«Поцелуй меня первым»

Поцелуй меня первым (fb2) - Поцелуй меня первым (пер. Яна Красовская) 1136K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лотти Могач

Лотти Могач Поцелуй меня первым

Lottie Moggach

Kiss Me First

Copyright © 2013 by Lottie Moggach

© Красовская Я., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Был вечер пятницы, девятая неделя проекта. В голосе Тессы ничего не изменилось, но, взглянув на ее узкое бледное лицо, я догадалась, что она плакала. Она сидела на кровати, прислонившись к стене, и глядела в потолок. Затем выпрямилась и перевела взгляд в камеру. Прежде я не видела Тессу такой – с пустыми и в то же время испуганными глазами. Такое же выражение глаз было у мамы в последние дни ее жизни.

– Мне страшно, – сказала Тесса.

– Почему? – тупо спросила я.

– Мне безумно страшно, – повторила она и разрыдалась.

Я никогда не видела, чтобы она плакала; вообще-то, по ее собственному признанию, плакала она редко. Как и я. Это нас объединяло.

Она всхлипнула, тыльной стороной ладони отерла глаза и чуть громче произнесла:

– Понимаешь?

– Конечно, – сказала я, что было не совсем так.

Она молча смотрела в камеру.

– Можно тебя увидеть? – внезапно попросила Тесса.

Я подумала, что она хочет встретиться, и напомнила, что мы договорились этого не делать.

– Включи камеру, – перебила она.

– Лучше не надо, – ответила я.

– Мне хочется тебя увидеть, – сказала Тесса. – Ведь ты же меня видишь.

Она глядела прямо в камеру. Слезы почти высохли. Затем Тесса едва заметно улыбнулась, и я почувствовала, что готова уступить, почти сказала «ну ладно», но вместо этого произнесла:

– Нет, не стоит.

Тесса посмотрела в камеру, пожала плечами, запрокинула голову и устремила немигающий взгляд к потолку.

Если честно, то я не хотела, чтобы она обманулась в своих ожиданиях, увидев меня. Да, это звучит иррационально: кто знает, какой она меня представляла, да и вообще… Какая разница? Но я досконально изучила все черточки Тессы, знала наизусть особенности ее мимики. Невыносимо было думать, что при виде меня на знакомом до боли лице мелькнет тень разочарования.

– Я не смогу, – сказала Тесса, не опуская глаз.

– Сможешь.

Она молчала больше минуты, затем тихо и до странности кротко произнесла:

– Давай закончим на сегодня, хорошо? – и, не дожидаясь ответа, завершила вызов.

* * *

Должна признаться, что с тех пор я не раз мысленно проигрывала этот диалог.

* * *

Скажу только одно: я говорила ей то, что, по моим представлениям, было уместно. Она была расстроена, я ее утешала. Она боялась – впрочем, совершенно естественно. На следующий день она опять была спокойной, вежливой и отрешенной, в ее «нормальном» к тому времени состоянии. О произошедшем мы больше не упоминали.

* * *

Несколько дней спустя она посмотрела в камеру, привычно прикоснулась к объективу.

– Тебе еще что-нибудь нужно?

Я надеялась, что мы продолжим общаться до самого последнего момента. Но я также знала, что рано или поздно всему приходит конец.

– Кажется, это все, – ответила я.

Она кивнула, будто соглашаясь с собственными мыслями, и отвела взгляд. Я осознала, что вижу ее в последний раз, и ощутила резкий, сильный выброс адреналина. Меня охватило чувство, похожее на грусть.

– Я так тебе благодарна, – после долгого молчания сказала она. – Прощай.

Глядя в камеру, она слегка коснулась виска, будто отдавая честь.

– Прощай, – ответила я. – И спасибо.

– За что? – переспросила Тесса.

– Не знаю.

Она рассматривала что-то внизу – свою ногу или край кровати. Я молчала, не отводя глаз от ее длинноватого плоского носа, от линии скул, от паутинки морщинок у губ.

Наконец Тесса подняла взгляд, потянулась вперед и выключила камеру. Вот и все. Больше мы не разговаривали.

Среда, 17 августа 2011 года

Здесь невозможно подключиться к Интернету даже через модем.

Я не ожидала, что останусь без связи. Конечно, я попыталась разузнать как можно больше об этом месте, но у коммуны нет собственной веб-страницы, а на других сайтах были только указания, как сюда добраться. На форумах тоже не нашлось никакой практической информации, только пустые комментарии вроде: «Обожаю это место, здесь такая благодать». Я знаю, что в коммуны приезжают для «воссоединения с природой», но, как я поняла, некоторые живут и работают тут длительное время, а то и постоянно, а потому решила, что должен быть хоть какой-то способ подключиться к Сети. В конце концов, Испания – развитая страна.

Что касается местности и пейзажа, должна признать, здесь очень мило. Я поставила палатку на поляне, откуда открывается вид на всю долину. Вокруг огромные горы – зеленые и синие, а ближе к горизонту кажутся серыми. У подножия гор вьется тонкая серебристая полоска реки. На самых дальних вершинах лежит снег – странное зрелище в такую жару. Сейчас приближается ночь, небо темнеет и спускается темно-синяя мгла.

Одна из местных вырядилась эльфийкой: короткий топ едва прикрывает живот, а сандалии зашнурованы до самых колен. У другой огненно-рыжие волосы скручены по бокам в нечто, по форме напоминающее рога. Много бородатых и длинноволосых мужчин, а некоторые даже носят юбки, как у жрецов в World of Warcraft.

Но вообще-то большинство живущих здесь выглядят как попрошайки, сидящие у банкоматов на Кентиш-таун-роуд, разве что лондонские нищие гораздо бледнее. Я думала, что вряд ли буду особенно выделяться: мама всегда говорила, что у меня волосы как у хиппи – длинные, почти до талии, разделенные на прямой пробор, – но я как будто с другой планеты.

Непохоже, чтобы тут работали в поте лица. Все только и делают, что помешивают угли, сидя у костра, готовят чай в немытых кастрюлях с засохшими следами пищи или стучат на барабанах, или мастерят непонятные штуки из перьев и ниток. Коммуной это можно назвать лишь потому, что этих людей объединяет общее стремление ни за что не платить. Даже палатки здесь редкость: почти все спят в обшарпанных фургонах, разрисованных так, что в глазах рябит, или шалашах из полимерной пленки и покрывал. Все без исключения курят, а иметь собаку, по всей видимости, – святая обязанность, но при этом никто за животными не убирает. Половина моего запаса влажных салфеток ушла на чистку колесиков чемодана.

Что касается удобств… Я не ожидала ничего сверхъестественного, но испытала шок, когда мне указали на небольшой участок за деревьями, рядом с которым висела табличка «Нужник». Обычная яма, ни сидений, ни бумаги; если заглянуть вниз, видны ничем не присыпанные испражнения. После маминой смерти я пообещала себе, что никогда больше не буду иметь дела с чужими выделениями, и решила оборудовать собственное отхожее место в соседних кустах.

Безусловно, каждый имеет полное право жить как угодно, если при этом не ущемляются интересы других. Но чтобы вот так?! Тесса могла поехать, куда ей вздумается. С чего вдруг она решила провести последние дни своей жизни именно тут?

Если, конечно, Тесса вообще здесь была. В Лондоне я практически не сомневалась. Казалось, все сходится. Но теперь я уже не уверена.

И все же, сказала я себе, придется провести здесь неделю и расспросить местных. Этим я и займусь завтра, когда начну обход с ее фотографией. Я уже подготовила легенду, будто ищу подругу, с которой потеряла связь, но знаю, что она приезжала сюда прошлым летом и может все еще находиться где-то в этих краях. Это не так уж далеко от истины.

Сейчас почти половина десятого, но все еще душно. Перед отъездом я, разумеется, ознакомилась с прогнозом погоды, хотя не совсем представляла себе, что такое тридцатидвухградусная жара. Приходится все время вытирать руки полотенцем, чтобы пот не стекал на клавиатуру.

В августе прошлого года, когда Тесса приехала сюда, было еще хуже – тридцать пять градусов, я проверяла. Впрочем, ей нравилась жара. Тесса выглядела, как здешние обитатели: такие же острые лопатки и ключицы. Она вполне могла бы носить такой же короткий топ, что и женщина-эльф: я помню, в гардеробе Тессы было что-то похожее.

Я откинула полог палатки. Высыпали звезды, и взошла луна, такая же яркая, как экран моего ноутбука. Вокруг все стихло, слышно только жужжание насекомых и, кажется – надеюсь! – гудение электрогенератора где-то неподалеку. Завтра разузнаю. Впрочем, если понадобится, у меня есть запасная батарея для ноутбука.

Дело в том, что я придумала себе еще одно занятие: напишу отчет обо всем, что произошло.

В сущности, идею подала Тесса. С первым же письмом она прислала свою «автобиографию», написанную когда-то для психиатра. Хотя там и было определенное количество полезных сведений, Тесса, как всегда, то и дело отклонялась от темы, противоречила сама себе и выражала несвоевременные эмоции по поводу давно прошедших событий. Все это затуманивало суть. Мой отчет будет другим. Я напишу правду о том, что случилось. В газетах полно всякой ерунды об Адриане и «Красной таблетке» – от ошибочных представлений до откровенного вранья. Я достаточно рассказала полиции, но у них нет всей полноты картины. По-моему, важно зафиксировать окончательную версию событий.

О некоторых подробностях вообще никто не знает. Например, о Конноре. Да и кому мне о нем рассказывать? Никакого отношения к расследованию он не имеет, полиция вряд ли им заинтересуется. Кому еще? Разве что Джонти, но мне как-то неловко. И потом, даже будь у меня слушатель, я бы не решилась. Всякий раз, как я думала о Конноре – а думала я о нем довольно часто, даже во время всей этой истории с полицией, даже когда была уверена, что меня посадят, – со мной как будто случался приступ аллергии. Подступала сильная слабость, но ненадолго: рассудок отвергал мысль о Конноре, словно пытаясь защитить меня от неизбежных сильных эмоций. Вот уже девять месяцев, как я не видела Коннора, и, наверное, мне станет лучше, если я объективно и точно изложу ход событий.

Я еще до конца не решила, что сделаю с записями. Наверное, ничего. Публиковать в интернете точно не стану. Я знаю, что среди нас, «молодежи», так принято, но никогда этого не одобряла. Откровенничать, когда тебя не просили, воображать, что подробности твоей жизни кому-то интересны, – бессмысленно и неприлично. Конечно, на форуме «Красной таблетки» мы высказывали собственные мнения, но там совсем другое дело. Рассуждения на философскую тему – не треп, о чем в голову взбредет. Да, некоторые действительно использовали сайт вместо исповедальни, публикуя затянутые рассказы о своем «пути», об «ужасном детстве», используя сайт как отдушину для вселенской тоски. Такие сообщения я не комментировала. И сама не писала ничего личного. Фактически, кроме Адриана, никто на форуме не знал ни моего возраста, ни того, что я девушка.

* * *

Итак, в первую очередь я должна сказать, что Адриан не «охотился» за «подверженными влиянию» и «социально изолированными» людьми, как утверждали газеты. Диана, полицейский психолог, тоже без конца твердила об этом и заметно заволновалась, когда узнала, что после маминой смерти я жила одна. Но, во-первых, я нашла форум «Красной таблетки» спустя три месяца после того, как мама умерла, а во-вторых – я и раньше сидела за компьютером. Да, когда мамы не стало, я проводила больше времени в интернете, но при моей незанятости это естественно.

Возможно, будь мама жива, все сложилось бы по-другому: она вряд ли отпустила бы меня на встречу с Адрианом. Но ведь я могла ей солгать – сказать, что иду к окулисту, или придумать что-нибудь еще и на несколько часов уйти из дома. Я не имела привычки ее обманывать, однако произошедшее научило меня, в числе прочего, что иногда нужно скрыть правду во имя высшего блага.

Итак, невозможно доказать, ввязалась бы я во всю эту историю, будь мама жива, поэтому бесполезно теоретизировать дальше.

Насчет того, что я была «социально изолирована»: действительно, когда я переехала в Ротерхит после смерти мамы, я мало с кем общалась. Мы с мамой всю жизнь прожили в нашем доме в Кентиш-тауне, а новая квартира оказалась совсем в другом районе, где у меня не было знакомых. До переезда в Ротерхит я даже не знала о его существовании. Диана спросила, почему я намеренно выбрала квартиру так далеко от дома. Видимо, это тоже что-то там означало. На самом же деле я оказалась в Ротерхите случайно.

Когда выяснилось, что маме осталось жить не больше года, то мы решили продать дом и купить квартиру, где я поселюсь после маминой смерти. Наше финансовое положение было незавидным: невыплаченная ипотека, долги по кредитным карточкам, и, кроме того, хотя я и ухаживала за мамой вместе с медсестрой, которая приходила каждый день, в последние месяцы пришлось нанять сиделку. Состояние мамы ухудшалось, ее надо было поднимать с кровати, носить в туалет – самостоятельно я с этим не справлялась. Еще мне требовалось найти работу, а так как никакого специального образования я не получила, то записалась на дистанционный курс по тестированию программного обеспечения. Дамиан, сын маминой подруги Мэнди, как раз открыл собственную компанию по тестированию программ, и мама договорилась о внештатной должности для меня, чтобы я могла работать из дома. Но сперва следовало пройти курс обучения. Учиться предстояло по три часа ежедневно – еще одна причина подыскать кого-нибудь мне в помощь.

По нашим подсчетам, выходило, что на покупку квартиры оставалось всего сто сорок тысяч фунтов. Недвижимость в Кентиш-тауне очень дорогая, так что пришлось рассматривать предложения в соседних районах, но все равно денег хватало только на жилье из категории «не предлагать»: квартиры в ужасном состоянии на последнем этаже жутких муниципальных «свечек», а то и в многоквартирных домах на Северной окружной – грязной трассе с шестиполосным движением, по которой мы с мамой обычно ездили в торговый центр. Часто мне даже не приходилось переступать порог квартиры, чтобы составить окончательное мнение, повернуться и уйти.

Дома я рассказывала маме, как прошел осмотр, и она охала, заслышав про засаленные ковровые дорожки или машину со снятыми колесами, стоящую на кирпичах у въезда к дому. Пенни, сиделка, которую мы наняли, подслушивала, о чем мы говорим, и однажды вмешалась:

– Вот тут в «Дейли экспресс» пишут, что недвижимость в Ротерхите – разумное вложение денег… – Последние три слова она произнесла особенно четко. – Из-за будущей Олимпиады.

Я не удостоила ее ответом. Эта дура всегда норовила сунуть нос не в свое дело, в обед вечно возилась с судками, и я быстро научилась ее игнорировать. Однако она продолжала встревать в разговор и зудеть о Ротерхите. В конце концов, чтобы Пенни заткнулась, мы с мамой решили, что я посмотрю, есть ли там подходящий вариант.

Квартира находилась на втором этаже дома на Альбион-стрит, почти у въезда в Ротерхитский туннель. На первом этаже – индийский ресторан под огромной вывеской, утверждавшей (непонятно, почему), что «здесь готовят лучший карри в Ротерхите». Альбион-стрит оказалась небольшой, но оживленной улицей: по тесным тротуарам сновали подростки на велосипедах, расталкивая прохожих с пакетами; в парикмахерской ритмично гудела музыка. Окна паба на углу завешены государственными флагами, так что снаружи ничего не видно; мужчины распивали пиво, хотя было только три часа пополудни. На ступеньках нужного мне дома валялась разодранная коробка из-под жареной курицы и горка объедков – куриные кости вперемешку с бледной картошкой в белых пятнах застывшего жира. Наружная входная дверь блестела от жирных следов.

Ничего хорошего это не предвещало, но раз уж я больше часа добиралась сюда на метро, то решила зайти хотя бы на минутку.

В квартире давно никто не жил: входную дверь пришлось хорошенько толкнуть, так как за ней скопилась куча писем. Как только я вошла внутрь, в нос ударил сильный запах жареного лука.

– Это всего на пару часов после полудня, – объяснил риелтор, – пока жарят лук для карри.

Он провел меня в невзрачную спальню, затем на кухню. В объявлении говорилось о «скрытой» террасе на крыше. Действительно, узкая полоска бетонной плиты под окном выходила на задний двор ресторана. Туда, по-видимому, сбрасывали весь мусор: повсюду виднелись лоснящиеся канистры из-под масла для жарки и огромные банки из-под кофе, забрызганные чем-то густым и коричневым. Надо всем этим кружились мухи. В тесном холле риелтор задел стенку ключами от машины, и на мягкой штукатурке остались две глубокие борозды.

В последнюю очередь мы зашли в гостиную. Там было сумрачно, несмотря на солнечный день: ресторанная вывеска закрывала нижнюю половину окон.

Мы молча постояли в полумраке, и я сказала, что мне пора. Риелтор не удивился. Запирая входную дверь, он заметил:

– Ну что ж, зато всегда можно спуститься и поесть карри.

Я смолчала. Однако потом, в метро, это замечание показалось мне смешным, так что я пересказала его маме.

Мне хотелось, чтобы она засмеялась. Или хотя бы улыбнулась: к тому времени она страдала одышкой и почти не снимала кислородную маску. Однако вместо этого мама проскрипела глухим, дарт-вейдеровским голосом:

– Очень хорошо.

– Что? – переспросила я.

– Удобно. Если тебе будет лень готовить. Ты неважно готовишь.

Подобного ответа я от мамы не ожидала. Повторяю, я хотела, чтобы она оценила юмор, потому что на самом деле я не ем острое. Шутка именно в этом. Когда мне было одиннадцать, я случайно съела пару ложек карри в гостях у Рашиды, моей подруги. Я тогда вся покраснела, как рак, и меня стошнило. Маме пришлось забрать меня домой.

Стыдно признаться, но мамино замечание вывело меня из себя. Помню, я смотрела на ее лицо, скрытое плотно прилегающей маской, на прозрачные трубочки в носу, и мне пришла в голову дурацкая мысль, будто, вместо того чтобы поддерживать в маме жизнь, эти трубочки, наоборот, высасывали из нее все извилины, оставляя одну шелуху.

– Я терпеть не могу карри! – громко сказала я. – Ты это прекрасно знаешь! Черт, меня на фиг стошнило тогда, у Рашиды. Ты что, забыла?

У меня не было привычки ругаться, и уж конечно, не при маме, но я настолько обозлилась, что мне было все равно. Пенни, которая, как обычно, восседала на диване, оторвалась от своих кроссвордов, а мамино лицо как-то некрасиво скривилось.

Я вылетела в кухню. Теперь я понимаю – и понимала тогда, – что неразумно повела себя, но в тот момент я не могла ясно рассуждать. Оглядываясь назад, я думаю, что из-за маминых провалов в памяти я впервые ощутила, какой будет жизнь без нее, когда не останется никого, кто знал бы обо мне такие подробности, вроде того, что случилось у Рашиды.

Я постояла в кухне, чтобы немного остыть. К тому времени кухня уже превратилась в склад маминых лекарств и медицинских приспособлений. Помню, я уставилась на обеденный стол, заставленный коробками с подгузниками – тот самый стол, который мама с вечера накрывала к завтраку, за которым я учила ее играть в шахматы, а она заплела мне косу перед моим собеседованием в «Кафе Неро», – и на меня снизошло что-то вроде прозрения. Не буду вдаваться в подробности, поскольку не собираюсь писать ничего личного, только факты. Довольно будет сказать, что я поняла: каждый час, потраченный на осмотр квартир, означает минус один час рядом с мамой. Кроме того, мне не важно, каким будет новое жилье. В то время я еще ничего не знала о принципе посредственности, который гласит, что любое место на планете так же заурядно, как и любое другое, но, кажется, следовала именно ему.

Я вернулась в гостиную. Мама лежала, закрыв глаза, голова свесилась набок. Красная шелковая пижама – маме в ней было легче двигаться – впереди потемнела от слюны, сочившейся изо рта. Пенни вытирала маме подбородок, но не очень старательно. Я отняла у Пенни платок, села рядом, погладила маму по голове, попросила прощения и, взяв ее безжизненные руки в свои, сказала, что на самом деле квартира просто замечательная и надо покупать.

Вот так я и стала жить в Ротерхите.

На похоронах ко мне подходили мамины подруги, а также дальние родственники из Йорка, которых я никогда раньше не видела. Все говорили, что зайдут в гости, посмотреть на новую квартиру, и будут рады оказать любую помощь. Впрочем, не встретив ответного энтузиазма, они не стали настаивать. Думаю, не хотели навязываться, посчитав, что меня поддержат близкие друзья.

По-настоящему мне хотелось поговорить только с Рашидой: ведь она знала маму. С Рашидой мы подружились в старших классах и после школы ходили ко мне играть на компьютере, потому что отец Рашиды ей не позволял. Мама приносила нам тарелку печенья с шоколадной крошкой и взбитые сливки, рассказывала Рашиде, как когда-то хотела побывать в Индии, но ничего не вышло, а потом она забеременела мной, и теперь надеется, что когда-нибудь я исполню ее мечту и поеду вместо нее. Тогда мама еще была здорова, хотя часто повторялась и могла сказать какую-нибудь глупость. «Не хочу я ехать в эту вашу Индию!» – возмущалась я, на что Рашида хихикала и беззвучно отвечала: «Я тоже не хочу».

С Рашидой я не виделась несколько лет, но из ее Хроники на «Фейсбуке» знала, что они со Стюартом, ее женихом, консультантом по вопросам корпоративного управления, переехали в Роттингдин. Я написала ей, что мама умерла; она ответила, что соболезнует и что я непременно должна заехать к ним в гости, если окажусь в тех краях. В ее Хронике появилась новая фотография, на которой Рашида гордо демонстрировала обручальное кольцо. Я разочарованно отметила ее маникюр – с белой полосой на кончике ногтя, как у пустоголовых школьниц.

О маминой смерти я не сообщила больше никому, но сменила адрес проживания на личной странице. Вскоре после этого я получила сообщение от Люси, с которой работала в «Кафе Неро»: оказалось, она стала администратором в бутербродной недалеко от Кэнери-Уорф. Люси предлагала встретиться. Она всегда была немного со странностями. В перерыв она заходила в соседний магазин косметики и воровала тестеры. Она то и дело приставала, не стащить ли что-нибудь и для меня, и обиделась, когда я отказалась, хотя и слепой бы заметил, что я не крашусь.

Всего, кроме Рашиды, у меня на «Фейсбуке» было 73 друга, в основном бывшие одноклассницы, но не друзья в полном смысле слова. Каждый добавлял в список «друзей» своих одноклассников и еще ребят из параллельных классов. Получалось как перед рождественскими каникулами, когда все обменивались поздравительными открытками, независимо от реальных симпатий, просто чтобы в обеденный перерыв сравнить, у кого больше. Кое-какие из этих виртуальных «подруг» активно травили нас с Рашидой, но к девятому классу потеряли интерес, стали думать о мальчиках и переключились на потенциальных соперниц.

Время от времени я получала приглашения на вечеринку, затеянную кем-то из «друзей». Однажды, в 2009 году, я даже побывала на такой. Мама предложила мне туда сходить, после того как выяснилось, что я сижу дома уже семь месяцев. Вечеринку устроила Тэш Эммерсон в каком-то огромном и гулком баре в Холборне. Внутри было темно, орала музыка. До сих пор помню одну песню с припевом «Сегодня мы повеселимся», и так без конца. Парадокс в том, что веселья я не ощущала. За стакан сока пришлось выложить целых три с половиной фунта. Все делились историями про «универ», в котором я не училась, а в остальное время фотографировались друг с другом. Само присутствие всех этих людей было для меня утомительно: мне даже пришлось прислониться к стене в своем углу.

Многие из них непременно желали со мной сфотографироваться, хотя, как я уже сказала, нас нельзя было назвать друзьями в полном смысле слова. Помню, как сразу с двух сторон подбежали Луиза Винтергартен и Бет Скун и, обняв меня, как близкие подруги, заулыбались в камеру. Когда щелкнул затвор, они разжали руки, повернулись и ушли. Затем были Люси Нилл, Тэш и Элли Кудроу. Потом фотографии выложили на «Фейсбуке», но никто не потрудился отметить на них меня. Один из снимков я показала маме. Обесцвеченные волосы и оранжевую от искусственного загара кожу мама сочла вульгарными и добавила, что я похожа на Золушку, зажатую между злющими сводными сестрами. Я не сказала ей, что под одной из фотографий кто-то оставил комментарий: «“сфоткайся с чувырлой” – старый прикол». Мне-то было наплевать, но я знала, что мама расстроится.

После того ни на какие вечеринки я больше не ходила, но просматривала обновления от «друзей» в ленте новостей. В большинстве случаев я не понимала, о чем они пишут. Какие-то сплетни о знаменитостях или вообще о незнакомых мне людях, намеки на неизвестные мне телепередачи и клипы с YouTube. Иногда я переходила по ссылкам, чтобы посмотреть, из-за чего такой восторг, и всегда натыкалась на какой-то идиотизм, вроде фотографии котенка в винном бокале, или видео, как русский подросток фальшиво поет у себя в комнате. А чего стоили их собственные фотографии, на которых они позировали, выпятив губы и выставив ногу вперед, как лошади на параде. Они все будто побывали на уроке, куда меня не пригласили – не очень-то и хотелось, – где их научили выпрямлять волосы, рисовать белую полоску на кончиках ногтей, носить часы циферблатом вниз, а сумочку – на сгибе неестественно оттопыренного локтя.

А их статусы на «Фейсбуке»! Вдруг появлялись пространные фразы, не говорящие ни о чем, вроде «иногда лучше ничего не знать» или «ну вот, теперь все псу под хвост». Жизнь этих людей была полна надуманных проблем. Кажется, Ракель Джейкобс как-то написала, что – «обожемой!» – уронила свой проездной в унитаз. Кому и зачем нужны подобные сведения? На мой взгляд, это глупо и бессмысленно, но ей оставляли комментарии, как будто речь шла о чем-то действительно интересном, важном или хотя бы забавном, при этом все «сочувствующие» сознательно коверкали слова, например, «дарагая», или выдумывали ненужные сокращения, или ставили XXX в конце каждой фразы, а некоторые вообще изъяснялись на новомодном выдуманном жаргоне: «кавайный», «няшечка» и так далее.

Мне вовсе не хотелось общаться с ними на одном языке. Просто любопытно было наблюдать, как все вокруг овладевали сленгом, как отвечали на комментарии буквально «на лету» – и попадали в точку. Даже для бывших двоечников, вроде Эвы Гринленд, это не составляло труда.

Изредка кто-нибудь задавал нормальный вопрос, например, в чем преимущества использования внешнего жесткого диска в сравнении со встроенным. На такие вопросы я, как правило, отвечала, а иногда даже получала комментарии. Например, когда я рассказала Эстер Муди, как отменить функцию автозаполнения в «Гугле», она написала в ответ «пасиб, ты чудо! ххх». Однако в большинстве случаев в ленте была пустая болтовня, не имевшая ко мне никакого отношения.

Полагаю, из этого следует, что, если я и была «социально изолирована», то по собственному желанию. Если бы я захотела, то могла бы встретиться с Люси из «Кафе Неро» или сходить на еще одну вечеринку. Но меня это не интересовало.

Мне нравилось одиночество. Все было идеально, пока мама не заболела. Вечера и выходные я проводила у себя в комнате, читала или играла в компьютерные игры, а мама сидела в гостиной, смотрела телевизор, убиралась или раскрашивала свои фигурки. Я спускалась, только когда она звала меня поесть или посидеть вместе. Мы прекрасно проводили время.

Всю мебель из дома я отправила на хранение. За несколько недель до смерти мама договорилась с Пенни, что ее сын, у которого был грузовик, перевезет мебель на новую квартиру. Но я уже тогда была не в ладах с Пенни. Как-то я взяла ее книжку с кроссвордами судоку и решила парочку. Пенни это не понравилось. Тогда я попыталась втолковать ей, что выбирала только самые сложные, с которыми ей точно не справиться, но она почему-то обиделась.

Когда мама умерла, Пенни то и дело повторяла, как это странно, ведь у мамы накануне не отмечалось никаких признаков скорой смерти: «Ноги у нее были совсем теплые, и она выпила целую чашку супа». Я даже слышала, как она говорила кому-то по телефону, что, по ее мнению, смерть «наступила не от естественных причин». Я поняла, что эти слова, сказанные намеренно громким голосом, предназначались именно мне.

Ее сын так и не позвонил. Впрочем, мне было все равно, вывезет он мебель или нет – как ни странно, я не хотела ее забирать. Однажды я села в метро и приехала на склад, увидела среди неуютных, голых стен наш кофейный столик со столешницей из темного стекла, белый комод с ручками, обернутыми полосками резины, – так маме проще было открывать ящики, – диван и кресла, обитые черной кожей; обеденный гонг; генеалогическое древо в высокой раме (мама заказала его за целых девятьсот фунтов), на котором можно было проследить историю нашей семьи вплоть до брака одного из дальних родственников с теткой Анны Болейн. Мне бросился в глаза застекленный угловой шкаф, где мама расставляла готовые фигурки. Сколько я себя помню, он стоял в гостиной, и мне всегда нравилось смотреть на вещицы за стеклом. Но, приткнутый кое-как среди всей остальной мебели, это был обычный дешевый стеллаж, а раскрашенные фигурки лежали в одной из коробок. Даже если бы я до блеска натерла и полки, и дверцы, и поставила шкаф у себя, разместив фигурки точно так же, как раньше, – все равно это было бы уже не то. Так что я решила оставить всю мебель на складе и продолжала платить 119.99 фунтов в месяц за хранение.

В «Теско экстра», гипермаркете в Ротерхите, я купила все новое. Нужно мне было немного: надувной матрац и простыни, небольшой компьютерный стол, кресло-мешок, бутербродница. Книги я рассортировала по цвету и сложила стопками у стены. Одежду держала в мешках для мусора: грязную складывала в отдельный мешок, пока не набиралось достаточно, чтобы загрузить стиральную машину в прачечной на углу. Я ведь работала из дома, так что наряжаться было не нужно.

Я без особого труда прошла курс и, как только переехала в новую квартиру, стала работать на Дамиана, сына маминой подруги. Работа была несложная. Два-три раза в неделю он присылал ссылку на бета-версию сайта, который следовало проверить на наличие ошибок, сбоев и уязвимостей и составить отчет при помощи специальной программы. Оплата была сдельная. Обычно на выполнение заказа у меня уходило меньше одного дня, в сложных случаях – два. Сдав отчет, я продолжала сидеть за компьютером, играла в игры или читала форум «Красной таблетки». Я поставила рабочий стол у окна и сразу оценила огромное преимущество ресторанной вывески, закрывающей нижнюю половину оконного проема: на экране ноутбука никогда не бывало бликов.

* * *

В полиции мне задавали один и тот же вопрос: как я попала на сайт «Красной таблетки». Я сто раз отвечала, что случайно перешла по ссылке, но, разумеется, все прекрасно помнила. Просто не хотела об этом говорить, но не потому, что мне было страшно или неловко. К делу это не относится, а я твердо решила сообщать полиции лишь наиболее существенные сведения.

Так вот, я переехала, и на компьютерные игры стало уходить до восьми часов в день. Особенно затягивала World of Warcraft. Настолько, что, казалось, основное мое занятие – бродить по Азероту, а не тестировать веб-сайты. Было приятно ощущать, как быстро проходит время: просидеть за игрой с обеда до полуночи – все равно, что выпить чашку чая в два глотка. Вскоре я дошла до 60-го уровня, и меня пригласили в одну из развитых гильдий. Два-три раза в неделю мы собирались на рейды. Пару раз меня выбирали рейд-лидером, и как-то во время сборов, когда мы обсуждали подробности зачистки подземелья, один из игроков, эльф крови по прозвищу Глули, заговорил о том, как игровые решения отражают мировоззрение игрока. К примеру, во время распределения добычи некоторые рейд-лидеры оставляют все лично ими добытое золото себе, а другие распределяют его между всеми рейдерами. Я не рассматривала игру с этой точки зрения, и мысль показалась мне интересной, так что в продолжение разговора Глули прислал ссылку на сайт redpill.co.uk со словами «крутой философский сайт, у тебя будет разрыв шаблона». По ссылке открывалась страница с аудиоподкастами Адриана Дервиша – автора и владельца сайта.

Я отчетливо помню, как загрузила первый подкаст Адриана, хотя прослушала их, пожалуй, не менее сотни. У меня остались заметки – я всегда пишу заметки обо всем, что считаю важным, – но я прекрасно помню текст и без них. Подкаст носил название «Это – точно ноутбук?» и начинался такими словами: «Итак, народ, вопрос дня: насколько познаваем окружающий нас мир?» Затем Адриан охарактеризовал основные исторические вехи в теории познания, от Сократа до «Матрицы». Далее он формулировал утверждение: «Я на все 100 % уверен, что говорю в микрофон», за которым следовало резкое «Но! Что означает “на все 100 %”?». За каждой мыслью пряталась еще одна, ее неожиданное продолжение, как будто разворачиваешь подарок, упакованный во множество слоев оберточной бумаги. Помню, в какой-то момент Адриан уже с трудом сдерживал негромкий смешок после очередного «но!», как будто ничего забавней быть не может.

В голосе Адриана было что-то притягательное. Он говорил с мягким американским акцентом и как-то по-дружески. Он умел без излишних формальностей объяснить все эти потрясающие, грандиозные идеи, то и дело вставляя непривычные уху словечки, вроде «ребятушки» и «ей-богу». «Здесь есть чем напрячь ваши философские мозги». Или: «Если вам кажется, что это любопытно, погодите. То ли еще будет!» Через пару минут я остановила запись, поставила ноутбук на пол, легла почти вплотную к динамику, чтобы заглушить уличный шум, и прослушала подкаст с самого начала и до конца.

Потом я приготовила себе горячий бутерброд с сыром и прослушала еще четыре записи подряд, одновременно листая сайт. Подзаголовок гласил: «Выбери истину», и отсылал, конечно, к «Матрице», где у персонажей был выбор – принять синюю таблетку и остаться в неведении или же принять красную и встретиться с реальностью, какой бы неприглядной она ни оказалась.

Я заглянула на форум. В одном из разделов обсуждался подкаст о «реальности» ноутбуков. Меня поразила способность посетителей форума четко и убедительно излагать свои аргументы. Помню, стоило мне прочесть один довод и подумать, что он целиком обоснован, как тут же находился сравнимый по силе контраргумент. Один из участников дискуссии, кажется Рэндфан, написал: «Мы никогда не узнаем, как соотносятся между собой реальность и наш разум. Все, что мы знаем, – лишь наши собственные рассудочные представления о реальности». На что пользователь Кот Феликс ответил: «Почему ты думаешь, что это так и есть? Точнее, почему ты уверен, что действительно знаешь, что это так и есть?», а кто-то другой добавил: «И вообще, что значит “разум”?».

Кроме разделов, посвященных теоретической философии, были и другие, где обсуждались более конкретные и актуальные вопросы, например, можно ли ставить знак равенства между приглашением на романтический ужин и вызовом проститутки, или насколько этично скачивать музыку из интернета. Была рубрика для обсуждения проблем личного характера, где можно было получить рациональный совет. Одна читательница описала такую ситуацию: на работе она подружилась с коллегой, которая показалась близкой ей по духу, однако потом выяснилось, что коллега верит в ангелов, и теперь непонятно, как и о чем с ней разговаривать.

На главной странице было приветствие от Адриана, в котором говорилось, что, хотя ему интересны почти все направления философии, сам он в душе либертарианец. Стыдно признаться, но я понятия не имела, что это означает, даже слова такого раньше не встречала. Далее он пояснял, что либертарианцы – убежденные сторонники личной свободы и исключительного права собственности на продукты своего труда, а также противники агрессивного насилия: проще говоря, люди вольны делать все, что им вздумается, если их действия не причиняют вреда окружающим. На мой взгляд, с этим было сложно не согласиться.

Некоторые члены форума, ярые приверженцы политических и экономических свобод, вытекающих из концепций либертарианства, активно обсуждали планы упразднения правительства и системы налогообложения, но для них на форуме был соответствующий раздел, куда можно было не заглядывать. Как правило, каждый пользователь выбирал для себя одну-две интересующие его темы, где преимущественно и оставлял комментарии. Я в основном читала тему «Этика», однако других интересовала «Религия», «Искусство», «Логика» или «Математика».

Сайт оказался противоядием от остального содержимого интернета: по сути, от всего остального мира. Допускалось исключительно рациональное мышление, и об этом немедленно напоминали всякому, кто сбивался на чувства и эмоции. Слова использовались в соответствии с их прямым смыслом: «буквально» означало «буквально». Вдобавок от пользователей ожидалось соблюдение правил грамматики.

Вышесказанное вовсе не значит, что в сообществе нельзя было рассчитывать на поддержку. В своем интервью Рэндал возмущался нетерпимостью Адриана по отношению к несогласным: якобы Адриан, несмотря на декларируемую свободу слова, имел обыкновение банить любого, кто осмеливался критиковать его взгляды или нарушать установленные им правила. Это не так. Адриан закрывал доступ только пользователям, открыто несогласным с ключевыми принципами сообщества, например, верующим или агностикам, а также скандалистам вроде Джоуи К.

Те, кто получал от ворот поворот, вполне того заслуживали. Они вызывали Адриана на бессмысленные споры, умничали, хамили всем подряд. Вначале Адриан терпеливо пытался найти с каждым общий язык, приводить доводы, но иногда ему ничего не оставалось делать, как указать на дверь тем, кто упорно не желал идти ему навстречу и продолжал засорять форум, мешая остальным. Раз уж вам не по душе мой образ мыслей, говорил Адриан, поищите другое место. В интернете полно сайтов о философии.

Пару недель я слушала подкасты и читала форум и наконец отважилась присоединиться. Я быстро придумала имя пользователя – Сполох – и долго не могла решить, какую из любимых цитат взять в качестве «подписи». В конце концов, выбор пал на остроумный афоризм Дугласа Адамса: «Не верь ничему в интернете. Кроме этого. Впрочем, и этому тоже».

Свой первый комментарий я оставила в ветке об альтруизме: там обсуждали, может ли человек поступать абсолютно бескорыстно, без какой-либо выгоды для себя даже в отдаленной перспективе. Большинство участников дискуссии разделяли мнение, что чистый альтруизм невозможен, однако я так не считала. И я заметила, что, поскольку человек тесно связан с окружающими его людьми, действительного различия между «собственной выгодой» и «выгодой для других» быть не может. Зачастую в «собственных интересах» человека может оказаться самоограничение с целью помочь другим. Вскоре мне ответил один из пользователей. В целом он со мной соглашался, однако указал на некоторые пробелы в аргументации, потом подключились остальные, и началась полноценная дискуссия. Левиафан2009 написал: «Отличный дебют, Сполох!» Дело в том, что большинство новичков ограничивались робким приветствием. Я же сразу включилась в полемику и этим произвела впечатление.

Через две недели я решила создать собственную ветку. С темой я определилась не сразу: искала что-то цепляющее, но не слишком скандальное или провокационное, иначе меня приняли бы за тролля. Наконец решила поднять вопрос, который занимал меня уже довольно давно: допустимо ли человеку делать лишь то, что ему хочется – например, играть в World of Warcraft, – если при этом он в состоянии содержать себя самостоятельно и никому не причиняет вреда.

Несколько минут после создания новой темы прошли в напряженном ожидании. Казалось, ветка останется пустой. Затем появился первый комментарий. Всего набралось семь, что, как я позже узнала, было неплохо. Большинство старожилов форума не спешили завязывать знакомство с новичками, пока те не докажут серьезность своих намерений. К моему удивлению, в обсуждение включился сам Адриан, высказав мнение, что те, кому повезло иметь стабильное финансовое положение, должны бы воспользоваться этим и помочь менее успешным.

Нельзя сказать, что дискутировать на «Красной таблетке» было легко, особенно поначалу, хотя я быстро освоилась. Методы аргументации позволяли рассуждать практически на любую тему даже при отсутствии прямого опыта. К примеру, я активно участвовала в обсуждении, является ли усыновление более этичным, чем воспитание собственных детей. Я проводила на форуме почти все вечера, отвечая на комментарии в собственных и параллельных ветках. Довольно быстро познакомилась с завсегдатаями. Их было около пятидесяти человек, хотя всего насчитывалось почти четыре тысячи зарегистрированных пользователей со всего мира.

В эту узкую «клику» можно было попасть, только обнаружив интеллект и способность логично мыслить. Меня приняли не сразу, но однажды счастливый момент настал: какой-то новичок задал заковыристый вопрос в разделе «Этика», и Не-овца написал: «Сполох, тут без тебя не разобраться!» У меня сложилась репутация знатока в вопросах, связанных с этикой.

Помимо общения на форуме я стала много читать. Адриан вывесил список книг – так называемый «канон», – которые, по его словам, абсолютно необходимы каждому, кто хотел бы использовать сайт по максимуму: «Диалоги» Платона, труды Юма, Канта, Декарта. Я заказала на «Амазоне» несколько книг. Я всегда много читала, но только фантастику и фэнтези, так что сперва пришлось буквально продираться сквозь текст, однако я не бросала и каждый вечер по часу проводила за книгой с карандашом в руке.

Я получила несколько личных сообщений от Адриана. Первое, приветственное, – сразу после регистрации на форуме. Второе, поздравительное, – через три месяца, по истечении «подготовительного» периода (очевидно, продержаться удавалось далеко не всем). Спустя почти полгода пришло еще одно – с предложением пройти тест и получить статус Избранного.

Сайт устроен (точнее, был устроен) так, что после пятнадцатого комментария новичок – Пробужденный – получал статус полноправного пользователя. Большинство не двигалось дальше этого этапа, однако некоторым предлагалось пройти тест на получение статуса Избранного. Таким образом Адриан отмечал людей, потенциально способных к более глубоким рассуждениям. Тем, кому удавалось пройти тест, открывали доступ к закрытой части форума, где уровень дискуссии был на порядок выше. Для Избранных устанавливалась абонентская плата – двадцать фунтов в месяц.

По словам Адриана, он был впечатлен моим участием в дискуссии о стыде и чувстве вины. «Сполох, я приятно удивлен. Ты ужас до чего здорово соображаешь». Должна признать, это было неожиданно.

Разумеется, я согласилась пройти тест. Он состоял из двух частей. В первой следовало сделать моральный выбор в ряде гипотетических конфликтных ситуаций, вроде тех, которые обсуждались на форуме – к примеру, можно ли убивать одного, чтобы сохранить жизнь пятерым. Вторая часть представляла собой психологическую анкету: «Вы скорее флегматичны и невозмутимы», «Вы готовы бескорыстно помогать другим», «Вы можете увидеть общие закономерности за частностями». Допускались только ответы «да» или «нет».

Через несколько часов Адриан сообщил, что я успешно прошла тест. С того момента почти все свободное время я проводила на закрытом форуме для Избранных. Нас было около пятнадцати человек, и мы общались очень активно, часто заходя на форум.

* * *

Итак, день, когда пришло то самое сообщение.

Я готовила отчет, которого Дамиан ждал уже давно. Моя увлеченность «Красной таблеткой» постепенно сказывалась на моей работе, и неделю назад Дамиан в резкой форме заявил, что, хотя он и понимает, что я скорблю о маме, ему придется меня уволить, если я и впредь буду срывать сроки.

Итак, я пыталась поскорей закончить отчет, но тем не менее открыла и прочла новое сообщение от Адриана. С первой строки было ясно: это не дежурное сообщение. Адриан обращался ко мне по имени, хотя на сайте меня знали как «Сполоха». Должно быть, он узнал, как меня зовут, по данным кредитной карты.

Адриан писал:

«Лейла, в последнее время я с интересом слежу за твоими успехами на сайте. Предлагаю встретиться, ты как?»

Он назначил встречу на следующее утро недалеко от Хэмпстед-Хит.

Пальцы у меня онемели. Сперва я испугалась, что допустила какую-нибудь оплошность и теперь меня забанят, однако тотчас же отмела эту мысль. У Адриана полно важных дел, с чего бы он захотел лично сообщать мне нечто подобное? Кроме того, из форума, организованного возмущенными бывшими пользователями «Красной таблетки», я знала, что Адриан блокировал нарушителей без предупреждения или церемоний.

Другие возможные объяснения приводили в еще бо́льшую растерянность. Либо он решил сделать меня модератором, и тогда мне предстоит собеседование, либо ему нужно что-то еще. Но что?

* * *

На сегодня все. Сейчас 4:40 утра. У меня болят глаза. Светает, и приятная ночная прохлада вскоре сменится нестерпимой жарой.

Четверг, 18 августа 2011 года

Утром, проспав совсем немного, я внезапно проснулась от ощущения, будто вот-вот задохнусь в собственной палатке. Во рту пересохло, на коже проступил липкий пот. Я расстегнула и откинула полог, но тяжелый спертый воздух не принес облегчения. Тогда я перетащила свой надувной матрас в тень дерева и попыталась заснуть.

Однако спать у всех на виду было неловко, и, провертевшись около часа, я решила встать и начать расспросы.

Сначала я сходила в туалет, а когда вышла из-за кустов, ко мне обратилась невысокая пожилая женщина с коротко остриженными седыми волосами. Она размахивала руками и говорила с таким сильным акцентом, что, только вслушавшись, я поняла: она сердится из-за моей выгребной ямы. «Хочешь здесь жить – делай как все», – приказала она суровым тоном. Я решила, что разумнее будет не пререкаться, и спросила, была ли она в коммуне прошлым летом.

– Была. – Она сосредоточенно наморщила лоб. – Я здесь каждый год, вот уже четырнадцать лет. Помогала обустроить нашу общину, и поэтому…

Я протянула ей фотографию Тессы.

– Вы узнаете эту женщину?

Она мельком взглянула на фотографию, бросила: «Не помню», повернулась и зашагала прочь.

Надо бы подойти к ней еще раз, когда она успокоится, отметила я про себя и начала обход коммуны с севера. Всем совершеннолетним обитателям я показывала фотографию Тессы и спрашивала, жила ли эта девушка здесь прошлым летом. Первые результаты оказались неутешительными. Какой-то мужчина с пятью кольцами в нижней губе вроде бы узнал ее, но ничего более конкретного сказать не смог. Другой признал в Тессе некую испанку по имени Лулу, которая семь лет назад открыла бар на Ибице.

Больше всего меня поразило их равнодушие. Никто не полюбопытствовал, зачем я разыскиваю эту женщину. История, которую я сочинила, ни разу не пригодилась. Можно подумать, люди пропадают каждый день. Всем только и хотелось узнать, как я добралась от аэропорта до коммуны. Один парень, услышав, что я приехала на такси, поинтересовался, сколько это стоило, а когда я назвала цифру, выкатил глаза, замахал руками и выдохнул: «Сто сорок евро!» Он повторил это, обращаясь к соседке, заплетавшей косу: «Ты прикинь, сто сорок евро!»

Вот это тоже характерно для здешних. Я морально приготовилась к типичной болтовне о «духовном», «эре Водолея», «эфирных маслах» и тому подобном и зареклась встревать со своим мнением, но все обсуждали лишь, что почем, или кто откуда приехал и куда поедет дальше.

Полагаю, такое безразличное отношение друг к другу было на руку Тессе. Она знала, что здесь не станут ни о чем расспрашивать и задавать неудобные вопросы.

По дороге к палатке до меня снова донесся приятный гул электрогенератора, как и вчера вечером. Он исходил из автофургона, стоящего в стороне от остального лагеря. Дверь была открыта, на пороге женщина кормила грудью младенца. Рядом мальчик лет пяти метал ножик в арбуз. Я отвела глаза от обнаженной груди и поинтересовалась мощностью генератора. «Не знаю», – удивленно ответила женщина. Я обошла автофургон, чтобы посмотреть самой. Оказалось, генератор рассчитан всего на 1200 Ватт. Если я подключу к нему свой ноутбук для зарядки, то вентилятор, наверное, сбавит обороты. Однако ноутбук можно зарядить ночью, когда обитатели фургона уснут: к вечеру жара спадет, и мощность вентилятора можно будет убавить.

Все это я рассказала женщине и попросила разрешения подключить свой трансформатор.

– Да пожалуйста! – ответила она. – Главное, чтобы мы не задохнулись.

Я вспомнила о Тессе и спросила:

– Вы были здесь прошлым летом?

– Нет, мы новички, – рассмеялась она. – Как и ты, наверное. Кстати, меня зовут Энни.

По сравнению с остальными Энни выглядит нормальной: пухлая блондинка с розовой кожей. Волосы слегка растрепанные, но не свалявшиеся и не обритые. Одета почти прилично, если не считать растянутых пройм майки, в которые виден бюстгальтер.

Я подумала, что неплохо бы передвинуть палатку поближе к генератору. Вытащив колышки, я проволокла палатку со всем содержимым поближе к автофургону Энни, почти сто метров. Энни с детьми перебралась под самодельный навес и оттуда наблюдала за мной.

– Ты прямо здесь решила расположиться? – спросила она.

Не знаю, зачем она спросила: как же могло быть иначе, ведь я собиралась заряжать свой ноутбук от ее генератора. Я кивнула и без лишних слов стала вбивать колышки в землю. Энни с сыном молча смотрели на меня.

– Если хочешь, Мило тебе поможет, – наконец сказала Энни. – Он любит ставить палатки.

Я и ответить не успела, как мальчик подбежал и начал молотить по кольям обеими руками, бормоча что-то нечленораздельное. Он был такой же светловолосый, как и его мать, а когда он присел, я заметила, что ступни у него совсем черные от пыли.

Мне захотелось прилечь – я ведь была на ногах с самого утра. В палатке стояла ужасная духота, и я спросила у Энни, можно ли полежать в тени ее навеса.

– Стеснительной тебя не назовешь, – вздохнула она, но сделала пригласительный жест рукой.

Я втащила матрац под навес, легла на спину, скрестив руки на груди, и закрыла глаза. Теперь, когда рядом были только Энни и Мило, я быстро погрузилась в дрему. Жара заглушила окружающие звуки – птичий щебет, лай собак, нестройный стук барабанов, даже голоса сидящих неподалеку Энни и Мило, – сплавила в неясную мелодию, сопровождающую мои мысли.

Обычно я не помню снов и не придаю им никакого значения. Однако на сей раз передо мной прошла череда не связанных между собой образов. Некоторые из них были навеяны вполне определенным событием – вчерашним перелетом: ведь я впервые летала на самолете. По цвету он был совсем как ярко-оранжевая упаковка средства от запора. Адская толчея в зале вылета. При виде толпы мне захотелось немедленно сбежать назад в Ротерхит. На смену этому сновидению пришли другие: я брожу по магазину «Маркс и Спенсер» на Кэмден-Хай-стрит, а впереди идет мама в бежевом жакете; на веревке, привязанной к дереву, покачивается тело Тессы.

Я проснулась от пронзительного плача. Энни кормила младенца, а Мило помешивал какое-то варево в кастрюльке на походной печке.

– Уже шесть вечера, – сказала Энни и предложила поужинать.

С собой у меня был недельный запас печенья и хлеба, так что, строго говоря, я не нуждалась в еде, но все-таки приняла приглашение.

– Обычное овощное рагу, – пояснила Энни. – Ничего особенного.

И была права.

Сиденьями служили толстые низенькие чурбачки, отполированные и покрытые лаком. Их мастерила Энни и продавала туристам на рынке. Я сказала, что вряд ли туристы смогут взять их с собой в самолет: вчера я заметила, что вес провозимого багажа ограничен. «Что ж, тогда им придется оставаться в Испании», – ответила Энни, ничуть не огорчившись возможной потере значительной части клиентуры.

Мило в считаные секунды проглотил свою порцию и стал играть с деревянным шариком на веревочке: подбрасывал его кверху и снова ловил. Мне ничего не оставалось делать, как пытаться вести беседу дальше. К счастью, говорила в основном Энни. Я узнала, что она американка, родом из Коннектикута, а поездка в Испанию – подарок самой себе на сорокалетие.

Удивительно, что ей сорок лет – всего на год больше, чем исполнилось бы Тессе. Энни выглядела гораздо старше. На покрасневшей груди заметны складки, похожие на годичные кольца на спиле дерева. Когда она улыбалась, кожа вокруг глаз шла мелкими морщинками: я насчитала больше десяти, а у Тессы их было всего четыре.

Энни спросила, зачем мне ноутбук, и я рассказала, что пишу дневник. К счастью, в этот момент подбежал Мило и стал болтать о чем-то своем, а я притворилась, будто внимательно его слушаю, так что дальше продолжать разговор не пришлось.

* * *

Таким был этот день. Сейчас стемнело, кругом тихо. Я закрылась в палатке и могу наконец снять колготки. Продолжаю официальный отчет.

* * *

Адриан назначил встречу в парке Хэмпстед-Хит, на Саут-Энд-Грин. Я приехала туда и удивилась. Оказалось, я неплохо знаю этот район, хотя название площади мне ни о чем не говорило. Я стояла перед Королевской клинической больницей. Там когда-то лечили маму, а я часами торчала у окна, глядя на площадь, или заходила в «Старбакс» неподалеку. Кафе служило своего рода приемной. В нем всегда сидели бледные люди, обреченно склонившись над чашками остывшего кофе.

Я опустилась на скамью в ротонде посреди площади. Выходя из дому, я надела мамины туфли на высоком каблуке, которые оказались малы. Солнце пригревало, и на соседних скамейках сидели бомжи вперемешку с больничными пациентами, решившими подышать свежим воздухом, хоть выхлопных газов в нем было больше, чем кислорода. Некоторые из пациентов пришли сами, другие – в сопровождении сиделки или медсестры. Один мужчина, желтый, как маргарин, катил за собой капельницу, а какую-то дряхлую старуху привезли в кресле-каталке: голова у нее свесилась набок, совсем как у мамы. Будто из шеи вынули все позвонки.

Бездомный, сидевший на краю моей скамьи, жадно пил что-то из жестяной банки. Было жарко, Адриан опаздывал. Подошел какой-то парень, молодой, но изможденный, с ввалившимися, как у старика, глазами и сел рядом. Он зажег сигарету и быстро ее выкурил, глядя прямо перед собой. Затем встал, бросил окурок и зашагал прочь, забыв пачку сигарет на подлокотнике.

– Вы забыли свои сигареты! – окликнула я.

Он не обернулся. Я встала и с пачкой в руке пошла за ним, полагая, что он не расслышал. Когда мы с ним поравнялись, он покосился на меня.

– Она пустая.

И ушел.

Я выбросила пустую пачку в урну и села на прежнее место. Позади меня раздался знакомый голос:

– Ты хороший человек, Лейла.

Я обернулась и увидела Адриана. Он улыбался.

Разумеется, я видела Адриана и раньше – на фотографиях и видео – и знала, как он выглядит. На нем была синяя вельветовая рубашка. Она подчеркивала цвет его глаз и очень мне нравилась. Из-под расстегнутого ворота выглядывал белый полумесяц нательной футболки. Помню, что я подумала тогда, как неуместно выглядит Адриан на фоне этой жалкой ротонды, как пышут здоровьем его округлые розовые щеки.

При виде него я невольно встала и что-то ответила.

– Я видел, как ты бежала вернуть папиросы, – продолжил он, произнеся странное слово «папиросы» с мягким американским выговором. – А ведь любому другому было бы все равно.

– Правда? – спросила я.

– Конечно, – ответил он и, обойдя скамью, стал передо мной и заглянул в глаза. Он протянул руку, и я пожала ее.

– Очень рад познакомиться, Лейла.

Бездомный с жестянкой вдруг завопил и швырнул ее на землю без какой-либо очевидной причины.

– Давай найдем более приятное место, – предложил Адриан, удивленно приподняв бровь. – Немного пройдемся. – И добавил: – Красивые туфли. Надеюсь, не жмут?

Адриан пошел впереди, лавируя между автобусами на проезжей части, и вышел на тротуар. Несколько минут мы шли в молчании, пока перед нами не раскинулся обширный зеленый парк.

– Вот и Хэмпстед-Хит, – сказал Адриан. – Легкие Лондона.

Мы шли по траве мимо дремлющих собак, мимо сидящих лицом к солнцу офисных работников, развернувших свои бутерброды. Адриан спросил, долго ли мне пришлось добираться, а я, в свою очередь, спросила, живет ли он где-нибудь поблизости.

– Хотелось бы. Где Брикстон, знаешь?

Я знала, что Брикстон довольно далеко от Хэмпстед-Хита, хотя мне не приходилось там бывать. Мне стало интересно, почему Адриан назначил встречу именно в этом парке, но он снова опередил меня, спросив, что я думаю о предстоящих Олимпийских играх. Мне показалось, он пытался меня разговорить, однако я не задумывалась об Олимпиаде и ответила что-то нейтральное. И снова вопрос: была ли я подвижным ребенком или сидела за книгами, как он сам. «Предполагаю, что последнее, судя по тому, какая ты вдумчивая». И так далее: за каждым моим ответом следовал другой вопрос, имеющий отдаленное отношение к предыдущему.

Таким образом, за пятнадцать минут мы затронули всевозможные предметы для разговора, и за это время Адриан узнал обо мне больше, чем любой другой человек. За исключением мамы, разумеется, но наш с ней диалог длился неделями и месяцами, перетекая в годы, и складывался из известных только нам контекстов и цитат. Механизм разговора с Адрианом был совсем другим. Наша беседа напоминала странную детскую игру: как можно быстрее обежать все плитки на игровой площадке, наступив на каждую. Разве что мы прыгали от одной темы к другой.

И все же, несмотря на скорость, разговор был естественным: Адриан искренне интересовался тем, что я отвечу, а не задавал вопросы «для галочки». У меня не оставалось времени на раздумья, чего именно он ожидал от меня, но по его отклику я поняла, что отвечаю «правильно»: он соглашался, дополнял или делился собственными размышлениями на тему. Такая словесная «перестрелка» меня не утомляла, а, наоборот, воодушевляла.

Мы гуляли уже минут двадцать и шли в густой тени деревьев, когда Адриан сказал нечто, нарушившее гладкий ход нашего разговора. Мы как раз обсуждали вегетарианство – Адриан тоже оказался вегетарианцем, – и тут он вспомнил, что в Хэмпстеде есть отличный вегетарианский ресторан.

– Ты была? – спросил он. – Обязательно сходи. Мы с Сандрой, моей женой, часто там обедали. Это был наш любимый ресторан. Не в последнюю очередь потому, что официанты всегда помогали завезти внутрь кресло-каталку.

Я не знала, что у него есть жена, и тем более что она инвалид.

– Эр-эр-эс, – пояснил он и тут же, мотнув головой в сторону обогнавшей нас собаки, сказал: – Смотри, какая славная! – после чего спросил, нравятся ли мне животные.

Потом мы заговорили о чем-то еще, и о его жене в инвалидном кресле больше не вспоминали.

Позже, когда я смогла спокойно обдумать весь наш разговор, до меня дошел смысл его слов. Когда-то Адриан был женат на женщине с рассеянным склерозом, а сейчас говорил о ней в прошедшем времени.

Благодаря этому совпадению наша встреча приобрела особое значение: между нами обнаружилось еще одно сходство. Я вдруг вспомнила, что Адриан не стал расшифровывать аббревиатуру – рецидивирующий рассеянный склероз, – будто знал наперед, что она мне известна, хотя я никогда не упоминала о маминой болезни ни на сайте, ни во время нашей встречи.

В какой-то момент я почувствовала, что больно ступать – должно быть, туфли натерли мне мозоль, – и замедлила шаг. Адриан моментально это заметил.

– Бедняжка! – сказал он. – И чего только вы, женщины, не стерпите ради красоты. Давай посидим?

И он кивком указал на скамью с видом на пруд. Мы сели. Адриан повернулся лицом ко мне, положив руку на спинку скамьи. Он приветливо улыбнулся, и я подумала: как странно видеть перед собой лицо человека, который до этого столько раз смотрел на меня с экрана. Я знала это лицо не хуже, чем лицо любого из знакомых, кроме, может быть, мамы.

Газеты без конца писали о «заурядной» внешности Адриана. По мнению одного журналиста, он выглядел как «заместитель заведующего в супермаркете электроники», что мне кажется лишенным смысла: а как «должен» выглядеть заместитель заведующего? Полагаю, Адриан действительно внешне ничем не выделялся: округлые щеки, здоровый цвет лица, редеющие волосы, зачесанные набок, крупноватый нос, небольшие, глубоко посаженные синие глаза. Невысокий – примерно метр семьдесят, – коренастый, но не располневший.

И все же было в нем что-то необычное, что делало его интересным и привлекательным: уверенность в себе и сосредоточенное внимание к собеседнику. В видеозаписях он всегда смотрел в камеру, как будто беседовал с давним другом, и в жизни у него был такой же прямой взгляд.

– Итак, Лейла, ты наверняка спрашиваешь себя, почему я захотел с тобой встретиться, – сказал Адриан. – Позволь мне говорить начистоту. Я уже писал, насколько впечатлен твоими успехами на сайте. Чем ты зарабатываешь на жизнь?

Я ответила, что тестирую веб-сайты. Он заговорщицки наклонился ко мне.

– Я слабо разбираюсь в компьютерах, хоть и запустил веб-сайт. Кто бы мог подумать, правда? Чур, никому ни слова. – Он рассмеялся. – Научишь меня нормально работать на компьютере? Родителей, наверное, уже научила?

Я объяснила, что мама умерла, а отца я никогда не знала, поскольку они с мамой развелись, когда она была беременна.

– А братья и сестры у тебя есть?

– Я – единственный ребенок.

– Надеюсь, мы на форуме хотя бы немного заменили тебе семью, – улыбнулся он.

– Конечно! – воскликнула я и подумала, что это на меня не похоже: слишком много ажиотажа, как у девочки-подростка на телешоу.

– Знаешь, Лейла, я поражаюсь тому, как мудро ты рассуждаешь. Ты и другие участники форума. Порой мне хочется кричать от восторга, в буквальном смысле. – Он понизил голос. – Я тебе кое в чем признаюсь: вообще-то я оптимист, но время от времени меня угнетает то, как ограниченно и путано мыслят окружающие. Этот ментальный статус-кво. Понимаешь, о чем я? Ты задумывалась об этом?

– Да, и не один раз, – горячо согласилась я.

– В такие моменты стоит мне только зайти на сайт, где образованные, увлеченные люди, такие, как ты, искатели истины, заняты обсуждением действительно важных вопросов, и я понимаю: все будет хорошо.

Адриан снова улыбнулся. Его рука все так же лежала на спинке скамьи, и я помню, как его лицо сияло под лучами солнца. Только тогда я с изумлением осознала реальность происходящего: я беседовала один на один с умнейшим человеком, внимания которого домогались все на «Красной таблетке» – а он был поглощен разговором со мной. Он сидел так близко, что я видела поры на его лице и ощущала дыхание, пахнущее мятными карамельками. Над мокасинами Адриана виднелась узенькая полоска носков. Я сидела почти вплотную и могла бы дотронуться до него. Рэндфан все отдал бы за возможность оказаться на моем месте: на прошлой неделе он сообщил, что вытатуировал на руке излюбленную фразу Адриана: «Важно не достижение цели, а то, что встретится на пути».

Нас окружали люди, однако их присутствие не ощущалось, будто мы с Адрианом остались совсем одни. Беспокойство, с которым я шла на встречу, тоже рассеялось: я была почти уверена, что Адриан хочет сделать меня модератором. Там и тогда я была абсолютно счастлива. Я даже могу описать это чувство: как будто все вокруг меня внезапно стало соразмерным.

– Итак, Лейла, что ты думаешь о сайте? – спросил Адриан, откинувшись на спинку скамьи. – Только честно. Мне очень важно твое мнение.

Я ждала этого вопроса и пустилась в рассуждения о том, что «Красная таблетка» – это оазис здравого смысла, место для интеллектуальных поисков, и так далее. Как и прежде, Адриан слушал меня с неподдельным интересом.

– Ты действительно так считаешь? Боже, как приятно это слышать! – воскликнул он и рассказал немного об истории создания сайта, правда, ничего нового: как он запустил сайт в США и как американцы больше интересуются экономическими аспектами либертарианства, в то время как нас, англичан, привлекает философская его сторона.

Адриан подался ко мне.

– Пожалуй, тебе я могу признаться: я и сам склонен рассматривать любой вопрос в первую очередь с точки зрения морали. То есть экономические аспекты, разумеется, важны, но главным образом меня занимает вопрос «как нужно жить».

– Меня тоже! – откликнулась я.

– Взять хотя бы недавнюю дискуссию о праве на смерть, – продолжал он. – Ты очень активно проявила себя. Должно быть, для тебя эта проблематика представляет особенный интерес.

– Да, – согласилась я и почувствовала себя уверенно. – Я считаю, что высшее проявление самособственности – это решить, где и когда умрешь. Невозможно отрицать право на самоубийство, если веришь в автономность личности. Каждый должен выбирать сам, как и когда ему умереть. Это фундаментальное право любого человека.

– А следует ли принимать во внимание этические соображения? – спросил Адриан. – Обязательно ли наличие смертельной болезни, чтобы общество не осуждало человека, решившего покончить с собой?

Я покачала головой.

– Важно качество жизни, а не ее длительность. Пусть каждый решает сам, стоит жить дальше или нет.

Пока мы беседовали, на дороге появился ребенок в панаме, девочка лет двух, неуверенно семенящая на коротких ножках. Она радостно что-то лепетала и время от времени оглядывалась на отца, шедшего немного позади. Вдруг она оступилась и упала ничком, рядом со скамьей, где сидели мы с Адрианом. Через секунду девочка подняла голову – к щекам пристал мелкий гравий – и раздался пронзительный детский вопль.

Адриан поморщился.

– Пройдемся? – предложил он.

Не дожидаясь моего ответа, он встал, обошел ревущего ребенка и направился дальше. Я последовала за ним. Мы молча прошли по тропе между двух прудов. В одном плескались люди, над бурой водой неслись крики и смех. Адриан поглядел на купальщиков и улыбнулся: по-видимому, к нему вернулось хорошее расположение духа.

– Скажи-ка, мисс Лейла, знаком ли тебе постулат о волеизъявлении?

Ну вот, теперь началось собеседование, подумала я. К сожалению, я не знала, о чем речь. Если бы у меня была пару минут, я бы смогла логически вывести смысл из названия, но Адриан, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Согласно этому постулату, мы не только не имеем права препятствовать тем, кто решил покончить с собой, но фактически обязаны помочь, если нас прямо попросили об этом.

– Вроде содействия при эвтаназии? – спросила я.

– Похоже, – кивнул Адриан. – Только в данном случае речь идет о содействии в широком смысле. К самому акту суицида оно может и не относиться. Скажем так: в ситуации, когда человек, будучи, по твоему мнению, в здравом уме, просит тебя так или иначе помочь ему уйти из жизни, ты обязана выполнить его волю, в соответствии с постулатом о волеизъявлении.

– Понятно, – кивнула я, все еще озабоченная тем, что не смогла сразу найти точный ответ.

– Это не что иное, как общеизвестный аргумент в пользу эвтаназии, поставленный с ног на голову. Некоторые физически способны наложить на себя руки, но не делают этого из сострадания к своей семье и друзьям. – Адриан вздохнул. – Итак, вот тебе гипотетическая дилемма. Некая женщина больна. Ее болезнь не смертельна, но, по сути, неизлечима и сильно отравляет ей жизнь. После долгих размышлений женщина решает покончить с собой. Однако она знает, что родные и друзья будут убиты горем, и это ее останавливает. Тем не менее ей отчаянно, невыносимо хочется уйти из жизни, и она живет с этой мыслью уже много лет. И вот ей кажется, что она придумала, как совершить самоубийство, не причинив при этом боли своим родным, но ей нужна твоя помощь. Ты бы согласилась помочь ей?

– Разумеется, – ответила я. – Это было бы моим долгом, в соответствии с правом требования.

– Ты и в самом деле необычная девушка, – просиял Адриан. – Сочувствую тем, кто еще этого не понял.

Я покраснела. Мы дошли до луга, круто спускающегося к пруду. Тут и там сидели небольшие группки оживленно болтающих людей, почти скрытые высокой пожелтевшей травой, над которой виднелись только макушки и загорелые колени. Все казалось далеким, словно нарисованным на огромной картине. Единственной реальностью был наш разговор.

– Право требования – сложное понятие, оперировать им может не каждый, – заявил Адриан. – Даже пользователям «Красной таблетки» сложно его осмыслить. Они рассуждают в правильном направлении, но все-таки у них есть потолок, им не дано постигнуть глубинный смысл и суть реальности. Они цепляются за иллюзии и общественные правила и не могут пробить в них брешь. Они еще не освободились. Это под силу только особому, уникальному человеку, такому, как ты, Лейла. – Он помедлил. – Ведь ты свободна от предрассудков?

Мы спустились к пруду. Какой-то мужчина швырял фрисби в воду, и его пес, черный лабрадор с округлыми боками, кидался за игрушкой, расплескивая брызги.

– Не знаю, – наконец ответила я. – То есть не думаю, что прошла этот путь. Мне еще многое предстоит узнать, но я готова учиться. Я хочу стать свободной.

Адриан улыбнулся, положил руку мне на плечо и ободряюще сжал его. Он жестом пригласил идти дальше и вот тогда рассказал о Тессе.

Он не называл ее имени, объяснил только, что с ним связалась женщина, которая намерена покончить с собой, втайне от родных и друзей. И она придумала, как: требуется нанять кого-то, кто симулировал бы ее присутствие в интернете после смерти.

* * *

Конечно, согласилась я не сразу. Адриан настоял, чтобы я подумала как минимум неделю.

– Это большая просьба. Огромная. – Он раскинул руки, чтобы подчеркнуть сказанное. – У тебя уйдет куча времени на подготовку, я уже не говорю о моральной стойкости, которая потребуется. Проект займет минимум полгода. Кроме того, придется держать его в секрете, поскольку, увы, далеко не все разделяют наши прогрессивные взгляды.

Я обдумала услышанное и кивнула.

– Разумеется, тебе положено финансовое вознаграждение, – продолжал Адриан. – Подробности мы обсудим позже. Однако сумма будет невелика: женщина небогата, но ей хочется компенсировать тебе потраченное время. – Он сделал паузу. – Теоретически, если ты решишься помочь ей, сколько денег тебе понадобится?

Вопрос застал меня врасплох, ведь ничего подобного мне раньше и в голову не приходило. Однако пару недель назад я подсчитала свои расходы на еду и прочие потребности. Вышло, что на жизнь мне нужно около 117 фунтов в неделю. По словам Адриана, работа на Тессу предполагает полную занятость, значит, придется прекратить тестировать сайты и жить только на деньги от проекта.

– Как насчет ста семнадцати фунтов в неделю? – спросила я.

Адриан вскинул бровь и кивнул.

– Звучит более чем разумно. Уверен, она возражать не станет.

Перед тем как расстаться у входа в метро, он, ничего не говоря, положил руки мне на плечи и долгим взглядом посмотрел в глаза. Затем улыбнулся и отпустил меня.

– До свидания, Лейла.

В тот день поезд в направлении Ротерхита оказался набит битком. Меня придавило к мужчине в майке, от которого воняло потом, а над ухом галдели туристы, стараясь перекричать грохот вагона. При обычных обстоятельствах я бы сошла на следующей же остановке, но в тот день мне было все равно. Я ничего не замечала, как будто Адриан передал мне защитный плащ.

Три дня я раздумывала над предложением, оценивая его со всех сторон. Я составила список «за» и «против», как в тот раз, когда принимала решение насчет мамы. Однако сейчас я просто проходила знакомые этапы на пути к решению, которое на самом деле созрело у меня в тот же день, почти сразу после прощания с Адрианом.

Он добавил тогда: «Я не знаю никого, кроме тебя, кто мог бы помочь ей, кто одновременно и умен, и милосерден». Он также обещал прийти на помощь, как только потребуется. «Ты не останешься одна. Я всегда буду рядом. Твое благополучие для меня важнее всего».

Мы договорились, что из-за невежества окружающих проект не следует обсуждать на «Красной таблетке», даже в личных сообщениях. «Лучше поступим так, – сказал Адриан, – если решишься, измени теперешнюю подпись на форуме на цитату из Сократа, если нет – на цитату из Платона. Это будет наш тайный сигнал. – И добавил: – А когда проект начнется, мы свяжемся другим образом. Ты, надеюсь, есть на “Фейсбуке”?»

Мне очень хотелось подобрать подходящую цитату из Сократа, чтобы дать знак. Подумав, я решила остановиться на этой: «Праздны не только бездельники, но и те, кто не на своем месте».

Несмотря на всю решимость, нажимая на кнопку «Отправить», я почувствовала дрожь в руках.

* * *

Диана, полицейский психолог, спросила меня на первой же консультации: «Но разве ты не задумалась, как это вообще возможно? Например, как бы вы на практике избавились от тела?» Я ответила, что подобные мелочи не входили в круг моих обязанностей и к работе я приступила, когда свершилось главное. Так оно и было; однако тогда, в парке, я сама чуть ли не в первую очередь задала этот вопрос: что, если тело найдут и опознают? Адриан успокоил меня, сказав, что, если соблюсти правила предосторожности, пройдут месяцы и годы, прежде чем найдут тело, да и тогда находку вряд ли соотнесут с этой женщиной: ведь она не будет числиться пропавшей без вести. «Каждый год по всей Британии находят более пяти тысяч неопознанных тел. Будет одним телом больше», – сказал он.

Конечно, в тот день я забросала Адриана множеством вопросов. Он согласился, что мы задумали дерзкий, небывалый, в чем-то даже бредовый план.

– Но в этом-то вся прелесть, – добавил он чуть погодя. – Помнишь бритву Оккама? Допустим, действительно заподозрят неладное, но никому и в голову не придет, что она покончила с собой, назначив кого-то вместо себя. Все будут искать более простое объяснение.

Вкратце замысел состоял в следующем. Заинтересованное лицо – как я вскоре узнала, звали ее Тесса – сообщит родственникам и друзьям, что собирается начать новую жизнь за границей, выбрав для этого уединенное место подальше от Англии. Мне она передаст все сведения, необходимые для убедительной онлайн-переписки от ее лица, все пароли и информацию личного характера. Затем в день «перелета» она уйдет со сцены, покончив с собой где-нибудь в укромном месте, после чего ключи от ее жизни перейдут ко мне. Отныне я займу ее место, отвечая на письма, ведя ее страничку на «Фейсбуке» и так далее, держа ее родных в уверенности, что с ней все в порядке. Таким образом, я выполню ее желание: убить себя, не причинив страданий семье и друзьям, ускользнуть из мира живых незаметно.

В первую очередь меня озаботило вовсе не то, как подражать ее манере общения. При наличии необходимой информации это было выполнимо: мимоходом ответить на пару писем, несколько раз в неделю сменить статус на «Фейсбуке». По словам Адриана, женщине было под сорок. Возможно, она даже еще не разучилась писать по-человечески.

Беспокойство вызывали предпосылки, а также заключительная часть проекта. Насколько правдоподобно будет выглядеть решение заинтересованного лица «начать новую жизнь в другой стране»? И самое главное – сколько продлится проект? Ведь не могу же я заниматься им вечно.

Адриан заверил меня, что все продумал. Характер и личные обстоятельства Тессы подходят нам как нельзя лучше. Проект займет около года; в течение этого времени я должна постепенно отдалить Тессу от тех, кто еще будет ей писать, свести на нет контакты с людьми из «прошлой» жизни, сделав ее исчезновение незаметным. «Ты как будто плавно повернешь затемнитель, погрузив ее жизнь в небытие», – сказал Адриан.

Разумеется, тогда я и представить не могла, что проблемы возникнут как раз из-за электронной переписки и статусов на «Фейсбуке». И что мне не удастся завершить проект.

* * *

Теперь, когда решение было принято, мне не терпелось взяться за дело. Я сидела и ждала, когда же Тесса со мной свяжется. Ждать пришлось долгих два с половиной дня.

Я не знала, как это произойдет. Скорее всего, придет имейл или сообщение на «Фейсбуке». Я оставила Адриану номер своего мобильного, так что она могла и позвонить. Я открыла нужные программы на ноутбуке, положила рядом полностью заряженный телефон и попыталась заняться своими делами. Закончив очередной отчет, я бесцельно переходила с одного сайта на другой, но страницы, мелькавшие на экране, занимали меня не больше, чем доносящееся с улицы нестройное гудение машин, въезжающих в Ротерхитский туннель.

Несмотря на попытки взять себя в руки, ожидание было столь напряженным, что – теперь я могу это признать – на исходе второго дня в голове мутилось. Возникло подозрение, что я попала в ловушку, и вскоре был готов воображаемый сценарий: Адриан, устав отбиваться от обвинений в «промывке мозгов», решил окончательно опровергнуть слухи о своей безответственности и заключил с полицией соглашение. Намереваясь доказать, что он рассчитывал на законопослушность завсегдатаев «Красной таблетки», а также пресекал любые проявления фанатизма или неадекватного поведения, он заманит одного из пользователей – меня – в ловушку, предложив участие в сомнительном деле. И когда я соглашусь, тут же выдаст меня полиции, как ответственный гражданин, не допускающий незаконных поползновений.

Сейчас я, конечно, понимаю – и понимала тогда, – что длительный стресс лишил меня возможности ясно мыслить. Однако как только в голове поселилось подозрение, я оторвалась от экрана и сидела, глядя в никуда, прислушиваясь к звукам с улицы. Всякий раз, как в окне отражались голубые огоньки – в Ротерхите это было обычным делом, – мне чудилось, будто это мигалка приехавшей за мной полицейской машины. На углу дома дети затеяли игру в футбол, и я невольно вздрагивала от каждого удара мяча об стену.

На следующее утро, очнувшись после короткого и беспокойного сна, я почувствовала себя совсем разбитой и издерганной. Теперь не оставалось сомнений в том, что мне предрешено угодить за решетку. Как ни странно, мне этого даже хотелось. Никакой ответственности. Обо всем позаботятся другие. Больше ни с кем не придется разговаривать.

И вот в 13:34 на третий день в нижнем углу экрана появилось уведомление – «1 новое сообщение».

Я тотчас пришла в себя, и мир вновь приобрел четкие очертания. Письмо прислали с адреса smellthecoffeesweetheart@gmail.com. Я предположила, что для проекта Тесса завела новый, анонимный почтовый ящик, но оказалось, что она активно использует его с 2005 года. Никакого скрытого смысла в названии учетной записи не было: просто случайная фраза из фильма, который шел по телевизору в тот день, когда Тесса вносила учетные данные.

Эта ее особенность доставляла мне много хлопот. Я всегда полагала, что каждому поступку есть причина, что любое действие совершается осмысленно, однако в случае Тессы чаще всего бывало наоборот. Это сильно затрудняло мою работу.

Теперь о письме. Оно оказалось пустым – ни единой буквы, даже в заголовке. Только четыре вложения: три текстовых документа и файл JPEG.

Сначала я открыла фотографию.

К тому времени, естественно, я уже примерно представляла себе, как она выглядит. Из короткого рассказа Адриана мне стало известно, что ей 38 лет, живет она на востоке Лондона, в Бетнал-Грин, и работает в художественной галерее. Но, ввиду ее намерений, я ожидала увидеть женщину средних лет с исстрадавшимся лицом и застывшим взглядом.

Однако женщина на фотографии была совершенно иной. Во-первых, она была молода и привлекательна, так что, глядя на нее, не возникало желания узнать ее возраст. Ее нельзя было назвать красавицей, как Принцессу Лютик, но сексапильной – да, пожалуй.

Фотограф снял ее на кухне, почти в полный рост. Похоже, праздновали день рождения или еще что-то, хотя в кадре, кроме Тессы, больше никого не было. Тесса опиралась на длинный, чем-то залитый кухонный стол, заставленный бутылками разных форм и размеров, между которыми валялись обрезки лайма и стоял голубой пластиковый пакет – пустой, но еще хранивший очертания недавнего содержимого.

На Тессе было что-то похожее на длинную белую футболку, перехваченную в талии золотым поясом, на манер платья. Одно плечо обнажилось, виднелись сильно выступающие ключицы, как у журнальных моделей. Она была очень смуглая: наполовину чилийка, как я узнала потом, так что даже зимой ее кожа отливала светло-коричневым. Из-под импровизированного платья выглядывали голые худые ноги, тонкие, с плохо выраженными мышцами. Мама бы сказала, что у нее «ноги, как у школьницы», хотя мои собственные ноги даже в школьные годы худобой не отличались.

У Тессы были густые, почти черные волосы длиной до плеч. Из-под челки в камеру смотрели темные карие глаза, довольно широко расставленные. Тесса стояла полуобернувшись, так что было видно, какой у нее длинноватый, чуть приплюснутый нос и четко очерченный подбородок. Она улыбалась, но не дежурной портретной улыбкой, а с видом ребенка, который только что нашкодил, и никто, кроме фотографа, об этом не знает.

Но разве я действительно подумала об этом, когда впервые увидела ее на фотографии? Ведь именно так и было, но об этом я узнала позже. Тогда, в августе 2007 года, на новоселье у Тины, ее подруги, Тесса заперлась в туалете понюхать кокаин вместе с Дэнни, который и сфотографировал ее минуту спустя.

Кстати, вполне возможно, что на первый взгляд ее сексапильность не бросилась мне в глаза и все дело во мнении других.

Я стараюсь объективно восстанавливать последовательность событий и то, как я их воспринимала, не учитывать более поздний опыт, но это непросто. Наверное, точнее будет сказать, что на присланной фотографии Тесса не выглядела уставшей от жизни.

Я внимательно изучила снимок и загрузила остальные файлы. Они все еще хранятся у меня в компьютере. Я открыла документ с названием «Сначала прочти это». Текст привожу дословно:

«Привет, Лейла!

Вот так всегда. Черт. Никаких слов не хватит, чтобы выразить, как я тебе признательна. Ты мне спасаешь жизнь. Звучит нелепо в данной ситуации, но от правды никуда не денешься. Я наверняка еще не раз буду благодарить тебя и начну прямо сейчас. СПАСИБО!

Наверно, надо придумать, с чего начать. Само собой, я в этом новичок, но будет удобней, если я тебе пришлю что-нибудь для затравки, а потом ты задашь нужные вопросы и заполнишь пробелы, а то я вечно что-то упускаю из виду. Идет?

Сколько времени это займет, хотя бы примерно? Тебе надо основательно подготовиться, но имей в виду, что я не могу долго ждать. Адриан, конечно же, сказал тебе, что я и так слишком долго жду. Другими словами: можешь начать прямо сейчас?

Еще такое. Мы с Адрианом решили, что нам с тобой лучше не встречаться, а переписываться по электронке. Чтобы не вовлекаться эмоционально. Так будет лучше и для дела, и для тебя.

Вот я сижу тут и думаю – зачем тебе помогать мне? Нет, вообще-то я знаю. Адриан говорит, ты особенная. Надеюсь. Но должна предупредить: я на фиг больная на всю голову. Пардон.

Ладно. Что, если я тебе пришлю что-то вроде автобиографии. Я написала ее пару лет назад, когда лечилась у психиатра. С тех пор мало что поменялось, только стало еще хуже. С этого и начнем.

Наконец-то это произошло. Хоть какая-то радость в этой гребаной жизни! СПАСИБО!

Чмоки-чмоки. Тесса

P.S. Как раз вчера виделась с мамой, и она как обычно вела себя по-свински, и я подумала: «Зачем вообще ради тебя парюсь? Возьму и повешусь, как все нормальные люди, к чему эти комбинации?» Но я не смогу. Не так уж сильно я ее ненавижу, должно быть».

В другом файле было ее рабочее резюме, где указывались полное имя и фамилия, дата рождения, а далее следовало перечисление разнообразных мест работы, мало связанных между собой. Одно время она даже была импресарио группы «Мария безутешная», а в настоящий момент работала на полставке смотрительницей в одной из художественных галерей в Южном Лондоне. Судя по всему, обязанности Тессы заключались в сидение на стуле. Мягко говоря, карьера ей не удалась.

В последнюю очередь я прочла «автобиографию», написанную по совету психиатра. Прежде чем копировать ее сюда, я выверю текст с помощью автоматической проверки орфографии. Это довольно пространное сочинение, а «неповторимый» стиль Тессы может показаться утомительным.

«Детство. Как у всех. Нормальное. Счастливый ребенок, просторный дом за городом, вменяемые родители. Мама, помню, не любила обниматься, если была при параде, и не разрешала нам трогать ее антикварные штучки – боялась, что мы их залапаем. Суховатая, в общем, но жизнь тогда еще никому не отравляла. И вообще, знаете, значение раннего детства сильно преувеличено, хоть вы, психоаналитики, и другого мнения. Юность – вот когда формируется личность, когда вдруг понимаешь, что родители не правят миром, и видишь их в новом свете, такими, как они есть, а до них доходит, что ты – не их продолжение. Ну, или у меня оказались дефектные гены, которые молчали до поры до времени. Не знаю. Могу сказать только, что у меня было нормальное счастливое детство. Если уж на то пошло, то шебутной у нас был мой старший брат, Уильям. Он вечно задирал соседского мальчишку, Шона, а однажды заставил его жевать мокриц. Ввязывался в драки, таскал деньги из маминого кошелька и просаживал их на игровых автоматах в местном пабе. А теперь он хозяин жизни, завел себе уютную женушку и по выходным выезжает пострелять дичь.

Все шло своим чередом, и не помню, как случилось, что к 15 годам я стала сама на себя не похожа. Не знаю, какими словами это еще можно описать, так что пусть будет клише. Первый раз на меня по-настоящему накатило в тот вечер, когда у Симоны, моей подружки, был день рождения и все собирались идти в паб отмечать, в том числе мальчик, которому я нравилась, из тех ребят, что у всех на слуху. Но вместо того чтобы веселиться, я закрылась в спальне и улеглась в кровать. Родителям я наврала, что простудилась, но все дело было в глубоком ощущении безнадежности. Как бы объяснить. Словно все это время я, сама того не замечая, ходила с петлей на шее, и вдруг подо мной раскрылся люк и я сорвалась вниз.

А через несколько дней настроение резко улучшилось. Как будто в сердце вкололи адреналин, как в кино. Мне не просто полегчало – у меня словно выросли крылья. Мир лежал у моих ног. Я подумала о том мальчике – имени его уже не помню, – запрыгнула на велосипед и поехала к нему, даже не позвонив. Дверь открыла его мама: они ужинали, но я настояла, чтобы он вышел, а когда он, смущенный, показался в дверях, я кинулась ему на шею прямо при всех. Я была неотразима, блистательна, все шли мне навстречу и хотели быть рядом. А затем под ногами снова разверзался люк, и я ползла домой, запиралась от всего у себя в комнате и летела в бездну.

Так продолжалось годами, меня мотало туда-сюда. Подростки вечно хандрят, убеждала я себя, и мои родители, вероятно, были того же мнения. Но вот у брата все было совсем не так. Да, он хлопал дверьми, дерзил и огрызался, и вообще вел себя по-свински, но его можно было умаслить, или он сам приходил в себя, стоило ему посмотреть пару серий «Команды “A”».

Мне было около 17, когда я постепенно стала догадываться, что со мной что-то неладно. Я искала опасных приключений, по ночам уходила из дома, ложась чуть ли не под первого встречного. Однажды я сделала минет отцу своей подруги Келли, когда осталась у нее ночевать. Я чистила зубы, а он проходил мимо и чуть замедлил шаг, чтобы посмотреть на меня, и тогда я взяла его за руку и закрыла дверь. Еще я как-то тусовалась с друзьями в каком-то пабе в Эджвере, а когда в одиннадцать ночи все засобирались по домам, потому что предстояло готовиться к выпускным экзаменам, я позвонила родителям и предупредила, что якобы останусь у кого-то из ребят на ночь, а сама села в такси и отправилась в Сохо. Спросив у прохожего, где здесь самый отвязный клуб, я оказалась в каком-то подвале, где собирались чудаковатые старики в шарфах и фетровых шляпах. Я болтала и пила все, что наливали. Один из них стал трогать мои сиськи, потом мы отошли в темный угол, но не непроглядный, если вы меня понимаете, и занялись сексом стоя. В шесть утра, когда открылось метро, я поехала прямиком в школу и два часа до звонка проспала на скамейке.

На учебу мне было начхать. Я завалила два выпускных экзамена из трех, но получила «отлично» по изобразительному искусству, и меня зачислили на подготовительный курс в художественный колледж Камбервелл – наиболее и в то же время наименее подходящее для меня место. Двинутых там не просто терпели – их поощряли. В первый же день я обрила голову в студенческом кафе и мигом стала местной знаменитостью. Однажды затеяла вечеринку под кодовым названием «Топлес»… ага, угадали, вход только для тех, кто голый до пояса. Я еще много чего чудила. Пела в отстойной группе, а потом была импресарио в другой, но такой же тухлой. Называлась она «Мария безбожная». От парней не было отбоя. С вечеринок уходила последней. В маниакальной фазе – а я всегда ее предчувствовала по тому, как начинали гореть и покалывать щеки – я с головой уходила в работу и вкалывала с нечеловеческой отдачей, могла написать до десяти картин за ночь, скурив при этом четыре пачки сигарет и врубив на полную вагнеровское «Кольцо нибелунга».

А потом наступало затмение, и голова становилась тяжелой, как будто внутрь залили бетон. Я могла только спать, а когда не спала, лежала с открытыми глазами, предаваясь черным мыслям о собственной смерти и изощренных мучениях для всех, кто так или иначе обижал меня.

Временами я оказывалась на перекрестке этих двух путей и тогда могла завестись с полоборота. Звонила друзьям и на ровном месте начинала на них орать, а потом, когда появился интернет, строчила обвинительные письма тем, кто, как мне казалось, меня когда-то подвел, или жаловалась в онлайн-магазины на отсутствие конкретной юбки моего размера, и так далее.

Только лежа в горячей ванне, я более-менее приходила в себя. Иногда я пролеживала в воде по полдня, и когда домовой бойлер пустел, а вода остывала, я вылезала из ванны и шла на кухню за чайником и кастрюлями с кипятком.

Соседи по квартире довольно скоро устали от моих художеств, мы начали ссориться, и все закончилось тем, что меня попросили съехать. Я ушла жить к своему приятелю Джонни, с которым тогда встречалась, а через неделю мы поругались в хлам, хоть убейте, не помню из-за чего. Я выбросила его вещи на улицу, а на лобовом стекле машины написала губной помадой: «СУКА». Да, я ходячий стереотип. На следующий день я уже ничего не помнила – Джонни пришлось мне все пересказать.

Иногда так хотелось покоя, хотелось просто побыть собой, что я запрыгивала в поезд и уезжала в какой-нибудь захудалый городок у моря и там брала номер в гостиничке, из тех, где в каждой комнате на столах для красоты расставлены фарфоровые кошки, а в туалете лежит коврик диких расцветок. Я проводила ночь на влажных нейлоновых простынях и удирала, как только рассветет, потому что платить мне было нечем.

Черт, вот пишу это и хочу сдохнуть. Шутка. А впрочем, нет.

О самоубийстве я думала все время. Казалось, вот он, ответ, – в буквальном смысле. Оставшись одна, я представляла, как ввожу в калькулятор все слагаемые моей жизни, пальцы мелькают, как у супергероя, нажимаю кнопку «равняется» – и на панели большими красными буквами вспыхивает: «УБЕЙ СЕБЯ». Я уже пыталась, в колледже: собирала все таблетки, которые могла найти, затем отправилась в больницу, закрылась в туалете для медперсонала и там их съела, полагая, что труп в больнице никого не удивит и от него тут же избавятся. О том, что меня легко откачают, если найдут, я, конечно, не подумала. Так оно и случилось. У меня всегда были нелады с логикой.

Потом меня забрали насмерть перепуганные и огорченные родители. То есть это папа перепугался, но оставался таким же милым и вялым, а вот мама явно была не в себе. Я вызывала у нее отвращение. Она старалась не дотрагиваться до меня и всю дорогу трепалась о всякой ерунде: что мне надо постричься, или о поставках лазурита из Таиланда – о чем угодно, но не о том, что произошло. Не потому, что это до такой степени ее огорчило или сама мысль о моей попытке причиняла ей боль – нет, она была в ярости. Тут-то до меня дошло, что мамочка у меня – змея подколодная. Не успела я об этом подумать, как ясно вспомнила свое детство. Ведь как всегда было: если я слушалась, вела себя культурно, прилично выглядела и ни в чем ей не перечила, тогда ее все устраивало. Теперь, когда выяснилось, что я больна, она считала меня второсортным товаром, оправдываясь, что это не ее вина, что в ее чилийской семье с идеальной родословной такого не водилось. Как-то раз она начала мне выговаривать, что я трачу молодость впустую, мол, у нее в мои годы уже было двое детей и второе замужество. А мне не больно-то хочется залететь в семнадцать лет, ответила я, выйти замуж, чтобы потом бросить бедолагу, не успевающего за моими аппетитами, и уехать с ребенком в Лондон, где найти себе богатенького простака, держать его под каблуком и сорить его деньгами направо и налево, строя из себя Фриду Кало. С усами, но без таланта. Можете себе представить ее реакцию.

Я ходила в психологическую консультацию: не обижайтесь, но это пустая трата времени. Мне прописали таблетки, которые превращали меня в ходячий труп, я тупела и ничего не чувствовала – ни печали, ни радости, ничего. С таблетками я не человек, а полено. Сперва в «нормальной» жизни была какая-то новизна: я ходила в паб, смотрела телик, спала по восемь часов, как все люди. Но без мании жилось скучно. Мания стала большой частью меня. Без нее я, как разорившийся аристократ, жила в нетопленой гостиной огромного особняка, а остальные комнаты были заперты, и мебель в них покрыта белыми простынями – от пыли. Не жизнь, а существование.

Постепенно эффект от таблеток слабел, и я скатывалась в прежнее состояние. Тогда меня переводили на другие, и так продолжалось месяцами: новые лекарства, жуткие побочки… А иногда просто хотелось драйва, и я забивала на лечение, и попадала в передряги, и снова были эти невероятные ночи, и жуткие депрессии. Я меняла места работы, меняла приятелей, изменяла им, меняла квартиры. Все было однообразно до боли.

Кажется, тогда я осознала: кто бы чего ни говорил, никакие таблетки, никакая терапия не в силах меня вылечить. Что бы там ни было у меня с головой, это навсегда. Терапия, лекарства – все это чушь собачья. Вот вы на днях говорили о «сражении» с МДП, вроде это дракон, которого надо одолеть, но у меня совершенно другое чувство. Болезнь укоренилась в моем характере, стала частью меня, мне с ней жить до самой смерти. От себя не спасешься. Вот так. Мне где-то встречалась такая цитата: «От самой себя не излечиться». Вот я чувствую то же самое.

Каждый день, просыпаясь, я решаю, смогу ли жить с собой дальше. Я-то знаю накатанный сценарий. Знаю, что со мной происходит сейчас. Если меня накачать лекарствами, я утихомирюсь, но буду лишь наполовину жива. Буду существовать. Уйдет запал, я не смогу творить. А в маниакальной фазе я слишком жива, чересчур. Кроме того, мания приходит все реже – с возрастом так, наверное, всегда бывает, – вместо нее накатывает депрессия.

Карьера у меня не сложилась – а ведь я была из крепкого среднего класса, столько денег вложено в мое образование, столько упущенных возможностей. Я все разбазарила, по выражению мамы.

Если я не пью таблетки, я схожу с ума и причиняю боль другим, отчего потом хочется повеситься. А если пью – то гаснет моя искра, я не могу глубоко чувствовать мир и тащу себя сквозь поток жизни, как все остальные, расходую ресурсы, ем и испражняюсь. Из-за таблеток я не могу нормально думать – начинаю повторять то, что пишут в газетах, занимаю линию наименьшего сопротивления. На днях разгорелся спор, стоит ли покупать красные маки и носить их в день памяти погибших, или это показуха. Я слушала и так и не смогла понять, а что же сама думаю на этот счет. Я веду муторную нормальную жизнь, плыву по течению. И зачем? Ради того чувства, когда понимаешь – с тебя хватит, когда собираешься заполнить очередную налоговую бумажку, а ощущение, будто на тебя навалилась гора, и думаешь: может просто покончить со всем? И так постоянно.

Заглядывая в будущее, я вижу там все ту же тягомотину, только мне при этом на десять дет больше. Когда я смотрюсь в зеркало, то вижу, где намечаются глубокие морщины, как у старух, как у мамы, если бы не вся ее «пластика», – и вот оно, мое будущее, прямо передо мной. Еще несколько лет – и я начну увядать, превратившись в женщину среднего возраста. Уже сейчас мужчины начинают смотреть сквозь меня. Я представляю, как будет стареть мое лицо, как в замедленной киносъемке: быстро углубляются морщины, скорбно опускаются уголки рта, опускаются десны, вылезают седые волосы. И в конце концов я рассыпаюсь в прах. Ах да, чуть не забыла – еще старческий маразм. Сначала стираются воспоминания и жизненный опыт, а потом снимаешь штаны прямо у газетного киоска, как папа. Я не хочу быть заживо погребенной в собственном теле.

Вы спрашивали о детях. Я не собираюсь заводить детей, не возьму на себя такую ответственность. Мне и за собой уследить трудно, какие уж тут дети.

Я живу на автопилоте, повторяю одни и те же действия, все больше и больше растворяясь, сплю, просыпаюсь, ем, хожу в туалет. Не доверяю ни себе, ни своим порывам и чувствам, во мне нет уверенности. То полутруп, то стихийное бедствие. Я больше не хочу так жить.

Впрочем, я все же отхватила свой кусок жизни. Несмотря на депрессуху, на то, сколько огорчений я принесла людям и сколько времени прошляпила в вонючих барах Сохо, несмотря на все свои ошибки, я все-таки жила, чего не скажешь о многих других. Теперь я знаю, каково это, и не хочу продолжения. В моих словах нет грусти, только то, что я попробовала. Спасибо, но жизнь не для меня».

На этом «автобиография» заканчивалась. Повременив, я открыла новый текстовый документ. Мне бросилось в глаза одно несоответствие: в резюме группа называлась «Мария безутешная», а в этом тексте – «Мария безбожная». Я сделала себе заметку: спросить, как все-таки правильно. Затем я ответила Тессе, что все получила и готова приступать.

Пятница, 19 августа 2011 года

Две новости за сегодняшний день: Тессу опознали вполне вменяемые парень и девушка, а еще мне удалось зайти в интернет.

Утро выдалось неплохим. Чтобы избежать пробуждения в липкой духоте, как вчера, я не стала застегивать палатку на ночь и улеглась головой к выходу, предварительно повесив на шею маску для сна. С наступлением утра я выползла из палатки, оттащила матрац в тень соседнего дерева и сразу же натянула маску на глаза. Все это я проделала в полусне, так что к двум часам дня выспалась и чувствовала себя посвежевшей.

Я съела на завтрак три печенья, наскоро вытерлась влажными салфетками и отправилась продолжать опрос. Недалеко от центральной поляны двое новоприбывших ставили палатку. Я не сразу разобралась, кто из них парень, а кто – женщина: у обоих длинные прямые волосы, оба тощие, вдобавок девушка плоскогрудая, как доска. В мочки ушей парня вставлены большие втулки черного цвета размером с монету в один евро.

На вопрос, приходилось ли им отдыхать здесь прошлым летом, они ответили утвердительно. Тогда я показала им фотографию Тессы. Они перебросились парой фраз на своем языке, и мужчина сказал, что помнит англичанку, похожую на ту, которая на фотографии. Она приехала одна, но волосы у нее были длиннее, и звали ее не Тесса. В этом они не сомневались, хотя имени вспомнить не смогли, только то, что оно было длиннее и начиналось на «с».

Разумеется, Тесса могла назваться чужим именем. Меня интересовало, как она была одета или о чем говорила, но мои собеседники не могли вспомнить, хотя обещали подумать. Не буду радоваться заранее. Нужно больше сведений.

Я вернулась на свой матрац в тени и только задремала, как вдруг меня потянули за руку.

– Энни тебя с нами зовет, – сказал Мило.

Задняя дверь фургона была закрыта. Энни, сидя за рулем, объяснила, что ей нужно в банк, и пригласила меня съездить с ней в город и купить еды.

– Нельзя же питаться одними печеньями, – упрекнула она.

– А интернет-кафе там есть?

– Наверняка. Это ведь не глухая деревня, а приморский город, перевалочный пункт для туристов.

Я уселась впереди, вместе с Мило; малыш лежал на заднем сиденье. Мне уже доводилось ездить в автофургоне, когда перевозили мамину мебель на склад, но фургон Энни был совсем другим: очень старая модель. Отсутствие пластиковых деталей и вставок на приборной доске придавало автомобилю какой-то незавершенный вид. Чего-то недоставало и колесам: я чувствовала каждый камешек на дороге. Внутри было невообразимо душно и пахло то ли пластмассой, то ли молоком, то ли старыми носками. Везде – не только в кузове, где они жили, но и впереди – что-то валялось, на полу толстым слоем лежали книги и CD-диски, боковые окна наполовину заклеены яркими наклейками. С переднего зеркала свисала непонятная пушистая штука на веревочке; Мило, заметив, как пристально я изучаю ее, поторопился объяснить, что это – лапка его кролика.

– Он умер своей смертью, – пояснила Энни и с натугой крутанула руль. Машина глухо и озабоченно закряхтела, очень похоже на мамино покашливание по утрам, но не остановилась, и мы поехали дальше.

Мы выехали на узкую каменистую дорогу, ведущую под гору.

– Так что там за история с пропавшей подругой? – спросила Энни.

Несмотря на то, что я все ей рассказала еще в день приезда, я начала по новой.

– Да, я помню, что ты ее ищешь. Но почему? – перебила она и посмотрела на меня с лукавой полуулыбкой. – Ты влюблена в нее? Между прочим, не вижу в этом ничего дурного.

Я не удостоила ее ответом и продолжала молча смотреть в окно. Это сработало, и Энни стала рассказывать о себе. Не то чтобы я интересовалась подробностями ее жизни, но от меня не требовалось отвечать, и я немного расслабилась: голос Энни и пейзажи, проплывающие за окном, действовали успокаивающе.

Ее американский акцент напоминал мне об Адриане, и, прикрыв глаза, я вспоминала его подкасты, хотя то, о чем щебетала Энни, не шло ни в какое сравнение с его лекциями. Энни рассказывала о своей жизни в Коннектикуте, где у нее небольшой бизнес по производству деревянной мебели ручной работы, а живет она в съемном доме вместе с другой матерью-одиночкой. Упомянула Энни и об отце Мило: она дала ему «отставку», когда мальчику было два года, но позволяет время от времени видеться с сыном.

– Спорим, ты сейчас думаешь, от кого младшенький? – сказала Энни, кивнув головой в сторону младенца на заднем сиденье, хотя мне было все равно. Ей хотелось второго ребенка, продолжала она, но не возникало желания надолго связываться с мужчинами, так что она «в нужное время переспала» с незнакомцем. Потом она призналась, что беспокоится о том, как скажется на детях отсутствие фигуры отца.

– По-моему, отец совершенно необязателен.

– Правда?

Я объяснила, что никогда не видела своего отца, который исчез, когда мама была беременна, и мне это нисколько не навредило.

– А твоя мама не переживала, что у нее никого нет? – хмыкнула Энни.

– Нисколечко. Нам и вдвоем было хорошо. Она всегда повторяла, что, пока я рядом, ей никто не нужен.

Энни стала спрашивать про отца, и я рассказала, что знала сама: продавал машины в Ирландии, мечтал о беговой лошади. Еще у него были изящные кисти рук, как у меня.

Я заметила, как изменился пейзаж за окном. Оставив холмы позади, мы выехали на равнину, деревья уступили место длинным невысоким сооружениям из грязно-белого пластика, переходящим одно в другое, как будто образуя единую нескончаемую конструкцию. Я спросила у Энни, что это. Оказалось, теплицы, где выращивают зелень на продажу.

– Вот откуда берутся помидоры для твоего салата, – сказала она.

Я могла бы ответить, что не ем помидоры, но промолчала.

Мило захотел в туалет, и Энни остановилась у обочины. Я всмотрелась в теплицы. Сквозь непрозрачный пластик виднелись тени, а там, где обшивка разошлась, можно было заглянуть внутрь. В бесконечном зеленом море листвы черные мужские фигуры склонились над растениями. Внутри наверняка стояла невыносимая духота. Больше всего меня поразила тишина. Там, где работают руками, всегда шумно, а тут не слышно ни музыки, ни перекликающихся голосов, только журчание разбрызгивателей. В дороге Энни жаловалась, что кругом засуха, речка возле коммуны почти пересохла, а тут, в теплицах, расходуют массу воды. Странно, если не сказать больше – безнравственно.

Когда мы двинулись дальше, я узнала от Энни, что в теплицах работают в основном нелегальные африканские иммигранты. Прибрежная зона этой части страны совсем рядом с африканским побережьем, и иммигранты тайно пересекают пролив на лодках в поисках лучшей жизни в Европе. Некоторые пробираются дальше на континент, но у большинства нет никаких документов, и они остаются здесь, работают в теплицах.

Через час пятнадцать минут мы въехали на улицы Мотриля. Энни криво припарковала фургон, и мы договорились встретиться через час. Она с детьми отправилась в банк, а я пошла к центру города. Было непривычно тихо и безлюдно, по обеим сторонам пыльной дороги тянулись низенькие строения. Я увидела указатель с изображением волны и пошла в направлении пляжа. По мере приближения к морю здания почему-то становились выше, загораживая собой вид, как рослые люди впереди толпы.

Внезапно я очутилась на оживленной улице, где гуляли толпы отдыхающих, радикально непохожих на обитателей коммуны. Кто-то еще не успел загореть, у других была красная, обожженная кожа, третьи явно перестарались с загаром, но все носили нормальную одежду – майки и шорты. За столиками посреди улицы посетители кафе распивали пиво, хотя было только половина пятого. Из открытых дверей магазинов неслась танцевальная музыка, внутри предлагали дешевые пляжные принадлежности, хотя в одной лавке почему-то торговали тостерами и микроволновками. Все вывески и ресторанные объявления были на английском, у входа в кафе и магазины продавали английские газеты.

Все это было приятно, хотя, возможно, я просто обрадовалась, что на время уехала из коммуны. С моря дул свежий ветер, пахло чипсами и кремом для загара, вокруг ходили нормальные улыбчивые и умиротворенные люди, вроде покупателей в «Теско экстра».

Я побродила еще немного, нашла интернет-кафе и, заплатив два евро, села за компьютер. Рядом огромных размеров женщина с одышкой просматривала газонокосилки на аукционе Ebay. Сначала я зашла на «Фейсбук», по привычке залогинившись как Тесса, но, разумеется, ничего не вышло: к тому времени ее учетная запись давно была заблокирована. Тогда я попыталась зайти на свою страницу, но не смогла вспомнить пароль, то и дело сбиваясь на пароль Тессы. Правильный пароль я вспомнила только с третьей попытки: «inspectormorse», один из любимых маминых сериалов.

Череда чужих статусов на главной странице выглядела полной бессмыслицей. С таким же успехом я могла читать текст на китайском. Незнакомыми казались даже фотографии и имена моих «друзей»; впрочем, когда мы виделись в школе, я толком не знала, что это за люди, теперь же они стали совершенно чужими. Тэш, Эмма, Карен – случайные имена случайно взятых недалеких девчонок, которые комментируют то, публикуют это, делятся какими-то ссылками, сопровождая их неуместными выражениями восторга.

Я завершила сессию и проверила почту. Четырнадцать новых писем, почти все – спам. И одно – от Джонти: он писал, что все в порядке, и спрашивал, как я тут, в Испании.

Джонти – это мой квартирант. О нем я расскажу чуть позже.

Потом я сидела, уставившись на панель инструментов. Целыми днями я представляла себе момент, когда наконец-то зайду в интернет, а теперь не знала, чем себя занять. Все привычные двери были закрыты. Зайти на «Красную таблетку» я не могла, поскольку сайт заблокировали. Вряд ли получилось бы поиграть в World of Warcraft: даже если я и вспомню логин и пароль после вынужденного перерыва, до встречи с Энни оставалось сорок восемь минут – не хватит и на то, чтобы выбрать экипировку для персонажа. Я воображала, будто он надуется и гневно отвернется от меня, уязвленный длительным отсутствием внимания, отказываясь надевать кольчугу или нарочно уронит меч.

Завершив рабочую сессию, я покинула интернет-кафе, хотя оставалось еще 17 минут, и зашла в соседний минимаркет. Внутри было так холодно, что кожа на руках покрылась пупырышками. Магазин немного напоминал сеть магазинов «Лондис», разве что тут бутылки с алкоголем занимали чуть ли не половину всех полок. Я забеспокоилась, что не смогу прочесть этикетки на испанском или не найду привычных продуктов, но почти весь ассортимент товаров оказался привозным и был мне хорошо знаком. Среди английских продуктов я нашла томатный кетчуп «Хайнц» и чипсы «Уокерз». Я купила три большие пачки чипсов и две упаковки овсяного печенья.

До встречи у фургона оставалось еще почти полчаса, и неожиданно для самой себя я решила зайти в кафе, привлеченная большими яркими фотографиями красиво оформленной еды. Официантка говорила по-английски. За соседним столиком сидела пожилая пара: мужчина в кресле-каталке и женщина примерно того же возраста, которая кормила спутника бутербродом с колбасой. Я задумалась. Мы с мамой тоже могли бы уехать в отпуск. В последние годы ее жизни мы не раз обсуждали возможность такого путешествия, но решили остаться дома: слишком много возни с коляской и прочим оборудованием. Теперь, глядя на пару за соседним столиком, я сообразила, что это было бы не так уж и сложно. В Испанию или другую жаркую страну мы бы не поехали: из-за болезни мама плохо переносила жару, а вот в Корнуолл – возможно. Маме всегда хотелось побывать в корнуоллских деревушках, где снимали один из ее любимых сериалов.

В шесть вечера мы отправились назад в общину. На импровизированной автостоянке припарковали незнакомый фургон. Из него звучала музыка. Новенькие. Я выбралась из машины и направилась к ним. Дверь была открыта, внутри на диванчике лениво развалились несколько парней, широко расставив загорелые волосатые ноги. Кажется, итальянцы, подумала я. У них был такой же «первобытно-общинный» вид, что и у остальных обитателей коммуны: неопрятные волосы, ожерелья и цепочки на голой груди, – но еще не такой замшелый, как у тех, кто долго здесь живет. Я рассказала новичкам о своих поисках и протянула фотографию Тессы. Они подсели ближе друг к другу, чтобы получше рассмотреть фото, и кто-то из них воскликнул: «Эй, Луиджи, ты ее помнишь?», и вроде как в шутку ткнул локтем в бок сидевшего рядом приятеля. Все рассмеялись, и кто-то заговорил по-итальянски, сопровождая речь неприличным, как мне показалось, жестом. Пришлось довольно настойчиво задать еще несколько вопросов, пока не выяснилось, что они просто шутили.

Я заметила, что они пьют вино, и, уходя, сообщила, что употребление алкоголя на территории коммуны запрещено.

Остаток вечера я провела под своим деревом, поужинала, отерла лицо и руки влажными салфетками. Сейчас 21:46, я уже в палатке. Снаружи перестали барабанить, слышно только жужжание насекомых.

* * *

Теперь о Тессе. Вскоре я поняла, что придется взять ситуацию в свои руки, иначе это может продолжаться бесконечно. За несколько дней Тесса переслала бессмысленный набор писем, фотографий, записей из блогов, не предоставив никакой вводной информации или контекста. Так спешно собираются на каникулы, наобум выхватывая первые попавшиеся вещи из шкафа и швыряя их в чемодан. Никакой продуманной системы.

Вот, например. Она прислала файл под названием «Я и Дебби». И больше ничего: ни даты, ни кто такая Дебби, ни как они познакомились – а без этого от фотографии мало толку.

Более того, мне постоянно приходилось отсеивать противоречивые факты. Началось все с «Марии безутешной/безбожной» (как потом выяснилось, все-таки «безбожная»). Тесса путалась в деталях, как будто они не имеют значения: «однажды летом», «Джим как-его-там». Причиной тому была ее «чудаковатость», а также, я полагаю, психическое состояние. Я читала, что при биполярном расстройстве часто наблюдаются нарушения памяти, что усугубляется приемом лекарств. Например, препараты лития «вызывают значительную слабость, снижают способность ясно и четко мыслить».

Поэтому я составила для Тессы таблицу, которую следовало заполнить в определенном порядке. Сначала основные сведения: имена, адреса, телефоны, даты рождения самой Тессы и членов ее семьи, номера счетов в банке и прочее в таком духе.

Согласитесь, задание несложное, но Тесса с ним не справилась. Она не понимала, зачем указывать номер социального страхования: «Вряд ли он срочно потребуется брату или кому-нибудь еще». Я стала настаивать, и она призналась, что не помнит и не знает, как его восстановить. Я посоветовала обратиться в налоговую службу. Прошел целый день, а Тесса так никуда и не позвонила. Тогда я позвонила сама, представившись ею, и получила все, что требовалось.

По моей просьбе она сообщила пароли к электронным почтовым ящикам, – основному, smellthecoffeesweetheart на Gmail, и старому на Hotmail, а также пароль к профилю на «Фейсбуке». Хорошо еще, что она не пользовалась «Твиттером»: после пары недель в июле 2010 года ее энтузиазм иссяк. Пароли потребуются мне и в дальнейшем, однако сейчас в мои планы входило просмотреть всю переписку, профиль на «Фейсбуке» и собрать информацию.

Сначала я зашла на «Фейсбук» – получить общее представление о жизни Тессы. Личная страница выглядела вполне обычно. Фотография профиля была снята в каком-то выставочном зале – позже я узнала, что это парижский Лувр. Тесса приняла позу рядом стоящей статуи, театрально закинув руку за голову, будто вот-вот потеряет сознание. В друзьях у нее числилось 367 человек, обычное количество для женщины ее возраста, судя по аналогичному количеству друзей у тех, кого она читала. Список групп, на которые она подписывалась, был длинным и неоднородным: движение солидарности с монахами Тибета, акция в поддержку реконструкции старых лондонских мюзик-холлов, посетители «Пиццы-экспресс» за прежний рецепт томатного соуса, фан-клуб малоизвестных музыкантов, книги, рестораны, достопримечательности и еще множество экстравагантных «мероприятий», например, «Хватит носить желтую парку!» и «Мне нравится, как Хью Эдвардс произносит слово “Ливерпуль”». Все это навело меня на мысль, что Тесса не делала больших различий между тем, за что ратовала.

Ее отметили всего на 140 фотографиях, что гораздо меньше, чем кого-либо из моих сверстников, но вполне нормально для людей ее возраста. Ни Тесса, ни ее друзья практически не позировали нарочно, в основном это были фотографии, снятые случайно на вечеринках, пикниках и в пабах, а там, где им приходилось позировать, они просто смотрели в камеру или строили гримасы, а не томно склоняли набок голову, втягивая щеки. Еще одно значительное отличие – дети: нескончаемые, почти неотличимые друг от друга снимки ее друзей с супругами, родственниками и друзьями с маленькими детьми. У некоторых друзей Тессы младенцы были даже на фотографиях профиля.

Хотя Тесса не отличалась любовью к детям – пока мы общались, она называла их «спиногрызы» и «пачкуны», – ей не удалось избежать внешне навязанного общения с ними: я насчитала двадцать восемь фотографий, где у Тессы на руках сидели дети ее друзей. Чаще всего она фотографировалась с Маугли, своим крестником и сыном одной из близких подруг, от его младенчества и до пяти лет.

Среди ее собственных фотографий было много снимков без присутствия людей: снятые крупным планом закаты или трава, руки, капли воды в раковине – как уже говорилось, Тесса обладала «творческой» натурой. В одном из альбомов оказалось несколько старых отсканированных фотографий, зернистых, сделанных еще в доцифровую эпоху. На одной Тесса выглядела не старше меня, должно быть, ей было «двадцать или около того», по ее собственным словам; назвать более точную дату снимка она не смогла. На снимке Тесса с двумя подружками, весело хихикая, собираются идти гулять. Я не сразу определила, кто из них Тесса: все три были похожи друг на друга – завитые волосы, плоские животы, короткие топы, похожие на спортивные бюстгальтеры, и узкие яркие легинсы или шорты. Сперва я подумала, что они шли на тренировку, но позже решила уточнить, и Тесса со смехом ответила: «Как бы не так!» Оказалось, они собирались на «рейв-тусовку».

Мы уже общались по скайпу. В тот вечер Тесса была в отличном настроении, и напоминание о «рейве» пробудило радостные воспоминания. Она нелепо задвигала руками, согнув их в локтях, приговаривая: «Волна, робот, петля, квадрат». На это ушло битых две минуты, а когда я, наконец попросила ее пояснить, что все это значит, она махнула рукой: «Да ну, забудь».

Определить дату другой старой фотографии было проще, хотя тогда я знала о Тессе совсем немного. На портрете крупным планом у Тессы были короткие, длиной не более сантиметра, волосы. Я предположила, что снимок сделали вскоре после случая, описанного в «автобиографии», когда она обрила голову в студенческой столовой. Тесса отлично выглядела даже с бритой головой: резкие черты лица и темные, широко расставленные глаза удачно вписывались в странный образ. Улыбка была уверенной. Глядя на эту или любую другую фотографию, размещенную на «Фейсбуке», никто не предположил бы, что эта женщина несчастна.

После ознакомления с «Фейсбуком» Тессы я решила выработать определенную систему. Для начала мне потребовался список ближайших родственников и друзей. Я составила таблицу, куда внесла членов ее семьи: мать, Марион; отца, Джонатана; и сводного брата, Уильяма. Уильям был сыном Марион от первого брака. Сама родом из Чили, Марион вышла замуж за англичанина, с которым развелась, когда Уильяму было семь лет, и вышла за Джонатана, старше ее на целых четырнадцать лет. Тесса родилась через год после их свадьбы. Уильям – а никак не «Билл» – женился на девушке по имени Изабель. У них было двое детей: шестилетняя Поппи и ее младший брат, пятилетний Люк.

Для каждого из членов семьи Тессы я создала строки «возраст», «род занятий», «семейная жизнь», «черты характера», которые заполнила, исходя из известных мне сведений. Затем я просмотрела все цепочки сообщений между Тессой и ее родными, добавила к таблице несколько строк – «дополнительная информация», «интенсивность переписки», «стиль письма» и другие – и внесла туда все то, что удалось разузнать из писем. Тесса пользовалась почтовым ящиком на Gmail около шести лет, а ящиком на Hotmail – почти десять, так что работы было много. Похожим образом я собрала сведения о ее близких друзьях – Саймоне, Джастине и Шоне.

Я попросила Тессу прислать одну-две фотографии каждого значимого для нее человека. Конечно, многих легко найти на «Фейсбуке», где фотографий было предостаточно, но некоторые, в том числе ее родители, «Фейсбуком» не пользовались. Кроме того, рассуждала я, на «Фейсбуке» чаще всего размещают самые удачные фотографии, изображения в выгодном свете, а по фотографиям, сделанным просто так, можно составить поверхностное представление о человеке и узнать, как он выглядит на самом деле. Снимки я сохраняла на компьютере, распечатывала, указывала имя и основные данные, а потом прикрепляла к стене над рабочим столом. Вскоре это стало напоминать доску с материалами о ходе расследования преступлений, как в сериалах про полицейских.

Тесса прислала и групповую семейную фотографию. В летний домик на юге Франции, принадлежавший Уильяму и Изабель, собралась вся семья – отпраздновать семидесятилетие Джонатана. Даже Тесса не могла забыть о таком. Все, кроме Тессы – она фотографировала, – расположились вокруг вынесенного на улицу стола, где стояли уже пустые тарелки. В самом центре снимка сидела Марион, очень похожая на Тессу: такие же темные волосы и смуглая кожа. Впрочем, мать была невысокой – всего метр шестьдесят, на десять сантиметров ниже дочери – и заметно худее. По словам Тессы, Марион страдала анорексией. Поднятый воротник белой блузки подчеркивал ожерелье из больших зеленых камней, лежащих на сухой костлявой груди. Марион считала украшения своим «стильным почерком», что бы это ни значило, и, получив множество восхищенных отзывов от друзей и знакомых, затеяла продавать через интернет бижутерию, которую заказывала в Чили. Марион убрала волосы в высокий пучок, по форме напоминающий рогалик, и накрасила губы ярко-красной помадой. Все глядели в камеру, приподняв полупустые бокалы с вином, будто для очередного тоста, и только бокал Марион был полон, а улыбка казалась деланой и натянутой.

Рядом с ней сидел Джонатан, которому вскоре диагностируют слабоумие. Тесса рассказывала, что как раз в эту поездку он забыл, где туалет, хотя не один раз бывал в доме. Еще он с огромным трудом вспомнил название сыра – камамбер, – но это списали на обычное ослабление памяти у пожилых людей. Седые, как у Гэндальфа, волосы аккуратно причесаны на пробор; на румяном лице сияла широкая улыбка. Внешне он чем-то напоминал киноактера Ричарда Брайерса, о котором мама говорила, что не прочь выйти за него замуж.

С другой стороны сидел Уильям, смуглый, как мать и сестра, но с более заурядным, одутловатым и бесформенным лицом. Он был в очках без оправы с тонкими дужками и, так же, как Марион, искусственно улыбался. Его жена, Изабель – блондинка с волосами до плеч и правильными, но неприметными чертами лица, похожа на модель с рекламы бриллиантов. Светловолосый Люк сидел у нее на коленях, а темно-русая Поппи – в соседнем кресле. Оба опрятные и милые, как дети в телепередачах. На «Фейсбуке» Изабель публиковала фотографии семейного досуга: вот они всей семьей катаются на лодке, а вот – бредут по колено в снегу вместе с большой палевой собакой, оба ребенка одеты в одинаковые красные комбинезоны.

Отношения Тессы со старшим братом и его женой не задались. По словам Тессы, ее невестка – «надутая стерва голубых кровей», которая позволяла себе не более двух бокалов вина в неделю, а детей заставляла носить защитные шлемы, если те шли играть на общественную детскую площадку. Выйдя замуж, Изабель уволилась с работы и занялась сдачей семейной недвижимости в аренду. Она с большим пафосом согласилась предоставить Тессе «семейную скидку» на аренду летнего домика во Франции, где та хотела отпраздновать свой тридцатипятилетний юбилей. Скидка оказалась всего 10 % от обычной стоимости. Изабель притворялась, будто завидует «неугомонному» образу жизни Тессы: «Ах, где бы и мне найти столько времени и сил!»

Особенно сильно Тессу раздражало недавнее пристрастие Уильяма и Изабель к современному искусству: они коллекционировали картины, которые, по ее мнению, представляли собой «концептуальное фуфло», оскорбительное для зрителя – прямая противоположность ее собственным рисункам. Изабель частенько выпытывала мнение золовки о том или ином модном художнике: «Кто тебе кажется перспективным, Тесса?», на что Тесса злилась и отвечала: «Дюрер», или «Отто Дикс» – вероятно, старые мастера, а не те, о которых жаждала узнать Изабель.

С Уильямом дела обстояли не лучше. В одном письме Тесса пожаловалась ему на мать, а он заступился за Марион, причем прямолинейно и официально (он неизменно подписывался: «С наилучшими пожеланиями»). Тесса пришла в ярость и настрочила обвинительное письмо в ответ: он всегда был маминым любимчиком, ему никогда не понять, что Марион – фальшивка, иначе как она, якобы такая чуждая социальным условностям, могла бы упиваться его деловыми успехами в Сити. Уильям оставил письмо без внимания.

С братом и невесткой Тесса виделась только на семейных праздниках, никак не пересекаясь в интернете, поэтому трудности для моей работы они не представляли. Меня беспокоила Марион. Несмотря на все недопонимание между ними, казалось крайне маловероятным, что она в какой-то момент не захочет поговорить с дочерью по телефону. К примеру, в те редкие дни, когда я уходила гулять в город, мама звонила мне чуть ли не каждые полчаса.

Когда я затронула этот вопрос в разговоре с Адрианом, он объяснил, что Марион глуховата и не любит говорить по телефону: еще одно обстоятельство в пользу Тессы.

Тесса также не приняла мои опасения всерьез.

«Она будет только рада, если я оставлю ее в покое, – писала она. – Мы и так почти не разговариваем».

Это вызвало у меня недоумение, но, прочесав переписку Тессы с матерью, я убедилась, что их действительно связывали непростые, запутанные отношения. Они писали друг другу часто, но нерегулярно, кратко и по делу: чем занимаешься, как себя чувствуешь, как поживает Джонатан. В своих письмах Тесса зачастую приукрашала реальность. Так, она сообщала матери, что с ней все в порядке и что она «среди друзей»; а в письме подруге, отправленном в тот же день, рисовала совсем иную картину: проплакала полдня, сидя в ванне, пока не остыла вода и не свело судорогой ноги, или в одиночку напилась в баре, после чего отключилась и пришла в себя, лежа на диване с незнакомцем.

Примерно раз в полгода между ними вспыхивала долгая, полная взаимных упреков перебранка: Тесса в едких выражениях укоряла Марион за то, что та была из рук вон плохой матерью («Это из-за тебя я стала сумасшедшей, рядом с тобой я чувствовала, что не имею права на существование»), что вышла за Джонатана по расчету, а в последнее время – за то, что ненавидит его из-за болезни и необходимости ухаживать за ним. Было много непонятного: «язвительные замечания» за ужином, испорченные новогодние праздники и так далее. Тесса писала: «Я не хотела, чтобы ты приходила за мной после того, как меня выписали из больницы, я знала, что ты вечно будешь колоть мне этим глаза, доказывая, какая ты заботливая».

С Джонатаном было проще. Я насчитала всего 32 сообщения между ним и Тессой – душевных, но поверхностных. Чаще всего речь шла о деньгах: отец не раз давал ей в долг, но, судя по всему, Тесса деньги не возвращала. По ее словам, до болезни Джонатана они редко общались по электронной почте, а теперь он не мог писать. «Не переживай, через пару месяцев он даже не вспомнит о том, что у него есть дочь».

Я набросала несколько хронологических таблиц, чтобы лучше представлять себе очередность событий в жизни Тессы. В одной были отражены важные перемены, о которых могли знать или точно знали ее родители: переезды, смена работы, смерть дедушки, свадьба брата и рождение его детей, и так далее. В другую таблицу я заносила факты ее биографии, неизвестные членам семьи: случайные связи с мужчинами, злоупотребления алкоголем, обращения к психиатру и тому подобное. К каждому событию я составила список тех, кто, по моим сведениям, знал о нем, что именно знал и какие мысли имел на этот счет.

Входящей информации было так много, что вскоре мне стало неудобно работать с ней на экране ноутбука. Мне бы не помешал дополнительный экран, но стоил он дорого, и в конце концов я переписала таблицу на огромный лист бумаги, стрелками обозначив связи между событиями и людьми, и прикрепила его на стену рядом с фотографиями.

Можете себе представить, как много времени это заняло. Тесса вела беспорядочную жизнь, и, как выяснилось, каждому из друзей рассказывала слегка измененную версию событий. Вдобавок Тесса путалась в именах и датах, что еще больше усугубляло ситуацию.

Несуразицы и противоречий было предостаточно. Так, одно время в переписке с кем-то из знакомых она утверждала, будто живет в Шордиче, при этом другому адресату говорила, что живет в Бетнал-Грин, хотя у меня не было никаких сведений о переезде. Другие, менее значительные детали легко проверялись в «Гугле» – магазин красок «Фэрроу энд Болл», клуб «Граучо», «дом Вирджинии Вулф», но некоторые оставались для меня загадкой. К примеру, о некоей женщине она писала: «…с прической, как у актрисы Королевского национального театра», а в письме Саймону признавалась, что обожает смотреть, «как парни рвут рубаху на груди».

Иногда я просто не могла объяснить ее реакцию на некоторые вполне понятные события. Взять хотя бы напряженный обмен сообщениями от 17 августа 2005 года между Тессой и ее подругой по имени Занти. Подруга, судя по всему, осталась у Тессы на выходные и выбросила «прекрасные», по мнению Тессы, увядшие цветы, которые зачем-то стояли в вазе. Тессе казалось, что, раз Занти не способна оценить красоту увядших цветов, то ей не понять ни саму Тессу, ни «поэзию жизни». В итоге Тесса заявила, что отныне Занти ей не подруга. Странный поступок; но недели через две они вновь переписывались, как будто ничего не произошло.

Уточнять у Тессы было бесполезно: зачастую она не могла вспомнить не только подробностей, но и сам факт. «Я же говорила, – жаловалась она, – мозги у меня ни к черту». Однажды она попыталась собраться с мыслями: «Я поясню, каково это. Помнишь аттракционы, где металлической лапой надо вытащить мягкую игрушку из общей кучи? Вот так и со мной: пытаюсь зацепиться за мысль, воспоминание, но схватить не могу. А если вдруг выходит, то все равно вытаскиваю дешевку».

К тому же оставалось много пробелов, когда она ни с кем не общалась, находясь, как я теперь понимаю, в глубокой депрессии, не в силах даже причесаться. В такие периоды о письмах не могло быть и речи.

Параллельно я просматривала рассылки и уведомления. Сведения о купленных билетах в кино и театр, покупках на iTunes я заносила в каталог ее вкусов и увлечений. Тесса часто делала покупки через интернет, причем либо тратилась на невразумительно дорогие вещи, например трусы за 230 фунтов стерлингов, либо заказывала копеечную мелочь, вроде «винтажного подстаканника» за 20 пенсов на Ebay. Бывали дни, когда она платила огромные деньги – тысячи фунтов! – за совершенно ненужные ей вещи или покупала их в невероятных количествах. Помню счет за двадцать белых кухонных полотенец, по двенадцати фунтов за штуку.

Дату и прочие данные каждого счета я аккуратно записывала. Как можно позволить себе увлажняющий крем за сто двадцать фунтов, если работаешь натурщицей и получаешь шестьдесят фунтов в неделю? В каждом подобном случае я сверялась с банковской выпиской за указанный период, уточняя, не превысила ли она кредитный лимит или не получила заем в банке.

Вскоре у меня накопилось множество вопросов, которые я распределила в порядке срочности. Незакрытые пробелы в биографии имели важнейший приоритет. Однако ответы Тессы меня не удовлетворяли. На простейший вопрос – например, какие передачи она любила смотреть в тринадцать лет, – Тесса не отвечала днями или злилась, говоря, что не помнит, или называла передачу, первый выпуск которой на самом деле вышел двумя годами позже.

В своих письмах я пыталась держать ровный, деловой тон, но иногда приходилось проявлять настойчивость и напоминать о серьезности ситуации и о требованиях, необходимых для успешного выполнения моей работы. В ответ она раздражалась: «Господи, да сколько можно, я ведь уже сказала – не помню!» Или же, если пребывала в меланхоличном настроении, многократно извинялась и обзывала себя ужасной и неблагодарной.

Спустя несколько недель я была на грани отчаяния. Я продолжала тестировать веб-сайты, но все чаще и чаще работу оттесняли на второй план письма Тессы, которых приходилось ждать по нескольку дней. Тесса продолжала твердить, как ей не терпится поскорее все закончить и «уволиться» – по нашему общему выражению. Но стало ясно: если она и дальше будет несвоевременно и бестолково отвечать на мои письма, мы и за год не подготовимся.

Тут мне пришла в голову блестящая мысль. Мы договорились не встречаться, но ведь ничто не мешало нам беседовать по скайпу. Дело пошло бы гораздо быстрее.

Я поделилась идеей с Тессой и добавила, что для сведения эмоционального контакта к минимуму видеокамеры можно не включать. Она согласилась, и мы решили созвониться во вторник вечером.

Я составила список вопросов, возникших после первого ознакомления с ее документами.

1. В сообщении от 27/12/08 Уильям писал: «Спасибо, что испортила настроение за обедом». Как именно это произошло?

2. Ты встретилась с «Питом из Польши» в День святого Валентина в 2006 году на Вацлавской площади, как обещала в письме от 02/10/05?

3. Прозвище «Декольтишка» знали все или только Стивен Гейтман?

4. Как протекает болезнь Джонатана.

5. По поводу встречи с каким-то Джейми в мае 2009 года ты писала: «в интеллектуальном отношении он мне неровня». Но ведь ты сама сдала только один экзамен, по изобразительному искусству. Сколько экзаменов сдал Джейми и с какими оценками?

6. С февраля по апрель 2008 года у тебя в почте полное затишье. Где ты находилась и чем занималась в этот период?

7. В разные моменты времени ты утверждала, что «твоя самая любимая песня» – «You’re Nobody till Someone Loves You» Дайны Вашингтон, «Natural Woman» Ареты Франклин и «I Want You Back» группы «Five Star». Так которая?

8. Ты писала Шоне, что во время праздничного ужина хозяйка дома сказала, что «отдыхает душой, когда готовит», и тебя это взбесило. По-моему, вполне безобидное замечание. Объясни, что в нем не так.

9. В письме от 03/06/07 ты упрекаешь Марион, что она плохо относилась к тебе в детстве, однако в «автобиографии», написанной для психиатра, утверждаешь, что у тебя было обычное счастливое детство. Ты не могла бы выразиться более определенно?

10. В феврале 2005 года ты зарегистрировалась на сайте adultfriendfinder – «Знакомства только для взрослых». С какой целью ты это сделала и как часто пользовалась этим сайтом?

11. Ты писала Мире Столбах 16/05/08, что «считаешь дни» до ее свадьбы, которая состоялась летом того же года, а в письме Джастины от 02/06/08 признаешься, что «ненавидишь чертовы свадьбы». Поясни, почему такое противоречие.

12. В той же переписке с Джастиной на ее вопрос, следует ли ей продолжать отношения с партнером, который перестал ее устраивать, ты советуешь ей «остепениться», на что Джастина ответила: «Тебе легко говорить». Почему?

13. Ты всегда подписываешь сообщения по-разному, даже если речь идет об одном и том же адресате. Иногда письмо заканчивается словом «целую», иногда – «обнимаю, целую», а временами ты не подписываешь сообщение совсем. Есть ли какие-то правила? Как согласуется характер подписи с твоим отношением к человеку в тот или иной момент?

14. В сообщении от 17/09/10, отправленном на адрес jo@samaritans.org, очевидно, в организацию «Добрые самаритяне», ты пишешь, что не доживешь до утра. Ты пыталась совершить самоубийство?

15. В 2008 году ты часто упоминаешь «Зетти». Кто это?

Перед первым звонком Тессы я нервничала. Вот уже три недели, как я с головой ушла в ее жизнь, читая переписку, рассматривая фотографии, пытаясь упорядочить хаос прошлых лет. Даже на начальном этапе я знала о ней больше, чем любой другой, потому что, как я уже говорила, близким и друзьям она рассказывала о себе выборочно. До определенного момента мы только обменивались электронными сообщениями, и поэтому складывалось ощущение, будто речь шла не о живом человеке. К тому же у меня была возможность подумать и сформулировать свои мысли, а не отзываться спонтанно.

Нервничала я еще и потому, что собиралась записывать наш разговор.

На допросе я об этом промолчала. Я предпочла скрыть этот факт от полиции, поскольку Тесса не знала о моих намерениях, а я где-то читала, что противозаконно записывать речь человека без получения его согласия.

И все-таки я решилась на это пойти, поскольку предвидела, что в какой-то момент «Тессе» придется говорить по телефону, несмотря на все уверения Адриана и ее самой в обратном. Крайне маловероятно, что в будущем не случится ничего такого, о чем с «Тессой» захотели бы поговорить ее друзья или родные. А если Джонатан умрет? А вдруг у Изабель будет еще один ребенок? Или Джастина выйдет замуж?

Я предположила, что существуют технологии имитации голоса, и на каком-то форуме нашла статью о разработке нового программного продукта, который позволяет пользователю изменять свой голос, убедительно подражая другому человеку. В статье не говорилось, как работает программа и когда выйдет на рынок, сообщалось только о возможностях голосовой имитации. Я решила, что для подобных технологий необходима загрузка звукового ряда – слов, произнесенных человеком, голос которого нужно воспроизвести. Итак, мне показалось разумной мерой предосторожности записать голос Тессы, на случай, если вскоре программа окажется работоспособной.

Наступил вторник, одиннадцать часов вечера. Передо мной лежал список вопросов. Зуммер прогудел восемь раз, потом Тесса настороженно сказала «алло». Она несколько удивилась, услышав, кто я, хотя о звонке мы договаривались заранее.

– Тьфу ты, черт, я думала, это Сильвия! – рассмеялась она. – Извини.

О Сильвии я слышала впервые. Пришлось отступить от первоначального плана и выяснять, что это за новый персонаж. К счастью, я нашла Сильвию на «Фейсбуке»: вытянутое, опечаленное лицо и густые рыжие волосы, на фотографии профиля перекинутые через плечо, как воротник из лисьего хвоста. Таким образом мне удалось избежать тягостного выпытывания подробностей и выклянчивания фотографий.

Я не ожидала, что голос ее будет звучать как-то особенно: подобные размышления – пустая трата времени. И все же, должно быть, я об этом задумывалась, поскольку отчетливо помню, как удивилась, услышав правильную речь и внятный, бархатистый голос, без малейшего намека на душевные страдания.

Я узнала кое-что о Сильвии – учительнице, которая ненавидела свою работу, вышла замуж за испанца, старше ее на двадцать лет, и подумывала закрутить роман с кем-то из школы, – я приступила к своим вопросам. Отрадно было видеть, что затея с голосовым общением по скайпу удалась. Мы продвигались намного быстрее, чем если бы продолжали переписываться. Если Тессу несло не туда, я сразу же возвращала ее к теме разговора.

В первый раз мы проговорили двадцать минут, потом Тесса устала и не могла сосредоточиться. Мы созвонились на следующий день в то же время, и Тесса была более красноречива. Даже слишком: она то и дело отклонялась от темы, болтала обо всем, что в голову взбредет. Я хотела больше узнать о том периоде, когда она целых четыре месяца заведовала «Прикидом» – магазином винтажной одежды в Бетнал-Грин. Рассказ Тессы плавно перешел в воспоминания о каком-то фестивале, где одетые в старинную одежду участники катались с американских горок в парке аттракционов. Затем она вспомнила, как расстроилась Марион, когда Тесса не смогла втиснуться в изысканные наряды матери, сохранившиеся с былых времен: «У тебя такие широкие плечи, как у отца», – сокрушалась она.

В наш третий разговор Тесса была не в духе. Днем она ходила в театр, и женщина в переднем ряду нагрубила ей. Тесса возмущалась этим весь вечер. Бывали дни, когда подобные мелочи невыносимо ее раздражали, и даже если мне удавалось увести разговор в сторону, она все равно возвращалась к инциденту. Причиной мог стать малейший намек на грубость и нечуткость со стороны окружающих (впрочем, сама Тесса часто поступала подобным образом). Так, на платформе в метро ее бесили люди, спешащие занять места поближе ко входу в вагон: «Не выношу цоканья каблуков, когда все бегут к поезду». Ее оскорбляло, когда, ожидая, пока загорится зеленый свет на пешеходном переходе, она видела, как подходившие к переходу люди вновь и вновь жали на кнопку светофора. Разве им непонятно, что она уже нажала ее? Она что, полная дура?

Позже, когда я прослушивала запись, из потока не относящихся к делу воспоминаний Тессы всплыл любопытный факт из биографии Джонатана: оказывается, некоторое время он жил в Сингапуре. И мне пришло в голову, что, несмотря на мою склонность пропускать мимо ушей все лишнее, из этих «бредней», пусть даже не отвечающих на поставленный вопрос, можно извлечь немало пользы. Они не только сообщали случайные подробности, но и сами являлись штрихами к портрету Тессы. Если Тессе было свойственно отвлекаться на посторонние темы, я должна знать об этом, а также о том, что отвлекает ее больше всего.

Я поняла, что лирические отступления могут быть так же важны, как голые факты. Раз уж я буду «воплощением» Тессы, нужно учесть все особенности ее натуры.

Во время очередного сеанса настроение Тессы снова качнулось в сторону. На этот раз она была молчалива и впервые задала мне несколько личных вопросов: сколько мне лет, где я живу и почему готова протянуть ей руку помощи. Мне не хотелось говорить о себе – чем больше мы тратили время на меня, тем меньше его оставалось для моих вопросов, – однако я ответила, что поступаю в соответствии со своими убеждениями. Она поинтересовалась, какого я мнения об Адриане, и я не стала скрывать своего восхищения, сказав, что его лекции дали мне новое понимание вещей.

– Что ж, при случае загляну к нему на сайт, – произнесла Тесса.

Это замечание привело меня в изумление.

Я-то решила, что они с Адрианом познакомились на его сайте. Это теперь мне ясно, что она и минуты бы там не продержалась со своими провалами в памяти и отсутствием логики, но тогда я и не предполагала, что их знакомство состоялось при иных обстоятельствах.

– А откуда ты знаешь Адриана? – спросила я.

– Точно не припомню, – расплывчато ответила Тесса. – Кажется, нас познакомили на какой-то вечеринке.

Мне так не удалось разузнать у Тессы, как Адриан оказался среди ее сумасбродных приятелей.

Теперь, когда я рассказала Тессе о форуме, мы разговаривали доверительнее, и я решила отступить от плана вопросов и уточнить кое-что, о чем не переставала думать с первого же дня проекта. По убеждению Тессы, перепады настроения, от черной меланхолии до маниакального буйства, являлись ее неотъемлемой частью, врожденным дефектом. «От самой себя не излечиться», по ее излюбленному выражению. Это навело меня на мысль: откуда такая уверенность, что эти «крайности» действительно определяют личность? Возможно, они, напротив, разрушают истинное «я», как вмешательство извне.

И далее: имеет ли она моральное право решать, какие качества ее личности являются «подлинными», а какие – нет?

Я поделилась с Тессой своими размышлениями, но она продолжала уверять в неотъемлемости своего состояния от своего «я». На это я заметила, что абсолютной уверенности быть не может – только определенная точка зрения. В голосе Тессы зазвучали жесткие нотки:

– Вот уж не думала, что ты примешься меня отговаривать.

Пришлось объяснять, что никакого такого намерения у меня нет. Я нисколько не оспариваю ее решение. Мне просто хотелось обсудить с ней этот вопрос. Было ясно, как день: Тесса понятия не имеет о философии, и я растолковала ей, что мне нравится обо всем составлять всестороннее мнение.

Тесса поутихла, но через минуту меня ждал очередной сюрприз: оказывается, ее «муж» считал, что в моменты обострения Тесса становится одержимой, и придумал прозвище для этих перепадов настроения – «зверь».

Я едва не потеряла дар речи и на всякий случай переспросила, не послышалось ли мне. А она с удивлением произнесла: «Ой, а я что, не рассказывала тебе о нем?», как будто речь шла о пустяке!

Оказалось, в «двадцать с лишним» она побывала замужем. Не сразу, но удалось добиться точной цифры – в двадцать четыре года. С Ли – так звали ее мужа – они познакомились в Дели, в очереди к банкомату. Их брак продлился всего десять месяцев. Когда они разошлись, Ли вернулся домой, в Австралию, и «потом» оформил развод. Как пояснила Тесса, их брак был «безумством», и она считала его недостойным упоминания. К тому же они не разговаривали вот уже много лет, и вряд ли бывший муж станет искать общения с ней.

– Я ведь предупреждала, – вздохнула она, – глупостей я натворила предостаточно.

Кроме прочего, Ли, хоть и был ее мужем какое-то время, вовсе не был ее «большой любовью», по собственному выражению Тессы. Пальму первенства держал некий Тибо, диджей, с которым Тесса встречалась около года, когда ей было двадцать семь. С фотографии смотрел невысокий темнокожий мужчина в мягкой фетровой шляпе с короткими полями; на коленях у него сидела Тесса, с виду вполне счастливая, в ее глазах светилось обожание.

– Да просто мы подходили друг другу, – протянула Тесса, – как кусочки пазла.

Я попросила ее остановиться на этом более подробно.

– Ну, ты понимаешь, о чем я, – уклончиво начала она.

– Нет, не понимаю.

– Когда мы были вместе, у жизни появлялся смысл. Он понимал меня, даже когда я начинала путаться в собственных мыслях. Я могла рассказать ему что угодно, и он принимал меня такой, как есть. И в то же время умел вовремя одернуть и поставить на место.

Они расстались, когда Тесса переспала с кем-то еще – «ошибка всей моей жизни», – и Тибо об этом узнал.

Дольше всего, с девятнадцати до двадцати трех лет, Тесса встречалась с Мэттом. «Милый мальчик», вспоминала его Тесса, но это звучало почти как оскорбление. Мать хотела, чтобы Тесса вышла за Мэтта замуж: он добился значительных успехов в гостиничном бизнесе, и Марион пилила дочь за то, что та профукала свою судьбу.

За исключением Тибо, о мужчинах Тесса была невысокого мнения. Считала их слабыми и примитивными существами, и порой хватало безобидного, на мой взгляд, проступка, чтобы она порвала отношения с очередным ухажером. Вспоминая о Чарли, с которым она встречалась в 2004 году, Тесса только вскользь упомянула, что, когда они летели в Рим, он упаковал свой чемодан в полиэтиленовую пленку. Этого оказалось достаточно, чтобы дать Чарли отставку.

Помимо ее замужества, были и другие сюрпризы. В 1997 году она чуть было не начала работать на телевидении в роли ведущей «тележурнала» «Болтология» на четвертом канале, где ей приходилось брать интервью у «отборных придурков». Вышел всего один пилотный эпизод, и продолжения не последовало.

Не только жизненный опыт Тессы, но и ее отношение к некоторым вещам приводили меня в недоумение. К примеру, она то и дело оплакивала уходящую молодость, страшась потерять привлекательность и стать «невидимкой». Когда я обратила ее внимание на тот факт, что бояться неизбежного неразумно, она с едким смешком заметила: «Погоди, когда-нибудь поймешь».

Иногда, в чем-то понимая Тессу, я чуждалась ее мотивации. И я, и Тесса не любили ездить в метро, однако, если меня угнетали толпы людей, толкотня и брань в переполненных вагонах, ее объяснение привело меня в замешательство: она с головой уходила в «сопереживание» пассажирам.

– Глядя на людей, я рисую себе картинки из их жизни. Ну вот, скажем, мужчина в комбинезоне, рабочий. Я представляю, как он сидит в пабе над очередной пинтой пива и говорит себе: «Работа как работа, а что ты хотел?» Или передо мной рыжеволосая девушка – и я вижу, как на корпоративной вечеринке под Новый год к ней подваливает какой-то хмырь со словами: «Люси, мы с пацанами заспорили, ты везде рыжая или как?» А однажды Тесса со слезами на глазах наблюдала, как старик в кепке вытащил из сумки с покупками пачку шоколадного печенья, поглядел на него и аккуратно положил назад в сумку. «Он предвкушал, как будет пить чай. Простые радости жизни. Иногда мне кажется, будто я не от мира сего. Понимаешь?»

Чаще всего я не понимала Тессу, но временами мне были близки некоторые ее эмоции и то, чем они вызваны. Как-то, вернувшись с очередного званого ужина, Тесса с негодованием вспоминала занудную тетку, сидевшую за общим столом: «Она битых полчаса перечисляла страны, где ей довелось побывать, даже аэропорты пересадок приплела!»

Я согласилась, что это очень раздражает, и, в свою очередь, рассказала про Тэш Эммерсон, у которой была аналогичная привычка. К тому же Тэш еще и на «Фейсбуке» опубликовала список своих поездок.

– Я фигею! – возмутилась Тесса. – Удали ее прямо сейчас. Зачем они вообще тебе сдались?

Дело не в том, что мне нравится Тэш – совсем наоборот, мы даже не разговариваем, оправдывалась я. Просто каждый добавлял всех одноклассников подряд, чтобы набрать как можно больше друзей.

– Может, этим глупым коровам оно и нужно, – сказала Тесса, – но ты же в сто раз умнее их всех! Удали их всех скопом.

– Если я удалю всех, с кем на самом деле не дружу, останется одна только Рашида, – ответила я, но не стала добавлять, что и с ней я уже не вижусь.

– Ну так и что? – не унималась Тесса. – Кому какое дело? Забей. Вычеркни их на фиг.

Я поразмыслила над тем, что она предлагала: ведь я должна рассуждать независимо и без предубеждений. Но тут я себе представила, как на личной странице значится: «Друзья (1)».

– Не могу, – сказала я.

– Боже, какое счастье, что в моей молодости интернета не было, – вздохнула Тесса.

В тех редких случаях, когда она расспрашивала о моей жизни, вместо того чтобы говорить о себе, я остро ощущала, что мы теряем время, и, действуя в интересах дела, стремилась вернуть разговор в прежнее русло. Хотя, признаюсь, мне льстило ее внимание: казалось, я действительно интересна и небезразлична ей.

Однажды Тесса решила дать мне пару советов.

– Я весь день об этом думала. Дочери у меня нет, так что придется тебе отдуваться.

Я запротестовала, но безрезультатно.

– Во-первых, ты вовсе не такая никчемная, как тебе кажется, – продолжала Тесса.

– Я вовсе так не думаю! – возмутилась я.

Она шикнула и стала перечислять по пунктам:

– Даже не думай о бывшем женатике, пока после его развода не прошел хотя бы год. Если ты терпеть не можешь своих родителей, это нормально. Воспоминания о первом кайфе от кокаина будут преследовать тебя всю жизнь. Не жалей денег на хорошую стрижку.

– Эти советы не для меня, – сказала я. – Вряд ли когда-нибудь я воспользуюсь хотя бы одним из них.

Я добавила, что ценю ее заботу, однако лучше бы Тесса постаралась вспомнить, где была с февраля по май 2008 года.

– Какие твои годы, у тебя еще все впереди, – рассмеялась она. – Вот увидишь. – Тут она вздохнула, и ее тон в очередной раз переменился. – У меня ощущение, что сейчас дни тянутся невыносимо медленно.

– Теперь тебе недолго осталось ждать, – не подумав, сказала я.

Последовало долгое молчание. Уставившись на темное диалоговое окно на экране, я пыталась подобрать слова и как-то продолжить разговор.

– По моим ощущениям, время бежит быстро, – заметила я.

Так оно и было – по крайней мере, до того, как я начала работу над проектом. Дни проходили сквозь пальцы: не успеваешь оглянуться, а уже три часа дня, а потом вдруг снова четверг, и так бесследно исчезали недели и месяцы.

Я подумала, что Тесса промолчит, но она отозвалась:

– Это потому, что дел у тебя не очень много. Когда постоянно чем-то занят, время замедляется.

В других случаях, как я уже говорила, разговора не получалось. Если у нее было дурное настроение, я не могла добиться ничего, кроме отрывистого «не знаю», которым она отбивалась ото всех вопросов, и вела себя как капризный ребенок. Она жаловалась со слезами в голосе: «Да сколько же можно ждать! Я хочу покончить со всем этим! Ты обещала, что осталось недолго!» Приходилось напоминать, что я никогда не обещала ничего подобного: тогда мы еще не установили окончательной даты завершения проекта. Не обошлось и без резкостей с моей стороны.

Тесса могла себе позволить язвительные замечания. Мне особенно запомнилось, как однажды я выспрашивала у нее, кто такая «Кэти Кататоничка», или это просто прозвище Кэти Уилкинс, ее подруги, как вдруг Тесса напустилась на меня:

– Тебе нечем больше заняться? Нет, серьезно! На что ты тратишь свое время? – Она прекратила меня донимать так же внезапно, как вспыхнула. – Ладно. Полагаю, то, что ты – унылое чучело, мне даже на руку.

Как это ни досадно, мой профессионализм меня подвел.

– Раз так, я не буду дальше работать с тобой. Ты права, у меня найдутся дела и поважней.

И я завершила вызов, дрожа от злости. Тесса пыталась перезвонить, но я не ответила ни на этот звонок, ни на четыре последующих.

Наконец, когда я приняла ее вызов, она принялась извиняться и вдруг прервалась:

– Подожди.

Внезапно в уменьшенном окне программы передо мной очутилось ее лицо: Тесса включила камеру. Кажется, я даже вскрикнула от неожиданности, как будто увидела призрак, а не лицо Тессы на экране. На ней была белая майка, оттеняющая смуглую кожу; челка убрана с лица и скреплена заколкой. Выглядела Тесса очень молодо. Наморщив лоб, она вплотную наклонилась к камере, так что отчетливо была видна складка между сдвинутыми бровями.

– Солнышко, – сказала Тесса, – прости меня, пожалуйста. – Она еще раз извинилась за то, что «набросилась» на меня. У нее был дурацкий день. – Ты сама знаешь, что нужна мне. Очень нужна, – добавила она и прикоснулась к верхнему краю камеры, как будто благословляя меня.

После того случая она оставляла камеру включенной, не поинтересовавшись моим мнением. Свою камеру я по-прежнему не включала. Несмотря на то, что я перевидала множество фотографий Тессы, вживую она казалась совсем другой. Обычно я видела ее лицо снизу: она привыкла полулежать на кровати, опираясь на стену, с ноутбуком на коленях. На стене виднелся уголок большого постера, кажется, с изображением гигантского паука. По моей просьбе Тесса передвинула ноутбук, чтобы показать плакат полностью, и назвала автора – Луиза Буржуа. На следующий раз я попросила Тессу пройтись с ноутбуком по комнате и показать, что еще там есть.

Комната оказалась битком набита всякой всячиной, откровенным барахлом, на которое тошно было смотреть: запыленные павлиньи перья, кипы журналов, груда одежды на полу – точь-в-точь как горы хлама, выраставшие за ночь у благотворительного магазина «Кошачьей Лиги» в Кентиш-тауне. Комод был заставлен открытыми банками, упавшими набок, по периметру окна мигали разноцветные фонарики. Я заметила и несколько совсем уж странных предметов и поинтересовалась их происхождением: огромная белая раковина величиной с подушку, купленная в антикварном салоне в Ислингтоне; разрисованное солнце из дерева в полстены, которое Тесса изготовила для какой-то театральной постановки. На ночном столике виднелась небольшая золотистая статуя Будды, покрытая толстым слоем пепла от сожженных благовоний.

Я разглядывала вещи Тессы и думала, что ей придется куда-то все это девать, перед тем как она «уволится». Понимая, что рискую задеть ее за живое, я сформулировала вопрос предельно осторожно:

– Ты еще не решила, как поступишь со своими вещами?

Она озадаченно посмотрела на меня, но потом сообразила, о чем я.

– Нет, пока еще нет. Я как-то не задумывалась.

Тогда я посоветовала ей недорогой склад, услугами которого пользовалась сама. Если нужно, могу дать номер телефона, добавила я. Тесса едва заметно кивнула, и я отправила ей номер телефона склада по электронной почте.

Благодаря включенной видеокамере я уловила настроение Тессы, едва взглянув на ее лицо; впрочем, об угнетенном состоянии довольно легко было догадаться и по голосу, который звучал тяжело и глухо, как будто ей ввели большую дозу успокоительного. А еще я рассмотрела Тессу поближе. Она оказалась левшой, а к морщинке между бровями добавились еще две в уголках рта, едва заметные, тонкие, как упавшая ресница. Как-то я заметила у нее небольшой красный нарыв над верхней губой. Герпес, скоро пройдет, отмахнулась Тесса. Не будь видеокамеры, я бы не узнала, что у нее выскакивают прыщики на губах, и сделала себе пометку на будущее – время от времени сообщать об этом в ее Хронике. На красивом лице Тессы даже герпес выглядел, как обычная родинка.

Тесса часто курила, пока мы разговаривали. Сигареты, предполагала я, пока однажды не увидела, как она что-то крошит на папиросную бумагу, и до меня дошло – марихуана. На просьбу подтвердить мою догадку Тесса рассмеялась:

– По-твоему, это возмутительно, мисс Моралите?

– Вовсе нет, – прокомментировала я. – Ты имеешь полное право распоряжаться своим телом как угодно. – И, чтобы внести ясность, добавила: – Но если это вредит интересам других людей, к примеру, если бы с тобой в комнате находился ребенок, я была бы против. А так, пожалуйста, продолжай.

– Надо же, большое спасибо. Ты очень любезна. – Улыбаясь, как будто мои слова ее позабавили, Тесса смочила самокрутку языком.

– Дорого стоит? – спросила я.

– Понятия не имею, – ответила Тесса. – Девушки не покупают себе травку сами.

– Возможно, ты и не покупаешь, – рассуждала я. – Вероятно, «травка» достается бесплатно тебе от тех, кому ты нравишься и кто не прочь понравиться тебе. Но не все же такие «сексапильные», как ты. Я и раньше замечала, что, когда ты говоришь «девушка», то на самом деле подразумеваешь «девушка вроде меня».

Мне давно уже хотелось это высказать, и я почувствовала удовлетворение, увидев, что Тесса слегка смутилась. Она глубоко затянулась и вместе с дымом выдохнула:

– Пожалуй, ты права.

В ней снова пробудился интерес к моей персоне, и она засыпала меня вопросами о детстве, родителях и тому подобном. Я рассказала ей о маминой болезни, и она живо отозвалась:

– Совсем как отец. Хреново, правда? Как же ты справлялась?

На мой взгляд, сказала я, болезнь Альцгеймера куда хуже, чем рассеянный склероз, и вот почему: мама оставалась в здравом уме и твердой памяти до самого конца, а Джонатан уже утратил свою личность.

Тесса задумчиво кивнула.

– Да. По сути, он умер много лет назад. – Она погасила окурок в неглубокой пепельнице и добавила: – Слава богу, я не доживу до старости.

Таблицы постепенно заполнялись. Я составила каталог записанных разговоров, отмечая особо сложные или необычные слова, которые могли бы пригодиться для программы голосовой имитации. Из головы не шла мысль о телефонных звонках: несмотря на все уверения Тессы и Адриана, я предчувствовала, что в будущем кто-то из родственников обязательно захочет с ней поговорить. Однажды, когда я переименовывала и сортировала звуковые файлы, мне пришла в голову отличная мысль: почему бы заранее не записать стандартные сообщения, вроде поздравлений с Новым годом или днем рождения? Тогда можно было бы позвонить кому угодно, предварительно убедившись, что никого нет дома, и оставить сообщение на автоответчике.

Тем же вечером мне удалось убедить Тессу, и мы записали несколько приветствий. Получилось далеко не сразу, то и дело приходилось останавливаться и просить ее сменить интонацию, но в итоге вышло пять записей на разные случаи. Одно поздравление с днем рождения, одно пожелание счастливого Нового года и три сообщения на всякий случай, вроде «привет, это я, жаль, что тебя нет дома». Для друзей – непринужденные, вроде «привет, зайка», для семьи – более сдержанные. Тесса составила расписание, когда ее друзей и родных обычно не бывает дома; Марион, к примеру, каждую среду на весь вечер уходила в клуб книголюбов. По ее собственному выражению, это было ее «время для себя».

Я также решила сфотографировать Тессу: я смогла бы наложить ее изображение на пейзажи той местности, где она «поселится», и разместить их на «Фейсбуке». Во время очередной сессии я попросила Тессу показать свой гардероб. Она оставила ноутбук на кровати и стала вытаскивать вещи из шкафа, попеременно прикладывая их к себе. Мы подобрали несколько сочетаний на каждый сезон и для любой погоды, и Тесса тут же, перед камерой, разделась до трусов. Пока она переодевалась, я рассматривала ее тело, так непохожее на мое собственное. Ее худоба позволяла различить те части скелета, которых я никогда не видела у себя: когда она наклонялась, на спине отчетливо выступали ребра и позвонки, а когда поднимала руки, чтобы надеть свитер, кости таза еще сильнее выдавались вперед. Как будто на ее скелет набросили тонкую простыню, тогда как мой был скрыт под пуховым одеялом.

Когда Тесса оделась, я проинструктировала ее, как включить автоспуск фотоаппарата и сфотографироваться на фоне голой стены, меняя одежду и положение тела. Она прислала мне фотографии, и я их одобрила.

Казалось, Тесса получает искреннее удовольствие от фотосессии, беззаботно копаясь в куче одежды, гордо показывая мне ту или иную вещь, вскрикивая от радости, завидев любимый жакет, считавшийся давно утраченным. Я равнодушна к моде, и восклицания Тессы по большей части не имели для меня никакого смысла, – «редкая штучка от Оззи Кларка», «любимая блузка от Дриса ван Нотена» – но вообще мне тоже было весело. Приятно было видеть ее такой счастливой. Мне вспомнилась старая фотография, на которой юная, не старше меня, Тесса собирается на дискотеку с подружками, и я подумала, что сегодня мы с ней устроили нечто похожее. «Девичник».

Вскоре после этого Тесса вновь переменилась. Мы в очередной раз созвонились, и я выпытывала, какие воспоминания у нее остались после каникул, проведенных в США, когда ей было девять. В тот день Тесса вела себя несдержанно и не переставала плакаться, как ее достали все эти мелочи, которые никогда не всплывут, и как она не может больше ждать.

– Кстати, я уже разослала приглашения на прощальную вечеринку, – внезапно заявила она.

– Что?!

– Я уже всем рассказала, что уезжаю. Через месяц.

Она застала меня врасплох. Дата «увольнения» не установлена, собирать информацию еще месяца два, не меньше. Вдобавок я получала удовольствие от процесса. Но я сумела взять себя в руки. Выяснив, что решение это окончательное, я сказала:

– В таком случае следует продумать твое будущее.

– Ты о чем?

– О твоей новой жизни. Где ты будешь жить, чем заниматься и так далее. Нужно как следует это продумать.

– Послушай, но ведь это – твоя работа. Какая мне разница, ведь меня все равно не будет.

Оспорить это было сложно. Впрочем, тогда у меня уже хватало знаний о Тессе, чтобы самой решить, куда она отправится и где будет работать. И все же я считала, что Тесса должна принимать в этом участие. Кроме того, признаюсь, меня уязвило ее равнодушие. Речь шла, между прочим, о моем будущем, а она выговаривала мне, как наемному работнику.

– Это твоя прямая обязанность, – раздраженно добавила Тесса, как будто и без того недостаточно сильно уколола меня.

Разговор завершился на повышенных тонах, но вскоре я остыла. Нужно сохранять профессиональный подход, сказала я себе; я здесь для дела. Пытаясь сохранять благоразумие и отбросив лишние эмоции, я принялась размышлять над тем, куда бы отправилась Тесса. Ответ нашелся после длительных поисков в интернете.

Очевидно, главным критерием выступала удаленность. Адриан первоначально говорил об Австралии, но я была против. Во-первых, бывший муж Тессы – австралиец, а во-вторых, большие города на побережье Австралии, судя по отзывам в интернете, популярны среди туристов. Даже если бы Тесса поселилась в провинции, вряд ли для родственников или друзей, проделавших путь от Лондона до, скажем, Сиднея, дополнительные два-три часа до ее дома стали бы препятствием.

Кроме того, Тесса никогда не уехала бы куда глаза глядят. По ее собственному признанию, она «очень чувствительна к своему окружению», и не может находиться там, где нет «красоты». Новое место должно чем-то особенно ее привлекать.

В итоге, следовало подыскать удаленную и труднодоступную местность, которая бы очаровала Тессу настолько, что она захотела бы там осесть, но не слишком живописную, чтобы никому не пришло в голову: «Надо же, я всю жизнь мечтала побывать в [вставить название страны], а теперь там живет Тесса! Теперь уж точно поеду!»

Более того, Тесса наверняка захотела бы перебраться туда, где ничто не напоминало бы ей о Бетнал-Грин. И тут я сообразила, что вполне логично подыскать ей какое-нибудь местечко с ореолом «духовности».

С этой ее «духовностью» не было никакого сладу. Тесса принимала на веру все мистические и псевдонаучные бредни, увлекалась гомеопатией и лечением кристаллами, с самым серьезным видом толковала о принципах вакуумтерапии и о расположении энергетических меридианов. Откровенно говоря, меня оскорбляли эти глупости, и я пыталась ее образумить, утверждая, что эффективность альтернативной медицины научно не доказана, но Тесса упрямилась и заявляла: «А мне помогает!»

С учетом всего вышесказанного я прошлась по сайтам и форумам, посвященным «Эре Водолея». Как только мне на глаза попадалось упоминание об «особенном» месте, я смотрела на карте, где оно находится. Вот так я и узнала о существовании Сойнтулы.

Это городок на острове Малькольм, к северо-западу от Ванкувера. В семидесятых годах прошлого века группа хиппи пыталась построить здесь «социалистическую утопию». Со временем городок превратился в обычное рыбацкое поселение, но не утратил былого духа, и люди «с духовными потребностями» продолжают сюда приезжать. Судя по фотографиям, там довольно симпатично. Дома, обшитые обшарпанными, давно не крашенными досками, белые песчаные пляжи. В прибрежных водах встречаются косатки. Население небольшое, работы едва-едва хватает, но место тихое и как нельзя лучше подходит для такого «неполноценного» человека, как Тесса.

Самое главное – туда невероятно сложно попасть. Для начала придется лететь в Ванкувер, откуда четыре часа добираться автобусом до парома, который ходит на остров не так уж часто. Родители точно не поедут в такую даль, и я надеялась, что самые заядлые любители путешествий, вроде Шарми, которая побывала даже в Папуа – Новой Гвинее, не захотят туда отправиться. Вдобавок Тесса ясно даст понять, что не станет ни с кем видеться, желая начать жизнь с чистого листа.

Остановив выбор на Сойнтуле, я принялась придумывать для Тессы новую жизнь. На это ушел целый день. Полистав объявления об аренде, я нашла уютную квартиру на первом этаже обшитого вагонкой дома, с правом пользования общим садом. Тут же прилагались фотографии просторных светлых комнат с высокими, от пола до потолка, окнами, занавешенными шторами в клеточку. Из мебели только самое необходимое: диванчик, стол на четверых. Очень скромно и чисто.

В какой-то момент, рассматривая эти фотографии, я испытала острый приступ зависти. Мне самой захотелось туда переехать. Был вечер пятницы, на Альбион-стрит стоял невыносимый шум, в комнату просачивался запах жареного лука, из паба на первом этаже доносился звук бьющегося стекла и пьяный хохот.

В объявлении о сдаче квартиры значилось, что домовладелица живет на втором этаже. Я решила, что это вдова по имени миссис Петерсон, похожая на маму.

Подобрав квартиру – точнее, съемное жилье, – я принялась искать работу для Тессы. Она никогда не работала подолгу на одном месте или в одной должности и вполне могла бы устроиться скромной официанткой в один из ресторанов городка. Но меня это не устраивало. Ведь предполагалось, что Тесса начинает «новую жизнь», а потому заслуживает большего. Кроме того, случись что с ее семьей, ни для кого не составит труда позвонить в ресторан – их всего два на весь остров – и попросить Тессу к телефону.

Я перебрала оставшиеся варианты. На острове работал магазин одежды «У Мойры», еще была небольшая библиотека. Библиотека бы подошла, но потом, рассматривая фотографии Тессы, я вспомнила о художественном колледже, в котором она проучилась какое-то время, и сообразила, что она могла бы обучать детей рисованию на дому.

Надо признаться, все это меня невероятно обрадовало. Под таким благовидным предлогом Тессе можно на длительное время отключать мобильный телефон. Мобильная связь вообще представлялась основным источником проблем, не только в виду очевидной несхожести наших голосов, но и по другой причине: как известно, за границей меняется тип зуммера. Достаточно позвонить на мобильный Тессы, чтобы определить, что она все еще на территории Великобритании. Так что повод вообще не включать мобильный телефон пришелся очень кстати.

Определившись с жильем и работой для Тессы, я заархивировала фотографии острова, дома и комнат и переслала ей, как агент по недвижимости пересылает предложения своему клиенту. Тесса ответила неожиданно быстро, на этот раз – словами признательности, а не угрюмыми упреками. Она писала, что влюбилась в остров с первого взгляда, квартира просто загляденье, а идея с частными уроками гениальна.

«Изумительное место, я готова хоть сейчас отправиться туда! Солнышко, ты – чудо».

Мне нравилось, когда она была добра ко мне.

Суббота, 20 августа 2011 года

Сегодня в коммуне устроили День массажа. Я по обыкновению обходила лагерь и на каждом шагу встречала простершихся на животе мужчин и женщин. Они лежали неподвижно, как трупы, под молчаливым натиском рук, растирающих загорелые тела. Сама я иногда массировала маме ступни или кисти рук, но массаж всего тела видела впервые. Зрелище меня смутило. Вдобавок те, кого сосредоточенно месили сидевшие сверху – прямо на ягодицах – массажисты, оказались прижаты к земле, так что лица не разобрать, пока не подойдешь поближе.

В конечном счете я убедилась, что «новеньких» среди них не было. Все обитатели коммуны не раз видели фотографию Тессы. После обеда в лагерь медленно вкатился оранжевый фургон. В нем приехали трое парней из Франции. Они никогда прежде не бывали в коммуне, но я все равно показала им фотографию. «Non, увы», – был их ответ, а один добавил: «Mais, tres belle». Французский я учила в школе, так что все поняла: очень красивая. Лицо парня покрывала угревая сыпь, мелкие воспаленные вулканы усыпали лоб, нос, щеки, спускались на шею и голую грудь, где терялись среди густой растительности. Я представила себе, как сыпь, будто лава, сантиметр за сантиметром, ползет вниз по его телу, оставляя чистой только кожу на ступнях. Меня передернуло, и я задалась вопросом, каково было знать, что его самого никто и никогда не назовет «tres belle».

Вид парня напомнил мне о собственной внешности. Я вернулась к палатке, одолжила у Энни зеркало и едва не вскрикнула от шока: кожа стала темно-розовой, как земляничное мороженое, хотя я сидела в тени практически целыми днями. Должно быть, я обгорела во время вчерашней вылазки в город. Энни принесла крем из какого-то алое вера и намазала мне нос и щеки, расхваливая его «целебные свойства», но без интернета я не могу убедиться в правдивости этого утверждения.

– Глупышка! – покачала головой Энни. – С такой светлой кожей тебе нужен крем с максимальной защитой от солнца! Неужели мама не объясняла?

Я довела до ее сведения, что, живя в Кентиш-тауне и редко выходя из дома, не испытывала в этом необходимости.

* * *

Я ничего не говорю о роли Адриана на подготовительном этапе проекта. В сущности, Адриан не принимал в этом никакого участия, даже самого незначительного, на которое я рассчитывала. Проходили дни и недели, а составленные мной отчеты с исчерпывающей информацией – о ходе проекта, состоянии Тессы, и так далее – оставались невостребованными.

Спустя две недели после начала проекта от Адриана не поступило никаких вестей, и я стала склоняться к мысли, что, возможно, это своего рода проверка на инициативность, и я первой должна написать ему. Я подготовила отчет о проделанной работе и хотела его отправить, однако сообразила, что не знаю куда. В парке Адриан предупредил меня о том, что о проекте опасно упоминать на форуме, даже в личных сообщениях: некоторые из пользователей – опытные хакеры, настолько увлеченные идеями сайта, что в попытке проникнуть в ход мыслей Адриана не остановятся и перед взломом его почтового ящика. Однако других способов связи с ним, даже его телефона, у меня не было.

Я попыталась найти его на «Фейсбуке», но, как и ожидалось, безрезультатно: ни одного пользователя с таким именем не оказалось. Пришлось отправить тщательно сформулированное личное сообщение на «Красной таблетке».

«Адриан!

Скажи, пожалуйста, требуется ли от меня информация о ходе проекта.

Лейла»

Через семь с половиной часов пришел ответ:

«Я в тебя верю. Не сомневаюсь, что у тебя все под контролем. ЛС – плохая идея».

Как я уже сказала, меня озадачило нежелание Адриана вникать в подробности проекта, зато порадовала его уверенность в моей способности самостоятельно довести дело до конца. И все-таки прежнее молчание было нарушено: впредь по средам Адриан присылал мне ЛС с емкой, воодушевляющей цитатой без какого-либо контекста и без упоминания о проекте. «Действительно великий дух парит одиноко, как орел в вышине», или «У каждого есть жизнь, но немногие имеют представление о ней».

Конечно, каждый день я «видела» Адриана на форумах «Красной таблетки». Как мы и договорились, я продолжала ежедневно там появляться, оставляя проходные комментарии к наиболее обсуждаемым на тот момент темам. Однако я, погруженная в мысли о проекте, чувствовала себя отгороженной от жизни форума, от рассуждений на отвлеченные темы.

Странное ощущение охватывало меня и при мысли о нашем секрете, а также о подробностях личной жизни Адриана, неизвестных посетителям форума, с которыми он общался. К примеру, в обсуждении лекции о детской ревности Адриан упомянул о своей «сестре». Но я-то знала, что у него нет ни сестер, ни братьев: тогда, в Хэмпстед-Хите, он сам мне об этом сказал. Очевидно, «сестра» ему понадобилась для того, чтобы лучше проиллюстрировать свою мысль, но пользователи наверняка приняли это за чистую монету. От волнующей мысли, что из всех посетителей сайта только я одна знала правду, мне стало немного не по себе. И все же я понимала: сейчас не время поддаваться эмоциям. Ради проекта необходимо взять себя в руки и сохранять ясную голову.

Мое номинальное присутствие на форуме объяснялось и более прозаично: катастрофически не хватало времени, особенно в последние недели подготовки. Часто работа над проектом занимала весь день, а ведь еще приходилось составлять отчеты для Дамиана, поскольку предполагалось, что свои сто семнадцать фунтов я начну получать только после «увольнения» Тессы.

Весь следующий месяц я провела взаперти, сидя за ноутбуком в тени ресторанной вывески по восемнадцать, а то и по двадцать часов в сутки. Надо признаться, с приближением четырнадцатого апреля меня охватывало смятение, несвойственное мне прежде. Я поняла, что мне никогда не узнать всех подробностей жизни Тессы, как никогда не вычерпать бездонный колодец. А потом вдруг начинало казаться, что это не имеет большого значения. Мне не нужны тонны информации, чтобы убедительно сыграть роль Тессы: люди в основном заботятся о себе и не так уж сильно переживают за остальных, даже за близких друзей. Еще через минуту я с ужасом осознавала, что совершенно не готова, и меня разоблачат в первый же день. Я металась между этими двумя состояниями, как будто внутри меня поворачивали регулятор громкости, сперва убавляя, а потом выкручивая звук на полную катушку.

С хронологической последовательностью событий я постепенно разобралась и теперь озаботилась выяснением взглядов Тессы на жизнь. Иногда это становилось понятным из наших бесед. К примеру, Сьюзи, подруга Тессы, недавно ушла из рекламного бизнеса и снова поступила в университет. «И правильно сделала!» – одобрительно добавляла Тесса. Тем не менее оставалось множество пробелов, а я была настолько поглощена сбором фактической информации, что упустила это из виду.

Я принялась составлять очередной бесконечный список вопросов. Теперь мы разговаривали подолгу. За кого она голосовала во время последних выборов? Какие цветы ей нравятся? Чай с сахаром или без? Тесса терпеливо давала мне развернутые ответы, не так, как раньше. В оставшиеся две недели она была до странности вежлива, но при этом казалась отстраненной и озабоченной.

А однажды она расплакалась.

* * *

– Мне безумно страшно, – всхлипывала она.

Я припоминаю наш разговор в деталях. Кажется, тогда я рассказала ей о взглядах Сократа на смерть: древнегреческий философ считал, что смерть – это либо вечный сон без сновидений, забвение, либо переселение души. Следовательно, бояться нечего. Но Тесса все равно плакала, и тогда я напомнила ей высказывание Марка Аврелия: если решил удаляться из жизни, то сделать это надо легко, почтительно и мирно[1].

Не обратив внимания на мои слова, Тесса прошептала:

– Но ведь… небытие… понимаешь? – Она всхлипнула, отерла глаза и чуть громче повторила: – Понимаешь?

Потом она попросила меня включить камеру, но я напомнила, что Адриан предостерегал нас от этого.

– Да пошел он на фиг! – раздраженно бросила она.

Я все равно не согласилась.

– Я не смогу, – слабым, будто не своим голосом проговорила Тесса.

– Сможешь, – сказала я.

А что еще надо было ответить?

* * *

Если помните, Рэндал, тот самый, который первым из завсегдатаев «Красной таблетки» обратился в прессу, заявил в интервью, что в какой-то момент понял: нанявший его человек не желает довести начатое до конца. Рэндал ослушался Адриана и встретился с клиентом в Лидсе, в каком-то кафе. «Когда он разрывал пакетик с сахаром, у него дрожали руки, и сахар рассыпался по всему столу, – объяснял Рэндал. – Я посмотрел ему в глаза, и стало ясно: как бы он ни утверждал обратное, он не хотел умирать. Он ждал, что я не дам ему умереть».

В полиции допытывались: «Она хоть раз сомневалась в принятом решении? Колебалась с выбором?» Я отрицательно качала головой.

* * *

Скажу лишь одно: Тесса была расстроена. Я утешала ее как могла, как утешала меня мама, в тот день, когда я заявила, что не смогу жить без нее. «Сможешь, – говорила мама. – Ты умная, сильная девочка. С тобой все будет в порядке». На мой взгляд, приступ вполне естественного страха не противоречил изначальным намерениям Тессы. Нельзя забывать, что самоубийство не было для нее сиюминутным решением: она не раз утверждала, что годами ждала подходящей возможности. Если она хотя бы однажды решительно сказала, что передумала, я поддержала бы ее целиком и полностью. Безусловно.

Тогда же стало ясно: хотя Тесса ничего не скрывала от меня, об одном она все-таки умолчала. Не то чтобы мы с самого начала договорились: о самоубийстве, а точнее, о его практической стороне – ни слова. Скорее, по молчаливому соглашению избегали это обсуждать. Это оставалось сокровенной тайной Тессы.

Тем не менее было ясно, что, пока я обдумываю свои дальнейшие действия, Тесса вынашивает свой собственный план.

За два дня до назначенной даты, четырнадцатого апреля, я уточняла у Тессы написание фамилий ее знакомых по колледжу. Мы прошлись по списку, и вскоре она замолчала и привычно коснулась камеры.

– Тебе еще что-нибудь нужно? – безучастно, как банковский служащий, спросила она.

Я оглядела двухметровое бумажное полотно, растянутое над рабочим столом, с прикрепленными тут и там плотно исписанными листками бумаги. Множество информации хранилось и на жестком диске, но одного взгляда на таблицу было достаточно, чтобы получить подсказку или быстро найти ключевое слово. Накопление сведений можно было продолжать бесконечно, раз за разом добавляя новые листы бумаги, пока они не покроют всю квартиру и не потянутся дальше, через Альбион-стрит и Ротерхитский туннель, до самого горизонта. Пора было остановиться.

– Кажется, все, – ответила я.

Даже прощание с мамой не так взбудоражило: я ощутила невыразимую печаль – ведь Тесса выглядела такой молодой и здоровой. Не верилось, что она страдала, что скоро ее не станет, что человек, с которым я так сблизилась, навсегда исчезнет.

Разумеется, я не могла все это сказать. И потому молчала. Тянулись последние минуты: взгляд в камеру, прощальный жест. Тесса поблагодарила меня. Я зачем-то поблагодарила ее, жадно вглядываясь в изображение, стараясь запомнить лицо, нос, рот, скулы. Наконец Тесса протянула руку и выключила камеру.

* * *

Наступило четырнадцатое апреля, день «увольнения». В сущности, обычный день. «Тесса» находилась на пути в Канаду, и работы у меня пока не было. Отправлять письма, извещая об удачном прибытии в Сойнтулу, предстояло только на следующий день, причем после пяти вечера по Лондону, когда в Сойнтуле будет девять утра.

Но, конечно, это был не обычный день. Все утро я лежала с открытыми глазами и смотрела в пустоту, не в силах встать с дивана. Меня как будто выключили. Даже есть не хотелось. Я размышляла о Тессе, хотя понятия не имела, что она задумала. В голове шумело, перед мысленным взором роились будоражащие образы. Вот Тесса на четвереньках вползает в низкую пещеру в глубине скалы где-нибудь на краю света, в оттопыренных карманах – бутылка водки и банка с таблетками. Не так уж маловероятно, если вдуматься. Воображение рисовало и другие, страшные и отталкивающие картины: внезапно в памяти всплыл кадр из давно забытого фильма, где труп скормили свиньям, и я представила, как среди ночи Тесса прокрадывается на ферму и перерезает себе вены посреди свинарника, или прыгает в огромный измельчитель на мясокомбинате.

Я то и дело возвращалась к одной и той же, наименее вероятной версии, когда опознать тело не составило бы труда. Однажды я видела репродукцию картины, где была изображена утопленница, лежащая в ручье. Длинные рыжие волосы колыхались в воде, глаза смотрели в небо. Отчего она пришла мне на ум? Тесса совершенно не походила на женщину с картины, однако же я не могла отделаться от этого образа.

Я пролежала в таком взбудораженном состоянии несколько часов, не в силах сдвинуться с места. Потом до рези свело живот, и случилось такое сильное расстройство, что я долго сидела в уборной, тяжело дыша.

Среди дня вдруг раздался звонок в дверь – из ряда вон выходящее событие само по себе, – и я вскрикнула от неожиданности. Мне принесли заказное письмо. В конверте, вложенные в газетный лист, лежали сто семнадцать фунтов наличными: пять двадцаток, десятка, пятерка и две монеты по одному фунту, приклеенные клейкой лентой к обрывку картона. Под монетами кто-то пририсовал рот, и на меня смотрела улыбающаяся рожица с монетами вместо глаз. Это совсем не в духе Адриана, и я предположила, что первый платеж Тесса отправила лично. В дальнейшем улыбок не было.

Получив деньги, я слегка оживилась – отныне я официально вела проект «Тесса» – и немедленно написала Дамиану: «Сообщаю, что с сегодняшнего дня я больше не работаю в компании». Отправив письмо, я собралась поиграть в World of Warcraft, чтобы развеяться, но ничего не вышло. Никакого удовольствия гонять туда-сюда горстку пикселей. Я открыла «Фейсбук» и почтовый ящик Тессы. «Тесса» еще не могла появиться в интернете, но ей уже пришло несколько писем. Ничто не мешало мне их прочесть и набросать черновики ответных сообщений.

Я открыла страницу Тессы на «Фейсбуке». К тому времени я уже автоматически вводила ее пароль. А вот чтобы вспомнить свой собственный, приходилось напрячь память. Вчера вечером Тесса опубликовала новый статус, который мы сформулировали вместе: «Отчаливаю. Наконец-то! Впереди новая жизнь. Всех люблю». К сообщению уже оставили двадцать три комментария с пожеланиями удачи и счастливого пути. В тот день пришло пять новых писем, не считая рекламных рассылок. В четырех ей желали всего самого наилучшего, а пятое было от некой Марни, которая, очевидно, не знала о ее отъезде, и приглашала в Клэпхем на свое сорокалетие: «Форма одежды – не по возрасту».

Ближе к обеду я проверила почтовый ящик на «Красной таблетке»: там было одно ЛС от Адриана с цитатой из Аристотеля: «Добродетели существуют в нас не от природы, а благодаря приучению мы в них совершенствуемся. Именно так, совершая правые поступки, мы делаемся правосудными, поступая благоразумно – благоразумными, действуя мужественно – мужественными»[2].

Сейчас, поскольку полиции удалось отследить паспорт Тессы и получить выписку по счету, я представляю себе, как все происходило. От станции «Ватерлоо» она отправилась в Портсмут, где в 21:15 села на паром, идущий в Бильбао. У нее была одиночная каюта за двести пятьдесят шесть фунтов в один конец. На следующий день после полудня она прибыла в Бильбао и прошла пограничный контроль. Никто не знает, куда она девалась потом. Ее как ветром сдуло. За четыре дня до отъезда она сняла со своего счета пять тысяч девятьсот сорок два фунта – почти все свои сбережения, оставив лишь семьдесят четыре пенса, и после того движений по счету не было.

Я нашла, как выглядит «Краса Бильбао» – судно, на котором плыла Тесса. Бывшие пассажиры в разное время записали несколько роликов и выложили их на Youtube. Гнетущее зрелище. Голые стены каюты, как в приемном покое. На борту дряхлые старики, молча сидящие в столовой, и стайки безмозглых, визгливых подростков, обливающих друг друга пивом из пластиковых стаканов. Ряды игральных автоматов и сувенирный магазин с дешевыми мягкими игрушками и мятными конфетами. Все это было совсем не в духе Тессы.

Вероятнее всего, она хотела утопиться и потому села на паром, но в последний момент струсила. Я представила, как среди ночи она вышла на пустынную палубу и, перегнувшись через поручни, вглядывалась вниз, в черный водоворот, незримо бурлящий за бортом, как огромная костедробилка, готовая принять ее тело.

Но – если она собиралась убить себя, зачем сняла все деньги со счета?

И потом, если она хотела добраться до Испании живой, почему не полетела самолетом? Она сама говорила, что обожает самолеты, даже еда на борту ей нравилась. Возможно, она бы тоже попросила сэндвич с сыром. Возможно, его подала бы та же угрюмая стюардесса, что обслуживала мой рейс.

Мои мысли часто возвращались к Тессе: что она делала на борту парома, о чем думала, лежа на жесткой подушке в тесной каюте, прислушиваясь к нечленораздельным выкрикам пьяных ушлепков в коридоре. На одном из видеороликов, снятом с палубы, рядом с бортом плыли дельфины. Надеюсь, она их видела.

Сразу после прибытия в Испанию следы Тессы теряются. Неизвестно, как она добралась до коммуны. Возможно, автостопом: ей ведь случалось путешествовать автостопом по Америке, когда ей было девятнадцать. Я уверена только в том, что через восемь дней после прибытия одна знакомая по имени Дженни увидела ее в Гранаде, возле какой-то Альгамбры. Дженни отправила мне – то есть, Тессе – письмо, извиняясь, что не подошла поздороваться с ней. «Нед разошелся не на шутку, – писала она (вероятно, речь шла о ребенке или муже), – а когда мне удалось его успокоить, ты уже ушла. Кстати сказать, шикарно выглядишь, стрижка тебе очень идет. Что новенького?»

Тогда я не придала этому значения, решив, что Дженни обозналась. Тесса и Дженни были близкими друзьями во время учебы в художественном колледже, но потом их пути разошлись: судя по моим записям, они не виделись несколько лет.

Но вернемся ко дню «увольнения». К вечеру я больше не могла выносить мерное тиканье часов и роение никчемных мыслей и отключилась, выпив таблетку маминого снотворного – чего со мной прежде не бывало.

На следующий день, пятнадцатого апреля, я проснулась после полудня с тяжелой головой. Вскоре стрелки уже показывали пять часов, и я принялась за работу. Открыв почтовый ящик Тессы, я отправила заранее подготовленные письма Марион, а также друзьям – Саймону и Джастине. Основной текст был один и тот же: я на месте; поездка оказалась долгой и утомительной; переправляясь на остров, заметила в море тюленя; остров просто прелесть, и я сняла номер в частной гостинице недалеко от берега. В письмах Саймону и Джастине я добавила, что, сойдя с парома, увидела на причале мужчину, игравшего на укулеле, «как будто он ждал меня и поздравлял с прибытием», а еще – что поселилась в очаровательной, хоть и странной гостинице, где в саду стоят бетонные скульптуры зверей, а на окнах висят розовые клетчатые занавески.

После этого я обновила статус на «Фейсбуке» Тессы. Я нервничала, поскольку, в отличие от электронных писем, это была «прямая трансляция»: «Доехала наконец-то! Выматалась, но оно того стоит. Первый раз видела тюленя!» Я нарочно допустила ошибку, написав «выматалась», как, возможно, написала бы сама Тесса.

Не прошло и пяти минут, а ей уже стали оставлять веселые и ободряющие комментарии. Я заранее решила, что отвечу всем позже: обновив статус на «Фейсбуке», я – то есть Тесса – улеглась отсыпаться после перелета.

Как ни странно, новая жизнь Тессы в Сойнтуле была совсем как настоящая. Я так тщательно изучила остров и так много узнала о Тессе, что не пришлось ничего выдумывать – каждый час сам обрастал деталями. Я отложила ноутбук, растянулась на полу и закрыла глаза. Затих гомон Альбион-стрит, и вот я, Тесса, дремлю под одеялом в своей комнатке за тысячи километров от друзей и знакомых. Занавески неплотно прикрыты, и в лучах послеобеденного солнца, освещающего уголок комнаты, светятся частички пыли. С моря доносятся крики чаек, под окнами, шурша шинами, медленно проезжает автомобиль.

Я точно знала, каким будет для Тессы остаток дня. После прерывистого сна она натянет джинсовые шорты, хотя для летней одежды еще холодно, и неспешно прогуляется по городку. На главной улице, всего в паре кварталов от гостиницы, Тесса заглянет в продуктовый магазин, и, глядя на стойки с незнакомыми продуктами канадского производства, подумает, что вскоре та или иная торговая марка печенья или растворимого супа потеряет для нее свою новизну. Вот Тесса идет дальше, заглядывая в окна дощатых домов, и, увидев на одном из них надпись «Сдается внаем», от руки нарисованную на ошметке доски, спрашивает себя, не поселиться ли ей здесь.

Разумеется, Тесса будет жить совсем в другом доме – я тщательно все продумала и решила. Но воображаемая Тесса еще ничего не знала. Понимаете? Мне представлялось, будто Тесса не умерла, а на самом деле отправилась в неизвестную даль, и все, что с ней происходит, – происходит по-настоящему. Как будто она не знает, что ее дальнейшая судьба в моих руках.

В первые недели пребывания Тессы на острове ей – то есть мне – пришлось вести напряженную, но, с другой стороны, простую переписку, рассказывая все, как есть. И входящие, и отправленные сообщения были одинаковыми: новые впечатления, обилие восклицательных знаков и восторги по поводу увиденного альбатроса, а для тех, кто еще не в курсе, – вдумчивые рассуждения о том, как она решилась начать новую жизнь в Сойнтуле, что, кстати, в переводе с финского означает «место гармонии». У меня ушло столько времени на подробную проработку новых декораций, что ничего не приходилось придумывать. Как на экзамене, к которому хорошо подготовился и знаешь ответы на все вопросы, но отвечаешь только по своему билету.

Итак, сначала Тесса исследовала остров. Она с удивлением обнаружила, что на острове есть общественная сауна, а также кооперативный магазин, где можно получить скидку на продукты в обмен на два часа добровольной помощи в неделю. На острове был только один банкомат и единственный бар: хозяин его, седой старик, первым поздоровался с Тессой, когда она шла мимо (в новой жизни – никаких спиртных напитков). У нее появилось любимое словечко: «самобытный». Всего за тридцать долларов она купила подержанный велосипед. За завтраком – блинчики из гречневой муки – хозяйка пансиона рассказала, что за день до приезда Тессы у берегов острова видели косатку. Спокойный и размеренный уклад жизни на острове очаровал Тессу: «Такое чувство, будто только сейчас я вздохнула полной грудью». Она уверена, что поступила правильно, приехав сюда.

На четвертый день я сменила фотографию профиля на новую: Тесса на одном из пляжей Сойнтулы. На фотохостинге Flickr нашелся подходящий пейзаж, и на него я наложила изображение Тессы в шортах, аккуратно вырезав его с фотографии, снятой в спальне на фоне белой стены.

Еще через шесть дней Тесса нашла подходящее жилье, а через неделю окончательно переселилась туда. Я красочно и подробно расписала ее новый дом: крошечный, но милый, а из окна кухни видно море. Даже то, что в ванной комнате, кроме ванны, были еще унитаз с раковиной, показалось ей «самобытным».

Но не все было так легко. На пятый день я оставила заранее записанное голосовое сообщение для Марион. Тесса заверила, что в среду вечером ее мать всегда уходит в клуб книголюбов, и действительно, никто не поднял трубку; однако на всякий случай я скрыла номер. Все прошло по плану. Марион не подошла к телефону, включился автоответчик, и я вовремя нажала кнопку воспроизведения. Но, услышав голос Тессы: «Привет, это я, просто звоню сказать, что у меня все в порядке» – я неожиданно снова оказалась в плену у тщетных мыслей, осаждавших меня в день «увольнения». Тесса лежала мертвая неизвестно где. Как она покончила с собой? Где тело? Его уже нашли или еще нет?

В остальном первые несколько недель пролетели незаметно. Мне нравилось создавать новую жизнь для Тессы, выбирать для нее одежду на день, придумывать меню, планировать, что она купит в новую квартиру. У меня словно появился продвинутый виртуальный персонаж.

Однако были определенные правила, точнее, только одно, главное: все, что делала воображаемая Тесса, должно соответствовать характеру настоящей Тессы даже в мельчайших деталях, пусть и незначительных для друзей и родных, оставшихся в Лондоне.

Например, недалеко от главной улицы городка, в частном доме размещалась антикварная лавка. Хозяйка открывала ее только по предварительной договоренности. Я совершенно равнодушна ко всем этим старинным штучкам и могла бы ничего не сообщать об этой лавке ни семье Тессы, ни друзьям. Но Тессе нравилось ходить пешком, а остров был так мал, что она обязательно вышла бы на эту улицу и, увидев вывеску, позвонила бы хозяйке и назначила встречу. Моя Тесса так и поступила и позже написала длинное письмо Джастине о своих находках. Главным трофеем оказалась оловянная мыльница в форме ракушки, которая отныне займет место на умывальнике в ванной.

Мне хотелось знать о Тессе все: чем она занята, во что одета, а не просто сочинять тексты писем и сообщений на «Фейсбуке». Для меня было важно продумать каждый час ее жизни, даже если эти сведения никогда не пригодятся.

Такой уж у меня характер. Когда я собиралась поступать в колледж, мама предложила купить новый костюм специально для собеседования, и мы отправились в торговый центр «Брент-кросс». Мы зашли в магазин одежды больших размеров и выбрали пиджак с красивой розовой оторочкой на лацканах и отворотах, однако, развернув его, я увидела, что подкладочная ткань – дешевый полиэстер. Выглядело это ужасно, и я предложила купить другой, такой же, но с красивой подкладкой по всей длине, и на двадцать фунтов дороже. Мама не видела особой разницы, ведь во время собеседования я все равно не буду снимать пиджак. Но ведь я-то буду знать, что подкладка подшита не по всей длине. В тот раз мы серьезно повздорили, чего прежде – да и потом – почти не случалось.

Из-за разницы во времени я становилась Тессой только по вечерам и ночью. Я быстро приноровилась работать с пяти вечера до восьми утра, затем отсыпалась до трех, а потом готовилась к новому дню. Джонти как-то рассказывал, что перед выходом на сцену актер полчаса «вживается в образ», запершись в гримерной. И это перед двухчасовым спектаклем, когда известна каждая реплика. А я выходила на сцену в роли Тессы в девять утра по Ванкуверу и оставалась в образе шестнадцать часов подряд. Сюжет мог измениться в любой момент, так что приходилось импровизировать на ходу.

Разумеется, сама переписка не отнимала много времени, но даже когда я закрывала «Фейсбук» и почту, работа не останавливалась. Следовало продумать ответы, перепроверить нюансы, разузнать любопытные истории из жизни городка, чтобы при случае пустить их в дело. Наметить дальнейшие шаги Тессы было не так-то просто. На одном из сайтов с рекомендациями для писателей я нашла такой совет: «Придумайте прошлое второстепенным персонажам, это их оживит». Я решила ему последовать. Придумывать я не умею, но меня осенило, что какие-то черты можно срисовать с моих знакомых. Так, у входа в сауну Тесса познакомилась с пожилым мужчиной по имени Джек, жена которого умерла в 37 лет от рака яичников, а сам он каждый день ровно в пять часов выпивал рюмку сливочного ликера и тайно играл в онлайн-казино – совсем как мистер Кингли, мамин начальник в магазине одежды. Мать Натали, девочки, которую Тесса учила рисовать, была похожа на нашу соседку Эшли, чей дом находился чуть ниже по Левертон-стрит. Она разводила морских свинок, и их пронзительный писк доносился даже до нашего сада. Хозяйке дома, живущей на втором этаже, как раз над квартирой Тессы, я придала черты сходства с мамой.

Еще у меня долго не получалось писать в обычной для Тессы манере. Мы очень по-разному выражали свои мысли. К примеру, она писала в основном неполными предложениями, и, кроме того, приходилось перепроверять даже самые обыденные слова. Самые простые сообщения, самые краткие письма требовали сосредоточенного внимания. Чаще всего Тесса обращалась к адресату эмоционально, с обилием восклицательных знаков, заглавных букв, например: «НИНА!!», а иногда имя заменяла прозвищем – «Зайка», «Паули». Употребляла неизвестные мне жаргонные словечки, а еще – ругательства.

Забыла упомянуть, что на подготовительной стадии я, под руководством Тессы, целенаправленно училась копировать ее стиль. Поскольку я часто читала ее почту и новостную ленту на «Фейсбуке» и первой просматривала все письма или комментарии, мы решили поступить следующим образом: я составляла текст ответного сообщения и сохраняла его в папке «Черновики». К вечеру Тесса открывала свой почтовый ящик, проверяла мою работу и по скайпу анализировала ошибки, точь-в-точь как школьный учитель.

– Нет, я никогда не говорю «салют» Мише Дженнингс, – комментировала Тесса, – только Дэну Вулли, это наша с ним фишка. К Мише я обращаюсь «малыш», а в конце обычно ставлю «ла-ди-да», это из фильма «Энни Холл».

Или:

– Если я написала Алексу, что на гулянке у Стива было К.Л.Е.В.О., это вовсе не значит, что нужно выделять каждое прилагательное. Просто я так иногда дурачусь.

И много чего в таком же духе: кодовые слова, клише, шуточки для посвященных – все это я аккуратно записывала, но уверенно использовать, не подглядывая в заметки, все равно не могла. К тому же оставались неразгаданные головоломки: к примеру, в 2008 году в переписке Тессы тут и там мелькает какая-то «небезызвестная Зетти», но как я ни пыталась, так и не смогла выяснить, кто это и чем известна.

Вдобавок совершенно изматывала возня с фотографиями: найти на фотохостингах подходящие, но при этом не выдающиеся пейзажи, похожие на виды Сойнтулы, снятые в нужное время года и в соответствующих погодных условиях, и вклеить изображение Тессы так, чтобы фотография казалась естественной.

Весь первый месяц я провела взаперти, выходя только в банк – положить на счет свою зарплату, которая приходила каждый вторник заказным письмом, и за продуктами. Раз в неделю я делала перерыв и в несусветную рань – в четыре утра – шла в круглосуточный супермаркет «Теско», где не было никого, кроме меня, безучастных укладчиков, заткнувших уши наушниками, и одинокого кассира, слишком измотанного, чтобы заводить разговор. Таким образом, мой контакт с «реальностью» свелся к минимуму, и ею можно было пренебречь.

Моя личная жизнь, если можно так выразиться, отошла на другой план. Я по старой привычке заходила на свою страницу на «Фейсбуке» и по-прежнему проверяла почту, на случай если Адриан пришлет сообщение. Но после «увольнения» Тессы, как, впрочем, и до этого, он ограничивался еженедельными цитатами в ЛС на форуме. Других способов связи у нас не было, но Адриан ясно дал понять: обсуждать проект в ЛС нельзя, поскольку сообщения могут перехватить хакеры. Он мог легко найти мой электронный адрес в регистрационных данных, и я предположила, что в дальнейшем он свяжется со мной именно так.

До сих пор мне не требовалась его помощь, и я начала подозревать, что он не вмешивается намеренно, таким образом выказывая свое доверие. И все же мне бы хотелось иметь возможность обратиться к нему, когда потребуется: в конце концов, он сам утверждал в день нашей первой встречи, что всегда будет рядом и поможет словом и делом.

Я работала уже шестнадцать дней, когда, в очередной раз проверяя почтовый ящик и не ожидая ничего, кроме привычного спама, получила уведомление: кто-то хотел добавить меня в список друзей на «Фейсбуке».

Из ряда вон выходящее событие. Вот уже несколько месяцев, как я не получала запросов на добавление в друзья – последний был от какого-то мужика, очевидно, принявшего меня за другую, поскольку писал: «Крошка, вчера ты выглядела на пять с плюсом».

Новый запрос исходил от незнакомой женщины по имени Ава Рут. Необычное имя. Знакомую с таким именем я бы наверняка запомнила. Я хотела отправить сообщение в папку со спамом, но заметила, что к запросу прикреплено сообщение: «Здорово, как дела?»

Эта малозначительная фраза меня зацепила. Я вспомнила, что именно так Адриан начинал все свои видеолекции, причем каждый раз с другими интонациями: то с торжественностью ведущего вечернего телешоу, то вскользь, не придавая ей никакого значения. Фактически это было его фирменное приветствие.

Я никак не ожидала, что Адриан спишется со мной через «Фейсбук», но лишь потому, что поиск по его имени – Адриан Дервиш – не дал результатов. Я как-то не подумала, что он заведет фиктивную учетную запись, хотя теперь это казалось разумным решением: в самом деле, зачем хакерам читать мою переписку с давней подругой Авой?

Я приняла запрос и просмотрела профиль Авы Рут. Мои рассуждения подтвердились: за исключением имени, профиль был пуст, в друзьях, кроме меня, больше никто не числился. Теперь даже выбор имени – Ава Рут – подтверждал мое предположение, что профиль принадлежит Адриану: явное созвучие с именем его кумира, Айн Рэнд.

Мне стало приятно и легко на душе: наконец-то Адриан наладил связь, хотя, как уже упоминалось, я держала ситуацию под контролем, и особых вопросов не возникало. В ответ на его сообщение я написала краткий отчет о текущем состоянии проекта, для большей верности выбирая размытые формулировки. Если отчет вдруг попадется кому-то на глаза, понять, о чем идет речь, будет непросто. «Субъект успешно прибыл на место назначения, осваивается и исследует остров. Мать: семь писем, один запрос на телефонный разговор – отклонен субъектом», и все в таком духе. В конце я прибавила: «Прошу подтвердить, что общаемся здесь, а не на КТ».

На следующий день пришел ответ: «Молодец. Да, общаемся здесь».

Спустя неделю внешний мир заявил о себе менее приятным образом. После обеда я дремала на диване, как вдруг раздался настойчивый звонок в дверь. Кто бы это мог быть: почтальон приносил деньги во вторник, а больше я никого не ждала. За дверью стоял индиец в перепачканной белой рубашке – оказалось, он из ресторана внизу.

– С водой проблема, – сказал он.

Я никак не могла взять в толк, о чем речь, но нарушитель спокойствия настаивал, чтобы я спустилась, и, надев банный халат, я пошла за ним. Так я впервые оказалась в ресторане. В три часа дня ресторан еще не открылся, посетителей не было, на столах лежали бумажные скатерти, без приборов. На стенах висели елочные фонарики, прикрепленные клейкой лентой. Пахло плесенью.

Меня подвели к барной стойке, рядом с которой возился официант, вытирая воду бумажными полотенцами. В квартире наверху протечка, сказал он. Действительно, на потолке виднелось большое влажное пятно, ровно под моей ванной. Он сбивчиво пояснил, что вода просочилась в проводку и электронное оборудование, телефон и платежный терминал не работали, а без них обслуживать клиентов невозможно. Было ясно, что от меня ждали каких-то действий.

Вкратце, чтобы избавить вас от ненужных подробностей: слесарь обнаружил протечку в трубах, проложенных под полом в ванной. Чтобы до них добраться и устранить течь, необходимо вскрыть полы. А еще мне придется компенсировать нанесенный ресторану ущерб. На все про все – около шестисот фунтов.

– Страховая все компенсирует, – бодро сказал слесарь, добродушный весельчак с налысо обритой бугристой головой.

Проблема состояла в том, что никакой страховки у меня не было. Мне не пришло в голову застраховать квартиру при покупке. Сбережений тоже не было. Денег, поступавших от проекта, как раз хватало на жизнь. О том, что могут понадобиться деньги на непредвиденные расходы, я как-то не подумала. После минутной паники я вспомнила о рекламной листовке, которую нашла у себя под дверью пару дней назад: быстрый кредит наличными без оформления. Я позвонила по телефону, и какой-то мужчина согласился выдать мне шестьсот фунтов под неслыханно высокие проценты.

Потребовалось срочно искать дополнительный источник доходов, чтобы как-то выплатить заем. Я обратилась к Дамиану с просьбой принять меня обратно, но он ответил – в довольно резких выражениях, – что ничем не может мне помочь, потому что я обошлась с ним грубо и непрофессионально. Тогда я принялась искать другие предложения для тестировщиков, но все они предполагали работу в офисе, а также наличие диплома, которого у меня не было, и рекомендаций, которых Дамиан наверняка не предоставит. Следовало воздать Дамиану должное: он все-таки предлагал особые условия, несмотря на однообразную и скучную работу.

О том, чтобы заняться чем-нибудь другим, «как все», не могло быть и речи. Во-первых, у меня просто не было времени. Почти всю ночь я работала над проектом, а днем отсыпалась. Но даже если бы не проект, я не могу работать с людьми, как показывает опыт. Я уже пробовала: первый раз – в благотворительном магазине «Кошачьей лиги» на Кентиш-таун-роуд, летом после выпускных экзаменов. Среди волонтеров был толстяк, который то и дело бегал на перекур. Я не выдержала мерзкой вони никотина, смешанной с запахом несвежей одежды, и ушла, не проработав и полдня.

Потом была неделя в «Кафе Неро». Мне выдали сеточку для волос и поставили у витрины с выпечкой. Посетители заказывали кофе или чай Ашиму, пареньку на кассе, который затем предлагал им выбрать себе пирожное, после чего я щипцами доставала заказ и опускала его в бумажный пакет или на тарелку, в зависимости от пожеланий клиента. К витрине, в незаметном для покупателей месте, было прилеплено меню с фотографиями всех кондитерских изделий, будто я – подопытный шимпанзе в исследовании интеллекта у приматов.

Через час я собралась пожаловаться на это администратору, но тут она сама прибежала и стала мне выговаривать за то, что я ем крошки круассанов. Я возразила, что это отходы производства, не подлежащие продаже. Она приставила меня мыть посуду. Это мне больше понравилось, так как я стояла спиной к покупателям. Но вскоре она снова нашла к чему придраться: чтобы как-то скрасить время, я напевала про себя, растягивая музыкальные фразы так, чтобы за время их звучания вымыть очередную вилку или чашку. Вероятно, посетителям это не нравилось. Я стала напевать все тише и тише, пока администратор не перестала подходить и делать мне замечания.

Во время перерывов я сидела в подсобном помещении вместе с остальными сотрудниками, примостившись на ящике с бумажными полотенцами, и вслушивалась в гул, исходящий из наушников Ашима, который переписывался по мобильному с друзьями, в то время как Люси, бариста, вытряхивала из рукавов пиджака пробники, украденные в магазине косметики.

Я не ушла в порыве ярости, не срывала с головы сеточку для волос и не грохала дверью. В обеденный перерыв я вышла за чипсами – и все. Была пятница, день зарплаты, но за деньгами я тоже не пришла. Мама все поняла. Думаю, она была рада тому, что я снова с ней.

Кстати, о кофейнях. Однажды Тесса поясняла, как меняется ее поведение в зависимости от настроения: «Понимаешь, когда у меня эйфория, я буду выторговывать у кассира пятьдесят пенсов скидки на капучино. Просто так, из уверенности в своем обаянии. А когда накатывает депрессия, я даже не рассчитываю на сдачу».

Так что «нормальная» работа не для меня, и точка. Вместо этого я решила сдавать комнату квартирантам.

Понятно, что мысль о постороннем человеке, живущем в моей квартире, была малопривлекательна – и не потому, что придется освободить спальню и перебраться в гостиную. Меня смущала необходимость отвечать на бессмысленные замечания «о погоде» и терпеть чужие привычки. В квартире все было устроено по-моему, хоть я и осознавала, что такой уклад не каждому по душе: возможно, жильцы захотят поставить мебель, повесить занавески и купить побольше чайных ложек. Вдобавок понадобится проявлять осторожность во всем, что касалось Тессы. Как уже говорилось, все материалы по проекту висели над моим столом.

И все же самым разумным и реально осуществимым стало решение сдать комнату за низкую арендную плату – ровно столько, чтобы хватило выплатить заем, – и заявить прямо, что от жильца ожидается выполнение некоторых правил.

Я составила текст и опубликовала его на виртуальной доске объявлений в разделе «Сдается комната».

«Хозяйка сдаст комнату в квартире в районе Ротерхит. Ожидается, что жильцы будут вести себя тихо и отсутствовать большую часть времени. В остальном каждый сам по себе. Предложение особенно оценят любители карри. Шестьдесят фунтов в неделю».

Через десять минут на объявление откликнулись семеро. К концу дня количество желающих перевалило за сотню. Я и не предполагала, что в Лондоне такой спрос на дешевое жилье. Наобум составив список кандидатов – каждый десятый из написавших, – я разослала приглашения осмотреть квартиру. Я назначила встречу на три часа, когда запах жареного лука наиболее ощутим, чтобы избежать возмущений по этому поводу в дальнейшем. И действительно: многие уходили, не пробыв и пяти минут. Других не устраивала односпальная кровать.

Большинство все же не придирались к мелочам и даже пытались сказать что-то хорошее. «Минимализм как он есть!» – заметил мужчина средних лет и завел разговор о «переходном периоде» в своей жизни, хотя мне было неинтересно. В конце концов он спросил, может ли четырехлетняя дочка навещать его два раза в месяц по выходным. Я довела до его сведения, что это недопустимо. Затем какая-то полячка попыталась выяснить, какую музыку я люблю и так далее, пока до меня не дошло, что она устраивает смотрины мне, прикидывая, сойдемся ли мы характерами. Я четко дала ей понять, что ищу не подругу, а платежеспособного и пунктуального жильца, который редко бывает дома.

Часто я отказывала потенциальным съемщикам сама, когда понимала, что случай безнадежный. Один из них – вонючий старикан, лысую голову которого опоясывала, как кольцо Сатурна, полоска седой шевелюры, прямо заявил, что любит «полных девочек». Другой – негр с Библией в кармане пиджака: пришлось исключить и его, хотя в целом он соответствовал требованиям, не говорил ни слова, только кивал и улыбался в ответ.

В основном приходили студенты по обмену из стран Африки или Восточной Европы. Я никак не могла решить, записать плохое знание английского в плюс или в минус: приезжие будут продолжать учить язык и наверняка захотят попрактиковаться на мне. Немного поразмыслив, я все-таки решила отдавать предпочтение иностранцам: лучше, если у них нет представления о том, как у нас принято себя вести, и, возможно, они скорее примут мои собственные правила.

Как ни странно, в конце концов у меня поселился Джонти, невероятно болтливый англичанин – точнее, валлиец. Знать бы об этом раньше. Обманчивое впечатление о Джонти у меня сложилось из-за того, что за всю встречу он не проронил ни слова. Впоследствии выяснилось, что его тошнило с похмелья, и он боялся раскрыть рот. Невысокий, коренастый, с квадратными, несоразмерно широкими плечами, он заявил, что ему двадцать пять лет. Густые светлые волосы торчком и короткая куртка с капюшоном делали его гораздо моложе.

В ответ на вопрос, часто ли он отлучается из дома, Джонти кивнул. Я объяснила, что у меня сложная работа, требующая концентрации, и что я работаю по ночам, а сплю днем, и ему не стоит ждать от меня «приятельских» отношений. Он снова кивнул. Я спросила, много ли у него вещей, и он отрицательно помотал головой. Квартира ему понравилась. Одноместная кровать его устраивала. «Мне с девушками не везет», – единственное, что он сказал во время первого визита. Отсутствие штор и мебели его не смущало. И внезапно я решила – пусть остается. Встречаться с чужими людьми было невмоготу, отнимало много времени, да и деньги закончились.

Из всех поставленных условий Джонти выполнил только одно: приехал с единственной спортивной сумкой. В тот же день выяснилось, что он чрезвычайно разговорчив. Растянувшись на диване, он тут же выложил все о себе. Так я узнала, что он из Кардиффа, где успешно работал в отделе продаж «Америкэн экспресс», пока не решил все бросить и уехать в Лондон учиться на актера. Джонти целый час рассказывал про свой «момент истины»: как-то раз, убеждая клиентку приобрести очередную кредитную карту, он вдруг понял, что занимается чепухой и должен «идти за мечтой, и все в таком духе». Он записался в театральную школу на Кингс-Кросс и рассчитывает за год достичь своей цели – на дольше его сбережений не хватит.

Ему зачем-то требовалось ставить меня в известность обо всех своих планах и похождениях. В первый же вечер он постучал в дверь гостиной и сообщил, что выйдет «осмотреться». Я откликнулась, что в Ротерхите нечего осматривать. Он вернулся через несколько часов. Едва я вышла из гостиной и направилась в туалет, дверь спальни распахнулась, и Джонти принялся описывать свои приключения. «Что ж ты сразу не сказала, что тут река в двух шагах!» – восторженно начал он. Не успела я ответить, что первый раз об этом слышу, как он уже болтал про какой-то «невероятно древний» паб под вывеской «Пчелиная матка» на соседней улице, где – цитирую – «тусуются реально кондовые чуваки». Его даже угостили традиционными маринованными яйцами из бутыли, водруженной на краю барной стойки. Я никогда не «осматривалась» дальше чем «Теско экстра», но смолчала, чтобы не продолжать этот изнурительный разговор.

Джонти заболтает кого угодно. Любое слово, сказанное в ответ, даже равнодушно вежливое «да-да», только подливает масла в огонь. Так что я кивала головой, не говоря ни слова, когда он, возвратившись из своих странствий по Лондону, принимался рассказывать, как наткнулся на лавку таксидермиста в Ислингтоне или купался в открытом бассейне в Броквелл-парк. Хотя Джонти и утверждал, что знакомых в Лондоне у него нет, он быстро обзавелся друзьями. Как-то вечером, всего через несколько недель после переезда, новые приятели-театралы запихали его в урну и с грохотом прокатили по Примроуз-Хилл. В знак дружеской привязанности, должно быть.

К счастью, в своем стремлении «проникнуться духом Лондона» Джонти не сидел дома. Однако он никогда не приходил в одно и то же время, так что я предприняла меры предосторожности. Пришпиленную к стене таблицу скрывали плакаты фильма «Властелин колец», дверь гостиной запиралась на замок. На полу в коридоре теперь лежали голые доски, поскольку старый мягкий линолеум скрадывал звук шагов. Джонти обычно возвращался среди ночи, когда я занималась проектом. Едва заслышав шаги, я замирала, убирала руки с клавиатуры и прислушивалась: вот Джонти остановился рядом с моей дверью, повернулся и ушел к себе.

В общем, на практике жизнь с посторонним человеком оказалась не из легких. К счастью, мой график позволял мне приходить на кухню, когда жилец спал. Впрочем, пару раз Джонти, заслышав звон посуды, приходил в одних спортивных штанах «поболтать». Иногда он заказывал еду на вынос из ресторана внизу: когда официант впервые принес заказ, от нежданного звонка в дверь я чуть со стула не упала. Джонти в два счета перезнакомился со всей ресторанной обслугой и часто болтал с ними на улице, пока те курили. Он рассказывал, как прошло очередное прослушивание, и расспрашивал их про жизнь, как старых друзей.

Присутствие Джонти ощущалось, даже когда его самого не было дома. Он готовил себе вычурные блюда из странных продуктов, купленных в этнических кварталах города, и на кухонной тумбе часто виднелись следы его недавних кулинарных изысков, а из плохо закрытой банки в холодильнике разило чем-то пряным и экзотическим. Умывальник был закапан пеной для бритья, в которой застыли сбритые волоски.

Раньше я практически не общалась с мужчинами, а тут их стало сразу двое: вскоре после появления Джонти я получила первое письмо от Коннора.

Оно пришло через шесть с половиной недель после «увольнения» Тессы. В Сойнтуле все шло своим чередом: Тесса переехала в съемную квартиру и давала уроки рисования Натали, которая училась на дому. Кроме этого, три раза в неделю Тесса посещала занятия йогой и, сама того не ожидая, увлеклась рыбалкой. Еще она обзавелась новыми друзьями. В тот день, когда появился Коннор, я отправила Тессу на материк в компании ее новой подруги Леоноры – пожилой хозяйки «самобытного» кафе на острове.

«Хотела ананас, а достались ноги», – написала Тесса на «Фейсбуке» в тот день. Она обожала публиковать малопонятные заявления, и время от времени я придумывала что-нибудь подобное, хотя мне это не нравится: во-первых, я в принципе не одобряю такого рода туманности, а во-вторых, они неизменно вызывали любопытство у ее друзей, и мне приходилось что-то им отвечать.

Итак, накануне вечером Тесса зашла к Леоноре на чай и, заметив в гостиной ведерко для льда в форме ананаса, спросила, где купить похожее. Тогда Леонора рассказала ей о недорогом магазине на материке, где продаются мебель и предметы декора «с изюминкой». Тесса загорелась приобрести что-нибудь для своей еще не обжитой квартиры, и они решили поехать на материк на следующий же день.

В 9:20 утра они сели на паром, прибывавший на материк в 10:30, и на автобусе добрались до главной улицы, где и находился магазин. Еще одного ведерка для льда в форме ананаса там не оказалось, но Тесса присмотрела держатели для книг – мужские ступни, отлитые из гипса в натуральную величину. «Они только выглядят ужасно, – писала Тесса в своем письме Джастине в тот же день. – Если честно, в них что-то есть. Смотришь на них и думаешь: где же они успели побывать?» Еще Тесса купила красное шелковое покрывало для кровати размером два метра на метр.

Кроме этого, ей понравилось голубое кресло, однако она боялась, что оно слишком большое, и попросила придержать его на один день: она вернется домой и сделает нужные замеры. Если окажется, что кресло подходит, она перезвонит тем же вечером. Затем Тесса и Леонора прошлись по магазинам. Тесса прикидывала, не купить ли ей свитер в разноцветную полоску, но сдержалась. Она писала Джастине: «Здесь и без того все по-простецки. Надо взять себя в руки, а то превращусь в старую хиппи в стоптанных мокасинах и с растительностью на лице».

Затем они обедали в кафе «Палисандр», где Тесса заказала салат из киноа. Радикальная вегетарианская диета требовала определенных усилий, зато у Тессы прошли приступы раздражительности, улучшилось пищеварение и, как она уверяла, глаза заблестели. Приятельницы обсуждали нового поклонника Леоноры: Роджер давно жил в Сойнтуле, возил туристов наблюдать за китами, был добродушен и хорош собой, но, по всей видимости, «не отличался постоянством». В доверительной беседе Тесса рассказала новой подруге о своем скоропалительном браке. Они симпатизировали друг другу, хотя в Лондоне Тесса вряд ли бы обратила внимание на обстоятельную и вдумчивую Леонору. «Такое уж это место. Здесь открываешь для себя новые горизонты, учишься ценить то, о чем раньше не задумывался».

После обеда, в 14:30, они сели на обратный паром. Вернувшись в Сойнтулу, Тесса провела остаток дня дома за чтением русского романа «Анна Каренина», который давно хотела прочесть и теперь переживала за героиню. В 19:40 она посмотрела черно-белую комедию «Его девушка Пятница» по каналу «Си-би-эс Канада», съела на ужин немного неочищенного риса с тофу и тушеной капустой и в 22:30 уснула.

Впрочем, когда пришло сообщение от Коннора, ничего этого еще не случилось. В Сойнтуле было 12:58, Тесса спокойно обедала в кафе «Палисандр», а я сидела за компьютером, составляя письмо о поездке на континент, которое Тесса отправит Джастине, когда вернется. По привычке я проверяла почтовый ящик Тессы несколько раз в час и, в очередной раз обновив страницу, увидела письмо с незнакомого адреса. Коннор Девин. В поле «Тема сообщения» было только одно слово: «Знаешь…»

«…я тут поразмыслил о твоей теории насчет Бенни, – говорилось в письме, – и решил, что ты права. Он спал с ними обоими».

И все. Никакой подписи. Ничего больше. Чуть ниже сообщалось, что письмо отправлено с телефона «Блэкберри».

Разумеется, я была озадачена, не имея ни малейшего представления ни об отправителе, ни об упомянутом «Бенни». Тем не менее лишенное всякой официальности письмо было написано как бы в продолжение начатого когда-то разговора. Ни в адресной книге Тессы, ни в моих записях не оказалось никаких упоминаний о Конноре Девине. Точно зная, что среди друзей Тессы на «Фейсбуке» его тоже нет, я решила выяснить, есть ли у них общие знакомые, и воспользовалась строкой поиска. Имя оказалось на удивление распространенным – 38 человек в одном только Лондоне, но ни одного общего друга с Тессой. О «Бенни» в моих файлах тоже не было ни слова. Поисковый запрос «Коннор Девин» дал множество результатов, но ни один не имел никакого отношения к Тессе.

Тесса и раньше получала письма от незнакомых мне людей. Примерно месяц назад пришло сообщение от некой Чандры Стенли, стандартное «Привет! Ничего себе, и как там в Канаде?», и я ответила так же шаблонно. Здесь же все было не так просто. В этом «озорном» письме явно был намек на какую-то приватную шутку.

Подумав, что кто-то ошибся адресом, я решила проигнорировать письмо. Однако на следующий день Коннор Девин снова дал о себе знать.

«Как насчет гренков с костным мозгом в “Сент-Джоне”? Без салата из петрушки?»

Тесса терпеть не могла петрушку, так что отправитель, похоже, действительно был с ней знаком и вовсе не ошибся адресом. Вспомнился мне и «Сент-Джон». Восемь лет назад у Тессы был скоротечный роман с Тоби, шеф-поваром этого ресторана, от одного названия которого меня тошнит, где за большие деньги подавали субпродукты, которые не следует употреблять в пищу. Тоби весил 146 килограмм. Однажды вечером Тесса призналась, что спала с ним из любопытства: ей всегда хотелось заняться сексом с толстяком. Если верить Тессе, по туше Тоби можно было карабкаться, хватаясь за складки всей пятерней – «как на скалодроме». От его кожи пахло дрожжами или галетным печеньем. Ей нравилась «трогательная признательность», но вскоре новизна потеряла свою прелесть.

Из любопытства я еще раз перечитала свои записи о том времени, когда Тесса жила с Кэти Кататоничкой и работала в магазине винтажной одежды в Спиталфилдс. Среди ее мужчин того периода никакого Коннора не было. К ресторану он тоже никакого отношения не имел.

Как я выяснила, ресторан открылся в 1994 году, и тогда же ресторанные критики заговорили о фирменном блюде – гренках с костным мозгом, но это никак не сужало область поиска: ресторан существовал уже семнадцать лет, значит, Коннор и Тесса могли побывать там когда угодно. Опять тупик.

Из сообщения совершенно ясно было одно: Коннор Девин наверняка не знал, что Тесса в Канаде. И я решила ответить.

«Заманчивое предложение, но не стоит того, чтобы проделать пять тысяч миль в один конец».

В ответном письме стоял одинокий вопросительный знак.

Придерживаясь заданного непринужденного тона, я тут же вкратце объяснила, что я – то есть Тесса – теперь живу в Канаде. У меня было заготовлено несколько вариантов такого «вступительного» письма, от непринужденного «захотелось сменить обстановку» для знакомых до глубоко личных, доверительных рассуждений о своей болезни, предназначенных для близких друзей, которые знали о ее состоянии. В случае Коннора я решила перестраховаться и выбрала первый вариант, поскольку понятия не имела, как много ему известно о проблемах Тессы.

И поступила правильно: из его ответа следовало, что он не догадывался ни о ее депрессии, ни о тяжести ее состояния. Он выразил крайнее удивление и засыпал меня вопросами, каждый – в отдельном сообщении, то и дело упоминая какие-то только им двоим известные факты. Почтовый ящик Тессы сигналил, не переставая: «Как ты собираешься жить без приличной “Маргариты”?», «Где ты будешь покупать себе кружевные чулки?», «Что-то я не представляю тебя с вязальными спицами в руках…»

И вот наконец в пятом из этих однострочных сообщений была важная подсказка: «Ну а Джоан? Ты запихнула ее в ручную кладь и провезла контрабандой?».

В 2000–2003 годах у Тессы жила кошка по кличке Джоан, названная в честь актрисы Джоан Кроуфорд. Кошка внезапно исчезла, и от этого у Тессы случился очередной срыв длиной в две недели. Значит, Коннор не общался с Тессой как минимум девять лет.

В очередном сообщении содержался второй важный намек, и временные рамки сузились еще больше. Я упомянула, что в Сойнтулу ходит паром, и в ответ Коннор написал:

«Ну да, твоя любовь к паромам общеизвестна… или переправа без катастрофы тебе не в радость?»

Вероятно, он имел в виду эпизод, случившийся 11 сентября 2001 года, в день террористических атак в США. В тот день Тесса вместе с подругой Джулией сели на паром, идущий из Италии на греческий остров Патры, и узнали о разрушении башен-близнецов от кого-то из пассажиров. Переход длился целых двенадцать часов, и в ту ночь, прямо на палубе, где спали их попутчики, Тесса соблазнила совершенно незнакомого ей восемнадцатилетнего парня, белокурого, «как боттичеллиевский ангел». Маркус – так его звали – недавно окончил престижную частную школу и поступил в Оксфорд.

Итак, в 2001 году Коннор уже был знаком с Тессой, но их общение прекратилось после 2003 года, когда убежала Джоан. Однако это ничего не говорило ни о характере их отношений, ни о самом Конноре, ни о том, почему, после стольких лет, он вдруг решил возобновить знакомство. Но с самого начала он взял излишне непринужденный тон, что никак не вязалось с полным отсутствием какой-либо связи между ними в последние годы. Он словно продолжал увлекательную беседу, как если бы они расстались только вчера. За этим чувствовалось некоторое… Как бы это лучше назвать? Самомнение. Кроме того, он не особенно церемонился, чего нельзя сказать о большинстве друзей Тессы. По-моему, они ее побаивались и прощали ее глупости и сумасбродные выходки.

А еще Коннор задавал непредсказуемые вопросы. Чтобы удовлетворить его любопытство, приходилось копаться в самых разнообразных воспоминаниях Тессы. Ему хотелось знать, по-прежнему ли она считает, что поп-группу Aha незаслуженно обошли вниманием, и удалось ли Шоне в конце концов попасть в Нью-Йорк. Мог дать ссылку на дурацкий видеоролик или прислать незаконченный анекдот, к которому просил сочинить последнюю фразу. Никто не писал Тессе так часто, как Коннор, и бо́льшую часть времени я думала только о том, что ему ответить на этот раз.

Вначале я пыталась игнорировать его вопросы и выспрашивала то, что мне было нужно. Поначалу он отшучивался и уклонялся от ответа. К примеру, я как-то спросила, чем он занимается. Он прислал маловразумительное замечание: «Как всегда, борюсь с мерзавцами, за что мне, как всегда, много платят». После нескольких бесплодных попыток я решила рискнуть и попросила его перестать дурачиться.

«Ну фсе, чувак… – Тесса зачастую намеренно писала «фсе» вместо «все». – …говори прямо. Мы с тобой триста лет не виделись. Как жизнь, что нового? Выкладывай». Возможно, между ними не было принято выражаться напрямик, но ведь с тех пор прошло столько лет, что теперь мне – Тессе – это будет простительно.

Идея сработала. Следующее письмо, составленное по-прежнему шутливо, содержало много полезной информации. Коннор работал в большой адвокатской конторе в Темпле, а жил в Кенсал-Райз. Был женат, но развелся в прошлом году. У него двое детей, пятилетний Бен и двухлетняя Майя, над которыми они с бывшей женой, Кристиной, установили совместную опеку. Он не сказал, когда именно они поженились, но выходило, что вместе они прожили не более семи лет, даже если он встретил ее сразу после того, как расстался с Тессой.

После этого короткого, насыщенного фактами сообщения он прислал еще одно, в 23:30 по Лондону, с заголовком «Продолжение»:

«Тебе хочется знать, почему я появился после стольких лет. Я расскажу. Знаешь, никогда в жизни я не был счастлив так, как с тобой. Не смейся; да, мы не очень-то долго протянули вместе. Но те несколько месяцев были путевкой в другую жизнь, в ту жизнь, которую я себе выдумал, будучи еще подростком, – дерзкую, рискованную, безрассудную, в которой нет ничего невозможного. Тебя ничто не связывало. Мы с тобой говорили о самом важном, о самом главном. Ты вдохновляла меня. Убедила серьезно заняться фотографией, показала, что можно жить в полную силу и не искать компромиссов.

Я не пытаюсь вызвать у тебя чувство вины, просто хочу откровенно во всем признаться. С тобой хочется говорить откровенно. Когда ты ушла, я чуть с ума не сошел. Как же я о тебе убивался! Не подавал виду, уговаривал себя, что мы не пара, ведь “мы не делаем друг друга лучше”. Ну и дурацкую же причину ты выдумала, скажу тебе. Но ты вправду делала меня “лучше”. Именно тогда я осознал, что ты дала мне шанс на ту, другую, жизнь, а я его упустил – уж не знаю как именно. С тех пор все для меня превратилось в компромисс.

С Кристиной мы познакомились где-то через месяц после того, как ты ушла, на вечеринке, которую Деннис устроил специально для меня, чтобы я взбодрился и перестал по тебе страдать. Мои друзья – хорошие, милые люди, но страшные зануды. Юристы. Кристина им под стать: приятная, милая, скучная и вполне довольная своим статус-кво. Без каких-либо сверхъестественных запросов. Вот я и совершил ошибку: то ли мне захотелось покоя, то ли я возомнил, что тебе этим отомщу (хотя тебе было бы до лампочки). В общем, я решил: ну и пусть. Я сдамся. Остепенюсь. Может, все правы, а я – нет, и счастье действительно в спокойной размеренной жизни. Супружеские пары, вступившие в брак по договоренности, счастливы более остальных, и т. д., и т. п.

Мы с невероятной легкостью поддаемся стереотипам. Как только перевалит за тридцать, тебя несет течением в направлении брака, детей, вместительного автомобиля для всей семьи. Особенно если ты – мужчина. Мы с Кристиной стали встречаться, у нас вошло в привычку гулять вдоль южного берега Темзы, ходить в гости, захватив бутылку австралийского шираза, снимать на выходные рыбацкий коттедж в Уитстабл по двести фунтов за сутки. На вечеринках ее друзья отводили меня в сторонку и озабоченно шептали, что у меня должны быть серьезные намерения, и что не следует играть чувствами женщины, если ей за тридцать, и что она такая заботливая и наверняка будет хорошей матерью. Потом мы съездили в Глостер, я познакомился с ее чопорными родителями. В доверительной беседе Кристина призналась, что в юности страдала то ли от булимии, то ли от анорексии… Ску-ко-та. Неожиданно пролетел год, вроде как надо съезжаться. Мы так и сделали. Затем беготня по магазинам стильного домашнего декора, выбор сервиза и прочее. Обеды с друзьями по воскресеньям, предсказуемые убеждения, вычитанные в «Гардиан». Мельничка для специй от Джейми Оливера…

Я просто капитулировал перед всем этим, выбрав путь наименьшего сопротивления. Да, это противоречит твоим убеждениям. Tы презираешь таких, как я. Так что я сильно рискую, рассказывая об этом, поскольку меньше всего хочу, чтобы ты плохо думала обо мне.

Не то чтобы я все время страдал. Я часто считал, что жизнь удалась. Особенно когда родились Майя и Бен. Они замечательные, правда, я бы хотел вас познакомить. Ради них я из кожи вон лез, но мы с Кристиной постепенно отдалялись друг от друга, пока не стали совсем чужими. Я приходил с работы, и мне хотелось с кем-то поговорить, поделиться обрывками мыслей, пересказать все то, что так или иначе меня зацепило. Но только не с женой. Она не догоняет. Ей нет дела до всего неоднозначного или малопонятного. Она не любопытна. Она видит мир в черно-белом цвете и не обращает внимания на полутона. В конечном счете я осознал: нет ничего важнее, чем настоящее взаимопонимание с близким по духу человеком. Иначе к чему все остальное?

Так что я ушел. Это было не сиюминутное решение. Я мучился месяцами, не в силах сделать выбор. Ходил к психоаналитику. Говорил по душам с друзьями. Все пытались меня разубедить. Но я должен был уйти, чтобы окончательно не сойти с ума.

Нельзя сказать, что все это из-за тебя. Да, мы с тобой давно не общались, но я часто вспоминал тебя и твои принципы. Наверное, только это и дало мне силы. Я не знал – и не знаю – никого, кроме тебя, кто осмелился бы жить по собственным правилам.

P.S. Ты наверняка не захочешь на это ответить. Пожалуйста, не отвечай. Я ничего от тебя не жду. Мне просто хотелось, чтобы ты знала».

На следующий день снова посыпались легкомысленные, ничего не значащие однострочные сообщения, будто ничего не произошло. Вечером Коннор попросил прислать ему фотографию. На мое приглашение посмотреть фотоальбом на «Фейсбуке» и добавить меня в друзья он, к удивлению, ответил, что «не догоняет» социальные сети.

«“Фейсбук” туфта. Старая добрая электронная почта рулит».

Я отправила фотографию, как он и просил.

«Черт меня дери, – был ответ, – ты стала еще шикарней, чем была девять лет назад. Как тебе это удается?»

Мне не терпелось узнать, как выглядит сам Коннор, однако он не добавлял меня в друзья. Тогда я еще раз просмотрела результаты поиска на «Фейсбуке»: вдруг Коннор завел себе профиль, хотя и «не догоняет», зачем он нужен. Среди десятков «Конноров Девинов», проживающих в Лондоне, отыскать нужный профиль – если он вообще зарегистрирован – не представлялось возможным. Ему могла принадлежать одна из пустых страниц – таких я насчитала несколько – или та, где на фотографии лица не разобрать.

Очевидно, что не следовало спрашивать, какой именно профиль принадлежит ему: ведь могло оказаться, что в профиле есть фотография. Добавить в друзья всех Конноров Девинов сразу – рискованно: если запрос примут несколько пользователей, то список друзей будет выглядеть подозрительно.

Я попросила его прислать свою фотографию: «Меня ты уже видел, теперь твоя очередь». Через полчаса пришло письмо с вложением.

С фотографии смотрел мужчина, снятый крупным планом в каком-то парке. На нем были солнечные очки и шарф, повязанный петлей вокруг шеи: полагаю, была весна или осень, яркое солнце при низкой температуре. Темноволосый, коротко стриженный, с оттопыренными ушами и небольшим хохолком, как у персонажа из известного мультфильма – не могу вспомнить, как его звали, а интернета нет, так что уточнить негде. Густые брови и обильная щетина. Коннор улыбался в камеру, но за солнечными очками глаз не было видно. Если он ровесник Тессы, ему сейчас почти сорок.

Мне нелегко говорить о Конноре беспристрастно, не оглядываясь на прошлое и не позволяя эмоциям взять верх, но я постараюсь. Прочтя его откровенное письмо, я, помнится, очень удивилась: оказывается, близкие отношения могут быть важны для одного человека и ничего не значить для другого. Коннор утверждал, что ни с кем не был так счастлив, как с Тессой, а для самой Тессы эти отношения ничего не значили. Я неоднократно просила ее рассказать мне обо всех своих связях, пусть даже мимолетных и незначительных, однако о Конноре она ни разу не вспомнила. Вряд ли Тесса по какой-то причине решила о нем умолчать: ей было все равно, какого я о ней мнения, и неприглядные моменты из своей жизни она не скрывала. Похоже, она напрочь забыла о Конноре.

В одной из наших бесед по скайпу она заявила: «Знаешь, как бывает: проведешь с кем-то ночь и потом вспоминаешь о нем всю жизнь. А с другим встречаешься чуть ли не полгода – и как будто ничего и не было. Разбежались – и все. Странно, правда?»

Я тогда ответила что-то невнятное.

У нас с Тессой было мало общего, это очевидно. Однако если бы я проделала то, о чем вспоминал Коннор – танцевала на столе в испанском баре в Сохо, ввалилась в шикарный отель посреди церемонии награждения газопроводчиков, слетала за чашкой кофе в Париж, – и если бы мне признались в любви и считали самым удивительным человеком на свете, я бы этого никогда не забыла.

* * *

Сегодня здесь, в коммуне, кое-что произошло. Я не собиралась об этом вспоминать, но, честно говоря, меня все еще трясет. Возможно, если я напишу о происшедшем, станет полегче.

К утру кожа, как всегда, покрылась жирным на ощупь потом, а волосы слиплись в безжизненные пряди. Влажные салфетки не справились с задачей, и мне до смерти захотелось искупаться. Вчера Энни говорила, что недавно водила детей купаться, и, вернувшись к своей палатке после обхода, я спросила у нее, как пройти к реке. Энни предложила сходить всем вместе, но я запротестовала. Энни совершенно не стесняется своей полуобнаженной груди и, чего доброго, еще предложит купаться голышом.

Энни объяснила, как спуститься в долину, сопровождая инструкции ненужными подробностями. В конце концов, если идти под гору, все равно выйдешь к реке, подумала я и, обойдя лагерь с южной стороны, стала спускаться по узкой каменистой тропинке, по обе стороны поросшей хилой растительностью. Вскоре гомон общины, стук барабанов и лай собак стихли. Палящее солнце стояло высоко. Я забыла надеть панаму и вскоре совсем ослабела от жары. Колючие низкие кусты царапали ноги. Тропинка поначалу уходила вниз, но потом то и дело убегала в сторону и вверх. Солнце ощутимо жгло голову, тяжелые, как шлем, волосы облепили лицо; руки и ноги казались бесполезными распухшими кусками плоти, притороченными к телу. Почувствовав, что сбилась с пути, я укрылась от солнца в тени деревьев. Здесь было не так жарко, но деревья заслоняли обзор, и я не видела, куда зашла. Нестройный гул общины давно затих, вокруг оглушительно стрекотали насекомые, заглушая звуки журчащей вдалеке воды. Именно там, в лесу, на меня нашло что-то странное. Внезапно я ощутила безмерное, пронзительное одиночество, какого никогда раньше не бывало, даже после маминой смерти. По сути, то был скорее страх, чем чувство опустошения.

Как же сложно это описать.

Тесса рассказывала, что во время депрессии ощущает себя всего лишь суммой частей тела, воспитания и авторитетов, в ней не остается ничего, присущего исключительно ей самой. Тогда я не поняла, что Тесса имела в виду. Я поняла ее гораздо позже, в том лесу. Я не догадывалась об этом ощущении – об убежденности в том, что у меня, Лейлы, есть уникальные, определяющие меня самое, качества – пока оно не пропало. А потом меня с головой накрыло осознание того, что однажды меня не станет. Я чуть не закричала, но никаких человеческих сил не хватило бы, чтобы криком выразить охватившие меня ужас и одиночество. От невозможности понять эту огромную, бесформенную и ужасающую мысль я стала думать о простых, конкретных мелочах: после моей смерти кто-то поселится в моей квартире и поставит у окна компьютерный стол, другая женщина купит походную палатку в «Теско экстра», новые старики будут закусывать пиво маринованными яйцами в пабе «Пчелиная матка», а здесь по-прежнему будут расти деревья. В мире, где меня не будет, останутся другие люди, и никто обо мне не вспомнит. Если так, то зачем тогда жить дальше? Можно исчезнуть прямо здесь. Энни рано или поздно поднимет тревогу, обыщут весь лес, но меня не найдут. Или же Энни пожмет плечами, решит, что я уехала, и забудет обо мне. Моя палатка так и останется стоять, а потом ее откроют и соберут мои вещи. И что обо мне узнают? Флешка, паспорт и телефон со мной, в нагрудном кошельке. В палатке только ноутбук, фотография Тессы и печенье. Вот и все, что от меня останется.

Не знаю, как долго я пробыла в лесу. В какой-то момент включился инстинкт самосохранения, и я пошла на солнечный свет, выбралась на тропинку и побрела вверх по склону, на звуки общины, которые становились все громче и громче. Энни готовила обед и весело спросила, удалось ли мне поплавать.

– Вода еще осталась? Река почти высохла, превратилась в ручей. Грустно, да? Бедные зверюшки, что с ними будет? Без дождей река совсем пересохнет. Ты есть хочешь?

Я бессильно помотала головой.

Воскресенье, 21 августа 2011 года

Когда я проснулась, община опустела. Энни рассказала, что по воскресеньям все уезжают в соседнюю деревню на рынок – сбывать туристам дешевые поделки, накопившиеся за неделю. Только она сказала не «сбывать поделки», а «выставлять изделия на продажу». Энни осталась, потому что младенцу нездоровилось. Вокруг стояла таинственная тишина, как будто мы были совсем одни: такое же чувство у меня бывало, когда я пропускала школу и оставалась дома с мамой.

Наверное, следовало бы поехать на рынок: людное место, подходящее для расспросов о Тессе. Но я осталась. Во-первых, не хочется тащиться по жаре, а во-вторых, я все больше убеждаюсь, что вся эта затея ни к чему не приведет. Допустим, найдутся люди, которые опознают Тессу и смогут подтвердить, что видели ее здесь прошлым летом. Ну и что с того? Тела-то все равно не найти. Не могу же я в одиночку обшарить всю Альпухарру. Допустим, я выйду на поиски одна, но потом отчаюсь искать, а тело, может быть, лежит в соседней роще, или под соседним холмом, или на дне озера за двадцать, восемьдесят или двести миль отсюда?

Итак, я осталась в лагере вместе с Энни и теперь лежа наблюдала, как она работает. Они с Мило расположились под навесом и шлифовали поленья. В размеренном ходе ручного шлифовального станка по дереву было что-то притягательное, будто эта несложная работа доставляла удовольствие. Пронаблюдав за Энни около часа, мне захотелось попробовать самой. Мы сидели рядом, и я рассказала, как иногда помогала маме раскрашивать миниатюрные статуэтки: точные, аккуратные мазки, непохожие на наши свободные, размашистые движения, действовали так же успокаивающе.

Потом Мило заговорил про школу. Он с нетерпением ожидал начала учебного года, вот только математика ему не давалась. Вместо «математика» он сказал «матика». По математике у меня всегда было «отлично», так что я спросила, с чем именно у него сложности, и мы об этом немного поговорили.

– Ты беседуешь с ним, как со взрослым, – чуть погодя сказала Энни. – Не так, как все остальные.

Позже, когда мы закончили шлифовать поленья, она подозвала Мило к себе.

– Зайчик-побегайчик, пора подстричься.

Она достала маленькие ножницы и принялась обрезать его кудряшки. Внезапно мне так сильно захотелось почувствовать, как ветер обдувает затылок, что я попросила подстричь и меня.

– Давай, – сказала Энни и, отпустив Мило, уселась позади, щелкнув ножницами. – Подравнять кончики, мадам?

– Нет. Обрезать вот так. – Я провела ладонью прямо под мочкой уха.

– Точно? – засомневалась Энни. – Похоже, ты отпускала волосы годами.

Она была права. Но я все равно кивнула. Энни принялась медленно и осторожно срезать прядь за прядью. Через полчаса она встала и оглядела меня спереди, критически склонив голову набок.

– Так, кажется, ровнее уже не выйдет. Ты похожа на… как звали ту киноактрису, не помнишь? Брюнетку с коротким каре?

Энни хотела принести зеркало, чтобы я увидела себя с новой стрижкой, но я сказала, нет, не нужно. Я будто стала легче на несколько килограмм и ежеминутно поглаживала голую шею, которая много лет не видела солнца.

Как я ни стараюсь, но в отсутствие интернета при таком избытке времени в голову лезет всякая чушь. Я не только о случае в лесу. Разное на ум приходит.

Вечером, уже с новой стрижкой, я, как обычно, сидела под навесом у Энни, и в памяти, будто из ниоткуда, всплыли слова Тессы об Адриане. После того как она обозвала меня жалким чучелом, она пыталась лаской загладить свою вину, твердя, как ей повезло со мной, расхваливая меня на все лады. «Адриан – молодец, – сказала она, – он все продумал».

В то время я не придала этому значения, но сегодня это воспоминание соединилось с другим, как сливаются парафиновые шары в лавовой лампе, и всплыло на поверхность. Воспоминание о встрече у Королевской клинической больницы. Какое совпадение, подумала я, ведь Лондон – огромный город, и тем не менее Адриан позвал меня именно на ту площадь. А потом выяснилось, что у его жены был рассеянный склероз. И тут у меня мелькнула мысль: а что, если на самом деле все это не простое совпадение?

Видите ли, два года назад, когда у мамы еще не отнялись руки, я предложила ей зарегистрироваться на форуме общества пациентов с рассеянным склерозом. Сама я уже некоторое время писала в разделе «Уход за больными» и решила, что общение с людьми, оказавшимися в той же ситуации, пойдет маме на пользу. И действительно, в те полгода, пока ей еще удавалось печатать на клавиатуре, она очень увлеклась форумом и в сообщениях часто упоминала о встречах пациентов у Королевской клинической больницы. Когда мама умерла, я опубликовала краткий некролог в разделе «Светлой памяти…», ничего не расписывая, упомянула только о самом факте ее смерти, добавив, что она была «самая лучшая мама на свете».

Учитывая открытый доступ к форуму, Адриан теоретически мог прочесть все мои публикации, если бы решил меня «нагуглить». Итак, у меня мелькнула мысль, что он нарочно назначил встречу у больницы. Это напомнило бы о маминой болезни, о тщетности попыток искусственно продлить жизнь и расположило бы к мысли о помощи человеку, решившему умереть по собственной воле.

Однако, рассуждала я, Адриан мог выбрать место для встречи и совершенно случайно. А даже если и нет, если он на самом деле «все продумал» – что с того? Можно подумать, это бросило на него тень; наоборот, это только подтверждает искренность его убеждений и участие в судьбе Тессы, ведь он хотел удостовериться, что я действительно буду в состоянии помочь ей. Я почти не сомневалась, что это никак не повлияло на мое решение, принятое после самостоятельных и беспристрастных размышлений. Предложи он проект хоть за стойкой бара, я и тогда бы, наверное, согласилась. Тот факт, что Адриан, возможно, имел свой расчет, оставшийся незамеченным, все равно ничего не меняет.

Еще мне вспомнилось, как все пошло по-другому после того разговора об астрологии. А если бы я не нашла старую переписку между Коннором и Тессой, изменилось бы что-нибудь?

Из обрывочных писем Коннора я примерно представляла себе, как все произошло. Тесса встречалась с ним то ли в 2001-м, то ли в 2002 году, а потом бросила, и Коннор очень страдал. Но я по-прежнему не находила никаких сведений об их связи среди файлов Тессы, а мне почему-то это было очень нужно. Всякий раз, получив очередное письмо, я прочесывала свои заметки в поисках того, что казалось мне очередной подсказкой.

Перелом наступил через две недели после первого письма. Коннор мимоходом пошутил, что теперь он «бывший “Renegade Master”» – мастер-отступник. Где-то мне встречалось это странное словосочетание. Скопировав его в строку поиска по локальным файлам, я вышла на папку «Мимолетные отношения», где хранилась недолгая переписка Тессы с забытыми или малозначительными мужчинами. «Какой-то левый тип. Не стоит тратить время».

Renegademaster72@yahoo.com – это почтовый ящик Коннора. Всего восемнадцать сообщений между ним и Тессой, не очень-то много, но ведь было лето. Тесса работала по свободному графику, в основном готовила декорации для разных фестивалей, и, скорее всего, они с Коннором перебрасывались эсэмэсками. «Фейсбука» тогда еще и в помине не было.

Итак, теперь проступили детали их отношений. Тесса и Коннор познакомились на вечеринке в Брикстоне. «У тебя не пошла кровь носом, когда ты выехала за пределы цивилизации?» – написал он в первом сообщении. Было ясно, как день, что он влюбился до потери пульса. Как таковых «любовных писем» Коннор не писал, сохраняя непосредственный тон, однако легко можно было заметить, как тщательно продумана даже самая короткая фраза, каждое шутливое замечание, как внимательно он подбирал ссылки и как молниеносно реагировал на ее письма.

Тесса же отвечала наспех и кое-как, в своей обычной манере, хотя поначалу держала заданный им непринужденный тон: подшучивала над Коннором в ответ, делилась своими ссылками и охотно кокетничала.

Со временем стало очевидно, что ее интерес иссяк, как часто бывало и раньше. Она уже не придавала большого значения его письмам, не отвечала по нескольку дней, игнорировала его шутки, чем ставила его в глупое положение.

К примеру, следующий диалог вызвал у меня искреннее недоумение. В среду, 17 июня 2002 года, в 10:13 Коннор писал:

«Хочу лизать твои подмышки».

На что Тесса ответила:

«Я их пять дней не брила».

Коннор не сдавался:

«Тем лучше: мне больше достанется. Я хочу каждую волосинку на твоем теле. Кстати, лишнего обрезка ногтей не найдется? :-~»

Тесса молчала 15 часов, а когда наконец ответила, в письме было одно-единственное слово:

«Фу».

Без «звездочек», обозначающих поцелуй.

Была еще одна перемена. В первые недели беззаботного флирта Тесса и Коннор ничего не говорили напрямик, отвечая намеренно остроумно или вычурно, переводя ответ на любой вопрос в другую «плоскость». По мере того, как Тесса теряла интерес, она все чаще высказывалась открытым текстом. И, по-моему, была несправедлива к Коннору.

Например, сначала Коннор пытался как-то планировать встречи, придумывать, куда пойти, но потом Тесса недвусмысленно дала понять, что терпеть не может действовать рассудительно, предпочитая «спонтанные поступки» (принимая во внимание ее план покончить с собой, это противоречивое заявление). И вот, в очередном письме, Коннор, сгорая от нетерпения увидеться вечером с Тессой, с воодушевлением прибавил: «Бошечка, нам с тобой открыты все двери. Хочешь, завалимся в “Кларидж” и упьемся в хлам? Или махнем в Брайтон?» Другими словами, он вел себя именно так, как ей хотелось – безрассудно и спонтанно. Но Тесса не стала подыгрывать и отрезала, что не знает, чего ей захочется вечером.

К концу июля 2002 года она уже не утруждала себя ответами, и Коннор что-то заподозрил.

«Ты вчера совсем притихла. Тебя что-то беспокоит?»

«Нам надо поговорить», – ответила Тесса.

На этом переписка обрывается.

Я считала, что Тесса не очень хорошо обращалась с Коннором, и сочувствовала ему. Из-за этого, возможно, я и ответила на вопрос про гороскопы по-своему.

Как я уже упоминала, у меня было одно твердое правило: что бы ни сделала «Тесса», это не должно противоречить ее характеру и моим сведениям о ее личности. А она, как уже известно, склонна была верить во всякую лабуду. Иногда – периодами, – как с гомеопатией и рейки, а однажды на целых семь месяцев ударилась в христианство, прослушав какой-то христианский курс под названием «Альфа», случайно зайдя в церковь на западе Лондона. Но ничто не могло поколебать ее твердолобую веру в астрологию. Она не столько верила в астрологические прогнозы в газетах – хотя непременно их читала, – сколько в то, что личные качества каким-то образом обусловлены ходом звезд.

Когда я просила охарактеризовать кого-то из ее знакомых, Тесса могла ответить: «типичный Лев», как будто а) это мне о чем-то говорит и б) это вообще что-то означает. Однажды я попыталась объяснить, почему не стоит верить в эту чепуху. По-моему, приписывая личные качества влиянию планет, человек освобождает себя от ответственности за свои действия. Мое объяснение не встретило энтузиазма. В тот день Тесса была в дурном настроении и без лишних слов послала меня подальше.

Так вот. Три недели после начала нашей переписки Коннор побывал на вечеринке, устроенной одним из его коллег, решившим завершить адвокатскую практику, и пересказал свой разговор с женой сотрудника их бюро. Женщина эта, цитирую, «успела здорово поддать», то есть была пьяна и долго гундела про то, как она, астролог-любитель, составляла гороскоп для старшей дочери, собравшейся замуж за бойфренда. По всей видимости, жениху не подфартило со знаком зодиака, потому что эта дама пыталась удержать дочь от брака, но та решительно приказала матери «не дурить». В конце концов – кто бы мог подумать! – пара развелась, не прожив вместе и полгода.

Я ответила одной строчкой:

«Тупая корова».

Коннор:

«Что я слышу! Лев полинял и нрав поменял? Ты больше не фанатка астрологии? Помнится, ты сама мне разъясняла, что я – Телец, “неспонтанный и приставучий нудила”».

Тогда еще можно было отвертеться. Я могла бы перекроить смысл своих слов, уточнив, что дамочка – полная дилетантка, потому что знаки ее дочери и зятя на самом деле прекрасно друг другу подходят, или наплести еще что-нибудь в таком же духе.

Однако вместо этого я написала:

«Считай, что я узрела истину».

Только прочтя ответ Коннора, я поняла, что натворила. Будто, сев в машину времени, я отправилась исправлять прошлое. Вот только прошлое стало настоящим.

«Вот это да, Бошечка, – писал Коннор; он называл Тессу Бошечкой, но почему, я так и не узнала. – Какое счастье! Только не злись. Понимаешь, мне приходилось наступать на горло собственной песне. Я всегда считал, что астрология – это бред собачий. Добро пожаловать в мир здравого смысла!»

Я ответила так, как ответила бы сама Тесса:

«Эй, не напрашивайся!»

И все же печать была снята. С тех пор я стала вкладывать больше собственных мыслей в свои письма.

Не следует понимать это превратно. Я вовсе не сбрасывала Тессу со счетов, внезапно переменив тон. Я не сделала ничего, что могло бы вызвать подозрения. Я позволяла себе отвечать от своего имени только изредка, в тех случаях, когда это было уместно. В основном по мелочам, большей частью оставляя за бортом иррациональность Тессы и ее склонность ко всему таинственному. Я не тянула, как она, с ответом по нескольку часов и тем более дней. Не уклонялась от прямых вопросов. Не расписывала свои чувства и сновидения.

Если я не знала, как ему ответить, приходилось импровизировать. Например, поначалу Коннор с ностальгией предавался воспоминаниям о прошлом, когда они с Тессой были вместе. «Помнишь того чудака с котенком на Дин-стрит?» Конечно, отвечала я, хотя вполне вероятно, что Тесса давно забыла о нем.

Случались и вовсе каверзные вопросы, вроде «Ты не пошутила насчет фотографий в Хэмптон-Корте?» Откуда мне было знать, о чем это он и что это была за шутка – обидная или наоборот? В таких случаях я уклонялась от ответа.

Коннор любил делиться наблюдениями за своими детьми, много рассказывал о них и расспрашивал о моем – то есть Тессы – детстве. К примеру, однажды Майя спросила, что он любил, когда был пятилетним мальчиком, а он не смог вспомнить себя в этом возрасте и потом поинтересовался, помню ли я себя в пять лет.

Не зная наверняка, как бы ответила Тесса, я адаптировала свои детские вспоминания. Стоило лишь заменить Хай-стрит в Кентиш-таун на Далвич, где Тесса прожила с трех до одиннадцати лет. Вспоминать прошлое оказалось очень интересно. Раньше мне и в голову не приходило размышлять о прошлом. Или говорить о нем с мамой. Мы с ней много общались, но в основном по мелочам, обсуждали школьные или домашние дела, или то, что показывали по телевизору. Но обсуждать то, что прошло, – нет, такого у нас не водилось. Думаю, это оттого, что у нас с ней было общее прошлое, и мы не нуждались в воспоминаниях.

Меня сильно выручала разница во времени. В Лондоне было 16:30, когда Тесса только просыпалась у себя в Сойнтуле, и, найдя в своем ящике три-четыре письма от Коннора, отправленные в течение дня, тут же отвечала на них. Разумеется, сама я безотлагательно читала все входящие сообщения, и до того момента, как «Тесса» проснется, настрочит ответ и нажмет «Отправить», у меня было время как следует подготовиться и написать черновик.

Поначалу я боялась вызвать у Коннора подозрения, сказав что-то не то. Но вскоре стало очевидно, что с биографией Тессы он почти незнаком. Возможно, им было не до того, а может, он просто забыл. К примеру, Коннор считал, что у Тессы есть родная сестра, а не брат, и что выросла она в Гринвиче, а не в Далвиче. Я почувствовала себя свободней, когда это выяснилось, поскольку а) оказалось, что Коннор не так-то много знает о Тессе, б) даже если восемь лет назад он и спрашивал о чем-то подобном, навряд ли сейчас вспомнит ответ, и в) все знали о том, что Тесса непостоянна, ветрена и у нее плохая память.

И вообще – они ведь не виделись целых девять лет. Неудивительно, что она могла перемениться. Я считаю, что, по сути, мы не те, кем были девять лет назад: за это время обновились все клетки организма, накопился новый опыт, изменилось восприятие мира. Кажется, это называется парадоксом Тезея – мы обсуждали его на «Красной таблетке». Кстати, как-то я упомянула об этом, когда мы с Коннором размышляли, в каком возрасте у детей формируются воспоминания. Он заинтересовался и написал серьезное продуманное письмо в ответ.

Вот ведь какая штука, понимаете? Со мной Коннора объединяло нечто большее, чем с Тессой. Мы думали одинаково. Как адвокату, ему следовало сохранять невозмутимость, анализировать происходящее с дотошностью криминалиста, находить нестыковки, следить за ходом рассуждений до логического конца. Не поддаваться эмоциям. Стоило мне чуть-чуть отойти от образа Тессы и стать самой собой, как его интонации изменились. Коннор как будто почувствовал, что ему больше не нужно притворяться, и расслабился. Как будто снял тесный костюм и надел домашнюю одежду. Он стал искреннее и ближе.

О нашей разнице в возрасте я вспоминала лишь случайно. Время от времени Коннор упоминал телепередачи или поп-группы восьмидесятых, вроде «Башни Фолти» или «Дюран-Дюран», которые мне приходилось искать в интернете. Как, впрочем, и то, что на слуху у моего поколения, так что мне было не привыкать.

Переписка Тессы с остальными адресатами ограничивалась бытовщиной, а мы с Коннором почти совсем не касались повседневных, скучных тем. Мы обменивались мыслями и наблюдениями, зачастую перебрасываясь всего парой строк, шутливых или глубокомысленных, словно разговаривали, сидя рядом друг с другом. Однажды Коннор, проходя по Лондонскому мосту по пути на работу, заметил бездомного, который стоял весь в слезах, отчего у Коннора по спине побежали мурашки, и, придя в офис, он тут же написал об этом мне. А в другой раз прислал стишок, сочиненный во время нудного судебного заседания: «Шепелявый барристер из Йорка оказался большой балаболкой…»

Иногда, когда Коннор видел меня онлайн, он включал «Гугл-чат» и разражался градом никак не связанных друг с другом вопросов: «“Твикс” или “Сникерс”?», «Это нормально, если не интересуешься модными танцами?» Вести эту скоростную словесную перестрелку было нелегко, потому что времени на обдумывание не оставалось, но это приятно щекотало нервы. Такой вид общения был мне в новинку, и я с удовольствием разминала новоприобретенные мускулы.

Самое интересное, что неправильных ответов не существовало. Что бы я ни говорила, Коннор находил это остроумным или глубокомысленным, будто каждый раз нажимал кнопку «Мне нравится».

Должна оговориться, что другие стороны жизни Тессы не страдали от недостатка внимания. Я прилежно отвечала на письма, делилась впечатлениями на «Фейсбуке». Пару раз в месяц оставляла на автоответчике предварительно записанные сообщения для Марион и аналогичным образом поздравила с днем рождения Сьюзи, одну из подруг Тессы. Угрохала три часа на изучение современной скульптуры и в итоге составила грамотное и одновременно едкое мнение о модном скульпторе, работы которого хотела купить Изабель. Каждый день я подолгу планировала дальнейшее развитие сюжета новой жизни Тессы, а также дорабатывала «проседающие» линии.

Кроме Коннора, много времени занимала переписка с Шоной, подругой детства Тессы. Шона вышла замуж и 15 месяцев назад родила мальчика, которого назвали Руфус. У Шоны были тонкие светлые волосы и заостренный нос. На фотографии профиля она с благоговением склонилась над Руфусом, будто позировала для картины на религиозную тематику. Глядя на фотографию, любой бы подумал, что она наслаждается ролью матери, но Тессе она писала совсем другое. Шона «оплакивала прежнюю себя». По ее словам, все вокруг сговорились, на самом деле никакого удовлетворения от материнства нет и быть не может. Будь ее воля, она бы не задумываясь вернулась к прежней холостой жизни, когда была сама себе хозяйка. Шона завидовала переезду Тессы в Сойнтулу – «ты осуществила мою мечту» – и ежедневно плакалась, как невыносимо сидеть в четырех стенах с ребенком. Она расспрашивала Тессу о всяких мелочах, и мне казалось, этим она только мучает себя, как умирающий с голоду, требующий яркого и подробного описания любимого блюда. Приходилось не только выискивать для Шоны все новые и новые истории о жизни на Сойнтуле, но еще и убеждать, что быть матерью не так-то плохо. В чем, как вы понимаете, я не очень сильна. Я нашла форум для родителей и перечитала его от корки до корки. «Первые несколько лет действительно не сахар, – писала я Шоне, – но он вскоре станет маленьким самостоятельным человечком, с которым можно поговорить. Тогда ты поймешь, что все было не зря».

Все это время я неустанно отправляла Адриану, то есть Аве, отчеты о ходе проекта. После первого сообщения на «Фейсбуке» у нас установилась переписка, впрочем, довольно-таки нерегулярная. Впрочем, нерегулярной она была с его стороны. Дважды в неделю я кратко отчитывалась, чем занята Тесса, с кем общается и что ее ожидает в будущем. Адриан отвечал от случая к случаю. Иногда он вовсе игнорировал мои сообщения или же ответ приходил несколькими днями позже: «Отлично! Похоже, у тебя все под контролем. Я знал, что ты создана для проекта». Зачастую он писал наспех, с ошибками, пропуская знаки препинания. Но я не обижалась, понимая, что он занятой человек, хотя мне было очень приятно, когда – крайне редко – у него находилось время для обстоятельного ответа. В таких случаях он задавал уточняющие вопросы и проявлял искреннюю заинтересованность. Так, если в предыдущем отчете я упоминала, что Тесса каталась на лошади, он мог поинтересоваться мастью лошади или спросить, прыгала ли она через препятствия во время прогулки.

Изредка ему словно не было никакого дела до Тессы, и он с неподдельной заботой расспрашивал обо мне, трудно ли мне приходится. Как будто он снова смотрел мне прямо в глаза, как тогда, в парке. Так на меня еще никто и никогда не смотрел, даже мама. «У меня все нормально, – отвечала я. – Более чем. Я счастлива. Получаю массу удовольствия от работы».

К чему это я: учитывая все обстоятельства, первые шесть недель проекта «Тесса» нельзя было назвать обременительными. Просто удивительно, как мало нужно людям от тех, с кем они не видятся. Я запросто могла бы отделаться всего несколькими обновлениями на «Фейсбуке» в неделю. Даже те друзья Тессы, которые рвались общаться по скайпу, вроде Саймона, прекратили настаивать после очередного отказа. Уговорами себя никто не утруждал.

Если честно, учитывая вышесказанное, меня беспокоило то количество времени, которое я уделяла Коннору. Чем активней становилась наша переписка, тем вероятнее становилось, что сама Тесса все делала бы наоборот. Ведь это она разорвала отношения с Коннором и считала его недоразумением, настолько досадным, что даже не сочла нужным рассказать о нем. Более того: за исключением ее самого первого ухажера, Майкла «Бутси» Коллингвуда, Тесса не верила в дружбу с бывшими «пассиями». «Никогда не оглядывайся», – так она рассуждала. Вероятно, возвращение Коннора не нашло бы в ней отклика. Возможно, она бы вежливо от него отделалась и уж вряд ли стала бы тратить время на переписку.

Именно поэтому в моих отчетах, которые я отправляла Адриану, о Конноре не было ни слова. Официально Коннор числился одним из друзей Тессы, но фактически стал частью моей жизни в Лондоне, а не жизнью Тессы в Сойнтуле. Именно из этих соображений я решила, что пора бы Тессе обзавестись новым поклонником.

Дело в том, что Тесса вряд ли бы сидела дома перед компьютером, переписываясь с Коннором. Скорее, она бы гуляла по острову, знакомясь с людьми, и во время одной из таких прогулок вполне могла бы встретить интересного мужчину. Они липли к ней везде, подходили даже на улице среди бела дня. Как-то раз она выходила из вагона метро, и какой-то парень сунул ей в руки книгу под названием «Алхимик», на первой странице которой нацарапал свой номер телефона. Когда она работала в магазине винтажной одежды, и потом в галерее, и дня не проходило, чтобы ее не пригласили на свидание. Для Тессы в этом не было ничего примечательного: она привыкла к мужскому вниманию.

Так что рано или поздно Тессе суждено было обзавестись новым поклонником. По моим расчетам, он должен был появиться спустя три месяца после ее прибытия на остров. Однако с учетом обстоятельств я решила немного – ровно на один месяц – ускорить ход событий. Следующим письмом я уведомила Адриана о грядущих переменах в судьбе Тессы. «Хорошо придумано, и как раз вовремя! – был ответ. – Кто же этот счастливчик?»

Персонаж Уэстли Провоста уже был почти готов. Привлекательный канадец тридцати трех лет: Тессе нравились мужчины помладше. Уэстли был похож на рабочего, который однажды летом перестилал крышу у наших соседей по Левертон-стрит. Звали его Майк. У него были короткие, толстые руки и неестественно красные губы, как у девушки. Когда он узнал, как меня зовут, то всякий раз, завидев меня, напевал: «Я пред тобою ниц». Мама сказала, это строчка из очень популярной песни Эрика Клэптона «Лэйла». Я указала Майку на то, что мое имя пишется по-другому, но он продолжал напевать как ни в чем не бывало.

Майку постоянно выписывали штрафы за парковку, и я не раз слышала, как он чертыхается, обнаружив очередную квитанцию. И вот, когда Майк залезал на крышу, я садилась у окна, и как только дорожный инспектор скрывался из виду, выбегала из дома, выхватывала квитанцию из-под стеклоочистителя и выбрасывала в канаву на обочине. Еще я тайком фотографировала Майка на мобильный и потом сделала нечто вроде клипа: для себя, а не для размещения в интернете. Фотографии сменяли друг друга под песню «Лэйла».

В конце лета, когда он убирал монтажные леса, я рассказала ему про квитанции: я избавила его от пяти штрафов. Полагаю, этим я хотела сказать, что разделяю его чувства ко мне. Я ожидала, что он обрадуется, но он побледнел и с трудом скрыл раздражение. Затем он кисло улыбнулся и сказал: «Ну, большое тебе спасибо». После этого при встрече со мной он уже не напевал «Я пред тобою ниц» и уехал, даже не попрощавшись.

Уэстли был похож на Майка только внешне, все остальное я придумала сама (получалось все лучше и лучше). Уэстли работал в компании с Роджером, бойфрендом Леоноры. С Тессой он познакомился на борту катера во время экскурсии к стоянке китов. Четыре года назад Уэстли со своей девушкой переехал из Эдмонтона, что на континенте, в Сойнтулу – поближе к природе. Вскоре после этого они разошлись, и девушка уехала назад в Эдмонтон, а Уэстли прижился на острове и вошел в долю с Роджером. В свободное время Уэстли любил слушать звуковые дорожки к кинофильмам и еще готовить, особенно печь пироги. Он пил только белое вино: от красного у него болела голова. На первое свидание он пригласил Тессу в кафе «На побережье», и с тех пор они виделись еще три раза. Поначалу Тессу немного смущало его «добродушие»: «Что бы я ни сказала, это всегда “отлично”!», но чем больше она его узнавала, тем больше он ей нравился.

Нужна была фотография. В особенности ее потребует Саймон, близкий друг Тессы. «Фото в студию» – его стандартный ответ всякий раз, когда Тесса оповещала об очередном бойфренде. Я проверила, не сохранилось ли у меня фотографий Майка, но потом вспомнила, что удалила их в тот же день, когда он уехал, ни слова не сказав на прощанье. Впрочем, те фотографии все равно не годились: слишком уж очевидно, что на них – рабочий из Лондона, а не матрос из Канады.

Итак, понадобится фотография кого-нибудь еще. Я решила поискать что-нибудь на «Фликре» и целый вечер составляла список кандидатов, однако не могла отделаться от беспокойной мысли, что кто-нибудь из многочисленных друзей Тессы наткнется на эти открытые для просмотра фотографии. Вероятность мала, но ее не стоило сбрасывать со счетов. Гораздо надежнее было самой сфотографировать кого-нибудь.

Вот тогда-то я и подумала о Джонти. Вряд ли кто-нибудь из друзей Тессы узнает его, столкнувшись с ним на улице (разумеется, я перепроверила всех его друзей на «Фейсбуке» и не обнаружила никаких связей между ними и друзьями Тессы). Джонти был младше на пятнадцать лет и только-только приехал в Лондон. Друзья Тессы вращались в совершенно иных кругах, жили преимущественно в богатых пригородах, многие были давно женаты или состояли в длительных отношениях, у некоторых были дети. В большинстве своем ее знакомые сидели дома, выбираясь разве что в кино или на занятия пилатесом, а временами – на посиделки в паб с большой компанией, и кто-нибудь обязательно забывал на спинке стула детский свитер или уезжал, не заплатив. Джонти и его приятели по учебе обычно собирались в бюджетных турецких забегаловках Далстона или кочевали по спорт-барам в центре Лондона, если были при деньгах.

Кроме того, допустим, кому-нибудь все же случится заприметить Джонти в толпе: в соответствии с «бритвой Оккама» никто и не подумает, что это может быть Уэстли, который живет в Сойнтуле. Даже если кто-нибудь и решит это прояснить, подойдя к Джонти, тот, разумеется, не поймет, в чем дело. Итак, в худшем случае Тесса получит письмо с забавной историей о том, как случайного прохожего приняли за ее нового бойфренда.

Кроме того, следовало попросить Джонти принять нужную мне позу, чтобы потом наложить его изображение на снимок с видом Сойнтулы и, если понадобится, фотографировать его и в дальнейшем. Двадцатишестилетний Джонти недотягивал до возраста Уэстли, но я решила, что за солнечными очками, как на фотографии Коннора, лица будет не видно. В отличие от бывших мужчин Тессы Джонти нельзя было назвать привлекательным, но меня это не смущало. В Сойнтуле выбирать почти не из кого. Вдобавок «заурядность» Уэстли означала, что Тесса изменила свое отношение к жизни: внутренний мир человека стал для нее важнее внешности.

Итак, я решила немедленно использовать Джонти для своих целей. Как назло, он где-то шатался и вернулся только через полтора дня, в воскресенье вечером. С порога он завел рассказ о том, как они с друзьями праздновали День святого Георгия и – цитирую – «слегка перебрали». Для Джонти и компании любое, даже самое незначительное событие становилось поводом напиться. Когда он ушел к себе и включил музыку, я постучала в дверь. До этого я ни разу к нему не обращалась.

– Ой, привет! – удивленно воскликнул он.

Джонти тоже застал меня врасплох, потому что стоял в одних трусах. Грудь поросла густыми белесыми волосами. Я отвела глаза и оглядела комнату, куда не заходила с тех пор, как въехал Джонти. Из ничем не примечательной коробки комната превратилась в отвратительную свалку. Жалкое зрелище не имело ничего общего с комнатой Тессы, где достойное качество ее вещей, хоть и расставленных как придется, не оставляло сомнений. Одна стена была вся обклеена групповыми фотографиями его друзей и журнальными вырезками. На другой висел большой плакат с котом в солнечных очках, и рядом – плакат группы «Стоун роузез». Одеяло лежало без пододеяльника. В двух местах от стены отпали куски штукатурки.

Джонти перехватил мой взгляд на дыры и поспешил пояснить, что он пытался повесить полку, но она упала.

– Я все отремонтирую, – оправдывался он, – тысяча извинений.

Я сказала, что мне все равно (на самом деле так и было), затем прокашлялась и сообщила, что сегодня прекрасная погода, и я иду гулять, не составит ли он мне компанию. Джонти совершенно не ожидал такого поворота и невероятно обрадовался.

– Да-да, конечно, – закивал он, – давай пойдем на пляж.

– Какой пляж?

– Тот, что на берегу Темзы, помнишь, я тебе говорил? Тут идти пять минут.

Ничего такого я не припоминала; должно быть, ошибся, подумала я, но кивнула.

– Солнце яркое, – сказала я, – надо бы тебе очки захватить.

– А как же, – ответил Джонти, – я без них никуда.

Пока все шло как задумано.

Джонти предложил купить «что-нибудь пожевать», и мы зашли в минимаркет. Я взяла себе пачку чипсов и пакетик черносмородинового сока, а Джонти накупил кучу всего: оливки в баночках, паштет и плавленый сыр, нарезанный батон, пару банок пива. Он приветливо, как со старым знакомым, поздоровался с кассиром. Когда мы вышли, он зашептал:

– Ты видела? Ману хранит винный уксус в холодильнике, рядом с бутылками шардоне.

Он повел меня в другую сторону от «Теско экстра» переулком, по которому я ни разу не ходила. Мы прошли мимо паба, в окне которого виднелась афиша: «Сегодня выступает Клайв Стивенс!» Район стал ухоженнее, асфальт сменился брусчаткой, вместо новых домов из красного кирпича по обе стороны дороги стояли старые беленые дома. Джонти, не переставая, рассказывал об истории Ротерхита, вероятно, где-то вычитал. Через несколько минут мы вышли к реке. Я и подумать не могла, что она так близко: я знала только, где станция метро, «Теско экстра» и Альбион-стрит. Вдоль реки тянулась тропинка, с которой открывался вид на Тауэрский мост и небоскребы на другом берегу. Красиво.

Внизу действительно обнаружился пляж, куда вела небольшая и хлипкая на вид лестница. Пляж был маленький, усыпанный галькой, вокруг валялся прибитый волнами мусор, пластмассовые бутылки и так далее.

Я собиралась сфотографировать Джонти на фоне неба, но внезапно передумала: пляж вполне мог сойти за такой же, как в Сойнтуле. Там тоже были галечные пляжи. Если я сделаю снимок крупным планом, чтобы в кадр попали только берег и река, мне даже не придется обрабатывать фотографию в «Фотошопе».

Этот непредвиденный поворот событий меня обрадовал, но я ничем не выказала свое радостное волнение. Мы спустились по лестнице, присели на камни и развернули покупки. А ведь я впервые ужинаю с мужчиной наедине, подумала я и слегка забеспокоилась, о чем бы с ним поговорить. И совершенно напрасно: Джонти продолжал весело болтать о прошлом Ротерхит, пиратах и китобоях.

– Как представлю, что тут происходило, на этом самом пляже, – сказал он, – голова кругом идет.

Я ответила, что никогда не задумываюсь ни о чем подобном и не понимаю, чем его так привлекает история, в ответ на что Джонти вытаращил глаза от удивления:

– Разве тебе не интересно узнать про свое место в истории?

– Даже не знаю, – начала я, но вдруг вспомнила, как однажды Тесса напилась на одной домашней вечеринке, устроенной в квартире с видом на Темзу, и спустилась вниз к воде, изорвав платье и измазавшись грязью. Сейчас я смотрела на ряды пустых балконов на том берегу реки, гадая, на каком из них она могла стоять. Я представила себе, как, опершись на перила, Тесса раскинула руки в стороны, как в сцене из «Титаника», не обращая внимания на упрашивания друзей не дурить и вернуться в дом.

Джонти заговорил о своей учебе, вспоминая, как всей группой они ходили в Лондонский зоопарк, где каждый наблюдал за повадками понравившегося животного, а, вернувшись в студию, упражнялись в подражании животным до самого вечера. Джонти был обезьяной.

– Образ, конечно, избитый, но с моей-то внешностью выбирать не приходится, – пожаловался Джонти и рассказал, как перед походом в зоопарк по группе прошел слух, что одна «симпотная девчонка» будет «вживаться» в образ газели. Сразу четверо парней решили перевоплотиться во львов и весь вечер крались за ней по пятам.

История показалась мне забавной, и я решила пересказать ее Коннору, якобы со слов Леоноры, которая когда-то хотела стать актрисой.

– Ты хороший актер? – спросила я.

Джонти расхохотался.

– Да не очень. Кажется, лучше всего я играю самого себя, но этого маловато. Хотя меня пригласили сняться в рекламе страховой компании. Им нужен эдакий «недотепа». Как раз мой типаж. Так что жду не дождусь.

Я обратила его внимание на интересный парадокс: он будет сниматься в рекламе страховой компании, хотя сам не так давно ушел из страховой отрасли ради актерской карьеры.

– Вот уж о чем не задумывался, – ответил Джонти. – Ну ладно, тогда я лицемерная скотина.

Кажется, он не слишком этому огорчился.

– Ну а ты? Что ты там у себя делаешь целыми днями?

У меня заранее был готов ответ на этот вопрос, и я ответила, что пишу сценарий.

– Ничего себе! – воскликнул Джонти, глядя на меня во все глаза. – О чем?

– Это любовная драма, – ответила я.

Он вздохнул и улегся на гальку. Лежать ему, вероятно, было жестко.

– Не заводи со мной разговоры о любви. Я безнадежен. Стоит мне по уши влюбиться, как меня тут же записывают в маньяки. И еще я вечно западаю не на тех девчонок.

К тому времени я уже расправилась с чипсами, но Джонти все еще жевал кусок булки. По привычке он сооружал на каждом ломтике целую башню, положив по чуть-чуть всего, что у него с собой было: паштет, ветчину, оливки. Я старалась скрыть свое нетерпение, но, как только Джонти перестал жевать, тут же вытащила телефон, спросив разрешения его сфотографировать.

Он охотно согласился, уточнив: «А мне пришлешь?», и тут же принял непринужденную позу, опершись на локти. Однако, пока мы ели, он снял очки, поэтому я попросила его снова их надеть.

– Да уж, а то слишком заметно, что я с бодуна.

Пока он искал очки, я как бы между прочим убрала из виду остатки пикника, чтобы английская упаковка не попала в кадр, и сделала фотографию Джонти на фоне пляжа. Затем он предложил сфотографировать меня, и, чтобы не вызвать подозрений, я согласилась.

По пути домой Джонти искренне радовался нашей вылазке: «Как же здорово вот так гулять!» Я разрешила ему себя обнять, стараясь не подавать виду, как мне это неприятно.

Запершись у себя комнате, я совсем немного подправила фотографию в «Фотошопе» – самую малость, как и ожидала, и набросала письма Джастине, Шоне и Саймону: «Я тут познакомилась с одним парнем…» Немного позже и более сдержанно я сообщу об этом и Марион.

Не прошло и пяти минут, как Джастина ответила: «Ни фига себе! Это НЕСПРАВЕДЛИВО! Я два года парня найти не могу, а ты прям с порога подцепила».

Саймон ответил со свойственной ему прямотой:

«Вроде ничего, но я должен увидеть его без очков. Глаза = зеркало души и все такое».

Сперва я не придала значения его комментарию. Саймон мне не нравился. Казалось, он поставил себе целью докапываться до каждого слова Тессы, как будто ему было лучше знать, в то время как остальные принимали ее такой, как есть. Мне, конечно, импонируют думающие люди, не выносящие невежества, но Саймон вел себя нахально, причем в любых обстоятельствах. Кроме того, он был пустой, легкомысленный человек, водил дружбу исключительно с «правильными людьми» и всех судил по одежде, даже общих с Тессой друзей вроде Джой: «Она все еще носит расклешенные джинсы», – ворчал Саймон. Или жаловался Тессе, что очередной ночной клуб вопреки ожиданиям оказался «битком забит офисным планктоном и домохозяйками». На «Фейсбуке» у Саймона было 930 друзей и ни одного толкового статуса, только ссылки на песни, которые требовал прослушать сию же минуту, или просто указания местопребывания – «В Воксхолле». «Дома». «В Берлине». Словно весь мир, затаив дыхание, ожидал узнать, где же сейчас Саймон.

Однако его замечание насчет очков было созвучно другой мысли, давно не дававшей мне покоя: ведь я до сих пор точно не знала, как выглядит Коннор. На единственной фотографии, которую он прислал, на нем были солнечные очки. Вряд ли я узнала бы Коннора в толпе. Умом я понимала, что это бессмысленно – ведь мы только переписывались, но все-таки мне очень хотелось увидеть его лицо.

И вдруг до меня дошло, что на самом деле легко и просто увидеть Коннора вживую. Мне было известно, что он работает в юридической фирме «Асквит и партнеры», в Темпле. Я приблизительно знала, как он выглядит, а из нашей переписки имела представление о его рабочем графике.

У меня созрел план: я выберу день, когда он точно будет в конторе, а не в суде, и в обеденный перерыв подстерегу его у входа. Он выйдет пообедать, и я смогу как следует его разглядеть. Наконец я нашла рациональное объяснение своему желанию: чем больше я выведаю об этом человеке, тем лучше для проекта. Все, что я узнаю о Конноре, имеет непосредственное отношение к моей работе.

Тем же вечером я спросила у него, будет ли он выступать завтра в суде. Коннор ответил, что корпит в конторе над невыразимо скучным делом. Он поинтересовался моими планами на завтра, и я сказала, что у меня двойное занятие с Натали, которая готовится к экзаменам в художественную школу в Ванкувере.

На следующий день я вышла из квартиры ровно в полдень. Я проспала и не успевала забрать чистую одежду из прачечной, поэтому пришлось надеть вчерашнюю футболку и спортивные штаны. Выйдя на станции метро «Темпл», я сверилась с «Гугл-картой» и свернула с главной улицы в узкий проход между домами, такой тесный, что я едва не задевала стены бедрами. Пройдя его насквозь, едва не открыла рот от изумления, хотя я редко удивляюсь. Город выглядел сказочным: мощеные улицы, старинные здания и изумительная каменная церковь цвета молочной карамели. Не было ни машин, ни прочих примет современной жизни. Будто декорации к фильму о Гарри Поттере. Вокруг царили тишина и покой. Прохожие все как один были в темных костюмах, словно у входа висело указание соблюдать дресс-код, которое я не заметила. Трудно поверить, что в Лондоне может быть нечто подобное; помнится, я даже на секунду огорчилась, что мама не приводила меня сюда раньше и что мы все время проводили в четырех стенах.

Здание, в котором располагалась контора «Асквит и партнеры», я нашла не сразу. На первом этаже узкого, шаткого на вид дома рядом с черной дверью висела табличка с названием конторы и еще десятком имен. Имени Коннора среди них не было – наверное, потому, что он еще не стал партнером. Напротив был небольшой сквер, и я решила подождать на скамейке.

Было 12:50. Я предполагала, что Коннор выйдет на обед между 13:00 и 14:00, но не знала наверняка. В метро я взяла с собой бесплатную газету и теперь развернула ее, притворившись, будто читаю.

Скамейка стояла спинкой к зданию, из которого вот-вот должен был выйти Коннор, и мне то и дело приходилось оборачиваться. Хотя я в мельчайших деталях запомнила, как он выглядит на фотографии, я боялась, что не отличу его от других мужчин в одинаковых деловых костюмах. Кроме того, возможно, фотография была старой. С тех пор он мог постричься, похудеть или, наоборот, набрать вес.

Впрочем, я моментально его узнала. Было 13:17, я как раз читала заметку о подростке, которого до смерти зарубили кухонным ножом, когда дверь распахнулась, и на пороге появился Коннор. С ним был другой мужчина, постарше, тоже в костюме. Продолжая разговор, они пошли по улице. Коннор держал руки в карманах брюк. Его коллега вытащил сигарету и закурил.

Я не ожидала, что вид Коннора так на меня подействует. Я чуть не потеряла сознание, сердце бешено билось, ноги сделались как ватные – наверное, от того, что я вела себя не совсем честно. Похожее чувство возникало, когда я украдкой подсматривала за Майком из-за занавески. Пришлось напомнить себе, что Коннор не знает – и не может знать, – кто я.

Все еще не чуя ног, я пошла за ними, потихоньку нагоняя, пока не зашагала в десяти метрах позади. Пока что мне был виден только его затылок. Приглаженные, как будто мокрые волосы и выглядели совсем не так, как на фотографии. Время от времени Коннор поворачивался к своему спутнику в профиль, но с такого расстояния рассмотреть глаза не удавалось.

Интересно, кто это рядом с ним, подумала я; может, Колин, о котором он довольно часто писал, тот самый «хороший парень», педант и зануда, которого Коннор любил подначивать. Однако Коннор никогда не говорил, что Колин курит. Собеседник сказал что-то, и Коннор расхохотался чуть ли не до слез. Когда он, смеясь, повернулся, я заметила, что у глаз собирались морщинки.

Как ни странно, меня разобрала глухая досада: оказывается, Коннору весело с кем-то, кроме меня. Он как-то признавался, что общение со мной – «самый яркий момент» среди серых будней, так что, полагаю, я ожидала увидеть его более подавленным. Впрочем, стоило мне об этом подумать, как я тут же одернула себя за глупость: надо радоваться, что он получает удовольствие от работы и общения с коллегой.

Они прошли еще метров сто, свернули в узкий мощеный переулок и остановились перед входом в закусочную. Должно быть, там продавали отменные сандвичи: извилистая очередь к прилавку выстроилась от самого порога. Коннор с приятелем стали в ее хвост. Пока я раздумывала, что делать дальше, за ними заняла очередь какая-то женщина, и я встала за ней.

Хорошо, что я оказалась не в непосредственной близости от Коннора. Сердце у меня билось так громко, что его стук наверняка слышали все в очереди. В желудке возникло странное ощущение пустоты, но не такое, как бывает, когда хочется есть, хотя и сродни ему.

Кроме того, даже находясь через одного человека от Коннора, мне удалось расслышать, о чем он говорил с приятелем. Похоже, они обсуждали неудачную игру какого-то футболиста во время вчерашнего матча. «Вот недоумок! – с досадой проговорил Коннор. – Просто не верится, что он пропустил мяч». «И не говори – слепой бы словил», – согласился коллега.

До меня долетал цитрусовый запах, который, кажется, исходил от Коннора, и я могла рассмотреть, что у него на затылке залысина размером с шоколадную медальку. Между кромкой аккуратно подстриженных волос и воротничком виднелась полоска гладко выбритой шеи, до которой мне внезапно захотелось дотронуться. Я поглядела на его оттопыренные уши и подумала, что, если сделать шаг вперед, можно прошептать ему несколько слов, от которых волосы у него станут дыбом. Всего несколько слов из его писем. Он рассказывал, как подростком был без ума от какой-то популярной певицы и все еще покрывается мурашками, слыша название ее группы – «Т’пау». Или шепнуть, о чем он думал позавчера, во время разбирательства по делу ограбления магазина: о статье из «GQ» про полярника, которому, чтобы выжить, пришлось забивать и есть императорских пингвинов.

Разумеется, я не стала этого делать. Очередь потихоньку продвигалась внутрь закусочной, где в охлаждаемой витрине, под стеклом, лежали груды сандвичей. Интересно, какой сандвич закажет Коннор? Должно быть, с морепродуктами, подумала я, ведь в письмах он не раз завидовал тому, что в Сойнтуле полно свежей рыбы. Когда подошла его очередь, он заказал сандвич с крабами на белом хлебе. Я улыбнулась. Наверняка он купит и пакет чипсов с луком и сыром: когда мы в очередной раз подкалывали друг друга по разным пустякам, он признался, что «подсел» на эти чипсы и не может дня прожить без них.

Я напрочь забыла о том, что подошла моя очередь. Бойкий продавец за прилавком выжидающе смотрел на меня. От неожиданности я выпалила первое, что пришло мне в голову: пачку чипсов с луком и сыром.

– С вас пятьдесят пенсов, – произнес продавец.

Я спохватилась, что забыла взять деньги, но тут же вспомнила, что мелочь часто проваливалась в подкладку через дырки в карманах, и стала ощупывать низ куртки. Наткнувшись на многообещающие твердые кругляшки, я начала выуживать их на свет, и разорвала дырку в кармане еще немного, чтобы поудобней их захватить.

Я так увлеклась, что лишь краем уха расслышала, как продавец громко вздохнул и обратился к стоящему за мной покупателю. Через минуту или две я выудила пять монет. Когда я их пересчитала, оказалось, что там всего тридцать восемь пенсов.

Продавец обслуживал людей, стоящих в очереди, оставив пачку с чипсами возле моих монет. Я пересчитывала деньги второй раз, и тут произошло невероятное: ко мне подошел Коннор. Все это время он стоял немного в стороне, ожидая, когда поджарятся сандвичи, и видел, как я роюсь в карманах. Он положил недостающие двенадцать пенсов на прилавок.

– Вот, держи, – сказал он и приветливо улыбнулся. Я глядела на него не отрываясь. У Коннора оказались светло-голубые глаза, и он сильно щурился, когда улыбался. Продавец передал бумажный пакет с сандвичами его коллеге, и Коннор вышел на улицу.

Пересилив соблазн последовать за ним до самого офиса, я пошла в противоположную сторону по мощеному тротуару, пытаясь унять бурю, бушевавшую внутри. К чипсам я даже не притронулась. Я ходила кругами минут двадцать, пока не вспомнила, что в телефоне есть интернет-браузер. Присев на край тротуара, я зашла в почту Тессы.

Мне нужно было увидеть письмо от Коннора во что бы то ни стало. Вспомнит ли он об инциденте в закусочной? Когда я вошла в почту, новых писем не было, но через двадцать минут пришло новое сообщение. Коннор прислал ссылку на видеоролик, со словами: «Она мне чем-то напоминает тебя». О встрече в закусочной ни слова. Слегка огорчившись, я решила, что для него вошли в привычку подобные жесты великодушия, и он не считает нужным о них упоминать.

Дома я посмотрела видеоролик: оказалось, это музыкальный клип, в котором певица и участники массовки, одетые в разноцветные трико, замысловато двигались под музыку. «Раз, два, три, четыре, я люблю тебя больше всех в мире», – пелось в песне. Ее исполнительница, Лесли Файст, действительно чем-то напоминала Тессу, такая же стройная, темноглазая, с прямой челкой, но гораздо менее привлекательная.

«Я красивее», – написала я в ответ.

«Само собой», – согласился Коннор.

На часах уже 5:20, аккумулятор выдохся. Палатка все еще застегнута, но и так понятно, что светает: брезентовый верх слегка побелел, и доносится безумный птичий щебет. Только что снаружи промелькнула какая-то тень, меня даже передернуло с перепугу. Наверное, это собака. Или Мило побежал в туалет. Надеюсь. Спокойной ночи.

Понедельник, 22 августа 2011 года

Вечером я рассказала Энни о маме. Совершенно непреднамеренно, и теперь меня беспокоят не возможные последствия – вряд ли Энни станет сплетничать, – а сам факт, что я проговорилась. Должно быть, это все наркотики. Разумеется, я их не принимала, однако курили все вокруг, и в воздухе висел плотный приторный дым, которым волей-неволей приходилось дышать, что и повлекло за собой утрату бдительности.

Как все произошло. Около 15:30 меня разбудила Энни со словами, что пора готовиться к «празднику полнолуния». Оказывается, раз в месяц, в полнолуние, обитатели коммуны собирались на ужин, который готовили сообща. Я сказала, что понятия не имею об этой традиции и участвовать не собираюсь, но Энни настояла. Я нехотя встала с матраца и поплелась за ней к центральной поляне.

Возле большого вигвама на поляне соорудили переносные столы, где стояли тазы с овощами и примитивного вида кухонная утварь. Вокруг столов теснились местные, что-то нарезали, шинковали, терли, переносили и вообще вели себя активнее, чем всю неделю. Почти всех я знала в лицо: Джоанна, немка с серебряными серьгами в бровях; Мария, с волосами, свалявшимися в толстые нечесаные дредлоки, окрашенные и унизанные кольцами; прыщавый француз. Всем этим заправляла Дейдра – одна из немногих в коммуне, кто не отличался худобой. Она была похожа на холодильник, такая же высокая и квадратная. Дейдра заявила, что будем готовить овощное рагу. Мне вручили ведерко и велели нарезать морковь рядом с Энни, Мило и тщедушного вида испанцем по прозвищу Бандит.

Оказалось, нарезать овощи – приятное занятие. Я старалась нарезать кружочки одинаковой толщины, не больше сантиметра, которые потом складывала башенками, как фишки в казино, по десять в каждой. Эта монотонная работа ввела меня в состояние приятной задумчивости, и я стала вспоминать бабушку Маргарет. Три раза в году мы приходили к ней на обед: двадцать шестого декабря, на Пасху и в ее день рождения. Каждый раз она подавала к столу консервированную морковь. Только у бабушки Маргарет я ела овощи. Мама говорила, что мне повезло, ведь большинство родителей заставляют детей есть овощи каждый день.

Не знаю, почему мы звали ее по имени, «бабушка Маргарет» – другой бабушки у меня все равно не было. Она жила в Кенте, в доме престарелых, и не выключала отопление даже весной, на Пасху. Она отказывалась убавить мощность обогревателей, хотя мама плохо переносила жару. «У каждого свои болячки», – охала она, как будто ей, со своим ревматизмом, было хуже, чем маме. Бабушка Маргарет переехала в дом престарелых после смерти мужа в 1994 году, но там ей не нравилось. Она вечно жаловалась на бестолковый персонал и на дряхлых соседей. Все только и думали, как бы ее обмануть и облапошить, даже собственная дочь. Мама приносила печенье в больших жестяных коробках и бутылку сливочного ликера. Бабушка Маргарет подозрительно вертела подарки в руках, обнюхивала бутылку и, напялив очки, изучала список ингредиентов на коробке, как будто там мог содержаться яд. Еда была хуже некуда: сухая и жесткая куриная грудь с неизменной склизкой консервированной морковью.

Я никогда не знала, о чем говорить с бабушкой, да и она не проявляла ко мне интереса, даже когда, по маминой просьбе, я записала ей DVD-диск с самыми удачными моментами из бабушкиного любимого телешоу «Барахольщики». Всегдашнее сонное безразличие спало с нее только однажды, в 2007 году, когда мама упомянула про колледж: бабушка Маргарет тотчас же спросила, когда я уезжаю на учебу, и стала выяснять размеры моей спальни: влезет ли туда ее здоровенный топорной работы шкаф. В поезде, по дороге домой, мама рассказала, что после того как умер дедушка, бабушка Маргарет надеялась переехать жить к нам, хотя, побывав в нашем доме на Левертон-стрит в первый и последний раз, сама убедилась, что там всего две спальни. Бабушка Маргарет считала, что мама должна была выйти замуж во второй раз: тогда у нас был бы дом побольше, где нашлось бы место и для нее. Бабушка также «не одобряла», что мама растила меня без отца.

В наш следующий приезд бабушка Маргарет узнала, что ни в какой колледж я не уеду, и расстроилась. Мы пили чай, и я потянулась за третьим печеньем, а она выхватила коробку у меня из-под носа и заявила, что я и без того толстая. «Ты ей во всем потакаешь, – напустилась она на маму. – Что за странная девочка. И толстая вдобавок. Тебе никогда не удастся сбагрить ее с рук». Обычно мама была с ней мила, но тогда разозлилась и выпалила, что никогда не стремилась «сбагрить меня с рук», и если «потакать» ребенку означает проявлять любовь и принимать его таким, каким он есть, то она будет потакать мне и дальше, пусть бабушка даже не сомневается.

Позже поездки в Кент стали маме не под силу, а о том, чтобы бабушка Маргарет приезжала к нам, не могло быть и речи. Она даже на похороны не пришла. Прислала записку – прочесть над гробом. «Сьюзен была хорошей дочерью, со множеством разносторонних интересов. Несмотря на многообещающую юность, взрослая жизнь Сьюзен сложилась иначе, но моя дочь стойко переносила тяготы, выпавшие на ее долю, довольствуясь тем, что ей оставалось в сложившихся обстоятельствах». Стоит ли говорить, что я не стала это читать.

Я настолько ушла в себя, что работала ножом все медленней, пока совсем не остановилась, не дорезав морковь до конца. Голос Дейдры прервал мои мысли.

– Пошевеливайся! – сказала она и легонько потрепала меня по плечу.

Оглядевшись, я увидела, что остальные закончили свою работу. Над костром повесили большие котлы, из которых валил пар. Я очнулась и быстро дорезала морковь. Пока рагу готовилось, все расселись на земле у костра, покуривая крохотные сигареты, которые то и дело гасли. Энни пошла переодеть младенца, а я присела рядом с седым стариком в мятой панаме, которого спрашивала о Тессе во второй день своего приезда. Напротив меня сидела какая-то пара, но в мерцающем свете костра я не смогла рассмотреть их лица как следует.

– Привет! Как дела? – обратился ко мне мужчина, сидящий напротив, и повернулся к своей спутнице. – Знаешь, она ехала сюда на такси от самой Гранады!

Очевидно, моя известность среди здешних сводилась в основном к этому.

– И сколько с тебя взяли? – снова спросил мужчина.

Я ответила, и после сакраментального присвистывания и размахивания руками он обратился к подруге:

– Помнишь, как в прошлом году одна герла вызвала сюда такси и укатила в Гранаду?

При этих словах я моментально насторожилась, вспомнив о Тессе, которую видели в Альгамбре.

– Когда это было? – спросила я.

В августе, ответили они.

Тогда я дала им фотографию Тессы, и, посовещавшись, они сошлись во мнении, что, вполне возможно, это та самая «герла».

Наконец-то самый определенный ответ за все время поисков! Из дальнейших расспросов выяснилось, что прошлым летом, когда они приехали в коммуну, Тесса уже жила здесь, а через несколько дней после их приезда вызвала такси и отправилась в Гранаду. Затем она вернулась, прожила в коммуне еще около недели и уехала. Куда – никто не знает. Как я и думала, она поставила свою палатку чуть поодаль основного лагеря. Однако при этом не держалась особняком: напротив, вела себя открыто и часто появлялась на главной поляне.

Я спросила, о чем они с ней разговаривали.

– Говорила она мало, все больше молчала, – заметил мужчина.

– Она сказала, что у меня красивые бусы, – вмешалась его подруга.

– А как она себя вела? – не отступалась я.

Женщина пожала плечами.

– Она была… шанти.

Оказалось, на языке хиппи это значит «умиротворенный и счастливый».

Потом она добавила:

– Вспомнила. Ее звали Джоан.

Женщина говорила с сильным акцентом, и мне послышалось «Джон».

– Это же мужское имя.

– Нет-нет, – и она повторила по слогам: – Дж-о-а-н.

Если помните, так звали кошку Тессы – ту, что убежала. Но я не обольщалась, ведь это могло оказаться совпадением. Вдобавок это не приближало к разгадке исчезновения Тессы. Тем не менее, получив внятное подтверждение ее личности, я с удовлетворением отметила, что оказалась права, решив искать ее следы в коммуне.

Парочка заговорила о чем-то своем, а я перевела взгляд на огонь. Мне всегда нравилось смотреть на пламя, и я часто разводила костры на заднем дворе нашего дома на Левертон-стрит. Сейчас я наблюдала, как в углях пекутся клубни картофеля, как жухнет и чернеет их кожура. Вокруг собралась масса народу, все громко болтали на разных языках, заглушая вечный перестук барабанов и гитарное треньканье. Какой-то тип дул в длинную полую палку, которая издавала свербящее гудение.

Наконец рагу поспело, все вскочили с мест, схватили заблаговременно принесенные миски и столпились вокруг котлов. Мне никто не сообщил заранее, что необходимо принести тарелку, но Энни дала мне одну из своих. Подождав, пока наплыв немного спадет, я подошла к раздающему и попросила крошечную порцию рагу и три куска белого хлеба. Расположившись рядом с Энни и Мило, я поднесла ложку ко рту, как вдруг Дейдра громко запела, не раскрывая рта. Получилось что-то похожее на «Омммм».

– Оммм, – подхватили все хором и выкрикнули: – Спасибо за пищу!

Изначально я намеревалась быстро поесть и удалиться в свою берлогу, но оказалось, что сидеть вместе со всеми было приятно. Стемнело, и многие натянули кофты с капюшоном, как у меня, от чего как будто сделались ближе, чем днем, когда расхаживали полураздетыми. Помню, я огляделась вокруг и подумала: а хорошо сидеть вот так, смотреть на людей, на их лица, освещенные пламенем. Мне показалось, что мы – не случайные незнакомцы, приехавшие из разных стран, а соплеменники, расположившиеся на ночь перед долгой дорогой или битвой. Вокруг носились дети, скармливали рагу собакам (собаки его выплевывали). Над горизонтом низко висела яркая полная луна. Мерцали звезды, как будто передавали световые сигналы морзянкой. В костер швыряли свежую апельсиновую кожуру, от чего разносился приятный запах. Вскоре я уловила и другой – сладковатый и тошнотворный. Все, кроме меня, курили наркотики, даже Энни сделала одну затяжку. Бандит хвастливо демонстрировал соседу нечто похожее на сладкую вату зеленого цвета, от которой резко пахло.

Неподалеку сидела Эсме, пожилая женщина с абсолютно плоской грудью и седыми волосами, заплетенными в мелкие косички. Напротив нее на корточках устроился какой-то парень. Они обсуждали недостатки и преимущества растительного масла как вида топлива. Энни беседовала с Синт, ее ровесницей, которая тоже приехала в коммуну с детьми. Я прислушалась к их разговору. Энни делилась планами по изготовлению мебели из бамбука. Синт спросила, откуда Энни будет получать сырье.

– Из Китая, – ответила Энни.

– И тебя ничто не смущает? – поразилась Синт.

– Бамбуковые рощи быстро восстанавливаются.

Синт неодобрительно покачала головой и приготовилась разразиться тирадой, но тут снова раздалось громкое и надоедливое гудение. Когда оно на время прекратилось, я услышала обрывок фразы:

– …А о пандах ты подумала?

Энни рассмеялась.

– Думаю, бамбука хватит на всех. Панд осталось всего штук восемь.

При этих словах Синт взбудоражилась еще больше. Ее костлявые руки с силой рубили воздух.

– Если Китай вывезет весь бамбук, они не смогут прокормиться!

Энни побагровела; я никогда не видела ее такой сердитой.

– А почему нас должно заботить их выживание? – вмешалась я.

Синт и Энни, не сговариваясь, разом повернулись ко мне.

– Ты о чем? – недоуменно спросила Синт.

– Вымирание – естественный процесс в природе. Если панды не приспособлены к жизни или не могут адаптироваться к новым условиям, то пусть вымирают. Особенно если это приведет к процветанию более важных видов. И нечего разводить сентиментальность. Следует спасать только тех, кто достоин этого.

– Что за идиотизм, и вообще… – разозлилась Синт, но ей пришлось прерваться.

К нам подошла Бьянка, миниатюрная женщина, обритая наголо, которая прицепилась ко мне на второй день после приезда. Она присела передо мной на корточки и вполголоса о чем-то заговорила. Из-за потрескивания горящих веток я не расслышала, о чем речь, и наклонилась к Бьянке, пока чуть не оказалась к ней щекой к щеке. Оказалось, она снова талдычит про мою выгребную яму.

– Да что ты ко мне пристала со своим нужником! – возмутилась я. – Дерьма я навидалась предостаточно, твое мне ни к чему. – Чтобы окончательно все прояснить, я громко добавила: – Мне приходилось матери задницу подтирать.

Моя выходка поразила Бьянку. Я и сама удивилась своему поступку, но, как упоминалось, на меня, очевидно, подействовал дурманящий дым. Впрочем, было даже приятно, что я не сдержалась. Бьянка покосилась на меня и пересела поближе к Эсме, а я вновь переключилась на Энни и Синт, которая все еще о чем-то разглагольствовала. До меня долетело слово «карма». Уж не знаю, к чему Синт это приплела, но я завелась в полоборота и снова вмешалась в разговор.

– Кармы нет, – заявила я.

Энни и Синт обернулись.

– Ты, разумеется, имеешь право на собственное мнение, – сдержанно произнесла Синт. – Не хочу тебя обидеть, но сколько тебе лет? Что ты можешь знать?

– Это все… – начала я и на секунду задумалась: а как бы сказала Тесса? – Это все фигня. Фигня. Жизнь несправедлива. Нет никакой высшей силы, вознаграждающей за добрые дела. Моя мама была хорошим человеком, в жизни никому ничего плохо не сделала – и умерла от рассеянного склероза.

Энни приобняла меня за плечи. Я не противилась.

– Бедная девочка, – сказала она. – Тяжело тебе пришлось.

Синт дернула Энни за рукав, чтобы привлечь ее внимание. Энни обернулась к ней, все еще обнимая меня за плечи, и они продолжили разговор, но я уже их не слушала. Теперь, глядя на сидящих вокруг костра людей, трепавшихся без умолку, я больше не чувствовала, что мы заодно. В действительности им нет никакого дела до других, думала я, они только притворяются, что слушают, хотят говорить лишь о себе. Разве так сложно по-настоящему, искренне интересоваться другим человеком?

В попытке отвлечь Энни от разговора я положила руку ей на колено. Энни обернулась ко мне. Синт раздраженно поморщилась.

– Я ее убила, – прошептала я.

Внезапно рука Энни, лежащая на моем плече, стала очень тяжелой.

– Ты о чем? – почти неслышно спросила она.

– Я убила ее. Дала ей морфин.

Энни не ответила. Яростный гул пламени заглушил другие звуки и голоса. Я убрала руку Энни с плеча, встала и ушла к себе.

Через десять минут Энни уложила спать Мило с младенцем, подошла к моей палатке, расстегнула застежку и присела у входа.

– Хочешь, поговорим? – предложила она.

Я рассказала ей все, с самого начала. В 2002 году, в субботу вечером, мама упала в коридоре, неся таз теплой воды для ножной ванны. Прохожие на улицах Кентиш-тауна обходили нас стороной, думая, что мама пьяна. Я объясняла им, что мама больна. Потом были подгузники. Подъемник. Мамины руки безжизненно лежали на коленях, как две мертвые птицы.

Энни спросила меня о той решающей ночи. Собрать морфин оказалось сложно, начала я, медсестры вели строгий учет. Тогда я придумала план. У нас была табличка с нарисованными на ней рожицами: от улыбающейся до искаженной страданием. Это называлось «шкала боли». По утрам медсестра спрашивала, как прошла ночь, и всякий раз я говорила, что мама указала на крайнюю степень страдания по шкале боли, даже если это было не так. Тогда медсестра выписывала нужное количество морфина и сразу же ставила капельницу. Позже, когда медсестра уходила, я останавливала капельницу, вынимала флакон и отливала небольшое количество морфина в бутылку из-под средства от вшей, купленную заранее и хорошенько промытую. Я сообщила Пенни, что у меня хронический педикулез, и она и пальцем боялась дотронуться до бутылки, а заодно стала и меня обходить стороной – приятный бонус.

Так, по капле, набралось достаточно морфина. В субботу вечером – именно в субботу, поскольку в воскресенье медсестра не приходила – я поставила маме капельницу и медленно, за сутки, ввела весь морфин. Мама впала в кому и умерла. В понедельник утром пришла медсестра, поставила в известность доктора. В свидетельстве о смерти написали, что мама умерла от осложнений в связи с рассеянным склерозом.

– Отчасти так и есть, – добавила я.

Энни хотела знать, просила ли мама дать ей этот морфин.

– Нет, – ответила я, – тогда она уже не могла говорить.

– А раньше она когда-нибудь упоминала об эвтаназии?

– Нет, – повторила я, – мы никогда этого не обсуждали.

– Откуда ты знала, что она хотела умереть?

– Просто знала – и все, – ответила я. – Достаточно было заглянуть ей в глаза.

С застывшим и строгим лицом Энни задумчиво кивнула и сжала мне руку.

– Мне пора. – Она поднялась и вышла.

Я вслушивалась в звуки удаляющихся шагов. Раздался лязг задвигаемой двери автофургона, и все стихло.

* * *

Итак. Коннор. После случая в закусочной во мне что-то сдвинулось: я стала иначе думать о Конноре. А вскоре – через пять-шесть дней – он написал кое-что, подтверждающее перемену и в его собственных чувствах.

Тут надо отметить, что в предыдущем письме речь шла о книге «Принцесса-невеста». Майя училась читать, а Коннор не мог решить, какие книги ей купить, и спросил меня, что я читала в детстве. Тогда я посоветовала «Принцессу-невесту», умолчав о том, что это моя любимая книга по сей день. В следующем, обычном на первый взгляд письме он поделился впечатлениями от концерта, на который ходил накануне вечером, а ниже стояла приписка:

«Эй, и не забывай – поцелуй меня».

«Поцелуй меня». Я терялась в догадках, что бы это значило. Среди переписки и других файлов Тессы не было никаких подсказок. Погуглив фразу, я узнала, что так называется итальянский фильм о влюбленных, которые были разлучены и всю жизнь стремились друг к другу. Фильм вышел в прокат в 2003 году. Именно тогда между Тессой и Коннором завязался роман. Версия показалась мне правдоподобной.

Однако фраза была написана строчными буквами и без кавычек, а Коннор, как и я, щепетильно относился к таким вещам. Если бы речь шла о фильме, он бы обязательно написал название в кавычках и с заглавной буквы.

Вероятнее всего, это очередная приватная шуточка, намек на что-то сказанное давным-давно. Я решила, что намек этот не случайно появился сразу после разговора о «Принцессе-невесте». То же количество слогов, что и во фразе «как прикажете», и ритм тот же.

Для тех, кто не читал «Принцессу-невесту»: этой фразой Уэстли, главный герой этой сказки, каждый раз отвечает на поручения Принцессы Лютик, и это означает – «я люблю тебя».

Как прикажете. Поцелуй меня. Я тебя люблю.

Как правило, я не склонна делать поспешные выводы, но в тот момент все сделалось ясно.

Мне следовало прислушаться к себе в связи с неожиданным поворотом событий. Нечего и говорить: я была счастлива, узнав, что Коннор любит меня, и почувствовала, что отвечаю ему взаимностью.

Однако что-то мне подсказывало, что «любить» фактически незнакомого человека – нерационально, почти невозможно. Порывшись в интернете и сопоставив определения различных эмоций с собственными чувствами, я обнаружила, что существует особое эмоциональное состояние, предшествующее любви – влюбленность.

«Чувство влюбленности, как правило, возникает спонтанно, предполагает сильную эмоциональную привязанность к другому, иногда переходящую в одержимость, и характеризуется сильным желанием взаимности».

Это точно совпадало с моими собственными ощущениями, и я сделала вывод, что влюблена в Коннора.

Лучше всего будет оставить его признание в стороне до поры до времени, решила я. Кроме того, Тесса поступила бы так же. Поэтому продолжила переписываться с ним, как обычно, и только спустя четыре дня подписала очередное письмо так:

«поцелуй меня ххх»

Ответ:

«! ххх»

В дальнейшем Коннор сократил фразу до начальных букв, «п.м.». Я последовала его примеру, и с тех пор мы оба подписывали свои письма одинаково, собственным шифром – «п.м.».

Итак, теперь я была влюблена официально и полностью погрузилась в это состояние. Я обнаружила страстное желание разделить с ним его интересы, чтобы стать ближе, не имея возможности быть рядом физически. И хотя я кое-что знала о его вкусах и увлечениях – к тому времени я тоже пристрастилась к чипсам с луком и сыром и прочла все, что могла, о сноубординге и фотографии, основных хобби Коннора, – этого оказалось недостаточно. Тогда я предложила что-то вроде игры с целью сравнить, как изменились наши предпочтения и мы сами с тех пор, как виделись в последний раз, почти десять лет назад. Я была довольна этой затеей: так я не только узнаю побольше о самом Конноре, но и объясню ему, как изменилась Тесса. В сущности, она стала совсем другим человеком.

Коннор первым прислал мне свой список и комментарии к нему.

2002 —

Фильм: «Лицо со шрамом»

Книга: «Господин Ганджубас» (самому смешно, но мы ведь договорились не врать)

Музыка: Эминем

2011 —

Фильм: «Трудности перевода»

Книга: «Мастер и Маргарита» (у меня руки до нее дошли только через восемь лет, но ты была права – отпадная вещь)

Музыка: «XX»

Моя очередь. Составить аналогичный список для Тессы за 2002 год было легко: вся нужная информация нашлась в записях разговоров и среди квитанций о покупках.

Фильм: «Три цвета: Синий»

Книга: Харуки Мураками, «Норвежский лес»

Музыка: Бах, Шесть сюит для виолончели соло

Немного поразмыслив, я составила список для Тессы за 2011 год так, что в нем отражались и предпочтения Коннора, и мои собственные.

Фильм: «Властелин колец: Братство кольца»

Книга: «Анна Каренина»

Музыка: «XX» (сошлось!)

Тем же вечером я скачала альбом нашей любимой группы, «XX», и прослушала его три раза подряд. Сама музыка мне понравилась. Еще я посмотрела «Лицо со шрамом» и «Трудности перевода». «Лицо со шрамом» – ужасный фильм, сплошная стрельба и насилие; какое облегчение, что Коннору он больше не нравится. Фильм «Трудности перевода» оказался получше, хотя фактически он был ни о чем, и я так и не поняла, в чем же смысл. Впрочем, в нем шла речь о мужчине и женщине, которые симпатизируют друг другу, и этого было достаточно. На следующий день я отправилась в «Теско» и перенюхала все мужские одеколоны в парфюмерном отделе, с целью найти тот самый цитрусовый запах и таким образом лучше понимать Коннора. Через некоторое время подошел работник магазина и выругал меня за раскрытые упаковки, но я уже нашла похожий аромат, заплатила за флакон и по утрам наносила капельку одеколона на запястье.

Мы продолжали писать друг другу с прежней частотой. Удивительно, как это было просто! В школе девчонки говорили между собой о каких-то «правилах», что говорить и что делать, чтобы понравиться мальчику. «Никогда не звони первой. Не выказывай своих чувств». Но с Коннором не было никаких правил, и, что бы я ни сказала, я только больше ему нравилась.

Кажется, я давно не писала о том, как протекала жизнь Тессы в этот период интенсивного общения с Коннором. В основном это потому, что ее жизнь в Сойнтуле вошла в колею, и после суматошного первого месяца работы у меня существенно поубавилось. Тесса переехала в новую квартиру и стала заниматься рисованием с Натали. Нашла друзей. Со временем у меня лучше получалось думать как Тесса и не приходилось перечитывать написанное по сто раз. Работа свелась к тому, чтобы держать Шону, Джастину и Саймона в курсе отношений Тессы с Уэстли, отвечать на их письма, в которых они рассказывали о своих новостях, и не забывать отдельных друзей на «Фейсбуке». Все остальные ее знакомые оказались более эгоцентричными и забыли о Тессе, хотя она была яркой личностью. «С глаз долой, из сердца вон».

Через две недели после того как Коннор первый раз написал «поцелуй меня», произошло нечто такое, что на время отвлекло от него мое внимание.

К тому времени я звонила Марион пять раз и оставила пять сообщений на автоответчике. После чего она прислала письмо:

«Дорогая, ты же знаешь, что по средам я ухожу в клуб. Звони в другое время, пожалуйста. Я никак не могу дозвониться тебе на мобильный, он всегда выключен. Стационарный телефон тебе уже провели? Нам надо срочно поговорить».

Это было очень досадно и одновременно доказывало, что я была права: ведь я и раньше предупреждала Адриана и Тессу, что Марион не удовольствуется сообщениями на автоответчике и захочет поговорить. Впрочем, я не стала впадать в панику, как, возможно, случилось бы на раннем этапе проекта. В конце концов, это всего лишь накладка, а не конец света. Немного изобретательности – и все будет решено.

Я начала с того, что заново прослушала записанный разговор с Тессой, прикинув, смогу ли подражать ее голосу и интонациям. Однако мой голос звучал намного тоньше, аристократический акцент не давался, и жалкие попытки вызывали смех. Одним словом, это не мое. Хотя Марион и глуховата, у меня ничего не выйдет, даже если я буду шептать в трубку сквозь помехи, характерные для международных звонков.

Затем я решила проверить, не появилось ли программное обеспечение для изменения голоса. Три месяца назад, на подготовительном этапе проекта, я уже этим интересовалась и теперь с удовлетворением обнаружила, что нужный мне продукт недавно вышел: AV Voice Changer Diamond. Мне следовало записать свой голос и затем изменять этот звуковой поток при помощи эквалайзера, подгоняя его под характеристики голоса Тессы, предварительно импортированного в программу в виде звукового файла. Получив удовлетворительный результат, я смогу говорить в микрофон ноутбука, а на выходе будет звучать голос Тессы.

Как раз то, что нужно! Я отложила все дела, запланированные на тот вечер, и занялась программой вплотную. Я записала свой голос и импортировала файлы с голосовыми сообщениями, которые Тесса надиктовала по моей просьбе. Затем я долго возилась с настройками. Результат получился вполне удовлетворительный, но не идеальный: мой голос звучал, как голос Тессы, но между словами висели паузы, будто каждое из слов записывали отдельно. Впрочем, это было лучше, чем ничего, а прерывистость речи можно списать на плохую связь. Если начнутся сложности, всегда можно бросить трубку и опять-таки списать все на старые телефонные линии.

Впервые оставляя сообщение на автоответчике для Марион, я была сама не своя, а на этот раз полностью владела ситуацией, причем гораздо более рискованной. Я позвонила в 18:20 по Лондону, недрогнувшей рукой набрав номер. Через пять гудков Марион сняла трубку. У нее был громкий и чистый голос, как у Тессы, с едва заметным акцентом.

– Слушаю?

– Мама, это я.

– Тесса? Это ты?

– Ужасная связь.

– Тесса, прошло целых два месяца. Что происходит?

– Мама, я так счастлива! Наконец-то я приняла верное решение.

– Мда. Ну что ж. Я, конечно, за тебя рада. Посмотрела твои фотографии. Вполне милая квартира. Так ты все-таки купила кресло?

– Да. Как папа?

– Ну и связь, тебя еле слышно.

– Да. Как ты? Как папа?

Пауза.

– Не очень. Ему хуже, Тесса. Я одна не справлюсь.

– О боже…

– Ты не заболела? У тебя странный голос.

– Нет, что ты, я так счастлива!

Пауза.

– Он спрашивал о тебе. Спрашивал, почему ты не приходишь. Давно еще, когда ты только уехала. Поговоришь с ним?

Пауза.

– Отвратительная связь.

– Ему будет приятно. Скажи ему пару слов. Я сейчас передам ему трубку.

Марион ушла к Джонатану. Это не входило в мои планы, и я собралась нажать кнопку «отбой», но тут до меня дошло, что у Джонатана тяжелая деменция. Он наверняка даже имени дочери не вспомнит, не говоря уже о том, чтоб узнать ее по голосу. Я осталась на линии.

Марион вполголоса что-то сказала, он откашлялся и задышал в трубку.

– Папа?

Ответа не последовало. Слышалось только его дыхание. Затем прозвучало осторожное «Алло», сказанное дрожащим голосом, как будто Джонатан впервые говорил по телефону.

– Папа, это я, Тесса. Твоя дочь.

Длинная пауза.

– Мое кресло все время двигают, – сказал он.

– Папа, это я, Тесса.

– Мне плевать, кто ты. Будь так любезна, скажи этой дуре, чтобы перестала двигать кресло!

Его голос, поначалу неуверенный и дрожащий, моментально набрал силу, и Джонатан с яростью выкрикнул слово «дура». Стало ясно, что Джонатан совершенно потерял память, и никто не обратит внимания на то, что он не узнал дочь. В трубке снова воцарилось молчание, и я услышала чьи-то всхлипы.

Только я собралась положить трубку, как снова услышала голос Марион. Она только что плакала, но в голосе от слез не осталось и следа.

– Кто ты? – громко и отчетливо спросила она.

Я тотчас бросила трубку. Сердце билось так сильно, что казалось, на груди останется синяк.

Обдумать то, что произошло, я смогла только через несколько часов. Фраза, брошенная Марион жестким, безапелляционным тоном, теперь на разные лады звучала у меня в голове: «КТО ты?» «Кто ТЫ?»

Наиболее логично предположить, что фраза предназначалась тому, кто неожиданно появился в комнате – например, новой сиделке, которая вошла, не постучав. Но в таком случае Марион не стала бы говорить это прямо в трубку. Джонатан выкрикнул слово «дура», затем послышались всхлипывания, потом Марион взяла трубку и сказала предельно четко, обращаясь ко мне: «Кто ты?»

После нескольких часов размышлений я решила, что самое время обратиться за советом к Адриану.

Как уже упоминалось, я гордилась тем, что ни разу не просила у Адриана помощи в отношении проекта «Тесса». Он наверняка считал, что сделал правильный выбор, предложив проект мне, волевому и способному человеку. Кроме того, раньше мне было понятно, как нужно действовать. Но не сейчас. Я вкратце описала «Аве» то, что произошло, и предложила срочно встретиться и обсудить неблагоприятный поворот событий, который мог нарушить наши планы.

Когда Адриан не ответил спустя два, пять, двенадцать тягостных часов, я решила, что по какой-то причине у него нет доступа к «Фейсбуку», и оставила сообщение на «Красной таблетке». Ни на минуту не забывая о его запрете на любое упоминание о проекте «Тесса», я написала всего лишь, что мне нужно срочно его увидеть.

Через три часа пришел ответ: «Это срочно?»

Странно, подумала я, ведь в сообщении недвусмысленно говорилось, что дело не терпит отлагательств, и подтвердила, что дело срочное. Адриан ответил, что сможет увидеться со мной завтра в 13:00, в торговом центре «Вестфилд».

Торговым центром меня не удивить, но «Вестфилд» разительно отличался от тех, где мне приходилось бывать раньше. Доехав до станции метро «Шепердс-буш», я вышла наверх, и огромная толпа увлекла меня по направлению к огромному сверкающему зданию, по сравнению с которым «Брент-Кросс» казался захудалым магазинчиком на окраине города. «Вестфилд» был построен с грандиозным размахом: сверкающий стеклянный потолок уходил вверх чуть ли не на целую милю, на каждом этаже за прозрачными перегородками бесконечной чередой тянулись магазины. Ошеломляли не только размеры комплекса, но и само количество посетителей – в основном молодежь и подростки. В «Брент-Кросс» запросто встретишь женщин в возрасте: одетые в сиреневые непромокаемые куртки, они неспешно прогуливаются вдоль витрин. Здесь же все посетители казались не старше меня или даже младше. Девушки все, как одна, ярко накрашены и одеты по последней моде, будто собрались на вечеринку, а не зашли за парой колготок или за чем-то там еще. У одной девушки зазвонил телефон, и пока она разговаривала, остановившись рядом со мной, я заметила, как густо накрашены ее невероятно длинные ресницы; должно быть, ей стоило немалого труда держать глаза открытыми.

Разумеется, я была не накрашена и не приодета. Вообще-то я хотела прийти в том же, в чем явилась на первую встречу с Адрианом, но блузка оказалась закапана плавленым сыром. Кроме того, можно было не наряжаться – ведь мы теперь друзья. Так что я оделась как обычно – кофта с капюшоном и спортивные штаны.

Я бродила по галереям торгового центра в поисках обувного отдела (где мы условились встретиться), вокруг меня туда-сюда сновали худощавые девицы, и ко мне потихоньку вернулось знакомое, но слегка подзабытое чувство – осознание того, что я не такая, как все. Мне было все равно, но осознание никуда не делось. Я снова стала прежней Лейлой, хотя в последнее время, особенно когда я писала Коннору, я отошла от своего привычного образа.

Я решила не отвлекаться на подобные размышления и сосредоточилась на текущей задаче. Через десять минут бесцельных блужданий я начала расспрашивать прохожих, где находится обувной отдел, но они только пожимали плечами. Ничего не оставалось, кроме как шагать дальше мимо начищенных витрин в надежде выйти куда нужно.

И вот метрах в двадцати от меня из магазина вышел человек. Сначала я узнала синюю вельветовую рубашку, в которой Адриан записывал подкасты и в которой пришел на нашу первую встречу. В руке он держал красный пакет с надписью «Tie Rack».

Адриан быстрым шагом пошел по галерее. Я испугалась, что в толчее потеряю его из виду, и побежала за ним, натыкаясь на прохожих. Я окликнула Адриана, но он не услышал и обернулся, только когда я поравнялась с ним и тронула за плечо. На его лице читалось раздражение, которое при виде меня быстро преобразилось в нечто вроде улыбки.

– Привет, – сказал он.

– Я не смогла найти обувной отдел, – сказала я.

– У меня мало времени. Давай где-нибудь присядем.

Он тут же зашагал дальше, не обращая внимания на меня. Я поспешила за ним и тогда впервые заметила, как странно он сложен: узкие плечи, сутулая спина, по-женски широкие бедра. Мы с ним выглядели неуместно среди жизнерадостных, модно одетых людей. В пассаже было шумно, все скамейки заняты, и мы остановились в нескольких шагах от стенда, за которым женщина ловко водила натянутым в руках отрезком нитки по лицу молодого человека, полулежащего в кресле рядом с ней. В общественном месте это выглядело очень неприличным.

Странное зрелище совершенно не интересовало Адриана.

– Итак. Возникли проблемы?

– Да, я ведь тебе писала, – начала я, – проблема с Марион. Это мать Тессы.

Я принялась заново пересказывать телефонный разговор. Адриан скользил взглядом вокруг и украдкой посматривал на наручные часы. Внешне он тоже изменился: осунулся, румянец со щек исчез. Даже брюки казались измятыми и заношенными.

Все это сбило меня с толку. Когда Адриан заглянул в пакет, будто желая удостовериться в сохранности покупки, я не выдержала и спросила, не болен ли он.

– Что-что? – переспросил он.

Я замялась.

– Адриан, с тобой все в порядке?

– Конечно, – рассеянно ответил он, – Лучше не бывает. Послушай, мне пора…

Обеспокоенная и отчасти возмущенная поведением Адриана, я поспешно закончила свой рассказ и в заключение укоризненно произнесла:

– Я же тебе говорила.

Адриан перевел взгляд на меня и переспросил ледяным тоном:

– Что?

– Я же тебе говорила, что это произойдет, – повторила я. – В начале проекта я пыталась тебя убедить, что однажды Марион захочет поговорить с Тессой по телефону, и тогда начнутся проблемы.

Адриан поглядел на женщину с ниткой и кивнул.

– Если у тебя были серьезные опасения насчет проекта, зачем ты за него взялась?

Я открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова.

– Я же учил тебя рассуждать самостоятельно.

– Да, но… – Голос у меня дрогнул. – Ты уверил меня, что накладок не возникнет. И Тесса тоже.

– Ты и ее поставила в известность? – усмехнулся Адриан.

– Нет, конечно, ведь она… – Тут я запнулась, не сразу сообразив, что Адриан шутит.

Он снова взглянул на часы.

– Мне пора. Послушай, Лейла, решай сама. Я в тебя верю. Ты прекрасно знаешь все тонкости ситуации лучше. Ты умная, у тебя все получится. – Он протянул мне руку. – Решай сама, – повторил он. – Кстати сказать, на прошлой неделе ты отлично себя показала в дискуссии об удаче.

Я даже не заходила в эту тему и хотела ему об этом заявить, но передумала.

– Что ж, до свидания, – попрощался Адриан и зашагал к выходу.

Спустя секунду я окликнула его.

– Ну что еще? – нетерпеливо бросил он.

– Как вы с Тессой познакомились?

– Какая тебе разница? – поморщился он.

– Просто интересно, – не унималась я.

– На одной из моих лекций в Нью-Йорке, – немного помолчав, ответил он, – кажется, летом 2004 года, если не ошибаюсь. Лекция на тему «Воспитание, а не гены». Тесса очень заинтересовалась, задавала много вопросов во время обсуждения и после лекции. Мы обменялись телефонами.

Затем он поднял руку в знак прощания и скрылся в толпе.

* * *

Дело в том, что Тесса никогда не была в Нью-Йорке. «Самой стыдно, – однажды призналась она, – я все собиралась, но так и не собралась». Она рассказала о салонной игре, которой часто развлекались ее друзья: каждый загадывал что-то такое, чего с ним никогда не случалось, но, по его мнению, обязательно происходило с остальными. Все друзья Тессы хоть раз, но бывали в Нью-Йорке, так что она всегда ставила на эту карту и выигрывала.

– Я бы всех обыграла, – сказала я тогда.

– Неужели? – удивилась Тесса.

– Да, – подтвердила я. – Ведь я никогда не целовалась.

Тесса захохотала, решив, что я пошутила.

Я предположила, что Адриан перепутал Тессу с кем-то другим. Однако же в целом встреча не удалась. На пути домой я перебрала в памяти все, что произошло с момента нашей прогулки по Хэмпстед-Хит, но так и не смогла объяснить, почему Адриан переменился. Раньше он полностью одобрял то, как я веду проект. Вдобавок за все это время я только однажды обратилась к нему за помощью.

Напрашивался единственно верный вывод: Адриан обеспокоен чем-то, не имеющим отношения ко мне или к проекту, и не в состоянии отвлечься от этих мыслей. Это, конечно, было очень досадно, но следовало немедленно что-то решать с Марион.

Я недолго размышляла, что делать: у меня почти не было выбора. Позвонить еще раз – исключено, но и прекратить всякое общение неразумно. Значит, письмо. Единственное здравое решение – проигнорировать вопрос «кто ты?» и сделать великодушный жест, который приятно удивит и порадует Марион, заставит забыть о любых подозрениях.

Дома я подготовила черновик письма:

«Дорогая Марион!

Меня все еще трясет после нашего разговора. Извини, что я бросила трубку: невыносимо было слышать, что стало с папой. Уже тогда, во Франции, когда он забыл, как называется камамбер, я заподозрила, что с ним что-то неладно, но и подумать не могла, чем это обернется. Мне очень тяжело оттого, что я далеко и ничем не могу помочь.

Я поражаюсь, как достойно ты все это переносишь. Мне стоило сказать это раньше, а не только сейчас. Лишь приехав сюда, я разобралась в себе и теперь сожалею, что мы часто ссорились. Причем почти всегда по моей вине – за исключением того случая в «Хэрродс». Я это понимала, потому и становилась в позу. В общем, ты – очень хорошая мама, и как человек ты тоже достойна восхищения. Смею надеяться, что, дожив до твоих лет, буду такой же сильной, как и ты, и такой же красивой.

Не помню, говорила тебе или нет, но я здесь хожу к психоаналитику, ее зовут Триш. Она помогает мне понять саму себя, это очень увлекательно, но иногда жутковато. Вчера я рассказала ей о тебе и папе, и о нашем разговоре, и о том, как все это ужасно. Она предложила мне записать свои мысли – вот я и пишу! – и затем побыть немного в одиночестве, подумать и настроиться на излечение. Поэтому я надеюсь, ты не сильно обидишься, если я какое-то время не буду звонить. Я уверена, что в конце стану лучше, и ты будешь гордиться мной.

Целую, Тесса»

Едва я нажала «отправить», как тут же попала в другую, не менее каверзную ситуацию, виновником которой оказался Коннор.

В приписке к очередному письму он как бы между прочим спрашивал, какие у меня планы на следующие выходные.

Я ответила: «Пока никаких. Буду гулять по пляжу, дочитывать “Подходящего жениха” (ну и длиннющий же этот роман!) и распивать чай с Леонорой».

Коннор: «Как насчет гулять по новому городу, сидеть в ресторане четыре часа подряд и распивать мартини-эспрессо со мной?»

Я: «Ты о чем?»

Он: «Я несколько дней проведу в Торонто. Командировка. Стечение обстоятельств, скажешь?»

Поначалу я придумала железную, как мне казалось, отговорку.

«Гениальная идея, но я н.а. м.е.л.и. Ты хоть знаешь, что между Ванкувером и Торонто почти две тысячи миль? Это сколько же придется дать уроков рисования, чтобы заработать денег на билет до следующей пятницы!»

Ответ:

«Полетишь за мой счет».

Я нашлась:

«Черт, совсем забыла! Мне надо навестить Шейлу, старушку в инвалидном кресле. Я с ней познакомилась на пароме и пообещала, что в воскресенье приеду погостить».

Он: «В другой раз?»

Я: «Чувак, она же инвалид! Бедняжка целыми днями сидит взаперти».

Он: «Значит, точно никуда не денется до следующих выходных. Она поймет. Ну же, давай смотаемся в Торонто. Покутим с размахом!»

Я: «Алкоголь для меня в прошлом».

Он: «Ну так будем пить “Ред-булл”. Коктейли из ростков пшеницы или что там еще… Бошечка, решайся, это же такая возможность! Обычно в Торонто всегда посылают Ричарда, но он взял отпуск, ребенок родился. Второго шанса не будет. Это судьба, понимаешь ты или нет?»

Я решила повторить тот же ход, что и пару часов назад с Марион.

«Давай без обиняков. Я не могу. Пойми, пожалуйста. Ты ведь знаешь, что со мной и почему я сбежала из Лондона. Я вроде бы иду на поправку, но до выздоровления далеко. Повидавшись с тобой, я бы вспомнила прежние времена. Да, было много хорошего, но я тогда совсем съехала с катушек. Подсела на кокс, срывалась на каждом встречном, психовала по любому поводу… если я хочу жить дальше, со всем надо этим покончить. А если я тебя увижу, как все это накатит снова, и тогда мне крышка. Начну каждый день мотаться в Ванкувер и шататься по злачным местам в поисках приключений на свою голову… Столько работы псу под хвост. Мне бы очень хотелось встретиться, но сейчас время неподходящее. Давай подождем, пока я не вернусь в Лондон. Если это когда-нибудь произойдет. Ладно?»

Через тридцать пять минут, за которые я вся извелась, пришел ответ:

«Ну ладно, договорились. Но если ты скоро не вернешься, я сам отправлюсь за тобой».

Я ответила: «Спс. Еще будешь писать?»

«А как же, – ответил Коннор. – Только этим и живу».

Я ощутила удовлетворение от того, как ловко вышла из затруднительного положения и с какой легкостью воспроизвела манеру письма Тессы. У меня зародилась идея, которая вскорости вытеснила все остальные мысли и полностью завладела мной.

А ведь я на самом деле могу увидеться с Коннором. Не просто взглянуть на него, как в прошлый раз, но познакомиться и поговорить. И, кто знает, может, мы сблизимся по-настоящему.

По-моему, Тесса стала третьей лишней в наших с Коннором отношениях, и ее можно было сократить. То, что Коннор испытывал любовь якобы именно к ней, а не ко мне, Лейле, несложно опровергнуть. Все письма я писала сама, вкладывая свои собственные мысли и чувства, почти не сверяясь с «Тессой». Соотношение приблизительно равнялось семьдесят на тридцать процентов в мою пользу.

Не стоит забывать и о том, что Коннор не видел Тессу около девяти лет, с тех пор, как они расстались, такие непохожие друг на друга («Я не сержусь, что ты меня бросила, – написал он однажды, – я был редкий мудак. Юношеские комплексы, и все такое»). Коннор не был влюблен, когда спустя девять лет снова объявился в ее жизни. Он лишь хотел возобновить знакомство. Только благодаря мне, моим словам, он снова влюбился в Тессу. Это я создала его любовь. Я – и никто иной.

Оставалось одно – внешность. Из старой переписки было очевидно, что Коннор считал Тессу очень привлекательной, о чем он твердил на разные лады: «аппетитная штучка», «женщина моей мечты», «сексапильная кошечка». Немного изучив вопрос, я пришла к выводу, что мужчинам нравится, когда у женщины лицо сердечком, острый подбородок и большие глаза. Тесса обладала всеми вышеупомянутыми качествами.

И все-таки у нее был очевидный изъян: чересчур широко расставленные глаза, как я уже писала, причем один чуть меньше другого. У меня глаза симметричны, хоть и не такие большие, как у нее. Потом, глаза у Тессы были темные, а у меня – голубые; мужчины же предпочитают голубоглазых женщин, ведь такой цвет глаз напоминает мужчинам о детях. Тесса стриглась коротко, тогда как мужчинам нравятся женщины с длинными волосами. И еще она была плоская, как доска, без пышных форм, которые, как известно, признак фертильности, и потому ценятся противоположным полом.

Но самым главным преимуществом был возраст. Я моложе на целых пятнадцать лет. Тесса и ее подружки часто возмущались, что мужчинам подавай кого помладше. Из их пересудов следовало, что это – решающий фактор, перевешивающий все остальное. «Небось нашел себе соплячку, – негодовали они по поводу новой подружки бывшего воздыхателя. – Мочалки двадцатипятилетние. Я прямо чувствую, как из меня песок сыплется». Итак, у меня было то, чем все они бредили: молодость. Более того: мне даже двадцати трех не дашь – у меня совсем нет морщин, кроме едва заметной бороздки между бровями от напряженного смотрения на экран.

Подводя итог, я решила, что даже исходя исключительно из внешних данных Коннор, вероятно, найдет меня не менее, а то и более привлекательной.

Тем не менее оставалось последнее, самое главное препятствие. Коннор влюблен в «Тессу», а значит, на другую он даже не посмотрит. Очень может быть, что, когда мы встретимся, он, из верности к «Тессе», не станет вступать со мной в долгий разговор, без которого нам не сблизиться. Он уже не раз сообщал, что одним из первых покидал светские мероприятия: ему было скучно с другими, «потому что они не похожи на тебя».

Следовательно, «Тесса» должна положить конец их отношениям до того, как с Коннором встречусь я. Тогда он сможет свободно завязать знакомство с «новой» женщиной. Но план был рискованный. Совершенно ясно, что Коннор крайне тяжело перенес разрыв отношений девять лет назад, и если сейчас Тесса опять его бросит, он ожесточится и навсегда прекратит писать ей. Это значит, что я должна быть абсолютно уверена в том, что я, Лейла, «подойду» ему, когда мы встретимся в реальной жизни.

Стоит попробовать, решила я. Мне очень хотелось, чтобы он был моим. Поэтому на следующий день «Тесса» написала Коннору:

«Дорогой. Это безумие. Я здесь, ты там. Я все время думаю о тебе, и это неправильно, приятель. Давай отпустим друг друга! В Лондоне найдется миллион девушек, которые сделают тебя счастливым, а я лишаю их такой возможности. Тридцатилетние холостяки встречаются не чаще, чем единороги. Что скажешь?»

И потом, в порыве вдохновения, я добавила:

«Вообще-то я даже знаю, с кем тебя свести. Вы с ней очень похожи. По-моему, когда вы узнаете друг друга, вас водой не разольешь».

Вскоре пришел ответ:

«Бошечка, что за бред? Не смеши. Может, женщин и миллионы, но ты – одна. Кроме тебя, мне никто не нужен. Не говори так, ты меня обижаешь».

Представьте себе, какие смешанные чувства вызвало во мне это письмо. Часть меня не могла не радоваться такому постоянству, но другая пришла в отчаяние. Я решила попробовать еще раз и быть тверже.

«Ну ладно, скажу прямо. Ты как-то спрашивал, есть ли у меня кто-нибудь, и я сказала, что никого нет. Это не совсем так. Я встречаюсь кое с кем. Совсем недавно, но он мне нравится. Он не такой клевый, как ты, но уравновешенный и добрый. Именно то, что надо. Кроме того, у него есть фора – он живет не за четыре тысячи миль от меня. Что скажешь?»

И снова ответ пришел молниеносно.

«Что скажу? Сейчас разрыдаюсь. Мне хочется запрыгнуть в самолет, прилететь к тебе и хорошенько тряхнуть! Что там у тебя за парень? Не смеши».

Затем последовало то, чего я больше всего страшилась.

«Если ты серьезно, то я больше не буду писать. Прости».

У меня внутри все онемело, когда я прочла эти слова с экрана. Я настрочила ответ:

«Пожалуйста, не говори так. У меня с ним несерьезно. Ты же знаешь, мое сердце принадлежит тебе. Пиши, прошу тебя».

Ответ:

«Хорошо».

И потом:

«Поцелуй меня».

Несмотря на неудачу, меня не покидало страстное желание увидеть Коннора. Я решила, что ничего не потеряю, устроив нашу встречу сейчас, даже если она ничем не закончится. Признаюсь, у меня теплилась надежда, что наше влечение друг к другу будет достаточно сильным, и он забудет о своих чувствах к Тессе. Осведомленность о его интересах и предпочтениях станет моим главным оружием, благодаря чему я смогу быстро наладить разговор.

Столкнуться с ним будет проще всего. По пятницам он с приятелями-юристами идет в паб, зачастую чтобы попрощаться с очередным коллегой, покидающим контору. Итак, когда настала пятница, я как бы мимоходом спросила о его планах на вечер.

«Ничего особенного. Буду сосать дорогущее пиво в окружении коллегии адвокатов».

«Кто уходит на этот раз?»

«Джастин»

«Это который?»

Многих сотрудников его конторы я знала по забавным историям, которые рассказывал Коннор.

«Тот, что в свободное время ходит в качалку и забивает холодильник судками с отварным куриным филе».

«Вспомнила. Джастин Здоровяк, да? И где же будет происходить сие захватывающее событие?»

«Где-то в Шордиче, в какой-то дыре».

«О, знакомые места!»

Я быстренько просмотрела свои заметки о том периоде жизни Тессы.

«“Электрика” все еще работает?»

«А ты что, с тех пор там ни разу не была? Не верится. Нет, “Электрика” уже сто лет как закрылась».

«И куда теперь ходят крутые парни?»

«Откуда уж мне знать. Но мы, сильно не крутые мужчины среднего возраста, идем в бар “Дракон”. Бывала там?»

Наскоро нагуглив, что «Дракон» довольно старое заведение, я ответила: «Конечно, провела там не один дерьмовый вечерок. Желаю повеселиться!»

Проще простого.

Часы показывали 17:40. Чтобы вовремя добраться до Шордича, следовало поторопиться. Я заблаговременно выложила наряд – юбку с длинной черной бахромой и новенькую кофту с капюшоном – и заранее вымыла волосы. Я также откопала мамину косметику: баночку румян и коробочку компактной пудры, растрескавшейся, но вполне годной. Разумеется, я знала, что не внешность главное для Коннора, а внутренний мир, но с моей стороны было бы наивно не прихорошиться. Перед выходом я положила в сумку свой экземпляр «Принцессы-невесты» и обновила статус Тессы на «Фейсбуке»: целый день она проведет на материке.

Прежде я ни разу не бывала в этом районе города, хотя туда ездило полшколы. Но, глянув на фотографии одноклассниц из тамошних ночных клубов, я поклялась, что ноги моей там не будет: мерзкое зрелище – сбившиеся в кучу, потные, вырядившиеся, как клоуны, люди, тупо ухмыляющиеся в камеру. Некоторые парни на фото были густо накрашены, чем, судя по их выражению лица, они невероятно гордились.

Поэтому я вздохнула с облегчением, выйдя из метро на «Олд-стрит» ровно в семь вечера и увидев вокруг прилично одетых людей, причем многие были в костюмах. У меня была распечатка «Гугл-карты», и через пять минут я нашла бар «Дракон», расположенный в пыльном закоулке. Снаружи ничем не примечательный, он уже был забит посетителями, громко обсуждавшими свои дела. Мои опасения не подтвердились: большинство из сидящих за столиками выглядели вполне пристойно, многие сидели в пиджаках; впрочем, я все же заметила девушку, которая зачем-то надела блузку задом наперед, и еще мужчину с обесцвеченными волосами, стоящими торчком. За столиками мест не оказалось, и я села у стойки, заказала апельсиновый сок и, открыв книгу, демонстративно погрузилась в чтение, краем глаза поглядывая на главный вход.

Коннор прибыл в 19:40. Как только он толкнул дверь, у меня тут же подскочил уровень адреналина, как бывает, когда оступаешься, спускаясь по лестнице. На нем был темно-синий деловой костюм, почти неотличимый от прежнего, только полоски казались чуть пошире, и я сочла, что у него – Коннора, то есть – цветущий и счастливый вид. С ним пришли двое мужчин, одного из которых я видела тогда в закусочной, и женщина с гладко уложенными каштановыми волосами, одетая в облегающий черный костюм. Коннор осмотрелся; заметив знакомые лица, он воскликнул: «Ага!», и начал проталкиваться сквозь толпу к компании из семерых человек. Все они были в деловых костюмах, мужчины пили пиво, а женщина держала в руке бокал белого вина. Коннор похлопал одного из коллег по плечу и что-то сказал. Коллега расхохотался. Другой, тот, что был с Коннором в закусочной, подошел к каждому, и, вопросительно подняв брови, что-то спросил, показывая пальцем на полупустые бокалы, после чего направился к барной стойке.

Я не предполагала, что Коннор окажется в такой большой компании, и теперь раздумывала, как к нему подобраться. Протиснувшись сквозь толпу, я остановилась чуть поодаль, но так, чтобы слышать, о чем говорят. Я все еще держала книгу перед глазами, хотя в толчее это выглядело неестественно. Коннор продолжал о чем-то говорить с тем, кого похлопал по плечу. До меня донеслось: «Как всегда, верно?», но я не уловила, к чему это относилось. Его собеседником наверняка был тот самый Джастин Здоровяк: рукава розовой рубашки плотно облегали рельефные, накачанные бицепсы, а шея казалась такой же массивной, что и затылок.

Джастин завел разговор о ком-то из сотрудников (имени я не разобрала), которого Джастин застал на офисной кухне за каким-то неподобающим занятием. Все в компании, похоже, знали эту историю, но продолжали посмеиваться, слегка покачиваясь на носках. Тут другой мужчина заговорил о своей командировке в Латвию. Подробностей я не услышала, и вообще рассказ прошел мимо меня, но я заметила общую тенденцию: каждый ждал своей очереди, чтобы вспомнить забавный случай. Адвокат в очках, очень похожих на те, что носил Уильям, брат Тессы, теперь заканчивал анекдот: «…По крайней мере, так она сказала». На этом месте все дружно рассмеялись.

Коннор тоже смеялся и кивал головой, слушая, о чем говорят другие, но при этом глядел мимо них, как будто выискивал кого-то в толпе. Еще он то и дело посматривал на часы. К нему наклонился коллега и негромко спросил, не хочет ли Коннор сходить в туалет, точь-в-точь как девчонки в школе. «Не, я потом», – ответил Коннор. Мне вспомнились его слова о том, как скучно ему с другими людьми, если рядом нет Тессы. Захотелось подойти, тронуть его за руку и сказать: «Я здесь!»

Когда у всех опустели бокалы, к барной стойке отправился уже другой человек; если они покупали выпивку по очереди, значит, вскоре настанет черед Коннора. Вот и шанс оказаться с ним один на один. Я подобралась к стойке и приготовилась, выжидая, когда естественная физическая близость позволит мне завести с ним разговор.

До тех пор, пока дошла очередь до Коннора, за выпивкой сходили еще трое, так что все это время я наблюдала за ним. Волосы немного прикрывали ему уши, а на стриженом затылке виднелись три прыщика. Он слушает собеседника, слегка наклонив голову вбок. В одной руке он держал стакан, другую засунул в карман брюк; на плече висела большая кожаная сумка. Мне до смерти захотелось узнать, что в ней. Вокруг его глаз пролегли тонкие морщинки, и я украдкой позавидовала всем, кому улыбался Коннор. Ну разве не глупо?

Наконец настал черед Коннора делать заказ. «Ну что, народ, всем повторить?» – сказал он и двинулся к барной стойке.

Вот он, мой шанс. Убедившись, что обложка книги хорошо видна, я протиснулась сквозь толпу и как бы случайно толкнула Коннора.

– Извини, – выпалила я, и затем: – Привет.

– Привет, – проговорил он, глядя на меня сверху вниз. У меня перед глазами оказались его губы и свежевыбритый подбородок. От Коннора пахло пивом. Моя рука все еще оставалась прижата к его правому бедру. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, дыхание сперло, и в какой-то момент я с отчаянием подумала, что не смогу заговорить. Я сглотнула слюну, глубоко вздохнула и заставила себя вспомнить заранее заготовленную реплику для начала беседы.

– Часто здесь бываешь?

По непонятной причине Коннору стало смешно. Запрокинув голову, он издал короткий смешок, больше похожий на отрывистый кашель.

– Надо же, а я-то думал, так уже не говорят, – сказал он. – Прошу прощения. Как это бестактно с моей стороны. Отвечая на твой вполне закономерный вопрос – да, я вообще-то часто сюда прихожу. А ты?

– Я здесь впервые, – ответила я.

Коннор пристально посмотрел на меня.

– Мы раньше не встречались? Ты не из «Клиффорд Чанс»?

Я отрицательно мотнула головой.

Коннор пожал плечами, но вполне вежливо. Он поймал взгляд бармена, сделал знак рукой и, бросив мне короткое «Извини», оперся на стойку и стал диктовать заказ:

– Пять «Стелл», один «Гиннесс», большой бокал белого вина и диетическую колу.

Затем Коннор обратился ко мне:

– Ты как?

Странный и неуместный вопрос. Внутри у меня все переворачивалось, хоть я изо всех сил старалась не подавать виду.

– Ничего.

Повернувшись к ожидающему его бармену, Коннор проговорил: «Это все», и только тогда до меня дошло, что Коннор, должно быть, предлагал заказать что-нибудь и мне. Бармен отошел, и Коннор обернулся:

– И все-таки я уверен, что где-то тебя уже видел.

Только я раскрыла рот, чтобы сказать «нет», как он протянул руку к моему лицу. Я замерла, представив на секунду, что сейчас он проведет рукой по моей щеке. Он дотронулся до флешки на цепочке, висящей у меня на шее. С тех пор, как у меня поселился Джонти, я завела привычку копировать все данные на флешку и всегда брать ее с собой, на случай если он забудет выключить плиту и устроит пожар, пока меня не будет. Цепочка с флешкой висела поверх кофты, и я не почувствовала прикосновения его пальцев, но все равно невольно вздрогнула. Я заметила, какие у него чистые и ровно остриженные ногти. Мама бы одобрила. У меня снова резко подскочил адреналин от мысли, что на этой флешке – вся информация о нем и Тессе. О нем и обо мне.

– Ты пришла починить мой ноутбук? – хихикнув, сказал он. – Наш айтишник носит точно такую же, только вот тут…

И, громко щелкнув языком, сделал вид, будто выхватывает висящий на ремне витой кабель.

– Роджер, – выпалила я. Именно так звали айтишника в «Асквит и партнеры». Коннор рассказывал о нем: задумавшись, Роджер имел обыкновение выпячивать нижнюю губу, а однажды получил выговор за то, что в открытую пялился на сотрудниц.

Коннор на минуту оторопел, затем его лицо прояснилось.

– А, дошло! «Роджер», в смысле, «так точно», как у радистов. Как поняли меня, отбой?

И он поднес руку к виску. Этот же жест я видела у Тессы, когда, будучи в благостном расположении духа, она прощалась со мной после очередной сессии.

– Вообще-то так не говорят, – поправила его я. – Надо говорить «как поняли, прием». «Отбой» по правилам радиообмена означает конец связи, то есть завершение разговора. А если ждешь подтверждения, надо говорить «прием».

Прежде чем Коннор успел ответить, подошел бармен и, расставив бокалы на стойке, предложил рассчитаться за заказ. Нужно действовать, не теряя ни минуты, решила я.

– Вообще-то я пришла в надежде спокойно почитать, – заметила я, указывая на книгу. – Но, кажется, выбрала неподходящее место.

Коннор взглянул на обложку. Я не сводила с него глаз, но мои ожидания не подтвердились. Он вскинул брови, улыбнулся и ничего не сказал.

– Читал? – спросила я.

– Нет, не приходилось, – ответил он, помедлив.

Вот так неожиданность! Ведь я рассчитывала, что книга послужит источником дальнейшего разговора.

Коннор протянул бармену две банкноты по двадцать фунтов и попытался уместить в руках сразу все бокалы.

– Помочь? – предложила я и, не дожидаясь ответа, взяла два больших бокала с пивом. Подхватить третий не удавалось – ладони оказались слишком малы. Коннор совершенно растерялся.

– Ну, если хочешь… – пробормотал он.

Я пошла за ним, держа бокалы перед собой и стараясь не расплескать пиво. При виде меня Джастин заметил Коннору:

– А ты не терял времени, приятель.

Остальные заулыбались, бросая на Коннора смешливые взгляды. Он раздал всем бокалы и похлопал меня по плечу.

– Большое спасибо. Надеюсь, ты найдешь укромное местечко, где можно почитать.

Темноволосая адвокатша сдержанно прыснула.

– Ладно. Ну, до свиданья.

Я медленно прошла в отдаленный угол зала, где принялась «читать». Так я простояла около получаса, закрывшись ото всех книгой – пыталась осознать случившееся. Да, мы поговорили совсем недолго, но он предложил угостить меня чем-нибудь. А если бы я согласилась? Он поблагодарил меня за помощь. К сожалению, книгу он не узнал, но, возможно, купил ее для Майи и сам еще не успел прочесть.

Когда я уходила, Коннор все еще оставался с друзьями. Я с трудом не обернулась в дверях. В результате размышлений я пришла к выводу, что наше знакомство нельзя назвать неудачным. Дома я сразу же зашла в почту Тессы, сгорая от любопытства, написал ли Коннор, как прошел вечер в баре «Дракон». Письмо от него пришло только утром:

«И как фондю? Не уронила хлеб в фондюшницу? Надеюсь, в Канаде не принято при этом целовать сидящих за столом мужчин!»

Накануне я написала, что проведу вечер у Леоноры, которая приготовит свое фирменное фондю.

Я ответила:

«Ты будешь мной гордиться: я не уронила ни крошки! А как тебе прощальная пирушка Джастина?»

«Утомительно», – односложно ответил он. Дальше следовал рассказ о бытовавшем в фирме Джастина обычае: если увольняется мужчина, на прощальную вечеринку он приходит в женском платье. Джастин не стал нарушать традиции. «У меня от его вида мурашки по спине побежали. По сравнению с ним Джон Траволта в “Лаке для волос” – просто Мэрилин Монро».

Странно, подумала я, ведь ничего такого при мне не происходило: Джастин явился, как и все, в деловом костюме.

О встрече со мной ни слова. Полагаю, это неудивительно: зачем ему рассказывать Тессе о встрече с другой женщиной?

Мы продолжали писать друг другу, но теперь каждое письмо сопровождал яркий образ Коннора. Я представляла, как стучат по клавишам его пальцы с чистыми, до блеска отполированными ногтями, а под столом лежит черная кожаная сумка. Каждый раз, видя в сообщении его «ха-ха» в ответ на мои шутки, я вспоминала, как он щурится, когда смеется. Если он писал, что зайдет после работы в бар, я представляла, как он сделает жест бармену, назвав его приятелем, закажет пива и вытащит бумажник из правого кармана брюк в тонкую полоску.

Как оказалось, Коннор тоже желал представлять себе мой образ более детально. Как-то ночью он прислал письмо со своего «Блэкберри»:

«Что на тебе надето?»

К моему удивлению, он забыл поставить нашу подпись – «поцелуй меня», но ведь было уже поздно, наверняка он устал.

Поскольку я уже не очень старалась отвечать «как Тесса», я честно описала, что было на мне в тот момент:

Темно-синие спортивные штаны. Тапки. Толстовка с заставкой сериала «Красный карлик» и надписью «Подкоптите мне рыбки».

Его ответ сбил меня с толку: «Очень смешно. Кайфоломщица».

Бывало, что Коннор часами, а то и по полдня не отвечал на письмо – проводил время с детьми, по его словам. Поначалу я спокойно относилась к этим периодам затишья, кроме того, было много другой работы по проекту. Однако с каждым днем ожидание становилось все тягостнее. Время тянулось мучительно долго, правая рука ныла от постоянного щелканья по кнопке «Обновить почту». Занять воображение в эти часы было нечем: Коннор так и не прислал фотографий Майи и Бена, хотя обещал, а представить его в доме на Кенсал-Грин мне не удавалось, ведь я понятия не имела, как выглядит особняк в модном районе Лондона. Воображение рисовало лишь прислоненный к стене черный кожаный портфель и полосатый шарф, небрежно брошенный на перила. Дальше – пустота.

В один из таких дней – в субботу, – когда почтовый ящик пустовал, я размышляла, не пора ли продвинуться от «влюбленности» к «любви», раз уж я виделась с Коннором и говорила с ним. Я также заинтересовалась тем, что значит «родственные души», и вспомнила Тессу и ее диджея.

«Мне хотелось рассказать ему обо всем. Он понимал меня с полуслова. Рядом с ним все обретало смысл. Без него мир был тусклым и серым».

Тогда мне показалось, что она, как всегда, строит из себя и драматизирует; но с недавних пор эти слова не шли у меня из головы, в точности описывая мои чувства к Коннору. Наверняка это глупость! Как может существовать одна-единственная «половинка» для каждого из нас?

И я решила поступить так, как делала всегда, если возникал неразрешимый вопрос: написать на форум «Красной таблетки».

Теперь я понимаю, что не стоило этого делать, не в последнюю очередь потому, что создание новой темы после долгого молчания на форуме могло показаться подозрительным. Как только начался проект «Тесса», количество моих сообщений на форуме резко упало. По просьбе Адриана я продолжала заходить на форум под своим логином, но лишь для виду, чтобы оставить ничего не значащий комментарий или поддакнуть кому-нибудь, не углубляясь в дискуссии.

Разумеется, я ни на минуту не забывала, как странно повел себя Адриан во время нашей встречи в торговом центре, но тогда я пришла к единственно возможному рациональному объяснению: какая-то личная, не связанная с проектом проблема занимала его мысли. Судя по всему, наши отношения вошли в прежнюю колею. Я отправила Марион письмо, отчиталась об этом «Аве», и он, как в прежние времена, ответил: «Отлично сработано!» О неудавшейся встрече мы больше не упоминали и вскоре обменялись еще несколькими вполне дружелюбными сообщениями.

Я не предполагала, что моя новая тема о «родственных душах» вызовет его осуждение. Мне казалось, он будет рад, если я проявлю себя на форуме более активно.

Большинство Избранных живо обсуждали последний подкаст Адриана, который я не слушала. Для проформы, вероятно, следовало бы присоединиться к дискуссии и только потом начать новую тему, но у меня не было ни времени, ни терпения. Итак, новая тема появилась с коротким заголовком: «Существуют ли родственные души?»:

Через две минуты пришел первый ответ – от господина-и-повелителя.

«Сполох, что это ты слюни распустил на старости лет? Судьбы нет. Есть только выбор».

Я ответила:

«Но ведь возможно, и даже вероятно, что из семи миллиардов людей на планете есть один человек, в полной мере удовлетворяющий всем твоим запросам. Тот, кто способен понять с полуслова?»

Едва я нажала «отправить», как поняла, что сказала лишнее.

Вмешался Иона3.

«“Понять с полуслова?” Кажется, что-то похожее я НЕ встречал у Сократа. Нет, родственных душ не существует. Только человеческие существа с определенными потребностями для воспроизводства генов. “Любовь” лишь часть биологической программы для продолжения жизни».

«На это у меня есть два возражения, – ответила я, – во-первых, понятие “родства душ” встречается уже в Платоновом “Пире”, поэтому ошибочно думать, что ни один из “великих философов” не признает их существования. А во-вторых, что, если человек при этом не желает иметь детей?»

Ответ:

«Платон приводил в пример созданий с четырьмя ногами и руками, которые, с тех пор, как Зевс разрезал их надвое, бродят по земле в поисках своей второй половины. В Зевса ты тоже веришь? Сполох, даже “великие философы” иногда ошибаются».

Не успела я ничего ответить, как в ветке появился новый комментарий. На этот раз от Адриана. Он писал:

«Иона3 прав, Сполох. Даже Избранные могут ошибаться. Советую тебе вспомнить о своем долге человека, мыслящего рациональными категориями, и не допускать подобного сумбура в размышлениях».

Я была неприятно поражена. Разумеется, я отдавала себе отчет в том, что Адриан читает ветку – в конце концов, это его сайт. Однако он редко позволял себе обрывать дискуссию подобным образом. Если просили его совета, он отвечал, но в целом занимал позицию молчаливого арбитра, разрешая споры лишь в самых крайних случаях.

Сначала я пришла в замешательство, получив публичный нагоняй. Словно меня шлепнули по руке. Постепенно чувство стыда стало не таким жгучим, и я начала гадать, как Адриан узнал о Конноре. Да и мог ли?

Наиболее вероятно следующее, решила я: Адриан отчитал меня, предположив, что поднятая тема не связана с проектом и имеет отношение к переменам в моей личной жизни. Он встревожился, что, увлекшись другим человеком, я перестану выполнять свою работу.

От одной мысли об этом я почувствовала себя оскорбленной. Как он смеет намекать, что я веду себя непрофессионально? Я бросила на проект все силы, потратила на него месяцы своей жизни, часто с риском для себя! От одного допущения, что кто-то захочет отнять у меня Коннора, на меня нахлынуло неведомое прежде чувство: страстное желание любой ценой удержать Коннора и наказать того, кому вздумалось разлучить нас.

«Не допускать сумбура», – предупредил Адриан. И это говорит человек, который даже не мог вспомнить, где познакомился с Тессой, без тени сомнения заявив, что встретил ее в Нью-Йорке. А ведь я точно знала, что это ложь!

Я не пытаюсь оправдать свой следующий шаг, просто хочу объяснить его. Да, признаю, что как ребенок пошла на поводу у эмоций.

Моя сессия на форуме все еще оставалась открытой. После внушения, сделанного Адрианом, в ветке никто не писал. Все словно затаили дыхание, ожидая, что же будет дальше. Я начала печатать:

«Кстати, Адриан, ты не мог познакомиться с ней в Нью-Йорке. Она там никогда не была».

Несмотря на гнев, я осторожно выбирала слова, так, чтобы никто другой ничего не понял. Мне хотелось побольней кольнуть Адриана, чтоб он не смел мной командовать, когда речь идет о Конноре.

Избранные встретили мой комментарий гробовым молчанием. На этот раз, полагаю, из-за непонимания. Задыхаясь от переизбытка адреналина, я ждала, что же ответит Адриан.

На форуме было тихо минуту, потом две, три. Через три с половиной минуты затишье показалось мне подозрительным. Наверное, браузер завис, подумала я и нажала «перезагрузить страницу». Открылась главная страница «Красной таблетки», на ней – красный перечеркнутый круг и под ним надпись: «Доступ к сайту запрещен».

От потрясения мой гнев моментально испарился. Адриан меня забанил?!

Постепенно придя в себя, я стала рассуждать более здраво. Как-нибудь обойдусь без «Красной таблетки». И без Адриана, раз он так унизил меня. Они мне больше не нужны. Пока у меня есть Коннор – и Тесса, – со мной все будет в порядке.

Вторник, 23 августа 2011 года

Затем произошло столько всего, что я на какое-то время почти забыла об Адриане. Письмо, отправленное Марион, достигло своей цели. Марион больше не порывалась поговорить с Тессой по телефону и неудобный вопрос – «кто ты?» – остался в прошлом. Должно быть, она действительно обращалась к Джонатану или одной из сиделок.

Однако примиренческий тон неожиданно вызвал бурное излияние чувств со стороны Марион. В следующих письмах она обрушила на меня тонны слов, излагая Тессе свой взгляд на отношения между ними. Похоже, Марион ожидала ответной реакции. Ее воспоминания о прошлом во многом не соответствовали тому, что мне рассказывала Тесса. Вдобавок Марион задавала множество неудобных вопросов: «В чем именно проявлялся мой нарциссизм?», «Что я еще должна была сделать для тебя в детстве?», «Ты ревновала меня к Уильяму?».

Еще я думала о сексе. Понимаете, я решила еще раз встретиться с Коннором и попытаться как-то укрепить наши отношения. Сразу оговорюсь: я не планировала заниматься с ним сексом при следующей же встрече. Но я четко осознавала, что, в случае успеха, вопрос потребует решения, и озаботилась им уже сейчас.

О сексе я раздумывала и раньше, причем довольно часто. Когда мне было семнадцать, я насмотрелась кое-чего в интернете и в принципе поняла, что к чему. Однажды, летом 2006 года, я даже попыталась испытать это на себе. Для этого я зарегистрировалась на сайте знакомств и стала искать партнера. Смешно, но на создание профиля у меня ушла уйма времени – требовалось ответить на один вопрос: «Назовите шесть вещей, без которых вы не можете жить». Я написала: «Кислород, вода, еда, сердце, легкие» и затем, удостоверившись, что высказалась предельно ясно, добавила: «Интернет». Мне ответил только один мужчина сорока шести лет, бритоголовый борец за права животных и «экстремист во всех отношениях». Мы договорились встретиться у него на квартире в Нью-Кроссе, но он внезапно пропал.

Оставив этот путь, я разговорилась с одним из игроков сетевой игры, которой увлекалась до World of Warcraft. Его игровое прозвище было Некромансер3000, а имя – Маркус. Он предложил встретиться в пабе в Эджвере, рядом с его домом, и я отправилась туда, сказав маме, что иду на вечеринку с бывшими одноклассниками. Уже пересев на северную ветку метро, я вдруг поняла, что не знаю, как Маркус выглядит, но я без труда узнала его среди остальных посетителей, сидящих в сквере у паба. Стояла жара, а он пришел в длинном черном плаще. Он казался не старше меня, но был такой высокий, что, даже запрокинув голову, я доставала взглядом ему до подбородка, и такой тощий, что черная футболка и брюки висели на нем как на вешалке. У него, как и у меня, были длинные темные волосы, на узком запястье виднелся ряд кожаных браслетов.

Мы сели за столик, вокруг нас ржали подвыпившие подростки в облаках вонючего сигаретного дыма. Маркус рассказал, что работает в службе поддержки в «Вирджин медиа» и запустил собственный сайт, «Кому на пользу?», разоблачающий деятельность Бильдербергского клуба[3]. Маркус отчего-то злился и чувствовал себя не в своей тарелке, бросая взгляды на глупо хихикающих девушек в открытой одежде, которых называл овцами. Мне надоело разговаривать: хотелось поскорее пойти к нему домой и приступить к делу. Но потом мы поругались из-за ерунды: я заявила, что употребление в пищу мяса невозможно обосновать с моральной точки зрения, и спустя сорок минут он ушел домой. Второй встречи не последовало.

Поэтому нельзя сказать, что ранее я совершенно игнорировала эту возможность. Разница лишь в том, что прежде я искала секса с незнакомцем, но не с тем, кого люблю, или с тем, кто мне дорог. Я любила Майка, кровельщика, но мне не хотелось заниматься с ним сексом. Как и с Адрианом. Но теперь впервые в жизни у меня появился шанс заняться сексом с тем, кто мне небезразличен, и я очень волновалась.

Оставалось непонятно, что надо делать в процессе. Основная идея была ясна. Повторюсь: из определенного рода видео, найденных в интернете, я получила представление, как кататься по кровати и раскачиваться из стороны в сторону. Но, как я уже упоминала, Тесса вела активную сексуальную жизнь, и из ее слов следовало, что все не так банально, как кажется. В письмах она довольно часто и без стеснения говорила об этом – так же увлеченно, как о недавно прочитанной книге или очередной «эзотерической» белиберде. Ее переписка с любовниками, в том числе с Коннором, носила откровенный характер. Не стану вдаваться в подробности, однако она выходила за рамки того, что, как я понимаю, считается «нормальным».

Например, в 2002 году она писала своей подруге Джен, как накануне «вырядилась румынской проституткой» и заявилась в таком виде в гостиничный бар. Затем пришел Радж, тогдашний ее любовник, сделал вид, будто не знает Тессу, и «снял» ее. То есть она притворилась проституткой и весь вечер не выходила из роли.

Ее интимные отношения с Коннором не отличались подобными крайностями, но все равно было о чем подумать. К примеру, перед очередной встречей он отправил сообщение, в котором попросил «сделать то же, что и в прошлый раз». Разумеется, я понятия не имела, о чем речь, и как мне быть, захоти этого Коннор от меня.

У них также был «секс по телефону», как минимум единожды – с использованием веб-камеры. В день, когда, согласно моим заметкам, Тесса гостила у подруги в Копенгагене, Коннор написал ей: «Ты меня завела вчера вечером». Я вспомнила поведение Тессы в наших разговорах по скайпу: она в белой майке, полулежит на кровати, подбирая под себя стройные ноги и снова вытягивая их во всю длину, не заботясь о том, что мне видно ее нижнее белье. Она смотрела в камеру сверху вниз, запрокинув голову и прислонившись к стене позади кровати, как будто я была с ней в одной постели. Я представила, что Коннор видит ее такой же. Возможно, стоило бы попрактиковаться вести себя так же непринужденно, как она. Жаль, что ее нет рядом, чтобы дать мне совет.

Поэтому пришлось обратиться к «Гуглу», о чем я очень быстро пожалела. Несмотря на массу информации, ни один из источников не соответствовал моим простым потребностям. Я оказалась на месте того посетителя в «Кафе Неро», который наорал на Люси, когда она стала зачитывать ему кофейную карту. «Мне самый обычный кофе! – в сердцах выкрикнул он. – Это так сложно?»

Итак, об этом следовало подумать. Кроме того, я озаботилась своей внешностью, решив немного обновить гардероб. Можете себе представить, перед какой дилеммой я оказалась. Ведь учитывая, что Коннор почти узнал меня после того, как доплатил двенадцать пенсов за мои чипсы, он совершенно точно вспомнит, как хотел угостить меня выпивкой в баре «Дракон», как рассматривал мою флешку, и т. д. Так что же делать: измениться до неузнаваемости или оставить все как есть, рискуя вызвать его недоумение от очередной «случайной» встречи?

Я решила пойти на компромисс. Попытка изменить внешность ничего не даст: если все пройдет гладко и мы начнем встречаться, обман неизбежно раскроется. Вместо этого я решила сменить «образ» и подобрать другую одежду, вроде той, которую носила Тесса. Чем больше я буду походить на нее, тем лучше смогу заменить ее Коннору.

Это в теории. На практике все оказалось куда сложнее. Одежды у меня было немного, вся она покупалась либо в интернет-магазине, как моя кофта с логотипом «Красного карлика», либо в «Эванс», либо в «Бластонс», где маме, как бывшему сотруднику, полагалась скидка. В «Бластонс» продавали одежду для женщин в возрасте. В округлой витрине висели зюйдвестки и «двойки», и мама сказала, что даже ее ровесницы такое уже не носят. Но как только мы вошли, меня обступили продавщицы и закудахтали, что сейчас принесут кое-что «помодней». Одежда, извлеченная на свет из длинных деревянных ящиков, почти не отличалась от той, что висела на вешалках, но я не возражала, кроме того, мне нравились сумрак и прохлада в магазине, а еще – приятный запах свежего белья.

Но это все не годилось: Тесса носила модную облегающую одежду. Вспомнив, что бывшие одноклассницы чуть ли не каждые выходные ездили в «Топ-пшоп» на Оксфорд-стрит, я тоже отправилась туда.

Магазин произвел неприятное впечатление. Он выглядел невероятно огромным – я как будто снова очутилась в «Вестфилд». Музыка ревела так же оглушительно, как в баре «Дракон». Стайки похожих друг на друга девушек одна за другой влетали в автоматические двери, как орки, бегущие в атаку. Затем они – и я вместе с ними – попадали на эскалатор, шедший вниз вдоль зеркальной стены. Девушки, все, как одна, повернулись взглянуть на свои отражения. Вынырнув в торговом зале невероятных размеров, девушки разбежались кто куда и принялись перебирать блузки и платья, за долю секунды отвергая ту или иную вещь в соответствии с какими-то своими требованиями. Они шли напролом, как Терминатор, отшвыривая в сторону любого – меня, – кто преграждал им путь к стойкам с одеждой. Пульсирующая музыка не позволяла спокойно стоять на месте, заставляя бежать вперед. Огромный магазин был битком набит одеждой, бессистемно развешанной тут и там. Подойдя к продавщице, я спросила, где висят юбки, на что она повела рукой вокруг, будто отвечая – «везде».

Наконец я нашла вешалку с юбками, но все они были ужасны: короткие, из ярко-оранжевой кожи с пробитыми отверстиями, да к тому же еще и стоили восемьдесят фунтов. Еще и шестнадцатого размера не нашлось. Вбежав на эскалатор, я выбралась наружу, на свободу. Как же хорошо было снова идти по Оксфорд-стрит!

В итоге я купила обновку в «Теско экстра». Оказалось, у них там есть отдел готовой одежды, где продавались вещи шестнадцатого размера, и я выбрала короткую синюю юбку, плотно облегающую ноги, и тонкий розовый джемпер. Дома я их примерила. Никогда прежде я не носила облегающей одежды, и мне стало слегка не по себе, к тому же новая одежда не прибавила мне сильного сходства с Тессой. И тем не менее у меня появилось что-то общее с ней, чего не было раньше.

План очередной встречи с Коннором оставался прежним. На следующий день, в среду, в пять часов дня мы, как всегда, пожелали друг другу доброго утра/вечера. Я написала, что проснулась на рассвете от брачных криков тюленей, доносящихся с берега. Коннор ответил: «ав-ав». Затем я выпытала его планы на вечер: он собирался в заведение под названием «Сохо-Хаус» в Вэст-Энде, где его приятель Тоби празднует свой день рождения.

Пока все шло по плану. Я оделась и приготовилась к выходу. Как только я подошла к двери, из спальни вышел Джонти. Озадаченно оглядев меня с головы до ног, он присвистнул.

– Любовное свидание? – сказал он с утрированным американским акцентом.

Я кивнула, но сразу же замотала головой.

– Да. То есть, нет. Не свидание. Просто встреча кое с кем, – выпалила я.

– Ну надо же. И по какому поводу?

– По поводу сценария.

– Так ты дописала? – искренне изумился Джонти, широко раскрыв глаза. – А ты темная лошадка. Ну, желаю удачи. Давай отпразднуем, когда вернешься.

Я кивнула, поспешно закрыла за собой дверь и направилась к метро.

Около шести вечера, на пути к станции «Грин-парк», я заметила за спинкой соседнего сиденья газету. На первой странице виднелась нечеткая фотография Адриана – та, что служила его аватаркой на «Красной таблетке». Заголовок сверху гласил: «Самозваный гуру толкает на самоубийство».

Итак, я узнала тогда же, что и все остальные. Вас это удивляет?

У меня онемели руки, газета упала на пол. Я часто задышала, грудную клетку словно распирало изнутри. Сидящий напротив мужчина бросил на меня косой взгляд: вероятно, мое шумное дыхание слышал весь вагон. Я закрыла глаза, чтобы никого не видеть, а когда открыла, в уголках стали собираться слезы.

Спустя пару минут я взяла себя в руки и наклонилась за упавшей газетой. Фактов в заметке было немного. Писали только, что один из пользователей «Красной таблетки» – неясно, кто – связался с полицией и рассказал, как получил от Адриана предложение виртуально «создавать видимость жизни» другого человека, желающего покончить с собой. Точнее, в статье говорилось: «Вероломный интернет-гуру Адриан Дервиш толкал людей с нестабильной психикой на самоубийство, а его последователи продолжали вести их личные страницы в социальных сетях». Этот неназванный пользователь сперва согласился на предложение Адриана, но потом струсил и все рассказал родителям, а те обратились к журналистам. Теперь Адриана искала полиция, и он, по всей видимости, был в бегах.

Люди входили и заходили в вагон, занимали свободные места, вставали, на их место приходили другие, кто-то случайно касался моей ноги, задевал рукой мою руку, лежащую на подлокотнике. Я сидела совершенно опустошенная, проехала нужную остановку – «Грин-парк» – и очнулась на конечной «Станмор». Двери стояли раскрытыми, но я застыла на месте, не в силах покинуть вагон. Наконец я вышла и опустилась на скамью, стоящую на платформе.

Тот факт, что я оказалась лишь одной из завербованных Адрианом, ошеломил меня куда больше, чем мысль о моей личной вовлеченности и вытекающих из этого последствий. В газете не писали, сколько именно человек работало на Адриана, мрачно намекая на «отряд компьютерных фриков».

Действительно, Адриан никогда не говорил, что никому больше не предлагал подобные «проекты». Я вспомнила, какой особенной почувствовала себя в тот день в Хэмпстеде, решив, что проекту суждено стать нашей общей тайной. Адриан выбрал меня, потому что я – выдающаяся личность, единственная, кто способен оценить этические и практические стороны нашего предприятия. Внезапно возникло ощущение, что меня предали.

Меня переполняли эмоции и чувство беспомощности. Спустя несколько минут я собралась с мыслями. Если Адриан в розыске, полиция, должно быть, уже обыскала его квартиру. Кто знает, что там нашли? А вдруг они сейчас едут ко мне? Или сидят в моей гостиной? Вся обслуга индийского ресторана, должно быть, собралась у окон – поглазеть на выстроившихся на тротуаре полицейских. Джонти откроет дверь и решит, что кто-то погиб. Когда он учился в Кардиффе, его сосед по комнате разбился на машине, и Джонти пережил «худшие пять минут в жизни», когда к нему постучался полицейский и сообщил о несчастье.

Джонти вздохнет с облегчением, когда все выяснится, но до глубины души будет поражен моим обманом. Затем во время допроса он постепенно начнет понимать, что к чему. «Да, она действительно что-то скрывала, – скажет он. – Почти не выходила из комнаты. Говорила, что пишет сценарий».

Мысленно я наблюдала, как обыскивают квартиру. Уходя, я заперла дверь в гостиную, но взломать хлипкий навесной замок нетрудно. Отыскать улики тоже легко. Бумаги и файлы на компьютере, имевшие отношение к Тессе, я, как всегда, убрала из виду, но их несложно обнаружить. Огромная таблица висит на стене, едва прикрытая плакатами.

Нужно срочно ехать домой, решила я, хотя бы для того, чтобы полицейские не стали допрашивать Джонти. Перейдя платформу, я села в следующий поезд, идущий в Ротерхит.

Альбион-стрит выглядела тихой и пустынной, шторы на моем окне, как и прежде, задернуты. С минуту я стояла перед домом, представляя, как в гостиной, едва уместившись на тесном диване, ждут меня суровые полицейские. Все улики разложены перед ними на полу. Я подумала, что это мои последние минуты на свободе. Признаться, я даже потянула носом воздух, в котором пахло жареными курами, выхлопными газами и чем-то металлическим из парикмахерской. По тротуару, петляя, проехал мальчишка на велосипеде, за которым гнался другой, прокричав: «Эй, придурок!» Из машины вырывалась оглушительная музыка. Я подняла глаза на ресторанную вывеску, за которой виднелось мое окно, и только сейчас прочла название заведения: «Махарадж. Лучший карри в Ротерхит». Затем я открыла дверь своим ключом.

Джонти в квартире не оказалось. В раковине высилась гора немытой посуды, значит, он поел и ушел. Я вошла к себе в комнату и немедленно принялась за дело. Во-первых, убедилась, что все файлы, имеющие отношение к проекту, есть на флешке, после чего удалила их с ноутбука и стерла историю посещений в интернет-браузере. Эксперты, конечно, все восстановят. Единственный путь удалить файлы с жесткого диска навсегда – разбить компьютер, но к этому я была не готова. Как только полиция постучит в дверь, я сброшу ноутбук во внутренний дворик через открытое окно, он упадет в пакеты с мусором и не разобьется.

В уме я разыгрывала, как буду вести себя, когда за мной придут. Все отрицать? Но если за мной придут, значит, у них есть улики. А если узнают, что я связана с Тессой, моя песенка спета. В считаные минуты обнаружится, что она не живет ни в какой Сойнтуле. Затем проверят IP-адрес, с которого «Тесса» отправляла письма, и окажется, что он принадлежит мне. Обо всем расскажут Марион. Потом узнают остальные.

Сидя за столом в ожидании стука в дверь, я прочесывала интернет. Я настроила сервис оповещений, введя имя Адриана в поле поиска, и новости о нем приходили чуть ли не каждую минуту. В первый день интернет-издания всего мира, даже из Японии, перепечатывали одну и ту же статью. Всю ночь я не сомкнула глаз и не ела, держась на нетронутом ранее запасе адреналина. Слышала, как пришел и ушел Джонти. Наутро четверга, в шесть часов, история продвинулась дальше. Некая газета разместила на своем веб-портале интервью с тем самым пользователем «Красной таблетки», что покинул строй.

Его звали Рэндал Говард. С фотографии смотрел незнакомый человек, но это и неудивительно: почти никто из пользователей сайта не размещал своих фотографий, и вполне возможно, что мы с ним не единожды разговаривали. Он был на год старше меня, толстый, с одутловатым, невыразительным лицом и взъерошенными короткими волосами. На фотографии он сидел на диване рядом с матерью, обнимавшей его за плечи и сурово глядящей в камеру.

С Рэндалом произошло то же, что и со мной. Он, как и я, пришел на форум по рекомендации друга. «Сначала я восхищался Адрианом. Он был такой интеллигентный, остроумный и неравнодушный», – говорил Рэндал. Через год после того, как он зарегистрировался на форуме, Адриан пригласил его на встречу с глазу на глаз.

Кто такой Рэндал? Мы наверняка пересекались, если он так долго пробыл на форуме. Адриан назначил ему встречу – как и мне – в одном из парков, но в статье не говорилось, где именно.

О «клиенте» Рэндала журналисты написали всего несколько слов. Теперь я знаю, почему: в то время еще длилось следствие, детали которого не разглашались. «Клиента» называли «Марк», скрыв настоящее имя. Ему было под тридцать. Рэндал рассказывал, что поначалу страстно увлекся идеей, искренне поверив в то, что у каждого человека есть право на суицид, и помочь в осуществлении этого права является обязанностью окружающих. Рэндал уточнил, не болен ли Марк психически, и Адриан его уверил, что Марк полностью здоров. После чего Рэндал связался с Марком и стал собирать информацию по электронной почте. В отличие от нас с Тессой Рэндал лично встретился с Марком. У Рэндала зародились сомнения именно после этой встречи в одной из кофеен на западе Лондона.

«Мы разговаривали, и тут я поднял глаза и заметил след от капучино над его верхней губой. Меня словно обожгло – ведь на карту поставлена жизнь. Я как будто очнулся и понял, что передо мной – живой человек». Еще Рэндал отметил, что, хотя Марк, будучи в здравом уме, оставался «непреклонен» в своем желании покончить с собой, в его манере ощущалось какое-то внутреннее сопротивление. «Когда настал мой черед говорить, он отводил глаза и с поникшим видом смотрел в никуда». У Марка так сильно дрожали руки, вспоминал Рэндал, что он рассыпал сахар по столу.

После встречи Рэндал, как и я, продолжал записывать информацию еще несколько недель. Но потом, когда Марк обратился к нему с просьбой определить дату «увольнения», у Рэндала «открылись глаза». Он твердо решил положить этому конец, и более того, цитирую: «Остановить Адриана Дервиша». Рэндал спустился вниз, где перед телевизором сидела его мать, и все ей рассказал. Она тут же связалась с газетчиками. А потом в дело вмешалась полиция.

Газеты цитировали слова матери Рэндала: «Не знаю, скольких еще молодых людей, легко поддающихся влиянию, завербовал этот подлец. Надеюсь, разоблачив его дьявольский план, Рэндал смог кого-нибудь спасти». Интервью заканчивалось заявлением самого Рэндала: «Было время, когда Адриан казался мне всемогущим божеством. Теперь я понял, что на самом деле он – дьявол».

Ближе к концу статья начала меня раздражать. Допустим, Рэндал прав, и Марк действительно «вел себя не как человек, решивший умереть». Допустим, Марк сказал, «какой сегодня прекрасный день», и Рэндал решил, что Марк якобы не разучился чувствовать окружающий мир. Допустим, на самом деле Марк не хотел умирать, хотя, как я уже упоминала, Рэндал не компетентен в подобного рода вопросах. Из всего этого никоим образом не следует, что те, кому Адриан все-таки успел помочь – например, Тесса, – были похожи на Марка.

Мне также стало обидно за Адриана. Изобразив его в черных тонах, Рэндал, конечно, в чем-то был прав: после того как Адриан вытурил меня с форума, я не могла не согласиться, что было в этом «непреклонном» человеке что-то «пугающее». Но делать поспешный вывод, будто он «сам дьявол», – это уж слишком. Мою злопамятность как рукой сняло. Я была в ярости оттого, что Адриана выставили в неверном свете, и, забыв о недавней ссоре с ним, в глубине души встала на его защиту.

Сбоку главной статьи прилепилась небольшая колонка, очевидно написанная женщиной, строго глядящей с фотографии под заголовком. Выражая свое крайнее возмущение и негодование по поводу происшедшего, она назвала Адриана «кровожадным хищником в дебрях интернета». В дальнейшем эту фразу цитировали все, кому не лень.

Внизу страницы началась дискуссия. Как и следовало ожидать, большинство комментаторов выступили с осуждением, разоряясь об опасностях, которые таит в себе интернет, и о потерянном поколении молодых людей, беззащитных и доверчивых, которыми так легко манипулировать. Предполагалось, что погибших – тогда еще никто точно не знал, сколько их – принудили к самоубийству.

Меня взяла страшная досада. Это все сплошные предположения. Никто из этих писак не знал подробностей каждой ситуации и все-таки считал себя вправе влезать со своим мнением, выдаваемым за факты. Газет я раньше не читала, и меня поразило, что в прессе допускаются подобные вольности.

В следующие двадцать четыре часа события стали освещаться в несколько ином, более сдержанном тоне. Один журналист – мужчина – в довольно обширной статье рассуждал, что, хотя известны еще не все подробности, и, безусловно, если выяснится, что людей принуждали к самоубийству, этому не найдется ни малейшего оправдания, основная идея не так уж неверна.

Тот журналист оказался сторонником движения за право на смерть и заявил, что разделяет базовый принцип понятия самособственности, позволяющий людям распоряжаться своим телом, как им угодно. Автор другой статьи заметил, что было бы неправильно считать психами всех самоубийц без исключения. Почему бы им не покончить с собой, раз им жизнь надоела?

Часто внизу страницы можно было оставлять комментарии, и я, не утерпев, написала кое-что от себя, коротая бесконечные часы в ожидании приезда полиции. Я поддержала одну из читательниц, которая, высказываясь в оправдание суицида, рационально обосновала свою позицию, отбиваясь от несдержанных и недоброжелательных комментариев.

Одновременно с этим я продолжала свой проект. Вас это удивляет? Бросить все было бы еще опаснее: Марион всполошится и начнет звонить, друзья Тессы тоже.

Вдобавок не следовало забывать о Конноре. Он переписывался с Тессой несколько раз в день. Когда я запоздала с ответом – в среду вечером, когда на глаза мне попалась та самая газета, – он прислал письмо, обеспокоенно спрашивая, не случилось ли чего.

Было бы несправедливо заставить родных и друзей Тессы думать, что она пропала без вести, когда рано или поздно выяснится, что она давно мертва. Намного лучше оставить все как есть, до тех пор, пока полиция не постучится в дом Марион и не объявит, что ее дочь вовсе не живет на далеком острове у берегов Канады, а пала жертвой «кровожадного хищника дебрей интернета» по имени Адриан Дервиш и исполнявшей его волю бедной забитой девочки, которой он запудрил мозги.

Ну или так я считала.

В пятницу после полудня появились важные новости. Я как раз просматривала новостные сайты, весь день мусолившие одно и то же, и тут словно гром грянул – полиция нашла, где скрывался Адриан, и вторглась в его жилище.

Выяснилось, что «Адриан Дервиш» – имя вымышленное, кроме того, он постарался скрыть свой истинный IP-адрес и запутать следы. Однако газеты пестрели его фотографиями. По всей видимости, это дало результат: какая-то женщина уведомила полицию, что на прошлой неделе по соседству с ней поселился человек, очень похожий на Адриана. К новости, которую перепечатали все газеты, прилагалась фотография обшарпанного многоквартирного дома в захудалом районе неподалеку от аэропорта Гатвик. Полицейские вломились в квартиру, но Адриан уже сбежал. Впрочем, как сообщалось, в квартире обнаружилось несколько компьютеров, которые сейчас досматривали эксперты. Уже нашли «ряд существенных доказательств».

Предугадать, как скоро полиция выйдет на меня, было невозможно: неизвестно, что за сведения хранились в компьютере и насколько надежно Адриан их зашифровал. Но именно тогда я приняла решение обо всем сообщить Коннору, прежде чем в прессе всплывет мое имя. Я обязана была лично увидеться с ним и объяснить, как все обстоит на самом деле.

Надо признаться, я надеялась, что он все поймет правильно и мы наконец-то сблизимся. Оправившись от потрясения, он осознает: теперь его ничто не связывает, а женщина, в которую он влюблен, сейчас здесь, в Лондоне, и готова пойти за ним.

Итак, в пятницу я решила немедленно отправиться в район Темпла и перехватить Коннора на выходе из конторы. Без пяти минут шесть я вошла в сквер. На скамье, где я обычно поджидала Коннора, отдыхали трое туристов средних лет, но я все равно не усидела бы на месте: в крови бушевал адреналин. При этом я совершенно не волновалась: стояла в центре сквера и ждала, не спуская глаз с главного входа. В половине седьмого показался Коннор.

Он вышел один, с кожаной сумкой через плечо, и быстро зашагал прочь, разговаривая по мобильному телефону. Я поспешила за ним, стараясь не упускать его из виду. Мы покинули Темпл с его мощеными улочками и вышли на широкий оживленный проспект. Когда я поравнялась с Коннором, он все еще говорил по телефону, и я расслышала: «Ага, я тебя вижу».

Коннор махнул рукой в сторону небольшой красной машины, припаркованной невдалеке. Блондинка за рулем помахала в ответ. Сама того не осознавая, я замедлила шаг. На заднем сиденье сидели двое детей, которые тоже махали ему.

Я застыла на месте. Коннор сел в автомобиль, на переднее сиденье, наклонился, поцеловал блондинку в губы, затем с улыбкой повернулся к Майе и Бену. Кристина завела мотор и выехала на проезжую часть.

Тесса сказала бы, что этого следовало ожидать. Она считала, что – цитирую – «все мужики сволочи», которые делают что хотят, лишь бы им с рук сошло. В ее словах не было ни злобы, ни сожаления, ничего, кроме житейской покорности, как будто речь шла о чем-то неопровержимом, вписанном в генетический код мужчин.

Во время одной из наших бесед я выступила против такого огульного обобщения, заметив, что оно во многом провисает. Рассуждая подобным образом, сказала я, мы приходим к ошибочному выводу, что всех женщин тоже объединяют некие качества, в то время как нельзя найти двух более непохожих друг на друга людей, чем мы с нею. Я также отметила, что ее собственный опыт не подтверждает наличия у мужчин этих «гнусных» качеств, поскольку многие из ее бывших любовников, в отличие от нее самой, желали бы более длительных отношений. Судя по имеющимся у меня данным о ее образе жизни, завершила я, а также принимая во внимание различия, якобы существующие между полами, мне кажется, что это она, Тесса, играет по «мужским правилам», меняя партнеров как перчатки.

Помнится, она тогда лежала на кровати, и я не видела ее лица. Как только я закончила свою тираду, Тесса резко села и, скептически склонив голову набок, взглянула прямо в камеру.

– Крошка, не обижайся, но ты вряд ли способна давать рекомендации в области сексуальной политики, – сказала она, едва сдерживая улыбку.

После того как Коннор и Кристина уехали, я спустилась в метро и отправилась домой. Ни гнева, ни обиды не было. Только пустота. Войдя в квартиру, я с порога заявила Джонти, что больна и прошу меня не беспокоить. Я заперлась у себя в комнате, села за стол и уставилась в монитор. Так я сидела часами напролет, пока не вышли воскресные газеты с новым материалом об Адриане и «Красной таблетке». Заговорил еще один из пользователей сайта по имени Стивен: он тоже вовлекся в один из проектов Адриана, но потом бросил. Адриана якобы видели в Англии и за границей – в Праге, потом в Нью-Йорке. Заголовок, набранный огромными буквами на первой полосе одной из газет, гласил: «Ваш подросток не попался в лапы интернет-секты?» Используя так называемые «факты» из интервью Рэндала и комментарии «авторитетного психолога», журналисты сваляли нелепый психологический тест. Выходило, что Адриан поставил на службу своим демоническим планам всех, кто младше двадцати пяти лет. А все потому, что Рэндал на вопрос, сколько всего людей, по его мнению, успел завербовать Адриан, ответил: «Не знаю. Одному богу известно. Сотни». Итак, в газете тиснули дурацкий перечень вопросов, первый из которых – «Засиживается ли подросток за компьютером?». Второй: «У него странный распорядок дня, он работает по ночам?».

Я читала все новости, но мои мысли были далеко. Я думала только о Конноре, лишь краем сознания помня об открытых во вкладках новостных сайтах. Почему он так поступил? Зачем врал? В выходные он прислал Тессе несколько писем обычного игривого содержания. Я написала ему одно-единственное, с вопросом, как прошел вечер пятницы, и он ответил, что коллеги по работе пригласили его на вечеринку в Уайтчепел. «Я чуть не умер от скуки, потому что там не было тебя».

Я по порядку перечитала всю нашу переписку за последнее время. «Поцелуй меня». «Удивительная женщина». «Знаешь, то, что происходит между нами, – большая редкость». «С тобой я могу говорить обо всем». Однажды он спросил о моем детстве, и я рассказала, как однажды, когда мне было семь лет, мы с мамой шли по Хай-стрит в Кентиш-Тауне, и мне показалось, что в канаве лежит плюшевый розовый мишка. Наверное, его обронил какой-то ребенок, и мне стало жаль, что мишка такой маленький, грязный и всеми забытый. Я хотела его подобрать, и только когда наклонилась, увидела, что это не мишка, а отрубленная свиная нога. «Бедная Бошечка, – ответил тогда Коннор, – как мне тебя жаль. Если бы я был сейчас рядом, я бы обнял тебя крепко-крепко». Мама умерла, и теперь он один знал об этом.

Так ли уж важно, что он женат, размышляла я. Может, они с Кристиной «остаются в браке ради детей». Кармен, одна из подруг Тессы, которой не повезло с мужем, как-то писала ей: «Мы “остаемся в браке ради детей”, как это принято говорить». Возможно, он жертвует личным счастьем и не разводится с Кристиной по тем же соображениям? А Тессе не сказал, подозревая, что в таком случае она не станет иметь с ним дела. В Новый, 2009 год она дала себе зарок – «больше никаких женатиков».

Люди ведь разводятся, правда? Если влюбляются в других, которые не замужем?

Внезапно у меня в голове прояснилось. Я должна безотлагательно поговорить с Коннором, и чем скорее, тем лучше.

Я решила поймать его в обеденный перерыв на следующий же день, в понедельник. Я проснулась рано и, не в силах коротать время в четырех стенах, отправилась в Темпл пешком. Первый раз в жизни я ходила так далеко. К реке я дошла по дороге, которую показал Джонти, и перебралась через Тауэрский мост на северный берег Темзы. Люди в строгих костюмах, заполонив улицы, спешили по своим делам. Глядя на них, я думала: вы тоже что-то скрываете? Неужели все без исключения врут друг другу?

Я быстро дошла до Темпла и достигла своей привычной скамьи в 10:30 утра. Коннор выйдет за сандвичем через целых два с половиной часа. Тут мне пришло в голову, что больше не надо искать повода «случайно столкнуться» с ним. Можно войти в контору и попросить, чтобы его позвали. Перейдя улицу, я направилась к черной двери и нажала кнопку звонка. Ответил женский голос. Я громко и отчетливо произнесла, что мне нужно видеть Коннора Девина. Дверь с жужжанием отворилась, и я очутилась в небольшой скромной приемной. Женщина за стойкой с любопытством оглядела меня и спросила, договаривалась ли я о встрече. Я ответила, что пришла по срочному делу частного характера, и она сняла трубку телефона. У меня подгибались колени, захотелось где-нибудь присесть, но я решила оставаться на ногах. Немигающим взглядом я сверлила внутреннюю дверь, и через минуту появился Коннор.

Он недоуменно посмотрел на меня и перевел взгляд на секретаршу, будто переспрашивая «это она?». Секретарша кивнула, и он снова глянул на меня.

– Извини, мы знакомы? – осведомился он.

– Да, – ответила я, – нам надо выйти на минуту.

Коннор поморщился, но вышел на улицу следом за мной. Я отошла в сторону от входной двери и повернулась к нему.

– Извини, – снова начал он, – мы встречались?

– Да, – ответила я.

Он пытливо изучал мое лицо, явно сбитый с толку.

– Ты сестра Тобиаса?

– Нет. Я не знаю, кто это. Меня зовут Лейла. – Я вдруг поняла, что совершенно не продумала, с чего начать. – Я знаю Тессу.

Его лицо на секунду будто смягчилось, но затем он насторожился, огляделся вокруг и переступил с ноги на ногу.

– Кто ты такая?

– Я уже сказала, – проговорила я. – Подруга Тессы.

– С ней что-то случилось?

– Нет. Ну, вообще-то да. Мне нужно тебе кое-что рассказать.

С чего же начать?

– Давай присядем. – Я кивнула в сторону скамьи.

Коннор сел справа от меня. На нем были брюки в тонкую полоску. Он положил руку на колено, и только тогда я разглядела на безымянном пальце обручальное кольцо. Коннор носил его не снимая, или мне показалось, что раньше кольца не было?

– Ты читал последние новости про Адриана?

– Какого Адриана? – недоуменно спросил он. – Послушай, я понятия не имею, о чем ты. Я очень занят. Что-то случилось с Тессой?

– Адриан Дервиш. – Лицо Коннора оставалось непроницаемым. – Который якобы доводил людей до самоубийства. Тот, что организовал «онлайн-секту».

Жестом я заключила последние слова в кавычки, как это делали ведущие на телевидении.

– Ах, да, вспомнил, – откликнулся Коннор. – Ну и что?

– Видишь ли… – Я решила, что не стоит рассказывать все с самого начала, и выпалила: – Тесса умерла.

Затаив дыхание, я всматривалась в его лицо. Брови как будто немного дернулись, но больше ни одна черточка не шелохнулась на его лице.

– Что?

– Она покончила с собой.

– Когда? – приглушенно сказал он.

Мой час настал. Я повременила, осознавая, что это – поворотный момент, после которого ничто не будет, как прежде.

– Четыре месяца назад.

Коннор недоуменно взглянул на меня. Глаза его сузились, словно он улыбался, только сейчас ему было не до смеха.

– Не может быть. Вчера она прислала мне письмо.

– Ты писал не ей, – ответила я. – То есть не так. Я хочу сказать, ты писал ей, но твои письма читал другой человек. И отвечал на них тоже он. То есть я.

Коннор молча смотрел на меня в упор.

– Что за хрень ты несешь? – напряженно прошептал он. – Кто ты такая?

Его тон меня задел. Во мне поднялось возмущение, помноженное на воспоминания о его предательстве.

– Я же тебе сказала. Я друг Тессы – и уж получше, чем ты. Я знаю ее в сто раз лучше. И хрень, которую я несу, – о том, что в точности выполнила ее волю.

– Ты ее убила?

Коннор резко встал и попятился, не отрывая от меня взгляда, будто перед ним сидела бешеная собака.

– Нет! Я помогла ей! – воскликнула я, чувствуя, что вот-вот расплачусь, и умоляюще попросила: – Сядь, пожалуйста.

Коннор нерешительно опустился на скамью. Отвернувшись от меня, он немигающим взглядом смотрел прямо перед собой.

– Понимаешь, я выполняла ее просьбу. Она хотела умереть, но боялась причинить горе своим родным и друзьям, и поэтому я должна была заменить ее, чтобы она могла тихо и незаметно…

– …убить себя? – закончил Коннор.

– Да, – ответила я.

– И ты ей позволила?

– Я не могла ей ничего позволить или не позволить.

Я вкратце рассказала про Адриана и про сайт, и про проект «Тесса».

– Она сама приняла решение, – заключила я. – Она была в здравом уме. Ты не видел ее девять лет. Так что я знаю ее намного лучше, чем ты.

Несколько секунд Коннор хранил молчание, затем повернулся ко мне и, как будто его только что осенило, проговорил:

– Ты хочешь сказать, что все это время я писал не ей, а тебе?

Я кивнула и выжидающе всмотрелась в его лицо. Сейчас кажется наивным, но в тот момент во мне еще теплилась надежда, что, возможно, он обрадуется. Ведь он считал, что его любимая женщина далеко в Канаде, хотя она сидела прямо перед ним, доступная и свободная. А ведь он не знает, что я не замужем, промелькнуло у меня. Наверняка он решил, что у меня кто-то есть.

– Я… я ни с кем не встречаюсь, знаешь ли, – уточнила я. – Я свободна.

Он бросил на меня такой холодный, непроницаемый взгляд, что мне стало не по себе. Казалось, передо мной совершенно незнакомый человек.

– Ты ненормальная? – спросил он, не меняясь в лице.

Я молчала. Внезапно он скривил губы, и это его обезобразило.

– Думаешь, я бы стал встречаться с такой, как ты?

Я вскипела.

– Конечно, это было бы хлопотно. Ведь ты женат!

Его передернуло. Мой голос становился все громче:

– Я вас видела! Как ты сел в машину рядом с Кристиной и детьми! Ты утверждал, что развелся сто лет назад! Ты признался мне в любви, уверял, что хочешь быть со мной! Зачем ты все это наговорил? Я…

– Ты твердишь «я» и «мне», – оборвал меня Коннор, – но речь не о тебе, а о Тессе.

– Ну да, о Тессе, – раздраженно поправилась я. – Именно это я и хотела сказать. Ты считал, что в жизни ее не увидишь, и врал без оглядки? Невинная шалость, да? Нельзя быть таким двуличным!

Я перевела дыхание, но Коннор не дал мне закончить:

– Что за дурацкие обвинения? Да как ты смеешь! Это я двуличный? Ты сама, нахально и без тени сожаления, призналась, что выдавала себя за другую, и не раз и не два, а все это время обманывала ее мать, брата, друзей, меня… А теперь заявляешь, что я – двуличный?

– Не путай одно с другим, – заметила я. – Я делала это ради Тессы. Я вела себя благородно, как альтруист. А ты… ты – как… – Я запнулась, лихорадочно пытаясь подобрать выражение, и затем вспомнила излюбленное словечко Тессы, которое никогда раньше не произносила: – …последний пидар!

Он такого не ожидал.

– Кристина в курсе? – спросила я.

– Разумеется, нет, – ответил он.

– Она бросит тебя, если узнает? – настаивала я.

Коннор подозрительно посмотрел на меня.

– Ты мне угрожаешь?

– Нет, – ответила я.

– Отвечаю на твой вопрос: не знаю. Не представляю, что будет с Кристиной, если она узнает. Полагаю, бросит меня. – Его лицо будто немного смягчилось. – Не верится, что Тесса умерла. Не могу поверить в то, что ты мне наговорила.

Коннор внезапно сник. И я тоже. Точнее сказать, я обессилела. Впервые в жизни я почувствовала себя изнуренной.

– Что ты за человек, – наконец выдохнул Коннор. Это был не вопрос.

Не успела я и рта раскрыть, как Коннор встал и, не оглядываясь, вошел в контору.

Я посидела еще немного, с усилием встала и поплелась к реке. Помнится, у моста я остановилась и долго смотрела на украшающую его длинную череду обращенных к воде каменных львиных голов. Заметив, что одной недостает, я подумала: у кого же хватило сил и упорства сорвать с места такую глыбу? Затем я вытащила телефон и по «Гугл-карте» определила, где находится ближайший полицейский участок. Оказалось, на Флит-стрит, в пяти минутах ходьбы.

Поначалу дежурный никак не мог взять в толк, о чем я говорю. Он уставился на экран и, казалось, совсем не обращал на меня внимания. При слове «суицид» полицейский повернул ко мне рыхлое лицо и с невозмутимым видом провел в крохотную комнату с голыми стенами, расположенную сразу за приемной. Еще раз переспросил имя и фамилию Адриана и вышел, оставив меня одну. Через минуту вошла сотрудница полиции и села напротив. Она знала некоторые подробности дела.

Она забросала меня вопросами, снова и снова спрашивая, где находится Адриан.

Я раз за разом отвечала, что ничем не могу помочь в его поисках и что мне известно не больше, чем сообщалось в газетах. Мне хотелось поговорить о Тессе, но их куда больше интересовал Адриан. Полицейский все переспрашивал: «Ты ведь знаешь, что он поступал противозаконно?», и привел в пример Рэндала. Конечно, я рада, если кого-то, не до конца уверенного в своем решении, удалось удержать от самоубийства, заявила я, но это не означает, что нужно отказывать в содействии каждому, кто отчаялся. Полицейский был разочарован. Тогда я кратко изложила основные сократовские тезисы, пересказала аргументы доктора Саса[4] и объяснила, что суицид, по сути, – единственная философская проблема и что человек, принявший решение покончить с собой, не обязательно нуждается в психиатрической экспертизе, это может быть обдуманным и сознательным актом с его стороны. Приятно было высказать свою позицию, зная, что меня слушают эти двое и записывают на диктофон. Кажется, я выступила убедительно, Адриан бы мной гордился. Моя тирада не произвела на полисмена должного впечатления. Он, похоже, принимал меня за дурочку, повторяя: «Пособничество при самоубийстве противозаконно. Тебе это известно?» Пришлось ему объяснить, что «закон» не всегда равноценен моральному праву.

Я хотела оставить в прошлом все, что произошло, потому-то и пришла в полицию. Но доносить на Адриана я не собиралась. Мне мягко намекнули, что если я откажусь сотрудничать, то крупных неприятностей не избежать. Полицейские будто не понимали, что этого-то я и добиваюсь. Я хотела оказаться в тюрьме. Почему они не принимают меня всерьез?

Наконец женщина, ведущая допрос, спросила: «Ты собиралась доводить начатое до конца?», и я сообразила: они считают, что ничего не было. Будто я, как Рэндал и остальные, тоже получила предложение выдавать себя за другого человека, но вовремя передумала.

Еще можно было ускользнуть. Сказать, например: «Конечно, нет». Или выдумать кого-то, сказав, что знаю только имя и что мы не успели далеко зайти. Стать, как Рэндал, еще одной жертвой Адриана Дервиша, «кровожадного хищника дебрей интернета».

Но я не стала ничего сочинять.

– Нет-нет, вы меня не так поняли, – сказала я. – Я довела дело до конца. Тесса умерла.

Это их заинтересовало.

Я пробыла в участке несколько часов. Рассказала о встрече с Адрианом и о ночных беседах с Тессой. О Джонатане и Марион и о том, как по телефону выдала себя за ее дочь с помощью программы, изменяющей голос. Как нашла Тессе квартиру и работу в Сойнтуле. О Конноре я не сказала ни слова. Мне принесли чашку чая, но я к ней не притронулась.

Теперь меня допрашивали по очереди:

– Где она? Где тело?

Я отвечала, что не знаю, но вопрос всплывал снова и снова. Они будто ждали, что я вот-вот вспомню.

И только потом, гораздо позже, меня спросили, зачем я это сделала.

– Потому что она так хотела, и потому что считаю, что это правильно.

В свою очередь, я осведомилась, как они собираются известить Марион. Женщина ответила, что это потребует «чрезвычайной деликатности». Ей сообщат лично; тогда я посоветовала полицейским, в котором часу лучше прийти, пока с Джонатаном сиделка, а также сказала, что по средам Марион уходит в клуб книголюбов. Скажите ей, убеждала их я, что ее дочь была сильная женщина, годами скрывавшая свои страдания от друзей и родных, не желая причинять им беспокойства. Скажите ей, продолжала я, что перед тем, как окончательно уйти, она была очень счастлива, пребывая в спокойной уверенности, что приняла единственно верное решение. Она находилась в здравом уме, не принимала наркотики, не употребляла алкоголь.

Меня уверили, что все это будет принято во внимание. Затем они перешли на более непринужденный тон и стали задавать личные вопросы. Как бы я описала свое «психическое состояние»? Нет ли у меня депрессии? Или, возможно, была в прошлом? Не собиралась ли я сама покончить с собой?

На все вопросы я твердо отвечала: нет, не было, не собиралась, и вообще – не понимаю, какое отношение подобные расспросы имеют к делу.

– И все же ты так прониклась чувствами человека, желавшего покончить с собой, что пошла на риск, несмотря на уголовную ответственность… – Женщина покачала головой. – Ты утверждаешь, что полностью погрузилась в этот «проект». Иными словами, ты пожертвовала своей личной жизнью ради Тессы?

Я согласилась, что у меня действительно ушло много времени на заботу о Тессе, но с моей стороны это был акт милосердия.

– Адриан тебе заплатил? – спросили у меня.

– Не совсем, – нерешительно ответила я.

– Что значит «не совсем»?

– Я думаю, что деньги дала Тесса. Адриан только отправлял их по почте.

Мужчина подался вперед.

– Сколько он платил?

– Сто семнадцать фунтов.

– В день?

– В неделю.

Полицейский недоуменно сдвинул брови.

– Почему именно такая сумма? – спросил он.

– Ровно столько мне нужно, чтобы прожить, – пояснила я.

– Значит, Адриану заплатила Тесса?

Признаюсь, раньше мне не приходило в голову ничего такого.

– Не знаю.

– У нас есть основания полагать, что Тесса передала Адриану крупную сумму денег, чтобы он поскорей нашел исполнителя, – продолжил он. Оказывается, «клиент» Рэндала, тот самый «счастливо спасенный» Марк, заявил полиции, что заплатил Адриану двадцать тысяч фунтов.

– Возможно, это было добровольное пожертвование, – предположила я. – Пользователи «Красной таблетки» могли делать добровольные взносы на развитие сайта. Ведь Адриан вел его совершенно бесплатно.

– Если это так, – продолжал полицейский, словно не расслышав меня, – то вы с Адрианом наживались на чужих смертях. Это влечет за собой большие неприятности. Ты это понимаешь, Лейла?

– Не могу сказать насчет Адриана, – ответила я, – но я ни на ком не наживалась. Мне всего лишь нужно было на что-то жить. Ровно сто семнадцать фунтов в неделю. Могу показать счета. Дело не в деньгах. Дело в убеждениях.

* * *

Полицейский молча сверлил меня взглядом, затем объявил, что на сегодня допрос окончен, и я могу идти, но не должна уезжать из города, не уведомив полицию. Я спросила, когда они пойдут к Марион; мне ответили, скоро, пока не знают точно когда, но я ни под каким видом не должна пытаться поговорить с ней. Я спросила, скажут ли Марион, кто я. Мне ответили, что сейчас в этом никто не заинтересован. Возможно, ей назовут мое имя позже, смотря что скажут правовые консультанты.

– Мы никогда не сталкивались ни с чем подобным, – сказала женщина, провожая меня к выходу. – Для нас это нехоженая тропа.

* * *

На сегодня хватит. Восходит солнце, и уже слышен стрекот насекомых. Завтра я должна лететь домой, обратный рейс забронирован на 15:35, но, скорее всего, я изменю дату вылета. Энни остается еще на неделю, и я, пожалуй, тоже останусь. Надо только съездить в город и поменять билет, а еще написать Джонти, что приеду на неделю позже. Буду шлифовать табуретки вместе с Энни. Может быть, я вызову такси и поеду посмотреть на Альгамбру.

Четверг, 25 августа 2011 года

Я снова сижу в ярко-оранжевом самолете, лечу назад в Лутон. То есть не совсем лечу: мы уже сорок минут торчим перед выездом на взлетную полосу, и неизвестно, сколько еще так простоим. Кажется, не соблюдены «организационные меры безопасности полета», но наверняка это попросту означает, что недостает кого-то из экипажа. Все пассажиры как будто примирились с неопределенностью, кроме моего соседа, который ведет себя с нескрываемым раздражением. Ему, видите ли, не нравится, когда я случайно задеваю его локтем, печатая на своем ноутбуке, едва уместившемся на крохотном откидном столике. Подчеркнуто скрестив на груди мясистые руки, мой сосед уставился прямо перед собой. Может, этот же тип сидел рядом со мной, когда я летела из Лондона. Вполне возможно, что и самолет тот же, каким я прилетела сюда неделю назад: в салоне такой же тяжелый и застойный воздух.

Все вышло не так, как я планировала. Я не про задержку с отлетом, а про свой отъезд. Два дня назад я собиралась сменить дату вылета и побыть в общине подольше, но…

Впрочем, про вчерашний день и про то, почему я возвращаюсь домой сегодня, я напишу потом. Прежде всего надо дописать, чем кончилась история с Тессой. Осталось совсем немного, и я не успокоюсь, пока не поставлю точку.

Итак, я подробно рассказала полиции о своей роли в истории с Тессой и Адрианом. Последствия можно описать предельно кратко: их не было.

Мое дело не пошло в суд. Предъявить мне обвинения в виртуальном присвоении чужого имени не могли: привлечь к уголовной ответственности можно лишь в том случае, если самозванец использует чужое имя для домогательств или мошенничества с целью причинения ущерба конкретному лицу. Я же ничего подобного не совершала.

Тот факт, что тело Тессы не найдено, означал, что официально она числилась – и все еще числится – «пропавшей без вести», а не мертвой. Закон гласит: если один человек сообщает другому, что намерен покончить с собой, тот не обязан извещать об этом полицию, однако словом или поступком побуждать к самоубийству – противозаконно, и это можно расценить как подстрекательство или пособничество. В полиции на меня наседали с одним и тем же вопросом: не говорила ли я или не делала ли нечто такое, что могло быть истолковано как побуждение к самоубийству? Это исключено, отвечала я. Они прочесали все содержимое почтового ящика protess2010, но не нашли ничего, что указывало бы на нерешительность Тессы или на то, что я склоняла ее к самоубийству.

О том случае, когда она расплакалась, я не сказала ни слова.

Против меня сыграло то, что я получала от Тессы деньги. Но я предоставила полиции все квитанции и свои подсчеты, и следователь признал, что нажиться на сто семнадцати фунтах в неделю невозможно. В конце концов решили, что общество не заинтересовано в том, чтобы отдать меня под суд. В первую очередь полиции был нужен Адриан.

В последний раз его видели в аэропорту Гатвик, когда шумиха только-только началась. Оказалось, он очень умело запутал следы. «Красная таблетка» размещалась на сервере в Атланте, но при регистрации домена Адриан ввел ложные данные, и поиск по IP-адресу ничего не дал. Паспорт также оказался поддельным. Газетчики, конечно, взбеленились, возмущенные тем, на какие ухищрения пошел этот «гнусный» человек, чтобы его не поймали, тогда как речь шла о простой и разумной предосторожности с его стороны. Адриан знал наперед, что его осудят предвзято и даже не попытаются понять.

Его до сих пор не нашли, несмотря на то, что все газеты, как здесь, так и за границей, пестрят его фотографиями. Как поспешили отметить все новостные ленты, внешне он ничем не отличается от остальных полноватых, лысеющих мужчин среднего возраста, которых во всем мире не один миллион. «Дьявол в обличье консультанта из отдела бытовых электроприборов».

Тем не менее я недоумевала, почему Адриан не объявился и не предпринял попыток опровергнуть обвинения. К примеру, почему бы ему не разместить официальное заявление на сайте, зайдя через анонимный прокси-сервер, таким образом, скрыв свой IP-адрес и истинное местонахождение. Скорее всего, он посчитал эту затею пустой тратой времени, полагая, что осудившие его люди закоснели в своих предрассудках и держатся за них мертвой хваткой. «Умному с невеждами не о чем разговаривать». Не помню, где я это встречала, а доступа к «Гуглу» сейчас нет.

Итак, все единодушно решили, что Адриан – дурной человек, использующий в своих макиавеллиевских планах простодушных людей вроде меня. Даже Джонти так считает, хоть он, к моему удивлению, с пониманием отнесся ко всей этой истории. Я тысячу раз ему повторяла, что он не прав, но его не переубедишь, так что я оставила эту затею.

И в окончание всего я расскажу, как ездила к Марион. Через шесть дней после самого первого допроса в участке на Флит-стрит мне позвонила полицейский координатор, Шелли, сказав, что меня желает видеть Марион. Через два дня мне полагалось явиться в дом родителей Тессы в Глочестере. Сама Тесса называла дом поместьем, что неверно.

Шелли отвезла меня на служебной машине с гражданскими номерами. В дороге мы молчали. Я безучастно смотрела в окно. Когда машина свернула с автострады и поехала по проселку, я слегка запаниковала. Должно быть, я заерзала на своем месте и с трудом переводила дыхание, поскольку Шелли поинтересовалась, как я себя чувствую.

Вместо ответа я спросила, что сказала Марион, когда ей сообщили обо всем.

– Почти ничего. Для нее это стало потрясением, – вздохнула Шелли. – Постарайся отвечать на все ее вопросы.

Я не раз видела дом на фотографиях: особняк внушительных размеров с белеными стенами, по которым заплелись растения, напоминавшие аккуратные тонкие усы. Полукруглая подъездная дорожка усажена кустами, подстриженными в форме шара. У входной двери на цоколе стояла одна из скульптур Марион – железный кол с зубьями, похожий на грабли. Марион встретила нас на пороге. Наверное, Шелли известила ее, в котором часу мы приедем, а может, она простояла там все утро. На шее Марион красовалось ожерелье с бирюзовым кулоном. Она надела узкие красные брюки, и я невольно вспомнила о последнем письме, отправленном Тессе перед тем, как все раскрылось. В нем Марион сообщала, что собирается сделать операцию по удалению варикозных вен на ногах, хоть после этого ей придется носить брюки до тех пор, пока не сойдут швы. Интересно, подумала я, если она в брюках, значит, операция все-таки состоялась? Или она надела их просто так? Надо же, чего только в голову не приходит…

Шелли поздоровалась и представила меня. Марион, не проронив ни слова, с непроницаемым лицом оглядела меня с головы до ног. В ее чертах проглядывал облик Тессы: такие же скулы, тот же плоский нос. Марион исполнилось шестьдесят два года, она была намного старше мамы, но выглядела она так, будто ее собрали из более качественных материалов. Темные волосы спускались ниже плеч, словно она не дама в возрасте, а подросток. Кожа выглядела упругой и гладкой. Тесса говорила, что ее мать когда-то сделала подтяжку лица. Марион оказалась миниатюрной женщиной, руки у нее были совсем тонкие, не шире линейки.

– Я подожду в машине, – сказала Шелли и жестом велела мне войти в дом.

Марион, храня молчание, повела меня через увешанный картинами холл, где вдоль стен стояла старинная темная мебель, от которой исходил запах полироли. Ступая по деревянному полу, я вспомнила обрывок из очередного обвинительного письма Тессы: «Ты не позволяла прикасаться к антикварным безделушкам». Марион поспешно захлопнула приоткрытую дверь, но я заметила безобразный подъемник бежевого цвета, почти такой же, как мамин. В доме стояла тишина. Интересно, где Джонатан? Увижу я его или нет?

Марион привела меня в гостиную и жестом приказала сесть. Бледно-розовый диван казался таким хлипким, что, присаживаясь, я с опаской подумала, как бы его изящные ножки не подломились под моим весом. Марион расположилась в пяти футах от меня, в кресле с золочеными резными подлокотниками. В письмах она рассказывала дочери, как они с Джонатаном смотрят телевизор, но о присутствии мужа здесь ничто не говорило. Я представляла себе ортопедическую кровать, установленную перед телевизором, как когда-то у нас дома, но, очевидно, вульгарному пластику не место в этом музейном зале.

– Это ты притворялась моей дочерью? – произнесла Марион.

– Да, – сказала я.

– Это с тобой я говорила по телефону.

– Да.

– Но ты совершенно не похожа на Тессу.

Странно, с чего бы мне быть похожей на нее?

– Нет, – сказала я.

– Ты толстая.

– Да, – сказала я.

Повисла минутная пауза. До сих пор мне казалось, что лицо Марион ничего не выражает, но теперь смогла рассмотреть, как у нее подергиваются брови, будто она хочет, но не может поморщиться.

Я решила, что настал момент для заготовленной речи.

– Марион…

– Не смей обращаться ко мне по имени! – вставила она.

– Миссис Уильямс, Тесса обратилась ко мне за помощью потому, что не хотела, чтобы вы горевали. Она хотела избавить вас от страданий. Мне известно, что вас связывали непростые отношения, но я хорошо узнала Тессу. Понимаете, в глубине души она вас любила…

– Это с тобой я говорила по телефону, – прервала меня Марион.

– Да.

– Тесса просила тебя написать письмо? Где предложила начать все сначала, снова стать друзьями?

– Нет, – созналась я.

– В полиции говорят, вы с ней ни разу не встречались, – продолжала Марион.

– Нет.

– Почему же ты утверждаешь, что хорошо ее знала?

Я начала было объяснять, что мы подолгу разговаривали, что я прочла всю ее переписку, но Марион будто не слышала или не хотела слышать.

– Ты думала, что я смогу спокойно жить дальше, не видясь с дочерью?

– Тесса сказала, что вы будете опекать Джонатана, – ответила я, – и не сможете бросить его и отправиться в Канаду.

– Да, в ближайшие месяцы. Ну а потом? Как долго это могло продолжаться?

– Планировалось, что не более полугода, – ответила я.

– А потом что? – повторила она.

Я вспомнила слова Адриана в парке.

– Я должна была постепенно свести на нет все контакты… плавно повернуть затемнитель и погрузить ее жизнь в небытие.

Марион взглянула на меня, как на умалишенную.

– Мы все души не чаяли в Тессе, – медленно, четко произнесла она, словно обращалась к несмышленому ребенку. – Не только мы, но и ее друзья. У нее было много друзей. Тебе не пришло в голову, что кто-то захочет увидеться с ней или купит ей билет? А когда умрет ее отец? Ты решила, что Тесса не приехала бы на похороны?

– Нет, – едва слышно прошептала я.

– Ты недооценила, как ее обожали, – сказала Марион. – Возможно, тебе это невдомек. Шелли говорит, ты жалкое, несчастное существо – ни родителей, ни друзей.

Я неловко пожала плечами, едва заметно кивнула, и, к моему ужасу, на глазах выступили слезы. Я уставилась на темно-синий ковер, на котором виднелись хлопья чего-то белого, похожего на перхоть. Вспомнилось, что Тесса рассказывала, как Изабель, жена Уильяма, набрасывала на спинки кресел специальные чехлы, когда к ним приезжал Джонатан, чтобы от его жирных волос не засалилась обивка.

Марион снова заговорила, и ее голос зазвучал мягче.

– Как она познакомилась с тем типом?

– С Адрианом? Не знаю, – честно призналась я.

– Мне сказали, что ты его сторонница и попытаешься его оправдывать.

– Я действительно не знаю, – повторила я. – Я считала, что они познакомились на «Красной таблетке».

– На том сайте? – переспросила Марион. – Тессе это было неинтересно. Она не была… такой, как ты.

Пауза.

– У них была связь?

Меня чуть не передернуло от такого предположения, но я постаралась не подать виду.

– Я не знаю.

– А я-то думала, тебе все известно о моей дочери, – горько съязвила она.

В этот момент послышался звук откуда-то из глубины дома, напоминающий низкое мычание. Должно быть, это Джонатан, решила я.

– Извини, я сейчас вернусь, – сказала Марион, будто у нас тут светское чаепитие, и, выскользнув из гостиной в холл, громко позвала: – Элен!

Разглядывая картины на стенах, я узнала одно из полотен Тессы: размашистые красные мазки поверх концентрических зеленых кругов. Рядом висели фотографии молодой и очень эффектной Марион на фоне экзотического пейзажа – должно быть, где-то в Чили, и несколько детских снимков Тессы и Уильяма. Почти все я уже видела, кроме школьного портрета Тессы-старшеклассницы, с подведенными черным карандашом глазами и высокой прической. Она многозначительно улыбалась – так же, как и на фотографии с вечеринки, которую прислала самым первым письмом.

Вернулась Марион и уселась в золоченое кресло, положив ногу на ногу.

– Элен – это новая сиделка? А что стало с Кирсти? – спросила я.

Глаза Марион сузились.

– Не твое дело. Тебя не касается ничего, что происходит в этом доме!

Голос ее зазвенел. Она пыталась сжать кулаки, но ей мешали длинные ногти.

– Да как ты смеешь! Как ты смеешь! Тесса – моя дочь. Тебе никогда не быть такой! Думаешь, ты знаешь ее? Как бы не так! Ты ее совсем не знаешь. Тебе только так кажется. А я – знаю.

«Знала» – чуть не сорвалось у меня с языка.

– Ты не выразила ни малейшего сожаления о том, что натворила, – продолжала Марион. – Ни мне, ни кому другому. О том, что Тессу уже не вернуть. У тебя что, нет сердца?

– Я верю в право человека распоряжаться своим телом как угодно, в том числе…

– Замолчи! – пронзительно завопила Марион. – Замолчи, заткнись немедленно!

Она сникла, и на минуту наступила тишина. Больше чем на минуту. Марион аккуратно провела под веками пальцами с ярко-красными ногтями, утирая слезы, и вновь заговорила. Голос звучал тихо и собранно:

– В полиции сообщили, что она уехала в Испанию.

– Да.

– Где ее тело?

– Не знаю.

– Что она сделала с собой? Где она?

– Не знаю, – отвечала я.

– Я тебе не верю.

– Мы никогда не говорили об этом.

– Но я должна знать, – чуть слышно произнесла Марион, обращаясь не столько ко мне, сколько к себе самой. Затем она взглянула на меня и жестко приказала: – Уходи.

Я осторожно поднялась с дивана. Марион сложила руки на коленях и отвернулась, устремив взгляд на стену.

– Мне очень жаль, – пробормотала я, имея в виду, что мне жаль ее и ее горя, но я не жалею о том, что сделала. Я хотела уточнить это вслух, но передумала. Пройдя по начищенному холлу, я вышла из дома и села в машину к Шелли.

Через полчаса после того как мы отъехали, я заметила:

– Я ей не нравлюсь.

– Неудивительно, – отозвалась Шелли.

– Наверное, нет.

– Знаешь, – сказала Шелли, – она спрашивала, отправят ли тебя под суд.

– Должно быть, она осталась недовольна.

– Нет. Она не хотела, чтобы тебя судили.

* * *

Тогда-то я и задумала выяснить, что произошло с Тессой. Повернувшись к окну, я глядела на проносившиеся мимо машины, на долю секунды выхватывая лица сидящих в них людей, и вспоминала, как дергались брови на лице Марион, как она прошептала «я должна знать». Подумала об Испании, куда, как установил паспортный контроль, вели следы Тессы после «увольнения». Мне пришло в голову использовать накопившиеся у меня сведения о Тессе, чтобы разгадать план ее действий. Это, в свою очередь, поможет мне ответить на вопрос Марион.

После того как все вышло наружу, доступ к почтовым ящикам Тессы был закрыт, и я больше не могла работать с письмами. У меня оставались мои записи, память и интернет. Сузить область поиска удалось благодаря письму от знакомой, которая видела Тессу в Гранаде близ Альгамбры через десять дней после «увольнения». Тогда я решила, что знакомая обозналась, и больше не возвращалась к этому, но теперь инцидент предстал в новом свете.

Поначалу меня слегка ошарашила разница во времени: я-то полагала, Тесса покончит с собой точно в назначенный день. Но чем больше я раздумывала, тем более убеждалась, что между датой «увольнения» и окончательным «уходом» вполне мог быть какой-то промежуток.

Логично, что она предпочла провести последние дни в другой стране, где смогла бы самоустраниться, не рискуя быть опознанной. Испания освободила и обезличила Тессу, превратила в ту, которой нет. Тессе было бы вполне разумно провести несколько дней в одиночестве, примирившись с тем, что ей предстоит. Или, что не исключено, решить для себя, хочет ли она сводить счеты с жизнью.

Разумеется, хотя Тессу и видели в Гранаде, это вовсе не означает, что она там остановилась. Она могла приехать из любого уголка Испании и потом отправиться куда глаза глядят. Так что не стоило зацикливаться на Гранаде и ее окрестностях, как бы заманчиво это ни выглядело.

Куда бы она могла направиться? Главный критерий очевиден: туда, где живут по-простому, в согласии с природой. Этим я руководствовалась, выбирая Сойнтулу, полную противоположность Лондону. Скорее всего, Тесса остановится в каком-то символичном для нее уголке или же там, где гарантированно найдет тихую гавань. Итак, вероятно, что Тесса провела свои последние дни где-то в Испании, в хорошо знакомом ей месте.

Насколько мне известно, раньше Тесса не бывала в Гранаде, зато не раз проводила выходные в Барселоне и Мадриде. Погуглив, я решила, что вряд ли она отправилась бы туда теперь: застроенные, шумные города – неочевидное пристанище для тех, кто жаждет покоя. Однако поиск по запросу «тихое + уединенное + Испания» не принес желаемых результатов.

Наутро пришло прозрение – во всяком случае, так мне показалось. В какой-то момент, занимаясь поставленной задачей, я отвлеклась и задумалась о Конноре.

Полагаю, не стоит говорить, что мы с ним больше не общались. Через два часа после катастрофического объяснения он прислал одно, последнее письмо. Я нашла его в почтовом ящике Тессы, когда вышла из участка и включила телефон. После оказалось, что, как только меня отпустили, полиция поспешила закрыть доступ к почте Тессы и к ее странице на «Фейсбуке», но письмо Коннора я все-таки успела прочесть.

Он писал кратко и по делу:

«Давай договоримся. Ты не говоришь Кристине, а я не доношу на тебя в полицию. Идет?»

«Я уже все рассказала полиции сама, но Кристине ничего не скажу», – ответила я.

Я задумалась. Голова была забита вопросами. Почему он так поступил? Значили его слова хоть что-нибудь или он просто забавлялся, желая приятно и без последствий развеять скуку? Любит ли он Кристину? В конце концов я решилась.

«Откуда пошло “поцелуй меня”? Что это означает?»

Через тридцать секунд он ответил.

«Понятия не имею».

«То есть как это?» – переспросила я.

«Не знаю, и все. Тесса как-то обронила эту фразу, уже не помню, по какому случаю, и она прижилась».

И все. Его последние слова. Я никак не могла выбросить его из головы и вспоминала о нем одновременно и с грустью, и с яростью. В то утро я мысленно перебирала нашу переписку, уставившись на карту Испании, открытую в интернет-браузере, как вдруг меня осенило. От неожиданности перехватило дыхание, и я порывисто, точь-в-точь как персонажи в мультфильмах, села в кресле.

В самом начале переписки с Коннором я – то есть Тесса – отправила ему довольно шаблонное описание уклада жизни в Сойнтуле, как много там бывших хиппи, и так далее. «На острове потрясающая, непередаваемая атмосфера. Наверное, он расположен на одной из линий лей. Здесь я чувствую себя счастливой, словно впервые за долгое время могу свободно думать и дышать полной грудью». А Коннор ответил: «А почему в Канаде? Что-то похожее я слышал от тебя об общине в Испании. Ты бы могла хипповать и там, куда летают бюджетные авиалинии».

Тогда я не придала этому значения. Как я ни старалась, на начальном этапе проекта жизнь Тессы представлялась мне сплошным белым пятном. Я пропускала или игнорировала невнятные намеки, которые обрели смысл в дальнейшем.

Я мигом пришла в себя, тяжелые мысли о Конноре улетучились. Кажется, я нащупала ту самую нить, которая может привести меня к Тессе. К сожалению, чтобы выяснить подробности, придется связываться с Коннором, в то время как его последнее сообщение отбило у меня всякое желание с ним общаться. Но ничего не поделаешь.

Вкратце, официальным тоном я объяснила, что Марион, мать Тессы, поручила мне важное дело, для которого нужно разузнать все об «общине в Испании», упомянутой в одном из его писем.

Полезной информации в его ответе оказалось немного, но вполне достаточно.

«Когда мы с ней встречались, она рассказывала, что провела лето в какой-то общине хиппи, в горах недалеко от Гранады. Купалась голышом, укуривалась в хлам, сидя у общего костра, общалась с Матерью-Землей и обстоятельными смазливыми французиками, и тому подобное. Названия общины я не знаю».

К счастью, в окрестностях Гранады обнаружилась лишь одна известная община. Через полчаса у меня уже был билет на самолет. Остальное вы уже знаете.

Все стало на свои места. Мне хотелось в это верить. Но ничего не вышло. Да, кое-кто из тамошних вроде бы и видел Тессу прошлым летом, но как это подтвердить? И даже если бы мне удалось найти доказательства, все равно оставалось загадкой, куда она отправилась потом.

Теперь мне неловко оттого, что я отправилась на поиски Тессы исходя из таких необоснованных предположений. Если бы мой план поисков был программой, то при тестировании она бы дала сбой уже через две секунды после запуска.

Наконец-то мы поднялись в воздух. На взлете пришлось закрыть ноутбук; выглянув в окошко, я увидела под нами сплошную белую пелену, точно облака упали с неба на землю. Затем я вгляделась, и оказалось, что это – пластиковые теплицы, огромным белым пятном укрывшие землю от гор до самого моря.

Суббота, 29 октября 2011 года

Пишу из квартиры на Альбион-стрит. Сейчас суббота, 2:10 утра, и, судя по возне в коридоре, только что вернулся Джонти. Он где-то праздновал Хеллоуин, изображая из себя ведущего вечерних новостей. На голову Джонти надел картонную коробку, разрисованную как телевизор, с квадратной прорезью вместо экрана, и заявил, что весь вечер будет читать последнюю сводку событий. Вряд ли его хватило надолго.

Возвращаясь из Испании, я боялась, что Джонти съехал. Непонятно, что меня страшило: ведь не съехал же он, когда узнал об истории с Тессой, а пока меня нет, уезжать ему было незачем. И все же я представляла, как открываю входную дверь, и ключи на коврике громко звякают о бортик моего чемодана. В опустевшей комнате среди голых стен со следами пришпиленных к ним плакатов и фотографий останется только кровать, на кафеле вокруг умывальника – застывшие капли пены для бритья. Вот и вся память о Джонти. Мои опасения подтвердились, когда я обнаружила, что входная дверь заперта. Я вошла, и у меня будто гора с плеч свалилась: в коридоре по-прежнему висела куртка Джонти.

Прошло почти два месяца с того дня, как я вернулась домой. Казалось, все закончилось в самолете, на пути в Лондон, но, как выяснилось, меня ожидало кое-что еще.

Во-первых, я нашла ответы на два вопроса, с самого начала проекта не дававших мне покоя: где познакомились Адриан и Тесса и где Тесса провела три месяца, выпавшие из первого полугодия 2008 года. Ответ один: в психиатрическом стационаре «Центр Зетланд», расположенном в западном Лондоне, в просторечье «Зетти».

Пожалуй, загадка «Зетти» так и осталась бы неразгаданной, не узнай я ответа из прессы. Вскоре после того как я вернулась из Испании журналисты взяли интервью у одного типа, заявившего, что в клинике, где он лечился, в одной палате с ним лежал Адриан Дервиш, злобный хищник дебрей интернета. Адриан якобы не давал ему заснуть, ночами напролет повествуя о своих планах мирового господства, а еще ходил в давно не стиранных носках. Там-то, в интервью, как раз и промелькнуло словечко «Зетти».

Оно показалось мне знакомым, будто встречалось раньше, причем в связи с Тессой. Судя по моим записям, «небезызвестная Зетти» всплывала в переписке за 2008 год. В свое время я так и не смогла догадаться, что это за прозвище, а Тесса вместо прямого ответа напустила туману, так что я отмела в сторону эту досадную мелочь. Наверняка прозвище подруги или какого-нибудь очередного случайного поклонника, рассудила я. Понимаете, у Тессы была привычка без причины вставлять эпитет «небезызвестный». «А не попросить ли нам небезызвестного Джека подиджеить?», или «Выходка в стиле небезызвестного Большого Мэла».

Скорее всего было так: после неудачной попытки самоубийства в начале 2008 года она, добровольно или принудительно, поступила на лечение в «Центр Зетланд», где пробыла около десяти недель. Там она познакомилась с одним из пациентов – Адрианом. Они, возможно, созванивались при случае, и три года спустя – к тому времени Адриан уже запустил «Красную таблетку» – она обратилась к нему с просьбой. Или он сам ее надоумил.

Возможно, там же Адриан встретил и остальных, например, «Марка», которого «спас» Рэндал. Возможно, поэтому он и начал вести сайт: чтобы найти пособников для людей, желающих покончить с собой.

Почему Адриан не хотел, чтобы я узнала о «Зетти», еще можно понять. Но почему этого не хотела Тесса? Она почти ничего не скрывала, с радостью выложила мне все и о своих нервных срывах, и о предыдущих попытках самоубийства, и о неприглядных сексуальных связях. К чему ей было таить, что она лечилась в клинике? Мне не верится, что она могла просто-напросто забыть об этом. Впрочем, все может быть. Наверное, она пережила там не лучшие времена и постаралась выбросить их из памяти. Полагаю, этого мне уже никогда не узнать.

Между прочим, Адриану поставили диагноз – «нарциссическое расстройство личности». Кстати говоря, Адриана нашли: три недели назад арестовали в Чикаго, где он жил под именем Ланса Осмонда и работал риелтором. Как писали в газете, семейная пара, переехавшая в Америку из Великобритании, во время осмотра особняка за восемьсот тысяч долларов признала в своем риелторе того самого «злобного хищника», чья фотография все лето мелькала в телевизионных новостях. Не знаю, к чему было журналистам указывать стоимость недвижимости, но что написали, то написали.

* * *

Поначалу «Ланс», разумеется, отрицал, что он и Адриан – одно и то же лицо. И только когда ему предъявили железные улики, он был вынужден сознаться, но при этом отверг все предъявленные ему обвинения и отказался признавать за собой какую-либо вину. «Предельно далек от раскаяния», – писали в газетах. Сейчас власти начали процедуру экстрадиции, чтобы предъявить ему обвинения на территории Великобритании. Диана предупредила меня, что в таком случае мне придется давать показания в суде.

Во мне почти ничего не шелохнулось, когда я узнала об аресте Адриана. Моя – наша с Тессой – история зажила своей жизнью, отдельно от него. То, что Адриан оказался психопатом, – другое дело. Узнав об этом, я сказала Джонти, что хочу побыть одна, заперлась на замок в своей комнате и битых два часа шерстила в интернете, а затем лежала на полу и думала.

Научное название психопатии – «антисоциальное расстройство личности». Звучит не так уж и страшно. В сущности, нечто подобное можно было бы найти и у меня. Но в целом состояние малоприятное: «хроническое заболевание, проявляющееся в полном неуважении или безоглядном нарушении прав других людей», «для психопатов характерны обман, использование поддельных имен, мошенничество с целью наживы или для собственного удовольствия».

Адриан не верил в существование психических расстройств. Он освещал этот вопрос в ряде своих подкастов: врачи, по его мнению, патологизируют совершенно естественные реакции человека на окружающий мир, чтобы нажиться и контролировать непокорных членов общества. Внимательно выслушав его аргументы, я не могла не согласиться. В конце концов, поэтому-то я и стала помогать Тессе, искренне полагая, что она имеет полное право желать собственной смерти, и это желание нельзя отрицать или заглушать транквилизаторами.

Но ведь я считала, что Адриан рассуждает разумно. В этом все дело. Стала бы я выслушивать его рассуждения о том, что психических заболеваний не существует, если бы знала, что он – душевнобольной? Если Адриан – психопат, перечеркивает ли это все, что он говорил? Я попала под его влияние? Или все-таки сделала собственные выводы, непредвзято и скрупулезно проанализировав голые факты, как он сам меня учил?

Как знать. Но в одном я уверена: в истории с Тессой я ни о чем не жалею. Да, в это втравил меня Адриан, но мы с Тессой неделями готовились к ее «увольнению» – одни, без свидетелей. Марион может сколько угодно иронизировать, но я знаю ее дочь лучше всех на свете, и если не считать того, в общем, понятного приступа малодушия, случившегося с ней всего лишь однажды, она никогда не отступалась от своего заветного желания уйти из жизни. И я помогла ей этого достичь.

Развязки ее история не получила; точнее, получила, но не ту, на которую я рассчитывала, отправляясь в Испанию и начиная дневник. О передвижениях Тессы после даты «увольнения» мне известно не больше, чем я знала в тот день, когда спустилась по пассажирскому трапу в аэропорту Малаги. Тело до сих пор не нашли. Впрочем, теперь у меня появилась правдоподобная теория.

Как только я переступила порог участка на Флит-стрит, я перестала работать на Тессу, но оставалось еще одно, последнее дело. Полагаю, на мне лежала ответственность достойно завершить ту новую жизнь, которую я дала ей. И я вполне могу гордиться тем, что с успехом справилась с этой задачей от ее имени. Пусть я дала маху с Коннором, зато теперь я следовала главному правилу: «Тесса» делает все в духе настоящей Тессы, – и придумала нечто такое, что с успехом заменит правду. Кто знает, может, это правда и есть.

Но я забегаю вперед. Сперва надо объяснить, из-за чего я так внезапно уехала из Испании.

В среду утром я дремала под деревом, когда внезапно, совсем рядом со мной, кто-то заговорил на испанском, потом перешел на английский. Чья-то рука настойчиво трепала меня по плечу. Все еще в полусне, я подумала, что это Мило, но мне ощутимо сжали плечо. Я раскрыла глаза и увидела незнакомого мужчину. Солнце светило ему в затылок, и поначалу я не разглядела, что он в форме. Спросонок я решила, что это кто-то из коммуны, подосланный назойливой теткой, туалетной приставалой.

С сильным испанским акцентом он произнес:

– Вставайте, пожалуйста.

Я села и только тут заприметила еще одного человека, стоящего чуть поодаль. Разглядев их форму, я сообразила, что они из полиции, и в голове у меня пронеслась очередная нелепица: будто бы текст моего дневника каким-то образом просочился в реальность. Ведь я как раз дописала до того места, когда очутилась в участке на Флит-стрит, и это магическим образом вызвало полицейских к жизни. Неведомо как они выяснили, зачем я приехала сюда, и пришли известить меня, что нашли тело Тессы. Я поднялась на ноги. Передо мной стояли двое грузных мужчин, обильно потеющих в полицейской форме. Позади них – автомобиль. Фургон Энни исчез, на его месте остался лоскут примятой травы.

Меня настоятельно попросили проехать в участок и ответить на несколько вопросов. Я кивнула и забралась на заднее сиденье. Машина двинулась вниз по тропе в направлении Мотриля. В дороге полицейские не разговаривали ни друг с другом, ни со мной, молчание нарушало только радио, из которого вырывалась громкая трескотня на испанском. Английские полисмены в подобных обстоятельствах тоже хранили молчание; должно быть, среди полицейских всего мира существует негласное правило – в машине держать язык за зубами. Кондиционер работал на полную мощность; за неделю в Испании мне нигде не было так комфортно, как в полицейском автомобиле, на заднем сиденье с потрескавшейся дерматиновой обивкой.

В участке меня провели в комнату, где на голых стенах висели потрепанные плакаты с предупреждениями – на английском языке – о карманных ворах и мошенниках, сдающих в аренду многовладельческие апартаменты. Помнится, мне еще подумалось: не поздновато ли предупреждать тех, кто явился сообщить о преступлении? В углу находился стол с пластмассовой столешницей и три стула; полицейский обходительно подвел меня к одному из них, а сам уселся напротив и, подвинув к себе старый кассетный магнитофон, нажал кнопку «запись». Им стало известно о подозрительной смерти, на ломаном английском заявил он, и в связи с моим недавним признанием в убийстве собственной матери – «маттэры», как он произнес – полиция хочет меня допросить.

Все это было сказано ровным, бесцветным голосом, будто бы это дело заботило его не больше, чем украденная сумка у отдыхающего. У меня есть право на адвоката, говорящего по-английски, есть ли у меня такой на примете? Я отрицательно мотнула головой. Хочу ли я, чтобы мне нашли адвоката? Я кивнула.

Через несколько минут один из полицейских вышел – надо полагать, на поиски адвоката. Я вспомнила, что в похожей ситуации в Лондоне мне разрешили сделать телефонный звонок, и попросила об этом сейчас. Оставшийся со мной в комнате офицер пожал плечами и провел меня к телефону, явно намереваясь подслушивать.

Проблема заключалась в том, что я не могла придумать, кому бы позвонить. В Лондоне, когда история с Тессой вышла наружу, мне назначили адвоката, но ее номер я не помнила. Кроме того, вряд ли стоило ей звонить. Что я ей скажу? «Привет, это Лейла. Та, что выдавала себя за женщину, которая умерла, помнишь? Теперь меня еще и в смерти мамы обвиняют!»

Я вспомнила о Джонти, но его номер остался в мобильном телефоне. И я набрала единственный номер телефона, который помнила наизусть, – нашего дома на Левертон-стрит. В трубке раздался мужской голос – наверное, новый хозяин.

– Да? Кто говорит?

Я не отвечала; голос в трубке выругался, и раздались короткие гудки.

Я вернулась на свое место. В комнате, кроме меня, оставался только полицейский в противоположном углу. Он сидел неподвижно, будто спал. Во мне не было ни капли беспокойства, только горькое разочарование. Не в Энни, нет, – в себе и собственных заблуждениях. Ведь я ей доверилась, но, очевидно, превратно поняла ее. «Я понимаю», сказала она в ответ на мое признание, но, оказывается, просто прикидывалась. Совсем как Коннор со своим фальшивым «я тебя люблю». Пора бы мне уже понять, что люди не всегда говорят то, что думают. Может, права Диана, полицейский психолог: Адриана я поняла превратно.

Что отвечать на допросе, меня не волновало. Я собиралась «признаться». Иными словами, я не собиралась отрицать, что ввела маме морфин. Отрицать это значило бы, что я чувствую себя виноватой и сознаю собственную неправоту. Но в одном – пожалуй, только в этом – я была убеждена: я не виновата. Я поступила правильно и не собиралась отступаться от своего убеждения.

Я поглядела на плакат с изображением перечеркнутого красной линией рюкзака на спинке стула и надписью: «Будьте осторожны!» – и поняла, что не хочу в тюрьму.

В Лондоне все было по-другому. Когда я открыла дверь в участок на Флит-стрит, перспектива оказаться за решеткой меня не пугала. Мне хотелось покончить со всей этой историей. Хотелось, чтобы за меня все решали другие. Хотелось оказаться под надежным присмотром в месте, где есть только правда и ложь, черное и белое, без промежуточных нюансов. В практическом отношении, рассуждала я, моя жизнь в камере не будет сильно отличаться от жизни в квартире.

Прошло полгода, и все изменилось. Я не могла допустить, чтобы меня посадили. Рассказать правду о маме – значит, пойти на риск. С тех пор, как она умерла, я следила за результатами судебных слушаний по делам об эвтаназии и знала, что, хотя некоторые из судей и проявляют снисходительность к подсудимому, большинство настроены против. Мама не принимала участия в движении за право на смерть и никогда не выражала подобных желаний публично; это вряд ли мне зачтется. Вдобавок я – единственная наследница.

Под потолком широкие лопасти вентилятора с шумом гоняли воздух. Погруженная в мысли, я уставилась на истертый пластмассовый стол, как вдруг дверь распахнулась. Я подняла глаза, ожидая увидеть адвоката, но передо мной стояла Энни. Раскрасневшаяся больше обычного, она тащила за собой Мило, держа на руках младенца. Влажные волосы облепили ей лицо. За ней вошел другой полицейский, постарше.

– Ты как? – обратилась ко мне Энни.

Оказывается, она уехала за продуктами, а когда вернулась и увидела, что меня нет, кинулась расспрашивать соседей. Так она узнала, что меня увезла полиция. Позже, когда мы покинули участок, Энни сказала, что о приезде полицейских сообщила ей Синт, которая сама же их и вызвала, подслушав, о чем мы говорили у костра.

Энни объяснила полицейским, что произошло недоразумение. Плохо разбирая неродную для нее английскую речь, Синт ослышалась. Я объясняла, что мама скончалась от осложнений рассеянного склероза, и сказала не «убила», а «умерла». Энни заверила полицейских в моей готовности подтвердить это документально и пообещала, что я в подробностях опишу обстоятельства маминой смерти, чтобы они сопоставили мой рассказ с фактами.

Не забывая о присутствии полицейских, я молча кивнула. За меня все решили другие. Затем Энни обратилась к полицейскому по-испански. Я и не знала, что она так свободно говорит.

Мы с Энни пробыли в полиции еще три часа. Мне нашли адвоката, говорящего по-английски, усталую женщину средних лет по имени Мария, и я подтвердила все, что сказала Энни. Детально описала ночь смерти мамы, скрыв, разумеется, свою причастность, и сообщила имя лечащего врача, доктора Уахири, который наутро подписал свидетельство о смерти, где сообщалось, что мама умерла от осложнений ввиду продвинутой стадии рассеянного склероза. Испанские полицейские собирались связаться с Англией, чтобы подтвердить мой рассказ. Пока мы ждали, Энни придвинулась ко мне. Ни слова не говоря о происходящем, она весело чирикала обо всем на свете, а Мило слонялся по комнате, пиная стулья. Энни дала мне подержать младенца. Впервые в жизни у меня на руках оказался маленький ребенок. По весу он был совсем как кот Томас из нашего дома на Левертон-стрит, и такой же теплый.

Через двадцать минут Энни вышла купить воды. За дверью послышалась громкая перебранка у стойки регистратуры. Я забеспокоилась, но тут вернулась Энни, сказав, что ругань не имеет к нам никакого отношения. Пока Энни боролась с торговым автоматом, пришла какая-то негритянка – выяснить, кому принадлежит тело, которое прибило к берегу в начале недели. Из разговора Энни узнала, что на пляже нашли трупы: иммигранты из Марокко пытались ночью пересечь пролив. Их лодка перевернулась, и все погибли. Несчастная женщина приходилась родственницей одному из них.

– К сожалению, здесь это не редкость, – прокомментировала Энни. – Помнишь, на прошлой неделе я говорила тебе об этих бедолагах, когда мы мимо теплиц проезжали.

Слишком встревоженная тем, что скажет полицейским доктор Уахири, я на время и думать забыла об этой перевернутой лодке. Утром он явился осмотреть маму, выслушал мой рассказ о том, как я, проснувшись, нашла ее мертвой, и бросил на меня выразительный взгляд. Всего долю секунды врач смотрел на меня, словно говоря: «Я знаю, что ты сделала, но понимаю». Вполне возможно, что я снова ошиблась, и в его взгляде было подозрение.

Вскоре выяснилось, что опасалась я напрасно. Вошел полицейский и сказал, что доктор Уахири подтвердил: смерть произошла от естественных причин. А поскольку обвинение основано на слухах при отсутствии подтверждающих доказательств, то меня отпускают.

Мы подъехали к общине, когда уже стемнело. Энни спросила, что я буду делать.

– Наверное, мне лучше уехать домой, – ответила я.

Утром я разобрала палатку, и Энни отвезла меня в аэропорт. Мы ехали молча, но не тяготились молчанием. У здания аэропорта Энни криво припарковалась посреди полосы для такси. Я попрощалась сперва с Мило, затем с ней.

– Большое спасибо.

Она отмахнулась, как будто речь шла о пустяке.

– Удачи! – с улыбкой сказала она, завела мотор и крикнула мне вслед: – Найди меня на «Фейсбуке»!

* * *

Спустя несколько недель после возвращения в Лондон мне пришло в голову, что я проглядела ниточку, которая объяснила бы загадочное исчезновение Тессы.

Меня осенило в разговоре с Джонти. Ночью в понедельник его не было дома, но через двадцать минут после моего приезда он вернулся. Я как раз включала ноутбук в сеть. Во входной двери провернулся ключ, и через секунду дверь в мою комнату распахнулась.

– Вот черт! – вздохнул он. – А я-то надеялся тебя встретить.

Он неловко меня обнял – неловко было мне, не ему – и засыпал вопросами. Ни английские, ни испанские полицейские на меня так не наседали. Однако же мне хотелось рассказать ему о поездке, и мы уселись на диване в гостиной, прихватив тарелку горячих бутербродов с сыром.

Я совсем забыла написать, что сделал Джонти, когда узнал обо мне и Тессе. Вернувшись домой после допроса на Флит-стрит, я повторила ему все слово в слово и думала, что он ужаснется и тотчас начнет собирать свои вещи. Я плохо знала Джонти, но он ясно дал понять, что жизнь для него – ценный дар, «и точка», как он любил повторять. Я вовсе не ожидала от него понимания или сочувствия по отношению ко мне или Тессе.

– Теперь можешь уходить, – сказала я, когда закончила.

Джонти не ушел и вовсе не ужаснулся, хотя и молчал несколько минут, что было на него не похоже. Мы сидели в кухне. Внезапно он предложил подышать свежим воздухом. Джонти обжил «скрытую» террасу, приволок откуда-то два стула и нашел для них ровное местечко на выщербленном цементном полу. Мы вылезли на крышу через окно – я оказалась там впервые после переезда – и уселись на шаткие сиденья. На крыше оказалось, что за свалкой открывается вид на соседний задний дворик с огромным батутом и на балконы домов напротив, кое-где декорированные цветочными вазонами.

Джонти закурил – я и не знала, что он курит – и выдохнул:

– Послушай, по правде сказать, у меня голова идет кругом. Надо бы хорошенько утрясти все, что ты мне наговорила. Но я знаю, ты – хороший человек, и уверен, у тебя были благие намерения.

– Ты теперь съедешь? – спросила я.

– А надо? – сказал он.

В общем, он остался и задавал вопросы один за другим – что именно я делала и почему? что за люди Тесса и Адриан? Он оказался на редкость въедливым и скрупулезным – еще одна неожиданность для меня.

– Одного я не понимаю, – заявил он как-то вечером. – После того как полицейские обыскали квартиру Адриана, ты решила, что теперь они займутся тобой, это ясно. Но почему ты решила сдаться в полицию именно в то утро, да еще и на Флит-стрит, а не где-нибудь поближе?

– Сама не знаю, – ответила я.

Джонти я не рассказывала о Конноре и о маме тоже умолчала. Не потому, что Джонти не понял бы, даже если бы выслушал меня от начала и до конца. Нет, просто это было бы чересчур. «Ах да, кстати, моя мама умерла потому, что я ввела ей летальную дозу морфина. Да, с юридической точки зрения это считается убийством…»

Кроме этого, я опустила некоторые подробности поездки: доверительную беседу с Энни и что за ней последовало. Но было поздно, я устала и проговорилась. Описывая фургон Энни, эту старую развалюху, я сболтнула: «Казалось, он развалится, как только мы отъедем от полицейского участка».

Джонти недоуменно наморщил лоб.

– Какого участка?

Лихорадочно соображая, я зацепилась за первое правдоподобное объяснение, что пришло в голову.

– Энни познакомилась с женщиной, муж которой утонул, когда вместе с другими пытался нелегально пересечь пролив и добраться до испанского берега. Хотел работать в теплицах. По пути в аэропорт мы заехали в участок, и Энни, которая свободно говорит по-испански, предложила женщине свою помощь.

Объяснение вполне устроило Джонти. Когда я улеглась спать, я снова вспомнила женщину, рыдавшую в участке, и слова Энни о нелегалах, переплывающих на лодках пролив. О неопознанных телах, которых волнами прибивает к берегу. О том, какой темный загар появлялся летом у Тессы, «почти как у негра», по словам ее подруги Люси.

Тесса провела лето в общине и, конечно, знала о нелегалах. До нее наверняка дошли слухи, что выброшенные на берег мертвые тела – не редкость в этой части страны. Неопознанные тела людей без имени и гражданства.

Тесса однажды говорила об утоплении: она как раз посмотрела фильм о писательнице по имени Вирджиния Вулф, которая покончила с собой, набрав полные карманы тяжелых камней и войдя с ними в реку. «Вероятно, это лучше всего, – размышляла тогда Тесса. – Сначала паникуешь и сопротивляешься, но потом кончается кислород, ты сдаешься, и последнее, что остается в памяти, – это минута блаженства».

Вырисовывался сценарий. В день «увольнения» Тесса села на паром, идущий в Бильбао, и оттуда направилась в общину – автостопом или поездом. Там она пробыла неделю, с перерывом на поездку в Альгамбру – «Увидеть Альгамбру и умереть!», как пишут на одном из туристических сайтов. Твердо решив, что пути назад нет, она начала действовать. Вечером вызвала такси и спустилась к морю. Убрав из виду свои пожитки, вошла в воду и поплыла в открытое море. Плавала Тесса отлично – она даже представляла свою школу на соревнованиях, когда ей было пятнадцать. А может, подыскала себе утлую лодку и под покровом темноты отгребла как можно дальше от берега.

Такой романтической натуре, как Тесса, свободное плаванье пришлось бы по душе. Вот она сидит в лодке, на смуглом загорелом теле – белая майка, мягко отсвечивающая в свете луны. Рядом наверняка бутылка с чем-нибудь крепким, может, с текилой. Лодка плывет в направлении африканского берега, тонкими жилистыми руками Тесса крепко держит весла, и вот уже звуки и огни испанского побережья остались далеко позади. Под мерный плеск воды одинокая лодка в полной темноте качается на волнах.

Тесса привязала к себе какой-нибудь груз, чтобы тело не нашли прежде, чем оно разложится и станет неузнаваемым. Когда труп прибьет к берегу, его просто похоронят в общей безымянной могиле вместе с другими мертвыми нелегалами.

Разумеется, идентифицировать тело можно, даже если черты лица обезображены до неузнаваемости: ведь есть анализ ДНК, слепок зубного ряда, и так далее. Но к чему все эти сложности, если Тесса не числится пропавшей без вести, – ведь все считают, что она живет в свое удовольствие на краю света, в Канаде? Кроме того, хоть на ее счету и было несколько арестов, в полиции не забирали образцы ее ДНК. Ей повезло: в то время анализ ДНК еще не стал обычным делом.

Это, конечно, всего лишь догадка, доказать которую проблематично, если не невозможно: ведь пришлось бы вскрывать могилы, снимать и сравнивать слепки зубного ряда. Окончательное решение за Марион. Я отправила ей письмо с отчетом о результатах моей поездки в Испанию и поделилась мыслями о том, что Тесса могла утопиться. Пусть решает, надо ли ей искать подтверждения смерти дочери или достаточно правдоподобной версии. Как я и ожидала, Марион ничего не ответила.

Ну вот и все, подумала я. А десять дней назад мне написала Энни, и у меня появилась новая версия.

С тех пор как я вернулась из Испании, от Энни пришло несколько писем – все больше о разных пустяках, о том, как они с Мило поживают, а однажды даже прислала приглашение на выставку деревянных изделий в Коннектикуте. (Для ответа я извлекла на свет реплику Тессы, сказанную Коннору по поводу приглашения на ужин: «Заманчивое предложение, но не стоит того, чтобы проделать двенадцать тысяч миль в оба конца»).

Однако из последнего сообщения от Энни я узнала кое-какие новости:

«Ты слышала, что в Альпухурре не было дождя с тех пор, как мы уехали? Река совсем пересохла. Бедные звери!»

Я прошлась по испанским новостным сайтам и выяснила, что в регионе страшная засуха. В одной из сводок упомянули о человеческих останках, найденных в пересохшем русле реки в четырех милях от общины.

Может, это и не Тесса. Скелет мог годами лежать на дне. Может, это заблудившийся и потерявший сознание от жары турист, или жертва убийства, или другой самоубийца. Два дня я не могла решиться, но потом все-таки отправила эту новость Марион. И снова в ответ ни строчки. Она не намерена держать меня в курсе собственного расследования, если, конечно, она его ведет.

Откровенно говоря, я только рада. Я не хочу знать, нашлось тело Тессы или нет. Ведь так остается вероятность, что она все еще жива. Может, за неделю, проведенную в общине, Тесса передумала, решив, что теперь, когда она стряхнула с себя гнет своего прежнего «я», жизнь станет сносной. Она могла бы перемениться, начать все сначала как другой человек, и на этот раз не обмануться в ожиданиях.

Может, она покинула коммуну и отправилась автостопом в другую. Сидит там у костра, мастерит финтифлюшки из перьев и веревки и на пару с каким-нибудь нечесаным австралийцем возмущается по поводу цен на хлеб. Может, она влюбилась в очередного искателя приключений и вместе с ним разъезжает по дорогам Испании в домике на колесах. А может, она и вовсе уехала из Испании, как Адриан, заказав себе поддельный паспорт у какой-нибудь темной личности в гранадском баре.

Может, теперь ее зовут Ава Рут, и она у меня в друзьях на «Фейсбуке».

Эта мысль посетила меня пару дней назад. Прежде я полагала, что Ава Рут – это вымышленное имя, под которым скрывался Адриан с целью обсуждать проект «Тесса», не навлекая на себя риск. Незадолго до того, как все раскрылось, наше общение сошло на нет, и с тех пор от Авы ничего не было слышно.

В прошлое воскресенье я опубликовала на «Фейсбуке» несколько фотографий, снятых за день до того во время прогулки с Джонти и его компанией в Броквелл-парк. Земля была густо укрыта разноцветной опавшей листвой – привлекательное зрелище, – и на одной из фотографий Саския, подруга Джонти, бросает в меня охапку листьев. Я не возражала, потому что мы дурачились, и на фотографии видно, что мы обе смеемся.

Под фотографией Джонти и Саския, и еще Беттс, тоже студентка театральной школы, оставили отметку «Мне нравится». А вчера отметку «Мне нравится» оставил кое-кто еще – Ава Рут.

Адриан сидит в тюрьме где-то в окрестностях Чикаго. Доступа к интернету у него нет – я проверяла. Даже если бы он и вышел в Сеть, полагаю, у него есть дела поважнее, чем просматривать фотографии, где в меня бросают листьями в лондонском парке.

Так что не исключено, что «Ава Рут» – это Тесса. Она не стала лишать себя жизни и, начав все заново, все же решила связаться со мной. Может, ей стало скучно и захотелось поиграть с огнем; может, она просто хотела узнать, как у меня дела. А когда поняла, что я принимаю ее за Адриана, рассказывая в подробностях о ходе проекта, о ее семье и друзьях, о том, что происходит с ней в Сойнтуле, то не стала себя выдавать. Я ее понимаю. Ей страшно хотелось знать, что здесь происходит.

Если Адриан не скрывался под именем Авы Рут, тогда понятно, почему он так странно повел себя, когда мы встретились в торговом центре «Вестфилд» в самый разгар проекта. Дело не в том, что он внезапно охладел ко мне и к Тессе. Он потерял к нам интерес задолго до этого, как только Тесса «уволилась». В газетах писали, что психопатам свойственно «хроническое чувство скуки».

Профиль Авы пуст, и других друзей, кроме меня, у нее нет. Я хотела спросить у нее напрямик, кто она такая, но чутье подсказывает, что делать этого не стоит – она может исчезнуть навсегда. Видимо, придется принять как факт, что некоторые стороны жизни останутся оттенками серого, и что это не так уж и плохо.

У меня появились новые друзья на «Фейсбуке», теперь их девяносто семь. В основном это приятели Джонти, с которыми я познакомилась, когда они заходили в гости. Недавно я познакомилась с Тиа, они с Джонти вместе занимаются в театральной школе. Тиа очень милая. Два дня назад они с Джонти позвали меня в паб на берегу реки, и я приятно провела время, слушая их разговоры о том, как несладко приходится в Лондоне начинающим актерам. Тиа рассказала мне об агентстве, через которое можно найти временную работу в офисе и работать столько, сколько пожелаешь, а если надо отлучиться, к примеру, на прослушивание, то можно взять отгул, не предупреждая об этом за целую неделю.

– Работа нудная, – подытожила Тиа, – но зато есть возможность совмещать ее с чем-нибудь еще. Работают там в основном актеры, но я думаю, тебя тоже возьмут.

– Ха, Лейла не одного актера заткнет за пояс, – хихикнул Джонти.

Тиа прислала мне номер агентства, и на следующей неделе у меня собеседование. Женщина, принявшая звонок, решила, что ослышалась, когда я сказала, что печатаю со скоростью восемьдесят слов в минуту.

Джонти бросил актерствовать. «Меньше всего людям нужен еще один безработный актеришка», – сказал он, пошел учиться на экскурсионного гида и устроился на пассажирский катер, катающий туристов по Темзе. В мой день рождения он пригласил меня прокатиться. Я радовалась, что не стала отпускать волосы: иногда катер прибавлял ходу, и ветер нещадно трепал длинные волосы других пассажирок. Джонти, как стажер, еще не вел экскурсию, но постоянно встревал со своими комментариями. «Бедная Кэннон-стрит, скучнейший из мостов через Темзу». Когда по левую сторону показалось здание театра, Джонти заявил:

– До меня только сейчас дошло! Если актером я не буду, значит, не нужно выстаивать по четыре часа в «Глобусе», пока длятся шекспировские постановки. Ура!

Завидев «Лондонский глаз», Джонти вздохнул:

– Помню, среди прочих пассажиров со мной в кабинке был мальчик, которого стошнило, чуть только мы начали подниматься. Самые длинные сорок пять минут в моей жизни.

И так далее, почти без остановок. Казалось, с каждым зданием, с каждой улочкой его что-то связывает, он будто вел свою авторскую экскурсию по Лондону.

Катер проплывал мимо здания парламента, и я заметила мост, где остановилась после стычки с Коннором и откуда отправилась искать участок. Я узнала его по недостающей львиной голове на каменных плитах. Не отрывая от него взгляда, я подумала: мне тоже есть что сказать. На секунду я засомневалась, не рассказать ли Джонти о Конноре, но решила, что пока не стоит. Когда-нибудь потом, когда все останется в далеком прошлом.

Примечания

1

Платон, «Апология Сократа» (пер. М. Соловьева) и Марк Аврелий, «Размышления», кн. 3 (пер. В. Гаврилова).

(обратно)

2

Аристотель, «Никомахова этика», книга II (пер. Н. Брагинской).

(обратно)

3

Бильдербергский клуб – неофициальное объединение наиболее влиятельных людей в области бизнеса, банковского дела и политики, называемое конспирологами теневым правительством.

(обратно)

4

Томас Сас (1920–2012) – американский психиатр, активный участник антипсихиатрического движения, автор книг «Миф душевной болезни», «Фабрика безумия», «Психиатрия: наука лжи».

(обратно)

Оглавление

Среда, 17 августа 2011 года

Четверг, 18 августа 2011 года

Пятница, 19 августа 2011 года

Суббота, 20 августа 2011 года

Воскресенье, 21 августа 2011 года

Понедельник, 22 августа 2011 года

Вторник, 23 августа 2011 года

Четверг, 25 августа 2011 года

Суббота, 29 октября 2011 года Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg