«Ангел-хранитель (сборник)»

Ангел-хранитель (сборник) (fb2) - Ангел-хранитель (сборник) 741K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лилия Федоровна Каширова

Лилия Каширова Ангел-хранитель

© Лилия Каширова, 2017

© Интернациональный Союз писателей, 2017

***

Молитва благоверным князьям Борису и Глебу

О двоице священная, братия прекрасная, доблии страстотерпцы Борисе и Глебе, от юности Христу верою, чистотою и любовию послужившии, и кровьми своими, яко багряницею, украсившиися, и ныне со Христом царствующии! Не забудите и нас, сущих на земли, но, яко тепли заступницы, вашим сильным ходатайством пред Христом Богом сохраните юных во святей вере и чистоте неврежденными от всякаго прилога неверия и нечистоты, оградите всех нас от всякия скорби, озлоблений и напрасныя смерти, укротите всякую вражду и злобу, действом диавола воздвигаемую от ближних и чуждих. Молим вас, христолюбивии страстотерпцы, испросите у Великодаровитаго Владыки всем нам оставление прегрешений наших, единомыслие и здравие, избавление от нашествия иноплеменных, междоусобныя брани, язвы и глада. Снабдевайте своим заступлением страну нашу и всех, чтуших святую память вашу, во веки веков. Аминь.

Об авторе

Каширова Лилия Федоровна родилась и выросла в одной из глухих сибирских деревень Новосибирской области. Затем окончила Томский Государственный университет и работала научным сотрудником в этом же университете. Позднее переехала в Эстонию, где в 1991 году защитила кандидатскую диссертацию и стала старшим научным сотрудником в Таллиннском Техническом университете. В настоящее время Лилия Федоровна занимается педагогической деятельностью и пишет повести и рассказы.

Лилия Федоровна – вдова, имеет двух взрослых дочерей. Старшая дочь – математик, живет в Англии и преподает в университете, младшая дочь живет в Эстонии и имеет медицинское образование.

Лилия Федоровна любит спорт: велосипед, плавание. А также – классическую музыку. Любимый писатель – Джон Голсуорси. Любимый поэт – Райнер Рильке.

Ангел – хранитель

Как в видимых явлениях люди нередко принимали святых Ангелов за подобных им людей, так легко может случиться, что и невидимые их действия человек примет за собственные человеческие или обыкновенные, естественные действия. Но чем несомненнее мы удостоверяемся в близости святых Ангелов и в их готовности помочь нам, тем с большей заботливостью мы должны помыслить о том, отчего в наши дни так мало слышат об этой помощи, а еще менее верят, слышанному о ней.

Филарет, митрополит Московский

Мы, дети Советского времени, когда было забыто и вычеркнуто из памяти большинства людей все, что связано с церковью, что являлось основой жизни наших бабушек и дедушек, не верили ни в Бога, ни в черта.

Но у меня была замечательная бабушка, с которой я иногда проводила время. Она мне много рассказывала о Боге, о церкви, об иконах и просто о вере, о красивых православных традициях. Мне очень нравилось слушать ее рассказы, которые я воспринимала, как красивые сказки. Но это зерно веры, которое она посадила в моем сердце, видимо, дало свои ростки. По крайней мере, мне так кажется. Еще совсем девочкой я всегда заходила в церковь, чтобы впитать атмосферу особой чистоты и духовности, царящей там, хотя в Бога по-прежнему не верила.

Будучи образованной девушкой, окончившей университет, я еще больше отдалилась от Бога, поскольку жила в мире формальных понятий, изученных в учебном заведении. А эти понятия тренируют только мозг, но не развивают душу и сердце.

Первым толчком, который заставил меня задуматься о Божественном устройстве нашего мироздания, была статья в газете, содержащая выдержки из книги, где автор на знакомых мне понятиях из физики и математики показывал, что все эти знания содержатся в Библии, только в зашифрованном виде. Не только эти, но и вообще все знания из любой науки. Видимо, у каждого свой путь к Богу.

И по мере взросления, старения моего физического тела, мне казалось, что я молодею, поскольку мир для меня начал открываться в своей Божественной красоте. Я острее стала чувствовать как Божественные, так и демонические силы этого мира и понимать, как церковь с помощью церковных обрядов ведет нас на дорогу к Богу и уводит от влияния Демонов (Сатаны).

И я стала обращать внимание на то, что кто-то ведет меня по жизни, кто-то постоянно советует мне, как лучше поступить, как будто просто вкладывает мне в голову эту информацию. Кто это? Когда я следовала этим советам, полученным, как я думала из ниоткуда, у меня все в жизни легко и хорошо складывалось, все выглядело так, как будто мне просто везет. Если я вдруг по непонятным причинам теряла связь с этим «голосом», все шло кувырком, если не хуже.

Я стала задумываться. Кто ты, Голос? Может быть, ты – мой Ангел-хранитель? Стала анализировать различные случаи из моей, так скажем, непростой жизни. Вот несколько примеров из далеко неполного перечня.

1. Мне 7 лет. Лето, я на реке попала в быстрину, поток понес меня. Я не умею плавать, людей рядом нет, помочь некому. И внезапно я поплыла, плыла долго и выплыла.

2. Я на Черном море, 18 лет, Зеленый мыс, Грузия, 7 километров от Турции. Шторм, огромные волны высотой с дом, купание запрещено. Я уже отличная пловчиха. Прыгаю в воду покачаться на волнах, как всегда заплываю так далеко, что не видно берега, наслаждаюсь высокими, ритмично поднимающимися и опускающимися волнами. Мимо меня проходит пограничный катер, но меня не замечают. Решила возвращаться. Повернула, плыву обратно, но берег не приближается, продолжаю плыть, плыла очень долго. Повезло, ветер дул не в открытое море, а вдоль берега, выплыла, когда на берегу уже зажглись огни. При этом была абсолютно спокойна, ни мгновения страха или паники.

3. Я в Сибири. 25 лет. В лесу за грибами. Отбилась от компании. Попала в болото, но не топкое, а состоящее из кочек, иногда почти в человеческий рост. Как выяснилось позже, длиной 20 километров и шириной 6–10 километров. Услышала непонятный звук. Шла на звук, долго шла, звук становился громче и громче. И вышла. Это был звук трактора, работающего на поле. Причем была абсолютно спокойна и в полной уверенности, что выйду.

И вот сейчас я спросила: «Не ты ли, мой Ангел-хранитель, помогал мне спастись?»

Варвара, или русский дух

Варвара тяжелой волной распустила по плечам густые русые волосы, затем попыталась собрать их в пучок, волосы не слушались и просились на свободу.

– Не тот возраст, чтобы носить распущенные волосы, – ворчала она, пытаясь шпильками укрепить их сзади. Затем встала, пошевелила левой рукой, рука шевелилась и не болела, но, попытавшись поднять ее кверху, вскрикнула, ощутив резкую боль в плече, и вспомнила, как упала со стремянки.

– Вот, нечистая сила, пора бы тебе зажить! Уже целую неделю болишь! А по докторам все равно ходить некогда! – раздраженно сказала она, пересчитывая деньги в стареньком кошельке.

– Коплю, коплю, а всего-то 200 евро и накопила, на эти деньги далеко не уедешь. Но, если попробовать поехать в сидячем? Тогда придется трястись в нем всю длинную холодную ночь.

И гнетущая тоска снова сжала ее сердце. Все немило ей здесь: и эти подстриженные и ухоженные газоны, и промозглая погода, и под стать погоде люди, спящие на ходу. Не выезжала она уже лет пять на Родину.

– Как же это случилось? – с недоумением спрашивала себя Варвара. Да вот и Наташка пропала без вести, пошла в иностранный легион служить и ни слуху ни духу. Уже 3 года прошло. Варвара посмотрела на большую фотографию дочери, стоящую в красивой деревянной рамке на столе.

– Надо же додуматься до такого и не посоветоваться с матерью. Наташка в ответ весело смотрела с фотографии на мать большими синими глазами. Варвара тяжело вздохнула, она знала, что если бы Наташки не было в живых, то ей прислали бы ее солдатский медальон. Но душа все же болела и болела от неизвестности.

– Попытаюсь еще что-нибудь подзаработать, – вздохнула Варвара, может, удастся подсобрать евро 100, вот тогда дотяну до родственников. Она подумала о том, что вчера ей позвонила Хельга и попросила помыть окна в их доме.

– Работать у Хельги хорошо, она не будет контролировать каждый мой шаг, а, может, куда-нибудь уедет с сыном на целый день, а меня оставит одну. Никто и не заметит, что у меня рука не очень хорошо работает, ну, ведь левая же в конце концов.

Варвара вспомнила, как неделю назад она убирала в доме у этого сумасшедшего Сергея. Он, не переставая, орал на всех своих домашних. А она, занервничав, упала с высокой стремянки.

– Не обращай на него внимания, – сказала его жена Галина. – У него стресс.

– Господи, как она его терпит? – подумала Варвара. – Мне и денег не надо было бы, лишь бы не видеть такого придурка. Как он сумел купить этот огромный дом, два этажа, район престижный? И кругом в доме миллионами пахнет? И где же он эти деньги хапнул? Ведь только три года прошло, как приехал из России. Видно, там и хапнул, здесь-то и местным не хватает, – рассуждала Варвара.

Последний раз опять по телефону в кабинете орал, да так громко, что слышно было во всем доме: «Деньги в оффшерах, в оффшерах!» На меня он вообще внимания не обращает, я для него как мебель. Какие такие Ошеры? То ли острова такие, так ведь недавно с женой на Мальдивах были. А кто их разберет? Вот только уж не придется у них больше работать, – вздохнула она.

– А платили хорошо и исправно, – и Варвара вспомнила, как в последний раз, убирая у них в биллиардной, решила подвинуть столик, что стоял сбоку, да неудачно, столик качнулся на ножках, его сильно тряхнуло, и вдруг маленькая железная штучка упала на пол из-под стола. Варвара повертела ее в руках и спрятала в карман, решила спросить у Витьки, знакомого сантехника и по совместительству электрика, что это такое, ведь вечерком обязательно забежит выпить пивка, а уж он – то все знает. Отдать Сергею эту штучку она, на всякий случай, не решилась.

– Ну, и дура же ты, – закричал Витька, когда она дала ее ему. – Так это же прослушка!

Он быстро схватил, похожую на большую кнопу вещичку, и бросил ее в стакан с водой.

– Ты с ума сошел! Как я ее поставлю на место? Про это я и хотела тебя спросить, – опешила Варвара.

– Никак, тебе лучше забыть дорогу в этот дом. Ты же к тетке в Тулу собиралась, так и езжай к ней.

– Да у меня денег маловато, – ответила Варвара.

– Одолжу я тебе 200 евро, подвернулась подработка подходящая, отдашь, когда сможешь, ты бы и сама заработала, да вот тебя больная рука подвела!

Варвара благодарно посмотрела на Виктора, настоящий мужик, хоть и работяга, но в технике разбирается. Сколько компьютеров уже собрал из всякого старья и продал. И работают нормально. Никто не жалуется.

– Взять что ли у него деньги? Давно его знаю, не зануда, – обдумывала ситуацию гордая и независимая Варвара. А сердце сжималось и болело, душе не хватало кислорода. Столько лет здесь живу и все не могу привыкнуть! А как уедешь? Вот и Наташки нет. Вдруг вернется, и где она будет меня искать? Да и где же мне там жить?

Лет восемь назад, когда Варвара была длинноногой и стройной красавицей, она встретила Виктора в доме, где была няней, гувернанткой и уборщицей одновременно. Хозяйка Илона – молодая красивая блондинка, у которой мать русская, а отец – француз. Муж, Макс, – беспутный сын какого-то крупного российского банкира.

Жили они в «умном доме», кругом пульты, кнопочки, и вдруг что-то не заладилось с этими кнопочками. Сколько же специалистов они приглашали, чтобы отремонтировать их, уже хотели новую систему покупать, но кто-то порекомендовал им Витьку, не хотели, но просто для шутки пригласили его. И что же? Витька нашел место, из-за которого вся система барахлила.

Витька – простой работяга, одетый в дешевую робу, да еще запросил так мало денег, все это было унизительно для этого семейства. Варвара ему потом говорила:

– Дурак, тебе, надо было раз в пять больше брать, тогда бы тебя зауважали. На что Витька отвечал:

– А на что мне их уважение? Да и их деньги мне особенно не нужны, просто хотелось познакомиться с этой установкой. А деньги, если надо, я всегда заработаю.

Варваре понравился такой ответ. Она часто вспоминала свою жизнь в «умном» доме. Сегодня в Таллинне, завтра в Лондоне или в Москве, и везде «умные особняки», повар из Италии. У хозяев личный самолет, садишься и высаживаешься через особый вход и выход, никто ничего не досматривает, а только все улыбаются и кланяются.

Илона всегда увешана бриллиантами, а уж какие наряды она носила, красавица! И все при ней: и ум, и красота, и обаяние! А какое образование! Разговаривает хоть по-английски, хоть по-французски.

Но до чего ж несчастна! Варвара не раз видела, как она потихоньку рыдает, но молчала. Как всегда карьера у Варвары закончилась внезапно. Илона «уехала по делам», то есть к косметологу, массажисту и парикмахеру, она не любила делать это дома и говорила: «Хочу побыть среди людей». Варвара уже и не помнит, зачем она побежала наверх и нечаянно заскочила не в ту комнату, она всегда путалась среди этого множества комнат. Заскочила и остолбенела, увидев в кровати двух мужчин в разгаре их мужской страсти, один из них был муж Илоны – Макс, другого, рыжего голландца, она часто видела в доме. Варвара выскочила, как ошпаренная.

– Фу, какая гадость! Ее чуть не стошнило.

На следующий день ей объяснили, что она не соответствует должности и рассчитали. А с Витькой они с тех пор друзья, хорошие друзья, но не больше.

В свои неполные пятьдесят она все еще мечтала о большой любви и ясно представляла себе ЕГО образ: прямой и открытый взгляд, ослепительная улыбка, серьезный, но веселый. О том, могут ли совместиться эти два качества, она не думала.

Она представляла, что однажды он подойдет к ней, обнимет и посмотрит ей в глаза взглядом, проникающим до самого дна ее души и наполнит ее светом и любовью. Она свято верила в это.

А Витька… Ну, никак не подходил под этот образ, хотя он не раз предлагал ей сойтись.

– Ну, что, ты одна и я один, давай сойдемся, вместе будет легче и веселее. Но он, как и большинство мужчин, не понимал, что путь к сердцу женщины прост, ну, совсем прост, как все гениальное, но труден. Нельзя начинать совместную жизнь с таких слов, как «давай сойдемся».

Эти мысли вернули Варвару в молодость. Вспомнила она себя на чьем – то юбилее. Толпа народу, застолье, и она с длинной косой, что было редкостью в то время, села за стол на первый попавшийся стул и вдруг услышала приятный баритон около своего уха:

– Я увидел Вас, и другие женщины для меня не существуют.

– Как банально! – недовольно ответила она, медленно поворачивая голову в сторону говорящего. Повернулась и утонула в его больших, синих, бездонных глазах, обрамленных черными ресницами. А темные волосы и синие глаза у мужчины всегда сводили Варвару с ума.

Мужчина был лет тридцати пяти с добрым и умным, немного усталым лицом. Одет в серый дорогой костюм, галстук в тон костюму, темно-синяя рубашка, скромно и красиво. Он взял ее руку и поднес к губам – извечный символ уважения, поклонения и любви к женщине.

– Николай, – представился он.

– Варвара, – заиграла музыка.

– Потанцуем, – пригласил Николай.

И они понеслись в вихре вальса, земля ушла из-под ног Варвары. А полет продолжался. Полетели они на родину Николая, на Урал, на прекрасные озера, где целую неделю плавали, ныряли, рыбачили, варили уху, катались на лодке. Жили на какой-то роскошной базе отдыха. И, конечно, любили друг друга. Но этого было мало, захотелось на море. Полетели в Крым. Красота, горы, массандровские вина, теплое, бархатное море. И, конечно, любили друг друга. Однажды утром Николай встал очень бледный, пошатнулся, схватился за спинку стула и сел на него.

– Что с тобой? – испугалась Варвара.

– Видно, перегрелся вчера на пляже, – ответил Николай. – Ничего пройдет. И прошло, и опять все пошло как в вихре вальса. И вот пришел день, когда Николай сказал:

– Все. Мое время истекло. Надо возвращаться. Варвара ни о чем его не спрашивала и только ответила.

– Хорошо. И уже в аэропорту, перед посадкой каждого из них в свой самолет, она тихо спросила.

– А свой адрес ты мне оставишь? Он что-то написал на листочке, вырванном из записной книжки, и дал ей.

– А я могу к тебе приехать? – смотрела на него с надеждой Варвара.

– Тебя не пропустят туда – это секретный объект. Но ты не волнуйся, я найду тебя.

Крепко поцеловав Варвару, он побежал на посадку. Жизнь остановилась для Варвары, ей казалось, что она умерла. Все делала автоматически. А писем все не было. Писала каждый день. Но ответа не было.

– Что же делать? – думала Варвара. Появилась тошнота. Врач сказала, что она беременна. Поехала к родителям. Жила как во сне. Родилась девочка, Наташка, с большими синими глазами как у Николая. Больше Николаю Варвара не писала, потеряла надежду, да и все время занимал уход за Наташкой. И вдруг письмо. Дрожащими руками Варвара вскрыла конверт, а там листочек, на нем напечатано, что Давыдов Николай Петрович скончался от лучевой болезни.

Это было, как удар молнии. Теряя сознание, Варвара прилегла на постель, постаралась успокоиться. Она снова взяла этот страшный листочек бумаги, посмотрела на дату, справка была выдана ровно год назад. Сейчас Наташке шесть месяцев. Значит, он умер, когда у нее было только 3 месяца беременности. Заглянула снова в конверт и увидела в нем еще один тоненький бумажный листочек. Развернула. Это было его небольшое письмо. Варвара почувствовала сильное биение сердца, закружилась голова, ноги стали ватными, но, собравшись с силами, она прочитала:

«Моя любимая и единственная, когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Я не мог тебе писать ложь, а правда оказалась уж очень жестокой для нас обоих. Я не хотел посылать тебе письмо раньше, так как ты была беременна, а наш ребенок должен родиться крепким и здоровым, поэтому я не стал волновать тебя. Запомни, все мои мысли только с тобой одной и здесь на земле, и в том мире, куда я скоро уйду. Я верю, что ты еще будешь счастлива!

Твой навсегда Николай»

Варвара заплакала, она долго рыдала, услышав плач ребенка, подошла к кроватке, покачала ее. Наташка заснула. Она снова перечитала коротенькое письмо от Николая и увидела там приписку, на которую сразу не обратила внимания. Внизу было написано: адрес моей мамы. Там было имя женщины, с которой Варвара могла разделить их общее горе.

Затем поездка на Урал к маме Николая, Вере Ивановне, разговоры о Николае, о нем она узнала много хорошего. Посещение могилки, радость Веры Ивановны от общения с внучкой.

– Копия сын, – говорила она. Все это стояло перед глазами Варвары, как нереальный сон. Вера Ивановна ненамного пережила сына. Квартиру оставила Варваре с внучкой.

После этого Варвара сложила свои нехитрые пожитки в пару чемоданов и уехала к подруге в Эстонию. Надо было срочно что-то изменить в жизни, чтобы не сойти с ума. А потом она и квартиру поменяла в Эстонию.

– И вот я теперь здесь. И что хорошего? А хорошее состоит в том, что нет ничего плохого. Сформулировала Варвара такую сложную мысль.

Громкий телефонный звонок прервал все ее мысли, и она схватила трубку.

– Варвара? – в трубке зазвучал певучий голос Хельги, смягчаемый характерным эстонским акцентом.

– Да.

– Ты не могла бы в выходные сделать кое-какую работу у нас в доме? В субботу утром подъедет Мартин, и мы все уезжаем на два дня на хутор к родителям, нужно помочь им с посадками.

– Ну, что ж, я не против, – сказала Варвара. Хельгу и ее семью она знала уже пару лет. Ее муж постоянно работал в Финляндии, поскольку этот большой дом они купили в кредит, а кредит надо было выплачивать. И вдруг кризис, Мартин потерял работу, ситуация стала угрожающей. К счастью молодой и крепкий мужчина сумел найти работу в строительной фирме в Финляндии.

– Когда все закончишь, можешь попариться в бане и поплавать в бассейне. Работы много, деньги я оставлю на обычном месте, – сказала Хельга.

– Спасибо, Хельга, – обрадовалась Варвара. В отличие от других, Хельга платила ей больше. Варвара не знала почему, но, видимо, потому, что у эстонцев все тарифы были выше: хоть на куплю, хоть на продажу.

– Пожалуй, уже пора билет покупать, – наконец, решила Варвара и отправилась на вокзал. Ощущение нереальности сопровождало ее всю дорогу, пока она ехала туда. Варвара не могла поверить, что вот сейчас она действительно купит билет, а затем через несколько дней сядет в поезд и поедет в Москву и, наконец, вырвется из этого затхлого мира, в котором все тихо, спокойно и мертво, как на кладбище.

– До Москвы, сидячий, в оба конца, – сказала она кассиру. Затем бережно положила билеты в свой Российский паспорт. Ведь сколько ее ни уговаривали подруги получить серый паспорт без гражданства, она не смогла этого сделать, ведь в России были могилы Коли и Веры Ивановны, да и родители еще были живы в то время.

А Наташке на все было наплевать, выучила эстонский и однажды вбегает домой веселая и кричит с порога:

– Мам! Я на гражданство сдала! Получу синий паспорт и по всей Европе буду кататься!

– Вот и покаталась по всей Европе, не успела получить эстонский паспорт, как сразу в легион НАТО завербовалась.

– Ну, что ты, мам, переживаешь? У меня же корочки медсестры, я иду служить как медсестра, это неопасно. На год контракт обязательный, а потом можно демобилизоваться, если не понравится. А знаешь, какая у меня будет зарплата? У Варвары глаза округлились от названной суммы.

– Вот ты, мам, ведь имеешь высшее экономическое образование, а работаешь уборщицей. Уж поди и забыла про это?

– Ну, не я одна такая. Я еще неплохо устроилась. А вот посмотри, на рынках люди за гроши торгуют почти все с высшим образованием. А мне хоть неплохо платят.

– Так они же наши враги! – спохватилась Варвара, возвращаясь к теме о НАТО, вспомнив Советские времена.

– И ты будешь служить врагам?

– Какие враги?! – воскликнула Наташка. Ведь все ребята, хоть эстонцы, хоть русские, кто имеет эстонское гражданство, должны служить в Эстонской Армии и, как правило, они служат в войсках миротворцев НАТО.

– Я со знакомыми русскими ребятами из этих НАТО миротворцев отмечала день 23 февраля, тогда они мне и подкинули эту идейку и помогли ее протолкнуть. Скоро увидишь меня в военной форме, она мне очень идет!

– Что? 23 февраля? Так это же Российский праздник! День защитников Родины. Причем тут НАТО? – возмутилась Варвара.

– Так они же тоже защитники, и они же русские, так что это их праздник тоже! Ох, и напились мы в тот день!

Варвара потрясла головой, пытаясь вытряхнуть всю эту путаницу из головы, чувствуя, что она сходит с ума.

– Господи! Да что это такое творится? Что это за жизнь такая пошла? Все с ног на голову перевернулось, – подумала Варвара, ничего не сказав дочери. – Хватит воспоминаний! Пора в дорогу собираться!

И полезла она на антресоли искать для путешествия свой бывалый чемоданчик, темно-синий в клеточку, достала, протерла пыль.

– Замки вроде работают, колесики исправны.

– Какую же одежду взять? – осмотрела Варвара свой нехитрый и бедный гардероб. Эти растоптанные полусапожки, купленные в магазине «second hand», она уже носила почти 2 года, а брюки, потерявшие форму, можно одеть разве что в дорогу, но не более. Да и куртку давно бы надо сменить.

– Господи, а что за прическа на голове и эти бесцветные бровки! – Варвара посмотрела на себя в зеркало глазами постороннего человека.

– Нет, без Витькиных денег не обойтись! – решила она. Витькины 200 евро разошлись моментально, надо было еще хорошо побегать по супермаркетам, где был шанс попасть под скидку, чтобы купить то, что надо. И вот, выходя из парикмахерской и глянув напоследок в зеркало, она увидела яркую и эффектную женщину лет 40, и это была она, правда свои длинные волосы, которые так любил Николай, пришлось сделать значительно короче. Инна, знакомая парикмахерша, уговорила.

– Ну, сколько же можно жить прошлым?

И вот, наконец, посадка, совсем не такая, как в годы молодости Варвары, когда на перроне толпилась масса людей. Тогда кругом были шум и суета. Сейчас же по одиночке быстро проходили немногочисленные пассажиры. В сидячем вагоне всего только 3 человека, а все остальные вагоны – дорогие, купированные, но и там тоже была пустота. Хотя стук колес, по-прежнему нес воспоминания детства и молодости.

Проводницы милые, услужливые. Особенно одна, лицо которой излучало столько тепла и света, что она окутала ими весь вагон. Варвара купалась и грелась в этих лучах и с нетерпением ждала Российскую границу, чтобы испытать непонятное ей чувство освобождения и легкости, которые она ощущала всякий раз, пересекая ее.

Обе границы проехали спокойно, без проблем, только появилось новшество – пограничник с собакой с каждой стороны. Проверяли, нет ли наркотиков.

И вот остановка на какой-то большой российской станции. Вошла толпа пассажиров. Тихо расселись, ведь еще только начинал заниматься рассвет. Лица добрые, спокойные. В соседнем ряду сел пожилой мужчина напротив Варвары, она рассматривала его лицо.

– С его лица можно писать икону, – подумала Варвара.

– Столько в нем смирения, в котором утонуло все страдание, через которое он прошел. Никакой воинственности, агрессивности, а только готовность делать добро.

– Или вон та женщина. Довольно молодая, наверное, не больше сорока. Села рядом с мужчиной, который непрерывно чихает и кашляет. Она при этом даже не поморщилась. У нас, точно, с ним бы никто не сел рядом. И одежда такая простая и естественная, а глаза, как у мадонны, просто светятся. И она продолжала рассматривать севших пассажиров.

– Господи, сколько доброты во всех этих людях, наверное, в самых дешевых вагонах ездят самые добрые люди России, именно такие люди, которые во время войны спасли Россию, которые делились последним куском хлеба с голодающими.

– А у нас в Эстонии лица серые и бесцветные, либо жесткие и закрытые. Нет в них тепла и света.

Варвара поежилась как от холода. Но вот уже почти рассвело, за окном мелькали деревья.

– Ведь в Эстонии такие же деревья, но эти смотрятся совсем по-другому, непонятно почему? То ли эти мощнее, то ли красивее?

Мелькают деревушки с покосившимися домами, чередуясь с новыми современными постройками. Во всей этой безалаберности ощущалось тепло родного дома. Варвара почувствовала, как она наполняется энергией радости и оптимизма, не понимая откуда они, из каких источников. Может быть, это и есть тот самый «русский дух», который невидимой дымкой окружает ее и проникает ей в самое сердце? Это состояние непонятной силы и радости не оставляло ее больше ни на минуту.

– Господи, сколько родная земля и родной язык дают мне силы и энергии! В Эстонии я всегда сонная как муха и в депрессивном настроении. Одно развлечение – работа! – думала Варвара. Она смеялась до слез, читая всевозможные объявления и рекламы по дороге в Тулу, куда она ехала автобусом.

И вот, наконец, дом тети Люси – родной и единственной тети, она уже вышла на крыльцо, встречает, обнимает, плачет. Вошли в дом, разделись, и тут тетя Люся совсем расплакалась и запричитала.

– Счастье-то какое, Варварушка! Наташка-то нашлась!

– Как? Где? Когда? – У Варвары подкосились ноги, и она села на стул.

– Вчерась звонила, говорит вышла замуж и живет в Швейцарии, и внучку твоему уже годик. А тебя все найти не может, телефон не отвечает, да и как же он ответит, если номер у тебя уже давно сменился? Хорошо, что я всегда на месте, и ничего у меня не меняется. Ну, хватит, хватит плакать. И от радости мы плачем и от горя. Раздевайся же, а то стол накрыт, и самовар стынет. Давай умойся, вот тебе свежее полотенце, – сказала тетушка.

– Гости будут завтра, а сегодня дело к вечеру, ты устала, посидим вдвоем, поговорим. Ну, садись к столу. Тут все моего приготовления: вот огурчики соленые, аж хрустят, а вот помидорки, особый засол, сохранили свою твердость, а вот капуста пластиками с клюквой, все с моего огорода, это тебе не голландские или немецкие овощи, у которых никакого вкуса, одна химия. Сейчас пельмени будут готовы. Давай по рюмочке с устатку. И тетя Люся налила из графина прозрачный белый напиток.

– Что это? – спросила Варвара.

– Ну, как что? Это чистая, как слеза, наша местная водочка.

– Да я не пью водку.

– Как не пьешь? А что же ты пьешь?

– Ну, вино хорошее, мартини.

– Совсем испортилась, девка, если пьешь всякую гадость! Даже Джуна говорит, что водку полезно пить каждый день, но понемножку, для профилактики рака. Вот и давай выпьем понемножку, я и налила – то всего по 100 граммов, она под такую закуску хорошо пойдет. А ты, говоришь, мартини, фу, гадость!

Варвара не стала обижать тетю Люсю и выпила всю водку в рюмке, закусила хрустящим огурчиком и помидорчиком, по телу пошло живительное тепло, подоспели пельмени.

– Ох, и взаправду, как хорошо! – выдохнула Варвара.

– Счастье-то какое!

– С чем тебе пельмени? – спросила тетя Люся.

– Со сметанкой? У меня есть деревенская, хоть ножом режь! Или, может, с хреновинкой, поострее, сама делала.

– Давай, тетушка, и то, и другое понемножку. Как хорошо! Как хочется петь, танцевать!

Обе голосистые, дед Варвары еще на клиросе пел, затянули они любимую:

Старый клен, старый клен, старый клен стучит в стекло, Приглашая нас с друзьями на прогулку…

Напелись, поплакали немного, успокоились.

– Давай-ка, Варвара, возвращайся домой, в Россию, нечего тебе там делать среди этих фашистов. Я видела объявление здесь, по соседству, в какой-то фирме бухгалтер требуется. Ты поди еще не забыла свою профессию? А дом у меня большой, все поместимся.

– Да не фашисты они, а просто клоуны! У нас тоже есть свои подвижки. Вот Антсип, например, выступил против однополых браков.

– Каких браков? Однополых? И как же они детей-то рожать собираются? И кто такой Антсип?

– Ну, кто, кто? Как его там? Короче говоря, он в Эстонии главнее президента.

– Как главнее? А у нас самый главный – это президент, Путин, и мы его уважаем и любим. Он нам пообещал пенсию увеличить и увеличит, он свое слово держит. Это там всякие тунеядцы, типа оппозиционеров, его грязью поливают, а мы, простой народ, верим в него.

У Варвары начали закрываться глаза.

– Давай, иди ложись вон в ту комнату, постель уже готова.

Варвара погрузилась в мягкий пуховый матрац, положила голову на пуховую подушку, укрылась пуховым одеялом. Тетя Люся когда-то держала гусей.

И подумала, засыпая:

– И кто это выдумал, что на мягком спать вредно? Конечно, пора возвращаться домой и побыстрее.

Миражи

Ты – моя дорога в никуда, По тебе иду слепым дождем. Мы с тобою будем навсегда Самым лучшим в этой жизни сном. Из песни Евгения Григорьева

Посвящается проф. В. В. Данилову

Алиса стояла на берегу и любовалась ласковыми волнами, целующими светлый, промытый до белизны песок. Солнце покрывало всю поверхность моря сверкающими бликами, изумрудная вода завораживала и манила к себе, хотелось войти в нее и окунуться. Но в мае вода была еще холодная.

Алиса вставала раньше всех и шла к морю, пока остальная научная братия спала сладким сном после долгих дискуссий и сидения допоздна в баре. Она подумала, что ей здорово повезло, что Наташка отдала ей это приглашение на школу по баллистике.

Наташка уже сделала карьеру, защитила диссертацию и стояла у той сытной кормушки, которая обеспечивала ей стабильное положение на работе и высокую зарплату кандидата наук. А у Алисы все складывалось плохо. Диссертация написана, но кто ж ей даст защититься, если у нее нет за спиной могущественного шефа, который бы продвигал и защищал ее? Поэтому шансов на успех практически не было.

Финансирование урезали, и борьба за выживание становилось все жестче. В первых рядах стояли те, кто защитил диссертацию, они старались зажать и вытеснить тех, кто ее не имел. Вот и поехала Алиса на эту школу и одновременно решила заглянуть в Н-ск по пути, где в университете могли заинтересоваться ее работой. Да и обмен квартиры на этот город был вполне возможен, была бы работа, тогда и переезд организовать нетрудно.

Алиса посмотрела на часы, пора возвращаться, завтракать и идти на утреннее заседание. Так не хочется. Впереди два длинных доклада, первый – профессора из Москвы, второй – профессора из Ленинграда.

– Ладно, послушаю, – решила она и, проваливаясь в глубокий песок, побрела к высокому зданию, нависающему над морем.

Первый доклад Алиса почти весь проспала, даже вопросов не было.

После небольшого перерыва вышел второй докладчик, невысокий, коренастый мужчина с седыми волосами, лицом он походил на какого-то артиста, фамилию которого Алиса никак не могла вспомнить.

Мужчина энергично двигался около доски, что-то писал на ней мелом, иногда иллюстрировал свои выводы с помощью плакатов. Он много и интересно рассказывал об интеллектуальных системах и в конце добавил:

– И наши ракеты не будут падать, когда ими будут управлять умные системы.

Что-то знакомое и близкое было в облике этого профессора, его манере говорить и думать.

Алиса проснулась и стала внимательно слушать докладчика. Все было логично, доходчиво и понятно. Но не это было главным, а главным было чувство покоя, которое он пробуждал в ней.

После доклада она, как заколдованная, встала и подошла к профессору, задала ему несколько ничего не значащих вопросов, побеседовала о том, о сем, представилась.

Петр Иванович с интересом посмотрел на нее, ее имя и фамилия показались ему знакомыми, верно, он вспомнил, что года полтора назад один из самых солидных журналов прислал ему статью на рецензию, в которой имя и фамилия автора совпадали с именем и фамилией этой молодой женщины, абсолютно непохожей на человека, занимающегося наукой. Она смотрела на него наивным взглядом своих открытых зеленых глаз, словно прося о помощи.

Петр Иванович, будучи человеком добрым и отзывчивым, почувствовал себя чем-то обязанным ей и не спешил уходить, хотя коллеги уже ждали его.

– Давайте сбежим отсюда, – тихо предложила Алиса, сама не понимая, куда ее несет. Петр вопросительно посмотрел на нее, не понимая суть предложения.

– А пойдемте вон туда, – предложила она, указывая на дорожку, ведущую через скалы к морю.

– Там мы сможем сесть на морской трамвай и съездить к Ласточкиному гнезду или в Ливадийский дворец, где красота необыкновенная! – это было сказано таким восхитительно-нежным голосом, что Петру показалось, что у этой женщины были спрятаны крылья за спиной, и вот сейчас они вместе взлетят. Он, как заколдованный, последовал за ней.

Они быстро спустились к морю по крутой и каменистой дорожке, как раз в тот момент, когда урча и поднимая за собой пену, подошел катер. Пара быстро взбежала на палубу, сели.

Подставив лицо яркому солнцу и освежающему ветерку, Алиса, как загипнотизированная, молчала, растворившись в необыкновенной красоте окружающей природы, и одновременно наслаждаясь счастьем и покоем, исходившими от присутствия этого человека.

Сквозь слежавшиеся пласты ее памяти лучом света вспыхнуло воспоминание: она в студенческой библиотеке университета и Игорь рядом с ней, они готовятся к экзамену, и точно такое ощущение счастья и покоя было у нее тогда. Тут же молнией мелькнула и резанула по сердцу новая картина: Игорь, запрокинув голову, лежит мертвый на земле. Она мотнула головой, стараясь отогнать от себя это воспоминание.

Петр с любопытством смотрел на сидящую рядом женщину, которая молча о чем-то думала, словно забыв о его присутствии. Он первым нарушил молчание:

– Я видел твою статью. Скажи, как тебе удалось это все сделать? Мы долго работали над оптимизацией и, казалось, что улучшить результат уже невозможно.

– Не знаю. Просто получилось, да и все, – ответила Алиса, не задумываясь.

– А кто были рецензенты?

– Понятия не имею. Правда одного я сразу угадала по стилю написания, это был Г-ий из Д-ска.

– А второго не знаю, но такой был зануда, так много сделал замечаний, что пришлось переписывать всю статью, более того из одной статьи получилось две.

Алиса внимательно посмотрела на Петра, он улыбался:

– Так это были Вы?

Петр кивнул.

– Поцелуйте меня, – неожиданно попросила Алиса. Петр испуганно посмотрел на нее, он не ожидал такого поворота дела.

– Вот сюда, – Алина показала пальцем на щеку, Петр облегченно вздохнул и чмокнул ее в щеку.

Поездка удалась на славу. Налазившись по скалам, они возвращались на турбазу счастливые и отдохнувшие, Петр Иванович совсем не жалел, что не обсудил множество вопросов с коллегами и не побеседовал с аспирантами.

– Ничего, все впереди, – подумал он.

Он почувствовал, как в его душе развилось чувство преклонения перед этой непонятной ему женщиной, ему хотелось выполнять все ее странные желания и идти за ней в любом направлении.

Расставаясь, Петр Иванович пригласил Алису приехать в Ленинград и посмотреть новый институт, который он организовывал, но пока там было только две лаборатории, зато самые современные, как он говорил. Ей было интересно пообщаться с ним еще раз. Ее тянуло к нему, доброму, умному и надежному.

***

Ночь. Темно. Алиса, проснувшись, пыталась понять, где она? Почему так темно? Ведь она только что была с Игорем, разговаривала с ним, это были такие счастливые минуты!

В том мире не было несчастья и внезапной смерти, Игорь был жив. И осознание реальности медленно возвращалось к ней. Снова этот сон, один и тот же сон в течение нескольких лет, который переплетался с реальными событиями, но только конец этого сна был всегда счастливым в отличие от реальной жизни.

Вот они на космодроме, наблюдают запуск ракеты, все в убежище. Внезапно ракета изменила траекторию, казалось, она летела прямо на них, но, пролетев дальше, упала на землю и взорвалась. Но где же Игорь? Почему он не в убежище? Она выбегает наружу и видит его, лежащим и полузасыпанным землей, подбегает к нему, он встает, стряхивает с себя землю, улыбается, обнимает Алису и говорит ей: «Ну, вот видишь, все в порядке!»

Вдруг она осознала весь ужас ситуации и покрылась холодным потом. Это был сон! Она поняла это, а реальность состояла в том, что сейчас она здесь, в этой темноте, лежала одна в постели, а Игорь мертв. Как же жить дальше?

Алиса протянула руку вниз, к полу, пытаясь нащупать там бутылку: «Где же бутылка? Она всегда здесь стояла!» Нужно было немедленно сделать несколько глотков, чтобы забыться. Женщина встала, включила свет, осмотрелась, бутылки нигде не было. Вздохнула. Инстинкт жизни победил. В соседней комнате спал сын, всего 10 лет. Вспомнила, что вчера убрала эту бутылку и сказала себе: «Все хватит!»

Три года один и тот же сон. Одно и то же воспоминание.

Круг продолжал сжиматься. Нужно было что-то делать, чтобы найти другую работу, она не может больше здесь работать, проверять правильность работы устройств на стендах или на аналоговых компьютерах. На модели ракеты все время падают. Она же не может сказать шефу, что у него в описании ошибка. Однажды она сказала, но он на нее так посмотрел, что она поняла – премии в этом квартале не будет. А потом сурово добавил:

– А вы моделируйте правильно!

А эти проходные с вертушками! Опоздаешь хоть на 10 минут и все – вертушка не повернется и тебе запишут выговор за опоздание на работу.

Она вспомнила тот ужасный случай, что произошел с ней зимой. Она так боялась опоздать на работу, немного проспала, бегом везла Владика в садик, затем бежала до проходной. Уф, успела проскочить за пару минут до контрольного времени, потом на второй этаж, в раздевалку, сняла пальто и в ужасе обнаружила, что стоит в нижнем белье, в той красивой кружевной комбинашке, что подруга привезла ей из Москвы, так торопилась, что забыла надеть платье. Хорошо, что в раздевалке она была одна. И теперь, чтобы выйти, надо подписывать у шефа разрешение на выход. Хорошо, что удалось выкрутиться и придумать причину для выхода.

А Санька, доносчик! Они тут как-то всей лабораторией искали один справочник и лазили по всем столам, а она залезла в Санькин стол и увидела толстую тетрадку и заглянула в нее. А в ней записи того, чем занимается каждый из сотрудников, и время указано. Она позвала ребят и показала этот дневник. Коллективно решили его уничтожить. Решили и сделали, Саньки где-то не было в это время, а потом, когда он вернулся, то долго рылся в ящиках стола и, видно, искал свой донос, но так и не нашел его. А все молчали.

– Ладно, бог с ними со всеми проблемами, поеду-ка я к Петру, а то здесь с ума сойду, – решила Алиса.

И вот следующим утром она уже на вокзале в Ленинграде, Петр ждет ее на перроне с небольшим букетом в руках. Встретились, обнялись, как старые знакомые.

Снова Алиса почувствовала покой и счастье в присутствии этого человека. Это удивляло ее. В мире так много мужчин и почему-то только один, именно этот, вызывал у нее подобное чувство. Все остальные были чужими и пробуждали лишь холод в душе.

А Петр обладал такими качествами, с помощью которых мог освободить ее от горя, рвущего на части душу, и создать какую-то иллюзию нормальной жизни, заполняя пустоту, образовавшуюся в груди. Ее не интересовало его семейное положение, у нее не было никаких планов насчет их дальнейших отношений, она не думала и не стремилась к близости с ним. Ее устраивало именно такое общение, когда она была окружена крепкой стеной, построенной из его доброты, интереса к ней, его природной чуткости, заботливости и даже, как ей казалось, понимания. Эта атмосфера создавала ту питательную среду, в которой ослабшие ростки ее души и сердца могли безболезненно развиваться и существовать.

Петр родился в Ленинграде, он очень любил свой город и знал наизусть почти каждый камень в нем. Он вел Алису короткой дорогой к институту и по дороге рассказывал много интересных фактов о местах, мимо которых они проходили. Наконец, они подошли к многоэтажному зданию института.

– У нас пока один этаж и на нем две лаборатории: баллистическая и по распознаванию речи, – объяснил Петр.

– Баллистическую я оставил себе, а вторую, по распознаванию речи, пришлось продать американцам из-за финансовых трудностей.

– Как продать? – удивилась Алиса.

– Как обычно. Оборудование, площади, людей. Люди наши, но зарплату им платят американцы, значит, и результаты, которые получают работники, принадлежат американцам. Встреча закончилась скромным обедом в маленьком ресторане.

Алиса возвращалась домой счастливая и полная жизненных сил. Петр проводил ее до поезда, подождал отправления и медленно направился домой. Эти редкие встречи с Алисой, и ее трогательная привязанность к нему вселяли в него уверенность в себе и повышали самооценку.

Алиса была не просто привлекательной женщиной, но и специалистом высокого класса, с ней приятно не только в ресторане посидеть, но и обсудить любую научную проблему, и не только обсудить, но и посоветоваться. Это была та редкая встреча, которую обычно ждут и к которой стремятся многие мужчины его круга. Такая женщина повышает авторитет, ее присутствие улучшает продвижение по службе и укрепляет почву под ногами.

Петр спешил домой, расставание с Алисой его не огорчало, дружба приняла вполне четкие и приятные очертания. Он ни о чем не задумывался и ничего не планировал.

В их маленькой квартире его встретила жена Нина, с которой они уже вырастили двоих детей: сына и дочь. Сын недавно женился, а дочь завершала обучение в средней школе. Дочь, которую он очень любил, походила на него.

Располневшая Нина занималась своими бухгалтерскими делами, а Петр – научными, она хорошо готовила и любила побаловать семью чем-нибудь вкусненьким. В доме всегда был порядок и уютная доброжелательная атмосфера. Несмотря на это, Петр устал от этой женщины, она была ему неинтересна, с ней было скучно. Вроде все нормально, все хорошо и правильно в его семейной жизни, но каждый день он испытывал чувство тошноты, переступая порог собственного дома после работы. И в этот раз он поужинал в кухне, похвалил пельмени, которые приготовила жена, и быстро прошел в свою комнату, подавляя растущее раздражение. Сел за стол и начал готовиться к утренним занятиям в университете. Его жизнь шла по обычному распорядку.

Алиса добралась до дома, она вспоминала встречу с Петром, его робкий поцелуй на прощание, улыбнулась. Эти синие бездонные, как море, глаза, сколько в них ума и душевной красоты, она впервые заглянула в их головокружительную глубину. Романтика и ощущение радости жизни окутали ее приятной дымкой, несущей жизнь, и она забылась глубоким сном.

Проснулась рано, 6 часов утра, потянулась в постели. Через окно пробивались лучики утреннего солнца. Комната была полна счастья и жизни. Алиса встала, медленно подошла к окну, распахнула его, звуки пробуждающегося города, успокаивающей мелодией проникали в самое сердце.

Она подошла к станку, размялась, сделала зарядку, села на шпагат. Тело ее не потеряло спортивной формы и сохранило свою гибкость, хотя после смерти Игоря она делала разминку в первый раз. Освежилась под прохладным душем, растерлась махровым полотенцем, громко включила любимое танго и, пританцовывая в ритме музыки, приготовила легкий завтрак. Перекусила.

Съев кусочек ананаса на десерт, она вдруг поняла, что ее жизнь целиком и полностью изменилась. Сегодня не было этого сна, заменяющего ей реальную жизнь, сна, который она видела каждую ночь, а жизнь, нормальная и счастливая, снова вернулась к ней.

Она заглянула в почтовый ящик. Вот оно долгожданное письмо. Распечатала. Замечательно, ее приглашают в Н-ский университет, а этот небольшой городок совсем близко от Ленинграда.

Это была большая удача для нее. Ее жизнь всегда была полотном, в котором нити личной жизни и работы тесно переплетались между собой, и вот полотно ее жизни, порванное смертью Игоря, при появлении Петра начало восстанавливаться.

В мыслях о новой жизни Алиса продумывала все детали переезда на новое место:

– Квартиру, конечно, можно обменять. А Владик пусть побудет у мамы, пока на работе войду в курс дела, а потом их обоих перевезу на новое место, – планировала Алиса.

И вот она на новом месте. Здание института старинной архитектуры, монументальное, с колоннами, хотя невысокое, но уютное и настраивающее на торжественно-деловой лад.

Высокое и широкое крыльцо перед лицевой частью института, окаймляло почти третью часть здания, заканчиваясь по углам овалами, круто поднималось вверх аккуратными цементными ступеньками до площадки перед входной дверью, на которую опирались четыре белые колонны. Подъем по этим крутым ступенькам вызывал неоднозначное чувство, что поставленные цели недостижимы без упорного труда.

Алиса в эффектной обтягивающей юбке и тонком свитере, на высоких каблуках, в руках красивая кожаная сумка-портфель, в которой лежал черновой вариант диссертации, шла на первую встречу с новым шефом.

Шеф принимал в небольшом кабинете, уютный кожаный угловой диван для посетителей, по диагонали напротив солидный добротный письменный стол. Сидя за столом и глядя на нее выразительными черными глазами, он поприветствовал Алису, внимательно просмотрел оглавление диссертации и сказал:

– Я даю вам шесть месяцев на доработку и представление диссертации. Думаю, что за это время мы с вами сможем развить некоторые полезные идеи вашей диссертации и сдать в печать пару статей, а теперь пройдемте, я покажу ваше рабочее место. Они вышли из угловой комнаты шефа в длинный коридор, миновали пару дверей и вошли в просторную комнату со множеством столов и компьютеров, стоящих на них. В комнате было всего два человека.

– Илья, познакомься, это наш новый научный сотрудник – Алиса, – сказал шеф.

– Пожалуйста, дай ей хороший компьютер и определи рабочее место. Высокий молодой мужчина подошел к Алисе, улыбнулся:

– Предлагаю место вот в этом углу, здесь есть перегородка, и вы будете изолированы от остальных.

– Хорошо, – согласилась Алиса, думая о предстоящей работе. Лояльный шеф ей очень понравился, но она не спешила с выводами, зная всю нестабильность отношений в том мире, в котором она работала.

Надо было начинать работу без промедления. Создать рабочий имидж и сформировать отношения с коллегами, все это непросто и требует времени и определенного искусства, но от этого также зависит ее будущее. Алиса обдумывала ситуацию.

– Главное – это работа, надо срочно впрягаться, хорошо, что шеф дал возможность работать над теми же проблемами, которыми она занималась раньше. Может быть, все же удастся защитить диссертацию?

Работала она как одержимая. Алиса любила эту работу, которая походила на бесконечное разгадывание сложных кроссвордов при поиске нужных решений. Иногда в комнату заглядывал шеф, смотрел на нее своими жгучими карими глазами и спрашивал:

– Как дела?

Но Алиса даже не замечала того потрясающего мужского шарма, исходящего от него и не понимала его вопроса, который содержал нечто большее, чем простой интерес к ее работе.

Несколько раздраженная тем, что ее отвлекают, она поворачивала голову и только взмахом ресниц просила его не мешать ей. К счастью, у шефа было достаточно тонкое восприятие, и он, улыбнувшись, уходил, прикрыв за собой дверь.

Молчаливое понимание и корректность его поведения успокаивали Алису и создавали атмосферу стабильности, и даже ощущение своей особой неповторимости, с помощью которой можно было управлять поведением этого породистого мужчины. Это состязание мужских и женских генов являлось стимулом Алисиного рабочего вдохновения при ее полном безразличии к шефу как к мужчине.

Творческая атмосфера была великолепной, Алиса получала один за другим отличные результаты, которые сразу оформлялись и публиковались. Все уже было готово для защиты диссертации.

И, когда цель уже была почти достигнута, вдруг непонятная пустота и безразличие к жизни снова заполнили ее сердце. Она поняла, что все это ей не нужно. Ее единственным желанием было порвать и сжечь все эти бумаги. Сдерживая свое варварское желание, она, опустошенная, побрела домой, осознав, что все душевные силы, полученные от Петра и балансирующие ее жизнь, закончились. Надо ехать в Ленинград.

Радостный Владик, встретил маму еще у порога. Она никогда не возвращалась с работы так рано:

– Ура! Ура! Пойдем завтра в кино!

– Нет, Владик. Не получится. Завтра я должна ехать в Ленинград.

– Как в Ленинград? А я? Я тоже хочу в Ленинград.

– Но там у меня дела.

– Ну и что! Я тебе не буду мешать, – ребенок, соскучившийся по маме вечно занятой работой, терпеливо добивался своего.

– Хорошо, – подумала Алиса, – я оставлю его у подруги, и пока он играет с детьми, встречусь с Петром.

– Ладно, поедешь со мной!

Ребенок запрыгал от радости.

Впереди выходные. Электричкой доехали до Ленинграда, зашли к Лене. Алиса познакомилась с ней в Крыму, на той школе, где встретила Петра.

– Леночка, можно Владик побудет у тебя до вечера и поиграет с Васей, мне нужно встретиться с Петром, а вечером мы должны вернуться домой. Лена, не задавая вопросов, ответила:

– Конечно.

Но Владик заупрямился и сказал, что он не останется, он тоже хочет встретиться с Петром.

– Понимаешь, у меня свидание, – объясняла Алиса Владику.

– Ну, и что? Я тоже хочу на свидание, – доказывал ребенок.

– Если дяденька, убежит, увидев тебя?

– А почему он убежит?

– Ну, понимаешь, дяденьки не любят, когда тетеньки приходят на свидание с детьми. Ребенок задумался на несколько секунд и вдруг, радостно заулыбавшись, предложил:

– А давай, я не буду идти рядом с тобой, а на несколько метров сзади тебя, как будто я тебя не знаю.

Алиса вспомнила, что после смерти отца сын почти не общался с мужчинами и просто скучал по мужскому обществу. Ей стало жалко его.

– Ну, хорошо, пойдем вместе, но ты иди сзади меня, только сильно не отставай.

Петр уже ждал около арки у входа в парк, где Алиса назначила ему встречу. Он внимательно смотрел вперед, разыскивая ее взглядом, увидев, быстро пошел к ней. У Алисы сердце затрепетало, но она не забыла оглянуться и убедиться в том, что сын на расстоянии 10–15 метров следовал за ней. Петр подбежал, обнял ее, приподнял и закружил.

– Ну, наконец – то, я вижу тебя! Почему так долго не звонила?

– Была занята, – коротко ответила она.

Он откуда-то вытащил, излучающую свежесть, белую розу и дал ей. Петр никогда не забывал дарить Алисе цветы. Он всегда помнил – это то, что она любила больше всего на свете.

Алиса бережно взяла розу и залюбовалась цветком. Этот немного неуклюжий мужчина очень тонко чувствовал ее и умел сделать счастливой. Она вспомнила тот, последний, букет пурпурных роз, что Игорь подарил ей на день рождения. И в первый раз ее сердце не сжалось от тоски.

Вдруг Алиса вздрогнула:

– А где же Владик? Она осмотрелась вокруг и успокоилась только тогда, когда увидела его, сидящим недалеко на скамейке.

Петр подвел Алису к великолепному фонтану, обрамленному гигантской мраморной чашей. Тонкие струи воды с большой силой вылетали из середины чаши и, искрясь на солнце, плавно ниспадали в разные стороны, рисуя в воздухе замысловатые линии фантастического цветка и, окутывая мелкими брызгами, рядом стоящих людей, любующихся колдовской красотой. Пара несколько минут также любовалась мистической игрой воды, воздуха и света. Первым очнулся Петр:

– У меня к тебе интересное предложение. Давай обсудим его. Здесь поблизости есть уютный старый ресторанчик с отличной кухней, посидим и поговорим там.

Петр взял Алису под руку, намереваясь повести к ресторану. Она повернулась к Владику, но он сидел на скамейке, не шевелясь, его голова свесилась набок. Алиса быстро выдернула руку и в испуге подбежала к скамейке, где ребенок, утомленный ожиданием, заснул.

– Уф, – выдохнула испуганная Алиса, – потрясла Владика, тот проснулся.

– А где дядя? – спросил Владик.

– А я здесь, – сказал ошеломленный Петр, торопливо следовавший за Алисой.

– Это мой сын, – объяснила Алиса.

– Ну что ж, идемте в ресторан.

Владик встал между Алисой и Петром, взял их за руки, и эта маленькая группа дружно направилась к ресторану. Петр оживленно беседовал с мальчиком, который смотрел на него восхищенными глазами, стараясь произвести на «дяденьку» хорошее впечатление и понравиться ему.

Алисе пришлось по душе непринужденное поведение Петра. И то, как он держался с ее сыном, не задавая лишних вопросов. Ресторан оказался в десяти минутах ходьбы и, действительно, был очень уютным, в русском стиле, хотя и размещался в полуподвале.

К ним подошла девушка-официантка в длинном сарафане, за спиной с русой косой до талии, чуть подальше пробежал парень-официант в красной рубахе-косоворотке. На небольшой сцене несколько цыган в красочных одеждах зажигательно пели и танцевали. Заказали уху из стерляди в горшочках, Владик не захотел уху, ему взяли суп-лапшу из домашней курицы с маленькими пышными пирожками с зеленым луком и яйцами, его любимые. Первое ели расписными деревянными ложками, жажду утоляли квасом из березового сока, уху заедали блинчиками с черной икрой. Девушка-официантка предложила на второе рябчика, запеченного в тесте.

Но на рябчика уже не было сил. Ограничились десертом – пастилой на меду с ароматным липовым чаем. У Петра после сытной и вкусной еды появился блеск в глазах, чувствовалось, что еда играет не последнюю роль в его жизни. Затем он достал маленькую брошюрку и подал ее Алисе.

– Посмотри, пожалуйста, здесь программа конференции, которая будет проводиться на теплоходе, я – председатель конференции, ты еще можешь подать доклад. Мы пойдем из Ленинграда вверх по Неве на Север к Воловам и Кижи. Там много интересных мест.

***

Алиса с нетерпением ждала этой поездки на теплоходе. Синие глаза Петра незабудками следовали за ней повсюду. Провести с ним неделю, пусть не вместе, а на конференции и на шикарном теплоходе было для нее огромным счастьем. Она примеряла одежду, которую собиралась взять с собой, внимательно, рассматривая себя в зеркале. Было лето, середина июля – лучшее время для посещения северных городов.

Июль был особенно солнечным и теплым в том году. Алиса с небольшой сумкой, в летнем шелковом костюме, в соломенной шляпе с широкими полями поднималась вверх по трапу на теплоход. Легкий ветерок обдувал ее тело, наполняя душу ощущением предстоящего счастья.

Поднялась, нашла свою каюту, в которой, кроме нее разместились еще две молодые женщины. Женщины были из разных мест и весело щебетали о своих житейских делах. Алиса познакомилась с ними, затем приняла душ, переоделась в легкий спортивный костюм и пошла побродить по пароходу с тайным желанием найти Петра. Но его нигде не было.

А в это время Петр сидел в лаборатории, в шоке обхватив голову руками. И как он мог забыть, что завтра у него день рождения? Ведь можно было немного передвинуть конференцию на более поздний срок.

Жена Нина вчера вечером так мягко напомнила ему об этом, показала список приглашенных гостей и сказала, что уже забронировала кафе для этого мероприятия, все-таки серьезная дата – юбилей, 50 лет.

А он так рвался к Алисе, ему очень хотелось провести с ней эту неделю на теплоходе, пообщаться, снова ощутить теплоту ее присутствия, душевный подъем и почти поэтическое вдохновение, которое он всегда испытывал в ее присутствии, когда все краски окружающей жизни становились яркими, запахи восхитительными, звуки особенно музыкальными, все люди прекрасными.

Нина прожила с Петром долгую и счастливую жизнь. Но в последний год его поведение изменилось, от него шел какой-то непонятный холодок все время. Уже не было такого единения, как раньше, часто его мысли улетали куда-то далеко от нее. Острой женской интуицией она чувствовала присутствие другой женщины. Для нее это был удар в самое сердце. Особенно последнее время Петр совсем отдалился от нее. И занимался подготовкой какой-то конференции.

– Что это за такая конференция на теплоходе? – думала Нина. – Как-то несерьезно. В Ленинграде много замечательных мест, где можно провести конференцию. И есть что посмотреть. Почти весь город – памятник архитектуры. А Петергоф? А Эрмитаж? Да и театры у нас прекрасные! Надо же, чего выдумал! На теплоходе, да еще на север, комаров кормить! Очень странно. Как же отвлечь его от этой поездки? – всерьез задумалась Нина, чувствуя, что эта конференция играет какую-то особую роковую роль в ее жизни. И потихоньку начала подготовку к его юбилею.

– Ну, не отменять же юбилей! – думал Петр. – Гости соберутся, а меня нет. Очень интересно получится! Он решил не сообщать Алисе о своем поступке:

– Пусть съездит, отдохнет.

А Алиса в шоке сидела в каюте, не выходя на палубу, где на открытом воздухе под крики чаек и шум воды, разрезаемой судном, проходило заседание. Она не могла понять, почему Петр обманул ее.

Прибежали соседки по каюте. И весело смеясь, спросили ее:

– А чего ты здесь сидишь? Надевай купальник, пойдем, позагораем. Уже заседание закончилось.

Алиса последовала их совету. Надела купальник и вышла на палубу. Народ весело плескался в бассейне. Некоторые расположились на лежаках. Местами собирались небольшие группы по 3–4 человека, жарко обсуждавшие свои проблемы. К ней подошел высокий, накачанный мужчина средних лет, одетый в пестрые шорты:

– Мадам, можно с Вами побеседовать?

– Пожалуйста, – улыбнувшись, ответила Алиса, узнав в нем мужчину, который задавал много вопросов во время ее выступления.

– Я заинтересовался Вашим методом и хотел бы привлечь Вас к работе в наших проектах. А какая у вас форма секретности?

– А какая Вам нужна?

– Самая высокая.

– Так у меня самая высокая и есть.

– Я вышлю Вам приглашение в ближайшее время, Вы приедете в Москву, и мы обсудим Вашу часть работы в проекте. Вы будете заниматься практическим внедрением своего метода на наши устройства. По моим грубым расчетам уже видно, что он повысит эффективность и быстродействие их работы.

Алиса, ошеломленная, пошла обратно в каюту, девчонки бросились за ней:

– Ну, ты даешь! Ты знакома с Олегом Солнцевым?

– Да так, немного, – коротко ответила Алиса, не желая продолжать этот разговор.

Темнело. Она легла на свою кровать на втором этаже под потолком каюты и, глядя в темнеющее пространство через круглое окно, заснула…

***

И вдруг взлетающая ракета круто изменила траекторию движения и не пошла вверх, а направилась прямо на них, сидящих в убежище, и только Игоря не было с ними. Почему он не спрятался? Алиса рванулась к выходу, стоящий рядом с ней инженер – испытатель крепко схватил ее за руку, она вырвалась, тогда он обхватил ее крепкими, как клешни, руками. Ракета начала падать и со всего маха врезалась в землю, раздался взрыв. Игорь лежал на земле, присыпанный землей с мирным выражением лица, словно спал… Она бежала к нему…

В этот момент Алиса проснулась в ужасе от увиденного.

– Господи, опять этот сон. Столько лет прошло, и все время один и тот же сон. А Игоря давно уже нет, он канул в вечность. И что после него осталось? Ничего. Только где-то лежат на полках отчеты с грифом «секретно», в которых все его мысли, труды, результаты.

– Где же Петр? – думала Алиса. Ей так его не хватало. Она могла успокоиться только в его присутствии.

Наконец, эта мучительная поездка на теплоходе закончилась. Несчастная Алиса вернулась домой. Встреча с сыном ее немного успокоила. С радостью пришла на работу. Шеф, Вениамин Александрович, с широкой улыбкой встретил ее:

– Наслышан, наслышан о Ваших подвигах! Уже из Москвы пришло письмо, что нашу лабораторию подключают к одному из важных проектов, замечательное финансирование! Илья будет вам помогать в практической работе.

В комнате Илья подошел к ней и рассказал забавную, как ему казалось, историю, о том, что случилась с его другом:

– Представляешь, Витька прошлый год ездил в Киев на конференцию, докладывал свою работу, конференция была международной. А американцы, вот шустрый народ, быстренько перехватили его идею и воплотили ее на крылатых ракетах, а ему недавно прислали чек на солидную сумму, какой-то процент от полученной прибыли. Чек прислали прямо на работу. Илья засмеялся в этом месте и продолжал:

– Витька уже начал сушить сухари, думал, что его посадят, а ему дали премию и сделали заведующим лабораторией. Алиса удивилась оперативности и наглости американцев.

***

Наверное, надо сделать паузу, позвоню-ка я Петру, – подумала Алиса. Обида уже развеялась, как дым, но в сердце тоска опять свила себе уютное гнездышко. Позвонила.

– Здравствуй, Петр!

– Здравствуй, Алиса! Что-то давно ты мне не звонила?

– Собираюсь приехать к тебе…

– Вот такие дела у меня. Я сейчас на постельном режиме. Правда, одновременно заканчиваю книгу. Ты можешь приехать ко мне домой, я дам тебе вариант почитать.

Интересно услышать твои замечания.

– Хорошо, – немного шокированная Алиса записала его адрес.

И вот она уже стоит около двери в квартиру, нажимает на звонок, дверь открывает Петр в мужском домашнем халате, лицо осунувшееся и бледное. Провел ее в комнату, угостил чаем, поговорили о книге, дал ей черновой вариант. Алиса пообещала позвонить через пару недель и обсудить книгу. Попрощалась и, не выходя из состояния шока, пошла на электричку.

Петр уже пару недель находился в стрессовом состоянии, чувствуя, что силы медленно оставляют его, после того, как ему позвонили «сверху» и сказали, что его лаборатория закрывается, без объяснения причин, позвонили оттуда, куда вопросы не принято задавать. Окольными путями он узнал, что инициатива шла от служб секретности, которые посчитали, что лаборатория, имеющая одну из важнейших для страны тематик, не может находиться рядом с американской лабораторией, и выразили недоверие к ее руководителю.

Борьба за «правду» в этом случае была абсолютно бесполезна. Он уже несколько недель носил эту боль в себе и не поделился ею даже с Алисой. Через пару недель, как и обещала, Алиса позвонила Петру. Ответил молодой женский голос.

– Я хотела бы поговорить с Петром Ивановичем.

– Папы нет, – тихо ответил слабый голос.

– А когда он будет?

– Папы нет. Он умер неделю назад. У Алисы подкосились ноги. Листы чернового варианта книги Петра посыпались со стола. Она присела.

– А что случилось?

– Умер от простой операции, удаляли камни из желчного пузыря.

На другом конце провода кто-то всхлипнул и раздались короткие гудки.

Крепко держа трубку в руках, и, уставясь на спутанные листы книги, лежащей на столе, Алиса сидела, окаменевшая, потеряв счет времени. Наконец, очнулась, встала, нашла темный платок, надела его на голову и пошла в церковь.

Послесловие

Прошло три года. Алиса из неоперившегося младшего научного сотрудника превратилась в маститого ученого, защитила диссертацию. Шеф Вениамин Александрович, красавец-мужчина, закоренелый холостяк от нее без ума, предложил ей руку и сердце, они обручились и надели кольца на руки. На работу он ее подвозит в шикарном мерседесе. Правда, когда он ее целует, ее внутри немножечко передергивает, но Алиса терпит.

Сейчас они с Ильей собираются на большую международную конференцию, которая будет в Москве. Ну, с английским у обоих все в порядке. Можно не волноваться.

И вот конференция в разгаре. Перерыв. Народу полным-полно в холле, небольшой перекус. Алиса стоит в сторонке, отдыхая после сделанного доклада. Илья вдалеке с кем-то беседует. С кем же? Алиса присматривается, у нее начинает биться сердце. Очертания фигуры этого человека знакомы до боли в сердце, форма головы и лицо тоже.

– Игорь? Очень похож на него. Да это он! – думает Алиса, подсознание которой до сих пор не смирилось со смертью мужа.

Илья заканчивает разговор и подходит к Алисе. Взволнованная Алиса спрашивает его:

– Кто это был?

– Ты о ком? – Илья не понял ее вопроса.

– С кем ты говорил?

– Да это один известный профессор из Германии, Ганс Шрейдер. Ты не слышала о нем?

– Немец? – поморщилась Алиса.

– Ну да, немец, раз из Германии. Ну, может, немножко еврей.

– Опять МИРАЖИ! – тяжело вздохнула Алиса. Но сердце продолжало биться с новой надеждой на счастье.

– Ты познакомишь меня с ним?

– Нет проблем! Хоть сейчас!

– А завтра можно?

– Можно и завтра.

– Спасибо. И Алиса понеслась в гостиницу. Ей ведь так много надо было сделать до завтрашнего дня: сходить к парикмахеру, купить новые духи и что-то оригинальное из одежды, сделать прическу и маникюр и, вообще, ЗАНОВО РОДИТЬСЯ.

Мой отец – коммунист

Огромный снаряд с ревом прочертил огненную дугу на вечернем небе и, не долетев несколько сотен метров до маленького городка, упал в поле, оставив после себя огромную воронку, за ним второй, третий… Их громкий пронзительный звук и взрывы насмерть перепугали жителей, и они побежали прятаться в подвалы.

Это 1943? Война с фашистами? Нет, это 1988. И в одном маленьком сибирском городке, где находятся военные, загорелся склад боеприпасов. Там же жили и мои родители.

В городке, в одной из комнат маленькой двухкомнатной квартиры лежал пожилой мужчина, прикованный к постели, он громко и нервно говорил своей жене:

– Нина, немедленно спускайся в бомбоубежище, слышишь, снаряды разрываются уже совсем рядом.

Полная женщина, стоявшая около него, решительно отвечала:

– Нет, не пойду, я же не могу тебя спустить в подвал, а без тебя я не пойду. Умирать, так вместе.

Потом она посмотрела на мужа, он очень нервничал, и испугалась, вдруг его состояние ухудшится и согласилась:

– Хорошо, хорошо, Федор, сейчас, – она вышла за дверь и осталась стоять на лестничной площадке. Минут через 15 взрывы стихли, и жена Федора вернулась домой.

– Все, успокойся, взрывов больше не будет, – Нина прошла в комнату…

По счастливой случайности никто не пострадал, и пожар был быстро потушен. В этом месте я прервала воспоминания и, сидя за столом, вернулась к старым фотографиям, продолжая рассматривать их. Вот фотография высокого, стройного и крепко сложенного мужчины, лет 35, с серьезным взглядом больших, добрых и проницательных глаз, прячущихся под густыми бровями. Прямой и правильно очерченный нос. Темно-русые волосы в виде овального полуостровка выдаются на лоб. Это мой отец, Федор. Глаза у него были не голубые, не серые, а редкого чисто синего цвета. Характер он имел волевой и решительный.

Из рассказов отца помню, что происходил он из очень бедной семьи, проживавшей в глухой сибирской деревушке, до 16 лет он был неграмотным.

Среди фотографий, оставшихся на столе, выделяется бравое мужское лицо с небольшими усами, лихо надетой папахой на голове – это мой дед, Гаврила, отец Федора.

Дед и отец не похожи друг на друга, но зато мой племянник, Алексей, как две капли воды, похож на своего прадеда, Гаврилу.

Мой дед Гаврила был сыном богатого помещика из Орловской губернии, а в России помещик – это дворянин, владеющий землей. Так я узнала, что в моих жилах имеется капля дворянской крови. Мой прадед, имя которого я не знаю, и его родственники были не только богаты, но и занимали важные государственные посты в Российском государстве. Среди них также были и священники.

В 18 лет мой дед Гаврила встретил красивую девушку, которую звали Мария, ее темно – русые тугие косы, струившиеся по точеной спине, вскружили голову Гавриле, а нежный овал лица и бездонные синие глаза разбили его сердце, и ни о ком он больше не мог думать, кроме, как о ней. Мария происходила из простой и бедной семьи бывших крепостных, поэтому отец Гаврилы был категорически против их брака. Молодые люди не представляли жизнь друг без друга и тайно обвенчались в церкви.

Узнав об этом, отец Гаврилы не перенес позора и проклял сына, он выгнал его из дома, лишив наследства, и не дал ни копейки с собой. И разве мог в то время разгневанный отец Гаврилы подумать, что выгоняя сына, он своими жестокими действиями спасает ему и всей его будущей семье жизнь, а все богатые, влиятельные и процветающие родственники и их дети будут расстреляны после революции.

Несчастная пара, помыкавшись, отправилась в Сибирь, где были свободные земли. Шаг за шагом они освоили кусок земли, построили маленький домишко и жили, не голодая. В Сибири – простор, плодородные земли, в лесах много дичи и зверья, а реки кишели отличной рыбой. Там даже самый ленивый не оставался голодным.

Красавица Мария родила Гавриле трех статных и сильных сыновей: Александра, Федора и Андрея, которые стали опорой для семьи. Они отличались замечательными человеческими качествами: умом, честностью, трудолюбием, добротой и преданностью своим семьям. Также Мария родила трех дочерей: Елену, Марию и Лину, красивых, добрых и хозяйственных, но особой одаренностью они не блистали.

Все члены этой большой и дружной семьи были музыкальны, имели хорошие голоса, и их часто приглашали петь на клиросе в церкви.

Старший брат, Александр, был единственный из троих сыновей, кто умудрился получить школьное образование и даже выучиться на фельдшера. Будучи военным фельдшером, он однажды приезжал в нашу маленькую пыльную сибирскую деревушку. Я до сих пор хорошо помню его приезд и его самого.

Элегантный, аристократичный, высокий и стройный, в брюках голифе защитного цвета и такой же гимнастерке, в высоких, натертых до блеска кожаных сапогах, он сидел за столом, эффектно положив ногу на ногу и, одев красивые очки, все время что-то читал. На нем не было ни пылинки, ни соринки, вся одежда чистая и хорошо отутюженная. Где? Как? Когда?

Я, проходя по коридору, где висела его шинель, всегда прижималась к ней лицом, чтобы вдохнуть чарующий аромат одеколона. То, что его шинель имела необыкновенный, хотя и очень легкий восхитительный запах, поднимало дядю в моих глазах на недосягаемую высоту. Обычно в нашей деревушке чаще всего присутствовал запах навоза, который в большом количестве вывозили за деревню, как там говорили «на зады».

Александр был на 5 лет старше моего отца. Он участвовал в революционных событиях и был связан с революционерами. В чем состояла его деятельность, история не донесла до меня, но отец рассказывал, что его пытались расстрелять почти на глазах у моего деда Гаврилы, дед бросился ему на помощь, но не добежал, с ним случился удар, и его парализовало.

Но Александр остался жив, уже после революции он, как фельдшер, прошел три войны и, находясь на передовой, не только лечил, но и выносил раненных с поля боя. Пули, как будто боялись его, за время службы он не получил ни одной царапины.

У него родилось две дочери, Тамара и Майя, обе были стройными, хорошо воспитанными и умными девушками, а у младшей Майи, синеглазой блондинки с вьющимися волосами, был замечательный голос, который мог украсить любой оперный театр. Работали они учительницами в школе. Но судьбы обеих были драматичными.

После Тамары остался сын, Владимир, мой двоюродный брат, следы которого затерялись где-то на Урале, он выучился на физика-ядерщика, несмотря на то, что из-за небрежности врачей потерял хрусталики обоих глаз и мог видеть только в очках. А Майя так ни разу и не вышла замуж, она всегда говорила, что не смогла встретить мужчину, который по качествам характера походил бы на ее отца.

Но вернемся во времени назад к Федору. Федор подрастал, надвигалась революция и смена власти. Эти события радовали бедную семью, особенно сыновей Гаврилы, которые понимали, что для них теперь открываются новые возможности. И они, нищие, бесправные, привязанные к куску земли и хозяйству, которые их кормили и поили, ничего не видевшие в жизни, кроме этого рабского труда, с радостью восприняли новые веяния и Советскую власть, это была их власть. Она несла им освобождение и новые перспективы в жизни.

В Сибири народ жил довольно зажиточно и свободно, государственная власть была далеко, земли много, население в основном крестьяне: середняки и кулаки. Были и бедняки, такие, как Федор, у которых жизнь не сложилась, поскольку семья потеряла отца-кормильца, дед Гаврила так и не смог оправиться после инсульта и вскоре умер.

Федор тем временем подрос. В местном Совете приметили шустрого и толкового парня, который помогал им собирать продразверстку, быстро и качественно делал любую необходимую работу, его приблизили и рекомендовали на учебу в сельскохозяйственное училище, предварительно дав приказ за полгода освоить курс средней школы.

Федор согласился. Он день и ночь сидел за учебниками. И вот пришла пора пройти экзамены, все испытания он сдал на «отлично». И в своей дальнейшей жизни ему пришлось немало учиться и немало сдавать экзаменов, никаких отметок, кроме «отлично», он никогда не получал.

Я хорошо помню огромный, добротно сделанный фанерный ящик, стоявший в чулане, в котором я, девочка 10–12 лет, могла спокойно спрятаться. Этот ящик был аккуратно заполнен доверху красивыми толстыми общими тетрадями, с блестящими, какого-то, как мне тогда казалось, волшебного сиреневого цвета толстыми корочками. Все тетради были полностью исписаны аккуратным почерком. Открыв несколько тетрадей, я увидела, что на каждой странице были ровно, по линеечке, сделаны довольно широкие поля, прилегающие к местам прикрепления страниц, на них отец делал всевозможные пометки, среди пометок часто встречались имена: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин.

Я с удивлением смотрела на эту кипу полностью исписанных тетрадей и думала, как он смог написать так много конспектов, изучая классиков Марксизма-Ленинизма в течение всего лишь двухлетнего обучения в Высшей Партийной школе. Для меня и сейчас это остается загадкой.

Так же, как и его брат, Александр, мой отец всегда выглядел подтянутым, элегантным, будучи необыкновенно чистоплотным. Ходил он обычно в популярных для того времени брюках-галифе. Он никогда не ругался, не кричал, за всю свою жизнь слегка пьяным я видела его только раз. Хотя курил он много. Обычно он курил папиросы «Беломорканал», либо «Казбек», последние лежали в красивых коробочках, с изображением черного силуэта всадника, несущегося на лошади.

Отец имел абсолютный слух и хорошо пел. У него также была феноменальная память, врожденное чувство собственного достоинства и умение аргументировать, что всегда делало его центром и авторитетом в любой группе или обществе, где шла дискуссия.

Будучи уже далеко за семьдесят, он возглавлял городское общество «Знание» и читал лекции о международном положении, при этом не пользовался никакими шпаргалками и держал в голове сотни цифр, умело приводя их при доказательстве своих аргументов.

И когда его заслали в далекую глухую сибирскую деревню в 50 километрах от железной дороги «поднимать Советскую власть», вместо продвижения вверх по служебной лестнице, я его спрашивала:

– Почему мы живем в этой глуши? Хотелось бы получше жить, – я уже понимала, что это значит, жить получше.

– Понимаешь, дочь, для меня комфортабельной и счастливой является такая жизнь, когда я могу говорить правду. Неважно, где и как я живу, – отвечал отец.

Но я продолжала задавать вопросы:

– А что? В другом месте ты не мог бы говорить правду? – спрашивала я.

– Получается, что так, – отвечал он.

Эти его слова о правде на всю жизнь врезались в мою память и служили мне своеобразным слоганом, который я всегда вспоминала, когда нужно было либо выбрать правду, либо промолчать, чтобы сделать жизнь более комфортабельной в житейском смысле слова, и я обычно говорила правду, навлекая на себя всевозможные неприятности, но при этом всегда чувствовала себя счастливой.

Да, отец был прав: совершенно верно, только следуя правде, человек чувствует себя счастливым. Будучи еще подростком, я долго думала над его ответом, не понимая, отчего же только в той далекой сибирской деревне он имел возможность следовать правде? И спустя много лет ситуация для меня немного прояснилась.

Прежде чем переехать в Сибирь, наша семья, состоящая из четырех человек: родители и я с сестрой на полтора года младше меня, жили в одном из промышленных уральских городов. Отец очень серьезно и ответственно относился к своей работе секретаря райкома.

Дома его почти никогда не было, также он часто бывал в разъездах. А если по счастливому стечению обстоятельств он находился дома, то все время читал какие-то книги, занимаясь самообразованием.

И мама часто говорила ему:

– Ну, Федя, отвлекись хоть на минутку от чтения! Давай пообщаемся.

И тогда отец отвлекался, и они вели бесконечные беседы о чем-то о своем. А своим для них было государство. И много говорили они именно о государственных проблемах.

В то Советское время партийные городские власти координировали и контролировали работу всех городских предприятий. Отец, будучи очень скрупулезным человеком, обнаружил какие-то неувязки в документах одного крупного машиностроительного завода и начал тщательно знакомиться со всей документацией, интуиция и некоторые факты ему подсказывали, что у руководства завода находилась шайка воров и мошенников, деятельность которой покрывалась властями города.

Они очень много обсуждали с мамой эту проблему. Мама обладала необыкновенной интуицией и прозорливостью в подобных делах, ее талант даже был замечен местными властями, и ей неоднократно предлагали работу следователя, но она ни за что не соглашалась, поскольку любила свою работу школьной учительницы, да и лезть во все эти грязные дела ей не хотелось. Единственное, что она делала, так это старалась помочь своему мужу, которого очень любила.

Поздно вечером, когда, родители обсуждали свои дела, считая, что мы с сестрой уже крепко спим, хотя моя младшая сестра действительно крепко спала в это время, а я через открытую дверь детской комнаты слушала их разговоры. Эти разговоры были очень интересными, очень серьезными, они будили во мне понимание того, чем родители занимались целый день, пока находились на работе.

И чего я только не наслушалась. Очень часто они обсуждали документы, которые давали читать только членам коммунистической партии. Особенно они ужасались поведением и преступлениями какого-то неизвестного мне Берии, который, надо сказать, меня не очень интересовал, но это было значительно позднее. Обсуждая дела на заводе, отец часто говорил:

– Воры засели, зацепиться не за что, везде круговая порука.

Они также много говорили о России, о русских. Разговоры будили во мне счастье и радость от того, что я русская, что я принадлежу к тому особенному народу, который совершил революцию и построил Советский Союз.

Утром я всегда для подтверждения спрашивала у мамы:

– Мама, а я русская?

– Русская, конечно, – быстро отвечала мама, убегая на работу.

А я, счастливая, оставалась с сестрой дома, полная радости и величия, оттого, что я русская.

Если дело было летом, то мы с сестрой шли на улицу и гуляли, где хотели, часто босиком и в легких одинаковых ситцевых платьицах и панамках, сшитых из одинакового материала, умелыми мамиными рукам.

Обычно я крепко держала за руку мою сестру, худенькую, похожую на цыпленка с тонкой шеей, белокожую с широко открытыми синими глазами и светлыми волосами в контраст мне: смуглокожей, крепко скроенной, с темными волосами и зелеными глазами восточного типа. Как у нас говорили, сестра была в папину породу, а я – в мамину.

Позже мне удалось установить, что папа был чистопородно-русский, а мама – настоящий интернационал. Будучи коренной сибирячкой, она имела украинцев, поляков, немцев, корейцев среди своих ближайших родственников – родителей, дедушек и бабушек и совсем немного русской крови. И эта многонациональная кровь всегда играла во мне, давая разные впечатления и ощущения в жизни. Приезжая на Украину, я сразу сливалась с людьми и природой и говорила себе:

– Вот это мой дом, вот это моя жизнь!

И недавнее осквернение Украины бандеровцами с помощью американских рук, обагренных кровью многочисленных народов, было для меня, как пуля в сердце.

А «ненавистные поляки»! Я всегда восхищалась их умением так красиво организовать свой быт, свою жизнь! Живя еще в Сибири, я пыталась учить польский язык, чтобы читать польские журналы, имеющие массу полезных советов. Журналы приходили к нам в библиотеку только на польском языке. Но самое «ужасное и позорное» для меня в то позднее послевоенное время было иметь немецкую кровь. Эта кровь также кипела во мне в виде страсти все выстраивать в логический порядок, раскладывать по полочкам, докапываться до самой сути вещей, все сравнивать, анализировать и извлекать смысл, часто экономический из всякой мелочи. Я стала очень сильно скрывать эти качества после того, как кто-то обозвал меня «немкой».

Но, как оказывается, сильна восточная, корейская кровь, которой у меня одна восьмая часть, мой прадед был корейцем. Я никак не могла и до сих пор не могу принять эти европейские методы лечения и многие понятия в жизни. Но все-таки я – русская, поскольку мое сердце осталось в России, где похоронены мои предки, и это та единственная страна, ради которой я могу отдать свою жизнь.

И вот мы, две маленькие девочки, родные сестры, несмотря на то, что одна смуглянка, а вторая блондинка, взявшись за руки, шли по улице, поднимая столбы пыли босыми ногами. И, покрытые грязью и пылью, заканчивали свою прогулку тем, что заходили к отцу на работу в райком, где он работал, и по деревянной лестнице поднимались на второй этаж, и тут же сразу была дверь в его кабинет.

Нимало не смущаясь, мы открывали дверь кабинета и заходили в него. Метрах в трех от двери с левой стороны комнаты возвышался большой, похожий на корабль, стол отца, покрытый зеленым сукном. На столе было много удивительных вещей: мраморный набор для письма, включая особенную промокашку, похожую на каток, с ручкой, бокал, полный остроотточенных карандашей и много других непонятных предметов.

Правая часть комнаты была заполнена стульями, на случай заседаний. Обычно мы заходили в такое время, когда отец проводил заседание, и комната была полна народу. После того, как мы входили, он прерывал свою речь и молча ждал, когда мы подойдем к столу. Он никогда нас не ругал за эти посещения в неурочное время. Мы подходили к столу и я, как старшая, говорила:

– Пап, дай по карандашу, – он молча протягивал нам по остро заточенному прекрасному карандашу. После такой легкой добычи сразу хотелось большего, и я, осмелев, снова просила:

– Пап, дай по рублю.

Отец снова, молча и спокойно доставал бумажник, вынимал 2 новых красивых бумажных рубля, словно специально заготовленных для этого случая, и давал их нам.

Из его стиля общения с нами было видно, какую радость и счастье он испытывал от кратковременной встречи с нами, своими детьми, и от того, что на пару минут он мог отвлечься от своих дел и пообщаться с нами. Я передавала сестре рубль и карандаш, и, зажав добычу в маленьких детских кулачках, мы разворачивались и уходили, не сказав больше ни слова и, закрыв дверь, снова слышали строгий и серьезный голос отца, продолжающего обсуждение каких-то важных вопросов.

А мы бежали покупать мороженое.

Вечерами мои родители, как всегда, долго разговаривали, обмениваясь событиями дня. Отец выслушивал мнение мамы – его главной советчицы, хотя она на 17 лет была моложе отца. Отец прекрасно выглядел, был необыкновенно крепким и здоровым мужчиной, и разница в возрасте была практически незаметна. Они оба были настойчивы и преданы Советской власти, а также фантастически честны и за правду стояли до конца.

Отец с помощью мамы медленно и последовательно раскручивал дело, связанное с воровством на заводе, собирая по крупицам улики, сбор улик затянулся на несколько лет, и расследование дела уже шло к концу. Я хорошо помню, что как-то вечером, наша семья в составе из 4-х человек сидела и мирно ужинала за большим деревянным столом, находящимся в центре комнаты, нашей 3-х комнатной квартиры. Мы с сестрой сидели спиной к 2-м большим окнам старого кирпичного дома с очень толстыми стенами. Родители сидели лицом к ним. Окна были едва прикрыты белыми занавесочками, искусно украшенными ришелье и закрывающими только нижнюю половину окна.

А верхнюю половину окон слегка прикрывали реденькие тюлевые шторы, через которые можно было рассмотреть все в комнате. Тускло горела электрическая лампочка. Внезапно раздался звук разбитого стекла, жужжание, затем глухой удар о деревянную стенку, отделяющую столовую от кухни. Это пуля пролетела рядом со щекой моего отца. Быстрее всех прореагировала мама.

– Стреляют! – закричала она и быстро выключила свет.

Отец схватил пистолет и вместе с овчаркой Джеком (нашей домашней охраной) выскочил на улицу, но стрелявшего и след простыл. Отец всегда носил с собой пистолет, он был отличным стрелком и отличным охотником. Об его искусстве стрелять я могу сказать только то, что он мог из пистолета попасть в муху, сидящую на стене. Ложась спать, отец всегда клал пистолет под подушку. Однажды утром я вошла в спальню родителей, которых не было на месте, и, случайно подняв подушку, увидела под ней, заманчиво блестящий, черный пистолет, мои руки сами потянулись к нему, и я взяла его.

Но тут вошел отец, увидев у меня пистолет, быстро вырвал его из моих рук и впервые в жизни крепко отругал меня, после чего я на всю жизнь потеряла желание лезть в запрещенные места. И как-то вечером родители опять обсуждали дела на заводе, уже было ясно, что появились новые важные улики в расследовании.

Отец говорил:

– Евреи окопались. Все очень умно организовано, но я уже имею достаточно улик, чтобы дело передавать в суд.

В нашей семье никогда не было ни национализма, ни тем более антисемитизма, и это был единственный раз, когда родители говорили о людях определенной национальности.

Вспоминая нашу жизнь позднее, в маленькой сибирской деревушке, куда со всей России были сосланы люди разных национальностей, и где отец был представителем власти, от которого зависела их судьба. Я помню его дружелюбное и уважительное отношение к ссыльным, которые не подвергались никакой дискриминации, а работали по своей специальности наравне с местными жителями. Никто из них не жаловался на свою жизнь. И никто им не указывал на то, что они ссыльные. Особенно он уважал эстонцев, которых было много сослано в те места, за их трудолюбие и честность. Жили эстонцы крепко, построили свои дома (благо лесу много в тайге), имели хорошие хозяйства, но очень скучали по родине и хотели вернуться домой. Они часто обращались к отцу:

– Гаврилыч, напиши мне характеристику, попытаюсь походатайствовать о возвращении.

И он писал много положительных характеристик и, действительно, были случаи, когда людям удавалось освободиться. В то время Сибирь была особым местом, где не было национализма, а люди оценивали друг друга только по человеческим достоинствам, а не по национальности.

Но вернемся к более ранним события, когда мы еще проживали на Урале, и отец занимался расследованием воровства на заводе.

Без отрыва от работы он также учился в Высшей Партийной школе, которую он закончил с отличием. Во время учебы в Партийной школе отец всегда был непримиримым спорщиком с преподавателями, всегда находил у них какие-то ошибки в преподавании или в трактовке того или другого вопроса, часто дело доходило до поиска правильного ответа с помощью консультаций у лучших специалистов-теоретиков, и всегда он был прав. Но спорил он всегда корректно, логично, аргументировано.

Его успешная работа и отличные знания были замечены и отмечены на самом верху, и после окончания Партийной школы ему было приготовлено место в аппарате обкома с перспективой карьерного роста.

Но вдруг при окончательном утверждении места работы ему внезапно меняют место назначения и отправляют работать в одно из самых глухих мест в Сибири. Единственное, что он смог сделать, так это сменить одно глухое Сибирское место работы на другое глухое место, которое было его родиной.

Позже выяснилось, что при окончательном распределении в комиссии присутствовал один из высоких начальников, который был связан с группой мошенников, тех, что отец сумел посадить в тюрьму. Вот они и свели с ним счеты. Я думаю, что, возможно, ему просто повезло в жизни, судьба отвела от него беду, поскольку это было время всевозможных репрессий, и либо он должен был в них участвовать, либо отказаться от участия.

И в том, и в другом случае ничего хорошего его и его семью не ждало в жизни. А жизнь в глухих сибирских местах текла по своим сибирским законам, которые формировались вдали от центральной власти, или, по крайней мере, не так сильно зависели от нее.

Итак, жизнь продолжалась. И вот наша семья переехала на местожительство в глухую сибирскую деревню, находящуюся в 50 километрах от железной дороги. И какой дороги! Дороги, покрытой рытвинами и ухабами, в дождь или снег добираться до железнодорожной станции можно было с утра и до вечера, потому что машина постоянно застревала в ямах или буксовала в грязи.

Тем не менее, нас, пионеров в 5–6 классе, садили в открытые грузовики и везли к поезду, следующему до Новосибирска, на разные школьные мероприятия, и также мы посещали театры.

И несмотря на эту ужасную дорогу и не менее ужасный транспорт ни аварий, ни несчастных случаев с детьми не было. В двенадцать лет я уже посетила замечательный оперный театр в Новосибирске, один из лучших в Советском Союзе и, затаив дыхание, впервые слушала оперу. Театр имел прекрасную архитектуру, прекрасные декорации, а у певцов были замечательные голоса.

Спросите современных детей, проживающих даже не в глухой сибирской деревне, кто из них уже в 12 лет посетил оперный театр и с удовольствием слушал оперу? Я думаю, таких детей можно будет пересчитать по пальцам. Да, именно в этом месте у меня была самая интересная и захватывающая жизнь!

В нашей деревне школьное образование было поставлено на такой высокий уровень, какого я нигде и никогда больше не встречала за всю свою жизнь. Помню величественную Мэри Мартыновну (из ссыльных) высокого роста, полная, в длинном платье, соответствующим ее величию, с меховым лисьим воротником на шее, она преподавала английский язык, который знала в совершенстве. И не только английский, но также немецкий и французский.

Несмотря на удаленность этой сибирской деревни от центра, всевозможная информация приходила в деревню без задержки. Мэри Мартыновна своевременно получала газеты на английском, немецком и французском языках. Жила она в очень маленьком домишке, который зимой чуть не до крыши заметало снегом. Моя мама тоже была учительницей и всегда посылала меня к Мэри Мартыновне отгребать зимой снег от ее дома, а летом я носила ей молоко, поскольку у нас была корова. Мэри Мартыновна всегда очень приветливо встречала меня, говорила со мной только на английском языке и угощала вкусным тортом, который искусно выпекала в русской печке. Русские печки имелись в то время в каждом деревенском доме. Мне она также показывала стопки газет на английском, немецком и французском языках.

В нашей школе функционировал театр, одной из актрис которого мне повезло быть. Будучи тоненькой и гибкой девочкой, владеющей некоторыми акробатическими трюками, я обычно играла роли принцесс или очень избалованных девочек. Хотя в жизни все было наоборот. Этим театром руководила также ссыльная женщина, видимо, имевшая большой опыт постановок пьес в театрах. Она же рисовала все декорации, моделировала и шила наши костюмы, делая это весьма профессионально, и обучала нас актерскому искусству. Грим и музыкальное сопровождение делала также она. Более того, из старшеклассников даже был организован оперный театр. И им руководил высокий абсолютно лысый немолодой мужчина из ссыльных. Единственное, что я знала о нем – это то, что раньше он работал в Москве на Мосфильме. Мы его за глаза звали СВС, это были его инициалы.

Он также руководил школьным хором, струнным оркестром и умудрялся очень быстро научить нас играть на таких инструментах как гитара, балалайка, мандолина.

Я играла на всех этих инструментах. Позднее он обучал меня игре на фортепиано на школьном пианино. Я даже выучила 20 достаточно крупных пьес. Такие как «Полонез Огинского», «Музыкальная шкатулка» Лядова, «Времена года» Чайковского, что-то из Моцарта и Шопена.

Позднее в нашу деревушку приезжала какая-то комиссия, и он демонстрировал им меня и еще одного очень одаренного мальчика. После чего Сергею Васильевичу позволили открыть в нашей деревушке музыкальную школу.

На нашей деревенской улице часто можно было видеть очень древнего, но бодрого старичка весьма респектабельного вида: в котелке и с тростью в руке, с красивой ухоженной седой бородой, гуляющего туда-сюда, который при встрече с каждым раскланивался и вежливо говорил:

– Зд-ясте, – букву «р» он не выговаривал. Ходили слухи, что он якобы был членом Временного правительства.

Его я часто встречала в нашей деревенской библиотеке, заполненной всевозможными книгами и журналами. И мы с ним беседовали о чудесах естественных наук: о физике, химии, биологии, которыми я очень увлекалась в то время, под влиянием замечательных учителей физики, химии, биологии. Надо сказать, что, в отличие от родителей, политика никогда меня особенно не интересовала.

Но, независимо от моих интересов, влияние политики на моих родителей, а вместе с этим и на всю семью было огромным. Политической основой СССР оставались Советы. Ядром политической системы была КПСС, которая была руководящей и направляющей силой советского общества.

Шли годы правления Никиты Сергеевича Хрущева (1954–1964). Это был человек-анекдот. Хрущев был добрым, но необразованным человеком, – писать без ошибок он так и не научился, поэтому предпочитал диктовать, а не писать.

Самое главное его достижение состояло в том, что он изгнал из общества страх. Только те, кто жили во времена Сталина, знали, что это значит – бояться последствий буквально каждого своего шага. Но цены на продовольствие продолжали расти, полки магазинов пустели. Над страной нависла угроза нового голода. Партия бросила клич среди руководителей, партийных работников, помочь стране поднять сельское хозяйство. Добровольцу, изъявившему желанию, давался самый отсталый колхоз, который он должен был превратить в процветающий.

Дело было абсолютно добровольное, никого в колхозы не загоняли и никого быть председателем колхоза не заставляли. По всей стране нашлось всего 20000 таких работников, кто согласился идти и поднимать сельское хозяйство в огромной стране. Среди них был и мой отец. Их называли двадцатитысячниками, это были не те двадцатитысячники 30-х, которые с ружьем за спиной собирали продразверстку, информацией о которых пестрит сейчас интернет. Об этих двадцати тысячниках я не смогла найти никакой информации при поверхностном поиске в интернете. Конечно, их всячески поддерживали, сохранив им зарплату, которую они имели на старом посту, плюс зарплата председателя колхоза.

Партия их снабжала всевозможной, весьма толковой литературой. Но представьте себе, что было бы с сельским хозяйством в наше время, если бы какому-нибудь офисному работнику пришлось поднимать сельское хозяйство. Но отец только сокрушался о том, что в целом районе нашлось только 2 добровольца помочь стране в трудную минуту. Но эти люди были другой закалки. Отец имел удивительную уверенность в своих силах. И вот начались у него трудовые будни в качестве председателя колхоза. Он иногда сутками не спал, особенно в посевную или во время уборки урожая. Все указания Никиты Сергеевича Хрущева, особенно о посадке кукурузы не выполнялись.

Более того, отец считал, что, благодаря его некомпетентному руководству, было развалено сельское хозяйство. Но открыто выступать об этом было невозможно. Он, человек, рожденный в деревне, имел деревенскую смекалку и научился «водить за нос» всевозможные партийные комиссии. Например, делалось какое-то подставное кукурузное поле, которое демонстрировалось с разных сторон, как несколько полей.

Через 3 или 4 года колхоз вышел в передовые, колхозники и их семьи зажили, если не зажиточной, то, по крайней мере, сытой жизнью. Но маму начало беспокоить здоровье отца. А также ее по непонятным причинам стали приглашать в КГБ и расспрашивать, откуда у ее брата пистолет. Наконец, с этим вопросом было покончено. Но неприятный осадок остался. Она сама проявила инициативу и нашла себе работу в красивом благоустроенном городке Кузбасса, уехала туда с моей младшей сестрой, получила благоустроенную квартиру. Я осталась с отцом на хозяйстве. Колхозники его никак не отпускали, уговаривали, но понимали, что он должен был ехать к жене. Через полгода, распродав и раздав все имущество, с парой чемоданов, мы с отцом поехали к матери с сестрой. Я сожалела только об одном, о проданном пианино.

Но, когда мы добрались до нашего нового дома, и я увидела новую блестящую ванну, туалет прямо в квартире, батареи отопления, я забыла обо всех невзгодах. Я бегала по квартире, то дергая ручку унитаза и наблюдая за журчащей водой, то лезла в ванну мыться. Отец без труда нашел себе работу, заведующего парткабинетом (партийным кабинетом), соответствующую его уже достаточно почтенному возрасту, и одновременно был председателем общества «Знание», очень популярного и полезного, чего к сожалению нет сейчас. Эта работа велась им на общественных началах, т. е. бесплатно.

И только колхозники писали ему каждый год длинные письма и просили вернуться. Они описывали, какой большой и светлый дом на пригорке ему выстроят. И он ничего не будет делать, а только из этого дома будет ими руководить и направлять их работу в правильное русло. Отец читал эти письма, молча вздыхал, ведь там осталась частица его сердца, но ничего уже поделать не мог.

Я всю жизнь старалась держаться подальше от политики, как от чего-то чрезвычайно для меня неинтересного и, возможно, опасного. Позже я поступила в университет на физический факультет, где часто вспоминала нашу захолустную деревню с необычайно интересными людьми, которые организовали нам, детям, интересную, творческую жизнь и открыли окно в другой мир, мир знаний. И, сменив пару факультетов, наконец, нашла специальность, которая обеспечила мне интересную и творческую жизнь в дальнейшем.

А Никита Сергеевич Хрущев ушел в небытие, все о нем забыли, его популярность осталась только в анекдотах, которые сочинялись в изобилии во время его правления.

Сцены из семейной жизни

Немного об Анне Петровне

Анна Петровна – уже немолодая женщина, можно сказать, старушка, 74 года. Хотя признать это она никак не может, стараясь держать себя в спортивной форме: по утрам делает гимнастику, и, если позволяет бюджет, иногда ходит в бассейн. Она приветлива и доброжелательна.

Анна Петровна следит за собой. Ее волосы уложены в замысловатую и аккуратную шишечку на затылке. Она любит носить элегантные платья с белыми кружевными воротничками, которые сама искусно вяжет. По случаю также может надеть и брюки, которые хорошо сидят на ее худенькой фигурке.

Всю жизнь Анна Петровна проработала учительницей начальных классов, поэтому во время разговора лицо ее выражает множество эмоций и их оттенков. Манера разговора у нее достаточно артистична и привлекает внимание, а также заинтересовывает собеседника. Аргументы убедительны и не столько из-за их железной логики, а сколько из-за обаяния и сдержанной страсти, с какими Анна Петровна обсуждает наболевшую проблему.

Глаза у Анны Петровны – наиболее выразительная часть лица: в случае одобрения и согласия они начинают излучать особый свет нежности и доброты, в случае несогласия – становятся колючими, выпуская молчаливые стрелы недовольства и, если внутри Анны Петровны бушует возмущение, они превращаются в маленькие вулканы, извергающие потоки гнева.

Обычно до 50–60 лет человек еще смотрит с надеждой вперед, ожидая чего-то нового от жизни, а после 70 он тщательно рассматривает свою прожитую жизнь, вспоминая все ее нюансы, как бы проживая жизнь еще раз, наполняя ее содержанием и анализом прошлого, поэтому для него много значит каждая фотография о его прожитой жизни, а также жизни его детей и всех родственников, друзей, знакомых, а то и просто современников. Эти воспоминания сплетают кружево жизни из событий прошлых лет, образующих пульсирующий фантом прожитой жизни, которая дышит и живет вместе с ее текущей жизнью, внося в нее свои нюансы, ощущения и интерпретации.

В школе ученики любили Анну Петровну, хотя немного побаивались, а сельчане уважали и считались с ней. Есть у нее и двое взрослых детей: старшая дочь – Катерина, знающая себе цену, и младший, несколько беспутный, сын Василий. Разница в годах у детей 6 лет. Когда-то у Анны Петровны был и муж Арсений – легкомысленный красавец и лентяй, так считала она. Денег семье не хватало, и он уехал на заработки на Дальний Восток. В то время дочери уже исполнилось 8 лет, а сыну только 2 с половиной годика. Уехал и как в воду канул, ни слуху ни духу.

Сначала Анна Петровна беспокоилась, писала письма капитану рыболовецкого судна, на котором муж работал рабочим консервного завода, пока не получила письмо от женщины, написавшей ей, что у нее с ее мужем большая любовь, и пусть она им не мешает.

Анна Петровна, будучи женщиной гордой, им, конечно, не мешала и постаралась его забыть. Но внезапно лет через 5 муж объявился, новая любовь закончилась, он решил вернуться к семье, но он уже был чужим человеком для Анны Петровны и единственное, что ей удалось сделать, так заставить его, наконец, платить детям алименты.

Она часто вспоминала своё детство. Особенно неприятными для непокорной души Анны Петровны были воспоминания о пребывании в детском саду или на даче, куда на все лето ее отправляли родители. Там их заставляли строиться парами и ходить строем, что вызывало у нее постоянную депрессию и желание сбежать из лагеря, что она и делала несколько раз. Хотя белизна манной каши с цыплячье-желтым овальным озерком из сливочного масла посередине тарелки, которую им давали почти каждый день, пробуждала самые приятные воспоминания и ассоциации о вкусной и аппетитной еде.

И до сегодняшнего дня манная каша – любимая еда Анны Петровны. Правда она также ест и овсянку по утрам, говоря, что она очень полезная, правда, невкусная.

Из своей школьной жизни Анна Петровна ясно помнила только одно страшное событие, произошедшее в 3-ем классе. Во время урока внезапно раздался грохот, и на головы учеников посыпались мелкие стекла, а сами рамы от взрыва перелетели через их головы и упали в другом конце классной комнаты, который был пустым. Детям повезло, никто не пострадал. Была зима, и они целую неделю не учились, пока не ликвидировали последствия взрыва. Как позже выяснилось, на железной дороге взорвалась взрывчатка, которую везли в вагонах товарного поезда в какую-то дружественную страну.

Анна Петровна прекрасно помнит, что до 20 лет она была веселой и абсолютно счастливой девушкой, несмотря на разные трудности студенческой жизни: зубрежка по ночам, переполненная комната в общежитии, где к тому же было полно клопов, и голодные дни, когда не хватало денег дожить до стипендии.

С детства больше всего она любила смотреть в ночное небо, полное ярких, зовущих и призывно мерцающих звезд. Мир казался таким необъятным. Хотелось обрести крылья и лететь к этим звездам и парить среди них. Усидеть в тесноте дома было просто невозможно, хотелось на волю. Летом она любила лазать по деревьям, заборам, бродить по лесу, чувствовать высокое ясное небо над головой и пыльную деревенскую землю под босыми ногами. Весной смотреться в зеркала луж и наблюдать за ручейками тающего снега. Осенью хрустеть сибирскими яблоками и сладкой морковкой и гулять по деревне, будучи непривычно тихой и загипнотизированной яркой осенней красотой. А сибирской суровой зимой с сугробами мягкого пушистого и искрящегося снега весело бежать на лыжах по проторенной лыжне, любуясь белыми затейливыми кружевами на деревьях и телеграфных проводах.

После замужества ее жизнь накрыло тяжелым покрывалом непростой семейной жизни, в которой она словно брела по густому лесу без дороги, не зная, куда ступить и куда идти, чтобы достичь счастья. С мужем не было взаимопонимания, первый ребенок – дочка Катерина все время болела, но беседовать с родителями, воспитанными в строгих советских понятиях не хотелось, да и они бы ее не поняли. Но все же, спустя 6 лет, она решилась родить второго ребенка.

Родился сын Васька. Анна Петровна повзрослела, заматерела, стала кое-что понимать в семейной жизни и в отношениях между мужчиной и женщиной, семейная жизнь понемногу наладилась, но муж уехал на заработки и – с концом. Видимо, загулял.

Муж Арсений был ее университетским сокурсником, достаточно ленивый, их сблизило то, что Анна Петровна помогала ему в учебе, сначала немного, а потом все больше и больше. После отъезда Арсения жизнь стала значительно труднее, эту дальнейшую жизнь можно было с сравнить с подъемом вверх по бесконечному перевалу с тяжелым рюкзаком за плечами, наполненным всевозможными тяготами, такими, как добывание денег с помощью утомительной работы, воспитание собственных детей, лечение их от всевозможных болезней, уход за домом.

Это был утомительный и опасный путь, на котором она иногда выходила к крутому обрыву, в виде внезапной смерти матери, или других близких людей, и, чтобы не свалиться с него, уже не зная, где черпать силы для дальнейшего пути, шла в церковь. А уж сколько опасных трещин она встретила на своем пути: то сама смертельно заболеет, то дети либо серьезно заболеют, либо попадут в такую жизненную ситуацию, какие показывают только в фильмах ужасов.

И теперь, уже почти добравшись до вершины своей «Горы Жизни», Анна Петровна заметила, как всё изменилось в мире. Звезды потускнели и стали почти невидимы. А окружающий мир, как будто приблизился: каждая травинка, каждый цветок, казалось, тянулись к ней, а она к ним. Каждая вещь около нее что-то говорила ей и несла какой-то особый смысл, поэтому ее походка замедлилась, иначе бы она не чувствовала разные нюансы окружающей жизни и окружающих вещей. Она стала более требовательна к порядку и чистоте вокруг, усматривая в этом гармонию и красоту мироздания, и любила временами бывать одна, в это время ей казалось, что она слышит божественное биение пульса вечности.

А каков сын Василий?

Самое сильное детское воспоминание Васьки – это крепкие руки отца, которые подбрасывали его вверх и ловили, а он весело смеялся. Затем эти руки садили его на колени, и, сидя на коленях у отца, Васька взирал на мир из объятий любви и счастья, и это счастье казалось незыблемым и постоянным. Но однажды эти руки разомкнулись, и отец исчез из его жизни. Ваське было всего два года, и он не понимал этого до конца, а только спрашивал мать:

– Где папа? Где папа?

На его вопросы Анна Петровна только и могла ответить:

– Папа уехал далеко, очень далеко.

– А когда он приедет?

– Не знаю, подожди немного…

В Васькином сердце то место, где раньше добрая сила порождала чувство, что жизнь – это радость, с отъездом отца осталось пустым, и он метался в поисках чего-то, что могло бы заполнить эту пустоту прежним счастьем. Но почва под ногами Васьки все время была какой-то зыбкой, и жизнь его носила то туда, то сюда в неосознанных поисках детского счастья, которое у него когда-то было, и которое он так и не нашел.

В 15 лет Васька вместе с пацанами начал немного покуривать, а потом попробовал сигареты с коноплей. Пацаны сказали ему, что кайф от них будет необыкновенный, но Васька родился в рубашке и наркоманом не стал, потому что на коноплю у него оказалась такая сильная аллергия, что его еле откачали в больнице.

Когда ему только исполнилось восемнадцать, он получил права, еще не имея ни автомобиля, ни мотоцикла. Как-то вечерком ему очень захотелось покататься на мотоцикле, и он не смог сдержаться. Попозже, когда все спали, он угнал мотоцикл у соседа. Он думал, что покатается и к утру поставит на место, а поставить на место не получилось, врезался он в какую-то железку на дороге, темно было, не заметил, хорошо, что сам жив остался, а мотоцикл вдребезги.

Милиция быстро разобралась в чем дело, нашла Ваську, арестовала и бросила его в грязную тюремную камеру. Когда Анне Петровне сказали, что ее сын находится в тюрьме, и он совершил преступление, ее чуть удар не хватил. Не медля, она разыскала хозяина мотоцикла, уговорила его забрать заявление и отдала ему все свои скромные сбережения, к счастью, их хватило на покупку нового мотоцикла. Выпустили Ваську из тюрьмы. Но думаете, он угомонился? Где там. Посидел на месте годик, потосковал по быстрой езде и подумал:

– А чем я хуже других? Поднапрягусь-ка и заработаю.

Но ему так хотелось побыстрее сесть на мотоцикл и снова почувствовать свист ветра над головой и быструю езду, захватывающую дух, что он принял решение:

– Займу-ка я денег, ну, а за годик заработаю и отдам. Надо поговорить с другом Алехой, у него есть знакомые пацаны, которые могут денег в долг дать, – решил он.

Конечно, крутым пацанам главное дело – дать в долг большую сумму лопуху необстрелянному, а потом содрать с него три шкуры. И вот счастливый Васька занял денег, затем долго выбирал мотоцикл и, наконец, снова гоняет по улицам, но уже на своем, на новеньком, блестящем, на его любимой железной лошадке. Гоняет по улицам города и трассам на скорости, превышающей допустимую. Байкером стал, купил себе куртку и штаны кожаные, весь увешался железками. Ух! Круто! Девчонки визжали от восторга.

А мать беспокоилась:

– Ты, Васька, поаккуратней езди, а то неровен час…

Но Васька только усмехался:

– Разве матери понять захватывающий, пьянящий вкус быстрой езды?

Так и год незаметно пролетел. Вдруг у Васьки изменения на работе начались. Мастер сказал:

– Мы тебя, Василий, направляем на 2 года на учебу. Нам нужны слесари с образованием, сейчас техника развивается быстро, получаем станки с цифровым управлением. Всех, кто не имеет образование, сокращать будем. Но стипендию тебе завод платить будет. На пиво, может, и не хватит, но голодным ходить не будешь. Сказал и, как ушат холодной воды, вылил на голову Василию.

– Вот так дела! – задумался тот.

– Мне же еще полгода надо долг выплачивать! Ну, ладно, – успокаивал он себя.

– Может, где одолжу денег.

Но шли месяц за месяцем, а найти денег Василию никак не удавалось. Репутация у Васьки была подмоченная, никто в долг давать деньги не хотел. И вот, как птички, незаметно пролетели последние шесть месяцев.

Однажды поздно вечером, когда он шел по темному переулку с занятий домой, откуда ни возьмись перед ним выросли два здоровых, накачанных парня – косая сажень в плечах. Встали, загородив проход, один достал ножичек из кармана и, быстро нажав на кнопочку, освободил блестящее, холодное лезвие, которое, как вестник смерти, пронзило испугом Васькино сердце. И начал он играть ножичком, выделывая им замысловатые трюки.

– Когда должок-то собираешься отдавать? – спросил второй, медленно с тяжелым ударением на слове «должок». Васька испуганно залепетал, что осталось немного вернуть, и он при первой же возможности все отдаст. Но они его не дослушали, прервали.

– У тебя там за шесть месяцев уже настукало, – и назвали сумму в десять раз превышающую ту, которую он занял. У Васьки волосы на голове зашевелились от ужаса.

– Если через 3 дня деньги не принесешь, то сумма удвоится, а если через месяц деньги не вернешь, то и тебя, и твою мамашу посадим на ножички. Ясно?

– Ясно, – ответил Васька заплетающимся языком.

Пришел домой.

– Ты где так долго? – спросила Анна Петровна. Но, увидев бледное лицо сына с глазами, расширенными от ужаса, поняла, что произошло что-то серьезное, и нужно с этим разобраться, не дать ему увильнуть от правды или что-то соврать.

– Садись и рассказывай все, как на духу, что ты там опять натворил? – строго, но убедительно сказала она. Васька понял всю серьезность ситуации и решил ничего не скрывать от матери, поскольку нечаянно он и ее втянул в эту историю.

Анна Петровна выслушала все с плотно сжатыми губами, потом сказал сыну:

– Ладно, иди спи, а завтра позвони этим пацанам и скажи, что послезавтра вернешь деньги.

Васька даже не спросил у матери, где же она возьмет эти деньги, но он знал одно, слов на ветер она не бросает. Анна Петровна, почувствовав пудовую тяжесть в ногах, устало согнув спину, медленно вошла в свою комнату. Села. Попыталась сосредоточиться.

– Господи! Из одной проблемы выпутаешься, как вдруг неожиданно другая накроет огромной, холодной волной и надо что-то делать, чтобы выплыть и не захлебнуться. Да где же силы-то брать?

Васька всегда жил просто и легко, в школе учился на «отлично», но не был «ботаником», а наоборот любил водиться с простыми ребятами и не чужд был мелкого хулиганства, но всегда умел подлизаться к матери или ее обмануть, поэтому ему все сходило с рук. И задумалась тут Анна Петровна:

– Да, как же воспитывать-то сына без отца? Кто ему скажет твердое авторитетное слово, кто ему даст совет, к которому он прислушается и поймет? У матери просто нет того жизненного опыта, который нужен парню, нет той силы характера, понятной и необидной парню, чтобы нажать, где надо и объяснить, что к чему.

– Может, зря я запринципиальничала с Арсением и отправила его? В общем человек-то он был неплохой, надо было думать не только о себе, но и о детях тоже, не мучилась бы я теперь столько с ними, да и у них было бы поменьше в жизни ошибок!

Но что делать? Прошлое не вернуть. Надо вытаскивать Ваську из этой беды.

Анна Петровна вспомнила про толстяка Ромку, ее соклассника, когда-то в детстве влюбленного в нее и живущего по соседству. Влюбленного без взаимности, но это не помешало ему потом удачно жениться, полностью погрузиться в семью и найти в ней свое счастье. Ромка еще прошлый год очень настойчиво уговаривал Анну Петровну продать ему квартиру, в которую он хотел поселить своего сына, имеющего троих детей.

– Ведь вам с Васькой и 2-х комнатной хватит, и еще денежки останутся, – убедительно говорил Ромка. Хотелось Ромке жить с сыном в одном доме.

Анна Петровна безжалостно осмотрела свою ухоженную четырехкомнатную квартиру, жизнь сына стоила неизмеримо больше. И позвонила Ромке. Договорились о срочной сделке на утро следующего дня.

И вот квартира продана, деньги отданы. Васькиной жизни больше ничто не угрожает. Но что же делать и как жить дальше? Практически Анна Петровна с Васькой оказались на улице.

Осталась совсем маленькая стопочка денег от проданной квартиры. И тут Анна Петровна вспомнила про своего старого университетского друга, Ивана, который работал директором школы в селе недалеко от Н-ска, где проживала она, учителей не хватало. Воспоминание о Иване грело душу, он ей очень нравился: умный, приветливый, активный.

– С таким человеком, наверное, и легко работается, – подумала Анна Петровна.

– Поговорю-ка я с Иваном и поеду к нему работать, авось оставшихся денег хватит, чтобы купить небольшой домишко в деревне.

Вот так Анна Петровна оказалась в деревне, в маленьком домишке, который удалось купить на оставшиеся деньги. Потемневший от старости, но добротно срубленный деревянный дом состоял из кухни, большой прихожей и горницы.

Прихожая – это помещение, в которое сразу попадаешь из сеней с улицы, и оно является и прихожей, и столовой. Из прихожей дверь направо вела в кухню, а дверь налево – в горницу. Правую часть прихожей занимала большая русская печка с лежанкой из кирпичей, отшлифованных телами людей, спавших на ней.

Передняя часть печки с плитой и большой сводчатой нишей за плитой, выложенной из кирпичей, являлась русской печкой, торцом, т. е. плитой она, выходила в маленькую кухню. В прихожей около печки стояла тяжелая дубовая скамья. Если растапливалась русская печка, то при этом прогревалась вся кирпичная кладка печи и, сидя на скамье, можно было греть спину об печку.

Под потолком располагались полати – деревянный настил сантиметрах в 80–100 от потолка, прикрепляемый железными крючьями к балке. Обычно в деревенских семьях на полатях спали дети, где было тепло в любую холодную зиму. Пол в доме был покрыт широкими деревянными не выкрашенными, но чисто выскобленными досками. Комната, или по-другому горница, была светлой и просторной, в ней стояла железная печка-голландка. Воды в доме не было, колодец и туалет были во дворе.

Анна Петровна вспомнила свое детство в глухой сибирской деревушке и свою закадычную подругу Гальку – высокую, статную, фигуристую и голосистую, у которой она часто бывала дома и подумала:

– Ведь вся Галькина семья жила точно в таком же доме!

Галькина мать целыми днями сидела в прихожей и пряла козий пух, из которого потом вязала замечательные пуховые шали, их можно было продернуть через обручальное кольцо. Окна в доме были завешаны красивыми, накрахмаленными белыми занавесками с искусно выполненным ришелье. А в доме было ни много, ни мало – пятеро детей разного возраста, которые либо сидели на печке, либо на полатях, причем все прекрасно уживались между собой. Но у них была особая, хотя и естественная, система подчинения друг другу: младшие подчинялись старшим и так по ступеням до самого верха, а все дети беспрекословно подчинялись родителям, споров между ними никогда не было. Жена также подчинялась мужу без всяких пререканий.

Обычно в семье была деловая атмосфера, покой и порядок. На столе всегда стояла вкусная еда: наваристый борщ или щи, на второе ставилась на стол большая, черная чугунная сковородка с аппетитно скворчащими котлетами и жареной картошкой, а на третье – душистый компот из сухофруктов и обильно политые янтарно-желтым деревенским маслом, впитавшие дыхание березовых углей русской печки, замечательные блины, которые даже после всей съеденной пищи легко, как будто сами, проскакивали в желудок, не отягощая его.

Анна Петровна вспоминала, что ее тоже всегда усаживали за стол, борщ хлебали расписными деревянными ложками из одной большой общей эмалированной чашки, соблюдая очередность. За стол тоже садились без суеты, по порядку старшинства, первым был отец, который всегда крестился на икону, висящую над столом в красном углу.

Эти детские воспоминания смягчили сердце Анны Петровны, и она уже смотрела на свое новое жилье с приязнью и надеждой на счастливую жизнь. Васька присмирел, стал меньше гулять и все старался помочь матери по хозяйству. Познакомился с хорошей девушкой Татьяной, серьезной и уважительной, после этого Анна Петровна успокоилась, поняла, что он попал в надежные руки и глупостей больше делать не будет. Так пролетали день за днем в трудах и заботах, и жизнь у Анны Петровны тоже потихоньку проходила.

Татьяна с Василием поженились, родился сын Петька. И Василию, наконец, удалось заполнить счастьем ту пустоту в сердце, которая образовалась после ухода отца. Татьяна была необыкновенной женой: заботливой, хозяйственной, доброй и требовательной одновременно. А главное, что она отлично ладила с матерью Василия, Анной Петровной, казалось, обе женщины души друг в друге не чаяли.

Невестка Татьяна

Первое событие в своей жизни, которое Татьяна ясно помнила – это ночь, темно, холодно, она мокрая лежала в своей кроватке, громко плакала, но никто к ней не подходил. Озябшая, продрогшая она так лежала до утра, и только утром появилось единственное дорогое лицо. Это была тетя Даша, которая с утра заступила на свою смену в доме малютки. Мокрый холод этой ночи Татьяна запомнила на всю свою жизнь.

Тетя Даша, увидев мокрую, плачущую Татьяну, заругалась на нянечку, которую она сменяла:

– Людка, ах, ты дрянь! У тебя тут дите мокрое, все заледенелое лежит, а ты дрыхнешь, – кричала тетя Даша, вытаскивая годовалую Татьяну из кроватки, переодевая ее, и, завернув в одеяльце, старалась отогреть ребенка. Татьяна прижималась головкой к ее теплой груди, успокаиваясь после страшной ночи.

Тетя Даша была как свет в окошке, и все время Татьяна ждала, когда же она появится, но появлялась она редко, дежурства у нее были раз в трое суток.

Вот так Татьяна подрастала в доме малютки без материнского тепла и заботы. Большие синие глаза грустно смотрели на этот холодный мир взрослых, равнодушных к ней.

– Ах! Девчонка, девчонка, говорила тетя Даша, – забрала бы я тебя, да куда? Сама на птичьих правах живу, уж больно привязалась я к тебе, как к родной. И чего матери вздумалось тебя бросить? Вроде, с виду нормальная была, студентка.

Шло время, и вот Татьяне уже исполнилось 3 годика. И вдруг пришла какая-то женщина и попросила тетю Дашу собрать Татьянины вещи. И сказала:

– Ей уже три года исполнилось, пора переводить ее в детский дом.

Татьяна плакала, кричала:

– Не отдавай меня, тетя Даша, я не хочу без тебя идти туда, – тетя Даша, тихонько смахнув слезу, говорила ей:

– Не плачь, я приду к тебе, вот как получу квартиру, так и совсем тебя заберу.

Но тетя Даша все не шла, а Татьяна с грустью смотрела в окно и ждала ее, единственного человека, который согревал ее теплом своей души и любви, но это тепло постепенно уходило от нее, вокруг были только крики и команды: «Это не делай, туда не лезь, опять испачкалась, фу, глупая, и в кого ты только такая уродилась!»

Родителей своих она никогда не видела и ничего не знала них. Вечно голодная, еды полноценной не было, поскольку работники кухни воровали нещадно. Пацаны по ночам уходили на промысел, иногда удавалось проникнуть на склад и там набрать какой-нибудь еды, а если было лето, то лазили в огороды и добывали чего-нибудь вкусненького, потом делили на всех и пировали. Подросли. Начались конфликты с педагогами и воспитателями, за что провинившихся запирали в отдельную комнату, где учитель физкультуры избивал их нещадно.

Нашлась одна сердобольная учительница и посоветовала детям написать коллективную жалобу, даже помогла сделать это. Физрука убрали, пришел новый – еще лучше прежнего. Он так и норовил девчонок постарше зажать где-нибудь в уголке и поразвлекаться с ними, за что пацаны устроили ему темную. Физрук попал в больницу, пришли следователи. Допрашивали всех, но никто ничего не рассказал и никого не выдал. Физрук после больницы получил инвалидность и, главное, больше не работал в детдоме.

На смену ему взяли спортсменку, молодую женщину, которая всех пацанов приучила к спорту. Некоторые занялись плаванием, кто футболом, в общем, каждый нашел для себя любимый спорт.

А сколько обид пришлось пережить! Все кто мог дразнил детдомовских в школе. Никто не хотел с ними сидеть рядом, поскольку зачастую с них сыпались вши. Но обидчиков удавалось быстро приструнить, потому что дети из детдома всегда держались кучкой и, если кого-то обижали, то расплата с обидчиком наступала быстро.

Татьяна так мечтала в детстве найти свою маму, она понимала, что ее мама лучше всех и, видимо, какие-то жизненные обстоятельства вынудили ее оставить свою дочь в роддоме. Но поиски не давали результатов. Не было никакой зацепки. И тогда она твердо решила получить образование, выйти замуж, родить и воспитать счастливых детей.

Она подрабатывала вечерами на жизнь нянечкой или уборщицей в больнице, а днем училась в медучилище и, наконец, закончила его, пусть не на «отлично», но без троек. На выпускной вечер пригласили парней из соседнего технического училища. И когда высокий, широкоплечий и синеглазый парень пригласил ее танцевать, у Татьяны сильно забилось сердце:

– Может быть, это судьба? – подумала она.

И правда, с тех пор они не расставались. Василий в свои 22 года уже нагулялся, насмотрелся на всяких девчонок. И не привык к ним относиться серьезно. Девчонки в большинстве интересовались либо сексом, либо деньгами, либо тем и другим. Они, как яркие бабочки, летали вокруг него, долго не задерживаясь.

А 19-летняя Татьяна, красивая, серьезная, хорошая хозяйка, стала для Петьки, самым важным человеком в мире. Вот и сына она родила ему замечательного, сейчас дело за дочкой. А Татьяна, наконец, обрела и дом, и маму пусть не совсем родную, а только наполовину. Но она всегда называла Анну Петровну мамой, та, конечно, не возражала и была этому даже рада…

О самом сложном – дочери Екатерине

Екатерина с самого рождения чувствовала себя центром вселенной. А мама для нее была кем-то, кто обязан был выполнять каждое ее желание. Как и когда это произошло? Анна Петровна не помнит. Достаточно было Катеньке заплакать, как мать выполняла любое ее желание. Анна Петровна была молода и не понимала, что Катенька просто капризничает, она боялась, вдруг дочь больна и ей нужна помощь. Анна часто ссорилась с мужем из-за дочери, он говорил ей, что не надо обращать внимание на ее капризы. Но жена не соглашалась с мужем и объясняла ему, что у капризов, вероятно, есть серьезная причина. И в самом деле, Катенька росла слабым и болезненным ребенком, но с сильным и настойчивым характером. Когда основные желания Катеньки выполнялись, она вела себя очень хорошо, во всем слушалась мать, играла в свои игрушки.

Но не выполнять ее желания было просто невозможно, она громко плакала до тех пор, пока не добивалась желаемого. Папа был, конечно, необходим, но мама нужна была как воздух. Мама являлась просто частью Катенькиного организма, и она очень хорошо чувствовала эту часть своего тела. Если мама волновалась или болела, она сразу понимала это и бежала домой. А как же жить дальше без своего организма? Это невозможно.

Анна Петровна металась между мужем, работой и дочерью, которая почти все время болела. Она понимала, что в ней самой что-то неправильно организовано, поскольку, выбирая мужа, близкого мужчину, она не искала в нем мужские качества, такие как сила характера, умение обеспечить семью, она не искала в нем своего защитника, а наоборот, ее в нем привлекали такие качества, как некоторая детскость и беспомощность, т. е. слабость, которые она принимала за доброту, за умение тонко чувствовать. Эти-то качества и разрушали их семейную жизнь.

– Отчего это так случилось со мной? – думала она напряженно.

– Может быть, во мне от природы слишком развит инстинкт материнства?

Да, она знала, что инстинкт материнства был сильный у нее, и никакая любовь к мужчине не могла победить его, т. е. она понимала, что никакая, даже самая пылкая, любовь к мужчине тут же бы превратилась в ненависть, если бы он навредил ее ребенку.

– А, может быть, я потому не искала мужчину-защитника, что жила в такой семье, где мой отец действительно был настоящим мужчиной-защитником, и это не было для меня больной проблемой, а, может быть, мне как раз не хватало нежности и внимания, и я останавливала внимание на слабых мужчинах, которые выглядели нежнее и добрее.

И она вспоминала свою маму, умную женщину, которая много сделала для ее образования, но доверительных отношений между ними никогда не было.

– Может быть, как раз из-за нехватки этих качеств и недополучения чего-то нужного для души и сердца в детстве, я пыталась компенсировать эту нехватку при выборе близкого мужчины? – продолжала думать Анна Петровна.

– А, может быть, это просто какая-то моя глупость, – продолжала она, – ведь столько интересных и достойных мужчин обращали на меня в молодости внимание, но моя душа да и тело были закрыты для них. В общем, сама виновата, что моя жизнь не удалась, – заключила Анна Петровна, не желая никого обвинять в своих неудачах.

Когда Катеньке исполнилось 6 лет, родился сын Василий. Это событие было для дочери настоящим шоком. У Катюши сердце разрывалась от боли, когда она видела мать, обнимающей и целующей сына.

Как так? Ее мама вдруг перестала любить ее? Ощущение тоски, одиночества и ненужности развивалось в сердце дочери. А однажды, когда Васька громко плакал, мама дала ему шоколадку, а про свою дочку совсем забыла, это был настоящий удар для дочери.

Со временем обида переросла в большой горький ком, застрявший не то в голове, не то в горле, порождая ложные мысли в восприятии действительности, постоянное недовольство матерью и скрытая ненависть к Ваське все росли. Катя находила множество недостатков у брата, а мать обвиняла в неправильном воспитании сына.

Будучи девушкой умной, она всю свою скрытую ненависть хорошо аргументировала и доказывала ее, нимало не сомневаясь в своей правоте, постепенно отдаляясь от матери. Просто Катя хотела сохранить свой старый мир, в котором ей было комфортно.

Когда Анна Петровна пыталась ей что-то высказать, сделать замечание или показать, что она неправа, Катерина высокомерно фыркала и ставила непреодолимую стену между собой и матерью, при этом неосознанно воссоздавая в душе свой счастливый детский мир. Но жизнь требовала понимания реального мира и необходимости жить и взаимодействовать в нем с другими людьми. А понимания не было.

Так и остался у Катерины взгляд на мир из того далекого детского состояния, когда она была у мамы одна, и Василий еще не мешал ее жизни.

Друзей у нее было много, она умела с ними ладить, здесь ее Я торжествовало – это как раз была та жизнь, в которой выполнялись все ее желания, а вот с мужем было все по-другому, там нужно было отрешиться от своего Я и принять другого человека таким, каким он был, со всеми его достоинствами и недостатками.

Жизнь старалась обучить ее этому качеству уже более жестоким способом. Тем не менее, Кате всегда казалось, что в разных неприятностях виновата не она, а другие. Ей было ясно, что муж плохой и жить с ним не стоит.

Все ее раздражало в матери. А почему? Анна Петровна понять не могла. То вдруг ни с того ни с сего кричала на мать и обвиняла непонятно в чем.

Была Катерина слабым и не развитым для бескорыстной любви человеком, эти качества почему-то не сформировались у нее в достаточной степени. Людей она оценивала только по одному критерию. Сделал человек ей хорошо – хороший человек, сделал ей плохо – плохой человек, она плавала по поверхности чувств и поступков.

– Как же это произошло, почему родилась у меня такая несчастливая дочь? – размышляла Анна Петровна.

– Ведь все ей отдавала, что могла! И даже то, чего не могла. Трудно ей. А как помочь? Не знаю, – переживала она.

– Месяцами не пишет, никогда с праздником не поздравит. Никогда не спросит:

– Как здоровье? Не поинтересуется хотя бы из вежливости. А если, какое письмо, пришлет, то нет ни обращения, ни приветствия, ни здравствуй, ни до свиданья, а типа:

– Ты не могла бы сделать то-то и то-то… Вроде как и не к матери обращается.

Анна Петровна даже и не обижалась на дочь, а удивлялась. И почему это у дочери вошло в привычку обижаться по каждому поводу?

Горестно вздохнув, она тяжело опустилась на стул, силы оставили ее. В такую жару она целый час тряслась в электричке в аэропорт, чтобы проводить дочь. Она облокотилась о стол и вспомнила, как дочь пошла на посадку, не попрощавшись, не сказав ни слова, как будто ее там и не было.

А сколько сил она потратила, пока ее вырастила.

Когда она говорила дочери об этом, та ей холодно отвечала:

– Ты – мать, и это твоя обязанность.

Анна Петровна уже не обижалась, не переживала, вся ее боль и обида несправедливого отношения сплавилась в какой то тяжелый ком, который она постоянно носила в своей груди.

Ее больше беспокоило то, что дочь живет неправильно, не по-божески и рано или поздно навлечет на себя беду.

Прибежал Васька:

– Ну, мать, чего сидишь с грустной миной? Да не обращай ты на Катерину внимания! Посмотри, что в мире творится! Европа вместе с Америкой с ума посходили, ну, и она вместе с ними тоже. Вот возьми, тут я тебе рыбки свежей принес, стерлядки, да колбаски домашней колечко. Никаких ГМО и разных там Ешек, все природное, натуральное. Можно, Петька у тебя переночует? А то Татьяна после ночной отсыпается.

Анна Петровна понимала, что Василий хочет отвлечь её от грустных мыслей и поэтому решил оставить ей своего сына, пятилетнего Петьку.

– Ну, конечно, конечно, – радостно согласилась она.

У Петьки с бабушкой были дружеские отношения.

– Бабуля, поиграем в шахматы!

– Ну, давай, – Анна Петровна улыбнулась и повернулась к Петьке, который уже расставлял фигуры. Хоть она играла не очень хорошо, но знала, как ходят фигуры. А чего не сделаешь ради внука!

– Ну, ладно, играйте, а я поеду домой. – Василий облегченно вздохнул и вышел во двор, где стоял его старенький фольксваген. Машина зарычала и понеслась по улице на другой конец деревни. Он жил напряженной жизнью, семья, работа и постоянная забота о матери, у которой уже было два инфаркта.

Василий быстро добрался до дома, Татьяна – статная, высокая блондинка, которую он встретил лет восемь назад в Питере и до сих пор не верил в свое счастье. Не верил, что она его жена, вышла ему навстречу и удивленно спросила:

– А где Петька?

– Оставил у матери, опять у нее стычка с Катериной получилась, она нервничает.

– Катерине нелегко, что за жизнь такая ни мужа, ни детей, – дипломатично сказала Татьяна, не желая вносить раздор в семью. А сама подумала:

– Пожить бы ей в детдоме пару лет, вот тогда совсем другими глазами смотрела бы на мать! Мне бы такую мать!

– Ну, ладно, Василий, давай мой руки и садись ужинать.

Василий подошел к умывальнику, крепко намылил руки и принюхиваясь к аромату, идущему из кухни спросил:

– С ума сойти! Такие запахи!

Подошел к Татьяне, нежно обнял ее, поднял на руки и закружил по комнате.

– С ума сошел, поставь на место, у Анечки головка закружится.

Василий бережно посадил жену на диван и положил ладонь ей на живот, у Татьяны шел шестой месяц беременности, и они ждали дочку Анечку.

– Ой, она колотит мою ладонь ножкой, – весело вскрикнул Василий и обнял жену.

А в это время на другом конце деревни Анна Петровна, рассеянно переставляла фигурки шахмат, явно проигрывая Петьке, и думала:

– Вот ведь какой шалопай был Васька, а как у него хорошо сложилась жизнь, и Татьяна мне стала второй дочерью, всегда внимательная, заботливая. Да, все в семье зависит от женщины! Дай Бог счастья и Катерине тоже!

Бабушка Агафья

Бабушка Агафья была маленькая, чистенькая, худенькая старушка с морщинистым лицом и молодыми глазами, которые глядели тебе прямо в душу. Носила она аккуратные фланелевые платьица, которые кроила и шила сама. Фартук с карманами и беленький чистый платочек – неотъемлемые атрибуты ее туалета, на ногах шерстяные носки собственной ручной работы и глубокие калоши, которые она одевала, выходя в лес рядом с ее хаткой, небольшой, чисто выбеленной и аккуратной, такой же, как и она сама.

В хатке, состоящей из одной комнаты и кухни, все окна заставлены цветущей геранью и несколькими кустящимися алое. Пол не крашенный, но вымыт и чисто выскоблен так, что доски на нем просто светились. В красном углу иконы и горящая лампада перед ними.

Из небольших сеней дверь в просторный чулан, заполненный всякими чудесными вещами. Входя в чулан, ты сразу окутываешься замечательными запахами, включающими запах трав и меда.

Бабушка Агафья вставала рано, задолго до восхода солнца и уходила в лес. Она и лес – это было что – то неразделимое. В лесу она собирала грибы и ягоды, но главное – травы. Она знала, когда, в какой месяц, день и в какое время нужно было собирать каждую травку. Даже была такая трава, которую она выходила собирать в полночь. В деревне ее любили, уважали и даже побаивались.

Любили, потому что она никому не отказывала в помощи, будь это ребенок, которому надо было вылечить золотуху, или роженица с неправильным предлежанием плода. И золотуху полечит, и плод поправит, так что роды пройдут быстро и успешно. И порчу снимет, и сглаз, и многое другое…

Уважали, потому что она ни с кем не хороводилась, не чесала языком попусту, лишь иногда длинными зимними вечерами к ней заходили ребятишки покушать ее пирожков, и она им рассказывала истории-сказки из своей жизни, таинственные, страшные и всегда со счастливым концом. Говорила она так красиво, грамотно и образно, что можно было сразу за ней записывать, хотя читать и писать она не умела. Да и немногие в то время постигали грамоту.

А боялись ее потому, что считали колдуньей. Да и как не считать? Людей лечит, корова больше, чем у других дает молока, в огороде всегда всё хорошо растет, и вырастают овощи раньше и крупнее, чем у других.

И нашелся злой язык, который донес, куда надо, что бабушка Агафья – колдунья. И однажды, (такая невидаль!) в их глухую деревню приезжает машина, как ее тогда называли – «черный воронок» и прямиком к дому бабушки Агафьи.

Машина остановилась, вышел милиционер, вывел испуганную бабушку и повез прямиком в тюрьму, которая была недалеко от районного центра.

Посадили бабушку Агафью в камеру, где народу было полным полно, все женщины. Сидят за разные провинности, кто мужа убил, кто несколько килограммов зерна своровал, а кто и вообще ничего плохого не делал, а просто «люди добрые» оклеветали.

Сидит бабушка день, два, три, вот уже и неделя прошла, за что сидит, не знает, никто ей ничего не объяснял. И вдруг, лязг железных засовов, скрип открываемых дверей, на пороге тюремщик, громко кричит: «Бабка Агафья! На выход!»

Повели ее неизвестно куда, никто не сказал куда. Идет бабушка, мелко семеня ногами и Отче Наш, читая про себя, а сзади тюремщик подгоняет: «Быстрее, быстрее». Долго шли… Вышли за тюремные ворота и пошли дальше. Подошли к такому большому добротному дому. Ворота открылись, и тюремщик закричал: «Принимайте бабку!»

На крыльцо вышел высокий плотный мужчина с безумными глазами, подбежал к бабке и чуть не плача закричал: «Спаси мне жену!»

«Что с женой?» – спросила бабушка Агафья. «Не может разродиться!» – ответил мужик. «И доктор здесь, он говорит, что надо кесарить, но не успеем довезти до города, помрет!»

«Тогда пиши мне бумагу при свидетелях, что, если я спасу твою жену, то ты меня выпустишь из тюрьмы, а иначе я и не подойду к твоей жене!» – твердо сказала бабушка Агафья.

«Иван! Петр!» – громко закричал мужик. «Быстрее ко мне! Бумагу и чернила!»

Бабушка Агафья продиктовала текст и сказала: «Подпишись, да пусть эти двое тоже подпишутся».

Начальник всё, что сказала Агафья, безропотно написал, подписался, Петр и Иван подписались тоже, действие происходило под истошные, выворачивающие душу крики роженицы, выходящие из открытых дверей.

Бабушка взяла бумажку, аккуратно свернула, спрятала ее в какой-то потайной кармашек на груди и быстро прошла в дом. Крики роженицы становились все реже и реже и, наконец, совсем стихли.

«Что такое? Не померла ли?» – закричал начальник тюрьмы, все еще стоявший на крыльце. Он быстро вбежал в дом, но почти сразу же выбежал оттуда, его просто выгнали.

Выбежал счастливый, громко крича: «У меня сын, сын родился! Богатырь!!!»

Через пару дней бабушку Агафью прямо из дома начальника тюрьмы увезли на телеге к себе в деревню. На прощанье тот сказал: «Ну, бабка, если будут обижать, сразу ко мне, заступлюсь, спуску не дам!»

А в деревне по-прежнему шептались: «Ну, разве не колдунья? Смотрите, из тюрьмы аж на телеге привезли!»

P. S. Вот такая у меня была прабабушка.

Оглавление

Об авторе

Ангел – хранитель

Варвара, или русский дух

Миражи

Мой отец – коммунист

Сцены из семейной жизни

О самом сложном – дочери Екатерине

Бабушка Агафья Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg