Татьяна Любецкая Бретер и две девушки
* * *
© Любецкая Т. Л., текст, 2015
© Издание. Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016
Часть 1
Синдром Д
Плечом к плечу мы встретим век грядущий. Так будем жить и так пойдем вперед. И правнуки за пиршественной чашей Да вспомнят нас во славу жизни нашей. «Посвящение». Иоганн Вольфганг ГётеА мы-то так все переругались – передрались, что правнуки с этой их чашей кажутся уже какими-то надуманными. Тут вот встал в очередь, а она оказалась пулеметной… У нас даже и в метро везде написано – «выхода нет». Недавно, правда, переправили на «нет прохода», но что это меняет? Все равно толпа ломится к этим табличкам. Выйти же там, где еще означен «выход», многим просто в голову не приходит. Или некуда приходить. Нет, никогда нам не выиграть чемпионат мира по футболу! Какая связь? Да очень простая. Люди, не способные выйти там, где «выход», и войти, где «вход», никогда не овладеют несравненно более сложными комбинациями великой игры. Я-то, когда еще ездил в метро, кой-как продирался сквозь несущихся против течения людей, но чувство безысходности, загнанности оставалось. Так, но когда же все началось? Как возникла сама Идея, спасительная и превосходная? Нет, стоп. В тот миг, как «Титаник» объявили величайшим в мире, непотопляемым, участь его была решена – цена гордыни, кичливости, непозволительной ни людям, ни кораблям. Вот только я тогда подумал – только подумал! – что Идея моя несравненна, как тут же и опустили, уничтожили. И кто! Щенок, не умевший даже держать оружия в руках!
Все же, когда она появилась?.. В сущности, само ее явление при всей абсурдности, в общем-то, вполне естественно, я бы даже сказал, она не могла не появиться, если учесть некоторые обстоятельства моей прежней жизни, если учесть синдром Д.
Помню, быстро сгущались сумерки. Нет, не в смысле убывания дня – тысячелетия! Наступал Закат Миллениума! И может, именно тогда, взбудораженный грядущими переменами, я впервые подумал, что глупо прозябать бездельником-пенсионером, отдыхать от жизни, ради которой, собственно, и явился в мир. Да, конечно, был я прежде неплохим инженером, занимался спортом, а потом вдруг оказался абсолютно нигде не нужен. Никому. Как говорит Палыч, старый человек – дерьмо человек. Но я-то не считал себя старым! Старость – это немощь, я же, несмотря на возраст и все свои травмы, чувствовал себя способным – сам еще не знал на что! Значит, думал я, надо найти такое занятие… такое, которое могло бы пригодиться человечеству (его спасти?). С этой взыскательной и туманной мыслью я вышел в тот последний день Миллениума из дома. Чтобы, затерявшись среди людей и тысячелетий, додумать ее до конца.
У соседнего подъезда стояла «скорая». Через мгновение два дюжих санитара вывели из него укутанную старушку, которая опасливо засеменила по льдистой тропе. Следом топал старик (муж?) с двумя туго набитыми авоськами – в больнице ведь многое понадобится: ночная рубашка, халат, шлепанцы, мыло, зубная щетка, зубная паста, беруши (берешь по одной и суешь в уши). В элитных клиниках ничего такого, понятно, не требуется. За тыщи долларов и мыло, и отдельную палату дадут. Но бабуся была не из элитных… Меж тем по лицу старика шмыгнула вороватая улыбка, вроде как предвкушение – чего? Вряд ли холостяцких утех с девочками, больно рыхл да стар, хотя… А может, с отъездом женушки открывалась счастливая возможность где-то наконец порыться, чего-нибудь наесться, напиться? Например, тяпнуть того, подаренного лет тридцать назад рому (кто, какой боцман мог подарить затрапезной парочке ямайский ром??) и закусить жареной свининкой! А то ведь у старухи вечно все вредно, то не ешь, это не пей. И что это тебе вдруг понадобилось в мамочкином сундуке?! А то, душа моя, что на самом донышке, – сколько ж тряпья пришлось перелопатить, пока добрался до цацек ваших! Как зачем? Да хоть для тех же девочек! А иначе как же заманить их в стариковскую нору? В общем, ясно, лишь только за бабусей двери «скорой» захлопнутся, руки-ноги у старика будут развязаны…
В тот миг я не ощутил мужской солидарности, а только жалость – старуха явно будет обманута, предана, ее бы защитить, но как? Кто позволит случайному прохожему, хоть бы и соседу, влезть в чужую жизнь? Самого же и объявят грабителем беззащитных. Значит, в том только и состоит, скажут, преступление, что порылся старичок в собственном сундуке да налопался свининки? И чем докажете злой умысел? Выражением лица? Да может ли выражение быть уликой?! Еще как! Вчера у бара маячили такие рожи, которые можно сразу сажать, что называется, с поличным. В общем, как всегда в подобных случаях, я ощутил пронзительность и тщету сострадания. И может, именно в тот момент блеснула Идея, и даже еще не Идея, а так, просверк, тут же и пропавший. И я сказал себе – уйми свои фантазмы, забудь! Не исключено, что пред тобой прошелестела образцовая парочка – Филимон и Бавкида, а ты тут навыдумывал… Но ведь большую часть жизни приходится выдумывать… Тут мимо проплыла такая краля! Розовая мордашка, дубленка полурасстегнута, а под ней все так ходуном и ходит. Было видно, что ничего худого в голову не берет, цок-цок по жизни на высоких каблучках. И от этой высоты тело ее плавно, ненадежно покачивается, как бы демонстрируя готовность в любой момент упасть, сдаться. Эх, до чего все-таки у нас девки хороши, когда они хороши! Настроение у меня улучшилось – вот бы с такой в новые века…
Уж замуж невтерпеж
– Мамочка, милая, помоги девочкам оформиться побыстрей, – молила в трубку Марина, – а то я уж так соскучилась по всему нашему…
– Да ладно, соскучилась она! – усмехнулась мать.
– Ну, правда! Хороша страна Швейцария, а Россия лучше всех…
– Ага. То-то торчишь там со своим денди-бренди уже второй год.
– Между прочим, в одной умной книжке сказано, что существует большая разница между денди, щеголем и джентльменом. Там говорилось еще о какой-то разновидности, но я забыла слово…
– Козел – вот что это за слово! – захохотала мать.
– Опять?!
– Ладно, ладно, шучу. А девчонкам, так и быть, помогу…
* * *
Тот последний день прошлого тысячелетия был на редкость морозный, ясный и безумный – никто ведь толком не знал, как перебираться из одного тысячелетия в другое. Последний раз такое происходило десять веков назад, и участников того Перехода, естественно, не осталось. Не сохранились и хоть какие-нибудь записи, свидетельства, то есть суматоха была великая. Спешите видеть и участвовать! Люди с помпой, страхом и надеждой готовились к тому неведомому, что их ожидало. Было, понятно, и много вопросов – скажем, каков ритуал? Что надеть в столь судьбоносный момент? Что взять с собой и, главное, кого? Ко всему предстоял двадцать первый век – очко! И этот картежный фарт дополнительно будоражил головы человечества: а вдруг там, в двадцать первом, выпадет наконец вечная жизнь? По ящику сообщили, что родившиеся в двадцать первом будут жить не меньше ста пятидесяти лет! Так, может, и нам, «двадцатникам» – все же ближайшие предки, – хоть сколько-нибудь накинут в этом упоительном, пылающем аду? В общем, никто, кажется, уж и думать ни о чем больше не мог, кроме как о переброске – не заболеть, не умереть до срока! Дотянуть до этого загадочного Третьего! Хотя какая, в сущности, разница?
Между тем в последний, тот високосный год нещадно палило Ярило, магнитные бури бушевали чуть не каждый день, и синоптики, эти зловещие, пугающие личности (никто в глаза их не видел, но все почему-то слушают), по обыкновению врали и предрекали еще худшее. А именно – испепеляющие взрывы на солнце, космические ливни и град метеоритов, каждый из которых будто бы запросто может распистонить наш беззаботно крутящийся шарик. Но даже если при всем том нам удастся выжить, все равно не сегодня завтра нас пожрет черная дыра.
Эта галактическая прожорливая скотина – плод соития гигантских звезд – завелась в созвездии Скорпиона и теперь прямиком несется к нам! И до нас ей уже рукой подать – ее рукой!! И что же в таком случае делать человечеству? Накрыться одеялом? Зажмуриться, чтобы не видеть подлетающую пасть? Ведь вильнуть в сторону, удрать мы не в состоянии – как к самолетному креслу, пристегнуты орбитой к Солнцу. Может, именно поэтому земные страсти разыгрались в тот год с неукротимой и необратимой силой, там и сям вспыхивали распри, войны, и ни одна не заканчивалась. И глупо звучала эта дряхлая сентенция – «в спорах рождается истина», принять роды так и не удалось. Ибо все споры неизменно заканчивались новыми склоками и драками. Да и сама Terra стала вдруг взвинченной, возмущенной, в разных концах ее бесчинствовали пожары, наводнения, ураганы. А опухшие от долгой спячки вулканы вдруг очнулись и извергли свою кипящую лаву на беззащитные города. И казалось, вот-вот все войны и катаклизмы объединятся в единый взрыв, и Земля запылает гигантским вселенским факелом. И кто-то где-то радостно воскликнет: «Вон, еще одна звезда зажглась!» Кстати, и предсказатели всех мастей как раз на конец прошлого тысячелетия твердо обещали Конец света. Так что люди толком уж и не знали, к чему готовиться – к Переходу или Уходу?! И потому страшно заторопились жить, любить, взрывать и грабить. В общем, жизнь стала слишком тесной чередой свадеб, похорон, турниров и торжеств. Поговаривали, что через нашу столицу вот-вот проложат трассу чемпионата мира по автогонкам класса «Formula-!.». Prosrally – так окрестил народ тот проект, потому что чемпионат в конце концов промчался совсем в других широтах. Также практически был сорван турнир по виндсерфингу в далекой Австралии – к берегу вдруг приплыли стаи акул, что, конечно, многих насторожило… Юбилеи же закатывали в тот год один за другим – боялись не успеть «до закрытия». И самым грандиозным стал, конечно, юбилей несравненной Изабеллы Юрьевой – к своему сотому дню рождения певица оказалась не только жива, но и в голосе – запела! Публика ревела и стонала, все чувствовали себя очень молодо – в сравнении с юбиляршей-то!
* * *
– Стараешься, стараешься, стараешься, стараешься, стараешься, стараешься… – Делая уборку, Верыванна могла так повторять без конца до тех пор, пока вдруг не выруливала на резюме: – Но никому до этого дела нет!
Никому, это Томке – вечно занята! Раньше гулянки, теперь – обналички, растаможки… А Тамаре в самом деле еще с детства осточертел этот вечный монолог матери – никто ж не заставляет! – и уже в самом начале его она старалась удрать куда глаза глядят, с силой хлопнув дверью. Однажды хлопнула капитально – укатила в Америку!
«Бросила с малолеткой на руках, – с горечью думала Верыванна, – одну, без всякой поддержки. А ведь пока она была с нами, нельзя было даже заикнуться об отце ребенка! Но тут я уже не выдержала, как же, говорю, так, как нам одним? „Кто все-таки отец?!“ – взмолилась я, прижимая, двухлетнюю Лизочку к груди. „Никто! Придурок один! И я его послала!“ – проорала Томка, заволакивая чемоданы в лифт. „Но ведь пока тебя не будет, – крикнула я спускающемуся лифту, – нам потребуется хоть какой-нибудь отец!“ В ответ лифт далеко внизу хлопнул дверью, а оказавшиеся вдруг рядом соседки урезонили: „Не надрывайся, не нервируй дите, Америка вам поможет. Потому что там, в Америке, большие возможности заработать и устроить личную жизнь“. „Заработаю и вернусь“, – тоже пообещала Томка. Вернулась. Через семнадцать лет. Вроде совсем недавно то было, а Лизке уж девятнадцать… Годы как угорелые пронеслись, наступая друг другу на пятки. Нет, годы с пятками – это, пожалуй, слишком. Лучше – годы-волны. Убегают и бурлят за кормой корабля… Я, что ли, корабль? Ага, с Лизкой на борту. Это ж сколько той воды утекло… И на тебе, Тома наша вернулась. Год уж тут куролесит, а кажется, будто вчера… Прилетела ожесточенная, худая. У нее вообще не осталось запасов женственности, называемых телом! А туда же, Лизку жить учит – учительша! Сама-то в Штатах только карьеру посудомойки смогла сделать. Да и мужа нашла не миллионера американского, как планировалось, а алканавта нашего – та еще опора!.. Лизочка даже не может выговорить слово „мама“»…
– А меня кто воспитывал?! – вскипает Тамара. – Ты ж вечно по заграницам – звезда! А я с отцом да с соседками, тебя и видела-то не каждый месяц!
– Врешь! Я если уезжала, так не больше чем на неделю!
– Можно подумать, что, когда возвращалась, занималась мной! Вот и не мешай мне самой свою жизнь устраивать!..
Так и собачатся, потому что ни по одному вопросу нет у них не то что единого, но даже похожего мнения.
– … Ну-ну, устроила. С алкашом.
– Не алкаш он, а выпивает просто, как все!
– Что ж ты его там одного бросила?
– У меня дочь, ее поднимать надо…
– Ох, ну и память. Подняли уже, ребенку де-вят-над-цать!
– Вырастить не фокус, вот устроить…
– Не фокус?? Одних болезней и бандитов сколько кругом! Глаз да глаз за ней! Даром что умница, из класса в класс играючи перепрыгивала, да и в университет с первого раза поступила – спасибо подружке моей, Наденьке, сколько с ней занималась!
– Ты же прекрасно знаешь, другого выхода у меня не было. На работе платили три рубля, пенсия твоя – курам на смех. Да и ту вечно задерживали! Америка – это был для нас последний шанс, а то на что б вы жили?
– Три раза прислала по сто долларов – и тишина. А Лизочку-то надо кормить, одевать, за гимназию платить…
– А что комнату мою сдали не считается?
– Мать – это не только деньги. Вообще не деньги!
– Никак обо мне базарчик! – крикнула из передней Лиза. Увлеченные «базарчиком», они не слышали, как она пришла из университета. – Обо мне, да? – сказала она, входя в комнату.
– О ком же еще, сокровище? Вон маматома о тебе все беспокоится…
– Я же просила. Не приучай ее звать меня маматомой. Просто мама.
– Хорошо, хорошо, простомама, – смеясь, согласилась Лиза. Ей хотелось и бабушке доставить удовольствие, и маму эту не обидеть.
– И имей в виду… – сказала Тома.
– Имею, имею…
– Это из-за тебя она со мной так разговаривает!
– А что я такого сказала? Не, ну я ведь уже вполне крупный чел, что ж мне теперь так и шуршать твоими рецептами?
– Ничего, пошуршишь…
Зазвонил телефон, Тома кинулась к трубке – Алеэ! Ее! Бай!..
– Так вот, – она снова обратилась к Лизе, – как говорится, не дай нам Бог жить в эпоху перемен. А мы-то как раз и вляпались…
– Слушай, брось ты этот цитатник. Что, при совке или в войну лучше было?
– Ты права, дочь, в этой стране всегда буза, еще лет сто пройдет, пока все устаканится. Если вообще устаканится. Поэтому умные люди на Запад прорываются…
– А чего прорываться? У нас в университете с третьего курса посылают по обмену хоть в Германию, хоть во Францию…
– Ага, пошлют! Только не во Францию и Германию, а просто как всех, кто без бабок. А у меня на такую взятку денег пока нет. Да и не путь это.
– Хватит каркать, – вмешалась Верыванна, – до сих пор же все у нас получалось.
– Во-первых, мама не каркает, мама учит, – степенно заметила Тамара. – Во-вторых, прорываться на Запад через карьеру – вообще слишком долго, за то время весь сок, всю свежесть потеряешь. Я вот тоже свеженькой ромашкой была, думала, всего сама добьюсь, а теперь уж не та.
– Ромашка-мамашка, – буркнула Верыванна. Она еще что-то подумала про метелку общипанную, но Лиза незаметно дернула ее за рукав, и она сказала только: – Вот тебе и Запад…
– Запад тут ни при чем. Просто у меня тоже в голове сидела карьера, а надо проще, проще…
– Это как же?
– Замуж! Вот как!
– Уж замуж невтерпеж.
– Не груби.
– Я не грублю. Это такое упражнение по русскому. И как это вдруг замуж, за кого??
– За иностранца – вот за кого!
– Удивила! Да у нас полкурса об этом глючит. Есть девки, конкретно заточенные на иностранцев…
– Это шлюшки, – убежденно вставила Верыванна. – У них одно на уме: за границу замуж за любого урода!!
– Да не перебивайте вы! Суть как раз в том, чтоб загарпунить настоящую, крупную рыбину…
– Господи, Тома, что за выражение?..
– Нормальное. Так вот, загарпунить и притом самой не сесть на крючок. Можно ведь так напороться – то ли в пубдом, то ли в рабство продадут, сама еле ноги унесла…
– Ну-ну, поделись с дочерью своим женским опытом, расскажи про американское житье-бытье.
– … поэтому, – игнорируя колкость матери, продолжала Тома, – нужно брать уже отобранного, проверенного…
– ?!
– Я имею в виду Терри.
– Мужа Марины?! Да ты в уме? Твоя ж подруга…
– Ну и что? Она ведь за Терри par dépit вышла, с досады то есть. С досады и по расчету. И ему же этого простить не может!
– Так что ж ты теперь Лизоньку этим расчетам учишь?!
– Не расчетам. Я хочу, чтоб она par amour за него пошла, по любви, значит. Потому что Терри – золото, и его просто нельзя не полюбить.
– От советчица! – всплеснула руками Верыванна. – Сама-то ни по любви, ни с досады не смогла…
– Извини, маматома, – восхищенно улыбаясь, сказала Лиза, – но ты просто кошмарный чел.
– Позже, дочь, ты скажешь мне спасибо.
– Спасибо.
– Не сейчас. И ты будешь откровенная шляпа… ну, ладно, шляпка, если не воспользуешься моментом. Второй может и не представиться. Потому что молодость проходит очень быстро, как сигарета «Вог», вот только ты села нога на ногу, с наслаждением затянулась и выдохнула первый дымок, еще раз, два – ан сигаретка и кончилась!
– Давай учи девку курить!
– Да я ж для сравнения… Короче. С Маринкой я договорилась…
– О чем?! – выпучились Лиза с Верыванной.
– Ну не о Терри же! Просто о твоей поездке в Швейцарию. Поживешь там недельки две, отдохнешь, присмотришься.
– У Марины?!
– Ну!
– Полный отстой.
– Чего?
– Подлость – вот чего.
– Подло так с мамой разговаривать… Ладно, забудь про Терри, езжай просто погостить…
– Щас!.
– …бери Катьку, да, да, Марина сказала, можешь с подругой приехать – места всем хватит. Ей же все равно некогда с тобой заниматься – целыми днями на фирме вкалывает, вот и будете с Катькой колесить по Швейцарии – плохо ли? А уж Маринка-то вас на всем готовом примет, баба она хлебосольная.
– А ты ей за то такой десант засылаешь!
– Так не любит же она его! Сама мне говорила – не лю-бит. Она другого обожала – роковая страсть! Сто лет встречались, а жениться пренебрегал. Так, наезжал когда не то. А потом вообще исчез. Так вот, поплакала красавица Марина, да и успокоилась, решила новую жизнь начать, только не клевал что-то никто. Подруги пытались свести ее там с разными – все мимо. Мужики говорили, да, красивая, но, типа, никакая, холодная. И вот тут познакомили ее на одной английской фирме с Терри, и он сразу на нее запал! Каждую неделю звонит, туда-сюда приглашает, кажется, и полгода не прошло, как сделал предложение. А дальше фантастика! Платье для невесты заказывают в Париже, свадьба в Лондоне, а жить нужно ехать в Ниццу – там у Терри дело свое было. Ты только представь – Ницца! Аристократический тусак Европы! Царские особы и магараджи валят туда с целыми поездами гувернанток, скрипачей и багажа, а Мариночка наша не захотела!
– Как это? – удивилась Лиза.
– А так! Не захотела, и все. Ну, а Терри не захотел, да и не мог остаться в Москве. Правда, медовый месяц они все же провели в Ницце, но там, как это часто бывает с нашими, красавица заскучала и одна вернулась в Москву. Короче, около года живут молодые врозь, она – с родителями, и все делится с ними да со мной своей нелюбовью – ну вот ни капельки он ей не нравится, какой-то не наш. Конечно, не наш – англичанин, да! К тому же высокий, симпатичный и притом несметно богат. Но нет, не то! А тут еще Нинка, мать ее, все уши ей прожужжала, типа, какой же он мужик, если даже гвоздя забить не может? Не, ну ты подумай! Зачем ему пальчики свои компьютерные корежить, если он за несметные бабки любого мужика может нанять?
А кстати, Колька, муж Нинкин, то есть папка Маринин, прекрасно ладит с Терри, хотя по-английски ни бум-бум, да и Терри если сказать, что говорит по-русски, будет сильным преувеличением. Их общий язык – шахматы. И когда Колька к ним приезжает, сидят они с Терри все вечера за доской, фигурки двигают и улыбаются… Так вот, живет, значит, Маринка у родителей, ждет чего-то-кого-то, а вокруг лишь пьяницы да альфонсы… Одумалась. А тут как раз фирма Терри переехала в Швейцарию, снял он крутой домик в сказочном местечке под Женевой, и отправилась красавица снова к суженому. Так что видишь, дочь, никакой подлости. И никакое счастье ты там не разобьешь.
– Все равно гадость.
– Правильно, Лизок. Гадость она и есть гадость.
– Все же какие вы глупые, неблагодарные… Ну, Бог с ним, с Терри! Маринка рассказывала – рядом с ними, в Альпах, гольф-клуб есть, так там одни вдовцы! Катают мячики от неча делать, а тут – здрассть, такие клевые девчонки припилили…
– За старика? Похоронить меня хочешь?
– Похоронить – это когда за бедного, а за богатого – значит, все дороги перед тобой, выбирай любую! Эх, мне бы твои девятнадцать…
– А что же ты в свои девятнадцать не поохотилась?
– Дура была. В папку твоего влюбилась. У него глаза синие-синие, как у тебя, и гитара. Девки на нем собаками висели, ну и водочка, не без этого. И потом… раньше таких возможностей не было…
– Возможности всегда есть, если голова на плечах. Вон Наденьке – уж за семьдесят! А на прошлые майские третий раз замуж вышла.
– Вопрос, за кого.
Тут снова раздался телефонный звонок, Тома коршуном к трубке: «Алеэ! Подскочишь? Я тоже подскочу! Бай!»
– Разговор двух блох, – шепнула Верыванна Лизе, та прыснула в ладошку.
Чтобы не слышать блошиные переговоры, Верыванна включила свой старый приемничек, и из него полилась тихая, прохладная музыка – что-то старинное, давно любимое… Верыванна не могла вспомнить что именно, но на душе вдруг стало так легко и все-будет-хорошо, потому что музыка, как внутривенное, сразу пошла в кровь…
* * *
…Но самым потрясающим действом конца второго тысячелетия стал, конечно, заключительный матч чемпионата мира по футболу. Ничего подобного мир не видел и вряд ли увидит. Шла последняя минута встречи, а счет все не был открыт! И становилось ясно, что человечество под занавес так и останется без гола! Все в отчаянии схватились за головы, причем многие не за свои. И кое-кто из фанатов, эти слабые, нервические типы, уже стал понемногу впадать в истерику и швырять на поле всякую дрянь. В тот момент судья только что растащил подравшихся грандов и собрался было разыграть спорный, как вдруг – то ли перегрелся на солнце, то ли ошалел от футбольных страстей – нервно перебросил мяч с ноги на ногу и сам повел его к ближайшим воротам!!! Стадион ахнул! Оправившись от изумления, игроки атакованной команды погнались за судьей, но поздно – мяч влетел в правый верхний угол ворот, в левом нижнем забился одураченный вратарь. Прибежавшие с носилками санитары тщетно пытались оторвать его от сетки. А на носилки меж тем тихо улегся тренер потерпевших. На том, собственно говоря, телевизионную картинку и прикрыли, а в ночных новостях сообщили, что главный приз – «Гол Миллениума» – вручили свихнувшемуся арбитру, который «столь оригинально завершил» тот последний чемпионат.
Что же касается похорон, то хоронили в тот високосный год каждый день – по одному, целыми семьями и отрядами. И люди вроде уж и привыкли жить в таких новостях, никто не зарывался в подушки, не выл от ставших будничными сообщений: «…передозировка… взят в заложники… убит…» И не казалось таким уж невероятным, что к концу второго тысячелетия в самом деле наступит Конец Света. Хотя еще совсем недавно трудно было поверить даже в конец нашего двадцатого века – мы так гордились им! Ведь это у нас, в двадцатом, появились телефоны, телевизоры, космические корабли, компьютеры, съемные зубы, руки, ноги и сердца!.. Все практически сказки стали былью! Мы свысока взирали на «устаревшие» века, на Средневековье вообще с особым осуждением, не предполагая, что и наш двадцатый вот-вот будет в прошлом и того и гляди окажется «средним», и это еще в лучшем случае, потому что слишком много мы тут напортачили, многих сгубили… И все сильней становился привкус небытия, ведь все уже было для него уготовано – разворочено, растрачено, и люди достигли той степени бесчестья и бесчувствия, после которой лишь пепел и дым.
…По ящику идет ток-шоу, токуют о милицейских и врачебных взятках, вопрос поставлен по-шекспировски скупо и строго – брать или не брать? Все, конечно, страшно возмущены: одни – тем, что взятки берут, другие – что дают смехотворно мало. В конце концов сходятся на том, что при «их» зарплате не брать, разумеется, нельзя, и потому им нужно срочно поднять зарплату. А о том, как добиться прибавки к жалованью, скажем, ученым или дворникам, ни слова. Они ж на взятках не замечены, да и кто ж им даст??
А тут еще в самый последний час тысячелетия многим было видение – на углу Садовой-Триумфальной и Тверской вдруг нарисовался голый мужик с воздетыми к небу руками. Если бы не трепетание семейных трусов на ветру, его вполне можно было бы принять за изваяние, наспех состряпанное в пику Маяковскому. Вообще-то, наваять истукана с шевелящимися трусами в наше просвещенное время – раз плюнуть! Еще бы и написали на постаменте – СЕКС-СИМВОЛ СВИХНУВШЕГОСЯ НА СЕКСЕ СТОЛЕТИЯ. Но что-то говорило (да все практически!), что мужик живой. Например, какой уважающий себя памятник потащит в вечность жратву? А у этого на правой ручище висел целлофановый пакет с бутылкой водки и витком колбасы. Опять же и закусь наваять – плевое дело, но ноги! Голые ноги истукана прямо на глазах столбеневшей публики покрылись вдруг гусиной кожей и посинели. А народу набралось видимо-невидимо! Обступили опасливым кругом, некоторые шарахались – никто ведь толком не знал, чего, собственно, он провозвестник, а вдруг как раз Конца Света? И так в вихре вдруг налетевшей метели Триумфальная площадь встретила Новое тысячелетие. На радостях, что все, кажется, и на этот раз обошлось, люди целовались, вопили, пели… Меж тем свет, как и положено, к утру стал прибывать, то есть Конец Света не состоялся. Мужик же как-то незаметно растаял в пурге, исчез, как исчезает обычно все непонятое, странное, с тем чтобы после вернуться уже законченным барабашкой. Да был ли дядя? Или невзначай соткался в воображении людей? Такие общие бреды бывают в пору сильнейших человеческих потрясений – а что же может потрясти сильней, чем ожидание, что вот-вот «выключат свет»? Но если ты барабашка, так изволь когда-то являться. И его в самом деле видели потом не раз, причем, что странно (а для барабашек нормально), в разных концах города одновременно.
В общем, распечатали мы наконец Третье тысячелетие, вскрыли подарочный пакет, а там – все то ж! Пожары, ураганы, войны… И все-таки будто что-то стало меняться. Вроде подул свежий ветерок. Вот, скажем, такие слова, как «совесть» и «честь», уже давно были не в ходу. И если б сказать кому-нибудь, например, «честь имею» или «нужно отстоять свою честь», так никто, скорей всего, ничего бы и не понял. Где отстоять-то, в очереди, что ли? Кстати, было бы неплохо, если бы появились такие очереди. А тут вдруг и заговорили о чести и достоинстве. Поначалу, правда, как о чем-то старинном, как о промотанных фамильных драгоценностях – тусклое червонное золото, богатство невиданной красоты камней… Ушлые телевизионщики, разумеется, живо состряпали ток-шоу на тему «Что такое совесть?», но народ откровенно «плавал», пока общими усилиями не договорились, что это нечто вроде невроза или шизофрении. Сами вы невротики и шизики, крикнул я тогда ящику, и всех вас надо лечить! Я, конечно, знал, что сии недуги неизлечимы. Значит, нужно поискать такое средство, такое… Которое я, кажется, нашел! В общем, я теперь уже не то что верил в свою Идею – я был упоен! Если мне удастся воплотить ее в жизнь, говорил я себе, все изменится! И я воплотил. И казалось, никто уже не остановит меня. Но нет! Вот только ты решишь, что непотопляем, как тебя тут же утащут на дно. И для этой роковой развязки подбросят кучу ошибок. Недаром «самый большой, самый лучший в мире корабль» вдруг оказался верхом (низом?) головотяпства и просчетов! Были допущены ошибки в конструкции корабля, в прокладывании маршрута, и – подумать только! – на «Титанике», которого терпеливо поджидал во мраке айсберг, не оказалось прибора ночного видения и более половины необходимых для спасения людей шлюпок! Я, кстати, всегда остро переживал трагедию «Титаника», и это странным образом давало мне какое-то отчаянное, неизъяснимое вдохновение. Будто я должен был отработать, отжить за всех них…
Он не то поперхнулся, не то застонал. Ему не хотелось больше вспоминать, но память, этот друг и враг, наезжала и наезжала на него невозможными, немыслимыми деталями…
* * *
Начало мая, весна! Лиза с Катей собираются в Швейцарию. Да и как не собираться, если приглашают, изумляется Катя, погулять, поколбаситься, поглядеть, как они там ваще, эти швейцарцы? Тем более Маринина мама через знакомых так чудненько все устроила – в два дня оформила визу и билет достала подешевле. Так что осталось лишь вещички собрать!
Разумеется, все это фигня насчет Терри, думала Лиза, но почему в самом деле не мотануть в Европу? Опять же и в английском попрактиковаться – дома молодые, наверное, говорят на English…
– Ха! Молодые! – смеется Катерина. – Одной сороковник светит, другому – уже стукнуло!
Сильно прибалдевшая от внезапно свалившейся на нее поездки в Швейцарию, она все же не может до конца поверить в такой кульбит судьбы. Как и Лизка, безотцовщина, но совсем уж из бедной семьи, Катерина и не думала о загранице – не имела такой привычки, в отличие от подружки, которая уже дважды сгоняла с бабкой в Турцию. Потолок Катерины, ее Канары, – Рябово. Там у них с матерью на шести сотках – полуразвалившаяся хибарка, а вокруг грядки, грядки, грядки… Разумеется, Катерина иногда помогает матери на огороде, но вообще-то приезжает в Рябово ради дискотеки и местного Палм-бич – на берегу маленькой, но бурливой речушки Рябовки. Особенно бурливой, когда после дискотеки все практически рябовцы лезут в воду, и тогда с берега потом всю ночь слышны крики, хохот, визг. И лишь к утру наступает умиротворенная, слаженная тишина, кое-где нарушаемая шепотом и вздохами. Ахи-трахи, называет их Катька.
Но однажды Катьке крупно повезло – в пятом классе ее посадили за одну парту с аккуратной и смешливой девочкой Лизой. И хотя Лизу вскоре перевели в гимназию, девочки успели подружиться. Тома не могла понять, что Лизка нашла в этой простушке (если не потаскушке) – училась она плохо, вечно по дискотекам, ну и после школы, естественно, никуда не поступила, то есть не поступала, все говорила – потом… А как же потом, если совсем не занимается? Правда, она, как нянька, ходит за Лизкой, буквально учебники за ней таскает. А бывая у них дома, то картошку почистит, то посуду помоет или полы – Верыванна не нарадуется. Ну а Лизе просто с ней весело – обе всегда готовы поприкалываться, к тому же Катька не глупа, не то что другие «дети» – тупые и скучные. Ну и что ж, что Катька не хочет учиться? Она и так самодостаточна, сейчас вообще не все хотят учиться. Лиза, правда, пыталась подтянуть ее по разным предметам и втащить в университет, но Катька то болела, то была в «отгуле» или же просто отмахивалась – иди, иди сама учись, а я лучше Верыванне помогу. Ну и катись, говорила тогда Лиза, которой в конце концов надоело тащить упрямую козу в храм наук. Но, между прочим, кое в чем коза преуспела даже больше подруги.
Иногда Катька пропадала на целую неделю, а то и две.
– Куда это подружка подевалась? – спрашивала Верыванна.
– К родным на Брянщину укатила, – отвечала Лиза. – Или на Смоленщину, не помню точно.
Потом, как Катька объявится, Верыванна мельком ее спросит:
– Ну, как родня?
– Нормально, – ответит блудная дочь, и тема исчерпана. Но от Лизы ей так просто не отвертеться. Да она и не думает отвертеться: поделиться с подружкой – святое дело:
– Нагулялась, кажись.
– С кем?!
– С Лехой.
– А Ахмет? Ты ведь говорила, он лучше всех…
– С ним кончено.
– Из-за чего?
– Из-за двух слов, представь! Я ведь, знаешь, у него уже недели две жила, а ему ж надо, что б ты, как Пенелопа, а он припилит, когда захочет. Так вот в последний раз прождала я его четыре дня! Озверела уже! От неча делать решила постирать, собрала кучу тряпок, уж и машину открыла, да передумала, хрен, думаю, с бельем, – тут он и явился! В ванную сунулся, носом покрутил, мало того, говорит, что везде бардак… А я ему – мало? Добавим. Куда, говорит, добавлять, слушай! А я возьми и брякни – Ахмет, заткнись! И все! Выгнал без выходного пособия. А я ж долго одна не могу… Ну, тут как-то пилю по Тверской, одинокая и задумчивая, вдруг Леха! Весь в новой джинсе, желтых шузах – зашибись! Чего это ты, говорит, молодая-красивая сохнешь без никого? Да пошел ты, говорю, не видишь, тоска у меня? А он – какая же ты, Кэт, глупышка! Оторвемся, оттопыримся, все и пройдет! И правда прошло…
– Но ты же не любишь его…
– Ну и что? Погулять-то можно.
– И как же гуляли?
– В горелки бегали! Ну, ты даешь! Как люди гуляют, не знаешь?
– Знаю, знаю. Но, по-моему, это должно случиться, только если уж нельзя, чтоб не случилось…
– Ну. Я только так.
– Если любишь…
– Вот так целкой и помрешь!
– Ну, если мне не нравится никто, вот влюблюсь…
– Но к тому времени, дитя мое, надо уже кое-что уметь. Практика – вот главный козырь невинности. Вообще, современная девушка должна знать четыре вещи – пирсинг, пилинг, кастинг и факинг.
– Это все, что ты знаешь по-английски?
– Не только по-английски. Арт аморис – слыхала?
– Слыхала, слыхала.
– Так вот, пасть надо низко, но красиво. И между прочим, успеть разобраться, кто упал вместе с тобой.
– Что ж, так и спать со всеми подряд?
– Кто сказал «подряд»? И почему непременно спать? Вот, помню, мой первый… Так с ним только покушать. Вообще-то, путь к сердцу мужчины лежит, как известно, через его желудок. Но с ним это был путь в никуда. Пока накушается… Короче, на любовные игры и загадки у него уже ни сил, ни времени не оставалось…
– А говоришь, арт аморис…
– Балда! Для того и практика, чтобы найти супер. Вот, к примеру, этот твой Терри…
– Ахмет, заткнись! Маматома тебя уже накрутила, да?
– Ну…
– Еще о нем вякнешь, никуда не поедем.
– Поял… Слушай, я чё подумала… Давай на дорожку переделаем наши имена по-иностранному – чтоб легче было в их швейцарскую малину въезжать. Допустим, я – Китти.
– Договорились – Китька.
– А ты – Лиз.
– Нет уж, останусь, как есть. Лизаветой.
– Хозяин – барин.
Они никогда почти не ссорились, так, легкие размолвки, обычно кончавшиеся быстрым примирением – зависимая Китька всегда уступала.
И наконец, пора было укладываться. Прежде всего следовало подумать о подарках для Марины и Терри. И Китти заявила, что тоже будет участвовать в их покупке. Мать взяла дополнительную работу, день и ночь стирает, убирает, так что баксов пятьсот ей соберет. Но Лиза сказала, пусть оставит денежки при себе, чтобы могла прибомбить что-нибудь в Швейцарии, а подарки маматома уже купила. Обычный набор: икра красная, черная, осетрина, севрюга, буханка черняшки. Кроме того, для Терри – галстук афигенный, а Марине – коктейльное платьице от «Буссет».
Ехать решили налегке – в джинсах и майках, с собой – по свитерочку и купальники. Остальное, ну, там фенички, тряпки докупить, если захочется, на месте. Марина сказала, если кому не хватит, она одолжит.
И настал день отлета! И такое их обуяло ликование – в нем предвкушение шикарной заграничной жизни, неведомых приключений и легкий холодок тревоги – все же предстоял отрыв от Земли… В общем, в аэропорту они еле сдерживались, чтобы не вопить и не стоять на голове, а, напротив, чинно пройти сквозь все таможенные кордоны и лишь потом наконец расслабиться и оттянуться во фришопе.
– Слушай, а не купить ли «Бейлис?» Маматома говорила, Марина обожает его.
– Берем… А вон, гляди, какая обалденная бутылка виски. Может, Терри?
– Ее! И быстро в парфюм! Там можно перепробовать самые крутые вонючки!
– Бесплатно?!
– А то… Смотри, «Шиссейдо». Давай по чуть-чуть, сюда и сюда… Так, теперь «Лан вин», нюхни-ка – миленький какой и легкий…
– Клево… Та-ак, значит, сюда, сюда… и особенно ту-уда-а…
– Ты чего! – зашептала Лиза. – Увидят!
– Ну и что? Может, я хочу всюду так пахнуть – мало ли что?
– Ли – что?
– Ли – то.
– Фи, какая вы, Китти, испорченная.
– Не испорченная, а дорогая… – простонала Китти, закатывая глаза и явно пьянея от смешанных в ней духов.
– Идем уже. – Лиза дернула ее за руку.
И тут они поймали буквально шипящий взгляд продавщицы и, обворожительно ей улыбнувшись, направились к выходу. Уже выйдя, Китька обернулась и показала ей язык. Тут как раз и посадку объявили. Проходя в самолет, они восхищенно переглядывались. Затем уселись на свои места, пристегнулись и, не сговариваясь, тихонько взвизгнули: с ума спятить – летят в Швейцарию! От таких больших переживаний они не заметили, как взлетели, пропустив тот самый немыслимый и невозможный отрыв от Земли. За окном нежились на солнышке облака и превращались то в необозримые снежные поля, то в ватное одеяло, под которым ворочалось какое-то огромное существо и натужно дышало в сторону их самолетика – ой, мамочки!
Китька бегло оглядела салон и сообщила:
– Мы тут как бы самые клевые девчонки.
По проходу подкатил стюард, строгий и элегантный.
– Вы прям как дипломат, – умильно глядя на него, сказала Китька.
– Я и есть дипломат.
– Значит, шпион.
– Лучше – разведчик.
– И какая же развединформация вас интересует?
– Что будете пить? Минеральную воду, сок, пиво, вино белое, красное?
– Все! – хором отвечают обе и хохочут.
Они браво чокаются стаканчиками с красным вином… Потом с белым… И еще по глоточку пива… Ха-ха-ха, такой вот винегрет!..
– А теперь, – говорит раскрасневшаяся Китька, – продолжим урок. Кстати, ты заметила, как этот шпион пялился на нас? Конкретно раздел и вещички прихватил… Итак, дети, мы с вами уже говорили о том, как важно выбрать достойнейшего, и об умении красиво пасть, но есть еще кое-что, без чего все это, в общем, бессмысленно…
– Ну, что там еще?
– Как бы это поделикатней?.. Короче, чтобы вместо фрикции не вышла фикция.
– Совсем сдвинулась на этих фикциях.
– Скажи спасибо, Лизок, что тебя просвещают. Меня вот одна старая артистка учила – мы с мамкой у нее убирались в прошлом году. Деточка, говорит, все мужчины обманщики и щипщики, но с ними можно работать. Есть способ, она сказала – мертвого подымет.
– Мертвого-то зачем!
– Не перебивай. Гляди, берешь ногу…
– Чью?!
– Куриную, блин, ну что за вопрос! Его, его ногу…
– И изо всех сил щекочешь?!
– От сяло, – покачала головой Китька, – вон из класса и без родителей не являться.
– Все, молчу, берем, значит, ногу…
– …и легонько так целу-у-ем… Выше, выше…
– О, боги, куда?!
– Не догадываешься?
– Не-а. А вторая?
– Что, вторая?
– Ну, что в это время со второй-то ногой?
– Вторую, тундра, гладишь…
– Ну уж нет! Лучше в монастырь!
Тут снова подкатил шпион-разведчик-стюард-дипломат и с тонкой улыбкой отравителя осведомился:
– Мясо, рыба, кофе, чай?
– Лизка! Быстро отвечай!
– Отвечаю, отвечаю: мясо, рыбу, кофе, чаю!
– Во мужчина с большой буквы! – сказала Китька, когда стюард укатил. – Верней, с трех больших букв!
– Прям уж и не знаю, можно ли такую шалаву ввозить в Швейцарию, там ведь у них все так тихо, спокойно…
– Да ладно, я ж так, болтаю только…
И самолет пошел на снижение.
– Ура-а, – хором прошептали путешественницы. Жизнь была прекрасна и, что подкупало, вся впереди!
* * *
Желудок взвыл, как голодный волк, и тут же виновато примолк. Еды в доме нет, и он это отлично знает. Но идти сейчас в магазин я не намерен. Старый стал, немощный. Да и есть, если не считать автономный вопль желудка, вовсе не хочется…
К тому же я почти перестал чувствовать себя цельным, особенно по утрам. По утрам в нашем королевстве раскол – распадаюсь на бесформенные куски боли – в голове, спине, животе, руках… И как все это собрать и запустить в магазин? И что же делать? Этого не знает никто. Просто таково условие задачи – собрать и запустить. А ответы на все эти Чернышевские вопросы находятся в конце задачника, но где сам задачник – не знает никто… Я мог бы написать трактат о боли. О том, что она любит нападать внезапно – как нож в спину! И ты готов: ни вздохнуть, ни глотнуть. Или, наоборот, подкрадывается издалека, исподволь, как тягучая песня, постепенно переходящая в ноющий кошмар. Я напишу о болях острых и тупых, пронзительных и поверхностных, трассирующих и глубинных, как бомбы, взрывающие гигантские корабли. Я назову этот трактат «Закон сохранения боли», потому что, однажды появившись, она уже не исчезает никогда. Просто в иные погожие деньки может притаиться, свернуться, как кот, и задремать. И тогда я просыпаюсь вроде целехонький и свежий, но все равно встаю с постели крайне осторожно, чтобы не потревожить ни одного из котов. И если удается, то могу потом провести весь день – дни! – без мучений, как обычный здоровяк. Но одно неосторожное движение – скажем, резкий поворот, натягивание брюк или ботинок… Кстати, надо наконец избавиться от шнурков, теперь ведь выпускают такие замечательные ботинки на липучках… Но страшней всего, конечно, корчи погоды, внезапные пляски магнитных бурь. В этих гибельных случаях от тебя вообще ничего не зависит, и все до одного коты могут разом вцепиться в тебя, как сорок тысяч братьев. И тогда только уколы… Впрочем, что ж скулить, если выбрал дело, в котором травмы заложены изначально. Плюс возраст. Седьмой, между прочим, десяток. Половина седьмого. В общем, в будущее уже смотреть бессмысленно – что ж смотреть в то, чего нет?.. Лучше обернуться назад, там был юн… И была любовь… Ну и что ж, что безответная? И потом… был момент… Только я его упустил. Нет, не упустил. Не удержал…
Я когда Верочку впервые увидел, сразу понял, что попался, – так вдруг что-то заныло внутри… Эх, сойдись тогда две наши половинки, играли бы сейчас с внуками. Вместо этого сижу, как дурак, перед ящиком, но не включаю, разумеется. Потому что все, что у них там в последнее время взрывалось, совокуплялось и дралось, вызывает лишь отвращение. Впрочем, был бы экран, а картинки найдутся.
Вот, скажем, наш коммунальный приют на Солянке. Все мы тогда дружно шли к коммунизму. Шли, шли, а так и не пришли. У нас и сказки такие – поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Но я-то знаю, куда пришел – во двор моего детства! Пасмурно, серо. Шайка бездомных псов вяло бредет по двору. Вдруг все, как один, напряглись и замерли, уставившись в одну сторону. Там, у большого дерева, полуобернувшись и следя за сворой, стоял на задних лапах кот. Одной передней лапой он небрежно уцепился за дерево, обозначив таким образом готовность в случае чего взлететь на дерево, удрать.
И так некоторое время они стояли. Псы дрогнули первыми и, повернувшись в другую сторону, с деланым безразличием пошли прочь. Тогда кот убрал лапу с дерева и развинченной походкой отправился по делам…
Крутится черно-белое кино… В коммуналке нас трое – дед, мама и я. Коммуналка неспокойная и часто буйная. Особенно по праздникам – пьянки, драки и поножовщина, потому что соседи наши все как на подбор – бандиты, пьяницы и психи, за исключением двух старушек, приноровившихся жить, кажется, вообще не вылезая из норы. Так что после праздников обычно кого-то волокли в больницу, других сажали, но ненадолго, вероятно, чтобы к следующему празднику все были в сборе. Поэтому жизнь наша никогда не теряла этой своей жуткой стабильности. Правда, нас братва почему-то не трогала: может, уважала деда-врача – вдруг придется подлечиться? Но эта тоска от беззащитности и вечное, липкое ожидание лютых драк на всю жизнь окрасили для меня все те праздники кровью и унижением. Но что мог я, пацан, поделать с тем отребьем?.. Только копить ненависть и месть… Так, может, именно тогда зародилось во мне это желание сделать наконец что-нибудь… Но лишь спустя много лет соблазнительная туманность вдруг обрела четкость и блеск Идеи. И такая в ней была подкупающая дерзость и в то же время банальность! Так она была невыносимо банальна, что уже опять свежа! Человечеством ведь по существу все давно сказано и сделано, новизна возможна лишь в деталях. И нужно просто суметь выудить из людского багажа то, что нам в данный момент – позарез! А именно – за низость, за преступление должно следовать наказание, скорое и неотвратимое, как удар клинка. Дуэль – вот что это была за Идея! Своего рода дуэльный синдром, или, как я его сокращенно обозначил, синдром Д. Разумеется, я имел в виду не «панические атаки» публичных придурков, о которых иногда сообщал ящик. Я решил возродить поединок чести как систему, что для меня, старого фехтовальщика, было даже не то что естественно, а неизбежно. Негодяй должен знать, что рано или поздно получит вызов. Оружием возмездия я выбрал шпагу. И не только потому, что сам некогда фехтовал на этом виде оружия. Я, кстати, и со штыком управляться умел, с него, собственно, и началось мое фехтование. Но в бою на штыках нет интриги, нет блеска, фатум же требует спектакля.
Я так много, так упорно думал обо всем этом, что Идея стала воплощаться в моем воображении – так ярко и подробно, со всем хороводом лиц, рож и судеб, что ее практически было не отличить от жизни.
Часть 2
Марина стояла посреди зала ожидания, отдельно от других встречающих, и вертела головой: она их еще не видела. Лиза же сразу заметила ее, хотя до того они встречались только раз, и была поражена. Издали Марина выглядела совсем девочкой – маленькая, худенькая, темные волосы забраны в косичку. «Смотри, вон она, вон!» И они побежали к Марине. Вблизи она тоже выглядела необыкновенно юно и свежо.
– С приездом, девочки, – широко улыбаясь, сказала Марина.
– Это Катя, – представила подругу Лиза, – верней, она теперь решила на английский манер побыть немножко Китти.
– Договорились, Китти.
– А ты совсем без косметики… – удивилась Лиза. Как-то само собою вышло, что девчонки стали называть ее на «ты».
– Да здесь вообще никто не красится.
– Ну и мы тогда не будем.
– Разве чуть-чуть, – пролепетала присмиревшая от безупречной Марининой красоты Китти. Марина совсем не была похожа на их с Лизкой мам, изможденных и постаревших. И хотя Тома, в отличие от Киттиной матери, красилась, это ее не молодило. Просто давало понять окружающим, что грачи еще не улетели. Хотя вряд ли, думала Китти, кого-нибудь могли заинтересовать эти грачи.
– Так, девочки, сейчас завезу вас домой и брошу, так как должна вернуться на фирму. Вы же пока устроитесь, отдохнете, а вечером будем делать барбекю, идет?
– Идет! – благодарный хор девочек.
– Кстати, у нас сейчас гостят Мусенька и Майра, мать Терри, такая, типа, чопорная англичанка, но вообще-то милая и добрая.
– Майра… – мечтательно вздохнула Лиза, – какое красивое имя…
– А кто это Мусенька? – поинтересовалась Китти.
– Моя бабушка – Тома вам разве не сказала? – только ее ни в коем случае нельзя так называть и даже по имени-отчеству нельзя – терпеть не может! Да у вас и язык не повернется – она у нас такая куколка. Она из тех первых советских львиц, которые гоняли на «Волгах» по Москве. И вот это сознание собственной исключительности живет в ней до сих пор. Даром что львице уже за восемьдесят.
Марина легко, грациозно вела свой «форд», а вокруг разворачивалась Женева. Потом Женева кончилась и мимо поплыли приальпийские луга, на них паслись аккуратные, чистенькие коровки.
– Посмотрите, какие у них большие колокольчики – как чайники! – засмеялась Марина. – Это чтоб не потерялись в горох. А звон от них прямо храмовый, правда?
И наконец приехали. Всего в пятнадцати минутах от Женевы, почти у самого подножия Альп, расположилась маленькая деревушка – Ля Рип, где и поселилась красавица Марина.
– А вот и наш Chateau, – объявила она, въезжая в аккуратный цветущий дворик, – правда, только половина, в другой живет хозяйка, но нам хватает… Сейчас увидите – два этажа, пять комнат, веранда… Вы-хо-ди!
Девчонки выскочили из машины, расправили крылышки и радостно огляделись.
– Смотрите, черешня поспела как раз к вашему приезду, отдохнете – можете нарвать.
– А хозяйка? – заволновалась Китти. – Вдруг увидит?
– Ну и что? Она разрешает, рвите сколько хотите…
Дверь Марина открыла одним поворотом ключа – никаких там хитроумных запоров, – и троица вошла в дом.
– Так и оставляешь? – изумилась Китти.
– Конечно, здесь все так.
– И не воруют?
– Это же Швейцария, – снисходительно улыбнулась Марина. – А вот и Мусенька…
По винтовой лестнице спускалось, конечно, ископаемое, думала Китька, – две пластические операции, о которых поведала по секрету Лиза, может, и позволили ей когда-то там косить под герлу, но сейчас… Правда, она не похожа на обычных бабусек – в шелковом кимоно, вся в каких-то жутких бусах… Не, но вообще видно, что когда-то была супер, да и щас еще звездит: подбородок, нос, брови – все вверх…
– Здрасьте, девочки, милости просим… – ласково улыбаясь, сказала Мусенька. – Здравствуй, Лизанька, давай-ка поцелуемся… А как зовут подружку?
– Китти, – вставила Китти.
– Ах вот как. А Левин уже имеется?
– Нет. Но надежды не теряю.
– И правильно… А Майра укатила по магазинам, – ответила она на немой вопрос Марины, – вернется вечером с Терри.
– Ну ладно, мои хорошие, бросаю вас, разбирайте вещички, осваивайтесь, вернусь часиков в семь, и займемся барбекю. А в субботу или в воскресенье закатимся на фондю. У нас тут на уикэнд все отправляются на фондю.
– А что это – фондю? – спросила Китти.
– Это такое блюдо из сыра, хлеба и вина. По правде сказать, мне оно не очень-то, но сама поездка в какой-нибудь уютный альпийский ресторанчик… Ну все, пока!
– Но посмотри хоть, что мы тебе привезли… – начала было Лиза, но Марина замахала рукой:
– Вечером, вечером, а то начальница мне задаст, и так все время придирается…
– Потому что нельзя-а быть краси-ивой тако-ой, – пропела дребезжащим голоском Муся и добавила: – Ну все, не задерживайся, а я им тут пока покажу, где что.
Экскурсия началась с первого этажа, его занимал огромный, светлый зал с аппендиксом кухни. В зале – диван, большой, как у короля Артура, круглый стол и камин. А по белым стенам – картины. Тут же, на первом этаже, маленький туалет с раковиной, в нем пахнет так, что не хочется выходить. Но если выйти, то сразу слева винтовая лестница на второй этаж, там спальни – хозяйская и гостевая, к ним – две ванные комнаты, два туалета и маленькая гладильня.
– В этой светелке сейчас сплю я, – сказала Муся, – а в гостевой спальне – Майра, она раньше меня заехала, поэтому ей достался лучший апартамент. Но здесь тоже славно, верно?.. После отъезда Майры тут поселится кто-нибудь из вас. Впрочем, Мариночка сама после с вами разберется… А по стенам, видите, кругом бусы да ожерелья, дома в Москве у нас тоже везде побрякушки висят.
– Клево, – сказала Китти, – удобно выбирать, что надеть… А тут, Лиз, смотри… И тут…
Во всех комнатах и в коридоре на полочках были разбросаны кольца, браслеты, сережки…
– Это что, все настоящее?? – шепотом спросила Китти Лизу.
– А то. Гляди, вон брюлики как глаза колют…
– Странно… Обычно люди это припрятывают…
– Так то люди. А Маринка – королева, богатая и свободная. К тому же к ней в дом кто попало не войдет.
– А можно мне эти сережки примерить? – робко обратилась Китти к Мусеньке. Лиза дернула подружку за рукав, но слово не воробей…
– Конечно, – улыбнулась Муся, – Мариночкины подружки всегда все примеряют… Слушай, а тебе бриллианты к лицу…
– Правда?! – От возбуждения Китти зарделась, глаза засверкали, и она неопределенно подумала: «Вот оно! Ага». Ахмет дарил ей кой-какие побрякушки, но бриллианты в руках, тем более в ушах, ей держать не довелось. Тяжеленькие подвески качались в ушах, как качели, на которые одновременно хотелось и влезть.
– Поносила и снимай, – шепнула Лиза.
Китти аккуратно сняла качели и положила туда, где лежали, – без всякого притом сожаления. В сущности, они уже сыграли свою судьбоносную роль – она к ним привыкла! Так быстро? Мгновенно! То есть уже почувствовала, что значит носить брюлики, что они ей идут и, значит, придут – вот примерно какой глубины и длины мысль петляла в забубённой Киттиной голове.
Меж тем Мусенька уже показывала веранду… Комнату для стиральных машин, погреб…
– Чувствуете, как здесь прохладно? А поглядите, сколько у нас старого и очень старого вина, бутылок – не сосчитать!
– Что мы, считать, что ли, сюда приехали? – пошутила Китти.
Разумеется, осмотр дома сопровождался трепом, то есть тараторила в основном Муся. Наконец-то прибыла свежая, благодарная аудитория! А то ведь Мариночка своим обществом не баловала. Говорила же Муся в основном о ней, обожаемой внучке. Бедная девочка столько работает! У них ведь тут, знаете, прохлаждаться не дают, поэтому ей не до меня. Бывает, целыми днями – ни словечка… Ну да ладно, зато теперь девочки приехали…
– Теперь нам всем будет веселей! – подольстилась Китти.
– А хотите, я вам Мариночкины туалеты покажу?
– Хоти-им! – проорали девчонки.
Втроем они притащили из хозяйской спальни кучу тряпок и туфель, тряпки разложили на диване, туфли – на полу, и Мусенька принялась их по очереди демонстрировать, а девчонки, возбужденно перебирая, стали прикладывать их к себе. Вдруг Китти прямо зашлась от обалдения.
– Ка-акие ботильоны… – прошептала и выхватила из обувного развала пару лаковых, сверкающих стразами ботиков. Они гордо и немного брезгливо возвышались на шпильках среди других пар. – Да за них можно жизнь отдать!
– Ладно, поживи уж, – добродушно молвила Муся.
– А… примерить? – Китти слегка запнулась от волнения и боязливо покосилась на Лизу, та пальнула возмущенным взглядом – типа, уймись. Но пронырливая Киттина нога, худая и голодная (может ли нога быть голодной? Еще как!), уже лезла в ботильон. Жипст алмазной змейкой – и вот уже простушка одной ногой в раю.
– Мне как раз! – ликующе возвестила она.
– Вот и снимай, – сухо сказала Лиза, и подружка стала нехотя стаскивать сверкающий башмачок.
– А знаете, откуда эти ботики? Терри из Таиланда привез. Ах, девочки, если бы вы знали, как он любит Мариночку…
– А она? – вырвалось у Лизы.
– Она? Не обожает, нет… Хотя мужик – золото, добрый, покладистый. Если, конечно, его не раздражать… А уж как балует ее, любое желание готов исполнить! Казалось бы, ну что еще? Так нет, не нравится он ей!
Как раз в тот момент в дверях появилась Марина, и Муся незаметно приложила палец к губам, мол, молчок, о чем мы тут… А Лиза восхищенно воскликнула:
– Какая ты красивая, Марина! Чем пользуешься? В смысле, какими кремами, масками?..
– Мусенькими генами – вот чем.
– Признайся, у тебя есть любовник! – воскликнула Муся.
– Ах, Муся, не молоти чепухи, – засмеялась Марина. – Ты же знаешь, здесь ни у кого нет любовников.
– Как это?? – вылупила глазки Китти. – Совсем ни у кого?!
– Да здесь это не принято, – улыбнулась Марина. – В Швейцарии вообще с сексом как с фондю, – в определенное время, с кем положено…
– Оригинально, – пробормотала озадаченная Китти.
– Но послушайте, – воскликнула Марина, – что это тут за ярмарка? Муся! Как маленькая, право, – не надоело?
Муся поджала губы, помрачнела. «Все-таки Марина бывает очень груба. А ведь это я, если уж на то пошло, обеспечила ей шикарную жизнь – ив лучшую английскую школу определила, и в иняз, и на фирму, где Терри ее нашел… Правду сказать, училась она везде на отлично, но без моих связей…»
– Щас все по-быстрому уберем, – сказала Лиза, и они с Китти в самом деле все ловко сгребли в кучки и потащили наверх.
Муся молча двинулась за ними.
– Муся-а, не ходи порожняком! – крикнула Марина и кинула ей вслед поясок, но до Муси он не долетел, упал на пол.
Муся молча его подобрала и пошла наверх.
– Ну, прости, – сказала Марина.
Муся только махнула рукой. Спустя минут пятнадцать троица спустилась вниз, Муся порожняком, девочки – с сумками и пакетами.
– Посмотри, наконец, что мы тебе… что мы вам, – поправилась Лиза, – привезли. – И они с Китти стали проворно вытаскивать баночки с икрой и прочие продуктовые дары…
– С ума сошли – сколько натащили! – притворно возмутилась Мусенька.
– А это, Марин, твой любимый «Бейлис»… Кассеты с твоими любимыми – нашими! – фильмами… А вот цыгане…
– Цыгане! Сегодня же будем танцевать! – И Марина затрясла игриво плечиками.
– А вот еще маленькое платьице, видишь? Французское, от «Буссет».
– Атас, девочки, у меня такого еще не было, бегу примерять…
– Куда! – крикнула Муся. – Мы же все женщины, примеряй тут.
– Ладно, – немедленно согласилась Марина, быстро выскользнула из делового костюма и осталась в колготках, фиговом листочке на веревочках и кружевном бюстье.
Все замерли, потому что пред ними предстала безупречная и неописуемая красота. Если все же попытаться описать, то получится примерно так: тонкая талия, остальное нежно, плавно перетекает одно в другое…
– О-о! – хором воскликнули как раз вошедшие Майра и Терри.
Марина, безуспешно прикрываясь коктейльным платьицем, кинулась наверх. Остальные тупо, нет, потрясенно безмолвствовали.
– Знакомьтесь, – первая оправилась от потрясения и обратилась к вошедшим на ломаном английском Муся. – Лиза. Китти… Девочки, это Майра и Терри.
Девочки слегка затрепетали перед «чопорными англичанами» и, округлив глаза, почтительно дышали. Пожилая, но еще довольно крепкая Майра радостно улыбалась, однако ее маленькие темные глазки внимательно сверлили то одну, то другую… Терри! Он оказался совсем не таким, каким его себе представляли гостьи. Теперь понятно, почему Марина не обожает его – он же совершенно не похож на крутого британца, за плечами которого Империя, безупречный газон и Уинстон Черчилль. Скорее смахивает на ученого – долговязый, типа рассеянный, вроде тех, что вечно торчат за книгой или ползают по горам с сачком. А Марине, конечно, требовался мужественный красавец, колониальный офицер, сэр Лоренс Оливье!
Лиза с Китти, чуть присев, светски всем улыбнулись и, прощебетав «sorry, sorry», побежали вслед за Мариной наверх – за подарками для Терри.
На лестнице Лиза шепнула Китьке:
– А Терри милый, правда?
– Да, но, типа, лох.
– Эх ты, тундра! Лохи в таких домах не живут…
– Ты, как всегда, права, darling.
Прихватив оставшиеся подарки, они вместе с одевшейся Мариной скатились вниз и подступили к Терри.
– Это вам, – торжественно произнесла Лиза, вытянув обе руки вперед, на которых лежал галстук от «Кардена». По крайней мере на нем так было написано, что от «Кардена».
– И вот, – кокетливо улыбаясь и постреливая глазками, Китька протянула ему бутылку виски.
– О-о, – застенчиво загудел Терри, – Thank you, спасыбо. – Он вовсю разулыбался, качая головой и разводя руками – в одной галстук, в другой виски, – как бы говоря: ну зачем? И тут бутылка подло выскользнула из его рук – нет бы галстук! – раздался характерный звон кокнутого стекла, элитный виски весело заструился по полу и, как нашкодивший кот, нырнул под диван. Терри замер с виноватым выражением лица, Майра и Муся стояли вообще без выражений.
– Какой ты неловкий, – с мягкой досадой пробормотала Марина, – девочки старались, везли…
– Да ладно, – воскликнула Лиза, – с кем не бывает? Купим еще! – И изо всех сил улыбнулась Терри.
– Ну, вот еще, – возразила Марина, – ничего не надо покупать, дома все есть.
– Не ругай его, – шепнула ей Лиза.
– Да никто не собирается его ругать. И не думайте, что он такой уж безобидный. Иногда бывает жутко упрямый! Особенно когда его маменька тут.
– Ну, мужчина же, – пояснила бывалая Китти и стала ловко подбирать осколки. Выбросив их в мусорный бак, притащила откуда-то тряпку и тщательно протерла пол.
– Хозяйственная, – сказала Мусенька.
– Вот, например, язык… – продолжила Марина задевшую ее тему. – Видите ли, я должна все время совершенствовать их English, а он русский – нет! Хотя знает всего несколько слов.
– Научим, – пообещала Китти.
Потом Майра и Мусенька поднялись наверх – немного отдохнуть, а внизу, на веранде, началась веселая, заговорщицкая суета – подготовка к барбекю. По дороге с работы Марина купила свинину, телятину и осетрину, главным же по барбекю был, естественно, он, Мужчина. Остальные, как водится, на подхвате.
Вот гостьи и Марина наперебой подносят Терри шикарные, сочащиеся куски, и он важно насаживает их на шампуры, что-то себе под нос по-английски напевая.
На лестнице показались отдохнувшие Майра и Муся.
– О, да здесь все уже полным ходом! – воскликнула Муся. – А запах…
– How are you? – храбро обратилась Лиза к Майре.
– Fine, thanks, – как по учебнику ответила англичанка, – and you?
– I am fine too! Thank you, thank you, thanks! – засмеялась Лиза от радости, что получился хоть и простейший, но складный english-диалог.
А Майра, очертив своей сухонькой ладошкой раскрасневшееся Лизино личико, улыбаясь, молвила:
– Beautifull.
Лиза снова ее поблагодарила и радостно рассмеялась. Китти, продолжавшая старательно подносить Терри куски мяса, крикнула:
– Смейся, смейся, бездельница!
– Сама бездельница! Выбрала себе легкую работу, а я вот буду делать самое ужасное…
– Это шо ж такое?
– Лук резать! Обрыдаюсь щас вся…
– Па-адумаешь! Это даже полезно.
– Ага. Вот и режь сама…
– Девочки, только не драться… – вмешалась Мусенька. – Вот молодец, Лизок, как ровненько нарезает… Ах ты боже мой, она и впрямь вся в слезах… Накось платочек, вытри…
Наконец женщины все нарезали, нашинковали, замешали и сервировали. А Терри отлично справился – азартно и весело – с ролью единственного добытчика и кормильца. Огонь жаровни разгорался все сильней, освещая алчно-заинтересованные лица сотрапезников. Они нетерпеливо приплясывали вокруг жарящихся на огне кусков, то есть ничего за тыщи и толщи лет не изменилось – как плясали вокруг добычи, так и пляшут.
И вот все уже на столе, изысканная посуда, бокалы, вина. И наступил момент раздачи кусков, теснящихся на шампурах в свите печеного лука, перцев и помидоров…
А в холодильнике, между прочим, ждал своего выхода трехступенчатый малиновый торт, только что привезенный Мариночкой из Франции. Да, да, из Франции, потому что от их деревушки до французского городка Дивон – всего пятнадцать минут, и время от времени она гоняет туда за этим тортом или еще чем-нибудь.
Китти вдумчиво съела по куску телятины, свинины, осетрины и, медленно облизнувшись, объявила:
– Теперь можно и умереть.
– Хватит уже умирать, – шепнула Лиза. – То за ботильоны готова жизнь отдать, теперь за кусок мяса.
– Ладно, – согласилась Китти, – поживу еще.
Как-то быстро вдруг стало темнеть, и из окна потянуло нежным и острым альпийским холодком. Майра с Мусенькой накинули принесенные Мариной пледы, а девчонки и Терри не захотели – совсем же не холодно, сказала Китти.
– Ну, это как сказать, – ответила Марина, натягивая свитерок.
«Вот, блин, опять!» – спустя какое-то время с досадой подумала Китти, потому что вдруг ощутила знакомое пощипывание в горле. Она вообще часто простуживалась, но заболеть здесь, в Швейцарии, глупее не придумать. Надо будет перед сном попросить у Марины что-нибудь от простуды. Между тем все капитально объелись, трапеза продолжалась уже лениво, и лишь глаза гостий продолжали гореть неугасимым огнем. При хозяевах они старались выглядеть пай-девочками, чинно болтающими то по-русски, то по-английски. Впрочем, что касается Китти, то «по-английски» – слишком сильно сказано. Это были какие-то туманные мурлыканья, улыбки и кивки – нечто вроде туземного танца дружелюбия. Но стоило им оказаться вне поля зрения хозяев – вышли на воздух подышать, – как они тут же начали строить друг другу рожи и подпрыгивать, не в силах сдержать ликования – они в Швейцарии! А завернув за угол дома, туда, где таинственно густел и вздыхал сад, даже пробежались на четвереньках наперегонки. Я! Я первая! Нет, я! – такой это был непереносимый восторг и воля! Вернулись в дом, и снова – кроткие такие овечки…
Терри был галантен и сдержан – англичанин, да! – и гостьи невзначай постреливали на него глазами. Он им предложил новые сочные куски, но они отказались. Лиза – по-английски, а Китти так сильно замотала головой, что Мусенька испугалась:
– Эй, осторожней, оторвется!
– Ничего, она у нас девушка крепкая, – успокоила ее Лиза, и тут Марина захлопала в ладоши и крикнула:
– Теперь – танцы!
– Ура! – обрадовались гостьи, но Мусенька тронула Лизу за руку и сказала:
– Если бы вы знали, как Мариночка пляшет цыганочку!
Девчонки переглянулись – ясно! Выходить на сцену пока не светит, им отведены роли статисток. Все же при первых звуках цыганской венгерки Китти дернулась было, но Лиза придержала ее за рукав. И тут на середину выплывает Марина. Оказывается, пока гостьи выясняли свои роли на этом празднике жизни, она успела переодеться и теперь стояла, подбоченясь, в таком прикиде, в каком девчонки ее и вообразить не могли – длинная юбка, поверх нее цветастый платок, цветастая кофточка и огромные цыганские кольца в ушах. Короче, темноволосая, смуглая Марина выглядела совершенной цыганкой. Тут Терри включил «цыганочку», и Марина пошла по кругу – сначала медленно, с заходом, потом все быстрей, приплясывая и ловко отбивая цыганскую чечетку. Щеки ее порозовели, волосы чуть растрепались, и все снова на нее загляделись. А она выкаблучивалась, кстати, целенаправленно, то есть незаметно пританцевала к Терри и мелко затрясла перед ним плечиками – такое цыганское приглашение к танцу. Но Терри, как бычок, замотал головой – по, по! – и тогда она кокетливо потянула его за руку, но он уперся и ни в какую. Разумеется, гостьи могли бы запросто закрыть эту амбразуру своими горячими, застоявшимися телами, и Китти снова было вздрогнула, но Мусенька сделала ей такой успокаивающий знак рукой, сиди, мол, пусть муж с женой порезвятся. И в самом деле, было видно, что Марина хочет танцевать с Терри, как бы желая показать, что все у них в порядке, живут, как танцуют… А удел десанта из Москвы, стало быть, восторгаться и нахлопывать.
Еще во время демонстрации Марининых туалетов Мусенька, между прочим, девочек попросила – учитывая не безоблачные отношения молодоженов – как бы невзначай при Терри Мариночку нахваливать, мол, красавица, умница. А при Марине – Терри, какой он симпатичный, добрый, богатый – где еще такого найдет?
– Короче, пусть не вые… – вдруг вырвалось у Муси, и она запнулась.
– Не кочевряжится то есть… – пришла на выручку Китти, чем привела Мусю в умиление.
Она тут же выдернула из кучи тряпок льняной розовый костюмчик и протянула Китти:
– Это тебе.
– Мне?!
– Бери, бери, коли дают. А это, Лизок, тебе, смотри, какое миленькое платьице…
– Ох, Мусенька, это невозможно, – вздохнула счастливо Лиза, но Муся быстро сунула дары в пакеты и сказала: – Не обсуждается.
Так что теперь за обновки следовало расплатиться. Восхищением – чего проще? И они дружно запели:
– Как Мариночка танцует!
Но вытащить на паркет Терри не удалось. И тогда Марина плюхнулась в кресло и с ходу затянула: «В лу-унном сияньи сне-ег серебрится…», Муся и девчонки песню тут же подхватили, и все вместе заголосили тонко и нежно… А дальше, как водится, в ход пошел весь наш универсальный репертуар – старинные русские, цыганские романсы, марши, песни советские, народные, военные и блатные… Терри и Майра сдержанно улыбались – эти русские, пока все не выпьют и не споют, ни за что не угомонятся…
Потом Марина хотела принести торт, но все дружно завопили, чтоб оставить на завтра – сегодня уже невмоготу.
Первыми поднялись наверх Мусенька и Майра, потом – Терри, ему на работу рано вставать, и, наконец, настал черед угомониться и гостям.
– Девочки, – сказала Марина, – вы меня, надеюсь, простите, если я вас уложу на один диван? Только на одну ночь. Так вот вышло, что все съехались сразу. Но он, вообще-то, огромный, если его разложить…
– Ой, да никаких проблем! – воскликнула Китти, дома нередко ютившаяся на одной койке с кем-нибудь из родни, но Лиза озадаченно закусила губу – она не привыкла.
– Вот, смотрите, – Марина легко разложила диван, – как Пушкинская площадь!
– О, yea, – согласилась Китька.
Марина быстро стелила постель, и девчонки запротестовали:
– Ну, что ты!
– Да ладно, сегодня уж, так и быть, обслужу, а дальше сами… Вот вам по подушке и по одеялу. А завтра Майра уезжает в Париж. Так что одна из вас сможет перебраться в гостевую спальню, другая – в гладильную, чтобы были на одном этаже. Кто – куда, решите сами. А Мусю мы перебросим сюда, она обожает этот диван… Ну, все, пока. Мне завтра рано вставать. А вы можете дрыхнуть, сколько влезет. Впрочем, если вдруг проснетесь в восемь, позавтракаем вместе, и я вас подброшу в Женеву – погуляете, посмотрите, – а вечером подберу… Ну, все, good night. – И Марина пошла к себе.
– Жду не дождусь нашей встречи, дорогая, – кивнув на диван, промурлыкала Китти.
– Очень остроумно, – ответила Лиза, озадаченная перспективой спать на одном диване с подругой.
– Ой, Марин, – спохватилась Китти, и ее театральный шепот настиг Марину на лестнице. – У тебя, случайно, не найдется биопарокса, а то, что-то горло заскребло…
– Говорила, укрывайтесь пледами… – прошептала Марина. – Ладно, щас посмотрю.
Через несколько минут Марина свесилась сверху через перила и тихо позвала:
– Ки-ить, лови.
– Thank you.
Китти поймала спасительную коробочку, с ходу пшикнула лекарством в горло, и горло сильно защипало. «Подействовало!» – удовлетворенно подумала она и повалилась на диван.
– Эй, не засыпай, – затормошила ее Лиза, – надо же bathroom опробовать.
– Иди, darling, отмокай. А я нам пока гнездышко приготовлю. Ах, мне не терпится остаться с тобой на этом ложе любви…
– Эх ты, эротик-невротик, связать тебя, что ли?
Спустя какое-то время обе, распаренные и душистые, лежали в ночнушках на диване.
– А, подушки-и… – застонала Китти, – такие, наверное, выдают в раю…
– Да-а, они так мягко, так деликатно вошли в нашу жизнь…
– О, my darling, darling ту! – вздохнула переполненная впечатлениями Китька. – Хочешь, я научу тебя целоваться? По-настоящему!
– Иди ты!..
– Уже иду.
Внезапно Китти прыгнула к Лизе и впилась ей в губы, Лиза с силой оттолкнула ее, и она слетела на пол.
– Ты что! – как кошка, вскочив на четыре лапы, зашипела она. – Шуток не понимаешь?!
– Никогда-так-больше-не шути, – раздельно отчеканила Лиза. – Никогда – поняла?
– Помочь тебе хотела, тундра… Ладно, поняла. – Китти обиженно засопела и улеглась на своей половине.
Лизка максимально отодвинулась к другому краю. Каждая завернулась в свое одеяло, и тут же отрубились до утра.
Ровно в восемь, как по будильнику, обе проснулись. Первая вскочила Китти. Горло у нее к утру совершенно прошло, и на радостях, что не свалилась в простуду, она поднялась на цыпочки и крутанулась вокруг себя. Лиза продолжала лежать и сосредоточенно грызла мизинец.
– Лизок, – виновато подступила к ней Китти. – Я же хотела, как лучше, я не думала… Короче, прости. Прости и забудь.
– Ладно, проехали.
– Тогда вставай! А я пока porige для всех приготовлю!
Геркулесовая каша была ее гордостью. У Лизы она готовила ее не раз. В общем, то, что для других являлось диетической повинностью, у нее получалось вкуснейшим из яств. Все очень просто – варила на молоке или сливках, добавляла немного масла, меду, орехов, кураги и – пальчики оближешь!
Майра с Мусей еще спали, Терри уже укатил, так что позавтракали с Мариной. Все трое отлично выспались и, лакомясь кашей, непрерывно, не пойми от чего, хохотали. Китти больше всех. Поэтому она то и дело роняла горячие кляксы каши то на грудь, то на ногу, быстро подбирала их ложкой и слизывала, отчего троица уже прямо умирала со смеху.
– Галоши надо надевать, когда садишься кашу есть! – крикнула Лиза. – И вообще, заканчивай…
– Еще два взмаха…
– А теперь. – Отдав должное диетическому завтраку, Марина открыла холодильник и стала вытаскивать все их гастрономические дары: икру, рыбку, ржаной хлеб, к ним прибавила всевозможные швейцарские булочки, колбасы, сыры. – Теперь можно и покушать, ха-ха-ха! Иногда можно.
– Ну, все, – в какой-то момент объявила Марина, – если хотите со мной, то быстро пьем кофе и айда!
– С тобой, с тобой! – запрыгали, как черти, девчонки.
Китти быстро вымыла посуду, Лиза все убрала, нацепили рюкзачки и поплыли в Женеву. Вот именно поплыли – такой мягкий, бесшумный ход был у Марининого авто. В центре города, у огромного, бьющего ввысь фонтана, Марина высадила их, с тем чтобы в шесть вечера тут же подобрать, и укатила. А они нырнули в незнакомый город, манящий и таинственный. Решили в этот первый день никуда не ездить – никаких достопримечательностей! – а просто, смешавшись с толпой, пошататься по улицам, подышать, так сказать, воздухом Европы.
– Присмотреться и принюхаться, – уточнила Китти.
– Гляди, сколько ходим, а на шузах ни пылинки! Марина говорила, у них даже поля пылесосят.
– Как заметил один известный писатель, Джойс, – сказала Лиза, – суп здесь можно есть без тарелок, прямо с мостовой… Кстати, может, съедим где-нибудь?
– С мостовой?
Они зашли в уютный ресторанчик, съели по огромной пицце и выпили по чашечке кофе, но больше всего их там поразило то, что прямо в зал был выведен золоченый водопроводный кран, из которого посетители наливали воду и пили!
– Ничего удивительного, – разъяснила им потом Марина, – здесь такая замечательная вода…
Все же под конец решили заглянуть в один бутик. Собственно, покупать ничего не собирались, в Москве же всего навалом, так, поглядеть…
– Не, но до чего ж прикольны здесь черепушки! – воскликнула Китти, когда они вошли в магазин. – Смотри, вон две оттопыриваются, а каждой конкретно лет по сто!
В самом деле, у прилавка азартно шуровали две бабуси. Они уже набрали кучу тряпок и все просили еще. При том то и дело ковыляли в примерочную и обратно. Наконец с огромными пакетами выкатились из зеркальных дверей, сели в серебристый «кадиллак» и умчались, причем одна за рулем!
– Полагаю, покупки рванули обмывать, – сказала Лиза.
– Ну, не в поликлинику же! Знаешь, вот прямо захотелось стать старой! И не где-то там когда-то, а конкретно здесь и сейчас.
– Еще успеешь. Ну, как, присмотрела что-нибудь?
– Да на фиг нужно! Веришь ли, ничего не хочется, а только бы дышать воздухом шика и любви.
Надышавшись и находившись, ровно в шесть они дотащились до условленного места, где Марина их и подобрала. Дома гулен встретила отдохнувшая Муся.
– Вижу, вижу, полуживые. Выпейте-ка соку и хватаните по бутербродику. Ужин будет позже: Терри повез Майру во Францию, так что дождемся его.
– Из Франции?? – изумилась Китти, но тут же вспомнила: – Ах да, здесь же близко.
– А послезавтра и я отбуду… – вздохнула Муся, после чего девчонкам ничего не оставалось, как заныть:
– Уже-е?! Как жаль…
– Ничего, до отъезда еще наговоримся. А пока перебирайтесь-ка на новые места жительства.
– Спасибо! – обрадовалась Лиза.
Они поднялись на второй этаж и у развилки в нерешительности остановились.
– Иди уж в спальню, – сказала Китти. – Ты у нас девушка тонкая, изнеженная, а мне и гладильная сойдет.
– Нет, если хочешь…
– Да ладно, иди уж!
И они разошлись по своим новым апартаментам. Лиза откинула шелковое покрывало, попробовала прилечь на просторную, прохладную постель и сразу ухнула в глубокий, обморочный сон. Китти внимательно осмотрела гладильную, стоящие на столе швейную машинку, утюг и несколько книжек – все про русских красавиц разных времен. Потом распотрошила узенькую кровать, переоделась в халатик и отправилась в ванную принять душ. Вернувшись в комнатку после душа, на секунду задумалась, затем быстро оделась и спустилась вниз.
– Ты что не отдыхаешь? – удивились чистившие к ужину овощи Муся и Марина.
– Отдохнула уже. Давайте помогу.
– Ладно, – согласилась Марина, – а я тогда пойду на стол накрывать.
– Мусенька, хотите, я сама все сделаю, – предложила Китти, – а вы мне только овощи подавайте.
– Будь по-твоему, красавица, – сказала Муся и подумала: «Не девка – золото».
И Китти принялась за привычную работу – все дочистила, нарезала, сделала салат и пожарила мясо.
– Счастливый будет твой муж.
– Да? – Китти скромно потупилась.
Меж тем Марина накрыла на стол, зажгла свечи. И тут приехал Терри.
– О, – воскликнул он, входя в дом, – surprise! – Потому что ужином, да еще при свечах, его обычно не баловали.
– Знаешь, Мариночке ведь некогда заниматься хозяйством, она ж вся в работе, – откомментировала Муся Китти возглас зятя. – Нет, когда я тут, я, конечно, готовлю, а так…
Разбуженная голосами, проснулась Лиза, глянула на часы – батюшки! Два часа проспала! Она быстро оделась, сбежала вниз. А там! Пиршественный стол накрыт, сияют свечи, и все в сборе!
– Ну, как, Лизок, отдохнула? – спросила Муся.
– Да, спасибо, но так неудобно… Вы тут все готовили, а я… Кить, что ж ты меня не разбудила?
– Дык мы и без тебя управились, отдыхай, пока молодая.
– Все же …
– Да ладно, после отработаешь!
Наконец все шумно расселись за столом, Терри откупорил бутылку только что привезенного французского Bordeaux, разлил по бокалам, и пошли тут русско-английские тосты, речи и славословия. Из уважения к гостьям Терри время от времени выпаливал русские слова «На здровье!», «Карашо!».
А русская колония в ответ выдавала свои запасы английского.
Гости из России постоянно наезжали в этот дом – все родственники, друзья, друзья друзей, друзья родственников и родственники друзей, так что муж и жена редко бывали одни. Но Терри стойко переносил набеги россиян и даже тещу, которая, в отличие от остальных гостей, благодарных и деликатных, постоянно пилила зятя за тот гипотетический гвоздь. А началось все с того, что она привезла молодоженам огромную картину – «Дама с котом». И поскольку картина была выполнена в абстрактном духе, то все части Дамы и кота были сложно перемешаны, так что ее бюст в итоге оказался в лапах у кота. Таким образом, реально была выписана лишь чашечка кофе марки «Black brilliant», который и лакал беспардонный кот. Автором картины был популярный в Нинкином кругу художник Анлюкс, урожденный Аникей Клюка. Не будучи стеснена в средствах – муж Николай вкалывал на фирме очень закрытого типа, – Нина покупала анлюкинские шедевры на корню и дарила молодым. Вообще, дарить картины в ее кругу считалось шиком. Но Терри они как-то не пришлись – то ли не нравились картины, то ли дарительница, а только вешать картины он не захотел. То есть не забил гвоздя. Поэтому приезжала к молодым Нина, можно сказать, всегда с гвоздем за пазухой. Это было видно сразу, едва она появлялась в Женевском аэропорту с этим своим воинственно-изумленным взглядом: «Как! Еще не повесили?!» Наконец однажды, подогретая матерью, Мариночка топнула ножкой, и Терри повесил. Как говорится, не хуже других. Но отношения к нему тещи это уже не изменило.
– Терри, а ты вообще, do you speak Russian? – спросила Лиза.
– О, нъет.
– А хочешь, мы тебя научим? – встряла Китти.
– О'кей, девочки, поучите его, – согласилась Марина, – а то я вот по-английски спикаю, а он по-русски – ни бум-бум.
– Ну, ты не сравнивай, – вступилась за Терри Муся. – Тебя-то отдали в английскую школу, потом в иняз, а он, хочешь, чтобы вот так сразу…
– Thank you, Мусьенка. – Терри послал ей воздушный поцелуй. – My wife тоже not so good speak English, нада учит!
– Вот нахал! – возмутилась Марина. – Я на английском целыми днями веду переговоры, а он!
– My wife должен гаварит English люче все.
– Не «люче все», дурачок, а «лучше всех». Ладно, давай-ка покажем, что мы с тобой недавно выучили… d'u remember?
– Да, – важно кивнул чопорный англичанин и радостно выкрикнул: —Я, блин, балдю! – И все нечопорные покатились со смеху, а Лизка с Китькой даже съехали со стульев.
– Господи, я этого еще не слышала… – Мусенька прослезилась…
– Surprise! – пропела Марина.
– Ну вот, главное, Терри, ты уже знаешь, – снова усаживаясь на стул, сказала Лиза, – осталось совсем немного. И тут у нас есть одно такое выражение, верней, словечко… и даже не словечко, а так, частица, которая перекрывает практически две трети нашего языка.
Марина эту фразу быстро перевела и вылупилась на Лизу.
– Это что ж такое? Мат? – быстро спросила Муся. – Так матюкам Колька его сразу обучил.
– Обижаете, мы девушки приличные, – лукаво потупилась Лиза. – Это…
– Ну! – хором крикнули девчонки.
– Ну-у? – недоверчиво протянул Терри.
– Да, да! – крикнула Лиза. – Марин, переведи! В зависимости от интонации и контекста эта частица может означать и «да», и «нет», и «вот щас все брошу». Да, практически все может означать!
Марина перевела тираду, и Лиза спросила:
– Do you understand me, Terry?
– Ну! – очень органично ответил Терри, и все аж взвизгнули от восторга.
– Гляди, как схватывает! – крикнула Китти. – Ты, Марин, наверное, его просто плохо учила.
– Что ж, учите его теперь вы.
– О'кей! Давай, Терри, запоминай. – Китти даже облизнулась, предвкушая то, что сейчас выпалит. – За-нач-ка! Этого слова ты не найдешь ни в одном словаре, но без него не прожить – без заначки то есть.
– Что есть «заначка»?
– То, что каждый должен иметь, в том его личная свобода, – вмешалась Лиза, – короче, права человека, ясно?
– О, yes, права человека я знать!
– Он знать! – засмеялась Муся. – Ну, девки, вы нам тут его обучите!
– Бедный Терри, – шепнула Лиза Китти, – и как можно такого мужика пилить?
– Только такого и можно, другой бы фиг позволил, на порог бы маманю не пустил.
– Sorry, sorry, – вмешался Терри, – что есть «фиг»?
– Это не запоминай, – приказала Марина, – это тебе не пригодится…
– Ну… – ответил Терри, и все опять животики со смеху надорвали.
– Терри, ты гений, – объявила Лиза.
– Я знать.
– Вы мне его окончательно испортите. – Марина аж прослезилась.
– Талант не испортишь! – парировала Китька. – А теперь, Терри, хочешь, мы тебе покажем наш английский.
– Ну! – прогудел Терри и снова всех уложил.
– Слышь, Марин, а когда у Терри бездник, ой, ну это… birthday! День рождения!
– Ка-акой у вас интересный английский! Еще не скоро, зимой.
– А если б, к примеру, сегодня, мы б ему спели…
– Ну и спойте. Я запишу и в день рождения прокручу ему.
– О'кей, Лиз, давай!
– Давай! Три-четыре… Хэпи бездэй ту Ё! Хэпи бездэй ту Ё! – проорали гостьи, нажимая на последнюю букву.
– О, thanks! But not «Ё» – «Ю»! – поправил их Терри.
– Да знаем, знаем, но это, типа, с русским акцентом, Марин, переведи…
– Я понъять. Russian accent…
– Ну, вы, охальницы, пора прощаться, – сказала вдруг Марина. – Нам с Терри завтра рано вставать, а вы, если хотите, можете еще погудеть…
– Нет, нет, – возразила Лиза, – мы тоже хотим завтра встать пораньше, может, съездим куда-нибудь… Всем Good night!
Утром разыгралась тихая сцена. За завтраком Терри почувствовал себя неважно и пожаловался вполголоса Марине, а она – ноль внимания, не бери, типа, в голову, пройдет. Мусенька сделала ей круглые глаза – так нельзя! Позаботься о муже. А Марина в ответ – не отвлекайся, ешь и не лезь в чужие дела.
– В чужие?! – изумилась до слез Муся.
Неясно было, что из их диалога понял Терри, только видно было, что раздражен – вдруг что-то сухо сказал Марине, резко встал и укатил.
За столом воцарилось молчание.
– Сцена, как в «Ревизоре» в последнем акте, – не двигая губами, процедила Китти, – все обалдены.
– Ну, мы пошли собираться, – будто ничего не замечая, объявила Лиза, вставая из-за стола, и потянула за руку Китти. – У нас сегодня обширная программа. Хотим убить двух зайцев – Веве и Монтрё.
– Да ладно вам, – как-то устало сказала Марина, – все равно без меня быстрей не доберетесь. Сейчас допьем кофе, и я вас заброшу на вокзал.
Уже в машине Лиза все же спросила:
– Терри нездоровится?
– Да нет, ничего… – неопределенно ответила Марина, и тут они приехали на вокзал. Договорились, что сегодня Марина подбирать их на обратном пути не будет, так как неизвестно, во сколько они вернутся в Женеву.
Сначала подружки решили отправиться в Веве. Там быстро пробежались по городу и ненадолго задержались на набережной, чтобы сфотографироваться с Чарли Чаплиной: Лиза – с ласковой улыбкой заглядывая ему в глаза, Китти – без обиняков прижавшись к великому комику. Он не возражал.
– Классные фотки получатся, – сказала Китти, и они отправились в Монтрё.
* * *
…Значит, прежде всего, среди старых, матерых шпажистов нужно было найти единомышленников. Разумеется, и воспитать молодежь, новых дуэлянтов, честных и неподкупных, с тем чтобы после каждый из них воспитал еще и еще, и так постепенно создать дуэльную сеть и ловить, ловить в нее гадов – до тех пор, пока не очистится наша многострадальная земля. Я досконально изучил правила дуэли на шпагах, коими руководствовались бретеры прежних веков, и мне стало ясно: чтобы сделать их пригодными для нас, нужно убрать кой-какие анахронизмы и вставить нечто новое. То есть по существу разработать новый дуэльный кодекс, хотя некоторые пункты я, разумеется, оставил целиком. Например, те, которые касались ВЫЗОВА, МЕСТА ВСТРЕЧИ, ЖРЕБИЯ, СЕКУНДАНТОВ, а также КОСТЮМА дуэлянтов. Что касается последнего, то я, естественно, отдал предпочтение обнаженному торсу, ведь поединок – это по существу такое тотальное обнажение – души, характера, судьбы… Если же почему-то раздеться нельзя (из-за здоровья или там непогоды), то допускалась майка или рубаха. Однако крахмальное белье было запрещено. Как, собственно, и амулеты, подтяжки, пояса – словом, все то, что могло бы воспрепятствовать клинку. В тот пункт я добавил проверку дуэлянтов на наличие мобильников и бронежилетов. И разумеется, согласился с тем, что колоть безоружного, упавшего или в спину нельзя и что бои ведутся лишь до первой крови.
Первое, что меня смутило в старых книгах, это термин – «недуэлеспособен». Имелось в виду, что лишь человек чести имел право драться на дуэли. В том смысле, что как же защищать то, чего нет?! Но помилуйте, хотелось мне крикнуть, зачем же драться, коли оба честны?? В общем, в конце концов я решил, что не можем мы позволить себе роскошь иметь недуэлеспособных. И потому всех способных к низости я объявил дуэлеспособными.
Не устраивал меня также пункт, предписывавший секундантам «прежде всякой дуэли сделать все, чтобы примирить противников». Добиться этого можно было лишь в случае, если «оскорбитель» принесет извинение «оскорбленному». А нашему-то «оскорбителю» извиниться – что плюнуть! Сплюнет и тут же за старое – такие уж нонче «оскорбители».
Так что в моем Кодексе было указано – МИРИТЬСЯ НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ПРЕДЛАГАТЬ!
И еще я думал о музыке. Ведь если, по Прусту, музыка – «схватка двух мотивов в финале, где временами замечаешь, как из одного выныривает часть другого», то почему бы не аранжировать наши дуэли такой схваткой? И вот представьте – двое с обнаженными торсами скрестили шпаги. Невдалеке, на фоне лесных кущ, небольшой оркестр. Рекомендованные композиторы – Моцарт, Ан, Григ… Разумеется, допустима импровизация. А заказывает музыку, естественно, тот, кто вызывает на дуэль. Или наоборот – кого вызвали.
Все же я отказался от музыки. Во-первых, будет отвлекать. Во-вторых… Что во-вторых, я, признаться, запамятовал… В-третьих, таскать за собой по дуэлям хоть и маленький, но оркестрик – может, еще и рояль?! – было бы слишком громоздко, если не безумно, при всех тех рисках, что подстерегали нас. И вообще, чистота жанра требовала чистоты аранжировки. Лишь скрежет клинков да клич победителя – единственно возможная тут музыка. Все должно быть сухо и строго. И в конце концов, как и положено в трагедии, свестись к одной-единственной точке – туше.
Но прежде всего я написал манифест.
МАНИФЕСТ
Мы бросаем перчатку всем вам – подлецы, кидалы, обидчики невинных, слабых и больных! Знаем, зло неискоренимо – так, по крайней мере, было до сих пор, и мы не первые, ступившие на тропу тотального мщения. Номы просто обязаны наказать столько мерзавцев, сколько сможем.
– К БОЮ!
Мы уже идем к вам!
Последнюю фразу я нарочно заимствовал из назойливой телерекламы стирального порошка как нечто уже внедренное в сознание людей. Значит, думал я, она легко протащит с собой и мой манифест.
Манифест был расклеен по Москве и другим городам матушки-России. Его, понятное дело, сразу посрывали, но кто-то все же прочел – в ком честь еще жива и в ком ее отродясь не было. А мне-то были нужны те и другие! В общем, Идея начала раскручиваться, и на ее осуществление, естественно, требовались деньги. Много денег – увы, никакое важное дело не воплотить без них. Так вот, Фома все взял на себя! Мужик скупой, глухой такой куркуль, а тут так расстарался! По правде сказать, не знаю, откуда у него были такие деньжищи, но то, как он ими распорядился… Ни разу, кстати, не взвыл, что много прошу, все, говорил, отдам, донага разденусь! Давай, говорю, Фома, раздевайся! А как раскрутимся, мы все вернем, еще и приумножим. Вернули и приумножили. Не сразу, понятное дело.
Поначалу мы открыли дорогой фехтовальный клуб, тут мы сразу двух зайцев убили. Во-первых – приток денег. Во-вторых – крыша: под маркой модного клуба можно было вести подготовку настоящих дуэлянтов.
Мы откупили в центре особнячок, годами хиревший у нерадивого хозяина, и отделали его по высшему разряду. Нужно было также закупить для тренировок новейшую фехтовальную амуницию и заказать в Японии мною, между прочим, разработанные современные чучела. Не те старые тряпичные уроды с торчащими из них клочками ваты и ржавыми обломками клинков, а элегантные японские роботы со шпагами в руках. В них было заложено несколько ходовых комбинаций, а также с десяток простейших фехтовальных фраз. Это были дорогие игрушки, но они полностью окупали себя: с «японцами» можно было отработать любой фехтовальный прием, что, кстати, не в последнюю очередь привлекло к нам не только профессиональных фехтовальщиков, но и денежных тузов. Правда, тузы, непомерно тучные, рыхлые, не могли не то что осилить искусство паркетных ристаний, но даже грамотно сесть в позитуру. А вот поболтать, потыкаться с «японцем» – это их хлебом не корми.
Разумеется, встал вопрос и об оружии. И поскольку боевые шпаги давно уже не производились, я нашел простой выход, то, что у англичан называется То take the button of the foil. Фраза эта мне попалась у Оскара Уайльда, дословно означает: свинтить с клинка пуандаре (наконечник), иными словами, приготовиться к настоящему поединку.
Ну и конечно, дуэлянтам нужны были хорошие тренеры, и найти их было нелегко. В последние годы фехтование, как некоммерческий вид спорта, тихо хирело, старые мастера ушли на покой, новым же я не доверял. Они мало что смыслили в искусстве фехтования, в большинстве своем ломились к деньгам, открывали фитнес-клубы, рестораны, и им в голову не приходило, что именно фехтование и может их озолотить!..
И я стал искать старых своих коллег. Но как найти? Те, что еще были живы, давно нигде не появлялись. Все же я нашел пятерых! Троих уговорил. Это были братья Воронцовы, моего примерно призыва, и Владимир Владимирович Трипольский, почитай лет на десять старше меня. Двигался он, конечно, не ахти, но шпажкой все еще владел как бог.
И наконец, нужна была реклама. О дуэлях, разумеется, ни слова – просто элитный фехтовальный клуб. «Клуб бретера» – такое было вначале название, которое после я переделал в БРЕТКЛУБ. В общем, рекламу запустили, как водится, пошлую и наглую: «Самый блестящий, самый модный досуг в Европе! Лучший способ укрепить тело, дух и кошелек!» И наконец, главный манок – «ТОЛЬКО ДЛЯ АРИСТОКРАТОВ!» И понеслось! Эту наживку акулы бизнеса заглатывали без колебаний: раз для аристократов – им сюда. Расхватали абонементы не то что на год – на всю жизнь! Ведь в процессе неудержимо мчащейся раскрутки мы выпустили пожизненные пластиковые карты – ALL LIFE CARD, так что вскоре уже смогли открыть еще один Бретклуб. И что интересно, само фехтование становилось все более популярным, кассовым, люди будто вновь открыли его для себя, завороженные этой интригующей сеткой маски, блеском клинков и страстей! И вот уже оно стало непременным атрибутом повесы. Кстати, это старое русское словечко именно я запустил снова в обиход (вместо порядком набившего оскомину «плейбой») и стал выпускать толстый глянцевый журнал «Повеса». В нем наряду с обычной светской шелухой и неглиже давались все последние новости мирового фехтования. Разумеется, много места мы уделяли истории фехтовального поединка, а также литературе и воспоминаниям, так или иначе связанным с дуэлью. В первом же номере был напечатан рассказ об удивительном поединке Рылеева и князя Шаховского, чьи пули – неслыханно! – столкнулись в воздухе, и таким образом оба остались живы – это подкупало! Почти каждый месяц мы печатали Пушкина – стихи или размышления великого дуэлянта о поединке чести. В общем, было что почитать. И теперь у тех, кто не хотел отстать от моды, на журнальном столике всегда можно было обнаружить свежий номер журнала «Повеса», а в багажнике автомобиля – шпагу и колет. Вообще выехать из дому без шпаги стало уже как-то не принято. Только вот дань моде зачастую оказывалась лишь данью моде. И таскание шпаг в машине – это было самое большее, на что многие оказались способны. Иные, впрочем, доезжали до зала и даже облачались в фехтовальный колет, но лишь слонялись по дорожкам со шпагой в одной руке, мобильником – в другой и оживлялись лишь при телефонных звонках. И все-таки нашлись ребята, для которых звон клинков был не пустым звуком. Вот из них-то мы и стали готовить бретеров. К сожалению, их оказалось немного. И таким образом выявилась еще одна примета нашего времени – НАЕМНИК ЧЕСТИ. То есть любой из наших дуэлянтов был готов вступиться, отмстить за тех, кто не мог постоять сам за себя. Подобные замещения в избирательных случаях дозволялись и в прежние времена. Скажем, заместитель – так прежде именовался тот, кого я назвал наемником чести, – мог заступиться за своего старого отца, дядю или юного брата, то есть в случаях родственных, а также если дело касалось дам. У нас же любой оскорбленный, независимо от пола, возраста и родственных отношений, если не владел шпагой, имел право пригласить наемника чести. Мне могут сказать, что наши наемники – это просто наемные бандиты, – вот уж нет! Ведь не из-за угла же, не безоружного, а в открытом и честном бою. Впрочем, согласен, есть тут некоторая шероховатость. Но я считал, что «наемник» – это лишь вынужденная мера первого этапа, до тех пор пока мы не воспитаем достаточно бретеров, то есть не вооружим шпагами всех практически людей чести.
Часть 3
– Ход у их поездов офигенный! – вздохнула Китти.
– Угу, – задумчиво ответила Лиза, изучавшая карту следующего пункта высадки.
Прибыв в Монтрё, решили сначала немного отдохнуть от пробега по Веве, зашли в небольшую кафешку, взяли капучино с тортиком и расслабились.
– А может, сегодня никуда больше не пойдем? – предложила Китти. – Отдохнем, поболтаем на бережку усталыми ножками?
– В Рябове наболтаешься, а тут надо все же что-нибудь посмотреть.
– Как скажешь, darling.
– Привет, девчонки! – Около их столика стоял высокий парень, румянец во всю щеку, и радостно улыбался.
– Приве-ет… – удивились обе. – Но как вы узнали, что мы русские? – спросила Китти.
– О, это было очень трудно! – засмеялся парень. – Вы же сами мне об этом и сказали.
– Когда это?.. Ах да, мы же говорили. А вы вообще откуда?
– Из лесу, вестимо. Из Москвы, короче.
– И мы! Мы тоже!
– Ну и как там она? Все перестраивается?
– Естественно. А вы что, давно дома не были?
– Давно. Месяц… Может, познакомимся?..
Антон протянул руку, и Китти первая ее схватила:
– Китти.
– Клево, – сказал Антон и протянул руку Лизе.
Она тоже представилась, но Антон ее руку сразу не выпустил, держит в огромной лапище – как проглотил, так что ей пришлось пошевелить пальцами, чтобы он ее отпустил. Притом Лиза слегка порозовела, и Китти, заметив это, хмыкнула.
– А чего ты тут вообще делаешь? – Она непроизвольно съехала на «ты».
– Ничего. У дядьки на постое. Дядька на фирме вкалывает, а я по Швейцарии гоняю. Через две недели – домой.
– И мы через две! – радостно выпалила Лиза, и Китти снова на нее с интересом поглядела.
– Отлично. Вместе и махнем! А вы здесь чего?
– Мы тоже, типа, у тетки, – засмеялась Китти. – У подруги ее матери. Два дня, как припилили.
– В Монтрё?
– Не, в Ля Рип. Под Женевой.
– Значит, ничего еще не видели?
– Только Веве. С Чарли почеломкались.
– Ясно. Тогда теперь покажу вам Монтрё.
Выйдя из кафе, они прошли всего несколько домов, и Антон подвел их к шикарному отелю, на нем было написано «LE MONTREUX PALACE».
– Тут останавливаются нефтяные короли, просто короли и миллионеры. Но нашему человеку этот домина дорог тем, что в нем жил Набоков, слыхали о таком?
– Слыхали, слыхали, – сказала Китти. – «Лолита»…
– Эх, вы! Человек двадцать романов написал, а вы все только – «Лолита»!..
– Да? – потупилась Китти. – А мы не знали…
– И ты не знала? – обратился он к Лизе.
– Почему? Знала. Но читала только две или три вещи…
– Могу дать в Москве остальное.
– Договорились.
Потом Антон показал им лифт, на котором можно подняться на другую улицу. Поднялись.
– Чудеса, – засмеялась Китти, – лифт на улице!
– Это еще что! А вот как я вас нашел!
– Ты нас искал?!
– Нет. Но нашел.
– А ты вообще кто? Студент, бандит или, может, риелтор какой-нибудь?
– Студент и бандит.
– А почему не риелтор?
– Руки не доходят, в институте много задают.
– В каком? – поинтересовалась Лиза.
– В театральном, в Щучке. Актерский фак.
– Ух, ты! А она в МГУ. На историческом.
– А ты?
– Я? Нигде. Так живу, небо подпираю.
– Сейчас реально подопрете – повезу вас в Альпы.
И вот уже троица – в подвесном вагончике, который, как послушная лошадка, тащит их в горы. Притащил на смотровую площадку, откуда они, оставив смирно топтавшихся туристов, полезли вверх – выше, выше… Туда, куда еще не ступала нога человека, туристического человека, по крайней мере… И замерли от невиданной красоты. Совсем рядом, как большие белые корабли, плыли облака. Их можно было потрогать, на них прокатиться, но манило другое – пропасть! Там, в неоглядной и немыслимой дали, резвились оранжево-зеленые кущи, меж ними ослепительно сверкали осколки озер. Так сверкали… Вдруг «Ах!» – Лиза вскрикнула и взмахнула руками, нога ее поехала по влажной тропинке к краю пропасти, и – оп! – Антон схватил ее под руку, заодно и Китти и крепко притянул обеих к себе. После чего троица мягко спустилась на облаках на смотровую площадку, прямо к ресторану, где правильные туристы уже вовсю кутили и гудели.
– Спасибо, – сказала Лиза Антону, когда они уже были в ресторане, – если бы не ты…
– Да, силен, – подытожила Китти.
В общем, было весело и вкусно. Платил за всех Антон.
Когда запрыгнули в подвесной вагончик, чтобы спуститься с Альп, наткнулись на каких-то болгар. Услышав русскую речь, те подкатили к троице, и один из них – смоляные шевелюра и усы – радостно заорал: «О, русский!» – и ринулся целоваться, но был жестко остановлен за ремень заплечной сумки такой же смоляной дамой. Так что общаться пришлось на безопасном расстоянии. О, да… И мы!.. И вы! О, непременно!.. Good by!
– Ну а теперь, – сказал Антон, когда они спустились с гор, – в Шильонский замок!
Они подробно излазили весь замок, и Антон, побывавший здесь уже не раз, как заправский гид, рассказывал о нем. Разумеется, на каждом шагу метили территорию – фотографировались. Лизу интересовало абсолютно все, она даже что-то записывала в блокнот; Китти же более всего – герцогская кровать и отхожее место. От огромного, под балдахином ложа Лиза и Антон еле ее оттащили. Обняв обеими руками одну из колонн, она обморочно прикрыла глаза. И со стороны можно было подумать, что у нее с этой кроватью много связано. Что касается отхожего места, то в путеводителе было сказано, что последний раз им пользовались сотни лет назад. Однако Китти, вплотную подошедшая к этому памятнику старины, подозрительно принюхалась и покачала головой…
– Эй, не свались! – крикнула Лиза. – Доставать будет трудновато!
Наконец, утомленных и насыщенных, Антон посадил их в поезд. Договорились встретиться завтра у главного Женевского фонтана в двенадцать дня.
Когда приехали в Женеву, Китти захотела купить шоколадку.
– Так у нас же есть… забыла?
– Хочу швейцарскую!
– Да ладно, наши не хуже.
– Да все у нас не хуже, только мы почему-то хотим сюда…
– Сюда и обратно.
– Я – только сюда. Я бы затерялась тут хоть среди коров, пусть бы на меня тоже навесили трехпудовый колокольчик, и пошла бы звонить по горам… Кстати, там, в горах, – помнишь, твоя мать говорила? – есть гольф-клуб, и при нем пасется полным-полно непуганых вдовцов…
– Хочешь пугнуть?
– Нет. Просто познакомиться, а там видно будет…
– Зачем тебе старик, слюни вытирать?
– Тебе-то хорошо, тебе Терри приготовили, а тут еще и Антоша… Все, все, молчу!
В автобусе не разговаривали – Лиза рассердилась. Китти думала о своем. Приехали «домой», Мусенька с порога:
– Уж мы вас заждались! Быстро мыть руки и ужинать! – И чуть позже, за столом: – Ну что, красавицы, где были, что видели?
– Гляди, а Терри еще нет, – шепнула Китти Лизе, и громко: – Видели Антона! – При этом она с нажимом посмотрела на Лизу.
Та, как могла, безразлично подтвердила, – угу, в Монтрё познакомились.
– Что ж, только Антона и видели? – усмехнулась въедливая Мусенька.
– Нет, почему? – возразила Лиза, хватаясь за возможность сменить тему, и стала подробно описывать красоты Веве и Монтрё.
– Так, так. Ну, а с этим-то Антоном вы где познакомились? Симпатичный? Сколько лет? Чем занимается? Откуда?..
– Муся, – прервала ее Марина, – откуда же девочки так сразу все узнают?
– Не все, но кое-что сообщить можем, – сказала Китти. – Значит, познакомились в Монтрё, в кафе. Симпатичный, высокий, учится в Щучке на актерском – пока все!
– Кавалер на двоих? – поинтересовалась Марина.
– Нет, почему? На одну. – Китти кивнула на Лизу.
– Да ладно тебе, – смутилась Лиза и стала совсем как пион. Как букет пионов к этому столу. – Он же нас вместе всюду водил…
– Да он даже не заметил, что нас двое!
Уже когда отужинали, вернулся Терри. Марина как раз поднималась по лестнице и что-то крикнула ему по-английски, он ответил не то «угу», не то «o'key». Девчонки было кинулись накрыть ему на стол, да вовремя остановились – чтоб им тоже не сказали не лезть в чужие дела.
В ту ночь Китти не спалось. Все вертелась с боку на бок, опрокидывалась на спину, отшвыривала одеяло к ногам и тут же натягивала на голову – сон не шел! Тело молодое требовало любви. Оно прямо изнывало и корчилось – такая это была ломка! Китти тихо взвыла и тут же зажала себе рот рукой, прислушалась – за стеной, в хозяйской спальне, как и в предыдущую ночь, препирались. Китти приложила ухо к стене и явственно расслышала: «Отстань, I'm tired». А в ответ слышалось не то «бу-бу», не то «беби»…
– Она ему не дает! – шепотом проорала Китти Лизе, когда утром они с Мариной выходили из дома и Марина, что-то там забыв, вернулась. – Вообще ни разу – прикинь!
– Ты-то откуда знаешь?
– Слышу! Они ж у меня под боком. Держит мужика на голодном пайке! А он-то ребеночка хочет…
– Он тебе сам об этом сказал?
Тут их догнала Марина, и обсуждение пришлось прекратить.
Следующую ночь Китти опять не спалось. В соседней комнате давно уже было тихо, а она все крутилась, в голове и во всем теле сверкали молнии. В какой-то момент осознав, что все равно не заснет – постель накалилась так, что в ней не то что спать, оставаться было нельзя, – Китти встала, задумчиво потопталась на пушистом коврике, зажгла маленькую лампочку и подошла к зеркалу. То, что она там увидела, показалось ей таинственным и прекрасным. Она медленно провела руками по плечам, груди, бедрам и тихо застонала: «Такое тело пропадает…» Настенные часы показывали половину второго. «Пойду приму душ», – надумала она, накинула халатик и на цыпочках вышла из гладильной. Внизу разнообразно и со свистом храпела Муся. «От рассвисталась», – подумала Китти и вошла в ванную.
Вдоволь наплескавшись и натеревшись мочалкой, щедро политой душистым хозяйским гелем, Китти тщательно умастила все тело нежнейшим кремом, расслабилась и поняла, что теперь отлично заснет. Вдруг среди всевозможных баночек, стоявших на полочке у зеркала, увидела мерцающий флакончик. Оказалось, вечерний с блестками гель под декольте. Попробовала на руке – супер! И тут же стала задумчиво наносить его на плечи, грудь… И не забыть животик… И вот уже все тело запело, заиграло розовыми бликами… «И такую красоту придется уложить в гладильную…» – сонно думала укрощенная уже и сморенная Китти. Путь в темноте обратно, как и туда, был оранжирован мажорным храпом Муси. Китти осторожно открыла дверь гладильной, где предусмотрительно не выключила светильник. Упавшая в коридор полоска света выхватила из тьмы Терри. В белом махровом халате он выглядел так, будто сошел с обложки журнала «Повеса». Таким демонически шикарным он никогда не был днем.
– О, Кить, – удивленно шепнул он. – Я нъет спать, ходить сад… – И уставился на нее. Халатик был наброшен очень приблизительно, и из-под него выглядывали то один, то другой мерцающие холмики, а пожалуй, понемногу выглядывало все.
Терри смущенно заулыбался и, как ребенок, непроизвольно потянулся рукой к одному из холмиков. В следующую секунду Китька обвила его шею руками и потащила к себе. Занавес!
У них не было увертюры, прелюдии, скажем, какого-нибудь предваряющего трепа, хотя бы уже потому, что не было общего языка (не считая скороговорки тел). А из тех нескольких английских фраз, что завалялись в Киттиной голове еще со школы, и скудного русского набора Терри нельзя было сплести диалог. С другой стороны, знание языков, возможно, как раз бы их и остановило. Скажем, завязался бы разговор: О! Терри?! – Да, голова, знаете ли, разболелась, вот рыскаю в поисках таблетки… – К сожалению, у меня нет. – А, вам тоже не спится? – Увы! Как всегда, на новом месте – прямо мученье… – Так, может, дать вам что-нибудь почитать? У нас ведь огромная библиотека! От Диккенса и Хаксли до ваших Пушкина и Достоевского. – Не читаю Достоевского, у него все без крыши. – Ну что вы, это же классика. – Вот потому и не читаю. Еще в школе задолбали… – Sorry?.. И так разговор надежно застрял бы в бесплотных слоях библиотеки, в итоге – двойное раздражение: от мигрени и несовпадения вкусов, и вот уже двое поспешно раскланиваются и расходятся по своим углам. В нашем же случае сговор истомившихся тел был первобытен и скор.
…Китти лежала у стены навзничь без сил, взмокшая челка прилипла ко лбу. Терри – рядом, обняв ее за плечи. Он с трудом удерживался, чтобы не упасть. Койка явно не была рассчитана на двоих. «I love you», – прошептала она, и Терри благодарно прижал ее к себе. «ТАКОГО У МЕНЯ ЕЩЕ НИКОГДА НЕ БЫЛО» – вот что одновременно подумали двое. Но дальше их мысли разошлись.
«Про это даже не скажешь, что трахнулись… А как сказать, не знаю… Какое у него там все!.. Какой бешеный! И нежный… Но неумеха. Леха против него – профессор, вот именно член-корреспондент, но с ним никогда ТАК не было.
И даже с Ахметом – ни с кем! А ведь я еще не выдала всего, что умею, я его научу. Он теперь моя первая любовь, остальные не в счет! Они только путь. К нему. Ах, Терри! Ледышка Марина пусть теперь поищет себе другого. Пусть вступает в гольф-клуб».
«О, май Гот, что же теперь будет? Но какой распущенный, сладостный котенок. Какой могущественный котенок – дал мне такую свободу, о которой я, старый – как это у них? – козъел, и не помышлял. О, май Гот, Марина!» – Терри беспокойно зашевелился.
– Завтра придешь? Ой, ну это, to-morrow?
– Нъет могу.
– Why?
– Нъет знать.
– Тогда иди! Go, Terry, go, – сказала раздосадованная Китти и постучала правой рукой по запястью левой, мол, пора, пока твоя ледышка не проснулась.
Терри резко встал, надел халат, поцеловал обиженно сопевшую Китти в плечико и быстро вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Китти тотчас вскочила и приникла ухом к двери: несколько шагов Терри – и тишина, тишина, тишина, тишина… Значит, все обошлось, ледышка дрыхнет, а там поглядим. Китти блаженно растянулась на гостеприимном диванчике, закинув руки за голову, и тут же заснула. Снились коты, дымчато-серые, стройными рядами прущие по опустевшим улицам Женевы. «Коты – рядами?» – недоверчиво улыбаясь, подумала во сне Китти и так, улыбаясь, и проснулась, но к завтраку не вышла – не хотела встречаться с Мариной прежде, чем поймет, знает она или нет. И когда Лизка заглянула к ней, чтобы спуститься вместе позавтракать, притворилась, что спит. Но лишь только подруга затопала по лестнице, метнулась к двери (пост № 1) и, чтобы лучше слышать, о чем там внизу говорят, приоткрыла ее. Лизка, Муся и Марина громко обсуждали косметические маски и в конце концов сошлись на том, что лучше клубники – как внутрь, так и снаружи – ничего нет. Вместе с их трепом в гладильню вплыл яркий, густой аромат кофе. Китти жадно вдохнула его, блаженно закатила глаза и вдруг тревожно вытаращила их – Терри! Его не слышно – где же он?! Значит, нельзя вылезать из норы, пока хозяева не уедут, и уж потом дознаться обо всем у Лизки.
Вдруг Китька, беззвучно хохоча, повалилась на кровать – во прикол! Лизку заслали отбить у Маринки Терри, а он въехал к ней, Китти!
– Не жди нас! – донесся снизу голос Лизы. – Мы своим ходом…
– А вы знаете, где остановка автобуса? – спросила заботливая ледышка.
– Знаем, знаем.
– Езжай, Мариночка, – вмешалась Муся, – я их провожу.
Внизу хлопнула дверь. Потом Лизка рассмеялась на какое-то (неразборчиво) Мусино слово и затопала по лестнице вверх. Скрип, скрип… Китька прыгнула под одеяло и отвернулась к стене. Так, вошла.
– Ки-ить, – шепотом позвала Лиза, – спишь?
– Мм… – недовольно промычала «просыпающаяся» Китти, – чего будишь в такую рань?
– Рань! – засмеялась Лиза. – Да уже десять! Приехать в Швейцарию и валяться на койке – глупее не придумаешь!
«Не так уж и глупо, – подумала Китти, – если б знать, с кем валялась», а вслух:
– Вы что, уж и позавтракали?
– Не то что позавтракали – Марина уже укатила! Так что в Женеву поедем сами… А Терри, между прочим, вообще исчез ни свет ни заря! Даже Марина не слышала, когда он уехал, наверное, говорит, совещание какое-нибудь.
– Деловой… – неопределенно молвила Китти, чтобы что-нибудь молвить. И в груди у нее тревожно сверкнуло.
– Слышь, все же какой классный мужик! А Марина ему ни завтрак, ни ужин – все сам.
– Так она ж не любит его! Твоя мать была права.
– Зато он ее обожает. Видела, как смотрит на нее? Не поцеловав, мимо не пройдет. Тебе такое и не снилось.
– Снилось, снилось. Как раз сегодня.
– Девочки, к вам можно? – как всегда неслышно подобралась Муся.
– Нужно, – ласково откликнулась Китти.
– О ком судачим?
– О Терри! – честно выпалила Лиза.
– О, он чудный, – с готовностью подхватила Муся, капитально усаживаясь к Китти на постель. Девчонки переглянулись, ехать же пора. – А Мариночка его не ценит… Ой, вы только ей не говорите, что мы о них судачим, а то мне влетит.
– Ну что вы, Мусенька, конечно, не скажем, – ласково заверила Лиза.
– Хотя вообще-то Мариночку можно понять – такая красавица, все на нее заглядываются, вот и избалована… А тут еще мать все время подзуживает…
– Зря она! – убежденно сказала Лиза. – Такого молодца могут ведь и увести.
– Да кто уведет? – улыбнулась Муся. – Вы здешних тетек видели?
– А если не здешние? – спросила Китти. – Тут ведь и наших навалом. А нашим, сами знаете, палец в рот не клади…
– А хоть бы и наши! – засмеялась Муся. – Такую кралю еще поискать… Но вообще-то вы, девочки, правы, ему же в конце концов все это может надоесть, так что вы на нее потихонечку влияйте, восхищайтесь им…
– Щас, – прошипела себе под нос Китти, и Лизка метнула в нее «ругательный» взгляд. Но Муся реплику не расслышала, и Китти добавила: – Извосхищались все!
Тут Лиза так пнула ее под столом ногой, что от внезапной боли Китти вскрикнула.
Муся испуганно подпрыгнула на кровати:
– Что?!
Чтобы как-то погасить исступленный Мусин вопрос, Китти хлопнула себя ладошкой по лбу и воскликнула:
– Вспомнила!
– Что?! – нетерпеливо откликнулась Муся, и Лиза тоже с нескрываемым интересом уставилась на Китти – как-то она выкрутится?..
– Да так, после расскажу.
– Хотим сейчас! – настаивала Лиза.
– Ну, это… Мы же вам бусики привезли.
– Бусики? Мне? – дрогнувшим голосом переспросила Муся. Бусы были ее слабостью.
– Ну да! Вечером и вручим!
– А… почему вечером?
– Ну, это, за ужином, в торжественной обстановке…
– Ах да, конечно, – пытаясь скрыть разочарование, согласилась Муся и встала с кровати. – Что ж, пошла одеваться.
– Ка-акие еще бусики?! – спросила Лиза, едва Муся вышла из комнаты.
– А я почем знаю!
– То есть как? Ты же сама только что…
– А что мне было делать? Не могла же я сказать, что ты мне ногу разворотила!
– А ты вообще поаккуратней!
– Да ладно! Муся же сама говорила, что плохо слышит…
– Старушки, знаешь, какие хитренькие! Запускают дезу о своей, типа, глухоте – чтобы при них, не таясь, обо всем говорили. Знаю я их, у нас соседка такая, с ней говорить – изведешься! А? У? Не слы-ышу… А что ей надо, все прекрасно улавливает.
– Ладно, учту. А как же теперь, блин, с бусиками?
– Придется купить.
– Де-воч-ки! – крикнула Муся снизу. – Я уже оделась, спускайтесь!..
– Правда, ускоряйся давай, а то опоздаем…
– Ах, да-а, нас же Антон-пистон будет ждать… Влюбилась, да?
– Одевайся!
Китти быстро умылась, оделась, они скатились вниз и обомлели: Муся разоделась, как на торжественный прием, – светло-серый, тонкой шерсти кардиган, такого же тона сетчатая шляпка, узкая сумочка и туфли.
– Улет, – констатировала Китти.
– Что? – Муся вскинула подведенные брови.
– Супер, значит. Атас! Теперь вам хоть замуж.
– А, ну их! – Муся томно махнула рукой и таким очень женским движением поправила волосы на затылке.
Она проводила их до остановки, посадила на автобус, и они покатили в Женеву.
– Разоделась для того лишь, чтобы проводить нас до остановки! – пожала плечами Китти.
– Ну, это же для нее светский выход. Другие вряд ли предвидятся… Слушай, Марина за завтраком сказала, что можем привезти Антона ужинать – ей, наверно, любопытно, с кем это мы познакомились. Я сказала, привезем, если, конечно, у него нет других планов…
– Какие планы, детка? Он за тобой – хоть на край света.
– Да ладно…
Дальше ехали молча – было о чем подумать. Антон… какой-то вдруг Антон, думала Лиза. Собственно, ничего особенного, но с ним так легко… И в то же время тревожно… Китти, естественно, обнималась с Терри. Какой гладенький. Как девчонка. Другие шершавые, грубые. Сегодня же, как войдет, я сразу – ап!.. А вдруг он не сможет, не вырвется от ледышки?! Я тогда, значит, умру. Так что ж, мне ее теперь отравить, что ли? Как в том фильме – плюх таблеточку в бокал, и все дела. Там, кстати, так подробно все показано – и как приготовить зелье, и как протереть бокал, ну и алиби, понятное дело. Затуманенный Китькин взор уперся в седой, коротко стриженный затылок – тетька или дядька? – прошел сквозь него, скользнул по убегавшим полям и уперся в верхушку Альп… Альпы! Вот куда ее надо заманить! Давай, Мариночка, иди сюда – выше, выше! Мы тебе щас покажем такую красоту, а то ты все на фирме, да на фирме, погулять бедняжке некогда… Гляди, гляди вниз, там тако-ой улет… И тихонечко так, типа, случайно, подтолкнуть – и «Ах! Помогите!» Ледышка летит в пропасть! И, главное дело, никаких следов… И помощь оказать нельзя, потому что улетела так далеко… И глубоко.
– Очень глубоко, – пробормотала Китти.
– Что?
– Да так, думаю…
– О море, что ль?
– Ну, пусть будет о море. Море любви.
– Кто о чем!
* * *
Моей опорой стали небогатые (исключение – Фома и Петр), но опаленные, захваченные Идеей.
Их было видно сразу – по глазам: какая-то печальная отвага во взоре. Меня, собственно, не интересовала их способность к игре клинков, то есть не в первую очередь интересовала. Можно виртуозно владеть шпагой, плести, что называется, кружева, но если ты не умеешь противостоять чужой воле, то проиграешь любой прущей на тебя сволочи. Те, кого я в конце концов отобрал, были настоящими бойцами. И мы начали работать.
Если требовалось за кого-то вступиться, отомстить, нас находили по четко отлаженным каналам связи. И так раз за разом мы дрались, отстаивая, если угодно, нашу общую честь. И вот уже поползли слухи о таинственных дуэлянтах, которые защищают обиженных и угнетенных. Слухи гуляли уже по всей стране, но никогда не обретали четкости и неопровержимости веских доказательств. Да, конечно, на всех нас пока хватить не могло, бандиты и мерзавцы сразу не перевелись, но уже и не были так распоясаны, и уже стало не так-то просто безнаказанно обидеть беззащитного, да и вообще, все эти заказные дела стали как-то не приняты. Люди говорили, что рано или поздно эти неуловимые дуэлянты накажут всех, потому что их, дуэлянтов, видимо-невидимо. А нас-то было всего восемь! Но благодаря оперативности наших спецслужб мы довольно быстро находили «дуэлеспособных». И вся наша жизнь была подчинена борьбе.
Если, допустим, день выдавался не дуэльный, то в шесть утра я уже был у мишени. Затем дружеская пикировка с «японцем», спарринг на спортивных шпагах с кем-нибудь из дуэлянтов и, может быть, еще небольшой урок у Трипольского. Дальше – душ, бассейн, массаж и затем личное время, которое я, допустим, частенько проводил за этим дневником. Я ведь считал себя обязанным поведать миру об Идее. И ох, до чего же это трудно – изложить весь путь! Вот замыслить, замусолить – куда ни шло, но записать так, чтобы все было ясно, убедительно…
Мой первый вызов был послан мерзейшему типу, разумеется оказавшемуся членом Бретклуба. Он был из тех немногих так называемых новых русских, кто довольно сносно освоил фехтование и в турнирах «чайников», которые мы регулярно устраивали, неизменно побеждал. Он возглавлял какую-то фирму по продаже кому-то чего-то, был молод, заносчив и, как говорили, с подчиненными не церемонился. Почти все они ходили у него в холуях. Что же касалось женщин, то они получали должность исключительно через постель. Точнее, сначала их брали на работу, а после требовали «отблагодарить». Право первой ночи принадлежало, естественно, хозяину. И вот мне доложили, что одна из служащих, принужденная к «благодарности», рассказала обо всем мужу. Тот прибежал на фирму разобраться с обидчиком, так там его обгоготали и вышвырнули вон. Результат – жена в больнице, муж, как налетчик, в милиции и, стало быть, отстоять честь жены уже не мог. Что прикажете делать? Я вызвал мерзавца на дуэль. Он был абсолютно безнравственен и разговоров о чести не воспринимал. Нет чести, нет совести, говорил он, улыбаясь, есть только здоровый и агрессивный животный мир, где выживает сильнейший.
– Это, разумеется, вы? – спросил я его.
– Сегодня я, а завтра, кто знает! Ослабну, и удача отвернется от меня.
– Уже отвернулась.
– Ну да! У меня сегодня есть все, о чем только можно мечтать, у меня…
– У вас есть вызов.
– Чего?
Я послал ему по всей форме вызов – требую удовлетворения… на шпагах и проч. Но он не понял. На следующий день заехал в клуб:
– Я чё-то не въезжаю, мэтр. Это розыгрыш? Шутка?
– Не до шуток. На вас поступила жалоба. И если вы не трус, жду вас в условленном месте. Если трус, все равно жду.
– Да в чем дело-то? – Он еще смеялся.
Я назвал фамилию несчастной четы, и тут до него, кажется, стало доходить.
– А при чем здесь я? И главное, вы?! – Он уже потерял всю свою важность, повысил голос и перешел на «ты». – Тебе-то, старик, что за дело, если телка решила пойти по рукам?..
– Это вы о Колокольцевой?
– А, понимаю, сам ты уже не того, зависть замучила?..
– Прошу прибыть…
– Брось, старый, не бери на понт! В наше время дуэлей не бывает. Тем более на шпагах.
– Когда-то ж надо начинать. Вот вы и будете первым, кто ответит нам за невинно погубленных.
– Ты спятил? Да я тебя…
– Посмотрите, кругом охрана, одно неосторожное движение…
– Но я и пальцем не тронул Колокольцеву! Тем более ее охламона…
– Моя шпага к вашим услугам. Я требую удовлетворения.
– Ну да, конечно! Ты же тут главный бретер! Но ты немощен и стар – разве сможешь победить меня, тридцатилетнего?!
Он меня недооценил. На вид я, правда, старый сучок, но за здоровьем в то время следил внимательно. Рука моя, с тех пор как взялся за дуэли, играла фехтовальные гаммы у мишени каждый день, и поединок был для меня делом повседневным. Для него же – лишь забава, понт. Но кое в чем он все же оказался прав: я давно не был с женщиной. А долгое воздержание – скверное дело для бойца – может привести к потере воображения, перспективы, а отсюда – к потере чувства боя… Надо бы это исправить, подумал я тогда. Разумеется, исправил… Тем более что желающих помочь пруд пруди. Как-то вечером проезжал по Садовому кольцу, не так уж и поздно, часов около шести, и застрял в «пробке» как раз около их поста, так «мамка» сразу ко мне подскочила: «Вам попроще или по-крупному?» Во как нынче все просто. Скоро, наверное, можно будет прямо в «пробке». Может, и уже… Да, так следил я в то время за своим здоровьем и спортивной формой упорно, фанатично. Он же был подвержен, кажется, всем порокам – ночные загулы, пьянки и, как поговаривали, баловался наркотиками. Однако ж на фирму всегда являлся важным, подтянутым, с этими зализанными шоколадными волосами. Я, кстати, заметил, что мужик с крашеными волосами – в какой бы цвет ни красился – неизбежно смахивает на рыжего таракана.
К месту дуэли он попытался пронести пистолет, а под рубашкой у него оказался бронежилет LBF. И когда мои ребята подраздели его и отобрали пистолет, он исподлобья глянул на своих холуев, привезенных под видом секундантов, мол, что же это, хозяина обижают, а вы… Но в их глазах прочел откровенное торжество. И тогда наконец понял, что удача отвернулась от него. Все же он принял исходную позицию и с тараканьей пронырливостью принялся сновать по дорожке. Такое было впечатление, что с командой судьи – «К бою!» – все премудрости поединка вылетели из его головы. Он все делал невпопад и даже не мог соблюсти фехтовальных приличий. Я же играл с ним, как со щенком, и в какой-то момент мне стало жаль его, но не мог же я отступить! Я представил себе ту девушку, ее мужа и нанес ему удар в грудь. Рана была незначительна, но от страха он упал. Ни звука, ни движения. Я круто развернулся и пошел прочь – смесь торжества и тоски овладела мной. И еще что-то похожее на чувство вины. В общем, я ощутил много чего, но только не удовлетворение. Позже я со всем этим вроде справился. Ради Идеи, сказал я себе. Ради людей. Но трещина появилась уже тогда – на первой же дуэли.
Следующий вызов был мною послан респектабельнейшему господину, тоже главе крупной фирмы, перепродающей хрен знает что. Офис в центре города, кичливо вылизанный квадрат асфальта перед входом, штат строго приодетых служащих – все по высшему разряду. Он был постарше первого, где-то от сорока до пятидесяти, вальяжный, грузный и тоже, понятное дело, оказался членом Бретклуба, ведь иначе высший разряд был бы неполон. Так вот, примерно год после открытия фирмы он исправно платил своим служащим зарплату, а потом вдруг прекратил. Но, однако ж, успокоил всех тем, что «трудности временные» – всего чуть-чуть надо потерпеть, и денежки прямо рекой потекут к ним. Люди поверили и продолжали работать, как водится, бесплатно, а он взял да смылся! Со всеми деньгами, акциями, ну, в общем, со всем, с чем обычно смываются, после чего его заместитель пошел под суд, остальные – на улицу. Совершенно случайно кто-то из них вышел на наших людей, и я принял этот заказ. Впрочем, нашли мы негодяя только через год, в одной деревушке, розового и тепленького. Сидит в старой развалюхе, в одних трусах – только что из баньки, – водочку хлебает, цыпленком закусывает – и, что подкупает, совсем один. Видно, охрана заплутала в лесу за грибами – дух вокруг стоял такой!
Медлить мы не стали. В заповедный край прибыли в полном вооружении – не везти же его, в самом деле, в столицу! И тут же, за банькой, под стеною сурово молчащих дерев, нашли площадку, протрезвевшему ему вручили вызов, и началось! «Да это же ошибка! Обознались! При чем здесь я!» Но в какой-то момент он вдруг обмяк, понял, что отпираться бесполезно, и сказал, что в принципе готов дать удовлетворение.
– Есть масса способов, господа, я же предложу вам лучший. – Он вдруг проворно метнулся к какому-то кусту, достал из-под него железный чемодан и эффектно щелкнул замком. – Гляди! – обратился он ко мне и вывалил кучу зеленых. – Здесь тебе и твоей братве хватит на всю жизнь. А теперь будем пить мировую…
– Ты смеешь предлагать мне деньги!
– Но это же вернейший способ получить удовлетворение – уж я-то знаю.
– Ты омерзителен и глуп. Я жду. – Я стоял уже со шпагой в руке, рядом секунданты.
– Но, послушай, друг…
– Какой я тебе друг! Я враг – ты что, не понял?
– Да понял, понял. Но не могу я драться, – вдруг захныкал он. – У меня низкий гемоглобин, высокое давление, а кровь уже не бежит, а еле плетется по забитым всякой дрянью жилам…
– И за все это ты готов так дорого платить?
– Был готов, – уточнил он и, старательно запихнув в чемодан кучу зеленых, взял его под мышку. – Хочешь драться, будем драться. – И вдруг рванул к двери, но секунданты схватили его, вложили ему шпагу в руку и поставили супротив меня.
– Да нет, так не годится, – недовольно заворчал он и, аккуратно положив шпагу на пол, направился в избушку.
Спустя несколько минут вылез – не узнать! В шикарном костюме, в галстуке, и вот в таком виде попытался сесть в стойку. В общем, можно было бы обхохотаться, кабы не такие серьезные дела. Он с ходу попер на меня, глупо, размашисто махая шпагой, как дубиной. И мне понадобилась лишь одна простая атака, чтобы успокоить его… И так опять стало тоскливо, когда он осел, в аккурат прислонившись к какому-то пеньку. Он сидел, большой, грузный, в этом своем костюме, точно утомившись на загородной вечеринке. Но ранка была, разумеется, незначительна. И лишь выпавшая из руки шпага да юркая змейка крови, показавшаяся в проеме порванной рубашки, говорили о том… Собственно, о чем могут говорить шпага и пущенная ею кровь? О тщете сущего, земного? О немыслимой краткости жизни и любви?.. Он, конечно, скоро очухается, но урок не забудет – факт!.. Но я что-то устал. Мне теперь нужно немного отдохнуть, прежде… Прежде чем вызову к жизни Шакала!
Сколько я отдыхал? Час? Два? Какая, в сущности, разница? Не стоит рыскать в поисках утраченного времени с маниакально-прустовским упорством и упоением, ведь обжитое время, как и обжитое пространство, никогда не утрачивается, а маячит где-то за углом. И все твои химеры и шакалы вечно стерегут тебя. Или так – пространство, время и химеры закачаны в тебя, как в компьютер, и при необходимости (или без) ты можешь кликнуть их. А можешь и не кликать, а только подумать, и они тут как тут. Вот выскочило вдруг «журналистское дело». Помню, стареющая поп-звезда обратилась к нам с просьбой отстоять ее честь. Обидчик – обозреватель желтой газетенки – так потрепал ее в воскресном «Звездопаде», что она буквально слегла, и врачи опасались за ее жизнь. Что прикажете делать? Вкус и репертуар пострадавшей в самом деле оставляли желать лучшего. Но, господа! Пинать пожилую диву – мыслимо ли это?! И кстати, она была уже не первой жертвой этого лихого пера. Короче, против обозревателя вышел Левушка. До поступления в наш дуэльный корпус он работал спецкором в одной из центральных газет и хорошо знал журналистскую стряпню. Собственно, это знание и привело его к нам. А тот, хоть и не держал никогда шпаги, от дуэли не уклонился и в назначенный срок попытался принять исходную позицию. Однако при первых же атакующих шагах Левушки воспользовался простейшим способом покинуть дуэль – упал в обморок. Притом не притворно, а по-настоящему. Посовещавшись, мы сочли возможным сие его состояние приравнять к «первой крови» и, как только он пришел в себя, как и прочих «оскорбителей», переправили его в дальние края. Естественно, без права на возвращение. В противном случае он снова получил бы вызов. Больше его пасквили на страницах нашей печати не появлялись. Зато дошел слух, будто вкалывает он где-то на судовых верфях…
А теперь я кликну Шакала. Он сгубил лучшего моего друга, мою опору – Петра, который, кажется, единственный из богачей сумел освоить фехтование. Мужик солидный, осанистый, сорока с лишним лет, он держал в Москве сеть ресторанов, но при том имел душу грустную, совестливую. Он был откровенно не техничен, хотя я давал ему уроки фехтования почти каждый день. Зато обладал зверским чувством боя. Три поединка уже было на его счету, но не уберег я его от поражения.
Получили мы информацию, причем из разных источников, о местонахождении Шакала. Был он лют и хитер, и я хотел сам с ним разобраться. Но Петр сказал, что это его дело – Шакал его не то кинул, не то заказал, – и я уступил. Тем более что Шакал вряд ли умел фехтовать – в тюрьме этому не учат, а он в основном ошивался по тюрьмам, не считая редких, коротких выходов «в свет». В тот год он как раз был выпущен по амнистии и, едва вышел, успел натворить немало дел. Кто читал газеты того времени, наверняка помнит, сколько шуму наделало ограбление «Симбанка» и нападение на генерального директора «Париотеля». Виновников, как водится, не нашли. Но ребята мне доложили – Шакал, его рук дело.
…И вот дуэль. В тот день я сам дрался в Санкт-Петербурге, но мне было известно, что у Петра все до мельчайших деталей проработано – вызов, секунданты, место дуэли. Накануне, как обычно, прочесали все окрест, разметили дистанцию. Наутро съехались. Шакал с двумя уголовными рожами и Петр с Вовчиком и Серегой. Только бросили жребий, кому где стоять, как Шакал прогавкал, что желает извиниться.
– Перед кем это? – спросил Петр.
– Перед тобой!
– А те, пострадавшие, как быть с ними?
– Могу и перед ними, – охотно согласился Шакал.
– А не поздно?
– Тебе видней. – Он нагло осклабился, и было видно, что совсем не боится! Это было странно – неужели искушен в фехтовании?!
И тут судья скомандовал: «К бою!» И они встали в исходную позицию. Верней, встал Петр, Шакал же уселся, как на горшке, и ржет – рисковый был, сволочь. С командой «Начали!» он «с горшка» вскочил и бегом попер на Петра, Петр же играючи отступал назад. Была у него такая манера – чтобы противника заманить, «провалить» в дистанции и посмотреть, что тот будет делать, он обычно вначале отступал. А как тот на него кидался, брал «мертвую» защиту, ну а дальше, как говорится, дело техники. Вот и в тот раз попятился Петр, вытягивая Шакала на себя, и вдруг начал куда-то проваливаться! Делая отчаянные попытки устоять, он упал и выронил шпагу. И пока пытался до нее дотянуться, Шакал в два прыжка – к нему! Все произошло так быстро, что Вовчик с Серегой не успели ничего понять, а Шакал со своими урками прыгнули в машину и умчались. Подбежали ребята к Петру, а он еле дышит, хотя ссадина на груди невелика – все же не шакалье это оружие – шпага, и он просто ударил ею плашмя. Осмотрели площадку и ахнули – Шакал даром времени не терял! За ночь перед дуэлью устроил на Петра, как на зверя, западню: позади обеих исходных позиций были вырыты ямы, их прикрыли картонками и присыпали землей. Выходит, Шакал про манеру Петра – сначала отступать – выведал! Потому-то и не побоялся вырыть ямы с обеих сторон! Уверен был – где б им ни стоять, попятится Петр назад, а он, Шакал, вперед. Так и вышло! Притом Петр сильно ударился спиной. А я потерял одного из лучших своих бретеров! И хотя от удара Шакала Петр, в общем, оправился, но никогда больше не вышел на дуэльную тропу. Да и я было засомневался в своей Идее – где ж неотвратимость наказания? Но нет! Не должно быть в нашем деле сомнений, говорил я себе, а только яркий, очистительный гнев. В конце концов, нигде же не обходится без осечек, однажды оступился, промахнулся, в другой раз попадешь… Но сомнение уже начало во мне свою разрушительную работу. И прежде чем оно ее завершит, я должен был найти Шакала. Разумеется, нашел. Только не сразу. До того он успел напасть еще и на Вовчика с Серегой. И чуть не положил Севу-скрипача.
Этот Сева, смекалистый, упертый мужичок от сохи, прибыл в Москву на перекладных из далекого северного села Вихры. Стало быть, и туда докатился слух о наших делах. Так вот топтался Сева около одного из наших клубов дня три, кругом охрана, клиенты, их тачки и холуи – сквозь эту камарилью в лаптях не проскочить. Ребятки мои за ним понаблюдали, охранник с ним немного покалякал, и привели доброхота ко мне. Чего, говорю, топчешься, чего вынюхиваешь, иль жизнь не дорога? Дорога, говорит, еще как дорога – она ж у меня одна! И ничего я не вынюхиваю, и так чую. Я за Рассею постоять хочу, за людей… Ишь ты! И как же стоять собираешься, лапоть? А так, выучиться у вас хочу, кой-чего слыхал… Собака лает, ветер носит, да и как выучишься? Небось, кроме мотыги, ничего в руках не держал? Я талантливый, говорит. И при этом так это понимающе лыбится, мели, мол, Емеля, проверяйте, мать вашу, я потерплю. Ну, и нам он вроде показался, и недаром. Нет, в смысле техники он, как и все новоиспеченные бретеры, конечно, не преуспел, слишком краток был срок подготовки – уже через полгода я выпустил его на дуэль! Но стратегом Сева оказался первостатейным! Можно даже сказать, изобрел один прием. Шутовской вроде, а на самом же деле хитрый и опасный. На фоне разведывательных маневров вдруг сильно, не по-фехтовальному замахивался шпагой, занося клинок к плечу невооруженной руки, отчего противник шарахался, а Сева принимался, как ни в чем не бывало, пиликать клинком по плечу – как на скрипке! Оттого и прозвали скрипачом. И пока тот соображал, что бы это значило, или ничего не соображал, Сева наносил решающий удар. Но с Шакалом ни один из испытанных приемов пройти не мог. Он нападал по своим, бандитским правилам. И никогда не повторялся. И в то время, как я его выслеживал, он охотился на моих людей. Сереге, например, послал по всей форме вызов – не поленился изучить, как это делается, а Серега, как и Петр, не захотел уклониться и передать Шакала мне. Это же не переводной дурак, сказал Сережа. Он вообще скрыл от меня, что идет на Шакала, и чуть не погиб. А ведь они с Вовчиком (бывшим в роли секунданта) всю площадку тщательно проверили, расставили вокруг на ночь посты. А Шакал засел с бандой в кювете и просто расстрелял их машину по дороге на дуэль. Хорошо еще, что оба были в бронежилетах и раны оказались несерьезны.
И вот настал черед Севы. Он тоже получил шакалий вызов, я же в то утро, как и в случае с Петром, оказался в отъезде. Впрочем, все наш Сева вроде предусмотрел, были тщательно подготовлены не только место дуэли и подъезд к нему, но также расставлены на всем пути посты. Севе же с секундантами приготовили тайную тропу. И пока его BMV с водителем и куклой мчался по автостраде к месту дуэли – надо сказать, быстро пообтесался наш провинциал, – Сева со товарищи петлял на ржавой «Таврии» по какой-то запущенной тропе. Под конец колымагу бросили и продирались уже пешком, напрямки. Только продрались, тут и Шакал на джипе с двумя головорезами явился:
– Господа, знакомьтесь, мои секундеры!
Надо сказать, выглядел он на этот раз как заправский дуэлянт – белая рубаха, белая кожаная перчатка и галифе, хрен знает какого войска. Ну, а Сева, как обычно, в джинсе. И вот проверил уже арбитр дистанцию, одежду, шпаги, отошел на положенное расстояние, как вдруг из джипа выскакивают еще трое с автоматами – видно, лежали на дне машины, прикрытые каким-нибудь дерьмом! Согнали всех наших к деревьям, крепко к ним привязали, после чего Шакал в два прыжка к Севе и ну глумиться! Ржет как безумный, машет со свистом шпагой, да к груди Севиной примеривается… И тут Сева, уже пойманный, привязанный, в плотном окружении бандитов, все же сумел их переиграть! Как?! В душу к ним влез, и притом с банальнейшей отмычкой – мать Шакала вспомнил. Сказал просто, что видит она его в эту его подлую минуту, и все! Руки у подлеца вдруг повисли, шпага покатилась по земле, а сам он упал на четыре лапы, морду кверху задрал и завыл – ну, чисто шакал! И что странно, банда его тоже обернулась шакалами: бошки подняли и ну выть! А Сева начеку! Шакал меж тем вдруг очнулся, на задние лапы вскочил и попер, не оглядываясь, в чащу. Банда, как на веревочках, за ним… Ну а наших грибники спустя несколько часов нашли, так что вернулись ребята целы и невредимы. Да еще и джип трофейный в хозяйство пригнали. Очень мы радовались, что Севка спасся. Одно было плохо – Шакал снова ушел. И не было мне покоя, только о нем, кажется, и думал день и ночь. Но он был дьявольски хитер и осторожен. Я ведь по всей России за ним гонялся, а только хвост его и видел. В конце концов тот же Севка и навел. Всю родню свою многочисленную напряг этой вендеттой и нашел-таки его в Мелитополе на постое у подельника. Позвонил мне Севка из Мелитополя, я аж задрожал! Достань, говорю, его, Сева, не упусти. «Не волнуйся, командир, на сей раз не уйдет». И вот, значит, приоделись мои ребята бабами-молочницами, ну, там юбки, платки, бидоны, напомадились и нагрянули в шакалье логово. Кстати, из Севки баба вышла – загляденье. Так вот, значит, пока подельник, рожа тюремная, за банкой для молока бегал, «бабы» кликнули по мобильному укрытый неподалеку Севкин BMW, Шакала в него затолкали и – в Москву, ко мне! Шакал, как Севку без румян и платочка увидел, взвыл так, что испугались мы – до дуэли не доживет. Вылили ему ведро холодной воды на голову, он и затих.
А драться он, конечно, так и не научился, лишь стойку фехтовальную кое-как изобразил. Но все равно мы все проделали по форме – вручили вызов, шпагу, дали секундантов. Едва прозвучала команда «К бою!» он с диким рычанием бросился на меня, и мне понадобилась всего одна защита, чтобы его успокоить… Вот на этот раз я, кажется, испытал удовлетворение. И отныне жизнь нашего боевого корпуса стала поспокойней – никто больше не решался бросить нам вызов, разбоев поубавилось, Шакал же стал притчей во языцех. Люди радовались и говорили, сколь от нас ни бегай – все одно, «найдут и поставят в позитуру». В общем, неотвратимость наказания, кажется наконец торжествовала, и я даже стал подумывать о завершении нашей деятельности… И тут поступило одно такое дело… Пошлое и мутное, но притом слишком гнусное, чтобы от него можно было отказаться.
* * *
Антон был весь радость и нетерпение – переминался с ноги на ногу, вертел головой и улыбался. В руках он держал путеводитель и, как только девушки подошли, тоном гида стал читать:
– Вас приветствует голубая гладь Женевского озера в венчике из гор. Самое большое озеро Швейцарии имеет форму серпа, и, как и на море, здесь бывают приливы. Короче, купальники с собой?
– С собой!
– А мы, – сказала Лиза, – приглашаем тебя на ужин к нам. Если, конечно, у тебя нет других планов…
– Конечно нет, – быстро ответил Антон, и Китти многозначительно посмотрела на Лизу.
Та проигнорировала этот взгляд и спросила:
– А разве тут, в центре, купаются?
– Смотри, – сказал Антон, и она увидела, что невзирая на прохожих на пирсе разлеглись насколько загорающих ребят и девчонок. Две головы торчали из воды.
Вдруг Лиза вспомнила:
– Мы же должны кое-что купить…
– Чего это? Ах да, бусики для Мусика.
– Твоя идея, ты и покупай. А мы тут пока стоянку разобьем.
– А куда топать-то?
– Да вон ряд лавчонок, прямо на берегу, – с готовностью включился Антон, – что-нибудь там наверняка найдешь…
И Китти ушла. Антон вытащил из рюкзака соломенную подстилку, они скинули майки, джинсы, и Антон остался в серых плавках, а Лиза – в сером же бикини.
– Тоже серый, – радостно сказал Антон, – это неспроста.
– Думаешь?
– Думаю. Совпадение цвета – это немало. Если не вообще все.
Когда спустя какое-то время Китти вернулась, они были в воде, как раз голова к голове плыли к пирсу. Китти быстро разделась (купальник оранжево-зеленый) и прыгнула к ним.
– Купила? – спросила Лиза.
– Ага. Классные такие и совсем недорогие.
– Пошли, покажешь.
– Угу, только чуток проплыву… А водичка-то холодненькая, – стуча зубами, сказала Китти и быстро поплыла куда глаза глядят. Глаза, как и мысли, глядели на воду. – «А может, ледышку в озеро?»
Обед прошел на «ура», ели, пили, смеялись. Потом гуляли по набережной, причем Антон и Лиза все время о чем-то увлеченно болтали, а Китти, как и прочие прохожие, не имела к их беседе никакого отношения и потому плелась чуть сзади. Впрочем, парочка мало ее интересовала – думала о своем, о Нем! «Сегодня вечером, скорей бы!» И в груди у нее сладко-мучительно заныло.
Ровно в шесть Марина сняла троицу с пирса, и все вместе покатили домой. По дороге Антон много рассказывал о своих впечатлениях от Швейцарии, и в какой-то момент Марина глазами и улыбкой сделала Лизе знак, одобряю, мол.
Дома его познакомили с Мусей и Терри, и, как уже повелось, все вместе стали готовить ужин.
– Милые мои, с вами так хорошо, – шепнула между делом девочкам Муся, – а так-то у них почти всегда каждый сам себе готовит…
– А надо бы ледышке… – сквозь зубы начала было Китти, но Лиза резко ее осадила:
– Заглохни.
Тогда Китти громко запела:
– А что мы вам привезли-и! – И ловко, как фокусник, выдернула из-за спины пакетик с бусами.
– Как переливаются… – всплеснула руками Муся. – Мариночка, Терри, посмотрите, что девочки мне привезли!
– О, – восхищенно загудел Терри, – о, yea…
Китти все хотела переброситься с ним парой слов или междометий, что-нибудь такое неразборчиво-туманное, устанавливающее любовный контакт, или хоть сцепиться взглядом, но Терри ускользал. Он то и дело принимался беседовать с Антоном, они явно спелись – клан мужчин! Антон довольно сносно болтал по-английски и вообще как-то легко вошел в сообщество готовящих ужин. Например, с ходу сочинил офигенный соус к салату, попросту смешав все, что попалось под руку – какие-то овощи, горчицу, майонез, лимон, джем, что-то еще… Позже, вкушая салат, все стонали и поглядывали на Антона потеплевшими глазами. А он рассказывал анекдоты, смешно перескакивая с русского на английский и обратно. Притом то и дело бросал вопрошающие взгляды на Лизу – ну, как, довольна? Хорошо я себя веду?
Пока готовилось горячее, мужчины сели играть в шахматы, и Антон быстро выиграл.
– Следующий раз проиграешь, ладно? – шепнула ему Лиза.
– Ладно, – кивнул Антон и проиграл.
Терри ликовал, ходил по комнате, потирая руки, и требовал продолжения.
– О'кей, – сказал Антон, и они снова склонились над доской.
Встрять в шахматную битву Китти не могла – разве под видом королевы или хоть пешки? И пока Мусенька, Марина и Лиза скромно знали свое место у плиты, Китти все бегала к мужчинам – то солонку на стол поставит, то салфетки принесет…
– Да положила я уже салфетки! – крикнула Муся. – Отдохни, посиди чуток!
Но Китти не сиделось. Ни словечка, ни взгляда за весь вечер не удалось поймать! Будто опытный разведчик, он всякий раз от погони уходил.
– Ну, все, – наконец возвестила Марина, – мужские игры заканчиваются, подаем горячее.
Все шумно расселись за стол. Трапеза была в самом разгаре, когда Муся вдруг заметила, что за столом нет Лизы.
– И Антона… – сказала Марина. – Они, наверное, в саду.
– Пойду позову! – вызвалась Китти.
– Wait, wait, wait! – крикнул Терри. – Пусть гулять.
– Ладно, – согласилась Китти и, в упор уставившись на Терри, раздельно так произнесла: – Я подожду.
Никто не обратил внимания на этот нажим, но Терри на сей раз не удалось увернуться, глаза любовников встретились, и они полетели в пропасть, даже не успев никому ничего сказать. Что называется, по-английски. Но никто не заметил их отсутствия, потому что тут как раз явились Лиза и Антон. Они были слегка смущены и будто оглушены. «Наверное, детишки поцеловались, – подумала Муся, – ах, где мои семнадцать или хоть семьдесят лет?»
– Вы как раз вовремя, – с обворожительной улыбкой объявила Марина, – разливаем чай. А ну-ка, поглядите, какой тортик я вам привезла…
– Вот это да-а… – протянула восхищенно Лиза и глянула на Китти, как бы приглашая ее на фруктово-сливочный пир. Но Китти в тот момент вопрошала глазами Терри: «Придешь?», и он тотчас «кивнул» ресницами: «Да, да». Лиза быстро перевела глаза с одного на другую, потом обратно и как тайную корреспонденцию перехватила: «Не может быть…» Антон тронул ее за руку: «Ты чего?» – «Нет, нет, ничего, показалось».
Потом Марина поставила свой любимый романс про встречу, которая бывает в жизни только раз, и все, постанывая и покачивая в такт головами, принялись лакомиться тортом.
– Милые мои, хорошие, до чего же не хочется завтра уезжать! – сказала Мусенька.
– Да ладно! В следующем году приедешь.
– Кто знает… – вздохнула Мусенька.
Никто не ответил. Похоже, все уже было сказано, съедено, выпито, и только мысли остановить было нельзя.
«Как же я устала от этой фирмы… Хоть бы на недельку в отпуск, да и маменьку пора навестить…»
«Съем-ка, пожалуй, еще кусочек! Всего и радости-то в мои лихие годы, что поесть… То ли дело раньше! Помню, мой последний, с усами… как бишь его?.. Арнольд? Казимир? Нет, теперь уже не установить, ну и ладно… Ох, но какое же это все-таки наслаждение – прямо тает во рту…»
«Пойдет меня провожать – опять ее поцелую. Только уж сразу не отпущу…»
«Еще только раз… Последний. А после они уедут, и все!..»
«Он же мой, мой, и сегодня все должно решиться…»
«Это невозможно, не может быть, показалось… – Лиза посмотрела на Китти, та задумчиво тянула из рюмки ликер, не поднимая глаз. – Нет, не показалось! Как она могла!»
– Идем, – сухо сказала Лиза Антону, – я тебя провожу.
– Что-то не так? – спросил он, едва они вышли из дома.
– Да нет, ничего.
– Ну, я же вижу. Я что-то напорол, да?
– Ну, что ты! Ты так всем понравился и Терри ублажил, а соус вообще отпад! Я тобой горжусь.
– Тогда поцелуемся.
– Все-таки ты очень настырный. Ну, разве чуть-чуть…
Лиза вернулась в дом, когда все уже разбрелись по норам, была глубокая ночь. И лишь густой дух пиршества стоял в гостиной. Лиза тихо поднялась наверх, на секунду остановилась у гладильной и толкнула дверь. Китти голая сидела на постели и подводила глаза.
– С чего это на ночь красишься?!
– А что, нельзя? У меня же черт лица почти нет, и если я не дорисую…
– Как ты могла!
– А в чем дело? – спокойно сказала Китти, продолжая наводить красоту.
– Не, ну как ты могла?! – с расстановкой повторила Лиза.
За дверью послышался шорох. Китти кинулась к двери, приоткрыла ее и увидела удаляющегося Терри.
– Что ты наделала? – захныкала она, – ты все испортила, он больше не придет…
– Тебя приняли в дом! Как родную! А ты… – Лиза на мгновение задумалась. – Короче, тебе нельзя тут больше оставаться…
– Ты, что ли, меня выгонишь?
– Я привезла, я и выгоню.
– А если мне тут нравится?
– Можешь попросить политического убежища.
– Зачем же политического? Я любовного попрошу…
– Сволочь. Какая же ты сволочь.
– Думаешь, не вижу, как ты все время лезешь к нему, типа, попрактиковаться в английском? Тебе, значит, и хозяина и Антошу, а мне дырку от бублика?
– Бред.
– А он-то не на тебя запал, а на меня…
Вышедшая в туалет Мусенька прислушалась. Со второго этажа доносился не то смех, не то перебранка, и она решила подняться, прислушаться – неужели Марина и Терри все ругаются? Сегодня вечером, как отужинали и Лизочка пошла провожать своего ухажера, а Китти убиралась на кухне, между ними вспыхнула сдержанная перебранка на английском. Смысла Муся не уловила, только поняла, что бранятся. И что же – до сих пор?! Впрочем, все лучше, чем безразличие, подумала она и вдруг осознала, что голоса вовсе не внучки и Терри.
– Ты просто завидуешь! Да, мне! Злишься, что ваш план провалился! – голос Китти.
– Заглохни. – Это Лизок.
– Думаешь, я забыла, как мамашка тебя на Терри натаскивала: «Возьмем уже ото-обранного, готоовенького, Маринка его все равно не лю-юбит», – издевательски подвывала Китька. – А ты-то, засланный казачок, пошла еще дальше – снюхалась с Антоном, чтобы после, когда Терри отобьешь, избавиться и от него?
– Ты что несешь?!
– А-а, – обморочно вдохнула Муся и зажала рот рукой, после чего, едва не упав, скатилась с лестницы вниз.
– На твоем месте я бы так не убивалась, darling. – Китти кротко улыбнулась. – Но если попробуешь мне помешать, я все всем расскажу.
– Так, так, так, – лихорадочно соображала Муся, улегшись на диван и плотно заворачиваясь в одеяло. – Это как же, как же так??! А Китти – умница, как здорово разоблачила это чудовище! И кто бы мог подумать! Лизка! Ангельское личико… Ну гадина… И так это ненавязчиво ввела своего бандита в дом… То-то я думаю, чей-то они здесь подъедаются? А мать ее, Томка! Сколько этой голодранке помогали, и нате… Но что же делать?! Что же делать?! Ведь завтра мне в Москву! Вот и хорошо, что в Москву, Ниночка, доченька, что-нибудь придумает. Она у меня Спиноза, Сократ! А Марине пока ни слова – у нее нервы. Просто скажу, так, между прочим, чтобы не оставляла Терри с девками. В этих полуспущенных джинсах, с пупками наголо… ко всему готовые… Особенно Лизку!
– Муся, ты белены объелась? – расхохоталась Марина, когда Муся стала ее предостерегать. – Все дни только и слышно: «Ах, девочки, ах, хорошие», и Антон так всем понравился. А что джинсы на бедрах, так сейчас вся Европа так гуляет – мода! И потом, в первые дни ты вроде пупки не замечала, что вдруг-то??
– Да ничего. Расслабилась просто. А ты знай, следи… – неопределенно закончила Муся и хмуро потупилась, после чего немедленно стала насылать на Лизку проклятия.
Следующее утро прошло под флагом проводов Муси. Она бестолково паковала вещи, Марина, ворча, все перепаковывала, а Терри относил готовые чемоданы в машину. Лиза была на подхвате, подавала Марине всякую мелочь, но когда хотела помочь в чем-то Мусе, та сквозь зубы цедила: «Я сама», а про себя добавляла – «сука».
Лиза не могла понять, в чем дело, но потом решила, что просто у Муси предполетный мандраж. А Китти была брошена Мариной на кухню – готовить «отвальную». В суматохе проводов Терри вдруг неожиданно для себя оказался на кухне. Если бы кто-нибудь поинтересовался, зачем он тут, он не знал бы, что ответить, но никто не спросил, и он быстро шепнул Китьке:
– Tonight. Два час.
Она молча кивнула и продолжала ожесточенно что-то шинковать.
Наконец прощальный обед позади, все набились в машину и проводили Мусю в аэропорт.
Еще раз. Еще один только раз, твердил себе Терри с самого утра. После той, первой ночи он почувствовал такую свободу, такую окрыленность, о которых даже не подозревал. Девочка совершенно раскрепостила меня, а Марина… с Мариночкой я всегда чувствовал себя неловко, будто виноват… Но теперь с этим покончено…
Теперь все было даже лучше, чем в первую ночь. Проторенная дорожка завела их еще дальше… И он был любознателен и неутомим… В какой-то момент ему показалось, что от немыслимой слаженности, силы и обморочности их любви он теряет сознание, а он за него и не держался. И он снова и снова звал ее с собой.
– Пусти, глупый, ухо оторвешь, – сказала наконец Китти, но он не выпускал, дурашливо рыча и мотая головой.
Вдруг за дверью раздались шаги, остановились! Китти мигом вырвалась – острая боль, ухо осталось в зубах у любимого?! – и накрыла Терри одеялом с головой. Шаги удалялись. «А что я, собственно, прячусь? – Вдруг Китти осенило: – Может, как раз пусть обнаружит?» Сердца любовников стучали в унисон – кто это был? Марина, Лиза?
– Нъет Марина, – шепнул Терри в уцелевшее ухо, – Марина пить финутал спать. Лиза туалет. – И прижал прислушивающуюся Китьку к себе. Она уютно хихикнула. Впереди была целая ночь.
На следующий день, сославшись на простуду, Китти никуда не поехала – пусть Лизка едет к своему Антону-пистону без нее. Марина снова снабдила Китти кучей лекарств и с Лизкой укатила. Терри отбыл еще до того.
Конечно, Лизка Марине ничего не скажет, она же добренькая, думала Китти, а значит, весь дом сегодня будет наш. Прощаясь утром с Терри, Китти объяснила ему на пальцах, что никуда сегодня не поедет, так что пусть любимый возвернется пораньше, и тогда они смогут пообедать вдвоем и уж потом… Она приготовит к его приезду что-нибудь такое обалденное. Она даже изобразила, как они будут это обалденное уплетать, и, блаженно прикрыв глаза, облизнулась. А может, попробовать сделать фондю? Рецепт и все, что нужно для фондю, у ледышки, конечно, есть. Так, посмотрим, где у нее книжка с рецептами?.. А, вот! «Вот она, вот она! на уе намотана!» – радостно пропела Китти. Та-ак, ШВЕЙЦАРСКИЙ ФОНДЮ… 600 г эмментальского сыра, ½ дольки чеснока, немного белого вина… маисового крахмала… вишневой наливки… перец, мускатный орех, белый хлеб. Так, так, так… Огнеупорную посуду натереть изнутри чесноком и разогреть в ней вино. Сыр растопить в вине – ух ты, здорово! – и дать ему закипеть…. В холодной воде развести крахмал, приправить мускатным орехом, перцем и сюда же вишневую наливку. Все смешать. Фондю готов! Теперь поставить его на маленький огонь, чтобы слабо и равномерно кипел. А Терри будет у меня кипеть сильно и неравномерно! Но сначала нафондюкаемся. Так… К фондю подать подрумяненные ломтики белого хлеба.
А к Терри – подрумяненную меня. Не забудьте поставить на стол перечницу, чтобы каждый мог поперчить фондю по вкусу. Я ему там кое-что поперчу! Это будет мое ноу-хау. Когда будете есть фондю, не пейте вина. Че-го?? Это как же без вина? Ну, уж нет! Не буду я тогда ничего готовить! Лучше наоборот – выпьем шампанского и закусим по-быстрому колбаской, сыром и икоркой…
Она больше обычного надушилась, подвела поярче глаза, брови, губы и тщательно приоделась, то есть сняла все лишнее. Все, кроме желтенького сарафанчика на одной бретельке.
Шли часы, но Терри все не приезжал, и Китька забеспокоилась. Она то и дело выскакивала за дверь, прогуливалась до ворот, не обращая внимания на хозяйку, возившуюся с чем-то во дворе. Она прямо физически чувствовала, как сохнет по нему. Целый день не ест, не пьет, губы вот-вот потрескаются, и во рту появился неприятный металлический вкус. И опять засаднило горло – да так отчетливо, резко, предвещая настоящую, крупномасштабную простуду. Правда, ледышка снабдила ее лекарствами, и в свободное от выскакиваний за дверь время Китти спешно смазывала нос, орошала горло и сосала леденцы. К вечеру горло почти перестало саднить, и Китти повеселела. В конце концов, Терри ведь могли просто задержать на работе – какое-нибудь там дурацкое совещание или еще что-нибудь… Накинув шотландский Маринин плед, она уютно устроилась у окна и стала шепотом призывать Терри, поглаживая притом свои холмики, живот… Вдруг поймала хитрый любопытный взгляд хозяйки, та секунду пялилась, потом умотала в свой черешневый сад. Кикимора швейцарская, подумала Китька, что я себя погладить, что ли, не могу?
Терри вернулся вместе с Мариной и был с нею весьма предупредителен, а она против обыкновения с ним кокетничала, чему-то смеялась и суетилась насчет ужина. Между прочим, и поинтересовалась, как чувствует себя Китти. Спасибо, уже лучше.
Ужинали втроем. Лизка позвонила, что приедет поздно, они там с Антоном куда-то собрались.
После ужина Китти все пыталась переброситься с Терри насчет ночи, но Марина постоянно крутилась возле него: то вместе кому-то звонили, то книги перебирали – в общем, идиллия. Наконец, Марина сказала, что они с Терри сегодня что-то устали, и, пожелав Китьке спокойной ночи, супруги удалились. Китти же укрылась в гладильной и стала ждать. Через какое-то время звякнула внизу дверь – вернулась Лизка, и – тишина. Вдруг за стеной – неужели?! – послышался смех и подозрительная возня… То же завтра и послезавтра. С утра хозяева, прихватив Лизку, ехали на работу, вечером возвращались домой вдвоем. После чего – веселый короткий ужин с Китти и… «Ох-ох-ох, опять рано вставать», – явно притворно позевывая, стонала Марина, и супруги спешили в спальню. А ты, ничтожная обитательница гладильной, делай что хочешь, ну, хоть возьми да погладь наконец что-нибудь для разнообразия…
Если при Марине и Терри Китти с Лизой еще как-то разговаривали, то наедине – ни слова. Разве что, «скорей бы уж уехать отсюда и никогда тебя больше не видеть» – процедила как-то сквозь зубы Лиза. «И тебя» – был ответ. В Женеву ездили теперь порознь. Лиза встречалась с Антоном, Китти бесцельно слонялась по городу, глазела задумчиво на витрины, а ночью все ждала. Однажды не выдержала – было около часу ночи, – встала и подошла к их спальне, на секунду прислушалась и вдруг, неожиданно для себя, тихонько пнула дверь – печальный свет луны немедленно указал на Терри. Милый! Лежит на спине с открытыми глазами, в которых при виде голой Китти немедленно отразился ужас. Марина спала, повернувшись к стене. Китти на цыпочках подошла к ним, Терри умоляюще приложил палец к губам и показал рукой, чтобы шла к себе, что сейчас придет. Она отрицательно помотала головой, но потом вдруг кивнула и убралась. Следом за ней в каморку пришел Терри.
– Я нъет могу, – сказал он умоляюще, но она обхватила его горячими руками и зашептала:
– I love you, I love you… Я без тебя умру!
Терри хотел было сказать, какие глупости, крошка, все пройдет, уже прошло, но сказать было ничего нельзя, потому что ее руки, ее губы и она вся…
Когда под утро Терри ушел, Китти никак не могла уснуть – все тело ныло, стонало, а голову распирало от соображений – он же мой, мой… И только ледышка мешает, а сама-то его не любит, вот сука на сене, но все равно не отдаст… Но нельзя же ее в самом деле отравить – говорят, в Швейцарии всех всегда находят… Значит, Альпы? Там, в горах, теряются все следы, все крики и отпечатки, и только чувство локтя… Такое легкое, едва уловимое движение локтем и – ах! Помогите! Скорей, там! Внизу!
– Да помогите же!! – крикнула она изо всех сил, уже в бреду, потому что к утру все ее тело охватил жар.
Первая на крик прибежала Лиза и яростно зашипела ей в ухо:
– Заткнись. Немедленно заткнись.
В ответ Китти захныкала, прося водички, но Лиза снова шикнула на нее:
– Хватит врать. Все равно никто тебе не поверит и не оставит здесь!
– Немножко только воды… – умоляла Китти, глядя невидящими глазами перед собой.
– Не убедительно косишь, и все равно послезавтра в Москву.
– Что с ней?! – в комнату вбежала Марина. – Боже, как горит! Врача! Терри, Терри! Срочно врача!
Смерили температуру – тридцать девять! В глубине коридора расплывалось лицо Терри. Но и в таком виде он делал все, что мог: приносил какие-то склянки, бегал за черешней и все думал – вдруг проговорится, о, my Got! Надо, чтобы Мариночка поменьше была у нее…
Марина то же самое думала о нем:
– Все! Иди! А то еще заболеешь! К тебе же завтра японцы приедут, надо быть в форме.
Ушел. Потом приехал доктор, дал больной жаропонижающее, успокоительное, и она уснула. Вечером из Москвы позвонили Муся с Ниной, они то и дело вырывали друг у друга трубку и бестолково орали:
– Ну, что?! Ну, как?! А?!
А когда Марина сказала, что Китти серьезно заболела, у Мусеньки вырвались странные слова:
– Почему не Лиза?
– Муся, что ты мелешь? – удивилась Марина. – Им же послезавтра в Москву, не представляю, как они полетят. Наверное, придется оставить их на вре…
– Нив коем случае! – выхватив у Муси трубку, закричала Нина. – Немедленно выдворяй!
– Ма, ты что! Человек заболел…
– Ты там за мной не повторяй, а делай, что я сказала! И смотри не заразись! Эти нимфетки чего только не наберутся!
Когда утром Лиза вошла в гладильню, то увидела будто уменьшившуюся Китти. К похудевшему, бледному лицу липли влажные пряди волос. Она вроде спала. «Во косит», – недоверчиво подумала Лиза. Пришедшая за ней Марина сообщила, что доктор уже снова приезжал и что температура к утру упала до тридцать пяти.
– Ну, все, я помчалась на работу, а ты уж сегодня не отлучайся, в случае чего звони мне или врачу.
И Марина уехала.
Китти открыла глаза и увидела глядевшую на нее в упор Лизу. Этот взгляд обеспокоил ее.
– Ты…
– Все равно я тебе не верю, – отчеканила Лиза, – но это уже неважно. Завтра нам уезжать, так что не вздумай разыграть очередной приступ.
– Я не разыгрываю, – еле слышно прошептала Китти, – и разве мне можно сейчас лететь?
– Нужно.
– Разве ты не видишь, как мне хреново?
– Все врешь! Тоже мне ротмистр Минский! Но учти, Марина не станционный смотритель и Терри тебе не отдаст!
– Но у меня правда нет сил…
– Ничего, соберу твое барахло, а до машины мы с Мариной тебя как-нибудь дотащим.
«Кажется, она действительно заболела, – подумала Лиза, – но все равно ее надо отсюда увезти».
А Китти снова ждала Терри. Она ведь так сильно заболела, должен же он ее хотя бы пожалеть… Но Терри не приходил. Он тоже был подвержен простудам, и Марина запретила ему даже подходить к гладильне. А он и не рвался. Да, конечно, ему очень, очень жаль бедняжку, но больше им встречаться нельзя. Что было, то было, а больше нельзя. И вообще то, что это произошло у них дома… ужасно! А вдруг Китти все расскажет Марине? Или проговорится в бреду? О, ту Got! От этих мыслей Терри бросило в жар и стало давить в груди, и тогда он сказал себе: «Завтра, уже завтра они будут в Москве».
Когда вечером он крался к себе в спальню, дверь гладильной вдруг мягко приоткрылась, и там, в проеме, он увидел странное лицо – черты едва намечены, так, набросок какого-то незнакомого и, скорей всего, вымышленного существа. Терри поспешно прикрыл дверь и сбежал вниз. В гостиной Марина укладывала подарки для Томы, Верыванны и Киттиной мамы.
Утро отлета. Еле передвигающую ноги Китти Марина с Лизой одели, довели до машины и посадили на переднее сиденье рядом с Терри. Две быстрые улыбки – жалкая и виновато-ободряющая – встретились и погасли. Марина с Лизой сели сзади, и машина понеслась. Вдруг Китти беспокойно что-то забормотала. Лиза и Терри буквально окаменели, а Марина быстро к ней придвинулась:
– Что, Катюш?
– Фондю, – еле слышно пролепетала Катюша, – так и не сделали…
– Господи! Нашла о чем жалеть! Поправляйся давай, а уж фондю от нас не убежит, в другой раз сделаем!
В аэропорту их ждали Антон и очень предупредительный сотрудник швейцарской авиакомпании с креслом-коляской. Это Марина накануне позвонила в аэропорт и сообщила, что летит больная. Сотрудник авиакомпании бережно усадил Китти в кресло, укрыл пледом и покатил к самолету. Лиза быстро попрощалась с Антоном, потом с Мариной и Терри, поблагодарила их «за чудесный прием» и понуро двинулась за Китти.
– Ли-из! Не забудь! Послезавтра на Пушкинской! – крикнул Антон.
– До свидания, девочки! – крикнула Марина, и трое провожатых направились к машине.
Двое почти бегом, будто за ними гнались, третий – помедленней. Он все оглядывался и махал самолету рукой. И тут Терри испытал такое облегчение, что едва не взлетел и ни с того ни с сего влепил Марине поцелуй в щеку.
– Вот ты всегда так, – укоризненно сказала Марина. – Все же не любишь моих гостей!
– Лублу, лублу, – засмеялся Терри. – Especially когда лететь Москва.
– Господи, котенок! Вечно ты простуживаешься, – всплеснула руками Валентина, Катина мама, когда Лиза и Верыванна привезли Катю из Шереметьева.
Они пожелали больной скорей поправиться, если что, велели им звонить и уехали.
– Уж мама-то тебя быстро на ноги поставит, – бормотала Валентина, – травки, мед, лимон… А то вон как разболелась…
– Мать, не суетись, – слабым, чуть хриплым голоском сказала Катя.
– Молчи уж, молчи. А все потому, что не слушаешься… Ах ты, боже мой, как разболелась. – Валентина заплакала.
– Да не реви ты… – раздраженно сказала Катя. – Вот умру, тогда наревешься.
– Что ты, глупенькая! Тебе нельзя разговаривать… Маму только расстраиваешь… Вот натру щас спиртиком, горячка и уйдет.
– Ага, – сказала девочка и задумалась. И пока мама ее натирала да обертывала, надумала позвонить Терри. Он же, наверное, удивляется, что я не звоню… Нет, сначала ледышке. Нужно наконец ей сказать, что Терри любит ее, Китти, и уже вовсю с ней спит, так что пусть не мешает. Вот только телефон… Какой у них номер телефона? Лизка не даст…
Как тихо спит, думала мать, будто и не дышит. И так почти весь день. Есть не хочет, бедная моя доченька… Ну, ничего, после отъестся…
Вечером Катя очнулась, села в кровати и заплакала. Мать прибежала из кухни, прижала ее к себе и запричитала – ну что ты, маленькая моя, не плачь, до свадьбы заживет… При слове «свадьба» Катерина зарыдала в голос и сквозь рыдания, заикаясь:
– Лизу… Позвони, чтоб приехала…
– А она уж тут! – радостно воскликнула мать, утирая слезы себе и дочери. – Часа три уж тут, только я ее к тебе не пускала… Лиза-а! Лизонька! Иди сюда, скорей!
Лиза вошла, и ноги у нее подкосились. Здоровущая, кровь с молоком, Катька так изменилась…
И если вчера она выглядела измученной, бледной, больной, то сегодня это вообще уже была не она, и только голос…
– Ма, уйди, – еле слышно попросила она не она, и мать мигом исчезла.
– Послушай, Лиз, я хочу, чтобы ты знала… Я не хотела, это случилось само собой… Случайно… И я, правда, влюбилась… – бормотала она, а по лицу ее безостановочно текли слезы.
– Нет, нет, не плачь, пожалуйста, не плачь, ты выкарабкаешься. – Глаза Лизы были тоже полны слез. – После разберемся…
– Нет, нет, не после, прошу тебя… Ведь я же не плохая, правда? А ей он все равно не нужен, ты же знаешь… Все случилось так неожиданно, он сам… А я не смогла… – Катя задумалась, но, так и не найдя конца фразы, откинулась на подушки и отвернулась к стене. – Все, уходи… Уходи же!
Вдруг вбежавшая мать замахала на Лизу руками и зашептала:
– Не видишь, устала она, иди, Лизочка, иди.
– Нет, подожди, – спохватилась, не оборачиваясь, Катя, – еще придешь?
– Конечно. Завтра же!
Выйдя на лестницу, Лиза зажала себе рот рукой, чтобы не зареветь. «Не хочу, не хочу, чтобы она умерла, – твердила она себе, – она же была такая нормальная, прикольная… Надо будет завтра же, прямо с утра…»
Но ни завтра, ни послезавтра она к Кате не пришла. Случилось такое…
Вернувшись в Москву, Муся все рассказала дочери – как она случайно подслушала перебранку двух подружек, как Катенька разоблачила жуткий план Лизки. И деятельная Нина, не тратя времени на изумление и гнев, немедленно взялась за дело. Она никогда не работала, у нее не было профессии, зато были связи с людьми абсолютно всех профессий. Три дня она не отходила от телефона, и к утру четвертого у нее уже были координаты того, кто был нужен.
– Муся, я нашла его, я говорила с ним! Он защитит нашу Мариночку и накажет ублюдка. Лизку же, как подстилку негодяя, убьет молва. И помни, Томке – ни слова, чтоб не помешала нам.
Часть 4, последняя
…И тут поступило одно дело… Такое пошлое, мутное и слишком гнусное, чтобы от него можно было отказаться. Я и не отказался. Я только спросил Виконта, все ли проверено.
– Даю слово, командир.
– Этого довольно, – сказал я, и мы начали готовиться.
История же была такова. На Виконта вышел один его старый друг, еще по Афгану, чей свояк был когда-то связан с бабой одного бывшего гэбэшника. Вот их-то дочь – гэбэшника и бабы – оказалась под прицелом парочки негодяев, девицы и ее сожителя, как видно, заваливших уже не одну семью. Действовали элементарно и жестоко. Знакомились за границей с богатенькой семьей соотечественников, после чего девка соблазняла лоха-мужа. Ну а дальше как по писаному – лох-муж бросает опостылевшую жену и женится на девке. Через какое-то время вдруг обнаруживается таинственное исчезновение брошенной жены, а чуть позже и счастливого молодожена. Их, как можно догадаться, уже никто и никогда не найдет. Ну, а сладкая парочка к тому времени уже далеко, с ними же – и все богатства порушенной семьи. Называется, «семейный бизнес». В данном случае действие разворачивалось в Швейцарии. Девка нагло загостилась в доме своей новой приятельницы и ее мужа-англичанина, уже благополучно свалялась с джентльменом и вызвала на подмогу сожителя. Но так как лох оказался не вполне лохом и разводиться не захотел, ублюдки решили побыстрей извести его жену и уж потом взяться за денди. И вот мне сообщили, что бандюки прибыли в Москву – может, пушку прикупить, может, яду… Я уже знал их адреса, тусовки, и времени у меня было в обрез, если учесть, что они спешили. Вообще, дело было непростым. Взять хотя бы то, что их двое, но не вызывать же девку на дуэль! Впрочем, главным злодеем в тандеме все же выглядел он, этакий шакал с личиком Ди Каприо. И вот как я поступил…
* * *
Лиза и Антон полулежали на соломенной подстилке на берегу Москвы-реки в Серебряном бору и о чем-то тихо болтали.
– Знаешь, я сейчас вдруг почувствовала себя японкой.
– Японкой?
– Со мной так бывает: вдруг я – кто-то другой, то есть другая или вообще зверек или птица, но сейчас…
– Я понял, японка.
– Это так странно, нежно, загадочно… Тебе вообще как японки?
– Если как ты, то очень…
– Спорим, ты их совсем не знаешь!
– Спорим!
– На шелобан?
– Ну, нет, не могу же я влепить японке шелобан.
– А тебе и не придется, хвастунишка!
– Молчи, женщина. Предлагаю – на поцелуй.
– Размечтался.
– А может, попробуем?
И они стали пробовать… Вдруг Лиза отстранилась от него и помрачнела.
– Почему?
– Знаешь, Катьке что-то совсем плохо.
– А врач? Что говорит врач?
– Ее мать не хочет врачей, говорит, никто лучше нее не знает, как лечить Катеньку…
– Вы Антон Привалов? – рядом с ними стоял сушеный старикан и грозно хмурился.
– Да. А откуда вы меня знаете? – удивился Антон.
– Ваш последний наезд стал притчей во языцех. Словом, я требую сатисфакции.
– Чего требуете??
– Вы все отлично расслышали, потрудитесь отвечать.
– А-а, это вас ребята подослали? Такой прикол? Только вот не помню, откуда это…
– Если угодно, прикол. Прикол шпагой.
– Клево острите, дядя. Но мне сейчас недосуг, мы тут с девушкой…
– Не могу вникать в ваши мерзости. Требую удовлетворения, вот и все.
– Дяденька, вы чего? – забеспокоилась Лиза.
– Ты бы помолчала, – сухо процедил «дяденька», – на тебя тоже начет есть. – А про себя подумал: «Хороша стерва»…
– Ка-акой еще начет!.. – Антон грозно выпрямился во весь рост, но, внезапно осознав, что перед ним старик, и, похоже, свихнувшийся, решил ему подыграть, чтобы затем спустить все на тормозах. – Мне кажется, поручик, девушка ни в чем не провинилась, и нам не из-за чего ссориться…
– Ссорятся Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, а мы будем драться.
– Это еще зачем?
– Чтоб не нападали вы на добрых людей, не губили бы беззащитных.
– Знаешь, дед, шел бы ты… – И Антон взял Лизу за плечи.
– За девку прячешься, сутенер! – вскричал «дед», и его вдруг кольнула мысль об ошибке, парень был не похож на сутенера, совсем не похож, но он тут же отбросил ее – конечно не похож, маскируется, сволочь! А иначе кто бы его впустил в приличный дом?
– Ах ты!.. – Антон замахнулся, но Лиза схватила его за руки:
– Нет! Ты убьешь его!
– Еще посмотрим, кто кого, – процедил «дед» и со словами «Вспомни семью Ларсен» сунул Антону какой-то конверт, сел в стоявший неподалеку Bentley и укатил.
– Ты что-нибудь понимаешь? – растерянно спросил Антон, вертя в руках конверт.
– Ни фига… Вообще-то я слышала про какие-то дуэли, но это же слухи… И при чем здесь мы?!
– А что за семья Ларсен? – спросил он, вскрывая конверт.
– Понятия не имею! Да не бери в голову! Какой-то придурок, псих…
– Но вызов на мое имя… Дуэль на шпагах… Бред какой-то! «Если господин Привалов не имеет боевой шпаги и секундантов, он обязан известить об этом в двухдневный срок своего противника – адрес, телефон, i-mail, факс прилагаются… В этом случае секунданты и оружие будут предоставлены на месте… Место дуэли… Время…» И снова эта фамилия Ларсен… ну, бред! – воскликнул Антон, опускаясь на циновку. – Все-таки откуда он меня знает?!
– Ларсен! – хлопнула себя по лбу Лиза. – Это же Терри!
– Терри?.. Но при чем здесь Терри? Что плохого я ему сделал? Самое большее, что замыслил, так это хапнуть несколько фигур и объявить мат…
Лиза нахмурилась, силясь понять… Шаг за шагом перебирая, как четки, их жизнь в Швейцарии, она постепенно добралась до ночной ссоры с Китькой – это когда поняла, что та собирается на свидание с Терри. А Китька в ответ пригрозила рассказать всем, будто это Лиза свалялась с ним, и тут за дверью кто-то шумнул… Но кто?! Марина, Муся, Терри? Значит, кто-то из них мог все это подслушать… Но тогда почему все они были с ней потом, как обычно, милы? Нет, стоп. Марина и Терри – да, а вот Муся… Муся, уезжая, буквально отворачивалась и даже не попрощалась с ней… В суматохе проводов Лиза не обратила на это внимания, а после и вовсе забыла, но теперь… Теперь малозначащие, разрозненные эпизоды вдруг слились в один пугающе грозный… Она быстро изложила все Антону, и он задумчиво произнес:
– Вот сука.
– Не надо, не говори так, ей сейчас так плохо…
– Уже?!
– Что значит «уже»?
– Ну, в смысле возмездия… Так. Но при чем же здесь я?
– И я… Ведь, если бы Китька успела наклепать Марине, будто это я с Терри, Марина вряд ли бы так ласково провожала меня и приглашала снова… Значит, Муся? Или Муся подслушала?! Но тогда она должна была бы все выложить Марине… Не выложила? И что? Никому ничего не говоря, наняла этого хмыря?.. Так. Ну, а ты! Ты-то здесь при чем??
– Кажется, я идеально вписываюсь в весь этот бред… Козел ведь намекнул, что мы с тобой громим людишек на пару – ты цепляешь лохов, а я, сутенер, бабки гребу… что-то в этом роде…
Лиза приложила руку ко лбу:
– Будешь обращать внимание на всякое чмо?
– Но он оскорбил тебя.
– Чмо не может меня оскорбить.
– Вот именно, поэтому я и должен наказать его. Но почему, блин, на шпагах? Я ведь никогда не держал эту штуку в руках…
– И не думай! Что, мало у нас придурков? Со всеми драться?!
– …значит, чтобы хоть как-то подучиться, у меня всего сутки… Или двое?
– Сутки! Ты что, не въезжаешь! За сутки ничему невозможно научиться!!!
– Но где? Где, блин, учат наказывать козлов шпагой?
– Ладно, поехали!
* * *
– Куда?!
– Бабуль, это Антон. Да, тот самый.
– Очень приятно.
– Антон, это моя бабушка, мой дедушка, мои папа с мамой – короче, мое все. Но главное – смотри не рухни – это то, что она чемпионка мира по фехтованию.
– По фехтованию?! Мира?!
– Вспомнила кума, когда замужем была! – засмеялась Верыванна. – Уж полвека тому.
– Мира… – не унимался Антон.
– Мира, мира… Ба, у нас очень мало времени. У Антона послезавтра дуэль, а он, понимаешь ли, никогда не держал шпаги в руках. Короче, ему надо как-нибудь быстро подучиться.
– Для вечеринки, что ль? Домашний спектакль?
– Ба, ну какой спектакль! Сосредоточься давай. У Антона будет настоящая дуэль на шпагах.
– Лиза, какая в наше время дуэль на шпагах, ты что?
– Да о них вся Москва гудит, ты прям как с Луны!
– Ну, мало ли, кто о чем гудит! Послушать их, так у нас барабашки и пришельцы кишмя кишат…
– Значит, прицепился к нам один такой барабашка, наглый и злой, вручил конверт с вызовом на дуэль и умчался!
– Что за ерунда?
– Ба, слушай сюда. Антона вызвали на дуэль, и драться, прикинь, уже послезавтра. Вот конверт.
– Ничего не понимаю, – растерянно сказала Верыванна, вертя в руках вызов.
– Значит, если не поймешь, Антона убьют. И меня – ведь не буду же я стоять и смотреть…
– Причина, черт возьми! За что?!
– Ни за фиг, ба! Сидим с Антоном на пляже, никого не трогаем, вдруг подкатывает этот, ни с того ни с сего обзывает Антона сутенером, меня – девкой, и на тебе – вызов на дуэль! А мы-то его никогда и в глаза не видели…
– Вот прям ни с того ни с сего?! Так не бывает И почему на шпагах?!
– Не-зна-ю!! Ты только въезжай по-быстрому, а то не успеем…
– Куда въезжать-то?!
– Ну, соображай то есть.
– Я и соображаю – может, вас оговорил кто?
– Может, ба, может. Но драться уже послезавтра.
– Тогда вообще не об чем говорить! Еще никто за день фехтовать не научился… Нужно отказаться.
– Но моя честь задета, – сказал Антон.
– Да как ее могли задеть, если никто теперь даже не знает, что это такое? Жаль вот, ее мать в отъезде, то-то обхохоталась бы…
– Я бы тоже, может, похохотал, если бы все это случилось не со мной. Я, конечно, понимаю, глупо быть проколотым каким-то придурком, но я не могу отказаться.
– Вижу, вы ничего не хотите понимать. Да и я мало что понимаю… Ладно, Лизок, идем. А вы нас тут пока подождите.
– Куда, ба?! – Лиза в восхищении уставилась на Верыванну.
– На антресоли, Лизок, за шпагами.
– А у нас разве есть?! Ты же говорила, все раздала…
– Ну, раздала. А две штуки на всякий случай оставила. Хотя какой случай – бабе уже сто лет! Ан вот и пригодились.
Шпаги оказались ржавыми и тяжелыми.
– На, – протянула Верыванна одну из них Антону. – О! – воскликнула, когда он схватил шпагу. – Да ты левша! Это преимущество… Но не так, не так держишь! Гляди, рукоятка повторяет изгибы ладони, она называется «пистолет». Берешь так, чтобы «пистолет» вписался в твою кисть… Только сильно не сжимай. Шпагу надо держать, как птичку – чтобы не улетела, но и не слишком крепко, чтобы птичку не задушить. Тогда ты сможешь владеть шпагой, играть. Хотя, что я говорю, учиться владеть мы уже не успеем… Значит, чтобы пристойно начать поединок и сбить противника с толку, разучим хотя бы стойку фехтовальщика…
– Нам вообще-то в институте показывали… Так, да? Похоже?
– Не очень. Вот, смотри – ступни друг другу перпендикулярны… Ох-ох… ох! Мне сейчас только в стойку садиться! С тех пор как бросила фехтование, килограммов сорок прибавила. И столько же лет – ископаемое, одним словом… Ну, ладно, гляди, правую руку поднимаешь повыше, к правому уху… Да не держись за ухо-то, еще в экстазе оторвешь… Вот так, сантиметров на тридцать от него… А левую немного в локте согни и нацель мне в грудь… Теперь плечи расправь, выпрямись, выпрямись! Стойка фехтовальщика должна быть гордой и чуть надменной, в твоем же случае – наглой, чтобы обмануть этого придурка, а вдруг ты настоящий бретер?..
– Понятно.
– Ну, вот, уже похоже, молодец! А учиться фехтовать мы с тобой не будем…
– То есть как?
– А так. Некогда… Значит, ты у нас кто? Студент? На артиста учимся?
– Да.
– Вот и сыграй фехтовальщика, бретера…
– Точно! Сыграть!
– …и уж коли не умеешь фехтовать, доведем твое неумение до абсурда, до фарса! Не умей как можно безумней и неудобней для противника! Значит, занял исходную позицию, а с командой «Начали!» – к черту стойку! Согнись в три погибели, как старик с клюкой, смотри, вот так… А вооруженную руку максимально вытяни вперед – так мы ошарашим противника и прикроем грудь – и бешено ею верти, наступая и прыгая на противника вне всяких правил фехтования, понял?
– Вне всяких правил? Легко!
Антон без труда скопировал позу согбенного старика, да еще и прибавил соответствующее выражение лица – актер!
А затем безумными скачками ринулся на Верыванну, она же отступала в классической боевой позиции.
– Ты способный мальчик, – задумчиво сказала она, когда они закончили «урок фехтования». – Будем считать, что к дуэли ты готов. На сколько это возможно в данной ситуации. И я поеду с тобой.
Из угла комнаты взметнулась огромная птица и накрыла Верыванну.
– Лиза! Чуть не сшибла меня с ног!
– Ба, ты супер! Мы поедем втроем!
– Вот тебе-то как раз там делать нечего.
– Как?! Ведь все же из-за меня!
– Вот именно. К тому же на дуэль никто, кроме участников, не допускается.
– А ты?!
– Я, может, устроюсь секундантом. Ты же будешь ждать нас дома, поняла? Ну-ну, не волнуйся… Ты должна быть спокойной, выдержанной, это для Антона сейчас очень важно, это сделает его еще сильней.
– «Еще сильней» – это сильно сказано, – засмеялся Антон. – Тонко.
Ту ночь я почти не мог забыться. Обычно перед дуэлями спал, как дитя, а тут, если и удавалось ненадолго отключиться, то уж сном это назвать никак нельзя – какие-то мистические клочки, космический мусор… Нервничал больше обычного, соответственно и мысли – тревожные, воспаленные, как очередь за водкой при совке. Им говоришь – кыш! Разойдись! После все обсудим! Да и что обсуждать? Накажу очередную сволочь, вот и все. Но мальчишка совсем не похож на сутенера… Правильно, и не должен быть похож – сколько ж можно сомневаться!.. А ведь у меня мог быть такой внук… Вполне мог бы… Внучек-сутенер – всю жизнь о таком мечтал! А если ошибка? Да не может быть! До сих пор же не было… Все! Не думать! Не думать больше об этом! Лучше о музыке… Как там у Пруста – что-то о схватке двух мотивов в финале, где из одного выныривает часть другого… Честь другого выныривает… Но если музыка – схватка, то есть фактически та же дуэль, то и я, значит, не дуэлянт, а музыкант. И тогда вместо клинка у меня смычок, и ах, какое же это счастье – играть на скрипке… Тьфу ты! Выронил смычок, проснулся! Нет, ну почему, почему нет мне покоя? Ведь все же досконально проверено… К тому же он вряд ли умеет фехтовать. А хорошо ли, если не умеет? Какой же это тогда поединок? Это тогда не поединок… Но он ведь не думал о Ларсенах! Почему я должен думать о нем?.. А все ж лучше б драться на смычках. Значит, станем друг против друга с такими маленькими скрипочками, смычки, как шпаги, нацелим друг другу в грудь, а с командой «К бою!» просто заиграем что-нибудь… Ну, все, спать… А-а! это что еще за гора! Надвигается на меня, прямо как айсберг на беспечный кораблик.
– А-а-а! Не-ет! Не хочу-у-у!!!
Фу, повезло – проснулся… И ведь никакой разницы – сон… не сон… Разве эта гора была сейчас менее реальна, чем та, наехавшая на «Титаник»? Вот как бы я от нее спасся, если б не проснулся?.. Все же надо наконец немного поспать…
Антон и не думал спать. Глупо спать перед единственной в твоей жизни дуэлью – не упустить ни одной детали, ни единого штриха, чтобы после… Да будет ли «после»?! Нет?! Тогда тем более глупо проспать последнюю ночь… Спокойно, мой друг, спокойно, а если удастся выжить? Господи, удастся?! Не слышу… А так хочется жить, совсем ведь и не жил… Так мало того что у тебя отнимут все абсолютно, ты должен исчезнуть и сам… И ведь смешно сказать – у предков в этой жизни все проплачено, зафрахтовано и застраховано, а любимый Антоша должен идти помирать?! И что еще обидно – если старый козел убьет меня, я уже никогда не узнаю, что будет завтра, послезавтра и потом, когда «и след от меня простынет». Скажем, где пройдут границы? С кем будем воевать? Какие появятся открытия? Разумеется, кое-что останется как есть – если, конечно, какие-нибудь придурки не взорвут мир, – и так же будут плыть облака, и лошадь будет пастись, нестись и коситься на человека… А птица летать… Но человек! На каких он будет гонять тачках, самолетах? В каких поселится домах? Ведь нынешние скоро наверняка уже не будут носить… Как ни странно, все это ужасно волнует меня сейчас: я ничего никогда больше не узнаю! Хотя, понятно, когда-нибудь же все равно меня не станет! Но одно дело «когда-нибудь» – это все равно что «никогда», и другое – «завтра», что значит «сейчас». Но самое непереносимое – это, конечно, Лизка. Вот только нашел ее… Но нет, не думать о ней! Не думать, пока все не кончится. А как кончится-то?.. Говорят, валлийцы, когда несут на носилках саркофаг, весело поют и все время петляют по улицам, чтобы душа умершего не нашла дороги назад. Но со мной не петлять! Так, стоп. Поминки отменяются. Я же не умирать иду, а драться! Значит, подумаем в другую сторону – что, собственно, делали люди перед дуэлью? Прощались? Строчили письма? Так. Дорогая Лизавета, Лизонька, как тебе известно, дуэль… Короче, если меня убьют, ты немного поплачь, конечно, но не убивайся, а через некоторое время выйди замуж (ну, ты там узнаешь, сколько надо после дуэли подождать). Значит, выйди за хорошего человека… Нет, стоп! Пожалуйста, не выходи! Я же вовсе не собираюсь умирать во цвете лет! Так. Но если вернусь я, значит, не вернется он? Значит, я его… Тоже как-то бредово – за что?! За то, что он – старый, свихнувшийся козел? Но за это же не убивают… Все! Не думать! Меня вызвали – должен явиться, вот и все. А теперь надо нацарапать что-нибудь предкам. Дорогие мама-папа, дело в том… Ах, мама! Мамочка! Ты же знаешь, как я всегда хотел тебя слушаться, как всегда любил тебя! Но ты так далеко, а я тут опять влип, и теперь, кажется, капитально. Но я, честно, не виноват! Короче, когда вы получите эту эсэмэску, меня, может, уже не будет. Где буду?.. Нет, стоп, так нельзя. Я, может, еще выберусь, конечно, выберусь, а они получат такое… Лучше уж вообще не писать. Так, что там еще?.. О, долги! Перед дуэлью полагалось раздать все долги. Или завещать их кому-нибудь. Но кому? Тем же предкам: дорогие мама-папа, верните, пожалуйста, тем-то и тем-то (суммы прописью) во спасение чести вашего сына, так скоропостижно и глупо – так навсегда! – подравшегося на дуэли… Нет, это уж совсем хреново – предкам, значит, и сына терять единственного, и кругленькую сумму… Уж лучше отдать долги самому – погонять всю ночь по Москве и отвалить всем, не считая… Вот только я ведь не должен никому – не любил занимать. Может, потому, что мама всегда, сколько нужно, присылала… Тогда, может, со всех собрать? Отличная мысль! Такая забойная и немного безумная – тебя завтра в расход могут пустить, а ты, дурик, денежки по всему городу вынимаешь… Однако ж кое-кто мне в самом деле должен. Шурик, например, и Валька. И Макс с Люси. Вечно им пожрать не на что. Милые такие и всегда голодные. Считается, раз папка мой в загранке пашет, то и я упакован выше чердака. Вот и делись, Антоша. Так вот, значит, разъезжаю по Москве, собираю последний свой урожай – нехило, кстати, набралось бы, если со всех вынуть, – а под утро можно и в Негреско закатиться, или хоть в Бретклуб – во, как раз в тему! Макс говорил, там теперь покруче, чем в остальных, – живых устриц доставляют прямо из Парижа, ночью. Кстати, не понимаю я эту корриду – тычут в бедное животное вилкой и, только когда запищит, кладут в пасть – триллер какой-то… А еще Макс говорил, если бабок насобрать, можно поучиться фехтовать у самого крутого их бретера, но меня это тогда как-то не завело. Вот теперь бы пригодилось… А вообще-то лучше ни в какой клуб не ходить, а завещать весь куш Лизавете. Так ведь не возьмет. Да и вообще весь этот предсмертный отъем бабок… Чтобы остаться в памяти человечества этаким непроходимым жлобом… А если выживу, еще хуже! По улице не пройдешь, все будут тыкать пальцами – вон, вон тот самый дуэльный крохобор!.. Ну, а так-то в Бретклубе неплохо – такой у них тут светобум! И этот фирменный коктейль – так и тащит в нирвану… А что это они все вдруг на меня уставились? Узнали про дуэль? Но откуда?! Тьфу, блин, и этот старый козел тут! Он, значит, всем и разболтал! Да еще и кланяется издалека, дуэлянт хренов! Надо было ему еще там, в Серебряном бору, сунуть в репу. До дуэли еще столько ночи, столько жизни, а он уж тут как тут! Не положено ведь перед поединком никаких встреч, стычек, я читал. Тем более никаких поклонов. Поклонился – значит, извиняется, что ли? Испугался?! Нет, не похоже, вон какую рожу скорчил – тьфу!
– Нельзя, нельзя… – мягко попенял мне неизвестно откуда вдруг взявшийся японец-уборщик и принялся старательно затирать вихрастой щеткой пол вокруг меня. – Плеваться, молодой человек, здесь нельзя. – Японец говорил на чистом русском, и это подкупало и одновременно вызывало подозрение. – Вы ведь отдыхаете в таком элитном заведении – почти что в Монако. К тому же у вас скоро, сами знаете что, там и наплюётесь.
– Разве на дуэли плюются?! – изумился я.
– Еще бы, дорогуша! Кто точней плюнет, тот и победил. Но тут, конечно, все дело в дистанции и чувстве плевка…
– А как же дуэль на шпагах? – неуверенно пробормотал я.
– Да глупизди все это. Сами знаете, оплеванный уже не жилец. Ты потом его хоть шпагой, хоть не шпагой… Главное, харкни в харю…
– А Верыванна говорила…
– Ты веришь этой старой хрычовке?!
– Послушайте! Но вы же ее совсем не знаете!
– Не знаю? Ха! Известнейшая, доложу вам, хрычовка. А теперь гляди. – И он вдруг сорвал с себя японский парик.
– А-а, да это же козлище!!! – заорал я что было сил и тут же ощутил такое яркое облегчение – проснулся! В следующее мгновение облегчение сменилось быстро нарастающей тревогой. – Наверное, пора… Боюсь ли? Да нет. И да, и нет. Просто как-то глупо – ни с того ни с сего… Где-то я читал про графа, который перед поединком развязывал банты у своих башмаков в знак того, что не намерен ни на шаг отступить от исходной позиции. А у меня нет бантов. Да если б и были, не стал бы развязывать – мало ли что. Лучше развязать у козлища… А Лизка хотела эту ночь быть со мной, дуреха. Наврал, что буду спать. Как убитый – так я скаламбурил, а она в слезы. Ну, ладно, глупо пошутил, сказал я ей, мы же с Верыванной все так разработали, чтобы уснул не я, а он. Вот именно уснул, ведь не буду же я его убивать, придурка старого…
Уже рассвело, когда Антон решил немного пройтись – размяться, напрощаться с любимым городом и все запомнить, хотя, если убьют, куда ж запоминать?..
Он вышел в пустынный, никем не охраняемый город, лишь птичий патруль – прыг, скок, – и обомлел! Предстоящий поединок давал такую остроту и обалденность восприятия, будто он высадился на Луне. И воздух там у них был так чист и прохладен, каким никогда не дышалось в земных городах. Плавно уходящие в космическую глубь улицы были расчерчены таинственными пунктирами судеб. А спящие в тиши дома вовсе не были похожи на безвкусные коммуналки, коими застроена, завалена наша Земля.
Из-за поворота вышли трое подростков, для которых тот час был явно не утренним, а еще ночным, и кто знает, какие забавы числились за ними в ту ночь. Они шли молча, топая тяжелыми ботинками, как на плацу. И это уже была Земля. Антон внутренне напрягся. Невольник чести, он даже не мог с ними подраться – чтобы не сорвать дуэль. Поравнявшись с ним, один из них что-то буркнул, но Антон не ответил, и они хмуро протопали мимо. А вот теперь, кажется, уже и ехать пора. Судьба услужливо подбросила лихача, и вот уже за окном понеслись, быть может, последние картинки бытия.
В глухом уголке пригородного парка состоялась дуэль. Укрытые в кустах, стояли две кареты. Хотя нет, если кареты, то это не про меня. А про кого? Где-то читал о последней в России дуэли на шпагах. Ан вот оказалась не последняя! Дальше все, как в тумане, – доехал, был вооружен Верыванной, и как же хотелось, чтобы все скорей произошло! А потом вышел на дорожку и оказался против того козла.
– Не желаете ли помириться? – раздался сбоку скрипучий голос.
– Нет! – крикнул Антон, теряя терпение. – Мы сюда драться приехали или понты кидать?!
– Да деритесь, деритесь, – как-то буднично согласился скрипучий. – Значит, так. С дорожки не сходить, спиной не поворачиваться, лежачего не бить…
Противник Антона меж тем с любопытством смотрел на бабу. Надо же! Такого он еще не видел. Чтобы секундантом была женщина, старуха! Но поскольку на этот счет ни в одном из старинных кодексов ничего сказано не было – что ж, пусть секундирует, подумал он, поглядим. Он насмешливо скользнул по бесформенной фигуре секундантши – где ее откопали? бандерша? прачка? – и равнодушно отвернулся. В лицо, естественно, вглядываться не стал – какое у такой фигуры может быть лицо? Меж тем она изучала его более пристально – старый сморчок! Сидит в стойке, как сидели, наверное, еще до революции. Французской! Кто ж сейчас так низко усаживается! Да и в мое-то время так уж не сидели. Разве что Андрюша? Так, кстати, похож на него… Так это он, что ли?.. Боже мой, он!..
Если бы не ее профессиональная память, она бы ни за что не узнала его в этом невзрачном старичке. Между тем узнать было нетрудно – фигура, кажется, совсем не изменилась… Да и лицо… Подвысохло только и покрылось сетью морщин… И волосы только чуть с проседью…
Он был одним из ее поклонников, каких у нее, красавицы чемпионки, было немало. Ее приглашали сниматься в кино, на телевидение, ее фотографии украшали в то время газеты всех стран, особенно одна – приподнятый козырек фехтовальной маски и из-под нее ослепительная улыбка звезды. А он – середняк, не выиграл за всю жизнь ни одного турнира! Зато исправно носил за ней на всех соревнованиях фехтовальный чехол. Но однажды был момент…
– К бою! Готовы?
– Да! – оба ответили одновременно и стали сходиться.
Верней, это старик в классической фехтовальной стойке двинулся вперед – немигающий клинок нацелен точно в грудь противника. Другой же, юноша, застыл в какой-то немыслимо расхлябанной шутовской позе… «А где же стойка! Стойка где?!!» – заволновалась секундантша. Внезапно Антон ожил, руки, ноги задергались, и, дураковато согнувшись и бешено вертя шпагой, он сделал крупный скачок вперед. Его противник криво усмехнулся и, обозначив в воздухе круговую защиту – такую шикарную петлю над головой, – ловко подцепил вражескую шпагу и сделал молниеносный выпад. Клинок блеснул у самых глаз Антона.
– Это тебе не бабки с баб стричь, – процедил сквозь зубы бретер и тут же хлестнул почти по башке этого клоуна – клинок скользнул по его плечу. Но дуэлянт не промахнулся, просто хотел подразнить мальчишку. Лишь до первой крови, думал он, и притом до очень небольшой, только проучить… Что-то в щенке такое есть…
– Дурак ты, дядя, – пробормотал Антон, еле успев отскочить. – Руки коротки! – проорал он фальцетом, и тогда дуэлянт раздумал его учить.
Он немного отступил, чтобы дать фигляру провалиться в дистанции, и, как бы приглашая к схватке, слегка отвел свой клинок в сторону. Он приготовился сделать свою коронную флеш-атаку – атаку стрелой, от которой в этой его дуэльной жизни еще никто не уходил…
Все произошло слишком быстро.
– Андре-е-е-е-е-й!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! – Крик из другой жизни, где он действительно был Андреем, и этот голос… Он непроизвольно повернул голову на крик, но там не было никого, кроме бандерши, и именно из нее-то и шел единственный в мире голос. – Он не виноват! Не о-о – о-он!!!
«Вера?»
Он на мгновение остановился с отведенной в сторону шпагой, и в следующую секунду Антон с размаху налетел на него. Андрей Петрович почувствовал глухой удар в бок, и одновременно что-то чиркнуло по виску. Зависшая было в полушаге правая нога его неловко подвернулась, и он упал. Антон проворно подскочил к нему и, как в кино, поставил ногу ему на грудь. Затем схватил рукоятку шпаги обеими руками и, изо всех сил замахнувшись ею над головой, нацелил клинок вниз, прямо в грудь поверженного врага. На виске того была царапина. Подбежали арбитр и секунданты.
– Господа, рана серьезна, – строго сказал арбитр, – рассечен висок до крови! К тому же лежачего…
– Да, знаю, знаю, – быстро дыша, ответил Антон. – Просто хотел зафиксировать.
– Хватит уже фиксировать, слезай! – скомандовала Верыванна. – Дуэль окончена.
– Да? Правда?! – Антон не мог поверить.
– Иди, иди, там тебя уже ждут…
Из-за дерева, как Карабас из подарочной коробки, выскочила Лиза. Она, конечно, ослушалась Верыванну и всю дуэль, зажав себе рот руками, умирала в кустах. И тут мы оставим юных героев в надежных руках друг друга.
– Очень больно? – спросила Верыванна у Андрея Петровича.
– Да ну, ерунда, – проворчал он, слизывая кровь со щеки. – Но откуда ты, черт возьми, взялась??
– Из жизни, Андрей, из жизни. А ты не узнал меня…
– Просто не смотрел на тебя, – соврал он, – но голос…
– Да, говорят, он у меня вообще не изменился. Вот ведь как бывает – сама уже вся не та, а голос донашиваешь все тот же…
– Ты и сама почти не изменилась…
– Ладно врать! Дай-ка я лучше обработаю тебе висок перекисью – вишь, как заправский секундант, взяла с собой целую аптечку. Хотя заправские, может, и не брали – не знаешь?
– Для этого существуют доктора, и у нас есть…
– Нет, уж позволь мне смазать ранку…
– Лучше смажь мое любопытство – как ты тут оказалась?
– Очень просто. Этот мальчик – друг моей внучки. И они абсолютно ни в чем не виноваты. Нормальные дети. А ведь ты мог его убить…
– Даже и не думал. Впрочем, мне стало известно…
– Чепуха! – с прежним своим превосходством перебила Вера. – Ты, как это уже бывало, промазал. Виноваты совсем другие… То есть другая…
– Ты уверена?
– Абсолютно… Слушай, так, значит, это ты заварил всю эту кашу с дуэлями?! Да?.. А я не верила…
– Ты никогда в меня не верила.
Подошли его секунданты.
– Командир, пора уходить.
– Подождите в машине, я сейчас… Ты замужем? – быстро спросил он ее, как только секунданты отошли.
– Нет. А ты женат?
– Нет… Но как же все-таки так получилось, что не того?..
– Не терзайся, Андрюша, я все тебе напишу, прощай! – Она быстро собрала свою аптечку и пошла прочь.
И он вдруг ясно увидел ее прежнюю, потому что вблизи это точно была она – и это ее внимательное, стрекозье выражение глаз… И губы, пусть и попавшие в плен старческих складок… И то, как она помахала ему рукой, и даже походка ее, уходящей, невзирая на грузность, была все та же – гордо-балетная, точно весь мир у ее ног… Но, Бог мой, что же я им там в Серебряном бору наговорил! Кровь бросилась ему в лицо.
А потом было письмо. Сухое и короткое. Что на самом деле ужасная вина лежит на некой Вяткиной Екатерине, которую необдуманно приняла «известная тебе семья». Так мало того что она заплатила за добро черной неблагодарностью, так еще и попыталась свалить свою подлость на подругу, мою внучку, друга которой ты, Андрей, и вызвал на дуэль. Что касается самой злодейки, то она сейчас мается хворью в одной из московских больниц, хотя я желаю ей выздороветь – в самом широком смысле этого слова. И напоследок: не надо никого наказывать. Не наше это дело, Андрюша. Вообще, держаться следует лишь за любовь, а за ненависть не надо. И подпись – В.
Он был потрясен – как просто она это написала, что держаться следует лишь за любовь… В одной фразе мудрость жизни… Верочка… Письмо было без обратного адреса, то есть не требующее ответа, а ему столько надо было ответить!..
Он, конечно, разыскал ее телефон и звонил, звонил, но трубку все время снимала не она, и он огорченно что-то мямлил. А неприятный женский голос настоятельно требовал:
– Алеэ! Аварите! Если насчет растаможки, то это не ко мне!
Он сидел перед выключенным телевизором и почти безразлично думал – жизнь прошла, но я, в общем, спокоен. Жажды возмездия уже нет во мне, и теперь нужно лишь закончить кое-какие дела.
Управление клубами я передал братьям Воронцовым, которые никак не были замешаны в дуэлях и по существу и до того вели все клубные дела. Таким образом, все, что касалось собственно клубов, то есть спортивных поединков, осталось без изменений.
С дуэлями же было кончено, и бретеров я распустил. Мы сделали что могли, сказал я им, и теперь я благодарю всех за нелегкий, подвижнический труд, и пусть отныне каждый идет своим путем. Помню, заскочил к Виконту перед его отлетом в дальние края, так вся его квартира говорила, кричала о том, что он отбывает навсегда!
Всюду валялись несобранные вещи, стены были бесстыдно, сиро оголены, а в центре гостиной, на полу, стоял огромный, желтой кожи кофр. С такими путешествовали еще до революции, я их прежде видел только в кино. Теперь вот снова стали выпускать. Кофр был небрежно раскрыт – обыденный шик путешествующего барина, и там, во чреве, было множество отделений с баночками, щеточками и щипцами. Я порадовался за Виконта – как хорошо, как подробно он будет упакован – и пожелал ему поскорее убраться со своим кофром прочь. Потому что главным сейчас для нас было разбежаться, разъехаться в разные стороны, и притом как можно дальше, ибо работа наша была опасна… Впрочем, я ведь и так уж был уничтожен чудовищностью моей ошибки. И тут под ошибкой можно подразумевать две вещи: последний вызов и саму Идею. Словом, никто лучше меня не мог меня наказать.
И я остался совсем один.
Однажды плетусь сквозь наш буйный рыночек в подземном переходе и слышу, как бабы трещат «об етих дуелях». Потоптался возле них и узнал, что «дуелей больше не будет, так как главного дуельщика уже нет». «Как нет?» – «А так, пропал…» – вздохнула одна, сплевывая семечковую шелуху. Нет, ну до чего все же прозорлива и оперативна молва! Вот я вроде еще хожу тут среди них, жующих и плюющих, а они уже пронюхали, что пропал… А вообще-то я почти перестал выходить. Во-первых, дуэльная работа здорово покорежила меня. Во-вторых, куда? Как-то мелькнула мысль о театре – сто лет уж не был! Знакомая киоскерша предложила сходить на любой спектакль, но на выборе вариантов я запнулся – зачем? Я же никогда не любил театр, слишком все там громко, пылко, преувеличенно… А иначе не получится, чтоб для всех рядов… Вдруг взбрело попросить найти самый плохой театр, где плохой режиссер силами плохих актеров поставил плохую пьесу.
Я подумал, что лишь в этом случае можно достичь пределов условности. Но киоскерша сказала, что таких театров нынче нет, только элитные.
Как-то принудил себя включить ящик, так там – триллер на триллере, вурдалак на вурдалаке! Причем самый свирепый пожирает всех подряд, и люди буквально на ушах стоят, чтобы скрутить монстра! Наконец скрутили, снесли пучеглазую башку, а из туши вылезла новая! Все же и ее в конце концов взорвали, и человечество наконец облегченно вздохнуло… ан из обуглившейся кучи вдруг проклевывается детеныш, жуткий и прыткий… Огорченный, я перебрался на другой канал, так там герой непрерывно палил из пушки и орал: «Fack! Fack! Fack you!» А голос за кадром невозмутимо переводил: «Я помогу вам. Я помогу». Таким образом, я решил, что получил весь спектр телепрограмм, и больше ящик не включал…
Как-то вздумал почитать – взял какую-то старую газету, и в глаза бросился заголовок «Какая стерва!». Нацепил очки, чтобы узнать, что за стерва и чего натворила, оказалось – «Красная стрела»! Вот ведь и так вся жизнь искажена, а тут еще корчи зрения. Очень и очень периферического.
И тогда я подумал о метро. Но у меня давно уже не было карманных денег и таких гарантов моего существования, как пенсионная книжка и карточка москвича – она же проездной. Бог знает, где схоронилась моя пенсионка, пока я разъезжал на авто, а без нее нельзя было получить карточку москвича. Становиться же на путь восстановления утерянной книжки было выше моих сил… А тут вдруг при домашних раскопках выпал откуда ни возьмись мой табель-дневничок за четвертый класс! Он меня восхитил. Отметки – от кола до пяти, и, что бы там ни говорили, это – диапазон! Но более всего меня воодушевили ежемесячные записи учительницы. С небольшими вариациями все они кричали о моем ужасном поведении. Опаздывает! Учится небрежно. Сорвал урок! Почти каждая запись оканчивалась воплем – родителей в школу! И везде под подписью училки – виноватая закорючка матери. Я был в восторге – все-таки каким отвязанным ребенком я был! Веселым и свободным! Вот оно, настоящее удостоверение личности, хоть и давнее, зато говорит о личности куда больше всякого другого. А пенсионка – это же лишь констатация известной драмы «Жизнь прошла». Там ведь так и записано – пенсия «по старости» или «по инвалидности». Выбор, прямо скажем, шикарный. Нет бы написать «по зрелости» или «по мудрости»… Короче, вместо проездного стал я совать билетершам мой дневничок, и что же? Повертев задумчиво в руках, они долго его листали-изучали, потом меня – и, представьте, пропускали!.. Иногда в вагонах появляются попрошайки. Но на них почти никто не обращает внимания. И лишь только они затягивают свой речитатив, все в вагоне срочно «засыпают» или утыкаются во взятые для этого книжки. Многие держат их вверх ногами, но здесь это нормально. А тут как-то зашел такой проситель и как крикнет: «Кстати!» От необычного вступления все сразу «проснулись» и стали раскошеливаться…
А однажды я вдруг увидел в вагоне Клинтона. Я, кстати, часто встречал в метро известных людей. То ли это были их двойники, то ли они сами шли в народ, чтобы разузнать, что и как. В общем, сидит Клинтон в углу вагона совсем один, без охраны. И не то чтобы похож, а точно он! Только выражение лица не «его» – не бодро оживленное, а угрюмое, и в руках какая-то тряпичная сумка… Я, конечно, понимаю, что после того, «мониакального» витка судьбы президент мог измениться, но не до такой же степени, чтобы с этим лицом и авоськой оказаться в нашем метро!
Нетрудно догадаться, что удовольствия подышать воздухом метро мне хватило уже через несколько раз. Так что если я потом еще и перемещался в пространстве, то только пешком. Собственно, перемещаться особенно было некуда, разве за продуктами… Как-то бреду – тихий такой дедушка в поисках хлебушка, вдруг невидаль – баба крыс продает! То есть не каких-нибудь там белых мышек, а именно крыс – здоровенных, матерых! Хвать за хвост и на весы! А они какие-то смирные, сонные – видно, опоили чем-то. Некоторые, правда, еще шевелятся, но вяло. И что интересно – раскупают!
– Зачем это вы их продаете?! – спрашиваю торговку.
– То есть как зачем? – недоумевает она. – Не видите, расхватывают?..
– Это-то и странно… Обычно ведь не знают, как избавиться… – И вдруг меня осеняет: – Ах да! Они же первыми бегут с тонущего корабля! То есть берут как сигнализацию? Значит, как крысы побежали, надо за ними…
– Отец, ты чё! Какие крысы! Свекла, это сорт такой, голландка называется…
Ну вот, опять я ошибся. Похоже, вообще перестал в чем-либо разбираться. Крысу от голландки, голландку от свеклы отличить не могу. В общем, сраженный всеми этими ошибками, я практически перестал перемещаться в пространстве. Только во времени. Хотя если серьезно, то времени нет. Я это сейчас только понял. Как нет и пространства. Мы их просто придумали для удобства пользования этой жизнью. Простая условность. В известном смысле время и пространство вообще одно и то же. Особенно если учесть этот всеобщий мрак и непереносимую беспредельность Вселенной.
Все же, если продолжить играть в эту опасную игру – Жизнь, следует воспользоваться если уж не пространством, то хоть временем. Машина времени – моя голова. И пока она еще на ходу и работают главные ее рычаги – память и воображение, – я могу отправиться, куда захочу, а хочу я туда, где она, где мы…
…Все произошло при трагических обстоятельствах – внезапно, глупо, по пьяни за рулем погиб ее муж. К тому времени я давно уже был отстранен от должности оруженосца, и мы едва здоровались. Сообщение о гибели ее мужа застигло нас на сборе в Сочи. Она сразу вылетела а Москву, а дней через пять вернулась. И так вышло, что в день ее возвращения, за ужином, мы с ней оказались за одним столом. Вдвоем. Мы почти не ели и молчали. Иногда она посматривала на меня своим внимательным, стрекозьим взглядом, и я думал, все, все для тебя сделаю, только прикажи! И откуда у молодой женщины глаза стрекозы? А то вдруг повернет свою гладко причесанную головку вполоборота, так просто умереть…
Как-то само собой вышло, что после ужина я проводил ее до номера, и, прощаясь, она вдруг разрыдалась. Я вошел за ней в комнату и принялся утешать. Не помню, что говорил. Это было какое-то бессвязное бормотание, мольба. И конечно, я поцеловал ее, она ответила, и я уже не мог остановиться… А потом любимая сказала: «Уходи». Сказала так, что было ясно – навсегда. И с тех пор наши пути-дорожки совсем разошлись… Почитай, лет сорок не виделись. И теперь, подытоживая, с некоторой, правда, натяжкой могу сказать – то была счастливая и однажды даже взаимная любовь.
… Все же, как странно и точно она написала – не надо держаться за ненависть, а только за любовь… Я бы рад, душа моя, но ты вечно ускользаешь. Зато как вовремя вдруг явилась…
А может, правда надо всех прощать? Но того мальчика мне прощать вроде не за что.
Наоборот, следовало бы у него попросить прощения, да где ж его найдешь!.. Джинсы и майка на костях, а не испугался, не увильнул – наш человек… Счастье, что не поранил его… Никакой нет низости в том, чтобы наказать подлеца! Вот только этот вечный вопрос об ошибке… Тут как-то наугад открыл «Улисса», и буквы как огнем вспыхнули: «Таков принцип правосудия. Пусть лучше девяносто девять виновных ускользнут, чем один невиновный будет приговорен». Странно… Я когда раньше эту книгу читал, этих строк вроде не видел. Или не обратил внимания. Ну вот, обратил. И все равно эти девяносто девять не дают мне покоя… А еще это, про вторую щеку, которую нужно подставить сразу после того, как получишь по первой… Этого я тоже пока постичь не могу. Ведь жизнь – это вечная борьба добра со злом. Так как же бороться?? А если борьба вечная, значит, ни добро, ни зло не победят? Тогда надо ли бороться? Разумеется, да, потому что вопрос в балансе. В том, чтобы во зле не утонуть. Ну так я ж и боролся! Сказка про белого бычка.
Мне говорили, вырастешь – все поймешь. Ну, вырос.
Ага, вот ключевое слово – «вера»! Потому, стало быть, и называется «вера», а не «знание», что никаких доказательств, отмычек не дано…
Как-то зимой вышел за хлебом. По дороге в булочную нужно было форсировать скользкий переход, и я в нерешительности остановился. Рядом топтался старик, который, прежде чем перейти, трижды истово перекрестился, а затем спокойно шагнул на ледок.
– Вы что же, в самом деле верите, что это Он вас перевел? – с известной долей сарказма обратился я к нему, когда мы оба благополучно перебрались на другой берег.
– Безусловно.
– И как вы это себе представляете?
– А никак не представляю. Знаю, и все.
Вот! Значит, все-таки такая крепкая вера, которая уже знание… А у меня она должна быть еще крепче, потому что мою ненаглядною зовут Вера.
– Ба! Ты где?
– Да тут я, тут, случилось чего?
– Ба, прикинь, он хочет его найти.
– Да кто? Кого?!
– Антон, этого твоего… Который на дуэль вызвал.
– Зачем?!
– Пообщаться хочет.
– Пообщались уже…
– Да нет, нормально пообщаться. Антон говорит, клевый старикан, не прячется за достойную-отстойную старость, но его просто обманули. Обычная подстава…
– Ну и дурак, что попался.
– Антон считает, типа, классная идея…
– Ты соображаешь, что говоришь! Он же мог Антона ранить!
– Да ладно! История же не знает сослагательного наклонения.
– История не знает, а я знаю. Если б не я…
– Ба, прошу тебя…
– Но где же я найду его?
– Не юли, ты все можешь. Ты же писала ему…
– Ну…
– Так дай адрес!
– Я его, кажется, выбросила…
– А если поискать?
У меня теперь в этой жизни никого и ничего. Я не то что не нужен никому, а нет даже никого, кому бы я был хоть безразличен – высшая степень ненужности. Я просто не существую для людей.
Есть такое понятие – тормозной путь. Это когда машина или поезд останавливается, но, прежде чем полностью замереть, еще продолжает какое-то время двигаться – все медленнее, медленнее… Вот я и ступил на этот путь…
Давным-давно… Обычно так сказки начинаются, а моя вот заканчивается – уже давным-давно никто ко мне не приходит, не звонит, и сами эти слова «звонок», «телефон» вообще вышли из моего обихода. Когда-то этот аппарат, словно актер, мог говорить, смеяться и плакать на разные голоса и то и дело сообщал что-нибудь. Теперь же валяется в углу, как старая плюшевая собака, и не шлет вестей. Вообще-то сие изобретение всегда мне было не по душе. Да, конечно, ретиво, быстро соединит тебя с кем угодно, но по большей части бестактно и невпопад. Вообще, с появлением телефона пропала эта выстраданная человечеством глубина и утонченность общения. Пока гонец скакал, бежал, плыл, Пенелопа или другая жили в постоянном ожидании, воспоминании и тревоге, и чувства их наливались соками фантазии и любви, а теперь…
– Вот тебе адрес, неуемный ты чел.
– Спасибо, Лизок. Я вот еще что думаю – может, к нему со шпагой пойти? Может, он меня теперь по-настоящему поучит?..
Вот уже пару месяцев (четыре? пять?) я тихо слабею, хирею, дурею. Определить же время точнее не могу, так как ни календаря, ни часов у меня давно нет – потерял. Телевизор же под замком – отвалился и куда-то закатился рычажок включателя. В общем, как выяснилось, не счастливые, а именно несчастные, изверившиеся часов не наблюдают. Потому что у них уже нет никаких упований и дел. Иной раз могу проспать сутки и двое, и тогда ночь у меня как бы удваивается, учетверяется… А то, напротив, вообще не сплю, и таким образом непомерно раздувается период, если можно так выразиться, бодрствования…
Иногда прибегаю к помощи снотворного, и что интересно! Перепробовав за последнее время кучу всяких таблеток, я вдруг заметил, что каждое снотворное навевает вполне определенные сны! Таким образом, я приноровился ставить их, как диски, с тем чтобы просмотреть то или иное «кино». Например, радедорм показывает исключительно черно-белое кино, в основном о войне. А допустим, таблетки эльзепама содержат нечто вроде тех заграничных сериалов, где такое буйство красок и страстей, что я все их выбросил. Кстати, режиссеров, не знакомых с полутонами, я бы близко не подпустил к съемочной площадке! Что же касается пантелмана, то если я по неосторожности проглочу две-три капли, то получу такие оргии вурдалаков, притом с моим участием, что потом долго не могу прийти в себя. Тоже выбросил. Вообще у меня набралось много всяких этих записей-таблеток – коллекция классической музыки (керанол), новое шведское кино (меданол) и даже несколько эротических заморочек (такие маленькие застенчивые горошины), которые я иногда, как мужчина, могу просмотреть, но не смотрю…
…А вот и Николай пришел… Кто это Николай? Сроду не знал никаких Николаев… Видно, забрел в мою голову из какой-нибудь другой. Вполне возможно, что бесхозные Николаи шатаются по расстроенным головам, как бездомные псы, в надежде, что их кто-нибудь прикормит и оставит у себя. Ну, ладно, Николаша, оставайся… Все же, ты кто? Хрен в пальто. Тогда раздевайся…
…А по вечерам стали вдруг появляться какие-то подсветки в углах глаз. Вдруг остро блеснет в темноте – вот опять!..
…Где-то слышал или читал, будто бы здорово драться канделябрами. Очень может быть.
…А все же до чего хорошо, когда не надо каждый день думать, кого бы еще наказать… Светит солнышко, порхают птички, тихо… Жизнь пронеслась как один день – мысль, прямо скажем, не новая. Но и не старая. Спрашивается, зачем же тогда спешить? Пока был юн, все рвался вперед – скорей, все успеть, не пропустить! Вся жизнь впереди!.. Потом понимаешь, что уже не вся… Потом, что не впереди. А тут еще рухнувшая Идея… Если бы я умел залить все это водкой, я бы пил и пил и в конце концов утопил бы себя и Идею, и мы поплыли бы с ней по бескрайним водам Стикса, как всадник с конем: я, обняв ее за шею, она, время от времени отфыркиваясь и косясь на меня своим лиловым глазом…
В другой раз, если еще случится родиться, ни за что не стану торопиться и даже буду нарочно растягивать эту жизнь, замедлять процесс мужания, потому что только тогда это и возможно, а как возмужал – все! Дальше – сломя голову в тартарары. И лишь перед самым концом тебя замедляют, чтобы осмотрелся и напоследок запомнил что-нибудь. Теперь понятна эта великая торжественность, замедленность стариков – идут еле-еле, говорят с расстановкой, и появляется этот светлый, изумленный взгляд – что ни говори, а предстоит неведомое. Но как уйти? Я теперь часто думаю об этом, и вот сейчас пришло в голову, что неплохо бы, как подстреленный на бегу волк, – перекувыркнулся в воздухе, и готово. И никогда не знаешь, в какой момент случится. Вот и хорошо, что не знаешь. Все знать – шагу не ступишь… Наверное, когда собираешься на этот свет, ту же панику и тот же ужас испытываешь, что при переходе на тот, и не хочешь, не хочешь… Просто мы этого не помним. О, ужас предстоящего рождения! Это удушающее протискивание через утробу в мир! А если не удастся и навеки застрянешь между мирами совсем один?! Ведь воплощения удостоятся лишь единицы! Остальные погибнут в жестокой и неравной борьбе. Сначала лишь один сперматозоид – один из миллионов! – прорвется, одному ему известно, как и куда, но и потом на каждом этапе воплощения преддетеныша будут преследовать микробы, инфекции, грубые руки повитух и другие, до конца не изученные враги. Как-то в телевизоре наткнулся на рождение крокодилов, и теперь мне понятна их вурдалачья свирепость. Маленькие, нежные детеныши, уже готовые к «высадке», послушно сидели, каждый в своем яйце, и оставалось лишь проклюнуться и добежать до весело блестевшей неподалеку полоски воды. Но лишь только они начинали проклевываться, в яйца, откуда ни возьмись, врывались свирепые муравьи и принимались выедать у малышей глаза, внутренности – все! И, только еще увидев свет, они безнадежно, мучительно погибали. Лишь немногим удалось вырваться и добежать до воды, где муравьи были уже не властны. Я был расстроен до слез…
Ну вот, с прибытием сюда, кажется, немного разобрались. Осталось подготовиться туда… И я было уж собрался. В тот день со мной уходили еще какие-то господа, они были достаточно спокойны и даже веселы. Но вдруг все стали очень важными, какая-то дама с наслаждением в голос разрыдалась, и мне сообщили, что проводить меня прибыли братья. Оба сразу. Я был польщен, но и удивлен, ведь, если вдуматься, у меня никогда не было братьев. Но вдуматься во сне – пустой номер, и я решил, пусть проводят. В конце концов, это же так трогательно – прискакали ради меня издалека! Я вообще люблю, когда скачут, особенно Вера… О, вот и она! Вера, Верочка, ты пришла меня проводить? Нет? Значит, со мной?! Ах, жаль, проснулся…
… А как, должно быть, посмеются люди, которые заявятся сюда потом – осмотреть, опечатать мое логово. В шкафу они найдут характерный набор старого бретера – колет, маску, перчатку и пучок превосходных шпаг, а в постели – свалявшийся «бабусин платок» и кучу шерстяных обмоток для артрозных плеч, локтей, коленей…
А ведь я раньше думал, что у меня могут быть только детство, юность и разные молодости (первая, вторая, десятая…), а старости не будет – такой я был крепкий и тупой… Но что там за шорох? Кто-то, кажется, возится у двери… Но кто? Алкаш из квартиры напротив ошибся дверью? Кажется, открывают… Открывают?! Идут… Перед ним вдруг предстал здоровенный тип. Это еще кто? На правую руку намотана металлическая цепь. А за его спиной маячит еще один… Вдруг первый грохнул цепью об пол и что-то прорычал.
Не вставая и кряхтя от боли в спине, Андрей Петрович потянулся к шкафу за шпагой и неожиданно ловко выдернул свою любимую – «итальянку». Развалина развалиной, подумал он, уж и не хожу почти, а рука на автомате делает, что нужно. Эту «итальянку» он купил пару лет назад в Бергамо. Их с Виконтом привел туда след одного нашего жиголо, обобравшего не одну богатую вдову и теперь счастливо косившего под итальянского графа. Не жизнь – сказка! Бергамиссимо! Профессиональный актеришка, фат, он эту свою последнюю роль играл подробно и со вкусом: по утрам – свежевыжатые соки, легкий завтрак, потом – верховая езда и фехтование. Дальше – светские рауты и поиск новой томящейся вдовушки. Когда мы с Виконтом проникли на его виллу и вручили ему вызов, он поднял нас на смех. Он прямо зашелся от хохота и никак не мог остановиться. Так, хохочущим, мы и привезли его на окраину Старого города, где состоялась дуэль. И должен сказать, он, как истый граф, дрался дерзко, вдохновенно, но от смеха все время мазал…
– Вздумал спать, свинячья морда! Нашел время… А ну, брось! Брось железку, я сказал! Она тебе больше не нужна.
– Как это? – спросил Андрей Петрович. Он хотел выиграть время.
– А так! Мы теперь будем драться по моим правилам и моим оружием! – Незнакомец снова ударил цепью об пол.
– Но кто ты? Почему?! – Андрей Петрович нахмурился, силясь понять, и с трудом поднялся с кресла. После долгого сидения и долгой жизни это была задача не из простых. Он покрепче сжал шпагу, и рукоятка плотно вошла в ладонь.
– По кочану.
– Теперь понятно. Хотя это и не ответ.
– Я брат Шакала. Еще вопросы есть?
– Вопросов нет. Хотя постой, как он там, э, где-то, кажется, на Севере?
– Заткнись!
Ну вот, подумал Андрей Петрович, этого следовало ожидать. Тут братец хлестнул цепью по его руке, шпага со звоном покатилась по полу, и от боли он присел, упал. А тот снова замахнулся, и второй, что был с ним, приблизился. И Андрей Петрович увидел, что в лапах у второго тоже что-то блестит…
– Минутку, минутку… – Он протестующе поднял руку. – Это все творится на самом деле или где? – Он все же хотел выиграть время, ибо в принципе считал, что выход всегда есть. Включая и самый последний. Если, скажем, гости – злокозненное порождение мрака и оптических штук или же сон, пусть и зверски убедительный, я сию же минуту постараюсь убраться в явь, проснуться. Если же они – из настоящих мускулов и цепей, я немедленно ныряю в спасительные волны миража и потом еще куда-нибудь, что называется, в два прыжка через пропасть. Ну а после по законам жанра, при попустительстве таможен и судеб, нам с Верочкой следует перебраться на какой-нибудь тихий, сияющий островок, где вечно солнце, а море такое ласковое, что из него совсем не хочется вылезать…
– Как я тебя люблю, – говорит он Верочке.
– Как?
– Не знаю. Не могу сказать. Какие-то слова найти, конечно, можно, но в лучшем случае они будут только около.
Разумеется, главным событием их островной жизни станет приезд на каникулы ее внучки с тем, с Антоном. И так бы жить и жить до глубокой старости…
– Хватит валяться! Драться давай! – зашипел братец, приблизив свою разбойничью рожу к лицу Андрея Петровича.
Тот брезгливо поморщился – визитер явно пренебрегал услугами дантиста. И тут кто-то еще зашуршал в дверях, и чей-то смутно знакомый голос крикнул:
– Простите! Дверь не заперта! Это Антон! Можно войти?!
– Антон?! – закричал Андрей Петрович изо всех сил. – Будь осторожен, мой мальчик! Я не один!
А теперь, он подумал, надо все же быстро разобраться, во сне все это или наяву?! А и какая разница – где бы ни было! Главное, нас теперь двое! Нет, четверо.
Комментарии к книге «Бретер и две девушки», Татьяна Львовна Любецкая
Всего 0 комментариев