осуществилась настоящая революция в Испании, которая якобы была подавлена в 1937 году в Барселоне.

Когда в Мадриде все закончилось, Пепико спокойно вернулся в Сьесу на поезде, ни от кого не прячась. Ему не было страшно. В бригаде Сороконожке дали свидетельство о возвращении и сказали, что участников восстания Касадо не будут привлекать к ответственности, поскольку они помогли ликвидировать коммунистов.

Пепе приехал в городок в грузовом вагоне торгового поезда. Ему не повезло. Его узнали, когда он спускался по дороге Камино-де-ла-Эстасьон, идущей от вокзала. В тот же вечер за ним пришли домой. Он смог убежать, благодаря тому, что соседи его предупредили. Сороконожка спрятался в горной цепи Оро, между Рикоте и Сьесой. Но он не протянул много времени в горах, через несколько недель парень вернулся в городок и добровольно пришел в Муниципалитет, чтобы сдать оружие и поговорить с доном Антонио Тельесом, который был новым мэром.

Как только Сороконожка появился, муниципальные служащие сразу его узнали.

– Я хочу поговорить с доном Антонио Тельесом, – сказал Пепико уверенным голосом.

Чиновники предупредили мэра и позвонили по единственному телефону, которым в те времена располагал Муниципалитет, в штаб Жандармерии.

– Добрый день, Пепе. Зачем ты пришел сюда? – спросил мэр.

– Да, в общем-то, просто так, дон Антонио, я зашел принести ружье. Не годится мне уже бродить по горам. Пусть будет, что будет, – ответил Сороконожка.

– Ты правильно поступил, мужик. Не дело это шататься по горам и сдохнуть, как загнанный зверь.

– А что, насчет меня уже вынесено решение? Как-то рано вы заговорили о смерти, дон Антонио. Послушайте, я еду прямо из Мадрида. Я был среди тех, кто помог сломить сопротивление коммунистов, и нам пообещали, что с нами ничего не произойдет, – тут Пепико показал мэру свое свидетельство о возвращении.

– Успокойся, Пепе. Это просто к слову пришлось. В любом случае, твое положение не простое, хотя ты и был в Мадриде. Тот случай с ушами священника Лиса был большой подлостью, Пепико. Да что там, настоящей глупостью. В довершение всего, не довольствуясь тем, что убил священника, ты ему еще уши отрезал и заставил людей съесть их в баре «Исидоро». Как ты мог вести себя, как настоящее животное? Ведь даже твой бедный отец схватился руками за голову, когда узнал об этом.

– Дон Антонио, то, что произошло со священником, было несчастным случаем. К тому же я был моложе и сумасброднее. Да вы знаете, что другие сделали вещи более серьезные, чем отрезание ушей священнику.

– Поглядим, Пепе. Еще увидим. А сейчас нам ничего не остается, как посадить тебя в тюрьму, пока все не уладится. Ты пойдешь сам или тебя должен кто-то сопроводить?

– Я сам пойду.

– Тогда скажи Бартолико Гуаданье, который теперь начальник тюрьмы, что я ему приказываю посадить тебя под замок и поместить одного в камеру, пока мы не разберемся, что с тобой делать.

– Дон Антонио, прежде чем уйти в тюрьму, я хочу сказать, что не имею ничего общего с тем случаем с вашим братом и еще тремя сеньорами. Дело не в том, что я сейчас боюсь и мне хочется снять с себя ответственность. Я не трус и отвечаю за те поступки, что совершил, но в тот раз я не участвовал. Я вам говорю это, чтобы вы были в курсе.

– Не волнуйся, Пепе. Я знаю, что ты ни при чем. В противном случае я бы с тобой не разговаривал. Иди спокойно, я посмотрю, чем смогу тебе помочь.

В этот момент разговора в Муниципалитет прибыли жандармы. Сороконожка насторожился и посмотрел на дона Антонио. Мэр попросил его успокоиться. Он подошел к сержанту, который был главным, и сказал ему, что их услуги уже не нужны, поскольку задержанный добровольно пойдет в тюрьму. Жандармы вернулись в свой штаб, а Сороконожка направился в окружную тюрьму. Он не рискнул пройти ни по улице Сан-Себастьян, ни через бар «Исидоро». Пепико решил свернуть в переулок Кантон и проследовать через открытый проход на улице Онтана, смотря на поливные земли и гору Аталая. У него было плохое предчувствие, и он подумал, что, возможно, видит в последний раз такой знакомый пейзаж.

Прибыв в тюрьму, Сороконожка попросил о встрече с Бартолико Гуаданьей. Когда начальник тюрьмы увидел Пепико, он не смог сдержать саркастическую улыбку.

– Антонио Тельес сказал мне, чтобы я направился в тюрьму и ты запер меня в одиночной камере, пока не прояснится мое дело, – сказал Сороконожка.

– Твой случай и ежу понятен, козел. Теперь мы тебе отрежем уши, красный говнюк, – ответил Бартолико Гуаданья.

– Ты до хрена моего дотронешься. Уже можешь ходить осторожно, потому что в противном случае это я тебе отрежу яйца, – сказал Сороконожка.

Гуаданья удивился уверенности Пепико и предпочел не искушать судьбу, опасаясь, что кто-то мог ему покровительствовать. Он поместил Сороконожку в одну из пустых камер, оставленных для особых случаев, и решил ждать распоряжений своего начальства.

Тюрьма была переполнена людьми. Там даже иголка не помещалась. В камерах были заперты все красные из областных городков, а также чужаки из металлоплавильных мастерских и оружейной фабрики в Аское. И к тому же не стоит забывать о многочисленных приезжих, задержанных на всякий случай. Заключенные в тюрьме были предоставлены сами себе. Они объединялись между собой по принципу политической и профсоюзной принадлежности и устраивали собрания по ночам. Иногда заключенные ссорились, взаимно обвиняя друг друга в провале Республики.

Сороконожка провел в тюрьме Сьесы девять недель. Потом его перевели в Мурсию, где осудили через девять дней после прибытия. Заседание было быстрым. Военный суд приговорил его к смерти.

Официальный адвокат, временно служивший младшим лейтенантом Юридического корпуса Вооруженных сил Франко, сказал ему, чтобы он не волновался, поскольку сейчас все выносимые судами решения одинаковы: «Приговорен к смерти». Но позднее они подадут апелляцию, чтобы смягчить наказание, заменив его на тюремное заключение, и через несколько лет он выйдет по амнистии.

Этой же ночью Пепе поместили в отдельную камеру. Позже пришел священник, чтобы его исповедовать. Такая развязка совсем не понравилось Сороконожке, который все еще лелеял надежду. Он понял, что это его последняя ночь. Его обманули, как наивного дурачка. Парню было больно умирать вот так. Он бы предпочел погибнуть в перестрелке.

Сороконожка повернулся к священнику с видимым спокойствием и попросил оставить его одного, поскольку ему не в чем исповедоваться. Священник, молодой паренек с галисийским акцентом, только что вышедший из семинарии, настаивал, словно не слыша слов Пепико, пока тот его не спросил:

– Послушай, ты знаешь, за что меня хотят убить?

Молодой священник замолчал и посмотрел Сороконожке в глаза. Он был смущен и не знал, что сказать.

– Из-за того, что я отрезал уши такому же надоедливому священнику, как ты, а затем их съел, – сам себе ответил Сороконожка.

Молодой священник испугался и сделал несколько шагов назад.

– Не бойся, паренёк, тебе я их не отрежу. Послушай, оставь свои проповеди, а ежели ты и вправду хочешь быть полезным этой ночью, сделай так, чтобы пришел кто-нибудь из моего городка, Сьесы, чтобы побыть со мной, пока не придет мой час.

Священник вышел из камеры, не говоря ни слова. Дверь уже закрывали ключом, когда он снова услышал голос Сороконожки изнутри.

– Тому, кто придет, дай грамульку вина, хотя бы и один квартильо[25].

Прошел почти час прежде, чем вновь открыли дверь камеры. Парень увидел лицо охранника и подумал самое худшее. Однако за стражником появилось знакомое лицо, а затем еще одно. Пепе Наблюдатель и Хихонес, плотник, вошли в камеру. Каждый из них нес графин с вином и несколько кусочков сухой трески.

Мужики обнялись и обменялись новостями о своих встречах с друзьями и знакомыми. Сороконожка спросил их:

– Кто вам сообщил, что я здесь?

– Один священник, который шел с дежурным капитаном, спрашивая о том, есть ли кто-нибудь из Сьесы. Сначала мы испугались, ведь это могло быть одним из ночных вывозов, из тех, что делаются без судов. Но когда он воскликнул громким голосом, о чем шла речь, мы подняли руки, и вот мы здесь, – сказал плотник Хихонес.

– Черт! Кажется не все священники козлы. Ладно, вы уже знаете, что этой ночью меня расстреляют, – сказал Сороконожка.

Никто не прокомментировал эту фразу. Мужики выпили вино с кусочками сухой трески, которую принесли. Всю ночь друзья курили и говорили. О городке, о войне, о будущем, которого ни у кого из них, вероятно, не будет. Их обсуждение было в самом разгаре, когда ключ открыл замок в двери камеры. Мужики машинально повернулись.

– Выходи, уже пора, – сказал начальник охраны.

Сороконожка простился с друзьями. Он обнял каждого из них и попросил, если они выйдут живыми из тюрьмы, поцеловать его мать и сказать его отцу, что ему не было страшно, когда пришли его убить.

Сороконожку вел отряд из семи солдат, сержанта и капитана. Они пошли по переходам тюрьмы, пересекли внутренний двор, снова шли по коридорам и переходам и наконец оказались на заднем дворе здания. Солдаты собрались связать Сороконожке руки, когда он громко крикнул:

– Священник, исповедуй меня.

Капитан сказал, что у него было время исповедаться, что он должен был сделать это в камере. Священник посмотрел на капитана и попросил его, чтобы тот подождал немного и не торопился. Ведь всегда есть время, чтобы убить.

– Встань на колени, юноша, – сказал он.

– Нет, в этом нет необходимости. Исповедуй меня стоя.

Закончив исповедоваться, Сороконожка обратился к галисийскому священнику:

– Священник дон Дионисьо умер из-за своего упрямства. Я не хотел его убивать, но он сам все усложнил. Лис убил Перепачканного, которому едва ли было 16 лет. От злости я убил его и отрезал ему уши. Но я не хотел убивать дона Дионисьо. Я любил старого священника. Он хорошо со мной обращался, когда я был ребенком, и сделал меня своим алтарным мальчиком.

Потом Сороконожка направился к капитану и сказал:

– Не связывай мне руки и не завязывай глаза. Скажи мне, куда встать, я пойду сам. Не бойся, я не буду бегать по внутреннему двору, как испуганный кролик.

Капитан показал ему рукой на стену напротив. Сороконожка пошел к ней. Когда он был ближе, то увидел дырки и выемки, проделанные пулями. Пепико медленно повернулся и остановился, немного расставив ноги.

– Когда захочешь, капитан, – сказал Сороконожка.

Военный дал обязательный к исполнению приказ, и Пепе Сороконожка почувствовал, как пули оттолкнули его назад. Еле соображая, но в сознании, он увидел, как приближались черные сапоги капитана. Пепико попытался пошевелиться, но не смог. Тело его уже не слушалось. Сапоги остановились напротив него. Он услышал бряцанье застежек на кожаной амуниции и трение пистолета, вышедшего из кобуры. Но уже не услышал выстрел, который разорвал его голову.

Фото 1. Фильтры из эспарто для изготовления масла

Фото 2. Пейзаж эспарто в Мурсии

Фото 3. Трепальщица за работой на колотушках, на которых трепят эспарто

Фото 4. Улица в Сьесе, где находилось несколько фабрик по производству эспарто

Фото 5. Группа крутильщиков эспарто и детей-вращальщиков

Фото 6. Крутильщики эспарто и дети-вращальщики

Фото 7. Крутильщики эспарто обучают своих детей ремеслу

Фото 8. Группа крутильщиков эспарто

Фото 9. Крутильщики эспарто и дети-вращальщики

Фото 10. Трепальщицы эспарто около помещения старой фабрики вооружения в Аское

Фото 11. Трепальщицы эспарто

Фото 12. Железная палочка, служащая для выдергивания эспарто в горах

Фото 13. Мужчина, дергающий эспарто в горах

Фото 14. Связывание только что выдернутого эспарто

Фото 15. Сшивание готовых кос из эспарто

Фото 16. Кручение толстых веревок из эспарто

Фото 17. Чесание эспарто

Фото 18. Кручение эспарто

Фото 19. Проверка качества кос

Фото 20. Процесс плетения косы из эспарто

Фото 21. Процесс плетения косы из эспарто

Фото 22. Соединение трех веревок из эспарто для изготовления одной толстой веревки

Фото 23. Очищение кос с помощью ножниц

Фото 24. Взвешивание на весах эспарто, выдернутого одним человеком в горах

Фото 25. Телега, перевозящая эспарто

Фото 26. Кручение эспарто

Фото 27. Мальчик-вращальщик

Глава VIII Хулиан Нерадивый, член Республиканской народной милиции

Хулиан Наварро Морсильо, Нерадивый, родился в 1919 году. Он был сыном Хесуса Наварро Йепеса, Нерадивого, теребильщика эспарто в горах Сьесы и убежденного коммуниста. Все Нерадивые всегда были левыми. Почти все являлись коммунистами, хотя некоторые, как Хулиан, предпочитали анархию и состояли в НКТ и Федерации анархистов Иберии.

Хулиан начал ходить в горы со своим отцом, когда ему едва ли исполнилось 6 лет. Как и для многих детей Сьесы, они были его школой.

Испанские горы пережили несколько смен владельцев в течение XIX в., и Муниципалитету Сьесы повезло, так как большая их часть, существующая в ее муниципальном округе, теперь принадлежала городку. В степной зоне Эспартании, в Сьесе, по-настоящему покрытые лесами горы были и сейчас являются редкостью, и, должно быть, это обстоятельство сказалось на скудном интересе частных лиц к их приватизации. В те годы, несмотря на то, что обработка эспарто уже была важным ремеслом, она все еще не стала отраслью промышленности, в которую превратилась в XX веке.

Затем сфера по обработке эспарто начала развиваться стремительными темпами, особенно с начала 1914 года, что явилось следствием Первой мировой войны. Огромные заросли эспарто в Сьесе стали источником сырья для этой отрасли. Муниципалитет продавал эспарто, растущий на его территории, на более или менее подготовленных аукционах в течение многих лет, финансируя таким образом муниципальную казну и карманы городских советников, которые получали комиссию от промышленных предприятий по обработке эспарто за то, что все улаживали на торгах.

Приватизированные горы с зарослями эспарто внутри их границ превратились в отмежеванные территории: огороженный участок на холме Фонсека, который принадлежал Антонио Тельесу, участок Галиндо в овраге Агуа-Амарга, участок Кастильо рядом с родником Фуэнте-дель-Пераль у подножия горной цепи Ларга, доходящей до Хумильи, собственность семьи Мартинехо, и многие другие.

В муниципальных горах эспарто выдергивалось с октября до конца февраля или начала марта. Затем весной растению давали отдохнуть, чтобы оно пустило побеги. На частных отмежеванных участках эспарто обычно теребили с июля. Для некоторых видов крученых нитей летнее эспарто считалось самым лучшим по качеству.

Когда приходило время теребить эспарто, особенно в октябре, рабочие-теребильщики, те, что дергали это растение, собирались на той горе, где по их предварительной договоренности должно было начаться теребление. Там работали теребильщики Сьесы и те, кто прибывал из других городков: Абаран, Эльин, Хумилья, Каласпарра и Каравака – и даже из дальних селений в провинциях Гранада, Альмерия и Хаэн. Мужики приходили со своими узелками одежды и еды. Они оставались в горах в течение нескольких недель, а то и месяцев. На некоторых участках собиралось по 250 или 300 человек, помимо детей, которых многие брали с собой. Управляющие муниципалитета или частных отмежеванных участков производили жеребьевку или просто распределяли места по своему усмотрению. В большинстве случаев мужики соглашались. Иногда их не устраивали распределение или цена за собранный килограмм, и они организовывали собственные забастовки – «дубинки». Теребильщики оставались на своих местах, стоя неподвижно, не выдергивая эспарто. Такое поведение могло продолжаться дни напролет, пока тем или иным образом конфликт не разрешался.

Когда звучал рог управляющего, мужики начинали теребить эспарто. Горы наполнялись запахом тмина, чабреца, розмарина, задетых или затоптанных рабочими. Теребильщики трудились быстро, усердно, и темп работы зависел от количества килограммов, которые они планировали собрать. Цена за килограмм устанавливалась заранее. Она могла не подниматься в течение одного года или двух лет, пока теребильщики не начинали проявлять недовольство и не давали понять, что они готовы устроить «дубинку». Обычно каждый работник собирал от 100 до 120 килограммов в день. Некоторые, самые сильные, даже 200 килограммов.

Во многих случаях проблема была не в том, чтобы собрать 200 килограммов, а в том, чтобы донести их к весам. В процессе выдергивания эспарто, теребильщик пользовался единственным средством – «палочкой». Это был железный цилиндр около 2 см в диаметре и примерно 25 см в длину, который держался одной из рук, в зависимости от того, был ли теребильщик правшой или левшой. На палочку наматывались кончики пучка листьев эспарто, не слишком много, а то его будет очень трудно выдергивать или это приведет к удалению корня всего куста, то есть самого растения эспарто. Нужно было разделить листы оставшейся части растения, не повредив его самого. Этот пучок цилиндрических листьев эспарто назывался теребильщиками «клочок». Несколько «клочков» составляли один «охват». Теребильщики по-своему связывали «охват» самими листьями эспарто. Эта манера позволяла каждому из них угадывать свой «охват».

Позже, когда теребильщик считал, что выдернул все эспарто, которое мог перенести, он возвращался по своим следам и собирал с земли свои «охваты». Два охвата составляли одну «связку», а собранные «связки» образовывали кипы или снопы, которые, связав, несли на спине к весам, чтобы взвесить их перед представителями Муниципалитета и предпринимателя, выигравшего торги.

Конечно, весы никогда не устанавливались так, чтобы облегчить работу сборщиков, и обычно они располагались в местах, к которым имели доступ телеги, а позже грузовики. Теребильщики должны были идти около 12–15 километров в гору с весом более 100 килограммов на спине. У самых везучих имелась ослица. Но таких было мало, как правило, это были мужики с поливных земель, которые старались воспользоваться осенью и зимой, чтобы заработать дополнительные деньги в горах.

Такие дети, как Хулиан, сначала учились связывать «охваты» с «пучками», собираемые их отцами. Они должны были прилагать большие усилия, чтобы идеально повторить узлы своих родителей. В противном случае они не смогли бы идентифицировать собственное эспарто и возникали бы споры с другими мужиками, которые не всегда хорошо заканчивались. Дети быстро учились. Тем, что отставали, помогали удары, которые отцы наносили веревками из необработанного эспарто по спинам и ягодицам. Затем ребята учились связывать кипы и класть тяжелую ношу на спины своих родителей. Дети не возвращались с пустыми руками. Они отвечали за узлы с одеждой, едой и за глиняный кувшин. Становясь старите, ребята учились выдергивать свое эспарто и, конечно же, им приходилось самим его транспортировать.

Хулиан Нерадивый рано овладел всеми типами работ в горах. Отец предложил ему стать вращальщиком, крутя колесо на фабрике Прелестного, на дороге Камино-де-ла-Фуэнте. Мужик считал, что эта работа была не такой тяжелой, как ходить подёнщиком по горам и холмам. Но Нерадивому не нравилось быть вращальщиком, и он остался с теребильщиками. С ними паренек чувствовал дух свободы. Он с удовольствием проводил в горах долгие недели и спал под одеялом, оберегаемый скалами и кустами эспарто.

Хулиану повезло, поскольку его ни разу не укусили ни гадюка, ни скорпион. Но особенно потому, что на него не напал ужасный «слизняк», наполовину реальное, наполовину мифическое существо, которое лишь немногие могли описать и которое кусало людей, когда те спали. Зверёк начинал лизать в тех местах, где кожа была очень чувствительной. Он настойчиво лизал щиколотки, свою любимую зону, или под коленками, или в паху, или под мышками. Пока это существо лизало, оно выделяло слюну с анестетическими свойствами, устранявшую боль. Мужик, подвергшийся нападению, даже не знал о присутствии зверька, который лизал и лизал, пока не добирался до крови, своей непосредственной еды. Проблема была в том, что эта анестетическая слизь становилась ядовитой для людей, когда попадала в кровоток. Теребильщики рассказывали, что многие мужики не просыпались после сна или сиесты, поскольку на них нападал ужасный «слизняк».

Среди детей теребильщиков сформировались сплоченные группы. Нерадивый нашел лучших друзей среди детей теребильщиков, состоявших в НКТ. На солнцепеке возле Алморчона он впервые встретил Хесусико Контрераса Твердое Лицо и Манолико Мышь, с которыми у него завязалась крепкая дружба.

Все трое считали себя членами НКТ с тех пор, как себя помнили. Они были очень известны в городке, особенно среди теребильщиков. Друзья были веселыми и слишком своевольными. Прирожденные работники. Когда началась война, они были первыми, кто добровольно записался с народную милицию НКТ в Сьесе. В середине августа 1936 года парни уже были в Мадриде, затем в Толедо, при осаде Алькасара, пока город не был взят войсками Франко. Друзья вернулись в Мадрид, где участвовали в защите города на фронте в Университетском городке.

* * *

19 ноября 1936 года было особенно тяжелым днем. Марокканские солдаты Франко провели жесткую атаку, и несколько республиканских позиций пали в этот день. Среди них была Клиническая больница. Трое друзей находились рядом с этим зданием и должны были уйти, чтобы не попасть в окружение. В течение всего дня они сражались, как бесстрашные быки, сопротивляясь ударам франкистской армии. Позже командир отряда, к которому они были приписаны, решил увести их в отдаленную от фронта зону для отдыха. Их отвели на территорию недалеко от площади Монклоа, чтобы сгруппировать с другими товарищами и перевести в более спокойное место, куда не долетали пули.

Манолико Мышь был любопытным и, пока ждал своих товарищей из других отрядов, стал осматривать окрестности. Вдруг он увидел, как приехала машина, которая остановилась на углу улиц, выходивших на площадь Монклоа. Он сразу узнал одного из пассажиров, сидевших на переднем сидении. Как ему было не знать его, если это был герой всех молодых анархистов.

– Черт подери! Хуан, Хесус… смотрите, да это же Дуррути. Поверить не могу. Ни хрена себе! Давайте с ним поздороваемся, – сказал Манолико Мышь.

– Черт возьми! И правда, это же Дуррути собственной персоной… Давай, Хулиан, скажи ему что-нибудь, ты же умеешь красиво говорить, – добавил Хесус Твердое Лицо.

Друзья едва начали идти в направлении машины, как увидели, что Дуррути встал со своего места и, разговаривая с одним из пассажиров на заднем сидении, попытался открыть дверь. Они уже почти поравнялись с автомобилем и были готовы поприветствовать лидера анархистов. Вдруг все трое отчетливо увидели, как оружие, которое было у одного из товарищей Дуррути, выскользнуло из рук и ударилось о наполовину открытую дверь машины. Рядом с ними прозвучал единственный выстрел.

Все попытались хоть как-то пригнуться. Все, кроме Дуррути, который остался стоять. С удивлением на лице лидер анархистов поднес руку к груди. Вокруг руки на рубашке проступили пятна крови. Пуля попала ему в грудь и продырявила одно легкое.

У Дуррути подкосились ноги, но он не упал на землю. Все произошло очень быстро. Сопровождавшие его товарищи начали кричать. Они попытались помочь ему и положили его на заднее сидение машины. Хулиан, который из всех трех ребят был ближе всего к автомобилю, помог, взяв Дуррути за ноги. Все сели в машину. Водитель завел мотор и на большой скорости исчез на одной из улиц. Хулиан поехал с ними. Раненого отвезли в отель «Риц», где был госпиталь народной милиции.

Дуррути передали врачам. Те ничего не смогли сделать, чтобы спасти его. Хулиан пробыл там всю ночь. Около пяти утра его отозвали в сторону и сказали, что его товарищ Дуррути умер час назад. Несколько человек из управления серьезно с ним поговорили.

– Как тебя зовут, парень? Откуда ты? Из какого отряда?

Хулиан дал все необходимые сведения о себе и объяснил причины, по которым он находился там с двумя своими сельчанами. Разные люди спрашивали его о том, что произошло, есть ли какая-то вероятность, что кто-то намеренно выстрелил в Дуррути, и могла ли пуля выйти из оружия одного из сопровождавших его товарищей. Хулиан во всех подробностях рассказал, что видел. Наконец ему позволили уйти. Парня попросили никому ничего не говорить.

Люди из управления навели соответствующие справки, чтобы отыскать друзей Хулиана, которые вернулись на первую линию фронта, всего в нескольких метрах от того места, где они сражались целый день. Парня отвезли на машине и оставили поблизости.

Хулиан нашел своих друзей. Они прятались в полувырытой траншее. Ребята обсуждали между собой произошедшее. Уже все знали, что случилось с лидером анархистов. Звучали самые разные версии. Самая распространенная гласила, что он был убит коммунистами. Говорили также о том, что его устранили более радикальные анархисты, опасавшиеся примиренческой политики Дуррути с коммунистами, с которыми он был готов заключить соглашение о милитаризации народной милиции.

Друзья были в смятении. Они не могли поверить в то, что увидели. Все слишком быстро произошло у них на глазах. Им совсем не удалось поспать ночью. Наутро они казались деморализованными, грустными и очень уставшими.

Бои начались рано. Националисты Франко во что бы то ни стало хотели продолжить свое стремительное наступление. Они знали о смерти лидера анархистов и, возможно, думали, что анархистская народная милиция, расположенная перед ними, была деморализована. Но они ошиблись. Республиканские войска, включая анархистскую народную милицию, хорошо отражали удары.

Трое друзей превосходно сражались, хотя Хулиан Нерадивый был погружен в свои мысли. Он никак не мог принять случившееся с Дуррути. Во время перерыва между боями парень встал во весь рост в неглубокой траншее, которую у них едва ли было время выкопать вчера, когда его сектор вынужден был отступать под напором марокканцев и после падения Клинико. Хулиан выглянул, чтобы посмотреть, что происходит напротив них. Должно быть, он задержался дольше, чем нужно. С левой стороны парень почувствовал резкий удар в шею, который вернул его к реальности. Все еще пребывая в смятении, он поднес правую руку к месту, где почувствовал боль. Хулиан посмотрел на руку, но она была чистая. Юноша успокоился. На самом деле, Нерадивый ожидал, что она будет вся в крови. Однако у него возникло странное ощущение горячей влаги и жужжания в ухе. Он снова дотронулся до себя, засунув руку под ворот рубахи.

Кровь с силой хлынула по его руке и между пальцев. Он не знал, что делать. Хулиан не понимал, что жизнь стремительно ускользала от него. Твердое Лицо, прятавшийся рядом, обернулся, почувствовав струю на своем плече. Он думал, что Хулиан был позади него.

– Черт побери, Хулиан! Ты меня обоссал. Отойди назад или ссы в другую сторону, – сказал Хесус Твердое Лицо, пытаясь отодвинуться и одновременно поворачивая голову, рассердившись на действия своего друга. – Педик, ты что, ссышь от страха?

Уже обернувшись, он увидел, как его друг Нерадивый с искаженным лицом пытался закрыть рану, из которой выходила его жизнь, и продолжал стоять, застывший и напуганный.

– Ядрить твою мать, Маноло! Хулиана подстрелили! – только и смог сказать Твердое Лицо.

Они оба устремились к Хулиану, положили его на землю на дно траншеи. Они сделали это, чтобы укрыть его от повторного выстрела… или кто знает зачем. Ребята попытались закрыть ему огромную струю крови, но напрасно. Нерадивый сильно побледнел. У него впали глаза, а руки потеряли силу.

– Хулиан, черт возьми, не умирай, держись! Это ерунда. Санитары уже идут. Вот дьявол, Хулиан, ты не можешь умереть… твою мать… – говорили Твердое Лицо и Мышь.

Но Хулиан не послушал их и умер прямо на том месте, на руках друзей. Ребята не знали, что делать. Они видели, как погибли другие товарищи. Видели, как смертельно ранили Дуррути накануне вечером. Но никогда не думали, что сами могут умереть. Окружающая реальность полностью их изменила. Они были слишком молоды, чтобы выдержать такое напряжение. Парни плакали и кричали от злости в течение нескольких часов. Потом они успокоились или, по крайней мере, так подумали. Друзья решили, что нужно будет отправить тело Нерадивого в свой городок.

Это был период большой смуты. В те дни после смерти Дуррути часть анархистской народной милиции хотела вернуться на фронт Арагона, в конце концов некоторые солдаты так и сделали. Им было некомфортно в Мадриде. С другой стороны, сами анархистские руководители решили увести их с фронта на несколько дней, чтобы избежать стычек с коммунистами. Слух о том, что Дуррути был убит агентами коммунистов, с каждым днем распространялся все быстрее.

К тому же между самими анархистами не было согласия, и часть из них восстала, потому что они не хотели преобразовываться в военные отряды Народной республиканской армии. Версия о том, что Дуррути был убит анархистами, которые не хотели вступать в союз с коммунистами, тоже становилась все более популярной с каждым днем. Между анархистами разного толка начали возникать стычки.

В те смутные времена ребята получили разрешение на перевоз тела Хулиана в Сьесу. К тому же командир отряда предоставил им недельный отпуск, чтобы они могли сопроводить гроб на почтовом поезде и присутствовать на похоронах в своем городке.

* * *

Прямо в день смерти Хулиана друзья отправили телеграмму в Сьесу, на адрес профсоюза. Оттуда новость распространилась по всему городку. Нерадивый был очень уважаем, к тому же его семья была известна в рабочей среде Сьесы. Получив разрешение на перевозку тела, ребята отправили еще одну телеграмму: «Приезжаем 23 числа утром на почтовом поезде».

Друзья всю дорогу сопровождали гроб в торговом вагоне. Поезд рано прибыл на станцию. Уже на остановочном пункте «Ла-Масетуа» примерно в 15 километрах от города в поезд сели сельчане окрестных полей, которые хотели присутствовать на похоронах. Весь городок был на станции. Друзья не ожидали подобной реакции. Развивались флаги всех партий и профсоюзов. На платформе стояли все представители местной власти и все политические руководители. Хулиан приобрел печальную славу первого жителя Сьесы, который погиб в бою.

Ребята были поражены, они никогда не видели такую толпу народа в городке и, конечно же, не ожидали, что тем утром люди в таком количестве придут на станцию. Группа жителей, находившаяся ближе всего к вагону, помогла друзьям спустить гроб и потом сойти с поезда.

Трех друзей встретили как героев. Гроб прошел по рукам над головами, пока не добрался до конца спонтанно возникшей людской волны. Слышались выкрики и лозунги разного рода: «Да здравствует Республика!», «Да здравствует коммунизм!», «Да здравствует анархия!», а также возгласы о вынесении приговора восставшим и хула барчукам, которые их поддерживают.

Толпа расступилась, образовав проход, чтобы Мышь и Твердое Лицо прошли туда, где оказался гроб. Им пришлось занять почетное место рядом с мэром, советниками Народного фронта, местными политическими руководителями и главами профсоюзов. Когда друзья подошли к гробу, их обняли все собравшиеся около него жители.

Кто-то отдал приказ, и похоронный кортеж начал спускаться по дороге Камино-де-ла-Эстасьон в направлении центра городка. Музыкальный оркестр, идущий между гробом и первым рядом местных властей, играл похоронные марши и революционные гимны.

Сначала люди шли молча, но постепенно стали раздаваться выкрики против восставших. Страсти накалялись, и призывы становились все более агрессивными. Через некоторое время оркестр перестал играть похоронные марши, а революционные гимны и песни по-прежнему продолжали звучать.

Похоронный кортеж перерос в манифестацию. Наконец все прибыли на площадь Эскина-дель-Конвенто. Там стояла трибуна, и на ней стали выступать с речами как местные, так и приезжие ораторы из тех, кто работал на строительстве доменных печей и на фабрике по производству оружия в Аское.

Толпа была возбуждена и настроена очень враждебно. С каждым новым выступлением, с каждым упоминанием о смерти юноши возмущение и чувство классовой ненависти заметно возрастали.

Мэр города, Хосе Риачуэло Рохас, осознал, насколько опасна была назревающая ситуация, и предложил похоронить Хулиана. Мужики снова подняли гроб и, спустившись по дороге Камино-де-Мадрид к маленькому водохранилищу для орошения Саранче, прибыли на кладбище. Там непосредственно перед похоронами был проведен последний митинг. Снова зазвучали похожие призывы. Рыдания женщин в момент установления гроба в нишу[26] добавили напряжения и драматизма.

Мэр боялся, что могут произойти общественные беспорядки и некоторые группы, ощущая право вершить правосудие, нанесут визит в дома барчуков, известных своими связями с восставшими.

Когда люди уходили с кладбища в очень возбужденном состоянии, мэр попытался успокоить толпу. Он поднялся на пьедестал одного погребального монумента и, обращаясь к присутствующим в последней попытке утихомирить их, сказал, что мятежники никогда не победят, потому что их главари уже в тюрьме под надежной охраной, и это вопрос времени, когда будут разбиты те, кто, как Франко и Мола, находятся на улице.

Комментарии мэра носили общий характер. Он имел в виду правых лидеров, которые были задержаны по всей республиканской Испании. Однако, услышав упоминание о тюрьме, один голос в толпе крикнул так громко, что все могли услышать:

– Хорошо им там в тюрьме. Они отлично питаются, пока наши мрут от пуль их друзей. Надо их всех убить… прямо сейчас…

Сначала наступила тишина, длившаяся несколько долгих минут. Казалось, люди обдумывали эти слова. Потом толпа закричала:

– В тюрьму! За ними! Прикончить их! Убийцы-буржуи! Буржуи-преступники!

Быстрым шагом толпа направилась к городку, в сторону окружной судебной тюрьмы, расположенной посреди дороги Камино-де-Мурсия, по которой они прошли на кладбище.

Мэр был раздавлен произошедшим. Его слова имели противоположный эффект тому, что он ожидал. Он тоже направился в тюрьму с несколькими советниками и лидерами партий и профсоюзов. Хосе Риачуэло хотел прибыть первым, чтобы попытаться предотвратить нападение, хотя сам не думал, что все зайдет так далеко. Он надеялся, что вспышка гнева закончится импровизированным митингом у стен тюрьмы.

Насколько мог, мэр срезал путь через посадки оливковых деревьев рядом с домами «Касас-дель-Диско», затем спустился по дороге Камино-де-Аликанте до старой Площади быков, и, пройдя по краю бульвара Марин-Барнуэво и по шоссейке Карретерика-де-Посете, прибыл в тюрьму, когда только начали подходить первые мужики. Хосе Риачуэло и его люди встали в дверях, образуя живой барьер. Мэр приказал позвать начальника тюрьмы, велел ему запереть все двери и не открывать их ни при каких обстоятельствах. Все принялись ждать основного потока людей с манифестации.

Долго ждать не пришлось. Через несколько минут собралась огромная толпа. К тем, кто был на кладбище, по пути присоединились другие. Мэр и те, кто был с ним, обратились к собравшимся с намерением остановить их. Но люди освистали представителей власти. Затем принялись бить их, пока не свалили. На земле толпа продолжила пинать лежавших ногами. Потом десятки рук стремительно подняли их. По воздуху, передавая из рук в руки, избитых отнесли подальше от тюрьмы и бросили на землю в одном из переулков, выходящих на улицу Сан-Антонио, на другой стороне дороги Камино-де-Мурсия.

Толпа действовала как единый организм с руками, ногами и разгоряченной головой. Мужики хотели сломать основные ворота, но не смогли. Им также не удалось открыть заднюю железную дверь. Они попытались перепрыгнуть высокий каменный забор, но тоже напрасно. В то время как одни пошли за грузовиком и лестницами, чтобы попробовать проникнуть в здание тюрьмы, другие сформировали комиссию, чтобы поговорить с начальником тюрьмы Хосе Франсиско Наварро. Этот человек был известен в городке как Пепе Пако, сын крестьянина из полей Кахитан, которого один барчук запихнул в местную полицию, где он получил повышение до начальника тюрьмы. Пепе был спокойным человеком, которому не нравились конфликты и который согласился стать начальником тюрьмы, поскольку ему казалось, что так у него будет меньше проблем с населением.

Однако он лоб в лоб столкнулся с тяжелыми обстоятельствами, которые были выше его. Увидев, как били мэра, советников и всех, кто был с ними, Пако Пепе испугался. Вместо того чтобы выполнять приказы мэра, он открыл дверь и впустил комиссию, которая хотела с ним поговорить. Его сопротивление не длилось и двух минут. Мужики пригрозили ему тем, что убьют и подожгут тюрьму со всеми заключенными внутри, если он не отдаст им ключи и не покинет здание со своими людьми. Пепе Пако так испугался, что немедленно отдал связку и выбежал из тюрьмы.

Ему и охранникам позволили уйти. Толпа расступилась, выкрикивая оскорбления, пока те шли. Вслед стражам порядка раздавались насмешки. Тюремщики остались посмотреть, как будут развиваться события, не очень далеко, на тротуаре, напротив тюрьмы, рядом со входом в дом семьи Санчо, которая занималась сушкой и выделыванием кожи.

Комиссия вышла на балкон кабинета начальника тюрьмы и показала толпе связку ключей, полученную от Пепе Пако. Люди начали кричать… Наконец-то барчуки узнают, где раки зимуют. Теперь все будет всерьез.

Несколько мужиков вошли в тюрьму и присоединились к членам комиссии, которые завладели ключами. Большая часть присутствующих осталась на улице. Многие думали, что заключенных просто припугнут, хотя имелись и такие, кто был готов преподать серьезный урок барчукам городка. Честно говоря, они точно не знали, как именно будет реализовано это наказание.

Многие ли хотели предать задержанных смерти? Намерения собравшихся – это загадка, которую уже никогда не разгадать. Хотя многие действительно заявили позже, когда уже закончилась война, что остались на улице, поскольку, по их мнению, все зашло слишком далеко.

Никто точно не знает, что произошло внутри тюрьмы. Есть обрывочные рассказы и субъективные версии. Возможно, коллективная память захотела забыть случившееся. Единственное, в чем все совпадают, так это в том, что из камер вывели четырех человек из тех, кто участвовал в попытке мятежа 19 июля, когда новости о восстании Франко дошли до городка.

По правде говоря, в тюрьме находились и другие люди, которых рабочие Сьесы ненавидели намного больше и которые были значительно опаснее для дела Республики. Тем не менее, как это ни парадоксально, были убиты четыре наименее значимых человека. Один из них был рабочим отрасли по обработке эспарто, чесальщик, который всегда кашлял, так как его легкие были забиты пылью от эспарто. Он страдал заболеванием, которое никогда не было признано официально, – эспартозом.

Говорят, что Педро Молинеро Рамоса убили, поскольку он был доносчиком и преданным псом своего барчука, который его использовал, чтобы знать, что говорили, о чем думали и что организовывали рабочие его фабрики. Еще одним погибшим стал Пепито Тельес, тот, что разорился из-за рабочих, человек, который помог Конче и рабочим ее фабрики учредить подпольный кооператив. Возможно, во всей провинции Мурсии не было адвоката, который бы защитил больше рабочих в судах, чем он. Но это ему не помогло. Поддержав заговорщиков, он лишился всего прежнего престижа. В него выстрелили много раз, столько, что лучше и не говорить об этом. Оставшихся двух, дона Хосе Родригеса Вильяльбу и дона Фулхенсьо Монтаньеса Родриго, также убили, выстрелив в них с порога их камер, даже не сказав им ни слова.

Затем мужики стали собирать мебель и всевозможный материал, пригодный для горения, во внутреннем дворе тюрьмы. Никто никогда так и не узнал, кто отдал такой приказ. Но те, кто участвовал в этих событиях, помнят, как они все, почти в унисон, принялись искать любые деревянные предметы во внутреннем дворе. Когда образовалась большая гора, мужики ее подожгли. Сухое дерево быстро поддалось огню, и пламя полезло вверх. Его языки выглядывали из-за забора и были видны снаружи.

Вдруг появилось несколько человек, которые несли безжизненное тело Педро Молинеро, рабочего-чесальщика. В иступленном состоянии они бросили труп в костер. Мужики вернулись внутрь, к другим камерам. Еще несколько желающих присоединилось к ним. Все вместе они вытащили остальные три трупа и без промедления кинули в огромный очищающий костер. Первыми сгорели волосы тех бедолаг, потом одежда и кожа.

Постепенно по внутреннему двору стал распространяться тлетворный запах жжённого мяса. Неизвестно, почему мужики перестали убивать. Не двигаясь и не произнося ни слова, они смотрели на костер, видя, как горят тела. Затем обменялись вопросительными взглядами. Во внутреннем дворе тюрьмы наступила гробовая тишина.

Вид тел и запах вернули мужиков к реальности. Но уже ничего нельзя было поменять, по крайней мере, в отношении тех, чьи трупы сожрал огонь.

Собравшиеся ничего друг другу не сказали. Ни одного слова не слетело с их губ. Молча, с искаженными лицами, они вышли на улицу, где осталась возбужденная толпа.

На улице из уст в уста передавались имена тех, кто был казнен во имя торжества справедливости рабочих. Кто-то еще ждал новых имен. Но запах жжёного мяса, принесенный жестоким порывом ветра, заставил их замолчать. Через минуту они увидели, как с испуганными лицами выходят те, кто был внутри. По их походке казалось, что тело каждого из них весило тонну.

Хотя первые эмоции схлынули, кое-кто с улицы все еще был в силах просить, чтобы наказания продолжились. Но у основной части присутствующих было уже другое настроение. Масштаб трагедии отрезвил их, и они оказали сопротивление тем, кто хотел и дальше вершить правосудие. К счастью, прибыли разумные люди из двух профсоюзов, а также из политических партий, которые имели больший моральный вес в городке. Они позволили пройти избитому и все еще с кровью на лице мэру, который снова встал в дверях, превратившись в живой щит. Иступленные мужики наконец сдались, осознав реальность, и убитых больше не было.

* * *

Напротив основной двери тюрьмы, по другую сторону дороги Камино-де-Мурсия, прямо на углу улицы Сантьяго, которая поднимается с орошаемых земель Фатего, жил фотограф Висенте Гуардиола Феррер со своими женой и дочерью. До февраля 1936 года до победы Народного фронта это был спокойный человек без определенных политических устремлений или официального членства в каких-либо организациях. Он прибыл в городок в 1935 году с северных земель, из Бильбао, как он сам говорил, хотя также утверждал, что родился около Эльче, в Аликанте.

Висенте эмигрировал на север, когда был молодым, в поисках работы на предприятиях или на шахтах. Он хотел найти место в качестве рабочего, что позволило бы ему стать независимым и отказаться от покровительственных отношений, которые царили в средиземноморских полях.

Парень учился в профессиональной военной школе Эйбара, а также вступил в металлургический профсоюз ВСТ в Гипускоа. В 1920 году он участвовал в учреждении Социалистического кооператива по производству огнестрельного оружия «АЛЬФА». Позже, в декабре 1924 года, эта организация поручила ему изучить, как можно преобразовать кооператив в отрасль по производству швейных машин, и подготовить этот процесс. Трансформация была окончательно проведена в 1928 году.

С первых месяцев 1934 года Революционный комитет Гипускоа назначил Висенте директором подпольной фабрики по производству оружия. Когда пришел октябрь 1934 года, он отвечал за распределение боеприпасов между рабочими социалистами и коммунистами. Парню пришлось эмигрировать во Францию после неудачной попытки революционеров взять власть, а позднее, в январе 1935 года, он попробовал получить разрешение подпольного комитета КПИ в Париже, чтобы его приняли в СССР как политического эмигранта.

Должно быть, что-то произошло в те месяцы подпольной деятельности. Вероятно, он установил негласные связи с шпионскими «темными силами», потому что его обвинили в шпионаже и растрате фондов, выделенных ему для хранения и содержания нелегального аппарата Партии в изгнании. Висенте еще раз попытался проникнуть в СССР, теперь через Берлин, но ему опять было отказано во въезде. В том запутанном мире подполья, кишащем шпионами, саботажниками и провокаторами, он даже раздобыл положительные характеристики Красного интернационала Московских профсоюзов, где годами ранее работал Андреу Нин. Но они ему не пригодились. Висенте так и не получил разрешение и в конце концов предпочел оставить свои попытки.

В конце 1935 года он прибыл в Сьесу в качестве профессионального фотографа в сопровождении своей жены и дочери, которой едва ли было шесть месяцев. Он снял дом на дороге Камино-де-Мурсия, напротив тюрьмы, и открыл фотомастерскую. С самого начала дела у него пошли хорошо, и уже с конца 1935 года он стал посещать ВСТ в городке. Фотограф снова вступил в Компартию только после победы Народного фронта. Висенте никому ничего не рассказывал о своем прошлом, о котором стало известно лишь многие годы спустя.

Он сделал фотографии для пропусков всех рабочих профсоюзов и партий городка и сохранил копии с указанием организаций, к которым принадлежали сфотографированные им люди. В качестве товарищей одних и друзей других Висенте получал интересующую его информацию об их членстве и вступлении в профсоюзы.

* * *

Хуан Семитьель Улитка был молодым фалангистом из Сьесы, сыном одной семьи сельских испольщиков, которые жили на землях Эль-Ачо семьи Мачин-Капдепилья. Гражданская война закончилась, когда парню не хватало всего лишь нескольких месяцев для достижения призывного возраста, поэтому ему не пришлось вступать в Республиканскую армию.

Зато Хуан с большим энтузиазмом решил стать фалангистом, и когда началась кампания по призыву добровольцев, он мгновенно записался в Голубую дивизию. Солдатский заработок очень пригодился бы его родителям, а он своей борьбой оказал бы большую помощь в уничтожении пугающего коммунизма, который, по словам новых властей, столько вреда нанес Испании.

После пребывания в Германии в октябре 1942 года Хуан оказался на оккупированной немцами советской территории около Ленинграда. В одной из немногих атак, в которых парень участвовал, его тяжело ранили. Товарищи посчитали, что он умер. Советская контратака помешала им спасти его. Когда они восстановили свои позиции с помощью немецкой артиллерии, то не смогли найти тело.

Советские солдаты обнаружили Улитку лежащим на печи в одной русской избе. Одна пара стариков нашла его наполовину погребенным под снегом. Хуан был почти мертв. Они вымыли его и полечили, как смогли, дали ему поесть той скудной еды, что у них была, и положили на печь, чтобы он не умер от холода. Улитка бы умер, если бы не пришли советские солдаты. Они перевезли его в палаточный госпиталь, где он был прооперирован. Затем парня отправили в тыл в госпиталь для реабилитации солдат с серьезными ранениями.

Когда Хуан поправился, его отвезли в лагерь для интернированных военнопленных. Внимание Улитки привлекло отсутствие какого-либо особого надзора. В общем-то, он был и не нужен. Никто не собирался убегать, да и идти им было некуда. В этом лагере находились 186 испанских военнопленных из Голубой дивизии.

Заключенным жилось хорошо, и никто не находил поводов жаловаться. Однако через несколько месяцев после окончания войны испанцы решили, что их условия жизни должны измениться, и направили коллективное письмо в администрацию лагеря для интернированных, в котором просили улучшений: увеличить паёк, дать им продукты, разрешить готовить свою собственную еду, повысить получаемую ими денежную сумму на карманные расходы и позволить приобретать материалы для художественных работ, предоставить больше свободного времени, разрешить выходить из лагеря и посещать киносеансы и другие культурные мероприятия…

Позднее Улитка был отправлен в санаторий в Крыму, рядом с Ялтой. Там он пробыл почти два года. Официально парень числился военнопленным, но на самом деле был свободен в действиях. Хуан нашел себе русскую невесту, Дарью Шишкину. Она была одной из медсестер, которые работали в этом учреждении.

Позднее, в конце 1948 года, вместе с другими 68 испанцами Улитка получил разрешение вступить в колхоз «Массандра», тоже в Крыму. Сельскохозяйственная работа в полях совхоза пошла ему на пользу, и в конце концов он полностью восстановил здоровье. Хуан продолжал встречаться с Дарьей Шишкиной и в итоге женился на ней в 1950 году. К этому времени уже началась репатриация испанцев. Улитке нравилось жить в СССР, и он очень любил свою молодую жену, поэтому решил остаться в России навсегда. Хуан сделал письменный запрос, и ему дали разрешение.

Не один Улитка ходатайствовал о том, чтобы остаться в СССР. Многие попытались это сделать, но только некоторым предоставили такую возможность. Хуан смог проститься почти со всеми своими друзьями, которые покидали СССР через порты Черного моря. Все они обратили внимание на то, что при отъезде из страны власти в конвертируемой валюте отдали им сбережения, которые им удалось накопить за годы работы в Советской Союзе, включая тот период, когда они были интернированными в лагерях для военнопленных. Однако, что их удивило больше всего, так это тот факт, что им вернули ценные веши, которые имелись у них в тот момент, когда они стали военнопленными. У одного из его друзей, Андреса Соланы Куэто, лейтенанта из Малаги, на руке были золотые часы, когда его взяли в плен; те часы «потерялись». Должно быть, кто-то взял их себе в качестве военного трофея. Когда Андресу Солане разрешили покинуть СССР, вместе с разрешением на выезд, накопленной заработной платой и билетом на корабль «Одесса» он получил приказ Министерства внутренних дел СССР, согласно которому ему вручались золотые часы марки «Победа» взамен исчезнувших.

В 1961 году Улитке было разрешено обосноваться в Москве, и ему дали работу в столице. Он стал помощником в архиве КОМИНТЕРНА. Вместе с другими испанцами в течение нескольких лет Хуан помогал каталогизировать документы на испанском. Однажды ему случайно попало в руки дело Висенте Гуардиолы Феррера. Сначала Улитка его не узнал, хотя лицо показалось ему знакомым. Затем Хуан понял, что это был Висенте, фотограф. Он не мог поверить в такое совпадение. Улитка не торопясь прочитал досье. Папка была толстая, в ней подробно описывалась деятельность фотографа, интриги, в которых тот был замешан, и причины, по которым его не пустили в СССР. Этот с виду кроткий человек был провокатором на службе у секретных служб Франко. Он остался во Франции, где ему была поручена миссия по надзору за испанцами в изгнании, укрывшимися там после попытки революционной смены власти в октябре 1934 года. Там же по поручению свыше Висенте стал сотрудничать с немецкими секретными службами. Ему было поручено проникнуть в СССР через подпольное отделение КОМИНТЕРНА во Франции. Однако его раскрыли. Советские службы давно знали, что КОМИНТЕРН превратился в гнездо шпионов. В те годы уже существовала хорошо организованная сеть советской контрразведки в разных европейских странах, конечно же, в том числе и во Франции, среди всего прочего отвечавшая за то, чтобы не допускать подобных проникновений на советскую территорию.

Когда Висенте Гуардиолу раскрыли, он перестал быть полезным в качестве секретного агента, поэтому ему дали большую сумму денег и предоставили возможность обосноваться в каком-нибудь городке на юге полуострова вдали от политических интриг. Будущий фотограф выбрал Сьесу. Вот почему он появился там в 1935 году.

Хуан Семитьель Улитка в первый и последний раз вернулся в Сьесу весной 1973 года, чтобы увидеть свою мать, которая все еще жила в «Дешевых домах»[27] района Саранче. Его приезд стал настоящим событием. Робледо, «секретный агент» Жандармерии в городке, сразу же нанес ему визит. Он остался недоволен разговором с Хуаном и отправил отчет в вышестоящие органы Мурсии. В результате Улитку посетили специальные агенты Разведывательной службы полиции. Их также не удовлетворили слова старого добровольца. Он представлял им мало информации. Они обязали его дать интервью ежедневной газете «Ла Вердад де Мурсия», в которой он должен был разоткровенничаться об ужасах коммунизма. Ему также предложили остаться в Испании, сделав ложное заявление о побеге из СССР. Ему даже пообещали хорошо оплачиваемую работу в Областном совете Мурсии.

Но в 1973 году Улитка уже не был страстным фалангистом, как в 1941 году. Интервью в газете «Ла Вердад» имело совсем другой смысл, противоположный тому, что задумали организаторы. В нем среди всего прочего Хуан сказал, что ему очень нравилось жить в России со своей женой и дочерью. Эта искренность была расценена не больше и не меньше как предательство, и через несколько дней Хуану Семитьелю «предложили» как можно скорее покинуть территорию страны.

Улитка, стойко переносивший превратности судьбы, не принял всерьез те визиты и предложения. К тому же Испания 1973 года была уже не той, что в сороковых годах, и, поскольку за ним не приходили, он пробыл в стране столько, сколько посчитал нужным, и вернулся в СССР, когда захотел. Во время пребывания на родине, между визитами представителей власти, Улитка общался со своими родственниками и друзьями. Именно им Хуан в деталях рассказал историю своей жизни.

Все очень удивились, увидев Улитку живым. Несколько парней из Сьесы, участвовавших в авантюре Голубой дивизии, были свидетелями того, как он упал, когда пуля попала ему в грудь. Лишь только в городок пришла новость о том, что Улитка погиб в бою, ему были отданы все соответствующие почести: сослужили службу на его похоронах, выгравировали его имя на мраморной панели, расположенной у монумента павшим за родину, созданным скульптором Планесом, и в его честь назвали одну из центральных улиц Сьесы.

Жители городка поразились не только тому, что Хуан жив, но и тому факту, казавшемуся им невероятным, что Улитку вылечили от смертельной раны советские врачи, для которых оказалось неважным, является он врагом или нет. Конечно же, все удивились и тому, что Хуан женился на русской девушке и смог вести нормальную жизнь в стране, куда приехал воевать.

За несколько дней до возвращения в СССР, когда визита Улитки уже почти не ждали в городке, одной темной ночью, тайком, он наконец смог встретиться со старыми лидерами социалистов и коммунистов Сьесы, выжившими в послевоенных репрессиях. Рассказанное им о Советском Союзе порадовало сердца этих мужиков и помогло им вынести горести, которые выпали на их судьбу в эти годы. Именно в одном из таких разговоров Хуан поведал им об удачной находке – досье Висенте, фотографа, в архиве КОМИНТЕРНА в Москве.

* * *

В день прискорбных событий в тюрьме Висенте Гуардиола Феррер заперся дома. Он опустил жалюзи на своем балконе и открыл стеклянную дверь. Там незаметно, воспользовавшись выгодным для наблюдения местом, он фотографировал всех, кто в то или иное время находился рядом с тюрьмой или просто проходил мимо.

Мужики, юноши и дети. Женщины и девушки. Все попали в объектив Висенте. В некоторых случаях он сделал повторные снимки, чтобы не осталось никаких сомнений. Опираясь на свое членство в Компартии, которое спасало его от любого возможного обыска в доме, он сохранил те фотографии до конца войны.

На следующий день после прихода в Сьесу через край Марипинар прибывших из Гранады войск Франко, которые вошли в провинцию через Караваку-де-ла-Крус, Висенте надел свой самый элегантный костюм и весеннюю соломенную шляпу, а, выходя из дома, взял объемный чемодан. Он пошел прямиком в Военную комендатуру, организованную на площади Эскина-дель-Конвенто.

Фотограф попросил о встрече с офицером самого высокого ранга. Его спросили, что он хочет, и было ли дело срочным. Висенте посоветовали подождать. Военные только что прибыли, и у них было много неотложных дел, которые требовали выполнения.

Фотограф снова обратился с просьбой устроить ему аудиенцию с чином самого высокого ранга. Он утверждал, что дело было срочным. Вышел дежурный офицер, временный младший лейтенант[28]. Он пригласил Висенте в свой импровизированный кабинет. Фотографу показался низким ранг этого юноши. Его услуги заслуживали внимания офицеров более высокого звания. Он начал увиливать от разговора и попросил о присутствии более старшего по званию военного в связи с важностью того, о чем должен был сообщить. В конце концов временный младший лейтенант рассердился и закричал, что если Висенте не скажет, зачем, черт возьми, пришел, то он ему врежет пару раз и посадит в тюрьму. Что он о себе возомнил? Ведь все они были очень заняты.

Фотограф немного занервничал. Он стал заискивать и в конце концов уступил и все рассказал младшему лейтенанту. Во время повествования он открыл чемодан и сопроводил свою историю показом части фотографий, которые в нем находились.

– Простите, сеньор младший лейтенант, за спешку. Я просто хотел, чтобы власти увидели это раньше, чем подлецы смогут убежать.

Младший лейтенант не мог поверить в то, что он видел и слышал. В конце концов он все-таки побеспокоил дежурного капитана, который, по достоинству оценив фотоматериал и информацию, прямиком направился к полковнику, начальнику полка.

Таким образом власти Франко получили в Сьесе самые лучшие графические улики для осуществления своих репрессий. Сотни людей были временно посажены в тюрьму, а затем уже по их делам велось расследование. Десятки из них были приговорены к долгому сроку, а остальные – к смерти. Было неважно, участвовали они в самосуде над убитыми или нет. Многие были осуждены только потому, что появились на фотографиях. Не имело значения, привело ли их к тюрьме любопытство или они принимали активное участие в тех событиях.

Лишь немногие избежали бритья наголо или слабительного с касторовым маслом… В конечном счете этот архив фотографий стал основным поводом для осуществления суровых и массовых репрессий в Сьесе.

Если Висенте думал, что о его действиях не узнают жители Сьесы, а узнав, будут отзываться о них с восхищением и расценивать их как подвиг во имя восстания Франко, то он ошибся в своих ожиданиях. Никто в городке не знал о его революционном прошлом в Васконгадасе, но все были в курсе его хороших отношений с местными социалистами и коммунистами во время войны. Сначала люди думали, что он просто был шустрым малым, который пытался спасти свою шкуру тем, что угождал новым властям. Еще один оппортунист, быстро меняющий личину. Но, когда жители узнали о деле с фотографиями, о том, как он предумышленно их сделал и хранил в течение многих лет, их удивило и возмутило предательство этого человека, даже правых.

Почти весь городок перестал с ним здороваться, и, конечно же, люди отказались ходить в его фотомастерскую. Висенте был вынужден закрыть ее и посвятить себя другим занятиям. В конце концов ему дали работу в Муниципалитете, в одном из кабинетов отдела по водоснабжению. Спрятавшись в своей конторке, он никогда не обслуживал население и старался избегать контактов с коллегами.

Правые и барчуки так и не признали в фотографе своего. Эта предательская натура вызывала у них отвращение. К тому же время играло против Висенте. По мере того как проходили годы и страх перед диктатурой ослабевал, люди, которые не забыли его предательство, начали проявлять еще большую антипатию к нему. Уже в конце 50-х его отхлестали по лицу несколько женщин, чьи мужья были расстреляны, поскольку фигурировали на сделанных им фотографиях у тюрьмы.

В июне 1961 года, в краю Эстречо, в зарослях тростника на берегах реки Сегура, когда Висенте прогуливался на закате, его сильно избили. Он никогда не рассказывал о деталях случившегося. Но его побили намеренно. Нападавшие не хотели убить его, но желали унизить и причинить такую сильную боль, чтобы она долго не проходила. Фотограф попал в клинику дона Марселино Камачо на дороге Камино-де-Мадрид и не мог вставать с кровати в течение нескольких месяцев. Все его тело было в синяках, а несколько костей было сломано.

Фалангисты тоже его не особо уважали. Когда он оправился от побоев, они постоянно над ним насмехались. Постепенно его пребывание в городке превратилось в настоящую голгофу.

Со временем Висенте даже поменял свои жизненные привычки. Он ложился спать чуть позднее 15:00 часов, когда возвращался домой после окончания рабочего дня. Фотограф вставал, когда вся остальная часть городка ложилась спать, и вел ночной образ жизни, как летучие мыши. Когда он вышел на пенсию, его любовь к ночной жизни усилилась. Теперь Висенте выходил на улицу только в темное время суток. Летом он долго гулял по улицам городка с мертвецки белым лицом, избегая разговоров с другими людьми.

В конце концов забвение взяло свое. Должно быть, старшие сказали, что лучше перевернуть страницу и забыть о трагедиях войны. И они забыли Висенте Гуардиолу Феррера, фотографа-доносчика. Забыли его лицо, но не поступок. Его случай превратился в один из самых известных поучительных рассказов в городке. Живой пример того, что человек, независимо от своей идеологии, никогда не должен был делать.

Молодежь тоже забыла фотографа. Юные жители городка знали его историю, но не соотносили ее с той эксцентричной призрачной тенью, которая проходила мимо них, когда они возвращались домой, проводив своих невест или отдохнув своей компанией жаркими летними ночами.

В 1979 году, когда проходили первые муниципальные демократические выборы после смерти Франко, один молодой энтузиаст решил запечатлеть это событие, фотографируя людей, которые приходили на избирательные участки, и членов избирательной комиссии, включая наблюдателей из политических партий. Каково же было удивление этого парня, когда он выяснил, что большинство людей со страхом в глазах протестовали против присутствия фотоаппарата. Они машинально закрывали свои лица, прятались за дверями и даже под столами. В коллективной памяти Висенте Гуардиола, зловещий фотограф, все еще существовал, и люди боялись, что новый фотограф-доносчик мог запечатлеть их, чтобы затем показать снимки с их лицами где угодно.

* * *

Консуэло Мартинес Семь Пальцев жила на склоне Куэстаде-лас-Морерикас в окрестностях Кабесо. Как и другие женщины, она была трепальщицей эспарто. Однако ей пришлось оставить это занятие. Однажды, когда Консуэло была еще девчонкой, уставшей после 15-ти часового рабочего дня, едва ли за час до конца смены колотушка раздавила ей руку. Семь Пальцев так и не поняла, как это произошло, но оказалось, что она плохо рассчитала расстояние и засунула руку под колотушку вместе с пучком эспарто. Консуэло испугалась, почувствовав удар, однако боли почти не ощутила. Когда она вытащила руку, от ее пальцев осталась кровавая масса из мяса и костей, смешанная с травой. Девушка в беспамятстве упала на пол.

Семь Пальцев пришла в себя, терзаемая жуткой болью. Чуть выше запястья у нее был жгут. Девушка истекала кровью. Ее вылечил дон Марселино Камачо. Бесплатно. Он смог спасти ей два пальца, которые так и остались деформированными, поэтому она была известна как Семь Пальцев. Девушка стала бояться колотушек и больше никогда не вернулась на место трепальщицы. Она научилась вить плетеную веревку из эспарто, помогая себе семью пальцами, что, кстати, было очень тяжело. Со временем Консуэло так приноровилась это делать, что смогла зарабатывать на жизнь этим занятием.

Семь Пальцев всегда была бой-бабой. Она являлась ветераном НКТ и, хотя едва ли умела читать и писать, в полной мере владела анархическими понятиями. Консуэло участвовала в сожжении фигур святых и порой ходила патрулировать городок вместе с мужиками из профсоюза.

Семь Пальцев одной из первых прибыла на вокзал в то утро, когда привезли труп Нерадивого. Потом она встала в первый ряд, прямо за гробом и рядом с Хосе Риачуэло, мэром города. У нее не было никакого доверия к этому мэру-социалисту. Консуэло считала его предателем рабочего класса, союзником буржуазной заразы. Семь Пальцев задала ему жару в то утро. Девушка обвиняла и оскорбляла его, пока они не прибыли на площадь Эскина-дель-Конвенто.

Консуэло очень хотелось остаться и сопроводить тело до кладбища, но она не смогла. Девушка оставила своих дочерей со старой и полуслепой матерью и должна была идти кормить грудью самую маленькую, которой не было еще и года. Она пошла по улице Онтана быстрым шагом, чтобы вскоре вернуться.

Закончив кормить своих детей и свою мать, Семь Пальцев почувствовала себя уставшей. У нее уже не было желания идти на кладбище. Консуэло подумала, что уже все завершилось, и осталась дома заниматься своими делами. Как только девушка присела, чтобы сделать плетеную веревку, она услышала голос с улицы:

– Консуэлииико… ты в курсе того, что случилось в тюрьме? – закричала ей Иусте, ее соседка.

– Да нет, а что, что-то произошло? – ответила Семь Пальцев.

– Ну, конечно, соседка. Убили кучу заключенных, которые были внутри. Трупы сейчас сжигают во внутреннем дворе. Говорят, их всех перебьют, а когда закончат, то пойдут убивать всех барчуков городка. Сохрани нас господь, умереть так… зажаренными как бараны, – сказала Иусте.

– Тебе какое дело, как их убили. Мертвы и поделом им, ведь все они всю жизнь сосали из нас соки, – добавила Семь Пальцев.

– Боже мой, Консуэлика, как же ты все всегда преувеличиваешь… – завершила разговор Иусте.

Консуэло Семь Пальцев вышла из дома, даже не предупредив свою мать. Она швырнула пучок трепаного эспарто в сторону и, поднявшись по склону Куэста-де-лас-Морерикас, направилась к тюрьме. На середине улицы Онтана она впервые почувствовала запах жжёного мяса. По мере того как девушка приближалась к тюрьме по дороге Камино-де-Мурсия, запах становился резким и неприятным, особенно потому, что ей было известно, что жгли человеческую плоть.

Поскольку Консуэло была решительным человеком, первое, что она сделала, так это вошла в тюрьму. Девушка хорошо ее знала, так как много раз навещала своих товарищей по профсоюзу. Семь Пальцев направилась прямо во внутренний двор. Она остановилась около костра, из которого беспорядочно торчали остатки жертв.

Несмотря на мнимую смелость присутствующих, никто не знал, что делать: то ли погасить огонь, то ли добавить еще дров, чтобы огонь поглотил тела полностью. В конце концов, возможно, поскольку никто не решился ни на что другое, дров больше не стали добавлять и позволили костру погаснуть постепенно, не дав ему уничтожить тела до конца. Смешавшись с дымом, запах стал еще более интенсивным. Наконец все участники этих событий вышли на улицу. Никто ничего не делал, пока не прибыли прокурор, выполнявший функции дежурного судьи, а также судмедэксперт и не приказали отвезти трупы в морг.

Будучи из семейств класса барчуков, прокурор и судмедэксперт спрятались в своих домах, когда узнали о том, что происходит в городке. Каждый, где смог. Прокурора нашли в подвале, за глиняными сосудами с оливковым маслом. Судмедэскперта – на чердаке под кучей очищенного кукурузного зерна. Они никак не поддавались на уговоры покинуть свои укрытия и в итоге сделали это только под напором угроз.

Много любопытных людей подошло к дверям тюрьмы, среди них Конча, мать Адриано Авельяно, сына Любителя Служанок. С тех пор как убили ее сына, эта женщина всегда носила строгую траурную одежду. Она расположилась немного вдали от беспорядков, напротив табачной лавки Блошек. Мать Адриано разговаривала с одним из рабочих с фабрики, которая была конфискована Советом отрасли по обработке эспарто.

Консуэло Семь Пальцев увидела Кончу издалека. Ее словно что-то подмывало изнутри. Она пересекла улицу и подошла к ней. Девушка с большой антипатией относилась к этой женщине, которая, будучи рабочей по происхождению, решилась избавиться от своего положения и превратиться в барыню. По крайней мере, так считала Семь Пальцев. Находясь рядом с ней, она сказала:

– Конча, смотри, как хорошо пахнет зажаренное мясо твоего Пепито Тельеса. Не хочешь кусок?

* * *

В 1939 году во время одного из судов, проводимых в Сьесе в школе Святого Христа Утешителя, прокурор припомнил эти слова Семи Пальцам, показывая ей одну из фотографий, сделанных искусным фотографом Висенте Гуардиолой, на которой ясно виднелась ее фигура, выходящая из центральной двери тюрьмы.

Консуэло приговорили к смерти, и она поспешно была расстреляна на рассвете жарким августовским утром у забора кладбища Эспинардо, около Мурсии. Когда ее мать в сопровождении двух соседок пошла забирать тело, управляющий кладбищем попросил у безутешной старухи 500 песет за труп.

Вернувшись в городок, женщины едва ли смогли собрать чуть больше двадцати дуро[29] со всех соседок и родственников. Когда они поняли, что не наберут необходимую сумму, вернули всем деньги и пошли молиться в церковь при монастыре. Труп Семи Пальцев бросили в общую могилу и опрыскали его известью, прежде чем забросать землей.

Глава IX Бригадистка Ирина

В Военной комендатуре Сьесы зазвонил телефон. Антонио протянул руку и взял надоедливую трубку:

– Алло, Военная комендатура Сьесы.

– Антонио, это ты? Я Теодоро Здоровяк.

– А, Теодоро, слушаю. Какая мошка тебя укусила? Ты вспоминаешь о друзьях, только когда тебе что-то нужно.

– Ну, по правде говоря, мне самому ничего не надо. Здесь в больнице есть одна девушка-иностранка, которую мы выписали. Нам никак не удается достать ей билет на поезд до Мадрида. Возможно, ты сможешь помочь? Речь идет только о том, чтобы пройти очередь. Я думаю, что надо стоять несколько дней, а бедняжка уже провела там два утра, но так нисколько и не продвинулась.

– А девушка того стоит? – шутливо спросил Антонио.

– Послушай, послезавтра будет мероприятие в честь Интернациональных бригад в Народном доме культуры городка, если подойдешь, я тебя представлю, а ты уж сам решишь, стоит помогать или нет.

– Хорошо. Договорились. Увидимся послезавтра.

Прошло два дня, и Антонио пришел на мероприятие в честь Интернациональных бригад. Народный дом культуры был заполнен людьми. В конце вечера все продолжили тесное общение в небольших группах. Теодоро Здоровяк подошел к Антонио и спросил:

– Как тебе мероприятие? Оно прошло отлично, правда?

– Да, на самом деле, все оказалось очень интересным.

Они принялись разговаривать о ходе войны, о действиях политиков, вдруг Здоровяк поднял глаза и сказал:

– А, смотри, вон эта пациентка. Я тебе ее представлю. Эй, Ирина! Сюда! Подойди, когда сможешь!

Антонио посмотрел в ту сторону и увидел девушку. Ее голова и плечи возвышались над головами самых высоких мужчин. Это была высокая, худая, стройная молодая особа с прямыми, чуть выгоревшими на солнце волосами. Она подошла не спеша, двигаясь как кошка. Девушка была очаровательна. Ее глаза походили на кошачьи. На ней было бежевое льняное платье, цельное, без рукавов, которое оставляло открытыми длинные и изящные руки. Оно казалось немного просторным, но при ходьбе отчетливо подчеркивало аппетитные изгибы.

Когда Ирина подошла близко к Антонио, он уже почти влюбился в нее. Парень окончательно потерял голову, когда девушка подала ему руку в момент знакомства. Это были самые красивые руки, которые он видел в жизни.

– Ирина, это Антонио. Антонио, это Ирина Григорьева, девушка, о которой я тебе говорил по телефону. Думаешь, сможешь ей помочь? – спросил Здоровяк с некоторой иронией.

– Да, конечно, да, – поспешил ответить Антонио. – Послушай, если хочешь, запиши мой номер телефона в Военной комендатуре и позвони мне в тот день, когда надумаешь зайти за билетом. Я с радостью тебе помогу.

Ирина немного нервничала, она почти не могла держать карандаш, которым собиралась записать номер телефона. Цифры выходили у нее кривыми, будто кто-то двигал ее руку сзади, чтобы не давать ей писать. Девушка была смущена, и ее глаза по-особому блестели, что еще больше очаровало Антонио.

Разговор закончился быстро, и Ирина ушла, простившись улыбкой, как только записала номер телефона. Антонио проклинал себя за то, что не нашел повод удержать ее. Его реакция была непростительно медленной.

* * *

В следующий понедельник в Военной комендатуре зазвонил телефон.

– Да, алло…

– Антонио, тебя спрашивают, – ответил голос телефонистки.

– Слушаю. Это Антонио. С кем я разговариваю?

– Привет. Это Ирина. Ты помнишь меня? На днях нас познакомил Теодоро Здоровяк в Народном доме культуры.

– Да, конечно, я тебя помню.

– Если тебе будет удобно, сегодня утром я могу зайти в Военную комендатуру за билетом.

– Отлично. Приходи. Я буду тебя ждать.

Еще не прошло и часа, когда Антонио сообщили, что какая-то девушка спрашивает его у входа.

Парень быстро вышел, ведя себя сдержанно, чтобы не показать, насколько сильно хотел ее видеть. Он открыл дверь на улицу и увидел свою знакомую, которая выделялась на фоне всех остальных людей.

– Эй, Ирина, сюда, – сказал Антонио, подняв руку и помахав ей.

Девушка протиснулась сквозь толпу. Некоторые стали возмущаться. Антонио успокоил их, сказав, что это иностранка, бригадистка, которую ранили на фронте и которая срочно должна вернуться в Мадрид. Все согласились пропустить ее и с радостью дали ей пройти.

– Привет. Как дела?

Иринин испанский звучал очень красиво. У девушки был особый акцент, не похожий на акценты других иностранцев.

– Спасибо. Хорошо. А как ты?

– Тоже хорошо, хотя очень жарко.

Они вошли в здание. Антонио обратил внимание на то, что Ирина одета в то же самое льняное платье и что сейчас оно сидит на ней еще лучше. На девушке были также плоские босоножки, верхняя часть ноги в них была открыта. Ирина и Антонио вошли в кабинет. Паренёк представил девушку сотруднице, которая занималась оформлением билетов. Антонио оставил ее одну, чтобы окружающие не подумали, что он проявляет к ней слишком большой интерес. Парень попросил свою коллегу дать ему знать, когда они завершат, чтобы попрощаться с Ириной. Прошло полчаса, и его позвали. Вопрос уже был решен, и девушка держала билет в руках. Она была очень довольна.

– Ты уже закончила? – спросил Антонио. – Все в порядке? У тебя уже есть билет?

– Да, все хорошо. У меня есть билет, – и Ирина показала его, помахав им. – Я уезжаю послезавтра…

– Тогда удачи, – прервал ее Антонио с некоторой грустью, подумав, что никогда больше не увидит девушку.

– Но я вернусь через месяц. Меня распределили на военную базу в Арчене, где стоят русские танки. Послушай, большое спасибо за твою помощь. Что мне сделать, чтобы отблагодарить тебя?

Антонио мог попросить Ирину сходить с ним поужинать этим вечером, попросить ее адрес на новом месте назначения или номер комендатуры ее военной части, но ему в голову пришли только слова:

– Когда вернешься, если все еще вспомнишь обо мне и тебе захочется меня увидеть, можешь пригласить меня на кофе. Я с радостью соглашусь.

– Хорошо, – сказала Ирина. – Так и договоримся, как только я вернусь, приглашу тебя на кофе.

Антонио подумал, что никогда больше не увидит Ирину, и сказал себе, что он полный идиот, поскольку позволил этой удивительной девушке уйти, даже не попытавшись пофлиртовать с ней. Что она подумает об испанской галантности?

– Ну, пока. Еще раз спасибо за все! – и бригадистка протянула ему руку.

– Не за что, Ирина. Надеюсь, увидимся. Хорошей поездки, – и, прощаясь, Антонио постарался задержать ее руку в своей.

* * *

В город Павлодар, на юге Казахстана, новости доходили с задержкой. Уже был август, когда областные газеты начали в подробностях рассказывать о том, что происходит в Испании. Там разразилась гражданская война. Фашисты восстали против законного правительства Республики. Постепенно газеты периодически стали сообщать новости о ходе событий, международной реакции и прибытии добровольцев со всего мира, которые ехали в Испанию бороться с фашизмом.

Ирина была возмущена происходящим в той стране. Она хотела сделать что-то полезное для дела испанского народа. Девушка принялась обсуждать с друзьями, как лучше всего помочь Республике. Они хотели организовать сбор денег, одежды, продуктов питания и т. д. Когда ребята начали читать о международной компании по привлечению добровольцев к борьбе с фашизмом, то также подумали и об этой возможности. Было важно нанести сокрушительный удар фашистскому режиму прежде, чем он станет более задиристым. В Европе ему и так уже достаточно потакали.

Ирина попыталась записаться добровольцем сначала посредством местной комсомольской организации, затем областной. Несколько ребят оставили свои данные, но дальше дело не зашло. Очевидно, что с ответом тянули. Они были слишком молоды, чтобы им позволили ввязаться в подобное предприятие.

Однако у Ирины была навязчивая идея поехать в Испанию, чтобы защищать испанский народ от нападения фашистов. Девушка разработала план. Она поедет в Москву и оттуда ей наверняка будет легче уехать добровольцем в Испанию. Но Ирина не хотела, чтобы кто-либо узнал о ее намерениях и попытался остановить ее.

Девушка позвонила по телефону на машинно-тракторную станцию, примерно в 20-ти километрах от Павлодара, где работал ее друг Слава.

– Слава, мне нужно с тобой поговорить. Когда ты планируешь поехать в город?

– В воскресенье мы с друзьями будем там. Хотим пойти в кино и прогуляться. Вы с подругами составите нам компанию?

– Возможно, но сначала нам с тобой надо поговорить.

– Ирина, ты говоришь загадками. Ты что-то надумала?

– Да нет, глупый, я просто хочу с тобой кое-что обсудить. Может, я попрошу тебя на мне жениться, – сказала Ирина, расхохотавшись.

– Ну, ты знаешь, к этому я всегда готов, – у Славы чуть не выпала трубка из рук.

– Ладно, увидимся в воскресенье.

В следующий выходной, когда они встретились, Слава никак не мог понять просьбу Ирины.

– Так, подожди, зачем ты хочешь, чтобы я отвез тебя на вокзал? Любой из твоего города может это сделать. Мне же придется ехать 20 километров сюда, чтобы забрать тебя, затем 20 километров до вокзала, а потом еще возвращаться. Меня хватятся, к тому же я не уполномочен водить ни машины, ни грузовики. Я тракторист. Если узнают, что я взял грузовик, у меня будут неприятности.

– Дело в том, что я не могу тебе сказать. Я не хочу никому ничего рассказывать. Возможно, ты тоже этого не поймешь и постараешься отговорить меня, а я не откажусь от своей идеи. Я независимая женщина и делаю то, что мне хочется в жизни.

– Какая же ты упрямица. Так поступать довольно эгоистично. Ты думаешь только о себе. А все остальные, кто тебя окружают, не существуют? Если ты мне не скажешь, в чем дело, я тебя не повезу. Ирина, ты обижаешь меня своим недоверием. Ты просишь меня нарушить трудовую дисциплину, чтобы помочь тебе, а сама не способна объяснить, куда едешь.

– Ты уверен, что хочешь это знать?

– Да.

– Обещаешь, что не будешь пытаться меня отговорить?

– Ну, если только ты не собираешься в ад.

– В ад – нет, но я еду на войну…

– На какую войну? Да что ты такое говоришь?

– Я еду в Москву с намерением уехать добровольцем на войну в Испанию. И забудь все, что я тебе сказала. Ты ничего не знаешь о моих планах.

Слава задумался. Эта девушка слишком ему нравилась, чтобы смириться и позволить ей уехать вот так. Парень знал, что, если Ирина уедет из города, он никогда ее больше не увидит.

– Это как раз то, о чем я думаю. Я тоже собираюсь поехать добровольцем в Испанию. Отлично. Мы оба туда отправимся.

– Да о чем ты? Ведь несколько минут назад ты даже не знал, что в Испании идет война.

– Нет, я знал, только не понял о чем речь, когда ты сказала, что едешь на войну.

– Послушай, Слава, не усложняй ситуацию. Если хочешь, отвези меня, если нет, то не вези. Но в этом предприятии я буду участвовать одна. Я вижу, что ты хочешь поехать со мной, но ты умный парень и понимаешь, что у нас с тобой никогда ничего не получится. Ты не мой тип мужчины, мне жаль. Поэтому даже не трать свои силы. Я поеду одна.

В следующий четверг ночью Слава отвез Ирину на железнодорожный вокзал. Они молчали всю дорогу. Когда друзья прощались, Ирина поцеловала Славу в щеку, около губ, и сказала «Пока». Паренёк остался на перроне; он смотрел на поезд, пока тот не скрылся вдали, и думал, что никогда не забудет эту девушку.

* * *

Ирина Григорьева была молодой девушкой, которая жила в деревне Черноискра колхоза «Светлый путь к коммунизму» в 20-ти километрах от города Павлодар. Вместе с другими ребятами своего возраста собранием колхоза она была отправлена в Университет Оренбурга, чтобы учиться, приобретать знания и стать специалистом, который поможет развивать колхоз. Ирина поступила на факультет агрономии. Девушку полностью поглотила учеба, и ничего от нее не отвлекало, пока однажды в университетской библиотеке она не нашла старые журналы по сельскому хозяйству на неизвестном языке. Расспросив преподавателей, Ирина раскрыла для себя эту тайну. Речь шла об испанских журналах о сельском хозяйстве, изданных в различные периоды XIX века, которые попали в Университет Оренбурга еще за несколько лет до Революции.

Ирине стало любопытно, о чем говорится в этих периодических изданиях. Ее не столько интересовало научное содержание или информация, которую можно было из них получить, сколько сам факт того, что они были написаны на другом языке. Она обратилась в разные учреждения, написала несколько писем, попросила словари, учебники по грамматике… и принялась самостоятельно учить испанский.

Язык давался девушке тяжело, но ее настойчивость взяла свое. Она постепенно училась расшифровывать испанский. Удача улыбнулась девушке, когда кто-то сказал ей, что в городе живет вышедший на пенсию старый преподаватель, который вел занятия в Ленинградском университете и умеет говорить на этом языке. Ирина нашла его, поговорила с ним, объяснила ему, что учит испанский. Она была восхищена, услышав от этого человека первые слова на почти экзотическом для нее языке.

В июне 1936 года Ирина уже три года училась в Университете и два года изучала испанский, сначала самостоятельно, а затем с помощью старого преподавателя. Она была на каникулах в деревне Черноискра, откуда и отправилась в свое испанское приключение.

Когда девушка прибыла в Москву в августе 1936 года и обратилась в Центральную комсомольскую организацию, там её чуть не отправили обратно в родной город. Идея Ирины поехать в Испанию была безрассудна. Официально Советское правительство не отправляло в Испанию военный контингент, оно только посылало технических специалистов и поставляло оружие. Ирина уже исчерпала свои ресурсы и не знала, к кому и куда обращаться, когда услышала комментарий, сделанный громким голосом в каком-то кабинете.

– Для Испании нам нужны письменные и устные переводчики, иначе наш технический персонал и наши специалисты не смогут там ни с кем объясниться.

Два командира разговаривали между собой. Услышав их, Ирина, с пылкостью, свойственной ее темпераменту, подошла к кабинету и, входя, сказала:

– Простите, товарищи. Я говорю по-испански и стараюсь уехать добровольцем в Испанию бороться с фашизмом, но никто не относится всерьез к моим намерениям. Возможно, я буду полезна как переводчик?

Ирине повезло. Она оказалась в нужном месте в нужный момент и поговорила с нужными людьми. Ей еще предстояло пройти через несколько инстанций прежде, чем ее приняли. Там проверили её испанский и решили, что его уровень был недостаточным. Девушке пришлось пройти интенсивное обучение в течение нескольких недель в одном специализированном центре в Москве прежде, чем наконец-то она была включена в военную экспедицию в качестве письменного и устного переводчика. День, когда корабль отплыл из Одессы, был самым счастливым в жизни Ирины.

* * *

Для Ирины, которая никогда не видела моря, это путешествие было как сон. Ее очаровал проход из Черного моря в Средиземное; ей казалось, что если она протянет руки, то сможет дотронуться до берегов, преодолев Босфор. Торговое судно «Комсомол», на котором она ехала вместе с отправленной в Испанию техникой, прибыло в порт Картахены в последнюю неделю октября 1936 года. На самом деле, речь шла о первой отправке танков в Испанскую республику. На эти машины возлагали большие надежды. Советский военный атташе в Испании, капитан первого ранга Кузнецов, ожидал их в порту, когда пришло судно.

Но самое любопытное (и это дает представление о беспорядке, царившем в республиканском лагере в это время) там не было ни гражданских, ни военных республиканских уполномоченных органов, готовых позаботиться о корабле и его грузе. Вдобавок прибытие советского судна было замечено немецкими и итальянскими военно-морскими частями, которые в то время все еще имели доступ к республиканским портам. Как позднее стало известно, они срочно отправили информацию о появлении советского торгового корабля вышестоящим лицам, а те – в Генеральный штаб Франко.

Кузнецов осознал все это с самого начала и понял, что существует высокая вероятность того, что авиация Франко нанесет бомбовые удары, стремясь потопить грузовое судно. Нужно было немедленно разгрузить доставленную технику и перевести ее в надежное место.

Прибывшие специалисты не могли представить себе, что в осенний день может быть так жарко. Морской ветер едва освежал. Но это был только аперитив перед настоящим зноем, который ждал их на землях Мурсии. По мере того как шли дни и советские специалисты продвигались в глубь провинции, они смогли удостовериться, что, по сравнению с внутренней территорией Мурсии, жара Картахены была пустяковой. Тем изнурительным осенним утром 1936 года Ирина присутствовала при странной дискуссии на палубе корабля. В то время как капитан первого ранга Кузнецов приказывал немедленно выгрузить технику на твердую почву, ответственный за 50 танков Семен Кривошеим требовал соответствующих документов, которые должны уполномочивать Кузнецова или любого другого представителя власти распоряжаться грузом. Это была первая из длинной череды невероятных ситуаций, свидетелем которых станет Ирина в Испании.

Поскольку не появился никакой другой представитель Военного министерства с такого рода документами, а риск был высоким, советским специалистам, привыкшим к тому, что Советская коммунистическая партия решала самые ответственные вопросы, не пришло в голову ничего другого, как отправиться к местному представителю Компартии Испании в Картахене. Это была первая работа Ирины в качестве устного переводчика на испанской земле.

– Вы хотите поговорить с Росике?

– Товарищ, мы хотим поговорить с секретарем организации, но не знаем, как его зовут, – ответила Ирина вооруженному винтовкой Кандидо, который охранял вход в штаб КПИ[30] в Картахене.

– А вы кто такие?

– Мы русские товарищи, которые только что прибыли в Картахену на торговом судне.

– В самом деле русские? Настоящие большевики? Да ладно… невероятно…

– Мы можем поговорить с тем человеком, о котором вы упомянули?

– С Росике? Конечно. Я видел, как он вошел 20 минут назад. Так… Росике, где Росике? Здесь есть люди, которые его разыскивают. Говорят, что они русские, – закричал Кандидо, когда они все входили на первый этаж здания Компартии.

– Он наверху, на собрании, – ответил какой-то голос.

Многочисленные посетители, находящиеся в помещении, замолчали. Они с любопытством смотрели на тех, кто вошел с Кандидо. Конечно, пришедшие не похожи на испанцев, подумали все про себя.

Наконец, спустился тот самый Росике, за которым следовали все участники собрания, и обратился к Кандидо…

– Что ты там говоришь о каких-то русских, парень?

– Черт, я ничего не выдумываю. Девушка утверждает, что они русские. К тому же у нее очень странный испанский, и между собой они говорят не по-нашему, я сам их слышал…

– Я Пако Росике, секретарь местной партийной организации. Чем могу вам помочь?

– Очень приятно, товарищ, – сказала Ирина, протягивая ему руку. – Это товарищ Кузнецов, а это товарищ Кривошеим. Мы можем поговорить с вами наедине о жизненно важном деле?

– Ладно, проходите, посмотрим, о чем речь, вы заставляете меня волноваться…

Когда русские закончили ему все объяснять, Росике не мог поверить услышанному. Все это казалось ему очень странным. Не было ли это провокацией? В конце концов они решили пойти в порт, чтобы секретарь поднялся на корабль и сам увидел груз. Бедный мужик открыл рот от удивления, когда обнаружил все, что привезло это русское судно.

Все быстро вернулись в здание Компартии, Росике несколько раз попытался позвонить в партийную организацию Мурсии, но безрезультатно. Должно быть, что-то произошло с линией, поскольку никто не отвечал.

– Вам нужно большое помещение? У вас много людей?

– Мы везем пятьдесят танков, каждый со своим экипажем, а также механиков и ремонтную бригаду. Считайте около двухсот человек.

– Боже мой! И куда я помешу столько людей? Черт возьми! Смотри-ка, в Мурсии никто не подходит к телефону, куда, на хрен, они подевались, когда больше всего нужны…

– Товарищ, мы не хотим казаться слишком настойчивыми, но очень опасно держать танки на судне, бомбардировка или выстрел торпедой – и все будет потеряно… – перевела Ирина.

– Черт, не торопите меня! Мне ведь не трех человек нужно распределить в пансионат… Кстати, говоря о пансионатах, думаю, я нашел решение. Есть санаторий с отелями[31] в одном городке в 80-ти километрах отсюда в направлении Мадрида, и к тому же там проходит поезд. Мне кажется, это самое лучшее, что я могу вам предложить, но нужно поехать туда, чтобы на него посмотреть и получить разрешение…

– Товарищ, нет времени на бюрократические проволочки. Давайте посмотрим место, и, если оно отвечает необходимым условиям, отвезем туда танки, а потом уже будем получать разрешения…

– Вот черт! Как бы эти русские не погубили меня своей спешкой, – бормотал Росике, выходя на улицу. – Так, Кандидо, подготовь две машины с полными баками и двумя канистрами бензина в багажнике каждой. Мы едем в Арчену.

Они на всей скорости выехали из Картахены. В одной машине были русские с Росике, а в другой – несколько вооруженных товарищей. Пассажиры добирались до Арчены почти три часа. Прибывшие увидели железнодорожный вокзал и направились в штаб Партии в городке. В тот момент там никого не было, поэтому они пошли в контору ВСТ, где смогли застать некоторых военных коммунистов, а затем все вместе отправились в Муниципалитет, чтобы поговорить с мэром и представителями Народного фронта.

– Но как мы поместим сюда этих людей без разрешения Правительства? Черт, вы мне наделаете дел, – сказал мэр Арчены.

– Но, товарищ, не будь ты таким трусливым, ничего с тобой не произойдет. Это же временно. Ежели потом Правительство не захочет, чтобы танки были здесь, мы отведем их в другое место, – ответил Росике. – Важно выгрузить технику и расселить людей. Твою мать! Хуже будет, ежели танки закончат на дне в гавани порта.

– Послушай, Росике. Я здесь ничего не решаю. Я не говорю ни да, ни нет. Если ты хочешь, чтобы русские поехали в санаторий, тогда ты это организуешь и привезешь их сюда. А я к этому не буду иметь никакого отношения.

– Ладно. Я беру всю ответственность на себя. Знаешь, а в Мадриде меня за это не накажут. Теперь, когда пришло отличное оружие, которое позволит столице не пасть, думаешь, меня расстреляют за то, что я привел сюда этих людей? Ну да, еще чего… – ответил Росике мэру уже довольно сердито. – Все, пошли! Собрание закончено. Мы сейчас же возьмем под свой контроль санаторий и отели. Пусть никто из Муниципалитета там не появляется, потому что я прикажу стрелять. Территория термальных источников объявляется военной зоной.

Группа покинула Муниципалитет и пошла в направлении санатория на берегу реки Сегура. С помощью вооруженных мужиков из своего конвоя, который его сопровождал, Росике взял территорию термальных источников под контроль. Они конфисковали санаторий для военных нужд. Секретарь Компартии поставил своих людей в узком проходе к нему между боковым склоном холма и рекой и сказал им, чтобы они никого не пропускали без его разрешения.

Росике пошел в контору одного из отелей и обосновал там свой штаб. Затем он отправил русских, включая Ирину, в Картахену на одной из машин. Секретарь дал четкие инструкции Мартину, шоферу, и остался там ждать приезда танков.

Машина с русскими стремительно выехала в Картахену. Она добралась за два с небольшим часа. Мартин оставил иностранцев в порту, чтобы они начали организовывать выгрузку техники, а сам пошел в контору коммунистов. Росике уже удалось поговорить с ними по телефону, и те ждали водителя. Компартия Картахены собрала большой отряд вооруженных мужчин, которые будут охранять выгрузку танков. С другой стороны, с помощью ВСТ она привлекла к работе по разгрузке судна гражданских сотрудников порта.

Последний конфликтный вопрос, транспортировка танков до Арчены, был разрешен, пока шла выгрузка. Товарищи коммунисты из ВСТ также сыграли ключевую роль в организации их погрузки на конвоируемый железнодорожный состав, который сразу же отправился в Арчену. К тому же на всем протяжении маршрута поезд имел преимущественное право проезда.

Удивительно, что все это произошло в одном из самых военизированных городов во всей республиканской зоне с присутствием большого количества наземных военных частей и флота. Многие командиры стали свидетелями разгрузки техники, но никто из них не обратил на нее внимания, поскольку они считали, что все контролирует компетентный орган. С одной стороны, эти факты говорят об отсутствии контроля в первые месяцы военных действий, но в то же самое время они демонстрируют, как способны были действовать некоторые люди со скудными ресурсами и без видимой власти, чтобы принимать такие решения.

Когда капитан конной армии Осорио Родригес, представитель Военного министерства, предстал в порту Картахены, чтобы принять танки, те уже были на пути в Арчену. Испугавшись, этот человек попытался задержать конвоируемый состав на вокзале «Кармен» в Мурсии, чтобы заставить его вернуться, но никто не послушал капитана, и поезд проследовал до Арчены. В конце концов он смог связаться со своим начальством, которому сообщил о том, что происходит. Осорио поднял панику. Где находились танки? Президент Правительства Ларго Кабальеро заорал благим матом. Он пригрозил расстрелять всех, кто имеет малейшее отношение к этому делу, если боевые машины не появятся. Когда выяснилось, что конвоируемый железнодорожный состав уже на вокзале Арчена-Фортуна и идет разгрузка танков, все вздохнули с облегчением.

Русским показался фантастическим санаторий с термальными водами, используемый с римских времен. Арчена, расположенная на берегах реки Сегура, является южным входом в морскую[32] долину Рикоте, поливной территории, на которой лучше всего сохранилось сельское хозяйство, унаследовавшее самые лучшие традиции выращивания различных культур средиземноморского бассейна. Рай тутовника, апельсиновых, абрикосовых, лимонных, персиковых, мандариновых деревьев и пальм, а также всех остальных деревьев и овощей, характерных для орошаемых земель Мурсии.

Когда капитан Осорио Родригес прибыл на вокзал Арчены, основная работа была завершена, и танки были закамуфлированы между оливковыми деревьями, растущими на суходоле этого городка. Под контролем русских солдат из экспедиции вся эта территория стала неприступной крепостью всего за несколько часов. Бросалась в глаза разница в военной подготовке.

Капитану понравилось место рядом с шоссе и железной дорогой Мадрид-Картахена. Спокойная зона, вдалеке от любой возможной цели франкистской авиации. Когда Правительству наконец сообщили о том, где находились боевые машины, ему ничего не оставалось, как одобрить выбранное место и даже направить туда все имеющиеся в его распоряжении танки, чтобы превратить небольшой городок на орошаемой территории в основную танковую базу Вооруженных сил, которую оно и стремилось создать. Все республиканские боевые машины должны были там собираться, испытываться и проходить отладку; из них позднее сформируют различные танковые части, которые оттуда будут распределяться на разные фронты.

Всего за несколько дней первые боевые машины были готовы, и из них создали первую роту, укомплектованную советскими специалистами и несколькими испанцами, которые в качестве помощников советских товарищей должны были изучить как работу танков, так и технику их применения в бою. Было решено срочно отправить машины на фронт Мадрида.

Когда советские танки прибыли в окрестности Сесеньи в начале ноября 1936 года, многие политические деятели приехали из Мадрида, чтобы на них посмотреть. Появление этой техники было подобно представлению во время ярмарки с аттракционами. Частично такой ажиотаж объяснялся большими надеждами, возложенными на эти машины, которые должны были изменить ход событий. Даже Президент Правительства не смог устоять перед искушением и доехал до Сесеньи, чтобы посмотреть на них поближе.

Первая танковая рота, сформированная из советских танков, в свое первое задание была назначена в качестве вспомогательной части бригад Листера и Буэно, но испанская пехота в те первые месяцы войны не имела военной мощи и, конечно, не была готова к бою, в котором должны были участвовать танки. В день, выбранный для атаки, 15 советских танков внезапно вторглись на вражескую территорию, даже не встретив сопротивления, и вошли в нее, как горячий нож в кусок масла. К сожалению, вскоре Республиканская армия осталась позади и не смогла следовать за ними.

Советские товарищи устроили военную прогулку по вражескому тылу, обратив в бегство первую танковую роту Франко, уничтожив два батальона пехоты, два эскадрона конных войск, десять 75-милимитровых пушек и 20 грузовиков с разным количеством другой военной техники. Им пришлось вернуться, когда закончилось горючее. Конечными потерями в той операции стали три танка. Исход боя под Мадридом был определен присутствием советских боевых машин, оказавшихся очень опасным оружием. В итоге они пресекли попытку занять Мадрид. Тем не менее испанские военные продемонстрировали отсутствие подготовки к современной войне, поскольку во многих случаях не воспользовались настоящими возможностями, которые открыла подобная техника, хотя ее было и немного. Не надо забывать, что на самом деле Республика получила всего 281 единицу танков за все время войны.

Поврежденные боевые машины отправлялись в Арчену для ремонта, откуда они снова возвращались на фронт, в большинстве случаев с новыми экипажами, заменявшими павших в бою. Туда была направлена Ирина. Работа ей казалась интересной с самого начала, и девушка была очень довольна, что смогла таким образом помочь в борьбе с фашизмом. Тем не менее ей было непросто привыкнуть к манере разговора этих испанцев из Мурсии, проглатывающих половину слов в своей речи.

Оказалось, что рядом с базой по сборке танков было создано военное подразделение по сопровождению и распределению этих боевых машин между различными частями фронта, нуждавшимися в этой технике. Ирина решила, что довольно уже работать устным переводчиком и переводить официальные документы, ведь на самом деле она хотела записаться в эту часть, чтобы пойти на фронт стрелять, бороться по-настоящему. Ей не дали.

Однажды прибыли какие-то люди из Генерального штаба Интернациональных бригад в Альбасете, чтобы забрать назначенные им танки. Ирина подумала, что это ее шанс, и попросила разрешения записаться в Интернациональные бригады и уехать с ними на фронт, но ей было отказано. Она снова и снова настаивала, но безрезультатно. Девушке пришлось остаться в Арчене.

Возможность появилась позже, во время битвы за Гуадалахару. В те дни жарких сражений не было времени отправлять в тыл танки для ремонта, поэтому было решено, что группа механиков с запасными частями доберется до зоны фронта, чтобы прямо там починить неисправные или поврежденные машины. Ирину отправили с механиками в качестве переводчика. Наконец она увидит войну изнутри, подумала девушка.

Во время одной из перестановок на линии фронта, территория, где находились механики с Ириной, была атакована итальянскими войсками. Русские, а вместе с ними и Ирина, с радостью оставили свои инструменты и воспользовались своими винтовками. Им хотелось вступить в настоящий бой. Борьба была долгой и тяжелой. Основной удар франкисткой контратаки был направлен на батальон, где сражались Ирина и русские специалисты. Если бы они уступили, на фронте открылась бы брешь, и итальянские войска смогли бы окружить республиканские позиции на протяжении нескольких километров.

Русские хорошо сопротивлялись. Они выдержали первые атаки и постепенно начали брать инициативу в свои руки. Через пять дней боев итальянские войска, находившиеся на службе у Франко, были истощены, и тогда республиканцы приступили к контратаке, намереваясь вернуть потерянные позиции. Уже не было необходимости в том, чтобы русские специалисты присоединились к наступлению, но те подумали, что находятся там не для того, чтобы упустить самое приятное, и первыми выскочили из траншеи, когда зазвучал сигнал к атаке. С ними побежала и Ирина, она не прошла и 30 метров, когда ее остановила невидимая сила. Девушка поднесла левую руку к правой стороне груди, без сознания падая на колени.

Когда Ирина впервые открыла глаза, она обнаружила, что едет на поезде, в медицинском вагоне, на юг, точно не зная куда. Ее прооперировали три дня назад. Девушка чуть не умерла. Пуля прошла через правое легкое, но чисто вышла через спину, не повредив ни одного ребра. Как говорят русские, Ирина родилась в рубашке.

Девушку отвезли в больницу в тылу. Ранение было серьезным, и период выздоровления должен был занять много времени. Она ехала в Сьесу, где был создан крупный госпиталь для восстановления раненных на фронте. Для Ирины это оказалось идеальным местом, если учитывать близость Арчены, где дислоцировалась русская бригада, в которой она состояла. Девушка провела в больнице более двух месяцев. Затем после выписки ее чуть не отправили обратно в СССР. Но Ирина настояла на том, чтобы остаться. По ее словам, она себя превосходно чувствовала и очень хотела продолжать выполнять свою работу в Испании. Просьбу девушки удовлетворили с условием, что ее больше никогда не отправят на фронт. В конце концов ей дали особое разрешение на посещение Мадрида в течение нескольких дней. К тому же там она оказалась полезной в качестве устного переводчика на важных переговорах по покупке новой военной техники в СССР.

* * *

В Военной комендатуре Сьесы зазвонил телефон. Пилар, одна из работающих там девушек, протянула трубку Антонио.

– Спрашивают тебя, – сказала она.

– Алло.

– Антонио, это… – ответил женский голос.

Парень не понял имя, но, как ему показалось, узнал голос.

– Привет, Мария, где ты? Уже вернулась? Ты в Сьесе? Как я рад тебя слышать…

– Прости, похоже, ты меня с кем-то путаешь. Это Ирина, ты меня помнишь?

Антонио прикусил язык. Звонила Ирина, а он перепутал ее с другой девушкой. Ничто так не раздражает женщину, как это. Он должен был что-то придумать, если хотел достойно выйти из ситуации.

– А, привет, Ирина! Извини, по этому телефону плохо слышно, и я тебя принял за другого человека. По правде говоря, я не ожидал, что ты позвонишь. Где ты? Еще в Мадриде?

– Нет, я в Сьесе. Готова выполнить мое обещание и пригласить тебя на чашку кофе сегодня вечером, когда ты закончишь работать. Где мы можем встретиться?

– Да не знаю, Ирина, здесь маленький выбор. Ты знаешь какое-нибудь место?

– Ну, когда я проходила период выздоровления, обычно ходила в кафе «Дель Соль». Если хочешь, увидимся там в 19:00 сегодня вечером.

– Хорошо. Так и договоримся. Тогда до вечера.

– Пока.

У Антонио это не укладывалось в голове. Ирина здесь. Девушка вернулась и позвонила ему. Вот это да, он не мог поверить. Нельзя было упускать такую возможность. Редко судьба давала шанс дважды. Однако было немного странно, что Ирина вернулась только для того, чтобы выпить с ним кофе. В конце концов не таким уж и большим было одолжение, которое он ей сделал.

Оставшуюся часть дня время тянулось для Антонио, и это было невыносимо. Часы медленно сменяли друг друга. Наконец, в 6:30 он вышел с работы и быстрым шагом направился к кафе «Дель Соль». Парень не хотел опоздать. Он так спешил, что пришел на четверть часа раньше. Антонио зашел в кафе, нашел столик, из-за которого мог следить за входом, и сел. Он заказал кофе и стал ждать.

Ирина пришла на 10 минут позже, когда часы уже шагнули за 19:00. Она чудесно выглядела. Девушка была загорелой: к ней прилипло солнце в тех местах, где она находилась. Ирина приближалась к столику, немного нервничая и смущаясь, как будто ей было сложно узнать Антонио. Парень поднялся и подождал ее стоя. Он поприветствовал девушку, поцеловав в обе щеки.

– Привет, как дела?

– Хорошо, – сказала она. – А у тебя?

Ее испанский звучал очень приятно, с особым акцентом. Ирина села за столик и начала делиться своими впечатлениями о Мадриде, а также о маленьких и больших городах, в которых побывала. По ее манере рассказывать было очевидно, что путешествие ей запомнилось. Девушка говорила и говорила, делясь подробностями обо всем увиденном. Антонио с удовольствием ее слушал, время от времени задавая ей вопрос или помогая с каким-нибудь словом, которое у нее застревало. Пара провела очень приятный вечер, разговаривая обо всем на свете. Казалось, что они знают друг друга уже давно.

Было поздно, пришло время уходить, и Антонио не знал, что делать. Ему хотелось пригласить Ирину поужинать и пробыть с ней всю ночь до самого рассвета, хотя бы просто разговаривая: парень не хотел торопиться на первом свидании. Но он не предусмотрел эту встречу и не мог освободиться от дежурства, которое должен был нести этой ночью в Военной комендатуре с 24:00 часов.

– Пойдем? Если хочешь, могу проводить тебя до дома, – сказал Антонио.

– Ну, если у тебя есть желание, можем еще поговорить или погулять, я не спешу. Я даже подумала о том, что мы могли бы пойти поужинать в каком-нибудь месте, которое открыто допоздна.

– Ой, мне жаль. Поскольку я не ожидал твоего звонка, у меня не было времени поменять дежурство. Сегодня ночью мне надо работать, и я не могу с тобой остаться, хотя ты не представляешь, как бы мне этого хотелось.

– Мне тоже, – сказала Ирина, улыбаясь и смотря на него своими кошачьими глазами.

Антонио подумал, что ведет себя, как идиот, с этой девушкой, но поменяться с кем-нибудь дежурством уже не мог.

– Давай договоримся о встрече на другой вечер, – ответил Антонио, – а сейчас я могу проводить тебя до того места, где ты снимаешь жилье.

– Ну, если ничего другого не остается, тогда давай отложим нашу встречу до следующего раза.

И, прогуливаясь, они направились в старую часть города, в дом, где Ирина остановилась.

– Мы пришли, я живу здесь, – сказала она, указывая на какое-то здание. – Когда мы встретимся?

– Если ты все еще будешь в Сьесе, можем увидеться в следующую пятницу в то же самое время, что и сегодня, и в том же самом месте, а потом пойти поужинать.

– Хорошо, – сказала она. – Тогда до пятницы.

Антонио подошел к Ирине, чтобы, прощаясь, поцеловать ее в каждую щеку, но, не закончив второй поцелуй, он немного приподнял ее подбородок правой рукой и сразу же поцеловал в губы. Девушка ответила ему сначала с некоторой робостью, а потом, по инициативе обоих, прощание затянулось на неопределенный срок в бесконечных четках страстных поцелуев. Они целовались так долго, что потеряли счет времени. Только когда прозвучала заводская сирена, объявив о начале новой смены, которая должна будет продлиться до раннего утра, Антонио осознал, что опаздывает на свое дежурство. Он спешно простился с Ириной, почти заставил ее зайти в дом, и, послав ей поцелуй рукой, повернулся и пустился бежать в сторону Военной комендатуры.

* * *

В среду утром Ирина позвонила Антонио на работу. Ей хотелось увидеть парня, и она не могла терпеть до пятницы. Его поцелуи проникли ей в душу. Она хотела еще этих страстных поцелуев, которые дарили такое приятное послевкусие. Его губы оставили жгучие следы.

– Привет, Антонио. Это Ирина. Сегодня вечером я свободна на несколько часов, если хочешь, можем выпить кофе вместе.

– Отличная идея! Где мы встретимся?

– Ну, если есть желание, можешь забрать меня из госпиталя. Я временно работаю переводчиком с польскими бригадистами, которые немного говорят по-русски. К шести я уже закончу, у тебя получится прийти в это время?

– Конечно, – ответил Антонио.

Парень не собирался позволить этой девушке ускользнуть из его рук. Без десяти шесть он был уже у входа. Ирина приблизилась к Антонио такой походкой, которая сводила его с ума, и по взглядам больных, находившихся в коридорах, казалось, что не только его.

Они поприветствовали друг друга двумя поцелуями в каждую щеку, и девушка взяла его под руку, не предупредив о своих намерениях, что крайне порадовало Антонио. Ему казалось, что он видит отблески зависти во всех глазах, которые на них пристально смотрели.

Антонио не знал, что сказать, и неуклюже предложил Ирине пойти к нему домой выпить кофе. Она посмотрела ему прямо в глаза:

– Что? К тебе домой? – спросила девушка, будто не понимая.

Затем с легкой улыбкой на губах она сказала ему:

– Мне жаль, сегодня у меня нет на это времени. Лучше пойдем посидим в кафе, – и, говоря эту фразу, потянула его за руку, как хозяйка положения.

Они провели вечер за долгим и неспешным разговором. Было заметно, что Ирина очень образованная и умная женщина, и это еще больше очаровало Антонио. Время пролетело незаметно, и вдруг девушка сказала, что ей пора уходить.

Антонио проводил Ирину до остановки. Она должна была сесть на автобус до соседнего городка Абаран, где у нее были незавершенные дела. Ожидая прихода транспорта, влюбленные встали в отдаленном месте, скрытом от любопытных глаз. Будто какая-то неведомая сила понесла их туда. Потом Антонио, будучи не в силах устоять, прильнул к волнующим губам Ирины. Она этого желала и в какой-то степени даже провоцировала его.

Казалось, они хотели зацеловать друг друга. В этом городке эспарто никто не знал таких страстных поцелуев, как те, что они дарили друг другу в тот вечер. Наконец зазвучал клаксон автобуса. Влюбленные никак не могли расстаться, и им пришлось приложить дополнительное усилие, чтобы девушка не опоздала на автобус. Паре не хватило времени проститься.

* * *

Антонио и Ирина решили встретиться в Мурсии, там была возможность найти ресторан. Оба с нетерпением ждали пятницы. Встретившись, они стали пожирать друг друга глазами. Ирина пришла немного уставшей после работы. Антонио, нервничая, не смог найти ресторан, который искал, ошибся улицей и подумал, что тот был закрыт. Они выбрали другое место, чтобы перекусить. Пара ужинала и разговаривала без спешки. Закончив есть, влюбленные вышли на улицу, немного прогулялись и наконец поймали моторного извозчика[33]. Ирина позволила себе плыть по течению, и Антонио отвел ее в отель, где заранее забронировал номер.

Еще не успев войти в комнату, они уже начали страстно целоваться и снимать одежду друг с друга. Им даже не хватило времени раздеться, они принялись везде ласкать друг друга еще прежде, чем оказались полностью обнаженными. Влюбленные жадно касались кожи друг друга. Антонио изучал своими пальцами каждый кусочек тела Ирины, задерживаясь в самых потайных его участках, он хотел, чтобы все запечатлелось в его сознании.

Наконец они оказались обнаженными; одежда небрежно валялась у их ног. Антонио увидел Ирину и не мог поверить, что эта девушка такая красивая. Необычайно красивая. Ее тело казалось идеально сложенным. Кожа была нежной и светлой, с остатками загара на некоторых частях, выделяющихся на фоне ее белизны. Изгибы девушки вызывали головокружение. Узкая талия переходила в округлые бедра настоящей самки. Ягодицы были упругие и круглые, совершенной формы, немного вздернутые, что еще больше подчеркивало ее фигуру и провоцировало мужчин. Лобок – мягким и нежным, а ноги – двумя совершенными колоннами, без капельки жира, сильными и выносливыми.

Влюбленные несколько раз покрыли друг друга поцелуями прежде, чем оказались в постели. Они целовали друг друга по всему телу, но особенно целовались в губы. Что-то мешало им перестать целоваться. Антонио и Ирина занимались любовью всю ночь, даже когда у них уже не было сил. Затем они уснули, обнявшись. Парень наблюдал, как тело девушки расслаблялось, по мере того как сон одолевал ее, пока она окончательно не уснула. Так Ирина была еще красивее. Они спали недолго. Вдруг их губы встретились, возможно, еще во сне, и они продолжили целоваться и заниматься любовью, пока солнце не оказалось в зените. Влюбленные все еще обнимались и были в поту, когда Ирина сказала:

– Мне жаль, я должна идти. Сегодня мне нужно выйти на работу в 12:00 часов. Мне уже пора. Если я не приду вовремя, меня ждет строгий выговор.

– Давай, пойдем, я помогу тебе одеться.

– Надо же, какой ты любезный. Спасибо, не нужно, иначе мы три дня отсюда не выйдем. Знаешь, что я опять голодна?

– Если поторопимся, сможем позавтракать вместе прежде, чем ты уйдешь. Я знаю одно место по пути…

В это утро они простились на выезде из Мурсии. Ирина направилась в Арчену в военном грузовике, а Антонио остался ждать поезд, который должен был сопровождать в Сьесу.

* * *

Антонио – юный энтузиаст с коммунистическими взглядами из Сьесы. Он третий из пяти детей, которых родила Валерьяне Валере его жена Каридад Лукас. Валерьяне был земледельцем в Сьесе, из тех немногих, кто владел земельными участками, которые обрабатывал. Когда Антонио был ребенком, отец решил, что даст мальчику образование. Каридад, жена Валерьяне, убедила его, чтобы он отправил сына в семинарию в Мурсию. Так и произошло. Но когда паренёк повзрослел, он осознал, что жизнь священника была не для него и в конце концов ушел из высшего учебного заведения. Матери это совсем не понравилось, но отец его поддержал. Валерьяне сказал Антонио, что, если тот хочет продолжить учёбу, он поможет получить другое образование.

Антонио стал школьным учителем и в свое первое назначение уехал в одну астурийскую деревеньку в том году, когда объявили Вторую Республику. В июле 1936 года он находился в Мадриде в доме одних своих друзей. Парень не смог вернуться в Астурию и записался в республиканскую народную милицию, которая выступала в Эстремадуру, чтобы попытаться задержать военную колонну Ягуэ. Антонио недолго смог сражаться, поскольку в первые дни боев у него почти перед носом разорвался снаряд. Его тело наполнилось картечью и гравием с дороги, на которой боеприпас разлетелся на куски.

Парня прооперировали в Мадриде и вытащили почти все осколки, за исключением нескольких кусочков гравия, расположившихся близко к сердцу. Врачи не рискнули трогать их, поскольку Антонио мог умереть в операционной. В течение нескольких дней у парня была высокая температура, и в итоге его тело победило инфекцию и привыкло к оставшимся внутри камням. Ему сказали, что впредь он не может перенапрягаться и что, конечно, он непригоден для военной службы.

Но Антонио не хотел слушать врачей. Было военное время, и парень считал, что должен был с оружием в руках участвовать в событиях, которые происходят на фронте. Однако его отказывались принимать в военные ряды столько раз, сколько он пытался записаться. Парень даже доехал до Альбасете, до Генерального штаба Интернациональных бригад, но напрасно, в конце концов правда открылась, и он снова получил отказ.

Антонио так долго настаивал, что в итоге ему предложили бюрократический пост в Военной комендатуре Сьесы. Эта контора не только отвечала за призыв солдат, но также была компетентна создавать важные военные объекты в тылу и организовывать их работу, среди них была фабрика по производству оружия, начавшая строиться в деревеньке Аской, примерно в пяти километрах от Сьесы.

– Послушай, Антонио, ты не можешь быть зачислен ни в одну военную часть. Останься в Сьесе, в Военной комендатуре, а затем, когда тебе будет лучше, ты снова запишешься в боевую армию…

Этот довод убедил Антонио, и он принял предложение, что и стало косвенной причиной его знакомства с Ириной. Влюбленные сходили с ума друг по другу, встречаясь всякий раз, как только им удавалось вырваться. Они сбегали с мест своей работы, чтобы увидеться на несколько часов или провести целую ночь в порыве страсти и удовольствия.

Иногда Антонио ездил в Арчену, где постепенно знакомился с русскими. Ему нравились эти люди. Он выучил много слов из их трудного языка и даже смог почти силой вытянуть из Ирины основы грамматики. Девушке так нравился испанский, что она бессознательно не давала Антонио практически никакой возможности заговорить по-русски.

Советские специалисты идеально справлялись со своей работой и обучили внушительную группу испанцев той деятельности, которой сами занимались. Они даже объяснили им основные теоретические вопросы, касающиеся участия танков в современной войне.

Советские специалисты прославились в этих местах не только своими техническими и военными умениями. Внимание жителей Арчены и соседних городков привлекали физическая мощь этих мужчин, белый цвет их кожи и голубизна их глаз, то, как они пили привезенную с собой водку, будто она была водой, и, главным образом, их особое пристрастие к апельсинам, мандаринам и лимонам, которые в изобилии росли в этих землях.

Ни один из советских солдат, распределенных в эту местность, не видел раньше апельсиновых или лимонных деревьев. Они казались прибывшим не чем другим, как экзотическими растениями. Их удивляло, что созревшие фрукты висели на деревьях в течение многих дней, не портясь и не падая. С ноября русские беспрестанно прогуливались по тропам поливных земель. Когда они видели в поле крестьян, обрабатывающих свои участки, то подходили к ним и жестами просили разрешения сорвать несколько плодов. Им всегда это позволяли, и даже в большинстве случаев жители этой территории сами собирали для них столько мандаринов и апельсинов, сколько те могли унести. Страсть русских к этим фруктам была такой сильной, что некоторые даже ели их с кожурой, и этот образ навсегда запечатлелся в коллективной памяти людей, населявших орошаемые земли долины Рикоте.

Но время шло, и постепенно республиканцы проигрывали войну. За неделю до полного падения Каталонии, ввиду пораженческого настроения, пропитавшего многие секторы Республики, был согласован вывод большей части советских специалистов, которые все еще оставались в республиканской Испании. Настал момент, когда русские танкисты и механики из Арчены должны были вернуться в свою страну.

Несомненно, Ирина вынуждена была сопровождать их. Она не могла остаться на иберийском полуострове. Для Республики ситуация была катастрофической. Существовало несколько секторов, которые хотели завершить борьбу любой ценой, и в любой момент фронты могли пасть. Русские должны были вернуться в СССР прежде, чем положение окончательно усложнится и они не смогут уехать. Это означало бы немедленную смерть для всех, кого захватят войска Франко. К тому же в присутствии этих людей уже не было крайней необходимости. Они обучили испанских механиков, чтобы те смогли осуществлять всю необходимую работу по обслуживания и ремонту небольшого количества танков, которые еще оставались на ходу.

Начальник советской экспедиции вызвал Ирину вместе с остальными военными:

– Товарищи, к сожалению, настало время покинуть Испанию. Мы должны уехать в очень щекотливый момент. Возможность победы с каждым днем уменьшается, и к тому же международные соглашения вынуждают Республиканское правительство отправить за границу всех иностранных специалистов и военных. Это вздор, поскольку фашисты не выполнят ни одного обещания. У нас есть неделя, чтобы все подготовить и предстать в порту Картахены.

– Товарищи, – послышался голос Ирины, – я должна сделать особое заявление. Я уже подготовила его в письменном виде, но также хочу озвучить его перед всеми устно. Мне бы хотелось попросить разрешения у руководителя нашей экспедиции, товарища Суханова, до конца войны остаться на военной базе Арчены или в любом другом месте назначения, которое командование сочтет необходимым. Я думаю, что сейчас не время покидать эту страну.

Наступило долгое молчание. Никто ничего не говорил, и все смотрели на Суханова, ожидая его слов.

– Товарищ Григорьева, думаю, я понимаю причины, вынудившие вас обратиться ко мне с этим заявлением, наряду с другими мотивами личного характера, которые у вас также могут быть. Но мне жаль сообщить вам, что полученный приказ не оставляет места ни сомнениям, ни интерпретациям. Он довольно чёток. Уезжают все специалисты, входящие в нашу экспедицию. Я не уполномочен разрешить остаться ни одному ее члену. За это отвечаю своей головой.

Ирина знала, что по пути в Картахену не получит разрешения остаться. Девушка поговорила с товарищем Суховым наедине, объяснив ему свои планы и намерения всеми возможными способами. Начальник с пониманием отнесся к ее словам, но снова ответил «Нет». Это был приказ, и они должны были выполнить его.

Ирина позвонила в Мадрид и в Валенсию, поговорила с Военным атташатом Посольства Испании в СССР, со всеми, кто хотел и мог выслушать ее. Ответ всегда был категоричным: она должна была вернуться в СССР. Ей даже рекомендовали оставить эти глупости. В Москве были крайне недовольны подобными действиями некоторых членов различных советских делегаций в республиканской Испании, и ходил слух, что по возвращении кое-кому придется за них ответить. Намерения девушки не возвращаться, остаться в Испании, несмотря на полученные ею неоспоримые приказы, могут быть интерпретированы в невыгодном для нее ключе…

Но Ирина не переставала отправлять ходатайства. В конце концов все оказалось напрасным. Она не получила разрешения, и в назначенный день вся советская экспедиция была готова отбыть в направлении Картахены. За ночь до этого им устроили большой прощальный праздник в Арчене, в залах одного из отелей санатория с термальными источниками. Все были приглашены. Жители других городков приехали проститься с русскими, которые, среди прочего, стали знамениты тем, что ели апельсины и мандарины прямо с кожурой.

Конечно, на праздник пришел и Антонио. Он всю ночь провел с Ириной. Влюбленные не верили в свою скорую разлуку: она казалась им невозможной. Когда мероприятие было в самом разгаре и все стали вести тоскливые разговоры, пара затерялась в одном из номеров отеля. Как и в остальных случаях, когда Антонио и Ирина встречались, они занимались любовью до рассвета, спя всего по несколько часов, чтобы немного восстановить силы. Влюбленные всегда просыпались одинаково: целуясь, желая друг друга, любя друг друга и снова занимаясь любовью, пока, потные, со стремительно бьющимися сердцами, не доходили до полного изнеможения…

Утром колонна грузовиков уже была готова. Ирина села в ту машину, в которую было положено. Товарищ Суханов лично проверил, присутствует ли она, и попросил ее не делать глупостей. Грузовики завелись и начали движение, девушка привстала, наклонилась через борт кузова и потянулась к Антонио, пока не прильнула губами к его рту, оставив на нем свои соленые слезы. Это был ее прощальный поцелуй. Затем она вернулась на место и стала смотреть в одну точку, пока грузовик удалялся. Напоследок Ирина махала Антонио рукой, держа в ней красный шелковый платок, который он ей подарил. Колонна грузовиков пропала вдали, оставив позади след от дорожной пыли.

В эту ночь, в свою последнюю ночь, Ирина и Антонио договорились снова встретиться. Влюбленные рассмотрели все возможности и для каждой из них вариант встречи. Если война закончится поражением Республики, Антонио покинет полуостров и направится в СССР. Ирина оставила ему все свои адреса в Москве и в своей деревне около Павлодара. Она дала ему адреса своих друзей и родственников, которые могли иметь какие-либо сведения о ней, если ее отправят в новое место назначения.

В случае, если победит Республика, что на тот момент казалось невероятным, Ирина сделает все возможное, чтобы вернуться в Испанию и встретиться с Антонио. Тогда они смогут увидеться в Сьесе и оттуда начать свой совместный путь. Это были их первоначальные планы, наряду со многими другими вариантами, которые сводились к встречам в Париже и Лондоне, если ситуация будет развиваться иначе.

Антонио все еще продолжал смотреть на шоссе, когда грузовики исчезли. Ему было сложно привыкнуть к мысли, что его Ирина не будет с ним. Все еще не осознавая собственное чувство одиночества, он прогуливался по территории санатория. Наконец парень дошел до центра города и сел в грузовик, который давно его ждал. Все, кто приехал из Сьесы проститься с советскими специалистами, возвращались вместе на тех же самых грузовиках, которые их привезли. Антонио запрыгнул внутрь, машина завелась и начала двигаться рывками. Грузовики направились к шоссе Мадрид-Картахена, а затем – к Сьесе.

В последующие дни Антонио было трудно привыкнуть к отсутствию Ирины. Порой ему казалось, что он видит ее привлекательную фигуру вдалеке, а порой – слышит ее жизнерадостный смех. Но всякий раз это были иллюзии. Дни проходили, и его чувство одиночества с каждым днем становилось все более ощутимым. У него даже начала болеть рана, которую он получил в первые дни войны на фронте Мадрида и которая чуть не отняла у него жизнь. Она и была причиной, вынудившей его торчать в тылу, а не уничтожать франкистских выродков. С каждым днем настроение Антонио ухудшалось.

Прошло чуть больше недели с момента отъезда Ирины, и ее отсутствие с каждым днем становилось все сложнее выносить. Эта ситуация слишком огорчала парня. Однажды утром, когда Антонио пришел на работу и открывал дверь Военной комендатуры, у него ёкнуло сердце. Юноша принял желаемое за действительное: на мгновение он увидел в другой девушке Ирину. Какая глупость, ведь та должна была быть, по крайней мере, в Одессе!

Девушка сидела в полуоткрытом подъезде соседнего дома. Ее ноги были поджаты, и она укрывалась одеялом, из-под которого выглядывало полголовы. Незнакомка показалась Антонио довольно высокой. Она спала. Парень не переставал смотреть на нее. Что-то заставляло его нервничать. Из-под военного одеяла высовывалась рука, а вокруг нее был намотан красный платок… Антонио вышел из Военной комендатуры. Он медленно подошел к спящей. Она, должно быть, почувствовала его присутствие и подняла голову, высовывая руку из-под одеяла… Девушка посмотрела Антонио в глаза и улыбнулась…

* * *

Колонна русских военных и специалистов, приехавших из Арчены, прибыла в Картахену без каких-либо инцидентов 8 февраля 1939 года. Из тех, кто приехал в октябре 1936 года, осталось очень мало, среди них была и Ирина. Большинство погибло в боях, других отправили на родину с тяжелыми ранениями. В порту их настроение сильно отличалось от того, с которым они когда-то прибыли. Но теперь уже ничего нельзя было сделать.

Ирина была не единственной, кто попросил разрешения остаться в Испании. На самом деле, почти все русские в коллективной или индивидуальной форме обратились с ходатайством о том, чтобы им позволили сражаться дальше. Им было известно о намерениях испанских коммунистов и республиканского Правительства продолжать борьбу, даже если падет Каталония, что, кстати, уже стало неизбежным.

Русские специалисты вынуждены были несколько дней ждать прибытия другого корабля советского флота, который бы обеспечил большую безопасность. Дни шли медленно в странной атмосфере портового города, где бурлили сплетни о заговорах и восстаниях против законного республиканского Правительства доктора Негрина.

СИМ[34], контролируемая коммунистами, располагала конкретными данными о замышляемом заговоре в Картахене и доказательствами его существования, а также информацией о контактах, которые Касадо и Бестейро осуществляли с Франко посредством британской контрразведки. Но центральная зона республиканцев, та, что все еще сопротивлялась, не имела руководства. Президент Республики находился во Франции, а месторасположение Председателя Правительства было неизвестно. Никто не знал, как действовать.

Коммунисты Картахены подошли к русским, чтобы проститься. Среди них был Росике, человек, организовавший размещение танковой базы в Арчене в конце октября 1936 года. У него отсутствовала левая рука, которую снаряд вырвал с корнем в бою под Теруэлем. Когда он узнал о репатриации последних русских танкистов из Арчены, то пришел в порт поприветствовать их. Росике очень обрадовался, убедившись, что красавица-переводчица была жива.

– Товарищ Ирина, я здесь, чтобы попрощаться с вами. Сообщите это остальным вашим товарищам. Наверняка, они меня не знают, но можете им передать, что я их знаю, хотя, к сожалению, не всех, поскольку многих с нами нет: они остались здесь навсегда.

– Спасибо, товарищ Росике, вы хороший человек. Берегите себя и не отчаивайтесь, война еще не совсем проиграна. Мы не хотим уезжать, но нам не дают остаться. Мы должны исполнять приказы.

– Это уже гнездо гадюк! Фалангисты и сторонники Франко, которые прежде прятались, теперь осмелели и занимаются подстрекательством к войне против Республики. Есть даже военные республиканцы, считающие, что те правы, и утверждающие, что нужно сдаваться. Ежели мы их не образумим, все в скором времени закончится.

– А почему против них не принимают никаких мер? Арестуйте их, чтобы они не распространяли везде пораженческие настроения. По крайней мере, пока ситуация не разрешится.

– Я об этом и говорю, черт! Но дело в том, что люди уже ни на что не решаются. Похоже, они боятся. Поскольку все думают, что война будет проиграна, никто не хочет ничего предпринимать, чтобы затем им ничего за это не сделали, когда все кардинально изменится. По правде говоря, ситуация кажется плачевной.

10 февраля вся советская экспедиция взошла на борт корабля и была готова отправиться в путь. Судна хотели выйти из порта ночью, чтобы под покровом темноты избежать риска. Но в этот день было получено известие о том, что Негрин приземлился в Аликанте и все военное командование коммунистов также возвращается из Франции в центральную зону страны, чтобы подготовить сопротивление и заставить врагов заключить достойный мир или организованное отступление, что позволило бы уехать с полуострова всем, кто этого пожелает.

Негрину были необходимы верные люди, все до последнего, и он попросил советскую экспедицию оставить в Испании столько специалистов, сколько возможно. Русские разрешили вернуться на танковую базу в Арчене всем военным, кто добровольно захочет остаться. Задача состояла в том, чтобы организовать все имеющиеся силы наилучшим образом и попытаться противостоять наступлениям Франко. Возвращение командиров коммунистов и их возможное назначение на ключевые посты для замены продажных военных на фронте республиканских сил создавали предпосылки для сплочения республиканской зоны.

Вечером советские военные собрались на палубе корабля. Суханов, начальник экспедиции, сообщил своим подчиненным, что в связи с возвращением Председателя Правительства на республиканскую территорию в Москве дали разрешение на пребывание в республиканской Испании тех добровольцев, которые готовы остаться. Тем не менее все были предупреждены, что с этого момента советское транспортное сообщение за территорией страны может быть прервано окончательно и бесповоротно, как из-за падения республиканских портов, так и военно-морской блокады или начала войны в Европе. Если Республика окажется полностью изолированной или проиграет войну, русские добровольцы сами должны будут организовать свой выезд из Испании или уйти в подполье вместе с испанскими коммунистами.

Ирина была первой, кто поднял руку, чтобы вызваться добровольцем. Суханов одобрительно ей улыбнулся, однако в душе подумал, что эта красивая девушка слишком рискует. Если она попадет в руки солдат Франко, лучшее, что может с ней произойти – её немедленно расстреляют.

Большая часть русского контингента снова сошла на берег. Добровольцы оставались в порту до тех пор, пока два советских судна не исчезли в темноте ночи в сопровождении испанских кораблей, выступавших в качестве конвоя. Затем на нескольких грузовиках они вернулись в Арчену, где их встретили с ликованием. С тех пор как русские покинули санаторий, в нем царила угрюмая и пессимистичная атмосфера, даже, скорее, не из-за приходящих вестей, а из-за пустоты в жизни, которую оставили те люди, уехав.

Ирине удалось поспать совсем недолго, а рано утром она отправилась в Сьесу на первом грузовике, на котором смогла. Было еще темно, когда девушка прибыла к входу Военной комендатуры в городке. Ирина предпочла подождать Антонио там вместо того, чтобы пойти к нему домой. Девушка присела в подъезде дома напротив входа в контору, ей было холодно, и она укрылась одеялом. Согревшись, Ирина немного расслабилась. Наконец, сама того не осознавая, она заснула.

* * *

Антонио и Ирина долго целовались этим зимним утром. Они построили новые планы и решили, что больше никогда не расстанутся. Парень отвел девушку в кофейню «Гато Негро», которая рано открывалась. Там влюбленные позавтракали чуррос с горячим шоколадом[35].

Когда они оба вернулись в Военную комендатуру, Антонио уже принял решение оставить бюрократическую работу. Его не волновало, что ему скажут. Он уедет с русскими на базу в Арчене. Так парень и поступил. Никто не нашел в себе моральных сил помешать ему начать действительную военную службу. Антонио попрощался со своими товарищами и ушел домой. Там он простился с родителями, и, не дожидаясь, пока те смогут найти какую-нибудь причину для того, чтобы он остался, выбежал на улицу, устремившись в сторону кафе «Гато Негро», где его ждала Ирина. Вместе они пешком отправились на танковую базу по проселочным дорогам долины Рикоте.

Добравшись до Менху, в окрестностях Сьесы, они увидели, как юноша с узлом на плече пересекает реку на одной из лодок, которые использовались для переправы в этом месте.

– Привет, Антонио! Привет, Ирина! Куда вы идете? – спросил их паренек.

– Добрый день, Фернандо! Мы идем в Арчену, – ответили оба одновременно.

– Надо же, какое совпадение, я тоже туда иду. Собираюсь стать добровольцем вместе с земляками Ирины. Мне осточертело смотреть, как мы проигрываем, и я решил, хотя, возможно, немного и поздновато, что сделаю все возможное, чтобы война не закончилась полным поражением.

– Ну, смотри-ка, так и мы туда идем. Я присоединяюсь к русским. Не думаю, что камни, которые ношу в груди, опаснее пуль Франко.

Фернандо был сыном Сервандо, Фигаро, цирюльника, известного в городке своей страстью к сарсуэле[36]. Парень окончил Педагогическое училище в 1936 году благодаря усилиям своего отца, стремившегося во что бы то ни стало дать ему хорошее образование.

Фигаро нравилось время от времени ходить в таверну Антоньина Блохи около Театра «Галиндо», чтобы выпить по несколько бокалов вина с орешками. В этой таверне каждый завсегдатай имел закрепленное за ним место, и никто не отваживался заходить на чужую территорию. У Сервандо, как и у всех, было свое место: он стоял около стойки, в стороне от гама тех, кто садился за столы играть в домино. Там, стоя, он потягивал вино в сопровождении своих друзей и поклонников. Всем завсегдатаям бара была присуща особая эмпатия, благодаря которой они знали, когда Фигаро готов.

– Тишина, сеньоры, маэстро будет петь…

Фигаро откашливался, распевался… и заводил одно из произведений своего широкого репертуара. Все слушали его в тишине и с восхищением, осыпая бурными аплодисментами в конце каждого исполнения. В перерывах они говорили о многих вещах, в том числе и о политике. Иногда в таверне или в самой цирюльне друзья спрашивали, почему его сын Фернандо не работает с ним.

– Не хочу, чтобы мой сын намыливал бороду барчукам. Пусть лучше у него будет образование, и он станет независимым человеком, – отвечал цирюльник на вопросы завсегдатаев.

Фернандо, сын Фигаро, привез революционные идеи из Мурсии. Из-за учебы и окружения, в котором парень жил, он лишь поверхностно был знаком с левыми рабочими организациями Сьесы. Поэтому ушел добровольцем на войну вместе со своими товарищами по университету через несколько недель после начала военных действий.

Они были на фронте, в разгаре боя в Мадриде в начале войны, когда его серьезно ранил кусок снаряда, который проник в спину, чуть повыше бедра. Парню пришлось удалить левую почку. Фернандо побывал в разных госпиталях, прежде чем попал на лечение в Мурсию. Там он поправился, и его признали «негодным» для действительной военной службы в армии. Когда Фернандо вернулся в Сьесу, ему все еще было сложно ходить. Через несколько дней после пребывания дома парень отчаялся: ему казалось, что он заперт в четырех стенах.

Пока шел период выздоровления, Фернандо помогал отцу в цирюльне, хотя его истинным желанием было вернуться на фронт. Он попытался это сделать несколько раз, даже в Мурсии, но парня не могли приняты его здоровье было ослабленным, и любое усилие могло спровоцировать потерю оставшейся почки, что означало бы немедленную смерть. Фернандо предложили работать по своей профессии. Нужно было реорганизовать сферу образования, создать сельские школы, к тому же назревала проблема с детьми в зонах фронта, и Правительство разрабатывало план по созданию детских колоний, одной из функций которых было бы предоставление школьного образования.

Парень с покорностью посвятил свое время педагогической работе. Он побывал в Мадриде и в Валенсии, а также участвовал в формировании сети колоний на восточном побережье Средиземного моря. Фернандо жил в бешеном ритме с многочисленными собраниями и поездками по провинциям Валенсии, Аликанте и Мурсии, выбирая подходящие места для организации новых колоний и посещая уже созданные, чтобы проверить, как они работают и какие потребности у них имеются.

Однажды утром, когда Фернандо поднялся, чтобы начать новый рабочий день, он стал мочиться кровью. Парень испугался и пошел на прием к врачу.

– Вы должны перестать работать и сохранять постельный режим в течение нескольких недель. Вы рискуете потерять единственную почку, которая у вас осталась, и знаете, что для вас это означает смерть, – сказал врач со всей искренностью.

– И я не смогу работать даже учителем? – спросил его Фернандо.

– Сейчас нет. Сохраняйте постельный режим, а потом посмотрим. Все будет зависеть от того, как вы будете поправляться, – последовал ответ врача.

Фернандо решил послушать специалиста и вернулся в Сьесу. В течение трех месяцев он не вставал с постели, а когда снова пришел на осмотр, врач сказал ему:

– Парень, твое состояние намного лучше. Если пообещаешь, что будешь беречь себя, сможешь заняться преподаванием в школе. Но, конечно, без переработок, с регулярным отдыхом и сном, по крайней мере, по 8 часов.

– Если у меня нет другого выхода, я вас послушаю. Лучше работать учителем, чем сидеть дома и быть бесполезным.

Возвращаясь в Сьесу, он не переставал обдумывать одну затею. Ему уже давно пришла идея создать детскую колонию в городке, чтобы принять в нее детей-беженцев из разных зон фронта. Он подумал об угодьях некоторых барчуков, но понял, что размещение в них детей может спровоцировать еще больше стычек в городке, чем раньше, поскольку владельцы, наверняка, откажутся.

Фернандо уже несколько дней думал о колонии, когда однажды вечером, прогуливаясь по тропам поливных земель у подножья Аталаи, пришел к горе Чиника-дель-Аргас. Ла-Чиника, как ее называли в городке, была огромной скалой, которая в далекие времена оторвалась от Аталаи и воткнулась в поливные земли, раздавив, согласно народному поверью, крестьянина и крестьянку, проходивших там в тот момент со своей повозкой с волами.

Фернандо подумал, что Аргас был бы подходящим местом для размещения колонии. Но в этом краю располагались только скромные постройки с минимальным набором условий, в которые было невозможно поселить детей. Немного опечаленный своими собственными мыслями он продолжил идти по тропам поливных земель в направлении Абарана. Между рекой Сегура и Аталаей образовывалась воронка, которая постепенно сужала орошаемую территорию, пока та совсем не исчезала. Фернандо наткнулся на небольшой утес, преграждавший ему путь. Налево между тополями протекала Сегура в сторону долины Рикоте. Парню ничего не оставалось, как вернуться назад по своим следам, пойти вдоль горы или искупаться в реке. Фернандо выбрал второй вариант и поднялся на утес. Он прошел несколько шагов, когда вдруг перед его глазами открылся рай, о существовании которого он забыл, – Менху.

Это особое место в полях Сьесы находится прямо на границе с соседним городком Абаран. У него форма полумесяца, омываемого Сегурой. Забираясь в гору, оно образует язык из красных и охристых земель, крайне плодородных и урожайных. Эта территория, защищенная по бокам ближайшими горами, располагает уникальным микроклиматом, который делает ее особенно благоприятным для вкусных поливных культур Сьесы.

В связи со своей уникальностью край всегда принадлежал богатым и влиятельным семьям. Его нынешнее название «Менху» произошло от «Абен Худ», фамилии богатой и влиятельной мусульманской семьи, находившейся в родственных связях с правителями тайфы[37] Сарагосы, которые стали королями тайфы Мурсии непосредственно перед ее завоеванием христианами.

С течением времени в руках заботливых семей край богател. Господский дом был превращен в усадьбу. Рядом сделали водоем и разместили скульптуры с мифологическими мотивами. Привезли растения и культуры почти со всех уголков мира; из них, а также из бесчисленных пальм был создан красивый ботанический сад. Однако самыми важными были эти прекрасные поливные земли с апельсиновыми, лимонными и мандариновыми деревьями, а также множеством столетних тутовников, которыми питались тысячи шелкопрядов, выращиваемых в доме.

В этот период имение принадлежало одной семье из Сьесы, породнившейся с семьей из Мадрида. Начало войны застало их в столице, и в рискованный период у них было достаточно времени уехать в Бургос. Угодье «Менху» осталось в руках семей, которые о нем заботились и помогали ему производить урожай в периоды долгого отсутствия владельцев. И эти семьи были совсем не против приютить детей в усадьбе и подсобных помещениях.

Поскольку эта земля была защищена горами и рекой, многие жители Сьесы не получали никаких известий о ней до окончания войны. Фернандо всей душой посвятил себя колонии, пока тревожные новости о ходе военных действий не побудили его принять решение поменять преподавание на борьбу с оружием в руках и снова примкнуть к Армии. Боясь, что его не примут по состоянию здоровья, он решил направиться на танковую базу в Арчене, где, как ему казалось, не станут обращать слишком большое внимание на его недуг. Фернандо пересекал Сегуру на лодке из Менху, когда увидел Антонио и Ирину, которые, как и он, шли на базу в Арчену.

* * *

Менее чем за неделю русские подготовили всю доступную технику и организовали несколько военных колонн. Они уже не были такими могущественными и многочисленными, как в тот период, когда располагали большим количеством боевых машин, но, по крайней мере, могли ездить в разные части фронта, где их готовность к бою вызывала уважение.

На самом деле, русские ждали окончания встреч и переговоров между военным командованием и Правительством. Перво-наперво, те должны были уточнить: будет ли продолжена война и как будет осуществляться само сопротивление. Но надежда предшествующих дней, когда вернулся Негрин, начала развеиваться из-за прибывающих отовсюду слухов и новостей. Когда советские специалисты узнали, что полковник Касадо запретил распространение газеты «Мундо Обреро», официального источника информации КПП, им стало абсолютно ясно, какой характер принимают события. Коммунисты начали готовиться к самому худшему. Но они ничего не смогут сделать, если не вмешается Правительство, иначе произойдет вооруженный конфликт, который если кому и пойдет на пользу, так это Франко.

На базу Арчены пришли известия о новых назначениях в армии, сделанных Негрином, в том числе – полковника Галана, которому поручили возглавить военно-морскую базу в Картахене. Наконец Правительство зашевелилось. Но, как оказалось, слишком поздно.

– Ирина, проснись… мне нужно срочно уйти.

– Что значит, тебе надо уйти? Куда?

– Мы поедем в Картахену. В городе военные восстали против Республики, и мы получили приказ помочь подавить мятеж. Мы уже готовим танки и сейчас же выезжаем.

– Я поеду с тобой.

– О чем ты, Ирина? Как это ты поедешь? Это очень опасно, мы будем вести бой в городе. Лучше останься здесь.

– Я сказала тебе, что мы с тобой больше не разлучимся. Я не собираюсь оставаться здесь и ждать… Я поеду прямо сейчас, и это не обсуждается.

– Как хочешь. Не время спорить. Одевайся быстро. Я жду тебя внизу.

– Я соберусь за одну минуту. Не уезжай без меня.

Танковая бригада прибыла в Картахену утром 5 марта 1939 года. Там уже находились солдаты из 206 Смешанной бригады под командованием Артемио Пресьосо из Эльина. Они приехали из Буньола, городка в Валенсии, направленные загадочным главнокомандующим Генерального штаба групп войск центрально-южной зоны.

В предшествующую ночь Артемио был задержан восставшими, но смог сбежать при помощи коммунистов Росике. Ему повезло, поскольку для расстрела его повезли в городок Лос-Долорес. Мужик прибыл раньше основной части своей бригады и вместе с Галаном попытался повлиять на ситуацию одним своим присутствием. Эта инициатива едва не стоила им жизни.

В конце концов Галан был похищен, и его вынудили покинуть Картахену на одном из кораблей, когда флот вышел в открытое море и взял курс на Бизерту в Тунисе. Артемио, в свою очередь, смог связаться со своими людьми, когда те прибыли 5 числа рано утром в портовый город.

Когда силы Артемио объединились с танками из Арчены, они атаковали восставших. К ним примкнуло довольно большое число коммунистов из Картахены, люди однорукого Росике. Бои были ужасными. Военные укрепления в городе были очень хорошо защищены. Но настойчивость людей, преданных законной Республике, оказалась сильнее. Они все еще не знали, что флот навсегда покинул свою базу.

Картахена и ее корабли были крайне необходимы им для того, чтобы обеспечить эвакуацию всех желающих на приемлемых условиях, если война будет окончательно проиграна. В свете новостей и неотвратимости бунта в Картахене это казалось неизбежным, поэтому им ничего не оставалось, как рьяно сражаться.

Было около четырех часов дня, когда одному батальону из бригады Артемио при поддержке двух танков удалось взять Ла-Парахолу, мощную береговую оборонную батарею, установленную вблизи порта Картахены. Она была не единственной, которая пала. С приходом ночи осталось отвоевать только военно-морскую базу, замок Кастильо-де-ла-Консепсьон, Артиллерийский парк и Арсенал.

* * *

Фернандо, Антонио и Ирина сопровождали два танка, участвовавшие во взятии Ла-Парахолы. По окончании боя друзья сели отдохнуть, смотря на море. Они провели там несколько минут в тишине, ничего не говоря…

– Черт, земляки! Вы что здесь делаете? – сказал низкий голос, обращаясь к Фернандо и Антонио.

– Надо же, Гонсало! – ответил Антонио с некоторым удивлением, узнав лицо юноши, который с ним заговорил. – Видишь, мы здесь, постреливаем, как и ты. Этих предателей мы уже контролируем. Посмотрим, что будет завтра.

– Но не думайте, что нужно оставаться в этом месте, бездействуя до утра. Там внизу еще слышно много выстрелов, поэтому мы все пойдем туда.

– Нет, Гонсало, нам следует остаться. Уходят только танки, а все остальные нужны здесь, чтобы не потерять позицию. Береговые батареи имеют фундаментальное значение для того, чтобы не допустить высадки войск, которые Франко может отправить в подмогу этим предателям.

– А ведь это правда, Антонио. Об этом я не подумал. Тогда я отсюда не сдвинусь, пока все не прояснится. Ведь, чтобы добраться сюда, мы уже пролили много крови.

Гонсало Альмонасид был сыном Бальтасара Альмонасида, одного из самых известных мастеров-строителей в Сьесе. Бальтасар родился в городке Фортуна и переехал в Сьесу еще совсем молодым с надеждой улучшить свое плачевное материальное положение. Сначала он попробовал себя в отрасли по обработке эспарто, но ему не понравилось. Однажды ему предложили поработать учеником в одной бригаде строителей, он согласился и понял, что такая работа ему была больше по душе. Постепенно юноша освоил эту профессию и стал престижным мастером-строителем.

Гонсало был младшим сыном Бальтасара, и он вместе с отцом познал премудрости этого ремесла. Когда парень достиг призывного возраста, чтобы пойти в армию, его отправили служить на флот в Картахену. После периода обучения он был направлен в одну из артиллерийских батарей эсминца «Лепанто». Гонсало хорошо выучился, и во время маневров, которые проводил испанский флот в 1935 году в водах Атлантического океана вблизи Канарского архипелага, его выстрелы несколько раз попадали в цель. Высшее командование поздравило Гонсало и даже предложило повысить его и наградить.

– Ничего себе совпадения в жизни, Гонсало! Как получилось, что ты оказался здесь? – спросил Антонио.

– Что правда, то правда. Смотри, как все обернулось. Верно говорят, что мир тесен. Представляешь, какие бывают жизненные совпадения? Меня и еще нескольких человек отправили в Арсенал с приказом забрать боеприпасы. Когда мы прибыли, нам не дали войти, а когда вернулись на корабль, тоже не разрешили подняться на борт. Сказали, что они в боевой готовности и получили приказ не позволять никому входить. Это очень странное обстоятельство нас всех насторожило. Когда утром началась заварушка, я примкнул к людям Артемио, и меня направили сюда. Так я здесь и оказался.

– Теперь, скорее всего, тебе понятно, по какой причине вам не позволили ни подняться на борт, ни войти в Арсенал?

– Еще бы, черт возьми! Теперь все яснее ясного. Эти типы еще узнают, что почем…

– А где ты был в течение всех этих военных лет? – спросил Фернандо.

– Твою мать, вот это были приключения! Когда началась война, я почти окончил военную службу. Весь срок я пробыл на «Лепанто». И вдруг ни с того, ни с сего… была дана боевая тревога… и нужно было идти стрелять. Кстати, за два месяца до этого на мой корабль пришел служить один парень из нашего городка, Манолико Стриженый, которого вы, наверняка, знаете.

– Манолико Стриженый? Да ладно тебе, конечно, мы его знаем. И вы были вместе все это время? – спросил Фернандо.

– Еще бы, само собой разумеется. Ты даже представить себе не можешь, что мы оба устроили. Стриженый находился в городке в увольнении, но ему приказали явиться 17 июля. Всем, кто был на лодке, необходимо было быть в боевой готовности. Когда прибыли те, кто был в увольнении или освобожден от службы, мы стремительно вышли из порта Картахены. Нам приказали плыть в Мелилью. Когда мы прибыли в этот город и уже входили в порт, черт, мы обнаружили, что часть флота, которая шла из Эль-Феррола к Средиземному морю, восстала против Правительства, находясь около Лиссабона. На «Лепанто» мы все занервничали, не зная, как поступить, поскольку опасались, что командование взбунтуется и перейдет на сторону Франко. Что же нам тогда было делать… у нас не осталось бы никакого другого выхода, как им подчиниться.

– И что вы тогда предприняли?

– Ничего. Ждали, какой оборот примет дело. Помню, как мы со Стриженым были у нашей батареи, когда лоцман порта Мелильи стал подниматься на борт. Вдруг мы заметили, что по склону двигались люди Франко… они пришли за нами, взять судно. А мы… в боевой готовности!… Увидев маневр и движение пушек, они напугались и отступили. Послушайте, что я вам скажу. Ежели бы они хоть один раз выстрелили, мы бы их всех поубивали. Но ничего не произошло.

– И вы остались в том месте?

– Какой там! Судно направилось в Малагу, которая казалась адом, когда мы в нее прибыли. Мы взяли город под контроль Республики. Но, поскольку ситуация с командованием нашего судна, должно быть, была не совсем ясна, вдруг мы получили радиограмму из Мадрида, в которой говорилось, что мы, моряки, должны были восстать против офицеров и запереть их. Черт возьми! Ну и суматоха же поднялась там за одно мгновение. Офицеры этого не ожидали, и мы застали их врасплох. Они сдались, не оказав никакого сопротивления. Но, как всегда, сумасшедших везде хватает: несколько мужиков захотели расстрелять их прямо там. Ну, конечно, тем из нас, кто не хотел, чтобы пролилась кровь, пришлось вступиться за задержанных. Кстати, Стриженый продемонстрировал настоящую смелость и взял ситуацию под свой контроль. Ежели бы не он, не знаю, что бы могло произойти. Ну, в общем, мы смогли спасти всех офицеров и поместили их в кубрик. Там мы продержали их почти два дня, давая им еду и заботясь о них. А потом получили еще одну радиограмму из Мадрида: мы должны были перевести заключенных на торговое судно, которое находилось в порту и которое превратили в корабль-тюрьму. Так мы и сделали. Даже подумали, что так для них будет лучше, поскольку они будут надежнее защищены.

– И вы их перевели на то судно-тюрьму?

– Так вот, мы совершили непростительную ошибку. Четверо с моего корабля, находясь в иступленном состоянии, сговорились с еще несколькими такими же разгоряченными и однажды ночью пошли на судно-тюрьму, вывели оттуда всех, кого хотели, и спустили их на землю. Когда нам это сообщили, мы сразу побежали туда. Ежели бы вам удалось увидеть Стриженого, вы бы его не узнали. Он шел как неистовый зверь, желая убить эту шайку сумасшедших, которые уже начали разрушать само дело Республики…, но как нам не повезло. Мы продвигались вдоль кладбищенской стены, когда услышали выстрелы. Войдя, мы вместе со Стриженым принялись палить по этим наглецам и трусам. Двоих убили, а остальные испугались и бросили оружие. Нам удалось спасти многих, кто там был, ожидая, пока их расстреляют, но, представляете, как все сложилось: первыми, кого убили, были наши офицеры. Ну и разозлились же мы…

– А куда вы направились после Малаги? В Картахену?

– Да нет, ничего подобного. Нас отправили в Альмерию, поскольку там восстало довольно много людей. Когда мы прибыли, я договорился со Стриженым и сказал ему: стреляй из батарей при малейшем сомнении. Я, будучи уже капралом, сошел на берег с группой почти из тридцати моряков, с нами не было ни офицеров, ни более младших по званию военных. В полной боевой готовности мы поднимались по дорогам около городка, когда увидели старика в беретке и черной рубахе; этот мужик склеивал себе сигаретку на уравнительной ступени, он подошел ко мне и сказал: «Моряк, ежели вы пройдете здесь, вас перебьют в мгновение ока. Вон из тех домов стреляют из пулеметов. Убивают всех, кто проходит мимо… Посмотри вниз…». Черт побери! Я опустил взгляд и увидел, что на земле валялась куча людей. Все мертвые. Когда я вновь поднял глаза, старика уже не было. Тот мужик был будто видением, предупреждением свыше… или, ну, не знаю… Я пошел и сказал одному моряку, которого звали Атаульфо Банегас и который был родом из долины Рикоте: «Давай на «Лепанто» и скажи Манолику Стриженому, чтобы никого не оставил в живых в этих домах». Сказано-сделано. Почти через двенадцать или пятнадцать минут Стриженый выпустил первый залп. Здания взлетели на воздух. Через две минуты еще один залп и следом третий. Несколько мужиков, которые выжили, вытащили белый флаг и сдались. И те, кто находился в домах еще выше по улице, тоже. Собралось довольно много людей… Так и закончилось восстание в Альмерии.

– А что вы с ними сделали?

– На этот раз мы никому не позволили отобрать у нас инициативу. Мы отвели их всех на наш корабль, на «Лепанто». Я сам отдал приказ. Там была куча людей, многие офицеры вели даже свои семьи: жен и детей. Мы поместили их в кубрик, где прежде находились другие пленники. Там им всего хватало. Мы, моряки с корабля, оставались без ужина, чтобы их накормить, особенно детей и женщин. Затем мы отвезли их всех в Картахену и передали властям. Никого не убили, и, думаю, до сегодняшнего дня все они живы. Заперты в тюрьмах, но живы. Именно так нужно поступать. Ведь были совершены поступки, которые не должны были иметь место. По мне, виной всему огромный хаос, царивший вначале, да, в общем-то, и в течение всей войны. Меня возмущали эти самоуправляемые комитеты, образованные анархистами из Федерации анархистов Иберии и НКТ, да и некоторыми членами ВСТ. Это был полный беспредел. Практически отсутствовала дисциплина. Послушайте, что я вам скажу: бляха-муха, я, собственно, сам никогда и не был коммунистом. Но, черт побери, на войне я примкнул к Партии. Мать твою! Ведь они были единственными, кто устанавливал дисциплину. Я помню, как однажды мы поплыли в Малагу, еще до того, как город попал во власть Франко. Мы прибыли в порт и попросили, чтобы нам дали провиант, предназначенный для флота, и топливо… Мать их! Они не согласились нам дать совсем ничего. Эти мужики сказали нам, что все находилось под контролем комитета НКТ и ВСТ и что они ничего нам не выделят, поскольку все было для них самих. Мы попросили, чтобы нам, по крайней мере, дали топливо, а еду оставили себе. Никакой реакции не последовало, полное пренебрежение. Тогда мы взяли и нацелили батареи на то место, где собрался этот хренов комитет. В конце концов, когда мы их прижали, нам дали топливо, в котором мы нуждались. Но… они что хотели, чтобы мы остались в открытом море без горючего и нас схватил флот Франко… было много таких тварей… После этого, прибыв в Картахену, я сразу записался в ряды Компартии. Просто из-за дисциплины… и я ни о чем не жалею.

– Послушай, Гонсало, разве не «Лепанто» затопил «Балеарес»?

– Ха-ха-ха. Какой же ты козлина, Антонио! Да, это был «Лепанто». Но, хотя медали достались другим, именно мы со Стриженым выпустили торпеды, которые его потопили.

– Однако, черт! Ты же не всерьез это говоришь? – заметил Фернандо.

– Все так, как я тебе рассказываю. Это не те вещи, о которых можно шутить. На самом деле произошло вот что: сами того не осознавая, они оказались между нашими кораблями. Противники плыли как слепые ночью. Правда и то, что мы не знали, насколько близко они находились, поскольку я помню, что мы тоже испугались. Но… мы их заметили первыми. У нас были под прицелом все корабли, которые в качестве конвоя сопровождали торговые суда. Как же это нас всех взбесило: флагман молчал, не делая никаких распоряжений. «Что тут происходит?» – спрашивали мы вполголоса. Дело в том, что Мадрид не отдал приказ, ну, по крайней мере, так он сказал. Мы могли бы их всех ликвидировать, не позволив им даже вздохнуть. Ну и рассвирепели мы в тот момент…

– А как же вы тогда потопили «Балеарес»?

– Потому что враги начали исхитряться. Осознав, что произошло, захотели пойти в обход. Они думали, что им дают преимущество крейсеры «Балеарес» и «Канариас», поскольку они более современные и быстрые, а также «Альмиранте Сервера» и другие вспомогательные судна. Но все произошло не так, как они ожидали. Haш флот тоже сманеврировал, и мы схватили их за бок. В довершение всего моряки с корабля «Балеарес» стали стрелять осветительными снарядами, чтобы точно определить расположение нашего флота. Это надо ж было, какие идиоты! Того, кому это пришло в голову, должны бы были потом расстрелять, поскольку эти ракеты послужили лишь для того, чтобы «Балеарес» стал виден как на ладони. Происходящее казалось валенсийским праздником «Фальяс[38]». Мы отправили с «Лепанто» в корабль пару торпед, попавших в центр. Их запустила рука Стриженого, который был меток как орел в этих делах. Мы потопили судно, не успев и глазом моргнуть. Это было настоящее месиво. Кстати, моряки с судна «Либертад» тоже подбили «Канариас», у которого оказался задет фланг; мы его чуть не потопили. Противники бросились бежать, а из Мадрида нам снова дали указания сидеть тихо, сказав: «Убегающему врагу – серебряный мост». Знать бы, что за мировые сделки были у них заключены.

– А где сейчас Маноло Стриженый?

– Понятия не имею. Он остался на судне.

– Да уж, ну и приключения у вас были. Не как у нас, кто провел всю войну, разбирая бумаги.

– Это не ваша вина, потому что вас обоих чуть не убили в самом начале. Кстати говоря, думаю, что меня выгнали с корабля, так как знали, что я из Компартии. А поскольку заговорщики готовили это восстание, они захотели избежать возможных сложностей.

– Ну, как они с тобой поступили – все же лучше, чем если бы они тебя расстреляли прямо на судне, потому что я уверен, что ты бы им противостоял, – сказал Антонио.

– В общем, по правде говоря, да, – ответил Гонсало. – Однако меня беспокоит Стриженый. Надеюсь, они ничего не сделали бедному малому. Он очень хороший человек. Смотрите, как может повернуться судьба, ведь она принесла меня в Ла-Парахолу, чтобы встретиться с вами.

* * *

Эта же самая судьба занесла Маноло Стриженого в Тунис, как и других моряков республиканского флота. Она несла на себе клеймо предательства, совершенного адмиралом Буисой и другими республиканскими командирами. Несколько месяцев спустя французы поставили испанских моряков перед сложным выбором: записаться в ряды Французского иностранного легиона или вернуться в Испанию. Стриженый выбрал возвращение в свою страну с надеждой на то, что не попадет под репрессии, но ошибся. Мужик прошел через настоящий ад лагерей для интернированных и тюрем. Он, тот, кто спас жизни стольких офицеров, восставших против Республики, был обвинен в убийстве одного из них. Ему просили вынести смертный приговор. Хорошо еще, что все прояснилось. И когда Стриженый думал, что все уже кончено, его снова обвинили в более серьезном преступлении: потоплении судна «Балеарес» и смерти более семисот человек.

Когда Маноло узнал об обвинении, ему стало ясно, что его никто не спасет. Он сдался и ожидал смертного приговора. Стриженому повезло. Ему достался хороший адвокат, капитан Юридического корпуса Армии, который отлично выстроил защиту, заявив, что случившееся было военной необходимостью, а не кровавым преступлением. Маноло только выполнил приказы, полученные от своего начальства. Его приговорили к двенадцати годам и одному дню, из которых он отсидел полсрока и был освобожден за хорошее поведение.

* * *

– Ладно, Гонсало. Иди сюда, я представлю тебе мою невесту.

– Надо ж, Антонио. Ну и нашел ты время завести себе невесту, да еще и во время войны, – сказал Гонсало немного ироничным тоном.

– Для таких вещей у нас всегда должно быть время, – ответил Антонио, подмигивая ему.

– Ирина, это Гонсало, один друг из моего городка. Гонсало, это Ирина, моя невеста.

– Очень приятно, – сказал Гонсало.

– И мне, – ответила Ирина. – Меня очень впечатлило то, что вы рассказали.

Все четверо провели какое-то время за разговором, пока офицер, который принял на себя командование батареей, не приказал всем собраться на площадке перед входом в пороховницу. Он разъяснил приказы и распределил своих людей согласно боевому порядку на территории, где была расположена батарея. В случае необходимости пришлось бы защищать эту позицию любой ценой. Были перехвачены сообщения восставших из Картахены, в которых они просили подмоги у Франко, утверждая, что ситуация складывается для них благоприятно и с незначительной помощью они могли бы взять под контроль город и практически всю провинцию. Нужно было подготовиться к возможным широкомасштабным действиям вражеского флота.

Гонсало подошел к Антонио и, взяв его под локоть, сказал вполголоса:

– Козел… где ты нашел такую красивую и молодую девушку? Она не похожа на испанку. Глядишь, я тоже стану женихом.

– Она иностранка, – ответил Антонио.

– Иностранка? Откуда? Разве из Интернациональных бригад не все уже уехали?

– Не все еще уехали. К тому же она прибыла не с Интернациональными бригадами. Ирина русская, и она живет в Арчене, на танковой базе.

– А, теперь понятно. Ну, тебе надо быть пошустрее и смотреть в оба, чтобы у тебя ее не отняли. Поскольку таких женщин, как она, в Испании мало.

– Спасибо, Гонсало, за твои советы. Я позабочусь о том, чтобы у меня ее не увели.

– Послушай, как ты расцениваешь ситуацию? Кажется, все скверно закончится.

– По правде говоря, да, Гонсало. С каждым днем дела все плачевнее. Если генералы и политики не придут к согласию, думаю, мы все разругаемся в пух и прах.

– Хуже всего будет, ежели мы окажемся взаперти и не сможем уехать из Испании. Поверь мне, нас всех расстреляют.

– Если мы не сможем уехать, нам придется идти сражаться в горы. Мы не станем бездействовать. К тому же война в Европе уже близится, и тогда французам и англичанам, которые не захотели нам помочь, ничего не останется, как поддержать нас.

– Поглядим еще, не будем ли мы все уже мертвы к тому времени, Антонио, поскольку дело принимает дурной оборот. Это я тебе говорю.

Они приготовили ужин и раздали его солдатам. Все были уставшими и вскоре заснули, за исключением тех, кто дежурил на своих постах. В двенадцать часов ночи они услышали по радио объявление о государственном перевороте полковника Касадо против Правительства Негрина. Все выглядело скверно.

На следующий день, 6 марта, в Картахене с самого раннего утра возобновились военные действия. Из Ла-Парахолы были слышны выстрелы, как будто бы бои проходили поблизости. Друзья внимательно следили за новостями о ходе сражений, которые сообщал Генеральный штаб Бригады. Одна за одной пали позиции восставших. Арсенал и Артиллерийский парк сдались после ожесточенных боев. В конце концов продолжала сопротивляться только Военно-морская база, но было очевидно, что ее сдача была вопросом времени.

Вечером люди, находящиеся в Ла-Парахоле, получили новость, которой не ждали. Она была намного хуже предыдущих: Негрин и его министры покинули Испанию с аэродрома «Моновар». Теперь оставалось только надеяться на то, что солдаты, сражающиеся с Касадо в Мадриде, смогут предотвратить государственный переворот, иначе война закончится самым позорным образом.

Ночью 6 марта в Картахене, в конторе коммунистов, прошло собрание. На нем были Росике, Пресьосо, Фернандо, Антонио, Ирина, Гонсало и многие другие люди, включая русских таксистов. Солдаты 206 бригады хотели идти в Мадрид, чтобы помочь в борьбе против Касадо. Нужно было не допустить, чтобы фронт Мадрида и центральная зона с укреплениями попали в руки Франко, в противном случае, как только эти позиции будут пересечены, не останется никакой возможности сдержать его войска. Мужики ликовали от результатов, полученных в Картахене. Но в Мадриде им сказали, что не было необходимости в их присутствии, поскольку они загнали Касадо в угол, и его падение является вопросом времени. Солдаты должны были остаться в Картахене, чтобы удержать позицию.

Утром 7 марта борьба в городе продолжилась. Военно-морская база не хотела сдаваться. Ирина, Антонио, Гонсало и Фернандо решили пойти туда, чтобы принять участие в последней атаке. Было необходимо завершить бои, как можно скорее. Они уже были внутри грузовика вместе с другими мужиками, когда им приказали:

– Все снова назад к батарее. Прибыли несколько кораблей из флота Франко, которые, по-видимому, хотят принять непосредственное участие в боях за контроль над городом, – сказал капитан Пальярес сидевшим в грузовике.

– Черт, увидите еще, что за заварушка нас ждет. Сегодня нас поубивают, – сказал Гонсало.

– Товарищ, перестань твердить о смерти. Она уже здесь, для этого нам не надо ее звать, – сделала ему выговор Ирина.

– Давайте останемся у батареи, на случай, если придется ее защищать, – заметил Антонио.

Корабли Франко везли десант, который должен был поддержать восстание в Картахене. Сведения, полученные от мятежников, ввели в заблуждение командиров Национального флота, полагавших, что город уже полностью находится в руках повстанцев, и поэтому они могут спокойно сойти на берег. Лишь выстрелы из прибрежных батарей заставили образумиться корабли, которые, за исключением двух, в конце концов отплыли от города и его побережья.

Антонио, Ирина и Фернандо следили за развитием событий из Ла-Парахолы. Гонсало вместе с Арсенио, капралом из Лорки, который также разбирался в дальномерных расчетах, направился к месту стрельбы из батареи.

– Фернандо, Антонио, пойдемте с нами, нам нужна помощь, – сказал Гонсало. – Помогите ребятам поднять артиллерийские снаряды, поскольку это очень тяжелая работа. И следите, чтобы они не упали на землю, а то мы сами себя подорвем.

– Мы сейчас же туда отправимся, но ты должен знать, что мы и понятия не имеем, что нужно делать, – сказал Фернандо.

– Не волнуйтесь, вам скажут…

Фернандо и Антонио поступили в распоряжение капитана Пальяреса и его солдат, которые знали, что нужно делать, поскольку занимались обслуживанием батареи практически всю войну.

Они вытащили первый артиллерийский снаряд из подземного склада и подняли его с помощью роликов и механизмов, установленных там для этих целей. Ирина тоже помогала, как могла. Все трое были удивлены размерам и весу снарядов. Они не видели ничего подобного на протяжении всей войны.

Похоже, те корабли не осознавали риска, которому себя подвергали, и продолжали плыть в направлении порта Картахены. Загрузив первый снаряд, Гонсало и Артемио закончили последние измерения и настроили батарею на цель. Они сообщили об этом капитану и стали ждать его приказа, чтобы начать огонь. Но капитан сомневался… Он знал, что, если попадет в одно из суден, подбитый корабль сразу же пойдет ко дну…

– Предупредительный выстрел, – наконец сказал капитан.

– Какой, черт возьми, предупредительный! Давайте потопим их сейчас, пока есть возможность, потому что они не будут церемониться, когда смогут в нас выстрелить или высадятся. На хрен! Я же навел прицел на «Канариас», ведь это «Канариас», черт побери, я же его хорошо знаю. Сейчас он от меня не ускользнет! – сказал Гонсало.

– Я сказал, предупредительный выстрел, и вы сейчас же выполните приказ, который я дал. Понятно? – сказал капитан, доставая пистолет из кобуры.

– Есть, мой капитан, – бравурно ответил Гонсало. – Батарея готова к предупредительному выстрелу.

– Огонь! – приказал капитан.

Выстрел поднял гору воды в несколько метров. В конце концов «Канариас» повернул обратно, но сопровождавшее его судно, которым оказалось «Кастильо-де-Олите», со многими солдатами на борту не сделало никаких выводов и не изменило курс, стремясь войти в порт.

– Мой капитан, бляха-муха, они же войдут в порт и высадятся на берег. Что же мы будем потом делать? Их наверняка много, и они нас всех поубивают, тогда вся работа этих дней и все потери, которые мы понесли, будут впустую.

– Зарядить батарею! – последовал ответ капитана.

– Мой капитан, этот корабль полон солдат, в дальномер отлично видно. Они поют, будто идут на праздник, но затем, когда сойдут на берег, не пощадят ничьих голов, – сказал Арсенио, капрал из Лорки.

– Батарея заряжена, готова стрелять. Предупредительный выстрел? – спросил Гонсало.

Капитан посмотрел в глаза Гонсало и капрала из Лорки, дав отрицательный знак головой. Выстрел должен был достигнуть цели. Однако Пальярес был бледен. Он прекрасно знал, что, если они попадут в мишень, корабль пойдет ко дну и погибнет много людей, находящихся на борту.

Все мужики, трудившиеся у батареи, вышли на поверхность. Они хотели быть свидетелями того, что произойдет. Утро было безоблачным. Красивое утро ранней мурсийской весны с ярко сияющим солнцем. К сожалению, день нес смерть многим людям, а они об этом и не знали.

– Солдаты, мы выполнили наше обязательство, дав первый предупредительный выстрел. Теперь нам нужно исполнить наш долг и не допустить, чтобы вражеское судно с солдатами на борту вошло в порт. Огонь!

– Получайте, козлы, вот вам! – сказал капрал из Лорки.

– Пошли вы, ублюдки! – вторил ему Гонсало.

Было одиннадцать часов утра, когда меткий выстрел Гонсало из Сьесы и Арсенио из Лорки отправил «Кастильо-де-Олите» на дно моря. Это была настоящая мясорубка. Никто на батарее этого не ожидал. Выстрел оказался слишком метким, и судно затонуло сразу, в мгновение ока, а перед этим взорвалось. Погибло около 1 500 человек, хотя наверняка никто никогда так и не узнал точное количество. Когда мужики у батареи осознали, что устроили, они испугались. Делая залп, они и понятия не имели, что умрет столько людей.

Море стало красным и наполнилось трупами, ранеными и остатками человеческих тел. Люди из окрестных земель, рыбаки и все те, у кого имелись лодки, вышли в море спасать раненых. Уже было неважно, на чьей стороне они воевали. Это просто были люди в сложных жизненных обстоятельствах, которым нужно было помочь, поскольку в противном случае они утонут или погибнут от полученных ран. На многие годы место трагедии оставалось проклятым и жители перестали там рыбачить. Они говорили, что рыбы слишком растолстели от человеческого мяса.

Парадокс судьбы заключался и в том, что «Кастильо-де-Олите» был советским судном, которое захватил Национальный флот в Гибралтаре. Кстати, на затонувшем корабле плыли не только солдаты. Как потом стало известно, в ту первую высадку Франко заранее отправил в Картахену два военных трибунала в полном составе, готовых сформировать военно-полевые суды сразу после схода на берег. Но те люди так и не смогли выполнить поставленную перед ними задачу.

В тот же самый вечер Военно-морская база сдалась, так как ожидания относительно прихода помощи со стороны моря не оправдались. Весь город Картахена, все его объекты и военные части наконец перешли под контроль сил, преданных Правительству Республики, правительству, которого уже не существовало.

* * *

Первоначальная цель была достигнута лишь наполовину. Когда Артемио Пресьосо прибыл в город, его задачей было помешать побегу Республиканского флота, завладеть портом и всеми военными объектами, включая аэродромы, расположенные в окрестностях. В случае необходимости Картахена должна была стать самым важным пунктом эвакуации. Сейчас, после боя, несмотря на контроль над городом и портом, побег Флота сделал невозможным любую эвакуацию. Если фронты рухнут, республиканская зона превратится в мышеловку, из которой невозможно будет выбраться. К сожалению, сбылись самые худшие предсказания.

В дни, последовавшие за боем в Картахене, Гонсало, Фернандо, Антонио и Ирина вместе с русскими танкистами с базы Арчены по-прежнему находились с солдатами 206 Смешанной бригады, ожидая дальнейшего развития событий. Они видели, как постепенно разрушалось то, что еще осталось от Республики. В свете происходящего стало ясно, что необходимо организовать выезд с полуострова. Вопрос был в том, как это сделать. Они все еще ждали несколько дней, чтобы посмотреть, предложит ли Франко Касадо, по крайней мере, массовую эвакуацию в обмен на его полную сдачу. Но, когда верные Касадо органы власти стали задерживать коммунистов и социалистов из сектора Негрина, стало совершенно очевидно, что Касадо согласовал поимку руководителей коммунистов и социалистов и их передачу Франко.

Зная ситуацию, они все понимали, что их шансы покинуть страну минимальны. Люди были стеснены в средствах. Они должны были использовать те немногие самолеты, что остались в ходу, прежде чем Касадо передаст их Франко, и воспользоваться небольшими рыбацкими лодками восточного побережья Средиземного моря и Алмерии, чтобы добраться до африканских берегов.

Испанцы очень переживали за русских. Если те попадут в руки Национальной армии, их сразу расстреляют. Нужно было сделать все возможное, чтобы вывезти их из Испании. К тому же было несколько политических и военных руководителей, которым также следовало покинуть страну, чтобы с ними не расправились. Участники этих событий собрались в Картахене, в здании, занятом Генеральным штабом 206 бригады, и договорились взять аэродром Тотаны и аэродром «Эль-Ачо» в Сьесе, отправив на самолетах, которые там еще остались, всех, кто больше всего в этом нуждается. Остальные будут пытаться уехать по морю на рыбацких лодках. Присутствующие утвердили список лиц, которым необходимо было выехать из страны в первую очередь.

Ранним утром 24 марта Ирина, Фернандо, Антонио и Гонсало вместе с примерно 40 солдатами из бригады 206 Артемно Пресьосо и танкистами с базы Арчены захватили аэродром пилотной школы Тотаны. Там имелось несколько самолетов, на которых они эвакуировали всех, кого смогли, согласно составленному списку.

Они разделили места поровну между испанскими политическими и военными руководителями, подвергавшимися наиболее высокому риску быть расстрелянными, и русскими танкистами. Было бы неуважением оставить на произвол судьбы этих благородных мужчин, которые пребывали в стране до последнего момента, защищая республиканское дело. Но самолеты были маленькими, и много людей в них не помещалось.

Ирине предложили первое место, предназначенное для русских танкистов, но девушка наотрез отказалась сесть в самолет. Она сказала, что останется с Антонио, поскольку решила разделить его судьбу. Ее не смогли убедить, как ни старались. В конце концов присутствующие оставили все свои попытки, и ее место занял раненый советский офицер.

Единственная незвучная нота прозвучала, когда объявилась жена молодого руководителя коммунистов Тарина. Если бы девушка осталась в Испании, она не подверглась бы слишком большому риску. Возможно, провела бы несколько месяцев в тюрьме. Но она была беременна, и муж во что бы то ни стало хотел увезти ее с собой. Его поведение не получило одобрения, поскольку означало, что парень в буквальном смысле приговаривал к смерти того, кто уступит место. В итоге один из руководителей КПИ, некто Йело, сделал это. Он не смог удержаться и лаконично ответил: «Но знай, что так ты приговариваешь меня к смерти».

Собравшиеся видели, как самолеты взлетели в ночи. Поскольку пилотов не хватало, последней из боевых машин управляли два ученика пилотной школы, которые прошли только теоретический курс. Самолет чуть не разбился несколько раз, пока наконец не поднялся ввысь. Потом он пропал в темноте. Лучше и не скажешь. Пилоты потеряли ориентир и взяли курс на Андалусию. Они поняли, что летят в другую сторону, когда увидели горную цепь Сьерра Невада. Ученики повернули в направлении моря и почти без горючего с трудом приземлились на пшеничном поле на землях Алжира.

Те, кто остался внизу, проводили самолеты взглядом, пока они не исчезли в темноте ночи. Принимая во внимание, что в Тотане было мало самолетов, беглецы подумали, что на аэродроме «Эль-Ачо» в Сьесе, который был еще меньше, в лучшем случае наберется едва ли пара летательных аппаратов. Как бы то ни было, они будут недостаточны для всех. Собравшиеся решили разделиться. Фернандо, Антонио, Гонсало и Ирина, вместе с теми русскими, которым не удалось улететь, быстро запрыгнули в грузовики и отправились в сторону аэродрома «Эль-Ачо» в Сьесе по шоссе Сьеса-Масаррон. Остальные поехали в направлении Пуэрто-де-Масаррона и Агиласа, намереваясь достичь африканского побережья на рыбацких лодках.

Фернандо, Антонио, Гонсало, Ирина и русские прибыли в Сьесу до рассвета, повернули на шоссе Эль-Ачо и направились к аэродрому. Они вошли внезапно и после короткого боя, в котором погиб командующий офицер, легко захватили небольшой оставшийся там гарнизон. Военное командование аэродрома перешло под контроль Касадо и имело приказ никого не пропускать на базу. Сотрудники попытались выполнить имеющееся распоряжение, но военное мастерство прибывших им помешало.

К удивлению Антонио и его товарищей, там находилось больше самолетов, чем они думали. Совет Касадо сосредоточил несколько бортов на этом малозначимом аэродроме, чтобы передать их Франко в ходе переговоров.

Парень вспомнил о людях из своего городка и посчитал, что, возможно, некоторые должны будут покинуть страну, так как в противном случае их убьют, когда в Сьесу войдут солдаты Франко. Он поговорил со своими товарищами и рассказал им о своих мыслях. Все были с ним согласны. Они решили поехать в городок на двух грузовиках и предложить эвакуироваться всем тем, кто был в опасности и действительно хотел уехать.

Антонио и все, кто был с ним, пошли в конторы партий и профсоюзов Сьесы, созвали собрание в Народном доме культуры и поставили вопрос о возможности отъезда. Вызвались немногие. Кто-то уже отправился в сторону Картахены и Аликанте в надежде сесть на корабль. Другие просто не хотели покидать Сьесу.

– Товарищи, необходимо эвакуировать самых значимых людей в городке. Те, кто останется, подвергнут себя большой опасности. Даже если вас не убьют, многие отправятся в тюрьмы на долгие годы.

– Не нужно преувеличивать, Антонио, поскольку они не могут убить нас, всех жителей, из-за того, что мы были членами профсоюзов или партий. Из тех, кто находится здесь, никто никого не убил и не сделал никаких глупостей. Черт! Скорее, наоборот. Ведь мы не допустили, чтобы перебили много правых, когда сначала в Сьесе накалились страсти.

– Наше единственное преступление состоит в том, что мы были советниками в Муниципалитете или занимали посты в партиях и профсоюзах, а также состояли в Совете отрасли по обработке эспарто. Но не более того.

– Мы ведь даже вернем им фабрики по обработке эспарто в более хорошем состоянии, чем у них забрали.

– Друзья, все, что вы говорите, верно, но мы знаем, что произошло в городках, попавших во власть Франко во время войны, там ни к кому не проявили сочувствия. Сейчас они говорят, что тем, у кого руки не запачканы кровью, нечего бояться, но потом, когда придут, начнут вытворять, что им вздумается.

– Вот я не уеду, – сказал Риачуэло, мэр. – Я останусь со своей семьей. Если меня закроют в тюрьме, я не проведу там больше времени, чем в изгнании, но, по крайней мере, я буду рядом со своими родными и время от времени смогу видеться с моей женой и детьми.

– Черт, я тоже так думаю. Всегда лучше быть рядом, чем слоняться бездомным по каким-то богом забытым землям, – отметил дон Асариас, школьный учитель и советник Социалистической партии.

– А я уеду. Не хочу доставлять удовольствие городским барчукам. К тому же, так я увижу мир, ведь я еще молод, – на оптимистичной ноте добавил Пако Волнистый Попугай.

* * *

Кстати, Пако Волнистому Попугаю, очень повезло. Он добрался до Алжира на одном из тех самолетов, затем ему удалось перебраться во Францию и оттуда на одном из кораблей для репатриированных испанцев, который плыл в Мексику, он прибыл в эту страну через порт Веракрус. Парень, сгоравший от желания объехать весь мир, был в восторге от поездки. Он не переставал удивляться, и, как сам рассказал по возвращении в свой родной городок многие годы спустя, прибытие в Мексику потрясло его: «Как же это было здорово! Вдруг мы приехали в порт Веракрус… ну и толпа же там собралась, чтобы нас встретить. Казалось, что мы были не разбиты, а, наоборот, выиграли войну. Плакаты и транспаранты от всех профсоюзов. Все нас приветствовали. Конечно, мы были впечатлены и очень довольны. После того как мы столько натерпелись то там, то тут… представь себе! И среди толпы я увидел один транспарант… я не преувеличу, ежели скажу, что он был в два раза шире бульвара в Сьесе. На нем огромными буквами было написано: «ПРОФСОЮЗ ЛЕСБИЯНОК[39] МЕКСИКИ ПРИВЕТСТВУЕТ ИСПАНСКИХ РЕСПУБЛИКАНЦЕВ». Мы все стояли с открытыми ртами. Черт! Вот это и есть свободная страна, ежели даже порочность имела свой профсоюз. Конечно, мы совсем не поняли смысл этой фразы… потому что в итоге все оказалось совсем не тем, чем казалось. Ну короче, я тебе расскажу, чтоб ты знал… дело в том, что слово «тортильерас» в Мексике означает не то, что ты думаешь, а это женщины, делающие очень вкусные кукурузные лепешки, которые в той стране едят не переставая».

Пако Волнистый Попугай увидел мир и познал богатство испанского языка за долгие годы изгнания в Мексике и еще нескольких странах Испаноамерики. Он вернулся в начале 80-х годов XX века в свою родную Сьесу человеком, познавшим мир. Пако был веселым пенсионером и острословом, рассказывающим о своих приключениях друзьям, которых он все еще сохранил с республиканских лет, а также всем, кто хотел его послушать. Ему нравилось выпивать в полдень, сидя на какой-нибудь террасе городка, вино зимой и пиво летом вместе с неотъемлемой закуской из оливок из Сьесы. В свои довольно долгих восемьдесят с чем-то лет между глотками Пако делал комплименты проходящим мимо него женщинам. Он говорил, что это был лучший для него способ ожидать смерть.

* * *

Много мнений высказали на этом собрании. Подавляющее большинство решило остаться. Лишь несколько человек сделало выбор в пользу отъезда. В будущем так и не прояснилось, что повлияло больше на решение некоторых: страх летать или страх репрессий. Антонио и его товарищи решили предупредить всех, кого могли, чтобы те, кто соберется покинуть Испанию, смогли это сделать. Но было очевидно, что они увезут только тех людей, которые на самом деле в этом нуждаются.

Фернандо, Антонио, Ирина, Гонсало и сопровождавшие их люди вернулись на аэродром, ведя с собой всех, кто принял решение поехать с ними. Некоторые из оставшихся в городке сказали, что обдумают их предложение и посоветуются со своими семьями. Антонио сообщил, что самолеты будут взлетать по мере заполнения. Самое большее они подождут до двух часов дня, а потом улетят.

Постепенно самолеты заполнялись людьми. В них были вперемешку русские и испанские солдаты. Несмотря на удачу, благодаря которой эвакуация состоялась, все были грустными. Гонсало, Фернандо и Пако Волнистый Попугай сели в предпоследний самолет. Антонио и Ирина зашли на последний борт, оставшийся на маленьком аэродроме. Пилот очень нервничал. Юноша не был заинтересован в том, чтобы лететь в Алжир, поскольку был молодым парнем и думал, что ему нечего бояться. Но он не решился пойти на конфликт с теми людьми, которые возложили на него свои последние надежды на спасение.

В итоге в самолете оказалось много свободных мест, которые могли бы занять несколько человек. Антонио плотно усадил людей в вылетевших ранее самолетах, намереваясь оставить как можно больше мест для отстающих, которые решатся в последний момент. Но никто из тех, кто остался в Сьесе, не пришел. Они подождали до двух часов дня, конечного срока, установленного на собрании. Никто больше не появился. Все решили подождать еще час, на случай, если кто-то опоздает. А потом еще полчаса, и еще, и еще. В конце концов, когда часы показывали далеко за четыре вечера Антонио и Ирина поднялись на борт самолета, где уже сидели все остальные пассажиры.

Когда второй пилот начал закрывать дверь, Ирина попросила его подождать одну минуту. Она спустилась с самолета и подошла к ближайшему огороду. Девушка взяла немного влажной земли и завернула ее в красный платок, подаренный ей Антонио давным-давно. Она увезла с собой горсть той земли, на которой провела самые яркие годы своей жизни.

* * *

Фернандо, Гонсало и Пако Волнистый Попугай были заключены в лагерь для интернированных в Алжире. По прошествии нескольких месяцев им предложили вернуться в Испанию, сказав, что Франко не устраивает репрессий, но они не поверили ни одному слову. В конце концов всем троим удалось добраться до Франции, но там они разделились. Пако Волнистый Попугай эмигрировал в Мексику. Фернандо поехал в Чили в составе одной из экспедиций, организованных Нерудой. Он продолжил свое обучение в Сантьяго-де-Чиле и стал всемирно известным специалистом по детскому образованию.

Гонсало остался во Франции и был одним из основных организаторов французского сопротивления и одним из первых, кто освободил Париж. Когда Германия была разрушена, ему предложили участвовать в афере долины Аран. Гонсало отказался и сказал, что это провокация.

Хотя и с расшатанным здоровьем, все пережили Генералиссимуса и в итоге встретились в своей родной Сьесе, в стране Эспартания, уже на пенсии, с деньгами, которых могло хватить лишь на несколько бокалов вина. Друзья пили его, ожидая, что смерть, над которой они столько раз смеялись, наконец-то придет навестить их.

С русскими, в том числе и с Ириной, французские власти обошлись иначе, не желая конфликтов с СССР. Они сразу же отправили прибывших на родину, где тех встретили как героев. Ирина смогла убедить руководство советского консульства во Франции в том, что оно должно вступиться за Антонио, чтобы парень вернулся в СССР вместе с русскими.

Антонио и Ирина поженились, как только приехали в Москву. 22 июня 1941 года, когда немцы вторглись в Советский Союз, Ирина была беременна своим вторым сыном. Она вернулась в Черноискру, свою деревню рядом с Павлодаром. Антонио приняли на службу в контрразведку Рабоче-крестьянской Красной Армии, где он провел всю войну в особых очень рискованных миссиях. Все еще звучали выстрелы в Рейхстаге, когда парень начал работать над поимкой немецких военных преступников в Берлине.

В 1969 году, когда прошло тридцать лет со времени отъезда, Антонио и Ирина Григорьева вернулись в Сьесу в сопровождении своих трех уже взрослых детей. Затем они возвращались туда еще много раз, пока в конце концов не остались там жить навсегда в доме у поливных земель, куда во всей своей чистоте долетали ароматы, такие знакомые Ирине с того яркого и страстного периода, который ей довелось прожить и который она не смогла забыть даже по прошествии многих лет.

Глава X Хусто Сума

Дедушка Хусто родился в 80-х годах XIX в. Он был пахарем на землях Эспартании, в Сьесе, в поле Эль-Элипе. Высокий, ловкий, худощавый; его элегантная фигура вырисовывалась на дорогах в тенях заходящего солнца. Дед был младшим в многодетной семье и, согласно традиции земледельцев Сьесы, унаследовал семейный участок, который состоял как из земель, находящихся в собственности, так и испольной территории. Последней он распоряжался в соответствии со старым режимом владения землей, позволявшим хозяину выселять испольщика или арендатора только в тех случаях, когда в обмен им предлагалась большая компенсация в виде земель или денежных средств.

Дедушка носил кличку Сума по линии отца. В Сьесе большая часть людей с фамилией Ортис являются Сумами, и, конечно, все Сумы волей-неволей имеют фамилию Ортис. В этом краю это одна из самых больших семей, которая как и раньше, несомненно, все еще связана с благородным занятием возделывания земли, за исключением последних поколений, адаптировавшихся к городской жизни и распространившихся по всему миру.

У Хусто был большой дом на землях Эль-Элипе, где жила вся семья, которую составляли бабушка Фуэнсанта и десять её детей: Хункаль, Хесуальдо, Хулио, Анатольо, Фулхенсьо, Петра, Соледад, Марта, Энрикета и Эльвира. Прадедушка Хункаль и прабабушка Петра тоже жили в отцовском доме, пока не умерли. Рядом с домом была огромная сосна пиния, которая служила ориентиром, помогая найти его вдалеке, а также давала кедровые орехи и обеспечивала прохладную тень летом.

В доме держали огромное количество баранов и несколько мурсийских коз; кур, индеек, кроликов и голубей тоже было в изобилии. У семьи имелись также две или три свиньи, чтобы забить их на праздник Непорочного зачатия, в канун Рождества и на праздник Волхвов, мулы, чтобы таскать сельскохозяйственные орудия и телеги, ослица и лошадь. Ну и еще, конечно, пара спаниелей, чтобы ходить на охоту, и две гончих, чтобы гонять зайцев.

К тому же у деда был дом в пойме, в Ла-Парре, наверху стратегического холма, откуда виднелись все окрестные поливные земли. Он был более скромным, чем в Эль-Элипе, его использовали для отдыха, когда члены семьи приезжали туда, чтобы возделывать орошаемый участок, которым они владели в этом краю. На этой территории у дедушки рос самый большой орешник из существующих на землях Эспартании. Он был огроменным, а его орехи имели превосходный вкус. Дерево так сильно раскинулось, что в радиусе нескольких метров от основания ствола нельзя было посадить никакие культуры, потому что его тень мешала росту растений. Некоторые соседи говорили дедушке, чтобы он выкорчевал орешник или, по крайней мере, не жалея, подрезал ветви, чтобы сократить его размер, что позволит лучше использовать земли. Но Сума чувствовал гордость от того, что имел такой огромный экземпляр не совсем обычного дерева на землях Сегуры, поэтому баловал его поливом и удобрял лучшим голубиным пометом, который привозил из дома в Эль-Элипе.

Поскольку Хусто нужны были обозные животные, несмотря на смену поколений, в дом дедушки и бабушки приходила одна и та же цыганская семья, занимавшаяся их продажей и покупкой. Они покупали у деда и продавали ему мулов и ослиц, а порой даже лошадей. Торговля и деловые отношения породили некий вид дружбы, которая иногда подвергалась испытаниям определенными действиями, совершаемыми по инерции.

Эта семья была как нашествие саранчи: она тащили все на своем пути, когда шла по полям. Цыгане уводили животных, уносили инструменты, одежду… С дедом они заключили некое благородное соглашение.

– Дядя Хусто, вы не переживайте, ведь мои детишки знают, что ничего не должны трогать в вашем доме, – говорил старый Амадор. – Тому, кто дотронется даже до перьев кур, я отрежу руки.

Вероятно, старый глава цыганской семьи так и сказал, но привычное поведение брало верх над детьми его семьи, и, когда они проходили мимо, как только в доме деда отвлекались, пропадали не только перья кур. Поэтому, зная эту привычку, обитатели дедушкиного дома устраивали негласное дежурство накануне визитов семьи Амадор а, когда цыгане проделывали свой путь туда или обратно между землями Гранады и Валенсии.

Пока длилось пребывание семьи Амадора в окрестных полях, самые младшие члены дедушкиной семьи дежурили в стратегических местах, которые они распределяли между собой. Если взятое цыганами по инерции было частью домашней утвари, бабушка Фуэнсанта отвечала за то, чтобы потребовать это обратно. Если речь шла о животных, инструментах или фруктах, то дедушка сам направлялся прямиком к главе их семьи. Амадор всегда возвращал все, что у него требовали назад, не пытаясь спрятать краденое.

– Малыш, разве я не говорил, что у дяди Сумы ничего нельзя брать? – спрашивал он, отвешивая подзатыльник предполагаемому виновнику кражи.

Дед получал обратно то, чем цыгане завладели недолжным образом в результате силы привычки, и отношения между двумя семьями снова становились предельно сердечными.

* * *

В военные годы дед столкнулся с самочинной конфискацией урожая пшеницы и ячменя, а также большого количества животных. Из Сьесы приходили люди различного толка. Одни говорили, что они были из Комиссии по снабжению продовольствием профсоюза НКТ и уносили все, что находили. Когда дед говорил им, что они должны хоть что-то оставить, чтобы он мог кормить свою многодетную семью, те отвечали ему, чтобы он выкручивался, как мог, потому что нужды фронта важнее.

Другие визитеры утверждали, что они из Муниципальной комиссии по снабжению продовольствием. Эти были более разумными людьми. Они уносили часть найденного, оставляя то, что считали достаточным для существования семьи. Но дед был умным человеком и еще до войны предвидел, что произойдет нечто подобное. Он говорил, что у него есть предчувствие. И, возможно, именно это предчувствие и спасло семью от голода, а также накормило многих людей в послевоенные месяцы.

Дед был образованным человеком. Он умел читать и писать красивым почерком. Ему нравилось слушать радио, и у него всегда был мощный прибор, который позволял ему ловить разные радиостанции. С годами, по мере того как Сума становился глухим, включая звук на полную громкость, сам того не желая, он невольно обязывал всех домочадцев слушать новости, сводку, как говорил дед.

Когда Сума услышал по радио о том, что случилось с Санхурхо[40] в 1932 году, он насторожился. Дела принимали скверный оборот. Затем в октябре 1934 года Хусто подумал, что раньше или позже произойдет серьезный конфликт. Конечно, дед и представить не мог, что он достигнет размеров настоящей войны. Однако он предполагал, что может возникнуть короткое противостояние, которое приведет к периоду нехватки продуктов питания и к голоду.

Будучи как всегда предусмотрительным человеком, в течение всего лета 1935 года Хусто сушил на солнце огромные глиняные кувшины, чтобы те хорошо просохли. Затем он нашел наиболее подходящее место, где их спрятать. Вернее, закопать. Дед не стал использовать ямы и горные хребты, поскольку в них был слишком высокий уровень влажности. В конце концов он выбрал несколько холмов из гравия и серой глины в отроге Лома-Фонсека на разумном расстоянии от дома. Несколько ночей Сума закапывал глиняные кувшины в различных местах, находившихся на разном расстоянии между собой. Дед никому ничего не сказал. Ни детям, ни бабушке Фуэнсанте. Затем, закончив собирать урожай и высушивать зерно на токе, он по ночам носил туда пшеницу и ячмень, которые прятал в глиняных кувшинах.

В следующее лето, когда началась война, Хусто Сума поставил сушиться еще две такие же большие емкости и проверил состояние своих запасов, которые оказались нетронутыми. Одной августовской ночью 1936 года дед спрятал все, что мог, от урожая того года и стал следить за развитием событий.

Визиты не заставили себя ждать. Представители профсоюзов и Муниципалитета постепенно уносили все зерно, которое хотели, оставляя деда почти без запасов, необходимых для содержания семьи. Но он смог прожить тот первый год, не прибегая к спрятанному резерву. В последующие годы все было иначе. Визитеры забирали практически всю пшеницу и весь ячмень, которые едва ли были обмолочены, поэтому ему приходилось что-то придумывать, чтобы уносить зерно в тайник до того, как придут его конфисковывать. К тому же дед прятал зерно в доме, но так, чтобы в конце концов его нашли при обыске, в противном случае, его стали бы подозревать, поскольку он не пытался спрятать часть урожая.

Годы были тяжелыми. Но самое худшее ждало впереди. Когда война закончилась, дед не тешил себя иллюзиями. Он знал, что у него по-прежнему будут конфисковывать зерно. Так и было. Эта норма была включена в кадастр Национальной службы по пшенице, где было указано количество зерна, которое необходимо было сдавать. Такая система была более жесткой, но, по крайней мере, отпала необходимость бесконтрольных обысков. Хусто Сума продолжал прятать столько пшеницы, сколько, он знал, было нужно для удовлетворения потребностей его семьи, и он делал это в течение многих лет после окончания войны. В конце концов дед перестал доверять даже своей тени.

* * *

Хусто Сума был типичным крестьянином. Земледелец, который причислял себя к правым, но сам никогда не участвовал в политических мероприятиях и плохо относился к событиям, которые он считал республиканским приключением. Дед был благоразумным, он не переходил границы дозволенного и всегда помогал тем, кто в этом нуждался.

В связи с преклонным возрастом Хусто Суму не призвали на военную службу, хотя ему лишь немного не хватило, чтобы попасть в так называемый «мешочный призыв»[41]. Из-за малолетства мобилизация не затронула и дядю Хункаля, старшего из его сыновей, который остался на пороге призывного возраста и должен был войти в следующий призыв.

Не считая визиты представителей различных комиссий по снабжению продовольствием, жизнь в поле текла относительно спокойно во время войны. Дети из семьи Сумы подходили к шоссе Мадрид-Картахена, чтобы посмотреть на солдат, которые шли в одном или другом направлении. Иногда проходили автобусы и грузовики с беженцами, детьми и гражданскими лицами, следовавшие из Мадрида или других зон фронта и останавливавшиеся, чтобы отдохнуть на постоялом дворе «Вента-дель-Оливо» или в сторожке дорожных рабочих рядом с домом деда. Поскольку людей было много и они нуждались в огромном количестве воды, дорожные работники просили дождевую воду из резервуаров у деда, который на мулах довозил ее в больших кувшинах до шоссе, чтобы бедные беженцы утолили свою жажду.

Младшим детям также нравилось приходить к железнодорожному пути Мадрид-Картахена, чтобы наблюдать, как проходят поезда с солдатами, грузовиками и танками. Эти огромные и странные машины сильно привлекали их внимание. Иногда вместе с приятелями из соседних домов они шли до станции «Ла-Масетуа», где обычно на запасном пути стояли поезда и ждали, пока пройдут другие. Там дети разговаривали с солдатами и просили у них пули, чтобы сделать подвески.

Когда закончилась война, через дом деда стали проходить военные, которые шли с фронта. Они прибывали обессиленные и шли в места, откуда были родом, или прятались в горных цепях Сегура, Алькарас и Касорла. В полупустынной степи этой части Эспартании броская сосна пиния, расположенная рядом с домом, стала ориентиром, по которому мужики его находили. Должно быть, среди солдат, идущих с одного фронта на другой, прошел определенный слух. Они просили свежую воду и немного еды. Дедушка и бабушка давали им то, что могли. Старики разрешали солдатам спать на сеновале и с теми, кто хотел, делились старой одеждой для того, чтобы они сняли с себя форму Республиканской армии, которая их выдавала.

* * *

Раймундо Ортис был одним из многочисленных племянников дедушки Хусто. Этого парня в городке все очень хорошо знали, его звали Раймундо Сума или Раймундо Дылда, очевидно из-за высокого роста, нетипичного для юношей тех лет.

Раймундо Сума очень рано научился читать и писать. Он пошел в школу и уже с юных лет стал посещать Народный дом культуры. Когда началась война, парень был членом социалистической партии и отправился добровольцем на фронт в первую половину сентября 1936 года. В связи с разногласиями между различными секторами ИСРП и КПИ в конце концов он покинул ряды социалистов и перешел в Компартию. Раймундо попросил о переводе в 5-й корпус[42] и участвовал в битве у реки Эбро в чине капитана. Когда была потеряна Каталония, парень пересек Пиренеи и добрался до Франции. Оттуда он вернулся в республиканскую зону в феврале 1939 года, намереваясь продолжить борьбу.

Раймундо был в Валенсии, когда закончилась война. Ему повезло. Он смог убежать от касадистов, когда те собирались расстрелять его, и пришел в Сьесу пешком по полевым тропам. Вместе с несколькими товарищами он направился в Аликанте попытать удачу и попробовать уплыть на каком-нибудь корабле. Но еще до прибытия на место они узнали от солдат, с которыми случайно встретились, что город превратился в ловушку. Несколько раз парни чуть не угодили в руки солдат Франко. Аликанте и его окрестности были заполнены военными и беглецами.

Племяннику деда и его товарищам удалось убежать из города через поливные земли, затем их группа распалась.

Раймундо Сума и еще два парня из Хумильи пошли в направлении земель Кревильенте. Оттуда они хотели попасть в Хумилью через Эль-Пиносо. Самым сложным было пересечь шоссе Мадрид-Аликанте. По нему часто курсировали солдаты Франко, и оно очень хорошо охранялось. Однажды на закате беглецы слишком близко подошли к дороге, и в них начали стрелять из грузовиков. Им пришлось бежать – они скрылись в ближайших поливных землях, внутри оросительного рва. Ранним утром Раймундо и его товарищи снова вернулись на дорогу и шли до рассвета. Когда начало всходить солнце, они опять спрятались и решили, что будут идти только ночью.

В конце концов через несколько дней парни прибыли в окрестности Хумильи. Раймундо Сума простился со своими товарищами и продолжил свой путь по отрогам горных цепей Молар и Пикарчо. Он был на расстоянии брошенного камня от постоялого двора «Вента-дель-Оливо», на землях, которые знал как свои пять пальцев. Раймундо решил отправиться в дом своего дяди Хусто Сумы, но вдруг понял, что солнце вот-вот выйдет. Он свернул направо и пошел к вершине Пикарчо, в пещеру Куэваде-лос-Энкантадос. Он узнал вход по ветвистому инжиру, который прорастал изнутри и прятал проём от глаз посторонних.

Прежде чем Раймундо вошел, он вспомнил о местной легенде, в которой говорилось, что Бернардо дель Карпио был приговорен жить внутри вместе со своим войском. Он с детских лет бывал в пещере и знал ее историю. Несколько раз в ночи Святого Иоанна Крестителя паренёк вместе со своими двоюродными братьями, спрятавшись, ждал с замиранием сердца, когда рыцарь выйдет со своей свитой. Они никогда никого не видели, но чувствовали, что где-то вдали скачут лошади и кричат воины.

Подумав, что это был не самый лучший момент для того, чтобы прятаться с Бернардо дель Карпио, парень проник в пещеру. Внутри он нашел воду и затем лег отдохнуть. Раймундо вышел оттуда через два дня. Было ранее утро, когда он появился на пороге дома своего дяди Хусто Сумы в Эль-Элипе.

Раймундо приближался к дому постепенно, чтобы убедиться, что снаружи никто не ведет наблюдение. Собаки не залаяли. Они узнали его, несмотря на то что он был там последний раз три года назад. Парень позвонил в дверь и стал ждать.

Дед привык, что в последние недели рано утром его будили солдаты, которые возвращались с фронта, но всякий раз Суму наполняла некая тревога при каждом новом визите. Он никогда не мог предугадать намерения пришедших… Всегда есть скверные люди, а в те смутные времена все имели при себе огнестрельное оружие… Хусто не мог подвергать свою семью опасности. Рано утром он никому не позволял входить в дом. Дед давал солдатам немного еды через окно и говорил, где они могут найти воду и в каком месте сеновала спать.

Хусто Сума выглянул в полуоткрытое окно…

– Кто там пришел в такой час? – раздался голос деда в ночи.

– Дядя, это я, Раймундо.

Дед узнал голос своего племянника, но, поскольку ему трудно было сразу это осознать, он машинально спросил…

– Какой Раймундо?

– Да, какой же может быть Раймундо, дядя. Ну, ваш племянник, – ответил ему Раймундо Сума.

– Сынок, это ты. Бог ты мой! Поверить не могу. Давай, заходи скорее в дом, – и он отправился открыть дверь.

Бабушка Фуэнсанта приготовила обильный завтрак, который Раймундо заглотил, разговаривая с дедом до рассвета. Жуя, он рассказывал Хусто Суме о своих приключениях во время войны и о том, как в конце концов его чуть не расстреляли в Валенсии путчисты Касадо. Когда у пленников отнимали оружие и расставляли их у забора на кладбище одного городка в валенсийских поливных землях, чтобы расстрелять, по касадистам открыла огонь группа солдат, появившаяся из-за апельсиновых деревьев.

Оставшиеся в живых после перестрелки сторонники Касадо убежали по тропам, пролегающим через орошаемую территорию, в поисках подкрепления. Те, кого собирались расстрелять, присоединились к своим спасителям и покинули это место, пока не пришло подкрепление. Раймундо Суме едва ли хватило времени, чтобы поднять с пола свою кожаную амуницию с пистолетом и офицерскую саблю. На ходу один из солдат сказал Раймундо:

– Выброси саблю, она мешает тебе бежать.

– Я офицер Республиканской армии и не разлучусь с моим оружием, пока у меня не отнимут его силой, – последовал ответ Раймундо Сумы.

Дед решил спрятать своего племянника в доме до лучших времен. Первое, что он сделал, это дал ему другую одежду и забрал пистолет, а также офицерскую саблю, которые были при нем.

– Черт побери, Раймундо! Ты все еще носишь эти предметы с собой? Разве ты не понимаешь, что тебя расстреляют на месте, ежели их обнаружат? – побранил его дед.

– Мне и в голову не пришло избавиться от них, – ответил ему племянник.

Раймундо одели в одежду старших двоюродных братьев, и дед по отдельности зарыл его пистолет и саблю.

– Ты останешься здесь, в доме, и не будешь выходить на улицу несколько дней. Ежели придут устраивать обыск – не прячься. Мы скажем, что ты один из моих детей, член семьи. Ты не ходил на фронт и всю войну был здесь, как и твои двоюродные братья.

– Ладно, как скажете, дядя. А что мы будем делать потом? Я не собираюсь всю жизнь провести вот так. К тому же рано или поздно все обо всем узнают…

– Об этом я позабочусь. Пока делай все так, как я тебе говорю.

* * *

На следующий день Хусто Сума запряг мулицу в одну из телег и очень рано выехал в направлении Сьесы. Он собирался пойти в дом семьи Агуадо-Мохадо, барчуков, у которых он арендовал земли. Дона Хермана Агуадо-Мохадо не было в доме, которым владела семья в краю Лос-Прадос, около городка. После окончания войны барчук переехал в Сьесу, чтобы самому контролировать возвращение фабрик по обработке эспарто, владельцем которых он был до войны и которые были конфискованы Советом отрасли по обработке эспарто.

Дедушка не расстроился. Он поехал дальше, в Сьесу, и прямиком направился на дорогу Камино-де-Мадрид, где у него с бабушкой был маленький дом, которым они пользовались только тогда, когда приезжали в город. Хусто выпряг мулицу из телеги и привязал ее к железному кольцу у фасада. Затем он пошел искать барчука. Дед нашел его в конторе фабрики, которой владела семья Агуадо-Мохадо на дороге Камино-де-Аликанте.

– Добрый день, дон Херман. Я вас искал в связи с очень срочным делом, – сказал Сума.

– Добрый день, дон Хусто. Что такое?

– Так вот, мой племянник Раймундо вернулся с войны, и мне нужно, чтобы вы подписали поручительство для моего паренька. Как бы нас не постигло горе теперь, когда война закончилась.

– Но, ваш племянник… ведь не наделал никаких глупостей в городке или за его пределами? – спросил дон Херман.

– Ну, послушайте, что он сделал в других местах, я не знаю и не собираюсь его об этом спрашивать. Паренёк – мой племянник, сын моего брата Пако, и я должен помочь ему, чем смогу. Здесь в городке Раймундо лишь записался в Социалистическую партию, а в тех местах, где он был, перешел к коммунистам, но не более того. Он всегда был очень серьезным и работящим парнем.

– Дон Хусто, я знаком с вами со своего рождения, и мне известно, что вы честный человек. По этой причине я сейчас же подпишу поручительство для вашего племянника. Но скажите пареньку, чтобы он не впутывался в истории и держался как можно дальше от городка.

– Он сейчас в моем доме в поле, с моими детьми. И там я буду его держать, пока страсти не улягутся.

– Во-первых, завтра утром вы придете в городок и отправитесь в Муниципалитет, чтобы уладить все вопросы с его документами с помощью поручительства, которое я вам сейчас дам. Затем вы вернетесь в поле и останетесь там, пока я вас не оповещу. Если он на самом деле серьезный и трудолюбивый, возможно, он мне понадобится для работы.

– Большое спасибо, дон Херман. Бог вас отблагодарит.

Дед не ожидал, что ему так легко удастся получить поручительство. К тому же барчук предложил Раймундо работу. Это была лучшая форма защиты, на которую паренёк мог рассчитывать.

Дед был весь в этих мыслях, когда около школы Святого Христа Утешителя, где всего несколько дней назад находилась больница для раненных на войне, он услышал крики и увидел какое-то движение среди людей.

Из тюрьмы Окружного суда вели группу заключенных в направлении школы, где должен был собраться экстренный военный совет в связи с нападениями на тюрьму Сьесы в начале войны, когда убили тех четырех человек.

Заключенных было много, их руки и ноги были связаны жесткими веревками из эспарто, которые натирали кожу до крови. Этих людей конвоировали солдаты-охранники и фалангисты городка, одетые в свежие голубые рубашки.

Фалангисты и два франкистских офицера оскорбляли заключенных и били их хлыстами, как много веков назад. Это походило на спектакль. Большинство жителей смотрели на шествие с ужасом в глазах. Кое-кто приветствовал их поднятой рукой и пел гимн «Лицом к солнцу»[43].

Картина, разворачивавшаяся перед дедом, потрясла его и привела в замешательство, при этом он машинально крестился, прося у Бога прощения за грехи людей. Он подумал про себя: «Придут другие, и предыдущие нам покажутся лучше. Черт, мы еще будем скучать по Республике. Эти мужики станут вести себя, как скоты. Так мы никуда не придем».

Какой-то голос прервал ход его мыслей:

– Эй, ты! Почему не приветствуешь нас поднятой рукой вместо того, чтобы креститься, как святоша?

– Будучи старым христианином, я крещусь, когда мне хочется. Прости нас, людей, Господь, за такую гордыню и за столько крови, которую мы проливаем на земле.

– Послушай, тебе что, жалко красных? Хочешь их простить? Ты тоже красный? Поприветствуй нас сейчас же, красный козел! – завопил этот человек, подняв хлыст, чтобы ударить деда.

Тот, кто так кричал на Хусто Суму, был некий Эхеа. Фалангист-бахвал из тех, что появились еще до войны. Он скрывался в течение всего периода военных действий, а 29 марта 1939 года, когда война закончилась и не было ни малейших признаков республиканской власти или республиканского сопротивления в городке, оделся в голубую рубашку и направился в Муниципалитет «восстать против господства марксизма и возглавить Мэрию Сьесы, пока не назначат нового мэра».

Но этот человек не знал, с кем он говорит. Эхеа не понял, что дедушка, несмотря на свою худобу, сельский человек, сильный и ловкий. Он даже не успел поднять руку с хлыстом, когда Хусто Сума схватил его за запястье и, резко вывернув его, завел ему руку за спину, вынудив встать на колени на землю и закричать от боли.

Из-за царившей суматохи фалангисты, товарищи Эхеа, не сразу поняли, что происходит. Затем они бросились бежать в направлении деда, но тот их поджидал с хлыстом в руке…

– Тому, кто приблизится, я расквашу лицо.

– Отпусти его прямо сейчас! Отпусти или я всажу в тебя пулю! – закричал, нацелившись на Суму своим пистолетом, некий Кастаньеда, который впоследствии стал учителем и директором школы.

Люди принялись кричать и отходить от этого места. Никто не знал, чем бы все это закончилось, если бы не пришел дон Херман Агуадо-Мохадо, который вышел из своей фабрики чуть погодя после разговора с дедом и направлялся в школу, чтобы присутствовать на военном совете.

– Спокойно, спокойно, да что вы делаете? Этот человек дон Хусто Ортис, один из моих испольщиков. Я знаю его всю свою жизнь. Он католик, сторонник нашего дела, и пришел, чтобы присутствовать на суде. Кастаньеда, черт возьми, опустите сейчас же пистолет или я засажу вас в тюрьму! Да что вы о себе возомнили?

Дон Херман соврал насчет того, что дед собирался присутствовать на суде, но это оправдание и последовавшие за ним объяснения в конце концов все прояснили, а Эхеа и Кастаньеда были вынуждены просить прощение у старика. Херман Агуадо-Мохадо предложил деду сопроводить его на суд, чтобы он не выглядел скверно перед фалангистами и другими барчуками городка, которые присутствовали при случившемся и уставились на него с вопросительными взглядами. Хусто Сума согласился и сел в зале рядом с доном Херманом.

У заключенных были ушибы по всему телу, а лица некоторых из них так деформировались, что их с трудом можно было узнать. Женщины были побриты наголо. Несколько человек не могли стоять на ногах из-за побоев, полученных во время допросов в тюрьме. Это было лишь некое подобие суда. Спектакль, во время которого судили за различные преступления, совершенные людьми, не имевшими ничего общего между собой. Большинство присутствовавших там заключенных были виновны только в том, что принадлежали к новой социальной группе, к «красным».

Когда вошла судебная комиссия, воцарилась тишина. Секретарь громким и низким голосом начал называть обвиняемых и выдвигать обвинения:

– Хасинто Гарсия Фернандес, кличка Умелый. Женат, житель Сьесы, 31 год. Был членом НКТ до и во время Доблестного национального движения. Ушел добровольцем в Республиканскую армию, записавшись в колонну «Свободная Испания». Он рьяно пропагандировал красное движение и революцию, а во время выборов 1936 года отличился своей кампанией в поддержку красных. Это революционный элемент и вояка без каких-либо моральных принципов. Похоже, что он имел отношение к убийствам в тюрьме Сьесы.

– Бартоломе Диас Пенальва, кличка Варавва. Женат, житель Сьесы, 33 года. Член ВСТ с 1929 года. Он всегда активно проводил пропаганду красных идей. Состоял в Дубинной комиссии в первые дни Движения. Принимал участие в нападении на скит Святого Христа Утешителя и в его разрушении. Ушел добровольцем в Красную Армию. Он очень опасный индивид для франкистского дела.

– Кармело Камачо Толедо, кличка Пучок. Не женат, житель Сьесы, 26 лет. Состоял в НКТ до и во время Доблестного национального движения. Проводил красную пропаганду посредством бесед, потому что его культурный уровень не позволял ему делать это иначе. Он был красным стрелком и входил в Дубинную комиссию. Участвовал в нападениях на церкви и монастыри этого города. Кармело – лодырь, и у него отвратительное поведение.

– Паскуала Лукас Санчес, кличка Поедательница Котов. Замужем, жительница Сьесы, 29 лет. Она придерживается закоренелых революционных идей. Постоянно пела песни красных в компании своей матери. Когда по улице проходили те, кто был задержан красной народной милицией, призывала убить их. После печальных событий в тюрьме Сьесы Паскуала праздновала это дома вместе с семьей взрывами хохота. Она была красным стрелком, дежурила на контрольно-пропускных пунктах, несмотря на то, что была замужем, а мужа с ней не было. Похоже, эта женщина участвовала в разрушении фигур и каменных плит кладбища. Она человек крайне левых идей с плохой подноготной и с сомнительным поведением.

– Хулио Кальдерон Марин, кличка Ноги. Не женат, житель Сьесы, 27 лет. Входил в НКТ до и во время Доблестного национального движения. Ушел добровольцем в Красную Армию, записавшись в Железную колонну[44], но часто приходил в городок с различным огнестрельным оружием. С удовольствием оскорблял военных Генералиссимуса и преследовал правых. Скорее всего, находился на кладбище этого городка, разрушая религиозные фигуры и символы, а также оскверняя священные одеяния, которые надел на себя, гримасничая и насмехаясь над культом. Очевидно, Хулио был в Эльине. В день печальных событий в тюрьме видели, как он, вооруженный, находился рядом со зданием, при этом невозможно определить, принимал ли он в них участие. Всю свою жизнь Хулио был лентяем и социально опасным элементом. С юных лет он самостоятельно путешествовал.

– Хайме Габальдон Поятос, кличка Животяра. Женат, житель Сьесы, 35 лет. Происходя из семьи с правыми взглядами, вступил в Социалистическую партию, в которой был влиятельным человеком и активно пропагандировал марксистские идеи. Когда сформировались первые отряды красной народной милиции, в их рядах направился на фронт Гранады. Позднее вернулся в Сьесу, где активно участвовал с красным полчищем в грабежах, беспорядках, обысках домов, задержаниях и побоях правых. Был начальником контрольно-пропускного пункта, установленного на мосту Пуэнте-де-Иерро. Добровольцем ушел в Красную Армию, откуда перешел в Штурмовую полицию. Служил в крепости Кастильо-де-Монжуик в Барселоне, где, говорят, вызвался добровольцем, чтобы войти в расстрельную группу, а впоследствии якобы бахвалился тем, что добивал раненых, когда начальникам отряда не хватало смелости это сделать. Бежал во Францию с разбитой Красной Армией, откуда недавно вернулся. Опасный и нежелательный элемент для социума.

– Амалия Гарсия Эрнандес, кличка Волнистый Попугай. Замужем, жительница Сьесы, 27 лет. Почти все члены ее семьи были ярыми приверженцами красных идей. До Доблестного национального движения состояла в ВСТ и Организации объединенной социалистической молодежи Испании. Затем стала членом Компартии и была секретарем Женского отделения МОПР[45]. Принимала активное участие в мероприятиях данного учреждения, продавая билеты и осуществляя сбор денег. Именно она сшила флаги, которые появились на манифестации во время похорон члена народной милиции, той, что трагически закончилась нападением на тюрьму.

– Антония Рамос Семитьель, кличка Девушка Пако Дикого Оливкового Дерева. Не замужем, жительница Сьесы, 29 лет. Входила в ВСТ и в Компартию, помимо этого, была членом Женского антифашистского комитета и МОПР, занимая должности секретаря по оказанию помощи населению и снабжению продовольствием Народного конгресса солидарности и секретаря по оказанию помощи населению окружного комитета МОПР. Антония – ярая приверженица марксистских идей. Она активно вела красную пропаганду и несколько раз подстрекала своих коллег с фабрики трикотажных изделий пойти на забастовку. Девушка отличилась тем, что всегда шла во главе левых манифестаций, неся красный флаг. Через несколько дней после освобождения города при частном обыске в ее доме была обнаружена туника Нашего отца Иисуса Христа из Назарета, украденная из монастыря. Она очень опасный элемент для франкистского дела.

– Мануэль Кастильо Ромеро, кличка Надоедливый. Женат, житель Сьесы, 25 лет. До выборов 1936 года был членом Испанской Фаланги[46], затем перешел в Организацию объединенной социалистической молодежи Испании и в Компартию. Ярый пропагандист своих идеалов; преследовал и оскорблял правых, а также военных Национальной армии и генералов. В день прискорбных событий в тюрьме его видели улыбающимся недалеко от этого места, и похоже, что он участвовал в нападении и сожжении трупов.

* * *

Привели несколько групп заключенных, и список обвиняемых был нескончаемым. Секретарь продолжил называть каждого и зачитывать обвинения в их адрес. Затем через некоторый период времени, который дедушке показался бесконечным, начался военный совет. Основной его целью было определить, кто принимал непосредственное участие в событиях в тюрьме, чтобы на их примере устроить показательное наказание. Но члены судебной комиссии не слишком к этому стремились. Они уже определили минимальное количество казней и решили, что, если не появятся виновные, приговорят тех, кого считают самыми опасными для нового режима. В целом все они были нежелательными элементами, отбросами, от которых нужно было избавиться.

Военный совет точно не мог определить вину ни одного из заключенных. Все обвиняемые отчаянно пытались отвратить неминуемый смертный приговор, они снова и снова отрицали свое участие в нападении на исправительное учреждение.

Вдруг поднялся один из них, Ноги…

– Давайте разберемся, сеньоры. Нужно собраться с духом и сказать правду, поскольку, ведь ежели мы все заявим, что не виноваты, накажут людей, чьей вины в этом совсем нет. Я один из тех, кто выстрелил. Я, Хулио Кальдерон Марин, Ноги. Говорю это вслух, чтобы все об этом знали. Поэтому те, кто стрелял вместе со мной, пусть признаются. В противном случае придется это сделать мне, поскольку несправедливо, ежели накажут всех находящихся здесь заключенных, так как они невиновны. Давайте выходить, сеньоры… смелее… ведь мы уже все взрослые.

В большом зале, где проходил военный совет, послышался гул голосов. Затем наступила выжидающая тишина. Несколько человек поднялось и осталось стоять в тишине, пристально смотря в пол. Среди публики раздались возгласы: «Убийцы!» «Преступники!» «Негодяи!» «Хреновы красные!»… Председатель судебной комиссии потребовал тишины, и среди присутствующих возникла суматоха, которой дед воспользовался, чтобы покинуть этот ужасный спектакль, где ему волей-неволей пришлось присутствовать.

Когда Хусто вышел из школы, он быстрым шагом направился в свой дом на дороге Камино-де-Мадрид. Дед запряг мулицу в телегу и поехал выполнять поручения бабушки Фуэнсанты. Закончив совершать покупки, он покинул Сьесу и направился к землям Эль-Элипе. После того как Хусто уладил вопрос с документами племянника Раймундо, он еще долго не хотел возвращаться в городок, где люди, казалось, посходили с ума.

* * *

Однажды рано утром, через несколько месяцев после случившегося в школе, в дом деда пришел Гильермо Лосано Фернандес. Это был земледелец, унаследовавший от родителей участок земли около края Карричоса, который оказался отделен от него железной дорогой Мадрид – Картахена.

Гильермо, его братья, сестры, а также двоюродные братья и сестры были известны как Те, что связаны с траншеей с сокровищем. У этой длинной клички было печальное происхождение. Шли 60-е годы XIX, когда в зону Карричосы прибыли сотни людей, чтобы выполнять работы по прокладке железнодорожного пути, который проходил в тех краях, недалеко от места, где у двоюродного прадеда Гильермо, Хуана, был дом и участок. Мужики работали в течение нескольких месяцев, и каждую неделю регулярно приезжал уполномоченный, чтобы выплачивать заработную плату. Поскольку людей было много, денежная сумма была крупной.

Однажды ранним весенним утром Хуан поднялся раньше обычного, около четырех утра. Он должен был идти в город и не хотел, чтобы на обратном пути его застигла темнота. Мужик запряг самую кроткую ослицу, которая у него была, и отправился в Сьесу. Он шел, думая о своем и наслаждаясь утренней прохладой, когда услышал гул голосов вдали. Хуан насторожился. В эти дни там шаталось много рабочих, и было неизвестно, что чужаки собой представляют. Он привязал ослицу к веткам земляничного дерева в низине этого участка земли и украдкой подошел к месту, откуда доносились голоса.

Хуан все услышал и быстро понял, в чем дело. Уполномоченный и начальник ремонтных работ на железной дороге прятали зарплату рабочих и собирались выдать все за ограбление на следующий день. Так они и сделали. Спрятали деньги в ответвлении оврага Агуа-Амарга и вернулись на расчищенный участок железной дороги. Хуан подумал, что ему повезло, и судьба подарила ему сокровище. Он взял деньги и унес их далеко оттуда, вниз по течению того же оврага, и снова спрятал. Потом мужик вернулся домой и закрылся, дожидаясь рассвета. В тот день он попал на глаза работников, которые пришли работать в его дом. Хуан объяснил им, что они должны делать, и сказал, что направляется в город.

Когда стало известно о похищении зарплаты рабочих железной дороги, разразился большой скандал. Прибыли полицейские из Мурсии и Мадрида, чтобы провести расследование, но ничего так и не прояснилось. Прошло время, рабочие продолжили прокладывать дорогу, и участок их работы теперь был далеко от тех мест, где люди вернулись к нормальной жизни. Те, кто организовал подобие ограбления, должно быть, вернулись за похищенным, но ничего не нашли. Первые подозрения пали на Хуана и его семью, потому что их дом находился ближе всего к этому месту, хотя также стали подозревать некоторых рабочих, которые ушли с работы в течение нескольких недель после ограбления.

Должно быть, воры заключили какое-то соглашение с лейтенантом Жандармерии Сьесы, поскольку этот человек самостоятельно начал параллельное расследование, в котором участвовали оба организатора ограбления. С каждым днем кольцо вокруг Хуана сжималось. Лейтенант из Жандармерии давил на него психологически, он допросил его пару раз, последний раз в угрожающей и грубой форме. Мужик решил, что, поскольку его не могут ни в чем обвинить, самым лучшим выходом будет спастись бегством. Он никому ничего не сказал, даже своей жене. Хуан подумал, что в таком случае жандармы никогда не заставят ее говорить.

Однажды утром он сказал жене, что идет на земли Альбасете покупать мулов и пробудет там сколько-то дней. Хуан вернулся лишь через несколько недель, и, когда это сделал, обнаружил своего единственного сына мертвым, его тело было еще дома.

Парень умер за день до возвращения отца в результате побоев, устроенных уполномоченным, начальником по ремонту железнодорожных путей и лейтенантом Жандармерии во время допроса, которому они подвергли его на одном пустыре. Юноша ничего не знал и ничего не мог сказать им. Хуан впал в отчаяние и с того дня начал винить себя в смерти сына.

Вследствие гибели мальчика в городке случился огромный скандал. Всем трем участникам тех событий было предъявлено обвинение, и в конце концов их всех приговорили к смешным тюремным срокам. Хуана оставили в покое и больше никогда никто не докучал ему по этому поводу. Но совесть мужика не унималась. У них с женой больше не было детей, и Хуан подумал, что лучшее применение, которое он может найти этим деньгам, так это помогать детям своих двух братьев.

Постепенно Хуан покупал все больше и больше земли, которую разделил на довольно внушительные участки, с тем чтобы на них безбедно могло прожить несколько семей. Затем вручил их своим племянникам, аргументируя это тем, что он был уже старым и устал обрабатывать столько земли. Сначала умерла его жена, а через три месяца и он сам. Когда Хуан бился в агонии на кровати, он рассказал своим двум старшим племянникам о происхождении денег и причине смерти своего сына – о трагедии траншеи с сокровищем. Он попросил их сохранить это в секрете и усвоить, что жадность всегда приносит несчастья. С годами эта история стала достоянием потомков племянников дяди Хуана, Того, что связан с траншеей с сокровищем, и в конце концов о семейной истории узнали сельские мужики.

Гильермо, Тот, что связан с траншеей с сокровищем, был потомком Бартоломе, который в свою очередь являлся одним из старших племянников Хуана, Того, что связан с траншеей с сокровищем. Гильермо жил в доме на своем участке около остановочного пункта «Ла-Масетуа», он был женат, и у него было четверо общих с женой детей и один ребенок, рожденный вне брака. Мужик жил безбедно, и с юного возраста ему нравилось ходить в город развлекаться.

Когда Гильермо уже был женат и его жена родила третью дочь, он влюбился в одну очень красивую девушку по имени Паскуалина Марин Контрерас, жившую на улице Онтана. Она одна занимала маленький домик, унаследованный от матери. Паскуалина никогда не была знакома со своим отцом: он умер молодым, когда она была еще ребенком. Бедный мужик упал на землю с верхушки абрикосового дерева, да так неудачно, что сломал себе шею.

Паскуалина зарабатывала себе на жизнь, работая служанкой у одного из городских барчуков. Гильермо пристрастился навещать девушку в ее доме, и через некоторое время та забеременела. Она родила мальчика, пробудив в нем новые чаяния. Наконец у него был сын!

Но Гильермо не мог бросить ни жену, ни трех дочек, которых также безумно любил. Он поговорил с Паскуалиной и объяснил ей, что не оставит свою семью, но она ни в чем не будет нуждаться, и он всегда будет заботиться о ней и об их сыне. Девушка согласилась, и Гильермо навещал ее всякий раз, когда шел в город, и даже иногда, когда работа в поле позволяла ему, оставался с ней на несколько дней.

Слухи об этих отношениях дошли до сельского дома Гильермо. Жена высказала ему все, что думала по этому поводу, и не позволила приближаться ни к ней, ни к дочерям в течение довольно долгого времени. Мужик должен был спать на сеновале, потому что она даже не давала ему войти в дом. Затем женщина поняла, что, если продолжит так себя вести, она рискует попасть в ситуацию, когда ее муж в конце концов переедет жить в дом Паскуалины в город. Однажды она сказала ему:

– Можешь снова спать в своей постели и подходить к своим дочерям. Только прошу тебя, никогда не приводи сюда ни эту женщину, ни ее сына.

Гильермо согласился, и после примирения его жена забеременела их четвертой дочерью. В течение нескольких лет он счастливо жил в двоеженстве, пока его сын Бартоломе не вырос и не стало понятно, что он не совсем нормальный ребенок. Это был страшный удар для мужика, но ему ничего не оставалось, как смириться.

Бартолико Безумный, сын Паскуалики и Гильермо, Того, что связан с траншеей с сокровищем, рос под защитой всех соседей своего района. Даже ребята его возраста, иногда такие жестокие, проявляли к нему снисхождение. Они брали его играть с собой, и их смешили его экстравагантные выходки.

С детства Бартолико нравилось гулять по центральным улицам городка и, главным образом, на площади Эскина-дель-Конвенто. Постепенно он подружился со всеми, особенно с женщинами, которые дарили ему лепешки из «пан дормидо»[47] и шоколадные пирожные. С восьми или девяти лет с ним стали случаться припадки, и в навязчивом состоянии он заводил одну и ту же песню:

– Завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь…

– Но, Бартолико, снова тот же мотив… – отвечали ему женщины, которые встречались с ним, когда шли за покупками ближе к полудню.

Однако Бартолико не переставал и продолжал свою песню. Иногда он шел позади какой-нибудь жительницы и следовал за ней по улице:

– Завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь…

– Бартолико, давай, беги, иди к чертовой матери! Какой же ты зануда порой, сынок. Меня тошнит бесконечно слышать эту твою песню. Ежели я умру, буду выходить по ночам и тянуть тебя за пятки, когда ты спишь. Тебе что, больше нечем заняться?

Иногда Бартолико, действительно, было чем заняться: с ранних лет он доставал свое мужское достоинство прямо на улице в разгар дня и, стоя или сидя, начинал мастурбировать. Когда рядом проходила какая-нибудь женщина, он говорил: «Малышка, смотри… малышка, смотри… малышка, смотри… малышка, смотри…».

Девушки, которые не были с ним знакомы и видели его в первый раз, пугались и с криком убегали. Те, кто уже знал его и был в курсе его поведения, говорили ему шутливо: «Бартолико, снова достал свои причиндалы? Разве ты не устаешь наяривать?»

Бартолико улыбался в ответ и продолжал свое развлечение…

Когда закончилась война, Бартолико Безумный уже был юношей 24 лет, который, несмотря на свой возраст, не оставил свои прежние привычки. Никто не обижался на его припадки, и все сквозь пальцы смотрели на его выходки. Даже Малые сестры Непорочного Сердца Марии, монахини из приюта Монастыря, уже давно смогли привлечь Бартолико к полезному делу, позволяя ему выполнять поручения.

Однажды утром в мае 1939 года Бартолико Безумный сидел на площади Эскина-дель-Конвенто. Он только что позавтракал в приюте с монахинями, когда увидел, как по улице Сан-Себастьян шла группа женщин, направлявшихся в церковь Монастыря на восьмичасовую службу. Когда они прошли около него, с ним снова случился характерный припадок, и он подошел к одной из них:

– Завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь…

Женщины, дочери и жены богатых помещиков, почувствовали себя неловко в присутствии этого юноши. Времена изменились, и они не должны были терпеть подобное проявление неуважения от всяких идиотов.

Совершенно очевидно, что настали другие времена, а Бартолико Безумный об этом не знал. Когда эта группа женщин вышла со службы, она увидела, как парень, выставив свои гениталии, мастурбировал на лестнице, на входе в приют Монастыря. Он тоже их увидел и, направляясь к одной из них, к какой конкретно неизвестно, начал говорить: «Малышка, смотри… малышка, смотри… малышка, смотри…».

Возмущенные женщины принялись кричать, хотя это был не первый раз, когда они наблюдали подобные действия Бартолико Безумного. На крики прибежали услужливые Эхеа и Кастаньеда, одетые в голубые рубашки. Они выслушали объяснения женщин и сразу же подошли к юноше. Эти новые представители порядка обошлись без лишних церемоний. Эхеа и Кастаньеда принялись бить паренька ногами и спустили с лестницы. На земле они пинали его, сами не отдавая себе отчета в своих действиях, обзывая по-всякому, от сукиного сына до похотливого пса.

Монахини приюта вышли, чтобы вступиться за Бартолико, но это было бесполезно. Эхеа и Кастаньеда продолжали его бить. Затем каждый их них взял его под руку и оба отвели его в тюрьму как нежелательного элемента. Там его снова избили так, что им даже пришлось вызывать врача, потому что они думали, что он умирает.

На следующий день Паскуалина появилась в доме Гильермо, в поле. Когда мужик ее увидел, он подумал, что случилось что-то плохое. Паскуалина была напугана и очень нервничала, она не решалась войти в дом. Жена Гильермо, выслушав объяснения бедной женщины из окна, вышла на улицу и, взяв под руку испуганную Паскуалину, завела ее в дом, посадила в кресло и начала успокаивать, попросив своих дочек приготовить сеньоре ячменный кофе с молоком.

Гильермо не очень понимал, что ему надо было делать, чтобы вытащить своего сына из тюрьмы. Парень ничего не сделал. Он был всего лишь святой простотой. Гильермо боялся, что юношу отправят в сумасшедший дом в Эль-Пальмаре в Мурсии и запрут его там на всю жизнь. Он размышлял о том, что делать, когда жена подошла к нему и сказала:

– Прямо сейчас иди в город, любым способом вытащи своего сына из тюрьмы и приводи его в поле жить с нами. Здесь ему будет спокойнее, и до него не доберутся эти скоты.

Мужика смутила реакция жены. Он такого не ожидал. Гильермо повернулся и поцеловал ее в лоб в знак благодарности. Готовя телегу, чтобы выехать в город, он подумал, что, возможно, дон Херман, барчук дяди Хусто Сумы из Эль-Элипе, сможет помочь ему.

Гильермо все рассказал дедушке, когда прибыл в дом в Эль-Элипе. Хусто Сума не желал возвращаться в город, но он не мог оставить своего соседа без поддержки. Они оба направились в Лос-Прадос, в дом Хермана Агуадо-Мохадо. Им повезло, и они застали барчука дома в тот момент, когда он занимался своими многочисленными делами.

Дон Херман схватился руками за голову, когда они ему рассказали о том, что произошло с Бартолико.

– Ладно, пойдем в город, посмотрим, что сможем сделать, – сказал он.

Все трое направились в Сьесу. Дон Херман сразу пошел в Муниципалитет, чтобы поговорить с доном Антонио Тельесом, который был мэром города в этот период.

– Добрый день, дон Херман, что тебя сюда принесло? – спросил мэр, увидев своего друга.

– Одолжение, о котором хочу попросить тебя. Возможно, ты сможешь помочь одному бедному человеку.

– В чем дело?

– Ну, эти сволочи Эхеа и Кастаньеда здорово избили Бартолико Безумного, бедного паренька, который всегда сидит на площади Эскина-дель-Конвенто, твердя всем и каждому «завтра ты умрешь». И вдобавок ко всему они отвели его в тюрьму и заперли в камере.

– Да что же это такое, этим двоим нечем больше заняться, как только создавать еще больше проблем, как будто их и так у нас мало. И хуже всего то, что я не могу ничего сделать, чтобы образумить их. Они близкие друзья начальника Фаланги в провинции Мурсия, этого зверюги Орондо, – сказал дон Антонио Тельес.

– Может, ты все-таки сможешь что-нибудь сделать, потому что там внизу стоит его отчаявшийся отец.

– Да, друг, не волнуйся. Пусть отец идет в тюрьму и ждет около двери, через некоторое время ему передадут сына. Я направлю приказ начальнику тюрьмы, чтобы паренька отпустили. Но пусть они будут поосторожнее с юношей, чтобы его снова не увидели эти двое.

Гильермо и Хусто Сума прождали у входа в тюрьму почти два часа, пока наконец не вывели паренька. Он едва мог ходить после побоев, устроенных теми двумя тварями. Мужики посадили его в телегу, уложили на некое подобие постели из соломы и отвезли в поле, далеко от рьяных охранников нового режима.

Годы спустя, когда люди в голубых рубашках перестали быть столь строгими, Бартолико Безумный вернулся в городок, чтобы снова гулять по площади Эскина-дель-Конвенто и прилегающим улицам. Он по-прежнему входил в иступленное состояние и продолжал твердить свое «завтра ты умрешь», хотя его эксцентричные сексуальные выходки в конце концов прошли, сначала повторяясь эпизодически, а потом и вовсе исчезнув. Монахини нашли ему новое занятие: когда умирал какой-нибудь житель приходского округа, его заставляли запоминать имя покойника и его адрес, а затем давали в руки колокольчик, чтобы он ходил по городу, объявляя о смерти покойного, а также дате и месте его захоронения.

Некоторые жители убегали от него, крестясь, поскольку, сообщая о том, кто умер, Бартолико поворачивался к прохожим и, будто предсказывая, говорил им: «А ты… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь… завтра ты умрешь…»

* * *

Дон Антонио Тельес Гамес был братом дона Пепито Тельеса, того самого, который обанкротился из-за рабочих и которого убили во время событий 1936 года. Антонио был похож на старого испанского дворянина: он был горд своим положением, покровительствовал своим мужикам, но в то же время держал с ними дистанцию. Этот человек отличался необыкновенно высоким культурным уровнем, к тому же он был престижным адвокатом, который вместе со своим братом играл важную роль в довоенные годы, поскольку защищал рабочих в судах.

Дон Антонио Тельес был известен в интеллектуальных кругах всей Испании как библиофил. Его слава сохранилась даже в годы войны, поэтому полковник, который прибыл в Сьесу командовать войсками Франко к финальному этапу боев, войдя в Муниципалитет, первым делом спросил о нем. Он позвал одного из местных фалангистов, примкнувших к новой власти с целью «оказания любых услуг»:

– Дон Антонио Тельес Гамес в городе?

– Да, сеньор. Правда, я не знаю, находится ли он у себя дома в Сьесе или за городом.

– Тогда найдите его немедленно и приведите ко мне.

– Есть.

Фалангист отправился искать дона Антонио, гадая о его судьбе:

– Черт побери! Небось, окажется, что мы должны будем расстрелять его самым первым. Говорил я, что не годится столько защищать рабочих. Теперь пусть он за все отдувается и заплатит за то, что сделал.

Антонио Тельес Гамес жил на соседней улице, рядом с Муниципалитетом, и на удачу фалангиста находился дома, работая в библиотеке.

– Дон Антонио, я пришел за вами по приказу полковника… из наших… из войск, которые прибыли сегодня.

– И что же хочет этот святой человек?

– Ну, говорит, чтобы вы немедленно пришли в Муниципалитет. По правде говоря, не знаю зачем.

– Ладно, это мы скоро узнаем. Отведите меня к нему…

К удивлению фалангиста, когда пришел дон Антонио, полковник дал ему руку и сказал: «Добрый день, сеньор мэр».

Предположения фалангиста так и не подтвердились. Полковник и дон Антонио прошли в кабинет и долго и обстоятельно вели там беседу. Назначение пришло свыше и от него нельзя было отказаться, поэтому дон Антонио принял эту должность со свойственной ему естественностью. Когда полковник ушел, мэр остался в Муниципалитете и сразу приступил к своим обязанностям.

Были очень трудные времена. Всем приходилось как-то выживать. Особенно тем, кто проиграл войну. Поручительства и отчеты, составленные доном Антонио в те первые месяцы спасли от смерти, а также несправедливых и долгих тюремных сроков многих людей, стольких, что в Мурсии, в Областном управлении Фаланги начали проявлять беспокойство.

К тому же отчеты фалангистов из Сьесы о действиях мэра еще больше подогревали эмоции кровожадного и самого по себе раздражительного Орондо, вездесущего начальника мурсийских фалангистов. Должно быть, что-то произошло с покровителями дона Антонио Тельеса в Мадриде, поскольку однажды Орондо приказал вызвать к себе мэра Сьесы.

Дон Антонио прибыл в Мурсию, как он думал, на штатную встречу. Очередная патриотическая беседа о мировом значении Родины. Но мэр ошибся. Хотя Орондо учтиво принимал его в своем кабинете, дон Антонио уловил некоторую иронию в его словах. Они едва успели поздороваться, как в кабинет вошли три человека, безукоризненно одетые в униформу из голубых рубашек и с военной амуницией.

– Дон Антонио, я хочу вам показать нечто очень важное, идите вместе с этими людьми, а через пять минут я к вам присоединюсь.

Дону Антонио совсем не понравилось присутствие фалангистов, но он без возражений сопроводил их. Мэр Сьесы и представить не мог, что его ждет.

Действительно, немного позже Орондо присоединился к ним в подвале здания. Дон Антонио уже сидел на стуле со связанными за спиной руками, и ему брили голову наголо.

– Ну как, мэр, вам нравится стрижка, которую мы вам делаем?

– Орондо, как вы осмеливаетесь проявлять ко мне такое неуважение?

– Вы не достойны никакого уважения. Или вы думаете, мы не знаем, кто вы такой. Чертов массон, вот вы кто. И красный. Считаете, мы забыли, что вы делали до войны, защищая красных в судах. А сейчас, воспользовавшись тем, что некоторые непосвященные из Мадрида назначили вас мэром Сьесы, вы помогаете этому красному сброду, каторжникам.

– Орондо, вы с ума сошли, сделайте одолжение. Отпустите меня сейчас же, пока все не зашло слишком далеко.

– Отпустить вас! Что и освободится, так это ваше тело, когда мы закончим прочищать вам желудок. Увидите, как легко вам будет спать сегодня. Закончив брить мэра наголо, ему попытались дать касторового масла, но дон Антонио закрыл рот и отказался. Его избивали, пока он не понял, что нет смысла сопротивляться. Дону Антонио дали столько касторового масла, что он несколько часов блевал и испражнялся. Это время показалось ему вечностью. Он оказался обезвоженным и был на волосок от смерти.

Когда дон Антонио Тельес вернулся в город, он уже не был мэром. Униженный, он заперся в своем доме и долго не выходил на улицу. Дон Антонио провел какое-то время под домашним арестом и наконец, когда закончилась война в Европе, воспользовавшись поездкой в Париж для покупки книг, остался жить во Франции, в добровольном изгнании. Его душила обстановка, сложившаяся в городе по окончании войны, и он хотел переждать какое-то время, прежде чем вернется в Испанию, возможно, что-то изменится в связи с окончанием войны в Европе.

Дон Антонио вернулся через несколько лет. Он скучал по городку и его жителям. Друзья в Сьесе написали ему в письме, что все поменялось и обстановка стала другой. Когда дон Антонио вернулся в городок, ему было также неуютно. Бывший мэр попытался организовать учебную группу из молодежи Сьесы, он собирался с ними в месте, которое обустроил на балконе городской стены, рядом со скитом Святого Варфаломея и старым Домом управления, принадлежавшим Ордену Сантьяго.

Однажды, когда они читали на латыни тексты Цицерона и других классических авторов, один из молодых людей увидел среди латинских слов то, которое означало конкретную часть мужской анатомии: «Надо же, охренеть, да это же значит член, это член…».

Подобный комментарий привел дона Антонио Тельеса к окончательному выводу о том, что он теряет время с этими глупцами, и бывший мэр решил распустить группу. С тех пор он полностью посвятил себя своим книгам, хотя принимал у себя юношей, которые испытывали жажду знаний и приходили сами, чтобы проконсультироваться по поводу книг запрещенных в те времена авторов.

* * *

Однажды весной 1939 года Дамиан Красный шел с поливных земель Ла-Парра в направлении края Орно, когда на одном участке дороги лицом к лицу встретился с Хусто Сумой. Они сразу же узнали друг друга.

– Добрый вечер! – поприветствовал его Дамиан, не скрывая своей радости.

– Вот это да, юноша! Добрый вечер! Что ты здесь делаешь?

– Вы меня помните? – спросил Дамиан Красный.

– Еще бы, паренёк! Ну, конечно, я тебя помню. Хотя, по правде сказать, мальчик, я не помню твоего имени, – ответил ему дядя Хусто Сума.

– Меня зовут Дамиан. Я из Эль-Рольо, посёлка у Сехина, того, что рядом с Бульясом. Как раз в ту самую ночь, когда вы меня приютили, я шел домой. Но теперь вся моя семья здесь, в пойме Сьесы. Мы пришли сюда в поисках работы.

– Так ты что же, из семьи тети Милагрос, из тех, кто пришел работать в имение дона Педро Хименеса?

– Да, это мы. Хотя это громко сказано, что мы работаем у дона Педро Хименеса, поскольку за то недолгое время, что мы здесь, он нас выгонял из своего владения уже три или четыре раза, всякий раз как ему вздумается.

– Дело в том, что этот человек вот такой особенный. Он быстро сердится, но затем отходит. В любом случае, когда у тебя не будет работы или тебе надоест выносить дона Педро, приходи работать на мой участок в Эль-Элипе. Ко мне многие обращаются. Кроме зарплаты, я еще и кормлю. Я сам готовлю еду. Тебе ведь не нужно объяснять, как туда добраться, ты уже знаешь, где находится дом.

– Большое спасибо, что предложили мне работу, и особенно за то, что предоставили мне укрытие той ночью, когда я шел с фронта.

– Не благодари, сынок. В этой жизни надо помогать тем, кто в этом нуждается, – сказал Хусто Сума.

– Я могу привести одного из братьев, чтобы работать в период жатвы?

– Можешь привести всех своих братьев.

Так снова встретились дядя Дамиан Красный и дедушка Хусто Сума. Прошло несколько дней, и в одно воскресенье рано утром, когда уже было время косить, Дамиан подошел к дому деда Сумы, чтобы спросить, когда начинать работать. Дедушка накормил его вторым завтраком и пригласил погулять с гончими. Они вернулись с парой кроликов, и дед приготовил вкусный рис. В качестве аперитива они съели поджаренные на углях уши, запивая их отличным домашним вином.

Три дня спустя Дамиан начал работать на участке дедушки со своими братьями Рамиро и Хусто. В следующем году работать пришел только Хусто. Дамиан и Рамиро снова проходили службу, на этот раз в армии Франко. В последующие годы Хусто приходил на жатву вместе со своими младшими братьями: Антоном, Марсьялем и Федерико.

После конфликта бабушки Амалии Хесус с доном Педро Хименесом, Антон ушел из под опеки тех неблагодарных людей, как только появилась возможность. Ему было 16 лет, когда он впервые отправился в горы теребить эспарто. Сезон начинался в октябре и длился до марта. В течение нескольких лет Антон сопровождал своего брата Хусто. Затем, когда того забрали в армию, Марсьяль, один из младших братьев, сопровождал Антона в горы.

Они обычно шли работать на обоих берегах реки Сегура, в гору Альморчон, в Лосарес, в Серрету, в Солана-де-ла-Палеру, на участок семьи Чапули, в Кабесос-Негрос, около поля Кахитан и водохранилища реки Кипар, на участок Галиндо, к горной цепи Кабеса-де-Асно и т. д. Ребята выходили из дома в четыре или в пять утра в зависимости от направления. Их целью было добраться до участка работы до рассвета. Когда им приходилось переходить реку, они делали это через овраг Барранко-де-Мота или Ла-Парру.

Антон и Хусто обычно вместе выдергивали в среднем от 300 до 350 килограммов ежедневно, но Хусто всегда теребил больше. Антон говорил, что его брат Хусто был «расторопным» теребильщиком, одним из самых лучших в городке. Иногда они брали с собой ослицу, чтобы перевозить выдернутое эспарто к весам. А порой, чтобы идти быстрее, за несколько раз переносили эспарто на спинах. Но, как оба потом вспоминали, в конце дня, когда количество груза увеличивалось, им не хватало этого животного.

Ребята перетаскивали эспарто к весам. В полдень они несли то, что надергали за утро, а все, что теребили после обеда, доставляли в конце вечера. В первые годы им платили по 16 центов за сданный килограмм. Затем цена немного поднималась: 20, 25, 30 центов. Почти каждый год платили больше, чем раньше, в зависимости от мест работы. Иногда цена была более высокой, если эспарто находилось в труднодоступных местах.

Самую большую оплату в 60 центов за килограмм эспарто Антон получил уже 1962 году, кстати, это был последний год, когда он дергал эту траву. Зимой пошел очень сильный снег, что нетипично для засушливых земель Эспартании, и было мало работы в поле, поэтому у многих мужиков назрела необходимость теребить эспарто, чтобы выжить.

* * *

Одним холодным зимним послевоенным утром мужики собрались около места сушки эспарто Портачико на расстоянии брошенного камня от Вередильи, чтобы теребить эспарто. Цена за выдернутый килограмм оставалась прежней уже два года, и наступала третья зима без повышения. Теребильщики были очень недовольны, и тем утром на площадке для сушки эспарто, прежде чем зазвучал рог, они решили устроить «дубинку», то есть не собирать эспарто.

Начало рассветать и охранник Муниципалитета дунул в рог, этот звук был знаком для начала работ по выдергиванию эспарто. Но никто не сдвинулся с места. Рог снова зазвучал. Ни одна душа не пошевелилась. Охранник и представители предпринимателей, которым Муниципалитет распределил эспарто в результате торгов, начали нервничать. Рог зазвучал в третий раз. И в третий раз никто не сдвинулся с места.

Мануэль Двадцать Один разделял идеи левых. Ему нравилось защищать свои права в рамках дозволенного. Что, кстати, было довольно рискованно в те годы. Должно быть, его голос был слышен немного громче других во время комментариев, сделанных собравшимися теребильщиками в широком кругу, который они образовали на площадке для сушки эспарто, прежде чем рог прозвучал в третий раз.

Поскольку мужики не принимались за работу, охранник Муниципалитета на свой страх и риск решил отправиться на электростанцию «Эль-Сальто-де-Альмаденес», чтобы сообщить о сложившийся ситуации двум жандармам, которые в эти годы постоянно дежурили на ней.

Некоторое время спустя муниципальный охранник вернулся в сопровождении капрала и рядового жандарма. Должно быть, муниципальный служащий что-то сказал им, поскольку жандармы направились непосредственно к тому месту, где стоял Мануэль.

– Что здесь происходит? Нет желания работать этим утром? – спросил капрал.

В ответ последовала абсолютная тишина.

– Пусть хоть кто-нибудь ответит. Итак, в чем проблема? – настойчиво повторил свой вопрос капрал.

Снова молчанье.

– Так, кто такой Двадцать Один?…

– Я Двадцать Один, – сказал уверенный голос после долгой паузы.

– Назовите мне, пожалуйста, ваше полное имя, – попросил капрал.

– Мануэль Мелгарехо Лукас.

– А как вас называют? – спросил капрал.

– Двадцать Один.

Капрал влепил Мануэлю сильную пощечину, что заставило его отступить, и он чуть не упал на землю, споткнувшись о валявшийся камень.

– Ну так с этих пор вас станут называть Двадцать Два. За работу все, живо! Черт побери!

Мануэль Мелгарехо Лукас бросился на жандарма с намерением ударить его по лицу железной «палочкой» для теребления эспарто, которую он держал в правой руке.

– Мануэль, ты проиграешь. Тебя сегодня здесь убьют, – сказали парню два его товарища, пока его держали.

Жандармы не ожидали такой реакции и, отступив назад, сделали вид, что хотят выстрелить из винтовок.

Прохладный утренний воздух стал плотным. Некоторые мужики потянулись к своим навахам. Другие демонстративно трясли своими «палочками». Жандармы испугались и стали угрожать тем, что позовут подкрепление. Но все теребильщики оставались на своих местах. В итоге стражам порядка пришлось найти повод, чтобы покинуть площадку для сушки эспарто. Они делали вид, что их все интересует и обо всем начали задавать вопросы то тем, то другим и в конце концов исчезли из Портачико.

Теребильщики оставались там еще достаточно долгое время, пока вдруг – как будто кто-то отдал им приказ – не покинули площадку для сушки эспарто и не разошлись по домам. «Дубинка» продлилась несколько дней, пока, уставшие от ожидания, с голодными семьями, теребильщики не вернулись к выдергиванию эспарто, не дождавшись повышения, которого требовали. Однако по прошествии времени владельцы участка действительно подняли цену за килограмм выдерганного эспарто, чтобы избежать новых конфликтов. Но они сделали это тогда, когда посчитали, что работники не свяжут повышение стоимости со своими вызывающими действиями во время «дубинки».

* * *

Время шло, и Антона, которого все стали звать Валера из-за его второй фамилии по линии бабушки Амалии Хесус, также призвали в армию. Его направили в Африку. Для него, никогда не путешествовавшего, это было настоящим событием, ведь он мог посмотреть мир. Однажды утром Антон выехал на почтовом поезде в направлении Мурсии. Оттуда, перевезя паренька в несколько этапов через всю Андалусию, его доставили в Кадис. Море очаровало Валеру, он никогда раньше его не видел и был поражен, пересекая пролив Гибралтар. Дельфины сопровождали корабль, прыгая с обеих сторон. Они плыли быстрее, чем судно.

Антон объехал почти весь протекторат: Мелилью, Сеуту, Тетуан, Лараче… Он получил назначение в конный полк и там научился держаться на лошади и использовать это животное для различного вида работ. Валера бесчисленное количество раз купался в Средиземном море и в Атлантическом океане, а когда пареньку сообщили, что ему дают освобождение от военной службы и он должен вернуться домой, он удивился, как быстро прошло время. Африканское приключение показалось Антону коротким, и он был бы не прочь немного продлить его. Но желание увидеть свою семью было таким сильным, что у него не оставалось сомнений насчет возвращения в Эспартанию.

Когда Антон прибыл в Сьесу после такого долгого отсутствия, он осознал, что многое изменилось. На самом деле, гораздо больше, чем он смог заметить первоначально. По полям передвигалось много людей, в то же самое время ходил слух, что у некоторых фабрик эспарто появились экономические сложности.

В краю Ла-Парра дон Педро Хименес Манчеганос начал осуществлять проекты, которые они вместе с братом Дамасо разрабатывали еще до войны. Он распорядился подготовить территорию исконных поливных земель, которыми владел в Ла-Парре, чтобы посадить на ней саженцы фруктовых деревьев, и приказал Бенедикто, мужу двоюродной бабушки Милагрос, подготовить растения различных сортов: персиковых, сливовых, абрикосовых, грушевых деревьев и т. д. Бенедикто должен был привить тысячи и тысячи саженцев, однако никто точно не знал, где дон Педро хотел их посадить.

Вскоре сомнения разрешились. Дядя Самокрутка нанял сотни подёнщиков и обозных животных с волокушами и другими необходимыми инструментами, чтобы двигать землю и ровнять почву. Немногие сначала понимали логику передвижения земель, но затем постепенно стали появляться выровненные и разбитые на квадраты грядки с дорожками, каналами и оросительными рвами для распределения воды для полива.

Антон Валера был задействован в тех работах вместе со своими родными и двоюродными братьями, детьми двоюродной бабушки Милагрос. Служба в кавалерии в Африке превратила парня в настоящего специалиста в глазах дяди Самокрутки. Тот поручил ему координировать самую деликатную работу, которую они осуществляли в течение долгих месяцев, используя животных: укладку огромных труб, предназначенных для подъема воды из речных скважин до новых грядок, созданных мужиками на старинном суходоле дона Педро Хименеса, превратившемся с того момента в орошаемые земли.

Никто не знал, как, почему, кто этому посодействовал, но некоторые земледельцы и предприниматели из Сьесы получили разрешение открывать водные скважины у самой реки Сегура. На допустимом расстоянии от берегов, но достаточно близко, чтобы можно было добыть воду грунтового слоя, фильтровавшуюся руслом реки; возникли скважины, и их ценный водный поток передвигался мощными гидравлическими насосами на много километров, до новых поливных земель.

Кстати, эти белые земли, на первый взгляд бедные, казалось, тысячи лет ждали эту воду, чтобы продемонстрировать, какими плодородными, урожайными и изобильными они могут быть. Из суходола родился сад, превзошедший самые лучшие ожидания и ставший образцом, которому многие из тех, кто располагал средствами, принялись подражать.

* * *

Несомненно, дядя Самокрутка был не единственным. Вскоре за ним последовал дядя Рапао, предприниматель, который создал компанию под названием «Инкременто Агрикола». Мало кто знал его по имени, и ходил слух, что он сколотил себе большое состояние на спекуляции продуктами питания и реконструкции Мадрида после войны. Огромное угодье Рапао следовало той же модели, что и владение Самокрутки. Фактически в некоторых местах у них были даже совместные границы. Он также использовал воду из скважин реки Сегуры и засадил большие поверхности земли разнообразными фруктовыми деревьями и виноградниками столовых сортов винограда. Но к тому же Рапао еще больше усовершенствовал эту отрасль. Он построил в своем угодье современные сооружения с огромной высокой емкостью для хранения воды. Ранее никто не видел ничего подобного в полях Сьесы. В довершение всего дядя Рапао соорудил небольшой дворец, окруженный роскошным садом, который использовал во время своих частых посещений имения. Экзотическую ноту придали владению капризы хозяина и прогулки в дорогих каретах, запряженных андалусскими лошадьми. Все это привело к тому, что аскетичные сельские мужики в итоге перестали уважать нового экстравагантного миллионера.

Почти в то же время начала работу компания, которая называлась «Агрикола де Ориенте» – общество, созданное предпринимателями из Сьесы, Абарана, Аликанте и Валенсии. Они приехали в поля Ла-Карричоса и купили плодородные земли у земледельцев, у которых были там свои участки. Некоторые из мужиков попытались выстоять, несколько попробовали модернизировать производство и превратить свои земли суходола в поливную территорию, но им отказали в подаче воды. Осознав, что их участки уже не будут конкурентоспособными, они в конце концов сдались и продали свои земли. «Ла-Карричоса» стала самым большим хозяйством в Сьесе и на сегодняшний день продолжает им оставаться, несмотря на деление, произошедшее в результате распада и продажи первоначального общества.

Инициативы этих людей навсегда изменили жизнь города Сьеса. Они покончили с бедными культурами суходола, где семьи едва перебивались нищими урожаями, получаемыми в результате неоправданно тяжелого труда. Они покончили с грустной картиной полусухих посевов, которые уже весной были истощены из-за нехватки воды, там, где вдобавок тонкий слой плодородной почвы тащился к морю грозовыми ливнями, идущими в осенние месяцы. Они покончили с покровительством хозяев и ввели в сельскую среду более современные отношения, при которых рабочий день и подённая были регламентированы. В этом вопросе именно угодье «Ла-Карричоса» сыграло фундаментальную роль благодаря тому, что всегда придерживалось буквы закона в трудовых отношениях с работниками. Оно было образцом, которому следовали все мужики с полей, когда планировали выдвигать своим хозяевам трудовые требования на осуществление своих прав. И наконец эти инициативы покончили с барчуками и их капризами, хотя также привели к исчезновению испольщиков и арендаторов, которых постепенно вытеснили с не принадлежащих им земель в большинстве случаев без каких-либо компенсаций.

Но процесс на этом не закончился. Однажды одна компания, связанная с крупным испанским банком, тоже решила попытать удачу, организовав хозяйство, подобное угодью «Ла-Карричоса», на землях около посёлка Аской, где во время войны работала фабрика по производству оружия. Компания запустила работу хозяйства, но вместо того, чтобы взять воду из речных скважин, она раздобыла ее у Муниципалитета, получив концессию и право на эксплуатацию водоносных горизонтов почвы[48], которые имелись практически во всем муниципальном округе Сьеса.

Тогда возникла идея для организации крупной коммерческой деятельности, направленной на продажу воды для полива земель. Но разве люди захотят покупать воду, если не смогут ею пользоваться? Нужно будет довести воду до земель, а еще лучше, продавать воду и земли вместе: участки земли с квотами на воду, количество которой будет необходимым и достаточным для их эксплуатации в качестве орошаемых земель.

Акционерное общество купило еще больше гектаров земли у земледельцев и землевладельцев, преобразовало территорию, разровняло и выровняло земли, а также провело трубы и водные каналы в самые дальние уголки. Лица, стоявшие во главе этого крупного коммерческого предприятия, решили, что не будут устанавливать ограничений на минимальную площадь продаваемых участков, чтобы каждый сельский работник Сьесы мог бы приобрести столько земли, сколько захотел. Такой подход окончательно преобразовал социальную структуру и принципы собственности в городке. Сотни подёнщиков купили маленькие земельные участки по 5, 7, 9, 12, 15, 20 таулей. Каждая семья приобрела то, за что смогла заплатить. К тому же сберегательные кассы дали долгосрочные кредиты по низкой ставке. Большинство сельских работников и подёнщиков в Сьесе купили себе участки, что со временем обусловило новый синтез между традиционной сельской практикой и промышленным производством фруктовых культур в пойме Сьесы. Это привело к улучшению условий жизни земледельцев городка, повысив их доходы и до неузнаваемости изменив качество жизни.

Пустив в оборот в качестве товара такое большое количество земли, компания, воплотившая эту идею в жизнь, получила огромную прибыль. Были сколочены большие состояния, а имеющиеся чрезмерно увеличились. Несомненно, не обошлось без обмана и мошенничества. Так, например, лица, которые в это время управляли Муниципалитетом Сьесы, подстрекаемые организацией, эксплуатирующей переданные ей в концессию[49] муниципальные водоносные горизонты, дали отрицательный ответ в опросе о необходимости получения воды в муниципальном округе Сьеса, хотя государство хотело предоставить округу положенные ему квоты на воду в связи с межбассейновой переброской рек Тахо-Сегура. Компания, стремясь поддержать свою монополию на воду для полива на большей части муниципального округа, ответила, что сельское хозяйство Сьесы не нуждалось в большем количестве воды, так как обеспечивалось за счет той, что она сама добывала в водоносных горизонтах почвы. К тому же, осуществляя единоличный контроль над продажей квот, эта организация продала намного больше квот на потребление воды, чем могли обеспечить водоносные горизонты.

Прошли годы, и все эти обманы стали достоянием общественности. Водоносные горизонты начали истощаться из-за чрезмерной эксплуатации, и вода для полива закончилась, поскольку «кто-то» отказался от нее от имени всех жителей.

Мелкие землевладельцы увидели, что их семейные хозяйства находятся в опасности, и начали принимать меры, требуя от власти решить проблему. Собрались все жители, пострадавшие от этой ситуации, и обнаружили, что у всех них было намного больше квот, чем у организации, которая распоряжалась водой водоносных горизонтов. Тогда они учредили Сообщество пользователей воды и отобрали права контроля над водой и управления ею у этой неблагодарной компании. В конце концов власти, поняв, что было совершенно мошенничество, согласились выделить часть квот на воду, положенных этим землям с самых первых дней проекта по межбассейной переброске. Но до сегодняшнего дня насущная проблема нехватки воды на землях Эспартании все еще не решена.

* * *

На землях Ла-Парры человеком, на которого всегда мог положиться дон Педро Хименес, был Перальда. Он выполнял функции управляющего и, помимо всего прочего, занимался наймом подёнщиков.

Перальда был старым коммунистом. В юности он отправился работать строителем в Мадрид. Мужик не выносил барчуков городка, и ему не нравилось работать в отрасли по обработке эспарто. Он пробыл в столице четыре года и именно там вступил в Компартию, где-то в 1934 году. Конец войны застал Перальду около Сьюдад-Реаля. Его отвели на Площадь быков этого города Кастильи-ла-Манчи[50], но ему удалось убежать в самые первые дни, прежде, чем арестованным запретили уходить с арены для боя быков. Он попытался дойти до Сьесы через поля, но ему не повезло: его обнаружили несколько марокканцев около Альмагро, когда он уже четыре дня был в бегах. Они его сильно избили и украли все, что у него было, за исключением республиканских денег, которые им были не нужны. Перальда не помнил точно, на какой срок его приговорили, но он так и не смог забыть семь лет, которые отбыл в разных исправительных учреждениях. В тюрьме Дуэсо он встретился со многими знакомыми из Сьесы: с Наблюдателем, парнем из Объединенного совета отрасли по обработке эспарто, с Монтильо, который был железнодорожником… в общем, со многими.

Когда Перальда вышел из тюрьмы, он вернулся в Сьесу и стал работать в поле, вернувшись к своим корням подёнщика. Он нанимался к разным барчукам, которые, узнавая о его положении бывшего заключенного, сразу же его увольняли. Однажды утром, после того как мужика только что выгнали с угодья «Гурулья», Перальда отправился в Ла-Парру, во владение дона Педро Хименеса. Он не слишком надеялся, что его наймут, но должен был попытаться, иначе его ждал голод. Перальда пошел в большой дом и увидел, как дон Педро сидит на улице за аперитивом в тени сосен. Мужик узнал барчука, несмотря на то, что прошло много времени с тех пор, как он столкнулся с ним последний раз на улице: это было за несколько месяцев до окончания войны, когда, будучи в увольнении, он пришел в Сьесу, чтобы повидать родителей.

– Добрый день, дон Педро! У вас есть для меня работа? – спросил Перальда.

– Работа есть, но вы извините меня, я вас не знаю. Вы из города? – задал ему вопрос дон Педро.

– Да, из города. Я трудился в угодье при жизни вашего брата Дамасо много лет назад. Затем отправился в Мадрид работать строителем. Потом началась война, и по ее окончании я прозябал семь лет и несколько месяцев в тюрьмах, поэтому нет ничего удивительного в том, что вы меня не знаете.

– Как вас зовут?

– Франсиско Перальда, но знакомые называют меня только по фамилии.

– Надо же, Перальда, вы сразу расставляете все точки над i.

– В любом случае, вы все узнаете и уволите меня, поэтому я говорю вам об этом сейчас, а ежели вас не устраивает, то просто не нанимайте меня и без обид. Так ни вы, ни я не потеряем время. Одну вещь я вам все-таки скажу: я отбыл свой срок, и мои документы в порядке. Я не беглец.

– Вы были членом какого-нибудь профсоюза или какой-нибудь политической партии?

– Да, сеньор, членом Коммунистической партии Испании.

– Ну, и что мне теперь делать? Нанять вас или нет?

– Это ваше дело, дон Педро… Вам решать.

– Идите по дороге, которая выходит из-под шоссе, пересеките мост над оросительным рвом и найдите Бенедикта, который трудится в рассаднике. Скажите ему, что я приказал показать вам ваш участок работы.

– Большое спасибо, дон Педро.

– Не за что, Перальда.

Через несколько месяцев после пребывания Перальды в угодье, где он работал, дон Педро узнал, возможно, из сведений, полученных от двоюродной бабушки Милагрос, что старый коммунист построил рядом с владением, на склоне одного холма, принадлежащего Муниципалитету, хижину из речного тростника и живет там постоянно, отправляясь в город только в исключительных случаях, несмотря на то, что в районе Кубико у него есть маленький дом, доставшийся ему от родителей.

– Перальда, почему вы не ходите в город по вечерам после работы, чтобы спать в своем доме, как подобает?

– Дон Педро, он находится далеко, да и мне не хочется ни с кем встречаться на улице, я предпочитаю оставаться здесь, где сам никого не беспокою и где меня никто не трогает.

– Но… вы уже отбыли назначенный вам срок и не должны ни от кого скрываться или чего-то стесняться.

– Я не прячусь, и мне совсем не стыдно за мое прошлое. Я не отказываюсь от своих идеалов и не стыжусь их. Дело в другом… просто иногда мне даже себя не хочется видеть.

– Надо же… не говорите так, Перальда. Все не настолько плохо. Если вы не хотите идти в город, я не могу вас заставить, но, если продолжите жить в этом шалаше, который соорудили, вы в конце концов станете бомжом. Послушайте, отправляйтесь в большой дом в угодье, возьмите себе две комнаты для прислуги и оставайтесь жить там, пока у вас снова не появится желание ходить в город.

Как оказалось, у Перальды еще многие годы не возникало потребности ходить в город, поэтому он остался в доме дона Педро почти на всю жизнь. Барчук ни разу не взял с него ни единого цента за аренду комнат и проникся таким уважением к этому человеку, что никогда не позволял себе с ним даже капризные выходки, которые часто демонстрировал другим.

Со временем Перальда стал исполнять функции управляющего. Дон Педро говорил ему, что нужно было делать в угодье, а он отвечал за то, чтобы мужики это выполняли. Когда рабочих рук не хватало, Перальда искал людей. Но это редко случалось, только во время сбора урожая. В большинстве случаев сами мужики приходили к Перальде в поисках работы, а он всех принимал.

Постепенно в угодье дона Педро собралось много прежних социалистов и коммунистов с полей Сьесы. Между ними ходил слух, что там маленький оазис спокойствия, где можно работать и где не беспокоят агрессивные фалангисты.

В тех редких случаях, когда Перальда все-таки ходил в город, он делал это только для того, чтобы предложить работу своим прежним товарищам по партии, когда узнавал, что они вернулись домой, выйдя из тюрьмы. Иногда, зная, что приближается дата освобождения из тюрьмы кого-нибудь из них, он приходил к ним в дом ночью и говорил их женам: «Когда твой муж выйдет из тюрьмы, скажи ему, что заходил Перальда и что, ежели ему нужна работа, пусть навестит меня в имении Самокрутки, в Ла-Парре».

Возможно, в эти годы и в этом месте собралось наибольшее количество находящихся на воле коммунистов, пришедших со всех земель Мурсии. Дон Педро Хименес знал об этом, как знали и другие барчуки, а также власти. Никто ничего не говорил Самокрутке официально, но порой в казино[51] слышались комментарии:

– Педро, говорят, что твое имение «Ла-Парра» заполнено коммунистами. Когда поедем за ними?

– Какие коммунисты, друзья? В Испании нет коммунистов, мы их выгнали в 1939 году.

– А кто же тогда те, кто у тебя работают? Из них большинство сидело в тюрьме.

– Ну, если они работают… они, как его… работники, или, как сейчас принято говорить, «производители». Я никого не спрашивал о том, был ли он в тюрьме или нет. Я нанимаю того, кто подходит мне для работы, а если он справляется, то я его оставляю. Меня больше всего интересует производство хороших фруктов: персиков, абрикосов и винограда, а также их продажа в Мадриде по высокой цене. Все остальное глупости. Если мы перестанем давать работу тем, кто побывал в тюрьме, пол-Испании встанет.

Иногда дон Педро Хименес должен был прилагать большие усилия, чтобы избегать чрезмерно политизированных дискуссий, и ему приходилось отпускать какую-нибудь занудную шутку, чтобы направить разговор в другое русло.

Со временем в Ла-Парре, работая в один и тот же период, собрались Перальда, Нерадивые – два брата юного члена народной милиции, погибшего в Мадриде, чьи похороны привели к печальным событиям в тюрьме, Хуанико Пичико, Парендо, Пако Бочар[52], Раймундо Вильегас, Педро Альбаркас, Дамиан Красный, Пако Монтильо и еще бесчисленное количество мужиков, погрузившихся в свое собственное внутреннее изгнание, из которого лишь немногие смогли выйти посредством огромных усилий.

Шел 1963 год, когда к их группе присоединился Франсиско Монтильо, самый харизматичный из них. Он ушел из дома в раннем возрасте, чтобы попытаться устроиться на работу в порт Картахены в качестве докера[53], но вместо этого нашел работу кочегара в железнодорожной компании, которая обслуживала маршрут Мадрид – Картахена. Поскольку Франсиско был железнодорожником и у него была довольно высокая зарплата, он решил переехать в Мадрид. Там парень вступил в Компартию в 1935 году, и начало войны застало его в столице. Франсиско ушел добровольцем на фронт с теми, из кого впоследствии сформируют 5-й корпус. После битвы на реке Эбро, когда франкисты устроили «изоляцию», Монтильо остался в Каталонии, пока в конечном итоге не перешел Пиренеи. На тот момент у него был чин капитана.

Во Франции Пако Монтильо был одним из организаторов того, что называли «французским сопротивлением». Как потом он рассказывал в угодье дона Педро, французы толком ничего не сделали, чтобы оказать сопротивление немцам. Именно они, испанцы в изгнании, все организовывали. Монтильо так никогда и не понял, были ли французы трусливы или их просто устраивало присутствие немцев.

Когда закончилась война в Европе, Монтильо был одним из тех, кто попытался попасть в Испанию через долину Аран. Он всегда говорил, что их обманули, как глупцов, и переловили, как мышей. Ежели их всех не убили, так это потому, что не захотели. Франкисты поджидали Монтильо с товарищами и стреляли в них, будто те были марионетками с ярмарки. Пако Монтильо дали двадцать лет, из которых он отсидел семнадцать. Ему предложили пойти работать в Куэльгамурос на стройку в долине Валье-де-лос-Каидос, но он наотрез отказался. Парень сказал, что он предпочитает отсидеть полный срок, чем работать на Франко. Так и случилось: он отбыл практически весь срок. Его отпустили на три года раньше, поскольку по случаю амнистии Генералиссимуса какой-то сердобольный человек, должно быть, внес его в список амнистированных.

Монтильо за свою жизнь прочитал больше книг, чем все остальные подёнщики, собравшиеся в имении дона Педро. Ему нравилось читать, и он не мог оторваться от этого занятия, пока находился в тюрьме. У него была невеста из Мадрида, с которой он начал встречаться еще до войны, очень красивая девушка, тоже состоявшая в Компартии. Она обещала дождаться Пако и приносила ему книги во время посещений. К несчастью, девушка заболела и умерла в больнице, прежде чем Монтильо освободили, а когда, выйдя из тюрьмы, он пошел навестить ее родителей, те вручили ему несколько чемоданов с книгами и письмами, которые невеста попросила передать своему жениху.

С теми книгами Монтильо поехал в Сьесу и постепенно относил их в поле, раздавая тем, кто умел читать. Порой мужики собирались в угодье каждое воскресное утро, хотя им и не надо было работать. Они сообща покупали сардину на городском рынке и, запекая ее на углях, ели с вкусным салатом из продуктов с поливных земель и запивали отличным вином из Хумильи. Подёнщики использовали эти встречи, чтобы поговорить на темы, которые иногда не могли спокойно обсуждать во время работы, когда на участке присутствовали другие работники.

Дело было не в том, что они не доверяли своим товарищам, а в том, что времена были трудные, и, если кто-то потом сделает какой-нибудь комментарий в том месте, где его могут услышать люди в голубых рубашках, даже без намерения навредить, все подёнщики окажутся в затруднительном положении. Это был неподходящий период, чтобы пустить псу под хвост то немногое семейное спокойствие, которое им удалось воссоздать. Они отдавали себе отчет в том, что время проходит и у них уже не будет еще одной возможности, чтобы вырастить своих детей.

На завтраках, во время которых присутствовали только проверенные люди, мужики разговаривали о годах войны, причинах поражения, международной ситуации, о Вьетнаме, Советском Союзе, бомбах, упавших в Паломаресе[54], и о том, как Никита Хрущев якобы стучал башмаком по трибуне в ООН. Больше всего мужикам нравилось слушать истории, которые рассказывал Монтильо о Франции и борьбе против немцев. У подёнщиков возникало некоторое чувство зависти по отношению к нему. Монтильо в конечном итоге, по крайней мере, насладился большой победой, благодаря своей борьбе он стал одним из виновников разгрома немцев. Они же, напротив, познали только горькое чувство поражения.

Порой в воскресенье в поле появлялся дон Педро. Мужики смущались и меняли тему разговора. Но Самокрутка превосходно знал, о чем они говорят.

– Что? Решаете мировые проблемы? – спрашивал их дон Педро с легкой иронией и некоторой снисходительностью.

– Да не, дон Педро… сидим здесь, кушая сардины. Ежели хотите…

Иногда Самокрутка принимал их приглашение и присоединялся к ним. Постепенно они привыкли к его присутствию, и их беседы стали более смелыми. Со временем даже барчук начал участвовать в спорах. Его удивляла глубина мысли тех мужиков с полей, большинство из них были неграмотными, но он предпочитал иметь в качестве собеседников их, а не тупиц из казино.

В начале 70-ых полицейский Робледо, который был тогда уже секретным агентом Жандармерии, задержал Монтильо, Альбаркаса, Пичико и других подёнщиков. Они, считая себя уже несведущими в вопросах политики, не ожидали, что о них все еще помнят. Однако мужики ошиблись: об их существовании еще не забыли. Друзей отвезли в Мурсию и продержали под арестом три дня. С ними хорошо обращались. Их даже не оскорбляли. Затем подёнщиков отпустили на свободу, выдвинув обвинения, и в итоге им пришлось поехать в Мадрид. В столице мужикам сказали, что с них снимают обвинения и они могут спокойно возвращаться в городок, чтобы заниматься своими делами.

Тогда власть вспомнила о них последний раз. Ничего страшного не произошло, но их заставили потратить часть скудных сбережений на адвокатов и поездки, за что они должны были платить из своего кармана.

Мужики не знали, что за их действиями уже давно велось пристальное наблюдение из-за их встреч и деятельности одной группы молодых подёнщиков, которые были детьми во время войны, но узнали от старших достоверные сведения о борьбе рабочих. Сами парни толком ничего не могли сделать, но усвоили идеи тех, кого считали своими учителями.

Любопытно, что те прежние коммунисты и молодые сельские работники, получавшие свидетельства из первых уст, – большинство их них тоже неграмотные – оказались более стойкими к изменениям, которые происходили в самой Компартии и в идеях левых в целом во время перехода к демократии. Юные подёнщики стали коммунистами, не прочитав ни одной строчки марксистской теории, и продолжали оставаться ими, когда все мозговитые теоретики и идеологи испанского коммунизма, говорившие о Советском Союзе то, что ребятам казалось глупостью, стали бежать с корабля в поисках места под солнцем в рамках нового демократического порядка.

Когда начался переход к демократии и в городке Сьеса появилась сильная Компартия, многие областные руководители подумали, что это произошло благодаря хорошей «работе с массами», которую они проводили. Они так и не поняли, что об их агитации знали едва ли четыре человека, помимо их узкого круга, и что сила забастовок в полях Сьесы и голоса, отданные Коммунистической партии, были заслугой тех самых мужиков, подёнщиков и коммунистов, которые, несмотря на свое тяжелое внутреннее изгнание, смогли сделать сторонниками своих идей многих молодых крестьян без всякой попытки прозелитизма[55].

* * *

Дону Симплисьо, священнику приходской церкви Успения, который проник в дом Марьянито Мартин-Бланчеса за ночь до нападения на городские церкви, не повезло. Никогда точно не было известно, что с ним произошло. Когда он вернулся в городок сразу после окончания войны, прошел слух, что его закрыли в «чека»[56] и там подвергли мифической китайской пытке водой.

На занятиях по катехизису детям городка рассказывали, будто эта пытка состояла в том, что заключенного помещали в тесную комнату, маленькую и узкую, где он вынужден был все время стоять на ногах и держать голову поднятой. Со значительной высоты на его голову беспрестанно падала капля воды. В Сьесе говорили, что, несмотря на кажущийся безобидным характер пытки, она была очень жестокой и влияла на умственное здоровье людей.

Похоже, именно это было причиной чудачеств дона Симплисьо, который, предположительно, вышел сумасшедшим из «чека». После войны его снова направили с Сьесу, в ту самую церковь Успения, где он вел службу со священником Лисом. Дон Симплисьо был увлечен радикальным мистицизмом и являлся одним из организаторов проповедей, которые давали в городке несколько миссионеров, прибывших из других испанских провинций[57].

Конечно, из-за мистицизма и чудачеств священника его службы не понимал даже сам Бог. На них дон Симплисьо рассуждал о странных и бессвязных вещах, к тому же он не столько говорил, сколько бормотал. В его состоянии безумия ему было все равно, приговорить ли к наказанию отлучения от церкви или налагать епитимью[58] после таинства исповеди.

Священник был любезным, но прихожане пугались, когда он отказывал им в отпущении грехов. Дети были рады находиться рядом с ним, они не принимали его всерьез и все стояли в очередь, чтобы исповедаться перед доном Симплисьо. Большинство епитимий не могло было быть исполнено.

– Ты три раза должен пойти в поле Барратера с телегой твоего отца, – налагал епитимью священник.

– Но, дон Симплисьо, ведь у моего отца нет телеги, – отвечал мальчик.

– Ну, когда у него будет телега, не забудь сходить, – и он отпускал пареньку его грехи.

Мальчик выходил, подскакивая от радости, и рассказывал тем, кто ждал своей очереди исповедаться, о бессмысленной епитимьи, которую на него наложили. И количество желающих исповедаться перед доном Симплисьо увеличивалось, а не уменьшалось.

Взрослые тоже пытались воспользоваться благосклонностью сумасшедшего священника. Но иногда эта предусмотрительность не приводила к ожидаемому результату. Однажды, когда дон Симплисьо уже собирался отпустить грехи Хосефике Либерате, одной из своих прихожанок, он спросил ее:

– Хосефика, божье создание, ты покупаешь буллу у церкви за то, что ешь мясо?

– Булла? Что за булла? – ответила Хосефика, не зная, о чем ее спрашивал священник.

– Дочь моя, не пытайся обмануть Бога…

– Дон Симплисьо, не пугайте меня так, я ведь и правда не знаю, о чем вы меня спрашиваете.

– Я не отпускаю тебе грехи. Ты приговоренная грешница, тебе дорога прямиком в ад, – ответил ей священник, разгневанно крича.

– Старый безумный болтун, ну и напугали вы меня. Да пошли вы, черт побери! – огрызнулась сердитая и напуганная Хосефика, в спешке покидая храм, как душа, которую уносил дьявол.

Хосефика потом еще три года не переступала порог церкви, испугавшись того, что оскорбила священника. Она думала, что Бог проклял ее за проявленное неуважение. В конце концов женщина снова пришла в храм, когда тяжесть того, что она считала своими грехами, стала невыносимой, хотя так больше никогда и не исповедовалась перед доном Симплисьо.

Но у священника был и свой круг поклонников, набожных людей, которые разделяли с ним его мистические чудачества. Среди них выделялся Пако Омарчик, очень религиозный сельский человек и последователь Святого Христа Утешителя. Однажды Пако подошел к дону Симплисьо, когда тот находился в исповедальне:

– Отец, я должен сказать вам нечто важное…

– Говори, сын мой.

– Вчера вечером, когда я шел в город, около скита Святого Христа у меня было видение…

– Что ты видел, скажи, что же ты видел?

– Передо мной появился Святой Крест.

– Святой Крест? Один?

– Да, Отец, только Святой Крест, пустой, без Нашего Господа Иисуса Христа…

– Это предупреждение, сынок, знак…

Ни Пако Омарчик, ни дон Симплисьо, ни круг набожных прихожан не смогли точно интерпретировать значение этого знака, посланного с небес.

Видения повторялись несколько раз, у Пако даже появились язвы на руках, которые расценивались как видимые раны, образованные в результате распятия Иисуса Христа.

У Омарчика появилась привычка вставать на колени на площадке перед скитом Святого Христа, рядом с входом в храм, смотря на поливные земли. Он проводил там целые часы, надеясь понять значение этого видения. Сначала вместе с ним на колени вставали люди из его круга набожных. Но со временем число его последователей значительно увеличилось.

Одной весенней ночью образ креста появился снова, но в этот раз его увидели все. Он исчез и снова появился… и так девять раз. Для присутствующих это было настоящим чудом. Они стали свидетелями божественного знака… Все радостно переживали происходящее, когда Пако Омарчик встал и, подняв руки к небу, сообщил им хорошую новость… Тем вечером он наконец разгадал смысл этого послания: Христос появится перед ними там, в ските, через девять дней.

Эта хорошая новость вышла за пределы провинции и постепенно за несколько дней до положенного срока начало собираться много людей из разных мест. В епархии испугались и отправились в городок, чтобы поговорить с Пако Омарчиком и его основным покровителем, доном Симплисьо. Они попросили тех быть благоразумными и сказать людям, что получили новый сигнал о том, что появление Христа откладывается.

Но Пако Омарчик не был готов лгать. Он видел знак Святого Христа и правильно интерпретировал его смысл. То, о чем его просили из епархии, так это соврать, и он, конечно же, не собирался это делать.

В конце концов представители епископа так и не смогли убедить Пако, и в объявленный день он отправился на площадку у скита и встал там на колени в ожидании появления Христа. Его сопровождали тысячи и тысячи людей с молитвами и песнопениями, неся восковые свечи и свечки. Даже пассажиры почтового поезда, направлявшегося из Картахены в Мадрид по своему обычному маршруту и прибывшего на вокзал Сьесы, массово покинули вагоны и пошли к скиту, чтобы стать свидетелями того, что должно было произойти. Машинисты не знали, что делать: они не решались трогаться с пустым поездом, но, с другой стороны, подумали, что не должны были упустить подобное событие. Мужики покинули поезд на вокзале и тоже направились к скиту.

Мэр и остальные представители местной власти были в растерянности. Если произойдет толкотня, погибшие будут исчисляться десятками. Они отправили телеграмму губернатору, попросив срочно прислать полицейских.

Проходили часы, а видение не появлялось. Люди начали нервничать и некоторые, самые скептически настроенные, уже отпускали саркастические комментарии. Пако Омарчик слышал растущий гул недовольства и не знал, как поступить, бедный мужик был в полной растерянности… и напуган, очень напуган.

На рассвете стало ясно, что видение не появится. У людей закончилось терпение, и они стали расходиться. Одни ушли домой, другие – в направлении поезда, который все еще находился на вокзале, ожидая пассажиров. Самые иступленные набросились на Пако Омарчика и дона Симплисьо, собираясь их побить. Мужики получили по несколько пощечин и пинков в разные части тела. Им удалось убежать, бросившись по склону холма, где стоял скит, благодаря защите нескольких местных полицейских и жандармов Сьесы, которые с самого начала расположились рядом с ними, опасаясь, что может произойти то, что в конце концов и произошло.

* * *

На следующий день в Сьесу прибыл губернатор провинции Мурсия. Новость о нарушении общественного порядка, произошедшего в городке, быстро добралась до Мадрида, и губернатор тут же получил сильный выговор. Он решил сам отправиться на место происшествия, чтобы получить информацию из первых уст. Этот человек прибыл в городок по дороге Камино-де-Мурсия на импозантном черном автомобиле, который в народе называли «есть»[59]. Шофер не знал, где находится Муниципалитет, поэтому остановил машину около Перико Банегаса, Красного, Сына Пунцовой, муниципального полицейского, который в тот момент нес службу на центральной площади.

Красному, Сыну Пунцовой, не очень повезло в его второй день работы. Мужик всю свою жизнь провел в поле, работая испольщиком, на землях, которыми владел в Фуэнте-дель-Пераль дон Марьянито Мартин-Бланчес. Барчук только что продал имение и, удовлетворив просьбу своего испольщика, устроил его работать в Муниципалитет на самую первую должность, которая оказалась свободной, так Перико попал в Муниципальную полицию. Эта форма компенсации оказалась для дона Марьянито очень удобной, поскольку не несла за собой никакой материальной ответственности.

Перико Красный, Сын Пунцовой, разнервничался, увидев, что изнутри выглянула безупречная фирменная фуражка, как только шофер опустил оконное стекло машины.

– Добрый день, сеньор полицейский, – поприветствовал его шофер.

– К вашим услугам, – бравурно ответил полицейский, поднимая руку к фуражке в знак приветствия.

– Вы мне можете сказать, где находится Дом Советов? – спросил его шофер.

– Так вот, здесь в городе было три: дом Курносой, дом Красной, дом Манэ, но их закрыли, и теперь нет ни одного.

Шофер посмотрел на него в замешательстве и не знал, рассмеяться или спросить его снова. Губернатор, который услышал ответ и которому было не до шуток, опустил свое оконное стекло и сердито сказал Перико Банегасу:

– Не будьте ослом, агент. Муниципалитет, где чертов Муниципалитет этого городка?

– А, ну надо было сразу так и спрашивать… едьте направо, затем, когда проедете здание почты, то, что с орлом над входом, поверните налево и двигайтесь прямо, пока не закончится улица, потом направо и сразу налево… и вы уже будете на площади перед Муниципалитетом…

Шофер ничего не понял, но подумал, что лучше будет отъехать подальше, или этот день станет последним днем работы бедного муниципального полицейского.

– Черт возьми, какие же сложные названия дают вещам. Так любой запутается, – подумал про себя Перико Банегас, Красный, Сын Пунцовой, смотря краем глаза, как автомобиль «есть» удаляется в сторону Муниципалитета.

* * *

Через некоторое время после того, как Раймундо Сума, племянник дедушки Сумы, пришел с войны, он начал работать с доном Херманом Агуадо-Мохадо. Со временем Раймундо стал его доверенным лицом, улаживая вопросы с подёнщиками, а также многочисленными испольщиками и арендаторами, работавшими на землях барчука.

Это была неблагодарная работа, выполняя которую Раймундо должен был защищать интересы дона Хермана. Сначала парню было очень тяжело, поскольку, несмотря на поражение в войне, он по-прежнему считал себя левым и борцом за социальную справедливость. Но страх репрессий вынудил его принять эту неприятную работу.

Изначально Раймундо очень сильно страдал и, когда не работал, едва ли выходил на улицу и практически не общался с людьми. Он чувствовал стыд, когда встречался с прежними товарищами по Партии или с родственниками тех, кто умер или находится в тюрьме. То немногое свободное время, которое у него было, он проводил безвылазно в доме своих родителей или в поле со своим дядей Хусто Сумой. Однако постепенно работа стала ему нравиться. Как он сам потом признавал, у него появилась сухая мозоль в душе.

Когда через несколько лет стремление взять реванш сошло на нет, многие из тех, кто проиграл войну, получили предложения о работе в качестве управляющих или представителей барчуков и предпринимателей, занимающихся обработкой эспарто. Фаланга и профсоюз нового режима даже предложили прежним членам левых партий и профсоюзов пополнить свои ряды.

Некоторые согласились, но, по правде сказать, не многие. Были и те, кто выбрал средний путы они совсем не контактировали с Фалангой или Национальной профсоюзной организацией, но стали доверенными лицами барчуков или предпринимателей, занимающихся обработкой эспарто. Большая часть, самые неподкупные, наотрез отказались и не приняли ничьих предложений. Они нашли простую и независимую работу, где могли оставаться незамеченными и получать хоть какую-то зарплату, чтобы содержать свои семьи. Пусть эти люди жили скромно, но зато их душа оставалась спокойной от сознания того, что они не перешли в стан врага.

Раймундо Сума не принял предложений, сделанных Фалангой, хотя их было много, но он стал верным человеком дона Хермана. Легкая жизнь с хорошей зарплатой без физической работы, а также постоянные отношения с состоятельными людьми без угрызении совести постепенно разрушали его моральную целостность.

В первый раз Раймундо пошел в публичный дом Курносой, поскольку настояли городские барчуки, с которыми он только что заключил договор купли-продажи оливок и миндаля дона Хермана. Со временем Раймундо Сума превратился в завсегдатая публичных домов Курносой и Красной. Он оставался там спать до следующего утра с одной из девушек. Фактически, когда его были вынуждены искать по какому-нибудь срочному делу или в связи с тем, что он не пришел на встречу, все сразу же направлялись в публичные дома.

Парень также пристрастился к выпивке и, как и следовало ожидать, стал жестоким и вспыльчивым, при этом он регулярно ввязывался в драки с кулаками по самым незначительным поводам. В конце концов дедушка Хусто Сума осознал, насколько изменился Раймундо.

– Племянник, ты идешь не по тому пути. Ты превращаешься в дегенерата. Тебе надо взяться за ум, жениться и создать семью, как полагается.

– Не волнуйтесь, дядя, это просто полоса невезения… она пройдет.

Но ничего не прошло, а все случилось с точностью до наоборот. Раймундо Сума попытался выйти из этой ситуации, но не смог или не знал как. Несколько его невест в конце концов ушли от него, поскольку он был неисправим. К тому же у мужика было несколько детей от разных женщин. Его поведение было таким апатичным, что он даже не попытался создать постоянные отношения ни с одной из них.

Время шло, и Раймундо стал закоренелым холостяком, от которого все женщины убегали. Он находил понимание и утешение только у девушек из публичных домов Курносой или Красной. Поэтому для него стало настоящим ударом, когда по приказу губернатора эти заведения закрыли. Он оказался полностью эмоционально опустошенным, став еще более нелюдимым и вздорным, чем раньше.

Как правило, поверенный дона Хермана Агуадо-Мохадо встречался с узкой группой приятелей, которые проводили ночи напролет, веселясь и отпуская занудные шутки между собой или по отношению к другим. Однажды друзья объявили, что Раймундо Сума умер. Похороны были организованы на скорую руку, и многие из его родственников не смогли прийти. Служба проходила в церкви Монастыря, и там его приятели взяли гроб на плечи и направились к кладбищу. Погребальный кортеж уже был готов выйти из городка по дороге Камино-де-Мурсия, на уровне искусственного водохранилища из источника Сараиче, когда друзья бросили туда гроб.

Люди, присутствовавшие при этом действии, были в замешательстве и не знали, что делать. Они едва ли успели отреагировать, когда осознали, что организаторы такой несуразной выходки, исчезли. Никто ничего не понимал, и те немногие родственники, которые смогли прийти на похороны, безутешно рыдали из-за этого варварского акта.

Им пришлось ждать, пока сойдет вода из глубокого водохранилища, чтобы достать гроб. Когда они его открыли, чтобы проверить состояние тела, то нашли только камни и непристойную куклу из тряпок и картона. Разразился огромный скандал, и даже был подан иск в Суд Сьесы, но дальше дело не зашло, так как вмешался барчук Раймундо, дон Херман.

* * *

Раймундо Сума был в кафе «Гато Негро» со своими друзьями, когда узнал, что Пако Омарчику явился Святой Крест на холме скита и что с тех пор вместе с Омарчиком каждый вечер собирались молиться дон Симплисьо и его набожные прихожане из Церкви Успения на входе в храм. Раймундо и его друзья решили прогуляться по территории скита, когда те будут молиться, чтобы посмотреть, что там происходит.

Они несколько раз присутствовали при молитвах святош и Омарчика, руководствуясь нездоровым любопытством, и не выносили в их компании более пятнадцати минут. Мужики отпускали шутки и насмехались над мистическим экстазом, которого, казалось, достигали некоторые участники. Однажды ночью в состоянии алкогольного опьянения они решили, что если святоши хотят крест, то перед ними он появится, и довольно большой.

Так и произошло. Раймундо и его друзья терпеливо смастерили огромный крест с зеркалами и сделали хитроумное устройство, чтобы осветить его, взяв свет от соединения с электрического трансформатора мельницы Сгоревшего. Мужики не думали, что их шутка, направленная на святош, встающих на колени, чтобы молиться по вечерам в ските Святого Христа, будет иметь последствия, которые в итоге имела.

Когда шутники освятили крест, спрятавшись между эвкалиптами и оросительным каналом, окружавшим подножие холма, где стоит скит, они сразу же услышали крики восхищения, изданные молившимися на входе в храм прихожанами. Мужики выключили и снова включили хитроумное устройство несколько раз, пока не появился дым из электрического переходника. Затем послышались слова Пако Омарчика:

– Это знак Святого Христа. Он говорит, что Святой Христос Утешитель предстанет перед нами. Вы сами все видели… Это означает, что через девять дней Наш Господь Иисус появится здесь, перед нами, теми, кто Им был выбран…

Услышав крики, Раймундо и его друзья быстро все собрали и ушли оттуда. Когда на следующий день дон Симплисьо и Омарчик посетили место, где им явилось видение, они не обнаружили ничего необычного, никаких следов присутствия креста с зеркалами.

Раймундо и его друзья провели остаток ночи, отмечая эту шутку. Они никому о ней не рассказали и ввиду того, как начали разворачиваться события в последующие дни, решили промолчать и повторить ее через девять дней. Но, когда настал указанный день и мужики увидели, сколько человек собралось в ските и рядом с ним, вместе с местными властями, полицейскими и жандармами, они поняли, что не могут и не должны повторять эту шутку.

Никакого участия этой группы шутников не понадобилось, чтобы разразился большой скандал, который дошел до Мадрида. Друзья отмечали розыгрыш несколько дней, пока отзвуки их разговоров не добрались до властей. Их задержали и посадили в тюрьму Сьесы на три дня за нарушения общественного порядка, оскорбление культа и религии, а также насмехательство над ними. В конце концов мужиков отпустили на свободу, выдвинув им обвинения и обязав являться в суд каждую неделю.

* * *

Дон Херман Агуадо-Мохадо послал за Раймундо Сумой. Между ними возник серьезный разговор в доме барчука в Лос-Прадос.

– Раймундо, я смотрю на ваше поведение и, поскольку вы не прилагаете никаких усилий со своей стороны, то я вынужден отказаться от ваших услуг с сегодняшнего дня. Я не один раз давал вам шанс взяться за ум, но все напрасно. Вы не хотите меняться, и мне кажется, что это дело проиграно.

– Дон Херман, не бросайте меня сейчас. Я признаю, что мы переборщили, но нам и в голову не пришло, что простой розыгрыш, который мы устроили Омарчику, мог иметь такие последствия. Сейчас, как никогда, мне нужна ваша помощь. Прокурор говорит, что будет продолжать вести это дело, и мне потребуются адвокат и деньги. Ежели вы меня уволите, я останусь без гроша.

– Без гроша? А что вы сделали с деньгами, которые я платил вам все эти годы? Неужели вы все потратили? Но вы же даже не женаты, и вам не надо содержать семью. Вы же должны были сделать небольшое состояние с одними только комиссионными, которые я вам платил в течение этих лет.

– Ну, у меня ничего нет. Я разорен. Я купил дом и несколько таулей земли в Эль-Альгаре, все остальное я потратил.

– Боже мой, каким же вы оказались неудачником, Раймундо. А ведь сначала, в первые годы, вы подавали большие надежды. Так вот, я дам вам последний шанс, но вы должны дать мне слово, что с сегодняшнего дня начнете новую жизнь.

– Я даю вам честное слово.

– Ну, речь идет об очень деликатном деле. Если вы успешно решите этот вопрос, я обещаю, что вступлюсь за вас перед прокурором и судьей, заплачу вам хорошие комиссионные и вы продолжите работать у меня на тех же условиях, что и до сегодняшнего дня, но только в том случае, если сдержите свое слово.

– Скажите, что вам нужно, и можете считать, что все уже улажено.

– Я вам объясню. Земли, которыми распоряжаются испольщики уже несколько лет, не дают мне практически никакого дохода, а только расходы и головную боль. Новая сельскохозяйственная компания из Аскоя покупает у меня земли Эль-Элипе, участки Ина, Каньяда-дель-Худио, Лома-дель-Кальво, в общем, почти все, которые я сдаю в аренду. Она хочет подвести туда воду и сделать их поливными, но не покупает земли с испольщиками или арендаторами, поскольку это обременения, которые ей придется выкупать. Как вы хорошо знаете, я не могу выселить испольщиков, потому что эти семьи живут в моем доме много лет, некоторые более двухсот. Если мне придется выплачивать им компенсацию, я разорюсь. Прибыль, которую я получил бы от продажи земель, я был бы вынужден отдать им.

– А я что должен сделать?

– Все очень просто. Вы должны добиться того, чтобы они подписали новый договор об аренде, который аннулирует их прежние права, те права, которые у них имеются сейчас. Первым должен будет подписать этот документ ваш дядя Хусто Сума из Эль-Элипе. Если подпишет он, впоследствии это сделают и другие.

– Но, то, что вы меня просите, дон Херман, очень трудно сделать. Вы хотите, чтобы я обманул моего дядю, который любит меня как сына и всегда мне помогал и обо мне заботился.

– Мне жаль, Раймундо. Жизнь – это такая коварная штука. Я не заставляю тебя это делать. Если не хочешь, можешь уходить прямо сейчас. Я оплачу тебе полный месяц работы, и наши дороги разойдутся. Если ты согласишься, я выполню то, что пообещал тебе раньше, и к тому же дам твоему дяде, но только ему, деньги в качестве компенсации. Я не могу назвать точную сумму, но это будет достойная цифра, хотя она не достигнет той, что могла бы ему полагаться согласно имеющимся у него правам. Я также обещаю, что дам работу его детям в новом угодье с поливными землями, которое я организую около Орно на деньги от продажи земель.

* * *

Антон Валера решил купить себе велосипед на первые сбережения, которые смог сделать. Наличие этого простого транспорта существенно облегчало передвижения для него. С ним он значительно сократил время, которое тратил на дорогу до работы. Кроме того, велосипед очень пригодился для более частых выездов в город. После возвращения Антона из армии танцы в сельских домах земледельцев с каждым днем стали проводиться все реже, да и сами земледельцы исчезали, поэтому город стал единственным местом для развлечений и удовольствий.

В тот год, когда Антон вернулся из армии, на августовскую ярмарку, в день Покровителя города Святого Варфаломея, паренёк пришел в город, чтобы немного повеселиться. В день, когда все смеялись и шутили, он познакомился с одной девушкой, которая вскоре стала его невестой. Прошли годы, и Антон решил жениться на ней. Они уже готовились к свадьбе, когда Марсьяль, его брат, предпоследний ребенок деда Антона Красного и бабушки Амалии Хесус, серьезно заболел, получив в качестве осложнения прободение желудка, что едва ли не стоило ему жизни.

Паренька срочно увезли в Мурсию на операцию. Марсьялю повезло, и он выжил, но семья оказалась без гроша из-за понесенных расходов. Антон потратил свои скромные сбережения на то, чтобы вылечить брата от болезни, и должен был перенести свадьбу. Радость от того, что брат жив и здоров, компенсировала эту небольшую жертву. Марсьяль был веселым и шаловливым, играл на гитаре, танцевал со всеми девушками на танцах, ходил на руках, крутил сальто и делал колесо, будто был цирковым артистом.

Прошло время, и Антон Валера снова смог накопить денег, чтобы жениться. Одним вечером, когда до свадьбы едва ли оставался месяц, он узнал неожиданную новость, придя навестить свою невесту. Девушку отвезли в Мурсию с невыносимой болью в нижней части живота. Врач, который ее осмотрел, дон Хасинто Красавец, точно поставил диагноз: у нее был приступ аппендицита. Ее нужно было срочно оперировать.

Антон, встревоженный, отправился в Мурсию в тот же вечер. Когда он пришел к своей невесте, та корчилась от боли. Врачи решили оперировать ее на следующий день. Так они и сделали, но было слишком поздно, и девушка умерла от перитонита.

Антон Валера носил траур по своей невесте несколько лет и на всю жизнь сохранил недоверие к врачам. Однажды вечером, когда парень работал на участке дедушки Хусто Сумы, он иначе, чем раньше, посмотрел на Марту, одну из дочерей деда. Антон знал эту девушку уже несколько лет. Он видел ее в доме и в полях во время жатвы или на поливных землях Ла-Парра, когда она приходила со своими сестрами собирать овощи, фрукты и зелень. Парень всегда считал ее красивой и веселой, но именно в тот день, после тяжелого рабочего дня жатвы, он увидел Марту в ином свете и почувствовал влечение к ней.

Сначала Антон принялся ухаживать за ней, следуя всем правилам, установленным традицией. Затем в течение некоторого времени был претендентом на ее руку, пока не захотел стать ее официальным женихом, для чего должен был пройти испытание палкой[60]. В одно воскресенье, на закате, он предстал на пороге дома Хусты Сумы. На его руке висела красивая палка из оливкового дерева, которую он сам обтесал и отполировал. Антон выбрал ветку и привязал ее, чтобы придать ей форму прямо на оливковом дереве, прежде чем срезать. Потом, через несколько месяцев, он срезал ее и, не снимая крепления, которое придавало ей форму, положил на чердак дома, чтобы она высохла в тени. Затем по ночам паренёк высекал ее кончиком навахи при белом свете карбидной лампы.

Должно быть, в доме предчувствовали его появление и намерения, поскольку в этот воскресный вечер никого не было на улице, когда он предстал на пороге дома, у входа, заглядывая внутрь. Везде царил полумрак. Антон снял палку с руки, прикинул ее вес и с силой, достаточной для того, чтобы она попала в цель, бросил в дверной проем.

– Палка внутрь или палка наружу? – громко спросил Антон Валера.

Достаточно долго в доме было тихо. Даже цикады перестали петь. Через некоторое время, показавшееся пареньку вечностью, послышался голос деда Хусто Сумы: «Палка наружу!», и в тот же момент палка упала к его ногам.

В такой анонимной форме юноши, которые старались добиться разрешения родителей стать официальными женихами дочерей земледельцев, спрашивали о позволении войти в дом.

Ответ, подобный тому, что был получен Антоном, означал, что ему не дали разрешение войти в дом с такими намерениями. Это относилось только к конкретному вопросу сватовства. Как в случае с Антоном, дом был открыт для него по любым другим поводам, и он, действительно, продолжал косить пшеницу и общаться с дедом и остальными членами семьи, как будто ничего не произошло. Хотя верно и то, что он больше не видел Марту, а ее сестры смотрели на него с хитрой улыбкой, когда случайно встречались с ним.

Возвращение палки, по крайней мере, в первые три раза не означало, что семья отрицательно относилась к возможной помолвке. Просто считалось дурным тоном разрешать претенденту войти в дом с первой попытки.

Антон уже насторожился, когда в пятый раз забросил палку внутрь дома. Это произошло на закате жаркого августовского воскресенья.

– Палка внутрь или палка наружу? – снова спросил Антон.

И опять последовало долгое молчание. В этот раз еще дольше, чем в предыдущих случаях. Ему показалось, что он услышал шепот внутри дома…

– Палка внутрь! – громко зазвучал голос деда Сумы.

– Что? – наивно переспросил Антон, который не мог в это поверить.

– Палка внутрь, сынок, палка внутрь. Давай, не пугайся и проходи, – сказал дедушка, выходя из полумрака, откуда-то изнутри дома.

Антон вошел, поговорил с дедом и попросил у него разрешения стать женихом его дочери. Дед позволил ему, и когда парень вышел на улицу, то сделал это уже как официальный жених Марты, дочери дяди Сумы.

* * *

Участие Раймундо Сумы и его друзей в деле с появлением креста в ските власти не придавали особой огласке. Хусто Сума тоже не был в курсе последних приключений своего племянника, когда тот пришел навестить его в одну из суббот весной 1958 года. Дед обрадовался приходу своего родственника, которого уже давно не видел. Они сразу же пошли охотиться и вернулись через два часа с несколькими куропатками и двумя кроликами, которых Хусто Сума вызвался приготовить.

Когда мужики доели второй завтрак, они отправились в поле, чтобы посмотреть посевы. Этот год оказался удачным благодаря весенним дождям, и дед был в хорошем настроении.

– Дядя, мы должны поговорить об одном деле.

– Как хочешь, племянник. Ты случайно не попал в какую-нибудь передрягу?

– Да нет. Это связано с доном Херманом. Дело в том, что мой хозяин попросил меня поговорить с вами о подписании нового договора аренды, который будет выгодным для вас обоих. Он утверждает, что не будет увеличивать для вас часть урожая, которую вы ему сдаете каждый год, и не станет брать с вас арендную плату. Все будет так же, как и сейчас, только в письменной форме, поскольку, как вы знаете, нет никакого документа об аренде.

– Конечно, я знаю, сынок, конечно, знаю. Документа нет, потому что в свое время, когда мой прапрадед или прадед пришел в эти земли, я не знаю точно, сколько наша семья уже живет здесь, люди заключали сделки устно. То, о чем тогда договорились, плюс надбавки, сделанные за эти годы, тоже без документов, – все эти условия я соблюдаю неукоснительно, и в дождь, и в гром, есть урожай или его нет. Не знаю, для чего дон Херман хочет эту бумагу, ежели мы провели больше ста лет без нее.

– Времена изменились, и сейчас нужно все делать по-другому, заключив договор у нотариуса и зарегистрировав документы в Реестре. Так лучше, дядя, чтобы не возникло неразберихи и недопонимания.

– Племянник, не знаю, какой у тебя интерес в этом деле, но я тебе говорю, что не подпишу никакой документ. Я понимаю, куда клонит дон Херман. Этот человек хочет, чтобы семья лишилась своих старинных прав. Ежели я подпишу новый договор, то потеряю все исторические права и он сможет нас выгнать, когда ему вздумается, за четыре жалких реала.

– Нет, дядя, дело не в этом. По правде сказать, дон Херман не хочет, чтобы ваши интересы пострадали. Он собирается продать земли в Эль-Элипе и другие территории компании из Аскоя, которая разобьет здесь большое угодье с системой полива, как в Ла-Карричосе. У этих людей много денег и много власти, как только они завладеют землями, то прогонят отсюда вас и всю вашу семью в три шеи. Что хочет дон Херман, так это, чтобы с новым договором вы были как за каменной стеной и они не смогли бы вас отсюда выгнать, ежели только не заплатят вам достойную компенсацию.

– Нет, племянник, нет. Я не проглочу этот крючок и не подпишу. Ежели я это сделаю, то останусь ни с чем. Вот тогда-то я и окажусь на улице.

Хусто Сума отказался подписывать все варианты нового контракта об аренде, которые приносил ему его племянник в течение двух лет. Остальные земледельцы тоже не подписали никаких бумаг.

Время подгоняло дона Хермана. Он хотел провести воду к угодью в Орно, но ему для этого не хватало средств. Этот капитал он должен был получить от продаж суходола компании «Аской С. А.». Чтобы выйти из этой ситуации, барчук сделал несколько предложений деду через свое подставное лицо Раймундо. Но Хусто Сума каждый раз отказывался.

В итоге дед сделал подсчеты и пришел к выводу, что должен был покинуть семейный участок в Эль-Элипе. Его племянник был настойчивым настолько, что он даже запретил ему появляться в своем доме. Однажды рано утром, еще до рассвета, Хусто сам пришел в дом барчука.

– Не пугайтесь, дон Херман. Я здесь только за тем, чтобы разобраться с делом, которое касается непосредственно нас обоих, без посредников.

– Говорите, дон Хусто.

– Тот, кто должен говорить, так это вы, поскольку вы заинтересованы в том, чтобы я ушел с участка и из дома.

– Ну, дом ваш, вы можете остаться…

– А зачем мне дом без земли? Ежели я покину ваши земли, то должен буду продать свои, потому что их слишком мало, чтобы выращивать пшеницу. А без земель, в моем случае, дом не главное. У меня есть другое жилье в Ла-Парре, где моя семья может спокойно жить. Я понимаю, что вы хотите пользоваться землями, которые являются вашими по законному праву, но вы должны понять, что моя семья имеет исторические права, так как обрабатывала их в течение стольких лет. Ежели вы хотите продать земли, я не стану возражать, они ваши. Но признайте мои права. Дайте мне деньги, которые мне положены, и завтра же я уйду с земель, и не надо будет подписывать договор.

– Дон Хусто, если я выплачу то, что вам причитается, а это кругленькая сумма из-за лет, которые ваша семья живет на участке, я также должен буду выплатить компенсации другим испольщикам, и если ваша семья обрабатывает земли сто лет, то есть другая, которая делает это двести. Где мне взять столько денег, чтобы заплатить вам? А если я вам заплачу землей, то ничего не выиграю. Что меня действительно интересует, так это своевременная продажа этих территорий, чтобы их ввели в план полива. Если я не продам их сейчас, они останутся за пределами плана и обесценятся, потому что по-прежнему будут суходолом и никому не понадобятся. Вы понимаете?

– Я все очень хорошо понимаю, даже ежели вы мне не будете ничего объяснять. Я вам скажу кое-что. Я не буду просить вас заплатить мне все, что вы мне должны. Я готов прийти к соглашению, но увеличьте денежную сумму, которую заплатите моей семье и остальным семьям. Не будьте жадным и, главным образом, не разрушайте грубо многолетние отношения, которые, по правде сказать, были хорошими. Вы должны знать, что все испольщики до этого конфликта уважали вас, потому что вы всегда нам помогали, чем могли. Выходите через большую дверь, дон Херман, как хорошие тореадоры. В конце концов именно это важно: решать все по-доброму. Учтите, что есть семьи, у которых нет другого дома, как у меня, и что они со дня на день останутся на улице. Об этом вы подумали? К тому же зачем вы посылаете моего племянника? Возьмите ответственность на себя.

В итоге они пришли к соглашению. Дон Херман увеличил сумму компенсаций и пообещал дать работу в новом угодье всем испольщикам и их детям. Тем, у кого не было домов, он нашел временное жилье, взяв в аренду у дона Марселино Камачо, врача и промышленника, занимающегося обработкой эспарто, группу небольших домов на дороге Камино-де-Мадрид, в которой разместил тех, кто хотел уйти жить в город.

Раймундо Сума, отдавая себе отчет в своем предательстве по отношению к тому, кто помогал ему всю жизнь, избегал деда, не решаясь встречаться с ним. Со временем Хусто Сума простил ему бесчестный поступок и однажды попросил позвать его в дом, когда они уже жили в Ла-Парре. Дед обнял племянника сразу, когда увидел, и они пошли на охоту, как делали это раньше.

Постепенно Раймундо остался без друзей, пока в конце концов не обнаружил, что он совсем один. За исключением Хусто Сумы остальные члены семьи отказались с ним общаться и даже не приветствовали его, когда случайно встречались с ним на улице. Женщины, от которых у него были дети, не хотели его видеть и, за исключением одной, никто из них не сказал своим малышам, кто их отец.

Со временем, через несколько лет после смерти дедушки, Раймундо Сума тяжело заболел. Соседки обнаружили его однажды рано утром на земле около входа в дом. Сначала они подумали, что он, как всегда, был пьян. Но нет, это оказалось чем-то более серьезным. Женщины позвали врача, и мужика увезли в Мурсию, в больницу, где он лежал долгое время. Когда его выписали, никто не пришел за ним. О ситуации сообщили соседкам, но те не знали, что делать: Раймундо был прикованным к постели, и ему нужен был постоянный уход. В конечном итоге женщины договорились заботиться о нем сообща. В доме Раймундо они переделали в спальню гостиную, окно которой выходило на улицу. Там и провел Раймундо последние годы своей жизни. Соседки убирали дом мужика, мыли его самого, переодевали, давали поесть и включали ему телевизор по вечерам.

Они всегда оставляли открытым окно, находящееся на уровне улицы. Через него женщины заглядывали внутрь и проверяли, как их сосед, или спрашивали, нужно ли ему что-то. Одной ночью Раймундо заснул и уже не проснулся. Мертвым его нашла соседка, чья очередь была ухаживать за ним. Раймундо Суму похоронили на следующий день с той же срочностью, с которой он организовал свои похороны несколько лет назад, когда его приятели по приключениям бросили гроб в искусственное водохранилище Сараиче.

* * *

Антон Валера и Марта Ортис поженились одним весенним вечером в конце марта 1960 года. Они не были в курсе, но их свадьба совпала с концом эпохи. Мир, который их окружал и который был им знаком, уже давно начал меняться с головокружительной скоростью, хотя никто не отдавал себе отчет в том, что на самом деле происходит. Эта свадьба была последним праздником, который дедушка Хусто Сума организовал в доме в Эль-Элипе. Она стала символическим прощанием, так в лице деда земледельцы из полей Сьесы прощались между собой и сообщали о том, что они перестают существовать. Исчезли не только они. В последующие годы одна за другой закрылись все фабрики эспарто, пока в итоге не ушли последние признаки этой отрасли и этих людей, оставивших неизгладимый след в жизни Эспартании.

Дед пригласил на свадьбу всех родственников и друзей, и они праздновали три дня и три ночи. Хусто Сума пожертвовал бесчисленное количество баранов, козлят, кроликов, индюшек и кур, чтобы угостить своих гостей. Он также приготовил гарнир из овощей и зелени с поливных земель и щедро наливал приглашенным вино из Хумильи. А в конце трапезы всех ждали фрукты и сладости из окрестных городков: Абарана, Каласпарры, Эльина, Караваки, даже не обошлось без известных «мигелитос де ла рода»[61] и пирожных с агуардьенте из Ла-Манчи.

Кстати, этот брак объединил две семьи, которые имели первый счастливый контакт грустной весной 1939 года, когда республиканский солдат и коммунист Дамиан Красный, старший брат Антона Валеры, убегая с фронта, павшего вследствие предательства, получил приют в доме земледельца Хусто Сумы, католика, консерватора и правого.

* * *

На следующей неделе дедушка сообщил своей семье новость: они навсегда покидают дом и земли в Эль-Элипе и сделают это после жатвы. Постепенно семья перевозила в дом в Ла-Парре животных из хлева и домашнюю утварь. Бабушка Фуэнсанта взялась подготовить и благоустроить их новое постоянное жилье. Когда они закончили молотить пшеницу, дед перевез ее в Ла-Парру. Он не решился ни продать ее, ни смолоть, потому что знал, что больше никогда не будет выращивать эту культуру. В итоге Хусто Сума всю жизнь хранил несколько мешков этой собранной пшеницы как свидетельство того, что когда-то в прошлом он был земледельцем и производил хлеб – продукт, освященный Богом, чтобы кормить людей.

Однажды утром в Эль-Элипе прибыл большой грузовик, в который с помощью мулиц погрузили все сельскохозяйственные инструменты и все оборудование. Он отвез их в Ла-Парру и выгрузил на площадке перед домом. Дед знал, что больше никогда не будет их использовать, но он не хотел избавляться от них. Затем, постепенно, не двигая ничего с места, Хусто Сума построил для них хижину из речного тростника, разновидность ангара, чтобы защитить от солнца и дождя. Со временем этот пантеон старого оборудования превратился в загадочное место, наполненное сокровищами и фантастическими машинами, где мы, внуки дедушки Хусто Сумы и бабушки Фуэнсанты Вильяльбы, представляли, как бороздим воздушное пространство или плаваем по морям, охотясь на фантастических существ, сопровождаемых мифическими и в то же самое время реальными героями, как те, что не так давно населяли дикие земли Эспартании.

Библиографическая справка

Антонио Фернандес Ортис (г. Сьеса, Мурсия). Окончил исторический факультет. Специализируется на истории СССР и России. Его статьи публикуются в испанских журналах. Он является соавтором книги «Коммунизм, еврокоммунизм, советский строй (ИТРК, г. Москва, 2000 г.), автором монографии «Чечня и Россия: хаос как технология контрареволюции» («Вьехо Топо», г. Барселона, 2003 г.), книг «Иди и сражайся! Сталин глазами своего ближайшего окружения» («Вьехо Топо», г. Барселона, 2012 г.) и «Левые в эпоху смятения. Культура, единство, солидарность» («Вьехо Топо», г. Барселона, 2015 г.). Им переведено на испанский язык несколько работ русских авторов, среди которых «Белая книга России. Неолиберальные реформы (1991–2004)» («Вьехо Топо», г. Барселона, 2007 г.).

В области художественной литературы он является автором ряда повестей и рассказов, а также данного романа «Хроники Эспартании (калейдоскоп судеб)» («Монтесинос», г. Барселона, 2008 г.), который впервые публикуется в России.

Его деятельность тесно связана с Россией с 1992 г. В настоящее время автор постоянно проживает в Москве, но продолжает поддерживать непрерывную связь с Испанией и своим родным городом Сьеса.

Примечания

1

Наваха – испанский складной

(обратно)

2

Подёнщик – наемный работник с подённой оплатой.

(обратно)

3

Таулья – испанская сельская мера площади, равная 1118 м.

(обратно)

4

Суходол – безводная долина, имеющая влагу только от дождевых вод и снега.

(обратно)

5

Селемин – испанская мера площади, равная 537 м2 (уст.).

(обратно)

6

Шпур – искусственное цилиндрическое углубление в горной породе для размещения зарядов при взрывных работах.

(обратно)

7

НКТ – Национальная конфедерация труда.

(обратно)

8

ИСРП – Испанская социалистическая рабочая партия.

(обратно)

9

КПИ – Компартия Испании.

(обратно)

10

Агуардьенте – испанская виноградная водка.

(обратно)

11

Анисовка – анисовая настойка.

(обратно)

12

Альпаргаты – плетеная веревочная обувь.

(обратно)

13

Санхурхада – военное восстание под руководством генерала Хосе Санхурхо в 1932 г., которое было подавлено Правительством.

(обратно)

14

Железная колонна – отряд народной милиции, который воевал во время Гражданской войны в Испании в 1936–1937 гг.

(обратно)

15

В мае 1937 г. в Каталонии произошло военное столкновение между троцкистскими и анархистскими вооруженными силами и военными силами Республиканского правительства.

(обратно)

16

Площадь быков – арена для боя быков.

(обратно)

17

ВСТ – Всеобщий союз трудящихся.

(обратно)

18

Лос-Чаркос – дословный перевод с испанского «лужи».

(обратно)

19

Дубинная комиссия – самовольно сформировавшаяся группа людей, которая избивала барчуков и политических противников.

(обратно)

20

Галерея – крытый переход, соединяющий отдельные здания или части одного здания.

(обратно)

21

Аутодафе – торжественная религиозная церемония, проводимая в Средние века в Испании, включавшая в себя публичное покаяние осужденных еретиков и чтение их приговоров.

(обратно)

22

Мичеронес – тушеные бобы.

(обратно)

23

Пипиррана – острый салат из трески.

(обратно)

24

Караколес чупаэрос – небольшие улитки в соусе.

(обратно)

25

Квартильо – мера жидкости в Испании (1/4).

(обратно)

26

Ниша – ячейка в стене.

(обратно)

27

Так в народе называли экономичное жилье по сниженной стоимости, строительство которого частично финансировалось государством. Впервые такие дома появились во времена правления Франко.

(обратно)

28

Временный младший лейтенант – во время Гражданской войны в Испании из-за нехватки офицерского состава Армия Франко решила организовать временный офицерский состав, который существовал до окончания войны.

(обратно)

29

Дуро – испанская монета, равная 5 песетам (валюта Испании с 1869 по 2002 гг.).

(обратно)

30

КПИ – Коммунистическая партия Испании.

(обратно)

31

Санаторий в Арчене – территория с термальными источниками и отелями.

(обратно)

32

Мориски – потомки мавров в Испании, официально принявшие христианство.

(обратно)

33

Моторный извозчик – название первого такси.

(обратно)

34

СИМ – служба военных расследований.

(обратно)

35

Чуррос с горячим шоколадом – сладкие заварные пончики, которые макают в горячий шоколад. Это блюдо традиционно едят в Испании на завтрак.

(обратно)

36

Сарсуэла – вид испанской оперетты.

(обратно)

37

Тайфы – маленькие исламские королевства на Иберийском полуострове, образовавшиеся после падения Кордобского халифата.

(обратно)

38

Фальяс – праздник огня, проводимый в Валенсии с 14 по 19 марта, во время которого сжигаются специально сделанные фигуры.

(обратно)

39

Здесь игра слов. Слово «тортильера» в Испании означает лесбиянку, а в Мексике – лепешечницу, которая делает и продает кукурузные лепешки. (Прим. переводчика).

(обратно)

40

Хосе Санхурхо Саканель – испанский военачальник, возглавил военный переворот в Испании против Правительства Асаньи.

(обратно)

41

«Мешочный призыв» – призыв пожилых людей.

(обратно)

42

5-й корпус – военное образование, сформированное по инициативе Компартии Испании в начале гражданской войны.

(обратно)

43

«Лицом к солнцу» – гимн партии фалангистов.

(обратно)

44

Железная колонна – отряд милиции, который воевал в 1936–1937 гг. во время Испанской гражданской войны.

(обратно)

45

МОПР – Международная организация помощи революционерам.

(обратно)

46

Фаланга – крайне правая политическая партия в Испании. Правила в Испании с 1936 по 1975 гг. при авторитарном режиме Франсиско Франко.

(обратно)

47

«Пан дормидо» – вид сдобного теста.

(обратно)

48

Водоносные горизонты почвы – осадочная горная порода, представленная несколькими подземными слоями горных пород с разной степенью водопроницаемости.

(обратно)

49

Концессия – договор о передаче в пользование исключительных прав.

(обратно)

50

Кастилья-ла-Манча – одно из 17 автономных сообществ в Испании.

(обратно)

51

Казино – в Испании это культурный городской центр, где проводятся социально-культурные мероприятия. В нем имеется ресторан и кафе, в которых ранее собирались состоятельные люди.

(обратно)

52

Бочар – ремесленник, производящий бочки.

(обратно)

53

Докер – портовый рабочий, грузчик.

(обратно)

54

17 января 1966 года под Паломаресом в Альмерии (Автономное сообщество Андалусия) произошла авиакатастрофа с участием американского стратегического бомбардировщика с термоядерным оружием на борту и танкера, которые столкнулись во время дозаправки. В результате две бомбы упали, вызвав радиационное заражение местности.

(обратно)

55

Прозелитизм – вербовка новых сторонников.

(обратно)

56

«Чека» – слово, образованное от Советской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. В Испании это была негосударственная, неофициальная и непартийная самовольно образованная группа лиц, преследовавшая и устранявшая людей во время гражданской войны.

(обратно)

57

Провинция – область в Испании.

(обратно)

58

Эпитимья – добровольное исполнение кающимся по назначению духовника тех или иных мер благочестия (молитвы, усиленного поста и т. д.).

(обратно)

59

«Есть» – слово «haiga» является архаичной разговорной формой глагола «есть». В Испании некоторые неграмотные новоиспеченные богачи, покупая машину, говорили: «Дайте самую большую, которая есть («haiga»)». С тех пор роскошные большие машины шутливо называются «есть» («haiga»).

(обратно)

60

Старый испанский обычай, который уже изжил себя.

(обратно)

61

«Мигелитос де ла рода» – слоеные пирожные с ванильной начинкой, традиционная выпечка в Кастильи-ла-Манче.

(обратно)

Оглавление

Наставление

Глава I Рамиро Валера и Кудряш

Глава II Антон Красный

Глава III Дамиан Красный

Глава IV Рамиро Фернандес Валера

Глава V Амалия Хесус Валера

Глава VI Адриано Авельяно, сын любителя служанок

Глава VII Пепе Сороконожка

Глава VIII Хулиан Нерадивый, член Республиканской народной милиции

Глава IX Бригадистка Ирина

Глава X Хусто Сума

Библиографическая справка Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg