«Доктор Данилов в Крыму. Возвращение»

Доктор Данилов в Крыму. Возвращение (fb2) - Доктор Данилов в Крыму. Возвращение (Доктор Данилов - 13) 986K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Левонович Шляхов

Андрей Шляхов Доктор Данилов в Крыму: возвращение

И глупо звать его

«Красная Ницца»,

и скушно

звать

«Всесоюзная здравница».

НАШЕМУ

КРЫМУ

с чем сравниться?

Не с чем

НАШЕМУ

КРЫМУ

сравниваться!

Владимир Маяковский. «Крым».

© ООО «Издательство АСТ», 2016

От автора

Все имена, конечно же, вымышлены, все совпадения, конечно же, случайны, но в остальном все – чистая незамутненная правда, основанная, как и все прочие книги о докторе Данилове, на реальных событиях.

Глава первая Засранцус Верус

– Значит, утром вы, Артур Евгеньевич, позавтракали кебабом и овощами, а в обед ели мороженое и пили квас?

– Да, доктор, – подтвердил пациент, страдальчески морщась и оглаживая себя по животу левой рукой. – Утром – кебаб, в обед мороженое и квас. В жару больше ничего есть не хотелось.

– И все члены семьи ели то же самое?

Члены семьи, сидевшие на другой кровати, – пышнотелая, кустодиевских форм блондинка и две худенькие девочки лет десяти-одиннадцати – дружно закивали.

– Я еще сок пила, апельсиновый, – доложила младшая из девочек, – а Анька – газировку!

– Ш-ш! – одернула ее мать. – Не мешай!

По профессиональному тону, которым были сказаны эти слова, Данилов без труда распознал в пышнотелой блондинке педагога. Мать одергивала расшалившегося Вову точно так же – негромко, но веско.

– И, кроме вас, никто не заболел?

Нехитрый аnamnesis morbi,[1] внятно изложенный пациентом, впечатался в память Данилова сразу же. Уточнять не было никакой необходимости. Что тут уточнять? Рвота, диарея, слабость, болезненность в околопупочной области… Классическая пищевая токсикоинфекция. Грузи – и вези в инфекционную больницу. На самом деле Данилов тянул время. Хотелось обдумать все еще раз. Мутный какой-то попался пациент.

Отравился, а цвет лица свежий, розовый. Два дня как приехал, загореть еще не успел. Жалуется на рвоту с поносом, а язык чистый, влажный, здоровый, можно сказать, язык. И живот тоже производит впечатление здорового. При пальпации живота Артур Евгеньевич ойкает и морщится, но с небольшим секундным опозданием. Так обычно ведут себя симулянты.

– Никто, слава Богу, – пациент покосился на жену, словно желая убедиться в том, что она здорова.

– А судороги в ногах были?

– Вы уже спрашивали про судороги, доктор, – мягко укорил Артур Евгеньевич. – Пока не было.

На слове «пока» он сделал ударение, тоже прозвучавшее как упрек. Не тяни резину, доктор. Госпитализируй меня скорее.

– Везите его в больницу, – громко прошипел из-за приоткрытой двери женский голос. – Пока он тут всех своей холерой не перезаразил.

Домовладелицу, высокую старуху с недовольным выражением на костлявом лице, Данилов выставил за дверь еще до начала осмотра. Сдача койки еще не повод вторгаться в чужую приватность. Та громко потопала ногами в узком коридорчике, но, как оказалось, никуда не ушла, а осталась подслушивать под дверью.

– Если холера, то всех проживающих госпитализируем на карантин, а дом будем обрабатывать, – сказала в пространство фельдшер Лариса, стоявшая за спиной у Данилова. – Так что успел заразить или нет, значения не имеет.

Домовладелица громко ойкнула, захлопнула дверь и утопала прочь. На этот раз вроде бы ушла на самом деле, потому что спустя несколько секунд послышался лязг уличной двери. Данилов на входе удивился тому, что фанерную пристройку к дому снабдили массивной железной дверью. Хотели таким образом придать основательности хлипкому строению? Или просто ненужная дверь в сарае завалялась? В коротком коридоре додумать эту мысль Данилов не успел. А теперь и вовсе забыл о двери, потому что пациент подкинул куда более интересную загадку.

Чего ради он симулирует? В том, что перед ним симулянт, у Данилова почти не было сомнений. Почти, потому что назвать человека симулянтом окончательно и бесповоротно может только патологоанатом. На памяти Данилова «симулянты» не раз оказывались серьезно больными. Чем лучше изучают человеческий организм, тем больше в нем находится загадок. Но Артур Евгеньевич явно был здоров и явно хотел госпитализироваться в инфекционную больницу. Для того и «скорую» вызвал. Зачем? Зачем москвичу, недавно приехавшему в Севастополь на отдых, может понадобиться госпитализация, да еще и в такое место, как инфекционная больница? Люди симулируют, чтобы попасть в больницу, по трем причинам. Первую можно отмести сразу же, потому что сорокалетний Артур Евгеньевич давно вышел из призывного возраста. Да и не косят в инфекционных больницах от призыва. Какая там может быть отсрочка? Разве что на месяц. Не стоит овчинка выделки, то есть мучений. В инфекционных больницах не только лежать тяжело, но и лечиться. Специфическое место.

Причина вторая – госпитализацией люди пытаются оправдать свое отсутствие где-то. На работе, на суде и так далее. Но отдыхающему это вряд ли надо. Впрочем, может, он успел сегодня с кем-то подраться? Нанес оппоненту тяжкие телесные повреждения и теперь пытается лечь в больницу? А что ему это даст? Если будет надо, то арестуют больного, то есть – симулирующего. Дело недолгое. Впрочем, Артур Евгеньевич может этого не знать.

– Следите за кончиком моего пальца, – Данилов поводил перед лицом симулянта оттопыренным указательным пальцем. – Так-так, Артур Евгеньевич… Что-то не нравятся мне ваши зрачки. Может, у вас рвота от сотрясения головного мозга? Вы, случайно, головой не ударялись сегодня или вчера? Не падали? Не дрались?

– Что вы, доктор! – вмешалась жена симулянта. – Артурик вообще не драчун, к тому же мы все время вместе. Не дрался он ни с кем и не падал.

– Рвота от сотрясения мозга быть может, а понос – вряд ли, – «уел» Данилова Артур Евгеньевич.

– Да, вы правы, коллега.

Слово «коллега» вырвалось у Данилова машинально, но Артур Евгеньевич принял его за издевку.

– Я не врач, а директор автосервиса, – пробурчал он и снова поморщился. – Опять живот начинает крутить. Успеть бы до больницы доехать.

Третью причину – госпитализацию с целью шантажа близких родственников – Данилов рассматривать не стал. Артур Евгеньевич не производил впечатления истерика, да и атмосфера в комнате была ненапряженной. Недавние конфликты Данилов, что называется, носом чуял – опыт. Супруга Артура Евгеньевича выглядела озабоченной, а дочки оживленно шушукались, то и дело косясь на монументальную Ларису, в руках у которой оранжевый скоропомощной ящик казался игрушечным.

Бригаденфельдшера и бригаденштурмана, то есть – водителя, Данилов выбрал себе сам. Должны же быть у начальника станции, совмещающего на полставки выездного врача, какие-то привилегии. Тем более – на бригаде интенсивной терапии. Требования к сотрудникам бригады у Данилова были простые. Первое – спокойный характер, потому что работать с истериками он не любил. Да и кто любит? Второе – чтобы были местные, знающие город и его «специфику». Третье – чтобы были физически крепкими и таскали носилки играючи. Крепче всех в бригаде была Лариса, неофициальный чемпиона севастопольской скорой помощи по армрестлингу. Как среди женщин, так и среди мужчин. С Ларисой обычно мерились силой мужики. Из новичков, подначенные старожилами – а ну-ка, сможешь ли ты «положить» нашу Дюймовочку? Припечатывая к столу очередную руку, Лариса говорила одно и то же: «Квелый нынче мужик пошел, замуж выйти не за кого». Согласно станционной легенде, Лариса собиралась выйти замуж за того, кто ее победит. Водитель Юрий Палыч тоже был чемпионом, но всего Севастополя, по боксу, в полутяжелом весе, но бывшим. Как сам шутил: «еще советского розлива». Короче говоря, для неместного доктора с посттравматической энцефалопатией и протезом в левом коленном суставе команда подобралась самая что ни на есть подходящая.

– Собирайтесь, поедем в больницу, – сказал Данилов и позвонил на Центр.

Место можно было бы и не запрашивать. И без того известно, куда везти – на Коммунистическую, в восьмую инфекционную. Других инфекционных стационаров для гражданских лиц в Севастополе нет. Но Данилов, как начальник станции, считал своим долгом подавать подчиненным правильный пример и потому дотошно соблюдал все формальности. Положение обязывает. Временами сам себе удивлялся – неужели это я? – и вспоминал слова жены: «Станешь начальником, поймешь как надо работать». Стал. Понял. То и дело тянуло обратно, но отступать было нельзя.

– Что собрать?! – заволновалась жена симулянта, зависнув над выдвинутым из-под кровати и раскрытым чемоданом. – Тапочки, маечки…

– Пока ничего, – сказала Лариса, у которой Артур Евгеньевич тоже вызвал подозрения, – пускай едет как есть. Если госпитализируют, привезете что надо.

– Нет уж! – решительно заявил супруге Артур Евгеньевич, переведя свое страдающее тело из лежачего положения в сидячее. – Нечего тебе с девчонками по больницам бегать. Собери все сразу. И бритву не забудь положить. А я схожу в кабинет на дорожку.

– Только быстро! – предупредила Лариса. – Не тяните.

– Запорами не страдаю, – огрызнулся Артур Евгеньевич и ушел.

Когда он вернулся, у Данилова окончательно исчезли сомнения в том, что перед ним симулянт. От Артура Евгеньевича пахло табаком, а даже самый отчаянный курильщик при отравлении сделает паузу. И без того крутит-мутит, а от сигареты так совсем душу наизнанку вывернет. Рвота у него с поносом, как бы не так.

Выездной врач Данилов вступил в очередной конфликт с начальником станции Даниловым. На каждом дежурстве это случалось раз по десять, и начальник станции всегда побеждал. Выездному врачу хотелось отказать Артуру Евгеньевичу в госпитализации и авторитетно доказать ему, что он симулирует. Если вывести во двор, подальше от женских и детских ушей, то… Впрочем, нет, не годится. Слышимость везде замечательная. Фанера не поглощает звуки, она их проводит. «Я тебе выведу! – одернул выездного врача начальник станции. – Если этому… кхм… человеку приспичило госпитализироваться в инфекцию, он будет вызывать повторно. При «повторе» его придется госпитализировать в обязательном порядке. На то есть приказ. Диагноз, который он на себя так старательно натягивает, на догоспитальном этапе снять невозможно. Только в стационаре, причем комиссионно – при совместном осмотре врача и заведующего отделением. Ты уже потратил на этот вызов сорок минут. До «восьмерки» ехать минут пятнадцать да пять минут на сдачу пациента в приемном, итого двадцать. Столько же уйдет на разборки. Времени ты не выиграешь, но если оставишь его дома, то другая бригада потеряет как минимум час. Так что бери его и вези, Владимир Александрович! В приемном можешь попросить, чтобы его положили в самую плохую палату на самую дрянную койку, это я тебе разрешаю. Не мщения ради, а чтобы поскорее одумался и перестал симулировать. Обстановка, она способствует правильному ходу мыслей».

До приемного отделения дело не дошло. Вообще до больницы не доехали. На Вакуленчука лежащий на носилках Артур Евгеньевич посмотрел на сидевшего у него в головах Данилова своими ясными голубыми глазами и сказал:

– Знаете, доктор, мне стало лучше и я передумал госпитализироваться. Остановите, пожалуйста, машину, я выйду. Обратно меня везти не надо.

– А никто и не собирается! – фыркнула Лариса, сидевшая рядом с водителем. – Палыч, притормози-ка!

Слух у Ларисы был удивительно чутким. На шумной улице во время движения машины с переднего места она слышала все, что говорили в салоне. Даже шепотом.

– Распишитесь здесь! – Данилов быстро черкнул в карте вызова «отказ от госпитализации».

Когда Артур Евгеньевич уже вышел из машины, Данилов не выдержал и спросил:

– Можно узнать, зачем был вам нужен весь этот сыр-бор? Неужели для того, чтобы забесплатно доехать до торгового центра? Я же видел, что вы симулируете…

– Симулировал! – кивнул Артур Евгеньевич и широко ухмыльнулся. – Могу сказать зачем, только с условием, что все останется между нами.

– …! – вырвалось у Данилова нехорошее слово. – Как же я раньше не догадался! Вам было надо слинять от жены и детей под благовидным «железным» предлогом, верно?

Артур Евгеньевич снова кивнул. Ухмылка его стала еще шире.

– А отравление вы выбрали потому, что в инфекционном стационаре нет посещений.

– Все верно, – подтвердил Артур Евгеньевич и заговорщицки подмигнул Данилову. – Вы же видели, доктор, мою корову. Одно название, что женщина. Расплылась, не следит за собой совсем. А на пляже я сегодня с такой штучкой познакомился, – симулянт закатил глаза и восторженно поцокал языком. – И что самое главное – сразу же обо всем договорились. Вот уж и пришлось вас побеспокоить, извините. Это вам за беспокойство.

Артур Евгеньевич достал из кармана модных, концептуально драных джинсовых шортов пятисотрублевую купюру и протянул ее Данилову.

«Заткнись! – грубо велел выездному доктору начальник станции. – Я сам скажу, что надо».

– Когда-нибудь вам всерьез понадобится скорая помощь, – начал Данилов, стараясь говорить как можно спокойнее. – Но она опоздает…

– Почему? – удивленно спросил симулянт.

Удивление, однако, не помешало ему сунуть пятисотенную обратно в карман.

– По закону высшей справедливости, – ответил Данилов. – И в последнюю минуту вашей жизни вы вспомните сегодняшний случай. Непременно вспомните. И все поймете. Последняя минута – она такая. Все вспомните и все поймете. Кстати, мне кажется, что умирать вы будете в одиночестве. Женщины недолго живут с мужчинами, которые считают их «коровами».

– Креститься надо, если кажется! – Симулянт вложил всю обиду в громкий хлопок дверью.

– Бабушке своей так хлопни! – возмутился Юрий Палыч.

– Поехали! – скомандовал Данилов, доставая из кармана куртки телефон.

– Ой! – Лариса подскочила на переднем сиденье, заставив заколыхаться всю машину. – Владсаныч, миленький, можно пока вы отзваниваться будете, я до палаточки сбегаю за булочкой. С голоду подыхаю, аж сил никаких нет!

Ларисина страсть к диминутивам поначалу раздражала не любившего сюсюканья Данилова. Но очень скоро он привык и даже нашел в этой привычке, поначалу казавшейся ему скверной, определенную пользу. Уменьшительные формы помогали Ларисе налаживать контакт с пациентами, смягчали устрашающее впечатление, производимое ее монументально-брутальной внешностью. Лариса даже ругалась «диминутивно» – какашечка, паразитик, дятлик…

Не дождавшись разрешающего даниловского кивка, Лариса быстро выскочила, можно сказать что выпорхнула, из машины и исчезла из поля зрения. Вернулась спустя две минуты – Данилов только записал новый вызов, даже ручку в карман сунуть не успел – запыхавшаяся, но довольная.

– А где булочка? – поинтересовался Юрий Палыч, трогая с места.

– Булочка? – переспросила Лариса. – Ах, булочка! Не было моих любимых улиточек с маком, вот незадача. Зря только пробегала.

– Я тебе куплю, пока вы на вызове будете, – пообещал добрый водитель. – Там как раз в соседнем доме магазин.

– Да не беспокойся, Юрочка, – отмахнулась Лариса. – Мне уже расхотелось. Меньше съешь – дольше проживешь.

– Я надеюсь, что на Центре сейчас не пишут уличный вызов на Вакуленчука, – сказал Данилов, будто бы думая вслух. – Мужчина, сорок, сотрясение головного мозга, множественные переломы…

– Скажете тоже! – обернулась Лариса. – Охота мне из-за такой г. няшечки фельдшером на зоне работать! Я его словом полечила. В рамках мировой женской солидарности! А то – корова! Сам, можно подумать, Аполлон Полведерский!

– Слово – лучшее лекарство, – поддакнул Юрий Палыч, привыкший всегда и во всем соглашаться с Ларисой.

– Заключенный фельдшером работать не может, – сказал Данилов. – Только санитаром. Все, что выше, это «вольные» специальности.

– Все-то вы знаете, Владсаныч! – восхитилась Лариса. – С вами сутки отработать – все равно что в институте проучиться…

– Попрошу без подхалимажа, – улыбнулся Данилов.

– А что поделать, если человеку хочется стать главным фельдшером, – встрял Юрий Палыч. – Приходится говорить начальству комплименты.

Пока машина ехала, Юрий Палыч мог позволить себе поддеть Ларису. Знал, что во время вождения ни подзатыльника, ни тычка под ребро не получит. А пока машина доедет до места, незлопамятная Лариса отойдет.

– Мне нельзя в главные, – скромно сказала Лариса. – Добрая я очень, не могу руководить.

Юрий Палыч многозначительно хмыкнул. Выездной врач Данилов хотел было съехидничать, но начальник станции его остановил.

– Ой, что это я ляпнула? – заволновалась Лариса. – Владсаныч, миленький, вы не подумайте, это не намек в ваш адрес. Это я сдуру. Хотела сказать, что я слабохарактерная, потому и в начальники не гожусь. Мне всех жалко, а начальник должен быть… Ой, опять я не то говорю!

– Все нормально, – успокоил Данилов. – Я вот тоже никогда не думал, что стану главным врачом станции скорой помощи, да еще и в городе федерального значения…

Про город федерального значения Данилову рассказала жена. Он согласился возглавить станцию скорой помощи в Севастополе, не зная административно-подчиненных нюансов. Но Елена объяснила ему, что теперь между ним и министром здравоохранения будет на одну ступеньку меньше, чем между министром и ею. Стало быть, он теперь главнее ее. Данилов про себя усмехнулся, потому что ступеньки ступеньками, а масштабы масштабами. Подчиненных у московского директора регионального объединения[2] больше, чем у севастопольского начальника станции. Полномочий, в некотором смысле, тоже. Да и вообще мериться должностями с женой смешно. Данилов усмехался про себя, а Елена открыто радовалась – ну теперь, дорогой муженек, узнаешь на своей собственной шкуре, почем фунт лиха и вкусишь горькую сладость руководства. Дочь Маша переживала – как же папа станет жить один, ему же будет скучно. «Скучно не будет», – заверила Елена. Так оно и вышло. Скучать на новой работе было некогда.

– Я, собственно, всегда считал, что не гожусь в руководители, – продолжал свою исповедь Данилов. – И никогда не стремился. Все само собой получилось.

– А что вы в карточке прошлого вызова напишете, Владсаныч? – спросила Лариса, явно желая увести разговор подальше от скользкой темы. – Практически здоров?

– Засранцус верус, [3] – пошутил Данилов.

– Настоящий засранчик, – перевела Лариса водителю, не знавшему латыни.

– Точный диагноз! – похвалил Юрий Палыч.

На следующем вызове, слушая причитания жены пациента, которому пришлось с приступом стенокардии ждать помощи почти час, Данилов мысленно пожелал симулянту Артуру Евгеньевичу много «хорошего». Гонорея шла первым номером в списке пожеланий и была самым легким из них…

– Между прочим, Владимир Александрович, этого крокодила можно привлечь по статье административного кодекса за заведомо ложный вызов специализированной службы? – спросила диспетчер центральной подстанции Света Михальчук, принимая у Данилова заполненные карты вызовов. – Номера статьи я не помню, а вот что штраф от тысячи до полутора помню точно.

Разочаровавшись в медицине, Света заочно училась на юридическом и не упускала случая блеснуть своими знаниями. По мнению Данилова, юрист из Светы должен был получиться хороший – умненькая, внимательная, дотошная, несмотря на худенькую комплекцию, производит солидное впечатление.

– Это ж сколько возни, – вздохнул Данилов. – Заявление в полицию, заявления на имя заведующего подстанцией от меня и Ларисы, показания давать, на суде выступать свидетелем… Интересно, если он москвич, то где будет суд?

– У нас будет, – уверенно сказала Света. – По месту совершения правонарушения.

– Так он тебе и приедет, жди, – усмехнулся Данилов.

– Тогда к нему будет применена… – с места в карьер завелась было Света, но присутствовавшая при разговоре Лариса оборвала ее на полуслове.

– Что ему твоя тысяча? – скривилась она. – Он – директор автосервиса. Владсаныч прав, нечего и связываться. Вот если бы его расстреляли, тогда другое дело.

– Лариса! – ахнула Света, всплескивая от удивления руками. – Ты ли это? Я тебя не узнаю. Если за каждый ложняк расстреливать…

Продолжения разговора Данилов слушать не стал. Скоропомощная работа быстро приучает ценить свободное время и использовать его с максимальной пользой. В любой момент может прозвучать труба, то есть – голос Светы из динамиков, разбросанных по всей подстанции: «Восьмая бригада, вызов! Вызов восьмой бригаде!». Если выдалась свободная минутка – подремли или поешь. Неизвестно же, когда вернешься на подстанцию. Концы в Севастополе недлинные, не московские, но и укомплектованность тоже не московская. Людей не хватает, машин не хватает, поэтому и приходится скакать с одного вызова на другой без заезда на подстанцию.

Данилов так умотался, что есть не хотелось. А вот чашка крепкого чая пришлась бы весьма кстати. Данилов открыл шкафчик, который он делил с доктором Шарко (хотели, как начальнику, выделить отдельный, но Данилов отказался из принципа) и привычно улыбнулся. На верхней полке, занимая чуть ли не половину ее, лежало огромное красное яблоко, уже и не вспомнить какое по счету. Неведомый благодетель поставил Данилова на довольствие в первые же рабочие сутки на линии. Заглянув в шкафчик в середине дня (по утрам сюрпризов не было), Данилов находил там яблоко. Крупное, отборное яблоко, похожее размерами на маленький арбуз. И очень вкусное. Изредка вместо яблока добрая рука могла положить персик или грушу. Персики с грушами тоже были крупными и вкусными. Данилова очень интересовало, кто это так мило и столь скрытно проявляет о нем заботу. Он пытался вычислить благодетеля логическим путем, присматривался к другим сотрудникам – уж не ест ли кто похожие яблоки, несколько раз пробовал анализировать время отъезда и прибытия других бригад, но так ничего и не добился. Диспетчеры менялись, линейные сотрудники тоже менялись, но фрукты появлялись в шкафчике на каждом дежурстве. Соседу по шкафчику доктору Шарко никто сюрпризов не подкладывал, Данилов уточнял. Поневоле поверишь в волшебство при таких делах.

«Люди здесь хорошие, – привычно подумал Данилов, надкусывая яблоко. – Впрочем, люди везде хорошие. А вот начальство здесь не ахти… Впрочем, начальство везде не ахти…».

Самого себя главный врач севастопольской станции скорой медицинской помощи к начальству не относил, потому что «начальство» было у него категорией классовой, а не иерархической.

Глава вторая Четвертый

Интригу заведующего кафедрой Данилов раскусил не сразу. Догадка мелькнула в голове за день до отъезда в Севастополь, во время прощального застолья с коллегами, теперь уже бывшими. Секретарша шефа Ирочка после третьего бокала вина проболталась, что на место Данилова Олег Тарасович пригласил, точнее – переманил, сотрудницу кафедры АИР[4] из Университета дружбы народов.

– Ноги отсюда, – Ирочка провела ребром ладони в области четвертого или пятого межреберья. – Грудь во! – Ей пришлось отодвинуться от стола, чтобы показать руками размер. – Глазищи – во! – Ирочка приложила к лицу две тарелки, не заметив, что на одной из них лежала нарезанная ветчина. – И локоны рыжие по плечам. Очень эффектная особь!

– Да, очень, – подтвердил ассистент Скибкарь, демонстрируя всем фотографию на экране своего телефона.

Пока Ирочка описывала новую сотрудницу, он успел найти ее фотографию в сети.

– Эффектная! – подтвердил ассистент Сааков. – Ничего не скажешь, хорошая рокировочка. Ну Тарасыч, ну дипломат… Ловко место освободил.

– При желании он любого из нас мог бы уволить, – рассудительно заметил Данилов, предпочитавший думать о людях хорошо. – Без особых проблем. Зачем ему устраивать столь сложные, как ты выражаешься, «рокировочки»? Так что давайте не будем делать скоропалительных выводов. Шеф просто решил с максимальной выгодой использовать освободившуюся ставку. Я бы на вашем месте порадовался тому, что не придется брать мою нагрузку на себя.

– Еще как придется! – хмыкнул Сааков. – Она станет с Тарасычем по конференциям ездить, а мы занятия за нее вести и статьи писать.

– Только это пока секрет! – забеспокоилась Ирочка. – Строго между нами! Пока Олег Тарасович нам ее не представит, мы ничего не знаем… Ш-ш-ш!

Данилов мог бы поставить все сокровища мира против десяти копеек на то, что завтра к полудню новость разнесется по всей академии.

Елена, узнав от Данилова подробности, покачала головой и сказала:

– Шустер и хитер твой Тарасыч.

– Он уже не мой, – ответил Данилов. – Но шустер, этого у него не отнять.

История с назначением и впрямь получилась необычной. Неожиданной, нестандартной, в фирменном даниловском стиле. Началось с того, что в один чудесный январский день, когда на улице соперничали мороз и солнце, заведующий кафедрой сказал Данилову, что завтра в двенадцать его ждут в Министерстве здравоохранения. При этом Олег Тарасович весьма загадочно улыбался и заговорщицки подмигивал. Данилов даже принюхался к воздуху в кабинете – уж не навеселе ли шеф? – но в кабинете пахло только дорогим одеколоном.

– Там все узнаете, – сказал заведующий кафедрой на вопрос о причине вызова. – Не хочу играть в «испорченный телефон».

Никакой вины Данилов за собой не знал, да и не был бы шеф в случае вины благодушно-улыбчивым, поэтому после недолгих размышлений он решил, что причиной вызова в министерство стал грядущий юбилей Олега Тарасовича – двадцать лет заведования кафедрой. Явно в министерстве намереваются поручить подготовку к юбилею кому-то из сотрудников кафедры, а сам шеф из скромности, притворяется будто бы он ничего не знает. Объяснение было притянуто за уши, но ничего лучше Данилов придумать не смог. С Еленой догадками делиться не стал и вообще ничего ей не сказал. Решил, что расскажет после.

Шеф проявил благородство, отпустив Данилова на весь день, поэтому в министерство Данилов явился свежим как огурчик. Проспал до девяти часов, неспешно позавтракал, сыграл с дочерью в домино, короче говоря – тянул время, как мог, но все равно приехал на Трубную площадь в двадцать минут двенадцатого. Погулял по бульвару, проветривая голову перед высочайшей аудиенцией (так он называл предстоящую встречу) и ровно без пяти двенадцать предстал перед миловидной секретаршей заместителя директора департамента организации медицинской помощи Грачкина.

Грачкин, по своей должности представлявшийся Данилову пожилым и надменно-величественным, оказался молодым и демократичным. Вышел из-за стола навстречу, энергично пожал руку, велел секретарше принести кофе и с места в карьер огорошил:

– Есть мнение, Владимир Александрович, назначить вас главным врачом станции скорой помощи…

Данилов машинально тряхнул головой, отгоняя наваждение.

– …города Севастополя. – Грачкин сделал небольшую паузу, за время которой Данилов успел ущипнуть себя за ногу, а затем спросил: – Что скажете?

– Главным врачом станции скорой помощи города Севастополя? – только и смог сказать Данилов.

– Да, главным врачом станции скорой помощи города Севастополя, – терпеливо повторил Грачкин и сразу же начал соблазнительно вещать о том, какая это перспективная должность. Закончив нахваливать должность, похвалил крымский климат и выжидательно уставился на Данилова. Круглые очки придавали широкоскулому лицу Грачкина сходство с совой, только вот совы не бреют голову. Подумав об этом, Данилов не смог сдержать улыбки.

– Вы улыбаетесь, а значит, вы согласны, – констатировал Грачкин. – Или не согласны?

– Я не знаю, что и сказать, – Данилов виновато пожал плечами, – все так неожиданно.

– Тогда скажите правду, – Грачкин откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. – Что вы думаете о моем предложении?

Правду так правду.

– У меня сложилось мнение, что руководящих постов принято добиваться, – сказал Данилов. – Различными путями. А если вызывают и предлагают на блюдечке, то жди подвоха. Это первое. И второе – почему, собственно, я? У меня же нет абсолютно никакого руководящего опыта. Эпизодические замещения заведующего отделением не в счет.

– Вы – кандидат наук, ассистент кафедры… – начал перечислять Грачкин.

Кандидатом и ассистентом Данилов стал три месяца назад и пока еще не успел привыкнуть к своим новым «титулам».

– …у вас большой практический опыт и широкий кругозор…

– А вы в курсе, насколько он широкий? – на всякий случай уточнил Данилов.

– В курсе, – усмехнулся Грачкин. – Я имею обыкновение принимать решения после сбора и анализа информации. Ваши былые шатания значения не имеют. Что было, то прошло. Важно то, что вы четыре года работаете на кафедре и Олег Тарасович отзывается о вас очень хорошо, – на слове «очень» Грачкин сделал ударение. – А Олегу Тарасовичу понравиться нелегко. Это я знаю на личном опыте. Он был моим научным руководителем. Что же касается опыта, то это дело наживное. Все когда-то начинали с нуля. Важно то, что вы долгое время работали на «скорой», стало быть знаете все нюансы. Причем вы работали на московской «скорой», лучшей станции в России нет. С другой стороны у вас не замылился взгляд на руководящей работе. Это тоже важно. Короче говоря, Владимир Александрович, мне вы кажетесь подходящей кандидатурой.

– У меня неуживчивый характер.

– Олег Тарасович меня предупредил, – кивнул Грачкин. – Он сказал, что вы человек с принципами, но при том полностью вменяемый.

«Надо запомнить, – подумал Данилов. – Расскажу Елене, как меня ценит начальство».

– Что же касается подвоха, – Грачкин встал и начал расхаживать по кабинету, – то никакого подвоха нет. Есть сложный участок на котором уже сменилось три руководителя. Не справились. Вам предстоит стать четвертым. Севастпольская станция скорой помощи, можно сказать, восстала из руин, и это восстание… то есть вставание… Короче говоря, там еще очень многое предстоит сделать. Работы много, работа сложная, сразу предупреждаю – будет нелегко. Но эта должность может стать для вас превосходным трамплином. Если вы справитесь, это непременно оценят по достоинству. Это замечательный шанс, тот самый, который выпадает раз в жизни. Советую вам его не упускать.

Грачкин вернулся в свое кресло, достал из ящика стола черную пластиковую папку, раскрыл ее и сказал:

– Сейчас я ознакомлю вас с цифрами…

– Прошу прощения, – перебил Данилов. – А можно узнать, за что именно сняли трех главных врачей?

– Двоих, – поправил Грачкин. – Двоих сняли потому, что они не справились. А одного посадили, потому что он вдобавок путал государственный карман со своим. Деньги в Крым вливаются большие, соблазн велик… Кстати говоря, Олег Тарасович сказал, что вы не стяжатель. Ни со студентов, ни с пациентов не тянете денег. Это, знаете ли, большой плюс.

– Но и соблазны тоже велики, – позволил себе шутку Данилов.

– Все зависит не от размера соблазна, а от человека, – строго заметил Грачкин.

Он захлопнул папку и резко отодвинул ее от себя, видимо передумал знакомить Данилова с цифрами. Данилов обрадовался, подумав, что разговор окончен. Но радость была преждевременной. Грачкин ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, повертел головой, затем выпил залпом уже остывший кофе (оба за разговором совершенно забыли о принесенных секретаршей чашках) и пожаловался уже не деловым, а душевно-приятельским тоном:

– Мне эта севастопольская «скорая» как шило в одном месте. Того и гляди инфаркт с ней заработаю. Порядочным людям неинтересно, умные связываться не хотят, понимают, сколько всего придется перелопатить в этих авгиевых конюшнях. А воры и дураки там не нужны. Я же, собственно, на вас случайно вышел. Пожаловался Олегу Тарасовичу, а он сказал, что у него на кафедре есть подходящий человек. Расставаться, сказал, ему с вами не хочется, но раз уж такое дело… Я знаю, что у вас семья, дочка маленькая. Но я же не навечно предлагаю переселиться в Севастополь. Речь идет о небольшом сроке – год или полтора. Наладите работу, подготовите себе замену и вернетесь в Москву. И уже не на кафедру к Олегу Тарасовичу, а на высокую руководящую должность.

«Боже упаси!» – ужаснулся такой перспективе Данилов.

Видимо, что-то отразилось на его лице, потому что Грачкин добавил:

– А если захотите, то и на кафедру. Олег Тарасович примет вас с распростертыми объятиями. Я просто хотел сказать, что человеку, который сумеет наладить работу на таком сложном участке, можно будет без сомнений поручить руководство крупным стационаром или чем-то еще в этом роде. Но не будем загадывать. Пока речь идет о том, согласитесь ли вы нам помочь.

Коварный ход возымел действие. Данилов хотел поблагодарить за оказанное ему доверие и отказаться, но неожиданно для себя самого сказал:

– Хорошо, я согласен.

«Что я несу?» – подумал он и хотел исправить оплошность, но не успел. Грачкин проворно выбежал из-за стола, снова жал руку, наговорил кучу восторженных слов, а потом позвонил какой-то Ладочке и сказал, что можно готовить приказ на Владимира Александровича Данилова. Пришлось Данилову утешаться заезженным постулатом, который гласит, что все, что ни делается, – к лучшему. Если уж надо, так надо. Попробовать, во всяком случае, стоит, попытка – не пытка. Зато Марию Владимировну можно будет продержать в Крыму с мая по октябрь, когда с мамой, а когда с няней. Ей это пойдет на пользу, реже болеть станет и вообще будет приятно. Море Мария Владимировна уважала сильно…

– Чую, Данилов, рано или поздно буду я спать с министром здравоохранения! – сказала Елена после того, как Данилов трижды поклялся на руководстве по клинической анестезиологии, что говорит правду и только правду.

– Только попробуй! – строго предупредил Данилов, притворяясь, будто не понял шутки. – Я тебе этого не прощу.

– Данилов! – Елена испытующе прищурилась. – А ведь ты знал, что что-то такое будет! Или – чувствовал. Операцию наконец-то сделал, диссертацию защитил…

– Диссертацию я защитил, потому что на кафедре без этого никак, а операцию сделал, когда созрел, – Данилов слегка притопнул левой ногой. – Протезирование коленного сустава – это же не вскрытие абсцесса. Статистика сама знаешь какая. Что же касается дара провидения, то он у меня начисто отсутствует. А жаль. Хотелось бы знать все наперед, чтобы соломку подстилать…

Глава третья Это Крым, детка!

Город федерального значения Севастополь встретил Данилова неласково – дождем и ветром. Данилов, всю дорогу от симферопольского аэропорта усердно настраивавшийся на позитив, убедил себя в том, что дождик – к счастью, а ветер надует ему удачу. Удача на новом месте была очень нужна. Не на опыт же полагаться. Трехнедельная стажировка на московской станции, в ходе которой Данилова учили руководить правильным образом, и бесконечные советы Елены зря не пропали. Данилов представлял, что и как ему следует делать. Но все равно волновался. Примерно так, как волновался перед первыми самостоятельными сутками на «скорой». Тогда провидение круто поиздевалось над свежеиспеченным линейным врачом Даниловым. Две автомобильные аварии, одно падение с высоты, отек легких, ножевое ранение брюшной полости, астматический статус, «белочка», стыдливо замаскированная под «плохо с сердцем»… «Тебе только родов в машине не хватало», – хором посочувствовали на пятиминутке коллеги. И накаркали, черти, на следующем дежурстве пришлось принять роды. Провидение неблагосклонно к новичкам, любит сразу же макнуть их с головой в ту субстанцию, в которую они неосторожно наступили. Что же будет сейчас?

Перед отъездом Данилов хорошенько порылся во Всемирной паутине, собирая сведения о состоянии севастопольского здравоохранения. Цифры цифрами, но на одних цифрах правильного мнения не составить. Нужны личные впечатления, рассказы очевидцев. Впечатления были разными, но суть их сводилась к тому, что Данилову сказали в министерстве. Положение сложное, можно сказать – аховое. Работы Данилов не боялся, он боялся по неопытности сделать еще хуже. Елена хвалила его за эти опасения. Говорила, что боязнь напортачить является залогом принятия правильных решений.

– Как только захочешь посоветоваться – звони, – сказала жена на прощание. – В любое время, хоть днем, хоть ночью.

Данилов пообещал, что будет звонить в любое время, но про себя решил, что советоваться с Еленой не станет. От заочных советов мало толку, да и вообще это отдает школярством. В случае необходимости можно посоветоваться с непосредственным начальством – директором департамента здравоохранения Севастополя или кем-то из заместителей. С директором департамента Эллой Аркадьевной Масконовой Данилов еще в Москве познакомился заочно, благо на сайте департамента была ее биография. По датам обучения в институте Данилов высчитал, что Элле Аркадьевне сорок восемь лет или немного больше, если она поступила в институт не сразу же после окончания школы. Доктор медицинских наук, профессор, кардиолог. Прежнее место работы – главный врач областного кардиологического диспансера в Ростове. На фотографиях Элла Аркадьевна выглядела значительно моложе, лет на тридцать пять, не больше. Красивая, с правильными чертами лица, взгляд открытый, на губах едва заметная улыбка. И если «официальную» фотографию, размещенную на сайте департамента, еще могли как следует отфотошопить, убрав морщины и прочие признаки возраста, то вряд ли кто-то стал бы колдовать над фотографиями, размещенными на посторонних сайтах. Об Элле Аркадьевне писали много и писали разное. Плохого, как и положено, писали больше, чем хорошего. Данилов плохому значения не придавал, поскольку на собственном горьком опыте успел убедиться, как журналисты могут подтасовывать слова и факты для получения нужного им материала.[5] Подумал заодно, что о нем сейчас тоже начнут много чего писать, и порадовался тому, что Никита уже совсем взрослый, студент, он вранью не поверит, а Мария Владимировна еще мала, газет не читает и по Сети не шастает. А то был случай на кафедре, когда журналистка, обидевшись на то, что ее мать в кардиологическом отделении шестнадцатой городской больницы не положили в отдельную палату, написала в «Столичный пустословец» статью, в которой прошлась по всем, кто имел несчастье быть причастным к процессу. В том числе досталось и доценту кафедры Паршину, который дважды консультировал мамашу журналистки в реанимационном отделении. Паршин якобы делал журналистке намеки на то, что его консультации стоят денег, а не получив желаемого, осматривал ее мать халатно, на бегу. Из-за этой статьи у Паршина возникли проблемы с сыном-восьмиклассником. Тот, с присущим всем подросткам максимализмом, заявил, что ему стыдно за отца и наговорил бедному Паршину много чего еще. Довел бедного доцента до гипертонического криза. Можно понять – мало того, что в академии и в больнице тебе без вины виноватому косточки перемывают, так еще и дома от родного сына упреки выслушивать. Газету потом заставили напечатать опровержение, но оно, как принято, было напечатано мелким шрифтом на последней странице. А статья с броским заголовком «Врачи-губители» была на первой с переходом на третью. Главврач шестнадцатой больницы хотел засудить журналистку-кляузницу, чтобы другим неповадно было, но оказалось, что та стоит на учете в ПНД с диагнозом «шизофрения». Что толку с такой судиться?

Как скоро выяснилось, севастопольский ветер не нагонял удачу, а наоборот – отгонял ее. В гостинице забыли про даниловское бронирование и долго выясняли, кто в этом виноват. Потом заселили, тем более, что не в сезон свободных номеров была куча, но настроение уже слегка испортилось. Дело шло к вечеру, погода была совершенно не прогулочной, но сидеть в номере было тоскливо. Отзвонившись жене, Данилов спустился в ресторан при гостинице. Хотелось отведать чего-то местного, морского, рыбного, но из морского в меню был только салат «Мечта моряка» – вариант оливье с креветками.

– Не сезон, – коротко объяснил хмурый официант и посоветовал Данилову взять стейк.

Хорошо зная, что советам официантов следовать не стоит, ибо советуют они всегда то, от чего повару хочется поскорее избавиться, Данилов вместо стейка заказал баранину с овощами-гриль и бокал местного мерло, чтобы скоротать время в ожидании баранины. Судя по всему, после получения заказа повар поехал за бараниной на рынок, потому что принесли ее только через час. Но скучать Данилову не пришлось, потому что каждые пять минут к нему за столик подсаживалась очередная юная дева с предложением приятно провести время. Фразы были стандартными, как пароли разведчиков.

– Мужчина, не хотите отдохнуть? Я работаю.

– Спасибо, нет.

– Ну как хотите.

Впрочем, некоторые вместо «ну как хотите», говорили: «ваше дело».

Небольшой зал ресторана был пуст. Девы появлялись из одной двери и выходили в другую. Очень скоро Данилову начало казаться, что он проводит какой-то безумный кастинг. Отклонив очередное предложение, он надеялся, что на этом уж все закончится, но ошибался. Искусительницы шли косяком. Когда официант принес долгожданную баранину, Данилов попросил принести еще вина и поинтересовался, сможет ли он поесть спокойно. Официант флегматично кивнул, давая понять, что все будет в порядке, и ушел. Больше никто Данилова не беспокоил. Закончив ужин, он попытался было высунуть нос на улицу, но сразу же понял, что приятное впечатление от ужина вот-вот улетучится. Пришлось вернуться в номер и включить телевизор.

Около десяти часов вечера позвонила Елена.

– Как первый вечер в Крыму? – бодрым голосом спросила она.

– Скучно, – пожаловался Данилов.

– Насладись скукой досыта, – посоветовала жена. – Будешь потом вспоминать этот вечер как праздник души и именины сердца. Сидишь себе спокойно, никто тебя не дергает, никому ты не нужен, можно книжку почитать или поиграть на скрипке…

«Скрипка!», – осенило Данилова. Точно! Как он мог забыть про скрипку, которую в Москве упаковывал около часа для того, чтобы она доехала в целости и сохранности. Сначала обернул в пупырчатую пленку саму скрипку. Положив скрипку в футляр, запеленал и его, а футляр в чемодане тщательно обкладывал мягкими вещами. По уму, конечно, надо было купить для скрипки специальный прочный кейс, но Данилов начал собираться вечером, накануне отъезда, когда уже было поздно метаться по магазинам.

Скрипка доехала в целости и сохранности. Шел одиннадцатый час, поэтому Данилов сходил к дежурной узнать обстановку.

– Репетируйте хоть до утра, – махнула рукой дежурная. – У нас замечательная звукоизоляция. При закрытых дверях и окнах можно свиней резать, а не то чтобы на скрипке играть. А вы где выступать будете? В цэкэи или в матросском клубе?

– Нигде, – разочаровал добрую женщину Данилов. – Я не артист, а любитель. Играю для себя.

– Странно, – покачала головой дежурная. – А лицо ваше мне откуда-то знакомо. Так вы совсем не артист?

– Совсем-совсем, – подтвердил Данилов. – И никогда им не был.

Несмотря на хорошую звукоизоляцию, играл Данилов тихо, едва касаясь смычком струн. Основную партию в ночной серенаде исполнял дождь, барабанивший по оконным откосам.

Утром ярко светило солнце. О вчерашней непогоде напоминали только не успевшие высохнуть лужи. «Добрый знак, – подумал Данилов, глядя на ясное небо. – Приятно начинать в такой славный день». Не успел он отойти от гостиницы, как получил еще один знак свыше. Пролетавший мимо голубь нагадил на плечо, да так обильно, что влажными салфетками оттереть грязь не удалось. Изведя всю пачку, Данилов вернулся в номер и отмыл куртку под краном. Надел мокрую, надеясь, что по дороге пятно высохнет, и пошел пешком в первую городскую больницу, на территории которой находился департамент здравоохранения. По дороге Данилов глазел по сторонам, знакомясь с городом, и думал: есть ли преимущества в том, что департамент располагается на больничной территории? Решил, что никаких. Начальству по большому счету все равно, где сидеть, а больнице такое соседство ни к чему. Много лишних людей ходит по территории, и у недовольных пациентов или их родственников велик соблазн пойти с жалобой не к главному врачу или кому-то из его замов, а прямиком в департамент. Сотрудникам больницы не позавидуешь, однозначно.

На вопрос о том, где находится департамент, охранник у больничных ворот указал направление рукой и сказал:

– Вон там. Двухэтажное здание. Необшарпанное.

Нужный корпус Данилов нашел без труда. Он действительно оказался единственным необшарпанным и асфальт вокруг него был ровным, без ям и трещин. Остальная больничная территория выглядела не лучшим образом. В какой-то момент Данилову показалось, будто бы он перенесся на двадцать с лишним лет назад и идет по территории шестьдесят восьмой московской больницы. Для полноты картины не хватало только крыс возле мусорных баков, и таковые обнаружились в количестве трех штук. На загородке, закрывавшей баки только с одной боковой стороны, было кривовато написано черной краской: «Это Крым, детка!».

Если на улице на Данилова нагадил голубь, то в департаменте ему нахамил охранник. Данилов и рта раскрыть не успел, когда услышал, что с жалобами надо идти на Острякова. Объяснить, что он пришел не с жалобой, а по делу, удалось не сразу. В ходе переговоров Данилов услышал в свой адрес несколько неласковых слов, из которых наименее обидным было «бестолковый», но сам отвечать грубостью на грубость не стал.

– Что же вы сразу-то не сказали, что вы новый главврач «скорой»? – укорил охранник, переписывая данные из даниловского паспорта в свой засаленный журнал. – Столько времени напрасно потеряли.

– Я пытался объяснить, – сухо напомнил Данилов.

– Пытался! – скривил губы охранник. – Плохо пытались, раз я вас не понял. Как же вы людьми руководить собираетесь, если элементарных вещей объяснить не можете?

«Спокойно, Вольдемар! – велел себе Данилов. – Одно из основных качеств руководителя – это способность сохранять спокойствие в любой ситуации. Вот и тренируйся, пока есть возможность». В своем похвальном намерении Данилов дошел до того, что, получив паспорт, церемонно сказал:

– Благодарю вас.

Охранник недовольно поморщился, приняв непривычные слова за издевку.

Перед тем как войти в приемную директора департамента, Данилов недолго постоял у окна в коридоре, желая собраться с мыслями. Но собраться не получилось, потому что в голове звучала рефреном фраза: «Это Крым, детка!.. Это Крым, детка!.. Это Крым, детка!..».

– Да, это Крым, – сказал вслух Данилов. – И что с того?

Проходящая мимо девушка удивленно посмотрела на него. Данилов улыбнулся ей. Девушка отвернулась и ускорила шаг. «Это – Крым! Это – Крым! Крым! Крым! Крым!», – стучали ее каблучки.

Глава четвертая Эллочка-людоедка

Директора департамента здравоохранения Эллу Аркадьевну подчиненные прозвали Эллочкой-людоедкой. Не столько за кровожадность, хотя это качество у нее было выражено довольно сильно, сколько за стремительность в решении кадровых вопросов. Был человек – и нет его. Когда-то Элла Аркадьевна хотела стать хирургом, но не вышло – в клиническую ординатуру вместо нее взяли сына проректора. Ничего, умный человек и в терапевтах не пропадет. Элла Аркадьевна стала кардиологом, защитилась раз, другой, доросла до главного врача областного кардиологического диспансера – не шутка! – но сквозь годы пронесла склонность к хирургическому радикализму, который предписывает не лечить, а удалять. Резать к чертовой матери, и никаких вопросов! В Ростове, где Элла Аркадьевна училась и выбивалась в люди, ее прозвали Железной Леди. Это прозвище Элле Аркадьевне импонировало. Она иногда и сама себя так называла. А вот «Эллочка-людоедка» бесила невероятно. Сразу по трем причинам. Во-первых, «Эллочка» звучало фамильярно, а фамильярности Элла Аркадьевна на дух не переносила. К ней даже некоторые из любовников обращались на «вы». Во-вторых, «людоедка» звучало грубо, вульгарно и совершенно не подходило утонченной, аристократичной Элле Аркадьевне. В-третьих, книжная Эллочка-людоедка была круглой дурой со скудным словарным запасом, а Элла Аркадьевна считала себя очень умной. Причем считала не без оснований. В Крыму еще результаты референдума подвести не успели, а Элла Аркадьевна уже просчитала перспективу и нажала на все возможные рычаги, начиная с бывшей однокурсницы, доросшей до директора департамента мониторинга и стратегического развития Минздрава, и заканчивая экс-любовником, который был заместителем начальника Главного госпиталя внутренних войск МВД. Министр здравоохранения Ростовской области на радостях от того, что может избавиться от главной своей конкурентки, дал Элле Аркадьевне самые превосходные рекомендации. Вероятные соперники еще толкались на старте, когда Элла Аркадьевна уже была у финишной ленточки. Крым привлекал ее тем, что сюда неминуемо должны были вливаться нешуточные деньги и тем, что спустя некоторое время отсюда можно было уйти куда-нибудь на повышение. На меньшее, чем должность начальника отдела в Минздраве, Элла Аркадьевна не рассчитывала. Но ключевым словом было не «повышение», а «уйти». Когда создаешь или восстанавливаешь, очень важно вовремя уйти, пожав плоды своей кипучей деятельности. А те, кто придет, пусть расхлебывают кашу, с которой Элла Аркадьевна успела снять все пенки. Главное – уйти в нужный момент. С почетом и при полном своем интересе.

Сначала все шло гладко, потому что в делах царил полный хаос, а всем известно, что крупная рыба хорошо ловится в мутной воде. Элле Аркадьевне удалось назначить своим первым заместителем своего старого приятеля Остапа Сахно, которого она знала со времен аспирантуры. Остап давно оставил медицину и занялся оптовой торговлей лекарственными средствами и медицинской техникой. В последнее время дела у него шли не очень хорошо, поэтому он с радостью принял предложение Эллы Аркадьевны. Свой бизнес Остап формально передал жене, иначе не смог бы поступить на госслужбу. Взяв Остапа в заместители, Элла Аркадьевна одним выстрелом убила двух зайцев – обзавелась верным, надежным помощником и получила возможность пропускать через подконтрольные ей фирмы Сахно все закупки своего департамента. Это ли не удача? На должность начальника отдела организации лекарственного обеспечения Элла Аркадьевна назначила Снежану Мухину, которая при старом режиме заведовала аптекой в первой больнице. В Мухиной Элла Аркадьевна с первого взгляда распознала жадную дуру. Жадность гарантировала послушание, а отсутствие ума позволяло надеяться на то, что Муха-Цокотуха (так прозвала Мухину Элла Аркадьевна) не станет подсиживать свою начальницу и благодетельницу. На совещании с главными врачами севастопольских больниц Элла Аркадьевна объявила, что департамент собирается работать только с проверенными, надежными поставщиками и что без одобрения ее первого зама ни один контракт подписан не будет. Главврачи покивали, но на деле стали испытывать систему на прочность, пытаясь тихой сапой пропихивать контракты со своими поставщиками. Оно и ясно – кому хочется терять проценты? Но Сахно быстро отучил их от таких подлянок. За лихое обращение с кадрами и по созвучию фамилий его прозвали Батькой Махно. Но в бочке меда оказалась большая ложка дегтя. Дура Мухина не смогла организовать бесперебойные поставки медикаментов, потому что работа с заявками у нее была поставлена из рук вон плохо. Очень скоро, месяца через три, в больницах стало кое-чего не хватать. Главврачи, недовольные тем, что руководство департамента лишило их возможности зарабатывать на контрактах, сразу же начали вопить о том, что в городе сложилась критическая ситуация – в больницах нет самых необходимых лекарств. Надеялись, дряни этакие, что поднятый шум выбьет Эллу Аркадьевну из кресла, но ошиблись. Элла Аркадьевна усидела на своем месте, а вот трое зачинщиков – главный врач онкологического диспансера, главный врач детской психиатрической больницы и главный врач Центра охраны матери и ребенка – лишились своих должностей. Остальные руководители усвоили урок и притихли, но посеянные ими зерна дали буйные всходы. Население, которое после референдума стало очень активным в политическом смысле, начало бурно протестовать против недочетов в системе здравоохранения. Каждый пустяк вызывал волну народного гнева. Любой шаг истолковывался превратно. Например, когда Элла Аркадьевна заняла под департамент один из корпусов первой городской больницы, ее обвинили чуть ли не в рейдерском захвате здания. Выжила, мол, под предлогом ремонта, сосудистый центр, вроде как временно, а потом въехала сюда сама. Как будто Элла Аркадьевна старалась для себя одной! Как будто сотрудники департамента не заслуживают того, чтобы работать в нормальных условиях. Какая-то сволочь дошла до того, что взломала компьютер заместительницы Эллы Аркадьевны по экономике и выложила в сети сведения о том, во что обошелся ремонт корпуса первой больницы и по каким ценам приобретаются кое-какие препараты. Объясниться по поводу ремонта было не очень сложно, а вот закупки доставили хлопот. Публично покаявшись в том, что недостаточно жестко контролировала закупочную деятельность, Элла Аркадьевна посетовала на то, что все цепочки закупок приходится выстраивать с нуля, а это дело долгое и сложное, и пообещала принять самые решительные меры. Зам по экономике и начальника отдела организации лекарственного обеспечения получили по строгому выговору, а одного из сотрудников Мухи-Цокотухи пришлось принести в жертву – уволить по статье. Сотрудник был толковым и лояльным, против принесения себя в жертву не возражал, понимал, что так надо, поэтому, когда шум утих, Элла Аркадьевна взяла его в отдел лицензирования.

Скандалы, что цепная реакция. Стоит только начаться и конца им не будет. Сама того не желая, Элла Аркадьевна, оказалась втянутой в конфликт между губернатором и председателем Законодательного собрания. Обе стороны палили друг по другу из всех орудий. В частности, председатель Законодательного собрания обратил внимание общественности на то, что программа модернизации севастопольского здравоохранения выполняется через пень-колоду. Кто-то из его помощников подготовил паскудную таблицу по закупленному департаментом медицинскому оборудованию. Помимо сравнения среднерыночных цен с закупочными в таблице указывалось, что из приобретенного оборудования используется, а что нет. Использовалась лишь малая часть, поскольку для Эллы Аркадьевны важнее было купить, чем ввести в эксплуатацию. У умных людей свои приоритеты, у дураков свои. Обнародование таблицы совпало с инспекционным приездом заместителя министра здравоохранения. Почти одновременно в Москве была уволена директор департамента мониторинга и стратегического развития Минздрава, бывшая однокурсница Эллы Аркадьевны. Потеря была огромной, потому что больше никого из своих у Эллы Аркадьевны в Минздраве не было. К крупным проблемам добавилось несколько мелких – недостаточное обеспечение льготников жизненно важными препаратами, уголовное дело, открытое на главного врача станции «скорой помощи», который наглейшим образом списал, как негодные, и продал на сторону двенадцать из двадцати полученных им новых автомобилей для бригад. Ну какой идиот станет списывать новые, не введенные в эксплуатацию машины? Дал бы им поездить полгодика и тогда бы уже начал списывать. И не двенадцать чохом, а по одному или по два. Ситуация складывалась неблагоприятная, но Элла Аркадьевна устояла, точнее – усидела в своем кресле. Но с предупреждением о неполном служебном соответствии, пока что устным, высказанным заместителем министра с глазу на глаз. На высочайшее недовольство Элле Аркадьевне было наплевать. На то и инспекция, чтобы находить недостатки и делать клизмы. Главным было то, что она усидела. В течение ближайших двух лет Элла Аркадьевна никуда уходить не планировала. Если же ситуация позволит, то можно и третий год поработать. А потом уйти, потому что уходить надо вовремя. В Москву, в министерство, на повышение.

Надо было срочно реабилитироваться, поскольку дважды о неполном соответствии предупреждать не принято. А реабилитироваться означало сделать нечто особенное, выдающееся, грандиозное. Укрепить пошатнувшуюся репутацию и, конечно же, что-то заработать. Элла Аркадьевна неделю ломала голову и никак не могла придумать, что бы ей сделать. Погружаясь в сложные раздумья, Элла Аркадьевна особенно остро ощущала свое одиночество. Ни мужа, ни детей, ни родственников, одна лишь двоюродная сестра есть на белом свете, да и та живет в Канаде, и отношения с ней сведены до обмена праздничными поздравлениями. Друзей, настоящих, таких, которым можно все доверить, у Эллы Аркадьевны тоже не было, а с любовниками она никогда не откровенничала – не было смысла. Элла Аркадьевна привыкла доминировать повсюду, в том числе и в постели, поэтому любовников подбирала недалеких. Сама шутила, что хороший любовник должен иметь семь пядей не во лбу, а в другом месте.

Решение, как это часто бывает, пришло к Элле Аркадьевне во сне. Она увидела сцену из собственного детства. Маленькая Элюся сидела за столом в гостиной и сосредоточенно лепила из пластилина зубные протезы для плюшевой собачки Глаши. Ничего странного для дочери лучшего в Ростове зубного техника в этом занятии не было. Протезы выходили кривоватыми. Элюся нервничала, пыталась их выровнять, но у нее ничего не получалось. Но вдруг к ней подошел отец, взял пластилиновые протезы, смял их и в мгновение ока вылепил из пластилинового колобка два идеально ровных протеза… «Нужна грандиозная реорганизация!», – подумала Элла Аркадьевна и проснулась. И как она раньше не догадалась?

На вопросы «что?» и «как?» ответ был готов сразу – надо ликвидировать первую городскую больницу и создать не ее базе современный клинический центр. СКЦ – севастопольский клинический центр. Или СЦЗ – севастопольский центр здоровья. Не перепрофилировать, а именно ликвидировать. Сотрудников с пациентами разогнать по другим больницам и поликлиникам, снести старые корпуса, выстроить новые, оснастить… От сладостного предвкушения в животе у Эллы Аркадьевны запорхали бабочки, а левая ладонь зачесалась – к деньгам. Опять же этот процесс на долгое время заткнет рты недовольным. Такое огромное дело делаем, надо потерпеть… С какой стороны ни взгляни, везде хорошо! Этим-то гениальные идеи отличаются от просто хороших. А сразу же после открытия центра можно и нужно будет уходить. Победительницей!

Пока в управлении организации медицинской помощи готовился проект, Элла Аркадьевна сменила главного врача первой больницы, причем сменила с шумом, демонстрируя свою решимость бороться с недостатками, невзирая на лица. Устроила внезапную проверку, к участию в которой привлекла журналистов – пусть все всё видят, я не собираюсь ничего скрывать! – и несколько раз сказала на камеру о том, что больница «прогнила от верхушки до основания». Намекнула тем самым на необходимость грядущих перемен и одновременно на то, что снятого главврача нельзя заменить никем из его подчиненных. Для дела, задуманного Эллой Аркадьевной, требовался особенный человек – полностью зависящий от нее, беспринципный, алчный и притом без каких-либо кадровых амбиций, чтобы не стал потом приписывать все достижения себе, а скромно держался бы в тени. А еще новый главный врач должен был быть посторонним, не из Севастополя. «Темной лошадкой», не связанной ни с кем из местных деятелей здравоохранения.

На ловца и зверь бежит. В тот момент, когда Элла Аркадьевна перебирала в памяти возможные кандидатуры, ей позвонил бывший завкафедрой организации здравоохранения Ростовского медицинского университета профессор Дедяев. Более четверти века назад (ах, как же быстро летит время!) у студентки Масконовой был недолгий, взаимополезный роман с доцентом Дедяевым, который циничный доцент называл «симбиозом». Взаимополезный роман перерос во взаимовыгодные деловые отношения. В первую очередь благодаря Дедяеву, занимавшему в то время пост заместителя министра здравоохранения Ростовской области, Элла Аркадьевна стала главным врачом областного кардиологического диспансера.

Пожаловавшись на скуку и похваставшись тем, что энергии у него хоть отбавляй, Дедяев поинтересовался, не нужен ли «милой Элечке» штатный советник, консультант или кто-то еще в этом роде. Элла Аркадьевна ответила, что в советниках она не нуждается, а нужен ей главный врач будущего клинического центра, лучшего медицинского учреждения Юга России. Дедяев, рубивший фишку на лету, с радостью согласился. Его кандидатура подходила по всем статьям – опытный организатор здравоохранения, сочетающий практический опыт с научным. Дотошные журналисты сразу же раскопали и начали смаковать обстоятельства, вызвавшие уход Дедяева на пенсию, но умный профессор сумел обелиться в первом же своем интервью. «Да, меня обвиняли в финансовых махинациях, но обвинение было голословным, – сказал он. – Вот копия постановления об отказе в возбуждении уголовного дела ввиду отсутствия состава преступления. Тем, кто станет распространять клеветнические слухи, придется за это ответить».

После того как Москва утвердила представленный проект, Элла Аркадьевна воспрянула духом – дела снова пошли в гору, ура! Но рано она радовалась. Севастополь оказался каким-то проклятым местом, в котором доброе начало оборачивалось плохим концом. Журналисты наперебой обсуждали то, что расходы на медицину в Севастополе выросли почти в три раза, а очереди в поликлиниках – в пять раз. Чуть ли не каждая новостная программа показывала сюжет об очередях в поликлиниках или о лежащих в коридорах больных. Медики писали жалобы в Москву – в Минздрав и президенту. Копии жалоб время от времени появлялись в местной прессе. Дошло до того, что пришлось пожертвовать Дедяевым, которого в Севастополе прозвали Варягом и притормозить процесс ликвидации первой больницы. Элла Аркадьевна чувствовала, что кресло под ней сильно шатается, но она была не из тех, кто сдается без борьбы.

В новом главном враче станции «скорой помощи» Элла Аркадьевна сразу же заподозрила «троянского коня». Человека с такой мутной трудовой биографией (и в госпитале МВД успел поработать, и в тюремной больнице) и не имеющего управленческого опыта просто так, без задней мысли, главным врачом не назначат. Жена у него – заместитель главного врача московской «скорой», стало быть семейка, что называется, «вхожа в круги». А может, он что-то вроде чиновника для особых поручений при Минздраве? Скакал по разным местам под видом рядового врача и выполнял особые задания? Вполне может быть. Положение у Эллы Аркадьевны было таким, что любой министерский назначенец из Москвы волей-неволей вызывал подозрения. Вывод напрашивался сам собой – мутного доктора Данилова надо было сожрать как можно скорее, причем сожрать так, чтобы не подавиться самой.

Увидев Данилова, Элла Аркадьевна окончательно укрепилась в своих подозрениях. Держится надменно, сухо – это неспроста. То, что Данилов мог просто не любить лебезить перед начальством, Элле Аркадьевне и в голову не пришло, поскольку подобное не укладывалось в ее систему мировосприятия. Когда же Данилов сказал, что для лучшего знакомства с обстановкой и ввиду большой нехватки сотрудников он намерен по выходным дням работать на линии, по спине у Эллы Аркадьевны пробежали мурашки. «Каков змей! – подумала она, пытаясь по глазам Данилова прочесть его мысли. – И сверху собирается копать, и снизу». Работа на линии – прекрасный способ для сбора сведений. Чего только не наслушаешься, мотаясь по приемным отделениям! Элла Аркадьевна хорошо представляла, сколько ценной информации можно получить от «низового звена» – рядовых врачей и медсестер. Начальники привыкли держать языки на привязи, а этим терять нечего.

Данилову директор департамента тоже не понравилась. Та еще штучка, сильно себе на уме. Смотрит настороженно, недружелюбно. Сразу же начала рассказывать о том, из-за чего были сняты его предшественники. Намек прозвучал отчетливо – трое до тебя на этом поприще карьеры свои сломали и ты не станешь исключением из правила. Данилова подобное отношение раззадорило. Захотелось доказать высокомерной фифочке, на что он способен.

На что он способен как главный врач, Данилов представлял плохо. Но в глубине души был уверен, что при желании человек способен справиться с любой задачей. А желание было.

В конце аудиенции Элла Аркадьевна неожиданно изменила впечатление о себе в лучшую сторону.

– Я не люблю мешать сотрудникам работать, – сказала она и впервые за всю беседу улыбнулась. – Я не стану вмешиваться в то, как вы руководите. Я верю, что из Москвы абы кого не пришлют. Спрошу только за результат. Если возникнут какие-то проблемы, то можете рассчитывать на мою поддержку. Я понимаю, что вам придется трудно. Сама совсем недавно оказалась в таком же положении. Мало того, что кругом бардак, так еще и критикуют на каждом шагу. Но людей понять можно. Они так настрадались в прежнее время. Тут же черт знает что творилось. Полная разруха и анархия. Разумеется, им хочется, чтобы все наладилось как можно скорее. Мы стараемся изо всех сил, но дело делается своим порядком, а не по взмаху волшебной палочки.

«Ты идиот, Вольдемар, – укорил себя Данилов. – Вечно спешишь с выводами. Аркадьевна – человек неплохой, а ты ее чуть в стервы не записал. Стыдись!».

Элла Аркадьевна заметила, как потеплел взгляд Данилова, и подумала, что такого противника она переиграет без особого труда. Клюнул на удочку, дурачок. Ага, будет тебе свобода действий. Такая свобода будет, что ой-ой-ой! Взвоешь потом, да поздно.

Расстались довольные друг другом. Данилов был доволен тем, что ему попалась нормальная начальница, а Элла Аркадьевна была радовалась тому, что ей придется иметь дело со столь слабым противником.

Оба ошибались, причем ошибались сильно.

Глава пятая Любви все сроки покорны

Разрыв матки – один из самых страшных поводов вызова «скорой». Это именно тот случай, когда все решают не минуты, а секунды. Промедление на самом деле подобно смерти. Разрыв мышечного органа с богатым кровоснабжением дает кровопотерю, сравнимую с ранением бедренной артерии.

Диспетчер Света сдернула восьмую бригаду с вызова «женщина семьдесят лет, плохо с сердцем».

– Вы ближе всех! Женщина двадцать два, разрыв матки! Чеснокова, семнадцать, пансионат «Меркурий»! Третий этаж! Триста тринадцатый номер!

Света орала так, что ее можно было бы услышать без средств связи.

– Тринадцатый номер… – начал было Юрий Палыч, но договорить не успел.

– Ехай скорее! – рявкнула на него Лариса. – Как на собственные похороны!

Какая связь между скоростью и похоронами, Данилов не понял. Но Юрий Палыч врубил сирену с мигалкой и помчался по осевой с бешеной скоростью.

– Когда остановимся, бери носилки и бегом за нами! – велела Лариса и обернулась к сидевшему в салоне Данилову. – Владсаныч, ивээл прихватите на всякий…

– Не учи ученого, – огрызнулся Данилов.

Он поставил к двери аппарат для искусственной вентиляции легких и удивился:

– Странно что-то. Пансионат – и вдруг разрыв матки.

– Ничего странного, это просто вы еще не попадали на такое, – ответила Лариса. – У идиоток, которые рожают дома без врача, Крым считается особенным местом. Самым что ни на есть благоприятным для родов. Вот они и слетаются сюда, как пчелки на медок. Рожают в гостиницах и пансионатах, а мы потом отдуваемся. На разрыв матки, слава Богу, никогда еще не приходилось выезжать, а разрывы влагалища случаются сплошь и рядом. Принимают обычно муженьки, а у них какой опыт? Никакого!

– Я так понимаю, что это естественный отбор! – встрял Юрий Палыч, которому даже в условиях экстремального вождения хотелось высказаться. – Дураки должны вымирать. Верно?

– Ты х. ню не пори! – строго сказала Лариса. – Ребеночек не виноват, что у него мамка дура. Заткнись и рули быстрей, да останови прямо у входа!

– Рад бы быстрей, да крыльев нет, – обиженно проворчал Юрий Палыч.

Четыре километра по дневному, забитому машинами Севастополю проехали за считаные минуты. Юрий Палыч, как и было велено, влетел на территорию и остановил машину прямо напротив входа в пансионат. Переехал впопыхах какую-то клумбу, но сейчас было не до таких мелочей. Данилов с Ларисой пулей выскочили из машины и вбежали в вестибюль. Кажется, Лариса сшибла кого-то с ног. Кто-то что-то кричал вслед. Лифта ждать не стали, взлетели наверх по лестнице и наткнулись на бледного как мел мужчину, закутанного в одеяло на древнеримский манер.

– Сюда! Скорее! Она умирает! – завопил встречающий и побежал по коридору, придерживая одеяло левой рукой и громко шлепая по ковролину босыми ногами.

Момент был неподходящим для посторонних наблюдений и выводов, однако Данилов отметил, что у встречающего имеется выраженное плоскостопие.

За спиной у Данилова слышалось топанье и бессвязные слова, большей частью неприличные. Это бежал с носилками Юрий Палыч. Он разогнался настолько, что, оказавшись в триста тринадцатом номере, не смог сразу затормозить и врезался в Ларису, нарушив своим безответственным поведением немую сцену, достойную пера Гоголя или Пушкина.

На двуспальной кровати, носившей следы недавних безумств, лежала на спине молодая девушка, совершенно голая, живая и даже в сознании. Обеими руками она придерживала большой, явно девятимесячный живот. Простыня под девушкой была мокрой, но не красной, как бы полагалось при разрыве матки, а белой, точнее – грязновато-белой. Увидев бригаду, девушка виновато улыбнулась и часто-часто заморгала.

Даже столь опытным скоропомощникам, как Данилов и Лариса, потребовалось секунд пять-семь для того, чтобы оценить несоответствие между реальностью и ожиданиями. Первым пришел в себя Данилов. Он посмотрел на Ларису и сказал то, что и так было ясно:

– Пузырь.

– Вот. даки! – ответила Лариса и грозным басом спросила: – Кто передавал вызов?!

– Я передавал, – пролепетал мужчина. – А что? Уже поздно? Почему вы ничего не делаете?

– Потому что вы уже все сделали! – так же грозно ответила Лариса, переводя взгляд на девушку. – Вам что, не говорили, что на последних неделях нужно воздерживаться?

Данилов тем временем уже успел оценить пульс пациентки и надеть ей на руку манжету тонометра.

– Мне сказали, что можно до самого конца, только осторожно, – девушка переглянулась с мужчиной. – Мы так и делали…

– Вижу, – констатировала Лариса и посторонилась, пропуская вперед Юрия Палыча, который, выглядывая из-за ее плеча, с интересом наблюдал за происходящим. – Ставь носилки к кровати, сейчас грузить будем.

– И чего бежали как сумасшедшие? – проворчал себе под нос водитель. – Я даже машину не запер…

– Бежали, потому что некоторые, – Лариса посмотрела на мужчину, – путают разрыв околоплодного пузыря с разрывом матки! Вам что, было трудно правду сказать?

– Я не знал, – мужчина затряс головой и развел руками. – Я не понял… – Одеяло рухнуло к его ногам, но он от растерянности этого даже не заметил. – Все было так хорошо, и вдруг… Меня чуть волной не смыло…

– Славик, оденься! – напомнила девушка.

– Да уж! – Лариса окинула мужчину с ног до головы уничижительным взглядом, сделав секундную остановку посередине. – Иногда и маленькое орудие может вызвать разрушительные последствия…

– Наденьте какую-нибудь рубашку или длинную футболку и ложитесь на носилки, – начал распоряжаться Данилов, не любивший отвлеченных комментариев при пациентах. – Лариса, запроси место. А вы, – он обернулся к мужчине, который успел снова завернуться в одеяло, – если собираетесь ехать с нами, то, пожалуйста, поторопитесь. В смысле – наденьте что-нибудь другое…

– Мы путевку выиграли, бесплатную, на конкурсе «Молодая семья года», – на девушку, как это нередко бывает после пережитого испуга, напала разговорчивость. – Билеты на самолет тоже бесплатные. Но все четко по датам, изменить невозможно. Жалко было упускать такой шанс. Я посчитала, выходило так, что успеем вернуться. А если и нет, так ничего страшного, можно родить и в Крыму…

Лариса, шедшая за носилками, которые несли Данилов и Юрий Палыч, многозначительно хмыкнула.

– Россия же, не заграница, полис действителен, – начала объяснять пациентка, неверно истолковав Ларисино хмыканье. – Или у вас полисы из Перми не действуют?

– Действуют, действуют, – успокоил ее Данилов. – А с отошедшими водами можно рожать и без полиса. Куда теперь деваться…

Возле машины топтался небритый мужик в оранжевом рабочем комбинезоне.

– Ты что творишь?! – начал орать он на Юрия Палыча, чутьем угадав в нем водителя. – Цветов на пять тысяч раздавил! Кто за них платить будет?! Пушкин?! Нет, ты скажи – кто?! Оплачивать ущерб будешь или полицию вызвать?!

– Вызывай! – разрешила Лариса, распахивая задние дверцы для загрузки пациентки. – Оформим тебя за вымогательство. За два чахлых цветочка, которым пять копеек цена, ты хочешь пять тысяч содрать?! Вот, выкуси! – она сунула Оранжевому под нос кукиш. – Шустрый какой!

– Я все оплачу, – пообещал будущий счастливый папаша, доставая из поясной сумки бумажник. – Не волнуйтесь, пожалуйста. Сколько вы говорите?

– Триста рублей ему хватит! – опередила Оранжевого Лариса. – Купит бутылочку и выпьет за здоровье вашего ребеночка.

– Купите две! – расщедрился будущий папаша.

Получив деньги Оранжевый тут же исчез, совсем как джинн из сказки. Был человек – и нет его.

Данилов давно заметил, что салон скоропомощного автомобиля действует на пациентов и их родственников успокаивающе. Медицинская атрибутика и близость медиков создает ощущение защищенности. Будущие родители пришли в себя настолько, что, пока ехали до пятой больницы, успели поспорить насчет того, как они назовут своего первенца. Будущий отец хотел, чтобы сына назвали Данилой, а будущей матери больше нравилось имя Никита. Начали обсуждение шепотом, но в пылу спора повысили голоса чуть ли не до крика.

– Да угомонитесь вы! – шикнула Лариса. – Лишние волнения мамочке сейчас ни к чему. И вообще существует традиция называть детей именами тех, кто к вам на вызов приехал. Если что, то доктора зовут Владимир Александрович. А меня Ларисой, на всякий случай.

– У нас будет мальчик! – гордо сказал будущий отец. – Нам два узиста сказали.

– Или девочка, у которой пуповина между ног болталась, – усмехнулась Лариса. – Знаю я этих узистов…

Сдав пациентку в приемный покой, решили взять обед, благо ситуация этому благоприятствовала – ни одного «стоячего» вызова плюс наличие хорошего кафе около пятой больницы. За обедом, согласно традиции, выпили по стакану компота за здоровье ребенка, которому скоро предстояло родиться, и его матери.

– Ну не фокусники! – усмехнулась Лариса. – Я так неслась, что думала – инфаркт получу.

– А я сначала решил, что мы не в тот номер попали, – сказал Данилов. – Ожидал же совсем другого.

– А вам приходилось выезжать на разрыв матки? – спросила Лариса. – Мне вот ни разу.

– Твое счастье, – Данилов предпочел проигнорировать вопрос, потому что за обедом вспоминать о плохом не хотелось, а хотелось непринужденной легкой беседы, способствующей хорошему пищеварению. – У меня, кстати, крылатое выражение родилось. Говорят, что любви все возрасты покорны, а мы можем сказать, что ей покорны все сроки.

– За любовь! – Юрий Палыч поднял стакан с остатками компота.

Дружно и звонко чокнувшись, выпили за любовь.

– Хорошо живет «скорая помощь», – донесся откуда-то из угла мужской голос, – бухают средь бела дня на работе.

– На такой работе если не бухать, то скоро ласты склеишь, – сказал другой голос.

– Прошу оставить разговорчики! – возмутилась Лариса. – Мы компот пьем, если кто не понял!

– Не заводись, – попросил Данилов. – Чем больше оправданий, тем сильнее подозрения.

Данилов и подумать не мог, какими неприятностями обернутся в недалеком будущем вызов в пансионат и столовский компот…

На линии Данилов работал только по воскресеньям. Субботы у главного врача станции были сплошь рабочими, хотя формально считались выходными. В ночь на воскресенье Данилов ложился спать пораньше, чтобы хорошенько выспаться, а в понедельник, сдав смену, поднимался в свой кабинет и начинал руководить. С сонливостью боролся при помощи чая и женьшеневой настойки, которую готовил самостоятельно. Мешочком с правильным сушеным корнем женьшеня, выросшим в правильном регионе и собранным в правильное время, Данилова перед отъездом снабдил его друг Игорь Полянский. Сказал, что тому, кто будет днями и ночами заботиться об общем благе, просто необходим хороший растительный стимулятор. Присутствующая при этом Елена заметила, что мужу, находящемуся вдали от жены, скорее нужно пить бром, а не женьшень. Полянский смутился (он всегда немного робел перед Еленой) и стал пространно объяснять, что не имел в виду ничего, как он выразился, «адьюльтерного». Настойку Данилов добавлял в холодный апельсиновый сок, столовую ложку на стакан. Получался замечательный бодрящий коктейль.

Утро главного врача «скорой помощи» начиналось с общегородской видеоконференции. Данилов выслушивал доклады заведующих подстанциями, давал распоряжения и советы, записывал в свой органайзер просьбы. После конференции к Данилову приходила теневой руководитель станции главный фельдшер Евгения Сергеевна Тыжненко, тридцативосьмилетняя дама, под миловидной внешностью которой скрывался стальной характер руководителя высшего дана. О таком главном фельдшере, как Евгения Сергеевна, можно было только мечтать. Евгения Сергеевна все знала, всюду успевала, все замечала и все помнила. Данилов ее не просто уважал, а боготворил и прощал ей некоторые недостатки, такие, например, как бесцеремонность в общении и склонность к употреблению нецензурных слов. Бесцеремонность в общении с начальством – это же скорее достоинство, а не недостаток, поскольку она свидетельствует об искренности и прямодушии.

Евгения Сергеевна входила в кабинет главного врача без стука и спроса. Плюхалась на стул, всплескивала руками и говорила свое обычное:

– Ну, мать его так-растак тридцать три раза! Ну разве ж с такими … можно работать?

Затем она четко и внятно излагала суть живонасущных проблем. Бесцеремонность сочеталась у Евгении Сергеевны с трогательной деликатностью. Если она видела, что Данилов двинулся в неверном направлении, она не говорила: «вы неправы», а намекала на то, что надо бы поискать другое решение. Намекала в своей неповторимой манере:

– Боюсь я, что Поленька повесится. Она у нас такая впечатлительная…

Поленькой Евгения Сергеевна называла заместительницу по экономическим вопросам Полину Яковлевну Бобрик, которую Данилов про себя прозвал Русалкой. Полина Яковлевна была высокой томной зеленоглазой блондинкой с фигурой, которая могла бы вызвать зависть у любой кинозвезды. Еще большую зависть вызывал метаболизм Полины Яковлевны. Осиную талию она сохраняла без каких-либо ограничений в еде. Полина Яковлевна обожала сладкое и поглощала его в неимоверных количествах, говоря, что глюкоза – это горючее для мозгов. На столе у нее всегда стояли коробки с пирожными и шоколадными конфетами. Евгения Сергеевна, с великим трудом удерживавшая свой вес в пределах семидесяти пяти килограмм, говорила, что за Поленькин метаболизм она готова отдать три года жизни. Полина Яковлевна была перфекционисткой, что Данилову очень нравилось, и очень трепетно относилась к своему авторитету, что иногда создавало сложности. В случае возникновения каких-либо разногласий Полине Яковлевне нельзя было приказывать. От этого она сразу же начинала плакать и жалеть себя вслух – отдаю все силы работе, из-за нее, проклятой, семьей так и не обзавелась, а меня не ценят и не уважают и т. д.

Полина Яковлевна обычно приходила к Данилову около полудня вместе с заместителем главного врача по хозяйственному обеспечению Алексеем Анатольевичем Буденко, пятидесятилетним асом-хозяйственником, толстым, краснолицым и громогласным. Между ними и Евгенией Сергеевной к Данилову приходил Штирлиц – заместитель по медицинской части Михаил Маратович Исаев, отставной майор медицинской службы. Штирлиц работал замом с первых российских дней Крыма, пересидел трех главных врачей и, насколько мог догадываться Данилов, таил обиду на то, что не стал четвертым. Обида иногда проскальзывала в словах и выражении лица. Но в целом Михаил Маратович вел себя правильно, работал на совесть и вроде как не интриговал, хотя черт его знает – может, интриговал очень искусно. На всякий случай Данилов держал с ним ухо востро – не откровенничал, как, например, с Евгенией Сергеевной, и вообще старался не говорить лишнего, общаясь только по делу.

В штатном расписании значился еще и заместитель главного врача по работе со средним медицинским персоналом, но ввиду его отсутствия средним персоналом занималась Евгения Сергеевна.

Около часа Данилов обедал. Своей столовой на станции не было, поэтому он ходил в одно из трех расположенных неподалеку кафе. Ассортимент повсюду был практически одинаковым, а вот интерьеры разными – простой столовский, морской и с претензией на роскошь. Эта разница вносила в обеденный процесс некоторое разнообразие. После обеда Данилов отправлялся на совещание в департамент (Элла Аркадьевна и ее первый зам Остап Григорьевич обожали совещания и проводили их чуть ли не через день), или принимал посетителей, или занимался текущими делами.

Дел было много. И проблем тоже хватало. На четырехсоттысячный город – всего двадцать шесть машин «скорой помощи». Этого мало, особенно с учетом того, что с мая по сентябрь население Севастополя увеличивается втрое за счет отдыхающих. А то и вчетверо. Недостаток машин – это опоздания на вызовы, недовольство населения, работа на износ, текучесть кадров. На шестьдесят процентов кадры были не местными, в основном с Севера или из Сибири. Жителей холодных краев манил солнечный Крым, но, вкусив прелестей скоропомощной работы в этом благословенном месте, они скоро понимали, что солнце и море – это еще не самое главное в жизни. Жаркое солнце не радует, если под ним приходится сутками ездить в машине. Море тоже не радует, если из него приходится доставать утопленников. Если работать по графику «сутки через трое» (а так и работало большинство сотрудников севастопольской «скорой»), то на море удается вырваться три-четыре раза в месяц. После суток еще одни сутки отсыпаешься и приходишь в себя, а следующий день остается не только для отдыха, но и для разных дел… Вроде и живешь у моря, а видишь его эпизодически. И клиентура специфическая. Отдыхающие капризны и сверхтребовательны. Считают, что раз они на отдыхе, то все должны им угождать. Местные жители за годы, проведенные в составе Украины, привыкли к тому, что всего надо добиваться с боем. Могут устроить скандал на пустом месте, просто так, по привычке. Понять их можно – настрадались люди, но работать с ними тяжело. Опять же у многих сложилось мнение о том, что с момента возвращения в Россию все сразу же изменится к лучшему. А реальность, к сожалению, не поспевает за ожиданиями. Это тоже приводит к недовольству и скандалам. Сотрудники жаловались на население больше, чем население на сотрудников. «Гуманизм – это не только высокие идеалы, но и снисходительность к ближним плюс терпение», внушал сотрудникам Данилов. Тем, кто приходил жаловаться на «скорую помощь», пытался объяснить, как тяжело работать медикам в столь сложных условиях. Меры тоже принимал, не без этого. Секретарша Катя (к наличию у него собственной секретарши Данилов все никак не мог привыкнуть) укоряла:

– Владимир Александрович, нельзя тратить столько времени на посетителей. Им только дай волю – до ночи просидят.

– Не учите ученого, – ворчливо огрызался Данилов.

С секретаршей все никак не получалось взять верного тона. Сухая деловитость напрягает, фамильярность тоже доставляет неудобства. Данилов мучился-мучился, а потом махнул рукой – будь как будет. Вышла серединка на половинку. На людях Катя держалась с Даниловым официально-деловито, а наедине переходила на свойскую манеру. Хорошо еще, что соблазнять не пыталась, была верной женой и матерью двоих детей. Катин муж работал таксистом, благодаря чему Катя была в курсе всех городских новостей. Иногда Данилов обращался к ней за справками.

Народ жаловался устно, письменно и в Сети – писали в книгу жалоб и предложений на сайте станции скорой помощи. Данилов старался вникать в каждую жалобу без исключения. Жалоба – это сигнал о недостатках, изучение жалоб помогало правильно оценивать обстановку на станции и в городе в целом. Внимание, которое он уделял жалобам, не было тайной для Эллы Аркадьевны, которая знала обо всем, что происходило в подведомственных ей учреждениях. «Собирает компромат и заодно зарабатывает популярность у населения», – думала Элла Аркадьевна. Сама она считала возню с жалобами ниже собственного достоинства.

Дела шли бесконечным потоком, но вечером, уходя с работы домой, Данилов не мог ответить самому себе на вопрос о том, что именно он сделал сегодня. Вроде бы был занят целый день, а толку – ноль. Другое дело – работа на линии. Переберешь утром в уме список тех, кому помог, и идешь домой гордый, с сознанием собственной значимости и нужности. А руководителю государственного бюджетного учреждения здравоохранения города Севастополя «Центр экстренной медицинской помощи и медицины катастроф» (так во всей официальной полноте называлась должность Данилова) гордиться нечем. Пока нечем. Очень хотелось верить, что пока.

Елена во время каждого разговора спрашивала, как работается Данилову на новом поприще.

– Потихоньку, – всякий раз отвечал Данилов.

Надежды на то, что Мария Владимировна проведет в Севастополе несколько месяцев, не оправдались. Няня Римма Васильевна наотрез отказалась ехать в Севастополь, несмотря на обещанную Еленой прибавку к зарплате. Сказала, что плохо переносит влажный морской климат. Оставить ребенка с няней, которую Данилов предложил найти в Севастополе, Елена наотрез отказалась. Нянь она выбирала сама, и отбор этот был суровее кастинга у Люка Бессона или Стивена Спилберга. Правда, Елена обещала приехать с Машенькой на две недели в августе, но с оговоркой «если ситуация на работе позволит».

В пустой двухкомнатной служебной квартире Данилову было тоскливо. Поэтому он уходил с работы поздно, в двенадцатом часу, шел до дома кружным путем, чтобы надышаться свежим воздухом, а придя домой наскоро ужинал, принимал контрастный душ и ложился спать. Временами появлялась мысль о том, что можно поселиться в кабинете и спать на диване, но Данилов отгонял ее, потому что в таком случае он бы остался без долгих вечерних прогулок, которые ему очень нравились. Ночной Севастополь был прохладен, относительно тих, уютен и немного загадочен. Самое то для прогулок.

Глава шестая Привіт російському Криму!

– Владимир Александрович, пойдемте-ка в амбар, я вам кое-что хочу показать. Прямо сейчас.

Главный фельдшер станции Евгения Сергеевна выглядела если не расстроенной, то удивленной, что само по себе уже интриговало, потому что невозможно было представить, чтобы что-либо могло удивить ее всерьез. «Я полжизни на «скорой» и давно ничему не удивляюсь!», часто повторяла она, слегка лукавя. Из тридцати восьми прожитых лет Евгения Сергеевна проработала на «скорой» семнадцать. Также интриговало и то, что на этот раз главный фельдшер обошлась без своего привычного «мать его так-растак тридцать три раза». Люди, привыкшие выражаться изысканно, в моменты сильного душевного волнения переходят на мат. Матерщинники же в такие моменты выражаются как участники дипломатического приема.

– Что случилось? – забеспокоился Данилов, подчеркивая карандашом место, до которого он дочитал новый восьмистраничный приказ директора департамента.

– Проще показать, чем рассказывать, – ответила Евгения Сергеевна. – Пойдемте в амбар.

«Амбаром» она называла станционный аптечный склад. Помимо лекарств и расходных материалов, в отдельном отсеке там хранился запасной инвентарь.

Идти до амбара было недалеко, поэтому Данилов не стал задавать больше вопросов. По дороге он обратил внимание на то, что Евгения Сергеевна дышит как-то необычно.

– Что за странная одышка? – поинтересовался Данилов.

– Пыхчу от ярости! – был ответ. – Вы сейчас тоже запыхтите.

На столе, стоявшем у входа в амбар, куда обычно выкладывалось выдаваемое, стояли две раскрытые картонные коробки с бело-красными этикетками на боках. Аскорбиновая кислота, пятипроцентный раствор для инъекций. Данилов решил, что Евгения Сергеевна пригласила его на склад, чтобы зафиксировать недостачу упаковок в коробках, и удивился еще больше – зачем такая спешка? Недостача может и подождать, а у него сейчас самое ценное послеобеденное время, когда после перерыва и небольшой прогулки до кафе и обратно голова свежая и с документами работается быстро.

Стоило заглянуть в коробки, как захотелось запыхтеть самому. Упаковки с ампулами, вместо того чтобы лежать ровными штабелями, были сплющены, раздавлены, разорваны и лежали вперемешку, пересыпанные осколками разбившихся ампул. Сверху, в обоих коробках, лежали желто-голубые листы бумаги формата А5 с диагональной надписью большими печатными буквами «ПРИВІТ РОСІЙСЬКОМУ КРИМУ!».

– Что это такое? – спросил Данилов, беря в руки один из желто-голубых листов.

С оборота лист был белым и чистым.

– Это привет российскому Крыму, – перевела Евгения Сергеевна, как будто Данилов был не в состоянии понять смысл надписи.

– От кого?

– Из Тернополя, с фармацевтической фабрики «ТЕФА», – Евгения Сергеевна постучала указательным пальцем по этикетке на боку коробки. – Мы получили две коробки. Я открыла одну и решила проверить вторую. Такое впечатление, что ногами топтали. Между прочим, мы не первый год с ними работаем. И продолжаем работать, несмотря ни на что. Мне это кажется странным, потому что ту же аскорбинку производят в Краснодаре, но у Батьки Махно свои соображения.

– У кого? – не понял Данилов.

– Владимир Александрович, ну вы как будто вчера приехали! – укорила Евгения Сергеевна. – Батькой Махно зовут Остапа Григорьевича Сахно, первого заместителя директора департамента, через которого идут все медицинские закупки в Севастополе. На то отдельный приказ есть.

– Я в курсе, – ответил Данилов. – Читал.

В закупочную деятельность Данилов особенно не вникал, потому что она была отлажена еще до его появления в Севастополе и работала хорошо, без сбоев. По каждой группе товаров имелись поставщики, искать кого-то не было необходимости, да и никто не приходил с предложениями. Евгения Сергеевна, которой Данилов полностью доверял, регулярно составляла заявки, Данилов их подписывал – и на том его участие в закупках заканчивалось. В приказе директора департамента о том, что в целях совершенствования закупочной деятельности все поставщики должны быть одобрены ее первым заместителем, Данилов не видел ничего странного. У Остапа Григорьевича большой опыт в торговле лекарствами и медтехникой. Кому, как не ему, контролировать процесс? На самотек же его пускать нельзя. Могут быть разные злоупотребления. Опять же, закупать определенный товар у одного поставщика выгоднее, чем у разных – большие объемы дают лучшие цены.

– Через него и только через него, – повторила Евгения Сергеевна. – Иначе секир башка. Бывший главврач «восьмерки» попытался рыпнуться и в два счета стал бывшим. Батька свой интерес блюдет четко.

Евгения Сергеевна подняла правую руку со сложенными в щепоть большим, указательным и безымянным пальцами и выразительно потерла ими.

– Вы присутствовали при том, как Остап Григорьевич брал деньги у поставщиков? – нахмурился Данилов. – Видели своими глазами, как он «блюдет свой интерес»?

– Да кто же это при свидетелях делать будет? – усмехнулась Евгения Сергеевна. – К тому же Батьке нет смысла действовать так грубо. Там все гораздо запутаннее. Часть фирм, с которыми мы работаем, принадлежит ему, то есть формально – его жене, а остальные – его давние партнеры. Рука руку моет, но придраться не к чему.

– Давайте прекратим этот разговор, – Данилов положил листок обратно в коробку. – Не стоит делать выводы, порочащие человека, не имея на то веских оснований. Про меня тоже можно напридумывать чего угодно.

– Например? – прищурилась Евгения Сергеевна.

– Ну, не знаю… – растерялся Данилов. – Например, можно сказать, что у меня с женой нелады, – он суеверно постучал костяшками пальцев по столешнице, – поэтому я и приехал из Москвы в Севастополь.

– Личная жизнь начальства меня не интересует, – усмехнулась Евгения Сергеевна. – И замужем я никогда не была, так что на своем опыте судить не могу. Но мне всегда казалось, что когда любят, то стараются не разлучаться… Извините, Владимир Александрович, это я не про вас, а просто к слову. Ну что с этим будем делать? – она указала взглядом на коробки. – Мне кажется, что к акту надо фотографии приложить.

– Непременно, – согласился Данилов. – Со всех ракурсов. Больно уж… кхм… нестандартный случай. Сфотографируем, запечатаем, напишем акт и отправим все в департамент, в отдел организации лекарственного обеспечения. Пусть разбираются. Только вот еще что, Евгения Сергеевна. Если уж у нас зашел разговор о моих семейных делах, то я хотел бы прояснить ситуацию. Моя жена осталась в Москве из-за работы. Она – директор регионального объединения на московской станции и, одновременно, зам главврача. А у меня в Севастополь нечто вроде командировки. Вот налажу все, если, конечно, смогу, и уеду домой.

– Вы бы пока развелись с женой, фиктивно, и прописались бы в здешней квартире, чтобы потом оставить ее за собой, – посоветовала Евгения Сергеевна. – Будет куда летом приезжать.

– Такие финты не в моем стиле, – усмехнулся Данилов. – К тому же в глубине души я человек суеверный и фиктивно разводиться не стану ни за какие коврижки. Начнешь фиктивно, а закончишь по-настоящему. Отойдите, пожалуйста, от стола.

Евгения Сергеевна отступила на два шага. Данилов достал из кармана брюк телефон и сфотографировал коробки сверху и сбоку. Затем он крупным планом снял этикетку на коробке и листок с «приветом».

– Владимир Александрович! – к Данилову подбежала диспетчер оперативного отдела Галя Горбарец. – У Риты Ремизовой мать только что привезли в первую больницу! Ишемический инсульт! Рита сидит сама не своя, работать не может. Можно ее отпустить? Я уже вызвала Ковтун, та через полчаса приедет и до десяти поработает вместо Риты. А ночью мы без нее справимся.

В оперативном отделе, который принимал вызовы у населения и передавал их на подстанции, дежурило всего три диспетчера. Три диспетчера – это мало даже по зимним меркам, а по летним, когда население Севастополя увеличивается втрое, – и подавно. Работа у диспетчеров очень сложная и ответственная. Далеко не каждый вызов передается внятно и четко. Приходится выспрашивать, уточнять. Вызывающие нервничают, путаются, грубят. С подстанциями есть свои сложности. Надо координировать работу с учетом текущей ситуации, передавая вызовы не только «по адресу», но и с учетом загрузки. Кроме приема и передачи вызовов оперативный отдел отслеживает наличие свободных коек в стационарах и с учетом этого организует госпитализацию – дает бригадам «место» в той или иной больнице. Кроме трех диспетчеров в оперативном отделе дежурит врач, старший в смене. Он руководит работой отдела, консультирует по телефону, но большую часть времени выполняет работу четвертого диспетчера. Медики шутят, что работа в оперативном отделе сродни работе авиационного диспетчера – столько же напряжения и столько же ответственности. В этой шутке девяносто процентов правды.

– Отпустить, конечно! – не раздумывая ответил Данилов, понимая, что работник из Риты никакой. – А почему вы ко мне с этим обращаетесь? Замены в компетенции Першанова. Или он против?

Илья Борисович Першанов стал руководить оперативным отделом после того, как получил на вызове ножевое ранение брюшной полости. На вызовы после этого он больше ездить не мог – развилась фобия, поэтому перешел на сидячую работу. Илья Борисович был хорошим заведующим, умным, опытным, способным быстро принимать решения, причем верные. Кроме того он был чутким и добрым руководителем и пользовался у подчиненных не только уважением, но и любовью. Разумеется, при таком наборе достоинств у человека должны были быть и недостатки. Илья Борисович боялся начальства. Любого, начиная с Данилова и выше. Вот и сейчас отпустить сотрудницу без разрешения главного врача он не мог. Данилову такое поведение не нравилось. Он считал, что людям надо предоставлять как можно больше самостоятельности и что идеальным главврачом можно считать такого, без которого станция способна работать так же четко, как и при нем. Поэтому Данилов всякий раз напоминал Илье Борисовичу, что тот вправе решить вопрос самостоятельно.

– Илья Борисович хотел получить ваше согласие, – ожидаемо ответила Галя и, заглянув в ящики, замерла на несколько секунд. – Ой-ой-ой! Ничего себе привет… Это нам с Украины прислали?

– Нет, это мы с Владимиром Александровичем сами сделали! – огрызнулась Евгения Сергеевна. – Я подойду потом к тебе с актом. Подпишешь как третий член комиссии.

– Конечно подпишу! – кивнула Галя и умчалась прочь.

– У нас в подъезде прошлой осенью какая-то сволочь фальшивую бомбу у дверей положила, а сверху написала: «Слава Украине», – сказала Евгения Сергеевна. – Все, как полагается – связка «сосисок», электронное табло, провода. Соседку мою от переживаний кондратий хватил. Ходит теперь только по квартире, с палочкой. Да и я перепугалась не на шутку. Вот зачем так, а? И ампулы зачем топтать?

– Не знаю, – сухо ответил Данилов. – Пойду распечатаю снимки и напишу докладную в департамент, а вы пока пишите акт…

На следующее утро, когда Данилов появился в своей приемной, секретарша Катя сказала:

– Владимир Александрович, вас срочно требует к себе Сахно. Пять минут назад звонил.

– Срочно? – удивился Данилов. – Что, ночью какое-то чепэ было?

– Насколько мне известно – нет, – Катя озадаченно нахмурилась. – Обычно же если чепэ, то телефоны с восьми утра начинают трезвонить, а сейчас все тихо.

– Ладно, – Данилов открыл дверь своего кабинета. – Проведу пятиминутку и пойду к Сахно.

– Владимир Александрович! – остановила его Катя. – Если Сахно говорит «срочно», то надо бросать все дела и бежать.

– А если я говорю, что собираюсь провести пятиминутку, то Сахно придется подождать, – резким тоном ответил Данилов. – И бегать я не люблю, предпочитаю ходить шагом.

Катя покраснела и уткнулась глазами в монитор своего компьютера.

Из-за какой-то непонятной вредности, возникшей в душе после Катиного предупреждения, Данилов отдал служебно-разъездную «Газель», обслуживавшую не только главного врача, но и всю станцию, своему заместителю Михаилу Маратовичу, который собрался на контрольный объезд подстанций. В отъезжавшую на его глазах машину психиатрической бригады, единственной специализированной бригады в Севастополе, тоже подсаживаться не стал, а пошел в первую больницу, на территории которой находился департамент, пешком, через старое кладбище. Во время «пятиминутки» (так Данилов называл утреннюю видеоконференцию) выяснилось, что никаких чепэ, достойных внимания руководства департамента, за прошлые сутки не произошло. На второй подстанции сломалась на линии машина, на четвертой сдали полиции буяна, который полез в драку с бригадой, на седьмой какой-то неустановленный придурок разбил камнем окно в комнате отдыха водителей. Обычные рабочие сутки, можно сказать – «тихие». Данилов шел быстрым шагом – вредность его не простиралась настолько, чтобы плестись медленно, – но на душе у него было спокойно. Наверное, из Минздрава пришел очередной циркуляр, на который нужно срочно отреагировать. Или, может, Сахно решил забрать кого-то из даниловских заместителей? А что, возможно. Быстрые кадровые перетасовки – в его стиле. Сахно Данилов недолюбливал. Ему не нравился грубоватый стиль общения первого зама, гармонировавший с его обликом брутального бритоголового крепыша. Подчиненным Сахно «тыкал» и разговаривал с ними резким, приказным тоном. Попробовал он «тыкать» и Данилову. Данилов, в свою очередь, тоже перешел на «ты». Сахно недовольно хмыкнул – вот ты какой, северный олень! – но «тыкать» перестал.

В отношении «тыканья-выканья» у Данилова был пунктик. Он был сторонником равноправия и говорил «вы» всем подчиненным. Некоторые, например, Лариса, на «вы» реагировали нервно. «Когда вы мне «выкаете», Владсаныч, мне кажется, что я что-то не так сделала», – сказала она. Данилов начал обращаться к ней на «ты», но Лариса продолжала ему «выкать». Но это ладно – человек сам попросил, потому что так ему комфортнее. Это совсем другое дело.

Сахно встретил Данилова неласково.

– Ваша секретарша не сказала, что вы нужны мне срочно?! – грозно спросил он, снимая с лица очки и кладя их на раскрытую папку с документами.

Сахно носил очки в тонкой оправе, которые совершенно не подходили к его скуластому, грубому, словно рубленному топором, лицу.

– Сказала, – Данилов без приглашения сел на один из стульев, приставленных к длинному столу для совещаний. – Я провел пятиминутку и пришел к вам.

– Пятиминутку? – скривился Сахно. – Если я говорю «срочно», то это значит срочно! Одна нога там, другая здесь!

Данилов ничего не ответил. Он сидел, смотрел на Сахно и ждал, что будет дальше. Уже было ясно, что ничего хорошего ждать не стоит. «Наверное кто-то написал грандиозную жалобу», – подумал Данилов, не знавший за собой никаких грехов.

– Что это вы написали?! – Сахно взял со стола и швырнул по направлению к Данилову несколько скрепленных листов, в которых Данилов сразу же узнал свою вчерашнюю докладную и приложенную к ней копию акта списания двух коробок с ампулами аскорбиновой кислоты.

Бросок был настолько точным, что листы упали прямо перед Даниловым.

– Это докладная и акт о списании, – ответил Данилов, не касаясь бумаг. – А разве с ними что-то не так?

– Не так! – рявкнул Сахно. – Что вы себе позволяете, доктор?! Разбили по недосмотру две коробки аскорбинки и решили свалить на поставщиков? Даже историю подходящую потрудились придумать! Ах-ах-ах, какие нехорошие украинские националисты! Да кто вам поверит?! Я лично вам не верю!

Слово «доктор» служило у Сахно для выражения недовольства. Звучал в нем некий начальственный намек, строгое предостережение – гляди, мол, у меня, а то перейдешь сейчас из главврачей в доктора, это быстро.

– Не надо сваливать свою вину на других! – Сахно набирал обороты, уже не говорил, а кричал и разок стукнул кулаком по столу. – Недосмотрели, разбили, значит будете платить из своего кармана! Вместе с главным фельдшером! Заберите свои писульки и напишите мне объяснительную! К ней и приложите акт! И Тыжненко ваша пускай тоже напишет! Честно пишите, как есть! У меня все!

Сахно нацепил на нос очки, готовясь продолжить прерванное занятие. Данилов не спешил вставать.

– Вы плохо слышите?! – откровенно хамским тоном спросил Сахно, сверля Данилова взглядом из-под очков. – У меня все! Вы свободны!

– Вы закончили, а я еще нет, – сказал Данилов. – Все, написанное в докладной, – истинная правда. Ничего другого мы с Тыжненко не напишем. Коробки стоят на станции. Можете приехать и убедиться в том, что их не просто уронили. Содержимое коробок топтали или давили…

– Сначала уронили, а потом растоптали! – скривился Сахно. – Если уж хватило ума на привет с Украины, то хватит и на остальное!

– Остап Григорьевич, – Данилов говорил спокойно и даже с оттенком того дружелюбного участия, которое часто присутствует в разговорах с упрямящимися пациентами. – Разве я или Евгения Сергеевна хоть раз давали вам повод заподозрить нас в неискренности? Это первое. Если уронить коробку с упаковками ампул, то много не разобьешь. Максимум в двух-трех упаковках могут обнаружиться битые ампулы. Пакуется же все с умом, с учетом того, что при погрузке-разгрузке все швыряется. Стоило ли нам городить огород из-за десятка ампул? Это второе. И будьте любезны общаться со мной спокойно и вежливо, чтобы не испортить мое мнение о вас. Это третье. Вот теперь у меня все. До свиданья.

Данилов встал и ушел. Сахно не сказал ему ни слова. Данилов не оборачивался, но по отсутствию звуков за спиной можно было сделать вывод о том, что Сахно сидит не двигаясь и переваривает услышанное. А может, не переваривает, а просчитывает расклады. Хамы теряются, когда их ставят на место. Они же все в глубине души трусы и слабаки. Хамят от неуверенности в себе.

Хмурой пожилой секретарше Сахно, которую звали невыговариваемым именем Парандзем Артаваздовна, Данилов улыбнулся во все тридцать два зуба. Парандзем Артаваздовна улыбнулась в ответ и, стрельнув глазами в сторону двери, из которой вышел Данилов, выразительно приподняла левую бровь – как там Остап Григорьевич? Данилов показал ей оттопыренный большой палец, кивнул на прощанье и ушел.

Возвращаясь на станцию, Данилов думал о том, как разумно устроено все в этом мире. С первого взгляда высшего замысла постичь невозможно, но постепенно он нам открывается. Неспроста ведь кратчайший путь между первой больницей и станцией скорой помощи проходит через кладбище. По дороге в департамент можно собраться с мыслями в умиротворяющей кладбищенской тишине, на обратном пути – быстро успокоиться. Сахно, конечно, идиот. Напыщенный и самовлюбленный дурак. Недаром же он сразу не понравился Данилову. Но что делать? Начальство не выбирают. Будем знать, с кем имеем дело, и станем держать ухо востро. Если Сахно не уймется, то придется идти к Масконовой. Она умная, должна понять, что нормальный человек такой истории выдумать не в состоянии…

– Чего-то такого я и ожидала, – вздохнула Евгения Сергеевна, выслушав рассказ Данилова. – Батька – ужасный жлоб, за копейку удавится. Он не хочет отказываться от выгодного ему поставщика и не хочет, чтобы поднялся шум, который вынудил бы его это сделать. Поэтому и пытается спустить дело на тормозах, обвиняя нас в халатности. Вы как знаете, Владимир Александрович, а я на себя эти проклятые коробки не возьму. Принципиально. А если Сахно будет давить, сама подниму шум. Моя подруга работает в редакции «Севастопольской правды». Солью ей всю информацию вместе с фотографиями.

– Я тоже не собираюсь брать на себя чужие грехи, – ответил Данилов. – Только прошу вас не сливать информацию журналистам до того, как я переговорю с Масконовой. Думаю, что она вправит Сахно мозги.

– Не вправит, – покачала головой Евгения Сергеевна. – Они с Сахно давние друзья-товарищи, вот такие, – демонстрируя степень близости, Евгения Сергеевна сложила вместе указательные пальцы и потерла их друг об друга. – Два сапога пара. У нас же тут настоящая мафия, если вы еще не поняли. Элла Аркадьевна – крестная мать, а Батька – ее правая рука.

– Так уж и мафия, – не поверил Данилов.

– Самая настоящая, – заверила Евгения Сергеевна. – Я, Владимир Александрович, на всякий случай начну себе запасной аэродром готовить. Меня недавно звали старшей сестрой в частную клинику. Надо узнать, в силе ли еще предложение.

– Да что вы, Евгения Сергеевна! – ахнул Данилов, весьма дороживший своим главным фельдшером. – Какая может быть частная клиника? Из-за двух коробок с битыми ампулами и одного дурака уходить со станции? И не думайте! Я обещаю вам, что решу этот вопрос.

Решать ничего не пришлось, потому что ни Сахно, ни кто-то еще к этому вопросу больше не возвращался. Спустя три дня Данилов узнал от своей секретарши, что в аптеке первой больницы тоже нашлось несколько коробок из Тернополя с «приветом российскому Крыму». Никаких административных действий не последовало. Но Данилов на всякий случай попросил, чтобы коробки от «ТЕФА» она вскрывала в присутствии двух свидетелей.

– Я еще и на камеру буду записывать, – пообещала Евгения Сергеевна.

Глава седьмая Пятьдесят оттенков красного

– Красносельского, девять? – переспросила Лариса у Данилова, принявшего по телефону новый вызов.

– Да, – ответил Данилов. – Женщина, тридцать лет, плохо с сердцем.

«Плохо с сердцем» – самый распространенный повод для вызова «скорой». И совсем не факт, что, приехав на этот повод, бригада не наткнется на ножевое ранение, белую горячку или, скажем, на элементарный гоп-стоп с целью отъема сильнодействующих препаратов. Всяко бывает. Жизнь на «скорой» тяжелая, но скучной ее назвать нельзя. Данилову широкое употребление, то есть – злоупотребление поводом «плохо с сердцем» представлялось довольно обоснованным и логичным. Ведь почти все болезненно-травматичные состояния, начиная с торчащего в спине ножа и заканчивая абстинентным синдромом, в той или иной мере отражаются на сердце.

– Туда по другим поводам и не вызывают, – Лариса криво усмехнулась. – Строительное общежитие, одна алкашня. Вечером пьют, ночью колобродят. А я так надеялась вернуться на подстанцию и подушечку придавить часок.

– Дома придавишь, – Данилов взглянул на часы, висевшие над дверью приемного покоя. – Шесть часов осталось.

По ночному прохладному времени обе входные двери были распахнуты настежь, отчего возникал некоторый диссонанс между суетой приемного покоя и умиротворяющим спокойствием южной ночи. Если глядеть изнутри во двор, то как будто в сказку заглядываешь. Темные силуэты деревьев, звезды, узкий серпик месяца… Если смотреть со двора в приемное отделение, то кажется, что смотришь фильм в летнем кинотеатре – люди носятся туда-сюда, разговаривают, иногда кричат. Прикольно.

Юрий Палыч, узнав адрес и повод, нецензурно выругался, но поехал как положено – быстро и с мигалкой.

– Сейчас еще ничего, – бубнила на переднем сиденье Лариса, – а вот на праздниках там черт-те что творится. Вызывают один за другим. Кто перепил, кто недопил, и всем с сердцем плохо. Когда же ее расселят наконец? Триста лет собираются расселять и все тянут, тянут…

– Одних расселят, других заселят, и ничего не изменится, – усталость вкупе с начавшейся ломотой в затылке настроили Данилова на пессимистический лад. – Закон сохранения пакостей действует повсюду. Как и закон подлости, согласно которому если бригада оказывается в двух шагах от подстанции, она должна получить вызов к черту на кулички.

– Там еще лифты вечно отключены, – добавила пессимизму Лариса.

– У нас шестой этаж, – успокоил Данилов. – Пробежимся, и утром можно зарядку не делать.

– А в бабе этой на шестом этаже окажется восемь пудов, и нам придется тащить ее по лестнице, – сказал Юрий Палыч.

– Я тебя умоляю, Юрочка, не каркай! – взмолилась Лариса. – А то я тебя придушу. Ты вот ляпнул, и теперь у нас точно будет госпитализация. А она вдобавок окажется вшивой, и придется машину обрабатывать!

– Вы бы воздержались от предсказаний, дорогие коллеги, – попросил Данилов. – Давайте все дружно помолчим и настроимся на рабочий лад. А прогнозами займемся утром, когда смену сдадим.

Бригаду встречала возле входа в общежитие целая компания – три девушки в ситцевых халатиках и толстый мужик в футболке и спортивных штанах.

– Сюда, сюда! – возбужденно заорал мужик, едва завидев машину с мигалкой. – К нам! Сюда!

– Сюда! Сюда! – нестройным хором подхватили девушки.

– Когда с адресом все ясно, то встречают целой компанией, – прокомментировала Лариса. – А когда надо, никто даже и не почешется.

– А что, больше никто не приедет? – удивился толстяк, когда Данилов с Ларисой вылезли из машины.

– Полиция следом едет, – не моргнув глазом соврала Лариса. – Вот-вот будет!

– При чем тут полиция? – удивился толстяк. – Я «скорую» имею в виду. У нас же трое раненых.

«Раненых? – мысленно удивился Данилов. – Трое? Это называется – дошутились».

Судя по взгляду Ларисы, она подумала о том же самом.

Лифт, к счастью, работал. На шестом этаже, сразу же по выходе из лифта, бригаду ждала инсталляция на тему «Оборона Севастополя». Посреди площадки на полосатом матрасе лежала обнаженная брюнетка лет тридцати, не иначе как та самая женщина, к которой и вызывали. Брюнетка была в сознании, но смотрела как-то отрешенно. Примерно треть ее тела, если не больше, включая и лицо, было покрыто ожогами второй степени. По красной коже расплывались архипелаги белых волдырей. Левая рука брюнетки была вытянута вдоль тела, причем на запястье было защелкнуто кольцо наручников. Другое кольцо было раскрыто и погнуто. За правую руку Брюнетку держала женщина средних лет, стоявшая возле нее на коленях. Ярко-рыжие волосы женщины были накручены на ядовито-зеленые папильотки, и это сочетание так сильно резало глаза, что Данилов невольно зажмурился. Рыжая тихо говорила Брюнетке что-то успокаивающее. Рядом стояла еще одна женщина, явно недавно вышедшая из душа или ванны. На банные процедуры намекали махровый халат и обернутое вокруг головы махровое же полотенце. Махровая ничего не говорила, а только сочувственно глядела на брюнетку и качала головой.

В углу слева, возле окна, сидел, привалившись к стене спиной и вытянув вперед босые ноги, плешивый мужик лет сорока пяти в красных спортивных трусах и замызганной серой майке. По тому, как он держался обеими руками за подбородок, можно было сразу же заподозрить перелом нижней челюсти, закрытый. Физиономия у Красно-Серого была краснее его трусов, а взгляд затравленно-испуганным. Пальцы на ногах беспрестанно подрагивали.

В другом, правом углу, возле входа в тамбур, сидел на полу другой мужчина, помоложе, с распухшим носом. Он был одет в обрезанные на уровне коленей голубые вытертые джинсы. На плечах и груди его Данилов увидел такие же ожоги, как и у лежавшей на полу женщины. В левой руке Джинсовый держал полупустую бутылку пива, а в правой – сигарету. Возле него на корточках сидели еще два мужика, совершенно здоровые на вид. Они тоже курили.

– Бери вот того, – велел Ларисе Данилов, указывая глазами на Красно-Серого.

Сам он присел на корточки возле Брюнетки.

– Трубу прорвало, горячую, – начала рассказывать Женщина с папильотками. – Они в ванной были, с мужем, – последовал кивок в сторону Джинсового. – Ошпарились, как видите. Весь блок залили, воды там по колено, поэтому мы ее сюда вытащили. И руку она повредила, левую. Наверное, перелом.

По краткости и информативности рассказа в Женщине с папильотками легко угадывался начальник низшего звена, бригадир или, скажем, старший диспетчер, которому постоянно приходится докладывать обстановку вышестоящему начальству.

– А наручники откуда? – спросил Данилов Брюнетку.

– Это они развлекались, – ответила вместо нее Женщина с папильотками.

– Спасибо, – поблагодарил Данилов, вглядываясь в глаза Брюнетке. – Вы меня видите?

– Вижу и слышу, – простонала та. – Вы доктор? А почему в красном?

Севастопольские скоропомощники, в отличие от московских, ходили в красной спецодежде, а не в синей. Красный цвет одежды нравился Данилову больше, потому что на нем не была видна кровь. Кроме того, красный цвет – броский, поэтому сотрудников было сразу видно в любой толпе.

– Форма у нас такая, – улыбнулся Данилов и приступил к расспросам. – Головой не ударялись? Сознания не теряли?

– Не помню…

– Теряла, – сказала Женщина с папильотками. – Когда мы со Светкой ее сюда тащили, она совсем не в себе была. Даже идти не могла. Это ее муж угостил, – женщина покосилась в угол, где сидел Джинсовый. – А она его.

– Вера, все было не так, как ты рассказываешь, – упрекнула Брюнетка.

– Вы мне сейчас сами все расскажете, – вмешался Данилов. – Только сначала ответьте, пожалуйста, на вопросы. Пальцами левой руки пошевелить можете?

Брюнетка попробовала, но сразу же скривилась.

– Больно, – сказала она и вдруг всполошилась: – Вера, Света, вы чего?! Здесь мужики кругом, а я голая лежу! Дайте чем накрыться, живо!

Она попыталась сесть, но Данилов не дал ей этого сделать.

– Вам нельзя вставать! – строго сказал он. – У вас сотрясение и рука, как я понимаю, сломана! Лежите! А что вас ничем не накрыли, это правильно. Прилипнет к ожогам, потом отдирай. И инфекцию занесете непременно.

– Я ее и мазать ничем не стала, – доложила Женщина с папильотками. – Знаю, что при ожогах нельзя.

– Истинно так, – кивнул Данилов. – Меньше проблем будет… Потерпите немного, когда закончу осмотр, укроем вас нашей чистой простыней. Одежду надевать нельзя, снимете вместе с кожей.

Перелом левого предплечья подтвердился. Данилов позвонил Юрию Палычу, чтобы тот принес носилки и шину, отдал Люсе распоряжения относительно Брюнетки, а сам занялся Джинсовым. У того, кроме ожогов второй степени и перелома костей носа, ничего не было. Судя по запаху, до приезда «скорой» Джинсовый успел «полечиться» не только пивком, но и водочкой и потому чувствовал себя более-менее сносно. Данилов решил, что он вполне может идти в машину на своих двоих.

Закончив осмотр Джинсового, Данилов обернулся и увидел Юрия Палыча, стоявшего около Брюнетки с наручниками в одной руке и своим верным складным швейцарским ножиком в другой.

– Снял вот, чтоб не мешали, – доложил Юрий Палыч. – Куда их?

– В мусоропровод их, – тихо сказала Брюнетка. – С глаз долой.

– Ну уж выбрасывать – это вы сами, – Юрий Палыч положил наручники на пол рядом с ней и отошел в сторонку в ожидании распоряжений.

Красно-Серый, уже осмотренный и обезболенный Ларисой (Данилов разрешал ей в сложных ситуациях действовать на свое усмотрение, не спрашиваясь), попытался было отказаться от госпитализации. Говорить он не мог, трясти головой было больно, поэтому несогласие он выражал вялыми движениями ладоней, освободившимися после того, как Лариса наложила ему на голову поддерживающую челюсть повязку.

– Не валяйте дурака! – тоном, не допускающим возражений, потребовал Данилов. – Само не срастется. Нужна операция.

Красно-Серый был сильно пьян, и, к тому же получил сильный обезболивающий «коктейль», поэтому Данилов не рискнул вести его пешком. Отправил Юрия Палыча в машину за мягкими носилками и мобилизовал на помощь двух приятелей Джинсового. Помощники взялись за головные концы носилок, а ножные достались Ларисе. Носилки с Брюнеткой несли Данилов и Юрий Палыч. Донести до машины ящик доверили Вере, той, что с папильотками, как самой ответственной.

Теоретически Данилов мог бы вызвать с подстанции еще две бригады и раздать каждой по пациенту, но он не захотел этого делать. Если «дернуть» еще две бригады, то на подстанции никого не останется. И по закону подлости, который не замедлит сработать, тут же один за другим посыплются вызовы. Помощь оказана, пациенты стабильные, можно развезти их по больницам самому. Даму на носилках лежа, а джентльменов сидя. Места хватит.

Сначала отвезли мужика с переломом нижней челюсти, благо первая больница находилась недалеко. Пока Данилов сдавал его в приемном отделении, Джинсовый успел хлебнуть водочки прямо в салоне.

– Вот нахал! – возмущалась Лариса, на время отлучки Данилова пересевшая в салон, чтобы наблюдать за пациентами. – Не успела я к Юрочке повернуться, как слышу «буль-буль». Пока повернулась обратно, бутылка уже пустая. Как так можно! Пить на глазах у медиков! Тебе же нельзя, дурень! Давление поднимется, кровь из носа пойдет!

– Я больше не буду! – виновато бубнил Джинсовый.

– Правильно, не будешь, – согласилась Лариса, вылезая из салона, чтобы уступить место Данилову. – Владсаныч, я его сумку обыскала, там больше никакого бухлачика нет.

Данилов любил во всем ясность, а нынешний вызов оставался немного туманным. Впопыхах так и не удалось выяснить бытовые подробности. Для лечения они значения не имели, но было любопытно узнать, что же там все-таки произошло на самом деле. До четвертой больницы ехать было долго, в объезд бухты. Брюнетка дремала на носилках, а Джинсовый, которого звали Сергеем Ивановичем, дошел до такой кондиции, когда так и тянет пообщаться.

– Сергей Иванович, может, пока мы едем, вы расскажете мне подробности произошедшего? – спросил Данилов. – А то я никак не могу понять, что у вас произошло. Если не секрет.

– Не секрет, – расплылся в улыбке пациент и протянул Данилову широкую пятерню. – Будем знакомы. Меня Серегой кличут. Сергей Иваныч я только у прораба на про. ках.

– Вова! – представился Данилов, пожимая руку Сереги.

Называться Владимиром Александровичем в данной ситуации явно не стоило.

– Танька у меня баба веселая, – Серега ласково посмотрел на спящую Брюнетку. – Да и я не люблю однообразия в семейной жизни. Мы уже третий год вместе живем, только расписаться все некогда. Перепробовали все, что можно, и поняли, что скука нас заедает. Я начал на других баб поглядывать, Танька – на мужиков, скандалы у нас на этой почве пошли постоянные. Вроде и не хотим, а цапаемся. Танькина подруга посоветовала ей к психологу сходить, консультанту по семейной жизни. Я Таньке компанию составил чисто для того, чтобы поржать, но психолог оказался дельным мужиком…

– Слушаешь? – шепотом спросила у Юрия Палыча Лариса.

Тот ничего не ответил, наверное, просто кивнул.

Данилов уже был не рад тому, что, сам того не желая, вторгся так глубоко в чужую приватность, но делать было нечего. Задал вопрос – слушай ответ, иначе будет невежливо. Серега может обидеться, а с учетом того, что он порядком пьян, обида имеет шансы перерасти в скандал. Нет уж, лучше послушать.

– Он посоветовал нам играть в ролевые игры. Мы попробовали, и нам понравилось. Прямо жизнь новыми красками заиграла, – из-за разбитого носа Серега порядком гнусавил, но говорил внятно. – Мы обычно с утра договаривались, в кого будем играть вечером. Чтобы это… ну, как его…

– В образ войти, – подсказал Данилов.

– Да-да, – закивал Серега. – В образ. И уже как с работы вернемся, ведем себя соответственно. Сегодня, то есть уже вчера, решили поиграть в грабителя и жертву. Ну, типа, Танька – одинокая баба, пошла ванну принять, а тут к ней в дом залез я. Сначала приковал наручниками к трубе, чтобы квартиру обносить[6] не мешала, а потом соблазнился и решил попользоваться. У нас в блоке на две комнаты одна ванная, а Верка-соседка спать рано ложится, потому что ей вставать на работу ни свет ни заря. Так что после одиннадцати ванная в нашем полном распоряжении, очень удобно…

Машина начала мелко трястись, несмотря на то, что ехала по ровному асфальту. Данилов догадался, что это смеется на переднем сиденье Лариса и позавидовал ей черной завистью. Самому ему приходилось сохранять серьезно-вдумчивое выражение лица, чтобы ненароком не обидеть собеседника. Данилов хорошо умел это делать.

– Все шло по плану, – продолжал Серега, – только когда я захотел открыть наручники, то сломал ключ. Наручники сами по себе вроде надежные, а вот ключи – полное г. но. На Чайке купил, а надо было в Военторге брать. Короче говоря, полключа застряло в замке, замок заело. Я попробовал ножовкой, но у меня ничего не получилось. Полотно было тупое, да и Танька все время дергалась. На нервной почве ей стало плохо, – Серега снова посмотрел на Брюнетку, – я вызвал «скорую» и пошел к соседу Леше-плотнику за болгаркой. Этот м…ла сказал, что болгарку мне не доверит, сам разрежет наручники. Я сдуру согласился, не посмотрел, что он пьяный. А он вместо наручников резанул по трубе, хорошо еще, что не по Танькиной руке. Кипяток ударил фонтаном. Я пытался отцепить Таньку, а Леша, вместо того чтобы мне помочь, убежал вместе со своей болгаркой…

Машину затрясло еще сильнее.

– Юрьпалыч, аккуратнее, пожалуйста, у нас двое пациентов в машине, – попросил Данилов, надеясь, что Лариса поймет его слова правильно; а то, чего доброго, еще и в голос смеяться начнет, нехорошо выйдет.

Лариса все поняла, потому что машину сразу же перестало трясти.

– Трубу он только повредил, до конца не перерезал, – Серега попытался вздохнуть, но из-за опухшего носа вздох получился похожим на всхлип. – Кипяток хлещет, Танька орет… Я уж и не помню, как отцепил ее, вот – руку ей сломал, но все же отцепил. Она в панике меня по лицу ударила, нос разбила, пришлось мне стукнуть ее разок, чтобы не мешала себя спасать, короче – обоим досталось. Я вышел в коридор сам не свой, а там Леша-м. ак стоит и ухмыляется. Ну, я от всей души и врезал ему по зубам. Леша отлетел в угол, на мне пацаны повисли, успокоили, пива принесли холодного, а тут и вы подоспели. Такая вот история…

Лариса дождалась, когда машина выедет с территории четвертой больницы, и только тогда начала смеяться, нет – ржать во весь голос.

– Владсаныч, я не могу!.. – стонала она в паузах между приступами. – Я думала, что такое только в кино… И где? В общаге строителей… Какая продвинутость… Ну прям эти… Пятьдесят оттенков серого…

– Пятьдесят оттенков красного, – поправил Данилов. – Нашу работу серой не назовешь, а вот красного на вызове было много. Причем разных оттенков – следы крови на лице, ожоги, багровые физиономии… Ну и ролевые игры, конечно.

– Прежде чем приступать к ролевым играм с наручниками, надо обзавестись гидравлическим арматурорезом, – вступил в беседу Юрий Палыч. – Или же гидравлическими кусачками. Разве ж можно болгаркой, да еще и пьяному. Он же ей в два счета мог руку отчекрыжить к чертям собачьим. Строители называются, элементарных вещей не понимают. Я, например, с тех пор как в две тысячи пятом попал на «авто» на Шостака, где мы дверь открыть не смогли, вожу с собой гидравлические ножницы. Под сиденьем лежат, чтобы всегда под рукой были.

– А что ты парнишке свой телефон не оставил? – поддела Лариса. – Вдруг у него снова наручники сломаются?

– Любой уважающий себя мужик должен обходиться собственным инструментом, – ответил Юрий Палыч. – Это во-первых. А во-вторых, не надо выеживаться. Ну что это за любовь в ванной, на холодном полу, да еще и когда одна рука к трубе пристегнута.

– Много ты понимаешь, Юрочка, – скривилась Лариса. – Чтобы оценить, надо сперва попробовать…

Глава восьмая Шерлок Хаус

Скрипичная соната Шостаковича весьма сложное для исполнения произведение. Вдобавок она еще и длинная, из трех частей – медленной, стремительной и еще одной медленной. Шостакович был пианистом и скрипкой не владел совершенно. Скрипачи убеждены, что именно поэтому он писал столь сложные произведения для скрипки. Самому играть не придется, так отчего же и не усложнить? Сонату Шостаковича Данилов играл очень редко. Нужен был особый душевный настрой и соответствующие условия. Ночью в кабинете условия были самыми подходящими. Те, кому положено спать, ушли домой. Тех, кто надеялся подремать на дежурстве, разогнали по вызовам. Диспетчеры оперотдела сидят в наушниках, им музыка не помешает, а охранникам, вечно курящим у входа, она даже в радость – приятное развлечение. Кроме того, сегодня соната Шостаковича была как никогда в тему, поскольку посвящалась она теме борьбы с силами зла.

Силы зла властвовали на центральной подстанции севастопольской скорой помощи безраздельно… Началось все с рассказа о скандале, который фельдшер Чернецова устроила своему бывшему мужу. После развода они не смогли разменять двухкомнатную квартирку на что-то более-менее путное – не хватало денег на доплату. Поэтому рассудили, что лучше уж жить в коммуналке друг с другом – как-никак семь лет вместе прожили, знают все привычки и заморочки, – нежели с незнакомыми посторонними людьми. Получив вожделенную свободу, то есть законное право возвращаться домой в любое время и в любом состоянии, муж Чернецовой начал спиваться быстрыми, нет, не просто быстрыми, а какими-то сверхзвуковыми темпами.

– Это ужас какой-то! – жаловалась на подстанции Чернецова, сверкая своими большими красивыми глазами. – Не стала с ним разъезжаться, чтобы не жить с какими-нибудь ханыгами, а все равно с ханыгой живу! И ладно бы с одним. К нему же дружки табунами ходят, а я теперь их даже выгнать не могу!

– Выйди за него замуж снова, Юлек! – советовали ей циничные коллеги, в глубине души жалевшие несчастную Юльку.

– Нет уж! – трясла кудряшками Чернецова. – Два раза в одно г. но вляпываться нельзя! Вот накоплю денег и перееду в однушку. А до той поры придется терпеть. Оно и к лучшему, что дома появляться не хочется. Чем больше дежурств наберу, тем скорее с ним разъедусь!

В понедельник Чернецова пожаловалась коллегам на то, что ее бывший муж опустился до прямого воровства – украл деньги из ее кошелька, причем не все, а примерно половину. В расчете, что она не сразу заметит пропажу, а заметив, может подумать, что обсчиталась или, например, что ей недодали сдачу в магазине.

Во вторник о пропаже части денег рассказали врачи Шарко и Петровский. Шарко подозревал сына-девятиклассника, несмотря на то, что тот в краже так и не признался, а Петровский грешил на престарелую тещу-маразматичку, у которой на фоне маразма развилась клептомания.

Все встало на свои места после того, как в четверг утром фельдшер Вадик Бувайло обнаружил, что в его бумажнике, который всю смену пролежал в шкафу, теперь вместо восьми с половиной тысяч лежит всего три. Большинство сотрудников в начале смены оставляли бумажники с кошельками в шкафах. Брали с собой «на перекус» небольшую сумму – рублей двести или триста. Работа на «скорой» хлопотная, в запарке легко потерять бумажник. Вывалится, сам машинально выложишь из кармана и забудешь, или забудешь переложить из кармана куртки в сумку после сдачи смены, а то и свистнут на вызове – всякое бывает. Да и вообще сотрудникам «скорой» лучше не иметь при себе на дежурстве лишних денег. Бывали случаи, когда невменяемые пациенты – маразматики или алкаши – сразу же после отбытия бригады звонили в полицию и рассказывали, как «врачи-убийцы» украли у них последние сбережения. Приедет бригада на следующий вызов, а там ее уже наряд поджидает – проедемте в отделение. А в отделении первым делом просят вывернуть карманы… Деньги и документы возили с собой на дежурстве единицы, из числа самых недоверчивых. Остальные за сохранность своего добра не беспокоились, потому что случаев воровства на центральной подстанции, да и вообще на всей севастопольской «скорой» давно никто не помнил. Свои же люди кругом, коллеги. Могут пирожком без спросу угоститься или сока из пакета отпить, но чтобы деньги красть, да еще и таким иезуитским методом…

Заведующий центральной подстанцией Мамлай пришел в кабинет к Данилову в четверг сразу же после видеоконференции. Его появление Данилова удивило – ведь только-только обсудили все дела, что срочного могло произойти за минуту?

– Не хотел при всех говорить, – сказал Мамлай, – хотя к вечеру и так все будут знать. Шила в мешке не утаишь. У нас, Владимир Александрович, завелась «крыса». Сегодня у фельдшера Бувайло обнаружилась пропажа, а до того было еще три случая, которые мы вместе не увязывали. Брали не все, а только часть, поэтому люди думали на домашних. Кто на бывшего мужа, кто на тещу. Хорошо, что Бувайло заметил сразу, а то еще долго бы тянулась эта волынка. Что делать будем? Бувайло позвонил в полицию, но там его мягко послали. Сам, мол, обсчитался, а теперь волну гонишь. Я когда в Ялте на «скорой» начинал, у нас на подстанции был подобный случай. Фельдшер одна баловалась, крала деньги и все мало-мальски ценное, у меня, например, «ливайсы» новые украла. Дернул черт в обновке на подстанцию прийти, похвастаться. Поймали ее случайно и нескоро, примерно через полгода от первой кражи. А за эти полгода все сотрудники друг с дружкой перегрызлись. Сильнее всего подозревали диспетчеров и охранников, которые круглые сутки на подстанции торчали. Но и другим доставалось. Обстановочка была поганая. Работать невозможно, я уже думал о том, чтобы перевестись на другую подстанцию…

– Могу представить, – кивнул Данилов, хорошо понимавший Мамлая. – Надо самим что-то делать, раз никто больше нам помочь не в состоянии.

– Надо срочно что-то делать, – уточнил Мамлай, напирая на слово «срочно». – И без того некомплект сорок процентов. Если народ начнет собачиться и разбегаться то придется закрывать подстанцию.

– Закрыть подстанцию нам никто не даст, – усмехнулся Данилов. – Предлагайте другие варианты, Константин Миронович.

– Не знаю, что и предложить, – развел руками Мамлай. – Табель анализировать, чтобы вычислить вора, бесполезно. У нас же проходной двор. Постоянно кто-то из своих заходит. Кто мимо шел, кто арбуз забыл, кому с диспетчером пошушукаться приспичило. Опять же все с других подстанций, кто приходит к вам или в бухгалтерию, заходят и к нам…

– Сотрудников других подстанций можно в расчет не брать, – возразил Данилов. – Они появляются здесь эпизодически, раз в месяц, а то и реже. И заглядывают ненадолго, а для кражи из шкафчика нужно выждать подходящий момент. Это кто-то свой. Свои и заходят чаще в нерабочее время, и торчат на подстанции дольше.

Для многих сотрудников «скорой помощи» подстанция становится вторым домом или если не домом, то клубом, в который всегда приятно зайти. Как шутил один из бывших коллег Данилова доктор Саркисян: «Только в выходной можно спокойно расслабиться на подстанции, зная, что никакой вызов твой кайф не обломает».

– Ну да, свои, – согласился Мамлай. – На новичков я грешить не хочу. Умный вор дождется, пока появится новый сотрудник, и только потом начнет красть, чтобы подозрение пало на новичка.

– Мне это очень приятно слышать, – улыбнулся Данилов. – С учетом того, что самый новый сотрудник – это я.

– Это уж совсем надо с ума сойти, чтобы на вас подумать, – махнул рукой Мамлай. – Но перед вами ко мне еще трое сотрудников пришло. Доктор Петровский перевелся с третьей подстанции и два новых фельдшера – Бувайло и Сохацкая. Кстати, у Петровского и Бувайло пропали деньги.

– Значит, будем подозревать Сохацкую? – пошутил Данилов.

– Да нет, зачем же, – нахмурился Мамлай, не поняв шутки. – Сохацкая уже неделю на больничном с растяжением связок голеностопного сустава. Дома сидит, на подстанции не была. Это кто-то другой. Из списка можно вычеркнуть нас с вами, тех, кто пострадал от вора, и еще Райку Копержинскую. Она патологически честная. Я скорее себя стану подозревать, чем ее. Но как быстро найти вора – ума не приложу. Вот если бы у нас камеры видеонаблюдения на подстанции были… А так могу только попросить народ, чтобы деньги на работу брали по минимуму или держали бы их при себе, но вряд ли это поможет. Кто-нибудь да оставит, особенно женщины. Они же не привыкли кошелек в кармане таскать…

– Я тоже не люблю в кармане, – заметил Данилов. – В сумке удобнее. Кстати, Константин Миронович, как у вас с графиком на субботу? Найдете, куда поставить меня на полусутки?

– По нашей жизни врач лишним не бывает, Владимир Александрович. Усилим вами фельдшерскую бригаду. Будете работать с Добродомовым. А в воскресенье тогда как?

– В воскресенье тоже выйду, по графику. Железно, – пообещал Данилов. – А может, еще и в следующую субботу на полусутки попрошусь.

– Никак сами вора поймать хотите? – недоверчиво прищурился Мамлай. – В Шерлока Хауса сыграть?

– Холмса, – машинально поправил Данилов.

– Хауса, – повторил Мамлай. – Вы же доктор…

В том, как можно быстро разоблачить вора, сомнений не было. Надо ловить на живца, спровоцировать его на кражу при определенных условиях. План у Данилова имелся, причем план неплохой. Два года назад один из заведующих подстанцией в Еленином регионе поймал таким образом вора из числа сотрудников. Правда, тот вор крал кошельки вместе со всем содержимым, но это не меняло дела. Слегка изменить наживку – и можно надеяться на успех.

В пятницу, немного продлив свой обеденный перерыв, Данилов встретился со знакомым оперативником из Ленинского ОВД. Работая на «скорой», мгновенно обзаводишься знакомыми в полиции и МЧС. Параллельные службы. Кроме того, налаживанию отношений с сотрудниками полиции способствовала недолгая работа Данилова в исправительно-трудовой колонии. Работая там, Данилов научился лучше понимать людей в синей форме, а они, в свою очередь, считали его за своего. Или хотя бы не считали совсем чужим.

Выслушав просьбу Данилова, оперативник усмехнулся и пообещал сегодня же вечером завезти ему на работу все необходимое.

– Я бы еще к этому добавил значок «Юный друг полиции», да не делают таких сейчас, – вздохнул оперативник. – А вот у бати моего был. Щит с гербом Союза и надписью «Юный друг милиции». А сверху еще буквы «ЮДМ». Батя им очень гордился. Рассказывал, что с ним в кино без билета пройти было можно…

– Не такой уж я юный, – Данилов изобразил на лице печаль. – Обойдусь без значка.

– Главное, что друг! – хохотнул оперативник и сразу же посерьезнел: – Только учти, что оформить ты его не сможешь. Для того, чтобы завести дело, надо…

– Я не собираюсь никого оформлять, – перебил Данилов. – Я просто хочу мира и спокойствия на одной отдельно взятой подстанции. Заводить дела – это не наш стиль. Мы сделаем усыпляющий укол и положим остывать в каптерке. А вечером сделаем уличный вызов и отвезем под этим предлогом тело в морг, как умершего на улице. Стандартная схема.

– Разыгрываешь? – недоверчиво протянул оперативник. – Отдуплить человека за какие-то гроши…

– Шучу, – подтвердил Данилов. – Конфуций сказал: «Не пошутишь, и невесело».

– Его бы к нам в отдел, твоего Конфуция, – проворчал оперативник. – Посмотрели бы, что он тогда бы запел…

В восьмом часу вечера Данилов получил все необходимое.

– Не забудь рассказать, как что было, – сказал на прощанье оперативник. – Обожаю приключения сыщиков-любителей.

Приманки с наживками должны быть броскими и соблазнительными. Это знают все, а не только рыбаки с охотниками. Ради такого дела Данилов пожертвовал бумажник, подаренный ему Еленой в прошлом году на Двадцать третье февраля. Бумажник был роскошным – большим, с множеством отделений, с красивым узорчатым тиснением и золотыми уголками – и ужасно неудобным. Данилов предпочитал бумажники небольшие и уж конечно же не такие понтовые. Но Елене с некоторых пор начало казаться, что Данилов выглядит недостаточно солидно для сотрудника кафедры и без пяти минут кандидата наук. Желая исправить положение, она начала дарить ему дорогие аксессуары – галстуки, ремни, бумажник. Как-то раз даже заговорила о том, что «командирские» часы надо бы сменить на что-то получше, но Данилов в ужасе отверг эту идею. По его мнению, часы должны были быть такими, чтобы их не жалко было разбить или потерять. Елена поставила в пример даниловского друга Игоря Полянского, весьма трепетно относившегося к своей внешности. Данилов ответил, что пример некорректный. Полянскому, как диетологу, практикующему в небедных слоях общества, положено производить впечатление преуспевающей респектабельности, иначе он рискует остаться без клиентуры. Кроме того, Полянскому было нужно производить впечатление на женщин. Его увлекающуюся натуру не смогла изменить даже женитьба. Елена ответила, что дело не в этом, а во внутреннем чувстве прекрасного, которого Данилов, в отличие от Полянского, напрочь лишен, но больше о часах не заговаривала.

Бумажник-приманку Данилов положил в небольшую, книжного формата, сумку, с которой он обычно ходил в теплое время года. Во время дежурств на линии он оставлял сумку и одежду в шкафчике на подстанции. Вначале попробовал переодеваться в своем кабинете и спускаться вниз уже в форме, но первое же дежурство доказало ошибочность такого решения. Сдав смену, Данилов направился к себе, но был перехвачен в коридоре своим замом по экономике Полиной Яковлевной. У той был срочный вопрос, на обсуждение которого ушло минут пятнадцать. Затем его позвала в «амбар» главный фельдшер, чтобы показать влажное пятно, появившееся на потолке за ночь. В свой кабинет Данилов попал к самому началу утренней видеоконференции, переодеваться было уже некогда. Как только конференция закончилась, к нему явился ругаться главный врач восьмой инфекционной больницы Шлемкевич. Было очень неловко разговаривать с ним в скоропомощной форме, носившей следы суточной работы. Шлемкевич, одетый в безукоризненно сидевший на его подтянутой фигуре костюм, смотрел на Данилова с заметной иронией. Правильно смотрел – начальственное положение обязывает к соблюдению определенных правил, в том числе и дресс-кода. И вообще сущности положено четко разделять. Поэтому Данилов попросил выделить ему полшкафчика и переодевался на подстанции.

– Вы теперь и по субботам работать будете? – удивился фельдшер Саша Добродомов, которого на подстанции за отсутствие чувства юмора прозвали Добродубом.

– Деньги нужны к отпуску, – пояснил Данилов. – В Москву хочу съездить, проведать своих, соскучился очень.

Слова «соскучился очень» были единственными правдивыми, но Саша поверил и больше вопросов не задавал. На первом вызове он попытался схватить вдобавок к ящику и кардиограф, но Данилов пресек эту попытку, сказав, что нагрузка должна быть равномерной и что он вообще не любит поблажек. Саша понял и в дальнейшем вел себя адекватно. Данилова немного напрягало то, что Добродуб и водитель Славик Файфура оказались молчунами или просто опасались сболтнуть что-то лишнее при главном враче. Но с другой стороны, это было на руку, потому что давало возможность спокойно думать. Не полагаясь на одну лишь приманку, Данилов пытался наблюдать за обстановкой. Во время заездов на подстанцию просматривал журнал вызовов, записывал в блокнот тех, кто заглядывал пообщаться с коллегами, поболтал с охранником, пытаясь незаметно выведать у него что-то полезное. Но толку от этого не было, потому что до конца полусуточной даниловской смены ни у кого ничего не пропало. В том числе и приманка осталась нетронутой. Данилов почему-то был уверен в том, что вор непременно попытается обокрасть его. Из ухарства, в той или иной мере присущего всем ворам, и с расчетом на хорошую поживу. Зарплата у главного врача станции была очень даже неплохой, а народная молва увеличивала ее втрое. В бумажнике, подготовленном для вора, лежали три пятитысячные и восемь тысячерублевых купюр. Помимо поимки вора Данилова интересовало и то, сколько именно тот позаимствует. Умный вор, по его мнению, должен был взять одну пятитысячную и три тысячерублевых. Не очень умный возьмет больше.

Идти домой после полусуток не хотелось. Данилов решил переночевать в кабинете, а перед сном сыграть на скрипке что-нибудь сложное и длинное, чтобы ненадолго отвлечься от действительности. Начальственная работа чем дальше, тем чаще вгоняла в тоску. Прежде всего – ситуацией с кадрами. Свердловский областной медицинский колледж обещал прислать в августе аж двадцать пять фельдшеров в рамках региональной программы по обеспечению кадрами, но обещать еще не значит жениться. Кто-то может передумать и не поехать, а кто-то предпочтет работать в более спокойных местах, чем скорая помощь. Кроме того, фельдшер может поступить по контракту на военный флот, там тоже большая нехватка кадров, а платят гораздо больше, чем на «скорой»… Данилову казалось, что для привлечения людей в Крым, здешним медикам надо установить привлекательные повышенные оклады. На деле привлекательные, двойные, а то и больше, чтобы был смысл приезжать сюда на заработки, как когда-то ехали на Крайний Север. Он даже озвучил свое мнение на одном из совещаний в департаменте, чем вызвал улыбки у коллег. Элла Аркадьевна снисходительно объяснила, что, во-первых, на такое повышение нет средств, а во-вторых, это вызовет недовольство в других регионах. Короче говоря, предложение заведомо невыполнимое как с экономической, так и с политической точек зрения. Учитесь, коллега, работать с тем, что имеете, и не фантазируйте.

Закончив играть на скрипке, Данилов убрал ее в футляр и подошел к окну. Он загадал, что если по противоположной стороне тротуара первым пройдет мужчина, то вор завтра попадется. Если же пройдет женщина, то придется ждать следующего раза. Парочки и компании в расчет не принимались. Загад был лукавым, потому что в ночные часы одиноких мужчин на улице больше. Но лукавство не сработало. Первой по улице прошла женщина в облегающем красном, с блестками, платье. Чересчур яркий и щедрый макияж, бросавшийся в глаза даже издалека, и красивая «подиумная» походка недвусмысленно намекали на ее профессию. «Черт побери!», – подумал Данилов и тут же нашел отговорку. Он загадал, что вор попадется завтра, а ведь уже час ночи и на сутки ему выходить уже не завтра, а сегодня. Так что еще не все потеряно, уважаемый Шерлок Хаус! Может, заодно найдете и того, кто вам яблоки в шкафчик подкладывает. Кстати говоря, во «внеплановое» субботнее дежурство Данилов традиционного сюрприза не получил.

Лариса с Юрием Палычем все дежурство обсуждали кандидатов в подозреваемые. Анализу подвергалось все – биография, черты характера, склонность к вымогательству, любовь к дорогим вещам и т. д. Данилов за сутки узнал о сотрудниках центральной подстанции больше, чем за несколько прошедших месяцев. В том числе узнал и о том, почему заведующий подстанцией назвал Копержинскую «патологически честной». Четыре года назад она сдала вместе с «несознательным»[7] пациентом, доставленным в реанимацию после «авто», бумажник, в котором было более двух тысяч долларов. Причем работала она в ту смену одна, без врача, карманы пациента осматривала, пока ехали в стационар, так что прикарманить деньги могла без труда. Первым в списке подозреваемых у Ларисы с Юрием Палычем шел доктор Залесский. В силу молодого двадцатипятилетнего возраста и легкости характера. Легкость выражалась в том, что Залесский постоянно хвастался своими успехами у женщин, а на женщин, как известно, уходит много денег. Сам Данилов поставил бы Залеского в списке подозреваемых на последнее место. Во-первых, Залесский производил впечатление честного человека, а своему умению разбираться в людях Данилов привык доверять. Во-вторых, о своих любовных подвигах чаще всего рассказывают те, кому в любви хронически не везет. Бахвальством они пытаются компенсировать свои неудачи на любовном поприще.

В течение дежурства Данилов трижды проверял свою приманку. В третий раз, в шесть часов двадцать пять минут утра, он обнаружил разу два сюрприза – очередное яблоко на верхней полочке и пропажу двух пятитысячных и пяти тысячных купюр. Вор решил не мелочиться и взял хороший куш. Предыдущая проверка состоялась около полуночи, и тогда все купюры были на месте. Кража в ночное время заметно сужала круг подозреваемых, поскольку ночью на подстанции не было «гостей», а число сотрудников уменьшалось наполовину. На всякий случай, Данилов завел с охранником Степаном Зиновьевичем, бывшим морским волком, разговор о погоде – если солнце село в тучку, жди, моряк, от моря взбучку. В ходе беседы удалось ненавязчиво выяснить, что никто из отдежуривших полусуточную смену на подстанции вчера не задерживался. Как сдали смену, так и разошлись по домам.

Подозреваемых осталось всего семеро, потому что Копержинскую Данилов вычеркнул как патологически честную, а Бувайло как пострадавшего. В Ларисе и Юрии Палыче Данилов был уверен как в себе самом, к тому же кражу явно совершили не они, поскольку в момент ее совершения отсутствовали на подстанции. Оставались диспетчер Света Михальчук, охранник Степан Зиновьевич, доктор Гартман, фельдшер Ольга Калюжная и три водителя. Немного поколебавшись, Данилов вычеркнул из списка Свету и Гартман. Невозможно было поверить, что такие правильные женщины могут опуститься до воровства. Осталось пять человек. По уму следовало бы вычеркнуть и водителя Тимоху, работавшего на одной бригаде с Калюжной. В анамнезе у Тимохи был пятилетний срок за кражи со взломом, а руки хранили следы плохо сведенных наколок. Люди с уголовным прошлым вряд ли станут воровать там, где работают. Во-первых, это противоречит правилам и понятиям, а во-вторых, их начнут подозревать в первую очередь. Но если вычеркнуть Тимоху, то в списке оставались охранник Степан Зиновьевич, отставной старший мичман, отец многодетного семейства и дед двоих внуков, двое столь же солидных немолодых водителей из числа коренных севастопольцев с незапятнанной репутацией и фельдшер Калюжная, милая улыбчивая застенчивая тридцатилетняя женщина, славившаяся своей неземной добротой. «Такую дуру, как Олька, еще поискать, – рассказывал о ней водитель Тимоха. – Везем алкаша, он ее матом кроет вдоль и поперек, а она ему: «Миленький, я понимаю, что вам плохо, подождите, скоро в больницу приедем». Я не выдержал, тормознул и залез в салон, чтобы сказать этому козлу пару ласковых. А она его загородила и орет: «Не смей обижать больного человека! Вези его скорей в больницу!». И когда на каталку грузили, в оба глаза следила, чтобы я этого козла мордой об железо не приложил».

Мамлаю Данилов сказал, что на утреннюю подстанционную конференцию надо пригласить всех водителей, и дал ему кое-какие инструкции. Водителей приглашали редко, лишь тогда, когда надо было обсудить какой-то транспортный вопрос. Но все же приглашали, поэтому объявление Мамлая ни у кого не вызвало подозрений. Когда все собрались в небольшом тридцатиместном конференц-зале, Данилов дождался, пока Мамлай запрет дверь на ключ, а затем вышел со своего привычного места во втором ряду с краю вперед и сказал:

– Коллеги! В целях борьбы с кражей денег из шкафчиков прошу всех показать мне ваши ладошки. Протяните руки вперед, пожалуйста.

По залу прошел удивленный гул. Данилов достал из кармана куртки ультрафиолетовый фонарь, полученный от оперативника вместе с фальшивыми купюрами, обработанными специальным порошком, и прошелся вдоль первого ряда. Краем глаза он уловил движение в третьем ряду. Повернув голову, чуть не выронил от удивления фонарик – фельдшер Бувайло, сидевший в середине третьего ряда, тер ладони о штаны.

– Бесполезно, Вадим Рубенович, – сказал Данилов, направляясь к нему. – Порошок не оттирается. А задумкой вашей я восхищаюсь. Изобразить жертву, чтобы избежать подозрений, – очень умный ход.

Бувайло вскочил на ноги и направился к двери, возле которой стоял Мамлай.

– Пропустите! – голосом, срывающимся на визг, потребовал он. – Вы не имеете права меня задерживать! И руки я вам показывать не стану! Пропустите немедленно! Я не собираюсь участвовать в вашем спектакле!

– Согласно закону, любой гражданин имеет право на задержание лица, совершившего преступление, с целью передачи его органам, – сказал Данилов. – У вас, Вадим Рубенович, есть выбор. Или вы сейчас показываете ладошки… Впрочем, можете и не показывать, поскольку ваше поведение равносильно признанию вины. Или же вы сейчас же возместите ущерб всем пострадавшим от ваших действий, после чего напишете заявление об увольнении, или же заявление напишу я и возмещать ущерб вы станете из своего лагерного заработка. Краж вы совершили несколько, шкафчики открывали и закрывали явно отмычками, так что на условный срок вам надеяться не стоит. А если же вы сейчас попробуете оказать сопротивление и нанесете кому-нибудь телесные повреждения, то можно считать, что добавите себе к основному сроку еще два года.

Курносое лицо Вадика из красного стало белым и покрылось капельками пота.

– Я все верну, – прошептал он, ни на кого не глядя. – Двенадцать семьсот и пятнадцать ваших, Виктор Алексеевич… Только не надо вызывать полицию. Сам не понимаю, как это получилось…

Судя по тому, что Вадик перепутал имя и отчество Данилова, смущение его было искренним.

– Зря, наверное, мы его ментам не сдали, – сказал Мамлай Данилову, когда они случайно в тот же день встретились в кафе в обеденный перерыв. – Уедет в другой город, где его никто не знает, и продолжит воровать там. В Севастополе, конечно, его никуда не возьмут, даже санитаром в приемный покой.

– Не зря, – возразил Данилов. – Если Вадик продолжит воровать, то очень скоро сядет. Кривая дорожка до хорошего не доведет, это факт. Справедливость непременно восторжествует. Но если он возьмется за ум, то получится, что мы спасли человека. Удержали его на краю пропасти. В прямом смысле. А человека спасти всегда приятно. И моральное удовлетворение получаешь, и плюсик в карму зарабатываешь.

– Плюсик никогда лишним не будет, – согласился Мамлай. – А вы, Владимир Александрович, человек опасный. Правду про вас говорят.

– Что именно? – сразу же вскинулся Данилов. – Можно узнать подробности?

– Да так, ничего особенного, – смутился Мамлай. – Болтают всякую чепуху. Про главных врачей всегда что-то болтают.

Поняв, что Мамлай не расположен вдаваться в подробности, Данилов не стал настаивать, хорошо зная, что под нажимом правды не узнать. Подумав о том, хорошо или нет считаться «опасным человеком», решил, что, наверное, хорошо.

Глава девятая Ящик против айкидо

По сравнению с руководящей работой дежурства по выходным дням начали казаться праздником. Данилов всегда был уверен в том, что работа на линии гораздо труднее кабинетной, но теперь ему пришлось изменить свое мнение.

– С суток уходишь физически уставшим и морально довольным, а из кабинета выхожу выжатым как лимон и морально угнетенным, – сказал он Елене. – Это я не жалуюсь, а официально свидетельствую тебе, как директору региона, свое уважение и почтение. Горжусь знакомством и восхищаюсь твоей стойкостью.

– Подожди морально угнетаться, еще втянешься, – подбодрила Елена. – Вот как дойдет до каких-нибудь внятных результатов, испытаешь такой душевный подъем, что захочешь повторить. Дело во времени. Линейный врач результат своей работы видит сразу, а администратор – спустя время. Наберись терпения, и ты еще узнаешь смак и прелесть руководства…

«Скорее я смак и прелесть гомосексуализма узнаю», – усмехнулся про себя Данилов, совершенно не склонный к однополой любви, но возражать не стал, чтобы не развивать тему. Неловко получилось. Хотел сделать жене комплимент, а вышло так, будто он жалуется.

– У Ларисы чепэ, Владимир Александрович, – доложила диспетчер Света. – Ишиас. Порывалась выйти, чтобы не подводить вас, но я велела ей сидеть дома. Если уж наша Дюймовочка говорит, что ее «прихватило», то значит, прихватило капитально. А вам я могу поставить Копержинскую или Чернецову. По вашему выбору.

– Вы эти штучки бросьте, Светлана Вячеславовна! – строго сказал Данилов. – Что значит «поставить Копержинскую или Чернецову»? С какой стати? А что скажут Залесский или Гартман? Что начальник станции, используя служебное положение, забрал фельдшера с другой бригады? Чтобы больше я таких предложений не слышал! Никогда!

– Но вы же – БИТ-бригада… – пролепетала Света, стремительно краснея. – Вам лишние руки не помешают… Вам же два фельдшера положено.

– Справлюсь, – заверил Данилов. – Если что – водитель поможет. Юрий Палыч толковый и опытный.

Данилов уже жалел, что столь резко отчитал Свету. Если бы он не был начальником станции, то согласился бы на замену фельдшера, потому что на БИТ-бригаде, по уму, нужен хотя бы один фельдшер. С другой стороны, Миша Залесский работает на «скорой» первый год, причем интернатуру он проходил по терапии. Без помощи опытного фельдшера, такого, как Юля Чернецова, он может растеряться и наломать дров. У Гартман опыта достаточно, а вот телосложение очень уж миниатюрное. Полная противоположность Ларисе. Ей без фельдшера будет физически трудно работать. А ночью – так и страшно. Разные же люди вызывают, попадаются и идиоты. Так что, куда ни кинь, а работать придется одному.

– Вы меня простите, пожалуйста, за резкость, – повинился Данилов. – Я понимаю, что вы предложили из лучших и сугубо деловых побуждений. Просто на меня столько наезжают по поводу использования служебного положения, что… Короче говоря, пуганая ворона куста боится…

– Да вы – самый лучший! – просияла Света. – Я седьмой год на «скорой» работаю и перевидала пятерых главврачей. Есть с кем сравнивать. Если все будут использовать служебное положение так, как вы…

– То на земле наступит рай и зацветут пустыни, – закончил Данилов, радуясь не столько искренней Светиной похвале, сколько тому, что сгладил свою оплошность.

Вспомнились слова бывшего коллеги, доктора Могилы: «Обидеть человека всегда плохо, но хуже всего обидеть его в начале смены». Могила говорил эту фразу всякий раз, когда получал нагоняй от начальства на утренней пятиминутке. Вроде бы как шутил, а на самом деле говорил чистую правду, потому что если смена начинается с нервотрепки, то все валится из рук.

Вселенский закон подлости применительно к скоропомощной работе звучит так: «Чем меньше в бригаде народу, тем круче нагрузка». В те редкие светлые дни, когда на шестьдесят второй московской подстанции с Даниловым ездило аж два фельдшера, он четко знал, что вызовов сегодня будет мало и ночью предоставится возможность выспаться. А когда работал один, то носился как савраска.

Закон подлости из тех законов, которые не знают исключений. Смена началась с отека легких, за которым последовал астматический статус, и дальше пошло по накатанному пути – инфаркт, мерцательная аритмия, еще один отек легких, передоз, нестабильная стенокардия, отравление снотворным… Дважды Данилова вызывали «на себя» другие бригады. В Севастополе, в отличие от Москвы, «на себя» вызывали нечасто, лишь в очень сложных случаях. Юрий Палыч таскал аппаратуру, набирал в шприцы лекарства, делал непрямой массаж сердца и даже порывался ввести желудочный зонд для промывания, но эту манипуляцию Данилов ему не доверил. Потом уже, после вызова, объяснил, что протолкнуть через пищевод смазанный вазелином зонд – дело несложное. Главное убедиться, что зонд случайно не попал в трахею, иначе вместо промывания можно получить утопление.

– А то я не знаю, – обиженным тоном сказал Юрий Палыч. – Присоединил воронку – поднеси ее к уху и послушай. Если дыхания не слышно, можно воду лить. У нас, еще при укрорежиме конкурс фельдшеров проводился, так я из любопытства в нем поучаствовал. Без регистрации, просто так, для себя. Ответил на все вопросы, заинтубировал манекен, наложил шину и промыл желудок. Тоже манекену, но по всем правилам. Столько лет на «скорой», опять же напарники попадались разные. Был у нас доктор Батыньшин, так тот мог прямо на дежурстве в запой уйти. Мы с Лариской сдавали его на подстанцию, а сами дальше вдвоем работали…

Весь день Данилова преследовало странное ощущение. Неприятное и непонятное, как будто ждал чего-то плохого. После непродолжительного самокопания Данилов решил, что это следствие нервной кабинетной работы. Когда то и дело на тебя сыплются шишки, пряников как-то уже не ждешь. Небольшой сеанс аутотренинга помог разогнать тоску. Стоило только вспомнить Марию Владимировну и мысленно с нею пообщаться, как все неприятное сразу же отходило на задний план.

Во втором часу ночи Данилов получил вызов «женщина, двадцать четыре года, беременность двадцать восемь недель, кровотечение из влагалища».

– Ну хоть повезло, что рядом с «пятеркой», – сказал Юрий Палыч, узнав адрес и повод.

– Это да, – согласился Данилов.

Кровотечение из влагалища, да еще и на таком сроке – стопроцентное показание к госпитализации. Тот самый случай, когда даже под расписку оставить дома не позволит совесть. Будешь сидеть и уговаривать до тех пор, пока не согласится. Вернувшись к скоропомощной работе, Данилов не раз вспоминал жалобы Елены на то, что с каждым годом число сторонниц домашних родов растет чуть ли не в геометрической прогрессии. Когда он начинал работать, таких попадались считаные единицы. Сейчас же – чуть ли не каждая третья, если говорить о Севастополе. И виной тому была не только мода, но и ужасное состояние местных роддомов. За последний год, конечно, многое изменилось к лучшему. Теперь уже не приходится госпитализироваться со своими лекарствами и шприцами, в медучреждениях стало больше порядка, кое-что уже успели отремонтировать, но еще есть над чем поработать. К тому же стереотипы весьма живучи.

Юрий Палыч хотел сразу же пойти вместе с Даниловым, прихватив носилки – явная же госпитализация, зачем время терять? – но Данилов попросил его остаться в машине. Пятнадцатью минутами отдыха в такую сумасшедшую смену пренебрегать не следует, тут каждая минута – драгоценность, да и не хотелось смущать беременную женщину присутствием еще одного постороннего мужчины. Хватит с нее и доктора.

«Si jeunesse savait, si vieillesse pouvait», – говорят французы. Если бы молодость знала, если бы старость могла. Если бы Данилов знал, что ждет его на этом самом вызове, то не только взял бы с собой Юрия Палыча, но и парочку неспящих соседей бы пригласил в качестве свидетелей. Плохое предчувствие, терзавшее днем, не кольнуло его, когда он вылезал из машины и поднимался на лифте на восьмой этаж. Данилов даже порадовался тому, что грузовой лифт работает. То, что в Москве воспринималось, как закономерность, в Севастополе приятно радовало.

Из открывшейся двери на Данилова пахнуло ароматом хорошего трубочного табака. Аромат был довольно густым, и Данилов поставил в уме галочку – деликатно напомнить о том, что табачный дым не способствует процессу вынашивания плода. Сказать деликатно всегда лучше, чем рубить сплеча давным-давно заученными фразами о вреде курения. Скорее дойдет.

Дверь, к удивлению Данилова, открыла сама беременная женщина, несмотря на то, что в квартире еще явно кто-то был, причем – мужчина. На своем веку Данилов видел много необычного, но вот женщины, курящие трубку, ему ни разу не встречались. Трубка – совершенно не женский атрибут. Кроме того, на наличие в доме мужчины недвусмысленно намекали черные военморские фуражка с тужуркой. Две полосы и две звезды на погонах – подполковник, то есть капитан второго ранга. Будучи человеком сухопутным, настоящей «береговой крысой», Данилов никак не мог привыкнуть к морским званиям.

– К вам вызывали? – на всякий случай уточнил Данилов.

Кто их знает? Может, здесь живут две беременные женщины? Одна лежит с кровотечением, другая врача встречает. То, что у открывшей ему дверь женщины нет никакого кровотечения, Данилов мог сказать и без осмотра. Двигается активно, взгляд не испуганный, скорее даже радостный, будто к ней не доктор со «скорой» приехал, а Дед Мороз. И вид «нарядно-парадный» – прическа, макияж, красивый черный, шитый золотом, халат, напоминающий кимоно.

– Ко мне, – улыбнулась женщина. – Проходите.

После совершения положенного ритуала надевания бахил и мытья рук Данилов оказался в гостиной, где на диване, возле заставленного тарелками журнального столика сидел блондин лет сорока в синем спортивном костюме. Профиль у блондина был чеканным, а взгляд властным. Настоящий классический командир, хоть в кино снимай. При появлении Данилова блондин встал, широко улыбнулся и приглашающим жестом указал Данилову на одно из двух кресел, стоявших по бокам от столика. В голове у Данилова прозвучал тревожный звоночек. Если долго проработаешь на «скорой», да вдобавок получишь на вызове по кумполу обрезком водопроводной трубы, то все непонятное станет вызывать тревогу. Поэтому Данилов сел не в то кресло, на которое указал блондин, а в другое, так, чтобы сидеть лицом к двери. И ящик поставил так, чтобы можно было мгновенно схватить его правой рукой. Мало ли что. Тяжелый чемоданчик из крепкого пластика – грозное оружие в умелых руках.

Блондина своеволие Данилова нисколько не смутило, несмотря на то, что ему пришлось переставить к Данилову с противоположного края столика чистую тарелку с чистым же бокалом. По бокам от тарелки блондин положил нож с вилкой, а затем вытащил из-под столика закупоренную бутылку и повернул ее этикеткой к Данилову.

– Мадера! – гордо отрекомендовал блондин. – Настоящая. Из Португалии. Будете?

– Не буду, – сухо ответил Данилов, гадая о том, что могло понадобиться от него капитану второго ранга и его беременной жене, которая, проводив Данилова до гостиной, куда-то ушла. – И есть тоже не буду. Я на работе. Время, знаете ли, дорого…

– Знаю, – кивнул блондин и спрятал бутылку под стол. – Намек понят. Отблагодарю пиастрами…

– Вы меня совсем не поняли, – голос Данилова стал еще суше и приобрел металлический оттенок. – Я на работе. Мое время дорого, потому что я врач скорой помощи. Пока мы здесь точим лясы, где-то люди ждут помощи. У вас вызов к беременной с кровотечением. Есть кровотечение – давайте будем разбираться. Если нет, то я поехал.

Данилов встал, взял в руку ящик и выжидающе посмотрел на блондина. Тот тоже поднялся и сказал:

– Сейчас кровотечения нет. Но оно может быть. И выкидыш тоже может случиться. Супруга очень беспокоится. Да, чтобы не забыть. Я вам записал для отчета ее данные – как зовут, возраст, номер полиса, в какой поликлинике наблюдается…

Блондин протянул Данилову вырванный из блокнота листок. Данилов не глядя сложил его и убрал в нагрудный карман куртки. С одной стороны – похвальная предусмотрительность, с другой – как-то странно разворачивались события. Данилов попристальнее вгляделся в зрачки собеседника, но зрачки у того были нормального размера, а взгляд осмысленным. Спиртным духом тоже не тянуло и тарелки на столе были полными. Несмотря на столь позднее время, застолье еще не началось. Почему? Врача ждали?

– Я хотел бы поговорить с вашей женой и осмотреть ее, – сказал Данилов. – Вы пригласите ее сюда или отведете меня к ней?

– Конечно-конечно, – закивал блондин. – Мы вас, собственно, и выз… то есть – пригласили, потому что нам нужен осмотр и совет. Только позвольте я вам сам все объясню, потому что Жанночка у меня очень стеснительная. Присядьте, пожалуйста.

Стеснительные пациентки (да и пациенты тоже) попадались Данилову нередко. Одни стеснялись правомерно, не зная, как объяснить наличие тюбика с зубной пастой в заднем проходе. Другие стеснялись без всяких на то оснований, но все равно стеснялись. Очень часто на помощь приходили родственники, которым было легче рассказать врачу правду. Данилов сел и приготовился слушать.

– У меня очень ответственная служба, – блондин почему-то начал рассказывать о себе. – Подробности разглашать не имею права. Могу сказать лишь то, что я офицер, капитан второго ранга, и дома бываю очень редко. Действительно редко. Раз в два месяца, если не реже, получается вырваться домой. Вот сейчас отпустили на два дня, а практически – на полтора. Служу я под водой, где женщин нет, одни мужики. Да и если бы были, то я бы жене изменять не стал…

– Это похвально, – одобрил Данилов, выразительно вскидывая запястье и глядя на часы. – Но нельзя ли ближе к делу?

– Я к делу и веду, – блондин слегка нахмурился. – Я прибыл домой на два дня. До этого почти три месяца мы с женой не виделись. Разумеется, нам хочется секса. Но Жанночка волнуется – можно ли нам заниматься сексом по полной программе и как часто? Нужна консультация, врачебный совет.

Данилову потребовалось несколько секунд для того, чтобы переварить услышанное. О чем его только не просили на вызовах! Однажды, на втором году работы, попросили помочь вывезти за город труп. Но такой консультации не просили ни разу. «Он что – идиот? – подумал Данилов, глядя в ясные голубые глаза блондина. – Не похож, да и не дослужится идиот до подполковника. Еще в лейтенантах комиссуют…»

– То есть, если я вас правильно понял, никаких жалоб у вашей жены нет? – спросил Данилов, продолжая смотреть блондину в глаза. – И кровотечения тоже нет?

– Нет, – мотнул головой блондин. – Но Жанночка боится, что будет.

– В таком случае рекомендую вам воздержаться, – Данилов снова встал. – Хотя бы до утра. А утром сходите в женскую консультацию и задайте этот вопрос там. Я вам ничем помочь не могу, здесь нужна консультация акушера-гинеколога, а я – скоропомощник. До свидания.

Взяв чемодан, Данилов направился к двери, но блондин выбежал вперед и загородил собой дверь.

– Я же сказал вам, что меня отпустили всего на два дня! Послезавтра к девяти я должен быть на службе. Какая, к черту, консультация?! Ждать до утра, а потом еще и в поликлинике полдня терять! Вам что, трудно нас осмотреть? Какая разница, кто вы? Ведь вы же врач! Вам же не операцию делать! Это же пятиминутное дело!

– Вас-то зачем осматривать? – вслух удивился Данилов. – А-а, понял… Объясняю по пунктам. Пункт первый. Служба скорой помощи предназначена для оказания экстренной и неотложной медицинской помощи. Ваш случай к таковым не относится. Некоторая… э-э… срочность присутствует, но она иного рода. Пункт второй. У нас на станции не хватает машин и сотрудников. Пока вы меня не выпускаете, где-то ждут помощи люди. Странно, что вы, офицер-подводник, не понимаете элементарных вещей. Дайте пройти!

Вместо того чтобы посторониться, блондин крепко уперся руками в косяки и пошире расставил ноги.

– Всего пять минут! – прошипел он. – Ну поймите меня как мужчина мужчину. Всего пять минут, и валите помогать людям дальше! Дольше пререкаться будем. Пока вы не сделаете то, о чем я прошу, вы отсюда не уйдете. Имейте в виду, что у меня четвертый дан по айкидо.

Данилов шагнул вперед в надежде на то, что блондин образумится и посторонится, но сразу же получил болезненный удар в грудь. Повезло, что кулак блондина угодил в центр грудины, а не в ребро. Чего доброго, ребро могло бы треснуть. Неизвестно, какой у блондина на самом деле был дан, но удар у него был поставлен хорошо.

Данилов отступил на шаг. Блондин победно улыбнулся и принял прежнюю позу.

– Не пущу! – сказал он.

Вызывать полицию Данилову не хотелось. Долго придется ждать приезда наряда в обществе этого идиота. Да и не хотелось беспокоить людей, у которых и без Данилова хватает проблем. Другое дело, если бы ему угрожала стая спятивших наркоманов. Тогда уж делать нечего – забаррикадируйся где получится и зови на помощь. А с этим обладателем четвертого дана по айкидо можно решить вопрос самостоятельно. Тем более что он опрометчиво встал в такую картинную позу на проходе, совершенно забыв о том, что паховую область следует защищать.

Быстрым и, во избежание тяжелых последствий, точно рассчитанным движением ящика Данилов заехал блондину между ног. Заодно подумал, что подобная «терапия» поможет блондину снизить градус сексуального напряжения. Блондин предсказуемо схватился руками за пах и присел. Данилов быстро прошел мимо него, отодвинул засов на входной двери, раскрыл ее и вышел на площадку. Правила хорошего тона предписывают закрывать за собой двери, но Данилов не стал тратить на это время. Тем более что квартира, в которой курили трубку, явно нуждалась в проветривании. Резво спускаясь по лестнице, Данилов похвалил себя за то, что все-таки решился на операцию, и порадовался тому, что протезирование сустава прошло хорошо и теперь он может быстро бегать по лестницам. Шансы на то, что блондин бросится в погоню, были ничтожно малы, но все равно медлить не хотелось. И так столько времени потратил впустую. Порадовавшись своей хорошей форме, Данилов подумал, станет ли товарищ капитан второго ранга жаловаться, и решил, что не станет. Сам кругом виноват. С другой стороны, виноватые тоже любят писать жалобы. В конечном итоге Данилов оценил шансы как три к одному, поэтому в карте вызова описал ситуацию максимально близко к реальности, но в лаконичной форме. «Пациентка в контакт вступать не пожелала. Со слов мужа, жалобы на состояние здоровья у нее отсутствуют, выделение крови из влагалища отрицает. Вызвали для того, чтобы узнать, можно ли им заниматься сексом на таком сроке беременности. Дан совет проконсультироваться в поликлинике по месту жительства».

Карту Данилов заполнил в машине, пока ехали на следующий вызов. Одновременно он рассказал Юрию Палычу о том, как все было на самом деле, и сразу же пожалел об этом, поскольку истерически смеющийся человек неспособен хорошо управлять автомобилем. Но, к счастью, все обошлось, доехали благополучно. Утром, отчитываясь на пятиминутке, Данилов в подробности уже не вдавался. Повторил то, что было написано в карте, и предупредил следующую смену, чтобы были бдительными. Мало ли, вдруг вызовут повторно.

– У меня был случай похлеще, – сказала доктор Гартман. – В восьмом или девятом году. Зима, грипп, ездим без роздыху, и вызывают ночью тоже на кровотечение из влагалища. Приезжаю, а там две китаянки. Одна по-русски кое-как объясняется, другая не понимает совсем. Первая мне сует «сковороду»,[8] кивает на подругу и говорит «куня аборта нада». «Куня» – это по-китайски «девушка». У меня, разумеется, глаза на лоб вылезают. Что только не предлагали мне на вызовах, вплоть до секса, но аборт никогда не просили сделать. Я попыталась объяснить, что «скорая» абортами не занимается, а она башкой машет и добавляет к «сковороде» «лесю».[9] Я развернулась и ушла. Неужели у них в Китае «скорая» аборты делает?

При упоминании о китайцах у Данилова рефлекторно налился тяжестью затылок. Эпилептик с помраченным сознанием, ударивший его обрезком трубы по голове, был китайцем. «Скорую» к нему вызвали соотечественники, соседи по общежитию. Вместо того чтобы назвать истинную причину – психоз, сказали, что болит живот. Не чуя подвоха, Данилов приехал на вызов и прямо на пороге, не успев понять, что к чему, был вырублен. Жизнь полна неожиданностей, а уж жизнь скоропомощника ими просто изобилует.

Отдежурив, Данилов переместился в свой кабинет и спустя каких-то полчаса забыл об обладателе четвертого дана по айкидо. Вечером вспомнил, когда заглянул в свою сетевую «жалобную книгу», которая оказалась пустой. С вечера пятницы никто не написал ни одной жалобы на севастопольскую «скорую», чему Данилов сильно порадовался. «Пронесло» подумал он о капитане второго ранга. Не то чтобы Данилов боялся жалобы, просто не хотелось лишней треплющей нервы суеты. И без того хватало поводов для нервотрепки. Обладатель четвертого дана по айкидо производил впечатление человека решительного и энергичного. Такие, если жалуются, то сразу, не откладывают в долгий ящик подобно нерешительным меланхоликам. Тем более что ему завтра уже пора возвращаться на службу.

Будучи человеком совершенно неискушенным в вопросах мщения, Данилов упустил из виду то, что месть особенно вкусна в остывшем виде. Да и предположения его не простирались дальше обычной банальной жалобы. Капитан второго ранга дешево отделался, получив ящиком между ног, причем несильно. Если бы Данилов пошел на принцип, вызвал бы на квартиру полицейский наряд и заявил, что ему угрожали насилием, короткий отпуск капитана второго ранга был бы испорчен. Угрожать врачу «скорой» – это не соседку по веселому адресу послать.

Данилов считал, что его оппонент успокоился, а оппонент в это самое время рассказывал своему родному брату о том, как его обидел «врачишка» со «скорой». Брат был старше капитана второго ранга на восемь лет и с детства привык опекать младшего.

– Главное, – встретил я этого козла по-человечески, – сокрушался капитан второго ранга, – усадил за стол, угостить хотел, сказал, что могу и денег дать, а он обложил меня и еще чемоданом своим стукнул. Вот откуда берутся такие люди, а? А еще врачом работает. Псих какой-то! Натуральный псих! Испортил нам с Жанночкой вечер, скотина.

Встреча двух братьев сопровождалась непрерывным перезвоном рюмок, поэтому краски в рассказе были несколько сгущены, а события искажены. Вместо «отчитал» капитан второго ранга сказал «обложил», а о том, что стоял в дверном проеме, не давая Данилову выйти, умолчал.

– Такое нельзя спускать, – констатировал старший брат. – Козлов надо учить.

– Я собирался на него жалобу написать, да не успел, – вздохнул капитан второго ранга. – С утра с Жанночкой в поликлинику ходили, потом… хм… дома были, сейчас вот с тобой сидим. И фамилии его я не узнал…

– Жалоба – фигня, – махнул рукой старший брат. – На них этих жалоб тоннами пишут, а им что с гуся вода. Тут надо действовать посерьезнее. Ты служи спокойно, ни о чем не думай. Я сам займусь этим козлом. Фамилию узнать нетрудно. У них же все фиксируется – кто, когда и на какой адрес поехал. Ты во сколько примерно вызывал?

– В час ноль пять, – не задумываясь, ответил капитан второго ранга. – Я как вызвал, так сразу же посмотрел на часы. Интересно было, через сколько приедут. Приехал он быстро, через пятнадцать минут.

– Это его не спасет, – усмехнулся старший брат и поднял рюмку. – Давай, брат, выпьем за торжество добра над злом!

Старший брат капитана второго ранга был главным редактором газеты «Севастопольские новости». Медицинская тема считалась в городе одной из самых «горячих» и, стало быть, «тиражных», прибыльных. Сама по себе история о враче-грубияне не стоила и выеденного яйца, но могла стать прекрасным поводом для громкого журналистского расследования.

Глава десятая Миллионер из трущоб

Севастополь – это не только Графская пристань, памятник затопленным кораблям, Малахов курган, Адмиралтейский собор, крепостные развалины на Монастырской горе, Приморский бульвар и Драконий Мост, соединяющий бульвар с набережной. Севастополь – это еще и улица Толбухина в Инкермане – городская окраина на краю времени. Двухэтажные дома, построенные военнопленными немцами вскоре после войны, давно начали разваливаться, но здесь все еще живут люди.

– Здесь живут люди? – не поверил своим глазам Данилов.

Первый этаж дома зиял пустыми проемами, в которых не было оконных рам. На втором в рамах далеко не везде были стекла. Местами их заменяли листы фанеры или картона. Несколько окон тускло светились, подтверждая, что здесь и в самом деле живут люди. Действительность резко диссонировала с лирической песней о Севастополе, которую играла «подпольная» магнитола Юрия Палыча:

Улыбнется мне огнями бухта Южная, Инкерманские огни мелькнут вдали, А на рейде семафорами жемчужными Разговор ведут вечерний корабли…[10]

Вообще-то в скоропомощных автомобилях магнитолы и радиоприемники запрещены, поскольку считается, что посторонние звуки отвлекают водителя и других членов бригады от работы. Но Данилов смотрел на наличие магнитолы сквозь пальцы. Водителя тоже можно понять. Иной раз приходится простаивать по два с лишним часа в ожидании бригады. Скучно же просто сидеть и ждать, опять же под музыку время летит быстрее. Вдобавок в арсенале Юрия Палыча была «металлическая» подборка, моментально прогоняющая любой сон – практическая польза. Магнитола была установлена под сиденьем и в глаза не бросалась. Динамики Юрий Палыч замаскировал так хитро, что их можно было найти только во время работы магнитолы, если ориентироваться по звуку. Перед техосмотрами Юрий Палыч демонтировал свою, как он выражался, «музычку», а после возвращал на место.

– Где крысы живут, там и люди жить могут, – Юрий Палыч посмотрел на стайку крыс, копошившуюся на мусорной куче; крысы были ко всему привычными, поскольку на подъехавшую машину никак не прореагировали. – А что, разве в Москве нет трущоб?

Иногда в Юрии Палыче просыпался великий патриот Севастополя, которому решительно невозможно было слышать ни одного критического слова в адрес лучшего города на свете, пусть даже и объективного. Временами Юрий Палыч впадал в противоположную крайность и разражался гневными филиппиками в адрес Севастополя и его жителей. Все зависело от настроения, времени суток и самочувствия.

– Таких не видел, – уклончиво ответил Данилов, вылезая из машины.

– Тяжелое наследие прежнего режима, – вздохнул Юрий Палыч. – Давно я здесь не был…

Район был «чужим». Инкерман обслуживала шестая подстанция, но на ней все бригады были заняты, поэтому вызов передали свободной бригаде на другую подстанцию.

Лариса обогнала Данилова и пошла впереди, освещая дорогу фонариком. Данилов тоже достал и включил свой фонарик.

– Я уже бывала здесь, – сказала она.

Идти приходилось с осторожностью, выбирая, куда поставить ногу, – выбоины, битое стекло, использованные шприцы, осколки кирпича и прочий мусор. Пахло в полном соответствии с обстановкой – сырой гнилью, мочой и дерьмом. Нежилой первый этаж превратился в бесплатный общественный туалет. На входе в подъезд Данилову в нос шибануло ядреным уксусным запахом – здесь явно недавно разлили ангидрид. Повод для вызова был «широкоформатным», как выражалась Лариса, – «мужчина, сорок лет, плохо с сердцем». Разве что беременности не следовало ожидать. Впрочем, если в оперативном отделе при приеме вызова машинально перепутали пол (такое хоть и очень редко, но случалось), то можно нарваться и на беременность.

По полуразвалившейся лестнице шли с опаской, пробуя каждую ступеньку ногой, прежде чем перенести на нее свой вес. На втором этаже одна из дверей была приоткрыта. Лариса сунулась было в нее, но тут же щелкнул замок в двери напротив и тихий мужской голос сказал:

– Я здесь.

Голос принадлежал невысокому полному лысому мужчине восточной наружности, одетому, несмотря на жару, в темно-синий костюм. На толстой шее поверх расстегнутого воротника белой рубашки был криво повязан красный галстук. Насколько мужчина не соответствовал месту, в котором он находился, настолько же пляжные шлепанцы на босых ногах не соответствовали его официальному прикиду. В голове у Данилова сразу же прозвучал тревожный звоночек, поскольку все странное на вызовах воспринимается как потенциально опасное, а одежда, не соответствующая сезону, месту или обстоятельствам, нередко может быть признаком психического заболевания. Данилову вспомнился Ташкентский Ниндзя, шизофреник, проживавший на Ташкентской улице в Москве. В периоды обострений он облачался в черный костюм ниндзя и начинал нападать на соседей по коммунальной квартире с палкой, изображающей самурайский меч. Поскольку Ташкентский Ниндзя был агрессивным, соседи вызывали не «скорую», а полицию, которая вязала «героя» и увозила в отделение. А уж там совершался обычный ритуал – сначала приезжала обычная линейная бригада, констатировала, что пациент дезориентирован и не имеет свежих черепно-мозговых травм, и вызывала «психов», то есть специализированную психиатрическую бригаду.

Квартира, в которой оказались Данилов с Ларисой, выглядела такой же обшарпанной, как и весь дом, но пахло здесь приятно, какими-то благовониями. Вообще-то Данилов не любил благовоний, потому что от них начинала болеть голова, но сейчас они были весьма к месту. В квартире, судя по всему, кроме мужчины в костюме никто не жил. Пока Данилов и Лариса шли по коридору, не открылась ни одна из множества дверей и ничьих голосов тоже не было слышно. Вообще не было никаких звуков, кроме их собственных шагов.

Комната, в которую их привел мужчина, казалась огромной, потому что была почти пустой. Невысокий, покрытый цветастым покрывалом, топчан в углу, рядом с ним – щербатый и облезлый табурет, выполнявший роль прикроватной тумбочки, а чуть поодаль – старый деревянный стул. На табурете в керамической подставке курились две благовонные палочки. Чего в комнате было много, так это света. В патрон, спускавшийся на проводе с потолка, была ввернута невероятно мощная лампа, светившая как маленькое солнце. Вокруг нее носился целый рой мотыльков. Все три окна были закрыты, но открывать их не было необходимости, потому что половина стекол отсутствовала и далеко не все дыры были закрыты кусками картона. Стены, одетые в лохмотья обоев, были невероятно грязными, по углам свисала паутина, а вот пол был чистым, его явно недавно подмели.

– Вы можете садиться сюда, – угадав в Данилове старшего, мужчина указал рукой на стул. – А вы сюда, – сказал он Ларисе, указывая на топчан.

– Спасибо, я постою, – ответила Лариса.

Данилов осторожно сел на стул. Стул скрипнул, но стоял твердо, без намерения рассыпаться. Мужчина сел на топчан, но тут же вскочил и с видом посла, вручающего верительные грамоты, протянул Данилову визитную карточку, на котором золотым по белому на русском языке было написано: «Бирендра Пратап Сингх, доктор наук, президент», а ниже справа были указаны два телефонных номера и электронный адрес. На то, президентом чего именно был Бирендра Пратап Сингх, намекал замысловатый логотип, расположенный в верхнем левом углу.

– Очень приятно, – церемонно сказал Данилов, пряча карточку в карман. – Меня зовут Владимиром, а даму Ларисой. Вы, насколько я догадываюсь, гражданин Индии?

– Я не просто гражданин! – с гордостью сказал Бирендра, успевший сесть обратно на топчан. – Старший брат моего отца – посол Индии в России!

Лариса не удержалась от смешка, но тут же попыталась замаскировать его под кашель. Данилов, имевший небольшой опыт общения с индусами во время работы на московской «скорой», сохранил серьезное выражение лица. Все индусы, с которыми ему приходилось иметь дело, представлялись родственниками высокопоставленных особ – президентов, министров, махараджей и актера Амитабха Баччана, который котировался на уровне министра.

– Да – посол Индии в России! – повторил Бирендра, сверкнув маслеными глазами. – А старший брат моей матери – заместитель министра здравоохранения Индии!..

На этот раз Ларисе удалось удержаться от смешков.

– Не смотрите, что я живу здесь, – продолжал Бирендра. – Не было места в отеле, много туристов. Поэтому я здесь… – по-русски он говорил бойко и почти без акцента, явно давно уже жил в России. – Здесь хорошо, – Бирендра обвел рукой пространство вокруг себя. – Здесь я живу один и могу не бояться, что за мной следят. В отеле все смотрят и слушают, что я делаю…

«Все складывается, – подумал Данилов. – Забился в такую дыру, потому что в отеле за ним следили, лампочку прожекторную ввернул, чтобы хорошо все углы видеть, взгляд настороженный…»

– А ну брысь, сучий потрох! – донесся со двора грозный рык Юрия Палыча.

Бирендра вздрогнул и замер, затаив дыхание.

– Не обращайте внимания, – ласково сказал Данилов. – Это наш водитель кошек гоняет. Или крыс.

– Ничего, ничего, – невпопад сказал Бирендра и умолк.

– Про отель я все понял, – Данилов улыбнулся Бирендре, как старому другу. – Здесь, как я посмотрю, вы неплохо устроились. Место тихое, спокойное, никто не мешает. А нас зачем вызвали?

– Чтобы вы мне помогли, – на лице Бирендры появилось плаксиво-страдальческое выражение. – Мне нужна помощь. Очень тяжело жить далеко от дома. Никто не помогает. Только плохо делают…

– Кто делает вам плохо? – участливо поинтересовался Данилов.

– Все! – Бирендра взмахнул руками. – Все! Кругом! Везде! Хотят меня съесть!

– Съесть? – переспросил Данилов.

– Съесть! – Бирендра изобразил, как откусывает от чего-то, находящегося в правой руке, и жует. – Кругом тигры! Только вы можете спасти меня! Я прошу вашей помощи! – Он молитвенно сложил руки на груди. – Помогите мне, и я вас о-зо-ло-чу! – трудное слово Бирендра произнес по слогам. – Хотите пятьдесят тысяч? Вот!

Он достал из внутреннего кармана пиджака пухлый бумажник и выложил на табурет одну за другой пять розово-голубых купюр. Всякий раз, положив купюру, Бирендра делал небольшую паузу, во время которой косился на Данилова, словно ожидая, что тот скажет «достаточно». Спрятав бумажник обратно в карман, он выжидательно уставился на Данилова.

– Во-первых, я взяток не беру, – строго сказал Данилов. – Помогать людям – мой долг. А во-вторых, это белорусские деньги. Пятьдесят тысяч примерно равны двумстам пятидесяти российским рублям. Вряд к такой сумме подходит слово «озолочу».

– Я дам вам еще! – Бирендра хлопнул по купюрам короткопалой ладонью. – Много! Могу дать доллары, рубли, евро! Могу дарить манник и панна! Только помогите мне! Я вижу, что вы добрый! Вы не тигр! Очень хорошо, что вы приехали ко мне. Я хотел бы пригласить вас в ресторан, но там нельзя говорить! Везде чужие глаза и уши. Все хотят знать, что делает Бирендра Пратап Сингх!

– В рабочее время нам нельзя ходить по ресторанам, – Данилов снова улыбнулся. – Так что поговорим здесь. Прошу прощения, – он обернулся к стоявшей у него за спиной Ларисе и сказал: – Вы можете идти, Лариса. Скажите Юрию Палычу, чтобы он проверил колеса.

«Проверить колеса» означало «вызывайте психбригаду», а «проветрить салон» – «вызывайте полицию». В первые же рабочие сутки Данилов договорился с бригадой насчет условных кодов. Не всегда же на вызове можно сказать прямо про психиатров или полицию. «Будьте так любезны» означало «что-то мне здесь не нравится», а если Данилов просил сделать инъекцию гидробутилата, Лариса вводила пациенту кубик физраствора. Бывают же ситуации, когда пациенты без укола отпускать не хотят, вот и приходится хитрить, чтобы успокоились, не вызывали бы повторно и не писали бы жалоб. Для общения с диспетчерами использовался код, общий для всех бригад. «Говорит первый» означало угрозу нападения на бригаду и просьбу прислать на адрес наряд, а «нужно местечко» без указания диагноза означало, что местечко нужно в психиатрической больнице на Фиолентовском шоссе. «Психические» пациенты очень часто требуют отвезти их в «нормальную» больницу вместо осточертевшей им психиатрии. Попав в знакомое место, начинают возмущаться, но в приемном отделении их проще успокоить, нежели дома или в машине.

– Хорошо, – ответила Лариса и ушла.

– Итак, я вас слушаю, – сказал Данилов, когда они остались вдвоем. – Что вас беспокоит? Какие у вас жалобы? Чем я могу вам помочь?

– Меня все беспокоит, доктор! – Бирендра громко хлопнул в ладоши. – Не здоровье беспокоит, а жизнь! Люди меня беспокоят! Все время хотят сделать мне плохо. В джунглях нет такой конкуренции, как здесь! Все хотят друг друга съесть!

– Съесть в прямом или в переносном смысле? – на всякий случай уточнил Данилов.

– В прямом! В прямом! – Бирендра замахал руками, словно отгоняя от себя мошкару. – Зарезать и съесть! Меня вчера чуть-чуть не зарезали! В министерстве!

– В каком министерстве? – удивился Данилов. – В Москве?

– Почему в Москве?! – Бирендра зажестикулировал еще ожесточеннее. – Здесь! В Севастополе! В вашем министерстве! Как будто женщина, а сама – ракшаси!..

Кто такие ракшаси, Данилов знал благодаря Никите, увлекавшемуся «Героями меча и магии». Свирепые многорукие демоны, и в каждой руке по сабле. Оказывается, в Севастополе они тоже водятся.

– Расскажите мне все подробно, – попросил Данилов. – Время у нас есть.

Времени было предостаточно. Если даже единственная на весь город психиатрическая бригада сейчас свободна, то раньше, чем через минут двадцать – двадцать пять, ждать ее не следует. А если бригада занята, то можно прождать и час с лишним. Впрочем, если бы перспектива ожидания «психов» была долгой, то Лариса бы уже вернулась и доложила, что колеса проверены и можно ехать.

– Конечно, подробно! – закивал Бирендра. – Я же вызвал вас для того, чтобы все подробно рассказать и попросить помочь… – Он вдруг обратил внимание на лежавшие на табурете купюры, сгреб их и не глядя сунул в боковой карман пиджака. – Я – коммерсант! Президент крупной оптовой компании. В Москве у меня есть большой офис в Сити. Здесь я пока не успел арендовать помещение и набрать сотрудников…

Данилов понимающе кивнул.

– Я пока делаю рэки… – Бирендра звучно хлопнул себя по лысине. – Забыл, как будет по русски…

– Разведку, – подсказал Данилов.

– Да, разведку. Был в вашем министерстве и чуть не умер от инфаркта!

– О каком министерстве вы говорите? – уточнил Данилов. – О департаменте здравоохранения или…

– Департамент, департамент, – оскалился Бирендра. – Яма со змеями, вот что это такое!

«Псих, а наблюдательный», – отдал ему должное Данилов.

– Одна женщина хотела меня задушить, другая хотела зарезать, а третья меня прогнала!

– Задушить? – притворно удивился Данилов. – Неужели?

– Задушить! – Бирендра обхватил руками свою толстую шею и высунул набок язык. – Говорила – давай больше!

– Чего больше?

– Деньги, доктор! – Бирендра удивленно выпучил глаза и часто-часто заморгал. – Что она еще может хотеть?! Я сказал, что дам больше, когда дело сделаем. Она не захотела дальше разговаривать. Тогда я пошел к другой, красивой, но злой. Она сразу сказала столько, что не было смысла продолжать разговор. Зарезала меня без ножа! Я пошел к самой главной, но она вообще не захотела со мной разговаривать. Тогда я пошел к секьюрити. Секьюрити сказал, что без посредника из местных я дело не сделаю…

– А какое у вас дело, если не секрет? – поинтересовался Данилов.

– Для вас – не секрет! – Бирендра рубанул ладонью в воздухе. – Я хочу предложить препараты. Дженерики,[11] но очень хорошие и очень дешевые. Я знаю, как делают дела, и готов оплатить услуги посредника. Но я здесь никого не знаю. Чтобы найти посредника, тоже нужен посредник. Разговаривать с кем-то в больнице опасно. Могут подслушать конкуренты. И в больницу не пускают, нужен пропуск. Я подумал, что лучше будет вызвать вас домой и поговорить здесь, в спокойной обстановке. Давайте пройдем на кухню, там у меня офис…

Офис у Бирендры Пратап Сингха был знатный – ноутбук и несколько папок на покосившемся столе. Роль кресла исполнял деревянный ящик, на котором лежала подушка.

– Я не люблю бросать деньги на ветер, – сказал Бирендра, словно бы извиняясь за спартанскую суровость обстановки.

– Богатый не тот, кто много зарабатывает, а тот, кто мало тратит, – откликнулся Данилов.

– Вот мой прайс, – Бирендра раскрыл одну из папок. – Самая правая колонка – это суперцена, которую получают только суперклиенты…

Данилов взял у него папку и пролистал ее, бегло знакомясь с содержимым и слушая комментарии Бирендры. Цены его не интересовали, просто хотелось понять, реальный это прайс или нет. В отношении диагноза, который был выставлен Бирендре, возникли сомнения. Может, и нет у него никакой мании преследования?

Спустя три минуты Данилов окончательно убедился в том, что Бирендра не псих, одержимый бредом преследования, а просто чудик, «хомо своеобразус неординариус». Чересчур экспансивный, склонный преувеличивать, но нормальный. И бедный. Сам признался, что на более приличные апартаменты, чем эта развалюха, у него нет денег.

– Такие цены здесь летом, такие цены! – качал головой Бирендра. – Совсем как в Андамане…

Чудик и оригинал. Мало кто бы собрался искать протекции в департаменте здравоохранения через «скорую».

Сделав звонок диспетчеру с просьбой отменить психов, Данилов предупредил Бирендру, что за необоснованный вызов скорой помощи полагается штраф, а за повторный – арест на пятнадцать суток. Про арест соврал, чтобы покрепче напугать хитрого индуса. При слове «штраф» Бирендра снова вытащил из кармана бумажник, но Данилов сказал, что в рамках русско-индийской дружбы на первый раз его прощает. Расстались они крайне довольные друг другом. Бирендра проводил Данилова до выхода из дома и помахал рукой на прощанье.

– Что это за клоун? – поинтересовался Юрий Палыч, руля между кучами мусора.

– Племянник индийского посла и президент крупной фирмы, – ответил Данилов.

– Миллионер из трущоб, – добавила Лариса. – Владсаныч, а он что – нормальный? Или госпитализироваться отказался?

– Полиса у него нет! – «догадался» Юрий Палыч. – Иностранец же!

– При обострении с угрозой для себя и окружающих положено госпитализировать всех без разбору, – сказал Данилов. – Тем более при бреде преследования. Никогда не известно, что человек сделает под влиянием страха. Но наш индийский друг нормальный. Относительно, как и все мы, – Данилов вспомнил свое пребывание в психиатрической клинике.[12] – А «скорую» вызвал для того, чтобы завести знакомства среди местных медиков. Мечтает нас лекарствами снабжать.

– Владимир Саныч, а вы рыбак или нет? – вдруг спросил Юрий Палыч, которому стало неинтересно обсуждать индуса.

– Еще не разобрался, – усмехнулся Данилов. – В детстве баловался с удочкой, было дело, но в страсть это баловство не перешло.

– В Москве у вас не рыбалка, а баловство, это точно, – Юрий Палыч коротким сигналом выразил негодование водителю подрезавшей его «Газели». – Я про настоящую рыбалку говорю. В море, с ялика. Отплывешь подальше от берега – красота! Сверху – небо, снизу – море, вокруг никого нет…

– Никогда не пробовал, но звучит заманчиво, – Данилову сразу же вспомнился Хэмингуэй, «Старик и море». – Надо будет как-нибудь попробовать.

– Давайте выберем денек и порыбачим, – предложил Юрий Палыч. – Лишние удочки в моем хозяйстве найдутся, а хорошей компании я всегда рад.

– Боже сохрани вас, Владсаныч, отправляться с Юрочкой на рыбалку, – вмешалась Лариса. – Он вас замучает. Увезет еще до рассвета, а вернется, когда темнеть начнет. Он страсть какой жадный до рыбы…

– На час плыть, только крючки мочить, – огрызнулся Юрий Палыч. – Вы, Владимир Саныч, Лариску не слушайте. Что баба может понимать в рыбалке? Замучает! Это же не мучение, а удовольствие! Время летит незаметно. Только отплыл, а уже темнеть начало… Попробуйте и сами убедитесь. Я вас научу всем трем премудростям – как ловить, как уху варить и как жарить.

– Жарить я, кажется, умею, – осторожно заметил Данилов.

– Поглядим, – многозначительно хмыкнул Юрий Палыч. – Надо так, чтобы на зубах хрустело, а во рту таяло…

Утром, во время «разбора полетов», заведующий центральной подстанцией Мамлай попал в неловкое положение два раза подряд. Когда зашла речь об отмене вызова психиатрической бригады, Мамлай сурово нахмурился и сказал:

– Одна бригада на город, друзья мои! Одна! Надо использовать ее с умом. Надо сначала думать, а потом вызывать! Кто ездил на Толбухина?

– Мы! – встал Данилов.

Возникла немая сцена. Мамлай смотрел на Данилова, а Данилов на него.

– А-а-а, вы, значит, – наконец сказал Мамлай. – Ладно, хорошо. Садитесь, Владимир Александрович. Света, у тебя есть замечания по дежурству?

– У меня есть! – вместо того чтобы сесть, Данилов вышел вперед к столу, за которым сидел Мамлай. – Я ошибся, накосячил. Поторопился с вызовом психбригады, а надо было не торопиться. По моей вине люди зря мотались туда-сюда. Так что ваша критика, Константин Миронович, совершенно справедлива. Я приму ее к сведению и впредь буду внимательнее. И прошу никогда не делать мне поблажек. Что значит: «Садитесь, Владимир Александрович»? Если я что-то натворил, то должен ответить, как все. А то я с вас, Константин Миронович, уже как главный врач станции спрошу за попустительство отдельным любимчикам.

– Да, конечно, Владимир Александрович, – Мамлай слегка покраснел. – Никаких поблажек. Никаких любимчиков.

Глава одиннадцатая Комедийная персона

– В середине «нулевых» годов работала в первой больнице молодая и красивая операционная медсестра Аня Минаева. Как и положено большинству красивых женщин, была она не очень-то счастлива в личной жизни, – под чай или кофе секретарша Катя непременно баловала Данилова какой-нибудь севастопольской историей, преимущественно романтического характера. – Парадоксально, но ведь так оно и есть. И был у Ани перспективный производственный роман с хирургом Барбаковым, без двух минут заведующим первым хирургическим отделением. Перспективный в том смысле, что из производственного, когда все происходит только во время совместных дежурств, грозил перейти в настоящий, когда все происходит независимо от рабочего графика и может даже закончиться браком. Аня, как я уже сказала, была молодой – около тридцатника. Острый глаз, твердая рука, высокая грудь, упругая попа, ясная голова… Но с некоторых пор голова, то есть – ум, начала ее подводить. В момент пересчета инструментов и материала.

– Хорошая медсестра еще и очки на докторах пересчитает, – вставил Данилов. – А что? Бывали случаи.

– И вот с некоторых пор после операции начало у Ани получаться на несколько марлевых шариков больше, чем до нее, – Катя сделала небольшую интригующую паузу. – На один, на два, а то и на три. Не каждый день, но частенько. Если недостача – то тут все ясно. Режьте, доктора, по свежезашитому и ищите то, что забыли. А вот излишки…

– Да, – кивнул Данилов. – Искать вроде бы нечего, а нервно.

– Нервно – не то слово, – вздохнула Катя. – За каких-то два месяца бедная Аня из цветущей энергичной веселой женщины превратилась в задерганную истеричку. У нее еще и привычка появилась считать все, что на глаза попадается. Это она так себя проверяла. Доверие к ней упало ниже уровня плинтуса, а еще она начала срываться во время операции на врачей, чем окончательно погубила свою репутацию и свое будущее. Во всех смыслах, и в карьерном, потому что истеричку ни старшей, ни тем более главной сестрой не назначат…

«Я бы с этим поспорил», – подумал Данилов, знавший немало начальствующих истеричек, в том числе и главных медсестер, но вслух ничего говорить не стал.

– … так и в личном, потому что с Барбаковым она поссорилась. В общем, уволилась Аня и больше о себе знать не давала. Вроде как совсем уехала из Севастополя. Судьбой ее никто особенно не интересовался, потому что за два последних месяца она, на нервной почве, со всеми разругалась. Кто-то над ней подшучивал, кто-то успокаивал недостаточно искренне, кто-то, наоборот, был слишком настойчив и под видом утешения пытался в постель затащить. Аня же была девушка с принципами, можно сказать – однолюбка. Кроме Барбакова, ни с кем не крутила. Но дело не в этом. Барбаков вскоре после Аниного исчезновения закрутил новый роман, с дочерью одной из своих пациенток…

– Это, вообще, очень правильное решение – имея больную маму, выйти замуж за врача, – сказал Данилов.

– Гениальное, можно сказать, – согласилась Катя. – Но и не в этом дело. Ну женился и женился – с кем не бывает. Развязка наступила на небольшой больничной вечеринке, посвященной бракосочетанию Барбакова. Анестезиолог Оксана Дерезюк напилась в стельку и, рыдая, поведала миру о том, что это она подбрасывала марлевые шарики Ане, потому что тоже любила и любит Барбакова и хотела таким образом устранить соперницу. С глаз, то есть из больницы долой – из сердца вон. Кто же знал, что Барбаков выкинет такой финт – женится на «посторонней» бабе? Оцените продуманность замысла, Владимир Александрович! Шарики Дерезюк пропитывала фальшивой кровью, которую готовила, смешивая красный и синий пищевые красители. Проносила их в кармане в операционную и, улучив момент, подбрасывала в тазик с грязным материалом.

– Штирлиц отдыхает! – восхитился Данилов.

– Да уж, куда ему до Оксаны, – хмыкнула Катя. – Как и следовало ожидать, на следующий день после гулянки Оксану уволили.

– И правильно, – одобрил Данилов. – Любовь любовью, а режим стерильности в операционной – это святое.

– Что примечательно – мнения сотрудников по поводу Оксаны разделились надвое. Мужчины, особенно хирурги, гневно ее осуждали, а женщины жалели, причем больше, чем Аню. У той хоть производственный роман в анамнезе был, есть, что вспомнить. А Оксана – кругом несчастная. Взаимности не дождалась и вдобавок работы лишилась. Ей тоже пришлось уехать, потому что в Севастополе после такого ее никто из главврачей на работу брать не хотел…

– Можно? – Дверь кабинета приоткрылась. – Я слышу, у вас тут разговоры совершенно не деловые.

– А подслушивать, между прочим, нехорошо! – Катя вскочила на ноги и грудью бросилась на амбразуру, то есть на щель. – Кто вы такой?! Посторонним сюда нельзя!

Незваный гость оказался проворным. Не обращая внимания на Катины слова, он вошел в кабинет, изящно обошел Катю, которая уже растопырила руки, и положил на стол перед Даниловым лист бумаги с круглой синей печатью.

«Корреспондент газеты «Севастопольские новости» Выхрыстюк Станислав Грацианович командируется на Станцию скорой помощи г. Севастополя для выполнения служебного задания…» – прочитал Данилов.

Пока он читал, Станислав Грацианович Выхрыстюк успел сесть на стул, на котором раньше сидела Катя, и выложить из черной кожаной сумки на стол диктофон, блокнот и две ручки – черную и красную. Катя, обалдевшая от такого самоуправства, стояла посреди кабинета и выжидательно смотрела на Данилова.

– Товарищ из газеты, – сказал ей Данилов, откладывая бумагу в сторону. – Станислав Грацианович, хотите кофе или чаю?

– Нет-нет, спасибо, – затряс лохматой головой корреспондент. – Ничего не надо.

Не надо так не надо. Катя собрала со стола на поднос чашки с недопитым кофе и вазочку с шоколадными конфетами и ушла. Дверь нарочно прикрыла не до конца, чтобы слышать, о чем пойдет речь. Данилов это заметил, но ничего говорить не стал – пусть слушает, не надо будет потом тратить времени на пересказ. Пока Катя убирала со стола, Данилов рассматривал корреспондента. На вид тому было лет двадцать, от силы – двадцать два. Будучи врачом, Данилов довольно точно умел определять возраст на глазок. Станислав Грацианович был высок, тощ, длинноволос, причем подстрижен криво, с уклоном в правую сторону, и расхристан. Жидкая юношеская бороденка, драная футболка, размера на два больше необходимого, драные джинсы, замысловато-разноцветные татуировки на предплечьях, серьга в левом ухе, на безымянном пальце правой руки кольцо в виде согнутого гвоздя, сумка с бахромой, кроссовки просят каши и щетки. Станислав Грацианович напомнил Данилову сына Никиту, студента психологического факультета МГУ. Один в один, только татуировок на руках нет и перстень у Никиты не в виде гвоздя, а с черепом. «На кого ты похож, балбес!» – ужасалась Елена. Титул «балбеса» Никита получил после того, как наотрез отказался продолжать врачебную династию и поступил на психфак. Данилову было все равно – лишь бы Никите нравилось, а вот Елена сильно переживала. И потому, что считала медицину лучшей профессией на свете, и потому что в медицинском мире могла чем-то помочь сыну (не последний, чай, человек – замглавврача московской «скорой»), и потому, что решение Никита принял не посоветовавшись ни с ней, ни с Даниловым. Объяснил свои мотивы он кратко: «Насмотрелся за шестнадцать лет на эту вашу медицину». Елена потом вздыхала – надо было дома больше хорошего о работе рассказывать, а то все разговоры о косяках да о проблемах.

– Итак, Станислав Грацианович, что вас к нам привело? – с улыбкой спросил Данилов.

Корреспондент уже успел раскрыть блокнот и взять наизготовку черную ручку.

– Я пришел к вам по поводу вызова к гражданке Поминкевич Кристине Борисовне, одна тысяча девяносто первого года рождения, по адресу: улица Генерала Лебедя, дом шестьдесят два, квартира сорок»…

«Женщина, двадцать четыре года, беременность двадцать восемь недель, кровотечение из влагалища», – вспомнил Данилов. Вот как, оказывается, бывает. Пишут жалобы не на станцию и не в департамент, а сразу в газету. Интересная особенность местного менталитета. В Москве в газеты принято отправлять копии жалоб в департамент. Или в департаменте тоже получили жалобу, но не стали давать ей хода?

– У нас есть сведения, что врач, который был на этом вызове, вел себя неподобающим образом, – продолжал Станислав Грацианович. – Нагрубил пациентке, избил ее мужа, короче говоря – нарушил все заветы Гиппократа. К сожалению, фамилия его осталась неизвестной, но, насколько я понимаю, найти его несложно. У вас же ведется регистрация вызовов, так?

– Ведется, – кивнул Данилов. – Но в данном случае уточнять нет необходимости, потому что на этом вызове был я.

– К вам тоже поступила жалоба, и вы там успели побывать? – спросил корреспондент и схватил со стола диктофон. – Ой, совсем забыл! Вы не против, если я стану записывать наш разговор? Не для каких-то там целей, а только для того, чтобы ничего не упустить.

– Записывайте, конечно, – разрешил Данилов. – Только вы меня неправильно поняли. Это я был на том вызове. Я совмещаю на линии на полставки. Нехватка кадров большая, вот и приходится.

– Повторите, пожалуйста, то, что вы сейчас сказали, – попросил корреспондент, ставя диктофон с зажегшимся красным индикатором ровно посередине между собой и Даниловым.

Данилов повторил.

– Хотелось бы услышать вашу версию событий, – строго-деловое выражение лица корреспондента совершенно не гармонировало с его легкомысленным обликом, и от этого Станислав Грацианович выглядел смешно. – Желательно поподробнее.

– Я лучше вам суть расскажу, а вы потом зададите вопросы, – предложил Данилов.

– Хорошо, пусть так, – согласился корреспондент.

– Я приехал на вызов к беременной с кровотечением и выяснил, что никакого кровотечения нет и вообще у пациентки нет никаких жалоб. Причиной для вызова послужило желание получить консультацию медицинского характера, которая была абсолютно не срочной, – это кому как, мысленно усмехнулся Данилов, – и не входила в мои обязанности. Я указал мужу пациентки на недопустимость вызова скорой помощи по ложному поводу и посоветовал обратиться в женскую консультацию. Муж настаивал на том, чтобы я сделал то, что от меня требуют. Я отказался и хотел уйти, но он не стал меня выпускать из квартиры. Когда я попытался пройти, то получил удар кулаком в грудь. В дверях возникла небольшая борьба, в ходе которой я… задел его своим чемоданчиком. Вот и все.

– Какая именно консультация была нужна?

– Боюсь, что не смогу ответить на этот вопрос, – Данилов извинительно улыбнулся. – Повторю только, что она была абсолютно не срочной и не только не входила в мои обязанности, как врача скорой помощи, но и выходила за рамки моей квалификации. Пациентке было нужно проконсультироваться у гинеколога, а я по основной специальности анестезиолог-реаниматолог и никогда гинекологом не был.

– Тогда почему вы поехали на вызов к беременной? – спросил корреспондент, черкнув что-то в блокнотике.

– Я вам сейчас все объясню, только вы постарайтесь понять меня правильно, – Данилов вгляделся в серо-голубые глаза корреспондента, словно желая убедиться в том, что тот способен его понять. – На скорой помощи работают врачи, прошедшие подготовку по специальности «скорая медицинская помощь». Есть специализированные бригады, например – психиатрические или педиатрические…

Корреспондент резво записывал за Даниловым, высунув от усердия кончик языка.

– Акушерско-гинекологических врачебных бригад на «скорой» нет. Все врачи скорой помощи умеют принимать роды и оказывать экстренную помощь беременным. Экстренную! Например – поставить капельницу при кровотечении, сделать нужные инъекции и отвезти в стационар, – Данилов сделал паузу, давая возможность корреспонденту спокойно записать сказанное. – Можно сказать, что врачи скорой помощи знают неотложное акушерство с гинекологией. Но они не владеют знаниями по этой специальности в таком объеме, чтобы давать консультации по вопросам, выходящим за рамки неотложного. По этому пункту надо что-то уточнить?

– Да, – кивнул корреспондент. – Почему на «скорой» нет акушерско-гинекологических врачебных бригад?

– Потому что на догоспитальном этапе в них нет необходимости. Скоро вообще врачей оставят только на специализированных бригадах, а на обычных линейных будут ездить фельдшеры.

– Слышал, – снова кивнул корреспондент. – Как в Америке.

– В Америке ездят парамедики, а не фельдшеры, – уточнил Данилов. – Но не будем отвлекаться. Могу я перейти ко второму пункту?

– Да, конечно.

– Пункт второй. Скорая помощь предназначена для экстренной и неотложной помощи людям. Работа везде напряженная, а в Севастополе особенно. Не хватает ни людей, ни машин. У нас нет времени ездить по ложным вызовам и давать отвлеченные консультации. Пока мы тратим время попусту, где-то ждут помощи больные и пострадавшие. Кое-кто может не и дождаться. Напишите, пожалуйста, об этом. Непременно напишите, а то, как ни странно, многие этого не понимают.

– Напишем, – пообещал корреспондент. – А все-таки, Владимир Александрович, что за консультация понадобилась на том вызове. Без подробностей ваши слова звучат как-то неубедительно. Тем более, насколько я понимаю, раз пациентка не предъявляла жалоб, то законом о врачебной тайне вы не связаны, так ведь?

«Ловко вывернул!», – мысленно восхитился Данилов.

– Может, впрямую и не связан, но в подробности вдаваться не хочу, – сказал он, добавляя в голос резкости. – Спросите у мужа пациентки. Он, наверное, не случайно не стал писать об этом.

– Муж пациентки – родной брат нашего главного редактора, – улыбнулся корреспондент. – Он ничего не писал, а просто рассказал брату об этом случае. Мне поручено произвести расследование, вот я и спрашиваю. Извините за настойчивость. Мы, журналисты, народ дотошный.

«А чего я, собственно, упираюсь? – подумал Данилов. – Раз уж он сам начал…»

– Муж беременной женщины хотел узнать, можно ли ему заниматься сексом с женой, – Данилов постарался удержаться от улыбки. – Для того и вызвал скорую помощь среди ночи.

– Неужели было трудно ответить на такой простой вопрос? – искренне удивился Станислав Грацианович. – Сказали бы «да, на здоровье» и уехали бы с миром.

– Не все так просто, – возразил Данилов. – Срок был уже большим и я не мог взять на себя такой ответственности. Кроме того, мы все время отклоняемся от главного обстоятельства. От того, что скорая помощь была вызвана по заведомо ложному вызову, без реальной необходимости. За это, между прочим, положен штраф. От одной до полутора тысяч.

– А зачем усложнять? – усмехнулся корреспондент. – Почему «не так все просто»? Посоветовали бы им оральный секс, и все были бы довольны!

– Мне повторить, что я только что сказал? – ехидно поинтересовался Данилов. – И с оральным сексом тоже не так все просто, как вам кажется. Вопрос не только в том, можно ли… хм… проникать внутрь, но и в том, не повредят ли беременной женщине сексуальное возбуждение и оргазм. Так повторить или нет?

– Нет, зачем же? – Станислав Грацианович покосился на диктофон. – Я все понял и записал. Пойдем дальше. Итак, Владимир Александрович, насколько я понял, вызов без необходимости вызвал у вас недовольство, которое в итоге привело к рукоприкладству, так?

– Нет, не так! – Данилов почувствовал, что нарастающее раздражение отозвалось болью в висках, и подумал, что за столько лет пора бы вывести закономерность своей посттравматической головной боли, понять, в какие моменты ломит в висках, а когда болит затылок. – Совсем не так. Да, вызов без необходимости вызвал у меня недовольство! Закономерное недовольство. Неприятно, знаете ли, тратить рабочее время впустую, особенно когда на линии огромная нехватка бригад.

– Какая? – тут же вскинулся корреспондент.

– Более сорока процентов от положенного, и это при том, что нормативы рассчитываются по населению Севастополя, без учета отдыхающих, – Данилов старался держать себя в руках, но в глубине души росло желание прекратить разговор, который по инициативе собеседника то и дело сворачивал не туда. Не вызывало сомнений, что лохматый Станислав Грацианович не стремится объективно разобраться в ситуации, а готовит «жареный» материал. Видно птицу по полету, а добра молодца по соплям. – То есть реально летом население города вырастает втрое, соответственно можно сказать, что на линии работает примерно пятая часть от необходимого количества бригад. Хочешь не хочешь, а будешь недоволен.

– Но насколько мне известно, там были основания для срочной консультации?

– Не было! – нахмурился Данилов. – То, что муж прибыл на кратковременную побывку, еще не основание для вызова «скорой». И, кроме того, хочу повторить, что я не обладаю достаточными познаниями в акушерстве, чтобы давать обоснованные заключения по таким вот вопросам!

– Разве вы не изучали в институте акушерство? – недоверчиво прищурился Станислав Грацианович.

– Изучение предмета в рамках общего курса еще не делает специалистом! Есть специализация на шестом году обучения, есть ординатура, во время… – Данилов оборвал себя на полуслове, поняв, что так они до ночи не закончат. – Короче говоря, я не имею сертификата по специальности «акушерство и гинекология», потому и не могу давать такие консультации.

– Но можно же было так и объяснить, – резонно заметил корреспондент. – Вряд ли бы от вас стали требовать того, что не в вашей компетенции. Объяснить, а не устраивать драку.

– Представьте себе, что стали! – хмыкнул Данилов. – «Вы же врач, какая разница, что у вас за специальность» и так далее. Несведущим все кажется простым, а на самом деле это далеко не так. И насчет драки, которой на самом деле не было. Да – не было. Была небольшая потасовка в дверях, возникшая по вине брата вашего главного редактора. Он меня ударил первым, я защищался. Имею, кстати, право на самозащиту по закону…

«А по уму, Вольдемар, следовало вызвать на квартиру полицию, – с запоздалым сожалением подумал Данилов. – Ничего, что потерял бы еще минут пятнадцать. Зато вместо статейки, которую напишет этот олень, был бы протокол, в котором все было бы отражено верным образом».

– Так что давайте будем правильно выбирать слова, – Данилов строго посмотрел на корреспондента. – Хорошо?

Ему было немного неловко, поскольку он все же намеренно ударил противника ящиком, а не «задел». Но говорить «ударил» на диктофон, да еще и в такой ситуации, когда все его слова могут быть истолкованы предвзято, Данилову не хотелось. И вообще он считал себя правым. Кругом правым.

– Хорошо, – кивнул Станислав Грацианович. – Скажите, а пациентку вы не осматривали?

«Ого! – подумал Данилов, глядя в глаза корреспонденту. – А ты ведь не просто подготовился к разговору. Тебя кто-то натаскал, причем кто-то знающий».

– Нет, не осматривал. Открыв мне дверь, она ушла в другую комнату и больше не показывалась. Я общался с ее мужем.

– Так как же вы можете утверждать, что с ней все было в порядке? – В голосе Станислава Грациановича появились киношные следовательские нотки. – Разве без осмотра можно делать выводы?

– Во-первых, если бы что-то было не в порядке, она не стала бы уходить! – отчеканил Данилов. – Во-вторых, она прекрасно слышала наш разговор, потому что мы говорили громко, иногда даже чересчур громко, и, стало быть, была в курсе происходящего. Когда ее муж сказал, что у его жены нет ни жалоб, ни кровотечения, она не вышла ко мне и не оспорила слова мужа…

«А вот тут, конечно, слабое звено, – подумал Данилов. – Косяк чистейшей воды. Надо было пригласить ее и услышать отказ от нее. Лоханулся я сгоряча. И на старуху бывает проруха, да».

– В-третьих, если бы у нее были проблемы, которые я не стал решать, она бы вызвала повторно, а этого не случилось.

– Не факт, – тряхнул головой корреспондент. – Она могла вызвать платную «скорую» или обратиться в стационар самотеком. Живет-то она прямо напротив центра матери и ребенка.

– Хорошо, – согласился Данилов, – «в третьих» можно не считать.

– Ладно, с вызовом мы разобрались… – Станислав Грацианович перевернул в блокноте убористо исписанную страничку.

«Ой ли?», – усомнился Данилов.

– Теперь хотелось бы узнать детали вашей биографии, Владимир Александрович. – Где вы учились и как давно окончили институт?..

Минут десять Данилов терпеливо рассказывал свою биографию. Хорошо еще, что сейчас не нужно было ничего оспаривать. Кое о чем, например, о работе в лагерной больнице, он умолчал. Напоследок корреспондент спросил о том, нравится ли Данилову в Севастополе. Данилов ответил, что нравится. Станислав Грацианович польщенно ухмыльнулся (впору было подумать, что это он выстроил город) и наконец-то захлопнул свой блокнот.

– Прошу перед публикацией прислать мне статью для ознакомления, – сказал Данилов.

– В этом нет необходимости, – Станислав Грацианович убрал орудия труда в сумку и встал. – Предварительному согласованию подлежат только интервью. Я же буду писать материал от своего лица. Если вас что-то не устроит, можете требовать опровержения. Ваше право.

Данилов подумал о том, что его, скорее всего, не устроит вся статья целиком. Но говорить об этом не стал. Пожал корреспонденту руку, улыбнулся на прощанье и облегченно вздохнул, когда за незваным гостем закрылась дверь.

Дверь, не успев закрыться, снова открылась. В кабинет вошла Катя.

– Что это было? – трагическим шепотом спросила она.

– Ничего особенного, – махнул рукой Данилов. – Потихоньку становлюсь медийной персоной. Или, скорее, комедийной.

Глава двенадцатая Линейная алгебра

– Владимир Александрович, задержитесь, пожалуйста, – сказала Элла Аркадьевна после того, как объявила совещание законченным.

На совещании шла речь о самом наболевшем – о нехватке кадров, поэтому Данилов решил, что директор департамента хочет обрадовать его пополнением персонально, с глазу на глаз. Чтобы другие главврачи не начали ныть: «Почему «скорой», а не нам?». Региональная программа по привлечению медиков в Севастополь из других регионов страны, заметно пробуксовывала. «Все кадры в Москву уехали, – шутила Элла Аркадьевна, – к нам отправить некого». Но директор департамента неожиданно заговорила совсем о другом – о линейном контроле.

– У меня есть сведения о том, что бригада линейного контроля станции работает нерегулярно, – сказала она. – Это правда?

На центральной подстанции имелась одна бригада линейно-контрольной службы, состоявшая из врача и водителя. Одна на весь Севастополь. Штатных врачей-инспекторов на бригаде линейного контроля не было ввиду тотальной нехватки кадров. В качестве них по очереди ездили руководители и старшие врачи подстанций. С учетом того, что у них было много своей работы и еще не на каждой подстанции были старшие врачи, бригада линейного контроля станции работала нерегулярно – неполные сутки, а то могла сутки не работать. Люди не железные, отдыхать тоже когда-то надо.

Данилов так и объяснил Элле Аркадьевне.

– Удивительно, – нахмурилась Элла Аркадьевна, выслушав Данилова. – Мало того, что главный врач станции не обеспокоен отсутствием оперативного контроля за работой бригад, вы еще и оправдание этому нашли. Как можно работать без контроля, Владимир Александрович? Разве вы не понимаете, что при любом чепэ вам первым делом поставят в вину отсутствие контроля?

– Эпизодическое отсутствие линейного контроля, Элла Аркадьевна, а не контроля вообще, – поправил Данилов. – Контроль за работой бригад есть и он постоянный. Бригады контролируются оперативным отделом и диспетчерами станции. Все машины оборудованы джи-пи-эс, диспетчеры видят маршрут на экране. Отклонения и всякие левые поездки исключены. Если машина поедет не туда, куда следует, бригаде сразу же поступает звонок от диспетчера. Время доезда и прочие временные показатели тоже находятся под жестким контролем. Вы в любой момент можете в этом убедиться. Так что об отсутствии контроля говорить не стоит.

– Стоит, – холодно улыбнулась Элла Аркадьевна. – Простите, Владимир Александрович, но меня ваша «линейная алгебра» не убедила. Это все слова, а слова, как известно, к делу не подшить. А вот «дырявый» табель работы бригады линейно-контрольной службы можно подшить к любому делу. В том числе и к уголовному. Вы меня понимаете?

– При желании, Элла Аркадьевна, к делу можно подшить что угодно, – Данилов столь же холодно улыбнулся в ответ.

– На первый раз объявляю вам строгий выговор, – Элла Аркадьевна сделала паузу, давая Данилову возможность осмыслить услышанное. – За неисполнение должностных обязанностей. И чтобы с сегодняшнего дня линейный контроль работал круглосуточно. Я лично буду следить за этим. Не хочется, знаете ли, садиться на одну скамью подсудимых с вами.

– Дайте кадры, – потребовал Данилов, задетый откровенно демагогическим упоминанием о скамье подсудимых. – Если у меня будет четыре опытных скоропомощных врача…

– Кадров у меня нет! – отрезала Элла Аркадьевна. – Изыскивайте резервы!

– О каких резервах может идти речь, если у меня всего двадцать шесть бригад? – возмутился Данилов. – Точнее – двадцать пять, потому что психиатров в расчет можно не брать.

– Сделайте двадцать четыре, – парировала директор департамента. – Но чтобы линейный контроль работал бесперебойно! Головой мне за него отвечаете! То есть – своим креслом.

– Элла Аркадьевна, послушайте мою линейную алгебру, – на слове «мою» Данилов сделал ударение. – Одна врачебная бригада за сутки выполняет в среднем двадцать вызовов. Это как минимум три-четыре спасенные жизни, потому что один вызов из пяти наверняка будет сильно по делу. И вы хотите пожертвовать этими жизнями ради того, чтобы по городу бесперебойно ездил линейный контроль? Ладно еще когда не было навигаторов…

– Не смейте! – Элла Аркадьевна в сердцах стукнула холеным кулачком по столу. – Не смейте обвинять меня в том, чего я не делала! Я ничем не жертвую! Я требую, чтобы на станции скорой помощи был порядок! Или там будет порядок, или там будет новый главный врач!

– Пятый по счету, – Данилов машинально, сам того не желая, озвучил свою мысль.

– Да – пятый! – красивое лицо Эллы Аркадьевны исказила гримаса гнева. – А если надо, то и шестой! И седьмой! До тех пор, пока не найдется кто-то, кто сможет работать! А пока что работаете вы! Так вот идите и работайте!

Продолжать разговор было бессмысленно, поэтому Данилов молча ушел. «Придется «оголить» одну врачебную бригаду, чтобы высвободить трех врачей, – думал он, идя привычным путем через кладбище. – Придется произвести рокировку у фельдшеров, чтобы в одиночку ездили самые опытные. Вот не было же печали! Кто-нибудь из фельдшеров распсихуется и уйдет. И врачи тоже могут распсиховаться, потому что на линейном контроле быстро утрачиваются навыки. Ручкой по бумажке скрипеть, это тебе не интубации с трахеостомиями… Или «уплотнить» заведующих, чтобы не было дыр? А как? Люди и так работают каждый день, бывает, что и дыры на линии собой затыкают. Дался ей этот линейный контроль…».

«А он опасен, – думала Элла Аркадьевна. – Искусный демагог. Как сразу все вывернул: «вы хотите пожертвовать жизнями»! Скажи он такое журналистам, вот уж было бы шуму. А ведь может и сказать. Манипулирование общественным мнением – это тоже часть игры против меня. С линейным контролем он, конечно, хорошо подставился, но этого мало. Его надо снять так, чтобы никто не смог бы вмешаться. Чтобы комар носа не подточил бы. Грубо работать нельзя, не тот типаж. Он сам небось ждет не дождется, чтобы я сделала какую-нибудь глупость. Не дождется! Не на такую напал! Один выговор у Данилова есть, причем такой, что его не оспорить, – и это уже хорошо. Треть дела, можно сказать, сделана. Другая треть будет очень скоро. Хорошо бы еще втянуть его в какой-нибудь скандал. Но так, чтобы ударило только по нему одному, а по не нам обоим…»

«Другой третью дела», иначе говоря – причиной для объявления второго выговора главному врачу станции скорой помощи должен был стать новенький автомобиль «Форд Транзит», который уже почти год пылился в гараже центральной подстанции. Из-за ошибки в документации на него все никак не могли оформить номера в ГИБДД. «Форд» был получен при главвраче номер два, но тому в это время было уже не до новых машин, поскольку карьера его близилась к закату. Главврач номер три написал официальное письмо в департамент с просьбой исправить ошибку. Письмо пуляли из одного отдела в другой и по ходу дела благополучно о нем забыли. Данилов ежемесячно отправлял письма в управление экономики и планирования департамента по поводу простаивающего «Форда» и трижды упоминал о нем на совещаниях в департаменте. Кроме того он регулярно теребил начальника ГУП «Севсантранс», на балансе у которого находился «Форд». В принципе, оформление номеров было секундным делом. Стоило только Элле Аркадьевне позвонить начальнику ГИБДД, и бюрократическая проблема, раздутая из ничего, была бы решена сразу же. Но у Эллы Аркадьевны были на «Форд» свои виды, и ей хотелось, чтобы машина до поры до времени стояла бы без движения. Машины с пробегом, особенно – скоропомощные, сильно теряют в цене. Не дай Бог еще стукнут где-нибудь – ужас. К тому же списание машины, которую не ввели в эксплуатацию, привлекает меньше внимания, чем той, что работает на линии. Стоял-стоял «Форд», да и исчез. Но ради большого дела можно принести небольшие жертвы. Элла Аркадьевна решила, что «Форду» пора обзавестись номерами. После этого Данилову нужно будет полностью оснастить машину и поставить ее на линию. А с оснащением у него неминуемо возникнут проблемы. Все заявки будут «продинамлены» департаментом, но строгий выговор за несвоевременный ввод автомобиля в эксплуатацию получат двое крайних – главный врач станции скорой помощи и директор ГУП «Севсантранс». Спустя две недели после получения регистрационного номера уже можно смело наказывать. Директору «Севсантранса» этот выговор ничем не грозит, потому что снимать его никто не собирается, а у Данилова это будет второй «строгач». Или, если повезет – третий, если за эти две недели представится еще какой-либо повод. Плюс – шум в СМИ. По вине главврача станции скорой помощи задержан ввод в эксплуатации машины, которая ежедневно могла бы спасать несколько человеческих жизней! Нет, лучше не «несколько», а «несколько десятков»! Сильнее впечатление и чистая правда. В среднем бригада выполняет по двадцать вызовов в сутки, а двадцать – это несколько десятков. Элла Аркадьевна видела как наяву газеты с заголовком «Доктор Смерть» во всю первую страницу, а под ним две фотографии – Данилова в кабинете и рядов новых могил на Пятом километре.[13] «Шик-блеск!», как говорил папа Эллы Аркадьевны, когда был особенно доволен своей работой.

Убрать Данилова означало по меньшей мере шестимесячную передышку. Пока в министерстве найдут нового «троянского коня», пока тот войдет в курс дела, пройдет много времени. У Эллы Аркадьевны было одно весьма серьезное, можно сказать что архиважное, преимущество в кадровых битвах. Она старалась как можно быстрее окружить себя своими людьми, верными, надежными и уповающими только на нее. Все умные руководители делают то же самое, разница лишь в темпах. У Эллы Аркадьевны темпы были молниеносными. Вдобавок она расставляла своих людей не только на верхушке, но и на более низких уровнях, вплоть до замов главных врачей. На «скорой» ее человеком был заместитель Данилова по медицинской части Исаев. Можно сказать, что прозвище Штирлиц было дано ему не только за сходство фамилии и инициалов, но и по существу. При таком раскладе увольнение Эллы Аркадьевны означало моментальное обрушение всей системы управления севастопольским здравоохранением. У любого из ее кадров рыльце было в пуху настолько, что нечего было надеяться усидеть в кресле без матушки-благодетельницы. Уйдут все сразу, пока еще можно будет уйти по собственному желанию. И дела оставят в таком виде, что ой-ой-ой. В министерстве это должны понимать, а следовательно, любой «троянский конь» должен сначала сплести свою паутину взамен той, что сплела Элла Аркадьевна.

С Даниловым пора было решать. И решать быстро. Он проработал достаточное время для того, чтобы подтвердить свою «несостоятельность». Было бы много лучше, кто спорит, если бы Данилов по-крупному подставился в самом начале работы, но он не доставил Элле Аркадьевне такого удовольствия. Несмотря на то, что должность главного врача «скорой» была первой попыткой руководить, справлялся он со своими обязанностями хорошо, не подставляясь под удары. Хорошо, видать, натаскали. Немного поразмышляв, Элла Аркадьевна пришла к выводу, что сейчас нужно дать залп по Данилову из нескольких орудий. Пока «зреет» выговор за «Форд», надо обеспечить еще один, причем так, чтобы налицо был развал работы на станции скорой помощи. Полный развал. Такой, чтобы врагам в министерстве нечем крыть было. На деле никакого развала на станции не было, и Элла Аркадьевна хорошо это знала, но все ведь можно представить так, как хочется, а не так, как есть. Из Москвы никто не приедет инспектировать севастопольскую «скорую». Там будут смотреть на акты-отчеты проверяющей комиссии из департамента.

Элла Аркадьевна вызвала к себе начальницу отдела контроля качества медицинской деятельности Каркулову и начальницу управления организации медицинской помощи Гафарову. Собственно, ей была нужна Каркулова, а Гафаровой следовало просто быть в курсе. Так пусть послушает, чтобы потом не разжевывать. Тридцатидвухлетнюю Гафарову, чувственную брюнетку с пышными формами и куриными мозгами, Элла Аркадьевна недолюбливала за непроходимую глупость, которая не раз создавала проблемы, но терпела. Проблемы были небольшими, к тому же их сразу же решал Сахно, у которого с Гафаровой был давний роман. Он и рекомендовал ее на должность начальника отдела. Свою глупость Гафарова всячески пыталась компенсировать лестью – и с глазу на глаз, и публично пела дифирамбы Элле Аркадьевне. Понятно же, что неискренне, но послушать было приятно, а прочесть в газете, как тебя нахваливают твои сотрудники, еще приятнее.

Сорокапятилетняя Каракулова была полной противоположностью Гафаровой – умная и некрасивая. Ее ширококостная крестьянская фигура была больше похожа на мужскую, чем на женскую. И говорила она чуть ли не басом. Желая подчеркнуть свою женскую сущность, Каркулова обильно пользовалась косметикой, а в одежде отдавала предпочтение розовым тонам и высоченным каблукам. Но при всей своей «легкомысленной» внешности фишку она рубила на лету.

Дура Гафарова охамела настолько, что приперлась к начальству с газетой в руках. Элла Аркадьевна хотела съязвить по поводу газеты, но передумала. Времени было мало, а разговор предстоял серьезный.

– Ирина Эдуардовна! – Элла Аркадьевна посмотрела на Каркулову, а затем перевела взгляд на Гафарову. – Анна Михайловна! Меня серьезно беспокоит положение дел на станции скорой помощи. Мне кажется, что департаменту пора всерьез заняться наведением порядка на «скорой». Для того я вас и пригласила…

После одного неприятного случая, имевшего место еще в прошлом веке, на заре карьерной юности Эллы Аркадьевны, она взяла за правило никогда не говорить лишнего. Никогда и нигде, не при каких обстоятельствах. Любой разговор может быть подслушан и записан. Поэтому вместо того, чтобы сказать: «Найдите мне компромат на Данилова, и поскорее», она говорила правильные фразы, смысл которых невозможно было истолковать превратно. Но Каркулова, зная все кадровые расклады, хорошо понимала, что к чему. А если бы даже и не знала, то поняла бы все по взгляду Эллы Аркадьевны. Взгляд к делу не подошьешь, поэтому взглядами Элла Аркадьевна выражала свои чувства без стеснения. Вот сейчас ее красивые миндалевидные глаза сузились в щелочки, что свидетельствовало о выраженной неприязни к Данилову.

Каркулова слушала Эллу Аркадьевну внимательно, время от времени делала быстрые пометки в пухлом органайзере, с которым никогда не расставалась, даже в столовую брала с собой и черкала что-то во время еды. Гафарова же глупо улыбалась (умно улыбаться она и не умела), а потом вдруг начала разворачивать на столе принесенную с собой газету.

– Я вам не мешаю, Анна Михайловна? – ядовито осведомилась Элла Аркадьевна. – Может, попросить Яну сварить вам кофе? Под кофе газетка лучше идет.

Тон у Эллы Аркадьевны был таким, что любая другая на месте Гафаровой убрала бы газету куда подальше при первых же словах. Но Анна Михайловна и не подумала ее убирать. Напротив – развернула в полстола и пододвинула ближе к начальнице.

– Там интере-е-есное, про Дани-и-илова, Элла Арка-а-адьевна! – певуче сказала она. – Свежачо-о-о-к.

– Дурачок! – в рифму огрызнулась Элла Аркадьевна, уцепившись взглядом за заголовок «Двуликий Гиппократ». – Ну-ка, ну-ка, чем он у нас успел отличиться…

Пока Элла Аркадьевна внимательно читала статью, оказавшуюся довольно длинной, в кабинете царило благоговейное молчание. Дочитав до конца, Элла Аркадьевна удовлетворенно хмыкнула – то, что надо, настоящий дар свыше. В статье в пух и прах разносили Данилова и как выездного, и как главного врача и ничем не задевали департамент. Грубиян оскорбил беременную женщину и ее мужа на вызове, а когда корреспондент газеты, производивший журналистское расследование этого возмутительного случая, пришел к главному врачу станции скорой помощи, то выяснилось, что главврач и грубиян – одно и то же лицо. Статья заканчивалась словами, которые Элле Аркадьевне сразу же захотелось высечь на мраморе: «Гнать надо таких горе-врачей! И с руководящих должностей, и с обычных! И не просто гнать, а отбирать дипломы, пусть идут в дворники!».

– Запоздали мы с мерами, ох запоздали, – Элла Аркадьевна сокрушенно покачала головой, радостно сверкнув при этом глазами, и отодвинула газету к Каркуловой. – Прочтите, Ирина Эдуардовна. Анна Михайловна права, это действительно интересно.

«Вот вам хороший предлог для проверки», – перевела в уме Каркулова.

– Элла Аркадьевна, я хотела бы сказать по поводу семи уволившихся из реанимации первой больницы… – начала она.

– Не сейчас! – перебила Элла Аркадьевна. – Мы о них только что на собрании говорили!

За последние два месяца из отделения анестезиологии и реанимации первой городской больницы уволились один за другим семь врачей, причем – самых лучших. Причиной увольнения стала непомерная нагрузка. Из-за нехватки кадров на всех трех уровнях – высшем, среднем и младшем – врачам приходилось работать и за себя, и за отсутствующих коллег, и за медсестер, и за санитарок. Исполняющая обязанности главного врача Инна Валерьевна Годованник спокойно наблюдала за этой ситуацией, не принимая никаких мер, пока не встал вопрос о закрытии отделения. Попросту говоря – клювом щелкала, дура этакая. После вынужденного принесения в жертву разгневанной общественности профессора Дедяева Элла Аркадьевна никак не могла определиться с кандидатурой главного врача главной городской больницы, вот и затыкала дыру кем придется. На сегодняшнем собрании Годованник получила головомойку и недельный срок на выправление положения.

– Я уточню у Инны Валерьевны, не была ли главной причиной увольнения врачей АИР плохая работа скорой помощи, – пояснила Каркулова. – В реанимации много работы, а тут еще «скорая» привыкла везти всех, без разбора, вне зависимости от показаний. Это приводит к напрасным тратам времени, к лишним конфликтам…

– Да-да, конечно, Ирина Эдуардовна, – Элла Аркадьевна поощрительно улыбнулась, оценив, как изящно Каркулова переложила вину с больной головы на здоровую. – Я уверена, что так оно и есть. Вижу, коллеги, что мы с вами распустили нашу «скорую». Надо ее подтянуть! Ирина Эдуардовна, вы будете председателем комиссии по проверке «скорой»…

Гафарова обиженно надула и без того пухлые губы – почему снова Каркулова? Вечно она всем руководит.

– Включите в состав Анну Михайловну, – жестко сказала Элла Аркадьевна, давая понять, что ей плевать на недовольство Гафаровой. – Еще возьмите по главному специалисту из правового и кадрового отделов. Сами решите, кого, и представьте список прямо сегодня. Подпишу вместе с приказом. И еще поговорите с Юзвинской, у нее явно будут замечания по работе «скорой».

Вера Владимировна Юзвинская была главным врачом севастопольского Центра охраны здоровья матери и ребенка. Ранее она работала психиатром в психоневрологическом диспансере Таганрога. При расстановке кадров Элла Аркадьевна в первую очередь руководствовалась личными качествами сотрудника, иначе говоря, его преданностью, вменяемостью и готовностью беспрекословно подчиняться. Все остальные соображения отходили на задний план. Юзвинская была однокурсницей Эллы Аркадьевны, и в отношении ее руководитель департамента могла быть спокойна – Верка не подведет. Если Каркулова скажет ей, что департаменту нужен компромат на «скорую», Верка предоставит такой материал, что просто пальчики оближешь. В институте Юзвинская писала за Эллу Аркадьевну рефераты, сейчас пускай компроматы пишет.

После того как Каркулова и Гафарова ушли, Элла Аркадьевна предупредила Яну, что ее ни для кого нет, и еще раз перечитала статью про «Двуликого Гиппократа». На этот раз читала с красным карандашом в руке, подчеркивала им кое-какие места. Закончив чтение, позвонила по телефонному номеру, указанному на последней странице газеты, представилась и попросила соединить ее с главным редактором. Тот начал разговор сухо, явно готовясь к перебранке, но Элла Аркадьевна вместо брани обрушила на него пенные потоки благодарности.

– Я так вам признательна, Сергей Октябринович, – ворковала она, машинально приложив левую ладонь к груди. – Вы не представляете, как я вам признательна! Вы нам так помогли! О таком надо писать, непременно. Бить во все колокола! Грубость – это то, что я никому не прощаю. А ведь где грубость, там и некомпетентность, они всегда рука об руку идут. Мы должны вместе, плечом к плечу, наводить порядок в нашем родном Севастополе…

Севастополь Элла Аркадьевна могла считать родным хотя бы потому, что заработала здесь больше, нежели за всю предыдущую жизнь. Ловля рыбы в мутной воде оказалась невероятно прибыльным делом. Пусть и очень нервным, но овчинка таки стоила выделки.

– Если не мы, то кто же?! – на этой патетической ноте Элла Аркадьевна сделала небольшую паузу, а затем уже спросила обычным деловым тоном: – Скажите, пожалуйста, Сергей Октябринович, а нельзя ли получить копию жалобы на нашего двуликого Гиппократа? Департамент должен принять меры, а газетной статьи для этого мало. Даже если речь о такой уважаемой газете, как ваша. Нужно письменное обращение граждан, которым посчастливилось, то есть, я хотела сказать, «непосчастливилось» иметь дело с этим горе-врачом.

– Письменной жалобы у меня нет, Элла Аркадьевна, – огорошил Сергей Октябринович. – Есть только устная. Дело в том, что этот ваш «Гиппократ» был на вызове у моего младшего брата. То есть – у его жены. Брат рассказал мне все в устной форме. Я ему верю на слово. Брат же родной, на глазах у меня вырос. Но если вам надо, он изложит все в письменной форме. Я ему передам. Он сейчас не в Севастополе, но ничего – отправит письмом.

– Лучше бы, чтобы не только ваш брат, но и ваша невестка написала, – попросила Элла Аркадьевна. – Вызов же был к ней, насколько я поняла из статьи, верно?

– Верно, – подтвердил главный редактор.

– Вы знаете, Сергей Октябринович, – Элла Аркадьевна перешла с делового тона на доверительный, – этот Данилов такой скользкий тип, что вы даже представить не можете. Ужасно скользкий и настолько же противный! Он станет оспаривать каждое слово, придираться к каждой букве…

– Это я уже понял! – хмыкнул Сергей Октябринович. – Корреспондент мне в лицах передал их беседу. Ваш Данила Гиппократович насмерть стоял на том, что он кругом прав!

– Вот-вот! Вы меня понимаете! Поэтому непременно нужна жалоба на мое имя от жены вашего брата! Чтобы были соблюдены все формальности! А ваш брат пусть напишет отдельно о том, как доктор оскорблял его, а затем ударил. Тоже на мое имя. В полицию ваш брат не обращался?

– Нет.

– Напрасно! Надо было обратиться и снять побои по всей форме!

– Элла Аркадьевна, мой брат – офицер. Он приехал домой всего на двое суток. Не видел жену несколько месяцев. Не было у него времени бегать в полицию и снимать побои. Несмотря на то… кхм… что травму он получил довольно серьезную. Днем позже еще на боль жаловался. В самом, знаете ли, неприятном для мужчины месте.

– Время терять никому неохота, а в результате получается попустительство, – мягко упрекнула Элла Аркадьевна, думая о том, как бы славно все решилось, если бы Данилов стал фигурантом уголовного дела, да еще и такого – рукоприкладство на вызове. – Давайте мы поступим так. Вы сейчас продиктуете мне ее имя, адрес и телефон, а я отправлю к ней начальницу отдела контроля. Ваша невестка все ей расскажет, напишет и отдаст. Заодно и познакомится с нашей Ириной Эдуардовной. Ей же скоро рожать, насколько я понимаю?

– Вроде бы через два месяца ждут, – осторожно ответил Сергей Октябринович.

– Я поручу Ирине Эдуардовне взять вашу невестку на контроль! – пообещала Элла Аркадьевна. – Она обеспечит ей все – своевременную и комфортную госпитализацию, отдельную палату, повышенное внимание. Все на высшем уровне! Я считаю, Сергей Октябринович, что извиняться стоит не только на словах, но и на деле. Мы виноваты, значит загладим свою вину. Диктуйте, пожалуйста, адрес и остальное, я записываю…

– С вами удивительно приятно общаться, Элла Аркадьевна, – констатировал Сергей Октябринович, закончив диктовку. – Вы правильно реагируете на критику. Редкий случай.

– На справедливую критику, Сергей Октябринович, я реагирую правильно, – на слове «справедливую» Элла Аркадьевна сделала ударение. – А несправедливую предпочитаю пропускать мимо ушей, хоть и расстраиваюсь всякий раз, да. Вот когда вы написали нехорошую статью про наш онкологический диспансер, я даже плакала. Обидно же, когда ради красного словца все выворачивают наизнанку. В операционной нет приточно-вытяжной вентиляции, врачи в жару падают в обморок во время операции… Какая чушь!

Если бы это была чушь, Элла Аркадьевна показала бы газете и ее главному редактору кузькину мать во всех ракурсах. Но, к сожалению, в статье была написана чистая правда, поэтому единственно верным действием было игнорирование ее. Но сейчас, под взаимные реверансы, Элле Аркадьевне представилась возможность выторговать для себя кое-какие перференции, а она таких случаев не упускала.

– Я тоже считаю, что извиняться надо не только на словах, но и на деле, – сказал Сергей Октябринович. – В качестве компенсации и в знак нашей дружбы предлагаю опубликовать серию материалов о людях в белых халатах, наших героях невидимого фронта. И начнем мы с вас, Элла Аркадьевна! Я сегодня же распоряжусь. Ждите звонка от нас.

«Дружбы! – презрительно скривилась Элла Аркадьевна. – Знаю я, какая у вас, писак хреновых, бывает «дружба». Ради красного словца отца с матерью не пожалеете, не то что кого другого… С другой стороны, несколько бодрых позитивных статеек будет сейчас как нельзя кстати».

– Спасибо, Сергей Октябринович! – проникновенно поблагодарила она. – Нам будет очень приятно рассказать людям о нашей работе, о наших достижениях и проблемах в такой авторитетной газете, как ваша. Но я, кроме того, дам вам еще один материал. По мерам, принятым после вашей сегодняшней статьи. Сказав «а», нужно сказать и «бэ». Люди должны видеть, что мы искореняем недостатки, а не замалчиваем их.

– Хочется надеяться, – Сергей Октябринович сдержанно вздохнул. – Брат был очень расстроен всей этой историей.

«Дружба дружбой, но при случае я тебя все равно укушу», – перевела Элла Аркадьевна.

Закончив разговор, она просидела с минуту неподвижно, глядя на свой раскрытый органайзер, но на самом деле не видя его, а затем громко сказала:

– Вот же идиот!

Слова эти относились не к Данилову, а к младшему брату Сергея Октябриновича, не потрудившемуся заявить на Данилова в полицию. Рукоприкладство на вызове – это просто праздник какой-то! За врача, поднявшего руку на больного, ладно – пусть на родственника больной, причем не просто руку, а руку с ящиком, никто в министерстве заступаться не станет. Себе дороже. Хуже рукоприкладства на вызове только попытка изнасилования. И такая славная возможность пропала! Жди теперь, когда представится следующая…

Данилов в это время готовился к лекции о правильном взаимодействии между врачами приемных отделений и бригадами скорой помощи. Надоело ежедневно разбирать схожие конфликты, которых на деле несложно было избежать. Сотрудники приемных отделений недаром в шутку называют себя «пасынками Гиппократа». Данилов сам когда-то работал в приемном покое и прекрасно знал, какая там собачья работа, нервная, тяжелая и неблагодарная.[14] Все тобой недовольны – и пациенты с их родственниками, и коллеги из других отделений. Всем все не так. Благодарностей ждать не стоит, успевай только шишки собирать. Оттого и текучесть кадров в приемных отделениях весьма высока. Люди меняются, на работу берут кого попало, лишь бы был согласен тянуть лямку, у многих нет необходимого опыта, отчего сдача пациента порой превращается для бригады в репетицию Бородинского сражения. Но Данилов верил в голос разума и потому собрался провести в каждом стационаре по одному практическому занятию – прочесть лекцию, ответить на вопросы, разобрать самые частые причины для конфликтов, выслушать замечания о работе бригад. Он бы был еще не прочь организовать ежемесячные практические конференции сотрудников скорой помощи и приемных отделений, на которых люди могли обсуждать разные проблемы. Было только опасение, что хорошее начинание может превратиться в унылое отчетно-показательное и совершенно бесполезное мероприятие, а как этого можно избежать, Данилов пока не придумал.

Черновик лекции был полностью написан, не хватало только первой фразы – выразительной, привлекающей внимание и создающей нужное настроение. Данилов бился и так, и сяк, но выходило или слишком казенно, или чересчур пафосно. «Мы с вами находимся не по разные стороны баррикад, а по одну» – фу, как топорно! Наконец он нашел то, что надо – «ребята, давайте жить дружно». Лучше и не скажешь.

Записав эту фразу на самом верху, Данилов удовлетворенно выдохнул, откинулся на спинку кресла и подумал о том, что директор департамента далеко не так умна, как казалось ему вначале. Жаль. Очень жаль. С умными людьми работать приятнее.

Данилов ошибался, причем очень сильно. На самом деле Элла Аркадьевна была гораздо умнее, чем думал он. Только для того, чтобы оценить глубину ее ума, нужно было иметь соответствующий характер.

Данилов и представить не мог, какие грозовые тучи сгущались над его головой. Статьи в сегодняшних «Севастопольских новостях» он пока не прочел. Сам не имел привычки читать прессу, предпочитая узнавать все новости из Сети, а сотрудникам было неловко заводить с главным врачом разговор о статье. В кулуарах статью уже обсуждали по всей станции. На восьми подстанциях мнения по поводу правдивости изложенных сведений разделялись примерно поровну, а на центральной все до единого сотрудники были уверены в том, что все написанное – ложь, потому что уже успели узнать Данилова.

Диспетчер Света Михальчук в перерывах между приемом и передачей вызовов печатала коллективное письмо в защиту главного врача и сожалела о том, что Владимир Александрович женат. Света влюбилась в Данилова с первого взгляда, но старалась никак не выдавать своих чувств. Любовь к женатому мужчине, да вдобавок к начальнику, казалась Свете вдвойне неправильной.

Света скрывала свои чувства, но по эмоциональному накалу составленного ею письма о них можно было догадаться. Правда, никто не догадался. Сотрудники «скорой» подписывали письмо не читая, потому что доверяли Свете, а в департаменте привыкли оценивать только факты, а не эмоции. Начальник управления организации медицинской помощи Гафарова подчеркнула несколько мест красным карандашом и положила письмо в особую папку, в верхнем правом углу которой была выведена буква «Д». Данилов и предположить не мог, что удостоился такой чести, как персональная папка сразу у трех начальников в департаменте здравоохранения – у Эллы Аркадьевны, у Каркуловой и у Гафаровой.

Глава тринадцатая Виньетка ложной сути

Во время работы на московской «скорой» Данилов больше всего не любил вызовы в метро. В метро всегда много народу, а каждый второй у нас – великий знаток медицины и советчик. Не столько работаешь, сколько отбиваешься от советчиков. Порой приходилось отбиваться в прямом смысле слова, когда доброхоты пытались повернуть пациенту голову «чтобы ему было удобнее» или еще как-то пытались принять непосредственное участие в процессе. На улице проще – сразу загрузил в машину, закрыл двери и лечи без зрителей. На станциях метрополитена лечить часто приходилось на месте, при всем честном народе, потому что до машины было очень далеко.

Однажды, давным-давно, когда еще была жива мать, Данилову пришлось выступить в школе перед детьми. Один-единственный раз, по просьбе матери. В лицее проводили месячник профориентации, и каждый день перед детьми выступал представитель какой-нибудь профессии с рассказом о своем нелегком и нужном людям труде. Зная о том, что сын русички Светланы Викторовны работает на скорой помощи, директриса лицея попросила его выступить. Данилов попытался было отказаться, но мать настояла, потому что ей было неловко перед директрисой. Немного поспав после отвратительнейшего дежурства, закончившегося на два часа позже расчетного времени из-за госпитализации гемофилика на другой край города, Данилов предстал перед учениками старших классов. Мать просила надеть костюм с галстуком, но Данилов явился в лицей в своем любимом свитере. Мало того что он очень стеснялся предстоящего выступления, поскольку оратор из него был никакой, так еще и костюм будет мешать с непривычки (Данилов в ту пору из одежды признавал только футболки-свитера, джинсы и кроссовки). Для того чтобы выступавшим было легче, завуч задавала им вопросы. Лучше бы молчала, потому что вопросы были дурацкими. Данилов давно забыл, о чем его спрашивали, но один вопрос накрепко врезался в его память. Видимо, потому, что он был задан последним, а последние фразы, как известно, запоминаются хорошо.

– Благодаря Владимиру Александровичу мы узнали, какая трудная работа у медиков скорой помощи, – хорошо поставленным голосом педагога в седьмом поколении вещала завуч. – Скорая помощь помогает нам, а мы должны помогать скорой помощи. Владимир Александрович, давайте представим такую ситуацию – ребята идут по улице и видят, как вы оказываете человеку помощь. Как ребята могут вам помочь? Как надо вести себя в такой ситуации?

– Проходить мимо, не останавливаясь! – выпалил Данилов. – Молча. И желательно смотреть в другую сторону. Я, например, не люблю, когда на меня пялятся.

Ученики, до сих пор жадно евшие Данилова глазами, как по команде уставились куда-то в сторону. Мать, сидевшая в первом ряду, нахмурилась и погрозила Данилову пальцем. Дома она попыталась ему выговорить, но Данилов сказал, что если какой из заданных ему вопросов и был дельным, так только последний. И ответил он на него правильно. Увидел «скорую» – чеши мимо. Будет нужно носилки тащить, тебя окликнут.

В Севастополе хуже всего были вызовы на пляж. Куда там несознательным московским водителям, не пропускающим спецтранспорт, до несознательности отдыхающих на пляже. С полной выкладкой – ящик, аппарат ИВЛ,[15] носилки – приходится в прямом смысле продираться через полуголую толпу, совсем как через заросли в джунглях. Заросли хотя бы не матерятся тебе вслед – этого толкнул, на того наступил, третьего песком обсыпал… А расступиться и дать дорогу бригаде? Ведь уже по форме сразу видно, что люди по делу пришли на пляж, а не попы под солнцем греть. Нет, народ бережет каждую пядь пляжной земли как зеницу ока и без боя отдавать ее не намерен. Пройдешь так по пляжу метров сто и никакого гуманизма внутри не останется. Сразу же мысли возникают нехорошие. Эх, если бы вместо ящика автомат, а вместо ИВЛ – гранат связочку, тогда бы хоть пройти спокойно можно было… А как дойдешь до пациента, начинается цирк. Обступают кружком и пялятся-комментируют. Кто-то на телефон снимает, чтобы выложить в соцсетях. А некоторые просто смотрят, радуясь дармовому развлечению, и говорят о своем.

– Промоакции – удобная работа. Отстояла – получила, расчет на месте по часам, и никакого обмана.

– Это только на первый взгляд, Ксю. На деле же выстаивать приходится больше оговоренного, потому что товар надо принести, разложить, а потом убрать-унести. Это лишний час к рабочему времени. И всегда платят меньше обещанного…

– Нет бы наоборот!

– Ха! Размечталась! То вдруг про какие-то налоги вспомнят, хотя по глазам сразу видно, в чей карман пойдут эти налоги, то оштрафуют. Штрафуют за все! Стоит только отойти на минуточку, обалдеешь ведь стоять как столб, хочется чуток размяться, как сразу же появляется кто-то из контролеров и накладывает штраф. За отсутствие – штраф, за испачканный передник – вычет за химчистку, за то, что украдкой одну конфетку из промопартии съела, – штраф, за то, что отвлеклась и кому-то из прохожих флаер не протянула, – штраф…

– Сволочизм какой-то, а не работа!

– Девушки, простите, мы вам разговаривать не мешаем? – ехидно поинтересовался Данилов, снимая манжетку с руки перегревшегося под солнцем мужчины.

Девушки говорили громко и так же громко хихикали через каждое слово.

– Нет-нет, что вы, – ответила та, что повыше. – Не мешаете. Имей в виду, Ксю, что если тебе обещают тысячу, то больше шестисот не заплатят…

Данилов вздохнул и переглянулся с Ларисой.

– А ну геть отсюда! – гаркнула на весь пляж Лариса. – Что столпились?! Работать мешаете!

– Как вы разговариваете?! – сразу же завозмущались зрители. – Что за тон?!

Один особенно вдумчивый гражданин в плавках, сильно напоминавших семейные трусы, попробовал придать прениям политическую окраску.

– Что за «геть»?! – взвизгнул он. – Мы что, не в России?! Как вас понимать?!

– А так и понимать, что пошел вон и не мешай работать! – ответила Лариса, хватая носилки.

Вдумчивый гражданин моментально слинял, не иначе как решил, что Лариса вознамерилась треснуть его носилками. Но намерения Ларисы были мирными. Она положила носилки рядом с пациентом и помогла ему на них перелезть. Данилов тем временем оглядел толпу зрителей и громко спросил:

– Граждане, кто может помочь донести носилки до машины?

Можно было подумать, что он произнес какое-то разгоняющее заклинание, потому толпа рассосалась в мгновение ока. Данилов на иное и не рассчитывал, просто хотел расчистить путь. Тащить тело весом около центнера на дистанцию в сто пятьдесят метров им предстояло вдвоем. Юрий Палыч возле пляжей старался не покидать машину, чтобы из нее ничего не украли. В ноги пациенту положили ящик, а его холщовую сумку с вещами Данилов повесил на левое плечо. На правом висел аппарат ИВЛ.

– Вежливостью всегда можно добиться большего, – сказал Данилов Ларисе.

– Не знаю, что со мной сегодня, – ответила Лариса, нагибаясь к носилкам. – Хожу как с цепи сорвавшаяся.

– Это повышенная солнечная активность, – тихо сказал пациент. – День такой.

– Что же вы, хороший мой, в такой день на солнце перележали? – мягко упрекнула Лариса. – Могли бы и поберечься.

– В дни повышенной солнечной активности чакры прогреваются лучше всего, – объяснил пациент.

Лариса многозначительно хмыкнула, но в дискуссию вступать не стала.

Обратно шли хорошо, без толкотни, потому что Данилов, шедший первым, периодически покрикивал насчет помощи по транспортировке больного. От этого толпа расступалась, как волны Красного моря перед Моисеем и его соплеменниками. Юрий Палыч за то время, пока Данилов с Ларисой занимались делом, подъехал насколько можно было ближе. В оправдание езды по пешеходной зоне он включил мигалку. «Светит путеводная звезда…» – машинально подумал Данилов, глядя на синие сполохи.

Пока Данилов с Юрием Палычем грузили пациента в машину, Лариса взяла место на госпитализацию. Машина не успела тронуться, когда любитель прогреть свои чакры вдруг сел на носилках и сказал сидевшему справа от него Данилову:

– Спасибо, доктор, мне от укольчика похорошело, так что в больницу я больше не хочу.

– Ой ли? – удивился Данилов. – Это вам только кажется, притом укол действует недолго. Вам надо…

– Не хочу! – упрямо повторил пациент. – Давайте я вам расписку напишу…

– Вот здесь распишитесь, – сказал Данилов, поняв, что уговаривать бесполезно. – Только на пляж не возвращайтесь…

– Ну что вы! – заверил пациент. – На сегодня все. Сейчас выпью пивка холодненького и пойду домой. Подвозить меня не надо, я здесь рядышком живу, на Маячной.

– Пивка вам категорически нельзя! – жестко сказал Данилов, пропустив мимо ушей «подвозить меня не надо». – Можно только воду или слабый чай, желательно зеленый.

– Что я – узбек, чтобы в жару чай пить? – удивился пациент. – Вы не беспокойтесь, доктор, я свою меру знаю…

Данилов молча открыл дверцу.

– Постоим или поедем? – спросил Юрий Палыч, когда любитель прогрева чакр ушел. – Я в том смысле, что как бы через полчаса за ним ехать не пришлось…

– Бывают моменты, когда я обеими руками и ногами за платную медицину! – со злостью сказала Лариса. – Зла моего не хватает! Возились с ним, тащили через весь пляж на носилках, место взяли, а он пивка попить захотел! Так сразу бы шкандыбал за пивом! Нет, захотелось с комфортом проехать, как мандарину китайскому. Пятьдесят минут на вызове на пляже – и отказ от госпитализации. Хорошо еще, что мы с Владсанычем работаем, а то бы сказали, что мы искупнуться в рабочее время захотели!

– Это точно! – поддакнул Юрий Палыч. – И премию под корень!

– По-вашему, мне настолько чужды простые человеческие желания, что меня невозможно заподозрить в купании в рабочее время? – спросил Данилов после того, как записал новый вызов и назвал водителю адрес.

– Нет, вы просто очень правильный, – ответила Лариса. – В море, может, и захотите освежиться, но в рабочее время делать этого не станете.

– Вы у нас по-хорошему правильный, – подхватил Юрий Палыч. – Потому что своей правотой никому в глаза не тычете.

– Спасибо на добром слове, – улыбнулся Данилов, – но я, кажется, еще не помер, чтобы мне дифирамбы под фанфары петь.

Следующий вызов оказался классическим «ложняком» – какие-то хулиганы, скорее всего из числа соседей, вызвали пенсионерке «скорую» во время дневного послеобеденного сна. Дальше был вызов на Коммунистическую, к мужчине, который лежал без сознания на остановке. Бригада приехала быстро, но мужчина к тому времени успел прийти в себя и уйти.

– Какая-то хрень! – в сердцах сказала Лариса, на всякий случай записав фамилии и телефоны двух женщин, ждавших транспорта на остановке, чтобы в случае необходимости те могли подтвердить приезд бригады; хоть перемещение машины отображается у диспетчера на экране компьютера в онлайновом режиме, но живые свидетели всегда пригодятся. – Это нас тот мужик с пляжа сглазил. Так и будем теперь до утра мотаться впустую.

– Виньетка ложной сути, – прокомментировал Данилов.

– Ложной мути! – откликнулся Юрий Палыч.

– Ложной жути! – усмехнулась Лариса. – В нашей работе героизм граничит с маразмом.

– Так, наверное, везде… – сказал Данилов.

Ему вдруг захотелось зимы и снега. Зимой особенно хорошо гуляется по только что выпавшему, еще белому, еще мягкому снегу. Снег, лежащий на ветках деревьев, на фонарях, на крышах, создает ощущение сказки, какого-то неуловимого, растворенного в воздухе волшебства. Можно созорничать – слепить снежок и запустить им в дерево. В такие минуты кажется, что жизнь повернула вспять и тебе снова восемь лет…

Апофеозом «маразматических» суток стал вызов к женщине тридцати двух лет, которая обратилась к Данилову с неожиданной просьбой.

– Убейте меня, доктор! – просила она, заламывая руки. – Вколите что-нибудь усыпляющее, чтобы я заснула навеки. Я подпишу все нужные бумаги, только давайте их поскорее! Я не хочу жить! Каждая лишняя минутка оборачивается для меня пыткой! Убейте, убейте, убейте…

О причине подобного поведения было нетрудно догадаться. Если в третьем часу ночи в квартире беснуется женщина, одетая в кружевной пеньюар, а вокруг нее с виновато-испуганным выражением лица суетится мужчина, одетый на выход и даже при галстуке на мощной шее качка, то тут и к гадалке не ходи, а предполагай скандал по поводу позднего возвращения блудного мужа.

– Убейте меня, убейте, убейте! – как заведенная твердила истеричка.

– Спасите ее, спасите, спасите! – просил муж.

Женщина в ясной и недвусмысленной форме высказала желание уйти из жизни. Таких положено безотлагательно госпитализировать в психиатрические стационары. Не обязательно пытаться осуществить свое намерение, достаточно просто выказать его. Вопреки ожиданиям, уговаривать на госпитализацию женщину не пришлось.

– Среди психов мне будет спокойнее, чем дома! – сказала она, сверля глазами мужа – вот, мол, до чего ты меня довел, если я в психбольницу с радостью еду.

Пока ехали на Фиолентовское шоссе, женщина немного остыла, но со сдачей ее в приемном отделении проблем не возникло.

– Резвая дамочка, – сказал Юрий Палыч, выехав за больничные ворота. – Я так понимаю, что вы ее госпитализировали для того, чтобы впредь неповадно было по ночам «скорую» дергать?

– Отнюдь, – ответил Данилов. – Госпитализация в воспитательных целях – это не мой метод. Слишком много хлопот и себе, и другим. В воспитательных целях я могу пару ласковых слов сказать. А у нее – состояние, близкое к аффекту. Накрутила себя по самое не могу. Кто может поручиться за то, что она на пике эмоций, чисто для того, чтобы досадить мужу или кто он ей там, из окна не выпрыгнет или вены в ванне не вскроет?

– Вены! – сказала Лариса. – Такие молодые и красивые, которые следят за своей внешностью, обычно вены вскрывают. Из окна прыгать страшно и выглядеть будет нехорошо, особенно если вниз головой приземлиться. Вешаться неудобно и тоже некрасиво. Рожа синяя, язык вывалился, внизу лужа дерьма пополам с мочой. А вены, хоть и долго, но эстетично. Будет лежать вся такая бледная, будто просто заснула в ванне. В душевных романах героини всегда вены режут…

Данилов и предположить не мог, что неофициальная чемпионка скорой помощи по армрестлингу читает сентиментальные романы. Однако же вот, сама призналась. А с другой стороны, что еще читать одинокой и, как успел заметить Данилов, не чуждой некоторой романтики женщине? Опять же, после бешеных суток на «скорой» должно быть приятно погрузиться в мир розовых соплей и мармеладных переживаний. Погрузиться, отрешиться, забыться и, как следствие, отдохнуть.

Сам Данилов с некоторых пор открыл для себя необъятный мир альтернативной истории, как нельзя лучше способствовавший расслаблению. Жаль только, что в последнее время руки до книжек совсем не доходили, читал только документы.

Глава четырнадцатая Белый халат – это не только глубокие карманы

– Дорогие коллеги! Я прекрасно понимаю, что триста рублей за полусуточное дежурство – это немного. Но и вы меня постарайтесь понять. Деньги из воздуха не берутся. Мы получаем то, что заработали. Больница систематически не выполняет план, потому и денег нет. И не надо возмущаться и бастовать. Забастовками делу не поможешь. Надо подумать о том, как мы можем изменить ситуацию к лучшему…

Вместо уговоров Элле Аркадьевне хотелось стукнуть кулаком по столу и сказать тупым идиотам, которые чуть было не подвели ее под монастырь, что она обо всех них думает. Хотелось бы, но нельзя. На публике Элла Аркадьевна всегда вела себя сдержанно, тем более под прицелом камер. Предводителю недовольных инфекционистов доктору Нитченко каким-то образом удалось привлечь внимание центрального телеканала «ХРЕН-ТВ», специализирующегося на скандальных новостях. Небось сказал, что в свете нарастающей эпидемии холеры в Одесской области забастовка инфекционистов грозит Севастополю немалыми бедами. Бастуйте на здоровье! Уволю всех и наберу врачей с материка!

Элла Аркадьевна столь часто угрожала несогласным и непокорным тем, что заменит их врачами с материка, что поневоле и сама начала верить в этих мифических врачей, которые записываются в очередь для того, чтобы поработать в Крыму. Увы, эти очереди существовали лишь в воображении Эллы Аркадьевны. С материка приезжали мало, и приезжали далеко не лучшие кадры. А что вы думаете? Искать счастья на чужбине можно только от безнадеги. Квалификация редких врачей с материка оставляла желать лучшего, их трудовые книжки ввергали кадровиков в ступор, но зато амбиции зашкаливали до небес. Скандалист по фамилии Лондарь, имевший четыре «постатейных» увольнения в трудовой книжке и трехлетний разрыв врачебного стажа, оскорбился, когда ему предложили работать на участке. Он, видите ли, меньше чем на должность главного врача поликлиники не рассчитывал! Затерроризировал департамент скандалами, дважды прорывался в кабинет к Элле Аркадьевне и успокоился только после того, как получил пятнадцать суток административного ареста. Едут в Крым по принципу «Кто был ничем, тот станет всем», а как только убеждаются в беспочвенности своих надежд, сваливают обратно. Губернатор выделил семьдесят миллионов на привлечение врачей с материка, но этими деньгами не следовало швыряться. Ими надо было распорядиться с умом, что Элла Аркадьевна и делала. На кафедре организации здравоохранения Ростовского медицинского университета профессором Дедяевым со своими учениками, в числе которых был и теперешний заведующий кафедрой доцент Чепелюк, по договору с департаментом разрабатывалась новая высокоэффективная научно обоснованная программа по ликвидации кадрового голода в Крыму. Чепелюк пытался оттереть Дедяева, утверждая, что прекрасно справится и без него, но Элла Аркадьевна сказала, что разместит заказ лишь в том случае, если руководить проектом будет Дмитрий Калистратович. Чепелюку она не доверяла, потому что тот был скользким, как навазелиненная рыба. Еще кинет с откатом, аферист, с него станется. А откат с семнадцати миллионов, которые департамент заплатил за столь сложную работу, был жирным – шесть миллионов рублей. Два с половиной получал Дедяев, еще два уходило причастным в департаменте (Элла Аркадьевна придерживалась правила, гласящего, что сытая собака не гавкает, и стимулировала приближенных довольно щедро), а остаток делили между собой сотрудники кафедры. Элла Аркадьевна по своему обыкновению убила одним выстрелом трех зайцев. Показала, что руководит не абы как, а опираясь на современные научные достижения, заработала денежку и восстановила добрые отношения с Дедяевым, которые подпортились после его увольнения. Старик обиделся, и обиделся резонно – сначала позвала, сдернула с места, а потом выгнала. Но что было делать? Большая игра требует жертв. Лучше уйти по собственному желанию, спрятав концы в воду, чем коротать остаток жизни на нарах. В последнее время ситуация с нарами в стране изменилась в худшую сторону. Если раньше руководители среднего и крупного рангов обычно отделывались легким испугом в виде условного срока, то сейчас сроки стали реальными. Бр-р-р! На пятом курсе во время скоропомощной практики Элле Аркадьевне довелось побывать на вызове в знаменитой Богатяновской тюрьме, официально называющейся следственным изолятором номер один. Там было жутко и омерзительно. Элла Аркадьевна до сих пор содрогалась от воспоминаний.

Дела шли из рук вон плохо, можно даже сказать – хуже некуда, но сильнее всего Эллу Аркадьевну беспокоил троянский конь по фамилии Данилов. Она давно усвоила, что те, кто прикидывается простачками, на самом деле очень опасны, но не могла даже заподозрить в главном враче станции скорой помощи такого изощренного коварства и такого умения выходить сухим и чистым из грязной воды. «Нам в интернатуре говорили, что белый халат – это не только глубокие карманы, но и чувство ответственности!». Ответственность у него! Какой демагог! Какой мерзавец! Какой негодяй! Скользкий, как угорь и опасный, как кобра!

Во время проверки на станции Каркуловой удалось нарыть не так уж и много. Несмотря на отсутствие руководящего опыта, новый главный врач дело свое делал старательно и грамотно. Но в каком бы ажуре ни были дела, всегда можно найти одну-две ошибки в начислении заработной платы, парочку ошибок в отчетности за использование горюче-смазочных материалов и отсутствие хотя бы одной из многочисленных должностных инструкций. Того, что наскребла по сусекам и намела по лукошкам Ирина Эдуардовна, оказалось недостаточно для того, чтобы Данилов получил еще один, третий по счету выговор. Рисковать Элла Аркадьевна не хотела. Для организационных выводов нужны веские основания, фундамент нужен крепкий. Не хватало еще, чтобы ее обвинили в предвзятости. Поэтому выговор получила заместитель главного врача по экономическим вопросам, причем простой, а не строгий. Данилов остался «при своих двоих». Первый выговор за отсутствие круглосуточного линейного контроля, второй – за необоснованный простой новой машины. И если судить по поведению, то оба эти выговора были ему как с гуся вода.

От обвинений по поводу грубого поведения и рукоприкладства на вызове «троянский конь» отбился наглейшим образом. Публично и демонстративно. В ответ на жалобу, которую написала по настоянию Ирины Эдуардовны гражданка Поминкевич, Данилов написал объяснительную, в которой изложил свою версию событий. Причем написал так хорошо, что хоть студентов по ней учи писать объяснительные. Четко, логично, подробно, практически непоколебимо… Сразу видно – ас. Причем везучий ас. Муж гражданки Поминкевич почему-то не захотел писать жалобу. Братцу, видите ли, нажаловался, а в департамент писать не захотел. Поминкевич сказала Каркуловой, что муж вскоре ожидает повышения и не хочет становиться фигурантом скандала, который может повредить карьере. Элла Аркадьевна тогда сильно удивилась – ему-то чего бояться, ведь виноват не он? А муженек-то оказался умнее всех. Первым раскусил Данилова и понял, что от него лучше держаться подальше. Себе дороже. Этот тип умудрился обратить себе на пользу даже разгромную газетную статью. Не только полностью обелился, но и как следует на ней попиарился. Вопреки здравому смыслу (так поначалу казалось Элле Аркадьевне) Данилов принял предложение местного телевидения поучаствовать в «круглом столе», посвященном разбору статьи. Все решили, что его обвели вокруг пальца телевизионщики. За ними такое водилось – чтобы завлечь на передачу потенциальную жертву наплетут с три короба, пообещают поддержку ведущего, скажут, что наиболее неловкие моменты можно будет «закрыть» рекламной паузой, а на самом деле отдадут на заклание. Стандартный метод. Но такого, как Данилов, хрен отдашь на заклание. Этот агнец сам кого хочешь забодает!

Элла Аркадьевна готовилась к просмотру «круглого стола» как к своему триумфу. Уехала с работы пораньше, приняла дома расслабляющую ванну с розовым маслом. Чтобы насладиться по полной программе, приготовила себе коктейль «Куба либре» по собственному рецепту – выжала лайм в бокал, до половины наполненный ромом, и бросила туда два кубика льда… Но вместо наслаждения получился облом. По всем статьям. Ни пациентка, ни ее муж на передачу не пришли. Главный редактор «Севастопольских новостей» прислал вместо себя какого-то мальчишку хиппозного вида, настырного, но не вызывающего доверия. Элла Аркадьевна сильно удивилась, когда узнала, что это он написал статью о Данилове. Дура Гафарова, представлявшая департамент (телевизионщики всегда норовили пригласить ее, потому что она была фотогеничной и удивительно хорошо выступала), сплоховала. Вместо того, чтобы демонстрировать стремление объективно разобраться в случившемся, она вдруг напала на Данилова с критикой, от которой он легко отбился. Решила выслужиться и сделала хуже. Недаром же говорится, что услужливый дурак опаснее врага. Если уж критикуешь публично, так сделай это правильно, чтобы критика выглядела обоснованной, а не глупыми нападками. Поучилась бы у Данилова, как надо вести себя перед камерами.

Сам Данилов вел себя безукоризненно, можно сказать что идеально. Пересказал то, что написал в объяснительной, а потом начал вещать о том, как трудно работать на скорой помощи. Пациенты попадаются разные, бывает, что и до драк на вызовах доходит, приходится обороняться. Нагрузка огромная, не хватает сотрудников и машин, а несознательные люди вызывают «скорую» по пустякам… Ну и так далее. Причем говорил все с такой подкупающей искренностью, что ему хотелось верить. Элла Аркадьевна, опытная притворщица, сама бы была не прочь научиться так притворяться – по самому что ни на есть наивысшему разряду. Данилов переиграл мальчишку-корреспондента и глупую Гафарову по всем статьям, а под конец занялся самопиаром. Рассказал о том, что раньше работал на кафедре, но оставил науку на время и приехал из Москвы в Крым, чтобы помочь наладить работу станции скорой помощи. Какое благородство! Можно подумать, что без тебя бы не справились! Ввернул про то, что белый халат – это не только глубокие карманы, но и чувство ответственности. При этом так посмотрел на Гафурову, что всем стало ясно, какого мнения он о департаменте. Это же уметь надо, так тонко и к месту подобрать афоризм. Вроде бы вел речь об ответственности, но и насчет карманов намекнул. И еще заявил, нахал такой, что не собирается требовать опровержения у «Севастопольских новостей», потому что «круглый стол» на телевидении расставил все по своим местам. И последним филигранным туше поразил главного редактора «Новостей» – сказал, что жалобщики приходятся тому близкими родственниками, родным братом и невесткой. Развивать эту тему дальше не стал, но многозначительное молчание порой говорит больше, чем можно сказать словами. А дурачок-корреспондент, вместо того чтобы возразить или сказать, что он не в курсе, это подтвердил. В общем, вместо триумфа Элла Аркадьевна получила столь сильное расстройство, что «куба либре» в тот вечер готовила трижды. Ярость была настолько велика, что алкоголь ее совершенно не брал. И не успокаивал. После второго бокала Элла Аркадьевна вспомнила о том, что центральная подстанция прислала в департамент коллективное письмо в защиту Данилова, которое подписали все, начиная от заведующего и заканчивая сестрой-хозяйкой. Элла Аркадьевна мудро придерживала это письмо до передачи. Надеялась, что на ней Данилова хорошенько попинают, а она на следующий день обвинит его в том, что он заставил подчиненных выступить в его защиту. Пусть это и не так, но Каркулова при помощи Исаева найдет среди полусотни человек хотя бы одного «честного», который это подтвердит. Фельдшера, который спит и видит себя в должности старшего фельдшера, или врача, которому хочется заведовать подстанцией… Вот и повод для третьего «строгача», после которого при таком количестве компромата можно было бы смело увольнять Данилова. И никто из его московских покровителей ни пикнул бы. А теперь стремно наезжать на героя. Нет, здесь надо действовать умнее. Надо дождаться, пока он подставится снова, и нанести сокрушительный удар. Это же просто праздник какой-то, что ему взбрело в голову подрабатывать на линии. Ясно, зачем он это делает, компромат собирает и с подчиненными заигрывает, набирает дешевый авторитет, но все равно хорошо, потому что на вызовах постоянно что-то случается. Ни одно, так другое, ни другое, так третье. С алкашом каким-нибудь подерется или не сумеет кого-то спасти…

Впрочем, ждать нельзя. Ждать глупо. Это дураки ждут случая. Умные люди его создают. Попытка изнасилования на вызове! Элла Аркадьевна чуть было не подпрыгнула в кресле, так ей понравилась эта идея. Маньяк в белом халате с глубокими карманами – ха-ха-ха! Ладно, пусть не маньяк, а насильник и пусть не в белом халате, а в красной форме, это дела не меняет. Надо только найти подходящую кандидатуру и обеспечить совпадение трех линий в одной точке.

Чтобы по нужному адресу приехал Данилов.

Чтобы он, змей подколодный, приехал туда один.

И чтобы его там ждала женщина, которая сможет разыграть все как по нотам. А при ней, то есть где-то в сторонке или в укромном месте, два свидетеля. О, это будет всем песням песня! Можно будет и Минздрав легонечко пнуть за то, что прислали в Севастополь насильника.

Два первых условия обеспечит Исаев. Обязан обеспечить, если хочет сам стать главным врачом станции. А он хочет, очень. На каждый праздник дарит дорогую ювелирку и все время намекает и намекает. Постарается – станет главным. С женщиной сложнее. Женщина должна быть сексапильной, вроде Аньки (Элла Аркадьевна с неприязнью вспомнила о Гафаровой), чтобы вся эта затея казалась достоверной. Никто не поверит, что симпатичный мужик – Элла Аркадьевна старалась оценивать объективно всех, в том числе и врагов – в расцвете лет может захотеть изнасиловать страшилище вроде Каркуловой. Женщина должна быть нездешней и никак не связанной с Эллой Аркадьевной. Отдыхающая, одинокая отдыхающая. И еще она должна быть хорошей актрисой, чтобы убедительно давать показания в полиции и выступать на суде. Интересно, сколько может стоить такая вот услуга? Элла Аркадьевна призадумалась и решила, что пяти тысяч долларов должно хватить. Главное, чтобы потом не шантажировала. Впрочем, если действовать с умом, повода для шантажа не будет. Ей же дороже обойдется – привлекут за дачу ложных показаний. Кого бы найти? Вот же задачка из серии: «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Но Элла Аркадьевна любила решать трудные задачи…

Когда решение было найдено, настроение тут же улучшилось. Человек без плана и человек с замечательным планом – это два разных человека. «Это хорошо, что копать под меня поручают таким ушлым и хитрым типам, – самодовольно подумала Элла Аркадьевна. – Понимают, что дураку меня не переиграть. А я докажу, что меня и умному не переиграть. Никто меня не снимет. Сама уйду. Сделаю себе такой подарок на пятидесятилетие, как хорошая спокойная работа. А может, и в Португалию уеду. Насовсем. Надо же хоть сколько-то для себя пожить».

В солнечной белоснежной уютной Албуфейре у Эллы Аркадьевны была небольшая двухэтажная вилла. Со второго этажа, из спальни открывался чудесный вид на бесконечную синюю гладь Атлантического океана. Когда становилось совсем невмоготу (Железные Леди тоже иногда устают), Элла Аркадьевна вспоминала эту панораму и чувствовала, как начинают прибывать силы. Свою виллу Элла Аркадьевна скромно называла «дачей». Вернувшись из отпуска, она могла порассуждать в ближнем кругу о том, как чудесно иметь дачу у большой воды и как славно там отдыхается. Поскольку в подробности она никогда не вдавалась, все были уверены в том, что она отдыхает под Ростовом, на берегу Таганрогского залива. Отец, зубной техник и подпольный советский миллионер, большую часть богатства которого съел переходный период от социализма к капитализму, научил Эллу не хвастаться своим благосостоянием. «Достаточно того, что ты об этом знаешь, – говорил он. – Не надо лишний раз возбуждать в людях зависть».

Близ Таганрогского залива, в Кагальнике, у Эллы Аркадьевны тоже была дача, доставшаяся по наследству от родителей. Туда Элла Аркадьевна наезжала изредка, когда ей надо было как следует встряхнуться в компании очередного любовника. Иногда хотелось не просто секса, а оргии, протяженностью в несколько дней. Чтобы получать наслаждение всеми доступными способами и ни о чем не думать. Две дачи, квартира в Ростове, квартира в Москве, квартира в Севастополе, которой вот-вот предстояло из служебной превратиться в собственную, несколько жирных банковских счетов, неплохая коллекция драгоценностей… Элла Аркадьевна с полным правом считала себя обеспеченной женщиной и могла хоть сегодня отойти от дел, но ей хотелось полностью использовать все возможности, вычерпать все, что мог дать ей Севастополь. Не каждый же день возвращается Крым. Уникальный случай. Грех упускать. Элла Аркадьевна верила в то, что Фортуна не любит тех, кто пренебрегает ее дарами. Стоит хоть раз пренебречь, и никогда больше не увидишь удачи. Кроме того, для самоуважения и чтобы потом не терзаться всю оставшуюся жизнь, ей надо было уйти победительницей. С высоко поднятой головой, в нужный момент, и желательно, чтобы за спиной звучали фанфары. В тайных, тщеславных и немного детских мечтах (у всех свои слабости) Элле Аркадьевне виделась мемориальная доска, установленная на доме, в котором она жила в Севастополе. «Видный организатор здравоохранения Элла Аркадьевна Масконова жила здесь…» На памятник рассчитывать не приходилось, не тот случай, а вот на доску – вполне. Чтобы помнили. Элле Аркадьевне очень хотелось чтобы ее помнили. На чиновничьем поприще ей нравилось абсолютно все, кроме одного – полного и скорого забвения после оставления высокой должности. Это ей казалось несправедливым.

Глава пятнадцатая Романтическая западня

– Не пойму, что происходит, Владимир Александрович! – сказала диспетчер Черкасова, едва Данилов вошел в диспетчерскую. – Только что звонил Исаев и распорядился откомандировать Ларису на встречу ветеранов с губернатором в ДК рыбаков! Встреча начинается в десять, но ехать прямо сейчас, потому что на месте надо быть за час до начала.

– Что за хрень?! – вслух удивился Данилов и позвонил заму на мобильный.

Исаев, не дожидаясь вопросов, обрисовал ситуацию:

– Стреляйте меня, Владимир Александрович, потому что вина целиком моя! Нужен фельдшер для дежурства на сегодняшней встрече ветеранов труда с Георгием Олеговичем! Распоряжение из департамента пришло еще во вторник, а я закрутился и забыл выделить сотрудника. Хорошо еще, что сейчас вспомнил, а то Элла Аркадьевна вставила бы нам с вами по самое не могу! Простите, что осложнил работу лично вам, но никого другого отправить не мог. Соймонова – опытный фельдшер, она ни в какой ситуации не теряется, а вы опытный врач. Это всего-то до семнадцати часов.

– До семнадцати? – удивился Данилов. – С десяти? Какая-то очень длинная получается встреча.

– Так сначала встреча, потом концерт, а после концерта банкет, – пояснил Исаев. – Или сначала банкет, а потом концерт, я точно не знаю. Знаю только, что фельдшер нужен с девяти до семнадцати часов. Согласно распоряжению… Прошу прощения за свою оплошность и обещаю, что больше подобное не повторится. Бес попутал, иначе ничем это объяснить не могу…

Исаев, военная косточка, никогда ничего не забывал, всюду успевал и вообще работал без замечаний. Но даже такие идеальные сотрудники редко-редко да ошибаются. Ничего особенного, но разговор с замом оставил у Данилова какое-то непонятное ощущение. Да и вообще вся ситуация была непонятной. Зачем вдруг понадобился фельдшер на встречу ветеранов с губернатором? Согласно общепринятой практике, бригады (бригады, а не только фельдшер) могли дежурить на массовых уличных мероприятиях. На массовых уличных, а не на обычной встрече ветеранов с губернатором.

– С ума они, что ли, сошли?! – возмущалась Лариса, стоя в дверях диспетчерской словно витязь на перепутье. – Новую моду придумали? Никуда я не поеду!

По сути дела, для Ларисы восьмичасовое дежурство в бывшем Доме культуры рыбаков, который нынче в духе нового времени назывался культурно-информационным центром, было выгодным. Деньги те же, а беготни практически никакой. Сиди на месте, под крышей, в прохладе и знай себе меряй ветеранам давление. Еще и на банкете угостят, не без этого, медицину всегда к столу приглашают. Но Ларисе не хотелось оставлять Данилова в одиночестве и, кроме того, настораживало само новшество. Что это за мода на дежурство сотрудника «скорой» без бригады и машины? Раньше, если уж кому было надо, на совещания и конференции отправляли дежурить медсестер из поликлиники.

– В ДК своя медицина есть, – подлила масла в огонь фельдшер Копержинская. – Курсы ведут «Домашняя медсестра». Почему кого бы из них не поставить на дежурство? Им, видишь ли, неохота в воскресенье дежурить, а у нас из-за этого бригады делятся!

– Надо протестовать против любой несправедливости! – встрял доктор Залесский. – Только так мы сможем отстоять свои права! Но протестовать грамотно. Предлагаю составить петицию…

Вкусив скоропомощного хлеба, Залесский, судя по всему, остался не очень доволен. То ли реальность шла вразрез с представлениями, то ли просто умотался на своих «без четверти два»[16] и теперь решил пойти по менее тернистой политической стезе. Стоило чему-то произойти, как Залесский тотчас же начинал мутить воду и составлять петиции. Другие сотрудники не воспринимали его всерьез, а некоторые открыто над ним смеялись. Залесский страдал от непонимания и жаловался на него своей напарнице фельдшеру Чернецовой. Сердобольная Чернецова утешала молодого врача, но чаяний его не разделяла. Главная подстанционная сплетница фельдшер Тамара Боднар утверждала, что тридцатишестилетняя Чернецова положила глаз на двадцатипятилетнего Залесского и понемногу прибирает его к рукам. Возможно, так оно и было, потому что после дежурств они обычно уходили с подстанции вместе.

– Коллеги! – громко сказал Данилов, чувствуя, что ситуация вот-вот выйдет из под контроля. – Ящики и машины у всех в порядке?!

– Геть витселя! – перевела его намек Черкасова. – Галдите так, что телефонов не слышно…

У Юрия Палыча, привыкшего объяснять все необъяснимое (так ему было комфортнее жить), имелась своя версия происходящего.

– Если уж на встречу губернатора с ветеранами понадобился фельдшер, значит он там им скажет такое, что половине сразу же на месте плохо станет. Или пенсии урежут, или коммуналку поднимут! А возить всех будем мы. Так что готовьтесь к нескучным суткам.

– Можно подумать, они когда-нибудь были скучными, – проворчал Данилов.

– Помнится году этак в девяносто шестом удалось ночью поспать аж три часа подряд… – Юрий Палыч подмигнул Данилову, намекая на то, что если событие двадцатилетней давности и имеет шанс повториться, то явно не сегодня.

По дороге на первый вызов к задыхающейся женщине семидесяти двух лет Данилов обдумал случившееся и пришел к выводу о том, что дело здесь нечисто. Хорошо, пусть пунктуальный педант Исаев забыл о распоряжении, полученном из департамента. С кем не бывает. Но он скорее мог забыть о чем-то рутинном, обычном, не требующем уточнения, а не о таком исключительном случае, как выделение фельдшера скорой помощи на дежурство в ДК. Это раз. Исаев, привыкший за время службы в армии выполнять приказы, был идеальным заместителем. Все исполнял, всюду успевал. Но вот инициативности у него было мало. Точнее – совсем не было. По любому вопросу, хоть немного выходящему за привычные рамки, он непременно должен был узнать мнение Данилова. А тут вдруг не доложил. Странно. Более того – когда вспомнил, то распорядился самостоятельно, не спросив Данилова, причем «сдернул» фельдшера именно с его бригады. То есть поступил совершенно несвойственно собственному характеру. Это два. Если уж губернатору захотелось продемонстрировать заботу о ветеранах, то почему бы не выделить бригаду целиком? Хотя бы и фельдшерскую? Так было бы логичнее и выглядело бы более впечатляюще. Это три. И еще Данилов знал одну привычку Исаева. Каждую субботу, вечером, Михаил Маратович снимал накопившееся за неделю напряжение с помощью водочки. Хорошо приняв на грудь, он спал до полудня и просыпался свежим как огурчик. Сам проболтался об этой своей «методе» в минуту откровенности. А тут в воскресенье проснулся ни свет ни заря. Тоже странно. Это четыре. Слишком много линий сходится в одной точке. Слишком много странностей. Явно кому-то нужно было на время убрать Ларису. Кому? Ха! Странный вопрос! Конечно же Элле Аркадьевне! Для того, чтобы устроить Данилову какую-то пакость на вызове. Причем пакость серьезную. А Штирлиц, оказывается, гад. Кто бы мог подумать? Вот и верь собственным впечатлениям.

– Юрий Палыч, я попрошу вас ходить со мной на все вызовы, пока не вернется Лариса, – сказал Данилов, когда машина свернула во двор. – Мало ли какая помощь понадобится.

– Сам хотел предложить, – ответил Юрий Палыч. – Хоть аппаратуру потаскаю – уже польза.

Три первых вызова оказались беспроблемными в смысле пакостей. Начинающийся отек легких, нестабильная стенокардия, астматический приступ. Четвертый же сразу насторожил Данилова. Гостиница «Потемкин», женщина, тридцать лет, без сознания. Собственно, ничего необычного в том, что тридцатилетняя женщина потеряла сознание, не было. И в гостиницы вызывали довольно часто. Но внутри кольнуло тревожное чувство. Иногда интуиция срабатывала вовремя.

– Вы к кому? – удивленно подняла брови дежурный администратор гостиницы, большеглазая девушка, лицу которой слегка вздернутый кончик носа придавал задорное выражение.

«Оно!», – убедился Данилов. Невозможно представить, чтобы администрация небольшого отеля не знала о таком чепэ, как «несознательная» клиентка или сотрудница. Не сама же она себе вызвала «скорую». А если сама, то дело нечисто.

В холле второго этажа на диване, под сенью пластиковой пальмы, сидели двое мужчин. Оба они были настолько поглощены чтением газет, что даже не бросили взгляда на Данилова и Юрия Палыча.

Дверь в двадцать восьмой номер была гостеприимно приоткрыта. Данилов на ходу предупреждающе стукнул по двери и вошел внутрь. На двуспальной кровати в томной позе спящей Венеры Джорджоне лежала молодая женщина в зеленом шелковом халатике. Правая рука ее была закинута за голову, обнажая незагоревшую белизну подмышки, левая ладонь лежала на лобке, слегка тронутые загаром длинные точеные ноги были грациозно скрещены. Общее впечатление дополняли рыжие локоны, красиво раскинувшиеся на белоснежной наволочке. Женщина была в сознании и выглядела совершенно здоровой. Более того – она выглядела сногсшибательно. Сногсшибательно и чертовски соблазнительно, лучилась похотью и желанием. Данилов, совершенно не склонный к утехам с пациентками, почувствовал, как форменные брюки становятся тесными спереди. Он поспешил сесть в стоявшее возле кровати кресло. Ящик не стал ставить на пол, а положил на колени. Тонометр доставать не спешил и начинать осмотр тоже не спешил, решил сначала выслушать пациентку. Юрий Палыч сел в другое кресло, стоящее ближе к двери, и уставился в окно, за которым шелестела листьями невысокая яблонька. Судя по порозовевшему лицу примерного семьянина, пациентка и на него произвела впечатление. Кардиограф, который висел у него на плече, Юрий Палыч не стал спускать на пол, а по примеру Данилова положил на колени.

– Здравствуйте. Вызывали?

– Здравствуйте. Вызывала.

Обмен паролями состоялся. Данилов смотрел на женщину, ожидая продолжения, а женщина смотрела на него, трепеща длинными ресницами. Крылья ее крупноватого носа, ничуть не портившего лицо, а, напротив, придававшего ему аристократичной породистости, слегка подрагивали. Разок женщина быстро стрельнула взглядом в сторону Юрия Палыча. Данилову показалось, что она удивлена его присутствием. Или это подсказала логика?

– По какому поводу вызывали? – спросил Данилов, когда пауза слишком затянулась.

Женщина шумно вздохнула, отчего полы халатика немного раздвинулись на груди, обнажив соблазнительную ложбинку.

– Закружилась голова, успела прилечь и вызвать вас, – голос у нее был низковатым, с хрипотцой и очень сексуальным. – Непонятно отчего, доктор. Может, от перемены климата, я всего два дня как приехала, или от…

– Откуда вы приехали? – сразу же перебил Данилов.

– Из Ростова.

«Хороша перемена! – иронично подумал Данилов. – Разница есть, но не настолько, чтобы в обморок падать. Надо было бы сказать, что приехала из высокогорного Кисловодска или холодного Мурманска. Это бы выглядело достовернее».

Вожделение исчезло. Данилов поставил ящик на пол.

– Или от шампанского, – продолжала пациентка. – Я вчера вечером много выпила. Почти две бутылки. Под шоколадку. Пила до рассвета. Мне было грустно и одиноко, а шампанское помогает…

Для человека, пробухавшего всю ночь, женщина выглядела удивительно свежо. Данилов мог бы поставить свой врачебный диплом вместе с дипломом кандидата наук против чебурека на то, что спала она ночью не менее семи часов.

– И сердце, – женщина подняла левую ладонь к груди, причем сделала это так, что задела завязанный узлом поясок, отчего тот развязался и правая пола халатика соскользнула вниз. – Оно странно бьется, то редко, то часто.

Пребывая в ясном сознании, пациентка, то есть, не пациентка, а симулянтка, «не заметила» того, что правая часть ее тела обнажилась. «Бриллиантовая рука», – подумал Данилов. – Семен Семеныч в гостях у Анны Сергеевны. Практически полное совпадение декораций, только на шухере вместо грозной управдомши два любителя газет». Когда-то давно, тридцать с лишним лет назад, мама выставляла Вовку за дверь, когда Семен Семеныч приходил в номер к Анне Сергеевне за халатом. И пускала обратно только в сцене пробуждения Семена Семеныча дома.

Данилову было очень интересно, как симулянтка станет избавляться от Юрия Палыча? Третий тут явно был лишним.

Симулянтка попыталась избавиться от Юрия Палыча прямолинейно и не очень-то ловко. Когда Данилов снял с шеи фонендоскоп, намереваясь приступить к осмотру, симулянтка вдруг вспомнила о стыдливости. Одной рукой запахнула халатик, другой попыталась его одернуть и требовательно сказала:

– Пусть тот мужчина выйдет, я стесняюсь!

– Этот мужчина – член бригады и мой ассистент! – отчеканил Данилов. – Можете его не стесняться. Выходить он никуда не будет, потому что должен мне помогать. Юрий Палыч, готовьте, пожалуйста, кардиограф.

Никакой нужды в снятии кардиограммы не было, но симулянтов следует осматривать-обследовать по полной программе, чтобы не оставлять им поводов для упреков. Кроме того, Юрия Палыча надо было чем-то занять, чтобы оправдать его присутствие.

Пока Юрий Палыч разматывал провода и смазывал электроды гелем, Данилов осмотрел симулянтку и измерил ей давление и пульс. Сто двадцать на семьдесят, пульс шестьдесят четыре удара в минуту, частота дыхательных движений шестнадцать в минуту, живот мягкий, безболезненный, менингеальных симптомов нет… В позе Ромберга симулянтка стояла устойчиво,[17] пальценосовую пробу выполнила уверенно.[18] Кардиограмму можно было использовать на занятиях с фельдшерами по ЭКГ для демонстрации идеальной нормы. Закончив с осмотром симулянтки, Данилов попросил ее паспорт и, вопреки обыкновению, не стал ограничиваться второй страницей, а изучил его от корки до корки. Рыльская Майя Антоновна, одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года рождения, прописана в городе Ростове на улице Текучева, с две тысячи седьмого по две тысячи девятый год состояла в браке с Якубовым Юнусом Шахин оглы, детей нет, имеет заграничный паспорт…

Карту вызова Данилов заполнил в присутствии симулянтки, зачитывая ей вслух то, что писал. Когда дело дошло до слов «практически здорова, в госпитализации не нуждается», симулянтка криво усмехнулась и сказала:

– Простите, доктор. Зря побеспокоила вас и вашего Санчо Пансу. Готова заплатить штраф.

В подтверждение своих слов она потянулась к лежавшей на прикроватной тумбочке сумке, из которой недавно доставала свой паспорт. «Не мытьем, так катаньем!» – усмехнулся про себя Данилов и сказал, подражая незабвенному прапорщику Верещагину из «Белого солнца пустыни»:

– Я мзду не беру! Всего хорошего!

Из номера он намеренно вышел стремительным шагом и чуть было не сбил с ног одного из любителей газет, который стоял прямо у двери номера. Его напарник стоял чуть поодаль. Оба были без газет.

– Отбой! – скомандовал им на ходу Данилов.

Мужчины ничего не ответили.

– Что это было, Владимир Саныч? – спросил Юрий Палыч, когда они вышли к лестнице.

– Романтическая западня для одинокого главного врача, – не оборачиваясь ответил Данилов. – Капкан с двойной наживкой.

– Капкан, – повторил Юрий Палыч. – Но баба была хороша. Я бы даже сказал – возмутительно хороша. Теперь ночь спать не буду.

– Кто в этом сомневается? – усмехнулся Данилов. – Какой сон на дежурстве?

Оба сдержанно посмеялись.

Девушке за стойкой Данилов показал большой палец, давая понять, что все в порядке. Та улыбнулась в ответ. Данилов подумал, что если бы ему пришлось бы выбирать между сексуальной симулянткой и милой администраторшей, то он бы выбрал вторую. Приятная девушка. «Эк как тебя пробрало на фоне воздержания, Вольдемар! – пошутил над собой Данилов. – Того и гляди к Катерине клинья подбивать начнешь…».

– Ничего не получилось, потому что с ним был какой-то старый хрыч, – доложила Элле Аркадьевне Рыльская. – Я старалась изо всех сил, но не получилось. И от денег он тоже отказался.

Можно было верить в то, что Рыльская старалась, потому что в случае успеха она получила бы три с половиной тысячи долларов. Внушительная сумма для артистки ростовского молодежного театра, привыкшей играть лисичек и кошечек. Рыльская была настолько склочной особой, что ей не помогали в карьере богатые внешние данные. Режиссеры, продюсеры и прочие мужчины, могущие принять участие в ее судьбе, попросту боялись связываться с Майкой-Помойкой, такое прозвище было у Рыльской. Рыльской можно было верить, но Элла Аркадьевна все равно назвала ее «дурой» и велела завтра же убираться в Ростов. Зато на Исаеве она сорвала зло по полной программе. Приехала в пустой по воскресному дню департамент, напугав чуть ли не до полусмерти пьяненького охранника, вызвала из дома Исаева и, как только он вошел в кабинет, начала осыпать оскорблениями:

– Идиот! Кретин! …ак! Пентюх! Мать твою растак, олигофрен дебильный! Тебе что было велено, урод? Обеспечить одну простую вещь – чтобы этот … … … приехал в гостиницу один! Как ты, ишачья жопа, собираешься руководить станцией, если простого дела не можешь сделать?! Я организовала все «от» и «до», тебе же, хрен ты дубовый, надо было сделать только одно! И ты не сделал, гад такой!..

Если Элла Аркадьевна выходила из себя, то нелестные эпитеты сыпались из нее, как из рога изобилия. Такого сокрушительного разноса Михаил Маратович Исаев не получал ни разу за всю свою жизнь, несмотря на то, что его армейские начальники были далеко не ангелами. Некоторые сгоряча могли и в зубы дать. Но никто никогда не сверкал глазами так страшно, как Элла Аркадьевна! Ну – поорут, ну – обзовут всяко-разно, но сердце в пятки никогда не падало. А теперь упало и начало там болезненно ныть. Потому что армейские начальники, сколько бы они ни свирепствовали, не могли стереть Исаева в порошок. Не было за ним тогда ничего серьезнее разгильдяйства и мелкого воровства. А вот Элла Аркадьевна могла уничтожить. Иначе говоря, оформить лет на восемь рубить лес. Достойное завершение карьеры отставного майора, ничего не скажешь!

– Вот тебе должность, гнида! – Элла Аркадьевна показала нерадивому подельнику кукиш, но сочла, что кукиша ему мало, и следом показала bras d’honneur.[19] – Выгоню к чертям собачьим! … …! Я тебя человеком сделала, я тебя и убью! Дедис патахи дагапаре тавзе, бозишвили![20]

Дед Эллы Аркадьевны по матери был грузином, причем не простым, а потомком князей Ахвледиани. Аристократическое происхождение вкупе с интеллигентной внешностью не мешали дедушке Георгию быть страшным матерщинником. В присутствии маленькой внучки, своей любимицы, дедушка Георгий сдерживал себя и ругался только на грузинском, которого Эллочка не понимала. Часто повторяемые фразы накрепко врезались в память и всплывали оттуда в моменты наивысшего напряжения душевных сил. Как-то раз на пляже в городе Батуми юная Элла так отбрила двух приставучих местных оболтусов, что они бежали от нее в прямом смысле этого слова. Не иначе как решили, что по ошибке нарвались со своими непристойными предложениями на соотечественницу, выглядевшую чересчур блондинисто.

– Я снял фельдшера, Элла Аркадьевна, – сбивчиво залепетал бледный как мел Исаев, когда грозная начальница сделала паузу для того, чтобы отдышаться. – Все-все, как было велено. Это он, наверное, водителя на вызов потащил, не захотел сам и ящик, и аппаратуру таскать, я тут ни при чем…

– Как это «ни при чем»?! – взвилась Элла Аркадьевна, не успев отдышаться. – Я, что ли, по-твоему, должна вникать в детали, болван ты демобилизованный! Тебя, кстати, за что демобилизовали, …ак? По язве или по голове? Вижу, что по голове! Надо было все продумать и обеспечить!

– Как?! – окончательно растерялся Исаев. – Без водителя нельзя же…

– Значит, надо было дать такого водителя, который не стал бы таскать за ним аппаратуру! Хромого, слепого, не знаю какого! Это ты, идиот, должен знать! Боже мой, ну не могу же я одна за всех думать! Сил моих нет!

Элла Аркадьевна потянула руку к маленькому, но очень тяжелому сувенирному малахитовому глобусу, стоявшему у нее на столе. Исаев в ужасе втянул голову в плечи и вжался в кресло. Ему хотелось вскочить и убежать, но ноги были словно ватные.

На полдороге Элла Аркадьевна остановила руку, потому что ей стало жаль глобуса. Вдруг шар отлетит от подставки, а вещь ценная, можно сказать – раритет. Отстучав по столу кончиками холеных пальцев отрывок из хачатуряновского «Танца с саблями», Элла Аркадьевна сказала Исаеву:

– Радуйся, убогий, дам тебе еще один шанс. Только расходы, которые я понесла, придется компенсировать. Завтра принесешь сто тысяч! Рублей.

Авиабилеты из Ростова в Симферополь и обратно вместе с оплатой номера в гостинице и небольшим авансом Рыльской обошлись Элле Аркадьевне в тридцать тысяч. По пять тысяч аванса получили оба свидетеля. Но Элла Аркадьевна привыкла из всего извлекать выгоду и потому потребовала у Исаева не сорок, а сто тысяч. Шестьдесят тысяч – штраф за невыполнение обязательств, приведших к краху столь замечательного плана.

– Хорошо, хорошо, Элла Аркадьевна, – закивал Исаев.

Лицо его начало розоветь, губы растянулись в улыбке. Элла Аркадьевна пожалела о том, что не потребовала с дурака сто тридцать тысяч. А то и все сто пятьдесят. «Ничего, – подумала она, глядя вслед Исаеву, покидавшему ее кабинет шаткой походкой паралитика. – Учту ему в следующий платеж».

В качестве главного врача станции скорой помощи Исаев устраивал Эллу Аркадьевну полностью. Дурак, конечно, но зато преданный, трусливый и податливый как пластилин. Такой если и подставит, то по глупости, а по глупости крупно не навредить.

Утром в понедельник, после разбора полетов на подстанции, Данилов зашел в кабинет к Мамлаю и отдал ему написанное утром заявление.

– Увольняетесь? – удивился Мамлай. – Что так внезапно?

– Устаю очень, – Данилов наполовину солгал, а наполовину сказал правду, потому что уставал он порядком и эта усталость все копилась и копилась. Везет Исаеву, который умеет расслабляться при помощи водки. Данилов так не умел. – Нужна небольшая передышка.

– Лариса уже рыдает? – усмехнулся Мамлай. – То-то она на пятиминутке такая надувшаяся сидела.

– Кто я такой, чтобы она по мне рыдала? – отшутился Данилов.

Лариса, кстати говоря, узнав о том, что Данилов уходит с линии, сильно расстроилась. Рыдать, конечно, не рыдала, но ходила все утро печальная. В разговоре с ней Данилов тоже сослался на усталость. Юрия Палыча он попросил никому не рассказывать подробностей вызова в гостиницу «Потемкин». Тот обещал молчать.

Исаева Данилов ни о чем спрашивать не стал. Какой смысл? Ясно же, что Штирлиц, подражая своему киношному тезке, станет все отрицать. Предъявить-то ему нечего, кроме стройной логической цепочки. Исаев вел себя как обычно, в глаза смотрел прямо, и Данилову оставалось только удивляться такому невероятному самообладанию. Или же полному отсутствию совести.

Глава шестнадцатая Всегда начеку

Под историю с романтической западней Данилов вспомнил прошлогодний случай с заведующим кафедрой биохимии Лесешацким. Одна из студенток второго курса (если верить слухам, ходившим по университету, – та еще оторва и еще большая тупица) пожаловалась в ректорат на то, что Лесешацкий делал ей неприличные намеки. Мол, я тебе пятерку, а ты мне сама знаешь чего. А когда бедная девушка возмущенно отказалась, срезал ее на экзамене.

В каждую сессию в ректорат приходят сотни жалоб студентов на преподавателей. Голословные, ничем не подтвержденные отметаются сразу и никогда не рассматриваются всерьез. Мало ли что выдумают двоечники в свое оправдание. Но случай с Лесешацким был постановкой опытного и талантливого режиссера, чье имя так и осталось неизвестным. Жалобу студентки начали активно раскручивать в социальных сетях. «Старый сатир», «профессор-насильник», «похотливая тварь»… Как только не обзывали несчастного профессора в тысячах перепостов. Лесешацкий упрямо твердил, что все это клевета. В универе Лесешацкому верили. За многие годы своей работы на кафедре, где он прошел путь от ассистента до заведующего, Лесешацкий ни разу не был уличен в чем-то неблаговидном или, хотя бы в невинном кафедральном романе. Можно, конечно, сказать: «седина в бороду, бес в ребро», но что-то уж поздно проснулся бес – на седьмом десятке. И как раз тогда, когда на кафедре у Лесешацкого появился молодой и активный конкурент профессор Чучхаров, жаждущий заведования. Доказательств не было, но шум поднялся такой, что «вопрос Лесешацкого» пришлось разбирать на ученом совете. Расправа с Лесешацким прошла по заранее отрепетированному сценарию. Одни обличали, другие, более совестливые, отмалчивались. У каждого, кто предпочел промолчать, были на то свои соображения. Одни считали, что плетью обуха не перешибешь. Все решено заранее, сейчас проходит «постановочная часть». Помочь Лесешацкому нельзя, а вот навредить себе очень даже можно. Другие, не вникая в суть происходящего, просто не хотели портить отношения с администрацией. Третьи считали, что спасение утопающих есть дело рук самих утопающих, и ничье больше. Четвертые искренне верили (или делали вид, будто верят) в то, что все, что ни делается, делается к лучшему. Все к лучшему в этом лучшем из миров. Зачем человеку, перенесшему инфаркт, занимать беспокойную, «нервотрепательную», как выражался профессор Погребенько, должность заведующего кафедрой? Не лучше ли перейти на более спокойную должность профессора кафедры? Как-то само собой стало ясно, что речь идет не об изгнании Лесешацкого, а всего лишь об оставлении им должности заведующего кафедрой. Профессором быть даже лучше, говорили некоторые выступающие. Почета почти столько же, а головной боли не в пример меньше… Поводов для оправдания собственного невмешательства всегда можно найти сколько угодно. Если бы Лесешацкий не достиг пенсионного возраста, то легко бы сохранил за собой должность заведующего, потому что прямых доказательств его вины не было. Шум в Интернете и множество перепостов «исповеди несчастной студентки» – это еще не доказательство. Но для того, чтобы сместить пенсионера, сгодится и пустопорожний шум. Был бы повод…

Данилов рисковал гораздо серьезнее. Страшно было подумать о том, что могло произойти, если бы он не взял с собой на вызов Юрия Палыча. Тремя голосами против одного его могли бы обвинить если не в изнасиловании, то хотя бы в его попытке. Гражданка Рыльская разорвала бы свой халатик, постаралась бы оцарапать Данилова – вот вам налицо следы борьбы. А два «очевидца» засвидетельствовали бы, что им пришлось буквально отдирать Данилова от его жертвы. И назавтра все севастопольские газеты (а может, и не только севастопольские) написали бы о маньяке, который, будучи главным врачом станции скорой помощи, совмещает на линии ради того, чтобы иметь возможность удовлетворять свои низменные наклонности.

Замечательно! Восхитительно! Бесподобно!

Данилову хотелось с кем-то посоветоваться, но кроме как с Еленой, было не с кем. Не с Полянским же. Тот или сведет все к шуточкам, или же начнет успокаивать, говоря, что ничего страшного случиться не может. В успокаивании Данилов не нуждался. Ему был нужен совет опытного администратора. С другой стороны, не хотелось беспокоить жену. Начнет волноваться за него, а у нее и без того забот хватает. Но в конце концов Данилов пришел к выводу о том, что жене как раз положено быть в курсе дела. Ситуация сложилась непростая, и неизвестно, что еще будет предпринято против него. Не хотелось бы, чтобы Елена придавала значение порочащим слухам. Она, конечно, ему верит, но у всего есть свой предел. Увидев телевизионный сюжет с рыдающей «жертвой насилия» (Данилов живо вообразил, с каким трагизмом рыдала бы на камеру госпожа Рыльская), Елена может поколебаться в своей вере в мужа. Тем более, что на его совести уже был грех.[21] Нет, надо рассказать обо всем самому, первым. «Только бы смеяться не стала, – подумал Данилов, – не решила бы, что я ее разыгрываю. Дело же серьезное».

Вопреки его опасениям, Елена смеяться не стала и вообще восприняла все крайне серьезно. Попросила его подождать минуточку у компьютера (они разговаривали по скайпу) и ушла из кухни, где пила чай. По отрывкам фраз, которые услышал Данилов, можно было понять, что Елена поручила Марию Владимировну заботам Никиты и под угрозой лишения сладкого на месяц запретила обоим детям отвлекать ее от важного разговора. Вернулась она сосредоточенной и даже хмурилась, что в последнее время с ней случалось не так уж и часто. Заметив, что на переносице образовалась складка, Елена стала следить за своей мимикой и в рамках борьбы с морщинами старалась не позволять себе лишнего.

– Вова! Все очень серьезно, и ты это уже, как я вижу, понял! – начала она строгим менторским тоном. – Теперь ты, надеюсь, понял, каково оно – руководить?

– Хреново, – честно ответил Данилов. – Но коль уж впрягся, то…

– То не надо совершать ошибок, – подхватила Елена уже обычным своим голосом, без примеси назидательности. – Ты должен контролировать каждый свой шаг и научиться взвешивать каждое слово. Может, это и покажется тебе банальным, но так оно и есть. Девиз любого руководителя: «Всегда начеку!». Всегда, Вова! Расслабляться можно только дома. Может, я иногда казалась тебе психованной или просто смешной…

– Ну что ты! – вставил Данилов.

– Казалась, казалась, – дважды кивнула Елена, – и не надо мне врать. Но только дома, с тобой, я могу расслабиться. Быть такой, какая я есть на самом деле. Не думать о том, что я говорю…

– Иногда бы не мешало и подумать! – улыбнулся Данилов.

Елена показала ему кулак и сделала свирепую рожу – ну, погоди, дождешься ты у меня!

– Ладно, я все понял, – сказал Данилов. – Всегда начеку, следить за базаром. Я в лагерном медпункте так же работал…

– Всегда начеку! – повторила Елена. – Каждую просьбу рассматривай с точки зрения того, чем она может для тебя обернуться. Пойми меня правильно. Я призываю тебя не к паранойе, а к бдительности…

«А разве между этими понятиями есть разница?» – подумал Данилов, но вслух ничего не сказал.

– Вот меня нередко упрекают в бездушии, – с каждой фразой Елена говорила все эмоциональнее. – А ведь никто не задумывается о том, что за каждой просьбой, пусть и самой невинной, может скрываться подстава. Я не говорю – «скрывается». Может скрываться. Но все свои действия приходится взвешивать с учетом возможных подстав. А что поделать? Как только ты поднимаешься хотя бы на одну ступень выше, так сразу же появляется куча желающих тебя свалить. А на следующей ступени их количество увеличивается. В геометрической прогрессии, – Елена сделала небольшую паузу, а потом решительно тряхнула головой. – Думала, сказать или нет, но все-таки скажу. Помнишь, как я пришла на шестьдесят вторую подстанцию, расчищать дерьмо после вашего Лжедмитрия?[22] Сверху давят, снизу шипят, и первой шипит гадюка старший фельдшер Надька Казначеева, а от старшего врача никакой пользы… Посмотришь на все и выть хочется. А единственный человек, на которого я могла опереться…

– Вел себя как законченный придурок, – самокритично закончил Данилов. – Прости, Лен, я же не со зла, а просто по глупости. Я тебя очень хорошо понимаю и мне очень стыдно за себя тогдашнего. Сам нахожусь в подобном положении. И знаешь, чего мне хочется? Не с линии уходить, а из главных врачей. Я пока заявление насчет совместительства писал, подумал – а может, другое написать? Прошу освободить от обязанностей главного врача? Чуть было не написал.

– И почему же не написал, хотела бы я знать? – Елена говорила задорно и даже с вызовом, но голос ее дрожал, воспоминания разбередили старую рану.

«Ну почему же у нас сразу не пошло все хорошо? – с застарелой тоской подумал Данилов. – Почему сначала все было через пень-колоду?»

– Потому что это было бы пораженчеством! – жестко сказал он. – Со стороны выглядело бы так, будто я испугался и дернул в кусты. Я не могу себе этого позволить. Но тебе скажу правду – на линии мне работать куда приятнее, чем протирать штаны в кабинете. Несмотря на все сложности выездной работы.

– Данилов! – вздохнула Елена. – Как же я тебе иногда завидую! Время идет, а ты совсем не меняешься! Пора бы уже научиться быть собой, а не думать постоянно о том, как ты выглядишь со стороны!

– Вот разберусь тут с делами, вернусь в Москву, и ты меня научишь! – улыбнулся Данилов.

– Дурака учить, что мертвого лечить, – ответила Елена и отключилась.

– Не такой я и дурак, – сказал ноутбуку Данилов. – Кандидатскую защитил, главным врачом работаю, на скрипке играю неплохо…

«Скрипочка – это ваш верный кусок хлеба на всю жизнь, – вспомнились вдруг слова учительницы из музыкальной школы Риммы Гавриловны. – Что бы ни случилось, как бы ни повернулась жизнь, скрипочка вас всегда прокормит, не даст умереть с голоду».

«А что? – подумал Данилов. – Если встать со скрипкой на Приморском бульваре, то…».

Додумывать пораженческую мысль до конца он не стал. Во-первых, потому что это недостойно, а во-вторых, на Приморском бульваре мог пользоваться спросом совершенно иной репертуар. Данилов скорее согласился бы отрезать себе правую руку и проглотить смычок, чем сыграл бы что-нибудь из шансонного репертуара. А Шостакович с Бетховеном вряд ли бы пользовались успехом у гуляющей публики. Но сознавать, что у тебя есть специальность, которая тебя всегда прокормит, было очень приятно. Настолько приятно, что сразу же захотелось поиграть на скрипке, что Данилов и сделал. Сыграл «Летнюю грозу» Вивальди, которая как нельзя лучше подходила под настроение, и уже в совершенно ином ключе стал думать о том, что ему делать дальше.

Ответ напрашивался сам собой – работать, быть начеку и принять брошенный вызов. Если Элла Аркадьевна пустилась во все тяжкие, то она уже не угомонится. Не тот характер, да и «холодная война» зашла слишком далеко. Не вышло со статьей в «Севастопольских новостях», не вышло с провокацией в гостинице, так выйдет с чем-то еще. Нельзя сидеть сложа руки. Данилову очень не хотелось погрязать в интригах, но еще сильнее не хотелось становиться жертвой чужих интриг. А еще ему хотелось сделать то главное, ради чего он приехал в Севастополь, – наладить работу станции скорой помощи. Пока Элла Аркадьевна руководит департаментом, наладить работу не получится. Она действует по принципу «чем хуже – тем лучше». Обещанные ему кадры «разбрасываются» по больницам. С транспортом происходит то же самое. От фельдшеров, которых собирались прислать из Свердловской области, Элла Аркадьевна отказалась буквально накануне их приезда. Решила вдруг, что ей, то есть станции, нужны только опытные фельдшеры, которых не придется «учить пулемету». Но двадцать пять фельдшеров без опыта работы все же лучше, чем ничего. Под руководством опытного наставника и при такой нагрузке, как в Севастополе, можно набраться опыта уже за три месяца… как бы это парадоксально ни звучало, но главным препятствием для нормальной работы станции является руководитель департамента. Чем раньше убрать ее, тем скорее наладится работа. Не только на станции скорой помощи, но и во всем севастопольском здравоохранении.

Недовольных состоянием дел в здравоохранении было много. Как среди населения, так и среди сотрудников. Жалобы на департамент в целом и лично на Эллу Аркадьевну писались во все инстанции. Врачи-реаниматологи, уволившиеся из первой больницы, даже написали открытое письмо президенту. Но поток разрозненных жалоб не очень-то опасен такому опытному и изворотливому администратору, как Элла Аркадьевна. Какую-то часть жалоб можно опровергнуть, другую часть списать на трудности переходного периода, недовольных сотрудников можно без труда выставить в неприглядном свете, обвинить в желании свести счеты и т. д. А вот от отчета, показывающего истинное положение дел, отчета, который вместо дутых показателей содержит реальные цифры, отмахнуться невозможно. Образно говоря, один залп из пушки гораздо опаснее ста выстрелов из рогатки. Собрать информацию у тех, кто не откажется ее подтвердить, составить отчет и отправить в Минздрав Грачкину… Если уж и это не поможет, придется вернуться на кафедру и постараться поскорее забыть о своем недолгом опыте административной деятельности.

Очень хотелось избавиться от Исаева, чтобы обезопасить свои тылы, но Данилов понимал, что этого ему Элла Аркадьевна сделать не даст. Главный врач станции не может менять своих заместителей без согласования с департаментом. Чаще всего это согласование представляет собой пустую формальность, но только не в этом случае. «Буду внимательнее, – решил Данилов. – Все важные вопросы переключу на себя, а его завалю текучкой. Пусть побегает. Как же все это противно! Кстати, а ведь Исаев может быть не один такой на станции… Кому вообще я могу доверять?».

За недостатком информации пришлось искать ответ на этот вопрос при помощи интуиции. В конце концов Данилов решил, что уж секретарше Кате, главному фельдшеру Евгении Сергеевне и заместителю по экономическим вопросам Полине Яковлевне доверять можно. Катя с Евгенией Сергеевной явно без двойного дна, это Данилов уже успел понять. С Полиной Яковлевной сложнее. С одной стороны, она довольно замкнутая и не поймешь, что у нее на уме, но с другой – она несколько раз указывала неопытному в финансовых делах Данилову на его ошибки, довольно серьезные, могущие иметь весьма неприятные последствия. Причем не только указывала, но и подробно объясняла, разжевывала суть, чтобы Данилов не наступал на одни и те же грабли дважды. Враги так себя не ведут.

«С линии я ушел, – думал Данилов. – Провокации на квартирах исключены. Как еще меня можно подставить? На чем? Пожалуй, только на взятке. Что ж, стану все разговоры вести при открытых дверях, так, чтобы Катерина все слышала, а тех, кто по каким-то причинам станет настаивать на приватности, буду выставлять вон. И никаких уступок-поблажек-снисхождений. Никому. Придется некоторое время побыть чинушей, жить не по уму и совести, а по инструкциям. Главное, чтобы в привычку не вошло. Будем надеяться, что не успеет войти…»

Глава семнадцатая Козырная дама

Если очень захотеть, то обстоятельства сложатся нужным образом. Потерпев очередную неудачу, Элла Аркадьевна решила пойти ва-банк. Первым делом она встретилась с Рыльской, которая решила ненадолго задержаться в Севастополе уже за свой счет, чтобы немного отдохнуть. Элла Аркадьевна подозревала, что на самом деле Рыльская не отдыхала, а работала, то есть торговала телом, но ей это было без разницы. Пусть занимается чем хочет, лишь бы сделала то, что от нее требуется.

Согласно законам конспирации, встреча произошла на нейтральной территории – в армянской шашлычной в Инкермане. Здесь Элла Аркадьевна могла не опасаться встретить знакомых. А для того, чтобы ее случайно не узнали те, кто видел ее по телевизору, было достаточно немного изменить прическу и надеть большие темные очки. Да и кто вообще может подумать, что директор департамента здравоохранения бывает в подобных местах? В полдень народу в кафе было много, и это тоже играло на руку Элле Аркадьевне. В толпе легко оставаться незамеченной, а общий гвалт не дает соседям слышать, о чем идет речь. Обоим есть не хотелось, поэтому, к великому неудовольствию пожилого официанта, ограничились кофе.

– Ой, боюсь! – сразу же начала набивать себе цену Рыльская. – Меня же могут привлечь к ответственности за клевету! Еще и посадят, чего доброго…

– Клевета – это когда пишешь в газету! – осадила ее Элла Аркадьевна. – Или даешь показания в суде. А ты просто пришла ко мне поделиться своей бедой. Не только как к директору департамента, но и как женщина к женщине. Поделиться и предупредить о том, какой страшный человек работает на «скорой». Чтобы с другими не случилось того, что случилось с тобой. Обращаться с заявлением в полицию ты не хочешь, потому что никаких доказательств у тебя нет и вообще боишься за свою репутацию…

Рыльская глупо хихикнула.

– Будь серьезнее! – одернула ее Элла Аркадьевна, нервно оглядываясь по сторонам – ей показалось, что за ней кто-то наблюдает. – Завтра ровно в шестнадцать ноль-ноль придешь в департамент и попросишься ко мне на прием. Ровно в шестнадцать ноль-ноль! Скажешь, что у тебя срочное дело. Тебя станут спихивать к кому-нибудь, но ты стой на том, что должна увидеть меня. Истерику небольшую устрой, слезу пусти… Ты же актриса. А я где-то в пять минут пятого спущусь вниз, вроде как уезжаю. Увижу тебя, спрошу, в чем дело, и вернусь вместе с тобой к себе. В кабинете расскажешь мне свою историю. И чтоб ни одного лишнего слова! – Элла Аркадьевна погрозила собеседнице пальцем. – Войди в роль несчастной соблазненной и разыграй ее как по нотам! А потом я попрошу тебя записать твой рассказ. Ты начнешь с того, что никого обвинять не хочешь, потому что ничего доказать не можешь, но вот предостеречь считаешь своим долгом. Теперь по пунктам. Слушай и запоминай…

– Одну минуточку! – Рыльская полезла в холщовую пляжную сумку, порылась в ней и достала пухлую записную книжку, явно намереваясь записывать то, что услышит.

– Убери! – поморщилась Элла Аркадьевна. – Писать будешь завтра, а сейчас слушай внимательно. Пункт первый. На следующий день после вызова «скорой», вечером, когда ты собралась прогуляться по городу, возле гостиницы ты встретила Данилова. Он сказал, что как раз шел к тебе, потому что на вчерашней кардиограмме консультант-кардиолог заметил нехорошие изменения. Ты испугалась, потому что следишь за своим здоровьем, и растерялась. Данилов сказал, что уже заходил к тебе днем, но не застал тебя. Он предложил поехать к нему на работу, на «скорую», чтобы сделать контрольную кардиограмму. Ты, разумеется, согласилась. Он остановил такси, назвал водителю адрес, но привез тебя не на «скорую», а к жилому дому…

– И сказал, что у него дома тоже есть кардиограф, – подхватила Рыльская.

– Молодец! – похвалила Элла Аркадьевна. – Соображаешь.

– Вообще-то я бы ему дала с удовольствием, – Рыльская мечтательно закатила глаза. – Люблю мужиков, в которых есть что-то… – не найдя подходящего слова, она картинно взмахнула рукой. – Что-то этакое.

– У тебя была возможность, – строго напомнила Элла Аркадьевна. – И не говори мне про третьего. Надо было так постараться, чтобы он водителя отправил в машину, а сам остался. И не спорь со мной, пожалуйста. Признай, что твоя вина тут тоже есть.

Рыльская обиженно надула пухлые губы, но спорить не стала.

– Пункт второй, – продолжила Элла Аркадьевна. – Дома он уложил тебя на кровать, снял кардиограмму и сказал, что у тебя все замечательно. А потом предложил отпраздновать это дело. Ты на радостях согласилась. Вы выпили по бокалу шампанского, и он начал распускать руки. Ты пыталась сопротивляться, но силы тебя неожиданно покинули. Голова закружилась, и больше ты ничего не помнишь. Вопросы есть?

Рыльская отрицательно мотнула головой. «Стойкий он, гад, – подумала Элла Аркадьевна, разглядывая свою собеседницу. – И хитрый. На такую шикарную телку не польстился». В коротеньком белом марлевом платье, которое почти ничего не прикрывало, а где прикрывало, то чисто символически, Рыльская выглядела сногсшибательно. Сидевшие в зале мужчины украдкой ели ее глазами, а официант перемещался по залу с таким расчетом, чтобы непременно пройти мимо их столика и запустить глазенапа в роскошное декольте Рыльской. Впрочем, он мог питать надежды на то, что дамы одумаются и по примеру других посетителей закажут шашлык или кебаб со всеми полагающимися добавками. Пахло в кафе хорошо, заманчиво, но возможность соблазна исключалась. Рыльская ела очень мало, причем только фрукты и йогурты, потому что берегла фигуру, а Элла Аркадьевна предпочитала более изысканную еду. Но официант этого знать не мог.

– Тогда переходим к третьему и последнему пункту. Утром он разбудил тебя, отвел в ванную и собственноручно вымыл под душем. Голова у тебя была тяжелой, и ты только потом поняла, что так он уничтожал улики. После помывки он дал тебе кофе, от которого ты стала лучше соображать, а затем вывел на улицу и усадил на автобус. Ты страдаешь, понимаешь, что сама тоже виновата, нельзя было быть такой легкомысленной и доверчивой, ты не хочешь сводить счеты, ты просто хочешь чтобы с другими ничего такого не случилось, поэтому и пришла ко мне.

– Да, – выражение лица Рыльской мгновенно изменилось, теперь вместо деловой сосредоточенности на нем была такая пронзительная печаль, что Элла Аркадьевна передернула плечами и подумала, что Майка все же талантливая актриса. – Зачем сводить счеты? Это уже ничего не изменит… Но пусть другим не доведется пережить того же…

Голос ее тоже стал печальным и с каждой фразой звучал все тише и тише. Создавалось впечатление, будто Рыльская говорит из последних сил.

– Вчера я долго стояла у моря, над обрывом… Думала – а не броситься ли мне в воду? После такого совсем не хочется жить…

Рыльская безвольно уронила голову на грудь и замерла, похожая на поникший рыжий ирис. Спустя несколько секунд она тряхнула локонами, подняла голову и вопросительно посмотрела на Эллу Аркадьевну.

– Браво! – Элла Аркадьевна беззвучно поаплодировала. – У меня только что родился четвертый пункт. Я направлю тебя к психологу в центр помощи жертвам насилия. Расскажешь там все, фамилию его назовешь как бы невзначай. Это будет нам на руку. Центр контактирует со всеми средствами массовой информации. То советы дают, то истории рассказывают. Непременно сходи и вот так все изобрази. Чтобы они там хором рыдали.

– Схожу, конечно, – кивнула Рыльская и хитро прищурилась: – Эллочка Аркадьевна, а сколько вы мне заплатите?

– Если сделаешь все как надо, то получишь двадцать пять тысяч, – пообещала Элла Аркадьевна сухим тоном, который полностью исключал возможность торга. – За два коротеньких моноспектакля это очень хороший гонорар. Только сделай все, как я сказала.

«Ты моя козырная дама, – подумала Элла Аркадьевна, вставая. – Нынче у нас черви козыри»…

В департаменте Эллу Аркадьевну ждало новое потрясение. Еще в коридоре она услышала рыдания, доносившиеся из ее приемной. Решив, что мимо охраны сумели просочиться родственники какого-то умершего больного (уж очень горькими были рыдания) и теперь ждут ее, чтобы нажаловаться на врачей-убийц, Элла Аркадьевна зашла в отдел организации лекарственного обеспечения и оттуда по внутреннему телефону позвонила своей секретарше.

– Здесь Лисичкина, – доложила секретарша в ответ на вопрос о том, кто «разоряется» в приемной. – Ждет вас, Элла Аркадьевна.

Лисичкина была главным врачом десятой больницы, которая находилась в Балаклаве.

– Так скажи ей, чтобы ждала молча! – рявкнула в трубку Элла Аркадьевна и направилась к себе.

На Лисичкиной, обычно величественной и холеной, в прямом смысле этого слова не было лица. Волосы растрепаны, щеки красные, левый глаз дергается, рот кривится, подбородок дрожит… Войдя в кабинет следом за Эллой Аркадьевной, она не села, а рухнула на стул. Рухнула и сразу же начала всхлипывать по новой.

– Ирина Вениаминовна, успокойтесь! – потребовала Элла Аркадьевна. – Вы не в театре! Успокойтесь и расскажите, что у вас случилось. Опять кому-то ампициллин на аллергию вкололи?

Пять месяцев назад в десятой больнице умер от анафилактического шока шестидесятилетний пациент терапевтического отделения, у которого была двусторонняя пневмония. При поступлении мужчина сообщил врачу приемного покоя о том, что у него имеется аллергия на пенициллин. Врач написал об этом на титульном листе истории болезни и подчеркнул запись красным карандашом. Но палатный врач назначил пациенту ампициллин, а дежурная медсестра сделала инъекцию. Спасти пациента не удалось. Палатный врач пытался оправдаться тем, что про ампициллин в истории болезни ничего написано не было. Как можно окончить мединститут, проработать семь лет и не знать, что ампициллин относится к группе полусинтетических пенициллинов, для всех так и осталось загадкой. Родственники умершего подняли большой шум. Лисичкина еле усидела на своем месте, в терапии сменился заведующий, а на горе-врача завели уголовное дело.

– Хуже, Элла Аркадьевна, – простонала Лисичкина, трагически заламывая руки. – Меня к следователю вызывали. Я думала, что речь пойдет о той драке в гастроэнтерологии, пошла спокойно… А оказалось, что мне дело шьют. Нецелевое расходование средств, присвоение и «мертвые души»… До машин тоже, наверное, доберется…

Десятая больница была у Эллы Аркадьевны самой любимой, самой доходной. Через подставную фирму в фиктивную аренду больнице сдавалось оборудование, фактически ей же и принадлежавшее. У другой фирмы больница арендовала четыре автомобиля, существовавшие только на бумаге. Плановый ремонт в хирургии и гинекологии тоже был «бумажным». «Если как следует помыть, то и ремонтировать не надо!», – смеялась Лисичкина. Ну и по мелочам, начиная с «мертвых душ» в штатном расписании и заканчивая утилизацией кислородных емкостей, тоже набегало изрядно. Лисичкина своим лисьим нюхом чуяла поживу во всех возможных местах. А если где и не чуяла, то можно было подсказать. У Эллы Аркадьевны она входила в число самых доверенных подчиненных, потому что хорошо соображала, умело вела дела и никогда не пробовала крысятничать, «отстегивала» как положено со всех доходов.

– До семи лет, Элла Аркадьевна! – выла Лисичкина. – А мне до пенсии всего год остался!

– Какая связь между пенсией и сроком? – удивилась Элла Аркадьевна.

– Я так надеялась, что смогу спокойно доработать! – Лисичкина громко всхлипнула. – А вот как вышло… Обиднее всего, что на меня мои же сотрудники кляузу написали. Премий им мало давала, сверхурочные не так оплачивала… Вот сволочи! Элла Аркадьевна! – Лисичкина бухнулась на колени и молитвенно сложила руки на своей необъятной груди. – Не дайте пропасть! Нельзя мне в тюрьму, у меня дочка беременная! Помогите! Я же с вами всегда делилась и вот сейчас принесла…

Лисичкина подтянула к себе сумочку, которая во время опускания на колени свалилась на пол, и попыталась открыть ее, но дрожащие руки никак не могли справиться с замком.

– Ты это брось! – прикрикнула на нее Элла Аркадьевна. – Встань, утри морду и забудь о том, как ты со мной делилась! На мою помощь ты можешь рассчитывать только в том случае, если станешь держать язык за зубами! Ясно тебе?!

– Ясно, – пролепетала Лисичкина, поднимаясь с колен и оправляя юбку. – Вы на меня можете положиться, Элла Аркадьевна. Это я здесь, с глазу на глаз могу сказать лишнего, а там буду молчать, как рыба. Я ж все понимаю… Только это еще не все, Элла Аркадьевна. У нас сегодня заведующего приемным взяли с поличным. «Скорая» некупируемый криз привезла, больная ему сама деньги совать стала, ну он и взял. А тут сразу двое из ларца, одинаковы с лица. Ничего слушать не стали, оформили взятку…

«Скорая»? – подумала Элла Аркадьевна. – Началось… Холодная война переходит в горячую. И какой точный удар…».

Приемным отделением в десятой больнице заведовал доктор Прокуратов, бывший заместитель Лисичкиной по медицинской части. Понизили Прокуратова в должности после очень бурного празднования Нового года, в ходе которого сгорел больничный архив. Ответственным дежурным в тот злосчастный день был Прокуратов, поэтому его пришлось принести в жертву, хотя сам он архива не поджигал, потому что ко времени пожара спал крепким пьяным сном. Злые языки поговаривали, что одноэтажный корпус, в котором находился архив, подожгла сама Лисичкина, которой было что скрывать, но на то они и злые языки, чтобы нести всякую чушь. Прокуратов, как бывшая правая рука Лисичкиной, был в курсе всех тайных дел. Ну если не всех, то большинства. Страшно было представить, что он может выболтать в обмен на замену реального срока условным.

– Посадили его? – спросила Элла Аркадьевна. – То есть арестовали?

– Увезли-и-и, – всхлипнула Лисичкина. – А дальше не знаю…

На сеанс психотерапии Лисичкиной (а что поделать – надо!) у Эллы Аркадьевны ушло около часа драгоценного рабочего времени. Втолковав паникерше, что далеко не каждое общение со следователем заканчивается судом и далеко не каждый суд заканчивается посадкой, Элла Аркадьевна пообещала ей «в случае чего» место заведующей гинекологическим отделением в Центре охраны матери и ребенка. Лисичкина успокоилась, зато сама Элла Аркадьевна вышла из себя. Внешне она сохраняла спокойствие, но внутри все клокотало – враг показал зубы! И это только начало. Элла Аркадьевна была уверена в том, что двойное чепэ в десятой больнице – дело рук Данилова. Взбаламутил сотрудников, чтобы они написали донос на Лисичкину – недаром же на «скорой» по городу мотался, знакомства заводил! – и подстроил так, чтобы прокуратовская взятка пришлась на день встречи Лисичкиной со следователем. Двойной удар страшнее одиночного!

В шестом часу вечера выяснилось, что по самой Элле Аркадьевне нанесли тройной удар. Для международного турнира по мини-футболу нужно было создать резервный коечный фонд в количестве пятидесяти коек. По мнению самой Эллы Аркадьевны, создание резервных фондов было глупостью, усложнявшей и без того сложную работу. Надо будет – найдем куда положить, никого на улице помирать не оставим. Но зачем ко дню начала мероприятия готовить пустые койки по непонятно кем придуманным нормативам? Как показывал опыт, большая часть резерва всегда оставалась невостребованной. А сейчас лето, наплыв отдыхающих, каждая койка на вес золота. Но попробуй не обеспечь коечный резерв! Сразу же лишишься должности, потому что любое упущение или любой недочет в отношении международного мероприятия трактуется как подрыв авторитета Севастополя и всего Крыма в глазах международной общественности. За такое положена высшая мера – немедленное увольнение с окончательными и бесповоротными похоронами карьеры. Элла Аркадьевна прекрасно понимала, чем можно манкировать, а чем нельзя. Иначе бы не дошла до таких карьерных высот.

Главврачам «тройки» и «шестерки» было дано указание выделить для турнира по двадцать пять коек в своих больницах. В детали Элла Аркадьевна не вдавалась, поскольку дело было очень простым. Кто же знал, что главврач «тройки» Ханчич, молодой, только что назначенный и очень старательный, решит проблему за счет ветеранского отделения? Формально, по мнению Эллы Аркадьевны, он был прав, потому что этим старым хроникам все равно где лечиться – в больнице или дома. Но это формально, а если подойти к делу с умом, то ветеранов, месяцами ждавших госпитализации в «свое» отделение, которое им вроде санатория, трогать не стоило. Проблему можно и нужно было решить за счет терапевтического и ревматологического отделений. Но Ханчич лопухнулся и в результате получил открытое письмо группы ветеранов, адресованное президенту, министру здравоохранения и губернатору. В письме красочно описывалось, как больных людей буквально выпихивали из больницы, а тех, кто сильно протестовал, переводили в терапию, причем клали в коридор, чтобы другим неповадно было требовать перевода. Упоминался в письме и турнир – вот, мол, как в угоду молодым спортсменам ущемляют права стариков. Это ли не удар по престижу города? И почему ветераны неделю молчали, даже в департамент никто не нажаловался, а сегодня вдруг выстрелили своим письмом? Ясное дело – кто-то их завел. И письмо писал человек, сведущий в медицине в целом и в организации здравоохранения в частности. Старик-ветеран так бы не написал. Читая письмо на одном из новостных сайтов, Элла Аркадьевна видела за прыгающими буквами ухмыляющееся лицо своего врага.

Всю скопившуюся ярость и рвущуюся наружу боль Элла Аркадьевна выплеснула на Ханчича. С Ханчичем можно было не церемониться, потому что он еще не успел «приобщиться к делу». Всех новых выдвиженцев, вне зависимости от их перспективности, Элла Аркадьевна считала темными лошадками и пару-тройку месяцев присматривалась к ним, прежде чем приглашать к кормушке. Ханчич мог бы считаться выдержавшим испытательный срок, если бы не история с ветеранами. В письме его упомянули как «неопытного руководителя, севшего в кресло главного врача после двухлетнего заведования отделением в поликлинике». Сама Элла Аркадьевна стажу как таковому придавала мало значения. Важен не стаж, а ум. Умный все схватывает сразу, на лету, а дурака и за десять лет ничему путному не научишь. Верно же говорят, что можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником.

На Ханчича Элла Аркадьевна орала так, что было слышно и в морге, находившемся на противоположном краю территории первой больницы. Секретарша тем временем набирала приказ о его увольнении. Элле Аркадьевне понравилось, как повел себя Ханчич. Выдержал бурю молча, с приказом ознакомился тоже молча, а потом еще раз попросил прощения за то, что подвел, и сказал, что три последних месяца были лучшим временем в его жизни. Элла Аркадьевна ценила тех, кто умеет держать удар. Она посоветовала Ханчичу на месяц «исчезнуть с горизонта», лучше всего – уехать куда-нибудь из Севастополя, чтобы не дразнить гусей, а затем пообещала куда-нибудь его пристроить. Ну ошибся разок, с кем не бывает.

Вечером Элла Аркадьевна попыталась расслабиться, но вместо приятного процесса очень быстро напилась, заснула на диване в неудобном положении и утром проснулась с болью не только в голове, но и в шее. Вдобавок ко всему ею вдруг овладели пессимистические настроения. Вместо умных деловых мыслей в голове была тоскливая пустота. Только вертелся обрывок песни, слышанной когда-то, давным-давно:

Моя прекрасная жизнь То падает вниз, То падает вверх – эх! Но падает, падает, падает И не хочет взлетать!

– Даже когда я поднимаюсь вверх, то все равно падаю! – сказала Элла Аркадьевна своему противному, выглядевшему на все шестьдесят лет, отражению в зеркале. – Такой вот парадокс…

Данилов, которого Элла Аркадьевна винила во всех своих несчастьях, не имел никакого отношения ни к случившемуся в десятой больнице, ни к письму ветеранов. Вместо интриг он занимался подготовкой к открытию первой в России модульной подстанции. Сама подстанция собиралась из модулей за несколько дней, а вот подготовка растянулась надолго. Сначала подготовкой занимался департамент, а затем ее спихнули на Данилова с обещанием «всячески помогать». «Помощь» заключалась в том, что раз в неделю Данилову звонила Гафарова и своим томным голосом напоминала, что на открытие подстанции должны приехать министр или кто-то из замов. Данилов, которого чужая глупость давно уже не раздражала, а забавляла, отвечал, что он прекрасно все помнит. Гафарова, не прощаясь, отключалась.

Глава восемнадцатая Ход троянским конем

Заклятый враг был настолько уверен в себе, что позволил себе открыто поиздеваться над Эллой Аркадьевной. Или же он был настолько глуп, что считал ее дурой, готовой клюнуть на такую примитивную уловку, как предложение мира при наличии нескольких камней за пазухой.

Издевательство заключалось уже в том, что враг заявился к Элле Аркадьевне без вызова, чего себе никто никогда не позволял, потому что Элла Аркадьевна этого не любила и делала исключение только для каких-либо срочных случаев, когда разговор совсем уж не телефонный. А так, если есть нужда, надо звонить секретарю или самой Элле Аркадьевне и спрашивать, когда можно предстать пред светлые очи руководителя департамента. Если каждый будет так вот запросто заваливаться в начальственный кабинет, как к себе домой, то когда же работать? Дел так много…

Появление Данилова отвлекло Эллу Аркадьевну от очень важного дела. Она думала о том, что делать с депутатом Законодательного Собрания Егорычевым, который добровольно взялся курировать сферу здравоохранения на том основании, что сам был врачом, и сразу же начал «мутить воду», то есть при каждом удобном случае нападать на департамент и его директора. Сначала Элла Аркадьевна решила, что ушлый депутат попросту хочет урвать себе кусок пирога и заодно заработать немного популярности. Выждав некоторое время, чтобы не создавать у Егорычева ложное ощущение собственной значимости, она предложила ему войти в созданный ею при департаменте общественный совет.

Совет был нужен Элле Аркадьевне не для того, чтобы прикармливать потенциально опасных депутатов, а для совершенно иных целей. Объекты федерального значения, такие, например, как кардиологический центр, который собирались строить в Севастополе, финансировались из федерального бюджета. Иначе говоря, деньги шли мимо департамента, причем деньги эти были огромными. Согласно утвержденной уже смете, стоимость кардиологического центра составляла девятьсот двадцать миллионов рублей. Девятьсот двадцать миллионов! Почти миллиард! Элла Аркадьевна не могла смириться с тем, что все сливки с такого госзаказа снимут в Москве. Она придумала замечательный ход – создала под своим председательством общественный совет при департаменте. Общественный совет – это не государственная структура, а, как следует из названия, общественная организация, которая может заниматься всем, чем ей заблагорассудится. В рамках разумного, конечно, но эти рамки ой как широки… Уже на втором заседании совета было принято решение о проведении экспертизы всех компаний, участвующих в конкурсе по проектированию кардиологического центра. Москва далеко, а мы близко, все видим, все знаем. Решать Москве, но мы ей поможем. Немного газетной шумихи, несколько выступлений перед камерой, бакшиш человеку, который «протолкнул вопрос» в министерстве, и вожделенный заказ получила компания, рекомендованная общественным советом. Владельцем и генеральным директором компании был троюродный брат первого заместителя Эллы Аркадьевны Остапа Сахно.

Депутат Законодательного Собрания придал бы совету больше веса и вообще сотрудничество могло бы оказаться весьма полезным для обеих сторон, но Егорычев от выгодного предложения отказался и продолжил мутить воду. Подивившись его упертости, Элла Аркадьевна пошла дальше и предложила депутату дружбу. Предложение, как и положено между деловыми людьми, было подкреплено обещанием «делиться по совести», но бессовестный человек – а как еще его назвать? – не только не принял предложения, но и начал рассказывать налево и направо о своей неподкупности. С весьма прозрачным намеком на то, что руководство департамента пыталось его подкупить. Элла Аркадьевна махнула на Клопа (так она прозвала Егорычева за вредность и стремление досаждать по мелочам) рукой. Не хочет дружить – ему же хуже. Пускай занимается бесконечным пережевыванием темы очередей в поликлиниках и темы нехватки лекарств в стационарах. Неприятно, конечно, но не фатально. Переходный период имеет право на свои недостатки. Но постепенно Клоп вырос и стал кусать очень болезненно. На днях явился в Центр охраны матери и ребенка в сопровождении двоих помощников и потребовал, чтобы его ознакомили с кадровой документацией. Тряс своим удостоверением, бил себя в грудь, кричал о «мертвых душах», пугал всяко, но получил от ворот поворот. Теперь жди выступления на следующем заседании Законодательного Собрания и новой серии выступлений в СМИ. Эллу Аркадьевну очень интересовало, почему неугомонный Егорычев выбрал для своей «проверки» именно Центр охраны матери и ребенка? Случайно так получилось или кто-то настучал, что там «мертвых душ» больше, чем в других стационарах? И вообще по мертвые ли души он явился? Не предлог ли это для того, чтобы попутно сунуть нос в другие места. Пусти козла в огород, так он в нем целого места не оставит… И что делать с Егорычевым? Как его «погасить»? Впору было жалеть о лихих девяностых годах, когда подобные вопросы решались очень быстро и навсегда.

– К вам Данилов, Элла Аркадьевна, – ввиду необычности происходящего секретарша не стала докладывать по селектору, а зашла в кабинет. – Впускать?

– Данилов? – машинально переспросила Элла Аркадьевна. – Один?

– Один, – кивнула секретарша.

– Пусть войдет.

За считаные секунды Элла Аркадьевна изобразила разгар работы с документами. Пододвинула к себе одну из папок, лежавших на краю стола, раскрыла ее, взяла из карандашницы красно-синий карандаш… На вошедшего Данилова посмотрела озабоченно, с небольшой долей раздражения, давая понять, что он отвлек ее от важных дел. И невольно отметила, как уже отмечала не раз, что заклятый враг – очень даже симпатичный мужчина. Высокий, подтянутый, черты лица можно назвать классическими, подбородок волевой и во взгляде тоже чувствуется воля. Чем-то похож на Джорджа Клуни, только при виде Клуни Элла Аркадьевна слегка млела – как-никак любимый артист, – а при виде Данилова ее начинало потряхивать изнутри.

– Здравствуйте, Элла Аркадьевна, – сказал заклятый враг, без приглашения усаживаясь на стул. – Ничего, что я без приглашения? Был у Сахно по поводу модульной подстанции, узнал, что вы на месте, и решил заглянуть.

Заглянуть? Элла Аркадьевна ужаснулась такой фамильярности. К ней никто никогда не «заглядывал». Проглотив то, что вертелось на языке, она дернула губами, изображая улыбку и сказала:

– Если дело есть, то что бы не прийти?

Слова «дело» и «прийти» произнесла с нажимом.

Данилов пришел со своим черным кожаным портфелем, который положил перед собой на длинный стол для совещаний. Элла Аркадьевна оценила то, куда именно он сел. Не на самый ближний к ней стул и не на самый дальний, а ровно посередине. Где-то когда-то она читала, что бессознательное стремление к симметрии есть признак изощренного ума.

– Да, собственно, дела нет, – фамильярно ответил заклятый враг, глядя в глаза Элле Аркадьевне. – Все вопросы мы решили с Остапом Григорьевичем. Я хотел поговорить о том, что происходит в последнее время.

– А что такого происходит в последнее время? – удивилась Элла Аркадьевна.

– Хм… – замялся заклятый враг.

Во взгляде Данилова без труда можно было прочесть «а то ты не знаешь», но Элле Аркадьевне хотелось, чтобы он сказал словами, а не взглядом. Так будет лучше.

– Много чего происходит, – неуклюже вывернулся заклятый враг. – И мне это не нравится. Мне вообще много чего не нравится. Но я не хочу влезать в чужие дела. Мне и своих хватает. На станции работы невпроворот, много чего надо сделать. Хотелось бы, чтобы мне не мешали. Хотелось бы, чтобы между нами было взаимопонимание…

С каждой фразой брови Эллы Аркадьевны от удивления поднимались все выше и выше, а голова наклонялась вправо все больше и больше. Что он несет? Ага, портфель неспроста положил на стол – там диктофон. Явился провоцировать на откровенность! А вот тебе шиш!

– А разве между нами нет взаимопонимания? – Брови Эллы Аркадьевны вернулись на место, а голова – в прежнее положение; теперь Элла Аркадьевна смотрела на Данилова строго-деловито, как и положено начальнику смотреть на подчиненного. – Или вы хотите сказать, что это я мешаю вам работать?

Замечательный беспроигрышный вопрос. Скажет враг «да» – нарвется на гневную отповедь, потому что для обвинения нужны доказательства, а их быть не может. Скажет «нет» – можно будет на этом закончить разговор.

Враг снова ушел от ответа. В своей неуклюжей манере, но все же увильнул.

– Происходят странные вещи, – сказал он, отводя взгляд в сторону. – У меня сложилось такое впечатление, будто бы кому-то хочется выжить меня отсюда…

«Ой как хочется, – подумала Элла Аркадьевна. – Так хочется, что кушать спокойно не могу, когда тебя вспомню. Кусок в горло не лезет…»

– Я, собственно, не для кого опасности не представляю, потому что ни в каких интригах участвовать не собираюсь, – гнул свою линию враг. – Мне поручили наладить работу на станции, я хочу это сделать и вернуться в Москву. Не хочу и не собираюсь ни с кем враждовать. Хочу спокойно работать…

В одном классе с Даниловым училась немного странная девочка Лера Каретникова, которая мечтала о том, чтобы у нее была скучная жизнь. «Представляете, девочки, – говорила она, – каждый день все одно и то же, все понятно, все знакомо, никаких волнений. Самое главное в жизни – это не волноваться». Девочки переглядывались и за Лериной спиной крутили пальцами у висков. Всем хотелось волноваться, никого не устраивала скучная рутина. Мальчики тоже считали Леру дурой. В последние дни Данилов часто вспоминал Леру. Той, наверное, часто икалось. Сейчас Данилов думал, что не такой уж и дурой была Лера. А точнее – совсем не дурой, она, наверное, просто очень рано повзрослела.

Решение поговорить с директором департамента откровенно, начистоту пришло к Данилову в тот момент, когда он выходил из кабинета Сахно. Худой мир всегда лучше доброй ссоры, и, кроме того, Данилову очень хотелось понять, за что Элла Аркадьевна так на него взъелась. Если она не может смириться с тем, что ей его навязали сверху, и подозревает в нем конкурента, так может, стоит объяснить, что он собирается надолго задерживаться в Севастополе и, тем более, претендовать на должность директора департамента. Боже упаси от такого счастья, а от несчастий мы как-нибудь сами убережемся. «Хуже не будет», – решил Данилов и направился к директорской приемной…

– Я вам работать не мешаю! – сухо сказала Элла Аркадьевна и постучала карандашом по столу. – Мне самой хочется, чтобы на станции был порядок. Если же вы имеете в виду выговоры, которые я вам объявила, то…

– Не выговоры, – качнул головой Данилов. – Другое. Один случай в гостинице, общее отношение… У меня такое чувство, будто я плыву против течения…

«И скоро расшибешь свою башку о камни!», – злорадно подумала Элла Аркадьевна, не любившая, когда ее перебивали.

– Что за случай в гостинице? – спросила она. – Какое общее отношение? Давайте конкретику!

– Может, обойдемся без нее? – предложил враг. – Я же не разбираться пришел, а договариваться.

Договариваться! Последний раз Элла Аркадьевна попалась на такую удочку в четырехлетнем возрасте, когда договорилась с одногруппницей из детского садика Инкой Ремизовой о том, что они сначала съедят ее шоколадку из новогоднего подарка, а потом Инкину. Подлая Инка съела половину Эллиной шоколадки и убежала. Элла запомнила урок на всю жизнь. Пятьдесят грамм молочного шоколада – недорогая цена для столь важного урока.

– Я не договариваюсь с подчиненными, Владимир Александрович, – Элла Аркадьевна снова дернула уголками губ. – Я отдаю приказы и требую исполнения. Договариваться вы можете с другими главными врачами, а не со мной!

Когда резкие слова говорятся вежливым, даже немного дружелюбным голосом, эффект усиливается в разы. Это Элла Аркадьевна заметила давно. Заклятый враг, ткнутый носом в лужу, которую он сам и напустил (вот зачем приперся?), поморщился, как от зубной боли, и позволил себе прямой упрек:

– Напрасно вы так, Элла Аркадьевна. Я хотел по-хорошему.

«Он мне угрожает?! – взъярилась Элла Аркадьевна, глядя в спину уходящего врага. – Сначала дал понять, что совсем со мной не считается, явился как к себе домой, без спроса. Потом попытался заговорить мне зубы, а когда не вышло, то начал угрожать!? Что за странный ход троянским конем? Что это – блеф, понты голимые или демонстрация своей силы? Наверное, все же понты, иначе бы я здесь уже не сидела. Пора бить, нечего ждать у моря погоды!».

Данилов ошибался, думая, что хуже не будет. Своим неожиданным визитом он не развеял подозрения, а напротив – упрочил их. Разогнавшись в своих мыслях в одном направлении, Элла Аркадьевна уже не могла свернуть с дороги и посмотреть на ситуацию иначе. Она собиралась нанести по Данилову последний удар во время грядущего открытия модульной подстанции скорой помощи. Приедет министр или кто-то из приближенных. Можно будет в благоприятной обстановке «развернуть карты веером», то есть выложить весь компромат, собранный на Данилова. Если высокий гость захочет с кем-то встретиться, чтобы проверить сведения, так все под рукой. Надо будет, и Майка-Помойка из Ростова примчится. Свидетели рядом, больше времени для контакта, можно будет пригласить гостей на морскую прогулку и поговорить по душам вдали от шума городского под жаренную на гриле свежепойманную рыбу… Да и вообще на своей территории Элла Аркадьевна чувствовала себя увереннее, чем в министерстве. Совсем как футболист на своем поле. Открытие новой подстанции она собиралась слегка омрачить. Искусно омрачить, так, чтобы вся вина легла не на департамент, а на Данилова. Завершающий штрих, так сказать.

Но сейчас Элле Аркадьевне стало ясно, что до открытия подстанции тянуть не стоит, а то можно дотянуть до того, что открывать ее станет новый директор департамента. Пускай компромата будет меньше, пускай его придется выкладывать в Москве, пускай, пускай… Время дорого. «Успех, это успеть», – говорила любимая поэтесса Эллы Аркадьевны Марина Цветаева. «И не спасут ни стансы, ни созвездья, а это называется – возмездье»[23] – вспомнилось к месту. Возмездие! Именно так! И ничего его не спасет! В Москву! Скорей в Москву!

Появляться в министерстве без повода, с одной только жалобой на Данилова, было бы неуместно и неумно. Незачем показывать, что он достал ее так сильно, что она бросила все дела и примчалась в Москву искать защиты и спасения. Тоньше надо, тоньше. В кадровых вопросах тонкость очень важна. Переть напролом можно лишь тогда, когда есть полная уверенность в своих тылах. Но в таком случае можно ничего не предпринимать, потому что нет смысла суетиться. Человеку, чье положение незыблемо, враги ничего сделать не смогут. Только зубы с когтями обломают.

Если повод нужен, то повод будет. Элла Аркадьевна вызвала к себе Сахно и озадачила его срочным поручением – за два дня подготовить предложение по строительству нового онкологического центра. Кардиологический центр в Севастополе уже будет, дело за другими.

– Делай, чтобы сделать, но особо не увлекайся, – сказала первому заму Элла Аркадьевна.

В переводе на обычный язык это означало: «бери цифры с потолка, потому что на расчеты и обсуждение нет времени, но сильно не фантазируй – вдруг сработает».

– Все будет в лучшем виде, – заверил Сахно. – Я уже думал об этом в свободное время. Есть кое-какие соображения.

В этом был весь Сахно. О чем бы ни заговорила Элла Аркадьевна, он уже думал об этом и соображения имеет. Элла Аркадьевна подобное поведение приветствовала. Отпустив Сахно, она позвонила главному редактору «Севастопольских новостей».

– Забыли вы нас, Сергей Октябринович, – ласково попеняла она. – Обещали серию материалов, а напечатали всего два.

– Напечатаем еще, – без особого энтузиазма ответил Сергей Октябринович. – Было бы о чем рассказать читателям.

Начавшаяся было между ними дружба заметно охладела после того, как Данилов разделал под орех корреспондента «Севастопольских новостей» во время телевизионного круглого стола. Сергей Октябринович, видимо, решил, что Элла Аркадьевна втихаря поддерживает Данилова, раз тот усидел на своем месте и ведет себя столь нагло. Впрямую претензий не предъявлял, но в разговорах стал серьезно-официальным и после двух статеек – о директоре департамента и о десятой больнице – больше корреспондентов не присылал.

– У нас всегда есть о чем рассказать, – заворковала Элла Аркадьевна. – А как, кстати, чувствует себя ваша невестка? Ей, кажется, недолго осталось…

– Спасибо, хорошо, – сухо перебил Сергей Октябринович. – Вы меня простите, Элла Аркадьевна, но у меня через пять минут совещание. Так что прошу перейти к делу.

– Предлагаю обсудить положение дел с онкологической службой, – уже без воркования сказала Элла Аркадьевна, – есть интересная информация.

– С онкологической? – Сергей Октябринович сделал небольшую паузу. – Что-то не хочется, Элла Аркадьевна, поймите меня правильно. Больно уж тема мрачная. Давайте о чем-то повеселее расскажем.

– Медицина вообще мрачная, – заметила Элла Аркадьевна. – Люди болеют, умирают. И не совсем правильно рассматривать онкологию в пессимистическом ключе. Многие виды рака излечимы, и с каждым годом таких становится все больше и больше. А информация у меня самая что ни на есть оптимистическая. О строительстве нового центра, оснащенного самым современным оборудованием. Чтобы жителям Севастополя не приходилось мотаться в Симферополь или на материк за компьютерной томографией. Это очень нужный материал, вы согласны, Сергей Октябринович?

– Ну если в оптимистическом… – начал было соглашаться Сергей Октябринович и снова запнулся.

«Индюк куропятый! – раздраженно подумала Элла Аркадьевна. – Ломается как б. дь на допросе».

– И немножко перчика тоже будет, – продолжала соблазнять она. – Я же знаю, что вы любите с перчиком. Попинаем немного наших политиков, которые только на словах радеют о деле. Они болтают, а мы делаем.

– Кого именно пинать собрались?! – насторожился Сергей Октябринович. – Перчик, он, знаете ли, Элла Аркадьевна, два раза чувствуется. Как бы нам не того…

– Егорычева, – ответила Элла Аркадьевна, оставив плоскую остроту про «два раза» без внимания. – Депутата Заксобрания.

Говоря «попинаем» она имела в виду «растопчем», но детали неважны, важно принципиальное согласие главного редактора на упоминание Егорычева в негативном ключе. А там уж можно будет развернуться.

– А-а, этого можно, – согласился Сергей Октябринович. – Даже нужно. Баламут и кляузник. Меня недавно упрекнул тем, что я двадцать лет назад входил в правление Крымского кредитного банка. Как будто если был членом правления, то в кассу лапу запускал…

– Неприятный человек, – Элла Аркадьевна порадовалась тому, что Сергей Октябринович испытывает к Егорычеву личную неприязнь; значит, можно будет не стесняться в обвинениях. – В каждую дырку затычка.

– Дело было двадцать лет назад! – не унимался Сергей Октябринович, которого упрек Егорычева явно крепко задел за живое. – При царе Горохе! Еще в Украине! Он бы мне еще Врангеля вспомнил! А сам, когда в Ялте поликлиникой заведовал, такие дела проворачивал, что все только ахали…

«Кстати, кстати! – спохватилась Элла Аркадьевна. – Это я маху дала – надо было давно поинтересоваться биографией Егорычева. Особенно, если там можно отыскать нечто полезное…»

– Я вас умоляю, Сергей Октябринович, ну какие дела можно проворачивать в поликлинике! Больничные за деньги выдавать?

Элла Аркадьевна прекрасно представляла, какие дела можно проворачивать в поликлинике. Ей просто хотелось вытащить из Сергея Октябриновича побольше информации, а для этого лучше не задавать прямых вопросов, которые настораживают. Проще притвориться, будто ты не воспринимаешь слова собеседника всерьез. Желая убедить в своей правоте, человек может легко сболтнуть лишнего.

– Вы не знаете! – хмыкнул Сергей Октябринович. – Так я вам сейчас расскажу, если у вас есть время.

О том, что у него якобы через пять минут начинается совещание, Сергей Октябринович уже успел забыть.

– Для вас у меня всегда есть время, – Элла Аркадьевна пододвинула к себе настольный органайзер и взяла в руки карандаш. – С вами так интересно разговаривать, Сергей Октябринович…

Глава девятнадцатая Непринятый вызов

С тех пор, как прежний главный врач Дедяев приучил сотрудников держать входы в подвалы и на чердаки закрытыми, пациенты могли выпить «культурно и с удовольствием» только во дворе. В палате никакого удовольствия получить невозможно, потому что пить приходится залпом, иначе засекут то и дело шныряющие туда-сюда медсестры и санитарки. После отбоя тоже не вариант – растянуть удовольствие можно, но поговорить не получится, ибо на шум сразу же явятся сестры и начнут орать. Если кому-то станет плохо, то их не докричишься, а вот испортить удовольствие прибегут сразу. На лестницах и в коридорах подходящих для «культурного отдыха» укромных уголков тоже не было. Поэтому тем, кто любил цедить спиртное неторопливо, по глоточку, да под душевный разговор, приходилось выходить во двор. Можно было, конечно, запереться в кабинке туалета, но что там за условия – мерзость одна. К тому же, если кто-то из санитарок найдет пустую бутылку, дежурные медсестры могут устроить «обход» для того, чтобы выявить нарушителей режима. Два года назад двое пациентов терапевтического отделения, напившись, устроили прямо в палате поножовщину, в результате которой один попал в морг, а другой в тюрьму. Причиной ссоры, приведшей к столь трагическому исходу, стал… футбол. Убийца болел за «Таврию», а его жертва за «Севастополь». Случай получил широкую огласку, тогдашнему главному врачу крепко досталось, а он отыгрался на подчиненных. Теперь в любое отделение (кроме реанимации, разумеется, там все пациенты под присмотром, не пошалить) в любой момент мог нагрянуть с проверкой кто-нибудь из больничной администрации. Нашлись пьяные среди пациентов – заведующий отделением и вся дежурная смена получают выговор и лишаются премий. Вот и приходится пациентам пить во дворе. Изобретательность проявляется стандартная – уличная обувь прячется в тумбочках, куртки кладутся под матрасы. Тихонечко оделся, тихонечко ушел, тихонечко вернулся. Охранники, сидящие у входов в корпуса, вечером расслабляются – часто отлучаются с постов, а то могут и в положение войти, тоже ведь люди, хоть и в форме.

Трое пациентов урологического отделения праздновали тихим летним вечером успешную операцию, сделанную одному из них, – трансуретральную[24] резекцию предстательной железы. Пили в укромном уголке, в кустах за трансформаторной подстанцией. Устроились с удобством – ящики, газетка, стаканы, позаимствованные из буфета.

– До чего ж дошел прогресс! – восхищался прооперированный. – Раньше при аденоме пластали людей как кроликов, а теперь просунули трубочку – и всех делов! Красота!

– Красота! – соглашались приятели, у которых операции были впереди.

Выпили поллитровочку, закусили колбаской. Прооперированный прислушался к ощущениям и открыл вторую бутылку. Согласно вселенскому закону подлости, водки оказалось мало, а вот закуски с большим запасом. Самый молодой из троицы отправился в магазин за добавкой. Чтобы скрасить ожидание, прооперированный решил спеть песню и затянул: «За Кубанью, за рекой, там казак гулял…». Давно замечено – чем сильнее медведь наступит человеку на ухо, тем больше тот любит дарить окружающим свое пение. Собутыльнику не понравилось исполнение, и он попросил приятеля заткнуться. Прооперированный в ответ послал его по известному трехбуквенному адресу. Для человека бывалого, то есть сидевшего (а собутыльник провел на зоне семь лет), подобный посыл втройне оскорбителен. Обуреваемый праведным гневом собутыльник схватил нож, которым резал колбасу с хлебом, и всадил его обидчику в живот. Осознав, что он натворил, собутыльник резво сделал ноги, оставив свою жертву истекать кровью в одиночестве. Прооперированному совершенно не хотелось умирать. Не вынимая торчащего в животе ножа, что с одной стороны было очень умно, а с другой рискованно, поскольку была вероятность упасть ниц, отчего нож вонзился бы еще глубже, он поднялся на ноги и нетвердой походкой побрел в сторону хирургического корпуса. Не дошел, упал метров через двадцать, но из укромного уголка уже вышел, чем существенно повысил свои шансы на выживание. И упал удачно – на бок.

Минут через пять на раненого наткнулась вывозившая мусор санитарка приемного отделения. Оправившись от ступора, вызванного неожиданным зрелищем, она достала мобильный и набрала «ноль три». Дезориентировалась, с каждым может случиться. По уму надо было не «скорую» вызывать, а бежать в хирургический корпус.

Диспетчер Гомонкова, принимавшая вызов, так санитарке и сказала. Передавать вызов бригаде она не стала. Вместо этого позвонила в хирургический «приемник» первой больницы и сообщила, что буквально в трех шагах от них лежит человек с ножевым ранением. Раненого тут же подобрали и сразу же повезли в операционную. С точки здравого смысла Гомонкова поступила совершенно верно. Пока вызов будет передан и бригада доедет до раненого, пройдет в лучшем случае четверть часа. А то и больше, смотря откуда придется ехать и будут ли свободные бригады. А хирурги забрали его к себе буквально через минуту после звонка из оперативного отдела. Как и все диспетчеры оперативного отдела, Гомонкова была очень ответственным человеком. Спустя несколько минут после первого звонка в приемное отделение она перезвонила, чтобы узнать – забрали ли раненого. Утром на пятиминутке она рассказала об этом случае, как об анекдоте – совсем ополоумели люди, звонят в «скорую» чуть ли не от дверей хирургического корпуса. Начальник оперативного отдела Першанов только посмеялся – бывает.

О таком чепэ, как поножовщина на больничной территории, пусть и без летального исхода (раненого спасли, хоть теперь он, по его собственному выражению, был «распластан как кролик») положено докладывать директору департамента. Элла Аркадьевна от такой новости пришла в ярость. Столько шуму – во всех газетах написано, во всех новостях показано, сын раненого уже успел закатить скандал в больничной администрации – а из-за чего? Из-за того, что медики и охранники не обращают внимания на то, что делают пациенты. Одним лишь бы назначения выполнить, другим лишь бы побольше полтинничков и сотенок с посетителей насшибать. Ладно, когда приходится страдать не без выгоды, это еще можно потерпеть, но страдать без выгоды, из-за каких-то идиотов, пренебрегающих своими обязанностями? Нет уж, увольте.

Грозной фурией Элла Аркадьевна выскочила из своего кабинета и отправилась к главному врачу, благо идти было рядом, в соседний корпус. Но все равно это был небывалый случай, потому что обычно Элла Аркадьевна вызвала виновных к себе. Увидев ее на пороге своего кабинета, Инна Валерьевна, продолжавшая исполнять обязанности главного врача, от удивления потеряла дар речи.

– Так вот как ты, милая моя, исполняешь свои обязанности! – прошипела Элла Аркадьевна, гипнотизируя «милую» горящим от ярости взглядом. – Развела бардак с бандитизмом! Скоро больные друг дружку отстреливать начнут! А тебе хоть бы хны! Сидишь тут, начальство из себя строишь, коза александрийская!

Почему «александрийская», Элла Аркадьевна и сама не смогла бы объяснить. Просто вырвалось сгоряча. Эллу Аркадьевну так и подмывало выразиться покрепче, но у Инны Валерьевны был настолько жалкий вид, что добивать ее матом вдруг расхотелось. Чего доброго, грохнется в обморок, а все скажут, что это ее директор департамента довела. Или что хуже… В бытность Эллы Аркадьевны главным врачом областного кардиологического диспансера, в Ростове, на ковре у заместителя министра местного здравоохранения скоропостижно скончался главный врач двадцатой городской больницы. Сердце не выдержало начальственного разноса. Разумеется, такой повод для снятия заместителя министра с должности не был упущен. Место хорошее, желающих много. Сняли с треском еще до похорон несчастного главного врача. Элла Аркадьевна хорошо запомнила этот случай (она вообще запоминала все нужное) и в своих разносах была разборчива. Если видела на лицах разносимых только страх, отрывалась на полную катушку. Если же замечала, что разнос может приобрести невыгодный для нее оборот, то свои обороты сбавляла.

Инна Валерьевна закрыла лицо руками, упала грудью на стол и начала содрогаться в беззвучных рыданиях. То, что она рыдала неслышно, деликатно, а не выла белугой на весь корпус, понравилось Элле Аркадьевне. Она ценила в подчиненных деликатность. «Поплачь, поплачь, – снисходительно подумала она, усаживаясь на ближний к тихо гудевшему кондиционеру стул. – Надо же узнать, почем фунт лиха. Главврачить – это не только конвертики от сотрудников и пациентов принимать…».

Даже под кондиционером разгоряченной Элле Аркадьевне было мало прохлады. Она пошарила глазами по кабинету в поисках пульта, но не нашла его. Пришлось дополнительно обмахиваться газетой, взятой со стола продолжавшей рыдать подчиненной. Элла Аркадьевна остыла как раз к тому моменту, когда Инна Валерьевна перестала рыдать.

– Ничего, ничего, – снисходительно-покровительственно сказала ей Элла Аркадьевна. – Думаешь, я не плачу? У тебя одна несчастная больница в подчинении, а у меня – весь город. Только я тебе вот что скажу, милая моя. Если хочешь стать полноценным главврачом, то заставляй плакать других. Поставь себя так, чтобы тебя уважали. Тогда в больнице будет порядок, а не бардак. А если чувствуешь, что не тянешь, – иди архивом заведовать. Место вакантно.

Заведующая архивом – это сестринская должность. Элла Аркадьевна изволила пошутить, но Инна Валерьевна приняла ее слова всерьез, потому что в расстройстве соображала плохо. Она вздрогнула от такой перспективы – из князей в грязь! – и чуть снова не начала рыдать, но смогла взять себя в руки.

– Господи! – простонала она, размазывая слезы по бледному лицу, на котором красными были только глаза. – Кем приходится руководить? Идиот на идиоте сидит и идиотом погоняет… Им хоть кол на голове теши, они ничего не соображают. Это же анекдот – санитарка видит во дворе резаного и, вместо того чтобы бежать в хирургию, вызывает ему «скорую»! Ну не дура ли? Пять минут напрасно потеряли – пока она звонила, пока со «скорой» в приемный покой перезванивали. Он же помереть мог, этот алкаш с ножом в печени… Что бы тогда было? Вы бы слышали, Элла Аркадьевна, как его сын на меня орал…

Из любого потока информации Элла Аркадьевна моментально выхватывала нужное.

– Черт с ним, с сыном! – перебила она Инну Валерьевну. – Про санитарку расскажи подробнее. Вызвала она «скорую», а дальше что?

– А дальше со «скорой» в приемный покой перезвонили, – удивленно повторила Инна Валерьевна. – Малухину, дежурному хирургу. И сказали, что между корпусом и трансформаторной подстанцией лежит мужик с ножом в животе. Малухин схватил каталку и побежал… Сразу подняли в операционную, оперировали Эйсмант с Ситяевым…

– Мне без разницы, кто его оперировал! – снова перебила Элла Аркадьевна. – Жив, и ладно! Ты мне про санитарку расскажи подробнее. Вызвала она «скорую», а дальше что? Приехала «скорая»?

– Нет, не приехала, – Инна Валерьевна, начавшая было приходить в себя, снова растерялась, не понимая, чего от нее хочет начальство. – Я же говорю, Элла Аркадьевна, что диспетчер перезвонила нам, в хирургическое приемное. Разговаривала с Малухиным. А санитарка из терапевтического приемного. Филиппова ее фамилия, а как зовут, не знаю.

– Кстати, надо знать! – Элла Аркадьевна назидательно подняла вверх указательный палец. – Как зовут, семейное положение, домашнюю обстановку… Это мелочи, из которых складывается имидж руководителя. С народом надо заигрывать, иначе никак. Назовешь во время обхода санитарку по имени-отчеству, спросишь, как там дочка, не вышла ли еще замуж, и к тебе у подчиненных правильное отношение сформируется. Учись у Сталина. Он наркомов своих держал в ежовых рукавицах, а с горничными на даче был ласков, по имени-отчеству величал, за жизнь с ними беседовал. Вот за эту демократичность его до сих пор и уважают. А «скорая», значит, так и не приехала?

– Нет, Элла Аркадьевна, не приехала. Но со «скорой» еще раз звонили, узнать, нашли ли хирурги раненого. Малухин доложил, что все в порядке.

– Ясно! – Элла Аркадьевна задумчиво пожевала губами. – Значит, так. Уступи-ка мне на часок свое место. Не уходи, просто пересядь. И скажи секретарше, чтобы вызвала Малухина и Филиппову. Немедленно.

– Так они же уже ушли, – пуще прежнего растерялась Инна Валерьевна. – Дежурство-то закончилось…

– Ну мобильники-то у всех есть, верно? Пусть позвонит и скажет, чтобы немедленно явились, директор департамента требует. Пусть бросают все дела и бегут. Одна нога там, другая уже здесь. А я пока тебе алгоритм наших действий расскажу…

Алгоритм пришлось вдалбливать в плохо соображающую голову Инны Валерьевны очень долго. Сначала она не могла понять, чего от нее хочет Элла Аркадьевна. Пришлось повторить три раза, чтобы дошло наверняка. Потом Инна Валерьевна попыталась устраниться, сказав, что поручит это дело заместителю по медицинской части Шашковой, а то ей как-то неловко. Элла Аркадьевна прикрикнула на нее – что значит «неловко»? – и пригрозила сделать главным врачом Шашкову. Инна Валерьевна снова разрыдалась. Затем она умывалась холодной водой прямо здесь, в кабинете, благо раковина для мытья рук есть во всех больничных помещениях, включая и кабинет главного врача. Холодная вода сделала свое дело – у Ирины Валерьевны порозовело лицо, а в голове прояснилось настолько, что она смогла внятно и точно повторить наставления Эллы Аркадьевны. После этого Элла Аркадьевна поговорила с Малухиным, который давно уже ждал своего часа за дверью. Он, как выяснилось, никуда не уходил, а прилег поспать в изоляторе, потому что вечером снова должен был заступать на дежурство. Малухин с полуслова понял, чего от него хочет начальство, поэтому разговор с ним длился около пяти минут. Элла Аркадьевна взяла понятливого хирурга на заметку. Вменяемый, молодой, энергичный. Зачем такому ценному кадру прозябать в приемном покое?

С санитаркой Филипповой, конечно же, пришлось повозиться. Та пришла донельзя напуганная – санитарок обычно выше, чем к главной медсестре, не вызывают, а тут сама директор департамента на ковер потребовала! – и сразу же начала ныть, жаловаться на свою несчастную жизнь и алкоголиков, которые отравляют ее и на работе, и дома.

– Успокойтесь, Ирина Юрьевна, – ласково сказала ей Элла Аркадьевна, демонстрируя Инне Валерьевне пример правильного общения с народом. – Выпейте водички, и поговорим. Я вас для разговора пригласила, а не для того, чтобы ругать. Ругать вас не за что, вы все сделали правильно. Увидели окровавленного человека с ножом в животе и вызвали «скорую»…

Филиппова, не ожидавшая подобного обращения, впала в ступор. Но от нее, собственно, многого не требовалось. Только подтвердить, что вызов у нее приняли. Приняв во внимание интеллект Филипповой, Элла Аркадьевна сама продиктовала ей ее собственную объяснительную. На прощанье предупредила, чтобы та не волновалась, если с ней захотят побеседовать журналисты. Но говорить надо слово в слово то, что написано в объяснительной. Иначе вместо обещанной премии в размере трех окладов (ну а чем еще простимулировать санитарку?) будет увольнение. Санитарить в приемном покое выгодно, там постоянно что-нибудь «обламывается» в хорошем смысле от народа, поэтому Филиппова очень дорожила своим местом. Лучше только на кухне, но туда попадают только по великому блату.

Закончив дела в больнице, Элла Аркадьевна вернулась в свой кабинет и вызвала к себе Каркулову и Исаева. Каркулова, которая сидела на том же этаже, явилась первой. Она сначала не поняла, зачем ей нужно бросать все дела и встречаться с родственниками «героя дня», но когда въехала, довольно заулыбалась и сказала, закатив глаза кверху:

– Элла Аркадьевна, это будет нечто!

«Будет, – подумала Элла Аркадьевна. – Непременно будет. Если этот кретин Исаев снова не подведет».

С Исаевым Элла Аркадьевна разговаривала строгим, холодным, отчасти даже недружелюбным тоном, давая понять, что она сильно сомневается в его способностях, но все же предоставляет возможность реабилитироваться. Исаев дал честное офицерское слово, что исполнит все в точности. По своему существу порученное ему дело было простым. Сложность заключалась в том, чтобы выполнить поручение тайно, не привлекая ничьего внимания.

– Накосячишь снова, тебе хана!

Проводив Исаева этим ободряющим напутствием, Элла Аркадьевна позвонила Сергею Октябриновичу.

– Я показывала в Москве в министерстве ваши статьи. Всем очень понравилось, – Элла Аркадьевна отчасти сказала правду, одну статью, ту, в которой рассказывалось о грубияне, совмещающем должность главврача с работой на линии, она действительно показывала в министерстве. – Ваша газета, Сергей Октябринович, отличается от всех прочих хорошим стилем, хорошим вкусом и умением выбирать из жизни самое интересное…

Выдав главному редактору порцию медовой лести, Элла Аркадьевна перешла к делу.

– У нас послезавтра будет заседание дефектной комиссии. В четырнадцать ноль-ноль. Хотелось бы, чтобы на нем присутствовал ваш сотрудник. Разговор пойдет о скорой помощи и хорошо известном вам Данилове.

– Он все еще руководит? – спросил Сергей Октябринович.

– Пока да, – на слове «пока» Элла Аркадьевна сделала ударение. – Ваш корреспондент сможет подготовить очень интересный, острый и актуальный материал. Только у меня одна просьба, Сергей Октябринович. Направьте к нам самого зубастого корреспондента. Такого, чтобы – ух! Найдется у вас такой?

– Найдется, и не один, – заверил Сергей Октябринович. – А можно узнать хотя бы в самых общих чертах, о чем пойдет речь на заседании комиссии?

– Можно. О сегодняшней, то есть – о вчерашней поножовщине в первой горбольнице.

– О-о-о! – оживился Сергей Октябринович. – Это таки тема! Я вам нашего крокодила пришлю, Элла Аркадьевна.

Уточнять что значит «крокодил» – прозвище или жаргонное слово – Элла Аркадьевна не стала. И так ясно, что крокодил – это самый зубастый хищник. Закончив разговор, она потерла ладони друг о друга и плотоядно оскалилась – ну все, конь троянский, теперь тебе точно будет крышка.

Результатами своей поездки в Москву Элла Аркадьевна осталась не очень довольна. Впрочем, это смотря с какой стороны поглядеть. Идея с новым онкологическим центром получила одобрение, в министерстве тоже думали об этом, только не могли определиться с тем, где, как и сколько строить – по одному в Симферополе и в Севастополе или же один на весь Крым. С этой стороны Элла Аркадьевна показала себя толковым и инициативным руководителем. Когда твоя инициатива совпадает с начальственной, это всегда хорошо, плюс в карьерную карму. С Даниловым же все получилось не так, как хотелось бы. С компроматом, привезенным Эллой Аркадьевной, заместитель министра пообещал ознакомиться, но саму ее долго слушать не стал, сославшись на дела. А ведь весь смак и весь смысл был в устных комментариях, поскольку именно они создают правильное впечатление и обеспечивают правильное восприятие материала. На бумаге всего не напишешь. Закончив с делами, Элла Аркадьевна провела в Москве двое суток в напряженном ожидании. Надеялась, наивная девочка, что ее могут вызвать к заму, а то и к самому министру для разговора о Данилове. Ознакомятся, захотят обсудить, уточнить детали, а он так «удачно» еще не уехала. Больше всего Элла Аркадьевна уповала на коварное изнасилование беспомощной Рыльской. Пусть прямых улик и нет, но повод задуматься есть, и какой повод! Но напрасно надеялась, напрасно уповала, в министерство ее так и не вызвали. Из-за этого нервозного сидения на иголках не получилось отдохнуть. Гулять и развлекаться не хотелось. Сидела в номере в предстартовой готовности и ждала, ждала, ждала звонка из министерства. Но звонили только из Севастополя. По десять раз на дню. В этом отношении Элла Аркадьевна была демократичной, разрешала дергать себя и во время командировок, и во время отпусков хоть днем, хоть ночью. Если нужно было, то отключала телефон, но ненадолго. Пусть уж лучше побеспокоят лишний раз, чем сдуру накосячат. Болезнь легче предупредить, чем лечить.

Вызвать не вызвали, но и не выразили возмущения тем, что Элла Аркадьевна подкапывается под «ценного сотрудника». Уже хорошо. Элла Аркадьевна старательно убеждала себя в том, что в министерстве думают. Думают о том, кем заменить Данилова и что делать с ним самим. Как надумают, сразу же поставят в известность. Скорее всего, во время открытия модульной подстанции. На месте всегда проще разбираться. Хорошо бы не прислали нового варяга, а дали бы возможность поставить своего человека, хотя бы болвана Исаева. Работать в Севастополе Элле Аркадьевне очень нравилось. Город федерального значения и федерального подчинения. Начальство далеко – в Москве. Губернатора она за начальство не считала, потому что человек, не имеющий медицинского образования, не способен руководить здравоохранением. Губернатор может только общие указания давать – обеспечить, выполнить, наладить… Реальной власти над Эллой Аркадьевной у него нет, он ее даже снять не может только своей волей, без согласования с министерством. Короче говоря – красота. Начальство далеко, поляна богатая, знай только собирай и собирай с нее урожаи. Но для полного счастья и относительного спокойствия нужно еще одно обстоятельство. Нужно, чтобы везде были свои люди, верные, надежные, послушные, неопасные. В Севастополе у Эллы Аркадьевны подобралась замечательная команда, такая, что работать с нею было одно удовольствие. Пришлось, конечно, постараться, тасуя и перетасовывая кадры, зато результат стоил затраченных трудов. Но, как известно, одна паршивая овца способна испортить все стадо. Дурной пример заразителен, вон сегодня Валерьевна попыталась взбрыкнуть – захотела спихнуть порученное ей дело на заместительницу. «Руки ей пачкать неохота, заразе этакой, – неприязненно думала Элла Аркадьевна. – Хочет и главврачом быть, и руки в чистоте сохранить. Нет, не выйдет. Хочешь рыбку съесть, изволь и того-этого, как положено. Ничего, продержу до конца года в исполняющих обязанности – поумнеет…». С Инны Валерьевны мысли переключились на Данилова. Будучи в Москве, Элла Аркадьевна через кое-кого из знакомых попыталась узнать о связях Данилова в министерстве. По ее мнению, типу со столь мутной трудовой биографией и таким невыносимым характером должен был покровительствовать кто-то уровнем не ниже заместителя министра. Ясно для чего – чтобы на нужном месте иметь полностью послушного человека, которого в любой момент можно крепко взять за жабры. Узнав, кто покровительствует Данилову, Элла Аркадьевна поняла бы, кто наверху ведет игру против нее, и смогла бы грамотно выстроить защиту. Наверху всегда кто-то играет против, это неизбежное зло, к которому надо приспосабливаться. Но чтобы приспособиться и противостоять врагу, надо было знать его имя. Невозможно держать оборону по всем направлениям. Кроме того, в ответ на всякую интригу можно повести свою контринтригу, а в контринтригах Элле Аркадьевне практически не было равных. Только однажды Эллу Аркадьевну сумел переиграть некий шустрый коллега, выхвативший буквально из-под носа у нее должность заместителя областного министра здравоохранения, но вот вкусить радостей на новом месте ему не удалось. Стараниями Эллы Аркадьевны он лишился должности спустя три месяца, причем опустился много ниже того уровня, с которого взлетел вверх. Элла Аркадьевна отомстила чисто из принципа, прекрасно понимая, что ей заместителем уже не стать, отомстила только для того, чтобы спать спокойно.

Бывшая однокурсница, работавшая начальником организационно-аналитического управления в московском департаменте здравоохранения, не смогла рассказать Элле Аркадьевне ничего интересного о Данилове, но зато много рассказала о его жене. Та еще штучка. Совершила головокружительный взлет из старших врачей в директоры регионального объединения, считается лучшим директором на станции, демонстрирует лучшие показатели, и по всему видно, что дамочка с дальним прицелом. Главврач московской «скорой» ее не любит – слишком уж инициативная, но побаивается – слишком уж правильная, с такой лучше жить в ладах. Училась она вместе со своим нынешним мужем, но он у нее второй по счету… На этом месте бывшая однокурсница сделала вкусную паузу, но так и не дождавшись вопроса от Эллы Аркадьевны, обиженно сказала:

– Ты спроси, чем сейчас занимается ее первый муж. У нее, между прочим, сын от него есть.

– Чем? – спросила Элла Аркадьевна.

– Он начальник юридического отдела в ЦКБ! – выпалила бывшая однокурсница. – Раньше занимался адвокатской деятельностью, имел свое бюро, но потом решил податься на госслужбу. Наверное, слишком правильно дела вел.

– Не иначе, – усмехнулась Элла Аркадьевна, переваривая информацию.

Начальник юридического отдела в Центральной клинической больнице, которую в обиходе называют «кремлевской», – это фигура. Причем фигура, теоретически имеющая выход на любое руководящее лицо в государстве, вплоть до президента. Если не лично, то хотя бы через главврача. Главный врач ЦКБ, которому весь истеблишмент знаком и с лицевой, и с изнаночной стороны, ни за что не станет держать в начальниках юротдела «чужого» человека. А «своему» почему бы не порадеть? Замолвить словечко за человечка… И пускай этот человечек второй муж его первой жены – что с того? Многие же сохраняют после развода хорошие отношения и даже дружат семьями. Все дело в характерах и в том, как произошел развод. Если второй отбил жену у первого, то тут, конечно, дружбы ждать не стоит. А если она сначала развелась с одним, а потом уже встретила другого… Стоп! Они же, кажется, вместе учились… Ну и что с того? После окончания института жизнь их развела, а потом свела снова. Уже после развода. А еще бывает так, что первые мужья испытывают к вторым горячую признательность за то, что избавили их от такого «подарка». Если жена Данилова такая щука, как про нее рассказывают, то возможен и такой вариант. Надо быть осторожной, но…

Но осторожность не означает бездействия. И кто бы кому ни покровительствовал, всегда можно повернуть дело так, что покровитель решит умыть руки и бросит своего протеже на произвол судьбы. Если бы, конечно, Данилова задержали бы flagrante delicto[25] (Элла Аркадьевна любила к месту блеснуть расширенным знанием латыни, выходящим за медицинские рамки) на отбивающейся от него Рыльской, то от него сразу же бы все открестились. Если бы… Альтернативная история, которую придумала Элла Аркадьевна, такого эффекта, конечно же, не вызовет, потому что доказательств нет. Слова, слова, слова… Тень, конечно, бросит, но этого не всегда достаточно.

– Стойкий он, как ванька-встанька, – пожаловалась Элла Аркадьевна бывшей однокурснице. – Достал вконец.

Пожаловалась не просто так, просто так Элла Аркадьевна ничего не делала, а с умыслом. Вдруг знакомая предложит помощь. Знает же, что за Масконовой не пропадет. Но бывшая однокурсница промолчала, только кивнула сочувственно – бывает. Элла Аркадьевна не особенно расстроилась, хотя немного и огорчилась, конечно. Характер у нее был бойцовский, победительный, азартный, и препятствия с трудностями ее только раззадоривали. Утомляли, конечно, и раздражали, но зато когда победишь, так взлетаешь от счастья на седьмое небо.

Ожидая звонков от Исаева и Инны Валерьевны, Элла Аркадьевна пыталась заставить себя работать, но работа шла туго. Буквы прыгали перед глазами, мысли путались, все вокруг раздражало. Дошло до того, что Элла Аркадьевна наорала на секретаршу слегка замешкавшуюся с приготовлением кофе. У секретарши была уважительная причина – она отвечала на звонки, но это обстоятельство не спасло ее от несправедливого разноса. Секретарша не обиделась, понимала, что «хозяйка» (так Эллу Аркадьевну называли в департаменте) сильно нервничает, а сама Элла Аркадьевна, выпустив пар, смогла приняться за работу. Некогда было бить баклуши, потому что назревал очередной скандал. Или скандальчик, это уж как раздуть.

В юном месяце апреле, к приезду делегации депутатов Государственной Думы, во главе с заместителем председателя Ниеловским, Элла Аркадьевна торжественно открыла новый операционный блок в шестой больнице. По уму открывать его надо было по осени, в сентябре или октябре, потому что ремонт закончили быстро, а вот закупка оборудования, как это обычно бывает, затянулась надолго. То средства не пришли в полном объеме, то поставщики вдруг начали выкидывать фокусы, предлагая бонус в виде дополнительной аппаратуры вместо старого доброго отката в денежной форме… Много было проблем, но приезд высоких гостей, которые в прямом смысле слова свалились как снег на голову – еще вчера ни гу-гу, а сегодня уже едут – следовало отметить чем-то знаменательным. Ничего знаменательнее, чем открытие нового восьмизального оперблока, Элла Аркадьевна устроить не могла. Да и тут пришлось ловчить – часть недостающего оборудования перетащили из старой операционной, часть навезли из других больниц. Ничего – открылись. Отчитались, повосхищались, устроили банкет, в общем, депутаты остались довольны. Банкет еще не закончился, а всю набранную с бору по сосенке аппаратуру уже вернули по местам. Оперблок закрыли до поры до времени. Тем, кто интересовался, почему врачи оперируют в старом оперблоке сначала говорили, что новый закрыт на санобработку, а затем начали ссылаться на мифическую аварию вентиляционной системы. Разумеется, слухи о собранной со всех сторон аппаратуре просочились к журналистам. Но администрация «шестерки», возглавляемая опытным, прошедшим огонь, воду, медные трубы и три уголовных дела главным врачом по фамилии Закопайло, замечательно держала оборону и с сотрудниками провела основательную работу, чтобы те не болтали лишнего.

Если в костер не подкладывать дров, огонь скоро утихнет. Журналисты наседают несколько дней, потом им надоедает, и они хватаются за другие темы, благо каждый день что-то случается. Оперблок потихоньку оснащали всем необходимым и в сентябре собирались открыть по новой, но уже тихо, без лишнего шума. Кто мог подумать о том, что депутат Егорычев ведет тайное следствие по поводу фиктивного открытия оперблока. Нарезав кадров из видеосюжета, этот подлый негодяй (иначе уже его Элла Аркадьевна и не называла) отследил судьбу каждого аппарата, начиная с наркозных аппаратов и заканчивая воздухоочистителями. Телевизионщики, делая длинный репортаж, снимали все подряд с разных ракурсов и много у чего были видны инвентарные номера. Но въедливый Егорычев отыскал все-все-все, даже те аппараты, у которых номера видно не было. То, что депутат втайне от всех смог провернуть такую большую и кропотливую работу, говорило о наличии у него целой сети осведомителей в медицинских учреждениях. Элле Аркадьевне было о чем задуматься…

Спустя неделю после появления в «Севастопольских новостях» интервью Эллы Аркадьевны, в котором она рассказывала о планах по развитию здравоохранения в Севастополе и нападала на Егорычева за то, что он ничем не помогает, а только критиковать горазд, в газете «Севастопольские ведомости», а также в Интернете появилась статья Егорычева. «Напрасно директор департамента здравоохранения упрекает меня в том, что я ничем ей не помогаю, а только болтать горазд, – ерничал депутат. – Я много чего полезного делаю. В частности, вот подготовил реестр оборудования, свезенного в апреле в новый операционный блок шестой больницы для липового открытия. Если госпоже Масконовой захочется еще раз устроить спектакль с открытием, то благодаря моему реестру она не только найдет всю аппаратуру, но и сможет расставить ее по прежним местам…» Фотографий было много. «Ведомости» напечатали выборочно несколько пар, а вот в Сети можно было увидеть все. Закопайло, старый конь, сплоховал – не подумал о том, что надо бы заклеить пластырем реальные инвентаризационные номера и поверх них написать липовые, по единому стандарту. А то один номер начинается с букв «РЕ», другой с «ТР», третий с «РБ»… И дурак догадается, что дело нечисто – аппараты собраны из реанимационного отделения, из травматологии, из родильного блока. Мелочь вроде. А палятся-то всегда на мелочах, которые упускают из виду.

Надо было что-то ответить, потому что Егорычев обладал бульдожьей хваткой и крепкой памятью. Если уж вцепится, то не отпустит и не забудет, станет поминать при каждом удобном случае. Но Элла Аркадьевна никак не могла сообразить, что ей надо ответить, как ей выйти из неловкого положения, потому и молчала. Сахно и Закопайло получили указание как можно скорее закончить оснащение оперблока и ввести его в эксплуатацию. Прошлое Егорычева изучал знакомый частный детектив, вызванный Эллой Аркадьевной из Ростова. Сахно нужно было некоторое время, детективу тоже было нужно время, еще больше, чем Сахно, а проклятый Егорычев тряс своим поганым реестром на всех углах, в том числе и на совещании у губернатора…

В пять минут седьмого Инна Валерьевна принесла показать «обновленную» историю болезни.

– Все, как вы сказали, Элла Аркадьевна, – доложила она. – Во всех журналах время изменили, я проверила.

– Накладок не будет? – строго спросила Элла Аркадьевна.

– Не будет, – заверила Инна Валерьевна. – Сама проверила – все гладко. Страницы заменили на новые, никаких помарок и вообще… С врачами и сестрами я поговорила.

– Надеюсь, что с каждым в отдельности? – уколола Элла Аркадьевна.

– Конечно, – обиженно сказала Инна Валерьевна. – Я же не дура.

– Это когда как, – усмехнулась Элла Аркадьевна. – Иногда вроде бы и не дура, а иногда даже очень.

Она сказала это не из желания уязвить, а для того, чтобы Инна Валерьевна была в тонусе, не расслаблялась. На предстоящем заседании комиссии по разбору нарушений оказания медпомощи, которую для краткости называли «дефектной комиссией», Инне Валерьевне могло прийтись туго.

Без четверти семь позвонил Исаев.

– Все сделал, – доложил он, не называя Эллу Аркадьевну по имени. – Полный порядок.

– Надеюсь, – сухо ответила Элла Аркадьевна и отключилась.

Исаеву тоже не стоило расслабляться. Никому не стоило расслабляться.

Перед уходом с работы, Элла Аркадьевна записала в настольном органайзере под завтрашней датой: «9-30, Данилов, непринятый вызов». Записала просто так, для порядка, потому что об этом деле она даже если бы и захотела, то не смогла бы забыть. Так крепко сидел у нее в печенках доктор Данилов, коварный троянский конь, стойкий, как ванька-встанька.

Глава двадцатая Умчи меня, тюлень…

Данилов не насторожился, когда Элла Аркадьевна срочно затребовала объяснительные по поводу «непринятого вызова». Начальница опять хочет придраться на пустом месте, ведьма этакая. На носу открытие модульной подстанции, как всегда в последний момент вылезает куча недочетов, кое-кто в департаменте занимается откровенным саботажем, а тут бросай все дела, бери объяснительные у Першанова с Гомонковой и еще сам пиши. Дело же выеденного яйца не стоит, хотя формально, конечно, придраться можно – поступивший на станцию вызов не был передан бригаде. Но на самом деле Гомонкова поступила правильно. К тому же она не просто сообщила о раненом в хирургический приемник, но и перезвонила пару минут спустя, чтобы узнать, что с ним. Даже с учетом близкого расстояния, которое составляло меньше двух километров, выехавшая с центральной подстанции бригада не оказалась бы на месте раньше сотрудников приемного покоя. К тому же на момент вызова на подстанции была всего одна бригада, причем фельдшерская. А там прибежали врачи-хирурги – тоже плюс. В своей объяснительной Данилов, кроме доводов, привел детальный хронометраж и подумал, что при всем своем желании Элла Аркадьевна придраться не сможет. Но спустя полчаса после того, как главный фельдшер Евгения Сергеевна, ехавшая в департамент по делам, увезла объяснительные, Данилову позвонила Каркулова и велела (не попросила, не пригласила, а именно велела резким до грубости тоном) завтра в четырнадцать быть на заседании дефектной комиссии. Помянув недобрыми словами Эллу Аркадьевну, дефектную комиссию и весь департамент в целом, Данилов стал срочно перекраивать рабочий график. Закончив с этим, он задумался о том, в чем его завтра хочет обвинить директор департамента. Для вызова на заседание комиссии пустых придирок мало, нужно что-то посерьезнее, повод для обсуждения. Но какой?

Прикинув и так и эдак, Данилов решил, что единственное, что Элла Аркадьевна может поставить ему в вину, так это то, что Гомонкова якобы не перезвонила в хирургический приемник. Откровенная ложь, ну и что? С Эллы Аркадьевны станется. Она уже доказала, что способна и на большие подлости. Врача, с которым разговаривала Гомонкова, могли чем-то напугать или подкупить. Можно было не сомневаться в том, что предусмотрительная Элла Аркадьевна не забудет этого сделать. Поэтому Данилов решил прихватить с собой на заседание копию записи переговоров Гомонковой с больницей. Согласно мудрому правилу, переговоры диспетчеров по приему вызовов записываются системой регистрации, и запись эта должна храниться в течение шести месяцев. Найдя в ящике стола пустую флешку, Данилов отправился в оперативный отдел и попросил Першанова записать ему отрезок, начиная с вызова «скорой» на территорию больницы и заканчивая вторым разговором Гомонковой с приемным отделением. Намеренно попросил записать весь отрезок, а не три разговора в отдельности, потому что так выглядело достовернее.

– Айн момент! – сказал Першанов, беря у Данилова флешку и вставляя ее в свой компьютер.

– Б..дь! – сказал он спустя полминуты. – Что за … … …?! Какого …?!

Выдернув флешку, он перешел к компьютеру дежурного врача. Не обращая внимания на стул, который ему уступили, пощелкал мышкой, пожал плечами и вернулся к Данилову с выражением крайнего удивления на своем красивом лице.

– Владимир Александрович, я не могу понять почему, но записей за эти сутки нет, – сказал он виноватым голосом. – За предыдущие есть, за следующие тоже есть…

– То есть это не сбой системы, а чьих-то рук дело, – вслух подумал Данилов.

– Точно не моих! – затряс головой Першанов. – Владимир Александрович, если вы думаете…

– Спокойно, Илья Борисыч! – одернул его Данилов. – Я не думаю, я знаю. Я знаю, кто это мог сделать.

– Кто же?! – Першанов нахмурился, грозно заиграл желваками и сжал кулаки, демонстрируя решимость немедленно разобраться с вредителем.

– А вот это секрет, – ответил Данилов и ушел к себе.

В том, что запись переговоров стер Исаев, у Данилова не было сомнений. Больше некому. И возможностей для этого у него было предостаточно. В оперотделе он бывает по нескольку раз в день, и его появление не вызывает ни у кого подозрений. Сотрудники оперотдела постоянно заняты делом, по сторонам не глазеют, улучить удобный момент не составляет труда. Ах, Штирлиц, Штирлиц… Давали человеку прозвище в шутку, по фамилии, а оно оказалось таким точным.

Устраивать разборку с Исаевым не было смысла. Отопрется от всего и глазом не моргнет. Чего доброго еще и жалобу в департамент напишет, мол, главный врач его терроризирует. Затерроризируешь такого, как же. Искать правды в хирургическом приемном покое первой больницы тоже не было смысла. Если уж записи переговоров стереть позаботились, то там уж точно все концы в воду спрятаны. «Хорошо еще, что Штирлиц, в отличие от своего киношного тезки, непроходимый идиот, – подумал Данилов. – Стер только один день, причем тот самый. Был бы умным, догадался бы стереть полностью все записи, и мы бы тогда думали, что случился какой-то тотальный сбой в системе, грандиозный глюк».

Данилов не знал, что Исаев, которого Элла Аркадьевна тоже считала идиотом, получил от нее исчерпывающие указания в стиле, который используют те, кто имеет дело с олигофренами. «Мишенька, ступай на кухню, подойди к угловому шкафчику, открой дверку, правой рукой достань с верхней полки банку малинового варенья, левой рукой закрой дверку, возьми банку обеими руками, принеси сюда и поставь на стол». Элле Аркадьевне нужно было не только уничтожить записи, но и обвинить в этом Данилова. Если вдуматься, то Элла Аркадьевна избрала себе не самое подходящее поприще. В службе внешней разведки она бы со своими талантами имела шансы достичь самой вершины карьерной лестницы. Но юная Элла не представляла себя нигде, кроме медицины. Папаша зубной техник постарался. С младых ногтей внушал дочери, что врач – это самая лучшая профессия на свете. Делал папаша это в своей неподражаемой манере: «Я сижу-горбачусь, протезы делаю, пыль глотаю, от визга при полировке голова раскалывается, а доктор только за то, что мерку снял, половину в карман кладет! Ну разве есть в мире справедливость! И золото на коронки покупаю я, а не доктор, сто чертей его бабушке! Элечка, заклинаю тебя – учись! Учись на доктора, мое золотце. Папочка в лепешку расшибется, тридцать часов в сутки работать станет, чтобы ты могла бы спокойно учиться!».

Комиссия заседала в кабинете директора департамента. Данилов явился ровно в два часа и оказался последним. Элла Аркадьевна встретила холодной улыбкой, а все остальные – недружелюбным молчанием.

– Это Владимир Александрович Данилов, главный врач станции скорой помощи…

Данилов обвел глазами присутствовавших, выискивая того, кому Элле Аркадьевне понадобилось его представлять. Он не сразу разглядел за мощной фигурой Сахно худенькую очкастую девушку, по виду – совсем еще школьницу. На столе перед девушкой стоял миниатюрный, под стать ей самой, ноутбук.

– Это госпожа Шубина, корреспондент «Севастопольских новостей», – сказала Элла Андреевна, перехватив взгляд Данилова.

– Очень приятно, – машинально сказал Данилов и подумал о том, что если уж экзекуция планируется публичной, то явно ему достанется крепко.

Девушка никак не отреагировала, даже голову не повернула.

– Все в сборе, – констатировала Элла Аркадьевна. – Начнем! Первый вопрос сегодняшней повестки – вызов к гражданину Дужику Алексею Федоровичу, шестьдесят пятого года рождения, не принятый на станции скорой помощи…

Сначала взяла слово Каркулова, за ней выступила и.о. главного врача первой больницы Годованник, потом несколько фраз сказала Элла Аркадьевна, но ее перебила Гафарова, сымитировавшая неожиданно прорвавшееся наружу негодование. Элла Аркадьевна, не любившая, когда ее перебивали, дала Гафаровой возможность высказаться, а после Гафаровой долго говорил Сахно… Данилов не верил ни глазам своим, ни ушам. Ему казалось, что он стал участником какого-то безумного спектакля. Единственной правдой оказалось то, что в больницу по вызову не отправили бригаду. Все остальное было ложью.

В больницу позвонили не сразу, а уже после того, как прибежавшая санитарка, та, что вызвала «скорую», рассказала о раненом…

Санитарка, оказывается, прибежала не сразу, потому что ей от вида крови стало плохо. Она была вынуждена сесть, потому что ноги ее не держали. Сил хватило только на то, чтобы вызвать «скорую». Встать санитарка смогла не скоро, минут через двадцать, настолько сильным было потрясение, ну и возраст тоже сказался, не девочка уже. И все это время несчастный раненый истекал кровью…

«Это санитарка приемного покоя не выносит вида крови?! – изумился про себя Данилов. – Ну и цирк!». Вслух, разумеется, ничего говорить не стал.

Звонок со «скорой» был всего один. «У вас там мужик с ножевым валяется возле корпуса, заберите!». Уточнений не было, а корпус большой. Если бы не санитарка, то раненого могли бы искать долго, потому как в сумерках видно плохо…

Годованник представила свой хронометраж. Когда обнаружили, когда начали операцию, когда закончили. По рукам пошли копия истории болезни Дужика и копия жалобы, написанной на имя директора департамента его сыном.

Когда Сахно наконец-то закончил, Элла Аркадьевна с выражением зачитала три объяснительные, полученные со станции скорой помощи. Начала она с Гомонковой, а закончила Даниловым. Чтение сопровождалось смешками. Закончив декламацию, Элла Аркадьевна выжидающе посмотрела на Данилова. Следом за ней на него уставились все, кроме корреспондентки. Та продолжала смотреть на экран ноутбука. Рядом с ноутбуком лежали копии документов, которые рассматривали собравшиеся. «Однако! – в очередной раз удивился Данилов. – Историю болезни так вот запросто дают корреспонденту? Разве тринадцатую статью убрали из закона?[26] Врачебную тайну больше не соблюдаем?».

– Все было совсем не так, как здесь говорилось, – сказал Данилов, глядя в глаза Элле Аркадьевне. – И большинству собравшихся это прекрасно известно. Правда написана в наших объяснительных.

Каркулова хихикнула. Сахно неодобрительно покачал головой. Гафарова, не стесняясь, покрутила указательным пальцем около виска…

– То есть мы все врем, Владимир Александрович, а вы говорите правду? – уточнила Элла Аркадьевна.

Данилов молча кивнул.

– И вы готовы подтвердить свои слова более весомыми доказательствами, чем объяснительные от сотрудников, которые, как я подозреваю, написаны под вашу диктовку? Вы, наверное, привезли запись диспетчерских переговоров? Давайте ее послушаем.

– Запись кто-то стер. – От злости у Данилова начала сильно болеть голова, словно раскаленным обручем ее стиснули; боль мешала думать и выбирать приличные слова; Данилову хотелось сказать собравшимся, кем он их считает, открытым текстом. – И предвосхищая следующий вопрос, я скажу, что не могу обвинять никого, потому что прямых доказательств не имею. А подозрениями здесь делиться не хочу. Но можно подумать о том, кому было выгодно уничтожить запись.

– А тут и думать нечего! – Сахно пристукнул кулаком по столу, едва не задев ноутбук своей соседки, которая тут же немного от него отодвинулась. – Кому, кроме вас?! Сами стерли, а теперь комедию ломаете!

– Комедию здесь ломаю не я, – тихо сказал Данилов, чувствуя, как к горлу подступает комок.

Видимо, по его лицу или благодаря своей интуиции Элла Аркадьевна поняла, что сейчас будет взрыв, и поспешила вмешаться:

– Владимир Александрович! Инна Валерьевна! Спасибо, мы вас больше не задерживаем. Владимир Александрович, вы мне будете нужны позже, в восемнадцать тридцать…

Данилов молча встал и вышел. Самообладания у него хватило настолько, что он галантно пропустил в дверях вперед Годованник и поборол искушение дать ей хорошего пинка. Но когда вышли в приемную, где в бешеном темпе стучала по клавиатуре секретарша, негромко спросил:

– Вам не стыдно, Инна Валерьевна?

Годованник отшатнулась от него и чуть ли не бегом рванула вперед. «Все-таки ей стыдно, – подумал Данилов. – Это хорошо, не совсем конченая мерзавка».

Что примечательно – корреспондентку Элла Аркадьевна не удалила. Можно было представить, что та понапишет.

Вернувшись в кабинет, было очень трудно заставить себя взяться за работу, но Данилов из принципа, назло всем, сделал это. На заглянувшего в кабинет Першанова махнул рукой – не до тебя сейчас, да и не ясно пока ничего. Но это будущее Першанова было неясно, а относительно себя у Данилова иллюзий не было, прямо хоть билет в Москву на послезавтра покупай. Строгий выговор он получит непременно, можно к гадалке не ходить. Три «строгача» в течение года – это замечательный, «железобетоногранитный» повод для увольнения по инициативе работодателя. Оспаривать бесполезно, концы спрятаны в воду так, что их надо вытягивать целой следственной бригадой. Допрашивать по отдельности, сравнивать показания, ловить на противоречиях, проводить очные ставки… У Данилова не было ни следственной бригады, ни охоты, как выражался Никита, «ковырять палкой в бочке с дерьмом». Ну их всех к чертовой бабушке. Обидно, конечно, но не смертельно.

Перед тем, как отправиться к Элле Аркадьевне, Данилов побрился, соскоблив то, что успело вырасти к вечеру, сменил рубашку, благо запас в кабинете имелся, почистил обувь и прошелся щеткой по брюкам. Хотелось выглядеть словно с картинки. Небось Элла Аркадьевна ждет, что он придет к ней поникшим, грустным. А вот ей хренку с горчицей!

Данилов решил, что на этот раз он сдерживаться не будет и скажет Элле Аркадьевне всю правду в глаза. Ну, может, некоторые выражения смягчит, не более того. Он был уверен, что Элла Аркадьевна непременно захочет «полечить» его на прощанье, но ошибся.

Элла Аркадьевна, вопреки ожиданиям, встретила Данилова не просто приветливо, а даже радушно. Примерно так, как добрые тетушки встречают приехавших погостить на каникулах любимых племянников. Усадила в кресло, стоявшее в уголке отдыха, сама села в другое. Хорошо еще, что их разделял невысокий круглый столик, а то получилось бы совсем интимно.

– Знаю, что вы обо мне думаете! – начала Элла Аркадьевна. – Совершенно не обольщаюсь. Хотите – выскажите все сейчас. Перебивать не стану, дослушаю до конца. Заслужила же, верно?

Данилов промолчал, несмотря на то, что свои слова Элла Аркадьевна сопроводила поощрительной улыбкой.

– Тогда давайте выпьем кофе! – предложила Элла Аркадьевна и, не дожидаясь ответа, попросила секретаршу принести кофе.

Та появилась с подносом почти сразу же, будто ждала за дверью. Кофе у директора департамента подавался по-богатому – не только с шоколадом и печеньями, но и с бутылкой французского коньяка. Данилов второй раз за день почувствовал себя участником спектакля в театре абсурда.

– Хотите, поменяемся чашками? – хохотнула Элла Аркадьевна. – Простите, Владимир Александрович, но у вас такой вид, будто вы боитесь, что я вас отравлю.

– Вы можете, – сказал Данилов.

Слова его прозвучали грубо, но Элла Аркадьевна продолжала улыбаться.

– Теперь незачем, – сказала она, беря в руки бутылку. – Дело сделано, третий выговор вам объявлен, на выходе подпишете у Яночки, что ознакомились с приказом. Вы коньяк как предпочитаете? В кофе или отдельно?

«В пьянстве она меня, что ли, хочет напоследок обвинить? – подумал Данилов. – Зачем? Три выговора есть, четвертый не нужен. Да и рабочий день уже закончился. Имею право выпить».

– Отдельно, – сказал он, намеренно опустив слово «пожалуйста». – И желательно из стакана, а не из наперстка.

Слова про стакан сорвались с языка сами собой. Данилов сам удивился тому, что он ляпнул. Не иначе как из глубин бессознательного всплыл рассказ «Судьба человека». А что? Похожая ведь ситуация.

– Это по-мужски, – одобрила Элла Аркадьевна. – Гулять так гулять.

Она поставила бутылку на столик и сходила к шкафам, протянувшимся вдоль противоположной стены, за двумя хайболами.

Данилов представил себе Эллу Аркадьевну в гестаповской форме, и ему стало смешно.

– Вы улыбаетесь, а значит, все понимаете.

Элла Аркадьевна налила Данилову почти до половины высокого стакана, а себе плеснула на донышко и коротко бросила.

– Будем здоровы!

Чокаться не стали. Элла Аркадьевна отпила глоточек. Данилов, входя в роль, которую ему подсунуло его бессознательное, выпил залпом половину коньяка. Опьянения не почувствовал, только внутри стало теплее и голова перестала болеть окончательно. Но боль уже была такой слабой, что на нее можно было не обращать внимания.

– Лично против вас, как человека, я ничего не имею, – сказала Элла Аркадьевна, поставив стакан. – Меня просто не устраивала ситуация с навязанным мне сверху кадром. Ничего личного, просто бизнес. По глазам вижу, что вы думаете иначе, но это ваше право, Владимир Александрович. Поймите меня правильно – я не собираюсь оправдываться, я просто хочу, чтобы вы меня поняли.

– Какая разница – понял я вас или нет? – пожал плечами Данилов. – Это уже ничего не изменит. Мы же с вами видимся в последний раз…

– Возможно, что не в последний. У меня к вам есть одно предложение, – Элла Аркадьевна сделала паузу для того, чтобы выпить кофе. – Я могу уволить вас по своей инициативе. Приказ готов, но еще не подписан. Но есть и другой приказ. Я могу дать вам возможность уйти по собственному желанию, чтобы не портить вам карьеру. Как я уже сказала, лично против вас я ничего не имею. Но услуга за услугу. Я даю вам возможность красиво уйти, а вы мне за это уходите после открытия модульной подстанции.

– Плюшки ваши, а шишки, если будут, то все мои, – прокомментировал Данилов. – И еще вам выгоднее, чтобы я ушел по собственному желанию. Увольнение по инициативе работодателя можно оспаривать в суде, пытаться доказать свою правоту. А уход по собственному желанию оспаривать невозможно. Ни в суде, ни в министерстве. И приказов, как я могу предположить, не два, а три. Третий – о моем назначении и.о. главврача.

– Как приятно иметь дело с умным человеком! – Элла Аркадьевна подняла бокал.

– Исаев вам этого удовольствия не доставит, – съязвил Данилов, беря свой.

– Это да, – усмехнулась Элла Аркадьевна. – Глуп как полено. Но есть и хорошие качества. Ладно, не о нем разговор, а о вас. Вы согласны принять мое предложение, Владимир Александрович? Если согласитесь, не будет ни статьи в газете, ни протокола заседания сегодняшней комиссии, ни третьего вашего выговора. Я же говорю – уйдете красиво. Только уйдите!

«А вот это хорошо, что не будет, – подумал Данилов. – Мне плевать, а Илье с Лилей здесь работать. Илье одна поганая статья может всю карьеру перечеркнуть».

– Я согласен, – сказал Данилов и допил свой коньяк…

От Эллы Аркадьевны он вернулся на станцию и за три часа наверстал все, что не успел сделать сегодня. Голова не болела, но вот в душе бурлил коктейль из обиды, сожаления, недовольства собой и прочих негативных чувств. Проиграл. Не справился. Зря только приезжал в Севастополь и брался за новое дело. Никаких плюсов, одни минусы кругом. Было жаль напрасно потерянного времени, но больше всего было жаль длинного «кафедрального» летнего отпуска, который можно было бы провести с семьей. Точнее – с Марией Владимировной, потому что Елену больше, чем на две недели, не отпустили бы.

Проигрывать Данилов не любил. Очень.

Придя домой, он первым делом принял контрастный душ. Обычно этот способ помогал обрести если не полное, то хотя бы относительное душевное равновесие. Но сегодня душ не помог, несмотря на то, что простоял Данилов под ним долго и горячую воду почти не разбавлял холодной, чтобы контраст был резче, чтобы хорошенько пробрало.

Не зная, чем заняться, он немного побродил по квартире, которая сегодня казалась чужой сильнее обычного, невероятно чужой, такой чужой, что впору было отправляться спать на станцию, в свой кабинет. Впрочем, после сегодняшнего и кабинет бы казался чужим.

Почему-то вспомнились японцы, которые в минуты душевного смятения занимаются созерцанием – пялятся на каменные сады или на икебану. Камней под рукой не было, так же, как и пространства, необходимого для устройства сада, поэтому пришлось сотворить икебану из засохших цветков и колосков, выдернутых из висевшего на кухне панно. Панно – полевой букет в плетеной рамке – оставил кто-то из прежних жильцов. Оно было рукодельным и красивым. Данилов удивлялся тому, что панно забыли в квартире. Обычно рукодельными вещами люди дорожат. Сама собой в воображении родилась история о том, как некая девушка (работа была явно женской) подарила панно любимому мужчине, тот повесил его на стену, любовался, а потом они расстались и мужчина не захотел брать с собой подарок.

В качестве вазочки Данилов приспособил пластиковую бутылочку с отрезанным верхом. Икебана получилась куцей. Возможно, в Японии творцов таких, с позволения сказать, «композиций» положено бросать в жерло Фудзиямы, чтобы не опошляли впредь великое искусство, но Данилов решил, что для Севастополя такой букет сойдет. Поставив свое творение в центр кухонного стола, Данилов сел на табурет и приготовился отрешенно созерцать красоту. Но тут позвонила Елена.

– Почему тебя весь день нет в Сети? – не здороваясь, спросила она. – Я уже начала волноваться! Ты в порядке?

– В полном, – вялым голосом соврал Данилов, но провести жену не удалось.

– Данилов, не ври! Когда ты в порядке, у тебя совсем другой голос.

– Я просто устал, – попытался вывернуться Данилов, но и эта уловка не сработала.

– Когда ты устаешь у тебя тоже другой голос! – строго сказала Елена. – Усталый. А сейчас он пустой! Выкладывай живо, что у тебя еще случилось! Я же не отстану, ты знаешь! Ты вообще где?

– Дома, – Данилов в очередной раз мысленно удивился тому, как быстро человек привыкает называть «домом» то, что домом не является. – Сижу и любуюсь икебаной. Обретаю спокойствие.

– Что, так все плохо? – заволновалась Елена. – А что именно?

– Да в сущности ничего, – ответил Данилов, уже жалея о том, что он упомянул об икебане. – Очередная подстава по замечательной схеме, оригинально и со вкусом. Сейчас рассказывать не хочется, но как приеду – расскажу. Вдруг тебе пригодится.

– Данилов! – голос Елены мгновенно стал ледяным. – Что ты несешь?! Ты пьян?! Что значит «пригодится»?! Когда я кого подставляла? Давай пример или извиняйся!

– Да я не в том смысле, Лен! Что ты! Я имел в виду, что тебя могут так же подставить.

– Это невозможно! – уверенно заявила Елена. – Но ты меня заинтриговал. Я не смогу дождаться твоего приезда. Расскажи хотя бы вкратце.

Данилов начал рассказывать кратко, но в ходе рассказа увлекся и в результате рассказ получился подробным.

– Вот же … …..! – сказала Елена, когда он закончил.

От удивления Данилов чуть было не уронил телефон. За все время знакомства он ни разу не слышал от Елены такой матерщины. Захотелось даже спросить: «Лен, ты ли это?».

– Я так понимаю, что ты возвращаешься сразу после открытия подстанции? – спросила Елена. – Или…

– Никаких «или»! – твердо сказал Данилов. – Открою, сдам дела и прилечу к вам на крыльях любви. Можете делать заказы – рыбу копченую или еще чего…

– Рыбы не надо! – отказалась Елена. – Не хотелось бы провести первую ночь после твоего приезда в туалете. Опять же я худею, ем одну траву. Увидишь меня стройной и помолодевшей.

– Куда тебе молодеть! – притворно ужаснулся Данилов. – И так на вид больше девятнадцати не дашь!

– Хочется выглядеть на семнадцать! – отшутилась Елена. – А что касается заказов, то нам с Никитой ничего не надо, а Машке привези какую-нибудь ракушку, побольше и покрасивее. Она будет счастлива. Только смотри, чтобы на ней не было лака и она не пахла никакой химией! Машка просто свихнулась на морской теме. Даже переиначила свою любимую песню на морской лад и теперь поет: «Умчи меня, тюлень, в свою страну тюленью…». Раз уж она спит, я посплетничаю. На днях она у меня спросила, причем серьезно так, нет ли случайно у папы в Севастополе другой женщины. Где только нахваталась таких мыслей?

– Наверное, в садике, – предположил Данилов.

Няня у Марии Владимировны была достаточно здоровой на голову для того, чтобы не обсуждать с ребенком подобные темы.

– Я тоже так думаю. Воспиталки же на другие темы не говорят. Только о том, кто с кем живет и кто кого бросил. Как ни зайду, все время одно и то же слышу.

– А о чем еще говорить молодым женщинам, как не о любви, – заступился за воспитательниц Данилов. – Это как раз нормально. Вот если бы они говорили о релятивистских квантовых полях, то я бы насторожился.

– Ты шутишь, это хорошо, – констатировала Елена. – Я рада.

– Да все вообще замечательно! – Данилов постарался сказать эти слова как можно бодрее. – Скоро буду дома, вернусь не кафедру…

– Кстати о птичках, – перебила Елена. – Заведующий семнадцатой подстанцией через месяц уходит на пенсию. Старший врач там слабоват в административном плане, так что если ты захочешь, то я могу замолвить словечко. «Куст»[27] не мой, так что по работе пересекаться с тобой не станем.

– Нет! На это я пойтить не могу! – отказался Данилов. – Из главных врачей в заведующие подстанцией – это понижение. Меньше, чем на директора департамента, я теперь не согласен!

– Увы, это не в моих силах, – ответила Елена. – Ты повеселел, и это меня радует. Спокойной тебе ночи.

Разговор с женой помог обрести вожделенное спокойствие. Но вот сна не было, как говорится, ни в одном глазу. Данилов решил прогуляться до бульвара и полюбоваться ночным морем. Всласть налюбовавшись, Данилов подумал, что дневным морем, не говоря уже о закатном, он полюбоваться так и не успел. Спокойно постоять полчасика у моря получалось только по ночам, если сделать ради этого крюк по дороге домой.

«Ничего, – подумал Данилов, – вот сдам дела и устрою себе отдых. Севастополь наконец-то увижу не из окна скоропомощного автомобиля, а из окна экскурсионного автобуса, как белый человек. Прогуляюсь днем по бульвару, выберу Маше самую красивую ракушку, нет – две, пусть обоими ушами море слушает, мороженого поем, пива под копченую рыбу выпью…»

«Курортный роман заведу», – ехидно поддел внутренний голос.

– Вот это уже будет лишним! – вслух ответил Данилов. – А экскурсия, мороженое и пиво – обязательно. Чтобы было ощущение, будто возвращаюсь в Москву с отдыха.

Ему вдруг захотелось вернуться прямо сейчас, немедленно, не заходя ни «домой», в служебную квартиру, ни на станцию. Взять и вернуться. И черт с ней, с экскурсией, мороженым и пивом. А ракушек Марии Владимировне можно и в Москве купить. В Москве все есть.

– Умчи меня, тюлень… – тихо попросил Данилов, глядя на море, которое ночью полностью соответствовало своему названию.

Никто не откликнулся. Данилов подождал несколько минут и пошел «домой».

Ему был грустно.

Мысли о несовершенстве мира всегда навевают грусть.

Глава двадцать первая Три-Дэ

Открытие модульной подстанции прошло гладко, без каких-либо эксцессов. Грачкин, возглавлявший министерскую делегацию, перерезал ленточку и сказал короткую речь. Элла Аркадьевна сказала длинную, а Данилов просто поздравил сотрудников с новосельем. Две дамы, приехавшие вместе с Грачкиным, от речей воздержались. Банкет, который устроили в столовой для сотрудников первой больницы, закончился очень скоро. Сказав поздравительный тост и выслушав ответное слово Эллы Аркадьевны, Грачкин сослался на усталость и ушел. Следом за ним ушли и дамы из комиссии. Спустя пять минут после их ухода столовая опустела. Расхватав то, что было на столах, сотрудники департамента разошлись по кабинетам.

Делегация по сути дела была инспекторской комиссией Минздрава, потому что главной целью ее была проверка состояния дел в Севастополе. Грачкин расположился в кабинете Сахно, а сам Сахно переселился в кабинет к Гафаровой, что тут же дало повод для множества несмешных шуток. То, что высокому московскому гостю уступил кабинет именно первый заместитель руководителя департамента, в медицинских кругах толковали двояко. Одни считали, что Сахно оставил свой кабинет только для того, чтобы затем вселиться в кабинет Эллы Аркадьевны. Другие находили положение Эллы Аркадьевны прочным, настолько прочным, что она не захотела уступать Грачкину свой собственный кабинет, который был чуть ли не втрое больше кабинета Сахно. Двум дамам из комиссии уступили свои кабинеты начальник отдела ведомственного контроля Каркулова и начальник отдела организации лекарственного обеспечения Мухина. В департаменте комиссию сразу же окрестили «тройкой» и ничего хорошего от нее не ждали. Данилову было все равно. Он готовился к отъезду. Старался завершить как можно больше начатых дел, чтобы не краснеть при сдаче, жалел насчет того, что так и не удалось вывезти Марию Владимировну в Севастополь, и собирался приехать в Крым в будущем году, всей семьей. Отдыхать, а не работать! Купить путевки в пансионат, бездельничать и наслаждаться жизнью. Жизнь, собственно, для того и дана, чтобы ею наслаждаться. Все, кто считает иначе, крупно ошибаются.

После открытия новой подстанции народ замер в напряженном ожидании. Кого вызовут первым? С какого отдела начнется проверка? Или – с какой больницы? В департаменте все ходили на цыпочках. Сотрудники первой больницы обходили начальственный корпус стороной. Даже крысы куда-то попрятались, напуганные витавшими в воздухе тревожными эманациями. Но половину второго дня члены комиссии просидели в кабинете Сахно, видимо совещались, а затем на пару часов переместились в кабинет Эллы Аркадьевны. Начальники отделов пытались узнать у Яны, о чем Элла Аркадьевна разговаривает с москвичами, но Яна в ответ только пожимала плечами – рада бы сказать, да сама не знаю, говорят тихо, чаю-кофе не требуют. Врала или действительно не знала – кто ее поймет? Яна была сильно себе на уме и считала себя вторым человеком в департаменте. На это звание также претендовали Сахно и Каркулова, но у Яны все же было больше оснований. Только с ней Элла Аркадьевна могла немного пооткровенничать в минуты душевной слабости, которые бывают у всех одиноких людей. Иногда очень тянет на откровенность, так, что невмоготу, а пооткровенничать не с кем. В такие минуты секретарша становится самой привлекательной кандидатурой, потому что в отличие от заместителей и прочих подчиненных не сможет подсидеть начальство. У Яны и медицинского-то образования не было, она окончила факультет документоведения Донского университета.

На третий день в половине десятого утра Грачкин позвонил Данилову и попросил его прямо сейчас приехать в департамент. Явившись к Грачкину, Данилов увидел в кабинете кроме него Эллу Аркадьевну и незнакомого мужчину лет сорока, коренастого, широколицего и бородатого. Элла Аркадьевна сидела за совещательным столом, приставленным перпендикулярно к старомодному, массивному, покрытому зеленым сукном письменному столу Сахно. Согласно местной департаментовской легенде, этот стол когда-то стоял на летней даче Сталина в Верхней Массандре. Бородач сидел на черном кожаном диване, стоявшем у стены, справа от двери. Костюм с галстуком Бородачу не подходили совершенно. Гораздо лучше смотрелись бы на нем клетчатая фланелевая рубаха и туристическая куртка. Смотрел он приветливо и был единственным, кто улыбнулся вошедшему Данилову. Грачкин ему сдержанно кивнул, а Элла Аркадьевна от приветствия воздержалась, только взглядом полоснула, словно бритвой. Данилов этому немного удивился, потому что после совместного распития коньяка Элла Аркадьевна держалась с ним довольно приветливо. Впрочем, не все ли равно? В Бородатом Данилов угадал своего преемника, нового главного врача станции скорой помощи.

– Как настроение, Владимир Александрович? – спросил Грачкин после того, как Данилов уселся на стул.

Стул был заранее отодвинут от совещательного стола в центр кабинета. Этакая пародия на скамью подсудимых – отдельно стоящий стул для отверженного.

– Рабочее, Валерий Валентинович, – сдержанно ответил Данилов.

Грачкин хмыкнул, не то одобрительно, не то иронично. Хорошо рабочее настроение у того, кто написал заявление об увольнении по собственному желанию.

Возникла пауза. Грачкин смотрел в окно, за которым ничего интересного не было, только больничный корпус и парочка деревьев, а Элла Аркадьевна и Бородач смотрели на Данилова. У Бородача, в отличие от директора департамента, взгляд был приветливо-доброжелательным.

Данилов покосился на Бородача, пытаясь угадать его характер, и решил, что тот – неплохой человек. Во всяком случае, не злой, злых сразу по глазам видно. Уже хорошо. К станции Данилов успел прикипеть душой и был рад, что оставит ее не Исаеву, а другому и, как хочется верить, симпатичному человеку. В отношении Исаева Данилов не обольщался, а Бородач ему скорее нравился, нежели наоборот.

– Познакомьтесь, Владимир Александрович, – Грачкин наконец-то оторвал взгляд от окна. – Это Виктор Николаевич Оболенцев. До недавнего времени он возглавлял станцию скорой помощи в Нижнем Новгороде.

Бородач встал и шагнул к Данилову с протянутой для рукопожатия ладонью. Данилов тоже встал и шагнул навстречу.

– Оччпрятно! – хором сказали оба.

Рукопожатие у Виктора Николаевича было энергичным и в меру крепким – не вялым, но и не костедробительным.

Грачкин дождался, пока Данилов с Оболенцевым усядутся на свои места, и сказал то, чего ждал Данилов:

– Владимир Александрович, передайте Виктору Николаевичу дела. Теперь он будет руководить станцией…

«Вот и все! – пропели невидимые трубы. – Пора-а-а домо-о-ой! Прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января…».[28] На дворе был совсем не январь, просто вспомнилась любимая песня матери, у которой с январем были связаны какие-то свои воспоминания, которыми она с сыном предпочитала не делиться.

– Хорошо, – кивнул Данилов.

Бородач улыбнулся снова, шире прежнего, словно предвкушая нечто приятное. «Улыбайся, улыбайся, – подумал Данилов, сочувственно глядя на своего преемника. – Небось, только позавчера приехал. Прогулялся по набережной, чаек покормил, закатом полюбовался… Рад, что приехал в Севастополь, это на лбу крупными буквами написано. Я когда-то тоже радовался, было время…».

Настроение у Данилова было странным. С одной стороны, вроде бы как жаль оставлять станцию, в которую вложено столько труда. Да и с Севастополем расставаться жаль, ведь столько планов осталось невыполненными. Порядка толком не навел и вообще ничего значительного не сделал. С Юрием Палычем на рыбалку так и не съездил и уху варить не научился… С другой – будто гора с плеч свалилась. И жаль, и не жаль одновременно. «Благородный муж преодолевает препятствия на жизненном пути, оставаясь самим собой», – всплыло откуда-то из глубин памяти. А следом в ушах зазвучал звонкий смех Марии Владимировны и такой же звонкий голос: «Папа, ты приехал! Ура!».

– Одного дня, я надеюсь, вам хватит? – Грачкин вопросительно посмотрел на Данилова.

– Думаю, что хватит, – ответил Данилов, предпочитавший все неприятное делать быстро, а приятное растягивать и смаковать. – Но если у Виктора Николаевича…

– Можно мне сказать два слова?! – встряла Элла Аркадьевна, глядя на Грачкина, притом, что перебила она Данилова.

– Пожалуйста, – разрешил Грачкин.

– Владимир Александрович! – на губах Эллы Аркадьевны мелькнуло подобие улыбки. – Несмотря на наши разногласия, я хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали для развития здравоохранения в Севастополе! Кое-что полезное вы сделали, и это замечательно…

«Кое-что» Элла Аркадьевна произнесла с таким снисхождением, что и дураку бы стало ясно, что ничего полезного для развития здравоохранения в Севастополе Данилов не сделал. Вежливость и только вежливость руководила Эллой Аркадьевной. Какой смысл добивать поверженного врага, с которым уже достигнуто нечто вроде перемирия? Сам сдохнет в положенный срок. Победитель может позволить себе быть великодушным. Или хотя бы казаться таковым.

– Несмотря на все трения, которые были между нами, мы делали общее дело…

«Зачем она все это говорит? – удивился Данилов. – И для кого? Для меня? Смешно. Для Грачкина? Или для нового главврача «скорой»? Мужик вроде как неплохой. Надо будет помимо прочего ввести его в курс местных интриг. Чтобы не подпалил себе бороду ненароком…».

Элла Аркадьевна говорила долго – минут пять. Ее прощальная речь ничем не отличалась от множества других речей, которые слышал Данилов. Возможно, она проговорила бы и дольше, потому как, взяв разгон, останавливалась ой как не сразу, но Грачкин выразительно посмотрел на часы, давая понять, что время дорого, и Элле Аркадьевне волей-неволей пришлось заткнуться.

– Постарайтесь закончить все сегодня, – Грачкин посмотрел сначала на Данилова, затем на Оболенцева, а потом снова на Данилова, – потому что завтра вам, Владимир Александрович, предстоит принимать дела у Эллы Аркадьевны.

– Что?! – взвизгнула Элла Аркадьевна, не веря своим ушам.

– Принимать дела?! – переспросил Данилов, мысленно уже успевший вернуться в Москву.

– Принимать! – отчеканил Грачкин. – С завтрашнего дня вы, Владимир Александрович, руководите департаментом здравоохранения города Севастополя. Если вы, конечно, не против.

– Вообще-то я против, – честно ответил Данилов. – И, скорее всего, не справлюсь. Я со станцией-то с трудом справлялся…

– Не справитесь – заменим, – усмехнулся Грачкин. – Но вы сперва попробуйте, а там видно будет. Организационные способности у вас есть, так что приступайте.

Невидимые музыканты сменили настроение и заиграли бодрое:

«You say yes, I say no You say stop and I say go, go, go Oh, no You say goodbye and I say hello Hello, hello I don’t know why you say goodbye I say hello Hello, hello I don’t know why you say goodbye I say hello…»[29]

«Теперь я буду «три-дэ», – подумал Данилов. – Данилов. Доктор. Директор».

Примечания

1

 Anamnesis morbi – анамнез болезни.

(обратно)

2

 Директор регионального объединения – руководитель объединения из нескольких подстанций Московской скорой помощи, расположенных по соседству друг с другом.

(обратно)

3

 Verus (лат.) – истинный.

(обратно)

4

  Анестезиологии и реанимации.

(обратно)

5

  Подробнее об этом можно прочесть в книге «Доктор Данилов в кожно-венерологическом диспансере».

(обратно)

6

 Обворовывать (жарг.)

(обратно)

7

 Находящимся без сознания (жарг.)

(обратно)

8

 Жаргонное название банкноты в 500 украинских гривен, на которой изображен философ и поэт XVIII века Григорий Сковорода.

(обратно)

9

 Жаргонное название банкноты в 200 украинских гривен, на которой изображена поэтесса Леся Украинка.

(обратно)

10

 А.С. Красовский, «Севастопольские улицы вечерние».

(обратно)

11

 Дженерик (от англ. «generic drug») – аналог запатентованного лекарственного средства, продающийся под непатентованным названием.

(обратно)

12

 Об этом рассказывается в книге «Доктор Данилов в дурдоме, или Страшная история со счастливым концом».

(обратно)

13

 На пятом километре Балаклавского шоссе расположено самое крупное городское кладбище Севастополя.

(обратно)

14

 О работе Данилова в приемном покое можно прочесть в книге «Доктор Данилов в Склифе».

(обратно)

15

 Аппарат ИВЛ – аппарат искусственной вентиляции легких.

(обратно)

16

Т. е. на 1,75 ставки.

(обратно)

17

 Проба Ромберга заключается в том, что пациенту предлагают встать, плотно сдвинув ступни и вытянув вперед руки (поза Ромберга). Пациент стоит в такой позе сначала с открытыми, затем с закрытыми глазами. Проба считается положительной, если пациент пошатывается или теряет равновесие.

(обратно)

18

 Пальценосовая проба заключается в том, что пациенту предлагают закрыть глаза, отвести руку, а затем указательным пальцем дотронуться до кончика носа.

(обратно)

19

 Bras d’honneur («рука чести» франц.) – так во Франции называют распространенный оскорбительный жест, заключающийся в сгибании в локте правой руки с лежащей на локтевом сгибе кистью левой руки.

(обратно)

20

 Грубая грузинская брань.

(обратно)

21

 О недолгом романе Данилова на стороне рассказывается в книге «Доктор Данилов в Склифе».

(обратно)

22

 Об этом можно прочесть в книге: «Скорая помощь. Обычные ужасы и необычная жизнь доктора Данилова».

(обратно)

23

 Марина Цветаева. «И не спасут ни стансы, ни созвездья…» (1920).

(обратно)

24

 Трансуретральная резекция предстательной железы заключается в удалении аденомы предстательной железы с помощью специального инструмента – резектоскопа, который вводится через мочеиспускательный канал.

(обратно)

25

 В ходе совершения преступления (лат.)

(обратно)

26

 Имеется в виду статья 13 «Соблюдение врачебной тайны» Федерального закона «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации».

(обратно)

27

  «Кустом» на московской скорой помощи называют региональное объединение.

(обратно)

28

 «Прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января…» из песни Леонида Дербенева «Прощай».

(обратно)

29

«Ты говоришь “Да”, я говорю “Нет”, Ты говоришь “Стой”, я говорю “Пойдем, пойдем, пойдем…”, О, нет, Ты говоришь “Прощай”, а я говорю “Привет”, Привет, привет, Я не знаю, почему ты говоришь “Прощай”, Я говорю “Привет”, Привет, привет, Я не знаю, почему ты говоришь “Прощай”, Я говорю “Привет”» The Beatles. «Hello, goodbye». (обратно)

Оглавление

От автора

Глава первая Засранцус Верус

Глава вторая Четвертый

Глава третья Это Крым, детка!

Глава четвертая Эллочка-людоедка

Глава пятая Любви все сроки покорны

Глава шестая Привіт російському Криму!

Глава седьмая Пятьдесят оттенков красного

Глава восьмая Шерлок Хаус

Глава девятая Ящик против айкидо

Глава десятая Миллионер из трущоб

Глава одиннадцатая Комедийная персона

Глава двенадцатая Линейная алгебра

Глава тринадцатая Виньетка ложной сути

Глава четырнадцатая Белый халат – это не только глубокие карманы

Глава пятнадцатая Романтическая западня

Глава шестнадцатая Всегда начеку

Глава семнадцатая Козырная дама

Глава восемнадцатая Ход троянским конем

Глава девятнадцатая Непринятый вызов

Глава двадцатая Умчи меня, тюлень…

Глава двадцать первая Три-Дэ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg