Наталья Царёва Старухи (Ничьё старичьё)
Вилене Бреннер посвящается
«Друг друга тяготы носите…»
(Гал. 6.2)* * *
Дети всё не ехали, и тоска прибывала, сдавливая голову, сердце и душу… Только в самые немоготные минуты, чтобы не захлебнуться тоской окончательно, Елена Олеговна включала свой плохонький телевизор.
Включила и на этот раз.
Говорили о «мате». Приводили в его защиту всевозможные доводы. Стало быть, оправдывали употребление скабрезных слов? Выходит, что так. Основным доводом, оправдывающим употребление в речи не просто плохих, а очень плохих слов, был такой: у этих слов сильная энергетика! Во время войны худенькие девочки-медсёстры, якобы, с помощью нецензурных слов выносили с поля боя раненых мужчин, которые были в два-три раза тяжелее их самих…
Не понравилась Елене Олеговне передача, но, тем не менее, она досмотрела её до конца. Потом выключила телевизор и села за стол писать на телевидение разгромную статью-отклик.
«Вы профессионалы или нет?! – писала Елена Олеговна. – Если всё-таки профессионалы, то должны знать, что любое слово (любое!) заряжено энергетикой, положительной или отрицательной. О динамизации и сумасшедшей энергетике «матерного» слова известно давно. Да! Дьявол силён. Но почему вы не говорите о тех медсёстрах, которые обращались за помощью к Богу? Силу молитвы и её влияние на поведение и душу человека нельзя сравнить ни с какими другими словами. Кто искренне молится, тот знает об этом…»
Сама Елена Олеговна об этом знала, но искренне молиться получалось у неё редко…
«Не повод же это для того, чтобы примириться с грязными словами…», – подумала Елена Олеговна и после краткого внутреннего замешательства от сознания своего несовершенства продолжила письмо на телевидение.
Итак… «Что, на ваш «умный» взгляд, означает мат? Я отвечу за вас. Это словесная форма истерики. И, как и всякая истерика, она удесятеряет силы человека. Вы, наверное, слышали, что сумасшедшие необыкновенно сильны? Чем это объясняется? Ненормальным состоянием психики.
Люди предали слова молитвы, но свято место пусто не бывает. Дьявол, подсуетившись, прислал нам вместо слов молитвы дремучие и гремучие слова, наделив их своей дьявольской силой, а мы с вами знаем, что он, дьявол, ой как силён! Подумать только! Слова-враги стали друзьями, а слова-друзья если и не стали врагами, то просто исчезли из нашей жизни. Куда это годится?! И детей не жалеете, убеждая людей в том, что и детям необходимо знать эти «народные», «звучные», «сильные» слова. Пусть, мол, слушают и смотрят на саму жизнь! И марают, марают, марают… Без зазрения совести марают… Если не вдаваться в этимологию слова «мораль», то ваша мораль (людей из «ящиков») от слова «марать». Как хотите, но это так…»
Елена Олеговна почувствовала, что слишком раздражена «разговором» с авторами передачи и, чтобы не разозлиться окончательно, решила заняться чем-нибудь другим… Ну, скажем, попить чаю. А что? Мысль «попить чаю» показалась ей очень даже замечательной. Мысль эта очень скоро обрела ясные и четкие формы. Елена Олеговна пошла на кухню, покачала туда-сюда чайник, но не услышала в нём плеска воды. Глянула в ведро – и ведро пустое! Совершенно! Даже донышко сухое. Попила, называется, чаю!
Елена Олеговна вернулась к столу, постояла немного, глядя в окно, присела на краешек стула, взяла ручку с намерением продолжить письмо, но раздумала… Положила ручку на место и громко сказала невидимым «телевизионщикам»:
– А пойду-ка я на озеро за водой. Нет сил с вами разговаривать без чаю. Приду и допишу… Может быть… Если захочу…
Но, прежде, чем выйти из дома, Елена Олеговна глянула в окошко кухни… Сидят!
* * *
Участок Елены Олеговны расположен у самого озера, на небольшом склоне. Наверху участка стоит её «дом» – бревенчатая, заросшая бурьяном хибарка, которую Елена Олеговна гордо называет «домом». В хибарке две крошечные комнаты и крошечная кухня. С обратной от крыльца стороны – небольшой навес, где, по идее, должны лежать дрова, но стоят сломанный стул, сломанный стол и сломанная кровать. Еще в летнее время там «живут» два велосипеда: сына и внучки. Стоит хибарка почти у самого забора – деревянного, почерневшего и покосившегося. Окна комнат выходят на участок, а окна кухни – на забор, у которого со стороны «улицы», рядом с тропинкой к озеру, стоит длинная скамейка. На ней в хорошую погоду почти всегда сидят старухи…
Причем, еще года четыре назад здесь редко кто сидел, разве что сама Елена Олеговна присаживалась, когда возвращалась после купания в озере или когда ходила туда за водой… Потом стали постоянно приходить две старухи, потом с каждым годом количество старух увеличивалось. И это все были какие-то новые старухи… Сами по себе они, конечно, новыми не были (разве старухи бывают новыми?), но для деревни – это новички. Раньше они тут не жили… И вот теперь скамейка была полна!
Просто беда! Не пройти мимо! А за озёрной водой надо проходить именно мимо скамейки с сидящими старухами. И никуда не денешься… Надо проходить… Решила Елена Олеговна немного подождать. «Может, «рассосутся» старухи…» Походила по своей развалюшке, посидела на табуретке… Снова глянула в окно. Сидят! Ещё бы не сидеть… У такого-то озера!
Это чудное озеро Елена Олеговна полюбила сразу. Красивое, щедрое и… святое. Да, да, святое! Святым его называли старожилы, которых осталось в деревне всего ничего.
Нашёл это место её сын. Приехал однажды домой с очередных соревнований по карате, где выступали его ученики, и прямо с порога заявил:
– Нас с ребятами возили в фантастическое место! Озеро, лес, почти нет людей… Мы должны купить там дом! Я не прошу себе никогда, если этого не сделаю!
– Это где?
– Недалеко от Белоруссии.
– Ого! И кто там будет жить?
– Ты!
– Почему это я? – как школьница спросила Елена Олеговна. – Чуть что, сразу я… Не поеду. Одна в лесу, без людей… Я не Серафим Саровский… Хотя… жаль…
– Да не бойся ты! Там кое-какие люди есть. Просто мало. Тишина, природа, здоровье… А я буду все время приезжать!
– Что же там такого особенного?!
– Всё.
– Можно я подумаю?.. – попросила Елена Олеговна.
И подумала…
У неё в «запаснике» были кое-какие деньги, которые она называла «кладбищенским фондом». У сына денег не было. Никогда и никаких.
«Смерть подождёт, – решила Елена Олеговна, – а ребёнку – радость».
На следующий день почти пятидесятилетний «ребёнок» взял у матери деньги, поехал в деревню «своей мечты» и купил там «дом».
Когда Елена Олеговна увидела это строение в первый раз, то сильно огорчилась… Неказистый домишко «обещал» рухнуть в любую минуту…
«Зато дешево и действительно красиво вокруг, – успокаивала она себя. – Ну и что, что развалюшка? Неразвалюшек здесь и нет вовсе…»
Через короткое время она привыкла и тоже стала называть хибарку «домом». Так и говорила знакомым:
– Коля дом купил…
И все с уважением смотрели на нее и хвалили сына.
Порой Елене Олеговне приходила в голову невозможная мысль – поставить здесь монастырь. Не часовню, не отдельный храм, а именно монастырь! Лес, озеро… Здесь даже она, такая ленивая, молится по нескольку раз на дню. Своими словами, конечно, коротко, но молится!
Но монастырь ставить было некому…
В этой умирающей деревеньке на границе Псковщины и Беларуси старухи жили и выживали только благодаря озеру и лесу. Стариков было всего два (или три?), да и те были уже «бабаями». Так называл стариков Шамиль, её сосед по дому в Питере. Он объяснил Елене Олеговне, что по-татарски «бабай» – это старик, который уже не мужчина, но и женщиной его назвать нельзя… Он просто «бабай».
Иногда в деревню на день-два приезжали молодые – навестить своих бабушек. Бывало, заезжали и «чужаки», прослышавшие о красоте этого чудного места. Любовались, отдыхали, но жить почему-то не оставались, хотя в деревеньке было много пустых, «ничьих», домов. И вот… Эти старухи… Пополнение…
Почти каждый день, утром или вечером, а бывало, что с утра до вечера, старухи сидели на скамейке под окном её дома. По этой причине Елена Олеговна перестала плавать в озере, принимать у воды воздушные ванны, а это ей было, ой, как нужно. Тем более, она любила плавать. С детства плавала хорошо…
Для питья воду можно было, конечно, брать из колонки, которая через дорогу, с другой стороны участка (там тоже есть калитка). Колонка старухам со скамейки не видна, но… Вода там не та! Не такая, как в озере. И запах не тот, и вкус…
И снова вопрос: откуда взялись эти старухи?! Кто их привёз? Елену Олеговну, например, привёз сын. Осенью он увозит её обратно в Питер. Его все видели, все знают. Сын и внучка, пусть редко, но приезжают отдохнуть. Наверное, и у этих старух есть дети… Но этих детей никто никогда не видел и ничего о них не знает. Даже Райка не знает. Только к Ульяне, большой и грозной старухе, приезжает сын на длинной черной машине. По словам Райки, сын Ульяны привозит всё необходимое для жизни в деревне не только своей матери, но и всех её подруг.
И как им тут живётся? Радостно ли? Печально? А ей самой как живется? Радостно или печально? Теперь скорее печально… А по приезде всё было не так.
* * *
Первым летом в деревне Елена Олеговна чувствовала себя спокойно-счастливым человеком. Как никогда. Она была в радостном изумлении от того, что видела вокруг. А видела она, прежде всего, озеро, потом – сад у дома, кем-то когда-то посаженный, лес, поля, уходящие далеко за горизонт…
В то лето Елена Олеговна часто стояла на пороге своей избы, наблюдая ночь, которая всегда много значила для нее. Ночью многое удаётся людям. Ночь умудряет человека. Ночью хорошо молиться, не пропадает ни одно слово молитвы… «Отче наш!.. Да святится имя Твоё!.. Да будет воля Твоя!..» Она благодарила Бога и просила прощения за свои грехи и недовольство жизнью… А утром в ожидании встречи с новым днём легко и радостно вставалось.
Первое лето пролетело очень быстро. За летом, как водится, пришла осень. Такой осени у Елены Олеговны тоже никогда не было. Тепло! И в сентябре, и в октябре… Но теплынь какая-то особенная, с предчувствием, что всё может враз измениться…
Накануне отъезда (двадцать седьмого октября) был чудный день, а за ним – такая же чудная, волшебная ночь. Без преувеличения! Распахнулось небо, и рассыпались по нему звёзды.
Ей вспомнились строки Полежаева:
Простри на небеса Задумчивый свой взор: Не зришь ли в них Творцу Согласный стройный хор? Не чувствуешь ли ты Невольного восторга? Дерзнёшь ли не признать И власть, и силу Бога, Таинственный устав, Непостижимый перст В премудром чертеже Миров, планет и звезд?Всю зиму Елена Олеговна скучала по деревне и мечтала о новом лете, но… Такого прекрасного лета, как то, первое, у неё здесь больше не будет никогда…
А ведь всего-то пять лет прошло… Но как все изменилось! Сын и внучка почти совсем перестали приезжать… Сын успел развестись и теперь гулял напропалую… У внучки настал переходный возраст… В деревне откуда-то появились «новые» старухи… И эти «новые» старухи «оккупировали» лавочку возле ее «дома»…
* * *
Иногда Елене Олеговне хотелось подойти к старухам, поговорить, спросить их о чем-нибудь. Например, как они спят по ночам, не страдают ли бессонницей, как она… Хотелось… но она останавливала себя: «Что у меня с ними общего? Ни-че-го! Не впишусь я в их «команду». У них сложилась своя атмосфера, которую я, скорей всего, не пойму и не приму…»
Раиса (жена лесника Василия), крепкая деловитая женщина лет сорока, работавшая в соседней деревне почтальоном и сросшаяся с велосипедом, хоть и общалась с некоторыми из «новых» старух, но знала о них мало.
– Что тут делают эти старухи? – спросила однажды Елена Олеговна Раису. – Откуда они взялись?
– Откуда взялись, я толком не знаю. А плохого ничего не делают. Но… странная история… Как только они поселились здесь, зимой в деревню стали приходить волки.
– Да ты что?!
– Правда!
– И что?
– Да ничего. Приходят и воют…
– Ужас какой! Съесть что ли старух хотят?
– Вряд ли, – Рая засмеялась. – Старухи их, наверное, подкармливают.
– Нет, Раечка! Тут какая-то другая причина. Волк не дружит с человеком.
– Значит, старушки эти – оборотни, и по ночам в волков превращаются.
Рая опять засмеялась, села на велосипед и уехала.
Так ничего существенного из разговора с Раей о «скамеечных» старухах Елена Олеговна и не узнала. Но стало страшновато…
* * *
А ведро так и стояло пустое. Хочешь – не хочешь, а за водой идти надо. И дорога одна: мимо старух. Туда-то ладно – с пустым ведром, можно быстро проскочить, а обратно – с полным, да ещё и в горку… Горка хоть и небольшая, но всё равно… Елене Олеговне уже многое тяжело делать.
Стала сына ругать. «Как не стыдно?! Две бочки во дворе, а он не удосужился воды наносить. Хитрый какой!» Конечно, не так уж трудно сходить за водой и самой, но… при одном условии: если на скамейке нет старух.
Решительно взяла ведро и также решительно вышла из дома.
Проходя мимо старух, Елена Олеговна поздоровалась с ними. Старухи ответили ей. Доброжелательно, с улыбкой. «Неплохие все же старухи, – подумала Елена Олеговна. – Желают доброго здоровья… Улыбаются…»
Набрала воды и под взглядами старух пошла назад. Не споткнуться бы!
«И почему у меня всё так сложно?!» – ругала себя Елена Олеговна. Всегда хотела подниматься к вершинам духа… А сама с людьми ладить не может. Смешно!
«Сейчас пройду и мило улыбнусь», – решила Елена Олеговна. И прошла, и мило улыбнулась. Старухи тоже улыбнулись в ответ и тоже довольно мило. Лишь одна, которая никогда без нецензурных слов не разговаривала, улыбнулась озорно и ехидно. Может, показалось?.. Что возьмёшь с невоспитанной старухи?! Для этой старушенции Елена Олеговна давно придумала подходящее, на ее взгляд, прозвище – Хулиганка.
Прошла, наконец, мимо. Подошла к калитке. Не видит, но догадывается, что старухи смотрят ей в спину, и даже знает, что при этом думают. А думают про её сына и думают не очень хорошо. Привёз, мол, мать в заброшенную деревеньку, поселил в полуразрушенной избушке и оставил одну, чтобы не мешала ему жить в далёком и прекрасном Петербурге. «А это уже не ваше дело!» – мысленно огрызнулась Елена Олеговна. А калитка, как нарочно, не открывается… Ну, никак! Крючок заело… А одна рука ведром занята…
Не успела Елена Олеговна поставить ведро на землю, как оно вдруг стало невесомым.
– Ой! – вскрикнула от неожиданности Елена Олеговна и повернула голову.
Рядом с ней стояла та самая ядовитая старуха, которую Елена Олеговна прозвала Хулиганкой. Была эта старуха чуть повыше Елены Олеговны, но худее. Лицо острое, как топорик. Несмотря на старухин возраст, в пластике её движений и во всей фигуре угадывались сила и ловкость.
– «Постой, да ты неловок, дай-ка я…» – без улыбки сказала старуха.
– Не надо! Нет, нет! Зачем? Я сама могу…
– Тихо! – прикрикнула старуха, и Елена Олеговна, отпустив дужку ведра, покорно замолчала. – Открывай!
Елена Олеговна двумя руками легко откинула крючок и открыла калитку.
Старуха поставила ведро именно на ту табуретку, на которой оно всегда стояло. Как будто знала о его постоянном в доме месте. Поставила и только потом спросила:
– Все правильно?
– Да, очень хорошо, – суетливо сказала Елена Олеговна. – Спасибо вам большое. Может, чайку?
– Не. Ничего не надо. «Спасибо» – и то много. Твои засранцы ещё когда приедут! А мы всегда тут.
– Да, они редко приезжают… – согласилась Елена Олеговна.
– Вот видишь!
– Но они же не просто так не едут. Они заняты. Им – некогда…
– Да что ты говоришь?! И очень заняты?
– Очень.
– А если приезжают, то почти сразу и уезжают! Ведь так?
– Так… И мне очень грустно тогда… – неожиданно для себя призналась Елена Олеговна.
– Я знаю.
– У вас так же?
– Нет, не так же. Просто знаю и всё.
– Откуда?
– Как думаешь?
– Не знаю…
– Ладно, скажу, чтоб не мучилась.
– Скажите.
– От него самого! От верблюда!
Елена Олеговна улыбнулась незамысловатой бородатой шутке. Гостья задала вопрос:
– А что ты делаешь целыми днями?
Елена Олеговна смутилась.
– У меня дела…
Старуха подошла к столу, сплошь покрытому исписанными листами.
– Это ты столько наваляла?
– Я, – виновато призналась Елена Олеговна.
– Что пишешь?
– Разное.
– Разное?! – удивилась старуха. – Про гвозди, про голых баб, про Ленина, про червей, про паровозы? Так что ли?
– Вообще-то я пишу о словах, – поправилась Елена Олеговна.
– О каких словах? – не унималась старуха. – Я их много знаю!
– О разных.
– Ага… И много набрала слов?
– Много.
– Тысячу?
– Намного больше.
– Больше?!
– Значительно больше.
– Для чего они тебе?
– Просто люблю слова.
– Всякие?
– Всякие.
– И «жопа»?
Елена Олеговна на несколько секунд замолчала. Потом произнесла:
– Не знаю…
– То-то и оно, что не знаешь. Сидишь тут как сыч. К нам не приходишь.
– Занята я очень.
Старуха захохотала.
– Во дает! Занята! Книжки, небось, читаешь. Умничаешь сама с собой.
– Книжки читаю, но что касается умничанья…
– Да замолчи ты! Людей ты не видишь в упор, а это плохо.
– Почему? Вижу.
– Издали?
Елена Олеговна начала сердиться.
– Я не понимаю… Вам-то что?
– Не поверишь! Жалко тебя.
– Вы себя жалейте.
– Себя-то жалеем, а тебя вот некому. Одна и одна.
– Я не одна! Со мной природа. Со мной, в конце концов, Бог.
– Да ты что?! А где он у тебя?
– Везде.
Старуха, ухмыляясь, огляделась вокруг:
– Где везде? Не вижу. Рухлядь всякую вижу. Печку нерабочую вижу… Где же везде?
– Везде – это, значит, везде. В лесу, в поле, на озере, в небе…
– И ты его видишь?
– Нет.
– М-м-м…
– Но я с ним разговариваю.
– И о чём?
– Обо всём.
– Опять двадцать пять! «Обо всем»… И о тухлых яйцах?!
– Прекратите! Нельзя так говорить! Зачем вам все это?
– Считаешь, что я твои разговоры с Богом не пойму?
– Слушайте! Давайте всё-таки чай пить.
– Не хочу я твоего чаю! А ты мне лучше скажи вот что… Человек Богом создан?
– Да. И по образу Его.
– Почему же тогда человек все время зло творит?
– Вы о конкретном человеке говорите или вообще?
– Какая тебе разница?
– Существенная. Если вы говорите вообще о человеке, то это философия, а если о конкретном человеке, то это жизнь.
– Я о себе говорю, а поэтому говори просто. Не мудри и не умничай.
– Постараюсь. Видите ли… Человек слаб. Любой. А дьявол силен… Это внутренняя борьба…
– Не п. ди! – оборвала Елену Олеговну старуха и, повернувшись, решительным шагом вышла из дома, не сказав хозяйке «до свидания».
Елена Олеговна постояла в недоумении у двери, в которую только что вышла гостья, затем быстро вернулась к столу, присела на табуретку и, придвинув недописанное письмо, решительно «дописала»: «А вы сидите там на своём телевидении и не п. дите!»
* * *
Вот и состоялось знакомство Елены Олеговны со старухами. Причём, с одной из самых одиозных фигур старушечьего сообщества.
Елена Олеговна вынуждена была признать, что эти старухи стали серьезно обращать на себя её внимание. Теперь она часто подходила к кухонному окошку, приоткрывала его и подолгу слушала их разговоры, и почти перестала писать… Если честно, то старухи тут не причём… Еще ее муж говорил: «Ты, Ленка, очень талантливая, но ленивая, и тоже – очень». Когда он об этом сказал! Сколько лет прошло! Но сказанное им не устарело и сегодня. А условия-то здесь для «писательства» идеальные…
* * *
Наступил вечер. Ну, не совсем еще вечер, а солнце пошло к закату… Глянула Елена Олеговна в кухонное окошко. Сидят.
«А может написать об этих «ничейных» старухах? Кто о них ещё напишет, кроме меня? Вот они. Пиши!»
Уже много лет писала Елена Олеговна книгу о словах, но (простите за употребление «бородатой» идиомы) «воз и ныне там». Где там-то?! «Где, где? На бороде! Вот где».
Посидела Елена Олеговна, посмотрела на чистый лист бумаги, и, взяв ручку, написала крупными буквами: «Ничьё старичьё», а в скобках (пониже) – «Старухи».
Она любила книгу Бориса Васильева «Вы чьё, старичьё?» В названии его книги – вопрос: «чьё старичьё?» «А в названии моей книги будет утверждение, что… ничьё. Вот как у меня будет!»
Елена Олеговна задумалась о правомерности своего ответа на вопрос Бориса Васильева, творчество которого очень уважала. В конце концов, она решила, что есть же запасной вариант названия – «Старухи». Это ее удовлетворило.
Знала она о своих героинях пока что очень мало. Сидят на скамеечке у озера. Разговаривают. И что? И ничего. А надо знать о каждой из них всё. До мельчайших подробностей. А что для этого нужно? Жить с ними одной жизнью. А то она, действительно, как сыч… И тут Елена Олеговна призналась себе, что быть «сычом» ей нравится! И намного больше, чем жить с кем-то одной жизнью!
* * *
Еду она, естественно, готовила на кухне, а кухонное окошко, как уже было сказано, выходило прямо на скамейку. И Елена Олеговна, невидимая старухами (как она думала), стала наблюдать за ними, прислушиваться к их разговорам…
Порой старухи забавляли её. Порой удивляли мудростью своих суждений, а порой… Будто спектакль разыгрывали. И какие актрисы подобрались! Всамделишные, колоритные и все разные!
Елена Олеговна насчитала восемь старух. Не каждый день они приходили все. Иногда по двое, по трое, по пятеро… А уж когда все собирались, то места на скамейке не хватало, и тогда некоторые садились на небольшие валуны, «сгруппировавшиеся» напротив скамейки – через тропинку.
Иногда старухи пели. И было это всегда неожиданно для Елены Олеговны. Поначалу она даже пугалась. Закричит какая-нибудь старуха песню, остальные тут же подхватят… Песни – разные. Короткие и длинные, веселые и заунывные… Чаще других пели песню про молодого казака, гуляющего по Дону. Гулять он начал в стародавние времена, но у Елены Олеговны во время исполнения старухами этой песни возникало ощущение, что он и сегодня ещё гуляет и тоскует по давно погибшей невесте… Вместе с казаком тосковали и старухи, а вместе со старухами и Елена Олеговна.
Старухи уже не так раздражали её, а темы некоторых бесед даже нравились. Она прислушивалась к ним, боясь не ухватить смысл разговора. И, конечно же, самым важным для Елены Олеговны было, как и какими словами говорят старухи.
* * *
Однажды вечером старухи заговорили о Троцком. «Зачем он им?» – недоумевала Елена Олеговна. Откуда «приплыла» к ним эта тема? Впрочем, сейчас о Троцком стали вспоминать по телевидению, по радио, в газетах… Но это всё учёные люди, историки… А это – старухи! Дался он им!
– Отстаньте от меня с вашим Троцким! – запротестовала против разговора о Троцком одна из старух.
Старуха, заговорившая о Троцком, нисколько не смутившись отрицательным отношением подруг к заданной ею теме, удивилась:
– Почему? Говорят, неплохой человек был…
– Девки! – заругалась Хулиганка. – На х… вам сдался этот Троцкий на ночь глядя?!
С Хулиганкой согласилась старуха, похожая на шарик, которая получила от Елены Олеговны прозвище «Гламурница» за всегда ярко накрашенные губы и пестрые платья многолетней давности с обтрепанными поясками:
– Это правда! Зачем он нам?! Красота кругом… Посмотрите!
– Это ты о нас? – съехидничала Хулиганка.
Старухи дружно засмеялись. Засмеялась и Елена Олеговна.
* * *
Шли дни, и Елена Олеговна уже воспринимала каждую старуху в отдельности и даже узнавала их по голосам.
Ярче всех выделялась, разумеется, Хулиганка, а вслед за ней та самая старуха, которая первая заговорила о Троцком. «Троцкистка» была среднего роста, не толстая и не худая, сильно сгорбленная, с глазами навыкате, с визгливым голосом и очень быстрой речью. За особое ее пристрастие к разговорам о политике Елена Олеговна сначала прозвала её Политиком, а через какое-то время присвоила и второе имя – Ельцинистка – за то, что та ни с того, ни с сего вдруг начинала говорить о Ельцине. Говорила долго, с надрывом, чем и замучивала старух до такой степени, что они начинали обороняться. Сначала роптали тихонько, а вскоре и с громким возмущением.
* * *
Однажды утром старухи, как обычно, сидели на скамейке, и Политик снова стала восхвалять своего кумира.
Одна из старух, которую Елена Олеговна за её исключительную скромность назвала Монашкой, тихо возразила:
– Твой Ельцин – не помазанник Божий.
Монашку поддержала учёная старуха, прозванная Еленой Олеговной Историком:
– И не самодержец.
– И даже не Стас Михайлов! – выкрикнула Хулиганка.
– Вы не правы! – взвизгнула Политик-Ельцинистка. – Он от Бога! И самодержцем мог бы стать! Ему не дали!
– А Стасом Михайловым не стал бы точно! – весомо сказала Хулиганка.
К Ельцинистке подошла большая и грозная старуха Ульяна и стала успокаивать её:
– Успокойся, Оля! Ну, какое твоё дело?! Сиди и смотри на озеро. И потом… Ельцина уже несколько лет как нет. Не свихнись! Немного-то и надо. Что ты, в самом деле?!
– Как что? Как что?! – закричала старуха-Политик. – Он, как и я, был всегда завязан на Россию!
– Ага. Завязан. Морским узлом, б….?! И что дальше?! – подойдя совсем близко к Ельцинистке, закричала ей прямо в лицо Хулиганка.
– А то, что он умер, а дела его остались.
– Уж это точно! – захохотали старухи.
– На себе чувствуем!
– Пинаете мертвого льва?! – заголосила Политик.
– Заткнись, зануда! – в ответ закричала Хулиганка. – Или я сама заткну твоё поганое горло.
– Вот этого, Нина, не надо! – погрозив пальцем, строго сказала Большая старуха.
– Да чего ты, Ульяна? – сбавила тон Хулиганка. – Она же сама… Залупается и залупается…
– А ты терпи!
– Задолбала!
– Иди – окунись.
– И пойду! – с вызовом сказала Хулиганка и, показав кулак Ельцинистке, направилась к озеру.
– Вот и молодец! – похвалила Хулиганку Большая старуха. – И мы за тобой! Верно, девчата? Как думаете?
– Гойда! – крикнула от берега Хулиганка.
«Девчата» потянулись к воде. Сначала шли медленно, потом вдруг заторопились, заторопились и выглядели в этот момент такими слабыми и жалкими, что у Елены Олеговны защемило сердце.
К воде не пошли три старухи: маленькая, похожая на ребенка, старушонка, за свой крайне непрезентабельный вид названная Еленой Олеговной Бомжонком, Политик-Ельцинистка и старуха, которая всегда молчала, ходила в плаще с накинутым капюшоном, скрывавшим лицо.
Ельцинистка, не глядя на Бомжонка, виновато сказала:
– Прости меня! Не смогла я найти нужное слово, которое бы дошло до этих глупых и необразованных старух…
Малышка Бомжонок промолчала в ответ.
– Хуже всего то, – продолжала Политик, – что они не хотят ничего знать и понимать.
Малышка молча встала со скамейки и медленно пошла вверх по дороге к лесу.
Елена Олеговна, глядя ей вслед, вспомнила довольно необычную историю, приключившуюся с ней во второе лето ее пребывания в этой деревне.
* * *
Тогда она еще почти каждый день ходила в лес, купалась в озере и чувствовала себя довольно сносно.
Так вот… Пошла Елена Олеговна в лес, чтобы «раствориться» в природе. Лес она воспринимала как единое живое существо, очень доброе и разумное… Она разговаривала с ним, с деревьями, кустами и даже с грибами и ягодами…
Елена Олеговна шла и пела. Шла и шла, пела и пела. И незаметно оказалась… Не пойми где… Тропинки кончились и, видимо, давно… Она шла просто по лесу, который был не темным, не страшным, не очень дремучим… Нет! Он казался даже весёлым… А она заблудилась. Вот ещё новости! Куда идти, в какую сторону? И пошла Елена Олеговна наугад. Она давно заметила, что понятие «наугад» в её жизни почти всегда срабатывало.
Вдруг шоркнуло что-то в кустах. Показалось, что справа. Елена Олеговна повернула голову. Никого и ничего. Пошла чуть быстрее. И вдруг!.. Перед ней появился лось. Откуда он вышел? Как появился? Лось выглядел гигантским. Елена Олеговна испугалась. Ей сразу вспомнилось прочитанное, что лоси забивают противника копытами. Поднимаются на задние ноги, а передние обрушивают на врага. Что делать? Стоять? Бежать? Говорить? Молчать? Лось смотрел на нее и, видимо, тоже соображал. Потом двинулся на Елену Олеговну. Та продолжала стоять, инстинктивно понимая, что бежать бессмысленно. Вдруг дорогу лосю перегородила серая собака, следом за которой из-за деревьев вышла старушка-Бомжонок. Лось повернулся к неизвестно откуда взявшейся старушонке и, сменив маршрут, подошел к той вплотную и ткнул ее носом в щеку. Как будто поцеловал. Старушка достала что-то из холщовой сумки, висящей через плечо, и дала лосю. Тот с аппетитом съел. Собака тоже подошла к старушке и боком толкнула в ногу. Старушка дала гостинец и ей.
– Здравствуйте, – сказала шепотом Елена Олеговна.
– Здравствуйте, – ответила старушонка.
– Это что ли ваши животные? – оправляясь от шока, спросила Елена Олеговна.
– Тут все животные мои. А вам туда, – старушка показала направление, почти противоположное тому, куда собиралась идти Елена Олеговна. Потом повернулась и ушла в лес, не сказав даже «до свидания». Лось и собака ушли вслед за ней.
– Спасибо, – сказала в пространство Елена Олеговна и, постояв немного, пошла в указанном направлении.
И, слава Богу, через непродолжительное время вошла в знакомый лес!
Позже, увидев старушку в деревне, первым делом почему-то подумала: «Где же ее собака?..»
* * *
Все старухи (каждая по-своему) нравились Елене Олеговне. Вот только со старухой-Политиком она никак не могла примириться. Удивляло Елену Олеговну и то, что эту старуху с безумными глазами, не терпящую никаких возражений в адрес своих высказываний и мнений, не просто терпели, но, как казалось Елене Олеговне, ещё и жалели, потакая её самодурству. «Чего они с ней так носятся?!»
Раненая перестроечными годами, старуха так и не смогла освободиться от митинговой страсти той поры. Давно пора бы успокоиться! Но… Никак. Она осталась в том времени, в котором её «герой» стоял на танке… Вокруг – море людей. Все кричат, митингуют… А для неё, одной из жертв перестройки, он, похоже, стоит на танке до сих пор …
* * *
Выбрались старухи из воды, обсохли немного на солнышке, потом, прячась в кустах и хихикая, как школьницы, поснимали с себя мокрое бельецо и натянули платья. Затем снова вернулись к скамейке.
Ельцинистка ждала их и сразу же вернулась к теме начатого ею разговора. Но уже с другой тактикой: не истерически, а ласково.
– Вы меня, девочки, простите, но я хочу произнести то единственное слово, которое объяснит вам главное.
Старухи насторожились.
– А я это единственное слово всегда хочу произнести, когда тебя слышу, – обыденным тоном, безо всякой эмоциональной окраски, сказала Хулиганка.
Ельцинистка, не обратив внимания на «выпад» Хулиганки, продолжила:
– Да. Это единственное важное слово поставит в ваших головах всё на место.
– Смотри-ка! – сказала Ульяна. – Неужели поставит? Смотри, чтоб не повесило!
– Вы поймите! Мне по-другому нельзя!
– «буксовала» Ельцинистка.
– Что «по-другому нельзя»? – не поняла Ульяна.
– Я ищу истину!
– Милая моя, мы-то тут при чем?! – спросила Ульяна. – Ищи на здоровье!
– Да задолбала же!!! Давайте ее убьем! За нее много не дадут! Может, даже награду какую-нибудь вручат! – снова не выдержала Хулиганка.
– Так бы и сказали… – обиделась Политик и встала со скамейки. Сделала несколько шагов в сторону, постояла немного, вернулась обратно и строгим тоном произнесла:
– Истина заключается в том…
– Нааааа хуууууууй! – простонала Хулиганка.
Ульяна резко сменила тему:
– Слушайте, девчурки, время спеть!
«Девчурки» оживились. Заерзали…
– Начинай, моя золотая! – кивнула Ульяна головой молчунье в капюшоне.
И «золотая» запела. Да как запела! Никогда не слышала Елена Олеговна такого голоса. За всю свою долгую жизнь. Замечательные слышала голоса, изумительные, но… проникновеннее не встречала. А песня всё про того же, потерявшего свою любовь, казака… Старухи подхватили. Пели стройно, складно, душевно. И что удивило Елену Олеговну больше всего – пели по голосам.
Закончилась длинная песня, и старухи, умиротворённые пением, какое-то время сидели молча и смотрели на озеро.
Первой тихо заговорила Ельцинистка:
– Знаете, что… Я, пожалуй, больше не буду говорить о Ельцине…
Никто не сказал в ответ ни слова. Политик спросила за них:
– А знаете почему?
Все снова промолчали. Ельцинистка продолжила диалог сама с собой:
– Из уважения к вашему возрасту.
Старухи засмеялись.
– Почему ты никогда не поёшь и не купаешься в озере? – спросила Ульяна Политика.
– Она боится, что оттуда Ельцин вылезет, – ответила Хулиганка за Ельцинистку.
В ответ та неожиданно закричала во весь голос:
– В Питере при Ельцине вернули монастырю Иоанна Кронштадского здание, а России – её флаг и имя! А ему не с кем было работать! Все ему были враги! Все, все, все!!!
– Чего тебе надо?! Зачем ты её тронула?! – «заругалась» на Хулиганку Ульяна.
– Ну, Ульяна… – стала оправдываться Хулиганка. – Я что ли начала?!
– Я его поддерживала! – кричала безумная старуха, – а вы в это время, все до одной, его гнобили! Я ему письма писала!
– Я знаю! Он их по телевизору читал! – заорала в ответ Хулиганка. – Чего ты нам его навяливаешь?!
– Дуры вы, дуры… – сбавив тон, с укоризной сказала Ельцинистка. – Дуры набитые. Не дано вам от природы ничего и никого разглядеть. Ну, что с этим поделаешь?..
Старухи от этих её «проникновенных» слов снова засмеялись. Но их смех был перекрыт истерическим криком Ельцинистки:
– Ельцин ещё будет добром помянут!! Запомните это!! Ему памятники скоро начнут ставить и святым сделают!!..
И тут снова нежным и чистым голосом запела «молчаливая» певунья:
Ах, кабы на цветы да не морозы, И зимой бы цветы расцветали. Ах, кабы на меня да не кручина, Ни о чём-то бы я не тужила, Не сидела бы я подпершися, Не глядела бы я в чисто поле! И я батюшке говорила, И я свету своему доносила: – Не давай меня, батюшка, замуж, Не давай, государь, за неровню, Не мечись на большое богатство, Не гляди на высоки хоромы. Не с хоромами жить – с человеком, Не с богатством жить мне – с советом! Ах, кабы на цветы да не морозы…Песня закончилась… Молчали даже птички и не лаяли во дворах собаки. Все находились под впечатлением чудного пения. И в этот момент, совершенно уж лютым диссонансом, прозвучал выкрик Ельцинистки:
– Он покончил с делом Ленина! Этого конём не переедешь!
– И все же я убью её! – закричала Хулиганка и кинулась к старухе, «испортившей песню».
Та, почувствовав серьезность намерения, в испуге отпрянула.
Ульяна перехватила руку разъярённой Хулиганки и с силой, которой в ней ещё было достаточно, посадила ту на скамейку.
– Сиди и не смей вставать! – сказала Ульяна внушительно.
Затем, вплотную подойдя к Ельцинистке, сказала тихо, но грозно, как умела делать только она одна:
– Иди окунись!
– Знаешь, Ульяна… В самом деле… Нина права… – поддержала Хулиганку Гламурница. – Как там у Горького в «На дне»? «Дурак! Песню испортил»… Кажется, так…
– Да-да-да! – согласилась с подругой Историк Анна. – Разве так можно?!
– Ну, ни с того, ни с сего… Как в лужу пёрднула… – развела руками Хулиганка.
– Нина правду говорит, – согласилась Гламурница. – Это просто издевательство! Сколько это еще будет продолжаться?! В результате мы все поумираем, а она останется.
– Вы просто тупые старые коммунистки, – подвела итог Ельцинистка.
– Ты что ли, паскуда, молодая?! – взвилась Хулиганка.
– Это вы мне? – невозмутимо и подчёркнуто интеллигентным тоном поинтересовалась Ельцинистка. – Ты – дерьмо в туалете!
– А-а-а-ах!!! – ахнули старухи.
– Вот тварь! Убью! – Хулиганка снова кинулась к Политику-Ельцинистке.
И опять её перехватила Большая старуха. Она сжимала в своих мощных объятиях худую острую старушку до тех пор, пока та не перестала вырываться.
– Всё равно её убью, – тихим голосом пообещала Хулиганка.
Интеллигентная Анна-Историк высказала своё мнение:
– Об убийстве говорить, конечно, не надо. Даже в шутку. Но Ольгу, правда, надо изолировать. Я вижу выход только в этом.
– Я выбираю первое предложение – убить, – подала свой голос Ельцинистка. – Это гуманнее изоляции.
Сказала и заплакала. Сильно, горько… Сгорбилась еще больше… Почти к коленям…
Старухи примолкли, испугавшись такого поворота событий.
Ульяна подошла к Ольге-Ельцинистке, обняла её и, покачивая словно ребёнка, ласковым голосом стала увещевать:
– Да ты что, милая?! Что раскричалась? Кто он тебе? Отец родной? Или может, брат, сын?.. Оля, Оля! Ты ведь не хочешь вражды? Не хочешь. Я знаю. И мы не хотим. А будешь так себя вести… Задирать всех, оскорблять… Кто-нибудь вызовет машину с санитарами…
– Я нормальная! – вырвавшись из объятий Ульяны, выкрикнула Ольга.
– Я знаю, знаю! – поспешила успокоить её Ульяна. – Но они-то, которые приедут, об этом не знают. Скрутят тебя и увезут в неизвестном направлении. Вот и подумай: стоит ли твой Ельцин этого? А?
Старухи согласно закивали головами.
– Да вы все не так понимаете! – закричала Ольга, но Ульяна вновь заключила «подругу» в крепкие объятия.
Ольга уже не сопротивлялась, а даже как будто сама прильнула к Большой старухе.
– Ты, Ульяна, хорошая… Но, к сожалению, у тебя есть один недостаток…
– Нет у нее недостатков! – твердо сказала Нинка-Хулиганка. – Ни одного! Ее вчера причислили к лику святых!
– Вот это хорошая шутка! – поддержала Историк.
Даже Ельцинистка улыбнулась.
– Все же есть один. Мне кажется, что ты, Ульяна, на митинги не ходишь.
Старухи захихикали.
– Замечание правильное, – сказала Ульяна, – не хожу.
– Вот видишь?!
– Не моё это дело – митинги. Людей там очень много. У меня голова от них кружится. Могу упасть. А человек я не маленький, поэтому и раздавить могу трех-четырех, которые поменьше…
– Ты не пойдешь, она не пойдет, та тоже не пойдет… Кто же тогда будет ходить на митинги? Кто?! – с осуждением в голосе, спросила Ольга.
– У нас для этого есть ты. Мы для митингов не годимся. Давай, милая, распределять обязанности. Ты – на митинги, а мы – в лес за грибами и ягодами. Согласна?
– А она к пацанам на дискотеку, – указала на Гламурницу Хулиганка.
И Гламурница поддержала, заорав песню:
«Захочу – полюблю, Захочу – разлюблю Бо-га-ты-ря-а-а-а…»Не дав Гламурнице допеть, вскочила со скамейки Хулиганка с частушкой:
Говорит старуха деду: – Я в Америку поеду. Поступлю в публичный дом, Буду жить своим трудом.Старухи сначала ахнули от неожиданности, а потом расхохотались. Смеялась у своего окошка и Елена Олеговна. Хулиганка, раззадоренная успехом, продолжила:
А мой милый – мильцанер, Не боится драки, Потому что у него Пистолет на сраке.– Хватит, Нинка! Уймись! – захлёбываясь смехом, простонала Монашка (Евдокия).
– Да почему же «уймись»?! – вступилась за Нинку-Хулиганку Ульяна. – Кому плохо от её частушек?!
– Давай, Нинка! Спой ещё! – закричали старухи.
И Нинка спела:
Мой милёнок тракторист, Ну а я – доярочка. Он в мазуте, я – в говне, Чем же мы не парочка?– Ещё, Нинка! Ещё давай! – кричали старухи.
И Нинка «зазвездилась»:
– Сейчас дам. У меня их, этих частушек…!
Мы сидели с милкой рядом, Обнимались горячо: Она выбила мне зубы, Я ей вывихнул плечо.Не переждав смеха, Нинка запела следующую частушку:
Я нашла заначку мужа И купила сапоги. Больше мне они не нУжны, Он мне вырвал две ноги.Каждую из своих частушек Нинка сопровождала «пританцовкой» и «припевкой»:
– Ух-тюх-тюх-тюх! Ух-тюх-тюх-тюх!..
Старухи (одна, вторая, третья), приподнимая юбки, со смехом бежали в кусты, смеялись в кустах, продолжали смеяться, выйдя из кустов, и на обратной дороге к скамейке.
Нинка «выдохлась», и Ульяна предложила продолжить «концерт» другим старухам:
– А что, девчата? Не одна же у нас Нина такая частушечница! Кто следующий? Выходи!
– После Нинки?!
– А что тут такого?!
Старухи стали отнекиваться:
– Да что ты, Ульяна?..
– Что? Никто не осмелится?
– Я, пожалуй, осмелюсь! – сказала Гламурница.
Старухи со словами одобрения захлопали в ладоши:
– Давай, Люся!
– Молодец!
Гламурница встала перед подругами и запела свою частушку:
Охмуряла я парнишку, Ой, молоденький какой! И на вид совсем зелёный! Оказалось – голубой…Старухи захохотали, откинувшись назад, а у себя дома на маленьком стульчике, у самого окошка, слушая частушки «приозёрных» старух, хохотала Елена Олеговна.
Совершенно неожиданно привстала Монашка-Евдокия.
– У меня только одна частушка есть, а больше… не знаю…
– Давай свою частушку!
И Дуняша спела:
В клубе дяденьку судили, Дали дяде десять лет. После девушки спросили: «Будут танцы али нет?»Старухи аж закричали от восторга.
– У меня – политические частушки! – с места крикнула Анна-Историк. – Пойдёт?
– Пойдёт!
Дума думает раз двести, Все решают, отклоняют. Аж мозоль натёрли в месте, На котором заседают.– Точно, точно! – «запричитали» старухи. – Верно как схвачено!
– А еще у меня не совсем приличная есть, – продолжила Анна. – Вы уж простите…
– Не бойся, Анюта! Простим! Ещё и спасибо скажем!
– Ну, тогда слушайте:
Мой милёнок – демократ Лысоват да жидковат. А достанет рейтинг свой — Не мужчина, а герой.Долго после этой частушки не могли успокоиться старухи. А потом пели еще! И «такими» словами, какие в порядочном обществе не должны бы употребляться, но…
Говоря о планах НАТО, Не могу, друзья, без мата. Да и вообще, друзья, Не могу без мата я!– А у меня специально для Ольги! Про Ельцина! – вскочила Нинка-Хулиганка.
Если б весь народ собрать, Организовать умело, Можно солнце обоссать — Вот бы зашипело!– Ой! Ой! – застонали старухи. – Прекрати, Нинка! Ей больше не надо петь!
Смеялись все. Не смеялась только одна старуха. Политик-Ельцинистка. За весь «концерт» она ни разу не улыбнулась. А в ответ на частушку Хулиганки плюнула и зло проговорила:
– Дуры – они и есть дуры…
Смех притих…
– Пойдем-ка мы с вами… – начала Ульяна.
– На х… – продолжила Хулиганка.
– Почти что… В лес. Разленились вконец, а зима на носу.
– Может, завтра? – заканючила Нинка.
– И завтра пойдём. А теперь… Идите за корзинками…
Старухи встали со скамейки и направились в сторону домов. Не пошла только Ельцинистка. Она сидела, пока её подруги не скрылись из виду, а потом встала и пошла в другом направлении.
«Ну и хорошо, что ушли! – подумала Елена Олеговна. – А то вообще ничего по дому не делаю… Куда это годится?»
* * *
Вечером старухи не пришли. Елена Олеговна даже заволновалась: «Все ли у них в порядке?»
Но утром пришли. Не было только Ельцинистки.
Старухи обсуждали вчерашний поход в лес и гадали, куда могла подеваться Ольга…
Через некоторое время та «появилась на горизонте». Странное дело, но увидев Ольгу-Ельцинистку, старухи обрадовались.
– Слава Богу! – сказала матушка Евдокия и перекрестилась. – Куда ты делась? Разве можно так?
– А что такое?! – спокойно и даже чуть надменно поинтересовалась Ольга. – У вас что-нибудь случилось?
– Ничего не случилось, – ответила Историк Анна. – За тебя переживали. Куда пропала? Мало ли что!..
– Я имею право быть там, где хочу и тогда, когда хочу. И говорить, что хочу.
Старухи примолкли. Ольга-Ельцинистка уселась поудобнее на камень напротив скамейки, обвела всех суровым взглядом и заговорила:
– Я хочу сказать… – и замолчала.
– Говори уж! – приказала Ульяна.
– Я хочу сказать… главную правду о… Ельцине.
– Ё… твою мать… – злобно прошептала Хулиганка.
А матушка Евдокия слабеньким голоском сказала, обращаясь к Ольге:
– Может, не надо?
– Надо, моя дорогая! Вечно на скамейке не отсидишься. Вот потянут тебя на верёвке в Гулаг – там и посидишь с полным своим удовольствием!
Старухи и тут промолчали. А Ольге было ещё много чего сказать.
– В противниках у Ельцина ходили: Гайдар, Яковлев, Фёдоров с Руцким… Я вам говорила об этом… Моя правда именно в том, что в президентском кресле я не вижу никого, кроме Ельцина! Потому на выборах буду вычёркивать всех антимонархистов, и вас прошу делать то же самое.
– Хорошо, договорились! – сказала Ульяна. – Вычеркнем. Если до выборов доползем.
– А теперь давайте отдохнем немножко, – предложила Историк.
Ольгу возмутило предложение Анны:
– Отдохнуть им надо! А?! Вы все как змеи были пригреты на груди у Ельцина! И никакой от вас благодарности! Обидно за него! Как вы этого не понимаете?!
Историк со словами «я, пожалуй, пойду» поднялась со скамейки, но не успела и шага сделать, как в спину ей заверещала Ельцинистка:
– Бежишь?!
– Бегу, – твердо согласилась Анна.
– От правды бежишь?!
– От правды, от правды, – подтвердила Анна. – Так я побегу?
– Обидно за него! Обидно! Не обидно тебе?! Отвечай!
– Обидно… И я бегу от правды…
И Анна заковыляла вверх по тропинке.
Нинка-Хулиганка подскочила к Ельцинистке и прокричала ей в самое ухо:
– А за нас тебе, гадина, не обидно?!
– Вы все здесь сидящие – рабы, а рабов обидеть невозможно.
– А ты кто? – вступила в «беседу» Людмила-Гламурница. – Ты же вместе с нами сидишь?
– Да, сижу! Но мне страшно с вами! А я просто благодарный человек!
– Он же страну развалил! – выпалила Гламурница. – Мы с тобой – осколки её! Мелкие-премелкие!
– Она сама развалилась! Сама! На его месте я поступила бы точно так же!
– Никогда не мечтала о президентском кресле? – ехидно спросила Нинка.
– Провоцируешь?!
– Конечно, нет. Я серьёзно. В следующий раз, когда будут выборы, попробуй.
– Старая я очень, а то можно было бы попробовать… – задумчиво сказала Политик.
Видно, Ульяне стало жаль безумную старуху, и она, подойдя совсем близко к Ольге, сказала тихо и ласково:
– Ну, что ты мудишь? Не надо. Мудишь и мудишь… И всех замудила! А ты ведь такой хороший человек!
– Понимаешь, Ульяна, – доверительно, как другу, сказала Ольга, – Он систему раскачал, и потому я прощаю ему всё, что он сделал не так!
– А я не прощаю, – тихо сказала маленькая старушонка Бомжонок.
– Ты не в счёт, – едва повернувшись к Марии-Бомжонку, ответила Ельцинистка.
– Куда это годится, Ульяна?! – оскорбилась за подругу Анна.
– Он сделал то, чего не удалось сделать Власову! – закричала Ольга.
Старухи на несколько секунд замерли в ужасе, а потом, не сговариваясь, как по команде, все до одной встали и побрели к берегу. Не смеялись и не разговаривали.
Безумная старуха, продолжая что-то бормотать, осталась одна на своем камне.
Она смотрела вслед уходящим от неё «подругам» и вдруг неожиданно голосом обиженного ребёнка крикнула им вдогонку:
– Сестрицы, куда же вы?..
Елене Олеговне было невыносимо жалко и больную старуху, и её подруг, страдающих от овладевавших Ольгой приступов безумия. Она понимала, что старух не за что осуждать. Они делали всё, что могли: уговаривали, жалели, потакали, ругали, молчали… И что ей дался этот Ельцин?..
* * *
Старухи не пришли ни вечером, ни на следующее утро.
Елена Олеговна даже расстроилась… Она уже привыкла к ним.
От расстройства стала варить суп. Тем более, надо было что-то делать с мясом, которое лежало в морозильнике уже месяца два. М-да… Давно она ничего не варила… Не интересно ей готовить. Скучно… Не интеллектуально…
Пока варила суп, время от времени подходила к окошку и высматривала старух, которые уже прочно вошли в её жизнь и заняли там своё место.
Пришли или не пришли?
Пришли аж к вечеру! Все в сборе. И Ольга с ними. Молчаливая… Старухи смеялись! И… выпивали?!
Ульяна держала в руках бутылку, из которой что-то разливала по пластиковым стаканчикам.
– Мне совсем чуть-чуть, – предостерегла Матушка Евдокия. – Мне от вина плохо…
– Сегодня не будет! – успокоила Ульяна.
– Мне всегда плохо…
– А сегодня не будет. Мы сделали, как наш Профессор велела, – сказала Ульяна и ласково посмотрела на зачуханную старушонку-Бомжонка.
Во как! Оказывается, у этой старушонки есть своя кличка! Профессор! За какие такие заслуги?
– Маша! – как-то особенно уважительно и чуть ли не с поклоном обратилась к Профессору Ульяна, – объясни девочкам, почему от нашего вина им не станет плохо.
И Маша объяснила:
– Раньше люди всегда разбавляли вино водой… – начала, было, старушонка.
– И сильно разбавляли? – поинтересовалась Гламурница.
– На две трети.
– Когда раньше? – грубо влезла Нинка.
– При Ленине?
«Профессор» Мария нисколько не смутилась от Нинкиного вопроса и спокойным голосом ответила:
– В Древней Греции, например…
– Вот идиоты! – осудила Нинка древних греков.
А Бомжонок неожиданно заговорила тоном человека, привыкшего читать лекции:
– Для разбавления вина древним грекам служили специальные сосуды, которые назывались кратерами. Это смесители, если перевести буквально…
– Поняла, ЧТО бухАть будешь? – обратилась к Евдокии Нинка-Хулиганка. – Смеситель, едрена шишка! Полезный, б….! И тошнить не будет!
А Профессор-Бомжонок снова стала маленькой и самой незаметной старушкой.
Ульяна подняла свой стаканчик:
– За День нашей матушки России!
Старухи потянулись своими стаканчиками друг к другу.
– Дай Бог нашей России здоровья! – сказала Евдокия.
– Дай Бог, дай Бог! – закивали старухи.
И вдруг, совершенно неожиданно для Елены Олеговны, Ульяна посмотрела на её окошко, приподняла стаканчик, как бы приветствуя хозяйку, и улыбнулась. Потом что-то шепнула стоящей рядом Гламурнице. Та тоже глянула в сторону Елениного дома и тоже улыбнулась.
Елена Олеговна тотчас отошла от окна.
«Могла бы, колода ленивая, хоть занавеску на верёвочке повесить!» – ругала себя Елена Олеговна.
Она была уверена, что её не видят, а она-то, видно, уже давно заподозрена в «шпионаже»…
«Самоуверенная глупая старуха! Позор! И что теперь делать?! Не наблюдать за старухами? Не слушать их разговоры?! Невозможно. Значит, надо вешать занавеску… Но ее надо где-то взять… Где? Вот большая коробка. Ещё с позапрошлого лета не разобрана. Что там – никто не помнит… Возможно, и занавеска… Ладно, завтра посмотрим…»
* * *
Но «завтра» с утра начался новый виток разговоров о политике.
Пригнувшись, чтобы не заметили, прокралась Елена Олеговна с маленькой табуреткой к окну и села так, что её почти не было видно. Лишь седой хохолок торчал над подоконником.
Сегодня говорили о Сталине, о Ленине, о войне, о революции, «подмешивая» к этому разговору, конечно же, Ельцина…
Елене Олеговне было, с одной стороны, интересно и удивительно слушать грамотные, а порой и просто неожиданные высказывания старух об истории России. А с другой стороны, чего зациклились на политике?
Подумала даже выйти к ним и спросить: «Зачем столько времени, которого и так осталось мало, спорить о том, что уже не имеет для нас никакого значения? Есть много других важных тем! Например, дети… Ещё можно про животных поговорить. Вот собаки, кошки… О природе надо говорить. Мы её плохо знаем. Писатель Солоухин знал каждую безымянную травку. Знал и понимал, для чего каждая из этих травок и былинок появилась на свет. А мы? Мы даже деревья не всегда отличаем друг от друга…»
Но не вышла Елена Олеговна к старухам, и потому ничего им не сказала. Просто слушала…
Старухи замолкли. То ли сказали обо всём, что знали, то ли передохнуть решили… Пауза… Хорошая такая, красивая…
– И что же там происходит?.. – ни с того, ни с сего, непонятно про что, задумчиво глядя на озеро, спросила Гламурница.
– Где там? – так же отрешенно поинтересовалась Анна-Историк.
– Где-где? – лирично переспросила Нинка, и сама же ответила на вопрос. – В п. де.
– Что происходит там, меня давно уже не интересует… – печально призналась Гламурница.
– Она про мировую закулису говорит, – шутливо объяснила Нинке Историк.
Ольга-Политик, услышав слово «закулиса», живо подхватила тему:
– Пока эту закулису не уберём, ничего у нас с вами не получится!
– Это правильно, – согласилась Хулиганка. – Сейчас посидим, скамейку пропердим, как следует, и пойдем закулису убирать.
– Ее никто, кроме Бога, не уберёт, – сказала матушка Евдокия, – а поэтому давайте еще помолчим.
И тут закричала Ольга:
– Для тебя твой покой – самое главное! А жизнь – это борьба! Слышишь?!
– Ничего она не слышит, – вступилась за подругу Нинка, – а потому попроси для неё у мировой закулисы слуховой аппарат.
Старухи засмеялись. Этот смех разозлил Ольгу.
– А-а-а! Аппарат вам нужен! У вас только материальные озабоченности!.. Да ещё сексуальные!
Старухи захохотали!
– Ой, не могу!.. – стонала Анна-Историк. – У меня – точно! Сексуальных даже больше, чем материальных!
– Я просто обоссалась! – прокричала сквозь смех Нинка.
– Да пошли вы в задницу, – сказала обреченно Ельцинистка-Ольга и заковыляла по дорожке к центру деревни.
– Так бы и накостыляла ей! – совсем не зло проворчала Нинка. – Больная, так пусть лечится!
– Где ж ей лечиться? – спросила Гламурница Людмила. – В лесу?
– В лесу много хорошего, – сказала старушка-Бомжонок. – В лесу можно лечиться. Более того, кроме леса здесь у нас с вами нет союзников. Нужно травы собирать.
– Так мы же не знаем, какие…
– Я знаю. Почти все. Идёмте со мной в лес. Хоть сейчас. А завтра, к примеру, можно в поле сходить…
– Давай лучше завтра. Сразу в поле, – хохотнула Нинка.
– Ай, девки, девки! – укоризненно сказала Ульяна. – Дело тут у нас одно назревает…
– Какое еще дело? – встрепенулись старухи.
– Банк брать пойдем? – деловито спросила Нинка. – Надо чулки постирать и заштопать, чтоб на голову надевать.
– Да ладно тебе! Дело-то нехорошее… Ольга письмо от дочки получила.
– И что? – настороженно спросила Историк Анна.
– Собирается приехать за матерью.
– Опять?! – всполошились старухи.
– Ужас! – вскрикнула Анна. – И когда?
– Вот этого не знаю. Я читала письмо. Там написано, что скоро… И в этот раз, я уверена, так легко не отделаемся…
– Вот и капец нашей Ольге, – совсем не зло подытожила Нинка.
– А ведь легче нам не станет… – сказала Гламурница.
– Скорей всего… – согласилась Историк.
– И знаете почему? – поддержала матушка Евдокия. – Потому что заповедано людям друг друга тяготы носить…
– Ну да… – подытожила Ульяна. – Вот такое, девчурки, у нас с вами нехорошее дело…
– Достанется ей там! – пожалела Ольгу Гламурница Людмила.
– Не станут её там терпеть, – со знанием дела сказала Анна. – Это мы тут с ней носимся. И то не выдерживаем…
– Она там долго не проживёт, – неожиданно сочувственно сказала Нинка. – Там, я думаю, хуже, чем в тюрьме… Умрёт она там… скоро.
Людмила-Гламурница сделала попытку разрядить атмосферу печали:
– Всё же она там будет не одна… Там будет много таких…
– Молиться надо, – сказала Евдокия.
– Будем молиться, – согласилась Ульяна.
Посидели молча, да также молча и разошлись…
* * *
По-прежнему приходили старухи по утрам к озеру, но разговаривали, по сравнению с прежними днями, меньше.
– В Коми дом престарелых сгорел, – как о чём-то неизбежном и, в то же время, обыденном, – сказала одна из них.
– Да это уж не первый… – подтвердила другая.
Матушка Евдокия перекрестилась при этих словах.
Ульяна разозлилась:
– Что, говорить больше не о чем?!
– А им по радио и по телевизору тоже не о чем? Жгли бы молча. Ещё и сообщают.
– Заботятся, – усмехнулась Нинка.
– А вы, как услышите, что об этом говорят, так сразу и выключайте, – посоветовала старухам Ульяна.
– А вы слышали, девчата, что дом престарелых называют иногда домом ветеранов?
– Да, да! Тогда солиднее получается: «Сгорел дом ветеранов…»
Старухи засмеялись.
– Ничего смешного нет! – резко сказала матушка Евдокия.
– А, по-моему, очень даже смешно! – возразила подруге Нинка. – Жгут и остановиться не могут. Думают, надо бы заканчивать, а потом: «ну давай еще немножко пожжем, а потом – все!» Разве не смешно?
И Нинка заплакала.
– А вот нам сейчас наша Настенька споёт, – перебила тягостный разговор Ульяна. – Спой, Настенька, песню, которую ты в поле пела. Помнишь? Мы с тобой вдвоем гуляли…
И всегда молчащая старуха в капюшоне, не дожидаясь общего мнения, запела:
У меня есть доченька, Доченька любимая, Доченька красивая, Доченька счастливая. У меня сыночек есть, Сыночка красивенький, Сыночка любименький, Сыночка счастливенький. Каждый день молюсь за вас, Детыньки красивые, Детыньки любимые, Детыньки счастливые. Отзовитесь, деточки! Отзовитесь рОдныя! Пожалейте мымыньку, Пожалейте стареньку!.. У меня есть деточки…– Все грустное и грустное… – сказала после песни красногубая Гламурница.
– Веселое есть в репертуаре? Вот я сегодня во сне, например, танцевала.
– Одна? – спросила Историк.
– Нет, – кокетливо ответила Гламурница.
– И как он к тебе отнесся?
– Я не поняла… Сон быстро кончился, – в той же шутливой манере ответила Людмила.
– Ничего страшного! – сказала Анна. – В другом сне спросишь… Так и спроси: «Иосиф Виссарионович, как вы ко мне относитесь?»
Гламурница засмеялась от неожиданного «поворота». Вместе с ней засмеялись и другие старухи.
Ульяна подошла к Настеньке-Певунье и попросила пересесть. Та послушно встала, обошла скамейку и села с другой стороны спиной к окну Елены Олеговны. Ульяна сняла со старухи капюшон, освободила ее волосы из косы и стала расчёсывать их гребнем, вынутым из кармана платья.
«Надо же, – подумала Елена Олеговна, – волосы-то у Певуньи и не седые совсем…»
Настенька едва заметно, на одно мгновение, прильнула к Ульяне и тут же отклонилась обратно.
– Нина! – спросила Ульяна строго. – Давно голову мыли?
– В субботу. Ещё неделя не прошла. А что?
– Колтуны в волосах.
– Не может быть!
– Получается, что может. Надо данное тебе поручение хорошо исполнять. Вот смотри сюда! Что это, по-твоему?
– Я хорошо мыла! – огрызнулась Нинка. – Надо отрезать их, и дело с концом!
– Что ты городишь?! Такие волосы!
– А зачем они ей? Все равно ничего не понимает. Отрежем – и не заметит.
– Мы заметим. Разве этого мало?!
«Странная эта Певунья… – думала Елена Олеговна. – Не разговаривает, а поет… На вопросы не отвечает. Видно тоже не совсем нормальная… И при этом её любят… Ухаживают за ней… Удивительные старухи!»
* * *
Телевидению в разговорах старух тоже отводилось место. И доставалось ему прилично. По этому поводу ворчала даже набожная и скромная матушка Евдокия:
– Сидят там у себя в телевизоре и от нечего делать вспоминают всякую гадость… То Власова, то Землячку… Тех вспоминают, о ком и знать не надо! Зачем? Есть люди, которые специально будут их хвалить, потому что другие ругают. Найдутся и такие, которые ещё и пример брать станут… А надо просто забыть их имена! Забыть и никогда не вспоминать!
– Права Дуняша, – одобрила Людмила.
– Полностью согласна. Пусть, если хотят, пишут о них в своих учёных статьях, пусть читают друг другу в своих учёных кругах. Зачем людей гоношить?!
Старухи закивали головами.
– Мне кажется, это все от отсутствия образования и культуры, – сказала Анна. – Раньше «человек из телевизора» был критерием образованности, а сейчас большинство из них даже говорить правильно не умеют.
– Я бы их научила! – пригрозила кулаком людям «из телевизора» Нинка. – Я страсть какая образованная!
– Я уверена, Нина! Ты бы смогла, – пошутила Анна, а потом продолжила совершенно серьезно. – Я вот чему удивляюсь… Мы – дети войны. Голодали… Нечего было носить… А образование получили крепкое. Нынешние дети ни в чём не нуждаются, а образования почти никакого… Столиц мира не знают! Куда это годится?! Вот я вам сейчас одну «страшную» историю расскажу. Слушайте. Пришла как-то к нам в школу мать одной из учениц. Зашла в кабинет директора. А директриса молодая была. Её только-только назначили на работу. Так вот… Мать пришла, чтобы разобраться. Один мальчик, одноклассник её дочки, сказал при девочке нецензурное слово, причем, про нее. А ей этот мальчик еще и нравился. С девочкой случилась истерика. Мать, узнав эту историю от дочки, срочно прибежала в школу разбираться с проблемой. Худо-бедно, разобрались. Перед уходом из кабинета мать стала упрекать школу в неподобающем воспитании и образовании, какое получают дети. «Давайте не будем голословными, – выступила директриса. – Конкретные факты назовите». «Да пожалуйста! – заявила мамаша. – Моя дочка, в общем-то хорошая ученица, не знает столиц мира! Даже столицу Испании не знает!» «И что? – спокойным голосом спрашивает директриса. – Горе великое! Зачем ей это сейчас знать? Поедет в Испанию и узнает». Немая сцена, – закончила свой рассказ Анна.
Старухи загомонили на разные лады:
– Вот это да! Ничего себе!.. Обалдеть!..
– Когда мы учились, стыдно было не знать столицы…
– Тогда учёба была одним из главных дел в государстве, а сегодня…
– Главный город Испании не знают!
– А саму Испанию-то знают?!
– Вряд ли…
Прослушав эту историю, Елена Олеговна убедилась, что старухи-то, ко всему прочему, еще и с образованием!
– Теперь никого ничего не интересует, кроме денег и тряпок… – подвела итог матушка Евдокия.
– Не скажи, – неожиданно вступилась Анна. – Среди молодежи много хороших ребят есть. Вот только податься им особо некуда… ПТУ зачем-то позакрывали. А я ведь одно время там работала. Такую мощную систему развалили! Профориентация была… Не все хотели учиться в школе. Многие не могли и потому уходили из школы после девятого класса, но ни один ребёнок не пропадал. Не хочешь в школе учиться – иди в ПТУ. Еще и узнавали потом, проверяли, где этот ребёнок учится после своего ухода из школы.
– Да… Было такое. Я сама в ПТУ училась, – поддержала Ульяна. – Только называлось оно по-другому… Ремесленным.
– А помните, – спросила Людмила, – много говорили о том, что важнее не кем быть, а каким быть?
– Конечно! Было, было такое… – согласились старухи.
– В ПТУ были такие предметы, как этика и эстетика. Представляете?!
– Зато теперь – половое воспитание чуть не с первого класса. Настаивают, что сексом надо заниматься всем, всегда, везде и с каждым существом.
– А столицы Испании не знают!
– И еще что придумали! Начнешь ребенка ругать, учить, наказывать, чтоб знал эту сраную столицу, может полиция приехать и твоего ребенка силой у тебя забрать. В Финляндии, например, с этим вообще строго. Ювенальная юстиция называется.
– Ёбинальная? – переспросила Нинка.
– Можно и так сказать, – согласилась Анна.
Елена Олеговна слушала-слушала, да и задумалась о своих детях (о сыне Коле и внучке Лёле). Потом думать сидя стало неудобно, и она прошла в комнату, где прилегла на кровать. Потом закрыла глаза и уснула.
* * *
Утром ее разбудили шум и музыка. Глянула в окно. «Мама дорогая! Пять машин! И у самого озера!»
Рядом с машинами, на траве, суетились люди, приехавшие «оторваться» на природе. Они громко разговаривали, хохотали… Вскоре на зелёной нежной травке запылал костер.
Пусть бы отдыхали. Разве жалко?! Даже их вопли можно потерпеть. Но вот природу… жалко. Приехавшие неизвестно откуда вовсе не заботились об её сохранности.
«Если такие приезды станут повторяться – сокрушенно подумала Елена Олеговна, – то озеро может погибнуть! Страшно даже подумать! Уплывут лебеди, исчезнет рыба…»
А на берегу натужно веселились. Отдыхали изо всех сил!
Уехали поздно ночью, оставив после себя огромное количество пустых бутылок, банок и полиэтиленовых пакетов, которые висели даже на кустах и деревьях!
* * *
Прошло несколько дней. Лесник Василий привел все в порядок, даже муравейник красной ленточкой обтянул, чтоб не трогали.
Но, к сожалению, этот приезд «отдыхающих» был только началом…
Одна за другой, распознав о «райском уголке», по выходным, а иногда и в будни, стали приезжать «страшно веселые» компании.
* * *
А что же старухи? Они перестали приходить на лавочку. И Елена Олеговна неожиданно для самой себя заскучала по ним.
Однажды старухи всё-таки пришли, но не на скамейку, а прямехонько к озеру. Немного постояли, поговорили о чём-то между собой, покивали друг другу головами…
Елена Олеговна тоже вышла из своего домика и за кустами смородины, густо растущими вдоль забора, прокралась ближе к озеру, чтобы слышать разговор.
Ульяна, отделившись от подруг, неспешно подошла к расположившимся у костра «отдыхающим» и строгим тоном спросила:
– Чей у нас сегодня день рождения?
Гремело «музло» из машины, и разгоряченные весельем люди не услышали вопроса старухи. Тогда она повторила громче:
– Чей день рождения? А?
Одни продолжали пить и есть, другие дёргались под орущую «музыку» («типа, танец»).
Одна из девах услышала вопрос Ульяны и, хохоча, ответила:
– Какая нам разница?! Может, Ленина!
Тут подскочила Нинка-Хулиганка и зычным голосом, перекрывшим в одну секунду все звуки, крикнула:
– Вырубите эту хуету!
А дальше произошло то, что несказанно удивило Елену Олеговну. Стоящая за спиной Нинки матушка Евдокия нежным голоском повторила требование подруги:
– Вырубите эту хуету, пожалуйста!
Нет, они не «вырубили», но обратили внимание на стоявших, словно группа рэкетиров, старух, и один парень сказал своему приятелю:
– Слушай, реально, сделай потише.
И они сделали потише.
И это уже была победа.
Старухи пошли вверх по дорожке. Постояли немного у своей лавочки, поговорили и разошлись.
* * *
Елене Олеговне стало жалко старух. Заныло сердце за них, за озеро со святой водой, за траву, за песок у воды, за лес… Пострадала она пару дней и решила, что озеро надо спасать и сделать всё, что от неё зависит. А что она могла? Только писать. Значит, надо писать! Кому? Куда? Да сразу Президенту! Чего мелочиться?
«Я напишу письмо, а Коля с Лёлей отвезут его в Москву – в Кремль».
Тут же возник вопрос: «Как они, её дети, попадут в этот Кремль?»
Она представила себе, как её сын и внучка стучатся в ворота Кремля. Из-за ворот спрашивают: «Кто там?» И дети отвечают: «Да это мы, от Елены Олеговны письмо Президенту привезли». «Ааа! Тогда заходите…»
Представила себе Елена Олеговна такую картинку, засмеялась и решила отправить письмо по почте.
Текст лёг на бумагу легко и свободно.
«Мы, русские люди, сердцем преданные родной многострадальной, но такой прекрасной земле, обязаны защитить её от разрухи…» – с этих слов Елена Олеговна начала своё письмо.
А дальше со всеми «нужными Президенту» подробностями написала о клочке золотой земли, где находится заботливо окружённое лесом озеро с чистейшей водой, и что озеру этому грозит уничтожение…
Перечитала письмо и осталась довольна. Хорошо получилось. Убедительно.
Сходила к Рае, попросила конверт. Дома вложила туда письмо и написала адрес: «Москва. Кремль. Президенту».
Письмо опустила в висящий на заборе Райкиного дома почтовый ящик. Но, прежде, чем опустить, перекрестилась сама со словами «на всё воля Божья» и перекрестила письмо.
Теперь главное, чтобы дошло до адресата. А в этом она уверена не была. Мало ли пишут президенту! И Елена Олеговна постаралась забыть о своём письме в Кремль.
* * *
Но дальше началось удивительное!
Не прошло и месяца после отправки письма, как в деревню приехали две большие черные машины, из которых вышли какие-то важные люди и отправились прямиком к озеру. Постояли у воды, походили по берегу, по ближайшему лесу, сели обратно в машины и уехали.
Через два дня после этого приехали на микроавтобусе другие люди – попроще. Они ходили по берегу и лесу дольше, чем «важные». И, кроме того, что ходили, еще и замеряли что-то рулеткой, втыкали в землю колышки. На следующий день на грузовике приехали совсем уж «простые» люди в рабочих комбинезонах. Они поставили большой щит, на котором было написано: «К озеру не подъезжать! Машины не мыть! Музыку не включать! Мусор не бросать! Костры не жечь! Штраф 10 000 рублей».
После этого еще несколько раз приезжали «гости», но, увидев щит, разворачивались и уезжали. А потом и вовсе перестали приезжать…
Больше всего Елена Олеговна радовалась за старух. Теперь они могут спокойно сидеть на своей скамеечке. Елена Олеговна искренне считала, что победили именно они. Письмо, конечно, написала она, но кто её надоумил? Старухи!
«Это они, а не я, озеро спасли!» – думала Елена Олеговна.
Снова наступили мир и покой.
* * *
После долгого перерыва приплыл на резиновой лодке единственный в округе рыбак – узбек Максуд. Иногда он привозил местным старушкам свежую рыбу. Брал недорого. С «ничьих» старух, бывало, и совсем ничего не брал, и те его любили, ждали, приговаривая:
– Что-то наш Максуд давно не приплывал.
– Работы, наверное, много. У него же семья в Узбекистане, а там работы нет…
«И здесь гастарбайтеры! – подумала Елена Олеговна. – Даже до этой крошечной деревушки добрались…»
А на скамеечке тотчас отозвались, будто услышали её мысли:
– Они сейчас в Семёновке дом строят одному богатею. Максуд говорит, что он очень даже хороший человек. Даже вагончик им подарил и к электричеству своему подключил.
– Так и у нас с ним тоже «телерантность» случилась…
Максуд вышел на берег, подошел к старухам и ласково сказал: «Здравствуйте, бабули!»
Старухи встретили его радостно.
– Чего тебя так долго не было? Мы соскучились.
Максуд положил на скамейку небольшой пакет с рыбой и сказал:
– Рыбы, бабуленьки, почти совсем не стало. Распугал её шайтан какой-то.
– Да, да… – с огорчением согласились старухи. – Были тут шайтаны… А за рыбку тебе большое спасибо. Давно свежей не ели…
Неожиданно Максуд спросил:
– Почему в России такое плохое отношение к старикам?
Возникла пауза.
– Так не всегда было… – стала оправдываться Анна. – Очень давно, когда ещё и меня не было на свете, было такое же отношение к старикам, как и у вас…
А Максуд продолжал выпытывать:
– А детей у вас почему не любят?
– Нет, неправда, детей у нас любят, – попробовали защититься старухи.
– Как же любят, если мало рожают?
И снова пауза.
Максуд не стал ждать ответа от старух, а рассказал им небольшую историю:
– Пять лет назад мы строили у одного вашего богатого человека большой дом. Дом большой, а семья маленькая! Он да жена его, и больше никого. Моя семья в Узбекистане живёт (жена и трое маленьких детей – два мальчика и девочка). Они как-то приехали ко мне в гости на лето. Хозяину и его жене мои дети очень понравились, и они разрешили нам всем пожить во времянке. Они брали детей на руки, обнимали, целовали, дарили им подарки… Люди не жадные, хорошие. А детей нет у них! Нет – и всё. Однажды я не выдержал и спросил хозяина, почему они не рожают. Знаете, что он мне ответил? «Вот достроим дом, тогда и заведём детей…» Не понимаю. Почему нельзя и дом строить, и детей рожать? Чем дети могут помешать стройке? Этим летом я его встретил и спросил, как дом. «Достроили», – говорит. Тогда я о детях спросил, сколько родили? Оказалось, что нисколько. Не получаются у них дети… Это дело такое. Опоздали они. Надо всё во время делать…
Максуд повернулся и пошел к лодке.
– Мы будем ждать тебя! Приплывай скорее! – прокричали вслед узбеку русские старушки.
– Хорошо, бабулечки, скоро приплыву!
Сел Максуд в лодку и отчалил.
* * *
Очень хотелось Елене Олеговне узнать побольше о каждой из старух. Иногда она даже думала: «Просто приду и сяду рядом с ними на скамейку или на один из валунов. И буду разговаривать…»
И уж совсем было решила Елена Олеговна выйти, как приехал сын!
* * *
Приезд сына – это, конечно же, радость. Но приехал-то он не один, а как всегда, с новой женщиной, а короче, с «новой бабой». Хотя… может, и не новая… Может, когда и приезжал уже с ней?.. Две-три бабы назад… Вроде даже и видела эту «новую», но как её зовут так и не смогла вспомнить. «Наверное, Аня…» – предположила Елена Олеговна. Они все были для неё на одно лицо и все Ани. Сын не представил ни Елену Олеговну «Ане», ни «Аню» Елене Олеговне, а спрашивать чего-то не хотелось.
Первые два дня Аня не выходила из дома. Лежала, читала рекламные журналы, которые привезла с собой, ела, пила… Одним словом, отдыхала. Она была чистоплотной, и каждый вечер, а иногда и днём, мыла в тазике свои ножки. Привычка хорошая – ничего не скажешь, но только за водой ни она, ни Коля не ходили. Аня мыла свои ножки озёрной водой, которую теперь Елене Олеговне приходилось приносить два-три раза в день, и все это время шастать мимо «лавочных» старух.
* * *
Однажды проснулась Анечка раньше обычного, когда Коля ещё спал.
Проснулась, поела, попила чаю, без спроса взяла в шкафу совершенно новое банное полотенце, которое Елена Олеговна купила специально для внучки, и отправилась к озеру. Купаться и загорать. А халатик не надела. Отправилась к озеру в сомнительного вида купальнике, которого было на ней совсем немного.
Елена Олеговна подошла к заветному окошку, чтобы посмотреть, как встретят «дефиле» Колиной «невесты» озёрные старухи, и как поведет себя при встрече со старухами Аня.
Вот Аня подошла к скамейке с сидящими старухами и уже почти было прошла мимо…
– Что это ты не здороваешься? – мирно спросила Гламурница Людмила.
Спохватиться бы Анечке и поздороваться, но не на ту напали!
Аня чуть повернула голову к скамейке и, найдя взглядом человека, задавшего, по её мнению, нелепейший вопрос, отрезала:
– Тебе что, больше всех надо?!
И старухи, и Елена Олеговна у своего окна на секунду онемели.
– Ты смотри! – с удивлением сказала Ульяна. – Ещё и цепляется!
– Охреневшая, – поставила диагноз Нинка. – Не обращайте на неё внимания! В поле – ветер, в жопе – дым.
Аня ничего не сказала в ответ… С невозмутимым видом подошла она почти к самой воде и расстелила на влажном песке новое махровое полотенце.
Старухи не собирались успокаиваться: зло должно быть наказано.
– Ты про жопу правильно заметила, – подчёркнуто интеллигентным тоном сказала Нинке Людмила. – Я у этой девицы, кроме этой самой жопы, ничего другого и не заметила… Смотрю – жопа идет!
– А в юности, наверное, была красивая, – жалостливым голосом сказала матушка Евдокия.
– Может быть даже умная…
– Это вряд ли…
– Да и красивая вряд ли…
– Дуры старые! – «курортница» вскочила, схватила полотенце и пошла обратно к дому.
Ульяна, перегородив Ане дорогу, довольно миролюбиво сказала:
– Хочу поговорить с тобой, милая девушка.
– А я не хочу! – ответила «милая девушка».
– Придётся, – посуровела Ульяна. – У тебя нет другого выхода.
– Отойди от меня! – закричала Анечка.
– Скажу, что необходимо, и отойду.
И Ульяна сказала:
– Тебе не стыдно, что старый человек, к которому ты, лярва, приехала в гости, из последних сил носит воду, а ты этой водой моешь ноги?! А?!
– Не твоё дело!
– Да мызни её как следует! – посоветовала Ульяне Нинка.
Но Ульяна въедливо домогалась ответа:
– Не стыдно?!
Аня держалась крепко:
– Я не собираюсь с тобой разговаривать!
Ульяна зашипела:
– А я с тобой и не разговариваю! Я предупреждаю. Ещё раз увижу, что ты моешь ноги в воде, которую не сама принесла, дело будешь иметь со мной, а это плохо. Очень плохо…
Анечка была не из трусливых и с вызовом спросила:
– Что ты мне можешь сделать?!
– Накажу! – пригрозила Ульяна.
– Как? – засмеялась в лицо Ульяны девушка. – По попе ремнем?
Нинка подскочила и заорала прямо в смеющееся лицо:
– Нет! Просто придушу? Хочешь?! Прямо сейчас!
Анечка в испуге отшатнулась от Нинки, но еще пыталась шутить:
– И тюрьмы не побоитесь?
– Не впервой мне, милая! Тюрьма – дом мой родной! Одной больше, одной меньше!.. Там у меня друзья. А прокуроры и судьи только спасибо скажут, что грохнула такую ё…ую дрянь, как ты.
Анечка, видимо, почувствовав не шуточную опасность, повернулась и быстрым шагом пошла к дому.
– Он на тебе не женится! – крикнула вслед убегающей девушке Ульяна.
Анечка остановилась. Повернулась и серьезно спросила:
– Это от вас будет зависеть?
– От «жениха» твоего! Подумай сама! Кому ты обосралась такая?!
До вечера Аня и Коля не выходили из своей комнаты и рано легли спать.
К завтраку тоже вышли раньше обычного.
– Знаешь, мать, – сказал Коля, – мы, пожалуй, поедем…
– Что так?
– Дела, – коротко ответил сын.
Коля с Аней поели, покидали вещи в машину и быстро укатили.
Елена Олеговна не стала удерживать. Ни словом, ни делом. Более того, про себя она даже с радостью согласилась с отъездом «дорогих» гостей: «Иначе – не выдержу».
За те дни, которые «дети» провели у неё, она вымоталась и физически, и морально. Они ели, пили (чай, кофе, вино, водку), «отдыхали» в своей комнате, закрывшись на щеколду…
Проскочила мысль: «А ведь так ни разу и не спросили о моём самочувствии…» Проскочила мысль да и ускакала незаметно…
После «налета» гостей Елена Олеговна долго мыла посуду. Быстро не получалось. Помоет – отдохнет, помоет – отдохнёт… А эта подлая посуда всё не кончается и не кончается. Анечка за все дни не помыла за собой ни одной тарелки. И постель не убирала… Елене Олеговне это не обидно. Просто тяжело очень…
* * *
А на следующий день Елена Олеговна заболела. Её крутило, ломало, поднялась высокая температура, болело горло… «Надо лечиться, – с тоской подумала Елена Олеговна, – а лекарств, конечно же, нет… Вроде Рая ещё прошлым летом приносила какие-то травы… Где они?..» Сил искать не было…
Целый день пролежала в кровати, а ночью заболели спина, грудь, бока… Вообще всё заболело, все кости и мышцы. «Господи, помоги!» – прошептала Елена Олеговна и провалилась в беспамятство.
Сколько она лежала в бреду – неизвестно. Но вот скрипнула дверь, и Елена Олеговна разомкнула глаза, чтобы тотчас их закрыть. Второй раз Елена Олеговна приоткрыла глаза, когда услышала скрип половицы рядом с кроватью, и увидела лицо склонившейся над ней Ульяны. Большая и грозная старуха прикоснулась прохладной рукой ко лбу Елены Олеговны и задала прямой вопрос:
– МудИт?
Этимология слова «мудить» была Елене Олеговне неизвестна, но смысл она уловила безошибочно и потому ответила утвердительно:
– Мудит.
– Еле живая, – появилась из-за спины Ульяны Нинка.
– Давай! – сказала Нинке Ульяна.
Нинка подала Ульяне баночку с какой-то то ли жидкостью, то ли мазью… И началось!
Елену Олеговну ворочали со спины на живот и обратно, поворачивали на бок, натирали каким-то пахучим снадобьем, похлопывали и… нещадно ругали! Лечили – и ругали, лечили – и ругали… За гордость, за нежелание общаться с людьми… Больше всех проявляла себя, конечно же, Нинка. Таких словесных оборотов Елена Олеговна не слышала за всю свою долгую жизнь и, наверное, поэтому не очень понимала их смысл. «Какие интересные слова! – удивлялась Елена Олеговна сквозь забытье. – Почему я о них ничего не знаю? Какова их этимология?..»
И ей было совсем не обидно, что её ругают, и потому она просто молчала и как бы со стороны наблюдала за происходящим.
– Кто у нас самый гордый? – не унималась Нинка. – Мы тебя, рухлядь такую, будем лечить, а ты, когда поправишься, плюнешь в нашу сторону?! И разве тебя, рухлядь такую, не надо ругать?!
– Надо, – наконец прервала свое молчание Елена Олеговна.
– О! Заговорила! На поправку пошла рухлядь! – восторженно произнесла Нинка.
Ульяна села на табуретку, стоящую возле кровати, и, поглаживая Елену Олеговну по голове, ласково сказала:
– И к озеру надо ходить. И не только за водой. И не украдкой. Купаться надо. Чего стесняешься? И на лавочке надо с нами сидеть…
Потом в нее влили горькое питьё и ушли.
Удивительное дело, но после ухода старух Елена Олеговна сразу уснула и проспала всю ночь спокойно, как в детстве.
Утром проснулась и удивилась своему самочувствию: голова не кружится, горло почти не болит, даже душевное напряжение ушло… Слабость, конечно. Это да. Даже пальцы не сжать в кулак. Но главное – голова ясная! Елена Олеговна всегда больше всего боялась за голову. А как не бояться в таком возрасте?! Столько примеров!..
Взглянула Елена Олеговна в окошко. День светлый! Можно бы пойти погулять, если бы не слабость… От болезни это или от старости? От всего! Она и раньше особой силой не отличалась, а теперь, в этом возрасте…
Вспомнила Елена Олеговна свою «спортивную» юность. Очень она стеснялась своего неумения быстро бегать, прыгать через «козла»… Этот «козёл» пугал её больше всего. Одноклассники потешались над ней, когда на уроках физкультуры Лена «работала» на «снарядах». У Нелли Дикаловой, худенькой и на вид слабенькой девочки-отличницы, всё получалось. Она бегала так быстро, как никто из девочек в классе. А у Леночки при команде учителя физкультуры Максима Андреевича «на старт!» замирало от ужаса сердце. А тут ещё Жорка Павлов в искажённом виде повторял команду физрука и при этом, гад такой, насмешливо смотрел на Леночку. Физрук: «Наааа старт!» А Жорка: «Наааа срать!» И всё! Леночка не могла сдвинуться с места. Ей было и смешно, и обидно одновременно. К финишу она прибегала последней. И всегда только так, и никак иначе. Дома она делилась с мамой своим «горем», и мама, как могла, успокаивала дочку: «Откуда тебе быть сильной, доченька моя?! Ты – в блокаду еле выжила…»
После детства пришла, как водится, юность, а Леночка продолжала «комплексовать» и завидовать своим подругам, которые умели быстро бегать и ловко прыгать.
Она завидовала не только своим одноклассницам, но и далеким от нее спартанским девушкам, о которых много читала. Спартанские девочки получали в детстве хорошее физическое воспитание и были спортивнее, выносливее и здоровее Афинских женщин. Ах, как она ими восхищалась!
Зато Леночка много читала. Даже больше Нельки Дикаловой, хотя та была отличницей, а Леночка – так себе… Уже в школе Леночку называли «ходячей энциклопедией», что было ей не очень и нужно. Она понимала, что знания не дают силы и здоровья, о которых она так мечтала. Более того, она знала и такое древнее изречение, как: «многознания умножают скорбь». Ей нужно было здоровье, а здоровье нужно добывать, чего она как раз и не делала. Она успокаивала себя: «Я не спартанская девочка, а русская». И не делала ни малейшего движения по направлению к силе и здоровью. И до сих пор она такая. Но… когда заболевала болезнью серьёзнее насморка, тогда спохватывалась и начинала… Нет, не заниматься своим здоровьем, а обдумывать план того, как она станет это делать и когда начнёт.
Так и в этот раз. «Пора заняться собой!» – подумала она решительно и даже громко, как только могла, сказала в пространство комнаты: «Пора!»
Более того, она спустила ноги с кровати!
Но «заняться собой» она не успела, потому что в дверь постучали.
«Не получилось!» – подумала она с радостью и крикнула:
– Войдите!
К удивлению Елены Олеговны, в комнату вошла маленькая старушонка-Бомжонок.
– Я только на секундочку, – опустив глаза в пол, быстро заговорила старушка. – Я по просьбе Ульяны. Она просила передать вам…
И старушка протянула Елене Олеговне маленькую стеклянную баночку.
– Что это?
– Увидите, – сказала малышка и скрылась за дверью.
Елена Олеговна даже не успела поблагодарить старушку. А в баночке она обнаружила икру! Натуральную! Лососёвую!
«Милые вы мои! – подумала она о старухах с нежностью, – самим, небось, есть нечего, а тут – такой деликатес! Как мне отблагодарить вас? Вот вернутся силы, выйду из дома и просто поклонюсь!»
На следующий день силы почти вернулись, но решительность пропала… И Елена Олеговна снова стала подслушивать разговоры старух.
* * *
– У нас национализма нет! – возмущенно сказала Анна-Историк. – И не говорите глупостей!
Именно к этому моменту разговора и подоспела Елена Олеговна.
– А некоторые малые народы считают, что есть, – высказалась Людмила.
– Ну, они малые, им можно считать. Маленьких нельзя обижать. Большой не должен обижать маленького, а мы считаемся великим народом, – поддержала разговор матушка Евдокия.
– Уже давно, к сожалению, нет… – тихо сказала Анна.
– Как же ты с такими взглядами историю преподавала? – удивленно спросила Гламурница-Людмила.
– Так и преподавала. Но уже, к счастью, дааавно не преподаю. Отмучилась…
– Не нравилась тебе что ли твоя работа? Или детей ненавидела?
– И работа нравилась, и детей любила. Проблема в другом… Надоело говорить лживые слова… Стала говорить, что думала, как понимала… Тут и уйти пришлось…
– Понятно. Сочувствую. Скучаешь по работе?
– Нет, наверное… Старая я уже…
– Тут все такие, – сказала Ульяна.
– Если честно, то здесь мне хорошо, – призналась Анна. – Не хочу в стардом.
– Ещё бы! – поддержала Анну Нинка. – Лучше здесь сковырнуться под кустом, чем там сгореть заживо.
– Да, это не худший вариант, – согласилась с подругами матушка-Евдокия.
– Я думаю, лучший, – поддержала Мария-Бомжонок.
– А как думаете, девчонки, – перескочила на другую тему Гламурница-Людмила, – почему нас вдруг стали называть россиянами? И куда делись русские? При этом… чуваши есть, татары есть, мордва есть, а русских – нет… Всегда были, а теперь – исчезли. Россияне только остались…
– А для меня слово «россияне» всё равно, что «обезьяне», – сказала Мария.
– Верно! – засмеялись старухи.
– А мне, – вступила в разговор Нинка, – «россиянин» напоминает слово «блин».
– Почему «блин»? – удивилась Евдокия.
– Сама не знаю. «Блин» и всё.
– Вообще-то, похоже, – поддержала Ульяна. – «Россиянин» – «блин». Похоже.
– И всё же… Почему нельзя «русский» говорить? – спросила Людмила конкретно Анну.
– Отвечаю. Скажешь слово «русский» – заденешь национальное чувство другого народа.
– Да ерунда это все! – возмутилась Нинка. – Я родом из Калмыкии. При этом – русская. И калмыки знали, что я русская. Так и говорили: «Наша Нинка – русская». И любили мы друг друга, уважали и никого за национальное чувство не теребили. С какого хера я теперь должна называть себя россиянкой?! Им, выходит, можно быть калмыками, а мне русской быть нельзя?!
– Да, им можно, – вздохнула Анна.
– А кто это придумал?! Какой окурок?! – разозлилась Нинка. – Или не один? Их много по телевизору показывают. Сидят в большом зале и придумывают.
Прежде нажрутся всяких вкусностей, чтоб спорее было выдумывать…
Старухи захохотали, а отсмеявшись, продолжили разговор о «русском» вопросе, и возобновила его Евдокия:
– Вы так и не ответили на мой вопрос: почему нельзя говорить «русский»?
– Да забудь ты про этот вопрос, – оборвала Нинка. – Нет его. И русских нет. Запомни. Есть только россияне.
– Нельзя же так! – возмутилась Людмила. – Еще и стесняться стали, что мы русские. Нам плюют в лицо, и мы же считаем себя виноватыми. Надо протестовать!
– А что мы можем здесь, живя в лесу, сделать? – спросила Анна. – Мы старые, немощные и никчёмные.
– Одним словом, русские, – припечатала Ульяна.
Помолчали…
– Вот евреи, например, не так… – проговорила Людмила.
– Они – да! Они за себя постоять умеют! – подхватила Нинка.
– Смотрите, как интересно! – обратилась к подругам Анна. – Евреи перестали о себе говорить – и исчез «еврейский вопрос».
Старухи заговорили наперебой:
– Да его никогда и не было – этого еврейского вопроса!
– Не скажи!..
– Ещё какой был!
– Сейчас у самих евреев появились дела поважнее, чем о себе напоминать…
– Слушайте, девчата! – обратилась к «девчатам» Нинка. – Среди нас нет ни одного еврея! Куда это годится?!
– К сожалению, нет, – вздохнула Людмила. – Они смышленые… А я, например, русская, – нет…
– Мы все такие, – сказала Анна-Историк. – нам до сообразительности евреев далеко…
– Получается, что было бы хорошо, если бы в каждой русской семье был хоть один еврей, – сделала вывод Нинка.
– Получается так, – согласилась Ульяна. – Но их тут нет, а нам зимовать.
– И какая связь? – удивлённо спросила Людмила.
– Самая прямая. Объясняю. Евреи много работают и почти все играют на скрипках.
– Поголовно! Как ужаленные! – поддержала Ульяну Нинка.
– И что из того? – недоумённо спросила Анна.
– А то, что поскольку мы не евреи, – серьёзным голосом сказала Ульяна, – к тому же, старые «не евреи», и работать не можем…
– И скрипок у нас нет! – выкрикнула Нинка. – А то бы я!..
Старухи засмеялись, а Ульяна едва заметно улыбнулась, а продолжила:
– Поэтому нам надо идти в лес и в поле – за грибами, ягодами и травами.
– Не очень убедительная логика, – недовольно сказала Анна.
– Что ты, Ульяна, привязалась? Тебе-то что?! – проворчала Нинка. – За тобой сын приедет.
– Не факт, что я уеду с ним… – ответила Ульяна.
* * *
Пришло новое утро, и снова старухи на скамейке. Все, кроме Ольги-Ельцинистки, которая не появлялась уже несколько дней.
– Что с нашей Олей-то делается? – задала Гламурница-Людмила вопрос, мучивший и Елену Олеговну.
– Я была у неё сегодня утром, – сказала Евдокия.
Старухи живо повернулись в сторону Евдокии, ожидая подробного рассказа. Но рассказа не последовало. Евдокия молчала.
Нинка встала со своего места, подошла к глядящей поверх озера Евдокии, ткнула её остреньким кулачком в бок и грозно спросила:
– И что?!
– А что?
– Ты чего идиотничаешь?! Пришла ты к ней!.. И что?
– Ну, да, пришла…
– А она?!
– А она – ничего. Сидит – смотрит в стенку.
– А на стенке что?!
– Хватит, девчата, дурочек корчить! – заругалась Ульяна. – Всё-таки, что с Ольгой?
– Да как что?! – повысила голос Евдокия. – Страдает она! В стардом разве хочется?!
– Не хочется… Никому не хочется… – печально-обречённо сказала Мария.
– О! Надо к ней Марию послать! – глядя на Марию, сказала Ульяна.
– А что – Мария? – удивлённо спросила Людмила.
– Пусть посмотрит… Давление там, сердце…
– А у нее что, измерялка есть?
– Нет, конечно. А ей не нужно. Она придёт, потрогает пульс, послушает ухом сердце, в глаза посмотрит и все скажет: и чем человек болеет, и какую траву заваривать… Мария многое может, и потому её нужно слушаться.
– Будем слушаться, а то нам все равно лечиться негде, – согласно кивнула головой Людмила. – Дерут немилосердно.
– Сейчас все дерут, – подытожила Нинка.
– Наверняка бывают и такие, которые не дерут, – неуверенно сказала Евдокия.
– Бывают, бывают, – поддержала Евдокию Ульяна. – Сейчас расскажу. А ты, Дуня, наверняка помнишь!
Старухи затихли и приготовились слушать. Ульяна обычно говорила немного, но всегда интересно.
– Было это года четыре назад, – начала свой рассказ Ульяна. – Вдруг ночью случается у меня сердечный приступ! Что делать? Куда бежать? Не могу шагу ступить. Болит что-то в груди, ноет… Спасибо, Евдокия помогла. Напоила меня каким-то зельем и повела в соседнюю деревню. Сказала, что там есть больница. А идти туда аж пять километров. Для меня с приступом это было все равно, что земной шар обойти.
Идём по дороге, а по сторонам – лес. В таких лесах во время войны партизаны прятались. Может, еще и сейчас сидят… Ночь. А у нас ни фонаря, ни спичек… Хорошо, луна была. А мне так плохо! Сердце стучит-надрывается, да ещё и с перебоями. «Все, – думаю, – не дойду»… Хотела уже сказать Евдокии: «Брось меня, комиссар!» Но тут Дуня споткнулась, падать стала, я ее схватила, а она от напряжения, извините меня, девки, как перднет! Матушка-то наша Евдокия! Я хохотать! Как мне ни было плохо, иду, загибаюсь от смеха и хохочу, хохочу! Почти ползу! Как мы дошли до соседней деревни, до сих пор понять не могу.
Больницы, конечно, никакой, но небольшой медицинский пункт нашли. Маленький неказистый домик, и свет в окне. И дежурила там старая-престарая врачиха. Я без денег, без прописки. Пришла! Нате! Лечите! А мы пока пердеть будем! А врачиха эта ни о чём меня не спросила. Просто приняла… Случайного человека! Молчаливая такая старуха, неторопливая… И мне вдруг в её в крошечном кабинетике так хорошо на душе стало, спокойно… Как дома с мамой. Измерила она мне давление, послушала сердце, дала под язык лекарство, уложила на кушетку и велела закрыть глаза. Я и закрыла. Лежу и чувствую, что засыпаю, а поделать с собой ничего не могу.
Проснулась только утром. Бедная Дуня! Всю ночь ждала меня в коридоре. Старуха-докторша еще раз послушала меня, угостила гадкой микстурой и дала лекарство, чтобы дома принимать. Все подробно объяснила, да еще и на бумажке написала.
– И денег не взяла?!
– Не взяла.
– Удивительно!
– Говорю же, бывает!
– Да, да, да! – поддержала Людмила. – Вот ты, Ульяна, рассказывала, а мне вспомнилась фраза, которую сказал недавно Сашка-плотник. Он пришёл ко мне починить крышу, а я ему: «У меня, Сашенька, денег нет». А он мне: «За деньги вам никто ничего хорошего не сделает». Починил и ушёл.
Рассказ Людмилы о Сашке, который не берет денег за свой труд у того, у кого их нет, старухи восприняли чуть ли не с ликованием.
– И кто это сказал, – чуть не со слезами произнесла Анна, – Сашка-алкаш?!
– Бывший колхозник… Крестьянин… – уточнила Евдокия. – Не забудь! Это много значит.
– Вот именно! Крестьянин, а не вшивый интеллигент! – прокричала Нинка.
– Ты чего, Нина?! – возмутилась Анна.
– Мы с Людмилой из интеллигентов! И что? Всю жизнь трудились… Другое дело, что из этого вышло… Но это уже не наша вина…
– Интеллигенты страну и развалили! – продолжила Нинка.
– Не знаю… – пожала плечами Людмила. – Я ничего не разваливала…
Вмешалась Ульяна:
– Никто не виноват. Сашка имел в виду, что за деньги ты делаешь по обязаловке, а без денег – от души! И человек никогда не должен себя позорить. Если взялся за дело, то должен сделать его хорошо. Хоть крышу кроешь, хоть людей лечишь…
– Я фильм один видела по телевизору, задумчиво произнесла матушка Евдокия. – Это было давно, но фильм, помню, понравился. Там у одной женщины пропал дар исцеления. Был-был и… пропал. Почему пропал? Потому что люди за исцеление стали ей платить не благодарностью, а деньгами. А она стала брать… Благо, которое дано было ей просто так, она стала продавать. Получила даром и отдавай даром.
– Ну, да-а-а, – протянула Анна. – Это так, конечно… Но вот за лечение тяжелых болезней, за операции берут непомерные деньги, и ведь спасают!
– Это не дар. Это мастерство, которое от дара осталось! – объяснила Евдокия.
– Так в любом деле. Где деньги берут верх, там дар заканчивается…
– Да кому сейчас до этого дара дело есть? – посетовала Анна. – Главное, чтоб денег было много. У многих девчонок сейчас одно желание: выйти замуж за олигарха. Когда такое было?! И ведь совсем юные говорят об этом – не стесняются. О любви не говорят. Только чтоб – олигарх! И ничего, что он старый и противный! И никто не осуждает их за это! Странно…
– Это, правда, странно, – сказала Гламурница Людмила. – Ведь любовь – самое важное в отношениях мужчины и женщины, а в юности – особенно.
– Олигархов, конечно, на всех не хватит, – высказалась Ульяна. – А вот бизнесменов до хрена. Куда ни выстрели – в бизнесмена попадешь. Они сейчас себя все так называют. Занимается каким-нибудь говном, а говорит, что у него бизнес.
– И при этом в каждом слове у этого «бизнесмена» по две-три ошибки, – подала свой голос Мария. – А самое печальное, что женщины клюют на это слово и наплевать им на то, что этот «бизнесмен» совершенно безграмотный человек. Преуспел в зарабатывании – имеешь право писать с ошибками. Можешь вообще не писать.
– В наше время писать с ошибками было стыдно, – задумчиво сказала Анна.
– И все же не надо всех под одну гребенку ровнять, – выступила Евдокия. – Любят не только богатых. Просто любят…
– Разве можно любить небогатого?!
– Можно! И любят! Много хороших девушек есть в России! Не надо так!
– Как была ты, Дуняшка, ограниченным человеком, так и осталась. Не тонкий ты человек! Не тонкий!
– А сам-то олигарх – дурак что ли?
– Он покупает! – посерьёзнела Ульяна.
– Покупает и всё…
– И как это, по-вашему, называется, если без мата?! – с вызовом спросила Нинка.
Старухи задумались. Елена Олеговна задумалась тоже. Без мата не получалось…
«Это порок! – мысленно выкрикнула Елена Олеговна. – Вот как называется! Порок!»
Но тут матушка Евдокия дала более точное определение:
– Грех это, и за него всем нам придётся отвечать.
– Здравствуйте! – возмутилась Нинка.
– А мы причём?! Я с олигархом не спала! Ни за деньги, ни бесплатно!
– А были желающие? – подколола Нинку Людмила.
– Отбоя не было! Я от них сюда и сбежала!
– Да-а-а, очень хочется плюрализму… – вдруг сказала Ульяна.
– Чего? – Нинка от неожиданности растерялась.
– Да плюрализму мне чего-то маловато…
– А! Ты об этом, – сориентировалась Нинка. – Не переживай, я тоже плохо сру…
Старухи заколыхались от смеха. Вместе с ними за своей только что повешенной занавесочкой засмеялась и Елена Олеговна. Смеялась от души, не сдерживаясь, и так громко, что некоторые старухи повернули головы к её окошку. Елена Олеговна испугалась и затихла.
– Совсем, девки, нечего по телевизору смотреть, – обиженным голосом сказала Людмила.
– И то верно! – согласилась Нинка. – Там одна проститня сидит.
– Вот здесь ты, Нина, пожалуй, права, – печально согласилась с Хулиганкой Матушка Евдокия. – Всё время поют и танцуют…
– И на коньках катаются, – подсказала Анна.
– Еще в футбол играют, – сказала Ульяна своё слово. – А потом… Хохочут и хохочут. Не переставая…
– Просто кердык! – воскликнула Нинка. – Два канала всего, но так достали! Я б давно разбила этот «ящик», да Евдокия не даёт. А сама не смотрит! Я ей говорю: «Ты же не смотришь! Зачем он тебе? А так… удовольствие получим от того, как он грохнется». А она: «Нельзя! Люди делали». Ой, достала ты меня, Дуняшка! Всякие мысли свои обветшалые тащишь на свет… Так и по телику: тащат на экран помойку!
Старухи много говорили о жизни, а Елена Олеговна знай записывала их разговоры и не бросала свою идею написать про них книгу.
А эпиграфом она решила взять слова Пушкина:
«Мне тяжела теперь и радость, Не только грусть, душа моя, Уж никуда не годна я… Под старость жизнь такая гадость».Это няня сказала… А молодой Пушкин услышал эти слова и понял старого человека буквально: умер молодым…
* * *
Однажды пришли на скамейку двое: Гламурница Людмила и Историк Анна. Видимо, они уже о чем-то говорили по дороге, а сейчас только договаривали.
– Знания мои здесь никому не нужны, и живу я в лесу… – говорила Анна.
– А мне нравится, что в лесу, – улыбнулась Людмила.
– Да мне, вроде, тоже неплохо, вот только, говорю, знания мои здесь…
– Не выдумывай, – перебила Людмила.
– Мне нужны, бабкам нашим нужны, другим бабкам нужны. Даже Райка тебя очень хвалит.
– Правда?
– Честное слово!
– И что говорит?
– Говорит: «Эта ваша Анна – учёная такая!»
– Не могла она этого сказать! Она меня совсем не знает.
– Знает! Тебя все знают. И не только в нашей деревне, но и в соседней. Вон старуха аж оттуда тебе морковку носит!
– Почему мне? Она всем нам носит.
– Нет, не всем, а тебе. Когда тебя нет, говорит: «Отдайте учёной! Ей для мозговитости нужно». И местная старуха Козак вчера тебя хвалила. «Мудрая, – говорит, такая…» И при этих словах головой всё время кивала.
– Может, у неё тик…
– Я тоже так сначала подумала. Потом поняла: это она сама себе поддакивает.
Анна засмеялась и сказала:
– Ну, спасибо тебе, Люся! Позабавила.
– Вот, видишь? Не всё у нас плохо.
– Старые мы только, и в голове такая путаница бывает… Как думаешь, отчего это? От старости или от жизни никчёмной?
– Я ничего об этом не думаю, и ты не думай. Сейчас не только у нас, у стариков, в головах путаница. Такое впечатление, что по всей стране Альцгеймер прошёлся.
– Хозяин нужен…
– Альцгеймеру?
– Стране!
– Это – да… Сейчас все Сталина кинулись вспоминать.
– Но все по-разному…
– Одни ругают его сильно.
– А как его не ругать?!
– Другие хвалят безмерно.
– А как его не хвалить?!
– Но все называют одним из самых великих и загадочных людей в истории человечества.
– Я много читала и смотрела и про то, и про иное, – как бы решила подвести итог Анна. – И знаешь, что поняла?
– Что?
– Правда – всё! Он и такой, и такой. А какой на самом деле, никто не знает. Сейчас это не тот Сталин, что был тогда, а такой, каким его хотят видеть. Складывается миф о нём, и сейчас это – мифическая фигура. Типа Зевса. Каким был Зевс? И могучим, и справедливым, и мелочным, и коварным, но вместе с тем – великим! Сталин сейчас людям именно такой нужен. И миф о нём я, между прочим, принимаю. Хороший миф. Интересный. И основа его – правда.
– А давай в город съездим и книжки купим! – предложила Людмила.
– Мне не добраться!
– Почему?!
– Ноги болят, спина… Сегодня ночью так всё болело! Почти не спала…
– Может попросить кого-нибудь купить нам книги? Давай попросим!
– Кого?
– Например, Ольгу, – пошутила Людмила. – Она быстро сгоняет. Одна нога здесь, другая… тоже здесь.
Анна хихикнула.
– Или Райкиного мужа! У него машина есть, – уже серьезно предложила Людмила.
– Это, в принципе, можно… Но покупать-то он на что будет? Ему же деньги надо дать. А у меня их, например, совсем нет. Ни одной копейки.
– У Ульяны попросим.
– Да ну… Неудобно…
– Ничего неудобного. Она обязательно даст. Немного, но даст. Мы скажем, что на книжки. На них даст.
– А что, на книжки надо немного? Не уверена.
– Я не знаю… – неожиданно нервно сказала Людмила. – Много или немного… Знаю, что даст.
– Нет, нехорошо. Она ведь такая же старуха, как мы.
– Не такая. У неё сын – богач. За чей счёт мы здесь, можно сказать, как в раю, живём?
– Нет, нет! Она и так для нас много делает. И потом… Кто у неё деньги попросит? Кто ей скажет об этом? Ты?
– Лучше – ты.
– Почему я лучше?
– Потому что тебя все уважают.
– Спасибо, конечно, за доверие… Я попробую…
– А какие мы книжки купим? – по-ребячески заинтересовано спросила Людмила.
– Только хорошие, – шутливо-строго ответила Анна.
– Например, Канта?
– Например, Канта. А ты что про него знаешь?
– Если честно, то, кроме имени, ничего… Иван Петрович Кант. Правильно?
Анна засмеялась.
– Конечно, правильно. А я им в молодости очень даже интересовалась. И философией его, и жизнью… А знаешь, что запомнилось?
– Что?
– Его необыкновенная точность во всем, даже в бытовых делах. В Кёнигсберге, где он жил, по нему проверяли часы. Он выходил гулять в одно и то же время, минута в минуту! Представляешь?! Всегда. Ты только подумай! Всю жизнь выходил на прогулку в одно и то же время!
– Очень интересно. Немцы, наверное, все такие?
– Наверное…
– Ты вот очень умная.
– Ты тоже умная.
– Да что ты! Я же – циркачка. Всю жизнь по проволоке ходила.
– Циркачка?! А я думала, что актриса… Драматическая…
– Нет, нет… Циркачка…
– Вот, значит, почему ты такая эффектная женщина!
– Ещё бы! – с иронией сказала Людмила. – Прямо устала от своей обольстительности…
– Ты даже здесь, в лесу, умеешь преподнести себя.
– Я всегда любила одеваться… – Людмила поправила свои яркие обноски. – А теперь вот так… И надеяться не на что…
– Надежда всегда есть… Вдруг все резко переменится? В стране нашей, в жизни нашей…
– У меня надежды нет. Но есть мечта. Я по ночам мечтаю.
– Если не секрет?…
– Никакого, Анюта, секрета. Я мечтаю увидеть своих родных и близких. Скучаю!.. Думаю о них. Вспоминают ли они меня? Ищут ли?
– Есть кому?
– Есть.
– Тебе – лучше. Хоть мечтать о них можешь. А у меня никого нет.
– Как – никого? Ты говорила, племянница есть.
– Есть-то она есть… Но я её боюсь… Очень…
– Почему?!
– Она мою сестру (свою мать) сдала в «хронику». Меня тем более сдаст. Я только тётя.
– Из-за комнаты?
– Да просто так… Чтоб не мешалась… А комнаты у меня уже давным-давно нет.
– И куда подевалась?
– Нашёлся один умный и ловкий… Не хочу говорить об этом.
– Не хочешь – не надо. Давай о хороших людях. Вот, например, Ульяна… Сын её…
– Это – да! За них молиться надо.
– Если бы уметь… Не учил никто…
– Можно научиться.
– В нашем-то возрасте!
– В любом можно…
– В моем, наверное, уже нельзя…
– А тебе сколько?
– Когда как, – совершенно серьезно ответила Людмила.
Анна засмеялась.
– Хорошо сказала. А сейчас сколько?
– Сейчас – много.
– Сколько?
– Не скажу.
– Да ладно тебе! Всё наше мужское общество уже давно там, – Анна взглянула на небо. – А здесь, в лесу, стесняться своего возраста? Да ты что?!
– Дело не в этом.
– А в чём?
– Самой страшно. Числа уж очень страшные. Не хочется их вслух называть. Скажешь – и сама испугаешься.
Анна посерьезнела.
– Знаешь, я тебя понимаю… Правильно. Не говори.
– Возраст – штука сложная… Вот у меня папа… – стала рассказывать Людмила. – Старенький уже был, но брал удочку и шёл к ближнему карьеру посёлка, где у нас дача, ловить рыбу. А я смотрела ему вслед и никак понять не могла, откуда он силы берёт… Худенький, старенький…
– Сколько ему тогда было?
– Тогда?.. Девяносто восемь, кажется…
– Что?!
– Ну да, девяносто восемь…
– Ты врёшь!
– Честное слово!
– Ничего себе! Сколько же ему было, когда умер?
– Почему умер?
– Погиб?
– Нет, с ним все в порядке. Он живёт. Не надо его раньше времени хоронить.
– Этого не может быть!
– Правда. Только в последний год, перед моим отъездом, он уже на рыбалку не ходил… На балконе гулял. На балкон – и назад. Маршрут стал коротким…
– Сколько же ему сейчас?
– Сто два…
– Да иди ты!
– Не хочешь – не верь.
– Бедный! – пожалела Анна.
– Он совсем не бедный, – возразила Людмила, – а очень даже довольный жизнью.
– В стардоме?
– Почему в стардоме?!
– А где же он? Ты – вон где, а его подле тебя нет…
– Ты думаешь, что я от него сюда сбежала?
– А от кого, если не от деда?
– Не поверишь, но я сбежала от себя.
– И бросила престарелого отца?
– Папа не брошен! Он живёт у моей внучки.
– Ого! – удивилась Анна. – Значит, у своей правнучки?!
– Да, у правнучки.
– Ну, ты даешь, Люська! Навялила внучке старика!
– Ничего подобного! Внучка сама предложила.
– Сама захотела, чтобы старый-престарый дед жил у неё?!
– Ну, да… У нас большая, хорошая и дружная семья. Каждый хотел, чтобы дедушка жил у него.
– Почему же тогда ты не взяла его к себе?
– Понимаешь, Аня, обо мне и речи не было. Мне бы старика никто не доверил…
– Почему это?
– Потому что хорошо знали меня. Побоялись бы…
– А говоришь, семья дружная…
– Я выломок из семьи. Меня так и называли: «Это наш выломок». И, представь себе, говорили это с нежностью, без осуждения. Любили меня, беспокоились, переживали… Я рано из семьи сбежала. Родила дочку, привезла родителям, и… только меня и видели. С тех пор и кружу по свету.
– Правильно, ты же артистка.
– Артистка… И вся моя жизнь – это гастрольная поездка. Ох, и поколесила я! Человек я нехороший, Аня. Разошлась с мужем. Бросила дочку на стариков. Бегала из одного цирка в другой, пока заслуженную не получила…«Выломок» я…
– Ты – заслуженная?!
– Еще какая!
– Ничего себе! А почему цирк бросила?
– Старая стала… Меня оставляли молодых учить, но я ушла в никуда… Потом в метро работала… дежурной, потом… убирала квартиры…
– А что ж в семью не вернулась, если такая хорошая семья?..
– Не хочу никого напрягать. Тягостный я человек.
– Вот и неправда! Мне с тобой очень даже хорошо.
– Сейчас я стала получше, но вообще-то я очень нехорошая…. Не в отца. Отец мой второй век живёт и никому не мешает. Всю жизнь работал на хлебозаводе. На пенсию пошёл в восемьдесят четыре года.
– Не пил?
– Мог махнуть рюмочку-другую для «укрепления сосудов»… Но я думаю, тут другое…
Сказала и замолчала.
– Ты надолго?.. – через некоторое время спросила Анна.
– Что?
– Задумалась, спрашиваю, надолго? Остановилась на том, что «мог рюмочку хватить…», а потом про «другое» что-то начала…
– Да… другое…
– Ну, давай раскручивайся! Что «другое»?
– Думаю, душевное равновесие у него было… В этом все дело…
– И где он его берет?
– Вот этого я не знаю…
«Да, это трудно понять… – подумала Елена Олеговна. – Взять это равновесие неоткуда… А получается, что именно оно – главный, или даже единственный, путь к здоровью и долголетию…» И сама себе возразила: «Нет, всё идёт от Господа. Только Он решает, сколько человеку отмерить жизни. А от человека зависит, как он эту жизнь проживёт. А жизнь любая – очень короткая… И сто лет пролетят – не заметишь… Отрываются от жизни годы, как листья от дерева. Один за другим… Только что была осень… Год назад. И уже скоро другая осень… А еще столько надо успеть…»
* * *
Услышала однажды Елена Олеговна «перепалку». Слов не разобрала, но по интонации было ясно: спорят. Глянула в окошко. Евдокия и Нинка. Идут и кричат. Может даже ругаются. Сегодня они первыми на посиделки пришли. А чего спорят? «Сейчас подойдут, и подслушаем…»
– Куда ты поедешь?! Нина! Куда?! С ума что ли сошла?!
– Домой поеду!
– Нету там никакого дома. А для тебя тем более!
– Здесь что ли оставаться?! До самого сдоха?
– Конечно.
– Не хочу. Не мои это места. Да – лес, озеро, климат… Но не родное тут всё.
– А там – степи и степи… Как задуют «астраханец» с «калмыком»!..
– Напугала! Степи-то мне не чужие, а родные. Астраханские степи! Я хочу, чтоб «астраханец» дул!
– И ты одна в этих степях? Что ты городишь!? Нина!
– Может люди какие родные остались… Марья, Дарья, Фенька…
– Да они старше нас с тобой. Их уже, наверняка, и на свете нет. Младше нас была только одна сватья.
– Вот! Сватья! Очень хорошо!
– Что ж хорошего? Забыла, как она тебя в детстве била, а потом всю жизнь не хотела с тобой общаться?
– Не забыла. Приеду и, если она жива ещё, поквитаюсь…
– Вот этого я и боюсь.
– Слушай, не гунди. Не доставай меня! Пользуешься тем, что я тебя послать не могу.
– А ты пошли.
– Может, еще и треснуть себя разрешишь?
– Разрешаю.
– Нет, не могу! Виновата ты передо мной, а не могу… Хочу, а не могу…
– Да разве ж моя в том вина, что у нас отец один, а матери разные? Обе мы с тобой нагуленные. Почти в один день родились… Все равно… сёстры родные. В чём же моя вина?
– Да я не об этом. В другом ты виновата передо мной. Это ты подбила меня дом бросить. «Давай, давай, быстрее! Гойда отсель!»
– Ты же знаешь почему! Я спасала тебя от тюрьмы!
– Зачем? Кто тебя просил?
– А что? Очень захотелось попасть туда ещё раз?
– Может быть. Там тоже люди. И нет там ничего страшного. Всё лучше, чем заживо в стардоме сожгут.
– Это, конечно, так, но ещё лучше ни то и ни другое, а третье.
– И это третье – оставаться здесь? Так? На сколько? Навсегда?
– А почему – нет?
– Я домой хочу! На хутор… к себе! Там всё своё…
– Нету, Нина, там ничего своего, и вернуться мы туда не сможем! Вот такое моё сочинение. И кто тебе виноват?! Зачем ты его ножом ударила? Хоть бы кулаком, ногой, на худой конец, а ты…
– Ишь ты! Распалилась как! Ты, Дуняшка, не по годам развитая, а на такой вопрос не знаешь ответа. Я тебе отвечу, зачем. Он – падаль, Дуня!
– Падаль, – согласилась Евдокия, – но ты теперь из-за этой падали кто? Убийца? Да! Убийца. И что теперь?
– А ничего теперь. Надоела ты мне – вот что теперь… Поддудорил мне тебя папаша…
– Терпи, – вздохнула Евдокия.
– Да я и терплю, – неожиданно смиренно согласилась Нинка и по-детски громко заплакала.
– Да что ты, родная? – испугалась Евдокия. – Ниночка! Не надо! Не плачь!
Евдокия обняла Нинку и стала утешать её как ребёнка:
– Ты же такая умная, смелая, находчивая, красноречивая…
– Не П..ДИ-И-И-И… – всхлипывая, проговорила Нинка.
– Да я правду говорю! И умная, и красивая…
– Красивая? – сквозь слезы засмеялась Нинка. – Это не про меня.
– Про тебя! Ещё как про тебя! В тебя ребята как влюблялись?! Забыла? Я завидовала!
– Спасибо, Дуняшка! – Нинка стала успокаиваться. – Хорошая ты все-таки… Повезло мне с сестрой…
– А мне-то как повезло!
– Ладно, уговорила. Поживем еще в этом сраном лесу…
Подошла Ульяна.
– Что, девчонки, все ругаетесь?
– Нет, – с вызовом ответила Нинка. – Наоборот. Миримся!
– Это молодцы… – похвалила Ульяна подруг, а затем с удивлением воскликнула. – О, смотрите-ка, кто идет!
К скамейке приближались Мария-Бомжонок и Ольга-Ельцинистка.
«Сейчас начнется!» – подумала Елена Олеговна.
Но, странное дело, Ольга села на камень и застыла как изваяние.
– Оля, – позвала Мария.
Ни звука…
– Оля, а знаешь, что со мной сегодня случилось?
Без ответа.
Марию не обескуражило Ольгино молчание, и она стала говорить и за себя и за нее.
– Не знаешь. Вот именно. Я очки потеряла утром. Перепугалась жутко! Куда я без очков?! А новые взять неоткуда. Где потеряла? Да нигде! Они у меня на лбу, а я ищу их. Смешно, правда? Старуха ищет очки, а они у неё на лбу!
Ульяна хихикнула, а Мария продолжила беседу с неподвижной Ольгой.
– У меня много таких случаев. Один забавнее другого. Вчера, например, никак не могла вспомнить улицу, на которой жила в последнее время. Вспоминала, вспоминала, да так и не вспомнила. Съездовская или Съезжинская? А квартира какая? Кажется, вторая… Представляешь?! Номер телефона квартиры, в которой в молодости жила, помню отлично. Ж-2-5-3-8-0. Помню номер телефона подруги, которой уже давно нет на свете. Ставропольский телефон родной сестры помню. Её тоже уже нет. Многое помню, а вот адрес и телефон своей последней квартиры не помню, хоть убей. А знаешь, почему так происходит? Правильно. Молодец! В детстве и юности жизнь человека – как резьба по камню, а в старости – как по песку…
Постепенно «подгребли» остальные старухи, и разговор о старости стал общим.
– А мне нравится старость, – сказала Евдокия.
– Не ври! – сказала Нинка.
– Честное слово!
– Чем же она тебе нравится?!
– Мне в ней спокойнее, чем в молодости.
Евдокия сделала попытку объяснить, чем ей так нравится старость:
– Многое ненужное ушло. А старость надо принимать смиренно, потому что от нее все равно не избавиться.
«Избавиться, конечно, можно, – подумала Елена Олеговна. – Но для этого надо умереть. Но умереть ты имеешь право только тогда, когда закончил труд, «завещанный от Бога». Я, например, не закончила свой «труд»… И когда закончу – непонятно…»
Бросила взгляд на календарь. Двадцать пятое августа. До октября, когда ее должны забрать в город, ещё очень далеко…
* * *
Елена Олеговна часто сравнивала свою жизнь с жизнью «скамеечных» старух и находила своё положение не таким уж и плохим. У них нет никакой надежды, а у неё есть. За ней приедут, а им тут зимовать. А за ней обязательно приедут!
Легла на кровать и стала «гадать кроссворд».
В дверь постучали.
На пороге стояла Ульяна.
– Я тебе не помешала? – спросила она.
– Нет, – Елена Олеговна вскочила с кровати и встала чуть не по стойке «смирно».
– Я тебе мёду принесла…
– Спасибо большое!
– На здоровье.
– Я сейчас чай поставлю, – засуетилась Елена Олеговна. – Будем чай пить… с вашим мёдом. Я сейчас…
– Не суетись. Я к тебе не чай пришла пить. Меня девчонки послали. «Пойди, – говорят, – уговори её приходить к нам на скамейку, а то она всё одна да одна…» И, правда: нехорошо человеку одному быть. Ну, как? Какой ответ дашь?
– Не знаю…
– Ладно, к нам не хочешь, так хоть в лавку за продуктами бы ходила, а ты даже туда не ходишь. Как существуешь – непонятно.
– Мне ничего не надо. У меня всё есть…
– Даже если всё есть… – перебила Елену Олеговну Ульяна. – Все равно иди. Придумай, что тебе, якобы, нужно. Встала и пошла. Туда – дорога и обратно – дорога. Вот уже и прошлась. Поняла?
– Поняла, – послушно согласилась Елена Олеговна.
– А если совсем нас видеть не хочешь, можно, например, договориться о времени твоего плавания. Выбери, когда тебе надо, скажи нам и выходи. Нас там в этот час не будет.
Порезвишься без свидетелей.
– Я и со свидетелями могу, – соврала Елена Олеговна.
– Не ври. Я тебя насквозь вижу и знаю про тебя всё.
– Вы ничего не можете знать про меня, – начала было возражать Елена Олеговна.
– А вот представь себе, могу. Но об этом в другой раз… Я, кажется, всё сказала. Пойду. Дел много.
– Какие могут быть в лесу дела?!
– Да ты что?! Зима скоро. Запасы делать надо.
– А вам лично они зачем? Вы всё равно не живёте здесь зимой…
– И что? Я не живу, а девчонки мои живут. Не дай Бог, с голоду поумирают…
Ульяна ушла, а Елена Олеговна, оставшись одна, задумалась над словами гостьи. Вот как интересно! Она от старух прячется, а они её ждут. «Нужна я им была… неблагодарная такая!?…»
Вспомнила Елена Олеговна, как лежала она в постели после потрепавшей её лихорадки, а старухи по очереди заходили к ней узнать о самочувствии…
«А вот сейчас прямо и пойду!» – сказала Елена Олеговна громко и… никуда не пошла. Снова легла на кровать и продолжила «гадать кроссворд». Так и уснула…
* * *
Проснулась от того, что кто-то вошел в комнату и включил свет.
Перед Еленой Олеговной стояла ее внучка Лёля.
Лёля была высокой красивой девушкой шестнадцати лет. Брюнетка с красивыми вьющимися волосами.
– Здравствуй, бабушка. Не ждала? – небрежно спросила Лёля.
– Ждала, конечно, – слабым после сна голосом ответила Елена Олеговна.
– Откуда ты знала, что я приеду?
– Я не знала. Просто я тебя всегда жду.
– Спасибо, – усмехнулась внучка.
– А что так поздно? Уже почти восемь.
– Так получилось.
Не поцеловав и не обняв бабушку, внучка ушла в другую комнату и закрыла дверь.
– Ты есть хочешь? – прокричала Елена Олеговна.
– Нет! – крикнула в ответ Лёля.
«Это хорошо, – подумала Елена Олеговна, – все равно ничего нет…»
– А чай?
– Чай буду!
Елена Олеговна, конечно, скучала по своим детям (сыну Коле и внучке Лёле), но при этом всегда побаивалась их приезда. И вот она – внученька. Любимая. Единственная. Им раньше всегда было хорошо вдвоём. И это понятно: они жили вместе. Но теперь, когда внучка стала жить у своей матери, многое поменялось… не в лучшую сторону. Леля стала грубее… Уехала она от бабушки Мальвиной, а возвратилась Буратино в юбке. На этот раз на ней и юбки не было. Коро-о-о-о-отенькие шортики.
Когда Леля пришла пить чай, Елена Олеговна попыталась окольными путями высказать по поводу шортиков свое мнение и начала с моды. Что, мол, есть определенные этические, эстетические и даже медицинские показатели для одежды…
– Эти, эти и эти места должны быть закрыты, потому что им надо находиться в тепле и защите. А при такой моде возникают женские болезни, а как результат этих заболеваний – бесплодие…
– Понятно, – прервала ее внучка и снисходительно ухмыльнулась.
– Ничего тебе не понятно! Человеку, кроме этих мест, есть что обнажать. Руки и лицо – самое выразительное. Спроси у Рембрандта. Напомнить, кто такой Рембрандт?
– Да знаю я! Это певец, негр… с «Фабрики звезд»! Шутка.
– Шутка хорошая… И, главное, правдивая для нашего времени! Ладно, скажи лучше, на сколько ты приехала и как там папа?
– Про папу ничего особого не скажу… в его «подружках» запуталась… А я приехала ненадолго – с ребятами повстречаться. Давно не виделись.
Тут Елена Олеговна заметила, что Лёля без крестика.
– Где крестик? – спросила с удивлением.
– Потеряла, – огрызнулась Лёля.
– Лёленька, нельзя человеку без креста, – сказала ласково Елена Олеговна. – Без креста – это значит без защиты.
– Денег нет.
– Купи дешёвенький. Нельзя без защиты…
– Я уже поняла! Не надо мне повторять одно и то же. Все! Я побежала.
Лёля выскочила из дома, вывезла из-под навеса велосипед, проверила, не сдулись ли шины, и повезла его к калитке.
Елена Олеговна проводила внучку до калитки, где ее уже поджидали друзья из соседней деревни – два парня и девочка Лёлиного возраста. Все на велосипедах и в «модных» брюках с мотнёй ниже некуда. Лёля дружила с ними уже три года. Познакомилась, когда ходила с бабушкой (Еленой Олеговной) за молоком. Пришли как-то, а хозяйки коровы дома нет. Пришлось ждать. Елена Олеговна сидела на скамейке и созерцала, а Лёля пошла на «поле», как называли большую поляну у леса. Там и познакомилась с местными ребятами. С той поры они переписывались по интернету, перезванивались, в каждый Лёлин приезд встречались и уезжали на велосипедах играть в волейбол, жечь костры, строить шалаши…
– Здравствуйте! – хором поздоровались ребята.
– Здравствуйте, мои хорошие, – ответила Елена Олеговна. – Вы надолго уезжаете?
– Не знаю, как получится! – сказала внучка.
– Не переживайте, мы за ней проследим, – сказал один из парней, которого, вроде, звали Лешей.
Ребята вместе с внучкой рванули с места…
Куда уехала? Елена Олеговна не успела спросить. Когда вернётся?..
Душа болела за внучку. Знакомо болела. Раньше она так болела за сына (да и сейчас болит…) Грубая стала. На вопросы не отвечает, а если отвечает, то недоброжелательно, «через губу».
А такая ласковая была девочка! Ещё совсем недавно…
Постояла Елена Олеговна у калитки, посмотрела вслед своей «доченьке», как она иногда называла внучку, и приняла решение: «Подарю я ей на день рождения золотой крестик! Золотой не снимет и не потеряет».
Вернулась в дом, соображая, что бы приготовить.
Стала делать любимые Лёлины маленькие блинчики. Делала довольно долго. Потом походила по комнатам. Потом полежала. Потом спела песню «За окном черемуха колышется»… Потом вышла на крыльцо… Уже совсем стемнело. Вдалеке отчётливо прорисовались зигзаги молний.
«Гроза идет… Может, пройдет стороной?» – подумала Елена Олеговна.
И тут громыхнуло. Отдалённо, но явственно.
«Похоже, не пройдет! – испугалась Елена Олеговна. – А моей девчурки дома нет!»
В доме выключился свет (так всегда происходило во время грозы).
Громыхнуло ещё раз. Громче. Значит, ближе.
Горячая волна ужаса прошла по всему телу Елены Олеговны и прилила к лицу. Стало жарко. Сдавило голову, к горлу подступила тошнота.
Вот упали тяжелые капли… Чаще, чаще… И вот уже ливень мутной пеленой рухнул на землю. Сверкнула молния. Сверкнула почти одновременно с ударом грома.
Елена Олеговна продолжала стоять на крыльце, не замечая хлещущих на нее струй, и вглядывалась в мутную темноту.
Она представляла, как её маленькая Лёленька идёт одна в грозу к дому и никак не может дойти. Ещё и велосипед везёт. А велосипед – железный. А гроза «любит» всё железное. Прямо охотится за ним…
Елена Олеговна застонала. Сначала тихонько, а потом всё громче и громче и, наконец, объятая ужасом, закричала в черное небо:
– Господи! Помоги! Помоги, Господи! Не дай погибнуть ребёнку!
Ощупью нашла дверь, вбежала в дом, потом, ударяясь о косяки, в комнату. Упала на колени, продолжая молиться и плакать.
Она стонала, кричала, выла… Её крики и стоны сливались с раскатами грома и шумом ливня под окном.
В свете молнии прорисовалась огромная фигура, стоящая недалеко от Елены Олеговны, но та даже не испугалась. Через секунду фигура заговорила голосом Ульяны.
– Не пришла твоя девка…
Это было утверждение, сказанное с таким пониманием и сочувствием, что Елена Олеговна, не стесняясь, закричала в ответ:
– Не пришла-а-а-а-а-а-а!..
Старуха сбросила плащ на пол, прошла в комнату и села у стола на табуретку.
– Не кричи. Охрипнешь…
Но Елене Олеговне было уже не остановиться.
– Она пропала! Она не придет! Это конец!!!
Ульяна встала и положила руку на голову Елене Олеговне.
– Ну, тихо, тихо… Ну, всё, всё. Хватит. Придёт твоя девка.
Но Елена Олеговна не унималась. Ульяна, дав Елене Олеговне лёгкий подзатыльник, прикрикнула не неё:
– Прекрати! Сейчас же прекрати!
Елена Олеговна, будто споткнувшись о крик Ульяны, примолкла, перейдя на тихий стон-скулёж.
– Вот и молодец, – ласковым голосом сказала Ульяна. – Пойми, ты, к примеру, окочуришься (тебе немного-то и надо!), а она придёт. Как ни в чём не бывало.
– А она придёт? – доверчиво, как ребенок, спросила Елена Олеговна.
– А куда она денется?! Обязательно придёт. Затырилась у кого-нибудь от грозы. Лучше подумай о себе.
– Что мне о себе думать?!
– А то, что здоровье у тебя хреновое! В чём только душа держится… А она скоро придёт. Не успеешь оглянуться… Смотри, вот и гроза почти прекратилась…
Как будто услышав слова Ульяны, в доме снова включился свет. И почти одновременно с этим что-то знакомо звякнуло за окном.
– Это велосипед, – прошептала Елена Олеговна.
– Похоже на то, – прошептала с той же интонацией Ульяна.
– Это точно велосипед! Я знаю.
Старухи в ожидании уставились на дверь. Через несколько мгновений та распахнулась, и вошла Лёля.
– Ой, мокрая-то какая! – радостно всхлипывая, прокричала Елена Олеговна.
– Что я тебе говорила?! – победно сказала Ульяна. – Я тебя никогда не обману.
Старухи счастливо засмеялись, а Елена Олеговна ещё и перекрестилась.
– Слава Богу! Слава Богу! – запричитала она смеясь и рванулась к внучке, чтобы помочь ей раздеться.
– Не надо, я сама, – отстранилась Лёля и прошла в свою комнату, даже не улыбнувшись.
Старухи озадачено посмотрели друг на друга.
– Богу-то, конечно, слава, – удивленно сказала Ульяна, – но она у тебя, вроде, говнистая какая-то. Не поздоровалась, не извинилась…
– Да ладно! Хоть пришла.
– Ничего не ладно!
Вернулась из своей комнаты переодетая в сухое Лёля. Даже не взглянув на гостью, спросила у Елены Олеговны:
– Где мой плащ?
– Зачем он тебе?
– В Бетмена играть! – вызывающе ответила Лёля. – От дождя, конечно.
– Ты что, опять уйдёшь?!
– Да, мне надо. Где плащ?
– Нет, нет! Я тебя никуда не пушу! Гроза может вернуться, ночь на дворе…
– Мне надо, и я поеду! – жестко ответила Лёля.
Елена Олеговна заплакала:
– Умоляю тебя, Лёлечка!.. Не уходи!
– Не надо плакать – я это много раз видела. Мне надо. И это не обсуждается.
– Обсуждается! – неожиданно вступила в разговор Ульяна. – Ещё как обсуждается!
– Что это такое, бабушка?
– Я не «что», а «кто», – сурово сказала Ульяна.
Она вплотную подошла к девочке и, якобы, ласково спросила:
– Ты что, гадюка мелкая, куражишься над бабкой?!
Лёля отшатнулась от большой и грозной старухи:
– Кто это, бабушка?!
– Сейчас узнаешь… Мы с тобой сейчас близко познакомимся.
– Я не хочу знакомиться!
– А придётся.
После этих слов Ульяна стала оттеснять Лёлю к дверям комнаты, из которой та вышла. Она толкала ее всей массой своего огромного тела, животом, грудью…
Девочка, отступая под напором Ульяны, кричала:
– Кто ты такая?! Я тебя не знаю и знать не хочу! Бабушка! Скажи ей!
– Ах ты, тварь подзаборная! Она, видите ли, меня не знает! Зато я знаю… таких, как ты!.. Очень хорошо знаю!
– Зачем так грубо?! – попыталась вступиться за внучку Елена Олеговна.
– Лежи – болей! – прикрикнула на Елену Олеговну Ульяна. – И не вмешивайся в дела, которые тебе не под силу!
– Что вы от меня хотите?! – перешла на «вы» Лёля.
– То-то! Уже лучше! Уже «вы». Начала исправляться.
– Пустите меня!!! – завопила Лёля. – Меня ждут!
– Я пушу, пущу, но только не туда, куда ты хочешь, а в комнату. Давай – иди, двигайся!
С силой и энергией, не свойственной восьмидесятилетней старухе, Ульяна резко, с выпадом, столкнула упирающуюся девчонку с места, на котором они топтались, и швырнула её в пространство комнаты. Не рассчитала Ульяна свои непомерные силы. Внучка влетела в комнату, опрокинув на своём пути стул и маленький прикроватный столик. Грохот был почти как недавний гром.
Елена Олеговна вскрикнула.
– Дура старая! – поднявшись с пола, выкрикнула Лёля.
– Обиделась? – как будто бы удивилась Ульяна. – Сейчас я к тебе зайду, и мы с тобой выясним, кто дура старая, а кто молодая… Сейчас, сейчас…
Ульяна вошла в комнату, где была Лёля, и плотно закрыла за собой дверь.
Почти в ту же секунду послышались звуки, напоминающие шлепки (по заднице или по щекам?!) и смешивающиеся крики двух голосов.
– Что вы делаете, Ульяна?! – закричала Елена Олеговна. – Хватит!
Закричать-то закричала, но почему-то на выручку внучки не поторопилась.
Через непродолжительное время наступила тишина. За темным окном прокричала какая-то неспящая птичка. Наверное, тоже ругалась со своей бабушкой…
Вышла Ульяна.
– Вы убили ее?.. – в шоковом состоянии прошептала Елена Олеговна.
Ульяна присела на кровать у ног Елены Олеговны.
– Нет, конечно! Наоборот – вылечила!
Елена Олеговна тихонько заплакала. Ей было очень жалко внучку. Но, в то же время, она понимала, что по-другому было бы не удержать Лёлю. В такую-то страшную ночь!
И как бы в ответ на мысли Елены Олеговны за окном вновь громыхнуло.
– Это же надо! – возмутилась Ульяна. – Вроде бы уже закруглилась – и опять. Дрянь какая!
Елена Олеговна все плакала, уткнувшись в подушку.
– Выпить бы тебе надо коньячку хорошего…
– Я не пью, – всхлипнула Елена Олеговна.
– Иногда надо.
Елена Олеговна быстро присела на кровати, посмотрела на дверь, за которой находилась внучка, прислушалась к звукам… Всё было тихо.
– Что с ней случилось? – испуганно спросила Елена Олеговна. – Почему так тихо?
– Пойду – гляну, – ответила Ульяна.
Она осторожно вошла в комнату девчонки и тут же вернулась.
– Спит, – сказала шепотом.
Напряжение отпустило Елену Олеговну. Закрыв уставшие глаза, она неожиданно задремала. Ульяна покачала головой, взяла плащ и пошла домой…
* * *
Елена Олеговна открыла глаза, а за окном – свет и солнце. Посмотрела на ходики – восемь утра. Встала и не без страха заглянула в комнату к Лёле. Внучка спала. Елена Олеговна осторожно пошла на кухню и включила чайник. Внутри все сжималось от мысли: как они встретятся после вчерашнего… Она готовила слова и интонации для встречи с внучкой.
В дверь стукнули, и вошла Ульяна.
– Где твоя девица? Спит еще, поди.
– Спит…
– Пора вставать! Я ей вкусноту принесла.
Ульяна уверенно прошла в комнату Лёли, и оттуда послышалось: «Гули, гули, пора вставать». Лёля что-то прокряхтела в ответ. Ульяна прикрыла дверь. Через короткое время послышались голоса двоих, Ульяны и Лёли. Голоса негромкие, участвующие, похоже, в мирном диалоге. Еще через несколько минут Ульяна и Лёля вместе вышли из комнаты.
– Доброе утро, бабуля, – приветливо сказала Лёля.
– Доброе утро, внучечка, – ответила Елена Олеговна.
Сама же с изумлением подумала: «Всё, как раньше!»
– Иди, мой ручки и садись, – ласково сказала Ульяна.
Лёля без возражений пошла к умывальнику.
– Теперь за столик садись, – продолжала улыбаться Ульяна. – Я такие котлетки специально для тебя поджарила! Не оторвёшься!
С какой нежной интонацией в голосе говорила эти слова Ульяна! Будто и не она «валтузила» девочку ночью.
Лёля села за стол.
– Вкусные?
Лёля, кивнув головой, ответила:
– Очень!
– Вот и ешь. Всё ешь. А нам с бабушкой я ещё поджарю. Ты только не обижай свою бабушку… Она хорошая у тебя, но слабая.
– Она блокадный ребёнок, – объяснила внучка, встала из-за стола и сказала «спасибо».
– На здоровье, но только ты рано встала. Ещё чай! Без чаю нельзя. Конфет нет, но зато хлебушек есть… Очень вкусный! Такого здесь нигде не найдешь.
– А где же вы взяли?
– Сын привёз.
– А-а-а! – понимающе протянула Лёля.
– Пей, пей, милая! Красавица ты наша!
Поблагодарив Ульяну за завтрак еще раз, Лёля встала из-за стола и направилась в свою комнату:
– Ты сейчас, Лёленька, что будешь делать? – спросила Елена Олеговна.
– Надену непотребные шорты и съезжу за продуктами… для тебя. До автобуса еще есть время. Хочу в магаз успеть и купнуться разок.
– Ты что, сегодня уже уезжаешь?!
– Да. Пора.
– А зачем приезжала?!
– Тебя проведать… И папа чего-то бурчал по этому поводу… Мол, съезди… А сам к «морковке» какой-то пошел…
– В такую даль на один день? Вернее – ночь…
– Так получается. Мама билеты взяла в Москву к тете и хочет, чтоб мы вместе поехали…
– А ты сама-то хочешь?
– Я не хочу. Что я, Москвы не видала? И маму вижу нередко… Я бы с удовольствием здесь потусила! Что купить?
Елена Олеговна продиктовала, а Лёля записала в телефон названные бабушкой продукты. Затем вышла, села на велосипед и уехала в магазин.
Елена Олеговна спросила Ульяну:
– Вы считаете, ребёнка можно бить?
– Нужно!
– Вы били своих детей?
– Била.
– И часто?
– Зачем часто?! Только когда нельзя было не бить – когда спасать их надо. От смерти или от худых дел.
– У вас, кажется, сын?
– Сын и трое внуков.
– И вы их всех били?
– Всех! – гордо сказала Ульяна. – Обязательно!
– У вас же хороший сын!
– Хороший.
– Зачем же вы его били?
– А я хорошего не била? Только плохого. Поэтому плохой ушел, а остался только хороший.
– Расскажите о своём сыне.
– Нет. В другой раз.
– Я буду ждать…
Довольно скоро Лёля вернулась из магазина, сбегала к озеру, по дороге к которому поздоровалась со всеми старухами, сидящими на скамейке, искупалась, переоделась во всё чистое, поцеловала бабушку и убежала на автобус.
Все как прежде. Вот только…
Вот только поплохело Елене Олеговне после приезда внучки. Все недуги собрались вместе: голова, сердце, глаза, суставы, спина, да еще и немногочисленные зубы…
Разве можно ее такую любить? Любят здоровых, весёлых, богатых и счастливых, а у неё ничего этого нет…
* * *
На следующий день Ульяна пришла не одна, а с Нинкой: принесли в литровой бутылке какой-то полезный отвар.
Нинка огляделась и сочувственно сказала:
– Да… Жопа тут у тебя… Полная…
– Нина, прекрати! – пресекла ее Ульяна.
– Что прекратить? «Жопа» говорить?
– Прекрати и все!
– Хорошо, я не буду говорить «жопа», потому что говорить «жопа» – это нехорошо! Поэтому я и не буду говорить «жопа»!
И Ульяна, и Елена Олеговна засмеялись.
– На вот, пей, укрепляйся! – сказала Ульяна.
– А что это? – спросила Елена Олеговна.
– Цианистый калий, – ответила Нинка.
– Пей спокойно.
– Ну, правда!
– Какая тебе разница? – строго ответила Ульяна. – Хуже не будет! Мария набодяжила, а она знает! Полстакана утром и полстакана вечером.
– Спасибо.
Елена Олеговна тут же выпила положенную дозу.
– Молодец! – похвалила Ульяна. – Мы пойдем – дел много.
– Да, да, пойдем – поддержала Нинка. – А то еще чего доброго может «жопа» вырваться…
Елена Олеговна вновь осталась одна, но состояние у нее уже было иное. Она улыбалась.
* * *
Сына Ульяны Елена Олеговна видела только издалека. Приезжал он на большой чёрной машине. В марках и моделях Елена Олеговна не разбиралась, но эта машина ей понравилась.
Сыну Ульяны было явно за 50, но выглядел он очень достойно. Высокий, широкий, волосы почти без седины, черты лица правильные, выражение серьезное… Приезжал не часто, раз или два в месяц. Однажды Елена Олеговна вышла к лавке и увидела, как он возле дома Ульяны вынимал из багажника и салона своей машины коробки, мешки, кульки и заносил в дом. Елена Олеговна тогда удивилась: как может столько вместиться в эту машину? Потом Райка сказала, что он привозит необходимое не только для матери, но и для всех старух.
Сегодня днем он приехал снова. Но не на своей обычной машине, а на маленьком автобусе, похожем на маршрутку. Остановился у скамейки со старухами, вышел, поздоровался со всеми, поцеловался с Ульяной.
– Поеду – разгружусь. Много привез.
– Тебе помочь? – поинтересовалась Ульяна.
– Да, помогите. У меня там тяжелые мешки есть. Мне не справиться, а вам в самый раз!
Старухи захихикали.
– Ладно, сидите. Я – домой. Разгружусь и спать лягу. Устал… А вы потом всё потихоньку разберете и распределите…
«Дааа, – подумала Елена Олеговна, – не подходит к нему поговорка: «Богатые не милосердны, милосердные не богаты». Только вот почему, если он такой замечательный сын, его мать живёт здесь, а не с ним?.. Загадка…»
Вечером к Елене Олеговне заглянула Ульяна и с порога спросила:
– Слушай, Елена, хочешь завтра поехать с нами в Полоцк?
Елена Олеговна задумалась: «Надо будет, нарушая своё привычное уединение, в дороге общаться, напрягаться…»
– Ну? – поторопила Ульяна.
– Конечно, хочу! – неожиданно для себя самой ответила Елена Олеговна.
– Вот и хорошо. Смотри! Встать надо рано… Аж в десять часов! Проснёшься?
– Проснусь! – улыбнулась Елена Олеговна.
– Значит, до завтра.
Ульяна ушла, а Елена Олеговна осталась с двойственным чувством: радости от приглашения Ульяны поехать в Полоцк и свербящим чувством от сознания того, что кокон ее уединения разрушится, а она еще никак не может понять, хочет ли этого…
Она почти не спала, представляя, как встретится завтра со старухами, как ей придётся несколько часов находиться с ними в одном автобусе, а значит… значит, надо общаться. Она «простраивала» диалоги, мысленно задавала вопросы старухам, мысленно отвечала на их предполагаемые. А вдруг она не сможет соответствовать моменту? Вдруг окажется в глупом положении? Может, лучше молчать? Но тогда можно будет по-разному истолковать её молчание. Например, как гордость или нежелание общаться… Как лучше? Может, заговорить первой? Или подождать, пока к ней обратятся с каким-нибудь вопросом, и тогда со всем радушием и улыбкой вступить в общение? Как лучше?! Так она ничего и не решила…
Утром к дому Елены Олеговны подъехал микроавтобус, за рулем которого сидел сын Ульяны, а в салоне старухи: Ульяна, Анна-Историк, Людмила-Гламурница, Матушка Евдокия и Нинка-Хулиганка. Ольги-Ельцинистки, Марии-Бомжонка и Настеньки-певуньи не было. По какой-то причине они не поехали в Полоцк.
Старухи радостно приветствовали Елену Олеговну. Она ответила им тем же. Села на свободное место за Анной и Людмилой… Судорожно стала думать, что бы сказать для начала, но ничего не говорилось… Старухи тоже молчали. Даже друг с другом не разговаривали…
Автобус тронулся.
Первой нарушила молчание Нинка. Как всегда неожиданно. И обратилась она к Елене Олеговне:
– Слышь, Елена, не тошнит от нашего присутствия? Если что, скажи, – мы выйдем.
Елена Олеговна растерялась. Все заготовленные слова исчезли из памяти.
– Нет, не тошнит… Зачем вы так говорите?
– Ты же от нас прячешься все время. Вот я и думаю, что противно тебе… Может, думаю, воняет от нас как-нибудь. Ответь: воняет?
– Нет… Не воняет… – нерешительно ответила Елена Олеговна.
– А сейчас? – Нинка демонстративно приподняла правую часть бедра и наклонилась в сторону.
Старухи засмеялись.
– Да хватит, Нина, – сказала Ульяна. – Не издевайся над человеком. А ты, Елена, расскажи нам что-нибудь о себе.
На этот счет у Елены Олеговны были домашние заготовки.
– О чём рассказать? Всё, начиная с детства?
– Давай с детства! – скомандовала Ульяна. – Ехать далеко…
И Елена Олеговна начала рассказывать. Вначале неуверенно, потом – «покатилось»… Старухи в некоторых местах рассказа перебивали Елену Олеговну – задавали вопросы. Это было наподобие исповеди…
Рассказала она про свое происхождение от мамы дворянки и папы крестьянина, ставшего во время войны генералом. Как любили ее в детстве… Как переживал ее папа, когда она болела… Как ходил по комнате и стонал вместо неё… Как папа ушел на войну, а их с мамой эвакуировали из блокадного Ленинграда почему-то в Туркмению… Как им там помогали совершенно неизвестные люди… Как мама дворянка шила под заказы шинели для военных, чтобы прокормить своих детей… Как ее крестили после войны, а учительница в школе запретила носить крестик… Как папа учил ее кататься на лошади…
Про папу почему-то больше всего рассказывалось… Особенно про его лошадей… Про то, что после войны он работал начальником Терского конного завода, где занимался выведением новых пород лошадей… Пожалуй, лошадей он любил даже больше, чем своих детей. Без лошади она почти никогда его и не видела… На работу ехал на лошади, с работы…
Часто ночью в одно из окон стучал папин конюх (или табунщик) и тревожным голосом кричал: «Олег Алексеевич! Кобыла Камчатка (Зорька, Ночка, Сивка, Каурка…) жеребится!» Папа вскакивал, и все просыпались… Папа быстро одевался и выбегал за дверь… Часа через два (или через пять, а то и через десять) папа возвращался счастливый, а за ним входил конюх, который вносил в кухню завёрнутого в попону жеребёночка. Жеребёночка клали на пол, а дети, мама, бабушка с умилением гладили это чудо и даже целовали в мордочку. Потом жеребенка снова заворачивали в попону и уносили к матери на конюшню.
Все люди, работавшие с папой на заводе, называли его настоящим джигитом. А работали там и чеченцы, и кабардинцы, и осетины, то есть те, кто понимал толк в лошадях. Папа умел объезжать молодых непокорных лошадей, и мог бы, наверное, если бы захотел, работать с ними в цирке. Но он не любил цирк… Ему не нравилось, что там применялись не лучшие, на его взгляд, способы дрессуры.
Много папиных статей печаталось в журналах по коневодству. Его рассуждения о лошадиной стати, о графически тонкой красоте её ног и пр. были написаны прекрасным стилем, что удивительно для человека из крестьян?
«Как можно без лошадей?! – говорил папа. – Без лошадей нельзя. Что – машина? На машине в лес не поедешь. А лошадь везде пройдёт».
От папы Леночка с удивлением узнала, что даже самая дорогая из машин стоит гораздо меньше, чем хорошая породистая лошадь. Уже будучи взрослой, прочитала статью, где было написано, что цена арабских скакунов доходит до нескольких миллионов долларов!
Потом Елена Олеговна рассказала о том, как папа отправил ее после окончания школы учиться в Ленинград. Сначала она училась на библиотекаря, а потом на искусствоведа.
Рассказала про мужа, которого любила больше всего на свете, и который умер через десять лет после их свадьбы, а она после этого год не вставала с постели. Рассказала про друзей, которые помогали ей после смерти мужа. Про сына Колю рассказала, про его «запутки» с «бабами»… Про внучку Лёлю…
Тут они и приехали.
– Да, Елена… – только и сказала Нинка, молча открыла дверь и, подав руку, помогла Елене Олеговне выйти из автобуса.
Вышли следом и остальные старухи.
– Ты еду какую-нибудь взяла с собой? – спросила Ульяна.
– Нет, – призналась Елена Олеговна.
– Почему?
– Вы не сказали.
– Да… Сложно с тобой, – покачала головой Ульяна.
– Я много взяла, – сказала матушка Евдокия. – Хватит на всех!
Автобус остановился прямо у храма!
«Повезло! – подумала Елена Олеговна.
– Но пойдут ли туда старухи?»
– Начнем прогулку с храма, – скомандовала Ульяна. – Пойдем грехи там свои наложим.
– Не «наложим», – поправила Нинка, – а «накладём»!
– Что вы городите, девчонки?! – возмутилась Евдокия. – Так нельзя про храм!
Евдокия перекрестилась на собор. К удивлению Елены Олеговны, вслед за Евдокией перекрестились и остальные старухи. Даже Нинка! И сын Ульяны тоже перекрестился.
Был теплый (не жаркий) полдень субботнего дня.
У храма гуляли мамы и папы с детскими колясками, новобрачные… Всё так скромно-нарядно вокруг.
Старухи пошли к храму. Его дверь оказалась закрытой. На ней весел лист бумаги, приклеенный скотчем: «Братья и сестры! Смиренно просим прощения. Софийский собор временно закрыт на проведение реставрационных работ».
– Не «наклали», значит, мы грехи свои… – расстроено проговорила Ульяна.
– Не пустил Господь за ваши высказывания, – упрекнула подруг Евдокия.
– Ладно, «накладем» в другой раз, – сказала Нинка. – Полетели дальше.
– Далеко не улетай, – попросила Анна, – а то, в отличие от тебя, мы рождены ползать…
Неподалеку от храма стоял книжный киоск. Анна и Людмила, тихонько переговорив друг с другом в сторонке, подошли к Ульяне. Что-то тихо сказали. Ульяна порылась в пакете, достала кошелёк и протянула подругам.
Взяв кошелёк, подруги заторопились к киоску. Подошла туда и Елена Олеговна. Встала за ними…
Старухи купили «Аргументы и факты», «Комсомольскую правду» («толстушку») и книгу «Верую, Господи! Помоги моему неверию!» Книгу эту Елена Олеговна хорошо знала. В свое время читала и отмечала важные, на ее взгляд, фрагменты. Потом отдала сыну с надеждой, что прочитает, и его взгляды резко перевернутся по влиянием прочитанного… Напрасно… Эту замечательную книгу он так ни разу и не открыл…
Елена Олеговна купила те же две газеты, что и «девочки».
Подошел сын Ульяны.
– Пойдемте. Я с экскурсоводом договорился. Она вам про Полоцк расскажет и небольшую экскурсию проведет.
Старухи вернулись к Ульяне. Около нее уже стояла молоденькая девушка-экскурсовод.
– Можно начинать? – спросила она.
– Начинай, – разрешила Ульяна.
– Полоцк – самый древний город Беларуси, один из старейших городов [восточных славян]. Расположен в устье реки [Полоты], впадающей в [Западную Двину]. Население – 85 тысяч человек. Первое [летописное] упоминание о Полоцке относится к [862 году]…
Елена Олеговна за свою долгую жизнь наслушалась всяких экскурсоводов. Чаще всего они не помогали ей узнать что-то новое о том, что было перед её глазами, а только мешали… Взять хотя бы те же экскурсии по Неве. Хотелось спокойно посидеть, полюбоваться городом, водой… Но не тут-то было! Резкий голос экскурсовода монотонно и громко «трындел», отрабатывая зарплату и стараясь выговорить в срок намертво зазубренный безжизненный текст…
Елена Олеговна решила не бродить за экскурсоводом, а самой насладиться красотой одного из старейших городов. Она незаметно отошла от старушечьей «стайки», и, рассматривая собор, сначала обошла его, а затем пошла по дороге. Шла и шла… Такое с ней случалось только в лесу, где не было ни времени, ни пространства, а только полное слияние с природой. Полное слияние с природой! А сейчас – слияние с городом.
Прошла Елена Олеговна по Нижне-Покровской улице, разглядывая старинные здания, стоящие по обеим её сторонам.
Вот она остановилась. Посмотрела на каменный одноэтажный дом с элементами барокко. Прочитала табличку. Оказывается, что летом 1705 года в этом доме жил Петр I. Отсюда он руководил русской армией в Северной войне… Постояла Елена Олеговна, посмотрела и дальше пошла. Увидела кирху, перекрестилась на Богоявленский монастырь… Свернула на ближайшую улочку, потом еще на одну, потом еще и еще… Потом посидела на скамеечке. И было ей очень хорошо. Давно так не было! Полоцк удивил её сохранностью и первозданностью своего образа. Было похоже, что город не пострадал ни от коммунистов, ни от демократов. Случайно просмотрели такое чудо или руки не дошли? Не уничтожили, не осквернили. Спасибо им большое! Низкий поклон до земли!
Но не с кем было Елене Олеговне поделиться своим восхищением. Ну… да… Не с кем… Все на экскурсии. А она… Елена Олеговна взглянула на часы. Мама дорогая! Уже два с половиной часа бродит! Срочно, срочно надо возвращаться! «Небось, уже хватились меня. Нинка точно ругается…»
А вот куда идти? В какую сторону? А спросить у проходивших мимо людей она стеснялась. «Прямо как дикарь какой!» – отругала она себя, но стесняться не перестала.
Пошла наугад. Показалось, что пошла правильно. Вон купола! Те или не те? Весь Полоцк в куполах. Которые из них от Софийского собора? Подошла поближе. Нет. Совсем другой храм… Пошла в обратную сторону…
«Заблудилась!»
Елена Олеговна уже очень устала. Начала кружиться голова. Вспомнила анекдот: «Доктор, у меня голова кружится…» «Я вижу…»
Присела на скамейку.
Мимо пробежала собака «дворянского» происхождения.
– Дружок! – обратилась к собаке Елена Олеговна.
«Дружок» остановился и с интересом посмотрел на нее.
– Я заблудилась, – пожаловалась собаке Елена Олеговна. – А меня ждут. Ругать будут. Ты не знаешь, где Софийский собор?
Конечно, Елена Олеговна понимала, что разговаривает с собакой, которая не в силах ни понять, ни помочь. Однако… случилось чудо.
«Дружок» заглянул Елене Олеговне в глаза, повернулся и побежал в обратном направлении. Отбежал и оглянулся, будто проверил: идёт ли следом за ним потерявшийся слабый человек? Елена Олеговна доверилась собаке и пошла за ней. А сил уже совсем не было… А идти надо. Собака бежала, а Елена Олеговна шла… Еле шла… Собака будто понимала состояние человека, останавливалась и, сидя на обочине, поджидала, а потом снова бежала впереди.
Наконец, вдали снова показалась купола. Они ли? Идти еще прилично… Но вариантов нет…
«Вот дура! – стала ругать себя Елена Олеговна. – Зачем я это сделала?! Зачем поволоклась куда-то? Не дойду…»
И вдруг рядом с бредущей по дороге старой женщиной затормозил микроавтобус.
Открылась дверь, и сразу же в её проёме показалась Нинка. А дальше всё было так, как и представляла себе Елена Олеговна. Нинка вздёрнула к небу кулачок и заорала:
– Ты что долбанутая, б…ь?! Дура старая! Интеллигенция сраная! Сейчас как мызну! Обосрала нам всю поездку! Только тебя и искали, гниду злоебучую!
Нинку отодвинула от раскрытой двери автобуса Ульяна и угрожающе сказала Елене Олеговне только одно слово:
– Садись.
Елена Олеговна вползла в автобус, и ей уже было наплевать, что про нее думают спутницы.
Микроавтобус тронулся, а «Дружок», жалостливо глядя вслед удаляющейся машине, остался стоять на обочине…
Старухи молчали. Молчала и Елена Олеговна. Сил ни говорить о чём-то, ни просить прощения у людей, которых она так подвела, у неё не было, и потому она молча смотрела в окно и размышляла о слове, которым её обругала Нинка. Она определила его, как «сложное слово, имеющее в своем составе два корня». Стала определять корни, суффикс, окончание…
Проносились мимо деревья, столбы, машины…
«И вот всегда я такая! – вяло продолжила ругать себя Елена Олеговна. – Нелепая какая-то! Никому от меня ничего хорошего… Ни-че-го!..»
А потом глаза закрылись сами собой, и она уснула.
Автобус остановился, щелкнула, открываясь, раздвижная пассажирская дверь, и Елена Олеговна проснулась. Болела шея от неудобного сидения, болели ноги, болели руки… Всё болело.
– Приехали, – сказала Ульяна. – Выходим.
Старухи выглядели сонными. Видно, тоже спали.
Кряхтя, выбрались из автобуса.
– Ну что, понравился тебе Полоцк? – ехидно спросила Нинка.
– Очень! – искренне ответила Елена Олеговна.
– А нам – ни хрена не понравился. Мы там только одну достопримечательность и искали все время.
С виноватым видом Елена Олеговна подошла к Ульяне:
– Простите меня, пожалуйста!
– Бог простит…
Елена Олеговна стала благодарить Ульяну за все: за сына, который сделал им такой подарок в виде экскурсии в Полоцк, за то, что нашли ее, «дуру старую», за внимание к ней и пр.
– Хорошо, хорошо! – отвечала Ульяна, и чувствовалось, что ей эти благодарности не в радость, и она хотела бы поскорее прекратить разговор.
– Ты только не болей! – наконец сказала она, поставив точку.
– Я буду стараться, – пообещала Елена Олеговна.
А потом вдруг неуверенно спросила:
– Может, еще раз в Полоцк съездим?..
Старухи захохотали. Елена Олеговна тоже засмеялась.
* * *
Ульяна стала чаще приходить к Елене Олеговне. Не каждый день, конечно, но через день-два – обязательно.
Елена Олеговна удивлялась своей радости от прихода к ней человека, с которым, как ей казалось, не было (и не могло быть) никаких точек соприкосновения. Она радовалась их совместному чаепитию, рассказам новой подруги о себе и о «своих» старухах. Ульяна часто выговаривала Елене: что, мол, и гордячка Елена, и ленивая, и болеет поэтому. Елена Олеговна не обижалась, потому что в этих выговорах видела заботу о себе…
Из разговоров с Ульяной Елена Олеговна узнавала многое, и «бреши» в ее познании старух постепенно заполнялись…
– Я шахтёрка, – рассказывала Ульяна.
– Ух ты! – Елена Олеговна выразил искренний восторг.
– Вот тебе и «ух»… Человек из рабочего класса… Сейчас такого класса нет… Ни заводов, ни фабрик, ни рабочего класса… Родилась в городе Шахты Ростовской области…
Елена Олеговна замерла, слушая Ульяну. Сидела тихо-тихо, боясь пропустить хоть одно слово.
Перелистывалась книга жизни вроде бы обычного человека, но сколько же необычного было в этой обычной жизни… Не оторваться…
* * *
Мать Ульяны умерла при родах. Про отца бабушка (мамина мама) говорила, что он на фронте погиб. Но, похоже, и не было никакого отца, потому что ни с одним родственником по отцовской линии она за всю жизнь так и не встретилась…
До десяти лет Улю растила «старенькая» бабушка – мама «молоденькой» бабушки. «Молоденькая» еще работала в то время. Была бухгалтером на шахте. Потом старенькая бабушка умерла. Было ей восемьдесят четыре. Ульяна всю жизнь считала, что умерла она рано. Могла бы ещё пожить. Умерла «старенькая», и осталось их из всей семьи только двое – Уля и «молоденькая» бабушка.
До четырнадцати лет Ульяна училась в школе. Потом «молоденькая» бабушка заболела. Что у нее было, Ульяна точно не знает. Только она почти перестала ходить и есть. Все время лежала. Но разум был светлый, и они о многом разговаривали. От нее Ульяна многому научилась…
Вскоре деньги, отложенные бабушкой, кончились… Стало голодно… Добрые соседи отвели девочку на шахту. Тогда уголь был нужен, а рабочих рук не хватало.
«Мне семнадцать лет», – сказала Ульяна на шахте, и ей поверили, потому что выглядела она крупной и сильной девушкой.
Юркая и ловкая, ползала она на четвереньках, проникая в любую щель.
Вот и испытательный срок кончился. Ею остались довольны и даже зарплату дали больше, чем обещали.
Ульяна хорошо помнит, как купила себе с первой получки шерстяную кофточку, и как они с бабушкой радовались обновке.
Вскоре и «молоденькая» бабушка умерла. Перед смертью она очень плакала – жалела Ульяну. И все приговаривала: «Как же ты одна-то будешь, девочка моя?.. Кто же тебя приласкает?..»
Но вот и осталась Уля одна… Она не очень представляла, как ей жить дальше и нужно ли… Заботиться не о ком… И тогда она стала заботиться о соседке тёте Вале.
Тётя Валя родила до войны девять детей, и все мальчики. Мальчики выросли, а тут война. Забрали всех её сыновей и мужа на фронт, где они все и погибли. Все! До одного! Девять сыновей и муж!
– Мне не надо жить, – говорила соседка Ульяне. – Зачем? Все мои – там…
Ульяна не знала, что на это можно сказать, и потому молчала и только плакала вместе с соседкой. И гладила тётю Валю по голове.
Через год и соседка умерла. Быстро так, в одну ночь справилась. Вечером была живая, а утром уже нет…
Похоронила Ульяна тетю Валю, поплакала на могиле (больше плакать по тёте Вале было некому).
Дома – пустота, у соседки – пустота, на душе – тоже пустота… Любить некого… А она понимала, что без любви не выжить.
Прошёл год, потом – другой… И вот Ульяне уже восемнадцать. Тут и ухажёр нашёлся. Высокий молодой кудрявый шахтер Лёша. Началась любовь. Безумная, страстная… И как-то так незаметно… она забеременела. И вскоре это стало заметно. Заметили все.
Бригадир Иван Семёнович попросил Ульяну зайти к нему в каморку и сразу задал девушке прямой вопрос:
– Допрыгалась?
– В смысле? – якобы ничего не поняла Ульяна.
– Забрюхатила? Что делать будешь?
– Замуж выйду! – ответила с вызовом Ульяна. – А что, нельзя?!
– Замуж?! – мужчина невесело засмеялся. – За этого расп…дяя?! Охо-хо…
Леша жениться не спешил и потребовал сделать аборт.
– Лёша, почему?!
– Сама подумай: тебе – восемнадцать, мне – двадцать. Какие мы родители?! Но ты не ссы, наше время ещё придёт, – Леша радостно и красиво засмеялся.
Ульяна сделала подпольный аборт. Тогда с этим трудно было. Аборты были запрещены, и многие женщины решались на подпольный. Бывало, что и умирали… Да и сама Ульяна чуть не умерла от кровотечения. А Лёша её любимый всё равно ушёл.
– Разлюбил, – объяснил он просто и легко.
Долго плакала Ульяна. От того, что разлюбил? И из-за этого, конечно, тоже, но больше из-за ребёночка, которого убила.
Два года ни на кого не смотрела Ульяна. А потом подоспел новый «женишок» – Коля, друг детства. Он куда-то уезжал с родителями надолго, а теперь вернулся. Коля был невысоким, но крепким, с короткими черными волосами и усами. Ульяна долго сопротивлялась его «чарам», а он клятвы рассыпал, подарки дарил, и даже дорогие. Например, золотое колечко с бирюзовым камешком. И обещал жениться.
Стали жить вместе. А это тогда осуждалось. Никаких «гражданских браков» не было. Позор это был. Но люди почему-то не осуждали Ульяну. Жалели, наверное…
Опять забеременела Ульяна. Коля ушел. И опять она сделала аборт.
Вернулась домой после аборта полумертвая, пустая душой и телом. Проплакала всю ночь, а утром вышла на работу.
Бригадир всё знал и всё понимал. Не ругался, а смотрел на неё жалостливым взглядом отца. В тот день, перед самым спуском Ульяны в шахту, он попросил её зайти к нему на одну минутку. Она зашла, пошатываясь на ходу.
– Вот что, Ульяна, – сказал бригадир. – Ты сегодня и завтра посиди здесь. Меня не будет два-три дня. Отлучусь по делу. Тебя за себя оставляю. Можешь поспать. Вот на этом топчане. Он, конечно, твердоватый для тебя, но спать можно. На подоконнике – еда. Бери и ешь всё, что найдешь. Водку только не трогай. Тебе все равно нельзя. А я вернусь, и мне очень даже можно будет. Отлёживайся…
– А кто же за меня работать будет?..
– Никто. Я всем сказал, что ты занята, что я тебе важное дело поручил, с которым, кроме тебя, никто не справится. Отлёживайся!
– Спасибо, Иван Семенович! – сказала Ульяна и заплакала.
Бригадир вышел из каморки.
Ульяна прилегла на топчан и сразу заснула. А когда часа через три проснулась, то твердо решила, что больше никогда-никогда не допустит к себе ни одного мужика.
С того момента она стала чураться всех парней, какими бы они прекрасными не были.
А Колю в этот же день вечером нашли избитого до полусмерти, без сознания, в канаве. Кто это сделал – осталось загадкой. Когда милиция допрашивала соседей и знакомых, все в один голос заявляли, что ничего не знают, ничего не видели, ничего не слышали, ни о чём не догадывались… И почему-то странно улыбались. Коля оклемался в больнице и навсегда исчез из города…
Прошло еще два года…
* * *
Ульяна помолчала немного, а потом сказала неожиданно:
– Пойду-ка тебе кашу сварю.
– Зачем? – удивилась Елена Олеговна.
– Чтобы ты ее съела! Я там у тебя пшено видела. Если мыши туда не насрали, то хорошая каша получится. Меня еще «молоденькая» бабушка научила пшенную кашу варить. Значит так… Помоешь крупу, зальёшь водой, поставишь на огонь. Только закипит – сливаешь воду и заливаешь новую. И в третий раз такая же история. И только после третьей варки в воде заливаешь молоком, доводишь до кипения, выключаешь огонь, кладёшь в кашу масло сливочное (можно и растительное) и ешь. Необыкновенная каша!
– Спасибо, Ульянушка! Я обязательно её съем, но только вместе с вами.
– Согласна, – сказала Ульяна и пошла на кухню.
Елена Олеговна хвостиком потянулась за ней. Села на табуретку и с удовольствием стала наблюдать за Ульяной.
Ульяна вначале намыла электроплитку, заросшую не одним слоем жира. Мыла и ругалась. И Елене Олеговне вовсе не было обидно, что её ругают. Она слушала и улыбалась. А потом, осмелившись, попросила ее продолжить рассказ об её, Ульяниной, молодости:
– Вы после этого остались на шахте или ушли?
– Никуда я не ушла. Мне идти было некуда. Шахта была моим единственным домом на земле. Я не знала никакой другой работы…
– Вы остановились на том, что прошло еще два года…
– Ну… да… Два. И каждые два года в моей жизни что-то случалось. Через каждые два!
– Удивительно!
– Сама удивляюсь…
* * *
Прошло еще два года.
Ходит Ульяна недотрогой, ни на кого не смотрит…
Вдруг появляется на шахте парень, каких Ульяна сроду не встречала и не догадывалась, что такие есть на белом свете. Красивый, высокий, широкоплечий… Даже сейчас, когда дожила уже до восьмидесяти двух, уверена, что он на всей земле такой один… Был… Володя…
Девки просто валились, когда видели его. Ульяна – в сторонке. А он, как нарочно, именно её и заметил. И начал ухаживать… И она опять влюбилась… И не красота его была тому причиной. Она уже доросла до понимания того, что внешняя красота – не главное в человеке.
Что же было в нём такого особенного? Например, взгляд… Смотрел на неё и никогда не отводил глаз. Стихи наизусть знал. Много стихов… Еще играл на разных музыкальных инструментах. На гармошке играл. На обычной и на губной. На балалайке, на гитаре, на дудке какой-то жалостливой… Играет на дудке, а сам всё на Ульяну смотрит.
– Не смотри на меня так, – просила Ульяна.
А он:
– Не могу по-другому.
Полюбила его Ульяна, как никого до этого. И он ее полюбил.
Похожи они были тем, что у него также никого-никого… Отец на фронте погиб, а маму немцы замучили… Время такое было…
– И завязалась у нас любовь, – рассказывала Ульяна Елене Олеговне. – Тебе, наверное, такая и не снилась.
– Не снилась… Потому что у меня такая любовь была наяву. Только он умер молодым… Сыну шесть лет было…
– Тогда ты меня поймёшь… Мы подали заявление… Мне так хорошо никогда не было… А потом…
Ульяна замолчала. Долго молчала, а потом выговорила:
– Обвал случился. А он был в забое. Именно там и именно тогда… Водка есть у тебя?
– Нету, – виновато сказала Елена Олеговна.
Ульяна выключила плитку и включила электрический чайник.
– Тогда давай кашу есть и чай пить…
Елена Олеговна достала кружки и тарелки. В каждую кружку положила по пакетику чая. Ульяна разложила кашу.
Ели молча. Прихлебывали чай.
Наконец, Елена Олеговна робко сказала:
– Очень каша вкусная…
Ульяна промолчала. Елена Олеговна решилась задать вопрос:
– А сын ваш – это его сын?
– Да. Это его подарок. После Володьки у меня не было ни одного мужчины. Ходили вокруг да около, но все они казались мне ненастоящими. Будто картинки нарисованные. Зачем они мне?! У меня сын был. Его! Понимаешь?
– Понимаю…
– Мне опять советовали избавиться от ребёнка. Жалели: «Куда тебе с ним?! Одна – может быть, устроишь ещё свою жизнь, а вот с ребёнком…» Они, конечно, не желали мне ничего плохого. А мне хотелось найти такого человека, который сказал бы мне одно-единственное слово: «оставляй». И вспомнила я рассказ «молоденькой» бабушки о том, что в селе Табунщиково (а это не так далеко от Шахт) живёт её двоюродная сестра Анфиска Страхова. По бабушкиным словам, Анфиска эта немного «не в себе», но человек не плохой, а скорее даже хороший.
И решила Ульяна разыскать эту Анфиску, хотя, может быть, и в живых её давно не было… Решила выяснить. Не так уж это и далеко… Всего тринадцать километров. Разве это расстояние?! Пешком можно дойти.
Пришла Ульяна к бригадиру и попросила отпустить её на пару дней к родственнице.
– Что еще за родственница? – удивился бригадир.
Все знали, что у Ульяны на всём белом свете никого нет.
Ульяна рассказала начальнику про загадочную Анфиску.
Бригадир забеспокоился:
– И куда ты пойдешь? Ты там, в этом Табунщикове, не знаешь никого. Да, наверное, и нет ее уже на свете…
– Вот я и хочу проверить. А нет – в тот же день вернусь. Всего-то три часа пешком…
– Ладно, дуй, но будь осторожна!
Ульяна поднялась раненько, быстро оделась и пошла в село Табунщиково. Шла и думала: «А зачем я иду? Зачем мне это? Она и не знает меня… А вдруг она и впрямь дурочка ненормальная?!» Думала, но все равно шла…
Вот уже и деревня. Остановилась Ульяна у крайней избы. Из калитки вышла старуха и, увидев Ульяну, поздоровалась с ней первая:
– Доброго вам здоровьичка! – сказала старуха Ульяне.
– Вам тоже! – почему-то радостно ответила Ульяна и тут же задала вопрос:
– Это Табунщиково?
– Табунщиково, – ответила старуха.
– Вы знаете, где живёт Анфиса Страхова?
– Конечно, знаю. Пойдем – покажу.
Они прошли по деревенским улочкам и остановились у избушки, которую без всякого натяга можно было бы назвать «избушкой на курьих ножках».
Ульяна поблагодарила старуху, открыла незапертую калитку и остановилась в нерешительности. Постояла, постояла посреди двора, собираясь с духом, но, так и не собравшись, подошла к дверям домика и легонько постучала. Никто не ответил. Тогда Ульяна открыла дверь и вошла – сначала в крошечные сени, а потом и в комнату. Окинув ее взглядом, она сразу же заметила широкую русскую печь, стол, покрытый кружевной скатертью, множество икон, два стула и кровать…
На кровати поверх цветастого покрывала сидела старуха и вязала. Старуха была не страшная, и это успокоило Ульяну. Не худая и не толстая, с обычным старушечьим лицом. Одета она была в фиолетовое платье с мелкими цветочками, на ногах – аккуратные вязаные носочки.
Старуха подняла голову и стала вглядываться в гостью. Минуты две хозяйка и гостья молча смотрели друг на друга:
– Ульяна?
– Да! – сказала Ульяна удивленно и задала естественный вопрос. – Откуда вы знаете?
– Я тебя знаю, а ты меня нет… Бабушка твоя общалась со мной, хоть и запрещено ей было. Фотографии твои посылала… Садись.
Ульяна присела на стоящий у стола стул.
– Я тоже про вас знаю… Бабушка в конце жизни рассказывала, но как-то невнятно. Мол, никого у нас не осталось, только в Табунщикове Анфиса-родственница, которая…
Ульяна замолчала.
– Что «которая»? – Анфиска оторвалась от вязания и внимательно посмотрела на Ульяну.
– Которая… вроде как… «не в себе»… и общаться с ней бессмысленно…
Анфиска снова вернулась к вязанию.
– А зачем пришла, если «бессмысленно общаться»?
– Потому что в этом мире у меня, кроме вас, никого нет. Вообще никого…
Анфиска перебила:
– Кроме сумасшедшей тетки?
– Да… – смущенно призналась Ульяна.
– Ладно, снимай верхнее. В углу – рукомойник… Помой руки – и к столу. Будешь есть?
– Буду, – не стала скрывать Ульяна своё желание.
Старуха довольно ловко соскользнула с кровати и достала из печки горшок с вареной картошкой. Придвинула к Ульяне солонку…
Никогда не ела Ульяна такой вкусной картошки!
– Тетя, объясните, почему с вами было запрещено общаться? Почему про вас нельзя было говорить?
– А я блудницей была, – совершенно просто ответила Анфиска. – Потом… Воровала. Потом сидела. За хорошее поведение освободили досрочно. В зоне познакомилась со святой женщиной, которая привела меня к Богу, рассказала про Марию Египетскую, которая тоже блудницей была, а потом стала выше всех святых. Эта женщина умерла в зоне, а я вышла и два года плакала о своих грехах. В соседнем селе нашла тайного монаха, рассказала все о себе, и он взял меня к себе помощницей. Помогала ему до самой его смерти. Днем помогала, а ночью спала в собачьей будке. На цепи. Вместо собаки. Сама захотела так… Лаять даже пыталась… Старичок вскоре запретил мне всё это и перевел в свой дом. Тогда я попросила его благословения – не спать ночью, а молиться. Он благословил спать пять часов. Мне хватало. Когда он умер, я вернулась в свое Табунщиково. Вот и живу здесь… После всего этого можно меня нормальной считать?
Ульяне вдруг стало так хорошо на душе от встречи с тётей Анфисой, что она бросилась к ней, обняла и заплакала светло и радостно.
Та погладила голову Ульяны и сказала:
– Советуйся, раз пришла.
И Ульяна всё рассказала Анфиске. Про всю свою жизнь несуразную, про скопившиеся в сердце обиды.
Анфиска долго и задумчиво гладила Ульяну по голове, а потом сказала Ульяне:
– Пойдем.
– Куда? – не поняла Ульяна.
– Узнаешь и поймёшь. А сейчас – вставай.
Ульяна послушно встала и пошла к двери.
Вышли из дома. Анфиска обернулась, перекрестила дверь. Запирать не стала. Вышли за калитку. Пошли по дороге. Вышли за село. Старуха молчала. Ульяна тоже. Взошли на небольшой зеленый холм. Спустились с другой стороны. Оглянулась Ульяна, а села и не видать. Речка какая-то маленькая.
– Сюда, – вдруг сказала Анфиска и указала Ульяне на кусты возле речки.
Когда Анфиска раздвинула кусты, Ульяна увидела там некое подобие шалаша, только попрочнее и с дверцей.
Анфиска отворила дверцу, и они вошли внутрь.
Сквозь щели «шалаша» пробивался свет. Напротив двери почти во всю противоположную стену стояла огромная икона Божьей Матери с Младенцем на руках. Будто столкнувшись с живым человеком лицом к лицу, Ульяна замерла перед иконой и долго не могла отвести от неё глаз.
– Молись, – сказала Анфиска.
– Я не умею, – прошептала Ульяна.
– Умеешь, – утвердительно сказала Анфиска. – Говори о том, что тебе надо, делись всем, рассказывай о себе все, проси все… Это и есть молитва. Господь и Мама Его тебя слышат. А я выйду.
Анфиска вышла. Ульяна стояла в растерянности и только смотрела на икону. И ничего не рассказывала, ничего не просила, ничем не делилась. Просто смотрела и чувствовала, что с иконы на нее смотрят тоже и все о ней знают и потому не надо ничего говорить.
Сколько времени прошло, Ульяна не знала. Вошла Анфиска, взяла ее за руку и вывела наружу. Спросила:
– Все в порядке?
– Да, – ответила Ульяна.
Дома попили чаю с вкусным хлебом, помолчали, и вдруг Анфиска сказала:
– Рожай – не думай.
Ульяна вздрогнула, а потом засмеялась.
– А я уже и не думаю!
– Этот ребёнок принесёт тебе счастье.
– Спасибо вам!
– Не мне! Бога благодари. Ему – слава.
– Я поняла! Я всё поняла!
– Вот и хорошо. Мальчик будет. Володей назовёшь.
– Обязательно! Володей! Обещаю.
Попили еще чаю и Ульяна спросила:
– Тетя, можно я вас с собой заберу? Будем вместе жить. Нам будет очень хорошо. А для Володи вы бабушкой будете.
Анфиска помолчала. Потом ответила:
– Скорее всего, нет. Видела, какой у меня тут храм? Но я подумаю… Приходи через пару месяцев – обсудим.
Старуха постелила на печке, и хоть было еще рано, уложила Ульяну спать. Та легла и мгновенно заснула.
Проснулась, взглянула на ходики – мама родная! Почти двенадцать часов проспала!
Анфиска накормила Ульяну блинами, перекрестила, и та пошла восвояси…
Через пару месяцев Ульяна снова пришла в село Табунщиково, как и обещала, но уже за тётей Анфисой, чтобы увезти её к себе домой, но… Но Анфиски уже не было… Сиротливо стоял ее заколоченный дом…
– Как раз сороковой день сегодня, – сказала соседка. – Пойдем, могилку покажу.
Поплакала Ульяна на Анфискиной могилке, помянули они ее с соседкой… И пошла Ульяна к реке. Но шалаша-храма, сколько не искала, так и не нашла…
* * *
– Ну вот… – сказала Ульяна. – На сегодня мой рассказ закончен. Пора к своим старушенциям.
– Не тяжело вам с ними? Такую ношу тащите!
– Я же не одна. У меня сын золотой.
– Когда вы мне о нём расскажите?
– Расскажу…
* * *
Три дня ждала Елена Олеговна Ульяну. Сходила к торговой лавке, купила «деликатесы» для своей новой подруги. А та все не шла…
«Наверное, устала от меня, – думала Елена Олеговна. – Задолбала я её своими вопросами…»
И тут пришла Ульяна. Улыбнулась с порога. Потом зашла на кухню и закричала оттуда страшным голосом:
– Ты что?! Загубила еду! Кашу не могла съесть! А?! Ничего не жрала! И все у тебя виноваты! Одна ты ни в чём не виновата!
– Мне не хотелось… Я забыла… – стала оправдываться Елена Олеговна.
– Все страдаешь по своим говнюкам?! Не жрешь и из дома не выходишь! Матрац уже, наверное, весь пропердела!
– Я выходила… позавчера к лавке… и сегодня…
– Куда ты сегодня выходила?!
– Во двор.
– На три секунды?!
– На пять, – улыбнулась Елена Олеговна.
– Еще и шутит! Иди лопать. Картошку принесла… Селедка – вот. Водка – вот… Махнем по стопке!
«Махнули» по две. Поели.
Теплая приятная слабость разлилась по телу Елены Олеговны.
– Значит, сын ваш – золото?
– Ой, Елена! Золото-то золото, но не всё так просто… Всякое бывало… Мальчишка есть мальчишка. Я его не держала в клетке. Многое, конечно, ему не разрешалось, а многое разрешалось… За всем не уследишь… Начал покуривать тайком. Как и все мальчишки. Я его всякий раз обнюхивала с головы до ног. А потом, чтобы не соблазнялся всякой гадостью, в спорт отдала. Боксом занимался. Первые места занимал. А боксёру курить нельзя…
– А учился как?
– Хорошо учился.
– Сам?
– Почти что. При помощи моих подзатыльников и пинков… И закончил без троек!
– И кем стал?
– Моряком.
– Сам захотел?
– Сам.
– Без пинков и подзатыльников?
– Без. Он долго ничего не говорил, а в десятом классе вдруг признался, что хочет стать моряком. Где на моряков учат, мы понятия не имели. Стали спрашивать знакомых, и выяснили, что в Ленинграде есть такое училище. Самое лучшее! Я туда позвонила, узнала, когда набор, и говорю сыну: «Поезжай. Я не против. Будешь там самостоятельным! Но поначалу я с тобой поеду. Хочу всё увидеть своими глазами. С начальством твоим познакомлюсь. Оставлю свой адрес… Мало ли?! Вдруг задуришь».
Не понравилось ему это (рожу скорчил), но спорить не стал.
– И вы действительно с ним поехали?
– Конечно. Закончил школу, отгуляли выпускные и стали собираться в дорогу. Жить нам в Питере было негде, как ты понимаешь. Никаких знакомых! У меня кое-какие деньги были. Приехали. Сунулись в одну гостиницу, в другую… Либо мест нет, либо цены запредельные… Куда еще ехать – не знаем… Вернулись к вокзалу… Сели на скамеечку в центре площади… Молчим… Вдруг подходит старушка и спрашивает: «Вам комната нужна?» Я аж подскочила! «Да!» – закричала. И сняли мы у нее комнатку за десять рублей. Прямо на Васильевском острове! Как сейчас помню: вторая линия, дом одиннадцать, квартира три… Оттуда минут десять-пятнадцать пешком до его училища…
Сдал он все экзамены на отлично и поступил. Я с его командиром познакомилась. Алексей Михайлович… Адресами обменялись.
– Чуть что, – говорю, – Алексей Михайлович, пишите или звоните. Я тут же прискочу.
– Переживаете? – спрашивает.
– Ещё как! – отвечаю. – Оставляю ребёнка в чужом городе.
Он меня заверил, что всё будет хорошо. С этим обещанием я и уехала. Но переживала постоянно. Порой ночи не спала… Оказалось, что не зря!
Вдруг звонит командир. Так, мол, и так… Задурил ваш Володька. Учиться не хочет. Собираются его выгонять. Вчера из увольнительной вернулся навеселе. Сильно пахло от него спиртным духом.
Как я не умерла тогда, не знаю. С сердцем плохо стало. Никогда такого не было. Стучало так, что казалось вот-вот и выскочит из меня. Кинулась за билетами. «Этот поганый Питер, – думаю, – если не успею во время, загубит моего сына».
Приехала. Нашла училище, в нём и Алексея Михайловича. Постучалась в его кабинет и, не дожидаясь разрешения, вошла. Поздоровалась. Он меня сразу узнал.
– Садитесь, – говорит, – Ульяна Никитична. – Вот такие у нас с вами дела… Прямо скажем, не очень хорошие…
А я ему:
– Алексей Михайлович! Позови убийцу моего сюда.
Он засмеялся, но «убийцу» позвал. Не сам, конечно, пошёл, а попросил кого-то по телефону.
– Пришлите, – говорит, – ко мне курсанта Тимофеева.
Ему и прислали моего говнюка. Вошёл мой говнюк, увидел меня и побледнел. Точно как бумага на столе Алексея Михайловича.
– Ну, что, сынок? Подойди ко мне – я тебя приласкаю.
И «приласкала». Как давай его охаживать! И ладонями хлестала, и кулаками била. Дважды ногой поджопник дала. А он знай от меня уворачивается и кричит:
– Мамочка! Прости меня! Я больше не буду!
А я ему кричу:
– Не смей от меня уворачиваться! Дай мне проучить тебя как следует! А то сердце моё лопнет, если будешь сопротивляться!
А он огромный такой. Мне его не достать. Я подпрыгиваю и пытаюсь его треснуть. А он ловко так закрывается. Наглец! Уходит от ударов и всё. Достаётся ему, конечно, но не так, как бы хотелось. Это-то меня еще больше злило. Тогда я схватила стул и замахнулась, но стул перехватил Алексей Михайлович. Я завопила:
– Уйди от греха, командир! Зашибу и тебя! Не лезь не в свои дела!
Но тут силы мои закончились, я села на диван и громко, не сдерживая себя, заплакала. Этого Володька испугался больше всего. Кинулся передо мной на колени, руки целует и сам плачет, прощения просит:
– Я не буду больше! Я буду хороший! Вот увидишь!
А я спокойно так, как мёртвая, говорю:
– Собирайся. На шахте тоже люди нужны. Не всем становиться моряками. Кому-то надо и уголь рубить.
Вышла в коридор, и он за мной. А в коридоре, у дверей кабинета, где мы бушевали, уже народ собрался! Все в морской форме. Смотрю – многие улыбаются.
И Алексей Михайлович тут. Подходит ко мне, обнимает за плечи и говорит:
– Ульяна Никитична! Успокойтесь! Всё будет хорошо! Больше такое не повторится. Вот увидите!
Тут открывается дверь, что напротив кабинета Алексея Михайловича, и оттуда выходит, как я догадалась, большой-пребольшой начальник. Подходит прямо ко мне, улыбается и ласково так говорит:
– Спасибо вам, мама, за помощь и науку!..
Я чуть не по стойке «смирно» встала.
– Пожалуйста, – говорю. – Если что, всегда помогу. Зовите!
– Обязательно позовём!
И добавил:
– Я вам, мама, там внизу… машину вызвал. Куда вам надо, туда и отвезут.
– А моего хрена куда же? Я его забрать хотела.
– А с вашим «хреном» (сыном, в смысле) все будет хорошо. Пусть учится! Еще раз спасибо.
Тут меня что-то переклинило, и я говорю:
– Рада стараться! Служу Советскому Союзу!
Все захохотали.
Я с начальником за руку попрощалась, а с Алексеем Михайловичем даже расцеловались.
Села в машину и попросила отвезти на вокзал. Некогда было город рассматривать. Дел на шахте много…
– Что же с ним такое случилось? – спросила Елена Олеговна. – Такой хороший…
– Что, что?.. С каждым может случиться. И с хорошим тоже. ЗамудИло его. Но, слава Богу, больше подобное не повторялось.
– Хорошо вам, Ульяна! Быстро вы с ним справились. А моего всё мудИт и мудит… Очень уж долго… И не молодой уже…
– А каким ребёнком был?
– Растила его себе на радость. Правда, учился плохо. На родительских собраниях мне доставалось за него постоянно. Других детей хвалили, и их родители сидели гордо, а моего ругали, и я к парте наклонялась пониже, чтобы стать незаметней. Ваш захотел стать моряком – и поступил. А мой нигде не хотел учиться и даже в ПТУ не поступил. Ваш один раз отбился от рук, а мой…
Замолчала Елена Олеговна и низко наклонила голову к столу, как когда-то на родительских собраниях.
– Да, горемычная ты, – пожалела Елену Олеговну Ульяна.
– Горемычная, – согласилась Елена Олеговна.
– Где-то ты прокололась…
– Наверное…
– Но и у меня вышло не все так, как я хотела…
– Что же не так? У вас, можно сказать, сын – идеал и пример для подражания…
– Не совсем. Училище-то он закончил. И опять с отличием. Плавал лет десять… Но тут развал страны подкрался. Вместе с ней и флот в пропасть рухнул… Он ушёл со службы и занялся бизнесом…
– И у него получилось?
– А у него все получается… Ну… почти все…
– Он – богатый? Простите мне мой вопрос!
– Богатый. Не буду скрывать.
– По-настоящему богатый?
– По-настоящему. Но никогда не «жопится» от своего богатства. Всегда людям помогает. Всё своим трудом заработал. Ни копейки чужой не взял. Только отдаёт. Знаете больницу Святого Георгия?
– Знаю! Мне там операцию делали. Потом… с сердцем лежала… А что?
– В этой больнице много отремонтировано на его деньги. Еще… детским домам помогает…
– Какой же у него бизнес?
– Рыбу ловит. Не на удочку, конечно. Собственный траулер у него. Или сейнер. Или и траулер, и сейнер… Я не знаю, короче. Но с морем он не расстался. Настоящий моряк. Море прекрасно знает.
– И с семьёй всё хорошо?
– О! Тут даже перебор, как хорошо! Три раза уже женился. И детей – куча. От первого брака – дочка. Тридцатилетняя. От второго – две дочки. От теперешнего брака – два сына: три года и козявка два месяца. И жена совсем молодая… Как дочка его, или моложе даже…
– Сейчас это очень модно, чтобы большая разница в возрасте была.
– Да-а-а!.. Чем моложе – тем красивее? Не согласна я с этим… Что это за мода такая? Модно! Хоть триппер, лишь бы модно!.. Так что ли? Не понимаю я такого.
– Я с вами согласна. Мне вообще кажется, что гармоничные браки могут быть только между ровесниками. Но с этим моим мнением сейчас мало кто согласится…
– Я сыну говорила: «Володя! Опомнись! Тебе семьдесят стукнет, а она все равно, сука такая, молодая будет. И бросит тебя!» А он мне: «Да ты что, мама?! Её захочешь выгнать – не выгонишь!»
– А хотел?
– Этого я не знаю. Может, и хотел. Да сейчас уже нельзя. Дети маленькие. Раньше надо было…
– Это ж сколько у него всего детей получается?
– Пятеро!
– Ого! Но дочка-то – взрослая!
– При этом дочкой быть не перестала.
– Хороший он отец?
– Замечательный. Может, есть где-то лучше, но я не встречала.
– И о старшей дочери не забывает?
– Да ты что?! Он её безумно любит и жалеет.
– За что?
– Ей тридцатник, а у неё никого нет. Ни-ко-го! Сделал ей трёхкомнатную квартиру в Москве в самом центре, и все равно – никого. Переживаем мы очень…
– Ещё бы не переживать!
– И от второй жены дети не обижены. У них всё есть. А у теперешнего Женьки вообще всё есть без меры. Даже и не надо бы так… Вот и сюда для моих старых калош машину с продуктами и вещами постоянно пригоняет. Не поверишь, даже размеры трусов каждой знает!
Елена Олеговна покачала головой. Про проблемы с трусами она сама знала немало…
– Вам, Ульяна, памятник надо ставить.
– За что? – засмеялась Ульяна. – За трусы?
– И за трусы тоже, – улыбнулась Елена Олеговна. – За сына! Он у вас и правда золотой.
– Нет, не нужно никакого памятника. Только землю захламлять. Мне и так хорошо. И здесь, и в городе. Живу самостоятельно. Сама себе памятник.
– Не с сыном живете?
– Было дело. Жила с ним. Теперь одна живу.
– Почему так?
– Надоело потому что. Я девочка взрослая. А он однажды, не спросив меня, приехал в Шахты, продал всё, что у меня было, и увёз к себе в Ленинград. Как я не хотела этого! Даже в квартире запиралась, чтоб не уезжать. Уговорил, гаденыш. А я здесь тосковать принялась. Квартира у него огромная, за окнами Нева плещется. Гляну из окна – красота, и я это понимаю, но тосковать не перестаю. Пожила я, пожила с ними, а потом и говорю:
– Володька, не хочу здесь жить.
Показалось мне, что он даже подпрыгнул от моих слов.
– Тебя обидел кто?
– Никто меня не обидел.
– А что тогда?..
– Надоели вы мне очень. Одна хочу жить.
– Почему?!
– Хочу так.
– У тебя же тут всё есть… Чего-то, может, не хватает? Так ты только скажи.
– Да чисто тут у тебя очень. Говна хочется…
– Аааа! Это мы мигом! Я знаю, где самые лучшие бомжи! Сейчас приведу!
Посмеялись мы. А потом я и говорю:
– Не привыкла я так, сынок. Хочу сама жить. И чтоб на природе…
– За городом что ли?
– Да. Где лес, речка… Купи мне за городом квартирку. Можно маленькую…
Попросила, потому что знала, что может он это сделать. Без всякого для себя и своей семьи ущерба. А у него еще дом трехэтажный в Юкках. Коттеджем называется. Он мне и говорит:
– Поезжай туда!
Отвечаю:
– Туда не поеду.
– Почему?!
– Хочу свою квартиру.
Он и купил мне двухкомнатную квартиру в Сертолово. От города недалеко и зелено… Рядом храмик деревянный (из окон видно), родник, лесопарк на горке… Наладилась у меня там своя жизнь. Соседи ко мне стали приходить. Чай вместе пьём, разговариваем, телевизор смотрим, помогаем друг другу…
– А магазины?..
– Я не хожу в магазины.
– Опять сын?
– А как же!? Привозит всё, что нужно.
– Д-а-а-а, бывают же такие дети! Даже не верится… И умный, и образованный, и отец хороший, и мать любит. И на вид – настоящий богатырь.
– Не только на вид. Силища у него непомерная.
– И добрый…
– И добрый…
– А как он относится к тому, что вы здесь живете?
– Ругается – зовёт обратно. А мне хорошо. Да и как же я бабок своих оставлю? Пропадут без меня. Жалко.
– Вот одна из ваших подруг… Она всё про Ельцина говорит… Ольга…
– И что?
– Кто она?
– Старый больной человек. Как и все мы. А что?
– Кто она в прошлом?
– Тут такая история… Она все время говорит разное. То она балерина, то строитель, то известный политик, то нищенка… Когда как. Спроси у неё самой.
– Н-е-е-е-е-т!
– Боишься?
– Боюсь.
– А чего боишься?
– А то, что она – больная!
– И что с ней делать?
– Не знаю…
– Вот и мы все не знаем…
– Как она здесь оказалась?
– Я привезла. Пару лет назад.
– Вы?! Зачем?!
– Тебе не понять.
– А… остальные… как здесь оказались?
– Я привезла.
– И где вы их всех нашли?
– Я никого не искала. Они сами. А с Ольгой дело было такое. Гостила я у сына на Васильевском. Вышла из дома и решила прогуляться немного. Пошла через мост. Большой, красивый. Кругом – вода. Перешла. Красота! И назад вернулась тем же путём. А впереди – садик очень хороший. Тенистый. Видно, что деревья там старые. Соловьёв называется. Знаешь такой?
– Конечно!
– Решила посидеть там на скамеечке. Народу было много, но молодых почти никого. Пожилые и старые. Сидят, стоят кучками. Села и я. Огляделась. Вижу: бегает старуха между людьми и всем задаёт один и тот же вопрос: «Вы монархисты?» «Нет, нет», – говорят люди. А она не унимается, дальше бежит. Мне её жалко стало. Догнала я её и спрашиваю: «Тебе зачем эти монархисты?» Она и мне такой же вопрос задала: «Вы – монархистка?» «Чего ради? – отвечаю. – Я – советский человек». Она отвернулась и побежала дальше – искать монархистов. А их нет! Хоть ты лопни! А она нервничает из-за этого сильно! Я свой телефон и адрес на бумажке написала, перехватила ее и говорю: «Брось ты это. Нет их здесь». И протягиваю ей бумажку с телефоном и адресом: «Ты лучше приезжай ко мне за город. Чайку попьём, погуляем. Захочешь – и переночевать можно». «Не знаю, говорит. – Вряд ли». Вывернулась и убежала.
Живу у себя в Сертолово, никого не трогаю. Уж и забыла о ней, как вдруг является! И не просто в гости. Прятаться от детей! «Да что случилось?! – спрашиваю». «В интернат хотят определить… В дурку…» И заплакала. Плакала и плакала… Аж кричала. Я и привезла её сюда. Не я, конечно… Сын. Нашёл ей здесь избушку за триста долларов. А дети старухины стали ее искать и нашли где-то у нее дома мою записку с адресом и телефоном.
– Погорячились вы… – покачала головой Елена Олеговна.
– Я тоже так сначала подумала. Я ведь даже с ее детьми встречалась.
– Они вас по записке нашли?
– Конечно, догадливая ты моя! Вначале позвонили. Очень вежливо разговаривали. Спросили про маму. Я ответила, что отправила ее «на дачу». «Ой, спасибо большое! Можно ли адрес этой дачи? Мы проведать хотим. А то очень переживаем… За ней уход особый нужен». Я и купилась. Даже решила, что Ольга все наговорила про своих детей, и продиктовала им здешний адрес. Через какое-то время Ольгины дети приехали. Дочка… Такая… Ничего себе… Лет – сорока. На престарелую проститутку похожа. Муж дочкин… Лет пятидесяти. С лицом пьющего сварщика. Найти Ольгу здесь проще простого. Они и нашли. Сижу дома, слышу, орет кто-то под окнами. Выхожу на крики. Ольга «бежит» навстречу и орет, а что именно – не понять! А за ней с чемоданами и мешками двое этих… Я тогда еще не знала, кто это. Выскакиваю. «Что происходит?!» Ольга вопит: «Они за мной приехали! Я их боюсь!» «Что вы от нее хотите?» «Домой забрать. За ней уход нужен! Специальный!» «Квартира им моя нужна, а не уход!» – верещит Ольга. «Мама, перестань! Ничего нам от тебя не нужно! Поехали домой!» Я стою и не знаю, что думать. Тут Ольга ко мне подскакивает и в лицо бумажку тычет: «Вот, смотри! Сказали, если не подпишу, в интернат упрячут!» Читаю: «Договор дарения…» Мол, она им квартиру свою дарит. «А я им ничего дарить не собираюсь! – кричит Ольга. – Хочу дожить в своей квартире!» А я смотрю и поражаюсь, что такие дети бывают. Полная противоположность моему сыну. Он мне отдает, они – у матери забирают и даже немного подождать не хотят, пока она умрёт… «Послушай, – говорю, – успокойся! Это только бумажка. Еще куча документов нужна… нотариус…» «Вот они меня к нотариусу и везут!» Я им говорю: «Ребята, вам чего – жить негде? У матери последнее отбираете?» Их будто подменили. «Закрой рот, – говорят, – пока мы его тебе навеки не закрыли». Ну, на меня где сядешь, там и слезешь. Тут я действительно открыла рот! Их будто ударной волной отнесло. На наши вопли остальная «ветошь» притащилась. Нинка с топором прибежала и заорала почти ультразвуком: «Бросай вещи! – кричит. – Я ведь разбираться не стану! Рубану два раза по машине, потом вам по кумполу! Мне терять нечего! Так что пиздуйте отсюда, пока на куски не порубила!» И топором замахнулась. Все словно онемели от Нинкиных криков. Дети Ольгины стали отходить от нашей старушечьей банды ближе к своей машине. Но перед тем как уехать, с угрозой сказали: «Не хотите по-хорошему? Мы вернемся, но не одни, а со «Скорой помощью» и полицией». Вот теперь и ждем…
– Но ведь ее действительно лечить надо, – сказала Елена Олеговна.
– Надо. Но вариантов два. Либо Бехтеревка платная с условием, что с ней в палате будет лежать кто-то из членов семьи, потому что обслуживать сумасшедших старух некому, либо в интернат для таких же… Навсегда!.. Можешь не приходить туда – не навещать своего человека, – а можешь приходить, если захочешь… Можно – иногда… Они выбрали второй вариант. Мы всё об этом деле узнали. Все подробности.
– Может, там всё же лечат? Может, есть хорошие интернаты?.. Надо поискать…
– Поищи.
– Я не знаю, где… Я просто предлагаю…
– А то, что горят дома престарелых, тебя никак не колышет? И пишут, и говорят об этом…
– Ну, да, сообщают… Но это же не правило, а исключительные случаи…
– А я думаю, что сжигают стариков, как мусор… Короче! Прикидывали мы так и эдак, и получается, что лучше всего – оставаться ей здесь. Сковырнется, скажем, в лесу у какого-нибудь дерева, ее обязательно лесник найдет. Он у нас хороший, внимательный.
– А вдруг не найдет?
– Обязательно найдет! Он даже Настеньку нашел!
– Это старушка в капюшоне? Которая молчит или поет? Правильно?
– Много наподсматривала, а главного не увидела.
– А что такое?!
– Не старуха она.
– А кто?! Старик?! – решила пошутить Елена Олеговна.
– Очень смешно!.. Но сейчас тебе не до смеха будет… Настенька – девушка молодая…
– Что?!?!
– Да, да. Одевается и ходит как старуха, лицо прячет… Это верно. На самом деле ей… Не знаю точно, сколько ей лет… Может двадцать, может двадцать пять… Она же не говорит…
– А почему? Петь же может!
– Не хочет говорить. В этом-то весь и секрет…
– Расскажите про нее!
– История не из приятных… Обходил Василий лес и услышал будто бы стонет кто-то. Сначала подумал, что показалось, потом прислушался и понял, что правда… Пошел на стон и вдруг увидел девушку… почти голую, всю в синяках и в крови. Была она по-садистски перетянута ремнями и верёвками, кое-где проткнута длинными иголками и спицами. И к дереву привязана.
– Господи! Да что же это такое?!
– Кровь на ней засохла уже… Наверное, не один день в таком состоянии в лесу провела. Василий привез её к нам. Мы помыли её, одели во всё чистое. Она не сопротивлялась. Как тряпка была. Уснула сразу. Два дня проспала. Мы даже думали, что не проснется. Но проснулась. Потом еще два дня сидела и смотрела в одну точку. На вопросы не отвечала… Милиция приходила, спрашивала про бандитов. Молчала. Врач пришел – хотел посмотреть. Она в комок на кровати свернулась и не дала себя осмотреть. Мы поначалу тоже решили, что она немая… Но потом… Она вдруг запела!
– Непонятно…
– Загадка…
– Да, Ульяна… Человек – вообще загадка… А дальше что?
– Понемножку стала отходить. Дала себя по голове погладить. А теперь я её глажу, а она прижимается. Даже Нинку не боится. Иногда улыбается на некоторые Нинкины высказывания.
– Если она не говорит, то как вы её имя узнали?
– Да сами назвали. У нас она – Настенька. Ей подходит…
– Да! Сколько удивительного в вашей жизни!
– В каждой жизни все удивительно…
– А как вы вообще сюда попали?
– Благодаря Марии.
– О! Я как раз хотела спросить! Со мной несколько лет назад тут случилась история… Как-то я заплутала в лесу. Уж и отчаялась найти тропинку к дому, как вдруг повстречалась с Марией. И она была не одна, а с лосем и собакой.
– Что тут удивительного?! Она часто в лес ходит.
– Да, конечно. Но собаку эту я не видела больше никогда.
– А лося видела?
– Лося, конечно, тоже не видела. Но он-то понятно, лесной житель, в деревню не ходит. А собака-то куда делась?
– Это не собака. Это волк. Он тоже в лесу живет. И тоже сюда не ходит. Это она к нему ходит… в лес. И не только к нему. Но и к лосям, лисам и прочей живности. Они к ней тоже льнут, как к родной…
– Вот это да! Неужели такое возможно?! Кто она?
– Одинокая питерская старуха.
– И как она, эта «одинокая питерская старуха», помогла вам попасть сюда?
– Тут история двойная… Не очень понятно, кто кого сюда привез. То ли я ее, то ли она меня…
– Давно её знаете?
– Теперь кажется, что давно, а перед приездом сюда… Тогда только познакомились. Дело так было. Приметила я в метро одну старушку. Стоит каждый раз в переходе, но руку не протягивает. Просто стоит. И каждый раз, как я еду от сына или к сыну, ее там вижу. Однажды не выдержала, подошла к ней и спрашиваю:
– Ты чего тут стоишь?
– Разве я мешаю?
– Я не об этом. Вот ты стоишь, а руку не протягиваешь. Вроде, как и не просишь ничего. Для чего стоишь?
– Здесь люди, – отвечает. – Мне с ними хорошо. А они, бывает, взглянут на меня, быстро подойдут, сунут мне в карман или в руку денежку какую-нибудь и бегут дальше. Таким образом, у меня к вечеру не меньше пятидесяти рублей есть…
И добавила:
– Хорошие у нас люди.
Я с ней согласилась:
– Да, – говорю, – хорошие… А ты почему…
Не успела я задать вопрос, как она сама стала рассказывать о себе:
– Я недавно стала попрашайкой. Сейчас время такое… Работу мою закрыли, с комнатой обманули…
– А ты судилась?
– Пыталась.
– И что?
– Ничего. «Сами, – говорят, – виноваты. Привыкли всё на государство сваливать…»
Я и предложила:
– Иди ко мне жить.
Она руками замахала:
– Что вы, что вы?! У меня есть… где быть…
– И где?
– У нас очень хороший подвал. Теплый.
– Так ты там не одна, что ли?
– Нас трое. Дворник там хороший. Миша. Узбек. Не гонит нас…
– Иди ты в жопу!
– Я давно там.
– И там тебе, как я понимаю, тоже хорошо… Помочь-то я чем могу?
– Нет, наверное… Вы же не волшебница.
– Откуда ты знаешь? Говори.
Старуха засмеялась:
– У меня есть, конечно, заветное желание, но оно неисполнимо…
– Омолодить я тебя не смогу, мужиком сделать – тоже… А так… Давай – рассказывай. Послушаем твое желание.
– Вы – серьёзно? – спрашивает.
– Серьёзнее не бывает.
– Тогда слушайте. В детстве, до войны, я жила в одном райском уголке… Летом жили там, а на зиму уезжали в Ленинград. И войну там пережили. И я очень скучаю по всему тому, что там было. И местом этим просто брежу. Хоть бы съездить туда перед смертью!
– Где это?
– На границе с Белоруссией. Деревня… У самого озера. А кругом – лес…
– Хорошо, – сказала Ульяна, – я отвезу тебя туда.
– Да что вы, милая?! Это невозможно!
– Тебе невозможно, а мне – возможно.
– Как вы это сделаете? – недоверчиво спросила старушка.
– Увидишь.
Договорились встретиться в том же метро в субботу.
Дома я поговорила с сыном, и он не увидел никакой проблемы в том, чтобы отвезти человека в деревню.
В субботу я пришла в метро. Старушка была на «своём» месте и когда меня увидела, очень удивилась.
– Вы пришли?!
– А как же?!
– Не ожидала.
– Как не ожидала?! Мы же договорились! Короче. Восемнадцатое июня. Запомнила? Десять часов утра. Запомнила? Стоишь здесь! Я прихожу за тобой и веду к машине. Поняла?
– Поняла.
– Повтори.
Старушка повторила.
– Захвати с собой вещички. Есть они у тебя?
– У меня почти всё с собой. Вот в этой сумке.
– И всё?!
– Еще есть книжки.
– Книжки можно не брать.
– Как не брать?! Книжки – это самое главное, что у меня есть.
– Ладно, – говорю, – книжки так книжки. А потом оказалось… Не поверишь! Она половину этих книжек сама написала. А дальше ещё хлеще. Она профессором оказалась! Самым настоящим. Я в документах ее копалась и в книжках надпись видела! «Доктор наук, профессор М.Б.Смирнова»!
– Ничего не понимаю… – только и выговорила Елена Олеговна.
– Понимай, как хочешь. Большой учёный она.
– Ужас какой-то! Что же это делается?!
– Чему ты удивляешься?! Сейчас много таких ужасов. Не одна она такая. Беда в том, что всех одним одеялом не укроешь…
– Это верно, не укроешь… А что она за ученый? – спросила Елена Олеговна.
– По животным что-то…
– Зоолог?
– Наверное.
– Удивительно!
– Она вообще человек удивительный…
– И не загрызает её волк. Подумать только!
– Да ты что?! Он её уважает.
– Как ей это удалось? Волка, насколько я знаю, невозможно приручить.
– Это тебе невозможно, мне… А у неё получилось.
– Как же волк лося не загрызает?!
– Да она попросила, наверное… Вот так мы здесь и оказались. Сын мой ей избушку купил…
– И ей тоже?!
– А что ты удивляешься? Он всем моим старухам купил. Еще и починил там кое-что. Для него это не деньги, а брошенные дома копейки стоят. Старухи мои теперь, как при коммунизме живут. Место мне и самой очень понравилось. Я и остальных до кучи сюда притащила. Мне-то он вообще хоромы справил. И вода, и туалет…
– Здесь и правда прекрасно. Как люди, которые тут жили, могли уехать? И дома побросали…
– Дураки потому что. Они и рай бросят.
* * *
В следующий раз Ульяна рассказала об Историке-Анне и Гламурнице-Людмиле.
– Среди нас и директор школы есть. Знаешь об этом?
– Про директора не знаю, а что учительница есть… по истории… давно догадалась.
– Из амбразуры своей подглядела?
– Да… Из амбразуры…
– Сама себя загнала туда…
– Я разве спорю? Конечно, сама… Но давайте лучше про директора школы.
– Анна наша директором работала… Кому-то дом понравился, в котором школа находилась. Особняк старинный! Школу и закрыли. Совсем закрыли. Возраст у Анны уже был преклонный. На работу никуда не брали… А для нее работа – главное в жизни. Семьи нет, детей нет, и работы не стало… Обиделась она на всех. Закрылась дома и почти два года никуда не выходила. Только в магазин и назад. Потом решила, что и жить ей незачем. А свести счеты с жизнью придумала почему-то в метро. Под поезд броситься захотела. Переклинило ее, и она в метро «шоу» решила устроить!? И почти ведь бросилась, но парень какой-то военный увидел, как она крадется к краю перрона, и перехватил её, когда она почти что вниз летела. Толпа собралась. Она в крик! «Не хочу жить!» – кричит. «Скорую» вызвали… Тут, естественно, я оказалась… И поскольку мне больше всех надо, повезла ее в больницу. Там ее прокапали, пилюли какие-то дали и попрощались. Я за это время уже всю ее историю узнала. Вызвала я такси и повезла ее, как полагается, к себе домой. Переночевали, а к утру она уже была готова ехать со мной, куда угодно. Вот я и привезла ее сюда. Подобрали домик, и она, единственная из всех старух, оплатила его сама. Денег-то у нее прилично. Пенсия блокадная… Не тратила почти ничего… Все на книжку шло… Квартира еще у нее двухкомнатная… Она у нас – миллионер. Вот только ей ничего не надо. Тут, в лесу, она очухалась, развеселилась и захотела все свое имущество мне отписать. Я и говорю: «Ты что, дура?! Неизвестно, кто из нас быстрее ласты склеит!» Тогда она предложила на сына моего завещание написать. Он отказался. Тогда она на храм все отписала. На собор Князь-Владимирский, где ее крестили…
– Неужели совсем никого из родственников?
– Представляешь? Ни-ко-го!
– Почему семью не создала, детей не родила?
– Был у нее муж. Жили, говорит, прекрасно. И забеременела она. Не повезло ей и тут. Беременность оказалась внематочной. Поздно выяснилось. Её на операцию. Была клиническая смерть, где, говорит, всех близких видела и с ангелом говорила. Потом пришла в себя, поправилась, но забеременеть больше не удалось… Потом муж, как водится, умер. Так и осталась одна. Взяла котика какого-то дорогого, а он инвалидом оказался. Даже ходить не мог. Она его везде носила, попку мыла… Потом и котик умер… Вот жизнь какая…
– Да уж!.. А Людмила? Которая губами бросается.
Ульяна засмеялась:
– Ну, ты, Елена, молодец! Надо же такое придумать! «Губами бросается»!
– Это не я придумала. Это Маяковский.
– Маяковский?!
– Да. Поэт такой.
– Ты из меня дуру-то не делай, – обиделась Ульяна. – Я не хуже тебя знаю Маяковского! Со школы помню: «Двое в комнате: я и Ленин фотографией на белой стене…» Он еще потом, по-моему, повесился…
– Застрелился, – тихо поправила её Елена Олеговна.
– Может быть… – неуверенно согласилась Ульяна, а потом бодро добавила:
– Все равно молодцы! Оба! Он – молодец, что придумал, а ты – молодец, что запомнила и повторила… А Людмила? Она циркачкой была! В обруче крутилась, вихлялась по всякому… Вся жизнь в гастролях…
– О! «Она по проволке ходила, качала… белою ногой?..» Или – рукой?.. – вспомнила Елена Олеговна слова из песни Булата Окуджавы.
– Вот, вот! Качала она этой ногой, качала… И так докачалась, что семью и детей бросила. Потом уже ничем качать не могла, но и остановиться в жизни не получалось. То там работала, то там… А потом решила пойти, куда глаза глядят. И пошла по стране болтаться. Поскольку денег почти не было, бомжевать стала. Причем, заметь, по доброй воле! Вернулась бы домой, ее бы там с объятиями приняли.
– Откуда вы знаете?
– Она рассказывала. Рассказывала, что пробовала вернуться! Все домашние были счастливы, когда она однажды приехала. А она… Пожила дома полгода и опять удрала. Старухой уже ведь была! Я ее в Сертолово увидела, когда она в урны заглядывала. Потом видела, как возле базарчика крутилась – выпрашивала испорченные овощи. И одета была при этом так вызывающе. Ярко! И накрашенная вся! Однажды я шла с рынка, и вдруг дождь ливанул. Да какой! Все разбежались. Смотрю, эта старуха накрашенная стоит у какой-то будки с дверями на замке. Аж посинела вся. Я, естественно, привела ее к себе, отогрела… А потом и привезла её сюда. А для нее это дополнительное приключение… Вот теперь жду, когда и отсюда сбежит. Два года уже прошло…
– А вот здесь, в лесу, сейчас, зачем одевается так ярко? И губы красит… Перед кем гламурит?
– Да не перед кем. Привычка у нее. А что в этом такого? Она своими накрашенными губами никому плохого не делает. Своим видом она людям радость несёт. И эти свои древние платья часто стирает. Пример нам подаёт… Всегда чистенькая, аккуратная. Не опускается, как некоторые.
Елена Олеговна молча сглотнула недвусмысленный намек.
– Губы накрашены, а зубов нет, – посмотрев в сторону, сказала Елена Олеговна.
– Она не виновата. В нашей стране у всех стариков нет зубов. Потому что денег нет, и взять их неоткуда.
– М-да…
– Вот именно…
– А Евдокию с Ниной где вы нашли?
– Здесь.
– Как – здесь?!
– Мы с Марией приехали – они уже были здесь. Бежали откуда-то… Что-то нехорошее там… Я особо не расспрашивала…
– А я знаю!
– Опять подслушала?
– Да! – почти с гордостью ответила Елена Олеговна.
– Ну, раз знаешь, не говори никому. Даже мне. Надо будет – сами расскажут.
– А Нинку эту вашу не опасаетесь?
– Чего это?
– Ну… матерщинница, уголовница…
– И что? Мнение твоё о Нинке совсем не верное. Она очень отзывчивая на любую беду любого человека. Если нужно кому-то помочь, она первая поможет. Другие не помогут, а она поможет. И рассуждать не станет. Обматерит, но поможет. А другие слова скажут ласковые, но не сделают ни хрена. Вот ты, например… У тебя слова только, а дел никаких…
Елена Олеговна потупила глаза. Все верно…
– А Нинка только вид делает, что страшная очень, но мы-то знаем…
– А Евдокия? – решила перевести разговор Елена Олеговна. – Она правда монахиня?
– Нет, конечно! Просто верующий человек. Религией увлекается.
Елена Олеговна улыбнулась неожиданному словосочетанию про «увлечение» религией.
* * *
Сентябрь… Двадцать первое…
Елена Олеговна, как обычно, проснулась поздно, поела ульяниной еды, которую та принесла накануне, и села у окошка ждать своих…
Вдруг перед окном появилось лицо Нинки.
– Хорош зырить! Выходи скорее! Там поп приехал. Вся деревня собирается!
И исчезла.
Елена Олеговна вскочила, быстро собралась и вышла на центральную дорогу. Отсюда она увидела группку жителей деревни, собравшихся на «главной площади», а именно перед домом Ульяны.
Елена Олеговна подошла к собравшимся. Все жители деревни были в сборе. Шестнадцать старух и два старика. Перед ними стоял священник лет сорока, высокий и широкий, с длинными, немного вьющимися русыми волосами и подстриженной бородой. Рядом с ним – аналой, на котором лежали крест и Библия в металлической обложке с замочками. Неподалеку стоял лесник Василий.
– Вот, бабули, – сказал Василий, – обещал вам привезти священника и привёз. Это отец Михаил.
И, повернувшись к отцу Михаилу, сказал:
– Я сейчас отъеду по делам. Потом вернусь и отвезу вас, куда скажете.
Сел Василий в свою «Ниву» и уехал.
– Здравствуйте, братья и сестры! С праздником! – поприветствовал собравшихся священник.
«Что за праздник?» – задумалась Елена Олеговна.
– С Рождеством Богородицы! – как бы ответил на ее вопрос отец Михаил.
«Ах, вот оно что! Рождество Богородицы! Вот почему приехал священник! Почему же раньше не приезжал – на другие праздники? Наверное, не просили старухи…»
Евдокия положила правую ладонь на левую и подошла под благословение. Глядя на нее, то же сделали и остальные. Одни – уверенно, другие – смущаясь…
Потом был молебен. Во время молебна все стояли тихо и крестились вслед за батюшкой. Он перекрестится – и они сделают то же самое.
После молебна батюшка сказал:
– Ну что ж, дорогие мои, задавайте вопросы.
– О чём можно? – спросила Нинка.
– О чём хотите. Что вас больше всего беспокоит?
– Старость, – ответила за всех Нинка.
– Я вас понимаю. Не поверите, она даже меня беспокоит… А ведь такое отношение к себе несправедливо. Мы стареем только внешне, а внутренне остаемся молодыми, сильными и могучими.
Кое-кто засмеялся: «Могучими…»
– Да, да. Энергией своей души можно очень многое сделать! Помочь, утешить, посоветовать… Чтобы не быть голословным, расскажу вам одну историю, которая произошла в первые годы советской власти. Думаю, не надо вам напоминать, как разрушались тогда храмы и как расстреливались священники… И вот, в одну из деревенек приехал молоденький красноармеец и сразу направился в храм. Конечно, он не сам эту «командировку» себе придумал, а выполнял задание начальства. В храме в это время находился старый-престарый священник. Где там держалась душа, было непонятно. Но держалась. Парню даже стало неловко выводить старичка из храма и вести его под ружьём. Но что поделаешь? Власть приказала – надо слушаться. Вывел он его из храма. Стали спускаться по лестнице, а старичок возьми да и споткнись об одну из ступенек. Красноармеец не дал старичку упасть – успел поймать и поставить обратно. А лестница крутая, и если бы старичок упал, то разбился бы до смерти. Паренёк с досадой сказал старичку: «Зачем ты, попик, сюда лазаешь каждый день? Чего тебе тут надо? Сидел бы дома. Песок уж из тебя сыплется!» А попик ему в ответ: «Это не песок. Это еще невзорвавшийся порох».
Старухи дружным и радостно-смущённым смехом отреагировали на рассказ отца Михаила.
– Вы меня поняли? Это вам только кажется, что ничего уже не можете, а на самом деле в вас ещё много «невзорвавшегося пороха».
– Если бы! – мечтательно, подняв голову к небу, сказала Людмила.
– Я видел, как наши восьмидесятилетние бабушки помогают восстанавливать разрушенный храм. Даже кирпичи таскают…
– Мы бы тоже таскали! – выкрикнула Нинка. – Только у нас кирпичей нет и таскать некуда!
– Вы меня, матушки, неправильно поняли, – сказал отец Михаил, улыбаясь. – Кирпичи таскать не обязательно. Есть много других полезных дел. Можно просто молиться – за себя, за близких, за страну нашу… Это великое дело, и на такой подвиг человек способен в любом возрасте. Все слова сотрясают вселенную, а молитва – тем более! А мы страдаем из-за того, что уже прошло, или мечтаем о том, что еще будет и, в результате, «живём» в несуществующем мире прошлого или будущего, а наше настоящее, именно то, что реально, проходит незамеченным и не прожитым с пользой.
– Это правда, – сказала Евдокия. – В прошлом – страдания, которые не отпускают нас и по сей день, а впереди – смерть, которая тянет все помыслы наши к себе как магнит сильный…
– А вы, батюшка, думаете о смерти? – поинтересовалась Анна.
– Думаю, конечно. И о своей, и о смерти близких… Думать о смерти надо, но только о такой, после которой человек способен открыть для себя Царство Небесное. А для этого надо здесь потрудиться. Можно и в последние дни жизни исправить все, что было, и тем самым изменить свою участь…
Все стояли тихо и, видимо, осмысляли эти слова, примеряя их на себя…
Батюшка не успел договорить, как за его спиной раздался громкий веселый мужской голос:
– Эй, поп, мне грехи отпусти!
Все повернулись и увидели группу парней, да, пожалуй, уже и не парней даже, а молодых мужчин. Их было четверо.
– У нас грехов полно, а у этих пеньков, – парень кивком головы указал на стариков, – уже и грешить нечем.
Парни громко захохотали.
– Грехи не я отпускаю, а Господь, – спокойно ответил отец Михаил. – Если каетесь искренне, подходите к исповеди по одному.
– Ой, простите меня, батюшка! – притворно запричитал заводила. – Я у калитки крайнего дома насрал! А вот он ссал там же!
Парень указал на приятеля. Они снова захохотали.
– Это кощунство, – так же спокойно сказал отец Михаил. – Проходите мимо.
– Не можем мимо. Очень тут святостью воняет!
– Ребята, не доводите до греха, – сказал отец Михаил.
– А то что?! Молниями поразишь?
– Поражу, – неожиданно ответил отец Михаил.
– Ой, мы обосрались со страха! – ответил один из кощунников.
А его приятель, повернулся к стоящим, поднял руку над ними, пародируя благословение, и голосом священника с напевом проговорил:
– Отпускаю вам ваши грехи! Идите с миром!
Потом обратился к своему товарищу:
– Возьми эту книжку, почитаем.
Товарищ протянул руку к аналою, но не успел даже прикоснуться к Библии.
В то, что произошло дальше, трудно поверить. Отец Михаил молниеносно перехватил левой рукой ладонь, потянувшуюся за Библией, приподнял ее, перехватил правой, и уже двумя руками резко повернул наружу. При этом он развернулся всем корпусом к кощуннику и немного присел. Раздался явственный хруст, а «герой» полетел на землю с вывернутой или сломанной рукой.
– Ах ты, сука поповская, – заорал «главный», бросился к священнику и со всей силы ударил его в лицо.
Вернее, он думал, что ударил. На самом деле он тоже не понял, откуда взялся «поезд», который страшным ударом согнул его пополам, а потом подкинул вверх и отключил сознание. Это отец Михаил, слегка повернув голову, совсем немного отклонился, и потому кулак хулигана только чиркнул его по плечу, и «провалился». А навстречу «вылетела» нога священника, врезавшаяся в живот, и сразу же удар снизу в челюсть открытой ладонью, который и отправил весельчака в глубокий и длительный нокаут. Двое других остались стоять на месте и не понимали, что им делать. И нападать не нападали, и бежать стыдились. А отца Михаила было уже не остановить.
Он, как пуля, подлетел к парням и обоим одновременно ткнул фалангами согнутых пальцев в горло. Они хрюкнули и осели.
Отец Михаил поправил подрясник и, как ни в чем не бывало, сказал старушкам и старикам:
– Теперь, пожалуйста, кто хочет исповедоваться, подходите по одному.
Подошла Евдокия. Потом Людмила, Мария и еще несколько человек из местных.
Пока они исповедовались, пришедшие в себя «весельчаки» подхватили под мышки своего «главаря» и поволокли его подальше от жителей деревни, туда, где, вероятно, стояла их машина…
Елена Олеговна не подошла к исповеди. Хотела подойти и… не подошла… Стыд какой-то ложный, что ли?..
Потом приехал Василий.
Отец Михаил благословил всех, забрал аналой и уехал…
Елена Олеговна поспешила домой.
* * *
Весь день и вечер Елене Олеговне было и весело от того, как батюшка отделал хулиганов, и нехорошо, что не подошла к исповеди. Перед сном, уже лёжа в постели, она размышляла над словами, сказанными отцом Михаилом перед исповедью. Она соглашалась с батюшкой во всём, что он говорил, но кое-что для нее осталось непонятным… Как быть, если она, Елена, думает не о Боге, а только о своих детях – сыне и внучке? И нет у неё ничего дороже их. Это грех или нет? И как ей теперь надо «потрудиться, чтобы исправить все, что было в её жизни, и изменить свою участь?..»
* * *
Ночью проснулась от холода. Начались осенние холода, а печка не работала… Сын обещал прочистить – не прочистил… Забыл, наверное… У него своих дел полно, не разгрести… Да «бабы» еще эти его… А у нее и обогреватель сломался… И обратиться к кому-либо она стесняется… Собрала Елена Олеговна все одеяла с покрывалами, что в доме были, и укрылась. Еще шапку вязанную надела… И, как ни странно, снова заснула.
Со следующего дня погода совсем испортилась. Хотя… почему «испортилась»? Ей уже и положено быть прохладной и дождливой.
А в доме Елены Олеговны так: если на улице жарко, то дома неплохо – прохладно, но если на улице прохладно, то в доме просто холодно. И не спрятаться от этого холода никуда… «Да ладно, – думала Елена Олеговна, – скоро, совсем скоро за ней приедут и увезут в город».
А дети, которые вот-вот должны были приехать, всё не ехали и не ехали. И мысль о жизни в деревне зимой стала приходить всё чаще. А что? Всякое может случиться. Возьмут – и не приедут. И даже подробненько объяснят причины своего неприезда. А она не выдержит здесь – замерзнет… А может, у сына проблемы?! Как же она сразу об этом не подумала?! Точно! Что-то серьезное с ним произошло, потому и не едет! А она, эгоистка такая, все только о себе думает. Вот где бы пригодился мобильный телефон! А его у нее сроду не было! Вот у Ульяны есть! Пойти попросить, чтоб дала позвонить? Но Елена Олеговна не знала номеров телефона ни сына, ни внучки… Никогда не знала… Хотя… номер сына, вроде, где-то был записан… Поискала – и, понятное дело, не нашла…
Тогда она задумала уехать сама. Василий билет купит. Она очень попросит… Ехать надо чем скорее, тем лучше. Она очень хорошо помнила слова своей свекрови, когда та, почувствовав скорую смерть, сообщила Елене Олеговне о своём решении завещать свою квартиру именно ей, невестке, а вовсе не внуку, и объяснила это своё решение так: «Разорят они мою квартиру… Я лучше вам её оставлю…» Вспомнила Елена Олеговна эти слова, повторила их вслух, а потом добавила: «И мою разорят…» Ужас разорения сначала бабушкиной квартиры, а потом и её, она видела в том, что сын останется без всего. Станет бомжом. И это вполне реально. Он наивный, доверчивый, и «бабы» его обманут! А потому… в Питер надо ехать обязательно и срочно! Надо, пока ещё не поздно, помочь сыну! И сделать это даже вопреки его воле (или безволию?)
Взять она с собой особо ничего не сможет. Даже яблоки, которые уродились на славу… И сливы не возьмет. А от них прямо синё вокруг!
Пошла к Рае. Василия дома не было.
– Уехал в город. Завтра днем только будет, – сказала Рая. – И, конечно, поможет с билетами.
Елена Олеговна на всякий случай попрощалась с Раей.
Попрощалась и с Ульяной, которая зашла к ней вечером. Та очень удивилась:
– Куда же ты поедешь сама? Подожди уж тогда моего сына. Он на следующей неделе приехать должен.
– Не могу, – ответила Елена Олеговна.
– Я им там нужна.
Ульяна даже крякнула.
– Ты серьезно? И зачем и кому ты там нужна?!
– Детям своим.
– Ну, это точно! Им без тебя никак! Все ждут помощи! Ты по дороге еще пилу, молоток, сварочный аппарат купи! Чтоб уж помогать, так помогать!
– Зря вы смеетесь, Ульяна. Я чувствую…
– А я, вот, совсем другое чувствую. Кинули они тебя!
– Нет. Вот это я точно знаю! Они не такие… как некоторые!
– Ну, да… С тремя глазами и с хвостом… Ладно. Если от меня или девчонок моих какая помощь нужна, зови.
Ульяна встала с табуретки и повторила слова Елены Олеговны о ее детях:
– Даааа… «Не такие, как другие…»
К вечеру опять стало невыносимо холодно. Елена Олеговна попыталась включить обогреватель, лелея небольшую надежду, что тот все же включится. Но он, конечно же, снова не заработал. Тогда она стала его трясти, качать из стороны в сторону, крутить регулятор и вдруг (о чудо!), в обогревателе что-то щёлкнуло, и он включился!
Минут через сорок в комнате потеплело. Это немного порадовало Елену Олеговну, но мысли о сыне не отпускали её.
«Может, машины у него нет… А что? Вполне возможно. Сел нетрезвым за руль, как в прошлый раз, и отобрали права. Никогда же не пил! Никогда! Даже пива… А теперь? Теперь водку хлещет. И за собой не следит… Без носков ходит… Что с ним такое случилось?! Ведь на самом-то деле, она точно знает, он совсем не такой. А может, ехал под хмельком и врезался во что-нибудь! Ужас какой! С другой стороны, если бы что случилось, внучка бы приехала – сообщила. А если они вдвоем ехали?! Господи, спаси и сохрани сыночка моего Коленьку и внучку мою Лёленьку от всяких бед и несчастий! Пожалуйста, Господи!..»
* * *
Елена Олеговна все же заснула. И зря она это сделала… Заснула-то она у себя в избушке, а проснулась в совсем незнакомом месте… По обстановке не трудно было догадаться, что это больничная палата! Вместе с возвращением сознания пришло ощущение боли и дискомфорта. Болела спина, ноги, руки… А особенно горло и голова! Дискомфортно же было всему телу!
«Что я тут делаю? – подумала Елена Олеговна. – Сердечный приступ? Инсульт?!» Этого она боялась больше всего. Быть неподвижной обузой своим детям? Бросить ее они не смогут и будут тянуть эту лямку, пока она сама копыта не отбросит…
Елена Олеговна пошевелила руками, ногами, головой. Все вроде шевелилось, но с какой-то непонятной болью. Она попробовала говорить:
– Раз, два, три, четыре, пять…
Получилось плохо. Голос был хриплый и незнакомый. Даже и не голос, а сип какой-то…
Елена Олеговна попыталась сесть на кровати. Получилось. Посмотрела на руки – забинтованы. И ноги забинтованы…
Дальнейшее изучение собственного «образа» прервала медсестра, зашедшая в палату.
– О! Вы пришли в себя?
– Не совсем… – ответила Елена Олеговна искренне и задала мучающий ее вопрос. – Что со мной?
– Вроде, пожар… Но не волнуйтесь, вы не очень пострадали.
И пошутила:
– До свадьбы заживет!
– Очень смешная шутка… Ха-ха!.. – мрачно отреагировала Елена Олеговна.
Внутри все оборвалось. Пожар! Дом сгорел. Сын и внучка приедут и не поймут ничего…
– Где я?
– В больнице.
– Это я понимаю. А больница где?
– А! Во Пскове.
– Как я спаслась? – просипела Елена Олеговна.
– Я толком не знаю. Сегодня заступила. По «Скорой» привезли. Давайте капельницу ставить.
Елена Олеговна покорно легла и подставила руку.
Потом ей меняли повязки, чем-то мазали, делали уколы, давали таблетки, водили в туалет, снова ставили капельницу… Отношение персонала было очень хорошим.
«А еще говорят, что у нас в больницах к старикам плохо относятся…» – подумала Елена Олеговна. Ей очень захотелось узнать, что с ней произошло на самом деле…
На ночь ей дали снотворное, и она уснула.
Утром в палату вошла Ульяна.
– Ульянушка! – громко просипела Елена Олеговна.
– Здравствуй, Елена, – сказала мрачно Ульяна. – Ты как?..
– Мне кажется, прилично. Что случилось?
– Случилось… плохо… Очень плохо…
– Я понимаю…
– Нет… Не понимаешь…
И Ульяна рассказала.
* * *
Вечером того дня, когда случился пожар, старухи уже разошлись по домам и занялись своими вечерними старушечьми делами. Некоторые из них даже спать собрались. А кое-кто даже уже и спал.
Вдруг в дом Ульяны ворвалась Нинка.
– Ленка горит! Вызывай пожарных!
Ульяна даже не поняла сначала, про что и про кого кричит Нинка. А как только поняла, схватила мобильный телефон и попыталась набрать «01» – номер, который знала всю жизнь. Но «01» не соединил ее с пожарными, а вначале долго молчал, потом написал на экране: «Неполадки подключения или неверный код…» Ульяна выскочила на улицу.
У горящего дома Елены Олеговны уже стояли испуганные старые люди, не понимая, что нужно делать. Некоторые старухи повизгивали от страха. Дом горел еще не очень активно, но отблески пламени уже метались в окнах, а вверху над крышей поднимался столб дыма. Ульяна позвонила Василию и Рае. Василий прибежал очень скоро, но дозвониться до пожарной части по «мобиле», сколько он не пытался, не удалось и ему. Василий побежал обратно домой, чтобы позвонить по городскому телефону. Дозвонился… Но пока они бегали и звонили, пламя всё увеличивалось и увеличивалось.
И тут выскочила вперед Нинка и закричала страшным голосом:
– Она сдохнет, пока вы свои ё. ные телефоны настроите!
Она бросилась к горящему дому, до дверей которого ещё не добрался огонь, и исчезла в дыму и пламени. Последовать за ней не решился никто.
Через какое-то время Нинка вновь показалась в проеме двери.
Она тащила безжизненное тело Елены Олеговны.
Старухи бросились помогать, но кроме суеты из этой их помощи ничего не получалось. Они хватались то за руки Елены Олеговны, то за ноги… Кричали, плакали и своей суетой только мешали друг другу.
– Пошли на ч… – крикнула Нинка и сама дотащила Елену Олеговну до калитки.
Дотащила и упала рядом.
В доме лопнули стёкла. Огонь, охватывая дом красно-жёлтыми лапами, вырвался наружу.
Одновременно подъехали пожарные и «Скорая».
Пожарные стали тушить остатки дома, а «Скорая» на носилках загрузила в машину двух пострадавших от пожара старух. Ульяна заявила, что поедет сопровождать подруг и, не дожидаясь разрешения, села в кабину, в «кузове» которой врачи уже оказывали первую помощь Елене Олеговне и Нинке.
До больницы добрались довольно быстро! Санитары вытащили носилки из машины и внесли Елену Олеговну и Нинку в здание больницы.
– Куда их? – спросила Ульяна врача «Скорой».
– В реанимацию, – ответил врач и отвел глаза.
– Спасибо вам! – сказала Ульяна.
– Не за что. Это наша работа…
В приемном покое Ульяна рассказала дежурной всё, что знала, о Нинке и Елене Олеговне. А знала не много. И никаких документов, удостоверяющих личности подруг, у неё не было… Тогда она взяла со стола бумажку, завернула в неё деньги и со словами «пусть старухам моим помогут» положила пакетик с деньгами перед дежурной.
И добавила:
– Уход, внимание… Передайте, кому нужно, а данные – потом…
– Обязательно передадим! – заверила молоденькая дежурная. – Будьте спокойны. Всё будет хорошо!
– Спасибо, – сказала Ульяна и села на скамейку для посетителей.
– Вы далеко живете? – спросила дежурная.
– Не знаю.
– Мы можем вас отвезти…
– Спасибо. Я заплачУ! Вот только… Как я про старух своих узнаю?
– Вы оставьте номер телефона, и мы вам позвоним.
Ульяна быстро домчалась до деревни. Ещё бы! С мигалкой!..
* * *
– Вот так, – закончила свой рассказ Ульяна.
– Выходит, Нина тоже в этой же больнице?! – радостно спросила Елена Олеговна?
– Да…
– Где? Рядом?
– Почти… В морге…
– Как?! – попыталась выкрикнуть Елена Олеговна.
– Как, как!.. Так. Сердце не выдержало нагрузки… Врачи сказали, расползлось, как гнилая тряпка…
Ульяна заплакала. Елена Олеговна – тоже…
Сидели две старухи и плакали, подвывая друг другу….
Ульяна ушла, а Елена Олеговна долго не могла придти в себя. Мозаикой складывались и рассыпались в голове мысли. Волнами менялись в сердце чувства.
«Нинка умерла! Из-за меня! Я ее убила! Как теперь жить? Бежать надо скорее из этого места… И вещи все сгорели… Что там было? Да хлам какой-то… Главное, что жива… А Нинка? А Нинка – нет! А зачем я жива? Аааааа! Куда Коля баб своих возить будет?.. Всё из-за меня! Всё! И старухи меня ненавидят… наверное… У Лёли – переломный возраст… Я не знаю, что делать!.. Не зна-а-а-ю!»
Елена Олеговна совсем изнемогла от физической боли, от тяжёлых мыслей и сопровождающих их эмоций… И тут, как некий ответ на заданный жизнью вопрос, ей вспомнились слова батюшки:
«Можно и в последние дни жизни исправить все, что было, и изменить свою участь…»
«Вот оно что! А Нинка?.. Нинка выполнила эти слова буквально. А я?.. Что я могу сделать? Что… теперь… я могу?..»
* * *
На следующий день приехал сын Коля! Елена Олеговна, спасибо Ульяне и её сыну, лежала в отдельной палате. Коля осмотрелся, улыбнулся, что очень удивило Елену Олеговну. Последнее время она не видела, чтобы сын улыбался, а ей – тем более.
– Ну, ты прямо королева! В отдельной палате! Как это тебе удалось?
– Здравствуй, сынок. Добрые люди помогли.
– Добрые люди? Может, и мне помогут? – сказал и засмеялся.
Елена Олеговна с удивлением посмотрела на сына.
– Шучу, – заметив удивлённый взгляд матери, объяснил сын и опять засмеялся.
Елена Олеговна тоже попыталась засмеяться, но получилось плохо. Не хотелось ей смеяться, да и горло очень болело…
«Слава Богу, с ним все в порядке, – подумала она о сыне. – Живой и здоровый. А там уж… какой есть. Лучше него всё равно нет».
– А как ты узнал, что я в больнице?
– Приехал в деревню, увидел пепелище, задал пару вопросов какой-то старухе, которая рассказала про пожар и про то, где тебя искать.
– А Лёля приехала?
Коля, похоже, смутился.
– Нет … Не смогла… дела у нее какие-то…
– А, понятно… Ну, ничего… Скоро увидимся. Ты когда меня забираешь?
– Очень скоро! – сказал Коля как-то искусственно радостно. – И у меня для тебя есть сюрприз.
Елена Олеговна замерла.
– Неожиданно! Что за сюрприз?
Сын подал бумагу. С печатями, подписями…
– Вот – смотри. Читай внимательно. Тебя касается.
Предчувствие кольнуло Елену Олеговну в сердце. Мурашки пробежали по коже головы. Она стала суетливо искать на тумбочке очки, уронила кружку… Надела очки, стала читать…
Горячая волна прошла по телу. Резко и громко вздохнула, а выдохнуть не получалось.
В палате стало темно… Через эту темноту виднелся силуэт сына. Как из другого мира слышались его слова:
– Место очень хорошее. Мне удалось… По знакомству. Там и лечат, и ухаживают. Комнаты, как в квартире! Я там был, смотрел. Мне понравилось.
– Так что ж ты там не остался, если так хорошо? – медленно и очень тихо проговорила Елена Олеговна.
Коля ничего не успел ответить. Громко стукнула, распахнувшись полностью, дверь в палату. В проеме стояла Лёля, похожая на супергероя из голливудского фильма. Сходство подчеркивала облегающая кожаная одежда и высокие сапоги на шнуровке. В руке – мотоциклетный шлем. От супергероя ее отличали только синие бахилы.
Лёля решительно вошла в палату. Вслед за ней вошел «заклёпанный в одежду» внучкин приятель с множественным пирсингом и тату на шее, видневшемуся из-под воротника.
– Похоже, я опоздала… – задумчиво проговорила Лёля и ласково обратилась к бабушке:
– Бабуля, дай-ка мне эту гадость.
– Нет, внучечка, это моя путёвка в новую жизнь, – пошутила Елена Олеговна. – Так любимый сынок решил…
Никто этой шутке даже не улыбнулся.
А Лёля вдруг тихо заплакала и, не глядя на отца, спросила:
– Папа, зачем ты это сделал?!
И несколько раз повторила:
– Зачем ты это сделал? Папа! Зачем ты это сделал?..
И папа ответил:
– Как ты этого не понимаешь? Ей там будет лучше.
Лёля подняла глаза и внимательно посмотрела на отца.
– Папа, ты дурак?
Коля опешил. Он не знал, что ответить на подобное высказывание дочки. Первый раз в жизни Лёля так разговаривала с отцом.
И тут подал голос внучкин «бойфренд»:
– А что вы, дяденька, думаете?.. Это можно понять? Сын отправляет родную мать в стардом… Это можно понять? Я, например, не понимаю…
Коля пришел в себя.
– А это кто смеет подавать свой голос? Жопе слово не давали!
– Да вы, дядя, не нервничайте, а то давление подскочит.
– Ты что, сучонок?! Будешь меня учить?! Сдрисни отсюда!
– Я сдрисну, конечно, но только с вашей дочкой и с вашей мамой.
И обнял Лёлю.
Обалдевший Коля несколько мгновений молчал и «пялился» на дочку, мать и парня. Потом неуверенно произнес:
– Да ты же чучело…
Тут вновь вступила Лёля:
– Это мое чучело!
И тоже обняла парня.
– Да я сейчас вышвырну его отсюда! – злобно проговорил Коля и сделал угрожающий шаг к «бойфренду».
– Не трогай его! – повысила голос дочка и обратилась к бабушке:
– Бабуля! Милая! Не бойся! Я тебя никому не отдам! Ты со мной будешь жить! И мама моя сказала, чтобы я тебя везла к ней. Будем там жить с мамой… Слава нам будет помогать…
– Обязательно! – сказал Слава.
– Да ты достал меня! – выкрикнул Коля, схватил парня за плечи и поднял над полом.
Лёля закричала:
– Помогите!
В палату вбежала медицинская сестра. В дверях столпились пациенты из других палат.
– Что происходит? – спросила медсестра.
– Все в порядке, – ответил Коля мрачно, поставил парня на пол и оттолкнул.
– Как можно так вести себя у больного человека?! – возмутилась медсестра. – Я прошу вас всех выйти отсюда по-хорошему.
Быстрым шагом Коля первый вышел из палаты. На ходу проговорил сквозь зубы:
– Дебилы… все…
– Мы сейчас уйдем… Простите нас, – сказала Лёля. – Только несколько минут… Можно?
– Хорошо, – строго ответила медсестра.
– Но чтобы через пять минут здесь никого не было. Кроме вас, разумеется.
Последние слова относились к Елене Олеговне.
Елена Олеговна молчала все это время, будто со стороны наблюдая за происходящим. Как в кино. Ей не верилось, что это происходит с ней и сейчас.
Сестра вышла и прикрыла дверь.
Елена Олеговна помолчала немного, а потом совершенно спокойно, как о чём-то обыденном, спросила внучку:
– И что мне теперь делать?
– Ничего не делай! Я все сделаю сама.
Лёля встала перед бабушкой на колени и, сжав на груди руки, сказала.
– Не сомневайся во мне, бабуля! Я тебя никогда, никогда не брошу! Обещаю!
Елена Олеговна обхватила голову внучки руками и, смеясь и плача одновременно, сказала:
– Я знаю. Я тоже тебя не брошу…
– Бабуля! Договоримся так. Мы со Славой сейчас уедем, но скоро вернемся за тобой. Верь мне. Я тебя не обману. Но если что – ты позвони мне. Я брошу всё и приеду. Обязательно! Мы со Славой тебе телефон купили. Дешёвенький, правда, но звонить удобно. Он закрывается, чтоб ты кнопки случайно не нажала. И всегда на связи будешь. Слава, дай бабушке телефон.
Слава послушно вынул из кармана гладкую черную сложенную трубку.
– Я даже свой телефон уже туда забила. Смотри… Открываешь крышку и нажимаешь вот на эти кнопки…
Лёля подробно объясняла Елене Олеговне, что нужно делать, чтобы позвонить, а потом дважды попросила повторить на практике все манипуляции с телефоном. Елена Олеговна послушно повторила.
– Потом я тебя научу «смс» писать!
– Это чтоб я так же, как вы, смотрела с идиотским видом в телефон и улыбалась неизвестно кому? – спросила Елена Олеговна.
– Да! Правильно! – радостно согласилась Лёля.
– Ты все здорово придумала, внученька… Только… я не поеду никуда…
– В больнице жить останешься? – с испуганным выражением лица пошутила Лёля.
– В деревне останусь жить…
– Так там же сгорело все! Мы вначале туда заезжали и все видели…
И вот тут уже бабушка заплакала по-серьезному.
– Нинку! Нинку жалко! Из-за меня, твари, погибла!.. Из-за меня, твари! Из-за меня! И поделом мне! Я туда, туда хочу! Я вместо Нинки с Евдокией жить буду! На коленях у старух прощения просить буду!.. Буду умолять, чтоб приняли меня, гадину!..
– Ты что, бабуля?! Тебе нельзя так! Ты не умеешь так жить!
– Почему это? Что я – хуже других?
– Ты лучше в тысячу раз!
– Не преувеличивай, девочка моя. Я такая же, как и эти старухи, которые живут здесь и летом и зимой.
– Ты замёрзнешь зимой!
– Так это же хорошо… Это же выход!
– Ты что, бабушка?! Хватит! Ты поедешь с нами!
Елена Олеговна покачала головой.
– Нет, Лёленька! Я решила… Если сможешь, отвезешь меня туда. Не сможешь – Ульяну попрошу…
– Не надо никого ни о чем просить! Я всё сделаю сама!
Лёля со Славой уехали. Странное дело, но Елена Олеговна, оставшись одна, почувствовала облегчение. Как будто разом разрешились все ее вопросы. Она не плакала, не стонала, а просто легла спать.
* * *
На следующий день к Елене Олеговне приехала Ульяна. Сказала, что Нинку похоронили. Отпевал её отец Михаил, который говорил, что у Нинки началась теперь новая жизнь, и что своим подвигом она искупила грехи и теперь будет на небесах…
– Ну, вот, одну пристроили, – сказала Ульяна, – и место хорошее…
Сказала и заплакала.
Елена Олеговна тоже, было, хотела заплакать, но невольно улыбнулась словам Ульяны о «хорошем» месте для Нинки.
– Ты чего улыбаешься?
– Прости, Ульянушка, но уж больно хорошо ты сказала…
Вошла медсестра и сообщила, что через день Елену Олеговну выписывают.
Медсестра вышла, и Елена Олеговна совершенно спокойно, без всяких эмоций, рассказала Ульяне о приезде сына и цели его приезда. Ульяна, слушая рассказ Елены Олеговны о «заботливом» сыне, охала и ругалась нехорошими словами. Тут были и «говнюки», и «засранцы», и «долбанные дети», и «падлы немытые», и «суки заскорузлые» и кое-что похуже…
– Ну и что ты делать будешь? – спросила Ульяна, когда недлинный рассказ Елены Олеговны подошел к концу.
– Ясно что!
И Елена Олеговна поведала о своём решении.
Ульяна уехала, а через день вернулась со своим сыном. И если в прошлый свой приезд он в палату не заходил, то теперь зашел, улыбнулся Елене Олеговне, как хорошо знакомому человеку, и весело спросил:
– Ну что, поехали?
– Поехали! – решительно сказала Елена Олеговна.
Елена Олеговна ехала и улыбалась…
Приехали в деревню. Подъехали к небольшому домику почти у самого леса…
– Выходи – располагайся, – сказала Ульяна. – Дом хороший. Сын проверял. Даже мебель кое-какая есть. Кровать… Матрас мы тоже организовали. И даже застелили…
Помолчала и добавила с некоторой ехидцей:
– И печка работает! Заходи – проверь. Мы уже натопили.
– Спасибо, Ульянушка! Спасибо, Володя! Спасибо! Мне внучка деньги привезет, и я расплачусь.
– Все уже оплачено, не кряхти, – деловито сказала Ульяна. – Ты, главное, живи и наслаждайся. Потом холодильник купим и разную другую ерунду.
– Нет, нет! Это уж я сама!
– Ладно, решим вопрос.
Елена Олеговна вошла в свой «новый» дом…
* * *
Ночью она почти не спала. Очень была возбуждена. Перед ней открывалась совершенно новая жизнь. Ее жизнь! Собственная! Она теперь ни от кого не зависит! Сын жив-здоров, и, слава Богу! С внучкой тоже все в порядке. Под утро забылась в полубредовом сне.
Проснулась. Поднялась с постели. Подошла к рукомойнику на кухне. Проверила. Даже воду не забыли налить! Умылась…
Увидела висящий на гвозде чёрный плащ. Надела его и вышла на крылечко. Постояла немного на крылечке, пошла к калитке. У калитки тоже постояла. Вышла, и по дороге, ведущей к озеру, дошла до скамейки-лавочки, где «заседали» старухи. Сегодня она была первая. Села на скамейку. Словно всегда здесь сидела. Потихоньку «подгребли» остальные. Каждая из них, подходя к скамейке, здоровалась с Еленой Олеговной и усаживалась, нисколько не удивляясь её приходу. Будто ничего и не произошло. Будто Елена всегда сидела с ними на этой скамеечке под окнами её бывшего дома.
– Я вот что думаю, – неожиданно для самой себя сказала Елена Олеговна, – А Крым-то все-таки наш!..
Старухи засмеялись.
Из-за деревьев вышла Настенька. Она что-то держала в руках, прижимая к груди, и улыбалась.
– Бабушки! – радостно смеясь, сказала Настенька. – Я в лесу щеночка нашла!
Все замерли.
– Заговорила… – прошептала Ульяна…
14.09.2016
Об авторе
Наталии Царевой, автору книги, 84 года! Но, не смотря на столь почтенный возраст, она в полном здравии и светлых мыслях.
Всю жизнь она преподавала, писала статьи по искусствоведению, лекции, пользовалась большим успехом у учителей, которым «повышала квалификацию». Званий не получила, т. к. главным считала воспитание детей.
Несколько лет назад она написала свою первую книгу. Прочитав, ее взяли на продажу три храма. Продавалась она также на православных ярмарках от Иоанновского монастыря на Карповке и в одном светском книжном магазине. Отзывы были только благодарственные.
Эта книга новая и мы надеемся, что она вам тоже понравится.
Комментарии к книге «Старухи», Наталия Царёва
Всего 0 комментариев