«Отдавая – делай это легко»

Отдавая – делай это легко (fb2) - Отдавая – делай это легко 886K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александрова Кира

Кира Александрова Отдавая, делай это легко

© К. Александрова, 2016

© ООО «Литео», 2016

Бьянка приоткрыла штору с одной стороны окна, и полотно засияло легким золотом утра.

– А небо на рассвете цвета перванш!

Она добавила к основной палитре немного розового, и несколько тонких протяжных мазков легли поверх утренней серо-голубой дымки.

После тщательной промывки кисти отправились в емкость с маслом из семян льна. Пока Бьянка вытирала стареньким цветным полотенцем руки, в кармане заиграл мобильник. «Надеюсь, ты не забыла, что у меня дежурство? Займись девочками. Увидимся завтра. Целую, Ф.». Она сняла фартук и косынку, легкий шелк волос упал на плечи. С первого этажа тянулся возбуждающий запах кофе и корицы.

Глава первая Предыстория

«Души не умирают. Покидая прежнее местопребывание, они живут в других местах, которые вновь принимают их. Овидий». Бьянка заложила страницу в «Сборнике афоризмов», зажмурилась и откинула голову на спинку кресла – авиалайнер заходил на посадку. В ушах появилась неприятная тяжесть, и сухость во рту усиливалась.

Бьянка хлебнула воды и достала жевательную резинку. Через двадцать пять минут самолет коснулся взлетной полосы, подпрыгнул на ветру и задребезжал так, словно корпус разваливался по частям. За стеклом иллюминатора в лучах бледно-холодного солнца искрились снежные наметы, словно призраки сказочно-белых песчаных пляжей Варадеро. Жаркая, ароматно-терпкая, в сладком дыму кубинских сигар Гавана, бирюзовый ласковый океан, тропические фрукты – все осталось за пределами реальности.

Самолет еще кряхтел, выруливая к месту стоянки, когда Бьянка щелкнула ремнем и встала, нащупывая сумку на верхней полке. Стюардесса заметила и махнула рукой (покидать кресла до полной остановки самолета пассажирам запрещено), но девушка не отреагировала, только ухватилась обеими руками за спинки ближайших сидений, лицо побагровело, а грудь вздымалась от частых глубоких всхлипов.

* * *

– Что за день сегодня! – водитель скорой ругался и, не сбавляя скорости, выворачивал на взлетную полосу.

– Ни поесть, ни передохнуть! Пусть еще спасибо скажет, что мы рядом оказались!

– Скажет, если живой останется, – молодой врач разглядывал из окна красно-синий фюзеляж самолета.

– Почти двадцать минут прошло, как сообщили.

– Кто-то догадался перетянуть, а затем растереть палец на руке, – его коллега, более опытный врач-реаниматолог, ухмыльнулся и с весомой долей цинизма добавил: – Может, и впрямь повезет.

На взлетной полосе суетились люди в оранжевых куртках. К аэробусу подгоняли трап, издалека слышался визг сирены, через секунду появилась машина скорой помощи. Встречающих в зале осталось немного, человек десять-пятнадцать. Все с любопытством прилипли к стеклу и наблюдали за развернувшейся на взлетной полосе драмой. Мужчина в сером меховом пальто с двуцветным шарфом поверх воротника стоял в полной задумчивости у самого окна. Он казался равнодушным к тому, что творилось снаружи, уставился в одну точку и лишь один раз мельком глянул на запястье с часами Patek Philippe – подарок дочери на юбилей. Бригада медиков в спешке, рискуя свалиться на скользком трапе, бежали с носилками к реанимобилю, сирена завыла с новой силой, чередуя низкие частоты с ультразвуком. «Хорошие сапоги», – отметил про себя мужчина. Краем глаза он уловил спины в белых халатах да носилки, точнее подошвы дорогих итальянских сапог того, кто лежал на носилках. Скорая унеслась так же молниеносно, как и появилась. На трапе показались встревоженные пассажиры.

– Наконец-то, – пробормотал вслух человек в сером пальто и направился к двери.

Люди заходили в зал прилета, шептались, обнимались с родственниками. Кто-то остался ждать багажа, кто-то налегке шел прямиком к выходу и назойливым таксистам. Последними из самолета вышли члены экипажа в строгих темно-синих формах. Напряжение чувствовалось на расстоянии, они обсуждали происшествие, и мужчина уловил знакомое имя. Еще секунда, и растерянность на лице сменилась выражением дикого ужаса. Новая шуба и сапоги – вот почему он не узнал дочь.

– Бьянка! – мужчина заорал от отчаяния во весь голос, и стекла отозвались в унисон дружным позвякиванием.

* * *

Молодая женщина сидела на узком диванчике в душном коридоре поликлиники, ожидая очереди к врачу, и рассматривала засыхающий кактус – единственный представитель флоры на ближайшем подоконнике. Шел восьмой месяц беременности, и воспоминания перестали ее мучить. Она прекрасно себя чувствовала, просто великолепно! Бьянке Левицкой тридцать два года, и это ее первая беременность. Очень желанная и очень вынужденная. Она – полячка по крови – родилась и все тридцать два года прожила в Сибири. Национальная принадлежность читалась только в именах и оставалась пикантной особенностью семейства. Девочка с раннего детства ни в чем не нуждалась (отец работал на мебельной фабрике и прошел путь от технолога до директора, мама – главный бухгалтер в крупной торговой сети). Она привыкла к достатку и хорошему вкусу, путешествовала с родителями по всей стране и каждое лето проводила на море – Крым, Ялта, Пицунда, Болгария, Прибалтика. А когда семья близкой школьной подруги уехала на Кубу, Бьянка по приглашению каждые два года проводила зимние каникулы на острове Свободы, в те самые времена, когда советско-кубинская дружба казалась нерушимой и вечной. Она купалась в лучах знойного тропического солнца и теплом, как парное молоко, океанском прибое, уплетала свежие фрукты и наслаждалась экзотикой, а там, дома, трещали морозы, завывали снежные вьюги, наметая сугробы по пояс. В подарок отцу девушка привозила традиционные кубинские сигары, а маме – настоящий гаванский кофе, чей волшебный аромат долго парил в воздухе, напоминая о чудесном и беззаботном времени.

После школы Бьянка поступила в Торговый институт, который впоследствии закончила с красным дипломом, и устроилась работать к отцу на фабрику. Родители купили дачный участок и построили хороший дом со всеми удобствами, трехкомнатную квартиру в центре оставили дочери. Ее жизнь складывалась в рамках единственно верного, четко разработанного плана. Лишь один пункт она упускала: даже к тридцати годам Бьянка не помышляла о замужестве, все романы – только в удовольствие, без каких-либо серьезных обязательств. Она так легко и непринужденно гостила на Земле, что ни муж, ни тем более дети в ближайшем будущем не предполагались.

Переосмысление бытия произошло после очередного фантастического отпуска на другом конце света. Бьянка внезапно почувствовала сильную боль в затылке, потеряла сознание и рухнула на бортпроводницу, когда самолет выруливал на стоянку. Реанимобиль прибыл вовремя, и это ее спасло, в противном случае никаких шансов выжить не оставалось. Невесть откуда взявшаяся опухоль головного мозга передавила сосуды, что привело к обмороку и чуть не привело к обширному инсульту.

По настоянию отца Бьянку положили в самую лучшую палату в больнице. Собирались консилиумы, проводили исследования, отец приглашал столичных профессоров и научных светил, но все они только в недоумении качали головами. Одни светила предлагали инновационные методы лечения, например, радиохирургию. Другие – частичное удаление опухоли, поскольку, по их словам, гамма-нож эффективен при патологических очагах малых размеров, а при больших размерах лучевая нагрузка идет на здоровую мозговую ткань, и, следовательно, вероятность развития постлучевых осложнений становится чрезмерно высокой. Опухоль в голове Бьянки, словно зловещий спрут, запустила щупальца во все отделы мозга, вцепилась смертельной хваткой в серое вещество, проросла в ткани и мысли и не собиралась покидать это теплое насиженное место, постепенно, словно ребенок в утробе, прибавляя в весе и размере. Доктора угрюмо мямлили, как это странно, что девушка не замечала никаких симптомов. У нее как минимум должны усилиться и участиться головные боли, появиться обмороки, двоение в глазах, резкие и частые перепады настроения, возможно онемение конечностей, снижение слуха и масса всяких разных неприятностей, которые нельзя не заметить. Но Бьянка была настолько увлечена жизнью, что если и проскакивали какие-то симптомы, то она смело списывала их на недосып и усталость после длительных перелетов, смену часовых поясов, интенсивный рабочий график и чрезмерный вечерний алкоголь, ну, по крайней мере, иногда. Ни о какой опухоли она и думать не думала. Подобное могло приключиться с кем угодно, только не с ней!

После первого осмысления диагноза и его последствий случилась истерика. Бьянка не подпускала к себе врачей, ничего не желала слушать, никакие процедуры и лекарства принимать не хотела. Потом наступило безмолвное оцепенение: дни напролет, словно муха в анабиозе, она лежала на стерильных, неземной белизны простынях, глядя в такой же ослепительно белый и ровный потолок – неизменный атрибут вечности (как в книжках про загробную жизнь и свет в конце тоннеля). Когда оцепенение исчерпало свой лимит и потеряло актуальность, Бьянка решила прожить остаток дней так, чтобы не осталось сожаления о земном пребывании.

Она сгруппировалась на кровати и включила мозги, наделенные недурной логикой. В тумбочке пылился старый забытый блокнот и простой карандаш. Бьянка открыла чистую страницу и начала составлять список дел, вещей и всего того, что хотела бы получить и испытать перед отплытием в иной мир. Занятие оказалось чрезвычайно трудным, поскольку до этого времени девушка жила по полной. Материальные ценности – не в счет, она решила познать другую, ранее неведомую сторону бытия, разбавить прагматичную и праздную сущность духовной составляющей.

На следующее утро Бьянка встала, привела себя в порядок: прическа, макияж и все, что оказалось доступным в закрытой больничной палате. Каким-то чудесным образом, убедив младший медперсонал в своей нынешней адекватности, попросила проводить к заведующему отделением. Седой, (благородно седой, словно Шон Коннери и Ричард Гир в одном лице) нейрохирург с умными и проницательными глазами смотрел на посетительницу с профессиональным недоверием. Резкая перемена настроения (будучи одним из симптомов заболевания) настораживала сильнее, чем истерика или депрессия.

– Доброе утро, к сожалению, не запомнила, как вас зовут, впрочем, не так уж и важно. Как я поняла, то, что творится в моей голове, не поддается хирургическому лечению, – начала отрепетированный монолог Бьянка с невозмутимым видом, не характерным для смертельно больных пациентов, особенно таких молодых.

Заведующий молчал, стараясь предположить, что произойдет в ближайшие несколько минут и не понадобятся ли на всякий случай санитары. А Бьянка продолжала:

– В таком случае, я хотела бы получить заключение и рекомендации по консервативному лечению, если таковое, конечно, возможно в данной ситуации, и быстрее покинуть ваше заведение с наилучшими пожеланиями, ну и все такое, – красноречие иссякло гораздо раньше, чем она рассчитывала. Но сил сдержать слезы все-таки хватило, правда, поплатилась нижняя губа – с внутренней стороны под язык засочилась кровь.

Она уставилась на Шона Коннери в больничном халате. Тот, помедлив еще мгновение, сказал:

– Мне бы хотелось переговорить с вашим отцом.

Надо же, а голос у него противный! С каким-то гундосым тембром, совершенно не похожий ни на Коннери, ни на Гира, хотя Бьянка вряд ли слышала их голоса вот так, непосредственно, вблизи. Но она точно знала, что никто из этих парней не мог обладать таким мерзким тембром по определению, их бы просто в Голливуд не взяли!

– Меня беспокоит ваше психическое состояние, и я не совсем уверен в адекватности вашего решения, – продолжал гнусавить заведующий.

– Послушайте, – настаивала разочарованная в собеседнике Бьянка, – мне давно за двадцать, даже слишком, в моем анамнезе нет психических патологий, и все решения в жизни я принимаю сама. Так что вспомните про врачебную тайну, клятву Гиппократа, негласный кодекс хирурга и что там у вас есть в арсенале и с преспокойной душой распорядитесь оформить выписку. Ведь альтернатив на сегодняшний момент, как я догадываюсь, у вас не припасено. Я обязуюсь пройти дополнительное обследование, не ходить к знахарям и целителям-проходимцам, вести здоровый образ оставшейся в запасе жизни, насколько позволит мерзкая, рыхлая, слизистая тварь в моей голове! – нарастающий гнев вернул заготовленное красноречие восвояси, и Бьянка выпалила последние фразы на одном дыхании.

Скандала никто не хотел – это наиболее вероятная причина дальнейших событий. Доктор назначил взбалмошной пациентке дополнительное обследование: ряд анализов, УЗИ, ФГС, ЭКГ, МРТ и т. п., и т. д., после чего ей все-таки рекомендовали серьезную операцию. Но Бьянка отказалась изымать обширную часть мозга и никакие доводы слушать не стала. Она прошла курс лечения в дневном стационаре, направленный на замедление роста опухоли, (скорость разрастания новообразования и правда удалось снизить). В придачу ей выписали кучу таблеток для поддержания иммунитета, внутренних органов и хорошего настроения, отпустили с богом, перекрестившись втихаря, что эпопея пребывания взыскательной особы в больнице закончилась, по крайней мере до следующего рецидива.

В конечном итоге оказавшись дома, Бьянка свернулась в клубок на своем любимом светло-бежевом ковре, таком пушистом и мягком, зажмурилась и в голос зарыдала. Рев стоял такой, будто надвигалось цунами. Она каталась по полу, стуча кулаками, хваталась за волосы так, если бы хотела и вовсе их выдрать. Немыслимые фразы – то ли молитвы, то ли проклятья – рвали душу, а Бьянка рвала на себе рубашку. Не выдержала напряжения и лопнула молния на джинсах. Ни звонки в дверь, ни долбеж в стену перепуганных соседей не могли остановить поток нескончаемых стенаний, пока ей на голову с журнального стола не свалилась сумка, а оттуда прямо под нос не выехал тот самый блокнот с планом дальнейшей недолгой, по прогнозам, жизни. Цунами затихло в одно мгновение, слезы оставили солоноватый, стягивающий кожу налет на щеках, и Бьянка принялась листать свои записи.

Из всего бреда, нацарапанного в больничной палате огрызком простого карандаша, она обвела поездку в Тибет, паломничество по святым местам в Иерусалим и благотворительность под эгидой ООН. Затем выругалась и зачеркнула эти пункты. Она черкала полузасохшей ручкой до тех пор, пока на листе не образовались рваные дыры. Бьянка искромсала блокнот и швырнула ворох бумаги в форточку. Клочки, словно белые перья, кружили в воздухе, опасаясь приближаться к земле. Они парили за стеклом, мирно покачиваясь на ветру, будоража сознание неприятными воспоминаниями. Бьянка развернулась и окинула взглядом жилище. Квартира выглядела вполне прилично. «Не без маминой помощи, вероятно», – подумала Бьянка. Она включила телевизор, это получилось как-то автоматически, без определенной цели что-либо посмотреть. Направилась в комнату.

– Черт возьми, телефон!!!

И в это же мгновение раздался мелодичный звонок. Доиграть красивая мелодия не успела – Бьянка вырвала телефонный кабель, мелодия на миг повисла в воздухе и оборвалась.

– Никаких звонков, никаких разговоров, никаких друзей!

Она бегала по комнатам, уничтожая все возможные способы связи с внешним миром. С отверткой и пассатижами в руках выскочила на лестничную площадку и скрутила почтовый ящик. Железный «конверт» несколько секунд сопротивлялся, затем отправился в мусоропровод, а Бьянка со спокойной душой вернулась на кухню. Она залпом осушила четверть бутылки вина, стоявшей в холодильнике целую вечность, бухнулась в кресло и прибавила звук телевизора. Машинально тыкая по кнопкам пульта, она смотрела остекленевшими глазами сквозь телевизор, сквозь стену, сквозь пространство. Все ее существо отказывалось понимать и принимать страшный диагноз, обозначивший конкретный неминуемый конец всему тому, что она так любила: путешествиям, солнцу и океану, танцам и посиделкам с друзьями. Хотя встречи наверняка еще будут, но уже без нее. Кто-то из близких сядет на удобный бордовый стул в ресторанчике у самого дома, будет пить тропический коктейль или потягивать «Мартини», уплетать баранину в горшочках и вспоминать Бьянку добрым словом, сожалея о ее скоропостижной кончине. Она больше не пройдется по набережной, вдыхая сыроватый, прохладный речной воздух, не ощутит сумасшествия ночной иллюминации, чьи бесконечные огни несутся в обратную сторону со сверхзвуковой скоростью за окном автомобиля. Ей мерещились красные, опухшие от слез глаза матери и основательная складка между бровями на лбу отца, которая после похорон станет совсем глубокой, неисправимой вмятиной, делающей человека старше лет на десять-пятнадцать. Предательские мысли все лезли и лезли в голову, давили, сминали остатки разума, руки потянулись за новой порцией спиртного, все вокруг как-то заерзало, задрожало, резкость ухудшилась, краски потускнели, смешиваясь в убогое серое однообразие. Телевизор куда-то уплыл вместе с программой новостей, а звук все еще тащился позади изображения. Бокал гулко брякнулся об пол, и остатки вина изобразили на бежевом ковре апокалипсис этого вечера. Глаза сомкнулись, но еле различимые видения еще некоторое время беспокоили мозг своей навязчивостью, вскоре и они потухли. Бьянка уснула.

* * *

Дни сменяли друг друга, мелькали, словно разноцветные лодочки детской карусели, унося в бесконечном потоке ощущение реальности. Духовного прорыва не случилось, Бьянку несло и кружило в стремительном алкогольно-бредовом месиве. Робкие попытки матери образумить свою девочку заканчивались истерикой и увеличением количества спиртного. А отец, выцветший от горя, когда становилось совсем невмоготу от тоски, бродил ночь напролет по барам и забегаловкам в поисках дочери. Зацепив мутными от слез глазами знакомый силуэт, он набирал в грудь побольше воздуха, заходил в бар, решительными, злыми рывками отбрасывал очередных собутыльников и сгребал судорожно дрыгающееся тело Бьянки в охапку. Тело еще какое-то время не унималось, пытаясь просочиться на землю сквозь крепкие объятия отца, вопило несвязные фразы, царапалось и извивалось. Но через некоторое время обмякало, переставало сопротивляться могучим рукам, только иногда тихо стонало, видимо уже во сне. Отоспавшись в родительском доме, Бьянка незаметно исчезала, и никакие силы не могли остановить эту безумную круговерть, а попытки отца становились все более бессмысленными и более редкими.

* * *

Очередная ночная вечеринка сулила много веселья, танцев и бренди, когда Бьянка скривилась от внезапно накатившей тошноты. Она и с места не успела сдвинуться (а вроде бы немного выпила), как ее вывернуло прямо на стол. Промямлив нечто напоминающее извинение, она перелезла через чьи-то бесконечные ноги и взяла курс на выход, который брезжил вдалеке тусклым красноватым пятном и расплывался перед глазами. Потряхивая головой, Бьянка все же доковыляла к заветной двери и вывалилась на улицу. Подперев спиной падающую стену бара, она спустилась на тротуар и откинула голову в сторону, ожидая нового позыва тошноты. Но желудок опустел, она лишь сплюнула прогорклую слюну и передернулась от омерзительного ощущения во рту. Ночной ветер приятно окатил разгоряченное лицо, унося отвратительные запахи прочь. Бьянка подняла голову – перед ней раскинулось небо, бескрайнее, таинственное, оно плыло прямо на нее, а в самом центре светилось яркое пятно, такое ослепительное, манящее и фантастическое, оставляющее на небосклоне прозрачно-кремовый шлейф, нет, даже два! Другой, голубоватый, немного отклонился в сторону, как раздвоенный язык у ящерицы. Эта необыкновенная вспышка приближалась еще быстрее, чем небо. Девушка закрыла глаза, хотя тошнота совсем не улетучилась, волшебство происходящего завораживало, все остальное казалось второстепенным.

– Ты что, потерялась?

Бьянка не без труда разомкнула слипшиеся ресницы. Перед глазами возникло лицо ангела. Светлое, почти белое, с розоватыми круглыми щечками и ярко-голубыми глазами. Белокурые колечки локонов игриво спадали на лоб, алые кукольные губки что-то неразборчиво шептали. «Ну вот и все, – подумала Бьянка, – вот и закончилось мое бренное существование на Земле, оказывается, я не так сильно нагрешила, если меня встречают ангелы! Надо же, а это совсем не больно – умирать, это никак, ни на что не похоже, непонятно, но и не страшно». Бьянка смотрела на ангела и не могла насмотреться, а он засмеялся и обратился еще к кому-то:

– Смотри, какая смешная тетя!

Кто-то из глубины другого мира строго сказал:

– Отойди от нее, слышишь? Не надо беспокоить, тетя просто отдыхает.

Ангел не послушался, он взял в свои маленькие ладошки лицо Бьянки и снова заглянул в глаза, как в душу:

– Ты не плачь, я тоже однажды потерялась, а потом мой папа меня нашел! А у тебя есть папа?

– Папа, папочка. Да, конечно, конечно есть. Где же ты, папа? Папочка, где ты? Где?

– Я здесь, родная, сейчас я тебе помогу, вот так, давай, опирайся на меня, вставай, я отвезу тебя домой.

– Домой, – шептала Бьянка. – Хочу домой, папа, я хочу домой, к маме.

Слезы хлынули как по команде, словно кто-то открыл невидимые затворки, катились градом, бесконечным потоком, смывая все, что попадалось на пути. Опираясь на руку отца, Бьянка побрела за ним. Краем глаза видела, как молодой мужчина вел за руку ангела в сторону серебристого, начищенного до блеска автомобиля. Ангелу было годика три-четыре, он был в симпатичном бордовом платьице с клетчатой отделкой в тон и такой же клетчатой шляпке. Ангел то и дело оборачивался и махал Бьянке рукой, а она столбенела и не могла пошевелиться, только смотрела, не отрываясь, пока серебристый автомобиль не увез ангела в неизвестном направлении, и пока сама она не плюхнулась в просторный «Ниссан», принадлежавший отцу. «Наверное, еще не конец», – последняя мысль, которая посетила голову Бьянки этой ночью. Дальше была пустота.

* * *

Утро пришло болезненно-тошнотное, пахнущее вчерашней рвотой и бьющее в глаза ослепительными солнечными лучами. Бьянка попыталась сесть на кровати, но тут же откинулась на спину. Кровать вертелась и дрожала, бешено ускоряя темп, в положении сидя на ней не было шансов удержаться.

– Мама, – голос показался чужим и фальшивым. За дверью слышались разговоры, но в комнату так никто и не заглянул. На глазах наворачивались слезы. Бьянка простонала еще раз: – Мама, мамочка.

Заскрипели шаги, вслед за матерью в дверях показались отец и ненастоящий Шон Коннери, но уже без халата. Подтянутая спортивная фигура доктора слегка компенсировала противный голос. Вот кого-кого, а его Бьянка не ожидала здесь встретить!

– Ну что, доигралась? – он скривился в надменной улыбке и продолжал: – Придется вас, дорогая моя, снова госпитализировать, пока вы сами себя не угробили раньше срока.

– А когда наступит мой срок, через сколько лет? Или месяцев, или даже дней? – попыталась съязвить Бьянка.

Доктор снова начинал ее раздражать. Но тот пропустил вопрос мимо ушей и, обращаясь к матери, с наигранной вежливостью сказал:

– Ну вот у нас и посмотрим, а пока помогите ей собраться.

Мать безвольно кивнула и вышла, наверное, за вещами. А Бьянка опять закатила глаза, точнее, они стали такими тяжелыми, что укатывались сами, и лишь иногда с трудом удавалось сфокусировать зрение.

В следующий раз она очнулась в больничной палате, в той самой, с которой началось безумие последних нескольких месяцев. Одна рука, кажется, левая, была зафиксирована повязкой, из вены торчала игла, по трубочке тянулась прозрачная жидкость, мерно капая сверху из полулитровой бутылки. Дверь в палату приоткрылась, из коридора доносились голоса. Бьянка легко узнала маму, отца и фальшивого Шона Коннери. Слышался еще один женский голос, незнакомый, с очень приятным низким тембром, что делало его величественным, почти королевским.

– А я вам еще раз повторяю, мы не можем принять решение без согласия вашей дочери. Она вменяема, хоть и серьезно больна. Но никаких реальных психических отклонений у нее не зафиксировано, не за-фик-си-ро-ва-но, понимаете? А стало быть, у нас нет оснований считать ее недееспособной.

– Господи, да она же не трезвела по крайней мере месяца два или три! – старалась говорить шепотом мама, с характерным придыханием. – Она бесконечно пьяна, как же она может быть адекватной?

– Пациентка в глубокой депрессии, это объяснимо, учитывая диагноз, – продолжал величественный голос. – Вела распутный и нетрезвый образ жизни последнее время, вероятно, даже не вспомнит всех своих партнеров, но все это не дает нам оснований идти против ее воли. Необходимо обследовать вашу дочь, чтобы с точностью определить ее физическое, эмоционально-психическое состояние, и только тогда что-то предпринимать. Любой промах ее просто убьет.

Бьянка ощутила покалывание в конечностях. Глотать стало тяжело, будто в горле застряла мочалка. Интересно, что еще прибавилось к тому, что уже происходит? К собственному удивлению, страха она не почувствовала.

– Я согласен, она имеет право решать сама, – спокойный и уверенный голос отца заставил Бьянку вздрогнуть.

– Да ты рехнулся? – мама почти кричала шепотом. – А если она умрет?

– А если аборт ее убьет? – отец постепенно переходил на повышенные тона. – Ты об этом подумала? Здоровые молодые женщины гибнут от этого, а ты хочешь, чтобы я собственной рукой подписал приговор нашей дочери? – голос начинал вибрировать, срываясь на чрезмерно высокие ноты.

Мать всхлипнула. Заведующий что-то говорил ей, но Бьянка не разобрала слов, мимо прошла медсестра, гремя на весь этаж каталкой с лекарствами и пробирками. Когда грохот стих, голоса под дверью тоже испарились. Бьянка пыталась воспроизвести в памяти только что услышанный разговор. Что-то бороздило мозг, не закрепившись в сознании: то ли остатки алкоголя мешали, то ли растущая опухоль постепенно занимала все оставшееся пространство. Бьянка с досады закусила губу.

«Отец сказал “аборт”… – мозг постепенно освобождался от влияния спиртного. – Аборт? Боже! Не… неужели… я… бе… БЕРЕМЕННА???». Бьянку подбросило на кровати, руку заломило, около иглы стал вздуваться подкожный пузырь. Она выдернула иглу и закричала.

В палату тут же заскочила медсестра, маленькая такая, рыженькая, похожая на таракана, только почему-то не вызывающая омерзения. Она остановила капельницу и зажала на руке вену.

– Держите, чтоб синяка не было, – произнесла спокойным тоном девушка-таракан и как ни в чем не бывало вышла. – Я за врачом, – в дверях на секунду показалась ее голова и тут же исчезла.

Заведующий подошел минут через пять, за ним тянулись мама и отец, который выглядел более решительным и невозмутимым. Последним зашел величественный голос, точнее, его обладательница – высокая статная женщина лет сорока пяти, с короткой стрижкой и волевым, строгим лицом. Она гордо держала голову и имела прекрасную осанку. «Наверняка гимнастикой занималась в детстве», – мелькнуло в голове у Бьянки. Женщина направилась прямиком к кровати, всем своим видом указывая на важность, суперважность своего присутствия.

– Добрый день, меня зовут…

– Я беременна? – Бьянка не дала закончить фразу величественному голосу, она привстала, подалась вперед, из вены снова засочилась кровь. Статная женщина взяла с медицинского столика бинтовую салфетку и подала Бьянке. Та машинально прижала рану, не отводя вопросительного взгляда от собеседницы.

– Все верно.

Мама с возгласом плюхнулась на стул.

– Вы, молодая леди, беременны, срок – примерно пять-шесть недель, дней через десять можно будет уточнить.

Мы поставлены перед фактом и вынуждены изучить ситуацию, прежде чем принять какое-то решение. Я возглавляю отделение гинекологии, меня зовут…

– Не может быть! Вы уверены? Это точно? Вы не ошиблись? – Бьянка, позабыв о приличиях, тараторила и перебивала доктора.

– Доченька, мы тут подумали, что, может, лучше… Ну ты знаешь… Ну вроде как… – ни одну из фраз мать не осмелилась договорить.

А Бьянка пытала взглядом величественную особу. Но тут перед глазами снова возникло личико ангела в бордово-клетчатом платьице. Ангел улыбался и кивал головой, при этом светлые колечки-кудряшки смешно пружинили на голове, они казались легкими, как пух, и такими же мягкими.

– Не бойся, – прошептал ангел. – Все получится, – и помахал своей маленькой белоснежной ручкой, а потом растаял, вместо него снова появилось лицо статной дамы.

– Вы слышите меня, Бьянка? – дама поморщилась.

– Да? – Бьянка подняла глаза. – Простите, я не поняла.

– Ничего, – смягчился величественный голос, и дама тоже расслабилась и подобрела, – у нас еще будет время обсудить этот вопрос. Сейчас вам необходимо сдать анализы, чтобы реально оценить шансы на… – тут она осеклась, – чтобы реально оценить ваше состояние.

Дама вскинула голову, развернулась и, недовольная своей осечкой, нервно передернула плечами на выходе.

– Привет, пап, мама, – Бьянка посмотрела на родителей и сжалась в комок.

Как же они постарели! На мгновение ей почудилось, что она – маленькая девчонка-сорванец, которая угодила в неприятную историю, скажем, прыгая с крыши заброшенного гаража, но папа с мамой всегда рядом, они помогут, они сильные и смелые, настоящие герои, их не сломить, не победить никаким силам в целом мире! Но сейчас все было по-другому. Мать и отец стояли рядом, их похудевшие, осунувшиеся лица не имели ничего общего с лицами героев. В них читалось бессилие, беспомощность, даже безнадежность. Так нелепо и так больно! Бьянка натянула одеяло на лицо – вся ее сущность была против! Она не хотела видеть своих родителей беспомощными и слабыми, только не сейчас, когда сама так слаба, беспомощна и безнадежна! Только не сейчас. Одеяло задрожало. Рыдания душили и вырывались наружу. Не сейчас, Господи, только не они! Она почувствовала тепло отцовской руки. Из-под одеяла показалось боязливое заплаканное лицо.

– Как же так, папа? Как же так? – она схватила руку и прижалась мокрой щекой к ладони. – Я еще ничего не успела, совсем ничего! Не вышла замуж, не родила троих детей и дом не построила! Я даже дерево не посадила, только цветы, и то – когда-то давно, на практике в школе! А кто же за вами в старости будет ухаживать, он об этом подумал? – Бьянка захлебывалась слезами, устремляя взгляд куда-то в потолок больничной палаты.

Она ждала, что отец как всегда обнимет и скажет: «Ничего, малышка, все образуется, вот увидишь». Но он только тихо покачал головой, а отяжелевшие желтоватые веки прикрывали измученные глаза. В этот раз он ничего такого не сказал, только губы шевелились – наверное, это была молитва. Боль терзала душу с такой силой, что заглушала все физические ощущения. Резко отбросив вялую отцовскую руку, Бьянка выпалила:

– Я рожу ребенка, слышите? Зачем-то же так вышло, что я забеременела! – она смотрела на заведующего, который стоял у окна, словно монолитный элемент интерьера.

– Да, при первичном обследовании брюшной полости и органов малого таза мы действительно обнаружили беременность, срок – примерно пять-шесть недель. Плод соответствует размерам, сердцебиение в норме. Что-то конкретное можно сказать при более тщательном обследовании. Нина Александровна вам уже объяснила, – он пожал плечами, мол, мне и добавить-то нечего, подумаешь, беременная!

– А… – Бьянка как-то съежилась и замешкалась, а потом будто с силой выдавила из себя слова: – А опухоль, с ней что?

Она зажмурилась, будто ожидала сильного удара сверху.

– К сожалению, опухоль не уменьшилась. Такое изредка случается, и я, честно говоря, надеялся… – тут осекся фальшивый Шон. – Но, с другой стороны, она и не увеличилась, возможны негативные последствия вашего пагубного образа жизни, но пока никаких ухудшений не наблюдается, состояние более или менее стабильное.

Бьянка выдохнула. Может, не так все страшно. Слово «стабильно» несло положительный окрас и сразу легло к сердцу. Дышать стало легче, а где-то внутри, в самой глубине, зашевелился, подал признаки жизни маленький комочек надежды. Оказывается, бывает так, что опухоли уменьшаются, а почему бы и нет?

* * *

После новой череды бесед с разными докторами и профессорами, пройдя немыслимое количество различных тестов, анализов и процедур, преодолев мучительные и надрывные восклицания матери, выдержав тяжелые безмолвные взгляды отца, Бьянка приняла окончательное решение оставить ребенка. «Главное выносить, хотя бы до семи месяцев дотянуть, – она молила высшие силы. – А там врачи сделают кесарево. Если меня не станет, родители выходят и вырастят малыша, будут любить его сильно-сильно, может, даже сильнее, чем меня». Бьянка мечтала о том времени, когда родится ребенок, строила планы, продумывала варианты. Она словно родилась заново. Неизвестно, откуда силы взялись. Неприятные ощущения улетучились, как ранняя утренняя дымка над землей. Бьянка все крепче и крепче цеплялась за жизнь, и ей совершенно расхотелось умирать.

Прошло три с половиной месяца, как она забеременела, и заведующий нейрохирургическим отделением пригласил свою пациентку на плановый осмотр. Он долго разглядывал очередной снимок, ходил с негативом в руках, пытаясь скорректировать освещение, смотрел то на доске, то возле окна, затем достал первичный снимок и еще один, контрольный, сравнивал их, измеряя обыкновенной линейкой. При этом бубнил что-то неразборчивое себе под нос. Потом ушел, как выяснилось позже, к рентгенологам. Вернувшись, сел напротив, выглядел обескураженным и растерянным.

– Такого не бывает, – он качал головой и смотрел куда-то мимо Бьянки. Та с недоумением и страхом ждала объяснений. Она не решалась прервать молчаливую паузу и боялась предположить, что последует за ней. – Немыслимо, я все перепроверил, никаких ошибок, никаких сбоев аппаратуры и опечаток. Бьянка, опухоль – она начала, как бы это объяснить, усыхать, да, усыхать и рубцеваться по непонятным пока причинам. Вы понимаете меня?

У Бьянки перехватило дыхание, перед глазами появились радужные круги, а сердце заколотилось прямо в ушах.

– Я выздоравливаю? – это слово, такое заветное, такое желаемое, прозвучало как волшебная мелодия.

– Не берусь пока ничего утверждать, но вот, смотрите, вот, – он тыкал указкой на одну из проекций снимка. – Видите? Вот опухоль, вот ее часть добралась и сюда. А это нынешний снимок. Можете найти отличие?

Бьянка, как в детстве, искала отличия на картинках, до боли напрягая глаза. Участок, в который фальшивый Шон тыкал указкой, на свежем снимке казался меньше, не было видно белых пятен, только небольшая черточка – это и есть рубец. Из этого уголка мозга опухоль ушла.

– Я вижу, вижу, правда! – девушку начало трясти. – Что, что это значит? – она схватила доктора за плечи и приблизилась к его лицу. Бьянка хотела разгадать, о чем заведующий так активно мыслит, что даже вены на лбу вздулись и запульсировали.

– Послушайте, давайте не будем спешить, сейчас надо успокоиться и набраться терпения. А через две недели сделать повторный снимок, нет, лучше через месяц, нельзя злоупотреблять, вы же беременны, кроме всего прочего, – он пытался сдерживать нахлынувшие эмоции, но тщетно – глаза светились, как у студента-первокурсника, сдавшего первую сессию, в голове наверняка зрели мысли об уникальности ситуации, новом открытии и Нобелевской премии!

В этот день Бьянка летала, парила над всеми. Она с упоением думала о том, что Всевышний дал ей шанс. Только бы не сглазить. А вдруг на самом деле так?

Глава вторая Катастрофа

Вот и сейчас Бьянка сидела у кабинета гинеколога, как миллионы молодых беременных женщин по всему миру, и уже перестала считать себя уникальной. Она вспоминала о том, что с ней приключилось, лишь изредка, как страшный сон или давно прочитанную книгу. К этому времени опухоль полностью «высохла» и зарубцевалась. Лечащий доктор забаррикадировался в клинике с ее снимками и анализами, совершенно выпал из реального течения жизни, но так и не нашел логического объяснения, почему опухоль исчезла. Он считал это делом всей жизни, поэтому иногда звонил и приглашал Бьянку на осмотр. Будущую счастливую маму странности доктора никоим образом не волновали, она спокойно шла на прием – фальшивый Шон окончательно перестал ее раздражать. Ради приличия спрашивала, как продвигаются дела по поиску достоверных причин чудесного исцеления, но на самом деле ей было не так важно. Главное, что она вот тут сидит, ждет своей очереди, счастливая, здоровая и беременная, полная жизненных планов на много лет вперед.

Встреча с гинекологом прошла как всегда гладко – тоны хорошие, положение правильное, в весе прибавляет как по книжке, никакого токсикоза, гестоза и других осложнений. Одевшись, Бьянка отправилась на автобусную остановку. Последнее время она предпочитала не ездить на своей машине: руль немного давил на живот и причинял неудобства. Да и в целях безопасности тоже. Она планировала походы по магазинам, посещение врача и всякого рода поездки в относительно спокойное время, между часами пик. Когда автобусы не забиты, можно спокойно сесть у окна и наслаждаться красотами родного города. На остановке Бьянка грелась на солнце с закрытыми глазами и чувствовала, как истинное блаженство вместе с солнечным теплом разливается по всему телу. Странно, но ее совсем не волновал вопрос об отцовстве. Мало кого из своих приятелей по ночным клубам она помнила сейчас даже в лицо, и это к лучшему, ведь неизвестно, как бы она отнеслась к факту, что отец ребенка – законченный наркоман, мошенник или алкоголик. А так она могла полностью погрузиться в радость материнства без сомнений и угрызений совести, и ей не придется ни с кем делить свое счастье.

Автобус подошел минут через пятнадцать, практически пустой – можно выбрать местечко поудобней, на теневой стороне. Бьянка села, зажав мелочь в руке. Автобус не спешил трогаться, ждал пассажиров, водителю не хотелось совершать пустой рейс. Он не прогадал – через пару минут в салон завалилась веселая компания студентов, их было человек двадцать, и автобус тут же загудел, наполнился смехом и девичьими взвизгами. Приятный баритон что-то громко комментировал прямо за спиной Бьянки, толстушка напротив смачно жевала бутерброд – надо же, несовершенство фигуры ее абсолютно не волновало! Бьянка обернулась – на заднем сидении, не стесняясь, целовалась влюбленная парочка, парень с девушкой – совсем юные, наверное, только что закончили школу. Они сидели напротив друг друга, юноша крепко сжимал коленки своей спутницы – коротенький пуховик не дотягивал и до середины бедра. А она как-то очень неумело, но чертовски нежно обняла своего принца за шею и пыталась сдержать его руку, которая начала прокрадываться под курточку. Бьянка так и застыла, не в состоянии оторваться от этой трогательной сцены – синтеза юности, жажды взросления и неудержимого желания, всепоглощающей страсти и свободы.

Малыш неожиданно толкнулся, да так сильно, что Бьянка рефлекторно согнулась, обхватив руками колени. В этот момент что-то налетело на трогающийся автобус сзади. Раздался оглушительный металлический скрежет, какая-то невероятная, фантастическая сила понесла автобус вперед. Окна вылетали с таким звуком, будто тысячи стеклянных бутылок стали взрываться друг за другом. На месте заднего сидения в салоне возникла кабина грузовика. На капоте распластался водитель, его лицо было утыкано мелкими осколками, а один глаз плавно стекал по капоту на сиденье автобуса. Целующийся несколько мгновений назад мальчик оказался припечатанным к бамперу грузовика, еще через мгновение он обмяк и повис на ржавом штыре, который пропорол его насквозь со спины и вышел наружу в районе правого легкого. Через разгоряченные от поцелуя губы потянулась тонкая кровавая струйка. Его возлюбленную откинуло вперед, почти до самого водительского места, позвоночник треснул, как хрупкая веточка на морозе, и она сложилась пополам, перегнувшись через переднее сидение спиной. Мертвые глаза уставились в потолок, а блаженная улыбка не успела смениться гримасой ужаса и боли. Автобус содрогнулся еще раз, протаранив по пути несколько машин и ограждения для пешеходов, влетел в бетонный фундамент будущего магазина и остановился. Водитель, с огромным куском лобового стекла, торчавшим из шеи, заливал кровью приборную панель, его рука по-прежнему сжимала рычаг коробки передач, а голова уперлась в середину рулевого колеса, но в общем грохоте звуковой сигнал гудел шепотом. Что-то дымилось, с треском падали куски оконного стекла, к месту происшествия стали сбегаться люди, в парикмахерской напротив женщина в голубом переднике и с мокрыми волосами тыкала по кнопкам телефона, набирая поочередно номера службы спасения, пожарных и скорой помощи. Бьянка аккуратно выползла из-под сидения и села прямо на пол, бережно обхватив живот руками, малыш беспокойно толкался. Обезумевшими глазами она шарила по сторонам, пытаясь сориентироваться и понять, что, собственно, произошло. В голове стоял такой шум, что никакие посторонние звуки туда не попадали – ни крики пострадавших с улицы, ни автосигналы, ни сирены спецмашин, летящих к месту аварии. Салон автобуса превратился в сплошное месиво из искореженного металла, пассажирских кресел и человеческих тел. Рядом с Бьянкой лежала толстушка, которая жевала бутерброд, только теперь вместо лица зиял густой черный студень, в котором утопал последний кусок недоеденной булки. Воздух наполнялся приторно-соленым, тошнотворным запахом крови. Бьянка почти перестала дышать, эта вонь просто не лезла в горло. Она попыталась встать – руки и ноги плохо слушались, но, похоже, были целы. Двери автобуса остались закрытыми, студентов раскидало по всему салону. Стараясь не наступать на тела, Бьянка пялилась под ноги и продвигалась вперед аккуратными боязливыми шагами. На полу, справа от прохода, лежала чья-то рука с сумкой отдельно от всего остального, сумка была дамской, рука, наверное, тоже. Держась за уцелевшие поручни, девушка пробралась до водительского места и тут же поскользнулась и плюхнулась прямо на ступеньки, больно ударившись копчиком о какую-то железяку. Из шеи водителя до сих пор бил кровавый фонтан, медленно сползавший по ступенькам вниз, просачивался через закрытые двери наружу. Бьянка, зажав нос рукой, отыскала рычаг, который открывает двери в салоне, попыталась его дернуть, но двери не реагировали. Она дернула сильнее, воздух в легких заканчивался, и она с отчаяньем стала терзать рычаг, чтобы вырваться из этого ада. Автобус покачнулся, тело водителя откинулось на дверцу, та медленно, со скрипом откатилась назад, и водитель вывалился на дорогу. Бьянка тут же перелезла через окровавленное кресло и выбралась из автобуса. На улице царила полная неразбериха: подоспевшие пожарные тушили горящую кабину грузовика – вот откуда дым в салоне – подтягивались еще наряды, на ходу разворачивая рукава шлангов, спасатели пытались снаружи открыть двери автобуса, орали машины скорой помощи, врачи стояли наготове, но пока добраться до пострадавших пассажиров не было возможности. Народ толпился на противоположной стороне дороги, не решаясь подходить ближе. Казалось, Бьянку никто не замечал, пока ребенок из толпы не указал рукой в ее сторону. Тут же одна бригада врачей бросилась к девушке, они что-то спрашивали, наверное, даже кричали, но Бьянка ничего не слышала и не понимала. Она всматривалась в их губы, которые шевелились и должны были издавать звуки, но так и не могла разобрать, что от нее хотят. В голове все гудело, кружилось, заворачиваясь в невидимый рулон. Наконец врачи уложили ее на носилки и побежали к машине, и уже через несколько минут автомобиль выруливал из вселенского хаоса и направлялся в сторону больницы скорой медицинской помощи. Доктор прослушивал сердце, другой – прощупал сначала конечности, потом живот, кто-то еще пытался пристроить к правому плечу тонометр. В этот момент раздался мощнейший взрыв. Место аварии в радиусе трехсот метров заволокло пламенем и клубами черного дыма. Бьянка потом лишь узнала, что в автобус въехал грузовик с цистерной бензина, который по всем правилам никак не должен был следовать этим маршрутом, но водитель решил сократить путь. Пожарные не смогли загасить возгорание, и пламя перекинулось на цистерну с остатками горючего и скопившимися парами. Врачи застыли, глядя через маленькое автомобильное окошко на то место, где они только что стояли. И каждый из них наверняка что-то сказал Всевышнему, глянув мельком вверх так, чтобы другие не заметили. А Бьянка не услышала взрыва, она лишь ощутила, как взрывной волной на ходу толкнуло машину, водитель слегка притормозил, удерживая равновесие, а потом со всей силой выжал педаль газа – ужас гнал его подальше от этого адского места. Все оказалось слишком страшно, слишком натурально, не так, как в кино, никакой романтики и адреналина, только кровь, смерть и леденящий страх оттого, что все по-настоящему. Машина свернула, потом еще раз, и весь этот кошмар скрылся из виду, унося все дальше и дальше единственную выжившую пассажирку автобуса и врачей, тоже чудом уцелевших, в отличие от своих коллег, оставшихся на месте аварии.

Глава третья Рождение

Когда Бьянку доставили в больницу, начались преждевременные роды. Серьезных повреждений у нее, к счастью и большому удивлению врачей, не обнаружили, только лицо немного поцарапано, и ныла рука, которой она дергала рычаг, пытаясь открыть двери автобуса. Но от пережитого ужаса матка начала сокращаться, беспощадно выталкивая плод наружу. Врачи какое-то время пытались загасить схватки, опасаясь за жизнь ребенка, но ничего не вышло. Они едва успели положить роженицу на стол, как акушерка заорала, что показалась головка ребенка, и через две минуты малыш вылетел пулей – еле поймать успели. Бьянка все еще пребывала в полуобморочном состоянии, слабо понимая, что происходит. Словно во сне, она вроде бы ощутила что-то горячее и скользкое между ногами, потом из глубины донеслись звуки, похожие на крик младенца. Она практически не чувствовала боли и пришла в себя только на следующий день. Отдельные кадры воспоминаний и ощущений никак не склеивались в одно целое, она силилась понять, что реально, а что всего лишь причуды человеческого воображения.

Все сомнения развеял доктор, принимавший роды. Невысокий, щупленький, похожий скорее на электрика, чем на врача акушера-гинеколога, мужичок присел на кровать и взял Бьянку за руку.

– Как мы себя чувствуем? – голос звучал по-отечески мягко.

– Вроде бы ничего, – Бьянка пыталась пересчитать конечности, попеременно двигая то руками, но ногами. Потом коснулась головы и наконец живота. А, собственно говоря, где живот?

Доктор заметил немой вопрос в глазах, наливающихся слезами, и поспешил успокоить:

– Ребенок жив, жив, – он слегка замешкался, и волна ужаса, отпустившая сознание Бьянки, начала накатываться с новой силой. – Есть кое-какие осложнения, – он говорил медленно, оттягивая момент истины, подбирая нейтральные слова, чтобы не усугублять и без того тяжелое душевное состояние роженицы, – ребенок родился недоношенным и сейчас находится в реанимации на аппарате искусственной вентиляции легких. Мы обнаружили несколько переломов, скорее всего, последствия аварии, в конечностях ослаблена рефлекторная реакция. В общем, он под постоянным наблюдением врачей, мы делаем все возможное. Ах да, у вас сын, я не сказал. В любом случае – мои поздравления. То, что вы выжили – настоящее чудо, пусть хотя бы это утешит.

Он еще раз сжал руку Бьянки и вышел, отдавая на ходу распоряжения медсестрам.

«Делаем все возможное» – сколько фатальности в этих словах. Бьянка тупо смотрела в потолок, пытаясь сосредоточиться. Дежурная фраза, которую она не раз слышала в истории своей несостоявшейся скоропостижной кончины, сильно раздражала. «Всем возможным» врачи «кормили» родителей, когда не могли в глаза сказать, что их дочь умирает. «Делать все возможное» – это снять с себя ответственность, если не удастся вырулить, если все закончится плохо. И победа, если история со счастливым концом. Универсальная фраза, безликая, бесчеловечная, нужно запретить врачам ее употреблять! Бьянка со злостью откинула одеяло и встала. Палата задрожала, закачалась и вернулась на место.

Несмотря на слабость, Бьянка испытывала физическую необходимость увидеть сына, прикоснуться к нему, убедиться, что он есть на самом деле. Она была уверена, что если в этот момент окажется рядом, то «все возможное» станет вариантом номер два – историей со счастливым концом. Бьянка поднялась на этаж выше. «Реанимационное отделение» – она догадалась, что ей именно сюда. Казалось, она слышит плач своего малыша, словно он зовет, потому что ему очень одиноко в этой стеклянной коробке с проводами.

Дверь в бокс оказалась закрыта. Бьянка прислонилась к окну – внутри стояли кувезы, рядом с каждым – огромные установки с мониторами, всевозможными кнопками и датчиками. В этих закрытых стеклянных домиках, словно подопытные кролики, лежали маленькие, будто игрушечные, человечки. Ручки и ножки опутаны проводами и трубками, малыши не двигались, только сердечки бились, как у перепуганных птиц, часто-часто, и крошечные грудки трепетали, облепленные разноцветными датчиками.

– Ваш – посередине.

Бьянка вздрогнула. Она не слышала, как подошел доктор, который оказался еще меньше, чем она предполагала, еле дотягивался до плеча.

– Удивительно, но ваш сын так борется за жизнь! У меня такое впечатление, что он хватается за нее всеми клеточками своего маленького незрелого тельца. Знаете, так явно – редко бывает. Видите того малыша, что справа от вашего? – Бьянка кивнула, не отрывая взгляда от сына. – Он родился более… э-э-э… жизнеспособным, – опять стало заметно, что доктор подбирает слова. – Но его шансы улетучиваются с каждым днем, даже часом. Он тает на глазах, а душа постепенно выползает наружу, чтобы отправиться в другой, более подходящий мир.

Бьянка отчетливо представила, как еле заметная дымка покидает крохотное тело и улетает в неизвестном направлении, задержавшись на мгновение, словно прощаясь. Странно слышать подобное из уст врача.

– А ваш – боец! – Бьянка снова вздрогнула. – Его показатели улучшаются с каждым часом. Сегодня ваш мальчик задышал самостоятельно! – доктор вытащил платок и промокнул вспотевшее лицо. – А знаете, что он родился в тот день, когда комета подошла к Земле на самое минимальное расстояние? – он поежился и продолжил: – Удивительное это зрелище – комета. У меня так просто кошки скребутся внутри, стал ощущать себя такой маленькой песчинкой в огромной Вселенной, жуть просто!

Бьянка почти вросла в стеклянную стену.

– Можно к нему поближе? – она не узнала свой голос, он дребезжал и отдавался эхом в груди.

– Обещайте, что будете вести себя хорошо, без истерик, – доктор изучал бесцветное лицо женщины, пытаясь разглядеть ответ, не доверяя словам.

– Да, да, конечно, только минутку постоять рядом, – Бьянка с усилием отвела глаза от малыша и умоляюще посмотрела на собеседника.

Он открыл дверь ключом с зеленой биркой и пропустил ее вперед. Крадучись, стараясь не дышать, Бьянка ступала по воздуху. Прошла целая вечность, прежде чем она очутилась перед кувезом, где ее новорожденный сын боролся за право жить в этом мире. Замирая от страха и блаженного восторга, она положила ладони на стеклянный купол, хранивший маленькое произведение искусства матери-природы под названием «человек». Наблюдала за рефлекторным подергиванием маленьких ручек и ножек, слышала прерывистое дыхание и ощущала биение сердца. Вдруг малыш встрепенулся, словно птенец, и стал ворочать головкой то в одну, то в другую сторону, и еще сильнее замахал ручонками. В какой-то момент он остановился, будто почувствовал присутствие родного человека, повернулся в сторону Бьянки и приоткрыл глазки. Она боялась пошевелиться, застыла, прижимаясь руками к стеклу. А малыш посмотрел, да-да, именно посмотрел на нее ясными, желтовато-серыми глазками, перестал дергаться и пальчиками коснулся прозрачной стенки временного жилища, задержал ладошку как раз в том месте, где находилась рука Бьянки.

– Привет, Томаш, – она так и не поняла, откуда взялось это имя, просто возникло само по себе, словно иного и не было.

Ручка малыша оказалась такой крошечной, раз в десять меньше, чем ее собственная. Волшебство продлилось еще несколько секунд, потом он пару раз моргнул, затем прикрыл глазки и уснул, вероятно, очень устал.

– Спокойной ночи, спи, мой родной, набирайся сил, впереди долгая, долгая жизнь.

Она даже не сомневалась, что малыш выживет, другого варианта просто не существовало. Теперь он – ее жизнь, именно ради сына Вселенная исцелила ее от неизлечимой болезни.

Бьянка с трудом отделила руки от стекла – следы от ладоней, словно глубокие вмятины. Она уходила, двигаясь спиной вперед, не отрывая взгляда от малыша, пока стеклянный купол не спрятался за другой. Уже находясь в своей палате, Бьянка по-прежнему разглядывала маленькое личико, которое стояло перед глазами, не желая покидать ее. Разные чувства боролись внутри нее: тревога сменялась абсолютным счастьем и благоговением, сомнения утопали во всеобъемлющей любви, возникшей практически ниоткуда и заполнившей все существо. «Том, Томаш, сынок», – она провалилась во что-то мягкое, ласкающее кожу, и это что-то заволокло сначала все вокруг, потом глаза, потом – сознание.

Глава четвертая Ад и рай

В тот самый момент, когда вы решаете, что ад наконец-то закончился, он с новой, остервенелой силой распахивает ворота и засасывает вас в тугие объятия. И этот ад гораздо страшнее предыдущего.

Бьянка ощутила весь ужас реальности через несколько месяцев после рождения сына. Их перевели в отделение патологии новорожденных городской больницы, где медсестра при банальной смене пеленки сломала малышу ножку, точнее, она услышала хруст, похожий на шорох свежей газеты, но сначала не обратила внимания. Ребенок вздрогнул, вздохнул или всхлипнул, затрепыхалось крошечное сердечко, задрожало тельце хрупким опавшим листочком на сквозняке. Медсестра отстранилась, прислушалась, ощупала ручки и ножки, и малыш снова вздрогнул, когда плотные шероховатые пальцы тронули место перелома. Она запеленала его и положила в кроватку, недоумевая и чувствуя необъяснимую тревогу. К вечеру ножка распухла, и ребенок стал беспокойным более, чем прежде. На рентгене перелом подтвердился, а еще обнаружились множественные трещинки и надломленное ребро. Имя у ада оказалось очень красивым, но страшным по сути, с привкусом обреченности.

– Ваш ребенок – «хрустальный», слышали когда-нибудь о такой болезни? – хирург, довольно молодой смуглый мужчина со странным именем Феликс (отчество на табличке Бьянка не успела прочесть), выглядел строгим и сосредоточенным.

– Хрустальный? Нет, нет, я не знаю, ничего не знаю об этом, – Бьянка видела, как подрагивал глаз у доктора, и вялая капля пота скатилась по виску. Тот, наверное, решил, что это весенняя муха, и резко смахнул ее со щеки, капля смачно шлепнулась на стол возле руки Бьянки и расползлась кляксой. Бьянка передернулась, отвращение подкатилось к горлу, и она с трудом сдерживала тошноту.

– Несовершенный остеогенез, или врожденная недостаточность и ломкость костей, является врожденным пороком костеобразования, встречается с частотой один случай на десять-двадцать тысяч новорожденных. Обычно это наследственное, но возможны и индивидуальные спонтанные мутации, – Феликс тоже пялился на распластавшуюся каплю. Он почти слово в слово цитировал отрывок из статьи с клиническими наблюдениями заболевания, прочитанной накануне: – Переломы трубчатых костей и деформации конечностей – основные симптомы заболевания. Переломы могут возникать во внутриутробном периоде, в момент родов или в постнатальном периоде. В результате перелома ключиц и ребер деформируется грудная клетка, а также череп. При этом заболевании мозговой череп довольно часто непропорционально велик, имеет квадратную или шаровидную форму, при пальпации у малышей отмечается его чрезвычайная мягкость. Роднички закрываются с опозданием. В дальнейшем могут крошиться и сильно стираться зубы, которые приобретают янтарный оттенок. Развивается тугоухость и низкорослость. Прогноз зависит от тяжести патологического процесса. Но в моей практике, честно скажу, ваш случай – первый и единственный. За границей проводят исследования с новым препаратом, да и у нас, кажется, на базе НИИ педиатрии кто-то занимается серьезно, но попасть туда – шансов почти нет, сами понимаете. Хотя я готов подписать направление куда угодно. В общем, готовьтесь к внушительным расходам, мучительной беготне по инстанциям, куче бумаг и справок. Да, если можете себе позволить, конечно.

Доктор наконец отвлекся и посмотрел на Бьянку, та закрыла уши, обхватила руками голову и мотала из стороны в сторону, будто собиралась отвинтить ее на время. Глаза закрылись, а губы шептали одно единственное слово.

– Нет! Нет! – закричала вслух Бьянка и вырвалась из душной, душащей клетки врачебного кабинета, будто там, за ее пределами, этого ада не существует.

Она еле успела добежать до туалета, где ее вытошнило. Умывшись холодной водой, подняла глаза – в зеркале отражалась ужасающая гримаса преисподней. Она вспомнила, как впервые узнала о своем смертельном диагнозе, как каталась по полу и грызла ножку журнального столика от бессилия и злости, как жалела этот мир, который хотел выпнуть ее в другое измерение, как страдали мама с отцом, боже, как они только выжили в этом кошмаре! Все вокруг стало бессмысленным, и только то, что она умирает – подлинным. Но происходящее сейчас, в это самое мгновение, гораздо страшнее, чем собственная смерть. Обрекать ребенка на пожизненное мучение, более того, на медленное неизбежное умирание, что может быть хуже? У Бьянки промелькнула мысль: «А что, если…». И она с силой зажала рот, чтобы дьявольские помыслы не вырвались наружу, не возымели силу над ней.

Позже, стоя у кроватки ребенка, она рассматривала маленький комочек живой сущности. «Голова не квадратная! Не огромная! Нормальная маленькая детская головка, светлый кучерявый пушок, ручки, ножки – с виду одинаковые, пропорциональные. Может, все еще не подтвердится? Может, диагноз ошибочный? – сладкая ложь растекалась по внутренностям горячим эликсиром надежды. – Такой хорошенький, такой родной! Что там доктор про Москву говорил?».

Бьянка вернулась в свою палату, набрала мелочи и спустилась на первый этаж к телефону-автомату.

– Папа? Начинай продавать квартиру.

* * *

Ад протянул свои щупальца в каждую, даже самую узенькую щель бытия. Медсестры отказывались близко подходить к малышу, и Бьянка училась справляться и ухаживать за ним сама. С дрожащими руками и сердцем, глотая слезы и боль, каждый день, каждую секунду она открывала для себя новую реальность, продвигаясь по ней миллиметровыми шагами.

Даже при самом лучшем в мире уходе за таким ребенком переломы неизбежны. Бьянка училась по-особому держать малыша, совершать нежные и мягкие движения, как в медленном лирическом танце. И никому не позволяла дотрагиваться, тем более носить его на руках. Она проверяла, не запутались ли ручки и ножки в одеяле, никогда не поднимала его, держа за грудь, чтобы не спровоцировать перелом ребер, только подложив одну руку под попку, а вторую – под спинку, шею и голову ребенка. Смена пеленок и подгузников тоже оказалась проблемой: малыша нельзя приподнимать за ножки! Нельзя кормить ребенка лежа. Необходимо всегда смотреть за тем, как располагаются его конечности.

Однажды, купая Томаша в ванночке, Бьянка намылила тельце, и гладкий, как рыбешка, малыш соскользнул в воду. Инстинктивно Бьянка стала хватать ребенка, чтобы он не захлебнулся. Том не заплакал, не испугался, и она понадеялась, что ничего страшного не произошло, но к вечеру покраснела и припухла ручка. Закусив губы до крови, Бьянка набрала номер лечащего врача. Утром в больнице наложили очередной гипс. Сразу после процедуры Бьянка отправилась в магазин детских товаров, затем в аптеки и салон медтехники, где нашла специальное приспособление для ванночки, чтобы не повторился кошмар с купанием.

Одежду покупала свободную, больше размера на два, без мудреных застежек и бестолковых украшений. Если требовалось – разрезала и мастерила новые застежки так, чтобы голову не продевать в горловину. Само одевание и раздевание превратилось в долгий, кропотливый ритуал.

Все время приходилось следить за тем, как малыш спит, на каком боку лежит: чтобы голова формировалась правильно, необходимо было постоянно менять положение. Друзья отца привезли из-за рубежа дорогое сертифицированное автомобильное кресло, добротное, с надежным крепежом к сидению автомобиля и прочными ремнями. Специальный стульчик для кормления на будущее, специальные подставки, различные приспособления, коляски – все для того, чтобы справиться и помочь малышу.

Она спала короткими отрезками, подскакивала и регулярно проверяла сердцебиение ребенка. Иногда накатывался чудовищный страх. Почти не прикасаясь к полу, она приближалась к кроватке и видела, что она пуста. Тогда Бьянка кидалась во все углы, включала свет в комнатах, орала и стонала от бессилия, переворачивала шкафы и выгребала ящики в поисках сына. Потом останавливалась и замирала в беззвучье, оглушенная немой тишиной, ловила в воздухе дыхание ребенка. И что-то срабатывало в голове, она направлялась в ванную или в гардеробную. Там, в коробках из-под обуви или среди пачек с порошком и моющими средствами, лежал Томаш, холодный, бледно-серый и бездыханный. С открытыми в небо застывшими глазами, в которых запечатлелась вся красота и уязвимость человеческого мира. Бьянка хватала его, целовала, пыталась растереть холодные ручки и ножки, но они рассыпались, словно осколки хрустальной вазы. С криком от ужаса и отсутствия кислорода в легких Бьянка подскакивала, падала с кровати на пол, путаясь ногами в одеяле, ползла к детской кроватке, от отчаянья разрывая пододеяльник. Но видя, как мирно посапывает малыш (даже не проснулся от ее воплей!), Бьянка наконец понимала, что это очередной кошмарный сон. Придя в себя, она садилась в кресло-качалку и, мерно раскачиваясь, успокаивалась, напевая колыбельную песенку из детства. Слезы высыхали, улетучивалась сумасшедшая дрожь в теле, и боль в сердце затихала. Бьянка засыпала. Ненадолго. На сорок минут, на час максимум. Больше – совершенно непозволительная роскошь!

Все остальное время она прислушивалась, присматривалась к ребенку, чтобы не пропустить очередную «поломку». Она закрылась от всех, кто не верил в возможность выздоровления, кто допускал хотя бы одну негативную мысль или сомнение. Изо дня в день, из месяца в месяц Бьянка боролась с недугом. Она скупала медицинские книжки, звонила в больницы, по всей стране искала врачей, кто специализировался на этом заболевании, мануальных терапевтов, знахарей и просто волшебников. Спрашивала совета, кричала от бессилия, давясь слезами, и радовалась как сумасшедшая, когда замечала маленький сдвиг, еле уловимую, но положительную динамику! И когда руки совсем опускались, когда от усталости, недосыпания, эмоционального истощения ее просто заваливало на бок, а почва из-под ног предательски уползала, малыш вдруг обращал к ней свой внимательный, ласковый и любящий взгляд, будто хотел что-то сказать, приободрить, утешить маму. И Бьянка словно останавливалась во времени, голова прояснялась, силы наполняли организм, возвращалась уверенность и решимость выходить сына, поставить его на ноги в прямом и переносном смысле.

Том редко капризничал и почти никогда не плакал. Все свои эмоции он выражал удивительно ясными, не по-детски серьезными глазами. Бьянка научилась читать взгляды, они понимали друг друга без единого слова и звука. Мать ни на минуту не отходила от сына, ни с кем и никогда его не оставляла, каждую секунду они были вместе, буквально срослись в одно целое, не пуская к себе никого из посторонних.

К своему полугодовалому «юбилею» Томаш подарил Бьянке настоящий праздник, приправленный бурей положительных эмоций – он впервые улыбнулся, по-настоящему, осмысленно, в ответ на ласковые слова мамы. Утро в тот осенний день выдалось по-летнему солнечным, теплым и безветренным, природа искрила золотом листвы. Бьянка усадила малыша в коляску и отправилась в парк, она старалась гулять в безлюдных местах, а утром в парке обычно пустынно и спокойно. Томаш с удовольствием наблюдал, не просто смотрел, а именно наблюдал за чайками у реки, за радостной возней щенков местной дворняги. Бьянка вдруг с легкой грустью засмотрелась на активно бегающих вдалеке малышей, там, на детской площадке, которую она старалась обходить стороной. Том сначала заворочался в коляске, словно неудобно сидел, а когда мама, опомнившись, перевела взгляд на него, виновато улыбаясь и нежно приговаривая что-то на ушко, он сам улыбнулся, сначала робко, будто бы проверяя, то ли он делает, а потом более уверенно, осмысленно и с видимым удовольствием. Малыш улыбался, не отводя своих лучистых глаз от лица матери, словно сообразил, что доставляет ей огромную радость. Следил за тем, как удивление сменилось умилением и счастьем, как заблестели, заиграли цветными переливами сквозь слезы мамины глаза, как она всматривалась, пытаясь зацепить эту долгожданную улыбку, чтоб та не исчезла, не канула снова в небытие и безмолвие. Том улыбался во весь свой маленький, еще беззубый ротик, а потом даже захохотал, когда Бьянка прикоснулась к его носику и ветер растрепал волосы, пощекотав ими маленькие румяные щеки.

В это чудесное утро Бьянка почувствовала перемены, прежде всего внутри себя. Что-то знакомое, но с новым оттенком и вкусом, зарождалось, как второе дыхание.

Нерушимая, наглая, навязчивая уверенность закрепилась и не давала себя даже мимолетно поколебать, несмотря на перестройку и кризис в стране, банкротство, развал предприятий, сумасшедшую инфляцию – деньги, словно мороженое, таяли на глазах, теряли ценность и погребали надежды и возможности под толстым слоем непонимания, страха и отчаяния. Левицкие продали трехкомнатную квартиру в центре и купили для Бьянки с сыном небольшую уютную полуторку в спальном районе. Долгожданную, привезенную несколько лет назад иномарку сменили на подержанную «восьмерку» в приличном состоянии. Открыли отдельный счет в банке, куда перевели вырученные средства и откладывали каждую лишнюю копейку на предстоящее лечение и дорогие иностранные медикаменты, которые увеличивают плотность костной ткани ребенка. А еще кальций, витамины, массаж, ЛФК, плавание. Бьянка привыкла к регулярным гипсовым лонгетам, научилась сама делать массаж и специальную гимнастику, отец собрал детский спортивный комплекс для Томаша, а мама доставала импортные развивающие игрушки, к которым малыш, хоть и гораздо позже, чем большинство детей, но все-таки стал проявлять интерес. Он тянулся к ярким разноцветным мячикам, пытался захватить рукой звонкую погремушку и прислушивался к музыке из расписной шкатулки.

Первый курс лечения в столице оказался самым тяжелым. Капельницы в течение нескольких дней по три-четыре часа. У Томаша поднялась температура, он беспокоился и метался, Бьянка старалась сдерживать малыша, рассказывала сказки и пела песенки, уговаривала, молила, плакала. Она чувствовала, как ему больно, мучилась и терпела вместе с ним.

А через месяц ребенок сел. Сам! САМ! Он потянулся за игрушкой, кряхтел, отталкивался ручкой, перевернулся на бок и сел. Впервые за последнее время Бьянка налила полный бокал вина и выпила его залпом, а потом расплакалась и долго не могла успокоиться. Из ее груди вырывались вздохи и глухой сдавленный крик, и она включила музыку погромче, чтобы не напугать сына.

Томаш все чаще стал произносить сначала звуки и отдельные слоги, затем складывал их в слова. Бьянка расправила плечи и осмелилась гулять с ребенком во дворе, на детской площадке. Он с удовольствием наблюдал за ребятишками, взахлеб «болтал» с ними и рвался из коляски в песочницу. И когда детей собиралось не слишком много, Бьянка усаживала Тома в песок, и он загребал ручонками целые горсти, пропускал между пальчиков, пересыпал из кучки в кучку.

Во дворе к Тому привыкали. Мало кто уже оборачивался в недоумении на робкого неуклюжего ребенка и его настороженную мать. Голубоватый цвет склер придавал небесный оттенок серым от рождения глазам малыша. Взгляд, такой не по-детски вдумчивый, хранил след перенесенных страданий, гипнотизировал окружающих, и они перестали обращать внимание на странности Тома. Детки с удовольствием делились лопатками и машинками. Одна юная принцесса даже позволила лизнуть чупа-чупс, что-то прошептав на ухо, а соседская девчушка Катя все время цеплялась за курточку Томаша, будто давала всем понять, что он именно ее друг, а не чей-нибудь еще.

Но ад словно чувствует людскую слабость и тут же напоминает о себе. Вроде бы не так много детей копошилось в песочнице, и Бьянка стояла совсем близко, только в считанные секунды просветление и надежда сменились новым кошмаром и отчаяньем. Будто из ниоткуда появился шум детских голосов, затем стая ребятишек пронеслась мимо, играя в догонялки, на ходу протискиваясь между качелями и турником. Кто-то споткнулся, засеменил ногами, чтобы не упасть, и попал прямо в песочницу, где мирно играли малыши. Они в испуге отскочили, только один из них не успел, не смог даже ножки подобрать, слишком быстро все случилось. На мгновение мир остановился и затих. Бьянка, словно в замедленной съемке, увидела, как потрепанные, с оторванной подошвой у носка кроссовки наступают на маленькие, безжизненные ножки Томаша, как его личико застыло от непонимания и боли: «За что?». Был слышен невероятный скрежет ломающихся костей, хрупких, как стекло. И ничего больше. Только страшный оглушительный треск снова и снова резал сознание Бьянки.

Глава пятая Шаг вперед

Переломы обеих ног со смещением. Операция, гипс и боль. А еще страх – вечный союзник, от которого так непросто избавиться, про него не забыть, его не оставить на свалке, как ненужную вещь. Страх цепляется и преследует, затягивает в железные тиски своих объятий, лишая воздуха и света. Через него всегда так тяжело перешагнуть, почти невозможно.

Гипс нельзя держать слишком долго: мышцы, и без того слабенькие и неразвитые, совсем завянут. Движение – значит жизнь. Но каким осторожным и продуманным оно должно быть! Если даже прикасаться к сложенным заново ногам ребенка страшно.

Томаш в ужасе кричал и плакал, когда Бьянка снова начала гулять около дома и соседские ребятишки здоровались с ними или пробегали мимо, увлеченные играми. Она прятала сомнения и ощущение безысходности, граничащее с безумием. Настойчиво, изо дня в день, из месяца в месяц Бьянка продвигалась вперед к нормальной, полноценной жизни и тянула за собой Тома. В какой-то момент он перестал плакать, когда мама доставала курточку и шапку, надевала на тоненькие ножки ботинки. Перестал метаться в коляске, если они приближались к площадке, и снова с интересом наблюдал за играми маленьких сорванцов.

– Почему я не похож на других? – первое осмысленное предложение из уст Томаша, которое заставило плакать и смеяться Бьянку. Ему стукнуло четыре года.

– А зачем быть на кого-то похожим? Это же скучно! Ты – другой. Особенный! От этого я еще сильнее тебя люблю!

Бьянка развернула коляску и направилась в сторону магазина. На душе стало легко и радостно, она шла, улыбаясь весеннему солнцу, а Томаш разглядывал прохожих, деревья и проплывающие мимо здания, иногда указывая ручкой на яркие пятна рекламных вывесок, называл предметы своими именами и говорил, говорил, словно давным-давно этому научился. «Мальчик бегает!» – у магазина нарезал круги в ожидании родителей школьник. «Машины, машины гудят!» – и откуда он только знает, как все это называется? «Листик прилетел!» – ветер прилепил к его курточке почти высохшую полупрозрачную бабочку. Он взял ее ручкой, и бабочка, взмахнув невесомыми крылышками, упорхнула. Бабочка ранней весной?! Еще снег кругом!

Дальнейшие события не раз заставляли Бьянку удивляться неожиданным поворотам судьбы. Казалось, еще вчера малыш не произносил ни звука, мало двигался и оставался равнодушным к окружающему миру. Его ножки, будто не настоящие, а так, по ошибке пристегнутые от какой-то механической куклы, уныло свешивались с коляски или стульчика. Но на очередном сеансе физиотерапии врач отметил, что мышцы конечностей окрепли, а кости на снимках выглядели более плотными. И тогда все занятия перешли на новый уровень – появилась задача не просто поддерживать мышечные ткани, а заставить организм работать как полагается. Ребенок научился ползать по дому и вставать, держась за опору. Стоял, правда, всего несколько секунд, но ведь стоял! Бьянка с отцом затеяли ремонт в квартире. Они вскрыли полы и поменяли скользкий линолеум на дорогое пробковое покрытие. Привезли новую мебель – никаких острых углов и выступающих частей, никаких зеркал, только плавные линии и максимум пространства. Отец смастерил ступеньки и подставочки, приделал к стенам круглые перила и удобные поручни в ванной и туалете.

Мама улыбалась и глотала слезы, видя то упорство, с которым Бьянка боролась за сына. Родители постарели, годы отпечатались на их лицах глубокими морщинами и трагической обреченностью в глазах. Они часто подолгу разговаривали о прошлом. Но Бьянка не позволяла раскисать, горестные воспоминания тонули в счастливой эйфории от каждой, даже самой маленькой победы, будь то новое слово, действие или умение Томаша. Приобретенные навыки сын демонстрировал с явным удовольствием, осознавая, что радует самого близкого человека на свете. Теперь Бьянка точно знала: дорога в рай ада не минует.

* * *

В субботу вся дворовая ребятня собралась в песочнице. Даже те, кто был постарше, уже школьники, теснили малышей и весело развлекались, стряпая песочные куличи. Но Бьянка по-прежнему не решалась отпускать Тома, хотя тот отчаянно барахтался в коляске, требуя свободы.

Она отошла в сторону и пыталась успокоить ребенка, когда среди веселого детского шума, из гущи событий раздался надрывный крик. Мальчик лет семи катался на спине, держась за коленку, он заливался слезами и истошно орал от боли. Ребятишки затихли, взрослые стали оглядываться по сторонам в поисках родителей мальчугана. И даже Томаш замер в коляске, только иногда потирал ручки друг об друга.

– Похоже, он коленку вывернул, – Катина мама направилась к мальчику, и Бьянка шагнула за ней. Но в этот момент приятельница застыла и еле слышно прошептала: – Бог ты мой, смотрите!!! – ее рука указывала в сторону Томаша.

Воспоминания подкатились к горлу твердым комком. Затаив дыхание, Бьянка повернулась и обомлела, словно ее окатили ведром холодной воды. Она присела на какой-то ящик, торчавший из земли, дрожащей рукой закрыла рот, чтобы не завопить, не закричать от восторга, ибо то, что представилось ее глазам, было похоже на чудо. Да нет, это и есть чудо!

Услышав крик, Том рассмотрел в толпе пострадавшего мальчугана. Он перевернулся в коляске и сполз на землю. Ухватился за стоявшую рядом металлическую лестницу и встал. Ножки напряглись и задрожали, Томаш стоял, слегка покачиваясь. Через мгновение он сделал шаг вперед, потом еще один, рука уже не могла дотянуться до опоры, и ему пришлось отпустить перекладину и шагать самостоятельно. Делая неуверенные шаги, он продвигался к Мише. Вот уже вся площадка молча наблюдала, как Том, прихрамывая на левую ножку, впервые шел сам, без чьей-либо помощи. Он приблизился к мальчику и опустился на коленки, коснувшись ладошкой лица. Плач прекратился, и удивленный Миша уставился на Тома.

Из магазина вышли две женщины, одна из них – Мишина мама. Длиннющая, в туфлях на высоченных каблуках и тугих обтягивающих легинсах, она разговаривала с приятельницей и остановилась на полуслове.

– Что происходит? – женщина только что уловила звуки тишины, воцарившейся на площадке, а поскольку тишина – состояние абсолютно не свойственное детскому коллективу, то она резала слух и приводила в замешательство. Но ее собеседница по-прежнему, не стесняясь, на всю улицу расписывала свои новые кружевные трусики.

– Да тише ты! – Кто-то из толпы цыкнул на непутевую мамашу.

– Вы мне? Да что, собственно… – она так и не договорила, заметив сынишку с красным зареванным лицом, а рядом – странного мальчика, которого все время возили в коляске.

Томаш в это время обхватил ручками вывернутую коленку подвывающего Миши. Сустав распух и, несомненно, болел. Но когда Том приподнял и повернул ногу, тем самым заставляя Мишу подтянуть ее к животу, в коленке что-то щелкнуло, и сустав встал на место. В тишине щелчок прозвучал как выстрел, и все наблюдавшие вздрогнули. Тут же ритмично зацокали металлические каблуки по асфальту – Мишина мама понеслась к своему отпрыску, с опаской поглядывая на Томаша, который все еще не выпускал больную коленку из своих маленьких ручонок. Он провел по ней ладошкой, и вроде бы припухлость стала меньше, может, только почудилось? Миша перестал скулить и затих, он пробовал шевелить ногой, вытягивал вперед и сгибал в коленке, все еще морщился, но боль отступила. Тогда мальчик вскочил, прорвался сквозь мамины руки и побежал к ребятам как ни в чем не бывало, а Том плюхнулся на тротуар и стал тереть ладошки о штаны. Мишина мама сначала протянула к нему руки, чтобы помочь подняться, но тут же отдернула и стала оглядываться по сторонам в поисках Бьянки. Но та сидела на ящике не в состоянии что-либо сказать или сделать. И только когда Том позвал ее, она очнулась и подошла, разглядывая маленькое серьезное личико. Том продолжал смотреть на маму, но в его глазах Бьянка не увидела ни страха, ни привычной боли, только усталость. Он показал ей покрасневшие, горячие на ощупь ладошки, как будто стер их, катаясь на горке. Бьянка без слов взяла сына на руки, отнесла в коляску и направилась в сторону леса. Хотелось свежего воздуха и покоя. Мысли сбивались в кучу, и на душе появилось странное ощущение не то радости, не то тревоги.

Весь вечер Бьянка наблюдала за сыном. Он спокойно играл с игрушками, вставал, переходил от места к месту, будто давно этому научился. Том хорошо держал равновесие, не качался, не дрожал от напряжения и не боялся упасть, лишь прихрамывал на левую ножку. Ей показалось, что малыш слегка горячий на ощупь, но потом и это прошло, ладошки побледнели, Бьянка на всякий случай смазала их детским кремом. Ничего необычного, только необъяснимая тревога глубоко внутри так и не утихла.

На следующий день Том проспал до обеда и ни разу не встал на ноги, только ползал как раньше, словно и не было никакого чуда. Проходя мимо детской площадки, Бьянка заметила, как притихли соседи, свидетели вчерашнего происшествия, но вслух никто ничего не говорил и не спрашивал.

Томаш встал на ножки после двух недель перерыва. Еще дней через пять играл с камешками на берегу, как обычно, только теперь сам ходил и даже пытался подпрыгивать, забирался на каменистые возвышения, уверенно сбегал вниз. Он выглядел счастливым и здоровым ребенком. Бьянка наблюдала со стороны – Томаш не просто шагнул вперед, а сделал огромный смелый рывок. И сама она переступила через сомнения и подавила в себе мучительный страх, по крайней мере один из них. Она по-прежнему ощупывала его ножки, с замиранием сердца следила, как малыш разбегается, опасалась падений и новых переломов – Томаш передвигался так быстро, слишком быстро! Но Бьянка впервые в жизни позволяла сыну ощущать себя таким же, как все дети, которых он видел и знал.

А Миша с мамой перестали гулять во дворе. Когда Бьянка случайно встретила их в универмаге, то женщина, подхватив ребенка на руки, кивнула и поспешила выйти из магазина раньше, чем Томаш смог подбежать к Мише поздороваться. Все это наверняка утряслось бы и даже забылось, но спустя некоторое время произошел еще один необъяснимый случай, который заставил Бьянку призадуматься. В ее голове постепенно складывались отдельные составляющие удивительной версии, не похожей на реальную – но куда денешься, если события происходят на самом деле, а не в каком-то фантастическом кинофильме.

Глава шестая Симптом

Занимаясь приготовлением обеда на кухне, Бьянка, как обычно, перебирала в голове важные дела на предстоящую неделю, как вдруг рука соскользнула и со всей силы пробороздила по новой терке, на которой она шинковала морковь. Бьянка даже не почувствовала боли, но прочная сталь была до того хорошо отточена, что на морковку тут же брызнула струя крови.

– Вот, черт возьми! Последнюю морковку испортила!

Бьянка облизала палец и увидела, что ранка намного серьезнее, чем можно было предположить. Она просто стесала кусок пальца! Кровь текла сильно даже под струей холодной воды, так что пришлось доставать аптечку. Бьянка зажала рану куском ваты и стала рыться в коробке с медикаментами, чтобы продезинфицировать и перевязать палец. На кухне показался Том, задумчивый и сосредоточенный, он потер ладошкой о футболку и подошел к Бьянке.

– Привет, солнышко, насмотрелся мультиков? Скоро обедать будем, только перевяжу палец, а то порезалась.

Бьянка продолжала копаться в коробке. Куда же она могла задевать йод? Том стоял напротив с довольно странным видом, будто спал с открытыми глазами. Затем мальчик приблизился вплотную и потянулся к маме. Бьянка заметила покрасневшие руки и вспыхнувший румянец на щеках. Она бросила аптечку, но в этот раз Томаш сам взял мамину руку, ту, что она порезала, и прикоснулся к ранке своей ладошкой. Сначала Бьянка почувствовала накатывающееся волнами тепло, потом – жар, с каждой секундой становилось все горячее, перед глазами заплясали прозрачные точки, она хотела что-то сказать, но губы прочно сомкнулись, не давая словам вырваться наружу. Бьянка подумала, что сейчас зальет ребенка кровью и перевела взгляд на руку, но с удивлением обнаружила, что кровь просто перестала течь, а мальчик продолжал гладить разгоряченной ладошкой поврежденный палец. То, что в следующий момент она увидела, вообще не укладывалось в голове: вместо открытой кровавой ссадины на том месте, где Бьянка только что стесала кусок пальца, красовался свежий рубец, плотный, абсолютно затянувший ранку, настоящий сформировавшийся рубец. Такой мог появиться в лучшем случае через неделю, если оставить руку на время в покое. Том взглянул на мать, в песочно-голубой пропасти маячили огненные отблески, но чего? Никакого огня, свечей, камина, ничего, что бы отливалось таким светом в глазах. Мурашки пробрали Бьянку от пяток до самой макушки. Что же это такое? Кто это? Ее сын? Разве это Томаш? Она боялась шевельнуться, рассматривая кончик пальца, откуда только что струилась кровь, и не верила своим глазам: рубец бледнел и терял плотность. Еще через мгновение малыш развернулся и вышел из кухни.

– Том? Томаш, сынок! – Бьянка окликнула его, но мальчик не ответил.

Когда она заставила себя встать и зашла в комнату посмотреть, что делает ребенок, тот спокойно сидел перед телевизором, досматривая мультфильм про Спирита.

– Сыночек, маленький, покажи мне ладошки.

От навалившегося страха Бьянка не могла совладать с тремором в руках и ногах, она села рядом и обняла малыша, взглянула на его ладони – слегка розоватые, но жар, кажется, прошел. Томаш, спокойный и расслабленный, с большим удовольствием смотрел мультик. Он выкрутился из маминых объятий, выдернул руки и спрятал их под подушку.

– Том, как ты это сделал, малыш? – она смотрела на сына, но лицо его оставалось безмятежным, как у младенца.

– Смотри, мам, он сейчас перепрыгнет через пропасть! – воскликнул Томаш, будто не слышал, что мама его о чем-то расспрашивает.

Бьянка чмокнула сына в лоб и вернулась на кухню. На столе все еще лежала разделочная доска с нашинкованной морковкой, перепачканной кровью, тоненькая изогнутая струйка дотянулась до края и капала с доски на пол. Вот оно! Вот ее кровь, это не приснилось, не привиделось, никакого сумасшествия, все было на самом деле! Бьянка стояла посреди кухни, она пыталась осмыслить произошедшее, но никакого логического объяснения не находила.

Она выключила кипящий на плите суп и бросилась к книжным полкам с медицинскими энциклопедиями и монографиями, судорожно листала тонкие страницы, даже порвала несколько листов – так дрожали и не слушались ее руки. Затем достала коробку с газетными вырезками и статьями на тему чудесного исцеления, нетрадиционных способов лечения, ясновидения и всякого разного бреда. Она перебирала пожелтевшие газеты и страницы толстенных книг, испещренные мелким шрифтом и схемами, надеясь найти что-то вразумительное. Ее все сильнее и сильнее колотило. Не найдя ответа в тоннах медицинских терминов, Бьянка откинулась на диван и зажмурилась.

– Надо поспать, – она произнесла вслух, встала, дошла до ванной, опустила голову под ледяную струю.

Замотавшись в полотенце, заглянула в комнату к Тому, мультфильм уже закончился, и ребенок спал, обнимая пушистого медведя. Бьянка раздела Томаша и перенесла в кроватку. К шести годам он окреп, и процесс одевания-раздевания больше не причинял боли, мальчик даже не пошевелился, только зажмурился и улыбнулся во сне. «Наверное, проспит до завтра», – подумала про себя Бьянка и не ошиблась. Она и сама отключилась, как только прислонилась к подушке. Но ее сон, в отличие от ребенка, будоражил и беспокоил всю ночь. Странные образы расплывались туманными видениями, лица из ночных баров преследовали и отличались крайней навязчивостью, кудрявый ангелочек махал белоснежной ручкой издалека, светящееся пятно на небе то приближалось, то отдалялось, то вращалось вокруг, завораживая и зазывая куда-то в глубину Вселенной. В магическом звездном водовороте стали мелькать знакомые лица: дети, взрослые, мужчины, женщины. Сквозь пелену она увидела кровь на тертой морковке, свою собственную руку с глубокой ссадиной, Мишу с вывернутой коленкой, искореженные лица погибших в автокатастрофе студентов и глаза доктора, склонившегося над ней в машине скорой помощи. Сухая бабочка, ожившая в ладошках Тома, взлетела и опустилась на блеклый скукожившийся сугроб, который постепенно таял и утекал в желоб для сточных вод. Бьянка вскрикнула и села на кровати. Часы показывали девять утра. Ощущение такое, словно и не спала вовсе. Она пощупала руку – бледный рубчик на пальце еле заметен. Значит, все-таки не приснилось, все-таки было, БЫЛО!!! Она побежала в детскую. Томаш еще спал, Бьянка прикоснулась губами ко лбу – холодный, температуры нет, дышал ребенок спокойно, сердце ритмично отстукивало свою песню. Ничего такого, что могло встревожить, однако Бьянка не успокоилась. Даже вслух не отважилась произнести – ее шестилетний сын прикосновением руки тут же, на глазах превратил свежую ссадину в маленький шрам. Как ни крути – это произошло на самом деле, не во сне, не в кино, а здесь, на этой кухне!

Что теперь с этим делать? Пойти лечащему врачу Тома, к Феликсу, рассказать? Он, конечно же, не поверит. Специально при нем разрезать палец? А если это не сработает, если для волшебства нужны особые условия, да и потом, что это даст? Что изменится от того, что доктор узнает и поверит? Малыша начнут таскать сначала по врачам, будут лезть к нему внутрь, искать причины этой невероятной способности, все просочится в средства массовой информации, а журналюги – известный народ, бультерьеры! Они никого не пожалеют! От этих перспектив у Бьянки закружилась голова и закололо, заныло под лопаткой. Нет, никому ничего нельзя говорить, ни докторам, ни родителям, никому вообще! Возможно, само пройдет с возрастом, он и помнить ничего не будет! Все! Забыть! Навсегда! Сегодня воскресенье, пора собираться в бассейн. Бьянка залезла в душ. Она вымылась, оделась и собрала сумку для бассейна. Когда заглянула в комнату к сыну, тот сладко потягивался в кровати и улыбался маме. Смятение отступило, Бьянка обняла Тома, стараясь подавить тревогу.

– Вставай, соня! Мы чуть не проспали бассейн, – и чмокнула его в лоб.

Мальчик зажмурился и засмеялся от удовольствия. «Ничего необычного, ничего!» – успокаивала себя Бьянка.

* * *

В бассейне с утра всегда немноголюдно. Только детская группа, человек двенадцать, да компания пожилых дам беседует у бортика, легко покачиваясь в прозрачной воде.

Когда тренировка подходила к концу, ребятам разрешали поиграть в мяч или попрыгать с бортика на глубине.

Они с шумом и визгами бултыхались, ныряли с разбега, играли в салки. Том всегда с завистью наблюдал за детьми. Ему так хотелось прыгнуть, один разочек! Но такое удовольствие долгое время оставалось недоступным и даже опасным для хрупких костей и слабых мышц. Тем не менее Бьянка регулярно ходила с сыном в бассейн, ведь плавание не только минимизировало нагрузку на скелет, но и постепенно укрепляло мышечный корсет – то, что надо! Томаш занимался с тренером индивидуально, учился держаться на воде и правильно двигаться. И уже через год здорово плавал и даже неглубоко нырял. Плавание вошло в привычку, и Бьянка с Томашем три раза в неделю по утрам целый час проводили в бассейне.

И в этот день она разрешила сыну плыть без всяких поддерживающих приспособлений от начала и до конца дорожки, сама же двигалась в паре метров от него. На противоположной стороне резвились юные спортсмены, чуть постарше Тома. Бьянка чувствовала, что этот факт вызывал у мальчика еще большую зависть, но она приказала себе не поддаваться на жалостливые взгляды и переживания, иначе ничего не выйдет. Если все время жалеть и плакать, сына можно просто похоронить заживо, а она не собиралась растить инвалида. Наоборот, старалась изо всех сил, чтобы ребенок адаптировался и в дальнейшем чувствовал себя абсолютно нормальным.

– Ты тоже так сможешь, только для этого нужно укрепить тело. Если тебе сильно хочется – надо работать над собой, – Бьянка часто говорила сыну нечто подобное, закусывая губы и сдерживая слезы, все время сомневалась, не слишком ли она строга, ведь ребенку и без того очень трудно. Но тут же мысленно одергивала себя и никогда не позволяла распускаться в присутствии сына.

Томаш любил плавать, в воде он был намного подвижнее, чем на суше, руки и ноги лучше слушались, а еще можно было не бояться переломов: сопротивление воды гасит резкость движений. Он смело плавал даже на глубине, опуская лицо в воду и рассматривая маленькие цветные квадратики плитки на дне.

– Бьянка! Здравствуйте, как ваши дела? – Елена, тренер по плаванию, подошла к крайней дорожке.

– Привет! – ответила Бьянка и тут же перевела взгляд на Тома. – Сынок, туда и обратно, я смотрю за тобой!

Бьянка подплыла к бортику и разговорилась с тренером, не оставляя Томаша ни на секунду без присмотра.

– Он здорово прибавил и отлично работает руками, – Елена с интересом наблюдала за своим необычным учеником.

Мальчик двигался в умеренном темпе, ненадолго задерживал дыхание, опуская лицо в воду. Там на глубине было что-то необычное. Том набрал побольше воздуха, перестал грести и раскинул в стороны руки. На самом дне он увидел девочку. Она лежала на спине и смотрела на него широко открытыми глазами, а потом поманила к себе. Том вынырнул и снова глубоко вдохнул, чтобы еще раз посмотреть на нее. Девочка была похожа на русалку из сказки: прозрачная кожа будто состояла из воды, светлые волосы колыхались, как морские водоросли, которые Томаш видел в научно-популярных фильмах о морях и океанах планеты. Рядом, словно застывшая на мгновение глубоководная рыбка, лежала яркая красно-голубая шапочка. Девочка опять помахала рукой, и он решил во что бы то ни стало дотянуться до нее.

– Томаш! – оглушительный крик Бьянки настиг Томаша под водой. В два рывка она оказалась возле сына и вытащила его на поверхность. – Ты что такое вытворяешь? Здесь же глубоко! – она смотрела на Тома перепуганными глазами.

– Мама, там девочка!

– Какая девочка? – Бьянка опустила взгляд, и ей действительно показалось, что там, на дне, кто-то лежал.

– Вылезай, живо! Укройся полотенцем и жди меня. Никуда не уходи, сиди на месте! Слышишь?

Томаш кивнул.

– Ты достанешь ее мама? Достанешь? – он выбрался из воды, но все еще стоял рядом.

– Лена, там ребенок, кажется, ребенок утонул! – Бьянка заорала так громко, что все, кто был поблизости, ринулись к ней. Молодой парень, спортивный тренер, стоял на другом конце бассейна и в одно мгновение нырнул прямо в одежде, только сланцы скинул.

– Где? – он тоже кричал, отплевывая воду и загребая руками что есть силы.

– Здесь, здесь, – Бьянка не двигалась, чтобы не потерять из виду белое облако под толщей воды.

Она не видела лица девочки, и слава богу! Страшно. До колик в сердце. Она не хотела видеть ее лица. Она даже нырнуть не смогла от страха. Кто-то еще бултыхнулся в воду, дети, наоборот, словно перепуганные утята, друг за другом повыпрыгивали на бортик. Девочки закрывали ладошками глаза, а мальчишки подошли поближе, показывали пальцами на светлое колыхающееся пятно в глубине. Ребятишки оглядывались друг на друга, пытаясь понять, кого не хватает, но Бьянка не слышала, о чем они переговаривались. В ушах гудело от накатившегося ужаса. Как только два крепких парня нырнули за ребенком, она тут же вылезла из воды. Том ушел в противоположную сторону бассейна, и Бьянка задержалась с Еленой. Они вдвоем стояли, не говоря ни слова, женщина-администратор крикнула с балкона, что скорая вот-вот будет.

Том набросил полотенце и сел на лавку. Рядом сидела девочка в светло-голубом купальнике, ей тоже было не по себе, и она отошла подальше от жуткого места.

– Что случилось? – заговорила первой незнакомка, ее голос подрагивал, и она совсем не смотрела на Томаша.

– Кто-то утонул. Наверное, кто-то из ваших. Девочка.

– Ты ее видел?

– Да, я посмотрел вниз, а она там лежит. Красивая. Не знаешь, кто это?

– Нет, я здесь недавно занимаюсь. И они все старше.

– Не хочешь пойти посмотреть? – Томаш обернулся на собеседницу.

– Нет, нет, мне страшно! – она была бледной, почти белой.

И Том взял ее за руку. Рука оказалась ледяной и влажной.

– Ты замерзла? Возьми мое полотенце, – он набросил уютное махровое полотенце на плечи девочки.

– Я всегда мерзну в бассейне, и вообще – не очень люблю воду, она сырая и холодная.

– Зачем тогда ходишь сюда?

– Меня папа водит, чтобы я закалялась и не болела.

Девочка перестала дрожать. А суматоха на другом конце только усиливалась. Уже приехала бригада скорой помощи: три человека в белых халатах суетились, кричали и даже матерились. Они переворачивали маленькое тело, делали массаж сердца, дули через трубку девочке в рот. От разрядов тока русалка подпрыгивала, и Томаш каждый раз вздрагивал, надеясь, что вот-вот она очнется. Но врачи казались такими беспомощными, похоже, у них ничего не получалось.

– Пойдем поближе, посмотрим? – снова предложил Том.

– Пойдем, только не отпускай мою руку.

– Хорошо.

Том встал, и его собеседница робко потянулась за ним.

– Аккуратно, очень скользко, – предупредил Томаш, так всегда говорит Бьянка.

Они подошли и остановились метрах в трех от центра событий. Казалось, детей никто не замечал. Один врач что-то писал в журнале. Тренер держался за голову обеими руками, мокрая одежда облепила крепкое, литое тело. Он смотрел под ноги, машинально отвечая на вопросы врача. Бьянка и Елена стояли тут же, обе – со слезами на глазах. На их лицах застыл ужас. Врач иногда обращался к Бьянке, и та что-то поясняла, голос срывался, она запиналась и вздыхала со свистом, словно кислород раздавали маленькими редкими порциями. Кто-то увел всех детей, пересчитав их несколько раз и назвав поименно каждого. Кто-то стоял на балконе, еще несколько человек по-прежнему суетились, не зная, куда себя деть и чем помочь. Утонувшую девочку накрыли полотенцем. «Такое же, как у меня!» – отметил про себя Том. Бьянка всегда брала для бассейна большие теплые полотенца, чтобы хорошо впитывали воду. Сегодня взяла голубое, толстое, как одеяло, с симпатичными слониками в пестрых шляпах – они держали хоботами разноцветные мячики.

– Как ты думаешь, она умерла? – спросила девочка, по-прежнему держась за его руку.

– Не знаю, наверно. Видишь, ее накрыли с головой.

– Давай посмотрим.

– Ты же боишься?

– А вдруг она еще жива, а все решили, что умерла.

– Мне придется отпустить твою руку, чтобы посмотреть.

– Только ненадолго.

– Хорошо. Стой здесь, никуда не уходи.

– Я стою.

Томаш отпустил руку, сделал несколько шагов, присел у накрытого тела, провел по нему рукой, задержавшись у головы, и чуть-чуть отодвинул полотенце. Он погладил светлые волосы и коснулся ее лица.

– Томаш! Боже мой! Что ты делаешь? – Бьянка подскочила к сыну, который сидел у тела погибшей девочки. – Все, сыночек, все, она утонула, врачи ничего не смогли сделать, она слишком долго была под водой.

Бьянка пыталась оттащить сына в сторону.

– Она дышит, – услышал Том и обернулся на свою новую знакомую.

Она стояла на том же месте, указывая рукой вниз. Он посмотрел на тело. Полотенце как будто вздымалось в районе груди.

– Она дышит! – закричал Том. – Дышит!

– Нет, милый, нет, все, не смотри туда, пойдем, – Бьянка хотела увести ребенка, но тот вырывался и кричал. Она боялась, как бы Том снова не сломал себе что-нибудь, поэтому пришлось отпустить мальчика.

– Томаш, прекрати сейчас же!

– Она живая! – продолжал кричать Том.

Врачи обернулись. Один, тот, что помоложе, подскочил к телу девочки. Раздался трехэтажный мат.

– Она пытается вздохнуть!

Подскочили еще двое, они перевернули тело девочки на бок. Она закашляла, захрипела, изо рта полилась вода и рвотные массы. Врачи друг на друга кричали и ругались, один приготовил шприц, другой пытался прочистить рот и нос.

– Пойдем, сынок, – Бьянка потянула сына к выходу. – Зрелище не для детских глаз.

– Мама, она поправится? – он все еще цеплялся взглядом за воскресшую русалку.

– Конечно, родной, теперь наверняка поправится, ты молодец, ты спас ее, – Бьянка опустилась на одно колено перед сыном. – Мы потом позвоним и все узнаем, обязательно.

Она взяла его за руки. Ладошки покраснели и горели, и сам он весь стал горячим, щеки пылали малиновыми пятнами.

– Сынок!

Бьянку залихорадило. Она направилась в раздевалку. Томаш нехотя шагал за ней, как вдруг вспомнил про незнакомку и обернулся, но девочку тоже кто-то уводил. Она улыбалась и махала Томашу, наверное, прощалась.

– Как тебя зовут? – крикнул ей вслед Том.

Девочка не ответила, только написала пальчиком свое имя в воздухе. Он старался прочитать, очень старался, но так и не смог. Дверь в бассейн закрылась перед его глазами.

Томаш пролежал с температурой под сорок пять дней, за это время он ни разу не пришел в себя, бредил, что-то бубнил и галлюцинировал. Если Бьянка не сошла с ума, то только потому, что недавние события, так похожие друг на друга, казались отнюдь не случайными. Сомнений не оставалось. В этот раз Том вытащил с того света утонувшую девочку. Бьянка все время находилась рядом, она видела и слышала: девочка умерла еще до того, как ее подняли на поверхность. Врачи не обнаружили у ребенка никаких признаков жизни и констатировали смерть, хотя и пытались сначала реанимировать. Этот кошмар приковал Бьянку, и она оставила Тома без внимания на несколько минут. Всего несколько минут – две, ну может быть, четыре! Мальчик отогревался на скамье в другом конце бассейна. Но когда она опомнилась и стала искать его, то увидела, что Том сидит около мертвой девочки. Он накрыл ее своим полотенцем, держал за руку и, кажется, разговаривал с ней. То, что случилось потом, пронеслось перед глазами, как сон, и не имело разумного объяснения.

Глава седьмая Все сначала

На шестой день жар спал и Томаш открыл глаза. Он ничего не помнил из того, что произошло в бассейне. Мальчик сильно похудел. На сером лице остались одни глаза, огромные, стеклянные. В первые дни, когда температура ничем не сбивалась, Бьянка позвонила Феликсу, и он отвез их в больницу. Госпитализировали с вирусной инфекцией, но и в стационаре врачи тоже не смогли справиться с жаром. Ни таблетки, ни уколы, только обтирание и прохладная ванна приносили недолгое облегчение. Температура спала через пять дней сама по себе. Томаш очнулся и попросил воды. Он так ослаб, что не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Из инфекционного отделения ребенка перевели в хирургическое, где все началось сначала. Уколы, физиолечение, витамины, массаж и гимнастика.

После возвращения из больницы кошмары еще долго мучили Бьянку. И в этот раз, вскочив с кровати посреди ночи, она не сразу поняла, где находится. Кругом стояла темнота, только маленькие светящиеся точки – лампочки режима ожидания на телевизоре и видеотехнике – пробивали мрак, слабо мерцая в глубине комнаты. Она метнулась к окну, улица закуталась в густой вязкий туман с желтыми пятнами фонарей. Ощущение такое, словно наступил конец света. Добравшись до часов, Бьянка вздохнула с облегчением – два часа ночи, темнота свойственна этому времени суток. Томаш! Она в один прыжок очутилась у кровати, малыш спал, память о нем позаботилась, и он не страдал ночными кошмарами, в отличие от матери. Когда это было? Вчера? Сколько времени прошло? Сколько они проспали? Бьянка нащупала пульт дистанционного управления от телевизора и нажала кнопку. Экран вспыхнул мутно-голубым светом, затем появилось изображение какого-то зеленого слизистого чудовища. Она поспешила отключить звук, безобразное создание чьей-то больной психики разинуло зубастую пасть и, вероятно, издавало душераздирающие вопли, казалось, даже телевизор в этот момент сотрясался. Бьянка поморщилась и стала нажимать кнопки каналов подряд, выискивая местные, у которых в уголке экрана обычно стоит дата и время. Ага, вот какой-то, в правом верхнем углу вырисовывались еле заметные белые цифры и буквы: 02:23, 19 мая. Надо же, три месяца прошло! Такого с ней еще никогда не случалось, даже во время болезни! Она снова подошла к сыну и аккуратно прижалась ухом к его груди. Мальчик дышал как обычно, он был тепленький на ощупь, совершенно спокойный и здоровый на вид. Спать больше не хотелось, Бьянка выключила телевизор и отправилась на кухню. Заварив душистый кофе, она взяла недавно купленный журнал и пару конфет из вазы. Кофе прокатился по пищеводу горячей будоражащей волной, конфетки оказались очень вкусными, проглотив одну за другой, Бьянка почувствовала голод и достала из холодильника салат и сыр. Заворачивая бруски сыра в зеленый рулон, она хрустела свежими холодными листьями и запивала горячим кофе, журнал она так и не открыла. Прошла целая вечность, прежде чем бледный свет фонарей растворился в утреннем зареве. Город постепенно просыпался. Двор оживился, заработал лифт, откуда-то сверху стали доноситься звуки музыки: рок-н-ролл с утра – это креативно!

Поднявшись с кресла, Бьянка вскрикнула от пронзительной боли в ногах и еле удержалась, чтобы не упасть. Просидев полночи в одной позе, она и не заметила, как перестала ощущать ступни, а когда резко встала, застоявшаяся кровь со всей силы ринулась вниз. С трудом переступая с ноги на ногу, она направилась в спальню, отгоняя дурные воспоминания ночи. Том еще спал. Бьянка взяла телефон и набрала номер администратора бассейна.

– Бьянка, здравствуйте! Куда же вы пропали? – на звонок ответила Елена.

– Томаш болел, нам пока нельзя плавать, и… В общем, замоталась совсем, – Бьянка не хотела воспоминаний, ее интересовал один-единственный вопрос.

– Это просто настоящее чудо! Девочка выжила! Представляете? Пролежала в больнице три недели, и все. Правда, она больше не ходит на тренировки, но заезжал ее отец, просил разыскать мальчика, который спас его дочь. Я пыталась вам звонить и на мобильный, и домой – ни ответа ни привета!

Бьянка выдохнула с облегчением, хотя она и так не сомневалась, что девочка осталась жива.

– Ну так что, Бьянка? Можно дать ваш номер?

– Номер? Ах да, номер. Нет, Лена, не стоит. Я счастлива, что девочку удалось спасти, но для Томаша это тяжелое испытание, и я стараюсь не напоминать о случившемся. Знаете, он очень ранимый, а нам лишние переживания ни к чему. Пожалуйста, придумайте что-нибудь, я больше ни с кем не хочу об этом говорить.

– Да, я понимаю, да, – Елена мычала в трубку. – Всего доброго вам.

– Спасибо, и вам. До скорого.

Бьянка выключила телефон и рухнула на диван. Девочка жива. На этом все.

* * *

Дни тянулись сплошной чередой, все события былой давности, словно дежавю, повторялись одно за другим. Вместе с Феликсом, лечащим врачом Тома, скорректировали план лечения. Еще один дорогостоящий курс внутривенных препаратов в столице – спасибо родителям, влезли в долги, но помогли собрать деньги. У Бьянки опять началась каждодневная изнуряющая работа. Она даже решилась свозить сына к бабке, которая якобы лечила деток и взрослых от разных недугов, связанных с позвоночником. Говорили, что она в прошлом врач, кажется, даже ортопед, но когда вышла на пенсию, занялась частной практикой прямо у себя на дому. Лечила руками, «правила» новорожденных от кривошеи и родовых травм.

Набравшись смелости, Бьянка рано утром собрала Тома, села в машину и отправилась за город. Ехать километров сорок, не так далеко, но очередь к целительнице занимали с самого утра, просто так к ней попасть невозможно. Поэтому Бьянка отправилась туда пораньше, чтобы на месте решить, стоит ли показывать этой чудо-старушке своего сына.

Нужный дом она отыскала без труда: все в округе знали, зачем в деревню едут целые кортежи машин. Во дворе автомобили стояли вплотную друг к другу. Народ толпился у ворот. Бьянка тоже вышла, пока Том спал в автокресле. Со стороны дома послышались какие-то звуки, проскрипел засов на воротах, толпа засуетилась. Подхватив детей, мамашки образовали плотное кольцо вокруг входа. Как только калитка открылась, все ринулись внутрь, Бьянка спокойно вошла одной из последних. Обыкновенный деревенский дом, никакой роскоши и в помине не видно, самотканые половики, старая мебель с потрескавшейся полировкой, русская печь. В одной комнате люди ожидали своей очереди, в другой, закрытой плотной шторой, давно потерявшей свой истинный цвет, принимала целительница. Бьянка вышла к машине, взяла спящего Тома на руки и вернулась в дом. Кого тут только не было: молодые девицы с новорожденными, бабушки с внуками, дети разных возрастов – и малыши, и постарше, и даже подростки. Многие пришедшие разговаривали между собой, делились впечатлениями от предыдущих сеансов.

Ожидание длилось несколько часов, Том проснулся. Большое количество народа вокруг смутило его, он нервничал. Но тут из-за шторы вышла невысокая полненькая женщина в белом переднике и с такой же белой косынкой на голове. Она прошла мимо ожидающих, немного задержав, как показалось Бьянке, взгляд на ней и Томаше, затем вышла на улицу. Все вокруг затихли, слышался только еле различимый шепот.

– Зайди ко мне и мальчонку прихвати, – сказала женщина в переднике, возвращаясь в комнату.

Женщина кивнула, ее пухлая рука с короткими широкими пальцами скользнула сначала по голове Тома, а затем легко прикоснулась к щеке Бьянки. Рука оказалась неожиданно мягкой. Бьянка заглянула за штору. У стены стояла кровать, точнее софа, накрытая белым пододеяльником, рядом был стол, возле окна – еще один, именно там, у окна, сидела эта пожилая женщина. Она рукой указала на стул с другой стороны. Бьянка присела, целительница смотрела на нее пытливым взглядом. Том сначала заерзал, потом вдруг затих и склонил голову на мамино плечо.

– Зря ты ко мне пришла.

Бьянка насторожилась, губы задрожали, и она закусила их, чтобы не выдать накатившейся тревоги и отчаяния.

– Хотите сказать, что ему не помочь?

– Я не помогу, да ему это и не нужно, – женщина словно специально тянула время, чтобы испытать Бьянку.

– Кто, кто тогда? – Бьянка не собиралась рассказывать о своих догадках: если она действительно лечит, какая разница, в чем причина той или иной болезни. Она зажалась еще сильнее, мышцы лица онемели от напряжения, язык почти не слушался.

– Ты не права, причина всегда имеет значение, – глаза женщины будто смеялись, морщинки стали заметнее, взгляд потеплел, но губы оставались строгими.

Такого не может быть. Бьянка даже не предполагала, что целительница еще и мысли читает.

– Нет, я не читаю твоих мыслей, – морщинки снова собрались в уголках глаз. – Это всего лишь многолетний опыт и долгая-долгая практика. Почти все приходящие ко мне думают примерно одинаково. И ты – не исключение. Но вот что я тебе скажу: не мешай ему. Что бы он ни делал, все будет правильно.

– Кому? – недоумение Бьянки только усиливалось.

– Своему сыну, конечно, вот глупая, приди в себя, разве ты так ничего и не поняла?

Бьянка только пожала плечами. Что она может знать? Откуда? В ясновидящих и всяких там экстрасенсов она не особо верила.

– Поняла, вижу, что поняла. Держи свое сердце под замком и не мешай ему, так ты спасешь его и себя, а запретить все равно не сумеешь, – она покачала головой. – А теперь иди с богом, надеюсь, тебе хватит сил.

– Послушайте, я не понимаю, что мне делать, как избавиться… от этой… Этой способности. Он заболел после того, как помог одной девочке. И почему он не может вылечить себя самого? – Бьянку словно прорвало.

– Иди с богом, – голос прозвучал строго и настойчиво. Женщина встала и вышла из комнаты.

– На сегодня прием окончен, – послышалось за шторой, затем хлопнула входная дверь.

Бьянка подскочила и вылетела вслед за женщиной на улицу, прижимая Тома к себе.

– Постойте, не уходите вот так, я боюсь ошибиться, боюсь потерять его, я не понимаю, что мне делать!

Целительница обернулась.

– Страх – плохой советчик, не стоит тратить свою жизнь на страх, он не для этого дал тебе еще один шанс, ведь правда? – глаза снова засмеялись и заблестели. – Дело не в нем, а в тебе. Что у тебя есть, кроме сына? Где все твои мечты? Где ты сама?

– Я – это мой сын. Теперь.

– А вот тут ошибаешься! Ты – это ты, а он – это он. И если не поймешь, и себя погубишь, и его.

– Разве не за этим он мне дан?

– А кто сказал, что он дан тебе? Все мы приходим в мир, и он дан миру. А ты должна просто помочь, если силы есть, а нет – тогда не мешай. Если ты сама не живешь, как же ты сына научишь жить?

– Но он бы просто не выкарабкался без меня! – от отчаяния Бьянка скатывалась на низкий шепот.

– А может, ты без него? – произнесла чудо-старушка лукавым, почти сказочным голосом, она подошла совсем близко, поцеловала Тома в лоб и ушла вглубь двора, там стоял еще один домик.

Дверь захлопнулась, Бьянка еще несколько минут смотрела на закрытую дверь кривенькой деревенской избушки. Из большого дома потянулись люди, они переговаривались, посматривая в сторону Бьянки. Она поспешила к машине, пристегнула Тома и поехала в город.

* * *

К весне, почти через год после происшествия в бассейне, Томаш снова научился ходить. Бьянка смотрела на ребенка и каждый раз мысленно благодарила небо. В сущности, какая разница, каковы первопричины, если болезнь отступила и Том с каждым днем все больше набирался сил? Не важно, что он – не совсем обычный ребенок, Бьянка поклялась не допускать больше ничего подобного, она запретила себе даже вспоминать о странной исцеляющей способности, чтобы не рисковать его жизнью. Возможно, это пройдет само собой, может, он научится каким-то образом управлять даром. Бьянка точно не знала, что именно предпримет, если симптомы повторятся, но решила, что не станет его использовать, даже если будет умирать.

Она перестала считать переломы и стала учить сына быть осторожным. А жизнь вынуждала его четко рассчитывать каждое движение, взгляд и даже мысль. С возрастом частота травм и серьезных повреждений у мальчика снизилась в разы, но хромота осталась. Порой левая нога словно переставала слушаться и жила сама по себе, Тому приходилось все время ее разворачивать, чтобы шагать вперед. Но он приловчился и с удовольствием бегал по траве. Бьянка решила не рассказывать сыну о необычных способностях. Замечая, что у ребенка краснеют и зудят ладошки, она тут же старалась покинуть это место. Случалось, уходили из кинотеатра прямо посередине сеанса, сбегали из магазина, резко меняли планы во время прогулки, посещали врача в конце рабочего дня или рано-рано утром, пока очередь еще не собралась. Отец взял кредит в банке, и Бьянка поменяла квартиру в многоэтажке на тихий уютный домик в садовой зоне, подальше от любопытных глаз и вездесущих соседей. Привычки, доведенные до автоматизма, стали образом жизни. Бьянка перестала испытывать неудобства или неловкость, перестала их замечать. И казалось, странный симптом исчез, она уже и не помнила, когда последний раз чувствовала жар у сына. Даже в период учебы ничего подобного не происходило. Том пошел в обычную школу – еще одно достижение Бьянки – правда, немного позже своих сверстников. В первом классе он оказался в девять лет, зато хорошо справлялся с программой и легко учился. Бьянка сначала боялась отпускать мальчика одного и полгода просидела в классе на задней парте. Ведь в школе настоящее столпотворение, все бегают, сбивают друг друга с ног, балуются, дерутся, а еще дети периодически болеют. Она принесла специальный стул для профилактики искривления позвоночника, договорилась с учителями, что они будут разрешать Тому вставать и разминаться во время урока, встречала его у входа после занятий, проведывала, наблюдала со стороны, но ничего подозрительного не замечала. Да и Том не жаловался. Странное дело, прошло время, и ребенок совершенно не вспоминал о прошлых событиях. Он ворчал и отбивался, когда мама осматривала руки, щупала виски и лоб. А еще Том не болел обычными простудными заболеваниями, ни одна эпидемия, будь то ветрянка или грипп, не касались его. Он не знал, что такое насморк, не кашлял, горло не болело, не случалось расстройства кишечника. Ничего вообще. Бьянка не смогла бы вспомнить хоть какую-нибудь самую банальную детскую инфекцию у сына.

Глава восьмая Пробуждение

Томаш повзрослел. Он вытянулся и окреп, несмотря на минорные прогнозы и опасения врачей. Но вероятность переломов сохранялась, как пожизненный приговор, нависла всей тяжестью, не позволяя расслабиться и шагнуть в сторону. Кататься на коньках, играть в хоккей или бегать на лыжах – недосягаемая мечта. Иногда в свободное время Том заглядывал в спортзал и бросал мяч в кольцо, но здорово стеснялся неумелых рук и хромоты. А еще подолгу с завистью наблюдал за соревнованиями одноклассников, втайне надеясь когда-нибудь оказаться среди них. И злился, и желал только одного: стать обычным, как все, с тех самых пор, когда понял, что его мир – только его, он другой, особенный. Этот треклятый хрустальный мир!

В первых классах мальчик не рисовал и не лепил: суставы рук болели от напряжения, а кости на пальцах могли треснуть, если посильнее сжать карандаш. Тогда, совершенно случайно, Томаш забрел в кружок любителей оригами, он сильно увлекся складыванием фигурок из бумаги и стал проводить за этим занятием чуть ли не все свободное время. Легкость материала и возможность постоянно что-то конструировать и менять давали волю воображению и позволяли создавать бесконечное разнообразие вариантов. Талантливый руководитель кружка сумел увлечь и заинтересовать древней восточной философией, неторопливой, вдумчивой и созерцательной.

Со временем ребята узнали о недуге Тома: чтобы выправить деформированные на левой ноге кости, Том несколько месяцев ходил в аппарате Илизарова (правда, от хромоты так и не удалось совсем избавиться). Вот так, благодаря хрупким костям и странному для мальчика увлечению, Том получил прозвище «Оригами», которое намертво прицепилось к нему, но совершенно не задевало.

Друзей у него так и не появилось. Задумчивый тихоня почти всегда обречен на одиночество среди одноклассников, несмотря на привлекательную внешность и ум. Взъерошенные светлые кольца волос и песочно-голубые, в оправе темных ресниц глаза способны увлечь, свести с ума добрую половину девчонок школы. Он много читал и мог рассказать о чем угодно. Если бы его спросили. Но никто ни о чем не спрашивал. Редко кто вообще заговаривал первым, так, если что-то по учебе. Девчонки шарахались в стороны – слишком непонятный, отрешенный, одним словом – другой. И Бьянка сыграла в этом не последнюю роль. Она не разрешала сыну ходить на школьные мероприятия, не отпускала в походы и поездки с классом на экскурсии, он не посещал вместе с одноклассниками театры и концерты. Том частенько отсиживался дома, читал и строил вокруг себя замысловатый мир из бумаги, такой же хрупкий, как он сам. Чем старше он становился, тем сильнее стеснялся своей неполноценности, а мать, стараясь уберечь от посторонних, от обидных высказываний, от чужих насмешек, забыв о предостережении старушки-целительницы, и вовсе закрепила в его сознании ощущение несостоятельности и даже социальной ненужности. Слепая, безудержная материнская любовь ковала капкан, в который он и угодил, становясь взрослым. Но кое-что Бьянке все-таки удалось: будучи недоступным для посторонних, Том, похоже, избавился от способности чувствовать болезни других людей. После случая в бассейне он словно утратил свой чудотворный дар, и, честно говоря, Бьянка этому несказанно радовалась. Со временем ее тревоги улеглись, но привычка заботиться и контролировать каждый шаг сына так и осталась. Том рос, окруженный высоченной оградой, сложенной из материнской нежности, безграничной любви и заботы, словно из прочных разноцветных кирпичиков. Он дорожил своими отношениями с матерью и доверял ей. Отсутствие друзей заменял чтением, он так погрузился в мир книг, что уже и не мыслил своего существования без них. Именно литературные герои и события формировали внутренний мир Тома, полный размышлений, переживаний и даже страстей, только этот мир был закрыт, запечатан от всех на тяжелый железный засов, и даже от него самого.

После окончания школы Том с легкостью поступил на филологический факультет университета, и учеба доставляла ему истинное удовольствие. Но и там, в гуще бурных событий студенческой жизни, он оставался одиноким, будто существовал в параллельной плоскости. Однокурсницы предпочитали парней посмелее. И большинство ребят не обращали внимания на застенчивого хромого умника с книгой подмышкой, считали не от мира сего, поэтому не трогали, не общались, а вскоре перестали отличать его от мебели. Поэтому Томаш погружался в учебный процесс с головой, успешно сдавал зачеты и экзамены, и вообще жизнь текла равномерно, предсказуемо и скучно, но последнее определение он старался опускать даже для себя самого.

* * *

Очередной учебный день подходил к концу. Оставалась последняя лекция, общая для всего курса, так что в большой аудитории собралось человек сто пятьдесят. Преподаватель задерживался, народ гудел и развлекался. Томаш обычно садился на задние ряды, читал или мастерил замысловатую бумажную фигурку, ожидая начала занятия. И в этот раз он просто тихо наблюдал за происходящим издалека. Время близилось к обеду, его сморило, и Том практически уснул, облокотившись на стол, когда чьи-то возгласы и аплодисменты прервали сон и вытолкнули его обратно в реальность. По телу прокатилась волна жара, даже руки вспотели. Спросонья юноша никак не мог уловить суть диких восторгов ребят, толпившихся у входа в аудиторию. Но тут он зацепил взглядом незнакомое лицо. Девушка, наверное, новенькая, хотя семестр двигался к завершению, стояла в плотном окружении парней и девчонок из группы журналистики. Они о чем-то весело болтали, расспрашивали ее, и девушка рассказывала, жестикулируя красивыми изящными руками, смеялась и вспыхивала ярким румянцем в ответ на комплименты. Том впервые обратил внимание на детали. Нет, он, конечно, замечал девушек и раньше, одни казались ему вполне симпатичными, другие… обыкновенными, но чтобы его буквально приковала к себе незнакомка, такого еще не случалось! Он с жадностью впился глазами в однокурсников, пытаясь среди них рассмотреть новенькую. Словно невзначай, встал и пересел ближе, чем обычно, открыл книгу, делая вид, что увлечен романом, а сам ловил движение воздуха, долетающие обрывки фраз, стараясь понять, кто эта девушка. А она, верно, почувствовала на себе взгляд со стороны, обернулась, задержалась на миг, надеясь получить ответ или отыскать кого-то. Затем встряхнула головой и улыбнулась так, будто извинялась за собственную неловкость и подозрительность. Ребята простояли еще несколько минут и растеклись по местам, новенькая села рядом с невысоким, но очень крепким в плечах светловолосым парнем, который тут же по-свойски приобнял ее. Сразу стало понятно, что парочка встречается, хотя девушка в смущении отстранилась, поймав укоризненный взгляд преподавателя.

Лекция шла как обычно, первые ряды делали вид, что внимательно слушают, сзади все было куда интереснее, но Тома это не касалось. В этот раз он не слышал, о чем говорил профессор: словно в замедленной съемке, перед глазами в сотый раз подряд незнакомая девушка оборачивалась в его сторону. Память воспроизводила все с уникальной точностью: движение гибкой шеи, спадающий на лицо легкий завиток волос, мимолетный взгляд, в котором блеснул интерес, и руки, удивительно красивые, каждый жест которых, словно элемент танца, оставлял в пространстве невидимый след, тонкие линии, сплетающиеся в замысловатый узор. Том не мог отвлечься, он затаился и почти перестал дышать, боясь спугнуть видение. А девушка все оглядывалась и даже слегка нервничала, хотя Томаш не смотрел в ее сторону на самом деле, наслаждаясь тем, что запечатлело его воображение.

Он дождался, когда незнакомка вышла из аудитории, прижимаясь к своему бойфрэнду, обернулась напоследок, но ничего интересного, кроме парочки зубрилок на задних рядах, не увидела. Что-то весело крикнув остальным ребятам, влюбленная парочка растворилась в потоке студентов в холле университета. Томаш захлопнул книгу. Еще какое-то время он сидел неподвижно, пытаясь сосредоточиться, но голова утопала в иллюзиях и совершенно не откликалась на зов разума. Он встал и побрел к выходу. Дорога домой получилась невероятно длинной, вечер – абсолютно нескончаемым. Он пытался почитать что-то из знакомых и любимых произведений, но беспощадные героини романов обретали черты юной незнакомки. Ночь была просто мучительной – уснуть так и не удалось. Каждый раз, закрывая глаза, он словно попадал в другую реальность, заполненную только ей. Ничего, кроме нее.

* * *

Утро вышибло Тома из кровати. Он все-таки задремал на рассвете и во сне пытался дотянуться до руки этой девушки. Но она каждый раз ускользала, улетала, двигаясь по кругу, маня за собой, а Том все время отставал, чертова нога! Как же он хотел побежать быстро-быстро, чтобы успеть, но нога не слушалась, предательски волочилась и не позволяла притронуться к мечте. Он проснулся внезапно, от сильного толчка, оказалось – свалился на пол вместе с подушкой и одеялом. Левая нога ныла, будто на самом деле он бегал всю ночь. Совершенно измочаленный Том двинулся в душ. Свежий поток воды слегка привел в чувства. Это надо так вляпаться, черт побери! А главное, никаких шансов, никаких! Впервые тупая боль, вовсе не физическая, заполняла его до краев, он скатывался в пропасть и чувствовал себя абсолютно бессильным.

Том выключил кран и еще несколько минут стоял напротив зеркала. Капли медленно стекали по лицу, цепляясь за щетину. Сил бриться не нашлось. Он растормошил мокрые волосы, обмотался полотенцем и вышел из ванной. Выпитый залпом стакан воды на кухне прокатился по внутренним органам прохладной волной. Томаш вернулся в свою комнату, завалился на кровать и на этот раз крепко уснул, слава богу, без сновидений.

* * *

Когда Бьянка вернулась домой, чистые ботинки сына стояли на том же месте, что и вчера вечером. Страстная забота и бесконечная тревога за Тома выдрессировали Бьянку, словно сторожевую собаку. Она замечала каждую мелочь, миллиметровое отступление от логического хода событий. То, что Томаш пропустил учебный день, взволновало ее, и Бьянка, скинув туфли, моментально взлетела в комнату сына. Том спал, уткнувшись лицом в подушку. Задержавшись в дверях, Бьянка ощутила, как морозная дрожь поднимается от ступней вверх, растягиваясь по всему телу, на лбу выступили холодные капли. Плавными движениями, бесшумно переступая с ноги на ногу, она подошла к кровати и положила руку на лоб сына. Температуры не было, это точно. Бьянка раскопала под одеялом его руку. Надо же, когда она делала так последний раз, Том был еще совсем мальчишкой! Сейчас, глядя на взрослую мужскую ладонь, гораздо больше ее собственной, Бьянка почувствовала щемящую тоску и тяжесть в груди – а ведь мальчик стал совсем большой. Том зашевелился и перевернулся на бок. Лицо спокойное и расслабленное. Она провела рукой по щеке – колючая! И холодная. Руки тоже абсолютно нормальные, никаких признаков, просто паранойя. «Но почему же он спал в такое время и не выходил сегодня из дома? Просто устал? Да мало ли что! Каждое утро ему приходится вставать рано, чтоб успеть к первой ленте, вот и решил отоспаться сегодня за все время, – мысли будоражили сознание Бьянки, рождая все новые и новые доводы. Она сидела возле спящего сына и не могла оторвать взгляда. – Он вырос красивым парнем. Я наверняка влюбилась бы в него, будучи девчонкой-однокурсницей. А он такой застенчивый и практически ни с кем не общается. Стесняется своей хромоты. Как сложится его жизнь? Та часть жизни, в которой не будет меня, ведь когда-нибудь это время наступит…». Она поежилась, мысль о том, что рано или поздно придется расстаться с сыном, толкала ее в паническое отчаянье. Нет, она не может себе представить, как это! Конечно же, он будет где-то недалеко, может, даже останется здесь, в этом доме. А вдруг решит уехать? Да нет, нет же! Он не поступит так с матерью. Но когда-нибудь он встретит девушку, она станет его женой… Боже, нет, а если она окажется недостойной, если разобьет ему сердце? Как она, мать, переживет это? На Бьянку накатились воспоминания, когда отец искал ее в ночных забегаловках, а потом, отвратительно пьяную, перепачканную плохой едой и рвотой, тащил на себе в машину. И мать скулила от бессилия, отмывала, переодевала и дежурила долгие ночные часы у кровати, если вдруг что-то понадобится, а на утро покорно, сквозь слезы наблюдала, как дочь покидает дом, чтобы в грядущую ночь повторить все сначала. Бьянка сжалась, только сейчас она по-настоящему поняла, какую боль причиняла самым близким, самым дорогим людям, и ничего этого уже не исправить, не смыть морщины средством для снятия макияжа, не обновить память, не нажать «Delete», удалив всю мерзость из прошлого. И нет в запасе другой жизни, чтобы переписать историю заново.

– Привет, мам.

Бьянка встрепенулась. Том наблюдал за ней уже несколько минут. Мать выглядела очень странной, не то чтобы уставшей, нет, она будто утонула в раздумьях, погрузилась глубоко-глубоко в воспоминания.

– Ты в порядке?

– Я? Да! Я в порядке, конечно, в порядке. Вот пришла, а ты – спишь. Что-то случилось? Ты не был в университете.

Том подтянулся на руках и сел на кровати. Голова тяжелая, хотя он и проспал полдня.

– Вчера долго читал, совершенно не выспался. Сегодня одни лекции, можно и прогулять, – он усмехнулся, но Бьянка не почувствовала легкости в его словах.

– Ну что ж, – она взъерошила его непослушные волосы, – вставай, я приготовлю ужин, сегодня бабушка с дедушкой обещали заглянуть, если у деда спину отпустит. Ты бы звонил хоть иногда, они любят тебя, хотя у них не принято выставлять чувства напоказ.

Том кивнул.

– Да, я сейчас. Приведу себя в порядок.

Бьянка чмокнула его в лоб. «Холодный», – еще раз с облегчением отметила про себя. Отпуская руку сына, машинально перевернула ладонью вверх.

– Мам, ты что?

– Нет, нет, ничего, – она даже смутилась. – Ты совсем взрослый, совсем большой, я не ожидала, что это произойдет так скоро.

– Ты что-то совсем загрустила, тебе нужно развлечься! Сходить в кино, на танцы, а мам? Ты же у меня красавица и совсем-совсем еще молоденькая! – Том подмигнул.

– Да ну тебя, Томаш, какие танцы! Похоже, ты проспал слишком долго, давай, поднимайся, прогуляешься до магазина, пока я готовлю мясо или рыбу. Что хочешь?

– Ну мясо… Или рыбу… Ты же знаешь, я люблю все, что ты готовишь!

Он все еще сидел под одеялом, вставать, по правде говоря, совсем не хотелось, тем более тащиться в магазин.

– Томаш, подъем!

Голос матери доносился уже из кухни. Что ж, выбора не оставалось. Том встал с кровати, натянул майку и джинсы. На ходу бросил взгляд на себя в зеркале, оттуда на него смотрела вчерашняя девчонка-однокурсница. Том даже споткнулся от неожиданности и чуть не завалился на пол. Он вернулся на шаг назад и снова заглянул в зеркало, но видение исчезло. На этот раз он увидел собственную небритую и слегка помятую физиономию.

Зябкий сырой вечер взбодрил круче, чем ледяной душ. Том пожалел, что не надел шапку. Он шел, натянув воротник куртки до ушей, чтобы хоть как-то укрыться от колючих порывов ветра. Ну и весна! Мироздание ничего не перепутало?

Улицы пустовали, темнело, и народ отсиживался дома перед телевизорами, чем еще заняться в пятничный вечер? Тем более что впереди выходные. Магазин тоже выглядел одиноким и унылым. Том быстро сгреб в корзину продукты из маминого списка: молоко, хлеб, фрукты, захватил себе бутылку с минеральной водой и плитку горького шоколада, расплатился на кассе и вышел, мысленно предвкушая, как сырой до дрожи ветер снова проберется через горловину куртки под майку. Он старался идти так быстро, как только мог, но нога все еще давала о себе знать. Как не вовремя! Том выругался про себя. На другой стороне улицы появилась стая девчонок, весело заливающихся смехом. Рядом бежали две собаки. Одна совсем маленькая, куцая, она так же, как Том, содрогалась от любого дуновения, только куртки у нее не было – нечем закрыть трясущуюся от холода мордочку. Вторая собака гораздо серьезнее, какая-то бойцовская порода, Том не особо разбирался в них, но собака очень плотная на вид, мускулистая, на морде красовался металлический намордник, и ее совершенно не смущали леденящие порывы ветра, только уши в этот момент слегка прижимались к голове. Девчонки прошли стороной, собаки побежали за ними. И когда все почти исчезли из вида, Том вдруг остановился, боковое зрение что-то зацепило, что-то знакомое и очень важное. Он резко обернулся, ветер обрадовался и с остервенением стал хлестать по лицу, но Том уже не замечал ни холода, ни собственной дрожи: там, среди удаляющейся толпы, он узнал силуэт, который отпечатался в его душе так сильно, что уже не вытравить, даже если б захотелось. Он смотрел вдаль, а перед глазами снова появилась она, а ведь он так и не узнал, как ее зовут. А вдруг живет где-то рядом? Может, это ее собака, и она гуляет здесь каждый вечер, а он частенько спускается в магазин по просьбе матери. Мозг генерировал различные версии. Ему даже показалось, что она обернулась и посмотрела на него, как тогда, перед лекцией. Но фигуры уже скрылись в темноте, а он все стоял, не решаясь развернуться в обратную сторону, чтобы видение не растаяло в сумерках и не покинуло его.

Мама, конечно же, заворчала, что он долго ходил, ведь до магазина минут двадцать туда и обратно. Но слова ее прошли мимо Тома. Они ужинали молча. Бьянка лишь пару раз что-то спросила, Том автоматически что-то ответил. Он съел всю рыбу (или это было мясо?), забросил тарелки в посудомойку, налил чай в большую кружку, чтоб не доливать второй раз, сунул в карман пару конфет и пошел к себе в комнату. Бьянка посмотрела вслед, на душе скреблись кошки, но она старалась сдерживать себя. Пока все было непонятно, она решила просто понаблюдать, не доставая парня расспросами.

Том стоял у окна. Чай медленно остывал на подоконнике, стекло покрывалось мутной испариной. Нет, он, конечно, читал об этом в книжках. Много разных сюжетов, много историй о любви, о сумасшедшей страсти, сметающей все преграды на пути, о подвигах и предательствах во имя любви, о вечной жизни, о жажде смерти, о том, что любовь порой творит чудеса, порой исцеляет, а бывает и совсем наоборот: бывает, что это чувство перерождается в болезненную, неудержимую силу, которая изводит, убивает, превращает человека в ничтожество, хотя это, скорее всего, уже не любовь. Том глотнул остывший чай. То, что подобное может случиться с ним, он даже не предполагал. С кем угодно, но не с ним. Ведь он увидел ее только один раз, и больше ничего, только взгляд, случайный, мимолетный. Ни слова, ни намека. Он ничего о ней не знает, даже имени.

Он не слышал ее голоса, не представляет, какая она. А девушка совсем не знает его. С ума сойти, в этом нет ни капли здравого смысла! Том знал, что сверстникам он не особо интересен и девушки не в восторге от его хромоты, но никогда ранее этот факт его не задевал. Только до вчерашнего дня. Он подошел к зеркалу и посмотрел на себя так, словно впервые увидел свое отражение. Высокий (к удивлению врачей, заболевание не повлияло на рост!), стройный, наверное, слишком стройный для такого роста (он вспомнил парней из спортзала, которые регулярно качались на тренажерах), ему показалось, что джинсы на нем висят и майка великовата, надо же, он не замечал этого раньше. Волосы жили своей жизнью, по своим правилам, и договориться с ними совсем не просто. Может, подстричься коротко? Он сдвинул волосы со лба двумя руками назад, к затылку. Нет! Так еще хуже! Совсем не привык к открытому лбу! Легкая небритость его не смутила, однажды он слышал, как девчонки шушукались, обсуждая какого-то киноактера, и умилялись по поводу его сексуальной щетины с проблесками седины. Кто бы мог подумать, что колючая щека может вызывать такие ощущения! Том засмеялся. Чем он занимается, бред какой-то! Она никогда не посмотрит в его сторону, тем более этот светловолосый шкаф не отходит от нее ни на шаг. Так и стоял, засунув руки в карманы. Он понял, что стал другим в одночасье, в одно мгновение, и то, что было до этого момента, прошло и никогда не вернется. Уже ничего не будет по-старому. Но как с этим теперь жить и что делать дальше, Том не знал. Он ложился и вставал с одним и тем же видением перед глазами. Он изучил его до мельчайших подробностей, прокручивал в памяти снова и снова, не понимая, что оно приносит – страдание или наслаждение.

Глава девятая Оно возвращается

Девушку звали Даша. Том удивился, когда через неделю в той же самой аудитории кто-то из девчонок назвал ее по имени. У неземного видения оказалось очень простое и земное имя. Такое светлое и теплое – Даша – и очень-очень мягкое, как ее улыбка.

Даша училась на этом же курсе, но в начале семестра уехала в Германию на языковую стажировку по программе обмена студентами. Томаш так и не смог найти объяснения, почему не замечал ее раньше, наверное, просто тогда не пришло время, а сейчас оно пожаловало, никого об этом не спросив. Он еще старался убедить себя, что ничего особенного в этой девчонке нет. Что ее нельзя назвать ослепительной красавицей с обложки, она не отличница и наверняка, как и все, имеет не только достоинства, но и недостатки. Но сердце сопротивлялось доводам разума, что-то в ней цепляло, притягивало, завораживало. В ее присутствии он совершенно терял голову. Ему все время казалось, что ребята вокруг замечают, как у него сбивается сердечный ритм и перехватывает дыхание. Том старался держаться подальше, чтобы не дай бог Даша чего-нибудь не спросила, тогда он точно опозорится на весь белый свет, поскольку не сможет ответить, потеряет остатки здравого смысла и грохнется в обморок. Но однокурсники вряд ли заметили перемены в нем, всем было абсолютно все равно, как он дышит, на кого смотрит, только Даша иногда оборачивалась, когда он подолгу пялился на нее, будто искала что-то или кого-то, она и сама, наверное, не могла определить. А еще он сложил из белоснежной хрустящей бумаги эдельвейс и оставил на ее столе, правда, так смутился, что тут же слинял, не узнав дальнейшую судьбу бумажного цветка.

Но однажды Том услышал ее голос и увидел ее глаза, что еще сильнее приковало к ней, не оставляя шансов на отступление. Шел промежуточный зачет по зарубежной литературе. Том без особых проблем сдал его в числе первых и уже собирался идти домой, когда заметил несколько человек из другой группы, они толклись возле аудитории, в суматохе перелистывая книги и конспекты лекций. И что его понесло в ту сторону? Том решил спуститься к выходу по боковой лестнице. Когда он поравнялся с однокурсниками, слегка кивнув им, дверь аудитории распахнулась, преподавательница пообещала вернуться через десять минут и направилась к деканату. Через мгновение в дверях показалась Даша.

– Кто такая Аврора Дюпен?

Она умоляюще смотрела куда-то мимо Тома. Он сначала остолбенел, но, обернувшись, увидел растерянные лица ребят, замученные подготовкой к сессии. Они только качали головами – в конце потока обычно шли те, кто надеялся разжалобить преподавателя и выпросить послабление на зачете. Том смотрел на Дашу, она стояла так близко, что легкий травяной запах ее духов приводил в еще большее замешательство. Ему становилось невыносимо жарко, по рукам и ногам побежали мурашки.

– Это настоящее имя Жорж Санд – Амандина Аврора Люсиль Дюпен.

Даша с удивлением перевела на него взгляд. Похоже, девушка и не предполагала, что они учатся на одном курсе.

А Том, засунув руки в карманы, чтобы они не вспыхнули, и удивляясь собственной смелости, продолжал:

– Что еще тебя интересует?

– Я даже не знаю, – Даша замешкалась. – Может, что-нибудь из ее биографии, что-то значимое.

– Ее имя стало синонимом женской независимости, передовых идей и стремлений к идеальной справедливости. Санд не примыкала к литературным группировкам. Смелая, столь необычная для женщины современного ей буржуазного общества, она обладала особым обаянием, пропагандировала свободу чувств и боролась за социальные и политические права обездоленных классов. Ей оставались непонятны объективные законы развития действительности, и она не смогла указать практически осуществимые пути разрушения буржуазного общества, зато мастерски умела будить ненависть, негодование и мечту о лучшем будущем.

– Ты что, ходячая энциклопедия? – девушка с изумлением слушала однокурсника, которого раньше даже не выделяла из толпы.

– Просто конспектировал статью накануне, – лицо пылало и уши горели, Томаш готов был провалиться сквозь землю.

– Ой, она выходит, – Даша прошмыгнула обратно в аудиторию. – Спасибо, – поток воздуха от закрывающейся двери донес шепот, а может, это был лишь скрип дверных петель.

Через пятнадцать минут Даша вышла в коридор, она сияла и осматривалась по сторонам. «Сдала», – Томаш улыбнулся, опустил глаза в пол, чтобы никто не заметил его душевного ликования.

Он вышел на улицу, аромат сирени окутывал с ног до головы, весенний дождь только слегка окропил зелень и обострил запахи пробуждающейся природы. Весеннее солнце растолкало бледные тучки и засветило, радуя своим теплом все живое. Том решил прогуляться пешком, его распирало от счастья, все, на что падал взгляд, казалось лучше, чем было вчера или на прошлой неделе. Даже собственная левая нога не раздражала сегодня так, как обычно.

Встретив мать на пороге дома, он обнял и расцеловал ее.

– Томаш, что с тобой происходит? Прекрати немедленно! – она весело хохотала, обхватив его за плечи. Счастливое состояние сына, конечно, радовало. С другой стороны, резкие перемены настроения заставляли материнскую сущность активно искать причины.

– Зачетная неделя закончилась, да и вообще – весна! На улице такая красота!

– Том, бог с тобой, ты никогда особо не чувствовал разницы между снегом и теплой грозой! – она снова рукой потянулась ко лбу.

– Мам, брось, я в порядке, даже более чем! Ты же знаешь, что я не болею никогда! Вот ты помнишь, когда последний раз у меня была температура или насморк?

– Насморк, лучше бы это был насморк, – Бьянка потускнела, память разворошила то, что ей не особо хотелось вспоминать.

– Да мам, не грусти! Со мной все в порядке, правда! Гляди, я почти здоровяк! – Том шутливо напряг бицепсы и сам рассмеялся при виде своих скудных мускулов.

Бьянка щелкнула его по лбу, совсем как тогда, в детстве, только ей уже пришлось встать на носочки, чтобы дотянуться.

– Я поеду к родителям, проведаю, может, им что-то нужно.

– Передашь привет?

– Томаш, может, поедешь со мной, они так давно тебя не видели, ты совсем к ним не заходишь, – она посмотрела на сына, хотя и знала наверняка, что он вывернется, дабы избежать визита к родственникам.

– Как думаешь, бабушка блинчиков напекла?

– Даже не знаю, я ведь не предупреждала, что мы приедем, – Бьянка не скрывала изумления, она не предполагала, что парень согласится вот так легко, с первого раза!

– Ладно, мам, я только рюкзак брошу, и поедем! Я поведу?

Том скачками поднялся по лестнице, он выглядел таким неуклюжим, но от этого Бьянка еще сильнее любила его. Пару лет назад сын выучился на права и иногда водил машину. Хотя для автомобиля с автоматической коробкой передач левая нога в принципе не нужна, Бьянка все же очень переживала, и это мягко сказано! Она просто места себе не находила, особенно если Том отпрашивался и ездил один, без нее.

К вечеру пробки растворились, и проехать через весь город не составляло никакого труда. Том выглядел уверенным и спокойным, ехал не очень быстро, они всю дорогу болтали о чем-то отвлеченном. Бьянка про себя отметила, что мальчик довольно ловко справляется с вождением, но на заправочной станции все же поменялась с сыном местами и села за руль сама.

Уже смеркалось, когда они спустились на проселочную дорогу дачного поселка. Бьянка не сразу включила ближний свет, на большой освещенной трассе габаритов вполне достаточно. Поэтому никто из них не сообразил, что произошло. Было похоже, что автомобиль на скорости подскочил на каком-то возвышении, а затем резко ухнул в яму. Удар оказался сильным, хотя скорость не превышала 50 километров в час. Сработали обе подушки безопасности, придавив Бьянку и Тома к креслам.

– Мама, мама, ты в порядке, ты меня слышишь? – Том с трудом протискивался плечом, нащупывая кнопку, чтобы открыть дверь машины. Подушка здорово долбанула по грудной клетке. Ребра треснули, как сухой хворост.

– Да, сынок, слышу, что произошло? Я ничего не видела, – Бьянка говорила тихо, с придыханием, видимо, тоже получила приличный удар в грудь.

Том наконец выбрался наружу, держась за бок и прихрамывая, он поскакал вокруг машины, чтобы помочь матери выбраться.

– Давай, вот так, осторожно, как думаешь, ребра целы? – он заметил, что Бьянка скривилась от боли.

– Не знаю, ни разу до этого не ломала, а твои? – она коснулась руки сына, в то же мгновение ее словно пробило током.

Ладонь у парня просто пылала. Она вылезла из машины и повернула обе руки сына к себе. Боже, только не это! Она не хотела верить в то, что увидела. Губы задрожали, а шершавый соленый комок перекрыл горло. Тонкие темно-красные лучи ползли по ладоням вверх, окрашивая капиллярную сетку в бордово-синий цвет. Этого не может быть! Не должно быть! Неужели весь этот кошмар возвращается?

– Черт возьми, как горячо, – Том выдернул руки и поднес их ближе к светящимся габаритам машины, он потер пальцами подкожный рисунок и тут же отдернул их. – Твою мать! Ой, прости, – он вскинул глаза на Бьянку.

Та побледнела, смотрела на руки сына и выглядела совершенно потерянной.

– Мам, что с тобой?

Том отвлекся от своих рук и подошел поближе к матери. Он хотел взять ее за плечи, но она отстранилась, жар полыхал даже на расстоянии. Он снова повернул к себе ладони, багровые полосы стали пульсировать.

– Ребра – это ерунда, всего лишь трещина, но я не понимаю, что с моими руками, посмотри, мама, что это такое? – Томаш протягивал к матери руки, но она лишь качала головой и медленно отступала назад, словно видела перед собой что-то устрашающее и очень опасное.

В этот момент из-под колес послышался скребущийся звук. Том обернулся и прислушался. Звук повторился, он не был похож на механический, нет, что-то напоминающее стон или хрип.

Бьянка тоже услышала. Доносившийся звук вывел ее из ступора. Она кивнула Тому, тот пожал плечами, вернулся к открытой двери и включил ближний свет. Потом медленно, с опаской двинулся к капоту. Под передними колесами что-то лежало, и это что-то еле заметно двигалось. Том обернулся, Бьянка не решалась подходить ближе. Симптом вернулся, значит, происходит что-то страшное, она боялась узнать, что именно. А Том приближался и всматривался в темное шевелящееся пятно под капотом. Нет, это не человек, не похоже и меньше по размеру. Томаш наклонился.

– Собака! Мы сбили собаку! – он присел, чтобы лучше рассмотреть, сильно ли пострадала несчастная псина. – Да это Домра!

Бьянка вскрикнула и подскочила к Тому. Домра – собака родителей, доберман, очень добрая и умная, с неподражаемым человеческим выражением лица, то есть морды, преданная и безобидная. Отец назвал собаку Домрой, потому что впервые увидел ее щенком, когда она отважно сражалась со старой и потертой домрой без струн, которую ребятишки хозяев-заводчиков притащили откуда-то со свалки.

Бьянка тоже заглянула под капот, оттуда на нее смотрели два тусклых зеленых глаза. Домра снова пошевелилась и заскулила.

– Домрочка, девочка, – Бьянка, всхлипывая, позвала собаку.

Та, услышав знакомый голос, засуетилась, пытаясь подобрать лапы, но тут же завыла, закричала от боли, совсем как человек.

– Томаш, попробуй ее достать, может, она… Надо отвезти ее в ветеринарку. Я даже не знаю, есть ли где-нибудь круглосуточная ветеринарная помощь? И нужно позвонить родителям. Ну как же так? Я ее совсем не видела, откуда она взялась? – причитала Бьянка.

Том встал на колени и потянул собаку к себе. Она задергала лапами и снова заскулила.

– Ну потерпи, Домра, потерпи, – Бьянка гладила собаку по голове, пока Томаш вытаскивал ее из-под машины.

Задняя лапа застряла под колесом и неестественно болталась, когда Тому удалось-таки высвободить ее. Он положил собаку перед собой, пытаясь рассмотреть, насколько она пострадала. Лапа сломана, это точно, вмятина на боку и рваная рана на шее, наверное, пропорола чем-то острым под капотом. Домра мокрыми измученными глазами следила за каждым движением Тома. Он растерялся, не зная, что и делать. Собака умирала, ей, наверное, уже не помочь. Бьянка рыдала рядом, закрыв лицо руками, она сидела на коленях, прямо на земле, содрогаясь всем телом. Том погладил Домру по голове, она дернулась, словно укололась или обожглась. Руки! Он совсем забыл про дикий жар в руках! Повернул к свету ладони – по-прежнему багровые, затем провел по влажной прохладной траве и вытер о свои джинсы, затем снова попробовал погладить собаку. На этот раз она стерпела, даже затихла и перестала скулить. Он гладил шелковистый мокрый лоб и теребил уши, рука случайно соскользнула на шею в теплую вязкую жижу. Домра опять дернулась.

– Подожди, подожди, я только посмотрю, глубокая ли рана, – прошептал Том. Зачем?

Он аккуратно раздвинул шерсть, дырка – сантиметров пять и, наверное, довольно глубокая, потому что из нее без остановки пульсировала кровь. Том провел рукой прямо по ране, он совершенно не отдавал себе отчет в том, что делает. Ладонь закололо миллионами иголок. Это еще что? Руки перепачкались кровью, а вот рана перестала сочиться, нет, в самом деле! Том посмотрел еще раз на руки, потом на собаку. Потом снова прикоснулся разгоряченной ладонью к тому же месту – дырка на шее будто затянулась. Он разгреб слипшуюся шерсть, чтобы удостовериться. Совершенно верно! Только что зияла открытая и глубокая рана, а теперь там красовался свежий шрам. Том обернулся на мать: она все еще сидела, закрыв лицо руками.

– Мам?

С первыми звуками его голоса она все поняла. Это случилось снова. Оно вернулось. Через столько лет, когда Бьянка почти забыла весь этот кошмар, почти перестала ощущать страх за сына, оно вернулось. Том приблизился. Его глаза светились голубым, а песочный ореол вокруг зрачка был гораздо ярче, чем обычно. Или это всего лишь отражение света фар? У нее не находилось слов, ни одной мысли не витало поблизости, она просто смотрела на него, чувствуя, что теперь все изменится, наверняка изменится. Бьянка уронила руки на колени.

– Что это, мама? – Том отчетливо и напористо проговорил каждое слово. – Ты знаешь, что это такое?

Он протягивал ей руки, капилляры под кожей вздулись, от них по-прежнему исходил жар, словно от горящего костра. Глаза матери казались огромными сквозь линзы застывших в них слез. Том нащупал тугой выступающий рубец на шее собаки. Домра затихла, дыхание стало поверхностным, казалось, она засыпала.

– Не смей, – прошептала Бьянка. – Не смей этого делать, Томаш.

– Ты знаешь об этом? Да? Ты знаешь!

Пауза затягивалась. В памяти возникали смутные образы и голоса. Том оглядывался, стараясь удержать картинки-воспоминания, но они продолжали играть с ним в прятки.

– Мама, ты понимаешь, что сейчас произошло? Я провел рукой по ране и она… она… стала заживать, нет… она уже зажила, этого не может быть, это просто нереально! Здесь была вот такая дырка! – он показал границы зарубцевавшейся раны.

– Да, – звук вырвался из груди матери, – знаю, знаю, но лучше бы не знать, ничего не знать.

Том несколько раз провел рукой по телу собаки. Когда он прикоснулся к безжизненной вывернутой задней лапе, Домра опять заскулила, задышала часто-часто, пытаясь обернуться и лизнуть больное место. Томаш зажал лапу в месте перелома. Собака несколько раз передернулась, слизывая с носа крупные прозрачные капли. Разве собаки плачут? Том оглядывался на мать. Он уже не мог остановиться. Домра на его глазах оживала, выкарабкивалась с того света! Наконец собака, пошатываясь, встала. Она смотрела на Тома, опустив голову вниз, между передними лапами, так легче сохранять равновесие. Дыхание все еще было свистящим, а грудная клетка расходилась при каждом вдохе, как аккордеон. Затем она развернулась и так же, шатаясь, побрела в темноту, через пару мгновений ее очертания растворились, а Том и Бьянка так и сидели на земле, друг напротив друга, и никто не решался что-либо сказать. Том вытер окровавленные руки о штаны, багровые узлы на ладонях сдувались, и боль затихала, принося огромное облегчение.

– Я делал это раньше. Я не помню, как это было, но это я делал.

Снова и снова где-то внутри суетились незнакомые лица, навязывая воспоминания о себе. Среди них – маленькая девочка, она протягивала руку, стараясь ухватиться за что-то, словно падала или летела. Нет, она уплывала вниз, на самую глубину. «Я не очень люблю воду. Она сырая и холодная». Девочка махала рукой, ее волосы раскачивались в воде, словно морские водоросли.

Бьянка поднялась на ноги.

– Садись в машину, надо успеть доехать до дома, – она уже не плакала, голос стал чужим и механическим.

Том послушно сел рядом с матерью. Бьянка вырулила на дорогу, развернулась и нажала на газ. Автомобиль прыгнул вперед и взвизгнул с явным недовольством. Под капотом скрипела оторванная защита.

– Говори, мама, не молчи, – он первым нарушил тишину. – Говори.

Том не поднимал глаз, багровые пятна расползлись на светлых брюках, напоминая очертания североамериканского континента. Он почувствовал легкий озноб. Весенние ночи несли за собой остатки холода, оставаясь до последнего сырыми и неуютными.

– Только не спи, боюсь, что не смогу дотащить тебя до кровати, – Бьянка игнорировала вопросы сына, она вцепилась в руль, не отрываясь смотрела на дорогу и со всей силы давила на газ.

Когда они подъехали к дому, Том еле держался. Тело утопало в каком-то горячем вязком болоте, веки стали железобетонными, реальность ускользала, как бы за нее не цеплялся. Последнее, что он запомнил, как мать почти тащила его на себе, потому что ноги подгибались и тело стало абсолютно чужим и неуправляемым, его все время тянуло и закручивало куда-то вниз.

* * *

Когда Томаш проснулся, первое, что он увидел – уставшие и красные глаза Бьянки. Он лежал на диване в гостиной в той же самой одежде, но маме удалось стянуть куртку и джинсы. На футболке кое-где виднелись темные неровные пятна. Он посмотрел на руки – ладони бледные и чистые, Бьянка отмыла ему руки. Зато грудь болела, да еще как!

– Все началось до твоего рождения, – мать смотрела куда-то мимо него, будто читала невидимые титры. – Я заболела – неоперируемая опухоль мозга. Все было очень серьезно, почти безнадежно. Каждый день я прощалась с жизнью, не зная, смогу ли проснуться следующим утром…

Она говорила и говорила, долго, с подробностями и мельчайшими деталями, так, что Тому даже не приходилось задавать вопросы. Он застыл в одной позе, не шевелился, а невидимое пространство, сплетенное из рассказов Бьянки, постепенно окутывало, погружая в новый для него мир. С каждым маминым словом жизнь менялась, он узнавал другого себя, память рисовала образы, давно забытые, растворенные в тумане детства. Но теперь эти образы окрашивали воспоминания новыми красками, заполняли временные провалы, заштопывали разноцветными нитками прорези. Неожиданно для самого себя он получил ответы на вопросы, о существовании которых и не подозревал или просто старался отогнать их от себя, не осмеливаясь напрямую что-то спросить у Бьянки. Том опустил взгляд на свои руки – вот эти ладони, как катализаторы, срабатывали, когда рядом появлялся тяжело больной человек, порой смертельно больной, и не только человек (он словно наяву ощутил липкую, сырую от крови шерсть Домры). Мало того, мать уверена, что именно он, Томаш, будучи еще в утробе, спас ее от смерти, исцелил, заставил опухоль уйти. А еще мама выжила в страшной автокатастрофе, единственная из всех. Затем был Миша, кажется, он вывернул коленку в суставе… Мама однажды порезала палец… И этот случай в бассейне! Том вспомнил все до мельчайших подробностей, даже про голубое полотенце со слонами и мячиками. Кадры из прошлого возникали в памяти, перебивая друг друга, нагло врывались и меняли до неузнаваемости привычные понятия! Но было одно но, омрачавшее этот дар. Исцеляя чужой недуг, он словно пропускал его через себя самого, и последствия абсолютно непредсказуемы.

Бьянка выглядела опустошенной, напуганной, потерянной и виноватой. Она всегда жила в тревоге и почти не спала с того момента, когда поняла, что ее сын – необычный ребенок. Он наделен способностью исцелять, но этот дар может убить его самого, причиняя боль, заставляя организм восстанавливать силы, и с каждым разом на это требовалось больше времени и энергии. Все это совершенно не укладывалось в голове, не давало сосредоточиться и, прямо скажем, не было похоже на правду. Но Домра! Том потер пальцы, ощущение пульсирующих узлов на раскаленных ладонях до сих пор свежо. И как рана затянулась буквально на глазах, и сломанная лапа – ведь собака встала и пошла, она почти не хромала!

Том обхватил голову руками, чтобы ее не разорвало.

– Обещай мне, Томаш, умоляю, пообещай мне, то ты никогда, слышишь, никогда не будешь использовать это!

Том поднял глаза на мать, ее голос пробивался к нему с трудом. О чем она говорит? Использовать что? Он даже не понял, как все произошло. Как же он может использовать то, о чем даже не имеет никакого представления?

– Пообещай мне! – Бьянка дрожала, словно ее била сильнейшая лихорадка.

– Да, мама, конечно.

Том не слышал собственного голоса. Впервые он смотрел на мать скорее с жалостью, чем с привычным восхищением. Как же ей досталось! Сколько пришлось пережить страха и боли, сколько сил и терпения ушло на то, чтобы вырастить его, поставить на ноги. А он ничего не понимал, не чувствовал ее страданий, ее тревоги и усталости. Бьянка выглядела счастливой, всегда занималась чем-то, помогала, придумывала, им было весело и хорошо вдвоем, и даже отсутствие папы в его жизни не казалось таким уж невосполнимым пробелом. Том не зацикливался: ну нет и нет, ничего особенного, не он первый, не он последний.

Мать все еще что-то говорила, заглядывая сыну в глаза, ища там ответы и понимание. Но Том совершенно отстранился, он витал в дебрях собственного сознания, пытаясь понять, как ему жить дальше. Он встал, поцеловал ее и поднялся в свою комнату. Душ и свежая рубашка – как раз то, что ему было нужно. Он застегивал пуговицы перед зеркалом. Собственное отражение ему не очень понравилось, но Том даже не смутился. Хотелось на воздухе проветрить голову и все, что в ней накопилось за последние дни, кстати, какое сегодня число? Том покопался в мобильнике, тот безжалостно пищал, угрожая вот-вот отключиться. Ага, календарь, сегодня… Бог мой, получается, проспал двое суток! Завтра первый экзамен! Он бросил телефон на стол, спустился и вышел на улицу. Ветром приятно обдувало голову. Том машинально двинулся в сторону магазина, так, по привычке, других вариантов сегодня не возникло.

Бьянка не стала останавливать и смотрела на сына из окна, понимала, что ему сейчас нелегко, так же, как и ей. В тот день, когда она все поняла, пришлось учиться жить с новым знанием. Какое решение он примет? Ведь мальчику двадцать лет, а в таком возрасте дети редко прислушиваются к родителям. Бьянка все понимала. Она ждала, что наступит время и придется объясниться с сыном, но все равно этот момент застал ее врасплох. Впереди была одна сплошная неясность. Она отошла от окна, когда знакомый силуэт скрылся за углом. Бьянка упала на диван, зажмурилась – пока Том отсыпался, она просидела около него, боясь что-то упустить, вдруг потребуется помощь? Сейчас же усталость навалилась сверху, придавила к пушистому уютному пледу на диване в гостиной. Она моментально уснула, не дожидаясь возвращения сына, силы просто закончились.

Глава десятая Знакомство

Том бесцельно блуждал по улицам. Во всем теле чувствовалась убийственная усталость, левая нога болела сильнее обычного и волочилась по асфальту, стирая боковину кроссовка. К тому же он был чертовски голоден. Уже стемнело, когда Томаш повернул в сторону дома. Голод одержал верх, а в карманах даже мелочь не брякала. Прямо перед ним резко открылась массивная стеклянная дверь и чуть не сбила с ног. Из магазина вышла парочка, молодые люди оживленно болтали и смеялись. Девушка обернулась первой и стала извиняться, а парень пытался утащить ее в темноту.

– Подожди, я, кажется, тебя знаю!

Том наконец-то посмотрел на нее и замер, перед ним стояла Даша, а парень, тот светловолосый крепыш, все время дергал ее за руку.

– Мы учимся на одном курсе. Да, точно, я тебя помню. Зачет. Аврора Дюпен! – она улыбалась и, наконец освободив руку, подошла вплотную. Том услышал, как стучит разгоряченное весельем сердце.

– Даша! Ну ты чего застряла? – парень был явно недоволен заминкой, – Ребята уже подъехали, – он махнул в сторону, где ослепительный холодно-голубой ксенон резал темноту на части.

Она обернулась и кивнула ему, показав жестом что-то вроде «пара минут, да и только».

– На одном курсе, точно, – Том выдавил из себя слова с огромным трудом, усталость и голод объединились со страхом, который сопровождал каждую встречу с Дашей.

– Ты бы здорово пригодился в автоквесте. Нам как раз не хватает такого ботаника! – Даша засмеялась. – Не обижайся, это комплимент!

– Понятно, что-то вроде «Runaway» в жизни?

– Ага, но за соблюдение правил дорожного движения – отдельный приз.

Раздался резкий автомобильный гудок, Дашин приятель еще пару раз окрикнул ее и направился к своим дружкам.

Томаш совсем растерялся, он не мог и шагу сделать, к тому же не представлял, что можно еще сказать. Он просто стоял, и вид у него был довольно глупый. У Даши в кармане зазвонил телефон, она отвернулась и сделала пару шагов в сторону. Через несколько секунд, махнув Тому рукой, направилась за своим парнем к машине, где ждала развеселая компания под звуки громыхающих ударников. Том выдохнул. Ситуация разрядилась сама собой, и он побрел в направлении дома. Раздался рев мотора и скрип новеньких покрышек, музыка стихла так быстро, будто автомобиль переместился во времени.

– Эй, как там тебя, – послышался голос сзади. Том обернулся – Даша шла в пяти шагах сзади.

– Привет еще раз, мне в ту же сторону, ты не против?

– Я?

– Ты, конечно, ты. Проводишь меня немного?

– Да. – Томаш совсем растерялся. Он тупо смотрел под ноги, боясь сделать лишнее движение, и старался идти как можно ровнее, чтоб хромота не сильно бросалась в глаза, будь она не ладна! Но Даша как ни в чем не бывало шагала рядом. От нее пахло хорошими духами вперемешку с запахом табака.

– Тащишься от женской литературы? – девушка первая нарушила неловкое молчание и хихикнула.

– Скажем, «тащусь» от литературы. Какая разница, кто автор – мужчина или женщина, если книга талантливая?

– Это немного странно.

– Что странно?

– Ну, филология для парня.

– Я люблю книги, что ж тут странного? – Том покраснел. Хорошо, что уже стемнело, может, она не заметит?

– Можно любить книги и заниматься чем-то более…

Том осмелился посмотреть на нее. Даша осеклась, чувствовалось, что ей стало неловко от собственных слов.

– Более денежным? Респектабельным? Или более подходящим для мужчины? – надо же, смущение девушки придало ему уверенности.

– Ну не знаю, – она опять запнулась. – Наверное, да.

– Возможно, ты права.

Пауза затягивалась, и Томаш заговорил первым:

– Конечно, можно и так, скорее всего, это гораздо рациональнее. Но знаешь, по мне – лучше заниматься тем, что по-настоящему интересно, чем тупо зарабатывать деньги, посещать психотерапевта раз в неделю и каждый раз при встрече вспоминать, в каком классе учатся твои дети.

– Ты странный, – Даша, похоже, совсем смутилась от его напора.

– А ты очень красивая.

– Правда так считаешь?

– Разве тебя это удивляет?

– Да, нет, в смысле, не то, что я… То есть… Господи, да что это со мной!

– А, я понял. Тебе кажется странным, что я вообще что-то замечаю, кроме добротного переплета?

– В общем, да. Девушки тебя не очень интересуют?

– Или наоборот, я не очень интересую девушек, точнее, совсем не интересую. Я не играю в баскетбол, не гоняю на мотоцикле по ночам и редко танцую, – Том улыбнулся, но улыбка вышла грустной.

– Да дело не в этом, или, точнее, не только в этом. Ты держишься в стороне, не приходишь на вечеринки, не участвуешь в общих делах факультета. До того дня, когда мы сдавали зарубежную литературу, я вообще понятия не имела, что мы с тобой учимся на одном курсе. Ты, похоже, сам отстранился. От всех. Я до сих пор не знаю, как тебя зовут, – и она вдруг опять смутилась, на щеках появился легкий румянец.

– Оригами. Можешь называть меня Оригами. – Том опешил от собственных слов: «Какого черта я это сморозил?».

– Это же ненастоящее имя? – Даша засмеялась, – Вот видишь, у тебя даже прозвище странное!

Она развернулась и зашагала спиной вперед.

– Расскажи, как тебе удалось заполучить его?

– В детстве я был маленьким и очень хрупким. Из всех видов спорта мог заниматься только складыванием бумажных фигурок. Вот и все, в общем.

– И цветов?

– В том числе.

«Значит, она заметила эдельвейс» – Том улыбнулся своей догадке.

– Ты по-прежнему хрупкий, как в детстве? – Даша толкнула его в плечо. Но даже этот легкий толчок отразился болевым эхом сломанного ребра. Тома словно обожгло, он пошатнулся и невольно скривился от неприятных ощущений в области грудной клетки.

– Прости. Иногда я болтаю лишнее, прости. – Даша тоже отступила. Смех рассеялся в воздухе, на ее лице застыло недоумение.

Том поднял руку в знак прощения.

– А я не очень люблю читать. Не помню, когда последний раз дочитала книгу до конца, не считая учебников и «Вредных советов» в детстве.

– Зачем тогда поступила на филфак?

– Ну, журналистика – это другое, ты всегда в центре событий, вокруг много интересного, много людей, общения. А книги – скорее одиночество и размышление. Слишком долго, а у меня миллион идей, куда еще потратить время.

– Спешишь?

– Можно и так сказать, – девушка отвернулась, подставив лицо ветру.

– Книга – уникальная вещь, она не меняется, не подстраивается под время, под чей-то характер, она может долго молчать, если у тебя нет настроения, может ждать сколько угодно, пока ты сочтешь возможным открыть ее.

– Это же не ты придумал! Невозможно! – собеседница оживилась.

Томаш снова улыбнулся, на этот раз улыбка получилась снисходительной, Даша, кажется, заметила.

– Ну допустим, а что ты будешь делать потом, когда окончишь университет? – Любопытство ее распирало, новый знакомый заинтриговал, он не был похож на привычных друзей, никто и рядом с ним не стоял. Он словно с другой планеты.

– Я еще не думал об этом серьезно. Можно работать с детьми, по крайней мере попробовать, – ответ прозвучал столь неожиданный, впрочем, как и весь этот вечер. Даша ничего не сказала, лишь задумалась о том, как много порой скрывается интересного за внешне безразличной и отстраненной маской. Этот странный парень по прозвищу Оригами увлек настолько, что она потеряла счет времени и совсем забыла, что ее дома ждали.

– Я здесь живу, – девушка остановилась возле красивого кирпичного дома и кивнула на окна в районе четвертого или пятого этажа.

Уходить совсем не хотелось.

– Что ж, до встречи, – она медлила. – У нас завтра экзамен, только не в главном корпусе, – и кто интересно тянул за язык? Тем более что Макс придет.

– Да, – юноша казался совсем безразличным. – Удачи на экзамене.

Не придумав ни единого повода задержаться, Даша шмыгнула в подъезд. Том кивнул и отправился дальше, он старался побыстрее завернуть за угол, чтобы Даша не заметила, как от напряжения он стал сильнее хромать. А она забежала домой, скинула туфли и прислонилась к окну, рассматривая угловатую фигуру нового знакомого, чьи мутные очертания почти растаяли в темноте. «Спешил куда-то – даже ни разу не обернулся!» – ее задело за живое, точно задело! Он ей совсем не пара, нет, конечно! Такой неловкий, стеснительный и не от мира сего. Но она забыла позвонить Максу, хотя и обещала. Все это уже не важно. Даша стояла и смотрела вдаль долго-долго, пока в доме не стихли все звуки, а неуклюжие аритмичные шаги отражались эхом в груди. Она злилась и чувствовала себя глупой, необразованной, недалекой по сравнению с ним. Лучше посмотреть смешной фильм, чем листать эти долгие, муторные философские книги. Даша наконец задернула шторы, взяла с полки учебник и завалилась на кровать. Надеялась, что подготовка к завтрашнему экзамену отвлечет от навязчивых мыслей о странном парне. Но, прочитав первый абзац, совершенно не вникла в суть даже с третьего раза. Она захлопнула книгу, перевернулась на спину и уставилась в потолок. Среди абстрактного рисунка штукатурки она разглядела знакомый профиль, нет, правда, вот он: нос, губы, непослушная копна волос на голове. Надо же, как похож! «Наверное, я схожу с ума», – Даша зажмурилась. Она с усилием гнала мысли о нем, а через несколько минут уснула.

Глава одиннадцатая Смятение

Дом погрузился в прозрачную тишину, Том заглянул в гостиную – на диване спала мама. Он накрыл ее другим концом пледа – пусть отдохнет, за эти пару дней она просто выдохлась. Потом завернул на кухню, на столе нашел оставленные тарелки с ужином. Под крышками оказалась рыба с овощами, хлеб, сыр, свежий салат. Он сгреб тушеные овощи обратно в сотейник и поморщился. Томаш терпеть не мог брокколи и зеленую фасоль, а Бьянка с характерным упорством старалась втиснуть их в его рацион. Зато рыба выглядела очень аппетитно, мама по-прежнему, перед тем как ее приготовить, удаляла все косточки, плавники и шкурку. Он улыбнулся в знак благодарности. Мамина забота всегда вызывала в нем теплые чувства, даже если в ее действиях был явный перебор. А сейчас, после признаний, все встало на свои места. Том понял, чем вызвана такая гиперопека, доходившая до абсурда. Почему мама порой выглядела странной, неадекватной, почему проверяла лоб и осматривала руки.

Он налил чай, разогрел рыбу и пододвинул салат. С наслаждением приступил к долгожданной трапезе. Чувство голода притуплялось, на смену приходило сытое удовлетворение. Томаш расслабился и уже не казался себе полным болваном, коим становился при встрече с Дашей. В этот раз, заметив смущение девушки, он будто дотянулся до нее, она перестала быть чем-то неземным, нереальным, недосягаемым. Она опустилась на землю и оказалась ближе, чем он мог предположить, и от этого нравилась еще больше.

Этим вечером Том спокойно уснул, произошедшее накануне отодвинулось на второй план, он решил, что подумает обо всем в свободное время. А пока будет просто жить дальше, тем более что в его спокойном незамысловатом бытии появилась Даша. Одним своим присутствием она вывела из равновесия, и Том искренне обрадовался, поскольку обыденность и скука доверху заполняли окружающее пространство и становились слишком очевидными. Ему опостылел привычный образ жизни и мыслей, вдруг захотелось поменять направление, посмотреть на оборотную сторону Луны, повернуться к миру другой щекой, почувствовать иные запахи, увидеть яркие краски. Перемены ворвались в его жизнь вместе с новыми желаниями, незнакомыми ощущениями и чувствами.

* * *

Утром Том встал пораньше, хотелось быстрее сдать экзамен, чтоб освободить время на весь оставшийся день. Бьянка ждала за столом.

– Мама? Я думал ты ушла.

– Взяла выходной, – она развела руками. Вид у нее был помятый, словно она не спала целую неделю, лицо осунулось, под глазами виднелись темные круги.

– Мам, – Том решил заговорить первым, – я не знаю, что с этим делать, не знаю пока, так что не жди от меня никаких внятных объяснений.

Бьянка смотрела на сына – похоже, мальчик даже не взволнован, не удивлен, казалось, он не особо поверил в свои исцеляющие способности, в любом случае, она сама уже и не представляла, как теперь его контролировать. Том – взрослый парень, он может схитрить, умолчать, просто обвести мать вокруг пальца, если сильно приспичит! Именно теперь Бьянка, как никогда раньше, боялась его потерять.

– Послушай, – она жестом остановила сына, который хотел что-то сказать, – послушай меня, прошу. Каждый раз, когда ты это делал, – Бьянка старалась не произносить слова «лечил» или «исцелял», – каждый раз тебе становилось хуже. Раньше я не понимала, но потом, когда закралось подозрение, стала наблюдать и обнаружила закономерность. Я выносила и выходила тебя, я вправе просить, нет, даже требовать!

Тут Бьянка сорвалась со стула и метнулась на пол, обнимая колени сидящего за столом сына. Она смотрела на него снизу вверх, и столько боли и отчаянья таилось во взгляде. Ну почему фразы типа «Я выносила и выходила тебя!» не производят на детей должного впечатления? Томаш пытался что-то сказать, но, сбитый с толку ее откровением, всего лишь невнятно бубнил: «Не надо, мама, встань. Пожалуйста, ну же, вставай!».

Но Бьянка продолжала, вцепившись, словно хищник в жертву:

– Том я требую, слышишь? Заклинаю тебя! Никогда больше не использовать этот проклятый дар! Я не вынесу, я не переживу, если с тобой что-то случится! Ты, только ты – смысл моей жизни, ради тебя Бог оставил меня на Земле. Я хочу повеселиться на твоей свадьбе и нянчить твоих детей, я хочу, чтобы ты жил, понимаешь, ЖИЛ!

– Мама! Не надо слышишь? Перестань! – Том уже с силой пытался оторвать ее от своих ног. – Мама, мне пора идти, у меня экзамен. Мы еще поговорим об этом, когда ты придешь в себя. Отдохни, слышишь? Обещаю вернуться домой, как только смогу.

– Обещаешь? Посмотри, нет, ты посмотри на меня!

– Мама, я же сказал, я обещаю.

Она все еще цеплялась за него, но Тому удалось-таки встать и усадить ее на стул.

– Прошу тебя, ты очень устала, выпей что-нибудь и ложись спать, а когда ты проснешься, я уже буду дома. Обещаю никого за это время больше не вытаскивать с того света, честное пионерское! – Том тут же пожалел о своей шутке, безумие снова мелькнуло в глазах матери.

Обняв за плечи, он отвел ее в спальню. Принес горячий чай, еще мед, подсушенный хлеб и сыр. Все это он поставил на тумбочку возле кровати, но Бьянка лежала с закрытыми глазами. «Неужели отключилась? Так быстро?» – подумал Томаш, но не стал проверять, вышел на цыпочках, закрыл дверь на ключ и направился к остановке такси. Он изрядно опаздывал.

* * *

Экзамен шел вяло и скучно. Хотя с языками у него тоже особых проблем не возникало, попалась тема, которую Том не успел пролистать накануне. Он мямлил себе под нос что-то неопределенное, в итоге преподаватель намекнул на пересдачу, чтобы не портить общую картину оценок. Но Том попросил дополнительные задания или новую тему, а поскольку всегда был в числе лучших, то действительно заполучил другой экзаменационный билет, на который с легкостью ответил без подготовки. Еще пара дополнительных вопросов, и препод удовлетворенно вывел в зачетке «отлично».

После экзамена Томаш прошелся по этажам университета, Даши нигде не было, и он отправился к гардеробу – обещал матери вернуться рано. Когда зашел домой, Бьянка уже мерила шагами комнату и смотрела на часы каждую секунду. Завидев сына, она сначала бросилась ему на шею, затем схватила его руки, но, увидев чистые прохладные ладони, с облегчением выдохнула и расслабленно повисла на его плечах.

– Ладно, мам, я вернулся, все в порядке, все.

За ужином Бьянка почти не ела. Она все время пыталась заправить выпадавшую прядь волос из небрежного собранного на затылке пучка. Рука заметно подрагивала.

– Скажи, мам, как тебе удавалось держать это под контролем столько лет? Я же ничего не помнил! А самое главное, ничего такого не происходило, почему? – Том посмотрел на мать.

– Не знаю, – она пожала плечами. – После случая в бассейне тебе пришлось заново учиться ходить, словно ты израсходовал себя подчистую. Наверное, потребовалось много времени, чтобы этот дар, – тут она осеклась, – скорее, это проклятие снова обрело силу.

– Очень много. Сколько, десять? Больше?

– Да, почти пятнадцать.

Бьянка вздохнула. Было так тихо, что вздох прокатился по дому, словно эхо весеннего грома.

– Я берегла тебя, – она подняла глаза на сына, ища в них прощение. – Я боялась, что с тобой случится что-то непоправимое, а меня не окажется рядом.

– Почему же ты не попыталась со мной поговорить, когда я подрос? Мне и так было тяжело, я знал, что со мной что-то не так, что я серьезно болен. Ребята считали меня ненормальным, от меня все шарахались, как от прокаженного, ты это понимала?

Том разошелся. А Бьянка не отвечала, она ковыряла пальцем микроскопическую дырочку на скатерти. Заметив ее растерянность, он смягчился:

– Ну ладно, думаю, справлюсь как-нибудь. Может, снова пройдет. Само собой, как раньше, – он сделал паузу, а потом добавил с улыбкой: – А знаешь, мне стало легче, что благодаря моей хромой ноге ты осталась жива и здорова.

Он задорно подмигнул и чмокнул Бьянку в лоб. Она в ответ обняла его, и Том почувствовал, как спало напряжение. Она постояла минутку, прижавшись к нему, а потом отправилась в спальню.

* * *

Следующие три дня Том готовился к экзамену по литературе. Оставалось несколько непрочитанных монографий, он погрузился с головой в учебу, чтобы наверстать упущенное. Бьянка постепенно приходила в норму, она вернулась на работу, но все-таки чаще обычного набирала телефон сына, хотела услышать его голос. Вечером, придя домой, подолгу рассматривала его лицо, чтобы не дай бог не пропустить даже мельчайшие признаки недомогания.

Утро перед экзаменом будоражило воображение. Том знал, что встретится с Дашей, ведь этот предмет сдавал весь курс, правда группы разделяли по времени, но зато было известно, где и когда она точно окажется в этот день!

Он тщательно выбрился и попытался обуздать свою шевелюру, надел свою любимую клетчатую рубашку и светло-серые джинсы. Утро дышало теплом, поэтому ветровка не понадобилась. Поздоровавшись с матерью и отметив вслух ее свежий цвет лица, Том вышел из дома. Завтракать не хотелось, но предусмотрительная Бьянка сунула в рюкзак бутылку с питьевым йогуртом. Том решил изменить привычный маршрут и сделать петлю к Дашиному дому. Маленький спортивный автомобиль стоял у подъезда, возле него беседовали парень и девушка. Томаш замедлил шаг, он без труда узнал Дашу. Разговор шел на повышенных тонах, Даша что-то доказывала своему другу, но в следующий момент тот размахнулся и со всей силы ударил ее по лицу, девушка отлетела на тротуар и упала, споткнувшись о бордюр, а парень заскочил в машину и скрылся из виду. Том ошалел от увиденного и тут же рванул вперед. Он скинул с плеча рюкзак на бегу и бросился на колени рядом с ней:

– Даша, Даша, ты в порядке? Сильно ударилась? – он почти кричал, убирая с лица девушки упавшие локоны.

Девушка смотрела на него в упор, она не заплакала, не застонала от боли, в ее глазах застыли непонимание и досада.

– Ты? – Даша поправила юбку и попыталась встать, но тут же вскрикнула и снова плюхнулась на асфальт. Из разбитой коленки струилась кровь. Она достала платок и стала вытирать перепачканную ногу.

– Я помогу встать? – Тома удивила такая реакция на боль, он думал, что девчонки совсем не умеют терпеть.

Но Даша не торопилась, она осторожно промокнула ссадину. Откинув распущенные волосы, еще раз посмотрела на Тома. Обида во взгляде исчезла, глаза стали холодными и равнодушными.

– Ты так и не сказал, как здесь очутился.

– Сегодня экзамен. Я подумал, что если заверну в эту сторону, то встречу тебя и ты тоже пойдешь в университет, – Том понятия не имел, что еще сказать, ситуация совершенно выбила его из колеи, а Даша абсолютно не походила на ту приветливую девчонку, которую Том неделю назад провожал до подъезда.

– Ну вот и встретил! Ладно, помоги встать, ногу все-таки больно ударила, – Даша подала ему руку, левая щека припухла и покраснела.

– Черт возьми, наверное, я не пойду на экзамен. Сильно заметно? – она ощупывала лицо.

– Что?

– Что-что, синяк! Челюсть тоже ломит, чувствую, что раздулась.

– Да, заметно. Немного.

Том не знал, куда девать глаза, ему казалось, что девушка разозлилась именно потому, что он стал невольным очевидцем отвратительной сцены. Он подал руку, Даша с усилием встала.

– Надо же, какая горячая, – она кивнула на его ладонь.

– Сегодня жарковато, – Томаш мельком взглянул на ладони.

– Подняться до квартиры поможешь? У нас лифт стоит со вчерашнего дня.

– Конечно, без проблем.

Он подхватил с тротуара свой рюкзак, повесил на это же плечо Дашину сумку и взял ее под руку. Даша шла, припадая на одну ногу. Кровь, стекавшая тонкой струйкой из ссадины, засохла, изобразив темно-коричневый абстрактный узор в духе импрессионистов.

– Словно два калеки вышли на прогулку, – Даша усмехнулась.

Том выдавил ответную улыбку, от сладкого предвкушения ее близости не осталось и следа.

Они дошли до подъезда, потом еще четыре пролета молчали. От Даши веяло холодом и злостью. Около добротной темно-оранжевой двери она остановилась, указав на свою сумку. Томаш тут же снял ее с плеча и протянул Даше. Она рылась в поисках ключей, облокотившись на стену. Том заметил, что лицо девушки выпачкано кровью, наверное, задела рукой. Неожиданно для себя самого сделал шаг вперед. Он подошел близко, и Даша смогла рассмотреть какого цвета у него глаза. «Голубые, а внутри, около зрачка – светло-коричневые или бежевые, нет, скорее песочные» – подумала она. Он поправил ее волосы, убрав с лица несколько прядей, и прикоснулся разгоряченной рукой к щеке. Она вздрогнула – прикосновение оказалось болезненным. В следующую секунду боль так же внезапно исчезла, осталось только ощущение тепла, будто лицо пригрело солнцем через окно.

– Кровь. Ты выпачкалась.

Он порылся в кармане рюкзака и нашел салфетку.

– Я умоюсь дома. И не смей ко мне приближаться, – собственная беспомощность раздражала ее, и в голосе слышались нотки отчаяния.

– Я только хотел стереть грязные разводы с твоего безупречного лица, – Том прищурился.

– Послушай, ты хороший парень и все такое. Но…

– Я понял, – Том нагло перебил девушку, такая резкая перемена настроения одновременно обескураживала и злила его. – До кровати сама доковыляешь?

– Легко! – она тоже злилась.

Томаш направился к лестнице, когда услышал гулкий звон ключей, упавших на бетонный пол. Даша громко выругалась. Он замедлил шаг, но продолжал спускаться, отсчитывая секунды. Про себя Том загадал, сколько времени пройдет, прежде чем она его позовет. Это произошло быстрее, чем он рассчитывал, поскольку еще что-то брякнулось на ступени.

«Телефон! Вот упрямая, она собиралась кому-то позвонить, чтобы не пришлось снова обращаться ко мне!» – подумал Томаш и остановился.

– Эй, ты уже ушел? Оригами, или как там тебя?

Он промолчал и беззвучно засмеялся, когда девушка опять прошептала что-то не совсем цензурное.

– Черт возьми, я знаю, что ты внизу! У меня ключи упали в щель, я не смогу достать. Пожалуйста, – последнее слово далось ей с трудом.

Томаш развернулся и стал подниматься вверх.

Даша стояла, держась рукой за угол около вентиляционной шахты. Ее ключи провалились в углубление, прикрытое сверху решеткой. Рядом валялся телефон, а батарея от него тоже провалилась сквозь решетку.

– Ты собиралась вызывать спасателей? – Том обернулся, протягивая Даше ключи, он поддел их авторучкой и тут же достал, не прилагая усилий. С батареей от телефона оказалось сложнее, плоская штуковина все время соскальзывала.

Даша сморщилась в ответ, изобразив вынужденную улыбку.

– За что ты на меня злишься?

Она вспыхнула.

– Я не злюсь! Точнее не на тебя! Все просто так… так паршиво!

– Конечно, сложно улыбаться из вежливости, когда бойфренд заехал в челюсть. Чтобы достать батарею, нужны пассатижи или что-нибудь в этом духе.

– Не лезь в мою жизнь, понятно! Ты ничего обо мне не знаешь. Ты просто парень с улицы. Ты – никто, так, однокурсник-инвалид, вызывающий жалость, и все! – девушка спохватилась, закрыв лицо рукой, и отвернулась. – Проваливай, – добавила она, ковыряя замок ключом, – я новый телефон куплю.

Том больше ничего не сказал, он задержался на мгновение, но Даша не осмелилась поднять на него глаз. Звякнул дверной замок, и девушка скрылась в квартире. Том пошел к лестнице и еще раз оглянулся, решил, что она смотрит через глазок, но удостовериться в этом не было возможности, честно говоря, желания тоже не было. Хотя рука все еще хранила тепло ее кожи.

Он спешил, перепрыгивал через ступеньки, рискуя полететь кубарем до первого этажа. Эта взбалмошная девчонка вывела его из себя. Что, черт возьми, на нее нашло? Он выскочил из подъезда на улицу. Город давным-давно проснулся. Том осмотрелся, ему казалось, что все всё слышали и все знают, что случилось. Но люди шли мимо, кто-то спешил, кто-то гулял, проносились машины, с явным недовольством притормаживая на перекрестках, никому до него не было дела, никто ни о чем не подозревал.

Глава двенадцатая Полина

Полина стояла, прижавшись щекой к стеклу. По ту сторону прозрачной стены от тяжелой болезни умирал ее брат, единственный родной и по-настоящему близкий человек в этом большом и жестоком мире. Очень давно, когда Полине не было и трех лет, в авиакатастрофе погибли родители. Самолет разбился, не дотянув до взлетной полосы десяток километров, такая мелочь для огромного белоснежного гиганта! Остались и выжившие, человек пятнадцать, кажется. А вот родителям Полины не повезло. Их останки опознали только после экспертизы ДНК, и дети даже не смогли попрощаться. Похороны прошли быстро, без лишних церемоний. Полину и ее старшего брата Дениса оставили в одном детском доме, никто из родственников так и не выразил желания взять опекунство над осиротевшими детьми. Дениса сначала хотели определить в школу-интернат в другом районе, но маленькая сестренка так вцепилась в него, что две взрослые тетки, работницы социальной службы, не смогли оторвать. Тогда и было принято гуманное решение не разделять детей. Поначалу девочку каждое утро находили в комнате у брата. Ночью, когда все засыпали, закутавшись в свое одеялко, Полина прокрадывалась в другой корпус, где жили мальчики, тихонько, так, чтоб не заметили ночные нянечки. Она сворачивалась клубочком, как котенок, и засыпала на кровати Дениса, где ее и находили воспитатели. Она целыми днями плакала и ждала брата у школы. Все свободное время не отходила от него, а мальчишка очень трогательно терпел, несмотря на злые насмешки сверстников и профилактические беседы методических работников и психологов. Со временем Полина перестала остро реагировать на временную разлуку с братом. А когда Денису исполнилось восемнадцать, он оформил опекунство над сестрой, и они вернулись в свою квартиру, где когда-то жили с родителями. Каким-то чудом соцслужбе удалось сохранить жилье для детей.

Два года они прожили словно во сне, расправляя крылья после пребывания в детском доме. Денис учился на заочном отделении и работал на стройке. Зарплаты и пособия хватало на еду, одежду для сестренки и походы в кино или зоопарк по выходным. Девочка оправилась и повеселела, стала спокойно спать по ночам. Но в какой-то момент она заметила, что брат изменился. Денис стал угрюмым, много спал и очень похудел. Однажды, когда она вернулась из школы, то увидела его лежащим на полу в коридоре, прямо у входной двери. Полина сильно испугалась, выскочила в подъезд и стала кричать и стучать во все двери подряд. Соседка из квартиры напротив вызвала скорую, Дениса увезли, Полину тоже взяли в больницу, поскольку не с кем было оставить. Соседка после приезда врачей закрылась и больше никому в этот день дверь не открывала.

В больнице девочке сказали, что у брата какое-то серьезное заболевание и ему придется надолго остаться там. Врачи вызвали детского психолога, и Полину опять отвезли в приют, пока временно, до полного выяснения ситуации со здоровьем старшего брата и опекуна.

Ситуация ухудшалась с каждым днем. У Дениса совсем не осталось сил бороться с недугом. У него не осталось сил даже дышать. В те редкие минуты, когда Полине разрешали побыть с ним рядом, он смотрел на нее провалившимися, полными боли и слез глазами, а тонкие желтые губы шептали еле различимое «прости». Девочка сидела рядом и целовала его руку, она просила не бросать ее, не оставлять одну, потому что она не хочет возвращаться в детский дом, ведь все будут смеяться и издеваться над ней, и некому будет ее защитить. Денис это понимал, оттого и повторял одно-единственное слово, потому что больше ничего сделать для нее не мог.

Большую часть времени Полина проводила в больнице. Она стояла и смотрела на брата сквозь стеклянную стену бокса, заглядывала в глаза врача, который следил за состоянием Дениса, пытаясь уловить проблески надежды, но доктор все чаще избегал с ней встреч и все сильнее втягивал шею, что-то рассматривая у себя под ногами.

– Мамочка, пожалуйста, не забирайте Дениса, я знаю, что вам там, на небе, скучно без нас, но вы же с папой вдвоем, а если вы еще и Дениса к себе заберете, с кем же я останусь?

Маленькие прозрачные капельки ползли по стеклу вниз и высыхали по пути прежде, чем могли дотянуться до пола. Уже вечер, должно быть, около шести. Скоро придет седая женщина в очках, ее обязали присматривать за Полиной в течение дня. Но женщина на второй неделе сдалась, она приводила девочку утром, а вечером забирала и отводила обратно в приют. Она жалела Полину, но у нее были и другие заботы. К девочке здесь все привыкли, и медсестры часто подкармливали ее, угощая чем-нибудь вкусненьким, но никто не говорил ничего утешительного, это выглядело как-то неуместно.

Сегодня к Денису так и не пустили. С утра открылось носовое кровотечение, которое долго не могли остановить, так что парня накачали всякими препаратами, и он спал. А Полина простояла весь день, разговаривая с братом через стекло. Один раз только отлучилась, чтобы сбегать в туалет. Около лифта она столкнулась с красивой молодой девушкой, теребившей в руках какие-то бумажки. Девушка старалась сдерживать слезы, но у нее не очень-то и получалось. Пока лифт добирался до нужного этажа, она немного успокоилась и достала из сумки «Твикс». Открыв упаковку, протянула одну сладкую палочку Полине.

– Хочешь?

Полина кивнула. Они жевали «Твикс» и смотрели друг на друга, так ничего больше и не сказав. Что говорить, если и так все понятно.

* * *

Сердце у Полины защемило рано утром, когда в приюте все еще спали. Она села на кровати в полудреме, держась рукой за бок. Через несколько секунд встала, оделась и вышла на улицу. Полина знала дорогу до больницы, и добираться пришлось пешком. Она шла часа полтора по пустым темным улицам, и ей совершенно не было страшно, немного холодно, но не страшно.

Она долго стучала в закрытую дверь больничного корпуса, пока сонный вахтер вразвалочку доковылял из служебной комнаты и еще несколько минут ковырял ключом в старом замке. Старик не поздоровался и не сказал ни слова, но запустил девочку в больницу. Он привык к чужому горю и редко кому-либо возражал.

Полина поднялась на третий этаж. Она не слышала собственных шагов и зажмурилась, подходя к боксу Дениса. А когда открыла глаза, то увидела, что кровать пуста. Девочка вскрикнула и побежала по коридору, заглядывая во все палаты на этаже.

– Денис! Денис!

Больные просыпались, с недоумением глядя на перепуганного ребенка, мечущегося по отделению. Наконец спускавшаяся по лестнице медсестра остановила ее, обняла за острые плечики.

– Он в реанимации, Полина, мне очень…

Девочка не дослушала и рванула вниз. Она знала, что операционная и реанимация находились этажом ниже. Месяц назад один хирург разговаривал с ней о том, что, возможно, Дениса прооперируют, и тогда она, Полина, сможет помочь брату и поделиться с ним какими-то клетками, какими точно не запомнила. И эти клеточки заставят организм Дениса заново работать и производить свои такие же хорошие клеточки, и, возможно, он даже поправится. Полина почти каждый день спрашивала, когда врачи возьмут у нее эти волшебные клетки. Пусть берут, сколько нужно! Лишь бы брат наконец-то выздоровел.

И сейчас она подумала, что, наверное, время пришло и Дениса увезли на операцию, поэтому ей тоже надо поторопиться. Операционная была закрыта. Полина постаралась заглянуть в щелочку через жалюзи. Там царила какая-то суета. Один доктор ковырялся в животе человека, лежащего на столе, периодически вытаскивая из него куски красной ваты, другой стоял с какими-то штуками в руках, похожими на утюги. Он прикладывал их к груди больного, все отходили, и этот, который лежал, подпрыгивал на столе, затем опять все что-то делали очень быстро, передавая друг другу инструменты, миски, тампоны. А в углу стоял Денис. Он выглядел совсем как раньше, до болезни. Не худой, с кудрявыми волосами и веселый такой, но почему-то прозрачный. Он стоял и махал Полине рукой, посылал ей воздушные поцелуи. А все, кто там находились, совсем его не замечали. Как так? Разве можно посторонним торчать в операционной? Вдруг, отбросив утюги, тот доктор, весь перепачканный кровью, стал нажимать на грудь лежащего, но другой его остановил, и все остановились, и тогда кто-то, Полина не увидела кто, громко так сказал:

– Время смерти – шесть часов двадцать две минуты…

По экрану монитора ползла белая полосочка и противно пищала. Доктор снял перчатки и халат, запнулся обо что-то, сказав пару нехороших слов, и вышел.

– Полина? – доктор остановился возле нее. – Мы не смогли, прости, девочка, ничего не вышло.

Он развернулся и ушел. А Полина все смотрела через щелочку. Но Дениса в углу уже не видела. А когда врачи стали расходиться, она смогла рассмотреть того, кто лежал на операционном столе. Это был… Это был…

– Денис! – Полина закричала и стала стучать кулаками по стеклу.

К ней подошла женщина в белом халате, попыталась ее отвести от операционной, но она стала вырываться и еще сильнее кричать, и даже укусила эту противную тетку. Полина старалась прорваться к брату, но ее туда не пустили.

– Не трогайте меня! Денис! – девочка рычала, как подрастающий и матереющий львенок.

Наконец в нее впихнули стакан с какой-то вонючей жидкостью, и сильный незнакомый мужчина сгреб ее руками, похожими на экскаваторные ковши, и отнес в кабинет к доктору, который оперировал Дениса. Этот доктор что-то говорил про кровотечения внутри живота и груди, что они старались их зашить, но ничего не получалось, как только одно место зашивали, в другом опять начинала сочиться кровь. Полина спрашивала, зачем же Денис стоял в углу, но доктор не отвечал на ее вопросы, а все говорил про операцию и про то, какая тяжелая болезнь и что не только с ее братом такое случилось, и никто в этом не виноват. Полина уже не могла разобрать слов. Когда она вышла и снова заглянула в операционную, там было пусто, только на столе все еще лежал кто-то, накрытый белой простыней, на которой постепенно проявлялись красные разводы, они растягивались в ширину замысловатыми узорами, а потом сливались в одно большое мокрое пятно цвета спелой свеклы. Рядом стояла металлическая стойка с инструментами, перепачканными кровью. Пришла тетенька с ведром и всякими тряпками, она стала убирать операционную, а Полина все смотрела, вдруг в углу опять появится Денис. Она почувствовала, что кто-то подошел к ней сзади. В стекле она увидела отражение темного силуэта в шляпе.

– Иногда, – сказал кто-то, – у нас забирают тех, кого мы очень любим, чтобы потом мы получили что-то другое…

– Мне не нужно другое, – Полина не оборачивалась, мурашки с пяток стали подниматься вверх, к самой макушке.

– Вряд ли нас об этом спрашивают. Посмотри, ему уже совсем не больно.

Полина снова увидела Дениса, только теперь он стоял рядом с тем, кто лежал под простыней.

– А мне больно, очень больно! – прошептала она и обернулась.

Рядом никого не было. Когда девочка снова заглянула в операционную, Денис исчез, только пожилая тетенька продолжала собирать разбросанные инструменты и вытирать кровавую лужу на полу.

* * *

Седая женщина в очках свозила Полину на похороны Дениса. Она плохо помнила, как хоронили маму с папой, маленькая была, помнила только, что ей совсем не понравилось на кладбище. Холодно, там очень холодно.

Дениса похоронили недалеко от родителей, так случайно вышло. Когда все закончилось и женщина из соцслужбы вела Полину к машине, девочка обернулась. Денис стоял у выхода на кладбище и так же, как в больнице, улыбался и посылал сестренке воздушные поцелуи, затем он развернулся и пошел по дороге, растворяясь в пыли проезжающих автомобилей. Полина вырвалась и побежала.

– Денис, подожди, подожди меня, я с тобой! Я не хочу оставаться одна!

Полина бежала так быстро, как только могла. Она ничего не видела вокруг, она смотрела на удаляющегося брата не отрываясь, чтобы он совсем не исчез. Сзади раздался сильный визг и грохот. Потом стало темно, очень темно и тихо.

Глава тринадцатая Встреча

Том бродил по улицам, пиная впереди себя смятую в гармошку банку от «Пепси», и понятия не имел, куда себя деть. Экзамен наверняка уже закончился, идти в университет не было никакого смысла. Обида постепенно растворялась в мелькающих зеркальных витринах, мысли из головы тоже улетучились, и там, в пустоте, гудел свежий весенний ветер. Том окунулся в городскую суету. Он держал руки в карманах джинсов, как вдруг почувствовал, что левая кисть заныла в суставе. Ощущение было еле заметным, но потом появилось знакомое покалывание, ладони краснели. Том огляделся. Ему стало даже интересно, сможет ли он определить, кто из прохожих болен настолько, что он это почувствовал. На той стороне улицы шла влюбленная пара, рука юноши все время сползала ниже талии девушки, и она смущалась и краснела, пыталась сопротивляться и от этого выглядела еще более аппетитной. Неподалеку от них грузный, словно надутый мужчина, тяжело передвигаясь, все время чертыхался и сплевывал, он дышал открытым ртом и сильно потел. Может, он? Явно гипертоник или сердечник, вполне сносный кандидат. Том посмотрел в другую сторону, в скверике возле магазина молодые женщины с колясками что-то обсуждали, наверняка последние сплетни интернета и сериалы, пока их чада мирно сопели на свежем воздухе. Дальше – люди, много людей, они спешат по своим делам, звонят, договариваются о встречах или об ужине в кафе. Мужчины, женщины, дети… И никто из них даже не подозревает, что кого-то вечером хватит удар, у кого-то случится инфаркт, кто-то упадет и сломает ногу, кого-то собьет машина, возможно, насмерть. И в тот же миг все, что он делал секунду назад, остановится и исчезнет. Пропадет надобность принимать душ и брить подмышки, чистить зубы, красиво одеваться, звонить родителям, кушать и зарабатывать деньги. Потому что деньги будут уже не нужны, по крайней мере тем, у кого сердце остановилось. Только что нужны, но хоп! – оторвался тромб – и все, уже не нужны, ничего не нужно! Какой же хрупкий этот мир вокруг! Как наивны и глупы его обитатели: суетятся, бегут, мнимое принимают за действительное и не видят, не слышат, не чувствуют, даже не предполагают! Хрупкий мир оригами: множество фигурок из бумаги, которые можно в одну секунду смять, уничтожить, сжечь, залить водой, и они разлезутся на мелкие раскисшие кусочки, а потом и вовсе растворятся.

Том решил отдохнуть на скамейке, чужая боль оказалась энергозатратной забавой, но, приблизившись, понял, что место занято. На цветных деревянных полосочках ребенок с увлечением возился с игрушечными животными. Томаш остановился, в замешательстве разглядывая резиновых зверюшек, сильно походивших на реальных собратьев.

– Ищешь кого-то? – мальчуган поднял глаза.

Том хотел что-то ответить, но вдруг увидел, что этот мальчик был в… юбке! Вот так номер! Это девчонка!

Только очень коротко стриженная, почти под ноль. На голове под бейсболкой виднелся послеоперационный рубец.

– Ты что, ненормальный? – худенькое существо с глазами величиной с тарелку высовывалось из-под козырька. – Чего так пялишься?

– Это мне? – Том опешил. – А ты кто?

– Я – Полина, а ты кто?

– Привет, Полина, а что ты тут одна делаешь? – Том осмотрелся по сторонам, из взрослых поблизости – действительно никого.

– Организую похороны. Вот видишь этого носорога? Он сегодня в обед умер.

Полина закапывала носорога в горстке мелкой гальки под скамейкой. Ничего себе игра! Том стоял в полной растерянности, в детстве ничего подобного ему и в голову не приходило, а девочка имитировала похоронный ритуал, словно это привычная для нее игра, что-то вроде «дочки-матери».

– Грустная у тебя игра, Полина. Плохое настроение?

Девочка не ответила на вопрос, только подняла козырек повыше.

– А у тебя-то имя есть?

– Да, конечно. Меня зовут Том. Томаш – это полное имя, – он улыбнулся. Но Полина не отреагировала.

– Если хочешь принять участие в похоронах, можешь сеть рядом, – она зажмурилась и вытянулась, ее кожа под лучами яркого весеннего солнца казалась совсем тонкой, словно пергаментной.

– С чего ради ты решила, что я захочу? – он попытался изобразить равнодушие, сегодня парню явно не везло с женщинами. Но вопреки всему Том подошел и сел на скамейку, временно превратившуюся в погост.

– Вы, мужчины, абсолютно предсказуемы.

Том рассмеялся. Собеседница его забавляла манерами эдакой светской львицы в теле тощего котенка.

– Тебе сколько лет, Полина?

– Тринадцать, а что? – слова прозвучали так многозначительно, словно «восемнадцать», или даже «двадцать один».

– О, тринадцать. Это серьезно!

Том внимательно посмотрел на девочку. Врет, наверное, на вид – лет десять, от силы одиннадцать, такая щупленькая, маленькая.

– Так почему ты здесь одна?

Печаль в глазах ребенка на миг превратилась в волчью злость.

– Я жду своего брата.

Что-то было не так, Том это чувствовал, только не мог точно определить, где скрывается отгадка.

– Вот как. И давно ты его ждешь?

– Что ты прицепился? Сколько надо, столько и жду.

Она отвернулась. Звери выстроились в одну линию и по очереди стали бросать камешки на свежую «могилку» носорога. Том встал, похоже, он не очень ладил с детьми, точнее, не представлял, как с ними нужно обращаться, тем более с такими странными, как эта девочка. Может, погорячился насчет своего призвания?

– Как ты думаешь, с неба возвращаются? – спросила Полина и даже не обернулась, продолжала возиться с игрушками.

– С неба?

Интересно, о чем это она говорит?

– Я думаю, он решил проведать маму с папой, а потом и меня заберет.

Том снова сел. Девочка явно не в себе, к тому же совершенно одна.

– Послушай, Полина, может, тебя проводить?

– Ты что, оглох? Ясно же сказано, я жду брата!

Она снесла рукой всю похоронную процессию, и звери, отлетев пару метров в сторону, брякнулись на асфальт. В одно мгновение забавная девчонка обернулась диким ощетинившимся зверьком. Томаш встал, собрал игрушки и подал их девочке.

– Извини, я не хотел тебя обидеть.

Он держал руку протянутой, но Полина не спешила забирать своих зверей. Она смотрела на Тома в упор, словно старалась определить, не превратится ли ее игрушечный зоопарк в белый дым, стоит ей только коснуться чужой руки. Затем она все же взяла игрушки и засунула их в карман юбки. Карман оттопырился в сторону большим корявым наростом.

– Горячая, – она кивнула на его покрасневшую ладонь.

Томаш отдернул руку.

– Да, такое со мной бывает.

– А-а-а… Заболел, что ли?

– Да нет, что-то вроде аллергической реакции.

– Это такая болезнь? – не унималась Полина.

– Нет, не совсем, просто иногда люди могут реагировать на некоторые вещи, например, на цветы или на духи, они чихают, у них слезятся глаза. Или на продукты: если у человека аллергия на клубнику, то он может покрыться сыпью, съев всего лишь одну ягодку.

– Понятно, а у тебя на что аллергия?

– Полина! – со стороны аллеи раздался громкий окрик.

Пожилая женщина в очках, явно рассерженная, несмотря на то, что была в узкой юбке и на каблуках, двигалась к скамейке размашистыми мужскими шагами.

– Полина, ты опять за свое! Полина, ну что мне с тобой делать!

– Это за мной, – девочка сникла, словно ее вытаскивали из зрительного зала, не позволив досмотреть конец увлекательного фильма.

– Ты же сказала, что за тобой придет брат! – Томаш насторожился.

– Он, наверное, опаздывает.

Полина встала и посмотрела на Тома. Боже, каким мучительным и тоскливым был ее взгляд. Томаш передернулся: что могло произойти с ребенком, чтобы вместо веселых детских забав он играл в похороны?

* * *

– Привет, – Томаш заглянул в гостиную, послал воздушный поцелуй матери и тут же просочился в свою комнату.

Скинув куртку и бросив как попало рюкзак, он пошел в ванную – душ сейчас просто необходим. Он стоял, направив сильный поток воды прямо в лицо. Но глаза Полины так и не удалось смыть из памяти. Она не давала ему покоя весь оставшийся день. Ее худенькое личико под козырьком, прозрачная кожа, и вся она такая тоненькая, наверное, совсем легкая, если взять ее на руки. И она страдала, что-то непоправимо страшное произошло в ее жизни. Том не был уверен, но эта начатая история затягивала его, захотелось пробраться в самую пучину, докопаться до сути. И помочь. А вдруг он и правда сумеет помочь?

Утро постучалось мучительной тяжестью в голове. Томаш еле-еле открыл глаза. Глянув на часы, он сообразил, что снова проспал консультацию. С трудом оторвавшись от подушки, еще какое-то время сидел, запустив руку в свою шевелюру, голова упорно тянулась к подушке. Стряхнув остатки сна, он встал и побрел умываться. Бьянка ушла на работу. На столе как всегда лежала записка: «Не забудь позавтракать, позвони, обнимаю, я». В кухне пахло вкусным творожным пирогом.

– Мама, – Том улыбнулся, голова при мысли о матери просветлела, по телу разошлось тепло. Сколько сил и любви умещалось в ней! Он открыл блюдо с пирогом и налил чай, затем отрезал приличный кусок, завернул в фольгу и сунул в карман куртки. На ходу допивая чай, Том сбросил в рюкзак тетради со стола, мелочь сунул в маленький боковой отдел, туда же переложил сверток с пирогом.

– Мамочка, целую, родная, завтрак – как всегда, убийственно вкусный!

Стены в кухне многозначительно промолчали. Схватив телефон с полки в прихожей, он захлопнул входную дверь и быстрым шагом направился к остановке. День обещал быть таким же очаровательным, как творожный аромат маминой стряпни. Том шел по тротуару, мысленно улыбаясь и торжествуя, полный решимости и желаний. С каждым наступившим днем жизнь обретала новые краски и новый смысл.

Он просидел на скамейке, где впервые увидел Полину, часа четыре или даже больше. Пирог давно остыл, занятия в университете закончились, его клонило в сон, а девочки все не было. Он не знал, почему вдруг решил, что она снова придет сюда, просто ждал.

– Так и знала, что опять явишься, – Полина стояла напротив, загораживая вечернее солнце, от этого ее хрупкая фигурка светилась в золотистых лучах и стала похожа на осенний листок, такой же хрупкий и прозрачно-желтый.

Том все-таки задремал, потому что голос прозвучал из глубины, словно прятался внутри него самого.

– Полина, привет. Я шел мимо и подумал, вдруг снова тебя встречу, – Томаш достал сверток. – Моя мама печет замечательные пироги, я принес тебе кусочек.

– Мама? – девочка опустилась на скамейку, взяла сверток и развернула пирог. Соблазнительный творожно-ванильный аромат, просидевший взаперти несколько часов, вырвался наружу. Полина ткнулась носом в аппетитный кусочек и закрыла глаза. – Как вкусно пахнет, он с клубникой?

– Нет, клубники там нет, точно, – Том улыбнулся. Вероятно, вчерашний рассказ об аллергии произвел впечатление на девочку.

Она откусила кусочек и стала жевать. Медленно, наслаждаясь каждыми прикосновением, смакуя каждую порцию. Больше она ничего не говорила, пока не съела весь пирог, жадно собирая языком последние крошки с пакета. Том наблюдал, как Полина уплетает мамин пирог, и его гнуло от боли.

– Мне нужно идти, – она все еще облизывала губы, наслаждаясь последними сладкими ощущениями. – А то эта опять прибежит, – Полина смешно изобразила вчерашнюю женщину в очках.

– Твоя родственница?

– Нет, мой этот, как там… телоохренитель!

– Те-ло-хра-нитель, Полина, правильно говорить – телохранитель, – Том засмеялся, она такая забавная.

– Да какая разница! И ничего смешного!

Девочка отвернулась. Томаш потянулся к ней рукой и случайно задел бейсболку, которая тут же слетела с головы девочки. Полина метнулась за кепкой, прикрывая рукой голову. Внушительный темно-фиолетовый рубец тянулся от уха к затылку, безобразно выпячиваясь из редкого ежика коротких волос. Бейсболку подхватило ветром и понесло по тротуару, закручивая в поземке городской пыли.

– Я сейчас, – Том смутился и бросился догонять ветер.

Ему удалось схватить бейсболку уже на проезжей части, он буквально вытащил ее из-под колес автомобиля. И в это мгновение раздался испуганный крик Полины:

– Денис! Денис! Подожди, я с тобой!

Водитель открыл окно и выматерил парня на чем свет стоит. Том лишь поднял руку в качестве извинения. Он обернулся на крик. Девочка что есть мочи неслась к нему.

– Денис!

Она буквально врезалась в Тома, чуть не сбив его с ног, крепко обняла и прижалась всем своим худеньким телом. Полина плакала и кричала:

– Не уходи, Денис, не уходи, я не хочу, чтобы ты уходил!

– Полина, что с тобой? Полина? Слышишь меня? Что случилось?

Девочка завывала, как волчонок, повторяя одно и то же имя – Денис. Том погладил ее по голове и тоже обнял.

– Ну все, все в порядке, я никуда не ухожу, вот твоя кепка, правда пыльная слегка.

Он снова провел рукой по ее голове, в этот раз задел рубец, такой плотный и гладкий на ощупь. Девочка отстранилась. Она надела кепку аккуратно, стараясь не очень давить на шрам. Потом отошла на несколько шагов и посмотрела на Томаша так, словно впервые видела.

– Полина, кто такой Денис? Это твой брат, да?

– Мой брат. Я подумала, то есть мне показалось, что он стоял здесь.

– А где он на самом деле? Где твой брат?

Том чувствовал, как нарастало напряжение, девочка сжималась в тугой клубок. Она маленькими шагами отступала назад.

– Он ушел, ушел давно, и я его потеряла. Мы всегда договаривались, что если потеряемся, то будем встречаться в наших любимых местах.

– И ты ждешь его здесь, в парке, вы договорились встретиться здесь? – Том постепенно начинал понимать всю абсурдность происходящего.

– Да, мы договорились, – слезы на лице девочки высохли, она будто засыпала с открытыми глазами.

– Полина, – Том подошел к ней и опустился на корточки. – Полина, сколько времени ты его ждешь?

– Долго, он и раньше часто опаздывал.

– Послушай, давай сделаем так: сегодня я провожу тебя домой, а твой брат потом сам придет, хорошо?

Полина мотала головой.

– Нет, нет, я не пойду туда, я не хочу, там все такие злые, они смеются надо мной, они не верят, что у меня есть брат, что он меня заберет оттуда! Заберет из этого дурацкого приюта!

Она села прямо на тротуар и уткнулась лицом в треугольные коленки. Маленький, одинокий, наполненный нескончаемой горечью человеческий детеныш. Томаш сел рядом. Честно говоря, он не знал, что с ней делать, но не бросать же на улице! Полина долго молчала. Потом не выдержала:

– Сможешь ко мне приходить? Иногда. Может, пацаны перестанут надо мной смеяться.

Том кивнул.

– Так ты живешь в приюте?

– Это не навсегда, Денис заберет меня.

– Полина, твои родители и твой брат, – Томаш помедлил, – они умерли?

Он прислушался, Полина, похоже, пела про себя какую-то песенку. Том обнял девочку за плечи, она не стала вырываться, только продолжала все время что-то бормотать.

Стало темнеть. Томаш поднялся и взял девочку за руку. Они пошли вместе, и Полина улыбалась прохожим, она давно этого не делала. Около здания детского приюта толпились люди.

– Вон она! – одна женщина указала в сторону Тома и Полины. Несколько человек пошли навстречу.

– Полина! Ты… – женщина, которая приходила за девочкой в парк, тряслась от негодования. – Полина, это черт знает что такое! – смутившись от своих собственных слов, она косо глянула в сторону.

– С ней все в порядке, – Том все еще не выпускал руку Полины.

– А вы, собственно говоря, кто?

– Я просто знакомый.

– Это мой брат! – неожиданно для всех выпалила девочка. – Он будет приходить ко мне и заберет меня из вашего дурацкого приюта! – она спряталась за Тома и выглядывала, словно трусливый мышонок из норки.

– Перестань, слышишь? – Томаш говорил почти шепотом.

– Я не хочу с ними идти, ну пожалуйста, – Полина тоже отвечала вполголоса, не просила – умоляла всем своим жалким существом.

– Послушай, – Том опустился на одно колено, – я обязательно вернусь, обещаю. Но сейчас придется пойти с ними. Тебя не отпустят просто так, я же совершенно посторонний человек, понимаешь, если я тебя сейчас заберу с собой, они вызовут милицию, и меня арестуют за похищение ребенка.

– Не оставляй меня, ты не посторонний, ты – мой брат!

– Полина, я не твой брат.

Томаш старался смотреть в глаза, чтобы достучаться до разума. Но девочка ускользала от его взгляда, она отступила, развернулась и пошла к воротам приюта.

– Полина, я приду завтра!

Но она не обернулась. Люди расходились, только женщина в очках, подошедшая к ним первой, осталась.

– Кто вы?

– Я никто, просто встретились случайно в парке. Она играла в похороны.

Женщина кивнула.

– Она часто кого-нибудь хоронит. То своего медведя, то чужую куклу.

– Вчера не повезло носорогу, – Том смотрел вслед удаляющейся хрупкой фигурке девочки. Он с силой сжимал кулаки, бешеная пульсация ладоней отдавалась ритмичными ударами в висках.

– Ну вот, и до носорога добралась. У нее полгода назад брат умер.

– Денис?

– Да, он был ее опекуном последние несколько лет, а родители разбились на самолете, Полина их и не помнит. А вот Денис умирал у нее на глазах, девочка практически жила в больнице и сильно страдала. Мы возвращались с кладбища, как вдруг она вырвалась и побежала, выскочила на дорогу, там – машина, а я не успела схватить за руку. И водитель не успел затормозить, это было невозможно, нет, – женщина вытерла глаза и поправила очки. – Ее отбросило в кучу кладбищенского мусора – горы битого стекла, железа и всякого другого хлама. Металлический стержень пробил череп и застрял. Ей голову поперек распилили, чтоб вытащить эту железку, шрам здоровенный остался. Можно сделать косметическую операцию, но такое удовольствие не для сирот. Чужие дети никому не нужны. А у нее волосы с правой стороны не растут из-за этого шрама, вот и приходится подстригать как новобранца.

– А сколько ей лет?

– В прошлом месяце исполнилось одиннадцать.

Женщина вздохнула и, не попрощавшись, удалилась. Томаш побрел домой, а в голове все стучало: «Денис! Денис!».

Глава четырнадцатая Столкновение

Весь следующий день Том провел в университете и выслушал кучу нареканий по поводу пропущенного экзамена. Он пообещал исправиться и заторопился к выходу – Полина наверняка заждалась. За спиной распахнулась дверь, девчонки вырвались из аудитории, весело обсуждая планы на уик-энд. Том услышал задорный голос Даши.

– Эй, Оригами, поехали с нами на остров, покатаемся на велосипедах!

– Я не катаюсь на велосипеде.

Девчонки зашушукались, кто-то из них взвизгнул. Даша недовольно фыркнула на подружек и продолжала:

– Да брось, это как в детстве. У тебя что, велика не было?

Коротышка по имени Кузя изобразила обморок.

– Нет, извини, ничего не выйдет.

Том зашагал к выходу.

– Эй, – раздалось у него за спиной. – Эй, стой!

Он обернулся. Возмущенная отказом красавица в два прыжка оказалась рядом.

– Я ведь тебе нравлюсь, да? – она смотрела исподлобья.

Том склонил голову и стиснул губы.

– Нравлюсь, знаю, что нравлюсь, так что же ты делаешь? Я тебя зову, а ты разворачиваешься и уходишь! Вместо того, чтобы поехать, просто побыть рядом, можно даже и не кататься.

– Не думаю, что прогулка в компании твоих многочисленных поклонников будет интересной. У меня найдутся дела поважнее.

– А ты хам!

– А ты – стерва, – Томаш никогда бы не осмелился сказать нечто подобное девушке, но дерзкая выходка Даши и ее насмешливый тон освежили прошлую обиду.

– Что? Я не… Господи, да как ты смеешь? Ты назвал меня стервой?

– Ты заслужила.

Он показал на пальцах знак «V», застегнул куртку и добавил:

– Но ты мне нравишься, действительно.

Он отступал назад и тут же почувствовал, что наткнулся на кого-то.

– Что ты сказал? – Дашин бойфренд прорычал у самого уха.

– Макс, я в порядке! В порядке! – она махнула рукой, – Мы просто шутили.

– Я не расслышал, – парень не унимался.

– Тебе же сказали внятно. Это шутка.

Том почувствовал терпкий запах травки.

– Ты, кажется, обидел мою девушку? – Макс надвигался, заставляя соперника все время отходить назад.

– Макс, остынь!

Поздно. Белобрысый шкаф со всей силы пихнул Тома в грудь, и тот кубарем полетел по лестнице, ударившись лицом о перила. Он распластался на нижней площадке. Из носа хлынула кровь. Фонтаном. Томаш повернулся и, отталкиваясь ногами, подобрался к стене, облокотился плечами и запрокинул голову, зажимая переносицу.

Макс постоял минуту, оценивая ситуацию, сплюнул, затем резкими шагами направился к другой лестнице и потащил Дашу за руку.

– С ним что-то не так! Вдруг это серьезно?

Даша сопротивлялась, пытаясь вырваться из его клешней.

– Пойдем, пусть сам выгребает, он нарвался, точно нарвался!

Даша все время оборачивалась.

– Господи! Он уже весь в крови! Ты кретин!

Ей наконец удалось остановиться и выдернуть руку.

– Это он кретин! – Макс со злостью ткнул пальцем в сторону Тома.

– Идиот, ты же видел – он хромает, может, и правда инвалид! И если с ним что-то серьезное, тебя привлекут к уголовной ответственности!

Она снова обернулась. Томаш оставался на том же месте. Кровь уже не фонтанировала, просто текла струей.

– Ему надо помочь.

– Сейчас кто-нибудь подойдет!

Даша не выдержала. Она развернулась и подошла к Тому. Не слишком близко.

– Эй, ну как ты? Скорую нужно вызвать?

Томаш открыл глаза и мотнул головой.

– Послушай, – Даша мялась, – он погорячился. На самом деле мы не хотели, правда. Вот, – она достала платок из сумки, – держи! Боже, что ж так сильно кровь хлещет.

– Бывает при переломах, сосуды лопаются, как воздушные шары.

– У тебя сломан нос? – она смотрела перепуганными глазами, надеясь, что парень возразит.

– Думаю, еще пару ребер.

– Что будешь делать?

– В смысле, как доберусь до дома?

Девушка опустила голову и беспрестанно одергивала коротенькую юбку.

– И это тоже. Но вообще-то я о драке.

– А кто дрался? Чистой воды избиение с нанесением телесных повреждений средней тяжести, – Том ерничал. Смущение и страх в глазах напротив доставляли несравнимое удовольствие, хоть это и весьма сомнительная компенсация за очередные переломы.

– Послушай, как там тебя…

– Успокойся, я не буду заявлять на твоего дружка. Теперь можешь идти.

Даша намеревалась что-то еще сказать, но отвернулась. Постояв так пару секунд, пошла. Робкий стук каблуков отдавался у Тома в затылке. Он наблюдал, как Даша что-то объясняет своему парню, тот жестикулировал, ругался и настаивал, но девушка все-таки вернулась. Том опять мысленно сделал ставку. И выиграл. Сам у себя.

– Встать сможешь? – она нервничала.

– Я справлюсь.

– Заткнись. Я на машине. Только сними рубашку, чехлы в салоне светлые.

Том сел в машину в легкой ветровке на голое тело, скомканной рубашкой обтер лицо и руки. Кровь из носа почти перестала сочиться, но отек распространялся быстро, голову словно зажало в дверях автобуса, слезились глаза, в горле стоял отвратительный привкус ржавчины.

– В больницу? – еще раз спросила Даша.

– Подбрось меня домой, завтра схожу к хирургу.

– Уверен?

– Вполне. Расслабься.

– Да уж, расслабься, – пробурчала девушка и нажала педаль газа.

Ярко-желтый «Пежо» вынырнул с парковки на дорогу. Машина шла мягко, но Тому казалось, что он чувствует каждый камушек, каждую вмятину на асфальте. Он не заметил, сколько времени прошло, укачала пробка на кольце.

– Я не знаю, где ты живешь. – Даша коснулась его плеча.

Том не сразу сообразил, где находится. Голова гудела со страшной силой, нос уже распух, отек сползал под глаза.

– Прямо, на светофоре направо и снова прямо.

Когда подъехали к повороту на дачный поселок, он просто указал рукой.

– Развернешься здесь, я дойду. Не очень хорошая дорога для такой машины.

– Ничего, потерплю, – Даша съехала в лес, машину затрясло, и Том застонал.

– Прости, прости, – Даша тут же сбросила скорость. – Вверх?

Том кивнул. Она высадила его у дома и стояла, пока парень не скрылся за дверью.

– Позвони, если что-то понадобится, – Даша сунула ему в руку клочок бумаги с номером сотового телефона.

– Непременно, – Том попытался улыбнуться.

Он не рассчитал силы и хлопнул дверью. Автомобильчик вздрогнул и закачался. Томаш поднял обе руки, показывая жестом, что извиняется. Даша не отреагировала, только смотрела вслед. В душе оставалось отвратительное ощущение от собственной мерзости. Она отъехала в сторону и вышла из машины. Здесь, в стороне от основной дороги, можно насладиться тишиной. Только шорох веток и яркие переливы птичьих голосов, но они воспринимаются как неотъемлемые составляющие магической тишины. Даша закрыла глаза и повернулась навстречу ветру. Как жаль все это оставлять, интересно, там есть ветер?

Том затащился в ванную, бросил перепачканную одежду в стиральную машину. Отмыл кровавые разводы с лица и рук, натянул чистые шорты и распластался на кровати в своей комнате. Впереди предстоял сложный разговор с матерью. Бьянка вернулась поздно, первым делом заглянула к сыну. Ее чуть не хватил удар – к вечеру нос Томаша распух еще сильней, под глаза поползли бордово-черные тени.

– Оступился, мама, ну с кем не бывает? – он старался выглядеть спокойным, будто ничего экстраординарного не произошло.

Бьянка сделала вид, что поверила. Они съездили к Феликсу, тот как раз заканчивал дежурство – переломы без смещений, трещина на ключице, в общем, ничего серьезного, если учесть прошлый опыт. Хирург назначил обезболивающее, отхаркивающие препараты и физиолечение, чтобы улучшить вентиляцию легких. Подвезли Феликса домой, и Бьянка заскочила к нему на пару минут. Всю оставшуюся дорогу оба молчали. Мучили сомнения и вопросы, так и оставшиеся без комментариев. Когда подъехали к дому, уже стемнело. Бьянка потянулась за сумкой.

– Вот черт, оставила сумку у Феликса. Есть ключи?

Томаш кивнул.

– Я быстро – туда и обратно.

Том поплелся к двери, шаря по карманам в поисках ключей. Когда нашел связку, поднял ее над головой. Бьянка только тогда двинулась с места.

* * *

Томаш провалялся в постели несколько дней. В конце недели, проснувшись к обеду, почувствовал себя заметно лучше, хоть и приходилось спать практически сидя. Похоже, обошлось. Надо бы навестить Полину.

Под окном кто-то настойчиво сигналил. Том раздвинул шторы и увидел желтое пятно Дашиной машины. Он набросил куртку и вышел.

Даша стояла, облокотившись на дверь автомобиля.

– Выглядишь не очень.

– Бывало и хуже, – Том был заинтригован. Предпоследняя встреча с Дашей оставила дурное послевкусие. Он решил, что его персона вызывает у девушки раздражение и полный негатив. А тут – пожалуйста: она здесь, собственной персоной!

– Тебя врач смотрел?

– Да, ничего страшного, жить буду.

– Хорошо, – девушка заметно нервничала.

– Зайдешь? – он тут же пожалел, что спросил. С чего ради, собственно говоря, она пойдет?

– Нет, спасибо.

Кто бы сомневался!

– Может, просто погуляем? У вас здесь хорошо дышится.

Вот это да! Томаш медлил с ответом.

– Ботинки надену и вернусь, – он кивнул на босые ноги в сланцах.

Даша улыбнулась.

Противоречивые ощущения вели ожесточенный бой в душе Тома, пока он завязывал шнурки и искал ключи от дома. Когда вышел, Даша брела по тропинке вверх. Он догнал и шел рядом, не говоря ни слова. От девушки веяло грустью и тонким цветочным ароматом духов. Но былого сарказма и злорадства не осталось и в помине.

– Как ты можешь так спокойно реагировать, – Даша вдруг остановилась и развернулась к нему лицом, – это же больно и унизительно.

После этих слов девушка опустила глаза и снова пошла вперед.

– Твой герой наверняка бы дал сдачи и не позволил так с собой обращаться.

– Что имеешь в виду?

– Я – не твой герой. Я вообще не герой.

– А кто ты? – она снова посмотрела на Тома.

– Оригами – бумажный человечек.

– Как тебя зовут?

– Ты знаешь.

– Нет! Как твое настоящее имя?

– Том, Томаш Левицкий.

– Все, что с тобой связано, кажется мне странным.

– Польские корни – ничего особенного. А ты любишь, когда все поддается объяснению? Как насчет твоего друга? Разве не странно, что он тебя ударил, а ты продолжаешь с ним встречаться как ни в чем не бывало?

– Зато с ним весело, и дух захватывает! Он прикольный. С ним не соскучишься.

– Конечно, – Том улыбнулся.

– Что смешного?

– Нет, ничего.

– Ну же? – Даша остановилась.

– Что ты тогда здесь делаешь? – Том перестал улыбаться и поймал ее взгляд.

Она смутилась. Нет, правда смутилась!

– Сама не знаю. И это меня бесит!

Даша дернулась, развернулась и пошла к машине, поскальзывалась на влажной траве, рискуя упасть.

– Даша, – Том попытался ее догнать, но бок еще побаливал и быстрый шаг оказался не под силу. Девушка села в машину, но не трогалась с места. – Даша, – он нагнулся к окну и тут же вздрогнул от боли. Даша тоже вздрогнула, – подбросишь меня в город?

– Садись, – она ответила, даже не посмотрев в его сторону.

Доехали за полчаса, без пробок. Оба не проронили ни слова всю дорогу.

– Останови здесь, пожалуйста, – он попрощался, не дождавшись ответа, и уже подходил к дверям магазина, когда услышал ее голос:

– Я могу подождать. Потом отвезу обратно.

Том обернулся. Даша напоминала маленькую обиженную девочку, которой не достался глупый и ненужный подарок на детском празднике в парке. Томаш невольно рассмеялся, и девушка еще больше насупилась. Он вернулся к машине.

– Спасибо, у меня еще дела есть. Увидимся в университете?

– Мы же договорились с ребятами покататься, – она с досадой пожала плечами.

– Точно, велопробег – очередная порция адреналина. Что ж, удачи. Береги себя.

– Пока.

Даша газанула с места, не жалея покрышек.

По пути в приют Том раздумывал, что подарить Полине, очень хотелось порадовать девочку. Он заглянул в первый попавшийся магазин, оказалось – книжный. Томаш медленно бродил среди полок, ломившихся от бестселлеров в пестрых суперобложках, на ум ничего оригинального не приходило. Он уже собрался идти, как заметил скромный стеллаж с классиками у самого выхода. Пробежав взглядом по авторам, он удовлетворенно улыбнулся и достал одну книгу с верхней полки. На обложке задорно улыбался взъерошенный мальчуган, казалось, он подмигивал именно своему читателю, который в данный момент держит книжку в руках. «Приключения Тома Сойера» – то, что нужно! Увлекательное повествование Твена про двух отчаянных сорванцов не может оставить кого-то равнодушным! Томаш отчетливо помнил, как ждал продолжения истории каждый вечер (мама читала книгу перед сном), а когда она заканчивалась, попросил начинать сначала, и так длилось долгое время, пока мама наконец не уговорила взять новую книжку. Но победить сэра Тома мало кому оказалось под силу, позже удалось только Джеку Лондону.

На кассе сидела молодая особа с блондинистым начесом на голове и нереально длинными ресницами.

– Странный выбор, подростки сейчас это не читают, возьмите лучше фэнтези про драконов, волшебников, – она протянула Тому несколько экземпляров, расписанных зелеными монстрами, выпускающими пламя из ноздрей, бородатыми карликами с медвежьими когтями и звериным оскалом, белой рогатой лошадью, задыхающейся в клубах дыма.

Том застенчиво покачал головой.

– Спасибо, начнем с этой.

Девица окинула его презрительным взглядом, многозначительно хмыкнув, пробила чек.

Томаш с невероятным удовольствием пролистывал книгу, от нее веяло маминой нежностью и молоком с медом – вкус детства. Он вышел из магазина и направился к Полине.

* * *

Томаш остановился у красного кирпичного здания, в котором располагался детский приют, точнее – школа-интернат для детей-сирот. От мира его загораживал высокий забор и тяжелый ржавый засов на воротах. Дети гуляли. Он сразу узнал «телоохренителя» Полины, но самой девочки не увидел. Том зашел в калитку и поздоровался с воспитательницей.

– Можно увидеть Полину?

– Она у себя в комнате, сказала, что неважно себя чувствует. Эта плутовка сочиняет на ходу.

– Наверно, ей непросто жить в собственной реальности.

Томаш вспомнил, как в детстве тоже придумывал иные миры, в которых он – настоящий герой, сильный, выносливый, пуленепробиваемый, он быстрее всех бегает и спасает мир.

– Вон окна, видишь?

Парень кивнул.

– Вообще-то посторонним туда нельзя, – воспитательница задержала взгляд на несколько секунд и пошла на площадку, где играли дети.

Томаш зашел в здание и поднялся на второй этаж. Прикинув по расположению окон, посчитал двери и вошел в большую, кроватей на двадцать, комнату. Полина лежала у окна, кроме нее – никого.

– Привет, как ты?

Том сел рядом на стул.

Полина не отвечала. Казалось, она была совсем в другом месте, а здесь оставалось только ее отражение.

– Ну не дуйся, я принес тебе книгу, – Том протянул ей серебристый пакет.

– Я не очень люблю читать.

Полина так и не повернулась, а Томаш решил, что девчонки, наверное, все не любят читать.

– Особенно стихи, – продолжала Полина, – листочки, веточки, дождик, весна, лето. Все это так скучно. Какая разница, какого цвета небо, если тебе больно? Как ты думаешь, «больно» какого цвета?

– Даже не знаю, – Том задумался, он теребил пакет с книгой, который Полина так и не взяла, – может, серого.

– Нет, красного. Красного и мокрого. А еще – страшного. Больно – это страшно-мокрый красный цвет, – Полина наконец посмотрела на Тома, потом на серебристую упаковку с книгой. – Ладно, давай сюда свою книгу, – она достала ее из пакета, – Том Со-ир. Тебя в честь этой книги назвали? – Полина наконец посмотрела на собеседника.

– Наверно, – Томаш улыбнулся.

– Вечером почитаю. Ты что, подрался?

– Нет, просто упал неудачно.

– Ага, я тоже раньше часто так падала. Теперь меня не трогают, только дразнят издалека.

– Кто вы такой? – в комнату заглянула молодая невысокая девушка в светло-зеленом халате.

– Это мой брат! – Полина завопила что есть мочи, девушка в недоумении хлопала тяжелыми ресницами.

– Полина, уймись. Я просто… Мы с Полиной знакомы, – Том запнулся, – знакомы некоторое время, и я решил проведать ее, – он не успел закончить фразу, как девушка вылетела из палаты с возгласом: «Это черт знает что творится!».

– Похоже, нам влетит, – девочка опустилась на подушку, она выглядела уставшей, будто все утро трудилась не покладая рук.

– Полина, ну кто тебя за язык тянет!

– А что я должна была сказать? Что ты мой жених? Она бы вообще не поверила.

Томаш развеселился.

– Ну ты даешь! Что там у тебя в голове творится? – он тронул ее гладкую макушку. Девочка недовольно дернулась.

– Не надо! Я не маленькая, чтоб меня так тискать!

– Нет, конечно, тебе же тринадцать! – Том укоризненно посмотрел на свою подопечную.

Полина и вида не подала.

– Да, уже тринадцать, – сказала она и уставилась в окно.

– Может, наконец, перестанешь врать, я знаю, что тебе недавно исполнилось одиннадцать.

Полина вздрогнула и скрылась под одеялом, приговаривая обиженным голосом:

– Разболтали, вот предатели.

Она еще что-то пробормотала, но Томаш не смог разобрать. Его душил смех.

– Ну перестань, я на тебя не сержусь, слышишь? Вылезай оттуда.

Она высунула из-под одеяла одни глаза.

– Я подумала, если скажу, что старше, ты захочешь со мной познакомиться, – девочка замолчала и внимательно посмотрела на Тома, через несколько секунд снова раздался ее голос: – Ты мне понравился, очень, ты красивый, знаешь об этом? За тобой, наверно, все девчонки бегают. Настоящие, с прическами.

Она опять юркнула в «норку», оттуда послышалось сопение. Том сидел совершенно обескураженный, такая откровенность невероятно трогала и одновременно забавляла. Он потихоньку стянул с нее одеяло.

– Эй, ты еще здесь?

Полина сначала сопротивлялась, потом сдалась. Она смотрела на Тома жалостливыми щенячьими глазами. Он улыбнулся и слегка обнял ее за плечи.

– Послушай, никакие девчонки с прическами за мной не бегают, не очень-то я и красивый, тем более хромаю! Девчонкам нравятся спортивные парни, – Том пихнул свою левую ногу. – Так что у тебя не такая большая конкуренция.

Он легонько щелкнул ее по носу.

– Да и потом, прическа – это не главное. Важнее то, что у тебя внутри. Ты – очень трогательная, мне приятно, что ты хорошо ко мне относишься, а ведь мы с тобой недавно знакомы. И ты мне очень понравилась, даже несмотря на то, что… – он специально помедлил, бросив на нее строгий взгляд, – тебе еще нет тринадцати.

Полина закрыла лицо руками, но на этот раз она не плакала, она улыбалась.

– Пойдем погуляем, а то нам и правда влетит.

Томаш вышел на улицу, воспитательница разговаривала с девушкой в зеленом халате, та жестикулировала и ругалась.

Детей позвали на ужин, когда Полина показалась в дверях.

– Я буду приходить, как только смогу.

Том направился к воротам, Полина шла рядом.

– Почему ты хромаешь? Тоже упал?

– Можно и так сказать, – он пожал плечами, этот отголосок прошлого, который казался ему таким отвратительным и так порой мешал жить, сейчас выглядел мелким недостатком, не заслуживающим внимания, по сравнению с тем, что пришлось пережить Полине. Они дошли до ограды.

– Тебя снова будут ругать, Полина, возвращайся.

– Сейчас. Ненавижу заборы.

Девочка остановилась.

– Скажи, а тебе бывает страшно? Только так, по-настоящему, когда пробирает аж до самых косточек!

Вопрос застал Томаша врасплох, он задумался – ни разу за свою жизнь ему не приходилось испытывать ничего подобного. В самые трудные моменты жизни Бьянка всегда находилась рядом, она ограждала от неприятностей, защищала и помогала. Сколько не пытался, он так и не смог ничего вспомнить. Страх словно обходил его стороной.

Глава пятнадцатая Первый поцелуй

Выходные тянулись так долго, словно кто-то повис на стрелках часов, не давая времени шагать в своем привычном темпе. Томаш измучился. Он даже не притронулся к учебникам, и любимые книги оставались на полках, все равно в голову ничего не лезло. Куда бы он ни посмотрел, везде мерещилась Даша – то смеется, то спорит, смущается или злится. Она превратилась в наваждение. Томаш много читал о любви, но и не подозревал, как безответное чувство изматывает душу. Он пытался развлечься, посмотреть хорошие фильмы, хотел снова навестить Полину, но так и не смог оторвать себя от кровати. Лишь спускался к обеду и ужину, еле выдерживал пытливые взгляды Бьянки, отвечал на вопросы и скорее нырял в свое пространство на втором этаже дома.

Понедельник тоже прошел тускло. Синяки под глазами еще не прошли, поэтому сокурсники за спиной хихикали и делились разными предположениями. Дашу Том не нашел. Консультации закончились, и он стоял на крыльце университета, тая последнюю надежду встретить девушку перед уходом.

Ярко-желтый «Пежо» со свистом затормозил и въехал на парковку. Томаш сглотнул, сердце так застучало, что пострадавшие ребра снова заныли. Но за рулем автомобиля сидел Дашин приятель. Том сник, мучительное ожидание выходных разбилось вдребезги, словно волна, накатываясь, разбивается о волнорез на миллионы хрустальных брызг. Он отвернулся так, чтобы краем глаза видеть автомобиль. Макс вышел, не подав руки, даже дверь Даше не открыл. Он направился к крыльцу, Даша – в нескольких шагах от него.

Томаш не выдержал и повернулся. Девушка еле заметно кивнула, когда все еще находилась за спиной Макса.

– Привет, – Том поздоровался.

– Уже оклемался? – Макс растянулся в нахальной улыбке. – Вот видишь, малышка, я был уверен, что все обойдется! – он посмотрел на девушку.

– С ним не все в порядке. Ты сломал ему нос и ребра, – процедила Даша, ей не хотелось, чтобы Том слышал.

– Да ты, оказывается, в курсе? – Макс притянул Дашу, зажал рукой и поцеловал.

Она оттолкнула его, губы покраснели до цвета крови.

– Ты с ума сошел? – она стерла рукой поцелуй и явно злилась на своего дружка.

– А раньше тебе нравилось!

Он попытался повторить трюк, но Даша отскочила в сторону.

– Эй, что происходит? Может, ты мне объяснишь, приятель? Она ведь подвозила тебя, да? Как ты ее отблагодарил? Ты ее трогал? Ты пожал ей руку, может, даже обнял на прощание? Или чмокнул в нежную щечку? – Макс коснулся рукой лица девушки.

Томаш закипал, он понимал, что весь цирк разыгрывался с одной единственной целью – спровоцировать еще одну потасовку. Но он бессилен и ничего не сможет сделать, чтобы защитить себя, а главное – ее. Это мерзкое ощущение отравляло воздух с каждым новым вздохом. Нужно просто уйти, но ноги будто вросли в серое затертое мраморное крыльцо.

– Пойдем, отстань от него, – Даша пыталась затащить Макса в здание университета, но его лишь сильнее захватывал азарт.

– А губы? – он схватил девушку рукой за шею и держал перед собой, – ты пробовал, какие мягкие у нее губы? А, хромоножка?

– Пусти меня, Макс, ты свихнулся!

Даша вырывалась, ее лицо покраснело, она вздохнула, воздух с шумом поступал в сдавленное горло.

– Пусти, придурок!

Том сделал шаг вперед. Макс тут же разжал руку, и Даша отшатнулась, держась за шею и откашливаясь.

– Урод, ненормальный! – она выхватила из его рук ключи и пошла к машине.

– Ну, еще один шаг, и мы выясним, кто здесь настоящий урод!

Том остановился, он посмотрел в сторону желтого автомобиля. Даша оглянулась, ждала, что он предпримет, оправдает ли ее надежды. Не оправдал, просто не мог.

– Извини, мне пора, – он набросил рюкзак и пошел к остановке.

Как он ненавидел себя в это мгновение. Трус, слабак, ничтожный бумажный клоун! Он проклинал весь мир, который сделал его таким хрупким и слабым. Он даже вспомнил про Бьянку, какого черта она не сделала аборт! Но тут же осекся – любящие глаза матери, ее тепло и забота – разве можно упрекать за это?

– Прости меня, мама.

– Мы еще не закончили, – Макс орал ему вслед, правда, так и стоял у крыльца в одиночестве.

Даша скрылась из виду, когда Том обернулся.

– Все, забыли, я вмешиваюсь не в свое дело.

Он вскочил на подножку троллейбуса и, только сев к окну в полупустом салоне, понял, что едет в обратную сторону от дома. Том вышел из троллейбуса и отправился к набережной, может, свежий воздух с реки проветрит мозги и выдует щемящую тоску из сердца.

– Ну почему ты молчал, черт тебя побери! Где твое достоинство? Как ты можешь терпеть издевательства! Неужели в этом твоя великая философия и смысл жизни?

Он обернулся, в двух шагах от него стояла Даша. Том взбесился, он подошел вплотную, схватил ее за плечи и стал трясти.

– Что ты хочешь от меня? Ты – избалованная девчонка богатых родителей, которые в тебе души не чают и выполняют все прихоти, а ты наверняка закатываешь им концерты и требуешь новую игрушку каждый божий день! – он опустил руки и отвернулся. – Ты – мечта, недосягаемая, призрачная, словно свет, к которому нельзя прикоснуться. Можно только наблюдать издалека и сгорать от тоски. Я всегда так жил, я научился так жить! Чтобы не страдать ежедневно, ежесекундно! Я договорился с судьбой, но тут являешься ты и переворачиваешь весь мир с ног на голову!

В этот момент Даша стала молотить его по груди кулаками со всей силы.

– Мир? Или жалкий темный мирок, который ты создал от страха перед жизнью?! – ее глаза горели от досады и злости.

Ключица лопнула, как перетянутая резинка. Томаш сдержался, наружу вырвался только хрипловатый стон.

– Что это такое? – Даша услышала странный звук.

– Ничего особенного, ты доломала мою ключицу.

– Что? Не может быть. Ты же не стеклянный!

– Надо же, прямо в яблочко, – он держался за плечо. – Стеклянный, или хрустальный, это как приговор, пожизненное бремя. Повышенная ломкость костей, слышала о такой болезни?

Даша отступила назад, споткнулась и села на скамейку, не сводя глаз с Томаша.

– Я никогда не дрался, не катался на велосипеде, не играл в хоккей и не гонял во дворе мяч. Вместо этого я складывал фигурки из бумаги. Сотни, тысячи бумажных человечков, журавликов и цветов.

– Но ведь нельзя же так! Нельзя все время скрываться, идти у болезни на поводу… – ее голос стал робким и тихим.

– Да что ты! Что ты об этом знаешь? Зачем рушить то, что кто-то выстроил до тебя? «То, что есть, не отличается от того, чего нет, и то, чего нет, неотличимо от того, что есть» – японская мудрость.

Томаш сел на скамейку, она оказалась теплой, не успела растерять ласку весеннего солнца.

– Вот как! Что ж, давай проверим, – Даша забралась на скамейку с ногами и повернулась к Тому лицом, от ее губ шел прозрачный пар.

– Что ты задумала?

– Ничего. Абсолютно. Только сиди и не двигайся, великий мыслитель.

– Даша, не надо.

– Замри! И глаза закрой.

Она придвинулась так близко, что стало слышно, как шуршат ее длинные ресницы, задевая щеку Тома. Девушка застыла на мгновение, и дыхание прожигало кожу насквозь, до самого сердца. Она коснулась губами сначала одной его щеки, потом другой. Затаившись, оба перестали дышать, когда их губы соединились.

Даша открыла глаза, в них горела, бесновалась настоящая страсть.

– А теперь? Теперь тоже ничего не изменилось?

Новый поцелуй был горячим, долгим, трепетным. Оторвавшись и глотнув воздуха, девушка прошептала:

– А теперь?

Она встала и ушла, растаяла в тумане вечерней набережной, а Томаш сидел, ощущая сладкий цветочный вкус ее губ. Даже боль от перелома исчезла.

Глава шестнадцатая Когда вырастают крылья

Следующий день обещал покой и время для раздумий. Но Томаш проснулся еще затемно, голова разрывалась от последних событий, и сон пошел не на пользу. Он не мог решить, как относиться к Дашиным выходкам. Эта вздорная девчонка сводила с ума, затмевала собой весь мир, наполняла пространство до краев – это одновременно бесило и вдохновляло. Редкие проблески разума остужали пыл, заставляя вспомнить, кто он такой – посредственный, неинтересный, необщительный, неспортивный. Такими «не» можно исписать пару страниц в тетради! На его фоне Даша выглядела совершенством. Все в ней казалось идеальным, даже слишком! Хотелось умереть от единого взгляда, от одной ноты ее голоса, от мягкого шороха волос. То, что произошло вчера, мало походило на реальность. Только в робких грезах, в бредовом полусне он приближался к ней, ощущая, будто наяву, запах и тепло кожи. Но губы хранили прикосновение, память воспроизводила сюжет кадр за кадром, до тех пор, пока легкие девичьи шаги не стихли в сумерках наступившего вечера.

Том вышел на улицу с пакетами для мусора и пристроил их у контейнера за оградой. Вспышка фар заставила его вздрогнуть. Чуть ниже дома, у дороги стоял желтый «Пежо». Томаш оставался на месте, засунув руки в карманы. Все-таки, французов так и тянет на излишнюю вычурность, как раз для девочек в стиле R amp;B. Не машина, одуванчик какой-то! Том спустился вниз.

– Долго спишь, я почти половину «Индианы» прочитала, – Даша держала в руках подарочный том Жорж Санд с позолоченными завитушками на буквах.

– Я никого не ждал.

Том опустил глаза, ему стало неловко: «Отличное приветствие, ничего не скажешь».

– Странная история, наивная до рези в желудке, – Даша захлопнула книгу. – Может, съездим куда-нибудь? На остров или, например, в зоопарк.

– Животные в клетке – я что-то не очень. Не люблю ограничения с детства.

Девушка сникла, она царапала ногтем позолоченную «Индиану», не зная, как вырулить из сложившейся ситуации, а Томаш ругал себя за вредность на чем свет стоит.

– Впрочем, можно погулять среди оленей или у озера. Думаешь, лебеди уже проснулись? – он улыбнулся глупой импровизации, забыв про обиду. Даша казалась такой искренней и теплой, настоящей, чувственной, человеческой.

В зоопарке блуждали редкие посетители. Как только Томаш купил билеты, Даша потянула его ко входу.

– Давай же, я сто лет здесь не была! Может, еще рыб посмотрим? Аквариум – это просто маленькое море, это не клетка!

– Ну, если хочешь, – Том понял, что готов смотреть все что угодно, если она вот так будет держать его за руку, если ее глаза будут сиять от радости.

– Пойдем наверх, к оленям!

Она спешила, будто зоопарк вот-вот закроется, будто времени осталось совсем немного.

Вольер с оленями казался пустым, его обитатели мирно паслись на сопке, только одна молодая олениха жевала траву у самого забора. Томаш протянул руку, теплый шершавый нос уткнулся в его ладонь в поисках чего-нибудь вкусного.

– Хочешь покормить ее?

Даша подошла к Тому. Животное встрепенулось, девушка поймала тревожный взгляд больших влажных глаз.

– Не бойся, – Томаш похлопал олениху по загривку, – я сейчас вернусь.

Через пару минут он принес две свежие булки из киоска фаст-фуда, Даша отломила кусочек и протянула руку между прутьев.

– Она не хочет, может, олени не едят хлеб?

– Нет, она осторожничает, – Том взял Дашину руку в свою. – Ну же, малышка, посмотри, какая хрустящая корочка!

Олениха дернула ушами, моргнула и потянулась к булке, вздрагивая от шороха своих губ.

Из-за дерева выглянули две маленькие любопытные мордашки, два олененка на тоненьких полусогнутых ножках робкими шагами приблизились к забору и стали тыкаться в Дашины ладони. Девушка достала еще одну булку. А Томаш гладил их мягкие пятнистые спинки, и олени совсем осмелели, перестали дрожать и оглядываться по сторонам.

– Ты им нравишься! – Даша с удивлением наблюдала, как малыши ластятся и заигрывают с парнем. – Ты инопланетянин, совершенно определенно!

– Ну нет, я скучный книжный червяк и нравлюсь исключительно парнокопытным, даже сам не могу понять, почему, – он улыбался, все, что сейчас происходило, казалось ему удивительным, светлым и сказочным.

– Скажи, а это больно?

– Что больно?

– Ну, все время ломаться?

– Только спустя некоторое время. Сначала слышишь звук, такой характерный треск, отвратительный, хуже, чем скрежет пенопласта. Потом боль дает о себе знать. Вообще, это как один и тот же сон, который настойчиво повторяется, из раза в раз. Когда ты пытаешься что-то достать или догнать кого-то, но тело тебя не слушается, оно ватное, застревает в трясине и не дает двигаться быстро, как бы ты ни старался. И желаемое всегда ускользает. Всегда – недостижимо. В этот момент ты просыпаешься и понимаешь, что затекла рука или нога. Через мгновение кровь устремляется обратно в конечность и разрывает ее на миллионы частей. Вот так. Примерно, – Том поежился. – Хотя со временем боль перестает удивлять и становится обыденной. Как после долгой тренировки у индийских йогов.

– Чем же ты занимался, если все, что любят дети, для тебя оказалось под запретом?

– Я складывал из бумажных квадратиков разные фигурки и верил, что непременно стану сильным и тоже все смогу.

Даша и посмотреть в его сторону не осмелилась в этот момент.

– Но я хорошо плаваю, с раннего детства – бассейн три раза в неделю, – Том решил сменить тему.

– А я не люблю бассейн и воду, она сырая и…

– Сырая и холодная.

– Ага.

– Я это уже слышал. Раньше, – он даже остановился. Клочки воспоминаний витали рядом, не давая ухватиться за себя.

– Ну, я ведь не одна такая – не все любят плавать. Моя кошка в этом очень похожа на меня, – девушка засмеялась.

Они до вечера блуждали по дорожкам зоопарка, держась за руки – странная и красивая пара. И когда у пруда Томаш набросил свою куртку на плечи Даши, расправил волосы и поцеловал, этот поцелуй не выглядел пошлым только оттого, что оказался на виду у посетителей зоопарка. Каждое движение пропиталось нежностью, и Вселенная подчинялась ритму их сердец.

Две пенсионерки проходили мимо и улыбались, вспоминая юность, первые объятия и время, когда вырастают крылья. Они оглядывались на юных влюбленных, чья трепетная близость выглядела такой завораживающей и притягательной.

И даже когда ночь окутала город, а темные силуэты деревьев у дома стали напоминать застывших сказочных великанов, Томаш никак не мог расцепить объятий, словно боялся потерять обретенное счастье. Он не заметил, как шторка на окне дрогнула, выпуская наружу тоненькую струйку света. Прижав книгу к груди, сквозь узкую щелку Бьянка наблюдала за сыном, смятение и тревога снова завладевали ее сердцем.

– Когда ты мне представишь свою девушку?

Ее голос заставил Тома дернуться от неожиданности.

– Мама! Ты меня напугала. Я познакомлю вас, обязательно, – он не мог сдержать улыбки. – Она тебе понравится.

– Конечно, только…

– Нет, не стоит, – он был слишком очарован зарождающимся чувством, чтобы слушать предостережения матери.

– Конечно.

Бьянка поцеловала сына и вернулась в спальню. Приобретенная с годами мудрость с трудом удерживала разгулявшееся воображение.

Глава семнадцатая Попытка

– Почему так долго не приходил? – Полина сидела на скрипучей карусели, раскачивая ногой отваливающийся железный бортик.

– Прости, столько дел накопилось, я почти завалил сессию, если мама узнает – жутко расстроится. Мне стоит поднажать на учебу.

– Значит, еще реже будешь появляться?

– Не злись. Тебе это не идет.

– Меня опять дразнят, говорят, что и ты меня бросишь.

– Ты же знаешь, что это не так.

– Откуда мне знать? Найдешь себе красивую невесту и забудешь, про меня забудешь, – голосок сорвался, девочка плакала, но изо всех сил старалась сдерживать слезы.

Маленькая детская трагедия для самого ребенка видится невероятно огромной, затмевающей все на свете. И, кажется, нет никакого выхода, никаких шансов все исправить! В детских слезах намного больше горечи и соли, они изводят, разрывают душу на части.

– Ну не плачь, Полина, – Том подсел к ней и обнял за вздрагивающие острые плечики. – Я не могу тебя бросить, ты замечательная, и мне очень часто снятся твои красивые глаза.

От его слов девочка еще сильнее захлюпала носом, потом повернулась и повисла на шее. Колючий ежик волос тыкался в щеку Тома. Он посадил ее к себе и гладил по голове. Рука задела шрам, и ладонь прожгли тысячи огненных иголок. Ого! Томаш отдернул руку.

Полина вскинула голову.

– Ты чего?

– Все в порядке, просто рука затекла.

– Да ладно, можешь не врать, мне самой противно его трогать. Он как лягушка на ощупь – гладкий и мерзкий!

– Вовсе нет!

Томаша осенило! А что, если попробовать? Если получится избавить девочку от грубого уродливого рубца? Его захватил азарт и банальное любопытство. Том забыл обо всех предостережениях матери, ему захотелось проверить свои способности, приручить свой дар, иначе зачем он вообще дан? Ладонь «горела», правда, не так сильно, как тогда, у машины. Тонкая капиллярная сетка едва различалась, но, может, и этого хватит?

– У тебя появилась подружка?

– Что? – вопрос девочки застал его врасплох. – С чего ты взяла?

– Да так, воспитательница сказала, чтоб я ко всему была готова.

– К чему это – ко всему?

– Ну, если ты перестанешь приходить, и что вообще можешь жениться, завести своих детей, и я стану тебе не нужна. Она сказала не питать напрасных иллюзий. Что значит «питать иллюзии»?

– Бред какой-то! – пробормотал Том, а про себя отметил, что девочка, по сути, права: с появлением Даши времени для нее осталось совсем немного!

Том встряхнул головой – стоп! Надо попробовать! Он посмотрел на руки – ладони по-прежнему красные.

– Слушай, – Томаш посадил девочку перед собой, – хочу показать один фокус. Я не упоминал, что в детстве был немного волшебником?

– Это как? – слезы на щеках Полины высохли.

– Я мог заживлять раны, – он состроил смешную гримасу.

– Я думала, ты серьезно, – в голосе девочки слышалось разочарование, но она все еще искала глазами что-нибудь необычное, что окажется подсказкой или намеком.

– Я знаю, ты стесняешься шрама на голове, – Том начал осторожно, чтобы не обидеть, не вспугнуть и без того страдающее существо.

– А вот и нет, я почти к нему привыкла, только, – Полина посмотрела на Тома, – только очень хочется, чтобы коса выросла. Знаешь, такая длинная, как у принцессы, или у Бекки Тэтчер.

Ишь ты, Полина прочитала книгу!

– А что, если попробовать убрать этот шрам?

– Сиротам такие операции не проводят, «они не являются жизненно необходимыми», так в больнице сказали, – девочка согнулась пополам, подобрав под себя тоненькие ножки.

– Я сделаю это без операции, руками, точнее, одной рукой.

Сердце Томаша колотилось: а если не выйдет? Ничего не получится? Он закусил губы. Потом снял с девочки кепку. Они несколько секунд смотрели друг на друга, словно их души в это время о чем-то договаривались. Затем Полина протянула руку и взяла свою бейсболку, пересела поближе и закрыла глаза. Том положил руку на голову девочки. Полина скрючилась, обхватив коленки, и еще сильнее зажмурилась. Рука задрожала от напряжения, мурашки побежали вверх по плечу к голове, мышцы стянуло в судороге. Томаш несколько раз провел ладонью по рубцу, кожа вокруг него покраснела и натянулась.

– Тебе больно? – он следил за девочкой.

«Как это происходит? Как же я это делал? – осознанное желание использовать свой дар словно отнимало способность управлять им. – А что дальше?». Он понятия не имел, сколько нужно времени. Том убрал руку.

– Очень тепло, – Полина потянулась ощупать шрам. – Он все такой же! Ты пошутил, да? Как ты можешь, это совсем не смешно, не смешно!

Она вскочила с карусели, но потеряла равновесие и упала на дорожку. Томаш даже вскрикнул от неожиданности. Он подхватил девочку на руки. В боку справа сильно закололо.

– Полина! – Том забеспокоился, девочка будто засыпала или теряла сознание, глаза блуждали под веками, она не могла сосредоточить взгляд и через секунду совсем отключилась.

Томаша накрыл страх. Зачем он все это устроил! Ребенок – не собака! Все гораздо серьезнее, чем можно предположить. Он поспешил к зданию интерната.

– Где у вас врач?

Первой, кто встретился ему на пути, была пожилая уборщица с ведром и шваброй.

– По коридору налево, только медсестра дежурит, – она не закончила фразу и побежала вперед, бросив швабру на пол и расплескав воду.

Женщина в белом халате и огромных очках с толстыми линзами, которые увеличивали ее глаза раз в десять, засуетилась, заметалась по кабинету в поисках ключей от стола.

– Что случилось?

Она не смотрела на Тома, даже не спросила, кто он такой, только перерывала бутыльки и ампулы, наконец, выхватив нужный, открыла и намочила кусочек ваты. По запаху стало понятно – нашатырь. Одной рукой она прощупывала пульс, другой сунула под нос Полине пахучий ватный тампон. Девочка заворочалась, замахала рукой и открыла глаза.

– Ну вот и славненько, деточка, – медсестра опустилась на корточки, всматриваясь в бледное лицо и мутные глаза маленькой пациентки, – наверное, плохо кушала сегодня?

Полина потянулась рукой к голове. Пальцы безошибочно нащупали рубец, но остановились на мгновение, потом прошлись вверх, затем вниз. Она подняла глаза на Тома – смятение, удивление и восторг перемешивались со слезами радости. Она схватила его руку и приставила к голове. Медсестра отступила в недоумении. Сквозь навалившуюся сонливость и ломоту в суставах Том ощутил мягкое тепло в груди. Выходит, получилось! Нагло выступающий рубец словно срезали и отполировали, только легкая неровность напоминала о его существовании.

Том поднял палец к губам и отошел к окну, предоставив медсестре возможность осмотреть Полину. Она смерила давление, высчитала пульс и заглянула в горло, послушала дыхание и сердце. Затем что-то написала в журнале и отпустила девочку. Том проводил Полину до двери, они больше не сказали друг другу ни слова, на прощание девочка обняла его и даже поцеловала в щеку. Поцелуй вышел неловкий, но трогательный и искренний, а девчушка покраснела, скрылась в спальне, подперев спиной дверь изнутри, обхватила руками голову и засмеялась. Пальцы все тянулись пощупать шрам, точнее то, что от него осталось, и она вытащила из сумки маленькое зеркальце, крутилась, изворачивалась, чтобы рассмотреть, но ничего не вышло. Тогда Полина завалилась на кровать и просто лежала, разглядывая неровный, в желтых разводах потолок, воображая себя на балу среди принцесс в сиреневых платьях и бантах, с великолепными прическами из длинных густых волос.

Глава восемнадцатая Ощущение полета

Даша позвонила около девяти, телефон чуть не взорвался от ее настойчивости. Томаш с трудом разомкнул веки. Вчера от интерната до дома он доплелся на автопилоте, прямо в одежде рухнул на кровать и уснул, даже не вспомнил про Бьянку. Интересно, она заметила, в каком виде он заявился?

С Дашей решили встретиться вечером. Ему понадобилось время, чтобы привести себя в порядок, с утра организм все еще находился в разобранном состоянии. Бьянка права, что-то происходит, когда он выпускает наружу дар, словно дает взаймы часть жизненной силы.

– У меня для тебя сюрприз! – девушка с трудом держалась, чтобы не раскрыть секрет заранее.

– Даш, я с сюрпризами в сложных отношениях, думаю, ты догадываешься.

– Брось, не будь таким занудным! Чего тебе сильно-сильно хотелось в детстве?

– Больше всего на свете?

– Ну да! Только серьезно, не выдумывай на ходу, чтобы отвязаться.

– Если честно, – Том даже невольно сжал кулаки от нахлынувших воспоминаний, – мы иногда с мамой гуляли за городом, там я впервые увидел дельтапланы. Мне так нравилось наблюдать, как они кружат над землей! Словно огромные птицы, разноцветные крылья парили в воздухе. А люди, которые ими управляли, казались маленькими букашками, которых унесло порывом ветра в безграничное пространство неба. Тогда мне чертовски хотелось летать, хотя бы на пару минут оторваться от земли!

– Давай в машину, – Даша с таинственной улыбкой села за руль.

Том не двигался с места.

– Садись, – Даша высунулась в окно. – Полетов я тебе не обещаю, но острые ощущения получишь гарантированно!

Томаш открыл дверь автомобиля.

– Скажи, что оставишь меня в живых? По крайней мере, позволь хотя бы окончить второй курс!

Даша засмеялась и включила зажигание. Через двадцать минут они очутились на Острове Отдыха. Даша припарковалась и потянула Тома к прокату велосипедов.

– Я не катаюсь, ты же в курсе, – он все еще сопротивлялся. Но Даша отличалась крайним упорством.

– Оставайся на месте, можешь закрыть глаза, – она коснулась рукой его лица и скрылась за дверью под надписью «Прокат велосипедов». Этого только не хватало! Томаш занервничал, через минуту Даша появилась с велосипедом. Это был не просто спортивный велосипед, а совмещенный: два седла, две пары педалей, но и два колеса!

– Где ты раздобыла этого монстра? – Том стоял в полной растерянности.

– Это тандем! Велосипед для двух человек. Ты не умеешь, а я умею ездить, мы можем покататься вместе! Это будет весело!

– Дашка, ты сумасшедшая! Я конечно не атлет, но тяжелее тебя, представляешь, если мы завалимся на асфальте?

– Ну какой же ты! Еще не попробовал, а уже трусишь! – она сморщилась от досады.

– Я не трус, – Том помрачнел. – Это совсем не то, что ты думаешь. Когда живешь долгое время по одному и тому же стереотипу, сложно вносить изменения, тем более такие кардинальные.

– Это отговорки! Отпусти страхи! Позволь себе наслаждаться, а не тянуть время до старости! Ты же не амеба примитивная!

Она сунула ему в руки шлем, надела свой и села на переднее сидение.

– Давай, садись! Ты справишься.

Томаш застегнул шлем и сел сзади. Бог ты мой! Впервые сесть на велосипед в двадцать лет!

– Ты должен доверять мне.

Даша выглядела нереально красивой в это мгновение. Томаш сжал рукоятки и поставил ногу на педаль.

– Начнем здесь, по прямой, готов?

Она не дождалась ответа и оттолкнулась, Том крепче вцепился в руль и оторвал свободную ногу от земли. Они тронулись, велосипед раскачивало в стороны, чтобы удержать равновесие, Даша балансировала своим рулем.

– Стоп! – она обернулась, и Томаш выставил ногу. – Слишком медленно, ты должен активнее крутить педали.

Он кивнул, а сердце уже бесилось в груди от волнения и предвкушения полета. С третьего раза им удалось разогнаться и удачно проехать метров четыреста! Дашка смеялась и кричала от радости! Сумасшедшая! Том вспотел и не мог расслабиться. Он сосредоточился на педалях, стараясь понять, как нужно двигаться.

– Не пытайся заставить работать ноги через голову! Это как музыка, понимаешь? Нужно поймать ритм, и тогда все получится!

Они попробовали еще раз, потом еще. Томаш даже не понял, в какой момент все получилось! Как будто открылось второе дыхание, и он почувствовал ее пульс. Движения стали синхронными, и даже двухколесный железный крокодил слушался и не чудился Тому угрожающим и диким.

Даша притормозила, слезла с велосипеда и закружилась.

– Я же говорила, что это классно! Ну как ты? Понравилось? Правда? – она поцеловала Тома и уткнулась в него, разгоряченная, взволнованная и абсолютно счастливая.

Вероятно, состояние эйфории очень заразно – Том вошел в раж. Ощущения, похороненные в детстве, воскресали и захватывали сознание. Чувство опасности притупилось, ему на смену пришло желание рассмотреть мир вблизи, прикоснуться к нему.

– Теперь я впереди!

Он убрал подножку велосипеда.

– Уверен? – Даша заглянула в глаза и все поняла без слов. Впервые с момента знакомства она не заметила в них сомнения.

Том разогнался, отпустил руки и зажмурился. Ветер в лицо на скорости – нереальное ощущение, это – полет! Экстаз! Сумасшествие!

На обратном пути Томаш попросил остановиться возле кирпичной пятиэтажки. Он не стал объяснять, только сказал, что надо увидеть одного человека. На самом деле его разбирало жуткое любопытство – как там Полина? Когда тебе хорошо, хочется делиться своим счастьем, особенно с теми, кто сильно в этом нуждается.

Начинало темнеть, детей завели в корпус. Том постоял, надеясь хоть кого-то увидеть. Но на воротах висел замок, калитку закрыли на щеколду. Даша вышла из машины и окликнула его. Томаш посмотрел на мелькающие тени в окнах, в каждом из них шел отдельный спектакль, сотканный из судеб маленьких обитателей интерната. «Надо подарить Полине телефон, тогда я смогу звонить ей, и она не будет чувствовать себя покинутой», – подумал Том и вернулся к машине.

– Ты кого-то ищешь? – Даша попыталась еще раз.

– Все в порядке, можем ехать, потом объясню.

Ярко-желтый силуэт скрылся за углом. Полина задернула окно. «Красивые волосы, а говорил, что прическа – это не важно!» – подумала она и провела рукой по стриженому затылку. Пальцы задели что-то необычное. Девочка выскочила из спальни и побежала в уборную. В большом зеркале лучше видно! Она пролезла между раковин, чтобы вплотную приблизиться к своему отражению. С правой стороны через гладкую кожу, в том самом месте, где еще недавно «красовался» уродливый шрам, пробивались темные жесткие волоски!

Глава девятнадцатая Водовороты

Сессия подходила к концу, и впервые учеба тяготила Томаша, не давала привычного удовлетворения. Время, проведенное за учебниками, тянулось целую вечность. Он считал минуты до назначенных встреч с Дашей, упивался ею, не мог надышаться ароматом долгожданной близости. Эта девушка превратила его жизнь в калейдоскоп ярких, незабываемых событий. Даша ничего не делала вполсилы, только абсолют! Всегда что-то придумывала, и фантазиям не было конца и края. Таскала Тома на соревнования по экстремальным видам спорта, где отчаянные подростки выделывали кренделя на спортивных байках и скейтбордах. Вместе рвали связки до хрипоты, болея за университетскую команду на баскетбольном матче, и гоняли по ночным улицам в поисках разгадок увлекательного автоквеста. Они устраивали пикники в самых необычных местах, к примеру, на верхушке недостроенной высотки. Сумасбродная идея пришла мгновенно, когда Томаш и Даша гуляли после вечернего концерта джазовой музыки.

– Я уже была там, правда – никакой охраны, просто перелезем через колючую проволоку, и все.

Двадцать четыре этажа пешком – к концу Том отчетливо слышал, как гудят суставы в ногах, но Даше и этого показалось недостаточно. Она полезла на самый верх: маленький пятачок – полуразрушенная вертолетная площадка, с которой можно увидеть весь город, широченный Енисей, усыпанные огнями мосты и светящиеся артерии дорог среди домов с ползущими автомобилями, автобусами и трамваями.

Томаш нашел среди мусора зажигалку и сложил из обломков костер. Сухие щепки вспыхнули, разбрасывая ослепительные искры, похожие на праздничные фейерверки. Огонь потрескивал и освещал лица юных влюбленных. Они лежали на куске фанеры, а темно-фиолетовое небо рассматривало их с высоты собственного величия через крошечные прорези звезд.

Перед уходом Даша встала на самый край, у Тома все внутренности скрутились от одной мысли, что она может оступиться, не удержать равновесие, и еще на ум пришел десяток случайностей, которые влекут за собой неминуемую трагедию.

– Да все это ерунда! Иди ко мне, иди, я кое-что покажу.

Томаш приблизился и встал рядом, нога к ноге, даже лицо не дрогнуло. Кто бы знал, какой ураган в этот момент бушевал внутри!

– Ты размышляешь о смерти?

– Дашка, что ты задумала? – он бросил тревожный взгляд на девушку, – Такие мысли, наверно, всем приходят в голову, даже не знаю, когда анатомию в школе изучают, – Том соврал и крепче сжал ее руку, оглянулся назад в поисках опоры, так, на всякий случай.

– А я часто думаю. Посмотри, смерть не так далеко, как кажется, один шаг – и тебя больше нет в этой реальности. Понимаешь? Все останется на своих местах: эта башня, небо, люди внизу, только тебя не станет. Еще секунду назад был, а потом раз – и нет.

– Что за мысли в девятнадцать лет? Все только начинается, все так здорово, я каждый миг думаю о том, как я счастлив!

– Правильно, просто, когда знаешь, насколько другая реальность близко, начинаешь дорожить тем, что имеешь, и даже вдвойне. Кстати, я прочитала о Жорж Санд, ее биография гораздо интереснее, чем романы. Я даже кое-что выписала, – она порылась в карманах и достала неровно оторванный листок бумаги.

– «Жить! Как это чудесно, как хорошо! Несмотря на горести, на мужей, заботы, долги, родных, пересуды, несмотря на пронзительную грусть и скучные сплетни! Жить – это опьянение! Это счастье! Это небеса!».

Прочитав, Даша порвала послание Авроры Дюпен на мелкие кусочки и отпустила по ветру. Белесая стая бумажных мотыльков разлетелась в разные стороны, теряя всякую надежду соединиться друг с другом воедино.

– Как я понимаю ее! Как она права! Нельзя прятаться в собственную раковину и искать оправдания в болезни, неприятностях на работе или неразделенной любви. Надо жить! В любом случае! – она спрыгнула с упора вниз и потянула за собой Томаша. – Пойдем отсюда.

Только коснувшись ногами земли, он перевел дух и почувствовал, что взмок, словно после интенсивной утренней пробежки.

– Будет вечеринка в честь окончания второго курса. Коктейли, танцы и все такое, – Даша не договорила, ожидая реакции Тома.

– Ты вроде бы не заметила, я не танцую.

– Брось, соберутся все свои, будет здорово! Ну пожалуйста! И танцевать совсем не обязательно.

– Послушай, я не хожу на вечеринки, и тусоваться у меня не очень-то и выходит. Тебе станет со мной скучно, и ты сбежишь, – он склонил голову и сделал паузу. – И еще: все поймут, что мы вместе.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы даже в университет ходим порознь, – Том отпустил ее руку.

– Я не стыжусь тебя! Нет!

– Прости, не так выразился.

– Я не стыжусь тебя, – перебила Даша. – Просто сама еще не привыкла, что все изменилось, уже не так, как раньше. И я – другая.

– Макс наверняка придет, – Том продолжал искать причины для отказа.

– Да мне плевать на Макса. На всех плевать! Если не хочешь, мы просто не пойдем, – Даша не пыталась скрыть удивления и даже разочарования, отвернулась и зашагала вперед. – Я думала, что тебе понравится.

Улицы наслаждались кратковременной тишиной и дышали прохладой. Томаш обнял девушку, портить такой чудный вечер – просто кощунство!

– Я подумаю, обещаю, только не сегодня, договорились?

Даша еще сильнее прижалась к нему, она тоже не хотела ссориться.

* * *

Подобно разгоняющемуся велосипеду, дни, проведенные вместе, пролетали быстрее секунд, набирая скорость, удивляли, заставляли переживать, радоваться и любить. Тома закрутило в стремительном водовороте событий, он не чувствовал, как насторожилась Бьянка, и словно не замечал, как тоскует по нему Полина, хотя по-прежнему часто к ней заглядывал и почти каждый день звонил.

– Я скоро уеду, далеко, на море. Нас отправляют в санаторий, – Полина позвонила сама и даже не поздоровалась.

– Здорово. Отдохнешь, наберешься сил. Море – это классно. Там живут дельфины.

– Но там не будет тебя.

– Полина, я никуда не денусь. Ты отдохнешь, наешься фруктов, а когда вернешься, я тебя встречу.

– Ты познакомишь меня с этой твоей Дашей?

– Если хочешь.

– Что в ней такого? – девочка с досадой бурчала в трубку.

– Она хорошая и честная. Вы подружитесь. Может, в кино сходим вместе?

– Меня не отпустят с посторонними.

– Разве я посторонний? Ну что с тобой? Ты обиделась?

Вместо ответа в телефоне раздались короткие гудки. Томаш пытался перезвонить, но Полина отключила трубку. Вот упрямица!

Он разгреб до конца письменный стол и расставил книги по полкам. Вот и все! Учеба закончилась! Впереди пара месяцев свободы. И с Полиной можно чаще видеться.

Глава двадцатая На предельной скорости

Вечеринка, посвященная началу летних каникул, набирала обороты. В зале становилось жарко от выпитых коктейлей и бешеного танцевального драйва.

– Девочки, вы посмотрите, кого к нам принесло! Мистер Всезнайка собственной персоной! – раздался голос у стойки бара. Присутствующие обернулись как по команде, и Даша заметила на входе Томаша.

– Ты куда? – Кузя вытаращилась от удивления, когда Даша побежала навстречу застенчивому тихоне, существование которого обнаружилось после стычки с Максом и падения на лестнице.

– Я же говорила, что это он! – высокая девушка в очках и с огромной рыжей копной на голове с азартом наблюдала за подругой и ее новым бойфрендом. – Ты только что проиграла мне штуку! – она расползлась в довольной улыбке.

– Бог ты мой, совсем рехнулась! – Кузя так и стояла с открытым ртом, не веря своим глазам. Тысячу, к слову, тоже было немного жаль. – Он такой странный, может, сектант?

– Но он красавчик! – пропела рыжая. – А я и не замечала раньше!

– Нет, он тощий!

– Он высокий, не качок. Но не тощий!

– А еще хромой! – скривилась Кузя.

– И что? Думаешь, хромота мешает сексуальности? Доктор Хаус тоже хромой, но весь чертов Принстон хочет его! Да что там Принстон, Америка, а за ней и весь земной шар слюной исходит!

Томаш выискивал в толпе Дашу. Увидев, махнул рукой, дрожь в коленках усиливалась, он никак не мог справиться с волнением.

– Привет, потрясно выглядишь! – Даша светилась улыбкой, а глубокий красный цвет платья подчеркивал ее лучезарность.

– Думал, это моя часть диалога, ты, как всегда, опередила! – Том впервые поцеловал ее на глазах у однокурсников. Да еще в губы.

– Что ж, останусь без комплимента, зато с кавалером, – она изучала его удивленное лицо. – Думал, я трусиха?

Томаш перевел взгляд на беснующийся зал счастливчиков, кому удалось в срок закрыть летнюю сессию.

– Нет, ты не трусиха, однозначно! Но у тебя странный вкус, по крайней мере, так считают твои подруги.

Даша обернулась – Кузя достала из сумочки деньги и, не глядя, протягивала Кате. Та ловила в воздухе руку с купюрой. Обе замолкли и с интересом наблюдали за происходящим. Даша украдкой тронула губы, вспыхнувшие от поцелуя – вряд ли удастся скрыть, девушка улыбнулась, отгоняя прочь смущение, и взяла Тома за руку.

– Пойдем, я тебя представлю, – сквозь грохот музыки он уловил только очертания слов.

– Ребята, это Томаш, – голос прозвучал с последними аккордами песни, когда диджей сделал паузу, меняя диски. Народ пялился на робкого молчаливого юношу и красавицу в сногсшибательном красном платье.

– Я – Катя, – рыжая подружка опомнилась первой и шагнула навстречу, протягивая руку, – Екатерина Штальман.

– Привет, Катя, я – Том.

– Боже, как романтично, почти как Том Круз или Том Хэнкс!

– Вообще-то, Томаш Левицкий, – он улыбнулся.

– Не важно, – рыжая Катя не отпускала его руку. – Ты танцуешь?

Томаш ничего не успел ответить, потому что в этот момент Кузя со всей силы наступила ей на ногу.

– Ау! С ума сошла? Эти колготки стоят хренову тучу денег! – Катя с шипением процедила Кузе на ухо.

– Уже занят, – Даша выдернула Тома из цепких объятий и вытолкнула на танцпол.

– Хочешь моего позора? – он огляделся – пространство наполнялось парочками под медленную блюзовую композицию.

– Эй, я спасла тебя от моих сумасбродных подруг! – Даша положила руку Томаша себе на талию, – вот так, ничего страшного, просто обними меня и слушай музыку.

Красивая девушка, красивая мелодия, полумрак, аромат вина и фруктов – все само собой получилось, и первый в жизни танец не выглядел скованным или неловким. Тому даже не хотелось покидать площадку, когда стихли звуки саксофона. Но после секундной тишины громыхнули тяжелые ударники, пары разъединились, и танцующая масса задергалась в совершенно ином ритме.

Том и Даша вернулись к своему столику.

– Выпьешь? – Даша протянула бокал с вином.

– Немного воды или сока, – Том остановил ее руку, и девушка поставила бокал себе.

– Права с собой?

Он кивнул и налил сок. Даша потягивала карминовое вино.

– А я поклялась никогда ни в кого не влюбляться, – Кузя откинулась на стуле, она явно перебрала лишнего. – Это уже не актуально, в современном обществе важен точный расчет, совокупность обоюдной выгоды и положительных результатов.

– Может, просто боишься последствий? – подтрунивала Даша.

– Любить – значит быть за кого-то ответственным. Слишком серьезно, – Катя дернула носом, поправляя очки. – А ты что думаешь? – она повернулась к Томашу. За столом воцарилось молчание, Даша отставила бокал, всех разъедало любопытство.

– Уверен, что на определенном этапе у каждого человека возникает потребность заботиться о ком-то. И он берет щенка, заводит рыбок, девушку или ребенка – все зависит от степени внутренней готовности жить не только ради себя. Есть период, когда ответственность пугает – скорее всего, в детстве, когда тяготит – даже не знаю, может, в старости. А есть время, когда слушаешь, как бьется сердце самого любимого существа, и все, что приходит на ум, это благодарность звездам, Вселенной и присутствующим на этой планете за то, что любимый человек просто есть. Он здесь, с тобой, не вышел остановкой раньше, не родился пару веков назад и выбрал именно тебя, а не кого-нибудь еще.

– Вот это круто-о-о! – Катины очки свалились под стол, и кто-то на них тут же наступил, но хруст ломающихся стекол совершенно не смутил девушку.

– Великолепный тост, – Кузя опрокинула еще один коктейль.

А Даша крепче сжала его руку под столом.

– Сбежим? – Томаш рассчитывал на заслуженное поощрение.

– Ни за что! Я с таким трудом вытащила тебя сюда! Хочу насладиться победой. Все только начинается.

Веселье продолжалось до полуночи. Напряжение спало, и Том спокойно общался с ребятами, а рыжая Катя все-таки вытащила его на медленный танец и забросала вопросами, на которые он не успевал отвечать, и даже вникнуть в суть не всегда получалось.

Расходиться не хотелось, ребята продолжали выпивать на улице, в чьей-то машине гремели динамики. На заднее сиденье Дашиного «одуванчика» загрузились Кузя и Екатерина, сама Даша села впереди, Томаш – за руль. Их проводили с пронзительным свистом и улюлюканьем, девчонки открыли настежь окна, и ночная прохлада выдувала терпкий запах спиртного из маленького автомобильчика.

Запел мобильник.

– Хо-хо! Не может быть! – Катя сильнее прижала трубку к уху и фыркнула на подружек: – Да тише вы! Мы будем! Сто процентов! – она снова орала в телефон.

– Будут гонки! На пустыре, возле Нового микрорайона. Прямо сейчас!

Даша с мольбой в глазах посмотрела на Тома. Он покачал головой.

– Слишком много вина. Не сегодня.

– Красное вино полезно для крови. И потом, не так уж и много.

– Томаш, это же стритрейсинг! Заезды на скорость, нелегальные! Супер! Ну, «Форсаж», Вин Дизель, тебе это ни о чем не говорит? – рыжая красотка вытянулась вперед.

– Ты совсем помешалась на своих киноактерах! – Даша отвернулась.

– Я просто умру, если не увижу это!

Даша выпихнула подружку обратно на заднее сиденье.

– Ненадолго, я не сяду за руль, клянусь! Только посмотрим, и домой.

– Где?

– Вот это класс! Парень, где ты был раньше? – Катя обняла его сзади за шею и чмокнула в затылок.

– В библиотеке, – пробурчал Томаш. – Лучше бы и оставался там.

Они подъехали к назначенному месту через пятнадцать минут, там никого и в помине не было. Томаш остановился, оставил только габариты и вышел из машины, осмотрелся – темнота кромешная, уличные фонари сюда не дотягивались, а небо заволокло плотными облаками. Ни звезд, ни Луны, сплошная мгла. Он развернулся к машине, когда резкий свет фар ударил в спину, Том обернулся – три пары бело-голубых прожекторов вынырнули из темноты и со свистом остановились в нескольких метрах от него, ослепляя и сбивая с толку.

– О господи, садись в машину, скорее! – он услышал взволнованный крик Даши. – Ну, давай же! – она привстала с места. – Черт бы его побрал, это Макс!

– Вижу, – он и сам узнал очертания крепкого телосложения бывшего дружка Даши.

– Так-так! Добро пожаловать! Рады приветствовать и готовы поздравить с окончанием второго курса! – Макс подошел к машине и нагнулся к открытому окну. – Привет, красавица, вижу, нашла себе нового кавалера.

Даша нажала на стеклоподъемник, Макс выпрямился.

– Дамы и господа, добро пожаловать, веселье продолжается! – он похлопал в ладоши, а его приятели издали пронзительный визг автосигналом.

Даша вышла из машины и подошла к Тому.

– Ну что, красавица, потягаемся, как раньше? – Макс говорил протяжным певучим голосом, с омерзительной ухмылкой на лице.

– Ты с ума сошел, она много выпила! – вмешался Томаш.

– Красавица, а ты надралась до чертиков на этой отстойной вечеринке! Что ж, узнаю свою малышку! Не волнуйся, Аполлон, она и раньше вытворяла бог знает что! Привыкай!

– Прекрати, это не смешно. Даша, садись в машину, мы уезжаем, – Том затолкнул девушку на водительское место.

– Стоп, стоп, стоп! Кто же покидает праздник в самом разгаре? Это не в ее стиле, поверь!

– Зато в моем, – Томаш захлопнул дверь, а Даша перебралась на соседнее кресло.

– Вот ты и катись, а девчонки останутся, – Макс сел на капот «одуванчика». Его дружки подтянулись и обступили автомобиль со всех сторон.

– Что ты хочешь, Макс? – Даша вышла из машины, ударив дверью одного из парней. Ее штормило, да еще эти немыслимые каблуки!

– А девочка и впрямь не стоит на ногах! – Макс захохотал. – Тогда, может быть, ты? – он ткнул пальцем в грудь Тома.

– Тебе не в падлу тягаться с малолитражкой? – Томаша трясло, он с трудом держался, чтобы не выдать того ужаса, который испытывал от собственного бессилия.

– Обижаешь, Леха одолжит свой «Скайлик».

Том увидел в стороне тюнингованный черный «Ниссан Скайлайн». Не машина – сказка!

– Что в награду?

– О! Да ты не так прост! – Макс опять захлопал в ладоши. – Тебя ждет замечательный трофей! Если повезет, конечно!

– Маршрут?

– Алекс! Гони карту! – парни оживились, один из них, Алексей, разложил на капоте карту города.

– Начнем отсюда, видишь? – Макс ткнул пальцем на схематический перекресток. – Это вон там, – он указал в сторону крайней улицы Нового микрорайона. – Два пути, вот и вот, совершенно одинаковый километраж. Встретимся вот здесь и вернемся по пути друг друга.

Томаш подошел к «Скайлайну».

– Алекс, ключи! – приказал Макс.

Тот бросил связкой в Томаша, каким-то чудом ему удалось поймать – хороший знак! Том сел в машину, включил зажигание, попробовал педаль газа, внимательно осмотрел приборную панель – показатели в норме, ничего подозрительного на первый взгляд. Он вышел, оставив двигатель включенным.

– Я открою капот?

– Ни хрена ты там не найдешь, – Макс поднял крышку капота сам. – Я сделаю тебя одной левой, даже если ты окажешься на реактивном самолете!

Даша нагнулась к окну.

– Ты же не подставила нас, рыжая?

Ее тоже трясло от злости и страха.

– Мне кто-то позвонил, кто-то из наших, – девушка заикалась. – Сказали, что вечеринка продолжается.

– Кто позвонил?

– Понятия не имею, – слезы катились по ее рыжим от веснушек щекам.

Даша подбежала к Тому.

– Не надо, слышишь, он ничего мне не сделает. Мой отец из-под земли достанет кого угодно, он знает!

– А у меня нет отца, мне придется самому за себя постоять.

Она увидела столько решимости в его взгляде и поняла бессмысленность всех последующих слов.

– Никуда не уходи с этого места, я вернусь за вами, – он с легкостью коснулся ее щеки и сел за руль.

Машины неторопливым ходом двинулись к перекрестку. Томашу казалось, что «Ниссан» не просто едет, он летит со скоростью света, не дотрагиваясь до земли, плавно огибая углы домов, сжигая дорожное покрытие при резком торможении. Он не замечал светофоров и пешеходных переходов, впрочем, как и самих одиноких полуночников среди тусклых улиц. Он не увидел Макса в условном месте встречи, и внутри все похолодело. До упора жал газ, и машина ревела от восторга и напряжения. Когда Том вернулся на пустырь, там никого не было. Никого, кроме Макса.

Глава двадцать первая Жизнь взаймы

– Ну надо же, как легко ты повелся! Теперь поговорим один на один, как настоящие мужики, а?

Несмотря на прохладную ночь, Макс бросил ветровку и остался в облегающей светлой майке. Мускулистые плечи, казалось, вот-вот порвут лямки.

– Пообещай, что с ней все будет в порядке.

– Дай подумать. Я должен что-то пообещать тебе? Серьезно? – Макс захохотал. Смех вышел насквозь фальшивым, скорее – вымученным. – А если не все в порядке?

– Тогда я тебя… – Томаш почувствовал, что руки наливаются свинцом.

Макс рванул вперед и схватил Тома за грудки. Он уступал в росте почти на полголовы, но выглядел в три раза шире, что сполна компенсировало недостаток десяти-пятнадцати сантиметров.

– Тебе придется сдохнуть и родиться заново Арнольдом Шварценеггером!

– Я это сделаю. Ради нее, сделаю, – процедил Том. Горло сдавливали железные клешни. Жар подступал к голове.

Макс отпихнул его.

– Я слышал, ты – больной, инвалид. Гребаный, недоделанный урод! Что она в тебе нашла?

– Широкие плечи никогда еще не заменяли недостаток серого вещества. Ты не поймешь, даже если завтра сможешь вытолкнуть полтонны. Оставь нас, Макс. Просто оставь нас в покое. Тебе любая девушка по плечу в этом городе.

– Льстишь?

– Прошу. По-человечески, – Том хрипел.

– А разве ты поступил по-человечески, когда увел мою девчонку без разрешения?

– Не ты здесь распределяешь призы. Она из тех, кто сама выбирает.

– Хочешь сказать, она тебя выбрала?

– А у тебя найдется другое объяснение?

– Мне плевать! – Макс закипал. – Я хочу, чтобы ты не просто просил, чтобы умолял простить!

– Тебе станет легче?

– Нет, ублюдок, это тебе станет легче и, возможно, ей.

– Хорошо, прости меня.

– За что?

– За то, что увел Дашу.

– Громче, я не слышу.

– За то, что увел твою девчонку!

– Еще громче, тварь, и на колени!

– Прекрати, мы же не в кино.

– Как ты верно подметил. Мы не в кино, не на шумной улице. Мы – на пустыре, в одиноком, молчаливом уголке города. И здесь нет ни одной живой души, кроме нас с тобой. Ты наверняка соврал своей мамочке, чтоб не расстраивать ее, так что никто и не хватится…

– Макс! Ты не убийца, просто насмотрелся дешевых боевиков, где пачками стреляют людей, а через три часа мирно потягивают «Санрайз» на Багамах. В жизни все не так, – Томаш поднял к свету ладони – темно-бордовая сетка ползла от кончиков пальцев к запястьям. – Ничего не понимаю, – он посмотрел на Макса, – ты болен?

– Ты о чем, урод? – Макс перевел взгляд на ладони Тома. – Это что такое, мать твою? – маленький складной нож выпал из его рук и воткнулся острием в ботинок, но Макс не обратил внимания. – Ты кто? Кто ты такой? – он подходил все ближе, не отрывая взгляда от странного зрелища.

– Меня зовут Оригами, – Томаш опустил руки и посмотрел на соперника с горечью, предчувствуя надвигающуюся беду.

– Это что еще за хрень? Китаец, что ли?

– Нет, «оригами» – японское слово.

– А-а, самурай, значит, каратае-маваши-гири? – Макс подхватил нож, демонстрируя ловкость рук и отработанный навык общения с холодным оружием.

– Ты ошибаешься, я всего лишь фигурка из тонкой бумаги, – размеренный, тихий, лишенный эмоций голос прозвучал над ухом Макса. На лицо упали две крупные капли, верхушки деревьев на мгновение вспыхнули и снова стали невидимыми, глухим кашлем отозвался далекий раскат грома.

Макс уловил тоскливую обреченность в пронзительных глазах Тома.

– Что ты пялишься?

– Я не знаю, что-то произойдет или уже происходит.

– Я не верю во всю эту фигню! Я понял, ты решил отвлечь меня, выиграть время. Не выйдет. Слышишь? Я сейчас прикончу тебя, и все! Это именно то, что сейчас произойдет! – Макс переминался с ноги на ногу, коварное лезвие бликовало в руке. Только непонятное, знобящее сомнение не давало сделать решающий шаг, глаза наполнились влагой, отяжелевший нож подрагивал, выявляя пробирающийся изнутри страх.

Ливень обрушился, как дикая, умертвляющая все живое стая саранчи. Соперники почти не видели друг друга. Лишь полупрозрачные очертания намекали на присутствие еще кого-то, кроме дождя. Позор всегда хуже смерти. Макс решился на отчаянный бросок, когда взрыв молнии осветил фигуру Томаша, превращая в мистического пророка с кровавыми ладонями и светлыми, почти белыми глазами на фоне мокрой беснующейся мглы.

Макс ничего не почувствовал – ни гладкий скользкий булыжник под ногой, ни боль от рвущихся в паху связок, ни острый глубокий укол в грудь. Грязная холодная жижа заливалась в рот, нос и даже уши. В затылок пулеметной очередью врезались свинцовые капли. Кругом вода. Она вытеснила воздух, все звуки и ощущения.

Томаш разглядел светлое пятно, подошел и опустился на колени. Макс лежал лицом вниз, утопая в набирающемся до краев желобе. Полыхающими руками, изнывая от боли и ужаса, Том с трудом перевернул его на спину. Тело не слушалось и выскальзывало, заваливаясь и сползая обратно в лужу. Искореженное ненавистью лицо застыло, словно восковая маска из фильма ужасов. Веки еле заметно дрожали, но были не в силах защитить глаза от колких пуль дождя. Из полуоткрытого рта выкарабкивались отдельные звуки рассыпающихся фраз и слов. Белая майка превратилась в черно-красную, даже огромная масса воды не смогла вернуть ей прежний цвет. Из груди торчал кусок рукоятки.

– Боже… Макс… – Том отдернул руки, темные струи-змеи окручивали запястья, сползая на колени. От ладоней, словно от раскаленной плиты, шел пар. – Боже!

– Я дохну…

– Что? – Том нагнулся, – Что, Макс?

– Я вместо тебя, урода, дохну…

Том дотронулся ладонью до его рта, губы дернулись, как от разряда тока.

– Послушай меня, Макс, – Том навис над его лицом, заслоняя собой беспощадный дождь. – Я сейчас кое-что сделаю, будет больно. Но ты должен пообещать мне, – он хапнул воздух, ледяная влага смочила горло, и говорить стало легче. – Пообещай, что дотащишь меня домой, если я не успею.

– Какого хрена ты несешь?

Боль сжирала остатки разума, глаза стали закатываться. Томаш схватил его за волосы.

– Макс! – он заорал изо всех сил, и глаза умирающего сфокусировались на нем. Сколько? Секунда, две? – Не смей бросать меня здесь!

Макс кивнул, был ли это осознанный жест или начало агонии, Томаш не стал выжидать. Он прикоснулся к его груди, ощутив, как тело пробила конвульсия. Одной рукой Том сжал рукоятку ножа и потянул ее вверх. Раздался стон. Нож будто застрял в плоти, даже на миллиметр не сдвинулся. Он взревел и дернул еще раз. Преодолев сумасшедшее сопротивление, лезвие вырвалось из груди. Последовавший за ним фонтан крови ударил в лицо.

– Дьявол! – Том откинулся назад, стирая горячую кровавую жижу с глаз. Свободной рукой он пытался заткнуть дыру от ножа.

Гроза подошла совсем близко. Молнии вспыхивали беспрестанно, освещая бледное тело Макса, из которого черными ручьями утекала жизнь. В его вытаращенных глазах Томаш видел свое отражение, каждый раз – новое, словно следующие друг за другом фотоснимки. Он зажимал обеими руками кровоточащую рану и чувствовал, как вся мощь сконцентрировалась в его ладонях. Они не просто «горели»: раскаленные угли – ничто по сравнению с этим жаром! Не сто, а тысяча градусов по Цельсию! Тома трясло, он с трудом сдерживал дрожь, чтобы не отрывать рук. Их словно припаяли к груди Макса. Мутная красная пелена начала окутывать мир вокруг, когда Томаш заметил, что кровь перестала сочиться сквозь пальцы. Он зажмурился и стал двигать руками по кругу, что-то шептал, а из сомкнутых глаз потекли тоненькие розоватые струйки. Сердцебиение заглушало гул дождя. Капли, сползая с волос, тут же высыхали на его раскаленной коже. Когда он посмотрел на рану, вместо дыры торчал свежий выпуклый комок. Том опустил кисти в лужу, над водой появился густой пар. У него совсем не было времени, а Макс все еще не приходил в себя. Том пихнул его в плечо.

– Макс, очнись! У меня получилось.

Он зачерпнул немного воды и плеснул ему в лицо. Парень вздрогнул и заворочался. Руки взлетели вверх, будто кого-то искали, хотели нащупать. Веки зашевелились, разомкнулись, хоть и с трудом. Глаза блуждали по сторонам, прежде чем взгляд остановился, резкость наводилась мучительно долго.

– Оригами… – казалось, звуки возникли в пространстве сами по себе, губы Макса оставались неподвижными.

– Да, это я. Помнишь свое обещание? Помнишь, Макс?

Тот что-то пытался ответить, но Том уже не мог слышать, он завалился на бок рядом с Максом. «Только не лицом вниз» – успел подумать Томаш, и сознание выключилось, как запрограммированный телевизор. Последняя вспышка осветила его, и дождь прекратился так же внезапно, как начался.

* * *

Бьянка стояла у окна. Часы мирно отсчитывали минуты и часы – два, три, четыре… Ноги затекли. Похоже, вся усталость за день, все напряжение, тревога и страх сгруппировались в ногах большими комками, которые с трудом проталкивала по жилам кровь.

Его все еще не было. Бьянка набирала номер мобильника Томаша сотни раз – гудки, бесконечно длинные и мучительные, и больше ничего. С тех пор, как в жизни сына появилась длинноволосая красавица Даша, он сильно изменился. С тяжелым упорством с детства Бьянка вырабатывала в нем привычку слушать свой организм, уметь точно определять грань дозволенного, не рисковать, не подвергать себя излишней опасности. Выдрессировав ребенка, Бьянка надеялась, что юность и зрелость будут осмысленными и безопасными для него самого. Тогда и она сможет передохнуть. Но сумасбродная девчонка перевернула их жизнь, украла спокойствие и благополучие, умыкнула тайную надежду Бьянки, заправляя нынешнее существование изрядной порцией адреналина. Но самое главное – там, глубоко внутри, скрывалась еще одна истина, и Бьянка не хотела вслух произносить то, что ощущала все сильнее изо дня в день. В Томаше зашевелилась жизнь. Боже правый! Не просто физиологическое существование и перманентная борьба с недугом, а жизнь в самых ярких красках и чувствах. Это как поменять черно-белый экран на цветной. Ты с удивлением обнаруживаешь, что бесцветное, с темным пятном яблоко на самом деле сочно-желтое, с румяным красноватым боком. Небо – не просто голубое или серое, небо окрашено целой палитрой, начиная с белого пуха облаков и заканчивая буро-фиолетовым цветом приближающейся грозы. Описать весенние цветы на равнинах среди гор – вообще слов не хватит! Так и Том, сначала робкими шагами, а потом вприпрыжку, с разгона нырял в океан неизведанных страстей и новых красок бытия. И затормозить, приостановить бурный поток не представлялось никакой возможности. Нет, гипотетически, конечно, таковая существовала, но о ней и подумать страшно, не то чтобы…

Бьянка заметила движение у калитки. Зарницы потухли, а ночные фонарики существовали как контрольные точки для определения местонахождения ворот и входной двери. Бьянка прижалась к стеклу, пытаясь рассмотреть ночных гостей. Что-то непонятное происходило в темноте. Несколько минут длиною в несколько жизней, и Бьянка, сбросив теплый клетчатый плед с плеч, ринулась в прихожую. Она на ходу ткнула выключатель и открыла дверь. В желтом потоке яркого света появились очертания силуэта, очень большого, точнее – широкого, барахтающегося на лестнице с глухими, похожими на стон звуками.

Когда силуэт приблизился к самому крыльцу, Бьянка наконец рассмотрела его: крепкий, среднего роста парень что-то волок на плече, что-то очень большое, от этого парень еле-еле плелся и спотыкался. Она сделала несколько шагов навстречу и только тогда поняла – незнакомец тащил на плече Томаша, как мешок с песком или ковер, скрученный в рулон. «Только живой», – единственная мысль, которая возникла в голове Бьянки, она качнулась, в глазах появились радужные цветы и темные круги.

– Куда? – прохрипел непрошеный гость.

Она отошла с прохода. Парень затащил Тома и свалил на диван в гостевой комнате. Он оставлял грязные следы на полу, кое-где резной отпечаток отливал темно-красным. Бьянка в страхе подняла глаза – угрюмый и злой, перепачканный в крови и земле молодой человек, скорее всего, ровесник ее сына, переводил дух, упираясь руками в стол и глотая воздух. Голова, взъерошенная, со слипшимися волосами, повисла между широченных плеч. Через минуту парень посмотрел на Бьянку.

– Живой?

Юноша кивнул и направился к выходу.

– А вы в порядке? – Бьянка тряслась от страха.

– Теперь да.

Она уловила акцент на слове «теперь». Парень больше ничего не сказал. Он спешил, ему не хотелось отвечать на вопросы, ответы на которые он и сам не знал. На обратном пути он снял мокрую, в кровавых разводах майку, вытер обратной стороной лицо и руки. Перед тем, как захлопнуть за собой дверь, Макс обернулся, и Бьянка заметила темную засохшую блямбу на груди. В этот момент она услышала стон и подбежала к сыну. Сзади раздался хлопок сработавшего замка. Томаш задыхался. Она потрогала лоб и тут же отдернула руку, как от горячего утюга. Бьянка схватила первую попавшуюся тряпку в шкафу и бросила под ледяную струю в ванной. Тряпка оказалась большой двуспальной простыней. Почти не отжимая, Бьянка укрыла Тома с головой. Ткань нагревалась мгновенно, и Бьянка сбилась со счета, сколько раз ей пришлось бегать в ванную, чтобы охладить и намочить простыню. Под утро жар немного спал, дыхание стало ровнее, без судорожных всхлипов и долгих беззвучных пауз. Именно эта мертвая затяжная тишина пугала Бьянку до обмороков. Каждый раз она с ужасом ждала, чтобы Том сделал новый вдох, и воздух с клокочущим бульканьем прорвался в грудь.

– Феликс? Можешь приехать? Пожалуйста.

Бьянка приоткрыла дверь, заметив свет фар за окном.

– Никаких вопросов, нужно, чтобы ты осмотрел его, – она просунулась в щель, Феликс стоял на крыльце.

– Если ты меня не впустишь, я не смогу этого сделать.

– Входи, – Бьянка отошла в сторону.

Умелые чуткие руки скользили по телу Томаша, в который раз прощупывая миллиметр за миллиметром, чтобы не пропустить ни малейшей трещины.

– Ничего, абсолютно, – Феликс поднялся и отступил на пару шагов от дивана, цепким внимательным взглядом рассматривая Тома со стороны. Потом посмотрел на Бьянку в ожидании хоть каких-то объяснений.

– Ты уверен, что переломов нет?

– На 99 и 9. Но я бы хотел повторить снимки на другом аппарате. Его кости выглядят менее плотными, не критично, но все же. А ты уверена, что ничего не хочешь рассказать?

– Не сейчас, умоляю. Поезжай домой, – она не поднимала глаз, просто не смотрела в его сторону, словно говорила с кем-то другим.

Уже на пороге Феликс поймал ее руку.

– До каких пор ты будешь гнать меня из своей жизни?

Бьянка дотронулась подушечками пальцев до его губ, притянула за шею и поцеловала. Так же неожиданно отстранилась и уперлась лбом в дверь.

– Домой, поезжай домой.

И добавила, когда он спускался по ступенькам в темноту:

– Спасибо. Мне было чертовски трудно набрать твой номер.

– Ненормальная, ничего не изменилось, я по-прежнему твой друг.

Глава двадцать вторая Между двух огней

Пугливое утро заползало в щелки между штор. Бьянка встряхнула головой. Неужели уснула? Она посмотрела на Тома. Он перевернулся на бок, лежал открытым, волосы почти высохли, но одежда все еще оставалась сырой. Диван и ковер – в бордовых пятнах, на полу – куски грязи и песок. Руки Тома не отмылись до конца, коричневый налет трескался и осыпался чешуей. Его знобило – легкие судороги пробегали по телу сверху вниз, а пылающий румянец на щеках сменился на безжизненную желтушную бледность.

Бьянка подскочила и попыталась стащить мокрые штаны и футболку – безуспешно, одежда прилипла и не поддавалась. Робкий стук в дверь напугал ее. Бьянка замерла и прислушалась – шорох у двери и стук повторились. Набросив плед на Томаша, Бьянка вышла в прихожую. Пол под ногами раскачивался, туловище казалось гуттаперчевым, она с трудом доковыляла до двери и посмотрела в глазок. На крыльце стояла Даша, Бьянка тут же узнала длинноволосую подружку Томаша. Она щелкнула замком, солнечный луч ударил в лицо и ослепил на несколько секунд. Голос девушки прозвучал как из глубокого колодца.

– Томаш? – только и смогла разобрать Бьянка. Она зажмурилась и отошла, указав жестом, что можно войти.

Зрение постепенно возвращалось, и Бьянка стала различать сначала очертания, потом уставшее испуганное лицо и красные припухшие глаза Даши.

Не дождавшись ответа, девушка пошла в комнату. Леденящий ужас сковывал ноги, она передвигалась осторожными неловкими шагами и вскрикнула, увидев Тома на диване, закрыла лицо руками, заплакала. Бьянка протиснулась мимо нее в проходе и подошла к сыну.

– Мне нужна помощь, – она посмотрела на Дашу, особо не надеясь, что та наберется духу подойти ближе, и тем более помочь стащить одежду.

Но, к удивлению, Даша резким движением вытерла слезы и страх, подошла к дивану и опустилась на колени, подобрав свесившуюся руку Тома.

– Что они сделали?

– Вопрос в том, что он сделал, – голос Бьянки прокатился холодным звоном.

Даша подняла глаза и посмотрела на Бьянку.

– Он рассказал тебе?

– Что он – «хрустальный»? Но это не важно, ничего не значит…

– Ты даже не представляешь, как это важно, – Бьянка поняла, что девушка знает только часть тайны.

– Послушай, – Бьянка снова попыталась снять сырую футболку с сына, на этот раз, с помощью Даши, получилось, – ближайшие дни ему будет очень тяжело, я не знаю, сколько это продлится, и мне понадобится еще кто-то.

– Я останусь, вы можете рассчитывать на меня, – Даша захлебывалась в словах, ей хотелось так много сказать: как она виновата, как извиняется и как бы хотела все исправить, а еще Томаш очень, очень ей дорог, но тяжелый, уничтожающий взгляд Бьянки лишал дара речи, отуплял и пугал ее до смерти.

– А твои родители?

– Ничего, все в порядке, я смогу, – Даша мотала головой, потом прижала ладони к вискам. – Мой бывший парень, это он, – из глаз снова покатились слезы.

– Какая разница, – Бьянка пожала плечами и отвела взгляд. Даша громко вздохнула. – Нужно брюки снять. Слава богу, нет переломов.

– Вы не вызывали скорую? – девушка от удивления села на пол.

– Врачи здесь не помогут. Нужно просто ждать, – Бьянка подложила руки под спину Тома. – Я постараюсь приподнять его, а ты стяни джинсы.

На теле сына Бьянка так и не нашла ни синяков, ни ссадин. Сомнений не оставалось. Она закусила губы от отчаяния.

– Боюсь, мальчика не остановить, – она нагнулась и поцеловала сухой горячий лоб, укрыла пледом и промокнула влажным бинтом потрескавшиеся губы.

– Что значит – не помогут врачи? – Даша все еще сидела на полу.

– Я приму душ, не отходи от него. Пожалуйста.

* * *

Три бессонные ночи, три сумасшедших длинных дня Бьянка и Даша дежурили около Томаша, жар сменялся ознобом, температура взлетала до предельной, затем падала и снова зашкаливала. На четвертые сутки Том пришел в себя. Он так обессилел, что длинные густые ресницы стали неподъемными, глаза открывались с трудом и вместо небесно-голубых стали серыми и тусклыми.

Тело словно мешок, набитый опилками, вроде бы целое, но каждая клеточка – по отдельности.

– Мам, познакомься, это моя Даша, – он потянулся и взял сидевшую рядом девушку за руку, но почти не ощутил прикосновения.

Даша уткнулась лицом в колени и заплакала, даже не пыталась сдержаться. Бьянка сидела в кресле-качалке, она почти слилась с темной серо-зеленой кожей сиденья.

– Очень приятно, – в ее голосе не слышалось тревоги, он казался спокойным и бесчувственным, – Бьянка, мама Томаша.

Даша всхлипнула и обернулась – Бьянка даже не изменилась в лице.

– Надеюсь, ты кое-что прояснишь, – она старалась сохранять ледяное спокойствие, слава богу, есть кому плакать. Когда рядом находится тот, кто слабее, силы удваиваются.

– Даша, у меня к тебе просьба, – он отвел глаза от матери. – Нужно съездить к Полине, она ждет меня и наверняка злится.

Девушка закивала.

– Только заеду переодеться, – она все еще вздрагивала, смахивая с ресниц последние капли.

– И еще, – Том снова обратился к Бьянке, – очень пить хочется, заваришь чайку?

Бьянка ничего не ответила, но тут же встала и удалилась на кухню. Как только фигура матери скрылась за дверью, Даша снова села на колени около Томаша.

– Прости меня, прости, пожалуйста, я не знала, что они задумали, даже не предполагала, что Макс в этом участвует, – она тараторила, опасаясь, что Бьянка вернется слишком быстро.

– Эй, да все нормально, ведь они ничего тебе не сделали? – он прислонил к ее щеке ладонь. Даша замотала головой и передернулась – рука совсем ледяная!

– Тебе холодно?

– Это хорошо, гораздо лучше, чем когда жарко, – он улыбнулся. – Поезжай, хуже не будет. Обещаю.

Том притянул ее к себе и поцеловал. Губы – тоже холодные, слишком холодные. Даша на всякий случай укрыла еще одним одеялом и тихонько вышла, не дожидаясь Бьянки. Три дня, проведенных вместе с матерью Тома, выжали из нее все силы.

* * *

– Он бы умер, мама, умер у меня на глазах! Даже рукоятка ножа вошла до половины, – Томаш чувствовал себя виноватым под мучительным уставшим взглядом Бьянки. – И он оказался нормальным парнем, дотащил меня до дома, – усмехнувшись, подтянулся на руках и присел, облокотившись на спинку дивана. Бьянка подала чай с медом и лимоном. – Сколько дней я провалялся?

– Четыре.

– Да я, наверно, воняю, как бездомная псина! Наберешь ванну? Только не очень горячую, у меня до сих пор все внутри полыхает.

– Пообещай, что съездишь к Феликсу. Он хотел повторить снимки. А кто это – Полина?

– Случайная знакомая, ей всего одиннадцать. Она сирота.

– Она здорова?

– Физически – здорова.

– Тогда что с ней не так?

– Я же сказал, она сирота.

– У нас миллионы сирот в стране, я хочу знать, почему девочка оказалась рядом с тобой, – в голосе Бьянки зазвучали повышенные тона.

– Мама, что ты имеешь в виду?

– То, что вокруг тебя собираются непростые люди, как будто ты притягиваешь убогих и калек! – ее губы задрожали, глаза стали влажными. – Я умоляла тебя не делать этого, а теперь еще и эта Даша появилась! Том, сынок, послушай меня!

– Нет, мама, это ты послушай, – он не просто повысил голос, спокойный низкий тембр сменился на звучный, отрывистый и категоричный тон, – я очень тебя люблю, и это твоя заслуга, что я дожил до своих лет, что я – почти нормальный, не урод, не карлик, не инвалид на коляске. Но я все чаще спрашиваю себя: зачем я такой живу? Какая польза от меня? Что я дам миру взамен того, что могу жить?

– Что значит – зачем? Все мы живем и что-то делаем, рожаем, воспитываем, учим детей, любим, страдаем, радуемся, дарим радость близким.

Бьянка растерялась. Честно говоря, она не знала, что ответить, поскольку сама много лет назад задавала подобный вопрос себе, Богу и Вселенной, надеясь получить внятный ответ. Но получила его спустя много лет, когда поняла, что ее миссия заключалась в том, чтобы выносить, родить и выходить удивительного, непохожего на других ребенка. Сохранить эту драгоценность, вынести все испытания и трудности, не поддаться слабостям и не свалиться в долгоиграющую депрессию. И Мироздание поверило, дало шанс, и она использовала его. И вот теперь ее сын задал тот же самый вопрос, ему предстоит определить свои цели и ориентиры в жизни, как бы это ни было тяжело, она, мать, должна позволить ему сделать свой выбор.

– А что если мой дар и есть то, что я должен делать? Ведь только подумай, у того парня тоже есть мама и отец, может, еще братья и сестры, бабушка, дед.

Все они любят его, сколько горя удалось избежать, скольких страданий! Неужели тебе самой стало бы легче, если б я оставил Макса валяться в грязи под дождем с куском металла в легком? Ради собственного благополучия? Разве ты любила бы меня по-прежнему? – Том глотнул чай и сморщился: слишком горячий.

– Прости, я добавлю холодной воды.

– Нет, мама, это не важно! – Том взбесился. – Чай горячий – какая чушь! Посмотри на меня и ответь: ты любила бы меня так же сильно, зная, что я бросил умирать человека? Может, надо было оставить ту девочку на дне? И сейчас она не сидела бы около меня трое суток! Я бы жил как раньше, однообразной скучной жизнью, никому не нужный, никому не интересный, как бесполезный нарост на дереве! Тот хотя бы насекомых кормит…

– Даша? Это была Даша в… бассейне?

– Да, я почти уверен.

– Откуда ты знаешь? – Бьянка уставилась на сына, но по его взгляду поняла, что он прав, без сомнения. И не важно, откуда он знает.

– Мама, она несет свет, понимаешь? Я живу с ней рядом, по-настоящему живу!

– С ней? А я? Это ведь я страдала, не спала сутками, месяцами, годами, охраняя тебя от судьбы, Томаш!

– Мамочка, родная моя! Ты самая лучшая мама на свете, самая любимая. Мне даже ни разу не пришло в голову спросить про папу, всегда только ты и я, даже там, где у других детей обычно стоят фотографии отцов – там мы с тобой! Ты дала мне самое ценное – жизнь. Ты – это я! А она – воздух, которым дышу. Я не смогу без нее, не смогу жить. Понимаешь? Не лишай меня воздуха, мама! Не лишай меня жизни! – его глаза засияли привычным песочно-голубым светом. В руках появилось тепло, а на лице – настоящий здоровый румянец.

– Скажи, у тебя хоть кто-то был за это время?

– В каком смысле?

– Мама, именно в том самом! У тебя были мужчины после моего рождения? Случайные знакомые? Друзья? Любовники?

– Честно?

– Ну, по возможности. Если совсем не можешь – соври.

– Мой сын такой взрослый, что начал хамить.

– Нет, мам, ты не поняла.

– Я поняла, поняла. Что ж, хочешь правды? Тогда получай – нет!

– Не может быть! И до сих пор – никого?

– Нет.

– Я так и знал. Я знал! К тебе и на пушечный выстрел подойти страшно. Ни один мужик не пробьет такую броню!

– Ну, попытки все же были. Один даже решился пригласить меня на ужин и на откровенный разговор.

– Постой, дай угадаю. Тот юрист в зеленом костюме?

– Томаш, нет! Я ненавижу зеленые костюмы! Ненавижу зеленые блестящие костюмы!

– Его костюм блестит – это точно! Но он умный.

– Умный! Но идиот! Как он мог купить себе такой паршивый костюм! И он ниже меня.

– Мама, брось, это полная ерунда!

– Нет, не ерунда, я с детства терпеть не могу, когда мужчина ниже!

– Он один из лучших адвокатов в городе!

– А еще он рыжий! К тому же еврей.

– Господи, мама, ты шовинистка!

– Теперь ты все обо мне знаешь: я ненавижу умных маленьких рыжих адвокатов в блестящих зеленых костюмах! Так и быть – национальность не в счет.

– Тогда кто он? – Томаш снова стал серьезным.

– Твой хирург.

– Феликс???

– Мы сто лет знаем друг друга и даже после смогли остаться друзьями.

– Он к тебе подкатывал?

– «Подкатывал» – что за пошлость? Сынок, когда ты успел набраться таких словечек?

– Ну мам!

– Нет, он просто был слегка увлечен мной, пока не убедился, что в моей жизни не осталось места для мужчин, кроме моего взрослого любопытного сына!

– Представить себе не могу! Значит, ты его отшила?

– Так вышло. У меня не было времени и сил тоже не осталось.

* * *

Даша мучилась в пробке и старалась изо всех сил не закрывать глаза. Она пела песни, проветривала салон, жевала конфеты, завалявшиеся в бардачке с Нового года, но ее все равно клонило в сон. Солнце пригревало через стекло, монотонное движение со скоростью пять километров в час укачивало, да еще из соседнего автомобиля струилась нудная однообразная музыка, какую используют психотерапевты для сеансов лечебного сна.

Проводя ночи в доме Томаша, она не чувствовала себя уставшей, наоборот, откуда только силы брались! Теперь же, когда Том пришел в себя, усталость обрушилась на нее, и, в конце концов, Даша решила сделать паузу и прогуляться. Она доползла до ближайшего поворота и припарковалась у магазина.

На воздухе оказалось гораздо жарче, чем в машине, даже намека не было на освежающий ветерок. Даша зашла в магазин, кондиционер с потолка окатил леденящим потоком. Она задрала разгоряченное лицо и постояла несколько секунд в проходе.

Витрина первого отдела прогибалась от изобилия всевозможных свеженьких пирожных: заварные, картошки, корзиночки, шоколадные бисквиты и песочные домики – объедение на любой вкус! Даша задумалась: интересно, какое пирожное может любить одиннадцатилетняя девочка? (Томаш рассказал о своей подопечной). Сама она в детстве обожала картошку, да еще с какими-нибудь украшалочками в виде грибочков или розочек. Но нынешних пирожных Даша давным-давно не пробовала, сначала нельзя было, потом и вовсе привыкла обходиться редкой конфеткой или кусочком шоколадки.

– Какие самые свежие? – Даша кивнула на сладкий рай.

– Все – сегодняшние, – продавщица буркнула в ответ, даже не посмотрев в ее сторону.

– Тогда две картошки, пожалуйста.

– Возьмите лучше корзиночки, они вкуснее, – женщина рылась под прилавком в поисках бумажных пакетиков.

– Я люблю картошку, – Даша засомневалась.

Крупное некрасивое лицо с широкими порами и жирным блеском вынырнуло из-под прилавка.

– В картошку просроченное печенье мешают, не советую, – грозный шепот прозвучал так убедительно, что Даша согласилась на корзиночки.

Когда она вышла на улицу, поток машин разрядился, и до интерната удалось добраться за считанные минуты.

– Здравствуйте, могу я увидеть Полину?

Женщина в очках осматривала Дашу с ног до головы, будто решала, стоит ли с ней вообще вести беседу. Взгляд задержался на пакете с пирожными.

– А вы, собственно, кто такая?

– Я подруга ее знакомого, Томаша.

– А он сам?

– Он… – Даша на ходу придумала объяснение. – Он заболел. Грипп, постельный режим.

– Угу, – женщина насупилась и отвернулась, барабаня под нос что-то типа «обещает-обещает, выполнять – не выполняет». – Максимка! – она вдруг поймала за руку невысокого белобрысого сорванца. – Сбегай за Полиной, скажи, что к ней пришли.

Максимка юркнул в дверь корпуса, как суслик в норку. Через несколько минут в дверях появилась худенькая, с короткой стрижкой девочка. Она застыла в проходе, оглядывая двор. Раз за разом тревожный взгляд возвращался к воротам и калитке, выискивая знакомый силуэт.

– Полина, – Даша пошла навстречу, – здравствуй, меня зовут…

– Знаю я, – девочка не выглядела приветливой, наоборот, в глазах читалось разочарование. – Чего сам-то не пришел?

– Томаш заболел.

– Подрался, что ли, опять?

– Да нет, на этот раз действительно заболел. Погуляем?

Девочка послушно брела рядом, без конца разглядывала под ногами камушки, замурованные в асфальт. Даша смотрела на нее – неуклюжая и тоненькая, как олененок, волосы с одной стороны длиннее, с другой – намного короче, странная прическа для девочки, а глаза – как у дикого зверька, бегают по сторонам, будто укрытие все время ищут, и колкие такие, недоверчивые.

– Я принесла тебе вкусняшки, держи, – Даша протянула сверток Полине.

Та взяла, заглянула внутрь, но как-то без интереса, будто в интернате их кормили сладостями с утра до вечера.

– Ты зачем пришла? – девочка ощетинилась и встала напротив Даши.

– Полина, я тебе не враг, – Даша хотела еще что-то сказать, но девочка перебила:

– Не отбирай его, у меня и так всех забрали – маму, папу и даже Дениса! А теперь еще ты появилась!

Даша оглянулась по сторонам. Дети бегали на другой стороне площадки.

– Полина, я не отбираю, я просто люблю, понимаешь? Я и сама не хотела, так вышло. Ты тоже его любишь, правда? Ну подумай сама, разве может кто-то заставить разлюбить, даже если сильно попросит, если прикажет?

Полина мотала головой.

– Нет, ты не понимаешь, ты вон какая красивая, волосы у тебя длинные, как у королевы! Платья, наверно, разные в шкафу висят, сережки в ушах сердечками с камушками белыми. А тебе все мало! Тебе и его подавай! А у меня ничего нет и никогда не было! Даже платья все чьи-то, я их просто донашиваю. Только одно было, фиолетовое, с бантом на спине и жемчужинами вот здесь, – она хлопала себя ладошкой в грудь, – мне его Денис подарил. Но оно уже мне мало, давно мало!

– Полина, послушай, Томаш тебя очень любит, он привязан к тебе. Ты первая появилась в его жизни, это ведь потом он со мной познакомился.

– Вот именно, и не лезь к нам, и без тебя хорошо!

Даша рассмеялась. Красивый смех из красивых уст добивал маленькую уязвленную душу. Полина развернулась и побежала обратно.

– Убирайся, слышишь, а то хуже будет! Хуже! – она прокричала у ворот интерната. Потом выбросила пакет с пирожными в урну. – Я люблю картошку, чтоб ты знала, а корзинки – ненавижу!

Глава двадцать третья Феликс

Бьянка собрала посуду со стола, собственная откровенность в разговоре с сыном разворошила память. Феликс. Крепкий черноволосый хирург по имени Феликс стал частью ее жизни, ее историей и довольно продолжительной. Она испытывала к нему странные чувства, в первую очередь – благодарность за смелость и решимость лечить Тома. Бьянка, не задумываясь, набирала его номер посреди ночи, и он вскакивал, говорил, утешал, рылся в медицинских справочниках и интернете, звонил своим коллегам в другие города, если не знал ответа сам, приезжал по первой просьбе. Почему же она не пустила его в свою жизнь? Губы вздрогнули, поминая обжигающие поцелуи той пьяной ночи, когда Томаш «упал» с лестницы. А ведь ей понравилось, черт возьми! Это был великолепный, стремительный и безумный секс. Она ничего подобного даже в молодости не испытывала!

– Спасибо, Феликс, ты настоящий друг, – Бьянка свалилась на диванчик. – Есть что-нибудь выпить?

– Ты не за рулем?

– Ну ты и зануда.

– Я думал, что хороший друг.

– Хороший друг и жуткий зануда, – руки до сих пор дрожали, и ей хотелось разбавить надоевший озноб спиртным. – Немного вина, ничего сверхъестественного!

– Я не пью вино, ты же знаешь.

– Думала, прячешь немного, на случай, если одинокая симпатичная девушка заглянет на огонек к доктору, страдающему бессонницей.

– Девушки здесь не появляются, ты – внезапное исключение из правил.

– Побойся бога, Феликс, какая же я девушка?

Он взял плащ и отнес в прихожую. Через несколько минут вернулся с большой бутылкой «Хеннесси» и двумя бокалами. Бьянка скривилась. Он поставил коньяк и бокалы на столик.

– Принесу фрукты, может, еще что-нибудь хочешь?

Она махнула рукой.

– Тогда шоколад, горький, если не ошибаюсь?

– Феликс, Феликс, – протянула Бьянка, – ты никогда не ошибаешься, поэтому я тебя и выбрала.

– Без сомнения.

Когда вторая бутылка закончилась, Бьянка с трудом управляла телом и мыслями.

– Ты такой хороший. Доктор, – она положила голову ему на колени. – Зачем ты меня напоил?

– Как-то само собой получилось. А зачем ты вернулась? Сказала бы спасибо по телефону, – он гладил ее волосы, густые и гладкие, словно сотканные из шелковых нитей.

– Я оставила сумку, болван. Она не пролезет в телефонный кабель.

– Тогда зачем ты оставила сумку?

Рука Феликса скользнула по застежке на блузке. Пуговицы оказались чересчур податливыми.

Будильник прозвенел в шесть.

– Ты, чертов ублюдок! Как ты мог? – Бьянка со всей силы швырнула подушкой в спящего Феликса.

Он подскочил, оглядываясь по сторонам, протирая глаза и соображая, за что, собственно говоря, он получил с утра такую оплеуху. Бьянка уже натягивала джинсы.

– Да что с тобой? – он встал, завернувшись в пододеяльник.

– Мне нужен друг! Мне не нужен любовник, мать твою! И где моя сумка?

– Я тебе друг.

– Ты воспользовался тем, что я напилась и расползлась на твоем идиотском диване!

– На вешалке в прихожей.

– Что?

– Твоя сумка на вешалке в прихожей, катись отсюда!

Бьянка собирала по комнате разбросанные вещи, по пути открыла окно, ветер ворвался в комнату, вытесняя спертый воздух, прошитый коньяком и дьявольским сексом.

– А знаешь, сколько лет у меня не было мужчины?

– Мне плевать.

– Конечно.

Она вынырнула из спальни. Феликс поплелся за ней.

– Так сколько?

На пороге Бьянка задержалась, но не обернулась, только прошептала:

– Двадцать.

– Замок открывается в обратную сторону.

– Двадцать лет у меня никого не было.

Она обернулась и сползла вниз, села прямо на пол и закрыла лицо руками. Феликс сел рядом.

– Плачешь?

– У меня не осталось слез. Похоже, со временем я превратилась в робота. У меня никогда ничего не болит, я почти не сплю и не ем, я ничего не чувствую. Ничего, никого, кроме сына.

– Ты не робот, ты – больная! Тебе лечиться нужно!

Бьянка склонила голову ему на плечо.

– У тебя кофе есть? Только не растворимый.

– Вчера подарили, кажется, швейцарский.

– А сливки? Ну или молоко?

– Если не прокисло. Только сама вари, я с плитой в сложных отношениях.

– Хорошо, коньяк варить не пришлось.

– А действительно!

Они засмеялись. Феликс поднялся, протянул руку, другой поддерживал пододеяльник, но Бьянка и не подумала воспользоваться.

Кофе оказался не очень – ни запаха, ни вкуса и приторно горький. Впрочем, то, что нужно с утра, если ты предполагал очутиться совсем не в том месте, где ты есть.

– Как тебе удалось затащить меня в постель?

– Я не напрягался, ты сама зарулила в спальню. Остальное – условный рефлекс.

– Очень смешно.

– Да я и сам плохо помню, – Феликс посмотрел на две пустых бутылки из-под коньяка.

– Ты мне нужен как воздух. Я не могу с тобой спать, понимаешь? Мне нужен просто близкий человек!

– Тебе нужен врач!

– Ты ничего про это не знаешь.

– Бьянка, я знаю тебя двадцать лет, с того момента, как ты поняла, что твой сын – не совсем обычный ребенок, все эти двадцать лет, когда у тебя не было мужиков, не было своей собственной жизни! Я до сих пор поражаюсь, как ты смогла тащить весь груз на себе? – он схватился обеими руками за голову. – Кстати, про двадцать лет не врешь?

Бьянка покачала головой и усмехнулась.

– Как это возможно? Где же пресловутая женская сущность? Физиология? Гормоны, в конце концов?

– До тридцати двух лет в моей жизни было столько физиологии и гормонов, Феликс! Похоже, я накачала ими свой организм впрок. На много, много лет!

– Это преступление против самой себя! Это неправильно! Даже ради сына!

– Я это уже слышала, давно. Одна женщина мне говорила нечто подобное, но со временем я решила, что обхитрила всех: болезнь Тома, врачей и прорицателей, природу, Всевышнего и даже себя. Я радовалась, что мне удалось выходить, сберечь его, и надеялась, что он будет жить так, как я его научила. А теперь появилась девушка, они еле знакомы, и, возможно, их отношения недолго продлятся, – Бьянка уставилась на белую глянцевую поверхность обеденного стола, в глазах стало пощипывать, – но он становится другим. Другим, понимаешь? Как будто дотянулся до запретного лакомства, лизнул и больше уже ничего не хочет слышать об обычной пище, которой довольствовался всю свою жизнь. Я теряю его, я каждую минуту ощущаю, что теряю его!

– Мальчик вырос. Что ты от него хочешь? Чтобы он до конца дней спал у тебя на руках? Бьянка, ты ненормальная! Ты должна радоваться, что твой сын счастлив, что живет полноценной жизнью, несмотря на прогнозы. У него появилась девушка? Это круто! Оставь, наконец, его в покое! Займись чем-нибудь, устрой шопинг, начни рисовать – я помню, как ты с ребенком мастерила стенгазеты для школы, у тебя здорово получалось! Честно. Или ты надеешься, что Том протянет свой век без любви, без человеческих отношений, без других людей, закрывшись в своем коконе, как… – Феликс запнулся, с шумом вздохнул и уставился на Бьянку.

Она оторвала взгляд от стола, в котором почти пропилила глазами дырку.

– Как я, да? Ты это имел в виду? Ты, наверно, считаешь меня убогой дурой? По-твоему, я все делала неправильно? Если бы ты знал меня раньше.

– Я достаточно тебя знаю, я восхищаюсь тобой! За всю жизнь я не видел столько силы, мужества и самопожертвования в одном человеке! Но вопрос в том, а нужно ли ему все это? Нужна ли Томашу уставшая, несчастливая мать, которая лишила себя жизни еще задолго до собственной смерти?

– Тебе-то какое дело? – измученная вопросами и противоречиями внутри себя, Бьянка встала и отвернулась к окну.

– Неужели ты даже не догадывалась? – Феликс тоже встал. Он подошел и остановился у нее за спиной.

– Не смей, – она тяжело вдыхала и выдыхала воздух, словно он был вязкой слизью, которую приходилось с усилием выталкивать.

– Бьянка, я больше не могу молчать.

Она повернулась к нему лицом. Надо же, он хорош собой, даже слишком! Это немалое достоинство для мужика – наутро после прорвы алкоголя оставаться красавчиком, особенно если уже слегка за полтинник! Мужественное, невозмутимое лицо, темные волосы – ни намека на седину или лысину (тоже огромный плюс!), крепкий, лишенный жира торс. Так можно далеко зайти! Бьянка решила вырубить похоть на корню:

– Заткнись, Феликс, однажды ты уже пытался приставать ко мне, Тому тогда было лет семь или восемь.

– Десять, он учился во втором классе, ему установили аппарат Илизарова.

– Точно! Да ты помнишь еще лучше, чем я.

– Помню каждую нашу встречу, начиная с самой первой, когда долго и нудно рассказывал тебе о несовершенном остеогенезе. С тех самых пор все, что происходило с тобой, стало частью и моей жизни.

– Нет, ты и правда чертов ублюдок! Ты был женат!

– Жена от меня ушла, прихватив с собой все самое ценное, в том числе и детей. А потом я узнал, что оба ребенка не мои, я просто не могу иметь детей, а она умчалась прямиком в объятия к их настоящему отцу. Еще через несколько лет они пропали. В Австралии катались на яхте в шторм. Никого не нашли, даже обломков. А я до этого со злости порвал и сжег все фотографии.

– Я ничего не знала! Ты не говорил…

– А ты хотела знать? Ты даже не пыталась услышать. Что, кроме Томаша, тебя интересует в жизни? Ты смотришь новости? Кто у нас президент? Сколько молодых парней, таких же, как твой сын, гибнет в горячих точках? Сколько маленьких детей умирает от рака? Ты представляешь, как одинокие пенсионеры влачат свое жалкое существование на пять тысяч рублей пенсии?

– Какого лешего ты меня отчитываешь?

– Ты знаешь, что я люблю тебя много лет? Так много, что уже и не помню, когда впервые осознал.

– Феликс, остановись! – Бьянка только сейчас почувствовала, что он больно сжимал ее плечи. – Какое у тебя дурацкое имя! Тебе кто-нибудь говорил? Твои родители, наверно, извращенцы!

Она вырвалась и пошла к выходу.

– Я вырос в детдоме. Меня назвали в честь Дзержинского, и в детстве я очень этим гордился.

Бьянка замерла, но лишь на мгновение. Рывком открыла дверь и побежала по ступенькам.

– И я люблю тебя, – последнее, что она услышала. Надо было смотаться чуть раньше!!!

Глава двадцать четвертая Откровение

– Ужасно! Я все испортила: говорила не то, что нужно, вела себя как полная идиотка, даже пирожные купила дурацкие, – Дарья сокрушалась в телефонную трубку, но в ответ слышала надменные смешки Тома. Она не вытерпела: – Ты еще издеваешься?

– Не переживай, когда я первый раз увидел Полину на улице, она играла в похороны и при знакомстве прибавила себе пару лет, чтобы соблазнить меня! Эта девчушка очень странная, обидчивая и трогательная. Дай ей немного времени, она привыкнет.

– Как ты?

– Еще немного, и можем снова что-нибудь замутить, – убедительно солгал, ничего не скажешь. Тело чужое, ноги до сих пор немеют.

– Ну нет! Ни за что! Я чуть не умерла со страху, до сих пор вижу тебя на диване, перепачканном кровью. Мне тогда почудилось, что ты не дышишь. Больше никаких экстримов!

– Дашка, глупая, каждый день, прожитый рядом с тобой, бесценен. Я словно заново родился, понимаешь?

– А твоя мама? Ты о ней подумал? Мне кажется, она меня презирает.

– Нет, это не про нее. Она может быть жесткой и холодной, но только Бьянка умеет так любить и жертвовать собой ради меня. Вы еще подружитесь, не сомневайся.

– Так ты просто нарасхват!

– Еще недавно все было совсем наоборот! В мире постоянны только перемены. Предки, как всегда, правы.

Даша только фыркнула в ответ. Как можно столько всего знать и помнить!

– Заезжай за мной завтра, сходим к Полине вместе.

– Не думаю, что это хорошая идея, – Даша вспомнила, как девочка засунула в мусорку сладости. По правде говоря, ей не хотелось продолжения «концерта».

Но Том настаивал:

– Ей придется свыкнуться с твоим присутствием в моей жизни.

– Она ревнует. Понимаешь, ревнует, как… женщина, а не ребенок. Это забавно и трагично. Мне ее жаль.

– Не стоит жалеть Полину, лучше подружись с ней. Жалость совсем ее уничтожит, а вот настоящая дружба и тепло помогут выкарабкаться и встать на ноги. Крепко, надежно встать на ноги.

– У меня нет младших сестер и братьев, я понятия не имею, как нужно обращаться с детьми, тем более с подростками.

– У меня тоже никого нет, точнее не было. Теперь есть Полина. Думаю уговорить маму забрать девочку к нам.

– В смысле, оформить опекунство?

– Или удочерить.

– Это серьезно, ты хорошо подумал? Это же ребенок! Чужой ребенок!

– Разве дети бывают чужими?

Фраза прозвучала почти как обвинение. Даша замолчала, не зная, что ответить.

– Я не хотела, нет, неправильно выразилась.

– Понимаешь, она ко мне бросилась с криком, обняла, вцепилась мертвой хваткой, а глаза искали ответа и верили в то, что я действительно ее брат, которого она так долго ждала – это невозможно сыграть, это – от сердца. Как после такого жить по-прежнему?

– Ты ненормальный, знаешь об этом?

Томаш почувствовал, что на другом конце провода Даша пытается изо всех сил сдержаться, чтобы не зарыдать в трубку.

– Ты ведь поэтому на меня запала, не считая, конечно, неземной красоты и фигуры Геркулеса?

Девушка с облегчением рассмеялась.

– Так и быть, заеду в шесть.

– То есть я тебя уломал?

В ответ раздались насмешливые короткие гудки.

* * *

– Ты зачем с ней пришел? – Полина явно была не в духе.

– Привет, я скучал по тебе, – Томаш опустился на колено и взял девочку за руки. Подобные выпады все еще давались с трудом и отзывались волнообразным покалыванием по всему телу.

Даша стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу. Пожалуй, никто не заставлял ее так нервничать, как эта маленькая стервозная девчонка. «Гнусный манипулятор», – подумала Даша, а вслух как можно ласковее произнесла:

– Привет, я же обещала, что он придет, – и кивнула на Томаша.

В ответ Полина скривилась и показала язык, так, чтобы Том не заметил.

– Может, в кино сходим перед отъездом, я уговорил воспитательницу, – он смотрел на девочку и пытался разобраться в странных ощущениях, точнее – предчувствиях, не по-доброму блестели глаза Полины, словно она что-то замышляла.

– Ну так что насчет кино?

Полина нагнулась к Тому и прошептала на ухо:

– Только без нее.

– Ты не права, – Томаш поднялся, упорство и злая ухмылка на лице его маленькой подопечной начинали всерьез беспокоить, почти раздражать. – Мы на минутку, – он обратился к Даше и отвел девочку в сторону на несколько шагов.

– Что ты вытворяешь? Тебе кто-нибудь объяснял, что шантаж – паршивая затея, так ты ничего не добьешься, мы просто поссоримся, – он старался говорить с ней на равных, но Полина вдруг ощетинилась и отступила назад.

– Воспитательница права, ты завел себе подружку, и тебе стало на меня плевать, ты ее сильнее любишь, а меня бросишь!

– Полина, я тебя не бросаю, я пытаюсь объяснить: Даша мне дорога, но и тебя я люблю по-прежнему, она ничего не меняет, просто я стал намного счастливее с ней, понимаешь?

Глаза девочки стекленели, она смотрела мимо него, куда-то в сторону, где стояла Даша.

– Нет, – он вздохнул, – ты не понимаешь, не хочешь понять. Наверно, ты просто еще совсем маленькая. Даша – со мной, нравится тебе или нет, она – есть, и я очень хочу, чтобы вы подружились, но решать тебе, невозможно заставить любить, впрочем, заставить разлюбить тоже вряд ли получится. Я буду ждать твоего звонка, пойдем, провожу до калитки, – Том надеялся растормошить ее, но в ответ получил нечто совершенно иное.

– Ты говорил, она честная, да? Честная? А она тебе врет! Все врет! Она больная! Я ее видела в больнице, где лежал мой брат. В лифте! Мы встретились в лифте, – девочка развернулась к Даше. – И мне совсем не понравилась твоя конфета! – Потом опять посмотрела на Томаша. – Она плакала, я знаю, когда люди так плачут, значит, им все уже сказали эти гадкие врачи в своих отвратительных белых халатах!

Даша тут же вспомнила худенькую глазастую девочку, с которой она действительно столкнулась в лифте в тот страшный день, самый безумный день в ее жизни.

– Давай, что же ты? Соври ему снова! – Полина орала, не щадя связки.

– Полина! Что ты делаешь? О чем ты говоришь? – Том пытался обуздать ее, обнять, успокоить, но она только сильнее упорствовала.

– Ну что же ты молчишь? Говори! Говори!

– Даша? Нет, я бы почувствовал, – Том беспомощно оглядывал свои руки, – нет, не может быть! Даша?

– Ты очень жестокая девочка. Такая маленькая и такая жестокая.

Она отдалялась, сначала медленно отступая назад, потом развернулась и пошла быстрыми, суетливыми шагами, словно поверхность, к которой прикасались ее ступни, была нестерпимо горячей.

– Давай руку, – Томаш прорычал, не отрывая взгляда от удаляющегося силуэта Даши.

Полина сникла и протянула худенькую ручонку.

– Просто врать – нехорошо. Нехорошо! – ее голосок стал робким и еле слышным, она посмотрела на Томаша, его лицо стало чужим, напряженным и непробиваемым.

Девочка семенила вприпрыжку, еле поспевая за сумбурными гигантскими шагами взрослого парня. Он тащил ее, как собачонку на поводке.

– Мне больно руке, – слезы закапали из глаз, то ли от боли, то ли от обиды, то ли оттого, что девочка все понимала, но боялась признаться. Слишком болезненными остались воспоминания о непоправимом в ее маленькой печальной жизни.

Томаш остановился, закрыл глаза и отдышался. Полина молча стояла рядом. Он поднял ее на руки – и правда легкая, словно игрушечная.

– Прости меня, я все сделал неправильно, – он прижал ее к себе, девочка вздрагивала, вытирая ладошками слезы. – Ну не плачь, все наладится, вот увидишь. Скоро поедешь на море, будешь трескать арбузы и купаться, привезешь мне красивые фотографии, договорились?

Полина кивала в ответ, но все еще всхлипывала.

Возле калитки интерната Том снова сел на корточки, вытер платком следы от слез на ее щеках и повторил:

– Я не брошу тебя, запомни.

Он кивнул воспитательнице и быстрым шагом направился к остановке, проверяя на ходу карманы – хватит ли денег на такси.

* * *

Даша открыла дверь и запустила Томаша, он прошел за ней в комнату, молчал, пытался понять, надеялся, что все не так плохо.

– Это семейная традиция, – болезненная усмешка искривила безупречные губы. Ее красивые, темно-розовые от природы губы, словно секунду назад окунувшиеся в молодое анжуйское вино. – Сначала умерла мамина двоюродная сестра. Давно, меня еще на свете не было, родители только поженились. Мама ее очень любила, они с детства не разлучались. Отец рассказывал, что мама потом очень боялась и не хотела сдавать кровь. Он уговорил ее, пообещал, что все будет хорошо, что снаряд дважды в одну воронку не попадает. Когда она забеременела, пришлось идти в поликлинику. Врачи надеялись, что беременность и гормоны помогут справиться, но отсрочка вышла недолгой. Всего пару лет, чуть больше. Она так боялась и так мучилась от страха, что решила покончить с ожиданием раньше, чем болезнь все решит за нее. Она мне даже не снится, я ничего не помню – ни волос, ни голоса, ни ее лица. Помню только зеленое платье, такое легкое, прозрачное. Знаешь, оно до сих пор висит в папином шкафу.

– Когда ты узнала?

– Почти год назад.

– Целый год? Но почему, почему ты не захотела лечиться?

– Том, очнись! Ты был там, в больнице? Ты хоть раз их видел, этих бедных, бедных человечков? Они – как живые мертвецы, такие маленькие, худенькие, прозрачные, с огромными глазами, полными боли и непонимания, без волос. Совсем. Спроси у Полины, она тебе расскажет, как все выглядит на самом деле! Им все нельзя, все, что я так люблю! Без чего я просто не смогу жить. Дышать не смогу! Ты можешь представить меня без волос? Разве ты посмотрел бы на меня?

– Ты же на меня посмотрела!

– Но ты не умираешь!

– Откуда тебе знать?

– Нет, я буду жить! Жить! Любить, ненавидеть, радоваться, наслаждаться, рисковать. И умру в один миг, если Ему так нужно. Но я не буду умирать от страха в заточении, медленно и мучительно.

– Поэтому и со мной не хотела связываться?

– Я пыталась. С Максом все просто: ни любви, ни обязательств, никакого чувства вины и угрызений совести. Весело и легко. Ты – другой, сразу стало ясно. Я не хотела никого любить, чтобы не причинять боли и самой не страдать.

– Почему я не почувствовал?

– Может, потому что ты полюбил по-настоящему?

Даша села на корточки, обняла его за колени и посмотрела в глаза.

– Скажи мне. Скажи.

– Что?

– Скажи.

– Я люблю тебя.

– Еще.

– Я люблю тебя. Люблю тебя, Дашка. Тебя. Люблю здоровую, больную, счастливую и не очень, с прической и без волос! Это не важно, не важно!

– Откуда тебе знать?

– Черт возьми! Почему же я не почувствовал!

Том схватил стул и запустил им в стену. Крепкий, добротный обеденный стул отскочил, словно резиновый, и с гулким грохотом стукнулся о ламинированный пол, отковырнув с шероховатой поверхности стены кусок штукатурки. В руке треснула кость, но он будто и не почувствовал боли. Тут же развернулся и подскочил к девушке, схватил за плечи и стал трясти.

– Обещай мне, обещай, что сходишь к врачу, я прошу тебя!

– Нет!

– Даша!

– Нет!

– Может, если я узнаю точно, я смогу помочь!

– Как? Ты и сам играешь со смертью в лотерею.

– Не думай об этом. Бог со мной, я все равно не смогу жить без тебя. Смерть – это не самое страшное, что есть в жизни.

– А что тогда?

– Страшнее, когда вместо нас умирают мечты.

Он вдруг застыл, только в глазах забегали, закружились яркие вспышки воспоминаний.

– Пойдем со мной, хочу кое-что проверить!

Глава двадцать пятая Еще одна попытка

– Ключи!

Даша послушно бросила ему ключ от машины.

– Тебя нет в страховке, помнишь? – фраза так и повисла в воздухе без ответа.

Через пятнадцать минут Том остановился возле бассейна, того самого, из детства.

Даша ощутила странное покалывание во всем теле.

– Я не люблю бассейны, кажется, ты в курсе? Зачем мы здесь?

Томаш взял ее за руку.

– Пойдем, не бойся, я хороший пловец.

– Нет, я не собираюсь лезть в воду, что ты задумал? У меня и купальника-то с собой нет.

– Он тебе не понадобится.

Том буквально затащил ее внутрь. Дрожь в теле Даши нарастала, во рту появился кисловатый привкус, и дышать становилось труднее, словно воздух нагревался и обжигал легкие.

– Ты расскажешь, почему не любишь бассейны?

– В смысле? Не люблю, и все! Здесь воняет хлоркой и вода отвратительная.

– Сырая и холодная.

– Да, уже говорила, я помню.

– Я тоже помню. Разувайся.

Томаш незаметно стянул с полки две пары сланцев. Даша послушно стащила кроссовки и сунула ноги в шлепанцы сорок третьего размера.

– Слегка большеваты.

– Переживем, готова?

Даша поняла, что сопротивляться бесполезно, она вцепилась в его руку и прошептала:

– Только не отпускай, мне что-то не по себе.

Он посмотрел на нее и кивнул. Все верно, он не ошибся.

– Вы куда, ребята?

– Администратор бассейна, услышав тихую возню в холле, выглянула из медицинского кабинета.

– Добрый вечер, – Томаш притормозил, лихорадочно сочиняя правдоподобную легенду. – Сестренка оставила полотенце, жутко расстроилась, я пообещал, что найду.

Он растянулся в безмятежной легкой улыбке.

– Сегодня санитарный день – занятий нет.

Вот дьявол, надо ж так проколоться! А главное, больше ничего и в голову не приходило!

– Про утренние группы забыла? – Из-за двери послышался веселый женский голос.

– Да, сестра занимается по утрам, с восьми тридцати, школа в этом году во вторую смену.

Администраторша задумалась, рассматривая подозрительную парочку с ног до головы.

– Переобулись?

– Конечно, сам все детство провел в бассейне, – Том снова лучезарно улыбнулся и протиснулся к лестнице.

Даша все время пряталась за его спиной, сердце колотилось так, что она почти теряла сознание. Они поднялись на второй этаж. Раздевалка – справа женская, чуть дальше – мужская, все по-прежнему, все тот же запах, те же шкафчики для одежды. Томаш повел Дашу через мужскую половину, санитарный день пришелся кстати. Душевые отремонтировали – новенькие краны блестели, отражая перепуганное лицо девушки.

– Я не хочу туда идти, Томаш, к чему весь этот цирк?

– Это мой сюрприз, будем считать так.

– Мне не нравится твой сюрприз.

– Я знаю, но скоро ты поймешь, что происходит, я не мог ошибиться, точно не мог!

Том открыл дверь в бассейн. Прозрачное зеркало воды, в непривычном затишье и безмолвии, неподвижно застыло, будто замерзло, храня в себе былые тайны. Томаш продвигался по периметру к знакомой крайней дорожке, на которой провел так много времени. Он обернулся на Дашу – бледная, испуганная, она послушно ступала за ним и почти не дышала. Вокруг сновали голоса и лица, что-то знакомое и не очень дразнило, подкрадывалось близко-близко, но тут же снова ускользало вверх, взмывало под самый потолок.

– Мне кажется, я была здесь и раньше.

– Да.

– Ты знал?

– Думаю, да.

«Мама, там девочка!.. Какая девочка?… Вылезай, живо! Никуда не уходи!..». Том посмотрел на то место, где впервые увидел «русалку» под водой. «Ты достанешь ее, мама? Достанешь?… Кажется, ребенок утонул! Здесь!..» – голоса звучали, словно реальные, словно все происходило по-настоящему, повторялись, прокручивались одни и те же кадры в старом кинофильме. Томаш повернулся к Даше, он понял, что девушка видит и слышит то же самое. «Что случилось?… Кто-то утонул. Девочка… Ты ее видел?… Да… Красивая… Не хочешь пойти посмотреть?… Нет, нет, мне страшно!.. Ты замерзла? Возьми мое полотенце… Я всегда мерзну в бассейне, и вообще – не очень люблю воду, она сырая и холодная… Сырая и холодная…» – звуки пружинили и отскакивали от стен, словно воздушные шары, кружились в хороводе, выстраивая по порядку мгновения из прошлого.

– Это был ты? – Даша до боли в суставах сжимала руку Томаша. – Ты?

– Я.

– Что произошло?

– Ты сама знаешь.

– Я утонула? Утонула, да?

– Да.

– Как это может быть?

– Просто ты не любила плавать в бассейне.

– Но я утонула.

– Да.

– Значит, я мертва?

– Нет, нет, конечно!

«Давай посмотрим…». – «Ты же боишься?». – «А вдруг она еще жива, а все решили, что умерла». – «Мне придется отпустить твою руку, чтобы посмотреть». – «Только ненадолго». – «Хорошо… Стой здесь, никуда не уходи». – «Я стою…».

Томаш опустился вниз и прикоснулся рукой к мраморному полу, где лежала утонувшая девочка. Руку прожгло насквозь, даже в глазах помутнело.

«Она дышит!.. Томаш! Боже мой! Что ты делаешь?… Она живая!..».

– Ты спас меня?

– Да.

– Это был ты? Правда?

– Я.

– Ты мне снился, часто, я только не могла рассмотреть твоего лица.

– Ты тогда на меня не смотрела.

– Как же ты догадался?

– В воздухе ты написала мне свое имя.

– Ты прочитал его?

– Только сейчас.

Томаш посмотрел на дверь, где маленькая русалка выводила пальчиком буквы своего имени: «ДАША».

* * *

Даша выскочила на воздух, казалось, что она не дышала целую вечность, все это время, пока находилась внутри. Она села на тротуар, прямо на асфальт, в голове сменяли друг друга образы и звуки, оглушали и сводили с ума.

– Я все забыла, я думала, что просто не люблю бассейны.

– Прости, мне пришлось напомнить, – Томаш сел рядом и снова взял ее руку.

– Я умерла, я слышала, как врачи говорили, что я умерла! Десять минут под водой! – она посмотрела на Тома. – После такого не выживают! Как ты это сделал?

– Не знаю, я просто укрыл тебя своим полотенцем, вот так взял за руку и говорил с тобой. А потом ты вернулась и задышала.

Даша приходила в себя, губы порозовели, оттаяли, зарумянились щеки, сошла мутная пелена с красивых печальных глаз.

– Я хочу попробовать еще раз.

– Попробовать что?

– Я могу тебя вылечить, если в детстве получилось, почему бы сейчас снова не рискнуть?

Даша вдруг поняла, связала воедино происходящие события.

– Постой, значит, тогда с Максом что-то случилось? Ты ничего не рассказал, я слова из тебя не вытянула. И Макс обходит меня стороной, молчит, как заговоренный.

– Это не важно, – Томаш перебил, он чувствовал, как внутри все закипало в предвкушении чуда.

– Нет, это важно, ты провалялся при смерти несколько дней! Мы с твоей матерью чуть с ума не сошли, думали, что потеряли тебя, что все кончено! Это ад кромешный! Я не собираюсь на повторный сеанс, ни за какие коврижки!

Даша встала и направилась к машине, Том побежал за ней.

– Подожди, Даша, остынь и взвесь «за» и «против». Несколько дней ада, но потом, ты понимаешь, что потом? Ты приходишь на обследование, а твой врач покрывается холодной испариной, рассматривая идеальные анализы идеально здорового человека! Твои анализы!

Только представь! Все закончится: сомнения и страхи, ожидания, предчувствия – все! Все на этом закончится! Еще один раз – я потерплю, обещаю, а потом уйду на пенсию.

Томаш скакал перед ней, выглядел таким забавным и уверенным в своей правоте, что Даша не удержалась, рассмеялась и плюхнулась на сиденье автомобиля.

– Только сделаем это дома, не уверен, что ты, как Макс, дотащишь меня на себе через весь город.

– Разве я уже согласилась? – девушка включила зажигание. – Ты не опоздаешь на вокзал?

– Совсем из головы вылетело, проводим Полину вместе?

– Не думаю, что она этого хочет, – в ответ прозвучал уставший и тусклый голос Даши.

– Брось. Она не злая, просто сильно-сильно обижена на всех, на весь мир. И еще она не хочет меня ни с кем делить.

– Я ее понимаю.

Солнечный «Пежо» уловил прикосновение знакомых рук, приветливо заурчал и тронулся с места.

* * *

Полина выглядела подавленной и виноватой, она стояла в стороне от галдящей толпы ребятишек и даже не изменилась в лице, заметив Тома и Дашу.

– Я буду встречать тебя, обещаю, – Том поправил сбившуюся на бок кепку.

– Обещаешь? – она обняла его за пояс, уткнулась в рубашку и боялась смотреть в глаза.

– Конечно.

Девочка с трудом отцепилась и, по-прежнему не поднимая глаз, пробормотала в сторону Даши:

– Ладно, присмотри за ним, пока меня нет.

– Договорились.

Полина пожала ей руку, еще раз обняла Тома и залезла в вагон. Через минуту поезд тронулся. Девочка высунулась в приоткрытое окно и махала рукой до тех пор, пока темно-зеленый вокзал, бежевый перрон и Томаш не скрылись из вида. На Дашу она больше не смотрела, хватит и того, что пожала ей руку.

* * *

Томаш набирал одни и те же цифры на мобильнике все утро, но механический женский голос из раза в раз сообщал, что абонент вне зоны досягаемости.

Хватая на бегу рубашку, вдевая ремень в шлицы брюк, Том проскакал мимо Бьянки и даже не поздоровался.

– Сынок? Что с тобой?

– Мне надо, мама, надо убедиться, что с ней все в порядке. Я возьму машину? – его голос срывался, глаза воспалились от мучительной бессонницы.

Бьянка бросила ключи. Том поймал брелок левой рукой. Еще пару секунд он смотрел на мать и был ей признателен за то, что она ничего не сказала, не стала расспрашивать, просто пыталась помочь, как всегда.

Дашин автомобиль стоял на привычном месте во дворе. Том заметил ярко-желтый «Пежо» и с облегчением выдохнул: «Слава богу, здесь». Он припарковался и подошел к машине, увидел открытую дверь, и новая ледяная волна дикой смеси ужаса и предчувствия беды накрыла его с головой. Томаш взлетел на четвертый этаж. Так быстро он еще никогда не бегал – ни в детстве, ни во сне. Дверь в квартиру тоже оказалась незапертой. Дальше он двигался медленными беззвучными шагами, но каждый такой шаг громыхал внутри, будто отстукивал ритм гигантский оркестровый барабан. В прихожей на полу сидел мужчина в измятых, выпачканных дорожной пылью брюках цвета кофе с молоком. Рядом на обувной полочке валялся пиджак. Мужчина уткнулся лицом в колени – похоже, спал. Томаш остановился, немного постоял, затем постучал в открытую дверь. Мужчина не отреагировал. Тогда Том окликнул его:

– Извините, вы отец Даши?

Голова дернулась и упала на грудь, мужчина вскочил на ноги и так рявкнул, что от неожиданности Том отскочил назад, споткнулся и чуть не рухнул на обувную полку.

– Простите, простите, не хотел так напугать вас! Я друг вашей дочери, зашел узнать, где она, не могу дозвониться с утра.

Мужчина пялился на него быковатым взглядом, как рентген, просвечивая все внутренности и выворачивая наизнанку.

– Так ты и есть тот самый парень, на кого меня променяла дочь, – фраза далась ему тяжело, так, будто его доверху наполнял выпитый накануне виски.

– Нет, не думаю, что так, – Том растерялся, Даша не представила его отцу, и первая встреча получилась сумбурной и неловкой.

– Она ведь рассказала тебе, да? Ты знаешь, что она очень больна?

– Только вчера, – Томаш снова ощутил, как холодок поднимался по спине к самой макушке. – Я пытался уговорить ее сходить к врачу, но Даша очень упрямая, – Том не слышал своих слов, в горле сильно запершило.

– Да, она упрямая, это точно, – мужчина улыбнулся, но вместо радости лицо изобразило горькую маску из средневековой трагедии.

– Ей стало плохо. Ночью, в машине. Она пыталась позвонить, но, вероятно, потеряла сознание и уронила телефон. Я нашел ее утром на сиденье автомобиля с открытой дверью. А телефона нигде не было. Понимаешь, кто-то украл телефон, проходил мимо и просто забрал этот чертов мобильник, который валялся на асфальте! Не вызвал скорую, не попытался ее спасти! Молодую красивую девочку, господи, – он тихо завыл, уткнувшись в рукав, кусая собственную руку.

– Она жива? – Том с усилием выдавил из себя вопрос, за которым может прятаться или ад, или надежда.

Глава двадцать шестая Конец – это только начало

Томаш провел ночь в больнице. В палату его не пустили, и он просидел в коридоре на лавке. Уснул под утро. Очнулся от нарастающей ломоты во всем теле. От неудобной позы и чертовски твердого сиденья заныли старые переломы. Тело – чужое, ватные ноги и руки. Он распрямился, потянулся и встал, придерживаясь за стену. «Сам калека, и подружку себе умирающую нашел», – пробормотала пожилая медсестра, вздыхая и протирая на ходу заспанное лицо вафельным полотенцем.

– Слушай, горемычный, твоя того – пришла в себя, сейчас у нее врачи, как закончится осмотр, я тебя кликну, глянешь одним глазком, вдруг уже и не доведется боле. А пока иди, умойся, что ли, я тебе чайку налью, – медсестра говорила вполголоса, оглядываясь по сторонам.

Том кивнул и поспешил в уборную. Наплескавшись в холодной воде, он вернулся, с мокрых кудрей на рубашку падали крупные капли.

– Вот, возьми, утрись, а это – твой чай, – женщина поставила чашку на стол и протянула свое полотенце.

– Спасибо, – сил на более щедрую благодарность не осталось. Томаш взял чай, а к полотенцу не прикоснулся.

– Ты зря не надейся, она долго не протянет, – медсестра цеплялась за влажную рубашку. – Я тут за свою жизнь такого насмотрелась. Да это и к лучшему, я тебе скажу, чем так мучиться, пусть уж сразу в рай, не задерживаясь.

Том скривился в мучительной улыбке.

Дверь в палату открылась. Поочередно вышли трое мужчин в белых халатах, и масках, за ними – отец Даши, следом – сиделка, дежурившая ночью. Когда врачи скрылись из виду, пожилая медсестра кивнула. Том зашел в палату. По телу побежала горячая дрожь, сердце сжалось в комок и почти перестало биться. Даша не отличалась от бледно-серого пододеяльника – тонкая, безжизненная, будто всю кровь из нее выпустили, несколько капель остались на серой наволочке.

– Дашка, – Том приблизился к кровати, – Дашка, это я, слышишь меня?

Интубационная трубка и маска превратили красивое лицо девушки в инопланетного монстра. Она открыла глаза – боль и страдание, ничего кроме.

Том опустился на колени.

– Я соскучился.

Она моргнула, глаза стали влажными. Одна хрустальная бусина скатилась по щеке и упала на подушку рядом с бурыми засохшими отпечатками. Он взял ее руку и поднес к губам – невесомая, холодная и податливая, вся в синяках и следах от иголок, почти неживая. И парня обуял страх, панический, зловещий страх. Та, которую он любил больше всех на свете, ускользала от него в другое измерение. Ускользала безвозвратно в недоступное для живых пространство, откуда нет обратного пути, откуда не приходят письма, не долетают поцелуи, там нет тепла и любви, нет воздуха и дыхания, ничего, никого, одна пустота. Это конец, конец и начало, никаких границ. Великая пустота. Великая и безжалостная. Только теперь он понял, о чем говорила Полина – маленькая девочка с огромной болью в душе.

Даша уснула. Томаш снова ждал в коридоре. Звонила Бьянка, хотела прийти, он попросил не делать этого. И так тяжело. Она уговаривала отдохнуть немного, сходить домой, поспать, переодеться, принять душ. Он обещал. Позже. Когда Даше станет полегче.

Через неделю ее состояние стабилизировалось, но оставалось тяжелым. Том забежал домой, вымылся, сменил одежду. За столом набросился на еду. Бьянка сжалась – ему больно, и она уже ничем не может помочь. Перед уходом Томаш задержался на минутку, обнял мать с необыкновенной тоской и нежностью.

– Ты – самая лучшая в мире, ты научила меня любить, – он стоял, не размыкая рук.

– Похоже, я научила тебя страдать, – она не сдержалась, заплакала.

– Страдать, когда близкому человеку больно – это тоже любовь. Кто знает об этом лучше тебя?

– Теперь и ты.

– Да, теперь и я. Спасибо тебе за это.

– Я мечтала, чтобы ты был счастлив, чтобы радовался и наслаждался жизнью.

– Так и есть, мама, разве ты не заметила?

– Прости меня, сынок.

– Я люблю тебя, мама, мне пора.

Он с силой разорвал объятия и вышел за дверь. Бьянка стояла на месте, ощущая тепло рук и запах его волос.

Томаш вернулся в больницу под вечер. У входа стоял красный спортивный автомобиль. Макс? Точно! Макс! Они встретились впервые после той страшной ночи, о которой он думал каждый день, десятки, сотни раз листая кадры, запечатленные в памяти. Он все видел со стороны, будто расположился на верхних рядах в цирке. А внизу на арене шло фантастическое представление, кровавая драма со счастливым концом. Макс дотащил парня до дома, он обещал и выполнил свое обещание, когда умер, воскрес и понял, что произошло. Не поверил, но обещание выполнил. Он пытался себя пересилить, но так и не смог набрать номер телефона, подойти и пожать руку, просто сказать «спасибо» человеку, который украл его девушку, но взамен подарил жизнь.

Макс вышел из машины. Томаш остановился. Они смотрели глаза в глаза. Теперь – совсем по-другому, не враги, но и не друзья. Как два человека, которые знали правду.

– Ты можешь на меня рассчитывать. Всегда. В любое время дня и ночи, – это и есть благодарность.

– Я понял. Спасибо, – это и было прощение.

* * *

В ночь дежурила та же болтливая медсестра. Она пустила Томаша в палату. На тумбочке стоял потрясающий букет из белых и красных роз. Рядом лежал маленький бумажный эдельвейс.

Том сел на кровать к Даше.

– Послушай, я расскажу, с чего все началось. Ты об этом и слышать не хотела, но сейчас у тебя, похоже, нет выбора, – он пожал плечами. – Мама еще до меня заболела. Сильно. Какая-то опухоль в голове. Врачи не могли оперировать и вылечить тоже не могли. В общем, она погоревала, а потом пустилась во все тяжкие и, в конце концов, залетела. Вот так и открылась тайна моего рождения – я случайный «залет»!

Ее глаза стали теплее, так, если бы она улыбалась.

– В общем, я оказался внутри мамы, и она выздоровела. Абсолютно. Насовсем. Никаких следов, никаких напоминаний. Кроме меня.

Он помолчал. Рука Даши непроизвольно дернулась.

– Я за последние дни просто голову сломал, все не мог понять, что нужно сделать. И только сегодня утром догадался! Что если попробовать… Понимаешь, о чем я? Ты поправишься. Я знаю, я уверен в этом. Как никогда!

Даша смотрела на Тома, хотелось ли ей возразить? Нет. Ей хотелось поверить.

– Ты веришь мне? – он будто услышал ее мысли.

Ресницы на миг сомкнулись.

Том встал, выглянул в коридор, затем плотно закрыл дверь в палату, заблокировал стулом, опустил жалюзи.

– Сейчас я уберу эту дрянь.

Он аккуратно вытянул интубационную трубку. Даша закашляла и с шумом стала хватать воздух, он казался твердым и острым. Палата закрутилась, замелькала, она боялась потерять его лицо из виду, жадно цепляясь глазами. Том положил руку на грудь девушки.

– Горячая.

– Так и должно быть. Да, так и должно! – он засмеялся, разглядывая покрасневшие ладони. – Ну, наконец-то!

Том провел рукой по щеке, безжизненная кожа словно оттаивала, покрываясь легким румянцем. Даша потянулась рукой к голове, пальцы наткнулись на жесткий короткий ежик волос.

– Тебе идет, – Томаш заметил, как дрогнули тонкие, натянутые веки, – ты как солдат Джейн – чертовски сексуальная с бритой головой!

Он нагнулся и поцеловал ее в лоб, потом прошептал:

– Главное, чтобы ты верила. В детстве мама иногда читала Библию вслух. Не помню дословно, но Иисус сказал примерно так: «Ваша вера и есть чудо».

– Я никогда не делала этого раньше.

Ее дыхание становилось ровным и спокойным, как тоненький летний ветерок.

– Я тоже. Никогда.

– Тебе страшно?

– Нет, мне легко, ты даже представить себе не можешь, как мне легко!

Он снял майку, опустился на кровать и обнял девушку.

– На что это похоже?

Том поцеловал ее в губы. Близость, такая желанная и волнующая, погружала его тело в раскаленную лаву. Не только руки – все, каждая клеточка, каждая молекула вспыхивала как спичка и тлела изнуряющее долго, не отпуская боль, и только слегка притупившись, она воспламенялась в другом месте с новой, неистовой силой.

– Закрой глаза и слушай, чувствуй, наслаждайся, люби.

Это как прыжок в океан с мачты белоснежного парусника. Как долгожданный глоток морского бриза в сдавленной грудной клетке после долгого путешествия из глубины наверх. Это луч Солнца, целующий лепестки подснежника и дающий силы выжить в холодном безмолвии снега. Это жизнь. Любовь в самом наивысшем ее проявлении. Это самое главное, что я должен сделать. Самое главное. Самое… главное…

* * *

Отец Даши ворвался в палату около восьми утра. Он вышиб дверь, в коридоре собрался почти весь персонал: врачи, медсестры, санитары, электрик с топором. То, что он увидел, заставило его взвыть, взреветь диким, обезумевшим зверем. На кровати спали обнаженные Даша и Том, прижавшись друг к другу, словно слитые в одно целое, дыхание – одно на двоих, и сердце – одно на двоих.

Он подскочил и стряхнул парня на пол, как мусор, тот даже не сразу проснулся. А отец девушки стал пинать и бить его со всей своей стокилограммовой силой.

– Мразь, сволочь, что ты сделал, мать твою! Кто тебе позволил дотронуться до нее? Щенок! Я убью тебя, подонок, сотру с лица земли! Уничтожу! Гад, тварь хромая!

Томаш не закрывался от ударов, он словно парил в невесомости, что-то хотел сказать, но слова застряли в груди и откашливались кровью в редкие просветы между ударами. Скелет рассыпался бисером, тело превратилось в бесформенный сгусток, и грубые ботинки Дашиного отца вязли в нем, оставляя резные вмятины.

Бьянка посмотрела на часы – еще рано, сегодня выходной. Она перевернулась на бок, но через секунду вскочила, ведомая странным ощущением и тревогой. Она даже не переоделась, просто накинула плащ на тоненькую ночную рубашку и выбежала к машине. Ключ никак не мог попасть в зажигание.

– Черт возьми! – выкрикнула Бьянка, когда выронила из дрожащей руки ключ. Она щупала под ногами коврик.

– Да где же ты, где!

Демоническая сила гнала ее. Она боялась опоздать.

«Я люблю тебя, мама!».

– Господи!

Она зацепила рукой брелок.

– Слава богу, давай же!

Мотор зарычал. Она не стала ждать, пока машина прогреется, нажала на газ. До больницы долетела за пятнадцать минут. Лестница под ногами стремительно убегала вниз. Стал слышен крик и ругань. Боже, пощади! Умоляю тебя!

Бьянка ворвалась в палату, когда несколько врачей и санитаров пытались оттащить здоровенного мужика от кровати, на которой спала Даша. Она словно ничего не слышала, как спящая принцесса в стеклянной усыпальнице, красивая, как раньше, только волосы коротко обстрижены.

На полу лежало нечто бесформенное, красное, безобразно-страшное. Бьянка с трудом заставила себя посмотреть, что это. Она опустилась на пол, кровь повсюду. Красные узоры поползли вверх по белоснежной ночной рубашке. Томаш лежал на боку, волосы бордовыми лохмотьями облепили лицо. Бьянка убрала их, чтобы увидеть песочно-голубой свет, но глаза закрылись, и лицо стало чужим, вздутым и бесформенным. Вокруг бегали врачи, на каталке увезли Дашу, за окном гудела сирена и вооруженные люди забрали ее отца. А внизу, на полу, время остановилось. Бьянка раскачивалась, словно травинка на ветру, гладила лицо сына.

– Почему я не похож на других?

– А зачем быть на кого-то похожим? Это же скучно! Ты – другой. Особенный! От этого я еще сильнее тебя люблю!

Никто из присутствующих не решался нарушить ее безвременье. Пожилая медсестра стояла в дверях, сложив руки на груди, и молилась, всхлипывая, глотая свои же причитания.

Грохот с конца коридора приближался, словно товарный состав на скорости разбивал покой заброшенной железнодорожной станции. Молодая девушка опустилась рядом с Бьянкой и тронула ее за плечо.

– Бригада хирургов и реаниматологов подоспела, Вы позволите?

– Он спас ее.

– Что?

– Он спас Дашу, она будет жить.

– Ах да, конечно, врачи делают все возможное. Вам надо отойти.

«Делают все возможное», – безликая, бесчеловечная фраза оказалась живее всех живых.

– Только осторожно, он очень хрупкий, хрустальный мальчик. Мой любимый бумажный человечек.

Бьянка нагнулась и поцеловала Томаша в лоб, губы обожгло до волдырей, на лице осталась кровь сына. Она отползла в сторону, рыжеволосый крепкий хирург опустил носилки у разодранного переломанного тела.

– На счет три. Раз… Два…

Бьянка почувствовала затылком удар холодного больничного пола. С потолка на нее смотрел ангел в клетчатой шляпке. На этот раз он ничего не говорил, только смотрел и, кажется, плакал вместе с ней.

Эпилог

Полина еще в поезде прижалась лицом к стеклу и выглядывала в толпе знакомый силуэт. Сердечко дрожало от радости. Отдых пошел ей на пользу, она даже поправилась на три килограмма. Шрам на голове стал совсем незаметным, на его месте росли темные густые волосы. Ребятишки галдели и запихивали в сумки разбросанные вещи. На перроне сгущалась разноцветная толпа. Полина занервничала.

Она сразу его узнает – высокий, с золотыми, как у Дениса, кудрями, его невозможно не заметить. Поезд остановился, мальчишки первыми метнулись к выходу, отпихивая всех остальных. Взрослые ругались и пересчитывали подопечных, проводники с облегчением перекрестились. Почти целый вагон детдомовских детей – это чересчур.

Полина слезла с высоких ступенек поезда, чемодан прогремел сзади. Вся шумная свора сбивалась в кучу, как птенцы в стаю, а квочки-воспитательницы бегали вокруг, чтобы кого-нибудь не потерять в снующей массе встречающих и провожающих.

Глаза у Полины защипало от напряжения. Она крутила головой по сторонам, и перрон крутился вокруг все быстрее и быстрее. Прохожие спотыкались, не замечая под ногами ребенка. Кто-то извинялся, кто-то дарил проклятия и нецензурщину. Ей было все равно. Он не пришел. Не пришел. А ведь обещал!

– Полина! Ты опять в своем репертуаре, иди сюда, только тебя и ждем.

Она не трогалась с места.

– Я не пойду, я подожду брата.

– О господи, этого только не хватало! Мигом сюда!

– Нет, – девочка отступала назад, бросив чемодан на асфальте.

– Полина!

– Ну пожалуйста, пожалуйста, он обещал, он придет, только задерживается!

– Мы не можем стоять здесь все и ждать, когда явится твой несуществующий брат! – молодая несносная воспитательница потеряла всякое терпение.

– Ну зачем ты так, Ира, – вторая, та, что все время присматривала за Полиной, одернула коллегу и пошла навстречу девочке. Она взяла ее за руку.

– Послушай, кругом пробки, и поезд пришел немного раньше.

– На четыре минуты, я проверила.

– Ну хорошо, что ты предлагаешь, Полина? Все ребята устали и проголодались, нас ждет автобус, и нам нужно ехать в интернат. По-другому нельзя.

– Я останусь.

– Никто тебя не бросит одну.

– Я все равно останусь, – она по-прежнему оглядывалась в надежде поймать среди тысяч безликих прохожих знакомый, почти родной взгляд.

* * *

– Я ждал вас.

Перед Бьянкой стоял отец Даши.

– Вы не стали писать заявление, я хотел узнать: почему?

Бьянка молчала, она пыталась понять, что чувствует, глядя на человека, который почти убил ее сына. Ничего. Ни злости, ни ненависти, ни капли презрения. Только пустота в сердце, огромная зияющая пропасть, в которой утопали все эмоции и чувства.

– Как Даша?

– Ее через две недели выписывают, она все время спрашивает про вас и про… – он не смог продолжить, резкий взгляд женщины, стоявшей напротив, лишил возможности говорить. Его словно обожгло, в памяти всплыли события того страшного утра.

– Я спешу.

– Да что ж вы за человек такой! Из камня, что ли! Ну накричите на меня, ударьте, упеките в кутузку, чтоб менты отделали меня под облицовку! Я же, я же… сволочь, ничтожество, – он упал на колени и заплакал.

Двухметровый громила в костюме от «Армани» рыдал у ног Бьянки. Обхватил ее за колени, стонал и всхлипывал, а она стояла, и ни одна ресничка не дрогнула, Бьянка даже в лице не изменилась.

– Вставайте, ну же, – она положила руку ему на плечо, и крепкое железное тело перестало вздрагивать. – Мне знакомо чувство, которое движет родителями. Безумная, безграничная любовь, порой давящая, перекрывающая воздух и способность мыслить. Лишающая сна и свободы. Оно может превратиться в навязчивую, болезненную и неуправляемую стихию. Оно может уничтожить разум. Мой сын показал, что любовь бывает другой, когда все плохое, что в тебе есть, растворяется в доброте и созидательной мощи. Ступайте с миром, вы нужны своей дочери.

Бьянка освободилась от объятий, она спешила на железнодорожный вокзал. Любовь к сыну и память оказались сильнее и выше ненависти, мести, злобы.

– Ты Полина, да? – Бьянка присела, чтобы заглянуть в лицо маленькой приятельнице Томаша. Она немного опоздала, на бегу выискивала группу детей, вернувшихся с Азовского моря – на опустевшем перроне загорелые ребятишки толпились у перехода.

Девочка отстранилась, в маленьких глазенках забегала, засуетилась тревога.

– А я Бьянка, мама Томаша.

– Он сам обещал, – Полина качала головой и пятилась. – Сам! Сам!

– Я знаю, милая, Том всегда выполняет свои обещания.

– Всегда.

– Да.

Бьянка обняла худенькое перепуганное существо, и девочка прижалась к ней, намертво обхватив руками шею, и горько-горько заплакала. Бьянка вдруг подумала, что никогда так крепко не обнимала сына, просто не могла, чтобы не сломать хрустальное творение Всевышнего. Но зато как прочно переплелись их души! Вот и еще одна хрупкая душа к ним присоединилась.

* * *

У кабинета гинеколога толпились будущие мамашки. Бьянка осмотрелась – здесь ничего не изменилось. Тот же запах, те же диванчики и даже кактус на окне все тот же, только здорово подрос и обзавелся целым семейством – рядом в горшочках поменьше красовались колючие детишки.

– Вот и я!

Даша выпорхнула из кабинета, нагнулась и обняла Бьянку за плечи.

– Простите меня, столько раз пыталась это сказать, но словно воздуха не хватало.

– Ну что ты! Все в порядке, ты – самая главная мечта в его жизни. И эта мечта сбылась.

Она встала, промокнула глаза.

– Пора в школу, Феликс на дежурстве.

Полина сбежала по ступенькам, как только увидела знакомую машину.

– Привет, как там малыш?

– Все хорошо, – Даша вылезла из машины, потянулась – спина последнее время стала уставать. Бьянка успокаивала: перед родами такое бывает. – Давай руку, – Даша приложила ладошку Полины к животу. – Вот так, чувствуешь? Он передает тебе привет.

– Думаешь, он меня полюбит?

– Он уже тебя любит.

Полина задрала голову и прошмыгнула на заднее сидение. Даша села рядом.

– У тебя красивые волосы.

Темные локоны Полины спускались на плечи.

– Не то, что у некоторых! – в ответ девочка взъерошила рукой короткую стрижку Даши.

– Ничего, у меня тоже отрастут, тогда и посмотрим, кто настоящая королева!

Девчонки обнялись и весело хохотали. Бьянка посматривала на них в зеркало заднего вида. Это и есть любовь. «Души не умирают. Покидая прежнее местопребывание, они живут в других местах, которые вновь принимают их». Она улыбнулась, в каждой из них поселилась частичка души Тома.

«Ты самая лучшая в мире, ты научила меня любить…». – «Я мечтала, чтобы ты был счастлив, чтобы радовался и наслаждался жизнью…». – «Так и есть…». – «Прости меня, сынок…». – «Я люблю тебя, мама, мне пора…».

Оглавление

Глава первая Предыстория

Глава вторая Катастрофа

Глава третья Рождение

Глава четвертая Ад и рай

Глава пятая Шаг вперед

Глава шестая Симптом

Глава седьмая Все сначала

Глава восьмая Пробуждение

Глава девятая Оно возвращается

Глава десятая Знакомство

Глава одиннадцатая Смятение

Глава двенадцатая Полина

Глава тринадцатая Встреча

Глава четырнадцатая Столкновение

Глава пятнадцатая Первый поцелуй

Глава шестнадцатая Когда вырастают крылья

Глава семнадцатая Попытка

Глава восемнадцатая Ощущение полета

Глава девятнадцатая Водовороты

Глава двадцатая На предельной скорости

Глава двадцать первая Жизнь взаймы

Глава двадцать вторая Между двух огней

Глава двадцать третья Феликс

Глава двадцать четвертая Откровение

Глава двадцать пятая Еще одна попытка

Глава двадцать шестая Конец – это только начало

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg