«Сборник рассказов»

Сборник рассказов (fb2) - Сборник рассказов [компиляция] 282K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Гюлюш Агамамедова

Гюлюш Агамамедова СБОРНИК РАССКАЗОВ

«Святой Макс»

День прошел сумбурно. Макс устал так, что сил не было приготовить себе ужин. Выпил прокисший кофе, хорошо зная, что делать этого не следует, и заснул тяжелым сном, просыпаясь в поту и мучаясь бессвязными видениями. Встал утром с тяжелой головой от повторяющейся, набившей оскомину мелодии будильника. Вспомнил с ужасом, что вчера вечером привезли тяжелого больного. Доктор Даррелл назначил больному самые нудные и отвратительные процедуры и поручил его заботам Макса. За пять лет работы в клинике Макс почти привык к тому, что за самыми капризными больными ухаживал он. Макс обладал редким даром утешения. Он мог успокоить самого привередливого и безнадежного больного, зачастую страдающего невыносимыми болями. Как правило, больные попадали в клинику доктора Даррелла, пройдя все круги ада. Когда все возможные виды лечения были исчерпаны, а состоятельные тяжелобольные люди все еще находились в состоянии, отдаленно напоминающем жизнь: тела их, а в редких случаях и мозг еще продолжали функционировать, принося своим владельцам безмерные страдания. Именно такие больные населяли клинику доктора Даррелла. Сказать, что общение с больными и возможность наблюдать их исцеление приносили удовлетворение доктору Дарреллу и его мед. персоналу, значило бы пойти против истины. Не потому, что доктор Даррелл и сотрудники его клиники очерствели настолько, что ужасающая картина человеческих страданий не вызывала у них ничего, кроме раздражения. Как у любых психически здоровых людей и сотрудникам клиники было свойственно испытывать чувство сострадания. Проблема заключалась в том, что количество выздоровевших больных сводилось к ничтожной цифре. Львиная доля пациентов, поступающих в клинику, выходила из нее в роскошных гробах, сделанных из ценных пород дерева и украшенных с всевозможной помпезностью. Удовлетворение доктор Даррелл и преданный ему персонал получали от хорошо оплачиваемых услуг и благодарности, читаемой в глазах родственников, изредка навещавших больных.

Макс получивший среднее медицинское образование, долгое время не испытывал ни малейшего желания работать по специальности. Он пробавлялся случайными заработками, не завидуя своим целеустремленным ровесникам. Погуляв и испытав все прелести беззаботной и безденежной жизни, к тридцати годам, Макс решил, что пора найти постоянный источник заработка. Макс попал в клинику случайно, по рекомендации одной из медсестер, его подружки. В клинике Даррелла Макс мог реализовать свои амбиции. Для работы с такого рода больными нужны были железные нервы и всегда ровное настроение. Этого добра у Макса было хоть отбавляй. Он подружился со всеми работниками, полагая, что враги появятся без усилий с его стороны.

Вчера во время дежурства Макса привезли тяжелобольного старика, беспрерывно кашлявшего, стонавшего и просившего ввести ему обезболивающее средство. Макс тут же узнал его. Известный финансист, политик, «гордость нации», как его называли в прессе. Макс принес то, о чем просил старик, с улыбкой сделал ему инъекцию и погладил старческую испещренную пигментными пятнами руку. Старик с усилием разлепил закрывающиеся глаза и взглянул на Макса. Максу показалось, что старик благодарит его за то, что он исполнил его просьбу и хоть на краткий миг избавил от страданий, но не только. Мольба об избавлении от существования, превратившегося в кошмар, читалась в его глазах. «Потерпи, дорогой, недолго тебе осталось», — подумал Макс. И тут же произнес мягким, ласкающим слух баритоном:

— Немного терпения и господин Марк Рандлер, я не ошибся?

— Нет…. не ошиблись. Удивительно, как Вы меня узнали? — просипел старик.

— Скоро, совсем скоро господин Марк Рандлер пойдет на поправку и уйдет из нашей клиники. А мы все ему поможем скорее подняться на ноги, — заметив чрезмерные усилия старика, пытавшегося что-то ответить, Макс поспешил завершить беседу, — не отвечайте, расслабьтесь, Вам нужно отдохнуть и набраться сил, — последние слова Макс произнес шепотом.

Весь следующий день Макс старался облегчить страдания господина Рандлера. Самому себе Макс не смог объяснить причину симпатии к умирающему старику. Много позже анализируя свои чувства, он признал, что старик абсолютно не цеплялся за жизнь. Все назначения врача, Макс исполнял с большой тщательностью, отдавая себе отчет в том, что ничто не сможет вернуть Марка Рандлера к жизни. Правда, можно почти бесконечно длить состояние, пограничное между жизнью и смертью. Наука дошла до такого уровня цинизма, когда признаки жизни, при определенных болезнях, возможно сохранять, как угодно долго. Для того, чтобы назвать пациента, находящегося в подобном положении живым, требуется широта взгляда. При поступлении в клинику Макс не задавался подобными вопросами. Он не задавался вообще никакими вопросами. Он выполнял назначения врача и радовался тому, что ему не приходилось выслушивать особенных нареканий, и, появилась возможность безболезненно тратить деньги на уикенды и ненужные, но такие завлекательные безделушки. С появлением в клинике Марка Рандлера, у Макса в голове произошел переворот. То, что было очевидным и не требовало разъяснений, внезапно, за какие-то сутки, стало невероятно сложным, непонятным и спорным. Господин Рандлер походил на других пациентов клинике во всем, что касалось бренности человеческой оболочки. Он испытывал такие же страдания, как и другие больные. Его отличало от других ясное сознание бесполезности проводимого лечения, и, самое главное: измученные, страдающие глаза, Марка Рандлера, казалось, видели то, что не дано видеть человеку, находящемуся в добром здравии. После очередной особенно тягостной процедуры, Марк, вдруг медленно заговорил, задыхаясь и прерываясь на отдых:

— Макс, я помню, Вас зовут Макс… Не удивляйтесь, что такой маразматик, — слово далось Марку с трудом, но он медленно выговорил его, как я, помнит ваше имя… Я запомнил его, потому, что оно похоже на мое…, немного. Марк, я хочу попросить у Вас об одолжении. О большом одолжении… Я знаю, что Вам будет нелегко принять решение… И я кое-что придумал, что облегчить Вам муки совести. Я прошу, я умоляю Вас сделать мне сегодня вечером, по моему знаку, инъекцию морфия…

— Вам не нужно меня об этом просить. Врач назначил Вам наркотики. Я и так сделаю вам укол, и Вы сможете прекрасно отдохнуть. — Макс широко улыбнулся одной из своих разнообразных дежурных улыбок.

— Я знаю, дорогой Макс… Вся надежда на Вас. Только сейчас начинаю понимать, что человек, по сути, одинок… Он приходит в мир чаще всего один, пытается всю жизнь прилепится к кому-нибудь, и уходит, совершенно точно, один… Макс, я прошу Вас! Дайте мне возможность уйти так, как того хочется мне. Не могу больше выносить все эти унизительные для меня процедуры… Когда-то я был сильным человеком… Я не хочу в конце жизни превратиться в вещь… Молю Вас об одолжении. Увеличьте дозу морфия, и я не проснусь утром…Только и всего… Это так легко, Марк, — голос Рандлера стал вибрировать- Я умоляю Вас… Вы не знаете, как сложится ваша жизнь. Кто знает? А вдруг Вам когда-нибудь захочется умереть и тоже понадобится чья-то помощь…

Господин Рандлер сильно устал и опустился на подушки. Макс, не отвечал, приклеенная улыбка превратилась в гримасу. Собрав последние силы, Рандлер прошептал:

— Подумайте, если Вы решитесь, Вас ожидает приятный сюрприз. Я выписал чек на сто тысяч долларов, на предъявителя… Вы сможете получить деньги в любом банке. Чек будет лежать у меня под подушкой…И будьте уверены! Мои родные, или те, кто считает себя моими родными, будут рады также, как и я моей кончине… И возможно, — губы Марка Рандлера растянулись в презрительной ухмылке, — кто-то из них заплатит Вам, за «хороший уход».

Макс набрал в легкие побольше воздуха, прежде чем ответить:

— Почему Вы так настроены? Вы сами сказали, что не знаете, что ожидает нас. Представьте, что за время, пока Вы будете находиться между жизнью и смертью, придумают новое средство, чтобы полностью излечить Вас от болезни. Вы же умный человек и знаете, что это возможно. Пока Вы живы, у Вас есть шанс, как у всех живых. Шанса нет только у тех, кто перешел границу.

Неожиданно для самого себя Макс сказал то, о чем подспудно думал, наблюдая больных, и стараясь не потерять радости жизни, находясь почти постоянно в обстановке, приближенной к экстремальной. Тут же мелькнула пошленькая мысль о том, что деньги не помешают, а скорее позволят ему найти что-нибудь более веселое в качестве основного занятия. Макс стер улыбку и нагнувшись к уху господина Рандлера, произнес:

— А впрочем, Вы вполне разумный человек и сами все знаете лучше меня. Я могу только помочь Вам, — о последних словах можно было лишь догадаться по движению губ Макса.

Господин Рандлер кивнул и закрыл глаза, оставив Макса размышлять о том, какое действие произвело на него последнее заявление Макса. Выходя из палаты больного, Макс невольно обернулся и поймал на себе ничего не выражающий взгляд господина Рандлера.

Вторую половину дня Макс напряженно размышлял о том, как ему поступить. Внутренний диалог не прекращался ни на минуту. Он машинально проделывал свою работу, доведенную до автоматизма и потому не требующую особого внимания.

«А если это ловушка? Все подстроено? Рандлер сговорился с Дарреллом меня подставить. Зачем? Кто я такой, чтобы кому-то было интересно подставлять меня! У стариков, тем более умирающих, такие странные причуды. Да… очень странные… Как же, помню, того идиота; каждое утро он заставлял сестру Элизабет петь военные марши. Издевался, придурок. Бедная плакала. Марк Рандлер, на смертном одре решил позабавиться. Все возможно. Посмотреть, как за деньги, дурачок поможет ему отправиться на тот свет. А потом просидит остаток жизни в тюрьме. Забавно, наверное, наблюдать за тем, как человек превращается в послушную марионетку.»

Ближе к вечеру Макс окончательно решил про себя, что он не поддастся на уговоры господина Рандлера. «Пусть он сам, как-нибудь разбирается со своей кончиной и счетами с Господом Богом. Я ему в этом деле не помощник. И с чего я стал колебаться? Спрашивается?», — тут же, без всякой подсказки, лишь укорив себя за неискренность, сам себе и ответил: — «Как же! Как же! Деньги! Всегда только деньги лежат в основании поступков. Разбери любой, самый непонятный и вздорный поступок и что ты обнаружишь? Все те же деньги! Как говорят французы? Глупые, тщеславные, хвастливые французы — ищите женщину! Как бы не так. Женщину искать не нужно, она сама найдется, и будет умирать от желания быть с тобой. Но только в том случае, если у тебя есть деньги. Она придумает тебе массу достоинств, и заставит самого тебя поверить в них».

Макс наткнулся на шедшую ему навстречу сестру Элизабет; очнулся, внимательно, как в первый раз, оглядел ее с головы до ног. Под его пристальным взглядом сестра стала потихоньку заливаться краской и заметно прибавила шагу. Макс обернулся ей в след. «И эта цыпочка, которая корчит из себя недотрогу, сразу бы подобрела».

Макс зашел в палату господина Рандлера, не зная еще, как он поступит. Взгляд его был жадно устремлен на господина Рандлера. Марк Рандлер лежал на кровати, вытянувшись во весь рост, безучастный ко всему. Услышав шаги вошедшего, он медленно открыл глаза.

— Ну, как у нас настроение, получше? — бодро, скороговоркой выпалил Макс, — А я слышал Вас днем родные навещали. Сестричка сказала мне, что приходила ваша дочь, — он сделал паузу в надежде, что Марк его поправит, но не дождавшись реакции, продолжил, — ей показалось, что это была ваша дочь, выглядела сногсшибательно, и такая заботливая. А у Вас такие мрачные мысли. Как можно! О Вас беспокоятся, о Вас заботятся, а Вам все равно, странно даже.

— Никакая она мне не дочь, — глухо, с усилием выговорил господин Рандлер, — и Вы знаете это не хуже меня. И почему люди врут, даже когда от этого им нет никакой пользы. Сейчас скажите, что не читаете желтую прессу. В ней смаковали мой последний брак около полугода. Не знаю, что говорят обо мне ваши сестрички, но Вам я скажу правду. Эта женщина больше всех остальных заинтересована в моей смерти. Она уверена, что последнее завещание я составил в ее пользу. Не сомневаюсь, что я, а также и Вы, раз приставлены ко мне, будем иметь удовольствие, видеть ее каждый день… Она самолично хочет видеть, как жизненные силы покинут меня, — помолчав, Марк продолжил, — я становлюсь сентиментальным. Даже перестал ругаться, как прежде. А Вы удивляетесь, почему я хочу разом со всем покончить. У меня осталось слишком мало сил, чтобы обнаружить в моем теперешнем состоянии, что женщина, которую я любил, — Марк закрыл глаза и прикусил нижнюю губу, — и которой верил, с такой жадностью и откровенностью ждет моей смерти. Я не могу…, - Марк замолк, закрыл глаза, — Я не могу больше терзаться мыслью, что никто, слышите никто не пожалеет обо мне, когда я отправляюсь прямиком в ад.

Макс не отвечал. Он лихорадочно размышлял над конкретным вопросом: захочет ли Марк Рандлер уйти в мир иной сегодня ночью или нет. Рандлеру хотелось выговориться, быть выслушанным посторонним человеком, перед котором можно было не стесняться и вывернуть наизнанку, почерневшую за многие годы страшной жизни, душу. Макс слушал и наматывал себе на ус. Господин Рандлер совершенно точно знал, что попадет в ад, и для этого у него были основания. За время своей бурной жизни он загубил стольких честных и не очень честных людей, что образы особенно обиженных им, время от времени посещали его. С тех пор, как он заболел, возможность искупить хоть малую толику вины, не давала ему покоя. Он стал известным филантропом и благотворителем, пожертвовав на всякие «богоугодные» дела, как называли их деятели, исполнявшие его волю, громадные суммы. Но легче ему не стало, ни физически, ни морально. Когда он, наконец, понял, с большим опозданием, что невозможно купить за деньги душевный покой, то ударился во все тяжкие. Стал еще большим богохульником и развратником чем прежде, промотав остатки физического здоровья. Оказавшись на краю могилы, он и тут захотел воспользоваться преимуществами, предоставляемыми деньгами. Он решил ускорить и по возможности облегчить себе переход в мир иной. Рассказывая ужасные подробности своего скрытого от посторонних глаз существования, господин Рандлер испытывал почти физическое удовольствие от наблюдаемой им смены эмоционального состояния Макса. «Глупенький молокосос», как называл его про себя господин Рандлер, пережил шок, после очередного откровения умирающего старика. Макс и подумать не мог, что такой благообразный, всеми почитаемый и почти легендарный старик, жил в нравственной грязи, ни с чем несравнимой. Он уже мало сомневался в том, каким образом поступит, если Марк Рандлер не откажется от мысли воспользоваться его услугами. Как назло, или, скорее всего, чтобы помучить его еще, Марк ни словом не обмолвился о своей утренней просьбе. И судя по всем внешним признакам, старику стало лучше, что несказанно удивило Макса, знающего во всех подробностях историю болезни господина Рандлера. Пристально взглянув на замолчавшего больного, он сделал ему инъекцию, предписанную врачом, пожелал спокойной ночи и, не дождавшись ответа, вышел.

На следующий день Макс удивился еще более, войдя в палату господина Рандлера. Старик полусидел на кровати, опираясь на высокие подушки, и безмятежно улыбался. Господин Рандлер походил еще на больного, очень больного человека, но маска смерти сошла с его лица. Губы двигались и чуть порозовели, глаза вновь стали живыми и пронзительными. Недоумевая по поводу разительной перемены, Макс решил подождать, надеясь получить разъяснения от самого Марка Рандлера. В голову шли совершенно безумные мысли о связях господина Рандлера с нечистой силой, позволяющие ему легко переходить из предсмертного состояния в состояние удовлетворительное.

— Вижу по вашему виду, дорогой Макс, что не ожидали застать меня бодрым и почти веселым. Я угадал, хе-хе. Что ж тут сложного угадать. Ничего тут сложного нет. Напротив, все очень просто, а особенно с Вами, дорогой Макс. У вас все чувства, сразу же отражаются на вашей физиономии. За то и ценит Вас доктор Даррелл. Он говорил мне о Вас. «Этот парень, настоящее сокровище. Ты всегда будешь знать о чем он думает». Теперь я вижу, что доктор Даррелл, мой старинный друг, — при этих словах на лице у господина Рандлера появилась кривая ухмылка, — не соврал. Когда Вы улыбаетесь и думаете про себя, что-то вроде: «Скорее бы черти унесли этого старикашку», — мне всегда понятен, ход ваших размышлений.

Макса передернуло. Он не ответил; деловито приступил к процедурам, тайком наблюдая за господином Рандлером. Его, казалось, гораздо меньше заботили все унизительные подробности производимых Максом манипуляций. Господин Рандлер отсутствовал, он размышлял о чем-то, по всей вероятности, приятном, потому что на губах его блуждала рассеянная, забытая им улыбка. Макс внезапно почувствовал себя рабом, ублажающим знатного римского патриция в термах. Ему захотелось вернуть господина Рандлера в прежнее зависимое от него Макса и потому униженное состояние. Он нарочно сделал ему больно. Марк поморщился и поднял на него глаза.

— Ну вот, кажется, закончили и Вы уже вполне можете делать некоторые вещи сами, — Макс намеренно был груб.

— Ах, мы можем кусаться, у нас уже прорезались зубки и при случае, мы не упустим своего. Да, мой хороший? Умираете от желания узнать, что так перевернуло старика, что он ожил, восстал из мертвых, как Лазарь. Так и быть Макс, я покажу Вам кое-что. Вот так-то. Теперь уж я не помру, совершенно в этом уверен. После такого известия только отъявленный дурак стал бы помирать. А я не дурак, Вы знаете, — Марк Рандлер проговорил все быстро и отчетливо, щеки старика порозовели. Он протянул руку к тумбочке и протянул Максу письмо, на тонкой бумаге, от которого исходил слабый запах лаванды.

— Я не приучен читать чужие письма, — Макс строго посмотрел на ухмыляющегося господина Рандлера.

— Вы же умираете от желания прочесть письмо, тем более, я уверен, Вы догадались от кого оно. Эх, мальчик! Какой Вы еще мальчик, завидую Вам. Сколько Вам еще предстоит узнать о людях и о себе самом! Вы же прочтете письмо! Я даю голову на отсечение. Хе-хе. Ну, может, сейчас уже не дам, да… В свете, так сказать, новых обстоятельств. Ну, ну, не обижайтесь, что я так Вас… Ну что такого, если Вы прочтете его. Считайте, что я просто хочу поучить Вас немного жизни. Как старший; как заботливый друг. Я вполне чувствую себя вашим другом. Не смущайтесь. Я разрешаю забрать письмо и прочитать его, когда у Вас будет такая возможность. А потом мы с Вами его обсудим, и я Вас кое о чем попрошу.

Макс в растерянности смотрел на господина Рандлера, не зная, чего еще ожидать от старика. У него сложилось впечатление, что Марк Рандлер совершенно оправился, и все его страшные болячки исчезли, не оставив заметного следа. Повертев в руке письмо, и не зная, что с ним делать, Макс машинально сунул его в карман халата. У него не хватило сил поглядеть на господина Рандлера, выходя из палаты. Первое, что он сделал, придя к себе в ординаторскую — поспешно, чуть не разорвав, вытащил письмо и впился в него. Господин Рандлер и на этот раз не ошибся. Максу безумно хотелось поскорее прочесть письмо.

«Дорогой Марк,

Хотела написать любимый, но раздумала. В последние дни ты смотришь на меня с такой неприязнью, что мне становится страшно. Я вдруг поняла сейчас, когда уже ничего нельзя изменить, что совсем тебя не знаю. Ты всегда был сильным, уверенным в себе, знал определенно, чего хочешь. Вспомни, дорогой, как ты меня добивался. Ходил кругами целых пять лет, прежде, чем я согласилась встречаться с тобой. Неужели ты мог подумать, что я прихожу в клинику для того, чтобы увериться в твоей скорейшей смерти и не допустить подлога завещания, зная повадки твоей ближайшей родни. Твоя неприкрытая ко мне ненависть удручает меня. В начале моего сумбурного письма я написала, что не знаю тебя, ты для меня останешься навсегда, „инкогнито“. Но не только ты для меня загадка. Я уверена в том, что я для тебя такая же, если не большая загадка. В качестве доказательства привожу два пункта, очень важных для меня.

Первое — я никогда больше с тобой не увижусь. Не думай, что я настолько вульгарна, что намекаю на твою смерть! Нет! Никто не может знать, когда наступит его последний час. Я просто ухожу от тебя.

И второе — если случится так, что ты уйдешь в мир иной раньше меня и не изменишь завещания, которое, как мне известно, написано в мою пользу, то я отдам все в фонд сиротских приютов. Не хочу напоминать тебе, каким образом я связана с приютами. Я не верю, что ты поверишь в мою искренность и мне это уже не важно.

Вот и все, дорогой Марк, последний раз глажу тебя по голове и целую твои, ставшие совсем чужими, глаза.

Прощай,

Софи Рандлер»

Макс уронил руку, с зажатым в ней письмом. Долго сидел, уставившись в одну точку. Он пытался и не мог себе объяснить, каким образом, чудесная женщина: красивая, чувственная и к тому же у нее есть сердце, теперь Макс не сомневался в этом, как могла такая женщина любить чудовище по имени Марк Рандлер. За что мерзкому старикашке несказанная удача? Чем привлек он ее? Своими деньгами? Красивой беззаботной жизнью? Тогда почему она отказывается от всего по доброй воле? Чем? Какими скрытыми чарами он держал ее в своей паутине? Макс вдруг представил, как он молодой, сильный интересный мужчина, и она его ровесница могли бы быть счастливы с деньгами Марка Рандлера. Воображение рисовало картинки одна другой привлекательнее. Прежняя симпатия к господину Рандлеру уступила место жгучему желанию немедленно увидеть его мертвым. Он обнаружил в себе новые чувства, не посещавшие его прежде. Невольно вспомнил слова Рандлера о том, что ему еще многое предстоит узнать о себе самом. Макс отвлекся от Марка Рандлера, от Софи и стал думать о себе, о своей судьбе, о том, что ожидает его ближайшие пять, десять лет. Если не случится ничего сверхъестественного, а с ним, Максом, редко такое случается, то будущее его не предполагало ничего особенно выдающегося. Так, небольшие радости, доступные среднему обывателю. Если предположить, что в итоге блестящей карьеры и неимоверных усилий, после нескольких лет усиленной зубрежки он станет врачом, то и эта перспектива не очень его обрадовала. Та же самая каторга среди человеческих развалин, только с большей ответственностью. Жизнь, выбранная им, и совсем недавно, казавшаяся ему полной смысла, вдруг предстала в ином свете. Ежедневный, никому ненужный героизм и ничтожный результат. Почти все больные, за которыми ухаживал Макс, преставились. Не оставалось ни одного разумного объяснения деятельности Макса. Да, одно объяснение все же было, и оно упиралось в проклятые деньги. Макс страдал физически, от брезгливости, которую, как ему казалось, он замечательно прятал под лучезарными улыбками; страдал морально, потому, что невозможно каждую минуту сталкиваться с человеческими немощами и не страдать и все это за жалкие гроши. Попутно он уговаривал себя относиться к окружающей обстановке легче, проще, не думать постоянно о неизбежном исходе больных. Иногда у него здорово получалось. Макс выбрасывал из головы, как ненужный хлам все, что произошло за время его дежурства. В эти дни он становился неотразимым: легким, искрящимся, ни одна женщина не могла устоять перед ним в такие мгновения. А тут у него появился шанс. Поменять свою тяжелую и бессмысленную жизнь на ту, которую он сам себе выберет. Утром вчерашнего дня этот шанс у него был. Сегодня от него не осталось и следа. Шанс испарился вместе с фантастическим выздоровлением Марка Рандлера. Парадокс ситуации заключался в том, что в другое время Макс искренне порадовался бы редчайшему случаю излечения. А теперь ему приходилось лишь соглашаться с господином Рандлером: Макс не знал себя, и ему предстояло пережить еще много открытий.

Размышления Макса прервал звонок, пронзительно прозвеневший в пустой ординаторской. Раздался громкий повелительный голос доктора Даррелла.

— Макс, зайди ко мне, срочно.

Макс застегнул все пуговицы своего халата, поправил шапочку и устремился в кабинет доктора Даррелла. В просторном кабинете доктора кроме Даррелла, находился молодой человек в очках, сжимавший в руках глянцевый журнал. Увидев Макса, он повернулся в сторону доктора Даррелла и тот утвердительно кивнул головой. Даррелл подошел к Максу, похлопал его по плечу:

— Макс, познакомься с Томасом Рандлером, сыном господина Рандлера, он хочет поговорить с тобой.

Обратившись к Рандлеру младшему:

— Прошу Вас, говорите совершенно свободно. Макс один из самых надежных сотрудников. Правда, Макс? — доктор заглянул в глаза Макса, — а сейчас, извините, мне нужно идти, привезли нового больного. Я позабочусь, чтобы вас не беспокоили, — доктор Даррелл вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Макс остался стоять посреди кабинета. Доктор Даррелл так спешил, что не пригласил его сесть. Томас Рандлер заметно нервничал, однако это не мешало ему чувствовать себя хозяином в кабинете Даррелла. Он вытащил портсигар и закурил гаванскую сигару, обрезав кончик острым хирургическим ножом, лежавшим на столе доктора Даррела. Макс невольно поморщился. В клинике строго запрещалось курить.

— Так значит это Вы, тот самый Макс.

— Что Вы хотите сказать? — в голосе Макса прозвучало возмущение.

— Мне говорил о Вас отец. Вы ему понравились, — Томас Рандлер усмехнулся, — в определенном смысле.

Макс почувствовал, как в нем закипает злость и никакие прежние его уловки и курс лицемерия, преподанный доктором Дарреллом еще в начале карьеры Макса, не смогут удержать его от припадка ярости.

— Мне плевать на то, что Вам говорил ваш папаша. Если вам что-то нужно от меня, говорите, а я послушаю и решу как поступить.

— Какой Вы, однако, нервный.

Томас Рандлер встал с кресла, подошел вплотную к Максу:

— А впрочем, это даже хорошо. Я думаю, мы с вами договоримся.

Рандлер младший обернулся по сторонам и показал глазами на небольшие вентиляционные отверстия, затянутые сеткой. Нагнувшись к Максу, тихо произнес:

— Здесь наверняка, есть слуховые жучки, поэтому мы будем говорить доверительно, интимно. Вы согласны?

Макс кивнул, хотя предполагал нагрубить и уйти.

— Я буду краток. Вы уже кое-что знаете о моем милом папочке. Я не сомневаюсь, что он Вам рассказал некоторые пустяковые подробности своей интересной жизни. Не думайте, что он был откровенен совершенно. Он рассказал вам то, что захотел, — Томас помолчал минуту, — то, что посмел. Если бы он рассказал Вам более серьезные вещи, я уверен, вы бы задушили его своими руками. Я же вижу в Вас потенциальные скрытые возможности. Перед Вами открываются большие перспективы. Доктор Даррелл неспроста так доверяет Вам. Вы себя не знаете, — Томас почти слово в слово повторил фразу своего отца, и только тут Макс заметил, как они похожи.

Макс вопросительно с недоверием смотрел на Томаса Рандлера.

— Оставим лирику психоаналитикам, не будем отнимать у них хлеб. Вы видели эту стерву? Папочкину последнюю куклу? Она еще не знает, нет, не знает…, - Томас потер руки, и глаза его загорелись хищным огнем, — что папаша изменил завещание. Он ей ничего не оставил, — из горла Рандлера младшего вырвались булькающие звуки, похожие на кудахтанье, — она будет нищей, такой же, какой она была, когда папочка вытащил ее с помойки, да, с помойки! Что Вы удивляетесь Макс? — Томас воровато оглянулся по сторонам и зачастил, — я знаю, папаша вам предлагал сто тысяч долларов, чтобы вы, так сказать, помогли старцу с переселением. Я иду от него. Видел, в какой он пребывает эйфории. Какие-то химеры его одолевают. Он скрывает что-то от меня. Право, смешно. Как будто я не могу догадаться! Опять эта дрянь, Софи, что-нибудь придумала. Собрался еще сто лет жить! Смешно! Ну, Макс, вы же грамотный человек и знаете, что перед смертью у некоторых больных случается ремиссия. Мне сейчас только доктор Даррелл все популярно объяснил. Так вот, я не могу полагаться на папенькин характер, вы уже видели и немного знаете, что такое этот человек. Я предлагаю Вам двести тысяч за пустячок. Сегодня вечером вы сделаете моему дражайшему папаше инъекцию морфия, несколько увеличив дозу. То есть сделаете то, о чем он сам просил Вас два дня назад. До того, как у него помутился рассудок, — Томас закашлялся, — приведу последний аргумент: наше гуманное общество внимательно к нуждам своих граждан. Волшебное слово «эвтаназия», легкая смерть давно ласкает мой слух. Какой еще более дорогой подарок я могу преподнести любимому папе? К сожалению, в нашей стране еще не принят этот очень прогрессивный, я бы сказал закон, хотя все к тому идет, и поэтому мне приходится просить Вас об одолжении — Томас со значением глядел на Макса. Согласны? Соглашайтесь, Макс. Такое предложение бывает раз в жизни.

— Я подумаю, — Максу хотелось немедленно выйти, чтобы не видеть мерзкой потной физиономии Рандлера младшего, — я подумаю, еще раз повторил он.

— У вас нет времени думать, Макс. Вот чек. Я вручу его Вам сразу же после того, как доктор Даррелл сообщит мне горестную весть. Я буду безутешен и захочу поблагодарить человека, заботившегося до последней минуты о моем бедном папочке, — отвратительная ухмылка не сходила с лица Томаса, — а эта дрянь, — Рандлер младший задрожал от охватившего его волнения, — эта дрянь, со вкусом повторил он, — ничего не получит. Ничего!

Раздался деликатный стук в дверь и через минуту в комнату легкой походкой вошел доктор Даррелл.

— Я вижу, вы обо всем переговорили. Макс у нас такая умница. Он все сделает, как надо.

Доктор Даррелл внимательно поглядел на Макса, и приятно улыбнувшись, выпроводил его.

— Не давите на него, дорогой мой Томас. У Макса нежная натура. Я то знаю. А то, о чем Вы его попросили, очень деликатное дело. Не только для Макса, для любого человека. Я могу себе представить метания Макса. Я же человек с воображением, вы знаете. Мне иногда кажется, что во мне пропадает художник. Кстати, вы видели мои акварели. Вы ничего о них не сказали, Томас? Что Вы такой мрачный? — Даррелл повернулся к стене, где в обрамлении красивых рамочек, висели два размазанных пятна, похожих на подтеки на обоях.

— О чем Вы, доктор? О чем таком я мог попросить Макса? Если Вы считаете себя вправе вмешиваться в личные дела своих клиентов, используя аппаратуру для прослушивания, то не на того напали. Я не позволю манипулировать собой, — Томас Рандлер покраснел и возбужденно жестикулировал.

— Друг мой! Какая аппаратура? Вы бредите! Вам следует обратиться к врачу. Да, хотя бы, ко мне. Мы вас подлечим.

— Спасибо, — мрачно усмехнулся Томас, — я еще не в том возрасте. У меня еще будет возможность пообщаться с вашим милым персоналом. А впрочем, расставим точки над i. Я не собираюсь лечиться у Вас, мне слишком хорошо известны методы вашего лечения. Если я вдруг заболею, то лечиться буду не в такой шикарной клинике. Вот так! Мой дорогой доктор Даррелл! И не надейтесь заполучить мое тело. Не дамся!

Доктор Даррелл пропустил колкое замечание Томаса мимо ушей и продолжил нейтральным тоном:

— Чуть не забыл! Ваш отец распорядился о пожертвовании в пользу нашей клиники. Он сам сказал мне об этом. Святой человек! — доктор Даррелл поднял глаза к потолку, — какой души человек! — он сделал паузу, — если случится непоправимое, а вы должны об этом знать, мой дорогой Томас, в любую минуту господин Рандлер может умереть. Мы говорили с вами об этом сегодня, — доктор заглянул в глаза Томасу, — итак, если это прискорбное событие произойдет, то кто будет душеприказчиком покойного, простите, ну, то есть будущего покойного?

— Приятно иметь дело с понятливым человеком, — Томас потер руки и вновь стал точной копией своего отца. — Вы угадали, распоряжаться всем имуществом, и выполнять последнюю волю отца буду я, — глаза Томаса блестели за стеклами очков.

Доктор Даррелл подошел к Томасу Рандлеру на расстояние вытянутой руки, и, похлопав его по плечу, тихо произнес:

— Я думаю вам пора подумать о погребальной церемонии, и пригласите визажиста, ну, вы знаете, о ком я говорю.

Томас опустил глаза и вышел, не попрощавшись с доктором Дарреллом.

С лица Даррелла не сходила сардоническая улыбка.

Все еще не зная, как поступить, Макс решил навестить Марка Рандлера в неурочное время и еще раз проверить, какое решение не вызовет в будущем сожалений и разочарований. Он шел по коридору, уставившись в пол; внезапно взгляд его наткнулся на изящные туфельки. Макс поднял глаза, чтобы оценить владелицу элегантной обуви и с удивлением узнал в идущей навстречу ему женщине Софи Рандлер. Выражение ее лица настолько отличалось от впечатления, произведенного ее письмом, что Макс вздрогнул. Софи решительным шагом направлялась в сторону кабинета Даррелла. Образ Софи, вознесенный им на пьедестал, зашатался.

«Что могло понадобиться этой женщине? Почему она пришла к Дарреллу? В письме она так красиво все объяснила. Какой я все-таки идиот! Как я мог попасться на старую заезженную уловку! Марку Рандлеру простительно, старику хотелось поверить в чудо. В то, что хоть один человек на белом свете искренне любит его. Для того, чтобы поверить в такое, нужно быть на краю могилы. А я, дурачок, вроде вполне дееспособный, а туда же, поверил в небылицу. А вдруг я жестоко ошибаюсь, и она идет туда, потому что почувствовала любящим сердцем, что ее Марку грозит смертельная опасность?!»

Софи распахнула дверь, вошла в кабинет и тут же оказалась в объятиях доктора Даррелла. Он предусмотрительно повернул ключ в замке и еще нежнее прижал Софи к своей упитанной груди. Она почти сразу же отстранилась. Прошла через весь кабинет и села в кресло. Даррелл устроился на ручке кресла и стал гладить Софи по блестящим волосам, уложенным в строгую прическу.

— Оставь! Ты что? Не понимаешь? Мы с тобой ходим по краю пропасти. Я была до последней минуты уверена, что Рандлер оставит все мне, — она подняла глаза на Даррелла, усмехнулась и продолжила, — не дергайся, нам. Ты же знаешь прекрасно, благодаря кому, Марк Рандлер оказался в твоей клинике.

— Не будем драматизировать ситуацию, дорогая. Все под контролем. Твой мачо, уже не сможет измываться над тобой и попрекать тебя тем, что подобрал на помойке.

— Не зарывайся Даррелл, не нужно повторять слова Рандлера. Такой бордель, как в его семейке еще поискать, и я уверена, не найдешь в самых злачных местах. Так, что я по сравнению с родней Рандлера, просто «непорочная дева», — Софи поднялась с кресла и нервно заходила по кабинету.

— Ну, золотко мое, — умильно проговорил Даррелл, — не сердись, тебе не идет.

— Вот, вот, ты верно заметил «золотко» твое. У тебя ко мне определенного рода интерес. Не то, что у моего бедного Марка. И знаешь, если бы Марк не был так стар и не заболел, я бы ни за что не променяла его на такого самодовольного типа, как ты, Даррелл. А сейчас я просто обороняюсь.

— Софи, тебе не кажется, что наши интересы в данном случае совпадают. Я не какой-нибудь проходимец с дырявыми карманами, а вполне респектабельный и успешный мужчина. Я и без твоего злодея на плаву. У меня все о'кей, а вот у тебя, пташка, дела обстоят много хуже. Ты понимаешь? Будь поласковее со мной, и может быть, кто знает, нам будет хорошо вместе? Ведь было же? Ты скажешь, что я все придумал? — Даррелл схватил Софи за руку и попытался притянуть к себе.

Софи невольно оттолкнула его и со страдальческим лицом снова опустилась в кресло:

— Хорошо, не будем поддаваться эмоциям, сейчас не время. Скажи мне лучше, ты говорил с Марком о завещании? После очередной порции помоев, которые вылили на меня его родственнички, он мог передумать, и изменить завещание. Ты же знаешь, почему я написала это сопливое письмо. Я видела, как он смотрит на меня. Совсем так же, как на своих конкурентов. А об их незавидной участи ты наслышан. Он стер их в порошок. От них не осталось и следа. Даррелл, помоги мне! Умоляю тебя! — Софи молитвенно сложила руки перед грудью, в глазах появились слезы.

— Софи, какая ты странная, ты что забыла, что идея с письмом — моя идея? — Даррелл победно посмотрел на Софии, — не дурно задумано. Во мне столько талантов, сам себе поражаюсь.

— Нет, нет, я все помню, — Софи пыталась справиться с охватившим ее волнением.

— Ну, ну, девочка, не переживай. От страданий появляются морщинки. А тебе они ни к чему. Ты мне нравишься такая как есть, разве ты не знаешь об этом? — Даррелл подошел вплотную к Софи взял ее за плечи и грубо поцеловал.

Софи вытерла губы.

— Так я могу надеяться, доктор Даррелл, на вашу благосклонность?

— Можете, дорогая миссис Рандлер, Хотя я считаю, что ты зря пришла сегодня в клинику. Один из твоих неуправляемых порывов. Мы же договорились, встречаться вне клиники — Даррелл подошел к двери, тихо повернул ключ в замке и громко добавил, — мы сделаем все возможное, чтобы помочь господину Рандлеру вернуться в лоно семьи. Но хочу Вас предупредить, дорогая госпожа, что человеческие возможности ограничены, и нужно быть готовым к любым испытаниям.

Софи достала косметичку, подновила макияж и, кивнув на прощание Дарреллу, с высоко поднятой головой, вышла из кабинета.

Даррелл остался стоять у двери и сладкая улыбка, с которой он проводил Софи Рандлер уступила место хищному выражению. Он подошел к картинам на стене, нажал на раму, одной из них. Картина отъехала в сторону. Даррелл достал ключ из потайного кармана брюк, и, набрав комбинацию цифр, открыл спрятанный за панелью сейф. С наслаждением вытащил один из документов, хранящихся в нем. Разложив бумагу на столе, он внимательно прочел все, что там было написано. По мере прочтения документа на лице его проступала благостная улыбка. Он произнес вслух семизначную цифру и в голос засмеялся. Затем бережно сложил документ и положил его на прежнее место. Тщательно закрыл сейф и напоследок полюбовался картиной.

Макс нашел Марка Рандлера в том же состоянии, в каком он пребывал днем. Наблюдать за ожившим и становившимся вновь опасным и непредсказуемым Рандлером было тяжким испытанием. Марк постепенно возвращался в свою телесную оболочку, а вместе с ней обретал все прежние моральные качества, то есть всякое отсутствие таковых. Макс недоумевал по поводу того, что еще день назад, он мог испытывать к этому человеку нечто, очень похожее на жалость. Максу захотелось уколоть старика, «порадовать» выздоравливающего новостью:

— Угадайте, господин Марк, кого я только, что видел в коридоре?

— Моего никчемного сына, я полагаю. Этот бедняга думает, что после моей кончины, ха, ха, все достанется ему. Как бы не так! Они все останутся с носом, Рандлер повернулся в сторону Макса, — а ведь и ты любезный, останешься с носом, ты же видишь, я не собираюсь больше помирать. И твой замечательный доктор Даррелл тоже останется с носом, хотя он имел все основания думать иначе. Старый прохиндей. Завтра же я вернусь домой к своей глупенькой, но такой милой Софи. Удивительно, можно прожить с человеком много лет и совсем не знать его. Я был уверен, что знаю женщин. И подумать не мог, что какая-нибудь из них в состоянии отказаться от серьезных денег. Не от какой-то там ерунды, нет, а от настоящего состояния. У самой глупой из них все равно есть природная смекалка. Хватательный инстинкт. Она будет из последних сил держаться за деньги. Да и Софи никогда не казалась мне дурочкой. Видишь, мальчик, и такой опытный мужчина как я может ошибаться, Рандлер вздохнул поглубже и с наслаждением потянулся.

Макс ни разу не прервал господина Рандлера и дал ему возможность восхититься женой и своей неотразимостью.

— Что, Макс, не ожидал?

Макс сделал театральную паузу, прежде чем, глядя в глаза Марку Рандлеру заявить:

— Я видел, как ваша жена Софи Рандлер входила в кабинет доктора Даррелла.

Макс и до этого мгновения предполагал, что многие неизлечимые болезни обрушиваются на людей в результате морального упадка, горя, тяжких переживаний. Физические болезни являются всего лишь следствием болезни душевной. Чудесные исцеления также возможны при небывалом подъеме духа и ничем необоснованной с медицинской точки зрения вере в возможное выздоровление. То, что происходило с Марком Рандлером, в полной мере соответствовало далеко ненаучным воззрениям Макса.

Господин Рандлер посерел, стал глотать воздух широко раскрытым ртом. Пытался что-то сказать, но вместо речи из горла вырывалось шипение. Судя по реакции Рандлера, он обо всем догадался. Сделав невероятное усилие, он прохрипел:

— Даррелл!!!

— Вы хотите, чтобы я позвал доктора Даррелла?

Больной закрыл глаза, показав Максу, что тот правильно его понял.

— Сейчас! Я обязательно позову его, но прежде мне нужно заняться Вами.

Макс нажал на кнопку рядом с изголовьем Марка, и через минуту в комнату вошла дежурная медсестра, а за ней врач. И только когда с господином Рандлером сделали все, что делают в подобных случаях, в палату вошел доктор Даррелл. Рандлер еще не уснул, но уже погрузился в состояние совершенного безразличия, почти прострации, наступающего через некоторое время после введения транквилизаторов. Веки больного затрепетали при виде Даррелла и он попытался что-то сказать. Попытка была бесполезной. С мистером Рандлером случился удар, и он потерял способность говорить. Отныне, даже если бы случилось чудо, и Рандлер стал выздоравливать, ему пришлось бы учиться разговаривать заново. Даррелл, как старый опытный лис мгновенно оценил ситуацию, заметив взгляд Рандлера.

«Фортуна и на сей раз на моей стороне. Впрочем, что тут удивительного?! Выбирать между мной и старой развалиной Рандлером, давно изжившим свой век совсем не трудно. Стоит только посмотреть на него и на меня!», с такими мыслями Даррелл подошел к кровати Рандлера, пожал его свесившуюся безжизненную старческую руку и, не обращая внимания на ненависть, прорывающуюся сквозь полуоткрытые глаза Рандлера, произнес:

— Будет тебе, старина, ты еще повоюешь со своими врагами и друзьями, хе-хе.

С этими словами Даррел вышел из палаты Марка Рандлера, предварительно попросив Макса зайти к нему.

После того, как Марк погрузился в тяжелый наркотический сон, Макс оставил рядом с ним сестру и направился в кабинет доктора Даррелла.

Дверь кабинета как по волшебству распахнулась прямо перед носом Макса. Очередной раз ему пришло в голову, что кабинет у Рандлера оборудован самыми современными средствами слежки. Улыбающийся Даррелл стоял неподалеку от двери, поправляя раму, одной из картин.

— Ах, дорогой Макс. Видите, как все складывается. «Пути господни неисповедимы». Казалось, что господин Рандлер совершенно оправился. Еще сегодня утром, мне принесли данные его анализов, и я просто поразился. Разве возможно такое? Оказалось, что нет, невозможно! С наукой может спорить только невежественный человек. А люди знающие прекрасно отдают себе отчет в том, что все идет своим чередом. А теперь, о Вас, мой дорогой Марк, простите, я безумно устал, мой дорогой Макс. Как человек, заботящийся о вашей карьере и благополучии, советую Вам, пока, господин Томас Рандлер еще не в курсе, того, что приключилось с его любимым папочкой, прислушаться к просьбе сына. Сегодня ночью у Вас будет прекрасная возможность позаботиться о господине Рандлере.

Макс не отвечал. Переживаемые им сомнения, отражались на его подвижной физиономии. Раздираемый противоречивыми желаниями он никак не мог прийти к определенному решению.

Доктор Даррелл, читавший по лицу Макса все, что происходило с измученным парнем, подтолкнул его к двери, напоследок чуть слышно прошептав:

— Такого шанса у Вас может больше не быть.

Макс промучился весь вечер. Вроде бы тот единственный, счастливый случай, о котором он мечтал еще утром, представился. Вот он, хватай за хвост удачу, а дальше не выпускай ее из рук. А требовалось то, всего ничего, вколоть отвратительному старикашке больше положенного и сделать приятное сразу стольким людям и, самое главное, себе. Вытащить себя из этой клоаки, а дальше жить, как заблагорассудится. Подумать на досуге обо всем. Беспокоили его Рандлер младший и доктор Даррелл. Один стоил другого. И еще Софи Рандлер. Та еще штучка, наверное. И если в отношении Софи и даже доктора Даррелла у Макса сохранялись некоторые иллюзии, то Рандлер младший при первом же знакомстве, вызвал у него отвращение. Мысль о том, что деньги ему придется взять из рук отвратительного типа, к тому же посвященного во все подробности благотворительной деятельности Макса, не давала ему покоя. Макс закрыл глаза, попытался расслабиться и сосредоточиться на радужном будущем. У него получилось. Макс задремал, и когда открыл глаза, от прежних сомнений ни осталось и следа. Он решился. Он сделает это. Он должен сделать это, иначе всю свою последующую жизнь проведет в сожалении об упущенном шансе. Ровно в 12 часов ночи, также как и в предыдущие два дня, он зашел в палату к господину Рандлеру, спавшему с безучастным выражением, изборожденного карикатурными морщинами, лица. Макс внимательно посмотрел на Марка Рандлера, представил себя ангелом, пришедшим за душой грешника, и по странной прихоти, отпустившим все грехи страшного при жизни человека. Макс набрал полный шприц и медленно ввел морфий, стараясь не разбудить и не сделать больно Марку. Он чувствовал в отношении господина Рандлера непривычную нежность. Выходя из палаты, Макс наткнулся на доктора Даррелла, улыбающегося своей самой сияющей улыбкой.

На следующее утро сестра Элизабет обнаружила окоченевший труп господина Марка Рандлера и буднично сообщила об этом доктору Дарреллу.

Макса, не дежурившего в этот день, вызвали из дома по приказу Даррелла. Макс прошел в кабинет доктора Даррелла, где его ждали с серьезными значительными лицами Томас Рандлер, Софи Рандлер и доктор Даррелл. Томас и Софи стояли, разделенные как демаркационной линией массивной фигурой доктора Даррелла.

— Дорогой Макс, мы сочли нужным сообщить Вам тяжелую весть. Вы так заботились о покойном, — доктор Даррелл спокойно произнес это слово, превратившееся из вчерашнего предположения в реальность.

— Да, да. Вы сделали последние дни моего отца, если не счастливыми, то, по крайней мере, более радостными. Я не могу не оценить ваших усилий, дорогой Макс, — Томас Рандлер полез в карман, вытащил чек и протянул его Максу, — вот чек на предъявителя. Берите, вы заслужили.

Макс протянул руку за чеком, посмотрел на Томаса и услышал за спиной голос доктора Даррелла.

— Я всегда знал, что вы прекрасный работник. И еще раз убедился в этом.

Он схватил Макса за руку, в которой тот судорожно сжимал чек и задушевно прибавил:

— Мы с Вами еще поговорим, Макс.

После ухода Макса, доктор Даррелл широким жестом пригласили родственников господина Рандлера:

— Садитесь господа, я отниму у Вас совсем немного времени. Я понимаю, что каждому из Вас необходимо побыть в одиночестве, чтобы пережить постигшую его утрату.

Томас не удержался от ухмылки. Софи поднесла кружевной платок к воспаленным, горящим неприязнью, глазам. Доктор Даррелл взял со стола бумагу, и медленно с расстановкой стал читать. Атмосфера в кабинете доктора Даррела накалилась до предела. Томас покраснел, затем побледнел, стал размахивать руками и истошно вопить. Софи, напротив, бессмысленно улыбалась и раскачивалась. Потом взяла себя в руки, встала, подошла к Дарреллу, внешне оставаясь спокойной, и со всего размаху влепила ему пощечину. Даррелл продолжал улыбаться, с распухающей на глазах щекой. Как опытной дирижер, довольный произведенным эффектом, он не стал портить финала какофонией непредсказуемых поступков, а продолжил спокойным миролюбивым тоном:

— Я прекрасно понимаю ваши переживания, дорогие мои. На вашем месте, я бы чувствовал себя одураченным. Но поверьте, я ни за что не стану злоупотреблять бесконечной добротой покойного господина Рандлера. Он оставил все свои деньги не мне, а клинике. Я могу лишь распоряжаться ими, естественно исходя из интересов больных. Вы скажите, что это частная клиника, и я ее владелец, а следовательно, как ни крути, деньги остаются мне. Однако, зная меня, Вы уже можете предположить, что все мои действия всегда направлены на благо любимых мною больных, а следовательно и их родственников, — при этих словах Даррелл выразительно посмотрел на Софи Рандлер, не реагирующую на внешние раздражители, — я предлагаю вам полюбовное решение. Я намереваюсь выплатить каждому из вас приличную сумму, вполне достаточную для того, чтобы безбедно прожить любую самую долгую человеческую жизнь. О деталях мы можем с вами договориться. Вы согласны?!

Софи осталась безучастной, а Томас не сумевший усидеть на месте, ринулся в бой брызгая слюной:

— Вы, мерзавец, каких поискать. Вы смеете предлагать мне деньги моего отца в качестве милостыни? Я правильно Вас понял? Вы устроили из своей клиники доходный дом? Отправляете богатеньких на тот свет по сходной цене? Что, разве я не прав?

— Зачем же так горячиться, дорогой Томас А за мерзавца и клевету можете ответить, по закону. К тому же у меня есть кое-что посущественнее вашей голословной клеветы. Не далее как вчера, вы общались в моем кабинете с одним из моих работников, простодушным парнем, чего не скажешь о Вас, Томас, и Вы, наверное, догадываетесь, что у меня, совершенно случайно есть запись вашего разговора.

— Я знал, я знал, что вы подонок.

Голосов спорящих не слышно было за дверью, и точно также внешние шумы не проникали в кабинет доктора Даррелла. Все присутствующие в нем были слишком заняты перепалкой, и не услышали, когда дверь внезапно отворилась, и на пороге возник Макс, неприязненно, наблюдавший за происходящим. Все замолчали и с удивлением посмотрели на него.

— Я только, что нашел этот документ, он хранился в сейфе, в палате у Марка, а ключ он отдал мне. Это завещание господина Рандлера. Оно было написано вчера, и заверено нотариусом, когда Вы, доктор Даррелл отлучались из клиники. Я не знал, что написано в завещании. Я только провел к господину Рандлеру нотариуса, как он об этом просил и оставил их. Все деньги, господин Рандлер оставил сиротскому приюту, в котором воспитывалась госпожа Софи. Ей он оставил особняк, в котором они вместе провели последние годы. А я ухожу в сиротский приют управляющим, в соответствии с пожеланием Марка.

Макс постоял немного, наблюдая за оцепеневшими незадачливыми наследниками, и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Бабушка

Девочка, стоявшая перед большим окном застекленным разноцветным витражом, разглядывала пейзаж за окном через желтое стеклышко. Можно было посмотреть через разные стекла. Пейзаж за окном менял свое настроение от стеклышка в которое она смотрела. Грустные: синее и зеленое стеклышки, веселые: оранжевое, красное и желтое стеклышки. Зимой солнце показывалось не так часто как хотелось бы девочке и она чаще всего любовалась на мир за окном через желтое стеклышко и все казалось освещенным ярким солнечным светом. Большое дерево, кошка сидящая под ним, были залиты желтым светом. Прибежала младшая сестра и позвала ее к бабушке.

Бабушкина комната была тем оазисом, где дети после сурового воспитания матери, могли делать все, что душе угодно. Обстановка в комнате была спартанской. Большой крепкий дубовый стол, три стула, старый диван, чугунная печка, сундук, в котором хранились дореволюционные бабушкины платья, из них она перешивала детям, чудесные наряды, которыми можно было гордиться. Огонь потрескивал в печке. Бабушка сидела за столом в своей комнате. Она составляла бухгалтерский отчет. Одно название внушало уважение. Бабушка руководила детским садом. В военное время — это была особенно тяжелая обязанность. Она следила за всем, одновременно вела бухгалтерию. Бабушка, еще молодая женщина, ей исполнилась сорок лет, вечера проводила в компании своих внуков.

Дети в это время играли в придуманную ими игру. Они расставляли стулья, один через некоторое расстояние от другого и перепрыгивали со стула на стул и дальше на диван по кругу. Шум от их криков и прыжков стоял такой, что мама детей на втором этаже дома, не выдержав, кричала из окна:

— Что такое творится, весь дом трясется от вашего баловства.

Тогда бабушка отрывалась от своего отчета, выглядывала в окно, стараясь успокоить свою дочь:

— Ну что ты, Оля, дети спокойно играют и никому не мешают.

Дети на какое-то время затихали, под впечатлением вмешательства матери. Через некоторое время они начинали смеяться просто так, потому что им было весело и хорошо. Бабушка наконец заканчивала свою работу, садилась поближе к печке, дети тут же окружали ее и она просила:

— А теперь спойте мне.

Их не нужно было уговаривать. Запевалой у них был старший мальчик, Ариф, обладавший прекрасным слухом и замечательным высоким мальчишеским голосом. Репертуар был обширный. Все песни из кинофильмов, шедших у них в городке тут же пополняли его. Ему подпевала средняя сестра, а самая маленькая, рыжая забавная капризуля, пела басом. Они пели слаженно и задорно. Под конец бабушка просила:

— Мою любимую, «Вьется в тесной печурке огонь».

Ее сын, ушедший на войну, через год пропал без вести, последнее письмо пришло из Беларуси, он попал к партизанам. Бабушка ждала от него весточки, долгожданное письмо так и не приходило.

Дети послушно затягивали заказанную песню, бабушка утирала слезы, катившиеся по щекам. После этой песни дети совсем успокаивались и маленькая Женечка засыпала, удобно устроившись на бабушкиных коленях. За ними приходила мать, забирала их и только тогда бабушка могла немного передохнуть.

В Ленкорань она приехала по приглашению своей дочери, вышедшей здесь замуж. В день, когда она приехала на пароходе в городок, она очень удивилась, услышав от лодочника помогавшего ей спуститься на лодку: Я ваш, Я ваш повторял лодочник. Она с удивлением посмотрела на мужчину с усами, ничего не ответила и только подумала, какие темпераментные мужчины в этом городе. Только много позже, когда она выучила несколько азербайджанских слов, оказалось, что yavash значило «осторожно». Городок сразу же понравился ей своим приветливым обликом, чудесным климатом и терпимостью местного населения. Маленький симпатичный прибрежный городок, в котором бок о бок жили несколько общин. Здесь жили молокане староверы: очень замкнуто, как впрочем и в любом другом месте, в белых мазаных известью избах, рядом жили немцы в аккуратных кирпичных домиках и азербайджанцы в домах с застекленными верандами- шушабендами.

До приезда ее в Ленкорань, она пережила столько событий, что их хватило бы на несколько жизней. Бабушка была с Северного Кавказа. Она сама происходила из зажиточной украинской семьи, а выдали ее замуж за богатого парня, наследника своего отца, торговца зерном. Тесть владел большим поместьем, выращивал и торговал пшеницей. Свекровь была вредной чернявой казачкой. Но почувствовав в своей невестке скрытую силу и мужество, перестала донимать ее, как делала на первых порах. Семья разрасталась. В Армавире построили новый большой дом, спроектированный итальянским архитектором. Бабушка была вполне счастлива своей семейной жизнью. Четверо народившихся детей, целиком занимали ее деятельную натуру. Детям взяли гувернантку, чтобы обучать их манерам, и языкам.

И тут грянула революция и их раскулачили. Выгнали из дома, разрешив захватить из всего нажитого только самые необходимые вещи. Мужа бабушки сослали на Соловки, оттуда строить канал Беломор. А ее с малыми детьми выселили на хутор в станицу Кизляр. Свекра и свекровь поселили отдельно на соседнем хуторе, в какой-то халупе. Бабушка иногда рассказывала, как они жили на хуторе. На их станицу, время от времени нападали абреки, чеченские бандиты, после них, как правило, приходили красные. Все что не успели унести и порушить абреки, довершали красные. Как-то в очередной раз напали абреки. В тот раз они особенно свирепствовали. Искали кого-то. Перевернули в хате все верх дном. Саблями порезали все нехитрое имущество. Дети сидели по углам притаившись, не издавая ни звука. Бабушка ходила за абреками по пятам, стараясь отвлечь их внимание на себя. Наконец они, убедившись, что в доме, кроме измученной женщины и детей никого нет, ушли. Бабушка собрала детей и сидела некоторое время неподвижно, не в состоянии пошевелиться. Сделав движение рукой, чтобы погладить по голове самую младшую, она с ужасом отдернула ее. По лбу, из-за ушей ползли вши, взявшиеся неведомо откуда. Ее всегда чистые, несмотря на разруху, дети, вдруг в одночасье завшивели. Покинувшая ее на какое-то время энергия, возвратилась вновь. Она намазала головы детей керосином, зная, что это самое действенное средство от вшей. Дети ожили и стали пищать. Бабушка набрала и согрела в большом чане воды. Искупала детей. Одела их во все чистое. Она потом говорила, хотя к ее словам уже взрослая дочь относилась с сомнением, что вши могут возникнуть вот так от испуга, от ужаса. И приводила в пример выражение «волосы на голове зашевелились от ужаса». Бабушка утверждала, что как раз тогда и могут появится вши. И волосы шевелятся не только от ужаса, но и от вшей. Для того, чтобы содержать детей в чистоте, нужно было прилагать героические усилия. Колодца на хуторе не было и за водой шли много километров по степи. Поход за водой мог быть совершен только ночью, потому что днем воду вычерпывали до самого дна, жители близлежащих станиц. Еды на четверых детей все время не хватало и бабушка ездила в Армавир, выменивать остатки своего гардероба на съестное. Детей оставляла на попечение сердобольных соседей. Приехав однажды домой, она не нашла детей в хате. Обезумевшая, кинулась по соседям. Они рассказали ей, что как только она уехала, прибыли красные и решив, что они слишком обжились на этом месте, раскулачили их вновь. Благо соседи помогли малолетним детям собраться, погрузили нехитрый скарб на подводу и отвезли на дальний пустовавший хутор. «Нет худа без добра», повторяла бабушка. Она нашла своих детей на новом хуторе, да к тому же на этом хуторе имелся колодец. И почистив его, они теперь не нуждались в воде. Она подрядилась работать у казака. Работала до изнеможения. С непривычки натерла кровавые мозоли на руках. Но никогда не жаловалась. И все самые сложные решения в своей жизни откладывала на утро. Своим внукам она внушала это с самого младенчества:

— Никогда не решайте ничего сгоряча. Надо пережить, а лучше всего проспать ночь. И утром у Вас уже будет готовое решение. И вы можете быть уверены в том, что оно будет верное.

Казак проникся уважением к молодой женщине, безропотно выполнявшей самую тяжелую мужскую работу. Он долго приглядывался к ней и в один прекрасный день предложил стать его женой, зная что муж ее, считай пропал. Почти никто не выживал в адских условиях строительства канала. Хоть он и был инженером, но делал такую же работу как и его подопечные. И бабушке каким-то чудом удалось получить от него письмо. Она отказала казаку, постаравшись не обидеть его, ведь этот человек в голодное время, соглашался взвалить на себя заботу о ее четырех детях. Но ей пришлось уйти от него и остаться без работы. Вот тогда бабушка взялась за шитье. Достав из своего драгоценного сундука, чудом сохранившимся с лучших времен, выкройки из модных журналов она сначала стала переделывать свои теперь уже ненужные ей вещи, перешивая их на подросших детей. Соседи с завистью смотрели на опрятно одетых детей. Потом стали просить сшить и для их детей обновки из кусков простой материи. И вскоре бабушка обшивала всех окрестных жителей. Тем и жили.

Как-то незаметно переменилась тяжелая жизнь. Выросли дети и уехали в поисках лучшей доли. Ее маленькая Оленька уже совсем большая и идет замуж за незнакомого чужого человека и к тому же татарина, так тогда называли азербайджанцев. Бабушка много позже выяснила для себя, что татары и азербайджанцы — это разные нации и не похожи друг на друга, точно так же как русские и украинцы. Не сразу смогла она понять и оценить своего зятя, добрейшего человека. Он приютил всех остальных детей, приехавших к матери и сестре. Что удивляло и восхищало ее в этом человеке, это естественность с которой он делал добро. Он не считал свои поступки чем- то сверхъестественным, для него они были обычными, обыденными делами.

Бабушка, так сильно пострадавшая от советской власти, не держала на нее зла. Она отдавала ей должное. Вспоминала всегда о том, что женщины при Советах получила почти такие же права, что и мужчины. «Если бы я могла в свое время учиться, я могла бы стать министром в советское время». Зная ее мужество и упорство, можно было не сомневаться в этом. Присущая ей неуемная энергия получила определенный выход, когда она стала заведующей детским садом. Дети, ходившие в сад стали такими же чистыми и ухоженными как когда-то ее маленькие дети. Она умудрялась прилично кормить их в военных суровых условиях. Ее повариха Зулейха, толстая добрая женщина, с ней она с трудом объяснялись на языке понятном только им двоим, замечательно готовила. И дети потом рассказывали дома как вкусно их кормили в саду. Бабушка так и не научилась говорить по-азербайджански. Однако это не мешало ей общаться с новыми родственниками и со своими подопечными. Дочь, прекрасно говорившая на языке своего мужа, часто подтрунивала над матерью, вспоминая случай с лодочником.

Бабушка дождалась таки возвращения своего мужа. Он вернулся сломленный физически. Привез с собой алюминиевый котелок, на котором было выбито «Соловки» и дата. Прожил он недолго. Может быть в экстремальных условиях ссылки дед продержался бы дольше. Желание выжить наперекор всему хороший стимул. А рядом с женой, детьми и подросшими внуками он быстро сдал. Счастлив в конце жизни? Нет, успокоен вернее.

Бабушка жила долго, она успела понянчить своих правнуков и даже выдала двоих правнучек замуж.

Виртуальная реальность

Лев прыгнул, разинув страшную кровавую пасть. Музыка за кадром подтверждала самые худшие предположения. Охотники, безуспешно охотившиеся за львом — людоедом, потерпят поражение и один из них сейчас станет жертвой свирепого хищника. Но произошло то, чего никак не ожидал сидевший в кресле мужчина, с замиранием сердца и за затаенной кровожадностью, следивший за происходящим на экране. Лев завис в прыжке, а опустился он, выпрыгнув через экран телевизора на плечи мужчины. Мужчина, тихо охнул, почувствовав на своих плечах когтистые лапы хищника. Лев застыл, попав, из раскаленной саванны в малогабаритную квартиру, он почувствовал себя не совсем уютно и на некоторое время потерял остроту реакции. Он помедлил прежде, чем вцепиться в горло жертвы, как он делал это на протяжение всего действа, происходившего в родной саванне. Мужчина, в мыслях распростившийся со своими родными и близкими, в последнее мгновение повинуясь привычке, сложившейся под влиянием частого просмотра телевизионных передач, нажал на кнопку пульта, который он судорожно сжимал в правой руке. Лев исчез также внезапно как и появился.

Мужчина встал, постоял на негнущихся ногах, вздохнул и побрел в кухню. Жена сидела за кухонным столом и просматривала толстую стопку бумаг, набранных мелким шрифтом.:

— Ужастик закончился? — Спросила она, не отрываясь от чтения. Наконец сделала паузу в чтении — По моим предположениям лев должен был сожрать всех, за исключением самого «обаятельного и привлекательного» главного героя, сразившего льва в финале и сделавшего это элегантно и эффектно. — Она подняла глаза на мужа и удивилась землистому цвету лица.

— Я ошиблась, и лев сожрал также главного героя, а заодно и главного режиссера фильма и в финальных титрах их фамилии были обведены траурной рамкой?

Муж не отвечал, безучастно сидел на стуле и смотрел куда-то вдаль. Жена встала взяла с полки пузырек с валерьянкой, накапала тридцать капель и протянула стаканчик мужу:

— Выпей, американские фильмы сняты слишком профессионально и иногда создается полная иллюзия реальности.

— Да, — неуверенно протянул муж. Ты права как всегда, полная иллюзия реальности.

Жене показалось, что от этого утверждения ему стало заметно легче. И цвет лица улучшился на глазах.

В тот вечер муж не рискнул больше включить телевизор. Жена закончив читать многостраничный труд, хотела нажать на кнопочку пульта, чтобы послушать, что же произошло в мире за прошедший день.

Новости, как правило, состояли из сенсаций вроде: пропажа любимого кота президента Буша и поимка злоумышленников, рискнувших сыграть злую шутку с президентом, тут же сразу без перехода и паузы, информация о террористах, угнавших самолет и удерживающих заложников, землетрясения, наводнения и прочие стихийные бедствия. С наступлением демократии, все положительные новости, присутствовавшие в прошлом коммунистическом обществе ежедневно, в виде посева, жатвы зерновых, борьбы за большой хлеб, большое белое и черное золото, наград за коммунистический труд, канули в лету вместе с обществом, а на смену пришли кошмары. Складывалось впечатление, что все катаклизмы, как в природе так и в обществе, ждали момента неизбежной победы демократии, с тем, чтобы свалиться на голову освобожденному победившему демократу. Муж, потакая извращенным вкусам жены, терпеливо выдерживал, выливающийся на них поток негатива. На этот раз он воспротивился изо всех сил:

— Прошу тебя не включай телевизор, я как-то очень устал сегодня и мне не хочется на сон грядущий получать очередную долю адреналина.

Жена посмотрела на него внимательно:

— Я поняла так, что свою долю адреналина ты уже получил и в данном случае заботишься обо мне.

— Именно так, я забочусь о тебе, мой птенчик.

Жена вздохнула, но не стала настаивать, зная по своему многолетнему супружескому опыту, что в мелочах всегда лучше уступить и сохранить мир в семье.

Вечером следующего дня мизансцена была такой же, как и в предыдущие вечера. Жена что-то читала и чиркала карандашом на полях, потом пересела к компьютеру. Все это она проделывала на кухне, бывшей одновременно ее рабочим кабинетом. Муж маялся в гостиной с газетой в руках, в кресле перед телевизором, не решаясь нажать на заветную кнопку. К полуночи он созрел. Нажал на кнопку. Затемненные кадры, в которых он не сразу смог разобраться. Когда же он понял, что происходит на экране, у него перехватило дыхание. Крутая эротика. Девиц было сразу две. Хороши, ничего не скажешь, он задумался: какую бы выбрал он. Так и не решил. Вдруг одна из них, та, у которой формы были более выраженные, в то самое мгновение, когда он наконец сделал выбор в ее пользу, подмигнула ему томным глазом и стала медленно переползать через экран и мягко приземлилась прямо ему на колени. Он вздохнул, зажмурился, решив переждать и посмотреть что же будет происходить дальше, тем более, что ему совсем не хотелось удирать от нее, как в случае со львом. Горячая девица, прильнувшая к нему и не собиравшаяся отлипать, тоже, казалось, ожидала развития событий. Музыка, продолжавшая звучать с экрана, звала к более решительным действиям. Муж наконец решился и обнял томившуюся девицу и крепко прижал к себе. Из кухни раздался скучный голос жены:

— Что это за песня, я не знаю эту певицу, если это клип, скажи мне.

Муж вздрогнул и машинально нажал на кнопку пульта. Нимфа пропала в ту же секунду. Он перевел дух:

— Нет, дорогая, — наконец сказал он немного раздраженным тоном, — не клип, а исторический сериал, ничего интересного. Но я смотрю другой канал, сейчас будут новости.

— Неужели, верится с трудом, — донесся противный голос жены из кухни, ты смотришь новости, редкий зверь сдох в лесу.

Муж не ответил. Пытаясь сосредоточиться на том, что происходило на экране, он одновременно раздумывал над тем, каким волшебным образом, экранные картинки, пусть даже очень реалистичные и хорошо сделанные, могли вторгаться в его реальную, не киношную жизнь. В результате своих раздумий он решил произвести то, что в криминалистике называется следственным экспериментом.

— Птенчик, тебе не хочется посмотреть на последние достижения голливудской науки и техники, — позвал он сладким голосом жену. Совсем свежая картина, 2000 год, иди посмотри, какие чудеса.

Фильм был заявлен в анонсе, как триллер со спецэффектами. Муж ждал с замиранием сердце обещанного чудовища, громадную змею, сожравшую половину населения города. Жена не реагировала на призывы. Он позвал ее еще и еще раз. Почувствовав в его голосе, нотки страха, она наконец выплыла из кухни с книгой в руках.

На экране, приближался кульминационный момент. Правда кульминацией это можно было назвать с натяжкой. Действие фильма только начинало разворачиваться и множество второстепенных персонажей, скорее всего фигурировавших в фильме для того, чтобы быть съеденными, бодро расхаживали, не подозревая, судя по их безмятежным репликам, об уготованной им трагической участи. Появилась громаднейшая змея, она, как и полагается подобного рода твари, шипела, покачивалась, закручивалась в громадные кольца, переливавшиеся радугой. Все живое вокруг жуткого чудовища застыло в оцепенении. По законам жанра, первый пошевелившийся объект становился жертвой чудовища. Первым не выдержал муж. Он вскочил с кресла и устремился на кухню. Наливая себе в стакан воду дрожащими руками, он дал себе слово, что сразу же вернется обратно и спасет жену от неминуемой гибели, нажав на спасительную кнопку пульта. Он пил прохладную воду маленькими глотками и одновременно прислушивался к происходящему в гостиной. Шипение жуткой змеи раздавалось с той же настойчивостью, что и минуту назад. Видимо никто так и не пошевелился. Муж допил воды и медленно пошел в сторону гостиной. Раздался леденящий душу крик. Он вбежал в комнату. Жена сидела в кресле, на его прежнем месте и смотрела, в лежащую у нее на коленях рукопись. На крик несчастной жертвы, съеденной змеей на экране, она подняла голову и тут же опустила ее. Пульт лежал на телевизоре и если бы фантастическое совмещение виртуальности с действительностью случилось бы и на этот раз, то съеденной оказалась бы она, его жена. Он подошел к ней, погладил по голове.

— Я рад, что на тебя совершенно не действуют все эти ужасы и кошмары, у тебя хорошая нервная система, глупо, но когда я услышал крик, то испугался за тебя. — он посмотрел на нее, виновато улыбнулся.

Жена оторвалась от текста и подала голос:

— Признайся, дорогой, если бы она меня сожрала, ты бы почувствовал некоторое облегчение, после вполне оправданной печали, разве не так? — Она смотрела на него снизу вверх, по интонации было непонятно, говорит она серьезно или ее обычная ирония на этот раз перешла в ярко выраженный сарказм.

— Ты почти угадала, — он решил подыграть ей. Попечалился бы денька два, а после бы завязал виртуальный роман с какой-нибудь полуночной красоткой. Без всяких забот, никаких тебе депрессий, метаний и исканий.

Змея на экране не унималась. Ее не возможно было взорвать, разрубить, извести другим доступным путем. Ее показали на весь экран, с застывшим взором гипнотизировавшую двоих споривших перед экраном. В наступившей тишине, оба одновременно обернулись к экрану, змея сделала стойку перед нападением. Муж неожиданно быстро схватил пульт и нажал на кнопку. Жена улыбнулась:

— Я всегда знала, что ты мой защитник и ты еще раз это доказал.

Ящик после драматических событий, происходивших два дня подряд, включали некоторое время только, для того, чтобы послушать новости и не дай бог, не пропустить важные события.

Девочка и море

Волны набегают на берег с золотистым песком. Море ласково шелестит. Солнце почти в зените. На пляже, несмотря на рекомендации врачей купаться до 11 часов, полно народу.

Дети бегают, кричат как чайки. Два малыша, прямо у самой воды, с большим удовольствием копошатся в жиже, состоящей из мокрого песка и соленой воды. Компания подростков и ребят чуть постарше демонстрируют свои, еще не заплывшие жиром тела.

В воде также оживленно как и на берегу.

И вдруг, истошный крик. Он повторяется через равномерные промежутки. Кричит женщина, дрейфовавшая на надувном матрасе и отплывшая немного дальше основной массы купальщиков. Плескавшийся неподалеку пузатый мужчина, обернувшись на крик и увидев что-то странное, быстренько рванул к берегу.

Молодые люди, оказавшиеся рядом и в первый момент сделавшие движение в сторону дамы, также спешно развернулись и поплыли к берегу.

На берегу отдыхающие засобирались в пансионат. Кто-то вспомнил о спасателях, которых никогда нет на месте.

Девочка лет 14, лежавшая на берегу, уткнувшись в детектив, подняла голову, очнулась от книги и поразилась совершенно переменившемуся опустевшему пляжу.

Крики несчастной разносились под тем же ярким солнцем и при таком же ласковом море, как и пять минут назад.

Девочка прищурилась, чтобы защитить глаза от солнца, пытаясь разглядеть откуда доносятся крики. Ничего кроме надувного матраса рядом с буйком и моря свободного от купальщиков, она не увидела.

Она легко вошла в воду, минутку поежилась от контраста горячего песка и прохладной воды и пробежав до глубины, поплыла, стараясь не выпускать из виду надувной матрас.

На матрасе, боясь пошевелиться и вцепившись в его края лежала женщина, издававшая время от времени пронзительные звуки, переполошившие и оголившие побережье, белокожая от природы, но покрывшаяся красным загаром. Рядом из воды высовывалась черная, круглая, блестящая, словно лакированная голова тюленя. У него были круглые глаза с редкими длинными ресницами и он с удивлением и любопытством смотрел на кричащую даму, в ожидании продолжения.

Девочка, приблизившись к живописной группе, переглянулась с котиком как с сообщником, помахала ему рукой, взяла матрас с обезумевшей женщиной на буксир и поплыла в сторону берега.

Тюлень с удовольствием нырнул в воду, догадавшись, что представление окончено, и уплыл в открытое море.

Женщина по инерции продолжала кричать еще некоторое время, а потом затихла. Девочка с трудом вытащила ее на берег вместе с матрасом и увидев, неведомо откуда взявшихся отдыхающих, поручила даму их заботам, а сама убежала дочитывать свой детектив.

Пустынный пляж вновь ожил. Сердобольные мамаши и многоопытные мужи наперебой давали советы на все случаи жизни, в том числе и как вести себя при внезапной встрече с диким зверем или ядовитой змеей. Пострадавшая потихоньку приходила в себя. Ей принесли попить водички, поместили в тень и закутали в полотенце.

Женщина воспряла и через некоторое время раздавался теперь уже ее смех, немного истеричный и своим высоким тембром, отдаленно напоминавшем прежние крики ужаса. Она оживленно пересказывала случившееся, несколько вольно обращаясь с реальными фактами.

— Представьте себе, что этот противный тюлень, среди стольких купающихся подплыл именно ко мне. А я вначале совершенно не обратила на него никакого внимания, я была занята своими мыслями и унеслась куда-то очень далеко.

— Я прекрасно понимаю тюленя, — вступил в разговор тот самый пузатый мужчина, который удирал некоторое время назад с невероятной скоростью.

— На его месте я поступил бы также. Такая очаровательная женщина и одна, совершенно немыслимо.

Ситуация, обещавшая вначале трагическую развязку, завершилась фарсом. Все с облегчением вздохнули.

Девочка услышав смех, а не крики, взглянула на оживленную группу на берегу, чему-то про себя удивилась, натянула прямо на мокрый купальник юбку и стала подниматься по широкой асфальтированной дороге, идущей серпантином к санаторию. Она поднималась и спускалась по этой дороге дважды в день. Отдыхающие предпочитали ездить на пляж на автобусе. И никто не мешал ей наслаждаться прекрасным видом, открывающимся на море и смешанным запахом хвои и моря. Девочке было и смешно и грустно. Неужели все взрослые такие странные, смешные, трусливые и иногда непонятные. Может быть так и есть. Она сама став взрослой станет похожей на них.

Девочка поднялась в номер. Ее мать в этот день не выходила и лежала с перевязанной головой. Она страдала мигренью. Как у всех людей, страдающих мигренью у нее было маниакальное пристрастие к порядку. Все вещи в маленьком номере лежали на своих местах. При мысли, что идеальный порядок может быть нарушен, приступ мигрени становился сильнее.

Девочка постаралась не вносить обычного хаоса, сопутствующего ей, в мир своей матери и не беспокоить ее. Но мать несмотря на нестерпимую боль почувствовала, что ей хочется высказаться.

— Я тебя хорошо знаю, по тому как ты вошла, я поняла, что что-то случилось.

Девочка рассказала ей все, что произошло на пляже.

— Представь себе мама, громадную тетку на матрасе, которая истошно кричит, потому что рядом объявился симпатичный тюлень, и всех бравых мужчин удирающих неожиданно быстро для их комплекции.

— Знаешь есть такая библейская истина, не суди и не судима будешь, тихо произнесла мать стараясь не спровоцировать новый приступ мигрени.

Девочка запнулась, подумала, что мама сегодня нездорова и может поэтому не чувствует комизма этой истории.

На следующий день поднялась настоящая буря. Дул пронзительный бриз, небо было серым с клочковатыми облаками, волны ходили ходуном. О том, чтобы спуститься на пляж не могло быть и речи.

Девочка изнывала весь день. Для нее море было близким другом. Она предпочитала компанию моря своим сверстникам. Она могла ему высказать все то, чего бы не рассказала людям. Может только маме, да и то с оглядкой, старясь не сделать ей больно и не заставить волноваться лишний раз.

Еще через день небо оставалось серым, но море перестало бушевать и девочка решила искупаться. Она не предупредила никого. Наверняка мать не позволила бы купаться после бури. Пляж был пустынным, но на сей раз в этом не было ничего странного. Она была одна наедине со своим любимым морем.

Ей казалось, что она хорошо знает море и видела его в любую погоду. На солнце без ветра, когда вода делалась бирюзового цвета и была прозрачной, так что можно было видеть дно. Оно было таким ласковым и ручным. В ветреную погоду, на нем поднимались волны в кружевной пене. Девочка очень любила качаться на волнах. Игра не всегда безопасная, но очень захватывающая. Кто кого перехитрит. Девочка волну или волна девочку.

Она смело вошла в воду и привычно легко поплыла. Вода была мутной, перемешанной с песком и водорослями, царапавшими загорелую кожу. Море было чужим. С ним не только нельзя было разговаривать по душам, но напротив, из друга, близкого и давнишнего оно превратилось во врага, опасного и коварного.

Девочка плыла все дальше и дальше надеясь, что оно узнает ее и переменится, станет ласковым как прежде.

Легкий толчок в спину и она застывает на месте. Течение воды становится сильнее. И вот уже ее несет по кругу, засасывая в водоворот. Соленая обжигающая вода забивает нос, рот жжет глаза, ломает тело, забирая в безжалостный водяной спрут. Ей становится невыразимо страшно от мысли, что она в своей самонадеянности и глупом бесстрашии совершенно одна. Она может кричать, звать на помощь и никто не откликнется, просто потому, что вокруг никого нет, кроме бездушного моря. Девочка еще пытается бороться, выскочить из пучины делая судорожные движения и напрягая до боли все мускулы. Результат получается обратный приложенным усилиям, чем больше она сопротивляется, тем глубже погружается в ставшее ненавистным море. Сознание мутнеет и тут она вспоминает чей-то рассказ о том, что с водоворотом не нужно бороться, а надо позволить увлечь себя течению. Усилием воли, она расслабляется и ее выбрасывает из водоворота как чужеродный элемент, почти на самый берег.

Полежав немного на мели и отдышавшись, она доползает до песчаного берега, больно оцарапав себе коленки и ладони и долгое время лежит без сил, как выброшенная на берег рыба.

Не понимая, за что наказало ее любимое море, ей приходит на ум кричавшая женщина. Она на минуту представляет себя на надувном матрасе, не умеющей плавать, не представляющей чего можно ждать от неведомого черного зверя. Теперь ей уже не кажется таким нелепым ее крик и паника окружающих.

Солнце лениво проглядывает через закрывающее его тучу и бросает теплый луч на девочку. Она улыбается ему и подмигивает.

— А знаешь, я теперь поумнела и кажется взрослею.

Знакомство

Будильник звонил и звонил, а Ясмин никак не могла проснуться. Во сне происходили бурные события и звонок был тем самым звонком в дверь ожидаемого с нетерпением человека. Наконец она распахнула в дверь. За ней была пустота. И только тогда она пошевелилась, с усилием разлепила веки и с разочарованием поняла, что тот человек не придет, а звонит ненавистный будильник и ей надо вставать и идти в темноту, слякоть, «нести свет просвещения в массы». Она тихо оделась, чтобы не разбудить своих спавших сладким сном подруг. Одна из них Ира, открыла один глаз, оценила ситуацию, перевернулась на другой бок и очень довольная тем, что вставать нужно не ей, тут же уснула.

За окном было еще темно. Ясмин приходилось вставать очень рано, потому что школа, где она отбывала повинность, находилась довольно далеко, в селе расположенном неподалеку от городка, и добиралась она до нее не меньше часа. И что еще было очень удивительно и чему она каждый раз поражалась, это неравномерности прохождения одинаковых отрезков времени. Пока она одевалась и готовилась выйти, время летело неудержимо. Каждый день повторялось почти одно и тоже, с небольшими вариациями, учитывая время года и погоду. Она обещала себе, что завтра она встанет пораньше и не будет опаздывать. Завтра все было также как и вчера. Однажды с ней приключился и вовсе забавный случай. Как всегда поднявшись ни свет ни заря, но все же умудрившись провозиться, она сломя голову прибежала на остановку автобуса и с ужасом обнаружила, что платье на ней надето наизнанку. Естественно пришлось вернуться, благо еще было темно и она утешалась тем, что мало кого встретила на улице. Да и потом, кто их знает городских, может это такая новая мода.

В маленьком поселке, где все друг друга знают, Ясмин и ее подруг знали очень хорошо. Можно сказать они были местной достопримечательностью. Четыре столичные девицы, невероятным образом попавшие в маленький городок. О них рассказывали разные истории. Одна занимательнее другой. Невольно станешь гордиться и думать о собственной исключительности.

Ясмин прежде всего знали все местные таксисты. Она опаздывала с завидным постоянством. И когда становилось ясно, что на автобусе она доедет до школы только к полудню, она махала рукой и садилась в проезжающее такси. Желающих прокатиться на такси было очень не много и потому, все без исключения таксисты были очень благожелательно настроены. Почти вся ее зарплата уходила на транспортные расходы. Тем не менее, ни один смельчак не рисковал подъехать к самой школе. Дорога, хотя вряд ли эту часть пути можно было назвать дорогой, была сплошным месивом. Может быть летом она просыхала, но Ясмин это было неизвестно, потому что летом у нее, как и у ее учеников были каникулы. Обычно она выходила из такси после подъема, перед грязевым участком.

Оставшийся отрезок пути, который она проходила пешком, как правило Ясмин шла в сопровождении стаи громадных собак. Она не боялась собак и они это чувствовали. Один из ее коллег, увидевший как-то ее в таком серьезном сопровождении задал ей вопрос:

— Вы такая маленькая и не боитесь собак.

— Я не боюсь даже наших учителей, а вы говорите о собаках.

Объяснить причины столь резкого ответа можно было бы романтичностью учительницы, столкнувшейся с реальностью, еще более суровой в маленьком городке, в сравнении с столицей. Придя в первый раз в школу и полюбовавшись на прекрасные классы, где было все необходимое, как ей казалось для обучения, она с ужасом увидела на следующий день висячие амбарные замки на них. Директриса, милая женщина, объяснила ей, что буйные ученики могут сломать инвентарь. Заниматься ей пришлось в полуподвальном помещении с прогнившим полом. Время от времени из щели в полу выскакивала крыса, учительница с криком ужаса вскакивала на парту и дети веселились. Развлечений у них было немного. Она старалась не ругать их и не кричать на них. Однажды она зашла в один из прекрасных классов, где как раз шел урок. Учитель, массивный хромой мужчина лупил мальчика палкой, на которую он обычно опирался при ходьбе. После этого случая, толстый учитель все время с подозрением косился на нее, не зная чего ожидать от тощей девчонки. Ясмин и вовсе перестала сердиться на своих шумных учеников и они платили ей взаимностью; весной они приносили ей огромные охапки тюльпанов, ими были усеяны поля вокруг городка.

Несколько дней подряд, на самом высоком месте, где по видимому грязи было меньше, стоял внушительного вида мужчина и оглядывал окрестности. При приближении Ясмин он громким голосом говорил:

— Здравствуйте.

В первый раз Ясмин от неожиданности вздрогнула. Обычно в это раннее время мало кого можно было встретить. Она выглянула из капюшона пальто полностью скрывавшего ее лицо и ответила не очень уверенным голосом:

— Здравствуйте.

Она не задавалась вопросом, кто бы это мог быть и вообще забывала о встречающем ее каждое утро человеке, почти сразу же. В очередной раз, когда она была в лучшем настроении и почти проснувшаяся, Ясмин обратила внимание на то, как этот человек одет. Он был в строгом пальто, но что бросалось в глаза, в раннее утро, в соседстве с гусями, плескавшимися в луже, его яркий галстук, красующийся на фоне белоснежной сорочки. В следующие дни она была более внимательной. Ей было интересно будет ли мужчина в галстуке, столь поразившем ее воображение или оденет что-нибудь проще. К ее удивлению и восхищению, он каждый день был в новом галстуке и новой сорочке.

Прошел месяц. Иногда ее утренний кавалер, как она его про себя окрестила, отсутствовал. Она рассказала о нем своим смешливым подругам и он стал одной из тем их вечерних бесед, они придумывали ему приключения: как он при галстуке и в начищенных ботинках бегал за петухом, как свалился при полном параде в грязь и его вытаскивали бульдозером.

Прозвенел звонок с урока, заканчивался школьный день. Ясмин посчитала в уме сколько ей осталось героических утренних подъемов до конца недели, маленькое утешение, если учесть, что каникулы только кончились.

— Ясмин тебя вызывает завуч, позвала ее одна из учительниц.

Она вошла в кабинет завуча, прежде занимавшего важный пост в местной администрации. Все в нем говорило о былом величии. Громкий голос, важная поступь, привычка внимательно, со значением смотреть на собеседника и уверенность в том, что является истиной в последней инстанции.

— Что ему понадобилось от меня. Вроде опаздываю не так часто. Ничего не прошу.

Ясмин стояла лицом к завучу и не обратила внимания на человека, сидевшего в дальнем углу. Завуч поднялся с места и торжественно произнес.

— Знакомьтесь Ясмин ханум, наш врач, Фархад, целитель, так сказать наших тел, тогда как мы с вами, являемся целителями душ, он засмеялся довольный своим красноречием…

Ясмин обернулась и только тут узнала своего утреннего кавалера. Он был как всегда при галстуке. Она с любопытством смотрела на него.

— Я давно собирался прийти познакомиться с новой учительницей, которую так любят ученики, что только о ней и слышишь.

— Мы кажется с вами уже знакомы, — улыбнувшись сказала Ясмин.

Фархад смутился. Такой большой, внушительный, он очень симпатично смущался. Завуч тут же пришел ему на помощь:

— Не подумайте Ясмин ханум, что Фархаду не чем заняться и он только и ищет новых знакомств. Он серьезный человек и занимается наукой. Ему понадобилась ваша помощь, поэтому он и пришел.

Фархад смутился еще больше. В руках он держал толстенную книгу.

— Вот, — он протянул ее Ясмин, — Книга называется «Инфекционные болезни», но она на французском языке, я хотел бы, чтобы вы помогли мне перевести некоторые страницы.

Завуч торжествующе посмотрел на нее.

— Видите, Ясмин ханум, я же говорил, Фархад очень серьезный человек.

Молодая учительница беспокоилась только о том, чтобы не рассмеяться, а остаться серьезной и вполне взрослой до конца разговора.

Она покивала головой.

— Я отметил нужные мне главы. Если вы позволите я зайду к концу следующей недели. Он вскочил, попрощался и поспешно вышел из кабинета.

Завуч решил, что как раз сейчас нужно аккуратно и деликатно прощупать почву:

— Ясмин, если вы не против, я буду вас так называть, я гожусь вам в отцы и желаю только хорошего. Фархад очень хороший парень, самостоятельный, серьезный, не то что разные бездельники.

— Извините я вас не понимаю, меня попросили перевести инфекционные болезни, — тут она не удержалась и рассмеялась.

Он посмотрел на нее строго, наверное так он смотрел на провинившихся учеников и сказал тоном не терпящим возражений:

— Вам пора выходить замуж. Природа требует.

Ясмин выскочила за дверь, забыв о всяких приличиях и убежала в пустой класс, чтобы никто не застал ее в приступе необъяснимого веселья.

Дома, во время вечернего обзора событий, когда каждая из девиц рассказывала все, что происходило с ней за день, Ясмин расспросили с пристрастием. Потом стали рассматривать книгу. Оказалось, что книга из столичной библиотеки, оригинал был издан на русском языке в издательстве «Наука», авторы московские.

— Ты можешь себе представить сколько ему пришлось искать, чтобы наконец найти книгу по медицине на французском языке. Ему так и не удалось найти французского автора, пришлось согласиться на перевод. Бедняга, мне его жаль. И наверняка он ее выкрал из библиотеки, или заплатил в тройном размере, — Ира говорила вполне серьезно.

Ясмин не удержалась:

— Когда я увидела его в восемь утра при галстуке и костюме, я тогда уже подумала, что с ним не все в порядке, теперь я вижу, что он полный кретин.

— Ты не права подруга.

— А сейчас ты мне напомнила моего завуча. Я думаю, что пора уже издавать его цитаты отдельным сборником, как Козьму Пруткова.

Две другие девицы внесли свою лепту, посмеявшись и над парнем и над Ясмин, попадавшей всегда в необычные ситуации.

Ясмин не собиралась переводить книгу, которую можно найти в оригинале в любой библиотеке. Она ожидала конца недели, тем более, что по утрам Фархад отсутствовал на своем посту.

В пятницу как и было обещано, завуч встретил ее в коридоре с видом заговорщика и сказал:

— Фархад ждет вас в моем кабинете, а я опаздываю на урок, — и удалился сверкнув глазами.

Она вошла, дав себе слово, что будет вежливой.

Фархад был в свитере и выглядел гораздо лучше, чем в костюме.

— Извините меня, вы наверное и сами догадались, что мне не очень был нужен перевод, я просто не знал как с вами познакомиться. Потом только я представил, как все глупо и смешно выглядело. Если вы думаете, что я идиот, то так и скажите, я больше не буду мозолить вам глаза, ни по утрам, ни в другое время.

— В самом деле, у меня сложилось о вас определенное мнение. Но может быть я ошибалась.

— Значит я угадал.

В дверь кабинета постучали. Учительница приоткрыв дверь с любопытством заглянула во внутрь.

Ясмин поднялась:

— Мне нужно идти. У меня скоро урок. — она двинулась к двери.

— Вы не ответили мне. — Фархад вдруг стал смелее.

— Могу сказать, что мне не хватает вашего утреннего приветствия.

— Вы серьезно.

— Ну не совсем.

Они рассмеялись оба. Я буду ждать вас в городе, каждую пятницу рядом с вашим домом, я знаю где вы живете.

Ясмин ничего не ответила. Выходя она оглянулась и улыбнулась ему. Вечером, когда подруги стали расспрашивать о ожидавшемся визите, она сказала равнодушным тоном:

— Мой утренний кавалер, так и не пришел.

Ира посмотрела на нее внимательно и сказала:

— Я все поняла, подруга, тема закрыта.

Кошачьи игры (Сказка для детей старшего и преклонного возраста)

Громадный рыжий кот с разорванным ухом, хвостом трубой, с ленцой брел по карнизу крыши пятиэтажного дома, зависая над бездной, словно в раздумьи, прыгнуть или нет. Улыбающаяся мордочка, не оставляла сомнений в том, что кот был совершенно доволен жизнью. Хорошенькая серенькая персидская кошечка назначила ему свидание на крыше этого дома ровно в три часа. Уже взмахнув хвостом на прощание, уточнила, чтобы он ничего не перепутал:

— Сэм, жди меня на крыше дома, когда услышишь, как часы на ратуше пропоют три раза.

Только такая романтическая особа как Ляма, кошечку звали Ляма, могла вспомнить о поющих часах на ратуше.

Сэм мурлыкал себе под нос последний шлягер их самого отвязного кошачьего трио, побившего все рейтинги в этом сезоне. «Мартовские коты» стали мировой группой, облазившей весь мир и покорившей кошек всех мастей и возрастов. Музыкальные критики, зануды в нормальном состоянии, которым всегда подавай только классику: томное мурлыкание, или на худой конец мажорные крики после полуночи, на сей раз пребывали в шоке. Их будто опоили валерьянкой; каких только эпитетов не придумали, чтобы по достоинству оценить необычный стиль котов, представлявший собой мяукание сразу в трех регистрах, переходящее в какофонию. У Сэма здорово получалось, он даже подумывал о том, чтобы попроситься в трио, которое вместе с ним плавно перейдет в квартет. А в том, что от его присутствия группа заиграет новыми гранями, рыжий нисколько не сомневался. Кот еще раз прошелся по крыше, точно пометив территорию своих владений. Известный в округе своим буйным нравом, он давно отстоял в драках честь быть первым во всем самом важном: дележке еды и праве выбирать самых красивых кошечек. Сегодня Сэм был особенно возбужден. Красавица, которой он добивался уже месяц и каждый раз в последнее мгновение утекающая между лап в неизвестном направлении, согласилась-таки прийти на свидание. За время ухаживания Сэм перестал быть самим собой. Не замечал откровенных, зовущих взглядов кошек, кругами ходивших вокруг самого сильного и сексапильного рыжего кота. Сочинил стих, долго искал и наконец нашел привязчивый мотивчик; представлял как смурлыкает ненаглядной серенькой кошке песнь о любви собственного сочинения, после которой она ну никак не сможет оглянуться на другого кота.

Рыжий растянулся во всю длину, поиграл мышцами, вылизал лапки и животик, почесал и пригладил ушки. Таким джентельменом и впрямь хоть на прием к королеве английской; как там у Свифта: «Где ты была сегодня киска, у королевы у английской». Ну, прием у королевы, а тем более английской Сэм своей любимой обещать не мог, но кое какую культурную программу он подготовил. Во первых песня, это всегда трогает, тем более такую утонченную даму как Ляма, на угощение он припас два рыбьих хвоста, их он отбил у черного, как сажа инфернального кота, засматривающегося на Ляму и наконец на десерт ласки, какие только можно придумать. Программа насыщенная, что и говорить и рыжий не собирался отступать от нее ни на йоту.

На ясном умытом небе, стали собираться невесть откуда взявшиеся тучки, грозя испортить чудесный многообещающий день и редкое по благодушию и миролюбию настроение Сэма. Он томно зажмурился, представляя как Ляма станет громко мяукать от его умелого с ней обращения и с удовольствием услышал песню часов на ратуше, они пробили три раза, час надвигающегося счастья. Вместе с пропетыми нотами, с неба в унисон застучали капли дождя, своим шорохом создавая меланхолический аккомпанемент еще неугасшим звукам боя часов. Большая дождевая капля больно стукнула Сэма по носу, заставив его широко раскрыть глаза; ее собратья, маленькие капельки заструились по блестящей рыжей шерстке, превращая роскошного дородного рыжего кота в облезлого вымокшего бездомного бродягу. Если бы только Ляма сейчас могла видеть мокрого жалкого Сэма, то все его мечты о дружбе с прелестницей так и остались мечтами. К счастью, Ляма, как все уважающие себя особи женского пола, опаздывала. Сэм нехотя поднялся, отряхнулся, смахивая с себя дождь, внезапно нарушивший его планы и стал спускаться вниз. Он стремглав промчался по нескольким лестничным маршам, остановился перед окном, имевшим широкий обзор, в надежде заметить вожделенную кошечку, но увы, Лямы нигде не было. Уже не спеша спустился до первого этажа и высунул нос наружу. Дождь закончился также неожиданно, как и начался, а его пассия так и не появилась, зато из-за угла не спеша, вразвалочку, шел не к добру помянутый соперник, черный, устрашающего вида кот, откликавшийся на звучное имя Неро. Заметив Сэма, Неро замедлил и без того неспешную поступь и с вызовом, подняв морду, промурлыкал:

— Небось ненаглядную дожидаешься, не дождешься, рыжий. Ведь ты потому и рыжий, что таким серьезным черным котам как я уступать всегда и во всем должен.

— Лучше полюбуйся на свой куцый оторванный хвост, не в наследство же он тебе достался. Вспомни, черный, когда его тебе откусили. Ну, что, съел, мое ухо — это моя гордость, ранение, полученное в честном бою, а твой хвост напоминает о том, как ты с позором бежал с поля боя. Видно придется тебя вздуть, чтобы ты не забывал, кто в этом дворе самый главный кот.

Неро выгнул спину, распушил густую гладкую шерсть и по всему было видно, что он не будет дальше продолжать словесную перепалку только унижающую его, а готов перейти к боевым действиям. Кот угрожающе зафыркал и стал медленно приближаться к противнику. Из-за угла неожиданно выплыла Ляма, своей неподражаемой походкой и всей лучистой внешностью, ошеломив обоих котов. Она подошла к месту предполагаемого боя и переводя взгляд с одного кота на другого, промурлыкала:

— Друзья мои, может вы объясните, что тут у Вас происходит. Какая то агрессивная тусовка, сплошные коты, ни кошек, ни котят. Мр, Мр, какое может быть общение без кошки? Чего можно ждать от вашего разговора? Даже самый маленький неразумный котенок и тот угадает, что ваше рандеву закончится дракой. Фи, какие вы не воспитанные и противные коты. Мяу, я была о вас другого мнения, — тут Ляма повернулась сначала к рыжему, а затем к черному коту.

Не дожидаясь ответа, она с достоинством прошествовала далее. Оба кота застыли на месте, провожая взглядом несравненную Ляму, забыв на какое-то время о том, что собирались по котовски выяснять свои непростые отношения. Столбняк прошел только после того, как Ляма нырнула в ближайшую подворотню и скрылась из виду. Коты вернулись из мира грез, и снова оказались нос к носу.

— Получил, дружок, Ляма даже не вспомнила о свидании с тобой, рыжий котяра. Ушком своим сереньким не повела. А ты слюни распустил, надежды всякие питал. Все они такие, кошки, верно новый кот объявился, не чета нам, старым. Не расстраивайся ты так, не стоят они того. Пойдем лучше пройдемся, угощаю, я недавно набрел на классное местечко, одних только рыбьих голов видимо не видимо, пиво «Наш кот-живоглот» вкуснее, чем везде.

Переход от состояния войны к перемирию был для котов обычным стилем общения. В самом деле, стоит ли без устали лелеять чувство ненависти и злобы, когда вокруг происходит столько захватывающих событий.

Рыжий тяжело переживавший измену подруги, забыл о своих воинственных намерениях и с благодарностью взирал на понятливого и душевного черного кота, не помнящего зла. Местечко оказалось именно таким, как его расписывал черный. Полно рыбьих хвостов и голов, пиво рекой и коты самого лучшего пошиба. Коты ублажали свои желудки благоуханными яствами, перемежая обгладывание рыбьих хвостов и голов тостами, вполне естественное и главное полезное занятие для взрослых котов. После такого дружеского времяпровождения двумя счастливыми котами в Шаландии (Chatland) стало больше.

Кошки, совсем другое дело, какой только ерундой они не забивают свои головы. Взять Ляму. Казалось бы, совершенно нормальная здравомыслящая кошка, со здоровыми инстинктами и она туда же, непременно должна интересоваться всякой всячиной, начиная от влияния звезд и планет на ее драгоценное самочувствие и кончая новым котом старой подруги. При всей ответственности и излишней нравоучительности кошек, любая из них, и это было известно каждому коту, могла выкинуть фортель, который никак не вписывался в имидж воспитанной кошки. Причем неординарный поступок не был признаком легкомыслия или еще хуже того коварства, он естественно вытекал из разнообразия интересов уважающей себя кошки. То чем она интересовалась вчера, в этот ряд можно включить и котов, могло быть совершенно заброшено сегодня и наоборот. В этом смысле Ляма не являлась исключением. С рыжим котом все обстояло не просто, дело в том, что Ляма и в мыслях не держала обмануть или посмеяться над рыжим. Естественно, как всякая красавица, она собиралась опоздать немного, чтобы придать пикантности их предстоящему свиданию, но в ее планы не входило манкировать свиданием. Она сама интересовалась рыжим котом, хотя умело скрывала свои чувства, надеясь на длительную дружбу. Такой расчет требовал осторожной тактики, нельзя было действовать наобум, поддавшись страстям. Нужно просчитать несколько ходов вперед и только потом что-либо предпринимать. Как ей казалось, момент истины наступил, рыжий изнывал и жаждал ее внимания. Основным признаком его настоящего чувства, Ляма сочла полное безразличие к другим прелестницам. Вот тут она приняла единственно правильное в подобной ситуации решение: согласиться на его робкое предложение встретиться. Судя по тому, что рыжий при общении с Лямой утратил свою обычную наглую, неотразимую для кошек манеру поведения, можно было сделать вывод, что бедняжка уж и не чаял встретить понимание. В два часа Ляма стала приводить себя в порядок и вдруг, когда она уже совершенно приготовилась: сделала ультрамодный макияж и по-новому расчесала хвост, маленькая блошка, исполняющая при ней функции посыльного, зашептала ей на ушко что-то очень важное. То, что информация была первостепенной важности сомневаться не приходилось. Скорость речи рассудительной и ответственной блошки обычно не превышала Лямину, а сейчас она тараторила так быстро, что Ляме пришлось ее прервать. Процесс передачи информации затянулся. Блошка сбоила и приходилась переспрашивать ее по нескольку раз. Когда вся информация была получена, час свидания прошел и вернуть его не представлялось возможным. Ляма решила все-таки подойти к месту свидания и как нам известно стала свидетельницей непростого разговора рыжего с черным. Ей правда было невдомек, что переговоры закончились более, чем удачно. Даже самая проницательная и дальновидная кошка не всегда может угадать ход мыслей инфантильных и драчливых котов. Ляма и не пыталась проникнуть в дебри котовской философии, настолько не разумными ей казались самые простые ее постулаты. Еще в юности, уточнив для себя некоторые особенности взгляда котов на реальность, она больше не затрудняла себя подобными пустяками, справедливо рассудив, что ее стройная система мироздания может быть основательно поколеблена, прими она во внимание их хаотические попытки правдоискательства. Ляма была разумной кошкой, правда как у любой даже самой совершенной кошки у нее тоже были недостатки, являющиеся естественным продолжением ее достоинств. Любопытство, совершенно невинный порок, стоящий в самом конце ряда многочисленных кошачьих пороков, тем не менее не упрощал, а наоборот усложнял Лямину бурную жизнь. Только что услужливая блошка сообщила ей сенсационную новость: Одиллия, сокращенно Оди, бывшая основным предметом бесед зрелых кошек, появилась на горизонте. И не просто появилась. Настоящее явление кошачьему племени в белом лимузине на коленях у особы, которая следила за ее, Оди, туалетом. Неподражаемая Одиллия приехала навестить свою старенькую бабушку и обставила свой визит соответствующим образом. За неделю до ее приезда старая Ненилла уже давно не выбиравшаяся из своего угла, собралась с силами и выползла на свет божий, чтоб всем близ и дальлежащим кошкам и особенно котам поведать о том, что ее единственная непревзойденная Одиллия приедет ее навестить. Ляма не бывшая в милости у Нениллы узнала о знаменательном событии от своего верного информатора блошки. Она никак не могла пропустить столь интересный спектакль. Ее смущало одно обстоятельство, о котором она вспомнила в самый последний момент. Ляма не сможет ничем особенным поразить воображение этой зазнайки Одиллии, ни макияж, ни новый причесон хвоста не могли ни в коей мере конкурировать с дивой. Правда Ляма подозревала, что знаменитый хвост Одиллии о котором ходят легенды, на самом деле не ее собственный хвост, а накладной шиньон, но как в этом убедиться, вот дилемма достойная Лямы!

Когда длиннющий лимузин, с трудом протискиваясь между разваливающихся хибар, остановился рядом с самой непрезентабельной из них, множество кошек облепило его и шоферу пришлось выругаться, чтобы отогнать их и суметь открыть дверь. Приземлившись в гуще клубка кошек, он с осторожностью прошел к задней двери, и распахнул ее. С кожаного розового сиденья поднялась невзрачная особа, осторожно державшая на руках роскошную белоснежную кошку с фарфоровыми голубыми глазами, пушистым хвостом достигавшем земли, нежную шейку ее украшал розовый воздушный кокетливо завязанный шарфик. Поднялся страшный ажиотаж, кошки мяукали так громко, что напугали и без того смущенную тетку и Одиллии пришлось что-то нежно промурлыкать, чтобы установилась абсолютная тишина. Что сказала их неподражаемая Оди никто не расслышал, и это не имело никакого значения, вероятно что-то очень приятное и важное, от одного звука ее голоса хотелось визжать от восторга. Один кот, сумевший пробраться поближе расслышал слова ласково произнесенные дивой:

— Дерьмо собачье, все эти поклонники и шагу ступить не дадут, провалитесь все до единого, я и глазом не моргну.

Одиллия звездно улыбалась и кивала мордочкой направо и налево. Если бы кот, услышавший ее тираду не стоял так близко, то решил бы что ему почудилось, так не похоже было то, что он услышал на нежнейшее выражение Одиллиной мордочки. Кот подошел еще ближе и, перекрывая вой кошек, громко, чтобы его могла расслышать Оди, прорычал:

— Что вы мурлычете, любезнейшая, кто здесь дерьмо собачье? Уж не мы ли, собравшиеся поприветствовать Вас? Или я что-то не так расслышал?

Одиллия легко соскочила с рук своей камеристки и подойдя близко к коту, показавшись ему во всей красе:

— Дорогой Вы мой! Как можно! Какой скандал! Мррр Мяу! Как могли вы подумать, что я в состоянии говорить подобные пошлости. Брр! От одной только мысли у меня пошли блохи по всей шерсти. Я сказала, если вам так интересно, тут Одиллия зажмурилась и промурлыкала, — я сказала «Леррмо Собанье», Одиллия улыбнулась еще нежнее и призывнее. Может вы не знаете, что такое Леррмо Собанье, но вам простительно, вы, вероятно, не следите так внимательно как я за парфюмами, Леррмо Собанье — это новый парфюм, мне показалось, что я почувствовала его запах, а я безумно хочу его заполучить, но его еще не получили ни в «Галери де ша» (Galerie des chats), ни в «Бутик дю ша нуар» (Boutique du chat noir), у меня был пробничек, но он закончился и я мечтаю об этом парфюме, — Оди закатила свои фиалковые глазки и прибавила, — поэтому я и сказала, «провалиться мне на этом месте».

Кот не мог далее противиться очарованию дивы и совершенно удовлетворенный полученным разумным объяснением замурлыкал от восхищения. Ляма продиралась сквозь толпу безумцев, выкрикивающих имя обожаемой Одиллии, не представляя зачем она хочет посмотреть в глаза бывшей подруги, отбившей у нее самого интересного и любимого кота на свете, ее дорогого Честера. Подойдя совсем близко на расстояние вытянутой лапы, она решилась; выскочила фурией, и вцепилась в знаменитый Одиллин хвост. Нападение было настолько неожиданным, что никто из окружавших обожателей не смог защитить белоснежную нежнейшую Оди, и, о ужас, хвост легко отделился от Одиллии, оставив после себя аккуратное розовое пятнышко не затянутое шерстью. Ляма застыла с хвостом в зубах, не зная, что с ним делать. Одиллия взвизгнула, но уже в следующее мгновение взяла себя в лапы, гордо подняла мордочку, даже не взглянула на свою обидчицу и прошествовала далее так, как если бы у не был не один, а целых три хвоста.

Ненилла подскочила к обожаемой внучке и затащила ее в свою старую нору, оставив в изумлении притихших смущенных кошек и опекуншу, не знающую куда себя девать. Кошки не видавшие такого грандиозного скандала со времен знаменательного дня, когда великий Рамзес потерял свои исторические усы, также оказавшиеся накладкой, постепенно обретали дар мурлыкания. Ляма во избежание непредвиденных осложнений ушла по-английски, не сказав никому мяу, предварительно бросив ненавистный белоснежный хвост под первый попавшийся куст. Тут его обнаружила одна из старейших кошек двора. Она пощупала и поднесла к подслеповатым глазам тончайший шелковый хвост, искусно собранный на основании, которое легко крепилось к любой гладкой поверхности. Кошка попыталась прилепить его к месту, где у нее находился облезший остаток, когда-то пышного хвоста, но ничего не получилось, белоснежная гордость Одиллии никак не хотела приживаться на непривычном, неуютном месте. Хвост проделал почетный круг, коты и кошки наперебой старались улучшить свою ординарную серую внешность чудом доставшимся белым сокровищем, но, увы, хвост отваливался. Хвост благополучно добрался до камеристки, которая выхватила его и шмыгнув в машину, судорожно захлопнула за собой дверцу. Вздохнув с облегчением она сняла с тощей груди висевший на шнурке маленький ключ, достала с заднего сидения, битком набитый разными сокровищами сундучок, открыла и сунула в него злополучный хвост.

Одиллия оказавшись в атмосфере своего счастливого детства расслабилась, расчувствовалась. Первым делом она обошла жилище своей бабули, не заметив или не придав значения невообразимой грязи, скопившейся в углах, не вычищаемой с тех пор, как еще совсем маленьким котенком она убежала от Нениллы. Бабушка была строга в определенных вопросах, но уют понимала по своему и по случаю визита своей знаменитой внучки украсила жилище всеми возможными ей способами. Она достала на какой-то престижной помойке почти новый коврик, который заботливо положила перед своим старинным креслом-качалкой, предметом зависти всех товарок Нениллы. Фото ее выдающегося пятого мужа, сгинувшего еще до большого Передела кошачьих владений красовалось напротив карточки, на которой Одиллия на фоне пальм, моря и пушистого хвоста, кокетливо улыбалась. Фотографию подарила Одиллия по случаю десятилетнего юбилея Нениллы.

— Как же ты теперь без хвоста будешь звездой, деточка? — запричитала Ненилла. Оди досадливо отмахнулась от отставшей от современной кошачьей жизни бабушки.

— Кто же сегодня носит натуральный хвост, бабуля. Ну что ты мр, мяу. Настоящий искусственный из чистейшего полиамида хвост, мр мяу. Его ничего не портит, ни зубы конкуренток, ни дождь, ни ветер. Можешь быть уверена на все сто процентов, что всегда, при любой погоде, в любых условиях будешь на высоте. К тому же он тебя не выдаст. Не станет крутиться, распушиваться, стоять столбом, когда тебе совсем не хочется, чтобы кто-то догадался о твоем душевном состоянии. Страшно вспомнить сколько мне пришлось перестрадать из-за моего непослушного мерзкого родного хвоста. Какое я испытала облегчение когда приобрела искуственный. И потом, он же у меня не один. Как-нибудь, Ненилла я тебе покажу мою коллекцию хвостов. И сколько за них я заплатила, страшно подумать.

Ненилла с испугом и восторгом смотрела на свою продвинутую внучку. Подошла поближе и заглянула в бездонные синие глаза Оди, тут ее осенило:

— Одиллия, у тебя же были другого цвета глазки, зеленые кошачьи глазки, а сейчас?

— Ненилла, а ты не находишь, что синий цвет больше подходит к белоснежной шерсти? Для визита к тебе я выбрала синие контактные линзы, такие разноцветные стеклышки, я потом как-нибудь тебе объясню, хотя, может ты и права, зеленые то же не плохо. И потом, иногда хочется побыть «натюрель», ну ты понимаешь, поближе к природе. — Вот с коготками, я абсолютно ничего не делаю, хотя злыдня Ляма утверждает, что они у меня накладные стальные, посмотри Ненилла, ты будешь свидетелем, — Одиллия выпустила отточенные закругленные когти и легонько прошлись ими по ковру, оставив на нем глубокие бороздки, — когти самые что ни на есть натуральные, мои. Ненилла с опаской покосилась на внушительные внучкины когти и тихо промурлыкала:

— Я нахожу, что ты у меня мрр, пррелестная, прросто пррелестная.

Одиллия немного покачалась в кресле-качалке, вспомнив, как гоняла ее Ненилла, когда она пыталась запрыгнуть на кресло во времена безмятежного детства. Улыбнулась собственным воспоминаниям и подумала, что Ненилла сдала, сейчас она может только причитать, всхлипывать и восхищаться. Оди еще немного покачалась, взор ее затуманился и она мирно заснула.

Угловатая кошечка подросток с остренькой мордочкой и удивленно наивным взнлядом, единственным неоспоримым достоинством которой была белоснежная шерстка, прогуливается с Честером. Его она отбила у самой близкой подруги Лямы, такой же очаровательной как и Оди кошечки, только другой масти, дымчато-серой. Одиллия чувствует себе как две разные кошки, одной хочется мяукать от счастья, сознавая, что она самая лучшая, а другой стыдно перед влюбленной Лямой, так живописно повествовавшей о шарме Честера. И что она нашла в этом Честере, бедненькая Ляма? Тощий длинный, какой-то облезлый, если бы не Ляма, Одиллия не взглянула бы на него. Честер не теряет времени даром, сделав неожиданный маневр он загоняет Одиллию в угол и страстно трется о ее белоснежную шерстку. Шерсть у Оди становится дыбом, в ней взыграла кровь ее далеких хищных предков, больших свирепых кошек, громко фыркнув и ощетинившись, она выпускает когти и Честер, не ожидавший такого обращения после кокетливых заигрываний Одиллии, отступает в совершенном недоумении. Из спустившегося с неба воздушного голубого шара появляется Ляма и вцепившись в ухо Одиллии рвет его на части. Заверещав от боли, Одиллия проснулась и с облегчением обнаружила, что Ненилла что-то шепчет ей на ухо.

— Твоя противная Лямка испортила тебе такой шикарный хвост, а ты даже не взглянула на эту гадину. Знаю, знаю, где собака зарыта, Честера все забыть не может, а сколько котов у нее после него перебывало, страсть. Все своим облезлым хвостом крутит, подавай ей все время новенького кота, а ведь не молоденькая уже, все шесть лет небось стукнуло.

— А ты считаешь шесть лет, уже солидный возраст? — с неудовольствием спросила Оди, ровесница Лямы.

Ненилла спохватилась:

— Ну что ты, милая еще жить да жить, я к тому, что можно было уже немного угомониться, — Ненилла притворно вздохнула и подумала о своем, пересчитывая своих котов. Время от времени она предавалась невинной бухгалтерии: вспоминала и инвентаризировала своих бывших и нынешних поклонников, стараясь не пропустить никого.

Одиллия оживилась, удивившись совпадению ее сна с болтовней Нениллы.

— Интересно, а где сейчас ее милый Честер, Ненилла? Ты не в курсе? Ты же всегда информирована лучше всех. Из тебя получился бы классный пиарщик. А что, может пойдешь ко мне в команду пиарщиком, я тебе в баксах платить буду.

— В чем платить будешь, не поняла я? Глуховата стала, в баксах? Это что же такое? Новая рыбка появилась?

— Ладно Ненилла, разберемся. Скажи лучше куда подевался Честер.

— Куда, Куда? Знамо дело, куда, в Шьенландию (Chienland) куда все деваются. Зарабатывать поехал на жизнь, понаслушался сказок и поехал. Потом о нем такие страсти рассказывали, ужасть. И лапу ему перебили в драке и ухо разодрали, какие там заработки, самому бы живу остаться. А чего ожидать от тамошних собак, «собака кошке не товарищ», знаешь нашу старую поговорку. Здесь он с псом дружил, со стариком Джимом, так то же наш родной Джим, всю жизнь с кошками ошивался, про него даже говорили, что у него в подружках кошка Мара ходила, а там в Шьенландии, где одни собаки живут, так они кошек на дух не переносят. Вот и надавали ему по заслугам, небось тоже какую-нибудь суку приглядел и ходил вокруг, облизывался.

— Фи, Ненилла, какие у тебя низменные взгляды на жизнь. Причем здесь сука? Там был передел сферы влияний, не поделили территории, баксы, то есть валюту, поняла? И потом я слышала, что в последнее время в Шьенландию понаехали другие коты, из Сиамии, злые, свирепые, тоже видите ли на заработки ринулись, ну так у них в Шьенландии начался полный беспредел. Сначала собаки терпели, а потом всех без разбору кусать стали, и наших, которые безобидные и других, злых.

— И что котам дома у себя не сидится. Вон в последнее время, куда не глянь одни кошки, вроде котов намного меньше, чем раньше, где-то все шастают.

— Ненилла, ты меня удивляешь. Кот, он на то и кот, чтобы гулять самому по себе. Про себя я могу сказать то же самое, хоть я и кошка. Попробуй меня запереть, так я в маленькую щелочку пролезу, — Одиллия зажмурилась и потянулась с удовольствием мурлыча.

— Что-то я засиделась у тебя, Ненилла, ну, не скучай бабуля, пора мне глотнуть свежего воздуха и поклонники, кажется, сняли осаду. Я тебе как-нибудь пришлю новый серый хвост, сразу коты объявятся. Чао!

Одиллия бесшумно пролезла через узкий проход и очутилась во дворе, где стоял, забытый всеми белый лимузин, с дремавшими в нем камеристкой и шофером. Она тихонько поскреблась и услужливый шофер моментально проснулся, как-будто и не спал вовсе. Он острожно открыл дверцу, не разбудив сладко посапывавшую во сне камеристку. Оди перемигнулась с шофером, осторожно сняла со спящей маленький ключ, открыла заветный сундучок и вдохнув пряный запах духов, как фокусник вытащила из него новый, такой же белоснежный как первый, но другого фасона хвост. Этот хвост был средней длины белоснежный с редкими коричневыми крапинами. Одиллия грациозно вывернулась и ловко прилепила новый хвост на привычное для него место. Убедившись, что он естественно сел на нужный участок, она проделала им пару трюков: покрутила вокруг своей оси, а затем плавно опустила. Шофер восхищенно присвистнул:

— Вот это да! Класс!

Одиллия совершенно оправившаяся, в полной боевой готовности намерена была обойти бывшие свои владения и убедиться в том, что несмотря на то, что со времен ее далекой молодости, появилось много молоденьких смазливеньких кошечек, с ней, примадонной, никто не мог сравниться. Тихо промурлыкав что-то понятное лишь одному шоферу, она выскочила из лимузина.

Ляма, переживавшая душевную травму, искала простую, незамутненную душу, чтобы излить накопившейся за прошедший сумбурный день эмоциональный хлам. Она знала, что для того, чтобы оставаться безмятежной, а значит привлекательной, а не измученной и издерганной кошкой, необходимо выливать все отрицательные, мучающие тебя эмоции на посторонних, не дорогих тебе кошек, а еще лучше на собак, которые всегда найдут в чем провиниться перед кошками. Только что, повернув за угол Ляма обнаружила неприкаянную жалкую собаку с голодными глазами, шарахающуюся от своей тени. Собака понуро брела в направлении, неизвестном ей самой. Ляма подскочила к ней и стала агрессивно мяукать, рассказывая все, что произошло с ней за день, но не удовлетворившись пересказом драматической ситуации связанной с отрывом знаменитого Одиллиного хвоста, она перескочила на свою юность, чтобы объяснить истоки своей ненависти. Ляме не хотелось выглядеть какой-то истеричкой, завистницей даже в глазах побитой собаки. Измученная жизнью собака оказалась идеальным слушателем Она не огрызнулась, не погналась за Лямой, не ушла равнодушно прочь, собака остановилась, сперва в недоумении, слушая сумбурный Лямин рассказ, села рядом с ней поджав под себя хвост, всем своим видом выказав неподдельный интерес к взволнованному, эмоциональному мяуканию. Если собака не все понимала в начале страстного Ляминого монолога, то по мере продвижения по шероховатому повествованию, прерываемому Лямиными всхлипами, собака стала подвывать и покачиваться из стороны в сторону, совершенно убедив Ляму в том что ее кошачьи страдания не чужды собачьему сердцу. Собака спела для Лямы любимую песню всех несчастных собак «Собака бывает кусачей, только от жизни собачей». Ляма слышала эту песню прежде, но только сейчас поняла ее глубокий смысл и прониклась сочувствием к не простой собачьей доле своей новой подруги. Обнявшись, посидев так примерно с час и вылизав друг друга в знак нерушимой дружбы, кошка и собака разошлись, пообещав друг другу встречаться на нейтральной территории.

Облегчив душу, воздушная изнутри, своей обычной танцующей походкой, Ляма двинулась к месту, где предполагала найти Сэма и попробовать восстановить прерванный контакт. По мере приближения к злачному месту, Ляма стала испытывать сомнения, а стоит ли подвергать такому испытанию еще не сложившиеся отношения. То, что Сэм будет в хорошем подпитии — очевидно, и как-то он отреагирует на появление своей неверной, по его предположениям любимой, кто его знает, во всяком случае, не Ляма. С Сэмом у нее сложились платонические, романтические и очень возвышенные отношения, которые вряд ли выдержат серъезное столкновение с грубыми реалиями жизни. Что о ней мог наплести некстати объявившийся черный кот, эпизодически обративший на себя Лямино благосклонное внимание, тоже под большим вопросом. Как объяснить Сэму, что она такая же, в некотором смысле, и все же совсем не такая, как другие кошки. Ее противоречивые и не всегда понятные самой себе рассуждения были неожиданно прерваны веселой компанией, вывалившейся из уже известного нам бара «Наш кот-живоглот». Четверо совершенно разных по всем возможным показателям, начиная от возраста и кончая комплекцией и мастью котов, окружали несравненную Одиллию, находившуюся в том же эйфорическом состоянии, что и ее галантные кавалеры. Громкое мяукание разносилось по тихой сонной подворотне. Все четверо котов наперебой объяснялись Одиллии в любви и верности до гроба. Одиллия в ответ только помахивала своим новым крапчатым хвостом. Ляма застыла на месте при виде такой невыносимой для нее картины. Ее Сэм, еще недавно красочно описывавший свои неподдельные, уникальные чувства к ней, Ляме, столь же красноречиво, а может и красноречивее выражал неподдельную страсть к заклятой Ляминой врагине, Одиллии. Если бы Ляма могла в это мгновение превратится в соляной столб, как одна из героических кошек из древней истории, то она так бы и сделала. Но, к сожалению, все героические поступки, о которых красочно повествует древнейшая кошачья история были свершены, имя кошачьей богини Бастет сохранилось только в сказаниях, а современным кошкам только и осталось, что сетовать на времена и нравы. «Не всем, мерзкой Одиллии — это ни к чему», подумала Ляма и собиралась незаметно нырнуть в темный угол, как вдруг, дорогу ей преградил один из бравой четверки, не потерявший ни обоняния, ни слуха. Терпкий запах кошки дошел до его чуткого носа и мгновенно отреагировал на него. Стоявший перед Лямой кот отличался холеной шерстью, сверкающим взором и серебряной серьгой в ухе. Весь облик кота говорил о заморском лоске, тонкий запах мужского парфюма, особая стать и легкий акцент, усилившийся от принятого спиртного.

— Позвольте прредставиться, сэрр, мрр, Честерр старрший, — кот шаркнул лапой, потом провел ею по усам.

— Не может быть, — Ляма который раз за сегодняшний вечер переживала потрясение, неужели это Честер собственной персоной, вот уж кого она не ожидала увидеть так это его.

— Он самый, — самодовольно промурлыкал Честер и поднял свои затуманенные алкоголем глазки на Ляму и почти так же как она, тихо проворчал:

— Не может быть, Ляма, неужели это ты, любовь моя? Не верю глазам своим, патетически продолжил он. — Я так часто вспоминал о тебе, дорогая моя, что сейчас никак не могу поверить в то, что это не сон. — По мере того, как Честер вымяукивал одно слово за другим, он все больше воодушевлялся и все больше проникался мыслью, что именно любимая Ляма была предметом его страстного желания и причиной всех страданий.

Ляме знакомо было состояние Честера, она сама не раз переживала его и не могла обвинить Честера в неискренности. Мгновенно она оценила ситуацию и представила какую пользу можно из нее извлечь. Показать мерзкой Одиллии что она, Ляма самая привлекательная кошка и что все ее Одины, так называемые поклонники, могут оставить несравненную в гордом одиночестве.

— Кто мог подумать, Честер, что мы наконец встретимся, ты был так далеко, за тридевять земель, я не надеялась свидеться с тобой. И вдруг, такой подарок судьбы. О тебе рассказывали столько интересного. — Ляма покачала хвостом и подошла поближе.

Живописная группа, потерявшая одного из друзей, осознала наконец потерю и Сэм, успевший выпить с Честером на брудершафт, громко позвал:

— Честерр, где ты дорогой?

Честер не успел ответить, веселая компания двигавшаяся зигзагами, сделав очередной крюк, набрела на наших друзей. Повисла пауза, Ляма с Одиллией перебрасывались как копьями, тяжелыми молниеносно быстрыми взглядами, коты, в простоте душевной, не могли оценить всю трагедийность мизансцены. Первой перешла в наступление Одиллия:

— А не кажется вам, дорогие мои, что нас стало слишком много, я предпочитаю более тесную компанию и сейчас у меня появилась гениальная мысль, а не поехать ли нам ко мне, у меня в баре чудесный выбор марочных валерьянок и даже имеется виски «Белая собака». За мной, кавалеры! Нас ждет лимузин!

После такого определенного приглашения, не оставалось никакого сомнения в том, кого приглашала Одиллия, Ляма в число приглашенных не вошла.

— Мррр, мне показалось, что господа выпили достаточно, раз такие разборчивые и уважаемые коты проводят время с бесхвостой кошкой, как будто вокруг нет интересных кошек с хвостами, — тут Ляма выразительно покрутила своим хвостом.

— А уважаемая Ляма, уже успела снюхаться с заезжим гастролером? — Сэм выступил вперед, сопровождаемый Неро. Ревность стукнула в голову, почище любой валерьянки, — Как у вас замечательно все получается любезнейшая, не успел один воздыхатель уйти за угол, как тут же появляется другой? И вы еще будете указывать с кем проводить время? «Бесхвостая», так вы сейчас обозвали несравненную Одиллию. Талантливая, бесподобная, красивейшая, честнейшая кошка Оди, может себе позволить все, в том числе и множество хвостов. Вот так то, милая. — Сэм демонстративно повернулся к Одиллии. Четвертый кот, самый молодой, легкий и изящный, вступил в дискуссию, промяукав ломающимся баском:

— Папочка, не ожидал от тебя такой прыти, где ты успел подцепить такую милашку? он приблизился к Честеру и подмигнул Ляме.

Честер обращаясь к Ляме:

— Позволь представить тебе дорогая, моего сына, подающего надежды кота Честера-младшего. У меня есть ко всем контрпредложение. За углом стоит мой «Ягуар», люблю кошек во всех видах, последняя модель, встроенный бар, система «кондишн фор катс», музыкальный центр, все что нужно в дороге такому бродяге как я, предлагаю поехать ко мне в отель «Мариот», я всегда останавливаюсь в нем, там хорошая обслуга, не так дорого дерут; посидим, хоть до утра, я уезжаю завтра, в полдень. — Честер как истинный благородный джентльмен был выше недостойных выпадов и демонстративно не заметил агрессивного поведения Сэма, своего недавнего собутыльника.

Сэм поник, а Ляма не без злорадства отметила, как вытянулась мордочка у Одиллии. Сразу же обозначились морщинки на лбу и «несравненность» дала заметную трещину. Час назад дружная компания клявшаяся в дружбе навек, распалась также быстро, как и образовалась. Сэм с Неро понуро побрели за Одиллией, а Ляма с обоими Честерами оживленная и злая до крайности на Одиллию, в очередной раз уведшей любимого на настоящий момент кота, села в роскошный золотистый, цветом и повадками похожий на зверя, «Ягуар».

Честер старший усадил за руль Честера младшего, а сам устроился на заднем сидении рядом с Лямой. «Ягуар» мягко, как большая сильная кошка, сорвался с места и помчался вперед преследуя, невидимую посторонним взглядам добычу. Честер всю дорогу что-то нежно шептал Ляме под аккомпанемент знойной мелодии, лившейся из динамиков. Ляме было недосуг слушать излияния своего экс дружка. Любопытство, являвшееся ее отличительной чертой в мирной жизни, совершенно не кстати уступило место тоске по недоступному Сэму. Она живо представила себе уловки опытной Одиллии, чтобы свести с ума и без того падкого до кошачьих прелестей, рыжего кота.

Отель «Мариот» показался из тумана и стало ясно, кого с таким нетерпением преследовал свирепый «Ягуар». Он остановился у подъезда, сверкнув глазами-фарами и на минуту осветив злобных бульмастифов — секьюрити, охранявших вход в отель. Собаки были вышколены до крайности, никто из них и ухом не повел при виде громадной рычащей кошки, из которой высадились два кота и одна кошка обычных размеров. Честер старший небрежной походкой, уставшего от жизни плейбоя, нежно поддерживая Ляму, прошел мимо собак, за ними следом, скромно, как полагается почтительному сыну, шел Честер младший.

Приятная атмосфера мягкого тепла, смешанных парфюмов и деловой занятости, где все продумано и рассчитано на то, чтобы клиенты почувствовали себя участниками праздника жизни, царила в холле отеля. Посреди громадного зала бил фонтан, в окружении пальм, стены и пол из разных пород мрамора мерцали, подсвеченные мягким светом множества хрустальных шаров, свешивавшихся с потолка на разной высоте. В углу зала стоял большой концертный рояль и элегантный дог в смокинге наигрывал тихую, ласкающую слух мелодию.

Персонал разношерстный, как выразился Честер младший. Ляма обратила внимание на молодых кошечек, с озабоченным видом снующих в разных направлениях. Нежную шейку всех молоденьких кошечек, почти котят, украшали колье, состоящие из золотых, украшенных блестящими камушками букв, складывавшихся в ласковые имена. Ляма успела прочесть три имени «Фифа», «Кейт» и «Муся» и сразу же вообразила как такие имена могли звучать в устах разных котов. Чем конкретно были заняты деловые кошечки Ляме сразу определить не удалось, хотя у нее имелись догадки на этот счет. За стойкой сидела серьезного вида, в старомодном твидовом костюме и традиционным пучком гладко зачесанных волос, женщина, странно контрастирующая с кошечками. Женщина внимательно оглядела вошедших, особенно долго взгляд ее задержался на Ляме.

Женщина что-то спросила у Честера на диалекте, принятом в межзверевом сообществе, искоса поглядев на Ляму, Честер прекрасно владевший диалектом, с достоинством ответил ей. Ляма не поняла о чем идет речь, но ей было приятно увидеть, как женщина внезапно смутилась. Честер галантно пропустил Ляму вперед, подмигнул Честеру младшему, деликатно удалившемуся в неизвестном направлении и, скорее из вежливости спросил, заранее уверенный в положительном ответе.

— Может, поднимемся ко мне, у меня чудесный номер, с видом на озеро.

Совершенно неожиданным для Честера прозвучал Лямин ответ:

— Мне бы хотелось посидеть где-нибудь, где тихая музыка, легкие напитки и приятное общество.

— Позволь, дорогая, а ты не находишь мое общество приятным? Ты меня обижаешь, хотя, чего не сделаешь для любимой. Я готов, для начала мы спустимся в бар.

Ляма продумывала тактику дальнейшего поведения. Ей совсем не хотелось того, чего совершенно откровенно хотел Честер. Если бы несколько лет назад, когда она отчаянно по нему тосковала, кто-то нарисовал ей такую ситуацию и описал ее чувства, она изумилась и не поверила бы. Но как говорят кошки из Сиамии:

«Такова наша кошачья жизнь». Недостижимое и от этого особенно желанное сегодня, завтра может оказаться ненужным и никчемным. Как с наименьшими потерями, не обидев симпатичного кота выйти из сложившегося положения? Ляма не была бы Лямой, если бы не нашла выхода из патовой ситуации. Конечно, нужно завести разговор, который захватит собеседника настолько, чтобы у него не осталось никакой возможности подумать о чем-нибудь другом. Чем же можно настолько увлечь опытного, много повидавшего на своем веку кота? Только один предмет может представлять для него горячий интерес, способный заглушить сексуальный голод — это интерес к собственной персоне. Ляма предполагала предложить Честеру в качестве главной наживки, его самого, любимого, неподражаемого, сильного, удачливого, сексапильного, назовешь его как угодно, чтобы сохранить добрые отношения и не уступить, если нет желания.

Спустившись по винтовой лестнице в полутемный бар, они уселись подальше от эстрады, где трио из горилл темпераментно играло джаз, и заказали коктейль «Кровавая Кэт».

— Мы так давно не видались, о тебе рассказывают удивительные вещи, знаешь? Ляма подняла на него глазки, помешивая соломинкой напиток непонятного бурого цвета, налитый в высокие бокалы. Честер самодовольно погладил усы и подумал, что вечер складывается на редкость удачно.

— Мне бы очень хотелось услышать от тебя самого о твоих похождениях. В наших краях ты самый выдающийся кот. Я могу только представить, нет, о чем это я, не могу даже представить сколько у тебя было приключений и чего только ты не видел на свете. Скольких кошек ты покорил, и не только их, были самки других зверей, я угадала? Как насчет милых собачек? А из каких передряг ты выходил! Честер, я страстно желаю услышать твой рассказ, иначе я просто подохну от любопытства.

Честер на глазах становился значительнее, массивнее и проникался чувством собственного превосходства. Он конечно слышал на своем веку много похвал и лесть иногда услаждала его остренькие ушки, но чтобы подруга детства, с которой он расстался при сложных обстоятельствах, и которая имела право сердиться на него, вот так с азартом говорила о его заслугах, тут любой кот растает.

— Если тебе в самом деле не скучно слушать о превратностях жизни на чужбине бездомного кота, где каждый темный угол грозит тебе непредсказуемыми бедами и напастями, я мог бы порассказать тебе много интересного, но боюсь наскучить тебе, дорогая. Предлагаю заняться более интересными вещами.

Ляма заметила, что Честер воодушевлен и не хватает лишь маленького толчка, чтобы сдерживаемый поток откровений вылился и затопил целый вечер, а может быть и ночь.

— Нет ничего более интересного, чем слушать правдивую повесть пожившего и повидавшего на своем веку заслуженного кота, а не байки какой-то фальшивой от кончиков усов до накладного хвоста эстрадной звезды.

В последний момент Ляма больно прикусила свой нежный розовый язычок, понимая, что ее несет в сторону противоположную от выбранного направления. Честер довольно замяукал, одобрительно отзываясь на выпад подруги.

— Ну раз ты настаиваешь, то мне как галантному кавалеру ничего не остается, как подчиниться капризу дамы, но я не теряю надежды на взаимность, тут Честер внимательно посмотрел на Ляму, надеясь увидеть в ее глазках отсвет своего желания. Ляма только кивнула в ответ, приготовившись внимательно выслушать все, что сочтет нужным рассказать Честер.

Рассказ Честера

Ну, ты знаешь при каких обстоятельствах мне пришлось покинуть нашу родную Шаландию. У меня и в мыслях не было расставаться с тобой, ну как то все у нас сложилось не просто, Одиллия, приложила к этому лапу, хотя я никогда ее не любил, поверь мне Ляма. Спрашивается зачем мне сейчас врать. Ты согласна со мной, дорогая? Что-то я отвлекся. Приполз я в Шьенландию, по другому не скажешь, на своих четырех лапах. Бездомный, холодный, голодный, чужой, кругом одни собаки, злющие, ругательные. Чего только я не перенес. Холод в Шьенландии собачий, как и следовало ожидать. Травили меня целой стаей, ухо разодрали, как этому симпатяге Сэму, я уже потом, когда на лапы встал, сделал себе пластическую операцию, ухо поправил и заодно серьгу одел. Забрел я как-то к одной сердобольной старой собаке, бывают и среди них приличные звери, она меня пожалела, подстилку в своей конуре дала, а потом познакомила меня со своими друзьями. Крутые у нее оказались друзья, несмотря на ее простоту и преклонный возраст. Солидные псы, при баксах, занятые делом. Нашли они мне работенку как раз по мне, что и говорить, умные среди них, псов, встречаются звери. Сразу вычислили в чем я могу быть им особенно полезен. Ляма, ты знаешь какой я обходительный, ну это ты тонкая, чувствительная, сразу смогла распознать во мне любезность и класс, а как они псы из Шьенландии, видевшие не так много на своем веку котов, сразу же определили меня в главного миротворца, до сих пор для меня загадка. Стал я вместе с их главнейшим боссом на разные переговоры ездить. Как встретятся два пса, глядишь о своих манерах забыли, сейчас вцепятся друг другу в глотки, какой после этого бизнес! Тут вступаю я, мрр, мурлычу, зачем же так распаляться, можно все решить мирным путем. Доррогие мои собаки, посмотрите на меня, как замечательно я живу с вами, родными моими псами, не забывая при этом, что я кот и им останусь все мои семь кошачьих жизней, неужели вы, достойные псы, у которых так много общего, начиная с клыков и кончая пристрастиями в еде, не сможете найти общий язык. Тут, как правило, одна из собак, та, что поумнее, перестает рычать и начинает конструктивно мыслить. А дальше все пошло-поехало, так собаки говорят. Ты спросишь откуда у меня появилось столько баксов, чтобы удовлетворять мои скромные потребности? Очень просто, все гениальное бывает предельно просто. Во всех переговорах, я выступал посредником обеих сторон. Главнейшему боссу по простоте душевной казалось, что я выступаю на его стороне, а противной стороне, что на ее. Естественно я получал оплату от обеих сторон. Все оставались довольны и я в том числе. Мне даже хотели вручить премию мира. Ну, знаешь, такой комитет по премиям разным во всех областях жизнедеятельности зверей, кому за то, чьи зубы острее, кому за красивую шерстку. В том году председателем комитета по премиям крокодил оказался, дотошный попался. Раскопал в своих досье, что до меня, наша с тобой соплеменница уже получала премию мира. Ты не помнишь, наверное, еще совсем котенком была, я сам об этой знаменитой кошке слышал краем уха. Она колыбельную песенку сочинила и спела маленькому мышонку, налаживала контакт с соседями. Ей за процесс установления дружеских отношений вручили премию мира. Крокодил нашел документ того времени, который уже после вручения премии появился, стихотворение людского поэта Маршака, кажется, называется «Сказка о глупом мышонке», в ней поэт намекает на то, что якобы кошка наша съела глупого мышонка. Как ты догадываешься крокодил стал проливать крокодильи слезы по поводу судьбы мышат, он сразу же обобщил и к одному малюсенькому мышонку прибавил еще сотню, о которых не было и речи, а все для того, чтобы протолкнуть свою кандидатуру на премию мира, бегемота, дремлющего по соседству в болоте и в упор не видящего, кого сжирает совестливый крокодил. Прямого обвинения в документе, т. е. в стихе нет, одни туманные намеки, я ознакомился с ним, и потом, мы же взрослые звери и понимаем, что самое главное — это процесс, а чем он закончится не так уж и важно. Премию они мне не дали, да я и не стал переживать, когда узнал ее размер. Предложил им учредить свою премию, имени Честера, звучит, правда? Гордые комитетчики отказались. Сегодня я богатый, любимый, ведь я любимый? Улыбнись Ляма, все чего я добился, я делал ради тебя, тебя одной. Ну, я не буду тебе заливать, как собачьим боссам, что у меня не было с тех пор подружек, ты не поверишь все равно, и у тебя, судя по тому, как ты прекрасно выглядишь, кавалеров было предостаточно, но разве это важно? Самое главное мы встретились с тобой.

* * *

Честер замолчал, настойчиво глядя на Ляму, не теряя надежды уговорить внезапно заартачившуюся подругу. Ляма в свою очередь подивилась настойчивости Честера, мстительно вспомнив, как он променял когда-то и всего час назад, ее на Одиллию.

У Одиллии события развивались так же драматично, как и у Лямы. Обстановка в ее шикарных апартаментах была под стать отелю Мариот. Одиллия отпустила свой обслуживающий персонал, шофера и камеристку, чтобы ее новые друзья чувствовали себя раскованно. Шампанское «Вдова Коколико» лилось рекой, хотя Неро шокировал хозяйку, попросив ее принести пиво, без которого он не представлял душевных отношений. Одиллия забыла о своих изысканных манерах и мяукала так, что через час раздался стук в дверь. Распахнув настежь массивную металлическую дверь, хозяйка обнаружила на лестничной площадке здоровенного, свирепо оскалившегося бульдога.

— Уважаемая, — из пасти бульдога, любезное обращение прозвучало как отборное ругательство, — уважаемая, — прорычал он с издевкой, — уймитесь и уймите своих гостей, иначе вы не оставите мне выбора, мне придется заняться ими.

— Какой вы чувствительный и горрячий, — промурлыкала Одиллия, не хотите ли составить нам компанию?

От неожиданного приглашения бульдог закрыл пасть, уронив слюну на коврик перед дверью, замялся и почти вежливо спросил:

— А по какому поводу гуляем?

— А зачем нам повод, друг, повод нужен ррабским натуррам, мы же свободные зверри в свободном сообществе зверрей, — Ляму понесло, совсем как ее менеджера на пресс конференции.

— Никогда не представлял, что такие шикарные самочки, так глубоко во всем разбираются.

Ляма прошла вперед в сопровождении пса, с интересом осматривающего интерьер Ляминых апартаментов. Огромный холл, сплошь завешенный фотографиями разных размеров, на которых Ляма улыбалась, грустила, кокетничала в компании знаменитостей, а иногда в одиночестве, вел в громадную гостиную, где на полу, покрытом персидским ковром сидели в обнимку наши друзья, Неро и Сэм и распевали непристойные куплеты. При виде бульдога, оба моментально перестали петь, протрезвели.

— Что вы, рродные мои замолчали, у вас прекрасно получается, особенно у Сэма. Знакомьтесь, это мой сосед с нижнего этажа, брравый пес, ему так одиноко, он заглянул на огонек, — Одиллия не могла не заметить реакцию своих друзей-котов.

Коты не привыкшие к опасной дружбе с собаками, посерьезнели и сразу же вспомнили о неотложных делах. Неро должен был отвести в травм пункт свою двоюродную бабушку, недавно сломавшую заднюю лапу, Сэм помочь соседскому котенку почиститься от блох. Причины, что и говорить серьезные, однако пес не упустил возможности поддеть своих новых знакомых:

— Знаем, какие у вас дела. Меня увидели, испугались, естественное чувство, гав, гав, как не испугаться и дерева поблизости нет, чтобы на него взобраться. Чешите, я сегодня добрый, сахарную кость нашел, я за ней куда только не посылал, наконец нашел. А вашу кошечку со мной оставлять не боитесь? Плевать, своя шкура ближе к телу? Кошечки найдутся, а с шкурой сложнее, гав, гав.

— Кто вам позволил, любезный, оскорблять нас и уважаемую хозяйку? — Сэм выступил вперед, шерсть на нем поднялась дыбом. Ему приходилось не раз встречаться с враждебно настроенными собаками, хотя в Шаландии их не так уж много и всегда есть по близости с десяток котов, которые объяснят неразумному псу, кто здесь главный. Но сегодня из подмоги был один лишь Неро и отсутствовала возможность маневра. Стены Одиллиных апартаментов не позволяли развернуться.

— Сейчас посмотрим, какие вы храбрые и как будете защищать честь вашей кошки, — глаза бульдога стали кроваво-красными, он застыл перед прыжком, чтобы ловчее вцепиться в выбранную цель и тут раздался оглушительный грохот. Неро перепуганный до смерти потихоньку отступал в холл и там, задев одну из фотографий, опрокинул на пол все остальные, скрепленные друг с другом невидимой нитью.

— Мр мяу, — Одиллия разъярилась больше чем Сэм, увидев нанесенный ущерб, убирайтесь немедленно, все, все, — примадонна визжала на нотах, сделавших ее в свое время эстрадной дивой. Неро выскочил как пуля и помчался со всех ног к себе домой.

Бульдог и Сэм, не видевшие еще разрушений, переглянулись в недоумении. Одиллия повалилась на ковер в истерике. Рыжий кот и пес выскочили в холл, и увидев произведенный переполох, совершенно успокоились.

— Вы мне интересны, Сэм, — Бульдог повернулся к Сэму и помахал хвостом, в знак примирения, — не хотите продолжить наше знакомство и спуститься этажом ниже? У меня не такие хоромы, как у Одиллии, просто конура со всеми удобствами, но пиво найдется.

— Спасибо на добрром слове, я в самом деле спешу, задержался у Одиллии. Как-нибудь при случае, почему бы не пообщаться с приятным во всех отношениях псом?

Глаза бульдога стали опять наливаться кровью, но Сэм не стал ждать, когда пес окончательно рассвирепеет и улизнул. Он шел по пустынной улице и размышлял о бурных приключениях прошедшей ночи. Столько всего произошло за такое короткое время. Иногда живешь себе месяц, другой и ничего интересного не происходит, ну, может быть, потасовка незначительная, или кошечка интересная подвернется, вот и все события. А тут, все сразу навалилось: Ляма не пришла на свидание, Одиллия осчастливила визитом, Честер, Лямин старинный дружок, объявился, Неро оказался трусом и на закуску бульдог своей дружбой удостоил. Ничто не беспокоило Сэма, побывавшего во многих передрягах, кроме предательства неверной подруги. Как ни старался он преодолеть чувство обиды и забыть коварную Ляму, ничего не получалось. Она стояла у него перед глазами, сердитая и непокорная, желанная, как никогда. Кот прошел несколько кварталов, ведомый чутьем, не сомневаясь ни минуты, какое направление нужно выбрать. Застыл перед витриной одного из новомодных маркетов, где манекен — тигрица одетая в ультра модную в этом сезоне шкуру серебристого меха зазывно улыбалась и совершенно растерялся, увидев в стекле отражение Лямы. Он медленно повернул морду и нос к носу столкнулся с предметом своих мечтаний.

— Ляма! А где же достопочтенный Честерр! Мне казалось вы поладили. У него столько достоинств, куда мне, рыжему коту с разорванным ухом до заморского лоррда!

— Сэм, доррогой, я сбежала от Честера в надежде встретиться с тобой. Ты единственный Ррыжий Брравый Ррешительный и Очарровательный, самый любимый кот на свете. Мяу-мяу-мрр.

Баку 2002

Праздник Святого Валентина

Нармине Таривердиевой

посвящается

Нигяр медленно шла по площади Фонтанов. Она вдыхала воздух с привкусом нефти, моря и пыльного ветра. Смотрела на лица прохожих: восточные черты, темпераментная жестикуляция. Непривычно удивило такое количество праздных людей на улицах в рабочее время и преобладание черного цвета в одежде. В солнечном, ярком городе, большая часть его жителей была одета в черный цвет.

Она не думала ни о чем. Она смотрела, чувствовала и подсознательно старалась запомнить что видела, хотелось отложить впечатления в папку памяти, на потом. У бакинского арбата, она остановилась, с любопытством разглядывая картины и поделки местных умельцев. Преобладали картины, написанные специально для скорой продажи. В основным встречались виды старого города, причем один и тот же вид в старой крепости, с удаляющимся фаэтоном, встречался у нескольких художников, и почему-то копии пейзажей Шишкина. Иногда можно было набрести на действительно стоящую картину, и естественно, купить ее задаром. Иностранцы хорошо были осведомлены и пользовались этим обстоятельством, покупая картины на импровизированном вернисаже.

— Нигяр, неужели это ты, ни за что бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Ты все такая же красивая, совсем не меняешься.

Молодой человек подошел к Нигяр вплотную, и только тут она узнала своего старого знакомого Фуада, который когда-то еще в другой жизни, ухаживал за нею.

— Разве ты не знаешь, я не меняюсь с детского сада. Какая там была, такая и осталась.

Он засмеялся:

— И такая же колючка.

Он взял ее под руку и они двинулись, не спеша, вперед. У него появилась совершенно новая спокойная, уверенная походка.

«Наверное он при деньгах», — подумала она и услышала его такой же уверенный как походка голос:

— Мы встретились с тобой в удивительный день. Сегодня День влюбленных, День Святого Валентина. Ты разве не знала. Это судьба.

Она поморщилась от банальности вывода.

— Сначала скажи да, а потом я тебе кое-что предложу.

Нигяр замешкалась и разволновалась. Ставший почти незнакомым за столько лет мужчина, просит согласиться неизвестно на что.

Он заметил ее реакцию. Всегда был чутким:

— Ты что подумала. Вообразила себе, бог знает что? Это тебе не Америка. Я хочу пригласить тебя сегодня вечером в ресторан «Русь».

— А почему «Русь»? С каких пор тебя тянет на славян. Со времени расставания со «старшим русским братом»? Ностальгия замучила. Не горюй, без старшего брата мы не останемся. У нас их несколько, на выбор. Главное не промахнуться с выбором.

— Извини дорогая, ресторана «Сан Франциско» у нас еще нет. Наверное будет, но пока нет. Почему «Русь», потому что там неплохая программа. Поет Манана и вообще очень мило.

— Конечно пойдем, мой хороший.

— Вот это мне понравилось. Я согласен. Твой и хороший. Я тебе не задал самый главный вопрос. Ты уже догадалась какой.

— Ну конечно, этот вопрос у тебя в глазах с первой минуты нашей встречи. Нет, я не замужем. Свободна как птица в полете.

— Ну и прекрасно. Про меня и говорить нечего. После твоего отъезда я так и не нашел женщину, хотя бы похожую на тебя. Жду тебя сегодня в семь часов у твоего дома. Надеюсь дом тот же.

— Ты все угадал.

Они расстались. Оба с одинаковым нетерпением и любопытством ожидали вечера.

Нигяр тщательно готовилась к предстоящему вечеру. Она выбрала темный шелковый брючный костюм в тонкую полоску. Он очень шел ей. Туфли лодочки на высоком каблуке. Ей трудно было объяснить самой себе, чего она ожидала от предстоящего вечера. Фуад был для нее приятным воспоминанием, не более. Она никогда не была влюблена в него. И все же его новый облик заинтриговал ее. Мать заметила ее оживление и с интересом спросила:

— Куда ты так наряжаешься. Я тебя очень прошу, во-первых, если задержишься позвони. Во-вторых, не будь такой ироничной и придирчивой ко всем. Попробуй быть проще. Посмотришь насколько тебе станет легче жить.

Мать конечно была права. Нигяр сама чувствовала, что ее излишняя эмоциональность мешала ей. Она никогда не могла промолчать и не увидеть там, где ей было выгоднее промолчать. В Америке она научилась терпению и выдержке. Но натура осталась прежней. Терпение давалось с трудом. Иногда наступал кризис и выливались все сдержанные, накопившиеся обиды и страдания. После такой встряски она долго приходила в себя физически и морально. Нигяр знала за собой и боялась таких проявлений своего темперамента.

Она не любила опаздывать и ровно к семи часам была готова и вышла из дома. У подъезда она увидел Фуада рядом с новеньким фольксвагеном.

— Садитесь мисс. Он галантно открыл дверцу машины.

Нигяр отметила и его элегантность и ненавязчивый запах дорогого одеколона.

— Какая у тебя шикарная машина.

— Рабочая машина пролетариата.

— Ты забыл уточнить: немецкого пролетариата.

— В конце концов совсем маленькая разница.

У ресторана стояло множество иномарок. Фуад поставил свою машину так, чтобы не мешать выехать другим машинам. Они вошли, оставили верхнюю одежду в гардеробе. Нигяр посмотрела на себя в большое зеркало и с удовольствием отметила, что на нее смотрит не только она сама, но и окружающие мужчины. Фуад подошел к ней, очевидно гордясь своей спутницей. В зале был полумрак. На столах горели свечи. Музыканты тихо играли приятную блюзовую музыку. Они прошли в конец зала.

— Я специально выбрал столик подальше от эстрады, чтобы мы могли говорить.

К ним подошел метрдотель и подал карту.

— Как у вас со стерлядью и блинами с икрой. Нигяр посмотрела на метрдотеля.

Фуад ответил за него:

— Гоша не напрягайся, Нигяр моя подруга детства, неси кябаб, икру, и вашу фирменную селедку и грибочков. Для меня немного водки. Для нее красное хорошее вино. Каберне Савиньон, например. Десерт мы закажем попозже. Я думаю Нигяр оценит.

Нигяр почувствовала, что может расслабиться и плыть по течению, может позволить себе в этот вечер побыть просто женщиной. Глаза привыкли к полумраку. Она оглядела зал. Интерьер хорошего ресторана, много растений. Ничего супер колоритного. Все выдержано. Вокруг за столиками сидели пары, в чем-то неуловимом схожие. Мужчины как правило массивные, вальяжные, сверкавшие перстнями и рядом молоденькие девушки затянутые в кожу или декольтированные, с утрированным макияжем. Фуад проследил за ее взглядом.

— Знакомься, новые азеры.

Мужчина сидевший за соседним столиком громко выругался, девушка сидевшая напротив него нервно громко засмеялась.

— Заметно, что они совсем новые.

— Что ты хочешь, через каких-нибудь два поколения, у их внуков, будут манеры и прекрасный вкус. Но хочу отметить, что не все новые азеры такие. Он самодовольно улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что ты тот самый внук.

Он засмеялся оценив ее остроту.

— Я не внук, а правнук, серьезно, я новый азер, преуспевший благодаря своим мозгам.

— А разве академик, доктор наук, сделавший не одно открытие, получающий мизерную зарплату и неумеющий крутиться, не имеет мозгов.

— Академик академику рознь. Не передергивай, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Началась программа и они замолчали. Прожекторы высветили эстраду. На нее ручейком выплыл кордебалет. Девушки были хорошо подобраны: высокие, тонкие, только две из них соответствовали восточным вкусам. У них были налитые ножки и грудь. Музыка стала громче, бравурнее. Через некоторое время все замерло в ожидании примы. На сцену вышла миниатюрная, похожая на дюймовочку девушка и запела неожиданно сильным голосом. Она пела национальную песню, которая плавно перешла в джазовую импровизацию. Голос гибко модулировал восточные трели и вариации под джаз. Нигяр поплыла по волнам музыки, осознавая, что может больше всего в другом мире ей не хватало ее музыки, в которой слились восток и запад, гармонии одинаково прекрасно звучавшие в восточном и западном обрамлении. Песня закончилась.

— Теперь я вижу, что ты не зря привел меня сюда.

Внезапно, откуда-то из темноты возник силуэт. Плотный мужчина с трехдневной щетиной, одетый не по вечернему, в спортивную куртку и джинсы стоял рядом с их столиком и улыбался пьяной улыбкой:

— Какие люди, кто бы мог подумать. Приехала и даже не соизволила позвонить. Хотя этого следовало ожидать.

Фуад вопросительно посмотрел на Нигяр.

— Знакомтесь, это Рауф мой старый друг. Фуад — мой друг.

— Но не такой старый, - закончил за нее Фуад.

— Я виновата, я собиралась позвонить со дня на день, но так и не собралась.

Она почувствовала себя неуютно. Рауф был непредсказуемым человеком. Во что могла вылиться неожиданная встреча Нигяр не могла даже представить.

— Ну что, дитя природы, садись поближе.

Ей хотелось разрядить обстановку, но по лицам мужчин было понятно, что ничего не получится. Фуад был подчеркнуто вежлив и корректен, зато Рауф был заметно агрессивен. Заиграла танцевальная музыка и две пары закружились в танце.

— Вы не будете против, если я приглашу на танец вашу даму, — он наклонился к Фуаду.

— Все зависит от дамы.

— Дама сторонник мирного сосуществования и потому принимает приглашение, — Нигяр немного деланно засмеялась. Она встала пошла впереди Рауфа к эстраде, спиной чувствуя провожающий их взгляд Фуада.

Танец был медленным и Рауф танцевал так, чтобы у Фуада не осталось никаких сомнений в том, что они с Нигяр действительно друзья. Он прижал ее к себе и что- то жарко шептал на ухо. Нигяр не стала сопротивляться. Рауф был во много раз сильнее ее и выглядело бы это смешно. После танца он попытался отвести ее за столик, где сидел с друзьями. Она решительно отказалась и ему пришлось довести ее до места. Он бурчал себе под нос.

Вечер был безнадежно испорчен. Фуад еще пытался шутить и говорить о своих чувствах. Нигяр сидела как на иголках, понимая, что так просто Рауф не уйдет.

Ждать пришлось не долго. Рауф подошел к музыкантам, о чем-то с ними пошептался. Они заиграли вступление. Он взял в руки микрофон и громко объявил:

— Песня посвящается любимой девушке. «Севгилим».(Любимая).

Он запел чудесную песню бакинского композитора. Высокий, почти оперный голос пел с чувством. Публика в зале оживилась. Один из новых азеров подошел к нему похлопал по плечу и видимо хотел заказать песню. Рауф оттолкнул его. Назревал скандал. Метрдотель бдительно наблюдавший за залом, осторожно прошел к эстраде. Рауф успел сдернуть скатерть вместе со всем, что было на ней, со столика неосторожного заказчика.

Все как-будто бы ждали развлечения не объявленного в программе. Некоторые из мужчин встали и подошли к месту событий. Фуад медлил. Ему не хотелось участвовать в происходящем. Бросив взгляд на Нигяр, он все же поднялся и прошел к метрдотелю.

Рауф стоял на столе и громко кричал на весь зал, перекрывая оркестр:

— Не купите, все купили, меня не купите, я не продаюсь.

Он еле стоял на ногах. Метрдотель и двое дюжих молодцов сняли его со стола и повели к выходу, крепко держа за руки. В вестибюле Фуад подошел к живописной группе.

— У вас не будет никаких неприятностей и вам не придется платить за разбитую посуду и моральный ущерб только потому, что вы друг детства Нигяр. Но я не советую Вам пытаться с ней увидеться и вообще мелькать у нее перед глазами. — он говорил с Рауфом тихо и доверительно. У державших его под руки верзил был совершенно индифферентный вид.

Рауф молчал, понурив голову, не пытаясь ничего возразить. Кураж прошел, единственное, что ему хотелось, поскорее исчезнуть. Подошли его друзья с которыми он пришел. Высокий парень в очках предложил отвезти его домой. Рауф отрицательно покачал головой. Он совершенно протрезвел. Он молча оделся и вышел из ресторана.

В зале веселье било ключом. Происшедший скандал казалось подстегнул желание кутить. Девочки из кордебалета танцевали канкан и грузный мужчина с заплывшими глазками и выступающим брюшком упорно пытался всунуть купюру в бюстгалтер самой плотной, с подчеркнуто округлыми формами танцовщице. Наконец ему это удалось и он с победным видом уселся на свое место.

Нигяр ковырялась вилкой в тарелке, пожалев в очередной раз о том, что бросила курить. Ей всегда хотелось делать все наоборот. Она курила с шестнадцати лет, в то время, когда мало кто из девушек ее возраста осмеливался курить. А потом, когда это стало вдруг модно, она перестала курить, но временами желание было настолько сильным, что она выкуривала одну, две сигареты тайком.

Вечер длился и казался бесконечным. Фуад был по прежнему внимательным и милым. Ему хватило такта не говорить о том, что произошло. Наоборот, он шутил, ему хотелось быть остроумным и неотразимым. Может быть в другое время, она бы поддалась его обаянию. Картинка с изображением нового азера была испорчена. Она не могла бы сказать, что ее смущало. Желание говорить самой пропало напрочь, она рассеянно слушала его. Нигяр отбывала повинность в ожидании окончания ужина.

— Ты так и будешь молчать, я рассказал все самые новые, а потом все самые старые анекдоты. Ты одинаково вежливо выслушала и те и другие, из чего я сделал вывод, что ты их просто не слушаешь.

— Ну что ты дорогой, я наслаждаюсь твоим бесценным обществом и красноречием.

— Ну вот теперь по твоему сарказму, я вижу, что ты проснулась и еще, что тебе хочется поскорее уйти отсюда.

Не дождавшись десерта, Фуад попросил счет, оставил щедрые чаевые.

На улице было немного прохладно. Фуад обнял ее за плечи, жест естественный, к тому же продиктованный свежестью вечера. Нигяр поежилась и отстранилась.

В машине он спросил безразличным голосом:

— Как ты собираешься закончить вечер, может поедем куда-нибудь еще.

— Я так понимаю, куда-нибудь еще, это к тебе?

— Ты всегда была слишком откровенна, такой и осталась.

Она рассмеялась, легко, весело.

— Домой, — пропела она, — я хочу к себе домой.

Он рванул машину. У дома Нигяр он взял ее за руку:

— Спасибо за прекрасный вечер, потом запнулся и сказал невпопад и не то, что собирался говорить:

— Умоляю, не встречайся с этим типом. Оставь мне надежду.

Она посмотрела на него с удивлением и первый раз за весь вечер пожалела его.

— Бедненький мой.

Нигяр потянулась к нему, поцеловала и тут же вышла из машины.

Дома, в постели ее разбудил телефонный звонок. Звонил Рауф, трезвый, с извинениями. Он долго объяснял ей свое душевное состояние и также долго просил прощения. Уже почти засыпая, Нигяр подумала, как все-таки чудесно, что она дома, где все такие сложные, ранимые, не такие как там.

Премудрая Афет

Поход на дачу откладывался. Тщательно собранные за последнюю неделю доски были украдены неизвестными злоумышленниками. Мечтать о том, что ей, Афет ханум, удастся еще раз добыть такой прекрасный стройматериал, не приходилось. Последнее время все ближайшие соседи, замыслившие когда-то ремонт, благополучно его закончили и теперь наслаждались заслуженным покоем. А Афет ханум не хотелось покоя. Ее деятельность для стороннего наблюдателя представляла собой броуновское хаотическое движение. Трудилась она постоянно. И цели ставила перед собой грандиозные. Не всегда достижимые, но от этого еще более желанные.

Оставшись старой девой, Афет до семидесяти лет не потеряла надежды на то, что она встретит своего избранника. И когда на горизонте возникал хоть сколько-нибудь подходящий претендент, она оценивала его со всей тщательностью, досконально анализируя его достоинства и недостатки, не желая ничего оставлять на волю случая. Такой разумный подход стал непреодолимой преградой на пути к семейному счастью. Жениха все не было, а время бежало с той же скоростью, с какой непрерывно вращалась вокруг своей оси Афет ханум.

Еще в молодости ей удалось стать полноправной хозяйкой двухкомнатной квартиры в центре города. Естественно, не обошлось без коварных завистников, в лице ближайших родственников, но данный факт только прибавлял остроты ощущений и полноты жизни. Год назад над квартирой Афет ханум поселились новые соседи. Ничего особенного, обычная семейка, состоящая из мужа-добытчика, дебелой жены и крикливой дочки, уже успевшей обзавестись спутником жизни и двумя сопливыми детьми. Дети, по рассказам Афет с утра до поздней ночи, плясали над ее хрустальной люстрой, специально, чтобы разбить ее, или, по крайней мере, чтобы досадить соседке.

С недавних пор у Афет прибавилась еще одна забота. Сначала она не обратила никакого внимания на загадочные, как ей показалось, случайности. Но, когда у нее пропал ее любимый шарф, с которым она не расставалась около двадцати лет, она забила тревогу. Сразу же после этого неприятного случая, у Афет разыгрался радикулит. Она связала пропажу шарфа с болезнью и упорно рассказывала всем, кто соглашался ее выслушать, что после пропажи ее любимой вещи, она стала хворать. Подметая перед дверью свою площадку, она обнаружила подозрительный мусор прямо под половиком перед своей входной дверью. Большой узел черных ниток, вперемешку с землей, какими-то истлевшими бумажками и обрывками материи, показавшимися ей знакомыми. Она брезгливо, кончиками пальцев, подобрала запутанный узел, и дома, надев резиновые перчатки, внимательно исследовала его. Обрывки ткани оказались остатками ее любимого шарфа. Афет думала целый день, кому так сильно захотелось свести ее в могилу? Чтобы прибегнуть к черной магии, необходимы веские причины. А в том, что ее пытаются сжить со свету, Афет уже не сомневалась.

Хорошо зная свое окружение, старая женщина могла предположить кто способен на такое. Судя по почерку, приложила свою тяжелую ручку невестка жена брата, пузатого человека, равнодушного ко всему на свете, кроме пива. У него было трое детей, и Афет иногда удивлялась, как при его безразличии, он смог заиметь троих детей. Глядя на них, у Афет всегда оставалось впечатление, что невестка все сделала сама, при самом незначительном участии ее брата. Все трое — копии ее ненаглядной невестки. Когда эта женщина еще только обхаживала брата Афет, идеальнее невестки невозможно было представить. Она только и говорила, что о хозяйстве, о консервах, о том, как замечательно она стирает и как почитает старших. После замужества, женщина, если не стала своей противоположностью, то сочла вполне справедливым стать самой собой: сварливой, вредной и алчной. Когда Афет осознала, что брат женился на драконе о трех головах, было уже поздно, каждая из голов позаботилась о наследнике. Племянники оказались не только прожорливыми, как мамаша, но такими же коварными. Афет не сразу разгадала все уловки, которые несмышленые еще детки постигали играючи. Многочисленные припасы, в виде разнообразных консервов, заготавливаемые Афет каждое лето в несметных количествах, стали исчезать с такой скоростью, что все старания оставить на зиму хоть несколько банок, терпели фиаско. А как умело они выманивали дорогие сердцу Афет консервы! Племянники пускали в ход самую грубую лесть, от которой у обычного человека, случилось бы несварение желудка, но для Афет, сохранившей не только физическую, но в некотором роде душевную девственность, их похвалы оказывались вполне удобоваримыми. В результате, проработав всю лето, как муравей, на зиму ей оставались лишь горестные воспоминания о неблагодарном труде и незаслуженная участь стрекозы. А когда детки подросли, то перестали удовлетворяться продуктами теткиного производства, им понадобилось жизненное пространство. Намеки на то, что не мешало бы Афет-ханум позаботиться о завещании, ведь все мы не вечны и ходим под Богом, не возымели нужного действия. Попытки уговорить Афет взять себе в опекуны восемнадцатилетнего племянника, интересующегося кроме жилплощади, еще теткиными драгоценностями, также не имели успеха. Афет ханум от души возмутилась и справедливо заметила, что любой объективный человек согласится с тем, что опекать нужно не ее, разумную рачительную хозяйку, а оболтуса, который ничему не научился за свои восемнадцать лет и способен только клянчить деньги и шантажировать любимую мамочку. Вот тогда у их мамочки и созрел гениальный план.

Под грузом такого рода обстоятельств Афет задумалась о том, как ей уберечься от слишком горячей любви родственников. Как-то зимой Афет простудилась, что неудивительно; отопление в квартире отсутствовало со времен обретения страной независимости. Вечером того же дня объявился десант, состоявший из невестки и ее выводка. Они принесли подозрительного вида лекарства. На упаковке невозможно было прочитать ни дату производства, ни производителя, ни срок годности и еще творог, как уверяла ее невестка домашний, приготовленный ее собственными руками. Афет не стала его пробовать, хотя невестка очень красноречиво расписывала достоинства творога, а приберегла его для своей любимой кошки. Кошка пришла, как всегда рано утром, и только понюхав творог, поморщилась и тут же попросилась выйти. После неудавшегося завтрака, кошка исчезла. Старая женщина выбросила творог, хотя потом сообразила, что нужно было отнести его на экспертизу и выяснить, почему ее любимая кошка не стала есть домашний творог? От лекарств Афет избавилась сразу же, закрыв за дорогими гостями дверь.

Любимая кошка, гуляющая сама по себе, как и полагается приличной кошке, но всегда возвращавшаяся к Афет, исчезла. Встретив ее во дворе, Афет поругала ее и позвала к себе на ужин. Пообещала накормить любимым лакомством подруги: кильками. Кошка внимательно посмотрела на старую женщину. За многие годы общения они научились понимать друг друга.

— Ты хочешь меня о чем-то предупредить, киска моя? — тихо спросила Афет.

Кошка даже не стала мурлыкать в ответ. Повертела хвостиком, грациозно выгнула спину, повернула набок мордочку и облизнула острым розовым язычком усики.

— Я не поняла? Ты думаешь, меня хотят отравить? Ну, умница моя, подай мне знак, помнишь, когда ты рожала, я ухаживала за тобой и всех твоих котят пристроила, отдала в хорошие руки, вспомни!

Кошка встала, потянулась во все стороны, небрежно кивнула старой подруге, и не спеша, не оборачиваясь, пошла по своим делам. На то она и кошка! А Афет сделала нужные выводы из любопытной встречи.

Да еще неугомонные соседи подливали масла в огонь. Балкон соседей, находящийся прямо над балконом Афет постоянно доставлял ей массу неприятностей. Соседка вешала белье, не удосужившись его выжать, и с него ручьем стекала вода, сгноившая все редкие растения, заботливо посаженные Афет. После потери своей любимой китайской розы, чаша ее терпения переполнилась и Афет поднялась к соседям, чтобы выразить им свое возмущение и сказать, наконец, что она о них думает. Дверь открыла мать и бабушка многочисленного семейства. Увидев Афет, лицо ее приняло приторно-сладкое выражение:

— Здравствуйте, дорогая соседка, как приятно, что вы о нас вспомнили. Заходите, чаю попьем.

Афет, обезоруженная таким приемом, собралась с духом:

— Спасибо, в другой раз. Я пришла сказать вам, что вы нехорошо поступаете. Льете воду на мой балкон. Все цветы на моем балконе завяли. А вы сами знаете, у меня самый зеленый балкон во всем доме. Я знаю, вы умираете от зависти. Умираете! Еще бы, у вас ни за что не выросли бы такие цветы. Никогда! А сколько раз вы заливали меня! Придите, посмотрите! Что стало с потолком в кухне! Во что превратились мои тюлевые занавеси! А ваши дети! Стая слонов! Таких невоспитанных детей я еще не видела! Каждый раз я боюсь, что они упадут мне на голову!

Голос Афет поднимался все выше и выше, и к концу тирады, всегда мелодичный и нежный голос сорвался на визг.

Приятное выражение потихоньку сползло с лица соседки и как в театре масок, на его месте появилась маска презрения и недоумения.

— А ты на себя посмотри, старая. Зачем тебе столько цветов, ты же одна! Одной ногой в могиле, а туда же, цветы ей понадобились. Будут тебе цветы, как помрешь, принесут тебе цветов, не беспокойся!

Афет пожевала губами, набрала в легкие побольше воздуха и ринулась вперед.

— Кто когда помрет одному Богу известно. Я еще вас всех переживу!

На шум из комнаты в глубине квартиры показался муж соседки и тут же вступил в перепалку.

— Мою жену обижают? Никому не позволю! — мужчина встал на защиту своей половины, как, если бы ей угрожал извращенец маньяк, польстившийся на необъятные габариты супруги.

— Посмотри на нее, на свою жену, ты думаешь ее можно обидеть? — к Афет вернулась свойственная ей ирония, — только такой дурак как ты мог выбрать себе эту корову!

— А тебе хотелось бы, чтобы тебя выбрали, да? — елейным голоском поинтересовалась соседка.

— Да я бы удавилась, если бы у меня был такой муж! И попробуйте еще раз, что-нибудь налить на мой балкон, или залить мой потолок, я на вас управу найду! Такую жизнь Вам устрою, что долго потом вспоминать будете!

Афет, оставив за собой последнее слово, вернулась домой. Ноги подкашивались, любимая валерьянка не оказывала своего обычного благотворного действия. Одетая, она прилегла на постель, закуталась в плед и уснула.

Она шла по дорожке, опоясывавшей кольцом площадку, напоминавшую арену цирка. Также по кругу, только в обратном направлении кружили звери, удивительно похожие на ее родных и знакомых, но только в зверином обличье. Она узнала почти всех; один страшный черный волк оставался загадкой. Время от времени он ощеривал пасть, и Афет содрогалась при виде жутких острых клыков, блестевших в лунном свете. Внезапно он выпрыгнул из круга и ринулся на Афет, замершей в ожидании своего последнего часа. Он вцепился ей в горло, точно зная, где искать сонную артерию, чтобы одним движением покончить с жертвой. Афет слабо вздохнула, и вдруг волк ослабил хватку, почти ласково лизнул ее в щеку и, повизгивая, как несмышленый щенок улегся рядом с ней, согревая ее своим теплом. Афет повернулась к нему, пытаясь понять, что произошло со страшным зверем, так странно изменившим свои намерения, и неожиданно узнала в нем своего давнего и самого желанного поклонника, так и не ставшего ей мужем. Она обняла волка изо всех сил и почувствовала, что растворяется в нежности и радости, давно покинувшей ее. Волк пощекотал ей ухо и что-то невнятно шепнул. Афет отрицательно покачала головой. Он шепнул еще и еще раз. «Я знаю, меня хотят убить, знаю», — произнеся эти слова, она открыла глаза и поднялась. После сна она совершенно уверовала в то, что ее жизни грозит смертельная опасность. Услужливая как никогда память предъявляла ей все новые свидетельства. Совсем недавно, в декабре, Афет заболела воспалением легких и многие, в том числе любимые родственники и соседи думали, что она не выкарабкается. Афет вспомнила их визиты. Инквизиторский взгляд, отягощенный скрытой надеждой невестки и откровенную, чуть прикрытую лицемерием радость верхней соседки. Как ни странно такое отношение и послужило наилучшим стимулом для выздоровления. Догадавшись, а вернее почувствовав чаяния близких, Афет мобилизовала все скрытые резервы своего испытанного временем организма и к удивлению и огорчению ее доброжелателей, выздоровела и стала еще энергичнее прежнего. Затеяла грандиозное строительство дачи в самом престижном дачном поселке. Откуда ей удавалось добыть средства, она не распространялась, но невестка, обладавшая многими бесспорными качествами, а в их числе безошибочным нюхом, угадала, что в ход пошли старинные дорогостоящие украшения матери Афет. Она долго пытала своего мужа, но не добилась, как и следовало того ожидать никакого вразумительного ответа.

Наступившая весна принесла Афет не только слабость в ногах, головокружение, но и ласковый ветерок, пришедший на смену холодным собратьям северным ветрам и почки, на посаженных на даче саженцах. В первый раз, увидев, прижившиеся деревца, она долго стояла, гладя шероховатую поверхность ветки, совсем так же, как она гладила бы своего не родившегося ребенка. На даче Афет посвежела, помолодела. Дачные заботы не угнетали ее, как случалось в городе, а наоборот прибавляли сил. От постоянной работы и пребывания на воздухе, разительно отличавшемся от городского, Афет похудела и стала крепче. Родственники и соседи волновали ее намного меньше прежнего. Казалось, что они уменьшились до своего натурального мизерного размера. Проведя все лето на даче, лишь изредка наведываясь в город, Афет почувствовала себя уверенной и спокойной. Прежние страхи остались в прошлом. Иногда она вспоминала свои сомнения без содрогания, с оттенком неверия как если бы она слушала рассказ близкой подруги или смотрела фильм. Все, что приключилось с ней не вызывало прежней паники, а представлялось обычной житейской историей.

Переехать в городскую квартиру Афет решилась только тогда, когда наступили настоящие холода: старенький электрический обогреватель с чиненной перечиненной спиралью сломался окончательно, и пронизывающий холод стал хозяйничать в маленькой уютной спальне Афет. Сборы были недолгими. С дачи она всегда возвращалась налегке, в багаже у нее значились хорошее настроение и надежда на скорое возвращение. Уже подъезжая к городу, она почему-то забеспокоилась, вновь пережила свое прежнее состояние отчаяния. Глубоко вздохнув, взяла себя в руки и с улыбкой вышла из поезда. В своей городской квартире ее не покидало чувство, что кто-то побывал у нее. Объяснить толком, что смущало ее, Афет не могла. Неуловимые приметы: кастрюля, лежащая не на месте, нож, забытый рядом с диваном, передвинутое кресло. Ряд мелочей, заметных только хозяину. Убедившись в том, что квартиру действительно кто-то навещал, она прошла в кухню и из потайного, скрытого в стене ящика вытащила старинную шкатулку, в которой хранились драгоценности, оставшиеся после покупки и ремонта дачи. Все было на месте. «Не нашли. А искали, наверняка искали. Так им, дуракам. И после моей смерти помучиться придется прежде, чем найдут.» Слово «смерть» заставило ее сесть и задуматься над тем, зачем она пришла в этот мир. Только ли за тем, чтобы быть бельмом на глазу у родственников и соседей? Она представила лживо скорбные мины своих сородичей, с трудом скрывающих злорадство, на ее похоронах. «Не дождутся. Даже если мне придется жить немощной старухой еще сто лет. Не дождутся. Я не доставлю им такой радости.»

Соседка, при встрече не преминула заметить, что Афет похудела и ей это не идет, старит. Невестка заохала при виде Афет, сокрушаясь по поводу натруженных рук, и с неподдельным интересом спросила, когда Афет собирается снова на дачу. Тут в голове у Афет сработал сигнал «СОС». Ей стало ясно, что визитеры, нарушившие территориальную целостность ее жилища, обязательно появятся, сразу же после ее отъезда на дачу. Цель их очевидна: найти желанные сокровища. Афет решила схитрить и посмотреть, как будут развиваться события дальше. Она пообещала отправиться на дачу, как только выглянет солнышко и чуть прогреет землю. «После дождичка в четверг», ехидно добавила она про себя. Невестку такой ответ не очень обрадовал, хотя в полном согласии со своей змеиной натурой, она прошипела, изображая заботу:

- Ни в коем случае, не вздумай поехать на дачу в этот холод. Ты же простудишься! Не забывай о своем возрасте. В твоем возрасте нужно беречь здоровье!

— Ты права, всегда заботишься обо мне. Никогда не дашь забыть, что я уже не молода, и нужно быть осторожной. Знаешь, ты ведь тоже не так далеко от меня ушла. Каких-нибудь пятнадцать лет; оглянуться не успеешь, как они пролетят.

— Спасибо, что напомнила, — невестка поджала губы.

Афет провела долгие зимние месяцы в городе. Большую часть времени она хворала, не переставая удивляться, почему у нее болит то правый бок, раньше никогда не болевший, то левый, то поясница, то вдруг отнимается рука. Как-то она поделилась своими неприятными наблюдениями над прежде не знавшим сбоев организмом, со своей подругой, ровесницей. Женщина никогда не отличавшаяся особым умом, оказалась на редкость разумной и очень кстати вспомнила Чехова, говорившего что-то вроде «если после сорока лет вы проснулись утром и у вас ничего не болит, значит вы в гробу. А если учесть, что нам уже далеко за сорок, — прибавила подруга, — то ты можешь сделать соответствующие выводы.». Афет от души посмеялась и забыла на время о своих многочисленных немощах.

Наступила вторая дачная весна, и Афет стала тщательно готовиться к переезду. Купила и упаковала кое-какие строительные материалы, домашнюю утварь. В один прекрасный день, когда птички подняли гвалт, возможный только поздней весной, Афет преодолев свою весеннюю слабость, одевшись потеплее в старенькую шубу, собралась в дальнюю дорогу. Перед выходом из дома, она решила позвонить к брату, чтобы оповестить о своем отъезде невестку. Делала она это не без тайного умысла. Расставив по всей квартире хитрые ловушки, ей хотелось как опытному охотнику, умело заманивавшему дичь, посмотреть, как в них попадутся ее «милые заботливые» родственнички. Невестка по всем правилам хорошего тона поохала и не забыла спросить, когда Афет собирается обратно. «Скоро. Я пробуду на даче недолго, боюсь простудиться». Трубка молчала, а Афет кожей почувствовала напряженную работу мысли. Простившись, она тяжело спустилась по лестнице, неся с собой нелегкий груз. Уже во дворе она остановилась, чтобы поправить неудачно завязанный узел с поклажей, посмотрела на часы и с неудовольствием обнаружила, что опаздывает на электричку. Прибавила шагу. Ей нужно было перейти двухполосную дорогу. Сложность заключалась в том, что несмотря на исправно работавший светофор, невозможно было угадать поведение машин. В любую минуту, независимо от того, какой глаз светофора был зрячим в это мгновение, мог выскочить водитель, у которого по той или иной причине сдали нервы, и снести с пути преграду, не говоря о таком незначительном препятствии, как старая женщина. Еще раз внимательно оглядев дорогу и убедившись, что никакой опасности нет, женщина шагнула на проезжую часть. И тут случилось то, о чем ее предупреждал черный волк. Смирно стоявшая шестерка рванулась с места и на большой скорости стремительно приближалась к Афет. Она, почувствовав опасность, совсем, как ее знакомый волк отсутствующим у нее шестым чувством, подобралась и, выпустив из рук тяжелый груз, ловко отпрыгнула назад. Перед прыжком, она, как в замедленном кадре, увидела лицо цинично ухмылявшегося водителя, и узнала в нем двоюродного брата своей невестки. Машина не тормозя, промчалась дальше. Афет сидела на тротуаре, закрыв руками голову, и тихо про себя молилась, благодаря бога за чудесное спасение, и возможность еще немного насладиться земной жизнью. Кто-то из свидетелей уличного инцидента собрал рассыпанные женщиной доски и заботливо сложил рядом с ней.

Афет не поехала в тот день на дачу. Она вернулась домой, улеглась в постель, долго размышляла о людской злобе и зависти. Вспомнила книги о мести, начиная с Гамлета, потихоньку дошла до бразильских сериалов, где обязательно главная героиня будет жестоко отмщена в счастливом конце фильма, повздыхала, поохала и решила, что она и в этом случае будет оригинальной. Она не будет мстить. Нет. Афет будет жить также как жила раньше, только без них, без родственников. Она, дача, кошка и подруга. Именно в таком порядке она и выстроила свой мир. Подумала немного, переставила местами подругу и кошку и снова засобиралась на дачу.

Привидение

Женщина, прильнув к балконному стеклу, смотрела на высокое окно, расположенное во втором этаже старинного здания напротив. Само здание было погружено во тьму и лишь в одном окне, занавешенном тяжелой портьерой мелькали блики, вероятно от огня в камине. Полная луна дополняла картину, создавая иллюзию нереальности происходящего. Женщина задумалась, представив себя, сидящей в вольтеровском кресле с высокой спинкой и неотрывно глядящей на огонь. Он всегда оказывал на нее магическое действие, возможно среди ее предков были огнепоклонники. Огонь завораживал и будоражил. Вкрадчивый голос вмешался в ее тревожные думы. Он звучал глухо и немного неестественно.

— Я давно хотел поговорить по душам, но как-то не представлялась возможность. А этот вечер идеально подходит для откровений. Ты же знаешь, что все духи обожают полнолуние. А ты сегодня просто восхитительна и выглядишь романтично, у камина, в моем любимом платье. И мне пришла в голову очень удачная мысль. Забавно правда, я продолжаю мыслить земными категориями: как будто у меня есть голова, в которую могут прийти мысли. Появилась масса времени для раздумий. И приходишь к очень интересным выводам. Ты спросишь меня, почему я, как всякая нормальная отлетевшая душа, не устремился в небо, или же, наоборот, не отправился гореть в геенну огненную. А вот ответ на этот вопрос я жду от тебя. Именно так. Дорогая моя, ты своими стенаниями и беспрестанными охами и причитаниями удерживаешь меня и не позволяешь мне освободиться от земного притяжения.

Он на мгновение запнулся. Застывшая женская фигура ожила, подняла голову и стала внимательно осматривать погруженные в полумрак углы комнаты.

— Не вглядывайся с таким ужасом, ты все равно ничего не увидишь. Точно так же как ты никогда ничего не видела и не понимала в моей жизни и сейчас ты не сможешь разглядеть легкое облачко, в которое я превратился. Я хочу облегчить тебе твою дальнейшую жизнь и естественно облегчить свои страдания, потому что ты не поверишь, но это так, ад, который так красочно описан во всех религиях, не что иное как пребывание на земле. И если ты не перестанешь без конца взывать ко мне и восхищаться моими, существующими в твоем воображении, добродетелями, то я так и не смогу узнать, что же такое космос и свобода духа. Скажешь, что я циник и таким же остался после смерти и будешь права. Я не буду тебя утомлять рассказами о своих изменах. Мне кажется, что это не суть важно. С высоты моего сегодняшнего положения, мне хотелось бы приоткрыть для тебя завесу возможного компромиссного существования на земле. Я не произнесу слово «счастье». Ты не настолько глупа, чтобы не понять, что эта химера родилась в воображении неизлечимого фантазера. Я нашел адекватное сравнение. Ты перестанешь думать обо мне, оглянешься вокруг и признаюсь, есть у меня слабая надежда, наконец увидишь, что мир, даже этот земной несовершенный мир, этот ад, не окрашен только двумя противоположными красками: черной и белой, он многоцветен. Помнишь, как наша дочь все время выясняла про какого-нибудь героя из фильма: хороший он или плохой. У тебя всегда был ответ. Ты точно знала кто хороший, а кто плохой.

Женщина охнула, и впервые за вечер захотела возразить. Она повернулась сначала в одну, потом в другую сторону, не зная как повернуться лицом к духу ее умершего мужа, наконец, она снова устремила свой взгляд на огонь:

— Я только сейчас поверила в то, что этот голос твой. Когда ты заговорил о нашей дочери, тогда я поверила, что это ты. Все твои предыдущие рассуждения могли быть рассуждениями любого из живших на этом свете мужчин. Почему-то они считают, что смогли понять и прочувствовать прелести земной жизни, тогда как мы женщины, слабые разумом, да ты почти сказал это, не в состоянии ни понять, ни оценить многообразия жизни. А тебе не приходило в голову, которой сейчас у тебя нет, как ты заметил, что я могла знать или догадываться о твоей скрытой жизни и не мучила тебя ни своими сомнениями, ни придирками только потому, что идея красочного мира мне совсем не чужда.

— Что ты хочешь этим сказать, голос привидения стал еще тише и еще вкрадчивее, — может хоть раз в жизни, ну хоть не в моей, так в твоей, объяснимся.

— А что ты хочешь услышать, откровения вдовы?

— Ты вульгарна, но это что-то новенькое, ты всегда была несколько пресной, но в чем тебя никогда нельзя было упрекнуть, так это в вульгарности. Мне становится интересно с тобой разговаривать. Если бы кто-нибудь пару лет назад, сказал бы мне, что проведу целый вечер разговаривая со своей женой, то я бы долго смеялся. Скажите пожалуйста, о чем можно говорить с женой.

— А ты вспомни дорогой, те редкие минуты, которые ты со мной говорил, разговоры велись вокруг быта, ты ни разу не заговорил о космосе или свободе духа или о многообразии жизни. Ты можешь упрекнуть меня в том же. Но вспомни, что я пыталась, видит бог, я старалась сделать нашу жизнь духовнее.

— Как видишь тебе это удалось. От меня только дух и остался. — Он засмеялся скрипучим смехом.

— Ты всегда переиначиваешь мои слова и в результате у меня такое чувство, будто я постоянно говорю одни глупости.

Привидение не отвечало, через некоторое время послышался шум очень похожий на игру плохого духового оркестра, шипящие хлопающие звуки заполнили комнату. Внешне не было никаких признаков движения или борьбы. Ей показалось, что лишь язычки пламени в камине стали еще ярче и тревожнее. Женщина напряженно вслушивалась, надеясь что так неожиданно прерванный разговор, волнующий ее даже сейчас, после смерти ее мужа, когда ничего нельзя было изменить в их прошлой жизни, будет продолжен. И в самом деле, через некоторое время, вновь зазвучал тихий голос, очень отдаленно похожий на голос мужа:

— Угадай, что сейчас происходило.

— Ты меня переоцениваешь, неужели ты думаешь, что я в состоянии угадать события, происходящие в потустороннем мире. По крайней мере не сейчас, может быть когда я буду так же бестелесна как ты, тогда…

— Да, я полагаю тогда тебя ждет множество открытий. Звуки, которые ты сейчас слышала, исходили от еще одной задержавшейся души и кстати вы знакомы, то есть, я хотел сказать были знакомы при его жизни. Ты не догадываешься кто это? Вот именно, он самый и есть. Я думаю не нужно даже называть его имя. Этот человек, вернее то, что осталось от него, почти такое же облачко как мое, может немного прозрачнее, он ведь всегда был более возвышенным, с тонкой душой, как раз тебе под стать. Так вот, это неземной уже при жизни, прилетел тут же, как только услышал, что ты заговорила о красках вселенной. К чему бы это?

Женщина не отвечала, забавляясь его неподдельным интересом к ее персоне. Ей всегда казалось, что все что касается ее личности, мужу представлялось таким ясным и прозаичным, что он не утруждал себя размышлениями о ней. И вот теперь у него, с некоторым опозданием, правда, возник повод для раздумий.

— Если учесть, что у тебя есть преимущество, тебе ведь теперь известны скрытые от взора живущих на земле людей тайны, то странно, что ты задаешь мне какие-то вопросы. Гораздо логичнее, если бы эти вопросы задавала бы я.

— Ты никогда не была любопытной, что всегда бесило меня. Иногда так хотелось сплести тонкую сеть вранья, и ничего не получалось, потому что ты очень редко расспрашивала меня.

— Да, я расспрашивала тебя только в том случае, когда тебе этого чрезмерно хотелось, когда было ясно, что если я не спрошу, ты просто не сможешь насладиться совершенным поступком.

— Послушай, если бы я при жизни подозревал о твоей мудрости, мы чаще беседовали и проводили бы время вместе.

— В данном случае, дорогой, я не могу сказать, лучше поздно, чем никогда, как ты сам понимаешь. А относительно вопроса заданного тобой, я думаю, ты сам мог бы задать его своему бестелесному другу.

— В том то и дело, дорогая, что его ответ никак не мог меня удовлетворить, очень уж он был неземной, а я ведь спрашивал у него о событиях, происшедших на грешной земле, а не где-нибудь в более высоких сферах. Он сам хотел с тобой поговорить, но у него ничего не получилось, ты, наверное, слышала какие-то звуки. Вот именно, он хотел тебе досказать то, чего не успел договорить на земле. В наших сферах также существует иерархия, никакого тебе беспредела. Каждая душа может поговорить со своими близкими, а вот с чужими уже никак. Из чего я делаю утешительный для себя вывод, что он не твой близкий. А то, что он хотел тебе досказать, поверь мне, душа моя, ничего в этом нет привлекательного или хотя бы интригующего, так розовая водичка. В сущности я говорю и может быть, даже немного тревожу тебя для того, чтобы утешить и я льщу себя надеждой, обрадовать тебя. Дело в том, что в моем теперешнем положении мне открылись все мои прежние пребывания на земле. Да, да, я возвращаюсь в новой оболочке на землю уже который раз, а все потому, что никак не могу стать безупречным, а остаюсь неисправимым грешником. И знаешь, мы уже встречались в прежней жизни, в средние века. Только тогда все было наоборот: ты был странствующим рыцарем, уходившим в походы при первой же возможности, а я была той самой несчастной верной женой, которая день и ночь ждала возвращения милого из похода. Заметь, у меня не было выбора, уходя ты предусмотрительно надевал на меня пояс верности. Я думаю, что хотя при новом воплощении сознание представляет собой чистый лист, все же что-то из прежних жизней иногда всплывает. Ты же знаешь из психологии понятие «дежа вю» (dj vu). Мне кажется, что я сам того не сознавая помнил о твоей прошлой бессердечности и вероятно, мне хотелось взять реванш. Единственное чего я сейчас не знаю: как и при каких обстоятельствах мы встретимся в следующий раз, но в том, что эта встреча произойдет я нисколько не сомневаюсь. Ты же знаешь, что «браки свершаются на небесах».

Женщина прислушивалась к угасавшему голосу. Внезапно молния блеснула в высоком окне и за ней загрохотали раскаты грома. Она вздрогнула и очнулась, в ушах у нее звучали последние слова привидения:

— Ты кажется все поняла. Земное притяжение отпускает меня. Прощай любимая, встретимся на земле.

Светоч надежды

Передаем срочное сообщение. Генеральный Директор благотворительного общества «Светоч надежды» по многочисленным и настойчивым просьбам наших радиослушателей обращается к народу:

— Дорогие мои соотечественники, россияне, хочу рассказать вам сегодня о благотворительной деятельности нашего общества открытого типа. Прежде всего обратите внимание на то, что наше общество открытое. Это значит, что оно открыто для всех: одиноких пенсионеров, и других сирых и убогих и больных, которые в силу сложившихся обстоятельств оказались в это трудное время на обочине жизни. Очень многие из вышеперечисленных категорий граждан не только сирые, больные и покинутые, но также являются владельцами недвижимости в центральной части нашего мегаполиса. Совершенно очевидно, что дополнительная тяжелая ноша, в виде оплаты коммунальных услуг, уборки жилплощади, защиты от слишком активных соседей, тяжелым бременем ложится на их хрупкие плечи. Мы хотим предложить переложить часть этого бремени на нас. Обещаем со своей стороны сделать все возможное и невозможное, чтобы наши болезные пенсионеры были нами премного довольны. Для тех, кто заинтересовался нашим заявлением повторяем наши контактные телефоны, по которым вы можете связаться с нами в любое время дня и ночи. Ждем. Звоните нам и Вы не пожалеете.

Дормидонт Пантелеймонович всю ночь промучившись от изжоги, открыл пошире глаза, потом посмотрел на ходики тикавшие в углу большой темной комнаты. Стрелки показывали десять часов. Он перевел взгляд на большое окно, занавешенное посеревшей от пыли тюлевой занавеской, чтобы удостоверится в том, что наступило утро. За окном было сумрачно, совершенно также как и на душе у Дормидонта. Небольшой приемник, стоявший на подоконнике продолжал свой неспешный задушевный разговор. Голос приятного тембра, с оттенком мужественности и сочувствия повторил:

— Ждем, звоните нам немедленно и все ваши проблемы станут нашими проблемами и будут немедленно решены.

Дормидонт попытался вспомнить сквозь дрему, о чем же важном говорил мужской голос из приемника и кого он с таким нетерпением ждет. А может именно его Дормидонта, с его совершенно, как ему казалось, неразрешимыми проблемами ждет этот благородный человек и вот наконец наступил тот радостный миг в его жизни, когда кто-то совершенно бескорыстно и радостно хочет ему, Дормидонту, помочь. Он сделал неимоверное усилие и сел. Вздохнул, и стал неспешно одеваться. Натянув старые, пузырями обвисшие на коленях тренировочные брюки и не первой свежести футболку, он проковылял в коридор, где на небольшой тумбочке стоял телефон. Рядом лежала старая истрепанная книжка, в которой были записаны все жизненно важные для Дормидонта номера телефонов. Открыв книжку на букве «П», он нашел как и ожидал номер своей Подруги детства Василисы Евграфьевны. Телефон звонил в большой пустынной квартире Василисы Евграфьевны, раздалось пять или шесть звонков прежде чем она сняла трубку.

— Алло, — в трубке раздался громкий голос Дормидонта. Василиса молчала, вслушиваясь в голос.

— Алло, это я, Дормидонт. Василиса еще посомневалась минутку, но все же ответила. Она заговорила тоненьким, слабым голоском.

— Слушаю тебя Дормидонт.

— Почему же ты сразу не отвечаешь? Жду, жду, понимаешь, как дурак, а она видите ли молчит. Не понимаю я тебя, Василиса, одна живешь, а не рада хоть какому-нибудь развлечению Неужто не интересно, кто тебе названивает?

— Вот, вот, все Вы хороши, только об одном и думаете. Все вы одинаковые.

— Василиса, ты это о чем? Кто все, и о чем таком, мы все думаем? Голос Дормидонта аж зазвенел от возмущения. — Интересно, понимаешь ли, секс бомба какая, все только об одном и думаем.

— Что ты, старый, бог с тобой. Я о том, что звонят и звонят, предлагают все мои проблемы решить. Откуда я знаю, может ты тоже в их благотворительность записался и неровен час будешь меня агитировать мою квартиру им в наследство оставить.

Дормидонт замолчал, переваривая полученную информацию.

— Что за благотворительность такая и кто тебя агитирует, расскажи толком.

— Не знаю я этих благотворителей и знать не хочу, глаза бы мои их не видели и уши не слышали. Да ты включи приемник, день и ночь только их благотворителей родимых и слышно. «Звоните и мы разрешим ваши проблемы» — все одно и тоже повторяет, главный их, голос у него еще такой противный, грубый. Василиса была не на шутку взволнована.

— Странно все это, я ведь тебя как раз об этом приятном, не спорь со мной, мужском голосе и хотел спросить. Что конкретно он предлагает. Может ты все не так поняла?

— Да конечно, куда мне, дура дурой, всю жизнь была, такой и осталась. А все потому что замуж за тебя не пошла. Да уж знаю. Все я правильно поняла. Подарят они тебе какой-нибудь телевизор или там холодильник. Принесут лекарства, неизвестно какие, а сами будут ждать, когда же ты, престарелый, концы отдашь, чтобы твою квартиру за многие тыщи продать и тогда уж пожить всласть. А ты как думал, старый дуралей. Проблемы они решат, если ты им квартиру завещаешь.

Дормидонт вздохнул, он постарался вздохнуть как можно тише, чтобы не расстраивать и без того озабоченную подругу.

— Хорошо Василиса, я подумаю, а ты ничего не бойся, в крайнем случае, скажи им, что если не прекратят к тебе названивать, то пожалуешься мне, Дормидонту Пантелеймоновичу, да, так и скажи. Ну, покедова. — Дормидонт повесил трубку.

Весь день промаявшись, Дормидонт к вечеру взбодрился, спустился в грязном лифте и вышел из подъезда, где сразу столкнулся нос к носу со своим старинным корешом. Тот стоял у тяжелой металлической двери, мутными глазами озирая окрестности. Увидев Дормидонта, взор его прояснился, по всему было заметно, что бессмысленное до этого мгновения существование приобрело совершенно определенный смысл.:

— Дорогой ты мой. Я уж не чаял сегодня кого-нибудь душевного встретить. Надо же какое везение. Прямо как подарок ко дню ветерана. Как вспомню, так прямо слеза прошибает. Две бутылки чистейшей водки подарили. Самое светлое воспоминание за последние двадцать лет.

— Согласен с тобой совершенно, наша сегодняшняя встреча для меня все равно как тот подарок. — подал голос Дормидонт. — Я как раз раздумывал с кем бы мне обсудить один важный вопрос. Лучше тебя в этом деле никто не разберется.

Друзья, не сговариваясь, направились к ближайшей палатке, торговавший 24 часа в сутки вино-водочными изделиями. Продавщица, неопределенного возраста и такой же наружности, без лишних слов вытащила и поставила на прилавок шесть бутылок пива и одну бутылку водку, зная норму и финансовые возможности своих покупателей.

Они молча кивнули, оба разом полезли в карманы. Достав всю имеющуюся наличность, Дормидонт внимательно пересчитал мятые бумажки и мелочь и радостно сообщил другу:

— Еще на один пузырь хватит.

Продавщица с тем же непроницаемым выражением лица, напоминавшем египетского сфинкса, достала и положила на прилавок еще одну бутылку водки. Друзья, прижимая к груди драгоценный груз, бодро зашагали в сторону родной многоэтажки. В квартире Дормидонта они расположились на кухне, по старой заведенной традиции. Почему-то именно кухня была местом, в котором могли происходить самые задушевные разговоры и выяснения отношений, заканчивающиеся несколько однообразно, мордобоем, однако совершенно не менявшие сути отношений между Дормидонтом и его друзьями. Отношения всегда оставались не замутненными. И какие бы сложные жизненные вопросы не разрешались на кухне, на утро увидев своего разлюбезного дружка с фонарем под глазом, о происхождении которого он смутно догадывался, Дормидонт был любезен и приветлив как всегда. Человек, обладавший такими неоспоримыми душевными качествами, естественно, был душой любой компании, это могли подтвердить десяток его близлежащих друзей. И кроме того, у него был козырной туз на руках, квартира, в которой он проживал один. Никаких тебе занудных жен, тещ и других лиц, страшно затруднявших жизнь. В молодости, его друзья время от времени заводили неспешный разговор о том, что хорошо бы было ему, Дормидонту, жениться. Жена бы и постирала и сготовила. Как-то не сложилось. Зато вот теперь всем стало совершенно очевидно, что мудрый Дормидонт все предвидел заранее. Не было желаннее друга чем Дормидонт на несколько многоэтажек. Встретить Дормидонта считалось большой удачей.

Дормидонт, радушный хозяин, усадил друга на самое почетное место у окна, а сам подошел к старенькому замызганному холодильнику, сиротливо стоявшему в углу почти пустой кухни. Зорким взором оглядев его содержимое, он, не колеблясь ни минуты, вынул засохшую воблу, дождавшуюся наконец счастливого случая и литровую банку, за стеклами которой, в мутном рассоле, плавал один огурец. Из колченого, дореволюционного антикварного шкафа Дормидонт достал черный бородинский хлеб и луковицу. Он помял ее в руках, понюхал, наконец решился и разрезал острым ножом на две равные половинки. Друг покачал головой с одобрением.

— Богатое угощение. Еще бы картошечки, горяченькой. Может я сбегаю.

— Сиди, — Дормидонт царственно повел рукой, — будет тебе и картошечка.

— Ты у нас самая настоящая золотая рыбка, — умилился друг.

— Ты это хорошо вспомнил о золотой рыбке, как раз об этом и разговор будет, — загадочно улыбаясь, вставил Дормидонт.

Он прошел на балкон, вытащил из ящика, заботливо прикрытого газетами, четыре сморщенные картофелины, бережно обтер их рукой и понес на кухню. Глаза друга загорелись огнем желания. Дормидонт поставил на огонь старый закопченный котелок с отбитыми ручками, накрыл такой же прокоптившейся крышкой и сел рядом с другом, кипевшим нетерпением.

— Так даже лучше, пока картошечка сварится, мы с тобой покалякаем. Скажи мне, друг любезный, слышал ли ты о конторе, предлагающей заботиться о тебе и выполнять все твои желания, как самая настоящая золотая рыбка, если ты им в наследство оставишь свою жилплощадь? Дормидонт ясно высказал бродившие в нем мысли и улыбнулся от сознания своего интеллектуального величия.

— В наследство, значит, когда помрешь? — друг высказался не так красиво, однако попал в яблочко.

— Вот, вот, когда помрешь, именно так — огорчился Дормидонт.

— Слышал, как не слыхать. У меня же радио, как у тебя день и ночь надрывается. «Радио России — настоящее радио». И мы уже с корешами этот вопрос обсуждали, правда не так шикарно, он сделал жест в сторону разложенного на столе угощения.

— И что говорят бывалые люди? — в глазах Дормидонта читался неподдельный интерес.

— То и говорят, что помирать больно неохота. А так, того и гляди от слишком большой заботы раньше времени помрешь.

— И я том же пекусь, вот моя подруга детства, — тут Дормидонт подмигнул, Василиса Евграфьевна, тоже озаботилась, говорит звонят ей каждый день надоедают. Отдай, да отдай нам бабка свою квартиру, все равно нет у тебя никого. А мы за тобой как за дитем малым ходить будем. Все твои желания исполнять будем.

— А она что, согласная? — кореш не на шутку казался заинтересованным.

Дормидонт задумчиво покачал головой.

Картошка поспела. Друзья продолжили задушевный разговор под закуску, вспомнив сначала все хорошее из пролетевшей жизни. Повздыхали, поохали. По мере опустошения стоявшей перед ними батареи из бутылок, разговор приобретал все более философское направление. Решили одним махом все вопросы бытия. Вспомнили всех злыдней, омрачивших когда-либо их светлый жизненный путь. И под занавес, когда на донышке самой последней бутылки осталось чуть-чуть, вернулись к той теме с которой начался их сегодняшний удачный вечер.

— Вот то-то и оно. Чтобы за тебя все проблемы решили, кто же этого не хочет, только дурак, — Дормидонт поднял вверх указательный палец и покачал им перед носом своего собеседника.

— А кто же согласится ждать неизвестно сколько, когда ты помрешь, а может ты их всех переживешь. — Друг, несмотря на выпитое, казался необыкновенно разумным.

— В том-то и заковыка, меня так и подмывает, заключить договор, только приписать там, маленькими буковками — «навечно». — Дормидонт смотрел в одну точку, но по всему было видно, что работа мысли не прекращалась ни на минуту.

— Но и напишешь ты свое «навечно», от этого же ничего не изменится, они может даже не исправят, посмеются в душе, скажут «старый дуралей» собрался жить вечно. — Друг был скептичен, что в общем, было ему несвойственно.

Дормидонт не ответил, а лишь загадочно улыбнулся. За окном сгустились сумерки. Друг поднялся, Отвесил поясной поклон.

— Благодарствуй, Дормидонт. Я пошел.

В отличие от прошлых разов Дормидонт не стал его удерживать, расписывая преимущества дружеской беседы перед однообразными монологами жены друга.

Оставшись один, он сел на диван, все в том же состоянии глубокой задумчивости. В наступившей тишине особенно громко прозвучал звонок старого телефонного аппарата. Дормидонт поднял трубку и очень вежливо, и как ему казалось, внятно, произнес:

— Алло.

В трубке послышался сначала хрип, треск, как при плохой связи и лишь потом дребезжащий тенорок произнес:

— Здравствуйте Дормидонт Степанович, как поживаете, небось забыли Вы совсем старого дружка своего, Василия, а я вот о Вас не забываю, справляюсь исправно у всех кто прибывает в наши края о нашем незабвенном Дормидонте.

Дормидонт оживился, никак не ожидал услышать весточку от своего закадычного друга Василия, пропавшего некоторое время назад и не появлявшегося на горизонте у Дормидонта.

— Как же, как же, дорогой ты мой Василий, я мог забыть о тебе. Только ты вот запропастился куда-то.

— «Куда, куда вы удалились», — помнишь Дормидонт наш сосед со второго этажа все время пел, говорил, что это ария Ленского, как выпьет чуть больше нормы так и поет. Так вот я удалился нет так, чтобы очень далеко, но навечно.

— Как это «навечно», Василий. Мы же с тобой обсуждали вопрос и порешили, что вечного ничего нет. Вот и сегодня мы с моим друганом, ты его знаешь, Игорек, мы с ним также договорились, что вечного ничего нет.

— Есть, Дормидонт, поверь мне друг, — голос звучал необыкновенно мягко и сердечно. Дормидонт хорошо знавший Василия подивился такой перемене в друге.

— Ты все поймешь, дорогой мой, и не сомневайся, заключай договор, послушай старого друга. — опять послышался треск и связь прервалась.

Дормидонт потер лоб, встал прошелся по пустой квартире:

— Откуда он узнал про договор и звонок какой-то странный. Не придумав ничего вразумительного в качестве объяснения, Дормидонт оставил все свои раздумья на утро, на свежую голову.

Утром его разбудил бодрый голос диктора радио, который, очевидно, всю прошедшую неделю не брал ни капли спиртного в рот, настолько голос его был полон оптимизма и бьющей через край трезвости. Дормидонт все еще надеялся заснуть, зажмурив глаза и закрыв уши одеялом. Но голос проникал повсюду.

— Благотворительное общество «Светоч надежды» не оставляет свою благотворительную деятельность, в отличие от многих других, так называемых, благотворительных обществ, которые сошли с благотворительной арены, не успев предложить что-нибудь дельное. Зачем далеко ходить, всем намозолившая глаза и уши фирма «Сезам откройся» благополучно обанкротилась, не успев выполнить и сотой доли своих обязательств, тогда как мы, работающие на рынке благотворительности не первый век, да, да, господа, мы работали еще в XX веке, а как вам всем известно сейчас на дворе XXI век. Я не зря вспомнил про XXI век. Мы хотим сделать сенсационное предложение нашим многоуважаемым пенсионерам, живущим в центральных районах нашего прекрасного города. Чтобы раз и навсегда прекратить разговоры о том, что мы заинтересованы в скорой кончине пенсионеров, с которыми заключаем договора о наследовании их квартир, мы хотим предложить добровольцам начать прием, спонсированного нами и полученного наконец в институте геронтологии «эликсира вечной жизни». Запись добровольцев ведется по многоканальному телефону: 111 111.

Дормидонт соскочил с дивана. Проковылял в прихожую к телефону. Набрал названный номер. В трубке раздался тоненький голосок его подруги детства Василисы Евграфьевны. У Дормидонта от неожиданности перехватило горло.

— Куда же это я звоню, с утра, вроде трезвый совсем? сказал Дормидонт скорее себе, чем своей собеседнице.

— Туда куда надо, туда и звонишь, записаться в добровольцы.

— А ты что же, теперь, у них за главную? — ухмыльнулся Дормидонт.

— Почти угадал, не без достоинства ответила Василиса.

— Ты небось уже и эликсирчику приняла, вишь как бодро отвечаешь с утра, Дормидонт не смог скрыть одолевавшего его раздражения.

— А чего не принять, раз даром дают? Василиса совершенно не отреагировала на его подначивания.

Дормидонт задумался. В трубке послышалась какая- то очень знакомая небесная мелодия, но он никак не мог вспомнить где он ее слышал. Он слушал и не мог ни продолжить разговор, ни положить трубку на рычаг. Наконец в трубке раздались отбойные гудки. Дормидонт вздохнул и снова улегся, устремив мечтательный взор на закопченный потолок. Мысли порхали с одного предмета на другой. Он опять попытался вспомнить, где он слышал заворожившую его мелодию, плавно перешел к эликсиру вечной жизни, от него к Василисе и незабвенному другу Василию. На эпитете «незабвенный» Дормидонт икнул. Тут он прозрел:

— Да как же это я забыл, ведь мне один из корешей говорил, что Василий того, не очнулся после гулянки.

Дормидонт сел и проснулся окончательно.

— Неужели и Василиса, болезная, преставилась. Не может того быть.

Дормидонт был решительно настроен выяснить все подробности свалившихся на него событий. Он преодолел природную лень, которой с некоторых пор он стал очень гордиться. Лень, по мнению Дормидонта была верным признаком его благородных корней. А если принять во внимание тот факт, что сегодня в свободной демократической стране, бывшей совсем недавно страной рабочих и колхозниц, почти все граждане сознательного возраста приобрели или находились в лихорадочном поиске своих благородных предков голубых кровей, то Дормидонту было чрезвычайно сподручно объяснять теперь свою всегдашнюю, врожденную лень наличием предков, восходящих по прямой линии к Обломову, благородному дворянину. Так вот, преодолев зов предков, он поднялся с продавленного дивана, оделся и вышел. Адрес благотворителей он знал наизусть. От каждодневного прослушивания призыва президента благотворителей прийти под крыло их общества и таким образом обрести счастье и покой уже при жизни, адрес конторы небожителей бескорыстно пекущихся о благе совершенно незнакомых им людей, отпечатался в мозгу. Взамен этот добрый человек, президент небожителей, не просил бессмертную душу как Мефистофель у Фауста, а лишь право наследования жилплощади. А если учесть совершенно немыслимую информацию, полученную от подруги детства об эликсире молодости, предлагаемым все теми же благотворителями, то получалось черт знает что. Тут крылась какая-то загадка, которая была не под силу даже мощному интеллекту Дормидонта.

Подойдя к конторе он помедлил немного, но собравшись с духом решительно открыл громко скрипнувшую дверь. Обстановка никоем образом не выдавала сверхзадачи поставленные перед конторой. Два обшарпанных стола, заваленных пыльными бумагами и старенький компьютер. Вдоль стены выстроился ряд мягких стульев, ожидающих посетителей и откуда-то сверху раздавалась уже знакомая Дормидонту небесная мелодия. В комнате не было ни души. Дормидонт уселся на один из стульев, поерзал немного и застыл прислушиваясь к чудесной музыке. Он задремал и проснулся от легкого прикосновения чей-то нежной руки. Открыв глаза он радостно улыбнулся. Это была она, Василиса Евграфьевна, молодая задорная, совершенно непохожая на ту старушенцию, какой она была еще вчера.

— Василиса, милая, неужели это ты?

— Я дорогой, ты же видишь что я. И ты такой же станешь, если будешь слушать меня и нашего родного благотворителя. Посмотри.

В руке у Василиса блеснул пузырек, наполненный зеленоватой мутной жидкостью. Она взболтала жидкость и вытащила пробку. По комнате разлился запах трав и сырости. Она поднесла к носу Дормидонта пузырек. Он закашлялся. Василиса проворно закупорила пузырек и поставила его на стол. Вынув бумагу из пыльной кипы небрежно лежавших на столе документов, разгладила ее и положила перед Дормидонтом. Договор о наследовании квартиры — прочел вслух Дормидонт. Весь остальной текст был набран таким мелким шрифтом, что разобрать что-либо не было никакой возможности.

— Не сомневайся Дормидонт, подписывай, посмотри на меня и не бойся ничего.

Дормидонт набрал воздух в легкие, выдохнул и сжав в руке невесть откуда взявшуюся ручку, поставил свою подпись в самом низу бумаги.

Василиса просветлела лицом, став еще краше.

— Послушай меня внимательно, Дормидонт. Я дам тебе этот пузырек. В день тебе нужно будет пить три капли этого чудодейственного эликсира. Запомни, только три капли. Больше ни единой капли. Ты можешь все испортить Не забудь Дормидонт, только три капли. А через неделю приходи ко мне. Может вспомнишь как ты ухаживал за мной. Василиса лукаво улыбнулась и выпорхнула из комнаты.

Дормидонт посидел еще немного на мягком стуле, оглушенный и заинтригованный. Он нехотя поднялся и побрел домой, крепко сжимая в руке заветный пузырек. Дома он долго ходил взад вперед по комнате, раздумывая над увиденным и услышанным, удивляясь тому, что он так и не расспросил Василису, как собирался. И ничего не выяснил.

Уже поздно вечером он открыл пузырек, накапал три капли как велела ему Василиса и медленно выпил. Мягкое тепло разлилось по всему телу. Он почувствовал необыкновенную легкость. Ему хотелось петь, танцевать. Состояние Дормидонта совершенно не походило на опьянение, так хорошо знакомое ему. Напротив, движения стали ловкими. Дормидонт вспомнил всю свою жизнь в мельчайших подробностях. Он мысленно вернулся в самые критические моменты своей жизни и теперь только понял, как нужно было поступать, чтобы дальнейшее его житие не причиняло боли, а было бы удачным и радостным. Поразмыслив еще немного, Дормидонт додумался о возможном счастливом будущем на необозримо долгий срок. С такими счастливыми мыслями он подошел к столу, открыл пузырек и медленно выпил все содержимое, в надежде достичь невероятных высот. Он медленно опустился на стул. Сознание его помутилось.

По бескрайнему зеленому лугу к нему навстречу, улыбаясь, шел в окружении развеселых, празднично одетых приятелей, Василий, закадычный друг Дормидонта. Звучала все та же небесная музыка, уже хорошо знакомая Дормидонту. Он несказанно обрадовался встрече и тут только понял, что прибыл в эти края «навечно».

Сдается квартира

В дверь позвонили. Три коротких звонка. Джема подошла к двери и посмотрела в глазок. Расплывшаяся в линзе глазка физиономия была ей незнакома.

— Вы к кому? — прокричала она достаточно громко, чтобы быть услышанной.

— Я маклер, пришел по объявлению об аренде квартиры.

— Заходите, я вас ждала. — Джема широко распахнула дверь.

Она прошла вперед, приглашая маклера следовать за ней. Он замешкался на пороге гостиной, бросив взгляд на натертый паркет. Джема подбодрила его улыбкой, прибавив:

— Проходите, не стесняйтесь.

— Для начала я хотел бы осмотреть квартиру, — Маклер обрел утерянный апломб.

— Конечно. Начнем с гостиной. Вы видите сами. Вся техника новая, японская. — Джема была любезной, без видимых усилий.

— Зато ваши расписные обои, не внушают оптимизма. — Маклер протянул руку по направлению к стене, ярко разрисованной фломастерами всех цветов.

— Да, ручная роспись. Вы же знаете, сегодня все сделанное руками ценится высоко. А для меня эта роспись имеет двойную цену. Она сделана руками моих детей. Вот эти птички, видите, их нарисовала моя дочь. А эти самолетики — мой сын. — Джема улыбнулась, вспомнив свою реакцию при виде произведений настенной живописи, в первый раз.

— А если я предложу вам наклеить новые обои, это не так дорого будет стоить, конечно, если вы не будете настаивать на чем-то особенном. Я могу помочь вам их наклеить и не попрошу оплаты за труды. — Маклер перевел взгляд с обоев на Джему.

— Я уже заметил, что в вашей квартире отдается предпочтение стилю граффити.

— Вы имеете в виду надпись на двери в ванную, «Вагиф, не забудь почистить зубы!». Вы должны были заметить, что дверь недавно покрашена. Надпись сделана почти профессионально, на том же месте, что и раньше. — Джема объясняла постороннему человеку, подробности своей личной жизни, что никак не входило в ее планы. — Может все-таки перейдем к осмотру остальной территории, тем более, что она не такая большая.

Джема прошла на кухню, недавно отремонтированную в соответствии с ее пожеланиями. Кухня не была похожа на рекламный ролик, но все в ней было продумано. Гордостью Джемы был комбинированный пол: часть пола, покрытая керамической плиткой под кухонным оборудованием, а основная поверхность лакированный паркет, чтобы не мерзли ноги. Идея комбинированного пола осенила ее после визита к подруге, только что сделавшей ремонт, называвшийся в том сезоне «евроремонтом». Джема надолго запомнила, как она замерзла и чуть не растянулась на скользком керамическом полу кухни.

— Надеюсь, кухня вам понравится больше.

— Как-то скучно без картинок ваших детей.

— Я с Вами абсолютно согласна. Мне даже кажется, что люди, которые снимут эту квартиру, через некоторое время больше всего оценят именно эту необычную особенность нашей квартиры. — Джема говорила серьезно.

— Все зависит от людей. Если они будут похожи на Вас, то конечно. А могут быть совершенно другие. Представьте себе, они захотят устроить вечеринку для влиятельных людей, а тут какие-то птички, самолетики. Давайте определимся, кого вы предпочитаете в качестве квартирантов. Вы знаете какой сегодня контингент. Иностранцев, настоящих, я имею в виду англичан, американцев, французов — почти нет. Редкий случай, если очень повезет. Но откровенно говоря, ваша квартира не отвечает их пожеланиям. Я согласен. Квартира в самом центре. Удобно расположены комнаты, вид с балкона — замечательный. Все работает. Но нет лоска. Вы понимаете о чем я говорю. Нечем поразить воображение. А Вы же в курсе, какие сейчас сдают квартиры. Музеи. А цены тем не менее падают. — Маклер выразительно посмотрел на Джему.

— Заметьте цена, которую прошу я, сильно отличается от цен музеев, разве не так? — Джема решила не уступать.

— Ну хорошо, вернемся к клиентам. Если исключить, как я уже выразился, настоящих иностранцев, кого же мы имеем? Чеченцев и турков, их сейчас в Баку почти столько же, сколько и азербайджанцев. Как вы к ним относитесь? Да, еще бакинцы. Кого предпочитаете?

— А бакинцы тоже перешли в разряд иностранцев? Хотя давно пора. Вы удивительно точно анализируете ситуацию.

— Работа такая, психологическая, хочу сказать, обязан быть психологом, довольно усмехнулся маклер. На том и стоим.

— Чеченцев я не предпочитаю, турков с натяжкой, предпочитаю бакинцев.

— А вы случайно не шовинистка?

— В определенном смысле, может быть.

Джема повернулась боком и под определенным углом зрения изучала маклера, под таким углом ее близорукие глаза, точнее один глаз, мог внимательно его рассмотреть. Ничего интересного. Лысеющий со лба мужчина среднего возраста, потерявший юношеские надежды и стремления, но сохранивший амбиции зрелого возраста. Ей стало жаль его и свою квартиру. Почему-то она поставила их в один ряд. Квартиру, которая должна понравиться клиенту и маклера, который должен был убедить и хозяина квартиры и клиента.

— Обоснуйте ваш выбор. Мне легче будет искать клиентов и отказывать тем, кого Вы не захотите. Не все чеченцы бандиты и торгуют людьми. Есть среди них вполне порядочные люди. Кстати, в Москве, например, я знаю от своих коллег, работающих в недвижимости, не хотят сдавать квартиры азербайджанцам. Вы считаете это справедливым?

— Я ничего не считаю. Чеченцам не хочу сдавать квартиру, потому что у них сильно развиты родственные связи. Понятие трайба для них священно. Там, где поселился один, в скором времени будет жить весь род. Приблизительно то же думают русские об азербайджанцах в Москве. C'est la vie, hlas, — Джема начинала горячиться.

— Ну хорошо, не надо сердиться. Чем турки вам не угодили? Не пойму.

— Не знаю, будем считать, что вы меня уговорили, на приличного турка я соглашусь. — У Джемы появилось нестерпимое желание поскорее выставить Маклера за дверь.

— А кто будет определять приличный он или нет? — не унимался Маклер.

— Я и только я.

По тону Джемы, Маклер, как тонкий психолог, определил, что длить и без того затянувшийся визит не имело смысла. Он ретировался, обещав позвонить, как только на горизонте появится стоящий клиент.

Джема выдохнула с облегчением и пошла на свою любимую кухню, попить особенного чаю с бергамотом, или как говорил ее муж, с бегемотом. Ее ничуть не мучили угрызения совести, из-за того, что она, в качестве радушной хозяйки, не предложила чашку чая Маклеру. Наоборот, она подумала со злорадством, что это ее маленькая женская месть всезнающему Маклеру.

Неделю после визита Маклера, Джема замирала при каждом телефонном звонке. И разочаровывалась, услышав голос кого-нибудь из друзей и близких. Один из ее друзей всерьез разобиделся. В кои веки осчастливил ее своим вниманием и на тебе, никакого изумления и восторга, а только разочарование. Они почти поругались, в самое последнее мгновение, Джема вдруг испугалась, что потеряет друга из-за пустяка.

— Не слушай меня, я согласна, сегодня я неадекватно реагирую на окружающий мир и на тебя в частности. Ты хотя бы спросил почему.

— У тебя dpression nerveuse, так, кажется, называется такое состояние, а я недостаточно внимателен к твоей драгоценной персоне. Я угадал?

— Не угадал. Ты выпал из бурного течения моей жизни на определенный временной промежуток и просто не знаешь, что в ней происходит.

— Ну расскажи, расскажи подруга любезная, что такое происходит особенное.

— А ничего, я пытаюсь сдать квартиру в аренду — Джема была миролюбиво настроена.

— Что, что? Что-то новенькое. Хочешь быть в струе, сдать свою квартиру и перезимовать у дальних родственников, которые давно тебя об этом просят?

— Не умничай. Я уезжаю, но скоро вернусь. Слова из песни примадонны, слышал?

Повисла пауза. На линии были помехи. Джеме казалось, что она слышит течение мыслей своего друга.

— Ладно, я позвоню, когда ты будешь в лучшем настроении, и не будешь нести чепуху. Все, пока.

Джема не собиралась вот так, в банальном телефонном разговоре объявлять о важном для нее решении. Как всегда все получалось совсем нет так, как она себе представляла. В другое время, она перебрала бы все неозвученные версии недавнего разговора. Сыграла бы в лицах маленькую пьеску для двоих. Ничего подобного. Только легкая досада.

В понедельник, ранним, в понятии Джемы, утром, почти в девять часов, позвонил Маклер. Она узнала его сразу, по голосу, близкому к фальцету.

— Я надеюсь, что не разбудил Вас. У меня такой клиент, замечательный. Солидный коммерсант. То, что вам нужно. Турок, я думаю, приличный, и по вашим понятиям тоже. Он страшно занят, но как только он выкроит минутку, я Вам перезвоню и мы быстренько приедем.

— Что значит быстренько, я должна выбрать время и сообщить Вам, — в голосе Джемы появилась металл, несвойственный ей, видимо, пробуждение в ранний час сказывалось.

— Извините, ханым. В любое удобное для Вас время.

Джема медленно проплыла мимо зеркала, убедившись, что худеть можно всю жизнь, но так и не прийти к желаемому результату, чтобы пощеголять выпирающими ключицами и вогнутым животом. На Джеме был крепдешиновый, прозрачный, цветастый сарафан, простейшего покроя. Вернее, юбка, используемая в качестве сарафана. Голые плечи, тронутые загаром, и обнаженный силуэт, просвечивающий сквозь паутинку ткани. Раздался звонок в дверь. Она подошла к глазку и с неудовольствием разглядела за толстым стеклом знакомого Маклера и рядом, незнакомого мужчину. Джема раскрыла дверь, забыв о своем легкомысленном наряде. Только заметив огненный взгляд незнакомого брюнета, она вспомнила, что одета не для приема гостей. Маклер также казался смущенным, но лишь минуту, он быстро собрался, привыкший к разным ситуациям в своей нелегкой работе.

— Пожалуйста, входите — Джема держалась вежливо и спокойно, как, если бы, на ней был надет костюм от Шанель. Она давно пришла к выводу, что одежда будет выглядеть на тебе именно так, как ты ее носишь.

— Позвольте Вам представить господина Гюнайдына, — Маклер был подчеркнуто корректен.

Гюнайдын, несмотря на рекомендацию данную Маклером о его успешной карьере бизнесмена, не мог собраться с мыслями.

— Ханым, ханым, у Вас прекрасная квартира. — Турок говорил по-турецки и Джема напряглась, чтобы не упустить смысла сказанного.

— Вы же обещали позвонить мне, прежде чем придете с визитом. — Джема не выспалась и в голосе слышалась агрессия.

Турок ничего не понял. Джема высказала маклеру свое недовольство по-русски и турок заволновался.

— Ханым, я семейный серьезный человек. — Он повернулся в сторону маклера, призывая его в свидетели. Маклер, в свою очередь, внимательно наблюдал за Джемой.

— Может Вы покажите нам всю квартиру, — Маклер перешел к решительным действиям.

— Да, конечно.

Турок внимательно осмотрел квартиру, бросая время от времени косые взгляды на Джему.

— Я надеюсь, что мы договоримся, если ханым предложит разумные условия. Ханым будет приходить каждый месяц за квартирной платой, — турок улыбнулся, заглянув Джеме в глаза.

— Ханым хочет получить аванс за шесть месяцев и не забудьте, что за свет и телефонные переговоры платите Вы. — Джема была безмятежна.

Маклер, напротив, с удивлением и недоумением смотрел на Джему. Между собой они договаривались совсем о другом. При самом благоприятном раскладе — два месяца в качестве предоплаты, о шести месяцах не могло быть и речи, о такой оплате в настоящее время никто и не мечтал. Турок тоже казался озадаченным. Судя по всему, маклер заранее предупредил его о Джеминых условиях.

— Господин Гюнайдын, так Вас зовут, я не ошиблась, Вы же сами только что сказали, что квартира прекрасная, свои условия я менять не намерена.

Джема понимала, что теряет выгодного клиента, но ничего не могла с собой поделать. Не в первый раз она ловила себя на том, что непредсказуемость ее реакции на то или иное событие, значительно усложняет и без того непростое существование, но, увы, была бессильна, что-либо изменить. Реакция была мгновенной.

Турок почернел, потупил взор. Маклер, придя к выводу, что с этой упрямицей кашу не сваришь, поднялся:

— Извините за причиненное неудобство, уверен, что мы Вас больше не побеспокоим, — тон заявления был почти издевательским.

Когда посетители ушли, Джема нашла массу доводов, оправдывающих ее отказ. Доводы, однако, не выдерживали критики.

Она продолжала жить растительной жизнью, наслаждаясь визитами подруг, прогулками к морю, любимой музыкой. Вопрос о счастье, мучивший ее время от времени, казалось, решился сам собой. Счастье, вероятно, заключается в отсутствии цели. Ближайшая поставленная цель сдать квартиру самоликвидировалась. Джема блаженствовала. Как любое счастье и Джемино продлилось недолго. Безмятежное существование закончилось к концу недели, когда объявился Маклер.

— Я ждал вашего звонка и не дождался. Но к моему изумлению, позвонил турок и сказал, что согласен на все ваши условия. Он готов выплатить Вам аванс за полгода вперед. Вы понимаете, что я тоже в этом заинтересован, мое вознаграждение зависит от размера предоплаты. Надеюсь, что теперь Джема ханым, у Вас не будет повода для отказа.

— Я подумаю и дам Вам ответ вечером, — Джема не была готова к такому повороту событий.

Джема промучилась целый день. Через неделю она улетала в Москву, где ее ждала, нежданно свалившаяся на нее, работа в солидной фирме. Другой возможности сдать квартиру у нее не будет. Она уговаривала себя быть разумной, хоть раз. Почти уговорила. Дала себе слово не капризничать и соглашаться без лишних претензий. Вечером после долгого, обо всем на свете, задушевного разговора с Маклером, продлившегося почти час, Джема, под занавес, вдруг заявила:

— А квартиру я решила не сдавать. Не хочу, чтобы здесь жил кто-то чужой.

— Но почему? Вы же дали объявление и так хотели получить необходимые Вам деньги. А бедный турок согласился на все. — Маклер терялся в догадках и не без основания вспомнил о женском коварстве.

— Ему я сдать квартиру никак не могу. У него дикий взгляд.

— Что? Дикий взгляд. Первый раз в моей богатой практике, я слышу подобный аргумент. У меня нет слов. Я полагаю, мы с Вами больше не увидимся, — в голосе Маклера прозвучали грустные нотки. — Удачи Вам. Я буду вспоминать о Вас. И если захотите все-таки сдать квартиру, обращайтесь ко мне.

Перед отъездом Джема встретилась с обиженным другом, торжественно вручила ему ключи от квартиры. Поцеловала на прощание и обещалась звонить и приезжать по возможности.

Тарелка

Желтая луна необычного золотого оттенка плыла в туманной мгле, окутавшей город. Рядом с луной зависли два эллипсоидных диска. Тонкие лучи света, исходившие из нижних плоскостей дисков достигали земли. Лучи медленно ползли по асфальтовому шоссе и задерживались на редких машинах. В то мгновение, когда интенсивность лучей достигла предела, все машины на шоссе замерли, как по мановению палочки дирижера. В наступившей тишине, стали слышны звуки, непривычные для уха автомобилистов: стрекотали сверчки, слышался шум воды. Моторы молчали минут пять. От неожиданности случившегося, никто не подумал вылезти из автомобилей. Люди сидевшие в них замерли вместе с машинами. Каждый пребывал в состоянии оцепенения. Наконец пауза закончилась. Заурчали моторы. Выругавшись, шофер рванул машину и устремился вперед, не задумываясь над происшедшим, лишь негодуя по поводу непредвиденной задержки. Машины побежали по асфальту. Грузный мужчина, устало развалился на заднем сидении джипа. Странные мысли посещали его в последнее время. Не радовали ни вновь отстроенная вилла на берегу живописной лагуны, ни молодая, не успевшая надоесть, жена. Бесконечные попойки сказывались на здоровье. В его ближайшем окружении стали поговаривать, что Гамбар уже не тот, что был раньше и молодые сослуживцы, имевшие за душой неплохое образование задышали в затылок. Гамбар не огорчался по этому поводу. Ему нравилась бесконечная игра в любом ее проявлении. Зеленое поле казино — любимое место отдыха Гамбара Черное, красное, зеро, совсем как в его сумбурной жизни. Месяц назад появились опасения, что крупье вертевший заветный шарик, последнее время пользовался неразрешенными приемами. Ловкость рук и никакого мошенничества. Гамбар всегда считал себя асом в любой игре.

Гамбар прощупывал возможность проведения операции по молниеносному переезду в близлежащую страну. Решение далось нелегко. На родине оставалась недвижимость, в том числе и вилла, на которой он воссоздал рельеф своей любимой Швейцарии. Он устроил там альпийские луга и горы. Не хватало только стада ухоженных коров. Но он так и не решился их там поместить. Позволил себе лишь конюшню с карабахскими жеребцами и псарню с борзыми. Вся движимость, вернее банковские счета, как и полагалось солидным счетам, находились в Швейцарии. Переговоры с банкирами велись через посредников, в которых Гамбар был уверен, как в себе. И все же. Кто может дать гарантию. Никто. Только страховой полис, да и то рекламный. Совсем недавно, наблюдая из окна своего офиса процедуру открытия нового памятника, одному из национальных деятелей новейшей истории, убедился лишний раз в том, что он прав, нужно отчаливать, пока дует попутный ветер. Сценка вызвала удивление, несмотря на близкое знакомство с традициями. На место открытия памятника, где с утра волновалась толпа ликующего народа, прибыло около десяти престижных иномарок. За ними в хвосте прилепилась старая газель. Из иномарок выгрузились под стать иномаркам вальяжные чиновники с круглыми выпирающими животиками, в темных костюмах и галстуках, несмотря на жару. Из газели — двое работяг в чистых комбинезонах и с лопатами. Телефон в офисе продолжал надрываться, а Гамбар не мог оторваться от зрелища. Небольшая команда из чиновников выстроилась на площади и началось представление, побудившее Гамбара принять столь трудное решение. Все чиновники, без исключения, принялись давать двум рабочим, оказавшимся в их распоряжении, ценные указания. Их не смущало численное превосходство над подчиненными. Каждый хотел сказать последнее слово. Появилась бронированная машина, которую ждали все. Вышедший из нее человек в сопровождении охраны, устало проследовал по направлению к памятнику. Все замерли, как на параде, подобрав животы, сверля глазами вновь прибывшего и только двое рабочих продолжали окапывать газон, находившийся рядом с укутанным памятником. Самый главный персонаж этого действа что-то тихо сказал одному из охранников. Он подошел к рабочим, после чего они исчезли. Но на этом инцидент не закончился. Тот же охранник приблизился к чиновнику ближе всех стоящему к памятнику и также беззвучно обратился к нему. Чиновник посерел на глазах. Цвет лица стал в тон костюму. Провел рукой по лбу, как бы отгоняя нависшую над ним тень и пожевав губами, побрел к машине, жалким видом напоминая побитую собаку. Все остальные невольно выдохнули с облегчением. Не они. Они не при чем. Они сделали все как нужно. Это он не успел закончить все приготовления. Потому и нелепые рабочие в самый неподходящий момент. Он получил по заслугам. Гамбар отвернулся. Какие глупцы! Обязательно будет следующий. А за ним еще один, а потом еще. Всегда будет дежурить мальчик для битья. Без него нельзя. Стоит ли насмехаться над несчастными? Гамбар один из них. Проигрыш в любой игре неизбежен. Важно не искушать судьбу и во время встать из-за стола, пока тебе везет.

Свист тормозов. Машина неожиданно вильнув в сторону, перелетела через ограждение и два раза перевернувшись, как ловкий акробат встала на колеса. Из магнитофона продолжали нестись звуки репа. Потерявшие сознание Гамбар и немолодой шофер, не видели подошедших к машине двух высоких, спортивного вида молодых людей в черных очках, чрезвычайно похожих друг на друга. Один из них наклонившись к Гамбару внимательно рассматривал его, мужчину с седыми висками, одетого в одежду, привычную для чиновника: невыразительный костюм и обязательный галстук-удавка неопределенного бурого цвета с чуть заметной искрой. Он перевернул Гамбара лицом вниз, выстрелил из револьвера с глушителем в область сердца и возвратил в исходное положение. Другой человек легко, одной рукой вытащил из машины шофера, проделал с ним тот же трюк, что и с Гамбаром и бросил на землю, недалеко от машины. Молодые люди также не спеша и деловито удалились, предварительно заведя мотор заглохшей машины. Рычание мотора достигло апогея и джип внезапно сорвался с места. Переехав неподвижно лежащего шофера, он врезался в ближайший фонарный столб и заглох. Гамбар перелетел через переднее сидение и ударился о лобовое стекло. Проезжавший гаишник, увидев джип, с известными в городе номерами, остановился и подбежав к машине, застыл в столбняке. Только когда вокруг него собралась небольшая толпа и кто-то энергично тряся его за плечи, прокричал в самое ухо: «Очнись!», гаишник покачал головой, пошевелил руками и только затем попытался что-то сказать. Первая попытка не удалась. Из горла вырывались сиплые звуки, ничего общего не имеющие с человеческой речью.

Луна занавесилась облаком. Тарелки, зависшие рядом с луной, развернулись на 180 градусов и исчезли во тьме.

Гамбар очнулся, обвел глазами незнакомую комнату. На бревенчатой стене развешена рыболовная сеть. Из окна доносился шум прибоя. Пахло соленой рыбой. Он приподнялся на локте. Домишко стоял почти на берегу. Море заглядывало в окно. Никого. Ни единой души. Гамбар закрыл глаза, пытаясь вспомнить, что же с ним приключилось. Память всегда такая послушная, иногда даже слишком, на этот раз взбунтовалась. Ничегошеньки не помнит. Даже как его зовут. А тем более как он сюда попал. Гамбар сел на кровати. Еще раз с удивлением оглядел старое солдатское одеяло. Влажные от сырости серые простыни. В углу на колченогом табурете тикали часы и лежала какая-то одежда. На столе зачерствелый кусок хлеба и соленая рыба. Может он тот самый рыбак, поймавший и посоливший рыбу? Живет здесь на берегу синего моря и ловит рыбу. Солит ее и продает. Купил себе сеть, будильник. Гамбар с трудом встал. Взял с табурета одежду. Широкие брезентовые штаны. Застиранная, линялая рубашка, голубого цвета. Вся одежда сильно пахла рыбой, солью. Натянул на себя. Штаны и рубашка оказались впору. Не спеша сел за стол. В памяти возник образ. Красивая женщина, картинно лежащая на кровати и повторяющая одно и тоже при появлении в комнате нового лица. Она никого не узнает. Амнезия. Вспомнил свою усмешку, неверие и тут же вообразил отрешенное, погруженное в перепитии незамысловатого, прогнозируемого сюжета, лицо своей жены Сары. Гамбар сразу же вернулся в свою прежнюю жизнь, не успев насладится новыми ощущениями. Уже иначе, осознанно оглядел рыбацкую хижину, одежду в которую нарядился. Пошарил в карманах штанов, с удивлением обнаружил в них свои любимые часы ролекс. Как он сюда попал? Вышел из хижины прошелся по пустынному скалистому берегу. Ветер дул с моря. Низкие облака предвещали непогоду. Из нависшей громадной тучи внезапно вынырнула и зависла тарелка, неправдоподобно большого размера, непохожая на маленькие симпатичные тарелки из фильмов. Она показалась Гамбару гротескной, фантастичной. Тарелка не исчезла, как во сне. Потушив все огни она села на берег так легко и естественно, как какая-нибудь морская чайка, бесшумно. Гамбар не мог пошевелиться. Откинулся люк и из него выпрыгнули два молодых человека спортивного вида в черных очках. Они приблизились к Гамбару. Знаками показали, чтобы он следовал за ними. Прошли в хижину вместе с Гамбаром. Сели на кровать. Один из молодых людей достал из кармана маленький приборчик, похожий на мобильный телефон. Настроил его. Произнес несколько отрывочных слов, необычно звучаших в его устах. Хлеб. Показал рукой на хлеб. Гамбар кивнул. Рыба. Сеть. Часы. Человек. И вдруг заговорил целыми предложениями. Снял очки. У него оказалась самая заурядная внешность. Глаза голубовато- водянистые. Гамбар отметил про себя, что инопланетяне таким образом представляют себе усредненного жителя Земли. Второй пришелец не участвовал в беседе и вел себя отстраненно. Он наблюдал, не двигаясь, не меняя позы. Через час Гамбар совершенно спокойно беседовал с молодом человеком, как с хорошо знакомым и приятным собеседником. Разговаривать с ним было проще и интереснее, чем со многими из тех, с кем Гамбар общался каждый день. Молодой человек, казалось, искренне был заинтересован в личности Гамбара. Он расспрашивал его обо всем на свете. Делал это так деликатно, что ни разу за время их беседы Гамбару не захотелось грубо оборвать его. Наконец, Гамбар решился и задал мучившие его вопросы:

— Я догадался, вы ведь не земляне, или я ошибаюсь? Почему Вы выбрали себе облик заказных убийц?

— Я предполагал, что вы легко догадаетесь, что мы все же чем то отличаемся от людей, хотя бы потому, что прилетели на необычном транспорте. А облик киллеров мы скопировали, во-первых потому, что таких людей стараются избегать и не задавать лишних вопросов. А все остальные причины плавно вытекают из первой, согласны?

— В самом деле. А почему вы заинтересовались мной? Чем я настолько выделяюсь из общей массы, что вы предпочли расспрашивать именно меня?

Молодой человек издал тихий шипящий звук, похожий на свист, на который так же отозвался его товарищ:

— Мы заинтересовались Вами после того, как двое молодых людей схожей с нами наружности, лишили вас и вашего шофера, по их предположениям, жизни. Следовательно Вас сейчас никто не ищет. Все считают Вас погибшим. На месте аварии мы оставили ваш клон, то есть вашу копию. Оригинал, правда в восстановленном виде, беседует со мной.

— А как убедиться в том, что я оригинал, а не клон, как Вы сейчас выразились?

— Если бы вы были клоном, то ничего бы так и не вспомнили. Так и не узнали кто прожил столько лет в вашем теле. Проверить то, что я сейчас сказал, вам все равно не удастся. Остается поверить на слово. Шофер остался жив. Мы восстановили жизненно важные функции. Он пролежит в больнице еще с месяц, а потом сам решит, как ему дальше жить.

Гамбар замолчал. Разглядывая своих необычных собеседников, он одновременно решал для себя, какую пользу он может извлечь из сложившейся ситуации. Даже если предположить, что он всего лишь клон.

Сара не смогла досмотреть очередную серию своего любимого сериала. Как раз посреди серии, когда брат, попавшей в аварию женщины, находящейся в состоянии амнезии, подошел к врачу и заявил, что ему нужно с ним поговорить, зазвонил телефон. Сара с неохотой отвела взгляд от экрана. То, что она услышала совершенно отвлекло ее от фильма.

— Ханым, ваш муж попал в серьезную аварию. Состояние у него критическое. За вами послали машину. Она будет через десять минут, — мужчина повесил трубку, не сочтя нужным представиться.

Сара села на стоявший рядом с телефоном маленький пуфик. «Как бы на такое известие отреагировал муж героини телесериала?». Она поймала себя на этой безумной мысли и стала одеваться. Внимательно осмотрела свой гардероб, выбрала темный костюм, соответствующий моменту. Решила, что не будет делать макияж, только слегка попудрится и нанесет светлую помаду. Без нее, она, как-будто, не одета. Только подъехав к частной клинике, куда поместили ее мужа после аварии, она вдруг осознала, что может остаться вдовой. Молодой, богатой вдовой. Рассердилась на себя за столь неподходящие мысли в трагической ситуации. В большом холле клиники к ней сразу же подошел врач в зеленом хирургическом халате и глядя на нее с подобающей печалью, произнес заготовленные слова:

— Примите мои соболезнования, мы сделали все, что было в наших силах. Но увы, наука не всесильна. Все мы в руках божьих. — Он замолчал, задержавшись взглядом на длинных стройных ногах Сары.

— Когда это случилось? Мне позвонили совсем недавно и сказали, что Гамбар в критическом состоянии. — Сара говорила севшим голосом, поддавшись охватившему ее волнению.

— Вас пытались подготовить к известию. Вашего мужа привезли к нам час тому назад. Откровенно говоря, сразу было понятно, что сделать что-либо вряд ли возможно, но мы попытались. Бывают же чудеса. Но чуда не произошло. Он умер почти сразу же. — Хирург говорил профессиональным тоном, лишенным эмоций.

— Гамбар умер из-за случившейся аварии? — Сара попыталась заглянуть в глаза хирурга, спрятанные за толстыми линзами очков.

— Он умер от полученных травм, — взгляд врача был непроницаем.

На обратном пути домой, сидя в такси и слушая слезливую песенку о несчастной любви, Сара осознала, что вместе со смертью мужа закончилась ее молодость и бездумность. Теперь ей придется научится принимать решения, от которых будет зависеть ее дальнейшая жизнь. Невозможно будет спрятаться за спину мужа. Предоставить ему заботу о себе и близких. Нужно стать взрослой и нести ответственность за себя и других. Она всплакнула, вспомнив своего многоопытного, многомудрого Гамбара. Он так был уверен в своей проницательности и умении жить.

Сара была образцом для подражания у многих своих сверстниц. Красивый и любимый ребенок в семье. Подросток с минимум проблем и девушка очень удачно вышедшая замуж. Мать во время объяснила своей юной дочери, что шлейф скандалов и браков, тянувшийся за Гамбаром и большая разница в возрасте, только прибавляют ему мужественности и привлекательности. А с мамой в этом вопросе трудно было поспорить. У нее было три удачных брака и каждый последующий лучше предыдущего. Гамбар и в самом деле обращался с Сарой бережно и ласково. Старался не посвящать ее в изнанку жизни. До сегодняшнего дня у него это получалось. Сара подошла к зеркалу, подумала о том, что его придется завесить. Всплыло в сознании ее отражение в обнимку с Гамбаром. Он тогда сказал, что представить не мог, что вот такая юная красавица, когда-нибудь будет его женой. Преувеличивал, конечно. Ни одна юная красавица согласилась бы поменять свою юность и очарование на земные блага, предлагаемые Гамбаром. Учитывая возродившиеся мусульманские традиции, их могло быть несколько.

Хирург вернувшись в свое отделение столкнулся нос к носу с щуплым мужчиной, ждавшим его. Мужчина прошел следом за хирургом. Закрыл за собой дверь, сел на стул, не дожидаясь приглашения.

— Гамбар киши отдал богу душу? Что-нибудь успел сказать?

Хирург внимательно посмотрел на сидевшего напротив человека. Главная особенность его внешности заключалась в отсутствии всяких запоминающихся, отличительных черт. Такую внешность совершенно невозможно описать при необходимости.

«Именно таким и должен быть осведомитель. Идеальная кандидатура.»

— Вы родственник Гамбара и ждете наследства? — хирург не скрывал насмешки.

— Жду, только не наследства, подробного отчета от тебя. — Он встал, обошел стол и подошел к хирургу вплотную. — Ты же не мог не заметить дырку в сердце?

Человек осклабился и хирург подумал, что этот оскал, может быть и есть отличительная черта осведомителя.

— Знаешь, наверное, что бывает с теми у кого не в меру длинный язык. Профессия у тебя такая, нервная. Не в первый раз покойника латаешь? Я не прав?

— Вы ошиблись адресом, — хирург намеренно обратился к нему на «Вы». Я к вашему ведомству не имею никакого отношения. И отвечать на вопросы не намерен.

Хирург поднялся. Мужчина проворчав под нос угрозы, вышел.

Гамбар пребывал в том состоянии расслабленности и покоя, о котором мечтал очень давно. Почти исчезла его тяга к алкоголю, потребность бесконечно подстегивать себя. Он бродил по берегу. Иногда выходил в море на старой, залатанной лодке. Научился ловить сетью рыбу. Время от времени вспоминал свою жизнь. Не скучал по ней, что удивительно. Пытался найти в прошлом хоть одного человека, с которым хотелось бы увидеться, обрадовать вестью, о том что он жив. Не нашел. У Гамбара появилась редкая, вернее уникальная возможность начать все с чистого листа. Как говорят экстрасенсы, которыми увлекалась его милая Сара, возможность новой реинкарнации. К тому же у него есть большое преимущество в сравнении с реинкарнированными особами. Он прекрасно помнит свою прежнюю жизнь, постарается избежать прежних ошибок и воспользуется бывшим у него опытом. С инопланетянами у него получился идеальный контакт. Совершенно деловые отношения. Они помогут ему в новой жизни, которую Гамбар себе выберет. Возможности у них неограниченные. Куда большие, чем у любого земного владыки, а он постарается помочь им разобраться в психологии землян. Все прочие условия существования землян, все чем они так гордятся — для них детский лепет. А вот как эти дети-земляне будут себя вести в ближайшем будущем? Можно ли использовать их агрессию, неуемную жадность в собственных интересах, в интересах жителей планет, совершенно не похожих на Землю. Гамбар не пытался в общении с ними применять уловки, пригодные для общения с людьми. Угадывать их скрытые мотивы, использовать совершенно естественные для людей потребности в своих целях. Все, что пропагандирует Дейл Карнеги для них не пригодно. Они другие. С пришельцами нужно быть предельно откровенным и естественным. Они владели приемами телепатии. Могли читать скрытые мысли, как если бы твоя голова вдруг стала прозрачной. Гамбар на минутку представил себе какая наступит жизнь, если все вокруг станут говорить то, что думают. Ему стало смешно. Начальник вместо того, чтобы сказать: «Контроль за подведомственными организациями нужно осуществлять каждый месяц», вдруг заявил бы: «Гамбар, ты забыл? Скоро конец месяца, пройдись как ты, по всем этим болванам и собери дань, пусть не забываются и помнят свое место». Или его дорогая теща, вместо дежурного: «Что ты такая бледненькая, доченька, муж совсем не уделяет тебе внимания», скажет: «Старый дурак, взял молоденькую, теперь уж будь добр, умасливай и ее и меня, ведь как я захочу так и будет». Потребовалось много времени для того, чтобы научится искренности. Все равно, что заново учиться ходить. Еще сложнее. То и дело Гамбар ловил себя на естественных для него, прежнего, приемах. Тренировался. Учился концентрировать свое внимание на одном предмете, не отвлекаясь на сопутствующие. Чтобы проще общаться с ними, чужими.

Они договорились, что будут видеться каждое новолуние. Новый месяц должен был народиться через ночь. Гамбар был беспокоен, хотелось выть на луну волком. Он попробовал, глухо завыл, повернув лицо к луне. Получилось очень похоже, тут же ответила надсадным лаем далекая собака. Гамбар вздрогнул. Очень недалеко мы ушли от братьев наших меньших. Стоило завыть волком, чтобы убедиться в том, как мы похожи.

Тарелка приземлилась как всегда, бесшумно. Гамбар опять прозевал момент их приземления. Обнаружил их, когда киллеры, как он ласково называл про себя инопланетян, открыли дверь в хижину. Они вели себя как хозяева. Да они и были хозяева. Не спрашивая разрешения, оба молодых человека, в неизменных черных очках, уселись на кровать.

— Гамбар, ты совершенно оправился. Помолодел. Можно с тобой говорить о серьезных вещах. Нас давно интересует проблема вашей местности. Мы наблюдаем за перемещением большого числа людей. В чем дело? Нам казалось, что у вас есть все природные ресурсы необходимые для жизни на вашем этапе развития. Почему такая жажда перемены мест? Мы также наблюдали военные действия. Это нам понятно. У нас на планете, время от времени происходят войны. Я полагаю, что причины, побудившие Вас к столь кардинальному разрешению споров достаточно веские. — Молодой человек говорил на очень правильном языке, без жаргонизмов, как иностранец, долго учивший чужой язык и успешно справившийся с задачей.

— Я постараюсь объяснить Вам то, что кажется мне самому понятным. Вся трагедия в том, что поразмыслив над перечисленными вами вопросами, ни один разумный человек не сможет дать вам вразумительный ответ. Любое объяснение будет казаться неправдоподобным. Вы сказали, что интересуетесь нашей местностью. Почему именно нашей? Чем она вам приглянулась?

— Приглянулась? — Пришелец вопросительно посмотрел на Гамбара.

— Понравилась. Приглянулась, значит понравилась.

Первый раз за все время общения с Гамбаром пришельцы казались смущенными. Скрывать свои мысли и намерения им было несвойственно.

— Гамбар, Вам наверняка не понравится то, что я вам скажу. Но вы задали вполне резонный вопрос. На нашей планете у ее жителей совсем другие потребности, если сравнивать их с жителями Земли. Самая большая ценность у нас ничуть не похожа на ваши бумажки, которые вы называете деньгами, ради которых у вас происходят даже войны. Я не сразу понял эту вашу особенность. Наблюдая за ведением военных действий в вашей местности, я обнаружил большие странности в том, как вы воюете. Один из городов, который вы оставили по непонятным мне причинам, простоял пустым трое суток. Противник не решался войти. Опасался, вероятно, что город заминирован. В конце концов они вошли и также удивились, как и мы. Город был пуст. Все дома целы, в ожидании новых хозяев. Я долго бился над этой загадкой. Придумал множество невероятных версий. Возможно, рассуждал я, у вас есть новый вид психотропного оружия, к примеру, закодировав оставшийся скот, вы воздействуете на противника и таким образом хотите получить решающее преимущество в войне. Мало ли других способов ведения войны, которые вы не используете? Однажды, совершенно случайно, в поле нашего наблюдения попался военный, одетый не так, как обычно бывают одеты ваши солдаты. На нем была новенькая форма, с иголочки. Так говорят?

— Говорят, говорят, не отвлекайтесь. Вы подошли к теме, которая интересует не только Вас, — Гамбар помрачнел.

— Странно, я был уверен, что все что касается землян, вам должно быть прекрасно известно.

Гамбар промолчал.

— Вернемся к нашим баранам. Кажется так вы говорите, когда возвращаетесь к обсуждаемой теме.

Инопланетянин в глазах Гамбара был не в меру ребячлив.

— Правильно, говорим мы именно так, но если я Вам сейчас начну объяснять почему мы так говорим, то мы никогда не ответим на поставленные Вами вопросы. Но Вы как всегда попали в точку. Вернемся мы именно к баранам, хотя и в фигуральном смысле. — Гамбар криво усмехнулся.

Инопланетянин не стал углубляться во множество фигуральных значений, такого странного для него языка, а вернулся к теме беседы:

— Этот самый военный, был очень активен, мы наблюдали вертолет, в котором он перемещался по всем точкам театра военных действий. — Молодой человек, чуть заметно улыбнулся, произнося слово «театр». Гамбар подумал, как точно он попадает в цель. Да, да «театр».

— И наконец у нас был установлен с ним контакт. Тогда все прояснилось. Рассказывал он невероятные вещи. Мы долго потом разбирали запись нашей беседы. Некоторые из понятий так и остались вне нашего восприятия. Может Вы когда-нибудь объясните нам, что они означают. Например «патриотизм», «суверенитет». Но самое главное, что все, что он говорил не имело ничего общего с его мыслями. Вы же знаете, уже немного, как мы устроены. Я так быстро научился говорить на вашем языке, потому, что я читаю ваши мысли. С военным было много сложнее, он думал все время о другом. Даже картинка возникала у него в сознании. Какие-то зеленые бумажки. Вот тогда я столкнулся с понятием «деньги». Мне было сложно такое представить, но регулярно наблюдая за Вами в течение года, я понял, что прав. Когда я первый раз заявил об этом на межпланетной конференции по проблемам энергии, меня подняли на смех. В своем отчете я отметил, что бумажки, называемые деньгами, можно обменять на все источники энергии, существующие у вас. Как веселились все наши признанные авторитеты! Сегодня они относятся ко мне серьезнее. Хотя, у меня осталось много оппонентов. Правильно я сказал это слово? Оппонент. — Пришелец улыбнулся.

— Совершенно. Но вы отвлеклись. Вы говорили о ваших ценностях, а вернулись к нашим грязным деньгам. — Гамбару не хотелось продолжать разговор о войне. Он и так знал слишком много о ней. Свидетельства инопланетянина добавляли к его знанию последний штрих.

— Да конечно, самое главное для нас — это источник энергии. Возможность потреблять энергию. Самое большое богатство. Мы давно не используем такие архаичные источники энергии, как нефть или расщепление атома. Вы еще поймете наши заботы, правда не скоро. Ваши сегодняшние источники энергии приведут к столь необратимым катастрофам, что для того чтобы продолжать жить на вашей планете, вам придется изобрести что-нибудь новенькое. Я правильно сказал «новенькое». Так говорят?

— Говорят, говорят. — Гамбар начинал сердиться. «Серьезный разговор и вот тебя на, клоунские выкрутасы» — Послушайте, у меня от ваших заявлений голова кругом идет.

— Куда идет? Кругом?

— Кругом, значит, я ничего не понимаю. Пытаюсь, но безуспешно.

— Ну, не расстраивайтесь, наши ученые тоже никак не могли поверить, что какие-то бумажки могут иметь такую власть. Источник энергии. Мы подошли к самому главному. У нас, на нашей планете и не только на ней одной, самая большая ценность — это источники энергии. Скажи лучше ты, Кам. — пришелец неожиданно обернулся к своему товарищу, впервые обратившись к нему. Кам покрутил головой и заговорил странным, механическим голосом.

— Гамбар, то что ты сейчас услышишь, ты не должен разглашать.

«Сейчас этот странный тип говорит так, как представитель известного учреждения», — подумал Гамбар.

— Как называется известное учреждение? Тот же механический голос легко прочел и высказал вслух мысли Гамбара.

Никак. Не важно. Мы говорили об источнике энергиию.

— Вы не могли не понять, что иногда мы пользуемся вашей энергией для подзарядки наших болидов. Это может быть электрическая, тепловая, атомная энергия, любая. Мы познакомились с вами, именно при подзарядке наших аппаратов. Вы помните, на дороге, когда внезапно остановились все машины. Нам необходимо совсем немного времени, чтобы забрать энергию. В тот раз нам хватило пяти минут вашего земного времени. А дальнейшие события вы вспомнить не можете.

— Не могу, хотя не уверен, что у меня была амнезия, то есть потеря памяти, — Гамбар усмехнулся.

— Никакой амнезии, вас пытались убить. Не отвлекайтесь, я говорю с вами о серьезном.

«Все-таки удивительно, насколько по разному мы, земляне и они воспринимаем события. Для него, то, что меня пытались убить — пустяк. А для меня — это самое, что ни на есть главное. Хотя, для любого другого человека, моя смерть такая же ерунда, как и для пришельца». Гамбар старался не размышлять над своей возможной смертью, понимая, что чужие видят не только изменившееся выражение его лица, но и то, что ему хотелось бы скрыть. Мысли о смерти.

В ответ Гамбар услышал все тот же монотонный механический голос Кама:

— Я не землянин, но могу представить, что для Вас значит лишиться жизни. Сейчас забудьте об этом. То, что вы услышите очень важно для вас, землян. Какими источниками энергии пользуемся мы, прилетая к Вам. Кроме обычных источников, о них я уже сказал, в качестве источника энергии выступаете вы, люди. — Кам говорил гораздо медленнее первого собеседника Гамбара.

— Как это люди? — Гамбар с удивлением и испугом посмотрел на Кама и перевел взгляд на его друга. Ему хотелось увидеть их глаза, скрытые темными стеклами.

— Я попробую объяснить. Не знаю, замечали ли вы странную связь между стихийными бедствиями и энергией, излучаемой человеком. Эмоции — вот основной источник энергии, неведомый людям. Громадный всплеск отрицательной энергии рождает вихревой поток энергии. Вы можете проследить все известные вам землетрясения, селевые потоки и извержения вулканов и убедиться в том, что они происходили в тех местах, где люди выплескивали отрицательную энергию в больших количествах. — Кам внимательно следил за Гамбаром. — А сейчас я скажу самое главное и постарайтесь воспринять спокойно сказанное мной. Мы нашли способ подпитываться вашей отрицательной энергией. Но такая ситуации, только вам на пользу. Ваша отрицательная энергия в случае, когда мы используем ее не вызывает природных катаклизмов, а служит нам.

Вмешался веселый друг Кама:

— Как ты только что сказал.? Ката- клизмы? То есть клизмы от Ката, или от Кама? Я не расслышал. Ты меня радуешь своей образованностью.

Гамбар задумался. Его самого иногда преследовали подобные идеи. Но он никогда не стал бы высказывать их вслух. Настолько абсурдными они казались. То, что Кам сказал о стихийных бедствиях совершенно отвечало его умозаключениям. Ему захотелось проверить некоторые свои сомнения:

— Я не могу с вами согласиться во всем. Не все стихийные бедствия происходят в местах скопления отрицательной энергии, произведенной человеком. Иногда они случаются в малонаселенных местностях. Чем вы тогда их объясните?

— Только неразумной деятельностью человека. Перенос рек, плотины, ряд вы можете продолжить сами, вам лучше известны достижения вашей науки, которыми вы так гордитесь.

— А войны, почему войны не вызывают стихийных бедствий?

— В случае войны, один вихревой поток отрицательной энергии гасится таким же по силе потоком отрицательной энергии, исходящим от вашего противника. Когда вы убиваете, взрываете, уничтожаете противника, а иногда и своих, энергия расходуется и природа остается в относительном покое.

Кам замолчал, кивнув Гамбару. Другой инопланетянин, внимательно следил за проносившимися молниями-мыслями.

— Если следовать вашим рассуждениям, получается, что вам необходимо, чтобы у нас на Земле все время происходили войны и таким образом вы имеете неисчерпаемый источник энергии. Вопрос только в том, чтобы мы не зашли слишком далеко и не истребили бы всю человеческую расу. Тогда вы можете потерять драгоценный источник энергии.

— Вы почти угадали. Вы сами ответили на свой вопрос, почему в последнее время мы так интересуемся вашим участком планеты. Именно поэтому. Появилась великолепная возможность подпитаться вашей отрицательной энергией. Вы меньше убьете и разрушите, потому что мы съедим вашу отрицательную энергию. — Кам говорил все тем же механическим голосом, лишенным всяких эмоций и Гамбару было невозможно понять, как он относится к тому, что говорит.

— Можете вы быть до конца откровенными? — Гамбар умоляюще переводил взгляд с одного чужого на другого, — Вы пользуетесь своими безграничными возможностями, чтобы провоцировать новые и продолжать старые нескончаемые войны? Может вашими молитвами длятся бесконечные конфликты, причины которых уже стерлись из памяти живущих сегодня людей?

— Нашими молитвами? — Кам недоуменно посмотрел на Гамбара?

— Так говорят у нас. То есть вашими усилиями.

Товарищ Кама ответил:

— Не думайте о нас так плохо, Гамбар. Мы ничуть не хуже любого представителя вашей человеческой расы, а в некоторых вопросах даже лучше, хотя бы потому, что мы не можем быть неискренними. Просто неспособны, потому что владеем телепатией. Ваша гипотеза о том, что мы являемся виновниками ваших войн не верна. Нам нет надобности тратить драгоценную энергию на то, чтобы сталкивать вас, людей, лбами. Вы сами так устроены. Ваша жадность и агрессия толкают вас на конфликты. Среди вас есть разумные люди, но их так мало, что не стоит о них беспокоиться. К тому же они всегда в стороне. Они не хотят вмешиваться ни во что. Ваш мир отдан в управление безумцам.

Да, вы правы. Гамбар сник. Все самые страшные его догадки подтвердились. Оба молодых человека поднялись.

— Фем, я так и не представился, меня зовут Фем. — Первый собеседник Гамбара пожал ему руку, замешкавшись на минуту, от необычности жеста.

— Мы прилетим в новолуние.

Гамбар кивнул. Чужие, наверняка прочли радость в его глазах, от того, что он останется наконец один и буден волен думать о чем угодно. О жене. О людях, в качестве источника энергии.

Пришельцы исчезли также мгновенно, как и появились. Люк задраили, тарелка поднялась, превратившись в безымянную звезду и через мгновение исчезла из поля зрения. Гамбар знал от пришельцев, что их летательный аппарат может развивать скорость свыше 50 тыс. км/час, мгновенно останавливаться и менять направление, этим объяснялась способность тарелок исчезать. Человеческий глаз не способен фиксировать их молниеносные маневры. Сколько энергии нужно затратить, чтобы развить такую скорость! Не удивительно, что они обшарили всю вселенную в поисках источника энергии. И наконец наткнулись на нас, глупых, тщеславных людишек.

Сара решила, куда поедет после того, как истечет срок, отведенный для траура. Давно, очень давно еще маленькой девочкой она мечтала побывать в Испании. Долго просила об этом Гамбара. Ему все было недосуг. Ехать в Испанию с матерью, значило поставить крест на детской мечте. Сейчас после всех перенесенных страданий, она может себе позволить съездить в Испанию одна. Она взрослая, самостоятельная и богатая женщина. Сара долго, с удовольствием выбирала себе тур. Остановилась на небольшом, почти закрытом для непосвященных турагенстве. В гостиницах и маршрутах, предлагаемых ими, она могла быть почти уверенной в том, что не встретит знакомых, разъезжающих сейчас по всему миру и останавливающихся в отелях, похожих друг на друга как браться-близнецы, независимо от страны. Построенных с учетом одних и тех же стандартов, и отличающихся разве что каким-нибудь архитектурным излишеством, с учетом местного колорита и традиций. Стандартный набор удовольствий. От таких путешествий остается зыбкое воспоминание об увиденных открыточно-глянцевых красотах и вкус одного экзотического блюда. Саре хотелось другого. Почувствовать кровь Испании. Горячую смесь всевозможных культур. Не слушать заунывные, похожие на выученные молитвы разъяснения гида, а выдумать свою историю понравившейся улочки, мечети, дворца или старого развалившегося домика, прилепившегося к скале.

Арабские мотивы. Невообразимой красоты пейзажи и странные, выплывшие из мечты и детских снов строения Гауди. Увидеть свою, иллюзорную Испанию. Удастся ли ей осуществить смутную, как прерванный сон, и от того еще более желанную мечту? Можно было предположить, что она увидит, то же, что и другие, с весомой разницей в цене, заплаченной, чтобы как можно меньше сталкиваться с бродячими труппами вездесущих туристов.

Сара определила день, когда она сможет улететь. Сразу после сороковин, она отправится в Испанию. Со стороны, ее поступок выглядит естественно, ей хочется побыть одной, чтобы немного прийти в себя после трагических событий. Никто не посмеет бросить в нее камень. А не все ли равно, в конце концов, осудят ее или нет. Она имеет замечательную возможность не думать о таких мелочах.

Гамбар не мог собраться с мыслями. То, что предложили ему пришельцы было похоже на фантастический фильм. Ему предстояло выбрать себе новую жизнь, с новым обликом, возрастом и даже полом. Он никак не мог сделать выбор. Гамбар всегда был уверен в том, что самое сложное в земном существование — принимать решения, или в конечном итоге, выбирать. Выбор есть всегда, даже когда создается полная уверенность в том, что он невозможен. Сейчас, от невероятной палитры возможных решений, он впал в состояние близкое к эйфории. Подумать только! Он мог стать совсем молодым. С его-то опытом. Какой грозный соперник для любого преуспевающего дельца! Стать киношным красавцем, от которого будут млеть все женщины. А не попробовать ли стать девушкой? Нежной, тонкой, прелестной и оттого более опасной для мужчин, девушкой. Испытать новые ощущения. Понять, что чувствует женщина, когда любит мужчину. Заманчиво. Чем больше Гамбар размышлял над возникшей проблемой, тем меньше ему хотелось меняться. С тем сознанием и багажом опыта, который был у него, ему страстно захотелось остаться Гамбаром. Самим собой. Немолодым, грузным, лысеющим мужчиной. С глазами, пронизывающими собеседника насквозь. С трагическими складками в углах рта. С легкой, несмотря на массивность, походкой. Он заслужил свой облик. Всей своей прежней жизнью, он создал себе внешность уверенного мужчины, которому все удавалось в жизни. Он согласится лишь подправить сломанный когда-то нос и немного изменить черты лица, чтобы можно было выдавать себе за другого, не Гамбара. Расставаться приходилось не только с внешностью, но и с именем. Отказываться от старого, добротного привычного имени, как от изношенной рубашки, жаль. Только после того, как он выбрал себе страну, он стал думать об имени. Гонсалес Агилера. Гамбар сохранил инициалы своего имени. Проговорил много раз, пробуя свое новое имя произнести на разный лад. Грубо, настойчиво, нежно, призывно, тоскливо. Остался доволен. Вдруг вспомнил чуть хрипловатый тембр голоса своей жены Сары. Он соскучился. Захотелось увидеть ее, свою последнюю и самую любимую маленькую Сару. Только сейчас он понял почему остановил свой выбор на Испании. Придумал такое особенное испанское имя. До этого мгновения ему казалось, что выбор его свободен. Зазвучавший так явственно голос Сары напомнил ему об Испании. Она сама чем-то неуловимым была похожа на испанку, в представлении Гамбара. Такая же змеиная грация в движениях, посадка головы и матовый оттенок кожи. Сара, вот кто мечтал об Испании. А почему бы не согласиться с выбором жены. Кто знает, может однажды судьба сведет их вновь?

Объявление о посадке на рейс, отбывающий в Испанию прозвучало уже в третий раз. Все пассажиры, стоявшие у стойки регистрации прошли испытания таможенного досмотра и терпеливо дожидались приглашения на посадку. Идя по рукаву модуля, соединявшего зал аэропорта с самолетом, Сара заметила впереди себя мужчину внушительных габаритов, легко несшим свое крупное тело. Облик его до странности походил на Гамбара. Она закрыла глаза, чтобы лучше представить себе ушедшего в мир иной. Похож. Покачала головой, отгоняя навязчивый образ. Она свободна. Повторила шепотом. «Свободна». Усевшись на свое место в салоне рядом с иллюминатором, Сара повернула голову, уступая чувству естественного любопытства, чтобы посмотреть, кто будет ее соседкой или соседом на время всего полета и замерла на месте. Рядом с ней через пустое кресло сидел тот самый удивительно знакомый незнакомец, которого она назвала Гамбаром. Словно догадавшись об урагане эмоций, захвативших Сару, незнакомец повернулся к ней, вежливо улыбнулся и представился:

«Гонсалес Агилера, бизнесмен». Сара кивнула, не в силах говорить банальности, думая лишь о том, как странно судьба распоряжалась ее линией жизни. Гонсалес Агилера. Она убедилась в том, что это не Гамбар. Он был иностранец, немного моложе, у него другая форма носа и потом, она собственными глазами видела умершего Гамбара. Сара заново перечувствовала всю гамму переживаний. Гонсалес казался погруженным в журнал. Сара еще раз окинула его взглядом. Она уже не сомневалась в том, что очень скоро этот иностранец так странно похожий на Гамбара, станет для нее тем же, кем был Гамбар. Чтобы хоть как то объяснить себе эту удивительную встречу и свою ничем необоснованную уверенность, она подумала, что не зря бытует мнение о том, что определенного типа мужчин привлекает совершенно определенный тип женщин и наоборот. Вот и с ней приключилась такая же история. Через час полета, уставшая и совершенно потерянная Сара, уснула. Голова ее склонилась набок. Гонсалес, внимательно наблюдавший за ней, пересел на свободное кресло, обнял ее за плечи и тихо произнес:

— Ну здравствуй, Сара.

Эмигранты

Последние приготовления перед отъездом. Распродан весь скарб, составлявший долгое время гордость хозяйки. Розданы все книги, с таким трепетом собиравшиеся несколькими поколениями семьи. С книгами все было не так, как с остальным. Женщина не хотела отдавать даром то, что ей казалось представляет особую ценность. Муж, прагматик и циник, смеялся над ее наивностью: «Да кто же сейчас книги читает, подумай. Пойди вон, на площадь и купи любую книгу за цену стакана семечек.» Он так и не убедил ее. Несколько самых ценных для нее книг, она решительно положила на дно чемодана. Другие, любимые, отдала друзьям.

Город охватила повальная эпидемия. Знакомые, близкие, друзья разделились на тех, кто уезжает и тех, кто остается. Те, кто остается, с грустью и подспудной завистью глядели на тех, кто уезжает. Давали им советы. Подбадривали и тайно надеялись на то, что может и они тоже скоро попадут в разряд уезжающих.

Те, кто уезжали пребывали в горячке. Они не очень хорошо понимали ни куда едут, ни зачем. Многие уезжали потому, что не могли расстаться со своим благополучным прошлым и спокойно перейти в разряд «униженных и оскорбленных». Они согласны были на чужбине исполнять работу, которая не приснилась бы им в страшном сне на родине. Там у них не было прежних заслуг. Там они были как все приезжие. Чужаки, стремившиеся в благополучный, разрекламированный рай. Другие уезжали потому, что рвались в бой. Мечтали реализовать свои невостребованные таланты. Были такие, которым не нужно было беспокоиться о том, чтобы продать нажитое и получить какие-то деньги. На билет. У них беспокойство другого рода. Как выехать из страны, чтобы никто из специально приставленных для наблюдения лиц, не обнаружил твоего отбытия раньше, чем ты приземлишься в любой точке мира, главное подальше от любимой родины. Вот где ждет тебя красивая жизнь, в награду за все страсти перенесенные там. Приватизированная общенародная собственность, ставшая личной, даст возможность вспоминать о прошлых деньках с легкой грустью и ностальгией. Тем более, что в качестве представителя своего народа имеешь полное право на часть собственности. Пусть пеняют на себя те, кто не смог во время забрать свою долю этой самой собственности. Естественно будешь говорить только хорошее о бывших нерасторопных согражданах. Лишь иногда, отдельно взятые прежние товарищи могут вызвать вполне законное возмущение своим недостойным поведением, жаждой наживы, коррупцией и недемократическим стилем руководства.

И все говорили о детях. Уезжающие твердили, что хотят блага своим детям. Хотят для них спокойной жизни и благополучия. То же говорили остающиеся. Блага, спокойствия и еще прибавляли, что не хотят лишать детей родины. Правы были обе стороны.

— Берешь с собой старую рухлядь, палас, подумай, как ты будешь тащить его через несколько границ. Еще скажут, что он имеет историческую ценность. Не дай бог выяснится, что он девятнадцатого века. Придется платить за него большую пошлину. Или совсем отберут, здесь на таможне. В музейный фонд. Он у них в последнее время пополняется только за счет таких дураков как мы.

— Это палас моей покойной бабушки. Как я могу его оставить?

— Интересно, ты оставляешь здесь только палас или мне перечислить все, что ты, вернее мы, оставляем? Я бы начал с души.

— Я не замечала за тобой склонности к романтизму. Ты перешел очередной возрастной рубеж, становишься сентиментальным, — жена улыбнулась.

— Естественно, возрастные рубежи преодолеваю только я, ты мне в этом деле не помощник. Вернемся к паласу. Здесь можно попробовать его продать. Хоть какие-то деньги получить, — муж по старой привычке просматривал воскресные газеты, пытаясь выудить информацию из бесцветных, обтекаемых интервью чиновников и одновременно зорко следил за маневрами жены.

— Цена за баррель нефти выросла. Может останемся?

— Ты верно заметил про дураков. Эта цена может делать все, что ей заблагорассудится. Она может взлетать, падать, ползти. Я не понимаю только, какое отношение она имеет к тебе, ко мне, ко всем нам. Объясни. Может я чего-то не понимаю. На то я и женщина. Ты всегда говоришь, что объем мозга у женщин меньше, чем у мужчин. Тебе и карты в руки. Вернее газеты. Все десять лет «независимости» ты внимательно следил за ценой нефти, мне, как ты понимаешь, было чем заниматься. Я зарабатывала как могла и заботилась о детях. Теперь поделись результатами своих наблюдений. Когда заключили «нефтяной контракт века», помнишь, ты сказал, что теперь то мы заживем как в Кувейте. Чем закончился Кувейт? Пришлось продать мои серьги с бриллиантами. Они мне так нравились. Твой подарок.

Муж не отвечал. Он вспомнил как год назад приехал один из знакомых, проживающий теперь в Германии, продавать бакинскую квартиру. Он рассказывал о своей новой эмигрантской жизни. Первый год, каждый день благодарил господа за то, что не сделал неслыханной глупости и не продал свою единственную собственность, квартиру в центре Баку. Оставил за собой тыл. Чтобы было куда возвращаться.

— Представь себе, сразу по приезду в Австрию нас поместили в лагерь для перемещенных лиц. Шесть часов утра. Хочешь верь, хочешь нет. Громкоговоритель на весь лагерь вещает: Ахтунг, Ахтунг. У них порядок такой. Все по расписанию. Я решил все, капут. Немцы вспомнили о героическом прошлом и сейчас нас поведут как партизан на допрос. Обошлось. Но нужно было все пережить. Сейчас об этом можно вспоминать с улыбкой. Я нашел работу в фирме Симменсов. Что и говорить капиталисты ценят серое вещество. Сейчас, как ты понимаешь, я могу спокойно продать отцовскую квартиру и жить как человек. Увижу наконец мир.

— Ты помнишь Леню, он сейчас в Нюрнберге и неплохо устроился. — Муж отложил газету.

— Нюрнберг у меня ассоциируется с определенными вещами. Например с фильмом Ромма «Обыкновенный фашизм». Леня храбрый человек, раз после всего, что немцы сделали с евреями, живет в Нюрнберге. К тому же у Лени всегда были мозги, в отличие от некоторых, — жена выразительно посмотрела в сторону мужа.

— Твои намеки не имеют под собой основания. Мы не в Германии. А то бы я тебе показал, чего стоят мои мозги. Не забудь я женился на тебе. Разве для тебя это не доказательство моего высокого интеллектуального уровня.

— Обижаешь, ты всегда говорил, что я сексуальна. По моему у тебя ко мне влечение другого порядка, не интеллектуального. Вспомни папашу Фрейда. Я тебе расскажу другую душераздирающую историю про несостоявшегося эмигранта, может ты в ней найдешь какое-то сходство с собой. Имя Эльчин Караев, тебе ни о чем не говорит? Он заканчивал Литературный институт в Москве. Решил уехать, как все. Продал квартиру. У него была шикарная квартира. План как разбогатеть потрясающий. Лучше не придумаешь. Открыть в Новой Зеландии ресторан азербайджанской кухни.

— Почему в Новой Зеландии? Он что был наслышан о вкусах новозеландцев? Об их склонности к азербайджанской кухни?

— Не знаю, может там много овец и с бараниной не проблема.

— Овец много в Австралии, пора бы уже знать.

— Не все же такие интеллектуалы как ты, — жена поджала губы, — так ты слушаешь или нет? Ты не спросил о самом главном. Почему человек, хотя бы по диплому являющийся литератором, собирался открыть ресторан?

— Это как раз мне понятно, — муж хмыкнул.

Жене показалось, что она выяснила приблизительный план действий своего мужа на чужбине.

— Он был не силен в приготовлении национальных блюд, и других также, что совершенно естественно, учитывая его прошлую жизнь. У него было две жены, не одновременно, конечно, хотя не уверена. Они в нем души не чаяли. Так, что Эльчин специализировался на дегустации. И представления не имел как заварить чай, к примеру. Но на что мощный интеллект, такой же как у тебя, приблизительно? Он берет с собой повара, еще одного друга, ему в помощники. Все оплачивает Эльчин. Счастливая троица благополучно добирается до Зеландии. А там начинается самое интересное. Повар влюбляется в местную красотку, женится и в ус не дует. Целый день вертеться у плиты в новозеландской жаре ему уже не улыбается. Угадай, на что потратил Эльчин оставшуюся у него скромную сумму?

— Нанял громилу, чтобы тот выудил деньги у повара и его помощника, — муж казался заинтересованным.

— Какой ты кровожадный, я даже не подозревала, — жена кокетливо улыбнулась, — вовсе нет. Эльчин, как благородный человек, делает повару подарок на свадьбу, вместо того, чтобы дать в глаз и потребовать хоть часть потраченных на него денег, как ты предполагал. После долгих мытарств он устраивается в Новой Зеландии гидом переводчиком, возит на экскурсии новых русских. Я думаю, что он рассказывал русским про крокодилов и других тварей, то есть то, что он почерпнул из передачи «В мире животных». Потому, что не представляю, чтобы такое он мог рассказать об истории Зеландии. Но это не важно. Скопил денег на обратный билет. Приехал в родные пенаты. Старый друг приютил. Мир не без добрых людей. Сейчас все ему ищут невесту с квартирой. Здесь, на родине.

— Я не сомневаюсь, что для Эльчина все окончится благополучно и уже до конца своих дней, живя счастливо и долго с третьей женой, он так и не научится готовить бозбаш.

— Я не так уверена как ты и не исключаю того, что его в очередной раз посетит гениальная идея и он захочет ее реализовать, например, вернуться в Новую Зеландию и начать разводить кроликов, или змей, какая разница.

— Отличие женской психологии от мужской в том и заключается. Вам не под силу гениальные прозрения.

— Я не спорю, что на подобного рода прозрения способны только мужчины. Все, диспут окончен, ты оседлал своего любимого конька. Я не хочу пререкаться с тобой, тем более ты знаешь, что счет будет не в твою пользу.

Муж встал с кресла, чтобы скрыть раздражение вышел на балкон и взглянул на открывающуюся перед ним панораму. Центральная площадь города, предмет вожделения всех оппозиционеров, расстилалась перед ним. Ярко светило солнышко. Чирикали невесть откуда взявшиеся птички. В скверике напротив, рядом с памятником Физули гуляли взрослые с детьми. Те старались подойти поближе к брызгам фонтана. Нервные мамочки уводили их подальше от фонтана, чтобы не запачкали нарядную одежду и от торговцев, в изобилии населявших сквер. Площадь менялась несколько раз уже на памяти мужа. Убрали трамвайную линию. Снесли много маленьких домишек, в которых располагались парикмахерская, баня, была даже лавка, где продавали керосин. Как всегда пришлось преодолевать сопротивление и инерцию людей. Им казалось, что было лучше. С трамвайной линией и старыми покосившимися домишками ушла их молодость. А площадь похорошела, как и весь город. Расцвели цветочные клумбы, зажурчали фонтаны. Появились современные башни. Одна из них, в которой размещается Национальный банк, поражает воображение массивной золотой дверью, открывающей вход в сокровищницу Али-бабы. Сорок разбойников не пройдут мимо, обнаружив такое великолепие.

Многие уехавшие вспоминали свой город, свою площадь и при случае интересовались у вновь прибывших эмигрантов, а как там, у нас. Они продолжали говорить у нас, наш город. Осталась ли цела наша знаменитая баня или любимое кафе? Искренне расстраивались, если выяснялось, что нет. В Нью-Йорке мелькают машины со старыми бакинскими сериями номеров АЗИ, АГУ. По номерам можно определять причастность их владельцев к Баку и не сомневаться в ностальгии по родному городу. Быть уверенным, что они иногда вспоминают родной город, отдаленно схожий с сегодняшним.

Всю неделю жена продолжала собираться, а муж становился все задумчивее и молчаливее. В воздухе пахло скандалом. Когда в очередной раз жена запричитала над подсвечниками, подаренными им на свадьбу, муж не выдержал:

— Я никуда не еду. И тебе не советую. Я остаюсь здесь у себя, где плохо, голодно, проблемы с водой, электричеством. Все берут взятки, врут тебе в лицо, попрошайничают. Согласен, так жить нельзя. Я ненавижу себя и других, живущих этой жизнью. Я не могу объяснить почему, но знаю точно, что там мне будет еще хуже. От сознания, что я не смог изменить к лучшему существование у себя дома, я все время буду тосковать и думать о том, какое я ничтожество. Я буду возвращаться мысленно в прошлое и представлять, как бы я мог поступить, чтобы избежать сделанных ошибок. Я стану сравнивать отношения между людьми там и здесь. Я знаю, что здесь много лицемерия, половина высказанных в мой адрес добрых чувств, сплошной обман. Там никто не будет щадить моего самолюбия и ждать от меня выгоды и может я узнаю чего стою. Я не хочу знать себе цену. Мне довольно того, что ты любишь меня или делаешь вид, что любишь. У меня есть родные. Ты скажешь, что они заинтересованы во мне, только когда есть что урвать? Это правда, но мне все равно, слышишь, все равно. Я согласен умереть здесь, у себя последним нищим, но я никуда не уеду.

Жена прервала трагический монолог своего мужа.

— Эту фразу когда-то очень давно сказал мой прадед, после того как его лишили всего имущества, а имущества у него тогда было гораздо больше, чем у нас с тобой теперь. Знаешь его дальнейшую судьбу?

— Знаю, ты как-то рассказывала мне. Он умер глубоким стариком у себя на родине в совершенной нищете.

— И ты хочешь повторить его судьбу? Мужчина подошел к женщине, взял из рук подсвечник, который она никак не решалась положить в чемодан, обнял ее за плечи:

— Не забывай, нас двое, а он был один. Ты не дашь мне умереть в нищете. Я уверен, ты что-нибудь придумаешь.

Покачав головой, она жалобно взглянула на него и спросила:

— А как я заберу обратно свои любимые книги и выкуплю все проданные вещи, ты об этом подумал?

— Вот этим я и собираюсь заниматься в выходные дни.

Оглавление

«Святой Макс»

Бабушка

Виртуальная реальность

Девочка и море

Знакомство

Кошачьи игры (Сказка для детей старшего и преклонного возраста)

Праздник Святого Валентина

Премудрая Афет

Привидение

Светоч надежды

Сдается квартира

Тарелка

Эмигранты Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg