«Мы, дети золотых рудников»

Мы, дети золотых рудников (fb2) - Мы, дети золотых рудников (Мы, дети золотых рудников - 1) 1136K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эли Фрей

Эли Фрей Мы, дети золотых рудников

* * *

© Эли Фрей, 2016

© А. Прошин, карта, 2017

© А. Букреева, фотография на обложке, 2016

© Л. Синельников, модель на обложке, модельное агентство SuperModels, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Мы, дети золотых рудников Книга первая

Киту, парящему внутри нас.

Свобода – как солнце. Лучше нее нет ничего на свете. У тех, кто жертвует собой ради людей, в груди вместо сердца горит звезда…[1]

Жоржи Амаду. Капитаны песка

Пролог

У-у-у… Парнишка, беги отсюда! Этот злющий и кусачий мир, про который я тебе сейчас расскажу, точно не для тебя. В этом мире выживают только парни вроде нас. Ребята с накрепко пришитыми к нашей одежде бирками:

ИЗГОЙ.

СОЦИАЛЬНЫЙ МУСОР.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ БРАК.

ПОДЛЕЖИТ УТИЛИЗАЦИИ.

Парни вроде нас. Дети из Чертоги. Потомки ссыльных и каторжан.

Дети, которых выкормили и воспитали шахты.

Да, это мы.

Мы, дети золотых рудников.

Дай мне руку, парнишка. Или ты девчонка? Если девчонка – не обижайся, но я все равно буду звать тебя парнишкой. Я проведу тебя в свой мир. Мир, в котором ты никогда не был.

Отправимся на окраину Чертоги, на баржу.

Видишь эту ржавую посудину? Эта баржа некогда стояла в чистых голубых водах, заполнявших огромный карьер. А теперь она погрязла в щелочно-цианистых отходах золотоперерабатывающего комбината. Этот отстойник с отходами чертовски опасен, возле него стоят лишь иссохшие скелеты деревьев, а на его берегах частенько можно обнаружить птичьи трупы.

На комбинате работает все наше чертожское бабье. Мужики у нас на рудниках вкалывают, золотую руду выкапывают, а бабоньки ее в золото перерабатывают. Занятие это довольно вредное: они добытую руду цианируют и выщелачивают, отходы сливают в отстойник, который залит уже до краев и скоро выйдет из берегов. И тогда потоки химической дряни затопят город.

Видишь на барже толпу мальчишек? Все они смотрят вниз, улюлюкают и веселятся. Подойди поближе, и ты увидишь, как у самого края баржи белобрысый мальчишка с перекошенным от ярости лицом пытается, держа его за шею, утопить в шламе другого мальчишку.

Другого мальчишку зовут Кирилл Бобров. Вот, теперь ты познакомился со мной. Ты пока что видишь только мои ноги – белобрысый по-хозяйски сидит на них. А все туловище погружено в буро-зеленую густую массу высокотоксичных отходов. Руки белобрысого крепко держат меня за шею, не давая поднять голову над поверхностью отстойника и глотнуть спасительного воздуха.

Клейкая цианистая дрянь проникает в нос и рот, ужасно жжет во рту, в носу и глазах. Я колочу по чужим рукам, царапаю их, пытаюсь оторвать их от меня.

Я боюсь. Мне страшно быть погребенным под толщей отходов.

Еще несколько секунд – и мне капец. Цианистый калий, содержащийся в этом шламе, скоро поступит в мой организм и перегородит воздуху путь к клеткам. В результате этого клетки перестанут воспринимать кислород, приносимый кровью. Наступит кислородное голодание. Я умру в мучительной агонии.

А чужие руки сдавливают шею все сильнее.

Это руки человека, который когда-то был моим лучшим другом.

Хм. Есть ли где-то на Земле такое райское место, где друзья не топят друг друга в химическом болоте? Где дети не похожи на заболевших бешенством диких зверей?

Есть ли такое место, где парни вроде нас живут нормально, в достатке смогут просуществовать хотя бы до шестнадцати?

Я знаю одно такое место, правда, оно находится далеко, годах этак в десяти-пятнадцати отсюда. Там живешь ты. Или будешь жить, когда подрастешь.

Спокойный «маятниковый» образ жизни: работа – дом, поход в кино в пятничные вечера и боулинг по субботам, жизнь, в которой самая страшная опасность – это вовремя не внести платеж по кредиту.

О, вашу мать, как же я хочу туда, где нужно думать о том, как приобрести телевизор в рассрочку и как выкроить себе два дополнительных дня отпуска.

Но это так безумно далеко отсюда. Я буду топать в ту жизнь десять долбаных лет. И тысячи гребаных верст. А пока, здесь и сейчас, парни вроде нас должны как-то выживать… Даже с цианистым калием в крови.

Мы живем в месте под названием Чертога.

В восемнадцатом веке здесь открыли огромное месторождение золота. Из столичных тюрем сюда сразу же отправили целые полчища осужденных. На каторгу.

Осужденные шли пешком. Длинной узкой колонной. Всех сковали цепями друг с другом, чтобы никто не сбежал.

Восемь тысяч верст ссыльные шли почти три года – это нам по истории в школе рассказывали. И многие вроде как умерли от голода и болезней еще в дороге.

Те же, кто дошел, построили здесь город.

Чертога. Никто не знает, почему это место так называют – то ли потому, что внешне неприветливые предгорья хранят в своем нутре огромное богатство – настоящие подземные чертоги. То ли… Могильная тишина этого места пробирает до мурашек. Как будто здесь находится обитель самого черта.

Город, построенный на холмах. А холмы у нас тут удивительные – покрытые яркой зеленью, покатые, похожие на волны. По ним туман стелется, как молочная пенка. Красотища. Хоть пиши картину маслом. Или стих сочиняй.

Справа от холмов – территория рудников. Расположенные на холмистых предгорьях здания, бункеры, подъемные установки, дробильные машины, мастерские и склады образуют надшахтный комплекс. А под землей – разветвленная сеть горных выработок – штольни и тоннели.

Чертога родилась благодаря каторжанам – это они ее выстроили.

Бараки, шахтные постройки, железные дороги, первый завод. Что-то из этого уже разрушено и заброшено, но большинство построек сохранилось. Мы с Архипом в детстве все неработающие шахты в округе излазили. Надеялись найти что-то удивительное – либо послание от каторжан, либо золотой самородок. Ничего не попалось, конечно, но эмоции все равно били через край.

Архип… Почему конец дружбы означает у нас чью-то смерть? Почему бы людям, переставшим быть друзьями, просто не вернуть все посланные друг другу подарки и открытки? И просто перестать разговаривать и замечать друг друга? Ведь так обычно поступают с бывшими друзьями.

Почему надо убивать, топить друг друга?

Откуда в нас, жителях Чертоги, столько неоправданной жестокости?

Эх, чтобы разобраться в этом вопросе, наверное, надо копнуть глубже в историю.

Первые три сотни ссыльных построили здесь селение, которому дали название Чертога. Золота добывалось много, создавались новые шахты. Поселок рос. Возводились новые прочные дома, появились школа и больница, сменялись поколения, Чертога процветала.

Но все имеет предел, и наступило время, когда золотая руда в доступных местах подошла к концу. Добыча золота стала убыточной, и власти начали подумывать о закрытии предприятия. Но это ставило под угрозу жизнь всей Чертоги – три тысячи человек могли остаться без работы. Им было некуда деться – в округе на сотню миль не было ничего, ни одного рабочего места. Они бы пропали, померли бы с голоду.

Власти приняли решение: рудники оставить, но расходы сократить.

Стали урезать зарплату, сокращать финансирование производства. Эх, столько подземных машин пропало – их просто перестали ремонтировать. Мы с Архипом, когда лазили в шахтах, обычно находили много разной техники – причем хорошей, просто съеденной временем.

Чертога стала приходить в упадок. И снова золото начали добывать и обрабатывать по старинке – вручную.

Вот в такой Чертоге мы выросли. Бедность. Грязь. Ветхие дома. Разбитые дороги. Безработица. Преступность. Ежедневное насилие. Частые убийства.

Человек, который не уверен, сможет ли он завтра поесть, вряд ли всегда будет добрым. Нельзя осуждать людей за их злобу.

Но злоба в сердца чертожцев вселилась не только из-за бедности….

Я захлебываюсь густой массой. Молочу ногами по барже – противник уверенно сидит на мне и погружает мою голову в вонючий ядовитый шлам. Все глубже. Вниз, к смерти.

Химическая отрава колет кожу. Я будто ткнулся мордой в муравейник.

Воздух. Мне так нужен воздух. Еще немного – и я отключусь.

Ты не устал еще от нудной истории, парнишка? Потерпи, урок скоро кончится. Пока я тут принимаю токсичные ванны, дослушай до конца…

В девяностых годах одна богатая американская корпорация отправила сюда иностранную бригаду, чтобы вести геологоразведочные работы. Началось бурение скважин. Работа оказалась успешной – открылось новое нефтяное месторождение.

Чертожцы с любопытством и опаской наблюдали за работой нефтяной компании. В сердцах жителей зародилась надежда на то, что появятся новые рабочие места, на светлое будущее… Но она угасла очень быстро, когда корпорация, опасаясь, что дикие местные жители, недалекие потомки ссыльных и каторжан, могут нанести урон ее работе, отгородила территорию нефтедобычи сетчатым забором и ввела пропускную систему. Месту, где вырастет нефтяной городок экспатов, дали название Голубые Холмы.

И тогда отравленные токсинами жители Чертоги смекнули.

Прорыв в экономике, коммерческий успех, колоссальные инвестиции, современная сложная техника, квалифицированные работники, строительство дорог, развитие инфраструктуры – все это относится к экспатам и Голубым Холмам, соседу Чертоги. Но не к самой Чертоге.

Три тысячи людей, не знающие иностранного языка, которые все привыкли делать руками, которые не видели машины сложнее экскаватора – все они обречены, всем им и дальше предстоит гнить в их болоте. Они никому не нужны – нефтяная корпорация из разных частей мира привезет сюда своих работников, умнейших и лучших.

И тогда гнев чертожцев обрушился на соседей.

В Голубых Холмах построились первые дома. Фирменные автобусы привезли сюда первые семьи работников.

Чертожцы заваливали камнями новые дороги, вставали перед автобусами, не пускали новоселов.

Поджоги, вандализм, митинги, на которых чертожцы кричали с яростью и злобой, выступая против того, чтобы по соседству с Чертогой строился новый поселок.

Недолго подумав, корпорация построила за сетчатым еще один забор – теперь уже глухой, из прочного бетона, поставив по всей его длине камеры, а также устроив несколько охраняемых пропускных пунктов.

В объезд Чертоги быстро проложили другую дорогу, чтобы жителей Голубых Холмов ничего не связывало с соседями.

Через три года строительство Голубых Холмов завершилось.

Теперь здесь живут люди со всего мира – из Америки, Германии, Нидерландов, Швеции, Франции…

Что сказать, у них там все круто.

Изумительные дороги, гладкие, будто сделанные из зеркал. Аккуратные домики в английском стиле, с крышей из черепицы и каменным фасадом, выкрашенным в несколько тонов. Дома стоят как по линейке, будто выстроились в колонны и собираются куда-то маршировать. Возле домов красуется газон, с такой густой и ярко-зеленой травой, будто он находится в собственной климатической зоне, а холода и бури, которые так часто случаются в здешних местах, обходят его стороной.

При строительстве поселка ориентировались на самые высокие стандарты. Пожарные гидранты, водостоки, канализационные люки – все привезено из США. В каждом доме есть Интернет, ловят все главные международные телевизионные каналы. Нет трещин в стенах, кривых окон и плохо уложенного асфальта. В Голубых Холмах не воруют, дети спокойно оставляют на улице велосипеды и игрушки, жители не запирают свои дома.

На работу их возят на фирменных автобусах, водитель автобуса тщательно проверяет, пристегнуты ли пассажиры. Здесь все соблюдают законы, заботятся о безопасности своих семей.

В Холмах живут очень дружелюбные семьи, по воскресеньям в хорошую погоду они зовут друг друга на барбекю, в плохую – приглашают друг друга в гости.

Все свое, автономное, доведенное до совершенства. Голубые Холмы – это маленькая страна, идеальная и правильная.

Маленькая скучная община, огороженная прочным забором.

А за ее пределами – мир, где в грязи, болезнях и бедности свой убогий век влачат потомки каторжан.

Вот теперь, тебе, наверное, понятно, почему чертожцы так ненавидят экспатов.

Но я не экспат. И больше не чертожец. Чертов перебежчик. И нас таких тут двадцать человек…

Несколько лет назад власти приняли какую-то очередную социальную программу, направленную на сглаживание конфликтов между двумя такими разными коммунами. Они хотели, чтобы мы начали коммуницировать, то есть общаться. И чтобы преуспевающий поселок как-то помогал нам, бедным и обездоленным. И в результате, после отбора, два десятка смышленых подростков из Чертоги отправили учиться в школу в Голубых Холмах, чтобы, получив приличное образование и изучив иностранные языки, в будущем они смогли стать работниками корпорации.

Живем здесь, учимся там. Вот таких, как мы, чертожские дети ненавидят больше всего на свете. Тех, кто растет вместе с ними в одном болоте, но у кого появилась надежда выбраться из него.

И теперь они всеми силами пытаются не дать нам свободу.

Крепко хватайся за мою руку. Мы отправимся на несколько лет в прошлое – когда Голубые Холмы только начали строиться. Мне тогда было лет восемь. В тот период я и познакомился с Архипом. Это было очень крутое время… У меня никогда в жизни не было такого классного друга, как Архип. А потом, когда я прошел отбор в школу в Голубых Холмах, дружба закончилась, и Архип очень захотел меня убить. Он стал убивать медленно, отрезая по кусочку.

Нам, перебежчикам, приходится несладко после отбора. У нас теперь всегда потные ладони, по всему телу – синяки, а сердце норовит вырваться из груди. Дети рудников нам мстят, причем жестоко. Мстят за то, что мы перестали быть с ними в одной лодке. Мы всегда начеку, в наших головах ежеминутно крутится одна-единственная мысль: «Бежать».

Архип быстро нашел мне замену – его близким другом и верным псом стал этот ублюдок Кит Брыков. Бешеный псих с мутным взглядом. Ох, когда я вспоминаю это имя, сразу же в боку колет. Брык однажды своими тяжелыми ботинками сломал мне два ребра. Сейчас его на барже нет – но если бы он был, то не дал бы Архипу делать эту грязную работу, сам бы утопил меня в шламе. Но Брык где-то шляется… Даже не знает, что на барже сейчас происходит нечто интересное.

Итак, нас уже трое. Я, Архип и Брык.

Кто же четвертый?

На этот раз девчонка.

Милая немочка по имени Ханна. С очаровательными светлыми волосами, белесыми бровями, выдающимися скулами и таким острым подбородком, что мне всегда было интересно – если поднести воздушный шарик к подбородку Ханны, лопнет ли он?

Очаровательная девочка, переехавшая вместе с семьей в Голубые Холмы из промышленного района Франкфурта. Девочка, которой по непонятной причине не сиделось в ее уютной общине. Девочка, которой был чертовски интересен мир рудников.

Девочка, чью жизнь Архип очень старается превратить в ад. Он ненавидит Ханну так же, как и меня. За то, что она – немка. За то, что она – из Голубых Холмов. За то, что у нее есть все. За ее смелость и наглость – как она посмела покинуть свои Холмы и ступить своей поганой экспатской ножкой на земли, принадлежащие рудокопам?! И самое главное – он ненавидит ее за то, что она – девчонка.

Ханна тоже находится сейчас на барже. Стоит чуть в стороне, трясется от страха. Вся в грязи. Губы разбиты – ей здорово досталось от Архипа.

Мы с ней оба попали в лапы зверю. Нам не выбраться. Я тону в химическом шламе и молю бога о том, чтобы Ханну миновала такая же участь.

Ну что, ты готов?

Хватайся, и я покажу тебе нашу историю. Историю четырех детей золотых рудников.

Часть первая. Бобер

Глава 1

Меня зовут Кирилл Бобров. Мне восемь лет, моя мать-подзаборница родила меня от прыщавого дегенерата и через некоторое время свалила с ним из Чертоги, прибавив старческой заднице дедушки двадцать кило молодого геморроя.

Я – эгоистичная сволочь, дегенерат во втором поколении, межеумок, не живу, а нежусь, как курочка в сметане, и даже не думаю о том, что дедушка пашет как раб на галерах, чтобы я каждый день жрал луковый суп с фрикадельками. Этими словами мой дед любит меня поносить, прерываясь на затяжные приступы кашля («Чертова ассыма! Проклятые рудники!»), когда находится в особенно ворчливом настроении. Когда я медлю или ленюсь, когда разбиваю тарелку, или рву штаны, или от скуки начинаю ковырять вилкой в розетке, или играю с газовой горелкой – в общем, делаю что-то зачупатое, что прибавляет дедушке еще немного геморроя.

Из-за прежней работы на рудниках дед теперь все время кашляет, да так влажно, что я всегда думаю, что внутри легких у него – целое болото с кувшинками и лягушками.

Ассыма – это вам не шутки.

Но сейчас на рудниках дед больше не работает. Когда в Чертогу понаехали экспаты и стали строить тут свои Холмы, дедушку посетило прозрение. Он понял, что необязательно гнить в шахтах за два кило лука и сто грамм фарша. И что деньги можно получать куда менее тяжелым способом. Но для этого я должен перестать быть эгоистичной сволочью и помогать дедушке в нашем новом бизнесе.

Мы живем в районе Чертоги, который называют Старичья Челюсть.

Добро пожаловать в рай голодных крыс, кипяченного белья и помоев!

Старичья Челюсть – это четыре барака с двором-пустырем на каждый.

Наши бараки натыканы беспорядочно. Наверное, если смотреть с высоты на эти старенькие деревянные хибарки, они будут похожи на несколько трухлявых пеньков в беззубом рту старого бомжа. Вот так у нас: вместо домов с ровными стенами – какие-то гнилые огрызки. К баракам жмутся кривобокие сараи, покореженные гаражи, за домами находятся огороды, обнесенные самодельным забором, – шифером, проволокой, листами железа и даже автомобильными шинами. На огородах местные выращивают нечто внешне напоминающее труху. Где-то за нашим с дедом бараком тоже есть грядки, там летом даже растут малюсенькие морковки.

Хлоп-хлоп-хлоп.

Это хлопает деда по заднице огромный холщовый рюкзак.

Я иду сзади и вижу, как с каждым шагом рюкзак бодро подпрыгивает. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

Мы с дедом топаем на работу. Это дико круто – иметь работу, когда тебе всего восемь и ты совсем еще шпендик. А особенно круто – в восемь лет иметь собственный бизнес. В дедовском рюкзаке – уйма всего: садовые перчатки, рыбацкие сапоги, шапка-ушанка, раскладной стульчик и старенький баян. Это все пригодится нам для работы.

Мимо проезжает дребезжащий грузовик, набитый людьми – это на рудники везут работников.

Но нам не нужно туда. Мы идем в Голубые Холмы, в поселок экспатов. Войти в Холмы непросто: от Чертоги экспатов отделяют река и сетчатый забор, на мосту сидит охрана, которая дает разрешение пройти только тем, у кого есть пропуск. Естественно, у нас их нет. Но мы идем другим путем – через лес – и оказываемся на заброшенной гидростанции. Все, что от нее осталось, – четыре каменных столба в реке, шлюзы и плотина. Здесь мелко, по пояс, можно перейти реку прямо по плотине – вот для чего нам нужны рыбацкие сапоги.

Цепляясь руками за железные перекрытия шлюзов, пробираемся через бурлящий поток. Ноги вязнут, вода пытается унести меня вбок.

Ух, и сильное тут течение! Капли в лицо брызжут. Холодные! Я морщусь и жмурюсь.

Преодолев препятствие, мы оказываемся во владениях экспатов – в Голубых Холмах.

У них здесь все другое, даже воздух как будто теплее и чище.

Мы выходим из леса на середину дороги, которая соединяет поселок и нефтяное месторождение. Вокруг – поля, на которых стоят нефтекачалки. Железные монстры похожи на динозавров у водопоя, которые монотонно и ритмично наклоняют к земле и поднимают к небу свои морды.

Дорога приводит нас на главную площадь – сюда автобусы привозят работников. Рядом располагается завод при месторождении. Вот здесь, на площади, наше рабочее место. Здесь всегда полно народу по утрам. То, что нам нужно.

Дедушка достает из мешка рабочие инструменты, плюхается на стульчик, ставит на колени баян.

Для разогрева пару раз проходится по кнопкам своими толстыми пальцами.

– Ну, давай, Кирюшка. Запевай.

Я встаю спереди. Кладу на асфальт перед собой перевернутую ушанку.

Смотрю на проходящих мимо людей. Все спешат на завод. Это странное чувство – видеть таких непохожих людей. Они все из разных стран, из разных уголков Земли. И все почему-то приперлись в наше захолустье.

Дед начинает играть. Я ловлю ухом нужную ноту и громко запеваю.

Начинаем с русской частушки. Потом переходим на народные песни всего мира. Тут вам и французская «Жила-была пастушка», и американские «Янки-дудл» и «У старого Макдональда была ферма», и немецкая «Рыбачка Боденского озера», и еще много всего. Мне безумно нравится французская рождественская песня про ангелов из деревень, мы с дедом слушали пластинку, там детский хор ее обалденно исполняет. Вот только петь ее приходится так, будто тебе яйца прищемили – тонко и завывающе.

Деда наяривает что надо. Ему бы по кабакам играть. Никогда не думал, что баян может звучать то так бодро и заводно, то протяжно и мелодично.

Обычно больше всего дают за веселые песни, но грустная про ангелов экспатам почему-то тоже нравится. Видимо, она мне очень хорошо удается, голос получается – закачаешься. Как по краю бокала смоченным слюной пальцем водишь – чистый звук, высокий.

Но вообще песня про ангелов зимняя, рождественская, а нам до зимы еще ого-го сколько жить. Песни должны попадать в сезон, и раз сейчас наступает лето – нужны заводные летние песенки.

Вот так мы и работаем – дед играет, я пою, развлекаем спешащих на работу экспатов, которые в благодарность или из жалости бросают нам в шапку монетки. А по-другому в нашем захолустье как выживешь-то?

Мы подумываем над ди-вер-си-фи-ка-ци-ей нашего бизнеса (ух, слово-то какое заумное!). Нужно расширять сферу, а то мы все поем и поем. И деда кое-что придумал – он научился делать гигантские мыльные пузыри: для этого нужен таз с хорошим мыльным раствором, две палочки, между которыми нужно привязать веревочку так, чтобы образовать петлю. Вот с таким устройством получаются мыльные пузыри во весь рост и даже больше!

Дед уже все смастерил, у нас во дворе тренируется – пузыри получаются что надо!

А меня он учит жонглировать шариками. Скоро мы будем настоящим передвижным цирком.

Только вот пока мы с нашим цирком никому не нужны – народу в Холмах еще мало, и люди собираются в кучу только на этой площади, но тут все спешат, и никто не будет смотреть концерт. А нам нужно такое место, где люди будут собираться толпой и отдыхать, не спеша гулять или сидеть на лавочках, чтобы было кому показывать наше представление. Пока такого места в Холмах еще не устроили. Но по предположениям деда этим летом должен появиться парк для отдыха.

Пока что у нас с дедом тут певческая монополия, никто больше до такого не додумался. Конечно, скоро народ просечет, и поползут сюда через плотину все больные и убогие денюжку клянчить у богатеньких экспатов. Но пока что конкурентов у нас нет, и нас не очень-то гоняют. Нет, конечно, попадаются такие стражи порядка, которые нас прогоняют и даже штрафами грозят. Но в целом относятся хорошо, даже суровым стражам нравится такой квартет: дедушка, внучок, баян и ушанка.

В шапку сразу начинают сыпаться монетки. В основном кидают русские, но иногда попадается и заморская валюта.

Мы с дедом работаем на площади до десяти-одиннадцати, потом ловить нечего – все на заводе. И мы сворачиваемся и идем в сам поселок на другую работу. Идем так, чтобы кому не надо на глаза не попасться.

Поселок строится… Повсюду стучат молотки, жужжат дрели, грохочет тяжелая техника. Готова только та часть, что ближе к реке и к границе с Чертогой.

Дома тут – загляденье. Я такие только на открытках видел. Яркие, с ажурной отделкой, как пряничные домики. А газон… Прям альпийские луга из рекламы про масло «Анкор».

– Кирка, ты чего зазевался? В оба гляди, – ворчит дед.

Ах, да. Мы же на работе – надо глядеть в оба.

В чем заключается наша вторая работа?

Стащить то, что можно продать. Мы не воруем – берем то, что уже не нужно, например, что осталось после стройки. Очень ценится алюминий, а после стройки здесь столько всего из алюминия осталось: трубки, проволока, обрывки кабелей… Все это мы потом почистим, отделим лишние детали и понесем в скупку дяде Диме в его вагончик.

Мы заходим в строящийся поселок со стороны леса – в конце его тут огромная куча строительного мусора. Копаемся в ней, выбираем полезный хлам.

Сделав работу, выходим из поселка через главный вход… И ахаем. Въезд в поселок сделан в форме арки из разноцветных камней, а возле арки… Стоит корова! Мы ее раньше не видели.

Огромная корова, скрученная из проволоки, с обмотанной вокруг нее гирляндой из лампочек. Она тут, видимо, для красоты и по вечерам должна освещать парадный въезд.

Таращусь на корову. Роднуля, ты должна быть нашей! Не знаю зачем, но должна.

Мы с дедом переглядываемся. Зырим по сторонам.

Через минуту на въезде в поселок снова пусто – ни меня, ни деда, ни коровы из проволоки. Вместе с новой подругой мы радостно улепетываем обратно в свой лес.

Корова большущая, тащить ее неудобно. Она вся какая-то неуклюжая. Постоянно спотыкаюсь о корни и шишки. Дед держит корову за голову, а я ее тащу за зад.

Обратная переправа через плотину дается нам с трудом. Делаем пару заходов, перетаскиваем сначала добычу со стройки, потом корову.

Наконец подходим к бараку.

Входим в наш подъезд. На лестнице не хватает двух ступенек, они уже давно сгнили и провалились. Нужно об этом помнить, иначе, если вовремя не перепрыгнуть дыру, полетишь вниз бомбочкой. С коровой поднимаемся вверх с особой осторожностью.

Дома у нас много забот. Корову выпихиваем на балкон – потом решим, что с ней сделать.

Прохожу на кухню – по пути прыгаю по коридору. Пол здесь такой шаткий, что на нем здоровски прыгать – как на батуте.

На кухонный стол вываливаем из шапки все, что заработали. Тут и рубли, и копейки, и заморская мелкая валюта: сантимы, пфенниги, центы… Попадается также деньга покрупнее – франки и марки. Все это надо разложить по кучкам и посчитать по нынешнему курсу. Дедушка этого сделать не может – подслеповат стал. Так что финансами у нас я занимаюсь.

Я считаю деньги, а дед сидит рядом и курит беломорину – от этих папирос пальцы у него в желтых пятнах.

После подсчета нашего заработка мы все деньги прячем – запихиваем в ящик с инструментами и присыпаем сверху гвоздями.

Потом садимся обедать – вчера наготовили целую кастрюлю лукового супа с фрикадельками. Я весь изревелся, пока лук резал.

После обеда вытряхиваем на пол из рюкзака алюминиевую добычу. Принимаемся чистить лом от засора, так как за чистый алюминий дают больше денег. Снимаем изоляцию с кабелей, убираем лишние детали.

Через час работы пальцы немеют.

Справившись, тащим чистый лом к дяде Диме, в его вагончик за бараками. Здесь у дяди Димы пункт приема. Мы ему – нашу добычу, он нам – денежку. А еще протягивает мне скрученного из проволоки слоника. У меня уже шестнадцать разных зверюшек, эта поделка – семнадцатая. Дядя Дима очень круто мастерит зверюшек из скрутиков, дарит их детям наших дворов. Лучше всего у него получился жираф, он делал его для Маринки из шестого дома. Все дети со двора ей обзавидовались. За Маринкой всегда толпа ходит. Просят ее обменяться. Ей предлагают даже две, а то и три разных зверюшки за ее жирафа. Но она всегда отказывается.

Во дворе мы часто устраиваем соревнования – играем в городки, на кон ставим зверюшек – победитель получает в награду одну из поделок. Так что зверюшки проволочные – это у нас, детворы местной, такая своя валюта.

Я ставлю нового жителя на подоконник, у меня тут целый зоопарк. Самый клевый в нем медведь, я его в городки выиграл. С первого броска выбил «часовых», так мало у кого получается.

У нас все помешаны на городках – потому что это такая игра, которую себе может устроить каждый. У нас с дедом тоже где-то есть «городки» – он их из березы мне выстругал. Но они не модные, поэтому я их не беру. Модные у Катьки – ее батя сам покрасил «городки» и биту разноцветными красками. Та к что мы обычно Катькиными играем, таких ни у кого нет. А березовые – они есть у всех, березовые «городки» – это не модно.

Начинаю делать уроки – все мои ровесники уже давно ходят в школу, но я сижу на домашнем обучении. Дед – учитель суровый. Ремнем, полотенцем и скрученной газетой прохаживаясь мне по заднице, дед помогает усваивать новые знания. Письмо, математика, английский, история и география… Дед говорит, что только с помощью мозгов можно выбраться из болота, в котором мы живем. Но местные школы этого якобы дать не смогут.

А мне нравится то, как мы живем. И выбираться отсюда я совсем не хочу.

После учебы иду во двор, друзьям показывать новую зверюшку.

Каждый двор у нас имеет свое название. Наш – Корабельный. Я очень им горжусь. По весне, когда тает снег, пустырь затопляет так, что вода аж до пояса достает. Водослив уже года три как забит каким-то дерьмищем, вот нас и топит. Даже резиновые сапоги не спасают – люди перед выходом из дома ноги обматывают пленкой, чтобы не намокнуть.

И по весне все дети из округи собираются здесь на корабельные соревнования. Мы с самого Нового года к ним готовимся. Строим игрушечные корабли, красим их, делаем паруса, придумываем названия. И в апреле у нас начинаются настоящие морские бои. В море встречаются два противника-корабля, задача каждого – потопить чужое судно. Выигравший сходится со следующим противником, и так до самого последнего победителя.

Победителю гарантированы почет, слава и уважение на весь год. Я не выигрывал ни разу, хотя мы с дедом строили всегда самые крутые корабли.

Сейчас май, вода утекла, грязь подсохла. Наш двор стал скучным. Зато теперь все дети перешли на соседний. Он называется Королевским. Тут очень чисто и даже есть асфальтированная площадка – на ней мы все лето играем в городки.

Третий двор у нас Судный. Здесь решаются все жаркие дворовые споры. Прямо во дворе находится огромная помойка – высотой с гору. Над помойкой проходят тепловые трубы. Спор у нас решается так. Кто хочет, чтобы на его стороне правда была, лезет по трубе прямо над помойкой. Мало кто может долезть до конца – обязательно свалится в вонючую кучу. Но уж если долезет – все, он прав, остальные отступают.

Есть еще четвертый двор, он чуть в стороне. Бараки там совсем разрушены, зато двор-пустырь хорош, ровный весь и трава на нем растет. На нем мы обычно играем в футбол, а зимой лед заливаем и в хоккей рубимся, тут даже ворота есть.

Покидать Старичью Челюсть нам, детям, нельзя. Та к что мы играем только здесь, хотя и хотим выбраться за пределы нашего района. Постоянно передаем друг другу разные легенды и страшилки об удивительных местах Чертоги, которые находятся за нашими пустырями. Рассказы про жуткие заброшенные шахты, где живут призраки, про зеленый карьер-отстойник при заводе, в котором обитают чудовища, и про уйму другого интересного и жуткого, от чего по коже мурашки бегут.

Когда вырасту, я обязательно побываю во всех местах и даже открою новые.

Вот как-то так и проходят мои дни.

Утро. Жужжание старенького будильника.

Коридор. Прыжки по скрипучим половицам в коридоре.

Ванна. Зеркало все в трещинах.

Чистка зубов. Семнадцать раз снизу вверх, семнадцать – сверху вниз.

Завтрак. Манная каша и чай с бергамотом.

Подъезд. Запах кошек и подгорелых блинчиков. Две сгнившие ступеньки. В углу – притаившийся крысеныш.

Улица. Путь по извилистым тропкам мимо покосившихся бараков.

Лес. Запах влажных листьев и сосновых иголок.

Плотина. Переход на другой берег реки через холодный бурлящий поток.

Голубые Холмы. Гладкая, ровная дорога. Поля, утыканные нефтекачалками.

Площадь. Мостовая, выложенная ровными, одна к одной, плитками. Часовая башня. Толпа экспатов, спешащая на завод. Музыка баяна, веселые песенки и звяканье монеток в шапке.

Поселок экспатов. Шум молотков и дрелей и запах строительной пыли. Копание в строительном мусоре. Сбор полезного хлама.

Дом. Подсчет финансов. Гладкость и холодок блестящих монеток. Теплый ароматный обед.

Улица. Синий вагончик дяди Димы: сдача лома. Новая зверюшка из скрученной проволоки.

И снова дом. Утомительная зубрежка под строгим контролем деда.

Двор. Вечерняя прогулка с друзьями. Городки, футбол, прятки и салки. Дворовые запахи: мазут, объедки, стираное белье, подгорелое масло…

Сон. Кровать. Запах пыльного матраса. Мерный храп деда и ругань соседей за стеной. Звон битой посуды. Вой дворовых собак.

Я улыбаюсь еще одному прожитому зачупатому дню. Улыбаюсь тому, что я ложусь спать на сытый желудок. Улыбаюсь при мысли, что со мной рядом всегда будет дедушка. Мы каждый день едим горячий суп. У меня есть руки и ноги. Я могу ходить, могу бегать по холмам, могу говорить и даже петь.

Я не знаю другой жизни, кроме Чертоги, не знаю других детей, кроме детей из Старичьей Челюсти, не знаю другой семьи, кроме дедушки. Каждый мой новый день похож на предыдущий, но я счастлив до самой макушки.

Я засыпаю, чтобы проснуться наутро в еще одном сегодняшнем дне.

Ах, да, корову мы так и не сдали – дядя Дима ее не принял, сказал, в проволоке много ненужных добавок. Она теперь каждое утро своей проволочной мордой улыбается с нашего балкона проезжающим на грузовике шахтерам.

А потом в моей жизни случаются три гигантских переворота.

Деда наконец-то берут на постоянную (не подземную!) работу – водителем самосвала: теперь ему предстоит возить руду с шахт до перерабатывающего комбината.

Наша карьера цирковых артистов заканчивается, не успев начаться, мы с дедом больше не ходим на работу к экспатам. Меня отправляют в школу. Я хорошо сдаю вступительные тесты и попадаю сразу во второй класс. Эх, я превращаюсь в обычного ребенка.

А еще в нашем дворе появляется новый мальчик. Белобрысый, как заяц в зимнюю пору, длинный, как фонарный столб, наглый, как помойный крысеныш, и злющий, как черт. Он не боится взрослых, ему плевать на запреты. Старше всех детей в округе, он быстро завоевывает признание дворовой детворы и общественную ненависть. Архип. Сын начальника шахты, лидер нашего двора и мой любимый зачупатый друг.

Глава 2

Промотаем пленку на два года вперед и попадем во время, когда я познакомился с Архипом.

Вот уже два года как дедушка работает на самосвале, а я хожу в школу. Вот уже два года как мы не были в Холмах, а ушанка и баян пылятся на антресолях под потолком.

Я скучаю по прошлому. Сидя в классе и ковыряя облупленный уголок парты под нудную болтовню учителя, я с тоской вспоминаю наши с дедом беззаботные дни. Вспоминаю наш путь к Холмам, улыбки экспатов, веселые песни, сбор алюминиевого лома. Я думаю, дедушка, крутя баранку огромного самосвала, тоже скучает по тем дням – он последнее время стал какой-то грустный.

Здоровущая проволочная корова на балконе была прощальным подарком от нашей прошлой счастливой жизни. К Новому году дедушка подключил гирлянду к электричеству, и мы зажгли корову вместо новогодней елки. Под нашим балконом столпилась вся местная детвора, всем хотелось посмотреть на это чудо – светящуюся корову!

Мне не особенно нравится школа, это длинное здание на южной границе Чертоги недалеко от комбината. Под школой проходят подземные воды, и правая часть здания сильно просела и накренилась, полы в школе теперь идут под углом, мы любим катать по коридорам что-нибудь круглое – шарики, мячики, батарейки, – не нужно даже давать толчок, просто кладешь на пол шарик, и он катится сам.

В школе выбито много окон, вставить новые стекла у администрации нет денег, и окна просто заколотили. Из-за этого в здании всегда мало света.

Мест всем не хватает, мы часто сидим по трое за одной партой, что до учебников, тут еще хуже – по одному на четверых. Домашние задания делаем из-за этого не дома, а в библиотеке, иначе замучаемся вне школы передавать друг другу учебники.

В школе стоит плохой запах – рядом протекает река-вонючка; в этой части города совсем старые канализационные трубы, и стоки из домов стали попадать в реку. А еще здесь рядом городская свалка – ветром мусор разносит по всей округе, очень много всего попадает в реку. Из окон школы можно видеть, как из-под воды выныривают мусорные пакеты, выглядывают круглые днища ржавых бочек и автомобильные шины. Возле реки мы часто играем после школы – прыгаем с бочки на бочку и с шины на шину.

Я заканчиваю третий класс, приближается мое десятое лето. Два месяца назад прошли Корабельные соревнования – но наш с дедом очередной потрясный корабль, сделанный из просмоленных досок, снова ничего не выиграл.

А сейчас открыт сезон городков!

Вот мы стоим, толпимся на краю площадки Королевского двора с фигурами. Моя очередь бросать биту. Я весь потный, нужно выбить самую сложную фигуру – «письмо». Сегодня – решающая битва. На кону мой драгоценный медведь. Если не выбью, проиграю поделку. Если же выбью, то получу две самые классные зверюшки (ну, после жирафа, конечно) – хорька и лису.

«Письмо» я не выбивал ни разу в жизни. В этой фигуре между «городками» большие промежутки. Выбить все сразу – нереально.

И тут вдруг у самого уха раздается незнакомый голос:

– Не бей под углом. Бита должна лететь параллельно земле. Встань как можно дальше.

Я еще не смотрю на подсказчика. Недоверчиво гляжу на фигуру.

– Доверься мне, – шепчет голос у уха.

Я думаю. Но если я сделаю, как хочет голос, и отойду назад, то моя бита просто не долетит!

Но что-то подсказывает мне, что голосу можно верить.

Отхожу на три шага назад. Рискну. Эх, прощай, родной мой медведь!

В последнюю секунду перед броском биты я закрываю глаза. Слышу шум: глухой удар биты о площадку, «городки» разлетаются. Открываю глаза.

Это исторический день. Я выбил «письмо!»

Кто-то хлопает, кто-то ахает, а кто-то оплакивает свою лису.

И тут я наконец-то оборачиваюсь к тому, кто давал мне подсказки. И удивленно открываю рот.

Хм. Этот парнишка не из наших.

Все остальные тоже на него смотрят. Десять лиц одновременно обращаются в его сторону. Откуда он взялся? Никто не знает. Он будто вырос из-под земли. Высокий, белобрысый, с умными глазами, в чистой рубашке. Все с любопытством разглядывают чужака.

Любой бы растерялся, но только не этот парнишка. Он расправляет плечи и гордо задирает подбородок.

– Архип, – с важным видом протягивает он свою белую ладошку.

Все по очереди неуверенно пожимают ее и называют свои имена. Эта взрослая традиция – обмениваться рукопожатиями – раньше никогда не была в ходу среди нас, детей.

Появление незнакомого парнишки уже с первых секунд что-то меняет внутри нас.

Пожимая мне руку, он подмигивает и улыбается. Я улыбаюсь в ответ и киваю, выражая благодарность.

– Откуда ты взялся? Сколько тебе лет? – интересуемся у парнишки.

– Я из Коробок. Мне одиннадцать. И у меня с собой чипсы «Принглс».

Восторженный вздох.

Коробки. Район в центре Чертоги. Без бараков, там двумя аккуратными рядами стоят шесть одинаковых панельных пятиэтажек. Это у нас что-то типа элитного района. Говорят, там даже свет и воду дают круглосуточно, а не так, как у нас – по четыре часа в день. И котельная у них своя, районная – современная, трубы никогда не замерзают, и тепло домам дают всю зиму. Правда, мы не знаем этого точно, ведь никто из нас ни разу не был в Коробках. Все это один парнишка рассказывал – говорил, знакомые его знакомых там живут. Но мы не поверили ему и быстро загнали на трубу – проверить на правду. Свалился в помойную кучу. Та к и знали: брешет. Не бывает такого, чтобы свет круглосуточно. А вода-то как целый день может идти горячая? Она же нагреться должна. Враки все. А уж тем более про котельную. Все трубы мерзнут. Не могут не мерзнуть.

Белобрысому парнишке одиннадцать лет. Самый старший среди нас. И значит, самый умный.

Чипсы «Принглс». Уже от этих двух слов в желудке урчит, а рот наполняется слюной. «Принглс» мы ели только один раз – накопили всем двором и купили вожделенную баночку.

Три ответа Архипа автоматом превращают его в лидера нашей компании. И без разницы, живет он здесь или нет. Мы, дети из Старичьей Челюсти, всегда доброжелательны к новичкам. Всегда их принимаем. Никогда не разделяем компанию на «салаг» и «старожилов», на «наших» и «чужих». Особенно если они с собой приносят чипсы…

Мы отходим к лавочке, все окружают Архипа. Он достает из рюкзака чипсы – целых две упаковки! Высыпает каждому на ладошку.

Мы уступаем Архипу почетное место в центре лавочки, сами садимся вокруг. Я плюхаюсь на землю напротив, хрумкаю чипсы.

– Я должен тебе кое-что, – говорю я и протягиваю Архипу лису и хорька. – Я выиграл их благодаря тебе.

Архип отмахивается:

– Ты мне ничего не должен. Твой бросок действительно был крутой!

– Нет, должен! Выбирай – хорька или лису?

Я упорно протягиваю ему зверюшек. Архип сдается. Забирает себе хорька.

– Спасибо, – кивает он и убирает хорька в карман штанов.

Архипа заваливают вопросами: а как живут люди в Коробках? А правда ли, что отопление дают всю зиму, а свет и воду – круглосуточно? А правда ли, что во дворах Коробок есть новенькие детские площадки? И что на районе нет вандалов, и на окнах даже можно не ставить ставни и решетки? И что крыши у домов плоские, а не треугольные, как у наших бараков?

Я смотрю на окна наших домов, защищенные решетками, а кое-где на нижних этажах закрытые ставнями. Мы боимся вандалов и воров, их тут много.

Архип усмехается.

– Ха! Если думаете, что мы там как короли живем, как эти… из Холмов, – презрительно протягивает он, – то вы ошибаетесь. С отоплением такие же проблемы – трубы мерзнут. Воду должны давать все время, но по факту ее не бывает по полдня… То же самое со светом. Дома у нас старые, проводка трухлявая. Детская площадка есть, но ее уже почти всю разрушили – качели сломали, горку вырвали. А ставни – так во всей Чертоге ставни. И у нас. Везде есть вандалы. Та к что враки все. Кто вам на говорил эти глупости? Язык ему надо вырвать. Но вот крыши плоские, это верно.

Архип с беспокойством смотрит на треугольную крышу одного из бараков. Она совсем прохудилась, часть ее провалилась внутрь.

Мы победно смотрим на мальчонку, который уверял нас, что в Коробках все по-другому. Судные трубы над помойкой – они не врут. Всегда показывают, на чьей стороне правда. Мальчонка стыдливо смотрит себе под ноги.

– А вы были в шахтах? – меняет тему Архип и заметно оживляется.

– В шахтах?

Мы смотрим на него с ужасом. Никто из нас не спускался в шахты. Неужели он…

– Я их все облазил, – говорит он так, будто рассказывает о походе в магазин за хлебом.

– Ух ты! И как там?

Глаза Архипа горят:

– Там очень круто! Подземные тоннели, штольни… Там много разной техники. Проходит железная дорога, можно кататься на вагонетках. Сыро. Мрачно. Можно кучу всего интересного найти. Смотрите.

Он достает из кармана штанов камешек, который блестит, как металл.

– О! Это руда? – спрашивает один из ребят.

– Дубина! – Архип презрительно смотрит на него. – Не можешь руду от пирита отличить? Это же пирит – камень-обманка. Все шахтеры могут отличить пирит от золотоносной руды. Ты разве не сын шахтера?

– Сын…

– Скажи папке, что ты дубина. Пускай поучит тебя.

Архип копается в рюкзаке. Достает несколько предметов, покрытых землей и копотью.

– Это я тоже в шахтах нашел. Фонарик и головку с кирки. Представляете, сколько ей лет?

Мы все по очереди держим в руках Архиповы находки. Они прохладные и шершавые, чувствую пальцами жесткую корку. Я нюхаю их – хочу почувствовать запах шахты.

Мы все заваливаем Архипа вопросами о рудниках.

Архип вскидывает руки:

– Погодите! К чему рассказывать, если я могу провести вас туда?

– Прямо в шахты?

Мы не верим!

– Конечно, прямо в шахты! Пойдемте хоть завтра! И все увидите своими глазами!

Мы начинаем строить план. А во сколько выходим? А что надо брать с собой? А будут ли у нас фонарики?

Архип отвечает на наши вопросы. Все, решено – завтра выступаем! Я наконец-то увижу шахты, настоящие заброшенные шахты, про которые известно столько разных историй!..

Многие не смогут пойти и огорченно вздыхают, зато тех, кто может, просто распирает от счастья.

Но тут замечаем, что солнце скрывается за деревья, оглядываемся по сторонам. Сумерки. Время страшных рассказов, традиции нельзя нарушать. Мы все смотрим на Архипа – а у нас ведь тоже есть чем его удивить!

– Солнце садится. Пойдемте к подвалу, истории рассказывать! – говорит кто-то из наших.

– Что еще за истории? – недовольно переспрашивает Архип.

– Страшные! У тебя от них волосы дыбом встанут! Жуткие рассказы про шахты. Заодно и скажешь потом, выдумки это или нет, и поделишься своими байками. Пойдемте скорее к подвалу!

Мы заходим за угол дома, по выщербленным ступенькам спускаемся к решетчатой двери подвала.

Подвал у нас длиннющий, вдоль стен тянутся ржавые трубы.

Мы часто слышим страшные рассказы об этом месте.

Рассказы о жутком насилии, об убийствах, о том, как кто-то убил кого-то, разрезал труп и спрятал куски тела прямо в трубы. Вода на полу вся окрашена в багровый цвет. На стенах – следы от ногтей, оставленные несчастным, которого однажды приковали цепью к трубам и который напрасно пытался звать на помощь…

Здесь происходит очень много страшных вещей, о которых взрослые шепчутся за плотно закрытыми дверями. Но мы, дети, все равно слышим отдельные слова – и этого нам достаточно, чтобы потом сообща додумать историю до конца.

Мы никогда не лазили внутрь – решетчатая дверь закрыта, ее нужно взламывать, – да и желания особого нет. Благодаря всем дворовым легендам мы уже живо представляем картину внутри. Нам достаточно просто сидеть у двери подвала, глядеть в его мрачную темноту через решетки, чувствовать особенный запах, ощущать влажность, слышать, как в темноте где-то капает вода, что-то шипит. Иногда мы слышим какие-то шорохи и с визгами мчимся вверх, к спасительному свету.

Именно здесь, на нижних ступеньках у входа в подвал, мы рассказываем друг другу мрачные страшилки о жутких вещах, случавшихся в подвалах и на чердаках Старичьей Челюсти, о шахтах и о зеленом отстойнике, обо всем пугающем, что может происходить в Чертоге.

Мы рассаживаемся по ступенькам. Я снимаю привязанный к поясу маленький фонарик и освещаю темноту подвала за решетками. Потом говорю:

– Давай, Гусь, сегодня твоя очередь!

Мальчишка, награжденный таким птичьим прозвищем из-за своей тонкой и длинной шеи, ерзает и оживляется. Все любят рассказывать байки, и каждый ждет не дождется своей очереди.

– Отлично! У меня как раз есть одна страшная история… Это случилось на самом деле. Мне рассказывали. Все это – правда на сто процентов. Несколько месяцев назад два брата-студента собирались приехать в нашу глушь и спуститься в одну из заброшенных восточных шахт с какой-то исследовательской целью. Один заболел, и приехал сюда только второй брат. Он спустился под землю, пошел по тоннелю. Студент хотел найти какие-то интересные камни. Вдруг он увидел впереди загадочные блики и, освещая себе путь фонариком, пошел в направлении манящего блеска. Но сколько бы он ни шел, блики не приближались. Тоннель то разветвлялся, то расширялся, позволяя двигаться в полный рост, то сужался, становясь похожим на нору. Вдруг студент стал замечать, что свет фонарика потускнел, хотя батарейки были новые. Как будто дело было в том, что чем дальше он шел, тем больше сгущалась темнота, и свет фонарика уже не мог ее рассеять… Дойти до источника загадочного блеска стало навязчивой идеей студента. Ему было страшно, гулко стучало сердце. Шорох шагов. Зловещий звук падающих капель. Мрак… И загадочные манящие блики впереди. И вдруг… сзади, в нескольких метрах…

Мы все затихаем, с нетерпением и страхом ожидая продолжения истории. Гусь выдерживает паузу, накаляя атмосферу, а потом вскрикивает:

– Раздался голос!

Все ахают.

Гусь между тем продолжает:

– Мужской голос, удивительно знакомый студенту. Он стал светить назад, но никого не увидел. А голос все приближался. Он говорил: «Помоги мне…» От страха студент побежал вперед. И вдруг голос смолк. Блики исчезли. Студент подошел к тому месту, где в последний раз видел блеск, и посветил фонариком в темноту. И там… на земле… были разбросаны фотографии! Фотографии, разрезанные ножницами на треугольники. Студент подобрал несколько обрезков – на них были люди. И на одном из кусочков снимка он узнал… себя и своего брата! С прожженными дырами вместо глаз. Эта фотография сделана давно, когда они с братом еще были совсем детьми. Она всегда хранилась в семейном альбоме – и никаких дыр на ней не было и в помине… Сзади послышалось какое-то шевеление – студент бросился бежать. И тут впереди показался просвет – другой выход из шахты. Спасение! Студент выбрался на поверхность, к свету. Всю дорогу домой он разглядывал обрезки фотографий и недоумевал, как они оказались в шахте. Он вернулся домой, брата не оказалось там, но студент подумал, что тот мог почувствовать себя лучше и уйти куда-нибудь по своим делам. Истощенный морально и физически, он лег спать. Той ночью ему ничего не снилось. А наутро его разбудил телефонный звонок. Звонили из милиции. Брата нашли мертвым на пустыре – неизвестно, отчего он умер. На земле рядом с ним было нацарапано: «Помоги мне»… Он пролежал там полтора дня, и вороны выклевали ему глаза. Студент сжег кусочки снимков сразу после похорон. И больше никогда не спускался в шахты…

Мы все выдыхаем. История нам очень понравилась. Гусь умеет здорово рассказывать, нагнетая атмосферу. И голос его звучит так тихо, глухо, как из-под земли…

Мы все обсуждаем услышанное, хвалим Гуся. Но Архип недоволен. Он единственный из нас был в шахтах, поэтому придирается к мелочам:

– Не похоже на правду… Это же восточные шахты, да?

– Ну, да, – отвечает Гусь.

– В восточных шахтах нет второго выхода на поверхность. А еще как студент мог подобрать фотографии с земли, если шахты там все затоплены? Там нужно по колено в воде идти… И история с фотографиями… Врешь ты все! Не бывает такого. Сказки.

– А вот и не вру! – яростно выкрикивает Гусь, быстро вставая. – Это все – чистая правда! Ты просто не во всех шахтах был и не знаешь, что там творится!

– А вот и во всех! – Оскорбленный Архип тоже вскакивает. – И восточные все затоплены!

– А вот и нет!

– А вот и да!

Оба мальчика спорят, толкаясь упрямыми лбами.

Мы все следим за перепалкой. Но споры у нас решаются только одним способом…

– На судные трубы! Пойдемте к судным трубам, проверим, кто врет! – кричит кто-то.

Все поднимаются, начинают галдеть. Кто-то поддерживает Архипа, кто-то стоит за Гуся. Мы идем в Судный двор. По дороге рассказываем Архипу, как у нас решаются споры.

Мы подходим к мусорной горе, состоящей из бутылок и банок, целлофановых пакетов, картонных коробок, вонючих объедков, мотков магнитофонной ленты, арматуры, досок и пыльных мешков…

Две огромные ржавые трубы стелются по земле двора, над горой они поднимаются и тянутся поверху, потом снова спускаются и уходят дальше в глубь двора. Жестяная оболочка поверх труб смялась и распалась, лохмотья сгнившей стекловаты и полоски грязного поролона свисают до земли.

Гусь подходит к трубе, вид у него уверенный. Он хорошо лазает и не раз выигрывал споры. Архип усмехается. Вместо того чтобы пойти к трубе, он направляется к мусорной куче.

– Ты куда? – удивляемся мы.

– Я хочу немного подправить ваш судебный процесс.

Архип копается в мусоре – выбирает стеклянные бутылки. Мы с интересом наблюдаем за ним. Потом он забирается прямо на верхушку горы с бутылками в охапке. Берет в руку одну… И разбивает ее о торчащую из кучи железную арматурину. От неожиданности мы все вскрикиваем.

– Что ты делаешь? Прекрати! Перестань! – кричим мы.

Но Архип с улыбкой продолжает бить бутылки, разбрасывая осколки по куче. Осколки получаются разные, и мелкие, и крупные, размером с ладонь. Такие могут и насквозь проткнуть!

Усыпав верхушку мусорной кучи осколками, Архип спускается вниз.

– Вот теперь можно начинать спор, – улыбается он. – Теперь суд точно определит вруна.

– Но… Но… Архип, там же осколки! Нельзя лезть! Вы можете упасть и напороться! Такие осколки человека могут сильно поранить! До кишок живот пропороть!

Мы пытаемся остановить его. Но Архип лишь улыбается и пожимает плечами. Смотрит на Гуся:

– Но ведь каждый из нас уверен, что он прав, не так ли? Значит, мы оба удержимся. Так, Гусь? Ведь ты же не хочешь отступать и признавать, что ты все наврал и что твоя история – выдумка?

Гусь от страха весь напрягается, вытягивает свою длинную шею.

– Я… Я… Я не вру!

– Отлично! – Архип подходит к своей трубе. – Тогда лезем?

Мы все смотрим на них с волнением.

Неужели они решатся? Будут рисковать жизнью, чтобы только показать всем, на чьей стороне правда?

– Командуйте! – кричит Архип.

Я нехотя начинаю считать:

– Раз, два, три!..

Они лезут вверх по трубам – цепляясь руками за колючую стекловату, ногами упираясь в смятую железную оболочку. Гусь опережает Архипа и уже преодолевает вертикальный участок, он встает на ноги, а Архип только долезает до середины. Гусь двигается вперед, не смотря вниз. Делает шаг. Еще один. Дальше – опасный участок. Часть трубы искривилась, лист железа торчит вверх, нужно перешагнуть через него. Гусь балансирует, размахивая разведенными в стороны руками, маленькими шажками приближается к опасному участку. Архип уже добрался до верха и идет по горизонтальному участку, догоняя Гуся. На пути Архипа – похожие препятствия, торчащие куски железа. Он с легкостью преодолевает сложный участок и двигается дальше. Гусь, видя, что соперник его обгоняет, смело делает шаг. Мы замираем: Гусь машет руками так энергично, как будто вот-вот упадет. Мы видим его испуганные глаза, а вот лицо Архипа спокойно. На пути спорщиков – еще одно препятствие, там трубы сужаются прямо над кучей, и пройти по узкому скользкому участку практически нереально. Архип наступает на узкую часть и теряет равновесие. Мы вскрикиваем. Но он быстро делает шаг вперед и, балансируя раскинутыми руками, удерживается на ногах.

Гусь тоже наступает на скользкое место, но не теряет равновесия, бодро идет вперед. Болельщики подбадривают Гуся возгласами и аплодисментами, и он идет по опасному участку даже быстрее Архипа и вскоре его обгоняет.

За кого я болею? Даже не знаю… Я переживаю за Гуся. Я не думаю, что он врет про свою историю, считаю, что Архип зря на него взъелся. И суд вышел слишком жестокий: разбросанное стекло – это лишнее. Но что-то в Архипе есть такое, что заставляет меня восторженно смотреть на него и желать ему победы…

Гусь даже слегка улыбается – он уверенно преодолевает препятствие. Архип отстает.

Но тут… Что-то идет не так. Нога Гуся соскальзывает с трубы. Махи руками не помогают ему удержать равновесие, с протяжным криком он падает вниз. Я закрываю руками лицо и слышу удар: будто с высоты бросили мешок с картошкой. Я слышу жуткий звон битого стекла – Гусь упал в самую гущу осколков. Мы все бросаемся к нему, лезем на кучу. Гусь лежит на животе, раскинув руки в стороны. Не шевелится. Мы кричим, перебиваем друг друга, тормошим Гуся, тянем в разные стороны, переворачиваем его. Кто-то вопит от ужаса: живот Гуся весь в крови.

Наши крики привлекают взрослых, на помощь уже бегут несколько человек. Нас расталкивают, кто-то звонит в «скорую», кто-то спускает Гуся вниз.

Мне становится плохо, сильно мутит. Перед глазами мелькают звездочки. Все, что я вижу, – это красные капли крови, падающие на землю. И улыбку. Улыбается Архип. Он все еще на трубе – смотрит с высоты на всех, смотрит победно: этот спор он выиграл.

Гуся увозят на «скорой», а через неделю он умирает от воспаления раны. В нашей больнице нет сильных лекарств…

Мы раскладываем еловые ветки перед входом в подъезд, где жил Гусь. Надеваем черные рубашки. Идем в маленькую церковь прощаться с этим добрым мальчуганом, который так здорово рассказывал истории.

Удушливый запах пота и церковных благовоний, гроб, в котором лежит Гусь – белый как мел. Его рубашка застегнута на все пуговицы, под самое горло, и от этого его шея не кажется слишком длинной.

Гуся звали Славкой. Тищенко Вячеслав Анатольевич. Ему было девять лет.

Я не подхожу к гробу ни в церкви, ни на кладбище – мне страшно. Переминаюсь с ноги на ногу, прячусь за толпой, обступившей могилу, слышу, как приколачивают крышку. Стук молотков заглушает горькие рыдания родственников.

У меня перед глазами все еще стоят осколки бутылок, падающие капли крови и белозубая улыбка мальчишки, который радуется победе, завоеванной такой высокой ценой.

После похорон взрослые отгораживают трубы и помойку самодельным забором – чтобы дети туда больше не лазили. Мы теперь избегаем Судного двора, но все равно нам нужно проходить через него, чтобы добраться от нашего двора до Королевского. Проходя мимо, я не смотрю в сторону труб, но все равно боковым зрением вижу их, снова и снова вижу в своем воображении падающего вниз Гуся.

Дети ополчаются против Архипа, винят его в смерти Гуся. Архип больше не приходит к нам. Мы больше не решаем, кто прав в спорах, не рассказываем истории у входа в подвал: смерть Гуся сильно отразилась на наших привычках и традициях. Вечерами мы теперь просто сидим в кустах Королевского двора, болтаем или играем в мяч.

Я скучаю по Гусю – он был хорошим парнем. Но я скучаю и по Архипу – этот странный мальчишка за короткое время успел крепко привязать к себе многих. Половина ребят ненавидит его, они все любили Гуся. Вторая половина, такие, как я, просто молчат и с тоской вспоминают чипсы «Принглс», камень-обманку пирит, кирку и насмешливую улыбку.

К нашему удивлению, Архип приходит к нам во двор недели через две после смерти Гуся, утром в субботу. Мы сидим в кустах и слышим, как шевелится листва. Сквозь кусты просовывается белобрысая голова с прицепленным налобным фонариком. Потом появляется туловище. За спиной – рюкзак, в руках – карта, на ногах – резиновые сапоги.

От неожиданности мы открываем рты. Мы никак не могли подумать, что после случившегося у Архипа хватит смелости прийти сюда…

– Ты? Да как ты!.. Да откуда ты!.. – раздаются возмущенные голоса.

– Да, это я, – дерзко отвечает мальчик. – Я обещал сводить вас в шахту. Я иду туда сейчас. Те, кто хочет, двигайте за мной.

Все вскакивают.

– Ты думаешь, после всего, что случилось, кто-то пойдёт за тобой?

– Ты убийца!

– Уходи отсюда!

– Ты не нужен здесь!

Архип поджимает губы и сощуривает глаза. Взгляд его пробегает по всем по очереди: он ищет сторонников. Останавливается на мне.

– Ты, – говорит Архип. Мне хочется оглянуться – может, он все-таки обратился к кому-то другому? – Я знаю, ты хочешь пойти со мной.

Пошатнувшись, я чуть не сваливаюсь в кусты.

Все смотрят на меня. Как я себя поведу?

Мне нужно принять решение. Что делать? Остаться со всеми? Но мне чертовски надоело каждый день играть в городки и гонять мяч, торчать в этом дворе. Я безумно хочу попасть в шахту! Да, мне понравился Архип, и я считаю, что Гусь виноват сам: не нужно было лезть на трубу.

Ладони вспотели от волнения, стало очень жарко. Я выпрямляюсь во весь рост и под злобными взглядами смело отвечаю:

– Да, я пойду с тобой.

В кустах поднимается настоящий переполох, все ругаются и спорят. В конце концов из кустов выходит Архип, за ним иду я, а следом – еще трое, те, кто тоже не считает Архипа виноватым в смерти Гуся и очень хочет попасть в шахты.

А еще мы видим, что из рюкзака Архипа выглядывает яркая крышка полной упаковки «Принглс»…

Мы смутно осознаем, что совершили революцию и раскололи наше государство на две части.

Мы выбрали себе короля. И теперь уходим захватывать новые земли.

Глава 3

Архип говорит, что мы как новички должны начать с самой простенькой и доступной шахты – на востоке Чертоги. Мы выходим рано утром, идем через весь поселок, поскольку Старичья Челюсть находится на северо-западе.

Мне не по себе из-за вчерашнего раздора с ребятами, я не люблю ссоры, хочу, чтобы все дружили и чтобы всегда был мир. Войны не по мне. А появление Архипа раскололо нашу дружную команду. Что будет дальше, пока непонятно. Сможем ли мы все снова объединиться? Или будем воевать?

Печальное настроение не только у меня, все впятером идем грустные. Все, кроме Архипа, который оживленно болтает всю дорогу, рассказывая со знанием дела, как нужно вести себя в шахтах, что делать, если ты потерялся, и как найти выход на поверхность.

Оставляем за спиной наши бараки, дальше по холмам приходим в центральный район Чертоги – Коробки. Прямоугольные серо-коричневые пятиэтажки и правда похожи на картонные коробки. Стены домов кажутся такими тонкими, будто они сделаны из бумаги, кажется, будто чуть дунешь – и они сразу развалятся. Дома стоят четкими рядами, дороги прямые и совсем нет грязи. Во дворах – кладбища детских площадок: повсюду торчат ржавые обломки горок и качелей.

Из Коробок мы выходим на огромный холм, за которым находится восточный район Чертоги – Лоскутки. Узкие двухэтажные дома наставлены так тесно друг к другу, что в переулках между ними едва может втиснуться пара человек. Это место отличается от остальных. Фасады домов разукрашены яркими красками: один дом выкрашен в сине-белую клетку, второй покрыт мелкими красно-желтыми волнами. Только здесь можно увидеть дома, на стенах которых плавают рыбы с радужными хвостами, растут бордовые цветы, летают экзотические птицы, нарисованы полосы, звезды, разные причудливые узоры всевозможных цветов. Из-за такой раскраски расположенных близко друг к другу домов район напоминает лоскутное одеяло.

Дальше, за окраиной Чертоги, тянутся покатые холмы. Мы держимся кучкой, чтобы не потеряться в молочном, густом тумане.

Через время пологие холмы сменяются более крутыми участками, растительность становится реже, вместо зеленого ковра под ногами – каменистая осыпь, которая сильно затрудняет ходьбу. Время от времени попадаются полуразрушенные постройки непонятного назначения – мы находимся на территории заброшенных шахт.

Идем вдоль отвесной скалы по узкой тропинке и наконец вдалеке видим черное отверстие – вход в шахту. Поднимаемся к ней, останавливаемся у входа, который укреплен деревянными балками.

– Эта шахта очень старая, – говорит Архип. – Тут уже лет пятьдесят как закончились выработки… Внутри все обвалилось, пройдем недалеко…

Включаем налобные фонарики и ступаем в темноту. Штольня завалена каменными глыбами и бревнами. Идти сложно, и мы держимся за стены, чтобы не упасть. Пахнет сыростью, плесенью и грибами. Под ногами что-то хлюпает. Руки даже через садовые перчатки чувствуют остроту камней.

Туннель разделяется на два рукава. Архип уверенно ведет нас в правый. Дальше – еще одно разветвление. И еще одно.

– Куда мы идем? – спрашиваю я, шлепая сапогами по лужам.

– Скоро узнаешь. Я веду вас в одно очень интересное место.

Кажется, мы топаем целую вечность. Штольня идет под уклон – с каждым шагом мы спускаемся все ниже. Воды под ногами становится все больше. Трудно представить, что над головой сейчас – тонны камней, и если будет обвал – нас сплющит в лепешку.

Мы осторожно обходим углубление, наполненное ярко-желтой жижей. Двигаться трудно – из-за обрушений сводов и завалов проходы сузились, и часто приходится ползти.

Наконец мы оказываемся в каком-то довольно просторном помещении. Обвалов тут не было – крепление из балок целое.

– Подойдите сюда, – зовет нас Архип к одной из стен.

Мы подходим. И ахаем от удивления!

Вся стена покрыта надписями и рисунками.

Рисунки очень красивые – будто их делали настоящие художники. Холмы, рудники, дома, люди, леса, реки, цветы…

Надписи же грустные и смешные, простые и философские. Высказывания про жизнь, молодость, смерть, борьбу, любовь.

Веселимся же, пока мы молоды!

Следуй за своей звездой…

Цветы для Ады.

Не верь девчонке!

Мы с восторгом осматриваем стену.

Одна из надписей содержит дату. Указание на год. Тысяча восемьсот семидесятый!

– Смотрите сюда!

Мы смотрим туда, куда указывает Архип. Цепь. Старая, ржавая. И обломки кандалов.

– Эта шахта была одной из первых. Здесь работали самые опасные преступники. Их приковывали цепями к тачкам, чтобы они не сбежали. Лоскутки – самый старый район Чертоги. Все первые поселенцы-каторжане жили там. Вот откуда у жителей Лоскутков такая любовь к разрисовыванию домов… Их предки очень любили рисовать. Рисунки – это единственное, что у них было. Они жили в шахтах почти постоянно, эта камера служила чем-то вроде спальни. Их не выводили из-под земли целые месяцы. Эти рисунки помогали им вспоминать мир на поверхности.

Молчим. Пытаемся представить, каково это – месяцами не видеть солнечного света. Жить, скованными цепями, внутри горы, в сырости, холоде и почти полной темноте…

Мы смотрим друг на друга. Шахта немного нас оживляет. После смерти Гуся все как будто замкнулись в себе. Для всех будто остановилось время. Мы существовали, как зомби, не думая, не чувствуя, ничего не соображая.

Здесь, в шахте, мы снова оживаем.

После этого путешествия нам снова хочется быть такими, как раньше. Мы хотим построить где-нибудь для себя убежище, играть, смеяться и дурачиться. За дворами Старичьей Челюсти мы сооружаем шалаш из найденных листов железа, досок и оконных рам. Строительство длится несколько дней. Архип становится нашим командиром и отдает приказы. Таская с помойки и с заброшенных огородов материалы, мы с воодушевлением строим планы: что мы принесем в шалаш? Во что будем играть?

Мы с гордостью смотрим на построенный шалаш, довольные своей работой. Архип придумывает разные занятия. Притаскивает сюда леденцы и клевую настольную игру.

Нам очень нравится Архип – с ним никогда не приходится скучать, он обязательно что-то придумает. Иногда с ним сложно, он бывает очень вспыльчивым, например, когда с ним споришь, поэтому я стараюсь соглашаться со всем, что он говорит. Ведь Архип старше, а значит, умнее, и чего с ним спорить? Архип всегда прав. Это просто надо принять.

Мы хотим покрасить наш шалаш в разные цвета. И придумать ему название. И установить над ним флаг.

Приносим сюда баночки с красками и кусок ткани для будущего флага.

Но все наши планы летят к чертям: на следующий день на месте нашего шалаша мы обнаруживаем гору обломков и надпись, сделанную одной из наших красок на доске, прибитой над входом в шалаш.

Убийца.

Мы смотрим на то, что осталось от шалаша.

Сломано буквально все. Банки с краской разбиты, ткань для флага порвана на клочки.

– Мы сможем построить новый… – Я пытаюсь взбодрить друзей. – Вот тут же, рядом!

– Они не отстанут, – хмуро говорит Архип. – Они везде нас найдут. И будут мстить.

– Что же нам делать? Все время шататься по шахтам?

– Нет. Мы найдем себе место. Там, куда они точно не сунутся.

– И что же это за место?

Архип хитро улыбается.

И вот мы уходим на юго-восток, пробираемся сквозь забор из колючей проволоки, на столбах которого через каждые десять метров висит табличка: «Стой! Опасная зона!»

Впятером стоим на берегу огромного карьера-отстойника, вдыхаем горьковатые пары цианида, любуемся трупами ворон и уток на иссохших берегах. Смотрим на огромную ржавую посудину у берега отстойника. Это баржа. Место, которое на многие месяцы и даже годы станет нашим вторым домом.

Место, где нас не найдут. Место, которое принадлежит только нам. Прекрасное, волшебное, удивительное место.

Но сейчас мы смотрим на него с ужасом.

Зеленая густая жидкость заполняет весь гигантский карьер. Повсюду виднеются пустые ржавые бочки – их тут сотни! Они плавают в озере отходов, валяются на берегах и просто навалены на земле целыми кучами – издалека они кажутся большими ржавыми горами.

– Но, Архип… Этот карьер – ядовитый. Сюда стекают химические отходы с комбината, по-моему, цианид – это яд, он очень опасен! – пытаюсь я вразумить Архипа, но он так злобно смотрит на меня, что я жалею о сказанном.

– Глупости! – Архип берет с земли палку, тыкает ею в обмазанный зеленой жижей труп вороны. – Отходы попадают в карьер вместе с водой – значит, яда тут очень мало. К тому же я где-то слышал, что в воздухе цианид не опасен, только в воде. И что организмы человека и животного как-то умеют этот яд подавлять. Он вредный только для растений, рыб и птиц.

Я беру вторую палку, и мы с Архипом вместе принимаемся толкать дохлую ворону в вязкую буро-зеленую гадость.

– Но… Мы же будем находиться здесь долго – это вредно… – пытаюсь я возразить, но Архип так страшно зыркает на меня, что я затыкаюсь.

– Все решено. Это не обсуждается. Теперь мы будем собираться здесь, на этой барже, – жестко заключает Архип. – Нам тут будет хорошо.

Мы тяжело вздыхаем. Удивительно, что больше никто не спорит – все верят Архипу. Всегда все происходит так, как он сказал.

Вот так это место и становится нашим вторым домом. В следующие дни внутри баржи раздается стук молотков – в трюме мы сколачиваем стол с лавками. Вешаем на стены плакаты. Мы приносим сюда много сахара и леденцов: сладкое помогает организму подавить вред от гадости, которой мы тут дышим.

Та к образуется наша команда.

Димка-картежник по кличке Туз. На маленьком плоском стальном прямоугольнике он выцарапал гвоздем пикового туза, заточил края и теперь хвастается перед всеми своей самодельной картой, показывает, как он ею ловко разрезает жуков на тонкие полосочки. Его отец работает мусорщиком. Каждый день мы видим его сгорбленную худую фигуру у помоек, где он сгребает мусор в одну вонючую массу. Туз живет в коммуналке, где, помимо него с отцом, живут еще пять семей. Все, о чем он мечтает, – это иметь большую ванную и собственный туалет.

Игнат мечтает о путешествиях, поэтому в компании его наградили кличкой Крузенштерн или сокращенно – Круз. Отец Игната обитает в канализации. Судя по тому, что в Чертоге с трубами столько проблем, отец его – единственный сантехник в городе. Мать Игната работает на приемном бункере при комбинате. Игнат мечтает увидеть весь мир, но за пределами Чертоги он был один-единственный раз: когда ему было лет семь, родители возили Игната в другой город в цирк. Все свои скудные знания о разных странах он приобретает из приключенческих фильмов, которые очень любит смотреть. Больше всего ему хочется посетить Коста-Рику. Игнат говорит, что там теплое голубое море, белый песок и пальмы. Даю на отсечение левое ухо и правую пятку, что он даже не знает, где это. Просто небось услышал про Коста-Рику в очередном фильме…

Отец Лехи Костылева уже совсем старый и всегда кашляет – работа на рудниках сильно подкосила его здоровье. Мать работает на комбинате у печи. Работа тяжелая, температура до семидесяти градусов доходит! Костыль хочет накопить денег и получить высшее образование, чтобы его взяли на хорошую работу и родители могли наконец отдохнуть.

Чуть позже в компании появляется Илья Галахад. У него вся футболка в мелких дырочках, мы называем ее кольчугой, потому и прозвище ему дали в честь рыцаря Круглого стола. Ботинки у него тоже дырявые – все пальцы видать.

Вслед за Галахадом в команду вступает Егор, которому мы даем кличку Муха, на шее вместо крестика он носит засохшую жирную муху – говорит, она приносит ему удачу.

По сравнению с остальными членами нашей команды Архип сильно выделяется. Его отец и мать работают на Южных шахтах, но на поверхности занимают руководящие должности. Его семья считается одной из самых благополучных в Чертоге. Непонятно, почему он связался с нами – со своими чистыми волосами, рубашкой в клетку и заносчивыми манерами он мог бы подружиться даже с детьми из Голубых Холмов…

А он набрал себе друзей с чертожских помоек. Что ж, каждому свое. Но я не думаю, что сам бы так смог.

Архипа мы любим. Благодаря ему у нас теперь неиссякаемый запас чипсов и леденцов.

Мы полюбили баржу всей душой. Мы играем там в карты, поем песни, читаем комиксы, обсуждаем наши путешествия до еще не изведанных шахт Чертоги, а после очередной вылазки рисуем по памяти карту местности, где мы побывали.

Теперь это место кажется нам очень уютным. Безопасным. В отличие от родных дворов, где нас теперь поджидает опасность…

Однажды вечером я возвращаюсь домой с баржи. Прохожу через Королевский двор. Из кустов вылезает вся наша старая компания. Мне становится страшно, я пячусь. Я помню шалаш – мальчишки все еще мстят нам за Гуся…

– Не бойся, бить не будем! – кричит мне Горыныч, который теснее всех дружил с Гусем.

– Не будете? – удивленно спрашиваю я.

– Не будем. – Пацаны подходят ближе. – Ты же не убийца. Но… – Небольшая заминка. Они обступают меня со всех сторон. – Ты снюхался с убийцей. И поэтому тебя надо проучить.

Я втягиваю голову в плечи. Молю боженьку о том, чтобы сейчас за секунду я оброс костяным панцирем.

– Как тебе быть в одной компании с убийцей? Ты как помоечный щенок, который пойдет с кем угодно за еду. И будет преданно лизать руку!

Я хочу сказать Горынычу, что он не прав, – но не успеваю. Недалеко раздается голос – такой родной голос! Хочется кричать от восторга!

– А ну отошли от него!

Метрах в пятнадцати с натянутой рогаткой в руках стоит Архип, целясь прямо в Горыныча.

– А ну опусти! – кричит тот в ответ.

– Я насмерть бью голубя с тридцати метров! Что будет с твоим глазом, Горыныч, если я попаду в него с пятнадцати? Думаю, тебе придется сменить кличку. На Пирата, ха-ха!

Горыныч хмуро смотрит на нацеленную рогатку.

Архип оттягивает резинку еще больше.

– Выбирай, левый или правый?

Молчание.

– Твоя взяла! – наконец сдается Горыныч. – Мы уходим! Оберегай малька – у нас тут очень неспокойный район.

Пацаны разворачиваются и отходят от меня. Выдыхаю и дышу часто-часто – пока они были рядом, я, кажется, совсем не дышал.

Подходит Архип.

– Пойдем, провожу тебя, – говорит он и тянет меня за рукав куртки.

– А чего он сказал про малька, Архип? Я не понял.

– Неважно. На вот, съешь леденец. – Он протягивает мне карамельку. Я разворачиваю ее и отправляю в рот. – Теперь мне следует сопровождать тебя домой. А еще лучше, – он машет рогаткой, – научить тебя стрелять.

– О! Круто! Когда начнем? – Посасывая мятный леденец, я прыгаю вокруг Архипа от нетерпения, точно как щенок.

– Завтра. Вообще-то я пришел к тебе, хотел предложить на завтра вылазку в шахту – чтобы мы были только вдвоем. Это секретная шахта. Но, кажется, планы поменялись. Пойдем учиться стрелять.

Всю ночь я ворочаюсь – не могу дождаться, когда мы с Архипом пойдем стрелять из рогатки! Она у него необычная, все это знают – он из своей рогатки даже бутылки с большого расстояния бьет! У мальчишек в наших дворах тоже есть рогатки, но не такие – бьют недалеко и слабо. Рогатка Архипа мощная! Намного мощнее игрушечных ружей.

* * *

– Куда мы идем, Архип? – я еле поспеваю за ним. – Не так быстро! У меня ноги короткие!

– Мы идем к границе. Будем тренировать твою меткость.

– К границе с Холмами?

– Да, мы идем к Холмам.

От удивления я замолкаю. Я не был в Холмах больше двух лет! С тех пор как прекратился наш с дедушкой бизнес. Там, наверное, многое изменилось…

Мы идем по лесу и видим вдалеке за сетчатым бетонный забор: граница. Раньше его не было. За забором – река. Та самая, которую мы с дедушкой переходили вброд.

Я хочу уже выйти из леса и подойти к забору, но Архип останавливает меня.

– Смотри! – Он показывает на верх забора.

Я прищуриваюсь и вижу камеры.

– Они снимают все, что вокруг. Чтобы к ним не лезли. Камер нет только дальше на западе – где плотина.

Я киваю. Помню эту плотину.

– Но сейчас нам камеры и нужны.

Архип достает из кармана несколько белых шариков.

– Краска, – объясняет он. – Вчера весь вечер их делал. Твоя задача – попасть шариком в камеру. Если бы мы разбили ее камнем – охранники бы пришли сюда и поменяли. А если она будет заляпана краской – они подумают, что это птица и что дождь все смоет.

Сначала я тренируюсь, стреляя камешками в дерево в лесу. Архип подсказывает – показывает, как правильно держать рогатку и оттягивать резинку, как целиться.

Когда мне удается бить точно в цель, Архип протягивает шарик с краской:

– Пора.

Я попадаю в камеру с четвертой попытки.

– Есть! – радостно кричит Архип и выходит из кустов к забору, отодвигает сетку снизу. – Ну, что, лезем?

Я неуверенно смотрю на забор.

– Ох! А стоит?

– Неужели тебе неинтересно, как идет строительство? Ты же говорил, что два года не был в Холмах. Там многое изменилось!

Мы пролезаем через сетку и оказываемся у бетонного ограждения. Друг подсаживает меня, помогая залезть на верх забора, затем забирается сам. Мы вместе прыгаем вниз с обратной стороны. Это странное чувство – будто ты прыгнул в другой мир.

– Чувствуешь? Тут совсем по-другому пахнет, и как будто земля другая, мягче. – Архип ковыряет землю мыском ботинка.

Мы раздеваемся, переходим через речку, держа вещи высоко над головой.

Из леса выходим на дорогу, которая соединяет поселок с заводом. Я с грустью вспоминаю нашу с дедом работу: плотина, площадь, песни и баян…

Поселок сильно разросся. Появились парки для отдыха, много пешеходных дорожек, детские и спортивные площадки, фонтан. Все такое чистое, ровное, гладкое. Все сияет и переливается.

Мы идем по тропинкам из красивых плиток, мимо клумб и ажурных фонарей. Каждый дом, что видим, напоминает жилище гномов из сказки о Белоснежке. По стенам вьется плющ, у дверей стоят горшочки с цветами. Дома огорожены низкими каменными заборчиками.

Только утро воскресенья, а поселок уже совсем проснулся. Открываются окна – люди здороваются друг с другом и желают соседям доброго утра. На разных языках, но в основном на русском и английском. Также узнаю французские и немецкие приветствия – в свое время благодаря иностранным песням я познакомился с чужими языками.

Кто-то копошится в огороде, кто-то в саду пьет кофе и читает газету. Кто-то совершает пробежки. У одного бегуна все в одном цвете: синие наушники, синие кроссовки, синяя футболка, в руках – бутылка с водой, конечно же, с синей этикеткой.

Навстречу бегуну не спеша идет мамочка с коляской. Тоже вся модная: розовая коляска, розовая куртка.

Мы доходим до центральной части поселка – парка отдыха. На лавочках сидят люди в яркой одежде. Вокруг фонтана на велосипедах катаются дети. На газоне неподалеку от фонтана на клетчатых покрывалах отдыхают сладкие парочки, что-то едят и пьют. Вокруг качелей с маленькой собачкой наперегонки бегает нарядная девочка. Мальчик в синей матроске ковыряет лопаткой в песочнице.

Я вдруг задумываюсь, каково бы это было, если бы мы с дедушкой жили здесь, а не в Чертоге? Выращивали бы цветы в горшках. Устраивали бы пикники. У нас было бы клетчатое покрывало и корзинка, которую мы бы наполняли всякими вкусностями. Мы бы завели собаку. И гуляли бы с ней в парке. Дедушка подарил бы мне скоростной велосипед. Может, моя мама не бросила бы меня и осталась здесь… И у меня был бы папа. У нас была бы большая семья.

Какая-то неприятная мысль зарождается в голове и сплетает себе там уютное гнездышко. Я напрягаю мозг, пытаюсь поймать эту мысль, но она забралась очень глубоко.

Все, что мы видим вокруг, – этих людей, совсем не похожих на нас, этот парк, эти дома… И все, что мы видим в Чертоге… От этого контраста как-то тревожно и неуютно.

Я вижу, как люди вокруг смотрят на нас. Мы чужие им, а они чужие нам.

В голове как будто произошел взрыв, который размазал мысли по черепной коробке. И чтобы понять, что именно на меня так повлияло, нужно разложить мыслишки по четким кучкам. Но у меня не получается… Лучше не думать об этом и съесть леденец – благодаря Архипу у меня их полный карман! Я грызу яблочную карамельку. Полегчало. Больше не хочется думать о тревожном.

Я гляжу на Архипа. Он хмуро смотрит на людей.

– Пойдем, – тяну я его за рукав. – Мы обошли весь поселок, тут больше нечего делать. Пойдем домой. Наши ждут.

Мы забираемся на пограничный забор, садимся на него, лицом к поселку нефтяников. У меня внутри становится как-то пусто…

– Что теперь? – спрашиваю я, елозя пятками по забору.

Архип задумывается, достает шарик с белой краской, прокалывает его найденным в кармане шурупом. Выводит краской на верхушке забора наши имена:

Кирилл Бобров и Архип Бойко.

Мне нравится, что он написал мое имя первым.

Он встает на забор в полный рост.

– Прощальный подарок, – объясняет он мне. – Оставим еще один!

Я слышу звук расстегивающейся «молнии» ширинки.

– Присоединяйся – будем потом всем хвастаться, что нассали на землю богатых инострашек. Все обзавидуются!

Я с радостью присоединяюсь к Архипу и встаю рядом – идея мне очень нравится!

Я смотрю вокруг: в обе стороны до бесконечности тянется забор. Журчим, поливаем нефтяные земли. Лыблюсь во весь рот – да, это то, что нужно!

Я начинаю осознавать то, смутная мысль о чем у меня появилась там, у фонтана, в Голубых Холмах. Я смотрел на ярких людей. На дорожки. На красный велосипед щекастого мальчика. На голубое платье девочки. На желтую лопатку малыша в песочнице.

И первый раз в жизни почувствовал, что я – не один из всех.

Я никогда ничем не выделялся среди других. Я не бегал быстрее всех, не лазил по деревьям шустрее всех. Мои плоты никогда не выигрывали в соревнованиях. У меня никогда не было вещей, которые меня бы как-то выделяли среди остальных.

Я не пою, не танцую, не учусь лучше всех.

Я не толстый и не худой. Не высокий и не низкий. Глаза и волосы – не темные и не светлые.

Я всегда держался в серединке, был как все.

И тут. Вдруг. Я понял.

Я – не самый обыкновенный ребенок.

Я не просто Кирилл Бобров и не просто десятилетний мальчишка.

Я – мальчишка из самого бедного района Чертоги. И еще я понял, что это где-то очень далеко, далеко ото всех. Та к далеко и глубоко, откуда мне не выбраться.

Я вспоминаю недовольный взгляд Архипа, когда он смотрел на всех этих чистеньких людей. Думал ли он о том же самом? Не знаю. Но сейчас мы здесь, на высоте, на границе между двумя поселками. Мы улыбаемся. Нам хорошо. Мы радостно поливаем Голубые Холмы и на короткое время чувствуем себя властелинами мира.

Глава 4

Мое десятое лето проходит зачупато.

Архип делает для меня классную рогатку, она бьет даже лучше, чем его. Теперь он за меня спокоен, с такой рогаткой мне никто не страшен во дворе. И теперь он больше не сопровождает меня до дома – это печально, мне нравилось, когда Архип меня провожал.

Мы объявляем войну Горынычу и его компании: нам надоело, что они чувствуют себя королями Старичьей Челюсти. Они запрещают нам гулять по территории района, но мы все равно там ходим, ведь сейчас нас на барже уже много, и мы наконец можем дать отпор врагам.

Поэтому в июле у нас первая официальная жарня с компанией Горыныча.

Вооружившись камнями, игрушечными пистолетами на пульках, палками и рогатками, мы отправляемся в бой.

Противники укрываются за баррикадами, наспех построенными из деревянных паллетов, обломков старой мебели и автомобильных шин.

Июль, стоит ужасающая жара, горят торфяные болота и плавятся мусорные кучи. От смеси едких запахов, горящего торфа, пота и мусора до слез щиплет глаза.

Горыныч и его компания прячутся за своими заграждениями и целятся в нас из рогаток.

Мне немного страшно. Архип хлопает меня по плечу:

– Не бойся, братишка. Просто держись у меня за спиной и не высовывайся. На, вот, съешь конфетку.

Я грызу лимонную карамельку – это немного успокаивает.

Братишка… От этого слова приятное тепло растекается по всему телу.

Камень, ударяющий мне в бок, выводит меня из размышлений, и я сосредотачиваюсь на битве.

В руках у меня рогатка, карманы набиты круглыми камушками.

В нас летят камни. Архип обстреливает баррикаду противников из своей мощной рогатки, и вскоре враги понимают, что у нас явное преимущество.

Мы медленно продвигаемся вперед. Кто-то стреляет из пистолета с той стороны, и пулька попадает мне прямо в нос; я чувствую, как по губам течет кровь.

Мы кидаем за баррикаду камни и куски кирпичей и слышим вскрики.

Мы пробиваем оборону и расстреливаем врага.

Грязные, в крови, вытираем сопли и смотрим, как противники, хромая, убираются прочь.

Это войны за территорию.

Нам предстоит еще очень много подобных сражений…

* * *

После нашего с Архипом похода в поселок нефтяников я начинаю замечать, что с ним происходят какие-то странные изменения, слишком уж много внимания он стал уделять Голубым Холмам и его жителям. Он часто отправляется туда один, меня не зовет, что он там делает с утра до вечера – непонятно. Мы спрашиваем, но он отмалчивается. Только потом, когда вернется, нет-нет да и скажет что-нибудь гадкое про Холмы.

Однажды, когда мы на барже играем в карты, Архип говорит:

– Я тут побывал за забором… Видел девчонку одну. Ух и противная у нее рожа! Как вот у этой карточной дамы. Идет, нос задрала, фу-ты, ну-ты. И на меня так посмотрела, как будто клопа увидела. Жаль, с ней родители были, а то ободрал бы ей косы…

В следующий раз он вспоминает Холмы во время похода в шахту, когда мы делаем привал. Архип достает из рюкзака перекус и вспоминает:

– Пацан такой щекастый там был… Пузо во как отвисло! – Он проводит ребром ладони по коленям. – Жирный, аж противно! Он один небось сжирает раз в десять больше еды, чем у нас с тобой сейчас на двоих!

Когда мы у него дома склеиваем самолетик из картона, Архип бурчит:

– А эти иножопы своим детям покупают самолеты с радиоуправлением. Я недавно видел, как один в парке таким играет. И зачем им такие дорогие и сложные игрушки? Все равно тупые и все ломают. Представляешь, он свой самолет в фонтан загнал, тупица.

Я молчу. Я никогда не слышал ни от кого из наших это слово – иножоп. Оно смешное и мне нравится. Но наверняка Архип не сам его придумал, а подхватил у кого-то из взрослых – может, у своего отца, – как перенял и нелюбовь к жителям Холмов.

А однажды поздним летним вечером Архип приходит ко мне и зовет меня пойти с ним в Холмы.

– Зачем? – удивляюсь я. – Зачем ты все время туда ходишь? Там же скучно.

И еще я замечаю, что каждый раз, когда он ходит в Холмы или вспоминает о них, у него портится настроение. Он потом долго хмурится и злится. Зачем делать то, из-за чего расстраиваешься?

Мне не хочется выходить из дома, ведь уже поздно и я только помылся.

– Увидишь, – загадочно говорит Архип.

Я заглядываю в комнату дедушки. Оттуда раздается храп.

Тяжело вздыхаю. Делать нечего, с Архипом нельзя спорить. Я не понимаю, почему мы идем так поздно, но раз Архип позвал, значит, так надо.

На этот раз мы идем через плотину, делаем небольшой крюк, зато не лезем в воду. Уровень воды в реке упал, и на плотине почти совсем сухо, мы даже ноги не замачиваем.

На улицах поселка нефтяников совсем нет людей, все сидят в своих теплых уютных домиках. Фонари освещают пустые дорожки. Архип ведет меня по улицам, высматривает что-то во дворах.

– Что мы ищем? – спрашиваю я, делая странные движения, от которых моя тень на асфальте принимает причудливые очертания.

– Вот он! – Архип останавливается у одного из домов, к стене которого приставлен красный велосипед.

Я его узнаю – на этом самом велосипеде в парке катался щекастый мальчик, когда мы с Архипом здесь были в прошлый раз.

Архип оглядывается по сторонам, быстро хватается за руль и, катя велосипед, убегает с ним прочь. Я мчусь за ним, ничего не понимая.

Мы выходим из поселка в лес. Архип останавливается, бросает велосипед на землю, достает из рюкзака бутылку с какой-то желтоватой жидкостью и спички. Он поливает велосипед из бутылки. В нос бьет запах керосина. Архип бросает зажженную спичку на велосипед, и я с восторгом наблюдаю, как разгорается огонь, как чернеет и вспучивается краска, как плавится и течет резина на колесах.

– Зачем? – шепотом спрашиваю я.

– Он не заслуживает такого велика, – злобно шипит Архип. – Эта жирная ленивая свинья. Он не заслуживает. Никто из этих детей не заслуживает того, что у них есть, это место слишком хорошо для них. Они думают, что они лучше нас, но это не так. Мы им это докажем.

Я не до конца понимаю Архипа, но у меня в голове в своем гнезде снова зашевелилась та мысль, которая обосновалась там в предыдущий наш с Архипом поход в Голубые Холмы.

И, кажется, она снесла там яйцо, из которого вылупляются новые мысли.

Те, кто здесь живет, обладает каким-то преимуществом. Оно позволяет им свободно перемещаться туда, куда они захотят, иметь все, что захотят. Но как они его получили? За что? За хорошие оценки в школе? За то, что каждый день убираются дома и моют посуду после того, как поедят? Выносят мусор? За что? Почему все вокруг – солнце, вода, воздух, весь мир – для кого-то другого, не для нас?

* * *

Следующие два года проходят довольно спокойно и обычно.

Наша баржевая команда растет, Архип принимает новичков. Нас становится много, и я даже в шутку говорю, что Архип набирает себе армию. Откуда я могу знать, что это окажется правдой…

Немного меняются интересы, я помню день, когда кто-то первый раз притащил на баржу мужской журнал. Через время к нему прибавился еще один и пара банок пива, еще через время – пачка сигарет.

Мне не нравятся такие журналы, девушки в них кажутся мне слишком толстыми и большими. Мне скучно их листать. Сигареты для меня слишком едкие – я от них кашляю. Пиво на вкус кажется мне горьким…

Я думаю, что большинству мальчишек на барже тоже не нравятся эти новшества, но они терпеливо листают журналы с сигаретой в зубах, изредка прикладываясь к банке пива. Они подражают взрослым ребятам, думают, так выглядят солиднее. Но я смотрю на них, на всех этих прыщавых цыплят, которые еще недавно шнурки сами не умели завязывать, и мне становится и смешно, и грустно.

Двенадцатая осень приносит мне огромный сюрприз.

Начинается учеба, я перехожу в пятый класс.

Школа. Вдыхаю прекрасные, такие родные ароматы: запах мела, краски, потных кроссовок и гнилых рам.

В этом году в нашей школе принимают какую-то социальную программу и отбирают десять счастливчиков. Самых умных детей, из разных классов, переводят в школу в Голубые Холмы. Последний месяц все только об этом и галдят, кто-то от души рад за избранных, задумался, что это шанс, и теперь сам больше времени уделяет учебе; кто-то, как Архип, считает их предателями и начинает неприкрыто их травить, он заставляет и нас – всю свою компанию – делать им гадости. Мы называем их по-разному: предатели, перебежчики, продажники – за то, что продались за бесплатные завтраки. Теперь мы подлавливаем их по дороге к Голубым Холмам, встречаем у ворот на границе после школы, делаем все, чтобы наказать перебежчиков за их предательство. Мы всегда их преследуем, кричим им вслед обидные вещи, кидаем в них камни. Здесь, до границы, они беззащитны, но как только они пересекают пограничную черту – им уже ничего не угрожает. У них есть пропуск, а у нас его нет. Мы стоим и смотрим, как там, за чертой, их подбирает желтый автобус и вместе с другими детьми везет в их новую школу. В лучший мир, прочь от грязи и жестокости. А мы уходим, чтобы прийти к границе снова, когда кончатся занятия. Поджидаем жертву.

Мне не нравится то, что мы делаем, но я не могу сказать об этом Архипу. Я не разделяю его злости, радуюсь за счастливчиков и вовсе не считаю их предателями, но, желая угодить Архипу, стараюсь кидать камни сильнее всех и кричу громче всех, когда мы преследуем перебежчиков.

Они идут группкой, понурив голову, прикрываясь руками. Молча. Они теперь всегда здесь молчат. Ходят, как призраки и тени: ни живые ни мертвые.

Когда мы идем за ними, я всегда думаю о том, что сейчас происходит у них в головах? Ненавидят ли они нас? Считают ли себя виноватыми?

Холмы меняются. Там уже все достроили, народу теперь там – целый улей.

В Холмах построили маленький стадион, небольшой спортивный комплекс, торговый центр. У них теперь даже есть роллер-парк.

– Хей! – кричит Архип вслед перебежчикам во время нашего очередного преследования. – Игорек! Я знаю, что твой батя взрывник на шахтах. Уважаемый человек здесь. Как ему в глаза соседям теперь смотреть? Небось теперь стыдится своего сына, который готов за бесплатные завтраки американские дороги лизать. И французские ботинки. И немецкие задницы. Ха-ха!

Архип очень доволен собственным остроумием. Он повторяет слова про бесплатные завтраки и лизание и добавляет что-то про шведские унитазы, итальянские канавы и английские горшки.

Я смотрю, как Игорек – низкорослый худой парнишка с копной рыжих кудрявых волос – быстро-быстро перебирает ногами-спичками и закрывает голову портфелем. Очень умный мальчик, Игорек младше меня на год, ему сейчас одиннадцать. Он учился в одном классе со мной… Мы не дружили, Архип зорко следил за тем, чтобы члены его команды водили дружбу только между собой. Но он мне нравился. Я всегда был в полном восторге от того, какие классные фокусы с самодельными петардами он устраивает за школьным двором.

– Ты чего прохлаждаешься? – Архип грубо пихает меня локтем. – Ты еще ни одного камня не кинул! На вот, держи, – протягивает он мне большой камень с острыми краями.

Мне не хочется его кидать, но я все равно это делаю и попадаю Игорьку прямо по портфелю.

Очень довольный моим броском, Архип побуждает меня кинуть еще камень.

И еще.

Вечером я делаю домашнее задание. Решаю задачу по математике.

Из тарелки Катя взяла половину слив. Второй раз Катя взяла еще половину. После этого осталось двенадцать слив. Сколько всего слив лежало в тарелке? И сколько слив взяла Катя?

Хм. Я определенно учусь в классе для дебилов. Дристать Катя будет дальше, чем видит, вот мой ответ. Она же тридцать шесть слив слопала.

Мне не нравится учеба, все, что мы проходим, кажется слишком легким, и лень тратить свое время на расписывание задач, которые в уме можно решить за секунду.

Я откладываю ручку и задумываюсь. Думаю о том, что сегодня произошло. И о задачке по математике. Учеба дается мне легко. А что, если… Вдруг я попаду на следующий год в десятку счастливчиков? И меня переведут в школу в Холмах? Ведь было бы круто?

Они берут тех, у кого отличные оценки по математике, русскому языку и кто хорошо знает английский.

Я подхожу по этим критериям. У меня есть шанс.

Взрослые в Чертоге любят мечтать: мой сын станет адвокатом… Моя дочь станет врачом… Мои дети вытащат нас из бедности, и нам не придется больше работать… Это все пустые слова. Наша школа не дает хорошего образования, и многие не видят смысла стараться по учебе. Зачем? Все равно все после школы попадут на шахты… Мало кто переходит в девятый класс, большинство бросают школу после восьмого. Ведь надо помогать родителям. Но теперь… Теперь у нас действительно появился шанс.

Поймет ли меня Архип? Думаю, да. Все эти преследования – они кажутся мне ребячеством. Пора взрослеть и просто принять, что если кто-то стремится к лучшему, то он этого достигнет. Кто топчется на месте – тот и дальше будет стоять на месте.

Я не такой. Я не хочу топтаться на месте.

После математики я беру учебник английского и делаю несколько дополнительных упражнений, которых нам не задавали.

Архип поймет. Я уже представляю, как все будет. Он встречает меня у ворот после школы, мы идем вместе домой, я рассказываю о том, как интересно прошел мой день в новой школе. Архип протягивает мне мятный леденец, а я угощаю его какой-нибудь вкусняшкой, купленной в Холмах.

А потом… Я смогу подтянуть его по учебе, и он попадет в третий десяток счастливчиков. Мы начнем хорошо учиться, и потом нас возьмут на хорошую работу. Мы купим два стоящих рядом одинаковых домика в Холмах и станем соседями. По утрам будем вместе ходить на работу.

Архип поймет. Он – мой друг. Он порадуется за меня.

И, как всегда, мы будем вместе.

Архип Бойко и Кирилл Бобров.

Архип и Кирилл.

Кирилл и Архип.

Это никогда не изменится.

* * *

Архип прививает нам какие-то странные идеи. Мы пока что не сталкивались с таким и не знаем, какое название этому дать.

На барже ужесточились правила: теперь каждый новичок должен проходить посвящение. Наша команда постепенно превращается в банду, и мне это не нравится. Архип берет в команду самых злющих и мальчишек из бедных семей и промывает им мозги, убеждает, что во всех их бедах виноваты те, кто живет по ту сторону забора. Посвящение обычно для всех одинаковое. Новичок должен перелезть забор и сделать в Холмах какую-нибудь гадость – сломать качели, взорвать почтовый ящик, наложить кучу в цветочный горшок.

Новичка должен сопровождать кто-то из старожилов для того, чтобы убедиться, что задание выполнено.

Однажды майским вечером Архип тайком приходит ко мне, зовет меня на плотину.

Мы подходим с ним к забору у плотины и прячемся в кустах.

– Чего мы ждем? – интересуюсь я.

– Тс-с… Тихо! Скоро узнаешь.

Через некоторое время я слышу топот: в темноте мелькают человеческие силуэты. Они друг за другом подходят к забору. Слышу тихие разговоры: судя по голосам, это взрослые ребята. В руках у них что-то типа дубинок. Один за другим они перелазят через забор и уходят в глубь Холмов.

– Зачем они идут в Холмы? Кто они? Что они собираются делать?

Архип загадочно улыбается:

– Они крутые. Когда-нибудь мы станем такими же, как они.

* * *

Наступает мое тринадцатое лето. Мы с Архипом открываем сезон походов в шахты в этом году.

Я полюбил рудники всей душой. Житель Чертоги не может без шахт – это у нас в крови.

Сползаю вниз по рудоспуску. Это – мой первый спуск на глубину более трехсот метров. Южные шахты – самые протяженные и глубокие.

Рудоспуск представляет собой наклонную полость, выдолбленную в скале под землей, укрепленную деревянными балками, по которой вниз, на транспортный горизонт, перемещается добытая руда под собственным весом.

Втягиваю носом душный воздух. Чем ниже мы спускаемся, тем тяжелее дышать. Пахнет плесенью и паленым деревом. Налобный фонарик освещает низкий свод. Страшновато – этот рудоспуск больше похож на кротовую нору. А вдруг мы застрянем? А вдруг случится обвал?

Каменные стены покрыты паутинкой плесневых грибов. Белые тонкие нити мицелия переплетаются, образуя причудливые узоры.

Впереди, чуть ниже, спускается Архип. Здесь очень тесно, мы двигаемся на корточках, задом наперед. Мои ноги все время соскальзывают, из-за чего на Архипа сыплются камни и пыль. Он ругается.

Наконец мы оказываемся в самом низу – в штреке. Это длинный тоннель, стены и свод которого скреплены балками. В темноту уходят рельсы. Этот штрек очень старый, здесь часто случались обвалы, половина балок обрушена, на путях огромные каменные глыбы.

Под ногами пока сухо, но мы знаем, что дальше будет все затоплено. Мы направляемся в долину подземных водопадов.

Мы садимся на рельсы, делаем привал. Архип достает из рюкзака карту, которую мы сами рисовали. Хотя не совсем – нам помогал один из соседей Архипа, работавший когда-то на этой шахте.

Почему-то мне становится очень жарко, и я расстегиваю куртку.

Я уже потерял счет, сколько раз спускался в шахты. Походов было очень много за все то время, что мы с Архипом дружим.

Я достаю из рюкзака сухари и воду. Хрустим сухариками и изучаем карту – она сложная даже для Архипа. Он хмуро смотрит на нее, вертя так и эдак. Что-то мне подсказывает, что мы сбились с пути.

– Мы заблудились? – со страхом спрашиваю я.

Мы спустились так глубоко… Шли так долго… Нас тут никто не найдет.

– Не бери в голову, сейчас я нас выведу. Не трусь, и на, вот, съешь леденец.

Я грызу леденец со вкусом барбариса. Как всегда, это успокаивает. Архип нас выведет, он взрослый и мудрый. Архип всегда найдет выход.

– Все, я разобрался! – восклицает друг. – Перепутал два спуска… Все в порядке, нам нужно спуститься на еще один уровень.

Архип берет сухарик, разжевывает его и запивает водой, потом с тоской смотрит на наши припасы и говорит тихо-тихо:

– Наверное, всем этим детям из Холмов наши увлечения показались бы дикими…

Опять он за свое. Снова портит себе настроение навязчивой темой!

– Почему ты так думаешь?

– Пещеры, грязь, сырость… Вода и сухари. Мы для них как крысята с помойки.

– Но, Архип… Твоя семья живет гораздо лучше других семей в Чертоге. Ты живешь лучше любого человека в Старичьей Челюсти.

Он кивает:

– Знаю, но… Но это ничто по сравнению с тем, как живут эти дети. У меня никогда не будет таких качелей, как во дворах их домов. И такого велосипеда. Они с родителями по выходным идут в парки. Расстилают на газоне гребаное покрывало – оно стоит дороже, чем кровать, на которой я сплю. Достают из корзинки еду. Свежий хлеб, мясо, овощи, вино… Будто в чертовом рекламном ролике про идеальную жизнь. Будто сейчас из кустов вылезет какой-нибудь дядька с безумной улыбкой и начнет впаривать нам витамины. Или стиральный порошок. Но это не долбаный рекламный ролик. Это их жизнь. И сейчас я не понимаю, почему так. Что с нами не так? Мы сделали что-то плохое? Нет. Мы такие же, как они. Просто… Как будто мир создан и предназначен для них. Все для них. А мы – отбросы. Ты видел их магазины? И тележки, полные еды? Ты живешь так? Ты хотя бы раз в жизни пробовал ту еду, которая в их тележках? Мы едим консервы и фарш из субпродуктов. Покупаем продукты, у которых закончился срок годности. Мы редко едим фрукты и овощи… Но все время добавляем в еду чеснок – ведь в нем много витаминов. Ты знаешь, я все чаще ловлю себя на мысли, что ненавижу их всех. Людей, которые живут, как в рекламных роликах. Меня это пугает, но я ничего не могу с собой поделать. И я ненавижу чеснок!..

Архип отправляет в рот последний сухарик. А я молча обдумываю все, что он сказал. Он раньше так не откровенничал. И я не знаю, как к этому относиться. Некоторые его мысли похожи на мои. Мы думаем одинаково. Но это – плохие мысли. Та к нельзя.

– Пошли, – говорит Архип, прерывая мои размышления. Он встает на ноги. – Идти еще долго.

Но мы так и не находим долину водопадов. При очередном спуске у меня соскальзывает нога, и я кубарем качусь вниз, слышу хруст костей: во мне что-то сломалось. Ударяюсь головой о камень и вырубаюсь.

Прихожу в себя и щурюсь от яркого света. Я лежу на поверхности. Архип вытащил меня из-под земли. Как – не представляю. Мы уже спустились почти в самый низ. Архип тащил меня вверх через все уровни, по скользкому рудоспуску и шатким лестницам.

Я пытаюсь поднять голову.

– Не шевелись. – Архип удерживает меня, не дает приподняться. Но я все равно поднимаю голову и вижу свою ногу, которая лежит как-то странно, как будто отдельно от меня.

Я размыкаю губы, из меня готов вырваться крик, но Архип сует мне в рот леденец.

– Не ори. Грызи конфету и успокойся. Я побегу за помощью.

Я опускаю голову на землю, смотрю на облака. Грызу леденец со вкусом смородины. Стараюсь дышать медленно и не думать о плохом.

Архип прибегает назад быстро: он нашел помощь на действующих шахтах и вернулся ко мне вместе с работниками, которые захватили с собой что-то наподобие носилок.

Меня уносят от шахт и доставляют в больницу.

Архип навещает меня каждый день. Приносит оладушки, хвастается, что сам их испек.

Также меня навещает дедушка. Он приносит суп с фрикадельками и ругается, что я выел ему плешь на голове, прогрызаю черепушку и уже добираюсь до мозга.

К первому сентября я полностью выздоравливаю и уже разгуливаю без гипса.

Новый учебный год несет крупные перемены. В первую же учебную неделю меня вызывают к директору. Меня и еще девять других учеников нашей школы вызывают, чтобы сказать нам, что мы прошли отбор по программе.

Нас переводят в школу в Голубых Холмах.

Глава 5

Меня вызывают к директору после последнего урока. С тоской плетусь в учительскую, вытираю о штаны липкие от пота ладони и думаю, где же я накосячил.

Открываю тяжелую скрипучую дверь и в полной растерянности топчусь на пороге.

– Проходи, проходи, – говорит директор, который склонился над столом вместе с завучем. – Садись.

Я послушно усаживаюсь на стул перед ними. Пальцами нервно стучу по сиденью: у них на столе – наш классный журнал за прошлый год.

Где же я накосячил? Что успел натворить? Вроде плохих оценок нахватать не успел, за предыдущий год так и вовсе выбился из середнячков в успевающие. Может, повариха настучала, что мы с Архипом в столовой устроили войну и пулялись картофельным пюре? Или уборщица сдала нас, разозлившись, что мы презерватив с водой в туалете лопнули?

– Мы видим твои успехи, Кирилл. – Директор задумчиво листает страницы журнала. – Ты показываешь блестящие результаты!

Вот это поворот! К чему он клонит?

– Помнится, в прошлом году мы хотели отправить тебя на областные олимпиады по английскому и по математике. Уверен, ты бы занял первые места. Просто золотая голова… Жалко, что ты не смог побороться за нашу школу.

Я смущенно смотрю в пол, разглядываю дырочки в линолеуме. Я сказал тогда, что дедушка болеет, но на самом деле… Просто не хватило бы денег на дорогу. Просить же у учителей не захотелось.

– Перейдем к делу. – Директор откладывает журнал и внимательно смотрит на меня своими маленькими глазками, блестящими за толстенными стеклами очков. – Ты знаешь о социальной программе, которую мы ввели в прошлом году. Об отборе лучших учеников и переводе их в спецшколу при нефтяной корпорации. Мы отобрали десять учеников. Они хорошо проявили себя, и программу решили продлить еще на год.

Я впиваюсь руками в сиденье стула. Мне кажется, что он шевелится и брыкается подо мной, еще чуть-чуть – и он сбросит меня на пол. Чувствую, что из-под волос по лбу течет пот. Он щекочет кожу, попадает в глаза.

О чем говорит директор? К чему клонит? Ну же, не тяни! Неужели?..

– Да, Кирилл. – Глаза за стеклышками так и сверлят меня. – Мы решили включить тебя во вторую десятку избранных. Поставь здесь свою подпись… – Директор протягивает мне какие-то бумаги. Я машинально рисую подпись. – И еще нужна подпись твоего дедушки. Ждем его в пятницу. Ему мы скажем, какие документы нужны для перевода.

Я выдыхаю – и удивляюсь: оказывается, я не дышал почти минуту!

* * *

Я бегу домой спотыкаясь – мне и страшно, и волнительно. Сердце в груди – точно малюсенькая пташка, которая отчаянно бьет крылышками и хочет вырваться на свободу. Вот это да! Да я же лечу!

Я бегу, а все вокруг кажется мне прекрасным. Лужи под ногами, серые тучи над головой, холмы с выцветшей травой, хмурые дома и дворы, кособокие сараи, выпирающая из них рухлядь, грядки с трупиками морковок, вылинявшее белье, болтающееся на веревках, натянутых между бараками… Все вдруг заиграло яркими красками.

Попасть в десятку счастливчиков… Да об этом же мечтают все дети Чертоги!

Дома, едва раздевшись, на кухне я рассказываю дедушке потрясающую новость и жадно пью воду из банки: когда волнуюсь, я все время много пью. Я выдул целый литр!

– Куда ты? – кричит дедушка с площадки, когда я мчусь вниз по лестнице – прыгаю через две провалившиеся ступеньки.

– К Архипу! – кричу я в ответ.

– Надень хотя бы второй ботинок, я уже не говорю про штаны! – слышу я сверху.

Я останавливаюсь на ступеньке. Задумчиво гляжу на черный ботинок на правой ноге и на красный носок на левой. А потом на синие трусы. Да, дедушка прав, так идти нельзя. И когда я успел раздеться? Не помню.

Я быстро возвращаюсь, надеваю штаны и второй ботинок, хватаю куртку и лечу к Архипу поделиться своей радостью. Дома его нет – но я знаю, где он. Мчусь к карьеру, на баржу. Я так быстро перемахиваю через забор, что рву штаны на заднице о колючую проволоку. Но мне все равно! Меня просто распирает от желания поделиться новостями!

Ботинки застревают в вязкой зеленой массе. Ноздри липнут друг к другу – воздух здесь какой-то густой и тягучий. В горле першит.

Вон она, наша ржавая железная любимица!

Поднимаюсь по пружинящей доске, которая нам служит мостком. На палубе останавливаюсь – слышу какие-то странные звуки, похожие на кряхтение.

Иду к корме, и… Вижу такое, от чего мои ноги будто гвоздями прибивают к палубе. В горле моментом пересохло – как будто я не пил воду двое суток. Волоски на ногах и руках встают дыбом – как шерсть на загривке у вспугнутого кота.

Архип вешает человека. Держит в руках конец веревки, перекинутой через трубу над палубой, а в петле на другом конце болтается мальчишка – наш новенький. Он появился в нашей команде недавно, я даже не знаю его прозвища.

Новенький и издает это жуткое кряхтение. Его лицо исказила жуткая гримаса, глаза от ужаса стали размером с блюдца. Он держится за веревку, отчаянно пытаясь подтянуться, и дергает ногами.

А Архип… улыбается. Господи, я помню эту улыбку, так он улыбался тогда, на мусорной куче под судными трубами, в день, когда Гусь упал на осколки бутылок.

Вся команда в сборе, все окружили Архипа и несчастного мальчишку. Ничего не делают, ждут чего-то…

– Что ты творишь? – кричу я и подбегаю к Архипу, толкаю его изо всех сил.

Он падает, выпуская веревку, и мальчишка мешком плюхается на палубу.

Архип лежа злобно смотрит на меня.

– Он – предатель! – шипит он.

– Что он сделал такого? Ты же его убить мог!

Я помогаю бедному мальчонке снять петлю и подняться на ноги. Он потирает шею трясущимися ручками, его слабые ножки дрожат.

– Он – предатель! – Архип встает и тычет пальцем в беднягу. – Он наврал нам! Он на крови клялся, что за нас. Что будет выполнять все правила нашей команды. А сам… предал!

Ох уж эти правила… Архип расписал их на целый том и торжественно расклеил по всей барже. Треть их больше похожа на нацистские лозунги – это разные пафосные фразы о свободе и справедливости. Правила говорят, что мы должны ненавидеть тех, кто живет по ту сторону пограничной черты и забора. Они – виновники всех бед Чертоги. Они забрали себе то, что предназначалось нам.

Я никогда не относился к этому серьезно. Я думал, что это просто очередная игра, не более. Но все оказалось совсем не так…

– Он скрыл, что его берут! Что его отобрали в очередную десятку перебежчиков! Вот, погляди, что я сегодня из учительской спер – это список! Перечень этих чертей! И его фамилия там! И подпись! – Архип достает из кармана смятый листок и кидает его мне.

Я пытаюсь развернуть листок, но онемевшие пальцы не слушаются.

Только бы моей фамилии там не было. Только бы ее не было…

Уф! Ее нет. Это неполный список – не хватает троих, меня в том числе, – Архип украл его перед тем, как я поставил свою подпись. Но почему второй части списка тут нет?

– Я убью их. Найду и всех убью. – Глаза Архипа горят. Красное лицо перекошено от злости. Я никогда раньше не видел его в таком состоянии – будто сам черт в него вселился! – Они не доживут до того дня, когда перейдут в ту школу!

– Архип, давай отпустим его сейчас, потом решим, что с ним делать, – тихо говорю я и осторожно кладу руку на плечо друга. – Пойдем домой. Ты заболел, тебе нужно в кровать – сложные вопросы оставим на потом.

– Ты прав, я что-то плохо себя чувствую – знобит всего. – Он действительно весь дрожит – а лицо теперь не красное, а бледное. – И голова кружится.

Я смотрю на новенького, киваю ему, мысленно приказывая бежать. Мальчишка понимает меня, и через секунду его уже и след простыл.

Мы отводим Архипа домой.

Поздним вечером у себя дома я хожу по коридору, пружиня на шатких половицах, и с тоской думаю, что же мне теперь делать.

Мне не хватает воздуха, в квартире слишком душно. Выхожу на балкон, смотрю на тусклый свет окон в доме напротив и глажу нашу корову.

Теперь я уже думаю, что друг вряд ли за меня порадуется. Он станет радоваться, когда я буду болтаться в петле над палубой.

Черт. Это плохие мысли, неправильные. Он же мой лучший друг! Архип не повесит меня! Лучшие друзья не вешают друг друга на палубах заброшенных барж. Не вешают, что бы ни случилось!

Ой ли?.. Я в этом уже не уверен.

Как же мне ему сказать?

– Что мне делать, моя роднуля? – Я смотрю в печальные проволочные глаза коровы, но не жду ответа.

И вдруг становится как-то слишком тихо.

Я больше не слышу трепыхание крылышек.

Маленькая пташка в моей груди больше не бьется. Она умерла.

Глава 6

Я так и не смог сказать ему. У меня было столько возможностей…

Я мог бы сказать ему в школе, когда он слонялся возле учительской, ожидая, когда все выйдут, чтобы пошарить там в поисках недостающей части списка. Он ходил кругами и повторял одно и то же. Говорил, что найдет их, отловит по одному. Первого повесит. Второго утопит. Третьего сожжет. Четвертого. Пятого. Шестого…

Я мог бы что-то сказать, вставить несколько слов между его заключениями об участи четвертого и пятого или шестого и седьмого.

Я мог бы заметить: «Хей, Архип, а я ведь тоже есть в списке. Я восьмой».

Я ему не верю. Не хочу верить.

Это не мой Архип – мой Архип хороший, понимающий, добрый ко мне друг. Он дарит мне конфеты, всегда вытаскивает из неприятностей. Он просто с виду кажется злым и жестоким, но в душе Архип добряк. Он не может так со мной поступить, ведь я его лучший друг. Ведь это же мы – Архип и Кирилл. Но почему же тогда я до сих пор ему не сказал?

Я мог бы сказать ему на барже за игрой в карты, или когда мы шли домой из школы, или вечером, когда смотрели фильм у меня дома, или когда сидели на кухне и ели вкуснецкий луковый суп. На улице. На уроках. В понедельник. Во вторник. В среду. В любой из дней следующих двух недель, в течение которых нам, отобранным ученикам, предстояло подготовиться к переходу в новую школу – пройти медосмотр, собрать многочисленные справки и бумаги.

И сегодня вечером, в четверг, когда Архип прибегает ко мне, и мы вместе топчемся на балконе, я тоже могу сказать ему, но не говорю.

Архип сообщает потрясающую новость: он подслушал разговор в учительской и узнал, что завтра вся десятка вместе с родителями припрется в школу подписывать документы о переводе.

– Наконец-то завтра мы сможем увидеть всех этих вонючих перебежчиков – а потом зададим им жару! – Архип довольно потирает руки. – Они не отделаются легко!

Ну же… Скажи ему! Это – последний шанс. Признайся, может, тогда он тебя не повесит.

Но колени дрожат от страха. Я не могу ему сказать.

– Да! Зададим им! – Я размахиваю кулаками, бью по корове, показывая, как гневаюсь на чертовых перебежчиков. Корова недовольно поскрипывает.

– Завтра пойдем вместе к школе? Я узнал, они в шесть вечера собираются.

– Да! Пойдем вместе!

Зачем я соглашаюсь? Что я творю? Я же иду вместе с дедушкой, нам должны выдать пропуск и приглашение… Что я делаю? Как мне выкручиваться?

Архип уходит, а я еще долго стою на балконе. Во что я вляпался? Что же будет завтра?

Вокруг меня все горит. Мы все горим. Горит наша дружба. Сгорают все мои тринадцать лет. И я никак не могу потушить этот пожар.

* * *

Весь следующий день проходит медленно. Я специально делаю все долго, чтобы растянуть время и отдалить шесть вечера.

На часах пять сорок пять. Дедушка уже ушел, я ему сказал, что подойду позже, все равно возня с документами касается только взрослых и мы, дети, там не нужны.

– Ну что ты копаешься? Пошли быстрее!

Архип нетерпеливо переминается с ноги на ногу, а я неспешно копошусь в комоде в поисках носков.

– Ищу не рваные… И одинаковые…

Архип отпихивает меня, копается сам.

– Вот, – протягивает он мне целую пару.

Я лезу под кровать, делаю вид, что что-то ищу. Как же я хочу остаться тут, под кроватью!

– Ну, что теперь?

– Ищу рубашку.

– Так вот же она!

Пальцы не слушаются, я две минуты застегиваю одну пуговицу.

– Что с тобой? Ты чего так нервничаешь? – ворчит Архип и сам застегивает на мне рубашку. – Пошли уже, хорош копаться!

На улице я иду медленно, нарочно спотыкаюсь. Завязываю шнурки, которые и не думали развязываться.

– Мы опоздаем из-за тебя! Пошли быстрее! – Архип уже сильно злится на меня.

Ох, Архип. То-то еще будет…

Мы стоим перед закрытой дверью в учительскую. Архип подглядывает в щелку слегка приоткрытой двери.

– Ну? Видишь что-нибудь? – интересуюсь я.

– Ага! Вон родители Абрамова! И он туда же… Ну, погоди у меня. Ой! А там твой дедушка… Что он там делает? Его вызвали, да? Уборщица настучала про чертов презерватив? Вот овца… Эй, Кир, ты чего побелел так?

Оторвавшийся от щелки друг смотрит на меня с беспокойством.

Архип, ты же не дурак… Не заставляй меня это говорить. Додумай сам, прошу.

– Кир, ты чего…

Открывается дверь, появляется мой дедушка.

– Заходи, Кирка. Принимай официальное приглашение и пропуск.

Я иду сгорбившись, как на казнь.

– Ты чего такой потухший? Плясать должен от радости! – Дедушка слегка подталкивает меня в спину.

Теперь в учительской все мы – десять счастливчиков, десять изгоев.

Здесь хороший запах – видимо, так пахнет надежда на светлое будущее.

Дверь остается открытой. В проеме я вижу лицо Архипа, когда мне дают пропуск и поздравляют. Это лицо обиженного мальчика, у которого обманом отняли любимую игрушку, глаза ребенка, который все еще надеется, что все это окажется злой обидной шуткой. Через секунду Архип разворачивается и убегает прочь.

Эх… А я до последнего надеялся, что мой друг меня поздравит.

Какой же я наивный дурак.

* * *

Мы переходим в новую школу с понедельника. В выходные я не вижусь с Архипом, не хожу на баржу. Боюсь попадаться ему на глаза.

Все семьи счастливчиков наверняка сейчас пекут торты. Дедушка тоже кудахчет на кухне, готовит что-то вкусное. У всех праздник, а у меня траур… Я боюсь представить, что будет в понедельник.

И вот этот день наступает. Мы, новые ученики, собираемся у главного входа в Голубые Холмы, где всегдашняя охрана пропускает только тех, у кого есть пропуска.

Наконец-то этот желтый прямоугольник появился и у меня. Пластиковая карта с моей фотографией и именем и фамилией.

Также здесь те, кто попал в программу в прошлом году, первая десятка. Они держатся поуверенней, смело протягивают охране пропуска. А мы, новички, как котята-потеряшки, мнемся в сторонке, сбившись в кучку, не знаем, что делать.

Мы следуем по очереди за теми, кто уже прошел, так же протягиваем пропуска охране.

Первый раз я официально перехожу границу Чертоги. Переступаю черту и оказываюсь на другой стороне.

Нас ждет школьный автобус. Я ни разу в жизни не бывал внутри школьного автобуса. Здесь все, как в фильмах. Здесь классно. Автобусы, которые ходят по Чертоге, больше похожи на потрепанные скотовозки, а школьный автобус похож на дом. Мягкие кресла, ковровая дорожка в проходе, даже есть туалет, водитель внимательно следит, чтобы каждый пассажир пристегнулся… Мне странно это все.

Здесь, у пропускного пункта – первая остановка. Входим только мы, дети из Чертоги. Автобус везет нас дальше по поселку.

Я рассматриваю яркие домики, чистые дорожки, аккуратные клумбы.

На следующей остановке в автобус заходит ватага мальчишек и девчонок. Мне страшно. Будут ли зашедшие на нас таращиться? Как они отнесутся к нам?

Я пытаюсь вжаться в кресло. Из-за спинки с любопытством разглядываю новых пассажиров. У одного мальчика – о, боже! – зеленые пряди. Если бы у нас кто так выкрасился, то его бы поколотили и обрили налысо – нечего выделяться. У девочки на голове что-то типа кошачьих ушек. У другого мальчика на ногах красные сандалии и белые носки – вот позор! Кто-то вертит в руках йо-йо – я видел такие штуки в каком-то журнале.

Все дети в одежде разных цветов, они шумные, веселые, быстро переговариваются на неизвестных мне языках.

Я сразу расслабляюсь, уверенный, что меня примут хорошо, ведь они все – разные.

Они отличаются от нас, мои сверстники – намного крупнее и выглядят старше. Они улыбаются нам, и я удивляюсь: в них нет привычной нам злобы и настороженности.

А вот и конечная остановка. С шумом толпа покидает автобус. Я считаю до десяти, глубоко вдыхаю и следую за остальными.

Я вижу мою новую школу: яркое оранжевое здание с большими зеркальными стеклами, перед ним – площадка, выложенная ровными плитками, по бокам – идеальные газоны. Повсюду развеваются флаги разных стран – я насчитал десять штук.

Все школьники галдят, радуются чему-то. Все говорят на разных языках, от этой разноголосицы у меня начинается гудеть голова.

Нас встречает наш куратор, слава богу, он говорит по-русски.

Первое, что меня поражает, когда вхожу в школу: тут не пахнет тухлой капустой и подгорелой кашей. Это странно.

Полдня занимает оформление, затем мы переходим к выбору классов. Это вводит меня в ступор – мы можем выбрать предметы и кружки, которые нам интересны!

Нам устраивают обзорную экскурсию, проводят по всем классам, по спортзалам, по кабинетам для кружков и внеклассных занятий.

Я слушаю куратора и гляжу по сторонам, на учеников и учителей.

То, как они выглядят, это так забавно… Треть из них одета чудно, на них очень странные наряды, как будто они сегодня будут участвовать в конкурсе «Самый нелепый костюм». Треть из них одета хорошо, на них модные молодежные вещи. А еще одна треть… На них одежда хуже, чем у бомжей из Чертоги. Она старая, в дырках и заплатках. При этом ясно, что ученики не бедные, им просто нравится так ходить.

Сразу видно, что в этой школе учитель – это не враг, а друг детям, учиться им интересно. И учителя делают все, чтобы заинтересовать своими предметами.

Здесь все так непривычно. Классы, которые ты выбираешь сам, непонятная система оценочных баллов, семестры вместо привычных нам четвертей, учителя в джинсах и мятых футболках… Все дети из разных стран. Здесь есть немецкие, французские, английские классы. Меня определяют в английский класс – еще бы, что я знаю на немецком, кроме песенки про пастушку?

Нам дают учебники и файл с листочками – расписание и содержание каждого урока на английском с переводом на русский. Уф, хотя бы так.

Я стараюсь вникнуть во все, сосредоточиться на том, что говорит мне куратор, запомнить все особенности обучения в новой школе. Но к концу дня понимаю, что у меня вместо головы – жопа. Я – головожоп, и, кажется, это не лечится.

Много интересных кружков, некоторые – плавание, футбол, баскетбол, фотография, рисование, рукоделие, журналистика, – наверное, являются традиционными, но только не для Чертожской школы.

Но есть и нестандартные кружки, меня удивило и обрадовало, чем в них занимаются: робототехника, аниме, игра на волынке, строительство карточных домиков.

Также есть театральные, научные кружки, кружок садоводов, для которого за школой устроена специальная оранжерея. Есть даже общество волонтеров и клуб помощи животным, куда мы заходим поглядеть, как там мастерят инвалидную коляску для собачки со сломанной задней лапкой.

Кружки – дело добровольное, но я вижу, что их посещают все ученики по собственному желанию.

Для спортивных секций выделен отдельный корпус за школой, нас отводят туда, и я с любопытством прохожусь по чистым раздевалкам, белоснежным душевым и залам с натертым до блеска полом, где размещается новехонький спортивный инвентарь. Все, что есть из инвентаря в спортзале нашей школы, это потертый гимнастический козел с отломанной ногой.

Весь день я хожу с круглыми от удивления глазами, мой мозг похож на кипящую кашу.

Затем нам, новичкам, нужно определиться, какие кружки мы хотим посещать. Я уже настолько вымотался, что ставлю галочки наобум. Однако один выбор сделал осознанно: кружок геологии. Здесь, среди всего чужого, должно быть хотя бы что-то, что напоминало бы мне о доме. А именно камни.

Всему приходит конец, кончается и этот день. И вот я с тоской стою у черты: нужно возвращаться.

Я не иду со всеми – медлю. Мне хочется побыть еще немного в этой доброй сказке. Я чувствую: здесь мое место.

Я перехожу через границу один и снова возвращаюсь в реальность. Тут совсем другой мир… По дороге домой я так увлекся мыслями обо всем случившемся, что забыл о безопасности. Забыл о том, что теперь я – перебежчик. А что делают такие, каким я был еще пару дней назад, с такими, кем я стал сейчас?

Чьи-то руки хватают меня за плечи и дергают назад. Я падаю. В меня вцепляются десятки рук и тащат куда-то с дороги… Тащат за сараи, по грядкам, вдоль деревянных заборов, за которыми заливаются лаем злобные собаки.

Меня бросают на что-то мягкое, и по сладковатому и гнилостному запаху я понимаю, что приземлился в компостную кучу.

Со всех сторон на меня нападают. Бьют ногами. Ничего не понимая и не видя никого вокруг, я сворачиваюсь клубком, пытаюсь защититься от ударов.

Через некоторое время удары прекращаются; я лежу на куче отбросов, а надо мной возвышается Архип, смотрит на меня серьезно и хмуро. Невдалеке я вижу всех остальных членов нашей команды, моей бывшей команды. Что ж, этого следовало ожидать – вот только со всеми событиями за чертой я совсем забыл, что здесь на меня может быть объявлена охота.

– Ха! Смотрите, пацаны, какую огромную крысу мы поймали! – кричит Архип.

– Архип… – говорю я с трудом, тяжело дыша. – Ты не понимаешь…

Как ему объяснить? Что сказать?

– Заткнись! Я не давал тебе слова!

– Ты не понимаешь, что значит для нас этот шанс. И никогда не поймешь.

– Чего не понимаю? – Он презрительно хмыкает и подходит ближе. – Ты врал мне, крыса! Врал своему другу и своей команде! Притворялся здесь своим. Врал, что терпеть не можешь перебежчиков!.. Да! Зададим им! – Архип передразнивает меня, повторяет слова, которые я сказал на балконе. – Ну что, будешь врать, что ты такого не говорил?

– Говорил, – признаюсь я и как можно спокойнее продолжаю: – Но как по-другому, Архип? Ты всех подряд хочешь повесить. Я хотел признаться, но мне было страшно.

И мне действительно было очень страшно, особенно на палубе баржи, когда Архип чуть не вздернул мальчишку-перебежчика. Я подумал, что что-то подобное может произойти и со мной.

– У меня появился шанс! – прибавляю я. – Я не хотел его терять. И не хотел, чтобы меня вешали.

– Ха! – Архип победно улыбается. – Вот, значит, как? Теперь ты даже не скрываешь, что хотел бросить меня здесь, бросить здесь всех нас, а сам вырваться туда! К врагам!

Он пинает меня в живот. Я кашляю и харкаю кровью.

– Они не враги нам! Вернись в реальный мир! – говорю я с трудом, едва отдышавшись. – Ты живешь только своими идеями и правилами. Ты везде видишь только врагов. Ты не замечаешь, что творится вокруг.

У меня хриплый голос, воздух в легких свистит.

Архип опускается рядом на корточки.

– Заткнись! Заткнись! Ты нарушил правила. Обманул и предал нас всех! А я верил тебе! Верил, как никому другому! А ты – продажная крыса! Ты продал и бросил меня!..

Его голос срывается, губы дрожат, глаза блестят от слез обиды и ненависти.

Он отводит взгляд в сторону, складывает ладони лодочкой и подносит ко рту, потом кусает костяшки. Его пальцы дрожат… Он думает о чем-то.

– Я не бросил. Я бы спас тебя, нужно только время, – говорю я тише. – Я бы подтянул тебя по учебе, и мы бы вместе ездили в новую школу. Там есть клевые кружки. Там можно строить роботов, изучать планеты, ходить в бассейн. Там есть много крутых спортивных секций, а ты ведь любишь футбол и баскетбол. У них есть кружок геологии, они тоже ходят в шахты. Они не враги нам. Они дают шанс тем, кто действительно хочет стать лучше. А ты этого не видишь. Ты тянешь всех вниз. У тебя в голове на стоящая каша: война, враги, лидерство… Ты просто не хочешь видеть реальность.

Я сплевываю тягучий сгусток. Шарю руками под собой, вожу пальцами по картофельным очисткам и капустным листьям. Засовываю руку в карман, сжимаю дорогую мне вещь…

Архип задумывается, прищуривает глаза. Я надеюсь, что он на секунду представляет, какая жизнь могла бы быть у него там, за чертой… Но нет.

– Говоришь, я не вижу реальности?.. Эй, Мертвяк! – кричит Архип, вставая и оборачиваясь к своей команде.

Из толпы выходит парнишка, я его узнаю: это тот самый мальчишка, которого Архип чуть не повесил на барже и которого я спас. Он должен был быть сегодня среди нас, десятерых, в новой школе, но… Его там не было! Вместо него был кто-то другой…

– Да-да! – Архип усмехается и с вызовом смотрит на меня. – Пока ты прятался от нас, произошло кое-что интересное. Мертвяк, Игнат и Леший лазали за черту – тырить металл на складе. Их сцапали. Началась заваруха и там, и здесь, нам-то ничего – хуже уже не будет, а вот Мертвяку… Естественно, ни до какой новой школы его теперь ближе чем на пять километров не допустят. Если только эта школа не окажется пэ-тэ-у, ха-ха! Вот так. Выгнали его из вашей десятки. И он пришел обратно ко мне, в свое родное болото. Плакаться пришел. Прощения просил. И я пожалел. И простил. Так что по-прежнему будем тонуть вместе в нашем дерьме.

Мертвяк смотрит в сторону. Почему-то боится встречаться со мной взглядом. Как будто… Как будто сейчас будет что-то плохое.

– Говоришь, я не вижу реальность? – продолжает Архип. – Это ты ее не видишь, водяная ты крыса! Ты везде и во всем видишь свое дерьмовое добро. А его не существует! По крайней мере в Чертоге, этой дыре добра не было и не будет никогда!.. Мертвяк, – он кивает мальчишке, – это твое задание. Докажи, что ты исправился и что ты будешь предан своей команде. Накажи предателя.

Ох. Та к вот зачем весь этот спектакль.

Чтобы Мертвяк лишился последних крупинок совести и чести, а я – веры в добрых людей. Ведь я же спас Мертвяка в тот раз – а сейчас вместо благодарности ему придется сделать своему спасителю что-то мерзкое.

Он подходит ко мне неуверенно. И смотрит в глаза со страхом.

– Давай, парень, – тихо говорю я. – Делай свое дело. Я все равно не в обиде на тебя.

Наверное, я никогда раньше не переживал таких страшных минут.

Но все то время, пока Мертвяк вытряхивает мне на голову содержимое моего рюкзака, пока он заталкивает мое лицо в самую гущу отбросов, пока я не вижу ничего вокруг и мне нечем дышать, пока он запихивает мне в рот гнилье компостной ямы и меня рвет от мерзкого вкуса отбросов… Все это время я сжимаю в кармане скрученную из проволоки лису. Я знаю, что Архип носит в кармане моего хорька, – этих двух животных я выиграл в городки в день нашего знакомства.

Тебе не сломать меня, Архип. Я верю в добро. Я не хороший – совсем нет. Я заслужил все это. Это я кидал камни в первую десятку перебежчиков. Я поддерживал тебя, Архип… Несмотря на то что ни в ком не видел врага и не хотел войны, я действовал так, как хочешь ты. Я кидал камни. Я заслужил…

Я не хороший, но я верю в добро. И пускай с самого первого дня нашего знакомства ты пытался казаться злым, я все равно верю в твое добро, Архип.

Я куда-то уплываю, и словно издалека раздается голос, полный злобы и отчаяния:

– И не нужно меня спасать! Себя спасай! Потому что теперь мы будем ждать тебя! Всегда! Ждать здесь, до черты! Ты будешь в безопасности за чертой. У тебя будет там классная жизнь, куча друзей и разной крутой фигни. Но помни: мы всегда будем ждать здесь, до черты. И мой тебе совет: как только ты ее переступишь – беги.

Глава 7

Как я добрался до дома и что делал? Та к же и то же, что и все следующие три года: хромая, корчась от боли, с трудом доползая до ванной и смывая с себя засохшую грязь и кровь. Что обо всем думает дедушка? Он работает в две смены, мы теперь редко проводим время вместе. Поступить в школу – это полбеды, главная проблема – найти деньги на постоянные взносы и сборы, на учебники и программы. Хоть мы и поступили как льготники, хоть нам оплачивается образование и еда, но прочие взносы целиком ложатся на плечи родителей, а деньги в Чертоге и Голубых Холмах имеют разную ценность. Чтобы оплатить элементарные нужды, дедушке приходится работать за двоих. Он по-прежнему ворчит и называет меня своим проклятьем, тяжелым крестом на шее, геморроем в заднице, мозговой опухолью, стафилококком и бычьим цепнем.

Однажды на кухне я заикнулся о том, что, может, мне лучше бросить учебу и пойти искать работу. От неожиданности дедушка выронил солонку из руки. Ноздри его расширились, лицо покраснело. Я смотрел, как солонка закатилась под стол, в спешке покинув поле боя, на котором вот-вот произойдет что-то страшное, и позавидовал ей: я не смогу так же прытко спрятаться в укрытие.

На мою голову громко посыпались названия всевозможных паразитарных болезней и плесневых грибов, – если бы за дедушкой кто-то записывал, получилась бы неплохая биологическая энциклопедия.

Накричавшись вдоволь, дедушка довольно плюхнулся на стул. И начал мечтать… О теплых краях и ласковом солнышке, о мягком песке и прозрачном море… О местах, куда я его увезу, когда выучусь, получу хорошую работу и буду много зарабатывать.

* * *

Следующие три года, парнишка, я живу двумя жизнями в двух мирах сразу.

И, честно признаюсь, мир за чертой мне нравится больше.

Голубые Холмы удивительное место, здесь сталкиваются представители нескольких народов со своими обычаями, взглядами, своей модой. Из-за этого здесь возникла такая свобода, никто не осуждает других, во взглядах и мнениях людей нет предрассудков, а в поведении – каких-то жестких общепринятых норм. Все отличаются друг от друга, каждый привносит в общественную жизнь что-то свое.

Местные жители не такие, как мы, ведут себя по-другому, у них другая походка, более плавная, они улыбаются чаще, одежда у них ярче, прически интересней. Мы все в Чертоге ходим одинаковые, а они всеми силами пытаются выделиться из толпы.

Нормой здесь считается многое из того, что у нас не принято. Неординарность в одежде, модные прически, еще – книги и одиночество. Жители Холмов очень много читают, сидят в парках на лавочках и читают, даже в одиночку. Если у нас так кто-то сядет на лавочку, то к нему тут же подбежит толпа гопников и начнет издеваться; в итоге они книгу порвут, или сожгут, или помочатся на нее, чтобы «читателю» неповадно было делать то, что не принято. Много времени в Холмах уделяется красоте улицы – подметают дорожки, протирают лавочки перед домом. Для них улица – это второй дом, и ты обязан создать там уют. В Чертоге я регулярно вижу, как прямо из окон домов жители выливают на улицу помои…

Хоть они и живут за забором, жители Холмов свободней нас – они вольны выбирать, что надеть, вести себя естественно. Я видел парня, который ехал на велосипеде, устал и прилег на лавочку, греясь под мягким сентябрьским солнышком. У нас бы сразу подумали: он что, больной? Если едешь на велосипеде, то и езжай себе дальше, если идешь – иди и не останавливайся. Остановишься – и будут проблемы, к тебе обязательно кто-нибудь пристанет. Особенно если ты гуляешь один. У нас ты не должен гулять один, одиночество – это ненормально.

Вот почему мне так нравились шахты. В них, за пределами города, я чувствовал себя свободным: никто не смотрел косо и не осуждал.

Детям Холмов разрешается очень много, гораздо больше, чем нам. В школе они могут сидеть, закинув ноги на парту. Это – не вызов учителю, ученикам просто так удобно. Если кому-то из учителей это не нравится, он делает замечание, и ученик садится нормально, даже не думая перечить.

Им не свойственна обычная для чертожцев озлобленность. Они не видят вокруг врагов – для них все друзья. Охрана, учителя, работники администрации…

Здесь быть хулиганом – это совсем не круто, пить и курить – тоже не круто, получать плохие оценки – тоже. У жителей Холмов совсем другой взгляд на жизнь.

Конечно, здесь есть свои агрессоры. Мы столкнулись с ними практически в самом начале обучения. Ребята из сборной по футболу не любят нас. Проходя мимо них, я замечаю их презрительные ухмылки, а за спиной слышу обидные оскорбления. Но, как правило, дальше этого они не заходят: футболисты слишком загружены учебой, спортом, разными другими занятиями – на нас у них просто нет времени.

А вот в мире до черты… В Чертоге… Там все иначе. Времени у Архипа и его стаи хоть отбавляй. Они упорно могут ждать и гоняться за нами целые дни напролет, как будто это – смысл их существования.

* * *

ИЗГОЙ.

СОЦИАЛЬНЫЙ МУСОР.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ БРАК.

ПОДЛЕЖИТ УТИЛИЗАЦИИ.

Теперь эти бирки накрепко пришиты к нашей одежде.

Их пришили нам Архип и его новый друг – Брык.

Архип недолго оставался без лучшего друга – это особенность его характера, он не может быть один. Стая не в счет. Ему нужен кто-то, кто будет отличаться от стаи. Я считался в команде добряком… Многие в стае подсмеивались надо мной, когда я бросал объедки бродячим кошкам, когда помог малышне достать застрявшего среди веток воздушного змея, когда пытался помешать Архипу повесить перебежчика, когда подарил бездомному дедушке старое одеяло.

Теперь Архип нашел нового друга. У него появился Брык.

Брык отличается от остальных в команде, но он не добряк. Психопат из класса коррекции с какой-то болезнью в голове, от которой у него глаза всегда мутные, из носа периодически идет кровь, а нейронные связи в мозгу похожи на закоротившую проводку.

Говорят, он даже в психушке лежал, но я не верю. Обычно те, кто попадает в местную психушку, оттуда не возвращается.

Дружить с Брыком опасно, он похож на заболевшего бешенством пса, который в любой момент может разодрать тебя в клочья. Но Архип нашел к нему подход и держит свою шавку на короткой цепи, натравливая его на ненавистных ему людей – на парней вроде нас.

Что остается делать парням вроде нас?

Как-то выживать и бежать, бежать со всех ног.

Я быстро освоился в своей новой жизни и уже к четырнадцати годам стал продвинутым в этой области – виртуозный беглец десятого уровня, которого теперь не так-то просто поймать.

Для начала я стал коротко стричься, чтобы архиповцы не могли, когда бьют, держать меня за волосы и чтобы всегда можно было выскользнуть. По этой же причине я ношу одежду без капюшона и карманов.

Затем я стал заниматься и научился быстро бегать. Я научился очень долго выдерживать высокий темп, хорошо натренировал дыхалку.

Также теперь я умею быстро стартовать. Но что бы я ни делал, как бы ни занимался, при столкновении с бандой Архипа пять секунд на побег с места – самое большее, что я могу себе позволить.

Я хорошенько изучил школьное расписание каждого из стаи, выучил их пути передвижения по городу.

Я нарисовал огромную карту Чертоги и повесил ее на стену. Карта вся исчерчена разноцветными линиями и усеяна множеством точек с аккуратными подписями под ними: это маршруты передвижений членов банды и время, в которое каждый из них может находиться в обозначенном точкой месте.

Они преследуют меня по всему городу и частенько поджидают у дома, но я научился их обыгрывать.

Так на другой стене моей комнаты появилась вторая карта города с множеством разноцветных линий, которые обозначают уже возможные пути отступления. Если за тобой бегут, нужно обмануть преследователей, завести их в тупик, а самому выбраться, – и для этого ты должен знать все закоулки родного города как свои пять пальцев.

Опасайся пустых открытых мест. Ты должен бежать туда, где много домов, строений, деревьев, чтобы скрыться среди них и убежать.

Архиповцы часто поджидают меня у дома, но и тут есть выход: я могу вылезти в окно с другой стороны и спокойно уйти от них.

И еще я обнаружил одну закономерность.

Архип и его подручные – охотники. А мы, ученики школы в Голубых Холмах – их жертвы. Они играют в охоту, им нравится нас ловить. А следующее за поимкой наказание – это просто обязательный ритуал. В этом заключается смысл игры. Если мы бегаем медленно, то они сразу же ловят нас; в этом случае игра заканчивается слишком быстро, и, чтобы ее продлить, они устраивают более долгое и мучительное наказание. Но если мы бегаем хорошо, то игра длится долго, и мы можем быть уверены, что наказание окажется быстрым и легким.

Но все это не распространяется на Кита Брыкова, которому просто нравится мучить людей и которому все равно, сколько длится игра.

Брык умеет причинять дикую, нестерпимую боль. И поверьте, нет ничего хуже физического страдания. Чтобы оно прекратилось, ты готов пойти на что угодно и сделать что угодно, что тебе прикажут.

Брык отрывается на мне по полной. Ни один человек не испытывал ко мне такую слепую бешеную ненависть.

Мне постоянно приходится убегать. Я все время живу в страхе и напряжении. Идя по улице, я безостановочно верчу головой из стороны в сторону, ожидая, что вот-вот из-за угла появятся мои мучители.

Я наловчился убегать, и они воют от осознания своего поражения, от того, что не могут меня поймать.

Но, когда стая меня ловят, она обходится со мной сурово.

Да, со стороны кажется, что я опустился ниже плинтуса. Но им так и не удалось сломить мою волю.

Я разработал определенные правила и теперь всегда им следую – это помогает мне выживать и легче переносить все те мерзости, с какими я сталкиваюсь. Эти правила и помогают мне не сломаться.

Правило 1. Забудь о своей гордости. Они отберут ее у тебя и затолкают тебе же в задницу.

Правило 2. Когда они тебя поймают, уходи в себя, в свои мысли. Тебе нужно мысленно отвлечься, отрешиться от того, что они будут делать с тобой.

Их фантазия не знает границ. Они будут подвешивать тебя к дереву, топить в луже, тыкать в тебя палками. Они будут по-всякому запугивать тебя, водить перед лицом ножом или зажигалкой. Прячься и закрывайся в своих мыслях, и тогда они не достанут тебя.

Правило 3. Носи с собой аптечку. Обезболивающие таблетки, пластыри и ватные тампоны понадобятся тебе каждый день.

Правило 4. Таскай в рюкзаке антибактериальный лосьон или мыло. Они будут тыкать тебя лицом в компостные кучи, топить в выгребных ямах – а это не очень-то гигиенично.

Правило 5. Надевай трусы посвободней. Это любимая забава охотников – натягивать жертве на голову ее собственные трусы. Будь уверен, они натянут. Они натянут любые. И скажу по собственному опыту: чем трусы больше и свободней, тем менее больно. И освободиться потом легче.

Правило 6. Носи с собой на всякий случай запасную одежду – та, что на тебе, может быть испорчена. Ее могут с тебя снять, поджечь или порвать, либо просто выкинуть куда-нибудь, а потом ты найдешь ее, смятую в комок, мокрую и неприятно пахнущую.

Правило 7. Вообще поменьше удивляйся.

Правило 8. Научись быстро бегать. Бегство – твое спасение. Та к что тренируйся убегать.

Правило 9. Все эти правила немного облегчат тебе жизнь, но они не уберегут тебя от липкого страха, который сковывает по рукам и ногам.

Эти правила не уберегут тебя от ночных кошмаров, от которых ты будешь просыпаться каждую ночь. Эти кошмары будут преследовать тебя на протяжении всей жизни, даже спустя годы, когда все это давно кончится и все твои мысли будут занимать жена, ребенок, новая квартира и счета, которые нужно оплатить. Во сне ты будешь просыпаться от своего собственного крика, за одну ночь будто заново переживая то, что было похоронено десятки лет назад.

Ты перепробуешь за свою жизнь много разных блюд и напитков, но лучше всего запомнишь мерзостный вкус гнилья из компостной ямы, запиханного тебе в рот, и вкус грязной воды из лужи, которую тебя заставляли пить.

Тебя будут преследовать фантомные боли от тычков заостренных палок, от ударов тупыми мысками тяжелых ботинок.

В свой отпуск ты с семьей будешь летать в самые теплые страны мира, но, лежа под жарким солнцем, ты будешь ежиться и покрываться мурашками, вспоминая тот пронизывающий до костей холод, какой тебе довелось испытать, когда множество лет назад зимой в мороз тебя раздели догола и бросили в прорубь.

Та к что суть правила номер 9 проста: прими все это как есть. И не устраивай сопливых истерик и не драматизируй.

Мать твою, ты же не какой-нибудь размазнючий тюк! Ты не сопля и не смей растекаться грустной лужицей!

Парни вроде нас – закаленные ребята.

Правило 10. Юмор – твой лучший друг. Относись ко всему с юмором, и ты не сойдешь с ума.

Конечно, я понимаю, что, когда они гонятся за тобой, тебе совершенно не до смеха. Ты бежишь сломя голову, преследователи уже дышат тебе в затылок. Твое очко сжимается от ужаса, но, несмотря на это, ты чувствуешь тянущую боль в животе и думаешь, что вот-вот наложишь в штаны.

Но такова реальность: тебя спасут только юмор и быстрые ноги. Пять секунд на побег с места – на большее не рассчитывай.

* * *

Долгое время я был один – так и не нашел себе новых друзей. Такие, как я, не очень-то любят дружить. В одиночку выживать легче. А я не знал, что правильно, а что нет. Я просто не лез ни к кому со своей дружбой, а все обходили меня стороной.

Но я устал от самого себя, от того, что столько времени бегаю от врагов, выживаю в одиночестве.

А потом, спустя два года после начала учебы в новой школе, в Холмах я обрел новых друзей. Нет, не из местных – хотя они очень дружелюбные. Мы общаемся, пересекаемся на разных встречах и в кружках, но… Они никогда не смогут нас понять. Им не понять, почему от каждого шороха мы вскакиваем и готовы бежать, почему по утрам мы замазываем синяки тональным кремом, почему мы идем домой не через главные ворота в центре, а делаем подкопы под забором на окраинах. Почему никогда не берем учебники и ценные учебные принадлежности с собой домой, а оставляем их в школе и делаем уроки в библиотеке. Если мы им это расскажем, наши соученики удивятся, почему мы не можем это прекратить. Почему не скажем взрослым. Не обратимся в полицию. Ведь виновников обязательно накажут. Эх, если бы все было так просто…

Я нашел друзей среди таких же, как я. Парней вроде меня.

Как ни странно, но со мной подружился Игорек – помнишь, я о нем рассказывал? Перебежчик из первой десятки, в которого мы с Архипом кидали камни. Когда он учился в нашей школе, мне нравилось смотреть, как на заднем дворе школы Игорек запускает в воздух самодельные ракеты.

Он знал, что я – бывший член стаи. И не испугался. Удивительно, но Игорек даже не злился на меня.

Низкорослый кудрявый мальчишка, который очень любит мастерить ракеты и петарды.

Игорек познакомил меня с Ваней – крепышом, который очень любит книжки и булочки.

Объединенные одной бедой, эти двое парней удивительно разные. Сильный и щуплый. Большой и маленький. Ваня всегда молчит, Игорек болтает без остановки. Игорьку интересно все, что можно поджечь и взорвать, в школе ему легко даются математика и физика. Ваня любит читать и писать и даже сам пишет рассказы, а вот с точными науками у него проблемы.

Такие разные, они поразительно дополняют друг друга. Если бы не наша беда – они бы никогда не познакомились. Наверное, я тоже никогда бы не стал членом их команды.

Теперь, парнишка, ты знаешь правила и знаешь, как выжить в нашем мире. Добро пожаловать в клуб! Поздравляю, отныне ты – такой же, как мы с Игорьком и Ваней.

Но что это? Слышишь шум? Черт, я узнаю эти звуки…

Топ-топ-топ… Топот ног.

И стук палки, которой ведут по железной сетке забора.

Ре-та-те-тет… Ре-та-те-тет…

Тс-с! Прячься, парнишка! Они идут за нами.

Часть вторая. Ханна

Глава 1

Наш автобус постоянно трясет на кочках. Я очень устала от этой поездки, мы летели двумя самолетами, а теперь уже несколько часов бултыхаемся в автобусе.

Я смотрю в окно: на протяжении всей дороги тянется лес. Это удивительно… Лес просто не кончается. Во Франкфурте мы жили на окраине, там очень много шумных заводов и совсем нет деревьев.

Где же мы будем жить, если тут везде лес? Будет ли там город? Парк аттракционов? А магазин игрушек?

Всю дорогу я думаю о доме, который мы покинули и которого у нас больше нет, и глаза щиплют слезы. Я вспоминаю разные места, куда родители часто меня водили.

На Willy-Brandt Platz мы часто ходили в кино.

На Siesmayerstraße посещали самый большой ботанический сад.

На мосту Eiserner Steg открывался потрясающий вид на огромные зеркальные небоскребы.

На набережной Schaumainkai по субботам работал самый большой во Франкфурте блошиный рынок. А еще у берега Майна много прожорливых уток, для которых мы всегда брали из дома хлеб.

Автобус тяжело поднимается на пригорок, доезжает до вершины, и…

И дом мигом забывается. Передо мной открывается море. Мы часто летали на море, мне очень нравилось смотреть на волны, идущие чередой к берегу и накатывающие на него. Вот и сейчас я вижу волны… Только зеленые. И это море навсегда застыло.

Я вижу две реки, между которыми и раскинулось это море: холмы, которым нет числа. Зеленые волны то уходят вниз к равнине, то поднимаются вверх, отступают назад и снова накатывают. По холмам мягко стелется густой туман…

– Mist! Mist![2] – Все пассажиры смотрят в окно. – Nebel![3]

Мы въезжаем в туман и как будто погружаемся в молоко, вокруг ничего не видно.

По мере движения автобуса туман постепенно рассеивается… За окном – какой-то поселок. Неужели доехали? Но радость быстро угасает. Из-за тумана все мутное, но то, что я вижу, мне не нравится. Это место очень жуткое… Через белую дымку проступают очертания ветхих домов, и они такие мрачные, как будто в них живут чудовища.

На обочине стоят какие-то столбы. Они расставлены в произвольном порядке. Но когда глаза привыкают, а может, туман еще редеет, я поражаюсь: это не столбы, а люди! Они стоят в ряд вдоль дороги и не шевелятся. Их так много… И они грозно смотрят на нас.

– Мам… – Я тяну ее за рукав. Люди смотрят так недружелюбно, что по телу пробегает дрожь. – Мам, кто это? Что это за место? Мы будем жить здесь?!

Я вот-вот расплачусь. Я не хочу здесь жить! Эти дома и люди меня пугают.

Людей на обочине очень много… Они провожают глазами наш автобус. А вдруг они нападут?

– Нет, милая. Конечно же, мы не будем жить здесь. Эти люди нас не тронут.

Я слышу глухой удар. Из-за этого удара в автобусе поднимается переполох.

– Stone! Stone![4] – кричит кто-то сзади.

Люди вскакивают с мест.

– Stein! Schund![5] – кричат пассажиры в панике.

Кто-то из детей в автобусе принимается громко плакать.

От страха я судорожно вцепляюсь в мамину руку. Что это был за стук? На нас нападают?

– Родители! – раздается требовательный голос водителя. – Срочно пересадите детей от окон к проходу! Задвиньте занавески на окнах!

Я вот-вот расплачусь, но, посмотрев на лица мамы и папы, понимаю, что сейчас не время распускать нюни. Нужно выполнять распоряжение водителя.

И вот все дети сидят вдоль прохода, окна задернуты.

Мама прижимает меня к себе. Я зарываюсь носом в ее свитер, который приятно пахнет духами. Не хочу знать, что происходит вокруг.

Ударов больше не слышно… Паника проходит, никто не плачет, автобус продолжает движение уже без помех.

Через некоторое время нам разрешается открыть окна, и я смотрю на улицу. Страшных людей больше нет. Я вижу арку из разноцветных камней и яркую надпись: «Добро пожаловать в Голубые Холмы!» Когда автобус въезжает в арку, я замечаю рядом с ней огромную корову, всю светящуюся яркими огоньками. Это меня успокаивает. Корова напоминает мне дом. И Рождество…

Я вспоминаю рождественскую ярмарку на площади Rцmerberg, которую мы посещали каждый год. Вся площадь была заставлена ярмарочными домиками, украшенными гирляндами, яркие огоньки которых весело мерцали и переливались. Я каталась на аттракционах, а потом мы прогуливались мимо красочных палаток с угощениями, откуда доносился терпкий запах жареного миндаля, а продавцы в нарядных старинных одеждах с улыбками зазывали посетителей ярмарки. Мы ели мед с корицей, слушали мелодичный звон колокольчиков, разглядывали в витринах разноцветные пряничные домики, фигурки из шоколада, сувениры и подарки…

Мы въезжаем в поселок. Многие дома еще только строятся, везде стучат и сверлят, валяется много строительного мусора. Но те дома, которые построены, выглядят очень мило, кажется, что они улыбаются нам.

А вот и наш домик, красуется на самой окраине поселка, на первой линии почти у границы. Узнаю его легко, ведь столько часов я изучала фотографии. Запомнила каждую черточку, каждое дерево рядом. Розоватые стены, оконные рамы расписаны причудливыми узорами. У нас будет свой собственный сад, где можно сажать много цветов и ягодных кустов. Нам с мамой нравится выращивать цветы. Несмотря на то что во Франкфурте мы жили в квартире, а не в доме, мы превратили балкон в оранжерею. Я уже представляю, как мы будем тут выращивать цветы и строить альпийские горки. Я куплю семь садовых гномиков! Я размещу их вокруг большущего розового куста. А еще мы устроим маленький пруд, в котором будут жить толстые лягушки.

Здесь, на окраине, автобус делает конечную остановку. Мы выходим из него, папа достает из багажного отделения огромные чемоданы.

– Ну вот, милая, это наш новый дом. – Мама обнимает меня сзади за плечи. – Тебе нравится?

Чистенький аккуратный дом похож на домик из сказки. Конечно, мне нравится!

Но тут вой вдалеке отвлекает мое внимание. Как будто протяжно кричат монстры. Я смотрю в ту сторону, откуда доносится жуткий звук, но вижу только сетчатый забор, огораживающий наш поселок, и пустынные холмы, тонущие в туманной пелене.

Что за страшное место находится там, за забором? Место, где воют чудовища, где никогда не рассеивается nebel и где живут такие страшные Schund.

* * *

Я быстро привыкаю к новому дому.

Мы с мамой много времени проводим в саду, рыхлим почву, выкорчевываем сорняки, сажаем цветы, прокладываем тропинки.

На третий день после нашего приезда кто-то украл светящуюся корову с главного въезда. По этому поводу даже провели собрание всех жителей Голубых Холмов. Видел ли кто-нибудь что-нибудь? Но никто ничего не видел, корова будто испарилась! Кому она могла понадобиться?..

На собрании так ничего и не выяснили. Сказали, надо будет принять меры, если что-то подобное станет повторяться.

Мне приходится много учиться, в частности учить английский, а еще мама занимается со мной русским: раз мы уже живем в России, то обязаны уметь говорить на местном языке. Русский маме нравится, она знает его еще со времен института, в то время она изучала историю и культуру России в Средние века, написала даже какую-то огромную книгу, которую потом опубликовали. Как рассказывала мама, чтобы ее написать, ей пришлось переворошить тонну документов, многие из которых не имели перевода. Та к ей и пришлось выучить русский язык. Эх, а теперь она заставляет меня…

В школе, на удивление, учиться оказалось не так уж сложно: очень много людей приехало из Германии, поэтому специально для нас образовали целый немецкий класс, и нам не приходится изучать новые уроки на иностранном языке.

Корову у въезда поставили новую, я обрадовалась, когда ее увидела. Без коровы было как-то пусто и грустно…

Что до садоводства, мы с мамой пытаемся превзойти наших соседей-французов. Плющ на стенах их дома гуще и длиннее нашего, розы в саду дают больше бутонов, а цветочная арка – наряднее и пышнее. Гадкие французы! Почему у них все лучше? Может, дело в каких-то особых французских семенах или подкормках?

Место, в котором мы живем, мне нравится – оно похоже на ботанический сад во Франкфурте. Тут много растений и животных. По утрам в наш сад прилетают маленькие птички с хохолком и загнутым вниз клювиком. На дереве в саду я часто вижу белок, по вечерам в дальнем конце сада сопят ежи – таскают обрезки ткани и щепки, которые остались у нас после украшения сада. Мама говорит, это им нужно для утепления норы.

Один раз утром у порога я увидела зайца. А в другой раз – куропатку.

Мне больше не снятся сны о доме. Теперь мой дом – здесь.

* * *

Происходят неприятности.

Безжалостно выдернули все цветы в саду сестер Рихтер. Трупики бархатцев, ромашек и ноготков были разбросаны по дороге.

У Пирси украли велосипед.

У мисс Джонсон разбили все горшки у дома.

Кто-то проколол шины автомобиля Джозефа. Вытоптал и уничтожил весь газон семьи Бауэров.

Взломали кладовку Мартинеса, непонятно, украли злоумышленники что-нибудь или нет, но по всей улице валялись смятые коробки и банки, разбитые бутылки, содержимое их было рассыпано и разлито.

Это происходило в центральной части, до наших домов на окраине беспорядки не доходили.

Снова собрание, оно проходит в саду одного из управленцев. Все приносят стулья, рассаживаются по саду, обсуждают произошедшее. Детей на собрание не пускают, но мы все равно тут – обошли дом с другой стороны и подслушиваем.

Видно, что жильцы боятся. Кричат, что это сделали Schund.

– Они не люди, а звери! Чудовища!

– Нужно усилить охрану! Укрепить границу!

– Я боюсь отпускать на улицу своих детей!

– Нужно срочно принимать меры!

Управленец пытается всех успокоить. Взрослые приходят к соглашению – покупают несколько камер и устанавливают их на улицах. Теперь охрана будет следить за всем, что происходит в поселке.

* * *

Я люблю выходные, в эти дни никто не спешит на работу и в школу.

По утрам на улицах слышно, как распахиваются окна, – все выглядывают на улицу, машут друг другу и желают доброго утра.

Из раскрытых окон льется аромат кофе и свежих булочек. Смешиваясь с цветочным благоуханием, запахом листвы и земли, он разносится дальше по улицам.

В субботу по утрам люди выходят из своих домов, подметают тропинки, протирают от пыли фонарные столбы, лавочки, цветочные горшки и ограждения клумб. За уборкой соседи обсуждают друг с другом погоду, политические новости и курсы валют, затем переключаются на дурацкие ток-шоу и глупые сериалы. Также любимыми темами для разговора служат дом и огород. Как что улучшить, смастерить своими руками, починить и заменить.

Воскресенье – день отдыха от всего. Мальчик на велосипеде развозит газеты – кидает их прямо к дверям на крыльцо. На наше крыльцо он никогда не попадает, как будто нарочно целится в моих гномов и постоянно сбивает Ворчуна! Гадкий мальчишка!

Мы очень сдружились с одной семьей немцев, и теперь по воскресеньям в хорошую погоду мы зовем друг друга на Bratwurst[6]. Устраиваем барбекю, запекаем колбаски на углях и пьем домашний лимонад. Весело болтаем и шутим.

* * *

В среду у Жаклин, француженки из центральной части поселка, пропал кот.

А в пятницу кто-то сжег флаги у школы, мы утром обнаружили на флагштоках обгорелые лоскуты.

И… К одному флагштоку было привязано мертвое тело кота Жаклин.

Schund.

Люди паникуют. Дети не выходят из домов без сопровождения взрослых. По вечерам на улочках, где раньше жители Голубых Холмов так любили прогуливаться под светом фонарей, теперь пусто. Все прячутся по домам.

Ночью я с трудом могу заснуть, перед глазами стоит ужасная картина: убитый кот на флагштоке…

Организуют добровольный патруль, теперь по вечерам жители собираются по три человека и патрулируют улицы.

А в одну из субботних ночей разгромили булочную Финке. Выбили все окна, все внутри разломали и подожгли.

И снова – собрание.

Все кричат, требуют принять срочные меры.

Принимают решение – будут строить прочный глухой забор и пропускной пункт с охраной. С этого момента никто из Schund не посмеет сюда зайти.

* * *

Спустя год.

Расправляю занавески на окнах. Должно быть четыре складки – ни больше, ни меньше. Иначе с улицы окна будут иметь неаккуратный вид.

Выхожу из дома, поправляю покосившиеся от ветра цветочные горшочки, привешенные к стенам.

Грустно смотрю на наш прудик: лягушки в нем так и не хотят поселяться.

Прыгаю по тропинке. Этим летом случаются две самые большие радости в моей жизни.

Первая – мне купили Барби! Вторая – меня приняли в девчачий клуб!

Девчачий клуб находится за первой линией домов, на подстриженной зеленой лужайке под окнами дома Ирмы.

Девочки собираются здесь, приносят свои драгоценные девчачьи сокровища, раскладывают на розовых покрывалах подушки и одеяла.

Принимают в клуб только тех, у кого есть Барби. Но это еще не все. Молд твоей Барби будет определять твое место в клубе. Если ты не знаешь, что такое молд, то не стать тебе членом клуба красотки Ирмы, никогда не стать!

Ирма – счастливая обладательница редкой старинной Барби. В девчачьем клубе Ирме, конечно же, отведено почетное место королевы у куста с гортензией. Рядом, на чуть менее престижных местах, располагаются подруги Ирмы – Агата и Гертруда, у них тоже достаточно редкие куклы Барби.

Этих кукол родители привезли дочкам из далеких уголков планеты. Поэтому Агата и Гертруда занимают важные места в клубе – справа и слева от его хозяйки. А вот тем, кто купил Барби в маленьком магазине игрушек у нас здесь, в Голубых Холмах, таких популярных молдов, как «Маки» и «Суперстар» – им на хорошие места в клубе рассчитывать нечего. Их места – под колючими ветвями декоративного барбариса. Никого не удивишь такими Барби! Ведь они есть у всех. Особенно если эти Барби – простые куклы в купальниках. Без всяких примочек – накладных волос, платьев, духов.

Моя Барби не Маки и не Суперстар. У меня даже не Барби, а Скиппер – сама Скиппер! Многие девчонки мечтают о Скиппер нового молда, с прошлого года эта кукла мелькает во всех журналах для девочек, и вот наконец-то она появилась в продаже. Мне сегодня утром доставили ее сюда из Америки!

Скиппер, вертящая в руках йо-йо, которое поднимается и опускается при нажатии рычажка на спине куколки. Скиппер, от которой пахнет клубникой, с разноцветными прядками, в голубом платье до пяток, в туфлях на огромной платформе, с модной сумочкой. Скиппер, к которой прилагается второе платье для дискотеки. Да, это все о моей Скиппер!

Многие девочки признали, что личико Скиппер намного милее, чем у Барби.

Я помню это долгожданное утро, когда мы с мамой получали на почте посылку. Когда я открывала коробку, вдыхала неповторимый запах новой куклы, откручивала проволоку, чтобы освободить свою любимицу. Помню, с какой радостью я помчалась в девчачий клуб.

Но, не добежав немного, я остановилась и продолжила путь не спеша, как будто просто гуляю.

– О, привет, Ирма! Привет, девочки! – сказала я, сделав удивленное лицо – притворилась, что забыла, что здесь находится их клуб.

– Привет, Ханна, – ответили они, даже не посмотрев в мою сторону, ведь до этого дня у меня не было Барби, а того, у кого нет Барби, для Ирмы и ее подруг просто не существует.

Я медленно шла мимо, не глядя на них, но нарочно повернув к ним мою куклу.

– А что это у тебя? – Одна из девочек, Гертруда, все-таки заметила!

– Ах, это… – сказала я небрежно. – Да вот, привезли сегодня. Из Америки. Это Скиппер.

– Скиппер? – Девочки побросали своих кукол. Мое сердце трепетало от радости! – Можно посмотреть? Это та самая?

– Да, та самая.

Я охотно подошла ближе и смело присела на покрывало – экое нахальство! Да Ирма будет визжать на весь поселок, если вдруг на покрывало усядется незваный гость! А тут промолчала.

Девочки по очереди вертели в руках мою куклу. Разглядывали вделанный йо-йо, щупали разноцветные прядки.

Я терпеливо выждала пару минут. Потом сказала:

– Ну, мне пора.

И протянула руку, намереваясь забрать куклу.

Девочки переглянулись, посмотрели на Ирму.

– Ханна, а ты не хочешь… – нехотя начала та.

Я улыбнулась мысленно, потому что знала, что она предложит. Она не хотела этого говорить, но девочки так и просили ее глазами, и ей пришлось уступить. – Присоединиться к нам?

– К вам? Вступить в ваш клуб? – медленно проговорила я, делая вид, будто обдумываю это предложение и сомневаюсь, надо ли это мне. – Хм. Даже не знаю…

– Да! Оставайся у нас! – Гертруда стала уговаривать меня. – У нас здесь очень весело! Мама Ирмы сегодня испечет печенье с изюмом. А моя мама сделает имбирный лимонад.

– А еще завтра Дагмар принесет гадальные карты! Мы будем гадать! А я принесу лак для ногтей и наклейки! – подключилась Агата.

– Ну же, Ханна, давай! У нас правда весело! – добавила Дагмар.

Сама Ирма промолчала; я видела, что ей не нравится моя Скиппер, – она слишком классная, ни у кого такой нет, даже у нее, королевы клуба.

– Ну, хорошо, так и быть, – с притворной неохотой согласилась я. – Уговорили, вступлю в ваш клуб.

Вот так я стала новым членом девчачьего клуба. Мне отвели довольно неплохое место между клумбой с гиацинтами и армией садовых гномиков. Здесь нет колючих кустарников.

Здесь, под окнами дома семьи Оттль, девочки создали свое собственное государство. Мы приносим сюда свои сокровища – помады старших сестер, старые кольца мам, блестящие пуговки, гадальные карты, наборы для фокусов.

Здесь мы обсуждаем запретные темы и подслушанные краем уха беседы взрослых.

Сегодня на газоне в сборе не весь клуб, издалека я замечаю на покрывале только Агату и Дагмар.

Хорошо, что нет Ирмы. Я недолюбливаю Ирму, потому что она меня не любит. С тех пор как я принесла сюда Скиппер, ее Бренда перестала быть самой желанной куклой. Бренда – старинная кукла, она ничего не умеет делать, у нее нет никаких интересных особенностей. А йо-йо моей Скиппер всех завораживает.

Дагмар расчесывает свою куклу и клеит ей на волосы разноцветные звездочки. Агата красит ногти розовым лаком и жует печенье.

Я присоединяюсь к девочкам. Беру из своей шкатулки помаду, крашу губы. Потом переодеваю мою Скиппер.

– Хотите, расскажу одну страшную историю про Schund? – предлагает Дагмар.

– Конечно, хотим! – Мы с Агатой откладываем свои дела и с нетерпением смотрим на Дагмар.

Мы любим истории про Schund, подслушиваем разговоры о «сброде» взрослых. Эти рассказы всегда жуткие и пугающие.

Schund – страшные дикие существа. Они живут за забором, ходят в рванине и едят людей.

– Я подслушала эту историю у взрослых девочек вчера вечером, – начинает Дагмар. – Они говорили, что за забором есть один страшный дом с очень страшным подвалом, из которого нет выхода. Schund затаскивают в этот подвал маленьких девочек… И…

– И?.. – Мы с Агатой сгораем от нетерпения. Что же делают страшные Schund с маленькими девочками?

– Они снимают с них трусы, – заговорщицки шепчет Дагмар. – И суют им в попу железную палку до тех пор, пока не потечет кровь!

– О-о-ой! – Мы с Агатой испуганно переглядываемся. – Какой ужас!

Дагмар довольно улыбается: ее история произвела сильное впечатление.

– Schund очень любят маленьких светловолосых немецких девочек, – добавляет она, заплетая косу сначала своей любимице, потом самой себе. – Так что надо быть осторожными – не ходить в nebel.

Светловолосые немецкие девочки, мы с Агатой переглядываемся.

Мы никогда не ходим в туман – все страшные истории, связанные с Schund, всегда связаны и с nebel.

К нам присоединяются Ирма и остальные девочки. Ирма, как всегда, нарядная: на этот раз она надела голубое платье, а в косы вплела голубые ленты. Ее Бренда тоже в голубом наряде. Ирма держит в руках какой-то журнал. Вид у нее и девочек озабоченный, как будто что-то случилось.

– В чем дело, Ирма? – интересуюсь я.

– Ох, девочки… – Она качает головой. – Смотрите, что я вычитала сегодня в июньском журнале «Барби». Здесь статья о том, как отличить настоящую Барби от подделки. Сейчас зачитаю вам. Вот, нашла. «У настоящей Барби в глазах звезды, а не рубины. Если же вы увидели куклу с рубинами в глазах, будьте уверены, что перед вами подделка…»

Ирма поднимает голову и оглядывает нас с Дагмар.

Мы в панике поднимаем своих кукол. Я заглядываю в голубые глаза Скиппер.

Рубины.

Нет, не может такого быть!

– Уф-ф, звезды!.. – выдыхает Дагмар.

– И у моей Барби звезды! – Агата показывает ей свою Барби. И смотрит на меня: – Ханна, а что у твоей Скиппер?

Я прячу свою куклу.

– Дай прочитаю!

Я вырываю из рук Ирмы журнал и читаю сама.

И правда… Ясно написано про рубины. Как же так?..

– У меня звезды, – говорю я спокойно.

Но Ирма смотрит на меня исподлобья.

– Дай посмотрю на Скиппер! – требует она.

– Не дам!

– А ну дай!

Она набрасывается на меня, вырывает Скиппер.

– Так я и знала! – кричит она и демонстрирует куклу подругам. – Смотрите все! Здесь рубины! Подделка!

Все по очереди разглядывают мою куклу.

– И правда… Рубины… Что же делать? – растерянно спрашивает Дагмар.

– Я знаю, что делать! – восклицает Ирма. – Все помнят наши правила? В клуб вступают только владелицы Барби. Настоящих Барби… Прости, Ханна, ты больше не можешь оставаться в клубе.

– Нет, Ирма, это не дело, – замечает Гертруда. – Пускай Ханна останется. Она с нами уже так долго. Ну и пусть рубины, какая разница?

– Нет, мы не можем ее оставить. Прости, Ханна. Нам придется тебя исключить.

Ирма смотрит на меня печально, но я вижу, что что-то не так. Она все это подстроила! Все знают, что Скиппер интересней Бренды! Вот она и подстроила все! Чтобы снова быть в клубе первой!

– Ты специально все так сделала! – кричу я на Ирму. – Хотела исключить меня! Ты все придумала! Моя Скиппер настоящая, это твой журнал не настоящий! Девочки, и вы ей верите? Она же врет нам! Да скажите вы что-нибудь, глупые девчонки!

Я с надеждой смотрю на них. Ну же, вступитесь за меня! Скажите что-нибудь! Но девочки смотрят вниз, изучают свои ногти либо расчесывают волосы куклам.

Ах вот, значит, как! Все против меня?

– Ханна… – Ирма говорит тихо, как будто успокаивает меня. – Мы понимаем, ты переживаешь. Это тяжело – узнать, что твоя кукла – подделка. Ты имеешь право обижаться на нас, мы тебя не виним. Но ты не можешь больше оставаться в клубе. Прости.

Ух, во мне кипят злые слезы! Я вскакиваю, хватаю свою Скиппер и ухожу прочь.

– Куда ты, глупая? – кричит Ирма мне вслед. – Там nebel! Тебя утащат Shund! Они заберут тебя в свой подвал!

И правда… Из-за слез в глазах я не вижу, куда иду, и невольно двигаюсь в сторону граничного забора. Но я слишком гордая и не буду реагировать на предупреждение Ирмы, не поверну назад.

Упрямо иду вперед, вскоре кончается наш поселок, дальше тянутся пустынные холмы. Я вхожу в nebel. Ничего не видно вокруг… Трава под ногами влажная, воздух холоднее, чем в нашем поселке. Везде белая пелена. Я дохожу до какого-то забора и не сразу понимаю, что нахожусь на границе. Забор здесь сетчатый, второй забор, бетонный, начали строить недавно и так далеко еще не протянули. Администрация подумала, что Schund не будут пробираться к нам через окраину, и обезопасили сначала центральную часть.

Я сажусь у забора на влажную траву.

Как Ирма могла так со мной поступить? Я считала, что мы подруги. А остальные девочки – они все молчали! Даже не подумали вступиться за меня. Тоже мне, подруги. Девчачий клуб. Ненавижу всех девочек клуба Ирмы!

Я прижимаю к себе Скиппер и плачу.

Вдруг я слышу какой-то шум, страшный ритмичный звук.

Ре-та-те-тет… Ре-та-те-тет…

Я тревожно замираю и смотрю в ту сторону, откуда доносится звук. Вспоминаю рассказ Дагмар о страшном подвале.

Schund. За мной идут Schund!

Глава 2

Что делать? Бежать? Но Schund услышат меня, если я побегу. Лучше, наоборот, сидеть тихо и не шевелиться.

Ре-та-те-тет… Ре-та-те-тет…

А страшный звук все ближе.

Я сжимаюсь в комочек и закрываю глаза, зубы стучат от холода и страха. Пусть Schund уйдут! Пусть уйдут!

– Эй! Ты кто такая? Чего тут делаешь?

Детский голос! Не могу разобрать слов и понять, какой это язык. Я поднимаю голову и по ту сторону забора вижу мальчишку, низкорослого и худого.

Страх немного проходит… Но тут я замечаю в его руках огромную железную rohr[7], которой он ведет по забору, из-за чего и получается этот жуткий звук, и сердце снова бешено колотится. Несмотря на то что нас с мальчишкой разделяет забор, мне все равно страшно.

Я разглядываю незнакомца через железную сетку, а он в ответ задумчиво смотрит на меня, чешет макушку, тормоша лохматые черные волосы. Ух, какие страшные у него глаза. Почти белые, как nebel вокруг. На мальчишке широкие штаны, заправленные в огромные, выше колен, сапоги, длинная грязная рубашка, подпоясанная кожаным ремнем. К поясу привязано много всяких удивительных вещей. Какие-то мешочки и футляры, фонарик, ножик, циферблат от наручных часов и… Я визжу и отскакиваю в сторону. Ratte![8] К поясу мальчишки привязана дохлая ratte!!!

– Чего визжишь? Чего испугалась?

Мальчишка осматривает себя, а я все визжу.

– А, это…

О, нет! Он отвязывает ratte! Сейчас он кинет ее на меня! Перебросит через забор.

– Не пугайся, это Мальвина. Да, она немного попахивает – я поймал ее позавчера. Но она все равно еще клевая. Хочешь погладить?

Он протягивает ratte в мою сторону. Мой визг, думаю, разносится на всю округу.

– Ладно, понял. Только не ори. Вот, я убираю Мальвину, видишь?.. Мальвина, кажется, мы с тобой не нравимся нашей новой подруге.

Он снова привязывает ratte к своему поясу. Слава богу, он не будет ее кидать на меня через забор!

Но все равно я с беспокойством смотрю на железную rohr в руках мальчишки.

– Чего ты такая трусливая? Убрал я Мальвину, не съест она тебя. Чего боишься-то? Этой палки, что ли?

Он водит rohr по забору. Ре-та-те-тет….

– Я зову ее Китькина радость. Все коты у нас в округе ее боятся.

О чем он говорит? Я не понимаю ни слова. Но не остается сомнений: передо мной один из Schund. Только очень маленький. Даже помладше меня. Я первый раз вижу Schund так близко.

– Так кто ты такая? Ты не из нашего двора. В Лоскутках я всех знаю. Платье на тебе красивое, наши девчонки не ходят в таких. У нас Катька один раз напялила платье с оборками, так наши дворовые девки быстро ей их оборвали… Налетели, как стая ворон, и оборвали. Такие злющие у нас девчонки. Может, ты из Коробок? Они там получше нас одеваются. Если повезет, там даже платье не порвут, если надеть. Если ты из Коробок, то чего забралась так далеко? И зачем перелезла за забор? А чего у тебя с лицом? Ты чего ревешь?

Он о чем-то меня спрашивает… От злости и обиды в горле встает ком. Я хочу проглотить его, но нет… Он вырывается наружу. Я вдыхаю побольше воздуха и высказываю мальчишке все, что произошло со мной, трясу куклой и тычу ей в nebel, в сторону, откуда я пришла.

– Гадкие девчонки… Они сказали, что я не могу больше быть в их клубе. Ирма обманула всех! Все ей поверили! Она сказала, что моя Скиппер не настоящая! Это все Ирма, Ирма! И ее дурацкая кукла Бренда. Но я знаю, Скиппер настоящая! Ирма просто мне завидует! Хочет быть первой в клубе, но все девочки знают, что Скиппер интересней Бренды! Бренда ничего не умеет делать, а у Скиппер есть йо-йо-о-о…

На последних словах я уже реву в голос и икаю, задыхаясь.

Мальчишка смотрит на меня странно, как будто я сказала что-то нелепое.

– Так ты не из наших… Ты из этих… Оттуда, – печально говорит он и показывает рукой в сторону Холмов. – Иностранка, значит. Мне кажется, ты немка. У меня дед, когда под старость с катушек съехал, почему-то стал считать себя русским шпионом в нацистской армии. Ух, и намучились мы с ним! Постоянно что-то орал на немецком… Где он его выучил? Всю жизнь на фабрике проработал, галоши делал. Но слова похожие на твои. Так что думаю, ты немка. Не реви! Я хоть не понял ничего из твоего тарахтенья, одно мне ясно: тебя кто-то обидел!

Мальчишка говорит непонятные слова и лезет ко мне через забор.

Он спрыгивает на землю, дотрагивается до меня пальцем. Я всхлипываю и смотрю на него сверху вниз: он ниже меня на полголовы. И совсем не страшный, я его больше не боюсь.

– Не реви, маленькая немецкая девочка! Пойдем, накажем твоих обидчиков!

Он кивает на мою куклу. Я улыбаюсь. Кажется, я понимаю, что он хочет! Он хочет мне помочь отомстить гадким девчонкам!

Я указываю в сторону домов:

– Ирма! Ирма!

– Ирма, значит, виновата? Ну что ж, устроим Ирме капут!

Мы переглядываемся. Это странно… Видеть маленького Schund так близко. И так странно… Что рядом с ним мне хорошо. У него добрые глаза. Он не будет меня есть, и rohr тыкать в меня тоже не будет.

Он протягивает мне ладошку:

– Меня Никита зовут. Ни-ки-та.

– Ханна. – Я пожимаю его руку – надеюсь, она не измазана крысиными кишками. – Твое имя очень странное. Можно, я буду звать тебя Кит? – Показывая на себя, я повторяю: – Ханна. – А потом показываю на него: – Кит.

– Кит? – удивляется мальчик. – Мне нравится! Только знаешь, кто такой кит у нас? Сейчас нарисую.

Из одного из своих футлярчиков он достает огрызок карандаша и смятый листок бумаги. Быстро рисует на нем что-то, потом показывает мне.

– Вот. Это кит.

Я смотрю на листок. Мальчик здорово рисует! Он нарисовал огромного Wal[9], который выпускает фонтан.

– Это Кит? Мы называем их Wal. Очень красивый рисунок! Мы думали, вы дикари, едите людей. А вы так здорово умеете рисовать… Ты необычный мальчик, Кит-Wal. И я рада, что встретила тут тебя.

Мы крадемся по Холмам. Трава влажная, и мои ноги в летних замшевых туфельках совсем промокли.

Ничего не видно сквозь туман, но мне уже не страшно заблудиться, ведь теперь я не одна.

Кит бодро вышагивает рядом, насвистывая какую-то песенку.

Буф-буф-буф – привязанная ratte болтается и стукается о его ногу.

– Сколько тебе лет, Кит?

– Чего хочешь? Не понимаю я по-вашему! Вы говорите так резко и отрывисто. Никогда в жизни не буду учить немецкий!

– Лет. – Я кладу ладонь себе на грудь, а потом показываю ему обе руки, загнув один палец. – Мне – neun[10].

– А… Сколько лет. Тебе найн? Девять? А мне – восемь.

Он показывает две руки, загнув на каждой по пальцу.

– Acht[11], – говорю я.

– Ахт? Это по-вашему восемь, что ли?

– Acht.

– Ну и черт с тобой. Пусть будет ахт.

– Мы пришли!

– Ну ни фига себе у вас домины! – мальчик присвистывает. – Похожи на пряничные домики из сказки про Гензеля и Гретель. У меня была такая книжка с картинками. А ты, кстати, похожа на Гретель. – Он трогает меня за волосы. – На картинках у нее были такие же косички.

Я веду его к клубу. По чужим садам мы подбираемся ближе. Проползаем под садовой телегой дедушки Аццо, обходим прудик и водяную мельницу миссис Джексон, топчем цветники семьи Липман. И вот наконец мы у дома семейства Оттль. Забираемся в кусты мадам Бюжо, живущей по соседству. Я показываю на девчачий клуб. По-женски поджав ножки, как маленькие леди, девочки пьют чай; на покрывале расставлен настоящий чайный сервиз: ажурные фарфоровые чашечки, изящный заварочный чайник, сахарница. На красивом блюде лежат разноцветные пирожные-сердечки.

– Видишь тех девчонок под окнами? Вон та, что у самого окна – это Ирма.

– Та к вот эти девчонки тебе что-то сделали? Кто из них Ирма и Бренда? Сейчас я им задам перцу…

– Смотри. – Я разворачиваю его к себе, берусь за свои косички. – Ирма – она с косичками. Бренда – ее кукла. – Я показываю на Скиппер.

– Все, понял, не тупой. Сейчас мы устроим маленькое представление.

Кит встает.

– Эй, ты куда? – испуганно спрашиваю я.

Нас же заметят! Чего он удумал?

– Пошли за мной.

Мы подходим к колонке, от которой отходит длинный шланг. Он тянется до самых окон, к другому его концу прикреплена поливалка. Она находится прямо возле девчонок. Теперь я поняла! Какой же Кит сообразительный! Он хочет пустить воду!

– Ну, ты готова?

Я радостно киваю. Он отворачивает кран.

Девчонок обдает дождем. Визжа, они в панике вскакивают с покрывала, толкая друг друга, топча свои сокровища, и в спешке убегают в разные стороны.

– Вот и все, – Кит заворачивает кран.

Мы подходим к мокрому покрывалу. Девчонки даже оставили своих кукол…

Ага, вот и Бренда! Валяется на траве, брошенная хозяйкой. Я хватаю ее, собираюсь убежать, но решаю немного задержаться. По-королевски прохаживаюсь по покрывалу, давлю ногами все, что можно раздавить – печенье, чашки, зеркальца, шкатулки…

Закончив свое гадкое дело, киваю Киту и поднимаю руку с куклой:

– Бренда.

Кит улыбается, как Чеширский кот из сказки про Алису.

– Пойдем отсюда, пока нас не засекли.

Мы заходим за дом и прячемся в кустах, опустившись на корточки.

– И что мы будем с ней делать? – спрашиваю я.

Кит снимает с куклы платье.

– Есть у меня пара идей…

Из футлярчика на поясе он достает зажигалку.

Я с нетерпением ожидаю, какое наказание ждет Бренду.

Кит подносит к лицу Бренды зажженную зажигалку.

Внутри меня что-то пищит. Причинять куклам боль – это жестоко, жестоко!

Но я давлю этот писк и с наслаждением наблюдаю, как течет краска с некогда голубых глаз Бренды. Смываются звезды, смываются глаза. Резиновая кожа на лице вспучивается, загораются волосы. Едко пахнет химикатами.

Кукла истекает жженой резиной. Огненные голубые капли падают на землю с характерным приятным звуком.

Вж-ж… Вж-ж…

Кит больше не может держать куклу и бросает ее на землю.

Лицо и прекрасные кудрявые волосы Бренды сгорают полностью, а твердое пластиковое тело просто чернеет.

Мы с восторгом смотрим на изуродованную куклу, которая всего пять минут назад была такой прекрасной.

– Это – первый подарок, который мы оставим Ирме, – говорит Кит. – Но есть еще один.

Он снимает с пояса Мальвину, берет платье Бренды.

– Фу! Какая гадость! – морщусь я, понимая, что сейчас будет.

И вот в руках у Кита – дохлая ratte в прекрасном голубом платье принцессы.

Кит берет Мальвину, я – почерневшую Бренду, и мы продвигаемся по кустам и лужайкам к клубу, желая посмотреть, что делают девочки.

Промокшие до нитки, они ходят вокруг покрывала. Ирма, вся в слезах, нервно бегает по газону, ища свою любимицу. Некоторые девочки тоже плачут, бережно собирая осколки своих раздавленных зеркал и шкатулок.

– Где дом Ирмы? – Кит складывает руки домиком. – Ирма. Дом. Надо положить Бренду и Мальвину ей под дверь. Скорее всего, сейчас девчонки разбредутся по домам – вот ору-то будет, когда Ирма эти чудища увидит!

Мы незаметно пробираемся под окнами к входной двери дома семьи Оттль.

Кладем остатки Бренды и принцессу Ratte под дверь, пулей убегаем в кусты и ждем. Минут через десять слышатся легкие шаги и девчачьи всхлипывания: Ирма возвращается домой.

Через минуту раздается нечеловеческий вопль. Крик такой пронзительный и громкий, что от него закладывает уши. Я с испугом смотрю на Кита: а не перегнули ли мы палку? Но он ободряюще мне кивает.

Ирма не умолкает. Дело сделано, теперь мы отомстили гадине. Устав слушать ее крики, мы уходим обратно по Холмам к забору – теперь здесь наше с Китом Королевство.

Садимся у забора. Несмотря на то что тут сыро и промозгло, и сквозь туман совсем не проходит солнечный свет, мы, прижавшись плечами, смеемся и с восторгом обсуждаем сегодняшнее приключение. Правда, совсем не понимаем друг дружку. Но это неважно.

– Wie spät ist es?[12] – говорю я, показывая на воображаемые часы на руке. Я совсем потеряла счет времени… Меня будут ругать.

Кит снимает с пояса висящие на цепочке карманные часы, дает мне. Уже восемь часов!

Я вскакиваю.

– Уже поздно! Меня будут ругать! Мне пора идти!

Кит расстраивается.

– Тебе пора домой? А завтра? Ты придешь сюда завтра? В какое время? – Он трясет часами.

Я смотрю на него и вдруг понимаю, что очень-очень, ну просто мечтаю прийти сюда еще. Завтра. Послезавтра. Буду приходить сюда каждый день. Я безумно хочу дружить с этим маленьким странным Schund, хотя не понимаю ни слова из того, что он мне говорит.

Я беру у него часы, верчу их в руках.

– Знаешь, похоже, что теперь ты – мой единственный друг. Я обязательно приду сюда завтра. – Показываю на двенадцать часов на циферблате. – Zwölf Uhr.[13] Я приду сюда в это время.

– Я буду ждать тебя, пряничная девочка! – Он снова улыбается, как кот из сказки, и, забрав часы, лезет обратно за забор.

Он уходит в свой nebel, я ухожу в свой.

Дома я сижу у себя комнате и расчесываю волосы Скиппер.

Такой странный день… Все так резко перевернулось, встало с ног на голову. Я мечтала о дружбе с Ирмой и ее подружками уже очень давно, стать членом их клуба было смыслом моей жизни, а теперь… Теперь все изменилось.

И еще этот мальчишка из Schund … Который оказался совсем и не похож на Schund в моем представлении.

Неужели мы теперь друзья?

Скиппер…

Я смотрю на куклу и думаю, думаю… Что-то перевернулось не только в мире, но и внутри меня. Я будто в одночасье стала чуточку взрослее.

Кукла больше не доставляет мне радости.

Я беру розовую коробку, в которой она ко мне приехала.

Смотрю на Скиппер. Глажу ее волосы, оправляю платье, вдыхаю ее сладкий запах.

Аккуратно опускаю ее в коробку, кладу коробку в плотный черный пакет и убираю на самую верхнюю полку шкафа.

Больше я никогда не увижу Скиппер, даже во время суматошных сборов при переезде обратно во Франкфурт. Возможно, она и после нашего возвращения в Германию будет лежать где-то у меня дома в розовой коробке и улыбаться самой себе нарисованной улыбкой.

Глава 3

Я надела красное платье, а мама вплела мне в косу красную ленточку.

Иду сквозь nebel, мокрая трава цепляется за оборки на юбке, не дает мне идти. Подол платья весь намок.

Будет ли он ждать меня там, у забора? Или уже ушел? Я обещала прийти в двенадцать, но уже гораздо позже. Мама меня задержала. Ждет ли он?..

Сердце колотится от волнения. Он там! Я различаю его худую фигурку в тумане: Кит стоит по ту сторону сетки, смотрит на меня.

– Ну, здравствуй, пряничная девочка, – улыбается он. – А я уже хотел идти тебя искать.

– Прости, мама задержала. Ты сегодня такой красивый – чистая рубашка тебе идет. И волосы причесал. Та к очень здорово! Особенно без висящей на поясе ratte.

Действительно, Кит изменился. Он больше не похож на дикого Schund.

– Только вот… – Я указываю на rohr у него в руках, с которой он не расстается. – Без нее ты выглядел бы еще лучше. Но я знаю, что ты с ней ни за что не расстанешься.

– Ни черта не понимаю, чего ты говоришь! Но это неважно, мне просто нравится слушать твой смешной язык. Ой! Какие у тебя сегодня смешные червяки в волосах!

Он смотрит на мою прическу. Что он говорит? Думаю, благодарит меня за комплимент. И, наверное, говорит, что ему нравятся мои ленточки.

– Спасибо, их мама вплела, – улыбаюсь я.

Мы смотрим друг на друга через сетчатый забор.

– Знаешь… – Мне в голову приходит идея. – Не хочешь перелезть ко мне? В такой одежде ты не отличаешься от наших детей, и никто ничего не заподозрит. Лезь! У нас есть классные качели! На них можно крутиться «солнышком». А еще у нас открылся новый магазин, и всем у входа раздают воздушные шарики. А еще печенье! Если повезет, и нам хватит. Пойдем!

– Чего хочешь? Зовешь меня куда-то? К вам? Ты думаешь, это хорошая идея? Ну, пойдем. – Он лезет на забор. – Отойди в сторону, я прыгаю.

Печенья нам не досталось, но мы получили свои шарики, привязали их друг другу к запястьям, чтобы не улетели. У меня было немного денег, и я купила нам с Китом мороженое.

Мы сидим на качелях, лакомимся мороженым, а в воздухе сталкиваются наши воздушные шарики. Я очень горда за нас, мы совсем как взрослая пара. Никто вокруг не смотрит на Кита со страхом, все принимают его за своего, они не видят в нем Schund.

Кит очумело вертит головой, я вижу, что для него все любопытно и непривычно. Ему непривычен наш мир. Он что-то спрашивает у меня, но я не понимаю… Я бы с радостью ему все рассказала, ответила бы на все вопросы, если бы знала русский язык.

Этот день мог бы быть прекрасным. Одним из самых лучших дней за это лето, но…

Как и в прошлый раз, все мне портит девчачий клуб. Ирма.

Я вижу издалека девочек из клуба, которые направляются в сторону детской площадки. Ирма идет в центре, гордо задрав подбородок, и держится чуть спереди. Королева, фу-ты, ну-ты!

И тут она замечает меня. И Кита. От удивления она останавливается на пару секунд.

– Хей! – громко говорит она своим подружкам. – Я узнаю этого мальчишку! Я заметила его вчера, когда кто-то залил наш клуб. Он бродил в это время вокруг кустов. Это был он – он нас залил! И Ханна с ним? Она с ним заодно!

Девочки подходят и окружают нас. Ирма с возмущением смотрит то на меня, то на Кита.

Я встаю с качелей.

– Ты не права, Ирма! – я пытаюсь защитить нас с Китом. – Ты ошиблась! Мы здесь ни при чем! Нас вообще рядом с твоим домом вчера не было, когда кто-то повернул кран и затопил вас!

– А откуда ты знаешь, что кто-то повернул кран? Я об этом не говорила.

Ирма подозрительно смотрит на меня.

Черт! Она поймала меня на лжи.

– Ага! Значит, это была твоя идея! – кричит Ирма. – Это ты нам все разломала!

Она толкает меня. Я плюхаюсь обратно на качели.

Кит вскакивает и толкает Ирму:

– А ну, не тронь ее!

– Ах, ты, гадкий мальчишка! – кричит Ирма. – Кто ты такой? Ты не с нашей улицы! Кто ты такой и чего приперся сюда?

– Только попробуй тронуть ее еще раз! – Кит хватает с земли железную rohr и замахивается на Ирму.

Ирма отскакивает в сторону – rohr не задевает ее.

– У него rohr, rohr! – верещат девочки и расступаются.

Ирма выпучивает круглые от ужаса глаза. Она начинает понимать.

– Да это же…

– SCHU-U-U-UND!!!!!!!!!!!! – хором кричат девочки и разбегаются в разные стороны.

Наша ссора привлекает внимание. Взрослые прохожие оборачиваются и удивленно смотрят на нас. Некоторые уже идут в нашу сторону.

– Schund! Schund! – продолжают кричать девочки.

Нас с Китом окружает свита Ирмы, а также близко подходят некоторые взрослые, мы жмемся друг к другу от страха.

– Ханна, этот мальчик правда пришел с той стороны? – спрашивает меня один из наших соседей, дедушка Аццо.

Я молчу, понурив голову.

– Ханна, – строго говорит дедушка Аццо. – Если это так, то ему надо немедленно покинуть наш поселок. Мы обязаны вызвать охрану. Ты же понимаешь, он чужой, ему не место здесь.

– Бежим, Кит! – кричу я и хватаю Кита за руку.

Не хватало еще взрослых разборок и охраны! Киту тогда не поздоровится.

Он понимает меня, мы прорываем живое кольцо и пулей убегаем под дикие вопли девчонок.

– Вон отсюда, Schund! – слышу я противный визжащий голос Ирмы. – Убирайся обратно в свою помойку!

Прочь! Бежим прочь! Обратно в спасительный nebel, который скроет нас от посторонних глаз. Обратно к своему забору.

У забора мы садимся на траву и прижимаемся друг к дружке. Я плачу – мне очень обидно!

– Ненавижу Ирму! – всхлипываю я. – Она теперь не даст мне проходу. Будет мучить и дразнить! И теперь ты не сможешь бывать со мной здесь – если Ирма увидит нас вместе, то снова будет вопить на весь поселок.

– Не переживай! – говорит Кит. – Эта Ирма просто завидует тебе. Она страшная, как ведьма. И толстая. И нос у нее размером с картошку. И вредная она. А ты милая. Вот она и злится. Но мне, наверное, не стоит больше к тебе лазить, а то Ирма снова разорется. Давай в следующий раз ко мне пойдем? Я тебе много всего интересного покажу.

Мы сидим под забором до самого вечера, а потом прощаемся, я снова обещаю прийти завтра в двенадцать. Смотрим друг на друга перед тем, как дурацкая сетка снова разделит нас на два разных мира.

– У тебя червяки из волос повылазили. – Кит подтягивает ленточки в моих косичках. – До завтра! Я буду ждать тебя, пряничная девочка! – Говорит он и лезет на забор.

И снова он уходит в свой nebel, а я ухожу в свой.

* * *

– Я слышал, на детской площадке сегодня был какой-то переполох, – говорит папа за вечерним чаем, перелистывая страницы газеты.

Я лежу на ковре, собираю пазл с изображением замка. Крыша не хочет складываться! Когда слышу папины слова, кусочки мозаики выпадают из рук.

– Переполох? – удивляется мама, которая рисует на новых цветочных горшках яркие полосы. – Нет, не слышала об этом. Я целый день была у Джоанны, сегодня первый день, как работает ее магазин – и ей нужна была помощь с открытием. А что там случилось?

– На детскую площадку пришел какой-то дикий мальчишка из Schund … Он принес с сбой оружие – острую палку – и напал на наших детей. Хорошо, что никто не пострадал. Ханна, ты что-нибудь слышала об этом?

– Нет, папа, – спокойно отвечаю я, а внутри все кипит от злости и несправедливости.

– Боже мой, это ужасно! – возмущается мама. – За что мы платим охране? За то, чтобы дикие твари лазили к нам через забор? Нужно пожаловаться управленцу, это не дело!

– Согласен. Завтра же отправлю жалобу. А еще надо сообщить в санитарную службу, чтобы обработали все карусели. Наверняка мальчишка притащил на себе кучу микробов. Не хватало еще заразиться! Ханна, ты мыла руки после улицы?

– Мыла.

Я все еще ищу кусочки крыши для замка, стараюсь говорить спокойно. Весь гнев и всю свою ярость прячу в невидимый сундучок.

– Вымой еще! И возьми с верхней полки антибактериальное мыло!

– Хорошо, папа, – встаю я и послушно иду в ванную.

– Три раза, Ханна. Мой руки три раза и не меньше чем по десять секунд! Я слежу за тобой из гостиной и считаю вместе с тобой!

– Да, папа.

Я мою руки так, как сказал папа, вслух громким голосом отсчитываю секунды и думаю, что никогда раньше мои любимые и обожаемые родители не были так далеки от меня, как сейчас.

* * *

Перед выходом из дома я глубоко вдыхаю. И выдыхаю. И снова вдыхаю. Я знаю, что меня ждет за калиткой. Это надо просто перетерпеть… Всего полминуты позора – и я убегу. Уйду в nebel, где меня ждет мой Кит. Мой друг. Мой защитник. Мой могучий Wal. Нужно просто пробежать через весь этот кошмар. Полминуты – и я свободна.

Я толкаю дверь. Солнечный свет слепит глаза, и некоторое время я не могу видеть.

– Müllbraut! Невеста с помойки! Глядите, вон она идет, Müllbraut! Помоечная невеста!

Перед калиткой у забора стоят все девчонки и мальчишки с нашей улицы. Ирма подговорила всех… Меня обсыпают листьями и мелкими камешками. А кто-то кидает в меня банановую кожуру и банку из-под газировки.

– Müllbraut! – Злые девчонки и мальчишки обступают меня, не давая прохода.

– Пожалуйста, дайте пройти! – отчаянно кричу я.

Все смеются.

Ирма водружает мне на голову венок из травы.

– Та-та-та-та-а-ам!.. – пропевает она несколько тактов свадебного марша. – Где же твой женишок, Невеста с помойки? Бросил тебя?

Они все смотрят на меня с усмешкой. Господи, ну почему они все такие жестокие! Со многими из них я дружила раньше, не понимая, что под их напускной добротой скрываются гниль и чернота.

Противные дети начинают дергать за волосы и больно щипать за руки. Кто-то дергает за платье, и слышится неприятный звук рвущейся ткани.

– Пустите меня! – кричу я и закрываю лицо руками.

Мне так тесно и нечем дышать, хочется упасть на землю, но я из последних сил держусь. Я не доставлю им такой радости, я не упаду!

Меня ждет Кит-Wal. Надо думать только о Ките!

Это придает мне сил: я вырываюсь и бегу прочь. В спину мне летят оскорбления и злой смех.

Бегу по холмам. Бегу к своему мальчишке.

– Кит! Кит! Ты здесь! – Я бросаюсь на сетку.

– Что с тобой? Ты как будто от медведя улепетываешь! Чего такая напуганная? – По ту сторону сетки он смотрит на меня испуганно. А потом хмурится, и я вижу, что в глазах его теперь пляшут злые чертенята. – Опять эти ведьмы тебе что-то сделали? Ух, я им щас!

Он в сердцах резко проводит rohr по забору.

По округе разносится жуткий звук: ре-та-те-тет…

– Нет, не надо, Кит! – я улыбаюсь, скрывая слезы и грусть. – Все хорошо, правда. Давай не будем портить этот день.

– Ты улыбаешься. Значит, все хорошо? Ну, тогда лезь ко мне! Сегодня моя очередь водить тебя по своей стороне.

– Ты меня куда-то зовешь? В свой nebel? Но как я перелезу… На мне ведь платье.

– Давай я помогу тебе. Девчонки всегда такие беспомощные.

Он перелазит на мою сторону. Я карабкаюсь по сетке вверх, перебираюсь на другую сторону. Это очень волнительное чувство, ведь я первый раз нахожусь на территории Schund. Не считая дня приезда, когда колонна автобусов с поселенцами проехала через их поселок. Но сейчас уже построили дорогу в объезд, чтобы больше не пересекаться с местными.

Я оправляю оборки на платье.

– Куда мы пойдем?

Кит довольно улыбается.

– Я покажу тебе кое-что. Тебе это понравится. Ты любишь картины? Я поведу тебя в наш район – у нас целые дома с картинами на стенах, представляешь! У нас все здорово рисуют. И разукрашивают свои дома. Об этом словами не расскажешь – это надо видеть! Там огромные картины на стенах! Пошли…

Он мне что-то хочет показать… Мы идем через nebel, переходим реку по шаткому мостику из досок, ржавых бочек и автомобильных шин, потом идем по холмам. И оказываемся в странном месте. Горы земли, камней, металла и досок, рельсовые пути, на которых стоят ржавые товарные вагоны, укатанные дороги, по которым ездят самосвалы.

Руда! Сюда свозят золотую руду! Удивительно, но камни, которые экскаваторы грузят в вагоны, совсем не похожи на золото, на вид они грязно-бурого цвета.

В воздухе так много пыли, что в горле першит, в нос бьет резкий запах мазута.

– Мы еще не пришли. Это – территория шахт. Нам вообще-то здесь находиться нельзя, но мы прошмыгнем, нас не заметят.

Кит ведет меня вдоль рельсов. Постепенно людей становится все меньше, мы отходим все дальше от места работ – вокруг лишь каменистая почва да худые деревца, изредка на путях попадаются одинокие товарные вагоны.

Мы проходим мимо одного из крытых вагонов и слышим голоса внутри. Кто-то утробно смеется. Дверь откатывается в сторону, вниз спрыгивает человек. От одного его вида трясутся коленки. Я сразу понимаю, что это Schund. Грязная одежда, немытые слипшиеся волосы, грубое лицо и дикие, злобные глаза.

– Эй, мальки, чего вы тут шляетесь? – рычит он. – Разве родители не дерут вам задницу за то, что вы без спросу по шахтам шаритесь?

Следом из вагона выпрыгивают еще один мужчина.

Страшные люди подходят к нам. Я хватаю Кита за руку: мне страшно.

– Мы не на шахты, – спокойно отвечает Кит. – К реке ходили.

Кит крепко держит меня. Он тоже сильно нервничает.

– Нечего там шляться! Там полно диких собак! – Schund говорит с усмешкой, а потом переводит взгляд на меня. – Эй, а что за пигалица с тобой? Не припомню у нас такую. Расфуфыренная… Из Коробок, что ли? Ты кто такая?

Я понимаю, что он обращается ко мне. Молча опускаю голову.

– Эй, язык проглотила, что ли? Отвечай, когда взрослый с тобой разговаривает!

– Ее Машка зовут, – отвечает за меня Кит. – Она моя соседка, и мы уже уходим.

Кит тянет меня за руку, намереваясь увести прочь от этих людей. На секунду я поднимаю голову и смотрю в глаза страшному человеку. Он что-то заподозрил. Смотрит недобро.

– А ну, стоять! Пускай ответит сама! Отвечай, кто ты такая? Как тебя зовут? Ты не с наших Лоскутков!

Он вцепляется мне в плечо холодными пальцами, поворачивает к себе. Его руки плохо перевязаны грязными бинтами, какие-то из них слезли, и я чувствую прикосновение грубой и жесткой кожи. Кит рычит и бросается на него, но второй агрессор оттаскивает его и крепко держит. Кит кричит и пытается вырваться.

Schund наклоняется ко мне. Его лицо совсем близко… От него несет чем-то мерзким, кислым, тошнотворным. Кожа на лице вся в рубцах и буграх.

Я трясу головой. Нельзя говорить. Нельзя!

– А ну, отвечай! – встряхивает он меня.

– Оставь ее! Только попробуй ей что-то сделать, убью тебя! Отвечаю, найду и убью! – кричит Кит.

Я сдаюсь. Не могу выдержать этого кошмара. Я просто хочу, чтобы все кончилось.

– Ханна. Меня зовут Ханна. Я пришла сюда из Голубых Холмов.

Неожиданно услышав иностранную речь, он ослабляет хватку. Но лишь на секунду.

– Ага!!! Она из этих! Так я и знал! Крупную рыбу мы поймали! – Schund смотрит вокруг. – Никого нет! Тащим ее в вагон!

Страшный мужчина зажимает мне рот, чтобы я не закричала. Поднимает меня в воздух и несет к вагону.

Меня бросают внутрь на деревянный пол. Что со мной будет? Сделают ли они мне больно?

Наверное, это они – те самые Schund, про которых ходят страшные истории среди наших детей! Это они делают с маленькими девочками жуткие вещи!

Я кричу, но страх так велик, что я издаю лишь писк. Сердце вот-вот разорвется на части. Сейчас произойдет что-то ужасное…

Этот бродяга стоит в проеме, довольно смотрит на меня своими страшными глазами, как кот, который загнал мышь в ловушку.

Я беспомощно озираюсь. Они превратили вагон в свою берлогу: на полу – грязный комковатый матрас, рядом – трехногая табуретка, покрытая газетой. На табуретке стоят стаканы… я хватаю один стакан и бросаю его в Schund. Но мне не хватает сил даже на то, чтобы добросить до него: стакан падает у его ног и разбивается вдребезги.

Schund усмехается. Поднимает ногу и давит каблуком сапога осколки стекла. Я слышу неприятный хруст. Страшный человек совсем близко… Я вдруг думаю о том, что больше не увижу голубое небо. И не полакомлюсь имбирным печеньем. Последнее, что я увижу – это жуткие язвы на его коже, последнее, что почувствую – это кислый запах его дыхания.

Вдруг снаружи раздается шум, как будто кто-то дерется. Неужели к нам с Китом пришли на помощь? Невидимая рука хватает Schund сзади и выбрасывает из вагона. Я подбегаю к выходу и вижу, как снаружи двое незнакомцев дерутся с Schund. Взрослый мужчина, огромный, как гора, и мальчишка, удивительно похожий на него – крупный и высокий. Кит не отстает – он освободился и вовсю машет своей rahr.

Я готова прыгать от счастья. Меня спасут!

– Бандура, ты опять за свое? – кричит на бродягу мой спаситель-великан, прижимая его к земле. – Только из тюряги вышел и снова взялся за старое? Любитель полапать малолеток!

Его сообщник не стал ввязываться в драку и трусливо бежит прочь.

Кит и второй мальчик подходят к грязному мужчине на земле.

– Да я что, Брык? Я ничего! – Schund жалобно скулит и сжимается в комок. Какой же он жалкий! И какой крошечный по сравнению с моим спасителем! – Я же так… просто попугать. Чтобы не ходила девчонка черт знает где. Для ее же пользы. Здесь же опасно. Твари всякие рыщут…

– Самая большая тварь – это ты, Бандура! Пошел вон отсюда!

Мой спаситель отпускает его, и Schund вскакивает и бросается бежать со всех ног.

Мужчина отвешивает Киту увесистый подзатыльник.

– Ну, па… – обиженно произносит Кит.

– Чего тут шныряешь? Сказал же: только возле дома гулять! Как перцу в зад натолкали, везде бегает. Здесь вообще нельзя посторонним находиться! Сторож поймает – всыплет соли. Тут уроды всякие рыщут… А ты еще девчонку чужую сюда притащил!

Все трое оборачиваются на меня.

Я смотрю на них… И понимаю, что они родственники! У всех черные волосы, стоящие торчком, острые нос и подбородок, все трое одинаково хмурят брови и морщат нос.

Только вот Кит очень маленький по сравнению с мужчиной и вторым мальчиком, совсем крошечный…

Эти двое, наверное, отец и старший брат Кита.

– Иди сюда, милая. Все кончилось. Сейчас мы отведем тебя домой.

Спаситель спускает меня вниз.

– Откуда ты? Из Коробок?

– Меня зовут Ханна, я из Голубых Холмов, – говорю я.

Зачем? Они все равно меня не понимают.

Пораженные отец и старший сын отступают на шаг назад.

– Боже, Кит… Она… из них? Ты притащил сюда девчонку нефтяников? Своих девок мало, иностранку тебе подавай?

Старший мальчик хихикает – и очень зря. Через секунду подзатыльник достается и ему.

– Чего смешного, Глеб? – рычит отец.

Брат Кита умолкает и смотрит в землю.

– Ее зовут Ханна, – хмуро говорит Кит. – Она моя подружка.

– Подружка? Ты рехнулся? Она не из наших, ты хоть представляешь, какая буча могла бы подняться, если бы с ней что-то случилось?! Был бы международный скандал! Да нас бы в тюрьму всех посадили!.. Значит, так. Слушай сюда, – сурово заключает отец Кита. – Она больше тебе не подружка. Сейчас мы отведем ее до пропускного пункта, и больше ты девчонку не увидишь.

– Нет! Нет! Мы друзья! Она моя подружка!

Кит плачет, и я понимаю, что сейчас происходит что-то серьезное. Вот только бы знать, о чем они говорят…

– Мы идем к границе.

– Но… Можно, она не пойдет через главный вход? У нее могут быть проблемы, если на ее стороне узнают, что она лазила за границу… Можно, она перелезет обратно так же, как сюда попала? За мостиком у холмов? Ну, того, что у старой шахты? Та к ее не заметят…

Отец мальчика о чем-то думает…

– Ладно, ты прав. Та к всем будет лучше. И мы проблем с властями избежим.

Меня доводят до сетчатого забора. Отец и брат Кита не подходят близко. Кит идет со мной, подсаживает меня.

Я снова вижу его через сетку, и от этого становится очень грустно.

– Я увижу тебя снова? – спрашиваю я, приложив ладони к сетке.

– Наверное, меня накажут, – говорит Кит и прижимает к забору свои ладони. – Какое-то время я не смогу приходить. Родители будут против. Но ты приходи сюда, несмотря ни на что, приходи. Я обязательно вернусь. Не забывай меня, пряничная девочка! Никогда не забывай!

Я смотрю через сетку, как Кит уходит в свой nebel. Все вокруг расплывается из-за навернувшихся слез.

Глава 4

Проходит три недели, прежде чем я снова вижу Кита у забора. Я день за днем прихожу сюда и подолгу вглядываюсь в nebel, ища глазами худую фигурку. Вслушиваюсь – вдруг сквозь тишину прорвется рокочущий звук его rohr.

Но никто не приходит к забору, и я часами тону в тумане.

Мне больше нигде нет покоя, дома я раздражаюсь, ничем не хочется заниматься, на улице ничего меня не радует. Еще эта дура Ирма никак от меня не отстанет – вместе со своими друзьями поджидает меня каждый день у дома, и все они кричат: «Müllbraut!» Как же они надоели…

В один из дней, когда в очередной раз выхожу из дома, намереваясь пойти к забору, и сталкиваюсь с Ирмой и ее свитой, я не выдерживаю.

– Müllbraut! Müllbraut! – заводит Ирма свою любимую песню.

Я рычу и бросаюсь на обидчицу. Никто не ожидал такого поворота. Все стоят и растерянно смотрят, как я отчаянно колочу свою давнюю мучительницу.

Я что есть силы сжимаю кулачки и осыпаю ударами Ирму. Рву на ней платье, попадаю кулаком ей по носу, а потом толкаю. Ирма падает на асфальт и пускается в рев.

– Что здесь происходит? – раздается визгливый женский голос.

Я узнаю его, это голос матери Ирмы, очень вредной и противной толстухи. Дочурка вся в нее.

Ну почему она появилась так некстати!

– Боже мой, Ирма, Ирма!

Мамаша сгребает Ирму в охапку и поднимает с земли. Отряхивает ее одежду, достает из сумочки салфетки, протирает разбитые коленки. Фрау Оттль воркует и успокаивает свою плачущую дочурку. Я растерянно переминаюсь с ноги на ногу. Мысль о том, что неплохо бы смыться, почему-то не приходит мне в голову. А зря. Ирмина мать поднимает голову, гневно сверкая маленькими поросячьими глазками, и требует ответа:

– Кто? Кто посмел обидеть мою Ирму?

Дети расступаются в стороны.

Ирма показывает на меня:

– Это она, она! Мы играли, а она вышла и напала на меня. Она всегда на меня нападает, мам!..

У меня дыхание перехватывает от такого наглого вранья.

– Негодяйка! – тычет в меня толстуха указательным пальцем, напоминающим сардельку.

– Она первая начала, она… – начинаю я оправдываться.

– А ну замолчи, мерзавка! – кричит разъяренная мамаша. – Негодяйка, хулиганка!

Она хватает меня за руку, стиснув ее изо всех сил своими ледяными и скользкими пальцами. Потом замахивается свободной рукой, но не успевает меня ударить.

Вдалеке раздается ритмичный звук, который звучит для меня слаще мелодии любимой колыбельной.

Ре-та-те-тет… Ре-та-те-тет…

Мне кажется, будто тысяча маленьких птичек поднимает меня в воздух. Настолько я счастлива.

Кит! Ко мне на подмогу уже мчится Кит! Он энергично вертит над головой своей rohr и что-то кричит во все горло.

Дети быстро разбегаются в стороны, но мамаша Оттль не успевает так быстро среагировать, и rohr обрушивается на ее необъятный зад.

Она по-свинячьему взвизгивает и хватается за ушибленное место, отпустив меня.

Кит быстро хватает меня за руку, и мы сматываемся. Вслед нам несутся угрозы и всяческие ругательства, но мы бежим не оглядываясь. Мы покидаем территорию Холмов – перелезаем за забор и мчимся в nebel.

Я знаю, что сегодня будет: мама Ирмы устроит настоящий скандал моим родителям, меня сурово накажут и запретят прогулки. Но мне все равно, что будет позже, – сейчас рядом мой Кит! Мой Wal. Сейчас я счастлива!

Мы взбираемся на крутой холм – идти тяжело.

– Извини, не мог прийти раньше, – говорит Кит. – Родители наказали меня, запретили к тебе ходить. Но как только смог – пулей к тебе. Я тебя долго ждал и не выдержал – полез за забор. И не зря! Ух, задал я жару этой ведьме! Та к ей и надо!

– Я очень рада тебя видеть! Ты не представляешь как! Я ждала тебя. Я каждый день сюда приходила! Я знала, что ты придешь! Куда мы, Кит? Куда ты меня ведешь?

– Хочешь знать, куда направляемся? Мы идем смотреть на чудеса! Я нашел для нас одно классное место – оно будет только наше.

Мы долго идем через nebel, поднимаемся на очередной холм. Я изредка вижу сквозь мутный влажный воздух силуэты чахлых деревьев.

Впереди на вершине холма стоят здания: мы заходим на какую-то территорию. Приземистые постройки с заколоченными окнами и разрушающейся кладкой, железные вышки, гнилые сараи. В центре – гигантское сооружение со стальным каркасом, уходящее в небо, на вершине его – огромное колесо.

– Где мы? Что это? – спрашиваю я шепотом, смотря на возвышающегося монстра. Здесь нет людей и стоит такая тишина, что нарушать ее мне совсем не хочется.

– Шахта номер семь, – говорит Кит. – А это – копер, он нужен для того, чтобы шахтный лифт поднимать.

Я задираю голову вверх и, совсем не глядя себе под ноги, спотыкаюсь.

Кит подхватывает меня.

Смотрю вниз. Обо что же я споткнулась?

Рельсы! Здесь повсюду рельсы! Они идут из шахты и дальше делятся на несколько ответвлений.

Узкоколейная дорога заросла травой, я наклоняюсь, желая рассмотреть в зелени промелькнувшие красные точки. Ягоды!

– Это земляника, – замечает Кит. – Шахта уже давно заброшена. Тут не ходит никто. Вот она и разрослась. Да ты пробуй, не бойся.

Кит срывает одну ягоду, отправляет себе в рот. Довольно улыбается и мычит, качая головой – дает понять, что ягоды вкусные.

Срывает несколько штук и для меня.

Это Erdbeere. Я вдыхаю ягодный запах и закрываю глаза. Вспоминаю нашу уютную кухоньку во Франкфурте, где мама так часто пекла пышный сладкий пирог с Erdbeere.

Ягоды ароматные и очень сладкие. Мы опускаемся на корточки и срываем одну за другой. Правда, они такие спелые, что сминаются уже между пальцами.

– Это земляника, – говорит Кит и произносит по слогам: – Зем-ля-ни-ка. Гляди, что надо делать!

Он срывает плотную травинку и нанизывает на нее ягоды бусинами.

Erdbeere … Земляника…

Мы унизываем ягодами несколько травинок.

Кит ведет меня дальше по рельсам, все выше по холму. По дороге поедаем наши ягоды.

Впереди на рельсах я вижу вагонетку. Ух ты! Настоящая вагонетка, на которой возят золото? Это круто! Такие я видела только в мультиках.

Я смотрю на Кита.

– Да, я веду тебя к ней. Запрыгивай!

Я залезаю внутрь. Кит толкает вагонетку и тоже забирается в нее – и мы быстро мчимся вниз с холма. Вагонетка дребезжит, нас трясет и подбрасывает. Поравнявшись с постройками, вагонетка медленно останавливается.

– Конечная остановка! – объявляет Кит.

Мы заталкиваем вагонетку на холм и снова катимся вниз. Катаемся до самого вечера, до тех пор, пока совсем не выбиваемся из сил. А потом, уставшие, последний раз поднимаем вагонетку на холм, забираемся в нее и любуемся чудесным видом, открывающимся с высоты. Я вижу целый мир – красивейший и удивительный.

Холмы, луга, дома – все сияет и переливается в свете бледно-розового солнца, медленно уходящего за горизонт, а в розовом небе плывут огромные белые киты…

Солнце опускается ниже – и вдруг я замечаю внизу, в траве, какие-то яркие огоньки.

– Гляди, Кит! – показываю я на удивительные светящиеся точки.

Они сверкают и быстро перемещаются.

– А, это… Да, их я тоже хотел тебе показать. Это светлячки.

Я его не понимаю, но сама догадываюсь, что это маленькие летающие жучки, которые светятся в темноте.

Кит выпрыгивает из вагонетки, опускается на корточки, ловит жучка. Смыкает ладошки и показывает мне сквозь пальцы светящееся чудо.

– Раньше они здесь не водились. Светлячки любят траву. Когда шахта заросла, они прилетели сюда. Им здесь хорошо, тут у них нет врагов. Их здесь очень много…

– Это чудесно, Кит! Настоящее волшебство…

Светлячки мелькают в траве, как маленькие искорки.

Мне становится так уютно… Темная заброшенная шахта больше не кажется мне мрачной и унылой. Летающие маленькие фонарики, светлячки оживили это место. Теперь здесь все мне представляется сказкой.

– А знаешь, что самое классное? – обращается ко мне Кит. Мне так нравится слушать его голос. Интересно, о чем он сейчас говорит? Наверняка о чем-то хорошем и добром. Ведь он, Кит, такой милый и хороший. – Раздавить их пальцами! Они так классно сплющиваются, и у них кишки светятся! Но, наверное, хорошо, что ты меня сейчас не понимаешь. Ты девчонка, а девчонкам не нравятся такие вещи. Та к что выдавливать кишки из жучков не будем. Станем просто смотреть. А в следующий раз я притащу банку, и будем их ловить.

Обратно мы уходим поздно – Кит освещает нам дорогу фонариком, провожает меня до забора.

– Мы еще увидимся, пряничная девочка?

Я показываю ему на воображаемые часы на руке, Кит снимает часы с пояса и протягивает мне, я сообщаю, в какое время смогу снова сюда прийти.

– Наверное, теперь накажут меня… Может быть, на неделю или две. Но ты приходи в это время. Не забывай про меня, Кит-Wal.

* * *

Дома родители напускаются на меня:

– Где ты была? Тебя видели с диким мальчишкой! Кто тебе разрешал общаться с ним?

– Зачем ты побила Ирму? Бедная девочка до сих пор в себя прийти не может! Что она тебе сделала? Вы всегда были подружками! Ты стала такой же дикой, как и этот мальчишка Schund!

– Ты на часы смотришь? Видишь, сколько времени?

– О, боже мой, что ты сделала с платьем! Куда ты лазила? Оно все черное! Колготки все в дырках!

Мамины пронзительные крики, папин грубый голос, запрет на все: гулять, смотреть телевизор, есть сладости. И самое удручающее – запрет дружить с Китом.

Вот так начинается конец моей жизни.

Мамаша Оттль устраивает скандал и требует у моей мамы денег за порванное платье Ирмы. Мама дает ей денег, а я злюсь. Почему все так несправедливо? Ирма мучает меня уже очень давно, она изодрала на мне кучу одежды – а ей все сходит с рук! И у ее родителей моя мама почему-то денег не требует.

Целыми днями, находясь у себя в комнате, я реву от такой неправоты и от бессилья.

Однажды из окна своей комнаты я вижу, как к дому подходит Кит. Я машу ему, стучу по стеклу, но он меня не замечает.

Из дома выходит папа. Он поднимает с земли камень и бросает в Кита, как в бродячего плешивого пса:

– Уходи! Пошел прочь! Тебе здесь не место!

И Кит уходит.

– Ох уж эти Schund … – говорит папа маме, зайдя в дом. Я подслушиваю их разговор, затаясь в коридоре. – Как у этого дикого мальчишки хватило наглости прийти сюда, к нашему дому?! Я отогнал его палкой.

– Надо осмотреть Ханну, – отвечает мама. – Вдруг она подцепила от него вшей. И вообще, надо сводить ее к врачу: Schund живут там у себя в грязи, и от них наверняка можно нахватать множество болячек.

Это злит и огорчает меня еще больше. Моя подушка всегда мокрая от слез. Упрямлюсь – отказываюсь есть, выходить из комнаты, разговаривать. Но вскоре понимаю: это ни к чему не приведет, и если я действительно хочу видеться с Китом, то мне нужно притвориться, что я принимаю правила родителей.

Я снова начинаю разговаривать и есть, хожу с мамой в магазин и занимаюсь садом. Через некоторое время родители успокаиваются – они думают, я забыла Кита. Разрешают мне погулять у дома. Я завожу дружбу с близнецами Финке, двумя не очень умными, но добрыми братьями из центральной части поселка. Мальчики младше меня на три года, они любят копать ямы, складывать туда конфеты, а еще размазывать сопли по футболке, бить друг друга по голове лопатками и писать в цветочные горшки. Эх… А все жители Голубых Холмов винят в этой пакости Schund. Никто даже мысли не допускает, что виновники традиционного бедствия всего поселка – близнецы Финке.

Но у них есть большой плюс: братья целыми днями где-то бродят – их не так просто найти, а соответственно, понять, были они одни или со мной, тоже непросто. А еще они на моей стороне и прикроют меня, если мне надо смыться.

Вот так теперь для всех я – подружка братьев Финке. Конечно, это новый повод для издевательств Ирмы, но мне все равно. Зато я могу спокойно уходить туда, куда мне надо. И к кому надо. А мне нужен Кит, только Кит.

– Прости, – говорю я, подойдя к забору. Конечно же, Кит уже там. Он просто не может быть где-то еще. – Меня наказали, я не могла прийти раньше.

– Я безумно рад тебя видеть, пряничная девочка! – обнимает меня Кит, когда я перелезаю к нему.

Мы уходим на нашу шахту. Туда, где можем быть вместе. И снова до самого вечера катаемся в вагонетке, а потом ловим светлячков и сажаем их в банку.

– Ах, Кит! – говорю я, когда мы, уставшие, садимся на вершине холма у вагонетки и смотрим, как внутри банки копошатся светящиеся жучки. – Как же я устала от всего этого! Мы с тобой только и слышим: «Тебе здесь не место». А где наше место? Где может быть наше «вместе»? Неужели только здесь? Только эта шахта принимает нас и не гонит, и здесь мы можем быть вдвоем.

Он не отвечает, лишь тяжело вздыхает. Мне кажется, Кит понял меня.

Мы видимся нечасто, не так-то просто нам обоим удается ловко обмануть родителей и смыться на целый день. Я могу ждать Кита часами у забора и так и не дождаться. А в следующий раз он ждет меня.

Но те дни, когда нам удается сбежать на шахту, я запоминаю как самые счастливые эпизоды моей жизни.

Незаметно проходит лето… На нашей шахте мы сгребаем упавшие желтые листья в огромные кучи, а потом прыгаем в них, дурачимся и веселимся.

Наступает промозглая осень. Я жду Кита под проливным дождем у забора, вымокнув до нитки даже в дождевике. И, когда он приходит, несмотря на слякоть и осенний холод, возле меня будто распускается земляника. Мы прячемся в шахтных постройках и смотрим на дождь. Нам не страшны холод и сырость – наша дружба нас согревает.

Осень сменяется зимой, и вот я жду Кита, стоя по колено в снегу. Он всегда прибегает с санками, и все дни напролет мы на них катаемся, спускаясь с холмов.

Приходит весна, шахты затапливает. Мы делаем корабли из бумаги – Кит меня научил, надо покрывать бумагу воском, чтобы она не намокала и чтобы корабль держался на плаву, – и пускаем их с холмов по ручьям.

И вот снова наступает лето, и снова мы катаемся на вагонетках и нанизываем на травинки ягоды: проходит первый год нашей чудесной земляничной дружбы…

Мы начинаем немного понимать друг друга, все-таки общаемся уже целый год, за это время хочешь не хочешь, а научишься понимать хотя бы отдельные слова. Помогает и то, что мама иногда проводит со мной занятия по русскому языку.

Мне приходится терпеть Ирму, мама даже заставляет меня пригласить ее на мой день рождения. Для мамы самое главное – это хорошие отношения с соседями. И, так как раздор между мной и Ирмой означает раздор между семьями, она всеми силами пытается вновь подружиться с Оттлями. Стиснув зубы, я зову эту гадину на свой праздник и терплю ее весь день. Клоуны, фокусники, музыка, торт, конкурсы… Ирма участвует во всех конкурсах, и ее мерзкая рожа оказывается в центре каждой фотографии. Но мне безразлично. Я все равно не чувствую, что это – мой праздник. Мой праздник находится вдали от дома – на холмах, среди старых заброшенных построек, где растет сладкая земляника и летают светлячки. Там, где Кит. А остальное неважно. Остальное – не настоящее.

А потом приходит самая страшная новость из всех возможных. Родители сообщают мне, что мы переезжаем обратно во Франкфурт.

С ранних лет я знала, что папа работает в сфере строительства по контрактам, и Франкфурт не первое место, где мы успели пожить. Я привыкла к неоседлой жизни, в некоторых городах побывав по одному разу, в некоторых по два, но… Но Холмы – единственное место, которое я действительно считаю своим домом.

Сейчас здесь папина работа подходит к концу – строительный проект, которым он занимается, почти завершен. Новый обещают начать воплощать через три года, когда корпорация будет расширяться. А там, во Франкфурте, ему предложили хорошую работу как раз на этот период.

– Это всего на три года… А потом мы вернемся сюда.

Не хватит и ста страниц, чтобы описать словами все, что я чувствую, ту пустоту, которая заполняет каждую клеточку моего тела.

Не хватит ста страниц, но в то же время достаточно трех букв.

Кит.

Wal.

* * *

Остался всего месяц до отъезда. Я не могу сказать Киту… Я не хочу его расстраивать.

Но он сам понимает, что что-то не так.

Теперь я всегда грустная и часто плачу. Он пытается меня рассмешить, но мне не весело.

– Что с тобой, пряничная девочка? – спрашивает он, когда мы сидим на холме, привалившись спинами к вагонетке, и разглядываем в небе летающих китов. – Ты сама на себя не похожа. Что-то случилось? Ты так странно себя ведешь. Как будто… вот-вот произойдет что-то нехорошее.

Я должна ему сказать. Это предательство – скрывать от него скорый отъезд.

– Мы переезжаем, Кит, – плачу я, уткнувшись носом в коленку друга. – Обратно во Франкфурт. Как же мы будем друг без друга? Я не хочу уезжать! Я хочу взять тебя с собой!

– Ничего не понимаю! Говори помедленнее и не плачь, пожалуйста.

Нет. Не смогу ему рассказать так, чтобы он понял. Это слишком больно… Я улыбаюсь, глотая слезы:

– Все хорошо, Кит. Не бери в голову. Давай лучше еще наловим светлячков…

* * *

В последний день перед отъездом, когда мы прощаемся у забора, я прислоняю к сетке ладони.

– Завтра я уезжаю. Не приходи.

Он кладет на забор свои ладони.

– Завтра идешь куда-то? В гости? Я думал, мы завтра пойдем за шахты – саранки[14] выкапывать. Ты же обещала!

– Прости, что скрываю. Но я не хочу, чтобы ты знал, потому что ты придешь меня провожать, а мне из-за этого будет грустно. Я хочу, чтобы наша дружба кончилась сегодня. Но это только на три года.

Кит смотрит на меня с беспокойством:

– Что, завтра не вернешься? Эх, а саранки? Послезавтра за ними пойдем?

Я улыбаюсь, сдерживая слезы:

– Прости, Кит. Не злись на меня.

Он видит, что я улыбаюсь, и улыбается в ответ. По глазам его я вижу, что он так ничего и не понял… Если бы знал, что скоро произойдет, он бы не был таким веселым сейчас.

– Круто! Значит, послезавтра пойдем за саранками. Ты знаешь, если их пожарить на костре – это объедение. Устроим настоящий пир! Ну что, прощаемся до послезавтра?

– Ты будешь меня помнить, Кит? Меня не будет три года… А потом я вернусь, обещаю.

– Я буду ждать тебя, пряничная девочка!

Он говорит беззаботно и легкой походкой уходит прочь.

Я смотрю, как он скрывается в nebel. Его походка… Такая странная, подпрыгивающая. Плечи поочередно выдаются вперед, локти отставлены в стороны. Он копирует походку взрослых ребят, так Кит пытается казаться старше и выше, чем он есть. Волосы взлохмачены, штаны подвернуты снизу в несколько оборотов, в руке – Китькина радость, немного поржавевшая от влаги.

Я запомню его именно так, со спины.

А лицо… Черные волосы, черные ресницы… Огромные глаза, почти белые, мутные, как nebel. Его лицо в моем сознании почему-то начинает расплываться почти сразу же после ухода Кита.

Я выплетаю из косички розовую ленточку и привязываю к забору. Кит увидит ее и все поймет.

* * *

Когда была маленькой, я часто воображала, что я принцесса и что меня похитили Злые мальчишки и увезли в свое Темное королевство.

Знаете, о чем я мечтала? О том, чтобы появился Прекрасный добрый принц, который бы спас меня и увез в свое Светлое королевство?

Нет.

Я мечтала, чтобы один из Злых мальчишек, самый-самый красивый, влюбился в меня, убил всех остальных Злых мальчишек, и мы с ним правили бы Темным королевством вместе.

А потом мы бы убили Прекрасного доброго принца и захватили бы Светлое королевство.

Мы еще встретимся с тобой, Кит. И захватим оба королевства.

* * *

Оффенбах-ам-Майн… Небольшой городок, жмущийся к Франкфурту-на-Майне с юго-востока. Здесь мы живем.

Старый порт. Башня из морских контейнеров, армия подъемных кранов, баржи, горы песка и камней, гудящие машины, вечная пыль, летящая в окна.

Маленькие тесные квартиры, без балкона и своего кусочка земли.

Потоки людей, громкие звуки, гул портовых машин за окном, невероятная толчея, вечный страх быть растоптанной огромной толпой народу.

Во дворе за домом трава, по которой нельзя ходить, клумба, которую нельзя трогать, детские площадки, на которых можно играть только в определенные часы и которые всегда заполнены детворой с мамашами.

После жизни в Холмах, где я могла бродить по бескрайним зеленым лугам, где стояла удивительная тишина, нынешняя жизнь кажется мне дикой.

Я бы свихнулась здесь… Если бы не Hafengarten. Рядом с домом находится городское садовое товарищество – проект местных властей, призванный улучшить качество жизни жителей города.

Hafengarten – вот, что дает мне силы жить.

Среди морских контейнеров и грузовых машин, среди пыли и шума, как оазис в пустыне, находится портовый сад. Жители выращивают здесь салат и томаты, клубнику и яблони, даже хмель и перец чили. Я ухожу сюда в поисках уединения. Наша семья устроила тут свой маленький садик.

Спустя две недели после приезда, сидя на качелях на детской площадке, я неожиданно обнаруживаю в кармане куртки смятый листок бумаги.

Разворачиваю его.

Сердце колотится от волнения.

Это послание от Кита! Когда он успел сунуть мне в карман листок?

Он нарисовал огромного кита, парящего в облаках. И написал письмо… Я не понимаю ни слова. И только через месяц я смогу прочитать текст – придется долго копаться в словарях, потому что Кит сделал много ошибок в словах. И когда смогу понять смысл, я, наконец, дам волю слезам, которые так долго сдерживала.

Милайа прянишная девачка, я все понял, знайу что тибя долго не будет. Может быть даже целый месятс. Не забывай миня Никогда не забывай.

Я буду ждать тибя.

Когда ты вернешся, я вырасту и стану выше тибя.

К твойему прийезду я собиру зимлянику и налавлю светлячков.

Я тебя на букву Л.

Кит

Когда расшифрую послание, я услышу вой – так выли за забором в мире Schund дикие собаки… Только теперь этот вой будет исходить из меня, как будто у меня внутри закричит от боли смертельно раненное животное.

Три года. Три года я не увижу Кита. Три года в моей жизни не будет земляники.

Часть третья. Брык

Мама, прости меня за то, что я у тебя родился.

Глава 1

Причесываюсь. Волосы похожи на хвост лошади, которую медведь хорошенько оттаскал за круп.

Зеркало в ванной все в трещинах и сколах. Ничегошеньки не видно!

Мимо проходит Глеб. Он заглядывает в ванную и смотрит на меня так, как будто я только что сожрал его любимого кота.

– Мам, Никита заболел? – кричит он в сторону кухни.

Ух, и бесит он меня! Никогда прямо не скажет. Все придуривается – через мамку общается, специально позлить хочет.

– Что с ним? Он надел чистую рубашку, мам!

Ну, давай, братец, беси, беси меня. Вот ночью подойду к твоей кровати да ухо тебе отгрызу – будешь знать, как издеваться!

– И – глазам не верю! – он причесался. Мам?.. Мне кажется, у него температура… И у него на поясе даже не висит его чертова крыса!

Рычу сквозь зубы:

– Мальвина, ее звали Мальвина.

– Звали?

– Ее больше нет.

– Хм… Но ведь появится новая? У тебя их было много. Прошлую, кажется, звали Клеопатра… И в один день ее просто не стало. Когда ты посчитал, что сумка бедной тетки Вали станет для нее отличным последним приютом.

– Ее звали Клементина. И тетка Валька сама виновата – нечего было трепать меня за волосы и орать на весь коридор.

Все еще пытаюсь навести порядок на голове, но вытащить из прилипшей к волосам смолы птичьи перья не так уж просто, получается плохо. А Глеб все издевается…

– Хм… Я все-таки уверен, что ты получил за дело. Тетка Валька без дела трепку не задает.

Между прочим, у меня сегодня свидание с моей новой подружкой.

Пря-ниш-ной девочкой.

Я должен хорошо выглядеть. Так что замену Мальвине я пока не искал, не хочу пугать подружку. Я с ней совсем недавно познакомился, она другая, не из наших – она с той стороны забора, из богачей, иностранка. Ее зовут Ханна.

Молчу. Не хочу ругаться с Глебом, обычно все наши ссоры приводят к дракам, а наказывают меня. Брат это знает и всегда первый затевает ссору. Если меня накажут, то я не успею на свидание. А я хочу увидеться с Ханной.

Не желаю больше видеть Глеба, как и слышать, что ответит ему мама, потому что она всегда на его стороне.

Хватаю Китькину радость и быстро выскальзываю за дверь. От злости хлопаю ей слишком сильно. С потолка сыплется плесень, а на пол с гвоздя в двери падает табличка: «Брыковы. Комн. № 17».

Это мама писала. Почерк красивый, аккуратный.

За этой дверью живет моя семья.

В нашей саманке – два этажа. Наша семья живет на втором.

Иду по коридору. По правую и левую руку – скрипучие двери. За ними живут шахтерские семьи, такие же, как моя.

За дверями у всех одно и то же: одно большое помещение, разделенное самодельными перегородками на несколько крохотных комнаток-клетушек. Кровати, стол, табуретки, печка, вешалка… Мебель у нас здесь только самая необходимая, так как места мало, да и живут все небогато. Хотя наша семья живет хорошо… Мясо едим каждую неделю и козье молоко покупаем. И печку всегда есть чем топить, зимой у нас тепло. А в позапрошлом году мне купили новую куртку. Правда, я в первый год ее смолой уляпал и прожег…

Стены общего коридора в желтых разводах. Вдоль коридора висят тазы, ванночки, шахтерская одежда, швабры, веники и много другой разной разности.

В одном конце коридора – туалет и ванная, а также кухня – общие, в другом конце – выход.

Открываю тяжелую входную дверь. Множество уличных звуков и запахов окатывают с головы до ног.

Гул дробильных машин, шум колес грузовых поездов, запах дыма печных труб, вонь сточных вод, кислый душок из пивнушек.

Лоскутки – так называется место, где я живу. Район на самом краю Чертоги.

Лоскутки тесно жмутся к речке и четвертой и пятой шахтам, которые у нас называют «восточные». Самый первый, самый старый район. Именно здесь жили первые ссыльные.

На холме неровными рядами стоят наши саманушки, кривые и косоглазые, с длиннющими печными трубами, с крышами набекрень.

Саманки валятся друг на друга, как пьяные шахтеры, бредущие в обнимку не пойми куда и зачем.

Улочки узкие, три шага от забора до забора. Перпендикулярно улицам идут тесные переулки. Сюда сливаются стоковые воды с шахт. По этим переулкам никто не ходит, и они летом всегда зарастают лопухом. А иногда даже подсолнухи прорастают – красотища!

Саманки строились наспех одновременно с шахтами, поэтому они сделаны из всего, что имелось под руками – из бревен, жести, глины, соломы, камыша и даже навоза.

Дома окружают низкие заборчики из жердочек и дикого камня.

Лоскутки должны были быть самым унылым районом Чертоги, но все саманки разукрашены яркими красками, на стенах можно видеть целые картины!

Башенные часы, на которых сидят кошки, люди, летающие с помощью раскрытых зонтов, птицы, животные, сказочные существа… Улицы и здания городов разных стран – Парижа, Венеции, Лондона… Тропические острова, море и пальмы.

В домах мало окон, и все они маленькие, поэтому очень много картин изображают огромные балконы и окна с красивыми занавесками. На балконах стоят люди в ярких нарядах.

Рисовать на стенах – традиция, начало которой положили первые поселенцы. Как будто сюда не преступников на каторгу ссылали, а художников.

Благодаря этим рисункам Лоскутки теперь считаются самым красочным районом нашего городка.

Я бегу по улочкам мимо саманок и пивных, перепрыгиваю через вонючие стоки.

Бегу через луг по холмам… К реке! К пограничному забору!

Туда, где встречу самую красивую девочку в мире.

Пря-ниш-ну-ю девочку.

* * *

Спустя год.

Отвязываю от забора розовую ленточку. Горло сдавливает тоска, нечем дышать.

Я знал. Знал, что так будет. Ведь все происходившее походило на чудо. Дружба с девочкой из волшебной сказки оказалась нереальной. Сказка должна была закончиться, это и случилось. Закрылась последняя страница книжки о Пряничной девочке Гретель.

Я перелезаю через забор и бегу, бегу к Пряничному домику! Я хочу увидеть ее! Я успею!

Я останавливаюсь возле соседнего дома. Прячусь за деревом. Вижу у дома Ханны черный микроавтобус.

Смотрю, как взрослые выносят из дома и грузят в багажник коробки и чемоданы.

Вижу ее маму и папу. А потом выходит и Ханна. Белесые волосы заплетены в две косички. Небо затянуто тучами, моросит дождик. Мне кажется, что все вокруг серое и унылое, а красное пальтишко Ханны яркое, как спелая ягода земляники. Она везет за собой маленький красный чемоданчик на колесиках.

Я рвусь с места, но останавливаюсь.

Нет. Наша дружба кончилась вчера. Значит, сегодня мы уже не друзья.

Снова прячусь за деревом. Ханна не должна меня видеть. Смотрю, как из домов выходят соседи попрощаться с уезжающей семьей. Взрослые и дети окружают машину.

Тут же собираются ненавистные девчонки, из-за которых у Ханны было столько проблем. Все они обнимают ее на прощание, как будто они с ней были лучшими друзьями.

Ханна проходит к машине мимо девчонок и открывает дверь.

Она уже собирается садиться, но ее что-то отвлекает. Она оборачивается и смотрит прямо в мою сторону. Я замираю в своем укрытии. Ханна ищет глазами что-то или кого-то. Но не находит и усаживается на сиденье.

Порыв ветра треплет ей волосы, я замечаю, что в одну из косичек вплетена розовая ленточка. Только в одну. Вторую такую ленточку я держу в своей руке.

Машина медленно трогается с места и удаляется по улице, набирая скорость.

Я смотрю на нее, и мне хочется броситься следом за ней, бежать и бежать, пока не упаду.

И тут что-то происходит у меня в голове. Как будто в один миг там заржавел и заклинил какой-то механизм.

Я вдруг чувствую ужасную ненависть ко всем вокруг и со злостью сжимаю кулаки. Я ненавижу соседей Ханны, этих ужасных детей, этот дом. Ненавижу родителей Ханны. Ненавижу Голубые Холмы. Чертогу. Весь мир.

Но сильнее всего я ненавижу этот микроавтобус. Он забирает у меня мою Пряничную подружку, увозит прочь самую красивую девочку на Земле.

Несколько лет я буду вспоминать Ханну и думать, что все это мне приснилось, что я все выдумал… И только розовая ленточка, края которой немного обтрепались от времени, будет говорить мне, что Пряничная девочка из сказки действительно существует.

Глава 2

Моя голова… Этот бесконечный лабиринт, в котором блуждают десять маленьких бесов. И каждый год к их компании прибавляется еще один. А выход почему-то никто не находит. Что произойдет, когда мне стукнет пятьдесят? В моей башке будет уже полсотни маленьких злобных монстров. Они злятся, мои маленькие демоны. И злят меня. Чем старше я становлюсь, тем больше злобных демонов оказывается в моей голове и тем сильнее я злюсь. Они рано или поздно меня сожрут. Но пока что их всего десять, и я могу жить.

Я стал их чувствовать год назад, когда уехала Пряничная девочка. Как будто в голове было девять яиц, и потом из них вылупились мои бесы…

* * *

Я играю, сидя на полу в моем уголке. Уже минут пять я пытаюсь откусить голову резиновой стрекозе. Она такая упругая и тягучая, приятно пружинит между зубами. Я ее жую и жую, а голова все не хочет отгрызаться.

Передо мной лежат резиновые паук, муравей, змея и таракан, все без голов. Через пару минут наконец к ним присоединяется стрекоза.

Этих игрушечных животных родители подарили мне на прошлый день рождения. И это они сделали зря.

Я надеваю головы животных себе на пальцы. Пять голов на пять пальцев.

В мой уголок заглядывает Глеб, мой старший брат. Сегодня у него день рождения, ему исполнилось тринадцать.

Он быстро окидывает взглядом меня, безголовых животных на полу, мою руку с насаженными на пальцы головами и испуганно спрашивает:

– Что ты тут делаешь?

Я внимательно смотрю на него. Смотрю долго-долго. Мне всегда нравится долго разглядывать кого-нибудь. Меня всегда смешит, как люди начинают нервничать и отводят взгляд в сторону. Наверное, все дело в моих глазах. Они у меня какие-то белые. Родители даже водили меня к глазному врачу, они думали, что это какая-то болезнь и что я ослепну, но врач сказал, что все в порядке, это просто такой редкий цвет. Папа стал припоминать, что вроде по его линии мужчинам иногда передается этот цвет, и что у моего пра-прадедушки были такие глаза. Он был из самых первых ссыльных. Из тех, что строили Чертогу и рыли первые шахты. Но мне кажется, такой цвет из-за бесов в голове. Они смотрят через мои глаза, как через окно. От этого цвет искажается. Я думаю, в голове у пра-прадедушки тоже сидели бесы – они сделали что-то очень плохое, и его сослали на каторгу.

– Я играю.

– Зачем ты отгрыз головы игрушкам?!

– Это мои куклы. Я ими играю.

– Жесть! Почему ты никогда не можешь играть нормально?

– Я нормально играю. Это мои куклы. Я ими управляю, а они мне подчиняются.

Глеб качает головой:

– Ты больной, Кит-Кат. Кстати, где Марсик?

Марсик – это наш кот.

Тихо отвечаю:

– Я его съел.

Глеб округляет глаза. Судя по его лицу, он сильно огорчился, но не очень-то удивился. Знал, что это неизбежно. Судьба Марсика давно решена.

Он мне поверил. Родители и Глеб почему-то всегда принимают мои шутки за чистую монету. А после того, как я поиграл с Марсиком в одну очень интересную игру, родные теперь все время интересуются, где он. Они думают, что я опять захочу с ним поиграть и что для Марсика все кончится не очень хорошо.

Где-то месяц назад я играл во дворе. Я засунул Марсика в пакет и положил его в ямку. И стал засыпать землей. За этим делом меня застала мама. Она видела из окна, как я закапываю что-то, и осторожно спросила:

– Никитка, что ты делаешь?

– Играю.

Мама вроде бы успокоилась. Ее чудной младший сын просто засыпал ямку. Но мама знала, что у него не бывает все просто. Поэтому она решила узнать подробности и крикнула из окна:

– А во что ты играешь? Что ты закапываешь?

– Я хороню Марсика.

Моя игра не понравилась маме. Она вскрикнула и выбежала из дома. Кинулась к яме и стала разрывать землю. Я был расстроен. Я уже почти похоронил Марсика…

Мама страшно ругалась и кричала. Она высвободила из пакета кота, и тот, недовольно махая хвостом, зашипел и убежал.

В тот день вечером состоялся семейный совет. Мама и папа стояли передо мной и задавали вопросы. Они были немного напуганы.

Папа тихо спросил:

– Сынок, зачем ты хоронил живого кота?

– Я с ним играл.

– Как именно ты играл?

– Я хотел его похоронить, а потом воскресить. Я колдун, папа.

– Сынок, нельзя играть в похороны. И нельзя играть со смертью.

– Но почему? Это всего лишь шутка, игра. Я бы сначала его похоронил, а потом оживил. Я знаю заклинание, которое воскрешает.

Тут голос подал Глеб, который все это время стоял сзади, в стороне.

– Мам, отведите его к психиатру. С ним что-то не так, вы же видите. После прошлого лета он стал совсем того.

Ага, прошлое лето. Лето, когда уехала Ханна. Тогда мне было девять лет. И через месяц, по закону подлости, на день рождения Глеба, в лабиринт в моей голове вошли едва вылупившиеся девять бесов.

Родители только качали головой. Ни к какому психиатру они меня не поведут, это точно.

– Нет, Глеб. Никита просто очень впечатлительный. Не давай ему больше свои книжки.

Нет уж! Я люблю книжки, которые мне дает Глеб. Они про волшебство и колдунов. Очень интересные!

Они разговаривали со мной весь вечер, задавали какие-то вопросы, объясняли что-то. Но я так и не понял… Почему во что-то играть можно, а во что-то нельзя? Ведь игры – они не настоящие, это понарошку. Поэтому для себя я решил, что можно играть во все, если мне так хочется.

И теперь я играю в свои куклы. Оторванные резиновые головы на пальцах – это весело, правда весело.

Но Глеб почему-то так не считает. Он смотрит на меня, как на черта.

И тут взгляд Глеба падает на стену в своем углу, и… Он орет.

– Ты чего сделал со стенкой?! Зачем ты это сделал?!

Я выхожу из своего уголка и смотрю на стену. Ну, дыра, да. Дыра в стене. И чего?

Я спокойно отвечаю:

– Я ее сгрыз.

Глеб орет так, как будто я сгрыз ему позвоночник до седьмого шейного позвонка, а не маленький кусок стены.

– Господи, братец! У меня сегодня день рождения! Ты не можешь хотя бы день побыть нормальным?!

Глеб выскакивает из комнаты и бежит по коридору на кухню. Я слышу вдалеке крики:

– Мам! Мам! Твой младший сын опять грызет стену! Он выгрыз там уже здоровую дыру! Мам! У меня день рождения, ко мне придут друзья! А у меня в стене дыра!

Глеб неплохо учится и общается со сверстниками, которые тоже неплохо учатся. То есть с теми, кто живет не в Лоскутках или Старичьей Челюсти. У нас тут не до учебы… Чуть нарастят мускулы, бросают школу, и вперед, на шахту. Только вот мои родители по-другому считают. Они трудятся за четверых, мы не голодаем.

Папа работает проходчиком на глубине семьсот метров. Проходчики выполняют очень трудную и важную работу. Без них не было бы добычи. Проходчики прокладывают шахты – строят тоннели и пути для вагонеток, укрепляют траншеи.

Мама работает на комбинате, орошает добытую руду каким-то вредным химическим раствором, который растворяет и вымывает золото.

Родители считают, что мы с Глебом должны получить образование, а они уж нас прокормят в это время.

Вот поэтому Глеб общается с ребятами из Коробок, детьми Чертожских богачей. Эти дети могут не работать и ходят в школу. Только вот незадача… Его друзья живут в квартирах, а не в коммуналке. И стены их домов сделаны из бетонных панелей, а не из навоза и соломы.

Я слышу, как из кухни на сообщение о дыре в стене мама говорит в ответ:

– Ничего страшного, сынок. Мы закроем ее картиной. Твои друзья даже не заметят.

– Ма-а-а! Кит сгрыз картину в прошлый день рождения. У нас больше нет картин!

– Тогда календарем – нам дарили большой календарь.

– Календарь он съел зимой. Мам, Кит сожрал все, чем можно закрыть погрызанную стену! Кормите его получше, что ли. Я готов треть своей порции ему отдавать, лишь бы не позорил меня перед друзьями… Они заметят дыру. И потом будут говорить, что мы живем, как бедные, что у нас в стенах дыры.

– Глеб, значит, не надо дружить с такими людьми. Настоящие друзья должны принимать тебя таким, какой ты есть. И со всеми твоими дырами.

– Ма-а-ам, это не во мне дыра, а в стене. И не я ее сделал, а Никита. Мам, он испортит мне весь праздник! Можно, я запру его сегодня в кладовке? Хотя бы на денек? Он опять чего-нибудь учудит, я его стесняюсь.

– Глеб! – Голос мамы стал строже. – Нельзя стесняться своего младшего брата.

– Мам, поверь, такого брата стесняться можно и очень даже нужно.

Глеб всегда жаловался маме на меня. Что за ужасный старший брат, который все время ябедничает!

Мне не очень-то интересно слушать, и я возвращаюсь к своему занятию – продолжаю делать кукол для второй руки.

Так, из животных остались два таракана, пчела, паук, скорпион и богомол.

Я отгрызаю голову пчеле.

Из кухни доносится аппетитный запах жареной курочки: мама готовит угощение для праздничного стола.

Я очень люблю праздники, потому что вот так, целиком, курицу мы никогда не едим. Обычно мама тушит ее с гречкой, получается сероватая масса с запахом курицы. Если повезет, попадутся кусочки настоящего мяса. А чтобы съесть ножку, впиться в нее зубами да оторвать сочные волокна – такое бывает только по праздникам. Мне не нравится гречка с привкусом мяса. Я просто люблю мясо куском, чтобы погрызть. Для этого надо ждать чьего-нибудь дня рождения или Нового года.

Я доделываю кукол и надеваю их на пальцы второй руки. Я представляю, что я колдун, а головы на пальцах – это плохие люди, которые хотят схватить меня и сжечь на костре. Я поворачиваю руки так, чтобы резиновые головы были повернуты ко мне. Они нападают на меня. Я шепчу:

– Заклинаю вас черным туманом и утренней звездой. Рыбьей чешуей и волосом из хвоста единорога. Призываю на помощь сорок злых духов и призрак белой лошади. Крысы, тараканы, пауки и змеи. Черный котел, коготь дракона, пыль и мрак. Я колдун. Я король. Я бог этой земли. А вы – мои куклы. Так будьте ими!

И все люди-головы застывают. Я вытягиваю руки перед собой и растопыриваю пальцы. Заклинание подействовало, и теперь я могу управлять куклами. Я приказываю головам делать то одно, то другое, и они делают. Я приказываю куклам на правой руке упасть на пол и хлопаю рукой по полу. Куклам на левой руке я приказал удариться о стену. Подойдя к стене, я ударяю об нее пальцами. Потом я приказываю всем головам танцевать. Я двигаю пальцами, и головы танцуют. Потом приказываю им драться между собой и бью рукой по руке.

Потом мне надоедает играть, и под конец я приказываю куклам убить себя. Понарошку, естественно. Мне еще понадобятся эти резиновые игрушки. Когда они понарошку убивают себя, я успокаиваюсь.

Я снимаю с пальцев головы и смотрю на них.

Во дворе и в школе со мной никто не дружит, все бегут от меня. Не понимаю почему. Мне кажется, я довольно симпатичный. Та к что мне остается дружить только с оторванными резиновыми головами.

Я убираю игрушки в коробочку. Выхожу в коридор, прислушиваюсь, но ничего не слышу. Очевидно, мама с братом о чем-то договорились. Я не думаю, что она разрешит Глебу запереть меня в кладовке. И я сам ему этого не разрешу. Если он запрет меня – я ему устрою веселенькие ночки. Мне кажется, Глеб это знает. Он боится меня, своего младшего брата. И жалуется маме просто так, чтобы самого себя успокоить, чтобы мама его пожалела и пообещала, что все будет хорошо и что я буду вести себя нормально. «Нормально» и «Я» – это два несовместимых слова.

Возвращаюсь назад, перебираю книжки под кроватью. Глеб мне подарил много книжек, все они про волшебство. Я люблю книжки, но не люблю читать. Я читаю плохо, очень медленно и слишком много времени уделяю отдельным буквам и слогам, от этого смысл фраз и предложений от меня как-то уползает.

Но все равно мне приходится читать самому, потому что мама с папой все время на работе, а Глеб вредничает и не хочет мне читать. Он вообще старается держаться от меня подальше. Тоже мне старший брат! Я на него за это очень обижаюсь и иногда ночью подхожу к его кровати, чтобы отомстить. Я все время хочу укусить его за шею. Но ни разу этого так и не сделал. Просто стою над ним, клацаю зубами и потом ухожу.

Я смотрю на книжки, и вдруг в голову приходит идея.

Отодвигаю простыню, которая отгораживает мой уголок, и смотрю на Глеба, который договорил с мамой и пришел в комнату.

Брат убирается, пытается придать богатый вид нашей бедной комнате. Получается у него плохо.

Наблюдаю за тем, как Глеб оттирает плесень с порога. Он замечает, что я на него смотрю.

– Что тебе, Кит-Кат?

Предлагаю ему сделку.

Я соглашаюсь весь праздничный день не кусать гостей, не вытирать о них слюни, не жевать ничего несъедобного. Также обещаю не грызть стены и тарелки, ничего не ломать, не кричать. Я даже клянусь, что сам заклею дыру в стене и не буду выгрызать новых, и вообще уйду на улицу и не приду до вечера. Но за это Глеб должен прочитать мне вечером три главы книги о колдунах.

Брат обрадованно соглашается.

Стену мы закрываем папиной почетной грамотой, которую ему торжественно вручили на работе за найденный в шахте золотой самородок. Обычно в природе чистое золото попадается очень редко, в основном оно смешано с другими металлами, и золотоносную породу внешне сложно отличить от других камней. Только опытные шахтеры могут понять, есть ли в невзрачной и неприметной серой глыбе золото или нет. Самородок же распознать легко. Это золото в чистом виде! Чистые, блестящие желтые вкрапления в трещинках кварцевой породы.

Эх… Если б папа спрятал в карман тот самородок (как сделал бы я), мы бы могли долго и безбедно жить… Но папа честный, папа отдал самородок начальству. За внимательность и честность он получил грамоту и дополнительный выходной.

Я беру рюкзак, кладу туда книжку, яблоко и пару сухарей и выхожу из дома до прихода гостей, к бурной радости Глеба. Уж очень он не хочет, чтобы я пересекался с его друзьями.

Не люблю друзей Глеба, они какие-то глупые, и у них дурацкий смех. Надо выполнять обещание.

Иду к пограничному забору.

Брат беспокоится не зря. В прошлый его день рождения вылупились мои первые девять бесов.

Тогда Глеб еще разрешал мне сидеть в комнате во время его праздника. Не помню, как именно все произошло. В комнату набилось много народу, мне стало жарко и душно, музыка сильно стучала в голове. Мне не хватало пространства. Хотелось убежать, но ноги вдруг перестали меня слушаться.

А потом в затылке появилось неприятное тепло, как будто внутри головы разливалась горячая вода. После этого в голове раздался странный звук, похожий на хлюп. Потом – вспышка света. И все вокруг исчезло.

Я очнулся в полной тишине, вместо головы был раскаленный уголек. Я лежал на диване, а мама протирала мне лоб влажным полотенцем.

Гостей не было. Папа собирал с пола осколки стекла, Глеб сидел на стуле мрачнее тучи и, судя по его красному от злости лицу, был готов вот-вот заорать.

Куда все ушли? Почему на полу стекло?

Я почувствовал под носом что-то мокрое и теплое, мазнул пальцем – кровь! Мама вытерла ее салфеткой.

– Что случилось?

Я не узнал свой голос, такой он оказался слабый и хриплый.

Мама вымучила улыбку:

– Ничего, детка. Все хорошо.

– Я сделал что-то плохое?

Из своего угла Глеб буркнул:

– Всего-то испортил мне день рождения!

Мама строго сказала ему:

– Глеб, не будь эгоистом, ты же видишь, твой брат болен.

– Чем я болен? – полюбопытствовал я.

И получил язвительный ответ от брата:

– Вспышкой бешенства!

– Глеб, прекрати! – потребовала мама. А потом сказала мне ласково: – Мы не знаем, солнышко. Но мы обязательно тебя вылечим.

Глеб зло выкрикнул:

– Он это нарочно, нарочно! Он хотел испортить мой праздник! Ты видела рану у Егора? Ему швы пришлось накладывать!

Судя по тому, что видел в комнате, убыток я принес неслабый. Уронил шкаф, разбил всю посуду и, видимо, покалечил кого-то из друзей Глеба.

Я чувствовал свою вину.

– Я не знаю, почему так произошло, помню белую Вспышку, и потом все исчезло.

– Мам, он врет! Он специально все подстроил!

– Не специально! Мне стало плохо!

– Плохо? Тогда тебе нужен врач! Мам, вызови ему скорую! Приедет злющий врач, достанет из чемоданчика здоровенный шприц и воткнет тебе в задницу, а потом привяжет тебя ремнями к носилкам и увезет в страшное место для таких, как ты – для психов! И будет лечить электрошоком!

Я даже всхлипнул. Я действительно на секунду поверил, что родители смогут сдать меня в психушку. И мне правда было жаль, что я испортил праздник.

Это еще одна причина того, почему я ушел из дома. Не знаю, что за Вспышка у меня была, но она мне определенно не понравилась. Лучше отгородить себя от сильных звуков и толп народу.

Я вожу по забору Китькиной радостью, так, чтобы звуки ударов складывались в простую мелодию, смотрю в туман.

Потом, когда мне надоедает, ухожу на заброшенную шахту, собираю ягоды и снова возвращаюсь к забору.

Я сажусь у сетки, достаю книжку и кусок старого папиного ремня. Книжку кладу на колени, а ремень отправляю в рот. Когда я на чем-то сосредоточен, мне надо что-то жевать и грызть, такая вот у меня привычка.

«Кол-дун по-до-шел к мра-чной пе-ще-ре, из ко-то-рой до-но-си-лось пре-ры-вис-то-е ды-ха-ни-е».

Читаю я медленно, по слогам, строчка за строчкой.

«Он знал, что пе-ще-ра хра-нит мно-же-ство тайн и о-па-сно-стей».

Но так хотя бы убивается время ожидания.

«Дра-кон зор-ко о-хра-нял сво-е ло-го-во и ни-ко-му не по-зво-лил бы про-бра-ться туда».

Я хожу сюда очень часто. Сижу здесь по многу часов. Верю, что она вернется. Я собираю землянику и жду свою Пряничную девочку.

«И Кол-дун, ше-по-том про-и-зне-ся за-кли-на-ни-е О-гне-нной Го-ры, во-шел внутрь, в чер-ну-ю и зло-во-нну-ю пасть Смер-ти…»

Но Пряничная девочка так и не приходит. Вот уже второе лето я собираю для нее землянику. Я буду ждать ее всегда.

Глава 3

Когда мне исполняется одиннадцать, происходит новая сильная Вспышка. И в лабиринт у меня в голове входит одиннадцатый бес. Черт, когда же они все найдут оттуда выход?

Бесов всегда столько, сколько мне исполняется лет. А вот Вспышек больше, гораздо больше…

Это случается в школе на перемене. Одноклассник обзывает меня бешеным, и, не знаю почему, меня это сильно задевает.

Перед глазами – черные точки, разливается жар по всему телу, а в затылке разрастается теплый комок.

На этот раз я не отключаюсь полностью.

Вижу все происходящее клочками и отрывками. Раз: с влажным чпоком что-то лопается в области затылка, и я хватаю обидчика. Два: долблю его головой о парту. Три: все вокруг кричат и оттаскивают меня. Четыре: вырываюсь и бегу в туалет, отворачиваю кран и сую голову под холодную воду. Что-то мне подсказывает, что, если я охлажу затылок, мне станет легче.

Постепенно прихожу в себя. Чувствую, как из носа идет кровь. Смотрю в зеркало: глаза красные и какие-то дикие, лицо белое.

Мама отводит меня к врачу, хоть я и сопротивляюсь. Но он оказывается совсем не страшный. В его кабинете я разглядываю всякие железные палочки-ковырялочки в лоточках.

Врач слушает, как я дышу, ощупывает меня, проверяет зрение. Задает много вопросов – про признаки Вспышки, про школу, про отношения с одноклассниками. Про семью.

– Никита – очень эмоциональный мальчик, – говорит доктор маме. – Он остро все переживает. Попробуйте уделять ему больше времени. Гуляйте и играйте с ним, делайте вместе разные дела – постарайтесь все время занимать его чем-нибудь, что ему интересно.

И он прописывает мне успокаивающие травки.

Мы уходим, и я понимаю, что врач, как и Глеб, мне не верит. Они не верят в мои Вспышки. Врач считает, что я все это нарочно делаю, от скуки.

К тому времени, когда мне исполняется одиннадцать, в лабиринте уже одиннадцать бесов, на моем счету двадцать восемь Вспышек, восемь избитых учеников, четыре разбитых школьных окна, два взорванных школьных унитаза. И задушенная белая мышь. И еще кое-что по мелочи. Мышь принадлежала однокласснице Юльке, и та зачем-то принесла ее в школу. А мне вдруг дико захотелось ее отнять и задушить, и это беспричинное намерение я, собственно говоря, быстренько и осуществил.

Вспышки случаются все чаще и чаще.

«Он опасен! Его надо изолировать от других детей! Для таких, как ваш Никита, существуют специальные школы! Мы не хотим, чтобы наши дети учились с вашим сыном!..»

Подобное твердят маме родители моих одноклассников. В основном возмущаются коробочники – эти тихие сытые людишки, всегда живущие по правилам.

Специальные школы? Ха! Где ж они их видели в нашем захолустье? Тут всего одна школа, добрая, принимающая всех – умных, тихих, скромных… А еще дебилов и психов.

«Мам, ты что, не видишь, что он псих и что ему нужна специальная помощь медиков? Мам, а ты уверена, что он ваш с папой сын? Может, в больнице подменили младенцев, и вам достался ребенок какой-то наркоманки?..»

Это твердит маме Глеб.

«Просто уделяйте ребенку больше времени. Это возрастное, пройдет».

Это твердит маме врач.

Папа ничего не твердит, он просто молчит.

Приходя домой после работы в шахте, сейчас он все чаще молчит и все меньше шевелится. Папа садится на койку с газетой и отключает все свои двигательные функции. На его руках и ногах пауки за вечер успевают сплести целое государство.

А мама плачет, плачет и плачет, и в ее волосах появляется все больше блестящих серебряных ниточек.

В конце концов она не выдерживает и начинает давить на врача, чтобы меня положили в больницу на обследование.

Я не очень-то разбираюсь в медицинской аппаратуре, но даже мне понятно, что кособокий дребезжащий монстр – гордость нашей больницы, на вид не иначе как сын ржавой стиральной машины и гниющей автомобильной покрышки, по непонятной причине окрещенный «современным медицинским оборудованием», – не найдет у меня в голове моих бесов. Они хитро прячутся.

Никто не может сказать, что со мной. Машина старательно дребезжит и тщетно пытается найти во мне какие-то признаки болезни.

Что же со мной не так? Внутричерепное кровоизлияние? Ишемия головного мозга? Но ржавая машина не выявила в моей голове никаких тромбов и гематом. Эпилепсия? Но опять же в башке чисто, а припадки не похожи на эпилептические.

Мне задают кучу вопросов: замечал ли я когда-нибудь снижение чувствительности в руке или ноге? Не бывало ли такого, что внезапно я не мог видеть одним глазом или двумя сразу? Нарушалась ли речь? Чувствовал ли я внезапную усталость? Не ударялся ли головой? И еще про всякое такое, чего со мной не было. А что бывает? Становится жарко, перед глазами все кружится, потом – теплый хлюп в затылке, и бац! Отключка мозга на некоторое время. Иногда энергии прибавляется. В этих случаях мне хочется кого-нибудь избить или что-нибудь разбить. Иногда Вспышка не доводит до отключки мозга, если я вовремя успеваю сунуть голову под холодную воду.

С таким врачи раньше не сталкивались. Прописывают мне таблетки. Одни стимулируют кровоток, вторые укрепляют стенки сосудов, третьи успокаивают, четвертые расширяют сосуды.

Врач хочет выдать мне справку о том, что я здоров, но под давлением агрессивно настроенных родителей моих одноклассников пишет в справке общий диагноз.

Вегето-сосудистая дистония. Название страшное, но я уже разобрался, что к чему, и знаю, что эту хрень врачи пишут всем, кому не могут поставить точный диагноз. Они ссылаются на плохую экологию и высокое артериальное давление из-за переходного возраста и рисуют в справке какие-то закорючки.

Видимо, высокое давление, красные глаза, вспышки бешенства и идущая носом кровь – это нормально для детей, чей возраст подгребает к переходному. Хотя с такими симптомами мой возраст дальше переходного точно не перекатится.

А высокая концентрация цианида в воздухе называется просто «плохой экологией».

В общем, выдали мне специальную справку о том, что я дебил… И бац! Я здесь! В классе коррекции. Родители одноклассников-коробочников радуются, что меня наконец-то оградили от их драгоценных чад.

Для классов коррекции выделен целый верхний этаж с отдельными кабинетами. Отделяют нас от остальных, боятся. Даже решетки есть при входе на этаж. Закрывают нас, как диких зверей в загоне.

Тут мне нравится гораздо больше, чем в моем прежнем классе.

На нашем этаже никто не смотрит на тебя со страхом, как на больного, потому что тут каждый второй с приступами, а каждый третий – ссытся. Можно бить всех подряд, и тебе никто даже слова не скажет. В моем прежнем классе все были какие-то дохлые и пассивные, я ради шутки дрался с ребятами, но они не понимали моей игры, начинали реветь и жаловаться учительнице. Ябеды. Чуть что – петарду взорвешь на уроке, выбросишь стул в окно, подшутишь над учителем и наденешь на него помойное ведро, – и твоих родителей сразу вызывают в школу.

Тут из-за такой ерунды не вызывают. В классе коррекции можно делать что хочешь. Двинуть учебником учителю по башке, пока он отвернулся к доске, подраться с одноклассниками во время урока, поджечь парту, разбить унитаз. И тебе ничего не сделают, потому что «это же класс дебилов». Та к что я быстро вливаюсь в коллектив.

Правда, и учителя здесь другие. Больше похожи на надзирателей в тюрьме. С ними не очень-то поиграешь… Нет, ведро им на голову ты, конечно, сможешь надеть – но они потом сами это ведро натянут тебе по самые плечи. С такими учителями шутки плохи.

Родители начинают от меня отдаляться. Я их не виню, это тяжело – любить больного ребенка. Им ужасно надоели мои Вспышки. Иногда мне почему-то кажется, что их больше волнует состояние комнаты, чем мое здоровье, а от моих Вспышек наша комната сильно страдает: то и дело разбиваются стекла и зеркала и кровь, идущая у меня из носа, заливает нашу семейную реликвию – бабушкин ковер. Мама все чаще замыкается в себе. Молчит и ходит по квартире, как привидение. Папа старается избегать меня. По-прежнему с газетой и не шевелится. Его пауки уже давно ведут межгосударственные войны. А Глеб постоянно твердит мне, что я приемный и что мои настоящие родители – наркоманы и убийцы.

Я послушно пью прописанные таблетки. Не замечаю, чтобы они как-то помогали…

Обычно прийти в себя мне помогает холодная вода, а также ленточка – розовая, подаренная мне давным-давно одной девочкой. Я крепко сжимаю ее в руке, и тогда Вспышка проходит. Как будто ленточка обладает какой-то волшебной силой. Она всегда со мной – но время идет, и сила ленточки слабеет, она больше не может побороть Вспышку… Как слабеют и воспоминания про ее хозяйку. Я теперь хожу к забору редко. Я даже не надеюсь, что девочка из Пряничного мира когда-нибудь вернется. Я просто хожу сюда отдохнуть. И повспоминать прежние земляничные деньки. То время, когда я был здоров. И когда у меня была подружка.

* * *

Я чуть не вытолкнул одноклассницу из окна. Я не задумывал ничего плохого, просто хотел посмотреть, как она летает. Разговаривая с подружками, девочка говорила, что она фея. Я люблю фей. У них красивые крылышки, и они здорово порхают в воздухе. Мне просто хотелось посмотреть, как она полетит.

Но суровый учитель пресек мою попытку и запретил на сегодня все полеты фей. Печально.

Девочка по природе тугодум, она даже не поняла, что произошло. А у учителя все волосы встали дыбом. Даже на руках.

Естественно, в школу вызвали моих родителей.

И вот сейчас вечер, и у нас дома семейный совет. Из-за меня в последнее время семья собирается все чаще, и с каждым таким советом лица у родители все тревожнее.

Как всегда, звучит один и тот же вопрос:

– Зачем ты это сделал?

– Я просто хотел посмотреть, как она полетает, что в этом плохого? Она говорила, что умеет летать. Я хотел посмотреть.

Говорю все как было. Я искренне не понимаю, в чем причина недовольства родителей и учителей.

Дальше начинается нудный треп о том, что нельзя выталкивать девочек из окна.

Я просто хотел посмотреть, как летают феи. Что я сделал не так?

* * *

Двенадцатый бес вылупляется за месяц до моего двенадцатого дня рождения, и в это же время я начинаю замечать у папы первые признаки болезни.

Кашель. Влажный, тяжелый, накатываемый долгими и мучительными приступами.

Я боюсь за папу. Он никогда раньше не болел.

Высокий, широкоплечий, с огромными руками-лопатами, он всегда был для меня образцом силы и здоровья. За всю жизнь он ни разу не чихнул.

В шахтах с его ростом папе приходится нелегко: проходчики работают в труднодоступных местах, согнувшись в три погибели, а также, чтобы не удариться головой о крепь[15], они ходят пригнувшись. Из-за этого папа всегда сутулится.

А теперь кашель…

Мы сразу понимаем, что это не простой кашель. Не обычная простуда, которая может пройти за три дня. Кашель, приобретенный из-за работы на рудниках, становится частью жизни шахтеров. Появившись, он уже никуда не денется…

Скоро в семье будут перемены, и не к лучшему. Мы все это понимаем, но стараемся не говорить об этом.

На стене дома я рисую монстров. Двенадцать злобных существ. Двенадцать злобных пар глаз. Примерно так я представляю себе бесов в моей голове. С этих пор на стене дома, как и в моей голове, с каждым годом будет прибавляться по новому монстру.

Чтобы подавить Вспышку, я окунаю голову в таз с холодной водой, потом хватаю Китькину радость и розовую ленточку и мчусь из дома. Бегу сквозь туман к пограничному забору и перелезаю на ту сторону. Я иду в Голубые Холмы, где долго стою у одного из домов. Но не вижу в окнах привычных занавесок, со стен мне не кланяются цветы в горшках, а с лужайки не улыбаются садовые гномы.

На обратном пути я со злостью провожу дубинкой по забору.

Ре-та-те-тет…

По округе разносится металлический звук.

Этот звук говорит мне о том, чтобы я не ходил сюда.

Что девочка давно оставила свой пряничный дом.

Она не вернется.

Глава 4

Мне уже тринадцать, а тринадцатый бес все не вылупляется… Это не к добру. Думаю, что, когда он вылупится, меня ждет такая страшная Вспышка, какой еще не было никогда.

Сижу на совершенно обычном уроке географии.

Мне скучно, и я развлекаю себя всеми доступными способами. Бросаю грязную тряпку в девочку впереди, и та визжит как резаная. Дерусь с соседом по парте и даю ему пеналом по носу.

Учитель Мишаня делает мне замечание, но я обзываю его козлом и продолжаю дубасить соседа пеналом.

Мишаня не похож на надзирателя, к тому же он не из наших краев. Ему лет двадцать от силы, и он еще не окончил педагогический институт. Мишаню отправили в Чертогу на практику и, видимо, чтобы злостно подшутить, повесили на него наш класс.

На мой взгляд, только за один проведенный у нас урок Мишане смело можно выдавать диплом, но его преподаватели вряд ли так считают, поэтому Мишаня все еще учится и работает.

Наш класс – это для него боевое крещение. Не я так сказал, учителя так говорят. Они Мишаню не особенно любят, потому что он чужак, да и зеленый еще, непроверенный.

Вот годик отпашет у нас, пройдет крещение, тогда, глядишь, и сойдет за своего. Тогда уже ему классы получше дадут. А пока Мишаня возится со всяким браком типа меня.

Он ставит меня в угол возле доски, и я рисую на ней всякие неприличности.

Кидаю в Мишаню куском мыла, а в класс бросаю пустое ведро. Мишаня кричит и отправляет меня на место.

– Не обижайся, что я тебя поколотил. Сам не понимаю, что нашло, – говорю я соседу по парте и извиняюсь.

Он пацан неплохой, правда, ссытся иногда, за это его и пихнули в класс коррекции.

Мы с соседом миримся и даже придумываем общее занятие. Снимаем ботинки и носки и начинаем тыкать впереди сидящих девчонок голыми ногами. Они визжат и вскакивают с места.

Учитель ревет, лицо его приобретает цвет спелого помидора.

У меня насчет этого урока еще много задумок, цель которых состоит в том, чтобы придать лицу Мишани цвет вареной свеклы.

Но какой-то шум за окном рушит все мои планы.

Все ученики вскакивают со своих мест и бросаются к окнам. Мы смотрим в сторону Большой Свалки – шум доносится оттуда.

Над свалкой поднимаются в воздух синие и красные клубы дыма, и слышатся крики и характерные звуки: там кто-то с кем-то дерется.

Я знаю, кто зачинщик очередного махача. Архип. Белобрысый парень из девятого «б», класса коробочников. Он на два года меня старше, ему уже пятнадцать. Мне он нравится, несмотря на то, что он из Коробок. Он не такой дохлый и пассивный, как все коробочники, наоборот, Архип любит устраивать погромы и хаос. Предводитель всех ученических бунтов и революций, он общается в основном с ребятами из Лоскутков и Старичьей Челюсти. Собрал большущую команду. По углам шепчутся, что они лазают через пограничный забор в Холмы и воруют у экспатов разную мелочовку, но я не знаю, правда это или нет. Мне известно, что их штаб-квартира находится на ржавой барже в отстойнике. Тс-с! Это большой секрет. Они это скрывают. Я не общаюсь с Архипом, просто наблюдаю издалека. Но очень бы хотелось попасть к нему в команду. Я чувствую, что там мое место. Хотя вряд ли он захочет принять к себе семиклашку…

Сейчас Архип снова устроил замес, обычно цветной дым – дело рук его команды. Они схлестнулись с Заводскими – парнями, что живут в домах при комбинате. Уж не знаю, что он не поделил с Заводскими, возможно, территорию: комбинат расположен прямо у карьера-отстойника, где находится штаб-квартира команды Архипа, и заводская шпана могла обнаружить чужаков и теперь пытается запретить им шариться по их карьеру. А может, какие другие поводы… Много ли причин нужно парням для того, чтобы радостно помахать кулаками? Мне достаточно полпричины. А то и половины от половины.

Мишаня с криками усаживает нас на места. Урок продолжается. Остается минут десять до конца. Успею ли я выполнить намеченный план? Хочу посмотреть на венерианскую базальтовую лаву.

* * *

Я знаю, что папа по утрам кашляет кровью. Он пытается скрыть от нас, но я подглядел, когда он отхаркивался над раковиной.

С папой происходит кое-что еще. Я вижу, как иногда за ужином он не может поднять даже ложку – будто не слушается рука. Папа морщится и растирает ее. Иногда он не может нормально встать с кровати – по очереди, помогая себе руками, спускает вниз ноги. Бывает, идя по коридору, он замирает, приваливается к стене. Ему нужно некоторое время, чтобы прийти в себя.

Мама этого не видит. Глеб – тоже. Из-за меня в семье и так столько бед… Видеть то, что происходит с папой – слишком больно.

* * *

Стоим на перемене в коридоре, ждем звонка на урок.

Этот индюк Зеленцов называет меня бешеным.

Я ничего не отвечаю, просто захожу в класс и молча беру большой металлический циркуль для классной доски. Раньше в кабинете был деревянный циркуль, но потом приехали спонсоры и подарили школе новый инвентарь.

Спонсоров в последний раз представляла какая-то важная краля из столицы. Может быть, певица, может, актриса. Она притащилась сюда с маленькой сумочкой в одной руке и собачкой в другой, на большом белом фургоне, оснащенном разной съемочной аппаратурой, с кучей народу. Оператор, режиссер, гример, визажист… Была даже специальная тетка, которая выполняла важную работу – держала при необходимости сумочку и собачку. Снимали фильм о бедных детях глубинки. Краля обнималась с нами на камеру, давала гладить собачку, а потом я подглядел, как она в своем фургончике вылила на руки целый флакон антибактериального лосьона. Протерла лицо. Шею. Даже одежду. И собачку. Подарили нам циркули, доски, даже пару телевизоров и огромный гобелен с изображением этой артистки – на заказ шили, и наверняка денег он стоил уйму… Лучше б вместо него грузовик картошки нам привезли, все полезней. Я тоже сделал ей подарок – в столице краля должна была обнаружить в своей сумочке за подкладкой Изольду. Надеюсь, она любит милых и чуточку дохлых крысенышей. Уверен, Изольда мечтала побывать в столице.

С циркулем в руке выхожу в коридор. Чувствую, как в затылочной части головы разливается знакомый жар.

Металлический циркуль больше старого и значительно тяжелее. Блестящий, покрытый желтой краской, он удобно умещается в руке. Тихо подхожу к Зеленцову сзади и со всей силы опускаю циркуль ему на голову. Он сгибается пополам от неожиданности и боли, а я, не давая ему опомниться, врезаю ему циркулем еще раз, по спине. Потом ударяю ногой под колено и еще раз – циркулем, снова по голове.

Все это происходит перед уроком географии. Бедный Мишаня, ему все время не везет со мной. Так уж сходятся планеты, что вся эта моя фигня приходится на его долбаную географию.

Подбегают учителя, что-то кричат, уводят избитого мальчика.

Я чувствую, что за спиной кто-то смотрит на меня. Оборачиваюсь и за решетками нашего загона вижу его. Архипа. Он стоит на лестнице у входа, смотрит на меня через прутья холодно, прищурившись. Оценивает.

Сердце екает. Неужто Архип видел, как я бью упыря?

Недавно ходили слухи, что Архип и его банда ограбили магазин. Вообще в последнее время про них немало всякого говорят… Они делают много такого, от чего волосы встают дыбом.

И Архип смотрит прямо на меня. Раньше он никогда меня не замечал, и никто из его команды не замечал. Они проходили мимо меня, как будто я тень.

А сейчас… он одобрительно кивает и поднимает вверх большой палец. И уходит.

Я с минуту стою в полной растерянности, смотря через прутья на пустую лестницу. Может, мне все почудилось?

Возвращаюсь к реальности. А она для меня довольно-таки плачевная.

Начинается обычная суета, меня ведут к директору, звонят родителям.

Меня обступают штук пять зомби-учителей и начинают выедать мне мозг.

И начинается вся эта тупая нудная трепология, от которой обычно скулы сводит: выгоним из школы, пойдешь на шахту вагонетки катать, засунем в психушку – и всякий подобный блёв.

Напугали ежа голой жопой! Куда тут еще идти, кроме как на шахту? Нормальные учебные заведения за двести километров отсюда! И уж лучше в дурку, чем на шахту – там хоть не будешь таскать тонны руды и железа на своем горбу, бултыхаясь по пояс в воде, и не заимеешь туберкулез, паралич, пневмонию и катаракту на оба глаза. И жратва там бесплатная.

Мне побоку эта беседа. Сейчас все это говорящее дерьмо плывет куда-то мимо меня.

Все мои мысли занимает Архип и его компания. Черт возьми, они заметили меня, заметили! Неужели это что-то означает? Что у меня есть маленький шанс войти в их компанию? Я не верю, что это когда-то может случиться.

Упырь-директор пытается отвлечь меня от моих мыслей и заводит свой стандартный мандеж:

– В кого ты такой пошел? Образцовые родители, брат – так просто умница, а ты… А кто ты?

Да, Глеб действительно гордость школы. Он один из немногих (не считая «коробочников»), кто хочет пройти школьное обучение полностью. У него большие планы – мечтает поступить в университет в каком-нибудь большом городе и покинуть Чертогу. Думаю, у него все получится. Он умный и любит учиться. Сейчас он в десятом классе, учителя искренне верят в его светлое будущее. Глеб очень хотел попасть в число отобранных по программе – в группу лучших учеников, которые будут учиться за чертой, в Голубых Холмах. Учителя плакали вместе с ним, когда стало известно, что программа распространяется только на младшие и средние классы.

Образцовые родители да умница-брат. А кто я?

Криво усмехаюсь директору:

– А я приемный. Мои настоящие родители – наркоманы. Я – асоциальный элемент, примите это как данность и не компостируйте мне мозги.

Поднимаю с пола рюкзак и выхожу из кабинета.

Иду на любимую географию.

Мишаня смотрит на меня с опаской. Но я машу ему рукой, давая понять, чтобы расслабился. Сегодня я не собираюсь тут жарню устраивать. Мне нужно тихо посидеть и все обдумать.

Я направляюсь к своей любимой задней парте. Кто-то за ней уже сидит, но как только я кидаю на парту свой рюкзак, соседа сдувает ветром. Ну что за бздуй!

Мои мысли вновь возвращаются к Архипу. Сегодня что-то произошло. Архип меня заметил… Но что же будет дальше?

Я глубоко задумываюсь, но Мишаня вытаскивает меня на поверхность.

– Брыков!

– Ась?

– Иди к доске!

– Ну, Мишаня! – возмущаюсь я. – Почему сегодня? У меня же сегодня такие нервы, стресс.

– Ну, так отвлечешься от своих мрачных дум, у доски хоть развлечешься.

Я нехотя плетусь к доске. По пути со злости со всего маху ударяю кулаком по одной из парт. Сидящие за ней девчонки взвизгивают и подпрыгивают.

– Давай успокаивайся, – говорит Мишаня. – Хватит с нас твоих выкрутасов… Итак, покажи нам на карте нашу страну.

– Эге-гей… – протягиваю я, поворачиваясь к висящей на доске карте и чешу затылок. – Наша страна, это у нас где-то… Здесь! – Тычу пальцем куда-то не глядя. И прибавляю: – Эй, Мишаня, где указка? Это неэстетично, показывать пальцем.

– Ничего страшного. Зато мы с ребятами, не дав тебе в руки столь опасный предмет, как указка, будем уверены, что доживем до конца урока целые и неизбитые.

Усмехаюсь и снова тычу в карту пальцем.

– Брыков, мимо! Наша страна не там.

Указываю куда-то еще.

– Теплее. Так, опять холодно. Стыдно, Брыков, в седьмом классе не знать, где находится твоя родина. Опять мимо. Так, а это уже близко. Тьфу ты, снова мимо!.. Так, ладно, оставим в покое бедную родину. Какую страну можешь показать?

Я задумчиво смотрю на карту. Вижу круглую область, на севере граничащую с Северным и Балтийским морями. Мир Пряничной девочки. Она часто показывала мне на карте свою страну и рассказывала о доме.

– Германия, – указываю я, – а здесь – город Франкфурт-на-Майне.

– Ничего себе! Брыков, в точку! Попал с первого раза. Что нам можешь сказать про Германию и этот город?

Я делаю паузу для того, чтобы набрать воздух в легкие… И рассказываю про Франкфурт так, как будто там родился и вырос. Рассказываю про рождественские ярмарки, про самую крупную в Европе транспортную магистраль, про небоскребы высотой больше двухсот метров, про Ботанический сад, про соборы и церкви, про торговую улицу Цайль и площадь Ремер, про набережную музеев, франкфуртские сосиски и марципановое печенье, про портовую часть района Норденд пригорода Оффенбах, где у реки среди морских контейнеров и топливных баков находится неприметный жилой дом, в котором живет самая красивая девочка в мире.

Наверное, первый раз в жизни я вызвал в классе тишину, а не поднял шум и беспорядок. И, кажется, это первая в моей жизни пятерка.

В общем, география проходит довольно спокойно, необычно и нестандартно.

За урок я хорошо отдохнул и восстановил энергетический запас, и в кабинет математики я влетаю с новыми силами, к большому неудовольствию нашей математички Емельяновой.

Весь урок я строю ей страшные рожи, закатываю глаза, пускаю слюни и по-звериному то рычу, то вою, то пытаюсь укусить соседа по парте.

Емельянова пару раз крестится, один раз быстренько крестит меня, так, чтобы никто не заметил.

Ночью я не могу заснуть и снова думаю о дневном эпизоде с Архипом. Что будет дальше? Неужели его одобряющий жест – поднятый вверх большой палец – что-то означает? Может быть, он возьмет меня к себе в команду? Раньше я не думал, что у меня когда-то появится такая возможность, и даже не мечтал, что когда-нибудь смогу быть в одной компании с таким крутым парнем, как Архип…

«Тебя еще никто никуда не берет. Все это лишь пустые мечты. Зачем ты им нужен? Семиклашка, который даже до девчачьего турника дотянуться не может…»

Разговором с самим собой я пытаюсь спустить себя с небес.

Когда-нибудь я вырасту и стану большим. И тогда Архип возьмет меня в команду. Я мечтаю стать большим.

* * *

Проходят дни, я наблюдаю за Архипом, но он больше не обращает на меня внимания, не подает никаких знаков. Ни одного кивка. Ни одного взгляда.

Через некоторое время я перестаю думать о его команде.

Все пространство в голове занимают мысли о несчастье, которое происходит в моей семье.

Папу разбивает паралич.

Ставят диагноз: неврит, острое воспаление и поражение нервов в бедренных и плечевых суставах.

Онемение. Нарушение двигательных функций. Снижение рефлексов. Слабость. Атрофия мышц.

Папа с трудом может ходить, не слушаются ноги. Он не может управлять большим пальцем руки. Не может взять в руку стакан или бутылку.

Другая напасть – тяжелая пневмония, главным признаком которой и был папин затяжной кашель с кровью.

Интоксикация, длительное переохлаждение, инфекция…

Все это привело к тому, что папа теперь привязан к койке.

Такие тяжелые болезни не лечат в Чертоге, и папу увозят в больницу в Город за двести километров от нас.

Прогноз хороший, папу могут вылечить полностью. Но лечение потребует очень много времени. Может уйти два или даже три года.

Но теперь у нашей семьи большие проблемы. Где взять деньги? На дорогу, лекарства, которые улучшают циркуляцию крови, на противовирусные препараты, стимуляторы, антибиотики, на лечебный массаж и физиотерапию…

Все это мы обсуждаем одним тоскливым промозглым вечером. Втроем. Мама задумчиво перебирает счета, трясущейся рукой записывает суммы сбережений и трат.

Плечи ее трясутся: мама плачет. Наверное, суммы не сходятся так, как надо…

Глеб выглядит полностью растерянным, ему сейчас как будто не шестнадцать лет, а шесть. Я никогда не видел его таким подавленным и жалким.

А я? А что – я? Я просто грызу плинтус.

Я знаю, что все сейчас зависит от Глеба. И мне его очень жаль.

Он так хочет уехать из Чертоги. Постоянно повторяет длинные и красивые фразы: стремление к совершенствованию, познание возможностей… Для Глеба действительно не существует пределов. Он из тех людей, которые даже не видят кончиков своих крыльев. Из тех, кто могут взлететь очень высоко. Выкарабкаться из болота. И лететь… Улететь отсюда, как говорит Глеб, в поисках новых горизонтов… Он может стать художником, архитектором, юристом, бухгалтером, врачом… Он действительно может стать кем угодно, кем только захочет. Нужна лишь небольшая опора. Поддержка родителей… А ее-то он и лишился.

И сейчас все рушится. Крылья подрезаны, птица окольцована.

Он больше не свободен.

И я, и он теперь ясно видим всю нашу жизнь наперед, весь путь от сегодняшних дней и до самого конца: этот путь лежит вдоль узкоколейной железной дороги. Его отмечают темнота и грохот ржавых вагонеток.

Я оставляю плинтус и, принимаясь за дверной косяк, вижу, как меняется лицо Глеба. В данную минуту, когда я нагрыз на пол уже небольшую кучку древесной стружки, брат принимает тяжелое решение. Решение, которое поменяет всю его жизнь.

Он подходит к маме и кладет руку ей на плечо:

– Я помогу нам, мам. Я… Я брошу школу и пойду работать на шахту. Мне уже шестнадцать, меня возьмут. Я сильный – по физкультуре всегда был самым первым в классе, я смогу… Я справлюсь и смогу нам помочь, правда.

Мама наплакала уже целое море. Она так хочет, чтобы ее старший сын смог чего-то достичь… Но сейчас она понимает: это – единственный способ спасти семью. Родители всегда любили Глеба больше, чем меня. Я их не виню. Это естественно – любить того, кто отвечает любовью на любовь. Кто отзывчив. Думает о будущем. О семье.

А я… А я… А я не человек. Я – черная дыра, которая засасывает в себя все, не давая ничего взамен.

С косяка я перехожу на дверь. Ненадолго наступает тишина.

Хрум-хрум-хрум…

Дверь в некоторых местах становится уже на пару сантиметров.

Мама и брат смотрят на меня. Хмурятся. Укоряют взглядом. Их глаза говорят мне: «В семье несчастье, а ты и это не воспринимаешь всерьез».

– Скоро Никита тоже сможет пойти работать. Немного подрастет и окрепнет… Сейчас мы сможем взять кредит на папино лечение, а потом все вместе его выплатим.

Этими словами Глеб пытается подбодрить маму.

Та лишь виновато опускает руки.

Я чувствую ее отчаяние – не такого будущего желает мать для своих детей, но другого выхода нет.

Семья расходится. Мама идет в ванную, Глеб – на кухню. А я еще некоторое время в раздумьях подгрызаю дверь. Они думают, я ничего не понимаю. Маленький злобный бес, семейное проклятье, вот кто я для них. Как же они ошибаются…

А потом вдруг чувствую в голове набухающий ком. Мне становится жарко, я отрываюсь от своего занятия и распахиваю окно.

Дом напротив стоит так тесно к нашему, что, положив небольшую доску между окнами, можно лазать друг к другу в гости.

Пока в гости друг к другу мы по доске не ходим, но между окон протянули веревку, чтобы сушить белье. Та к делают и другие соседи.

Возле нашего окна проходит безобразная вентиляционная труба, по которой я частенько спускаюсь вниз, если родителям вдруг приспичивает наказать меня и запереть в комнате.

Вечерний воздух немного отрезвляет. Но перед глазами по-прежнему все мутно: я чувствую приближение тринадцатого беса.

Перекидываю ногу через подоконник, нащупываю выступ, руками обхватываю трубу и за одну секунду съезжаю вниз. Цепляю ногой чьи-то сушащиеся штаны и приземляюсь на бак.

Я пробираюсь по узкому проходу между домами, надеваю капюшон толстовки на голову, потому как из окон вниз могут вываливать отбросы. Воняет тухлой рыбой. Под ногами то там, то тут виднеются кости каких-то животных. Может, птиц. А может, собак. В этом проходе под нашими окнами нередко тусуются бомжи.

Горячий ком в области затылка разрастается. Поравнявшись с баком с зеленоватой дождевой водой, я окунаю в нее голову. У воды неприятный запах, но мне нужно охладиться.

Бегу во весь дух. Мчусь в другой мир. Прочь от всего здешнего ужаса. Прочь от болезней и нищеты. Я бегу в сказку, в которой никто не болеет, где все семьи живы, здоровы и счастливы.

Я чувствую, как грязная вода стекает с мокрых волос по шее за воротник.

Бегу по холмам к границе.

Смотрю вверх, где солнце, заходящее за горизонт, окрашивает небо в золотистый цвет.

Когда-то нашим соседом на этаже был моряк, который долгие годы провел в море. Он любил повторять одну историю.

Когда смотрим на небо, что мы видим? Облака? Нет. Мы видим парящих в небе китов. Эти киты принадлежат людям, достигшим своей мечты.

У каждого человека есть свой кит в океане. Мы пытаемся осуществить свою мечту – поэтому киты выпрыгивают из воды. Они пытаются взлететь… Чтобы парить в облаках.

У меня пока нет мечты. Поэтому мой кит еще не думает даже показаться на поверхности. Он плавает где-то в глубине океана.

Кит Глеба прыгал очень высоко… Еще чуть-чуть, и он бы воспарил в небо.

Но теперь… Его кит плавает где-то рядом с моим. В глубине.

Все расплывается перед глазами. Пятна. Все вокруг в пятнах. И кружится… Снова эта бешеная карусель.

Я не знаю, как перебрался через забор. Не помню, как нашел нужный дом.

Весь в грязи, мокрый, я падаю на лужайку перед домом Пряничной девочки.

Зачем я здесь? Тут больше нет моей сказки.

Где же ты, девочка из сказки? Пряничная девочка Гретель, которая нашла сладкий дом… Со стенами из хлеба, пряничной крышей и окнами из чистого сахара.

Как живется тебе, Ханна? Где ты? Что с тобой?

Здесь, холодным вечером на сырой лужайке у дома Пряничной девочки вылупляется мой тринадцатый бес.

Из носа хлещет кровь. Все вокруг мутнеет. Голова трещит, кажется, еще немного, и она разлетится на осколки. В затылок будто вогнали раскаленное сверло. Я думаю, что умру. Прямо здесь и сейчас…

Но я не умираю. Я смотрю на легкую ограду из жердей и сквозь мутную пелену перед глазами различаю то, что не видел уже четыре года.

Цветочные горшочки в виде ботиночек, ровным рядком висящие на заборе. Из горшочков на меня смотрят рыжие бархатцы.

От неожиданности я прихожу в себя. Поднимаюсь на ноги, смотрю за забор.

Мне улыбаются гномы. И прудик… Я слышу шум воды! Пруд, который давно пересох, снова ожил. И, кажется, я слышу кваканье лягушек.

Да что же это такое?

Я смотрю на окна. И снова, как четыре года назад, вижу яркие желтые занавески, с четырьмя складками на каждой. Ни больше ни меньше.

Не осталось никаких сомнений: девочка вернулась в свой дом.

Глава 5

От осознания этого я даже забываю о своей Вспышке, и симптомы приступа утихают.

Я смотрю, как ветер покачивает горшочки на заборе. Неужели ты существуешь? Я ведь помню эти горшки. И гномов. И пруд.

Я не выдумал тебя. Ты реальна, Пряничная девочка. И ты вернулась.

Я обязательно приду сюда снова.

Интересно, она меня помнит? Захочет ли, как прежде, быть моим другом? Я знаю, что люди меняются, когда взрослеют. И друзей выбирают по-другому. Как обувь в магазине – предпочтение отдают той, что удобна и красива. Той, которую другие заметят и одобрят. Вряд ли Пряничная девочка захочет купить себе два убогих башмака, дырявых, как решето. Да еще таких, которые кусают прохожих.

Я прихожу сюда утром на следующий день и два часа прячусь среди деревьев у соседнего дома под колючим моросящим дождем. Я смотрю то в окна, то на входную дверь – хочу увидеть Пряничную девочку, заметить ее хотя бы в окне. Но из дома никто не выходит. И в окнах не видно никакого движения. С тоской плетусь в школу…

Я буду приходить к ее дому каждый день. Мне важно увидеть ее. Нет. Я должен увидеть ее.

В школе после уроков меня ждет сюрприз.

Я выбегаю на крыльцо и резко останавливаюсь. На крыльце стоит Архип. Смотрит на меня так, как будто ждет. Я растерянно оглядываюсь по сторонам, все еще уверенный, что он ждет кого-то другого.

– Малец, подойди сюда.

Нет, это точно обращено ко мне.

Немного дрожат колени, но я подхожу. Архип возвышается надо мной, как величественная статуя. Такой высокий, на голову выше меня, совсем взрослый – ему уже пятнадцать.

– Пойдем покурим.

Он указывает на территорию за школой, берег Южной Балки – так называется река, отмечающая южную границу Чертоги.

Мы идем туда.

Когда-то Южная Балка была, наверное, такой же красивой, как Северная – та, что теперь отделяет Чертогу от Голубых Холмов. Но после строительства шахт и комбината в реку, как и в карьер, стали сливать производственные отходы. А потом еще у южан возникла проблема с центральной канализацией, которую, конечно же, никто чинить не стал. Угадайте, какой выход нашли жители?.. Еще у берегов Южной Балки устроили Большую Свалку. Сюда свозят отходы из крупных городов всей области.

Теперь Южная Балка задыхается от бытового мусора, производственных отходов и дерьма.

Смотрим на мутную желтую воду, вдыхаем запах нечистот.

Стыдно сказать, я ни разу не курил, но признаться в таком грехе, само собой, не могу. Архип протягивает мне пачку. Я пытаюсь ловко вытащить сигарету, притворяясь, будто делал это уже сотни раз.

Господи, да я от испуга совсем забываю, с какой стороны ее поджигать! Это засада. Смотрю, как Архип подносит ко рту сигарету, сжимает фильтр губами, чиркает зажигалкой и привычным жестом прикрывает огонек ладонью от ветра.

Я стараюсь запомнить каждое действие, чтобы не лохануться. Но все равно сильно волнуюсь, думаю, все ли делаю правильно. Я держу сигарету двумя пальцами, как Архип, но так очень неудобно.

Он делает глубокую затяжку и выдыхает дым мне в лицо.

Неумело чиркая зажигалкой, я зажигаю сигарету, слегка втягиваю дым, чтобы разгорелась получше. Пока все идет более-менее нормально, и я себя не выдаю. Теперь самое сложное – затянуться. Многие закашливаются, когда первый раз пробуют курить в «себя». И все сразу знают, что они новенькие в этом деле.

Архип смотрит на меня с вызовом. Мне кажется, он все понимает и ждет моего провала.

Я вдыхаю. Сразу же изнутри рвется наружу кашель, но я его сдерживаю. Голова начинает кружиться. Я делаю еще пару затяжек. Не кашляю. Ловко стряхиваю пепел одним пальцем, держа сигарету двумя другими. Сотни раз видел, как это делают, и даже тренировался на фломастерах и карандашах.

Мне кажется, я проделываю все классно. Архип удовлетворенно улыбается.

– Архип.

Он протягивает мне руку. Я пожимаю ее и называю свое имя. Его рука прохладная и сухая. Это настоящая рука, не мираж, не сон.

Он спрашивает что-то типа «Как дела?», и в ответ я бурчу что-то невнятное. Мы немного говорим о школе, о том, что здание еще больше просело и теперь наклоняется круче Пизанской башни, говорим о том, что вода в реке стала еще желтее, а мусора в ней прибавилось. Ведем бестолковый разговор о футболе, ток-шоу по телевизору, очередных убийствах и кражах накануне. А потом Архип переходит к делу.

– Я видел, как ты на прошлой неделе уделал упыря. Циркулем под ребра… Смотрелось клево. После этого я много разузнал о тебе, Кит. И я очень рад, что там, у входа на ваш этаж, случайно тебя заметил. Хоть ты и мелкий, но нам нужны такие. Мы сегодня собираемся на барже, которая в отстойнике стоит. В четыре. Приходи.

Я выдавливаю из себя дым и лыблюсь.

Это самое прекрасное, что я слышал когда-либо в жизни. Я незаметно щипаю себя за руку, проверяя, сон это или нет. Мне кажется, что сон. До того все происходящее нереально. Я курю с Архипом. И мы с ним сейчас как будто на равных.

Архип докуривает сигарету, выбрасывает окурок, подмигивает мне и уходит. Я еще немного стою, делая ногами месиво из вонючей жижи на берегу.

Вот это да! Столько событий за такое короткое время!

Дома никого нет. Меня это радует, поскольку ничто меня сегодня не задержит и говорящего дерьма не будет. Я ем, а потом, желая убить время, листаю какой-то журнал.

Волнуюсь. Что скажут обо мне другие парни из команды Архипа? Мне кажется, они будут недовольны. Но не так уж важно, что они скажут, ведь Архип у них вроде как главный, и его слово решающее.

Выхожу из дома и иду в сторону отстойника, где находится заброшенная баржа. Карьер по периметру окружает ограждение с колючей проволокой, и повсюду натыканы таблички с надписями «Проход запрещен» и красивыми знаками химической опасности.

Но в заборе много дырок, и я без труда пролезаю на запретную территорию.

Баржу вижу издалека. Огромное ржавое плоское судно, наклонившись набок, стоит рядом с комбинатом.

Я иду вдоль иссохших берегов, на которых растут разве что колючки. Зеленое желе из карьера так и норовит выпрыгнуть из берегов да цапнуть меня. Воняет хлоркой и тухлятиной.

Я поднимаюсь на баржу по узкой пружинящей доске, стараясь не свалиться. Ступаю на палубу и слышу доносящийся из-под нее хохот. Подхожу к люку – очевидно, через него все забираются внутрь. Я делаю глубокий вдох, сажусь на край люка и спускаюсь вниз по металлической лестнице.

Добравшись до конца лестницы, делаю шаг в темноту. Ничего не вижу после яркого света наверху.

В нос ударяет едкий кислый запах пролитого и высохшего пива.

Слышу гул голосов, но никого не могу разглядеть. Через некоторое время глаза привыкают к полумраку. На самом деле, здесь довольно светло: свет проникает через люк и огромную дыру в борту баржи. В воздухе клубится дым от сигарет.

Пол и стены состоят из металлических пластин, изъеденных ржавчиной. Повсюду тянутся трубы, на полу валяется мусор – бутылки, газеты, пластиковые стаканчики – и непонятного мне назначения железные штуковины, очевидно, какие-то инструменты и запчасти.

Помещение не очень большое, и сейчас в нем находится человек десять. Мальчишки лет пятнадцати сидят на лавках за большим деревянным столом и играют в карты.

Все такие большие, такие же взрослые, как Архип. Где он, кстати?

Из тени в дальнем углу появляется фигура. Вот он! Архип подходит ко мне, по-отечески обнимает за плечи и подводит к столу.

– Пацаны, это Кит, он из нашей школы. Я рассказывал вам про него.

Все придирчиво осматривают меня.

– Что за щенка ты сюда позвал?

– У нас тут не детский сад!

– А ему можно доверять? Мы тут такие дела обсуждаем… Зассыт и сдаст нас.

– Кит не такой, – возражает Архип. – Он не сдаст.

– Ты знаешь его один день и уже зовешь сюда! А если он нас спалит? Он такой мелкий, глянь на него…

Архип крепче сжимает мое плечо. А я молчу, не зная, что сказать.

– Я в нем уверен. Я все сказал, – заключает Архип. – Кит, садись, где найдешь место.

Все молчат, видимо, обдумывают слова вожака. На меня смотрят враждебно, с недоверием.

– Сколько тебе лет, парнишка? Чего это ты такой мелкий?

– Мне тринадцать, – возмущаюсь я.

– Еще раз, как зовут тебя?

– Кит. Кит Брыков.

– Ну, что ж, Кит Брыков, раз Архип привел к нам шкета, значит, что-то в этом малом есть. Давай, садись сюда.

Это говорит парень постарше остальных. Высокий и очень крупный, на вид ему лет шестнадцать. Он двигает остальных своим большим задом и освобождает для меня место. Я усаживаюсь на лавке. Мне очень хочется быть рядом с Архипом, но он сидит один, во главе стола.

– Брык! Думаю, классная погремуха для новенького, а?

Он оглядывает всех пацанов, и те одобрительно кивают.

Довольно лыблюсь: Брык! Да я мечтал о таком прозвище! Так в шахте называют папу. Из-за этого для меня это прозвище символ взросления, что ли.

Я смотрю на всех по очереди. Среди команды Архипа я и правда выгляжу очень маленьким, даже жалким. От этого мне становится очень неуютно, я весь сжимаюсь.

Пацаны играют в карты и передают друг другу баклажку с пивом. Передо мной тут же ставят мятый пластиковый стакан и кидают шесть потертых, засаленных карт: играем в дурака…

Разговоры о разном: о футболе и воротах на стадионе, драках…

Сыграли два раза, и оба я не остался в дураках. Карты убрали, пацаны переходят к обсуждению лучших сисек и задниц Чертоги. Как по мне, эта тема очень скучная. Смотрю по сторонам, чтобы себя занять.

На стене календарь показывает вечный январь. Я всматриваюсь в него. Полуголая девушка лежит на кровати, светлые волосы свешиваются вниз и касаются пола.

Почему они не меняют листы? Ведь на дворе весна. Может быть, им нравится именно эта январская девушка? Смотрю на нее. Почему-то голова и волосы девушки представляются мне опрокинутой набок большой жестяной банкой, из которой на пол льется желтая краска.

Пьем пиво, играем в карты, болтаем. Я пока что говорю немного, по большей части слушаю.

Разговоры о драках и сходках, выпивке, одежде, девчонках, плотах, катании на крышах грузовых поездов, спусках в шахты, истории о всяких удивительных происшествиях, побегах и поджогах.

Все это кажется мне таким странным, пугающим и в то же время захватывающим. Как будто это другой мир, и я неожиданно перенесся в него.

У меня словно начинается новая жизнь. Мне пока что не известно о ней почти ничего. Но я точно знаю, что эта жизнь мне чертовски понравится.

* * *

Ноги промокли полностью. Сегодня дождь особенно противный. По крышам громко стучат капли. Воды столько, что даже не справляется дождевая канализация: гладкие и ровные дороги Холмов теперь мало чем отличаются от дорог Чертоги – и превратились в реки.

Я прихожу сюда уже несколько дней подряд, но так и не видел Пряничную девочку.

Увижу ли ее сегодня? А то я снова начинаю сомневаться в ее существовании. Может, я ее все-таки придумал? Этот вопрос уже несколько лет меня мучает.

Вдруг я замечаю фигурку, выбегающую из дома. На ней длинный, до щиколоток, розовый дождевик с капюшоном.

Она. Это она! По-другому просто не может быть!

Не вижу ее лица. Она куда-то спешит, и я иду за ней. Мы минуем несколько домов, я вижу автобусную остановку, на которой собралась шумная толпа подростков.

Автобус выезжает из-за поворота, и розовая фигурка бежит быстрее. Я спешу за ней. Я не могу ее упустить! Не отпущу!

Но я не успеваю… Спотыкаюсь о сливную решетку и плюхаюсь в лужу. Быстро поднимаюсь на ноги.

Где же фигурка в розовом дождевике?

И тут я вижу ее.

Прежде чем скрыться за дверьми автобуса, она вдруг оборачивается. Смотрит в мою сторону, головой вертит, будто ищет глазами кого-то. Я прячусь за припаркованной у дороги машиной.

Те же светлые волосы. Две косички, в одну из них вплетена ленточка.

Лицо стало взрослее.

Она не находит того, кого искала. Хмурится… Как тогда, в день своего отъезда. И скрывается внутри.

Автобус трогается с места и проезжает мимо меня.

Достаю из кармана ленточку, разглаживаю.

Значит, ты все-таки не мираж. Не фантазия. Не сказка, выдуманная мной в детстве. Ты действительно существуешь, Пряничная девочка.

* * *

Каждый день я хожу к ребятам на баржу. Мы сидим там, или ходим гулять по Большой Свалке, или лазаем по территории комбината.

Я быстро привыкаю к моей новой компании и усваиваю местные правила. Теперь я знаю и про перебежчиков, которых мы должны ловить, и про Заводских – ребят из этого района, которые пытаются выгнать нас с баржи; знаю я и про экспатов за забором, которых надо ненавидеть: их пацаны называют мокрицами, в рифму с фрицами. Никто не любит мокриц: наши ребята постоянно рассказывают о том, как классно чужаки живут там, за чертой, и что было бы здорово их обокрасть…

Я не до конца понимаю причину такой ненависти, но мне все равно. Мне даже и повода особого не нужно, чтобы кого-то ненавидеть.

А еще я знаю про Водяную Крысу – предателя, которого мы должны ненавидеть сильнее мокриц, ведь раньше он был лучшим другом Архипа, а потом предал его и стал перебежчиком. У него какое-то смешное прозвище. Крот? Суслик? Вспомнил! Бобер.

«Мокрицы» и «фантомы» – два новых слова, которые я выучил в нашей компании.

Разговоры о фантомах я слышу постоянно. Никто никогда их не видел, поэтому сложно объяснить, кто они такие. Кто-то говорил, что на шахтах они самые важные, хозяева. Они редко появляются. Приезжают на больших блестящих машинах. Они живут в охраняемых поселках далеко от Чертоги. Я этому не верю. Шахты – тухлое дело, никто не может зарабатывать с них столько, чтобы жить хорошо. Так что для меня фантомы – это все враки.

Каждый член команды проходит посвящение, я пока не проходил, но Архип сказал, что скоро придумает мне задание. Немного страшно – я ничего не знаю про посвящение и не знаю, справлюсь ли…

* * *

Папу привозят домой. Он очень слабый: ходит с трудом, ноги и руки его не слушаются.

Глеб уходит из школы. Все учителя рыдают… Для них это трагедия.

Теперь Глеб – настоящий шахтер. Ему выдали спецодежду, каску, шахтерский жетон и светильник. Печальное зрелище…

У него самая низшая должность, с такой работы начинается карьера любого шахтера. Глеб откатывает вагонетки, ведет учет спуска и подъема породы, очищает вагонетки, смазывает соединительные механизмы, убирает подземные помещения, выполняет много других подсобных работ под землей. Это тяжелый труд, но платят за него очень мало.

Родители и брат говорят, что через год-два я тоже смогу пойти работать на шахту. Помогать семье. Но я не собираюсь. Я лучше что-нибудь украду и продам и куплю на эти деньги хлеб, чем пойду в шахты.

Глеба я вижу дома редко, в основном мы с ним проводим время вместе за всякими делами: когда перестает работать водопровод и нужно идти к колодцу за водой, когда отправляемся в лес, чтобы наколоть дрова для печки – подготовиться к зиме. Еще когда идем в наш универсальный магазин – он одновременно является и продуктовым ларьком, и почтой, и забегаловкой, и даже парикмахерской, – чтобы купить свечи и керосин для ламп. Брат теперь редко разговаривает со мной, все думает о чем-то. Я вижу, как он с каждым днем все больше превращается в старика. Глаза – две перегоревшие лампочки.

Когда мы идем с Глебом по улице, я часто смотрю вверх и разглядываю проплывающих в небе китов. И всегда среди китов-облаков я нахожу чистый участок синего неба, где должен парить кит Глеба. Но теперь этот участок всегда будет чистым. Пустым. А кит Глеба всегда будет плавать глубоко под водой.

* * *

Я тайком лезу на соседний участок и срываю с клумбы розу. Девчонки любят цветы – хочу подарить розу Пряничной девочке. Я причесал на голове гнездо, надел белую футболку без единого пятнышка.

Что я ей скажу? Эй, Ханна, помнишь меня? Мы играли в детстве, катались в вагонетке и собирали землянику. Хе! Да она же не поймет меня! Как же быть? Ленточка! Она должна вспомнить меня по розовой ленточке!

Я жду Ханну в переулке за углом ее дома. Сегодня выходной, глаза слепит солнце, в такую хорошую погоду никто не будет сидеть дома целый день. Она должна выйти.

Та к и есть. Вон она. Выходит… В одну из косичек вплетена лента. На Ханне желтое платье. Она яркая, как праздник. Стоит у калитки и смотрит куда-то. Хмурится. Давай, Кит! Твой выход!

Я делаю шаг к ней, и…

– Ханна! Ханна!

Что за черт? Кто-то ее зовет!

Смотрю в другую сторону и вижу мальчишку. Он бежит к ней с целым веником из цветов! Неловко, чуть ли не в нос, сует ей букет. Улыбается так идиотски, что сразу хочется дать ему со всей силы кулаком в нос. Вот же наглец! Опередил меня! Я весь дрожу от злости.

А она принимает его дурацкие цветы. Смеется еще. И под руку берет. Фу-ты, ну-ты! Он выше ее на полголовы. Эх, а я так и не подрос… Они уходят прочь, как взрослая парочка. Важные птички! Попугайчики-неразлучники! Ух, как я зол. Я ведь жду ее, а она…

Эх, я дурак. И все профукал. Пока я тут со злости топчу асфальтовую крошку, какой-то верзила забирает мою сказку. Давай, Кит! Беги к ним! Покажи, что ты лучше! Отшвырни прочь этого здоровяка!

Я делаю шаг им вслед. Сжимаю кулак… Ух, какой же я злой сейчас!

Чувствую под носом что-то теплое. Подношу палец: кровь. Слишком сильно я разнервничался…

– Думаешь, ты ей нужен? Посмотри на себя! Чумной помоечный крысеныш, вот кто ты.

Это шепчет мне сорванная роза.

– Schund! Schund! Та к они называют таких, как ты! Зачем ей нужны отбросы вроде тебя? Schund!

Это шепчут ромашки на соседней лужайке.

– Зачем пришел к ней? Зачем залез в ее сказку? Уходи из нее! Ты обязательно все разрушишь. Сломаешь. Там, где ты, одни беды. Тебе не место здесь!

Это шепчет клумба у лавочки.

Шепот повторяется, как эхо. От этого жуткого шепота разламывается голова.

– Не место! Тебе здесь не место!

Повторяет роза в руке.

– Вы. Ничего. Обо мне. Не знаете!

Я кричу цветам вокруг себя. Раздираю в клочья розу. В разные стороны летят лепестки. Ломаю стебель, царапая руки о колючки. Бросаю под ноги. Я топчу разодранный трупик цветка, а мертвые лепестки все еще шепчут мне:

– Не место. Тебе здесь не место. Не место… Не место…

Я бегу обратно в свой мир.

Перед тем, как перелезть через забор, оглядываюсь назад.

Как поступить? Уйти или остаться? Как будет правильно?

Я делаю выбор.

Смотрю вдаль, туда, где за холмами виднеются верхушки Пряничных домиков.

Эх, девчоночка… Пошла ты не с тем парнем.

Прощаюсь с Пряничным миром. Прощаюсь со сказкой…

Я бегу по узким улицам мимо сараев и бараков, перепрыгиваю вонючие стоки и мусорные кучи. Бегу туда, где мне место. Где меня ждут. Где я нужен.

Я влетаю на баржу тропическим циклоном. Здесь что-то происходит: обычно пацаны сидят расслабленно, а тут все столпились вокруг стола, как будто обсуждают какую-то военную стратегию.

Все оборачиваются ко мне, смотрят и молчат.

– Сегодня стрелка с Заводскими. На СВАЛКЕ. Там и будет твое посвящение.

Вот так коротко Архип сообщает мне о планах нашей команды. Я даже рад этому: злость еще не прошла, и мне не терпится устроить кому-нибудь жарню.

Враги уже ждут нас на свалке. А мы немного опаздываем. Я иду впереди, гордо подняв шест, к которому гвоздями прибита Антуанетта. Крысу я поймал вчера и вчера же ее прибил. Сегодня она немного попахивает, я чувствую легкий запашок разложения. Но, когда мы подходим к свалке, тошнотворная вонь гниющих отходов заглушает все другие запахи.

Мы с Архипом идем рядом, ступаем в ногу; я поднимаю шест с крысой высоко над головой, размахиваю им, как флагштоком, Архип поджигает дымовой факел, и над нами начинает клубиться желтый дым. Остальные наши ребята идут чуть сзади. Мы проходим мимо огромной кучи полных мусорных пакетов, ступаем по пластиковым бутылкам и осколкам стекла.

Я вижу противников, они стоят у горы из ржавых бочек. Заводские не старше наших: на вид им не больше пятнадцати.

Это моя первая схлестка. Но я не боюсь. Не страшит даже то, что мне всего тринадцать. Ведь я не один, внутри меня мои маленькие бесы. Меня переполняют ярость и злоба, и я уже вижу, как втыкаю шест с крысой в чье-то мягкое брюхо.

Увидев нас, Заводские начинают мерзко смеяться, что-то выкрикивать, пританцовывать на месте. Все их действия говорят о том, что им не терпится подраться.

Их человек десять-пятнадцать, столько же, сколько и нас.

Мы встаем в круг. В центр выходят двое: Архип – с нашей стороны, со стороны Заводских – коренастый паренек с обритой налысо головой. Зачинщик и ответчик… Существуют специальные правила, как нужно вести себя во время стрелок. Не знаю, кто их выдумал и кто их вообще соблюдает. Разговор зачинщика с ответчиком – это просто ненужная формальность, ведь через две минуты мы все уже рубимся.

Шум, гам, борьба, удары… Желтое облако над нами похоже на ядерный гриб. Я пытаюсь не упустить из виду Архипа, пробираюсь через разгоряченные тела и иду к нему на помощь. На него напали двое, я отшвыриваю одного в сторону. Им оказывается коренастый лысый мальчишка – очевидно, вожак Заводских.

Некоторое время я не нападаю на него, только уворачиваюсь от его ударов. Моя цель – сбить противника с ног, и я жду удобного момента. Он пару раз задевает мне по уху, сильно бьет в шею, но я не чувствую боли.

Я не выпускаю из рук шест, использую его как щит.

Наконец наступает подходящий момент, и я, держа шест перед собой, бросаюсь противнику под ноги. С высоты своего роста он падает на землю, а я, издав победный клич, кидаюсь на него сверху. Он бы свалил меня одним точным ударом кулака в челюсть, но я не даю ему такой возможности и, наклонившись, вцепляюсь зубами ему в ухо.

Сразу же чувствую, как рот наполняется теплой кровью. Не моей кровью.

В эту минуту я думаю о своих родителях и о старшем брате. Я никогда не был образцовым сыном. Таким всегда был Глеб, и я не смог бы им стать, как бы ни старался.

Я – позор семьи.

Прости, мама. Я все равно всю жизнь был для тебя плохим сыном. Если не сделаю этого, я не стану для тебя лучше, как бы ни хотел. Это ничего не изменит. Абсолютно ничего.

Лысый пацан кричит пронзительно, как девчонка, а я продолжаю стискивать зубы.

Вокруг все замирают… Я вижу краем глаза, что почти все наши повалили врагов на землю и теперь наблюдают за мной.

Разжимаю зубы. Вряд ли я откусил ухо Заводскому, но поранил здорово. Парень садится и прижимает руки к окровавленной голове. Я не даю ему опомниться – размахиваюсь и наношу сокрушительный удар шестом, тем концом, к которому прибита крыса.

– БАМ!

Я думаю о милой Пряничной девочке, которая всегда напоминает новогоднюю игрушку. О девочке в нарядных платьях, которая живет в мире, построенном из леденцов и конфет. О девочке, для которой я бы никогда не смог стать хорошим другом. Не место… Не место… Тебе здесь не место… Там, за чертой, мне всегда будут напоминать об этом.

Я думаю о Глебе, который, сколько я его помню, был для всех такой хороший. Его постоянно хвалили и дома, и в школе. Умник-разумник, гордость школы. Помогает родителям, неизменно вежливый и отзывчивый. Пошел на жертву – отправился работать на шахту, желая помочь семье.

Не проходит и дня, чтобы родители не ставили его мне в пример. Родители, учителя, соседи – все вокруг твердят мне, что Глеб идеал, а я отброс.

– БАМ!

Еще удар. И еще.

Мама, папа. Я ваш младший сын. И я всегда буду только вторым. Что бы ни делал, плохое или хорошее.

Я наношу удар за ударом, мне просто нужно выместить на ком-то свою злость.

От бедной крысы уже почти ничего не осталось, ее мозги растеклись по куртке моего противника. Или это кишки? В биологии я не очень силен, в прошлой четверти у меня была тройка… К джинсам лысого врага прилип лоскут крысиной шкуры.

Прости, мама. Я всегда буду позором семьи.

Я перестаю бить. Перевожу дух. Половину моего лица заливает теплая жидкость, я обтираюсь рукавом. Я смотрю вокруг – на друзей и врагов – и смеюсь.

Это победа. Я принес нам победу.

Вожак Заводских превратился в жалкое тельце, измазанное внутренностями дохлой вонючей крысы. Он для нас больше не угроза. Он навсегда запомнит эту драку. И больше не посмеет сказать против нас ни слова. Я уверен, что Заводские с этого дня оставят нас в покое. Мы отвоевали баржу – она теперь официально признана нашей.

Перед глазами мутная пелена. Я слышу ликование наших, слышу, как Заводские с позором убегают прочь.

Рядом остаются только мои друзья. Они обступают меня кругом и хлопают по плечу.

– Он прошел, прошел посвящение! Ты теперь наш, Брык!

Мама, папа, Глеб. Простите меня за то, что я не был хорошим сыном и братом.

Теперь я понимаю, что за пелена стоит перед глазами: это слезы. Слезы радости. Мое место – в команде Архипа. Здесь я никогда не стану вторым. Здесь мы все – первые.

Простите меня, мама, папа, брат. У меня теперь другая семья.

Я нашел свое место.

Часть четвертая. Бобер

Глава 1

Парни вроде нас… Вы найдете нас под мостами, в пустых подворотнях. На заросшей линии железной дороги. На теплотрассах. В заброшенных шахтах. Мы любим темноту, потому что в темноте нас трудно поймать. Мы любим места, где редко бывают люди. Места, у которых нет глаз и ушей, которые не видят и не слышат нас. Места, где нам не тесно. И где мы свободны.

Мы хотим, чтобы нас не видели. Не замечали. Мы хотим, чтобы все считали, будто нас не существует. Поверь, так нам легче.

* * *

За чертой, в Холмах, я пробую новую жизнь, такую, какой у меня никогда не было.

Первое знакомство с компьютером. В читальном зале школы стоят компьютеры, можно пользоваться Интернетом. Больше не надо копаться в книжках, выискивая необходимые сведения. Достаточно забить в поисковик ключевую фразу – и вуаля! Выдача полна ссылок, в которых я найду всю информацию.

Я провожу за компьютером много времени, ищу все подряд, буквально все, что придет в голову. Радио активные вещества, растения Антарктиды, итальянское барокко, цианистый калий, круизы вокруг Кубы… Изучаю и запоминаю вещи, о которых раньше не имел ни малейшего понятия.

Первая пицца – вкуснее я ничего не ел! Тянущийся расплавленный сыр, ломтики колбасок, от остроты которых текут слезы. Пиццей меня угощает одноклассник-англичанин: у него день рождения, и он принес в класс три огромных коробки, от которых исходит восхитительный запах…

Первое плавание в бассейне на физкультуре… До этого я плавал только в заросшей тиной речке, и кристально чистая вода меня пугает. В ней даже пальцы ног видно!

Первый поход в супермаркет… Я провожу там полдня. Вожу тележку между продуктовыми рядами и чувствую себя героем голливудского фильма. Я хожу вдоль полок с диковинными товарами, разглядываю мармеладных червячков, маленьких шоколадных уточек, овощерезки, кофеварки, соковыжималки, тостеры…

Я набираю полную телегу всякой всячины, не знаю зачем. Ведь у меня совсем нет денег. Мне просто нравится чувствовать себя таким, как все люди вокруг, для которых поход в супермаркет – рутинная обыденность.

Светлый, приветливый, с глянцевым полом, яркими полками, полными товаров в разноцветных упаковках, супермаркет отличается от магазинов Чертоги, как небо от земли. Продуктовый ларек Чертоги… Убогое темное помещение, где всегда пахнет крысиной отравой вперемешку с хозяйственным мылом, с потолка свисают провода, на полках – крупа, пакеты молока, бутылки без этикеток, тетрадки, кастрюли и поломанное печенье, ценники на бесцветной бумаге, написанные от руки… В таком магазине вряд ли захочешь провести много времени.

Но спустя полдня я с горечью в сердце прощаюсь со своей телегой, полной разных разностей. Беру оттуда лишь крошечный тюбик вишневого джема – всех моих сбережений хватает только на такую покупку, – и, расплатившись, выхожу из супермаркета. Сажусь прямо на ограждение парковки, открываю свой джем и чувствую себя космонавтом.

Удивительно вкусно! Джем тягучий, сладкий. Как такое его небольшое количество может иметь настолько насыщенный вкус?

Вот бы мне много денег! Я бы скупил весь супермаркет и угостил бы ребят в школе. Они добрые ко мне. Часто угощают чем-нибудь вкусным. Но от этого на душе так паршиво… Дети местных семей смотрят на таких, как я, как на инопланетян. Хоть и пытаются быть гостеприимными. Когда кто-нибудь зовет меня в столовую, а я с тоской смотрю на свою банку с луковым супом и говорю, что у меня с собой… Они глядят на меня с жалостью, но приносят из столовой мне булочку. Я беру ее из вежливости, но аппетит совсем пропадает.

Я лакомлюсь джемом и смотрю, как по парковке на скейтах гоняют двое похожих друг на друга как две капли воды ребят. Я видел их в школе, они из немецкого класса, братья. Сначала они просто катаются и прыгают, но тут один случайно задевает другого, второй хватает скейт и что есть силы лупит им первого по спине. Первый хватает свой и в ответ наносит увесистый удар. Ух… Завязывается драка, к близнецам даже подбегает охрана. Так что я доедаю свой джем, наблюдая увлекательное зрелище. А потом с тоской плетусь обратно за черту. Домой. Как всегда, один.

* * *

Два года я провожу один на один со своими бедами.

Архип сдержал свое слово. Он и его банда стали моими постоянными мучителями, а я стал парнем вроде нас.

Се ля ви, мать ее. Эта дерьмовая ля ви.

Но парни вроде нас не жалуются на жизнь. Мы – закаленные ребята.

Архип нашел мне замену.

Бешеный чертенок Кит Брыков на год меня младше. Даже более жестокий и беспощадный, чем вожак стаи, полный психопат и садист, любящий причинять боль всем вокруг, он занял мое место рядом с Архипом и стал его новым лучшим другом. Кит отрывается на мне по полной. Ни один человек в жизни не испытывал ко мне такую слепую бешеную ненависть.

Ре-та-те-тет… Звук от удара железной дубинки Брыка я слышу даже в ночных кошмарах.

Жить в двух мирах не так-то просто…

В Чертоге я всегда чувствую ноющую боль в животе и какую-то удручающую пустоту в душе. По эту сторону черты мне нет покоя. Всегда приходится убегать и прятаться.

Пять секунд на побег с места – роскошь, которую я себе позволяю. Где бы я ни был, что бы ни делал, меня могут поймать в любой момент. А пять секунд – время, достаточное для того, чтобы схватить свои вещи и рвануть к свободе.

За чертой все по-другому. Хоть я и не чувствую себя в полной безопасности, там, по крайней мере, я хотя бы могу существовать. Дышать. Ощущать запахи и вкусы.

Но когда заканчивается учебный день, я с тоской плетусь обратно к забору.

Схватят ли меня архиповцы? Ждут ли они меня у границы? Где лучше пролезть под забором, чтобы свести вероятность встречи к минимуму?

* * *

Парнишка, перенесемся в тот день, когда мне исполнилось пятнадцать… В один сырой и холодный весенний день.

Уже прошло два года моего одиночества, два года, как меня преследуют. Все, как и предсказывал Архип.

Хочешь посмотреть, как я отмечаю свой день рождения? Добро пожаловать на праздник!

Разъяренная толпа пацанов сбилась в круг. Довольно улюлюкая и выкрикивая оскорбления, они смотрят на то, что происходит внутри. А в кругу мальчишка с безумным взглядом яростно избивает другого. Последний не сопротивляется, он просто лежит на земле, ждет с маниакальным терпением, когда кончится очередной кошмар. Идет дождь, освободившаяся от снежного покрова земля влажная, и лежащий на земле совсем промок и сильно вымазался в грязи. Нападающий никак не уймется, он то подлетает и наносит удары, то отскакивает в сторону и матерно обзывает свою жертву, то снова на нее набрасывается и вдавливает ее голову лицом в грязь.

Это я.

Нет, не нападающий, не тот, который с безумным взглядом. Это – Кит Брыков, психопат и садист, как я уже говорил, парни вроде него не дают ни жить, ни дышать парням вроде меня. Я думаю, вы уже что-то знаете о нем и еще услышите предостаточно. Но пока что это история обо мне, поэтому опустите взгляд чуть ниже, на землю. Видите этот жалкий чумазый тюк, который Брык возит по грязи?

Это я.

Как обидно меня сцапали, когда я возвращался домой из школы своим обычным путем – через дыру под забором у плотины. Зазевался. На время забыл, что я на войне. Не посмотрел по сторонам. А стая тут как тут. Меня схватили и повалили на землю.

Архип стоит поодаль, наблюдает со стороны. Это по его приказу из меня сейчас делают отбивную.

Когда-то Архип был моим лучшим другом. Но как же быстро все может поменяться…

А ведь и я раньше стоял по ту сторону баррикады, был на стороне врагов, своим среди парней вроде Брыка и Архипа.

Я был тем, кто беспощадно лупит меня сейчас.

И в один миг все изменилось, и на меня налепили бирку изгоя. Накрепко пришитая, она полностью перевернула во мне все, изменила всю мою жизнь.

И вот уже два года я бегу. Убегаю от тех, кого раньше считал своими братьями.

Но как раз сегодня убежать не успел, и меня поймали.

Грустно быть сцапанным врагами в свой день рождения.

Вот так незачупато я его отмечаю, валяясь в грязи мягким тюком, осыпаемый ударами со всех сторон.

Я мысленно ухожу от этих непрерывных ударов и прячу свой разум в воспоминаниях о дружбе с Архипом.

Вспоминаю, как вместе шли из школы… Смотрели вдаль, за реку, где на холм поднималась вагонетка. На самом верху шахтеры ее выгружали, самые крупные куски породы катились вниз к котловану, а мы потом, когда никого на шахтах нет, лазали вокруг котлована, золото искали. А когда вагонетка наверху вдруг сходила с рельсов и падала набок – тут нашему восторгу вообще не было предела. Мы наблюдали, как подбегали шахтеры и муравьями копошились вокруг опрокинувшейся вагонетки.

Помню, как у южных шахт на рельсах ждали паровоз, за которым тянулись грузовые вагоны. «Пару!» – кричали мы машинисту и с восторгом ждали, когда густое белое облако на время скроет весь паровоз. Самый первый раз совсем неопытные были, встали слишком близко и от горячего пара кубарем вниз по склону покатились и плюхнулись в котлован, в который воду из шахт сливают. Одежду потом можно было сразу на помойку. А на следующий день спорили, кого дома сильнее наругали…

Вспоминаю, как накапывали в лесу саранок, а потом запекали их на костре. Саранки как земляные груши, только вкуснее.

Как спускались в шахту по рудосбросу.

Как всей командой пытались раскачать баржу в карьере.

Как прыгали с вагона на вагон товарного состава.

Как долго шли по железной дороге, не пойми куда и зачем…

И всегда вдвоем. Кирилл Бобров и Архип Бойко. Кирилл и Архип. Архип и Кирилл.

Да. У нас было действительно потрясное детство.

Брык раздает мне тычки и затрещины, иногда бьет с такой силой, что мои внутренние органы сминаются, как жестяные банки под каблуками. Тело немеет и, кажется, уже не чувствует боли. Откуда в худеньком мальчике столько сил?

Под конец Брык разбегается и, подпрыгнув, бьет меня обеими ногами по ребрам.

По мне будто проехался локомотив. Я ослеп, оглох и вообще перестал что-либо чувствовать.

Коронный удар Кита Брыкова. Сломанные ребра в качестве подарка на день рождения.

Звук такой, будто кто-то раскусил кубик льда.

Хрум.

Слышу ли я это, или хруст костей мне только мерещится?

Это – последний удар. Стая глумится надо мной еще немного и уходит.

На сегодня я отпущен.

Лежу на земле. От каждого вздоха грудную клетку будто пронзает десяток острых мечей.

Дедушка на смене, так что можно полежать в ледяной луже еще немного. Предаться воспоминаниям. Позволить депрессии поглотить мой разум хотя бы на короткое время.

Холодные капли стекают по щекам. То ли дождь, то ли слезы. Буду надеяться, что первое. Слишком стыдно признаваться самому себе, что плачу.

Я обычно не даю себе слабину. Парни вроде меня должны быть стойкими. Просто сегодня по случаю дня рождения я дал себе маленькую поблажку… И теперь лежу тут тюфяк тюфяком.

Но рано или поздно мне приходится подняться.

Тяжело шаркая по лужам, хромая, я подхожу к бетонной трубе, которая раньше была частью гидростанции. Вода из-под моих ботинок брызжет во все стороны.

Грузно сажусь на трубу, с трудом дышу.

Они уничтожили мое тело. Уничтожили мою душу. Я больше не чувствую себя. Я разлетелся, рассыпался на атомы.

На заборе сидят голуби. Мокрые, нахохлившиеся и ужасно важные, они втягивают голову внутрь и напоминают мне тряпичные мячики, такие, какие обычно покупают для домашних питомцев. Только очень мокрые мячики.

Я чувствую себя множеством плесневых грибков.

Гниль. Вот. Кто. Я.

В луже отражается полная луна. Надо же, как быстро темнеет, какой долгий в этот раз оказывается путь домой.

Я подставляю лицо моросящему дождю. Мне хочется, чтобы он смыл всю грязь, в которой меня вымазали за последние два года.

Но дождь лишь проходится по поверхности кожи, смыв с нее кровь.

Вся грязь осталась внутри, она въелась во внутренние органы, и ее уже никак не отмыть. Эта грязь будет со мной всю жизнь.

Люди – такое дерьмо.

Я устал, хочу на пенсию. Или сдохнуть здесь и сейчас.

– А-а-а-у-у-у-у!

Неожиданно раздавшийся откуда-то из-под задницы вой перекрывает поток моих грустных мыслей. От неожиданности я подскакиваю на трубе. В панике верчу головой – неужто стая вернулась? Нет. Поблизости никого. Что за вой я слышал? Как будто в капкан попался зверек.

– А-А-А-У-У-У!

Вой звучит громче, он действительно доносится откуда-то из-под меня. Кряхтя, я встаю на ноги, осматриваю трубу: с одного конца она закрыта большим камнем, другим концом врезается в кирпичное сооружение.

– Здесь кто-то есть? – Я стучу по булыжнику.

Зверек, что ли, там оказался?

Булыжник отзывается радостным шевелением – так и есть! В трубу кто-то попал!

Пыхтя от натуги, я откатываю камень в сторону. Труба довольно узкая, и, честно говоря, я ожидаю обнаружить внутри кролика, при наихудшем раскладе – лису. Засовываю руку в трубу и вытаскиваю… маленького паренька.

Он весь черный от грязи. Жалкий и сморщенный, как моченое яблочко.

Сразу узнаю: такой же, как я, перебежчик, часто вижу его в школе в Холмах; он из первой десятки отобранных, поэтому мы учимся в разных классах. Но иногда мы все-таки пересекаемся, и я не мог не вспомнить его. Однако здесь, до черты, он не попадался мне на глаза уже несколько лет… Последний раз я его видел, когда был на стороне Архипа, кидал в перебежчиков камни. На всю жизнь это запомнил, до сих пор на душе кошки скребут…

Мальчишка удивленно таращит на меня свои огромные глазюки. Трет их – не обманывает ли его зрение?

Нет, не обманывает – это я, Кирилл Бобров, его бывший враг. Тот, кто кидал камни ему в спину.

Я не знаю, что бы сделал на его месте. Плюнул бы в рожу… А этот парнишка расплывается в улыбке:

– Ох, спасибо, дружище! Желаю, чтоб у тебя за одну отпалку забой на три метра продвигался![16] А врагам твоим – чтобы крепь[17] на голову свалилась…

Да чтобы от взрыва кислотные воды открылись, а самоспасатель[18] не сработал!

От такого странного пожелания некоторое время пребываю в ступоре.

– Я тебя знаю. Ты учишься в Холмах. Часто тебя вижу. Я, кстати, Игорян.

Слишком круто звучит для мальчишки с такой худой шейкой, но насчет этого я молчу.

– Рад за тебя, – бурчу в ответ. Морщусь и потираю ушибленные ребра. Продолжать разговор совсем нет желания. Очень хочется домой.

Помогаю зверьку подняться на ноги. Отряхиваю и предоставляю свободу. И ухожу. Не очень-то я нуждаюсь в общении. Депрессия пришла ко мне с визитом – хочу остаться с ней один на один. Выживать одному гораздо легче, так мне кажется. Но зверек не хочет воспользоваться свободой. Он бежит за мной.

– Эй! А как тебя зовут?

Я иду так быстро, насколько позволяет хромота.

– Подожди же, бузулук[19] тебе в пятку! Ты ведь такой же, как я. Ты не ходишь домой через парадный вход. Ты весь грязный и хромаешь. Они поймали тебя сегодня, как и меня, да? Досталось тебе сильно, я смотрю.

Я ускоряю шаг.

– Хочешь, скажу тебе, где лучше перелезать? Через забор у старой шахты, на восточной границе! Они там почти никогда не ходят. Я почти всегда там обратно домой лазаю, просто крюк надо делать… А через плотину меньший крюк.

Я киваю, я лазаю через забор у плотины из-за более короткого пути, она находится в самой западной части поселка, прямо у дома, а если буду возвращаться через шахту, то потом домой через всю Чертогу идти… Та к что рискую, чтобы добраться до дома быстрее. Сегодня за это поплатился.

– Да что ж ты удираешь от меня, как шахтер от бурки[20]. Не убегай! Мы с тобой одинаковые. Мы должны стать командой. Когда нас станет много, мы сможем дать отпор!

Я останавливаюсь. Сурово гляжу на приставучего зверька.

– Мы не одинаковые! Я был таким же, как они. Помнишь? И камни кидал. Прям по макушке тебе доставалось… Может, напомнить? – рычу я.

Но Игорьку хоть бы хны – улыбается. Довольный.

– Я еще тогда понял, что ты не такой, как они. Твои камни всегда били небольно. Смотри, что я придумал – тебе надо так же сделать.

Он снимает с плеч широкий рюкзак, открывает его – я обращаю внимание, что учебников в его рюкзаке тоже нет, как и в моем – и показывает мне спинку. Что это? Металл?

– Пластина из железа. Чтобы камни по ней ударяли, а не по спине. У меня и кепка есть защитная! Гляди!

Он достает из рюкзака кепку: изнанка вся отделана каким-то твердым материалом, а поверх него – поролоном.

– Почти как каска! И совсем не больно теперь.

Я присвистываю от удивления: ай да голова! А моя только депрессию строить может…

Игорек мне нравится, но я все равно не подаю виду. Боюсь я дружбу заводить. Привык уже быть один…

– Ты нужен таким, как мы, Кирилл.

Игорек внимательно смотрит на меня. Ничего себе! Он имя мое знает.

– Нужен как раз потому, что ты был таким, как они. Ты знаешь их. Знаешь, что они могут. Знаешь, как они думают. Чего хотят. Куда пойдут. И чего придумают. Я многое могу – умею ракеты строить. И бомбы делаю. Дымовуху знаешь какую пускаю? Все Коробки накрывает! Я неплохо умею прятаться. Но ты лучше. Нам надо объединиться – так легче будет выживать. Две жопы лучше, чем одна. Две жопы беды чуют издалека, одна может только на них нарываться.

Аргумент, безусловно, весомый. Но…

– Ты будешь нашим толчком, Кир!

Он смотрит серьезно, как будто резко повзрослел лет на десять.

– Кем-кем я буду?

– Ну, тем, кто спасет нас. Объединит в одну команду. Мы объединимся и дадим им отпор. Нам просто не хватает толчка, я очень много об этом думал.

Я отвожу взгляд. Отхожу от него со словами:

– Забудь об этом.

– Нет, погоди, я все продумал. Нас будет больше, чем их. Я даже…

– Я сказал, забудь.

Только не это. Это не приведет ни к чему хорошему. Нет, нет и нет. Никакой ответственности. Никакого лидерства. Дайте мне спокойно дожить эту чертову ля ви.

Я разворачиваюсь и ухожу, уверенный, что Игорек не пойдет за мной. Отстанет раз и навсегда.

Промозгло и очень холодно. Я еле добредаю до дома. Я долго разглядываю себя в зеркало, ощупываю себя. Как понять, сломаны ли ребра? Поразмыслив немного, я решаю подождать несколько дней, и, если боль не утихнет, пойти в больницу.

От побоев, как всегда, поднимается температура, наверное, градусов до тридцати девяти, и меня дико знобит.

Несколько дней я чувствую резкую боль в груди, когда двигаюсь и говорю. Еще часто кашляю.

Потом все проходит. Я думаю, это все-таки был перелом, но несложный, и ребра срослись сами собой… Все же срослись они неправильно, потому что много времени спустя при резких движениях я все еще чувствую боль.

Насчет Игорька я ошибся. Этот настырный пацан вцепляется в меня, как клещ. Он ходит за мной целыми днями, пролезает вместе за мной в дыру в заборе, идет со мной в школу, ждет после уроков… Я не хочу с ним больше общаться, не хочу слушать его настойчивые бредни о лидерстве и о толчке.

– Чего ты добиваешься? – кричу я на него, в очередной раз видя, как он под дождем ждет меня у моего дома.

– Возьми меня в свою команду.

– У меня нет команды!

– Тогда я буду твоей командой! Я же вижу, что у тебя нет друзей.

– Мне никто не нужен! Я люблю одиночество!

– Никто не любит одиночество, не ври. Мы соберем команду. Ты дашь нам толчок!

– Кто бы мне дал толчок…

И тут он дает мне хороший пинок под зад. Это происходит настолько неожиданно, насколько жутко обидно.

– Эй, за что?

– Это толчок. Ты же просил, – улыбается наглый мальчишка.

Я с рычанием бросаюсь на него. Мы катимся по земле прямо в лужу, мутузим друг друга. Брызги летят во все стороны.

Так, после двух лет одиночества, у меня появляется друг.

Нас теперь двое.

Двое перебежчиков, болтающихся, подобно маятнику, между двумя мирами.

Глава 2

Игорек… Необыкновенно умный мальчик. Увлекается бомбами, ракетами и вообще всем, что горит, дымит и взрывается.

Парням вроде меня нужны такие люди.

Игорек вскоре знакомит меня со своим другом Ваней. Правда, нашему знакомству предшествует неприятный эпизод.

Мы хотим встретиться все вместе после школы в Чертоге. Мы с Игорьком возвращаемся домой вдвоем, а Ваня, у которого учебный день закончился чуть раньше, должен ждать нас у длинного деревянного здания, на котором со времен Советского Союза висит красная звезда, а в почерневшей от времени вывеске «Дом быта» все гласные повалились набок.

Чтобы добраться до дома быта, нужно пройти по шаткому мостику через зеленое болото.

Оказавшись на месте, Вани не находим. Никак не можем дождаться его. Через некоторое время слышим вдалеке гогот. Так смеется только стая… Мы бежим на шум и видим, как Архип со своими подручными преследует крупного парня – очевидно, Ваню.

По-видимому, тот возвращался из магазина – у него в руках большие пакеты – когда его заметила стая.

Почему такой крепыш не может дать им отпор? У него же кулак размером с голову.

Он лишь жалко опускает голову. Они идут по пятам. Вынуждают его зайти за сараи.

Мы осторожно двигаемся следом за ними, прячемся за одним из сараев.

Они отнимают у парня пакеты и тормошат их. Как всегда, за унижение принимается Кит.

– Что ты купил, Винни-Пух? Ну-ка, посмотрим.

Кит достает из пакета продукты. А парень лишь беспомощно стоит в центре круга.

– Так, молочко.

Брык со смехом свинчивает крышку с пластиковой бутылки молока. Потом, резко выбросив руку в его сторону, обливает парня молоком с головы до ног.

Здоровяк застывает, как статуя. Голова у него низко опущена.

Вся стая гогочет.

– Так, что тут еще? Ха, овсяные хлопья! Овсянки захотелось? На, медведь, жри! – Кит крутится вокруг парня, осыпая его хлопьями.

На секунду он останавливается, и, кажется, я понимаю почему. Стоя в полный рост, Брык оказывается лишь по плечо своей жертве.

– А ну на землю, мишка!

Кит бьет ему под колени.

Я рвусь из своего укрытия на помощь, но Игорек останавливает меня. Он показывает на руке три пальца. Да… Нас только трое… А их шестеро. Мы никак не сможем помочь.

Парень молча опускается на землю.

Я сержусь. Как можно быть таким большим и не дать сдачи? Мне бы его размеры, я бы…

Но я одергиваю себя. Мне бы, мне бы… Только и могу, что прятаться за сараем да представлять себя на чужом месте отважным героем. Я тоже выше Брыка, но веду себя абсолютно так же, когда нахожусь в центре дьявольского круга стаи. Ничего не предпринимаю и терпеливо жду, когда мучения закончатся.

Кит роется в пакетах и что-то вытаскивает.

– Ха, поглядите-ка, тут кексы, медовые! Мишке захотелось полакомиться медом?

Скривив губы в ехидной улыбке, он прижимает кекс ко рту парня.

– Жри, медведь! Жри свой мед! Рот открой! А ну, открой рот! Хуже будет. Ты же знаешь, что будет хуже, а ну, открывай!

Парень подчиняется. Брык запихивает кекс ему в рот. Парень кашляет.

– А ну, жуй, ты, буржуйская личинка! Жри! Не сожрешь, заставлю есть дерьмо!

Парень жует, давится и кашляет.

Я, как завороженный, наблюдаю за этой сценой. Меня поражает не столько поведение Кита – насильная кормежка просто детская шалость по сравнению с тем, что мы, перебежчики, испытываем каждый день, – сколько то, что Брык совершенно не испытывает страха перед парнем на голову выше него и гораздо крупнее. А здоровяк, наоборот, весь трясется от ужаса. Это напоминает мне один неприятный эпизод из моей жизни.

Однажды я зашел в сарай за дровами. Там я увидел притаившуюся в углу крысу, которая следила за мной блестящими глазами. Я ее испугался. Этого маленького существа, меньше меня в десятки, а может, в сотню раз. Крыса, наоборот, не испытывала никакой боязни. Она почуяла мой страх, вышла из своего укрытия. И прыгнула. Она укусила меня за лодыжку. Я попятился к двери. Крыса отскочила, замерла на мгновение, явно намереваясь снова напасть. Второй раз ей не удалось меня цапнуть, я распахнул дверь и в панике выбежал наружу. Но я навсегда запомнил сковавший меня по рукам и ногам ужас, который испытал при виде маленького зверька. И запомнил смелость крысы перед великаном. Наши размеры, физическая сила – все это ничего не значит. Мы сами не знаем, что обладаем мощным оружием, которое способно победить всех. Это оружие – наше бесстрашие.

Я уверен, что если бы сейчас они стояли один на один – Брык и его жертва, – и не было рядом никого из стаи, здоровяк бы все равно струхнул. Несмотря на то, что он выше и сильнее. Все мы трусливы, трясемся над своей шкуркой. Поэтому мы, такие большие, всегда уступаем таким маленьким бесстрашным демонам, как Кит Брыков…

Кит вытаскивает из пакета другие продукты, разбивает о голову парня яйца, обсыпает его мукой.

– Ха, замариновали медведятину! Осталось только в духовку – и готово! Пальчики оближешь!.. Идемте, пацаны, надоел мне этот придурок.

Отвесив парню несколько пинков напоследок, архиповцы уходят.

Мы с Игорьком выходим из своего укрытия.

Парень стоит на коленях, низко опустив голову, как будто молится. Когда мы подходим, он никак не реагирует. Весь в муке и молоке, с прилипшими к щекам хлопьями и скорлупой в волосах, он стоит в своей странной позе и не двигается.

– Они ушли, – говорю я и заглядываю в пакеты.

Целого ничего не осталось. Я подбираю с земли пустую бутылку из-под молока, наполняю ее водой из ручья поблизости, протягиваю парню.

Он очищает одежду и волосы.

Протягиваю ему руку.

– Кирилл.

– Ваня, – отвечает он и пожимает мою руку.

Теперь нас уже трое.

Кажется, сам того не желая, я неосознанно собрал команду веселых неудачников. И… Я невольно становлюсь ее лидером.

Ваня – душа котенка в железных доспехах. Трусливый, как и мы с Игорьком. Боится даже собственных мускулов и кулаков.

Он любит книжки даже больше медовых кексов. Часто пересказывает нам прочитанное – удивительные истории о пиратах и моряках, о героях, искателях приключений.

Игорек – большая голова на хрупких плечиках. Изобретатель. Высунув кончик языка, он увлеченно мастерит ракеты и петарды, соединяя проводки и механизмы, строит маленького робота, который обязательно одержит победу во всех состязаниях на отчетных соревнованиях.

Большой и маленький, духовность и наука, Ваня и Игорек – разные, как существа с разных планет. И я – нечто среднее между ними. Ни туда, ни сюда. Никакой.

Они оба из Коробок. «Зажиточные», «буржуйские личинки», – презрительно морщит нос пацан вроде меня – среднестатистический житель Старичьей Челюсти, у которого дома вместо ванны ржавый таз и который греется зимой от печки-буржуйки, потому что оледеневают трубы.

Кто же тогда жители Холмов для пацана вроде меня? Для которого захудалая квартирка, где есть горячая вода и свет, кажется обителью богов?

Все это время, пока мы числимся перебежчиками, ребята без дела не сидели, они собирали полезные сведения, связанные со стаей.

Мы обмениваемся своими знаниями.

Я показываю им свои чертежи и карты с маршрутами на стенах, а они показывают мне свои графики.

До нашего знакомства Игорек и Ваня не только убегали от Архипа и его компании, но и сами следили за ними. Ребята отмечали, чем каждый член стаи занимается в определенное время и где находится. Такую статистику они собирали долго, тщательно записывали и анализировали. Сначала в передвижениях и занятиях архиповцев не прослеживалось никакой временной закономерности. Но чем больше данных накапливалось, тем очевиднее становилась видна определенная периодичность и последовательность.

Благодаря чертежам и графикам стало ясно, что каждое утро часов в восемь стая собирается у наших бараков, чтобы всей толпой идти в школу. Или, может, прогулять уроки – не суть. Главное, что они собираются рядом с моим домом, и, если не хочу с ними пересекаться, мне нужно уходить за полчаса до этого времени.

В понедельник в шесть вечера вся компания торчит на барже – мы можем делать, что хотим! Даже – о, боже, вот это роскошь! – можем идти домой из Холмов через парадные ворота. Но так, конечно, рисковать мы не будем. Пролезаем под забором вдалеке от ворот, как пугливые мыши.

По вторникам после школы они часто ошиваются у грузовых поездов у восточных шахт – так что в этот день недели через забор в том направлении лучше не лезть.

По средам ошиваются возле плотины у западного участка границы. Значит, по средам надо идти домой через восточную часть. Среда – нехороший день. По средам они часто пробираются в Холмы. Разрушая при этом весь мой тщательно выстроенный миф о безопасности и свободе за чертой.

На Большой Свалке они любят бывать по четвергам. Это хороший день – по четвергам вероятность пересечься с ними наименьшая.

Пятница – плохой день. Стая прочесывает границу от запада до востока, и закономерность их передвижения мы пока что определить не можем.

Суббота – хороший день. Почти всю субботу они сидят на барже.

Воскресенья проходят по-разному. Архип и его подручные могут пойти к шахтам, или проникнуть в Холмы, или весь день провести на Южной Балке, катаясь на плоту среди мусора. А могут снова шататься у границы.

Я с гордостью смотрю на свою команду.

Ай да молодцы! Вот это работа! Теперь мы всех перехитрим!

Нас стало трое. Это странное чувство… Я привык быть один. А сейчас… У меня есть команда. Осознание этого сродни чувству, будто у меня вдруг выросла пара новых сильных рук, которые поначалу только мешают, но вскоре начинают приносить определенную пользу.

В мире до границы, в нашем с Игорьком и Ваней родном мире, все будто застыло в одном периоде времени. Чертога проживает его и возвращается назад, чтобы прожить снова. И так тысячи раз. Дальше во времени она не движется. В Чертоге по одиночке мы были скованы по рукам и ногам. Каждый раз, перелезая через забор и возвращаясь домой, мы чувствовали, будто на нас надевают кандалы, такие же оковы, в каких два века назад в этот край на поселение шли каторжане.

Теперь мы обрели цель: доказать самим себе, что мы свободны. Мы найдем ключ, с помощью которого сможем сбросить оковы.

Мы так всего боимся… Даже повернуть за угол – нам кажется, что там нас поджидают монстры из ночных кошмаров. Но это не так. За поворотом только пустота. Свобода рождается из смелости, и для того, чтобы стать свободными, нам нужно победить свои страхи.

Для начала – перестать бояться повернуть за угол.

Мы справимся. Я это знаю.

Глава 3

Прошел год с тех пор, как в мой крошечный жалкий мирок вошли два человечка.

Мы бежим от стаи через блошиный рынок, где жители Чертоги продают свой хлам.

На старых прилавках, а где-то – прямо на земле на картонках и газетах разложены циферблаты старых часов, пыльные книги, пучки желтоватой травы непонятного мне предназначения, колбочки и коробочки с неизвестным содержимым, и много всего другого, что люди надеются продать.

Нам больше не страшно, мы научились убегать. Каждый день – тренировки. Плюс в школе мы записались на занятия по спортивному ориентированию. Мы изучили в Чертоге каждую тропинку, каждый уголок, где можем спрятаться. Мы научились стартовать за пять секунд. Научились правильно разделяться на развилках, ведь нельзя бежать толпой. Я отделяюсь первым, Игорек – следующим, а Ваня бежит дальше не сворачивая. Та к мы всегда путаем стаю и выигрываем драгоценную секунду.

В нос бьет вонь из тазов, полных сырой рыбы. Задеваю головой серые тряпки, развешанные на веревках, бедром – допотопную печатную машинку, ногой – газету со всякой всячиной. Со звяканьем в стороны летят гнутые ложки, шестеренки, медали и жетоны.

Развилка! Я убегаю в проход за старый самовар, краем глаза вижу, как Игорек ныряет в другой между палатками, в котором две толстые бабуси разглядывают картину с прекрасной дамой, а Ваня сворачивает в проход, где на картонках лежат раздетые и местами поломанные куклы.

Мы встретимся у забора. По нашим расчетам, враги к тому времени останутся далеко позади.

Бегу… Во рту горячо. Стараюсь дышать размеренно.

Кит преследует меня, но у парней вроде нас с Игорьком и Ваней на затылке дополнительная пара глаз. Я вижу, что он держится на расстоянии, не догоняет.

Удивительно, но мне не страшно. Я думаю не о том, какие ужасы меня ждут, если меня поймают. Нет. Я думаю… О топографической карте, которую еще не расшифровал, а мне нужно это сделать до завтра.

Дело в том, что все мы трое ходим в кружки.

Ваня посещает занятия по театральному искусству. Они ставят спектакли по мотивам известных книг.

Игорек изучает робототехнику.

А я хожу в кружок геологии. Наверное, это покажется тебе странным, ведь в школе в Холмах столько разных интересных занятий.

Но я не могу жить без камней. Я привык к шахтам.

Мне очень нравится кружок геологии, мы с другими участниками часто ходим в походы на обнажения – места, где горная порода выходит на поверхность, проводим съемку местности, отбираем образцы пород – минералы и окаменелости, ведем полевые книжки, фотографируем. Это называется полевыми работами. Учимся вести заметки и дневники. Результаты исследований представляем на научных конкурсах.

Я приобретаю новые знания о геологических процессах, учусь работать с топографическими и геологическими картами, изучаю методы поиска месторождений полезных ископаемых.

Конечно, нам, ученикам из Чертоги, очень тяжело, приходится изучать незнакомые предметы на незнакомом языке. Все вечера я провожу в обществе конспектов и словарей, перевожу все сделанные за день записи.

После полевых работ в лаборатории нашего кружка мы, участники, изучаем состав собранных образцов, рассматриваем под микроскопом тонкие спилы породы, определяем химический состав минералов, проводим много разных других исследований.

Я погружаюсь в сложный для меня предмет.

Я верю, что однажды найду золотой самородок. Такой огромный, что он превзойдет по размеру даже «Плиту Холтермана» – самый большой золотой самородок, найденный в Австралии в тысяча восемьсот семьдесят втором году. Часть золотоносной жилы, «Плита» содержала в себе почти пятьдесят семь килограммов чистого золота. А я найду больше! Я отыщу новое, неисчерпаемое месторождение золота! Чертога будет процветать! Мы будем жить в самом богатом городе на Земле! Я уже вижу, как все будет…

Блошиный рынок остается позади, прыгаю через ограждения и бегу по чужим морковным грядкам, мимо разрушенных построек и болот. Я слышу топот ног стаи у себя за спиной. Но смотрю вперед. В жизнь моей мечты.

Вдаль уходят эшелоны, груженные золотой породой…

Нет болезней. Кризисов. Безработицы. Преступности. Голода.

Казна Чертоги в три раза больше государственной. В Чертожскую больницу привозят тяжелых больных со всего мира, потому что здесь работают самые лучшие врачи!

Каждому бомжу достается по золотому пентхаусу, каждой бродячей собаке – по алмазной конуре и горе мяса.

В воздухе – аромат роз. И никаких паров цианида.

Южная Балка – самая экологически чистая река. В ней плещется форель, а по берегам растут кувшинки и квакают жирные лягушки.

Каждая молодая семья обеспечена бесплатно трехкомнатной квартирой и нянькой для ребенка.

На каждого жителя – конкурс из рабочих мест.

Улицы устелены ковровыми дорожками. Вместо бараков – таунхаусы и зеркальные небоскребы…

Чертога будет центром Земли!

Здесь будет проходить новый нулевой меридиан.

У всех все будет зачупато.

И… Не будет больше в Чертоге зла. И ненависти. Не будет агрессии. Все будут счастливы. И добры друг к другу. И никому не придется убегать.

Это – моя мечта. И я к ней стремлюсь!

В бок воткнулся колючий куст. Ноги промокли от болотной жижи. Впереди – забор! Но стая не отстает! Что за черт? Когда враги научились бегать так быстро?

Паника накатывает волной. Мы не знаем Холмы так же хорошо, как Чертогу, и там архиповцы могут легко загнать нас в тупик. Я вижу, как слева из переулков выбегают мои друзья, я киваю им, и мы одновременно прыгаем на забор. Делать нечего, придется вести игру на чужой территории…

Мы оказываемся в чертовом городке Барби, где аккуратными рядами стоят кукольные дома. Дороги широкие и прямые. Мы видны, как на ладони! Ни одной лазейки. Ни одного укрытия… Что же делать?

Мы перелезаем через легкую оградку одного из ближайших домов и укрываемся в саду, да простят нас хозяева милого домика, которым принадлежит этот чудесный участок с насаждениями, приютивший трех беженцев.

Мы синхронно ныряем каждый в свое убежище. Ваня – солдатиком в розовый куст. Игорек – бомбочкой в декоративную телегу. А я – рыбкой в живописный пруд. При этом я распугиваю всех лягушек и пузом сажусь на мель.

Топот – враги убегают дальше, не обнаружив нас. Значит, можно заканчивать выступление по синхронному плаванию. Вряд ли хозяева оценят наш номер.

Я скребусь на пузе к бортику…

– Oh mein Gott! – доносится возмущенный девчачий голос со стороны входной двери. – Meine Rosen! Mein Teich! Was habt ihr getan?[21]

Топот легких шагов. Голос слышится совсем рядом, его обладательница стоит между прудом и телегой, а значит, можно предположить, что Игорек, чье укрытие находится чуть дальше наших, себя еще не выдал.

И тут подкашиваются ножки у декоративной телеги. С громким скрипом она валится на землю. Ну вот. Еще один нелегальный мигрант себя обнаружил. Не видать нам официального статуса беженца в Германии.

Из своего водного убежища я теперь вижу хозяйку. Невысокая миленькая девчуля с острым носиком и белесыми волосами, заплетенными в две косички, в одной из которых виднеется ленточка.

Голос становится громче и резче. Много грубо звучащих немецких слов не могут поведать мне о планах маленькой хозяйки, потому что немецкий я не знаю. Потом я отчетливо слышу слово «полицай». И намерения юной немочки становятся для меня очевидны.

– Ноу! Ноу, полицай! Мы и без полицаев неплохо плаваем. – Я выбираюсь из пруда и поднимаю руки вверх, словно сдаюсь на милость победителя. – Мы сейчас все исправим. Парни, за работу!

Мы с Игорьком поднимаем телегу и ставим на шаткие ножки. Ваня пытается вернуть прежний вид примятому кусту.

Наверно, вид у нас при этом чудной и глупый, потому что девчонка, вместо того, чтобы на нас напуститься, начинает смеяться. А потом она приносит нам ящик с инструментами.

Мы долго колдуем над телегой, исполняя ритуальный танец с гвоздями и молотками, и через пару часов превращаем некогда милую декоративную штуковину для цветочной клумбы в подобие тачанки.

Заливаем воду в пруд, подвязываем сломанные цветы. Рыскаем по саду в поисках лягушек, но не находим ни одной.

Потираю уставшую спину, смахиваю пот со лба. Осматриваю сад, который мы привели в относительный порядок.

– Ну что, как тебе, все зачупато? – обращаюсь я к девчонке и широко улыбаюсь. – Я, кстати, Кирилл. А это Ваня. А это – Игорек. Эй, парни, все улыбаемся так, будто вам сейчас вставят банан поперек рта. Пытаемся казаться дружелюбными и милыми.

– ЫЫЫЫЫЫ!!!

Девчонка хмурится. В чем дело? Перестарались?

Я с тревогой смотрю на перекошенные от натуги лица друзей. С улыбками переборщили. Мы сейчас выглядим, как трое дебилов, сбежавших из психбольницы.

– Отставить улыбки! Отставить! – шепчу я.

Девчонка подносит ладошку ко рту и хихикает.

Я ничего не понимаю.

– Вот так фрукты! Чудные вы. Странности делаете. Но смешно. Смешно и чудно мне от вас.

Она смотрит на нас победно. Вот это новость! Говорит с акцентом, но четко. Она нас понимала все это время!

– Ханна. Меня зовут Ханна.

* * *

Ханна заталкивает нас всех в дом. Говорит, наша одежда грязная и надо мыться.

Я с волнением переступаю порог. Хоть я и учусь в Голубых Холмах уже три года, никогда не бывал здесь ни у кого в гостях. Что я там увижу?

Внутри дом еще лучше, чем снаружи. Здесь все находится в гармонии. Цвет стен, форма мебели, всякие мелочи, которые добавляют обстановке уютности. Хоть фотографируй и отправляй в какой-нибудь журнал по ремонту и дизайну. Все новое, блестящее, яркое. Ни пылинки, ни трещинки.

Желтые занавески на окнах собраны в складки – такие ровные, будто вылеплены из фарфора. На стеллаже – коллекция фигурок маленьких лягушек.

Ханна ведет нас куда-то. Надеюсь, нам не придется принимать ванну. Честно, боюсь, что придут родители: я не думаю, что они обрадуются, узнав, как три незнакомых ушлепка булькали в хозяйской ванне.

Но Ханна имела в виду только почистить одежду. Однако меня она заставила переодеться в свои вещи – друзья ржут, глядя, как я натягиваю футболку с сердечками и спортивные штаны с мышками. Но деваться некуда, в мокрой одежде не очень-то приятно находиться.

Она засовывает мою одежду в агрегат, напоминающий циллиндрический жилой модуль для межпланетных экспедиций. Включает вилку в розетку.

У-у-у! Мои старые штаны будут первыми поселенцами на Марсе!

Но это оказывается всего лишь электросушилкой.

Дом полон разной бытовой техники. Мы рассматриваем электросушилку, посудомоечную машину, электрические ножи и много других чудо-штучек, которые у нас в Чертоге нигде не увидишь.

Но что нас особенно поражает, это растворяющаяся при спуске воды в унитазе втулка из-под рулона туалетной бумаги…

Мы смываем воду в унитазе. С восторгом смотрим, как поток воды растворяет величайшее изобретение человечества. Крупнейшее достижение науки и техники. Верх инжиниринга, интеллектуальных технологий и дизайна будущего воплощается в одной-единственной вещи. И это…

Смываемая втулка!

* * *

Оценив, как мы привели себя в порядок, Ханна удовлетворенно улыбается. Да, теперь мы гармонично вписываемся в обстановку этого дома. А что? Я бы остался здесь навсегда! Могу быть ночной тумбочкой. Ваня будет шкафом, а из Игорька сделаем пуфик. Смотрю на лица ребят и чувствую, что моя идея им бы понравилась. Они тоже не хотят уходить из этого дома. Есть в нем что-то… Какое-то особое тепло. И любовь.

За чашкой имбирного чая Ханна рассказывает нам о себе – о жизни во Франкфурте и вечных переездах. Оказывается, это уже ее второй переезд в Чертогу! Первый раз она приезжала сюда, когда еще только пошла в школу. Затем уехала на три года и вот вернулась снова. Я жалею Ханну и одновременно ей завидую. Когда так часто переезжаешь, очень сложно завести друзей на новом месте. Видя, с какой радостью она общается с нами, я понимаю, что у нее на новом месте мало знакомых. Между тем она побывала во многих разных местах, городах и даже странах, а моя нога не ступала дальше Чертоги и Голубых Холмов.

Ханна искренне любит свой сад и дом, они с мамой много времени тратят на поддержание чистоты и порядка. Неудивительно, что она так ругалась на нас в саду. Хотя на самом деле она милая и добрая девчонка.

Она неплохо знает русский, на обучении настояла ее мама, большая поклонница то ли российской истории, то ли литературы, я не совсем понял.

Уминаем песочное печенье, крендельки с изюмом и какой-то восхитительный пирог – я распознал в нем яблоки и орехи.

Подъедая последние кусочки, мы втроем с сожалением переглядываемся, ведь скоро нам придется покинуть этот чудесный дом и попрощаться с такой милой хозяйкой.

Стараюсь не ронять крошки. Не чавкать. Думаю о том, не попахивают ли у меня носки. Просто ни разу в жизни я не был в гостях ни у одной девчонки. Да и вообще побаивался я девчонок. В школе в Холмах они все какие-то жеманные. И много требуют – не кричать, не шуметь, не вонять и не пачкать их. Это только программа-минимум, но и она для меня невыполнимая.

Ханна вроде другая. Из тех, кто попроще. Но все равно стараюсь вести себя прилично, и Игорька тыкаю локтем в бок, чтобы не облизывал пальцы. И сидел прямо. Очень уж я хочу, чтобы нас еще раз в гости позвали.

Ханна, видя, как Игорек подбирает с тарелки последние изюмины, вручает нам с собой по большому кульку печенья и крендельков.

Мы договариваемся встретиться в школе, и – о, счастье! – Ханна снова зовет нас в гости. На апельсиновый кекс с марципаном! Господи, да я готов не уходить домой, а спать на коврике перед дверью этого дома, лишь бы побыстрее прошло время томительного ожидания!

Ханна провожает нас до двери. Вид у нее довольно смущенный, как будто она хочет, но стесняется о чем-то спросить.

– Вы из Чертоги… Я ищу человека оттуда. Мальчика, с которым дружила в детстве. Но сейчас я не представляю, где его искать. Может, вы его знаете? Младше на год. Сейчас ему пятнадцать. Кит. Его зовут Кит.

Услышав это имя, я невольно вздрагиваю. Переглядываюсь с парнями. Качаю головой:

– Ханна, мы знаем только одного человека с таким именем. И да, сейчас ему пятнадцать. Только вот человеком его трудно назвать. Но я абсолютно уверен, что этот Кит не тот, кто тебе нужен. Этот Кит не умеет дружить. Он способен только ненавидеть.

Часть пятая. Ханна

Глава 1

Ломаю ноготь о застежку чемодана. Ох, сегодня точно не мой день.

Объявляю перерыв в сборах вещей. Сажусь на этот чертов чемодан, грызу сломанный ноготь и смотрю в окно в последний раз.

Оффенбах-ам-Майн… Скоро я попрощаюсь с тобой и уеду обратно в мою родную Чертогу.

Франкфурт больше не кажется мне родным, как прежде. Этот город теперь больше напоминает мне большой муравейник, где всегда много шума, а людям слишком тесно жить.

Нет, в этих городах до сих пор остаются и прекрасные места… И только в них я спасаюсь от грусти и тоски.

Hafengarten – городской сад за нашим домом, про который я уже рассказывала, порт и старые фабрики на набережной Westhafen, старинная ратуша Römer, самая большая в мире книжная ярмарка Buchmesse и мой любимый пальмовый сад, Palmengarten … По этим местам я очень сильно буду скучать. Особенно по городскому саду.

Весна – время посадки. За окном люди таскают мешки, банки, горшки, лопаты и лейки…

В этом году мы не будем ничего сажать, у меня нет даже повода, чтобы выйти в сад и попрощаться с ним.

А впереди…

Картинки в памяти потускнели, но что-то отчетливо подсказывает названия.

Hohe[22]… Бескрайнее притягательное зеленое море.

Nebel … Густой и плотный, как молочная пенка.

Wale … Белые киты, плывущие по небу.

Кит-Wal… Друг. Друг, про которого все говорят, что ему не место в моем мире, а мне – в его.

Haus. Впереди – дом. Я возвращаюсь домой.

* * *

– Ханна, Ханна!

Ко мне кто-то бежит. Конечно же, это один из братьев Финке.

Бруно и Вилли Финке. Близнецы. Мои не блещущие умом и способностями, но верные друзья. Единственные друзья в Голубых Холмах.

Кто это? Вилли или Бруно? У меня не получалось их различать!

Он бежит ко мне, радостно размахивая букетом чуть подвядших цветов. Морщусь. Не люблю мертвые цветы – цветы должны расти в земле.

Парнишка подхватывает меня и сжимает до хруста ребер. Господи, каким же здоровяком он стал!

– Где твой брат, Вилли? – спрашиваю я, наугад называя имя. И попадаю в цель!

– Бруно… заболел. Съел что-то не то. Кишечная инфекция. Я купил нам два билета в кино! Пойдем! У нас появился развлекательный центр, а в нем открыли кинотеатр. По дороге я все-все тебе расскажу!

Кишечная инфекция? Хм. Никогда не поверю! Однажды Бруно и Вилли на спор слопали по две горсти железной стружки. И хоть бы что! Они пили воду из лужи, облизывали пожарный кран, завтракали пластинками от комаров, обедали мылом, ужинали батарейками, запивали все это большим стаканом средства для мытья посуды…

Когда ссорились, они подсыпали друг другу в еду соскобленную со стен под крыльцом плесень: близнецы рассказывали мне об этом по отдельности, каждый считал это страшным секретом, и я удивлялась, как двум братьям приходила в голову одна и та же глупая идея.

Вовремя не убранные дворниками на улице собачьи какашки, выплюнутые жвачки и песок считались оригинальнейшим десертом.

И хоть бы что! Желудки у них определенно титановые. А теперь вдруг… Кишечная инфекция? Да еще в тот день, когда я приехала? В жизни не поверю! А вот ревность двух братьев мне хорошо понятна. Вилли немного умней Бруно, поэтому мне стоит насторожиться. Куда он дел своего братца?

– Где Бруно? – суровым голосом требую я ответа.

– Болеет! – Вилли не сдается.

– Так. Кино отменяется. Мы сейчас пойдем к вам домой, хочу проведать Бруно.

Вилли упорно сопротивляется, что подтверждает мою догадку о том, что Бруно вовсе и не болеет.

Я оказываюсь права. Абсолютно здоровый и рассерженный Бруно заперт в кладовке.

Как только он оказывается на свободе, начинается потасовка: братья, громко ругаясь, дубасят друг друга по голове первыми попавшимися под руку предметами, норовя оставить друг друга без мозгов.

Как было всегда, я выступаю посредником в их схватке. Объявляю битву оконченной. Побеждает дружба.

Все вместе мы идем в кино: я – в центре, по бокам – братья.

Как же разросся наш поселок! Я жила тут три года назад, когда мне было десять. Стройка уже завершилась, повсюду стоят готовые дома. Парк, дороги, бассейн, небольшой торговый центр с кинотеатром – от такого развития инфраструктуры мне немного грустно. Я привыкла считать Холмы маленькой уютной деревенькой… И совсем не хочу, чтобы она разрасталась.

На ступенях развлекательного центра я вижу Ирму и всю ее свиту – Дагмар, Агату и Гертруду. Они удивленно смотрят на меня, никак не ожидали увидеть снова, жабы. Я высоко задираю голову. Беру под руку обоих братьев, которые внешне выглядят старше своих лет, оба очень привлекательны. В школе братья ведут себя довольно прилично и ловко притворяются нормальными, так что мало кто может знать, что на самом деле вместо мозгов у них – навоз.

Вот с таким королевским видом я вхожу внутрь.

По дороге обратно братья говорят без умолку – рассказывают мне про плохие оценки в школе, про раны и синяки, которые они получают, катаясь на скейтборде, про съеденные несъедобности (привычки детства не искоренишь!), а я все смотрю вдаль, в родной мне nebel, и мысленно повторяю одно имя. Кит, Кит, Кит… Ждешь ли ты меня? Когда я тебя увижу?

Братья доводят меня до дома. Жду, когда они уйдут, и пулей выскакиваю обратно на улицу. Не хочу, чтобы Бруно и Вилли увязались за мной. Место, куда я иду, принадлежит только двоим людям.

Вцепляюсь пальцами в сетку забора. Не знаю, сколько я стою так, смотря в nebel … И сколько мне предстоит ждать…

* * *

Спустя три года.

Моя жизнь – будто дешевый семейный ситком, из тех, в каких каждый раз в центре кадра стоит большой диван. Иногда мне даже кажется, что я слышу закадровый смех. Каждый день можно сжать до двадцатиминутной серии, остальное – просто выкинуть. Стереть этот низкобюджетный сериал под названием жизнь. Утилизировать пленку.

За три года Кит так и не появился. Я ждала его у забора в тринадцать, как только приехала сюда во второй раз, жду и сейчас, когда мне исполнилось шестнадцать. Жду его у забора, жду у заброшенной шахты. Без толку. Он забыл про меня. Иногда я набираюсь смелости и перебираюсь за черту – брожу по страшному и опасному миру Schund в поисках своего друга. Этот мир недобрый, совсем. Не такой, как наш. Здесь ты никогда не можешь быть в безопасности. Но… он мне нравится.

Многие сочли бы идеальной жизнь, которую мы ведем в Холмах. Красивые и чистые дома, в них живут добрые и счастливые семьи. Но все не так просто…

Часто, уставая от родителей, которые заботятся только о хорошей репутации и образцовом содержании своего дома и семьи, от соседей, которые постоянно наблюдают за тем, насколько идеальны твой дом и твоя семья, от братьев Финке, которые, как ни горько это сознавать, единственные мои друзья здесь (спасибо ненавистной Ирме, которая и сейчас старается лишить меня возможности заводить подруг), от школы, где каждый сам за себя и где каждую секунду ощущаешь себя участником какого-то конкурса, на котором ты оказываешься случайно («мисс хорошие оценки» или «мистер популярность», «мистер самые дорогие кроссовки» или «мисс лучшая прическа»), – уставая от всего этого, я ухожу на заброшенные шахты – те, что находятся дальше нашего с Китом места.

Каждый день я скована по рукам и ногам правилами, которые должна соблюдать, законами, которым должна подчиняться. Поэтому я складываю в рюкзак бутылку воды, бутерброды, резиновые сапоги, фонарик и карту, которую нарисовала сама и постоянно дорисовываю, набираясь опыта, и ухожу за холмы, где могу наконец избавиться от всего, что меня ограничивает, и побыть одна. Где, кроме скалистых стен и горных ручьев, меня никто не увидит и не услышит.

Удивительно, но в один сырой весенний день сюжет моего «сериала» принимает неожиданный оборот. Семейный ситком превращается в боевик. Три оккупанта захватывают мой сад и превращают его в поле битвы. «Мой сад! Мой пруд! Что скажут соседи? Господи, вот позор!» – первые мысли, которые приходят в голову, когда я вижу разрушенный сад. Виновниками оказываются трое русских ребят, все, как выясняется, ученики нашей школы, отобранные по программе в Чертоге.

Я готова взорваться, но, когда вижу глаза одного из ребят, что-то во мне переворачивается. Мне становится плевать на соседей. На то, что мой сад в одну секунду перестал быть образцовым. Этот мальчишка внешне кажется совершенно обычным: средний рост, коротко стриженные русые волосы, серые глаза, короткий и вздернутый нос, полные губы… Его зовут Кирилл, или Кир, как его сокращенно называют друзья, он мой ровесник. Ни у кого еще я не видела такого взгляда, как у него – взгляда затравленного и замученного зверька, и наигранная веселость и искреннее сожаление не могут этого скрыть.

Этого парня загнали в угол, с ним что-то происходит. Переводя взгляд с одного из его друзей на другого, я понимаю, что в их глазах отражается та же самая забитость.

Все то время, пока они приводят сад в порядок, я думаю о том, что мне сделать, как помочь этим мальчишкам.

Одно я знаю точно: имбирный чай и штрудель с яблоками всегда развязывают языки.

Я оказываюсь права: за чашкой чая мальчишки заметно расслабляются. Я не спрашиваю о том, что с ними происходит, – знаю, что они не скажут мне сразу. Из-за недоверия. Я девчонка. И я иностранка. Живу в чужом мире. Почему они должны мне доверять?

За те несколько часов, что они провели у меня в гостях, я прониклась к троим русским ребятам большой симпатией. Я не хочу их отпускать.

Мне хочется подружиться с ними, и на то есть три причины.

Хочу, чтобы мой круг друзей, включающий в себя лишь двух недалеких братьев, пополнился на три человека.

Они из Чертоги… Хоть они и не знают Кита, может быть, они смогут помочь мне его найти?

И последняя причина… Я хочу выяснить, что с ними происходит. Почему за показной веселостью скрывается столько грусти? Хм… Апельсиновый кекс с марципаном здорово способствует общению.

* * *

Мы беззаботно проводим вместе время. Кирилл, Игорь и Ваня оказались очень добрыми ребятами, они всегда готовы подставить плечо и помочь в трудную минуту. Бесхитростные, искренние, они не лезут друг другу в душу.

Они дают мне новое имя – Хоня, Хонюшка, объясняя это тем, что Ханна звучит жестковато и не подходит для такой милой девушки, а Хонюшка – ласковое обращение.

У нас появляется еженедельная традиция: в среду после школы я пеку что-нибудь сладкое, и мальчишки приходят в гости. Кажется, я начинаю ловить себя на мысли, что всю неделю отсчитываю дни – жду, когда наступит долгожданная среда.

Мальчишки. Неухоженные, грубоватые. Но такие добрые и честные, с теплым сердцем. Такие чистые внутри.

Ребята часто приходят ко мне с синяками и ссадинами на лице и руках, с прожженными рукавами, прихрамывая. Видя мое волнение, они говорят, чтобы я не обращала внимания, это, мол, их мальчишеское дело. С улыбкой пытаются успокоить меня, убедить, что все в порядке, но я остро чувствую их боль.

Кексы и булочки потихоньку делают свое дело, я осторожно выпытываю их тайну, и вскоре тяжелая дверь, надежно скрывающая их секрет, передо мной приоткрывается.

Но то, что узнаю, не укладывается у меня в голове. То, что избранные ученики Чертоги, учащиеся в нашей школе, оказываются в таком бедственном положении после окончания учебного дня… Я о таком даже подумать не могла.

Травля, издевательства и необходимость постоянно прятаться… Я тщетно пытаюсь понять причину жгучей ненависти Schund к избранным ученикам. Их пример должен был показать, что у других тоже есть шанс попасть в программу и обучаться в нашей школе. Та к почему нельзя порадоваться за них, пожелать им удачи и счастья, а самим начать заниматься усерднее, чтобы однажды тоже попасть в список избранных?

Кирилл, Игорь и Ваня могут часами болтать о всякой ерунде, но о том, что касается их жизни за чертой, из них нужно вытягивать по крупице.

Что происходит с ними в их мире?

Кто же их все время мучает?

Я хочу увидеть обратную сторону их жизни.

И лучше бы мне об этом никогда так и не узнать и не увидеть своими глазами всего того безумного ужаса, в котором они медленно варятся, как в адовом котле.

Но что бы ни случилось, я хочу остаться с ними, в их жизни. И что-то мне подсказывает, что в этой новой жизни мне предстоит часто убегать.

* * *

Грязный снег сходит быстро. Лучи теплого весеннего солнца щекочут лицо, и денек выдается очень приятным.

Мы втроем идем на реку к плотине, которая располагается на окраине города. Мы намереваемся покататься на тарзанке, которую кто-то привязал к ветке дерева, нависающей над водой.

Кому-то предстоит проверить тарзанку на прочность. Перспектива упасть в холодную воду и насквозь промокнуть никого не радует.

Мне почему-то хочется опробовать ее первой. Я берусь за перекладину и, разбежавшись, отталкиваюсь ногами от обрывистого берега.

Ветка дерева сгибается, и я лечу над водой, едва не задевая ее поверхность. Прокатившись два раза туда и обратно, я ловко приземляюсь на берегу.

Все прошло удачно, я совсем не намочилась, и покататься на тарзанке теперь хотят все.

Следующим вызывается Игорек. Он так же без труда отталкивается, летит над водой и возвращается назад.

Кир идет третьим. У него возникают небольшие проблемы. Он весит больше, чем я и Игорек, и ветка гнется еще ниже. Кир понимает это сразу, как только оказывается над водой.

Он пытается подтянуться на руках, поднимает ноги вверх… И чертит пятой точкой по воде!

Мы прыскаем со смеху.

Он возвращается на берег. Мы смеемся при виде мокрого пятна у него на заднице.

Кирилл возмущенно ругается.

Учтя печальный опыт друга, большой Ваня берется не за перекладину, а хватается за веревку как можно выше. Никто больше не возвращается на берег с мокрыми штанами.

Мы так увлекаемся, что не замечаем ничего необычного. Все наши мысли заняты тарзанкой, мы смотрим только на водную гладь, над которой все по очереди пролетаем.

Мы не слышим шагов. Не слышим голосов. К нам приближаются чужаки, но мы этого даже не знаем.

– Моя очередь! – кричу я.

– Нет, моя!

Игорек, ловко толкнув меня бедром, отбирает у меня тарзанку.

– Эй! Так нечестно! – Я собираюсь побороться за тарзанку, но меня останавливает крик. Это даже не крик, а боевой клич множества голосов, раздавшихся вокруг. Крики несутся отовсюду – справа и слева, сзади.

Я не успеваю ничего сообразить. Я смотрю на Кирилла, лицо которого резко бледнеет.

Я ничего не понимаю, но в голове мелькает мысль: «Надо бежать». Но мы не успели… И попались в ловушку.

Глава 2

Отовсюду появляются люди. Ребята лет пятнадцати-семнадцати. Они окружают нас.

Кто это? Знакомые моих друзей? Но чутье подсказывает, что они нехорошие. Это те, кто может причинить вред. Об этом говорят их глаза, холодные, отчужденные, злобные. Та к вот эти люди, которые превращают жизнь моих друзей в кошмар.

Вперед выступает высокий светловолосый парень.

– Вот так сюрприз. Враги на нашей территории. И кто разрешил кататься на нашей тарзанке? Это наша собственность, и за пользование ей надо платить.

Кирилл, Ваня и Игорек становятся плечом к плечу, пряча меня за своими спинами.

От голоса незнакомца у меня по коже пробегают мурашки. Становится очень страшно.

Вижу, что Кирилл весь как-то сжимается, Игорек горбится, а Ваня застывает, как статуя. Страшно не только мне.

Друзья тоже боятся неожиданных гостей. Они стоят, опустив голову.

– О, барашек, и ты здесь? – Парень отвратительно смеется и подходит к Игорьку. – Купаться будешь, барашек? От тебя воняет, как от скотины. Ой, прости, забыл, ты же и есть скотина!

И опять этот мерзкий смех.

– Ну, так что? – Светловолосый парень резко хватает Игорька за шиворот.

Почему все молчат? Почему никто ничего не делает?

Клубок страха внутри меня все разрастается. Но на поверхности – твердая оболочка смелости. Мне хочется сделать шаг вперед, накричать на обидчика, оттолкнуть его подальше.

– А там у вас еще кто? Кого прячете?

Он переключается меня.

– А ну, разошлись все!

Ваня и Кирилл сдвигаются еще плотнее, отгораживая меня.

Требуется три человека, чтобы оттолкнуть их в сторону.

Блондин смотрит на меня в упор. Выражение глаз неестественное, ненормальное. От его взгляда хочется зарыться в землю. А еще… Мне показалось, что в его глазах мелькнуло узнавание. Но я никогда раньше не видела этого парня, а если бы встретила когда-нибудь, то вряд ли смогла бы забыть, даже если бы очень захотела. Он расплывается в улыбке.

– В вашей компании новенькая?

– Молчи! Молчи! Ничего не говори! – говорит Кирилл, и я слышу панику в его голосе.

Я знаю, что он имеет в виду.

Передо мной Schund. Один из тех, кто ненавидит таких, как я. Это люди вроде него в моем детстве устраивали беспорядки в нашем поселке. Это существа вроде него убили кота Жаклин и привязали его мертвое тело к флагштоку на школьной площадке. Если я скажу хоть слово, то выдам себя.

Если он узнает, что я немка… Не представляю, что тогда будет.

– Ты чья-то подружка?

Он ходит вокруг меня, как хищный зверь, обнюхивающий добычу.

В горле – предательский ком. Я принимаю решение. Что есть силы толкаю парня и яростно выкрикиваю:

– Mistker! Halt die Fotze! Leck mich am Arsch[23]!

Пусть знает! Пусть они все знают, кто я!

Но, на удивление, он не теряется. Все вскрикивают от неожиданности, а белобрысый лишь усмехается… Как будто знал, кто я такая. Его лицо морщится от ярости. В глазах – бешеный блеск. Он хватает меня за воротник и рывком приближает к себе.

– Мокрица! Ха! Ну ты и смелая, раз выползла сюда! Тут не любят таких, как ты, неужто не знаешь? Очень не любят.

Я даю ему пощечину.

– Меня. Не смей. Трогать, – говорю по-русски и смело смотрю на него.

Первая секунда – удивление у него в глазах. Вторая – чувствую резкую боль, и я уже на земле. Слышу, как кричат и вырываются мои друзья. Бедные… Им очень хочется помочь мне. Я хочу подняться на ноги. Хочу защищаться. Хочу дать сдачи, наказать своего обидчика – но я гораздо слабее его.

– Чья она вообще? Чья подружка? Или общая, и вы ее все по очереди… Кстати, где Кит? Почему я должен делать его работу? Кит, где ты? Я нашел тебе классную игрушку!

Парень прижимает меня к земле. Я лежу, уткнувшись лицом в песок, чувствуя, как он хрустит между зубами. Злость и острое желание бороться переполняют меня настолько, что даже это имя – Кит – я пропускаю мимо ушей. А зря.

Он вскоре появляется.

Я узнаю его по походке, даже еще не видя лица. Он широко отводит руки в стороны – пытается казаться старше. Подражает взрослым ребятам – совсем как в детстве. Он почти не изменился. Все такой же невысокий и худой. Черные волосы торчат в разные стороны. Глаза удивительного оттенка – слишком светлые, как будто подсвечиваются изнутри.

Мой друг. Мой Кит. Кит-Wal. Я нашла тебя, Кит. Вот только… Почему ты находишься по другую сторону баррикады?

– Иду, иду. Малость задержался по нужде. Ну, кто здесь хочет купаться? А может быть, поджарим барашка или медведятину? У меня спички с собой.

Его голос поменялся. Стал более хриплым. Но все равно я бы узнала его из тысячи других.

Кто же ты, Кит?

Друг или враг?

Ты хороший, хороший, хороший человек?

– Иди сюда, Кит! Подарю тебе игрушку. Смотри, кого мы поймали – девочку-мокрицу! Кажется, она немка! Она такая прикольная, когда болтает на своем! Ну-ка, скажи что-нибудь!

Он выворачивает мне руку так, что в глазах мутнеет. Но это только прибавляет мне злости.

– Leck mich![24]

Блондин смеется:

– Ха! Еще! Скажи что-нибудь еще, смешная мокрица! Кит, хочешь поиграться с ней? Она очень забавная.

Кит смотрит на меня. Его улыбка гаснет. Узнал! Он меня узнал!

Он скажет своим друзьям, что знает меня, потребует, чтобы они перестали. И они отпустят нас. Скоро это кончится. Еще секунда, и весь этот кошмар развеется, как сон… Вот сейчас Кит скажет…

Но его лицо снова расплывается в улыбке:

– Девочка-мокрица? Ха! Это крутой подарок. А ну, вставай!

Он рывком поднимает меня на ноги, смотрит в глаза.

Кит… Что же ты делаешь? Ты меня не помнишь? Неужели мне показалось?

– Разве мама не говорила тебе, что немецким девочкам запрещено лазить за забор? – Он дотрагивается до одной из моих косичек и с силой выдирает розовую ленточку – одну из двух, что у меня осталась. Вторую я оставила для своего друга. – Немецким девочкам опасно находиться за забором, ведь здесь живут ужасные и страшные Schund, которые могут сделать очень больно, – шепчет Кит мне в ухо и клацает зубами. – Славная, забавная, но очень глупая девочка Гретель.

Ошибки быть не может. Это тот самый Кит. И своими словами он дает понять, что помнит меня. Кто же ты такой, Кит? Друг или враг? Почему ты не поможешь мне?

– Откуда ты знаешь, как ее зовут? – Белобрысый подозрительно косится на Кита.

– Я и не знаю. Просто предположил… Гретель – так зовут глупую девчонку из дурацкой немецкой сказки.

От его слов мне больно. Как же ты мог забыть нашу сказку, Кит?

– Ха! Мокрица, давай покажем Киту, как классно ты умеешь ругаться на немецком. Дерни ее за волосы, Кит! Или по ногам ударь! Она тогда запоет…

Несколько секунд ничего не происходит. Кит растерянно смотрит по сторонам. Но вся его команда наблюдает за ним. И он делает выбор.

Острая боль в затылке – и невидимой волной меня снова опрокидывает на землю. Неужели это делает Кит? Я не верю. Отказываюсь верить. Я не пытаюсь подняться на ноги. Дать сдачи. Нет. Всю мою смелость поглощает непонимание и странное новое чувство – и равнодушие ко всему происходящему. Больше они не услышат от меня ничего. Я не говорю ни слова.

– Ну вот, игрушка сломалась, больше не поет, – расстроенно говорит белобрысый. – Попробуй ударить, может, все-таки заверещит?.. Хей, а чего у нас зоопарк скучает? – Он переключает внимание на моих друзей. – Братва! А пойдемте Бобра топить! Кит, тащи мокрицу тоже! Пускай поплавает.

– Не, я с ней тут побуду.

– Хорошо. Мертвяк, останься с Китом, мало ли… Еще убьет девчонку. Оно нам надо…

– Не надо. Я себя контролирую.

– Ладно. Парни, тащите зверят к воде! Сейчас будет зрелище! Бобра топить будем.

– Нет! Нет! – Кирилл вырывается, но его крепко держат. – Он же убьет ее! Архип, ты это прекрасно знаешь! Не оставляй его с ней!

– Заткнись, крыса! Тебе никто не давал права голоса. – Архип подходит к нему и бьет под колени.

Я ничего не понимаю. Кит… Он всегда был милым и добрым. Не верю, что люди могут так сильно меняться. Не верю, что он может сделать со мной что-то плохое. Почему Кирилл так боится за меня? Ему за себя следует бояться. Не за меня. Или Кит действительно способен на что-то ужасное?

«Я абсолютно уверен, что этот Кит не тот, кто тебе нужен. Этот Кит не умеет дружить. Он способен только ненавидеть». Так сказал Кирилл в день нашего знакомства. Я действительно поверила, что это не он. Не мой Кит…

Толпа спускается к реке, оставляя нас вдвоем. Мои друзья кричат, бьются и пытаются вырваться.

Я поднимаюсь на ноги и смотрю на Кита. Будь что будет…

Не так я представляла нашу встречу, совсем не так.

Кит хмуро провожает толпу взглядом. Когда последний человек скрывается внизу, он оборачивается.

– Прости меня за то, что я такой.

Он хватает меня за лацканы куртки, рывком тянет на себя и тащит прочь от этого места.

Ноги не поспевают за моим мучителем, я иду спотыкаясь.

– Пусти! – кричу я. – Меня отпусти быстро! Друзья! Там друзья мои!

– Заткнись! – раздается грубый ответ.

– Оставь меня! Не тронь! – Я пытаюсь вырваться, но безуспешно.

Вдруг Кит останавливается и резко поворачивается ко мне. Ярость, гнев, испуг, смешавшись, превратили лицо его в безумную гримасу.

– Заткнись, заткнись, заткнись! – выкрикивает он, тряся меня за плечи, как тряпичную куклу.

Потом снова тащит дальше… Я бреду согнувшись.

Мы пробираемся через кустарники, которые не дают нам пройти.

– Заткнись, заткнись!.. – все время повторяет Кит.

На секунду мне кажется, что он растерян. Не знает, что со мной делать.

Вдруг он отпускает меня. Я выпрямляюсь и удивленно озираюсь. Он привел меня к пограничному забору…

Кит растерян и напуган, очень напуган.

– Убирайся отсюда.

Что? Что он сказал?

– Убирайся прочь! Уходи!

Голос срывается.

– Меня отпускаешь? – Я не верю своим ушам.

Его глаза. Светлые испуганные глаза.

– Да! Вали отсюда! Убирайся прочь! И никогда не попадайся нам, слышишь?

Он толкает меня, чтобы я уходила.

Мне становится очень обидно. Обидно из-за того, что произошло.

– Друзья… Мои друзья – там!

Кит ухмыляется:

– Это не имеет значения. Просто убирайся! Мне что, взять камень и бросить в тебя, как в собаку? Пошла прочь! Прочь! Прочь из этого мира, ты здесь не гостья!

Я поворачиваюсь, перелезаю через забор и убегаю. Я слышу сзади его последние слова, его голос, похожий на рев раненого животного:

– Это не твоя война! НЕ ТВОЯ ВОЙНА!..

Я бегу. Бегу изо всех сил, спотыкаясь о корни, падая и снова поднимаясь. Ветки больно хлещут по лицу. Джинсы изодраны, колени сбиты в кровь.

Я не замечаю узкой речушки и с разбегу влетаю в нее. Вода доходит только до колен, и я упорно пробираюсь через нее.

Впереди дорога. По ней я выйду к своему поселку.

Что делать? Кого звать на помощь?

Мокрая насквозь, грязная, с ссадинами на лице и на коленях, в изодранной одежде я влетаю в наш поселок через входную арку. Наверное, люди таращатся на меня, но мне плевать. В голове пульсирует одна фраза:

Кит – мой враг.

Кит – мой враг!

КИТ – МОЙ ВРАГ!

Я стараюсь прогнать эту мысль, но она, как надоедливая муха, не дает мне покоя.

Вбегаю в дом. Нет, сидеть тут, пока моих друзей там мучают, я не собираюсь. Нужно что-то предпринять. Что-то захватить с собой. Что-то, что поможет мне защитить себя и моих друзей. Но что?

Я лихорадочно оглядываюсь по сторонам. Кастрюля? Ваза? Фарфоровая лягушка? Что мне поможет?

И тут меня осеняет. Вбегаю в папин кабинет, где на стене висит всевозможное оружие разных времен и народов: мой папа – заядлый коллекционер. Глаза рыскают по стене: скандинавская секира, китайский меч цзянь, французская офицерская шпага… Что же взять с собой? Явно не шпагу… Меч я просто не утащу из-за тяжести.

Арабская сабля, индийский меч-плеть уруми…

О! Вот что я возьму!

Снимаю со стены два скрещенных индейских томагавка.

«Ханна, что ты делаешь? Ты действительно хочешь изрубить всех на куски? Превратить свой скучный семейный ситком в триллер в духе Тарантино? Одумайся! Вызови полицию и завари себе чай!»

Внутренний голос призывает меня поступить разумно. Но я знаю, что полицейские и пальцем не пошевелят, им нет дела до того, что происходит по ту сторону забора. А мне есть.

Поэтому, раз уж ничего лучше не смогла придумать, с двумя томагавками в руках, сопровождаемая неодобрительными взглядами соседей и прохожих, я воодушевленно бегу на войну.

Но, видимо, бой кончился: я встречаю друзей у пограничного забора, там, где я перелезала в последний раз. Я все еще стою на территории экспатов, а друзья – в Чертоге.

Все мокрые и в синяках, с треснутыми губами и разбитыми носами, они смотрят на меня с тревогой.

Игорек быстро говорит в нос, изредка морщась и хватаясь за него, потирая:

– Уф, слава богу, ты цела! А мы чуть с ума не сошли, думая о том, что этот псих Брык мог с тобой вытворить. Он ничего с тобой не сделал? Не бил? Он, что, просто отпустил тебя? Во дела! У нас все в порядке. Они нас топили некоторое время, потом отпустили. Кирилл в кустах, его тошнит. Хлебнул литра три речной воды, пока его топили. Уверяет, что заглотил двух карасей и одну лягушку. Сейчас все пойдем к нему греться и сушиться. Хм… Хонюшка, зачем тебе эти два клевых топорика? Ну же, скажи, что тебе вдруг очень сильно захотелось порубить дрова?..

* * *

– Фу, ну и вонища! Кто тут сдох? Дай отгадаю – последний мамонт решил укрыться от ледникового периода в этой хате? Не спасся, бедный. О! А это что за газовые гранаты? – В квартире Кирилла Игорек пальцем поддевает висящие на спинке дивана носки. – Судя по запаху, весь газ выпущен!

– Это деда моего. Дай уберу. Вообще, сдрысните отсюда на пять минут, я хоть в порядок все приведу.

Кир очень смущается. Думаю, из-за меня. Стесняется передо мной своей жизни. А мне удивительно все, что вижу вокруг. И так непривычно… Да, нужно признать, в квартире все отмечено бедностью и убогостью, от осознания того, в каких условиях людям приходится жить здесь, щемит сердце. Темные комнаты, плесневелые от сырости стены, от которых отваливаются целые куски штукатурки. И, кажется, вон из-за той кастрюли за нами наблюдает мышь. Но, несмотря на это… здесь уютно. И мне все нравится.

Нас выталкивают в коридор.

Когда впускают в комнату снова, все уже приведено в относительный порядок: дыра в полу прикрыта цветочным горшком, дыра на стене – плакатом, ворох вещей в углу полностью укрыт покрывалом, окно открыто, запах выветрился.

Мы обмываемся холодной водой. Кирилл выдает всем простыни, мы заворачиваемся в них, чистим испачканную одежду, а потом, в простынях, плюхаемся на диван.

Луковый суп и чашка чая заметно скрашивают жизнь.

– Мы как боги Олимпа на собрании, – усмехается Кирилл, осмотрев всех нас.

Настроение улучшилось. Все уже обсуждают сегодняшний день с юмором.

Игорек причмокивает на глазах распухающими губами:

– Посмотрите на меня! Я теперь губошлеп! Интересно, а губа может отвиснуть до самого подбородка?

Он лезет ко всем целоваться, повторяя при этом:

– Я Флаундер! Я – рыбка Флаундер!

Кирилл со смехом рассказывает о том, что произошло.

– Они топили нас раз десять. А мы, как дерьмо, все выплывали и топиться не хотели!..

– А Игорек-то, Игорек… – возбужденно жестикулирует Ваня. – Он же плавать не умел, а тут сразу научился.

Игорек улыбается:

– Да, спасибо этому ублюдку Архипу, он первоклассный инструктор по плаванию. Всем буду рекомендовать.

Мы смеемся.

– Нет, ну, из Кита инструктор круче. У него я бы научился с первого погружения под воду.

– Нет, если бы там был Кит, мы бы наверняка утонули!

– Это точно! Так что спасибо Хонюшке за то, что она приняла весь удар на себя. Ты спасла нас от нашего главного мучителя!

Кит – главный мучитель? Не укладывается в голове!

Как будто существуют два разных Кита, и тот Кит, которого я знала, не имеет никакого отношения к произошедшему.

– Он точно тебе ничего не сделал? – Кирилл смотрит на меня с беспокойством.

– Мы все переживали, – грустно улыбается Игорек. – Мы знаем Кита – и знаем, на что он способен!

– Нет, он меня отпустил.

– Вы с ним знакомы? – спрашивает Кирилл, глядя мне в глаза.

– Нет, – вру я, смело отвечая на его вопрошающий взгляд. – Впервые его увидела.

– Тебе повезло сегодня, он был явно не в духе.

– Та к на что способен Кит? И что Архипу от вас надо? – Я осматриваю всех.

Мальчишки переглядываются, а потом рассказывают обо всем – о дружбе Архипа и Кирилла, о том, как лучшие друзья стали врагами, как Кирилл получил приглашение поступить в нашу школу, а Архип нет, и как много лет он за это расплачивается… О Ките, который занял освободившееся почетное место правой руки Архипа. Обо всех издевательствах и унижениях, которым они подвергаются, о боли, которую испытывают. И… О том, на что способен Кит, какие зверства он творит по приказу своего вожака.

Мальчишки провожают меня до забора на западной окраине. Я перелезаю через него и делаю вид, что ухожу домой. Но сама возвращаюсь обратно и иду вдоль забора до восточной окраины к тому месту, где ждала Кита каждый день в течение нескольких лет.

Я думаю об Архипе, об этом странном жестоком мальчике, который ненавидит меня за то, что я – из другого мира. Если буду продолжать общаться с ребятами, то он рано или поздно поймает меня снова. И тогда… Лучше об этом не думать. Одержимый ненавистью человек способен на все что угодно.

Потом я думаю о Ките. Как же тесен мир, все друг друга знают. Все друг другу друзья и враги.

Я все больше верю в то, что на свете действительно существуют два Кита. Два разных человека в одном теле.

Тот Кит, которого я знала, был добрым. Он был моим другом. Это он спас меня, отпустил. Он не дал второму Киту сделать мне что-то плохое.

«Прости меня за то, что я такой».

Второй Кит жесток. Очень жесток. Этого Кита я знаю только мельком. И узнавать его получше мне совсем не хочется.

Я издалека замечаю что-то необычное на заборе. Подхожу ближе.

Две розовые ленточки, привязанные к сетке. Мои ленточки… Я забираю только одну – ту, которую Кит выдернул у меня из волос. Вторую не беру. Ведь подарки не возвращают…

«Прочь из этого мира, ты здесь не гостья!»

Глава 3

Сколько прошло лет с тех пор, когда мы виделись последний раз? Шесть? Неужели Кит теперь стал совсем другим?… Или он всегда был таким жестоким, просто я этого не замечала? Я вспоминаю его knuppel и ratte. Добрые мальчики не носят ratte у себя на поясе. Что же мне делать теперь? Теперь, когда Кит стоит по другую сторону баррикады.

«Отступи…» – подсказывает разум.

Но я его не буду слушать.

* * *

Я долго уговаривала Кирилла, Игоря и Ваню провести для меня экскурсию по Чертоге. Они упорно отказывались, говорили, что для меня это опасно. Повторяли, что в Чертоге не любят нас, чужаков, и что со мной может случиться все что угодно, а защитить меня от толпы они не смогут. Мы всегда гуляли вдоль границы, лишь однажды прошли в глубь Чертоги, и в тот день нас застигла на берегу речки компания Schund.

Но я очень хочу найти Кита, чтобы поговорить наедине. Мне не нужны свидетели – не хочу, чтобы мои друзья знали о том, что мы с ним знакомы. И чтобы сделать это, мне нужно хоть как-то ориентироваться в Чертоге.

– Хорошо. Хочешь окунуться на один день в нашу жизнь? Добро пожаловать! – сдается Кирилл.

Мальчишки приносят к границе мешок с вещами, кидают мне его через забор.

– Что это?

– Твой парадный костюм. Надевай! Опаздываем на бал, – отвечает Кирилл.

Достаю из мешка мятые невзрачные тряпки.

– Э-э-э?

– Тебе нужно слиться с толпой. У нас там дресс-код. Тебя в твоем желтом платье разорвут на части. Это мои шмотки, не бомжа с помойки, так что не дрейфь и напяливай! – подбадривает меня Кирилл.

Ребята смущенно отворачиваются. Снимаю платье, аккуратно складываю его и убираю в мешок. Надеваю широкие штаны с веревкой вместо ремня, которую затягиваю на талии, линялую толстовку, всю в каких-то бордовых подтеках.

– Ну все, дресс-код пройден! Лезь сюда!

По другую сторону забора Кирилл добавляет в мой наряд один аксессуар – нахлобучивает мне на голову бейсболку с засаленным козырьком и прячет под нее мои волосы, ненамеренно больно дергает за пряди, но я терплю. Сверху накидывает капюшон.

– Вот! Теперь тебя даже мамка не узнает! А в Чертоге за свою примут. Погнали!

Все здесь кажется мне удивительным.

По улицам с рогатками в руках, в шахтерских касках на голове носятся дети – играют в войнушку. Отцовские каски им так велики, что у некоторых из-под козырька только нос торчит.

На восточной окраине поселка – вырытые траншеи.

– Это канавы, в которые собираются шахтные воды – чтобы поселок не затапливало, – объясняет Кирилл.

Повсюду в поселке стоят вагонетки, каждый использует их под свои нужды. В одном огороде вагонетка служит резервуаром для воды, в другом – мусорным баком.

По грязному переулку прогуливается тощая корова.

Я вижу, как за оградкой из хлипких жердочек мужчина с густой бородой рубит дрова, потом он подходит к железному рукомойнику, подвешенному на цепочке, моет руки.

Повсюду раздаются лай собак и кукареканье петухов.

По крышам сараев носятся дети. Старушка, вешающая на натянутые между сараями веревки выстиранное белье, замахивается на них простыней и ругается.

Видно, что Чертога росла хаотично: возле каждой шахты наскоро возводились бараки. С течением времени они образовывали поселки, которые разрастались и, сливаясь, превращались в город.

На ближайшей помойке кто-то рыщет. Сначала я думаю, что это собака. Но нет… Человек.

Мальчишки рассказывают мне о Чертоге. О каторжанах, которые ее строили. О том, какой она была раньше, когда процветали рудники. Это было задолго до рождения Кирилла, Игорька и Вани – никто из них не знал ту, старую Чертогу, в которой все жили счастливо.

Ребята родились уже совсем в другую эпоху, когда рудники себя исчерпали, а в Чертогу пришли безработица и нищета.

Чертожцы переживают все. Голод и холод, ночевки в подвалах вместе с крысами.

Мои друзья говорят, что от безысходности здесь часто случаются самоубийства. Люди бросаются под поезда или прыгают в ствол шахты.

Безнадега – такое название отлично подошло бы этому месту.

– А здесь у нас Лоскутки! – важно объявляет Игорек и показывает вперед.

Перед моими глазами открывается удивительная картина: скопление жилых домов, но вместо унылой картины я вижу множество ярких пятен, как будто художник, рисующий невзрачный поселок в дождливый день, вдруг передумал и вылил на холст все свои самые яркие краски.

«Я покажу тебе кое-что. Тебе это понравится. Ты любишь картины? Я поведу тебя в наш район – у нас целые дома с картинами на стенах, представляешь! У нас все здорово рисуют. И разукрашивают свои дома…» – слышу я у себя в голове голос Кита. Он собирался показать мне это место.

Картины на стенах… Это удивительно!

Жители попытались скрасить условия, в которых им приходится жить. Вон на стене дома нарисован балкон с ажурными колоннами, на котором с бокалом вина стоит дама в пышном платье, на другом доме – окно с красивыми занавесками.

Люди, животные, деревья, море, звезды… На этих домах нарисовано все, что местные жители когда-либо видели, а может, не видели, но мечтали увидеть.

И где-то здесь живет Кит… Теперь я знаю, куда мне идти, чтобы его найти.

И, кажется, я догадываюсь, где его дом.

– Почему… монстры? – спрашиваю я, подходя к стене мрачного дома на окраине Лоскутков, который своим угнетающим видом отличается от остальных. – Здесь монстры… И пятнадцать пар жутких глаз. Зачем они здесь? Все дома добрые, а этот… очень злой. Жуткий.

Мальчишки хмыкают.

– Здесь живет Мистер «Психопат года», – говорит Кирилл. – Кит Брыков. Это его дом. Неудивительно, что он рисует монстров. Было бы странно, если бы он разукрасил стены ромашками. Пойдемте отсюда от греха подальше. Хочу хотя бы один день не быть отбивной.

Так вот, где ты живешь, Кит… Отсюда не так уж далеко до того места у забора, где мы с тобой встречались. Между нашими домами небольшое расстояние. Мы оба живем на окраине. Стоит только пройти через nebel – и мы встретимся.

* * *

Этим же вечером я бегу к забору. Там быстро переодеваюсь в вещи Кирилла, засовываю в мешок свое платье, а сам мешок закидываю за плечо. Бегу в Лоскутки…

– Вы не знаете Кит Брыков? – спрашиваю я у курящей у дома женщины, одетой в старый в пятнах халат. Стараюсь говорить без акцента, но вряд ли у меня получается.

К счастью, женщина ничего не замечает, она глубоко затягивается, бегло осматривает мою мятую одежду и, морщась, отвечает:

– А, чертенка этого ищешь! Ночь на дворе. Где ж ему быть, как не в рыгаловке ихней?

Она указывает куда-то в проход между домами и презрительно сплевывает себе под ноги.

– И прекратите шляться к этому дому, наркоманы и алкаши треклятые! Мне потом шприцы и осколки после вас подметать…

Я быстро уматываю.

– Эй, малой! – слышу вдогонку. – Если Кольку Возняка там встретишь – гони его домой! Скажи, мать топором уши отрубит, если не припрется! Неделю где-то шляется, гаденыш…

Я почти ничего не поняла из ее слов, кроме того, что она ищет сына. Иду вдоль домов в поисках непонятно чего – какого-то места под названием «Рыгаловка». Что это может быть? Кафе? Клуб?

И вдруг я слышу музыку за дверью одного из домов. Открываю скрипучую дверь.

Я будто попадаю в развороченный муравейник…

По всему помещению тянутся длинные узкие лавки и столы. Вдоль стен – железные бочки. Под потолком клубится табачный дым. В воздухе стоит кислый запах. Очень душно. Играет громкая музыка, и везде, как черви, копошатся люди. У ближнего стола дерутся двое. На одну из бочек взгромоздилась наполовину обнаженная целующаяся парочка. Нет, не целующаяся. «Целоваться» – слишком приличное слово для описания их действий. Впечатление такое, что парень и девушка пожирают друг друга.

Хохот, шум и гам, звон стаканов.

Как в этом муравейнике мне найти Кита?

Я прохожу внутрь, видя потные лица вокруг, помогая себе локтями, чтобы просунуться мимо стоящих на пути людей.

Вдруг кто-то резко хватает меня сзади за капюшон и тащит к стене. Я не могу даже вскрикнуть: застегнутая под подбородок толстовка сдавила горло. Меня тащат к заднему выходу, прочь от толпы. Я слышу, как открывается дверь, и меня выталкивают на улицу. Эта дверь выходит в грязный узкий переулок, справа и слева – стены домов, вдоль которых стоят мусорные баки и контейнеры.

Я оказалась снаружи так быстро, что даже не успела испугаться, но теперь, среди луж и мусора, где нет никого, кроме меня и еще одного человека, который притащил меня сюда, мне становится страшно.

Человек стоит у двери чуть в стороне от фонаря, освещающего вход, и его лицо остается в тени.

– Зачем приперлась сюда? – шипит незнакомец. Я узнаю голос. Кит. Это Кит-Wal! Сердце трепещет от радости и страха. – Я что тебе сказал? Держаться отсюда подальше! Думаешь, в этом дурацком прикиде тебя здесь никто не узнает?

Он быстро подходит и резко срывает с моей головы капюшон и бейсболку. Мне становится неуютно – как будто с меня сняли броню.

– К чему этот маскарад, Ханна?

Оттого, что он произнес мое имя, я разволновалась. Имя, произнесенное вслух, – доказательство того, что он помнит все. Что он не забыл.

Кит стоит рядом со мной. Черная толстовка, черные волосы, бледное лицо… Будто сама смерть. Только глаза такие светлые и чистые… Но они совсем холодные. Его глаза – как тонкая корка льда, покрывшая речку в первые заморозки.

– Вернулась, Кит. К тебе. Почему ты не помнишь? Не хочешь вспомнить все. Наша дружба… Забор… Ждала тебя часы. Mine … Förderwagen…[25] Erdbeere. Зем-ля-ни-ка.

От волнения я забыла не только русский, но и немецкий. Произношу отдельные слова. Но Кит меня понял. Я вижу, как меняются его глаза, как тает в них лед. Но через пару секунд тепло из них уходит, и взгляд снова становится ледяным.

– Ты бросила меня здесь, – зло говорит он, смотря на меня в упор. – Обманула. Сказала, что вернешься.

– Но я вернулась! Вернулась через три года, как и обещала.

Он отводит взгляд:

– Ты вернулась тогда, когда уже стала мне не нужна. Лучше б ты не приезжала.

От его слов мне очень больно.

– Я ждала тебя у забора, – говорю я, глотая слезы. – Ждала три года. Что с тобой происходит? Почему мы не можем быть друзьями, как в детстве? Там, у плотины… ты пытался защитить меня. Защитить от твоих друзей-Schund. Я не безразлична тебе хоть чуть-чуть – вот что это значит. Ты меня узнал. Но притворился, что нет. Не говоришь им про меня. Почему?

Кит прислоняется спиной к стене, скрещивает руки на груди. Хмыкает.

– Ты шатаешься с перебежчиками. Ты не должна. Они враги нам. Моя компания… Архип. Он ненавидит таких, как они. Ты с ними дружишь, да еще и немка из Голубых Холмов. Это как красная тряпка для быка. Команда «Фас!» Архипу и всем нам. Ты этого не понимаешь…

– Но почему вы ненавидите нас? – не понимаю я. – Перебежчиков? Экспатов? За что? Что мы вам сделали?

Кит качает головой:

– Не объяснить. Просто так должно быть. Но это не твоя война. Мой тебе совет: убирайся в свои Холмы и живи там. Если кто из наших снова увидит тебя среди перебежчиков… Тебе не жить. И я… Я не смогу снова тебя защитить. Мы делаем страшные вещи. И я делаю… Я изменился. Я стал больным ублюдком, Ханна. Лучше держись подальше от таких, как мы. А от меня тем более.

Я упрямо качаю головой:

– Не уйду, пока не объяснишь мне все. Не отстану. Вернулась к тебе. И хочу быть с тобой.

Наверное, я говорю, как избалованная маленькая девочка, которая не привыкла, чтобы ей в чем-либо отказывали. По меркам чертожцев так и есть: я всего лишь балованная девчонка, дочка родителей, которые дали ей абсолютно все. Девочка, не знающая бед.

– Говоришь, хочешь быть со мной…

Несколько секунд ничего не происходит. А потом он в два шага подходит ко мне, грубо хватает меня за руки, резко сдавливая запястья.

Его лицо меняется. Кожа белеет. Радужка глаз становится стеклянной, а белки краснеют. Он дышит часто-часто, из носа течет тонкая струйка крови. Он крепко сжимает мои запястья, его руки дрожат. Я смотрю на него, как завороженная. Тот, кто стоит передо мной, не может быть человеком.

Он так близко от меня. Я чувствую его запах, жар от его кожи. Я вижу каждую черточку рисунка прозрачной радужной оболочки его глаз. Нечеловеческий облик. Нечеловеческие глаза. Нечеловек.

– Смотри. Смотри на мое лицо.

Меня бьет дрожь. Мне очень страшно. Я опускаю взгляд.

Он поднимает мою голову за подбородок, заставляет смотреть.

Он улыбается. Но вместо улыбки я вижу звериный оскал.

– Я псих. Отмороженный психопат. Без мозгов. Без совести и жалости. Помешанный, душевнобольной придурок. Часто не могу контролировать себя. Избиваю людей. Мне все равно, кто передо мной. Старик или женщина. Или ребенок. Меня давно пора привязать ремнями к больничной кровати. И лечить током. Я не смогу быть твоим другом, как раньше. Ты не имеешь права хотеть быть со мной.

В его глазах пустота. Стеклянные, прозрачные глаза.

– Прекрати! Пугаешь меня! – вскрикиваю я от страха и боли.

Он ослабляет хватку, убирает руки. Кончиком пальца проводит у себя под носом и почему-то улыбается, видя на пальце кровь. А потом смотрит на меня и… хрипло смеется.

– Боишься меня, да? Правильно! Меня надо бояться так, чтобы коленки тряслись!

Он успокаивается, дыхание выравнивается. Медленно берет в ладони мое лицо. Та к осторожно, будто трогает хрупкую фарфоровую куклу. Я не знаю, почему ему это позволяю. Не знаю, почему не отстраняю его руки и не отойду подальше. Щеки горят от прикосновения его ладоней. Шершавая, грубая их поверхность кажется мне приятной.

Что я делаю, господи, что? Он же псих. Он самый настоящий псих.

Он подается ко мне. Я закрываю глаза от ужаса, думая, что он ударит меня или начнет душить. Но он целует меня. Это похоже на то, словно мои губы обожгла молния. Он целует грубо, чувствую во рту соленый привкус крови. Его кожа горит, у него жар. На бледном лице выступают капельки пота. А потом он отстраняется от меня.

– Я все помню. Я тоже ждал тебя три года. У этого чертового забора. Три года – я, а потом три года – ты. Поэтому мы так и не встретились за эти шесть лет. Люди меняются за это время. Ты даже не представляешь, каким я стал. И лучше тебе не знать этого, милая Пряничная девочка. Беги отсюда, глупая Гретель, – шепчет Кит. – Беги. Прочь из моей головы. Я же могу тебя убить. И не только я… Архип тебя ненавидит. Если он снова увидит тебя среди перебежчиков… Не представляю, что тогда будет. Ты не должна больше с ними общаться. И не должна приходить сюда, поняла?

Его приказной тон мне не нравится.

– Так скажи своим друзьям! – дерзко выкрикиваю я. – Скажи, чтобы не трогали меня! И нас! Скажи, что я твой друг. Почему не можешь?

Он упрямо качает головой:

– Не могу. Это не твоя война. Ты не должна быть здесь. Таскаться с перебежчиками – тем более.

Во мне кипит злоба.

– Я их не брошу! Они мои друзья. Сдохну вместе с ними от ваших рук, но не брошу. От твоих рук сдохну! – яростно восклицаю я.

Наш диалог прерывает скрип: открывается дверь.

– Ты здесь, Брык? Чего тут застрял? С кем ты трепешься?

Я не вижу говорящего, но по голосу узнаю его: это Архип.

И вдруг Кит резко хватает меня, поднимает в воздух и бросает на железный мусорный бак. Я перелетаю через него, таща за собой – бак опрокидывается с громким шумом, и меня засыпает вонючим мусором.

– Пошел прочь! – кричит Кит. – И чтобы я тебя никогда здесь не видел! Если вернешься – тебе конец!

Кит ведет какую-то свою игру – чтобы не выдавать меня Архипу, он выставляет меня перед ним парнем, с которым не поладил. Я поддерживаю игру, мне совсем не хочется, чтобы Архип меня узнал. Быстро выбираюсь из-под мусора и уношу ноги прочь.

* * *

Наверное, я действительно избалованная девчонка, которая не привыкла, чтобы ей отказывали. Единственная дочка двух любящих родителей. Гордая, самоуверенная и упрямая.

Я бегу по извилистому темному переулку и еще даже не подозреваю о том, что каких-то две минуты назад сделала самый сложный выбор за всю свою жизнь. Передо мной будто находились две двери, ведущие в совершенно разные жизни. Я приняла решение – и много лет спустя мысленно буду возвращаться к этому моменту и представлять, что меня ждало бы за другой дверью. Правильный ли выбор я сделала? Но будет уже слишком поздно… Часто мы делаем выбор под влиянием минутного порыва, не задумываясь о том, насколько сильно он может изменить нашу жизнь.

Вот черт! Мешок с платьем остался за мусорным контейнером. Вернуться? Это значит совершить самую большую глупость за всю жизнь. Хм… Выход всегда есть. Нужно просто по приходе домой попытаться доказать маме с папой, что засаленные бейсболки, мятые вылинявшие толстовки, а также огромные штаны, подвязанные бельевой веревкой, сейчас на пике моды.

Глава 4

Перед сном, лежа в кровати, я долго смотрюсь в маленькое зеркальце. Разглядываю свои lippen[26], в которые меня поцеловал Кит. Трогаю их пальцами, пытаясь восстановить в памяти испытанные ощущения. Было горячо и… очень волнительно.

Не правда ли, я дурочка? Этот псих швырнул меня через мусорный бак, на меня высыпалась тонна рыбьей чешуи и гнилых картофельных очисток. Бросил в мусор, как обглоданную кость. А я думаю только о поцелуе…

Ночью я просыпаюсь от странного шума, как будто кто-то скребется в окно. Я резко вскакиваю и замечаю, что покачивается приоткрытая оконная рама. Подбегаю к окну, никого не вижу, но слышу быстро удаляющиеся шаги. Как странно… Посмотрев вниз, я обнаруживаю на полу мешок Кирилла, тот самый, который оставила у пивнушки. Развязываю мешок – внутри мое платье, целое и невредимое.

Кит… Ложусь в кровать и снова дотрагиваюсь пальцами до lippen.

* * *

Чертога полюбилась мне так, как еще не нравилось ни одно место на Земле.

Мы вчетвером идем к железной дороге, кладем на рельсы мотки проволоки, монетки и гвозди, с нетерпением ждем и с восторгом смотрим, как по рельсам проносятся груженые товарные составы, которые расплющивают колесами наши сокровища, превращая их в металлические полоски с острыми краями – мы называем их «ножички».

Игорек мастерит цветные дымовые шашки, мы идем к железнодорожному депо и, забравшись на товарные составы, прыгаем с вагона на вагон, крича и пуская дым разных цветов…

В конце апреля идем на ферму, которая находится в западной части Чертоги. Там мы «подрабатываем», отвозим на тачках накопившийся за зиму мусор на свалку. При этом устраиваем гонки – кто быстрее докатит тачку до свалки. Хозяева не дают нам денег, они рассчитываются яйцами и молоком. И я, округлив глаза, наблюдаю, как Кирилл берет яйцо, разбивает скорлупу с острого конца и выпивает содержимое!

Он протягивает мне яйцо, но я морщусь от отвращения. Между тем Ваня с Игорьком спокойно выпивают по яйцу, облизываясь от удовольствия. Наконец решившись, я с опаской беру яйцо – оно оказывается теплым, почти горячим! Разбиваю скорлупу и выпиваю содержимое по примеру мальчишек. Вкус оказывается как у яйца всмятку, только гораздо насыщеннее.

А вкус теплого молока со слоем жирных сливок на поверхности не сравнится ни с чем. Мы все выпиваем по кружке, а потом смеемся, тыча пальцем в молочные усы друг друга.

В середине мая мы прыгаем с мостика в еще холодную воду заросшей тиной речки, плаваем в холодной воде, брызгаемся, дурачимся, а потом выдергиваем и поедаем сочные корни рогоза.

Забираемся в вырытую под рельсами канаву для стока вод и лежим не шелохнувшись в ожидании приближающегося поезда. Когда он надвигается, дрожат и рельсы, и земля, а мы, затаив дыхание, чувствуем, как в нескольких сантиметрах над нами грохочут многотонные вагоны… Страшно и жутко!

Чертога полюбилась мне. А в Холмах, дома, мне стало неуютно…

Загружая вещи в стиральную машину, я думаю о том, что мои друзья стирают руками. Принимая горячую ванну, я думаю, что у ребят вообще нет ванной в прямом смысле этого слова. Нет горячей воды, отопления, всех тех вещей, которые окружают меня каждый день и которых просто не может не быть. В голове не укладывается!

Когда лежу на кровати в своей комнате и слушаю музыку, когда смотрю какой-нибудь фильм, я думаю о том, что у ребят нет видеомагнитофона и музыкального центра. И даже нет своей комнаты. Личная комната была у меня всегда, родители не заходят ко мне без крайней необходимости. И я не могу представить, как бы мы все жили в одном помещении… Невозможно нормально лечь, сесть, сделать что-то, что тебе хочется. Наверное, в таких условиях ты чувствуешь себя под постоянным наблюдением. Мне кажется, это ужасно.

Когда еду с родителями в супермаркет и пристегиваю ремень в машине, я думаю о том, что у семей мальчишек нет автомобиля. Что в Чертоге нет супермаркетов, но даже если бы и были, то местным жителям негде взять достаточно денег, чтобы купить там продукты.

И в какой-то момент я впервые начинаю задумываться о некоторых сложных вещах. А нужно ли нам все это? Кирилл, Игорек, Ваня живут без всего того, к чему мы привыкли, и выглядят вполне счастливыми. Их жизнь омрачает вечная травля со стороны Архипа и Кита, но не отсутствие комфорта и вещей.

Я прохаживаюсь по дому. Кофеварка. Кофемолка. Кухонный комбайн. Миксер. Тостер. Два пылесоса – моющий и обычный. Электросушилка. Электрический камин. Два телевизора. Два музыкальных центра. Утюг и паровая станция. Желтые занавески. Искусственные цветы в вазе. Декоративный торшер. Кожаный диван. Картины на стенах.

Наш дом считается обычным, но если продать все эти вещи, мы сможем купить Чертогу.

Не проходит ни одного выходного, чтобы наша семья не прикупила барахла. Ко мне это тоже относится: шкаф в моей комнате такого размера, что в нем можно основать небольшое государство.

Стереотипы и слепое следование моде вынуждают нас покупать то, что нам не нужно. Работать, чтобы покупать – эту тему обсуждают во многих книгах и фильмах. Но сама я никогда об этом не задумывалась раньше.

В нашей школе принято посещать столовую. Завтраки для учеников бесплатные, но так как после учебы почти все заняты в разных кружках и секциях, обедать тоже приходится в школе, а не дома. А обеды уже платные. Если ты берешь еду с собой из дома – это будет казаться странным. С собой еду приносят только ученики из Чертоги. Поэтому, чтобы тебя не причислили к их числу, ты обязан покупать еду в столовой.

Многие стереотипы касаются одежды. Да, она может выглядеть старой и потрепанной – но должна быть новой! Никто не носит старые вещи.

В школе с нас постоянно собирают деньги. Если вести список всего, за что требуют деньги в школе, то девять из десяти пунктов можно смело вычеркнуть за ненадобностью.

Игрушки. У каждого ребенка должен быть самокат. Велосипед. Конструктор «Лего» – не менее трех наборов. Радиоуправляемая машина. Бластер. Барби. Ферби. Шпионские часы. Трансформер. Надувной бассейн. Игровая палатка – но если она будет без шариков, твоя семья будет считаться бедной. Та к что родителям обязательно нужно докупить для детской палатки комплект из шариков. Игровой центр. Качели. Мяч-попрыгун.

Как будто каждый ребенок, прежде чем выбраться из маминого живота, протягивает наружу ручку со списком – перечнем вещей, без которых будет невозможна его абсурдная жизнь. Если у него не будет шпионских часов и самоката – он не захочет появляться на свет. Просто не вольется в жизнь.

У каждого подростка и взрослого тоже должен быть свой набор «обязательных» вещей, только их стоимость уже совсем другая…

А что, если тебе чего-то не будет хватать? Что тогда?

Я думаю, тогда случится то, что произошло с моими друзьями, которых стали травить за то, что они нарушили правила, установленные их общиной. Но чертожцы действуют открыто и прямо. Здесь, у нас, по сути такая же община, со своими правилами и установлениями. Только травить и осуждать нарушителей будут скрытно. Это будет холодная война…

Мои родители работают очень много – я не вижу их дома круглыми сутками. А все для чего? Чтобы наша семья имела возможность купить что-то и быть такой, как другие? Чтобы не отличаться от соседей?

Мы живем в вечной погоне за модой – вещи устаревают морально и физически, но мы продолжаем эту бестолковую гонку. Зачем? Для чего? «Работать, чтобы покупать». Можно, я не буду столько покупать, но освобожу время для того, чтобы просто жить?

* * *

Часть времени у нас с ребятами уходит на тренировки.

Это дается мне нелегко, потому что мальчишки обучают меня искусству быть изгоем. Они читают мне лекции на темы «Что делать, если за тобой погнались», «Как скрыться или остаться незамеченным», «Все пути отступления в нашем городе от А до Я». А также устраивают практические занятия. Такое странное обучение нужно для того, чтобы не растеряться при встрече с Архипом и его стаей – и суметь сделать ноги за пять секунд.

* * *

Мне не хватило сантиметров тридцати, чтобы ухватиться руками за верх и подтянуться.

Тридцать чертовых сантиметров, мне всегда их не хватает.

Значит, надо прыгать выше. Изначально нужно разбежаться лучше и прыгнуть выше.

Мы стоим перед высоким бетонным забором.

Это – один из путей отступления, и вот уже дня три я не могу его освоить.

– Выше, Хоня! Прыгай выше и отталкивайся сильнее! – недовольно говорит Кирилл.

Он почему-то уверен, что у меня от природы очень крепкие мышцы и я должна за несколько дней научиться преодолевать этот дурацкий забор.

Черт, но мне не хватает высоты прыжка! Что я могу поделать, если не способна прыгнуть выше?

У меня дико болят все мышцы и содранные в кровь ладони.

Сделав еще одну неудачную попытку, я плюхаюсь на траву.

– Не могу больше! Устала…

Кирилл ворчит:

– Когда за тобой погонятся десять разъяренных парней, ты не сможешь им сказать: «Ой, подождите, я устала».

– Это все – знаю. Каждый день говоришь мне это! Погоняй меня лучше по теории.

– Ладно, давай сделаем перерыв. Когда ты будешь бежать по Вонючему переулку, впереди будет что?

– Тупик.

– И куда ты побежишь?

– Направо.

– Почему направо?

– Потому что справа сараи. Среди них потеряться возможно, а слева все открыто, не затеряться.

– Умница! Следующий вопрос. Главный путь отступления на Колхозной улице?

– Дыра в заборе.

– Путь отступления между школой и свалкой?

– Мост через пересохшую речку. Там будет овраг и разрушенное здание…

– Если мы бежим все вместе, то что надо сделать?

– Разделиться на первой же развилке.

– И в какой последовательности?

Я протараторила заученную фразу:

– Первый ты, потом я, потом Игорек, Ваня бежит дальше. Если одно ответвление в первом переулке, то в него ты убегаешь, а мы бежим дальше. И так по очереди.

– А если ветвей три сразу?

– Я вправо. Всегда право – за мной. Это если выбор есть. И если ты к этому моменту уже свернуть будешь. Остальные – лево от я. По очереди.

Я знаю, что немного путаюсь в словах, но друзья меня понимают.

– От меня, Хоня. Правильно говорить от меня, а не от я. А если я не отвалюсь?

– То право занимаешь ты.

– Хорошо… Хватит отдыхать! Сейчас несколько раз потренируем побег с места, а потом – пару раз – командный расход по переулкам.

Я ною:

– Для чего надо? Отработали уже. Никогда не ошибиться нам!

Мы каждый день тренируемся правильно разбегаться у фабрики, у карьера, у школы. Это довольно сложно, но у нас получается.

Но Кирилл остается равнодушен к моему нытью.

Командное разбегание и побег с места – два основных упражнения, которые мы повторяем изо дня в день по десять раз.

Командное разбегание нужно для того, чтобы запутать врага: мы должны не бежать толпой, а последовательно или сразу разбегаться по переулкам.

Побег с места за пять секунд – упражнение, благодаря которому мы учимся быстро стартовать и всегда быть готовыми к неожиданностям. Там, у тарзанки, мы не были готовы, и нас застали врасплох. Больше этого допускать нельзя, поэтому мы учимся убегать по сигналу.

Это довольно сложно, когда ты лежишь на траве, ни о чем не думаешь. А твои вещи разбросаны вокруг. И вот по сигналу нужно резко вскочить, собраться и смыться. Как будто объявлена пожарная тревога.

Я сажусь на траву, рядом плюхается Игорек. Ваня забирается на забор. Я ковыряю мозоли на руках. Огрубевшая кожа отдирается длинными тонкими лоскутками. Я отрываю кусочки и скатываю их в шарики.

Игорек морщится и говорит, что его сейчас стошнит. Я начинаю спорить с ним, напоминая о том, что, когда Ваня ковыряет свои пятки, это, видите ли, никого не смущает, а стоит мне сделать что-то подобное – все сразу начинают изображать чувствительных барышень. Наверное, я делаю много ошибок в словах, потому что мальчишки переглядываются и хихикают.

– Бежим! – вдруг орет Кирилл.

Мы с Игорьком тут же вскакиваем, хватаем с земли рюкзаки и куртки. Ваня спрыгивает с забора и в один кувырок оказывается рядом с нами. Мы втроем удираем прочь, останавливаемся через несколько секунд.

Я пытаюсь отдышаться. Все эти очень резкие нагрузки организм воспринимает плохо. Но что поделать. Будет гораздо хуже, если меня поймают, когда опасность окажется реальной.

– Плохо, очень плохо, – качает головой Кирилл, глядя на часы. – Семь секунд. Семь секунд на побег могут позволить себе только хромые черепахи! У нас не будет столько времени для побега! Все заново.

Мы ноем. Все тело дико болит.

Мышцы онемели и не слушаются, а на следующий день все повторяется снова… Ускоренный курс молодого бойца. Точнее, беглеца.

Кирилл нас не щадит. По выходным мы встаем в дикую рань, чтоб тренироваться. Это снижает риск реального столкновения с врагами, поскольку в шесть утра в воскресенье вероятность встретиться с ними минимальна.

Довольно скоро я осваиваю и преодоление высокого забора, и прыжки с гаражей, и правильное приземление, и многое другое. А ребята, тренируясь вместе со мной, укрепляют ранее приобретенные навыки.

В ходе тренировок я выявила у себя одну способность.

У меня здорово получается прыгать с сарая на сарай, с одного строения на другое. Так далеко, как я, никто не может прыгать. Это преимущество мне обеспечивают длинные сильные ноги и хорошая растяжка.

Даже никто из стаи Архипа не умеет так прыгать.

Та к что у меня появилась своя супер-сила.

И свои собственные пути отступления, недоступные никому.

Глава 5

Сколько бы Кирилл ни тренировал нас правильному побегу, ошибки случаются, убежать удается не всегда. Потому что одно дело до автоматизма довести тренировочный побег в спокойной обстановке, и совсем другое – убежать от врагов на практике, когда они наступают на пятки, и, как любят повторять мои друзья, «очко сжимается от ужаса».

Постоянно среди преследователей я вижу Кита. Он всегда оказывается среди тех, кто гонится за мной после того, как мы с ребятами разбегаемся по разным переулкам. Контролирует, чтобы со мной не произошло ничего плохого. Всегда пытается помочь мне сбежать. Мы больше не остаемся один на один. И не говорим друг другу ни слова с момента расставания у пивнушки. Все, что мы можем, – изредка посылать друг другу взгляды по другую сторону баррикады. И вот по таким редким взглядам мне нужно отгадать, о чем он думает. Кто он мне – друг или враг.

Один раз мы неслись по гаражам, я и мои преследователи. Впереди, за гаражом, раньше был пустырь, а теперь там велась стройка, и строители вырыли глубокую траншею. Разбежавшись, я полетела вперед, через траншею.

Я ударилась боком о мягкий песок и сделала несколько кувырков.

С удивлением обнаружила, что за мной никто не последовал. Они не рискнули прыгать с высоты через траншею.

На секунду я встретилась глазами с Китом, который остался стоять на гараже среди других членов стаи.

От меня не укрылось облечение в его взгляде. Я готова была поклясться, что он рад, что дружкам не удалось поймать меня.

Все, кроме него, смотрели на меня со злобой.

А Кит улыбнулся мне на долю секунды. Не успел скрыть свои эмоции. Правда, он сразу же спрятал улыбку. Но я успела увидеть ее.

У меня не было времени об этом размышлять. Увязая в песке, я побежала вперед.

Стая преследовала нас не каждый день. У нее было много других дел. Но раз или два в неделю мне с ребятами приходилось применять все свои знания на практике.

Главное – соблюдать правила.

Никогда не расслабляться, всегда пребывать в ожидании близкой беды.

Я уже забыла, как можно жить по-другому, несмотря на то, что у меня был выбор.

Но я не могла повернуть назад.

В другой раз, убегая от стаи по мосту возле больницы, я была так напугана, что свернула вправо, забыв, что там открытая местность и меня смогут схватить. Но Кит выручил меня. Пробежав мост, я услышала, как он закричал своим друзьям:

– Налево! Я видел, эта тварь побежала налево!

В следующий раз, унося ноги от них и пробегая возле фабрики, я слишком поздно поняла, что случайно свернула не туда, оказалась между двумя строениями с высоким ограждением впереди. Забор был очень высокий и абсолютно гладкий, и я бы не смогла перелезть через него. Я оказалась в тупике. Я спряталась за железный бак и замерла, надеясь, что преследователи не услышат, как громко бьется от ужаса мое сердце.

Послышались шаги. Кит и еще трое шли в мою сторону. Дойдя до тупика, они остановились.

Кит с ходу сообразил, что я в ловушке и что мне грозит большая опасность. Я видела из своего укрытия, что он с тревогой высматривает меня. Потом Кит сделал шаг… И упал. Он громко вскрикнул, схватившись за ногу.

– В чем дело? – испугались его друзья.

– Нога! Нога!.. – стонал Кит. – Я подвернул ногу! Помогите мне, я не могу идти.

Мальчишки с беспокойством смотрели то на Кита, то на забор и баки, решая, что важнее – поймать врага или выручить друга. В конце концов они выбрали второе и, взяв Кита под руки, повели его прочь. Я смотрела им вслед, поражаясь, как натурально Кит хромает.

* * *

Я знаю, что иногда ближе к ночи он подходит к моему дому. Несколько раз видела его фигуру. Он никогда не приближается… Стоит вдалеке и просто смотрит в мое окно. Я знаю, что он часто бывает на нашем месте у сетчатого забора, где мы столько лет ждали друг друга. Я вижу свежие следы там – не знаю, зачем он ходит туда. Ждет меня? Нет. Если я подойду к забору в то же время, что и он, то Кит убежит. Знает ли он, что я знаю?

С наступлением июня кончаются занятия в школе, я вызываюсь как волонтер ухаживать за цветами в школьной оранжерее, застекленном помещении на заднем дворе. Летом нужно следить за цветами, поливать, опрыскивать и подкармливать их.

Я хожу в оранжерею раз в два-три дня по вечерам. Стараюсь приходить в одно и то же время, потому что замечаю, что Кит тоже туда ходит. Изнутри я не вижу того, что происходит на улице, смотря в стеклянные витрины, я вижу только свое отражение. Но те, кто находится на улице, видят внутренность оранжереи.

Я знаю, что он наблюдает за мной снаружи. Это приятно и страшно одновременно.

Я заканчиваю поливать розы и перехожу к гибискусу.

– Я знаю, ты смотришь, – говорю я громко, не прерывая работы. – Почему ты следишь за мной? Почему просто не подойдешь?

Но в ответ – тишина… А потом – быстро удаляющиеся шаги.

* * *

Из Чертоги в Холмы будто возвращаюсь не я, а какая-то другая девочка. Моя вторая личность.

Эта девочка носит тщательно выглаженные вещи, вплетает в локоны ленту и начищает туфли до зеркального блеска. В субботу утром она стирает белье, а потом выдергивает сорняки в саду и подстригает кусты. Потом долго выбирает, с какой кофточкой ей надеть новую юбочку и отправляется в центральную часть поселка, где заходит в книжный магазин и покупает интересную новинку. Потом отправляется в булочную-кофейню Герра Финке, где берет булочку и кофе, садится за уютный столик в углу и погружается в книгу. В воскресенье эта девочка вытирает пыль в доме и гладит стиранное белье; потом она вместе с мамой печет сырный пирог, и уже всей семьей они идут в гости к соседке Жаклин, где ведется обсуждение важных жизненных вопросов: как отучить кошку гадить по углам. Что подарить дядюшке Гюнтеру на юбилей. Почему в горшке у алоэ земля покрылась белым налетом.

Эта девочка часто молчит, много улыбается, всегда вежливо здоровается с соседями и учтиво интересуется их здоровьем, слушается родителей, никогда им не перечит. Соседи умиляются, глядя на нее, считают ее образцовой дочерью, радостью мамы и папы.

Эх, если бы они знали правду…

Эта девочка – ненастоящая. Она как отражение в тщательно вымытом зеркале, на котором нет ни подтеков, ни разводов.

Она – нереальная.

* * *

Мы бежим на восток – но куда? Там только заброшенные шахты…

Нас преследуют минимум пятеро, среди них Архип и Кит.

Улюлюканье и топот десятка ног за спиной.

Впереди – россыпи причудливо сияющего камня, на солнце отливающего то синим, то зеленым. За россыпями – вышка с колесом наверху. Мы с мальчишками часто бывали здесь, и я знаю, что эта вышка – копер, часть подъемной машины, которая в прошлом поднимала шахтную клеть, перемещала шахтеров вниз-вверх.

Под копром – заброшенная шахта. Мы часто приходили на эту шахту, но никогда не спускались глубоко под землю. Но сейчас у нас нет выхода…

Подходим к груде подгнивших бревен – сломанной шахтной крепи. Лезем внутрь через бревна и каменные глыбы. Пробираемся в горизонтальный коридор, где раньше велась добыча. Мы знаем, что здесь, в глубине, по щиколотку воды, но деваться нам некуда, двигаемся вперед. Мы надеемся, что наши преследователи не полезут сюда, но ошибаемся. Слышим, как от стен отражаются звуки их голосов. Слышим, как падают вниз камни и бревна. Стая лезет за нами… Мы бежим дальше.

Впереди – ответвление.

Первое ответвление – это путь Кирилла. Мы слышим его удаляющиеся шаги. Один из преследователей побежал за ним. Второе ответвление – мое. Я сворачиваю вправо и, согнувшись, пробираюсь по узкому тоннелю, освещая себе путь фонариком. Мне кажется, что за мной направились двое: я вижу два светящихся луча позади. Я не знаю, что там, дальше. Что, если я заблужусь? Как выбираться на поверхность? А что, если меня схватят прямо здесь, в темноте и сырости? Что сделают со мной враги?

Я ныряю в поворот, и… Кто-то хватает меня и затаскивает в небольшую каменную нишу. Меня поджидали здесь! Я пытаюсь отбиваться, но меня обхватили и крепко держат одной рукой, а второй зажимают мне рот.

– Тс-с… Я сейчас отпущу тебя, а ты не будешь кричать.

Я узнаю этот голос. И сразу перестаю сопротивляться. Кит не причинит мне вреда, я почему-то уверена в этом.

Лучи фонариков все ярче, а значит, преследователи все ближе.

Кит отходит от меня.

Вскоре из тоннеля появляются двое.

– Она побежала в ту сторону! – показывает он преследователям. – Я погнал за Бобром, он вон туда поплыл. – Кит кивает в сторону затопленного коридора.

Дружки его кивают в ответ и удаляются в указанном им направлении.

– Выползай оттуда! – грубо говорит мне Кит, когда мы остаемся вдвоем.

Я послушно выхожу из ниши.

– Нам туда, – показывает он на затопленный штрек – в сторону, противоположную той, куда ушли мои враги.

– Мокро, – морщусь я, ступая в воду.

– Терпи.

Мы молча двигаемся по щиколотку в воде, пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкий шахтную крепь наверху. Наши фонарики освещают путь. Я искоса смотрю на Кита, но из-за темноты не могу хорошо разглядеть его, вижу только, какое бледное у него лицо.

Шум разрезаемой нашими ногами воды, стук падающих капель и наше тяжелое дыхание повторяются эхом, отражаясь от стен.

Мне хочется поговорить с Китом о чем-нибудь, но я боюсь. Он сам нарушает молчание.

– Однажды меня не окажется рядом, и они тебя схватят. И тогда я не смогу тебя защитить.

– Не схватят. Убежать сумею.

– От них не убежишь… Я это точно знаю.

– Так защити! Скажи им не тронуть меня. Почему не можешь?

– Не могу. Это…

– Не моя война, сто раз слышала! – сержусь я.

– Не могу. Не поймешь, – упрямо повторяет он, и я понимаю, что дальше продолжать этот разговор бессмысленно.

Впереди виден свет – мы подходим к выходу из шахты.

– Дальше сама. Мне нужно возвращаться к своим, – грустно говорит Кит. – Не попадайся нам, Ханна. Умоляю. Не попадайся ни мне, ни Архипу.

Оставайся в Холмах и не пересекай черту.

Здесь, под светом солнца, я могу наконец разглядеть Кита. Мы щуримся от солнца и смотрим друг на друга. А он красивый… Но красота его странная. У него большие глаза, слишком светлые, блеклые, черты лица слишком острые. И эта вечно лохматая голова! На глаза навернулись слезы: сейчас передо мной стоит мой Кит-Wal. Мой мальчишка. Мой друг.

– Там мне жить в тесноте. Не в свободе, – говорю я перед тем, как уйти. – Сделай выбор, Кит-Wal. Перейди за Barrikade. Сделай выбор. Я буду ждать.

Часть шестая. Брык

Глава 1

Это был год, когда в лабиринт в мою голову вошел пятнадцатый бес.

Я уже стал достаточно взрослым для того, чтобы понимать, что нести с собой на сходку шест с крысой – высочайшая степень тупости.

Теперь все по-другому. Крыса сдохла. Детство кончилось.

* * *

– Посмотри на себя, сын! В кого ты пошел такой? До чего ты докатился? Сегодня воруешь, а завтра что? Убьешь кого-нибудь?

Ор моего отца я пытаюсь заглушить, громко стуча ложкой в чашке: пять ложек сахара никак не хотят размешиваться в холодном молоке.

Молоко и сахар мои друзья. Они всегда спасут от неприятностей.

Я сижу на подоконнике. Отец, опираясь на трость, хромает по комнате, он все еще не оправился после болезни.

Мама стоит рядом, совсем белая, как кристаллы сахара… Смотрю в чашку, зачерпываю ложкой нерастворенный сахар. Или… Прозрачная, как кристаллы цианистого калия.

Мама нервно теребит пряди своих волос.

Глеб стоит в дверном проеме, недвижимый, как статуя. Как же работа в шахтах его изменила… Огромный, всегда мрачный и понурый, да еще и сутулый. Он похож на гигантское грозовое облако, часто нависающее над Чертогой, облако, от которого не стоит ждать ничего хорошего.

Кого же мне напоминает Глеб? Ах, да. Ведь он – вылитая копия отца.

Ну, когда же кончится весь этот словесный блев?

Я очень хотел стать образцовым сыном. Хотел помогать семье. Даже устроился на шахту откатчиком вагонеток.

Это безумно нудная работа. Было неприятно спускаться на глубину триста метров. Неприятно дышать влажным воздухом. Меня привели на место работы, до галереи с каменными стенами и сводчатым потолком. Нужно было ждать, пока вагонетка наполнится породой, и катить ее по черному коридору до рудосброса, высыпать породу и возвращаться назад.

Потолки там низкие, всем приходится нагибаться, чтобы не удариться головой о балки крепи.

Путь мой проходил по рельсам. По коридору, вдоль рельсов, бежал ручей. Под журчание воды и тарахтение отбойных молотков, в тусклом свете лампочек я толкал и толкал вперед то груженую, то пустую вагонетку и гордился собой. Мне нравилось ощущать себя нужным, значимым. Нравилось видеть дома после работы одобрительные взгляды родителей и брата. А потом, когда получил свою первую зарплату… В тот момент я понял, какой же я никчемный. И работу бросил. Мы с Архипом занялись настоящим делом. В первый раз договорились с Шипом, пареньком из соседнего района, и ночью рванули на его «Ниве» в поселок за пару километров от нас и обчистили тамошний магазинчик.

Дверь открыли ломом – и вот он, маленький рай. Нажива оказалась так себе: несколько ящиков дешевой алкашки. Парни все утащили на баржу, чтобы самим выжрать, но один ящик я все-таки себе забрал. Продал дяде Диме, скупщику металла в голубом вагончике у нас на окраине. Денег выручил немного, но гораздо больше, чем за те убийственно тяжелые смены, что я отпахал на шахте. Так что наш с Архипом новый бизнес мне понравился. Одно непонятно, зачем это Архипу? Он у нас числится зажиточным. Всегда чистый и наглаженный. Все у нас знают, что родители у него на Южных шахтах работают, в начальниках ходят. Непонятно, зачем ему воровать.

Деньги я сегодня отдал родителям. Думал, обрадуются… Нашей семье сейчас деньги очень нужны. Но родители разорались. Просекли, откуда заработок. Вопят, что я вор, что это грязные деньги и бла-бла-бла. Все это глупости. Деньги – они и в Африке деньги. И на них можно купить еду. И что-то из лекарств. А еда и лекарства нужны моей семье.

Отец выбил эти деньги из моих рук, когда я протянул их ему за столом. Вся семья ополчилась против меня. Вот такие они правильные, до тошноты.

– Это позорные деньги, сын! Они обрекают на позор нашу семью!

Я смотрю на своих родителей. Смотрю на их обручальные кольца. Они не золотые. И даже не серебряные. Их кольца сделаны из расплавленной советской трехкопеечной монеты, медной. Я не жил в то время, но слышал, что можно было купить на эти деньги. Стакан воды с сиропом. Кружку кваса. Пару коробков спичек. А еще… обручальные кольца.

– И к чему эта краска на лице? Ты куда в таком виде пойдешь? Опять грабить? Или убивать?

Я хватаю чашку с молоком и выхожу из комнаты, у порога цепляя за шнурки свои ботинки. Вот так, в носках, с чашкой молока в одной руке и ботинками в другой, провожаемый криками родителей, я выбегаю из дома на холодный осенний воздух. Перед глазами стоят чертовы медные кольца, потускневшие от времени.

Я иду в сторону шахт, дохожу до моста узкоколейки, прохожу на середину.

Перевешиваюсь через ограждение, потягивая молоко, смотрю на воду. Под носом стало горячо, вытираю кровь рукавом.

Черной краской я нарисовал себе свое настоящее лицо, лицо мертвеца. Черные дыры вместо глаз, носа и скул, по линии губ – обнаженная челюсть.

Знаете, я прочитал все эти долбаные медицинские справки и заключения, которые теперь у меня занимают большую коробку. Судя по тому, что в них написано, меня вообще не должно было быть. Когда рождался, я шел неправильно. Я должен быть долбаным выкидышем. Так предусмотрела природа. Естественный отбор. Выживают сильнейшие.

По каким-то нелепым причинам я остался жить, хотя должен был сдохнуть еще пятнадцать лет назад.

Ходячий мертвец – вот кто я.

Та к что теперь… Какого черта мне бояться?

Я прыгаю в пустоту навстречу воде.

* * *

Спустя полгода.

Раннее утро. Свалил из дому, чтобы не нарываться на очередной скандал… От нечего делать шатаюсь по районам, провожу железной трубой по заборам.

Ре-та-те-тет…

Я хочу, чтобы все знали: по улице идет Кит Брыков.

Бросаю камни в пробегающих мимо кошек. Они уворачиваются и с шипением юркают в кусты.

«Я не хочу, чтобы ты мучал животных, Брык, – сказал мне Архип вскоре после знакомства, наблюдая, как я камнем превращаю крысиную голову в кашу. – Они нам не враги, люди – вот кто наш враг».

Фраза показалась мне довольно красивой для запоминания. И для усвоения. Та к что я послушался и животных мучать перестал. Но иногда все равно чуток да погоняю животину, чтобы не расслаблялась, а то вдруг за поворотом ее поджидает такой же живодер, как я? Она должна уметь быстро бегать. Та к что я делаю доброе дело. Подумав над этим, я мысленно провозглашаю себя защитником животных и радостно швыряю в кусты еще пару камней.

От нечего делать иду в школу, там как раз скоро начнутся уроки. Можно попинать парочку мальков, собрать с них дань и купить в столовой пирожок, а то чувствую, что проголодался.

Добросовестно отсидев пару уроков, сваливаю из школы. Настроение паршивое. На барже сегодня никого не будет, у каждого свои дела. Архип не пришел в школу и гулять тоже не пойдет – решает какие-то личные вопросы.

Мы с Щучком и Червяком сидим на лавочке в Старичьей Челюсти и соревнуемся по харканию в банку. Мне скучно с ними, они недалекие ребята, с ними даже поговорить не о чем. Вот и сейчас Щучок заводит какую-то нудятину, чтобы просто занять нас разговором:

– Сегодня я в параше встретил мелкого обсоска, ну, который нам двадцатку должен.

– И че? – спрашиваю я, нехотя поддерживая разговор.

– Он опять свой мандеж завел, денег нет, бла-бла-бла…

– А ты че?

– А я его обоссал!

Щучок громко ржет.

– А деньги че?

– Да я только потом подумал про деньги, когда обоссал… Не забирать же обоссаные деньги!

– Молоток, че, – похлопал я по плечу Щучка. – Только в следующий раз сначала думай, прежде чем сделать че.

Разговор ни к чему не пришел. Дико скучно, банка уже наполовину заполнилась.

Жопа требует приключений. Хочется кого-нибудь отмудошить…

И тут удача улыбается мне. Я примечаю вдалеке знакомую фигуру.

– О, это сука-Бобер! Бобер идет! Лови Бобра!

Бобер видит нас и дает деру.

Мы рвем с места. Не так-то просто поймать Бобра, он, крысеныш, умеет убегать и прятаться. Обычно приходится долго выслеживать его, а тут сам идет к нам. Вот это удача!

В этот раз нам все-таки удается его поймать, мы дружно валим его на землю и пинаем.

Пару раз харкнув ему в рожу напоследок, мы уходим обратно на нашу лавочку. Вот теперь жизнь хороша! После того как отмудохаешь какого-нибудь упыря, настроение сразу поднимается. Особенно Бобра! Я не очень понимаю, зачем нам надо ненавидеть Бобра, – это придумал Архип, уже давно. Я знаю, что мы просто мстим всем перебежчикам за их предательство. Что до Бобра, то его мы должны гнобить особенно сильно. Мне известно, что он был другом Архипа, предал его и все такое, но… Мне все равно кажется странной эта ненависть. Я не понимаю, почему Архип испытывает такую сильную злобу к людям за забором и прививает ее нам. Несмотря на то что в Холмах усилили охрану и поставили второй забор, все равно мы, как крысы, иногда умудряемся пролезть к ним и натворить дел, так, по мелочи: где-то навалим кучу, где-то что-нибудь украдем, подожжем или сломаем, сходим подраться с тамошней футбольной командой, а они и сами не прочь разогнать горячую кровь, так что обходимся без мусоров, начистим друг другу рожи, и все остаются довольны. Такая вражда бытовала в Чертоге и до нас, я с детства помню целые толпы чертожских парней, которые ближе к ночи перепрыгивали через забор, чтобы устроить в Холмах погром и выплеснуть, наконец, свою ярость и отвращение к соседям.

А вот такие крысы, как Бобер, меня бесят. Бесит их беспомощность.

Нужно просто принять, что не всем суждено быть бойцом. Некоторые будто родились для того, чтобы вскоре сдохнуть. Бобер из таких. Это сказал Архип – он наверняка вычитал это в одной из своих умных книжек. Он очень начитанный, изучает биографии императоров, великих полководцев и вождей, да и просто крутых ребят, заучивает их высказывания.

Могу сказать, что Бобер сам виноват – он буквально провоцирует своей слабостью.

Бей или беги – вот основной принцип, в соответствии с которым люди делятся на две категории.

* * *

Сегодня подгребаем на баржу к двум, а вечером собираемся на дело. На удивление, на барже уже много народу, в том числе и Архип. Сидит важный, как король, во главе стола, как всегда в выглаженной рубашке и с уложенными волосами.

В трюме накурено так, что почти ничего не видно из-за дыма. Все сидят за столом, играют в карты.

Я подхожу к полке и беру сахарок – такое правило. Здесь нужно есть много сахара. Дело в парах цианида, которые повсюду здесь летают. Сахар нейтрализует этот яд в организме, поэтому нам надо много его есть. Не знаю, кто это придумал, но так всегда было заведено.

Как мы обычно проводим время на барже? Пьем и играем в карты. Делимся своими маленькими ежедневными победами: сколько голов забили, играя в футбол, сколько обсосов поймали, сколько девчонок закадрили, сколько чего украли. Мы всегда используем в разговоре цифры, всегда задаемся вопросом – сколько? Подсчитываем результаты, нам важно знать, что каждый из нас – лучший в какой-то своей сфере. Скажем, Архип с большим отрывом идет по девчонкам и кражам, а я насчет девчонок полный ноль, но это не страшно, ведь у меня первое место в ловле обсосов, а также в выбивании стекол.

Нам важно быть победителями, мы хотим выделяться в чем-то.

Никто не говорит о слабостях. Не знаю, почему так, какие мотивы у каждого, но я думаю, что мы просто не хотим показывать свои слабости, даже перед друзьями. Рассказать о победах – это пожалуйста. А вот поражения – это слабость. О слабостях не говорят.

Будучи равноправным владельцем баржи, как и все, я принес сюда кое-что свое. Теперь на стенах кроме плакатов с бабами и крутыми тачками висят картины. Точнее, выдранные листы из книги с фотокопиями картин известных художников. Я где-то украл ее, уже не помню где, вырвал листы с понравившимися картинами и принес сюда. Больше всего мне нравится «Череп с горящей сигаретой» Ван Гога и «Голова демона» Врубеля. Они классные ребята, эти два художника – оба с психическими расстройствами. Рисовали чертовски классные картины. Когда я пытаюсь поговорить об искусстве с кем-то из команды, кроме Архипа, он смотрят на меня непонимающе. Мычат и глупо улыбаются, тычут друг друга локтем и шепчутся: «У Брыка поехала кукуха…»

Почему, если заводишь нормальный разговор о политике, там, или о книгах и искусстве, о кино, да о чем угодно, – почему в этом случае все смотрят на тебя так, будто ты конченый ботаник? Я, например, не хочу слушать, кто как накурился и потрахался, мне это неинтересно.

Все парни здесь старше меня. Мне скоро будет шестнадцать, а им уже по шестнадцать-восемнадцать. Я смотрю на них и думаю, что это неправильно. Что должно быть все наоборот. Я умнее и должен быть старше.

Только Архип меня понимает, с ним я могу поговорить о чем хочу. Он всегда поймет и поддержит.

Сегодня едем в областной центр – Город – на дело. Как всегда, на старенькой «Ниве» Шипа, в которую может натолкаться уйма народу.

До центра ехать часа три по грунтовой дороге, при одном лишь воспоминании о которой к горлу подступает тошнота.

Нам нужно приехать ближе к ночи, но так, чтобы весь народ еще не разошелся по домам. Десять-одиннадцать вечера – подходящие нам часы. Для нашего дела нам нужна одинокая жертва.

Чтобы успеть, нужно выходить уже сейчас. Шип на своей тачке будет ждать у плотины.

Недалеко от плотины я задерживаюсь в кустах: банка пива просится на волю.

– Шторм! Шторм! Спустить шлюпки на воду! – паническим голосом произношу я, поливая одновременно небольшую колонну муравьев, которые коллективно тащат куда-то палочку.

Муравьи съеживаются и замирают.

– Капитан! Ваша шлюпка!

– Спасайтесь, мой друг! Я не брошу корабль!

– Я не оставлю вас, капитан!

– Сэр лорд Брайтон, я ваш капитан и приказываю вам немедленно спуститься в шлюпку! И передайте это письмо моей жене, когда доберетесь домой. Скажите ей, что я всегда любил ее и нашу маленькую дочурку… Они – самое дорогое, что было у меня в этой жизни.

Разыграв сам с собой маленькую сценку разными голосами и искупав муравьев, я остаюсь доволен своей работой: «корабль» затоплен.

Слышу вдалеке какие-то крики. Улыбаюсь, очевидно, парни удачно словили парочку обсосов по дороге. Ох, сейчас те попляшут…

– Кстати, где Кит? – доносится голос Архипа. – Почему я должен делать его работу? Кит, где ты? Я нашел тебе классную игрушку!

Я иду довольный. Сейчас смогу выплеснуть наружу всю злость, что накапливается со временем, как статическое электричество. Я уже представляю, как двигаю коленом в живот своей жертве и слышу булькающие звуки, которые она издает. О-хо-хо! Ну же? Где он, мой подарок? Кого поймал для меня Архип?

Издалека я вижу друзей Бобра – Барашка и Винни-Пуха. Вот это улов!

– Иду, иду, – отвечаю Архипу. – Малость задержался по нужде. Ну, кто здесь хочет купаться? А может быть, поджарим барашка или медведятину? У меня спички с собой.

Но тут я обращаю внимание на еще одного человечка… Я вижу девчонку, которую Архип прижимает к земле. В первые секунды я даже не узнаю ее, настолько невероятным кажется сам факт ее присутствия здесь.

Архип выворачивает ей руку, девчонка что-то кричит на иностранном языке. Я его знаю. Это немецкий.

– Ха! Еще! Скажи что-нибудь еще, смешная мокрица! Кит, хочешь поиграться с ней? Она очень забавная.

На меня накатывает безудержный поток воспоминаний – приятных, добрых, светлых…

Она. Она. Она. Девчонка из прошлого. Милая девочка из доброй сказки, живущая за высоким забором, отгораживающим мир фантазии от реальности.

Славная, славная девочка Гретель.

Вагонетка на холме. Земляника. Светлячки. Светлые косички и розовые ленточки…

«Эй, ты кто такая? Чего тут делаешь?.. Чего ты такая трусливая?.. Ты не из нашего двора. В Лоскутках я всех знаю. Платье на тебе красивое, наши девчонки не ходят в таких».

«Не реви, маленькая немецкая девочка! Пойдем, накажем твоих обидчиков!»

«Ханна. Кит».

«Ну, ни фига себе у вас домины! Похожи на пряничные домики из сказки про Гензель и Гретель. У меня была такая книжка с картинками. А ты, кстати, похожа на Гретель. На картинках у нее были такие же косички».

«У тебя червяки из волос повылазили».

Милайа прянишная девачка, я все понял, знайу что тибя долго не будет. Может быть даже целый месятс. Не забывай миня Никогда не забывай.

Я буду ждать тибя

Когда ты вернешся, я вырасту и стану выше тибя.

К твойему прийезду я собиру зимлянику и налавлю светлячков.

Я тебя на букву Л.

Кит

Но эти воспоминания сменяются другими. Мрачными, черными…

«Думаешь, ты ей нужен? Посмотри на себя! Чумной помоечный крысеныш, вот кто ты».

«Schund! Schund! Та к они называют таких, как ты! Зачем ей нужны отбросы вроде тебя? Schund!»

«Зачем пришел к ней? Зачем залез в ее сказку? Уходи из нее! Ты обязательно все разрушишь. Сломаешь. Там, где ты, одни беды. Тебе не место здесь!»

«Не место! Тебе здесь не место!»

«Не место. Тебе здесь не место. Не место… Не место…»

Я вижу, как Архип трясет ее, как собака мячик. Вижу, что он специально делает ей больно, чтобы она выкрикнула что-то еще. И еще. И еще… Ему нравится слушать крики жертв. Нравится их сопротивление. Нравятся их эмоции.

Это все неправильно. Омерзительно. Отвратительно.

Я близок к Вспышке.

Архип… Сейчас он присвоил то немногое, что было моим личным. Что пряталось глубоко внутри меня и принадлежало только мне. Он забрал мою сказку. И хочет уничтожить ее.

Я живо представляю, как вцепляюсь в Архипа, как раздираю ему лицо, превращая его в месиво, как впиваюсь в его плоть зубами.

Но преданный пес внутри меня рявкает: «Нельзя! Фу!»

Да. Я предан Архипу. Он – моя семья. Мой друг и брат. Я не могу поднять на него руку.

Черт. Что же мне делать?

Я смотрю на Ханну. Внутри меня скулят от боли и зализывают свои раны сотни ободранных кошек. А я… Я ничего не могу сделать.

Славная, славная девочка Гретель. Каково лешего тебя понесло в эту глушь? И чего ты забыла здесь с этим зоопарком?

Мне так хотелось, чтобы она вернулась… А сейчас больше всего на свете хочу, чтобы она не возвращалась. Я вижу, как Архип смотрит на нее. Даже если ей удастся спастись сегодня, он ее не оставит в покое.

Я знаю его и знаю, что означает этот взгляд Архипа. Он не угомонится, пока не сдерет шкуру с Ханны и не обглодает ее плоть до костей.

Она сидит на земле перед всеми, как пленница, смотрит на меня своими огромными глазюками. Вижу, что узнала. И молит о помощи. О спасении. Гретель, чем же помогу тебе я? Существо, которое даже себе помочь не может. Тварь, от которой надо спасать людей.

Что мне сделать? Как ей помочь?

В голову приходит идея. Хочешь выиграть – притворись, что играешь по чужим правилам.

Я рывком поднимаю Ханну на ноги.

– Разве мама не говорила тебе, что маленьким немецким девочкам запрещено лазить за забор? – говорю шепотом и клацаю зубами у нее над ухом.

Давай, Ханна! Поверь мне! Поверь, что я не враг.

Чувствую, что она запутана. Она не знает, чего от меня ждать. Хороший я или плохой? Плохой, девочка. Я самый плохой человек на свете.

– Ха! Мокрица, давай покажем Киту, как классно ты умеешь ругаться на немецком. Дерни ее за волосы, Кит! Или по ногам ударь! Она тогда запоет…

Черт. Они все смотрят на меня и ждут. Я уже принял правила чужой игры и не могу отступить назад… Держись, Ханна!

Грубо опрокидываю ее на землю. Убиваю свою сказку. Ханна молчит… Не может поверить, что я теперь такой.

– Ну вот, игрушка сломалась, больше не поет… Братва! А пойдемте Бобра топить! Кит, тащи мокрицу тоже! Пускай поплавает!

Голос Архипа подсказывает выход.

Это шанс.

– Не, я с ней тут побуду.

– Хорошо. Мертвяк, останься с Китом, мало ли… Еще убьет девчонку. Оно нам надо…

Архип беспокоится. Он еще помнит, что я однажды сделал с одной девчонкой на чьей-то квартире. Он беспокоится не зря. Но Ханна не просто девчонка. Она моя сказка. Я не сделаю ей ничего плохого.

– Не надо. Я себя контролирую.

Зоопарк паникует. Бобер бьется в истерике, орет, чтобы Архип не оставлял ее со мной. Я будто оказываюсь в кратере действующего вулкана. Вдыхаю горячий и плотный воздух. Во мне рождается какое-то новое, незнакомое чувство. Какого черта Бобер беспокоится о Ханне? Чего она вообще тут с ними делала? Кто она им? Я не понимаю, почему меня это задевает. Почему странная жгучая злоба стискивает горло. Это чувство мешает мне дышать. Сейчас я бы с удовольствием утопил Бобра, зарезал Барашка и подпалил Винни-Пуху его шкуру, но надо спасать сказку…

– Прости меня за то, что я такой, – говорю я Ханне, когда мы остаемся одни.

Я грубо тащу ее к забору. В голове вакуум. Я не хочу с ней разговаривать. Не хочу смотреть на нее. Все, что я хочу, – отправить ее за этот чертов забор.

Ханна что-то кричит. Ругается.

– Заткнись! Заткнись! – выкрикиваю в ответ.

Не хочу, чтобы она со мной говорила. Ничего от нее не хочу.

– Вали отсюда! – Я толкаю ее к забору.

Она не хочет уходить… Смотрит на меня с обидой.

Я жизнь тебе спасаю, дура. Если бы ты все знала, то сказала бы мне спасибо.

– Просто убирайся! Мне что, взять камень и бросить в тебя, как в собаку? Пошла прочь! Прочь! Прочь из этого мира, ты здесь не гостья!.. Это не твоя война! НЕ ТВОЯ ВОЙНА!..

Смотрю сквозь железную сетку на убегающую девичью фигурку.

– Я тебя на букву Л. Твой Кит… – шепчу ей вслед.

Гретель вернулась в свой сказочный мир. Она в безопасности.

Я улыбаюсь. Ну, что ж. Мне сегодня еще предстоит много сделать. Для начала – поджарить медведятину и утопить водяную крысу. Но слегка, не особо стараясь. Нужно сберечь силы, ведь вскоре ехать на дело… Новое дело – новые жертвы.

Глава 2

– Кто она такая, эта мокрица? Что она о себе возомнила? Посмела руку на меня поднять. И где? Здесь! На МОЕЙ территории! Посмела рот свой раскрыть. И сопротивляться. Ух, как она меня взбесила! Прикинь, она ведь даже не испугалась меня. Меня, представляешь? Я найду ее. Отыщу обязательно. И тогда от ее гордости и смелости не останется и следа, это как пить дать.

Машину жутко трясет, ощущения такие, будто твои почки селезенкой в футбол играют.

Сижу у дверцы, слегка приоткрыл окно, чтобы в салон проникал воздух. Настроение душит. Думаю об этой чертовой девчонке. И об Архипе, который уже час не замолкает… Он говорит о ней. Хоть он и отдал Ханну мне, сделав вид, что наигрался с ней, но я вижу, что она его все же зацепила. Думаю, теперь он жалеет, что позволил себе упустить ее. Но он исправится. Теперь он не отстанет от нее, пока не найдет и не раздерет на мелкие куски. В этом весь Архип: когда он чем-то одержим, он не отступает.

Я не знаю, как относиться к себе и к своим мыслям. И к происходящему. Это странно… Я никого не терял, но сейчас у меня такое чувство… Что могу потерять. Ее? Не знаю. Возможно, самого себя. Хм. Это странно – терять себя.

– Хей, Никитос-Пылесос! – Спустя несколько минут молчания сидящий рядом Архип пихает меня локтем в бок.

Через силу улыбаюсь. Я вообще-то не тряпка и не позволяю всем подряд издеваться над моим именем. Только Архипу можно называть меня и Пылесосом, и Обдалбосом, и Никикосом, и даже Котопсом. Но если кто-то другой назовет меня так, я уже не буду улыбаться и сразу дам ему в рыло.

– Эй, Никитос, у тебя такое лицо, будто ты сейчас вынашиваешь план захвата планеты.

– У меня всегда такое лицо.

– Нет, обычно ты выглядишь как обдолбавшийся гномик.

Мы издаем пару смешков, шутка вышла неплохой. Но это слова Глеба, моего брата. Архип – фанат Глеба по юмористической части. Нагло присваивает его шутки.

– Тошнит, – жалуюсь я.

– Терпи, скоро доберемся. На, съешь мятную конфетку, – протягивает он мне леденец.

Я морщусь и отворачиваюсь: не люблю леденцы.

Мы въезжаем в Город, проезжаем мимо высотных домов. Нам нужно подъехать к железнодорожной станции. Она расположена на окраине, рядом с лесопарком. Через него люди вечером идут домой с электрички, и наша цель – одинокий поздний трудоголик. Желательно с кожаным портфелем и с дорогими часами на руке. Архип меня обучает тому, как отличить дорогие портфели и часы, и я кое в чем уже стал разбираться.

Обычно мы выбираем пассажира, который идет позади всех. Сценарий простой. Парни отвлекают чела разговором, а я подкрадываюсь сзади и бью по голове. Мы забиваем его, отнимаем все ценное, что находим.

Архип всегда хочет, чтобы я был отвлекающим, говорит, у меня такая рожа, которую никто не испугается. Но я упрямлюсь. Люблю наносить первый удар.

Сначала мы нападали на всех без разбору, но последнее время Архип стал выбирать жертвы по расовым признакам.

Мы редко промышляем в одном и том же месте больше, чем три раза подряд. Лесопарк у станции, темные подворотни в центре, узкий переулок между гаражами на восточной стороне, пролесок за церковью – в Городе много подходящих для нашего дела мест. Сегодня мы выбрали лесопарк.

Мы затаиваемся. В затылке пульсирует набухающий ком. Я в предвкушении добычи. Руки мелко дрожат. Из носа идет кровь. Я знаю, что сегодня будет Вспышка. Появление Ханны провоцирует ее. Но я этому даже рад. Мне нужна разрядка.

Я слышу гул электрички. Слышу, как идут пассажиры.

Я сразу примечаю его. Человека, который станет нашей жертвой.

Он отбился от стада и идет поодаль, сбоку.

Пацаны встают у него на пути. Я прячусь.

– Добрый вечер! Закурить не найдется? – вежливо спрашивает Архип, улыбаясь.

Человек добродушно кивает, останавливается и лезет в карман.

Пора. Мой выход.

Наношу удар железной трубой по голове бедняги быстрее и жестче, чем обычно.

Это сигнал. Тут же вся толпа набрасывается на него. Я молочу руками наотмашь, с силой бью кулаком в живот. Туз бьет велосипедной цепью по коленям. Жертва падает на спину, и мы продолжаем избивать ее ногами.

Человек переворачивается на бок и скребет ногтями по земле. Пытается уползти. Скулит:

– Пожалуйста, не надо…

Неудачный набор слов. Этим он меня злит еще больше.

Я ударяю его ногой по лицу, а потом наношу четыре удара в бок.

Я думаю о том, о чем подумали бы нормальные люди, если бы знали, чем я занимаюсь. Этого ублюжего бешеного пса Кита Брыкова с самого рождения нужно было посадить на цепь.

Жертва пытается звать на помощь, но полный рот крови мешает крикнуть громко, голос звучит как из-под воды.

Я наношу несколько прямых ударов стопой в ребра, сначала правой ногой, потом левой – как поршнями какой-то адской машины.

Сознание затуманивается, Вспышка начинает меня поглощать. Я радуюсь, что наконец-то могу выплеснуть из себя всю ярость и злость, которые меня медленно сжирают. Я бью сильнее обычного и скоро выдыхаюсь. Добиваю человека ударами трубы по почкам. С наслаждением смотрю, как изо рта его вытекает кровь со слизью. Жертва больше не шевелится.

Я смотрю на Архипа, который не участвовал в избиении. Он стоит неподалеку и наблюдает. С удовлетворением улыбается. Как будто вот-вот скажет ласково: «Молодцы! Хорошие собаки!» – и погладит каждого пса по морде.

Мы шарим по карманам жертвы и потрошим ее портфель, Туз забирает кошелек, считает деньги – выходит немало. Я сдергиваю золотую цепочку с шеи, перехожу к рукам… И замечаю обручальное кольцо. Черт. Это кольцо – последняя капля. Кто этот человек? Законопослушный гражданин, исправно платящий налоги. Хороший муж и чей-то отец. Перед глазами возникает картина: женщина и маленькая девочка стоят у окна в гостиной и смотрят на дорогу – где наш папа? Поезд, на котором он обычно возвращается, давно ушел. На столе стынет ужин. Скоро начнется папина любимая передача. А еще он обещал дочке проверить математику. И поиграть с ней в настольную игру.

Где же наш папа?

Но папа сегодня не придет. Я даже не знаю, придет ли он вообще когда-нибудь.

Нельзя быть добрым.

Добрый человек – слабый человек.

А я – злобная тварь. Но тварь, сука, сильная.

Папа? Где наш папа? Когда же он придет, мам? Он обещал поиграть со мной.

Папа сегодня не придет.

Не придет…

В глазах все мутнеет. В затылке разрастается пульсирующий ком.

– Брык, – с испугом шепчет Туз. – У тебя кровь…

Я знаю. Она обильно течет из носа, пачкая мою одежду. Капает на тропинку.

Меня трясет, как в лихорадке. Еще чуть-чуть – и я упаду. Когда я окончательно теряю сознание и земля уходит из-под ног, чьи-то сильные руки подхватывают меня.

– Держись, малыш…

Слова Архипа – последнее, что я слышу.

* * *

Шум воды. Запах хлорки и мочи. Мокрая шея и холод в затылке.

Я прихожу в себя.

Парни притащили меня в ближайший общественный туалет, поддерживают под руки, а Архип держит мою голову под холодной водой над раковиной. Это успокаивает и приводит в чувство.

Я умываюсь. Смотрюсь в треснутое грязное зеркало: выгляжу не очень, бледный, как мертвец. Обгасившийся тролль или обдолбавшийся гномик.

– Снова Вспышка? – сочувственно спрашивает Архип.

– Нет, обычная простуда, – усмехаюсь я.

Сплевываю в раковину сгусток крови. Смотрю на трясущиеся руки. Слышу, как в одной из кабинок кто-то трется и стонет. Кому-то сейчас хорошо…

– Ты когда-нибудь думал о смерти, Архип?

Помолчав несколько секунд, он говорит:

– Думал. Немного… Но… Один древнегреческий философ сказал, что смерть не должна нас волновать, потому что она не имеет к нам никакого отношения. Все хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Та к что не нужно ее бояться. И вообще… Думать о ней… – Снова пауза, а потом он спрашивает: – А ты? Думал ли ты о смерти?

– Да, думал, – отвечаю я. – И немало. Я часто представляю, как все вокруг винят меня в своей смерти.

Я наклоняюсь над раковиной и закрываю глаза. Зависаю так на несколько минут.

Из кабинки выходят мужчина лет сорока и годящаяся ему в дочки девчонка в короткой юбке. Они оправляют на себе одежду и смотрят на меня с опаской. Проходят мимо.

Я снова гляжу в зеркало. Чувствую себя чуть получше.

– Я вряд ли доживу до сорока, – говорю я Архипу. – Кто-то в сорок еще вовсю жарится, а я сдохну. Сука…

– Ты будешь жить, малыш, – серьезно говорит Архип. – Я не позволю тебе сдохнуть.

Глава 3

Я иду к забору и привязываю к нему ленточку, ведь надо вернуть ее хозяйке. А в следующий раз, кода прихожу сюда, я вижу свежие следы: Ханна была здесь, но ленточку не забрала. Подарки не возвращают… Как я мог забыть.

* * *

Я ненавижу своих соседей. Мне хочется вырвать им ноги, проткнуть им живот теми же гвоздями, которыми они с тупым упорством вбивают в свои стены двадцать четыре часа в сутки, и намотать на них их же кишки, как макароны на вилку. Хочется приколотить их этими гвоздями к полу и придавить сверху теми гребаными диванами, которые они таскают с места на место по ночам. И дубасить, пока от тела не останется лишь кровавая каша. Я думаю, все люди ненавидят своих соседей. Но когда стены твоего дома сделаны из соломы и говна, это чувство проявляется особенно сильно.

Мне кажется, соседи тоже ненавидят меня.

Я стою на общем балконе и колочу подвешенную на цепи самодельную грушу.

Она сделана из старой кожаной куртки, я несколько вечеров на нее убил. Сначала сшил из куртки мешок, обклеил его изнутри поролоном, на дно положил килограмм опилок в мусорном пакете. Во второй пакет насыпал песка и добавил его к первому. Для того чтобы груша стала более прочной, в центр песочной массы вбил клин. Укрепил отверстия для цепей железными кольцами. Продел цепи, закрепил карабины и крючок и подвесил грушу на балконе.

Становлюсь боком, сцепляю руки в замок и наношу несколько ударов локтями.

Тяжелая груша начинает раскачиваться, цепь звякает и издает противный скрежет.

Сейчас раннее утро буднего дня. Я улыбаюсь, представляя, сколько соседей проснулось от этого противного скрежета и звуков ударов, а ведь до звонка будильника они бы могли поспать еще пару часов.

Что главное в ударах? Точность, скорость и масса.

В драке мы, как правило, используем четыре ударных элемента – два кулака и две стопы, – забывая о том, что их у нас на самом деле восемь. Про что же мы забываем? Про колени и локти.

Локти – грозное оружие в реальной драке. Удар локтем во много раз сильнее и быстрее удара кулаком, и амплитуда удара настолько короткая, что его можно применить даже в очень жесткой сцепке. Многие забывают о силе локтей и вместо пары точных и мощных ударов ими долго и бестолково машут кулаками. Удары локтями хорошо развивают и растягивают сухожилия всей руки, поэтому тренировку начинаю именно с таких ударов.

Мысли о Ханне упрямо лезут в голову. Я пытаюсь бить сильнее, как будто ударами о грушу выбиваю мысли об этой девчонке из собственной головы. Не помогает.

Она вернулась три года назад. Я помню, что не стал к ней подходить, когда увидел, как какой-то пацан с тупой улыбкой бежит к ней, размахивая букетом цветов. Я отпустил ее. Ведь это не привело бы ни к чему хорошему. Я надеялся, что у нее все хорошо. Что она счастлива в своем Пряничном мире. И забыла про меня. Что ей понадобилось в Чертоге? И когда она успела подружиться с зоопарком? Ах, да. Они же перебежчики. Она могла познакомиться с ними в школе.

Мысли о Ханне удивительно светлые. Как будто это – единственный лучик света в темноте моей жизни. Милая, светловолосая добрая девочка. Девочка, в которую невозможно не влюбиться…

Перехожу к ударам коленями. Удар коленом, как и локтем, чертовски эффективен в драке. Короткая амплитуда, высокая скорость и твердая поверхность коленной чашечки делают удар мощным и точным.

Наношу несколько ударов коленом по восходящей траектории.

Ханна, Ханна. Милая Пряничная девочка. Славная девочка Гретель. Тебе не место в моей голове. Тебя туда не приглашали.

Перед глазами – розовая ленточка. Она все еще у меня. В маленькой коробке под кроватью.

Я не видел Ханну с того дня у плотины. Надеялся, что она больше не будет шататься по Чертоге с зоопарком. И что Архип забудет про нее. Но как бы не так. Он запомнил и теперь не отстанет от нее. Архип теперь часто говорит о ней. Со злостью и ненавистью. Так, как будто Ханна причина всех его бед. Он хочет знать, где она живет. Хочет выследить ее.

Как же мне хочется быть рядом с этой девчонкой. Уберечь ее. Защитить. Спрятать.

Несколько раз ударяю по груше ребрами ладоней с боков, затем наношу несколько прямых ударов кулаком, потом выполняю круговой удар изнутри наружу, потом делаю пару тычков основанием ладони.

Я слышу, как хлопают двери в коридоре. Как люди выходят из комнат и громко ругаются. Не хочу с ними скандалить – хватаю с парапета стакан молока, залпом выпиваю его и лезу наружу за балкон – по выступам быстро спускаюсь вниз. Оставляю рассерженным соседям лишь запах своего пота и скрежет цепи с грушей.

Я шляюсь по улицам до самого вечера.

Чтобы не думать о Ханне, вглядываюсь в лица прохожих. Мне нравится смотреть на людей. Нравится запоминать их движения, выражения лиц. Часто выискиваю в толпе людей со смешными или злыми лицами либо людей, похожих на известных актеров и певцов.

Сегодня я ищу глазами умные лица.

Тот мужчина в очках, куда-то спешащий с мешком на плече, мог быть врачом, та старушка у груды тряпья у стены дома – известным биологом. Возможно, она могла бы изучать водных животных. Вон тот человек с густой бородой мог быть – генетиком. Та женщина – историком.

Осмысленные, умные лица действуют на меня успокаивающе. Я будто вычеркнул все остальные, оставил только такие.

Вечером собираемся в любимой рыгаловке. Здесь всегда шумно и полно народу. Я хожу сюда, чтобы помахаться с кем-нибудь. А Архип захаживает больше из-за девиц – в поисках той, с кем можно было бы потом елдыкнуться на заднем дворе.

Иногда попадаются девчонки, которые зовут к себе. Архип поначалу брал меня с собой, но после одного случая понял, что это никчемная затея.

Я сижу на лавке, опустив локти на липкую клеенку, пью какую-то бражку из надколотого стакана.

Смотрю на девчонок и думаю о них.

Мне не очень-то нравятся барышни, которые ходят сюда. Честно, они меня бесят. Мне хочется стереть с их лиц не только уродливую краску, но и всю кожу целиком. Они сверкают, как новогодние елки, от них рябит в глазах, и меня это раздражает. Хочется повыдергивать из их волос все заколки, сорвать все украшения, все чертовы блестки с одежды. У меня вызывает злость исходящий от них стойкий запах пота – вместо того, чтобы пришивать блестки к кофтам и разукрашивать физиономии, лучше бы хорошенько помылись.

Вспоминаю день, когда Архип первый раз привел меня в компанию девчонок. Он мутил там с одной, и она сказала, чтобы Архип привел к ней друзей, а она позовет подруг. В первый раз Архип меня с собой не взял, он опасался, что из-за моей особенной психики я могу такое учудить, что потом не только мне, но и ему ничего, кроме тюрьмы, светить уж точно не будет. Более того, меня ни одна девчонка там не интересовала, да и не только там: я младше Архипа на два года, у меня тогда были другие увлечения. Мое время просто еще не пришло.

Но его подруги, где-то увидев мою рожу, потребовали, чтобы Архип меня привел. Он долго сопротивлялся, отмазывался моей страшной занятостью, но не прокатило. Очарованные моей харизмой, девчонки сильно настаивали, чтобы Архип взял меня с собой. Им же хуже.

Первая посиделка у девок на квартире прошла вполне себе мирно, и я почти не накосячил. Мне даже понравилась одна. Она сильно выделялась на фоне других, так как была почти на голову ниже остальных. Я решил держаться к ней поближе, она была единственным человеком в квартире, на кого я смотрел сверху вниз. Она мне поэтому даже понравилась. Я к ней подсел, а она, тупая овца, зачем-то спросила меня, какого цвета у нее глаза.

– Чего? – не понял я.

– Ну, мои глаза. – Она смотрела на меня, хлопала ресницами и лыбилась. – Мне часто говорят, что они отсвечивают лиловым, а я все время вижу только то, что они изумрудные… Как тебе кажется, какие у меня глаза?

Я посмотрел на нее и ляпнул правду:

– Жабьи.

А что она от меня хотела? Архип объяснил потом, что надо было сказать, что да, глаза, блин, лиловые, либо изумрудные, а может, фиалковые, и не было бы проблем. Но у меня их и так не появилось. Только и делов, что доступ в эту квартиру мне закрыли.

Не больно-то и хотелось. Все равно меня бесят такие девчонки, у которых вместо мозгов – заржавевшие механизмы, обильно присыпанные сахарной пудрой и ванилью.

Потом Архип посрался со своей девчонкой, но быстро нашел новую. И опять та же фигня: она ему сказала, чтоб позвал друзей, в особенности того, который ух какой милаха. Сколько я потом смотрел на себя в зеркало, ничего от ухательного милахи так и не увидел. Я рассказал брату, что про меня сказали девки, но Глеб поржал и сказал, что лицо мертвяка с вечно разбитыми губами никак нельзя назвать милашным. А еще Глеб говорит, что у меня взгляд какой-то мутный и неопределенный и что, когда я смотрю на кого-то, непонятно, то ли сразу убью, то ли перед этим хорошенько помучаю. Он преувеличивает, конечно.

В общем, одно могу сказать точно: я не милаха.

Второе (и последнее) знакомство с барышнями это показало.

Помню, что Архип ушел в комнату со своей, оставив меня с ее подругой на кухне. Я смотрел на девчонку и думал, что она похожа на дерево: на ней была коричневая кофта с зеленой вышивкой – как будто листья на стволе.

Девчонка села ко мне на колени и обняла за шею. А мне вдруг стало так жарко и задышливо от нее, от ее кофты. Мне казалось, что ее руки – это ветви дерева, и их не две, а целая сотня, и они обвивают меня и душат. Началась Вспышка. Девчонкино лицо было близко от моего, она улыбалась, но во время Вспышки вокруг меня все искажается. Я видел перед собой лишь злую усмехающуюся морду. Я не придумал ничего лучше, как схватить со стола первую попавшуюся бутылку и плеснуть содержимым девке в лицо. Это оказалась уксусная кислота. Девчонка упала и стала кричать, руками закрывая лицо. Прибежали Архип с подругой. Умыли ее холодной водой. Глаза у нее были красные и какие-то заплывшие, слезились, девчонка кричала, что ничего не видит. Ее отвезли в больницу, оказалось она получила химические ожоги слизистой и верхнего, и нижнего века на обоих глазах. Нам повезло, так как ее родители оказались наркоманами. Мы просто от них откупились – дали им денег, все наши накопления с последних дел. До суда дело никто доводить не стал. Я не видел ее после этого, даже не знаю, восстановилось у нее зрение или нет. Да мне, честно говоря, плевать.

После того случая Архип перестал брать меня к девчонкам. Слухи об истории с уксусной кислотой разошлись быстро. Больше ни одна девчонка не считала меня милахой и не просила Архипа познакомить ее со мной. Вот так…

Вдруг в толпе появляется знакомое лицо. Лицо, которое совершенно не вписывается в обстановку этого гадюшника. Оно совсем другое. Ханна никак не может находиться сейчас здесь. Это невозможно!

Я вскакиваю с места, задеваю стол. Звякают стаканы.

– Эй, Брык, ты куда? – удивленно спрашивают друзья, но я не отвечаю. Быстро иду туда, где увидел ее лицо.

Так и есть. Это она. Стоит, высматривает чего-то. Бейсболка, сверху накинут капюшон толстовки, застегнутой до подбородка, – но я все равно ее узнал!

От злости меня начинает трясти. Да как она посмела прийти сюда? Идиотка! Она не понимает, что ей сюда нельзя?

Смотрю по сторонам – не видит ли Архип? Но он далеко. Хватаю эту смелую дуру сзади за капюшон и тащу на задний двор.

– Зачем приперлась сюда? – зло кричу на Ханну.

* * *

– Ты здесь, Брык?

Вот черт. Это голос Архипа. Он открывает дверь.

Он сейчас увидит ее! И узнает! Нет, я этого не допущу.

Я хватаю Ханну и швыряю на мусорный бак. Она падает вместе с ним. Беги, дура! Спасайся.

– Пошел прочь! – кричу я ей, мысленно молясь, чтобы она не повернулась.

Но Ханна все понимает, она выбирается из кучи мусора и убегает не оборачиваясь.

– Кто это был? – спрашивает Архип.

– Да какой-то обсосок. Выбесил меня, – равнодушно пожимаю плечами.

Архипу больше не интересно произошедшее. Он показывает на дверь:

– Пойдем обратно?

Я на секунду оборачиваюсь и смотрю в переулок, в котором скрылась Ханна. Облизываю губы, вспоминаю, как осмелился поцеловать эту девчонку. Это странно… Странны сами ощущения. Мне не было ни душно, ни жарко. И голова не кружилась. Поцелуй не спровоцировал Вспышку. Оставил только приятные воспоминания… Что же это значит? Неужели я могу быть не опасен для Ханны?

Эта мысль меня так заводит, что в пивную я возвращаюсь на взводе. Мне нужно выплеснуть эмоции.

Хватаю стоящую рядом со входом пустую бочку и с рычанием бросаю ее в толпу.

Я знаю, что нарываюсь. Но мне только этого и надо. Я стискиваю зубы и сжимаю кулаки. Ну же? Кто на меня?

Тут же с матюгами вскакивает несколько человек.

Е-е-е! Пошла жара в хату!

* * *

Я знаю, что она оставила свой мешок на заднем дворе. Прихожу за ним после того, как все расходятся.

Хм. Мне кажется, или это мешок Бобра или еще кого-то из зоопарка? Рычу от злости и сплевываю. Морщусь от боли: в драке в пивной получил хороший боковой в нижнюю челюсть, теперь больно глотать и сплёвывать, болят зубы при сжатии и между двумя зубами что-то щелкает.

Развязываю мешок. Внутри – желтое платье. Я глажу мягкую гладкую ткань и прижимаю ее к лицу. Вдыхаю непривычный запах. Это платье здесь, в Чертоге, как кусочек Марса, упавший на Землю. Ему здесь не место. Надо вернуть его хозяйке.

В Холмах – ни души. Все уже давно спят в своих мягких кроватях, за стенами своих уютных сказочных домиков.

Створка окна в комнате Ханны приоткрыта. Я осторожно пробираюсь через сад и заглядываю в окно.

Лунный свет освещает комнату.

Здесь все в фиолетовых тонах. Во всю стену – огромное зеркало. На обоях по всей комнате прямо под потолком тянется музыкальная линия нот. И какая-то надпись… Я достаю фонарик и свечу под потолок. Hanna’s melody. Мелодия Ханны. Это мило, так по-девчачьи.

На прикроватной тумбочке – торшер и искусственные цветы в вазе. На полках – книги и игрушки.

Ханна спит под сиреневым одеялом. Волосы в лунном свете точно серебряные. Мне хочется посветить на нее, рассмотреть получше, но я боюсь, что ее разбудит яркий луч фонарика. Поэтому могу любоваться только волосами, все ее лицо остается в тени.

На полу – небольшой пушистый коврик.

Я позволяю себе помечтать… Как здорово было бы быть ее псом. И спать на этом коврике. Слушать по ночам дыхание хозяйки и охранять ее покой. Как здорово было бы гулять с ней по утрам. Бегать по тропинкам. Приносить палку или мячик, выполнять команды. Смотреть на хозяйку, пока она моет и вычесывает твою шкуру. Ждать кормежку. Чувствовать, как к голове прикасается маленькая рука. Рука твоей хозяйки. Беречь, охранять. Защищать.

Пора просыпаться, Кит. Я опускаю за окно мешок и ухожу в свою мрачную реальность.

* * *

– Куда мы идем, Архип? – спрашиваю я, когда мы с ним перелезаем пограничный забор. Спрашиваю просто так, я сам прекрасно знаю, куда мы направляемся. Осознаю это с мрачной тоской и унынием.

– Искать эту чертову мокрицу, – отвечает Архип, спрыгивая на землю. – Я должен знать, где она живет. Она умная и умеет прятаться, но мы умнее. Мы ее найдем.

Мы идем по поселку.

– Как думаешь, в какой стороне она может жить? Где ее дом?

– Думаю, что, раз мы поймали их у плотины, ее дом где-то в том направлении, – уверенно говорю я. Плотина находится с противоположной стороны Холмов, на западе. А дом Ханны – на востоке.

Я, как могу, пытаюсь увести Архипа подальше от ее дома.

Сердце замирает от волнения за каждым поворотом.

Молюсь, чтобы в этот день Ханна не выходила на улицу.

Мы не находим ее ни в этот раз, ни в следующий. Но я знаю, что Архип будет снова и снова перелезать за забор. До тех пор, пока не найдет.

* * *

Мы преследуем беглецов на заброшенных шахтах. Ханна бежит второй после Бобра. Весь зоопарк ныряет в штольню.

Мы подходим к заваленному бревнами лазу – входу в шахту.

– Поймай ее, Брык. Поймай ее для меня, – говорит Архип и пускает своих псов в «лисью нору».

Он очень хочет заполучить Ханну. Но пес и на этот раз не выполнит команды. Плохой, плохой пес.

– Сделай выбор, Кит-Вол, – говорит мне Ханна у выхода из шахты. – Сделай выбор.

Я понимаю, о чем она говорит. Она знает, что я на ее стороне. Сделай выбор, Брык. Встань на ее сторону, признайся во всем Архипу.

Но я не могу. Я не могу предать друга.

Пока нахожусь рядом с Архипом, я все контролирую.

Я спасал ее много раз и спасаю сейчас. Как буду спасать всегда. Архип не получит Ханну. Никогда. Я этого не допущу.

* * *

Я прихожу в Холмы один. Наблюдаю за ней. Смотрю, как она возится с цветами в школьной оранжерее. Мне нравится видеть ее среди цветов – Ханне подходит это место. Я считаю складки на ее одежде. Считаю бусины в украшении у нее на шее. Считаю бутоны роз в горшке, который она держит в руках. Мне просто нравятся числа…

Теперь я знаю много про ее жизнь в Холмах. Мне известно, что сегодня она идет на день рождения к своим друзьям, братьям-близнецам Финке – я прочитал фамилию на почтовом ящике у их дома. Также знаю, что она подарит им два радиоуправляемых вертолета. Я наблюдал за ней в магазине, видел, как она выбирает подарки. Ханна хотела купить одному вертолет, другому машинку, но поняла, что это плохая идея: конфликтные братья будут ругаться друг с другом. Поэтому она выбрала одинаковые подарки.

Праздник проходит в саду. Я не подхожу близко, издалека наблюдаю, как народ веселится. Чувствую аппетитный запах жарящихся на гриле сарделек и слышу, как урчит у меня в животе.

Вечером моросит дождь, становится прохладно, гости расходятся. Братья с Ханной уходят в дом. Я пробираюсь в сад и смотрю в окно. Трясусь от сырости и холода и наблюдаю, как Ханна с близнецами играет в приставку.

Мне нравится быть вместе с ней. Проживать ее жизнь. Пускай даже поодаль, всегда в стороне – плевать! Я рядом с ней. Это самое главное.

Когда от холода начинает сводить ноги, а от голода – живот, я ухожу.

Я не успеваю перелезть за забор – только залезаю наверх, и чьи-то руки тянут обратно. Вниз.

– Schund! Schund!

– Little prick! What the fuck are you doing here?[27]

Я не знаю в лицо этих парней из Холмов. Слышу немецкую и английскую речь. Я не могу перевести их слова, но догадываюсь, о чем они говорят. Местные парни ненавидят нас так же, как мы – их. Запрещают нам шататься по Холмам, потому что Холмы – это их территория. А мы – их враги.

Их пять человек. И у всех бейсбольные биты.

Брык, тебе капец.

Они окружают меня. Усмехаются в предвкушении скорой расправы.

Они такие же сволочи, как и мы. Только знаете, в чем разница? Когда дело доходит до полиции, виноватыми всегда будем мы. Потому что для всего мира мы – грязь. А они – элита.

Один из парней – самый крупный – бьет кулаком мне в лицо.

Я вытираю рукавом хлынувшую из носа кровь и улыбаюсь. Дерзко смотрю на здоровяка и говорю ему:

– Ну, иди домой, похвастайся отцу: я побил Кита Брыкова, паренька, который на полторы головы меня ниже и на тридцать кило легче. У него не было ничего в руках, а у нас с парнями были биты. И, представляешь, мы справились с ним всего-то впятером. Гордись собой, запомни этот момент, может быть, это твоя единственная победа в жизни.

Я знаю, что он не понял ни слова. Но это не имеет значения. Я плюю в него кровью. Это последнее, что я помню. Меня забивают битами.

Я прихожу в себя в какой-то канаве, за забором, на территории Чертоги. Чувствую себя разбитой дорогой, по которой только что промчалась «вся королевская конница и вся королевская рать»[28]. Бейсболисты перебросили меня за забор, спасибо хоть на этом, не надо тратить силы. Я еле доползаю до дома. Мокрый, весь в грязи и крови.

Открыв дверь, мама вскрикивает от ужаса, а я падаю к ее ногам. Еле живой, выбившийся из сил.

Родители и брат обтирают меня, укладывают на диван. Папа обрабатывает мне раны, мама держит у моей головы тазик.

Я блюю в него какими-то кровавыми ошметками и тихо говорю:

– Прости меня, мам…

– За что, сынок? – ласково спрашивает мама, гладя меня по голове, пряча слезы за падающими на глаза прядями седых волос.

За что меня прощать?

За то, что меня все ненавидят.

За то, что завтра мы с бандой пойдем на котлован и будем строить плот. А после этого по дороге домой я в кровь изобью парня, который заденет меня плечом на перекрестке. Он сам виноват, не хрен провоцировать мою Вспышку. А еще мы поедем в Город и подожжем чью-то машину. И разрисуем краской из баллончика новый памятник какому-то обсосу. У нас останется краска, и мы напишем матерное слово на припаркованной мусорской машине. За это мусора так отделают нас дубинками, что я потом три дня еще не смогу встать с кровати.

Прости меня за то, что ты в свои сорок вся седая, как будто тебе восемьдесят. Ты будешь на меня орать, а я пошлю тебя. И за это тоже меня прости. На меня начнет орать мой братец, но я пошлю и его. Он встанет у меня на пути, но я проломлю стенку его башкой, за это отец так вмажет мне по роже своим огромным кулачищем, что у меня фонтаном брызнет из носа кровь. Прости меня за это. Я выйду из дома и всю ночь проведу на лавочке, утирая кровавые сопли рукавом, а утром пойду в школу. По дороге поймаю Барашка, нассу в его рюкзак и надену его ему на башку. А потом в школе я выбью ногой дверь в столовую, потому что какого хрена она закрыта в среду. На меня будет орать директор, но я пошлю его и свалю с уроков. Я буду сидеть на лавочке и харкать себе под ноги, нахаркаю целую лужу слюней. А еще пойду к железнодорожному депо и выбью там все стекла.

По дороге из депо отмудохаю пэтэушника. За это, конечно, потом вся толпа пэтэушников меня выследит и отмудохает. Из-за этого я буду очень злой, и мне захочется на ком-нибудь оторваться. Я выслежу Вини-Пуха и изобью его. А потом утоплю Барашка. Бобер, сука, где-то прячется, но я и его найду.

Бобер-сука, прячься за свою плотину, Кит Брыков идет тебя убивать.

– Мам, прости меня за то, что я у тебя родился.

Часть седьмая. Ханна

После обеда идем на пустырь за домом запускать ракету, которую Игорек смастерил сегодня утром. Топчемся рядом с ним, наблюдаем.

– У нас как раз есть время, – говорит он. – Все любопытные дворовые бабки сейчас прилипли к телевизорам, началась очередная серия их любимого сериала. Там сегодня дон Хуан должен Кармелите руку и сердце предложить… Но, я думаю, она его отвергнет, ведь у нее есть Педро-Антонио, а он куда симпатичней.

Минут двадцать он колдует над циллиндрической конструкцией из картона, привязанной к длинному пруту, воткнутому в землю.

– Эта фигня не хочет загораться! – грустно говорит Игорек. – Я целый день на нее убил! Весь базар вчера обегал в поисках селитры! После всех стараний запал просто обязан загореться. Но что-то не так…

– А может, ну ее? – с опаской говорит Кирилл. – В прошлый раз загорелось быстро, но все кончилось печально…

Игорек злится:

– В прошлый раз я еще неопытный был. И не знал, что запускать ракету с собственного балкона – неудачная идея. Да и вообще, тогда во всем были виноваты весы. Я просил родителей подарить мне на день рождения лабораторные весы. А они что? Подарили мне робота! Ну зачем мне робот, если у кухонных весов погрешность больше чем в двадцать грамм? Нет, робот, конечно, сгодился, он стал первым испытателем моей ракеты. Но из-за неточности кухонных весов с серой перебор вышел… Теперь нет больше у меня ни робота, ни ресниц, а у балкона – парапета. А матери с отцом не объяснишь, что во всем весы виноваты. Задница потом три дня болела от ремня.

Мы хихикаем.

– О, кажись, пошло дело! – Игорек отбегает в сторону. Мы следуем его примеру.

Некоторое время ничего не происходит. А потом с оглушительным свистом и шипением Rakete взмывает в воздух, оставляя за собой шлейф дыма. Но… траектория у нее совсем не прямая. Описав кривую дугу, Rakete ударяет прямехонько в любимицу всех бабуль местного двора – единственную целую лавочку в округе. Раздается взрыв, и гордость и любовь всего двора уже пылает, как костер в Вальпургиеву ночь.

– Вот черт. – Игорек чешет кудрявый затылок и смотрит на часы. – У нас есть пара минут, чтобы смыться. Думаю, Кармелита уже отшила дона Хуана.

* * *

В этот же день случается страшное – моя вторая встреча с Архипом лицом к лицу.

Это происходит на Brücke[29] у южных шахт, где мы с ребятами шатаемся без дела и без цели. Стая Архипа тоже выбрала это место для бесцельного времяпрепровождения. А может, они следили за нами… Это неважно.

Сбежать нам не удается. Нас окружают. Хитро улыбаясь, Архип подходит ко мне. Сзади него стоит Кит и хмуро смотрит на нас. Я спокойна. Гордо расправив плечи и задрав подбородок, я превращаюсь в величественную каменную статую. Архипу меня не сломать. Он ничего мне не сделает. Когда Кит рядом, я чувствую себя в безопасности. Я наивно верю, что он не позволит Архипу сделать со мной что-то плохое.

– Попалась, мокрица. – Светловолосый вожак стаи противно улыбается и хватает меня за плечи. Вертит перед моим лицом самодельным Messer[30] – ржавым куском железа, расплющенным под колесами товарного вагона и заточенным.

– Боишься? Где твои мама и папа? Где полиция? Где твой закон? Ха! Их нет здесь! Здесь есть только я. И никто тебя не спасет.

Здесь Кит. Ну же, Кит. Сделай выбор. Помоги.

Но Кит просто наблюдает с равнодушным лицом, он как будто смотрит скучную передачу по телевидению. Неужели он ничего не сделает?

– Ну же, мокрица! Заплачь! Заплачь, и я тебя отпущу!

Но я молчу.

Кит ничего не делает даже тогда, когда Архип проводит Messer по моей футболке. Еще и еще, рассекая ткань.

– Плачь, мокрица!

Вспышка острой боли – от ключицы до плеча будто обожгло огнем. Да, мне больно. И страшно. Но я по-прежнему не издаю ни звука.

Я слышу, как что-то кричат мои друзья. Наверное, они хотят вмешаться. Но их крики доносятся словно издалека. Сейчас я вижу только злую ухмылку Архипа. И равнодушный взгляд Кита. Кроме нас троих не существует никого.

Но краем глаза я все-таки замечаю, как Игорек незаметно достает что-то из кармана рюкзака у себя на плече.

Все смотрят на нас с Архипом, увлечены этой сценой и страшной игрой двух актеров, которые не замечают остальных участников спектакля.

Игорек прячет что-то у себя за спиной. А через мгновение раздается его звонкий крик:

– Гранатометчику! По головному танку! Огонь!

В центр толпы падает какой-то предмет. Через две секунды я слышу шипение, а потом все вокруг заволакивает дымом.

Я отталкиваю Архипа прочь от себя. Кто-то берет меня за руку и тянет к краю Brücke.

Мгновение, и вот мы все вчетвером стоим у края. Кирилл протягивает одну руку мне, вторую – Игорьку. Игорек хватается за него и Ваню. Размышлять и собираться с духом нет времени, нужно бежать, пока горит дымовая шашка. Растянувшись в цепочку и держась за руки, мы прыгаем вниз.

Ветер не дает ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Я будто разрезаю небо.

Удар, и мы погружаемся в воду.

Наслаждаться купанием нет времени: я слышу голоса врагов. Они быстро спускаются с Brücke. Не желают упускать добычу.

Жестом Кирилл показывает: разделяемся прямо в воде. Я ныряю под железные перекрытия и выплываю к берегу по другую сторону Brücke.

– Сюда! – слышу я тихий голос Кита.

Он протягивает мне руку и помогает подняться на берег. Быстро снимает рубашку, надевает ее на меня.

Мы встречаемся взглядами. Я вижу в его глазах волнение и беспокойство. И… страх. Да. Ему страшно за меня.

– Беги в ту сторону, я их отвлеку, – говорит он.

Я киваю и ныряю в кусты.

Предполагаю, что друзья подумают о том, что я пойду домой после происшествия, и, сбежав, они последуют за мной. Поэтому я иду к граничному забору. Мост находится на юге-востоке Чертоги, я иду строго на север и оказываюсь у восточной части граничного забора, недалеко от того места, где мы раньше встречались с Китом. Я перелезаю через забор и прячу рубашку Кита под большой камень, иначе, если мальчишки увидят ее на мне, у них возникнут вопросы.

Возвращаюсь на сторону Чертоги и жду друзей. Проходит довольно много времени, прежде чем они появляются. По следам на их одежде и на лице ясно, что стая поймала их где-то на берегу и поколотила.

Мы идем к Киру, после такой передряги неплохо бы поесть. Собранных по карманам денег хватает на упаковку сосисок. Идем домой, по дороге обсуждая нашу сегодняшнюю неудачу.

– Он порезал тебя? Тебе больно? Вот говнюк…

Что же он не отстанет от нашей Хонюшки, – грустно качает головой Игорек.

Я его уверяю, что со мной все хорошо.

– Ох и садюга этот Брык… Таких еще поискать! Хорошо, что ты по другую сторону моста выплыла – они нас по эту ждали. Брык уже там был. Вот же садюга…

– Он мне чуть все пальцы не переломал. – Кирилл трясет в воздухе рукой.

– А мне пятку поджег! – добавляет Игорек.

– А мне цепью по спине перетянул так, что весь жир лопнул!

Ванино трагическое замечание почему-то всех смешит.

– У тебя спина, как у кабана! – восклицает Игорек. – Такую если даже тесаком резанешь, то скорее лезвие затупишь, чем царапину тебе сделаешь!

– А вот и нет!

– А вот и да!

– А помните, какой Брыков был несколько лет назад? – продолжает Кир. – Как избивал нас дохлыми крысами? Хорошо, что сейчас ему это неинтересно. А помните, как он откусил голову голубю? А помните?..

Я ухожу вперед. Слушать о другом Ките мне неприятно. Присоединяюсь к ребятам только тогда, когда Кирилл меняет тему.

– Да что уж говорить, мы сами лошары. Не смогли убежать, – злится он. – Все тренировки впустую… Надо увеличить нагрузку. С завтрашнего дня меняем режим! Тренироваться будем больше на полчаса!

До самого дома нашего сурового тренера мы стонем и возмущаемся.

На кухне снимаем пленку с сосисок, чистим кабачок и морковь.

Кирилл поручает мне ответственную задачу – нанизывать на спагетти нарезанные кусочками сосиски.

– Зачем? – удивляюсь я.

– Когда макароны сварятся, то они будут просто зачупато смотреться с надетыми на них сосисками. А вообще не спорь с шеф-поваром!

Он нарезает сосиски и подает мне кусочки.

– Смотри, эта сосиска похожа на Игорька. – Кирилл показывает мне самую маленькую, бракованную сосиску.

Я смеюсь.

– Ах, так? Тогда вот эта морковка похожа на тебя! – Игорек вырезает на морковке рожицу и показывает нам. – А вот этот чесночок похож на Хонюшку! – Он вырезает на зубчике чеснока улыбку. – Хм. А где у нас тут Ваня?

– Вот он! – Я беру из сумки на полу огромный кабачок и со стуком опускаю его на стол.

Кирилл с Игорьком хохочут. Тем временем я вырезаю на кабачке глазки и рот.

Все вместе осматриваем наши изделия.

– Прямо большая счастливая семья! – заключает Игорек.

Правда, нам приходится разрушить нашу продуктовую семью. Игорька кинуть в кипящую воду, а остальных ее членов порезать.

Вдруг за занавеской я замечаю что-то на балконе, на что никогда раньше не обращала внимания в этой квартире. Что-то очень знакомое…

Выхожу на балкон.

Боже мой! Это корова из проволоки, которая стояла на въезде в наш поселок восемь лет назад. Корова из детства!

– Кир, откуда она у тебя? – удивленно спрашиваю я, гладя проволочную голову.

– Ах, это… Познакомься с моей женой. Роднуля моя. Люблю ее. – Кирилл нежно обнимает корову за толстую шею.

Я делаю сердитый вид.

– Постой… Та к вы ее унесли? Это же воровство! Мне в детстве так нравилась эта корова – а вы ее украли!

– Да, знаю, я дикий мужчина, живу по традициям старинных времен, когда умыкание невест было в почете. Что поделаешь. Древнейший ритуал, предваряющий брак.

Кирилл хитро смотрит на меня и подкручивает пальцем воображаемые усы.

Я хихикаю.

– На въезде поставили другую корову. Но она отличается от этой – не такая толстая.

Кирилл смотрит на корову уже серьезно.

– Ты знаешь, она всегда меня выручает. Иногда бывает так плохо, просто невмоготу – и тогда я прихожу сюда. Рассказываю ей обо всем, что тревожит.

Она смотрит на меня своими проволочными глазами и все понимает, представляешь? Человек и тот не всегда поймет. А эта корова, да еще и неживая… Она всегда понимает.

Я киваю. Ничего не говорю. У многих вещей есть своя история. И душа. И они куда лучше людей смогут тебя понять.

Мы заканчиваем готовку сосисок с макаронами и овощного рагу.

Накрываем на стол, предварительно убрав со стула традиционные «газовые гранаты» – чьи-то грязные носки.

Вареные макароны с нанизанными на них кусочками сосисок действительно смотрятся эффектно!

После ужина, захватив чашки с чаем, выходим на балкон. Кир щелкает выключателем, и на корове загорается множество лампочек. Игорек садится на парапет, Кирилл устраивается в стоящей тут же садовой тачке, а мы с Ваней усаживаемся на полу.

Смотрим на мигающие лампочки и слушаем Ваню, который тихим голосом пересказывает нам истории из прочитанных книжек. Сегодня он рассказывает про известного пирата, создателя пиратского кодекса по прозвищу Черный Барт, который захватил более четырехсот кораблей. Он был неоспоримым лидером в своей среде, сильным и неуловимым джентльменом удачи. Переплюнул в крутизне даже Черную Бороду.

Тихий рассказ Вани о кораблях и морских сражениях навевает на нас дремоту.

Вокруг тишина и спокойствие.

Штиль.

Или затишье перед бурей?

* * *

Достаю из-под камня рубашку Кита и надеваю ее. Домой иду злая. Злюсь на всех Schund, в особенности на Архипа, который мешает мне жить. Злюсь на себя, потому что не могу ему противостоять. Злюсь на Кита, который никак не решит, на чьей он стороне. Злюсь на весь мир.

Ранка на плече, нанесенная ржавым Messer, ужасно саднит. Наверняка в ней сейчас активно размножаются микробы. Надо ее промыть сразу же, как окажусь дома.

И тут совсем некстати, проходя по парку, я натыкаюсь на милую пару – девушку и юношу, которые несут в руках большой бумажный свиток, изрисованный сердечками.

– Мы собираем сердечки! Нарисуй сердечко за установление памятника любви в парке! – хором произносят парень и девушка.

Их приторные улыбки и ванильные голоса окончательно выводят меня из себя.

– А след от ноги на жопу тебе не поставить? – рычу я в ответ, с удовлетворением наблюдая, как с сахарных физиономий сползают милые улыбочки.

Расталкиваю сладкую парочку и иду дальше своей дорогой.

Я стыжусь своего поступка. Что с тобой случилось, Ханна? Ты никогда раньше не была такой грубой. Ты всегда всем мило улыбалась, была активисткой любого подобного начинания… Еще недавно ты бы с радостью нарисовала сердечко и охотно помогла бы этим двум симпатичным молодым людям. А теперь… Ты стала другой.

Придя домой, я никак не могу расстаться с рубашкой, несмотря на то, что дома тепло.

Плечо саднит. Я иду в ванную, стягиваю один рукав и смотрю, что же там так болит.

Порез с запекшейся кровью, сделанный грязным Messer. От этой мысли меня замутило. Я энергично тру плечо антибактериальным мылом.

В голове возникает образ гниющей раны, в которой копошатся черви.

Я тру плечо все усерднее, но образ не исчезает. Более того, он начинает материализовываться. Я отчетливо вижу с десяток отвратительных червей, копошащихся вокруг ранки. Я схожу с ума? Трясу головой, умываюсь холодной водой. Смотрюсь в зеркало.

Перестань, Ханна. Рана чистая.

Я вновь смотрю на порез. Никаких червей нет.

Уверившись, что все микробы уничтожены, я снова надеваю рубашку. Ухожу в комнату и осматриваю вещь Кита. Манжеты довольно грязные, они испачканы чем-то бурым и затвердевшим, а местами прожженные.

Это рубашка обладает своей собственной историей, и мне это нравится.

Я ложусь на кровать в рубашке. Обнимаю себя, вдыхаю чужой запах.

Кит Брыков.

Он ненормальный, я знаю. Он больной. Он психопат. Он не спас меня сегодня от Архипа. Просто смотрел, как тот мучает меня. Кит любит мучить и запугивать людей, ему нравится бить их, оставлять им ожоги, ломать кости. Он отгрызает головы птицам и избивает людей трупами животных. Все твердят мне об этом. У него взгляд зомби. Он псих. Маньяк. Он Schund … И еще десять тысяч причин, почему я не могу влюбиться в Кита Брыкова!

* * *

– Открывай дверь! – слышу я за спиной панический голос Игорька.

Дергаю на себя тяжелую створку и вбегаю в подъезд дома.

Мы в центральном районе Чертоги. В Коробках. И за нами погоня.

Все вчетвером вбегаем в подъезд и мчимся по лестнице вверх. Путь отступления в соответствии с нашим планом больше не доступен. Мы не можем просто пробежать по дому и спуститься на землю с общего балкона, так как отчетливо слышали, как Архип крикнул кому-то из своих: «Окружай с обратной стороны!» Приходится искать другие пути отступления. Импровизировать.

Кирилл сворачивает в коридор второго этажа, а мы бежим выше. На следующем этаже отделяюсь я, Ваня с Игорьком поднимаются еще выше.

Бегу по длинному коридору. Куда он ведет? Скорее всего, на общий балкон, а там может быть пожарная лестница…

Слышу за спиной шаги, кто-то бежит за мной. Нет. Ему меня не поймать.

С шумом распахиваю балконную дверь – так и есть – здесь есть лестница. Куда двигаться? Вверх? Вниз? Внизу меня могут поджидать… Не теряя больше ни секунды на раздумья, я забираюсь по маршевой пожарной лестнице на самый верх. На крышу!

Железная лестница хорошо передает звук шагов, я слышу, как следом кто-то мчится.

Крыша раскалена от солнца. Воздух горячий и густой. Здесь нет никаких других выходов. Что же мне делать?

Я бегу к противоположному краю крыши. Слезть не получится. Ни единого выступа. Смотрю вперед, и в голову приходит идея. Рядом стоит другой такой же дом. Настолько близко, что…

Я смогу. Я умею прыгать очень далеко.

Я оборачиваюсь и вижу фигуру человека, который поднимается на крышу.

Набираю в легкие побольше воздуха, разбегаюсь и прыгаю через пропасть.

Приземляюсь не очень удачно, лечу носом вперед, выставляю руки перед собой, чтобы смягчить падение. Боль в ладонях, на которые приходится вся сила удара.

Я не хочу даже смотреть назад, собираюсь уже бежать к дальнему краю дома, чтобы там спокойно слезть вниз по лестнице, но голос человека на соседнем доме останавливает меня.

– Ханна, подожди!

Это Кит! Он стоит на крыше один.

– Не беги! Здесь больше никого нет. Я отправил их по ложному следу.

Я осторожно подхожу к краю. Кит делает то же самое. Мы смотрим друг на друга через пропасть.

Смотрим так, как будто видим впервые.

– Чего нужно тебе, Кит?

– Я хотел поговорить с тобой!

– О чем? Снова сказать будешь, чтобы подальше держалась от вас? Что защитить меня не сможешь? Ложь! Ты мог бы защитить… Если бы хотел.

Я разворачиваюсь, намереваясь убежать. Но голос Кита снова останавливает меня.

– Ханна, я сделал выбор!

Я резко оборачиваюсь и вижу, как он разбегается.

– Нет! – кричу я и закрываю глаза от страха.

Кит приземляется рядом со мной.

– Я сделал выбор. Я выбираю тебя!

Он неловко обнимает меня, я расслабляюсь в этих мальчишеских объятиях и с благодарностью принимаю его тепло. Закрыть глаза. И просто забыться. Только он и я. Больше ничего не имеет значения.

Мы стоим обнявшись. Двое несчастных влюбленных, которые наконец перестали скрывать чувства друг от друга.

– Я не смогу ему сказать, – тихо шепчет Кит. – Нам нужно притворяться. Он охотится на тебя. Хочет тебя заполучить. Я должен всегда видеть его. Знать, о чем он думает и что собирается делать. Я должен быть его другом, если хочу защитить тебя. Всегда быть с ним рядом. Если скажу про нас, вряд ли мы и дальше останемся с ним друзьями. И тогда я не смогу тебе помочь. Нам нужно ото всех скрываться, Ханна.

– Это неважно, Кит. Кроме нас ничего не важно.

Я зарываюсь лицом в воротник его кофты, вдыхаю запах, который стал мне таким родным.

Наконец-то этот момент. Как долго я этого ждала… И вот мы с Китом вместе.

Не имеет значения, сколько мы знакомы. Не имеет значения, что все это время что-то нас разлучало, отделяло друг от друга. Не имеет значения, что завтра ничего не изменится. Нам снова придется притворяться врагами. Не имеет значения, что наши родители никогда не одобрят эти отношения. Да что родители – весь мир их не одобрит. Это все неважно. Сейчас ничего не имеет значения. Есть только мы. И сейчас мы не враги. Мы вместе.

* * *

Подойди ко мне – и я прижму тебя к себе.

Дай мне руку – и я заберу твою боль.

Прими мою любовь – и я подарю тебе свет.

Останься со мной – и я поведу тебя к звездам.

Послесловие

Немного о создании книги. С этого произведения началось мое писательское дело. Мне хотелось написать историю в духе Ромео и Джульетты – про любовь девушки и юноши, принадлежащих конфликтующим семьям или кланам… а также про дружбу двух друзей, живущих в одной общине, предательство и переход одного из друзей во враждующую коммуну. Та к что четыре главных героя в моей голове родились сразу. Возникла проблема с жанром – книга переписывалась много раз, успела побывать и фэнтези, и антиутопией, а потом во всем сюжете я так запуталась, что решила отказаться от этой истории или оставить ее на потом – просто переместила текстовый файл на компьютере в папку «мусор» и стала писать с нуля упрощенную черновую версию. Я оставила двух героев, изменила их личность и характер, упростила сюжет, оставила только его часть, выбрала жанр – реализм. Так получилась книга «Мой лучший враг», которая – да, да – служит черновой версией этой книги. «Мой лучший враг» вышла в продажу и стала набирать много поклонников, и тогда я решила всерьез заняться первоначальной версией. Текстовый файл был перемещен из папки «мусор» обратно.

Я твердо решила продолжить традицию писать в реализме. Но как создать две враждующие рядом расположенные коммуны, не отклоняясь от жанра и не добавляя элементы фантастики? И ответ на этот вопрос дал мой муж, который рассказал мне об истории острова Сахалин. Сахалин был построен ссыльными, и по соседству с ним вырос преуспевающий нефтяной поселок экспатов. В 90-х годах между соседями шла вражда, которая утихла через время. Это было то, что мне нужно! Эта история вдохновила меня на создание Чертоги и Голубых Холмов.

Я хотела бы выразить благодарность моему мужу Александру. Эта книга была моим первым начатым произведением, я совершенно не знала, что из этого выйдет, добьюсь ли я чего-то, или произведение так и останется незаконченным или похороненным в памяти моего компьютера. Многие знакомые насмехались над моим хобби, почему-то даже отговаривали меня продолжать. Говорили: «Ты страдаешь ерундой! Какое творчество? Иди рожай! Много свободного времени? Иди закатывай банки с помидорами!», и один только муж активно поддерживал меня и спорил с ними: «Нет! Моя жена напишет книгу, ее издадут, и она станет настоящей писательницей!»

Та к что именно благодаря поддержке мужа я не опускала руки и не бросила писать, и теперь мы можем держать в руках пока что две, но надеюсь, что будет больше, книги моего авторства. Желаю, чтобы рядом с каждым из вас был такой человек, который верил бы в вас и во всем поддерживал, – это значит очень много.

Примечания

1

Перевод с португальского Е. Беляковой.

(обратно)

2

Туман! Туман! (англ.) – Здесь и далее примеч. автора.

(обратно)

3

Туман! (нем.)

(обратно)

4

Камень! Камень! (англ.)

(обратно)

5

Камень! Сброд! (нем.)

(обратно)

6

Братвурст – немецкое название сосисок для обжарки на сковороде или на гриле.

(обратно)

7

Труба (нем.).

(обратно)

8

Крыса! (нем.).

(обратно)

9

Кит (нем.).

(обратно)

10

Девять ((нем).

(обратно)

11

Восемь (нем).

(обратно)

12

Который час? (нем.).

(обратно)

13

Двенадцать часов (нем.).

(обратно)

14

Многолетнее луковичное растение, корни которого съедобны и имеют сладковатый вкус.

(обратно)

15

Крепь – искусственное сооружение, возводимое в подземных выработках для предотвращения обрушения окружающих горных пород.

(обратно)

16

Отпалка – взрывные работы на шахте. Забой – конец горной выработки (штольни, шурфа и др.).

(обратно)

17

Крепь – искусственное сооружение, возводимое в подземных выработках для предотвращения обрушения окружающих горных пород.

(обратно)

18

Самоспасатель (шахтный) – средство индивидуальной защиты органов дыхания горнорабочих при подземных авариях, связанных с образованием непригодной для дыхания среды.

(обратно)

19

Бузулук – подковы с острыми шипами, которые крепились к ногам, чтобы они не скользили при передвижении.

(обратно)

20

Бурка – взрывные работы.

(обратно)

21

Боже мой! Мои розы! Мой пруд! Что вы наделали? (нем.).

(обратно)

22

Холмы (нем.).

(обратно)

23

Ублюдок! Заткни хлебало! Иди к черту! (нем.).

(обратно)

24

Заткнись! (нем.).

(обратно)

25

Шахта… Вагонетка… (нем.).

(обратно)

26

Губы (нем.).

(обратно)

27

Маленький засранец! Какого черта ты тут делаешь? (англ.).

(обратно)

28

Слова из английской народной песенки о Шалтае-Болтае, известной в России по переводу С. Маршака.

(обратно)

29

Мост (нем.).

(обратно)

30

Нож (нем.).

(обратно)

Оглавление

Мы, дети золотых рудников Книга первая

  Пролог

  Часть первая. Бобер

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  Часть вторая. Ханна

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

  Часть третья. Брык

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

  Часть четвертая. Бобер

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

  Часть пятая. Ханна

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

  Часть шестая. Брык

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

  Часть седьмая. Ханна

  Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg